К. Дж. Черри. Русалка.
("Русалка", книга 1)
перевод с англ. - В. Ершов.
C.J. Cherryh. Rusalka.

                              Кэролайн ЧЕРРИ

                                 РУСАЛКА

                                    1

     Зима заметно отступала. Янтарные вечера и  дневной  туман  постепенно
съедали оставшийся снег, превращая его в бесчисленные лужи. Целый  день  с
крыш и навесов соскальзывали и с глухим стуком падали в последние  осевшие
сугробы сверкающие сосульки.
     Одна, особенно большая, все  еще  висела  на  крыше  там,  где  около
украшенного петухом крыльца, выходящего на запад, натекла  огромная  лужа.
Где-то совсем рядом раздавался звук, похожий на  потрескивание  льда.  Это
тетка Иленка взбивала масло. В это самое время  Петр  Кочевиков,  направив
лошадь прямо на крыльцо, решил добраться до сосульки.
     Саша Мисаров остановился и, не выпуская из рук полных ведер и  затаив
дыхание, наблюдал, как падает сосулька.
     Лошадь, прогромыхав  по  деревянному  настилу,  чуть  приостановилась
перед мощеной бревнами дорожкой,  увязая  в  грязи,  как  на  грех,  всеми
четырьмя ногами, а потом ступила на бревна,  заливая  их  грязью.  Тут  из
кухни выскочила тетка  Иленка  и,  размахивая  ложкой,  начала  причитать,
вспоминая все силы, начиная от Солнца на  небе  до  великих  князей  и  их
наместников на земле.
     - Петр! Петр! Ты только посмотри, что ты сделал  с  моим  крыльцом  и
моим помостом! Ах, Боже мой...
     Иленка увидела, что маслобойка упала, а молоко начинает подтекать  на
крыльцо, и тут же схватила стоявшую в углу метелку.
     -  Посмотри!  Посмотри!  -  закричал  кто-то  из  молодых  парней.  -
Оглянись, Петька! Теперь тебе не миновать беды!
     Метла засвистела в воздухе, Петр подхватил шапку и пригнулся в седле,
направляя лошадь в  сторону  от  дорожки,  а  вместе  с  ним  и  остальные
хулиганы,  среди  которых  почитай  все  были  сыновья  из  богатых  семей
Воджвода.
     Они с гиканьем и смехом развернули коней, чтобы  поскакать  назад,  в
оружейные залы.
     Тетка Иленка загнала Петра в угол между конюшней, изгородью и  баней,
но ему удалось перемахнуть через стоявшие рядом банные скамьи, и он  опять
поскакал вдоль покрытой грязью дорожки, выворачивая бревна и обдавая  свою
преследовательницу с ног до головы грязью.
     Вытаращив от неожиданности глаза, Иленка  вновь  было  схватилась  за
метлу, чтобы возобновить атаку, но вся конная ватага уже опять мчалась  по
двору, разбрызгивая грязь и разбрасывая небольшие горсти монет.
     - Это за маслобойку! - закричал Дмитрий. С очередным взмахом шапки  в
грязь посыпались новые монеты.
     - А это за вино! - закричал Петр, едва не  задев  резного  петуха  на
воротном столбе у конюшенного двора. Продолжая громко смеяться,  он  резко
откинулся в седле, чтобы не удариться головой о ворота.
     Последний комок грязи тяжело шлепнулся об забор, и хулиганы  скрылись
вдали.
     Саша опустил на землю ведра и бросился выбирать из грязи серебро.  Он
протянул монеты Иленке, которая,  к  общему  удивлению,  на  этот  раз  не
обрадовалась деньгам.
     - Хулиганье! - продолжала выкрикивать  она,  а  затем  изо  всех  сил
ударила метлой у сашиных ног. - Прибери здесь все!
     Как будто и в этом была его вина. Чаще всего во  многом,  что  бы  ни
случалось в трактире "Петушок", виноват был именно он, Саша Мисаров. Вот и
теперь он был виноват в очередной раз и в том, что  разбилась  маслобойка,
доставшаяся Иленке еще от ее бабки,  и  что  убежало  масло,  и  что  Петр
Кочевиков  и  его  распоясавшиеся  собутыльники  вытоптали  лошадьми  весь
трактирный двор, и он стоял среди  этого  разбоя,  словно  круглый  дурак.
Хорошо еще, что Дмитрий Венедиков догадался хоть  как-то  уладить  все  на
скорую руку, да тетка Иленка не съездила его метлой по-настоящему. А  дядя
Федор... Он наверняка скажет, после десяти лет терпеливого молчания:
     - Зачем мы держим этого непутевого мальчишку?

     Петр, тем  временем,  не  чувствовал  никакого  огорчения  по  поводу
произошедшего. Он был в меру пьян, под ним была добрая лошадь, которую  он
только вчера выиграл в кости, у него были  друзья,  и  не  простые,  а  со
связями, вплоть до двора самого великого князя Микулы.  Молодые  девицы  и
женщины влюблялись в него до безумия, лишь только ловили  его  взгляд  или
слышали его постоянные остроты. Он был настоящим баловнем судьбы и уж едва
ли помнил о таких человеческих недугах, как голод и бедность, и никогда не
вспоминал  о  своих  родственниках,  которые  и  сами  по  много  лет   не
встречались с ним, если не было нужды занять денег.
     Он не был, как говорится, рожден для  богатства,  но  по  всему  было
видно, что он умел извлекать пользу из жизни.  Он,  казалось,  не  обладал
врожденными манерами, но всегда имел запас остроумия и редкую  способность
к подражанию. Дети из знатных семей Воджвода вполне  обоснованно  считали,
что Петр, по его  собственным  словам,  служил  противоядием  от  скуки  и
лекарством от чрезмерной серьезности.
     Итак, вечер только начинался для веселой  компании,  которой  удалось
вполне благополучно покинуть "Петушок".
     - Едем вместе с нами на постоялый двор, - сказал Василий.
     - У меня есть другие дела, - чуть подмигнув ему, ответил Петр.
     Василий всегда понимал его с полуслова и подмигнул  ему  в  ответ,  а
простодушный или попросту глуповатый Иван спросил:
     - Какие еще дела?
     Тут Андрей и Василий уже не  выдержали  и,  сорвав  с  головы  шапки,
принялись колотить его.
     - Но  ведь,  вот  какой  мошенник,  -  сказал  Дмитрий,  -  никак  не
соглашается назвать ее имя. Кто же это такая, кого наш  Петр  предпочитает
игре в кости?
     Тот лишь лукаво улыбнулся.
     - Настоящий мужчина никогда не скажет этого, - заметил он и  поскакал
вдоль Торговых рядов. Ему еще нужно было успеть  заменить  свою  лошадь  и
купить пригоршню леденцов...

     Может быть, из-за теплой погоды, но  так  или  иначе,  старый  Юришев
закончил игру со своими почтенными приятелями  очень  рано.  Это  был  тот
самый  вечер,  когда  очаровательная  красавица  Ирина,  по  уверениям  ее
служанки, должна была быть совсем одна.
     Петр обошел дом  кругом  и,  пройдя  через  калитку  девичьего  сада,
взобрался на крышу бани, а оттуда перелез на лестницу, и по ней  дошел  до
дверей, которые, как его уверяла все та же служанка, будут открыты с  того
часа, как взойдет луна.
     Но уже спустя несколько минут Петру пришлось покинуть дом через  окно
второго этажа, а старик Юришев  с  мечом  в  руке  уже  бежал  по  садовой
дорожке, огибая дом, и выкрикивал:
     - На помощь! Стража! На помощь!
     Петр даже упал, когда приземлялся  на  грязную  мостовую,  но  быстро
поднялся и сначала побежал  в  сторону  конюшен,  находящихся  у  трактира
"Цветок", в котором он всегда останавливался, но  слуги  боярина  отрезали
этот путь, и ему пришлось отступить к восточной стороне дома.
     Сюда же спешил и запыхавшийся хозяин с поднятым мечом.
     - А, черт! - выругался Петр, делая бросок в сторону. Его нога  задела
за один из больших цветочных горшков, он упал и, с  пронзительным  криком,
начал переворачиваться, стараясь спастись от бешеных взмахов меча.
     - Попался! - кричал Юришев, замахиваясь мечом в очередной раз,  в  то
время как Петр продолжал уворачиваться от сверкающего клинка. Наконец  ему
удалось, перевернувшись почти на месте, вскочить на ноги. В этот момент  в
доме распахнулись ставни, и вдоль улицы понеслось:
     - Негодяй!
     Петр споткнулся об остатки разбитого горшка  и  почувствовал  удар  в
бок. Он увидел, что рукоятка  меча  находится  невероятно  близко  от  его
груди, и тут же взглянул прямо в лицо Юришеву. Оба застыли  на  мгновенье,
будто пораженные шоком от смертельного страха. Петр громко  закричал,  как
только Юришев дернул клинок на себя.
     Возможно, что именно шок заставил боярина замешкаться. Петр, обхватив
руками бок, спотыкаясь, бросился со всех ног вдоль по улице,  прежде,  чем
стража смогла остановить его. Он бежал прямо на конюшенный двор  трактира,
и, выскользнув через его задние ворота, оказался  в  темном  переулке.  Он
стоял в темноте, прислонясь к воротам  с  наружной  стороны,  и  переводил
дыханье. До него доносились  звуки,  смысл  которых  не  оставлял  никаких
сомнений: его искали. Теперь и конюшня, и его комната на  постоялом  дворе
будут тщательно обысканы.
     Сейчас ему следовало уходить  отсюда  подальше.  Он  должен  идти  не
торопясь, чтобы  ничем  не  отличаться  от  обычных  прохожих,  но  прежде
следовало успокоиться, потому что он чувствовал,  как  тяжело  постукивало
сердце после борьбы и быстрого бега. Он не ощущал сильной боли от раны, не
ощущал и сильного кровотечения, прикладывая к ней  пальцы.  Это  позволяло
надеяться, что, скорее всего, рана представляла лишь сквозной  порез  кожи
чуть выше пояса, который, может быть, и разболится  к  утру,  но  уже  дня
через три не будет его беспокоить.
     "Чертов старик!" - подумал он. "И эта чертовка Ирина, у которой  даже
в мыслях не было предупредить его о засаде и которая даже  не  удосужилась
сообщить своей служанке, что ее муж  был  кем-то  предупрежден.  Возможно,
Юришев и  сам  уличил  ее  в  происходящем,  и  сопротивление  Ирины  было
полностью сломлено. И только один Бог знает, что еще она могла  рассказать
своему мужу..."
     В самом конце  дороги  он  заметил  всадников  и  понял,  что  поиски
охватили теперь все улицы и переулки.
     - Он убежал, скорее всего, в другую сторону! -  прокричал  кто-то  из
них.
     В этот момент зазвонил колокол, извещавший об охоте на вора. При этом
звуке распахнулись ставни во всех домах переулка.
     Петр старался держаться все время в  тени,  а  затем,  сопровождаемый
собачьим лаем, бросился в чей-то сад. Он бежал, а  страх  только  придавал
ему силы и выдержку. Миновав три квартала,  он  уже  со  спокойным  лицом,
уверенной неторопливой походкой заставил себя войти в освещенный  фонарями
конюшенный двор трактира "Олениха". Там  он  заплатил  молодому  конюшему,
чтобы тот отнес записку Дмитрию, который должен  был  находиться  в  общем
зале.
     - Мне нужно поговорить с ним, - пояснил он  и  добавил,  чтобы  малый
ненароком не напугал Дмитрия: - Это записка от его сестры...
     Петр надеялся,  что  конюший  не  обратил  особого  внимания  на  его
трясущиеся руки и прерывистое дыхание.
     - Поторопись, малый!
     Через некоторое время конюший  вернулся  в  сопровождении  Дмитрия  и
указал тому  пальцем  в  самый  темный  угол.  Тогда  Петр  вышел  вперед,
чувствуя, как подрагивают его колени и тело пронзает острая боль от  раны.
Слабость охватила его именно сейчас, когда он  надеялся  вот-вот  получить
помощь.
     - Ты весь в крови, - воскликнул Дмитрий.
     - Это все люди старика  Юришева,  -  сказал  Петр.  Ему  было  стыдно
признаться, что это сделал сам боярин,  и  поэтому  он  старался  говорить
уклончиво. - Женщину вынудили поступить таким образом, я больше чем уверен
в этом...
     Он сделал несколько шагов в сторону приятеля, чувствуя,  что  вот-вот
упадет, и попытался ухватиться за Дмитрия. Но  тот  очень  поспешно  убрал
свою руку и отступил назад, показывая тем самым, что у  него  нет  желания
быть замешанным в этом деле.
     - Я не шучу, Дмитрий!
     - Так, значит, вот почему вся эта  суматоха  на  улицах?  А  боярская
стража? Они видели тебя?
     А тем временем, колокол продолжал  звонить,  напоминая  об  опасности
всем жителям Воджвода.
     - Они видели меня, да еще и ранили в бок. Ради Бога, Дмитрий, не будь
таким недоверчивым. Послушай, мне нужно где-то  спрятаться,  пока  все  не
утихнет...
     - Но только не у меня! Поищи какое-нибудь  другое  место,  но  только
подальше от меня! Я не хочу иметь никаких неприятностей, связанных с этим!
     Петр, словно в шоке, неподвижно смотрел на Дмитрия.
     - Тогда, может быть, Василий...
     - Ни Василий, ни кто либо еще! - очень резко сказал  Дмитрий.  -  Это
звонит колокол,  предупреждающий  об  охоте  на  вора.  Слышишь?  Убирайся
отсюда!
     - Я хочу сам попросить Василия, - сказал Петр,  собираясь  было  идти
прямо на постоялый двор. Но Дмитрий схватил его  за  плечо  и  повернул  с
такой силой, что Петр едва не согнулся от боли.
     - Нет, - прошипел Дмитрий. В слабом свете фонарей его лицо напоминало
застывшую маску. - Нет! Мы не  хотим  иметь  с  тобой  дела  при  подобных
обстоятельствах! Подумать только, жена Юришева?! Ведь его двоюродный  брат
заседает в суде!
     - А твоя сестра - княжна...
     - Оставь в покое мою сестру! Не впутывай ее  в  эту  историю!  Только
попробуй упомянуть стражникам ее имя или имя моего отца - и я  вырву  твое
сердце, Петр Кочевиков! А теперь оставь меня! Убирайся отсюда!
     Дмитрий быстро  поднялся  на  освещенное  крыльцо  трактира,  а  Петр
неподвижно смотрел ему вслед, испытывая такое же чувство, какое он  только
что уже испытал, глядя в лицо боярина Юришева. Он ощутил, как  дрожат  его
колени и подгибаются ноги, будто он израсходовал  весь  запас  своих  сил.
Возможно, это было следствием того, что ему  потребовались  дополнительные
силы для излишней смелости и решительности, а, может быть потому, что  они
были просто ограничены, и после всех злоключений сегодняшней  ночи,  когда
он выдерживал удар за ударом, его сил хватило лишь на то, чтобы  добраться
до постоялого двора, где он  надеялся  получить  помощь  друзей.  Но,  как
теперь оказалось, ему больше некуда было идти.
     Сейчас он сам должен решиться на что-то. Конюший видел  его  здесь  и
наблюдал за его  встречей  с  Дмитрием.  И  если  у  Дмитрия  из-за  этого
возникнут какие-то неприятности, то его отец доберется до  Петра,  где  бы
тот ни был, и ему не придется рассчитывать на пощаду.
     С этими мыслями он вышел за  ворота  конюшни  и  нырнул  в  ближайший
переулок. В этот момент звон колокола прекратился. "Это хорошо", - подумал
Петр и затаил дыхание. У него даже закружилась голова при мысли о том, что
вся эта суматоха постепенно затихнет.
     Или его преследователи временно разошлись по домам  и  погоня  готова
вот-вот возобновиться с новой силой?
     Он продолжал идти и чувствовал, как кровь все сильнее истекает сквозь
прижатые к ране пальцы, а в ушах все настойчивее раздаются глухие  тяжелые
удары, которые заглушают все остальные звуки. Нарастающая боль  в  боку  и
спине  мешала   ему   осмысленно   воспринимать   окружающую   обстановку.
Единственное, что еще не подводило его,  были  глаза,  которые  обшаривали
улицу в поисках подходящего убежища.
     Так он шел, полагаясь на зрительную память,  и  наконец  добрался  до
колодца, за которым были знакомые  ворота,  украшенные  петухами,  миновав
которые  он  оказался  на  мощеной  бревнами,  покрытой  грязью   дорожке.
Спотыкаясь и скользя по жидкой грязи, он добрался  до  конюшенного  двора,
куда через изрезанные полосками света ставни доносились смех  и  крики  из
переполненного трактира. Он мог  даже  различить  голос  Федора  Мисарова,
который велел принести очередной кувшин вина из погреба.
     Ноги сами потащили Петра подальше от трактира. Федор  Мисаров  всегда
поддерживал сторону Юришева, который, в свою очередь, держал в кармане всю
местную власть. Петр подумал о том, не поискать  ли  ему  темное  местечко
где-нибудь в конюшне, где он смог бы  немного  отдохнуть.  Он  хотел  лишь
присесть в темноте... собраться с мыслями, привести в  порядок  дыхание  и
вновь обрести остроту восприятия окружающего, чтобы обдумать,  что  делать
дальше, куда идти, а может быть... может быть, вывести  одну  из  лошадей,
стоящих сейчас в конюшне, и... на время вообще сбежать из Воджвода.
     Он вырос на улицах этого города, родившись здесь, он провел  тут  всю
жизнь, а о других местах знал лишь по рассказам Василия да Дмитрия или  их
приятелей. Но он был уверен, что обязательно найдет подходящее место,  где
сможет укрыться. Его способности помогут  ему  отыскать  тот  единственный
счастливый путь, который приведет  к  удаче.  А  он  очень  верил  в  свою
судьбу...
     ...Если бы только утихла боль, если бы только он не потерял вместе  с
вытекающей кровью остатки жизни...
     Он прилег, уткнувшись лицом в солому, не обращая внимания на фырканье
лошадей, которых встревожило его присутствие, а может быть, и запах крови,
разносившийся в темноте конюшни.  Но  все  звуки,  возникавшие  сейчас  во
дворе, тонули в громком пении, по-прежнему доносившемуся из трактира.  Так
он лежал, отдыхая от пережитого напряжения, и уговаривал себя,  что  кровь
не будет так сильно вытекать, если он будет лежать тихо, не  делая  лишних
движений.
     Но смертельный страх не проходил. Ведь он, на самом деле,  знал,  что
обманывает сам себя: кровь по-прежнему вытекала из раны, и он был близок к
потере сознания. В этот момент лошадь  неожиданно  пришли  в  движение,  и
послышался чей-то голос:
     - Тппру-у, Хозяюшка, в чем дело?
     Ему даже показалось, что недалеко  от  него  появился  свет,  и  даже
послышались звуки приглушенных шагов, будто кто-то шел по соломе. Если это
люди боярина, выследившие его, то они наверняка убьют его прямо здесь.
     Но это был всего-навсего мальчик,  который  в  поднятой  руке  держал
фонарь. Петр узнал в нем Сашу Мисарова, который теперь замер в  нескольких
шагах, не сводя с него застывшего испуганного взгляда. Вопрос  же  о  том,
что здесь делает Петр, прозвучал по меньшей мере, глупо.
     - Я умираю, - огрызнулся  тот,  пытаясь  приподняться.  Но  это  была
неудачная попытка. Он тут же упал вниз лицом, на солому, и даже  закричал,
когда Саша попытался его поднять.
     - Я схожу за дядей, - сказал Саша.
     - Нет! - Петр был еще в состоянии говорить, несмотря на то, что  лицо
его полностью утонуло в соломе, сердце  тяжело  стучало,  а  дыхание  было
затруднено. Его тело только что испытало  новый  приступ  боли,  и  теперь
казалось, он всем своим существом пытался определить, насколько лучше  или
хуже его новое положение. - Нет!  Только  позволь  мне  немного  отдохнуть
здесь. Не зови своего дядю. Я попал в беду и не хочу, чтобы и он  оказался
замешан в этом. Я только отдохну здесь и через час-другой отправлюсь своей
дорогой...
     - Но ведь ты истекаешь кровью, - сказал мальчик.
     - Я знаю об этом, - проговорил  Петр  сквозь  зубы.  -  У  тебя  есть
что-нибудь для перевязки?
     - Только то, что я использую для лошадей.
     - Принеси!
     Мальчик исчез. Петр по-прежнему лежал, уткнувшись лицом в  солому,  и
пытался собрать силы, чтобы еще раз попытаться встать: возможно,  что  его
не оставляло желание выбраться из конюшни на улицу, отыскать там  укромное
место и присесть. Может быть, он смог  бы  послать  мальчика  в  "Цветок",
чтобы тот попытался привести оттуда его лошадь...
     Нет, он не мог позволить себе ничего подобного.  Ведь  они  наверняка
обыскали все окрестности, поговорили почти с каждым встречным и непременно
будут следить за его комнатой на постоялом дворе...
     Наконец мальчик вернулся и, шурша соломой, опустился рядом с  ним  на
колени.
     - Я принес воду и немного бальзама для раны...
     Петр, закусив губу и находясь все в той же  неудобной  позе,  пытался
развязать узел на своем поясе. Наконец узел был развязан.
     - Сделай все, что ты можешь, малый. Я буду в долгу перед тобой.
     Мальчик очень  осторожно  ослабил  пояс,  поднял  рубашку  и  застыл,
сдерживая дыхание.
     - Ну, что ты таращишь глаза! - проговорил Петр. - Перевязывай!
     Лошади завозились и зафыркали, когда с тяжелым  стуком,  разбрызгивая
грязь, во двор трактира въехали верховые. Послышался звон колокольчика.
     - Эй, есть здесь кто-нибудь? - раздался грубый голос. - Сторож!
     - Подожди! - быстро сказал Петр. Но мальчик уже  вскочил  на  ноги  и
бросился к дверям, а Петр  так  и  остался  стоять  на  коленях,  упираясь
локтями в покрытый соломой пол. Он даже не мог дышать от  боли,  и  теперь
отдыхал, опустив голову на руки, чтобы как-то справиться  со  слабостью  и
сделать два-три глубоких вдоха.
     Он слышал, как всадники обменялись приветствиями с  мальчиком  и  как
один из них спросил:
     - Ты не видел Петра Кочевикова?
     Петр тут же впал в отчаяние, пока не услышал ответ мальчика,  который
прозвучал очень слабо, будто говоривший находился от него на  значительном
расстоянии.
     - Нет, господин.
     - А ты знаешь его?
     - Да, господин, знаю. Он был здесь сегодня, еще засветло.
     - Кто-нибудь появлялся около трактира?
     - Нет, господин. Только лишь те, кто сейчас сидит внутри...
     - Их следует проверить.
     Петр сделал глубокий вдох, убеждая себя, что должен пересилить боль и
спрятаться в тени, потому что если Саша даже  и  будет  стоять  на  своем,
преследующие должны будут обыскать конюшню. Он с трудом поднялся  с  пола,
помогая себе руками,  качнулся  в  сторону  и  упал,  повторяя  про  себя:
"Дурак!" Он сумел сдержать рвущийся наружу крик и попробовал дышать, чтобы
поскорее рассеялся туман, все еще стоявший в его голове  после  падения  и
мешавший ему видеть окружающее. До него  доносились  приглушенные  голоса,
среди которых он различал один, принадлежавший Федору Мисарову.
     - А что он сделал?
     - Убил, - последовал ответ.
     - Кого?
     - Самого боярина Юришева. Господин Юришев застал его в верхнем  зале,
прямо у дверей комнаты своей жены, и преследовал негодяя до  самой  улицы,
пока сам не свалился - замертво...
     "Да нет же, нет!" - подумал про себя Петр. "Они все врут!"
     - Если вы увидите его,  -  продолжал  все  тот  же  голос,  -  то  не
испытывайте судьбу. Потому что на жертве не было ни малейшей раны.
     "Человек просто умер", продолжал  рассуждать  Петр,  прислушиваясь  к
разговору. "Какие же дураки! Ведь он был просто никудышный слабый старик!"
     Теперь Петр  ждал,  со  злобным  предвкушением,  когда  Саша  Мисаров
вступит в разговор и заявит, что ему известно, где следует искать  злодея,
потому что Петр не видел никакой причины, которая  хоть  как-то  могла  бы
удержать мальчика от доноса. Ставки были очень  высоки,  чтобы  незнакомый
человек мог, ни с того, ни с сего,  принять  на  себя  подобный  риск.  Но
прошло некоторое время, и всадники, развернувшись, ускакали.
     "Боже мой", подумал Петр, "неужели мальчика все еще нет здесь?"
     Ему казалось, что Саша  мог  быть  или  в  помещении  трактира,  или,
услышав все подробности о  происшедшем,  рассказать  все  Федору,  который
должен был тут же вернуть погоню...
     Но  вместо  этого  он  услышал,  как  старший  Мисаров   давал   тому
наставления:
     - Не забудь запереть на ночь ворота.
     Потом до Петра донесся и голос мальчика, который казалось, был совсем
рядом, где-то около стены конюшни.
     - Хорошо, дядя. Я так и сделаю.
     Петр почувствовал, что теряет последние силы, и  даже  пучки  соломы,
которые он сжимал все это время, вывалились из его ослабевших  рук,  а  из
глаз непрерывно текли слезы. Каждый вздох заканчивался резкой болью в боку
и спине.
     Он увидел, как мальчик  вошел  в  конюшню  и  бегом  бросился  в  его
сторону. Он рассказал, что теперь уже и городская стража  ищет  Петра.  Он
еще говорил что-то, просил, чтобы  Петр  держался,  обещал,  что  еще  раз
перевяжет его и позаботится о нем...
     А Петр терялся в догадках, почему он так поступает.

                                    2

     Петр проснулся от резко ударившего в нос запаха  лошадей  и  сена,  и
только потом уже ощутил боль.  Но  все  же  ночь  благополучно  прошла,  и
солнечные лучи, играя плавающей в воздухе пылью,  уже  пробивались  сквозь
щели между бревнами. Пробуждение  обрадовало  его,  и  даже  боль  в  боку
показалась ему вполне сносной. Он боялся двигаться, но, тем не  менее,  не
оставлял мысли об этом. Лежа и раздумывая над тем, с чего  бы  ему  начать
свое движение, он прислушивался к окружающему:  лошади  занимались  своими
обычными  делами,  лениво  переступая  в  стойлах,  трактир  пробудился  и
постепенно наполнялся звуками и голосами, среди которых он различал  голос
Иленки, покрикивающей на мальчика:
     - Сашка, а ну бери ведра, ленивая деревенщина! - А где-то в  соседях,
совсем рядом, заливался петух.
     Затем  он  попытался  припомнить,  почему  он  лежал  на  этом  полу,
уткнувшись лицом  в  солому,  и  воспоминания  постепенно  вернули  его  к
произошедшему: слуги, исполняющие княжеский закон, до сих пор ищут его  по
всему городу, смерть старого боярина  Юришева  неотвратимо  свершилась,  и
потому он, Петр Кочевиков, проживший в Воджводе  всю  свою  жизнь,  должен
покинуть этот город,  а  придурковатые  боярские  стражники,  к  тому  же,
объявили его замешанным еще и в колдовстве...
     Эти заявления были нелепы хотя бы потому, что он хорошо запомнил, как
выглядело лицо Юришева, когда они стояли, столкнувшись нос к носу,  и  оба
были смертельно напуганы. Скорее всего, испуг и  свел  старого  боярина  в
могилу, и произошло это тут же, на месте. А что касается колдовства, то  в
Воджводе не найдется ни одной местной ведьмы,  способной  совершить  такое
дьявольское чудо.
     По  крайней  мере  те  из  них,  кто  жил  в  городе  или   ближайших
окрестностях, промышляли  тем,  что  собирали  различные  слухи,  а  потом
недорого сбывали их своим посетителям. Если где и были подлинные  колдуны,
подумал Петр, то уж никак не в Воджводе.
     Все случившееся объяснялось очень просто: старик умер  от  испуга,  а
его стража всего-навсего лишь защищала теперь  свою  репутацию.  Вероятно,
кто-то из них тайно внушил  отговорку  о  колдовстве  местным  властям,  а
остальные дружно ее подхватили. Вот такова была, на самом деле,  правда  о
случившемся  прошедшей  ночью.  Петр  Кочевиков  гораздо  больше  верил  в
человеческие  слабости,   чем   в   способности   колдунов,   потому   что
доказательства  человеческой  слабости  встречались  на  каждом  шагу,   а
колдовство  всегда  стояло  под  вопросом,  как,  например,  в  случае   с
"маленьким старичком", который, считаясь самым  распространенным  домовым,
должен был бы оберегать конюшни,  но  которого  никто  никогда  не  видел.
Колдовство на самом деле всегда было предметом ничем не ограниченной  веры
в возможности других людей.
     Он наверное мог бы даже  воспользоваться  этим  в  другое  время,  но
именно сейчас эта самая человеческая слабость предлагала  ему  выбор:  или
быть повешенным с соблюдением всех правил и законов, или же получить более
быструю расправу. Стража  будет  гоняться  за  ним  без  всяких  правил...
возможно, подгоняемая страхом самим оказаться на месте Юришева.
     Единственный путь получить хоть какую-то  безопасность  заключался  в
том, чтобы покинуть  пределы  города,  а  для  этого  он  должен  миновать
городские ворота... где стража, по общему  мнению,  редко  выполняла  свою
работу должным образом, следя за теми, кто входит или выходит за городские
стены. Но теперь, после совершенного убийства, они будут  очень  тщательно
следить за выходом из города, и нет никакой надежды  выбраться  за  ворота
днем. Поэтому для него не  оставалось  ничего  лучшего,  как  прятаться  в
конюшне до наступления темноты, а потом испытать  судьбу,  разумеется  при
условии, что он сможет ходить, в чем, однако, у него еще  не  было  полной
уверенности.
     Рана по-прежнему продолжала болеть, хотя прошедшая ночь  должна  была
бы ее успокоить.
     - Как ты себя чувствуешь?
     Петр ухватился за ограждение стойла, чтобы попытаться встать. Но  его
испуг был напрасным: это  всего-навсего  вернулся  Саша,  силуэт  которого
вырисовывался в дверях. В руках у него были  ведра.  Он  подошел  ближе  и
опустился около деревянной подпорки.
     - Я принес тебе яблоко, - сказал мальчик. При этом он поднял одно  из
ведер с водой и добавил: - А это очень чистая вода, мы заливаем ее  только
в кормушки.
     -  Спасибо,  -  сказал  Петр,  в   голосе   которого   не   слышалось
приличествующего такому случаю одобрения. Он  припомнил  свои  завтраки  в
"Цветке", постель в своей комнате, свои любимые вещи, лошадей, все еще так
и остававшихся в конюшнях, и ему стало грустно.  Он  подумал  о  том,  что
никто из его друзей не протянул ему руку помощи, и  вот  теперь  оставался
этот мальчик, прислуживавший в "Петушке", над которым, как  было  известно
всему городу, с самого рожденья тяготело проклятье  неудач.  Так  говорили
злые языки, но Петр Ильич Кочевиков воспринимал эти слухи  почти  так  же,
как относился к разговорам о колдунах, ворожеях или гаданьям  на  кофейной
гуще. Родители этого ребенка погибли в огне, что явилось кульминацией всех
несчастий, которые могут припомнить многие, и которые  начались  именно  с
момента его рождения...
     Теперь все, посещавшие "Петушок",  часто  поговаривали  между  собой,
подталкивая при этом друг друга локтем, когда Саша совал свой нос в  дела,
происходившие в общем зале трактира: "Взгляни-ка на него, да пролей  каплю
на пол для домового, разве не видишь,  что  среди  нас  человек  с  дурным
глазом..."
     Петр вспомнил, что и сам не раз поступал так,  принимая  все  это  за
шутку, и так же делали его друзья.
     И если бы он соблазнился прямо сейчас этой  быстро  промелькнувшей  в
его  голове  мыслью,  то  мог  бы  подумать,  что  его  собственные   дела
складываются так плохо именно из-за присутствия мальчика...
     Он даже не рискнул бы посчитать его сейчас дураком, потому что не мог
представить себе, где бы еще  в  Воджводе  ему  удалось  бы  провести  так
безопасно целую ночь, как не в компании Саши Мисарова.
     - Как ты чувствуешь  себя  с  утра?  -  спросил  тот,  усаживаясь  на
корточки перед Петром.  Он  достал  из  глубины  кафтана  хлеб,  яблоко  и
протянул все это Петру.
     - Лучше, - ответил Петр, припоминая отдельные моменты прошедшей ночи,
когда Саша перевязывал его рану и допоздна сидел около него. А может быть,
Саша обычно и спит прямо здесь, в конюшне? Это было вполне возможно,  если
учесть отношение родственников к мальчику.
     - Они говорят, - сказал Саша, - будто ты прошлой ночью вломился в дом
боярина Юришева.
     Петр даже прикрыл глаза, а его рука, вместе  с  яблоком,  замерла  на
полпути ко рту.
     - Я просто навещал там друга. Я не вор, - сказал он.
     Разумеется, подумал  он  про  себя,  и  сама  госпожа  и  ее  богатые
родственники будут отстаивать версию кражи  со  взломом.  Никак  иначе  не
может быть сказано о боярыне Ирине, кроме как об убитой горем вдове.
     - Они говорили еще, что тебя кто-то нанял, чтобы напустить колдовство
на этот дом.
     - Напустить... колдовство...
     Саша чувствовал себя явно не в своей тарелке.
     - Я не собирался делать ничего такого, - продолжал Петр с  замирающим
сердцем. - Но они наверное говорили о чем-то определенном?
     - Они говорили, что это было связано с делами самого боярина Юришева.
Кто-то из его врагов нашел колдуна, а уж этот самый  колдун  и  решил  все
устроить через твое участие, и именно от этого боярин и умер.
     - Ах, Боже мой, - только и смог сказать Петр.
     - Вот охотники за ворами и ищут тебя. Они были и здесь.  Я  не  знаю,
слышал ты или нет их прошлой ночью... Я знаю, что Дмитрий  Венедиков  твой
приятель, да еще Василий Егоров. Я мог бы отнести им записку.
     Петр  тут  же  вспомнил,  как  Дмитрий  вытолкал  его  прочь,  и  это
воспоминание до боли обожгло и испугало его.
     - Нет, - сказал он, - не нужно.
     - Но ведь они богаты, - запротестовал Саша. - Они могут помочь тебе.
     Так вот, значит, где было объяснение тому  участию,  которое  мальчик
принял в судьбе Петра: он сам выдал себя, заведя разговор  о  его  богатых
друзьях, от которых надеялся получить маленькую выгоду и для себя.
     Но Саша с самой прошлой ночи ошибался, надеясь,  что  богатые  друзья
помогут Петру.
     - Так все-таки почему  же?  -  спросил  он  мальчика,  пытаясь  между
словами откусить сморщившееся  за  зиму  яблоко.  -  Почему  ты  рискуешь,
приглядывая за мной?
     Саша  только  покачал  головой,  будто   все   еще   раздумывая   над
происходящим.
     - Ведь нельзя сказать, что я могу быть неблагодарным, - заметил Петр.
     Саша по-прежнему  не  спускал  с  него  глаз,  а  Петр  хотел  знать,
насколько могут совпадать его собственные мысли с рассуждениями  мальчика.
Наконец Саша сказал:
     - Но что же ты будешь делать, если не обратишься к своим друзьям?
     - Да нет, разумеется, они помогут, - сказал Петр. - Они, вне  всякого
сомнения, узнают, что произошло. Но им не  нужно  знать,  где  я  нахожусь
именно сейчас, на тот случай, если кто-нибудь спросит их  об  этом:  тогда
они абсолютно честно смогут сказать, что не  знают.  Но  со  временем  они
уладят это дело. Ведь у них есть и связи и влияние. Поэтому все,  что  мне
сейчас необходимо, это остаться здесь, вне досягаемости стражи.
     - И как долго ты собираешься пробыть здесь?
     - Я не знаю, может быть, несколько дней. Ведь сейчас я не  могу  даже
ходить, Саша Васильевич! Если же ты отправишься к моим друзьям и при  этом
что-то случиться, да если стража узнает обо мне  раньше,  чем  мои  друзья
успеют хоть что-то предпринять в городской думе,  меня  убьют  немедленно,
без следствия, без суда и без всякой тому  подобной  канители.  Теперь  ты
знаешь, какова, на самом деле, правда. Поэтому самым безопасным  для  меня
будет оставаться здесь, пока мои друзья не исправят положение.  Мне  нужно
всего лишь спрятаться и больше ничего, только место, где я мог бы поспать,
ну, может быть, немного еды, но я боюсь даже просить, чтобы...
     Саша  все  больше  хмурился,  а  Петр  неожиданно  почувствовал,  что
опускается до того, чтобы упрашивать конюшего, который  ничего  не  должен
ему и который, вполне возможно, если жадность возобладает над ним,  может,
отправиться прямо к Дмитрию и рассказать ему, где скрывается Петр.
     А если Дмитрий откажет ему... то найдутся и другие места, куда  может
отправиться Саша Васильевич, чтобы продать свою тайну.
     - Я принесу тебе еду, - сказал мальчик, и его  взгляд  при  этом  был
очень беспокойным. - Но ты должен знать, что здесь такое место, где  то  и
дело снуют разные люди. Сколько дней тебе может понадобиться?
     - Если наверняка,  -  сказал  Петр,  пытаясь  выторговать  как  можно
больший срок, на который он мог отважиться остаться, - если наверняка,  то
не более четырех дней.
     Саша внимательно посмотрел на него, и в его взгляде не  было  заметно
особенного удовлетворения.
     - Хорошо, - сказал он наконец.
     С этими словами он вывел лошадь из самого последнего темного  стойла,
и, собрав вилами несколько охапок соломы, бросил ее в угол освободившегося
пространства, а затем помог Петру добраться туда.
     Петр от испытанного напряжения даже потерял  дыхание,  когда  мальчик
устраивал его на новом месте.
     - Набрось на себя соломы, - посоветовал ему Саша.
     Солома вызывала зуд, но она же и согревала.  В  стойле  было  гораздо
лучше, чем в проходе, где постоянно  чувствовался  сквозняк.  Саша  накрыл
солому попоной, выложил хлеб и, пододвинув наполненную водой меру, которой
обычно  отмеряли  зерно,  уселся  около   Петра,   молча   разглядывающего
окружавшие его удобства.
     Он все еще думал о Дмитрии, когда Саша, закончив свою  работу,  вышел
из конюшни. Воспоминания с каждым разом вызывали у  Петра  новые  приступы
ярости, особенно когда дошла очередь до боярыни Ирины,  которая,  так  же,
как и Дмитрий, старалась спасти себя и свою репутацию...
     Затем его мысли вновь вернулись к Саше, который, вполне возможно, уже
отправился добывать свою выгоду. А кто бы, в конце  концов,  отказался  от
нее в этом мире?
     Ведь каждый мог понять мальчика, который хотел сделать  что-то  лично
для себя. А если вспомнить, то и Петр Ильич Кочевиков сам  начинал  жизнь,
не чураясь подобных правил. Так же жил и Илья Кочевиков,  сын  трактирного
игрока, чужой человек в Воджводе, для которого самыми близкими  людьми  на
протяжении всей жизни были городские стражники,  и  который  погиб  так  и
неизвестно от чьей руки и неизвестно по  каким  причинам,  хотя  слухов  и
пересудов об этом ходило очень много.
     Теперь каждый мог думать, горько размышлял Петр, что  после  стольких
прошедших лет грехи отца можно было бы искупить самим образом  собственной
жизни, а кроме того, каждый мог  думать,  что  и  друзья  всегда  остаются
друзьями: и в плохие, и в хорошие времена.
     Дмитрий и другие его приятели происходили из семей, где отцы  жили  в
вечном страхе перед окружающим миром: они постоянно  помнили,  что  прежде
всего должны были спасать самих себя, и сам Бог запрещал им рисковать  для
кого бы то ни было, кто не относился к их кругу...
     Вот так они и должны были бы рассудить. Наверняка, его друзья  сидели
сейчас в трактире и потихоньку обсуждали друг с другом  все  стороны  этой
ужасной истории.
     Особенно, они должны были бы обсуждать меру своей ответственности  за
него.
     "Как мы можем доверять ему?" - наверняка говорил кто-то из них.  "Да,
конечно, как ни крути, а здесь сказывается воспитание, кроме всего. Он был
забавником, а теперь ему не до смеха. Бедный малый..."
     "А возможно..." И от этой мысли Петр  буквально  похолодел,  а  кусок
хлеба стал сухим и застрял у  него  в  горле,  "возможно,  что  эта  самая
любвеобильная и томящаяся от скуки Ирина отыскала способ, как одним  махом
отделаться от опостылевшего мужа, и нашла для этой цели козла отпущения".
     Сейчас никто во всем городе, при подобных обстоятельствах, не  посмел
бы занять сторону Петра, да и вокруг города не было ни единого места, куда
не проникли бы слухи и сплетни о случившемся, а потому  он  нигде  не  мог
чувствовать себя в безопасности.
     Поэтому, чтобы хоть как-то успокоить себя, он  стал  думать  о  самых
дальних местах, какие  только  приходили  ему  на  ум:  о  Южном  море,  о
сказочном Киеве, о Большой реке, и строил  планы,  как  преодолеть  ворота
Воджвода,  как  незаметно  проскользнуть  мимо  сторожей.  Но  постепенно,
спустившись с небес на землю, он задумался над тем, хватит  ли  серебра  в
его кошельке, чтобы подкупить конюшего и уговорить его помочь Петру,  и  о
том, сколь велики могли быть ожидания мальчика по части  вознаграждения  и
как они могли вырасти,  если  родственники  боярина  назначат  награду  за
помощь в поисках злодея.
     Ведь родственники Ирины, если Саша в конце концов сможет  сообразить,
что же произошло на  самом  деле,  были  из  той  породы,  которые  готовы
заплатить сколько угодно,  лишь  бы  быть  уверенными,  что  смерть  Петра
наступит без всякого разбирательства.
     Те же, кто согласится в конце концов приютить злодея-колдуна, никогда
не будут интересоваться, виноват он или нет.

     Везде, куда ни глянь, приближение весны сопровождалось грязью.  Грязь
была кругом, и она постоянно  собиралась  на  мощеных  бревнами  дорожках,
когда чьи-нибудь чуть оступившиеся ноги соскальзывали с бревна в  лужу,  а
потом вновь становились на помост. Затем эта грязь  и  попадала  с  бревен
помоста на деревянный пол трактира. Поэтому постоянно использовались  вода
и щетки,  с  помощью  которых  отмывались  бревна  и  полы.  Однако  вода,
смешиваясь с грязью, застаивалась рядом с бревнами  и  служила  постоянным
источником этому бесконечному процессу.
     Саша неустанно объяснял этот очевидный факт Иленке, стараясь  убедить
ее в том, что, если бы дорожка была в ширину не на два, а на  три  бревна,
то людям приходилось бы меньше оступаться и на полу было бы меньше  грязи.
Но тетка Иленка не поддавалась  ни  на  какие  уговоры,  а  хотела  только
одного: чтобы помост, крыльцо и пол были выскоблены жесткой щеткой. И Саше
ничего не оставалось делать, как скрести, потому что все равно  ему  нашли
бы какую-нибудь другую работу или же, что вполне могло случиться,  в  один
прекрасный день они могли ничего не найти для Саши Васильевича, о  чем  он
нередко мог слышать из разговоров дяди и тетки.
     Прошло почти десять лет с  тех  пор,  как  они  взяли  к  себе  этого
мальчика, о котором во всем городе никто не хотел сказать  доброго  слова,
выговаривая лишь опасения о  том,  что  он  может  стать  причиной  многих
несчастий. Теперь ему было пятнадцать лет, он был уже достаточно  высокий,
но все еще продолжал тянуться вверх.
     Он боялся,  что  однажды,  когда  он  сделает  какую-нибудь  досадную
ошибку, и дядя Федор, который всегда внимательно следит  за  ним,  скажет,
как он уже частенько поговаривал, что мальчик вполне может позаботиться  о
себе и сам.
     Федор Мисаров  вполне  мог  сказать,  что  они  заботились  о  нем  и
проявляли милосердие целых десять лет, пожалев в  свое  время  пятилетнего
ребенка, оставшегося сиротой. Они не обращали внимания на то, что  он  был
им не родной, пока он болтался где-то, не попадаясь никому  на  глаза,  до
тех пор, пока что-нибудь не случалось в трактире или поблизости от него.
     В таких случаях дядя Федор очень строго предупреждал мальчика, что за
все происшествия, начиная от пожара на кухне или порчи лошади  в  конюшне,
все в городе будут  припоминать,  что  есть  особые  причины,  по  которым
подобные случайности происходят в "Петушке".
     Поэтому дядя  всегда  старался  держать  мальчика  подальше  от  глаз
посетителей трактира, заставляя его часами подметать двор, носить воду или
убирать навоз из конюшни. Дядя Федор всегда наставлял его быть  аккуратным
и тщательно выполнять любую работу. И Саша старался  быть  внимательным  и
осторожным, как только мог. Он  всегда  тщательно  ухаживал  за  лошадьми,
аккуратно обращался с посудой, когда  приходилось  мыть  ее,  и  осторожно
носил полные ведра с водой. Он всегда  тщательно  проверял  все  задвижки,
замки и двери в стойлах, следил за лампами и горшками с маслом, и даже  за
поднимающимся тестом, которое Иленка ставила  для  хлеба,  и  заготавливал
дрова для растопки печей. Саша скреб и чистил все  кругом  и  ни  разу  не
разбил ни одной тарелки и не оставил незапертых ворот...
     И все завидовали ему и считали его очень удачливым.
     А может быть, все было гораздо хуже, чем простая зависть.
     Он очень хорошо помнил все слухи и знал, что говорили о нем некоторые
люди, жившие по соседству с его родителями, когда те  неожиданно  погибли.
Ведь даже дядя Федор и тетка Иленка напрочь отрицали это,  утверждая,  что
он не виноват в этом пожаре, иначе они никогда не взяли  бы  его  к  себе.
Ведь и дядя Федор, и тетка Иленка рисковали  своим  добрым  именем,  своим
состоянием, которое все было заключено в  этом  трактире,  и  они  не  раз
говорили ему об этом,  пытаясь  таким  образом  отвлечь  его  от  подобных
мыслей. Но он всякий раз возвращался к этим воспоминаниям, когда казалось,
что окружающие обходятся с ним очень подло.
     Больше всего на свете он старался не желать никому  зла,  потому  что
очень часто ему снился огонь и слышались крики родителей  внутри  горящего
дома. Еще ему снилась женщина, стоявшая у дверей соседнего  дома,  которая
постоянно твердила, что этот мальчик - колдун...
     Его отец одно  время  слишком  часто  бил  его,  как  утверждала  эта
старуха, и вот... дом сгорел...
     Саша согнул спину, как частенько советовал ему дядя  Федор,  и  скреб
бревенчатый помост, пока не перестал думать об этой старухе.  Он  скреб  и
смывал грязь водой, снова скреб, и снова  смывал,  пока  бревна  не  стали
абсолютно чистыми, а справа и слева от  дорожки  не  образовались  большие
грязные лужи.
     - Хорошо, хорошо, - раздался сзади него  чей-то  голос,  и  он  узнал
человека раньше, чем оглянулся в его сторону через плечо. Это был  Михаил,
его  сводный   двоюродный   брат,   который   был   старше   его.   Одетый
по-праздничному, он направлялся вверх по улице в  трактир  "Олениха",  где
ухаживал за дочкой хозяина. Саша слышал, как еще утром Михаил  говорил  об
этом на кухне.
     Саша подхватил свою щетку и ведро  и  решил  пройти  по  самому  краю
бревен. И, хотя места на помосте, чтобы разойтись двоим, было  достаточно,
Михаил плечом оттеснил его с дороги прямо в грязь.
     - Неуклюжий болван, - сказал он, превращая все происходящее в забаву.
     Саша временами ненавидел его, но это раздражение быстро проходило. Он
не отваживался даже подумать, например,  о  том,  чтобы  затолкать  своего
разряженного противника в грязь прямо сейчас, после одной  из  его  мелких
проделок. Проступки, подобные этому, были очень опасны для его репутации и
положения в доме и могли нарушить расположение к нему,  хотя  бы  внешнее,
дяди Федора и тетки Иленки.
     Но он втайне  надеялся,  что  такой  случай  может  произойти  позже,
где-нибудь по  пути  к  "Оленихе",  и  возможно,  что  лужи  там  окажутся
значительно больше.
     Он даже испугался, когда поймал себя на этом, испугался  нарастающего
раздражения к Михаилу, испугался самой мысли о том, чтобы поднять руку  на
двоюродного брата и самому сбросить его в грязь.
     Больше всего на свете он боялся, что  все  разговоры  соседей  о  нем
могут оказаться правдой,  боялся,  что  даже  не  желая  Михаилу  зла,  он
каким-то образом мог сделать то,  чем  сейчас  был  очень  напуган,  нечто
похожее на то, что, как все говорили,  сделал  Петр  Кочевиков  со  старым
боярином, тайно сговорившись с кем-то.
     Петр вполне откровенно спрашивал его, почему Саша помог ему  в  самый
первый момент. Но ведь это было так просто: Петр никогда не  причинял  ему
никакого вреда, а сам, тем временем, отчаянно нуждался в помощи...
     Так было до тех пор, пока у ворот трактира не появилась стража, и  не
было произнесено этих страшных слов, связывающих  Петра  с  колдовством  и
убийством...
     В тот момент Саше очень хотелось спрятаться как можно дальше, в самый
темный  угол,  чтобы  никто  и  никогда  даже  не  вспомнил   бы   о   его
существовании. Теперь же... Теперь он продолжал помогать Петру Кочевикову,
и даже приносил ему еду. Он помогал ему спрятаться от закона, потому  что,
услышав  обвинение,   предъявленное   Петру,   он   всем   своим   сердцем
почувствовал, что Петр невиновен во всех приписанных  ему  грехах,  он  не
любитель таких забав, он  не  способен  сотворить  подобную  жестокость  и
невредимым сбежать оттуда. Петр просто не может причинить никому  никакого
вреда, и нельзя даже помыслить, чтобы соединить Петра и убийство.
     Точно так же, как нельзя соединить Петра и колдовство...
     И если они верят, что Петр Ильич был замешан  в  этом,  тогда  они  в
любой момент могут поверить, что любой человек способен на такие  вещи,  и
если охотники найдут того, кто укрывал его,  то  тогда  весь  город  может
припомнить массу самых разных слухов о конюшем из "Петушка",  и  никто  не
будет интересоваться, правда это или нет.
     Поэтому Саша хотел, чтобы Петр Ильич  как  можно  скорее  оставил  их
конюшню - это было все, что он мог придумать в качестве решения.  Но  Петр
отказался, ссылаясь на то, что ему нужно было еще некоторое  время,  чтобы
окрепнуть, а Саша и сам не знал, как еще можно помочь  такому  ослабевшему
человеку, который едва ли мог передвигаться. Невозможно было  выгнать  его
на улицу, даже если бы Саша и был абсолютно  уверен,  что  никакая  стража
никогда не узнает, кто прятал от них беглеца всю ночь и весь день.  Он  же
думал о том, как хорошо было бы выпроводить его из конюшни, просто сказать
ему, что он должен уйти, и быть уверенным, что при  этом  он  окажется  за
воротами "Петушка" раньше, чем кто-нибудь успеет увидеть его. Саша  должен
был убедить себя сделать это прежде, чем с обитателями трактира произойдет
что-то ужасное, потому что они-то уж явно не несут никакой ответственности
за Петра Кочевикова, даже если он совершенно ни в чем невиновен.  Саша  же
нес полную ответственность и за дядю Федора, и за  тетку  Иленку,  которые
приютили его  именно  тогда,  когда  никто  другой  не  рискнул  бы  этого
сделать...
     Но мальчик чувствовал всем сердцем, что  он  не  хочет  видеть  Петра
пойманным и убитым.
     Он надеялся придумать что-то.
     Он надеялся, что ничего страшного не произойдет.
     Но он знал, что такие надежды редко сбываются.

                                    3

     Мальчик пришел только под самый вечер, захватив с собой пару  вареных
репок и большой кусок хлеба, увидев который Петр очень обрадовался. Работа
на  кухне  не  прекращалась  весь   день:   с   утра   доносились   запахи
свежеиспеченного хлеба, а к вечеру пахло  тушеным  мясом.  По  бревенчатой
дорожке  не  прекращался  топот   ног   приходящих   и   уходящих   людей,
сопровождаемый криками, смехом и хлопаньем дверей в трактире.
     Но за все это время пока никто, слава Богу, не заявился в конюшню  за
лошадьми, и Петр мог позволить себе проспать несколько часов,  пока  голод
не разобрал его. Он был бы  рад,  если  бы  кто-нибудь  предложил  ему  то
маленькое блюдце молока с кусочками  хлеба,  которое  все  еще  оставалось
около стойла после вчерашнего завтрака, наверное, какой-нибудь черной  или
белой кошки.
     Прежде всего Саша отломил кусочек хлеба и положил его на  блюдце.  Он
оставлял его не для кошки, а для  того,  кто  доглядывал  за  домом  и  за
конюшней.
     - В трактире говорят, - сказал Саша, откусывая хлеб, - будто за  тебя
объявлена награда от боярыни и ее родни.
     Петр почувствовал, что теряет присутствие духа.
     - Так, так. И сколько же?
     - Они говорят, - голос Саши перешел на правдиво-доверительный тон,  -
шестьдесят серебром.
     - Могу только сказать, что я немного обижен.
     Саша недоверчиво посмотрел на него,  будто  почувствовал  вырвавшуюся
наружу горечь, а возможно, и от  той  мысли,  что  он  не  должен  был  бы
заводить этот разговор.
     Но почему же он все-таки заговорил об этом? Петру  было  очень  важно
это узнать. Возможно, мальчик хотел выяснить,  сколь  более  высокую  цену
могут предложить ему друзья Петра?
     - Почему они так думают о тебе? - спросил мальчик. - Я  имею  в  виду
колдовство.
     "Может быть, он боится меня?" - подумал Петр, пытаясь спорить с самим
собой. Это обстоятельство открывало пред ним новые возможности и позволяло
по-иному взглянуть на отношения с мальчиком. "Может быть, только по  этому
этот малый не отправился до сих пор за стражей?"
     - Вполне возможно, что я знаю кое-кого, кто занимается колдовством, -
сказал Петр.
     - Кто же это?
     И это спросил тот самый мальчик, который выставлял блюдечко с  хлебом
и молоком, чтобы задобрить домовых, охраняющих конюшни и амбары, и который
никогда и никому не поверил бы, если бы ему сказали, что  все  это  обычно
съедает кошка. Он немедленно возразил бы на это точно так же,  как  обычно
делают старики: кошка не может съедать оставленное всякий раз.
     - Я наверное был бы недостаточно сметливым, если бы сказал это. Разве
не так?
     Саша закусил губу и нахмурился, а Петр почувствовал,  что  дальнейший
разговор  в  этом  направлении  может  оказаться  небезопасным,   учитывая
глубокое выражение горя, которое он увидел на  детском  лице.  Он  потерял
появившуюся было нить разговора и теперь не знал, в  какую  сторону  лучше
направить его. Любое  неосторожное  слово  может  или  заставить  мальчика
помочь ему, или вынудит побежать за сторожами.
     - Но ведь если ты знаешь такого колдуна, - сказал Саша, -  почему  же
он не помог тебе?
     Любая мысль погибала от той туповатой монотонности,  с  которой  Саша
Васильевич задавал вопросы.
     - Я не верю в то, что ты сделал это, - продолжал он. -  Мне  кажется,
что скорее это сделали родственники боярыни. И они наверняка все врут. Его
родственники говорили, что Юришев знал о том, что ты должен прийти в  дом,
и устроил ловушку. Но теперь их не видно и не слышно, а  служанка  боярыни
повесилась, ее нашли еще  вчера  утром.  Они  говорят,  что  она  помогала
тебе...
     "Боже мой", - подумал Петр, - "они убили эту бедную девочку..."
     - Люди боятся, - сказал Саша.
     Петр рассек рукой воздух.
     - Если есть колдун, - продолжал мальчик, - значит, он сделал и это?
     - Нет никакого колдуна! - едва не закричал Петр. -  Я  не  виделся  с
женой Юришева, а боярин решил устроить ловушку, чтобы поймать меня. Должно
быть, с ним случился припадок, и теперь вся его семья хочет доказать  факт
прелюбодейства и требует конфискации приданого  жены,  а  ее  родственники
хотят вернуть все назад. Им нужны деньги эти  деньги,  на  которые  Юришев
построил мельницу! И вот теперь они убили служанку.  Ты  думаешь,  они  не
убили бы и меня, и кого угодно еще, если бы это свидетельствовало в пользу
Юришева? Здесь замешаны деньги, Саша Васильевич, и из-за  них  они  готовы
убить и тебя, точно так же, как и меня. Пожалуйста, не будь дураком на это
счет!
     Саша выглядел испуганным.
     - Мои друзья делают сейчас все возможное, - сказал Петр.  -  Но  дело
требует времени. Должно быть, у них назначены необходимые в таких  случаях
встречи, а возможно, они уже и виделись с нужными людьми. А пока  все  это
продолжается, все, что ты должен сделать, так это достать мне какую-нибудь
одежду.
     - Одежду?
     - Ты же видишь, что я весь перемазан кровью, и даже  обычной  грязью.
Если же на мне будет чистая одежда, шапка  или  что-то  в  этом  роде,  то
любой, кто  войдет  сюда,  не  будет  приглядываться  ко  мне.  Мне  нужно
что-нибудь большое, объемистое, похожее на то, что обычно носит твой дядя.
     - Мой дядя!
     - Да мне не  нужны  хорошие  вещи,  я  вполне  обойдусь  каким-нибудь
старьем... И, может быть, каравай хлеба...
     Саша выглядел так, словно у него было несварение желудка.
     - Ведь для всех будет только лучше, - сказал Петр,  -  если  я  смогу
убраться из города недели две или около того, а для этого мне  нужна  твоя
помощь, Саша Васильевич.
     - Я...
     Мальчик неожиданно умолк, а где-то совсем рядом послышались шаги.
     - Кто-то идет! - прошептал он. - Укройся!
     Петр отодвинулся в свой угол и осторожно подгреб на  себя  солому,  а
Саша вновь укрыл его сверху попоной и вышел из стойла. Петр слышал  легкий
скрип соломы под его ногами.
     - Что ты здесь делаешь? - раздался чей-то голос.
     - Ужинаю, - сказал Саша. - Сейчас я просто решил минутку передохнуть.
- Мальчик был явно напуган: Михаил  стоял  в  проходе  между  стойлами,  с
головы до ног покрытый грязью.
     Саша  решил  не  спрашивать,  как  это  случилось.  Он  и  без   того
почувствовал слабость  и  пустоту  в  желудке.  Утреннее  раздражение  уже
прошло, и сейчас он чувствовал только ужас от того, что  его  тайное  злое
пожелание сбылось и доказательства пришли прямо к нему в дом...
     "Слава Богу, что я не подумал тогда о  чем-нибудь  более  худшем",  -
мелькнула в его голове навязчивая мысль.
     - Хватит стоять с открытым ртом, - едва не закричал Михаил. -  Дурак!
Разве не понятно, что я не могу войти в дом в  эдаком  виде!  Принеси  мне
воды и сухую одежду. Ты слышишь, что я сказал?
     - Я сейчас же вернусь,  -  ответил  Саша  и  быстро  пошел  к  дверям
конюшни, выбежал на бревенчатые подмостки, поднялся на крыльцо  и  скрылся
внутри дома. Пройдя сзади кухни и ведущей наверх лестницы, он добрался  до
комнаты Михаила, которая запиралась только тогда, когда в доме  находились
посторонние. Он открыл дверь и, сорвав висевшую  на  деревянных  вбитых  в
стену колышках первую попавшуюся одежду, побежал назад.
     - Куда ты собрался, Саша? - бросилась было за  ним  тетка  Иленка.  -
Саша Васильевич, что это ты такое делаешь?
     Он остановился уже за порогом, подпрыгнув на месте.
     - Михаил упал в лужу, - сказал он и  выбежал  на  улицу  прежде,  чем
Иленка смогла хоть что-нибудь понять.

     Шаги, тем  временем,  приближались  к  стойлу.  Петр  старался  даже,
насколько было возможно, сдерживать дыхание, потому что  боялся  малейшего
шороха соломы или неосторожного движения попоны.
     Неожиданно человек  остановился:  кто-то  еще,  спотыкаясь  на  бегу,
появился в конюшне.
     - Я нашел твою одежду, - раздался голос мальчика.
     - Прежде подай мне воды, дурак!
     - Я принес и воду, - сказал Саша. Послышался  дребезг  передвигаемого
ведра. - Я сейчас вернусь, в ты можешь пока раздеваться.
     Шаги мальчика вновь удалялись.
     Петр по-прежнему сдерживал дыхание, прислушиваясь к шагам  в  проходе
между стойлами и к странным звукам, похожим на удары по ограде стойла, как
будто ее раскачивали взад и вперед. Мгновенье спустя он понял, что означал
весь этот шум, сопровождаемый скрипом и глухим  ворчаньем:  Михаил  снимал
свои  сапоги,  начиная  таким  образом  приводить  себя  в  порядок,   как
посоветовал ему Саша.
     "Боже мой, только не это",  -  подумал  Петр,  представив  себе,  как
замерзший и мокрый Михаил устроится со всеми удобствами на  куче  попон  и
соломы, лежащих в углу стойла.
     Как только шаги приблизились, его убежище  было  обнаружено  тут  же,
потому что Михаил, посвечивая фонарем, дернул попону в свою сторону.
     Он закричал от неожиданности, отскакивая назад, а Петр,  задыхаясь  и
пошатываясь, вскочил на ноги и  ухватился  за  меч.  Михаил  же  продолжал
кричать, призывая на помощь и с шумом выбираясь из  стойла  в  центральный
проход.
     - Помогите! - кричал он, уже почти раздетый, скользя голыми ногами по
соломе. - Это он! Это он!
     Петр выбежал из стойла вслед за ним, не выпуская из руки меч, пытаясь
догнать его. Он не обращал  внимания  на  боль,  которая  укорачивала  его
дыхание, и уже протягивал руку, чтобы схватить  Михаила,  думая  только  о
том, чтобы не дать ему выбежать из конюшни. Но он упустил эту возможность,
потому что был вынужден почти согнуться от неожиданно усилившейся боли,  и
рука его бессильно опустилась. Михаил стрелой вылетел в темноту  двора,  с
криком и воплями спасаясь от погони.
     - Проклятье, - задыхаясь произнес Петр, все еще  продолжая  бежать  к
дверям, когда в конюшне появился Саша, размахивая пустыми руками. На  лице
его застыл ужас.
     - Останови этого дурака!
     - Я пытался! - закричал в ответ мальчик.
     - Мне нужно выбраться отсюда, - сказал Петр, хватая мальчика рукой. -
Достань мне лошадь!
     - Но у нас уже не осталось на это времени! - вновь закричал  Саша.  -
Идем, идем!
     Саша уверенно выдержал направление. Петр же почти ничего не видел. Он
лишь держался за руку мальчика и следовал за ним. Они бежали в сторону  от
дверей, выходящих на западную часть дома, прямо в угол двора, где виднелся
сеновал и сад.
     - Дурак! - сказал Петр, поворачивая назад от возникшего  прямо  перед
ним забора. Он уже слышал звуки колокола и поднявшуюся вокруг суматоху.  -
Ведь здесь тупик!
     - Нет, - сказал Саша, и Петру ничего не оставалось, как вверить  свою
судьбу в руки мальчика и продолжать следовать за ним вдоль стогов сена, за
которыми в самом углу, на границе с соседним участком,  забор,  окружавший
территорию трактира, был слегка завален.
     Саша проскользнул через отверстие.
     - Тебе-то легко! - задыхаясь побормотал Петр и,  разрывая  рубашку  о
края досок, проделал тоже самое. Он даже оставил на заборе  часть  кожи  с
правой руки, но звуки погони, добравшейся уже до  конюшни,  придавали  ему
силы. Он бежал, не обращая внимания на боль, согнувшись и прижимая руку  с
мечом к ране в боку, а Саша вел  его  лисьими  тропами,  пробираясь  через
соседский сад к воротам, откуда они выбрались  наконец  на  узкую  дорогу,
проходившую сзади "Петушка".
     Колокол по-прежнему звонил, крики не стихали, и Петр  бежал  вслепую,
не понимая, то ли его  глаза  перестают  видеть,  то  ли  на  дороге  было
действительно очень темно.
     - Куда мы идем?  -  спросил  он  наконец,  тяжело  переводя  дыхание.
Какие-то внутренние ощущения подсказывали ему, что они все время двигались
поперек холма, так и не спускаясь с него.
     Саша,  так  же  задыхаясь  и  разводя  руками,   как   бы   показывая
направление, сказал:
     - К Дмитрию Венедикову.
     - Только не к нему!
     - А к кому же тогда? Куда?
     Петр открытым ртом глотал воздух.
     - К воротам, - сказал он. - К городским воротам.  Вот  все,  что  нам
остается. Я должен прямо сейчас исчезнуть из города...
     Саша неожиданно затих, и охватившая его за несколько минут  до  этого
торопливость вдруг куда-то исчезла. Он сделал еще  два  или  три  глубоких
вдоха, прежде чем сказал:
     - И что же мы собираемся там делать? Куда мы собираемся идти?
     "Мы" прозвучало, как свершившийся  факт.  Петр  принял  это  сразу  и
неожиданно для самого себя. Городская стража наверное уже догадалась,  что
в "Петушке" кто-то помогал ему, и счастье для Федора Мисарова, что тревогу
поднял именно Михаил, а иначе  вся  их  семья  была  бы  вовлечена  в  эту
историю.
     - Я не знаю, -  признался  он  мальчику.  -  Давай  сначала  все-таки
выберемся за ворота, хорошо? А там будет видно, что делать.
     Внезапно он ощутил колющую боль в боку и  почувствовал,  что  рубашка
намокла и прилипла к коже. Он  надеялся,  что  это  был  всего  лишь  пот.
Казалось, что сама рана болела меньше, а может быть,  это  тяжелый  шум  в
ушах только притуплял боль?
     Перед тем, как отправиться дальше, он немного помедлил, сунул  меч  в
ножны и пристроил их так, чтобы оружие не сразу бросалось в глаза.  Теперь
к общему шуму, который так и не смолкал в глубине улицы, прибавился еще  и
собачий лай.
     - Нам нужны лошади, - бормотал он. - Мы могли бы уже проскакать почти
через весь город, если бы успели достать лошадей.
     Саша, скорее всего, опасался слов, поэтому все время молчал. Он молча
шел рядом с Петром по извивающейся  дороге  дальше,  теперь  уже  вниз  по
холму, пока тот безуспешно пытался придумать, как достать лошадей или хотя
бы одежду,  чтобы  быть  менее  заметными.  Остальные  мысли  кружились  в
бесконечном хороводе, заставляя его время от времени вспоминать о том, что
будет, если его поймают и ему придется пронзить себя собственным мечом,  а
мальчик, который помогал ему,  может  быть,  если  не  зазевается,  сумеет
убежать, иначе его достанут стрелы, пущенные людьми боярина...
     То, что мальчик  помог  ему  улизнуть  от  погони  благодаря  слепому
случаю, и то, что они ушли достаточно далеко, еще ничего не решало.
     У Петра было неприятное ощущение, что Саша ожидает от него чего-то из
ряда вон выходящего, похожего на те граничащие со  смертельной  опасностью
трюки, которыми он славился на весь город...
     Но тогда это был Петр Ильич, который не чувствовал  приступов  острой
боли у себя в боку. А теперь предстояло дело вовсе не шуточное.
     Он потрогал повязку и ощутил, как его пальцы слегка прилипли  к  ней.
Сейчас боль была меньше, чем прошлой ночью, и он подумал, что  это  дурной
признак.
     Ему было не до  прошлых  шуток,  не  до  друзей,  которые  так  вдруг
оставили его, не до чего, а все, о чем он, пожалуй, еще вспоминал, так это
о нескольких серебряных монетах в своем  кошельке,  от  которых  Саша  так
благородно отказался, чтобы не грабить его.
     Но постепенно острота ума вновь начала возвращаться к нему.
     - Подожди, малый, - неожиданно сказал он,  хватая  Сашу  за  плечо  и
прижимая его спиной к ближайшему забору. - У меня есть одна мысль.
     И  затем  внезапный  удар  обрушился  на  лицо  мальчика.  Саша  даже
подпрыгнул  на  месте,  а  потом  начал  медленно  опускаться  на  колени,
ухватившись рукой за челюсть. Но Петр поймал  его  за  рубашку  и  удержал
почти на весу.
     - Извини, - коротко сказал он.

     - Помогите! - изо всех сил кричал  Саша  Васильевич  и  сломя  голову
несся к воротам. - Помогите мне! Убивают!
     Стражники вскочили  со  своих  мест,  хватаясь  за  копья  и  фонари,
стараясь осветить дорогу и бегущего по ней человека.  Колокол  по-прежнему
продолжал звонить, и его звуки растекались вниз по холму, до самых ворот.
     - Бог ты мой, - воскликнул один из них, взглянув на лицо  мальчика  и
хватая его за руку.
     - Они убивают моего дядю! - всхлипывая, кричал Саша. - Этот убийца  и
его помощники, их было по меньшей  мере  трое!  Ведь  я  Саша  Мисаров  из
"Петушка". Мы вместе с дядей Федором пытались  задержать  этого  человека,
которого стража нашла в наших конюшнях... Но он сумел убежать от них, а мы
бросились вслед за ним, чтобы схватить его,  пока  они  подоспеют,  но  он
оказался не один... Они убьют моего дядю, они наверное  уже  убивают  его,
ох, помогите, пожалуйста, помогите...
     - Успокойся, парень, успокойся! Где он?
     - Вон там! - Саша показал дрожащей рукой в направлении Воловой улицы.
- Мой дядя там, они убивают его, скорее, бегите, остановите  их!  Их  было
трое там, трое!
     Стража бросилась бежать.
     Тем временем, Саша Васильевич подбежал к  высоким  воротам  Воджвода,
поднял железную щеколду у маленького переговорного окна, едва заметного  в
тени, отбрасываемой каменной аркой, и распахнул его, беспокоясь о том, что
Петра все еще не было видно. Ведь может случиться что-то ужасное, если  их
пути вдруг разойдутся. Петр страдал от потери крови, это было очевидно,  и
он мог упасть где-нибудь, мог застрять в Торговых рядах, а Саша  оставался
здесь, один-одинешенек, на свободе, но без всякого  представления  о  том,
что делать. Весь этот план принадлежал целиком  ему,  может  быть,  только
кроме того, что мальчик не сказал стражникам около ворот, что именно  Петр
напал на его дядю, а выдумал историю о каких-то грабителях... И вот,  если
теперь Петр не придет к воротам, он не может даже представить  себе,  куда
он пойдет и как будет жить.
     Но  как  раз  в  тот  момент,  когда  он  открыл  ворота,  и  тяжелая
перекладина  повернулась,  издавая   ужасный   скрип,   раздались   чьи-то
торопливые шаги.
     - Двинулись, - сказал Петр, хрипло, с тяжелой одышкой.
     Саша проскользнул в темноту дороги, а Петр, не теряя рассудка, закрыл
за ними ворота. Вышло так, что тяжелая перекладина со стуком опустилась на
свое место.
     - Они заперлись сами по себе! - Петр тяжело дышал, пытаясь  прийти  в
себя. - Вот так удача!
     Саша как раз только что очень надеялся, что так оно и произойдет.  Он
очень хотел этого, и его желание было гораздо сильнее,  нежели  в  прошлый
раз, когда он пожелал неудачи Михаилу.
     От холода у него дрожали колени, и он подумал о  том,  что  на  таком
ветру неплохо  было  бы  надеть  потеплее  кафтан.  Он  вспомнил  кухню  в
"Петушке", куда ему захотелось вернуться, где  он  любил  сидеть  в  тепле
около печки. Он никогда уже не сможет сделать  этого,  никогда  не  увидит
свою постель, лошадей и конюшню, не увидит ничего,  что  изо  дня  в  день
составляло целую его жизнь. Он был очень расстроен этими воспоминаниями, и
ему не оставалось ничего другого, как следовать за Петром, который  держал
его за локоть и вел влево, где дорога огибала городскую стену.
     Петр тяжело дышал, ему было не до разговоров. Саша был тоже  подавлен
и  растерян,  чтобы  высказать  что-то  о  происходящем:  его  губа   была
рассечена, скулы болели, и он припомнил, что даже стражники у  ворот  были
напуганы видом его лица. Ему показалось,  что  Петр,  может  быть,  просто
пожалел ударить его второй и третий раз.

                                    4

     - Куда же мы идем? - спросил Саша, когда северная дорога увела их  на
достаточное расстояние от города: вокруг чернели почти  освободившиеся  от
снега поля, над которыми раскинулось ночное небо.
     - На юг, - коротко ответил Петр.
     - Но ведь, на самом деле, мы идем к северу! - возразил ему Саша.
     - В том-то все и дело. Если ты хочешь сбежать от  княжеской  милости,
то в первую очередь, ты должен сбежать из княжеской земли. А  главное,  ты
не должен идти именно тем путем, где они тебя ожидают.
     - Так куда же все-таки мы идем?
     - Есть и другие и княжества и царства, - сказал  Петр  в  промежутках
между приступами одышки, - все, что мы должны сделать, так  это  уйти  как
можно дальше... Все будет хорошо.
     Вскоре Петр был вынужден ненадолго присесть. Они добрались до  места,
откуда, как им показалось, виднелся то  ли  большой  лес,  то  ли  гребень
холма, то ли еще что-то, большое и темное, растянувшееся к  востоку.  Саша
не мог определить, что именно это было, и поскольку кругом не  было  видно
ни огонька, то Петр присел на первый попавшийся камень, ухватившись руками
за раненый бок. Голова его безвольно повисла. Саша опустился на  корточки,
чтобы лучше разглядеть его в темноте. Сейчас он испугался еще больше,  чем
тогда, у ворот, когда врал стражникам, чтобы  отвлечь  их  внимание.  Рана
Петра вновь кровоточила, сейчас он не сомневался в этом, и от  этого  Петр
слабел. Мальчик  не  имел  представления,  что  он  смог  бы  сделать  без
лекарств, без чистой перевязи, а главное, без всякой надежды  отыскать  их
где-нибудь. Северная дорога, по которой они шли, вела, насколько он  знал,
только к Беловице. Это была всего лишь небольшая деревня, в которой  негде
было спрятаться, и она была еще ближе к княжескому двору, чем Воджвод.
     - Со мной все будет хорошо, - приговаривал Петр,  безуспешно  пытаясь
подняться с камня. - Со временем мы должны будем свернуть с  этой  дороги,
потому что они наверняка будут преследовать нас, если только у них  хватит
для этого смелости. Ведь, как знать, может быть, тот  самый  колдун  помог
нам перелететь и через городские ворота.
     Саша почувствовал неприятный холодок, когда Петр сказал  это.  А  тот
рассмеялся и продолжал:
     - Один Бог знает, что теперь наговорит  стража  или  твой  двоюродный
брат, который видел, как я выбегал из того темного угла! Отец  Солнце!  Ты
бы только видел его лицо! Конечно, я должен был бы в момент преобразиться,
жаль только, что мой покровитель-колдун не смог превратить  меня  в  копну
сена...
     - Не смейся над этим! - сказал совершенно серьезно  Саша.  -  Полевик
может услышать нас.
     - Но ведь он должен понимать шутки.
     - Это не смешно.
     - Но должно быть. Все это  сущая  чепуха,  обычно  рассказываемая  на
ночь. Поверь мне, что все, начиная от околдованного мной Юришева и  кончая
нашими превращениями при бегстве через ворота, все это сущая чепуха.  Боже
мой, да я припоминаю, что еще  ребенком  я  разыгрывал  беса  на  кухне  в
"Оленихе", когда меня заставляли подтаскивать дрова или посылали в подвал,
где обычно развешивали колбасу...
     - Ты не мог делать такого!
     - Но я делал. Они были в замешательстве и постоянно  гадали,  что  им
делать, чтобы  избавиться  от  домового,  который  поедал  их  продукты  и
приносил большой урон в хозяйстве. В конце концов, они  уяснили,  что  все
это началось с тех пор, как они наняли  меня.  Я  же  побился  с  ними  об
заклад, что их дела пойдут в гору, когда они меня отпустят.
     - Ты вор?!
     - Я был всего-навсего лишь голодным ребенком. У меня не было  близких
родственников. А не случай, если ты когда-нибудь  интересовался  этим,  то
должен знать, что "маленький старичок", пребывающий  по  твоему  убеждению
где-то рядом с амбарами и конюшнями  "Петушка",  есть  не  что  иное,  как
черно-белая кошка.
     Саша даже вздрогнул, услышав подобные разговоры.
     - Это не принесет удачи, - сказал он. -  Не  следует  говорить  такие
вещи, Петр Ильич.
     - Бедный Саша. Ведь пора бы понять, что  нет  никаких  домовых,  и  в
обычной бане никто не  прячется.  Банник  не  тронет  тебя  и  никогда  не
расскажет тебе даже такой чепухи, что обычно  говорят  ряженые  колдуны  в
торговых рядах.
     Саша вскочил, отбежал на несколько шагов и  уселся  на  корточках  по
другую сторону дороги, чтобы быть  на  почтительном  расстоянии  от  Петра
Кочевикова.
     Этот человек был злой. Он не чувствовал страха. Тетка Иленка  не  раз
говорила об этом, а Саша еще не верил ей. И вот  теперь  он  был  вынужден
идти вместе с ним, если только Петр не свалится от потери крови  прямо  на
дороге, еще до наступления  утра.  Тогда  Саша  останется  один  со  всеми
свалившимися на него напастями.
     Надо же сказать такое - нет колдунов.
     Да стоит ему только захотеть...
     Но вот в этом-то и была. Он мог сделать слишком много, используя свои
желания, и поэтому удерживал себя от некоторых из  них,  словно  чувствуя,
что Петр Ильич может догадаться о его намерениях.
     - Нет никаких колдунов, - доносился  до  него,  тем  временем,  голос
Петра с противоположной стороны дороги.
     - Прекрати это!
     - Если бы привидения и домовые были и на самом деле чем-то осязаемым,
они давным-давно явились бы за мной. И они никогда  не  крадут  того,  что
люди оставляют для кошки, хотя ты считаешь, что это не так.
     Саша встал и повернулся лицом в его сторону.
     - Мы и так уже попали в большую беду, Петр Ильич. А  пустые  насмешки
никак не помогут нам.
     -  Нет,  помогут.  Они  помогут  нам  не  быть  дураками.   -   Петр,
покачиваясь,  поднялся  на  ноги.   -   Это   поможет   нам,   если   наши
преследователи, например, будут готовы  подозревать  каждый  стог  сена  и
каждую лошадь, а стражники у ворот, которые упустили нас,  вряд  ли  будут
заявлять направо и налево, что  они  просто-напросто  поддались  обману  и
оставили свой пост.  Они  будут  говорить,  что  были  околдованы,  и  они
наверняка не пойдут сюда, в эту темень, разыскивать колдунов и  оборотней,
которые могут проходить прямо через запертые ворота. Так скажи спасибо  им
за то, что они такие дураки.
     - Так куда же мы все-таки идем?  -  спросил  Саша,  глядя,  как  Петр
сворачивает с дороги, направляясь через луговину на восток.
     - Прямо в ад, ко всем чертям, - сказал Петр. - Или иди со  мной,  или
возвращайся назад и объясняй стражникам, что ты "тоже был околдован".
     - Я не хочу! - закричал Саша.
     Но Петр молчал, продолжая идти, и мальчику ничего не оставалось,  как
догонять его.

     В темноте они  вышли  на  какое-то  место,  напоминавшее  заброшенную
дорогу. Она сильно заросла  сорняками,  так  что  идти  по  ней  было  еще
труднее, чем по чистому полю. Но все-таки это было неплохо,  считал  Петр,
так как дорога вселяла уверенность, что их путешествие будет не напрасным:
она удержит их от случайного падения в овраг, она поможет избежать тупиков
и хоть куда-нибудь да приведет, или, по крайней  мере,  уведет  как  можно
дальше от Воджвода. В конце концов, он надеялся хотя бы на это.
     - Расскажи что-нибудь, - обратился  он  наконец  к  мальчику,  видимо
почувствовав, что  его  рассудок  слабеет,  а  мысли  разбегаются  во  все
стороны.
     - О чем? - спросил Саша.
     - О чем хочешь, мне все равно.
     - Да я и не знаю ничего, что мог бы тебе рассказать.
     - Бог мой, да например,  что  ты  хочешь  делать,  где  бы  ты  хотел
побывать и что тебе хотелось бы увидеть?
     - Я не знаю, потому что никогда не думал об этом... Я думал только  о
том, что мы спрячемся где-нибудь, на время, до тех пор пока твои друзья...
     - Не будь наивным...  Неужели  ты  собираешься  работать  на  старика
Федора всю оставшуюся жизнь?
     Наступила тишина.
     - Он хотя бы платил тебе?
     - Нет, - ответил Саша слабым голосом.
     - Вот старый скряга... Михаил только и делает, что тратит деньги  без
всякого счета, а ты с утра до вечера только работаешь?
     - Михаил его родной сын.
     - А ты еще назвал меня вором.
     У него не было никакого желания продолжать спор, потому что даже  это
отнимало силы, но детская покорность судьбе и наивное простодушие  привели
его в ярость.
     - Он просто держит тебя за дурака, малый, используя тебя как  ломовую
лошадь, поэтому его сын и может просаживать  отцовские  денежки  в  первом
попавшемся трактире, а ты еще пытаешься оправдать его.
     - Он не может обманывать меня.
     - Ха-ха. Он просто молча обманывает тебя,  только  и  всего.  -  Петр
вновь почувствовал приступы боли, которая обострялась при каждом шаге.  Он
уже хотел оборвать разговор, но  приводимые  ребенком  аргументы  вызывали
негодование, и ему захотелось попытаться понять мальчика.
     - Ты должен был бы разбить голову Михаилу еще  несколько  лет  назад.
Это, возможно, пошло бы на пользу вам обоим.
     - Я не могу.
     - Михаил придурковат, а ты нет. Возможно, ты никогда  об  этом  и  не
думал.  Ты  позволяешь  людям  помыкать  собой,  и  они  пользуются  твоей
слабостью, даже не задумываясь над этим.  Это  происходит  и  в  случае  с
Михаилом, и с дядей, не говоря уже о твоей тетке. Ты хочешь быть колдуном,
малый...
     - Не говори так, это приведет к беде! - сказал Саша. - К беде! Ты  не
веришь в них, а я, может быть, один из тех, кто верит.
     - Ты - один из тех... кто верит?...
     Возможно, что Саша принял это за издевательство, потому на  некоторое
время установилась тишина.
     - Послушай, малый, конечно, каждый может притворяться  и  воображать,
что угодно. В каждом есть скрытые тайные силы, каждый  пытается  возмещать
свои собственные недостатки на окружающих дураках. Но учти,  что  ведь  со
временем ты станешь взрослым.
     - Каждый только и говорит о том, что я неудачник, - воскликнул  Саша.
- Но ведь я хотел, чтобы Михаил упал в лужу, ты понимаешь  это?  Я  хотел,
чтобы мы удачно миновали городские ворота, чтобы за нами не было погони  и
чтобы щеколда упала на свое место...
     - Да ведь и я хотел того же самого, но наша удача никак не связана  с
нашими желаниями.
     - Она связана с моими! Дом моих родителей сгорел, Петр Ильич.  Михаил
свалился в лужу, а мы прошли через ворота, и  нас  пока  никто  не  нашел.
Иногда это дает хороший результат, а иногда -  плохой,  но  ты  не  можешь
заранее предсказать, какой он будет.  Например,  ты  можешь  сказать,  что
больше не желаешь выносить побоев  своего  отца,  и...  твой  дом  сгорает
дотла...
     Мальчик почти сорвался на крик.
     - Но это бессмыслица, - сказал Петр.
     Саша насупился, отвернулся в сторону и некоторое время тер глаза.
     - Это тебе сказал твой дядя?
     - Нет, это сказала наша соседка. Наш дом сгорел дотла. Люди в  городе
говорили, что я приношу лишь одни несчастья,  будто  я  человек  с  дурным
глазом, а дядя Федор никогда не разрешал мне приближаться к посетителям  и
объяснял мне при этом, что, если кого-то из них постигнут неудачи, то люди
будут уверены, что в этом моя вина.
     - Очень любезно с его стороны.
     - Но это не простое совпадение! Все происходит в зависимости от  моих
желаний...
     - Тогда почему бы тебе не захотеть стать князем или царем?
     Саша опять насупился и ничего не сказал на это замечание.
     - Тогда нечего и говорить,  что  все  происходит  так,  как  ты  того
хочешь.
     - Ты не можешь знать, как это может  повернуться  в  том  или  другом
случае. Если ты рассуждаешь о подобных вещах, то представь себе, что  царь
может умереть или случиться война. Мне не нравится  такое,  и  я  даже  не
желаю думать об этом!
     - Значит, у тебя большие замыслы. Так чего  же  ты  все-таки  хочешь,
малый?
     - Я не хочу ничего.
     - У тебя нет никаких желаний? Тогда пожелай,  чтобы  мы  благополучно
выбрались из этой истории, если это сработает.
     - Ты так ничего и не понял. Ведь нельзя  именно  так  прямо  выражать
свои желания. Например, если бы мы умерли, то уж наверняка  бы  выпутались
из этой истории, и желание было бы выполнено, но  вот  таким  образом.  Ты
должен думать о чем-то таком, что не содержит никакого  вреда  в  себе,  и
даже тогда ты не знаешь чего-то конкретного, потому что думаешь сразу  обо
всем...
     - Итак, ты пытаешься ничего не  хотеть  и  стараешься  ни  в  чем  не
нуждаться.  Но  ведь,  на  самом  деле,  это  сплошная  чертовщина,   Саша
Васильевич. Это та самая чертовщина, в которой ты живешь.
     Саша шмыгнул носом.
     Петр порой удивлялся  и  собственной  доверчивой  глупости,  которая,
возможно, и привела к тому, что он был предан всеми, кого он  до  сих  пор
знал, и поймал себя на том, что вот и  теперь  был  готов  поверить  этому
ребенку с убежденностью и верой, которых он не испытывал сейчас ни к  кому
другому, принимая во внимание, что совсем недавно он имел свои собственные
иллюзии и находился в плену собственных фантазий, о  которых,  по  крайней
мере, было приятно вспоминать, если они еще оставались при нем.
     Но Саша был другой.
     Бедный сумасшедший парень, подумал Петр. И ведь он не совсем  потерял
рассудок. Во всяком случае, хорошо, что его не подталкивали к этому.
     - Но так ты не сможешь добиться верного результата, парень.  Ты  ведь
загадываешь лишь вероятное желание.  А  вот,  к  примеру,  что  ты  должен
пожелать для нас: царь выезжает на прогулку и встречает нас  с  тобой.  Он
видит,  какие  мы  честные  и  правдивые,  и...  делает  нас  богатыми   и
счастливыми. Так пожелай нам жениться на  царевнах  и  умереть  через  сто
двадцать  лет,  богатыми,  как  бояре,   и   окруженными   многочисленными
внуками...
     - Так ничего не получится.
     - Ты слишком простодушен или чрезмерно правдив, Саша Васильевич. Тебе
нужно учиться смеяться. В том-то и состоит твоя беда, что  ты  уж  слишком
серьезен.
     Пока они шли, он все время похлопывал Сашу  по  плечу,  и  это  очень
помогло ему: когда в следующий момент он ударился лодыжкой  о  выступавший
из земли камень, то удержался от падения, тут же опершись  рукой  о  плечо
мальчика.
     - Петр!
     На ногах он устоял только с сашиной помощью.
     - Пустяки, - сказал он.
     Но нога, видимо,  была  все-таки  повреждена,  потому  что  следующие
несколько шагов он смог пройти только опираясь на Сашу.
     - Пожалуй, мне лучше ненадолго присесть, -  сказал  Петр,  коротко  и
тяжело дыша. - Для человека в моем  положении,  я  прошел  изрядный  путь.
Жаль, что приходится задержаться.

     Саша надергал остатков сорной травы и  привычно,  как  делает  конюх,
подбирая сено с сырой земли, выбрал из нее ту,  что  была  посуше.  Теперь
Петр лежал на подстилке около  зарослей  колючего  кустарника  с  густыми,
плотно переплетенными ветками. Вторую охапку сухой травы  мальчик  положил
сверху, закончив сооружать единственное доступное по сезону убежище.
     У них не было ни одеяла, ни теплой одежды. Петр был в одной  рубашке,
а Саша в самом легком кафтане. Он продолжал упрекать себя за  то,  что  не
успел захватить попону или какую-нибудь подходящую одежду.  Ему  следовало
думать об этом, а не только о том, как бежать, сломя голову, со двора.
     Или, к примеру, он мог бы вспомнить и о еде, которая вполне могла  бы
разместиться у него в карманах... если бы Петр еще раньше взял да и сказал
ему: "Давай, убежим отсюда, раз и навсегда..."
     Теперь, когда они перестали двигаться, Петр может замерзнуть:  ночной
холод вместе с ветром доберется до них,  а  одеяло  из  сухой  травы  было
единственным, что Саша мог придумать.
     - Ты добрый малый,  -  сказал  Петр,  постукивая  зубами.  -  Хороший
парень... У тебя гораздо больше чуткости, чем у  Дмитрия,  и  вряд  ли  он
когда-нибудь обретет ее...
     Саша продолжал дергать траву, до тех пор, пока ему  не  стало  жарко,
пока он не содрал кожу на руках, и, в конце концов, соорудил  около  Петра
небольшой стог, похожий скорее  на  маленький  крепостной  вал.  Затем  он
улегся рядом и навалил всю эту гору сухой травы сверху на них обоих.
     Теперь, по крайней мере, он ощущал слабое тепло.  Он  устроил  внутри
нечто, похожее на нору, расстегнул кафтан и придвинулся, как можно ближе к
замерзавшему Петру.
     - Пожелай, чтобы завтра  был  теплый  день,  -  пробормотал  Петр.  -
Пожелай нам лошадь, а лучше сразу две, когда дойдет до этого  очередь,  да
не забудь про царскую коляску.
     - Лучше я пожелаю, чтобы ты был жив, - сказал Саша,  стараясь,  чтобы
это его желание исполнилось как никакое другое.
     Он пытался не дрожать, ощущая рядом с собой холодный  бок  Петра.  Но
дрожь, которую он с трудом удерживал, была не от холода, а от страха.
     - Хорошо, - сказал Петр. Дрожь, охватившая и его, понемногу  стихала.
- Но я буду рад, если ты не забудешь при этом кое-какие детали.
     А спустя еще некоторое время, добавил, все еще слегка подрагивая:
     - Не забудь все-таки пожелание про  лошадей:  постарайся,  чтобы  обе
были быстрыми, если найдешь  время,  и  запомни,  что  мне  всегда  больше
нравились черные.

                                    5

     - Так-таки нет лошадей, - посетовал Петр, просыпаясь утром. В воздухе
попахивало морозцем, как тут же успел заметить Саша, а в такое время лучше
всего было бы оставаться в их относительно  теплом  укрытии.  Но  опасения
возможной погони и  острые  насмешки  Петра  портили  все  впечатление  об
отдыхе.
     - Ни лошади, ни нового кафтана, ни кареты, - сказал Петр. - А  я  еще
ожидал, что к завтраку пожалует сам царь. А может быть, к  ужину,  как  ты
думаешь?
     Саша вскочил, вытряхнул остатки  засохшей  травы  из  своих  волос  и
почувствовал, как самые мелкие из них провалились за ворот.
     - Да, я вижу, что чувства юмора у тебя нет, - продолжал Петр.
     Любой мог бы разозлиться на Петра,  если  бы  в  этот  момент  он  не
попытался подняться и, покачнувшись, ухватился рукой за ветки  кустарника,
покрытые острыми шипами. Саша даже  поморщился,  внутренне  содрогнувшись,
когда тот разодрал о колючки  ладонь.  Он  опустил  руку  вниз,  стряхивая
кровь, затем обсосал рану и поднял руку вверх. Кровь все еще сочилась.
     - Ты, случаем, не делаешь заговоры от малых ран? - спросил он.
     - Нет, - печально произнес Саша, и начал помогать ему подниматься.  -
Но мне очень хотелось бы.

     Прошло еще некоторое время, прежде чем они двинулись  в  путь.  Холод
по-прежнему  стоял  в  воздухе,  но  при  их  безодежности  он  же  и  был
единственным помощником: разогнать его они могли только быстрой ходьбой. И
все время мальчик старался помогать Петру.
     - Становится немного лучше, - проговорил наконец Петр, когда движение
и тепло от поднявшегося солнца разогрели его спину. С  этого  момента  его
мысли оживились и  голова  понемногу  начала  работать.  Он  прежде  всего
подумал о том, что мальчик все утро выглядел тихим и печальным. - Не вешай
голову, - сказал он. - Теперь мы уже далеко и  от  города,  и  от  большой
дороги. Мы пересечем ее снова, в конце концов, но уже в таком  месте,  где
нас не будут искать...
     - Но в какой же город мы идем? Куда приведет нас эта дорога? Разве ты
никогда не слышал, что говорят люди  о  дороге,  ведущей  на  восток?  Эта
дорога ведет к Старой речке, и большинство опасается ходить по ней.  Здесь
ходят только беглецы и разбойники...
     - А мы кто такие, как ты думаешь?
     - Но...  -  начал  было  Саша  с  выражением  страданья  во  взгляде.
Казалось, что он все еще раздумывает над этим.
     - Но? - повторил Петр, а поскольку Саша продолжал молчать,  закончил:
- Вдоль берега реки мы пойдем на юг. Там наверняка должна быть дорога, или
сможем использовать реку: попробуем построить  лодку  или  что-то  в  этом
роде. Река течет прямо к морю, и мы  сможем  попасть  в  Киев,  где  много
богатых людей.
     Саша устало тащился рядом с ним, обхватив себя руками, и выглядел при
этом очень сосредоточенным.
     - Что ты такой серьезный? - спросил Петр.
     Однако ответа не последовало. Тогда Петр похлопал его по плечу.
     - Все будет хорошо, парень, вот увидишь.
     Мальчик по-прежнему оставался безмолвным. Тогда Петр легонько  потряс
его.
     - Нет никаких желаний?
     - Нет, - сказал Саша вялым голосом.
     - И нет лошади?
     - Нет.
     - Ты выводишь меня из терпения.
     Вновь последовало лишь одно молчание.
     - Послушай, малый, - Петр с силой сжал плечо мальчика, сдерживая свой
вспыльчивый нрав. - Ты можешь идти, куда хочешь. Если ты хочешь  вернуться
назад, возвращайся. Если ты хочешь идти вперед, иди вперед.  Только,  ради
Бога, сделай что-нибудь по  собственному  разумению.  Если  ты  не  хочешь
больше слышать про лошадей, то так и скажи: "Закрой свой рот, Петр Ильич".
Попробуй, это пойдет лишь на пользу твоей смелости.
     Саша отвернулся, но Петр продолжал удерживать его.
     - Скажи, скажи это, парень!
     - Я больше не хочу слышать о лошадях!
     Петр выпустил его.
     - А теперь я хочу попросить у тебя  прощенья.  Он  попытался  сделать
поклон прямо по ходу движения, снимая  воображаемую  шапку.  Но  это  было
явной ошибкой: лишние движения вызывали боль.
     Некоторое время они шли молча.
     - Твой дядя грабитель, - неожиданно сказал  Петр.  -  Я  распутник  и
транжира, игрок, обманщик  и,  время  от  времени,  даже  проявляю  дурной
характер, но я клянусь тебе,  что  я  никогда  не  был  грабителем,  а  ты
пытаешься обвинить меня в этом. Посмотри мне в глаза, малый!
     Саша поднял глаза и остановился, испуганный, словно кролик.
     - Так, хорошо, - сказал Петр. - Теперь скажи еще раз про лошадей.
     - Я больше не хочу говорить о лошадях, Петр Ильич!
     - Тогда прими мои глубокие извинения, сударь.
     Саша выглядел так, будто был напуган ощущениями того,  что  сходит  с
ума, но продолжал смотреть на своего спутника.
     - Ты имеешь на это полное  право,  -  сказал  Петр,  и  заметил,  что
медленно-медленно, едва заметно с лица мальчика начала сходить  угрюмость.
- Тогда идем дальше. Считай, что ты  получил  мои  извинения,  и  тебе  не
следует быть таким хмурым.
     - Почему же не следует? У нас нет одеял, нет  никакой  еды,  а  слуги
закона хотят убить нас...
     - Тогда чего же еще нам опасаться? Что еще может случиться с нами?  Я
думаю, что теперь нам может стать только лучше. Если только ты  пожелаешь,
то... мы можем получить даже ужин...
     - Закрой рот насчет ужина, Петр Ильич!
     Петр рассмеялся. Мальчик сердито смотрел  на  него,  а  он  продолжал
смеяться, пока ему не стало плохо, и он схватился за свой бок.
     - Остановись! - закричал Саша.
     Не оставалось ничего больше делать, как пожать плечами и  отправиться
дальше. Петр шел и все время покачивал головой.
     - Прости меня, - сказал Саша, догоняя его.
     - Считай, что я уже простил, - сказал Петр не очень любезно.
     - Я не сумасшедший, - сказал Саша.
     - Конечно, нет. В том-то все и дело, парень.
     - Я не могу быть сумасшедшим, - сказал Саша. - Разве  ты  не  видишь,
что я просто не могу! Я не могу...
     - И все потому, что твои желания сбываются, - сказал Петр с некоторой
неприязнью. - Бог мой, да забудь  ты  весь  этот  вздор...  Или,  в  конце
концов, с помощью твоих заклинаний достань нам лошадей.
     Наступила неожиданная пауза, и казалось, что тишину не нарушает  даже
дыханье.
     - А в тех случаях, когда  ты  боишься  потерять  выдержку,  парень...
тогда смейся. Неужели это так трудно сделать?
     Раздался еще один короткий вздох, а затем последовала слабая  попытка
рассмеяться.
     - Тебе нужно попрактиковаться еще, - сказал Петр.

     Саша подумал о том, что сейчас стояла та самая наихудшая пора,  когда
земля еще не ожила, остававшиеся в зиму ягоды  и  семена  уже  исчезли,  а
новые были еще в почках, клубни же были все  выкопаны,  насекомые  еще  не
вывелись из яиц, и все это означало, что даже мыши в  небольшом  городском
саду, рядом с трактиром, не смогли бы найти сносного пропитания, не говоря
уже о двух дрожащих от холода путниках,  заброшенных  в  эту  пустыню.  Но
когда-то здесь, видимо, было посеяно зерно, потому что  кое-где  виднелись
высохшие колоски явно одичавших  со  временем  хлебных  злаков.  Возможно,
несколько лет назад здесь были возделываемые поля, или зерно занесло  сюда
случайно, с полей, расположенных ближе  к  Воджводу.  Саша  не  мог  этого
знать. Но, так или иначе, они могли собрать оставшиеся в  густой  засохшей
траве колосья, особенно около камней, где они лучше сохранились  во  время
зимы. В зарослях кустарника сохранилось немного сморщенных засохших  ягод,
которые или не сумели достать птицы, или это были  ядовитые  ягоды,  чего,
разумеется, ни Саша, ни Петр не знали.
     Петр уже не говорил: "А ну, пожелай, чтобы у нас появилась порядочная
еда". Саша и сам изо всех сил хотел, чтобы именно так и случилось, чтобы у
них была еда и они чувствовали себя безопасно и их не настигла погоня,  но
он даже не представлял себе, куда могут завести подобные  желания  в  этом
диком месте. Он продолжал думать о разбойниках  и  безнадежно  пытался  не
вспоминать о своей, оставшейся теперь так далеко, постели, и о кухне,  где
хозяйничала тетка Иленка, или о чем-нибудь еще, что  было  гораздо  больше
того, что они хотели получить сейчас.
     Но  другой  пищи,  кроме  зерна,  которое  Саша  собрал  с  одичавших
колосьев, у них не было, а впереди, куда  они  шли,  начинала  подниматься
полоса леса, которая  прошлой  ночью  была  значительно  левее,  а  теперь
закрывала уже почти весь горизонт.  Она  становилась  все  более  и  более
отчетливой, по мере того как они шли по дороге.
     Саша был абсолютно уверен,  что  в  лесу  должны  быть  разбойники  и
страшилища. Об этом рассказывали путники, нередко заходившие в  "Петушок".
Они говорили о лесных бесах и чудищах, которые  хватают  и  тащат  в  чащу
всех, кто попадается им на лесных дорогах,  о  дьявольских  лесных  духах,
которые запутывают лесные тропинки, чтобы  человек  заблудился  в  лесу  и
достался привидениям или диким зверям. Он  попытался  было  заикнуться  об
этом Петру, но тот назвал все эти рассказы бабушкиными  сказками,  и,  как
делал всегда, лишь посмеялся над этим.
     Но Саша продолжал и после этого держать все свои страхи при себе.  Он
никогда еще не видел леса, но знал, насколько там могло быть опасно, и  от
одного этого возникающее перед ним темное пространство  постепенно  теряло
свою  привлекательность,  особенно  когда  он  увидел  опустошенные  зимой
безжизненные луговины.
     Возможно, что под тенью деревьев сохранилось еще достаточно снега. Он
был почти уверен в этом. Наверняка  за  зиму  там  были  нанесены  большие
сугробы и до сих пор стоял сильный холод. Тонкая одежда едва-едва  спасала
их, лишь когда не было ветра и когда солнце грело их спины.
     - Мне кажется, что нам пора остановиться, - сказал мальчик, глядя  на
Петра, как только день еще начал клониться к вечеру, - и отдохнуть. Нам не
следует входить в лес, пока не наступит утро. А пока я  могу  собрать  еще
немного зерна - нам не повредит, если оно будет у нас в карманах, когда мы
окажемся там. И еще я приготовлю постель.
     Они были на вершине покрытого  кустарником  склона,  где  дорога  уже
почти полностью заросла, а внизу начинались луговины, граничащие с  лесом.
Петр  остановился  и  огляделся  кругом,  опираясь  на  меч,  который   он
использовал теперь как дорожный посох.
     - Ты сообразительный малый, - сказал он, переводя дух. - Да,  я  тоже
думаю, что это очень благоразумно.
     В зарослях кустарника  и  густо  переплетенных  остатках  травы  Саша
надеялся набрать колосьев, которые составили бы их  ужин,  после  которого
они могли рассчитывать на относительно безопасный ночлег.
     Кроме надвигающихся сумерек, которые незаметно подступали, пока  Саша
заготовлял солому и сухую траву, используя для этого меч,  его  беспокоили
звуки, раздававшиеся вдалеке, и которые напоминали ему конский топот. Он с
опаской посматривал в ту сторону, поддаваясь тревоге.
     Вот звуки раздались снова, сопровождаемые вспышками света, озарявшими
все северо-западное пространство  неба  и  растянувшиеся  вдоль  горизонта
холмы.

     Солома  и  засохшая  трава,  как  часто  повторял   Саша,   была   их
единственной защитой от непогоды. Они набрали ее достаточно, хотя она была
мокрая и  наполовину  гнилая,  и  теперь  Петр  сидел,  укрывшись  сашиным
кафтаном и стуча зубами  от  холода,  привязывал  стебли  соломы  к  самым
толстым веткам кустарника, стараясь делать все так, как показал ему  Саша.
Получалось нечто, похожее на достаточно прочную соломенную крышу, как  уже
мог видеть Петр, когда они пригнули ветки к земле и те образовали  как  бы
деревянную решетку, устланную соломой. Конечно, в ней было  еще  множество
щелей, от которых можно было бы избавиться, если бы на ветках были листья.
Гром грохотал уже вовсю, а они все продолжали свою работу, увязывая охапку
за охапкой, ряд за рядом, а Саша рубил новые охапки и  затаскивал  их  под
навес, устраивая постель из сухой травы и подкладывая в изголовье побольше
соломы.
     - Ты очень находчив, - проговорил  Петр,  стуча  зубами,  когда  Саша
присоединился к нему под наскоро изготовленную крышу. -  Я  хочу  сказать,
мой дорогой, что не знаю ни одного знатного господина в Воджводе, которого
предпочел бы вместо тебя.
     - Я должен был бы захватить одежду, - сказал Саша и вздрогнул,  когда
очередной удар грома обрушился где-то совсем  рядом.  Его  руки  побелели,
пока он вязал узлы из  скрученной  засохшей  травы.  Последовал  еще  один
оглушительный  треск,  молния  осветила  все   вокруг   с   неестественной
четкостью, разрывая сгущающийся мрак. - Прости меня, Петр Ильич.
     - Нам обоим нужно было спешить в тот момент. А если бы у нас  и  была
одежда, то ночью она все равно бы промокла.
     Новый раскат потряс окрестности.
     - Я приношу одни несчастья!
     - Прошлой ночью, насколько я помню, рядом со мной был "колдун"...
     Саша нахмурился и сердито посмотрел, услышав очередную насмешку.
     - Может быть,  мои  желания  сбываются  тогда,  когда  дело  касается
каких-нибудь неприятностей, может быть, на мне лежит  проклятье,  и  может
быть поэтому меня опасаются даже колдуны.
     - Опасаются... колдуны?
     - Мой дядя водил меня к  ним,  вскоре  после  того,  как  умерли  мои
родители. Он спрашивал у  них,  могу  ли  я  оказаться  колдуном,  но  они
сказали, что нет. Они не  нашли  во  мне  ничего  "колдовского",  но  лишь
заметили, что я родился в плохой день.
     - Но ведь это все чепуха.
     - Я думаю, что они-то должны знать.
     Грохот и вспышки не прекращались, и Саша поминутно вздрагивал.
     - Они были просто ряжеными мошенниками, все, без исключения.
     - Я этого не знаю.
     - Но зато я знаю. Люди, приносящие несчастье, и  колдуны  -  все  они
лишь обманщики. Ты рассказываешь колдуну о своих несчастьях и  спрашиваешь
его, что делать, и он говорит тебе,  а  потом  продает  все  эти  сведения
другому посетителю, скорее всего, твоему сопернику.
     - Веришь ли ты вообще во что-нибудь?
     - Я верю в самого себя. А вот лучше скажи мне: если эти  колдуны  так
могущественны, то почему они не могут разбогатеть?
     Это на какой-то момент озадачило мальчика. Он собрал очередную охапку
соломы, затем сказал:
     - Есть колдуны, а есть колдуны настоящие.
     - И только потому, что ты веришь в них?
     - Я знаю, что они есть.
     - Но я, к примеру, знаю, что  молоко  в  конюшне  выпивает  кошка,  и
поэтому я верю в кошку, парень.
     - Не говори так. - Мальчик сделал какой-то непонятный знак, кулаком и
большим пальцем. - Полевик оставит нас без зерна, мы  не  должны  говорить
так.
     - Полевик... - повторил Петр.
     -  Да,  полевик.  Мы  должны  оставлять  ему  что-нибудь,  мы  должны
задобрить его. Ведь у нас и без того хватает несчастий.
     - Может быть, ты просто боишься, а, малый?
     Саша не открывал рта.  Он  пытался  завязать  узел,  когда  раздались
очередные угрожающие раскаты грома.
     - Это еще терпимо, - сказал Петр. - Видимо, подошла большая  туча,  а
мы совсем маленькие перед ней. Я думаю, тебе не удастся поднять ее повыше,
и я не думаю, что ты сможешь отогнать ее назад... Вот ведь в  чем  состоит
по-настоящему опасная мысль, не так ли? Вот что мы имеем: этой туче на нас
наплевать, мы уже и без того замерзли и ничего не ели со вчерашнего дня, а
ты на самом деле уверен, что можешь только пожелать, и  она  пройдет  мимо
нас стороной. Так давай же, попробуй.
     - Не шути так! Не забывай, что у нее есть молнии!
     - Так, может быть, пожелаем, чтобы и молния убралась подальше от нас?
Попросим Отца Небесного.
     - Не говори так.
     -  Ну  хорошо,  хорошо.  Тогда  просто,  скажем,   старого-престарого
старичка. - Петр обратил свой взгляд к небу, которое проглядывалось сквозь
раскачивающиеся на холодном ветру стебли сухой травы. - Слышишь  меня?  Ну
тогда сделай что-нибудь ужасное! Можешь даже попытаться убить меня!  Может
быть, тебе повезет больше, чем старику Юришеву!  Но  только,  прошу  тебя,
пожалей мальчика, он очень добр к тебе!
     - Петр! Закрой рот!
     Как-никак, а это было все-таки хоть  маленькое  развлечение.  Боль  в
боку была очень сильной, ветер становился ледяным, и руки его дрожали. Но,
тем не менее, он сказал:
     - Бьюсь об заклад на твой завтрак, что молния не ударит в нас.
     Гром расколол небо прямо над их головой. Саша подпрыгнул на месте.
     То же произошло и с Петром.

     А когда начался дождь, и небо продолжало громыхать прямо над ними,  и
им ничего не оставалось, как поглубже забраться в свое убежище, Петр начал
думать о том, что он может не дожить до завтрашнего утра, при таком холоде
да еще при просачивающейся сверху воде. Ему было очень тесно  в  небольшом
пространстве, где нельзя было уснуть в таком состоянии.
     Саша спал как теплый комок около него, не давая возможности подвинуть
затекшие колени. Может быть, именно это присутствие уменьшало боль в боку,
поэтому, порываясь два или три раза разбудить мальчика, он так и не сделал
этого: места в их убежище явно не доставало и мальчику просто некуда  было
бы подвинуться. Он надеялся, что от холода рана онемеет,  если  только  он
сможет думать об этом достаточно долго и достаточно упорно.
     Прошло еще много-много времени, прежде чем солнце вновь вернулось  на
небо.

     - Просыпайся, -  сказал  он,  едва  ли  не  из  всех  сил  встряхивая
мальчика. - Просыпайся, черт побери. - А когда, наконец, признаки сознания
появились на детском лице, добавил: - Видишь, мы все-таки  живы.  Старичок
оставил нас в покое.
     - Прекрати это! - сказал Саша.
     - Поднимайся, - сказал Петр. Его глаза были влажными от боли в боку и
одновременно от надежды, что она может вот-вот стихнуть. - Поднимайся.  Ты
ведь должен мне завтрак.
     Саша встал на ноги и тут же поднял вверх промокшую соломенную  крышу,
обдавая их градом мелких камней и водяными брызгами. Однако Петр  все  еще
продолжал лежать, пытаясь привести в чувство свои затекшие за ночь ноги, и
прошло еще некоторое время, прежде, чем он нашел силы подняться, используя
для этого свой меч  и  камень,  оказавшийся  недалеко  от  него,  с  левой
стороны. И наконец, с помощью Саши, который, видимо,  неосторожно  ухватил
его, он окончательно встал на ноги, издав слабое рычанье.
     - Прости, - сказал Саша.
     Петр кивнул. Из-за тяжелого дыханья он не мог произнести ни слова.
     Затем последовал единственный доступный завтрак, состоящий из  горсти
зерна. Его руки все еще так дрожали, что он едва мог поднести их ко рту, а
подрагивающие зубы с трудом разгрызали жесткие зерна. Он просто заталкивал
их за щеку, чтобы потом, в течение  долгих  часов,  попытаться  что-нибудь
сделать с ними, еще не уверенный в том, что в его жизни достанет на это.
     - Ты не должен говорить подобных вещей о Боге на небе, - сказал Саша,
когда они отправились в путь. -  Ты  должен  попросить  у  него  прощенья.
Пожалуйста, прошу тебя.
     - О чем? - удивленно спросил Петр. - За то, что он не прибил нас?
     - Не забывай, что сейчас мы идем в лес. Там наверняка есть  лешие,  и
только Бог знает, что еще. Не следует обижать эти существа! Пожалуйста!
     - Это просто какая-то бессмыслица, - сказал Петр, но в его голосе  не
было слышно прежнего задора. - Ведь, в конце концов, у меня  есть  колдун,
который помогает мне. Почему, спрашивается, я должен беспокоиться в  таком
случае?
     - Не делай этого, Петр Ильич!
     - Тогда отправляйся  в  Воджвод.  Можешь  сказать  им,  что  я  самый
нечестивый из дураков, можешь сказать им, что я  похитил  тебя,  а  лесной
дьявол расправился со мной, и тебе удалось убежать. Мне все равно, что  ты
скажешь, но я не хочу выслушивать твою болтовню, парень!
     Петр не был расположен, и это было несомненно, к шуткам. Он попытался
медленно спуститься по склону, помогая  себе  мечом  как  опорой,  и  было
видно, как подрагивают от холода или от слабости его колени.  Саша,  дрожа
от волненья, спускался рядом с ним. Каждый неверный  шаг  или  неожиданный
толчок беспокоили его  рану,  мальчик  заметил  это  особенно  сегодняшним
утром, и он ругался всякий раз, когда боль резко усиливалась.
     - Ну, пожалуйста, потерпи, - говорил Саша, стараясь, как только  мог,
поддерживать его.
     В какой-то момент Петр даже попытался идти чуть  быстрее,  и  тут  же
поскользнулся на грязи, но, благодаря, может  быть,  Богу,  мальчик  успел
подхватить его. Петр должен был сказать спасибо и  мальчику,  который  был
постоянно так искренне и глубоко добродушен,  несмотря  на  все  остальные
слабости. Петр стоял некоторое время, держась за него, и наконец  похлопал
его по плечу, коротко рассмеялся и сказал, часто и тяжело дыша:
     - Все хорошо, парень. Видишь, мы не упали.
     - Да, - сказал Саша. - Обопрись на меня.
     Ему ничего не оставалось,  как  переложить  часть  своей  тяжести  на
мальчика, пока они  спускались  до  конца  склона,  где  он  наконец  смог
перевести дыханье. В воздухе немного потеплело, хотя они еще и чувствовали
холод от промокшей одежды.
     - Отвратительное место, - сказал Петр, вглядываясь в стену  деревьев,
прореженных густым кустарником. Она закрывала все пространство впереди них
и безжизненной серой массой тянулась и вдоль их пути.
     Саша молчал.
     - Ведь ты знаешь, - сказал Петр, - что Воджвод никуда не исчез  и  ты
все еще можешь вернуться туда, малый. Ведь ты не сделал ничего  страшного,
и  ты  можешь  всегда  наврать  им  что  угодно.  Ведь  не  должен  же  ты
рассказывать о том, что помогал мне...
     Саша покачал головой, заранее отрицая его предложение.
     - Ну хорошо, - продолжал Петр, начиная  нервничать,  -  здесь  должно
быть недалеко до реки, будем надеяться на это.
     Саша же, согнувшись пониже,  взял  немного  зерна  из  их  запасов  и
насыпал его на придорожный камень.
     - Полевик, - сказал он. - Мы уходим,  и  спасибо  тебе.  -  Затем  он
поднялся и бросил небольшую горсть зерна в лесную чащу.  -  Лес,  лес,  мы
только пройдем через тебя, и от нас не будет никакой беды.
     Петр только покачивал головой. Может быть, подумал  он,  единственным
благоприятным выходом для них будет позаимствовать пищу у  здешних  белок.
Но он все-таки прибавил к сашиной  горсти  и  несколько  зерен  из  своего
кармана, чтобы порадовать мальчика, а затем бросил еще два или три в серую
лесную стену, и громко сказал, чувствуя себя едва ли не последим дураком:
     - Лес, лес. Перед тобой двое, безнадежно спасающихся от закона! Мы не
причиним тебе вреда, поэтому и ты будь добр к нам и позволь нам  безопасно
добраться до реки!
     Ветер переменился. Он теперь дул  со  стороны  леса,  и  поэтому  был
заметно холоднее, чем со стороны лугов.
     - Пока что хорошего мало, -  продолжал  Петр,  сдерживая  дыханье  от
внезапной волны холодного воздуха. Он захромал вперед, приговаривая: - Ну,
берегись, черти!
     - Не шути, - сказал Саша. - Пожалуйста, не шути Петр Ильич. Разве  ты
не знаешь, что рассказывают? Леса очень опасны, если ты будешь совать  нос
в их дела.
     - Я ничего не знаю об этом, и я не хочу беспокоиться  из-за  подобных
сказок. Они приносят лишь один вред.
     - Есть, например, лешие, у которых ноги вывернуты задом наперед, и мы
не должны ступать по их следам, чтобы не  заблудиться.  А  есть  лесовики,
которые будут привлекать тебя своим пением, а ты будешь  идти  и  идти  за
ними...
     - Мы будем придерживаться дороги,  -  сказал  Петр,  поглаживая  свои
скулы. - И ничего не будем трогать. Мы будем разговаривать очень вежливо и
с чертями, и с лешими, будем продолжать идти вперед и  не  будем  обращать
никакого внимания на  певчих,  которые  могут  оказаться  на  деревьях,  и
которые должны явно походить на здешних птиц, если они  только  водятся  в
этом лесу.
     - Олени, должно быть, съели здесь все зерно, - сказал Саша.
     - Они наверняка не сделали этого, к моей радости.
     - Если только всех оленей не переловили волки.
     - Послушай, малый... - начал было Петр, но  тут  же  попытался  найти
более  подходящие  слова.  -  Тогда  эти  волки  должны  быть   сыты,   и,
следовательно, мы будем в безопасности. Постарайся быть  повеселее,  а  то
так ты накличешь на нас беду.
     - Я-то нет, - воскликнул Саша с негодованием. - Я-то нет, Петр Ильич,
а вот ты, накличешь.
     - Ну, хорошо, хорошо. Но ведь все-таки я не  колдун,  и  какое  тогда
значение имеют мои слова?
     Саша с большой опаской взглянул на него,  словно  не  доверяя  этому,
последнему доводу.
     - Запомни, что нет ничего другого, кроме  удачи,  -  продолжал  Петр,
излагая преимущество собственных  взглядов  на  вещи,  -  которая  бывает,
например, в игре. И я сомневаюсь, что Отцу Небесному нужна твоя  помощь  в
его собственных делах.
     Саша застыл на мгновенье с открытым ртом, затем быстро закрыл его,  и
после этого долгое время путники шли молча.
     Иногда человек может стесняться самого  себя  и  поэтому  может  быть
замкнутым, но этот  мальчик  был  так  чистосердечен...  Он  действительно
относился к той породе людей, которые без оглядки могут пожертвовать собой
ради себе подобных. Обычно он и сам во время игры  или  забавы  радовался,
найдя кого-нибудь, столь же легковерного, как и  Саша.  Но  тот  не  терял
своей благожелательности, сколько бы Петр ни наблюдал  за  ним.  Возможно,
что мальчик попросту был более твердым, чтобы  так  просто  расстаться  со
своими  представлениями  об  окружающем,  чем  кто-либо  другой,   с   кем
доводилось Петру сталкиваться в жизни. И это, может быть, и  было  главной
причиной того, что Петр потратил много времени, раздумывая  над  тем,  что
всем качествам Саши Васильевича можно дать лишь самую высокую  цену,  если
рассматривать его с точки зрения определенной пользы  (поскольку  в  такой
ценности была скрыта мораль подлеца, Петр очень точно постарался  провести
границы, до которых он был намерен  использовать  его).  Кроме  того,  ему
казалось, что мальчику нужен воспитатель и защитник,  роль  которого  Петр
благородно решил взять на себя, по крайней мере, чтобы при случае удержать
его от самоубийства.
     Но сегодняшним утром он пересмотрел  все  свои  соображения.  Мальчик
определенно имел острый ум, он мог распознать негодяя, когда столкнулся бы
с одним из них. И теперь, без  всякого  сомнения,  даже  если  бы  Саша  и
вернулся назад в "Петушок", он должен был бы знать, что его дорогие дядя и
тетя были самыми настоящими подлецами. Но он отбросил все это в сторону  и
сделал, казалось, самый неожиданный выбор  из  целого  клубка  собственных
перепутанных мыслей: решил определить  себя  покровителем,  и  Петр  Ильич
Кочевиков оказался как  раз  тем  самым  дураком,  за  которым  был  нужен
присмотр.
     Петр с большим трудом мог понять, как это случилось с ним, и  у  него
возникла очень нерадостная мысль, что возможно ему придется испить  полную
чашу этой заботы, и кроме того, вполне могло  быть,  что  мальчик  имел  в
голове какой-то собственный гнусный план...
     Если  только  исключить  то  обстоятельство,   что   он   был   очень
чистосердечен.
     Это и смущало и соблазняло  одновременно...  Обдумывая  происходящее,
Петр Ильич припомнил объяснения, которые делал на этот счет его  отец.  Он
утверждал, что на земле есть лишь два сорта людей, одни из  которых  живут
только умом, а другие всегда полагаются всего лишь на удачу.  Следуя  этим
советам, он постепенно убедился,  что  удача  хороша  только  при  наличии
явного обмана, например, как при игре в кости, залитые свинцом...
     Тем временем, боль в  боку  не  прекращалась,  и,  скорее  всего,  от
воспоминаний, начала болеть еще и голова. Ведь надо же было  вообразить  в
молодые годы, что верные друзья могут сделать его богатым и счастливым,  а
пока эта дурь закончилась, он оказался в  самом  худшем  положении,  какое
можно было вообразить, и Саша был абсолютно прав, жалея его.  А  еще  этот
необычайный дурак вбил себе в голову, что он настолько неотразим,  что  ни
одна женщина не может думать ни о чем больше, как только о нем.
     В общем-то было видно, что Саша Васильевич не так сильно и нуждался в
нем, но по-прежнему был очень чутким и внимательным, и упорство, с которым
он проявлял свою заботу и которое можно было принять в равной  мере  и  за
глупость, и за злодейство, хотя ни то, ни другое никак не сочетались с его
знанием определенных вещей, с одной  стороны,  и  с  мягкосердечностью,  с
другой.
     В конце концов, он устал думать обо всем  этом,  утомленный  тяжелыми
ударами в голове и приступами острой боли в боку, едва ли  не  при  каждом
шаге. Возможно, что он случайно столкнулся с таким не  по  годам  развитым
малым, который каким-то внутренним чувством уловил, что он должен по  мере
сил защищать этого  мерзавца  и  игрока  (с  чем  он,  может  быть,  и  не
достаточно хорошо справлялся, но это можно пока оставить в стороне),  или,
что еще более невероятно, с бедным парнем, который был  так  захвачен  его
нравом и образом жизни, что не нашел ничего лучше,  как  просто  посчитать
его за господина, которому он должен был помогать.
     "Я думаю, что ты ошибаешься на мой счет", должен был бы сказать Петр,
будучи полным дураком. "Ты должно быть ошибаешься во мне, принимая меня за
порядочного человека, Саша Васильевич".
     Это было бы так, если исключить то, что мальчик мог, на  самом  деле,
видеть, что я из себя представляю. Ведь вряд ли бы мы  встретились  с  ним
при лучших обстоятельствах.
     "...И почему, собственно говоря, нужно быть дураком?" Петр  продолжал
размышлять, пока они шли, нагибаясь под сухими бьющими по  глазам  ветками
деревьев. "Обдумай свое поведение, Петр Кочевиков! Если  мальчик  хотя  бы
наполовину не в своем уме, так подари ему ощущение народного волшебства  и
не мучай его правдой жизни. Он лучше всяких нормальных  людей  знает,  как
ему поступить.
     ...И когда-то, как только мы минуем весь этот  путь,  и  может  быть,
доберемся до Киева, где вокруг будут воспитанные  и  культурные  люди,  я,
возможно, научу его защищаться.
     ...По крайней мере от других, менее щепетильных негодяев".

     Утреннее  солнце  по-весеннему  грело  их,  но   к   полудню   дорога
значительно углубилась в лес, где еще виднелись остатки зимних сугробов, а
ветки густо нависали вдоль всего их пути, буквально смыкаясь между  собой,
и день постепенно превращался в сумерки.
     - Поешь, - настаивал Саша, когда  они  остановились  отдохнуть  около
поваленного дерева, где было небольшое пространство, освещенное солнцем, и
где они набрали немного воды из маленького ручья, чтобы помыть принесенное
с собой зерно. Мальчик отдал Петру большую часть всего, что собрал еще  на
лугу, и, после некоторых раздумий, оценив, насколько холодным  был  ветер,
добавил: - Вот, одень мой кафтан...
     Его, видимо, все больше и  больше  охватывала  тревога  за  Петра,  у
которого стали еще сильнее дрожать руки, кожа  посинела,  а  равнодушие  к
окружающему проявлялось все заметнее и заметнее. Тетка Иленка наверняка бы
сказала в этом случае, что больному человеку для леченья нужна хорошая еда
да теплая постель, а Саша ничем не мог ему помочь, ведь  у  него  не  было
никакой силы произвести ни того, ни другого, да и не  предвиделось.  Он  с
внутренней тоской думал о том, что если вспомнить,  как  тетка  Иленка  по
привычке обвиняла Сашу во всем,  что  происходило  в  "Петушке",  то  Петр
действительно имел повод для подобных обвинений: если бы он  не  загадывал
то несчастье, которое кончилось тем, что Михаил попал в лужу, возможно,  и
Петр покинул бы "Петушок" более отдохнувшим, теплее  одетым  и  с  хорошим
запасом еды. Но Петр настойчиво отказывался принимать в расчет все  сашины
промахи, и даже с силой потрепал его по щеке за предложенный кафтан.
     Все это оставляло в душе мальчика странное ощущение, тем  более,  что
Петр, как казалось, и сам отчетливо понимал,  насколько  опасен  для  него
холод, но никогда не попросил бы у него кафтан, и потому Саша  должен  был
еще острее ощущать свою ответственность за все теперешние  обстоятельства,
в которых пребывал Петр Ильич, если под этим подразумевать хотя бы забытые
попоны, которые могли бы сейчас заменить  им  одеяла.  Но  он  никогда  не
обвинял и не ругал Сашу за это.  Все  слова,  что  Петр  сказал  по  этому
поводу, заключали лишь одну или  две  насмешки,  похожие  на  то,  как  он
подшучивал над  собственным  везеньем.  Это  были  почти  дурацкие  шутки,
которые скорее беспокоили, чем обижали. И они беспокоили его именно  из-за
состояния Петра.
     Разумеется, Саша думал, что если он, может быть, виноват в  том,  что
Петр упустил свою удачу, он должен отвечать  и  за  все  то,  что  природа
скрыла от ушей и глаз Петра Ильича, хотя возможно,  что  и  полевик  может
слышать Петра Ильича не намного лучше, чем слышит его сам Петр Ильич, и не
больше, чем Петр Ильич чувствует холод, поселившийся в  этом  лесу,  и  не
больше Петра Ильича понимает те шушуканья, которые часто можно услышать на
кухне "Петушка", и из которых следует, что дорога на восток - гиблое место
для путников.
     - Я слышал, - заговорил  Саша,  когда  они  отдыхали  у  подветренной
стороны  поваленного  дерева,  -  я  слышал,  что  на  этой  дороге  часто
попадаются хутора. А еще я слышал, что здесь  были  и  путешественники,  и
города и многое другое, но потом в этих  местах  появились  разбойники,  и
царь велел построить новую дорогу, которая шла прямо  на  юг,  потому  что
ничего не мог поделать с ними...
     - Чего только ты не наслушался, - сказал  Петр  хрипловатым  голосом,
затем опустил руки в холодную воду и чуть  обмыл  свое  лицо,  прежде  чем
гримасничая и покусывая губы все-таки натянул на себя кафтан. - Позволь, я
лучше расскажу тебе про Киев, малый. Там есть дворцы  высотой  с  гору,  а
крыши их отделаны золотом. Ты когда-нибудь слышал про такое? А ближайшая к
городу река течет к Южному теплому морю, где водятся диковинные чудовища.
     - Что это за чудовища?
     - Они похожи на драконов, - сказал Петр.  -  На  драконов,  чьи  зубы
остры, как копья, и расположены по обе стороны рта. Когда они  плачут,  то
из глаз катятся жемчужины.
     - Жемчужины!
     - Так рассказывают.
     - А ты не веришь даже в банника! Как же может дракон  плакать,  чтобы
вместо слез из глаз выпадал жемчуг?
     Саша не должен был бы задавать этого вопроса.  Петр  некоторое  время
раздумывал над этим, и  постепенно  его  веселое  настроение  пропало.  Он
выглядел измученным и бледным.
     - Действительно, -  сказал  он,  переводя  дух  после  попыток  одеть
кафтан. - Насчет драконов и у меня есть сомненья,  это  так.  Но  в  Киеве
живет Великий Князь, и все, что я знаю об этом, истинная правда. Правитель
Киева богат, богаты и его бояре, а богатый народ сорит золотом  направо  и
налево, расставаясь с ним так же легко, как птицы с  перьями.  Вот  что  я
слышал. И все золото, какое  есть,  рано  или  поздно,  попадает  в  Киев.
Поэтому наверняка там должно быть припасено немного для тебя и меня.
     Глаза у Петра даже заблестели, когда он говорил о золоте.  И  он  еще
сказал "тебя и меня", чего Саше ни разу в жизни  не  приходилось  слышать,
сколько бы он ни напрягал память. Услышать вот  это  "тебя  и  меня"  было
гораздо более удивительным и гораздо более желанным по сашиному счету, чем
слушать о драконах, плачущих жемчужинами. Петр сомневался в  существовании
полевика, а Саша, в свою  очередь,  сомневался  в  существовании  Киева  и
отделанных золотом дворцов, но это "тебя  и  меня"  было  для  него  самым
дорогим и реальным, оно было здесь и сейчас.
     Пока они отдыхали, Саша  знал,  что  Петру  было  немного  лучше,  но
постоянно наблюдая за ним, он видел, что настроение его падает...
     - Да, - сказал он, чтобы доставить ему хоть какую-то радость.  -  Да,
мне хотелось бы увидеть все это, и, разумеется, я верю, что Киев  есть  на
самом деле.
     Однако больше всего он верил в то, что  они  были  пропащими  людьми:
ведь если они вернуться назад в Воджвод, то слуги закона повесят Петра, а,
может быть, их обоих, но если они будут продолжать свой путь через  лес  и
не найдут здесь никакой пищи,  то  надежда  на  жизнь  и  с  этой  стороны
исчезнет.
     - Когда мы доберемся  до  Киева...  -  начал  Петр,  как  только  они
отправились в путь. И он рассказал ему о слонах с ногами, обвитыми змеями,
и о сказочной птице Рух, которая несла огромные яйца при дворе  индийского
короля.
     - Это более похоже на правду, чем говорящий банник,  -  сказал  Петр,
подмигивая ему, и тут же зацепился ногой за торчащий  из  земли  корень  и
едва не упал, резко наклонившись в сторону мальчика.
     - Со мной все хорошо, - сказал он, весь побледневший и дрожащий.  Но,
тем не менее, не разрешил Саше взглянуть на  свою  рану.  -  Оставь  ее  в
покое, - сказал он, отмахиваясь от него. - Оставь ее.
     Но бледность с его лица не исчезала, и теперь,  пока  они  шли,  Петр
даже не пытался шутить или рассказывать свои обычные небылицы.

     Постель, которую они приготовили на ночь, на  этот  раз  состояла  из
кучи полусгнивших листьев, которую они сложили около старого бревна.  Даже
вечер был настолько холодным, что в сумеречном  свете  было  заметно,  как
дыхание превращалось в иней. Поэтому Саша и пытался извлечь огонь, из всех
сил натирая палкой кусок сухого дерева, которое использовал как  трут.  Но
он преуспел лишь в том, что разогрелся  сам  да  истер  все  руки,  но  не
получил даже ни одного  завитка  дыма.  Он  подумал,  что,  возможно,  ему
попалось слишком влажное дерево, даже среди того,  что  здесь  можно  было
считать сухим, а возможно, у него ничего не вышло и потому, что в  глубине
собственного сердца он знал, что огонь был тем  единственным  заклинанием,
которого он боялся, что огонь  убил  его  родителей,  что  огонь  был  его
проклятьем и  его  бедой,  и  что  он  страшно  боялся  его,  несмотря  на
безнадежное положение, в котором они сейчас находились.
     - Жаль, но ничего не выходит, - сказал он, тяжело дыша, на  что  Петр
заметил:
     - Остановись, малый. Ведь ты уже в кровь стер себе руки. Так  ты  все
равно ничего не получишь.
     Но по крайней мере он разогрелся, и  ему  хотелось  поделиться  своим
теплом. Они укрылись кафтаном, и Петр предположил, что сегодняшняя ночь не
должна быть столь тяжелой, как предыдущая, а утром  он  будет  чувствовать
себя еще лучше. Возможно, он пробормотал что-то еще, вроде  того,  что  им
следует встать пораньше, когда кругом будет самый холод,  и  остаток  ночи
повести в дороге, а отдыхать позже, когда будет совсем тепло.
     Но перед рассветом было то самое время, когда Петр наконец засыпал, а
кроме того, дорога, по которой им предстояло идти, делала поворот, и  Саше
показалось, что будет слишком глупо сбиться с пути, потеряв таким  образом
последнюю надежду на спасенье.
     Поэтому, на следующее утро, проснувшись с  восходом  солнца,  они  не
сказали друг другу ничего о том, что хотели  отправиться  в  путь  еще  до
рассвета. Петр потратил еще долгое время в  попытках  подняться  на  ноги.
Когда ему наконец удалось  это,  и  он  встал,  весь  покрытый  потом,  то
отметил, что сегодняшнее утро было гораздо теплее, хотя Саша этого явно не
ощущал, наблюдая, как дыханье по-прежнему схватывается морозом, теперь уже
в отблесках рассвета, проникающих через толщу деревьев.
     С  возрастающей  остротой  Саша  чувствовал,  что  их  обстоятельства
подчинены какому-то несчастному року, когда  Петр  вновь  начал  повторять
свои несвязные рассказы о Киеве, о княжеском дворе,  о  слонах,  сказочных
птицах и золоченых крышах, о том, как  его  отец  однажды  видел  Великого
Князя, и как его дед водил караваны на Великий Восток. Но о матери Петр не
упомянул ни разу, и поэтому Саша наконец спросил его:
     - А у тебя была тетка или кто-нибудь еще?
     - Нет, - очень быстро и легко ответил Петр, и Саша почувствовал,  что
он врет. - Они мне были просто не нужны: ведь отец выиграл меня в кости.
     - Но такого не может быть.
     - Ого, - рассмеялся Петр,  но  негромко,  стараясь  не  дышать  очень
глубоко. - Ты, я вижу, уже кое-что знаешь.  Может  быть,  у  тебя  есть  и
девица?
     - Нет.
     - Нет даже на примете?
     - Нет. - Это приводило его в  замешательство  и  заставляло  говорить
какую-то глупость. - Вокруг нас было не так много людей. - Но в это вообще
нельзя было поверить, потому что вокруг "Петушка" было множество  соседей.
- Во всяком случае, очень мало моего возраста, - добавил он.
     - И совсем не было девиц?
     - Нет.
     - А то вот есть Маша, дочка дубильщика...
     Саша чувствовал, что его лицо начинает гореть, и  подумал,  что  Петр
Ильич и его друзья знают наперечет весь город.
     - Или дочка пивовара, - сказал Петр, - Катя. Не знаешь  ее?  Та,  что
всегда в веснушках?
     - Нет, - ответил он с тоской.
     - Никого?
     - Нет, Петр Ильич.
     - И нет ни одной знакомой ведьмочки или колдуньи?
     - Нет, - сказал Саша, на  этот  раз  очень  резко.  -  Какая  девушка
захочет разделить мою судьбу?
     - А, - сказал Петр, неожиданно чуть хмурясь,  словно  все  услышанное
было явной новостью для него. Он слегка подтолкнул Сашу локтем. - Но  если
бы у тебя были бы деньги, ты мог бы иметь сколько угодно  и  проклятий,  и
бородавок, все равно, любой папаша в Воджводе прямо вытолкал  бы  за  тебя
свою дочь. И ни один из них не заметил бы ни одной бородавки.
     Тепло от солнечных  лучей  начинало  разогревать  сашино  лицо,  и  в
какой-то момент он был даже рад, что в лесу столько тени.
     - Девицы же в Киеве, - начал было Петр и вдруг остановился,  опершись
рукой о ствол дерева, и некоторое  время  не  говорил  ни  слова,  а  Саша
беспомощно стоял рядом. - Черт возьми! - наконец  сказал  Петр,  с  трудом
переводя дыхание.
     - Петр, позволь мне взглянуть на твой бок. Дай мне посмотреть, что  я
могу сделать.
     - Не надо! - ответил тот,  сделав  еще  один  вдох  и  добавил  более
спокойно: - Не надо, мне сейчас будет  лучше.  Это  лишь  минутная  острая
боль, она приходит и уходит...
     Саша почувствовал, как к нему внезапно подступает холод, хотя  сейчас
была не ночь, когда все страхи непомерно возрастали, а ясный день,  и  все
шутки Петра были бессильны, чтобы разогнать его.
     - Разреши мне осмотреть повязку, - сказал  он.  -  Петр,  пожалуйста,
прошу тебя.
     - Нет.
     - Ну не будь дураком, разреши мне помочь тебе.
     - Уже все в порядке,  черт  возьми.  Оставь  меня  в  покое!  -  Петр
оттолкнулся от дерева и вновь пошел по дороге,  помогая  себе  мечом,  как
посохом. Это был уже не тот Петр, который досаждал тетке Иленке, разъезжая
по двору и размахивая шапкой. Сейчас  по  дороге  шел  усталый  измученный
человек,  сгорбившийся,  с  опущенными  плечами,  ступающий   медленно   и
неуверенно.
     Саша молил Бога, чтобы Петр Ильич вернул назад свою былую силу, и был
полностью уверен в том, что это очень справедливое желание.
     А может быть, Петр был прав, и он  просто  безобидный  дурак,  потому
что, несмотря на все его старания, тот не стал чувствовать себя  лучше  ни
сразу, ни какое-то время спустя после этого. Единственное, что можно  было
сказать, так это то, что Петр по-прежнему оставался на ногах, медленно, но
передвигал их, и у него пока не было новых приступов острой  боли,  однако
Саша не мог сказать, хорошо это было или плохо.
     Он не смог развести огонь,  он  не  смог  найти  ничего  больше,  чем
застывшую мелкую  рыбешку,  вмерзшую  в  ледяную  кромку  ручья,  и  нашел
несколько ягод, вместо того, чтобы  отыскать  пушную  или  пернатую  дичь,
которая наверняка водилась в этих лесах.
     Все кругом будто вымерло. В такое время  года,  когда  зима  медленно
умирает, но все еще не покидает землю, а весна еще не  обретает  жизнь,  в
таких заброшенных местах выжить могли только призраки, а больные и  старые
должны были умереть: вот так обычно говорили люди в городе. И в  последнюю
ночь, перед тем, как вся природа пробуждалась навстречу  весне,  городские
женщины выходили на улицу  с  распущенными  волосами  и,  развязав  пояса,
копали небольшой ров  около  городской  стены.  При  этом  они  играли  на
волынках и зазывали  Весну.  Мужчины  в  это  время  прятались  по  домам.
Исключение составляли лишь  колдуны,  которые  тоже  принимали  участие  в
обряде и тоже играли на волынках, обращаясь с просьбами к богам  и  добрым
духам, чтобы они отвели от них все несчастья в этом сезоне.
     Так они и шли: Петр в одолженном на время кафтане, который трещал  на
его могучих плечах, и мальчик, прослывший  неудачником.  И  если  было  на
земле самое злополучное место, так оно было именно в этом лесу, в  котором
кроме двух скрывающихся от закона  людей,  и  диких  зверей,  которых  они
смертельно боялись, были только мертвые деревья, мертвые кусты, бесплодная
земля и безжизненные ручьи.
     Может быть, здесь и был лесовик,  но  Саша  пока  не  чувствовал  его
присутствия. Он даже прошлой ночью тайно  выложил  на  старый  сухой  лист
несколько засохших ягод и зерен, и, сдерживая дыханье, тихо  приговаривал,
чтобы не услышал Петр: "Пожалуйста, сделай так, чтобы мы  не  заблудились.
Пожалуйста, сделай так, чтобы Петр не спотыкался, это причиняет ему  боль.
Пожалуйста, приведи нас в какое-нибудь благополучное место".
     Казалось, что подобного умиротворения очень мало для  неосязаемого  и
безмолвного духа, который к тому же,  может  быть,  враждебно  настроен  к
путникам, а может быть и сам нездоров от пребывания в таком лесу.  Поэтому
Саша взял колючку, проколол себе палец и выдавил из него несколько  капель
крови. Он слышал от кого-то, что так частенько делают колдуны.  Он  слышал
страшные вещи про то, как иногда подношение  в  виде  крови  может  только
ухудшить дело, несмотря на то, что там же находились и другие  подношения,
хорошо известные духам.
     - Ради Бога, скажи мне, что ты там делаешь? - спросил его Петр, когда
они остановились  на  отдых  в  защищенном  от  ветра  месте.  Саша  очень
испугался,  что  Петр  может  сказать  что-то,  вызывающее  раздражение  у
невидимых глазу обитателей леса, поэтому с чувством  полной  безнадежности
сказал:
     - Отыскиваю съедобные корешки.
     - Не очень-то похоже, чтобы  ты  что-то  искал,  -  сказал  Петр  без
прежней бодрости в голосе, а, главное, в  тот  самый  момент,  когда  Саша
только что сообразил, что он врет в самый неподходящий момент. А что, если
его услышат злые духи? Что будет тогда с ними в этом лесу?
     "Человек с дурным глазом", подумал он, обвиняя себя во  всех  грехах.
"Ах, Отец Небесный, отведи от нас все несчастья. Петр  никогда  не  обидел
никого, и он не заслужил таких страданий".
     Но Небесный Отец  был,  видимо,  не  из  той  породы  богов,  которые
позволяли часто беспокоить себя, особенно в  тех  случаях,  когда  в  беду
попадали негодяи и беглецы, и  было  бы  слишком  ожидать,  что  он  будет
спасать дурака от его собственной  глупости,  какую  бы  цену  за  это  ни
давали.

                                    6

     Петр в конце концов все-таки уснул, подложив под разболевшуюся голову
руку, и проснулся уже утром,  почувствовав,  как  падавший  сквозь  завесу
деревьев солнечный свет  неожиданно  ослабел,  и  в  лесу  стало  темнеть.
Пробуждение от сна в какой-то момент чуть-чуть приободрило его, пока он не
услышал раскаты грома и не увидел над собой угрожающе темное небо.
     - Черт возьми, - сказал он, снова прикрывая  глаза  и  чувствуя,  как
вновь возвращается утомление и подавленность: ему не  хотелось  двигаться,
не было никакого желания предаваться надеждам и  мечтам.  Киев  был  всего
лишь мечтой, сказочным сном, а такой сон мог стать реальностью только  для
очень удачливых людей. А вся удача Петра Кочевикова  на  сегодняшний  день
состояла из холодной постели на мерзлой земле посреди нескончаемого  леса,
да ожидавшая и его, и мальчика голодная смерть, к  которой  они  неумолимо
приближались после множества самых глупых ошибок.
     Одной из таких ошибок было то, что они  выбрали  именно  эту  дорогу.
Ошибочны были их надежды и ожидания неизвестного, как ошибочно было и  то,
что они не пошли полем,  а  углубились  в  этот  лес.  Уж  лучше  было  бы
повеситься, чем испытать такой конец. На самом деле, лучше.
     Вот уже и капля дождя упала ему на лицо, а за ней другая.
     - Небесный Отец, - в отчаянии произнес Саша, встав на колени, - прошу
тебя, не делай этого.
     - Небесный Отец, видать, выпил лишнего прошлой ночью, и теперь у него
самое скверное расположение  духа.  -  Слова  Петра  оказались  еще  более
грубыми, чем породившие их мысли.
     - Пожалуйста, не говори такое.
     Мальчик, как всегда бывало в таких случаях, сильно испугался.
     Ведь он верил в банников и в лесовиков, и это вселяло  дополнительный
страх перед вероломством изрыгающего гром неба.
     Но он все-таки подошел к Петру, помог ему встать на ноги и  поднял  с
земли меч, который тот по-прежнему использовал как опору в пути.
     Неожиданно, когда они шли под мелким моросящим дождем,  Саша  заметил
кустарник, на котором было много оставшихся на зиму засохших ягод. Он даже
разодрал о колючки руки, пока снимал этот сохранившийся  с  прошлого  года
урожай, и кровь бежала по его пальцам, смешиваясь с каплями дождя.
     - А вот и  завтрак,  -  сказал  Саша,  и  Петр  взял  протянутую  ему
пригоршню сухих ягод и попытался съесть их, но у него запершило  в  горле,
когда он выдавил из них кислый терпкий сок: он явно не испытывал  аппетита
к такому угощению. Сегодняшнее утро ему  показалось  теплым,  несмотря  на
мелкий дождь, который до блеска отмыл ветки деревьев и устроил под  ногами
кашу из размокших гнилых листьев.
     - Возьми кафтан, хотя бы на время, - сказал Петр. - Я уже  разогрелся
от ходьбы.
     Однако мальчик отказался.
     - Мне тоже сейчас тепло, - сказал он, но Петр знал, что он врет.
     Неожиданно  Петр  поскользнулся.  Это,  должно  быть,  причинило  ему
сильную боль, но он удержался на ногах, не подавая виду, испытывая  легкое
головокружение. Он помахал рукой перед сашиным бледным и испуганным лицом,
рассмеялся, поглядывая вверх, и сказал:
     - А  вот  попробуй,  помешай  этому  дождю.  Небесный  Отец  не  смог
добраться до нас с помощью молний, и поэтому он до сих пор не может  унять
своего раздражения. Это очень похоже на поступки богатых людей: они  очень
часто срывают зло подобным образом.
     - Будь осторожен, - умолял Саша, пытаясь взять его за руку,  но  Петр
отмахнулся от него и начал самостоятельно спускаться вниз по склону,  чаще
всего  просто  съезжая  на  ногах.  Он  подыскивал   место,   относительно
защищенное  от  моросящей  влаги,  где  можно  было  бы  остановиться,   и
вглядывался в сетку дождя, постоянно моргая глазами  от  падающих  водяных
капель.
     - Петр!
     - Старче, - обращался тот, тем временем, к небу, пытаясь даже поднять
вверх руку. - Попробуй еще раз! Покажи все, на что ты способен!
     - Петр! - Саша бросился вниз, сам поскользнулся и упал на колени.
     Петр пожимал плечами и разводил в стороны руки.
     - Подумать только, не способен даже на самый плохонький удар! Видимо,
старичок уже расстрелял все свои заряды. Да, видимо он порядочно одряхлел.
Он наверное уже перекидал  и  перебил  все  свои  горшки  и  выбросил  все
обломки, а теперь опустился просто  до  тихой  бессильной  злобы.  -  Петр
покачал головой и наблюдал, как Саша поднимается с колен, а затем пошел по
дороге, которую раскинул перед ними лес. Возможно,  ее  можно  было  и  не
считать дорогой, потому что в любой момент она  могла  навсегда  исчезнуть
среди зарослей дикой травы и безжизненных деревьев. Она скорее походила на
призрачное пространство, на мираж, на сон, подобный тем  снам,  в  которых
беглецам грезился далекий Киев.
     Она  была  так  же  обманчива  и  ложна,  как  надежды  на  обретение
богатства.
     Но дорога была также  опасна  и  обманчива,  как  то  тепло,  которое
помогало Петру переносить дождь, которое старалось  убедить  его,  что  он
может идти, не чувствуя  холода.  Так  он  шел,  пробираясь  сквозь  низко
опущенные ветки,  и  вдруг,  неожиданно  для  себя,  упал,  оказавшись  на
коленях, а мальчик стоял рядом с ним  и  дергал  его  за  руку,  упрашивая
подниматься и идти. Весь этот день отложился в  его  памяти  как  сплошное
море раскачивающихся веток, как  склоны,  сплошь  усыпанные  полусгнившими
листьями, как стена голых безжизненных деревьев,  и  идущий  рядом  с  ним
мальчик, который вот и сейчас не переставал говорить:
     - Петр, Петр, вставай, ты должен идти...
     Но сам он только и смог  сказать  хриплым  голосом,  еле-еле  ворочая
языком:
     - Я устал, я очень устал,  малый.  -  В  этот  момент  он  неожиданно
ощутил, каково было ему на  самом  деле:  голова  раскалывалась  от  боли,
казалось, что весь мир превратился  в  сплошное  бесконечное  переплетение
безжизненных  лишенных  листьев  веток,  все  уголки  леса  с   неумолимой
жестокостью были похожи друг на друга, каждое дерево походило на соседнее,
одна груда гнилых  листьев  ничем  не  отличалась  от  другой,  и  боль  с
безысходной неотвратимостью вновь начала преследовать его,  только  теперь
он чувствовал, что его не  столько  беспокоила  рана,  сколько  голова.  В
какой-то момент он почувствовал резкий внутренний толчок и едва не ослеп.
     - Но послушай, - собираясь с силами,  возразил  он  мальчику,  -  это
глупо. День и так уже клонится к вечеру.
     - Поднимайся, - сказал Саша. - Пожалуйста,  Петр  Ильич,  поднимайся.
Ведь это запах дыма, разве ты не чувствуешь его?
     Вряд ли он мог ощущать  с  заложенным  носом  и  простуженным  горлом
какой-то слабый запах. Скорее  всего,  мальчик  опять  врал,  и  Петр  был
уверен, что Саша делал это с единственной целью: чтобы заставить его  идти
вперед.
     И все-таки он шел, поддерживаемый мальчиком,  который  направлял  его
неуверенные шаги. Теперь они вновь  вышли  на  более  или  менее  заметную
дорогу, где земля между мертвыми деревьями была еще гуще засыпана  старыми
листьями, а кора на стволах почти облупилась, как будто эти деревья умерли
уже много лет назад.
     Он находился в таком отчаянии, что в конце концов смог, как  во  сне,
представить себе и не только этот дым, а смог даже  отчетливо  вообразить,
что впереди, среди сухих деревьев, лежит ровная широко открытая дорога, за
которой виднеется серый дощатый сарай, забор  и  серый,  полуразвалившийся
дом, покрытый лишайником и  обросший  мхом,  как  и  те  деревья,  которые
окружали его. Но, оказалось, что это все-таки был не сон.
     Петр остановился, стараясь унять дрожь,  и  ухватил  за  плечо  Сашу,
который продолжал тащить его вперед.
     - Ведь ты сам говорил мне о разбойниках...
     - А что еще нам остается делать? Где еще мы сможем найти помощь?
     Петр стоял опершись на меч и пытался оторвать руку от плеча мальчика.
По правде говоря, он не мог себе представить, почему  был  таким  дураком.
Ведь только на первый взгляд казалось благоразумным, чтобы кто-то  из  них
подошел к этой двери. Петр шел с большим  трудом,  тяжело  покачиваясь  из
стороны в сторону, и Саша придерживал его, помогая переставлять ноги, и  в
результате, оба они шли медленным петляющим шагом. В слабеющем  сумеречном
свете серые бревна и серые деревья сливались в одну  расплывающуюся  серую
массу,  как  будто  высохшие  деревья  и  дом  срослись  друг  с   другом,
одновременно состарились и лишились  жизни.  Никакой  свет  не  пробивался
сквозь закрытые ставни. Столбы, поддерживающие крыльцо, покосились, старые
бревна поросли лишайниками, двор зарос сорной травой.
     За деревьями, окружавшими дом, можно  было  видеть  речку,  небольшой
причал, столб, на котором висел колокол, и лодку, такую же дряхлую, как  и
сам дом.
     - Боже мой, - сказал Петр, видимо от боли переходя на шепот, - скорее
всего, это дом перевозчика, а это - старая  переправа.  Мы,  должно  быть,
оказались близко от какой-то большой дороги.
     Когда они проходили  мимо  ворот,  Петр  подумал  о  разбойниках.  Он
осторожно двигался по  вытоптанной  грязной  дорожке,  которой,  это  было
видно, часто пользовались и которая вела к длинному  деревянному  настилу,
примыкающему к крыльцу. Он успел подумать и о том,  что  у  них  есть  все
шансы быть убитыми здесь, и о том, что с ними могут произойти и другие, не
менее ужасные вещи. Раздумывая над этим, он стоял, прислонившись к  стене,
прислушиваясь, как мальчик стучал в дверь.
     - Наверняка, дома никого нет, - сказал Саша, и Петр обратил внимание,
что голос мальчика становится таким  хриплым  и  неуверенным,  как  и  его
собственный.
     Он бросил взгляд вверх, где находилась задвижка, явно опущенная вниз.
     - Да, гостей здесь видно не ждали, - сказал он, - и сейчас, я  думаю,
не стоит проявлять щепетильность.  Вполне  возможно,  что  сам  перевозчик
находится где-то рядом, и нам остается только потянуть за  веревку,  чтобы
открыть дверь. Пожалуй, мы войдем в дом без приглашения - по крайней мере,
деревенские приличия допускают это.
     Саша потянул за кончик веревки, задвижка пришла в  движение,  и,  как
только он слегка подтолкнул дверь, она тут же открылась.

     - Хозяева? - позвал Саша, скорее от страха застать в доме кого-нибудь
спящего или же просто  глуховатого.  Петр  стоял  сзади,  почти  на  самом
пороге, и поглядывал то на него, то на полки, расположенные  около  печки,
на кровать и на стол, на беспорядочно расставленные горшки,  связки  трав,
куски веревок и инструменты, на все, что было видно сквозь дверной  проем.
Освещенные слабым огнем, горевшим в очаге,  все  предметы,  находящиеся  в
доме, отбрасывали по  сторонам  причудливые  тени.  Тепло  и  запахи  пищи
вызвали аппетит у промерзших и голодных путников. - Есть здесь кто-нибудь?
Мы хотим поискать у вас приюта.
     - Мы благодарны за любую помощь, какую нам только смогут  оказать,  -
пробормотал Петр из-за его  плеча  и  подтолкнул  мальчика  вперед,  через
порог, чтобы самому встать немного поудобней.  Саша  повернулся  и  обошел
Петра слева, чтобы помочь ему пройти к самому теплому месту в этом доме, к
печке, где в чугунном горшке уж давно прел чей-то ужин.
     По запаху это напоминало рыбную уху и пахло просто великолепно.  Петр
намеревался только посидеть у огня, на  теплых  камнях,  но  Саша  сдвинул
крышку горшка, сунул туда палец и попробовал, каково было содержимое.  Это
действительно была рыбная уха, заправленная репой.
     Петр с тяжелым вздохом прислонился спиной к теплым  камням  очага  и,
запрокинув голову, сказал:
     - Все, чего бы я хотел сейчас, малый, так это  выпить.  Поищи,  может
быть, в доме есть что-нибудь?
     Саша, слушая его, чувствовал угрызения совести: своровать  что-то  на
кухне был один грех, но воровать в доме, словно грабитель, совсем другой.
     Однако, состояние, в котором находился Петр, было вполне уважительной
причиной для кражи, мальчик был  абсолютно  уверен  в  этом.  Он  наполнил
котелок водой из стоявшего у дверей бочонка и  постарался,  насколько  это
было возможно, отмыть грязь со  своих  рук,  оставляя  небольшие  лужи  на
пыльном полу. Вытереть руки ему было нечем, и тогда, в  конце  концов,  он
вытер  их  о  свою  грязную  рубашку,  мысленно  представляя  себе,  какое
недовольство по поводу этого дома могла бы выразить тетка Иленка, если  бы
увидела окружающий беспорядок и пыль...
     Но сейчас он считал, что все было просто прекрасно. Этот дом,  вместе
со всем его деревенским беспорядком и неустроенностью, был для него словно
царский дворец, если смотреть на вещи со стороны их сиюминутной значимости
для двух путников, заблудившихся в дремучем  лесу.  Он  долго  смотрел  на
котелок, потом подошел с ним к печке и зачерпнул из  горшка  немного  того
восхитительно пахнущего блюда, которое хозяева приготовили себе  на  ужин,
и, встав на колени, протянул котелок Петру.
     - Сейчас я поищу, есть ли в этом доме что выпить, - сказал он. - А ты
пока поешь, если сможешь.
     Затем он подумал, что раз он позаимствовал какую-то часть  ужина  для
двоих, то он обязательно должен добавить в горшок немного репы  и  подлить
немного воды. Поэтому он вытащил  из  висевшей  рядом  связки  пару  самых
больших реп, отыскал на столе  нож,  разрезал  их,  положил  в  горшок  и,
добавив еще немного воды и соли, попробовал полученный результат и  решил,
что небольшая добавка из дикорастущего укропа была бы  как  раз  тем,  что
нужно для настоящего вкуса.
     Он отыскал укроп в связке травы,  подвешенной  на  потолочной  балке,
отломал несколько стеблей, размял их руками, бросил в  горшок  и  помешал.
Затем, через некоторое время, он наполнил едой котелок и для себя.
     Петр уже закончил свою порцию, очистил котелок до дна,  и,  облизывая
палец, спросил с выражением явной тоски:
     - Так можешь ты отыскать эту выпивку, в конце-то концов.
     - Не знаю. - Саша поставил свой котелок на печь  рядом  с  горшком  и
проверил один за  другим  стоящие  недалеко  кувшины.  Он  пошатывался  от
усталости и боялся что-нибудь разбить, когда переставлял  их  непослушными
руками. В основном везде  было  различных  сортов  масло,  а  в  одном  из
кувшинов было что-то такое, от чего он неожиданно начал чихать. Он  всегда
с большим беспокойством совал нос куда  бы  ни  было,  что  отличалось  по
запаху от масла. Все остальное, как казалось ему,  пахло  ядом.  Он  знал,
например, что  с  помощью  ядов  травят  домашних  насекомых-паразитов:  в
трактире тоже приходилось ими пользоваться. Хранили их там обычно в старом
сарае, потому что тетка боялась держать их в доме: на  кухне  всегда  было
много разных помощников, и она боялась  любой  ошибки,  которая  могла  бы
привести к несчастью.
     Он заметил в полу небольшой лаз в подвал. Там было темно и пахло так,
как обычно и должно  пахнуть  в  подвале.  Он  встал  на  колени  и  долго
всматривался внутрь,  но  не  смог  разглядеть  ничего,  кроме  деревянных
ступеней спускающихся вниз, где виднелся  деревянный  пол,  стоящие  вдоль
стен многочисленные горшки и кувшины и свисающие сверху куски веревок...
     То, что он намеревался сделать, было почти откровенное  злоумышленное
воровство. А ведь в доме непременно  должны  быть  сторожа,  и  совершенно
неважно, во что верит или не верит Петр. Волосы дыбом  встали  у  него  на
затылке, когда он осторожно спустился по узким ступенькам  в  это  мрачное
сырое место, где был застоявшийся холодный  воздух.  Всего  ступеней  было
пять или шесть. В этой проросшей плесенью темноте, на одной из  полок,  он
нашел кувшины, сама форма которых подсказывала ему, что  внутри  них  было
то, что нужно. Он взял один, открыл и вдохнув носом, фыркнул.
     Разумеется, никаких сомнений на этот раз быть не могло. Это  была  не
отрава и не какое-нибудь ядовитое масло.
     Он слышал, какие-то звуки в самом дальнем  углу  подвала,  будто  там
что-то слабо скреблось, как обычно скребется насекомое.
     Однако он не бросился, как угорелый, наверх  по  ступенькам.  Он  был
спокоен и даже, как ему казалось, имел некоторый запас  смелости,  и  едва
слышно убеждал сам себя, что никакой домовой  не  будет  возражать  против
кувшина с водкой, если уж он не противился в тот момент, когда они  только
открывали дверь в дом.
     - Пожалуйста,  прости  меня.  Мой  приятель,  на  самом  деле,  очень
нуждается в этом, но мы никакие не воры, - бормотал он извинения себе  под
нос.
     Он даже капнул несколько раз  на  пол  из  кувшина,  чтобы  задобрить
домовика, если тот слышал его, а затем поднялся наверх и  очень  осторожно
опустил крышку лаза, стараясь успокоить колотящееся от испуга сердце.
     Спустя еще некоторое время он почувствовал себя  дураком  и  подумал,
что Петр обязательно уличит его в том, что он беседовал в этом  подвале  с
крысами и прибавит еще какие-нибудь шутки. Петру в этот самый момент  было
явно не до них:  его  грязное,  заросшее  щетиной  лицо  отражало  боль  и
терпеливое страданье.
     - Я очень торопился, - сказал Саша.  Он  отыскал  на  кухонном  столе
глиняную чашку, наполнил ее и протянул ему, а когда заметил в углу кровати
кучу стеганых одеял, то разложил одно из них на горячих камнях, прямо  под
спиной Петра, пока тот пил.  Петр  выпил  чашку  до  дна,  придерживая  ее
грязными окровавленными руками, и выглядел при этом  таким  слабым,  таким
жалким и несчастным, как будто начал терять присутствие духа, как бывает с
человеком при неожиданной и тяжелой болезни, когда он  лишается  последних
сил и его охватывает лихорадка.
     Саша подумал, что будь кто-то другой на его месте, то  возможно,  что
помощь Петру была бы оказана гораздо скорее и лучше. А у него вся лечебная
практика сложилась из опыта ухода за лошадьми, и сама мысль о том, что ему
придется иметь дело с раненым человеком, повергала его в страх. Но он  все
же надеялся, что перевозчик вот-вот вернется, надеялся на то, что он знает
гораздо лучше него, что следует делать в подобных случаях. Саша же  сейчас
мог, по крайней мере, приготовить горячую воду для компрессов,  и  если  в
доме есть  полынь  и  прованское  масло,  то  для  начала  можно  было  бы
использовать еще и их.
     Поэтому он подвесил котел с водой  на  свободный  крюк  над  огнем  и
уселся доедать свою порцию рыбной ухи, и ни больное горло, ни страх  перед
ожидающим их не смогли заставить  его  отказаться  от  этого.  Сейчас,  по
крайней мере, казалось, что Петр выглядит не таким удрученным  и,  видимо,
чувствует себя значительно лучше, судя по тому как спокойно  и  безмятежно
он наблюдает за ним и за окружающим.
     Но одновременно Саша заметил и то, что у Петра видимо начался  резкий
приступ боли, и он даже замер на мгновенье, не донеся ложку до  рта.  Петр
же лишь коротко и торопливо сказал:
     - Все хорошо. - И тут же перевел разговор на другое,  сомкнув  брови,
так что между ними пролегла глубокая складка.  -  Что  там  интересного  в
подвале?
     - Я толком и не разглядел. Кувшины, какие-то вещи, связки репы. -  Он
едва не добавил про крыс, чтобы хоть чем-то вывести Петра из оцепенения  и
что, по его мнению, тому должно было понравиться. Он он  боялся  вот  так,
походя, легко шутить над подобными очень естественными  вещами:  это  было
противно его натуре. Он сделал было попытку, но она оказалась безуспешной.
- Что-то внезапно стукнуло, и я побыстрее поднялся наверх.
     - Я понимаю, - с пьяной настойчивостью продолжал  Петр,  и  при  этом
складки между бровей постепенно разглаживались. Он говорил так, будто,  на
самом деле, беспокоился о том, что Саша так быстро поднялся из подвала. Но
это было лишь под влиянием выпитого. - Хорошо еще,  что  там  не  оказался
хозяин.
     - Нет, его не  было  там,  -  заверил  его  Саша,  ожидая,  что  Петр
непременно пустит одну из своих насмешек по поводу привидений, но  в  этот
момент складка вновь появилась у него меж бровей, а его губы вытянулись  в
безжизненную белую линию.
     Эта картина окончательно расстроила сашин аппетит.
     - Тут есть немного теплой воды, сказал он. - Может  быть,  ты  хочешь
умыться?
     Было видно, что Петр не очень-то был рад предложению  мальчика.  Саша
встал, отыскал кусок холста и, намочив его в горячей воде, протянул Петру,
чтобы тот протер как следует лицо и руки. Затем очень  осторожно,  и  Петр
при этом уже не возражал, он снял с него кафтан.
     Рубашка под ним оказалась  вся  пропитана  кровью,  причем  рядом  со
старыми подсохшими пятнами появилось большое новое.
     Петр старался держаться как  можно  увереннее,  но,  на  самом  деле,
выглядел явно больным и был ужасно обеспокоен состоянием своей раны:
     - Хочешь еще выпить? - спросил Саша.
     Петр кивнул. Саша наполнил его  чашку,  и  Петр  пил  медленно,  чуть
запрокинув голову назад, к теплым камням. А Саша в это время развязал  его
пояс, поднял рубашку и попытался ослабить повязку.
     - Ай!  -  едва  не  задыхаясь,  неожиданно  закричал  Петр,  и  часть
содержимого чашки выплеснулось ему на  грудь  и  потекло  вниз,  до  самой
перевязи. - А-ах, Боже мой, - простонал он, когда она немного  намокла,  -
ах-х-х... - Он побледнел и откинулся всей спиной к печке, у него  не  было
даже сил, чтобы держать чашку в руке. Саша взял ее, а  Петр  опустился  на
стеганое одеяло, обливаясь потом.
     Теперь и у Саши задрожали руки. Эти рана по своей  тяжести  не  имела
ничего общего с теми, которые, как часто случалось, получали  лошади.  Она
была слишком тяжелой, чтобы он мог применить к ней свои познания, и он  не
придумал ничего лучшего, как чуть-чуть смочить повязку.
     - Немного легче, - задыхаясь проговорил Петр. Он пытался восстановить
дыханье между словами. - Но оставь ее в  покое  на  ночь,  тогда  я  смогу
дотерпеть до утра.
     - Но мне кажется, что  дело  ухудшается,  -  сказал  Саша,  поминутно
вздрагивая, будто от холода, хотя и сидел рядом с огнем.
     - Раны вызывают небольшую лихорадку. Это всегда говорит о заживлении.
     - Но с лошадьми бывает всегда по-другому,  -  сказал  Саша.  -  Я  на
всякий случай смочил повязку теплой водой и приложил лекарственные травы.
     Петр только покачал головой.
     - Мы ведь даже не знаем, кому принадлежит этот горшок с  рыбой.  Если
ты будешь продолжать свои упражнения и дальше, я буду вообще ни на что  не
способен, и я не думаю, что это...
     Неожиданно до них донеслись звуки шагов: кто-то медленно и тяжело шел
по деревянному помосту к крыльцу. Сашино сердце начало  биться  в  такт  с
этими звуками, напоминающими глухие удары, как только  Петр  схватился  за
свой меч.
     - Помоги мне подняться, - сказал он, и Саша, понимая, что у  них  нет
другого выхода, на тот случай, если придется защищаться, подошел к Петру с
таким расчетом, чтобы подставить свое  плечо  под  его  здоровый  бок.  Он
безнадежно  старался  поднять  его,  в  то  время  как  Петр  все  пытался
ухватиться за выступ печи.
     В этот момент щеколда  поднялась,  дверь  распахнулась,  и  худой,  с
редкой бородой старик, одетый в рваный кафтан, медленно  перешагнул  через
порог, освещаемый светом горевшего очага.
     - Разбойники! - закричал он в припадке негодования.  -  Воры!  -  Его
злобный взгляд чем-то напоминал дьявола, а в руке он держал крепкий посох,
который явно был готов использовать.
     - Нет! - закричал  Саша,  удерживая  Петра  за  руку,  наполовину  от
страха, что Петр может пустить в ход свой меч, а наполовину потому, что он
был единственным, что еще как-то удерживало Петра на ногах. -  Пожалуйста,
господин! Мы никакие не воры. Мы  вошли  сюда  потому,  что  мой  приятель
ранен.
     Старик перехватил посох и пристально посмотрел на них. Один его  глаз
видел явно лучше другого, а рука, сжимавшая  посох,  была  шишковатой,  по
старчески кривой, но все  еще  достаточно  крепкой,  чтобы  двумя  ударами
разделаться с мальчиком и с Петром, если учесть состояние, в  котором  тот
находился.
     - Брось меч! - приказал старик, тем временем,  уравновешивая  в  руке
посох.
     - Я думаю, что нам следует быть благоразумными, -  обратился  Саша  к
Петру, который почти всей  тяжестью  повис  на  его  плече,  и  Саша  едва
выдерживал его вес. - Петр, ведь этот дом принадлежит ему,  а  нам  некуда
больше идти, поэтому делай, что он говорит!
     - Брось его! - повторил старик,  угрожающе  направляя  тяжелый  конец
посоха в ту сторону, где  перед  ним  находились  две  ничем  незащищенные
головы, в то время как Петр постепенно слабел, беспомощно опускаясь на пол
и стукаясь головой о печные камни.
     Он медленно, но упорно терял  сознание.  Саша  опустил  на  одеяло  и
взглянул на старика, не обращая внимания на посох,  который  подрагивал  в
воздухе на расстоянии руки от его лица.
     - Господин, - сказал он, стараясь унять  дрожь,  от  которой  у  него
постукивали зубы, - меня зовут Саша Васильевич Мисаров, а это  Петр  Ильич
Кочевиков, мы оба из Воджвода. И  мы  не  воры.  Петр  ранен,  и  в  таком
состоянии прошел со мной через этот лес...
     - Ни один порядочный человек даже близко не подходит к этому лесу.
     - Но нам пришлось бежать!
     - Это в таком-то возрасте? - Конец  посоха  вновь  сделал  угрожающее
движение. - Лучше говори правду.
     - У него была любовная  интрижка  со  знатной  госпожой,  но  женщина
проболталась об этом, а ее муж ранил его мечом. Я же помог ему убежать.
     - А теперь украл мою еду, мои одеяла и  еще  к  тому  же  по-хозяйски
расположился у меня в доме!
     - Деньги, - пробормотал Петр и сделал слабое движение рукой. - У меня
есть деньги. Дай их ему.
     - Деньги! Что  здесь  можно  купить  на  них?  Разве  ты  видел  хоть
кого-нибудь здесь? Я ловлю рыбу  и  гну  спину  на  своем  огороде,  а  ты
предлагаешь мне деньги! - Он толкнул Сашу в плечо  концом  посоха,  причем
сделал это не один раз. - Но с другой стороны... - Теперь посох опустился,
с грохотом ударяясь об  пол,  и  Саша  вновь  взглянул  на  лицо  старика,
поражаясь тому, что он никогда еще не  видел  ни  такой  усмешки,  которую
можно встретить лишь у волка, ни таких глаз,  напоминающих  те,  что  чаще
всего встречаются на изображениях дьявола.
     - С другой стороны... ты не похож на законченного вора.
     - Нет, уверяю вас в этом.
     - А умеешь ли ты работать, мальчик?
     - Да, господин,  -  сказал  Саша  едва  слышно.  Это  прозвучало  как
заключение сделки и подразумевало пищу и крышу над головой, и внезапно  он
почувствовал в этом хоть маленькую надежду для них обоих.
     Ему не очень-то  понравилось,  когда  старик  вцепился  в  его  руку,
поднимая его  на  ноги,  и  долго  смотрел  ему  в  глаза,  пока  Саша  не
почувствовал, что уже не может отвести своего взгляда.  Пальцы  у  старика
были крепкие и очень сильные, а темные глаза влажно блестели, и невозможно
было определить, что они выражают на самом деле.
     - И ты будешь делать все, что тебе прикажут?
     - Да, господин.
     Петр, тем временем, пытался сесть. В этот момент тяжелый конец посоха
опустился вниз. Раздался легкий звон, и меч,  за  которым  потянулся  было
Петр, оказался от него еще дальше, почти у самых ног старика. Саша упал на
колени между посохом и головой Петра и замер, чувствуя, как у него вот-вот
остановится сердце.
     Но внезапно в очаге зашипело: это кипящий в горшке ужин начал уходить
через край.
     - А ну-ка, останови  его!  -  сказал  старик.  -  Дурак!  -  И  Саша,
подпрыгнув едва ли не на месте, завернул  рукав  на  ладонь  и,  развернув
крюк, на котором был подвешен горшок,  отвел  его  от  огня.  Старик,  тем
временем, подхватил меч и, пройдя через комнату к столу,  смахнул  с  него
концом меча очистки репы.
     - Я уже вижу, ты ел мой ужин, ты разворовал мои запасы...
     - Я всего лишь добавил немного репы  в  горшок,  господин,  с  учетом
того, что нас было двое...
     - Я должен поужинать, - сказал старик,  пододвигая  лавку  поближе  к
столу. Он поставил свой посох и меч, отобранный у Петра,  около  стены  по
обеим  сторонам  стола,  и  ударил  костяшками   пальцев   по   деревянной
поверхности. - Малый! Я жду!
     -  Ведь  он  сумасшедший,  -  прошептал  Петр,   безуспешно   пытаясь
подняться, и соскальзывая вниз вдоль печной стены. - Будь осторожен.
     - Мальчик!
     Саша схватил черпак, наполнил котелок из горшка, поставил его на стол
и положил рядом с ним ложку, а когда старик принялся за еду, то  он  успел
наполнить водкой чашку и поставил ее перед ним.
     - Узнал, где взять это? - сердито проворчал старик. - Вор!
     - Я прошу прощенья, господин. - Саша сделал короткий нервный поклон и
встал,  заложив  руки  за  спину,  когда  старик  все-таки  решил  сделать
глоток-другой.
     Клочковатые брови старика медленно поднимались и опускались  по  мере
того, как он ел.
     - Что ты умудрился сделать с этим?
     - Я  положил  только  соль.  Ну,  еще  немного  укропу...  -  Но  ему
показалось слишком самонадеянным продолжать  рассказывать  об  этом.  Саша
прикрыл свой рот и прикусил губу.
     Брови задвигались вновь, но на это раз  уже  не  были  столь  сердито
насуплены. Старик проглотил вторую и третью ложку и, казалось, был  вполне
доволен поданным ужином. Он выпил еще, затем последовала четвертая  ложка,
а чашка с водкой была мгновенно выпита  почти  залпом,  и  лишь  небольшие
капли остались на его редкой бороде.
     - Еще, - сказал старик, подсовывая котелок прямо в руки мальчику.
     Тот наполнил его еще раз, а старик без  лишних  разговоров  заработал
ложкой.
     - Ты пришел прямо из Воджвода? - спросил он, не поднимая головы.
     - Да, господин.
     - И он тоже?
     - Да, господин.
     - И его ранили прямо в Воджводе?
     - Да, господин.
     Старик ударил кулаком по столу.
     - Меня зовут Ууламетс, Илья Ууламетс. А это мой дом,  а  вокруг  него
моя земля. Здесь единственным законом является только мое слово. Насколько
я понимаю, ты хочешь, чтобы твоему приятелю оказали помощь?
     - Да, господин.
     - Чтобы его покормили, перевязали рану и сделали все, что положено?
     - Да, да, господин... Если только вы сможете. - Саша  обрел  надежду,
но одновременно  почувствовал  и  тревогу.  Все  складывалось  уж  слишком
удачно. - Может быть, вы  знаете,  как  следует  лечить  такие  раны?  Мне
приходилось ухаживать лишь за лошадьми, я...
     Старик слегка пристукнул рукой по столу, проглотил еще ложку.
     - Лечение целебными травами  и  уход  за  больным  мне  очень  хорошо
знакомы, парень, можешь поверить на слово.  Но  здесь  есть  один  сложный
вопрос: я не знаю, как мне  получить  вознаграждение  за  труды.  А  кроме
всего, я должен получить вознаграждение еще и за то, что ты  будешь  здесь
есть, а так же будет есть и твой друг, вы будете пользоваться моим  очагом
и моими одеялами, да и неудобство, которое он создает мне, тоже чего-то да
стоит. Так вот, для того, чтобы хоть как-то  скомпенсировать  все  это,  я
должен использовать тебя. Не возражай, - сказал он, как только Саша открыл
было рот. - Делай то, что я буду говорить, и не пытайся  раздражать  меня,
иначе я выкину вас обоих на дождь и холод, и как тогда будет поживать твой
друг, как ты думаешь?.. Как ты думаешь, он будет поживать?.. Наверное  ему
придется помирать, не так ли?.. И как тебе это понравится?
     - Нет, мне совсем не понравится это, господин,  -  сказал  мальчик  и
сглотнул комок в горле.
     - Не подпускай ко мне  этого  сумасшедшего,  -  раздавался  откуда-то
из-за его спины слабый голос Петра. - Оставь меня в покое,  мне  не  нужна
его помощь.
     - Пожалуйста, не слушайте его, - сказал Саша. - У него  лихорадка,  и
она не кончается уже несколько дней.
     - Мне не нужна его помощь! - продолжал кричать Петр и  вновь  пытался
встать.
     - Извините меня, - сказал Саша и, торопливо поклонившись, подбежал  к
Петру,  чтобы  вовремя  удержать  его  от  ненужных  напряжений.   -   Ну,
пожалуйста, Петр, не делай этого...
     - Это сумасшедший  старик,  -  с  бешенством  прошептал  Петр.  -  Не
подпускай его ко мне, вот и все. Со мной и так ничего не случится...
     - Я буду следить за ним, - сказал мальчик, но Петр привалился больной
стороной к каменной кладке и сказал:
     - Он не должен прикасаться ко мне.
     А тем временем, старик Ууламетс  добавил  еще  порцию  водки  в  свою
чашку, поднялся с лавки, пошарил на соседней полке, где  отыскал  какую-то
бутылку  и  добавил  из  нее  немного  темной  жидкости  в   водку.   Саша
предположил, что это было своего рода  лекарство,  наблюдая  за  стариком,
который теперь направился к ним.
     - Я не буду пить это, - сказал Петр.
     - Это как раз облегчит твою боль, - сказал Ууламетс, - потому что она
еще впереди. - Затем старик сделал движение, как  будто  хотел  выплеснуть
содержимое чашки на пол, но в этот момент Саша с криком вскочил со  своего
места, стараясь спасти чашку, которую Ууламетс  в  конце  концов  протянул
ему.
     - Ну пожалуйста, - сказал Саша, обращаясь к Петру,  усаживаясь  перед
ним на колени и протягивая чашку. - Пожалуйста, выпей это. -  Он  поступал
так потому, что больше ничего не оставалось делать и  больше  некого  было
просить о помощи. Единственной надеждой был этот старик и его  медицинские
познания, который, видимо, мог остановить начинавшееся воспаление. - А то,
чего доброго, ты умрешь.
     Петр нахмурился и протянул руку к чашке с черной жидкостью. Он  одним
глотком выпил ее и вдруг вздрогнул,  будто  на  вкус  она  была  такой  же
отвратительной, как и на вид. После этого он оглянулся на старика, который
громыхал ножами в шкафу.
     - Что он там делает? - спросил Петр. - Малый, что он ищет там?
     Саше не хотелось отвечать ему.  Он  видел,  что  Ууламетс  достал  из
шкафа: множество ножей, кувшинов, горшочков  и  небольших  коробков.  Саша
чувствовал под своей рукой, как  Петр  постепенно  опускается  на  пол,  и
слышал его затихающее бормотанье:
     - Останови его, малый, Бога ради, не дай ему зарезать меня...
     Но как человек, хоть однажды имевший дело с  лечением  лошадей,  Саша
понимал,  что  происходит.  Он  осторожно,  как  только  мог,  поддерживал
полусонного Петра, пока его голова не  свалилась,  а  затем  осторожно  же
уложил его и помог старику снять с раны старую повязку.
     - Она  присохла,  господин,  -  сказал  он,  громко  шмыгая  носом  и
торопливо вытирая его рукавом. - Пожалуйста, будьте осторожны.
     - Ты еще будешь учить меня, что  мне  следует  делать?  Нагрей  воду.
Чтобы был кипяток! И пошевеливайся, чтобы и от тебя была польза.
     - Да, да, господин, -  сказал  он,  торопливо  подвешивая  над  огнем
котелок с водой, чтобы тут же возвратиться и быть уверенным, что  Ууламетс
не сделает ничего плохого.
     - Так значит, рана сквозная? Спереди и сзади? - спросил старик.
     - Да.
     - Он был ранен мечом?
     - Я думаю, что да.
     Старик что-то бормотал себе под нос, а затем надавил  на  рану.  Петр
вскрикнул.
     - Пока хорошего мало, - сказал старик, но Саша мог бы и  сам  сказать
то же самое.  Ууламетс  намочил  маслом  кусочек  мха  и  положил  его  на
оставшуюся присохшую часть повязки, затем встал и еще раз наполнил чашку.
     Он выпил медленно, глоток за  глотком,  пока  доставал  то  один,  то
другой предмет из шкафа.
     Саша в этот  момент  не  осмеливался  произнести  ни  слова,  а  лишь
продолжал   придерживать   почти   бесчувственную   руку   Петра,   шмыгал
простуженным носом и временами подрагивал, несмотря на тепло  от  очага  и
несмотря на обещания старика сделать все как следует.
     Дела были плохи, он уже понял  это,  когда  Ууламетс  подошел  к  ним
вновь, чтобы снять остатки повязки. Мальчик хотел даже закрыть  глаза,  но
не мог, помня о том, что обещал Петру проследить за его леченьем.

                                    7

     А затем была лишь ужасающая боль, разорвавшая на куски его  сознание.
Он так и не понял, каким чудом оказался в лесу, заблудившись в  самой  его
чаще, где, обессилевший, упал в  окружении  бесчисленных  леших  и  бесов.
Многие из них  почему-то  имели  лица  его  давних  друзей  или  знакомых,
некоторые были с лошадиными головами, а у  других  были  головы  черных  и
белых кошек.
     Но вот он вновь оказался в мрачной лачуге, около  горящего  очага,  а
над ним пел какую-то заунывную песню все тот же ужасный старик.  Казалось,
что он пел не для него, а потому лишь, что сидел рядом с  ним,  наклоняясь
вперед и выпуская прямо ему в лицо дым из костяной трубки.
     Петр закашлялся. Он с ужасом вглядывался в этот словно бы  рисованный
призрак, освещенный отблесками огня,  и  как  будто  в  продолжение  своих
ночных кошмаров он увидел тут же,  рядом  с  собой,  лицо  Саши  Мисарова,
плавающее в облаках дыма. Освещенное огнем, оно одним  своим  присутствием
напоминало о злорадстве всего происходящего, в то время как  звуки  пения,
подобно колоколу, гудели в его ушах, а едкий дым раздирал его горло.
     Он снова закашлялся. Тогда пение неожиданно прекратилось.
     - Укрой его, чтобы он был в тепле, - сказал старик.  Он  забрал  свою
трубку, вместе с которой исчез и раздражавший  Петра  отвратительный  дым.
Сам же старик превратился в огромную тень, растворяющуюся  где-то  вверху,
среди беспорядочных потолочных балок.
     Саша  склонился  над  Петром.  Весь  его  облик,   странным   образом
искаженный, навевал что-то зловещее.  И  едва  Петр  смог  пошевелиться  и
чуть-чуть вздохнуть, как Саша подтянул на нем одеяло до самого  подбородка
и расправил его со всех сторон.  Теперь  Петр  был  бессилен,  чтобы  хоть
как-то противодействовать тому, что бы ни делали с ним Саша или старик.
     - Лежи и не двигайся, - сказал мальчик, и его слова отдались  в  ушах
неприятным гулом. - Лежи тихо. Теперь все  будет  хорошо.  Самое  страшное
позади, и сейчас ты можешь поспать.
     Он  никак  не  мог  вспомнить,  о   чем   говорил   мальчик.   Слова,
произнесенные им, звучали угрожающе и пугали Петра. Он  наблюдал,  как  по
потолку  метались  причудливые  тени,  напоминающие  кошек,  мчащихся   по
потолочным балкам. Эти странные созданья постоянно меняли свои причудливые
формы, то замирали на какое-то мгновенье, сливались, разлетались в стороны
и исчезали, чтобы появиться вновь.
     - Я все время буду рядом, - сказал Саша.
     - Хорошо, - ответил Петр, едва шевеля  губами.  Он  все  еще  не  был
уверен, что может доверять Саше,  или  по  крайней  мере,  этому  видению,
которое имело с ним сходство. Виденье было таким призрачным и хрупким, что
Петр невольно вспомнил о том, что его друзья частенько проделывали над ним
злые шутки. Сейчас он не мог лишь припомнить, когда и сколько их было.  Но
он был почти уверен, что теперешнее его состояние и место, где  он  сейчас
находился, были результатом одной из них.
     - Этот старик - колдун, - шептал, тем временем, Саша, в очередной раз
подтягивая одеяло ему на подбородок. - Я знаю, ты не веришь в колдунов, но
этот самый-самый настоящий. Он говорит, что ты мог бы умереть, если бы  не
добрался до этого дома. А еще он сказал, что ты должен лежать очень тихо и
не пытаться вставать, если даже и почувствуешь небольшое улучшение.
     Петр не был уверен, что ощущает себя хоть на чуточку лучше. В  голове
у него стучало и звенело, возможно, от дыма, а, может быть,  от  странного
пения,  а  его  бок  был  так  крепко  перевязан,  что  казался  полностью
онемевшим. Но в этот момент он услышал, как Саша сказал:
     - Я собираюсь поспать, прямо  здесь,  рядом  с  тобой,  и  никуда  не
исчезну.

     Дневной свет ворвался в окружавший их ночной хаос, разрушая его.  Это
был привычный дневной свет, в лучах которого беспорядочно плясали пылинки,
и Саша наслаждался, лежа  в  приятном  тепле,  и  думал  о  том,  что  его
теперешние ощущения могли бы поспорить с теми, которые  он  имел  в  своей
комнате в "Петушке",  хотя  этот  странный  убогий  дом  перевозчика  явно
отличался от трактира. Он наблюдал,  лежа  под  одеялом,  как  Ууламетс  с
треском и грохотом открывает одну за другой ставни на окнах  и  в  комнате
становится светлее и светлее. В таком тепле выздоровел даже сашин  нос,  а
горло побаливало лишь чуть-чуть, несмотря на столько дней, проведенных  на
холоде.
     И рядом с ним  был  Петр,  который  изредка  шевелился  под  стеганым
одеялом, натянутым на голову. Все это не могло не радовать Сашу. В течение
ночи он просыпался время от времени,  чтобы  убедиться,  что  Петр  жив  и
чувствует себя хорошо. И всякий раз, когда его вновь клонило  в  сон,  ему
чудились всякие ужасы, от которых он  даже  боялся  засыпать.  Но  теперь,
когда он видел, что Петр проснулся настолько,  что  смог  укрыть  себя  от
проникающего в дом дневного света, ему захотелось еще немного  поспать  и,
отгородившись от солнечных лучей, испытать настоящий отдых.
     Но если в этот самый момент ставни открывала бы тетка Иленка, она  бы
тут же схватила метлу и немедленно  подступила  бы  к  мальчику,  все  еще
потягивающемуся в постели,  независимо  от  того,  как  тяжело  было  тому
подниматься сегодняшним утром. Но у него не было никакого желания  портить
отношения со стариком. Поэтому он  встал  и,  пригладив  рукой  волосы,  с
почтительным поклоном подошел к Ууламетсу.
     - Могу ли я чем-нибудь помочь, господин?
     - Бери ведро, - сказал старик, - и отправляйся на речку. Тебе следует
наполнить вот этот бочонок.  Когда  будешь  черпать  воду,  соображай,  не
захватывай песок.
     - Хорошо, господин, - сказал Саша, накинул  свой  пропитанный  кровью
грязный кафтан, висевший на деревянном колышке  рядом  с  дверью,  схватил
ведро и выскочил за порог.

     Ему пришлось несколько раз подняться по  узкой  дорожке,  ведущей  от
реки к  дому,  каждый  раз  проходя  под  аркой  из  переплетенных  ветвей
безжизненных деревьев. Ясное солнечное утро  отчетливо  высветило  контуры
всего окружающего, и хотя в воздухе попахивало морозом, к  полудню  должно
было быть настоящее тепло: это предвещал яркий солнечный свет над  широкой
окаймленной деревьями рекой, которая вела к великому златоглавому Киеву.
     Саша тут же подумал о том, что  однажды,  когда  их  долги  Ууламетсу
будут так  или  иначе  выплачены,  он  наконец-то  сможет  выполнить  свое
заветное желание: путешествие вниз  по  реке.  А  там  их  ждет  Киев.  Он
старался не думать сейчас о своем долговом соглашении, заранее  зная,  что
Петр будет очень зол на него, когда догадается, что он вступил со стариком
в торговую сделку, в которой сам  оказался  предметом  торга.  Это  был  в
высшей степени бессрочный и очень неопределенный договор, по которому Саша
обязывался оказывать всяческую помощь старику, но сам старик при этом  так
и не сказал, сколь долго это будет продолжаться  и  в  какой  форме  будет
выражаться оказываемая помощь...
     Он пытался мысленно разговаривать с самим собой и с Петром, отчетливо
представляя себе,  что  Петр  несомненно  будет  возражать  против  такого
соглашения, если даже и  учесть,  что  сделка  была  мерой  платы  за  его
собственную жизнь. Петр все равно будет настаивать на разрыве и попытается
убедить его в том, что при этом ничего страшного не случится, поскольку  и
сам Ууламетс, на его взгляд, такой же насквозь фальшивый колдун, как и те,
которых можно было встретить в Воджводе...
     Может оказаться так, что Петр будет  настолько  зол,  что  попытается
даже сбежать в Киев и оставить его здесь, а перспектива остаться  один  на
один с этим стариком...
     Саша припомнил и дым и огонь, и весь остальной ужас, который вселял в
него Ууламетс всякий раз,  когда  Саша  отступал  от  его  приказаний.  Он
старался пошире открыть глаза навстречу солнечному свету,  чтобы  поскорее
избавиться от этих кошмарных картин и почти от физического ощущения ужаса,
который пробрал  его  до  костей.  Он  догадывался  в  глубине  души,  что
наверняка было что-то ужасно опасное и зловещее, связанное  с  Ууламетсом,
что скрывалось за, теперь уже простым и  очевидным,  фактом,  определявшим
его принадлежность к колдунам.
     Теперь он был абсолютно уверен, что этот дом,  стоящий  на  перевозе,
никогда не был тем самым местом, где Ууламетс провел большую  часть  своей
жизни. Во всяком случае, не в большей степени, чем  эта  лодка,  огромная,
потемневшая от времени, которая теперь стояла на якоре у причала, вряд  ли
когда-нибудь принадлежала Ууламетсу... и, следовательно, каким-то  образом
он заполучил это место. Лишь один Бог знал, когда это было, что сталось  с
перевозчиком, а так же и то, что этот старик вообще делал  здесь,  в  этом
лесу, настолько  безжизненном,  что  в  нем  нельзя  было  встретить  даже
зайца...
     Ууламетс возился в подвале, разбирая хранившиеся там  коренья,  когда
Саша вернулся в дом с первым ведром. Он перелил  его  в  бочонок  и  вновь
отправился  к  реке,  даже  не  попытавшись   удостовериться,   что   Петр
по-прежнему спит и ему ничего не угрожает. Он поступил так потому,  что  у
него появилась внезапная ужаснувшая его мысль, что Ууламетс  являет  собой
одну из разновидностей лесовиков, самого  злобного  свойства,  который,  в
силу каких-то причин может быть известен с этой  стороны  лишь  загадочным
лесным созданьям, и совершенно бессилен по отношению к людям.  Но  вот  по
отношению к одиноко спящему человеку...
     Это, разумеется, был всего лишь приступ детского страха, и  даже  ему
было известно, что достаточно спрятать голову под одеяло, как тут же можно
избавиться от домового. Если и было что-то, чего Ууламетс  почему-либо  не
сделал прошлой ночью, когда он возился с ножами, то...
     Саша никак не мог  выбросить  из  головы  того  факта,  что  Ууламетс
попытался вчера пролить на пол часть содержимого  чашки,  сопровождая  это
движение странным отвратительным  взглядом,  который  выражал  его  полное
удовлетворение всем проделанным...
     Но все-таки в его взгляде, скорее всего, было  не  отвращение.  Может
быть, злорадство и  ненависть,  а  может  быть,  желание  заставить  Петра
страдать...
     Саша ускорил шаг, зачерпнул ведром воду и поднялся в дом.
     Но когда он  появился  на  пороге,  то  увидел,  что  там  ничего  не
изменилось: старый Ууламетс, сидя за столом, в желтоватом свете,  падавшем
в комнату через пергамент оконной  рамы,  сосредоточенно  листал  какую-то
книгу, а Петр все еще спал, укрывшись с головой, мирно и спокойно.
     Саша решил, что был полным дураком, и отправился за  третьим  ведром,
отгоняя от себя мысли о бесах с длинными когтями и лесовиках. Ууламетс был
колдун, и это было абсолютно точно: он убедился  в  этом,  когда  наблюдал
прошлой ночью, когда Ууламетс держал свои руки над раной, как лицо  Петра,
покрытое потом и перекошенное от  боли,  стало  постепенно  обретать  свой
прежний цвет и покой.
     Ни один колдун в Воджводе не мог сделать этого... или, может быть, не
было раненых людей, которым было доступно подобное леченье.  Почти  каждый
человек в городе знал бы его, люди стадами шли бы к  этому  колдуну  и,  в
конце концов, могли бы сделать его таким богатым, как не приснилось  бы  и
во сне ни одному боярину. Ведь,  пожалуй,  тогда  он  мог  бы  даже  стать
царским лекарем.
     А Ууламетс действительно  мог  бы  спуститься  по  реке  до  Киева  и
поискать там своей удачи при таком-то уменье...
     А разве нет?
     Тогда почему же он сидел в этой лачуге рядом с речным перевозом,  где
уже давным-давно никто не  появлялся,  среди  этих  лесов,  в  которых  не
селились ни белки, ни зайцы?
     Он назвал их с Петром разбойниками, при первой же встрече.
     Но где же в этом лесу могли жить разбойники,  в  которых  так  любили
верить люди, жившие в городе? А если все-таки у них и было какое-то тайное
жилище в глубине лесной чащи, так чем же они могли здесь кормиться,  когда
кругом не было ни путешественников, которых  можно  было  бы  грабить,  ни
дичи, на которую можно было бы охотиться, если, конечно, не допускать  той
мысли, что они жили так, как  заявлял  о  себе  Ууламетс:  ловили  рыбу  и
выращивали овощи? Но едва ли  можно  представить,  что  такие  люди  могли
позволить себе подобный образ жизни.
     Перед  Сашей  открылось  противоречие  его  теперешнего  бытия,   как
несоответствие  правды  солнечного  утра  и  неправды  всего   остального,
окружавшего его, и опасность которого могла  во  много  раз  превысить  ту
радость, которую он получал, греясь под теплыми солнечными лучами. И очень
возможно, он был бы прав, если бы был благоразумен и захотел  вернуться  в
Воджвод, где по утрам продолжал бы  ухаживать  за  лошадьми  или  поджидал
выходящую прогуляться по перилам кошку,  которая  всякий  раз  желала  ему
доброго утра... и делать множество обычных домашних дел,  которых  он  был
лишен здесь, в этом затхлом пыльном месте, на  берегу  реки,  по  которой,
наверное, никогда не проплыла ни одна лодка.
     Хорошо еще, что рядом с ним был Петр, без которого он не знал бы, что
ему и делать. Ведь уже сама мысль остаться наедине со стариком пугала его,
и он не мог даже выразить словами причину этого страха, хотя и не был  так
наивен, как считал Петр: например, он  очень  хорошо  знал,  каких  именно
клиентов дяди Федора следует избегать и как именно  можно  ускользнуть  от
нежелательных встреч.
     Подтаскивая к дому уже третье ведро,  он  продолжал  раздумывать  над
тем, почему все-таки в тот момент  Ууламетс  пронзил  его  взглядом  своих
глаз,  не  позволявших  ему  отвернуться  в   сторону,   которые   однажды
остановившись на нем, сделали его полным дураком,  так  что  он  промямлил
"да" на предложение старика, согласившись заплатить цену,  размер  которой
заранее был ему неизвестен... И сам тут же  нашел  для  этого  необходимый
ответ: потому что в противном случае Петр мог бы умереть, а  ему  пришлось
бы оставаться одному в этом доме.
     Он полагал, что Петр не смог бы уйти без него, не  смог  бы  проявить
такую жестокость, а, наоборот, должен был быть благодарен  ему...  за  то,
что он, не оказавшись в действительности сколь-нибудь способным  колдуном,
чтобы вылечить его, заключил самую дурацкую сделку с тем, кто мог  оказать
реальную помощь.

     К полудню Ууламетс  заставил  его  отмыть  и  выскоблить  бревенчатый
настил и крыльцо (для чего понадобилось воды еще больше, чем он принес  до
этого), починить  болтающуюся  обшивку  и  сломанный  ставень.  В  полдень
проснулся Петр. Он был все еще болезненный и  слабый,  но  он  должен  был
признаться самому себе, что больше не чувствовал прежней  боли.  Он  выпил
немного чаю, который Ууламетс предписал ему, затем встал,  завернувшись  в
остатки своей рубашки, и с помощью Саши  подрагивающей  походкой  неверной
походкой вышел на воздух.
     Петр был немногословен. Он лишь заметил, что чай очень хороший и  что
самочувствие его значительно улучшилось. И лишь под самый конец  прогулки,
когда они вернулись назад к крыльцу, он сказал, что в самом лучшем  случае
они задержатся здесь на пару дней, а затем снова отправятся в путь.
     - Мы не сможем, - страдальческим голосом произнес Саша. Мы не  сможем
"снова отправиться в путь". Старик держит нас расчетом за твое лечение.
     - Но мы можем заплатить ему.
     - Мы ведь уже пытались сделать это, - сказал Саша,  догадываясь,  что
Петр мог и не вспомнить очень многого из  того,  что  происходило  прошлой
ночью, и ему даже пришлось остановиться, чтобы продолжить  разговор,  пока
они были одни. - Он колдун, и он сказал, что не хочет брать деньги.
     Петр рассмеялся. Его голос был все  еще  слаб,  но  в  нем  слышались
оттенки отчаяния, смешанного с безрассудством.
     - Все колдуны хотят получать деньги, и это единственное,  в  чем  они
действительно преуспели.
     - Но только не этот.
     - Этот старик очень способный лекарь, умело использующий  травы.  Его
лекарства очень хорошо помогают. Мы заплатим  ему  серебром,  у  меня  еще
кое-что осталось, мы заплатим за жилье, еду и, может быть,  даже  за  нашу
дорогу, если мы сможем убедить этого старого козла уступить нам лодку...
     - Он не перевозчик. Я даже не думаю, что здесь в ближайшее  обозримое
время вообще был какой-нибудь перевоз, во всяком случае с тех  самых  пор,
когда закрылась дорога на Восток. И он не захочет взять деньги,  Петр.  Он
не заинтересован в этом.
     - Хорошо. Что же тогда он хочет?
     Это был тот самый вопрос, ответа на который у  Саши  до  сих  пор  не
было, и он просто пожал плечами.
     - Я думаю, что возможно ему нравится, как я готовлю  обед,  а,  может
быть, ему  просто-напросто  нужна  хоть  какая-то  компания  на  несколько
дней... - Конечно, все это звучало как полнейшая чепуха. - А может быть, я
помогу ему что-то сделать по хозяйству. Я обещал,  что  сделаю  это.  Тебе
нужен отдых, а я буду скрести его полы, таскать воду, и это пока все,  что
он просил меня сделать.
     - Этот старый козел заставил тебя работать все утро, по крайней  мере
с тех самых пор, как я проснулся.  -  Петр  слегка  побледнел  от  попыток
самостоятельно стоять и теперь  наклонился,  чтобы  ухватиться  за  перила
крыльца. - Мне кажется, что ты нашел  себе  нового  дядю  Федора,  который
слишком озабочен тем, чтобы сделать тебе несложное одолжение и  иметь  все
время чисто вымытые полы. Я уже понаблюдал за этим старичком! Я ему просто
не верю.
     Но при этом в глазах  Петра  был  заметен  и  очевидный  страх.  Саше
хотелось бы знать, как много из событий прошлой ночи может тот припомнить,
или, возможно, в его голове все еще звучит та самая странная ночная песня?
     - Колдуны есть, - сказал Саша. - И этот старик как раз один из них. У
меня  нет  на  это  счет  никаких  сомнений,  и  мне  кажется,  что  очень
небезопасно обманывать его. Нельзя даже представить  себе,  что  он  может
сделать.
     - Это чертовски верно, что нельзя даже представить, что  он  сделает!
Он может подсыпать зелья в наш чай, а потом приготовить  из  нас  ветчину,
вот что он может сделать! Послушай меня! - Петр еще  крепче  ухватился  за
перила. - Мне очень не нравится его взгляд, и мне не нравится иметь дело с
сумасшедшими. Я не хочу есть и пить с сумасшедшим,  который  готовит  чай,
хотя во всех  подобных  случаях,  которые  мы  знаем,  врачи  предписывают
обычный суп. И ты не можешь себе представить,  что  нечто  подобное  может
происходить в мире.  Ради  Бога,  парень...  не  верь  этому  человеку  и,
пожалуйста, не считай себя обязанным ему за что-либо.
     - Да, но я обещал ему...
     - Но послушай, ведь я тоже мог бы помочь  человеку  на  скорую  руку,
если бы он истекал кровью у меня на  полу,  а  ведь  меня  едва  ли  можно
назвать порядочным человеком! А  что,  в  конце  концов,  ему  стоила  эта
помощь? Уверяю тебя, что не больше той работы, которую  ты  для  него  уже
сделал, а поскольку ты закончил ее, то мы можем уходить.
     - Но он колдун! - не сдавался  Саша.  -  Петр,  пойми,  ведь  ты  уже
умирал, а он вернул тебя почти с того света...
     - Вздор! Я всего-навсего лишь устал и замерз. Мне была нужна  постель
и еда...
     - Ты ничего не помнишь! Я видел все, что он делал! Посмотри на  себя.
Ты весь в поту и белый, словно призрак, и ты не сможешь  никуда  идти,  во
всяком случае в ближайшие дни.
     - Все, что ты видел, было лишь очень хорошее представление, парень. Я
никогда не умирал, и, разумеется, я не умирал и сегодняшним утром. Поэтому
у меня нет планов оставаться здесь после того, как  я  почувствую  себя  в
норме.
     Он все-таки продолжал говорить об этом, а сам едва ли мог стоять  без
посторонней помощи.
     - И не думай об этом, - сказал Саша. Это прозвучало почти как приказ,
но поскольку перед ним был не вполне здравомыслящий  человек,  по  крайней
мере таким Петр казался в это утро, то Саша попытался слегка смягчить свое
замечание. - Пожалуйста, Петр Ильич. Пожалуйста, наберись терпенья и делай
то, что он просит, хотя бы несколько дней, и пожалуйста,  прошу  тебя,  не
сбегай и не оставляй здесь меня одного...
     Петр неожиданно начал дрожать, у него даже постукивали  зубы.  Воздух
был все еще  слишком  прохладен  для  него,  а  рубашка,  которой  пытался
прикрыться, ничем не отличалась от рваного лоскута.
     - Я не оставлю тебя здесь, - сказал он. -  Будь  я  проклят,  если  я
сделаю это. Но только не обещай ничего этому старому козлу, и не  позволяй
ему запугивать тебя. Если же он будет угрожать, то скажи об этом мне.
     - Но я уже обещал ему, - сказал Саша. Он тут же добавил, как  бывало,
что-то еще, чтобы предотвратить возражения, и отвел Петра в дом, где  влил
в него очередную чашку горячего чая.
     Были вещи, которые Петр обычно понимал, и  были  другие,  которые  он
понимать отказывался, не говоря уже о том, чтобы просто в них поверить, во
всяком случае до тех пор, пока уже не становилось поздно.
     Возможно,  что  это  было  просто  глупо,  частенько  думал  Саша,  а
возможно, что и нет. И если Петр когда-то бывал чем-то чрезмерно  напуган,
то сейчас его страх полностью относился к этому месту и к этому человеку.
     Доводы Петра звучали достаточно убедительно,  кроме  одного  момента:
попытки уйти из этого дома вдоль берега реки. Саша очень  сомневался,  что
Ууламетс позволит им сделать это прямо сейчас  или  хотя  бы  в  ближайшее
время.
     Теперь вопрос состоял именно в  том,  когда  он  разрешит  это,  если
разрешит вообще.

     Сначала Ууламетс заставил его привести в  порядок  шкафы  и  вытереть
пыль, а после этого Саша должен был заняться приготовлением обеда. Пока он
смахивал пыль с многочисленных горшочков, часть из которых была запечатана
глиной, он обнаружил на этих глиняных пробках нанесенные острым  предметом
царапины, на счет которых он подумал, что это могли быть либо таинственные
знаки, либо, скорее всего, такие же пометки, какие делала тетка Иленка, не
умевшая ни читать, ни писать. В  этом  случае  знаки  должны  были  просто
означать, что здесь  находились  грибы,  там  -  мох  или  лишайник,  а  в
следующем - горькая  полынь.  Кроме  горшочков,  в  шкафу  были  и  другие
предметы, названия которых он просто не знал.
     Что же касается Ууламетса, то он почти все свободное время провел  за
чтением книги, делая иногда какие-то записи. Он начал читать  ее  еще  при
дневном свете, но продолжал читать и в сумерках, при свече. Перерыв в этом
занятии он использовал для того, чтобы сходить на реку, откуда вернулся  с
двумя вполне приличными рыбами, которых отдал Саше, чтобы тот почистил их.
Петр же предложил свою помощь, чтобы почистить репу, пока Саша  возился  с
рыбой в конце двора.
     Внезапный шум и потрескивание крыльев заставили мальчика отвлечься от
рыбы, и он с тревогой взглянул вверх. Там он увидел, как недалеко от него,
прямо на землю сел ворон и с достоинством направился  к  рыбным  потрохам.
Это была первая птица, первое живое существо, которое он  увидел  во  всей
округе,  за  исключением  рыбы,  предназначавшейся  на  обед.  Птица,  тем
временем, поглядывала на него единственным поблескивающим  черным  глазом:
второго у нее просто не было. Он был рад скормить  ей  все  отбросы  после
чистки, только бы она оставила рыбу в покое.
     - Добро пожаловать, - сказал Саша этому  летающему  созданью,  и  оно
сделало головой странное движенье,  которое  должно  было,  скорее  всего,
означать поклон,  а  может  быть,  было  просто-напросто  частью  ритуала,
сопровождающего осмотр места обеда. - Думаешь, что тебе здесь  приготовили
целое стадо? Пару кроликов? А может быть, оленя?
     Ворон взглянул на него очень холодно, удерживая в полузакрытом  клюве
болтающиеся  рыбные  потроха,  а  затем,  после  надлежащего  обдумывания,
захлопнул его совсем.
     - Ах, да, - сказал Саша, - слишком много  вопросов.  Прошу  прощенья,
братец Ворон.
     Тот ухватил очередную порцию и  взглянул  на  мальчика  явно  не  без
корысти.
     При обычных обстоятельствах никто бы и не  обратил  внимания  на  это
летающее созданье, но только не в этом лесу. Саша с радостью  оставил  ему
потроха и, прихватив рыбу, отправился в дом, даже не обернувшись в сторону
незваного гостя.
     Ведь это был  всего-навсего  лишь  обычный  ворон,  большой  любитель
полакомиться рыбой.
     - У реки летает какая-то черная птица, - сказал он  старику,  который
по-прежнему был занят своей книгой.
     - Она часто появляется здесь, - сказал Ууламетс, даже не взглянув его
сторону. Поэтому Саше ничего другого не  оставалось,  как  сунуть  рыбу  в
кипящую воду, после чего он отмыл руки и полез за горшочками с приправой.
     Петр в это время дремал в углу, а  может  быть,  просто  благоразумно
притворялся спящим, чтобы избежать нечаянной ссоры.

     Мальчик оказался хорошим поваром. Петр понял это  по  приготовленному
им рыбному блюду. Сейчас  у  него  не  было  настроения  возражать  против
чего-либо, и  он  старался  держать  голову  опущенной  вниз  и  следовать
здравому смыслу, на который указал ему Саша. Ведь он и на самом  деле  был
слаб, как новорожденный котенок,  а  поэтому  не  должен  не  считаться  с
присутствием старика и его тяжелого посоха.
     Но он внимательно приглядывался  ко  всему  окружавшему  его  в  этом
странном  доме,  рассчитывая,  что  здесь  можно  будет  найти  что-нибудь
необходимое им, например, чистую рубашку, а, может быть, даже  кафтан  или
одно, а то и целых два одеяла.
     Особенно он не  спускал  глаз  с  Ууламетса  и  прислушивался  к  тем
указаниям, которые в этот вечер старик давал по поводу готовящихся рыбы  и
чая. Он делал это на тот случай, если  их  очаровательный  хозяин  захочет
добавить что-либо к уже опробованному им рецепту.
     Ууламетс просидел  весь  день  над  книгой,  сгорбившись  и  водя  по
строчкам  пальцем,  и  отрывался  лишь  ненадолго,  чтобы  дать  очередные
приказания мальчику.
     Возможно, что это были его обычные занятия, за которыми  он  проводил
время в этом запустелом месте: сидеть целыми  днями  за  столом  и  читать
книгу, ставить на реке сети, готовить рыбу и вновь возвращаться к чтению.
     Один Бог знал, что он вычитывал в ней или какие мысли завладевали  им
на долгие часы, под шелест страниц да под звуки капающего со свечи воска.
     Эта  картина  никак  не  укладывалась  у  него  в  голове:  старик  в
безжизненном  лесу,  зачитывающийся  своей  книгой  до  того,  что  слова,
казалось, истощали его мозг.
     И, видимо, единственным наслаждением  теперь  для  него  была  сашина
стряпня.
     - Вкусно, - сказал Ууламетс, постукивая ложкой по котелку.  -  Положи
еще.
     А когда мальчик в очередной раз наполнил его котелок, старик сказал:
     - Закрой окна снаружи.
     Саша вежливо поклонился и вышел. Ночной мрак, окружавший дом, казался
еще  гуще,  когда  внутри  дома  было  относительно  светло.  Петр   очень
внимательно вглядывался в темноту сквозь открытую дверь и не  мог  понять,
почему у него шевелятся волосы на затылке. Он не успокоился, пока Саша  не
вернулся и не закрыл за собой дверь.
     Петр подумал, что глупо бояться темноты.  Никакой  разницы  не  может
быть между этой ночью и теми, которые они уже  пережили.  Но  он,  тем  не
менее, даже расплескал свой чай, когда совсем рядом со ставнями  раздалось
хлопанье крыльев.
     Саша обернулся и  взглянул  на  окно,  как  будто  сомневаясь  в  его
надежности.
     - Ради Бога, скажите, что это? - пробормотал Петр.
     - Это всего-навсего лишь птица, - сказал Ууламетс. - Просто птица.
     Это действительно было так, у Петра не было сомнений  на  этот  счет.
Скорее всего, это  мог  быть  один  из  голубей,  которых  сам  же  старик
разводил, чтобы из них готовить обед.
     - Сегодня ночью, - продолжал  Ууламетс,  указывая  ложкой  в  сторону
каждого из них, - сегодня ночью  будет  новолуние.  И  поэтому  ночью  мне
предстоит кое-какая работа. Я имею в виду  корни.  Их  нужно  выкопать  из
земли. - Седые брови  поползли  вверх,  была  наполнена  очередная  ложка.
Старик некоторое время сидел,  причмокивая  губами,  затем  добавил:  -  Я
очистил весь горшок, чтобы ничего не пропадало. - Он отставил свой котелок
и встал из-за стола. - А уж после работы я отправлюсь спать. Ты не  хочешь
пойти со мной, а, малый?
     - Нет, господин, - сказал Саша, а  Петр  бросил  быстрый  оценивающий
взгляд в сторону своего меча, который по-прежнему стоял у стены,  рядом  с
посохом старика.
     Ууламетс пожал плечами и снял с колышка свой кафтан.
     Петр тоже поднялся со своего места, обошел стол и взял в руки  меч  и
посох, протягивая их старику. Тот протянул руку и взял лишь посох.
     - Это тяжеленная работа, - сказал Ууламетс, - выкапывать корни. -  Он
поднял задвижку. - Молодые никогда  не  любят  грязную  работу,  им  нужен
только результат. Вот точно такой же была и моя дочь.
     И вот этот засохший старик, оказывается, имел  дочь?  Это  показалось
Петру невероятным.
     Ууламетс вышел в ночной мрак и захлопнул дверь. Защелка опустилась.
     Наконец-то Петр смог вздохнуть.
     - Мы уходим отсюда, - сказал он. - Сегодня ночью.
     Саша лишь испуганно посмотрел на него,  но  ничего  не  сказал.  Петр
подошел к двери, снял висевшую на колышке рубаху  и  одел  на  себя.  Саша
по-прежнему стоял неподвижно, будто разом лишился способности  говорить  и
что-нибудь делать.
     - Возьми одеяла и несколько веревок, - сказал Петр, а  когда  увидел,
что Саша все еще колеблется, добавил: - Или мне это сделать самому? Возьми
одну связку репы. А еще я видел там вяленую рыбу. Ведь путь до Киева очень
долог.
     - Петр, ведь он не простой старик, и, кроме того, не забывай, что  он
помог нам!
     Петр пристально посмотрел на мальчика.
     - ...По крайней мере,  -  продолжал  Саша  слабеющим  голосом,  -  по
крайней мере, мы не должны брать ничего лишнего. Достаточно одного  одеяла
и одной связки репы: от этого мы можем только выиграть, мало ли что  может
случиться.
     Неодобрение, которое высказывал  мальчик,  неприятно  обжигало  своим
безрассудством. Петр медленно подошел к  печке,  подобрал  оба  одеяла  и,
чертыхаясь, видимо от затрудненного дыхания, бросил одно из них на  пол  и
снял с потолочной балки висящий там  моток  веревок,  пока  Саша  доставал
связку репы.
     - А сколько верст ты сможешь пройти, Петр? Выдержишь  ли  ты  дальний
переход? - спросил Саша, спрыгивая с лавки  со  связкой  репы  в  руках  и
вопросительно глядя в сторону Петра. - Послушай, Петр, ведь есть и  другие
возможности. Давай не будем делать этого.  Ведь  мы  даже  представить  не
можем, на что способен этот старик...
     - Со мной ничего не произошло, как  видишь.  Просто  старый  шарлатан
устроил хорошее представление. Скорее  всего,  он  лишь  чем-то  одурманил
меня. Ты сам пил этот чай. Один Бог знает, что он намешал в него. Он  ведь
мог сделать это прямо у тебя на глазах. - Петр разложил одеяло на столе  и
завернул в него репу, подвернув концы одеяла в середину. - Захвати нож, он
нам наверняка пригодится.
     - Я не могу воровать!
     - Это не воровство, запомни, а всего-навсего  справедливая  плата  за
твою работу. Возьми вон тот нож. И еще  возьми  рыбу,  она  ему  достается
даром.
     - Нет, - сказал Саша.
     - Дурак, - пробормотал Петр и связал веревкой  углы  одеяла.  Взяв  в
руки концы веревки, он закинул этот импровизированный мешок за спину, взял
стоявший у стола меч, прихватил нож, а затем снял с колышков свой  пояс  и
сашин кафтан. - Послушай, парень, если  тебе  хочется  оставаться  в  этом
доме, рядом с ним, то ты, конечно, можешь так и поступить. Но если у  тебя
есть хоть капля здравого смысла...
     - Я иду с тобой, - едва слышно, прерывая дыхание, сказал Саша, а Петр
накинул на него кафтан, завязал свой пояс, поднял задвижку и открыл дверь.
     И в то же мгновенье, что-то огромное,  похожее  на  собаку,  с  диким
рычаньем бросилось на них.
     - Боже мой! - закричал Петр.
     Он так быстро захлопнул дверь, что страшилище ударилось со всей силой
об нее, издавая громкий лай и толкая дверь снаружи,  в  то  время  как  он
толкал ее изнутри. Саша бросился к двери. Теперь они вдвоем удерживали ее,
а она содрогалась под ударами когтей. Еще до них доносился злобный хриплый
лай.
     - Что это  за  чудище?  -  едва  взвизгивая  спросил  Петр,  стараясь
опустить еще один засов, чтобы противостоять сыпавшимся на дверь ударам. -
Что это за исчадие ада?
     Наконец засов встал на свое место, и  они  услышали  стук  когтей  на
крыльце: неизвестное существо спустилось вниз.
     В следующий момент новый удар был  нанесен  в  окно  и  сопровождался
скрежетом когтей о ставень. От такой  неожиданной  атаки  запоры  на  окне
затрещали и едва не выскочили.
     - Боже мой, - только и мог произнести Петр. Его колени дрожали, но он
старался не показывать страха. Он встал  подальше  от  двери,  чтобы  было
удобнее управляться с мечом, который он теперь держал в руке. Так он стоял
и прислушивался к происходящему вокруг дома. Тем временем, атаки  на  окно
прекратились, и скрежет когтей вновь послышался на крыльце.
     Опять посыпались удары.  Зверь  царапал  дверь  когтями  и  лаял  как
собака.
     - Это наверняка "маленький старичок", - прошептал Саша.
     - Какой же это человек, черт возьми! Это проклятая черная собака!
     - Это не собака. Это не собака, Петр. Это существо знает, что кое-что
украли в этом доме...
     Петр слышал звуки скребущихся о дерево когтей. Возможно, что это  был
всего-навсего глупый обман, вызванный их поспешными  сборами  в  дорогу  и
окружающей темнотой, из-за чего им  это  существо  и  показалось  особенно
страшным: темная густая шерсть и огромные черные зубы. Он  даже  попытался
представить себе, как обычно выглядит собак, какая у  нее  пасть  и  какой
звук она издает, если щелкает зубами.
     Вновь последовал удар в дверь. Он был так силен, что затрещал засов.
     Затем раздались шаги тяжелых лап. Петр почувствовал,  что  его  рука,
сжимавшая меч, была мокрой от пота.
     И  в  этот  момент  он  услышал,  какое-то  новое  движенье,  но  оно
происходило внизу, под самым полом.
     - Мы должны вернуть все, что мы взяли, - прошептал Саша.
     - Но ведь это же просто-напросто  собака!  Ну,  послушай  меня,  ради
Бога!
     - Это не собака... - Саша расстегнул кафтан и вновь  повесил  его  на
прежнее место, на колышек около двери. Он протянул к  Петру  руку.  -  Ну,
пожалуйста.
     И теперь тот почувствовал себя полным дураком. Ведь если бы он не был
так слаб от раны, то немедленно распахнул бы дверь  и  отрубил  бы  голову
этому бесовскому созданью.
     Если оно было там лишь одно.
     Послышалось свистящее шипенье  и  треск  двери,  а  в  следующий  миг
раздался пронзительный кошачий визг.
     Петр вздрогнул.
     - Петр!
     Тогда он сбросил одеяло с плеча, и Саша бросился со всех  ног,  чтобы
развязать веревку и положить все на прежнее место.
     Удары и скрежет когтей о дверь не прекращались.
     - Вот видишь, твоя уловка ничем не помогла, -  сказал  Петр.  -  Черт
побери, малый, а ведь оно таки не прислушалось к твоим бабушкиным сказкам.
     - Не нужно насмехаться, Петр, пожалуйста! Сейчас не время шутить...
     - Клянусь тебе, что "маленький старичок" в "Петушке"  мне  понравился
гораздо больше. Очень приятная кошечка. Целыми днями чистит уши  и  вообще
прилично себя ведет. Но этот... Боже мой!
     Очередной удар когтями в дверь был нанесен  с  такой  силой,  что  от
неожиданности Петр чуть не упал, и даже подогнул  колени,  а  из  дверного
косяка полетели щепки.
     А под полом, на том самом  месте,  где  он  стоял,  раздался  тяжелый
глухой удар.
     Петр  продолжал  держаться  на  ногах,  но  чувствовал,  как  у  него
останавливается дыхание и он погружается в ночной кошмар, из которого  нет
хода назад, и что многие вещи просто потеряли смысл с  тех  пор,  как  они
вошли в этот дом, и что вполне может случиться так, что вряд ли вновь  все
встанет на свои места.
     У него не было никакого  желания  быть  убитым  этим  привидением,  в
которое он решительно отказывался верить.
     - Я вижу, сегодня неудачная ночь? - спросил он Сашу.  -  Но  попробуй
все-таки пожелать, чтобы это существо исчезло отсюда. Ведь это как раз  по
твоей части?
     - Спрячь свой меч, - сказал Саша  в  ответ.  -  Это  раздражает  его.
Убери, пожалуйста, прошу тебя.
     Мальчик был очень серьезен. Но достаточно серьезным было и  существо,
поджидавшее их на крыльце. И Петра охватило странное, отдающее смертельным
ужасом подозрение, что этой ночью, прямо сейчас, все, в чем он  сомневался
чего не знал наверняка, оказалось самым настоящим и реальным.
     - Спрячь его! - не унимался Саша.
     Он убрал меч в ножны и вновь вернулся  в  середину  комнаты,  пожимая
плечами и слегка важничая, но, тем не  менее,  с  опасением  поглядывая  в
сторону двери.
     Однако за ней стояла полная тишина.
     Он так же мало верил в сашины  умозаключения,  как  и  в  собственное
желание проверить, что же все-таки находилось под полом.
     Саша же немедленно схватил кувшин с  водкой,  стоявший  на  столе,  и
выдернул затычку, на что Петр очень живо среагировал.
     Но мальчик лишь капнул несколько раз на пол, чтобы жидкость затекла в
щели между досками.
     - Не хватало, чтобы ты еще напоил его, - сказал Петр. - Разве мало  у
нас было неприятностей?
     Саша пристально посмотрел на Петра, но однако, несмотря на  волнение,
все же закончил весь ритуал умиротворения  духов.  Этот  мальчик,  столько
времени проводивший в конюшне, в этот момент был единственным, кто  ни  на
мгновенье не сомневался в правоте своих поступков.
     Петр тут же поднял вверх руки в знак примирения.
     - Прости меня, - сказал он. - И у  них  я  тоже  совершенно  искренне
прошу прощенья.
     За этим последовала тишина, изредка прерываемая скрипом половиц.
     Петр и Саша некоторое время молча переглядывались.
     Но было слышно лишь завывание ветра.
     - Я приготовлю чай, - сказал Саша. - Мне кажется, что это нам  сейчас
не повредит.
     Петр, однако, с большим удовольствием выпил бы  водки.  Но  почему-то
сейчас ему было стыдно признаться в этом, и он присел за стол,  уговаривая
самого себя, что дрожь и слабость в коленях и руках была  лишь  следствием
раны, да тех нескольких дней, проведенных в  холоде  и  голоде,  пока  они
пробирались через этот безжизненный лес.
     Тем не менее, он был рад тому, что мальчик суетился,  занявшись  хотя
бы таким простым делом, как заварка чая, что, возможно, отвлекало  его  от
размышлений о происходящем за дверью. Чай, в конце  концов,  давал  и  ему
возможность хоть как-то унять дрожь в руках, не говоря уже о том,  что  он
согревал.
     - Я думаю, что "он" успокоился, - сказал  Саша,  усаживаясь  за  стол
против Петра.
     - Какой такой "он"? - с наигранным удивлением спросил Петр.  -  Я  не
могу себе даже представить, какую живность может держать старик...
     Саша смотрел, насупив брови, и с  выражением  откровенного  огорчения
прикусил губу.
     Петр подумал, что этот взгляд вполне мог  означать  обвинение  его  в
глупости, которая выражалась прежде всего как раз в том, что он отрицал то
самое безрассудство, которое только что происходило на его глазах.  Но  от
внутреннего страха он не видел этого сколь-нибудь отчетливо, или не  успел
разобрать, что это могло быть на самом деле.
     Если  все  эти  ужасы  действительно  явились  перед  ним,  выйдя  из
бабушкиных сказок, и тут же набросились на него, лишь только  он  собрался
переступить порог, то в этом случае реальным должно было  бы  быть  и  все
остальное, о чем у него даже не было никакого желания вспоминать.
     Он уронил голову на сложенные руки и  подумал  о  том,  что  в  своих
странствиях они выбрали явно не ту дорогу.
     Но,  однако,  здесь  была  лодка.  И  хотя  он   не   имел   никакого
представления о том, как следует управлять ни маленькой, небольшой лодкой,
тем не менее, предполагал, что стоит только перерезать веревку и  сесть  в
нее, то даже такая большая и старая посудина приплывет  туда,  куда  надо.
Река - это самый безопасный путь, который должен привести их в  Киев.  Это
проще, чем идти вдоль берега,  где  на  каждом  шагу  их  могут  поджидать
созданья, напоминавшие то, которое только что бегало вокруг дома. Впрочем,
на реке могло произойти крушенье...
     Он не умел плавать, и, вполне возможно, что мальчик, тоже.
     Итак, все его мысли вновь возвращались к берегу, и он дал себе слово,
что если им удастся выбраться из этого  дома  без  сколь-нибудь  серьезных
происшествий, они должны немедленно отправляться прямо на юг  и  идти  как
можно осторожней.
     - Мы все-таки попытаемся еще раз, - сказал Петр. Саша же взглянул  на
него и с беспокойством прошептал:
     - Не забывай, что я говорил тебе: этот старик - колдун, и  он  ужасно
опасен.
     - Да, да. Скорее всего, так же, как и ты. Разве не это  я  слышал  во
все время нашего пути от Воджвода? - съязвил Петр.
     - Нет, я, конечно, не такой как он. - Саша  взъерошил  волосы.  -  Он
может возвращать назад умерших!
     - Но ведь я-то не умирал, черт побери!
     - Ты был уже холодный, Петр. Ты был холодный, как лед, твое лицо  уже
теряло все признаки жизни, и, в первую очередь, цвет...
     - Я просто замерз от долгого пути через этот лес, тем более почти три
дня без всякой пищи. - Он дотянулся  до  кувшина  с  водкой,  налил  почти
половину чашки и сделал несколько медленных глотков. Сейчас он не хотел ни
говорить, ни думать об этом, во всяком случае, не этой ночью.
     - Но ведь так было, Петр, - сказал Саша. - Почему ты  отворачиваешься
от правды?
     - Потому что все, о чем ты говоришь, сплошное безумие! - ответил тот.
     Во всяком случае, он больше ничего не мог сказать по этому поводу.
     Он допил водку и наполнил чашку в очередной раз.

     А Сашу не покидали грустные мысли о том, что Петр очень зол на  него.
Он продолжал думать об этом, когда тот, медленно  передвигаясь  на  пьяных
ногах, отправился спать.
     Его родственники очень  походили  на  Петра:  они  тоже  отказывались
верить в то, что над ним  тяготело  проклятье.  Но,  тем  не  менее,  косо
посматривали на него и часто хмурились при этом, если дела шли не так, как
им бы того хотелось.
     Петр,  разумеется,  не  поверил,  что  во  дворе  появилось  какое-то
странное существо, даже и тогда, когда оно едва не разделалось с  ним,  и,
конечно, он не верил ни в каких колдунов. Однако его хмурый взгляд говорил
Саше, что он еще поразмыслит  о  своих  убеждениях.  Возможно,  что  он  и
ошибался на этот раз, но признаться в этом он смог бы только тогда, когда,
как он  сам  не  раз  говорил  Саше,  найдет  здесь  хоть  одного,  самого
плохонького представителя этого племени.
     А возможно, что в этом и была его ошибка. Ведь избежать ошибки  очень
трудно, особенно в подобной ситуации. Перед  таким  волевым  и,  возможно,
обладающим сверхъестественной силой созданьем, как  Ууламетс,  собственные
сашины желания и  попытки  хоть  как-то  повлиять  на  их  будущую  судьбу
напоминали лишь тихий шепот, который едва ли звучал на фоне страшной бури,
и, разумеется, его никто не мог услышать. Но Саша был уверен,  что  те,  к
кому он обращался, были здесь, однако эта уверенность не могла  доставлять
ему полной радости, когда он находился в таком отвратительном месте.
     Но самым худшим был неотступный страх, что Ууламетс  знал  о  сашиных
тайных устремлениях. Это приглашение  на  ночную  прогулку  было  обращено
именно к нему, а не к Петру...
     А Петр в этот момент бессильно опустил  голову  на  руку,  как  будто
мужество и уверенность полностью покинули его.

     Прошло еще много времени, прежде чем  наконец-то  вернулся  Ууламетс.
Петр в конце концов уснул на одеялах около очага, подложив под  себя  меч.
Он выпил достаточно много, так  что  его  сон  сопровождался  храпеньем  и
тяжелыми вздохами.
     А Саша продолжал ждать, иногда проваливаясь  в  дремоту,  приходил  в
себя и всякий  раз  прислушивался,  не  раздавались  ли  на  крыльце  шаги
старика. И когда он наконец услышал шаги Ууламетса, постукивание  тяжелого
посоха и скрип дверной щеколды, то  бросился  к  порогу,  чтобы  снять  со
старика потертый кафтан.
     - А ты все еще не спишь, - сказал то, стараясь говорить полушепотом и
осторожно пристраивая у стены свой посох. - Я не собирался беспокоить тебя
в такой час.
     Вряд ли кто-нибудь смог врать такому человеку, как этот старик,  Саша
сам пришел к такому выводу. Он подошел к столу и налил Ууламетсу  полчашки
водки.
     - Мой приятель собирается уходить отсюда. Что-то ему  не  понравилось
здесь.
     Старик, слегка нахмурясь,  взял  чашку  и,  склонившись  над  столом,
медленно выпил.
     - Мне это не удивительно.
     - Мой приятель и я... - тут Саша сделал  паузу  и  поклонился.  -  Мы
хотим отправиться в Киев, хозяин. Мы хотим оставить вас.
     - И это после того, как сначала попытались ограбить мой дом...
     - Это было лишь одеяло да связка репы. Но больше ничего.
     - ...без всяких угрызений совести.
     - Мы понимали, что ничего не должны вам, мой господин. Ведь  в  конце
концов, мы не воры. Вот чего только мы не понимаем:  что  же  все-таки  вы
хотите от нас? И мы хотим, чтобы вы сказали нам об этом.
     - Ха. - Ууламетс выпил  еще,  вытер  свои  тощие  седые  усы  тыльной
стороной ладони. - Сказать тебе?
     Саша глубоко вздохнул и сложил ладони, чтобы кончики пальцев касались
друг друга, как это делают торговцы на ярмарках.
     - Но в дорогу нам нужна связка репы и одно одеяло. Неплохо бы  еще  и
связку вяленой рыбы, а если бы вы могли отвезти нас на лодке до Киева,  мы
были бы вам очень благодарны.
     Ууламетс пристально  смотрел  на  него,  неподвижными,  как  у  волка
глазами, а потом ухмыльнулся, так же весело и приятно, как, возможно,  это
мог седлать добрый домовой.
     - В Киев?
     - Да, господин, если вы можете. Если же нет...
     - Я не хочу.
     - Тогда нам потребуется одеяло, репа и рыба.  Ну,  еще  нужна  чистая
рубашка и подходящий кафтан  для  Петра.  Ведь  он  все-таки  не  простого
звания, он не может идти в таких лохмотьях.
     - Да, уж в этом я  уверен.  Человек  из  общества,  где  не  привыкли
утруждаться: там все легкое, и руки, и душа и еще более легкая мораль.
     - Но он не вор. Никто из нас не вор и никогда  им  не  был.  -  Голос
мальчика начал дрожать, и он очень боялся, что может все испортить.  -  Мы
собираемся заплатить за все, что возьмем, но дело в том, что вы не  хотите
брать  деньги.  Я  предложил  отработать  за  все  это  и  выполнил   свое
обязательство. Теперь мы должны бы быть в расчете. Чего же вам еще надо? -
Его  голос  сорвался,  а  подбородок  предательски  задрожал.  -  Если  вы
предложите сделать что-то еще, что на ваш взгляд уравняет наш счет, то  мы
готовы сделать все, что лежит в пределах здравого смысла.
     Ууламетс упорно не сводил с  мальчика  своего  волчьего  взгляда.  Он
сделал еще глоток, поставил чашку на стол и встал,  выпрямившись  во  весь
рост.
     - Предлагаешь сделку, а?
     - Только в обмен на те вещи, которые нам нужны, господин. Еще нам  бы
очень хотелось, чтобы вы доверяли нам и не устраивали никаких обманов.
     - А ты очень осторожный малый.
     - И не готовили нам никаких неожиданных случайностей.
     Ууламетс повернулся и сделал несколько шагов  в  сторону  очага,  где
спал Петр. Там он остановился и почесал затылок, взъерошив  седые  волосы,
словно раздумывая о чем-то, затем медленно повернулся и взглянул на Сашу.
     - Да, да. Очень умный  и  ловкий  малый,  -  сказал  Ууламетс,  опять
переходя на полушепот. - Предположим, что у меня есть виды на тебя.
     - Что? - спросил Саша.
     - У меня нужда в умном парне. И это  мне  может  понадобиться  завтра
ночью, если кое-что произойдет.
     - А что нужно делать?
     - Выкапывать корни. - При этом на  губах  старика  появилась  улыбка,
скорее напоминающая звериный оскал. - Но придется делать  и  кое-что  еще.
Возможно, что эта работа займет несколько ночей. Во всяком случае, пока  я
не найду то, что ищу.
     Он подумал, что наверное был дураком, раз собирался спросить согласия
у Петра, но все-таки вовремя вспомнил, что сказал бы Петр по этому поводу.
В то же время ему непременно хотелось знать, что же именно толкнуло его на
сделку с Ууламетсом.
     Что было сильнее: случай  получить  работу  или  тяга  к  колдовству,
которым несомненно обладал Ууламетс?
     - Вот и все, что я хочу от тебя, - сказал старик. - А когда я  получу
то, что хочу, ты можешь забирать свою репу, свою рыбу и два одеяла.  Когда
у меня хорошее настроение, я бываю щедрым.

                                    8

     Утро следующего дня началось с заготовки дров:  таково  было  желание
старика, который провел очередной день в сидении за столом, в то время как
бедный малый наколол, перетаскал и сложил дрова, обливаясь потом.
     Петр наблюдал за происходящим, не допуская  даже  мысли,  что  должен
подменить мальчика. Он выздоравливал, причем так быстро,  что  иногда  это
начинало его беспокоить, особенно если учесть, что ему наговорил мальчик о
месте, в котором они находились. Еще  вчера  рана  была  покрыта  засохшей
коркой, а сегодня утром струпья и короста сменились новой  розовой  кожей,
которая была еще очень  тонкой,  но  он  уже  подумывал  о  том,  что  при
необходимости вполне мог бы и пуститься бегом.
     Однако ему казалось  очень  опрометчивым  показывать  свое  состояние
старику.
     Поэтому он только лишь наблюдал за Сашей, как тот,  обливаясь  потом,
таскал дрова, сдирая кожу и натирая мозоли на руках.
     Он даже задремал прямо на  крыльце  под  слабыми  солнечными  лучами,
которые пробивались через кроны деревьев, и  сквозь  сон  прислушивался  к
звону топора и шорохам реки, оставаясь на крыльце все время,  пока  солнце
достаточно грело.
     По крайней мере, так он был все время рядом с мальчиком и в  какой-то
момент даже сказал самому себе, что теперь, когда он стал чувствовать себя
гораздо лучше, он сможет воспротивиться барским замашкам  этого  неуемного
старика или же просто-напросто приставить свой меч к его глотке и  заявить
ему о том, что они забирают его лодку, одеяла и все остальное,  что  может
понадобиться им в пути.
     Но всякий раз, когда его мысли завершали свой  круговорот,  он  вновь
возвращался к раздумьям о том, что его выздоровление проходило  невероятно
быстро,  а  за  этим  немедленно  следовали  воспоминания  о  том  ужасном
существе, которое поджидало их за  дверью  в  прошлую  ночь,  и,  в  таком
случае, было бы гораздо благоразумней как следует  еще  раз  обдумать  все
происходящее.
     Подобные  мысли  были  бы  слишком  утомительны  даже  для  здорового
человека.
     А Ууламетс, тем временем, сидел, погрузившись в свою  книгу,  а  Саша
потел и колол дрова, пока поленница не выросла выше его головы.
     После дров он занимался стиркой, для чего в котле  была  приготовлена
горячая вода. Отмочив  и  как  следует  прополоскав  одежду  в  котле,  он
развесил ее на ветках деревьев сушиться на солнце.
     Когда он покончил со стиркой, изрядно содравши  кожу  с  ладоней,  на
крыльце появился Ууламетс и сказал, что они могут постирать и свою одежду,
а пока она будет сохнуть, он даст им кое-что из своих запасов, и если  эти
вещи подойдут им, то они могут  даже  взять  их  себе.  Им  не  оставалось
ничего, как последовать его совету, и даже удалось еще и помыться  горячей
водой.
     - Боже мой, - пробормотал Петр. -  Смотри,  какое  радушие  с  самого
утра. Что это случилось со стариком?
     Ууламетс подал им не только  одежду,  которая  хоть  и  оказалась  не
совсем по размеру, но была вполне сносным облегчением, а принес еще бритву
и бронзовое зеркальце, и Петр, усевшись на колоду, начал бриться, пребывая
в самом  хорошем  за  последние  дни  настроении,  в  то  время  как  Саша
заканчивал стирку.
     Но оно сохранялось у него лишь до тех пор, пока он не  задумался  над
тем, почему старик неожиданно стал таким любезным после вчерашней ночи,  и
над  тем,  где  же  все-таки  находилась  та  собака,  которая  всю   ночь
преследовала их, и не было ли все произошедшее частично  следствием  того,
что он прошлой ночью много выпил.
     Его совсем не устраивали ответы, к  которым  он  приходил  и  которые
указывали  на  то,  что  причины  происходящего  находились   в   пределах
ограниченного пространства, в которое и он, и мальчик попали волею судьбы,
но заключения и выводы указывали еще и на то,  что  границы  необъяснимого
постоянно сужаются, подступая все ближе и ближе к нему.
     - Старик разговаривал с тобой о чем-нибудь прошлой ночью?  -  наконец
спросил он Сашу,  когда  они  сидели  на  куче  поленьев,  поджидая,  пока
просохнет одежда.
     - Я сказал ему, что мы хотим добраться до Киева, - сказал Саша. -  Он
же потребовал, чтобы я помог ему кое в чем до нашего ухода. Он согласен за
эту помощь дать нам еду и одеяла.
     Саша старался не глядеть на Петра, когда рассказывал об этом. Он  все
время смотрел в ту сторону, где за пределами двора начиналась серая  стена
леса.
     Петр, тем не менее, понял, что Саша не сказал  ему  всей  правды.  Он
видел явную разницу  между  тем  непосредственным  и  беспокойным  парнем,
который был таким находчивым, сопровождая  его  в  пути,  и  этим  молодым
человеком, который отказывался взглянуть в его сторону, когда  отвечал  на
вопрос,  и  который  говорил   теперь   спокойным,   размеренным,   словно
отрепетированным голосом.
     - Так что же он хочет заставить тебя сделать? - спросил Петр.
     Саша на мгновенье замер в нерешительности и,  все  еще  не  глядя  на
Петра, ответил:
     - Мне думается, что эта работа связана с волшебством.
     Петр было фыркнул, но вовремя остановился, не  желая  реагировать  на
услышанное именно таким образом, потому что это мгновенно возводило  между
ними почти непроницаемую стену.
     - Разумеется, ты немедленно сказал ему, что и сам являешься колдуном.
     - Нет, не являюсь, - сказал Саша. - Не являюсь, во всяком  случае  по
сравнению с ним. Поэтому я не говорил вообще ничего. Однако ты  -  говорил
кое-что.
     - Я?
     - Ты сказал, что думаешь об этом как о ничего не стоящей чепухе,  как
о вздоре. А это отпугивает тех, кто ищет себе помощников. Ведь если бы  ты
был колдуном, ты никогда не стал бы выбирать себе помощника  среди  людей,
подобных тем, кого ты сейчас являешь. Раз ты сомневаешься  в  чем-то,  что
может нарушить заклинание или что-то в этом роде, ты не добьешься  успеха,
если даже и будешь таким же способным, как и он.
     Петр все время держал рот на замке и пытался думать точно так же, как
этот молодой и легковерный малый, который преклонялся  перед  колдунами  и
домовыми и которого он всеми силами старался вытащить из этого места, даже
если тот был чрезвычайно настойчив в своей собственной глупости.
     "Почему,  в  конце  концов,  я  должен  заботиться  о  нем?"  -  стал
задумываться  Петр.  -  "Если  он  доволен  всем  этим,  оставь  его.  Кто
заставляет отвечать за дураков?"
     А затем он попытался рассуждать более глубоко, опускаясь в те области
сознания,  где  отсутствовали   слова,   а   действовали   лишь   образные
воспоминания, о том, как мальчик заботился о нем здесь,  в  этом  доме,  о
том, как он отдавал ему свой кафтан и остатки собранного в поле зерна и не
имел на его счет ни одной задней мысли, в отличие от Дмитрия, не  допуская
даже намека на эгоизм.
     Но факт оставался фактом: с этим мальчиком было удобно. Мальчик,  без
гроша за душой, был, на самом  деле,  его  другом,  чего  ни  Дмитрий,  ни
остальные никогда не смогли сделать из-за черствости их  сердец.  Поэтому,
несмотря  на  все  свои  внутренние  протесты,  он   чувствовал   в   себе
необходимость сделать что-то действительно полезное, пока Саша работал, до
костей истирая свои пальцы.
     Это было совершенно незнакомое чувство,  которое  он  и  сам  не  мог
понять, почти так же, как он  не  мог,  например,  понять,  почему  он  не
попытался ускользнуть из этого дома сегодняшним утром, просто, забыть  про
все долги и уйти.
     - Не верь ему, - сказал Петр, обращаясь к Саше тихим слабым  голосом.
- Он не такой благообразный, как кажется. Ведь я не спрашиваю, где он взял
всю эту одежду, которая сейчас на нас. Она явно не его  размера,  и  я  не
думаю, что она когда-нибудь  принадлежала  ему...  Ведь  только  один  Бог
знает, что, на самом деле, произошло с ее владельцем. Все, что  мы  должны
сделать прямо сейчас... - Он уже было подумал о том, чтобы  войти  в  дом,
взять в руки меч и забрать все, что им нужно. Но Саша был слишком  честен,
чтобы поддержать это... - Мы должны спуститься к реке,  отвязать  лодку  и
уплыть подальше отсюда.
     Саша ответил ему лишь после небольшой паузы:
     - Я не думаю, что нам удастся далеко уйти.
     - Но ведь ты и так слишком много переработал на него, а  о  тех  двух
чашках чая, которые мы выпили, не стоит и беспокоиться.
     Саша с некоторой тревогой взглянул на Петра.
     - Нет, - сказал он. - Пожалуйста, потерпи  еще  хотя  бы  один  день.
Когда я разговаривал с ним, он сказал, что с охотой поможет нам,  если  мы
поможем ему...
     - Помогать ему... В чем, собственно, мы можем помочь ему,  скажи  мне
ради Бога? Что именно он просил тебя сделать?
     - Он не посвящал меня во все подробности...
     - Боже мой...
     - Возможно, что эта помощь включает в себя многое...
     - Ради Бога, малый, послушайся меня...
     - Я думаю,  что  он  должен  сдержать  свое  слово,  именно  так  они
поступают чаще всего...
     - Они, они... Эти жалкие мошенники в Воджводе, которые  врут  по  три
раза в час каждому попавшему в их сети простаку. И этот человек точно  так
же обманет тебя, Саша Васильевич, можешь даже не сомневаться  в  этом.  Он
может искалечить нас, отравить или сделать Бог знает что еще, но помочь...
     - Он не может врать, если дело касается волшебства, я не  думаю,  что
он может так поступить. - Саша нахмурил брови. - И ты не можешь знать, что
все колдуны в Воджводе являются шарлатанами. Возможно, что  большая  часть
их похожа на меня: они владеют очень  малой  долей  искусства  волшебства,
которой не достаточно, чтобы добиться  настоящих  результатов.  Они  всего
лишь не мешают событиям развиваться. Но я знаю многое, что связано с этим,
и знаю, как опасно использовать в таких случаях ложь.  Огромная  опасность
подстерегает любого из них, если они, и на самом деле, не знают, что хотят
получить. Очень опасно бездумно пользоваться этим даром. Я знаю это, Петр.
Я не способен на что-то серьезное, но я  знаю,  как  действуют  эти  вещи,
потому что я чувствую их. - Он даже несколько раз стукнул себя в грудь.  -
Вот здесь. Но я не могу дать тебе лучших объяснений.
     - Батюшки мои!
     - Я говорю как раз о тех самых вещах,  с  некоторыми  из  которых  мы
столкнулись в этом доме. Когда ты сталкиваешься с ними в очередной раз, то
ты узнаешь о них все больше и больше.
     - Послушай, малый, но ведь так может пройти вся жизнь...
     - Я знаю, знаю, что ты скажешь. Ты думаешь, что я  просто  дурак.  Но
ведь это не так, Петр!
     Саша встал с бревна и пошел прочь.
     - Подожди, малый...
     Саша остановился, согнув плечи и опустив голову.
     - Ведь я никогда не говорил, что ты дурак,  -  продолжал  Петр.  -  Я
прошу у тебя прощенья, поверь мне. Я говорю  это  от  чистого  сердца.  Ты
очень благоразумный юноша, но ты не должен полностью полагаться только  на
себя. Ведь именно ты спас мою жизнь, и я никогда не забуду этого.
     - Тогда слушай, что я говорю, - сказал Саша.
     - А что потом? Поверить этому человеку? Нет, я отказываюсь.
     - Просто не делай ничего. По крайней мере, пока. И не  оставляй  меня
здесь одного.
     Мальчик был явно напуган, это было очевидно, но  он  еще  не  потерял
своего рассудка.
     - Не смей ходить куда-нибудь, не сообщив мне об этом, - очень  сурово
заявил ему Петр. - Если же ты должен будешь пойти куда-то со стариком,  то
мы должны идти вместе. Вот мое отношение к происходящему.
     - Но ведь ты-то, как раз, и не сможешь пойти. Если он отправляется за
каким-то лишь ему одному известным делом, твоя помощь  будет  бесполезной,
если ты не веришь в то, что происходит. Ему очень не понравится это.
     - Это тот самый человек, который вырвал меня у  смерти,  чтобы  вновь
вернуть в жизнь. Это великий мастер, парень. Следует  отдать  должное  его
ловкости и уменью. И,  разумеется,  если  он  может  делать,  то,  что  ты
говоришь, он не будет нуждаться в моей помощи. Я глубоко убежден,  что  он
предпочтет твою.
     Саша выглядел очень расстроенным.
     - Но только не планируй уйти с  ним  тайком,  -  сказал  Петр.  -  Ты
слишком чистосердечен, и если его занятия могут сделать  тебя  счастливым,
то я готов поверить во что угодно, по крайней мере на то  время,  пока  он
будет занят своими заклинаниями. Я не буду  делать  ничего,  что  так  или
иначе может обидеть его, за исключением того, что буду сопровождать вас.

     Одежда высохла к вечеру, поленница была сложена,  полы  вымыты,  рыба
почищена, обед приготовлен, подан и съеден...
     По сашиным представлениям, теперь старик должен был  подняться  из-за
стола, взять свой кафтан, посох и предложить ему отправиться  с  ним.  Так
оно в конце концов и вышло. Когда Ууламетс собрался, Саше оставалось  лишь
смиренно произнести:
     - Да, мой господин.
     Затем он снял с колышка свой новый кафтан и  одел  его,  стараясь  не
глядеть в сторону Петра. Он все-таки боялся темноты,  уже  сгущавшейся  за
дверью дома, боялся старика, и, в равной мере,  боялся,  как  бы  Петр  не
выкинул какую-нибудь глупую шутку.
     Петр тоже встал и взялся за свой кафтан,  висевший  рядом  с  дверью.
Саша наблюдал за ним краем глаза, когда Ууламетс сказал:
     - Тебе не обязательно идти вместе с нами.
     Петр не сказал ни слова, только  потуже  подтянул  пояс,  да  снял  с
соседнего колышка шапку.
     - Оставайся здесь, - совершенно недвусмысленно сказал ему старик.
     Но Петр, должно быть, не слышал его, так как не обратил на эти  слова
никакого внимания.
     Тогда  Ууламетс  начал  хмуриться.  Он  посмотрел  на  Сашу,  который
притворялся,  что  не  замечает  раздражения  старика  по  поводу  упрямой
настойчивости, с которой Петр собирался последовать за  ними,  и  старался
как можно ниже опустить голову, все время думая о  том  ужасном  созданье,
которое могло поджидать их в темноте двора, и как  им  удастся  преодолеть
границу этого зловещего пространства и добраться до леса.
     - Ну хорошо, - сказал в конце концов старик, подхватывая свой  посох.
- Очень хорошо.
     С этими словами он открыл дверь и спустился на темное крыльцо.
     Тяжелое  хлопанье  крыльев  послышалось  на  крыше.  Когда  же  Саша,
пересиливая  страх,  взглянул  вверх,   то   не   увидел   ничего,   кроме
промелькнувшей тени. Петр шел сзади, почти рядом с ним, и Саша  неожиданно
почувствовал  радость  от  его  присутствия.  Эта  радость  смешивалась  с
чувством вины, потому что в глубине души он все-таки осознавал, что как ни
ждал он помощи от Петра, но, тем не менее, ему не хотелось выдавать это за
предмет своего желания. У него  были  предчувствия  надвигающихся  на  них
несчастий, среди которых больше всего его беспокоило нечто, чего он не мог
выразить словами, а только  лишь  ощущал,  что  оно  сосредоточено  вокруг
Ууламетса, подобно злонамерению, которое не имеет конкретного назначения и
источника и за которое поэтому никто не несет никакой  ответственности.  В
этом и заключалась главная опасность, это был риск,  которого  было  очень
трудно избежать.
     Поэтому единственное, что он желал, так это чтобы Петр  был  рядом  с
ним. Петр же упорно шел следом, сначала по неровной тропинке, а  потом  по
старой дороге, туда, куда вел их Ууламетс. Вскоре они вышли к реке, где  у
причала стояла старая лодка.
     - Куда  мы  идем?  -  спросил  наконец  Петр,  когда  они  отошли  на
значительное расстояние от дома. Но старик ответил ему не более того,  чем
ответил ему Петр на предложение остаться дома.
     Тогда Петр поймал в темноте сашину руку и остановил его.
     - Куда мы идем? - задал он вновь все тот  же  вопрос.  Но  Саша  лишь
попытался высвободиться, зная, что нет смысла пытаться убеждать  в  чем-то
Петра, и уж наверняка никакого смысла нет в том, чтобы пытаться  в  чем-то
убедить Ууламетса. Он лишь хотел удержать обоих от попыток выдвинуть  свои
ненужные сейчас аргументы, сделать то,  чего  хотел  старик,  и  вернуться
назад вместе с ними, целым и невредимым.
     Старик тоже замедлил шаг. Казалось, что он растворился  среди  лесной
чащи, превратившись в ее часть. Он  стоял  согнувшись,  опираясь  на  свой
посох, и ухмылялся с тревогой и беспокойством.
     - Эй, малый? - позвал он негромко. Его голос стал еще более глухим  и
низким, так что задевал за живое, напоминая чем-то голос  дяди  Федора:  -
Ведь у нас с тобой была заключена сделка. Разве ты забыл об этом, парень?
     Саша хотел поскорее догнать старика, а Петр все продолжал  удерживать
его.
     - Куда мы идем? - в очередной  раз  спросил  он,  и  тогда  Ууламетс,
опираясь на посох двумя руками, ответил:
     - Вверх по реке.  Нам  осталось  очень  немного.  -  Теперь  это  был
спокойный,  даже  безмятежный  голос,  в  котором   звучала   уверенность,
отгонявшая все детские страхи. Ууламетс даже добродушно улыбнулся.  Вполне
возможно, что всего лишь минуту назад его улыбка могла изображать и  оскал
вурдалака. Скорее всего, это была лишь игра лунного  света,  и  мимолетное
наваждение, вызванное беспричинной паникой.  Нужно  быть  полным  дураком,
чтобы представить себе, что в этом лесу, через который они шли  совершенно
спокойно столько времени, могло быть какое-то зло. Ууламетс делал им знаки
рукой, продолжая улыбаться.
     Здесь следовало либо идти, либо чувствовать себя полным дураком. Саша
предпочитал первое. Петр  попытался  было  безуспешно  остановить  его,  с
отвращением повторяя: "...Очень немного". Он стоял совсем близко от  него,
когда  Ууламетс  повернулся  и,  нащупав  посохом  дорогу,   вновь   начал
прокладывать перед ними путь.
     - Но ведь он сумасшедший, - пробормотал  Петр,  переводя  дыханье.  -
Отправляться ночью в такое место, чтобы выкапывать корни...
     Ветки то и дело били их по лицу, будто  кто-то  невидимый  все  время
размахивал перед ними метлой. Корни задевали за  ноги.  Саша  без  особого
успеха пытался всякий раз ухватить ветку, которую отпускал Ууламетс, и она
тут же била его по щеке.  Он  поминутно  вздрагивал,  но  продолжал  идти,
иногда смахивая слезы, наворачивающиеся от боли,  но  торопился,  опасаясь
потерять в темноте фигуру старика.
     - Сумасшедший, - продолжал выражать свое неудовольствие  Петр.  -  Мы
все сумасшедшие, раз выбрались из дома в такое...
     Звуки, доносившиеся с  реки,  заглушали  треск  раздвигаемых  кустов,
особенно на близком от воды расстоянии. Течение здесь было  быстрым,  вода
постоянно подмывала берег, и они шли, разбрызгивая грязь и часто попадая в
многочисленные лужи. Особенно сильно  страх  охватил  мальчика,  когда  он
полностью потерял из виду Ууламетса, и в его воображении тут  же  возникла
ужасающая картина того,  что  старик  решил  просто  подшутить  над  ними,
оставив их на растерзание тем страшным существам, которые могли обитать на
этом затянутом ночным мраком берегу.
     Он провалился в воду, и остановился, увязая в грязи по самые лодыжки.
Петр оттащил его назад и некоторое время продолжал удерживать.
     - Давай  вернемся  назад,  -  сказал  Петр.  -  Он  хочет,  чтобы  мы
заблудились. Оставь его! Идем назад, к дому.
     Но Ууламетс вновь возник впереди них, словно серый призрак, приглашая
следовать за собой.
     И Саша пошел вперед. У него не был объяснений на тот счет, почему  он
делает это. Наверное просто потому, что ему казалось невозможным повернуть
назад на глазах у старика, стоящего впереди и наблюдающего за ними.  Да  и
глупо было бы делать что-либо такое, что могло повлиять  на  безрассудство
Петра или на характер Ууламетса. Он не  имел  представления,  почему  Петр
все-таки  отпустил  его  и  почему  сам  решил  следовать  за  стариком  и
мальчиком. Возможно потому, что Петр думал о том же самом, что и  Саша:  о
страшном существе, которое подстерегало их прошлой ночью за стенами  дома.
И поэтому Петр мог прийти к выводу, что идти назад, к дому,  не  такая  уж
безопасная вещь. Казалось, что сейчас для них нигде нет безопасного места,
и, разумеется, его не было и там,  куда  сейчас  шел  Саша,  где  их  ждал
Ууламетс, и где  лунный  свет  и  звуки  реки  сплетались  в  удивительное
кружево, обманом действующее на глаза и уши.
     Единственной надеждой в этом пугающем пространстве был сам старик.
     - Вот сюда, - сказал Ууламетс, придерживая мальчика за плечо, - сюда,
сюда, мой добрый малый... - и неожиданно повернул Сашу  лицом  к  воде.  -
Видишь вот этот куст боярышника?
     - Что ты собираешься делать? - спросил старика Петр, пытаясь ухватить
его за руку. Но тому стоило лишь взглянуть на него, как весь  облик  Петра
резко изменился: сейчас он был напуган и обескуражен и  всем  своим  видом
напоминал  человека,  который  по  ошибке  ухватил   за   руку   какого-то
незнакомца.
     В этот момент сердце мальчика  тяжело  забилось,  особенно  когда  он
увидел, как Петр Кочевиков был в одно мгновенье укрощен и  запуган,  и  он
чуть было не ощутил, как костлявая ладонь старика сжала руку Петра с такой
силой, что узловатые цепкие пальцы проникли едва ли не  до  костей,  прямо
сквозь рукав кафтана. Но тут  Ууламетс  посмотрел  ему  в  глаза,  ослабил
давление на руку, а затем похлопал его по плечу.  И  в  загадочном  лунном
свете все представилось так, что нигде и никогда вам не удалось бы увидеть
более мягкого обращения и нежного отеческого  взгляда,  как  сейчас  между
этой парой.
     - Добрый малый, - сказал Ууламетс и, сжав теперь уже  руку  мальчика,
вложил в нее нож. - Вот здесь, здесь, вот на этом  месте,  как  раз  около
реки... здесь надо копать.
     - Для чего? - спросил тот, хотя, казалось, и не был  настолько  глуп,
чтобы не понять этого.  Сейчас  все  окружающее  постепенно  отдалялось  и
представало перед ним, будто во сне. Он оглянулся и увидел Петра, стоящего
с несчастным видом сзади него, на самом открытом месте, слева от деревьев.
     - Для того, чтобы ты мог  кое-что  отыскать  там,  парень,  -  сказал
Ууламетс, сдавливая его плечо. - Копай здесь, да следи за  тем,  чтобы  не
свалиться в воду...
     Саша приблизился к самой прибрежной кромке  и  опустился  на  колени,
ощущая, как вода пропитывает штаны и полы кафтана. В этом месте все  звуки
реки особенно громко и отчетливо отдавались в его  ушах.  Он  не  исключал
возможности, что эта часть берега могла быть сильно подмыта, и отметил про
себя этот факт лишь с той целью, чтобы не забывать о нем,  не  наклоняться
очень низко и не особенно доверять тому, что было под ногами.
     Он начал рыть землю острием ножа, и только теперь почти в полной мере
смог осознать все происходящее, особенно когда Петр  сказал,  обращаясь  к
нему:
     - Разве каждый из нас уже сошел с ума?
     На что Ууламетс ответил:
     - Тише, веди себя спокойно и будь терпелив...
     Старик не успел договорить до конца, как неожиданно  отпрянул  назад.
Река заглушила все окружающие звуки,  кроме  шума  сухих  колючих  ветвей,
когда они трещали и ломались, цепляясь за его  кафтан.  Случай,  казалось,
был самым обычным, но здесь он показался весьма  примечательным,  возможно
потому,  что  после  всего  случившегося  с  ними,   был   бы   не   менее
примечательным и всякий  другой  случай,  на  этом  заколдованном  участке
берега, в такую лунную ночь, когда в  дело  вступают  волшебные  силы.  Но
ничего, кроме странного бормотанья старика больше  не  нарушало  привычную
тишину, и Саше даже показалось, что Ууламетс разговаривает  сам  с  собой,
напевая очень тихую, даже нежную песню.
     "Этот волхв, этот колдун", говорил сам  себе  Саша,  "этот  волшебник
заставлял их сохранять тишину и говорить шепотом.  Он  наверняка  сам  мог
поддерживать и окружавшую их тишину и даже успокоить  саму  реку".  Старик
продолжал негромко петь, и журчащие звуки  его  слегка  гнусавого  голоса,
казалось, словно укутывали их в полупрозрачную ткань из безжизненных веток
и мертвого лунного сияния. Он, видимо, и сам не мог очнуться скорее всего,
даже и не имел такого желания. Земля и покрывавшие ее листья пахли  влагой
и гнилью, серебряное лезвие ножа поблескивало в лунном свете  и  монотонно
врезалось в хитросплетения корней, которые бежали от куста к самой  кромке
берега.
     Но ведь в этих корнях не было никакой силы. Саша  никогда  не  слышал
ничего подобного этому и подумал, что, скорее всего, было еще нечто,  чего
хотел Ууламетс...
     Так что же здесь нужно отыскать? Этот вопрос Саша готов  был  задать,
когда повернулся в сторону Ууламетса. Внезапно он потерял дар речи,  когда
краем глаза заметил какое-то странное движение. Оно тут  же  исчезло,  как
только он взглянул в  том  направлении.  Там  по-прежнему  стояли  облитые
лунным светом только Ууламетс и Петр, и оба не отрываясь  смотрели  в  его
сторону...
     Петр, казалось,  был  чем-то  встревожен  и  порывался  сказать,  что
опасность была где-то совсем рядом...
     - Саша! - закричал он, и мальчик повернулся в сторону, вновь  замечая
краем глаза все  то  же  странное  движение:  будто  что-то  белое,  почти
невесомое, парило в воздухе недалеко от Петра. Но  виденье  исчезало,  как
только Саша поворачивался прямо в  том  направлении,  где  стоял  Петр,  с
поднятыми руками, словно белый  призрак  был  виден  лишь  ему  одному,  и
Ууламетс,  крепко  сжимавший  свой  посох,  опираясь  на  него.  Его  губы
непрерывно двигались, но никаких звуков не было слышно...
     Саша вскочил на ноги и в тот  же  миг  увидел,  как  Петр  неожиданно
свалился на землю,  словно  его  лишенное  костей  тело  больше  не  могло
поддерживать само себя. Саша бегом преодолел разделявшее  их  пространство
и, приблизившись, почувствовал, как в воздухе пронеслось что-то  холодное,
холодное столь смертельно, что сам воздух, который он  вдохнул,  казалось,
отдавал зловредной сыростью и гнилью.
     - Петр!  -  закричал  Саша  и  бросил  взгляд  в  сторону  Ууламетса,
рассчитывая на помощь. Виденье вновь пронеслось в  пределах  его  углового
зрения, словно след белого облака, которое тут же исчезло, как  только  он
захотел взглянуть прямо на него: он опять видел только одного Петра...  Но
как только он чуть  перевел  взгляд,  чтобы  попытаться  определить,  куда
все-таки исчезал этот странный призрак, то своим боковым зрением он  вновь
увидел, как тот медленно двигался вокруг  Петра.  Тогда  Саша  понял,  что
может видеть его лишь только так, краем глаза, и было  ясно,  что  видение
никуда не исчезало и не перемещалось: оно непрерывно парило вокруг  и  над
Петром, кружась и укутывая его белым туманом...
     - Остановите это! -  взмолился  он,  хватая  за  рукав  Ууламетса.  -
Остановите это, разве вы не видите? Помогите ему!
     - Помочь ему? - Слова прозвучали так, словно старик почувствовал себя
оскорбленным, и ударил посохом по земле, прямо между своими ногами. - Черт
с ним! Не он первый!
     Белый призрак был все еще там, легко и бесшумно двигаясь над  Петром,
и вдруг... Петр начал следовать за ним, как  будто  мог  отчетливо  видеть
его. Ууламетс бросился вслед, волоча за собой Сашу, которого удерживал  за
рукав, и раздвигая ветви кустов своим посохом. Он без устали бормотал одно
и то же:
     - Так ты видел ее, малый? Ты хорошо разглядел ее?
     Саша все время, пока они пробирались через лес, пытался уберечься  от
веток и острых колючек.  Теперь  он  уже  понимал,  что  они  преследовали
призрак... и он был почти уверен, что это был за призрак.
     - Так ты видел ее?
     - Да, - запинаясь проговорил Саша. Ему было трудно дышать, но желание
идти вперед и  разглядеть  загадочное  виденье  не  оставляло  его,  и  он
поминутно вертел головой, чтобы не терять из вида быстро  идущего  впереди
него Петра, который никогда бы не пошел в этот лес по собственной воле.  -
Петр! - закричал он. - Остановись!
     Но Ууламетс ухватил его, словно крысу и неожиданно ударил  по  голове
концом посоха.
     - Пусть он идет! - прорычал он. - Пусть идет. Скажи мне только, когда
вновь сможешь увидеть ее!
     Некоторое время он вообще ничего не видел ни в одном из  направлений,
ослепленный неожиданным ударом посоха, но поклялся себе, что  постарается.
Он  несколько  раз  глубоко  вздохнул  и  попытался  уверить   себя,   что
обязательно увидит то, что требовал  от  него  старик,  потому  что  очень
боялся потерять Петра, если они вдруг остановятся прямо сейчас... Ведь  ни
ему, ни Петру больше не от кого было  ждать  помощи,  как  от  волшебства,
которым обладал Ууламетс, и от его же хорошего расположения, которое  Саша
и был должен купить.
     - Я вижу ее, - соврал он, а затем соврал еще раз,  когда  его  зрение
восстановилось, и он наконец-то смог разглядеть фигуру идущего впереди них
Петра. - Она все еще там...
     И старик заторопился вперед, увлекая мальчика за собой  сквозь  густо
сплетенные ветки, которые били его по лицу и по рукам. Так они шли,  когда
Саша нечаянно споткнулся и буквально сел верхом на поваленное дерево.
     В это-то момент он и потерял из виду  Петра,  который  скрылся  среди
густых кустов.
     - Петр! - позвал он, замирая от испуга. - Петр!
     - Замолчи! - сказал старик, ухватив его за воротник и пытаясь поднять
с дерева.
     Петра нигде не было видно, когда он с трудом встал  на  ноги,  ощущая
руку Ууламетса,  который  по-прежнему  ухватив  его  за  воротник,  теперь
увлекал вдоль склона, усыпанного полусгнившими листьями. Здесь  Саша  едва
не упал еще раз, а  потом  они  вместе  со  стариком,  скользя  по  мокрым
листьям, начали спускаться вниз...
     И тогда он увидел на дне лощины какое-то бледное пятно.  Он  бросился
вниз, а старик тяжело дыша старался не отставать, чертыхаясь  и  проклиная
его, когда им приходилось спотыкаться и терять равновесие.
     Да, это был Петр, одиноко лежавший на земле, Петр, с абсолютно  белым
холодным лицом и такими же ледяными руками...
     - Но где же она? - закричал Ууламетс. - Где она?!
     Саша обхватил Петра, пытаясь отыскать в нем  хоть  какие-то  признаки
жизни. Его руки безжизненно падали, когда он пытался согреть их своими,  а
лицо было холодным и мокрым, как будто он только что вышел из  реки,  хотя
вся его одежда  была  сухая.  Каким-то  образом  на  его  голове  все  еще
оставалась шапка. Саша снял ее, тихо окликнул Петра, и от полного отчаяния
начал похлопывать ладонями по его лицу, а затем тряхнул:
     - Петр Ильич, просыпайся...
     Ууламетс, подталкивая его в бок, опустился рядом на колени и  положил
свою ладонь Петру на лоб. Сердце у Саши едва не выпрыгнуло из груди, когда
он случайно прикоснулся к этой ладони и почувствовал, как  она  горяча.  И
еще, должно быть, он ощутил и боль, хотя и не был уверен, потому  что  как
раз в этот момент Петр шевельнулся, и его глаза  открылись.  Тогда  старик
неожиданно схватил его за горло и  сжал,  с  дикой  настойчивостью  требуя
ответа:
     - Куда она ушла? Дурак, куда она ушла?
     Петр даже  не  пытался  сопротивляться.  Саша  обхватил  его  руками,
стараясь оттеснить старика, и закричал, глядя вверх и указывая на  гребень
лощины:
     - Туда!
     Ууламетс  поднялся  и  некоторое  время  пристально  смотрел  в   том
направлении, пока Саша крепко обхватив Петра руками, старался прижать  его
к себе. Он чувствовал, что тот уже начинает дышать.
     - Где? - вновь и очень  резко  спросил  Ууламетс.  И  вновь  раздался
тяжелый удар посоха о землю.
     - Она исчезла, - сказал Саша, и прикрыл  голову  Петра  своей  рукой,
ожидая, что старик может нанести удар.
     Но Ууламетс опустился на поваленный полусгнивший ствол почти рядом  с
ними, прислонив к плечу посох.
     - Что ты видел? - спросил он, и в голосе его чувствовалось утомление.
- Что ты видел, малый?
     - Я не совсем уверен, - сказал  Саша.  Сейчас  он  дрожал  с  ног  до
головы. Он должен был врать, но это у него всегда получалось очень  плохо.
Он старался не отпускать от себя Петра, как единственную свою опору в этом
мрачном месте. А в этот  самый  момент  его  воображение  рисовало  жуткие
картины: ему чудилось, что кто бы сейчас ни был перед ним, пусть даже  это
был и Петр, Саша должен был быть готов к тому, что в любое мгновенье может
быть  разодран  на  куски  когтями  и  клыками.  О  таких  случаях   часто
рассказывали  путешественники:  Петр  на  самом  деле   мог   давным-давно
исчезнуть где-то в глухой лесной чаще, а Саша мог держать  в  своих  руках
лешего или еще какое-нибудь более страшное существо, принявшее  облик  его
приятеля.
     Но в этот момент Петр пробормотал  что-то  неразборчиво  и  грубо,  и
начал поминутно вздрагивать, как и Саша, что окончательно доказывало,  что
это наверняка был Петр Ильич, которого мальчик держал своими руками.  Петр
даже взглянул на него, стыдясь своей слабости и пытаясь  подняться.  Затем
все-таки высвободился от удерживающих его рук  и  сел,  не  сводя  глаз  с
Ууламетса.
     - Моя дочь предпочла тебя, - сказал старик грубым и хриплым  голосом.
- Но я бы никогда не удивился  этому.  -  Ууламетс  потряс  посохом  в  их
сторону, слегка задевая Петра по ногам. - Так куда же она ушла?
     - Твоя дочь, - пробормотал  Петр.  Он  покачивал  головой  и  теребил
руками волосы. - Твоя дочь, старик...
     - Куда она ушла? - едва не закричал Ууламетс.  Петр  подтянул  колени
вверх, обхватив их руками, а Саша бросился между ними, думая,  что  старик
захочет ударить его. Но Петр, тем  временем,  глубоко  вздохнул  и  поднял
руку, указывая прямо перед собой в сторону лесной чащи, а Ууламетс встал и
начал вглядываться туда, будто мог что-то увидеть кроме лунного  света  да
плотной стены безжизненных деревьев.
     - Ты действительно смог разглядеть ее? - прошептал Саша, а Петр  лишь
покачал головой и продолжал все так же сидеть, когда Ууламетс  вернулся  к
ним.
     - Нам  надо  отправляться  домой,  -  сказал  старик,  и  Саша  очень
обрадовался этому.
     - Да, господин, - сказал он, подавая Петру руку, чтобы помочь  встать
на ноги.

     Петру было нечего сказать, и поэтому за все время пути он не произнес
ни слова. Он только  один  раз  запротестовал,  отказываясь  от  помощи  и
уверяя, что может идти сам, хотя было видно, что он хромал, тяжело дышал и
часто терял равновесие на скользких местах.
     - Помогите ему, - упрашивал Саша, обращаясь к  старику,  но  Петр  не
хотел помощи ни от того, ни от другого и продолжал ковылять, пока  они  не
дошли до крутого подъема, ведущего во двор.
     В этот момент что-то ударилось о забор.
     - Вероятно, кролик, - сказал Саша, увидев, что Петр остановился около
ворот и, казалось, застыл там. Он ухватил его за руку и потащил по дорожке
вслед  за  стариком.   Он   и   сам   боялся   оглянуться   назад,   чтобы
поинтересоваться, что или кто может наблюдать за ними сквозь забор.
     Теперь-то он знал, что все, что окружало  их,  было  самой  настоящей
реальностью. Он знал, что все что он видел и слышал, происходило на  самом
деле, а не казалось ему, как знал и то, что теперь и сам стал частью всего
окружавшего их. Он понимал, что Петр подвергался опасности, потому что это
существо, этот белый призрак, на самом деле был мертв и проводил время  за
охотой на берегу реки. И то, что Ууламетс сказал, обращаясь к Петру:  "Моя
дочь предпочла тебя...", еще больше усложняло дело...
     - Еще немного вперед, - сказал он Петру, из которого, казалось, вышли
остатки сил за время их путешествия, или так действовал на него окружающий
холод.
     Неожиданно ощущение холода начало действовать и на Сашу, в тот  самый
момент, когда он вновь заметил краем глаза белый призрак.
     - Хозяин! Господин мой, Ууламетс! - позвал он,  поскорее  ухватившись
за Петра.
     Старик быстро повернулся назад.
     - "Оно" здесь, - сказал Саша. - "Оно" здесь, и преследует нас...
     - Скорее в дом, - сказал им старик, уже с самого крыльца.  Он  поднял
задвижку и распахнул дверь, откуда на них хлынули золотистые потоки  света
от горевшего очага, образуя  на  крыльце  странную  картину  из  мечущихся
теней. - Быстрее, внутрь.
     И в этот момент Саша подумал, что кто бы ни был  этот  призрак,  дочь
или нет, старик был охвачен смертельным ужасом.

                                    9

     В доме ощущалось тепло, там были стеганые  одеяла,  в  которых  можно
было завернуться, освободившись от влажной, почти сырой одежды,  там  была
чашка водки... и Петр наконец в полной мере  ощутил,  что  возвращается  к
жизни.
     Он  чувствовал  себя  чуть  глупым  и  в  чем-то  слегка   обманутым.
Остановившись около печки, он пил водку из чашки, в то время как  Ууламетс
прошел прямо к своей драгоценной книге, освещенной масляной  коптилкой,  а
Саша метался между печкой и столом, откуда раздавалось бормотанье старика.
Он все еще не освободился от испуга и, видимо, поэтому не сменил промокшую
одежду, в которой сидел на земле у реки. И все это  безрассудство,  как  в
итоге с полным правом мог считать Петр, стоило им того, что  они  едва  не
повстречались со смертью.
     - Вот, - угрюмо сказал  Петр,  протягивая  мальчику  чашку,  -  выпей
немного. Это согревает.
     Саша сделал небольшой глоток,  сморщил  лицо,  как  только  проглотил
обжигающую влагу, и тут же вернул чашку.
     Пока ни Петр, ни старик не произнесли ни слова, а тишина, стоявшая  в
доме, нарушалась лишь странными звуками, будто под домом что-то двигалось,
видимо испытывая какое-то неудобство. Доносившаяся  с  низу  возня  скорее
всего напоминала медведя, пожелавшего устроить  себе  берлогу  в  подвале,
если только забыть о том, что в это время года медведи уже  просыпаются  и
подобные занятия для них сейчас просто не имели смысла.
     Саша же продолжал вертеться в пространстве между столом и печкой,  не
сводя глаз ни с Петра, ни с Ууламетса. В  какой-то  степени  обстановка  в
доме раздражала Петра.  Сейчас  он  больше  всего  хотел,  чтобы  поскорее
наступило утро, когда солнце наполнит смыслом окружающее и  объяснит  весь
тот кошмар, который произошел  этой  ночью.  И  надеялся,  что  с  первыми
солнечными лучами и сам освободится от этого кошмара, как от ужасного сна.
Он подумал, что его память находилась в страшном беспорядке или от удара в
момент падения в лесу, или от того, что он  поверил  в  тот  бессмысленный
вздор,  который  постоянно  вбивал  в  его  голову  мальчик,  и  в   итоге
просто-напросто вообразил, что рядом  с  ним  находится  девушка,  которая
появилась прямо из кустов боярышника, твердость и остроту  шипов  которого
он мог подтвердить по своей израненной правой руке.
     Он сделал еще глоток. Ууламетс перевернул очередную  страницу,  затем
еще одну, открыл чернила и что-то записал, поскрипывая пером, которое явно
принадлежало  черному  ворону.  Неожиданно  Петр  почувствовал,  как   его
охватывает дрожь, в горле покалывает,  а  душевное  равновесие  постепенно
исчезает.
     Тогда он подумал о том, что во время обеда  Ууламетс  наверняка  имел
возможность что-то подсыпать в рыбу, а, может быть... (Он  постарался  как
можно быстрее проглотить то, что было у него во рту  и  почувствовал,  как
жидкость обожгла его больное горло и все остальное, что встретилось на  ее
пути)... даже и в вино. Но это было бы слишком жестоко.
     Следующая его мысль была о том, что они должны были  бы  уйти  отсюда
завтра, не дожидаясь, пока он совершит над ними очередного насилия...
     В этот момент Ууламетс поднялся из-за стола, убрал чернила, закрыл  и
отодвинул книгу.
     Нахмурившись  и  некоторое  время  помедлив,  он  подошел  к  огню  и
остановился около Саши и Петра.
     - Она, - спросил он, - она выглядела... очень несчастной?..
     Петр откинул назад волосы, поднял  чашку  и  пристально  взглянул  на
старика.
     - Кто выглядел несчастным? Этот твой призрак? Или,  быть  может,  эти
странные виденья, вызванные твоими заклинаниями из грибов или невесть чего
еще, что ты подливаешь в этот чай?
     - Моя дочь, - закричал на него Ууламетс. - Моя  дочь.  Показалась  ли
она несчастной?
     - Она твоя дочь! - воскликнул Петр и от  неожиданности  даже  сбросил
одеяло, совершенно не обращая внимания на Сашу, который тут же ухватил его
за руку. Он уселся перед огнем, не выпуская чашку из рук, накинув себе  на
спину одеяло. - Она лишь призрак, вызванный в  воображении  под  действием
грибного яда, налитого в чай. Как я могу узнать, счастлива она или нет?
     Разумеется, он мог бы добавить, что девушка, которую он видел во сне,
была потерянной и рассерженной, и что она пыталась заговорить с  ним...  А
ее лицо, с беззвучно шевелящимися губами, было бледным и  покрыто,  словно
бисером, водяными каплями...
     - Дерзкий негодяй! - произнес в раздражении старик и  сорвал  с  него
одеяло. - Моя дочь никогда не имела никакого представления о  мужчинах,  и
лишь только поэтому она выбрала тебя!
     Петр пристально смотрел на него, стараясь понять, насколько  легче  с
подобным безумием согласился бы Саша. Сейчас он стоял на коленях  рядом  с
Петром, уговаривая его ответить Ууламетсу...
     - Ведь это его дочь, - нашептывал мальчик, дергая Петра за локоть.  -
Он очень беспокоится о ней. Не забывай, что она умерла, Петр...
     - Тогда тем более, у него был вполне обоснованный повод  беспокоиться
о ней! Ты понимаешь, что это безумие, полнейшее безумие!  -  Он  задумчиво
разглядывал свою чашку с  каким-то  фатальным  безрассудством  и,  видимо,
ощущал естественный страх от  того,  что  ее  содержимое  может  оказаться
отравленным.
     - Так скажи ему!
     - Она была вся промокшая, вот как она выглядела, - прорычал Петр, - и
я очень сомневаюсь, что она была  намного  счастливее  меня.  -  Его  зубы
начали постукивать один о другой, и он тут же сделал большой  глоток  того
яда, который был всего-навсего лишь плод его воображения.  Но  сейчас,  до
самого рассвета, у них не было иного лекарства, он очень хорошо это  знал,
и может быть поэтому решил ублажить мальчика, если уж не  старика.  -  Она
пыталась что-то сказать, но под конец исчезла...
     - За каким деревом? - задал Ууламетс неожиданный вопрос.
     - За каким деревом? В том месте был чертовски густой лес, разве ты не
заметил этого? За каким, черт возьми, деревом?  Откуда  мне  знать?  -  Он
припомнил рассказы старых бабок, что утопленницы  очень  часто  появляются
около своих любимых деревьев, где завлекают  приглянувшихся  им  молодцов,
обрекая их на смерть. Вот и он, должно быть следовал за ней, но только  во
сне. Доза снотворного была так велика, что  он  даже  свалился  с  ног,  а
Ууламетс все сочинял какие-то небылицы,  стараясь  приободрить  их  своими
вопросами о происходящем, как обычно  поступают  знахари  и  шарлатаны,  и
заполнял их память только тем, что было нужно ему. - Я не спросил ее о  ее
дереве, это просто не пришло мне в голову.
     Ууламетс отошел от них с явным негодованием, а Саша схватил Петра  за
руку и зашептал:
     - Петр, я думаю, что она - русалка.  А  это  самый  опасный  из  всех
призраков... она очень опасна, даже для собственного отца. Ведь весь  этот
мертвый лес лежит на ее совести. Не шути такими вещами, лучше  поговори  с
ним. Расскажи ему все, что ты видел.
     - Я ничего не видел, - сказал Петр с нарастающим раздражением.  -  Он
наверняка отравил ту рыбу, что была у нас на обед, вот что он сделал. Ведь
я велел тебе следить за ним, а в итоге  нам  мерещится  утопленница,  и  в
подвале мы слышим медвежью возню. - Он сделал очередной глоток, уговаривая
себя, что  если  водка  тоже  была  отравлена,  то  она  наверняка  должна
обеспечить крепкий сон без всяких сновидений, а ночью ничего лучшего и  не
надо.
     - Петр, а она сказала что-нибудь?
     - Я не хочу больше говорить об этом.
     - Оставь его, - сказал Ууламетс из своего угла. - Пусть  он  напьется
до отупения, если это то, чего он хочет. Совершенно не обязательно,  чтобы
он был трезвым. - И Ууламетс вновь уселся за стол и занялся своей книгой.
     - Ну пожалуйста, - не унимался Саша, - господин Ууламетс...
     - Не будь таким легковерным, - огрызнулся Петр.
     - Сегодня ночью ничего не понадобиться, - сказал  Ууламетс,  -  кроме
его присутствия здесь.
     Любой  человек  может   чувствовать   законное   негодование,   когда
единственная компания, в которой он вынужден находиться, состоит из такого
созданья, как этот старик. Разумеется, у него здесь был  новый  друг,  вот
этот самый мальчик, о котором он должен заботиться и  которого  он  должен
опекать... Петр подумал, что однажды  он  произвел  в  друзья  Дмитрия,  и
перенял от него множество недостатков, как в свое время унаследовал  массу
недостатков от своего отца. Конечно, он при этом  имел  свои  собственные,
один Бог знает, сколько их было, и среди них особенно выделялось  то,  что
он постоянно искал уважения и преданности среди тех, кто был  моложе  его.
Скорее всего, это происходило потому, что  он,  как  иногда  казалось  ему
самому, не мог внушать этого чувства более зрелым людям...
     Тем самым зрелым людям, которые, черт бы их побрал, не имели  чувства
юмора, которые не  умели  даже  смеяться  и  были  заняты  тяжелым,  порой
изнурительным трудом и мелкими заботами. Среди них попадалось и  множество
негодяев, которые лишь посмеивались над теми, кого грабили. Это  было  еще
более жестоко, и Петр никогда не хотел попасть в их число. Достаточно, что
среди них был его отец, бог, покровительствующий этому племени, знал  это,
и Петр, конечно, старался не отставать от него, с той лишь  разницей,  что
стремился чаще всего при случае ощипывать дураков, чтобы они поумнели,  да
устраивал всевозможные  проделки  над  трезвыми  и  трудолюбивыми  людьми,
например, просто будил их среди ночи, обычно для собственного развлечения.
Он всегда стремился сколотить компанию богатых и веселых приятелей,  среди
которых  должна  обязательно  быть  подходящая  женщина,  где  он  мог  бы
демонстрировать свой острый ум. Все  это,  как  ему  казалось,  составляло
достаточно  скромные  устремления  для  веселого  и  беззаботного   парня,
живущего в мире, где, как ни странно, очень немногие стремились  выполнять
такую роль.
     Но этой ночью он решил, что должен выйти из этого  ряда.  Он,  должно
быть, заблуждался во всем, если в итоге оказался здесь, без единого  друга
в целом мире, только с мальчиком, который,  как  он  считал,  был  на  его
попечении, и который был из породы тех  самых  трезвых  волов,  безнадежно
принимающих этот мир всерьез, и который теперь каким-то образом держит его
самого в руках и меняет как товар в какой-то странной  сделке  с  каким-то
самозваным колдуном, совершая все это,  разумеется,  для  его  же,  Петра,
собственного блага, и никогда не согласится с тем, что этот колдун отравил
их каким-то дурманящим ядом... и только Бог знает, что случилось, на самом
деле, с его дочерью...
     Наконец-то он понял, что был пьян. Вероятно,  колдун  варит  людей  в
своем котле, или скармливает их кому-то,  кто  сидит  у  него  в  подвале.
Разумеется, что это домовой. Русалки, домовые и дворовые  лешие  постоянно
устраивают возню под домом, как раз под теми самыми половицами, где  сидит
старик.
     Уронив голову на руки,  он  прислушался  к  разговору,  который  вели
мальчик и Ууламетс. Старик рассказывал о заклинаниях и колдовстве, о  том,
как он узнал, что  сможет  вернуть  свою  дочь  назад,  если  ему  удастся
отыскать нужное дерево.
     А мальчик стоял подле него и выслушивал все это.
     Тот самый  мальчик,  который  считал  самого  себя  колдуном,  сейчас
внимательно слушал старика и даже  отвечал  на  его  вопросы.  "Какой  она
показалась тебе?" спрашивал старик.
     А Саша отвечал: "Словно что-то легкое и почти прозрачное, похожее  на
белое облако. А вы не смогли разглядеть ее, господин?"
     Старик ответил после небольшой паузы: "Нет".
     Тогда мальчик тут же задал следующий  вопрос:  "Как  вы  узнали,  где
следует ее искать?"
     В этот момент до Петра донеслись характерные звуки наполняемой чашки,
и ответ старика: "Сам не знаю. Но моя дочь не  согласилась  бы  так  легко
расстаться с жизнью. Предрасположенность..."
     В этот момент чашка стукнула о стол.
     "Предрасположенность ее матери и  моя  способность  помогли  мне...",
сказал Ууламетс, резко обрывая разговор. "Иди спать, малый..."

     Чашка явно  подвергалась  опасности.  Саша  осторожно  забрал  ее  из
ослабевших пальцев Петра и поставил на полку, а  Петр  даже  не  дернулся.
Старик по-прежнему был занят книгой, Петр спал, и Саша посчитал,  что  это
было хорошо: Петр определенно не имел  никакого  понятия  о  происходящем.
Этот факт никоим образом не позорил его, и это  Саша  тоже  понимал.  Ведь
если человек был слеп и глух по  отношению  к  некоторым  вещам  всю  свою
жизнь, и затем у него, как скажем у Петра, под  ногами  оказывался  кто-то
еще, то, как Саша уже давно представлял себе, он мог насмехаться над ним и
разыгрывать его  именно  так,  как  делал  это  Петр,  когда  с  кажущимся
безрассудством проносился на коне под аркой ворот "Петушка", там где  была
укреплена вывеска, но внешне это выглядело лишь  простой  случайностью.  И
Петр, в отличие от других окружавших его людей, знал  гораздо  лучше,  где
следовало остановиться.
     Вот приблизительно так Саша и воспринимал Петра, и сам при  этом  был
весьма раздосадован присутствием  этой  девушки-призрака,  которая,  кроме
всего, оказалась очень жестокой:  все  русалки  всегда  отличались  редкой
жестокостью, такова была их природа. Но пока... пока Петр был единственным
из них, кто хотя бы мельком  видел  ее,  и  единственным,  кто  мог,  Саша
надеялся на это, иметь по крайней мере случай для объяснения с ней. Она же
постоянно исчезала и устраивала свои проделки, на этот раз уже над  бедным
Петром, который провел всю свою жизнь в  счастливой  уверенности,  что  на
дворе может быть только собака, а  в  подполе  -  только  медведь,  и  что
никакие желания Саши Мисарова не могут иметь над ним никакой силы.
     Он же на самом  деле  хотел,  чтобы  Петр  был  в  безопасности.  Это
единственное, о чем он разрешал себе думать, сидя  рядом  с  ним  у  огня,
прислушиваясь к тихому  шелесту  страниц  книги,  которую  все  еще  читал
старик, и чувствуя, что домовой в подвале дома был очень сильно обеспокоен
и явно показывал, что он здесь является хозяином.
     Он сам хотел иметь  и  покой  и  безопасность.  Он  не  мог  простить
Ууламетсу, что тот пытался разыграть их, а главное, того,  что  старик  не
предупредил его именно тогда, когда предупреждение могло бы помочь. Он  не
мог простить и себя, за то что  растерялся,  когда  следил  за  Петром,  и
забыл, что его желание могло иметь некоторую  силу  и  против  волшебства.
Поэтому теперь он сидел, напрягая  волю,  и  посылал  внутренние  желанья,
которые заключали их с Петром безопасность, и делал  это  со  всей  силой,
какую только имел. Он не хотел видеть русалку: он  потерял  к  ней  всякий
интерес, был убежден в этом  и  старался  поддерживать  эту  убежденность,
насколько ему позволяли внутренние силы.
     Спустя некоторое время он заметил, что домовой немного  успокоился  и
теперь без всякой цели просто бродил по подвалу. Саша подумал, что это был
хороший знак.
     Он и не мог заставить себя думать по-другому.
     Однако совершенно неожиданно у него  появилось  странное  обостренное
чувство настороженности, как будто откуда-то слева исходило что-то,  и,  к
тому же он заметил, что уже сравнительно долго не слышно шелеста  страниц:
все это время Ууламетс, не отрываясь, смотрел на него.
     Тогда он понял, что увлекшись,  сделал  огромную  ошибку,  фактически
позволяя обнаружить свое занятие.
     Ууламетс долго смотрел на него, и наконец согнул палец, подзывая  его
к себе. Саша отбросил одеяло,  встал  и  подошел  к  столу  с  нарастающим
ощущением опасности. Прямо под  его  ногами  завозился  домовой,  так  что
сотрясались даже  потолочные  балки.  Он  подумал  о  том,  что  желал  бы
утихомирить его, прямо сейчас, около старика,  и  таким  образом  испытать
себя в  сравнении  с  сидевшим  перед  ним  колдуном,  но  это  была  лишь
мимолетная мысль, всю глупость которой он отчетливо понимал, как понимал и
то,  насколько  глупо  было  сейчас  вообще  что-либо  делать,  кроме  как
оставаться благовоспитанным и уважительным, без малейшей попытки  защитить
себя, возможно за исключением лишь того случая, когда будет рушиться самая
последняя надежда.
     Итак, мальчик поклонился и взглянул на Ууламетса.  Половицы  на  полу
мягко заскрипели.
     - Кто послал тебя? - как можно спокойней спросил его старик.
     - Можете мне поверить, хозяин, нас никто не посылал. Только...
     - Только что?
     - Когда я был еще маленькой, мои родственники думали...  -  Он  начал
запинаться, и убрав руки за спину, сделал глубокий вдох, -  ...что  я  или
колдун, или человек с дурным глазом,  или  что-то  еще  в  этом  роде.  Но
единственное, что сказали колдуны в Воджводе, так это то, что я родился  в
дурной день.
     - Родился в дурной день... - Старик  фыркнул  и  потянулся  за  своей
чашкой. Сделав  глоток,  он  помолчал,  а  Саша  чувствовал,  как  у  него
останавливается сердце и  прерывается  дыхание.  Он  еще  некоторое  время
боролся с головокружением, когда  старик  продолжил:  -  Они  были  просто
дураки.
     Саша не  знал,  что  ответить  на  замечание  Ууламетса.  Его  первым
предположением было то, что старик считал их  дураками  из-за  ошибки,  но
отнюдь не из-за того, что им не удалось утопить его еще при  рождении.  Он
надеялся, что его теперешний хозяин, Ууламетс, не имеет большой склонности
к тому, чтобы исправить их возможную ошибку, если дело было только в  ней.
И он, сдерживая дыханье, даже надеялся на то, что  Ууламетс,  может  быть,
скажет ему кое-что более приятное о нем самом, чем  любой  из  колдунов  в
Воджводе.
     - Как же ты забрел в такую даль, - спросил старик, - если  ты  никого
не убивал?
     Ему показалось, будто Ууламетс воздействовал  на  него,  пытаясь  уже
второй раз остановить его сердце. Во  всяком  случае  он  чувствовал  себя
именно так. Он чувствовал, что задыхается, но все же проговорил:
     - Я сам не знаю, господин. Я старался не думать об этом.
     - И как же ты это делал, как ты пытался? Объясни мне.
     - Я пытался не думать ни о чем, что могло бы повредить нам в дороге.
     - Кто научил тебя этому?
     - Да просто я учился этому всякий  раз,  когда  дела  шли  достаточно
плохо, и после каждого такого случая я знал, как следует поступать,  чтобы
в следующий раз было лучше. Я просто знаю, как сделать, чтобы было лучше.
     Ууламетс поднял бровь и некоторое время смотрел на него, пока его рот
не скривился в отвратительной усмешке.
     - ...Знаю, как седлать, чтобы было лучше, -  хихикнул  он.  -  ...Как
сделать лучше. Разумеется, что лучше. - И он продолжал еще некоторое время
хихикать, видимо, каким-то  собственным  мыслям.  А  Сашу  в  этот  момент
охватило отвратительное  чувство,  сдавившее  его  горло.  -  Так  значит,
знаешь, как лучше всего можно стать таким как я?
     - Да, господин.
     - Очень неглупо, - сказал Ууламетс. -  Ты  находчивый  малый.  Твоему
приятелю очень повезло.
     "Повезло находиться рядом со мной?" подумал Саша. Он не на шутку  был
удивлен и даже сжал свои руки, от  неожиданно  охватившей  его  совершенно
безрассудной надежды,  которую  он  вдруг  почувствовал  в  этом  старике,
которой был осведомлен явно больше всех, кто до сих пор  обращал  внимание
на мальчика. Но опять-таки, он не исключал и того, что Ууламетс, говоря об
удаче, сопутствующей Саше, имел в виду только то, что Петр, всего-навсего,
не попал в еще большую беду, находясь в его компании.
     - Если рассмотреть самую суть, - сказал Ууламетс, - то ты ухитряешься
поступать очень благоразумно и очень удачно охраняешь себя от  собственной
неопытности, которая может причинить  тебе  вред.  Это  почти  безупречная
защита. Очень хорошая работа, парень.
     - Благодарю вас, мой господин, - прошептал Саша и  еще  раз  пожелал,
чтобы и он, и  Петр  были  в  безопасности  против  очередного  нападения,
которое наверняка должно вот-вот последовать.
     - И ты очень осторожен. Ты не очень-то падок на  лесть  и  совсем  не
доверяешь, когда тебя хвалят.
     - Нет, мой господин, совсем не доверяю.
     Ууламетс сдвинул брови. Он вновь согнул палец, подзывая мальчика  еще
ближе. "Нет", подумал Саша, и остался стоять на прежнем месте.
     Старик улыбнулся, и улыбка превратилась в неприятную усмешку.
     - Да, у тебя безупречная защита. Но не забывай, что  ведь  яйцо  тоже
безупречно, но ранимо. Неопытно и слишком слабо. Никогда не забывай этого.
Ты еще слишком молод, Саша. Когда-то у меня был ученик, но,  к  сожаленью,
он оказался дураком.
     Сейчас он еще сильнее хотел, чтобы с ними ничего не  случилось,  куда
бы не занесла их судьба. Его желание было столь велико, что  он  почти  не
замечал ни окружавшей его комнаты, ни Ууламетса, сидевшего перед  ним.  Он
видел  только  себя  и  Петра,  как  единое  неразделимое  целое,  и  лишь
догадывался, что в этот момент Ууламетс встал, взял в руки  свой  посох  и
сделал шаг в сторону. Он не обращал на старика никакого  внимания.  Сейчас
его занимал только Петр и их общая безопасность, а остального он просто не
хотел видеть.
     - Ты очень упрямый, - донеслось до него бормотанье старика. - Но  мне
приходилось встречать дураков и раньше.
     Он же продолжал стоять, стараясь изо всех сил не двинуться  с  места.
Неожиданная резкая боль пронзила его лодыжки, и он даже  не  заметил,  как
опустился на колени, будто сам пол приблизился к нему.
     - Хорошо, малый. Очень хорошо. Волшебство очень легко дается молодым.
- Теперь он почувствовал легкое прикосновение к своим волосам, и  услышал,
как старик продолжал: - Но еще проще оно  дается  тем,  кто  сам  является
волшебным созданьем. Твой приятель находится в опасности,  вернее  вы  оба
находитесь в ужасной опасности, и ты должен благодарить самого  себя,  что
тебе удалось найти этот дом прежде, чем моя дочь нашла тебя. Но  теперь-то
она наконец вас отыскала. Я допускаю, что могу кое-чем помочь  этой  беде,
но как же я смогу заставить ее отказаться от задуманного?  Поэтому  теперь
не должно быть никакого вмешательства  в  происходящее  с  твоей  стороны,
иначе ты пропащий человек, малый. Я достаточно силен, чтобы немного побить
тебя для вразумленья, но я решил не делать этого.
     Саша подумал, что, видимо, его собственные усилия не пропали даром  и
его  желанья  подействовали  даже  на  Ууламетса.  Поэтому  он  решил   не
останавливаться  на  этом,  а  продолжал  поддерживать   свои   внутренние
устремления еще и еще, не  прерываясь  ни  на  мгновенье,  а  потом  вдруг
прервал их и встал, наконец исчерпав все свои возможности.
     - А это уже наглость с твоей стороны, -  заметил  Ууламетс,  стоявший
сзади него, опершись о посох.
     - Вы сказали, что отпустите нас, и исполните свое  обещание,  если  я
сделаю то, что вы просили. Вы обещали дать  нам  с  собой  еду,  одежду  и
одеяла.
     - Да, разумеется, я хотел бы поступить именно так, - сказал старик. -
Но весь вопрос в том, как вы сможете выйти из этого леса, а это уже совсем
другое дело. - Ууламетс вернулся к столу и прислонил посох к стене. - Сила
волшебства в значительной мере зависит от долгого  опыта,  а  легкость,  с
которой оно  достигается,  зависит  от  молодости.  Чем  проще  повод  для
обращения к нему, я думаю, что ты понимаешь меня,  тем  легче  может  быть
достигнут результат. Моя дочь значительно  старше  тебя,  но  причины,  по
которым она прибегает к волшебству, гораздо проще твоих. Ты можешь назвать
в качестве первой причины то, что она  -  русалка.  А  разве  ты  смог  бы
остановить ее сегодняшней ночью? Думаю, что нет. Поэтому, вполне возможно,
ты хотел бы получить совет.
     Несомненно, он хотел получить совет, но только от кого-то другого, не
от этого старика. Но Петр вот-вот был готов  сбежать  из  этого  дома,  и,
поэтому Саша не мог отказываться  от  предложения.  Ууламетс  был  прав  в
одном: они действительно оказались в серьезной опасности. А искать  помощь
можно было только здесь, в этом доме.
     - Что мы должны сделать? - спросил Саша  с  достаточной  кротостью  в
голосе. Однако, как и раньше, он не был настроен верить всему, что  скажет
Ууламетс.
     Но Ууламетс на самом деле был достаточно благоразумен, чтобы понимать
это. Он долго и пытливо смотрел на мальчика.
     - Я хочу вернуть свою дочь, - наконец сказал он, -  и  все  остальное
представляется мне очень просто: она хочет заполучить твоего приятеля,  ты
же хочешь, чтобы он остался жив. Твое желание имеет определенную силу, что
может оказаться полезным, если ты будешь и  дальше  упорствовать  в  своем
прямодушии, да еще научишься парочке полезных вещей.
     - Чему именно, мой господин?
     Ууламетс ухмыльнулся, оскалив зубы.
     - Например, попытаешься узнать характер своих врагов и саму  сущность
своих собственных желаний, а так же  сущность  естества,  с  которым  тебе
придется столкнуться. Мне всегда хотелось иметь рядом с собой  кого-нибудь
еще вроде тебя, парень, еще в то время, когда ты даже не появился на свет.

                                    10

     Петр приоткрыл один глаз, приподнялся и  вдруг  сморщился  от  резкой
боли, разрывавшей его голову на части.
     Много, слишком много водки выпил он прошлой ночью.
     Его все еще преследовали путаные картины ночных снов, где в  сплошную
карусель сливались и лес, и когда-то  утонувшая  девушка,  и  он,  бегущий
через чащу и преследующий исчезающее лицо...
     Это, возможно, была самая приятная часть сновидений. А  что  касается
самой неприятной, то он  неминуемо  с  ней  столкнулся,  стоило  ему  лишь
проснуться  с  ужасной  головной  болью  и  вновь  увидеть  дневной  свет,
пробивающийся сквозь ставни.
     Ууламетс уже сидел за своей книгой. Но большее потрясение,  бросившее
его в дрожь, Петр испытал, когда поднял голову и увидел, что на самом краю
лавки сидел Саша и спокойно беседовал со старым безумцем. Их головы иногда
тесно  соприкасались,  как  у  людей,  посвящающих  друг  друга   в   свои
сокровенные  тайны.  Но  самое  обидное  и  повергающее  Петра  в   полное
расстройство заключалось в том, что о чем бы они ни  говорили,  они  сразу
замолчали  и  оба  уставились  на  него  с  одинаковым   многозначительным
выражением, как будто он уличил их в тайном сговоре.
     Его состояние после выпитого ночью напоминало ему ощущения, вызванные
появлением призрака, после подмешанной, как он был уверен, в рыбу  отравы.
Вот что было началом всех  его  напастей,  после  которых  все  окружающее
потеряло смысл и после чего последовала та ужасающая сцена в лесу...
     Или, что тоже очень возможно, ему только приснилось, что они  были  в
лесу.
     Он отвернулся и стал пристально смотреть на темные пыльные  стропила,
где не было раздражавшего глаза яркого света,  и  так  попытался  сдержать
подступающую тошноту.
     Вскоре он услышал скрип дерева и уверенные шаги. Это к  нему  подошел
Саша и склонился над ним:  встревоженное  молодое  лицо  выплыло  на  фоне
темного потолка.
     - С тобой все хорошо? - спросил он.
     - Надеюсь, что будет, -  пробормотал  Петр.  Говорить  ему  было  еще
трудно.
     - Может, хочешь чая?
     Он чувствовал, как его выворачивает изнутри.
     - Нет, - сказал он и закрыл глаза. - Я хочу просто немного полежать.
     Саша похлопал его по плечу. Но даже легкое  прикосновение  отдавалось
болью по всей коже. Он  слышал,  как  мальчик  отошел  к  столу  и  сказал
старику, что с Петром все в порядке.
     Петр припомнил, что Саша и Ууламетс говорили прошедшей ночью  о  нем,
когда утром он вновь увидел их, уютно сидевших и шептавшихся о  чем-то.  И
под впечатлением этих мыслей он почувствовал пустоту и слабость  в  груди,
которая теперь уже не имела ничего общего с выпитой вчера водкой.

     Так он и страдал почти все утро, пока Саша не принес ему чай с  медом
и немного лекарства, на котором  настаивал  Ууламетс.  Он  выпил  чай,  но
отказался от отвратительного варева, которое приготовил для  него  старик.
Саша умолял его принять лекарство, убеждая в том, что  от  него  не  может
быть никакого вреда, но Петр выплеснул содержимое чашки на тлеющие угли.
     - Петр! - едва не закричал Саша.
     - Пусть помучается еще, - сказал Ууламетс, полагая,  что  Петр  будет
вполне удовлетворен собственной безопасностью.
     - Пусть моя боль остается при мне, - сказал он. - По крайней  мере  я
буду знать, что обязан этим самому себе... Держись подальше от меня!
     - Пусть будет так, - сказал Саша.
     - Дурак! - прошептал Петр. Его голова  по-прежнему  раскалывалась  от
страшной боли при малейшем напряжении. Он медленно  сполз  вдоль  каменной
кладки, подбирая под себя колени. Саша вернулся к своему колдуну,  а  Петр
так и остался в этой позе: голова шла  кругом  от  постоянной  путаницы  в
мыслях, которые так и не покидали его после сновидений и  пьяных  кошмаров
прошедшей ночи, обостренные тяжелым утренним похмельем.
     Его меч по-прежнему стоял около стены, недалеко от сидящего за столом
старика. Он отметил про себя его местонахождение и заодно еще раз  оглядел
комнату, как бы проверяя наличие одеял и одежды, висящей на колышках около
двери, и связки репы, висевшей  под  потолком,  на  тот  случай,  если  он
решится претворить в жизнь свой план побега.
     Для этого ему остается  лишь  сломить  упрямство  мальчика  и  любыми
средствами заставить  его  сесть  в  лодку,  а  дальнейшее  уже  не  будет
представлять большого труда. Ведь, рано или поздно, должен же Саша обрести
здравый смысл? Что, в конце концов, может  сделать  старик  против  такого
молодца, как Петр, да еще вооруженного мечом и с  огромным  стремлением  к
побегу? Ведь  единственным  источником  страха  были  незаурядные  таланты
старика управляться с тяжелым посохом, да его  влияние  на  Сашу,  которое
продолжаться только лишь до тех пор, пока  ему  удавалось  подсыпать  свое
зелье в рыбу, которая составляла их обед.
     В конце концов, с большой осторожностью и  немалыми  усилиями,  Петру
удалось встать, и он, медленно  передвигая  ноги,  спустился  к  реке,  на
разведку.
     Саша поспешил за ним по узкой сырой  дорожке,  ведущей  с  берегового
откоса к стоящей у причала старой лодке.
     Петр нахмурился, увидев, что одиночество  нарушено,  и,  скрестив  на
груди руки, повернулся в его сторону.
     - Пожалуйста, - начал Саша, - вернись в дом.
     - Разумеется, я вернусь туда, но в свое  время,  -  сказал  Петр.  Он
должен был так или иначе поговорить с этим опасным безумцем, а  для  этого
он должен набраться терпенья, которого ему всегда  не  хватало.  Рассуждая
таким образом, Петр внимательно  приглядывался  к  стоявшему  против  него
мальчику, и отметил про себя, что, разумеется, Саша был высок и достаточно
силен для своего возраста, возможно  даже  слишком,  чтобы  Петру  удалось
силой заставить его сесть  вместе  с  ним  в  лодку,  если  мальчик  будет
сопротивляться попыткам Петра сбежать из этого дома.
     И с этими мыслями Петр повернулся и медленно  побрел  к  самому  краю
причала, откуда прыгнул в старую лодку, поднимая вокруг себя клубы пыли  и
остатков залежавшихся листьев.
     - Петр!
     Саша не отставал от него. Он  догадался,  что  тот  задумал.  А  Петр
продолжал осматривать лодку, стараясь не  обращать  никакого  внимания  на
тревогу, которая прозвучала в голосе мальчика, а может  быть,  просто,  не
хотел вступать в бесполезный спор. Он  хотел  отойти  с  ним  подальше  от
борта, и поэтому упорно двигался вперед,  туда  где  находилась  небольшая
палубная надстройка, которая могла служить хоть каким-то убежищем: не было
смысла начинать что бы то ни было, находясь у самого  борта,  где  мальчик
мог случайно свалиться в воду, и не было никакой нужды усложнять положение
тем, чтобы вытаскивать из воды наполовину  бесчувственное  тело,  особенно
учитывая теперешнее состояние Петра.
     - Петр, ну пожалуйста!
     Петр  отошел  за  надстройку,  ближе  к  корме,   и   прислушался   к
приближающимся шагам. Там Саша и догнал его. У него мелькнула мысль,  что,
возможно, это даже  очень  хорошо:  в  самом  начале  убедиться,  в  каком
состоянии находится лодка. Поэтому, пожав  плечами,  словно  одобряя  свои
внутренние побуждения, он повернул  назад,  к  рулевой  рукоятке,  которая
слегка покачивалась, под действием  течения  реки,  удерживаемая  покрытым
плесенью канатом.
     - Все выглядит так, будто эта посудина  поможет  нам  хоть  чуть-чуть
приблизиться к Киеву,  -  сказал  он  Саше,  поднимаясь  к  огораживающему
рукоятку барьеру, чтобы проверить ее исправность. - Или ты не  согласен  с
этим?
     - Мы не сможем уйти далеко, - сказал Саша. Он остановился почти рядом
с Петром. - Петр, пожалуйста, послушай меня. Ведь она очень опасна...
     - А мне кажется, что лодка выглядит вполне прилично, -  сказал  Петр,
не обращая внимания слова мальчика.
     - Петр! - Саша схватил его за руку и старался  оттащить  подальше  от
барьера. Он в страхе бросился от кормы, увидев что-то,  похожее  на  белую
вуаль, прикрывающую парящее в воздухе лицо и заполнявшее пространство  над
палубой, в котором, он был уверен в этом,  ничего  не  должно  было  быть.
Одновременно он почувствовал, как повеяло ледяной влагой с резким  запахом
речной воды и водорослей, и как холодное прикосновение тронуло его кожу.
     - Бежим! - закричал Саша. Петр побежал, постоянно оглядываясь  назад,
и неожиданно остановился у самого борта, столкнувшись с Сашей.
     Видение вскоре исчезло, а он продолжал стоять, пытаясь унять дрожь  в
коленях и вновь подступившую головную боль. Он по-прежнему  ощущал  порывы
ледяного ветра на мокрой  руке  и  лице.  Он  еще  не  привык  убегать  от
опасности, похожей всего лишь на холодный ветер, так же,  как  не  привык,
позволять, чтобы при этом его  хватали  ледяными  пальцами,  удерживая  на
месте.
     - Что-то попало мне на лицо, - сказал он, глядя на верхушки деревьев.
- Что-то, похожее на водяные брызги. - Но ни одна из веток не нависала над
кормой лодки. - Может быть, это в воде играла рыба?
     - Она ищет тебя, - сказал Саша, стараясь удержать его за руку. - Ради
Бога, Петр, очнись. Не забывай, что она все еще здесь!
     Ему и самому очень хотелось прийти в свое привычное состояние.  Может
быть, это все еще  водка  продолжала  действовать  на  него?  Ведь  старые
пьяницы  очень  часто  наблюдали  картины,  которых  никогда  не  было   в
действительности,  и,   вполне   возможно,   что   они   тоже   испытывали
прикосновение несуществующих пальцев к своему лицу?
     - Петр! Вернемся в дом! Пожалуйста!
     Он встал на самый край лодки и прыгнул на причал, едва удержавшись на
ногах. Саша приземлился рядом с ним, поймал его руку и  потащил  за  собой
вверх по холму. За время подъема он раз или два ощутил знакомое  дуновение
холода.
     Ощущение это быстро прошло, словно ледяное облако,  растворившееся  в
воздухе и исчезнувшее с последним сильным взмахом  ледяных  пальцев.  Петр
же, не переставая, бежал из всех сил, ощущая боль и спотыкаясь  на  каждом
шагу, пока не добрался до крыльца, где теряя силы, прижался к стене  дома,
обхватив руками раненый бок.
     Этого не могло быть на самом деле. Он стыдился своего бегства, и  все
время оглядывался вокруг, в надежде увидеть что-то,  кроме  серой  громады
леса и берега реки, но при этом не мог объяснить того простого факта,  что
по его шее стекала холодная речная вода.
     Саша распахнул дверь и закричал, едва не задыхаясь и глотая слова:
     - Хозяин, господин Ууламетс. Она была здесь!
     Петр стоял на прежнем месте, все так же прислонясь  спиной  к  стене,
когда Ууламетс торопливо  спустился  во  двор  и  остановился,  в  надежде
что-нибудь увидеть.
     - У твоей дочери  очень  холодные  руки!  -  сказал  вдруг  Петр,  не
удержавшись от доли сарказма, на который был  способен  в  данный  момент,
чтобы разбавить им то небольшое представленье,  которое  разыгрывал  перед
ними Ууламетс, или то сумасшествие, которым тот явно страдал,  или  что-то
еще, чем могло быть, на самом деле, поведение старика.
     Тем временем, Ууламетс вернулся к дому,  явно  раздосадованный  и  не
скрывающий гнева.
     - Дурак. Иди в дом и сиди там, иначе мы ничем не сможем помочь тебе.
     Петр открыл было рот, чтобы выразить свой обычный протест, но  старик
проскользнул мимо него в дом, и  ему  ничего  не  оставалось  делать,  как
следовать за ним, или же  доводить  до  конца  план  побега,  но  дрожь  в
коленях, мучительная пульсирующая боль в голове  и  неприятная  пустота  в
желудке не оставляли ему выбора.
     - Петр. - Саша поймал его руку, когда они медленно входили в  дом.  -
Ты видел теперь все это при дневном свете. Ведь ты это видел, верно?
     Тот кивнул, поскольку согласие в данный момент привносило  мир  в  их
отношения. На самом деле, этот шаг не был капитуляцией, потому что  внутри
себя он решил не вступать в дальнейшее обсуждение всего, что происходило в
этом доме и в этом лесу. Поэтому, войдя в комнату, он уселся  около  огня,
чтобы еще раз обдумать все случившееся, в  то  время  как  Саша  продолжал
обсуждать с Ууламетсом происшествие на реке, особенно отмечая то, что  ему
не удалось ничего рассмотреть...
     - Но Петр должен был все видеть, при полном дневном свете...
     - На самом деле, не имеет большого значения, происходило это днем или
ночью, - сказал Ууламетс. - Дневной свет может лишь скрыть от  нас  многие
подробности. На самом же деле ты никогда не сможешь увидеть ее полностью с
помощью одних лишь своих глаз.
     - Ты просто сумасшедший, - неожиданно резко сказал Петр,  по-прежнему
сидя около самого очага. - Как это можно видеть что-то без помощи глаз?
     - Очень просто, - сказал Ууламетс. - Мы почти всякий раз делаем  это,
разве я не прав? Ты видел ее в своем воображении.
     Он почувствовал неожиданную неловкость от того, что  Ууламетс  разбил
все его доводы и не оставил ему никакой опоры.
     - Вот, пожалуй, единственное место, где она действительно могла быть,
- заметил он в раздражении, ощущая, как опять втягивается  в  разговор.  -
Ведь на  самом  деле  она  и  была  всего  лишь  игрой  воображения.  Игра
воображения, вот все, что мы наблюдали и что преследовало нас.
     - Ты ошибаешься. Опасность, которая исходит от нее,  к  сожалению  не
ограничивается  воздействием  на  твое  весьма  слабое  воображение,  Петр
Кочевиков. Твое заблуждение и вред, который от него исходит, именно сейчас
подвергают опасности твоего молодого приятеля, который возможно  может,  а
возможно и нет, сделать для тебя большое дело: помочь  тебе.  И  если  оно
окажется не по силам для его здравого смысла, то у тебя  вообще  не  будет
никаких шансов рассчитывать на чью-либо заботу и  помощь.  Жизнь  -  очень
большая роскошь в этом лесу.
     А Петр, отвернувшись и глядя вдоль комнаты, еще раз вытер  свою  шею,
под  влиянием  не  проходящего  ощущения  леденящей  сырости,  и  еще  раз
постарался убедить себя, что это всего лишь холодная роса,  брызнувшая  на
него с ветки или что-то еще в это роде.
     Разумеется, была еще и другая возможность: он мог поступать как и те,
кто был рядом с ним. Он мог улыбнуться Ууламетсу и сказать, что  он  очень
сожалеет и готов принять за правду любые доводы  старика,  например,  так,
как это делал Саша. И поскольку Саша решил придерживаться тех же  взглядов
на  вещи,  что  и  старик  Ууламетс,  то  Петр  увидел  в  этой   ситуации
единственную надежду вырваться из этого леса,  а  то,  что  он  внутреннее
смирился с сумасшествием старика, откладывало их побег на  какое-то  более
отдаленное время.
     Он просидел почти целый день, прислушиваясь к тому,  что  рассказывал
Саша Ууламетсу о событиях на реке. Он, черт возьми, рассказал ему  о  том,
что они ходили осматривать причал, если уж не саму  лодку.  Но  вскоре  он
рассказал и об  этом,  поддавшись  настойчивым  расспросам  старика.  Петр
старался смотреть в потолок, на потемневшие стропила, и, поминутно  сжимая
зубы, обращался ко всем богам в недоумении, почему его так просто  оседлал
какой-то дурак.
     Но он и сам знал ответ на этот вопрос: он понимал, что Саша  нашел  в
отношениях со стариком как раз то самое, к чему стремился всю свою  жизнь.
Ведь старый колдун сказал ему, что его собственное представление обо  всем
происходящем вокруг абсолютно  правильное,  а  его  желания  действительно
могут изменить существующее положение дел  именно  тем  самым  путем,  как
мальчик и собирался сделать мальчик.
     - Ну, а что ты скажешь по поводу лошадей? - спросил  он  Сашу,  когда
тот присел рядом с ним поближе к огню.
     - Каких лошадей?
     - Или о царской карете. Или это будет по плечу лишь нашему  призраку,
а ты пока будешь считаться новичком в этих делах?
     - Петр, послушай старика. Пожалуйста, послушай его.
     Но тот сделал движение рукой, будто находясь на торжественном приеме,
и сказал:
     - Разумеется. Я уже и так слушаю его целый день без передышки. Я  уже
узнал, что у меня есть третий глаз и все прочее.  Боже  мой,  малый,  я-то
думал, что в тебе гораздо больше здравого смысла.
     - Петр...
     - Теперь он хочет отыскать это  проклятое  дерево.  Чудесно.  Давайте
отправимся в лес, и я найду вам вполне подходящий  экземпляр.  А  пока  мы
будем ковылять в темноте, опасаясь свалиться в трясину, он будет петь свою
песню, чтобы его дочь встала  из  могилы.  Вот  это,  уверяю  тебя,  будет
зрелище. Во всяком случае, сегодня ночью я постараюсь обойтись без рыбы, у
меня будет обед по собственному рецепту.
     Саша выглядел совершенно разбитым.
     - Я никогда не был беззащитным. Учитель Ууламетс...
     - Учитель, я не ослышался?
     - Не забывай, что он все время говорит нам  лишь  правду.  Я  клянусь
тебе в этом. Из-за того, что она находится здесь, в этом лесу нет  никаких
животных, и это только благодаря моей удаче мы смогли так далеко  войти  в
него и добраться до дома старика.
     - Браво! И таким образом мы стали приманкой для призрака.
     - Если мы сможем найти ее дерево, или старику удастся околдовать  ее,
то тогда мы будем спасены. Иначе мы не будем в  безопасности  даже  здесь.
Она никогда не откажется от тебя.
     - Очень настойчивая молодая дама. Почему бы нам не открыть дверь и не
пригласить ее в дом?
     - Не смей говорить  так.  Будь  очень  осторожен  и  не  пытайся  сам
вызывать какие-нибудь ее действия. Это  не  подходящий  случай  для  того,
чтобы разыгрывать шутки.
     Петр вновь ощутил холод на своей спине.
     Удивительно, что это ощущение усилилось после ужина, который  состоял
из рыбы для старика и мальчика, а сам он обошелся лишь парой небольших реп
и  даже  не  притронулся  к  выпивке.  Он  ужасно  хотел  спать,  особенно
утомленный поскрипыванием бревен в стенах дома, и  подумал,  что  причиной
этого скрипа, скорее всего, была неустойчивость земли,  оттаивающей  после
зимних холодов.
     Когда бревна скрипели, то казалось, что весь дом  приходил  в  легкое
движение, от половиц до стропил.
     Но ощущения могли очень часто вводить в заблуждение, особенно,  когда
человек был утомлен и его клонило ко сну.  Саша  давным-давно  мирно  спал
рядом с Петром на теплых камнях, завернувшись в одеяло.  Ууламетс  наконец
кончил писать  и,  устроившись  на  своей  кровати,  тоже  спал,  тихонько
похрапывая. Петр подложил руки под голову и  дремал  при  затухающем  огне
очага, прислушиваясь к потрескиванию  половиц  и  стропил  и  к  завыванию
ветра, раскачивающего сухие деревья.
     Неожиданно до него донеслись одинокие шаги,  сначала  на  дорожке,  а
затем на крыльце.
     Он приготовился было разбудить Ууламетса и даже поглубже вздохнул для
этого, полагая, что тот,  несомненно,  знал  всех  своих  визитеров  и  их
привычки. Но по каким-то необъяснимым причинам он  на  мгновенье  задержал
этот вздох и замер, не шевелясь и не произнося ни звука.
     Наконец кто-то постучал в дверь.
     Саша зашевелился, а Ууламетс проснулся и теперь сидел в кровати.
     Несколько мгновений никто не  двигался.  Затем  Ууламетс  поднялся  и
направился к двери.
     - Не открывай ее! - закричал Петр, глядя на то, что собирался сделать
старик. Он быстро прополз под столом и, миновав лавку, наконец-то добрался
до меча, как раз в тот момент, когда дверь открылась и в комнату  ворвался
ветер, который начал раздувать тлеющие в чаге угли.
     Петр ухватился за меч, освобождая его от ножен, и с бьющимся до  боли
сердцем, помогая себе рукой, перебрался через лавку и встал на ноги.
     Она уже была там:  парящее  в  воздухе,  смешанное  с  туманом  белое
облако, подрагивающее  на  ветру.  Кое-где  среди  этой  туманной  белизны
виднелись остатки речных водорослей.
     Ветер все сильнее кружил по комнате, раскачивая подвешенные к потолку
связки сухой травы и выдувая искры из очага.
     - Закрой дверь! - закричал Петр. - Ради Бога, закрой ее!
     На этот раз его услышали. Ууламетс с усилием начал  закрывать  ее,  и
Саша подбежал к нему и навалился на нее всем своим весом,  пока  засов  не
встал на свое место. Стоявшая рядом метла упала, а вместе с  ней  с  полки
свалилась последняя чашка и с треском разбилась.
     - Боже мой, - задыхаясь проговорил Петр.
     Ууламетс лишь молча взглянул на него. А Саша выглядел  как  настоящий
призрак. Он все еще прижимался к двери, хотя  в  доме  все  успокоилось  и
ветер больше был не страшен его обитателям.
     Петр даже забыл убрать меч в ножны, а положил его на стол и  налил  в
стоящую там чашку водки из кувшина, хотя бы  не  пролив  ничего  на  стол.
Сейчас это было все, на что были способны его руки.
     Пока дом потрескивал, из подвала, в котором  явно  кто-то  находился,
доносилось недовольное рычанье.
     Сейчас Петр ощутил в полной мере, как велико его  желанье  попасть  в
Киев или в какое-то  другое  место,  где  он  смог  бы  провести  хотя  бы
сегодняшнюю ночь, если на то пошло.
     - Всего один ветер? -  невнятно  пробормотал  Ууламетс,  обращаясь  к
нему.
     Петр выпил и поднял глаза на старика.  Его  не  покидало  болезненное
чувство, что Ууламетс, к тому же, знал все окружающее их, а он, Петр, нет.
     Вслед за ним и Саша знал окружающие места гораздо лучше Петра. А Петр
был все еще очень далек от того, чтобы поверить, будто Ууламетс имеет хоть
какие-то достаточно добрые намерения по  отношению  к  Саше  или  к  нему.
Стальной меч, лежащий на столе, выглядел устрашающе и грозно, как  всегда,
но, как видно, он был бесполезен при встречах с призраками.
     Саша начал подбирать  разбросанные  связки  сушеных  трав,  уцелевшие
чашки и остальные предметы, свалившиеся на пол один Бог знает откуда.
     - Иди, иди, - сказал старик, помахивая рукой Петру, и тот взял чашку,
подхватил свой меч, ножны и отправился к одеялам, чтобы присесть там, пока
Саша убирал комнату.
     Петр сидел, мрачно думая о том,  что  он  здесь  бесполезен.  Он  был
абсолютно бесполезен и для старика, и для Саши, если учесть,  что  в  этом
месте почитались законы волшебства, а  никак  не  настоящий  живой  ум.  И
потому у него не было каких-либо внутренних  побуждений  встать  и  помочь
ему. Это был в полном смысле сашин старик, поэтому пусть он и работает  на
него. Старик же хотел использовать Сашу  в  качестве  приманки  для  этого
странного  призрака,  потому  что  выяснил  для  себя,  что  тот  обладает
достаточной ловкостью и уменьем, так что его, Петра Кочевикова, приберет к
себе какой-нибудь черный бог, если он окажется достаточно глуп и останется
здесь, находясь фактически за пределами того, чего так хочет Саша.
     А может быть, этого, на самом деле, хочет сам старик? Как знать?
     И Саша стал для него почти столь же  бесполезным.  Он  очень  изменил
свой образ мыслей и свои привязанности. Кто  знает,  почему?  Может  быть,
старик "околдовал" его, втягивая в свои дела?
     Но если все происходящее  вокруг  Петра  совершалось  лишь  благодаря
волшебству, а сам Ууламетс был непревзойденным мастером в  этом  деле,  то
Петру казалось, что единственное, на что могли рассчитывать и он, и  Саша,
это сбежать отсюда еще до того, как старик сумеет впутать их обоих в  свои
таинственные планы.
     Но что он надеялся найти в Киеве? Еще одного Дмитрия  Венедикова  или
других таких же приятелей, какие окружали его в  Воджводе?  Саша  был  его
единственным другом, каких у него еще никогда не  бывало,  который  сносил
любое неудобство со стороны Петра, и был единственным, который, знает Бог,
заботился о нем в пути через этот лес и защищал от призрака.
     Так почему же он так или иначе должен идти в  Киев,  когда  его  друг
находится сейчас здесь, в полном распоряжении Ууламетса?
     Он поставил чашку, вложил меч назад в ножны и бросил ревнивый  взгляд
в сторону Ууламетса, который сидел за столом,  склонив  голову  на  крепко
сжатые узловатые руки. Его губы не переставая двигались, произнося, должно
быть,  какие-то  одному   Богу   известные   заклинания,   которые   могли
исполниться, а могли и не сбыться: у Петра все еще были сомнения  на  этот
счет, особенно, если это касалось призраков. Ведь никогда не было  никакой
уверенности в том, что колдовство даст нужный результат. Не  было  никакой
уверенности даже и тогда, если бы  сработала  какая-то  часть  колдовства,
которое Ууламетс направляет против... Бог весть кого.
     И наконец,  после  таких  раздумий,  Петр  сказал,  даже  не  пытаясь
подняться с места:
     - Так что же мы собираемся с ней делать?
     Однако Ууламетс продолжал бормотать, похоже разговаривая сам с собой.
Саша перестал подметать пол и теперь стоял, опираясь на метелку и глядя на
Петра  с   каким-то   неопределенным   выражением:   возможно   это   было
беспокойство.
     - Предположим, что мы нашли ее дерево, - продолжал Петр,  ощущая  как
его захватывает нарастающая волна собственной глупости  с  каждым  словом,
слетающим с языка. - И что  же  затем?  Вы  вдвоем  будете  упрашивать  ее
оставить меня в покое?
     При остром уме он всегда старался все расставить по своим местам,  но
именно в тот момент,  когда  Саша  перестал  убирать  с  пола  черепки  от
разбитых горшков и чашек, Петр почти преднамеренно заставил себя вспомнить
то самое лицо, которое совсем недавно парило в ночном воздухе  и  исчезло,
словно уносимое ветром. Он заставил себя  пережить  еще  раз  весь  страх,
который тогда охватывал его. Сейчас он отказывался верить в  то,  что  это
было, но продолжал упорно напоминать себе, что он все-таки немного поумнел
и теперь, именно по этой причине, собирается  поверить  в  произошедшее  с
ним, если все это действительно существует здесь и связано именно  с  этим
лесом. А Саша по-прежнему стоял, держа в руках метелку, а в ногах  у  него
лежали битые черепки.
     - Учитель Ууламетс говорит, что может вернуть ее назад, к жизни.
     - А разве такая разновидность колдовства не является опасной?
     Это замечание Саша оставил без ответа.
     - И как же он собирается это сделать? - спросил Петр. - Что  ему  для
этого нужно? Могу сказать тебе, что даже я слышал кое-что о средствах  для
колдунов...
     - Я не знаю, что он собирается делать, - сказал Саша.  -  Он  говорил
лишь о том, что хочет отыскать место, где она находится постоянно. Ведь он
не может ни видеть, ни даже слышать ее. Я сам могу лишь  едва-едва  видеть
ее, вот в чем дело. Но зато ты можешь видеть ее ясно и отчетливо. Разве не
так?
     Саша явно хотел признания,  и  вся  его  поза,  выражающая  ожидание,
подтверждала это. Петр кивнул с явной неохотой и нахмурился.
     - Русалка чрезвычайно сильна, - сказал Саша, переходя на полушепот, в
то время как старик продолжал что-то бубнить в другом углу  комнаты.  Саша
подошел ближе и уселся на корточках около огня, прислонив метлу к каменной
кладке печи. - Учитель Ууламетс сказал, что ей было всего шестнадцать лет,
и он до сих пор не знает, что произошло, на самом деле: была ли  это  лишь
простая случайность, или что-то другое. Если она просто утонула, это  одно
дело: с таким типом русалок очень плохо иметь дело. Но если она утопилась,
то это еще хуже.
     И сразу последовал вопрос.
     - А что именно плохо?
     - Да то, что многие были убиты ею.
     Петр скривил губы и  некоторое  время  задумчиво  рассматривал  камни
между своих ног.
     - Так значит, вот чем она занимается? Ищет мужчин. Я когда-то  слышал
об этом. И что же она делает с ними?
     Он тут же подумал, что это очень глупый вопрос, видя  как  засмущался
Саша. Тем не менее мальчик сказал:
     - Я не совсем уверен... И я не  думаю,  что  кто-нибудь  может  точно
сказать это. Они...
     - ...все умерли, - закончил за него Петр. - Замечательно.
     - Вот почему мы не должны отходить от тебя ни на шаг. Потому  что  мы
не знаем.
     Петр очень ненавидел это "мы", и его ненависть была неподдельна. Он с
хмурым видом взглянул на меч, который все еще сжимал в ладони.
     - Русалки спят очень мало, - продолжал Саша, - пока не исполнят  свое
желание И если им очень долго ничего не попадается, то они просто увядают.
Но если  они  пробуждаются,  особенно  самые  неистовые  из  них,  то  они
становятся чрезвычайно опасными. И ведь  не  только  она  охотится  здесь,
кроме нее есть еще водяной.
     Петр уставился на Сашу, не скрывая тоскливого выражения лица.
     - Да, разумеется, есть еще  и  водяной,  охраняющий  реку,  и  леший,
охраняющий  лес.  Эти  таинственные  существа  есть   в   каждом   уголке,
окружающего нас пространства. Они подкарауливают нас везде,  и  каждое  из
этих привидений выражает  свое  неудовольствие  и  требует  выкупа.  -  Он
покачал головой. - Полнейшее безрассудство с их стороны, должен сказать.
     - Не...
     - ...шути? Думаешь, Они шуток не понимают?
     - Нет, действительно не понимают.
     - Я не знаю, почему ты так уверен. А может быть,  все  эти  годы  они
только и делали, что дожидались именно хорошей шутки.
     - Не...
     - ...смей говорить в таком тоне? - Петр сделал легкое движение рукой,
напоминающее реверанс.  -  Весь  мир  ненавидит  легкомыслие.  Пожалуй,  я
исправлю эту ошибку и извинюсь перед первым  же  лешим,  которого  встречу
здесь.
     - Петр...
     - Я говорю вполне серьезно. - Он взял в руки чашку. - Ну, прошу тебя,
будь добрым малым. Сегодня у меня была очень тяжелая ночь.
     - Но ты не должен больше пить.
     - Да я и не буду. - Он все еще продолжал держать в руке чашку, и Саша
после короткой паузы  взял  ее  и  вскоре  вернулся  с  наполненной  почти
наполовину. Петр уселся поудобней и выпил, прислушиваясь  к  потрескиванию
углей и к звукам доносившимся из-за  стола,  где  старый  Ууламетс  не  то
что-то напевал, не то просто бормотал себе  под  нос,  смешивая  очередное
зелье в своих горшках.
     Саша некоторое время наблюдал за стариком, стоя неподвижно  и  сложив
руки на груди, а Петр, глядя на него, мрачно подумал, что если  Саша  хотя
бы до некоторой степени был сведущ в колдовстве, то наверняка он улавливал
какой-то особый смысл в занятиях старика. Разумеется, что при этом на  его
лице не было ни самодовольства, ни самоуверенности.
     Петр подобрал под себя одеяло, пододвинул поближе меч, исчерпав таким
образом весь запас удобств,  которые  можно  было  получить  в  теперешней
ситуации,  и  закрыл  глаза.  Он  пытался  хоть  немного   отдохнуть   без
воспоминаний о белом облаке...
     Он смог увидеть ее лицо, стоило ему только закрыть  глаза.  Это  было
лицо молодой девушки, очень бледное и безнадежно несчастное.  У  нее  были
красивые длинные волосы, маленький подбородок и  огромные  глаза,  которые
смотрели на него и с тоской, и с гневом...
     Он подумал, что во всем происходящем с его стороны  не  было  никакой
ошибки, и ему было трудно даже вообразить, чем  он  мог  так  провиниться,
хотя и признался, продолжая рассуждать сам с собой, что, разумеется, грехи
у него  были.  Это  заговорила  его  внутренняя  совесть,  которая  слегка
освежила его память против всякого на то желания. Он вспомнил не об  одной
дюжине шальных проделок, в которых принимал участие  в  Воджводе.  Но  его
подсознание мгновенно поправило его, заставляя  вспомнить  о  сущности  ее
натуры, и его тут же охватило чувство протеста: он не причинил ей никакого
вреда, а она упорно продолжала преследовать его.
     Она едва ли была старше  Саши.  А  ведь  он  вряд  ли  согласился  бы
представить  Сашу  той  компании,  где  обычно  сам  проводил  время,  или
посвятить Сашу во  многие  вещи,  которые  представляли  для  него  личный
интерес. Он  не  мог  отчетливо  выразить  причины  такого  отношения,  за
исключением, может быть, того, что это привело бы в смущение их обоих. Она
была так молода и так похожа на Сашу,  что  он  воспринимал  ее  облик  не
иначе, как выражение оскорбленной невинности, а поэтому преследование с ее
стороны казалось ему гораздо менее опасным, нежели  мстительное  недоверие
подлеца или негодяя.
     Но он по-прежнему считал, что у нее не было причин преследовать  его.
Ведь он не совершил никакого греха, повторяя ошибки собственного отца: тот
не оставил ему иного, положительного примера.
     Она парила в воздухе совсем близко от него, словно была влюблена, как
ему порой казалось, что было слишком для молодой девушки, с которой он  не
собирался разделять постель.
     Он делал отчаянные попытки вырваться из этого ужасного сна, который в
этом смысле становился просто невыносимым для него...
     Вдруг он почувствовал чье-то прикосновение к  своей  руке  и  тут  же
пришел в себя. Он увидел, что лежит прямо против тлеющего очага,  все  еще
излучавшего тепло, но несмотря на это принялся яростно вытирать свое  лицо
и шею.
     Но там он не обнаружил никакой воды. Тогда он сел  посреди  одеял,  в
полутемной комнате, освещаемой мерцающим заревом тлеющих углей,  и  понял,
что за руку его держал всего-навсего Саша, а холодная вода,  стекающая  по
его шее, была реальностью лишь в его ощущениях.
     - С тобой все хорошо? - прошептал Саша.
     Петр перевел дыханье, откинулся на теплые камни  и  бросил  взгляд  в
сторону кровати старика. Ему все еще казалось, его окружает ледяная вода.
     - Черт бы побрал такую удачу, - прошептал он, глядя на Сашу и пожимая
плечами. Поеживаясь, он обернул старое, но сухое одеяло вокруг своей  шеи.
- Мне довелось ухаживать за многими женщинами, но самой преданной  из  них
оказалась мертвая девица.
     Сашины пальцы вновь осторожно сжали его руку.
     - Может быть, ты хочешь, чтобы я разбудил старика?
     - Нет, нет. Ведь это же был всего лишь сон, и он уже прошел вместе  с
этой дрожью.
     Саша продолжал сидеть неподвижно. Петр поглубже завернулся в одеяла и
обхватил себя для верности руками. Только через какое-то время он осознал,
что Саша давно уже сидел рядом с ним.
     Он был очень рад этому. Уж  если  ему  суждено  поверить  в  русалку,
подумал он, то морально он имел право поверить Саше Мисарову, именно Саше,
подумал он, а не Ууламетсу.
     Он подумал и о том, что вряд ли ему сможет помочь его меч, но, тем не
менее, придвинул его поближе к себе,  на  случай  тех  немногих  ситуаций,
которые он действительно понимал.

                                    11

     Саша проснулся  с  тревожным  чувством  и  услышал  как  потрескивают
деревянные части дома, услышал слабые  звуки,  издаваемые  спящим  Петром,
которого он разглядел в слабых отблесках тлеющих  углей,  и  который  явно
испытывал страдания.
     Он хотел понять, что именно разбудило его, как неожиданно его  сердце
замерло, когда он увидел, как что-то черное скользнуло под стол через  всю
комнату. Это могла быть обманом тусклого освещения: именно это и  удержало
его, чтобы немедленно разбудить Петра. В следующий момент под этим  столом
оказалась пара маленьких поблескивающих  глаз,  глаз,  которые  неподвижно
остановились на нем, удерживая на месте, так что он боялся даже вздохнуть.
     Саша отметил про себя, что Петр пошевелился, но просыпаться не  стал.
Что-то с дребезгом ударило в ставень, наверное ветер.
     Но вот черная тень вновь метнулась по полу и укрылась в темноте,  так
что Саша остался в недоумении, видел ли он вообще что-нибудь. Он  все  еще
боялся пошевельнуться.
     Затем он услышал треск у второго ставня,  который  был  расположен  в
конце дома.
     Петр глубоко вздохнул, а Саша положил ладонь ему на  плечо  и  слегка
встряхнул его, но Петр так и не проснулся. Саша же, с одной  стороны,  был
бы рад разбудить его, а с другой -  нет,  из-за  боязни,  что  Петр  может
выкинуть какую-нибудь глупость, а шум,  обязательно  возникающий  в  таких
случаях, может плохо подействовать на то, что находилось под  столом,  или
на то, что находилось за окном, хотя и не  знал  доподлинно,  каковы  были
истинные законы неестественного, окружавшего его. Поэтому он не мог ни  на
что решиться, даже тогда, когда услышал, как заскрипели доски на  крыльце.
Так он и сидел, как дурак. С одной стороны от него был Петр, по  другую  в
своей кровати - Ууламетс, и оба беспокойно ворочались во сне.
     Неожиданно Ууламетс проснулся и сел в кровати, что немного обрадовало
Сашу, но с другой стороны заставило его сердце  перевернуться  от  страха,
потому что все происходившее было самой настоящей реальностью. Как  только
Ууламетс спустил ноги, сашино горло сжалось от попытки  предупредить  его,
однако то, что находилось под кроватью  не  причинило  ему  вреда:  вместо
этого оно выбралось оттуда и с помощью лап, похожих на человеческие  руки,
забралось на кровать. Ууламетс же встал,  сделал  несколько  шагов  босыми
ногами по полу, а затем остановился, оглядываясь и прислушиваясь к  полной
тишине в доме.
     - Там что-то есть, - прошептал Саша, и Ууламетс резко взглянул в  его
сторону. - На крыльце.
     Ууламетс  подошел  к  столу  и,   казалось,   еще   некоторое   время
прислушивался.
     - Это плохо, - сказал он наконец. - Это совсем плохо. -  Старик  взял
мешок и начал наполнять его чем-то  сухим  и  коричневатым  на  вид.  Саша
подумал, что это наверняка был мох. - Дважды за одну ночь. Она  становится
слишком настойчивой. Или здесь дело в чем-то еще.
     Неожиданно вдоль пола скользнуло существо,  оккупировавшее  до  этого
кровать.
     - Что... - начал было Саша и затаил дыхание в тот самый момент, когда
"оно" коснулось ног Ууламетса и начало карабкаться вверх по ножке стола.
     В конце концов существо забралось на стол и  уселось  там,  маленькие
черные глазки поблескивали всякий раз когда  оно  поглядывало  на  тлеющие
угли. У этого странного существа была гладкая мордочка, черный, похожий на
кошачий, нос, а рот и челюсти имели явно человеческие  формы,  и  все  оно
напоминало большой сбитый  из  пыли  черный  шар,  усеянный  в  беспорядке
торчащей шерстью,  как  раз  такой,  какой  может  выгрести  метла  из-под
домашней мебели.
     Ууламетс же едва взглянул на него.  Сейчас  он  был  занят  тем,  что
складывал в мешок многочисленные горшочки и старался получше переложить их
мхом. В этот момент ставни вновь затрещали, и существо, сидевшее на столе,
повернулось на едва видимых ногах и зашипело.
     Ууламетс  тоже  взглянул  в  сторону  окна.  Отблески  тлеющих  углей
высвечивали гримасу боли, отражавшуюся на его лице, а, возможно, и страха.
Саша был не вполне уверен в этом. Он поднялся на ноги, тогда как Петр спал
словно мертвый.
     А Ууламетс продолжал возиться с мешком.
     - Что мы собираемся делать? - спросил Саша.
     - Мы, - сказал Ууламетс, - отправляемся искать ее.
     - Искать... ее?... Но ведь она вот здесь, снаружи.
     Ууламетс лишь бросил на него хмурый взгляд.
     - Она не показывается мне, я не могу ее видеть.
     Тогда у Саши возникло очень неприятное чувство, которое посещало  его
уже не раз, что, несомненно, были еще большие секреты  и  тайны,  чем  те,
которые Ууламетс записывал в свою книгу, и все, случившееся в этом  месте,
было гораздо  серьезнее,  чем  простой  случай  с  утопленницей.  Ууламетс
использует их, как нередко говорил Петр, в качестве наживки для  призрака,
и Саша подозревал, что здесь было не только отчаяние убитого  горем  отца.
Возможно, это мнение было слишком пристрастным, ведь  на  самом  деле,  он
просто не знал, до какой степени отчаяния может быть доведен  человек,  но
по своим собственным представлениям он полагал,  что  если  человек  может
самым бессердечным образом третировать своих гостей, получая от них нужную
ему выгоду... такой человек был очень похож на дядю Федора.
     - Разбуди его, - сказал старик, обращаясь к Саше.
     - Чтобы идти в эту ночную темень? - попытался возразить мальчик.
     - Я уже объяснял тебе: независимого от того, день за окном или  ночь,
опасность для нас остается все та же.
     - Тогда, может быть, нам следует подождать до наступления дня,  -  не
сдавался Саша, - ведь сейчас, кроме всего, мы можем свалиться в реку.
     - Но опасность будет еще больше, если нам придется встретиться с  ней
у себя дома, - хрипло проговорил Ууламетс. - Никогда не  впускай.  Никогда
не впускай ее в этот дом. Делай только то, что я  говорю.  Разбуди  его  и
запомни, что у нас нет выбора. Или ты глух и нем к опасности, в которой мы
оказались? Или ты просто дурак?
     - А что вы скажете об опасности, подстерегающей Петра?
     Старик взял в руки железную сковороду и стукнул ею  об  стол.  Черный
шар немедленно зашипел и подскочил к потолку и там, перепрыгивая  с  одной
балки на другую, скрылся в темноте. В этот момент  на  своем  месте  начал
ворочаться Петр, который так и спал,  свалившись  у  теплых  камней  и  не
выпуская из рук меча.
     - Прошу прощенья, - сказал Ууламетс. - Но пришло время вставать, Петр
Ильич. Мы уже готовы.
     - Готовы для чего? - спросил Петр, старясь  втиснуть  слова  в  паузы
между вдохом и выдохом.
     - Она здесь, - сказал Ууламетс, а Саша тут  же  подумал,  что  должен
сделать что-то, или хотя бы сказать...  Но  он  все  еще  не  мог  понять,
находится ли он сам под действием колдовства,  или  это  щемящее  чувство,
которое убеждало его в правоте слов Ууламетса, исходило из его собственных
ощущений. -  Мы  очень  быстро  должны  идти,  -  сказал  старик,  начиная
одеваться. Когда он пересек комнату, отыскивая на кровати свою одежду,  на
потолочных балках послышалась какая-то возня,  сверху  свалилась  покрытая
плесенью корзина и, подпрыгивая, покатилась по полу.
     Петр взглянул вверх, перекладывая из руки  в  руку  меч,  теперь  уже
освобожденный от ножен. Саше показалось, что Петр был слегка испуган, хотя
об истинной  причине  его  испуга  догадаться  было  трудно:  то  ли  Петр
находился под действием таких же, как и Саша, ощущений, то  ли  эта  возня
под потолком вывела его из себя.
     Ууламетс подтянул штаны под своей широкой  рубахой  и  надел  сапоги.
Саша молча стоял, одетый во все, кроме кафтана, а Петр все  еще  поправлял
волосы, которые лезли ему на глаза.
     - Подъем, - свирепо проговорил Ууламетс. - Поднимайся.
     - И куда идти? - спросил Петр. Меч с легким щелчком вернулся на  свое
место, в ножны. Он поднялся на ноги. Волосы же его продолжали  торчать  во
все стороны. Он взглянул на  Сашу,  и  в  этот  момент  отблески  углей  и
падающие тени придали его лицу  выражение  безнадежности  и  отчаяния.  Он
начал задавать ему вопросы, на которые у того не было ответов.
     - Он говорит, - сказал Саша, - что она  не  должна  переступать  этот
порог, а мы  должны  отправиться  туда,  где  по  его  представлениям  она
находится постоянно. В противном случае  нас  ждет  непоправимая  беда,  и
самое худшее будет, если она войдет в этот дом.
     Петр уже второй раз провел рукой по волосам.  Но  и  эта  попытка  не
принесла лучшего результата. Он выглядел опустошенным и недоумевающим, как
человек, которого только что разбудили, нарушив крепкий сон, или  оторвали
от скверных сновидений.
     - Это означает, что мы должны отыскать ее дерево,  -  пробормотал  он
себе под нос, покачивая головой. -  Батюшки  мои,  конечно.  Это  чудесный
план: прямо в полночь мы отправимся на поиски призрака и его дерева.
     Неожиданно он посмотрел в сторону двери. Взгляд его был все таким  же
опустошенным, но рука еще крепче вцепилась в меч.
     - Петр? - негромко окликнул его встревоженный Саша, подошел  и  встал
рядом с ним.
     - Она здесь, совсем рядом. Может быть, даже  за  этой  дверью...  Она
говорит... - Петр неожиданно затряс головой и взглянул на Ууламетса.
     - B что же она говорит? - спросил тот.
     - Не доверять тебе, - резко  отрезал  Петр,  и  Саша  весь  напрягся,
ожидая, что старик разразится гневом. Но Ууламетс лишь коротко заметил:
     - А вместо меня поверить только ей? Я бы на твоем месте отказался.  -
Старик снял с колышка свой кафтан и накинул его на плечи. - Это может быть
весьма пагубным для тебя, а в конечном счете, и для всех нас. -  Он  начал
просовывать веревку от щеколды в отверстие на двери, с тихим  бормотаньем,
напоминающим пение, как он обычно делал, а затем сказал, обращаясь к Саше:
- Принеси мой мешок, малый. И постарайся быть с ним поосторожней.
     У Саши мелькнула было мысль отказаться от этого поручения и занять во
всем происходящем сторону Петра, но либо смелость, либо глупость  удержали
его от этого - он так и не  понял,  что  именно  было  здесь  главным.  Он
подхватил мешок, который старик весь вечер чем-то набивал, а  тот  взял  в
руки свой посох и поднял щеколду.
     На дворе было безветренно. И вокруг дома не было ничего угрожающего.
     - Пошли, - сказал Ууламетс, и они, подхватив с колышков свои кафтаны,
последовали за ним.
     Не было и в помине ни  призрака,  ни  ветра,  ни  дыхания  опасности,
словом ничего, до тех пор, пока дворовик  не  прошмыгнул  между  ногами  у
Петра, которому пришлось буквально  задушить  внутри  себя  громкий  крик,
готовый вырваться в ночную тишину.
     - Что это? - воскликнул он, переводя дыханье и сжимая рукой  рукоятку
меча, когда вырвавшееся на свободу существо исчезло где-то за изгородью.
     - Ничего, - сказал Ууламетс, показывая жестом,  чтобы  Петр  закрывал
дверь, а сам уже начал спускаться вниз по настилу. Когда  он  спустился  к
самому его основанию, то спросил: - Ты видишь что-нибудь? Или, может быть,
ты что-нибудь чувствуешь?
     Петр завязал поверх кафтана пояс  с  прикрепленным  к  нему  мечом  и
показал рукой на стоящий прямо перед ними лес.
     - Думаю, что нам в эту  сторону,  -  сказал  он.  И,  хотя  его  зубы
постукивали, он уверенно двинулся через двор впереди всех,  толкнул  рукой
ворота, не переставая бормотать себе под нос: видимо выражая  недовольство
холодом, темнотой и окружающими его дураками. Он повел их прямо в  сторону
реки.
     Саша  осторожно  поворачивал   голову   в   разные   стороны,   чтобы
воспользоваться боковым зрением и оглядеть окружавший их лес, но нигде  не
увидел никаких призраков. Он догнал Петра почти у самого причала, едва  ли
не бегом спустившись по склону к реке, и, ухватив того за руку, зашептал:
     - Она, на самом деле, сказала это? Насчет старика? А, Петр? Ты сейчас
видишь ее?
     - Старик захотел прогуляться, - сказал вполголоса Петр,  -  вот  все,
что мы имеем. Он старался быть как можно спокойней, чтобы не дрожать, хотя
эта ночь из всех, проведенных ими в лесу, была самой теплой. - И я  должен
сказать, что это чертовски глупая затея, парень.
     - Она говорила это? Насчет того, кому следует верить?
     Ууламетс тоже преодолел почти весь склон, и теперь было  слышно,  как
он приближался, ругая и Петра, и Сашу за такой головокружительный, на  его
взгляд, спуск, при котором можно было сломать себе  шею.  Поэтому  времени
для долгих объяснений у них не было.
     - А что ты сам думаешь на этот счет? - спросил мальчика  Петр.  -  Ты
сам-то веришь ему? - Его зубы негромко постукивали. - Черт бы побрал  этот
леденящий ветер.
     - Да нет здесь никакого ветра, - зашептал Саша. Он почувствовал,  что
рука Петра была холодной и влажной. Он еще крепче сжал ее, когда  Ууламетс
наконец подошел к ним. Сейчас его не покидало самое сильное  за  последние
дни  ощущение,  что  ему  следовало  бы  проявлять  побольше  недоверия  к
Ууламетсу,  и  в  то  же  время  не  следовало  бы  и  обнадеживать  Петра
возможностью быстрого побега, потому что Петр все еще  находился  в  плену
очень простых представлений о происходящем, а все, что пока могли  сделать
сашины предостережения, так это привести  Петра  ночью  вот  в  это  самое
место.
     Но Петр уверенно двинулся в сторону леса, стараясь идти вдоль  берега
реки, почти в том самом направлении, в котором они преследовали призрак  в
первую ночь.
     - Он действительно знает, где она может  быть?  -  спросил  Ууламетс,
хватая Сашу за руку.
     - По крайней мере, он так говорит, - сказал тот, переводя дыханье,  и
не только, чтобы было легче соврать: он глубоко дышал после того как  ему,
на самом деле, пришлось броситься вдогонку за Петром, который  шел  теперь
еще быстрее, в надежде, что будет чувствовать себя более в безопасности  в
лесной чаще, чем на берегу реки, в камышах и мелкой заводи, которую им еще
предстояло перейти. Саша изо всех сил старался догнать его, а Ууламетс  не
отставал  от  него,  держась  все  время  сзади  на  близком   расстоянии,
предупреждая каждый его шаг, останавливаясь и прислушиваясь к окружающему.
     Петр тем временем уже выбрался на  сухую  землю  и  неожиданно  исчез
среди деревьев, поглощенный темнотой.
     - Петр! - закричал Саша, сунул мешок старику, а сам бросился догонять
Петра с неотступным ощущением жуткой боязни потерять его. Он  слышал,  как
старый  Ууламетс  тащился  где-то  сзади,  чертыхаясь  на  каждом  шагу  и
уговаривая Сашу хоть на минуту остановиться, но  тот  не  обращал  на  это
никакого внимания. Он  едва-едва  мог  различать  бледное  пятно  кафтана,
мелькавшее у самого подножья заросшего лесом холма. Тогда Саша сцепил свои
руки, выставил их прямо перед своим лицом и, действуя  ими,  как  тараном,
бросился сквозь густую стену колючих ветвей боярышника прямо  к  холму.  -
Петр, подожди, я иду к тебе!
     Петр, казалось, и не слышал его.  Складывалось  впечатление,  что  он
двигался вперед, словно человек, хорошо знающий каждый куст  в  окружающем
его лесу, чего про Петра сказать никак было нельзя. Он  аккуратно  обходил
чащобы и ни разу не оказался в тупике. Следуя за ним в  одиночестве,  Саша
предположил, что у Петра явно был проводник, который слишком хорошо знал и
лес, и землю, и теперь старался держаться как можно ближе к  Петру,  чтобы
видеть, в каком именно направлении тот шел. Если же он успевал  за  ним  и
ошибался, то тогда просто шел кратчайшим путем прямо через кусты,  обдирая
руки и лицо, цепляясь за сучки кафтаном, но отчаянно продирался вперед.
     Он страстно желал в этот момент, чтобы Петр сбавил шаг и  прислушался
к голосу разума, чтобы русалка оставила Петра в покое и чтобы  ему  самому
повезло, и чтобы он не потерял Петра из вида, и чтобы старик  Ууламетс  не
отстал от него, нашел его  след,  его  самого,  а,  значит,  и  Петра.  Но
обыкновенное чувство реальности подсказывало ему, что он выпускал  слишком
много  желаний  для  одного  раза,  так  что  все  они   могут   оказаться
взаимоисключающими, или вообще может произойти нечто  ужасное.  Но  именно
сейчас он был так напуган, что не мог с достаточной ясностью обдумать  все
это. В случае сомнений, как советовал  ему  учитель  Ууламетс,  он  должен
ограничиваться только пожеланиями добра, и  Саша  старался  изо  всех  сил
именно так и делать, продирался сквозь густые заросли. Наконец  он  увидел
Петра, который теперь был на гребне  холма  и  уже  собирался  предпринять
головокружительный спуск в лощину. Тогда он с  отчаянными  усилиями  начал
прокладывать себе путь наверх, хватаясь руками за торчащие из земли  корни
и опускающиеся  вниз  ветки,  и  с  перепачканными  и  ободранными  руками
все-таки успел вовремя подняться наверх.
     - Петр! - закричал он. - Я с тобой! Ради Бога, подожди меня!
     А Петр уже спускался вниз, по другую сторону  гребня,  устремляясь  к
реке. Саша продолжал идти, теперь уже вниз по склону, не обращая  внимания
на боль и усталость, скользя по сгнившим листьям вдоль  ручья,  сбегающего
вниз.
     Что-то  настораживающее  было  во  всем,  что  его   окружало.   Саша
почувствовал это прежде, чем смог  осознать,  что  именно  показалось  ему
странным в  том  месте,  к  которому  направлялся  Петр:  между  деревьями
виднелось открытое пространство, среди которого возвышался небольшой холм,
поросший травой и мхом. Во всяком  случае,  так  показалось  мальчику  при
слабом ночном  освещении.  Сухая  трава  постоянно  путалась  под  ногами,
образуя как бы невидимую  границу,  к  которой  теперь  приблизился  Петр,
увлекаемый каким-то, только ему видимым миражем. Это виденье  было  скрыто
от Саши, и ему лишь оставалось убеждать себя в том, что  если  этом  месте
пролегала граница между жизнью и смертью, то здесь наверняка  должна  быть
подстерегающая их угроза. Он побежал вслед за Петром,  перепрыгивая  через
камни, и теперь был от него уже на расстоянии  вытянутой  руки.  Не  делая
никакой попытки задуматься над происходящим, он бросился ему  на  спину  и
повалил его на землю: это был единственный способ остановить, спасти  его.
Он знал, что в следующий момент он окажется на спине, а  Петр  обязательно
будет сверху. Оба тяжело дышали, хватая ртом воздух, а Петр  уже  упирался
руками в его плечи.
     - Ведь она убьет тебя! - все еще задыхаясь, проговорил Саша.
     Петр склонился над ним, переводя дыханье и оглядываясь  по  сторонам,
будто не понимал где оказался, а  затем  произнес,  между  спазматическими
вздохами:
     - Где старик?
     - Я не знаю! Ведь  ты  убегал  от  нас,  и  мне  пришлось  все  время
следовать за тобой.
     Теперь Петр выглядел еще более сбитым с толку.
     - Это ты убегал, - сказал он, будто все, о  чем  они  говорили,  было
сущей бессмыслицей. Он перевернулся и сел здесь же на землю,  привалившись
на одну руку, поглядывая по  сторонам,  в  то  время  как  Саша  поднялся,
держась за свой бок и ощущая, как промокла его одежда от влажной земли. Он
боялся даже пошевелиться. Весь лес казался ему  слишком  спокойным,  будто
разом  вымерли  все  звуки:  не  было  слышно  ни   шороха   листьев,   ни
потрескивания веток, никаких других предрассветных звуков.  Слышался  лишь
шум реки, подмывающей берег.
     Затем до них донеслись звуки слабого движенья, будто  что-то  тяжелое
волочилось по усыпанной листьями земле.
     - Небесный Отец, что это? - выдохнул Саша, осторожно, бочком  подходя
ближе к Петру и пристально разглядывая верхушки деревьев,  окружавших  это
загадочное место.
     Петр встал на колено и начал, как только мог осторожно, вытягивать из
ножен свой меч, но при первых свистящих звуках трущейся друг о друга стали
странное движение прекратилось, и  Петр  замер,  прислушиваясь  к  тишине,
которую, казалось, не нарушало даже дуновение ветра.
     Саша сжал кулаки и даже на какой-то момент  прикрыл  глаза,  стараясь
изо всех сил думать только об  их  безопасности,  и  от  этого  напряжения
чувствовал сильное головокружение.  Когда  же  он  вновь  открыл  глаза  и
взглянул на лес, то увидел, что он так и не изменился. Петр, тем временем,
поднялся во весь рост, а его меч так и был лишь на  четверть  выдвинут  из
ножен. Он вытащил его до конца, со зловещим скрежещущим  звуком  и  сделал
несколько осторожных шагов,  будто  отыскивая  что-то,  по  направлению  к
странному холму... и  внезапно  исчез,  издав  пронзительный  крик,  будто
провалился сквозь землю.
     - Петр! - Саша начал пробираться вперед, но поскользнулся, словно  на
льду, распластавшись на сухой траве начал ползти вперед, к тому месту, где
исчез Петр, и наконец заглянул в открывшуюся  перед  ним  глубокую  темную
яму, на дне которой наверняка должен был быть Петр или, по  крайней  мере,
то, что от него осталось. Он не был уверен,  что  сможет  разглядеть  хоть
что-то при таком слабом свете. - Петр! - позвал он.
     Где-то  внизу  задвигалась  бесформенная  серая  масса,  из   которой
постепенно появилась рука, затем нога, по мере того как Петр  освобождался
от налипшей грязи и осыпавшихся сверху комьев земли, и в довершение  всего
появилась длинная подрагивающая стальная полоса: это был меч, который Петр
так и сжимал в другой руке, делая отчаянные попытки встать на ноги.
     - Ты можешь сам выбраться оттуда? - спросил его Саша.
     Петр  убрал  меч  в  ножны  и  попытался  подняться,  ухватившись  за
выступающие из земли камни и торчащие корни, но при  этом  он  еще  больше
проваливался вниз.
     - Осторожно! - закричал Саша, когда почувствовал, что земля прямо под
ним приходит в движение.  Он  пронзительно  вскрикнул  и  начал  торопливо
отползать назад. Но тут его  руки  перестали  служить  ему  опорой,  и  он
почувствовал, что сползает вниз, увлекаемый тяжелым  потоком  из  грязи  и
комьев земли.
     В следующий момент он осознал, что падение вниз головой  закончилось,
и теперь он сплевывал грязь и старался хоть как-то отряхнуться, в то время
как Петр пытался его поднять и поставить хотя бы на колени в той топкой  и
вязкой трясине, которая покрывала дно ямы.
     - Какая жалость, - сказал Петр. - Я надеюсь, ничего серьезного?
     Саша некоторое время поморгал глазами, чтобы освободить их от  грязи,
затем поднялся и с отчаянием взглянул вверх, где над  ямой  виднелся  круг
ночного неба. Его не оставляла навязчивая мысль о том, что если бы он хотя
бы наполовину раскинул своим умом, то не подползал бы  так  неосторожно  к
самому краю. Он должен был бы найти что-то под руками:  корень  или  куст,
которые могли бы удержать его от  падения,  в  конце  концов,  он  мог  бы
использовать и свой пояс. Он подумал о дюжине различных способов,  которые
позволили бы ему не оказаться в таком положении, но  теперь  было  слишком
поздно размышлять об этом.
     - Ууламетс следует за нами, - сказал он. И это прозвучало  как  самая
большая надежда, которая еще оставалась у людей  в  их  положении,  а  его
главным желанием сейчас было лишь одно: чтобы Ууламетс отыскал их.
     - Очень слабая надежда, - сказал Петр и помрачнел,  оглядывая  яму  и
продолжая стряхивать с себя остатки грязи и земли. Саше показалось, что  в
окружающем мраке что-то, тем не менее, привлекло внимание Петра.  Он  даже
посмотрел в ту  сторону,  где  была  лишь  одна  темень,  заполнявшая  все
пространство ямы.
     Эта пугающая темнота вызывала у  него  опасения,  которые  стали  еще
больше, когда он увидел на фоне падающего сверху слабого света,  как  Петр
начал осторожно продвигаться в этом направлении.
     - Здесь какой-то странный запах, - сказал Петр.
     - Там может быть оползень, - старался остановить его Саша.  -  Старик
Ууламетс найдет нас, нам лишь набраться терпенья...  Пожалуйста,  не  ходи
туда! Что будет, если земля осыплется в очередной раз?
     - Но кругом все выглядит твердым, - сказал  Петр  и  вдруг  скользнул
куда-то вниз. Теперь его голос доносился как эхо из глубокого  колодца.  -
Здесь вполне может быть проход к реке. Скорее всего, этот  путь  проделали
дождевые потоки.
     - Не входи туда! -  закричал  Саша,  которого  не  оставляло  чувство
тревоги, как если бы там была  либо  вода,  либо  трясина.  -  Ведь  может
рухнуть вообще весь этот холм. Петр! Не ходи туда!
     - Я не пойду туда, я только попробую заглянуть.  Может  быть,  потом,
когда солнце взойдет повыше...
     Вновь раздался тот самый  звук,  будто  что-то  тяжелое  тащилось  по
земле. Сзади них на дно ямы скатилось несколько комьев земли, но  источник
звука находился не наверху, а где-то за окружавшей их земляной стеной.
     - Петр, - прошептал Саша. - Петр, пожалуйста, вернись назад. Не  смей
ничего трогать там.
     Упало еще  несколько  камней  и  посыпалась  земля.  Петр  отошел  от
земляной стенки и с большой осторожностью вытащил из ножен меч.
     - Мне, на самом деле, не нравится это место, - сказал Саша.
     Некоторое время оба стояли неподвижно. Странный звук раздался вновь и
теперь переместился прямо в темное углубление, почти  рядом  с  которым  и
стоял Петр.
     - Неужели это она? - прошептал Саша, хватая Петра за  рукав  кафтана,
от страха, что тот вновь сделает попытку отправиться в  этот  темный  ход,
где его наверняка ждет ловушка, приготовленная  для  них  русалкой.  Почти
одновременно, у него  возникло  горячее  желание,  чтобы  старик  Ууламетс
поскорее разыскал их.
     В темноте неожиданно что-то зашипело.
     В следующий момент шипенье  отчетливо  послышалось  уже  наверху,  на
самом краю ямы, и что-то маленькое и черное скатилось вниз по  осыпающимся
стенкам ямы, увлекая за собой комья земли. Оно проскользнуло  мимо  них  и
исчезло в таинственном темном отверстии, издавая лай и  фырканье.  Но  уже
через  некоторое  время  выскочило  назад  с  поспешностью,  как   убегает
маленькая собак от неожиданно оказавшейся на ее пути большой.
     - Боже мой! - воскликнул Петр, когда сразу вслед за этим  из  темноты
показалась волнистая темная масса, преследуя непрошеного гостя.
     - Осторожно! - завопил Саша и прыгнул на осыпавшуюся землю, смешанную
с грязью, как только что-то черное и извивающееся подобралось к его ногам.
Петр забрался повыше вслед за ним, стараясь нанести  удар  мечом  по  этой
странной  массе,  целясь  в  предполагаемую  голову.  Но  она   попыталась
преследовать их, в то время как маленькое черное существо, похожее  теперь
на шар,  которое  спокон  веков  было  известно  как  "дворовик",  шипело,
вертелось и пыталось кусать змеевидные черные кольца.
     - Вот дураки! - Это Ууламетс наконец-то добрался  до  ямы.  -  Хватай
его, давай же, хватай его!
     - Хватать это? - воскликнул  Петр,  продолжая  размахивать  мечом.  -
Лучше попробуй вызволить нас отсюда!
     Но эти слова потонули в новой волне визга и ударов,  которые  наносил
своими короткими передними лапами дворовик.  При  этом  сверху  продолжала
сыпаться земля. Саша в страхе  пронзительно  закричал,  как  только  начал
опускаться вниз вместе с осыпающейся землей и грязью, прямо к волнообразно
двигающейся темной массе. В тот же  момент  Петр  оказался  рядом  с  ним,
подталкивая мальчика вверх, на образовавшуюся  насыпь  и  отгоняя  черного
монстра, обитающего в этом подземелье, в ту сторону, где у  него  явно  не
было никаких шансов на побег.
     Но как оказалось,  даже  слабый  свет,  падавший  в  яму,  довел  это
странное существ до полного изнеможения. Теперь было видно, что  это  была
черная змея, покрытая частично полинявшей кожей, с беспомощными  короткими
голыми лапами и плоской головой, которую она все время пыталась  спрятать.
Казалось,  что  она  сжимается  и  сморщивается   буквально   на   глазах,
превращаясь по форме в некоторое подобие маленького старичка, в  то  время
как дворовик продолжал шипеть и рычать,  расположившись  теперь  в  темном
углублении, откуда до этого был  изгнан  черным  змеем,  и  таким  образом
преграждал тому возвращение в свое темное убежище.
     - Имя! Спроси, как его зовут! - закричал сверху Ууламетс. Саша поднял
глаза и увидел старика, стоящего на краю ямы, а затем  перевел  взгляд  на
странное существо, которое Петр удерживал на месте острием меча, и сказал:
- Он хочет знать, как его зовут.
     Петр  слегка  потыкал  съежившуюся  темную  массу.  После  нескольких
понуканий удалось выяснить, что зовут его Гвиур. Это имя скорее вызывало в
памяти представление о какой-то необычайной птице. Тем временем,  существо
медленно пятилось к темной дыре, где, однако, теперь был дворовик, который
явно не собирался пропускать его туда.
     - Спроси его, где моя дочь, - сказал  Ууламетс,  наклоняясь  вниз.  -
Постарайся добиться ответа,  или  пообещай  продержать  его  на  свету  до
восхода солнца.
     - Да знает ли эта чертова змея, - воскликнул Петр,  -  где  находится
твоя дочь?
     Но перед ним была уже не змея. Существо все больше и больше  походило
на заросшего волосатого старичка, который,  видимо  от  страха,  припал  к
земле и весь дрожал, испуганно приговаривая:
     - Солнце, солнце!
     - Ты еще увидишь это солнце, - прокричал сверху Ууламетс, -  если  ты
не ответишь мне. Я хочу вернуть свою дочь.
     Существо прикрыло свое лицо, издавая лишь тихое сопенье.
     - Учти, что он так и поступит, - продолжал уговоры Петр. - Это  очень
страшный старик.
     - И это все, что он  хочет?  -  прошипело  созданье,  прикрывая  лицо
когтистыми пальцами. - Его интересует эта тонкая изящная девушка?  Я  могу
сказать ему. Я готов сделать это, только убери это железо. - Теперь  между
пальцами  показался  один  бледный  змеиный  глаз,  во  всяком  случае  не
человеческий. - Я знаю то место, где находится она, и я могу  принести  ее
сюда: ее кости и все остальное.  Только  скажи  этому  колдуну,  чтобы  он
отпустил меня.
     - Скажи мне лучше, где она! - закричал Ууламетс.
     Но в то же мгновенье перед ними снова была змея,  извивавшаяся  почти
на уровне  земли,  которая  мгновенно  ускользнула  в  темную  нору,  пока
дворовик только собирался погнаться за ней.
     Вслед за исчезнувшей змеей из норы полилась  жидкая  грязь.  Дворовик
отскочил назад, издавая рычанье и отплевываясь, а, тем временем, отверстие
исчезло, заполненное вязкой тиной.
     - Дурак! - закричал Ууламетс. - Как ты смог упустить его?!
     - Сам ты дурак! - закричал в ответ  Петр,  поворачиваясь  кругом,  но
Саша быстро ухватил его за руку, и возможно, что в этот момент Петр  вновь
подумал о том, что в этой осыпающейся яме он был не один, а вдвоем, и даже
втроем, если считать  раздраженного  дворовика,  и  даже  вчетвером,  если
считать змею, которая только что исчезла под землей в направлении реки,  и
лишь один старик был наверху.
     - Он обещал, - сказал  Саша,  обращаясь  к  Ууламетсу.  -  Он  обещал
сделать это. Учитель Ууламетс, вытащите нас отсюда.
     Некоторое время, которое показалось им очень долгим, Ууламетс стоял и
пристально смотрел на них, будто поджидая, пока появятся  первые  признаки
бледного рассвета, а затем опустил вниз свой посох.
     - Держите, - сказал он.

     Петр ухватил конец  посоха,  стоя  на  осыпавшейся  сверху  земле,  и
удерживал его на высоте своего роста, в то время как Саша  влез  на  плечи
Петру, изрядно  перемазав  его  землей  и  грязью,  и  полез  вверх.  Петр
отплевывался, ругался, но продолжал удерживать его.
     Наконец Саша добрался до верха и ползком перебрался через  край  ямы,
помогая себе локтями и коленями, и вглядывался  в  предрассветный  сумрак,
стараясь отыскать старика, который теперь сидел на  остатках  прошлогодней
травы и колдовал над своими горшочками, стоявшими перед ним полукругом.
     Саша повернулся и лег грудью на самый край ямы, нагибаясь вниз, чтобы
ухватить посох, который ему протягивал Петр и, дотянувшись, изо всех  сжал
рукой его гладкую поверхность, чтобы Петр мог попытаться  при  его  помощи
вскарабкаться наверх. Но он потерпел  неудачу  в  своей  попытке  удержать
посох в таком положении, и в итоге бросил его рядом с собой на траву.
     - Я бы использовал для этого большой сук, - заметил  Ууламетс,  следя
за происходящим как беспристрастный наблюдатель.
     - Учитель Ууламетс советует взять большой сук или что-нибудь такое, -
сообщил вниз Саша.
     Петр с явным страданьем взглянул на него. Дворовик по-прежнему был  в
яме рядом с ним, но Петр решительно не смотрел в его сторону.
     - Тогда побыстрее сделай что-нибудь, - сказал он.
     Саша  поднялся  и  побежал  вниз  по  склону  в  сторону  видневшихся
ближайших деревьев, где наверняка было то,  что  ему  нужно.  Он  подобрал
прямо на земле вполне подходящий на вид длинный и толстый ветвистый сук  и
поволок его назад к яме, торопясь, как только мог, мимо  старика,  который
по-прежнему сидел на траве, вытряхивая из  горшочков  какие-то  порошки  и
бормоча под нос непонятные протяжные заклинания.
     Саша спустил сук вглубь ямы, а Петр протащил его почти до самого дна,
обламывая на ходу мелкие ветки, которые явно мешали ему. Саша опять улегся
на краю, чтобы удерживать самые верхние ветки  для  большей  устойчивости.
Теперь в яме словно бы росло дерево, макушка которого выходила за ее край,
где ее из всех сил держал Саша.  По  этому  засохшему  дереву  Петр  начал
подниматься наверх, переступая ногами с ветки на ветку. В конце концов  он
добрался до сашиной руки и поднялся еще выше, в то время как Саша, стиснув
зубы, изо всех сил удерживал сук.
     - Малыш! - позвал старик своего помощника.
     Дворовик начал быстро карабкаться вверх по веткам и  вскоре  появился
над самым краем ямы. От неожиданности, с которой черный шар  возник  перед
ним, Саша едва не завизжал и отпрянул в сторону, усевшись рядом с  Петром,
в то время как маленькое существо перемахнуло через край ямы и со всех ног
бросилось к Ууламетсу.
     Но старик, однако, продолжал, не оборачиваясь, посыпать землю  вокруг
себя,  меняя  горшочки   и   не   обращая   никакого   внимания   на   его
раболепствования.
     - И что же он такое делает? - спросил Петр. - Что он думает  о  своем
занятии?.. И что это за странное существо?
     - Я не знаю, - сказал Саша и подумал о том,  что  он  должен  был  бы
почувствовать хоть что-то, если то, что делал  учитель  Ууламетс,  как  он
теперь его называть, и было самым настоящим колдовством. Но он  чувствовал
только дрожь во всем теле, пробиравшую его  до  костей,  да  предательскую
слабость в глубине желудка.
     - Мы должны убираться отсюда, - сказал Петр, и Саша подумал о том  же
самом, но только более  спокойно  и  хладнокровно.  Он  хотел  учесть  все
складывающиеся обстоятельства. - Ведь мы так и не знаем, куда  ускользнуло
то мерзкое созданье.
     - Мы уйдем, - сказал Саша, желая этого всей душой, и желая  при  этом
понять, на что же все-таки был способен Ууламетс. - Теперь уже скоро.
     Но Ууламетс по-прежнему  разбрасывал  щепотки  непонятно  для  никому
ненужного порошка,  продолжая  при  этом  напевать  себе  под  нос,  потом
неожиданно надергал полные ладони сухой травы и  попросил  принести  кусок
дерева.
     - Для чего? - спросил Петр. - Ты  хочешь  развести  огонь?  Здесь,  в
такое время?
     - Я принесу, - сказал Саша, стараясь сдерживать дыхание. Он просто не
видел иного выхода, поэтому вскочил и побежал в сторону деревьев.  Отыскав
там несколько сучьев разной величины, он так же бегом вернулся к Ууламетсу
и положил охапку на землю, опускаясь рядом с  ней  на  колени.  -  Учитель
Ууламетс...
     Дворовик набросился на него с громким рычаньем. Старик ни на кого  не
обращал внимания, а лишь продолжал свое заунывное пенье, которое вызвало у
Саши малоприятные воспоминания о той ночи, когда Петр едва  не  умер.  Это
была точно такая же песня, исполняемая очень  тихо,  напоминавшая  тот  же
самый бессвязный бред, лишенный основной мелодии. Затем Саша  увидел,  как
Ууламетс взял мелкие сучки и ветки, разломал их на части и в середину этой
кучи поместил охапку сухой травы. После этого старик взял маленький клочок
шерсти из горшочка и подсунул его под траву, и наконец взял тлеющий уголек
из  отдельного  горшочка.  Саша  даже  подпрыгнул  на  месте,  когда   все
сооружение охватил огонь.
     - Дурак, - произнес едва слышно старик и даже прервал свое пение.  Он
протянул руку, в которой был пустой горшочек. - А теперь - воды... Да будь
осторожен, с водяным шутки плохи, особенно в его владениях.
     - Это то самое существо, что было в  яме?  Вопрос  сорвался  с  языка
прежде, чем Саша вспомнил, что учитель произносил  заклинания,  и  его  не
следовало  отвлекать.  Поэтому  он  втянул  голову  в   плечи,   торопливо
пробормотал извинения и пустился вниз, где, как он припоминал, был  ручей,
впадавший в реку. Он был напуган всего лишь одной простой  мыслью  о  том,
что отправляется к реке, где оно может устроить засаду.
     Он ощущал преследование, и  когда  обернулся,  то  сквозь  достаточно
густой мертвый лес увидел Петра, спускающегося вниз по склону.
     - Ты не должен идти за мной! -  сказал  ему  Саша,  и  покрепче  сжал
горшок. - Ведь я отправился всего лишь за водой!
     - Ты что,  превратился  в  его  слугу?  -  Петр  слегка  притормозил,
спускаясь по склону. - Пусть идет за водой сам.
     - Ну, пожалуйста, не пытайся  враждовать  с  ним.  Саша  добрался  до
ручья, который был ему всего лишь по щиколотки, зачерпнул  воду,  а  затем
торопливо отправился назад. - Старик сказал, что в яме был водяной.
     - Это созданье могло быть кем угодно, - заметил Петр, - но я не  хочу
больше иметь со всем этим никакого дела. - Сейчас Петр полностью напоминал
человека, который изо всех сил старался показать, что то, что он  видел  в
темноте, было всего-навсего либо бревно, либо большая  змея,  либо  что-то
еще  в  этом  роде,  но  который  никак  не  хочет  перешагивать  в  своих
рассуждениях за этот безопасный предел. Петр все время был  рядом  с  ним,
когда Саша возвращался через гребень холма, до  тех  самых  пор,  пока  не
передал горшок с водой учителю Ууламетсу.
     Старик взял горшок и укрепил его на рогатине,  которую  наклонил  над
огнем.
     - Послушай, дедушка, - сказал Петр, приблизившись к нему еще на  один
шаг. - У меня есть намерение отбыть в Киев. Я думаю, что все, что мы  тебе
задолжали, мы уже давным-давно отработали, и поэтому вполне можем уйти. Ты
слышишь меня?
     - По реке? - спросил Ууламетс. - Или через  лес?  Встречу  с  кем  ты
предпочитаешь: с водяным или с моей дочерью?
     Петр рассердился и кивнул Саше.
     - Он говорит правду, - сказал мальчик.  -  Петр,  мы  не  должны  так
делать.
     - Мы сделали уже достаточно много, а помощь  от  старика  была  очень
небольшой. "Принеси мне дрова, зачерпни мне воды". Он, как я  предполагаю,
будет попивать свой утренний чай, в то время как мы будем охранять его  от
нападок    его    проклятого    любимца,    или    еще     от     кого-то,
кто-он-там-такой-на-самом-деле...
     - Водяной,  -  достаточно  любезно  тут  же  вставил  свое  замечание
Ууламетс, даже не взглянув ни на того, ни на другого.
     - Именно, водяной. Существо, живущее в воде. Но кем бы оно  ни  было,
оно, так или иначе, сбежало. Твоя же  дочь  способна  лишь  на  то,  чтобы
запускать холодные пальцы в чью-нибудь шею, да разбить несколько  горшков,
которые падают, когда она сотрясает ставни. Очень  немного  для  призрака,
сказал бы я.
     - Возможно, что это и так, - отозвался Ууламетс. - Во  всяком  случае
до сих пор, пока я удерживаю ее  от  безрассудства,  и  делаю  это  вполне
умышленно. Но пойди и попробуй справиться с ней в одиночку.  Один  из  вас
наверняка дорого заплатит за это, а другой будет горько  раскаиваться.  Ты
не должен уходить отсюда, Петр Ильич. Ведь ты не дурак, и не следует  тебе
поступать по-дурацки.
     В какой-то момент все, что говорил Петр, казалось  очень  разумным  и
обоснованным.  Но  слова  старика   все   перевернули,   выбивая   остатки
доказательств. От этих  слов  повеяло  реальной  опасностью,  которой  был
наполнен окружавший их лес, так что Саша даже  почувствовал  необходимость
оглянуться вокруг, но вовремя погасил эту попытку. Он только  сжал  руками
свой пояс и упорно продолжал думать о том, что Петр был прав.
     Холодок  пробежал  по  его  шее  и  начал  опускаться  вниз,  как  бы
растворяясь в нем. Затем это ощущение повторилось. Саша был почти  уверен,
что сзади него что-то есть, несмотря на то, что даже Петр, стоявший  прямо
перед ним, не подавал никаких признаков беспокойства. В какой-то момент он
не был даже уверен, что может положиться на  Петра,  если  Ууламетс,  чего
доброго, околдовал его и тот стал слеп и глух ко всякой подстерегавшей  их
опасности.
     - Прекратите это! - сказал наконец  Саша.  Это  был  очень  серьезный
поступок: перечить этому старику. - Учитель Ууламетс, вы  хотите  запугать
нас, и я знаю, что вы все время делаете это.
     - Да, это делаю я, - сказал Ууламетс, но ощущение холода и страха  не
исчезало. Старик повернул голову и взглянул  на  Петра.  -  Мальчик  верит
тебе. Он готов даже  враждовать  со  мной,  защищая  тебя,  а  для  такого
восприимчивого парня это требует значительной храбрости. Но он еще слишком
молод.  Он  может  позволить  себе  попасться  на   удочку   какому-нибудь
благовидному мерзавцу из-за своих самых лучших побуждений. Точно  так  же,
как моя дочь. Вот почему я так терпелив по отношению к нему. Но  зато  ты,
не имеющий такого чуткого восприятия мира, в котором Бог отказал  тебе,  а
получивший взамен лишь неисправимый эгоистичный нрав, который не позволяет
тебе видеть что-либо в собственном окружении, не  укладывающееся  в  рамки
твоего понимания, ты, без всяких сомнений, постараешься использовать этого
мальчика для своих бессмысленных целей. Для каких? Чтобы попасть  в  Киев?
Каждое очередное место не будет для тебя лучше,  чем  предыдущее,  где  ты
потерпел неудачу, потому что неудачи твои, сударь, находятся в самом тебе.
И ты будешь вынужден безуспешно переезжать с места  на  место,  таская  за
собой этот багаж. Но в каком бы месте ты ни  оказался,  ты  везде  найдешь
лишь самого себя. И что еще более важно: ведь ты хочешь выглядеть мужчиной
в глазах этого ребенка, и полагаю, что ты все-таки  задумаешься  над  всей
ответственностью, к которой обязывает такое положение.
     - Интересно, кем же это ты хочешь представиться, в  конце  концов?  -
возразил ему Петр. - Ты и колдун, и учитель, и вообще ученый  человек.  Но
вот только что же все-таки ты изучаешь? Ведь все свое время  ты  проводишь
сидя в полном одиночестве в этом лесу, смешивая это отвратительное зелье и
развлекаясь разговорами с птицами и змеями!
     - Если ты думаешь, что у тебя достаточно  ума,  чтобы  поговорить  об
этом, мы оба получим лишь пользу от этого разговора. Сядь и прекрати нести
вздор. Представь себе, что если бы я вовремя не подсказал тебе про солнце,
и представь себе, что если бы ты беспечно  допустил  мысль  самостоятельно
вернуть водяного назад и был бы достаточно глуп и полез в его темную нору?
Думаю, что тебе пришлось бы очень горько сожалеть об этом. И то  же  самое
ждало бы и мальчика.
     - Он убежал лишь потому, что испугался меча,  -  возразил  Саша.  Его
очень расстроило то, что старик говорил Петру столь  обидные  слова,  хотя
они и были близки к правде. Это расстраивало его еще  больше,  потому  что
Петр стоял здесь же, рядом с ним,  охваченный  гневом,  однако  ничего  не
предпринимал в свою защиту.
     - Он убежал, потому  что  солнечный  свет  ослабляет  его,  -  сказал
Ууламетс. - Да, да. Но хорошего  пока  во  всем  происшедшем  очень  мало.
Поэтому я и приготовил для тебя работу.
     - Что?
     - Внутри вот этого холма, в той его части, которая спускается к реке,
есть большая впадина, похожая на пещеру. В ней находится его гнездо.  И  я
хочу, чтобы ты положил туда кое-что.
     - Не следует так шутить надо мной, - сказал Петр.
     - Ты сделаешь это, - сказал Ууламетс, и на  его  лице  появилась  как
никогда отвратительная усмешка, - как можно быстрее,  пока,  как  я  почти
уверен, он все еще не вернулся в свою берлогу, а я не  смогу  предоставить
возможности, чтобы он задержался подольше.  -  С  этими  словами  Ууламетс
закрепил горшок на рогатине. - Вот, возьми. Просто брось его туда. Ты  уже
пытался один раз запугать его, а сейчас тебе даже не  надо  будет  входить
внутрь. И, разумеется, ты можешь использовать для защиты свой меч.
     - Нет, - сказал Саша, - не ходи туда.
     - Это, в конце концов, для его же собственного  спасения,  -  заметил
Ууламетс. - Я сделал бы это и сам, если бы мог. Или  ты  смог  бы  сделать
это. Но в данном случае наш отважный приятель так хочет доказать,  что  он
уверен в возможностях своего меча...
     - Ты думаешь, я дурак? - воскликнул Петр.
     - Разумеется, нет. И не трус, я надеюсь? Так, может быть, мне  самому
сделать это? Я, конечно, не такой проворный или сильный...
     Петр подошел к нему и взял в  руки  рогатину  с  укрепленным  на  ней
горшком. Вид у него был хмурый.
     - Нет, - едва ли не закричал Саша. - Нет, не делай этого, Петр.
     - Но ведь это очень легкая работа, - с выражением  отвращения  сказал
Петр. - Вот и твой колдун говорит то же самое.
     - Так вполне может быть, - сказал  Ууламетс,  -  если  тот,  кто  это
делает, не дурак.
     - Послушай, старик, - сказал Петр и глубоко вздохнул, покачиваясь  на
ногах, - у меня терпенья гораздо больше, чем  у  тебя,  и  гораздо  лучшие
манеры, о которых, учитывая, что я был рожден среди отбросов  общества,  я
никогда раньше не заикался.
     С этими словами Петр взял горшок в руку, отбросил в сторону  рогатину
и быстро пошел прочь, в то время как Саша все еще продолжал стоять,  будто
лишился дара речи.
     - Разреши  мне  пойти  с  ним!  -  сказал  он  наконец,  обращаясь  к
Ууламетсу, и сразу почувствовал облегчение.
     И тут же, не дожидаясь ответа, торопливо побежал вслед за Петром.

                                    12

     Петр услышал шаги мальчика сзади себя, когда уже был  готов  пересечь
гребень холма. Он повернулся  прямо  на  ходу  и  подумал,  подталкиваемый
самыми честными побуждениями, наличие которых у  него  старик  отказывался
даже признавать: он  должен  приказать  мальчику  немедленно  вернуться  к
Ууламетсу.
     Но в следующий же момент он подумал и о том, что мальчик сделал  свой
выбор значительно раньше, выбор между двумя людьми, и если  Петр  позволит
себе бессмысленно погибнуть здесь и сейчас, то Саша окажется еще в большей
опасности, оказавшись под властью Ууламетса.
     Поэтому он остановился и ждал,  пока  Саша  не  поднимется  вверх,  и
только после этого начал спускаться вниз по склону к реке, перекладывая из
руки в руку до невозможного горячий маленький горшок.
     - Почему ты не разрешил мне... - начал было Саша.
     - Нет, - сказал Петр. - Это совсем не так.
     - Ты знаешь, что старик пытался сделать из тебя сумасшедшего?
     - А я и есть сумасшедший.
     - Будь осторожен, Петр.
     "Подходящий совет", подумал тот и сказал:
     - А ты умеешь управляться с мечом?
     - Нет, - сказал Саша.
     - Но, в любом случае, возьми его. - Он снял пояс,  на  котором  висел
меч, и протянул его Саше,  как  раз  в  тот  момент,  когда  они  достигли
подножья холма  и  подошли  к  зеленоватой,  заросшей  водорослями  водной
поверхности. - Запомни главное. Неважно, что ты будешь делать: колоть  или
рубить, старайся только попасть в глаза, и ничего кроме этого. Возьми его!
Я не хочу, чтобы он мешал мне и давил на ребра. Ведь у  меня  и  так  одна
рука уже занята.
     Саша взял меч и повесил себе через плечо.
     - Постарайся быть очень осторожным...
     - Я и так осторожен, помилуй Бог.
     Берег реки в этом месте был очень чистым,  за  исключением,  пожалуй,
одиноко растущей молодой ивы, и как нельзя лучше подходил  для  устройства
берлоги, которая, несомненно,  должна  была  находиться  под  водой,  если
учесть, что холм, где был еще один вход в  берлогу,  обнаруженный  ими  во
время падения в яму, находился на значительном расстоянии  от  склона,  по
которому сейчас спускался Петр.
     И кроме того, это было самое подходящее место, чтобы легко  и  удобно
было прятаться такому змеевидному существу. Когда Петр подошел  ближе,  то
увидел, что не ошибся:  меж  корней  ивы  виднелось  темное  пространство,
напоминавшее углубление, при виде которого он почувствовал в груди  слабое
волнение.
     - Ну что ж, - сказал он, - если я швырну дедушкин гостинец  не  в  то
место, которое ему нужно, то он не будет радоваться  такому  исходу,  а  я
даже не знаю, как ему сказать об этом. -  Он  поставил  ногу  на  торчащий
вверх корень ивы и  крепко  ухватился  рукой  за  пучок  свисающих  веток,
которые оказались гибкими и прочными, хотя на вид  были  безжизненными,  и
только при ближайшем рассмотрении можно было ощутить тлеющую в них надежду
на будущую жизнь.
     - А ведь это дерево живое, - сказал Саша, как только убедился в этом.
- Это дерево...
     Петр начал оглядываться  по  сторонам,  неожиданно  натолкнувшись  на
бледное лицо, которое принадлежало явно не  Саше.  Он  вдруг  пронзительно
закричал и отпрянул назад, чтобы найти опору для ноги, когда почувствовал,
как что-то захлестнуло его лодыжку.
     Он закричал снова в тот момент, когда  его  дернуло  и  потащило  под
воду, а крик превратился всего лишь в струю пузырей,  и  он  почувствовал,
как  что-то  сильное  и  мускулистое  обернулось  вокруг  него.  Когда  он
попытался освободиться, то ощутил, как новые кольца охватывают  его,  и  в
тот же момент  он  оказался  снова  на  воздухе,  в  полной  темноте.  Так
продолжалось достаточно долго: он то  поднимался  вверх,  то  падал  вниз,
находясь все время в объятиях мягкого и мокрого существа, форма  которого,
казалось,  меняется  с  каждым  мгновеньем.  Он  задыхался,  отплевывался,
чертыхался и как только мог  бил  облегавшее  его  мягкое  тело,  и  когда
наконец мерзкое существо  слегка  угомонилось,  видимо  само  устало,  оно
быстро завертелось, увлекая его с собой.  Резкий  холод  и  отвратительная
вонь болотистого дна ударили его в лицо.
     - Будь ты проклят! - в испуге закричал Петр, и  ударил  его  из  всех
сил. Он даже потерял горшок, который до этого все время был у него в руке,
ударился о мягкое грязное дно пещеры и соскользнул по гладкому ее склону в
воду.
     Тяжелые кольца заскользили мимо него и, как бы срывая  зло,  колотили
слева и справа от него.
     Он начал выбираться  из  воды,  задыхаясь  и  отплевываясь,  стараясь
ухватиться за все, что попадалось под руки, и  наконец  вылез  на  твердую
землю, зацепившись рукой за что-то острое  и  твердое,  что  попалось  ему
среди  множества  мелких  предметов,  которые  дребезжали  и  постукивали,
напоминая по звуку кости скелета. От этого звука он застыл  на  мгновенье,
хватая ртом воздух и прислушиваясь.
     Затем он решил слегка изменить  свою  неудобную  позу.  Скелет  мягко
погромыхивал. Петр ухватился вновь, и  на  этот  раз  не  услышал  никаких
звуков, кроме собственного дыхания, но почувствовал, как его руки  и  ноги
начинает охватывать мелкая дрожь.
     Он подумал о том, что существо,  напавшее  на  него,  не  производило
никакого шума. Оно могло подстерегать его, свернувшись кольцами на  другой
стороне пещеры. Все пространство  было  погружено  во  мрак,  вокруг  была
холодная вода и плавающие в ней кости. И чем дольше он медлил, тем ужаснее
становилось от одной мысли о том, что придется умереть в  подобном  месте.
Он различал слабое свечение воды там, где  по  его  представлениям  должна
была быть река, и, сделав глубокий вдох, нырнул в воду, стараясь изо  всех
сил  придерживаться  этого  направления,  где  в  воде  был  виден   свет.
Неожиданно в этом месте его пальцы наткнулись на что-то мягкое и липкое, и
он тут же успокоил себя тем, что это была всего лишь обычная грязь.  Но  в
следующий момент он ощутил присутствие  там  странных  твердых  предметов,
которые явно напоминали остатки скелетов, рассыпанных по дну. Кое-где  его
рука ощущала  даже  отверстия  глазниц  на  сохранившихся  черепах.  Он  с
содроганием отшвырнул их прочь,  мучительно  стараясь  отыскать  выход  из
пещеры и увидеть спасительные корни.
     Вдруг что-то зацепилось за него, и он в отчаянии начал  бороться,  не
видя ничего перед собой и лишь стараясь сопротивляться,  когда  неожиданно
понял, что это был всего-навсего мокрый и испуганный мальчик.
     - Боже мой! - закричал он изо  всех  сил,  хватаясь  за  корень  ивы,
пытаясь удержаться в таком положении и одновременно  дотянуться  до  Саши,
который задыхаясь и шлепая по воде, старался подать ему руку, размахивая в
воздухе другой, сжимавшей меч.
     - А я думал, что ты уже погиб! - воскликнул он.
     - И что же  ты  собирался  делать  в  таком  случае?  -  пронзительно
закричал Петр, подталкивая мальчика вверх, на сколько это  было  возможно,
чтобы он смог ухватиться за ветки ивы.
     Саша вскарабкался наверх, швырнул  меч  на  твердую  землю,  и  начал
подтягиваться сам, удерживая при этом рукой Петра за кафтан, чтобы  помочь
и ему забраться на относительно высокий берег.
     - Дурак! - закричал он на мальчика, потряхивая его, хотя сам все  еще
дрожал от недавнего испуга.
     Но постепенно он прозрел, глядя на Сашу, который был без  кафтана,  с
бледным лицом и с мечом, который он изо всех сил старался не  выронить  из
руки. Все увиденное так подействовало на него, что Петр уселся  на  землю,
все еще не выпуская из сжатого  кулака  мокрой  рубашки  мальчика,  а  тот
смотрел на него, будто ожидая быть тут же убитым, и  не  мог  двинуться  с
места. Но Петр лишь закашлялся и отпустил Сашу.
     - Не смей больше делать ничего подобного! - сказал Петр,  когда  смог
вновь обрести дыхание. - Ради Бога, прошу тебя, малый.
     Саша лишь молча смотрел на него, постукивая зубами, а  его  губы  при
этом имели синеватый оттенок. Петр обхватил его  подрагивающими  руками  и
слегка подтолкнул туда, где на берегу лежал его кафтан.
     - Укутывайся, - сказал он, все еще вздрагивая. -  И  пойдем.  Ты  еще
успеешь умереть...
     Он подобрал меч и здесь же, на берегу, отыскал и  ножны.  Его  кафтан
насквозь промок, побывав в воде, холодной, какую как  раз  и  любила  дочь
колдуна...
     Он все-таки обернулся и взглянул  на  куст  ивы,  единственное  живое
дерево среди этого леса,  и  почему-то  вспомнил  о  костях,  которые  ему
попались в глубине пещеры.
     Саша подхватил его руку и сказал, лязгая зубами:
     - Идем.
     Петр оторвался от своих мыслей и заспешил вверх по  холму,  насколько
быстро позволяли его силы.
     Ууламетс все еще не загасил свой костер. Он взглянул на них  с  явным
удивлением, и Петр подумал, что возможной причиной было то, что он  увидел
их вдвоем. А еще он подумал о  том,  что  было  бы  неплохо  прямо  сейчас
свернуть ему шею, но, видимо,  эти  мысли  очень  хорошо  понял  дворовик,
который тут же начал лаять и шипеть, когда они,  дрожащие  и  промокшие  с
головы до ног, спотыкаясь, подходили к подножью холма.
     - Пошел прочь отсюда! - прорычал Петр и попытался с силой ударить его
мечом. - Пошел!
     Тот плюнул в него и зашипел, но тем не менее держался  на  расстоянии
все время, пока они не подошли к Ууламетсу.
     - Я доставил этот твой чертов горшок, -  сказал  Петр.  -  И  еще,  я
думаю, что мы нашли ее дерево. Оно находится здесь, за  холмом.  Я  думаю,
что тебе должна понравится та компания, которая его охраняет.
     Ууламетс встревожено посмотрел на него, затем быстро встал, забыв про
свои горшки, про мешок, про все на свете  и,  захватив  лишь  один  посох,
устремился к гребню холма. Черный  шар  отправился  следом  за  ним.  Саша
смотрел на них с явным участием, но Петр обнял его  за  плечи  и  повел  к
огню.
     - Побереги его, - сказал он мальчику, бросая ему меч, а сам подошел к
краю ямы, лег на землю и вытащил наверх сухие ветки.
     Все,  что  он  мог  наломать  и  бросить  в  костер,  давало   вполне
достаточный огонь, чтобы согреться и даже попытаться отжать  свою  одежду,
чтобы освободиться от пропитавшей ее  воды  и  слегка  просушить  хотя  бы
рубашку, прежде чем вновь одевать на себя. Он только начал  делать  то  же
самое  с  сашиной  рубашкой,  как  с  вершины  склона  спустился   старик,
раздраженный и злой. Он с силой ударял по траве своим посохом, а  дворовик
бежал за ним по пятам, словно собака, принюхиваясь к следу.
     Петр хмуро взглянул на Ууламетса, когда тот подошел к костру, готовый
изложить ему слово в слово все, что он о нем думал. Но старик был молчалив
и, немедленно присев на корточки, начал перебирать свои горшочки.  Он  был
хмур, как грозовая туча.
     - Так что же мы будем делать теперь? - спросил его Петр.
     - Оставайся здесь и не делай ничего! - прорычал Ууламетс едва слышно,
подхватил свой мешок с горшками и исчез, вместе с  черным  шаром,  который
суетливо заспешил вслед за ним.
     - Тем лучше, - сказал Петр, с ожесточением отжимая сашину  рубашку  и
нанизывая ее на длинную ветку, чтобы было удобнее держать над  огнем,  тем
временем, как Саша стоял в его кафтане. - Снимай штаны и сапоги и  подержи
вот это.
     Петр сходил и принес еще охапку сушняка, стараясь согреться еще и  от
этой работы. Он проделал это несколько раз, поручив Саше следить за огнем,
и вскоре костер разгорелся чуть ли не втрое сильнее.
     - А ты не проглядишь, когда вернется Ууламетс? -  спросил  его  Саша,
явно обеспокоенный. - Если он вернется...
     - Пусть затушит его. -  Петр  уселся  поближе  к  огню  и  снял  свои
промокшие сапоги, выливая воду на траву,  где  вскоре  образовалась  целая
лужа. Он вдруг громко  чихнул,  высморкался  и  надел  по-прежнему  мокрые
штаны.
     - Я сейчас даже и не думаю, что где-то есть дом, - сказал  Саша.  Это
была весьма мрачная мысль  для  такого  момента.  Неожиданно  Петр  слегка
выставил подбородок в сторону реки. - Река, как любая  дорога,  показывает
нам, где мы находимся. Напряги свои мозги, парень. Ты ничего не  добьешься
одними лишь желаниями.
     Саша покраснел, и Петр вспомнил, как назвал его  дураком  и  едва  не
утопил, когда выбирался из реки.
     - Ты сделал все хорошо, - сказал он, снял его  кафтан  и  положил  на
траву, посчитав, что пожалуй только рубашка может полностью  высохнуть  за
относительно короткое время. Он отжал ее еще раз, нашел пару хороших веток
и разложил ее на них, удерживая над огнем. - Но только, ради  Бога,  скажи
мне, что же все-таки ты собирался делать?
     - Я хотел подать тебе меч, - сказал  Саша.  -  Когда  это  страшилище
вылезло из норы. Я знал, что оно вышло, еще до того, как полез в  воду.  -
Он опять начал дрожать, и от этого язык совершенно не слушался его. -  Так
что же там было?
     Петр  пристально  смотрел  на  пламя,  стараясь  держать  рубашку  на
безопасном расстоянии от огненного жара.
     - Кости и  скелеты.  Множество  костей.  Мне  кажется,  я  знаю,  что
случилось с его дочерью.
     - Ты думаешь, что и он знает это? -  Петр  пожал  плечами,  вспоминая
хорошенькое лицо, принадлежавшее девушке сашиного возраста.  Сейчас  перед
ним был не призрак, а лишь его собственные воспоминания. - Может  быть,  -
сказал он. - Ведь он знал  про  водяного.  И,  скорее  всего,  он  не  был
удивлен, разве не так?
     - Но он говорит, что может вернуть ее назад.
     - Костям чертовски трудно придать прежний облик, да еще  вернуть  все
остальное. Удастся ли ему  это?  -  Он  припомнил,  как  Саша  говорил  на
следующее утро после той тяжелой ночи, что Петр умирал,  а  старик  вернул
его к жизни...
     Но сейчас ему не хотелось вспоминать об этом. Он не хотел знать, что,
на самом деле, мог делать старик по другую сторону холма, так  же  как  не
хотел вспоминать все,  что  видел  внутри  пещеры,  тем  более  вспоминать
ощущения, которые вызывало прикосновение скользкого тела водяного и грязь,
смешанную с тиной у самого входа  в  пещеру,  где  торчали  многочисленные
кости скелетов.
     Наконец он проговорил, нарушив затянувшееся молчание:
     - Придет время, и мы выберемся отсюда. Теперь  старик  должен  помочь
нам, потому что явно у нас в долгу и ему не удастся  сказать,  что  мы  не
пытались выполнить его просьбу.
     Почему-то  путь  вдоль  берега  реки  казался  ему  теперь   наиболее
безопасным, чем было до этого. По крайней  мере,  если  здесь  было  такое
существо, как водяной, то от него можно было легко отделаться:  для  этого
следовало идти только  днем,  а  ночью  разводить  яркий  костер.  Водяной
проводил все свою жизнь под водой или в темных пещерах, и яркий  свет  был
для него хуже всякой смерти. Что же касается огня, то они  могут  получать
его таким же образом, как это делал старик Ууламетс, извлекая тлеющие угли
из глиняного горшка.
     - Мы войдем в лес, - продолжал Петр, обращаясь к  Саше,  -  и  сможем
совершенно точно выйти там, где нам нужно.
     - Но нам все еще нужна его помощь, - почему-то шепотом  сказал  Саша,
как если бы их разговор можно было слышать  по  другую  сторону  холма.  -
Только, пожалуйста, пожалуйста, прошу тебя, не пытайся враждовать  с  ним,
не зли его попусту.
     Петр видел лицо мальчика, когда тот разговаривал с колдуном, и хорошо
запомнил отражавшееся на нем уважение, если не  преданность  старику.  Это
обстоятельство очень злило его. Ведь он по-прежнему убеждал  себя  в  том,
что дворовик был самой обыкновенной собакой,  и  временами  именно  так  и
выглядел. Что же касается водяного, то он считал  это  лишь  плохим  сном.
Относительно же сашиных желаний он мог бы сказать лишь то, что они не были
более вероятными, чем желания обычного человека, но он видел при этом  еще
и то, что старик Ууламетс был вдвое упрямее его  и,  настаивая  на  своем,
очень легко мог запугать такого молодого парня, как Саша,  который  был  к
тому же убежден,  что  его  злые  намерения  могут  принести  непоправимое
несчастье, имеющее тяжелые последствия.
     - Я думаю, что старик очень часто проклинает меня, - сказал  Петр.  -
Если в этом горшке что-то было, то как ты  думаешь,  могло  это  существо,
там, внизу, куда-то сбежать?
     - Конечно, он и хотел, чтобы оно сбежало.
     - Бог ты мой, - с недоверием сказал Петр, снимая с веток свою рубаху.
Она была горячая, так что обжигала руки. - Вот черт возьми!
     - Пожалуйста, не надо. Не ругайся здесь.  Сейчас  не  время.  -  Саша
вновь задрожал, и старался сжать коленями руки, чтобы унять  дрожь.  Слова
вновь с трудом поддавались ему.
     - Тогда пожелаю ему удачи, - сказал Петр, чтобы водворить мир.  -  Он
нуждается в ней. - И, будто поддавшись благостному настроению, добавил:  -
Ему нужен кто-то, кто сумел бы разубедить его по поводу  этого  леса,  вот
что ему необходимо, на самом деле, и  ему  следовало  бы  идти  к  реке  в
окружении здравомыслящих людей. Может быть, он и колдун. Может  быть,  все
это и происходит лишь потому, что он колдун, и только в этом и  все  дело.
Что ты скажешь на это? Может быть, он всего лишь заставляет  людей  видеть
подобные вещи, воображать их.
     - Ты просто безнадежен! - воскликнул Саша с такой яростью, какую Петр
едва ли мог даже предполагать в нем. - Неужели ты  думаешь,  что  все  это
пойдет тебе на пользу? Это не шутки, Петр! Его  дочь  умерла!  И  тебе  не
следует смеяться над ним!
     С этими словами Саша поднялся, натянул на себя кафтан и направился  в
сторону реки, успев сделать только три шага, как Петр поймал его, побросав
ветки и рубашку на траву.
     - Не будь дураком! Хорошо, хорошо. Он - колдун,  он  -  все,  что  ты
хочешь, только прошу тебя, держись подальше от этого места, и я поверю  во
все, во что ты только захочешь. Хорошо?
     Саша остановился, задыхаясь и не переставая сопротивляться.
     -  Что-то  случилось  там,  что-то  плохое,  -  сказал  он,   пытаясь
высвободить свои руки и бросая настороженные взгляды в  сторону  холма.  -
Что-то случилось со стариком. Ты так сказал о нем... и все сразу пошло  не
так...
     - Но ведь я вовсе не колдун, - сказал Петр. Холодный  ветер  продувал
ему спину, а вздор, который говорил мальчик, вызывал пустоту и  тревогу  в
груди. - И, кроме того, он не поблагодарит  тебя  за  то,  что  ты  сейчас
явишься туда. Ведь если бы ты был ему нужен,  он  давным-давно  позвал  бы
тебя. Прошу тебя, не вмешивайся в это.
     - Я только поднимусь наверх и посмотрю, - сказал Саша.  -  Только  до
вершины холма, не более.
     Мальчик все-таки настоял на  своем.  Петр  двинулся  следом  за  ним,
ощущая постоянную дрожь, которая преследовала его до самого гребня, откуда
уже был виден ивовый куст.
     Старик лежал на земле, будто застыл в движении  в  сторону  холма,  а
вокруг были разбросаны все его горшки. Саша сразу  побежал  вниз,  а  Петр
последовал за ним, чертыхнувшись про себя, когда вспомнил, что оставил меч
около костра. Он  скользил  вниз  по  заросшему  травой  склону,  стараясь
использовать след, оставляемый мальчиком.
     Дворовик лежал поверх старика и немедленно начал рычать,  заметив  их
приближение.
     Старик дышал, и Петр почувствовал жестокое сожаление, глядя на  него.
Дворовик не переставая рычал, пока Петр стоял, занятый своими мыслями.
     Саша начал очень мягко разговаривать с черным шаром, который, в конце
концов, прилег, поскуливая,  как  собака,  и  вцепился  в  кафтан  хозяина
крохотными, похожими на человеческие руки лапами.
     - Будь осторожен! - сказал Петр,  когда  Саша  подошел  еще  ближе  к
старику.
     Но черный шарик стремительно покинул свое место,  и,  казалось,  стал
еще меньше. Теперь он устроился на земле и спрятал свою мордочку за  рукав
кафтана старика.

     Ууламетс покачивал головой и не мигая смотрел на огонь: это все  что,
Саша мог добиться от него, несмотря на всяческие тщательные расспросы. Все
горшочки были  разбросаны  и  перебиты,  а  все,  что  старик  приготовил,
смешивая  их  содержимое,  теперь  было  рассыпано  вдоль  берега  реки  и
безвозвратно пропало.
     Солнце было уже в самом зените.
     - Я думаю, что нам  лучше  отвести  его  домой,  -  сказал  Петр,  не
переставая хмуриться. - И отправляться следует прямо сейчас. Это  существо
из прибрежного подземелья любит темноту. А кто знает, сколько мы еще можем
просидеть здесь вот так?
     Старик ничего не сказал на  это,  ни  да,  ни  нет.  Саша  безнадежно
переводил взгляд с одного на другого, не в силах  определить,  почему  все
это свалилось на него и почему Петр спрашивает его о том, что  они  должны
делать.
     Разумеется,  подумал  он,  просто  потому,  что  больше  не  к   кому
обратиться за советом. Старик Ууламетс едва ли мог знать, что произошло  с
ним у реки, и каждый должен был согласиться, что в этом и было все дело.
     - Мне кажется, что мы должны  сделать  иначе,  -  с  тяжелым  вздохом
произнес Саша. - Я лучше сбегаю вниз и попытаюсь собрать  хоть  что-нибудь
из его вещей...
     - И не думай об этом, - резко сказал Петр. - Мы не  можем  рисковать,
попадая в очередную ловушку. У нас уже было  достаточно  приключений,  так
что спасибо... Пошли, дедушка. - С этими словами он очень  осторожно  взял
старика под руку и так же осторожно помог ему встать на ноги. Ууламетс  не
протестовал, а Петр только сказал: - Забери его посох, кажется,  он  очень
дорожит им.
     Саша поднял с земли посох и с его помощью засыпал золой тлеющие угли,
старательно перемешав их. У них не было  ничего,  чтобы  закопать  остатки
костра, поэтому Саша подошел к самому краю ямы,  лег  на  землю  зачерпнул
полные пригоршни земли, быстро вернулся к костру и  засыпал  прорывающиеся
вверх слабые огоньки. Он проделал это несколько раз, едва не задыхаясь  от
спешки. Покончив с костром, он подхватил посох и бросился бегом  к  гребню
холма, где стояли Петр и Ууламетс, поджидая его.
     - Пошли? - спросил Петр. Саша кивнул головой, задыхаясь  на  ветру  и
ожидая, что Петр найдет какие-то недостатки в его  действиях.  Но  он  так
ненавидел огонь, так не доверял  ему:  ни  на  кухне,  где  всегда  горела
огромная печь, ни в конюшне, где иногда бывала зажжена  свечка.  Когда  он
думал о том, что они возвращаются в дом целыми и невредимыми,  то  тут  же
начинал думать и о том, как огромное пламя  несется  сквозь  лесную  чащу,
уничтожая все вокруг.  И  он  посылал  страстные  желания,  чтобы  там,  у
подножья холма, костер, засыпанный землей, никогда бы не разгорелся вновь.
Это было последнее, что он  мог  сделать,  уходя  из  этого  места,  и  он
старался изо всех сил, так что едва не задохнулся.
     - Все в порядке, малый? - Он кивнул еще раз,  опираясь  на  посох,  и
только тогда смог перевести дух.  Петр  ухватил  его  за  плечо  и  слегка
встряхнул. - У нас еще много времени, и мы в  хорошей  форме.  Ты  слышишь
меня?
     Он кивнул в очередной раз, способный говорить не  больше  чем  старик
Ууламетс. Это, должно быть, все еще действовал страх перед  оставленным  в
лесу огнем, а может быть, страх перед водяным, который преследовал их. Это
мог быть страх перед  призраком,  или  страх  перед  всеми  мертвецами,  о
которых говорил Петр и которые были в этом месте.
     Его не покидало странное тревожное чувство, что  он  оставляет  здесь
что-то жизненно важное, не  доведенное  до  конца,  а  может  быть,  и  не
выясненное, даже после того как он  старательно  пытался  свести  концы  с
концами в своих рассуждениях.
     - Учитель Ууламетс, - сказал он, опуская свою ладонь на руку старика,
- нужно ли сделать что-нибудь еще? Может быть, я забыл что-то?
     Старик не ответил, он даже  не  покачал  головой  и  не  кивнул,  как
частенько делал это раньше. Он стоял на гребне и смотрел назад,  на  холм.
Скорее всего, он даже не слышал, о чем его спрашивали.
     Петр взял его руку и осторожно положил на свои плечи. Саша  подхватил
его с другой стороны, и они пошли вниз по склону.
     Где-то за лесом прогремел гром.
     - Все еще думаешь про огонь? - спросил мальчика Петр. Он бросил в его
сторону взгляд, так чтобы не заметил старик.
     Было полезно узнать, что Петр и  теперь  мог  по-прежнему  несерьезно
относиться ко всем их неприятностям и бедам, но Саша  был  сейчас  слишком
напуган и охвачен беспокойством, чтобы оценить это в данный момент. У него
не было никакого желания затевать сейчас спор, чтобы еще и  Небесный  Отец
вступал с ними в очередную сделку.
     - Не смей...
     - ...делать это, - тихонько сказал Петр, все еще подшучивая над ним.
     - Извини, но я очень боюсь.
     - А ты находчивый малый, - сказал Петр. - Лучше бы ты почаще думал  о
своих ногах.

     Старик взял протянутую ему чашку трясущимися руками,  которые  сейчас
стали намного сильнее, когда он отогрелся около очага, где  пылал  сильный
огонь, и распространившееся  по  всему  дому  тепло  постепенно  разогнало
холод. Саша наполнил еще одну чашку и протянул ее Петру, который, несмотря
на тепло, не раздеваясь уселся около самого огня. Он покашливал и выглядел
изнуренным: сил у старика было недостаточно, и Петр  почти  весь  путь  до
дома помогал ему идти.
     Пока они шли, старик так и не произнес ни  слова.  Только  один  раз,
когда Петр поскользнулся на  покрытом  старыми  листьями  склоне  и  упал,
старик коротко бросил ему:
     - Дурак.
     Он даже попытался ударить Петра кулаком. Петр же, сидя на земле прямо
под дождем, едва переводил дыхание, но все же ответил ему:
     - Старик, ты можешь ползти  домой  прямо  отсюда,  хотя  я  и  взялся
заботиться о тебе.
     На этот раз в словах Петра не было обычного шутливого тона.
     Но Ууламетс видимо потерял рассудок после происшествия у реки, а Петр
был очень сильно утомлен,  пока  помогал  ему  в  дороге.  Но  когда  Саша
попытался помочь старику  таким  же  образом,  как  это  делал  Петр,  тот
поднялся со своего места и, грубовато оттолкнув мальчика в сторону,  вновь
повел Ууламетса к дому...
     Саша заварил себе крепкий чай, разбавил его водкой с медом  и  уселся
со своей чашкой около огня.
     Дворовик же так и не вернулся. Малыш, кажется так его называл старик,
куда-то убежал в самый последний момент, и Саша не смог  догадаться,  куда
именно.
     - Ты так и не видел Малыша? - тихо спросил Саша Петра.
     - У меня нет никакого желания  видеть  его,  -  сказал  Петр,  шмыгая
носом. Неожиданно он громко чихнул. - Черт возьми!  Если  бы  дедушка  мог
пожелать да прогнать отсюда весь этот холод...
     - Если бы ты сделал так, как тебе говорили... -  заметил  Ууламетс  с
неожиданной яростью, так что даже пролил чай на свое  одеяло.  -  Черт  бы
побрал твою помощь!
     - Что это случилось с ним? - с  раздражением  спросил  Петр.  -  Что,
собственно, я сказал? Ведь я едва не утонул  с  этой  его  бутылкой,  черт
побери. А я еще тащил этого скулящего старика под проливным дождем...
     - Петр, - умоляюще заговорил Саша и  протянул  в  его  сторону  руку,
чтобы этот жест усилил его просьбу. - Именно  сейчас...  не  надо.  Оставь
его, оставь.
     - Тебе  нельзя  поручить  даже  самого  простого  дела,  -  продолжал
бормотать себе под нос старик. - Ведь ты не веришь ни во что, верно? Ты не
поверил даже простому приказу: оставаться по ту сторону холма, там, где ты
был.
     - Учитель Ууламетс, - сказал Саша. - Это я первым перешел через холм.
Что-то произошло, я почувствовал это, а потом мы  это  и  увидели.  Только
тогда мы спустились к вам.
     Ууламетс  вытер  рот.  Сейчас  он  выглядел  очень  старым  и   очень
неуверенным.
     - Это должно было получиться, - упрямо повторил он.
     Петр покачал головой.
     - Что ты понимаешь? - резко спросил его Ууламетс. - Ведь ты  виноват.
Ты только все испортил. Ведь если бы ты хоть немного  задумался  над  этим
делом  и  приложил  к  нему  каплю  своего  разума,  вместо  того,   чтобы
насмехаться над всем каждую минуту... я бы вернул свою дочь. А теперь  она
исчезла, ты понимаешь это? Я до сих пор не пойму, что же произошло  там  в
конце концов. Все разлетелось на куски,  а  она  исчезла.  Что  ты  можешь
сказать об этом?  Тебе  хотя  бы  интересно  слушать,  что  я  говорю?  Да
приходилось ли тебе когда-нибудь беспокоиться о чем-то?
     Саша приготовился к тому, что сейчас последует очередная  вспышка  со
стороны Петра, но тот лишь только в очередной раз покачал головой.
     - Что это значит? - спросил старик.
     - Ничего. Это ничего не означает. - В  комнате  ощущалась  опасность.
Саша изо всех сил старался посылать желания, предвещающие только мир, в то
время как Ууламетс сердито взглянул на него, и под этим  взглядом  мальчик
застыл, как на морозе, парализованный мыслью о том, что Ууламетс именно  в
этот момент уже прочитал его мысли, и о том, что он посылал  свои  желания
на протяжении всего рискованного мероприятия, в которое вовлек их  старик,
хотя и пытался делать это очень осмотрительно и благоразумно.
     - Что ты так смотришь на него? - спросил Петр. - Что он сделал?
     - Интересно  бы  узнать,  -  сказал  Ууламетс,  поднялся  и,  ухватив
мальчика за плечо, устрашающе взглянул на него. - Ты слишком  преуспел  за
эти последние два дня, парень, слишком преуспел...
     - Оставь его, - сказал Петр, но Ууламетс и не думал разжимать руку, а
Саша чувствовал как с каждым мгновеньем леденящий холод,  охвативший  его,
становился все сильнее и сильнее.
     - Ведь у тебя есть определенные способности, - продолжал старик. - Мы
оба знаем об этом.
     - Я никогда не желал кому-нибудь вреда!
     -  Но  ты  все  время  печешься  о  собственной  безопасности   и   о
безопасности  своего  приятеля.  Но  какой  ценой?  Разве  ты   хоть   раз
задумывался над этим?
     - Не забывайте, что и о вашей тоже, - сказал Саша. -  И  еще  о  том,
чтобы вы нашли свою дочь, и чтобы вообще все шло хорошо. Ведь если  что-то
одно получилось, то отчего бы не получиться и другому? Разве может  что-то
получиться лишь наполовину?
     Губы старика вытянулись в одну тонкую линию и мелко дрожали, а пальцы
крепко впивались в сашино плечо.
     Мальчик подумал, что  совершил  явную  ошибку,  и  почувствовал,  как
внутри него нарастает щемящая пустота. Сейчас ему казалось, что это вполне
могло быть, сколь ни ужасна сама по себе такая возможность.
     Старик неожиданно отпустил его, быстро  повернулся  и  запустил  свою
чашку с остатками чая в огонь. Она разлетелась, как те  горшки  на  речном
берегу.
     Саша бросил свою чашку вслед за ним, и огонь зашипел и вспыхнул. Петр
же не произнес ни слова, а  лишь  поднялся,  накинул  на  себя  одеяло  и,
подойдя к столу, взял новую чашку и кувшин с водкой. Затем он  вернулся  к
очагу и уселся на свое обычное место, поближе к огню.  Наполняя  чашку  из
кувшина, он не переставал яростно глядеть в сторону Ууламетса.
     - Мальчик не причинил тебе никакого вреда, - сказал он.  -  Сейчас  я
собираюсь спать, старик. Поскольку сон принадлежит только мне, то я  им  и
распоряжусь. Спокойной ночи.
     Ууламетс смотрел на него некоторое  время,  но  Саша  не  мог  видеть
выражения лица старика. Однако мальчик с отчаянием желал  чтобы  с  Петром
все было хорошо, потому что побаивался, как бы старик не причинил ему зла:
тот был сильно раздражен таким неповиновением.
     - Ты, - сказал Ууламетс, обращаясь к Петру, -  неправильно  понимаешь
свое положение в этом доме.
     Петр поднял чашку в знак торжественного приветствия.
     - Тогда возьми новую чашку и выпей. Возьми,  для  разнообразия,  свою
собственную чашку.
     И в тот  же  момент  Саша  почувствовал  опасность,  а  почувствовав,
направил все свои усилия на то, чтобы остановить ее.
     Чашка, которую  Петр  держал  в  руке,  разлетелась  вдребезги.  Петр
подскочил на месте, а затем отскочил в сторону с широко открытыми глазами,
но лишь через некоторое время, казалось понял,  что  ничего  страшного  не
произошло.
     Он начал собирать осколки с одела, и было видно, как дрожит его рука.
Саша быстро встал и, завернувшись в одеяло, подошел к старику и осторожно,
как обычно обращаются с расшумевшимися клиентами в трактире,  тронул  того
за плечо, приговаривая:
     - Ну пожалуйста, господин. Сейчас уже поздно. Может быть,  я  принесу
вам что-нибудь еще? Мне будет очень приятно услужить вам.
     Но он очень испугался, потому что почувствовал,  как  гнев  Ууламетса
начинает расти и уже добирается до него.
     - Да, господин?
     - Принеси еще чашки, - сказал Ууламетс.  Он  сказал  именно  "чашки".
Саша подбежал к полке и вернулся с чашками в руках: одну  для  старика,  а
вторую, как, казалось, предполагал Ууламетс, для Петра.
     Когда Петр наполнял свою чашку из кувшина, было заметно, что  он  все
еще дрожит: то ли от потери сил, то ли от того, что в его руке  неизвестно
отчего разлетелась вдребезги чашка. Затем он наклонился и  наполнил  чашку
для Ууламетса, а потом налил немного и в сашину.
     Саша уселся на свое место с чашкой в руках и, сделав глоток, даже  не
сразу почувствовал, как огонь растекается по его горлу.
     Где-то в стороне прогремел гром, по ставням  застучали  первые  капли
дождя.
     - Моя дочь, - вновь заговорил Ууламетс. - Тебе удалось увидеть  ее...
хоть раз, пока я был за холмом?
     Петр покачал головой.
     - Нет. - Он взглянул вверх, будто силясь припомнить что-то. - Но  вот
на реке, еще до этого... около ивы. Но это был всего лишь какой-то миг...
     Ууламетс оперся локтем о колено и провел ладонью по волосам.
     - Но я не уверен, - сказал Петр, - что я следовал за ней...
     За стеной дома прозвучали шаги, будто кто-то шел  по  мокрым  доскам.
Звук был немного громче, чем шум дождя.
     Сидящие в комнате застыли, едва  дыша.  Шаги  были  неуверенными,  но
вполне различимыми, когда явно приблизились к двери. Затем раздался стук.

     Стук в дверь повторился, и Петр  поднялся  за  мечом,  который  лежал
недалеко от очага. У него была слабая надежда, что если  это  не  проделки
водяного, то больше ничего сверхъестественного быть не должно, потому  что
первая его  мысль,  связанная  с  ночным  визитом,  была  именно  об  этом
существе, обитающем в мрачной пещере. Но Ууламетс  уже  торопливо  пытался
встать, а Саша тут же  бросился  помогать  ему:  старик  отстранил  его  и
направился прямо к двери, путаясь в волочившемся за ним одеяле.
     Петр успел поймать его за руку.
     - Это может быть  вовсе  и  не  твоя  дочь,  -  сказал  он,  стараясь
рассуждать вполне здраво.
     Но Ууламетс лишь прорычал в ответ:
     - Мало ты знаешь, - и подрагивающей походкой прошел мимо.
     - Дурак, - пробормотал Петр и вместо старика схватил трясущегося Сашу
и отвел его в сторону, как только Ууламетс откинул щеколду и резкий  порыв
ветра распахнул дверь.
     В ярких вспышках молний на пороге появилась  девушка,  она  была  вся
мокрая: с ее светлых волос и с платья потоками стекала вода.
     - Папа? - сказала она едва слышно, и обхватила старика руками.
     Это  был  тот  самый  образ,  без  всяких  сомнений,   принадлежавший
призраку, но теперь его белизна была лишь следствием холода, а не  дыхания
смерти, и спадающие на пол потоки воды - всего лишь следствием дождя...
     И вот эта девушка, которая являлась ему в сновидениях и которая  была
недоступна чьему бы то ни было взору, теперь предстала  перед  ними  и  ее
могли увидеть все.
     Он скорее всего должен был бы потерять рассудок  или...  порадоваться
за старика, или хотя бы испугаться, что она вот-вот может  превратиться  в
груду старых костей, смешанных с сорной травой... один Бог знает с  какими
намерениями...
     Но из всех ощущений, посетивших его в тот  миг,  когда  она  оторвала
голову от плеча отца и изумленно  огляделась  кругом,  он  ожидал,  скорее
предвидел, то что она будет рада увидеть его.
     Однако она не показала этого. И он и Саша были для нее не  более  чем
предметы, находившиеся в комнате: стол или стул, а ее интерес, если  он  и
был, ограничивался лишь обычным любопытством к незнакомцам, появившимся  в
ее доме.
     Очень странное ощущение, когда тобой пренебрегает призрак.
     Он наблюдал, как Ууламетс подвел ее к огню и предложил  ей  сесть  на
разбросанные там одеяла. Он уже давно  поднял  упавший  меч,  и,  казалось
забыл о нем, и  во  всем  доме  только  Саша  догадался  закрыть  дверь  и
набросить щеколду, чтобы преградить доступ ветру. И Саша  же  догадался  с
изумившим всех самообладанием предложить дочери старика чаю.
     Она согласно кивнула. Петр в конце концов  отошел  к  дальнему  концу
стола и уселся на лавку, все еще сжимая в руках меч и наблюдая за тем, как
любящий отец завернул промокшую и продрогшую дочь в  одеяло,  растирая  ее
руки, вытирая ее длинные, свисавшие почти до бедер  волосы,  бормоча  себе
под нос как она замерзла и как он уже потерял всякую  надежду  этим  утром
увидеть ее, и как несказанно рад он был теперь. Неожиданно оказалось,  что
этот старик, помилуй Бог, имеет сердце, или же он абсолютно выжил из ума.
     Тем временем, девушка, красивее которой Петр еще  никогда  не  видел,
выжимала воду или, по крайней мере,  пыталась  так  или  иначе  обсохнуть,
завернувшись в груду одеял, и постоянно пожимала  отцовские  руки,  ни  на
минуту не выпуская их из своих, повторяя, как  она  рада  снова  вернуться
домой, и как (здесь она первый раз взглянула  на  Петра)  трудно  ей  было
избежать своей судьбы, свойственной  каждой  русалке,  и  как  она  хотела
только одного: быть все время как можно ближе к  своему  отцу.  Постепенно
она нашла другую тему для разговора с ним.
     - Мне так жаль, - сказала она, и слезы потекли по ее  бледным  щекам,
которые неожиданно покрылись лихорадочным румянцем. - Мне  так  жаль,  что
все кругом вымерло. Я не хотела, чтобы так случилось, но, в то же время, я
не хотела исчезнуть, превратившись в  прах.  Я  не  знала  никакой  другой
заботы, как только оставаться  живой.  Поэтому  все  они  умерли,  все  до
одного, и я лишь сожалею об этом...
     При этих словах она начала плакать, в то время  как  Саша,  осторожно
балансируя на одной ноге, пытался снять с огня котелок с водой.
     Это выглядело смешным и нелепым:  мальчик,  покачивающийся  на  одной
ноге, и недавний призрак, рыдающий на плече у старика...
     Но Петр наблюдал за отцом и дочерью, положив на стол перед собой меч,
и очень жалел, что это не его плечо, на которое сейчас лились потоки слез.
И еще ему хотелось, чтобы она взглянула в его сторону, и он наверняка  мог
бы узнать какого у нее цвета глаза: темные или светлые.
     И еще ему хотелось бы знать, был ли он просто одной из  ее  очередных
жертв, или она имела какие-то иные причины, когда преследовала его...
     Он думал так, потому что ему показалось, что там, около ивы (а в  тот
момент ему это казалось вполне определенно) она пыталась предупредить  его
о чем-то, и в последнюю ночь, когда в дом ворвался ветер, она явилась  ему
во сне, мало похожая на охотницу, а скорее просто на безнадежно потерянную
девушку, которая говорила с ним едва слышно, так что он с трудом  разбирал
слова...
     Да, в конце концов она и была просто девушкой. Глупые девчонки всегда
сами кидались ему на шею, но он мало обращал на них  внимания:  мужчина  с
его внешностью очень скоро понимал, что все это было  лишь  пустой  тратой
времени. Его всегда интересовали  лишь  зрелые  женщины  из  состоятельных
семей.  Но  каждое  движение  этой  девушки,  ежеминутно  напоминавшее   о
молодости и жизни приятно изумляло его, было преходящим, но... реальным...

     Наконец Саша принес чай, и девушка взглянула на него и  непроизвольно
коснулась своими пальцами его руки, когда брала чашку.  Это  прикосновение
слегка подтолкнуло его кровь,  и  он  не  знал  как  отделаться  от  этого
состояния, да и вряд ли мог знать: ведь он никогда в жизни не  приближался
больше чем на пол шага ни к одной девушке, которая могла бы заставить  его
пережить подобные ощущения. Поэтому он отступил назад, в то  же  мгновенье
наступив на лежащие на  полу  одеяла  и,  стараясь  сохранить  равновесие,
сделал несколько странных движений. Он выглядел при  этом  явным  дураком,
если бы она в этот момент взглянула на него, но он надеялся,  что  она  не
смотрела в его сторону. И как раз в это время он подумал о том,  что  дочь
колдуна может знать многое о людях, так же  как  и  он,  будучи  чрезмерно
чувствительной к окружающему ее миру.
     Такая возможность несколько смущала  его  несмотря  на  самые  лучшие
чувства, и  чем  больше  он  старался  не  думать  об  этом,  тем  сильнее
становилось его замешательство.  Он  пошатываясь  отошел  в  тень,  сделав
большой круг возле Ууламетса  и  его  дочери,  пряча  пылающее  лицо.  Она
наверняка решила,  что  он  законченный  дурак,  и  даже  наверняка  могла
возненавидеть его, особенно потому, что он  обладал,  как  говорил  старик
Ууламетс, определенной  ловкостью,  и,  кроме  того,  спал  в  ее  доме  и
расспрашивал о ней у ее отца...
     Таков был его опыт домашних взаимоотношений, в которых, к  сожалению,
у него всегда была роль человека, сующего нос в чужие дела.
     Он уселся на лавку рядом с Петром, упершись в стол локтями, решив про
себя, что если он  будет  рядом  с  кем-то  более  зрелым  и  выдержанным,
например как Петр, то будет меньше бросаться в глаза.

                                    13

     Ивешка (так звали девушку) все говорила и говорила  со  стариком,  их
голоса звучали так тихо, что Петр мог слышать шум дождя за  стенами  дома,
но он все равно продолжал наблюдать за ней и старался даже поймать обрывки
слов из ответов, которые давал Ууламетс: как он был напуган тем,  что  она
утопилась, или попала в какую-то  беду  и  пыталась  убежать,  но  девушка
отрицала все его предположения...
     - Я пошла прогуляться вдоль реки, - сказала она мягким тихим голосом,
- и тут меня поймал водяной. Мне бы следовало было узнать его. Но  ведь  я
никогда ничего не слушала... А он выглядел как обычный путник...
     Петру показалось  это  очень  странным.  Едва  ли  кто-нибудь  ожидал
встретить здесь путника за последнюю сотню лет.
     Но он неожиданно понял, что именно русалка уничтожила всякую жизнь  в
этом лесу. Лес стал мертвым. Сколько же могло пройти с тех пор лет?
     А сколько же тогда было лет ей самой? И сколько лет Ууламетсу?  Разве
мог бы кто-нибудь в его возрасте иметь такую молодую дочь?
     - ...и я подошла к нему слишком близко, -  продолжала  девушка  живым
голоском, совершенно спокойно рассказывая о вещах,  которые  заставили  бы
побледнеть взрослого мужчину. Петр подумал,  что  ее  спокойствие  и  весь
облик скорее напоминали ему княжну: и лицо, и руки были словно созданы для
того, чтобы быть убранными в золото и жемчуга. На ней же  было  лишь  одно
тонкое белое платье с порванными грязными рукавами. - Он попросил  у  меня
помощи, а я оказалась просто  дурой.  Он  тут  же  принял  свое  настоящее
обличье и обхватил меня  своими  кольцами.  Дальше  я  помню  только,  что
оказалась в реке и захлебнулась водой. Вот и все.
     Старик крепко обнял свою дочь. Однако Петру показалось,  что  в  этом
проявлении отцовских чувств и в том  причудливом  тоне,  которым  Ууламетс
говорил ей о своей любви, была изрядная ложь. Если бы его  родной  папаша,
большой любитель поиграть в кости, хоть раз в  жизни  обнял  его  подобным
образом и сказал бы что-то подобное таким же восторженным тоном, он  решил
бы, что  с  его  отцом  не  все  ладно.  И  поэтому,  услышав  эти  потоки
красноречия от Ууламетса, он почувствовал, как мурашки поползли у него  по
коже.
     Но, однако, его продолжали грызть сомнения  относительно  собственных
умозаключений, поскольку Илья Кочевиков  никогда  не  являл  собой  пример
отца, и Петр ощущал в душе знакомое негодование от того, что смешивал свои
старые представления об Ууламетсе и новые размышления  о  том,  что  могло
произойти с его дочерью...
     И как давно это было? И кто, в конце концов, была ее мать?
     - Я знала, - продолжала, тем временем,  Ивешка,  по-прежнему  склонив
голову на плечо отца, - что если кто-нибудь и мог помочь мне, то  это  мог
быть только ты. Я так хотела рассказать тебе  о  своем  раскаянии.  Я  все
время не переставала думать... о том... что самое последнее, что я сделала
в этом мире, это была ссора с тобой. Все эти годы я могла  лишь  наблюдать
за тобой, где бы ты ни был: в лесу, или на огороде, я всегда  была  здесь,
рядом! Но я не могла даже сказать тебе о своих переживаниях...
     Она опять заплакала.
     - Тише, тише, - проговорил Ууламетс. Он гладил ее волосы и  убаюкивал
ее.
     Такой нескончаемый  поток  нежности  вызвал  явное  замешательство  у
Петра, и тот не нашел ничего лучше, как заняться изучением  хитросплетений
деревянных волокон на поверхности стола  и  созерцанием  световых  бликов,
отражавшихся от поверхности стального клинка. Сейчас ему больше  всего  на
свете хотелось покинуть этот дом, и он желал этого так же  страстно,  как,
видимо, делал и Саша, но, к сожалению, другого убежища, кроме этого, у них
не было. Ему хотелось встать прямо сейчас и с грохотом и шумом налить себе
водки и задать наконец этой девушке свои самые неприятные вопросы,  в  том
случае, конечно, если она не была безумной и разговор с  ней  мог  завести
неизвестно куда. Она могла и обидеться, а он  не  хотел  этого,  хотя,  на
самом деле, был очень далек от того, чтобы  хотеть  что  либо  от  мертвой
девушки, чьи кости, очень возможно, он мог трогать сегодня  утром  на  дне
реки. Это совершенно не входило в его жизненные планы.
     Поэтому он по-прежнему продолжал сидеть рядом с Сашей, который сейчас
больше всего напоминал ему тихую мышь, в то  время  как  Ууламетс  наконец
предложил своей дочери отдохнуть.
     - Я  больше  чем  уверен,  что  эти  молодые  господа  вряд  ли  сами
догадаются уступить свое место около очага, - сказал старик. -  Ты  будешь
спать в своей собственной постели сегодня...
     Петр слегка, но с некоторым достоинством наклонил голову, а  Саша  же
попытался встать и поклониться, насколько  позволяла  это  сделать  лавка,
когда Ивешка взглянула на них,  испуганно  опустив  глаза,  и  проговорила
слова благодарности своим необыкновенно мягким голосом,  с  которым  могла
рассчитывать на значительно большее, чем просто место около огня.
     Ууламетс подошел к своей кровати и начал вытаскивать из-под  нее  еще
одну, меньшего размера. Саша соскочил с лавки и начал помогать  ему.  Петр
же просто продолжал сидеть за столом, глядя на Ивешку,  которая  наблюдала
за ними. Она стояла  перед  очагом,  озаренная  отблесками  огня,  который
позолотил  ее  белое  платье,  а  распущенные,  теперь  уже  сухие  волосы
опускались вниз, образуя в воздухе волну золотистого света.
     Он напомнил самому себе про Киев, куда так неумолимо стремился,  и  о
том неоспоримом факте, что Ууламетс вряд ли потерпит пребывание мужчины  в
доме рядом с его дочерью, особенно если  учесть  ту  оценку,  которую  ему
сделал старик. Несомненно, что выселение от очага было намеком на то,  что
старик не будет больше возражать, если они покинут его дом.
     А это означало, что завтра они смогут отправиться в путь вдоль  реки,
без всяких слов благодарности, прихватив с  собой  хотя  бы  половину  той
провизии, на которую рассчитывали, и... полная победа будет одержана!..  а
старый скряга может оставаться в этом мертвом лесу, держа дочь на замке...
     Не имеет большого значения, что условия жизни в  этом  лесу  частично
лежат и на ее совести. Теперь она больше не призрак.
     Так ли? Разумный человек  должен  все-таки  обдумать  все  до  конца,
прежде чем ложиться спать в темном углу под столом.
     - Ты думаешь, она теперь в безопасности? -  прошептал  он  как  можно
тише, обращаясь к Саше, когда укладывался рядом с ним. Ему  казалось,  что
если у Саши есть задатки колдуна, то он,  несомненно,  должен  чувствовать
подобные вещи.
     - Что ты имеешь в виду? - прошептал мальчик  в  ответ.  Это  было  уж
чересчур, подумал Петр, для человека с колдовской восприимчивостью.
     - Ничего, - сказал он, и натянул на голову одеяло, стараясь  заснуть,
но, тем не менее, продолжая думать об Ивешке.
     Но вдруг, только он успел закрыть глаза, как вместо сна, его сознание
самым вероломным образом перенесло его назад  и  бросило  в  яму  рядом  с
холмом. А когда он попытался избавиться от этих ощущений,  то  оказался  в
пещере, обвиваемый мягкими, упругими кольцами тела водяного.  Ни  одно  из
воспоминаний не обещало ни приятных снов, ни спокойного отдыха.
     Но он продолжал  упорно  напрягать  свою  память,  вспоминая  Ивешку,
озаренную отблесками огня, что помогало ему  отогнать  мрачные  виденья  в
самые отдаленные уголки своей памяти.
     Наконец его воображение, блуждая будто коварный зверь, привело его на
берег реки, где Ивешка тронула его своими холодными  пальцами...  а  затем
устроило ему неожиданный и малоприятный сюрприз, швырнув все его  ощущения
на грязное  дно  пещеры,  где  он  оказался  вновь  в  окружении  остатков
скелетов.
     И он подумал, пытаясь вновь разбить свое  неуправляемое  воображение,
что Ивешка, даже будучи призраком, вряд ли причинила бы  ему  сколь-нибудь
серьезный вред: немного холодной воды на  его  лицо,  сердитый  взгляд  да
поспешное бегство, вот и все, что она пыталась сделать. Оглядываясь назад,
он мог теперь отнести все эти поступки за счет безысходности ее положения,
а не какого-то мстительного преследования его: она изо всех  сил  пыталась
поговорить хоть с кем-то, но так ни разу и не смогла произнести ни  звука.
Она пыталась сделать это и там, около ивы, которая и была ее деревом...
     И вновь он оказался в пещере,  как  наяву  ощущая  всю  зловредность,
окружающую его. Он слышал, как водяной  приговаривал:  "Лучшую  тройку  из
пяти."  При  этом  почему-то  голос  водяного  напоминал  ему  голос   его
собственного отца, который он  считал  наименее  пророческим,  нежели  тот
факт, что он вообще вспомнил о нем в этот вечер с необычной отчетливостью.
     Затем его мысли вновь вернулись к огню, в отблесках которого он снова
увидел Ивешку: мысли так ни разу и  не  остановились,  а  продолжали  свой
бесконечный хоровод, и он совершенно искренне хотел,  чтобы  они  оставили
его и дали хоть ненадолго уснуть. Но как только он закрывал глаза, то  все
более и более мрачные картины начинали выплывать перед  ним,  и  тогда  он
решил, что лучше некоторое время он вообще не будет спать.  Казалось,  что
за эти несколько дней с ним случилось  столько  невероятного,  что  нельзя
было и помышлять о какой-либо безопасности: его голова напоминала  кипящий
котел, где бурлили самые  противоположные  представления  о  происходящем,
которые отказывались уживаться вместе, и он часто ловил себя на  том,  что
затрудняется отличить вымысел от реальности.
     Сегодняшней ночью, когда рядом, около очага мирно спала  давным-давно
умершая девушка, а его собственное тело все еще испытывало боль от объятий
водяного,  он  неожиданно  с  полной  определенностью  ощутил,  что  не  в
состоянии больше управлять собственной жизнью, и это обстоятельство  очень
расстроило его.
     Он, разумеется, он мог уйти отсюда, мог уйти хоть  завтрашним  утром,
вместе с Сашей, и никто не сможет остановить их, а два-три дня  спустя  он
будет способен вновь удивляться, если вдруг увидит русалку  или  домового,
или вступит в борьбу с водяным.
     Но по ночам... Он был напуган тем, что весь остаток  жизни  по  ночам
его будут преследовать кошмарные сны, наполненные  непостижимыми  для  его
разума  вещами.  Его  самоуверенность  и  храбрость  были  самыми  ценными
качествами, которые он получил от жизни, и поэтому Петр  Кочевиков  всегда
мог сделать попытку там, где любой другой проявил бы нерешительность.  Для
человека, который знал лишь науку об удаче, доставшуюся ему  в  наследство
от отца, сам  факт  существования  чего-то  неизвестного  и  невероятного,
возникающего почти в каждой жизненной ситуации, было ужасным откровением.
     Кто-то мог или слепо не принимать эти обстоятельства  в  расчет,  так
чаще  всего  поступали  дураки,  или  же  со  знанием   дела   постараться
разобраться в них, если это не требовало больших затрат времени.
     Конечно, он мог уйти из этих лесов. И он вполне мог обойтись тем, что
годами мог приглядываться к многочисленным женщинам  в  Киеве  и  даже  не
пытаться сравнивать их с неземной красотой  Ивешки.  И  если  сложить  его
таланты,  унаследованные  от  родителя,  с   сашиными   весьма   странными
способностями, то, как он и рассчитал, они вдвоем  могли  бы  организовать
себе вполне беспечную жизнь в том мире, где их  окружали  обычные  люди  и
обычные заботы.
     Но теперь он всегда будет знать, что есть и другие правила, и в  один
прекрасный момент  они  могут  вторгнуться  в  его  жизнь  и  нарушить  то
равновесие, которое он так хорошо просчитал.
     Такая возможность может подстерегать его где угодно,  даже  в  Киеве,
особенно пока рядом с ним  будет  находиться  Саша  Мисаров.  Такое  могло
произойти даже в Воджводе, и если с ним ничего подобного не случилось там,
так это лишь благодаря случайности.  А  ведь  любой  из  местных  колдунов
вполне мог...
     Нет, нет. Он не хотел даже думать  об  этом.  Никакого  колдовства  в
смерти Юришева не могло быть, и  ничто,  кроме  собственной  глупости,  не
вовлекло его в эту историю.
     Если только... Если только  Саша,  конюх  из  "Петушка",  имел  очень
жгучее желание избежать своей  участи,  или  найти  друга,  или  проверить
собственные возможности...
     Или он мог однажды пожелать, чтобы настоящий колдун в один прекрасный
день взялся учить его, как управлять таким смертоносным даром...
     Кто знает? Бог мой, может быть,  и  сам  Ууламетс  страстно  желал...
желал, чтобы кто-то, похожий на Сашу, помогал ему. Кто вообще мог говорить
о какой-либо  безопасности  в  этом  мире,  где  любой  колдун  мог  одним
движением  пальца  уничтожить  любое  равновесие  через  время   и   через
расстоянье?
     Поэтому он хотел, черт возьми, понять, во что  был  вовлечен,  прежде
чем покинет это место, чтобы с полной ясностью представить себе, должен ли
он в любом случае покинуть его или же у него есть свобода выбора: уйти или
остаться.
     На утро Ивешка проснулась  раньше  всех:  Саша  услышал  постукивание
ложки, а когда поднял голову,  то  увидел,  что  она  что-то  смешивает  в
большом котле. Петр, тихо лежащий рядом с ним,  все  еще  спал,  и  Ивешка
улыбнулась и руками показала Саше, что он может лечь и спать еще.
     Ему, и на самом деле, не хотелось говорить с ней, пока другие все еще
спали, во всяком случае это прежде всего касалось Ууламетса. Он  посчитал,
что будет гораздо безопаснее, если он воспользуется всеми  преимуществами,
которые предоставляет  сон,  и  немедленно  нырнул  под  одеяло,  поскорее
укрыться от утренней прохлады, и закрыл глаза.
     Казалось, что прошел лишь один миг, когда он вновь проснулся,  ощутив
запах печеного теста: сквозь  ножки  стола  и  лавки  он  видел,  что  над
раскаленными  углями  возвышался  трехногий  таган,  на   котором   стояла
сковорода. Ивешка переворачивала пирожки, разговаривая в  то  же  время  с
отцом, который в этот момент встал и уже одевался, сокрушаясь на ту  тему,
что она, определенно, потеряла вкус настоящей еды.
     Этот разговор направил сашины мысли в направлении того, каким образом
русалки поддерживают себя, или  какой  мог  быть  аппетит  именно  у  той,
которая была сейчас перед ним.
     Но он решил, что не стоит прикидываться  спящим,  поднялся,  и  начал
будить Петра.
     - А вот  и  наши  лежебоки,  -  достаточно  весело  приветствовал  их
Ууламетс, хотя Петр и пробормотал едва слышно себе под нос, что он  должен
был бы поваляться и еще, после того как вчера тащил старика домой на себе.
     - Это наши молодые друзья, - сказал Ууламетс и,  взяв  свою  дочь  за
руку, представил всех друг другу, стараясь называть полными именами. Такое
внимание ввело в смущение Сашу: на его памяти еще ни разу никто никому  не
представлял его, хотя, почти каждый, кто заходил в  "Петушок",  разумеется
знал его. Никого никогда не интересовало, что конюх тоже может иметь  имя.
Он едва соображал, что следует  ему  делать  в  этой  необычной  для  него
ситуации, и все, на что он оказался способен, это поднять глаза на девушку
и залиться краской. Он чувствовал, как пылает его лицо, и не имел  никаких
сомнений  относительно  его  цвета.  Петр  же,  в  свою  очередь,   изящно
поклонился и сказал, что никогда еще не видел такой  красоты,  даже  среди
знаменитых красавиц Воджвод.
     Ивешка была явно польщена его словами, она даже зарумянилась  в  свою
очередь, но  тут  же  всплеснула  руками,  вспомнив  про  пирожки,  быстро
подхватила сковороду с огня и выложила их на приготовленное блюдо.
     - Они не подгорели, - сказала она с легким вздохом  облегчения.  -  А
теперь скорее, скорее всем умываться, а я буду готовить чай.

     Это были чудесные пирожки, гораздо вкуснее, чем пекла  тетка  Иленка,
подумал Саша. На  каждого  приходилось  по  два,  с  начинкой  из  сушеных
кисловатых ягод, которых он так и  не  нашел  в  многочисленных  кувшинах,
хранившихся в подвале у Ууламетса, и вскоре на столе уже  не  осталось  ни
крошки. Ууламетс заметил, что такие же пирожки бывало пекла мать Ивешки, и
девушка улыбнулась, положив ладонь на руку отца,  который  сидел  рядом  с
ней.
     Ууламетс выглядел очень усталым и исхудавшим за последние два дня, но
в то же время было заметно, что он  меняется  к  лучшему,  отбрасывая  всю
горечь и раздражение, которые скопились в нем, и вспоминая, что  теперь  с
ним в доме Ивешка, которая, как и все дети, требуют  непосредственности  в
отношениях. Он по-прежнему сидел, положив свою ладонь на  руку  дочери,  и
вдруг заговорил, обращаясь сразу ко всем:
     - Я должен кое-что объяснить вам, хотя, говоря по правде, объяснить я
могу очень немногое. На самом деле, я сам знаю очень мало, за  исключением
того, что Ивешка... Тут он слегка сжал ее пальцы. - Ивешка  могла  убежать
от меня. Но дело даже не в этом. Дело в том, что я боялся,  что  если  так
могло случиться, а вернее, так оно и случилось,  то  я  никогда  не  смогу
вернуть ее назад.
     - Дело в том, что у папы был ученик, Кави, - сказала  Ивешка.  -  Это
было очень давно. Я тогда была очень молода и очень  наивна.  Я  не  могла
поверить, что он мог быть виновен в тех вещах,  про  которые  говорил  мне
отец. Он был очень красивый и очень уверенный. А еще он умел убеждать.  Но
когда я узнала его как следует, я была так... - Ивешка опустила  глаза,  а
потом вновь взглянула на отца.  -  Я  была  очень  расстроена.  Ведь  отец
оказался абсолютно прав. Но мне было очень стыдно признаться в  этом.  Вот
почему в то утро я вышла из дома. Я хотела всего лишь посидеть на причале,
чтобы подумать обо всем. А в это время водяной...
     Слезы застилали ее глаза, и она прервала свой рассказ. Саша,  сидящий
рядом с Петром, очень хотел, чтобы тот что-нибудь сказал или  сделал,  что
могло бы успокоить несчастную девушку, которая, он теперь начал осознавать
это, была призраком многие годы, может быть, гораздо больше,  чем  он  сам
прожил на свете, и которая сразу вновь стала  шестнадцатилетней  девушкой,
но, на самом деле была  гораздо,  гораздо  старше.  Он  даже  почувствовал
слабость в груди, вспомнив про водяного и всю его злобность. Он представил
себе, как это мерзкое созданье тащило Ивешку в свою подводную пещеру, и от
этого ему стало еще хуже.
     - Я очень боялся, - сказал очень тихо Ууламетс, - что она сама  убила
себя или ее убил этот мерзавец. Но  я  ничего  не  сделал  ему,  абсолютно
ничего. - Он слегка похлопал дочь по руке. - Но ты вернулась, и хорошо.  А
все остальное  может  идти  к  черному  богу,  которому  поклоняется  Кави
Черневог. А знаешь, я все  время  старался  ухаживать  за  твоим  садом  и
огородом, но, боюсь, что преуспел только с репой.
     Ивешка  вытерла  глаза   тыльной   стороной   ладони   и   неожиданно
рассмеялась.
     - Это единственное, что осталось из еды во  всей  округе,  -  заметил
Петр, и было видно, как старик нахмурился. - Но, - продолжал  Петр,  делая
вид, что не замечает этого, - я должен сказать, что с сегодняшнего дня это
место станет просто неузнаваемым.
     Эта простая похвала очень порадовала Ивешку, но явно  не  понравилась
Ууламетсу, который немедленно встал из-за стола, заметив при этом, что они
сами все уберут и помоют посуду. С этими словами он вышел из дома.
     Сундуки, стоявшие в подвале, были полны вещей, принадлежавших Ивешке,
но кроме них там было много и другой одежды самого  разного  размера.  Она
велела привязать веревку между баней и крыльцом и выкатить  большие  бадьи
для стирки. А для того, что чтобы все  это  сделать,  следовало  прополоть
ссохшуюся сорную траву  вокруг  бани,  да  перетаскать,  как  уже  заранее
предвидел Саша, бесчисленное множество тяжелых ведер с водой от реки вверх
по холму.
     Пока они занимались всем этим, Петр ни на минуту  не  расставался  со
своим мечом, из чего Саша заключил, что тот ни  на  минуту  не  переставал
думать об опасности. Петр никогда не спускался к реке с одним ведром, в то
время как Саша мог бы выливать второе. Он, казалось,  специально  утяжелял
свою работу, зачерпывая сразу по два ведра, а  пока  Саша  освобождал  их,
присаживался на корень дерева и ждал. Это помогало им  постоянно  быть  на
глазах друг у друга, и само по себе было еще одним  доказательством  того,
что Петр был обеспокоен.
     Обеспокоен был и сам Саша. Сейчас, под чистым голубым небом,  у  него
было достаточно времени, чтобы, вдыхая свежий, после только что прошедшего
дождя,  утренний  воздух,  подумать  об  удивительной  удаче,  которая  не
покидала их последние два дня. У него невольно напрашивался вопрос: вполне
возможно, что те частицы опыта и советов, которые  передал  ему  Ууламетс,
помогли ему раскрыть свой талант. Или, что тоже вполне возможно, как часто
повторял Ууламетс, удалось хотя бы остановить чью-то злую волю и  удержать
ее в самый решительный момент...
     - Большинство людей обладают природной склонностью  к  волшебству,  -
говорил ему Ууламетс в то самое утро, когда начал учить  его.  -  У  одних
способности  очень  небольшие,   и   они,   к   тому   же   не   стараются
совершенствовать их, а лишь окончательно  уменьшают.  Или  же  значительно
ослабляют вполне развитые способности, растрачивая их то на  одно,  то  на
другое, а под конец, торопливо и кое-как стараются получить  результат,  и
очень удивляются, если получают не то, что нужно. Они  никогда  не  поймут
того, о чем я постоянно  говорю  тебе:  упорный  труд  и  хороший  талант,
соединенные вместе, дают все возможности  чуть-чуть  подтолкнуть  удачу  в
свою сторону. Но большинство хотят использовать одно без другого.
     - А каковы же мои способности? - спросил он тогда, полный внутреннего
трепета.
     - Они могут оказаться отнюдь не маленькими, - сказал Ууламетс. -  Вот
что я хочу сказать тебе: есть непреложный закон природы, что волшебники  и
те таинственные созданья, которые возникают из волшебства, гораздо сильнее
подвержены действию волшебных сил, чем обычные люди. Их натура, наделенная
способностями проникать в области, закрытые для обычных людей, кроме того,
может гораздо  в  большей  степени  подвергаться  заклинаниям,  к  которым
совершенно не чувствительны обычные люди...
     - А может ли такой человек... остановить это  воздействие?  Может  ли
он?..
     - Повернуть колдовскую силу заклинаний вспять? Ты это имеешь в  виду?
Да. И ты знаешь, как.
     Да, наверное он знал. По крайней мере, ему так казалось.
     - Позволь мне сказать тебе еще вот  что,  -  сказал  затем  Ууламетс,
когда они сидели  за  столом  в  то  утро.  Саша,  наблюдая  за  тем,  как
предостерегающе  помахивал  в  воздухе  пальцем  старик,  казалось  и  сам
почувствовал дыхание опасности. - Это очень легко  дается  молодым,  но  я
хочу, чтобы ты запомнил мои слова. Помни, что для неокрепшего  таланта  не
составляет большого труда войти в мир, где царствуют  волшебные  духи,  но
при этом у него не будет  достаточных  средств  защиты,  чтобы  обеспечить
собственную безопасность...
     Тем временем, количество постиранной одежды понемногу прибавлялось...
     Саша почему-то вдруг вспомнил, как Ивешка сказала этим утром: "У папы
был ученик, Кави..."
     - ...и чем больше ты погружаешься в  глубины  этих  темных  сил,  тем
сильнее они влекут и удерживают тебя. Ты понимаешь, о чем я  говорю?  Сила
очень привлекательна, и нападение дается всегда гораздо легче, чем защита.
Применять  силу  в  каждый  момент  следует  только   в   одном   каком-то
направлении. По крайней мере помни о  последовательности  своих  действий,
которые  ты  желаешь  осуществить,  и  знай  наперед  обо  всем,  что   ты
затрагиваешь при этом, прямо или косвенно. Все это очень важно, но  больше
всего, остерегайся проявлять по отношению к чему бы то ни было  свою  злую
волю.
     Неожиданно Саша вспомнил, как Ууламетс упомянул за завтраком странные
слова о черном боге, которому поклоняется Кави Черневог...
     Но еще более удивительным было...
     - А откуда, по-твоему, взялась  мука?  -  очень  тихо  спросил  Саша,
протягивая пустые ведра Петру? - Откуда взялась мука сегодня утром?
     - Иногда мне очень трудно уследить за твоими мыслями, - сказал Петр.
     - Я имею в виду завтрак. - Он только тут понял, что, на  самом  деле,
начал разговор с Петром с середины собственных размышлений. -  Сегодняшний
завтрак.
     Петр очень странно посмотрел на него. А может быть, он тоже размышлял
в этот же самый момент. Пока Петр отправился  по  тропинке  к  реке,  Саша
устроился на его месте и стал ждать.
     Он проследил, как Петр подошел к воде и зачерпнул два  полных  ведра.
Когда Петр, тяжело дыша, поднялся вверх, он  поставил  ведра  на  землю  и
сказал:
     -  Должно  быть,  старик  торгует  с  кем-то  или  производит  обмен.
Возможно, с теми, кто проплывает по реке.
     - Нет, здесь это невозможно. Скорее, он прячет ее.  Но  зачем,  скажи
мне, прятать кувшин с мукой?
     Петр  бросил  на  него  долгий  взгляд.  В  нем  начинало  проступать
беспокойство.
     - Я не знаю. Может быть, эта мука случайно сохранилась, а она  знала,
где ее взять.
     - Мука не может храниться вечно. А этот лес  стоит  мертвым  не  одну
сотню лет, и на реке не бывает никаких купцов...
     - Тогда он получил ее с помощью колдовства. Разве  не  могут  колдуны
сделать такую простую вещь?
     А вот это уже была мысль. Это было придумано гораздо умнее,  чем  все
сашины мысли на тот счет, что за завтраком они ели нечто странное. Но  там
было еще и масло. Муки вполне хватило на шесть пирожков, и,  должно  быть,
еще осталось, потому что вряд ли  можно  предположить,  что  кто-то  будет
использовать все запасы для одного завтрака. Мука, масло и сушеные  ягоды.
Это было и в самом деле странно.
     Саша устало тащился с двумя тяжелыми ведрами  в  сторону  бани  через
двор, где в клубах пара работала Ивешка.
     - Вот сюда, - сказала она, указывая ему  рукой.  Он  перелил  воду  в
бадью для полоскания и,  стараясь  обходить  мокрую  землю,  отправился  с
пустыми ведрами к дереву, где его поджидал Петр.
     - Больше всего, - сказал вдруг Петр, когда Саша добрался до дерева, -
мне хотелось бы знать, почему вообще сработало колдовство.
     - Какое колдовство?
     - Ну, которое было использовано для нее. - Петр взял в руки ведра.  -
Ведь там, в подводной пещере, были лишь одни кости. Как  ты  думаешь,  что
можно сделать с ними? Как ты можешь в таком случае вернуть назад тело?
     - Я не знаю, - сказал Саша. - Но все это наверняка есть в  той  самой
книге, все, что он когда-либо делал или узнавал, записано там.
     - И он говорил с тобой об этом?
     - Так обычно делают все колдуны. Он  сам  сказал  мне  это.  Ведь  ты
должен следить за ходом событий, и не следует забывать о том, что  ты  уже
сделал или же не осмеливаешься делать. Он  работал  над  этим  волшебством
долгие годы, собирая каждый кусочек, продвигаясь шаг за шагом вперед.
     Петр посмотрел на мальчика,  и  во  взгляде  его  проглядывало  явное
недоверие, будто бы тот попросту врал. Но в  следующее  мгновенье  он  уже
повернулся и пошел вниз по холму.
     Когда он вернулся с полными ведрами, то сказал, нахмурясь:
     - И все это есть в той книге?
     - Я не знаю. Я говорю только то, что он сказал мне.
     - Но он хотя бы пытался проделать это раньше?  Почему  это  сработало
именно сейчас?
     Это был один из самых беспокойных вопросов, среди множества тех,  над
которыми он часто думал.
     - А где домовой? Куда делся дворовик, или Малыш, как он называл  его?
Ведь мы не видели его с тех пор, как он исчез около того небольшого холма.
     Петр скорчил гримасу беспокойства и взглянул в сторону дома.
     - Я не знаю. Мне никогда не доводилось видеть, чтобы в каком-то  доме
были подобные существа. Может быть, дедуля создал их своими  заклинаниями,
чтобы иметь хоть какую-то компанию, и теперь,  возможно,  просто  забыл  о
них.
     Но  Саша  подумал,  что  это  маловероятно,  за  этим  могло   что-то
скрываться. Он подхватил тяжелые ведра и двинулся назад к бане. Он  тяжело
дышал, когда наконец дошел до нее.
     - Ты не таскай воду так быстро, - сказала Ивешка.
     - Со мной ничего не случиться, - ответил он.
     - Не мог бы ты помочь мне  вылить  грязную  воду?  -  Саша  помог  ей
опорожнить бадью, а затем налил в нее свежей воды. Платье на  девушке  все
промокло и плотно облегало ее фигуру, так что Саша старался не смотреть на
нее. Он забрал свои ведра и вновь отправился к дереву.
     - Я давно уже не вижу и ворона, - сказал Саша Петру,  -  и  меня  это
очень беспокоит.
     - Ты переживаешь об этой чертовой птице? - Петр был безнадежно глух к
происходившему, что, с другой стороны, означало, что он был раздражен.
     - Я беспокоюсь обо всем. - Он очень боялся, что Петр тут же предложит
убежать в лес. Но Саша не был уверен в том, что там они  будут  в  большей
безопасности, чем здесь. - Я  не  думаю,  что  мы  должны  именно  сбегать
отсюда. Ведь учитель Ууламетс может оказаться в беде, но я боюсь, что  эта
опасность может быть такого свойства, что справиться с ней  сможет  только
он сам. Я не смогу. Да и твой меч не сможет  помочь,  если  призрак  вновь
появится здесь. Он не сможет остановить его.
     Петр все больше и больше хмурился, пока окончательно не помрачнел.
     - Ты думаешь, что она и есть призрак?
     - Я не знаю, кто она.
     - Но ведь ты наверняка должен знать это лучше меня. Ведь я никогда не
обращал внимания на все эти бабушкины сказки. Да я и  не  помню,  чтобы  у
меня вообще была бабушка. Так о чем они? Что в них бывает?
     Это был самый мучительный вопрос. Все множество известных Саше сказок
вызывали в его голове образы странных чудищ с цепкими когтями и  огромными
длинными зубами. Они могли сбить вас с  пути,  чтобы  потом  вы  достались
другим чудищам, которые могут утащить в реку или напрочь лишить рассудка.
     - Скорее всего, лешие и им подобные, -  сказал  он  после  некоторого
раздумья.
     - А может быть что-нибудь еще хуже?
     - Думаю, что да. Но я не знаю этого наверное. Иногда мне кажется, что
Малыш - это обман. Но ведь мы видели его, когда, на  самом  деле,  его  не
должно быть.
     - Эта чертова собачонка сбежала, поджавши хвост,  -  проворчал  Петр,
поднимая пустые ведра. - Или его кто-нибудь съел.
     С этими словами он быстро сбежал вниз по склону. Саша видел,  как  он
добежал до берега и некоторое время стоял и просто смотрел на  поверхность
реки, затем наполнил ведра и с напряжением пошел вверх по тропинке.
     - Я не помню, чтобы она хоть раз была злобной, - сказал Петр, опуская
ведра.
     - Может быть, она просто не могла быть такой, - сказал Саша. -  Может
быть, она вообще не могла ничего сделать. Но сейчас - я не знаю. Он сказал
однажды... он сказал, что  чем  более  волшебным  является  существо,  тем
гораздо  легче  оно  поддается  воздействию  со   стороны   этого   самого
волшебства.
     - Но это вздор! Зарежь Ууламетса, и готов поспорить с тобой,  что  он
будет так же истекать кровью, как любой другой. Этого  существа  не  могло
быть.
     - Чтобы волшебство воздействовало  на  него,  -  продолжал  возражать
Саша, но ему казалось, что Петр обратил внимание на существенную  брешь  в
рассуждениях Ууламетса и задумался над этим, а заодно и над тем, что может
делать русалка в образе призрака и в человеческом облике.
     - Как по-твоему, это будет хорошее волшебство, - спросил Петр, - если
какой-нибудь дурак с мечом перережет тебе горло?
     - Я очень удивлюсь, если хоть что-нибудь сможет причинить ей вред.
     Петр выглядел очень расстроенным, и частенько посматривал на  вершину
холма, в направлении бани.
     - Тогда чего же она может захотеть?  -  спросил  он.  -  Если  она  -
призрак, и просто не признается в этом, обманывая всех,  то  чего  же  она
ждет? Рассказы о призраках никогда меня не  интересовали.  Обычно  с  ними
было связано все  то,  что  внезапно  появлялось,  беззвучно  перемещалось
вокруг вас и пугало людей, но все эти виденья лишь только пытались тронуть
вас: на самом деле, ни один из них не мог сделать этого. Ну и где же здесь
ужас,  если  отбросить  нечистую  совесть?  Но  она,  в  отличие  от  этих
рассказов, может дотрагиваться до предметов и людей. Поэтому  и  возникает
вопрос: если она призрак, то что она делает здесь?
     - Потому что учитель Ууламетс захотел вернуть ее, - сказал Саша,  все
больше испытывая беспокойства от подобной линии рассуждений. - Потому  что
он колдун, и он хотел ее возвращения гораздо  сильнее,  нежели  она  могла
этому сопротивляться. И он хочет, чтобы она оставалась тем, кем  он  хочет
ее видеть.
     Петр потер свою шею.
     - А что если он захочет оставить нас здесь? Я все-таки не уверен, что
в пути нам будет безопасно. Но в то же время я не уверен,  что  оставаться
здесь будет намного безопасней. Я вижу, что рядом со  мной  находятся  два
колдуна, которые хотят то того, то этого, в то время как сам я  толком  не
знаю, чего хочу. И мне не нравится такое положение.
     - Три, - поправил его Саша. - Сейчас их три.
     Петр в очередной раз взглянул в ту  сторону,  где  Ивешка  занималась
стиркой. Медленно, очень медленно он убрал руку с шеи.
     - Четыре, - сказал он, переходя почти  на  шепот.  -  Ведь  еще  есть
водяной, который не вышел из игры, так ведь?  Как  только  ты  умудряешься
справляться со своей головой, если все желания начинают работать? Ты  ведь
даже и не поймешь, с какой стороны и кто толкнет тебя?
     - Мы не знаем, - согласился Саша. - Но Ууламетс  сделан  из  крови  и
плоти, как и мы, и я не верю, что кроме него здесь есть кто-то  еще.  Если
наши дела пойдут совсем плохо, я предпочитаю быть рядом с ним, чем  где-то
еще. И я не хочу убегать отсюда в лес или на  реку,  если  все  это  будет
продолжаться. Вот что я думаю.
     - Ты думаешь, что ему удалось ее воссоздать?
     Несмотря  на  полное  отрицание  волшебства,  Петр,  тем  не   менее,
высказывал более рискованные мысли, чем кто-либо другой, подумал  Саша,  и
задавал такие вопросы, на которые у него не было ответов,  потому  что  не
имел никакого понятия о том, какова была их настоящая природа.
     Возможно, это была очень вздорная мысль, но Ууламетс и  сам  не  знал
этих ответов: может быть, ни один колдун, который  пытается  проникнуть  в
неизведанное, не мог знать этого, и самые могущественные из них, на  самом
деле, не имели представления о том, что же они делают. При  таком  подходе
получалось, что чем могущественнее становился  колдун,  тем  более  глупым
становилось для него браться вообще за что либо.
     Саша подхватил ведра.
     - Я не знаю, - ответил он Петру. - У меня нет на  этот  счет  никаких
соображений. - И  тут  же  добавил,  потому  что  новая  мысль  неожиданно
заставила содрогнуться его: - Мне очень хотелось бы знать, что  сталось  с
этим Кави Черневогом и где он сейчас.
     - Пять колдунов? - спросил Петр.
     Саша взглянул на него и некоторое время  не  мог  пошевельнуться,  не
обращая внимания на то, что тяжелые ведра затрудняли его дыхание.
     - Не знаю, - сказал он. Он подумал о том, чтобы  задать  этот  вопрос
учителю  Ууламетсу.  Но  теперь  мир  казался  уж  слишком  призрачным   и
неустойчивым. В нем могло произойти  все,  что  угодно,  и  никто  не  мог
предсказать,  откуда  мог  последовать  удар,  потому   что   теперь   там
действовало множество сил с самыми противоположными устремлениями.  И  это
было самым ужасным.
     Никто не мог предсказать последствий, и в этом было  все  дело.  Если
хоть что-то из того, что учитель Ууламетс рассказал ему, было правдой,  то
никто из всех, вовлеченных в происходящее, не мог знать  последствий  даже
самых маленьких, самых слабых своих устремлений.
     Желай только добра, так учитель  Ууламетс  советовал  ему,  и  всегда
знай, что именно ты собираешься делать.
     Разве плохой человек  дал  бы  ему  такой  совет?  Саша  очень  часто
задумывался над этим.
     Наверное тот, кто был достаточно  силен,  чтобы  отделаться  от  всех
попыток мальчика и продолжать свои дела независимо ни от чего, поступил бы
именно так.  Но  казалось,  что  учитель  Ууламетс  был  не  из  тех,  кто
продолжает  слепо  управлять  происходящими  вокруг  него  событиями.   Он
частенько даже игнорировал свои собственные советы, и, мучаясь сомнениями,
терзал свою книгу, вновь и вновь, и Саша отчаянно  надеялся,  что  учитель
Ууламетс  очень  обеспокоен  всем  происходящим,   гораздо   больше,   чем
показывает это.

                                    14

     В доме весь день стоял запах свежестираного белья  и  лечебных  трав,
смешанный с запахом печеного хлеба. Он  показался  Петру  очень  странным,
потому что беспокоил его, но  беспокоил  именно  потому,  что  этот  запах
совсем не походил на тот проспиртованный смрад постоялых дворов, где  Петр
беспечно и попусту провел многие свои годы и где  постоянно  пахло  дымом,
лошадьми, жареным луком, тухлой водой и еще Бог знает чем.  И  он  не  был
похож на затхлый, из смеси масла и ладана, запах богатых домов, куда Петра
постоянно влекло. Появление Ивешки в этом странном доме вызывало странные,
еще неизведанные ощущения и заставляло думать о доме, какой бы он ни  был,
о маленьких скромных домиках, с уютными очагами, где выпекался хлеб.
     Это были дурацкие мысли, потому что Петр не  мог  припомнить  за  всю
свою жизнь ни одного похожего места, за исключением, может быть,  кухни  в
"Оленихе", где в дни перед наступлением  праздников  сын  Ильи  Кочевикова
чуть-чуть сталкивался с домашней атмосферой...  без  оглядки  стягивая  со
стола пирожки и подхватывая шлепки, которые  раздавала  направо  и  налево
перемазанной в муке рукой хозяйка Катерина...
     И вот теперь он сидел здесь, за  обеденным  столом,  чисто  выбритый,
пахнущий мылом, одетый в роскошную белую рубаху и чистые  штаны,  рядом  с
аккуратно  причесанным  и  хорошо  одетым  Сашей  Мисаровым,  и,  сам  Бог
свидетель, с ними сидел Илья Ууламетс, чьи  отмытые  до  блеска  волосы  и
борода теперь были ослепительного белого цвета, и,  казалось,  могли  даже
поскрипывать, а под ногтями рук у него уже нельзя было отыскать  и  следов
тех черных борозд, которые можно было видеть еще вчера.
     Ивешка, которая теперь заплела свои волосы в косы,  которые  украсила
голубыми и розовыми лентами, разлила  обед  по  расставленным  котелкам  и
уселась за стол в окружении ожидающих ее мужчин. Она  с  таким  изяществом
подняла свою ложку, что остальным только оставалось следить за тем,  чтобы
не облить свои чистые рубахи.
     Таким же было каждое ее  движение,  каждый  взгляд  ее  глаз,  каждое
весело и мягко произнесенное слово. Она шутливо говорила о порядке в доме,
о состоянии запасов и мягко бранила отца за то, как он вел хозяйство...
     Петр даже прикусил изнутри губу, и постарался сделать это  как  можно
сильнее, подумывая о том, чтобы прямо сейчас встать, взять в руки кувшин и
устроить в этот вечер небольшой беспорядок, но тишина за столом была такой
глубокой, а радушие, с каким Ивешка угощала их, было столь утонченным, что
было жалко разрушать их.
     Но он все равно хотел любым способом разрушить колдовские  чары.  При
этом он избегал взгляда девушки и все время пытался отыскать  какую-нибудь
фальшь в ее мягком голосе или в манере смеяться,  которые  очень  задевали
человека. Он даже старался припомнить, где оставил свой меч, рядом с собой
или около  стены,  вспоминая,  как  Саша  и  Ууламетс,  оба  одновременно,
говорили однажды, что ее никогда и ни под каким предлогом нельзя пускать в
этот дом.
     Ему сейчас очень хотелось,  чтобы  снова  заскрипели  половицы,  а  в
подвале завозился домовой, и он не возражал бы даже против того, чтобы тот
самый злобный черный шар, похожий на комок  пыли,  появился  здесь  вновь.
Сейчас Петр Ильич Кочевиков сидел за столом и желал этого так, как ему еще
ни разу в жизни ничего желать не приходилось, в надежде, что Саша делал то
же самое, и имел очень слабый, почти дурацкий, расчет  на  то,  что  удача
игрока, может быть, хоть что-то, да и значит...
     Но бревна и балки не сотрясались, и никто не скребся в дверь.
     А может  быть,  подумал  он  вдруг,  все  это  было  лишь  следствием
лихорадки, которая, как утверждает Саша, все время мучила его. Может быть,
он никогда и не был в той самой пещере, у водяного. И может быть,  девушка
сидящая против него за столом вовсе никогда и не умирала, так  же  как  не
было и всего остального, а просто он пришел в чувство после своей  болезни
лишь сегодняшним вечером, и в его голове все еще была легкая  путаница  от
той самой лихорадки, которая и мучила его  из-за  раны.  Вот  такие  мысли
продолжали пугать его, полностью переворачивая все доводы,  при  этом  они
могли быть крайне убедительными, особенно если человек не  очень  цеплялся
относительно того, что он уже видел и того, что он уже  сделал.  Это  было
невероятным, если только вообще было на самом деле.
     Два или три раза во время ужина,  когда  он  был  особенно  готов  не
верить своей памяти, он даже попытался убедиться, в своем ли он уме,  и  с
этой целью попробовал представить подводную пещеру в  мельчайших  деталях,
припоминая и черепа и  скелеты,  чтобы  не  попасть  под  колдовские  чары
Ивешки, если только здесь, на самом деле, было колдовство, если оно вообще
было возможно. Он сам постарался убедить себя в этом.  Но  если  он  будет
придерживаться того, что верит во все происходящее, то в таком случае,  он
должен будет признать себя сумасшедшим.
     - Скажи мне, - очень  мягко  спросила  его  Ивешка,  чуть  наклоняясь
вперед, - сколько людей живет в Воджводе?
     Ему никогда в голову не приходило интересоваться этим.  Он  прикинул,
ошеломленный этим вопросом, и у него вышло пять тысяч. Но потом он  решил,
что их могло быть и десять.
     Затем, неожиданно сжавшись от  подступившего  ужаса,  он  подумал  об
окружавшем их лесе, в котором осталось одно единственное живое дерево.
     - Не знаю, - ответил он. - Я не уверен, что знаю это.
     Ивешка  продолжала  смотреть  на  него.  Казалось,  что  вокруг   все
остановилось, и была лишь одна, ничем не нарушаемая невыносимая тишина.
     - Я никогда не выходила за пределы  этого  леса,  -  раздался  мягкий
шелковистый голос Ивешки. - Моя мать всегда говорила,  что  гораздо  лучше
представить все окружающее тебя в  своем  воображении,  чем  увидеть  саму
реальность. Вот так я и представляла себе сотни домов с резными фасадами и
разрисованными ставнями. А Воджвод напоминает что-то подобное?
     - Да, там есть много именно таких домов.
     - И люди там постоянно идут куда-то...
     - Там есть и деревенские хутора,  и  торговые  лавки,  -  сказал  он,
стараясь поизносить слова как  можно  более  обычным  тоном,  не  проявляя
интереса к разговору. - Как и в любом городе.
     - Купцы приезжали и сюда, - сказала девушка. - Еще  когда  была  жива
моя мать, она...
     Неожиданно на Ивешку  пала  какая-то  тень.  Петр  даже  оглянулся  и
внимательно посмотрел через плечо, чтобы  убедиться,  нет  ли  чего-нибудь
сзади него, и в тот же момент туда повернулся и Саша.
     Но пространство между ними и очагом было абсолютно пустым.
     - Извини меня, - начал было говорить он, вновь поворачиваясь к столу.
Его сердце продолжало учащенно биться. И он увидел, что Ууламетс держал  в
своей ладони руку Ивешки, а тень упорно лежала на ней, и теперь была более
отчетливой и глубокой, более глубокой, чем те  тени,  которые  отбрасывали
сидящие за столом Саша и Петр, и даже глубже той, которая  покрывала  руку
Ууламетса, лежавшую на руке девушки.
     - Папа, - сказала она дрожащим голосом. - Держи меня...
     Петр перестал дышать, охваченный мыслью о том, что он должен  сделать
что-то:  может  быть,  удерживать  ее  руками,  или  встать  и  освободить
пространство между  ней  и  очагом,  но  он  не  знал,  что  именно  будет
правильным в данный момент. Но через одно или  два  мгновенья  показалось,
что тень становиться меньше.
     - Папа, - прошептала Ивешка, стараясь не глядеть никуда, - я не  хочу
умирать. Пожалуйста, не отпускай меня.
     - Я  и  не  отпущу  тебя,  -  сказал  Ууламетс.  И  неожиданно  резко
воскликнул: - Ивешка!
     Она сделала легкий вздох, и тень полностью исчезла. Ее свободная рука
неуверенно искала рукав Ууламетса. Она дотронулась, ощупывая его, как  это
могут делать только слепые, и сказала:
     - Папа? Он хочет, чтобы я вернулась.
     - Кто?
     У девушки даже перехватило дыхание. Она сильно встряхнула  головой  и
взглянула в угол.
     Взгляд ее был направлен в сторону реки.
     Петр очень  осторожно  переставил  ноги  через  край  лавки  и  начал
подниматься из-за стола, направляясь за мечом.
     - Не вздумай ходить туда, - сказал Ууламетс. Петр стоял и  глядел  на
них и на Сашу, который очень тихо тоже встал на ноги.
     - Мы изведем его под  корень,  -  сказал  Петр.  Ему  очень  хотелось
верить, что вторая попытка будет удачной, так как водяной, на самом  деле,
очень недолюбливает мечи, и что это созданье не  имеет  никакой  силы  над
сидящей среди них девушкой. - Ведь ты,  помнится,  сказал,  что  не  имеет
значения, день стоит или ночь.
     - В большинстве случаев! -  сказал  Ууламетс.  -  Не  смей  открывать
дверь.
     - Учитель, - очень тихо задал вопрос Саша, - а где же Малыш?
     Прошло некоторое время, прежде, чем Ууламетс наконец сказал:
     - Уместный вопрос. - Он очень осторожно поднялся с лавки,  все  время
придерживая Ивешку за плечи. - Но давайте сначала думать о том, чего мы не
хотели бы иметь здесь. Как, по силам нам это? Давайте все будем думать  об
этом очень упорно.
     Петр очень  ревностно  думал  о  том,  как  это  зловредное  существо
убирается в свою темную нору, а темный лохматый  шар  преследует  его.  Он
очень желал, чтобы солнце ранним утром нашло водяного и превратило  его  в
сморщенные беспомощные остатки змеиной кожи. Он желал этого изо всех  сил,
какие только мог отыскать в себе. И в этот момент почувствовал, как сашина
ладонь с силой сжимает его руку.
     - Пожелай, чтобы мы все были в безопасности, - сказал мальчик.
     Тогда Петр вспомнил, что Саша предупреждал его  о  желаниях,  которые
могут зайти очень далеко и даже быть неуправляемыми, особенно те  из  них,
которые направлены на достижение всяческого вреда.
     Но буквально в тот же момент его  страх  просто-напросто  улетучился,
оставляя ему лишь удивление о произошедшем, и склонил  его  к  мысли,  что
ничего не случилось вообще...
     Единственным воспоминанием о пережитых волненьях была только  бледная
напуганная Ивешка, по-прежнему держащаяся за руку отца.
     - Ну вот, все хорошо, - сказал наконец Ууламетс. -  Все  хорошо.  Все
худшее позади.
     Петр,  на  самом  деле,  хотел,   чтобы   кто-нибудь   объяснил   ему
происходящее. Он стоял среди  комнаты,  ощущая  рукоятку  меча  как  нечто
инородное и скорее до глупого неуместное  в  этой  обстановке,  и  его  не
покидало постоянное чувство,  что  в  любой  момент  этот  мир  может  сам
перетряхнуть себя и вернуться назад к обычным человеческим законам.
     Но он жил этими ожиданиями уже несколько дней.
     - И что мы теперь собираемся предпринять? - спросил он.
     Но никто из присутствующих не  обратил  на  него  никакого  внимания.
Ууламетс по-прежнему похлопывал Ивешку по плечу, приговаривая:
     - Не нужно отчаиваться. Он не сможет войти сюда. -  Что  же  касается
Саши, то он выглядел гораздо менее спокойным.
     Так же выглядел и Петр. Ему казалось  очень  неразумно  доверяться  в
своих планах слабо укрепленным окнам и явно непрочной двери.
     Поэтому он повторил свой вопрос, на этот раз значительно громче:
     - И что мы теперь собираемся предпринять?
     Очевидно, этого не знал никто.
     - Боже мой, - с негодованием произнес он и с этими  словами  подвесил
меч себе на пояс, чтобы в будущем не сделать без него и  лишнего  шага  по
комнате, имея, видимо, внутреннее  убеждение  что  находящиеся  здесь  два
колдуна и один призрак не могли придумать никакой  подходящей  защиты.  Он
взял с полки  чашку,  отыскал  под  столом  кувшин  и  налил  себе  вполне
приличную порцию водки: у него не было  сил  просто  так  уснуть  в  столь
напряженную ночь, ни сейчас, ни впоследствии, и если на то  пошло,  то  не
было никакого желания то и дело просыпаться от преследовавших  его  ночных
кошмаров, где его хватали чьи-то руки или обвивали  леденящие  кольца  или
что бы то ни было еще, что могло возникнуть в его воспаленном мозге.
     Старик, казалось, либо лишился рассудка из-за своей дочери, либо  все
его внутреннее внимание было сосредоточено  на  том,  как  уберечь  ее  от
возвращения в пещеру, заваленную скелетами и костями, Бог знает. Петр взял
в руки чашку и подошел поближе к очагу, чтобы ощутить тепло огня, усевшись
там на кровать Ивешки, в то время как  Саша  убирал  со  стола,  а  старик
продолжал сидеть рядом с дочерью, вполголоса разговаривая о чем-то.
     Обрывки их приглушенных голосов тем не менее доходили до него,  и  он
понял из разговора, что Ивешка очень боится водяного, а Ууламетс  старался
заверить ее, что они сумеют справиться с ним...
     Они, тут же с возмущением подумал Петр... они. Они, если рассчитывать
на его меч и на  него  самого,  отправляющегося  во  все  темные  закоулки
окружающего леса, чего он, сделав это уже дважды, вполне возможно мог и не
осилить.
     Неожиданно он услышал, что Ивешка сказала что-то такое, что заставило
его навострить уши и задержать очередной глоток едва ли  не  на  середине.
Она сказала:
     - Папа, я соврала тебе: я  просто  убежала  тогда.  Водяной  же...  я
думаю, что он-то все и сделал, чтобы разрушить всю нашу  жизнь,  все,  что
произошло и с мамой, и с Кави, и все-все... Я думаю, что это  он  заставил
ее так ненавидеть меня...
     - Это неправда. Твоя мать ненавидела только вот этот самый  лес.  Она
пришла сюда с востока и оставалась здесь почти целый год. Когда ее  родной
народ вновь проходил через эти места, она ушла с ними. Вот и все.  Она  не
хотела ровным счетом ничего ни от меня,  ни  от  этого  места.  -  В  этот
момент, как успел заметить, бросив в их сторону настороженный взгляд Петр,
Ууламетс приклонил голову дочери к своему плечу, словно  соединяя  бледное
золото с поблескивающей снежной белизной.
     Сколько же ему было лет? Петра это очень заинтересовало.
     А тем временем, Ууламетс продолжал, обращаясь к дочери:
     - Не стоит горевать о том, что могло бы  быть.  Волшебство  не  имеет
обратной силы, оно работает только вперед. Ведь я учил тебя, и  не  только
этому.
     - Я помню, - сказала Ивешка слабеющим голосом, который задел Петра за
живое и заставил его горько раскаяться на  ее  счет.  Ему  захотелось,  на
самом деле, сделать хоть что-нибудь действительно реальное, как, например,
предложить им всем сесть утром в лодку да  отправиться  в  Киев,  где  вся
окружающая жизнь, на самом деле, была более понятна и знакома ему.
     Но вполне возможно, что именно в таком месте, где происходил  обычный
круговорот всем понятных явлений, Ивешка вообще не смогла бы выжить.
     - Петр, - неожиданно сказал Ууламетс, и Петр с  готовностью  взглянул
на старика, но оказалось, что тот хотел всего-навсего  освободить  кровать
Ивешки. Он поднялся и, сделав легкий поклон, сказал очень уверенно, потому
что видел перед собой сильно напуганную  девушку:  -  Мы  покончим  с  ним
разом, он не войдет сюда.
     Ивешка искоса с большой тревогой взглянула на него, как будто была не
уверена в том, что он сам не подвергает себя никакой угрозе, затем уселась
на свою кровать, поближе к огню, и начала снимать  башмаки  и  развязывать
пояс. Петр с восхищением наблюдал за ней, пока Ууламетс не потянул его  за
рукав, увлекая его и Сашу в угол комнаты.
     - Мы должны изловить это созданье,  -  тихо  сказал  Ууламетс.  -  Мы
должны остановить его.
     - Как? - спросил Петр, и глубоко вздохнул.  -  Если  ты  имеешь  хоть
какие-то планы относительно того, чтобы мне  еще  раз  отправиться  в  эту
пещеру, старик...
     - Остановись! - Ууламетс схватил его за руку  и  слегка  сжал  ее.  -
Слушай, что я скажу. У меня уже  нет  сил  сегодняшней  ночью  выслушивать
дураков.
     - Тогда слушай сам себя, дедушка...
     - Оставь при себе свои пропитанные винными парами мысли. Это  гнусное
созданье имеет власть над ней.
     Петр было приоткрыл рот, чтобы  поспорить  со  стариком,  но  в  этот
момент его взгляд неожиданно упал на Ивешку. Она стояла около огня, и  вся
ее стройная фигура просвечивалась сквозь платье мерцающим пламенем...
     - Я хочу, чтобы ты лишь  спустился  вниз,  -  сказал  Ууламетс,  -  и
подошел к реке, прихватив с собой что-нибудь, принадлежащее ей. Вот и все,
что ты должен сделать.
     Все, что я должен сделать? Петр начал  приходить  к  заключению,  что
Ууламетс мог и сам вполне сделать это, но в это момент  старик  продолжил,
крепко удерживая его руку:
     - В случае же неудачи... я не дам и ломаного гроша за  жизнь  каждого
из нас, надеюсь ты понимаешь меня? Я не буду  спать  сегодняшней  ночью  и
постараюсь продержаться, сколько смогу. Будь внимателен! - Как только Петр
открыл рот в третий раз, почувствовав как ослабла рука старика, тот  вновь
заговорил: - Ты отправишься прямо сейчас и возьмешь с собой,  все,  что  я
тебе дам, и сделаешь все, как я сказал. Вы пойдете оба.
     Одно дело было  преследовать  водяного,  когда  тот  отступал,  чтобы
скрыться в своей норе под  холмом,  а  подкрадываться  к  нему,  когда  он
находился в своих владениях, было совершенно другое и опасное. И по правде
говоря, Петр очень хотел отказаться.
     Но он тут же подумал о том, что если они потеряют Ууламетса,  то  меч
не поможет им в случае опасности, и, как ни прискорбно, но, кажется, ни  у
старика, ни у мальчика ни у призрака в образе девушки нет другого  способа
добиться успеха против  подобного  созданья,  без  этого  меча  и  некоего
дурака, который может управляться с ним.
     - Хорошо, - сказал  он  и  почесал  голову  у  основания  шеи,  чтобы
отогнать возникшее  там  покалывание,  когда  Ууламетс  уточнял  кое-какие
подробности, - тогда поторопимся на крыльцо.  Как  быстро  мы  должны  это
сделать?
     - Очень быстро, - сказал Ууламетс. - Хотелось бы думать,  что  я  все
точно рассказал тебе.
     - А ты уверен, что это созданье не опередит тебя?
     - Не должен, - сказал Ууламетс.

     Итак, они все вышли на крыльцо в самый предрассветный час: и Петр,  и
Саша, и Ууламетс, и Ивешка. Саша держал в руке один из  самых  драгоценных
горшков, который старик  решил  взять  с  собой,  и  старался  в  точности
соблюдать все его указания. Они сводились к тому, что следовало идти очень
осторожно, нога в ногу, вслед за ним по дорожке, затем  быстро  спуститься
вниз, и сразу остановиться, как только все минуют спуск к реке.
     - Только не стой у меня на дороге, когда я буду возвращаться назад, -
сказал Петр Саше, когда они добрались до нужного места. - Я вернусь  очень
быстро.
     Он действительно надеялся на это, по крайней мере, пока медленно  шел
через двор в сторону мертвого  леса,  туда,  где  начиналась  дорожка,  по
которой они спускались к реке за водой. Река, как говорил Ууламетс,  самое
привлекательное место для этого существа.
     Петр был согласен с ним в этом.
     Существо, ведущее ночной образ жизни, подобно водяному,  было  всегда
едва различимо там, где оно должно было считаться  с  вещами,  которые  не
принадлежали к числу  волшебных.  Так  говорил  Ууламетс.  И  поэтому  тот
маленький  браслет,  который  Петр  сейчас  чувствовал  на  своем   правом
запястье, оплетенный прядью золотистых  волос  Ивешки,  должен  засверкать
словно яркий огонь, как клялся Ууламетс, и его свет должен был  беспокоить
водяного, как бы далеко тот не находился...
     Петр помнил, что Ууламетс велел ему подходить к реке очень медленно.
     Он должен был опустить браслет в воду и все время быть на стороже.
     Вокруг стояла пугающая темнота.

     Саша весь дрожал, сидя в своей засаде. Он чувствовал, что его  колени
давным-давно погрузились в воду, которая выступила из мокрой земли. Но  он
очень внимательно продолжал всматриваться в темноту и ждать.
     И это ожидание, как казалось ему, тянулось невероятно долго.
     Петр должен был очень быстро подняться от реки на  гребень  холма,  в
этом и состоял весь их план: заманить мерзкое созданье прямо  на  крыльцо,
которое было самой высокой точкой, куда они могли заставить его подняться.
И прямо там, прямо за забором, вдоль самой  дороги,  между  деревьями  был
большой разрыв, через который всегда показывался первый луч солнца, бросая
свой свет на дом.
     Учитель Ууламетс посыпал  края  и  самый  конец  дорожки,  ведущей  к
крыльцу, соляной пылью и серой. Сам же он должен был прятаться  здесь  же,
недалеко, прихватив с собой еще один  кувшин  с  той  же  самой  смесью  и
поджидая, когда Петр добежит до дорожки, преследуемый чудищем. Его  работа
состояла в том, чтобы стремительно выбежать и насыпать еще одну полосу  из
соли и серы, которая должна будет захлопнуть ловушку.
     Таков был их план.
     Но он очень сильно желал, сидя в засаде и подрагивая, чтобы  Ууламетс
поставил свою ловушку чуть-чуть ближе к реке, и очень надеялся  при  этом,
что Петр не упустит свой шанс.
     Последовал  неожиданный,  отчетливо  различимый  всплеск.  Саша  даже
расслышал пронзительный крик Петра.
     И ничего больше.

                                    15

     Петр сосредоточил все внимание на ногах,  по-прежнему  держа  в  руке
меч, и если бы не присутствие доли рассудка, он наверняка  должен  был  бы
усомниться в себе. Он  мог  различать  в  отражающихся  от  воды  и  слабо
мерцающих отблесках неба, обширную рябь на поверхности реки  в  том  самом
месте, где исчезло мерзкое существо. Он надеялся,  вспоминая  всех  богов,
что оно еще вернется назад, и его не пугало, в  каком  именно  облике  оно
вынырнет из воды прямо перед ним: лошади,  змеи,  или  чего-то  огромного,
темного и мокрого, что нормальный человек даже вряд  ли  ожидает  увидеть,
включая, как подсказала его воспаленная память, огромные  челюсти,  полные
зубов.
     Он почувствовал, как у него начали  дрожать  ноги.  Постепенно  дрожь
добралась и до рук, так  что  он  даже  устыдился  такой  своей  слабости,
правда, не очень: сейчас, подумал он, было самое время для  благоразумного
отступления, тем более потому, что в самый опасный момент он  потерял  его
след. За эту ошибку он был  откровенно  зол  на  себя  и  раздражен,  видя
огромную лужу на поверхности земли в том месте, где оно могло  ускользнуть
в реку. Он надеялся, что именно там.
     В этот момент он был готов сразиться за свою жизнь. Но он никогда  не
видел ничего, что могло двигаться так быстро, никогда не ожидал,  что  оно
может выскочить из воды одним движеньем. Он видел, что волнообразный  след
тянулся  далеко,  до  самых  зарослей  кустарника.  И  к  своему  великому
огорчению он понял, что этот кустарник тянулся до того  места  где  стояли
засохшие ивы, как раз между ним, причалом и дорогой.
     Эти самые заросли кустов окаймляли еще одну дорогу, ведущую  к  дому.
Итак, оба пути ведущих наверх, два направления,  ведущих  к  безопасности,
которые были у него, оказались перерезаны, если только это существо сумело
пройти мимо него на берег, но именно сейчас он и не  мог  поклясться,  что
оно не прошло.
     - Петр! - Он слышал сашин  испуганный  голос,  доносящийся  с  гребня
холма, но отвечать ему он боялся. Он боялся сдвинуться с места, где стоял,
с  этой  узкой  полоски  берега  между  кустарником  и  рекой,  и  не  мог
представить себе, за каким из направлений следует наблюдать прежде всего.
     - Петр!
     Боже мой, подумал он, видимо мальчик спускается вниз.
     - Стой там, где стоишь! - закричал он в ответ.
     И в этот момент он увидел как жидкая тьма растекается поперек дороги,
пролегающей со стороны холма, поднимаясь вверх на уровне бедра человека.
     Это означало, что ужасное  существо  оказалось  теперь  между  ним  и
домом.
     Оно подняло свою голову и начало скользить, перемещаясь боком вниз по
склону, прямо к нему.
     - Саша! - пронзительно закричал он, хватаясь за свой меч  и  стараясь
удержаться от безумной мысли прыгнуть в реку: ведь именно там  это  чудище
было наиболее опасно. - Он уже на дороге! Посмотри назад!
     Существо, тем временем, задвигалось быстрее. При движении оно  меняло
свою форму и  размеры:  становилось  меньше  и  увеличивало  скорость.  Он
балансировал, чтобы  успеть  увернуться,  если  оно  попытается  подняться
вверх, как в прошлый раз, но сейчас этого не произошло: его кольца терлись
о стволы засохших деревьев и это только помогало ему ускорить скольжение.
     Он вскочил на движущееся рядом с ним существо, и, стоя на его  мягкой
спине, попытался спрыгнуть на дорожку, но хвост  этого  мерзкого  созданья
тут же обвился вокруг него и швырнул его с такой  силой,  что  Петр  вновь
оказался около зарослей.
     В тот же миг прямо в его сторону развернулась голова, которую он,  не
раздумывая, ударил острием меча.  Змеевидное  существо  не  любило  такого
обращения: оно взмыло вверх и вывернуло свою поблескивающую темную голову,
с треском врезаясь в заросли  засохших  кустов,  издавая  высокий  громкий
крик.
     В голове у Петра все еще стоял звон. Он подумал, что ему  послышалось
это, и изо всех сил, какие еще оставались в нем, попытался встать на ноги,
не для того,  чтобы  собраться  с  мыслями,  а  для  того,  чтобы  нанести
атакующий удар сразу двумя руками,  как  только  водяной  зашипел,  словно
кипящий котел, и поднялся вверх, ломая ветки, и издавая визг, едва  только
удар достигал цели. Визг продолжался все время, пока он наносил ему  удары
за все, что тот заслужил.
     Теперь мерзкое существо начинало сжиматься, становясь  все  меньше  и
меньше, пока не съежилось до  размеров  обычного  человека.  Увядавшее  на
глазах змеевидное созданье начало  покрываться  тусклой  пылью,  когда  на
берегу неожиданно появился Саша с крепкой палкой руках и ввязался в драку,
нанося удары, от которых водяной начал жалобно выть.
     Но он был все еще достаточно упруг, чтобы наносимые  удары  причиняли
ему сколь-нибудь  существенный  вред.  Петр  даже  перестал  пытаться  это
сделать это и теперь просто наносил удары по  возможности  сильнее  и  как
можно чаще, как только мог, опасаясь, что их враг вновь изменит свой облик
и убьет их обоих.
     - Уходи отсюда! - закричал он, обращаясь к мальчику.
     Однако Саша не реагировал на его слова. Он продолжал  бить  водяного,
выкрикивая в свою очередь:
     - Держи его подальше от реки!
     В это время к ним присоединился Ууламетс и прижал водяного  к  земле,
уперев свой посох толстым концом прямо в середину его спины.  Тут  мерзкое
созданье завыло еще сильнее,  прикрывая,  теперь  уже  человеческое,  лицо
когтистыми лапами, захныкало и начало тереть свои глаза.
     Петр покачиваясь прислонился к дереву, чтобы перевести дух, ощущая во
всем теле, с головы до ног, тупую боль, в то время  как  Саша  придерживал
его и постоянно спрашивал, все ли с ним в порядке.
     Говоря по совести, он был очень далек от уверенности в  этом.  Сейчас
он пытался лишь восстановить дыханье, чтобы устоять на ногах, но при  этом
он продолжал наблюдать за Ууламетсом и водяным.
     Тут на берегу появилась Ивешка, и как только  Петр  осознал  это,  он
сделал глубокий вдох, достаточный для того, чтобы хоть и  прихрамывая,  но
сделать один или два шага вперед и занять  пространство  между  ней  и  их
пленником, чтобы таким образом оказать самую маленькую защиту, на  которую
он был способен.
     Но сейчас водяной был уже почти  не  опасен:  он  лишь  делал  слабые
попытки защитить свое  лицо  или  вытереть  глаза,  по  крайней  мере  так
следовало из неуверенных движений его лап. Петр предположил, стоя над ним,
что он должен был бы унюхать серу и соль, которые были в сашином горшке...
Нужно только благодарить за это Бога и сашино отважное сердце.
     Ууламетс,  тем  временем,  продолжал  пугать   съежившееся   существо
поднимающимся солнцем и  торговаться  с  ним,  чтобы  положить  конец  его
проделкам. Все его увещевания приводили лишь к тому,  что  тот  на  глазах
продолжал уменьшаться в размерах, принимая облик маленького старичка.
     -  Это  мерзкое  созданье  никогда  не  держит  своих   обещаний,   -
запротестовал Петр, когда услышал, как водяной давал клятвы и  божился.  -
Да, да, - продолжал тем временем водяной, -  я  согласен  на  все,  только
отпусти меня...
     - Сначала отпусти мою дочь! - сказал Ууламетс.
     Водяной повернулся  к  нему  лицом,  прикрывая  лысую  голову  своими
лапами, и завопил, причитая:
     - Я не могу! Я не могу сделать это!
     - Послушай, Гвиур. Ведь это твое настоящее имя?
     Тот закивал головой.
     - Гвиур,  Гвиур.  Да.  Отпусти  меня,  человек.  Солнце  поднимается.
Позволь мне оставаться жить на реке, и я обещаю тебе, что никогда, никогда
не причиню тебе вреда в этом месте...
     - ...или где-нибудь еще! - резко добавил Ууламетс и ударил его концом
посоха. - Освободи мою дочь! Верни мне ее сердце!
     - Я не могу, я не могу, ведь не я удерживаю его!  Ах,  как  оно  жжет
меня, человек, оно сжигает меня...
     Сердце?  Петр  очень  удивился,  ошеломленный  внезапной  мыслью.   А
Ууламетс задал следующий  вопрос,  сопровождая  его  новым  ударом  своего
посоха:
     - Тогда кто же владеет им?
     - Кави Черневог.
     Посох Ууламетса опустился на спину водяного  и  продолжал  удерживать
его, а старик взглянул в сторону Петра с выражением гнева и ужаса на лице.
Но этот взгляд миновал и Петра и стоящего рядом с ним Сашу.
     - Это правда? - спросил старик, чтобы убедиться.
     Ивешка молчала.
     Гвиур же вдруг попытался ускользнуть в реку.
     - Держи его! - закричал Петр, пытаясь,  в  меру  своих  возможностей,
остановить существо, но Ууламетс уже был тут как тут со  своим  посохом  и
прижал его к земле, будто змею.
     Оно в какой-то момент и оказалось змеей. Петр  с  тревогой  наблюдал,
как оно билось и корчилось под тяжелым посохом.
     - Поклянись! - приказал ему Ууламетс. - Поклянись, что поможешь нам!
     - Я клянусь. -  Теперь  перед  ними  вновь  был  человек,  или  почти
человек: морщинистый, горбатый и извивающийся как  змея,  хватающий  грязь
тонкими черными руками.
     - Поклянись, что будешь появляться по моему приказу.  Поклянись,  что
будешь делать то, что я  велю  тебе.  Поклянись,  что  никогда  не  будешь
обманывать меня и причинять вред мне и всем, кто окружает меня.
     Старичок шипел, старичок извивался. Наконец он сказал:
     - Я клянусь своим именем, а теперь отпусти меня.
     Ууламетс убрал  посох.  Быстрее,  чем  мог  уследить  глаз,  существо
вывернулось вдоль грязной лужи и исчезло в воде.
     - Вот все и пропало, - печально пробормотал Петр, но Ууламетс тут  же
произнес, обращаясь к реке: - Гвиур!
     И в тот же миг огромная темная голова с недовольным  видом  поднялась
из воды недалеко от берега.
     - Обернись! - закричал  Саша  и  уже  было  побежал,  чтобы  схватить
старика за спину и защитить, но в это время Петр  остановил  его  рукой  и
удержал на месте.
     Существо поднималось все выше и  выше,  поворачивая  свою  лоснящуюся
голову, с которой стекала вода, чтобы увидеть старика.
     - Мои глаза болят  от  солнечного  света,  -  сказал  водяной  глухим
голосом. - А соль - очень злая шутка, человек.
     - Не пытайся торговаться со мной на этот счет, - сказал  Ууламетс.  -
Мне нужен Кави Черневог.
     Гвиур опустился ниже, пытаясь укрыться в освещаемой  рассветом  воде,
пока не оказался на одном уровне с Ууламетсом.
     - Проси меня о чем-нибудь, что я могу исполнить,  -  вновь  заговорил
водяной. Его голос гудел как самая  низкая  гитарная  струна.  -  Черневог
слишком могущественен. Он держит то, что ты хочешь. Ты можешь угрожать мне
солнечным светом, а он может запретить его. Так что же мне остается делать
в таком случае?
     Голова вновь скрылась под  водой,  оставляя  на  поверхности  водяные
вихри и пузыри.
     - Гвиур! - в очередной раз позвал его Ууламетс.
     Голова появилась вновь, не так далеко от прежнего места.
     - Так ты должен помнить,  -  продолжал  Ууламетс.  -  Повинуйся  моим
приказам, ведь ты поклялся своим именем.
     - Я так и сделаю, - сказал водяной и вновь скрылся в глубине.  Черная
спина виднелась сквозь водную гладь.  Она  была  очень  длинная  и  быстро
удалялась вверх по реке.
     Петр глубоко вздохнул и, согнув правую руку, опустил ее  на  рукоятку
меча, в то время как Ууламетс медленно поворачивался от реки.
     - Возвращаемся домой, - сказал старик и, пройдя  мимо  них,  взял  за
руку Ивешку и повел ее впереди остальных по дорожке к дому.
     Петр шел рядом с Сашей, вспоминая, что мальчик сделал для него, когда
спустился вниз с холма, хорошо понимая, как при этом рискует.  Сейчас  ему
хотелось обнять его рукой, как он нередко поступал с Дмитрием, черный  Бог
его забери, или с Андреем или с Василием, ни одного из которых  просто  не
за что было благодарить.
     Но подобное проявление привязанности было столь дешевым,  и  во  всем
этом показном панибратстве не было ни единого жеста, который должен был бы
по-настоящему выразить его отношение к Саше Мисарову. Он  только  что  был
сильно напуган и избит, он не мог шевельнуть языком и был  так  расстроен,
что в раздражении снял браслет,  оплетенный  волосами  Ивешки,  со  своего
запястья и швырнул на дорожку, пока они поднимались к дому.
     Старик велел ему опустить браслет в реку.
     Старик велел ему заманить водяного в дом.
     На его руке, которая направляла меч, остались следы зубов, о  которых
он не любил вспоминать. Он обсосал самые глубокие из них, оглядел  раны  в
сером свете начинающегося утра,  и  сплюнул,  почувствовав  отвратительный
вкус крови и речной воды.
     - Это сделал он, - спросил в полной растерянности Саша.
     - Это сделал он, - ответил Петр. Он  мрачно  взглянул  на  Ууламетса,
идущего впереди  него  по  дорожке,  сзади  Ивешки,  которая,  как  теперь
оказалось, без всяких сомнений, просто убежала от своего отца.
     Итак, Ууламетс, если следовать его собственным словам, имел жену. И у
него, кроме всего прочего, был этот самый Кави Черневог, что вместе взятое
служило, как  начал  подозревать  Петр,  доказательством  вполне  сносного
характера.
     Дом был наполнен  и  недоверием,  и  печалью.  Саша  подозревал,  что
Ивешка, которая на скорую руку приготовила завтрак, избегает разговоров  с
отцом. Петр налил себе водки. Он немного прихрамывал когда вставал, а  его
рука заметно опухла, и Саша очень хотел, чтобы учитель Ууламетс сделал  бы
с ней хоть что-нибудь. Но старик по-прежнему продолжал сидеть, наблюдая за
Ивешкой, будто дожидался, пока она скажет хоть что-нибудь. Или же он думал
про себя о том, чего никогда не расскажет ни один колдун... ведь  не  было
ничего проще, как, даже нечаянно,  разрешить  начаться  чему-то  ужасному,
если он уже не сделал этого, и у Саши не было никакого  желания  прерывать
его размышления, если только старик действительно был занят ими...
     Но в то же время Саша был и сам очень зол, так, как он еще никогда не
позволял себе злиться, думая о том, что Петр был ранен,  и  Ууламетс,  так
или иначе, имел к этому прямое отношение, или из-за несовершенства  плана,
или из-за черствого равнодушия к жизни  Петра.  Теперь  он  понял,  почему
Ууламетс не  использовал  соль,  когда  они  провалились  в  яму  рядом  с
невысоким холмом: Ууламетс  готовился  к  встрече  с  призраком,  а  не  с
Гвиуром, и не мог ожидать в самом разгаре своей работы,  что  дело  примет
такой опасный оборот, чтобы приготовиться ко всему...
     И все-таки водяной должен был быть первым подозреваемым, при условии,
что Ууламетс хотя бы знал, что этот  Гвиур  вообще  существует,  что  было
отнюдь не определенным фактом, или при условии, что этот  самый  Гвиур  не
мог улизнуть за пределы  внимания  Ууламетса,  имеющего  свои  собственные
сильные желания.
     Возможно, Саша пытался быть милосердным  и  все  время  контролировал
свое собственное поведение, возможно  Гвиур  вызывал  значительно  большее
напряжение у старика, чем любой из  них  понимал,  или  возможно,  что  ни
Ууламетс, ни любой другой колдун не знали ничего определенного о  водяном.
Саша помнил, как Ууламетс сам сказал Петру, что ему хотелось бы как  можно
подробнее и точнее рассказать о водяном, и это само  по  себе  доказывало,
что старик делал некоторые попытки быть честным с ними. Но эти рассуждения
не успокоили Сашу. Если Ууламетс знал что-то большее о водяных, чем о  них
знал молоденький конюх, он не должен был бы  отпускать  Петра  без  всякой
защиты (хотя хитрое созданье могло учуять ее, как  объяснял  старик),  или
же, давая ему  приказания,  должен  был  настаивать  на  том,  чтобы  Петр
постарался перегнать водяного на верхней дороге, когда тот только вылез из
воды. Но нет, Ууламетс настоял и выбрал в качестве  ловушки  крыльцо,  где
раньше всего появляется солнечный луч...
     Если бы Ууламетс обратил хотя бы десятую  часть  своего  внимания  на
что-нибудь еще, кроме своей дочери, если бы он уделил его хотя  бы  сейчас
или  просто  сказал:  "Спасибо  тебе,  Петр  Ильич",  или  бы  он   как-то
позаботился о ране, что сейчас опухала,  и  которую  нанесло  это  мерзкое
созданье, это и то оказало бы воздействие на конюха из  Воджвода,  который
не имел представления, как можно  ее  лечить.  Если  бы  Ууламетс  показал
малейшее беспокойство, подумал Саша,  или  даже  просто  спросил,  что  он
сейчас делает, копаясь в горшках, наполненных сушеными травами, и смешивая
горькую полынь и ромашку, знания о целебных свойствах которых он  получил,
частенько проводя время на кухне в "Петушке", но они  и  оставались  всего
лишь кухонными знаниями и были плохой помощью больному, если сравнивать их
со знаниями Ууламетса...
     - Извините меня, - неожиданно сказал Саша, когда в поисках подходящей
посуды оказался около Ууламетса. Он даже удивился собственной  горячности,
но сейчас у него не было другой  возможности  обратить  на  себя  внимание
Ууламетса. - Эта тварь укусила Петра. Как вы думаете, что можно сделать  с
этой раной?
     Ууламетс взглянул  на  него  со  смешанным  выражением  раздраженного
удивления,  и  Саша  пристально  смотрел  на   него,   абсолютно   готовый
столкнуться со злой волей сидящего перед ним старика,  которого  в  данный
момент занимали, и мальчик был уверен в этом, гораздо большие устремления,
нежели те возможности, которыми Ууламетс обладал.
     Это давало любому, колдуну или обычному человеку,  как  сам  Ууламетс
заметил однажды, уверенное преимущество.
     Выражение  лица  старика  показывало  некоторую  сосредоточенность  в
мыслях, а затем, возможно, даже попытку прийти  в  себя.  После  короткого
молчания он сказал с необычной мягкостью:
     - Лучше я взгляну на нее сам.
     Это было начало.
     Но когда Ууламетс поднялся и подошел  к  Петру,  сидящему  в  углу  с
чашкой и кувшином в руках, тот угрюмо сказал:
     - Я слегка полил ее водкой, так что теперь все будет прекрасно.
     - Дурак. Дай мне взглянуть на нее.
     - Убери прочь свои руки! - Петр подскочил от прикосновения Ууламетса,
расплескивая водку, затем вздрагивая и пошатываясь встал на одно колено, а
затем и на ноги.
     - Петр, - сказал Саша, преграждая ему выход их угла, будучи полностью
уверен, что Петр попытается оттолкнуть и его точно таким же образом.
     Но Петр остановился, перевел дыхание и сказал, протягивая руку в  его
сторону руку с зажатой в ней чашкой:
     - Ты и я, мы уходим отсюда. Собираемся, берем  с  собой  то,  что  мы
заработали здесь, и уходим.
     - Ты никуда не пойдешь! - сказал Ууламетс.  -  Ты  можешь  делать  со
своей собственной жизнью что  хочешь,  даже  потерять  ее,  но  подумай  о
мальчике. Подумай о нем, когда ты обдумываешь путешествие через этот лес.
     - Я как раз и думаю о нем.  -  Петр  так  стремительно  повернулся  к
Ууламетсу, что Саше пришлось ухватить его за руку.  Но  Петр  нетерпеливым
движением плеча отбросил его, будто ничего не  произошло,  и  остановился,
покачиваясь на кончиках пальцев. -  Лучше  не  говори  мне  об  опасности,
которая существует в этом лесу! Я уже два раза управлялся с этой тварью, и
она оказалась совсем не такой опасной, как ты хотел это представить.  Ведь
ты был очень удивлен, когда я вернулся назад в самый первый  раз,  не  так
ли? Ты велел мне одеть этот браслет. Ты велел мне спуститься  к  реке.  Ты
сказал, что мне не нужен будет даже горшок с солью, который этот оборотень
только лишь утащит на дно реки, а это совсем не входит в наши планы,  так?
Оказывается, нет. Мы должны были дать ему попробовать немного того, что он
хочет, мы просто-напросто  позволили  ему  оторвать  напрочь  мою  руку  и
избавиться таким образом  от  единственной  защиты,  которую  мальчик  мог
получить от тебя. Ведь на деле оказалось, что ему было гораздо  безопаснее
рядом с этой проклятой змеей!
     Гнев Ууламетса нарастал вокруг них подобно надвигающейся  буре.  Саша
отбросил в сторону все, что могло помешать ему, и быстро встал между ними,
как раз в тот момент, когда каким-то странным образом разбилась чашка и ее
осколки разлетелись по полу. Может быть, это он случайно выбил ее из  руки
Петра, или же Ууламетс разбил ее, или она треснула, не выдержав  усилий  с
которыми Петр сжимал ее.
     - Продолжай, - сказал Ууламетс, и от  его  слов  повеяло  смертельной
тишиной. - Забирай, все что хочешь, и иди куда глаза  глядят.  Но  мальчик
останется здесь, ты слышишь меня, Саша Васильевич? Если Петр уйдет один, я
гарантирую его безопасность до границ этого леса.  Но  если  и  ты  уйдешь
вместе с ним, то учти, что он умрет, так или иначе, но умрет. И  я  обещаю
тебе это.
     Саша взглянул в глаза Ууламетсу и попытался выдержать его взгляд.  Но
в последний момент маленькое сомненье начало зарождаться в его  голове,  и
этого оказалось вполне достаточно: он уже знал, что сомненье было роковым,
и для них не оставалось другого выхода.
     - Вздор, - сказал Петр, старясь высвободиться из  руки  мальчика,  но
Саша сопротивлялся и покачивал головой.
     - Я не могу, - сказал он. - Я не должен так поступать. Ведь он  может
сделать это, Петр, и я не смогу остановить его... Извини меня...
     Он был явно напуган. И чувствовал, как мужество оставляет его, потому
что покинет его Петр или нет - и то и другое было ужасно. Но он не  думал,
что Петр сделает так, он, на самом деле, не верил в это, и это  было  хуже
всего.
     - Если я должен увести тебя... - сказал Петр.
     - Нет, - ответил Саша, глядя Петру в лицо, и  опасаясь  только  того,
чтобы его подбородок не начал предательски дрожать, потому что ему  ничего
не оставалось делать, как сопротивляться Петру, если бы тот попытался  это
сделать, а это была самая последняя вещь, которую  он  мог  допустить.  Он
глубоко вздохнул и стряхнул руку Петра со своей. - Нет никакого  смысла  в
том, чтобы ты оставался здесь, разве не так? Так же как для  меня  идти  в
Киев. Зато он сможет научить меня. Я нужен ему. Я достаточно силен,  не  в
том смысле, чтобы знать, что я делаю, а я достаточно силен  теперь,  чтобы
быть опасным. Но я все  еще  не  силен  настолько,  чтобы  превзойти  его.
Поэтому  тебе  следует  уйти.  Он  не  обманывает  тебя,  говоря  о  твоей
безопасности в пути. Я знаю это, потому что он хочет, чтобы я ему помогал.
И ему не понравится то, что я сделаю, если я узнаю, что он солгал.
     Ему  очень  хотелось,  чтобы  Петр  ушел.  Он  хотел  этого  особенно
страстно, потому что был готов вот-вот залиться слезами. И  еще  он  очень
хотел, чтобы у него зажила рука, даже  если  Ууламетс  откажется  помогать
ему.
     Петр сложил на груди руки и отвернулся, глядя в пол.
     - Скажи ему, - проговорил он через мгновенье,  -  что  ему  чертовски
полезно  будет  дважды  подумать,  прежде  чем  он  будет  посылать   меня
куда-нибудь еще после этого, потому что в  один  прекрасный  день  ты  сам
окажешься в его шкуре.
     - Я сделаю это, - сказал Саша.  Он  никогда  еще  в  своей  жизни  не
намеревался всерьез причинить кому-либо какой-то вред;  но  он  был  готов
сделать это, если кто-то вдруг так поступит с Петром, и у него не было  ни
малодушия, ни сомнений в этом намерении.
     В какой-то момент он  решил,  что  действительно  способен  на  такое
желание. Продолжая испытывать волнение еще и еще, он решил, что уже  хочет
этого, и что это желание направлено именно на Ууламетса...
     Который был самым бессердечным среди них и самым могущественным.
     - Делай, как тебе нравится, - сказал Ууламетс и добавил со злобой:  -
Только  я  посоветовал  бы  тебе,  малый,  попытаться  направить  все   на
исцеление... Это гораздо труднее, и гораздо важнее в настоящий момент.
     Саша взглянул на Петра, и понял, убедившись  мгновенно  в  этом,  что
желание Ууламетса было абсолютно реальным и  что  Ууламетс  был  абсолютно
уверен, что мальчик потерпит неудачу.
     - Или тебе нужно помочь, парень?
     Тут он взглянул на старика.
     - Итак, ты еще не знаешь всего, - сказал тот. - Я предполагаю, что ты
согласен со своим приятелем. Твоя угроза  -  это  еще  будущая,  в  лучшем
случае. Но если настанет день, малый, когда  окажется,  что  ты  выбираешь
свой путь, поверь, что это так случиться, он будет рисковать из-за тебя не
на много больше, чем сейчас из-за меня.
     Ему  не  хотелось  слышать  это.  Ведь  Ууламетс  мог  врать.  И   он
чувствовал, что речь идет не о сегодняшнем дне.
     Ууламетс же подошел к огню, чтобы проверить, что делается с обедом.
     - Учитель Ууламетс... - сказал Саша.
     - Оставь его, - сказал Петр, удерживая его за руку. Саша увидел,  как
Ивешка отпрянула от отца, стараясь даже не глядеть в  его  сторону,  когда
доставала с полки котелки и ложки.
     - Он изменится, - сказал Саша и взглянул на Петра.  -  Я  поговорю  с
ним. Но тебе не надо этого делать. Пожалуйста, не связывайся с ним.
     Петр некоторое время молчал,  только  двигал  челюстью.  Затем  вновь
сложил свои руки, пряча раненую вниз, как  будто  она  беспокоила  его,  и
сказал, стараясь быть как можно убедительнее:
     - Должен же быть какой-то выход. Я не могу оставить тебя здесь.
     - Я хочу...
     - Ради всего на свете, не желай ничего. Разве мы мало получили?
     Это было жестоко, но справедливо. Саша тут же закрыл рот и  остановил
свои желания, как хотел этого Петр, особенно о том, чтобы Петр покинул их.
Он полагался на Петра, когда тот был в хорошей форме  и  использовал  свою
голову: он знал гораздо больше Саши, когда дело  касалось  взаимоотношений
между людьми.
     - Мы просто-напросто должны обдумать свои действия, - сказал Петр.  -
Ты подумай об этом. Подумай, и все. А я, тем временем, могу  помириться  с
дедушкой.
     - Ты должен изменить свое отношение к нему.
     - Я могу это сделать, - сказал Петр, растягивая губы и  изображая  на
лице преднамеренную искусственную улыбку. - У меня не будет затруднений  с
этим. Мне и раньше приходилось иметь дело с проходимцами и ворами.
     - Петр, пожалуйста, прошу тебя!
     - И я всегда был с ними в хороших отношениях. - Петр слегка  потрепал
Сашу по плечу тыльной стороной руки  и  бросил  короткий  косой  взгляд  в
сторону очага, напоминая тем самым, что  Ууламетс  может  услышать  их.  -
Итак, он заполучил нас. Ничего не остается. Теперь ты должен думать  своей
головой и доверять мне, когда я буду пользоваться своей, слышишь меня?
     Саша кивнул. Он посмотрел в сторону очага, где Ууламетс выкладывал из
котла овсяную кашу,  разговаривая  о  чем-то  с  Ивешкой,  которая  стояла
уставясь в пол и сложив руки, почти не реагируя на слова отца.
     Ивешка явно  была  не  в  своей  тарелке.  Казалось,  что  ничего  не
произошло, ни с домом, ни с дочерью Ууламетса. Ничего, из всего того,  что
планировал старик, казалось, не изменило хода его намерений.
     А Ууламетс хотел оставить их у себя, он очень хотел оставить  даже  и
Петра для того самого дела, несмотря на то, что и сделал Петру предложение
покинуть  дом.  Сашу  не  оставляло  глубокое  беспокойное  ощущение,  что
Ууламетс тайно затянул этот узелок еще до того, как предложил Петру  уйти.
Он прекрасно знал, что Петр откажется, и при этом не последнюю роль играло
и желание Ууламетса. Без всякого сомнения, какие-то желания  пропадали  и,
возможно, самые сильные: пять колдунов, как заметил  Петр,  передвигали  в
пространстве между собой события то вперед, то назад. При этом нельзя было
не учитывать хитрость и коварство самого Гвиура, как и его желания.
     - Заговор? - неожиданно заметил Ууламетс, бросив взгляд в их  сторону
и нарушая таким образом их уединение.
     - Нет, господин, - сказал Саша, и подошел к  столу,  чтобы  наполнить
свой котелок и котелок Петра, но Ивешка сделала это сама, и ему ничего  не
оставалось делать, как стоять и ждать,  держа  наготове  протянутую  руку.
Пока она управлялась с котелками, он смотрел на нее как на самую что ни на
есть живую девушку, с чудесными длинными волосами, которые она  еще  утром
просто откинула назад и закрепила лентой, со следами сажи  от  горшков  на
руках; в глазах у нее стояли слезы, которые она даже не пыталась смахнуть.
Он чувствовал жалость к ней, и ему очень хотелось сделать хоть что-нибудь.
     - После завтрака, - сказал Ууламетс, - нужно отнести вещи в лодку. Мы
еще не закончили.
     - ...Закончили? - словно эхо повторил Саша, не  потому  что  не  знал
значения этого слова, а именно потому, что  знал  слишком  хорошо.  И  был
испуган.
     - Черневог, - коротко добавил Ууламетс.
     - И вы знаете где он? - спросил Саша.
     - Я всегда знал, где он, - ответил старик.

                                    16

     В подобных случаях рука никогда не болела, пока  сам  он  за  нее  не
волновался. Но сейчас оно так и было. Петр тайком  и  не  без  раздражения
изредка поглядывал на нее во время передвижений между лодкой и  домом.  Он
был напуган тем,  что  совершенно  не  понимал  причину  этих  неожиданных
перемен, при которых рука почернела и начала гноиться, и не имел  никакого
представления, что за яд мог быть в зубах у водяного. Это мерзкое созданье
могло оцарапать его еще и раньше,  во  время  схватки  у  холма,  или  эти
царапины могли быть от корней или костей, и тогда ни у кого не возникло бы
подобного беспокойства.  Но  Саша  настоял,  чтобы  на  рану  был  положен
компресс из смеси с невыносимым запахом,  куда  входила  ромашка,  горькая
полынь и, конечно, водка, которая еще и  обжигала.  Но  больше,  Саша  сам
признавался в этом, он ничего не  мог  сделать,  и  Петр  был  вынужден  с
печалью признать, что Ууламетс вполне мог в любой момент дать  волю  своим
злонамеренным желаниям, чтобы проучить их.
     Он вспомнил, как Саша говорил о  треснувшей  чашке,  когда  обмазывал
этим зловонным варевом его руку, и подумал, что ведь  на  ее  месте  могло
быть и его собственное сердце...
     Отвратительная мысль.
     ...или, как еще  говорил  Саша,  старик  мог  использовать  водяного:
просто-напросто дать ему полную свободу в отношении  их.  Ведь  одно  дело
сражаться с водяным, когда сам старик хочет победы, и совсем другое, когда
он сам же ему и помогает...
     А пока Петр таскал в лодку груз.  Небольшая  прогулка  по  реке:  так
называл старик охоту за своим бывшим учеником. Ууламетс  приказал  достать
из подвала многочисленные горшки, упаковать их  в  рассохшиеся  корзины  и
снести вниз. После этого старик нагрузил  их  большими  связками  веревок,
инструментами и свернутым парусом, которые они должны были на руках снести
вниз по размытому и изъеденному склону.
     Итак, управление лодкой не было загадкой для старика, он очень хорошо
знал это. Любой мог поучиться у него... и все это подсказывало Петру,  что
ему следует лишь держать голову чуть-чуть пониже и  быть  поприветливее  с
дедушкой, как бы тяжело это ни было.
     А дедушка хотел, чтобы они и загрузили лодку, и сделали и то, и  это,
а сам, тем временем, вместе с Ивешкой поджидал их на крыльце, пока  они  с
трудом поднимутся вверх по холму. Ивешка стояла в окружении многочисленных
корзин, должно быть с едой, потому  что  никакой  продуктов  в  предыдущих
корзинах не было, дверь дома  была  закрыта,  и,  следовательно,  это  был
последний груз, который им предстояло перенести на лодку.
     Ууламетс постарался нагрузить их сразу пятью  или  шестью  корзинами,
которые они снесли на  борт,  после  чего  старик  сложил  все  корзины  в
середине засыпанной  листьями  палубы  и  рассказал  им,  как  и  в  какой
последовательности они должны снарядить парус.
     С рукой становилось все хуже и хуже, еще с тех пор как они  перенесли
на лодку мачту и парус, но Петр не хотел, чтобы старик проявлял  заботу  о
ней. Он даже бросил в сторону Ууламетса сердитый взгляд, следуя  вслед  за
Сашей на нос лодки, где среди кучи  спутанных  веревок  и  канатов  лежала
мачта.
     - Я, конечно, не думаю, что дедушка  как-то  мог  заколдовать  ее,  -
пробормотал Петр, вытягивая очередную веревку, чтобы отыскать ее конец.
     - Сейчас он устал, - сказал Саша.
     - Он устал! - воскликнул Петр.
     - Не надо...
     - Я не буду, -  сказал  Петр  едва  слышно,  -  уже  молчу,  не  буду
продолжать.
     - Пожалуй, я заберусь сейчас вон туда,  -  сказал  Саша  и,  усевшись
верхом на пока еще лежащую мачту и удерживаясь от падения в воду,  обрезал
первую из прогнивших веревок, которые удерживали лодку у причала, а затем,
тяжело дыша и обливаясь потом, вернулся назад,  чтобы  взять  новую,  пока
Ууламетс, сидя на своих корзинах, давал им очередные указания, что следует
делать дальше и как именно следует вязать узлы при оснастке.
     Петр поймал себя на мысли, что с большим удовольствием завязал бы как
можно потуже узел на его шее. Может быть, именно поэтому он вязал узлы  из
всех сил, прикусив до крови губу. Он уже подозревал, что с рукой будет все
хуже и хуже, и какая нагрузка теперь ляжет на Сашу  кроме  возни  с  этими
веревками.
     Он очень хотел, если бы только мог позволить себе  подобное  желание,
сбросить Ууламетса прямо в реку, или,  что  он,  возможно,  предпочел  бы,
наполнить его жилы ядом. Но он помнил, как  Саша  неустанно  твердил  ему,
чтобы он не загадывал злонамеренных  желаний,  но  в  то  же  самое  время
полагал, что это не устранит угрозу со стороны самого Ууламетса, и тот  не
оступится от своих желаний добиться того, что он был намерен  получить  от
Саши.
     Наконец парус был укреплен, завязаны последние узлы и мачта вместе  с
парусом поднялась вверх...
     - Ты хорошо себя чувствуешь? - спросил Саша, когда мачта наконец была
закреплена.
     - Чудесно, - сквозь зубы процедил Петр, в тот момент, когда  Ууламетс
велел им убрать веревки с кормы и перенести их в другое место.
     Теперь оставалось привязать болтающиеся концы веревок к  перекладине,
и закрепить ее наверху как можно прочнее.
     - Отчаливай! - приказал им Ууламетс, который только сейчас первый раз
поднялся на ноги и проковылял на корму к рукоятке руля.
     Саша тут же соскочил на причал, отвязал веревку, крепящую лодку, и  в
тот же миг вновь запрыгнул на борт. Лодка сразу начала лениво  дрейфовать.
Ууламетс же, стоя у руля, изо  всех  сил  резко  повернул  его  настолько,
насколько позволяли сделать это ограничители, и нос  лодки  стал  медленно
разворачиваться.
     В  следующий  момент  порывистый  и  неустойчивый  ветер   неожиданно
наполнил парус, опасно накреняя старую посудину, так что Петр был вынужден
подхватить Сашу и держаться рукой за  ближайшую  натянутую  веревку,  видя
явную опасность оказаться в воде и стать добычей  водяного  и  всяких  его
многочисленных родственников.
     Но  лодка  продолжала  разворачиваться,   парус   повисал   и   снова
раздувался, иногда так сильно, что старая парусина грозила лопнуть.

     Теперь лодка шла очень  ровно,  вздымая  носом  белую  пену,  которая
оставляла за кормой след из белых пузырей на темной поверхности  воды.  По
одну  сторону  от  них  тянулся  лес:  стена  безжизненных  деревьев,  где
частенько попадались белые пятна там, где серая кора была содрана до самой
древесины, но нигде не было даже намека хоть на какие-то признаки жизни.
     Саша сидел на носу рядом с Петром,  подняв  повыше  ноги.  Он  боялся
опустить их вниз, хотя и испытывал такой соблазн; он ни чуточки не доверял
реке. Петр привалился к носовому ограждению и смотрел вперед,  лишь  время
от времени бросая взгляд на корму, где стоял Ууламетс со своей дочерью, но
с его места нельзя было  видеть  выражение  их  лиц,  которые  загораживал
парус.
     Может быть, именно поэтому Петр и выбрал это  место.  Встретившись  с
этим чрезвычайно слабым взглядом, Саша был  почти  уверен,  что  рука  его
продолжала болеть, но однако Петр не признавался в этом.  Он  только  лишь
прикрывал больную руку здоровой и старался сидеть  так,  чтобы  все  время
упираться  плечом  в   ограждение   борта,   пристально   всматриваясь   в
проплывающий мимо них лес. Саша пытался все  время  думать  о  том,  чтобы
облегчить его боль, и так увлекся этим, что даже потерял  счет  времени  и
перестал замечать окружающее, воспринимая  отражения  в  темной  воде  как
нагромождение грязи, корней и странно двигающихся теней...
     Но он внезапно стал осознавать воду как огромное темное  пространство
убегающее, под самый нос, где  сейчас  сидели  они,  поверхность  которого
разрезала лодка, разбрасывая вместе с водой желтые листья ивы.
     Тогда он резко отодвинулся от ограждения, хватая  за  рубашку  Петра,
последовал за ним без единого слова,  хватаясь  левой  рукой  за  веревку,
чтобы удержать их обоих.
     Но в воде были всего-навсего сухие желтые листья и  блики  солнечного
света, уносящиеся прочь в вихре водоворотов.  А  вдоль  всего  берега  был
виден и источник этих опавших желтых листьев:  в  сером  тумане  из  веток
засохших деревьев отливали золотом покрытые листьями ивовые кусты.
     Это были деревья Ивешки,  под  каждым  из  которых  могла  быть  нора
водяного.
     Не было никакой необходимости указывать на них Ууламетсу: едва ли  он
мог проглядеть их. Саша все стоял и смотрел на них, пока ветер  не  закрыл
их, раздув парус. И как только эта часть берега исчезла из  вида,  скрытая
парусом, ненадежная палуба заставила их поскорее сесть. Саша же подумал  в
этот момент о том, сесть нужно не так близко к борту, чтобы быть  все-таки
подальше от воды. Он  потянул  Петра  за  рукав,  указывая  ему  на  место
недалеко от мачты. Петр ничего не сказал на это молчаливое приглашение: он
только взглянул назад со своего нового места, где он сидел подняв колени и
спрятав под них больную руку. Но когда Саша посмотрел назад, то не  увидел
ничего нового: Ивешка по-прежнему стояла рядом с  Ууламетсом,  и  они  оба
вглядывались куда-то в даль. Ветер трепал их  одежду  и  развевал  волосы,
закрывая им лица.
     Тем  временем,  лодка  уверенно  скользила  по  волнам,  и  постоянно
наполненный ветром парус позволял ей легко следовать всем изгибам реки.
     Саша уселся так, чтобы снова смотреть вперед. Его  руки  были  крепко
зажаты между колен. Только что увиденная им картина золотого орнамента  на
фоне серых засохших деревьев и плывущих по реке желтых  листьев  постоянно
преследовала его... Он не мог понять,  почему  в  его  памяти  задержалось
именно это, а не что-то другое: Ууламетс, стоящий у руля, или  присутствие
водяного в темной глубине реки. Почему именно вид опавших  желтых  листьев
мог быть таким зловещим?
     Золото  на  бледном  сером  фоне.  Остатки   жизни   среди   мертвого
пространства, последний яркий и все еще живой цвет, выделяющийся  на  фоне
вымершего леса и темной воды.
     Казалось, что эта картина отражает ту самую свободу,  которую  только
что обрела Ивешка. У него не было никаких сомнений, чтобы  воспользоваться
колдовством, но оставалось лишь маленькое удивление, что ветер отказывался
слушаться и не выдерживал одного направления. Но здесь он успокаивал  себя
тем, что несмотря на то, что здесь действовало так много  желаний,  каждое
из которых направляло в разные стороны, в итоге он все равно  мог  двигать
лодку вперед.
     Но по какой-то странной причине он  продолжал  видеть  желтые  листья
уносимые течением,  и  раздумывал  о  том,  что  все-таки  следовало  быть
поумнее, чем он был, потому что ему следовало бы понимать такие вещи и  не
ошибаться в самых простых ситуациях.
     Теперь они уплывали все дальше и дальше от Киева, удаляясь от  мечты,
которой так грезил Петр. Но мало того -  он  чувствовал  себя  виновным  в
этом.
     И боялся.

     Петр всегда недолюбливал лодки. Он понял это с самого  первого  раза,
как только палуба начала крениться под ним,  а  лодка  при  этом  набирала
скорость. Когда нос лодки начал раскачиваться то вверх, то вниз, а  палуба
уходила из под ног, он вцепился в поручни, едва не  прижимаясь  к  ним,  и
думал, что лодка готова вот-вот перевернуться.
     Все, что окружало его сейчас, уже не вызывало удивления:  и  то,  что
Ууламетс стоял на корме рядом со своей дочерью-призраком, и то  что  ветер
дул без изменений, и то что с ивешкиных деревьев падали в реку  листья,  и
даже то, что водяной мог быть здесь, совсем рядом с лодкой. Что еще  можно
было ожидать здесь? Колдуны делали все, что хотели в этих  лесах,  колдуны
вовлекли его в свои дела, а рука продолжала беспокоить его. И первый раз в
своей жизни Петр Кочевиков почувствовал себя абсолютно несчастным.
     Как ни странно, но утонуть в реке не казалось  ему  самым  худшим  из
того, что могло случиться с ним. Ему был не страшен даже водяной,  который
мог поджидать внизу, чтобы запустить в него свои  маленькие  черные  лапы.
Ничто из этого не было столь ужасным, как  это  ощущение,  охватившее  всю
глубину груди: он не мог переносить  ритмичное  движение  лодки  до  такой
степени, что в один прекрасный момент он мог просто свалиться с палубы...
     Разумеется, колдуны могли без всякого труда передвигаться  по  лодке,
даже не покачнувшись и, конечно, ощущали обычную легкость внутри. Ведь они
могли в конце концов просто пожелать никогда не падать за борт.
     Но он знал, что  Ууламетс  хочет  утопить  его.  И  он  не  собирался
вставать, во всяком случае не  больше,  чем  собирался  бы  опустить  свою
голову за борт, где водяной мог схватить ее.
     - Может быть, ты хочешь есть? - спросил  его  Саша,  глядя  в  темную
воду.
     Нет. Уж чего-чего, а есть он не хотел вполне определенно.
     Саша встал и пошатываясь прошел на корму, придерживаясь за веревки  и
едва не падая на последних шагах, в то время как  Петр  наблюдал  за  ним,
по-прежнему вцепившись  в  поручни.  Можно  было  предположить,  что  Саша
проделал  этот  нелегкий  путь  на  корму  с  одной  единственной   целью:
поговорить со стариком... об ужине.
     Или о том, чтобы сделать остановку. Петр вполне искренне надеялся  на
это.
     И ему даже показалось, что Ууламетс начал разговаривать с  мальчиком:
он не мог точно видеть этого со своего места, если бы даже и нагнулся.  Но
вот Саша заковылял назад, теперь к низкой  палубной  надстройке,  где  они
хранили свои припасы, а затем проделал рискованный путь назад, к Ууламетсу
и его дочери, держа в руках еду и питье. Наконец он оставил  их  и  пошел,
спотыкаясь и подвергаясь все той же опасности, но теперь уже на нос лодки,
по-прежнему держа в руках кувшин и еду.
     Петр подхватил его и с трудом усадил рядом с собой на дощатую палубу.
     - Мы остановимся перед наступлением темноты, - сказал Саша.
     Слава Богу, подумал Петр.
     Саша протянул ему принесенный кувшин и сушеные ягоды.
     Но сейчас он не хотел даже этого.
     Нет, ради Бога, только не это.
     Неожиданно лодка сильно закачалась. Саша ухватился за  ногу  Петра  и
успел подхватить кувшин, прежде, чем он мог соскользнуть с палубы.
     У него еще хватало безрассудства усмехнуться.
     Петр нахмурился, сжал зубы и еще сильнее вцепился  в  поручни.  Ветер
усилился, посвистывая меж натянутых снастей и заставляя скрипеть и трещать
все деревянные части старой посудины. Водяные  брызги  поднимались  вверх,
образуя легкую  мглу,  которая  сверкающим  блеском  покрывала  поручни  и
приятно холодила одну сторону его лица. Так продолжалось некоторое  время,
пока солнце не начало опускаться,  превращая  водяную  пыль  в  золотистое
облако... пока с ужасающим треском парус не  порвался  пополам,  и  палуба
заходила ходуном,  а  канат  лопнул  как  простая  бечевка,  и  его  концы
просвистел над их головами.
     Петр схватил Сашу, все  еще  напрасно  пытающегося  удержать  кувшин,
который теперь заскользил по палубе. В следующий момент извивающийся конец
оборванного  каната,  обвился  вокруг  него,  словно  умирающая  змея,   а
порванный парус развевался и потрескивал над ними.
     Лодка двигалась теперь сама по себе, мечась  из  стороны  в  сторону,
словно пьяная, но все еще чуть-чуть управлялась остатками  болтающейся  на
мачте парусины, плавно скользя по направлению к темному плохо  различимому
берегу.
     - Мне очень не нравится это, -  едва  слышно  пробормотал  Петр,  как
только лодка  и  берег  начали  сближаться.  Деревья  надвигались  на  них
огромной темной массой, и выступающие ветки уже задевали их лица.
     Он нагнулся, прикрывая собой Сашу, продолжая одной рукой держаться за
поручень, пока  лодка,  задевая  дном  о  песок,  продвигалась  вперед,  а
огромные сучья нависали над самым ее носом, больно ударяя их ветками.
     Медленно покачиваясь, лодка приставала к берегу, и все новые и  новые
ветки накрывали их с правой стороны.
     Наконец она встала, оставляя пузырящийся след на воде,  и  в  тот  же
момент Ууламетс закричал с кормы:
     - Дураки! Отвязывайте канаты!  Опускайте  парус!  Поторопитесь!  Петр
спотыкаясь и пошатываясь встал на ноги и начал отвязывать канат, проклиная
все на свете, в то время  как  Саша  пытался  помочь  ему  ослабить  узел.
Наконец вдвоем им удалось снять перекладину. Рваный парус свалился на  них
в тот момент, когда лодка всем бортом врезалась в нависающие ветки.
     - Чудесное местечко, - заметил Петр, когда Ууламетс уже приказывал им
закрепить лодку около деревьев. Петр все еще чувствовал дрожь  в  коленях,
когда пересекал ненавистную палубу.  И  в  тот  момент,  когда  он  крепко
ухватился за тоненькую веточку, то мгновенно ощутил глубокое облегчение от
долгожданного соединения с землей.  Он  немедленно  набросил  швартовочный
канат на самый толстый сук и как можно туже затянул на нем узел.
     Но глубокий мрак среди деревьев заставил его глядеть  в  ту  сторону,
где над поблескивающей водой еще брезжил сумеречный свет уходящего  дня  и
где с кормы  лодки  доносилась  человеческая  речь:  это  Ууламетс  резким
голосом давал наставления Саше как правильно завязывать узел  и  предлагал
Ивешке не мешкая разобраться в их запасах и готовить ужин...
     Разумеется, подумал Петр, они не смогут больше плыть в такой темноте,
а c таким рваным парусом, вполне возможно, они  не  смогут  сделать  этого
даже и завтра. Его пугала  мысль  о  продолжении  путешествия,  он  боялся
проводить ночь на этом удаленном берегу, заросшем лесом,  и  особенно  его
беспокоило то, что был порван  парус  и  держащий  его  канат.  При  таком
скоплении колдунов, которое окружало сейчас его, можно  было  рассчитывать
на кое-что и получше. Или по крайней мере...
     - Мы уже  добрались  туда,  куда  хотели?  -  спросил  он  Ууламетса,
перебравшись на корму, совершенно не представляя себе,  куда  бы  еще  они
могли направляться. Последний вечерний  свет  угасал,  в  реке  отражалось
темнеющее небо, постоянный плеск воды и поскрипывание сухих веток о  борта
лодки производили гнетущий однообразный звук.
     - Мы добрались туда, где  сейчас  стоим,  -  пробормотал  Ууламетс  и
быстро отошел, оставляя Сашу, который тут же прошептал, еле слышно:
     - Мне кажется, что он бережет и себя, и лодку. Я думаю, что он просто
выдохся.
     - Я же думаю, что мы попали в беду, - сказал ему Петр.

     Ивешка, тем временем, установила на корме небольшую печку  и  развела
огонь, используя сухие сучья, которые они  набрали  на  берегу,  хотя  Бог
знает сколько обломанных веток было разбросано  по  палубе,  которые  тоже
можно было легко собрать. Вскоре уже можно было  печь  оладьи,  к  которым
Ивешка подала даже немного меду... в то время как Ууламетс зажег  коптилку
в тесной палубной надстройке, где  едва  хватало  места  для  того,  чтобы
разместить все их припасы, и уселся там со своей книгой.  Он  даже  достал
чернила и перо, чтобы записать все, что ему удалось сделать...
     Раздумывая над этим, Саша  предположил,  что  старик  определенно  не
хотел, чтобы в этот вечер его беспокоили расспросами.
     - И как далеко предстоит нам плыть? - спросил Петр Ивешку, когда  они
сидели вокруг маленькой печки. - Ты хотя бы представляешь  себе,  куда  мы
направляемся?
     Ивешка взглянула на него. Волосы уже были  заплетены  в  две  большие
косы, что сильно уменьшало ее лицо, а глаза при этом казались еще  больше.
Они казались чуть тусклыми, лишенными обычного блеска,  скорее  мягкими  в
отблесках углей и слабом свете, падавшем сюда из каморки  старика.  Она  с
трудом произнесла едва ли не два  слова  за  все  время,  прошедшее  после
завтрака. Весь день она простояла на корме рядом с отцом, помогая ему, как
могла, и испытывая на себе его гнев. Поэтому сейчас  она  выглядела  очень
уставшей.
     - Мы должны отыскать Кави, - сказала она. После звуков  ее  голоса  в
воздухе повисла тишина, будто он был чем-то околдован. Любой другой  голос
после этого казался грубым и неуместным.  Тишина  нарушалась  только  лишь
всплесками воды в реке,  поскрипыванием  веток  на  засохших  деревьях  да
шипением и потрескиванием углей.
     - А где? - наконец не выдержал затянувшегося молчания Петр.
     - Мой отец знает, где его  искать.  -  Сзади  них  послышался  шелест
переворачиваемой страницы. Тишина продолжалась  мгновенье  или  два,  пока
Ивешка не начала  переворачивать  оладьи.  Стоя  около  печки,  этого  она
сказала: - Я поступила  очень  глупо,  что  поверила  ему.  Мой  отец  был
абсолютно прав. Теперь я это знаю.
     - И что же мы собираемся делать с этим самым Кави? - спросил Петр.  -
И что это были за слова по поводу сердца? Что имел в виду  водяной,  когда
говорил об этом сегодня утром?
     Ивешка замерла, затем вновь занялась  печкой,  стараясь  не  отрывать
глаз от своей работы, и сказала как можно спокойней:
     - Я была еще очень глупой, а мой отец был абсолютно прав.
     Саша почувствовал небольшой холодок. Возможно, что то же самое ощутил
и Петр: он старался успокоить больную руку, и глядел на Ивешку так, словно
подозревал о сашиных ощущениях, и что, разумеется, в словах Ивешки  сейчас
не доставало искренности.
     И тогда Петр взглянул на мальчика. Саша промолчал,  только  бросил  в
его сторону предупреждающий взгляд,  опасаясь  того,  что  лишние  вопросы
могут уничтожить только что установленный зыбкий мир... Кроме  того,  было
неизвестно, могла ли Ивешка свободно отвечать на них, и Бог  знает,  какое
влияние до сих пор имел на нее Кави Черневог.
     Наконец Ивешка подала оладьи, и они сели ужинать при мерцающем  свете
от масляной коптилки Ууламетса. У них  было  даже  немного  водки.  Однако
Ууламетс взял ужин с собой поближе к свету и уселся  на  палубе,  скрестив
ноги и не обращая ни на кого внимания, занятый книгой.
     Петр заметил:
     - Я предполагаю, что мы  должны  починить  этот  парус?  Есть  у  нас
что-нибудь подходящее для этого? Может быть, тонкая веревка?
     - Я не знаю, - сказал Саша. - Ивешка?
     - Да, - тихо сказала та, встала и направилась в каморку.
     - Так что же все-таки насчет сердца? -  нетерпеливо  прошептал  Петр,
когда она отошла достаточно далеко. - Что он такое говорил? И что за  беда
подстерегает ее?
     - Я не знаю, - так же шепотом ответил Саша. - Я  никогда  не  понимал
этого.
     Петр в растерянности смотрел на него, словно, на самом  деле,  ожидал
от него ответа, соответствующего колдуну. Он так и не смог вылечить  Петру
руку, возможно это было выше его сил,  но  тем  не  менее  Петр  продолжал
доверять ему в вопросах жизни и смерти  и  ожидал  от  него  какого-нибудь
чуда.
     Это пугало его больше, чем сам водяной, но может быть, это была всего
лишь манера человека не  обращаться  за  помощью,  или  манера  попытаться
все-таки сделать то, чего от тебя ожидают.
     Кроме того, был еще и Ууламетс со своей  книгой,  которая  вбирала  в
себя, как память, все, что он когда-либо делал,  а  Саше  никогда  даже  в
голову не приходило сделать то же самое:  во  всяком  случае,  он  даже  и
вообразить не мог, что может писать, пока старик Ууламетс не заметил,  что
он вполне годится для ученья. Но сейчас он думал о том, что не  мог  нести
всю меру ответственности от начала до конца за свои дела  с  Ууламетсом  и
водяным,  когда  он  загадывал  то  одно  желание,  то  другое  в   полном
беспорядке, просто потому, что учитель Ууламетс сказал ему о  том,  что  у
него есть талант... Большинство же людей,  как  считает  Ууламетс,  делают
одну общую ошибку, забывая о своих действиях, в то время как колдун обязан
помнить все это, вычислять возможные связи, прежде чем загадывать желание,
что он и сам нередко делал, сидя в конюшне и порой  часами  думая,  прежде
чем решить, что, собственно, следует делать.
     Затем появился Петр, значительно старше  его  и  опытнее  в  вопросах
познания мира. И вот, впервые  в  жизни  обретя  друга,  что  он  мог  еще
сделать, как желать с полным отчаянием того, в чем так нуждался Петр?
     Но он никогда до сих пор не понимал, как  сильно  обольщался,  думая,
что  в  происходящее  вовлечены  только  он,  Петр  и  Ууламетс,   и   что
взаимодействовать могут лишь их желания. Так никогда быть  не  могло.  Еще
были и водяной, и Ивешка, а теперь кто-то еще, по имени Кави  Черневог,  а
он сам при этом загадывал столько самых отчаянных желаний, что был  теперь
на грани того, что не мог запомнить их все, а тем более еще и те,  которые
загадывал в прежней жизни, и уж наверняка не мог уследить за тем, как  они
вообще смогут взаимодействовать друг с другом. Он не  мог  даже  отчетливо
припомнить теперь  того  мальчика-конюха  из  "Петушка",  потому  что  тот
мальчик воспринимал мир как кто-то другой, как кто-то, кто  не  знал,  как
следует поступать, тогда как сейчас...
     Потому что, если бы ему довелось  сейчас  встретить  Михаила,  и  тот
точно так же столкнул бы его с дороги, он бы не испугался. Он...
     Он мог бы даже убить его: он даже  отпрянул  назад  от  такой  мысли,
чувствуя как холодок панического страха обволакивает его, и тут же подумал
о том, что не желал смерти Михаилу, нет, ни в коем случае,  даже  никакого
другого вреда он не желал ему, неважно как далеко они теперь находились  в
этом мире, потому что он был дурак. Саша подумал и о том, что  даже  тетка
Иленка делала своеобразные этикетки на горшках, где у нее хранились яды от
насекомых.
     Но столько всего в полном беспорядке  сваливалось  на  него  одно  за
другим, что он должен был где-то остановиться, чтобы подумать, как все эти
дела будут взаимодействовать друг с другом, потому что теперь он  был  уже
больше не конюх из "Петушка", где день за днем проходил в одном и  том  же
однообразии, где он знал всех и всех, и никто  из  окружающих  никогда  не
хотел больше того, чтобы вовремя получить свой ужин.
     - В чем дело? - спросил  Петр,  слегка  подталкивая  его  руку.  Саша
слизнул пот с губ, прислушиваясь к тихим шагам  возвращавшейся  Ивешки,  и
покачал головой. Ивешка поставила  перед  ним  корзинку,  в  которой  была
тонкая бечевка и шило.
     - Сейчас слишком темно, чтобы заниматься этим, - сказал Петр и  одним
глотком допил все, что оставалось в его  чашке,  в  то  время  как  Ивешка
нагнулась, чтобы убрать печку вместе с  остатками  золы.  Он  сделал  жест
рукой в сторону носа лодки. - Дедушка занят  своей  книгой,  а  нам  можно
заняться сном, - добавил он при этом.
     Саша был согласен с его предложением, но чувствовал  при  этом  вину,
раздумывая над тем, что должен был бы помочь Ивешке прибраться. Однако  он
знал и то, что он не мог надолго оставлять Петра одного, и мысль о  мягких
одеялах, разложенных прямо на парусе, показалась ему очень неплохой.
     И как только добрался до  них,  он  сразу  закрыл  глаза  под  мерные
всплески воды о борт и раскачивание сухих веток,  но  при  этом  продолжал
думать о том, что еще хотел сделать, и о тетке Иленке, и о  том,  как  она
делала отметины на горшках, и не переставал удивляться,  что  его  желание
теперь наверняка добавится к остальным.

     Петр, в свою очередь, уснул без  всяких  затруднений,  независимо  от
того, что темнота, окружавшая его, была самой настоящей,  живой  темнотой,
где мог быть и свернувшийся  в  черные  кольца  водяной,  и  темная  вода,
окружавшая лодку, и все еще покачивающаяся под ним палуба. Теперь он знал,
где он находился, и его не беспокоила  даже  больная  рука,  так  как  она
начала болеть  с  тех  самых  пор,  как  они  начали  загружать  лодку  и,
следовательно, болела лишь потому, что он просто-напросто перетрудил ее.
     Он более определенно отдавал себе отчет в том, что лодка была  сейчас
неподвижна, и не испытывал тех мучений, которые охватывали его  грудь  при
движении.  Ууламетс,  разумеется,  имел  другие,  более   тонкие   способы
разделаться с ним, чем просто утопить в реке, во  что  Саша  категорически
отказывался верить. И эта лодка, если только им удастся  вообще  заставить
ее плыть, уже не будет так качаться, как это было до сих пор,  если  целых
три колдуна будут удерживать ее...
     То, что на лодке порвались снасти и парус, произошло лишь потому, что
старик очень устал, но ведь и в этом случае, лодка добралась до берега...
     C этими мыслями Петр зарылся в  парусину,  укрывшись  одеялами  и  не
забывая про меч, который был рядом с ним, под одеялом. Он знал,  что  Саша
находится рядом: стоит только протянуть руку, и он убедится в этом. В  его
кармане была маленькая щепотка соли, которую Саша дал ему утром. Он  велел
ему держать ее при себе, уверяя, что это никогда не повредит.
     Что ж, он был согласен и с этим.
     Точно так же, как был согласен и с тем, что постель, расположенная  в
середине палубы, а не около борта, гораздо безопасней, будь этот  борт  со
стороны реки, или со стороны леса.

     Так он и уснул, а проснулся  только  тогда,  когда  солнце  разогрело
одеяло, от того, что ему послышался какой-то странный звук...
     Саша уже вставал. Петр подумал, что это было лишь волнение сердца, не
более, и тут же вспомнил про старика, что очень непохоже на него так долго
валяться в постели, и тем более непохоже на него, что он позволил и им так
долго отдыхать.
     При этой мысли он сбросил с себя одеяло и, взявшись за меч,  поднялся
на ноги.
     - Учитель Ууламетс? - вслух позвал Саша.  Его  голос  звучал  тихо  и
одиноко, поглощаемый шумом реки и деревьев.
     Но никто не отвечал.
     - Вот чертовщина, - сказал Петр, чувствуя, как в его груди  нарастает
раздражение. Он вытащил меч  из  ножен,  перешагнул  через  перекладину  и
сваленную в кучу парусину и начал осторожно продвигаться в сторону  кормы,
прислушиваясь, как Саша шел вслед за ним. Его очень  беспокоило  возможное
столкновение с ним при неожиданном отступлении, и  поэтому  он  повернулся
назад и дотронулся до сашиной руки, предостерегая его, чтобы  он  старался
не выходить на ту сторону лодки, которая была обращена к реке.
     Но на корме никого не было. Оставалась еще осмотреть борт, обращенный
к лесу, и Петр кивнул Саше, чтобы  тот  сделал  широкий  круг  и  осмотрел
остальную часть палубы.
     Но кругом было пусто.
     - Есть еще кладовка, - едва слышно прошептал Саша,  вставая  рядом  с
ним.
     Петр глубоко вздохнул и сказал:
     - Я сомневаюсь... - Но у  него  не  было  особенного  желания  обойти
палубную надстройку, чтобы убедиться в этом.  Он  покрепче  сжал  рукоятку
меча, сдвинул задвижку и распахнул дверь...
     Но внутри кладовки были только их припасы, но, однако, там не было ни
корзины, в которой хранился весь арсенал Ууламетса, ни его книги.
     - Так что же, этот чертов старый дурак  отправился  на  прогулку?!  -
воскликнул Петр, и Саша подошел поближе, чтобы самому убедиться в этом.
     - Если только водяной не утащил его, - сказал Саша.
     - Уж не думаешь ли ты, что мы бы не услышали этого? - спросил Петр.
     - Он, разумеется, наверняка должен был произвести какой-никакой  шум,
- заметил Саша, переходя  на  другую  сторону  лодки,  выходящую  к  лесу,
близость которого сейчас очень раздражала Петра. - Мы просто проспали этот
момент. Я никогда не спал так, как в этот раз...
     - Не забывай, что мы устали,  -  сказал  Петр.  -  Мы  не  смогли  бы
услышать даже гром. - Теперь он двигался рядом с  Сашей  и  вглядывался  в
глубь леса, замечая  за  почти  сплошной  серой  стеной  мертвых  деревьев
зеленые вьющиеся стебли и листья. Этот неожиданный  всплеск  жизни  должен
был бы утешить его. Перед ними был густой, непроходимый лес, как раз такое
место, которое в своих задних мыслях наверняка держал  помешанный  старик,
чтобы отправиться туда, пешком, с тяжелой корзиной,  Бог  тому  свидетель,
где лежала эта чертова книга и все горшки, которые он только  захватил  из
дома.
     Еще одно новое заклинание? Интересно бы знать.
     - Старичок вероятно сбежал, чтобы в одиночестве исполнять свои песни,
- пробормотал Петр. - Всю прошлую ночь  он  провел  за  чтением  книги  и,
вероятно,  вычислил  что-то  необходимое  для  своих  действий   и   решил
отправиться раздобыть каких-нибудь корней или еще чего-то. Что  можно  еще
ожидать от него? Он вернется.

     Они позавтракали  прямо  на  носовой  части  палубы.  Саша  продолжал
надеяться, что учитель Ууламетс вернется. Ему было трудно  понять,  отчего
он так беспокоился о нем: ведь старик не был особенно добр к  кому-нибудь.
Но именно Ууламетс завел их сюда, и они больше ни от кого не могли ожидать
помощи, чтобы вернуться обратно в дом.
     Но Петр сказал, что  они  должны  посмотреть,  что  можно  сделать  с
парусом, а Саша,  поразмыслив  над  этим,  уверился  в  том,  что  им  еще
предстоит вновь отправиться вниз по реке.
     Поэтому они взяли шило, бечевку и начали  зашивать  рваную  парусину,
продергивая бечевку сквозь проделанные шилом  отверстия.  От  этой  работы
рука у Петра покраснела вокруг раны, но он клялся, что она  беспокоит  его
не больше, чем вчера.
     - Я сделаю тебе припарку, - сказал Саша.  Поскольку  у  них  не  было
другого выбора, как сидеть и ждать, то  это  был  хотя  бы  какой-то  шанс
помочь Петру. И тот не  отказался  от  этого  предложения.  Они  закончили
починку паруса к полудню. - Я не знаю, будет ли это  держаться,  -  сказал
Петр, и без всякого перехода первый раз заговорил о том,  что  Ууламетс  и
Ивешка могут не вернуться назад. - Но я думаю, что мы все-таки сможем и  в
этом случае вернуться домой, если будем стараться плыть по течению.  Лодка
должна справиться с этим. Просто это будет более долгий путь, может  быть,
чем под парусом, но меня это не беспокоит.
     - А меня тем более, - сказал Саша и взглянул в сторону леса.
     - Ты думаешь, что все-таки водяной утащил их? Это было в первый  раз,
когда Петр заговорил об этом, но это не означало, что каждый из них до сих
пор об этом не думал.
     - Я не уверен, что водяной расстанется с ней, - сказал Саша мрачно  и
похлопал Петра по локтю. - Пойдем, я заварю кое-что для твоей руки.

                                    17

     Петр ждал, пока Саша разведет в печке огонь и вскипятит свою  стряпню
из ромашки, горькой полыни, ивовой  коры  и  соли,  причем  Петр  возражал
против  последней  добавки  c  жесточайшим  упорством.  Но  Саша  настоял,
утверждая, что если уж водяной не любит соль, то она явно может  оказаться
полезной. Разумеется, рука сильно болела, но тепло снимало боль, и поэтому
Петр старался больше сидеть на солнце, подставляя себя солнечным лучам,  а
его рука при этом была завернута в горячую тряпку, которую он менял  время
от времени, пока помешивал угли в печке, и лелеял немилосердную мысль, что
водяной, в конце концов, мог устроить себе хорошую закуску из Ууламетса  и
из его книги, но при этом останавливал себя и  старался  подчеркнуть,  что
если он и желает зла, так особенно старику, но никак не  Ивешке,  хотя  не
видел причин для подобной преданности при этом.
     - Давай дадим ему еще время, пока солнце не осветит макушки  вон  тех
деревьев, - сказал он наконец, обращаясь к Саше и кивая головой в  сторону
дальнего берега. - После  этого  отчалим  и  посмотрим,  как  нам  удастся
развернуть эту лодку.
     - Может быть, он просто-напросто пытается вынудить нас разрушить  наш
собственный мир.
     А это уже была очень  неприятная  мысль.  Петр  бросил  настороженный
взгляд на ближайший к ним лес и огляделся по сторонам.
     - Мы уже ждем его все утро  и  почти  половину  дня.  Если  он  решил
исчезнуть, то, по крайней мере, должен  был  бы  приказать  нам  ждать,  с
обещанием повесить, если мы посмеем ослушаться.  Это  одно  дело.  Но  мне
кажется, что у него не было выбора. Я не знаю, почему  он  ушел,  и  я  не
знаю, что он при этом думал о своих делах, но, во-первых... - Петр отогнул
большой палец, - он упаковался,  и,  во-вторых...  -  Теперь  был  отогнут
указательный палец, - он собирался совершенно спокойно: взял  и  книгу,  и
свои принадлежности, и все прочее. Ведь случалось и раньше, что он уходил,
но он никогда при этом не брал с собой книгу. А это означает, первое,  что
он подумал о том, что она ему будет необходима, или, второе, он не  хотел,
чтобы она оставалась с нами, либо потому что он не собирался возвращаться,
или, теперь уже  третье,  Ивешка  достаточно  устала  от  своего  папы  и,
подхватив эту книгу, сбежала к своему возлюбленному...
     - Если бы она так поступила, то он должен был  бы  разбудить  нас,  -
сказал Саша. - Ведь это он притащил нас сюда...
     - Если бы он доверял нам, то тогда, может быть, и разбудил  бы.  Чего
он, на самом деле, не сделал. И теперь мы знаем, что он сбежал  вместе  со
своей дочерью. Ведь мы разговаривали с ней прошлой ночью, разве ты  забыл?
И в это время, черт возьми, он не  торопился  со  сборами,  или  мы  спали
крепче обычного, как он этого мог пожелать. Ведь если  ты  спал,  ты  ведь
ничего не можешь сказать о произошедшем. Так ведь?
     - Нет, - сказал Саша.
     - И что тогда? Разве мы чем-то обязаны ему? Ведь он был очень  опасен
для нашей жизни.
     - Он чрезмерно опасен, - сказал Саша, - и  он,  несомненно,  пожелал,
чтобы лодка оставалась в безопасности, и, может быть, чтобы она  причалила
именно к этому берегу. И если мы попытаемся сдвинуть ее с места...
     - Этого ты не можешь знать.
     - Я не могу знать, что он не сделал этого, но будь я на его месте, то
обязательно поступил бы именно так. Я должен был бы желать этого изо  всех
сил.
     - Но он мог бы сказать, что уходит, и то, что он заставил нас  уснуть
совсем не очевидно. Сделал ли он это? И то же самое касается лодки.
     - Я не уверен в этом.
     - А ты и не можешь быть всегда уверен! - сказал  Петр.  -  Иногда  ты
просто должен отважиться на поступок. Вот ты печешься об  Ууламетсе.  А  я
беспокоюсь гораздо больше о следующей ночи, которую нам предстоит провести
на этой реке. И если Ууламетс не смог пересилить желание своей дочери, или
водяного, или кого-то еще, я прошу прощенья,  Саша  Васильевич,  но  я  не
уверен, что тебе удастся сделать  это.  Итак,  что  мы  собираемся  делать
сегодня ночью?
     - Мы не будем в безопасности, если окажемся на середине реки. Ведь мы
уплыли так далеко от дома...
     - Пусть этот дом убирается к черному богу. Мы отправляемся в Киев.  И
забудь этого старика, он не нужен тебе.
     - Он нужен мне, - сказал Саша. - И если он не вернется, я  все  равно
отправлюсь туда.
     - Но зачем? Ведь ты освободился от него! И ты никогда не верил в  его
бредни. Это он хотел, чтобы ты поверил,  будто  не  сможешь  обойтись  без
него. Так поверь лучше мне, почему бы тебе не сделать этого?
     На что Саша ответил ему приглушенным голосом:
     - Петр, я ведь не уверен, так ли я все делаю. Я не уверен даже в том,
что я уже сделал. И мне становится страшно от этих мыслей...
     - Это все потому, что наслушался его болтовни. Забудь об этом!  Давай
выведем лодку на реку и оставим это место. И покончим на этом.
     Он уже привставал с места, когда Саша ухватил его за руку.
     - Нет! - сказал он. И внезапно Петр засомневался в своей  правоте,  и
так же  внезапно  вновь  уселся  на  палубу,  слегка  подрагивая.  А  Саша
продолжал: - Пожалуйста, подождем до завтрашнего утра. А завтра  утром  мы
отправимся.
     Петр с подозрением взглянул на него, чувствуя внутреннюю  досаду,  но
Саша был непреклонен. Он сжал челюсти  и  не  отворачиваясь  глядел  Петру
прямо в глаза, так прямо, как только мог.
     - Ты что, хочешь меня околдовать? - спросил Петр. -  Но  я  не  люблю
этого. Я должен забрать эту лодку и...
     Но неожиданно  он  почувствовал  огромное  нежелание  делать  это,  и
подумал о том, как временами Саша оказывался прав.
     - Прекрати, - сказал Петр.
     - Нет, - сказал Саша, - я не остановлюсь.
     Они оба были выведены из  себя  этой  размолвкой.  Петр,  между  тем,
подумал о том, что мог бы встать, обрубить веревки, удерживающие лодку,  и
отчалить...
     - Вот черт возьми, - сказал он и, подойдя к борту, обращенному в лес,
ухватился за поручни, чтобы доказать это на деле.
     Но не мог же он, на самом деле, сойти  с  ума.  А  всего  этого  было
вполне достаточно, чтобы свести с ума любого. Он смотрел в лес и  думал  о
том, что там было самое удобное  место,  где  можно  было  провести  ночь,
нежели на реке, и ведь он знал -  черт  побери!  -  откуда  у  него  такое
представление.
     Он стоял так некоторое время, склонив голову и сложив на груди  руки,
постоянно ощущая, как Саша желал ему не терять  душевного  равновесия.  Но
сам, тем не менее, продолжал злиться. Затем он повернулся  кругом,  словно
подгоняемый милосердием, исходящим от мальчика, и сказал:
     - Послушай, малый, это в конце концов невежливо.
     - Извини, - сказал Саша со всей искренностью.
     - Извиниться - это еще не  значит  исправить  положение!  Не  пытайся
перечить моим намерениям! Никогда не пытайся делать этого по  отношению  к
своим друзьям!
     - Но у меня нет выбора, - сказал Саша.
     - Почему? Потому что Ууламетс хочет удержать нас  здесь?  Или  потому
что этого хочет кто-то еще? А что если ты ошибаешься и это вовсе  не  твое
желание? Ты можешь хотя бы сказать это?
     - А если это как раз то самое, что гораздо  сильнее  меня,  -  сказал
Саша после минутной паузы, - тогда ты уже не будешь  спорить  относительно
того, что делать, если оно этого не хочет? Так?
     Саша проявил некоторые признаки рассудка. Петр  очень  надеялся,  что
это именно так. В противном случае окружающий мир давно бы разрушился.
     Сашиному  желанию  не   сходить   с   ума   было   чертовски   трудно
противостоять.
     Петр вернулся туда, где он только что сидел до этого, и хлопнул рукой
по стене палубной надстройки, будто она была во всем виновата.
     По крайней мере, у него появилось чувство, что  он  может  на  что-то
положиться.

     Саша подошел и сел рядом с ним, раскаиваясь, как  тут  же  представил
себе Петр: он отжал воду с перегревшейся тряпки и вновь обмотал его  руку,
продолжая глядеть на Петра.
     - Петр, пожалуйста.
     - Не пытайся даже заговорить со мной. - Петр решил  поскорее  сказать
это,  чтобы  не  дождаться  того  момента,  когда  почувствует  жалость  к
мальчику. Но он все же взглянул на  него,  и  увидел,  насколько  тот  был
потрясен, будто боль от собственной руки Петра прошла через него.
     По крайней мере, он воспринимал это как собственные чувства.
     - Завтра утром, - сказал  мальчик  дрожащим  голосом.  -  И  меня  не
беспокоит, каково будет твое внутреннее состояние, я только не хочу, чтобы
с нами что-то случилось.
     - А кто сможет остановить нас? - возразил ему Петр.  -  Разве  не  ты
как-то говорил, что колдуны  легче  всего  подвержены  воздействию?  Может
быть, ты просто ничего  лучшего  и  не  знаешь?  Такая  мысль  никогда  не
приходила к тебе?
     - Приходила, - сказал Саша. - И я вовсе не хочу, чтобы ты  злился  на
меня. Извини, что я не могу этому  помочь,  но  что  я  могу  поделать?  -
Казалось, что Саша исчерпал все свои мысли. Он склонил голову, обхватил ее
руками, погрузив пальцы в волосы. - Но не  торопись  покидать  это  место.
Будь терпелив. Не делай ничего, похожего на это...
     Тем временем, боль в руке заметно уменьшилась.  А  мальчик  продолжал
сидеть,  положив  голову  на  руки,  обдумывая  все,  что   он   мог   еще
использовать, чтобы облегчить страдания Петра, на что  тот  так  надеялся.
Тот же чувствовал, как его раздражение стихает, и все  еще  никак  не  мог
понять, сам он тому причиной или так Саша решил за него.
     Он резко привалился спиной к стенке палубной надстройки, сжал челюсти
и некоторое время  смотрел  на  Сашу.  Ему  казалось,  что  они  оба  были
безнадежно безумными, и тут же вспомнил о своих первых днях, проведенных в
его компании, будто эти мысли могли помочь ему обрести равновесие.
     Но что можно было вспомнить о том времени, если только... Если только
исключить попытку Саши атаковать водяного  для  спасения  Петра.  Тогда  у
мальчика был только горшочек с солью да обычная палка. Но почему-то именно
этого Петр никак не мог забыть.
     - Ты хочешь, чтобы я вспомнил это?
     - Что? - спросил Саша, бросая вверх растерянный взгляд.
     Он выглядел достаточно невинным. Но при этом, он  никоим  образом  не
сомневался, что может доверять Саше. Что пугало  его  при  этом,  так  это
степень той веры, которую  он  должен  был  допускать,  находясь  рядом  с
колдуном.
     - Позволь сказать тебе, - заметил Петр, - что я даже не  представляю,
сколь сильно Ууламетс мог воздействовать на нас. В том,  что  он  мог  это
сделать, я не сомневаюсь, и возможно, он проделал это так искусно, что  ни
один из нас не смог поймать его за руку, но все же я так не  думаю.  -  Он
намочил тряпку, а  затем  отжал  ее,  получив  таким  образом  возможность
наблюдать за сашиным бледным лицом. - Окажи мне  любезность.  Не  повторяй
таких вещей в очередной раз, это не подходящий способ обращаться с людьми.
     - Я никак не хотел этого делать... Я всего лишь не  хотел,  чтобы  ты
погиб!
     - Чудесно! Этого же не хотел и я. Тебе кажется,  что  лодка  так  или
иначе заколдована. Я же думаю, что здесь поблизости  есть  нечто,  которое
получило кое-что на завтрак, а теперь уже подходит время ужинать. И что ты
скажешь на это?
     - Я знаю, как можно остановить его.
     - Хорошо. Я очень рад этому. Так  почему  же  все-таки  мы  не  можем
отправиться в плаванье ночью?
     - Потому что оно может перевернуть лодку.
     -  Но  если  мы  воспользуемся  твоим  желанием,  наверное  этого  не
случиться.
     - Я не знаю его настоящей силы. - Саша прикусил губу и добавил:  -  Я
не уверен, что не оно порвало нам парус.
     - Значит, насчет чего-то ты, тем не менее,  уверен?  -  Теперь  пауза
затянулась: Саша медлил с ответом.
     - Нет. Я совсем не уверен. Но я  боюсь,  если  мы  отчалим  от  этого
берега, а здесь везде очень глубоко, то можем оказаться в воде, а я совсем
не умею плавать.
     - Я тоже не умею, - сказал Петр. - Но мы не можем  знать,  как  будет
завтрашним утром. Или мы собираемся  провести  здесь  весь  остаток  нашей
жизни?
     - Учитель Ууламетс должен вернуться.
     - Я, признаться, не ожидаю этой встречи, -  сказал  Петр.  На  другой
стороне реки солнце, тем временем,  опустилось  до  макушек  деревьев,  но
неожиданно он потерял всякую уверенность и охоту остаться один на  один  с
рекой глубокой ночью. - Завтра,  так  завтра...  А  ты  не  будешь  больше
пытаться действовать на меня своим колдовством, а?
     - Нет. - Саша очень выразительно  покачал  головой.  -  Нет,  клянусь
тебе, не буду.
     -  Видишь,  как  трудно  бывает  понять  что-нибудь,   когда   кто-то
проделывает это с тобой? Ведь в данном случае  ты  отвечаешь  за  то,  что
можешь заставить  меня  сделать  что-либо  обратное  тому,  что  я  делаю,
находясь в  здравом  рассудке.  Может  быть,  ты  заставишь  меня  сломать
собственную шею, кто знает? Я действительно оценю твой поступок,  если  ты
не будешь делать такого впредь.
     Саша выглядел по-настоящему выбитым из колеи.
     - А если ты не прав? Что, если я знаю, что ты ошибаешься?
     - А что, если ты ошибаешься насчет моих заблуждений? Уж лучше  бы  ты
был прав, не так ли? А еще лучше ты бы вообще не делал этого так часто, а?
     - Это так легко сделать, - сказал Саша, - и так трудно не...
     - Я хочу, чтобы у тебя был выбор, - сказал Петр, достаточно уверенный
в этот момент в сашиной откровенности, чтобы не  сомневаться  в  себе:  он
чувствовал жалость к мальчику, и, более того, он неожиданно  испугался  за
его рассудок столь же сильно, как и  за  свой  собственный.  Он  торопливо
обнял Сашу за шею. - Ты, возможно, и прав на  этот  раз.  Тебе  только  не
хватает сдержанности, ты должен следить за собой.
     - Извини. - Саша прикрыл глаза и склонил голову. - Я просто боюсь.
     - Время приниматься за работу, - сказал Петр и вновь опустил тряпку в
котелок и занялся своей рукой, чтобы дать  мальчику  время  вытереть  свое
лицо.  -  Ты   надеешься,   что   сможешь   не   подпустить   сюда   этого
"кто-он-там-такой-на-самом-деле" сегодняшней ночью? Но ведь этого не  смог
сделать даже Ууламетс.
     - Мы не знаем этого.
     - Дедушка очень способный колдун, на мой взгляд. Но на этот раз он не
приложил должного  старания,  по-моему.  Так  что  же  должны  делать  мы?
Рассыпать соль, зажечь огонь и надеяться?
     - Не надо шутить, Петр. Сейчас не до смеха.
     - Нет, это время действительно не для  этого.  -  Он  обмотал  тряпку
вокруг руки и пальцами отжал лишнюю воду, которая с шипением  закапала  на
горячую печку. - Но я не говорю, что выводить лодку ночью на середину реки
гораздо лучше, чем это твое решение, уверяю тебя.
     - Вот что ты должен  понять...  -  сказал  Саша.  -  Петр,  я  честно
признаюсь, что не знаю, что делать. И я не могу поклясться тебе в том, что
это моя идея... Я только лишь имею такие ощущения... Меня не оставляет это
ужасное чувство, что мы не должны уводить ее домой...
     - Домой, -  усмехнулся  Петр  и  тут  же,  заметив,  как  расстроился
мальчик, покачал головой. - Я могу позволить тебе так думать. У  меня  нет
особой любви к этому старику, но я, на самом деле, понимаю...  -  Петр  на
мгновенье замолчал, думая про  себя  о  том,  что  не  может  воспринимать
сумасшедшего старика всерьез, а потом продолжил: - ...что он  еще  не  так
плох, как мог быть. - И  вновь  подумал  про  себя,  что  уж  Ууламетс-то,
разумеется мог сделать то,  что  пытался  сделать  Саша.  -  Я  могу  даже
простить его.
     Бог мой, подумал  он...  Что  же  это  я  собираюсь  сделать  с  этим
мальчиком?
     Что  если  он  не  так  добросердечен,  каким  кажется,  и   не   так
благоразумен, как это можно видеть?
     - Если ты хочешь вернуться в этот дом на некоторое время, -  спокойно
сказал Петр, - прежде чем отправиться в Киев, то мы  сможем  сделать  это.
Ведь старик может  появиться  совершенно  неожиданно.  Он,  вероятно,  уже
посылает желания очутиться дома тем  или  иным  способом  или  попасть  на
лодку. А сейчас мы поужинаем и на всякий случай рассыплем по  всей  палубе
соль. Вероятно, мы должны были бы проделать все это и прошлой ночью. После
чего мы можем лечь спать, а утром отчалим и поплывем по реке.
     - Мы слишком сильно задели за дно, когда причаливали.  Я  думаю,  что
эта отмель достаточно длинная...
     - Мы поставим парус, только для  того  чтобы  тронуться  с  места.  Я
надеюсь, что он должен чуть-чуть оттащить нас от  берега,  а  может  быть,
даже и слегка развернуть.
     Теперь Саша глядел немного веселее.
     - Лучше пожелай, чтобы завтра с  утра  был  хороший  ветер,  если  ты
хочешь, на самом деле, что-нибудь сделать.
     - Я попытаюсь, - сказал Саша и потер лицо руками. - Но  ты  правильно
заметил насчет соли. Старик оставил нам большую ее часть. Может  быть,  он
даже думал об этом.
     - Очень заботливо с его стороны, - заметил Петр.

     Они приготовили роскошный ужин все на той же маленькой печке.  У  них
была зажаренная прямо на колоснике свежая только что выловленная  из  реки
рыба: Саша сообразил захватить из дома крючки. Когда они закончили  уборку
палубы и вытряхнули за борт  золу  и  угли,  небо  над  рекой  потускнело,
окрашиваясь в последние цвета, и кое-где уже начали проглядывать звезды.
     Тем временем, Саша рассыпал поперек палубы соль  и  серу,  от  одного
борта до другого, а Петр при этом воздержался от своих обычных  замечаний,
глядя как Саша пытался произнести какие-то заклинания  и  окуривал  палубу
дымом: мальчик мог обидеться на это. Но, положа руку на сердце, если  соль
срабатывала, то он не видел причин, чтобы как-то ограничивать весь ритуал,
когда-то проделанный Ууламетсом: бессмысленное  бормотанье,  пение  и  все
остальное, что казалось ему одинаковым и бесполезным.
     А Саша уже взял чашку с водкой и накапал  на  палубе  круг,  Петр  же
наблюдал за этим, уперев руки в бока и выражая определенное любопытство.
     - Теперь никакой ветер не найдет здесь и щели, - сказал  Саша,  -  и,
кроме того, я не думаю, что вода была бы таким хорошим средством.
     После этого он посыпал влажный от водки  круг  все  той  же  солью  и
серой, так что он превратился в застывшую корку.
     Ловкий малый, подумал Петр.
     - Как колдун, - произнес он вслух, - ты сделал неплохую работу.
     - Надеюсь, - сказал Саша. - Ведь у тебя  еще  осталась  та  маленькая
щепотка, которую я давал тебе.
     Петр похлопал себя по карману.
     - Точно.
     Саша посмотрел на него так, словно решал, не смеется ли он,  отряхнул
руки и поставил чашку с остатками соли и  серы  внутрь  очерченного  таким
образом круга. Затем протянул Петру чашку с водкой.
     - С ней ничего страшного не произошло, -  сказал  он.  -  Там  просто
остатки.
     Петр усмехнулся, взял чашку и не спеша выпил оставшуюся в ней водку.
     Затем он налил вторую, полную, но посчитал ее последней, так  как  он
не имел никакого желания спать в эту ночь слишком крепко. Они улеглись  на
палубе, глядя на звезды и  прислушиваясь  к  окружающему,  обсуждая  между
собой планы на завтра, как они отчалят от берега и как,  в  этом  не  было
никакого сомнения, доберутся до дома еще засветло, или же  заблудятся,  об
этом они тоже не забывали, и о том, как они могут зазимовать здесь, и  как
можно было бы улучшить сад и огород, и что они могли бы сделать с банькой,
как, например, починить на ней крышу.
     Он не имел никакого представления ни о садовничестве, ни о плотницких
работах. Это все знал только Саша. Саша был  очень  счастлив,  без  умолку
рассказывая ему о репе, горохе и о починке крыши, и если это отвлекало его
от тяжелых мыслей, то Петр был готов сколько угодно слушать его.
     Только где-то в самой середине сашиных планов  относительно  весенней
посадки  у  Петра  стали  закрываться  глаза,  и   он   начал   постепенно
проваливаться в сон, что, вообще говоря, не входило в  его  намерения.  Он
сказал:
     - Кажется, я готов. Давай, немного поспи, иначе не обещаю, что  смогу
долго бодрствовать под твои рассказы.
     - Зато я могу не уснуть, - сказал Саша.
     - Я уверен в этом, но про себя этого сказать не могу. - Он  не  хотел
говорить ему, что у него была  практика  долгого  бодрствования.  Он  лишь
поднялся,  положил  меч  поближе  к  себе  и  уперся  локтем   в   колени,
приготовившись к долгой ночи.
     Саша продолжал что-то говорить еще и о баньке.
     - Тише, - сказал ему Петр, - иначе я усну,  если  ты  не  перестанешь
болтать.
     Саша затих. Тишина окружала их, только плескалась вода,  поскрипывали
ветки да какое-то одинокое хриплое щебетанье раздавалось в кустах.  Вот  и
все, что нарушало покой этой теплой ночи.  В  конце  концов  и  этот  звук
исчез. Теперь он прислушивался только к реке, наслаждаясь отдыхом, и после
нескольких часов, когда холодный утренний ветерок начал поднимать зыбь  на
поверхности реки, он раздумывал о нем  некоторое  время,  затем  откупорил
кувшин и налил из  него  четверть  чашки,  только  лишь  для  того,  чтобы
разогреть кровь.
     Исключительно только для этого.
     Но он заметил, что начинает клевать носом, когда разделался с чашкой.
Он слегка выпрямился, разогнул руки и спину, чтобы изменил  положение.  Он
подумал о том, что должен пройтись по палубе  и,  возможно,  за  пределами
обозначенного  колдовского  круга,  потому  что  кругом  стояла  тишина  и
центральная часть палубы не вызывала никакого беспокойства.
     Он поднялся как можно осторожней,  потому  что  чувствовал,  как  сон
неотвратимо надвигается на него, и тут же пришел к заключению,  что  водка
была не самым лучшим решением.  Он  повернулся  к  ветру,  чтобы  освежить
голову и взбодриться, сделал несколько шагов по центральной части палубы и
повернулся, неожиданно заметив краем глаза какое-то движение.
     Он увидел Ивешку, приблизившуюся к поручням. Она была мокрая с ног до
головы, вода стекала с ее рукавов, когда она обернулась и протянула к нему
свои руки.
     - Саша! - пронзительно закричал Петр, словно его охватила неожиданная
летаргия, и будто надеясь, что  Саша,  в  отличие  от  него,  находится  в
здравом уме и рассудке, хотя и спящий...
     Оказалось, что вся соль, которую еще не снесло ветром  с  палубы,  не
создавала сколь-нибудь заметного  препятствия  для  нее.  Ивешка  медленно
приблизилась к нему, опустила руки на его плечи и заглянула в  его  глаза,
как бы продолжая вести с ним молчаливый разговор, в то время  как  он  был
поражен происходящим настолько, что не мог пошевелиться. Весь ее облик был
столь мягким и столь  задумчивым,  что  в  нем  не  оставалось  места  для
какой-либо угрозы. Ее темные глаза резко  выделялись  на  абсолютно  белом
лице, и при этом казалось что в самой глубине глаз движутся какие-то тени,
хотя это могло быть отражение течения  воды  или  всего-навсего  отражение
канатов или поручней,  промелькнувшие  в  тот  самый  момент,  когда  она,
продолжая удерживать его руками за  плечи,  со  страстью  поцеловала  его,
прикоснувшись к нему губами, несущими холодок речной воды.
     Казалось, что это длилось целую вечность. Он чувствовал, как  у  него
кружится голова, и не проходило охватившее его изумление. Он  пытался  еще
раз вспомнить ее, но все, что он чувствовал, было лишь  глубокое  ощущение
опасности, смешанное с такой нежностью, от  которой  нельзя  было  ожидать
какого-либо вреда. Это ощущение не покидало его все время, пока он был без
движений...
     Затем он начал медленно погружаться в сон, где что-то опасное и  злое
двигалось теперь уже вокруг них двоих, но реальной опасности не возникало,
во всяком случае все то время, пока она присутствовала в этом сне, пока он
смотрел в ее глаза...
     Но вскоре она исчезла. И тогда он неожиданно провалился в один из тех
обдающих потом и давящих  на  сердце  снов,  в  которых,  как  обычно,  он
разыскивал собственного отца. Он знал,  что  кто-то  собирался  рассказать
ему, что его отец был убит, но это произошло так давно, что он за давность
лет  смирился  с  этим.  Но  теперь  он  отыскивал,  на  самом  деле,   не
собственного отца, хотя никогда точно не знал, кого или что именно  искал.
Скорее всего, это были поиски самого себя, которые превращались  в  ночной
кошмар, в собственное осуждение за то, что он не может найти то, что ищет,
и не было конца проклятьям в собственный адрес...

                                    18

     Саша открыл  глаза,  почувствовав  неожиданную  тревогу.  Палуба  уже
купалась в лучах утренней зари,  прямо  рядом  с  ним  лежало  одеяло  под
которым спал Петр, но...
     - Петр! - Он вскочил с предчувствием того, что  уже  случилось  здесь
днем раньше, испугавшись, что Петр, как и остальные,  исчез  с  лодки,  и,
возможно, его уже и не было в живых...
     Но оказалось, Петр лежал почти у внешней стороны соляного круга, одна
нога его была подвернута, а  руки  находились  в  неестественных  для  сна
положениях.
     Саша в два прыжка очутился рядом с ним. Он подложил  ему  под  голову
руку, испугавшись его смертельной  бледности  и  полной  бесчувственности.
Петр дышал, но был холоден  как  лед  и  мокрый  с  ног  до  головы.  Саша
осторожно опустил его и побежал назад, за одеялами и  кувшином  с  водкой,
затем завернул его в одеяла и начал трясти изо всех сил.
     Наконец Петр чуть  приоткрыл  глаза,  которые  все  еще  бессмысленно
блуждали, но уже начинали чуть вздрагивать от пробуждающегося сознания.
     - С тобой все хорошо? - спросил Саша. Петр пробормотал  что-то,  явно
смущенный своим состоянием, стараясь изменить свое неудобное  положение  и
встать. В итоге ему удалось лишь сесть,  но  его  взгляд  был  по-прежнему
бессмысленным, и в нем чувствовался испуг.
     - Что случилось? - спросил Саша, придерживая его за плечо. - Петр?
     Петр провел растопыренными пальцами  по  волосам  и  уперся  рукой  в
колени.
     - Боже мой, - пробормотал он. - Она...
     - Кто "она"? - У Саши было смертельное предчувствие, что имел в  виду
Петр под этим самым "она". Он еще сильнее  начал  трясти  его,  чтобы  тот
освободился от сна. - Ивешка? Петр, это была Ивешка?
     Петр кивнул, стараясь положить голову на руку, и остался в этой позе,
как если бы сидеть и дышать было все, на что  он  был  способен  в  данный
момент.
     Саша подобрал одеяла и набросил  их  ему  на  плечи.  Он  не  решался
оставить Петра ни на минуту, учитывая, что по одну сторону от них был лес,
а по другую вода, которые являлись источниками самой настоящей  опасности,
но он тем не менее быстро сбегал в кладовку и вернулся назад  с  печкой  в
руках. Затем появились дрова, таган, а  вскоре  и  занялся  огонь,  вполне
достаточный, чтобы хоть  как-то  обогреть  Петра  и  получить  хоть  чашку
горячего чая. Тем временем, он дал Петру глоток водки, но руки, до которых
он дотронулся при этом, оставались по-прежнему ледяными.
     - И что же она сделала? - спросил Саша, стараясь  не  пролить  чашку,
которую он едва ли не вливал Петру в рот.
     Петр сделал глоток, покачал головой и протянул чашку назад,  стараясь
удерживать сползающие одеяла. Неожиданно его бросило в дрожь, он  согнулся
чуть ли не вдвое, и было ясно, что сейчас он  не  имеет  никакого  желания
говорить о произошедшем.
     - А где же учитель Ууламетс? - продолжал  настаивать  Саша.  -  Петр,
упаси Господь, если с ним случилась беда! Скажи мне! Скажи мне все, что ты
знаешь! Она сказала, где он?
     - Я не знаю, - сказал Петр, лязгая зубами. - Я не знаю. Она  потеряла
его...
     - Она сказала это? - Петр лишь затряс головой и опустил ее  на  руку.
Саша вздул огонь посильнее, насколько позволяла печь и как могла выдержать
палуба. Сейчас все его внимание было  направлено  на  то,  чтобы  отогреть
Петра, и он суетился так,  что  вскоре  сам  почувствовал  головокружение,
когда в очередной раз бегал в кладовку за медом, чтобы присоединить его  к
чашке горячего чая, который только что заварил для него.
     Петр пил очень медленно, стараясь отогреть о чашку руки, и Саше  даже
казалось, что из того, что он сделал, именно  это  помогало  Петру  больше
всего.
     - Извини меня, - сказал Петр, когда выпил чай почти наполовину.  -  Я
так и не знаю, почему мы остались живы этим  утром.  -  Он  потрогал  свой
затылок  и  скорчил  гримасу.  -  Вот  напасть  на  мою   голову,   нельзя
дотронуться. Я, должно быть, шел...
     - Она была одна?
     - Думаю, что да. Но не помню точно. Просто не могу вспомнить. Извини,
от меня было очень мало проку.
     - Это не твоя ошибка, Петр. А она сказала что-нибудь?
     - Она вновь была в виде призрака. - Петр выглядел так,  будто  только
что понял, что совсем не он произнес эти слова. - Она  больше  не  пугала,
она не чувствовала... гнева, она была очень обеспокоена.  Она  была  не  в
себе. Боже мой, я не знаю... это было похоже на то как  уже  было  раньше:
она хотела вернуться и не могла. Я не могу сказать почему, и не смотри  на
меня такими глазами!
     Саша покачал головой. Он понимал, что для  Петра  было  очень  трудно
вести разговор о понятиях,  затрагивающих  область  чувства.  Петр  всегда
хотел потрогать все руками, прежде чем поверить во что-то.
     - Я ничего не делаю, - сказал Саша. - Тебе  надо  было  бы  разбудить
меня.
     - У меня было желание разбудить тебя. Боже мой, я так и не знаю,  что
же происходит...
     Саша подхватил Петра за руку и крепко держал ее, чтобы  тот  вспомнил
хоть что-нибудь, потому что Петр, попав в беду, тем не менее отдавал  себе
полный отчет о происходящем, и, разумеется, хотя бы  частично  должен  был
знать, что именно произошло с ним, в чем и заключалась самая ужасная часть
происходящего.
     - Послушай, - сказал Саша, как можно более серьезно  и  твердо.  -  Я
сейчас приготовлю тебе еще чаю, а ты отдыхай. Может  быть,  тем  временем,
объявится Ууламетс. - Но он  всем  сердцем  чувствовал,  что  Ууламетс  не
придет, что они остались теперь одни в этой лодке,  а  ветер,  такой,  как
поднялся сегодня утром, будет все время прибивать лодку к берегу, не давая
никакой надежды отчалить, прямо в противовес всем его  желаниям,  но  если
ветер даже и переменится, то он очень сомневался, что ему удастся провести
лодку по реке, потому что что-то гораздо более сильное,  если  говорить  о
колдовстве, чем водяной, имело совершенно другие намерения.

     На завтрак у них была  рыба,  которую  Петр  помогал  ловить,  но  он
мгновенно потерял аппетит, когда они почистили и приготовили ее.
     - Запах, - объяснил он. - Она пахнет речной водой.
     И несколько раз в течение утра, когда Саша наблюдал  за  Петром,  тот
внимательно вглядывался в лес, просто  смотрел  туда,  пропадая  где-то  в
собственных мыслях, а возможно и где-то еще.
     Ветер, начавшийся с раннего утра, устойчиво дул  с  запада,  и  лодка
постоянно поднималась на волне и терлась о свисающие с берега ветки.  Саша
взглянул на оставшиеся припасы и не мог приложить ума,  как  сделать  так,
чтобы они перестали таять. У них, в  основном,  оставалась  репа,  рыба  и
мука.
     Он сделал оладьи. Петр согласился съесть их и выпить чаю  с  медом  и
сушеными ягодами.
     И вновь, когда Саша чистил печку и выбрасывал золу,  он  оглянулся  и
увидел, что Петр стоит у поручней и не отрываясь  смотрит  на  деревья.  А
когда он заметил, что тому лучше перейти  поближе  к  середине  лодки,  то
услышал в ответ:
     - Я не думаю, что мы покинем этот берег. - И  в  голосе  его  звучала
безнадежность.
     - Ветер еще переменится, -  сказал  Саша,  чувствуя  неуверенность  и
теряя внутреннее равновесие от того, что  Петр  только  что  повторил  его
собственные мысли. Петр ухватился за одну из веревок, растягивающих мачту,
и слегка передернул плечами.
     - Я так не думаю, - сказал он, поднося тыльную сторону правой руки ко
рту и продолжая смотреть в сторону леса. - Саша, я постоянно чувствую, что
меня пытаются удержать.
     - Она вырвалась?
     - Думаю, что да. Может быть, она нашла новое дерево.
     - Ты думаешь, что она могла убить Ууламетса? - Петр  некоторое  время
молчал, а затем покачал головой. - Твоя рука  все  еще  болит?  -  спросил
Саша.
     И вновь возникла пауза, словно вопрос был помехой его  мыслям.  Затем
Петр тряхнул головой, делая отчаянную попытку  отвести  глаза  от  леса  и
взглянуть на мальчика.
     - Я не боюсь идти  туда,  -  сказал  вдруг  Петр  холодным,  но  чуть
смущенным тоном. - Но я думаю, что это довольно глупо.  Это  место  пугает
меня, вернее эта лодка. А там... Он вновь взглянул  на  лес,  до  которого
было рукой подать. - Там тоже небезопасно, но мне кажется, что там у  меня
не будет таких ощущений страха, как здесь.
     Петр явно просил совета. Саша не знал наверняка, но чувствовал, что в
их попытке уйти отсюда была скрыта опасность, даже если бы  и  переменился
ветер.
     Но Петр, казалось, был  чем-то  связан  с  Ивешкой,  и  она  каким-то
образом влияла на него, не так как она могла это делать, будучи  русалкой,
а возможно, что ее сила в этом случае была явно ослаблена. А возможно, что
и наоборот, ей пришлось использовать всю свою силу, чтобы не  утащить  его
на дно, как это делают русалки. Но так или иначе, он не был свободен от ее
воздействия даже когда ее не было рядом.
     Более того, казалось, что  Петр  очень  спокойно  относился  к  своим
предчувствиям: его предосторожности были вполне убедительны. Его рассказ о
встрече с ней доказывал страдание и беду, в которой она была. Была  весьма
правдоподобная возможность, что Ивешка скрылась от  своего  отца  и  могла
прибежать к ним, чтобы поговорить с Петром точно так же, как она  пыталась
сделать это раньше...
     Вот с какой только целью?
     - Ты считаешь, что мы должны отправиться туда? - спросил он Петра.  -
Войти в этот мрачный лес? И это не пугает тебя?
     Петр лизнул рану на руке и через мгновенье покачал головой.
     - Не так сильно, как перспектива оставаться здесь, где мы сейчас. Вот
и все, что я думаю.  Я  не  настаиваю,  потому  что  не  убежден  в  своих
намерениях.
     - Я думаю... - начал Саша, после того  как  глубоко  вздохнул,  чтобы
дважды все обдумать, - я думаю, что  все  произошло  не  без  причины:  не
просто так порвался парус, не  просто  так  нас  прибило  именно  к  этому
месту... А ты можешь теперь разговаривать с ней? Ты  можешь  сделать  так,
чтобы она пришла сейчас прямо сюда?
     Петр сделал задумчивый вид, ухватился  за  веревку  обеими  руками  и
долго-долго смотрел в лес.  Наконец  он  вышел  из  оцепенения  и  покачал
головой.
     - Это лишь кажущееся ощущение, но оно еще хуже.

     И вот они ступили на берег. Свисающие ветки и торчащие из земли корни
служили им своеобразным мостом и лестницей,  ведущими  к  крутому  берегу,
напоминая о том, что возможно  Ивешка  и  Ууламетс  именно  таким  образом
покинули лодку, по крайней  мере  так  мог  предположить  Петр,  если  они
покидали ее по своей собственной воле.
     Последний страх покинул его, как только  Петр  сделал  первый  шаг  с
палубы. Но как только он повернул назад, чтобы помочь Саше подняться вверх
со всем своим багажом, то в нем немедленно  поселилось  новое,  еще  более
беспокойное опасение: он подумал, что Саша мог послушаться не потому,  что
Петр был прав, а всего-навсего потому, что Петр был старше,  вооружен,  и,
несомненно, имел опыт в таких вещах,  которые  для  мальчика  были  еще  в
новинку.
     Возможно,  продолжал  раздумывать  он,  что  все  эти   предчувствия,
касающиеся лодки, не представляли ровным счетом ничего, кроме страха перед
водой и ощущения близости подводной берлоги водяного... а возможно, что он
нарушил какое-то очень тонкое равновесие внутри мальчика, чего он  никогда
не должен был бы делать.
     И тогда он сказал, как бы забирая свои слова обратно:
     - Но я все-таки не уверен в  этом.  Не  знаю,  прав  ли  я.  А  вдруг
действительно, то, что утащило Ууламетса, на самом деле, еще сильнее?
     Саша поправил веревки на узле с одеялами и корзиной, висящими у  него
за плечами.
     - Тогда я думаю, что нам лучше отыскать это, - сказал он. -  Помнишь,
что ты сказал по поводу меча и колдовства? Если нечто не отстанет от  нас,
то мы должны подобраться к нему как можно ближе и сделать все, что в наших
силах? И чем дольше мы будем ждать...
     - Мне помнится, что я говорил что-что о дураках и  о  мечах,  -  чуть
слышно сказал Петр и бросил настороженный взгляд на лодку, раздумывая  над
тем, что возможно, он приносит  их  обоих  в  жертву  роковой  и  дурацкой
ошибке. - А что если "что-бы-это-ни-было" хочет, чтобы мы  сделали  именно
это? Ты не задумывался над этим?
     - Да, - с некоторой важностью произнес Саша. - Я думал над  этим.  Но
как еще мы сможем решить эту загадку?
     - Бог мой, - тихо пробормотал Петр. Но упорно шел вперед мимо  кустов
вдоль кромки  осыпающегося  берега.  Однако  они  стали  чувствовать  себя
гораздо лучше, когда покинули лодку. Намного лучше, особенно  после  того,
как Петр миновал первые заросли кустов и оказался  среди  деревьев,  будто
один шаг перенес его из конца зимы сразу в весну. Он  осторожно  вздохнул,
огляделся вокруг, как сделал и Саша, посмотрел на  зеленеющий  под  ногами
мох, на свисающие с веток бледные листья. Ничего подобного он  никогда  не
видел в маленьких садах Воджвода, и, разумеется, не мог видеть  в  мертвом
лесу по ту сторону реки.
     - Куда теперь? - спросил его Саша. Он хотел сказать, что не знает, но
когда задумался над этим, то вместо ответа поднял руку и указал на  первое
же приглянувшееся ему пространство между деревьями, которое  на  вид  лишь
немного отличалось от окружающего их  лесного  однообразия,  но  почему-то
отчетливо запало ему в голову...
     Представить только, дурак отправился следом за мертвой девушкой!  Все
его друзья, когда узнали бы это, только покачали бы головой и сказали, что
Петр тронулся рассудком.
     И это было бы, по всей видимости, верно, подумал он, хотя  никому  из
них не могла бы прийти в голову мысль, что она была призраком. А вот  Саша
Мисаров воспринимал этот факт как должное: он  просто  забросил  за  спину
скатанные одеяла, подхватил корзинку,  где  у  него  лежало,  как  он  сам
говорил, самое необходимое, и отправился вслед за ним...
     Саша тащил с собой горшки с солью, сушеные травы,  крючки  для  ловли
рыбы, котелок, чтобы готовить еду, и прочие подобные предметы, в то  время
корзина, которую нес Петр, была наполнена  припасами  и  перевязками,  про
которые они не забыли при сборах: Саша потому, что он никогда не забывал о
таких вещах, а Петр потому, что имел мрачные мысли на тот счет, что одному
из них они могут очень пригодиться. Не говоря уже о том, что  там  же  был
кувшин с водкой, взять который они оба согласились с важным видом.
     Какая-то птица вспорхнула с ветки, ругаясь на них. Кусты были усыпаны
белыми цветами. Здесь даже окружавшие их звуки были другие: это был ровный
шелест ветра среди листьев и живых веток.
     - Действительно, это место более живое  и  веселое,  -  сказал  Петр,
разглядывая по дороге освещенные солнцем папоротники и ветки.  Через  этот
лес идти было легко: деревья были  стройные  и  высокие,  а  земля  плавно
поднималась  и  опускалась,  и  редко  где  встречались  старые,  с  густо
переплетенными и низко опущенными ветками деревья. Труднее всего было идти
через папоротники, когда старые и большие все еще оставались под  молодыми
побегами и ноги путались в них, так как никакой тропинки здесь  никто  еще
не проложил. Но все равно они шли очень быстро. - Здесь гораздо лучше, чем
в лесу около дома, - сказал он, обернувшись назад в  строну  Саши,  и  уже
собирался добавить, что, кроме  того,  у  него  нет  никаких  предчувствий
относительно этого места.
     Но в этот  момент  холодные  пальцы  коснулись  его  шеи.  Он  быстро
повернулся на  месте  и  почувствовал,  как  легкое  дуновенье  леденящего
воздуха коснулось его лица.
     - Петр? - Он услышал голос Саши, в котором звучала растерянность.  Но
в тот же момент его внимание вновь было отвлечено каким-то  неожиданным  и
постоянным присутствием, наполненным страхом,  который  он  не  смог  даже
сразу понять. Это только  внешне  казалось,  что  это  прикосновение  было
слабым и замирающим, и кончилось, как только он  повернул  голову  в  этом
направлении.
     - Оно здесь, - сказал он. - Держись ближе ко мне... - Теперь  у  него
уже не оставалось сомнений, в  каком  направлении  следовало  идти.  И  он
двинулся вперед как  можно  быстрее  по  неровной  земле,  избегая  густых
зарослей и поднимаясь по отрогу холма. Он слышал, как Саша все  время  шел
сзади, и надеялся, что тот не отстанет, когда с трудом  пробирался  сквозь
ветки, покрытые листьями, раздвигая их руками. Он старался идти как  можно
прямее,   чтобы   выдерживать   направление,   пренебрегая    возникающими
препятствиями.
     -  Петр!  -  услышал  он,  и  подождал  момент  или  два,  как  вновь
почувствовал леденящий холод  и  легкое  прикосновение  холодных  пальцев,
почувствовал неприятный запах речных водорослей.
     - Петр! - вновь раздалось сзади него, но теперь  совсем  близко.  Это
означало, что с Сашей было все в порядке. Они оба были пока  невредимы.  И
он продолжал идти, все меньше и меньше думая о том, что сзади  них  вообще
что-то  могло  быть,  и  только  чувствовал  совершенно   отчетливо,   что
безопасность была впереди...
     И вот  Петр  Кочевиков,  который  только  совсем  недавно  поверил  в
призраков, в водяного и тому подобные вещи, нашел себя прокладывающим путь
наверх в слепом ужасе от того, что может ожидать их, и в слепо веря в  то,
что вело их вперед...
     При этом он абсолютно точно осознавал, что ситуация может быть  прямо
противоположной той, которую он представлял в своих ощущениях...
     Саша частенько повторял в таких случаях, что это  давало  знать  себя
его сердце...
     Сзади он слышал теперь  раскаты  грома  и  треск,  которые  сотрясали
тишину леса,  чувствовал,  как  нарастает  ощущение  холода  в  окружающем
воздухе и темнеет небо. Теперь Саша догнал его и ухватился за него  рукой,
предлагая остановиться, потому что собирался дождь...
     Но он сбросил его руку, как бы выражая свое несогласие.
     Нет. Пока нет. Это она  сказала  нет.  И  его  ощущение  безопасности
оставалось постоянным.
     - Все в порядке, - сказал он Саше, даже не взглянув  ни  на  что,  из
окружавшего их и не попытавшись разглядеть хоть какие-нибудь детали: ни на
Сашу, ни на лес, который со всех сторон подступал к ним. - Это Ивешка. Она
все еще впереди нас и все время идет вперед...
     - Она еще вернется, - сказал Саша.
     - Я не уверен, что  она  сможет,  -  ответил  Петр  и  пошел  вперед,
навстречу белому туману, опускавшемуся сквозь ветки...
     Теперь они прошли папоротники и шли по рыхлым листьям, поблескивавшим
под дождем  словно  гладкий  ковер.  Идти  было  легко,  если  не  считать
попадавшиеся кусты боярышника и  терна.  Он  шел,  следуя  обрывкам  своих
представлений о том, куда он должен дойти, несмотря на боль в  боку  и  на
каждом  шагу  подкашивающиеся  ноги,  замедляя  шаг,   если   присутствие,
служившее ему проводником, начинало ослабевать, переводил  дыханье  и  шел
снова, как только оно становилось сильнее, пока наконец  не  поскользнулся
на голом склоне, потерял равновесие и  съехал  по  склону  прямо  в  поток
дождевой воды.
     Он едва не задохнулся, падая в жидкую грязь и еще не  осознав  этого,
оказался по колено в воде. Но когда ему удалось подняться, он смог увидеть
ее отражение в волнистой водяной  поверхности,  словно  она  стояла  сзади
него.
     Он резко повернулся, чтобы взглянуть, ухватился за меч... и не увидел
ничего, кроме  мокрых  листьев  и  окружавшего  его  леса...  и  буквально
обезумевшего Саши Мисарова, который чуть в стороне от него  поднимался  по
скользкому гребню, направляясь к нему.
     Вот дурак, ругал он себя. Он не мог сдержать бьющегося сердца,  и  не
хотел обернуться назад в  сторону  той  лужи,  потому  что  он  чувствовал
затылком холод и был уверен, что ее отражение все еще там.
     - Петр! - услышал он как Саша звал его. И тут же  увидел  ее,  вместо
следов воды на мокрых листьях, отражение за отражением сменяли друг друга,
повторяя то весь ее облик, то лишь часть его, размножаясь в каждой  мелкой
лужице и в каждой капле воды вокруг него. - Боже мой, - еле выдохнул он, и
медленно, словно нехотя и сопротивляясь чему-то, обернулся назад.

     Петр сидел, уставившись в поверхность воды, когда наконец у  подножья
склона появился весь промокший и задыхающийся Саша. А Петр  продолжал  все
так же сидеть, вглядываясь в воду, словно там было  что-то  гораздо  более
важное, нежели тот факт, что едва не заблудился в  лесу,  или  не  потерял
его, что, возможно, было более важным.
     Определенно Петр был не в своем уме: весь в царапинах  от  веток,  до
костей промокший, весь в мокрых  старых  листьях,  вымазанный  по  пояс  в
грязи.
     - Петр? - позвал его Саша.
     Тот, не поворачиваясь в его сторону, лишь спросил:
     - Ты видишь ее?
     - Нет, - сказал Саша, безнадежно сожалея, что они оставили  лодку.  У
него дрожали и руки и ноги после того, как ему  без  отдыха  пришлось  так
долго следовать за Петром. Ему ничего не хотелось сейчас так  сильно,  как
вернуться на лодку и запереть Петра в кладовке, если только это  позволило
бы уберечь его от домогательств русалки.
     - Она ведет себя так же, как и раньше, - пробормотал Петр, - не  так,
как дома...
     - Что ты имеешь в виду  под  этим  "не  так  как  дома"?  -  Холодное
сомненье не покидало его, хотя  он  и  старался  вспомнить,  как  Ууламетс
всегда мог устранить его, Ууламетс, который всегда был так уверен и всегда
настаивал на своем...
     Саша почувствовал желание тронуть его, и оно было очень  сильным:  он
чувствовал, что все,  что  бы  только  Петр  ни  видел  там,  все  это  не
представляло угрозы для них и лишь вселяло ужас в это место...
     - Ну, хватит! - сказал он и, сломав ветку, ударил ей  по  поверхности
воды, поднимая рябь и брызги. - Петр!
     Тот уронил лицо на руки, глубоко вздохнул и даже не  обиделся,  когда
Саша подтолкнул его своим грузом и таким образом попытался увести  его  от
этой лужи. Он не был достаточно  силен.  Но  Петр  и  сам  сделал  попытку
встать, опершись на его руку...
     Затем он остановился, оглянулся назад, смущенный и расстроенный...
     - Не делай этого, - сказал Саша,  стараясь  утащить  его  в  сторону,
желая про себя, чтобы он не глядел туда, потому что неожиданно краем глаза
заметил белый след, парящий в воздухе.  Он  взглянул  со  страхом  немного
вперед и увидел расплывающееся пятно среди дождевого тумана, как  если  бы
вода вдруг на мгновенье задерживалась, прежде чем упасть на землю.
     Он чувствовал, что успокаивается помимо своего желания. Он видел, что
видение отступает, видел, что поверхность воды  покрывается  рябью  брызг,
словно вуаль из дождя медленно  всасывает  его,  и  оно  так  же  медленно
исчезает.
     Петр отошел на несколько шагов и тут же сел, будто колени подгибались
под ним.
     - То, что произошло с Ууламетсом, никак не касается ее, - сказал Петр
и опустил голову на руки.
     - Это то, что она сказала тебе?
     - Она не смогла, и я не смог расслышать ее... Я только знаю  разницу.
- Саша опустился перед  ним,  упираясь  пятками  в  землю.  Он  неожиданно
почувствовал  сильное  утомление  и  холод,  чтобы  приставать  к  нему  с
многочисленными расспросами.
     - Я еще не сошел с ума, - настаивал Петр, начиная дрожать.
     - Я это знаю. - Саша дотянулся до него и взял его за руку.  Она  была
холодна как лед,  белая,  испачканная  грязью  и  размокшими  листьями.  -
Послушай, сейчас идет дождь, и уже поздно, а мы еще и не знаем сами,  куда
идем.  Давай  остановимся  здесь,  устроим  ночлег,  разведем   костер   и
приготовим ужин.
     - Интересно, с кем мы окажемся под одной крышей? - спросил Петр.
     - Я не знаю, - сказал Саша, чувствуя тошноту в  собственном  желудке.
Он никогда не мог себе вообразить, что он был бы в  безопасности,  проведя
ночь с русалкой... однако в этом месте это было возможно.
     Он не переставал желать про себя, чтобы  она  держалась  подальше  от
Петра, и чувствовал, что она готова согласиться с ним...
     Она тоже желала им покоя и безопасности.
     Особенно, и по очень важным причинам, для Петра.
     Однако это ее намерение было весьма далеко от того,  чтобы  успокоить
его.

     Они поужинали, в который уже раз, рыбой и репой, самым лучшим образом
приготовленной рыбой и репой. Весь фокус состоял в том, что для этого было
нужно поддерживать огонь всегда на  одном  уровне:  чтобы  он  был  вполне
достаточен, чтобы разгонять дождевые капли, и не так высок, чтобы его  мог
разметать ветер или он мог прожечь натянутую над  ними  парусину,  которую
они сшили из нескольких кусков в качестве своего временного убежища: время
от времени их обдавало дымом, но дым ведь  был  не  чем  иным  как  теплым
воздухом, и он в конце концов был даже приятен, несмотря на то, что разъел
глаза. Горячая еда и немного  водки,  подсохшая  одежда  и  подложенные  в
качестве сиденья деревянные чурбаки  скрасили  их  ночлег  в  этом  месте.
Теперь, когда между ними и Ивешкой был свет и  тепло  огня,  Саша  занялся
обустройством ночлега, в то время как Петр заготавливал сучья.
     Нельзя сказать, что  Саша  полностью  не  доверял  доброжелательности
русалки. Но он видел, как был бледен Петр даже  в  сумерках,  как  он  был
истощен.
     Он не стал выглядеть лучше и после ужина.
     - Как ты чувствуешь себя? - спросил его Саша.
     - Хорошо, - сказал Петр. - Я действительно должен извиниться - за то,
что так глупо себя вел. Временами это случается.
     - Но ты знал, что я все время был сзади тебя? - Петр кивнул. - Однако
у меня все время было чувство, что сзади нас было что-то еще. И я не  могу
этого  объяснить,  не  знаю  почему,  но  не  могу.  Это  была  абсолютная
безысходная глупость...
     - Вот насколько она сильна. Я не смог остановить ее, и не смог и  ты.
- Он подался вперед и тронул Петра за руку. - Будь осторожен. Я не  думаю,
на самом деле, что она находится сзади нас, иначе мы не сидели  бы  сейчас
здесь, но  с  другой  стороны  этот  и  не  означает,  что  она  не  может
передумать.
     -  Она  не  собирается  причинять  нам  какой-то  вред,  -  продолжал
настаивать на своем Петр, с  убежденностью,  которая,  однако,  не  смогла
уменьшить сашины опасения. И Саша второй раз  покачал  головой,  глядя  на
него.
     - Прислушайся к своим словам, Петр Ильич. Ты прекрасно знаешь, на что
она способна. Давай не будем верить ей. Может быть, она на нашей  стороне,
может быть, она хочет помочь своему отцу, но она не живая, а ты  живой,  и
вот именно это ей и надо. Не будь дураком и не подпускай ее близко к себе!
     Петр даже вздрогнул  при  этих  словах,  но  продолжал  не  отрываясь
глядеть на огонь.
     - Это не так-то просто.
     - Я знаю, что это не просто. Ты и сам сегодняшней  ночью  стал  белый
словно призрак. Но не позволяй ей прикасаться к тебе.
     Петр сделал глоток, с трудом проглотил, и кивнул головой.
     - Я знаю. Я знаю это и не возражаю против твоих слов.
     - Послушай, если она  не  скажет  нам  и  завтрашним  утром,  где  же
все-таки ее отец, или не расскажет, что же все-таки происходит здесь,  или
не подскажет, что мы должны делать по этому случаю,  я  думаю,  что  самое
лучшее, что мы должны будем сделать,  это  развернуться  к  югу  и  пешком
выбираться из этих лесов...
     - Я знаю, где находится Ууламетс, - сказал  Петр  и  сделал  движение
головой в направлении, по которому он не так давно шел. - Она  знает  это.
Он был просто-напросто дураком. Я теперь  предполагаю,  что  колдуны  тоже
могут быть ими, как и все остальные люди. Она очень огорчена этим.
     - Она что, рассказала это тебе? - Петр  покачал  головой.  -  Я  лишь
предполагаю, что он там, куда она ведет нас.
     - Может быть,  нам  все-таки  лучше  пойти  на  юг,  -  сказал  Саша,
испугавшись того, что он повторил старую, много раз слышанную идею  Петра.
Сейчас же он мог видеть только то, что Петр все больше и больше менял свои
взгляды на происходящее, из чего Саша мог сделать единственное заключение:
- Тогда мы можем пойти домой, перекинуть через реку бревно...
     - А Гвиур, - напомнил ему Петр, и сашино  сердце  учащенно  забилось,
когда он услышал это имя, здесь, где они даже не хотели вспоминать  о  его
существовании.
     Но Петр видимо не имел сил дальше говорить об том.
     - Тогда мы могли бы просто отправиться в Киев, -  сказал  Саша.  -  Я
уверен, что где-то здесь есть переправа. И  там  наверняка  слишком  много
людей, чтобы он мог  попытаться  что-то  сделать.  Я  не  думаю,  что  все
колдовские штучки выходят, когда кругом множество народа. И я думаю, что и
колдуны в таком месте просто-напросто бессильны. Но, по правде  говоря,  я
не намерен туда отправляться.
     Установилась долгая тишина.
     - Я не думаю, что мы доберемся туда, - сказал Петр. - Я не думаю, что
у нас будет такая возможность.
     Итак, они пришли к противоречию.
     - Но мы можем попытаться! - настаивал Саша.
     На что Петр медленно покачал головой.
     - Что это значит? - спросил его Саша. Петр промолчал.
     - Петр, почему нет? - Мы не попадем туда. - Саша  пристально  смотрел
на него, ощущая  собственную  беспомощность,  так  как  не  мог  физически
заставить Петра сделать что-то, но навязывать ему свою волю он  не  хотел,
что само по себе являлось видимым поражением.
     - Здесь гораздо лучше все ощущается, - сказал Петр.  -  Ведь  гораздо
лучше быть среди деревьев, чем на лодке, как ни безумно это звучит.
     - Это совсем не безумно, - сказал Саша. - Это действительно  лучше...
Но ведь ты знаешь, как знаешь и то, что  глупо  оставлять  меня  одного  в
лесу, что действительно глупо верить ей?
     Через некоторое время Петр кивнул и сказал:
     - Но у меня было лишь такое ощущение... мне казалось, что это она,  и
она разговаривает со мной: хочет сказать мне, что дедушка еще  живой,  что
он попал в какую-то беду, и если мы не поможем  ему,  то  может  случиться
что-то ужасное, что-то такое, чего я не понял, правда, я не понимал  этого
никогда, во всяком случае в этих ощущениях для меня не было ничего нового.
- Он нагнулся за кувшином и начал откупоривать его.
     И неожиданно пронзительно вскрикнул, хватаясь за меч  и  одновременно
вскакивая на ноги, едва не срывая натянутую над  ними  парусину...  потому
что от ближайших кустов послышался подозрительный шум, будто что-то быстро
пронеслось по мокрой земле. Саша пытался освободить  дорогу  для  Петра  и
одновременно не попасть в костер, и поэтому успел заметить  лишь  какую-то
тень, которая обогнула стороной их костер и исчезла в зарослях.
     Он услышал лишь доносившееся из темноты шипенье.
     - Малыш! - воскликнул Саша и схватил Петра за руку. - Не бойся его.
     - Не бойся его! - передразнил его  Петр.  Но  черная  круглая  голова
высунулась из кустов и уставилась на них, показывая полный  ряд  блестящих
зубов.
     - Малыш? - повторил Саша. Существо выползло на освещенное огнем место
и под моросящий дождь, и  здесь  стало  видно,  что  это  был  несчастный,
жмущийся к земле дворовик.
     - Это созданье должно быть подальше от нас! - сказал  Петр.  -  Брось
ему что-нибудь поесть, но не подпускай близко.
     Тогда черный шар подкатился поближе, уложил свой подбородок на  землю
и, сложив свои маленькие лапы перед мордочкой, уставился на них.
     Теперь это был съежившийся и весьма опечаленный Малыш.
     - А где же Ууламетс? - спросил его Саша, и в ответ раздалось знакомое
рычанье.
     - Он как всегда любезен, - пробормотал Петр, но не собирался  убирать
свой меч.
     - Но это же Малыш, - продолжал тем временем Саша. - Я уверен, что это
он.
     - Эти существа похожи одно на другое, - заметил Петр. - Не  подпускай
его ближе!
     Но оно подползло еще, все так же прижимаясь к земле.
     - Но это уже чересчур, - сказал Петр. - Но...
     - Не смей бить его! - сказал Саша, пододвинул корзину и,  вытащив  из
нее репу, бросил ее поближе к черному шару.
     Маленькие  черные  лапы  тут  же  вцепились  в   предложенную   репу,
старательно  переворачивая  ее.  Теперь  Малыш  уселся  и  начал   глодать
нежданный ужин, очень аккуратно  откусывая  маленькие  кусочки  и  изредка
посматривая в сторону своих благодетелей. Затем  жадно  проглотил  остатки
репы, быстро забежал под натянутую парусину  и  обхватил  Сашу  лапами  за
лодыжку.
     - Вот  черт  возьми!  -  воскликнул  Петр.  Саша  едва  не  завизжал,
мгновенно представив ровный ряд крепких зубов и  свою  ногу.  Но  существо
просто держалось за нее, и Саша очень осторожно нагнулся и погладил его по
голове.
     Черный шар ухватил его за запястье и продолжал удерживаться  на  нем,
когда Саша встал.
     - Будь осторожен! - сказал Петр.
     - Все в порядке, - сказал Саша, пытаясь взять  старинное  созданье  в
руки. Но черный шар прыгнул ему на грудь, быстро  вскарабкался  на  шею  и
спрятался там, как только Петр хотел его  поймать.  После  этого  дворовик
затих, продолжая обнимать лапами сашину шею, а Петр  стоял  перед  ними  с
поднятым мечом. В этот момент Саша подумал, что он хорошо сделал,  что  не
стал поднимать шум, который только обеспокоил бы всех. - Он ведет себя как
следует, - сказал Саша, уговаривая его слезть с шеи. - Давай, давай Малыш.
Слезай.
     Но тот поднялся к его уху и оттуда зашипел на Петра.
     - Боже мой, - только и сказал Петр.
     - Все в порядке,  -  вновь  повторил  Саша,  сел  на  бревно  под  их
импровизированным шатром и осторожно освободился от цепких жилистых лап.
     Малыш вновь зашипел, спрыгнул  на  бревно  и  спрятался  у  Саши  под
коленями. Петр все еще продолжал стоять, держа меч в руках,  но,  наконец,
нахмурившись, убрал его в  ножны  и  поднял  упавший  кувшин,  который,  к
счастью, не разбился.
     При этом он пробормотал:
     - Я надеюсь, что это хороший знак. - Он положил меч  и  уселся  около
огня. Его волосы поблескивали от дождя,  а  с  лица  все  еще  не  сходило
мрачное выражение, когда он бросал взгляд вниз, где пряталось раздражавшее
его существо. Тем временем, Малыш поднялся вверх,  добравшись  до  сашиной
ладони.
     - Он испугался, - сказал Саша.
     - Уж он испугается. -  Петр  состроил  гримасу,  откупорил  кувшин  и
выпил. - Что с дедушкой? Вот что я больше всего хочу знать.  Если  местное
Страшилище убежало от этого...
     Малыш зарычал.
     - Прошу прощенья. - Петр поднял кувшин.  -  Хочешь  выпить?  Существо
немедленно сползло вниз и подхватило чашку, придерживая ее обеими лапами.
     Петр налил. Жидкость тут же исчезла,  глоток  за  глотком,  а  пустая
чашка была вновь протянута за следующей порцией.
     - Осторожнее, - сказал Саша. Петр наполнил чашку, существо выпило  ее
и протянуло вновь.
     - Вот бездонный маленький дьявол, - сказал Петр, и наполнил вновь.
     - Так что же все-таки с дедушкой? Ты знаешь это?
     Черный шар опрокинул в себя третью чашку, выдохнул и свалился тут же,
где стоял, небольшой кучкой.
     Петр с недоумением взглянул на Сашу.
     - Я ничего не понимаю, - сказал тот.

                                    19

     Саша спал  очень  чутко,  и  несколько  раз  просыпался  ночью  чтобы
последить за костром, и  когда  Петр  встал  один  или  два  раза  и  тоже
подкладывал дров в огонь, Саша сказал ему:
     - Там все хорошо, продолжай спать.
     Петр, казалось, уже забыл обо  всех  предосторожностях  и,  укрывшись
одеялом, просто отдыхал, так же как Малыш, который  свернулся  клубком  на
том же самом месте, где свалился, и во всю храпел.
     Малыш исчез, когда призрак-самозванец объявился в доме. Он вернулся к
ним прошлой ночью как предзнаменование того, что самое радостное у них еще
впереди, в чем Саша был абсолютно уверен.
     И когда дождь кончился и  наступило  туманное  и  холодное  утро,  он
встал, разминая побаливающие кости, чтобы  раздуть  костер  и  приготовить
чай, и тут же  мимоходом  бросил  настороженный  взгляд  в  сторону  лужи,
которая сейчас была скрыта туманом.
     Нет, не то чтобы он не верил в намерения Ивешки, он скорее сомневался
в ее решимости.
     Он  приготовил  чай,  осторожно  растолкал  Петра,  который   высунул
взъерошенную голову из-под одеяла и торопливо  взял  свою  чашку  с  чаем,
бормоча слова благодарности.
     Тут подошел Малыш, протягивая свои лапы, больше похожие на  маленькие
человеческие руки. Саша дал ему свою собственную чашку, а сам решил попить
чай из заварочного котелка: если рядом с  вами  находится  благожелательно
настроенный дворовик, да еще в подобной ситуации, то  не  дай  Бог  как-то
обидеть его. Дворовики всегда слыли немного грубоватыми и  неотесанными  в
отличие от обычных ласковых домовых, которые жили чаще всего за печкой, но
они не были такими  хитрыми  и  опасными,  как  банники,  и  в  теперешней
ситуации такие качества их нового приятеля  как  нельзя  лучше  устраивали
всех.
     Поэтому он  мог  забирать  сашину  чашку,  если  это  доставляло  ему
удовольствие.
     Вот такие мысли посещали Сашу, пока он не увидел, что Петр пристально
вглядывается в подножье склона.
     Тогда он и сам, не без опасений,  взглянул  туда  и  увидел  странное
движение тумана, какое-то круженье, будто легкая невидимая волна проходила
сквозь него.
     - Петр, - позвал он.
     - Со мной все хорошо,  -  ответил  тот  и  поднял  руку  с  чашкой  в
направлении лежащей перед ними долины,  где  все  еще  продолжал  клубился
туман. - Не беспокойся! - проговорил он все с  тем  же  оттенком  прежнего
настроения. - Сегодня очень холодное утро. Я пожалуй, выпью еще чаю.
     Петр выглядел по-прежнему таким же бледным и в  это  утро.  Он  надел
кафтан, и когда пришло время собираться в путь и затушить  костер,  то  он
молча проделал всю работу, сжав челюсти и  не  меняя  выражения  лица,  на
котором застыло ощущение боли и беспокойства.
     Малыш лихо забросил свою чашку в корзину, видимо показывая тем самым,
что на этом его помощь и участие в общих сборах заканчиваются, а когда они
взяли свою поклажу, чтобы отправиться в  путь,  и  Петр  со  знанием  дела
указал рукой направление, добавив при этом:
     - Я думаю, что вот здесь и будет  наша  дорога,  -  Малыш  немедленно
вскарабкался по сашиной ноге и руке, чтобы усесться поверх его поклажи.
     - Ты слишком тяжелый, Малыш, - урезонил его Саша. - А  ну,  прекращай
это.
     После чего Малыш перестал вообще что-нибудь весить.
     Но он продолжал крепко держаться лапами за сашины волосы, все  время,
пока они шли вниз по затуманенному склону, приближаясь к  размытой  дождем
земле вокруг той самой лужи.
     Тогда Малыш соскочил на землю, зарычал, зашипел и, разбрасывая вокруг
себя брызги, бросился прямо через лужу, туда, где начал кружиться туман  в
такт с движением призрака. Малыш следовал за этим движением, подпрыгивая и
резвясь как шаловливый щенок.
     По крайней мере, это определенно отвечало на один вопрос.

     Туман начал уменьшаться по мере того, как они поднимались, но  вместе
с  ним  они  теряли  ту  путеводную  нить,   которая   указывала   им   на
местопребывание Ивешки. Однако Малыш продолжал сообщать им об этом: он шел
за своей хозяйкой сквозь туман и дальше вверх по холму,  несмотря  на  то,
что под ее ногами не шевелился ни один листок, которыми была усеяна земля.
     Но Петр каким-то образом знал, что Ивешка  была  все  время  впереди,
чувствовал всем сердцем, что она там, храня в памяти каждое  ее  движение,
будь то кружащееся в воздушном потоке платье или прядь светлых волос...
     Продолжая думать об этом, он считал себя дураком,  полагая,  что  его
память в лучшем случае может хранить лишь белое облако с едва  различимыми
очертаниями лица...
     ...Нежного и кроткого лица, которое запало в  его  сердце,  полностью
завладев им...
     Вот дурак, продолжал он возражать сам себе. Ведь он уже  перерос  всю
эту дурацкую глупость еще в тринадцать лет.
     Но он вновь почувствовал себя именно так, когда увидел ее отражение в
луже, а потом она грезилась ему всю ночь, припоминая, как  первый  раз  ее
призрак вошел в дом и что с того самого момента он понял, что  она  пришла
туда разыскивая его, и что если бы не он, Ивешка  никогда  бы  не  сделала
этого.
     Это ощущение было старым: оно сохранилось у  него  еще  с  тринадцати
лет, когда он только еще учился понимать женщин. Он  ошибался  много  раз,
прежде чем понял, что приятное лицо  еще  не  является  признаком  доброго
характера.
     Но это лицо...
     Это единственное лицо...
     - Петр, - сказал Саша, трогая его за руку, пока они продолжали  идти,
- Петр, вспомни.
     Вот этот пятнадцатилетний мальчик знал многое гораздо  лучше  его,  и
это было несомненно, но как и почему он мог знать столько всего именно  об
Ивешке? Он знал ее  мысли,  он  знал  о  том,  с  каким  раздражением  она
относится к своему отцу и тосковала от того, что Ууламетс, на самом  деле,
был лучше и умнее, чем казался. Он знал, например, и то,  что  одиночество
ее отца обманчиво действовало на  нее,  заставляя  совершать  необдуманные
поступки...
     Он знал и то, что сейчас она решилась  спасти  своего  отца,  который
всегда был для нее лишь сплошным несчастьем.
     Петр Ильич и сам знал это очень хорошо по собственному  опыту,  когда
много лет назад сам бегал  по  улицам  Воджвода  в  поисках  своего  отца,
который всегда попадал то в одну, то в другую беду...
     Так бывало очень часто. Но когда он в конце концов  находил  его,  то
дело оканчивалось дракой... Однако это никогда не  уменьшало  страх  перед
возможностью потерять его.
     И вот этот страх вновь вернулся к нему, но только теперь  он  касался
Ууламетса, но, Боже упаси, это был  даже  не  его  собственный  страх:  он
понимал это. Но он был самый настоящий, а уж Петр знал слишком хорошо, как
это бывает...
     Мерзкий старик. Злобный неблагодарный человек. Беспринципный негодяй.
     По сравнению с ним Малыш был куда более привлекательным.

     Они остановились около ручья, чтобы  напиться.  Саша  сложил  ладони,
пытаясь зачерпнуть воду, и замер, когда увидел, что Петр  сидит,  опершись
на пятки, и только смотрит в воду.
     Саша из всех сил старался заставить Ивешку не показываться здесь.
     А Петру он сказал:
     - Ты видишь ее?
     Петр, на этот раз коснувшись руками поверхности воды и разрушив  все,
что бы он там ни видел, сказал:
     - Теперь уже нет.  -  Что  на  взгляд  Саши  было  вполне  приемлемым
поступком в сложившихся обстоятельствах.
     Но чем дальше они углублялись в лес, тем беспокойнее становился Саша.
Вопрос не стоял в том, чтобы найти Ууламетса в  течение  ближайших  часов.
Или дней. Или прямо сейчас, в течение  секунды.  Дело  касалось  угрожающе
переменчивой погоды  и  ухудшающегося  с  каждым  часом  состояния  Петра,
который сейчас выглядел гораздо бледнее и казался более  разбитым,  нежели
вчера. Поэтому Саша постоянно задавал себе один и  тот  же  вопрос:  сколь
долго они смогут продолжать свои поиски, и, в связи с этим,  какую  помощь
сможет оказать им Ууламетс в конце  концов,  если  считать,  что  он  стал
жертвой серьезной и предумышленной ошибки.
     Саша уже, на самом деле, начал строить фантастические планы  спасения
Петра: самый дерзкий из них состоял,  например,  в  том,  чтобы  подсыпать
зелья в его чай, а когда Петр будет в полузабытье, посмотреть,  сможет  ли
Саша разрушить власть русалки над ним.
     Но он мог и проиграть это сражение, приведя все к полной  катастрофе,
и оставить Петра вообще без всякой возможности сопротивляться устремлениям
Ивешки. Или же он мог ошибиться в количестве зелья,  или,  измотав  их  до
полного бессилия, Ивешка оставит их на растерзание Гвиуру,  или...  или...
или...
     Но рассудок отказывался работать над тем, что было спорным.
     - Давай откажемся от этой затеи, - несколько раз  предлагал  Саша,  и
всякий раз Петр просто не соглашался.
     - Давай пойдем в Киев, - сказал  он  в  очередной  отчаянной  попытке
уговорить его. Петр взмахом руки показал, что это  совершенно  безнадежная
затея.
     -  Ведь  ты  терпеть  не  можешь  старика  Ууламетса,   -   продолжал
упорствовать Саша, возражая ему. На что Петр ответил, что  делает  это  не
для самого старика...
     - Давай все же вернемся на лодку, - наконец предложил Саша.  -  Петр,
ведь мы идем и идем, а тебе становится все хуже. Послушай меня,  Петр,  ты
неправ в своих планах, пожалуйста, послушайся меня и подумай о себе,  ведь
вот-вот ты свалишься от болезни.
     Малыш тут же зарычал на него.
     Петр же только покачал головой, медленно взглянул вперед и сказал:
     - Она обещала мне, что  идти  придется  недолго.  Я  думаю,  что  уже
недалеко. Постарайся собрать свою волю и укрепись в желании. Ведь в  конце
концов, я не сумасшедший. Она не хочет полагаться на меня, но ей  придется
это сделать.
     - Она сделала и так очень много! - воскликнул Саша. Он  понимал,  что
не слишком решительно отстаивает свое мнение, слишком много "да" и  "нет",
слишком много шагов то  вперед  то  назад,  желание  вновь  встретиться  с
Ууламетсом и в то же время стремление освободиться от его влияния...
     Действительно, сегодняшним днем он, как никто  другой,  показал,  что
больше всего хочет обрести безопасность в Киеве и вести там жизнь вместе с
Петром, пробиваясь где умом, а где  сопутствующей  Петру  удачей,  которая
сейчас почему-то катилась к  своему  закату.  Там  он  может  увидеть  все
сказочные вещи: слонов,  чьи  ноги,  обвивают  змеи,  и  золоченые  крыши,
которые теперь им уже никогда не увидеть.
     Саша присел на поваленное дерево, положил голову на руки и  изо  всех
сил напрягая свою волю, с яростью и гневом желал, чтобы Ивешка хотя бы  на
время оставила Петра в покое, а обратила свои чары на него.
     Странное чувство посетило, его пока он сидел. Он не мог выразить  его
словами, но, скорее всего, оно походило на подозрительное  дружелюбие.  Во
всяком случае, у него не было иного способа объяснить его. Какой-то момент
он  ощущал  явное  тепло,  затем   легкое   головокружение   и   некоторую
растерянность. И, будучи  уверен,  что  это  дает  знать  о  себе  Ивешка,
подумал, обращаясь к ней: "Ты знаешь, что ты  делаешь  с  ним.  Но  ты  не
желаешь причинить ему зла. А разве ты не можешь получить то, что тебе  так
необходимо, от этого леса?"
     "Нет", скорее почувствовал он в ответ. "Нет, это невозможно".
     Но он возразил ей, что она уже проделывала это, будучи дома.
     Он весьма сомневался, что она может делать что-нибудь еще, кроме  как
давать волю своим собственным желаниям...  и  неожиданно  засомневался  во
всех ее обещаниях, равно как и в целях, с которыми она приближалась к  ним
сейчас...
     Но она продолжала настаивать на своем желании приблизиться еще и еще.
Она хотела подойти как можно ближе, а это было очень опасное соседство. Он
чувствовал, что сделал все не так, как надо, что  попусту  растратил  свои
внутренние силы, а в конце концов добился лишь  того,  что  подверг  Петра
большой опасности. Она хотела стать видимой для него...
     Тут он почувствовал,  сколь  опасно  и  дальше  быть  в  плену  своих
собственных сомнений и открыл было рот, чтобы  предупредить  Петра...  как
вдруг отчетливо ощутил присутствие кого-то с таким же молодым, как  и  его
собственный, нравом, кто точно так же как и он сам страдал  от  недостатка
внимания и любви, и кто был уверен, что все и вся вокруг  нее  сговорились
лишить ее всего...
     Он понимал ее: с первых дней своей жизни он тоже чувствовал, что люди
отняли у него все, но как раз  в  этом  и  скрывалась  ошибка,  тот  самый
скороспелый и разрушительный промах, который он пока  не  замечал,  потому
что она нуждалась в гораздо большем, чем он даже мог  вообразить  в  своих
желаниях. Тогда он постарался вытолкнуть ее из своих мыслей и увидел,  что
Петр неожиданно опустился на землю и положил голову на руку...
     Это сделал он, так она объяснила ему, сопротивляясь ее настойчивости.
Он вынудил ее так поступить с Петром. А  все,  что  она  хотела,  так  это
остановиться, если он будет продолжать идти вперед...
     Для спасения Петра, так сказала она... И Саша, по ее мнению, был не в
силах остановить ее...
     Он и сам сомневался в своих возможностях и не мог ничем помочь.
     Она оставляла ему лишь единственную возможность: всем сердцем желать,
чтобы она не причинила Петру какого-то вреда. Она признавала  за  ним  эту
слабость, но, обращая ее на себя, она видела в ней залог их  безопасности,
возможность спасения Петра... Она уверяла его, что не следует  быть  таким
дураком и пытаться остановить ход  событий...  Пусть  все  идет  так,  как
должно идти...
     Но он все еще не был уверен в этом...
     И  почувствовал,  как  что-то  ускользает  от  него,   ощутил   почти
безболезненную потерю, будто расстался с чем-то, что так  и  осталось  для
него тайной.
     Та самая брешь, которая  и  была  причиной  этой  загадочной  потери,
захлопнулась очень быстро, так что он не мог потерять что-то значительное,
и, следовательно, не хотел вернуть назад то, о чем,  как  он  был  уверен,
даже не имел понятия. Какой-то подлый обман,  подумал  он,  как  о  чем-то
маловероятном. Но именно при  таком  подходе  доводы  Ивешки  были  вполне
логичны, и поскольку Петр теперь сидел выпрямившись и вытирая со лба  пот,
без всякого сомнения удивлялся тому,  что  с  ним  произошло,  можно  было
думать, что она отступила. Ему даже пришло в голову, что Ивешка  допустила
ошибку, если надеялась, что может не брать его в расчет,  потому  что,  на
самом деле, он не был менее решительным, когда  ему  приходилось  защищать
что-то свое. Она напрасно думала, что может отделаться от него лишь легким
испугом, как это казалось на первый взгляд.
     Для начала он захотел увидеть ее, чтобы понять, что же  все-таки  она
делала. И в одно мгновенье без всяких усилий увидел ее стоящей  поблизости
и пугливо озирающейся, в то время как Малыш, который не отходил от нее  ни
на шаг, каждую минуту менял положение и формы,  постоянно  затеняя  ее,  и
поглядывал на нее почти как собака.
     В то же время он видел  и  Петра,  видел,  каким  бледным,  а  скорее
изможденным и лишенным последних сил тот был.
     Он не имел ничего, что бы отважился хранить и беречь.  Несомненно,  у
Ивешки была какая-то малость, которая и привязывала ее к жизни.  Малыш  же
был полностью вне его понимания, но тем  не  менее  везде  вокруг  них  не
прекращалась жизнь. Ивешка, например, клялась и  божилась,  что  не  могла
ничего получить от леса, но он не нашел почти ничего на своем пути,  когда
вошел в него, а войдя и протянув руку  за  помощью,  получил  ее  и  отдал
Петру, и не важно, что через того часть этой силы перешла к Ивешке:  этого
было достаточно.
     Больше, чем достаточно: кажется  опасным  для  человека,  который  не
подготовлен для этого, исключая, конечно, Ивешку.  Поэтому  Саша  с  одной
стороны переживал за состояние рассудка Петра, а с другой не  был  намерен
позволять Ивешке становиться сильнее, чем она была.
     В этом, подумал он, была бы, должно быть, самая легкая и естественная
ошибка, какую он мог совершить. Но у него не было особой жалости вовлекать
его в нее, просто жалость не была свойственна в данный момент  его  образу
мыслей, и если она попытается неожиданно сделать что-то с ним самим или  с
Петром, он не был намерен колебаться.
     Сейчас, казалось, боялась именно Ивешка, которая теперь  смотрела  на
него очень настороженно, поглядывая  при  этом  с  выражением  надежды  на
Петра, словно запутавшись в сетях  ловушки,  которую  для  нее  подстроило
сердце.
     Боже   мой,   подумал   он,   и   решил,   это   действительно   была
головокружительная мысль, что первый раз  в  жизни  он  оказался  хозяином
положения.

     Случилось так, будто сам воздух стал  и  чище  и  легче,  стал  более
здоровым и насыщенным силой, и не то, чтобы Петр понял это немедленно,  но
ему именно казалось так, после продолжительных минут  глубокого  удушья  и
непомерной слабости, что он вновь может свободно вздохнуть, что  истощение
не так действует на него и он может наконец встать на  ноги,  не  чувствуя
предательскую дрожь в коленях. Он тут же встал, озабоченный тем, что могло
происходить с Сашей и Ивешкой и что действовало на него весь  этот  долгий
путь...
     Но как только он посмотрел на Ивешку, то, встретившись с ее взглядом,
моментально замер...
     Потому что увидел в ее глазах столько доброты и нежности,  которых  в
первый момент и не ожидал встретить в ней, если только не вообразил  этого
при их первой встрече. Это  ощущение  не  исчезало  все  время,  пока  она
смотрела на него, и он почувствовал...
     Боже мой!
     Но этот момент должен был пройти. Он успокоился, выровнял  дыханье  и
взглянул мимо нее, стараясь фактически  разговаривать  с  Сашей,  которому
объяснил, что самочувствие его улучшилось, и подумал при этом, что  теперь
они могли бы продолжить путь...
     На самом же деле он упрятал это внезапно охватившее его  чувство  как
можно дальше в своем сердце и вновь вернулся к  нему,  когда  они  наконец
отправились в путь и у него  был  случай  в  очередной  раз  взглянуть  на
Ивешку, которая, как он заметил, несколько раз бросала в его сторону косые
взгляды, но все с той же мягкой нежностью, которая, как он  убеждал  себя,
была лишь его воображением.
     Боже мой, думал он, ведь это в конце концов могло кого угодно вывести
из себя.  Он  убеждал  себя,  что  она,  безусловно,  была  опасна,  когда
действовала на него  таким  образом,  и  что  только  благодаря  Саше  его
состояние не было таким тяжелым.
     Он, тем временем, вновь и вновь  продолжал  посматривать  на  Ивешку,
чтобы убедить себя в том, что та никак не изменилась по сравнению  с  тем,
какой была до сих пор. Но, видимо, не один только взгляд  обращала  она  к
нему, а что-то гораздо большее исходило от нее, потому что он  чувствовал,
как изменилось его самочувствие и каким осторожным, вместе с тем, стало ее
отношение к нему, будто она глубоко переживала свое теперешнее положение и
так беспокоилась о нем, что он даже обнаружил в себе попытки  хоть  как-то
успокоить ее.
     Он уверял ее, произнося слова внутри  своего  сердца,  что  чувствует
себя хорошо и все его дела в полном порядке...
     - Какой чудесный день, - сказал он как  можно  веселее,  обращаясь  к
Саше и стараясь тем самым привести его в чувство. - Я начинаю привыкать  к
этому.
     На что Саша ответил очень мрачно:
     - Не верь ей слишком много.
     Наконец-то все вместе, подумал Петр,  имея  в  виду  Сашу  и  Ивешку,
поняли его, как никто другой в его жизни еще ни разу  не  понимал.  И  при
этом инстинктивно они стали ненавидеть друг друга. Он подумал и о том, что
когда они смогут все привести в порядок, и старик Ууламетс сможет  вернуть
свою дочь назад...
     Он не привык возлагать свои надежды на невозможное, но в этот  момент
он не  мог  поверить  в  их  заблуждения.  Он  чувствовал  себя  абсолютно
безопасно. Даже когда они остановились на отдых  и  он  увидел,  что  Саша
повесил нос, то слегка подтолкнул ногой и сказал:
     - Не унывай.
     Затем, видя  не  проходящую  сашину  мрачность,  добавил  с  оттенком
беспокойства:
     - Ты хорошо себя чувствуешь?
     - Не беспокойся об этом, - сказал тот.
     Этого было вполне достаточно, чтобы все предстало перед ним в мрачном
свете. У него возникло неожиданное опасение, что Саша подвергся  опасности
вместо него самого,  и  ощущал  нарастающее  беспокойство  Ивешки  за  его
спиной.
     Он, казалось, спрашивал ее, с ней это  могло  быть  вполне  возможно:
"Далеко ли еще им идти? Когда они  доберутся  до  места?  Что  им  следует
делать, если Ууламетс не сможет освободиться сам?"
     Но никакого ответа так и не получил.
     Тогда он сказал, обращаясь к Саше:
     - Я думаю, что пора немного поесть, а как ты?
     Саша согласился и съел кусочек вяленой рыбы.  Он  съел  ее  с  полным
равнодушием и почти безжизненной вялостью,  от  которой  у  Петра  холодок
пробежал под сердцем.
     Малыш тут-как-тут дергал Петра за штанину. Петр бросил  ему  кусочек,
едва замечая его, а затем поднес ко  рту  тыльную  сторону  ладони,  будто
почувствовал, что рука вновь начинает болеть...
     Он подумал о том, что должен рассказать Саше об этом.
     Если, конечно, Саша будет слушать  его:  казалось,  что  он  едва  ли
способен сейчас на это. Скорее всего, как  подумал  Петр,  Саша  обдумывал
свои колдовские дела, стараясь предпринять  что-то,  и,  вероятно,  это  и
нужно было сделать сейчас, когда его мысли были более отчетливыми,  с  его
неожиданным весельем весь сегодняшний день, и с рукой, беспокоящей его: он
чувствовал синяки и кровоподтеки, о  которых  давным-давно  забыл,  и  ему
казалось, что  он  как  совершеннейший  дурак  беззаботно  веселился  весь
полдень, так что можно было подумать, будто он попросту пьян.
     Все, что бы ни сделал  Саша,  казалось,  утомляло  его,  и  это  было
решающей причиной для беспокойства.
     Он протянул руку и тронул Сашу за коленку.
     - Ты не поможешь мне продержаться еще немного?
     Саша не произнося ни слова лишь  внимательно  посмотрел  на  него,  и
через некоторое время, будто обдумав его вопрос, сказал:
     - Я нашел способ получить поддержку в другом месте.
     - Откуда? - спросил Петр, с опасением ожидая ответа.
     Тогда Саша сначала протянул руку в сторону неба, а  затем  обвел  все
окружающее, в том числе и деревья.
     Он чувствовал, как от Ивешки в его сторону  передается  тепло,  и  он
ощущал это направление так же отчетливо, как если бы слышал ее  голос.  Он
сказал, чуть наклонившись вперед и второй раз касаясь сашиного колена:
     - Она выйдет из себя от этого.
     - Я знаю это. Но она не отвяжется от тебя, и мне придется  убить  ее,
если она попытается убить тебя, так что  вот  что  нас  может  ожидать.  Я
вполне могу сделать это. Тот путь, на котором я сейчас оказался, позволяет
мне сделать это. Но ведь это не означает, что каждый из нас хочет этого?
     Петр чувствовал нарастающее беспокойство. Перед ним был  уже  не  тот
мальчик, которого он знал, рассуждающий так спокойно об убийствах,  в  том
числе и о собственном, что это звучало страшнее, нежели простая угроза. Он
едва ли не отдернул назад свою руку, боясь взглянуть прямо в сашины глаза,
боясь задавать еще какие-нибудь вопросы...
     В этот момент казалось, что Саша был более грозен  для  него,  нежели
Ивешка.
     И тут он вспомнил слова Ууламетса:
     "...Если настанет день, малый, когда окажется, что ты выбираешь  свой
путь, поверь, что это случиться, он будет рисковать из-за тебя не  намного
больше, чем сейчас из-за меня..."

                                    20

     После полудня вновь начал опускаться туман, постепенно превращавшийся
в мелкий сеющий дождь, которого хватало лишь на то, чтобы  слегка  смочить
листья деревьев, с которых, если тряхнуть дерево, могло свалиться  на  шею
несколько капель. Ивешка вся искрилась  от  этих  многочисленных  капелек,
которые  падали,  затем,  медленно,  словно  застывая  в  нерешительности,
подрастали, собирая влагу с листьев, и падали вновь и вновь, превращаясь в
постоянно движущийся, поблескивающий серебром водопад.
     Прикосновение ее руки оставило  влажный  холодящий  след  на  пальцах
Петра, когда она подошла достаточно близко и заставила  его  поторопиться,
словно (а он продолжал надеяться на это) их путь подходил к концу, хотя он
и без того помнил об их деле, постоянно  ощущая  ее  присутствие  рядом  с
ними. Он никогда в  жизни  не  думал,  что  ему  захочется  вновь  увидеть
Ууламетса, но сейчас он, на самом деле, хотел  именно  этого,  потому  что
этот старик был, по его собственным представлениям,  единственной  помощью
для выхода из того бедственного положения, в котором они оказались: Ивешка
и Саша замкнулись в кольце взаимной неприязни,  переходящей  в  молчаливую
войну, а он, Петр, был в самом пекле ее. Его голова была сейчас достаточно
ясной, чтобы понять, что большая часть дня прошла в страшной  путанице,  а
также понять, или по крайней мере обдумать, и  то,  что  они  хоть  как-то
прояснили ситуацию только благодаря сашиной помощи.
     Они никогда не разобрались бы в происходящем, если бы он  не  оставил
своих попыток спасти Сашу от  занятий  колдовством,  что  только  отдаляло
мальчика от него,  заставляя  проявлять  непривычную  вспыльчивость.  Петр
постоянно ощущал присутствие  Ивешки,  напоминавшее  ему  о  том  чувстве,
которое, возможно, он мог еще хранить внутри себя, хотя бы только для того
для того, чтобы подойти и сдаться ей.
     Но он хотел этого. Вот в чем и заключался весь вопрос.  Он  хотел,  с
одной стороны, чтобы она приблизилась  к  нему,  но  уже  через  мгновенье
удалилась, как желают избавиться от холода и лихорадки: временами  он  был
способен оценить во всей полноте ту беду, в которую попал (он был  уверен,
что не без сашиного влияния), и все остальное (возможно, в первую очередь,
собственное малодушие: он-то лучше всех знал свои недостатки),  чего  явно
недоставало ему и что могло послужить причиной его гибели (хотя  некоторые
стороны его ощущений подсказывали ему, что смерть казалась  сейчас  чем-то
абсолютно невозможным...)
     Он же хотел получить лучший результат. Он, на самом деле, хотел  дать
Саше  гораздо  лучший  совет,  но,  противопоставляя  себя  целому  отряду
изощренных  в  своем  искусстве  колдунов,  каждый  из   которых   обладал
недюжинным умом, он уже  не  мог  разобраться  в  том,  какое  из  решений
принадлежало именно ему или определить весомость собственных желаний в том
урагане колдовской воли, который, как он знал, бушевал вокруг.
     При этом он с отчаянием размышлял о  том,  что  Саша,  чувствуя  себя
колдуном, мог быть навеселе от того, что смог постичь  нечто  подобное.  И
если ему действительно удалось это сделать, то  Петр  надеялся,  что  Саша
имел самые лучшие побуждения, чтобы тратить на него свои  силы.  Но,  Боже
мой, почему? Он вновь и вновь задавал себе этот вопрос: ради Бога,  почему
он, самый обычный человек, вооруженный лишь  мечом  и  не  имеющий  ровным
счетом никакого отношения к колдовству, плохо осознающий свои  собственные
поступки,  преследуемый  призраком  из  искрящегося   дождя   и   мрачными
предчувствиями в собственном сердце?
     Он больше всего боялся, что мальчик не имел никакой  особенной  цели,
растрачивая на него так много усилий:  он  боялся  за  сашино  собственное
здоровье, когда тот делал отчаянные попытки разобраться  во  многом,  чего
сам не  понимал,  и  все  лишь  для  того,  чтобы  спасти  дурака  от  его
собственной слабости.
     - Скажи, что мне делать, - упрашивал он Сашу, когда  они  продирались
сквозь  густые  заросли  деревьев,  которые  для  Ивешки  препятствия   не
представляли, но зато ему и Саше  приходилось  поднимать  рукой  ветку  за
веткой и словно угрям проскальзывать между кустов,  когда  раскачивающиеся
верхние ветки сбрасывали на них потоки водяных  капель.  Он  почувствовал,
как Ивешка  неожиданно  начала  подталкивать  его  вперед  с  беспричинным
беспокойством, и ему показалось, что они действительно  слишком  долго  не
могут увидеть старика, который уж никак не мог идти быстрее, чем они.
     - Идти, - сказал ему Саша, и слегка подтолкнул  его  вперед,  как  бы
предлагая поторопиться.
     Но это был не тот совет, которого от него ожидал Петр.
     Бог мой, подумал он, когда почувствовал, что Ивешка начала  двигаться
все быстрее и быстрее. Что могло  случиться  с  ней?  Он  чувствовал,  как
паника постепенно  охватывает  его  и  усиливается  от  ощущения  чьего-то
постоянного невидимого присутствия, которое вновь не  покидало  их  ни  на
мгновенье.
     Может быть, это Саша вспугнул ее, а может быть,  это  его  колдовское
"я" так подействовало на нее: возможно,  что  для  возбужденного  сознания
Ивешки он казался слишком холодным и опасным, а  может  быть,  эта  паника
была ее единственным оружием, которое она и  начала  наконец  использовать
против него, пытаясь через него воздействовать и на Сашу...
     "Идти", повторял про себя Петр сашины слова, которые вызывали у  него
ощущение, что Саша сам находился под влиянием колдовства, которое исходило
от Ивешки. Если это действительно было так, подумал Петр, то они оба  были
обречены, и их кости должны будут остаться в ближайшей лесной чаще.
     Временами, прикрывая глаза, он не мог даже поверить  в  существование
Ивешки. В  другие  же  моменты,  даже  глядя  куда-нибудь  в  сторону  или
внимательно  разглядывая  ненадежный  для  спуска  склон,  он   совершенно
отчетливо ощущал ее присутствие, точно  так  же,  как  ощущал  присутствие
Саши. Он слышал ее шепот, проникавший в само его сердце, когда она уверяла
его, что не обманывает его, и что опасность,  подстерегающая  их  впереди,
столь же реальна, как и она сама.
     Поспешай вперед, Петр, шептала  она  ему  в  самое  сердце,  поспешай
вперед и не оглядывайся назад...
     Поблескивающее  дождевое  облако,  которое  олицетворяло  ее   образ,
неожиданно растворилось, когда она вошла в  затененную  чащу.  Непривычный
сумрак плотно окружил их со всех  сторон,  так  что  в  конце  концов  они
потеряли ее след впереди себя.
     - Проклятье! - сказал Петр, пробираясь мимо торчащих во  все  стороны
веток, в то время как черный меховой шар метался взад и вперед у него  под
ногами, жалобно поскуливая. Он  попытался  было  передать  Саше  очередную
отогнутую  ветку,  но  тот  неожиданно  остановился  и  взглянул  на  лес,
остающийся сзади них.
     Не оглядывайся назад... припомнил он слова Ивешки,  которая  на  свой
манер поторапливала его, уговаривая не останавливаться и  не  оглядываться
назад...
     Он все-таки оглянулся... и увидел, как  что-то  двигалось  следом  за
ними, невообразимо быстро, так  что  только  лишь  раскачивающиеся  ветки,
словно волны разбегались во все стороны. В этот  момент  ему  было  не  до
раздумий: он ухватил Сашу за  ворот,  увлекая  его  сквозь  густые  кусты,
которые Саша преодолел словно молот,  едва  не  свалившись  с  ног,  когда
освободился от опутавших его веток. Петр не рискнул пустить его одного,  и
поэтому продолжал тащить его  вперед,  не  останавливаясь  ни  на  минуту.
Волнение веток  продолжало  преследовать  их:  он  мог  постоянно  слышать
приближающийся к ним все тот же хрустящий шелест, который в  конце  концов
пронесся прямо над их головами, обрушивая на них  град  мелких  обломанных
сучков...
     Когда  все  стихло,  и  Петр  оглянулся  по  сторонам  в   паническом
беспокойстве, он неожиданно почувствовал, что Ивешка исчезла не только  из
его взора, но и из его сердца, а Саша ухватился за его руку чтобы  устоять
на ногах. Между его ног, скуля и подрагивая, пристроился Малыш.
     - Что это было? - спросил Петр.
     В этот момент он почувствовал, как что-то коснулось его плеча.
     Он вскрикнул и повернулся, тут же столкнувшись с Сашей,  за  которого
он немедленно ухватился, и увидел прямо перед  собой  ветку,  направленную
ему в лицо, шишковатый кусок дерева, с дюжиной  торчащих  во  все  стороны
тонких сучков, напоминающих пальцы... Может быть, подумал  он,  когда  его
сердце вновь пришло в норму,  на  эту  ветку  он  случайно  наткнулся  при
неосторожном движении...
     Но очень медленно ветка вытянулась вновь, серые  тонкие  пальцы-сучки
вновь заколыхались прямо перед его лицом, как будто само дерево хмурилось,
склоняясь над ним.
     Он перевел дыханье и постарался отклониться, испугавшись переплетения
этих голых сучков, которые при неосторожном даже  самом  слабом  колебании
могли задеть его глаза.
     Малыш задрожал около его ног и зашипел. Дерево вновь  качнулось.  Тут
Петр почувствовал, как Саша изо всех сил  вцепился  в  его  рукав,  то  ли
готовясь сделать что-то, то ли  просто  от  страха,  который  все  еще  не
покинул его: истинная причина так и осталась непонятной. Сердце  билось  в
его груди  все  быстрее  и  быстрее,  и  он  испугался,  что  оно  вот-вот
разорвется.
     То, с чем он столкнулся сейчас, было хуже чем Гвиур, хуже чем Ивешка.
Намного хуже.  Пожалуй,  он  даже  надеялся  на  Ивешку,  которая  вот-вот
вернется и сама будет иметь дело с этим созданьем, потому что Саша явно не
мог ничего с ним поделать.
     Суковатая  рука  дернулась  и  вся   дюжина   подрагивающих   пальцев
отклонилась от его лица и, минуя его, потянулась к Саше, а затем  медленно
потащила их обоих вперед, поскольку Саша еще сильнее вцепился  пальцами  в
рукав Петра, так что рукав грозил оторваться. Вокруг  затрещали  настоящие
сучки, как только их таинственный страж наклонился еще ниже.
     Петр подхватил было сашину руку, но тут же потерял  ее,  не  выдержав
неумолимого усилия, с которым лесовик, теперь он был уверен в этом,  тащил
Сашу к себе. В отчаянии вместо этого Петр ухватился  рукой  за  шишковатое
покрытое серой корой запястье. Но его рука тут же была схвачена,  а  затем
усилие возросло, вселяя в него ужас. В следующее мгновенье  и  вторая  его
рука оказалась в капкане, Саша был отброшен в сторону,  и  неведомая  сила
потянула Петра к стволу.
     - Саша! - пронзительно  закричал  он,  ощущая,  будто  в  его  рубаху
вцепились человеческие руки, усилие  которых  показалось  ему  не  слишком
сильным. Он попытался оттолкнуть их, надеясь что ему удастся освободиться,
но все, что он пытался сбросить с себя,  было  лишь  густым  переплетением
податливых сучков. - Саша... хватай меч! Хватай меч!
     Саша вцепился ему в грудь в тот самый момент,  когда  суковатые  руки
потащили его  вверх,  и  трудно  было  понять,  пытается  ли  Саша  просто
удержаться за него  или  все-таки  пытается  добраться  до  оружия.  Малыш
залаял, а затем завизжал как побитая дворняжка в тот самый  момент,  когда
Петр почувствовал, как сашины руки соскользнули с его пояса, а потом  и  с
ноги, по мере того как, переплетенный густыми мелкими ветками, он  исчезал
в кустах.
     Захватив его в свое полное владение, лесное  чудище  освободило  одну
руку, но при этом с удвоенным усилием продолжало удерживать его с  помощью
второй руки, ощупывая его с ног до головы шишковатыми  пальцами-сучками  и
обнюхивая. Так он и висел, крепко схваченный за одно плечо, но при попытке
вырваться или ударить своего противника ощущал  резкую  боль  в  ребрах  и
плече, сопровождаемую приступами удушья. Вот пальцы  остановились  на  его
лице, и он почувствовал, как все ближе и ближе склоняются над ним огромные
коричневые глаза с неимоверно глубокими черными зрачками, кроме которых он
уже ничего не мог видеть.
     - Вполне подходящий, - услышал он голос,  который,  казалось,  проник
даже в его кости, и почувствовал, что его вновь  сжимают  две  руки,  чуть
слабее, но вполне уверенно. - Да, вполне подходящий.
     - Уверяю тебя, - проговорил Петр, задыхаясь от порывов ветра,  -  что
если мы и нарушили границы твоих владений,  то  мы  определенно  не  имели
никаких намерений...
     - Но ты принес вместе с собой смерть, - услышал он в ответ.
     - Она всего лишь ищет своего отца, - сказал он и подумал, как зловеще
прозвучали эти слова. Он продолжал смотреть во все глаза на страшилище, не
имея никакого представления о том,  что  было  с  Сашей:  что  он  делает,
сохранил ли он рассудок, да и жив ли он вообще. И тогда он быстро  сказал,
стараясь сдержать прерывающееся дыхание: - Мы и сами  с  большой  радостью
ушли бы отсюда...
     Он  почувствовал  всем  своим  существом  внимание,  с  которым  были
восприняты его слова. Оно показалось абсолютно незнакомым ему и было более
совершенным, чем у Ивешки. В какой-то момент он был готов  даже  закричать
от  внутренней  боли,  но  уже  в   следующий,   почти   теряя   сознание,
почувствовал, как его ноги коснулись земли и слегка  подрагивали,  набирая
силы, чтобы удержать его, хотя он не имел понятия, откуда эти  силы  могли
появиться в нем.
     - Иди, - услышал он и  почувствовал,  как  ослабли  удерживающие  его
усилия.
     - Саша... - Он повернулся со всей стремительностью, которую позволяла
ему эта неизвестная пульсирующая в его жилах сила, и с отчаянным  желанием
и надеждой уберечь мальчика от подобных испытаний. Саша был здесь,  совсем
рядом, но продолжал стоять словно в оцепенении, даже когда Петр тронул его
рукой. Он подумал было о том, чтобы утащить его с этого  места  силой,  но
почувствовал такой непреодолимый страх, что у него тут же перехватило дух.
     - Ты не сможешь, - сказал Саша, пристально глядя куда-то мимо него. -
Ведь он отпустил тебя, и значит, все хорошо. Можешь продолжать путь.
     - Так не может быть хорошо, будь я проклят!  -  Он  оглянулся  назад,
туда, где в лесной чаще все еще стоял хранитель леса, и почувствовал,  как
у него задрожали колени. В этот момент он ощутил, что у них нет шансов  на
спасенье, если  ему  придется  иметь  дело  с  лесовиком.  -  Послушай,  -
обратился он к нему. - Саша не совершал никакой ошибки. Просто  есть  один
колдун, который и затащил нас  сюда.  Он  сбежал  по  непонятным  для  нас
причинам, а Ивешка пытается всего лишь  уберечь  его  от  бессмысленной  и
нелепой смерти. Никто из нас не хотел специально приходить сюда,  и  никто
не хотел ничего другого, кроме как отыскать здесь этого старика и  отвести
его домой.
     Он скорее почувствовал,  что  лесовик  слушает  его.  Так  он  стоял,
беседуя с этим существом, ничем не отличающимся от  обычного  развесистого
дерева, чувствуя волнение в груди, и пытался поверить в то, что он  был  в
здравом уме, пытался заставить себя поверить в леших, один из которых, как
он был уверен, находился сейчас перед ним, и он  не  хотел  позволить  ему
дурачить  себя,  прикидываясь  безобидным   деревом,   и   позволить   ему
расправиться с Сашей...
     Но так или иначе, он олицетворял этот лес, или часть его.  Теперь  он
завладел тем, что давало Петру шансы на жизнь, и пытался  вырвать  у  него
это, пытаясь  прикинуться  чем-то  другим.  Именно  это  сейчас  отчетливо
понимал Петр, точно так же как он понимал и  то,  что  лесной  призрак  не
проявлял в своих попытках полной силы, чтобы они, не дай Бог, не  устроили
в его владениях какого-нибудь беспорядка.
     Но почему? Этот вопрос видимо очень интересовал  лесовика.  Возможно,
он не понимал, как и почему все происходящее задевало его.
     - Потому что мы никогда не сможем отправиться на юг, -  сказал  Петр,
придерживая рукой то, что было не более как обычной веткой, хотя при  этом
и рука, и глаза пытались доказать ему, что он был глупцом, разговаривая  с
этим чертовым деревом, в то время  как  Саша  был  изнурен  до  того,  что
вот-вот мог лишиться рассудка, а  на  свете  никогда  не  существовало  ни
русалок, ни чего-либо другого, им подобного. - Боже правый!  -  воскликнул
он, пытаясь встряхнуть ее. - Да слышишь ли ты меня, будь ты проклят!
     Но он даже не  был  уверен,  что  лесовик  вообще  слышал  его:  Саша
говорил, что существует обязательная  граница  между  колдовским  миром  и
обычными людьми, а потому вполне  возможно,  что  теперь  лесовик  знал  о
присутствии здесь Петра не многим больше того, чем Петр  мог  видеть,  как
тот выглядел, на самом деле. Саша  по-прежнему  стоял  на  том  же  месте,
беспомощный и притихший, а Ивешка и Малыш были  невидимы  для  него,  если
только, а он все еще продолжал так думать, они вообще существовали.
     Он  чувствовал  себя  так,  словно  перед  ним   опускался   занавес,
отделяющий его от странного волшебного мира и  возвращающий  его  снова  в
разумный мир обычных вещей, но при этом отнимающий у него Сашу.
     - Ради всего святого, выслушай меня! У нас  даже  в  мыслях  не  было
причинять хоть какой-то вред этому лесу...  -  Ему  частенько  приходилось
обращаться к суду по самым безнадежным делам, касающимся нарушения законов
местными землевладельцами в Воджводе, и поэтому он посчитал данный  случай
очень похожим на них. - Никто из нас никогда не собирался ступить  на  эту
землю, за исключением вот этого созданья, которое... - Он  начал  разговор
так, будто дело касалось имущественных прав... - пыталось выманить  своего
отца. Она следовала за нами все время от старой переправы, но ведь  у  нее
нет собственных сил на этот путь, и она не может продолжать его без  того,
чтобы позаимствовать что-то...
     Неожиданно он почувствовал,  как  ветка  дрогнула  под  его  рукой  и
зашевелилась. Сучки  сомкнулись  вокруг  его  запястья,  превращая  его  в
пленника. Лесовик открыл свои глаза и уставился на него.
     Наконец он произнес:
     - Так значит, вы все время совершенно сознательно  подкармливали  ее,
предоставляя ей свою силу. Это довольно глупо.
     - Но за все время она даже не делала попыток хоть  что-то  убить:  ни
нас, ни кого-то еще в этом лесу. Ни она, ни Саша.
     И вновь он ощутил все то  же  холодное  подрагивающее  прикосновение,
которое распространилось во все стороны от его  запястья.  Но  он  тут  же
замер, напуганный такой внезапной переменой. Он понимал,  что  сейчас  его
изучают и снаружи и изнутри с такой доскональностью, которая никому  и  не
снилась, и ему казалось, что сейчас это вызвано скорее  интересом,  нежели
злобой и гневом.
     - Я прощаю тебя, - сообщил ему о  своем  решении  лесовик.  -  Но  ты
по-прежнему остаешься глупцом.
     - Саша тоже не сделал здесь ничего...
     - Здесь пока еще никто не провинился, даже она. -  При  этом  лесовик
слегка качнулся и  указал  одной  из  своих  многочисленных  сучкообразных
отростков в  сторону  явно  различимого  скопления  тумана,  проступавшего
сквозь листья. - Но ведь у нее нет  сердца:  она  забирает  его  у  твоего
приятеля. И в ней нет жизни, поэтому она забирает твою, и его,  и  мою.  -
Петр ощущал, как суковатые руки продолжают ощупывать его с головы до  ног,
но теперь  он  чувствовал  спокойствие  и  безопасность,  и  у  него  даже
мелькнула мысль, что это могла быть еще одна ложь, возможно более  опасная
нежели у Ивешки. - Я бы узнал, если бы ты захотел обмануть меня, -  сказал
лесовик, и Петр с полной очевидностью поверил, что это было правдой. Через
мгновенье, когда волна благодушия накатилась  на  Петра  подобно  холодной
воде, его собеседник продолжил, обдавая его легким теплым  ветерком:  -  А
знаешь ли ты, к примеру, что сделал твой приятель?
     Ему не приходило в голову,  что  можно  ответить  на  это.  Но  ответ
последовал без всякого его участия.
     - Глупость. Он  сделал  глупость,  как  все  молодые.  Эх,  молодежь,
молодежь. - При этом лесовик протянул мимо Петра очередную свою руку-ветку
и ухватил  Сашу  за  плечо.  -  Ты  хочешь,  чтобы  я  отпустил  тебя.  Ты
собираешься использовать этот лес, чтобы твой приятель мог получить  новые
силы, а затем использовать его против меня. Это напоминает мне схватку  не
на жизнь, а на смерть... Так что же после этого я должен сделать с тобой?
     - Помочь нам, - сказал Саша, в то время, как струйки пота стекали  по
его лицу, оставляя на нем заметные следы. - Помоги нам выбраться из  твоих
лесов, помоги нам отыскать ее отца, помоги нам освободить его.
     Теперь  лесовик  освободил  их  обоих  и  отступил   назад,   шелестя
многочисленными ветками и сучками.
     - Меня зовут Вьюн, к вашему сведению, - сказал он.
     - А меня Петр.
     - А меня Саша, - сказал мальчик. - А это Ивешка  и  Малыш,  с  вашего
позволения.
     Древообразное  существо  чуть  вздрогнуло,  и   прошелестело   своими
ветками, когда они все поклонились ему.
     - Другой раз я бы не позволил этого: дворовику вовсе не место в  моем
лесу, а русалке вообще нечего делать там, где продолжается жизнь...  Но  у
меня нет выбора.
     В этот момент сгусток тумана словно молочный  вихрь  рванулся  вверх,
распространяясь в пространстве, становясь при этом прозрачнее и приобретая
черты поношенного платья, развевающихся на ветру прекрасных  волос  и  еще
призрачных рук и, наконец, бледного, испуганного лица Ивешки.
     - Русалка! - произнес подобревший леший. - Первый, первый и последний
раз ты оказалась в моем лесу, с опасностью для жизни, если хоть остатки ее
еще сохранились в тебе. Ты слышишь меня?
     Было заметно, как округлились глаза Ивешки, ее платье и волосы плотно
закутали ее, будто подхваченные вихрем, в котором закружились  и  случайно
попавшие листья, и она  покраснела  от  смущенья,  но  при  этом  дело  не
ограничилось слабым  розовеющим  оттенком  лица,  а  вместе  с  ним  стали
отчетливо заметны чуть тусклое золото ее  волос  и  бледная  голубизна  ее
поношенного платья...
     - Ах! - воскликнула она, глядя на всех широко  открытыми  глазами,  а
Малыш с визгом выскочил откуда-то и подбежал к ней,  тычась  мордой  в  ее
руки, будто желая спрятаться там.
     - Я не жду от тебя обещаний, - продолжал Вьюн своим пронизывающим  до
самых костей голосом, - о безопасности моего леса или о безопасности твоих
приятелей: ты должна что-то делать, чтобы выжить. И  ты,  на  самом  деле,
получаешь это. Я же только хочу посоветовать тебе то, что  ты  уже  и  так
знаешь: колдун, который обманывает других, это одно дело, но когда  он  же
обманывает самого себя, то совсем, совсем другое. А знаешь ли ты, почему?
     Ивешка ничего не ответила ему. Она лишь крепче прижала Малыша к себе.
     Вьюн чуть отступил назад в сторону кустов, будто вновь  становясь  их
частью.
     - ...Потому что тогда все желания  начинают  причинять  зло,  -  едва
слышно пробормотал Саша вдогонку уходящему лешему.
     Ивешка взглянула на Сашу, затем на Петра, все еще  подернутая  легким
розовым румянцем, который был особенно заметен  на  ее  губах,  с  каплями
тумана в волосах и отдающими мягкой голубизной глазами.
     - Петр, - сказала она подрагивающим голосом.
     Он и сам вздрогнул в тот же момент, как только Саша  схватил  его  за
руку. Он знал лучше всех, что происходит. Боже мой, ведь он знал это лучше
всех. Она боялась, и он надеялся, что знает, чего именно. Но все,  что  он
мог сделать, это смотреть на нее во все глаза, до тех пор, пока и  она  не
сделала тоже самое, потому  что  не  могла  сделать  ничего  другого,  как
вернуть этот взгляд назад.
     - Петр! - сказал Саша, дергая его за руку.
     Тогда он заморгал глазами и  взглянул  в  сторону,  пытаясь  сбросить
колдовское наваждение и перевести дух.  Он  увидел  свой  меч,  лежащий  в
кустах, и, все еще вздрагивая и покачиваясь, подошел и поднял его...
     Он должен был что-то сделать, потому что он очень хотел ее и знал  об
этом лучше всех, а еще на его ответственности оставался и Саша.
     - Мы найдем твоего отца, - сказал он, обращаясь к  Ивешке,  заставляя
себя увидеть деревья, окружающий  их  лес  и  Сашу,  который  очень  хмуро
смотрел на него. - Он говорит, что может вернуть тебя обратно. Поверь,  он
так и сделает!
     Боже мой, подумал Петр, стараясь разогнать внутренний холод, ведь  он
только что по собственной воле заговорил об Илье Ууламетсе.

                                    21

     В лесной чаще сумерки наступали рано, особенно под затянутым облаками
небом, но они продолжали свой путь до тех пор, пока не исчез последний луч
света.
     - Далеко ли еще? - поинтересовался Саша  у  Ивешки,  как  только  они
покинули владения лешего. На  что  Ивешка  не  смогла  ответить  с  полной
уверенностью.
     - Жив ли еще твой отец? - задал свой  следующий  вопрос  Саша.  -  Ты
можешь сказать об этом?
     Но Ивешка не была уверена ни в том, ни в  другом:  она  призналась  в
этом, избегая его взгляда, а затем  быстро  скользнула  в  сторону,  чтобы
двигаться впереди них,  но  не  как  привидение,  которое  может  идти  не
разбирая дороги, не пользуясь тропинками, а как уверенный в себе,  знающий
каждое дерево проводник, что позволяло ей держаться от них на расстоянии.
     Она  явно  не  хотела  ни  присаживаться  к  их  костру,  когда   они
остановились на ночлег, ни ужинать вместе с  ними.  Она  отказалась  и  от
того, и от другого, продолжая сидеть в стороне, когда Саша попытался  было
уговорить ее, после чего поднялась и подошла к небольшому весеннему ручью,
из которого они набирали воду.
     И опять Саша отметил про себя  с  беспокойством,  что  она  старалась
держаться поближе к воде. На ужин у них была тушеная рыба, ранние грибы  и
молодые побеги папоротников, которые Ивешка отыскала по дороге  и  убедила
их в том, что они вполне съедобны. Саша с некоторым опасением  смотрел  на
собственноручно приготовленный ужин, и с таким же  опасением  взглянул  на
Петра, который наблюдал за Ивешкой.
     - Я не совсем уверен в этих грибах, - сказал Саша.
     -  Разве  ей  так  необходимо  нас  отравить?  -   весьма   сдержанно
отреагировал Петр.
     Разумеется, нет, это было ясно.  Саша  лишь  пожал  плечами  и  начал
раскладывать приготовленное блюдо,  которое,  благодаря  Ивешке,  было  не
просто сушеной рыбой распаренной в пустой воде, а приобрело вкус и аромат,
а коль скоро она еще и отказалась от еды, то каждому из них досталась  еще
и добавка.
     - Ты знаешь, что она не хочет отвечать ни на какие вопросы? - заметил
Саша.
     Петр зачерпнул из котелка и  долго  дул  на  ложку,  что  давало  ему
возможность промолчать, тоже пропуская вопрос мимо ушей.
     Саша выделил немного угощения и для Малыша. Тот обнюхал  предложенное
блюдо и начал лаять на него, то ли от того, что было слишком горячо, то ли
от того, что ему не нравился грибной запах.
     Саша с большой  осторожностью  взял  маленький  остывший  кусочек  и,
проглотив его, нашел, что блюдо было более чем просто  вкусным.  Он  вновь
взглянул на Петра, который не отрываясь  смотрел  на  деревья,  туда,  где
сидела Ивешка, думая о чем-то своем, так что Сашу даже охватил испуг, и он
стал смотреть совсем в другую сторону, помимо своих желаний.
     Возможно, ему следовало отнестись к этому с сочувствием, но сейчас он
был раздражен, даже более чем раздражен, видя  с  какой  нежностью  Ивешка
смотрит на Петра, чего никак не должно быть, учитывая  тот  простой  факт,
что ее сердце должно было бы остановить ее, если оно было хоть в  каком-то
смысле  разумным.  Разумеется,  Саша  пытался  остановить  это,   стараясь
направить свои усилия не на нее, где, как он предполагал, ему пришлось  бы
затратить значительно больше сил, чем он имел в запасе, а на Петра... хотя
и здесь требовалось гораздо больше усилий,  чем  он  собирался  потратить,
сопротивляясь естественному стремлению, что может справиться с  кем-то,  у
кого и вовсе нет никакого сердца.
     Но учитывая то, что Ивешка, кроме всего, не могла  поддерживать  свое
состояние с помощью пищи, которую использовали они...
     - А ты заметил, что она совсем не ест, - сказал Саша, в надежде,  что
Петр поддержит и разовьет дальше эту тему.
     - М-м-н, - откликнулся Петр.
     - Ведь она же не живая, Петр, она не может есть, она должна  получать
силы откуда-то еще, и уж никак не из леса...
     - Мы должны отыскать ее отца, - сказал Петр  и  вновь  занялся  своей
рыбой.
     Это и была вся помощь, которую он получил от Петра.  Саша  молча  ел,
присматривая за костром и радуясь хотя бы тому, что перестал идти дождь.
     Наконец он сказал Петру:
     - Если поиски ее отца затянутся, и  если  он  сам  ничего  не  сможет
сделать... Петр, она не сможет  долго  оставаться  в  таком  обличье,  как
сейчас. Ведь ты слышал, что сказал этот леший: она не сможет помочь себе.
     - Прекрати, - сказал Петр.
     Но даже это резкое предупреждение не вывело его  из  себя.  В  другое
время возможно, но сейчас его мысли были достаточно ясными, чтобы  он  мог
отвлекать свое внимание на путаные мысли Петра.
     - Ее судьба зависит от нас, - сказал Саша, напоминая ему, - или от ее
отца, если мы сумеем быстро отыскать его. Я заметил, как она ведет себя...
     - В ее поведении нет ничего плохого,  просто  именно  сейчас  она  не
хочет быть рядом с нами.
     - Не стоит защищать ее. Она не  может  справиться  с  этим,  вот  что
сказал нам тот леший...
     - Я знаю об этом, и тебе не зачем мне это повторять.
     - Но я вынужден это делать, потому что ты не слушаешь.
     Петр бросил на него раздраженный взгляд и спросил:
     - А что это был разговор про сердце? Что говорил об этом леший?
     Саша пожал плечами. Ему не хотелось углублять этот разговор с  Петром
особенно ночью, или пытаться как-то объяснить это, отчетливо понимая,  что
Ивешка не упустит случая смешать  вся  и  все,  и,  кстати,  прежде  всего
запутать самого Петра. Юноша, мысли которого заняты девушкой, был  гораздо
ближе к сашиному пониманию, но Саша не имел никакого представления о  том,
что можно было сделать с мужчиной,  чьи  поступки  и  намерения  были  так
сложно переплетены с судьбой фактически мертвой девушки, которая,  к  тому
же была чрезвычайно  опасна,  и  с  чувствами,  которые  вызывали  у  него
глубокий страх, прежде всего потому, что они исходили не от самой русалки.
     Кто и как мог объяснить подобную возможность Петру, причем достаточно
убедительно?
     - А это лесное чудище, - продолжал упорствовать Петр, - сказало,  что
у нее вообще нет никакого сердца и что она забирает его у моего друга. Что
оно хотело этим сказать?
     - Я не знаю.
     - Как это может быть, чтобы кто-то мог забрать чужое сердце,  помилуй
Бог?
     - Я не знаю, я ничего не знаю. Ешь, иначе твой ужин будет холодным.
     - Я хочу знать, что ты сделал, Саша, не откажи мне  в  этом!  Я  хочу
знать, что происходит.
     - Я не знаю, уверяю тебя! Я вообще не знаю, что  происходит  в  мире,
ведь я родился не всезнающим. Я не знаю, о чем говорил этот леший...
     Колдун, который обманывает других, это одно  дело,  но  когда  он  же
обманывает самого себя, то совсем, совсем другое...
     - А ты, случаем, ничего не потерял? - спросил Петр.
     - Я в полном порядке! Я чувствую себя очень хорошо! Даже  еще  лучше,
как оказалось: я сумел  удержать  тебя.  Разве  не  так?  Вот  что  значит
настоящее волшебство, Петр, а не просто одни лишь желания...
     - Но какое отношение ко всему этому имеет разговор о  сердце?  О  чем
тогда говорило это существо? А что имел в виду водяной, когда говорил в то
утро, будто Ивешка потеряла свое сердце?.. Разве она забрала что-нибудь  у
тебя?
     - Нет! - Он вздрогнул от звуков собственного голоса, и казалось,  что
вместе с ним задрожала вся их нехитрая посуда, словно горшки на полке, так
что он даже испугался, что они могут  упасть  и  разбиться,  если  Петр  и
дальше будет продолжать свою болтовню, как это назвала  бы  тетка  Иленка,
которая не преминула бы сказать: "Прекрати, Петр Ильич! Ты  доводишь  меня
до головной боли!"
     Так оно и было.
     - А что ты имел ввиду,  когда  говорил  о  том,  какую  выгоду  можно
извлечь даже из леса? - спросил Петр. - И что ты сделал, что едва не свело
лешего с ума? Почему он сказал, что лишился выбора? Саша  проглотил  кусок
рыбы, совершенно не ощущая вкуса, и взглянул на Петра  с  таким  чувством,
которое могло бы всех повергнуть в страх, если бы, не дай  Бог,  вырвалось
наружу. Но оно ушло в глубину  его  сознания,  где  в  опасном  беспорядке
метались мысли в поисках нужного ответа на вопрос, не сделал ли  он  какой
ошибки своим чрезмерным желаньем, которое  привело  в  беспомощную  ярость
лешего, и могло очень далеко завести и его самого...
     - Я не знаю, почему, - сказал он.
     - Так что же все-таки ты сделал?
     -  Столь  мало,  насколько  мог!  Я  ошибался,  когда  беспокоился  о
происходящем, и, это я хорошо усвоил, я беспокоился о самых незначительных
возможных  последствиях,  пока  не  смог  убедиться,  что  таким   образом
добиваюсь всего-навсего лишь того,  чтобы  не  случилось  чего-то  заранее
ожидаемого. Ты понимаешь, о чем я говорю?
     - Ты говоришь, что не хочешь больше беспокоиться ни  о  чем.  А,  тем
временем, мы находимся в самой чаще этого леса  никак  не  можем  отыскать
старика,  и,  тем  не  менее,  ты  говоришь,  что  не  хочешь  ни  о   чем
беспокоиться!
     - Это не то, что я имел в виду!
     - Мне кажется, что ты сходишь с ума. Прекрати эти занятия.
     - Нет, со мной все в порядке!
     Петр доел свою порцию, отправив последнюю ложку в рот, затем  положил
ту в котелок и вытер рот рукой, настороженно глядя  на  Сашу,  освещенного
отблесками костра.
     - От этого мне не становится лучше... Ведь если Ууламетс находится  в
этом лесу, разве этот леший не знал бы этого? Если бы он был здесь, почему
бы ему не уменьшить наше беспокойство и не сказать нам об этом?
     Саша попытался было обдумать это, но даже одних воспоминаний о  лешем
было вполне достаточно, чтобы его  мысли  ушли  куда-то  совсем  в  другую
сторону, ускользая от него.
     Этот  факт  подсказал  ему,  что,  на  деле  беспокойство  по  поводу
происходящего должно быть подчинено определенному порядку, если он хочет и
дальше полагаться на свои предчувствия, но полагаться  в  таких  делах  на
одну лишь память и пытаться  уподоблять  лешего  Гвиуру  было  равносильно
тому, как черпать неводом воду.
     - Саша, что происходит?
     Он вновь потерял  ускользнувшую  мысль,  которая  только  что  начала
принимать законченные формы где-то в уголке его сознания...
     Петр поставил котелок. От неосторожного движения звякнула ложка.  Это
показалось Саше таким же существенным, как и все  то,  о  чем  только  что
спрашивал  Петр.  Это  было  похоже  на  предвестье  беды.   В   ситуации,
подчиненной влиянию случайностей, все в равной мере становилось важным,  и
не  было  никакого  способа  уравновесить  влияние  вещей  без   глубокого
понимания. Сейчас он потерял  все  нити,  с  помощью  которых  намеревался
связать окружающие его вещи и явления друг с другом...
     Петр встал и, обойдя слабеющий огонь, обхватил Сашу за плечо и сильно
тряхнул его.
     - Саша, черт возьми!
     Он скорее почувствовал это. Как он  чувствовал  все  остальное.  Петр
отошел, а он следил за тем, куда тот направился.
     Не туда, куда Саша хотел. Он подумал  было,  что  следует  остановить
его, если бы он был в состоянии  выделить  это  событие  из  ряда  других,
которые происходили  при  этом,  включая  потрескивание  костра  и  шелест
листьев.
     Все это предвещало опасность, подумал он рассеянно.
     Постепенно его мысли начинали вновь обретать форму.
     Этим вечером Ивешка приобрела окраску.  Видимо,  леший  обеспечил  ей
жизненные силы, и возможно, что на несколько дней...
     Сейчас она стала гораздо сильнее, чем  была  прошлой  ночью,  намного
сильнее, ярче, и крепче...
     - Петр, - начал было он, но тот был уже на берегу ручья,  где  Ивешка
уже повернула голову, чтобы взглянуть на него... это простое  движение  из
обыденной жизни, подсказывало сколь реальной стала она в  этот  вечер.  Он
загадал желание... и эта попытка дорого обошлась ему: сердце  рванулось  в
груди, и он вздрогнул от  толчка  крови  в  жилах  и  от  порыва  ветра  в
окружающей листве. И то и другое напоминало ему звук движущейся воды...
     Огонь, который в эту  ночь  освещал  ее,  придавал  особенно  нежный,
тонкий цвет ее платью и деревьям вдоль ручья, отбрасывавшим на  нее  тень,
отчего она становилась самой реальностью, просто девушкой, и ничем больше,
беззащитной и неуверенной, что особенно выражалось в ее  взгляде,  который
она бросала через плечо.
     - Петр, - сказала она, поворачиваясь в его сторону и  широко  разводя
руки.
     Он остановился, а затем отступил назад, когда она  сделала  несколько
шагов навстречу ему и замерла, глядя на него широко открытыми  испуганными
глазами.
     - Что ты отняла у Саши? - резко спросил он, будто это был именно  тот
вопрос, который он хотел задать. - Что имел в виду леший, когда говорил со
мной?
     - Я люблю тебя, - сказала она.
     Он отступил назад еще на один шаг, потому  что  каким-то  образом  ей
удалось сделать шаг вперед, которого он не заметил. Он отчетливо видел  ее
глаза и щеки, резко очерченные падающей тенью.
     - Чудесно, - сказал он, обливаясь потом и старясь удержать в  порядке
собственные мысли. - Я польщен, но все-таки постарайся ответить мне.
     - Не нужно так ненавидеть меня. - Она  сделала  движение  вперед.  Он
знал, какой опасности подвергался, знал, что должен  отступить  назад,  но
тут же, в одно  мгновенье,  решил  сдаться:  он  очень  хотел,  чтобы  она
дотронулась до него и доказала тем  самым,  что  она,  кроме  всего,  была
абсолютно  безобидной  и  никак  не  была  виновата   в   приписанных   ей
прегрешениях...
     - Прекрати это! - раздался откуда-то сзади  него  голос  Саши.  Между
ними и костром пролегала длинная тень. - Петр!
     Сейчас он  был  уже  не  рад  своему  спасению.  То,  что  он  сейчас
чувствовал, было гораздо сильнее, чем понятное желание  жить.  Но  в  этот
момент Ивешка отвела назад руки и сжала их под  подбородком,  устремив  на
него глаза, полные боли и тоски.
     - Отойди от нее, - сказал Саша, обращаясь с ним  так,  будто  он  был
всего лишь маленький мальчик или круглый дурак, и так крепко  схватил  его
за руку, что Петр почувствовал боль. Вероятно, Саша имел  в  виду  и  это,
даже в том случае, если это и казалось невозможно, он хотел заставить  его
задуматься над происходящим. Но, в  любом  случае,  ни  того,  ни  другого
оказалось недостаточно.
     - Прекрати это! - вновь очень резко произнес он, но обращался  отнюдь
не к Петру.
     Слезы переполнили глаза Ивешки.
     - Я не причиню ему никакого зла, я ничего с ним не сделаю... Саша, не
делай этого...
     - У меня нет жалости к тебе, - сказал Саша. - Тебе следовало  бы  это
знать.
     - А я знаю, - прошептала Ивешка. - Но жалость есть у  меня,  и  я  не
допущу, чтобы с ним что-то произошло.
     - Тогда не разговаривай с ним! Оставь его в покое!
     - Это я подошел к ней, - сказал Петр, давая Саше повод  почувствовать
собственную ошибку хотя бы в малом. - Я хочу знать, что происходит.
     - Она хочет сделать все по-своему, вот что происходит, - сказал Саша.
- И ничего больше. Ничего другого нет и не было у нее в  мыслях...  Оставь
его в покое!
     Слезы брызнули из ее глаз, когда Ивешка взглянула на  Сашу,  задержав
свой взгляд на мгновенье, а затем повела плечом и пошла прочь вдоль ручья.
     - Ивешка, - позвал было ее Петр, но она даже не обернулась. Ее  слезы
сильно задели его: он чувствовал,  что  дрожит,  даже  сознавая,  что  все
сашины попытки были абсолютно правильными. Он хотел, чтобы она не страдала
от боли и незаслуженных обвинений...
     Саша  повернулся,  и  огонь  костра  осветил  его  лицо,  на  котором
отчетливо проступали резкие складки вокруг сжатого рта,  выражавшие  гнев,
который обижал Петра до глубины души.
     - Оставь ее, - сказал он Саше. - Она ни в чем не виновата.
     - Но она хочет, чтобы ты почувствовал жалость к ней. И я  сказал  ей,
чтобы она оставила тебя в покое.
     - Тебе нет никакого, черт возьми...  -  Дела,  вертелось  у  него  на
языке, но это был  чертовски  глупый  разговор,  и  даже  пятнадцатилетний
подросток хорошо понимал это. Дурак пошел бы следом за девушкой, пошел  бы
против всего, что Саша пытался сделать, чтобы отдалить их друг от друга, и
даже позволил бы убить себя, с тем,  чтобы  она  смогла  в  следующий  раз
добраться и до Саши.
     Разумеется, он так и поступил бы.
     Он постоянно ощущал ее попытки околдовать его, чтобы вернуть назад  и
увести с собой. Но на этом  пути  стоял  Саша.  Она  неожиданно  оказалась
слишком реальной, чтобы тронуть его воображение: волшебные чары постепенно
исчезли, и она была вынуждена пользоваться только тем, что являла собой, а
именно, шестнадцатилетнюю девочку, убежденную в том,  вероятно  -  так  ей
удалось сладить даже с Ууламетсом, настолько очаровательным  ребенком  она
была - что всего лишь несколько слез могут непременно предоставить ей  то,
что она хотела.
     Но он очень хорошо знал эту песню, и строку и даже  стих:  он  выучил
все это еще в Воджводе, при одном удачном случае, и сейчас чувствовал себя
слишком старым, чтобы играть в эти наскучившие  девичьи  игры.  Проси  что
угодно, подумал он, у легкомысленной девицы, которая только и ждет,  чтобы
кто-то очередной сделал ее счастливой, но только  не  пытайся  вручить  ей
свое сердце и ожидать бережного обращения с ним.
     Казалось,  что  волшебные  чары   пытались   вернуться.   Но   что-то
отталкивало их. Может быть, это было его собственное стремление,  а  может
быть, это делал Саша. Он взглянул в сторону Ивешки, и почувствовал боль  в
руке при малейшей попытке сжать ее... То же  самое  было  с  ней,  как  он
теперь припомнил, во время ужина, когда он начал спорить с  Сашей,  и  это
обстоятельство обеспокоило его.
     Может быть, подумал он, Саша делал это с целью напомнить ему  что-то,
но потом понял, что не все в его действиях идет гладко.
     - Прекрати это! - вслух произнес он, но  услышал  совсем  неожиданный
ответ.
     - Это не я, - сказала Ивешка, поворачивая в  их  сторону  обезумевшее
лицо. - Я не делаю этого, разве ты не чувствуешь?
     Саша схватил его за руку и торопливо потащил к костру,  пока  Ивешка,
как заметил Петр, бросив  взгляд  через  плечо,  продолжала  стоять  около
ручья, глядя вдоль него в темноту.
     - Что происходит? - требовательно спросил он, готовый  сопротивляться
неожиданному безумию, но несколько неуверенный, где следовало искать  его.
- Что случилось?
     - Кое-что вырвалось наружу, - сказал Саша, пока они шли к костру.
     Ивешка по-прежнему стояла там, совсем беззащитная. Ощущения,  которые
он воспринимал через свою руку, подсказывали ему что это могло быть, но он
не собирался тут же выразить их словами, потому что очень многие знали это
не хуже него,  а  он  думал  только  о  том,  что  кто-то  должен  был  бы
присматривать за Ивешкой, которая, черт бы их  всех  побрал,  больше  всех
подвергалась опасности.
     - Давай соберем наши вещи, - сказал Саша, когда они подошли к огню. -
Мы уходим отсюда.
     - Прямо сейчас, ночью? Вместе с этим?  Это  так  похоже  на  то,  что
происходит с ней, так похоже!
     - Мы знаем об этом, и именно поэтому уходим. Поторопись.
     - Но куда? - проворчал Петр. Это было уже слишком. Никто  не  мог  бы
понять людей, которые останавливались бы  в  самом  разгаре  спора,  чтобы
начать бег в темноту, где их поджидал водяной, готовый приготовить из  них
ужин.
     Но  Саша  не  обращал  на  него   никакого   внимания.   Поэтому   он
присоединился к мальчику и с раздражением начал собирать вещи,  рассовывая
по корзинам, в отчаянии позабыв  о  всех  страхах.  Он  хотел,  чтобы  они
выбрались  из  этого  леса,  очень  хотел,  черт  возьми,  бросить  все  и
отправиться куда-нибудь с Ивешкой, вникая во все,  чтобы  она  ни  делала,
если только таким путем можно было бы открыть Саше глаза на нее, и,  может
быть, однажды освободить ее раз и навсегда от какой бы то ни  было  власти
водяного... Давай, давай, припомнил он слова Ууламетса,  проклинавшего  их
глупость, беги один. Один из вас будет съеден  ею.  Другой  же  будет  всю
жизнь горевать об этом...
     Леший, будь проклято его бессердечие, разумеется, оказал им кое-какую
помощь, но отпустил их без  всякой  защиты,  без  знаний  о  том,  что  им
следовало делать и где следовало искать старика, и теперь...
     В лесной тьме их окружали неведомые страшилища. Ивешка не  прекращала
свои трюки, и один Бог знал, единственная ли это опасность, о которой  они
должны беспокоиться...
     - А где Малыш? - спросил он, неожиданно обратив внимание, что потерял
из виду дворовика, которого видел за ужином у костра, когда тот удирал  от
рыбного блюда приправленного грибами.
     - Не знаю, - сказал Саша, пытаясь потуже скатать одеяла.
     - Не знаешь, где Малыш?
     - Мне казалось, что ты недолюбливаешь его.
     Петр уставился на сашину спину.
     - У него, видимо, были причины для такого поведения, и  мне  хотелось
бы разобраться в них. - Он подтянул  покрепче  узел  на  своей  корзине  и
перебросил ее через плечо, обернувшись при этом назад...
     Его взгляд скользнул по пустому берегу ручья, где только  что  стояла
Ивешка.
     - Она исчезла! - воскликнул он, переводя взгляд на  Сашу,  чье  лицо,
повернутое к нему и освещенное огнем, покрывали капельки пота.
     - Мы не потеряем ее, - сказал тот. - Я знаю где она.
     - Так куда же она делась?  -  Любой  человек  становился  не  в  меру
подозрительным, когда начинал  иметь  дело  с  колдунами,  лешими  и  тому
подобной нечистью, и поэтому, неожиданно увидев сашино лицо, увидев  явные
следы тех напряжений, которые тот испытывал, он почувствовал,  что  вокруг
них происходило гораздо большее неистовство темных сил, чем было  доступно
заметить человеку, не посвященному в тайны колдовства. - Саша,  что  здесь
происходит, черт возьми? Что ты делаешь?
     - Помогаю ей.
     Петр был обескуражен. Он мог поверить в любые возможности, но  меньше
всего в вероятность тайного соглашения между Сашей и Ивешкой.
     - Идем, - сказал Саша, забрасывая на плечи свою поклажу.
     - Но куда? Куда она отправилась?
     - На поиски отца. И она очень  торопилась.  Ведь  она  знает  где  он
находится, точно так же как ОНО знает, где находимся  мы,  и  это,  уверяю
тебя, совсем рядом. И она не хотела, чтобы мы задерживали ее.
     - Не хотела, чтобы мы... - Ему было недостаточно ясно,  что  все  что
произошло с самого начала ужина, включая и его раздражение и боль в  руке,
было работой двух колдунов, каждый из которых имел власть над какой-то его
частью, и каждый из которых несомненно стремился навязать ему свою волю. -
Бог мой! Так что же ты делал со мной?
     - Все, что  было  в  моих  силах,  -  сказал  Саша  хриплым  голосом,
поднимаясь и глядя  ему  прямо  в  лицо  без  тени  лукавства,  освещаемый
отблесками костра, искажавшими его  черты,  отчего  его  собственное  лицо
казалось намного старше, выглядело  изможденным  и  осунувшимся,  особенно
когда свет падал на следы пота на его висках. - Я освободил ее  от  твоего
влияния, если хочешь знать. Ты мешал ей сконцентрировать свое внимание.
     - Но что ты все-таки сделал? Чего ты добивался своими желаниями, черт
возьми?
     - Чтобы вы не очень-то увлекались друг другом, - сказал Саша.  -  Она
очень напугана. Я сказал ей, чтобы она отправлялась немедленно туда и  шла
пока сможет идти, а мы будем следовать за ней: я думаю, что в конце концов
она прекратит обманывать и нас и себя. Ведь она прекрасно знает каковы  ее
альтернативы для создавшегося положения.
     Они шли по пути, направление которого - подумать  только!  -  он  мог
чувствовать всем своим существом, словно две нити, протянувшиеся между ним
и  внешним  миром:  одна,  уходящая  далеко   вниз   по   течению   ручья,
смертоносная, связанная с болью в руке, а другая,  направленная  вверх  по
течению, обольстительно опасная, связанная с болью в его сердце...
     -  Но  как  ты  посмел  сделать  нечто  подобное?  -   воскликнул   с
негодованием Петр, уворачиваясь от веток, которые Саша раздвигал в стороны
при движении, и спотыкаясь о  корни  и  кусты,  попадавшие  под  ноги.  Он
припомнил, что ошибки, присущие еще не оформившимся сашиным способностям к
колдовству, сгребали в одну кучу все, в чем ни один  взрослый  мужчина  не
хотел бы довериться ни пятнадцатилетнему  мальчику,  ни  шестнадцатилетней
девочке... особенно если это были Саша и Ивешка. - Ты не можешь  знать,  о
чем я думаю! Ты не можешь вытаскивать наружу мысли и чувства, хранящиеся в
моей собственной памяти!
     - А я и не делаю этого, - сказал Саша. - Я не собираюсь  читать  твои
мысли, я всего лишь выставляю свои желания ко всему,  что  окружает  меня.
Вот и все. А окружающее меняется так, как оно должно меняться.
     - Проклятье!
     - Я знаю это. Я знаю, что ты злишься на меня. Но я не обращаю на  это
внимания до  тех  пор,  пока  это  помогает  удержать  тебя  от  очередной
глупости. Я очень сожалею, Петр.
     - О чем? - сказал он, глядя в сашину спину, и оттолкнул наклоненную в
его сторону ветку... Втянутый в эту  бесконечную  путаницу  хитросплетений
колдовства, он, взрослый человек,  метался  словно  в  бреду  между  двумя
детьми, будто его собственные  сокровенные  чувства  абсолютно  ничего  не
значили. - О чем ты сожалеешь?
     Но мальчик лишь пытался сохранить ему жизнь. Вполне очевидно, что  он
хорошо знал, что делал, когда объединялся с Ивешкой во  всем,  что  бы  ни
происходило, что должно было заставить его пересмотреть сложившееся мнение
о ней.
     - Боже мой, - воскликнул Петр, - скажи мне, есть ли хоть  кто-нибудь,
кто никогда не врет!
     - Я не вру, - коротко  бросил  Саша  через  плечо,  из  переплетенной
ветками темноты. - Ты знаешь, что я не вру, Петр Ильич.

                                    22

     Тяжелый переход с  утра  до  самого  вечера  и  новое  путешествие  в
середине ночи утомили их, городских жителей, и без Ивешки в  роли  лесного
проводника им не удалось бы далеко уйти...
     - Черт возьми, разве ты не мог бы  провести  нас  через  этот  лес  с
помощью какого-нибудь волшебства? - воскликнул Петр, которого до  сих  пор
не оставляло чувство преследовавшей их опасности: Саша шел прямо  к  кусту
боярышника,  и  это  направление  резко  отличалось  от  того,  в  котором
следовала Ивешка. Петр был уверен, что она была достаточно реальной, чтобы
он смог заметить ее.
     - У меня на уме кое-что другое, - сказал Саша.
     - Но ведь так мы можем потерять ее! - запротестовал Петр.
     - Нет, не должны, - сказал  Саша  своим  раздражавшим  Петра  недавно
приобретенным загадочным тоном. Но, тем не менее, они часто плутали обходя
густые заросли. Переплетенные ветки заставляли их  часто  отходить  назад,
били по боками  и  утыкались  в  лицо,  и  в  результате  они  значительно
отклонились  от  того  направления,  которое,  как   считал   Петр,   было
правильным. Петр все время чувствовал боль в руке, его ноги были стерты до
кровавых мозолей, на лбу горела царапина от большой  ветки,  а  внутри  он
чувствовал тошноту.
     Но  хуже  всего  было  то,  что   он   неожиданно   потерял   чувство
преследовавшей их опасности и не с полной уверенностью  мог  сказать,  где
именно в данный момент находится Ивешка. Видимо ее  расстроенное  сознание
запутывало и его, заставляя всякий раз оступаться и задевать за  ветки,  в
результате чего он  только  еще  больше  раздражался  и  становился  более
неуверенным в себе.
     - Оно исчезло, - пробормотал он в сашину спину, когда они  продолжали
упорно продираться сквозь чащу, - оно перестало  действовать...  Саша,  ты
все еще чувствуешь что-нибудь сзади нас?
     - Я потерял эти ощущения, -  сказал  Саша.  -  И  мне  это  очень  не
нравится.
     - Не нравится! Не нравится... Боже мой, но кто же  поможет  нам  идти
быстрее.
     - Я делаю все, что в моих силах.
     - Может быть, оно обманывало нас все время? А может быть, это  делала
она?
     Сомненья пришли к нему неожиданно, но, как всегда, с  опозданием.  Он
не имел представления, каков был, на самом деле,  источник  преследовавших
их ощущений...
     Но хотел знать.
     - Ради Бога, в следующий раз пожелай, чтобы я смог  узнать,  что  это
именно ты заставляешь меня думать о чем-то. Как ты  думаешь,  удастся  это
тебе?
     - Успокойся, я не делаю сейчас ничего подобного, - сказал Саша.
     - А как я могу убедиться в этом?
     - Просто поверь мне... И прекрати ругать меня!
     Мальчик, которому он пытался выговорить свои обиды, казалось, никогда
не имел собственных глубоких чувств, или их похитила у него  Ивешка,  если
только Петр понял что-то в происходившем вокруг  него.  Он  был  смущен  и
признавал себя дураком в своих самых сокровенных мыслях,  и  ненавидел  их
обоих, кроме тех моментов, когда хотел близости с ней всем своим  сердцем,
или тех, когда он предполагал,  что  намерения,  которые  побуждали  ее  к
действию на самом  деле,  принадлежали  Саше,  и,  следовательно,  все  ее
действия были абсолютно добропорядочными, такими же безопасными, как  и  у
Саши, который был готов проклинать самого себя за чужие ошибки. А  Ивешка,
черт бы ее побрал, как никто, заслужила проклятья за сложившуюся ситуацию.
     Может быть, думал он в промежутках, что она где-то черпала  силы  для
всего, что делала, и если было нечто, преследовавшее их... то  она  вполне
могла использовать эти силы, чтобы остановить это, прежде чем  оно  сможет
уничтожить их. Если таким источником было сашино  сердце,  которое  сейчас
она носила в себе, оно должно быть уже  на  грани  разрыва,  учитывая  всю
вину, лежащую на ней, и если эта вина хоть как-то  задевала  Сашу,  то  он
должен был бы непременно свернуть ей шею, или должно было  расшевелить  ее
разум и чувства, потому что девушка с сашиным  сердцем  была  способна  на
любой  безрассудный  поступок,  который  наверняка  имел  бы  отношение  к
водяному, подвергая опасности весь тот окружающий  мир,  который  был  так
дорог ему...
     Его нога неожиданно поехала по скользкому, покрытому  старой  листвой
склону. Он ухватился рукой за ствол молодого  деревца,  чьи  ветки  сильно
ударили его по глазам.
     - Вот проклятье! - задыхаясь воскликнул он,  наталкиваясь  на  густой
кустарник. Весь остальной спуск он проделал, держась за Сашу.
     Когда они  наконец  спустились  к  самому  подножью,  Петр  сел,  еле
переводя дыханье и придерживая рукой бок, а Саша тяжело опустился рядом  с
ним, будто его тело в один момент лишилось костей.
     - Давай отдохнем минутку, - сказал Петр, стараясь  глубоко  дышать  и
прижимая руку к глазам. Временами ему казалось, что он знает где находится
Ивешка, но это ощущение было  призрачным  как  туман.  -  Она  значительно
слабее нас. - Он сделал еще вдох. - Я не знаю, как  и  что  она  думает  о
нашем положении: нормальный человек не может идти без остановки и  день  и
ночь...
     Он был так напуган, что у него  тряслись  руки.  Он  не  мог  понять,
откуда пришел этот страх. Саша продолжал молчать. Он сидел, опустившись на
колени, и тяжело дышал.
     Но как далеко мог уйти старик? Петр несколько раз задавал самому себе
этот вопрос, поглаживая раненую руку, которая еще  сильнее  разболелась  с
тех пор, как он едва не упал, спускаясь по склону.
     - Боже мой, неужели мы не найдем его и на этот раз? Мне кажется,  что
мы бродим по кругу. Колдуны навязывают нам свою волю, и желают лишь только
одного, черт возьми: чтобы мы заблудились здесь. Вот мы и заблудились!
     - Пожалуй, сейчас, я не могу отрицать этого, - пробормотал Саша.
     Отчего Петру явно не стало легче.
     Эта проклятая боль!.. Он вдруг вспомнил весь ужас той ночи, когда  он
попал в пещеру прямо под тем местом, где на  берегу  рос  ивовый  куст,  и
вновь ощутил ее темноту, пропитанную вонью и гнилью, и плеск воды...
     - Нам лучше все-таки идти, -  сказал  он  и  встал,  прислонившись  к
стволу дерева и поджидая, пока поднимется Саша.  Боль  понемногу  стихала,
может быть, потому, что начали действовать сашины добрые желания, а  может
быть, потому что СИЛА, вызвавшая ее, на время отступила,  занятая  другими
делами - но он не знал наверняка.
     Но неожиданно к нему вернулось, пока  неясное,  ощущение  присутствия
рядом Ивешки. Он почти с уверенностью мог сказать,  что  она  была  сейчас
именно в том направлении, куда он глядел, но ничего не  замечал  там,  как
будто превратился в незрячий камень по отношению к ней.
     - Боже мой! Она опять исчезла!
     - Но не так далеко, - заметил Саша. - Мы все равно  знаем,  где  она.
Идем.
     Он почти  побежал  вслед  Сашей  в  том  самом  направлении,  которое
совпадало с его последними ощущениями, прямо вверх по лесистому склону,  а
затем опять вниз по очередному спуску. Он  вырвался  вперед  и  затормозил
свой стремительный бег вниз, зацепившись плечом за ствол дерева, а  затем,
поднимая брызги, перешел через ручей,  который  мог  быть  тем  самым,  от
которого они начинали свой путь, вот все что он знал. Небо над его головой
было затянуто сплошным  кружевом  из  густых  веток  и  не  могло  служить
сколь-нибудь пригодным ориентиром, и к тому же  звезды  были  либо  скрыты
облаками, либо уже начинали гаснуть перед рассветом.
     Он вновь почувствовал резкую боль в руке,  а  вместе  с  ней  к  нему
вернулось и ощущение направления  к  источнику  этой  боли,  которое  было
другим, чем прежде, и леденящим до костей.
     Боже мой, взмолился он, и даже остановился на мгновенье, пока Саша не
догнал его.
     - Это водяной, - сказал он между приступами удушья, и  показал  рукой
на оставшийся сзади них ручей. - Он где-то там... -  Саша  взглянул  в  ту
сторону, будто в этом была какая-то польза, и  спокойно  сказал:  -  Нужна
соль, - и так же спокойно начал развязывать свою поклажу.  -  Соль  должна
удержать его, а до рассвета осталось недолго.
     Петр все еще вздрагивал, уговаривая себя, что пока водяной должен был
бы побаиваться их, после того, как дважды испробовал  на  себе  закаленную
сталь.
     - Но где же она? - спросил  он.  Его  правая  рука  болела  до  самых
костей. Пальцы едва чувствовали рукоятку, когда он попытался сжать ее.  Но
он все же вытащил меч, заставляя  свои  пальцы  оставаться  сжатыми  и  не
спускал глаз с руки, чтобы быть уверенным в них, в то время как Саша начал
насыпать вокруг них соляной круг прямо поверх сухих прошлогодних листьев.
     Боль  почти  тут  же  прошла,  рука  успокоилась,  и   пальцы   стали
послушными, как и прежде.
     - Саша, - произнес он, чувствуя, как волосы дыбом встают  у  него  на
затылке от необъяснимого ощущения, что кто-то смотрит ему  в  спину.  Саша
оторвался от своих занятий, поднял глаза и взглянул куда-то мимо него, без
прежней уверенности.
     Петр медленно повернулся, почти не ощущая меча,  который  по-прежнему
продолжал держать в руке, в сторону зарослей из  кустов  и  деревьев,  где
соляной круг был еще разомкнут. Что-то, показавшееся ему огромным,  взмыло
прямо над ним и, тяжело взмахнув крыльями, улетело прочь.
     - Что это было? - едва выдохнул он, отшатнувшись назад, и буквально в
то же мгновенье вновь почувствовал присутствие  Ивешки,  столь  неуловимо,
что мог спутать его с обычным волнением сердца, прежде чем догадался,  что
именно означали его ощущения,  слабые,  как  дуновение  ветра  или  ночной
шорох...
     - Братец Ворон, - пробормотал Саша, стоявший сзади него, в  то  время
как только что испытанные Петром ощущения  присутствия  Ивешки  продолжали
расти, становясь все более  и  более  уверенным.  Петр  взглянул  вверх  и
отчетливо увидел птицу на фоне  посветлевшего  неба,  где  уже  проступали
отблески первых солнечных лучей.
     Ворон взмахнул крыльями и исчез  за  гребнем  холма,  в  направлении,
противоположном тому, где, как считал Петр, находилась Ивешка.
     - Следуем за ним!  -  сказал  Саша.  -  Это  летающее  созданье  тоже
принадлежит Ууламетсу. Ивешка наверняка сбилась со следа,  но  теперь  она
уже знает это и уже идет туда  как  может  быстрее,  но  то  же  делает  и
водяной! Ради Бога, пошевеливайся!
     Как не хотелось Петру расставаться с соляным кругом, но Саша заставил
его сделать это, и Петр, сразу ощутив его волю, глубоко вздохнул  и  начал
подъем по склону, скользя и спотыкаясь на старых листьях,  чувствуя  сзади
себя присутствие Саши. Ивешка приближалась к ним: она тоже видела  ворона,
которого каким-то образом ей удалось вызвать сюда от  самой  реки,  о  чем
Петр совершенно точно и без  тени  сомнений  знал  благодаря  сашиному,  а
отнюдь не Ивешки, влиянию на него, но сейчас он не  обижался  на  него  за
это, потому что тогда никто из них не смог бы выжить. Он  первым  поднялся
на  гребень  холма  и  заскользил  вниз  по  усыпанному  старыми  листьями
обратному склону, где вновь виднелись стволы огромных деревьев.  Его  рука
вновь болела, и, вступая  в  сумрачную  темноту  под  густо  переплетенные
ветки, он вновь почувствовал беспричинный страх.
     Саша догнал его в тот момент, когда боль  стала  уже  невыносимой.  С
одной стороны их подгоняло присутствие Ивешки,  а  с  другой,  со  стороны
леса, окружавшего их плотным  кольцом,  и  особенно  прямо  навстречу  им,
давило ощущение холодной враждебности.
     - Ты в состоянии чувствовать это? - спросил Саша.
     Петр кивнул, стараясь сохранять дыхание и следя за тем, чтобы  пальцы
все время были на рукоятке меча. То, что по его ощущениям находилось прямо
перед ними, теперь уже не походило на присутствие водяного: ведь  ощущения
при встрече с ним были уже известны.
     - Похоже на дым, -  сказал  он,  когда  ветер  подул  их  сторону,  и
подумал, что никакой леший не стал бы разводить огонь  в  лесу.  Он  мечом
раздвинул  кусты  и  внимательно  посмотрел  в  этом  вызывавшем  опасения
направлении. Он услышал хлопанье крыльев: что-то  внезапно  пролетело  над
ними, задевая его лицо. Недалеко от них  на  низкой  ветке  уселся  ворон:
темным пятном выделяясь в темном сумраке леса...
     Среди деревьев, прямо перед ними, появилась движущаяся белая  фигура,
рядом с которой был виден едва различимый серый силуэт.
     - Учитель Ууламетс? - окликнул Саша из-за спины Петра.
     -  Кто  велел  вам  оставлять  лодку?  -   проворчала   серая   тень,
приближалась к ним и размахивая рукой. - Проклятые дураки!
     - Слова и голос явно принадлежат ему, - пробормотал Петр.
     - Папа, - проговорила белая фигура голосом Ивешки. Она  на  мгновенье
приостановилась, хватая Ууламетса за рукав и стараясь удержать его.  -  Не
верь ему! Не верь ничему, что услышишь от них...
     - Она лжет, - сказал Саша. Если бы здесь прямо сейчас все  окружающее
наполнилось бы волей колдовских желаний, Петр все равно не  чувствовал  бы
ничего, кроме Ивешки, которая появилась из пространства сзади него, словно
рванувшийся вперед хищник, словно вопль, разорвавший воздух...
     Она была там, рядом с ним, стояла пригнувшись под веткой, не глядя ни
на одного из них, и прошла прямо к  Ууламетсу  и  к  той  Ивешке,  которая
стояла рядом со стариком...
     - Нет, -  воскликнуло  это  существо,  поднимая  руку,  как  если  бы
собиралось отодвинуть ее.  Ууламетс  тоже  поднял  свою  руку,  но  Ивешка
подошла к своей  сопернице  и  отвела  ее  руку.  Пальцы  обеих  рук  едва
коснулись друг друга. Затем, с такой быстротой,  что  Петр  не  смог  даже
уловить глазами подмену, одинокий белый призрак переместился на то  место,
где только что стояли два силуэта.
     С криком:
     - Нет! Будь ты проклята... - Ууламетс отскочил в сторону.
     - Разумеется, проклята, - повторил за  ним  призрак-Ивешка,  указывая
вниз на свои ноги. - Ведь это твоя дочь, папа, это  та  самая  твоя  дочь,
которую ты вызвал...
     Внизу, там куда указывала рука призрака, был лежал  лишь  почерневший
череп и поблескивающая кучка речных водорослей.
     - Боже мой, - пробормотал Петр, когда Ууламетс отступил назад.
     Ивешка жалобно продолжала:
     - Я не могу подойти к тебе, папа. Ты не хочешь слушать меня...
     Ууламетс отвернулся и, склонив голову, оперся рукой о дерево.
     Петр продолжал стоять на том же месте, по-прежнему сжимая в руке меч,
чувствуя, как изнутри его охватывает леденящий холод. Он все еще надеялся,
что это была именно его Ивешка, которая выдержала это столкновение.
     Затем, собираясь с мыслями, позвал:
     - Малыш?
     Почти мгновенно он почувствовал, как что-то прижалось  к  его  ногам.
Оно скулило и повизгивало, Бог знает по каким причинам.
     Но ведь  черный  шар  вернулся  вместе  с  этой  Ивешкой.  Он  всегда
возвращался с тем, кто был известен для Петра.
     - Я здесь, - продолжала,  тем  временем,  Ивешка,  не  отступаясь  от
Ууламетса. - Папа?
     Но старик не подавал никаких признаков, что слышит хоть слово.
     - Папа, разве ты не можешь видеть меня?
     Но Ууламетс не ответил и на это раз.
     - Здесь твоя дочь, - сказал наконец  Петр,  возвращаясь  в  состояние
равновесия. - Старик, она, на  самом  деле,  настоящая.  Это  та,  которая
смогла  уцелеть,  и  Малыш  вернулся  вместе   с   ней.   Разве   это   не
доказательство?
     Ууламетс оттолкнулся от дерева и пошел прочь от них.
     Тогда Саша вышел вперед и неожиданно издал странный  предостерегающий
звук. Его рука была поднята вверх, словно  он  стремился  отразить  чью-то
невидимую атаку, во всяком случае так показалось Петру, который с тревогой
наблюдал за  ним,  и  они  оба  застыли  на  мгновенье:  Саша  от  чего-то
неожиданно случившегося с ним, а Петр от переполнивших его  сомнений,  что
делать и с кем сражаться, пока Саша не уронил свою  руку  на  правую  руку
Петра.
     - Она... - начал было Саша, но тут же свалился Петру на шею  и  повис
на нем, будто в одночасье лишился всех своих  сил.  -  Бог...  знает  что,
Петр...
     Петр  бросил  встревоженный  взгляд  на  Ивешку,  которая   выглядела
совершенно бесстрастной, совсем-совсем холодной,  и  предположил,  что  за
метаморфоза могла произойти: покупка была слишком  дешевой,  или  попросту
говоря, дочь Ууламетса могла найти  сердце  слишком  хрупким  товаром  для
того, чтобы владеть им, в конце концов.
     Слава Богу, подумал Петр, что Саша все еще остался в здравом уме.  Но
мальчик наконец хоть что-то почувствовал и должен просить прощенья за  то,
что завел Петра в это место. Он должен поклясться, что никогда не  захочет
стать колдуном...
     - Ничего не  поделаешь,  если  таким  уродился,  -  проговорил  Петр,
продолжая поддерживать мальчика, и осознавая, что сам  Петр  Кочевиков  не
верит в это, потому что если бы поверил, то должен был бы умереть  именно,
так как умер его отец, вместо того, чтобы умереть так, как он  представлял
себе это именно сейчас, и что было достаточно вероятным:  он  мог  сделать
свой  выбор  между  призраком,  лишенным  сердца,  или  водяным,   который
намеревался закусить им на  ужин,  но  ни  в  один  из  этих  исходов  он,
признаться, по настоящему не верил. В этом, казалось, и была удача игрока.

     Кто-то должен был похоронить останки, даже если сама Ивешка проявляла
никакой заботы об этом, да и сам Ууламетс по-прежнему оставался  у  своего
костра и не проявлял к ним  никакого  интереса.  Поэтому  Петр  с  помощью
своего меча разрыхлил грязь и при свете  туманного  утра  вместе  с  Сашей
свалили в кучу мокрые листья и  грязь,  так  как  смогли,  из  уважения  к
приличиям.
     Саша был все еще бледен, его руки, перепачканные землей  и  остатками
старых листьев, были белыми как  мел.  Лишь  обветренная  на  ветру  кожа,
придавала единственный живой оттенок его лицу.
     Более того, он лишь изредка поднимал глаза, и если поднимал их, то  с
каким-то  неясным  выражением  стыда,  который  действовал  на  внутреннее
состояние Петра, так же как действовала на него Ивешка.
     - С тобой все хорошо? - спросил он. - Саша?
     Саша кивнул, не глядя на него, и  Петр  прикусил  губу,  предчувствуя
беду.
     - Давай попробуем расшевелить старика и заставим его уйти  отсюда,  -
сказал он. - Послушай: независимо от того, что бы мы не  решили  делать  в
дальнейшем, сейчас нам всем следует вернуться на лодку, добраться до дома,
а потом попытаться повторить все это еще раз...
     Но Саша покачал головой и на этот раз  не  отвел  своего  истощенного
мрачного взгляда от глаз Петра.
     - Нам не удастся выбраться отсюда, и мы не сможем попасть домой.
     - Ты уверен в этом? - с большой осторожностью спросил  его  Петр.  Он
сам почувствовал в этот  момент  внутренний  холод,  от  которого  к  нему
подступали слабость и страх. - Саша, скажи мне, ты освободился от нее?
     Тот задержал на нем долгий взгляд, а затем сказал:
     - Никто из нас не свободен сейчас...
     Петр слегка тряхнул его за руку.
     - Саша, черт возьми, не говори так.
     Саша как-то странно взглянул на него, затем заморгал, и посмотрел  на
него внимательно, положив свою холодную руку поверх его, и сжал пальцы.
     - Со мной все  в  порядке,  -  сказал  он,  и  смятение,  только  что
охватившее Петра, куда-то исчезло,  а  вместо  этого  неожиданно  возникло
ощущение присутствия  Ивешки,  что  он  почувствовал,  как  его  подмывало
взглянуть и убедиться, не стоит ли она рядом с ними.
     Но  что-то  остановило  его  от  попытки  повернуть  голову.   Что-то
заставляло его не отрываясь смотреть в сашины  глаза.  Что-то  уговаривало
его отбросить все страхи.
     Это состояние было еще незнакомо ему и отличалось от всего, с чем  он
уже сталкивался здесь.
     А Саша сказал ему тихо и спокойно:
     - Что бы это ни было, в первую очередь оно постарается  добраться  до
меня, Петр. И сопротивляться становится все труднее и труднее.
     Он  почувствовал,  как  его  рука  начинает  дрожать,   возможно   от
неудобного положения. Под собственным коленом  Петр  чувствовал  леденящий
холод земли.
     - Послушай, - сказал он,  с  усилием  выдавливая  из  себя  слово  за
словом, - я очень благодарный человек, и я все понимаю. Но  только,  прошу
тебя, не делай этого. Не напрягай свою волю  и  свои  желания  в  попытках
заставить меня  отказаться  от  беспокойства  за  тебя,  малый!  Ведь  это
чертовски глупо, разве не так?
     Саша заморгал глазами, а его рот сложился в гримасу,  которая  должна
была служить подобием слабой улыбки. Он еще крепче  сжал  пальцы  на  руке
Петра.
     - Да... Но она не осмелится бороться со мной, потому что знает, что в
этом нет ничего хорошего для нее. Так что пока все  в  порядке.  Я  вполне
смогу удержать ее на расстоянии, и не беспокойся больше об этом.
     - Но пытайся  уговаривать  ее  негромко,  как  настоящий  воспитанный
мальчик.
     Теперь гримаса растянулась в нечто похожее на усмешку. Саша  похлопал
Петра по руке, глубоко вздохнул и присел, опираясь на пятки.
     Перед ним, как будто, был все  тот  же  Саша,  смышленый,  исхудавший
мальчик, взваливший на свои плечи слишком непомерный груз. Петр потер  шею
и взглянул на него еще раз, отказываясь спрашивать даже самого себя о том,
что же такое они только что похоронили, или о том, а имела ли вообще дочка
старого Ууламетса когда-нибудь в своей жизни сердце, до тех  пор  пока  не
позаимствовала его у Саши.
     И швырнула его назад, может быть, еще до того, как Ууламетс  собрался
разбить его.
     Или, может быть, потому, что сашина бескорыстная доброта не позволяла
ей удержать его в себе... в этом и была та неизбежная ловушка,  в  которую
она попала, не ведая того.
     - Так что же мы собираемся делать? - спросил он Сашу. -  Мы  хотя  бы
имеем уверенность в том, что дедушка сохранил рассудок?
     - Я думаю, что да, - ответил Саша, добавив с дрожью в голосе: -  Если
это случиться с каким-нибудь колдуном, то я думаю, что со  временем...  со
временем...
     - Но ведь ты-то не сумасшедший, - сказал Петр. - Я не  уверен  насчет
него, но я все же знаю тебя, малый, и ты не должен повторить  его  судьбу.
Если ты хочешь услышать совет несведущего человека... то пожелай, чтобы мы
выбрались отсюда, и как можно быстрее. И не забудь прихватить и дедушку.
     -  Когда  ты  хочешь  добиться  чего-то   конкретного,   то   события
разворачиваются именно так, как они могут происходить, а  уж  никак  не  в
соответствии с твоими желаниями.
     - Тогда скажи, чем было то, что мы только что похоронили? И чем  было
то, что находилось рядом с Ууламетсом, что готовило нам завтрак и спало  в
постели его дочери? Было ли это чем-то таким, что могло  произойти?  Я  не
говорю сейчас про Воджвод, такого там не могло быть!
     - Я не знаю, - сказал Саша приглушенным голосом, бросая неприязненный
взгляд на кучку грязных листьев и земли, лежащую между  ними.  -  Мы  ведь
знаем, чем это было, но я не уверен, что знаю, откуда оно взялось.
     - Есть, по крайней, мере две возможности, - пробормотал Петр.
     - По крайней мере, две, - повторил Саша и, так же как Петр,  взглянул
в ту сторону, где за занавесом из переплетенных ветвей у погасшего ночного
костра сидел Ууламетс. - Может быть, когда твои желания столь велики...
     - Он не хотел получить ее! Ему была нужна дочь, согласная  с  ним  во
всем, и которая по любому поводу говорила бы: "Да, папа", и держала бы дом
в порядке и чистоте.
     - Собственно говоря, что, на самом деле он и получил, - сказал  Саша.
- Разве не так?

                                    23

     Ивешка была молчаливой  и  потерянной:  она  действительно  затратила
слишком много сил, которые ей не принадлежали, а  были  лишь  одолжены,  и
которые пошли на то, чтобы рассеять тот образ Привидения или Призрака, как
называл это Петр, делая все, чтобы остаться среди них. Она  даже  готовила
им обед и спала в одном с ними доме. А теперь она  парила  в  пространстве
вновь  как  бледный  призрак,  бесцельно  кружа  среди  деревьев,  которые
окаймляли могилу и потухший костер Ууламетса.
     Стало быть, это выпало на его долю, подумал Саша,  поскольку  Петр  и
Ууламетс были не в лучших отношениях,  начать  немедленные  переговоры  со
стариком.
     Он отмыл руки в маленьком весеннем ручье, который был недалеко от  их
места, стряхнул с волос остатки  листьев  и  даже  позаимствовал  у  Петра
бритву, чтобы хоть  немного  поскрести  то  место,  где  у  него  начинали
пробиваться усы,  про  которые  тетка  Иленка  всегда  говорила,  что  они
выглядят так, будто он просто не умывался. Хотя ему наличие усов  казалось
вполне приличным, по крайней мере, ведь усы не  делали  старого  Ууламетса
похожим на бродягу, даже если его одежда была перемазана грязью, а  в  его
волосах и бороде застряли обломки мелких сучков и куски листьев.
     У старика с собой была книга. Но он  не  читал  ее  и  не  ничего  не
записывал, а только держал ее  в  руках,  остановив  неподвижный  взор  на
окружающем лесе, как будто лес скрывал от  него  все  ответы,  которые  он
хотел получить.
     Саша поклонился  и  слегка  кашлянул,  когда  оказалось,  что  старик
Ууламетс не замечает его.
     - Мы позаботились обо всем, и Петр считает, что мы можем  отправиться
назад, к лодке, и там обдумать наши дальнейшие действия. Я  же  не  думаю,
что мы действительно сможем сделать это, но, может быть, вы знаете...
     Старик даже не взглянул на него.
     - Ведь мы не имели ни малейшего представления о том, куда вы ушли,  -
сказал Саша. - Это Ивешка привела нас. Мы даже повстречались с лешим, и он
помог нам.
     Но не последовало даже малейшего намека на интерес.
     - Он одолжил ей силы, которых было вполне достаточно, чтобы добраться
сюда, - продолжал Саша. - Но он сказал, что она не должна забирать  больше
ничего из его леса. Ему очень не понравилось там наше присутствие.
     Продолжать и дальше без видимой реакции со стороны Ууламетса было как
безрассудно, так и просто бесполезно. Саша был уверен, что колдун с такими
талантами, какими обладал старик, должен знать многое о том, что произошло
здесь, без  рассказа  какого-то  мальчика,  который  может  сообщить  лишь
несущественные подробности. И может быть, именно поэтому Саша почувствовал
страх перед стариком, гораздо больший, чем  он  когда  либо  испытывал,  и
неожиданно подумал об источнике этого страха.
     Она кое-что оставила мне, сказал он Петру, когда  тот  пытался  очень
осторожно расспросить его о том, не причинила ли она ему какого вреда.
     Она научила меня кое-чему, подумал он теперь. И ему казалось, что  он
знает, почему она сделала это. Я до сих пор помню, рассуждал он про  себя,
насколько отчетливо я мог думать об одном и как был слеп  по  отношению  к
другому... и, кажется, знаю, почему.
     Я знаю, что такое испуганный человек. Это чувство должно быть в корне
отлично от других, по крайней мере когда касается самого себя.
     Я мог беспокоиться за Петра... Я знал, что он мой друг: я бы даже  не
захотел вновь войти в этот мир без него, потому что лишь одного осознания,
как он важен для меня, бывало  достаточно,  чтобы  я  продолжал  правильно
действовать в самых опасных ситуациях.
     А Петр, продолжал рассуждать Саша, сказал бы, не будь дураком, малый.
Но под этим подразумевал бы: не давай в обиду себя, но не обижай и других.
Потому что он никогда  не  был  таким,  как  его  друзья:  он  никогда  бы
намеренно не разбил маслобойку у тетки Иленки, особенно если бы знал,  что
она принадлежала еще ее бабушке.
     Он сказал, что очень сожалел бы, если бы знал об этом,  и  ему  можно
было верить, потому что он редко  задумывался  над  тем,  что  делает,  но
никогда не желал ничьей смерти. Но он был продувной  бестией  в  отношении
людей, и это было и хорошо, и плохо...
     И вот если колдун не имеет около себя подобного человека, и  если  он
запрятал свое сердце куда-то далеко-далеко и теперь не  может  чувствовать
правды, не может чувствовать намерений того, кто хочет предостеречь его от
глупости, так что же он хочет?
     Старый Ууламетс перестал слушать  окружающих  много  лет  назад,  так
казалось ему и так считала даже Ивешка.
     Так он простоял еще некоторое время все на том  же  месте  и  наконец
кашлянул еще раз.
     - Извините меня, господин. Если вы думаете,  что  я  оправдываюсь,  и
считаете, что не должны выслушивать это, то я хочу  вам  сказать,  что  мы
собираемся приготовить обед, и если у вас нет никаких мыслей на счет того,
что мы должны делать после этого, то мы соберем вещи и тронемся в обратный
путь, к лодке, а там увидим, удастся ли нам справиться с ней на этот раз.
     И только тогда Ууламетс сказал:
     - Маловероятно.
     - Что вы имеете в виду?
     - Уйти отсюда, - сказал Ууламетс.
     Саша глубоко вздохнул, сжал  кулаки  и  признался  самому  себе,  что
видимо старик все слышал и принимал во внимание все, что здесь говорилось,
даже если при этом и не подавал признаков.
     Ивешка вряд ли могла  так  думать.  Она  была  очень  раздражена.  Он
чувствовал это и очень хотел, чтобы она на время перестала  навязывать  им
свою волю...
     - Пожалуйста, - громко сказал он, когда отошел  от  старика,  оставив
его в покое. - И Петр, и я очень устали. Пожалуйста, не сейчас.
     Он скорее почувствовал, как задрожал  воздух,  нетерпеливо,  страшно,
яростно. Ярость постоянно сопровождала ее. Она была теперь намного слабее,
и поэтому ее хватало только на это...
     ...Я  не  могу  смириться  со  смертью,  настойчиво   твердила   она,
охваченная ужасом, заставляя его воспринять эту мысль,  а  за  ней  и  все
остальные, которые продолжали врываться в его сознание...
     Убийство, ярость и обида... наполняли это полубезумное, бесплодное  и
полуживое  существо,   доведенное   до   полусмерти   сумасбродной   волей
собственного отца, пожелавшего, чтобы она  стала  другой,  нежели  была...
что, в итоге, и убило ее. Всю свою жизнь она боролась за  то,  чтобы  быть
просто Ивешкой, в то время как ее отец постоянно пытался заставить  Ивешку
быть чем-то еще... а  она  хотела  лишь  одного:  прекратить,  прекратить,
прекратить это... она хотела, чтобы он умер...
     - Замолчи! - пронзительно крикнул он в ее сторону, и, казалось,  даже
лес вздрогнул от этого звука, а Ууламетс и Петр, оба в испуге взглянули на
него, когда он стоял посреди поляны со сжатыми кулаками. - Замолчи, я  уже
однажды сделал то же самое, чего хочешь и ты: я убил и мать и отца, но  ты
не понимаешь, о чем ты говоришь!  Я  знаю,  что  это  такое,  а  потому  -
замолчи!
     И пока Ууламетс, потрясенный,  все  еще  смотрел  на  него,  пока  он
приковывал к себе внимание и старика и  Петра,  он  выплеснул  наружу  все
остальное, что по ее воле накипело в нем, что он едва ли смог  припомнить,
когда улеглось волненье...
     - Ты, - сказал он,  указывая  на  Ууламетса  и  желая  изо  всех  сил
привлечь его внимание, точно так же как желала Ивешка чтобы,  все  что  он
скажет, дошло до Ууламетса, - ты прогнал свою дочь,  ты  изо  дня  в  день
желал только одного: сделать ее точно такой, как хотелось тебе...
     - Это не так, - сказал Ууламетс. - Это не так. Я предоставил  ей  все
возможности...
     - Только до тех пор, пока ты считал, что она права. А что,  если  она
только захотела бы...
     - Разве Кави Черневог был прав? - Ууламетс поднялся  с  земли,  ветер
растрепал его волосы, глаза были широко открыты, и повернулся к Ивешке.  -
Разве твое желание заключалось лишь в том, чтобы добраться сюда,  девочка?
Разве это было столь благоразумно?
     Ивешка сникла и отступила.
     - Молодые, - продолжал Ууламетс, - имеют столь необузданные  желания,
и у них еще так мало мозгов, чтобы допустить хоть тень  сомнения  в  своих
поступках...
     - А некоторые  старики,  -  заметил  Петр,  сидя  на  старом  пне,  -
чертовски самоуверенны и заняты лишь сами собой. -  Ууламетс  обернулся  в
его сторону, а Петр продолжал: -  Ну,  попробуй,  преврати  меня  в  жабу.
Почему бы тебе не сделать этого? - Старик был так зол, что  Саша  напрягал
всю свою волю, чтобы  Ууламетс  не  выполнил  этого  предложения,  а  Петр
продолжал без оглядки: - Потому что ты не способен сделать как следует  ни
того, ни другого, дедушка, иначе наша лодка не села бы на песок, а нам  не
пришлось бы целыми днями разыскивать тебя под дождем и месить грязь в этом
лесу, чтобы спасать тебя от  твоей  же  чертовой  глупости!..  А  ты...  -
добавил он и бросил взгляд на Ивешку...
     Ворон каркнул со своего насеста и внезапно  сорвался  вниз,  едва  не
задевая лицо Петра. Тот вскинул вверх руки,  а  Саша  разразился  яростным
желанием, чтобы птица улетела прочь, но быстрее, чем он успел подумать  об
этом, ворон взмыл к небу, а из  царапины  на  запястье  у  Петра  закапала
кровь.
     В тот же момент Малыш увеличился в размерах  и  стал  более  злобным,
начал рычать и шипеть, ощетинившись  со  спины  и  глядя  вверх,  но,  как
оказалось, он сердился не на Петра, а на ворона.
     Ууламетс тоже взглянул в небо и нахмурился, когда увидел,  что  ворон
вернулся на свое место на макушке дерева.
     А Саша продолжил:
     - Ты запомнил, что я сказал тебе, учитель Ууламетс? Я же запомню все,
что сказал ты. И я больше не нуждаюсь в тебе, как нуждался раньше.
     Ууламетс повернулся к нему, с диким выражением в глазах,  с  дрожащим
пальцем, направленным в его сторону.
     - Вот теперь я вижу перед собой дурака! Ты больше  не  нуждаешься  во
мне? Ты собираешься выбраться отсюда, отправиться путешествовать  в  Киев,
ты, твой приятель и моя дочь, и вы хотите на тамошних улицах обрести  свою
удачу. Конечно, ты хочешь этого!.. Дурак! Но ты не сможешь освободить  его
от нее, так же как не сможешь освободить его  от  самого  себя,  в  чем  и
заключается трудность положения! Для колдуна не существует  ни  семьи,  ни
друзей, для него не существует и дочери. Пусть  моя  жизнь  послужит  тебе
уроком! Я воспитал ребенка-колдуна, я позволил ей расти  так,  как  растет
сорная трава, не желая ничего, кроме ее безопасности и ее здравого ума,  а
это, как оказалось, было пренебрежение своим отцовским долгом.  Когда  она
выросла и обрела собственный  рассудок,  а  вместе  с  ним  и  собственные
желания, она не хотела посвящать в них меня. Разумеется, между нами бывали
разговоры, малый, о, конечно, мы спорили и о мудрости, и о воздержании,  и
о последствиях, те самые уроки, которые ты, видимо,  получил  прирожденным
умом, а мой собственный отпрыск, к сожалению,  потерпел  неудачу  от  моих
уроков, потому что моя дочь более всего стремилась быть сорной  травой,  и
как сорная трава прорастает где попало, так и она искала свой  собственный
путь и получала все, что хотела, к чему я не разрешал ей прикасаться!  Моя
дочь росла подобно дураку, малый, отвергая все, чему я пытался научить ее,
потому  что,  разумеется,  я  хотел  ее  научить,  и  хотел,   чтобы   она
использовала здравую логику...
     - Твою здравую логику! - воскликнула Ивешка, вникая в разговор.  -  А
что ты скажешь о моей?
     - Ах, разумеется! Да разве может быть моя или  твоя  здравая  логика?
Есть только одна здравая логика, дочка, и если я обладаю ею, а ты нет,  то
ты должна как следует слушать и делать то, что тебе говорят!
     - А что, если именно ты ошибаешься? Ведь Петр прав! Ты сделал все  не
самым лучшим образом, папа! Ты не захотел  слушать  меня,  ты  не  захотел
вернуть меня назад, а вместо меня извлек  вот  это,  уложив  даже  на  мою
кровать, и вел себя так, как никогда не обращался со мной, потому что  "я"
никогда не была намерена терпеть твой вздор...
     - Кто-то надеется, что его дочь вырастет! Кто-то  надеется,  что  его
дочь чему-то научиться за все эти годы!
     - Всем замолчать! - закричал Петр и затем уже спокойно, не вставая со
своего места, где он сидел, опершись локтями о колени, сказал: - Разве  не
приходит никому в голову, что, может быть, нечто просто  хочет,  чтобы  мы
вели себя как дураки, точно так же, как это нечто хотело,  чтобы  порвался
парус, и, может быть, на самом деле, не так уж  трудно  выбраться  отсюда,
если знаешь, что это нечто тоже движется.
     В этом действительно был некоторый смысл.
     - Петр имеет определенные достоинства,  -  сказал  Саша,  прежде  чем
Ууламетс смог произнести хоть слово. - Ведь мы почувствовали, что  водяной
покинул свое место, и находится где-то здесь.  И  если  это  действительно
произошло, то, возможно, мы должны верить ощущениям Петра  на  этот  счет,
поскольку он-то явно не принадлежит  к  волшебным  созданьям,  и  водяному
гораздо труднее спутать его, разве не так вы говорили мне?
     Ууламетс прикусил губу и бросил короткий взгляд на Петра.
     - Я уже предлагал, - сказал Петр, - чтобы мы вернулись на  лодку,  но
Саша сказал, что мы не сможем уйти так далеко. Так что  же  мы  собираемся
делать? Продолжать верить водяному, или разделаться с ним раз и  навсегда,
и посмотреть, не улучшится ли при этом наше положение?
     - Тебе не удастся убить существо, принадлежащее к волшебному миру,  -
сказал Ууламетс, явно  озабоченный  чем-то,  и  направился  к  поваленному
дереву, на котором сидел перед этим.
     - Что?... - начал было Петр.
     - Замолчи! - со свистом проговорил Ууламетс, подошел к  дереву,  взял
книгу и, усевшись, начал листать ее.
     - Недостает волшебства, - заметил Петр и взглянул на Сашу. - Надеюсь,
что там он найдет способ вытащить нас из этого. Возможно, если ты, и он, и
Ивешка объедините все свои желания...
     - Ты можешь  захотеть,  чтобы  упал  камень,  -  проворчал  Ууламетс,
переворачивая страницы. - Ты можешь даже захотеть, чтобы человек поднялся.
Но ты никогда не сможешь пожелать, чтобы они стали летать, и ты никогда не
попытаешься остановить своим желанием силы природы, если у тебя есть  хоть
капля здравого ума.
     - Так что же должно произойти?
     - Поживем, увидим.
     - От чего же это зависит?
     - От силы и от намерений. Замолчи! Тебе следует  учиться  терпению  у
камней.
     - Но я хочу знать, - понизив голос сказал Петр и оглянулся на Сашу, -
каким же образом,  если  нельзя  желать  того,  что  все  равно  не  может
случиться, что мы только что похоронили  здесь,  может  бродить  вокруг  и
называть его папой.
     Ивешка исчезла, просто рассеялась как  дым,  унесенный  ветром  вдоль
поляны, чтобы принять свои прежние очертания при очередном  возвращении  к
ним.
     - Я не знаю, как ответить тебе, - сказал Саша едва слышно.
     - Я нисколько не хотел выводить ее из  себя.  Но  это  обстоятельство
чертовски напугало меня. Откуда, к примеру, нам знать, что этот старик  и,
на самом деле, является тем, чем кажется нам?
     У Петра всегда были способности задавать жуткие вопросы. Саша  бросил
взгляд в сторону Ууламетса и, напрягая всю свою волю, пожелал увидеть  его
истинный облик. И вот что он увидел: перед ним был худой испуганный старик
с книгой, которая хранила все его дела и мысли, но которая почти ничего не
могла сказать ему о том, о чем он никогда не задумывался.
     До тех пор, пока кто-то  не  начал  думать  так,  как  Петр,  который
просто-напросто обрушил стены, загораживавшие то, что всегда отпугивало, и
задал подобный вопрос.
     Почему? Почему нет? Почему нельзя?
     Действительно, думал Саша, пытаясь ответить  самому  себе  на  вопрос
Петра, я не знаю, почему мы не можем пожелать самим себе, выйти  из  этого
положения.
     Почему нет?
     Почему нельзя всем попытаться сделать это?
     Учитель Ууламетс считает, что это опасно. А  почему?  Только  потому,
что он никогда не пытался сделать этого? Или потому что никто из  нас,  на
самом деле, не согласен с тем, чего мы хотим? Почему вместо ответа на этот
вопрос, он пустился в разговоры о природе?
     Если  ты  хочешь,  чтобы  огонь   не   загорелся,   какая-то   другая
естественная природная сила должна вызвать ураган  и  ливень.  А  если  ты
хочешь чтобы камень взлетел, какая-то природная  сила  должна  сдвинуть  и
поднять его.
     Если же ты хочешь,  чтобы  кости  ожили  и  задвигались,  то  природа
откажется делать  это.  По  крайней  мере,  в  Воджводе  ничего  подобного
случиться не могло, и здесь Петр был абсолютно прав.
     Но ведь наверняка есть и такое, что никогда не доходило до Воджвода?
     А почему нет?
     Только лишь потому, что обычные  люди  с  трудом  поддаются  действию
волшебства?
     Или потому, что иметь дело с людьми, которым  волшебство  недоступно,
похоже на попытку поднять одновременно груду камней?
     Он хотел, чтобы Ивешка не злилась на Петра и рассказала  бы  ему  то,
что она знает про волшебство.
     Может быть, подумал он, вот эти его рассуждения и были тем  самым  ее
ответом ему.
     Так что же все-таки мы похоронили? Он вновь  неожиданно  вспомнил  об
этом и пошел, не обращая внимания на окрик пораженного Петра:
     - Куда ты? - пошел проверить то место, где они зарыли череп.
     Петр бросился за ним, когда он дошел до того  места.  Теперь  там  не
было никакого холма, а виднелась лишь яма.
     - Боже, - только и произнес Петр, торопливо озираясь по сторонам.
     - Я не знаю, что это было, - сказал Саша, - но оно не  было  мертвым.
Ни размер, ни форма не имеют значения для водяного. Мы уже видели это.
     - Но почему же он не убил нас? - спросил Петр. - У него  была  тысяча
возможностей.
     - Что-то держит нас здесь, - сказал Саша, чувствуя  неловкость.  -  Я
думаю, что ты был абсолютно прав насчет этого.
     - Ивешка знала, что это было, - сказал Петр  с  раздражением.  -  Она
сама убила это...
     - Нет, не убила.
     - Что бы она ни сделала с  этим...  ведь  она  колдунья,  верно?  Она
должна знать гораздо больше нас, разве не так? Она могла бы сказать: "Петр
и Саша, не трогайте этого, оно не мертвое!" Она должна была бы сказать: "Я
не  уверена  в  этом",  или,  например:  "Не  тратьте  свое  время,  чтобы
закапывать это, оно просто исчезнет, когда вы отвернетесь".
     Леденящая сознание мысль неожиданно пришла к нему.
     - А почему Малыш не рычал на это? Ведь Малыш твой друг.
     - Малыш - это ее собака, - сказал Петр с  печалью  в  голосе.  -  Или
что-то в этом роде. Малыш даже близко не подходил к этому. И  дедушка,  на
этот раз, даже не открывал рта. Возможно, что  он  здесь  главный  колдун?
Тогда почему он не сказал нам?
     - Учитель Ууламетс поступил нехорошо,  -  сказал  Саша,  ощущая,  как
растет тошнота в желудке. - И я не знаю, почему она сама ничего не сказала
нам. Я не понимаю, почему она на некоторое время  сбилась  с  пути,  и  не
понимаю, почему водяной продолжает преследовать нас. Я не знаю, почему она
поступает таким образом, ясно только, что она выведена из равновесия своим
отцом и она не...
     Он потерял мысль, чтобы продолжить разговор. Она буквально  выскочила
из его головы.
     И снова что-то выпало из памяти.
     Его очень испугало это, и он напрягая волю, старался  вспомнить,  что
именно он забыл.
     - Я становлюсь каким-то рассеянным, - сказал он и тут же, на какое-то
мгновенье потерял ощущение окружавшего их леса. Он старался изо  всех  сил
вернуть его, заставляя себя оглядеться вокруг.  -  Кажется,  мы  попали  в
беду.
     - Боже мой, - пробормотал Петр и потряс его за плечо. - С тобой все в
порядке?
     - Я не знаю. Мне не нравится, что это продолжается. - Он взглянул  на
гребень холма, на деревья, окружавшие их, а затем схватил Петра за руку  и
потащил его назад, на поляну, где были Ууламетс и Ивешка.
     - Ивешка, - сказал он очень тихо, так чтобы не потревожить ее отца. -
Мы хотим поговорить с тобой.
     Она ускользнула в лесную  чащу,  бледная  и  молчаливая,  не  исчезая
полностью от их взора, и держалась на расстоянии, не желая говорить с ними
о том, чего так и не оказалось в маленькой могиле.

                                    24

     Все старались избегать разговоров о делах.
     - Мы возвращаемся назад, к лодке? - спросил Петр у Саши, который,  по
крайней мере, не отказывался общаться с ним. На что Саша ответил:
     - Я так не думаю.
     Тогда последовал следующий, вполне обоснованный вопрос:
     - А что же мы собираемся делать в таком случае?
     - Я не знаю, - сказал Саша, избегая смотреть ему в глаза.
     И третий вопрос не заставил себя долго ждать:
     - Может быть, все ждут, как решит дедушка? Или  уж  не  ждем  ли  мы,
случаем, водяного?
     - Дедушка думает, - сказал Саша.
     Петр едва слышно пробормотал свое мнение на это счет  и  полез  в  их
пожитки, где отыскал водку, и сделал пару глотков  в  добрую  меру,  после
чего он пришел к преходящему философскому заключению, что он был  обречен,
а  всякий  обреченный  должен  покоряться  обстоятельствам,  которые,  без
всякого сомнения, грозили всем, без исключения, смертью,  и  если  в  этих
условиях никто не хотел попадать в новую беду, отправляясь в путешествие к
лодке,  то  будь  он  проклят,  если  он  хотел  этого  бессмысленного   и
изнурительного путешествия.
     По крайней мере, с более практической точки зрения  им  следовало  бы
отдохнуть, поесть, перевязать натертые на ногах волдыри и ссадины  к  тому
времени, когда можно  было  ожидать,  что  дедушка  соизволит  подумать  о
возвращении к лодке, а затем и к дому,  чтобы  переосмыслить  все  это  до
сумасшествия дикое предприятие.
     А тем временем, Ивешка блуждала среди деревьев,  дедушка  читал  свою
книгу, и только один Бог знал, что могло следить за ними в этой чаще, пока
солнце подошло к полудню, миновало его и стало клониться к закату.
     Тем временем, он успел залатать штаны в тех местах, где они порвались
на  коленях,  починил  левый  сапог   и   провел   еще   одну   достаточно
бессодержательную  беседу  с  Сашей,  которая  не  включала  ничего  более
существенного, чем рассуждения о том,  сколько  именно  воды  должно  быть
добавлено  к  рыбе,  которую  они  собирались  тушить.   После   чего   он
почувствовал отвращение к самому себе, и был просто вынужден выпить еще  и
после ужина. Затем он уселся, опершись плечом на меч, и,  придерживая  его
еще и ногой, с помощью  точильного  камня  подправил  и  без  того  острое
лезвие. Легкий звон закаленного  металла,  по  крайней  мере  такая  мысль
пришла ему в голову, должен подсказать любому страшилищу,  затаившемуся  в
темной чаще, окружавшей их костер, что здесь есть и  сталь  и  соль,  и  в
придачу человек с весьма не мягким характером.
     Дедушка  продолжал  читать  даже  во  время  еды.  Ивешка   старалась
держаться  на  самой  границе  освещенного  костром  пространства,   чтобы
по-прежнему ускользать от вопросов. Саша, тем временем, отставил в сторону
оставшуюся после ужина посуду, и, счистив кору с суковатой палки,  которую
Петр подобрал, полагая, что из нее получился бы хороший ухват для  горшка,
если бы у них был хоть какой-нибудь горшок, и, казалось, был очень увлечен
своим занятием, вырезая на нем хитросплетения линий и точек.
     - Это что, медведь? - спросил Петр спустя некоторое время, когда  ему
показалось, что он угадывает знакомые очертания в возникавшем прямо  перед
ним резном узоре.
     - Нет, - сказал Саша, даже не взглянув на него.
     В таких случаях человек может и не испытывать склонности к разговору.
     Тогда он бросил мрачный взгляд в сторону Ивешки, будто силясь понять,
только он один находится в таком вывернутом наизнанку состоянии  или  весь
окружающий мир тоже треснул по швам в этот вечер, не то,  чтобы  он  хотел
привлечь внимание Ивешки, хотя, Бог знает...
     Ивешка, по крайней мере, казалось, проявляет внимание к нему.
     Камень выпал из его руки. От неожиданности он порезал палец и  быстро
сунул его в рот, чуть вздрагивая при взгляде на мерцающее  облако  тумана,
которое говорило ему, что она наблюдает за ним.
     - Глубоко? - спросил Саша, имея в виду порез на его пальце. Тогда  он
взглянул на него. Порез был на внутренней стороне большого пальца все  той
же руки, которую ему укусил водяной  и  которую  раздирал  этот  проклятый
ворон.
     - Нет, - угрюмо сказал он, потряхивая рукой в воздухе. -  Что  значит
еще одна царапина?
     - Позволь мне все же взглянуть на нее.
     - Не стоит. - Он опять сунул палец в рот, затем вновь  помахал  им  в
воздухе и смочил порез водкой, не забыв о том, чтобы пропустить глоток и в
свой  желудок,  а  затем  еще  раз  повторил  последнюю  операцию,  бросая
неприязненные взгляды в сторону Ууламетса.
     - Старик, - наконец произнес он.
     - Не мешай, - проворчал Ууламетс.
     - Дедушка, -  не  унимался  Петр,  продолжая  настаивать  с  показной
воспитанностью, но Саша сделал ему знак,  чтобы  он  прекратил  беспокоить
Ууламетса.
     На основании этого можно  было  предположить,  что  Ууламетс  добился
определенных успехов, но глядя на него говорить об этом было трудно.
     - Так что же все-таки мы собираемся делать? - спросил  Петр.  -  Ведь
ясно, что водяной обманул нас,  дедушка,  он  врал  с  самого  начала.  Он
говорил, что ты должен найти этого Кави...
     - Замолчи, дурак!
     Он  с  холодным  выражением  лица  долго  и  внимательно  разглядывал
Ууламетса через плечо, размышляя над тем, что он сделал в Воджводе  и  что
сейчас вызывало у него чувство стыда, если принять во  внимание  насколько
больше им досадил  этот  старик.  Бедный,  старый  Юришев,  сам  по  себе,
проткнул его мечом совершенно случайно, и Петр не испытывал к нему никакой
злобы: разумеется, он никогда бы не поднял свой  меч  против  старика,  он
даже не думал тогда об этом, потому что не был готов к  насилию  над  тем,
кто был едва ли не в три раза старше его...
     До недавнего времени.
     - Петр, - сказал Саша, осторожно тронув его за  локоть,  -  не  надо,
прошу тебя, пожалуйста, не надо ссориться с ним. Он не хотел тебя обидеть,
он просто думает.
     - Хорошо, - сказал Петр.  -  Не  волнуйся.  -  Он  опустил  кувшин  и
поставил его на место. - А почему бы нам и впрямь  не  поверить  водяному?
Ведь он клялся своим именем, верно? Мы немедленно отправляемся в этот  лес
за одним из его старых...
     - Замолчи! - прикрикнул на него Ууламетс, и а когда Петр оглянулся  в
его сторону, добавил: - Он не мог врать. Это на него не похоже.
     Должно быть, подумал Петр,  волшебные  силы  продолжали  свою  работу
вокруг них: он видел, что старик о чем-то говорит, видел, как поблескивает
пот, выступивший от напряжения у него на лбу, но  его  голос  доносился  к
Петру откуда-то издалека, словно заглушенный толщей воды.
     - Мы находимся  в  большом  затруднении,  -  сказал  Ууламетс.  -  Ты
слушаешь меня? Сейчас я пытаюсь просветить обстановку. Разумеется, что это
ненадежно, ничто не говорит о  надежности  этого  предприятия,  но  оно  в
большой мере связано с жизнью моей дочери. У нас нет  другого  выбора,  по
крайней мере у тебя, Петр Ильич.  Мне  сдается,  что  я  немного  задолжал
тебе...
     - Немного! - воскликнул Петр.
     - ...и верну этот долг, - резко бросил Ууламетс,  -  вместе  с  твоей
жизнью, если, конечно,  мне  удастся  спасти  ее!  Но  жизнь  моей  дочери
является тем краеугольным камнем, который может спасти любого из  нас.  Ты
знаешь всех, кто в этом замешан, и  не  следует  произносить  их  имена  в
очередной раз. Не спрашивай о  моих  намерениях.  Делай  то,  что  я  тебе
говорю, и не поддавайся безрассудным порывам, которые могут плохо кончится
для тебя: я не могу представить себе, насколько ты восприимчив к вещам  из
волшебного мира,  и  я  не  знаю,  как  еще  можно  предупредить  тебя  об
опасности. Ты слишком труднодоступная, но в то же время и весьма  уязвимая
мишень для этих сил. Поэтому ты должен делать то,  что  мы  говорим  тебе,
потому что твое собственное мнение о происходящем не заслуживает  никакого
доверия. Ты понимаешь меня? Ты понимаешь меня, Петр Ильич?
     Петр размышлял над услышанным, сколь неприятным оно не  оказалось,  и
взглянул в глаза старика с подозрением, нет, скорее  с  уверенностью,  что
тот ожидает  услышать  "да",  и,  казалось,  весь  окружавший  его  воздух
настаивал на том же самом.
     - Саша, - произнес он, пытаясь почти безнадежно противостоять  этому.
- Саша...
     На что Саша, положив руку на его плечо, спокойно сказал:
     - Он говорит правду, Петр.
     У него не было выбора, не было, на самом деле. Он  подумал,  что  ему
следует придерживаться того, что хотелось бы Саше.
     Тогда он укоризненно взглянул на него,  бросил  такой  же  взгляд  на
Ууламетса и направился к своему месту  у  костра,  где  отыскал  кувшин  и
сделал приличный глоток, с печалью глядя на рисунок тлеющих углей и тщетно
думая о камине в "Оленихе", о Дмитрии и остальных общих с  ним  приятелях.
Они, по крайней мере,  всегда  проявляли  одобрение,  когда  он  собирался
рисковать своей шеей.
     - Петр, - раздался голос Саши из-за его плеча. В  нем  звучала  явная
озабоченность.
     И одно это уже понравилось Петру.
     - Петр, он прав. У нас нет выбора.
     Он сложил руки на коленях, стиснул зубы и захотел было уверить  себя,
что он смог бы найти жизнеспособный выход, будь они все прокляты, но  как,
скажите, мог думать человек, когда два или три колдуна набросились на него
со всех сторон?
     Один из них особенно сильно досаждал ему своими желаниями, и ведь  он
не был сумасшедшим, а был самый честный малый из  всех  и  знал,  как  это
влияет на Петра.
     - Боже мой! Кажется, я начинаю сходить с ума! - Он вскочил на ноги  и
сделал жест рукой, выказывая отвращение. - О каком выборе для  меня  может
идти речь, если вас здесь превосходящее большинство?
     - Извини, Петр, но я ничего не делаю!
     - Хорошо! Я очень рад! Спасибо!  -  Он  сунул  обе  руки  за  пояс  и
повернулся спиной к безопасному, как ему казалось, затухающему  костру.  -
Ни дедушка, ни его дочь не оказались  столь  благовоспитанными.  Итак,  мы
отправляемся искать этого самого Черневога...
     - Пожалуйста, не произноси здесь никаких имен.
     - А в чем дело? Что особенного в имени? Я ведь простой, не  связанный
с  волшебством  человек!  Ни  моя  воля,  ни  мои  желания  не  играют   в
происходящем никакой роли. К чему весь этот вздор?
     - Не знаю, - признался Саша. - Я действительно не знаю, но просто...
     - Этого  не  следует  делать  потому,  -  раздался  сзади  них  голос
Ууламетса, - что когда ты называешь имя, мы слышим его. А поскольку каждый
имеет определенные слабости, то он так  или  иначе  выражает  внутри  себя
отношение к хозяину этого имени, принимая или  отвергая  его,  а  в  нашем
положении нельзя допускать даже таких, на первый взгляд  дурацких,  вещей,
хотя мы и стараемся их не замечать. Это в какой-то мере отвечает  на  твой
вопрос?
     - Хорошо, но почему же тогда мы не можем называть  вслух  имена  тех,
кто дружески относится к нам? -  возразил  ему  Петр,  -  например,  взять
лешего? Мне кажется, мы могли бы и не отказываться от помощи.
     К удивлению, как ему показалось, Ууламетс задумался над этим.
     - Он был так настроен, - сказал Саша, пользуясь тем что Ууламетс  все
еще молчал. - Но ему очень не нравилось,  что  Ивешка  находилась  в  этом
лесу, ему не нравилось, что и я заимствовал в этом же лесу, но...
     - Заимствовал? Ты? - неожиданно резко спросил Ууламетс.
     - Да, мой господин, - сказал Саша.
     Ууламетс расправил пальцем свою бороду, вытащил  запутавшийся  в  ней
обломок ветки и уселся как раз между тенями своих собеседников, поглядывая
то на одного, то на другого сверкающим в слабом свете костра  глазом.  Его
лицо при этом являло собой лабиринт старческих секретов.
     - Какой толковый малый, - сказал Ууламетс. - Очень толковый. И леший,
выходит, помог тебе. А еще леший питал и русалку. Это просто замечательно.
     Никогда нельзя было знать, когда Ууламетс издевается, а когда говорит
всерьез. У Петра уже вертелся на  языке  грубый  ответ,  но  Ууламетс  все
продолжал смотреть на них как  на  нечто,  лежащее  у  него  на  обеденной
тарелке.
     - Он даже назвал нам свое имя, - сказал через некоторое время Саша.
     - Поистине удивительно, - заметил Ууламетс.
     - Так что же это должно означать? - спросил Петр.
     - Это означает, что этот лес хочет, чтобы мы оставались здесь.
     - Бог мой! Еще один ввязывается в эту игру!
     - Да, видимо так, - сказал Ууламетс. - Но я не  могу  поклясться,  на
чьей стороне. - Он взял  свою  книгу,  сделал  отпугивающий  жест,  словно
стараясь освободиться от этой ноши. - Это мне так и не ясно.
     - Так мы собираемся что-то предпринять? - спросил Петр.
     - Прежде всего, избежать беды, черт бы  тебя  побрал.  Почему  ты  не
поддерживаешь компанию с моей дочерью?
     Петр открыл было рот, чтобы ответить  ему,  но  в  этот  момент  Саша
попытался уберечь  его,  дернув  за  рукав,  давая  ему  по  крайней  мере
возможность найти более подходящую для ответа причину.
     - У него нет никакого чувства, - сказал  он  Саше  и  с  раздражением
махнул рукой в сторону Ууламетса. - Неужели и ты  согласен  кончить  жизнь
вот таким образом? Пусть убирается к черту. Он сводит меня  с  ума.  Прошу
тебя, оставь  меня  в  покое  и  прекрати,  пожалуйста,  управлять  своими
желаниями. Ты можешь это сделать?
     - Но я не могу оставить без своего внимания происходящее вокруг  нас.
Ведь может случиться все, что угодно... - сказал Саша и углубился в себя с
отрешенным видом.
     О чем он думал? Может, про Ууламетса и его дочь? Кто знает?
     Петр вздохнул, сложил руки и покачал головой,  уставившись  в  землю,
чувствуя себя немного лучше. Черт, а не мальчишка!
     Он поднял кувшин и остановился, испытывая двойственное чувство к  его
содержимому: он хотел и в то же время не хотел выпить.  Нет,  черт  бы  их
всех побрал, он точно хотел, явно подозревая, что это Саша настраивал  его
желание против выпивки, и все смешавшиеся ощущения сводили его с ума.
     Так он стоял на краю  освещенного  костром  пространства,  пристально
вглядываясь в темноту леса, в ту  его  часть,  где  находилась  Ивешка,  и
некоторое время не испытывал ничего, кроме желания  дать  передышку  своей
разбитой голове и не иметь никаких претензий ни от Саши, ни от  Ууламетса,
ни от Ивешки, ни от этой проклятой птицы или от кого-нибудь еще.
     Он решил, что находится  на  грани  утраты  всех  своих  сил.  Ивешка
действительно не имела никаких иллюзий относительно его  способностей.  Он
сам был абсолютно уверен, что Саша ничего не терял, а мнение о нем старика
нисколько не изменилось с самого начала.
     Малыш выпрыгнул словно из воздуха, прямо у  него  под  ногами,  серый
мохнатый шар с очень внимательными  черными  глазами  и  блестящим  мокрым
носом.
     Его сердце едва вздрогнуло: таким бесчувственным  он  стал  теперь  к
подобным вещам. Он оглянулся на черный шар, который сейчас был величиной с
кошку, и тот присел, выжидательно глядя на него, облизывая  свои,  похожие
на человеческие, губы и тяжело дыша, как собака.
     И тогда Петр вспомнил, чего тот хотел. Он наклонил кувшин, черный шар
открыл свой рот и очень ловко заглотил свою порцию, обхватив для  верности
передними лапами его ногу.
     Он искоса взглянул на него, но следующий  глоток  оставил  за  собой.
Рука по-прежнему болела, и теперь он уже не знал, какая из полученных  ран
была тому причиной. Он сжал руку в кулак и взглянул на нее, как бы пытаясь
убедить себя, не  теряя  надежды,  что  причиной  этой  боли  была  именно
последняя из них. Но он ощущал знакомый холодок, сопровождавший эту  боль,
словно кто-то резал его руку острым куском льда. Боль ощущалась с  тыльной
стороны ладони, и ему это очень не нравилось.
     Это ощущение еще больше пугало его, когда  он  вглядывался  в  лесную
даль.
     Так значит, это исходило все-таки  оттуда.  В  этом  не  было  ничего
нового, и меньше всего для него, и от этого он чувствовал себя обреченным,
а его мрачное настроение не проходило. Но он упрямо продолжал все  так  же
стоять, напоминая себе, что ему удавалось справляться с этим до сих пор, и
размышляя о том, что, может быть, если он мог бы обнаружить источник  этих
злоключений в пределах своей досягаемости, то  мог  оказать  всем  большую
услугу. Затем  с  каким-то  оцепенением,  вызванным  чувством  досады,  он
вспомнил про меч, лежащий около пенька по другую сторону  костра,  которым
он, на самом  деле,  немедленно  должен  был  бы  воспользоваться  в  виду
надвигающейся угрозы...
     Он сделал шаг назад, и словно ступил в вязкую грязь.  Следующий  было
сделать еще труднее: он с напряжением думал о том, почему он вообще  решил
пойти к пеньку, и последняя мысль, с безнадежностью промелькнувшая, у него
заключала в себе лишь страх перед чем-то, окружающим их,  и  необходимость
предупредить об этом Сашу.
     Но Ивешка настаивала, он чувствовал и это, чтобы поговорить с  ним  о
чем-то, а в результате и то, и другое только еще больше запутывало его. Он
остановился, окончательно  позабыв,  куда  и  зачем  собирался  идти,  что
собирался сказать, кроме ощущения, что Ивешка  опьяняла  и  дурманила  его
рассудок...
     Около его ноги что-то рычало и дергало за сапог. Он  завопил,  сделал
полуоборота, чтобы сохранить равновесие и зашатался, в тот  момент,  когда
Малыш, продолжая рычать, свалил его с  ног,  в  одно  мгновенье  становясь
размером с доброго волка или даже медведя, когда он оказался  стоящим  над
ним.  Он  пронзительно  закричал,  пытаясь  выбраться   из-под   него,   и
почувствовал, как что-то ухватило его за ногу, причиняя боль,  а  Малыш  с
рычаньем переступил через него и бросился в этом направлении.
     - Ну, хватит! - сказал Ууламетс, и  Петр  выполз  на  твердую  землю,
поглядывая назад, на опушку леса. Ворон пронзительно каркал, Малыш исчез в
лесной чаще. - Иди сюда! - приказал Ууламетс, и что-то  пронеслось  сквозь
лес, слегка раскачивая освещенные отблесками костра макушки кустов.
     Малыш вновь запрыгал у ног Петра, будучи все еще размером  с  собаку,
тяжело дыша, угрожающе скаля зубы и принюхиваясь к тому, что находилось по
другую сторону его сапог,  на  коже  одного  из  которых  остались  свежие
царапины.
     - С тобой все хорошо? - спросил его Саша, чуть вздрагивая и  стараясь
придержать его за руку. Но Петр все еще продолжал смотреть прямо на Малыша
и только сейчас понял, к своему замешательству, что,  на  самом  деле,  он
спасал кувшин  с  водкой  и  при  падении  на  землю  разбил  лишь  только
собственный локоть.
     Он отшвырнул его. Он упал, даже не треснув, в ближайших  кустах,  что
само  по  себе  показалось  ему  последним  оскорблением.   Он   все   еще
сопротивлялся Саше, который хотел поднять его, сгибая собственные  ноги  и
стараясь встать без чьей либо помощи.
     - Что-то слишком много наобещал твой коварный змееподобный  сосед,  -
проворчал Петр в сторону Ууламетса, который подошел, чтобы  повнимательней
рассмотреть его, и взглянул на Сашу, который протягивал ему кувшин, но  на
мгновенье отвернулся от него, бросив угрюмый взгляд на Ууламетса.  -  Ведь
он, кажется, обещал не обижать твоих друзей?
     Ивешка  была  от  них  совсем  близко,  ее  лицо  казалось  серым   и
обеспокоенным.
     - Со мной все хорошо, - почти выкрикнул он  и  даже  выбросил  вперед
руку, будто указывая себе самому дорогу к огню. - Со мной  все  хорошо,  и
мне вовсе не нужен этот проклятый кувшин! Он проковылял к тому месту,  где
около костра лежал его меч, раздумывая над тем, не взять ли его в руки  да
не отправиться ли за водяным.  Но  он  почему-то  вдруг  ощутил  некоторое
смущение от этой мысли, полагая, что глупостью тут делу не поможешь. Он  с
тяжелым чувством опустился на  пенек  около  своего  меча  и  поднял  его,
продолжая хмуриться, когда подошедший  Малыш  положил  свои  лапы  ему  на
колено.
     - Спасибо, - сказал Петр.
     Затем подошел Саша и поставил на землю кувшин.
     -  Я  полагаю,  что  мои  желания  насчет  этого  кувшина  должны  бы
выполниться, - сказал он очень  тихо.  -  Он  всего  лишь  не  должен  был
разбиться.
     - Ты хочешь сказать, что я не смог бы освободиться от этой  проклятой
вещи! Спасибо! Премного благодарен! А мне, выходит, хоть погибай!
     - Мне очень жаль. Я просто постарался сохранить его целым.  Ведь  вот
что ты можешь сделать с вещами под влиянием собственных желаний. Они могут
отплатить тебе тем же...
     Саша выглядел таким же бледным, как Ивешка. И  винить  его  в  чем-то
именно сейчас у него не было никаких намерений. Он покачал головой и потер
ушибленный локоть.
     - Мы должны уходить отсюда, - сказал он.  -  Первое,  что  мы  начнем
делать с утра, так это готовиться к возвращению на лодку...
     - Это ничего не решает для нас, - раздался сзади них голос Ууламетса.
     -  И  что  же  тогда  ты  можешь  посоветовать?  -  спросил  Петр,  с
неожиданной, до жестокости, точностью вспоминая, как Ууламетс полагался на
клятвы водяного. - Черт тебя  возьми,  ведь  ты  же  говорил,  что  он  не
причинит вреда ни тебе, ни кому-либо в твоем окружении. А что же я?  Разве
я не вхожу в это соглашение? Ты просто пытаешься  убить  меня,  в  этом  и
состоит вся игра?
     - Твое собственное отношение ко  всему  позволяет  ему  делать  такое
исключение, - сказал Ууламетс, нагибаясь за посохом. - Подумай об этом.
     С этими словами старик пристукнул посохом по земле  и  отправился  за
своей драгоценной книгой.
     - Я убью его, - пробормотал Петр.
     - Ты ничему не учишься, - сказал Ууламетс, искоса глядя  на  него.  -
Иди туда, куда  хочешь.  Отправляйся  в  Киев.  Только  попытайся  вначале
миновать это созданье.
     Малыш терся около его ноги, отбежал в сторону кувшина,  ухватил  его,
и, переваливаясь, возвратился вместе с ним назад.
     Петр прикрыл глаза и оперся лбом на руки, не обращая внимания на боль
в локте.
     - Моя дочь, - продолжал бормотать старик за их спиной, -  как  раз  и
является подобным его созданьем. А ты - ее. И это тоже хорошенько запомни.
     Петр ничего не сказал на это слегка тревожное утверждение. Он  только
злобно взглянул на старика, который сидел сзади них со своей книгой.
     - Он предупреждает тебя об осторожности, - сказал Саша.
     - Он всегда находит самый отвратительный способ, чтобы сказать это. -
Он взял кувшин у Малыша, который с нетерпеньем ожидал этого,  откупорил  и
влил приличную порцию в его уже заранее открытый рот: Малыш заслужил это.
     Подумав над этим, Петр добавил ему еще немного.
     Кувшин, почти наполовину пустой, казалось, не стал от этого легче. Он
не стал, как начал неожиданно припоминать  Петр,  значительно  легче  и  в
течение дня.

     Петр завернулся в одеяло и уснул, справедливо полагая, как не раз сам
любил говорить, что может быть лучше  этого  в  подобных  обстоятельствах?
Видимо, наконец-то Саша добрался до этого очень маленького желания,  очень
осторожного маленького желания, которое должно было пойти лишь  на  пользу
Петру и ради которого Петр готов был приставать и придираться к нему, если
бы на него не свалилось столько бед, большинство из  которых  Саша  считал
своими ошибками.
     Саша включил и кувшин в очередную дюжину своих желаний, некоторые  из
которых были еще не вполне ясными для него, а те, которые он так еще и  не
включил до сих пор в общую сумму по тем же самым причинам, что и Ууламетс,
он продолжал  обдумывать  про  себя,  совершая  в  голове  долгий  процесс
вычислений, словно мудрый паук, который, начиная ткать паутину,  старается
придать ей с самого начала столь регулярный узор, который он,  при  первой
же открывшейся ему опасности мог  бы  произвольно  изменить.  Он  не  имел
возможности записывать свои стежки, но он старался  "завязывать"  в  своей
памяти  отдельные  "узелки"  этого  причудливого  рисунка,  которые  желал
надолго запомнить...
     И в то время, пока Ивешка бродила  около  него,  выказывая  ему  свое
раздражение и недовольство, как будто его попытки понять происходящее  так
или иначе вселяли в нее ужас, ее присутствие затеняло  и  его  собственные
мысли.
     Тут он припомнил, что она умерла почти в его возрасте.
     Он отметил этот факт в своей памяти, в  той  ее  части  которая  была
отведена для всего, связанного с Ивешкой.
     Фактически она оставалась молодой  все  эти  годы,  потому  что,  как
казалось ему, она  могла  лишь  узнать  очень  многое  о  разных  сторонах
окружающего мира, так и не сумев познать на деле ни одной из этих  сторон,
временами поступая так,  как  и  следовало  поступать  шестнадцати  летней
девочке, по его мнению, особенно в отношении Петра...
     "Нет"  -  чувствовал  он  ее  протест,  доносившийся  к  нему   через
пространство над костром.
     Возможно, продолжал рассуждать он, что  и  в  отношении  собственного
отца она тоже поступала  таким  образом,  и  отложил  в  памяти  очередной
"узелок". Может  быть,  для  взрослых  людей  Ивешка  была  более  сложной
загадкой, чем даже он сам: работая в "Петушке", он смог повстречать  очень
многих людей, тогда как она встретила за всю  свою  жизнь  лишь  несколько
живых душ, да и те были колдунами.
     С тех пор, как она  умерла,  подумал  Саша,  она  могла  встречать  и
других, на их собственное горе и беду...
     Теперь она оказалась еще ближе к нему и была еще более  раздраженной,
о чем Ууламетс прекрасно знал.  Он  понял  это,  даже  не  оглядываясь  по
сторонам. Ууламетс неожиданно  потерял  нить  рассуждений,  и  он  тут  же
вспомнил про кувшин, который он непреднамеренно заколдовал: ведь  это  был
самый успешный опыт его собственного  колдовства.  Небесный  Отец!  Кувшин
уцелел от катастрофы и едва не стоил жизни Петру, все произошло точно так,
как и предупреждал его учитель Ууламетс: Волшебство слишком просто  дается
молодым...
     Но ведь ничто не препятствовало  в  тот  момент  его  колдовству  над
кувшином: ведь не было никого, кто мог пожелать,  чтобы  кувшин  разбился,
никто даже не имел на этот счет противного мотива, и Бог свидетель, что  в
его голове не было никаких сомнений в тот момент, когда  кувшин  летел  по
палубе, а он хотел, чтобы тот остался цел.
     Волшебство давалось чертовски просто, и кувшин доказал  это:  он  был
весьма равнодушен к таким малым проявлениям колдовства, находясь  в  самой
гуще  колдовства  большого  и  опасного,  которое  рассеяло  его  внимание
заставило уверовать в то, что  и  он  может  не  задумываясь  выпускать  в
окружающий мир безопасные желания...
     Но его  колдовство  над  кувшином  не  было,  на  самом  деле,  столь
безвредным. Оно, несомненно, было более мощным, чем  те  средства  защиты,
которые он в этот момент предоставил самому Петру, и причины этого  он  не
мог пока полностью понять... если...
     Если только его колдовство над Петром имело трещины, например, в виде
сомнений...
     Но это была не та нить рассуждений, с которой он начал. Он неожиданно
обнаружил какое-то беспокойство в своем сердце, чувствуя, как вокруг  него
нарастает волна желаний, которые он почти ощущал как прикосновение щетки к
собственной  коже,  или  как  некий  иллюзорный  круг,  который  он  часто
представлял себе.
     Сзади него раздался голос Ууламетса:
     - Русалка и есть желание уже сама по себе. Ведь  желание  никогда  не
умирает. Желание отомстить, например. Именно так можно описать мою дочь.
     - Но  леший  помогал  ей,  -  очень  осторожно  сказал  Саша  и  чуть
повернулся,  чтобы  взглянуть  на  него.  -  У  меня   не   было   никаких
отрицательных ощущений... относительно лешего. Наоборот, он, на самом деле
был...
     - Бывало, около нашего дома появлялся, один, - сказал Ууламетс. -  Но
вот давно уже его нет. Спроси у моей дочери, почему?
     - Но в этом не было ее вины? Она не просила этой помощи...
     Небесный Отец,  неужели  в  рассказе  старика  о  своей  дочери  есть
какая-то брешь? Эта мысль неожиданно пришла к  Саше,  а  по  какой  именно
причине, он так и не понял. Не имело никакого  значения,  что  рассказывал
Ууламетс в первый раз, Саша никогда не верил в  самоубийство  его  дочери:
если колдун, на самом деле, захочет умереть...
     Все наши мысли приходят к нам от Ивешки,  подумалось  ему.  Возможно,
что это и рассказы белого Призрака, а  возможно,  что  и  рассказы  самого
водяного, передаваемые прямо через  нее.  Петр  был  прав:  слишком  много
колдунов, и слишком многие из них врут...
     - Не стоит попусту тратить свои силы, - сказал  Ууламетс,  неожиданно
поднимаясь со своего места, а Ивешка при этом чуть отступила назад. -  Что
я только что говорил тебе, девочка?  Помнить  и  не  забывать?  Не  желать
ничего не обдуманно? Но  ты  знаешь  только  себя,  и  не  думаешь,  и  не
вспоминаешь о своих ошибках.
     - Я пытаюсь, - прошептала Ивешка. - Папа, я пытаюсь...
     - Для кого? - едва не крикнул Ууламетс. - Вам  следует  объединиться.
Да, он выбрался из своего угла... Малый, ты чувствуешь его?
     Саша почувствовал...  он  неожиданно  узнал  едва  уловимый  холодок,
которым потянуло от ближайших кустов, такой же подвижный и неуловимый, как
змея, в облике которой водяной являлся  временами.  Саша  хотел  встать  и
предупредить Петра...
     - Приведите его сюда, - прикрикнул  на  них  Ууламетс.  -  Пожелайте,
чтобы он оказался здесь. - Заставьте его прийти сюда!
     В этот момент Сашу охватил испуг от одной лишь мысли  о  безопасности
Петра, и Гвиур бросился наутек.
     Остановись! - тут же подумал он про себя, теперь уже одновременно и с
Ууламетсом, и с Ивешкой, и тут же почувствовал, как это скользкое существо
начинает сжиматься, стараясь  выбросить  свои  желания  в  их  сторону,  и
извивается как змея, прижатая палкой. Петр тут  же  проснулся  от  сильной
боли и закричал: "Боже мой!",  выражая  таким  образом  свое  единственное
желание и, стоя на коленях, старался сжать свою больную руку, в  то  время
как собравшийся было в бега черный  поток,  чем-то  напоминавший  пролитые
чернила, хлынул из кустов прямо в его сторону...
     Остановись! - так в очередной раз приказал Саша, и так  же  сделал  и
Ууламетс, и так же сделала Ивешка. Тогда передний край чернильного  потока
начал подниматься и очень быстро оказался на уровне головы Петра и толстел
буквально на глазах по мере того, как очередные волны набегали из темноты,
подпитывая его.
     Он должен был  удержать  это  существо,  должен  удержать,  пока  оно
пыталось  любыми  доступными  ему  путями  добраться  до  Петра,  который,
спотыкаясь при каждом движении, поднимался на ноги,  с  обнаженным  мечом,
который держал теперь в левой руке, пытаясь - о, Небесный  Отец,  нет!  не
позволяй ему этого!.. - атаковать подвижную черную массу...
     - Обманщик! - кричал Ууламетс. - Решил обмануть меня, так?  -  Темная
масса опустилась на землю, свернувшись в кольца, и  напоминала  безголовую
змею, как раз в тот момент, когда Петр неуверенными шагами направился в ее
сторону. - Обмануть меня?! - Ворон покинул свою ветку и ринулся сверху  на
водяного, а Малыш, взлохмаченный мохнатый шар, весь  с  головы  до  ног  в
листьях, ощетинился, зашипел и пытался ухватить его зубами.
     - Не трогайте  меня!  -  закричал  Гвиур,  корчась  на  земле.  -  Не
трогайте, не трогайте! - Он начал прятаться, превращаясь  в  дым,  который
рассыпался  на  мелкие  облака  по  мере   того   как   водяной   усиливал
сопротивление. - Остановите его! - завизжал Саша на Ууламетса. Сейчас даже
Ивешка перестала помогать старику мучить водяного, и он,  воспользовавшись
тем, что давление на него ослабло, вновь  двинулся  в  направлении  Петра,
сделав быстрый по-змеиному изворотливый бросок намерений своей  злой  воли
около замешкавшегося Саши  и  пытаясь  оторвать  его  желания  от  желаний
Ууламетса, но  Саша  продолжал  думать  только  о  безопасности  Петра,  и
побежденный водяной взвыл: - Не я делал, не мне и отвечать. Нет здесь моей
вины. Никогда...
     - Говори правду! Немедленно! - закричал на него Ууламетс,  и  мерзкое
существо тут же превратилось в узловатый дымовой шар, размером  не  больше
человека.
     И, не переставая, продолжало гнусавить:
     - Человек заставил меня сделать это. - Голос становился  все  тише  и
тише. - Я не убивал ее. Забрал лишь ее кости, только и  всего.  Он  сказал
мне, что я могу забрать ее кости. Она может владеть этим лесом, я же тогда
смогу владеть этой рекой, вот и все.
     Ивешка покинула поле боя, оставила паутину желаний. Саша почувствовал
это по тому, как возросли его собственные усилия,  все  в  нем  задрожало,
словно готовая лопнуть струна, и он закричал, в отчаянии:
     - Гвиур, скажи, кто этот человек? Почему он сделал это?
     - Она знает! - прокричал Гвиур, свернулся в  кольца  и  уменьшился  в
размерах. - Он убил ее, он затащил ее в реку, он забрал ее  сердце,  и  он
никогда не отпустит ее назад, он вообще ничего  не  отпустит:  ни  ее,  ни
меня, ни тебя, если ты не сможешь остановить его, а ведь  только  я  знаю,
как! Я знаю все секреты, о которых она не может сказать, я знаю,  что  вам
нужно, а вы вместо этого жгли меня, разоряли мою пещеру, обвиняли  меня  в
том, что, на самом деле, сделал он! Ну и ладно, будьте  вы  все  прокляты!
Почему я должен помогать дуракам?  Спроси  меня,  почему  все  ваши  планы
провалились! Спроси меня, куда подевалась мать твоей дочери!
     Неожиданно он вновь разлился по земле будто чернила.
     - Остановите его! - закричал Ууламетс, и  Малыш  мгновенно  исчез,  и
вслед за этим последовал испуганный вой  и  звуки  погони,  сопровождаемые
шумом старых листьев и кустов, сливавшиеся со звуками насилия, которые  не
замедлили последовать вместе с лаем, шипеньем и шумом борьбы.
     Петр согнулся, опустив меч и ухватившись правой рукой  за  колени,  а
Саша, спотыкаясь, бросился к нему со всех ног.
     - С тобой ничего не случилось?
     - Нет, нет, - задыхаясь произнес Петр, продолжая оглядываться на  лес
и опираясь одной рукой о колено. - Что проку в одной руке? Мне нужно две.
     Саша попытался помочь ему, но при этом его мысли разбегались  во  все
стороны: он думал и о Малыше, который исчез с поляны, и об Ивешке,  силуэт
которой все еще мерцал где-то среди  дальних  деревьев,  и  об  Ууламетсе,
который кричал ей вслед, чтобы она вернулась. Голова его раскалывалась  от
боли. Он не смог остановить пагубное  воздействие  всех  этих  существ  на
Петра, он не переставая думал об этом, и решил,  что  должен  усилить  это
желание, отбросив все свои ранние сомнения, которые были у него еще  в  ту
пору, когда он едва-едва мог отважиться начать борьбу с этой болью.
     - Спасибо, - едва слышно сказал Петр, на самом деле, и не подозревая,
сколь ужасный промах совершил он своей помощью. А может быть, он  был  все
еще в том состоянии, как и мгновенье назад, когда ему  еще  казалось,  что
это он удерживал водяного, в то время как Ууламетс рвал его в  клочки,  до
тех пор, пока сам не прекратил этого, или это сделал сам Петр? Теперь было
очень трудно вспомнить в хаосе тех событий, кто из  них  досадил  водяному
больше всех... за всю ту боль, которую испытывала и Ивешка, и Петр...
     - Вернись, - по-прежнему кричал Ууламетс, продолжая звать свою  дочь,
а, может быть, и Малыша. Петр, тем временем,  буквально  рухнул  на  пенек
около костра, с тревогой поглядывая в лес.
     - Черневог, - произнес он, переводя дыханье. - Это его  имел  в  виду
водяной, так должно быть. Ведь это ее возлюбленный  убил  ее.  "Он  сказал
мне, что я могу забрать кости..." Боже, что же это за человек?
     - Колдун, - сказал Саша, чувствуя, как у него пересохло  в  горле,  и
думая о том, что он  не  может  позволить,  чтобы  продолжался  весь  этот
кошмар. Он был готов пожертвовать собой,  но  остановить  это.  Даже  если
отступится Ивешка, даже если отступится Ууламетс, он будет продолжать.

                                    25

     - Ивешка, - продолжал кричать в темноту Ууламетс, колдун, призывающий
вернуться колдунью-дочь, которая до  сих  пор,  как  казалось,  так  и  не
захотела ничего объяснять им.
     Но вот наконец она вышла из леса, медленно проплывая между деревьями,
может быть, изможденная желаниями ее отца: у Петра не  было  на  это  счет
никакого представления. Почитая за глупость сожалеть о  ней,  он  подумал:
хоть бы водяной забрал ее и освободил бы нас всех разом...
     Он думал так, потому что ощущал постоянную боль,  его  била  дрожь  и
клонило  в  сон,  который  он  был  вынужден  прервать,  и,  кроме   того,
действительно был не в духе от пустых и глупых девчонок, которые позволяли
себя убивать каким-то мерзавцам.
     Но он думал совсем по-другому, когда видел ее, и  поэтому  когда  она
появилась вдали, выглядя  такой  же  молодой,  как  и  Саша,  и  такой  же
малоприспособленной, чтобы иметь дело  с  мерзавцами  и  убийцами,  сердце
буквально перевернулось в нем, и он захотел, чтобы  именно  этот  мерзавец
был найден.
     Поскольку  сегодняшняя  ночь,  по  его  представлениям,  выдалась  на
редкость беспокойной, он был особенно рад видеть Малыша, когда  тот,  едва
волоча ноги, появился вслед за ней из кустов: по крайней  мере,  следовало
надеяться, что большое и лохматое существо, на  которое  она  не  обращала
внимания, был именно Малыш, в своем самом большом,  но  наименее  приятном
облике. Кем бы ни было это существо, но оно остановилось на  опушке  леса,
улеглось там, расправив плечи и челюсти, внимательно следя, как и положено
охотничьей собаке, за тем направлением, где скрылся водяной.
     - Итак, молодая дама, вы должны  ответить  на  некоторые  вопросы,  -
сказал Ууламетс, когда Ивешка приблизилась к  огню.  Она  выглядела  очень
испуганной. Ее облик был слегка нарушен, точно так  же  как,  был  нарушен
облик водяного, когда тот распадался на облачка дыма,  не  выдержав  атаки
Ууламетса.
     - Прекрати это! - сказал  Петр  старику,  не  вполне  уверенный,  что
разбитое состояние Ивешки было делом рук Ууламетса, но он не хотел  этого,
не хотел черт  побери.  Он  сказал  это,  и  встал,  чтобы  показать  свое
отношение ко всему, и Ивешка, которая собралась в ту  же  секунду  бежать,
остановилась в нерешительности и оглянулась на него с проблесками  надежды
в глазах.
     Он протянул свою руку:  это  движение  было  равносильно  перемещению
тяжелого груза, поэтому-то он и решил, что Саша не одобрил этого шага.  Но
они были слишком строги по отношению к этой  девочке,  даже  и  сам  Саша,
пытаясь, несомненно, защитить его, но она явно не заслужила этого.
     - Ивешка, - сказал он, направляясь в  ее  сторону  и  делая  ей  знак
приблизиться - вряд ли кто-нибудь рискнул взять ее за руку - к  той  части
поляны, где стоял он, и где ни Саша, ни Ууламетс не могли  им  помешать  в
данный момент. - Твой отец очень расстроен, и все мы  очень  хотим  помочь
тебе. Вот и все. Ты знаешь, что я хочу, правда?
     - Но ты не можешь! - Отдельные ее части вновь стали таять в  воздухе.
- Отпусти меня!
     -  Но  куда?  Куда  ты  можешь  пойти?  К  этому   чудовищу?   Поверь
собственному отцу... - Боже мой, он сам не верил, что мог произносить  эти
слова: - Ведь он не дурак. Если и ты, и он, и Саша объедините свои  усилия
над тем, что ты хочешь, может быть, тогда...
     - Я не могу! - закричала она. - Я не могу, и ты не можешь верить мне,
Петр, ты особенно не можешь  верить  мне,  а  я  не  хочу  причинять  тебе
никакого вреда...
     - Хорошо, в таком случае, скажи, у тебя есть сердце?
     - Не смей говорить об этом! Не верь этому!
     - Сдается мне, что ты придаешь большое значение слишком многому. Если
бы ты, на самом деле, хотела вернуть его назад... разве ты  не  смогла  бы
просто пожелать об этом?
     - Нет, я не могу, я не могу!
     - Остановись! - сказал он, и  кусочки  облака,  которые  начали  было
отлетать в сторону, заколебались в нерешительности, словно вздымающаяся на
ветру осенняя паутина, и разом осели, образуя ее законченный облик. -  Вот
так-то лучше. Бога ради, не делай этого. Что происходит с тобой?
     - Я устала, Петр, и я хочу уйти. Пожалуйста, сделай  так,  чтобы  мой
отец отпустил меня...
     - Но куда же ты пойдешь?
     Она медленно покачала головой, выражая явное страдание.
     - Вернешься назад в эту пещеру? - спросил он.
     - Просто... уйду. Уйду туда, где люди не будут заставлять  меня  быть
чем-то, подобным их желаниям! Петр, останови  их...  пожалуйста,  останови
их.
     Он почувствовал эту муку,  как  удар,  нацеленный  прямо  в  него,  и
задумался над этим. Он припомнил глиняную чашку и ощутил даже  смятение  в
своем сердце, которое начало биться, словно хотело вырваться сквозь ребра,
но не подал вида, и, глядя ей прямо в глаза, сказал как можно спокойней:
     - Что же это происходит, Вешка? Ты не хочешь, на самом  деле,  никуда
уходить, ты определенно не хочешь причинять мне никакого вреда...
     - Ты не знаешь меня! Замолчи! Замолчи!
     - Я ведь не  какой-то  неудачник,  ты  знаешь  это.  И  я  непременно
выставлю себя против Кави Черневога.
     - Пожалуйста!
     Странное чувство охватило его, будто он, как и прежде, коротал  время
за разговором с дамой на глазах у ее собственного родителя, зная при этом,
что жизнь ее была поставлена на карту. Но он призвал на помощь  весь  свой
такт и свое обаяние, чтобы улыбаться ей, в тот момент когда  он  изо  всех
сил желал, чтобы Кави Черневог испытал в полной мере все то  зло,  которое
он причинил ей.
     - Здесь нет ничего, что могло  бы  быть  выше  твоего  понимания.  Ты
должна только поверить в это, не так ли? Саша говорит, что именно так  это
и происходит. Этот парень мог обмануть тебя лишь один  раз,  а  теперь  ты
знаешь все гораздо лучше, ведь ты уже не такая молодая, как была тогда, ты
больше не глупенькая девочка, и если ты не хочешь, чтобы  люди  навязывали
тебе свою волю, Вешка, то, ради Бога, не надо  говорить  о  том,  что  для
этого ты должна бежать туда, где он может вновь  прибрать  тебя  к  рукам,
когда ты окажешься одна.
     - Отпусти меня!
     - Но ведь ты не глупенькая, девочка, не делай этого. Ивешка!
     Его не покидало сильное леденящее душу ощущение, что было что-то еще,
наблюдавшее за ним, пока он так резко разговаривал с ней: она вздрогнула и
протянула  иллюзорные  очертания  рук,  все  движение  напоминало   скорее
неожиданный порыв дыма, который слегка коснулся его глаз.
     - Петр, ведь я  очень  опасна,  я  не  раздумываю,  когда  я  начинаю
увядать... Я не думаю ни о чем...
     - Твой отец надеется, что сможет вернуть тебя назад.
     - Он не сможет!
     - Так, значит, у нас нет выбора? В зависимости  от  того,  вернет  ли
тебя твой папа назад, или он не сможет сделать этого, в первом  случае  мы
уходим отсюда, а в другом - мы все погибаем, потому что когда  ты  начнешь
увядать, ты права, ты действительно не  сможешь  оставить  нас  одних,  ни
здесь, в лесу, ни там, дома. Сдается мне,  что  ты  поступила  бы  гораздо
лучше, если бы перестала спорить с  нами,  на  самом  деле,  черт  возьми,
кажется лучше, если бы ты не убегала никуда...
     - Я убью тебя! - завопила она. - Я не хочу этого, но я убью...
     - Разумеется, убьешь, если будешь продолжать в том же духе.  Ведь  ты
колдунья, и у тебя есть сила либо сделать это, либо не сделать, верно?  И,
конечно, больше, чем у меня.
     Она  закрыла  глаза,  сжала  свои  руки  и  кивнула,  оставляя   чуть
прикрытыми  губы,  и  в  тот  же  момент  все  куски  воздушной   мозаики,
составлявшие ее облик,  вернулись  назад,  словно  тонкие  шелковые  нити,
искусно сотканные пауком, и заполнили все ее черты.
     Боже мой, сколь опасно, и сколь отпугивающе выглядело это,  так,  что
Саша, например, обязательно бы испугался, не столько за себя,  сколько  за
что-нибудь еще.
     Но, полубезумец по  природе,  в  чем  мог  поклясться  хозяин  любого
постоялого двора в Воджводе, Петр, выгнув бровь, улыбался, глядя  на  нее,
чему он научился  в  незапамятные  времена  и  частенько  использовал  как
наикратчайший путь к женскому сердцу, сколь бы крепко  и  надежно  оно  не
охранялось.
     - Ты должна верить  мне,  а  не  этому  негодяю.  -  Затем  следовало
подмигивание и легкая усмешка. - Докажи им.  Поцелуй  меня  слегка,  я  не
сомневаюсь, что ты это сделаешь.
     Глаза стоящего перед ним призрака чуть дрогнули, и взглянули на  него
широко и тревожно.
     - Петр, - услышал он еще чей-то голос в тот момент, когда она  обвила
ледяные руки вокруг его шеи и  поцеловала  его,  как  он  просил,  простым
прикосновением холодных губ, и легкая  знакомая  дрожь  пробежала  по  его
спине. Но ничего не произошло.
     Вдруг где-то вдали послышался голос:
     - Ивешка!
     Она отпрянула назад, глядя на него широко открытыми глазами,  так  же
как и он, что бы ему не казалось на этот  счет,  смотрел  на  нее,  слегка
потерянный...
     - Ивешка! - Это раздался резкий окрик  Ууламетса.  -  Боже!  Останови
его! - закричал Саша не своим голосом, который звучал так беспокойно,  что
Петр подумал, что уж если дошло до того, что  Саша  Мисаров  опустился  до
простой  ругани  в  отношении  Петра,  то  это  означало,  что  он,  Петр,
находится, возможно, в большей опасности, чем сам представляет себе.
     - Со мной ничего не случилось...
     - Разумеется, не случилось! -  проворчал  Ууламетс,  протягивая  руку
между ними и отгоняя Ивешку прочь. - Здесь уже и  без  того  было  сделано
достаточно глупостей, а ты, моя девочка, лучше бы отдавала  себе  отчет  в
собственных поступках...
     - Я сама знаю, что для меня лучше, папа!
     - ...и направила бы хоть раз свои желания в  одну  сторону  с  моими,
насколько бы невозможным это тебе ни казалось! Колдун,  который  не  может
следить за тем, что творит, на  деле  абсолютно  беспомощен.  Но  ты  была
подготовлена к этому значительно лучше, Боже праведный, ведь ты  не  имела
понятия ни о чем, когда умерла, у тебя были лишь одни неясные намерения. И
это именно мое колдовство вернуло тебя назад, коль скоро ты ушла, это  мои
уроки помогли сохранить  тебе  ясность  мысли,  и,  благодаря  Богу,  тебе
удастся вернуть назад и остальное...
     - Как? Папа, ведь я умерла! И я не смогу  вернуться,  кроме  как  еще
через чью-то смерть, и ты должен будешь отдать за это Петра, будь все  оно
проклято, папа!
     - Никто и не предполагал сделать это именно таким образом.
     - "Не предполагал сделать это именно таким образом!"
     - Никто не предполагал, - сказал  Петр,  заставляя  себя  вступить  в
разговор, потому что нрав колдунов с каждой из сторон грозил вот-вот выйти
из-под контроля. - Твой отец хотел бы знать, что именно случилось с тобой,
а ты не можешь сказать ему это... Лишь один Бог знает о его намерениях, но
ведь он вернул тебя назад. Он, на самом деле, хочет видеть тебя живой.
     - Он не вернул меня назад, он не хочет вернуть меня, он владеет  лишь
этим существом...
     - Не так-то легко двигаться на ощупь. Это сбивает всех нас.
     - Он хочет получить свою дочь на собственный манер!
     Петр покачал головой, придерживая руки за поясом, и сказал, Боже мой,
подумать только, он заговорил:
     - Он рисковал собственной головой ради тебя, чертовски  больше,  чем,
например, для меня сделал бы мой собственный отец, поверь мне.
     Ивешка лишь стояла на прежнем  месте,  то  теряя,  то  вновь  собирая
мерцающие облачка паутины.
     - Поэтому, - продолжал Петр,  пожимая  плечами,  будто  выполняя  еще
чью-то волю, - поэтому, возможно, ты захочешь узнать, почему.  Только  Бог
знает, какие ошибки сделал твой отец, но он слишком долго занимался  этим.
Разве это не дает оснований, чтобы работать с ним?
     - Это как раз то, о чем я говорил! - проворчал Ууламетс.
     - Не очень разумно, папа!
     - Замолчи! - сказал Петр. - Все замолчите. А ты... - обратился  он  к
Ивешке. - Прекрати войну. Просто перестань сопротивляться ему. Из всех дел
следует выбрать самые важные. Первым делом, как выбраться  отсюда.  Сейчас
надо отбросить все старые обиды, они не помогут.
     - Да, они определенно не помогут,  -  заметил  Ууламетс.  -  Подумай,
девочка! Желание нашего врага - заставить нас поступать, словно мы дураки.
Он хочет, чтобы мы забыли, что он все время находится в этой игре, что  он
чертовски силен, а мы не способны ни на что другое, как  только  оказывать
ему тем самым дополнительную помощь, что собственно ты и доказала,  убегая
от самой себя, но не обманись в этом, дочка. Когда мы пришли сюда, у  меня
еще были наивные представления уладить это дело вполне разумно, но  сейчас
стало ясно, что об этом не может быть и речи.
     - Не может быть и речи! Папа, ты не сможешь поговорить с ним,  ты  не
сможешь... не сможешь даже приблизиться...
     Ивешка, казалось, вновь потеряла нить разговора и пристально смотрела
в даль, ее губы все еще продолжали произносить какие-то  слова,  но  смысл
которых был уже частью чего-то иного, что, казалось, было доступно в  этот
момент Кави Черневогу и что, в совокупности с остальным, обдавало  холодом
спину Петра.
     - Сдается мне, - сказал Петр, побыстрее  переводя  взгляд  на  землю,
чтобы разрушить то волшебство, которое исходило от самого лица  Ивешки,  -
сдается мне, что мы сделали массу невообразимо странных вещей с  тех  пор,
как попали сюда. Как будто у нас не было... - Тут он вовремя  вспомнил  об
именах, не то, чтобы верил в это предупреждение, а больше потому, чтобы не
вступать лишний раз в спор с Ууламетсом. -  ...Как  будто  ты  никогда  не
имела причины, чтобы покинуть лодку и отправиться через этот лес...
     - А ведь он прав, - сказал Саша заплетающимся  языком.  -  Петр  стал
сопротивляться  волшебству,  разве  не  похоже?  Может  быть,  нам   стоит
послушать его?
     - Давно пора, черт возьми, чтобы хоть  кто-то  выслушал  меня!  Разве
кто-нибудь помнит, что мы делали здесь? Мы захоронили останки, которые  не
должны были быть захоронены, водяной пытался окончательно  разделаться  со
мной, и никто не хочет говорить о том, чтобы что-то сделать, а все  только
сидят и чего-то ждут, в то время как все  в  этом  лесу  только  и  готово
наброситься на нас, и я даже не уверен, кого следует ругать  за  порванный
парус, но, тем не менее, я не думаю, что здесь можно ссылаться на  обычную
случайность, при наличии стольких колдунов.
     - Невероятно, но факт, - сказал Ууламетс, пристально глядя на него. -
В тебе, Петр Ильич, определенно что-то есть. Сегодня  ночью  я  постараюсь
понять, что именно.
     После чего Ууламетс удалился в сторону костра.
     - Что он имел в виду? - спросил Петр у Ивешки и  Саши,  глядя  то  на
нее, то на него. - Что он хотел сказать этим?
     - Я не знаю, - сказал Саша, когда из-за костра донеслось:
     - Черт бы тебя побрал! - Это неожиданно выкрикнул Ууламетс, ударяя  в
рыхлую землю посохом.
     Петр бросился бегом, держа меч в руке: Малыш и он появились там  один
за другим, когда Ууламетс все еще бил концом  посоха  по  движущейся  куче
старых листьев. Его книга упала  с  бревна,  где  до  этого  он  сидел,  и
открытая лежала на земле, а по ней  скользил  отступающий  поток  сгнивших
листьев, обращенных  в  бегство  посохом  старика,  который  наконец-то  с
проклятьями едва не  рухнул  на  нее,  чтобы  укрыть.  Петр  одним  ударом
разделил кучу листьев, которая все еще двигалась, надвое, и обе  половины,
и вторая, целая куча, исчезли в кустах, преследуемые Малышом.
     У него  не  было  никакого  желания  преследовать  их.  С  выражением
неприязни на лице он взглянул на свой меч,  опасаясь,  что  нечто  вредное
могло остаться на нем, и не  обнаружив  ничего,  кроме  остатков  листьев,
отправился поднимать старика.
     Как только Ууламетс с его помощью встал на ноги, он тут же  отстранил
его  руку,  слегка  стукнув  его  пару  раз   скорее   в   качестве   меры
доброжелательности.
     Петр не ударил его в ответ, а лишь парировал его удары поднятым вверх
локтем и  удержался  от  того,  чтобы  ударить  его  ладонью,  как  только
появились Саша и Ивешка, чтобы встать между ними.
     - У вас все в порядке? - спросила Ивешка.
     Петр понял, что она имела в виду книгу, но Ууламетс ничего не ответил
ей, проявив свою обычную вежливость, как теперь  оказалось,  не  только  в
обращении с друзьями, но и с семьей, только уселся на бревно,  с  завидной
быстротой переворачивая страницы.
     Наверное, как подумал Петр, пытался найти в ней  ответ.  Было  время,
когда он с огромным удовольствием швырнул бы эту книгу в огонь, а вслед за
ней и самого старика, но не сейчас и  не  здесь,  в  их  таком  ненадежном
положении.
     - Водяной просто-напросто отвлекал нас, - сказал он, чувствуя  как  у
него дрожат колени. - Мы ведь знали, что он попытается услужить, черт  его
побери, и стояли, препираясь там, в то время как он был здесь и  попытался
спереть книгу...
     - Он не смог бы сделать этого, - робко сказала Ивешка. -  Ведь  книга
хорошо  защищена.  -  Он  вновь  почувствовал  ее  сопротивление.   Спустя
некоторое время едва ли кто мог  заметить  привносимый  ею  холодок  в  их
окружение.  Он  даже  подумал,  с  сожалением,  что   это   было   слишком
неосторожно, и ей не следовало бы делать это... Но  в  их  положении  даже
такое присутствие прибавляло уверенности, почти так же, как и  присутствие
Саши, особенно когда надвигалась ночь, долгая и темная.
     Саша тихо спросил у старика:
     - Господин мой, а водяной может читать?
     -  Бог  его  знает,  -  пробормотал  Ууламетс,  по-прежнему  роясь  в
страницах, и проворчал, махнув рукой в сторону Петра: - Отойди от него!
     Ивешка тут же отбежала. Он знал, что  у  старика  были  самые  добрые
намерения, чтобы поступать так, но он чувствовал...
     ...Одиночество, прежде всего. Даже при том, что Саша был  по-прежнему
здесь рядом. Это испугало его. Наконец учитель Ууламетс  отложил  книгу  в
сторону и начал рыться в своем мешке с какой-то определенной целью.
     Петр положил руку Саше на плечо.
     - Давай лучше немного поспим, - сказал он, и  ему  вдруг  захотелось,
чтобы Малыш вернулся к ним. Но в окружающем их лесу было  тихо,  нигде  не
было слышно ничего, похожего на борьбу.
     Тем временем, Ууламетс разложил прямо перед собой на земле  маленькие
горшочки.
     - При случае, - сказал он, - я могу использовать мальчишку.
     Петру не очень-то пришлись по нраву эти слова.
     Итак, пока Саша, сидя на  корточках,  помогал  старику,  пока  Ивешка
беззвучно парила, сдерживая раздражение по  другую  сторону  костра,  Петр
прилег и завернулся в одеяло,  расположившись  как  раз  между  костром  и
Ивешкой, откуда он мог наблюдать за происходящим.
     Маленькие горшочки. Угли, собранные прямо из огня.
     - Зачем понадобился вам этот огонь? - пробормотал  Петр,  когда  Саша
подошел к костру, чтобы собрать угли.
     Саша взглянул на него с выражением страданья в глазах и, ухватив угли
с помощью двух палочек, понес  их  к  куче  мха,  которую  уже  приготовил
Ууламетс, после чего вверх взметнулся огромный столб дыма, порыв  которого
слегка ударил Петра прямо в лицо.
     Нарочно, подумал он с оттенком жестокости, и посмотрел на  Ууламетса,
раздумывая в нерешительности, поменять  ли  ему  свое  место,  или  упорно
продолжать нюхать дым.
     Наконец он сел, вытер нос краем ладони и подумал, если только  Ивешка
могла бы услышать его, что не могло быть никакой разумной связи между этим
дымом, призраками и странными действиями Ууламетса, но когда он подумал  о
том, что если все это, тем не менее, все-таки относится к волшебству,  ему
было уже поздно сомневаться, потому что теперь его сомнения уже ничему  не
могли помочь, и, особенно, они не могли  уберечь  от  вреда  Ивешку  и  ее
благополучие, которое он не отделял от себя.  И,  возможно,  то  же  самое
можно было сказать и по поводу их возвращения из  этого  леса,  что  также
весьма интересовало его.
     Итак, он вытер нос, подложил руку  под  подбородок  и  закрыл  глаза,
терпеливо ожидая в надежде, что во всех действиях старика  большого  вреда
для Саши не будет.
     Так что же все-таки он  делает?  Он  мысленно  расспрашивал  об  этом
Ивешку, но она посылала ему, если вообще что-то посылала, только ощущения,
которые окончательно расстроили его желудок.
     Но ведь опасность  всегда  возможна.  Малыш  так  до  сих  пор  и  не
вернулся. Вокруг них бродят и водяные, и  лешие,  и  он  на  себе  испытал
дыхание смерти, когда был уже почти  в  могиле,  из  которой  его  вытащил
Ууламетс, как божился Саша...
     Вот таким образом он намеревался поступить и с Ивешкой.
     Во всяком случае, это, возможно,  и  ободряло.  Ему  было  интересно,
знала ли об этом что-нибудь Ивешка. Он все еще сопротивлялся верить этому,
с одной стороны, но при этом, с другой стороны, хотел верить ради Ивешки.
     Теперь Ууламетс приступил к своему  дьявольскому  монотонному  пению,
негромко подыгрывая на трубке, в результате чего рождался звук, который по
крайней мере должен был бросить в дрожь даже мертвые кости. Петр время  от
времени чуть приоткрывал глаза, чтобы проверить,  как  продвигались  дела,
иногда  ему  даже  хотелось  спросить,  что  именно  здесь  предполагается
сделать, и с еще более жгучим интересом он задал бы вопрос о том, есть  ли
хоть один шанс, что это немедленно поможет Ивешке...
     Но старик никогда не был расположен отвечать на вежливые  вопросы,  и
вполне определенно, что сейчас он вряд ли был способен на вежливый  ответ.
Сам же он, припомнив последний похожий случай, где  были  задействованы  и
горшок с солью, и водяной, и Ууламетс, в полузабытье проклинающий себя  на
берегу реки, очень осторожно передвинул меч около себя,  чтобы  тот  лежал
поудобней, поклявшись себе, что если вновь произойдет подобный случай и  в
результате Саше окажется в беде, то старик сполна ответит за это.
     Он ненавидел это  пенье,  которое  напомнило  ему  о  той  лихорадке,
которая заставляла метаться его мысли, когда Ууламетс проделывал  какие-то
трюки с ножами... Боже мой! От этого дыма у него разболелась голова, и  он
начал припоминать многое...
     Он протер глаза, которые разъедало дымом,  и  подумал,  что  довольно
глупо сидеть в дыму со слезящимися глазами и испытывать жжение в  носу,  и
интересно знать, что было бы, попробуй он лишь двинуться, но...
     Он собирался чихнуть.
     Он  безнадежно  крепился,  едва  не  задыхаясь.  Но  что-то  внезапно
случилось: огонь сзади  него  резко  полыхнул  во  все  стороны,  поднимая
ужасающий вихрь их мелких углей и золы, вместе с  которым  поднялись  даже
отдельные листы из книги, а затем все это рухнуло  вниз,  на  Ууламетса  и
Сашу, обдавая их кусочками горящего мха. Он  успел  разглядеть  это,  пока
поворачивался, придерживая рукой меч и пытаясь подняться  на  ноги,  чтобы
посмотреть, что именно случилось...
     Чтобы  увидеть  незваного  гостя,  напоминавшего   скорее   призрака,
стоящего прямо перед Ивешкой, принимавшего то облик женщины,  то  похожего
на полусгнивший женский скелет с остатками земли на почерневших костях.
     - Вот так, так, - произнесло  загадочное  виденье,  если  можно  было
подумать, что оно может говорить, потому что в каждое очередное  мгновенье
каждый мог видеть перед собой лишь одни кости, и взглянуло на них, хотя  в
его мерцающем каждое мгновенье облике и не было никаких глаз, -  вот  так,
так, мой любимый муж... Я подумала, что это был твой голос.

                                    26

     Саша смотрел во все глаза на ужасное существо, которое они подняли из
земли, и был не в состоянии понять, в чем именно заключалась  ошибка.  Ему
лишь было ясно, что все вышло не так, что  дело  приняло  до  смертельного
опасный и неправильный оборот, о чем он мог судить и  по  проносившимся  в
воздухе, холодным как стальной клинок, напряжениям злой воли.
     Восставшее из праха существо назвало Ууламетса мужем. И с точно таким
же смертельным скрежетом добавило:
     - А это должно быть, моя дочь.
     Ивешка в ужасе взглянула на призрак, а Петр...
     - То-то и оно, - сказал Петр. - То-то и оно. Может быть, хватит с нас
этих слепых попыток  и  блужданий  в  темноте?  Сделайте  вы,  ради  Бога,
что-нибудь с этими горшочками, и отправьте этого  идола  туда,  откуда  он
явился...
     -  Теперь  уже  слишком  поздно,  -  проскрипело   существо,   видимо
недовольное тем, что на костях не видна дьявольская усмешка, и  посмотрело
на Петра с  таким  вниманием,  что  Саше  пришлось  выпустить  весь  запас
внутренних сил для того, чтобы уберечь его...
     Но в результате все внимание призрака  теперь  было  обращено  в  его
сторону, куда был обращен и неторопливый, осторожный взгляд,  напоминающий
взгляд змеи. Он чувствовал этот взгляд, чувствовал,  как  по  коже  ползли
мурашки, как от этого путались и сбивались мысли.
     - Драга! - очень резко произнес Ууламетс, а  ворон  взлетел  вверх  с
пронзительным криком, а затем будто раненый опустился вниз, в то время как
Ивешка стояла все на том же месте, теряя  одну  за  одной  нити  воздушной
паутины, уносимой ветром, который словно вырвался из подземелья.
     - Испугался? - спросил призрак. - Чувствуешь вину?.. Что он наговорил
тебе, дочь моя? Что я просто-напросто бросила тебя? У меня не было выбора.
     - Ни чувства меры, ни угрызений совести! - сказал Ууламетс,  поднимая
свой посох, отгоняя ее прочь. - Ивешка, не верь ничему, что бы ни говорила
эта воровка, эта змея...
     - Эта твоя мать, - произнес призрак. - Иди ко  мне,  Ивешка.  Я  знаю
все, что произошло. Мертвые знают все. И они не чувствуют больше боли,  не
чувствуют обид. И тогда уже никто не сможет в очередной раз причинить тебе
никакого вреда...
     - Стой на месте! - будто выстрел  прозвучали  слова  Ууламетса,  и  в
воздухе смешалось лед и пламя,  отчего  он  пришел  в  яростное  движение.
Некоторое время Саша ничего не мог видеть, его голова безвольно болталась,
он потерял внутренний контроль над происходящим, не  забывая  лишь  только
про Петра, сознавая лишь то, что Ууламетс был доведен до безумия,  а  Петр
был полностью зависим от него, и  если  вдруг  он  потеряет  контроль  над
происходящим, то им никогда не удастся увидеть следующий рассвет...
     - ...Твоя мать  обыкновенная  воровка,  -  ледяным  голосом  произнес
Ууламетс. - Когда ты появилась на свет, она не испытывала к тебе  никакого
интереса, кроме как желания получить за тебя выкуп...
     - Ты врешь! - прошипел призрак. - Он никогда не собирался обзавестись
потомством, и в дочери не видел ничего, кроме угрозы для себя, вот  почему
он отнял ее у меня, вот почему я была вынуждена спасать  свою  жизнь,  вот
почему он охранял тебя все эти годы...
     Прозвучало столько ненависти и столько боли,  что  Ивешка  неожиданно
бросилась к Петру и ухватилась за него, приговаривая:
     - Здесь каждый лжец, каждый лжец, а до меня никому нет дела...
     - Поэтому ты и взял к себе Кави Черневога, - продолжал призрак, будто
поднимая ледяной ветер. - И ты позволил ему влиять на мою  дочь.  Будь  ты
проклят за свою ложь и вероломство... Он убил мою дочь, а ты был настолько
глуп, чтобы учить его тому, чему ты отказался учить мою дочь. О,  я  знаю,
знаю, что ты никогда не доверял ничему, что разбавлено моей  кровью,  Илья
Ууламетс, и меньше всего тому, что было смешано с твоей. Более же всего ты
не хотел, чтобы на нее влияли другие колдуны. К чему ты готовил ее?
     - Ты все врешь! - воскликнул Ууламетс. - Убирайся! Отправляйся  назад
в свою могилу! Возвращайся к своим червям вместе со своей  злобой  и  злым
языком, ей незачем дышать твоим ядом, Драга!
     - Безнравственная свинья. Я еще увижу тебя мертвым.
     - Не забудь взглянуть на себя в тот день! Боже мой, да что же  я  мог
найти в тебе?
     - Мне досталось самое худшее от этой сделки, я получила тебя. Бог  ты
мой, да взгляни на себя, ты, тупоголовый засохший пень. Я  сама  не  знаю,
что нашла в тебе.
     - И вот  это  твоя  мать,  -  сказал  Ууламетс,  выбрасывая  руку,  и
поворачиваясь к призраку плечом. - Это твоя мать, девочка. Боже мой, какое
животное...
     Он напряг свою волю так неожиданно, и с таким холодным  неистовством,
что Саша разом растерял все свои силы, чувствуя внутреннее опустошение, но
уже через мгновенье, с тяжело  бьющимся  сердцем,  вновь  ощутил  себя  на
поляне,  где  по-прежнему  был  только  один  призрак,  один-единственный,
сотканный из клочков воздушной паутины испуганный призрак, который тут  же
повернулся и бросился в лес.
     - Ивешка! - произнес Ууламетс, все с той же силой, и она  замерла  на
самой опушке леса, продолжая терять с себя легкие шелковистые нити.
     - Ивешка! - окликнул ее Петр, и новые облачка паутины взметнулись  от
порывов ветра, исчезая в темноте.
     - Что случилось с моей матерью? - спросила она.
     - Не могу даже представить себе, - ответил Ууламетс.
     - Так как же она умерла?
     - Уверяю тебя, что не знаю. Я не имею к этому никакого отношения.
     Ивешка смотрела на него не отрываясь, и в глубине ее темных глаз была
лишь ярость.
     - Ты не можешь не знать.
     - Я не знаю, как это случилось. Она исчезла после того, как  пыталась
украсть мою книгу, она  оставила  тебя,  что,  видимо,  было  пределом  ее
материнских возможностей. Ведь она была колдунья. Да, да, несомненно была.
Ты, может быть, думаешь, что у нее было сердце?  -  Он  протянул  руку,  и
ворон, взмахнув крыльями, тяжело опустился ему на запястье, прежде чем  он
успел отпугнуть его. - Ее наверняка находилось у змеи,  у  одного  из  тех
гадов, которые скрываются в выгребных ямах. Никогда не слушай ее. Она тебя
не растила, ты не ее созданье, никогда не была и никогда не будешь.  -  Он
сделал движение рукой в сторону Саши. - Затуши костер и собирай вещи.
     - Что? Прямо сейчас? -  воскликнул  Петр.  -  Да  ведь  кругом  такая
темень, хоть глаз выколи! Один только Бог знает, что поджидает  нас  здесь
за каждым кустом. Ведь мы шли всю прошлую ночь, да и этой ночью фактически
так и не спали...
     - Ты же хотел что-то делать, - отрезал Ууламетс, пристукивая  посохом
о землю. - Так вот, теперь шевелись!
     Петр почувствовал, как старик упрекнул его: после того как сам провел
не одну бессонную ночь, после того как получил столько тяжких  потрясений,
он все еще был готов продолжать свой путь.
     - Черт возьми...
     - Попридержи свой язык! - сказал Ууламетс. - Не проклинай ничего и не
пытайся называть какие-то имена, а больше всего смотри не ошибись в  своем
противостоянии волшебству. Я скажу тебе еще раз: ты почти не подвержен его
действию, ты не можешь вовремя заметить его присутствие, ты плохо  видишь,
плохо чувствуешь и тупо воспринимаешь все, что происходит вокруг тебя,  но
когда что-то понятное тебе, что-то знакомое по  материальному  миру  вдруг
накладывает на тебя свои  руки,  или  ты  хоть  один  раз  оказываешься  в
непосредственной близости от колдуна, помни, что ты  всегда  находишься  в
смертельной опасности, сынок. Расстояние всегда играет большую роль.
     - Не надо... -  Но  он  лишь  хотел  убедить  Ивешку,  чтобы  она  не
враждовала со стариком. Он проглотил свое полезное, но горькое  лекарство,
и сказал спокойно и как можно почтительнее:  -  А  могли  бы  вы  починить
порванный парус два-три дня назад?
     -  Ты!  -  произнес  Ууламетс,  выставляя  вперед  подбородок.  -  Ты
проклятый, надменный и невежественный негодяй, ты, представляющий себя  не
иначе как пупом земли, ты, тупоумный всезнайка, путающийся под ногами, ты,
открытая настежь дверь для любой зловредной помехи, сиди в дыму,  пока  не
начнешь чихать, чертов дурак: иди, помогай  нашему  врагу,  почему  ты  не
идешь? В этом все наше спасенье!
     Петр чувствовал, как у него горит лицо: ведь все сказанное было сущей
правдой, подумал он, и старик  был  прав  в  этом.  Старик  мог  бы  и  не
выговаривать ему этого перед Сашей и Ивешкой, хотя если бы он  не  выразил
своего недовольства, то подвергал бы их опасности.
     Но все это не могло  остановить  тот  вопрос,  который  он  собирался
задать.
     - Но я по-прежнему хочу знать, - сказал Петр,  -  неужели  это  самое
лучшее, что нам  остается  делать?  Если  расстояние  так  важно  в  нашей
ситуации, то не будет ли для нас более подходящим вернуться на лодку...
     - Почему бы тебе не поучить собственную бабушку, как пить сырые яйца?
     - Я хотел лишь сказать, что,  возможно,  я  здесь  единственный,  кто
может иметь правильное представление о его образе мыслей, и  единственный,
кто сомневается  в  этом  мероприятии:  я  спрашиваю  вас,  можете  ли  вы
превзойти этого человека? Разве лучший  выход  для  нас  поступать  именно
таким образом?
     Ууламетс внимательно смотрел на него,  опершись  на  свой  посох,  не
слишком угрюмо, но чуть сдвинув брови.
     - Собирайтесь, - сказал он,  и  его  челюсти  захлопнулись,  напомнив
чем-то черепаху. - Ты думаешь, что я очень грубый, так ведь?  И  моя  дочь
считает так же. Но ведь я сейчас просто  говорю  с  вами  и  объясняю  вам
словами, словами, что именно я хочу заставить вас  делать.  А  это  весьма
вежливо с моей стороны, понятно? И это говорит о большом терпенье.  Теперь
ты понял?
     Петр уже  вздохнул,  чтобы  сказать  очередную  грубость,  но,  помня
наставления, решил, что гордость может  постоять  и  на  втором  месте,  и
поэтому сказал, с легким поклоном:
     - Понял, - и пошел к одеялам,  чтобы  начать  сборы.  Ивешка  тут  же
оказалась на его пути. Он остановился, взглянул на  нее  и  сказал:  -  Мы
собираемся уходить...
     Но Ууламетс тотчас же закричал в их сторону:
     - Держись подальше от моей дочери!
     Поэтому он отошел от нее,  запомнив  это  разбитое  горем  испуганное
лицо, переживая и за себя, и за Сашу, не  имея  никакого  представления  о
происходящем и не в силах обрести здравый смысл в таком месте, где простая
куча старых листьев может попытаться сбежать вместе  с  твоими  вещами,  а
девушка, которую ты уже едва ли не полюбил, стояла, непрерывно  то  теряя,
то вновь обретая свои черты, и терпела настоящее бедствие от своего  отца,
единственным доказательством добродетели  которого  были  его  собственные
спокойно сказанные слова о том, что он не убивал ее мать.
     Саша подошел, чтобы  помочь  ему,  и,  усевшись  на  корточки,  начал
собирать разбросанные горшки и кастрюли.
     - А где Малыш? - едва  слышно  спросил  его  Петр.  -  Ты  не  можешь
пожелать, чтобы он вернулся обратно?
     - Это...
     - ...очень глупое желание. Человек  в  таком  окружении  очень  часто
оказывался неправ.
     - Опасное, - прошептал Саша, поднимаясь с земли. - Петр,  не  подходи
близко к ней, пожалуйста, не подходи к ней! Я не знаю, я не вполне уверен,
но мне не нравится то, что я слышал...
     - Ну у меня  и  компания...  -  Он  ухватил  Сашу  за  плечо,  ощущая
твердость мускулов как что-то единственно реальное в этом  лесу.  -  Саша,
послушай меня, с ней все в порядке, да еще есть ты. Нас здесь будет  трое,
если мы будем все делать вместе, ведь только  Бог  знает,  что  являет  ее
мать, на самом деле.
     Саша взглянул на него так, будто Петр сказал нечто внушающее  сильное
беспокойство, и крепко сжал его руку.
     - Петр, Ууламетс прав, ей нельзя верить, на нее нельзя полагаться...
     - Думаю, что еще больше нельзя верить ее отцу, приятель.  Я  надеюсь,
что ты заметил, как он обходился  со  своим  последним  учеником.  -  Петр
сложил одеяла и добавил, будто имел все время какую-то постоянную цель:  -
Так куда же, ради Бога, скажи мне, мы все-таки отправляемся?
     - Я не знаю.
     - А знаешь, что я думаю? Я думаю, что мы сейчас находимся не так уж и
далеко от реки. Мне кажется, что мы просто-напросто сделали большую  петлю
вдоль берега. Ведь водяной не очень-то ходит по земле.  Я  думаю,  что  мы
собираемся вверх по реке,  и  это  почти  совпадает  с  тем  направлением,
которого мы придерживались, когда шли сквозь чащу, если никто  из  нас  не
сбился со следа.
     - Это вполне может быть, - согласился с  ним  Саша.  Это  можно  было
рассматривать как, в  некотором  смысле,  реабилитацию.  Петр  нагнулся  и
связал одеяла, пока Саша собирал мелкие вещи.
     - Поторопитесь! - закричал на них Ууламетс.
     Петр побормотал, обращаясь к Саше:
     - А ты, случаем, не мог убить дворовика?
     - Не знаю, - сказал Саша, плотно сжав рот, и в отблесках  костра  его
лицо  вовсе  не  напоминало  бывшего  конюшего  из  Воджвода.  -  Я  очень
беспокоился о тебе и об Ивешке.  Запомнил,  что  мы  обещали  друг  другу?
Ничего не делать без предупреждения?
     От этих слов Петр почувствовал какое-то беспокойство. В его душе было
уже готово противоположное мнение, которое он держал при себе,  пока  Саша
не заговорил об этом.
     - Обещай мне... - Петр едва уже не закончил фразу, добавив "не влиять
на меня", но подумал, что, может быть, сейчас это будет очень глупо, и  не
сказал ничего.
     - Петр, - продолжал Саша, -  ради  Бога,  предупреди  меня,  если  ты
соберешься что-то сделать. Ну, по крайней мере, доверяй мне. Хорошо?
     Петр кивнул, и попытался было объяснить, что он чувствовал к  Ивешке,
как он чувствовал себя под ее взглядом, что он думал по  поводу  любви,  о
которой говорили люди, когда они  только  и  хотели  получить  власть  над
кем-то одним, или кто-то один хотел получить эту самую власть над ними,  и
клялся самому себе, что никогда не будет ни  таким  вероломным,  ни  таким
глупым. Но, тем не менее, он был.  Все  ощущалось  не  так,  как  он  себе
представлял. Бывали моменты, когда он испытывал даже  головокружение,  что
вполне могло быть проявлением власти русалки над ним. И тогда все, во  что
он едва верил, могло оказаться самой настоящей правдой...
     Он пытался рассказать Саше именно это.
     Но в итоге смог лишь сказать:
     - Я попытаюсь. Клянусь, я буду по крайней мере стараться...
     Ему удалось пробормотать это прежде, чем  Ууламетс  в  очередной  раз
закричал им, чтобы  они  шевелились,  и  Саша  опрометью  бросился  тушить
костер.

                                    27

     Не было ни огня, ни завтрака. Обычно в  такой  час,  Петр  вспоминал,
беседуя сам с собой, он еще лениво валялся в мягкой и  теплой  постели,  и
никакой волшебник не выгнал бы  его  оттуда.  А  сейчас  он  не  мог  даже
припомнить, когда последний раз ему удалось основательно  отогреться.  Его
рука вновь болела, и ко всему он еще промочил левый сапог, тот  самый,  на
котором разошелся шов, когда он переходил через болотистое место.
     Ууламетс, раз уж он решил отправиться в путь,  шел  очень  быстро,  с
силой раздвигая ветки  своим  посохом,  и  очень  часто  даже  не  обращал
внимания, когда отпускал их назад, в то время как Ивешка  двигалась  через
кусты гораздо быстрее, чем могло двигаться человеческое тело, состоящее из
плоти и крови, отыскивая дорожку, которая совпадала с тем путем,  которого
придерживался ее отец, указывала им ее и надолго исчезала из виду.
     Это вызывало опасения. Петр беспокоился из-за тех  частых  перебежек,
которые делала Ивешка, и из-за ее долгих исчезновений. Она делала это  все
чаще и чаще. Он только мысленно  отмечал  очередные  подъемы  и  спуски  с
холмов, но не имел ни малейшего представления о том, куда они  шли,  кроме
того, что это имело прямое отношение к Черневогу, а место,  где  находился
тот, хорошо знал старик.
     Так что же все-таки мы будем делать с  ним,  когда  поймаем?  Что  вы
сделаете с человеком, который  может  заставить  ваше  сердце  разорваться
прямо в вашей  груди,  или,  собрав  свою  волю,  обрушить  прямо  на  вас
дерево...
     - Не так быстро! - сказал Петр едва слышно, видя, как Ууламетс уходит
все дальше и дальше впереди них. Ууламетс не заботился о том, задевает  ли
отпущенная им ветка лицо идущего  сзади  человека,  и  продолжал  идти  не
оборачиваясь назад, а Петр чувствовал, что он отстает все больше и больше,
уворачиваясь от веток, которые, казалось, со  всех  сторон  хлестали  его,
стараясь не делать этого по отношению к Саше, который шел сзади него  и  к
тому же тащил достаточно тяжелый для его возраста груз. - Не так быстро! -
попросил он в очередной раз Ууламетса, но если старик и  обратил  на  него
внимание, то весьма мимолетно.
     Он выругался, пытаясь заботиться и о себе и о Саше, когда увидел  что
проход впереди них начал расширяться, и забеспокоился о  том,  что  старик
вместе со своей поклажей может уйти от них далеко вперед, ведь знание леса
давало большое преимущество особенно в такой темноте.
     - Ивешка!  -  позвал  он,  беспокоясь  по  мере  того  как  свободнее
становилось идти, и надеялся что  она  может  помочь  их  затруднительному
положению.
     Но она исчезла из поля зрения, а Саша вдруг остановился,  зацепившись
своим грузом за ветку.
     - Подожди! - крикнул Петр Ууламетсу. - Саша зацепился!  -  Он  бросил
взгляд через плечо на старика, чтобы запомнить направление в  котором  тот
двигался, пока сам Петр приостановился  на  мгновенье  и  отодрал  колючую
ветку от сашиного груза, в очередной раз поранив свою руку, а Ууламетс все
продолжал удаляться в темноту, похожий на исчезающее серое пятно, так и не
обратив на них никакого внимания.
     - Пошли, - сказал он Саше и попытался было следовать за стариком,  но
не смог отыскать путь, по которому ушел вперед Ууламетс, а  проход  лесной
чаще становился все шире и шире: он мог различать очертания старика далеко
впереди, но он не мог точно сказать, где именно он шел и куда  нужно  было
идти им, и от этого становилось еще хуже.
     - Он хочет, чтобы мы  заблудились,  -  пробормотал  Петр,  продираясь
через заросли ежевики. Всегда плохо идти сзади, но с его больной рукой, да
еще не имея никакого представления, в какой стороне находится берег или  в
каком месте водяной в очередной раз мог обмотать  их  скользкими  упругими
кольцами, поэтому он не хотел терять Ууламетса ни на минуту.
     Вдруг что-то слегка задело его руку, вызывая  ощущение  холода  прямо
через кафтан. Он подумал было, что это могла быть Ивешка, которая  решила,
что они сильно отстали, и вернулась на  их  поиски,  и  повернулся,  чтобы
заговорить с ней...
     И  тут  же  увидел   бледное   лицо   человека,   обросшее   бородой,
разложившееся лицо с неподвижными глазами.
     Петр пронзительно закричал, когда тот  схватил  его,  а  холод  будто
льдом сковал его руку.
     - Отойди от него! - закричал Саша.
     Призрак тут же отскочил в сторону с тихим воем, разнесшимся по  лесу;
к нему присоединились еще трое, и все вместе исчезли в чаще.
     - Что это было? - едва слышно произнес Петр, только  сейчас  вспомнив
про свой меч, но какой меч мог помочь против подобных существ?
     Затем он подумал об этих призраках и о том, что их было трое.
     - Ивешка, - крикнул он и начал  отчаянно  продираться  сквозь  кусты,
испуганный тем, что они могут причинить ей гораздо больше вреда, чем  ему.
- Ивешка!
     Саша был все время рядом, сзади него, и Петр надеялся, что это именно
он и подтолкнул его, когда со всех  сторон  вокруг  них  появились  новые,
прятавшиеся до того, призраки, разнося вместе с  собой  тяжелый  могильный
запах. Они напоминали по виду  грубых  и  оборванных  мужчин,  вооруженных
мечами и кинжалами, и продирались через  кусты  не  заботясь  о  колючках,
отрезая им путь вперед и назад живой изгородью с  обнаженными  призрачными
мечами.
     - Разбойники! - сказал Саша.
     - Мертвые, - пробормотал Петр, опуская руку на свой собственный  меч,
сколь бы ни мала была его польза. Теперь  призраки  приближались  со  всех
сторон, поблескивая обнаженными мечами. - Ууламетс! - из всех сил  крикнул
Петр, когда один из них появился прямо перед ним, усмехаясь ему в лицо.  -
Саша!
     Неожиданно здесь же оказалась Ивешка,  словно  яркое  белое  пятно  в
самой середине темной массы, которая  начала  тускнеть  и  разбегаться  по
сторонам, словно свора дворняжек.
     - Прочь! - закричала она, раскинув в стороны руки, и темный частокол,
будто облако тумана,  разлетелся  на  отдельные  клочья,  которые  тут  же
исчезли, унесенные ветром.
     Петр смотрел на нее не отрывая глаз, пораженный и испуганный тем, что
неожиданное избавленье пришло от худенькой стройной девочки. Но  не  менее
пугающим было выражение ярости и гнева на ее лице, словно  и  он,  и  Саша
стояли следующими на очереди в ее намерениях.
     Но выражение столь жестокой и беспощадной ненависти, на  самом  деле,
было  обращено  к  лесу,  туда,  где  раскачивающиеся   кусты   предвещали
приближение чего-то, на сей раз вполне материального, которое направлялось
прямо к ним. И в следующий  момент  из  зарослей  выбралась  серая  фигура
Ууламетса, а где-то среди верхушек  деревьев,  порхала  черная  птица,  во
всяком случае  шум  ее  крыльев  не  могли  заглушить  пыхтенье  и  потоки
ругательств, которые извергал старик.
     - Отстали и теперь кричите на весь лес, а зачем?  Здесь  еще  кое-что
может спать! А ты, девочка,  не  отворачивай  от  меня  свое  лицо.  И  не
притворяйся, что плохо слышишь меня!
     - Я не хочу, чтобы ты сейчас был здесь, папа,  я  не  хочу  этого,  и
оставь меня в покое!
     - Какая глупость!
     - Я хочу, чтобы они ушли отсюда! Оба! Прямо сейчас!
     - И все потому, что ты боишься, что они увидят  твое  рукоделие?  Они
уже видели твои жертвы, девочка, они видели их  очень  ясно  и  отчетливо!
Если и это не отпугнет твоего ухажера, то тогда я просто не знаю, что  еще
можно сказать ему. А что же еще ты собираешься делать, оставив их  в  этом
лесу?
     Ивешка вновь начала терять свои черты и отвернула от них лицо.
     - Ивешка, - сказал Петр, - выслушай его и взгляни на меня.
     Она продолжала смотреть в сторону  леса,  укрывшись,  словно  саваном
развевающимися на ветру волосами и остатками  превратившегося  в  лохмотья
платьем, ее лицо было повернуто к ним в профиль.
     - Вам нечего бояться их, - сказала она. -  Они  пытались  всего  лишь
предупредить вас. Это своеобразный долг мертвых. - После чего она бесшумно
скользнула в самую чащу, где им было невозможно пройти. Ууламетс выругался
и начал преследовать ее, а в  этот  момент  Петр  откинул  рукавом  ветки,
удерживая их за  своей  спиной,  чтобы  дать  возможность  Саше  пройти  в
образовавшийся проход, не спуская в то же самое время глаз с  направления,
в котором двигался Ууламетс. Но на этот раз старик шел уже не так быстро.
     - Здесь есть призраки, которые постоянно преследуют нас, -  некоторое
время спустя пробормотал Саша, оборачиваясь назад. - Их  восемь,  а  может
быть, даже и десять.
     - Они не тронут нас, - сказал Петр, обращаясь больше к самому себе. -
Пронеси, господи; как мне хочется выйти из этого проклятого леса.
     - Это не поможет, - прошептал чей-то голос прямо над его ухом.
     - Они уже вернулись, - сказал он  Саше,  задыхаясь  от  напряжения  и
стараясь как можно осторожней ставить ноги, не отваживаясь идти по  склону
так же быстро, как шел спускавшийся впереди него старик.
     Он был здесь хозяином положения.
     - Пожелай, чтобы я не сбился с дороги,  -  сказал  он  Саше.  -  Будь
проклят этот старик.
     - Не смей...
     - Но ведь я не колдун, я не могу ничего пожелать для самого  себя,  я
не могу даже обругать его как следует...
     - Ты не сможешь выйти отсюда, - раздался новый голос.
     - Я делаю все, что могу, - возразил Саша.
     - Из этого ничего хорошего не выйдет.
     - Здесь так холодно. - Это был уже  третий  голос,  прямо  около  уха
Петра. Он инстинктивно нанес удар в ту сторону, и тут же почувствовал, как
холод сковал его руку.
     - Не верь ей, - раздался новый голос, теперь с другой стороны.
     - Не ходи туда.
     - Вернись назад, пока еще есть силы...
     - Ну, спасибо,  -  пробормотал  Петр,  тяжело  дыша  и  выбиваясь  из
последних сил, чтобы догнать Ууламетса. Но Ууламетс в этот  момент  только
прибавил ходу, а Ивешка по-прежнему все еще была впереди них.
     - Вернись назад, - теперь, казалось, разом  зашептали  все  призраки.
Краем глаза он смог даже различить плывущие  в  темноте  белые  фигуры,  у
каждой из которых едва проглядывалось лицо. - Остановись, - сказал один из
них. А другой тут же продолжил: - Возвращайся, пока еще можешь...
     - Ивешка! - позвал Петр и содрогнулся от холода, когда что-то затхлое
коснулось его лица. - Боже мой!  Ивешка!  Они  возвращаются!  Сделай  хоть
что-нибудь!
     Призрачные руки хватали его, старались вырвать его меч,  кто-то  даже
попытался ухватить его за карман. Наверняка, это были сплошь разбойники  и
воры.
     Какой-то старческий голос прошептал совсем близко от него:
     - Я потерял свою жену, я хочу вернуться домой.
     Петр особенно не хотел слышать этот,  последний.  Он  заставлял  себя
думать, что это были всего лишь лесные звери да птицы, которыми  кормилась
Ивешка. Она поедала их одного за другим, в худшем случае - еще и  деревья,
а так же разбойников, которые  вполне  заслужили  такой  конец.  Но  среди
множества голосов был еще один, вот этот голос...
     Это был молодой, испуганный голос:
     - Папа, мама, где вы?
     Случайная ветка боярышника ободрала ему шею, и он неуклюже отогнул  в
сторону, почувствовав, как на месте царапины  выступила  кровь,  припомнив
совершенно не к месту, что у него не было бабушки, которая рассказывала бы
ему сказки, где были бы призраки, кровь и грех...
     Даже сашины желания были не в силах исцелить его от этой  правды  или
изменить  прошлое:  призраки  устремились  прямо  напролом  через   густой
кустарник, на этот раз уже не угрожая и запугивая их, а вопили прямо в его
уши, наваливаясь на него со всех сторон.
     - Возвращайся, пока еще можешь, - в один голос говорили они.
     Теперь они не были вооружены, но, доведенные  до  отчаяния  душевными
страданиями, были назойливы и неотступны:
     - Уходите! - пронзительно завывали они. - Здесь вас ожидает смерть!
     - Пошли прочь! - огрызнулся на них Ууламетс. Отмахиваясь от одного из
них, он зацепился рукавом за колючие ветки. - Проклятье!
     Это уж было слишком,  подумал  Петр,  вспомнив  благочестивые  советы
Ууламетса. Почти в тот же миг Ивешка оказалась рядом  с  ними,  и,  вся  в
развевающихся лохмотьях,  с  диким  перепуганным  лицом,  встала  на  пути
призраков.
     - Оставьте их в покое! - закричала она, и казалось, что вместе с  ней
застонал и наполнился призраками  весь  лес.  Они,  словно  белые  облака,
вихрем закружились вокруг них и умчались прочь с душераздирающими воплями.
     - Боже мой! - пробормотал Петр и вздрогнул, когда один  из  призраков
предстал прямо перед ним, но оказалось, что это была  всего  лишь  Ивешка,
которая взглянула на него, слегка коснувшись его руки.
     - Идем, - сказал Ууламетс, и Петр был готов идти куда угодно, лишь бы
подальше от этого кошмара, но тут неожиданно его прервала Ивешка:
     - Нет, папа! - воскликнула она и покачала головой, так что ее  волосы
заструились словно дым. - Нет, мы не можем сейчас идти дальше, мы не можем
приближаться туда, когда мы не так сильны! Послушайся меня! Не будь  столь
безумен!
     Да, скорее всего, мы попали в  большую  беду,  подумал  Петр,  ощущая
холодное прикосновение с левой стороны и вновь различая шепот все  тех  же
голосов. Он с неожиданным замирающим чувством понял, что они,  наконец-то,
дошли до того места, где вынуждены остановиться и теперь уже окончательно,
где колдуны наконец-то вступили в открытую борьбу, а призраки  утомили  их
своим леденящим присутствием.
     - Надо продолжать идти! - настаивал Ууламетс.
     - Нет! - закричала Ивешка, стараясь удержать его невесомыми руками. -
Папа, ведь вы все валитесь с ног, вы еле держитесь на ногах, и я сама не в
силах продолжать этот путь. Я не могу! Давай разведем костер, папа,  прямо
сейчас, ну пожалуйста!
     - Костер? В такой-то чаще?
     - Делай, что она говорит! - сказал Петр, и ему показалось, что кто-то
должен  поддержать  его  мысли,  и  решение  будет  принято.  И  еще   ему
показалось, что поддерживать  открыто  чьи-то  мысли  гораздо  легче,  чем
выражать свои собственные: возможно, что когда-то это сказал  Ууламетс,  а
может быть, и Саша. - Не нужно паники. Ведь не забывайте, что она призрак.
А еще она и колдунья. Так неужели она не знает, о чем говорит?
     А сам в это время дрожал, постоянно сопротивляясь этому, полагая, что
Ивешка никому не простила бы своего угасания.
     Ууламетс наконец-то отодрал рукав от колючих  веток,  отбросил  их  в
сторону и нагнулся, чтобы развязать свою поклажу, ворча себе под нос:
     - Хорошо, хорошо, тогда  поищите  где-нибудь  небольшую  полянку,  да
соберите хоть немного сухого дерева.
     Петр наломал сухих веток для розжига  и  освободил  пространство  над
землей для того, чтобы ничто не мешало огню, а Саша расчистил  от  листьев
до самой земли небольшое  место  для  костра,  в  то  время  как  призраки
завывали и метались прямо у них под руками, источая ледяной холод.
     Ууламетс уговаривал, тем временем,  слабую  искру  дать  жизнь  огню,
подкладывая под огниво надерганный тонкими клочками мох  и  заставляя  его
разгораться все ярче и ярче, по мере того как они подкладывали туда  сухие
ветки, прикрывая и  отворачивая  в  сторону  глаза,  которым  было  трудно
смотреть на огонь.
     Затем стоны и завывания призраков постепенно  стихли,  стали  намного
тише, чем шум деревьев, и прекратились леденящие прикосновения их рук.

     Саша слегка вздохнул и потер свое лицо,  чтобы  хоть  как-то  согреть
его, прежде чем опустился на землю рядом с Петром, чтобы  теперь  отогреть
руки около маленького огня.
     - Вот теперь уже  лучше!  -  Он  все  еще  дрожал.  Ему  было  трудно
объяснить даже самому себе, отчего его мысли разбегались в разные  стороны
или с чего это он начал было  верить  призракам,  а  если  выразиться  еще
точнее, то почему его мысли обрели  полную  ясность  с  первыми  вспышками
огня, если сейчас не думать о том,  кто  и  почему  захотел  разжечь  этот
костер, и как этот маленький случай перевернул все его мысли.
     - Разумеется, лучше, - пробормотал Ууламетс и взглянул  поверх  огня,
туда, где находился едва  различимый  один-единственный  оставшийся  здесь
призрак: Ивешка. - Если бы ты побольше думала о себе, а не  продолжала  бы
только изводить нас...
     - Я не хочу, чтобы вы были здесь.
     - Не будь такой упрямой! - Ууламетс отломил толстую суковатую ветку и
подбросил ее в огонь, а  тем  временем,  ворон  уселся  на  насест  где-то
недалеко от них. - Дочь, которая не хочет использовать  разум,  полученный
от рожденья...
     - От отца, который ничего не хочет слушать!
     - Прекратите! - сказал Петр. - Это не поможет.
     Воздух, казалось, был так насыщен яростью, что было трудно дышать.  И
одна лишь мысль о злобных призраках преграждала все попытки к  дальнейшему
разговору.
     - Они... - Это была еще одна  из  тех  ускользающих  мыслей,  которые
словно рыба из сашиных рук вырывались и уносились прочь,  но  он  успокоил
себя и уже более уверенно спросил через некоторое время: - А почему  здесь
оказались разбойники?
     - Это все ее, - сказал Ууламетс. - Он использует их.
     - Наш враг? - спросил Петр?
     - Нет, дурак!.. Разумеется, наш враг! Можно подумать, что у нас  есть
друзья?
     - Ты не убедил никого.
     - Тебе не справиться ни с кем.
     - Не подгоняй меня.
     - Подумай своей...
     -  Петр!  -  сказал  Саша,  и  схватил  его  за  руку,  испуганный  и
обезумевший от сознания того, что может произойти с ними, если он сам  или
Ууламетс втянутся в этот спор. - Петр, ради Бога, будь  терпелив.  Учитель
Ууламетс работает, а ты отвлекаешь его.
     - Спасибо, - едва слышно пробормотал Петр.
     - И меня. - Саша сжал  свой  кулак,  все  еще  испытывая  безотчетный
страх. - Не нужно лишних ссор. Ты сам говорил об этом. Не нападай.
     Петр промолчал. Отблески огня вырывали из темноты его сжатые  губы  и
вздымающиеся крылья носа.
     - Не сходи с ума, Петр.
     - Я пока не сумасшедший.
     - Мне нужно подумать.  Пожалуйста,  не  мешай,  и  не  задавай  своих
вопросов, не требуй от нас никаких решений, во всяком случае не сейчас.  У
меня путаются мысли, и я очень боюсь этого, Петр. Не путай меня.
     Петр нахмурился и освободился от его  руки,  поглядывая  на  огонь  и
обхватив руками колени.
     Разбойники, вспоминал Саша, стараясь  очень  осторожно  обходиться  с
каждой мыслью, касающейся  призраков,  опасаясь,  как  бы  они  не  выбили
последнюю точку опоры во всей массе его желаний. Разбойники. И  еще  самые
обычные люди. Купцы и путешественники из далекого  прошлого,  может  быть,
еще с той поры, когда Восточная Дорога еще действовала, а в этих лесах и в
помине не было никаких разбойников...
     Старые бабки рассказывали, что призраки всегда посещают те места, где
их застала смерть, а он никогда не знал, это была  еще  одна  ускользающая
мысль, что Ивешка посещала этот берег реки, где деревья были еще живыми.
     Он использует их, говорил учитель Ууламетс, и Саша ухватился  за  эту
мысль, постоянно напоминая себе, что должен запомнить ее, и будучи  теперь
абсолютно уверен, что они давно уже подверглись  нападению,  которое  было
пострашнее, чем какие-то призраки.
     Он видел, что Ивешка по-прежнему стояла, вглядываясь в  темноту,  как
будто охраняла их, слабая тонкая фигура с  размытыми,  как  расплывающиеся
облака, контурами.
     Она не разговаривала с ними, ни по какому  случаю,  только  лишь  вот
так, молча, пристально смотрела  в  сторону.  Куда  именно  смотрела  она,
подумал он, и ему захотелось, чтобы прямо сейчас вернулся Малыш. Это  было
безнадежное и отчаянное желание. Он очень боялся, что  Малыш  не  вернется
назад, и был уверен, что если бы он  был  с  ними  на  этом  пути,  они  в
половину меньше боялись бы всего, с чем им пришлось столкнуться. Тогда  бы
и Ивешка, как заметил Ууламетс, не отвлекала бы их своей  паникой,  и  они
смогли бы дойти до нужного места...
     Но куда? Он задумался об этом, но был отвлечен легким шуршаньем:  это
Петр полез в мешок за вяленой рыбой. Саша взял предложенный сверток, затем
передал его Ууламетсу, оставив немного и себе.
     Ууламетс сердито взглянул на него, но взял кусок и  вернул  остальное
обратно.
     В тот же момент ворон сорвался откуда-то сверху и приземлился  рядом,
поглядывая  одним  глазом  на  рыбу.  Саша  отдал  ему  последний   кусок,
остававшийся в свертке, и тот скрылся в темноте со своим трофеем.
     Петр нахмурился, сердито взглянув за это на него. А  может  быть,  не
только за это, вообще за все.
     Саше очень не хотелось, чтобы Петр сердился на него...
     И он вспомнил, что обещал не делать ничего такого.
     - Извини меня, - прошептал он, от чего Петр тут же  смешался,  и  как
помешанный взглянул на него. - Петр, я не собирался...
     Петр все еще сердился на него, возможно, обдумывая происходящее: ведь
Петр уже достаточно  долго  был  рядом  с  миром  волшебных  вещей,  чтобы
научиться хоть как-то понимать то, что окружало его. И вот теперь  он  мог
подумать, что этот факт был для них еще более опасным, чем любые призраки.
     - Все в порядке, - прошептал он  сзади  с  каким-то  особенно  мягким
выражением. - Все хорошо, малый. Только попытайся  хоть  немного  поспать,
если сможешь.
     Саша покачал головой.
     - Ты, - сказал он, на что Петр уже никак  не  реагировал  и  выглядел
каким-то отрешенным. Саша очень не хотел этого, он больше всего  не  хотел
обходиться с Петром так, как это обычно делал Ууламетс. -  Я  не  могу,  -
прошептал он, желая чтобы Петр понял его и не почувствовал, что он сделал,
на самом деле.
     Что,  непреднамеренно,  вновь  нарушало  его  обещание,  связанное  с
использованием волшебства.
     - Боже, - сказал он, и молитва стала казаться ему едва ли  адекватной
тому, что поднималось в нем, и он в этот момент  не  мог  даже  припомнить
лица  тетки  Иленки,  не  говоря  уже  о  том,  чтобы  вновь  услышать  ее
предостережения. В какой-то момент он даже прикрыл глаза рукой. - Петр, не
сердись на меня. Пожалуйста, не сердись на меня. Я так устал.
     - Замолчите! - рявкнул на них обоих Ууламетс.
     Петр повернулся и осторожно тронул Сашу за плечо, как вдруг его  рука
безвольно упала, и он  схватился  второй  рукой  за  голову,  будто  теряя
сознание.
     Саша взглянул на Ууламетса, который хмурился,  глядя  на  него,  и  в
конце концов сказал:
     - Для нашей общей пользы.
     А когда Саша повернулся назад, то увидел, что Петр  уже  находился  в
объятиях крепкого сна.

                                    28

     Ближе к  рассвету  Ууламетс  уже  с  трудом  удерживал  свою  голову,
проваливаясь на некоторое время в дремоту. Саша, который  до  того  устал,
что ему казалось, будто  он  никогда  уже  не  сможет  заснуть,  с  полным
спокойствием полагал, что это  естественно,  когда  старик  спит,  а  ведь
Ууламетс всегда старался быть выносливее человека любого возраста.
     Затем среди его перепутанных мыслей появилась тревога.
     -  Учитель  Ууламетс,  -  позвал  он  старика,  все  еще  по-прежнему
испуганный.
     - Дай мне  поспать,  -  пробормотал  тот,  так  что  Саше  ничего  не
оставалось делать, как обхватив себя  покрепче  за  ребра  обеими  руками,
попытаться собрать оставшиеся в нем силу и разум, и обдумать насколько  он
был прав, собираясь спорить со стариком, нуждающимся в отдыхе, и знает  ли
о его занятии Ууламетс.
     Утро  наступало,  свет  от  пламени   костра   постепенно   тонул   в
предрассветной дымке, а Ивешка стояла все так же, как неутомимо  простояла
всю ночь, но выглядела такой тусклой и  бледной,  что  различить  ее  было
гораздо труднее, чем паутину в  первых  утренних  лучах,  падающих  сквозь
листья.
     И Саша со страхом подумал, что скоро им придется что-то делать, чтобы
помочь ей. Она все еще продолжает  держаться,  но  вот-вот  должна  начать
слабеть. И может быть, даже рассудком.
     Он подумал и о том, что мог бы дать  ей  немного  своей  силы,  а  не
вынуждая ее обращаться к лесу или каким-то способом трогать Петра: он  тем
не менее не был уверен, что она прекратит это. Он так же не был уверен и в
том, что даже размышления об этом могли быть вполне  безопасны  для  него.
Поэтому он очень хотел разбудить  Ууламетса,  но  очень  боялся  поспешных
решений, тем более, что пока ничего не случилось.
     Затем он неожиданно ощутил легкую  слабость,  почувствовал,  как  его
сердце дало сбой, будто пропустило несколько ударов. Он в панике  взглянул
в сторону Ивешки, защищая ее со всей силой, на какую был сейчас способен.
     - Учитель Ууламетс, - воскликнул он,  и  в  следующий  момент  потряс
спящего Петра. Голова его пошла кругом, как только он вспомнил о том,  что
тот спал совершенно беспомощный. И тут же  подумал,  что  если  бы  у  нее
хватило рассудка во всем слушаться Петра...
     - Кажется, она попала в беду, - сказал он Петру, и тот,  ошеломленный
от внезапного пробуждения, только тер глаза да поглядывал в сторону, прямо
через затухающий костер.
     - Я не вижу ее, - сказал он наконец. Саша взглянул туда же.
     Она исчезла.
     Петр кое-как добрался до Ууламетса и сильно тряхнул его.
     - Старик, проснись! Твоя дочь исчезла!
     Ууламетс зашевелился и вытаращил на него глаза.
     - Ивешка пропала! - повторил Саша. - Она подала мне знак и исчезла...
     Ууламетс выругался и попытался подняться, но Петр уже направил ноги в
другую сторону.
     - Она исчезла, - сказал он, бросившись прямо через кусты.
     - Петр! - закричал Саша, и, пустив все обещания по ветру, напряг  всю
свою волю, чтобы вернуть его обратно.
     Возможно, что это был страх вызвать гнев Петра,  но  что-то  вынудило
его запнуться. Он почувствовал, что это произошло, и осознав происходящее,
ощутил, что его уверенность улетучивается.
     - Я не могу удержать его, - сказал он,  обращаясь  к  Ууламетсу  и  с
явным намерением отправиться вслед за Петром. Но Ууламетс ухватил  его  за
руку, используя его как опору для того чтобы подняться.
     - Не следует всем быть дураками, - сказал старик.
     - Верните его назад!
     Ууламетс все еще держал его за руку и с силой дернул его, когда  Саша
попытался было освободиться от него.
     - Я сказал, не будь дураком, малый, а используй то, что у тебя есть.
     - Но оно отказывается работать!
     - Но ведь у тебя еще меньше надежды на то, что ты сможешь догнать их?
Верно? И ее еще меньше в том случае,  если  мы  вдвоем  отправимся  на  их
розыски прямо сейчас? Он найдет ее скорее, чем я.
     - Я знаю, что найдет! -  Саша  все  еще  старался  вырваться  из  рук
Ууламетса,  но  тот  продолжал  удерживать  его.  Он  чувствовал,  что  не
справится с ним, и при этом  дрожал  от  охвативших  его  противоречий.  -
Останови его!
     - Мне нужна книга, скороспелый дурак! Ты ведь потерял след всего, что
сделал до этого, ты даже не  знаешь,  где  находишься,  и  хочешь  бежать,
вытаращив глаза, без вещей, да еще к тому же один.  Вот  какую  прекрасную
помощь ты оказываешь кое-кому. Собирай вещи, или ты намерен так  и  стоять
здесь, пока мы не потеряли его?
     - Верни его назад! - закричал он на старика, но Ууламетс был поглощен
тем, что удерживал его на месте, и он не мог преодолеть этой силы,  а  чем
дольше спорили бы они, тем дальше мог уйти Петр, и поэтому Саша  опустился
на колени и начал собирать свои и оставленные Петром вещи,  пока  Ууламетс
искал книгу и свой посох.
     Старик шел так быстро, как только  мог,  в  предрассветной  мгле  сам
напоминая призрака, в то время как  Саша  еле  поспевал  за  ним  с  двумя
связками вещей, пытаясь припомнить, в которой из них что  лежало,  на  тот
случай, если он отважится оставить вещи Петра на дороге,  когда  его  силы
иссякнут и он не сможет тащить и то  и  другое,  продираясь  через  густые
заросли.
     - Не ждите меня, - прокричал  он  вслед  Ууламетсу,  стараясь  плечом
раздвигать в стороны переплетавшиеся ветки, с  которых  на  него  сыпались
мелкие холодные капли, наполняя влагой окружающий воздух. - Я догоню.
     - Лучше пожелай, чтобы не  сбиться  с  пути,  болван!  -  сказал  ему
Ууламетс, оставляя его все в той же растерянности: внимание мальчика  было
по-прежнему рассредоточено между поклажей, ветками, бьющими  прямо  в  его
лицо, и пробиравшим едва не  до  костей  холодом  от  падавших  с  листьев
водяных капель.
     Остановись, продолжал он мысленно  упрашивать  Петра.  Подожди.  Ради
Бога, позови на помощь или сделай хоть что-нибудь!
     Его колени подгибались от слабости, которая была следствием того, что
Ивешка все-таки украла часть его сил, и он едва не свалился на  землю.  Он
уже не мог тащить поклажу в обеих руках, и поэтому остановился. Постукивая
от холода зубами и не обращая внимания на падающие сверху холодные  капли,
он залез в корзину  Петра.  Из  нее  он  выбрал  всю  еду,  которая  могла
поместиться в его корзине, прихватил  оба  одеяла  и  проклятый  кувшин  с
водкой, который боялся потерять больше всего  на  свете.  Затем  перевязал
вещи, закинул узел себе на плечи и пошел насколько мог  быстро,  прикрывая
лицо руками и не обращая внимания на царапины.
     - Не верь,  -  дошел  до  него  откуда-то  призрачный  шепот.  И  ему
неожиданно показалось,  что  Ууламетс  вообще  не  озабочен  безопасностью
Петра, если только его смерть сможет спасти жизнь Ивешки.
     - Подумай о себе, - шептал все тот же голос. - Спасайся сам.  Слишком
поздно думать о ком-то еще...
     Он в какой-то миг ухватил очертания Ууламетса впереди  себя  и  пошел
прямо через заросли терна, раскинувшиеся среди высоких деревьев.
     Старик стоял в их тени.
     - Ты умрешь, - продолжали предупреждать голоса. - Вернись  назад,  не
вздумай идти дальше.
     Саша  преодолел  последние  кусты  и  приблизился  к  нему.  Ууламетс
неожиданно вытянул вперед свой посох, чтобы остановить его, как раз в  тот
момент, когда земля поехала у него под ногами и ее  куски  упали  в  воду,
которая была незаметна в густой тени окружавших ее деревьев.
     Вода, подумал Саша, глядя на окружавшие это место  деревья.  Небесный
Отец, уж не ушла ли она в воду.
     - Петр! - закричал он...
     Но в ответ только призрак ответил ему, едва слышно, в самое ухо:
     - Не верь ей...

     Обе его ноги одновременно попали в воду, и  рваный  сапог  немедленно
оказался полон. Если бы эта вода была хотя бы  к  северу  от  Киева,  Петр
Ильич, разумеется не свалился бы в нее, а, скорее всего, вошел сам.  Но  в
каком месте была эта, он не имел ни малейшего понятия.
     Но  теперь  призраки  оставили  его  в  покое,  что  могло  произойти
благодаря дневному свету:  он  очень  надеялся,  что  это  именно  так,  и
продолжил свой путь вдоль  ручья  с  возрастающей  уверенностью,  что  она
должна была следовать в том же направлении.
     Он не потерял рассудок, и отчетливо сознавал, что  оказался  в  беде,
без вещей, которые так опрометчиво оставил, и все и меньше  был  уверен  в
том, что знает дорогу назад, туда, где оставались Саша и старик,  но  имел
полную уверенность в том, что Ивешка направилась прямо к Черневогу.
     Одна.
     После чего...
     После чего,  учитывая  наличие  Черневога,  удерживающего  ее  залог,
учитывая и то, что они сами заблудились в этом проклятом лесу, нельзя было
уже и помышлять о спасении  любого  из  них,  коль  скоро  дело  дошло  до
открытого столкновения  колдовских  сил  в  форме,  которую  больше  всего
предпочитает их враг, которому, может быть, помог даже сам  Петр,  да  еще
при содействии водяного и Бог знает кого еще.
     Дела начали оборачиваться все хуже и хуже для Ууламетса  и  с  каждым
промахом Петр все больше и больше чувствовал неудобство  в  его  обществе,
хотя и надеялся, что старик, по крайней мере, имел  некоторый  запас  сил,
хотя бы для того, чтобы защитить самого себя и Сашу, если считать что Саша
находился всегда рядом с ним и во всем  помогал  ему.  В  то  время  такой
обычный человек, как он сам...
     Петр начал бы чего доброго очень жалеть себя,  если  бы  продолжал  и
дальше думать подобным образом, очень жалеть  себя  и  чувствовать  зло  и
обиду по отношению к Илье Ууламетсу. Но в его симпатиях и антипатиях  было
слишком много своенравия и глупости, чтобы он мог тратить время на  досаду
и раздражение. Приняв угрюмый и мрачный вид, он  убеждал  сам  себя,  что,
возможно, это будет очень импонировать  колдунам,  и  ему  вообще  следует
отказаться от чувства юмора, но самому это очень не нравилось, несмотря на
то, что он всегда чувствовал комок в горле, когда думал  про  мальчика,  и
когда часто представлял себе, что лучше всего, если  бы  он  расстался  со
всем этим раз и навсегда.
     Он подумал о том, чтобы вернуться,  сразу  же,  как  только  потерпел
неудачу в попытках вернуть Ивешку назад. Но потом вспомнил  об  отношениях
со стариком и решил, что тот еще никому не принес добра, и если  старик  и
будет искать следы Ивешки, то он, Петр Кочевиков, в этом случае имеет свое
собственное предчувствие, где именно она может быть, и он, к тому же, мог,
вполне возможно,  полагаться  на  более  спокойный  и  менее  подверженный
влиянию рассудок на вражеской территории.
     Итак, он обладал своим собственным волшебством, которое  представляло
нечто,  возможно  еще  незнакомое  Черневогу,  и  нечто  такое,  чего,  он
сомневался, может  избежать  даже  сама  Ивешка,  если  только  он  сможет
сохранить свой разум в этом месте: он  должен  либо  сохранить  его,  либо
потерять...
     ...потерять то, в чем до самого последнего момента ошибался, подменяя
это золотом и  сказочными  местами:  одной  частью  этого  был  тот  самый
мальчик, оставшийся там, а другой - давным-давно умершая  дочь  Ууламетса.
Он мог их потерять, подумал он, но он не мог оставить их Черневогу.
     Во всяком случае, до тех пор, пока он мог что-то делать. Несмотря  на
плохую подготовку к такому походу, у него был меч, Бог свидетель,  что  не
было никакого недостатка в питьевой воде, и, к тому же, он  научился,  как
устроить себе теплый ночлег в лесу и отыскать там же хоть  какую-то  пищу,
чтобы быть в состоянии продолжать свой путь.
     Черневог должен был обеспокоить колдунов. Может быть, водяной сообщил
ему, что их слабое место и заключалось  именно  в  присутствии  среди  них
самого обычного человека. А поскольку оба, и Саша и Ууламетс, клялись, что
он вообще не податлив к колдовству,  то,  согласно  сашиным  соображениям,
удар должен быть нанесен прямо туда, где было самое слабое место...
     А именно, Петр Ильич Кочевиков.
     Вот так должны были бы развиваться события по  представлениям  Петра,
которым в немалой степени помогали его воспоминания о мальчике, во  всяком
случае его обещания, что Саша никогда не хотел держать зла на него, и  что
именно Саша в этот самый момент, напрягая свою волю, желает изо  всех  сил
вернуть его обратно...
     Желает ли?
     Петр подумал об этом и тут же захотел  почувствовать  это,  словно  в
ощущениях и был заключен весь смысл его переживаний: он,  на  самом  деле,
хотел почувствовать на себе сашину волю, даже если бы это и  могло  как-то
повредить ему. Это было  бы  гораздо  лучше,  чем  досаждать  самому  себе
мыслями о том, что Саша все еще зол на него.
     Разумеется нет, убеждал он сам себя. Саша не должен быть зол на него,
во всяком случае  не  до  такой  степени.  И  тогда  он,  охваченный  этой
беспокойной  мыслью,  постарался  прочувствовать  каждый  отклик  в  своем
сердце, пытаясь отыскать среди них то единственное волнение, которое могло
быть навязано ему колдовской волей. Но он не отыскал внутри  себя  никаких
противоречий, которые так или иначе касались бы его собственного спасения,
которое должно было быть сашиной наипервейшей заботой.
     Может быть, колдовство Ивешки брало над  ним  верх,  и  поэтому  Саша
просто-напросто не мог пробиться через него. Но кроме этого, были и многие
другие ответы, один из которых особенно беспокоил его так, что едва ли  не
вынуждал повернуть назад и броситься на поиски мальчика.
     Нет, сказал он себе, нет, нет и нет, хотя бы по тем причинам, которые
занесли его в эту даль. Он уже успел узнать многое насчет колдунов, и даже
насчет Саши, что человек, который  пытается  глубоко  вникнуть  в  причину
своих поступков, может  лишь  лишиться  разума  и  обрести  дополнительный
страх.
     Итак, тот, кого однажды посетили сомненья, должен выбрать единственно
благоразумный для себя путь и оставить развилку, попавшуюся ему, как можно
скорее позади, отбросив  все  второстепенные  мысли,  кроме  той,  которая
послана колдовским желанием и является истинной.
     Только продолжай идти, говорил он себе  всякий  раз,  когда  сомнения
посещали его. Если мальчик попал в беду,  ты  уже  не  сможешь  ничем  ему
помочь, даже если и повернешь назад.
     Сколько Саша ни вглядывался в окружающий  их  лес  и  берег,  сколько
зарослей они не обшарили вместе со стариком, нигде не было  видно  никаких
признаков людей.
     Ууламетс настоял, чтобы они не разделялись в поисках, и это было  его
главным правилом, с которым Саше пришлось согласиться, учитывая постоянное
присутствие  призраков,   вконец   измучивших   их,   и   неизвестно   где
притаившегося водяного. Не обращая внимания на  прикосновения,  назойливый
шепот и леденящие брызги, он пробирался вдоль  берега  ручья,  то  и  дело
бросая озабоченный взгляд на воду.
     Но он не хотел верить, не упуская из виду тем не менее и  этот  шанс,
что Петр мог оказаться в этой темной медленно текущей воде.  Он  не  хотел
думать об этом. Он был непреклонен. Он отказывался думать о таком.
     Но и это его желание  работало  не  больше,  чем  все  остальные.  Он
старался сохранять спокойствие и быть все время настороже,  пробираясь  за
стариком под раскидистыми  ветками,  обходя  торчащие  корни,  разглядывая
каждый след, все, что ни попадалось, будь то хоть клочок  нитки  на  кусте
терна.  Он  пытался  поддерживать  ясность  мысли,  когда  холодные  капли
неожиданно падали на  него,  пытался  определить,  целиком  ли  его  разум
принадлежал ему самому, или он был жертвой чьей-то воли и чьих-то желаний,
которые должны были заставить его терять нить рассуждений и делать ошибки.
И он пытался непременно узнать, кто бы это мог быть.
     Неожиданно он споткнулся о корень и зацепился своей заплечной  кладью
за ветку, которая согнулась, но и распрямившись продолжала удерживать его,
и он, тяжело дыша, ухватился рукой,  чтобы  не  упасть,  за  вторую  низко
висящую  ветку  и,  вытаращив  глаза,  уставился  на  Ууламетса,  с  одной
единственной мыслью: "Это ты?"

                                    29

     Не останавливаясь на поиски пищи, не отдыхая с  самой  середины  дня,
только сделав случайный глоток воды из ручья, чтобы смочить пересохшее  от
тяжелого дыханья горло, он шел вперед и вперед,  чувствуя,  как  слабее  и
слабее становится ощущение присутствия Ивешки. И он не мог понять, почему:
то ли от расстояния, то ли от того, что сила ее начинает иссякать,  то  ли
здесь была какая-то другая причина. И он наблюдал за приближением  ночи  с
возрастающим мрачным предчувствием.
     - Вешка, - еле слышно позвал он ее, - Вешка, ведь, на самом деле,  ты
не хочешь бросить меня здесь...
     Возможно ему не удалось сделать это так, как он мог. А возможно, ни у
кого из них никогда и не было никаких шансов с самого начала...
     Однако это опять были вторичные мысли, которые  следовало  отбросить.
Нет, сказал он сам себе, нет, нет и нет.
     С наступлением темноты должны  будут  вернуться  и  призраки.  А  она
намеревалась продолжать путь.
     - Вешка, будь ты проклята!
     Но по-прежнему  было  только  лишь  это  слабое  затухающее  ощущение
присутствия  ее  где-то  впереди,  будто  под  действием  волшебства   она
уносилась от него, оставляя ему единственное направление - берег ручья.
     Нет, в очередной раз сказал он себе. Это всего лишь еще  один  обман:
это или Ивешка, или Черневог пытаются обескуражить его. Но он знал так  же
и то, что должен идти, идти не останавливаясь вдоль берега  ручья,  потому
что был уверен: у нее есть сердце, даже если оно и находится у Черневога.
     - Ивешка! - закричал он, и почувствовал, каким хриплым был его голос.
- Наступает ночь! И что же ты собираешься делать? Хочешь оставить  меня  с
этими разбойниками?
     Он  застыл  на  мгновенье,  будто  не  мог  вспомнить,  куда  следует
направить  свои  ноги  или  в  каком  направлении  они  только  что   были
направлены.
     Затем вновь пришел в себя и с большим трудом смог  вспомнить,  почему
находился здесь, в этом лесу, но где именно, и  в  каком  направлении  ему
следовало идти, этого он не знал.
     - Вешка!
     Она только  что  была,  вон  там,  а  теперь  вновь  исчезла.  Он  же
подумал... он подумал, что это и было  то  самое  направление,  в  котором
только что шел. И тогда он  пошел,  время  от  времени  посасывая  тыльную
сторону ладони и раздумывая над тем, что само по себе это было  угрожающим
признаком.
     - Вешка, - позвал он в отчаянии. В темнеющем лесу его голос прозвучал
особенно слабо и одиноко, а боль в руке стала сильнее. - Вешка, ради Бога,
сделай хоть что-нибудь. Я не переношу змей, Вешка, я, на  самом  деле,  не
переношу их...
     Затем он почувствовал внутренний толчок, вынуждавший его остановиться
и взглянуть налево. Встав ногами на огромный выпирающий из земли корень  и
ухватившись руками за согнутую ветку, он  замер,  с  опасениями  глядя  на
затененную деревьями воду.
     - Это ты? - спросил он.
     Он  чувствовал,  что  это  было.  Он  вновь   ощущал   слева   легкое
притягивающее напряжение, тогда как прямо перед собой не ощущал ничего.
     - Вешка?
     Она явно хотела, чтобы он спустился вниз, к самой воде.
     - Разве ты не можешь, - спросил он, - хоть как-то показать  мне,  что
это все-таки ты?
     "Иди сюда", вот все, что он почувствовал в  ответ.  Он  нащупал  свой
меч, продолжая думать о змеях, и наконец услышал, как  она,  хотя,  скорее
всего, это вообще не было похоже на звук голоса, заговорила:
     - Петр, Петр, ты должен прислушиваться к моим словам,  а  не  к  моим
желаниям. А теперь, уходи, возвращайся, уже  слишком  поздно...  ах,  Боже
мой, тебе следовало бы оставаться с моим отцом...
     Она притягивала, словно диковинная редкость. Нет, говорила она, но  в
тот же самый момент напряжение, исходящее от нее, постоянно повторяло: да.
И от этого ему еще сильнее хотелось увидеть  ее,  так  что  он  был  готов
спуститься вниз, к самому краю...
     - Только... покажись мне хоть раз, - сказал он, продолжая  стоять  на
месте. Он вдруг почувствовал холод и слабую дрожь во всем теле, а  руки  и
ноги отказывались слушаться его. - Прямо оттуда, Вешка. Иначе как я поверю
тебе.
     - Не смотри на меня! Уходи! Пожалуйста, прошу тебя!
     Что-то было с ней неладно, и он знал, что бы это могло  быть.  Сейчас
он даже не представлял, что он должен был увидеть, если вообще можно  было
еще хоть что-то увидеть, кроме как нечто, похожее на то, что однажды  было
рядом с Ууламетсом: кости да речную траву...
     - Вешка, я помогу тебе...
     - Нет!
     - Но послушай меня. - Дрожь усиливалась и  охватывала  одну  ногу  за
другой. - Ты направляешься к Черневогу. Туда же иду и я. Но  если  ты  так
быстро многое забываешь, тебе не много удастся добиться. Ни  твоему  отцу,
ни Саше. Зато у меня есть вот это... - Он дотронулся до своего меча.
     - Он не поможет!
     - Все окажется бесполезным,  если  не  пытаться  им  воспользоваться.
Сейчас я спущусь вниз. Тебя устраивает это?
     Ответа  он  не  услышал.  Дрожь  иногда  прерывалась,   затем   вновь
возникала.
     - Вешка?
     - Я должна умереть. Я должна умереть. Я наверняка постараюсь умереть,
Петр, если не смогу чего-нибудь добиться! Не приближайся ко мне!
     - Тебе лучше следовало бы прийти в себя, - сказал он, пытаясь подойти
к  берегу.  Он  по-прежнему  держался  рукой  за  ветку,  чтобы  сохранить
равновесие, когда вглядывался вниз, в окаймленную камышом воду.
     Легкий туман стелился над поверхностью ручья, такой легкий и  слабый,
что кружился в устремленном вверх, похожем на водоворот, вихре,  состоящем
из множества прозрачных нитей, которые сплетались между собой в  очертания
Ивешки, которая, будто желая остановить его,  поднимала  вверх  прозрачные
нити рук, тянущиеся в его сторону  и  тающие  в  прозрачном  воздухе.  Ему
казалось, что все его существо, часть за частью, точно так же устремляется
к ней, и больше всего на свете ему хотелось приблизиться к ней хотя бы еще
на один шаг.
     - Тебе не справиться ним, - сказал он, - без меня. Обыкновенный дурак
и меч, Вешка, каждый из которых достаточно  тяжело  поддается  волшебству.
Разве не так?
     Ему уже ничего не хотелось делать с Черневогом, он не  хотел  ничего,
кроме как только быть поближе к ней, и ничего не желал, кроме нее.  Но  он
упорно продолжал держаться руками за свисающую между ними ветку, будто это
был последний барьер, на  который  он  мог  положиться,  и  сказал,  когда
прозрачные потоки, срывающиеся с ее рук, стали касаться его,  и  от  этого
прикосновенья слабые толчки распространялись вдоль его рук и спины:
     - Вешка, бери столько, сколько тебе нужно,  столько,  сколько  нужно,
пока ты сможешь остановиться...
     Потоки едва видимых нитей  все  сильнее  и  сильнее  охватывали  его,
легкие сотрясения пронизывали все его  тело  от  головы  до  ног,  вызывая
волнение сердца, которое билось все чаще и чаще, пока эти  внешние  толчки
не перегнали его ритм, и оно  замедлилось,  перетрудившись.  Прикосновение
невидимых дрожащих потоков  наполнило  его  своим  напряжением,  заставляя
пережить самое сильное ощущение, какое ему хоть  когда-нибудь  приходилось
испытывать, и которое, если бы вдруг прервалось в этот  момент,  казалось,
уже никогда бы не вернулось назад...
     Все окружающее  приобрело  мерцающий  мягкий  цвет,  невыразительный,
словно при зимнем освещении, который становился все более и более зеленым,
словно перед взором Петра раскинулся прозрачный, но с зеленоватым оттенком
занавес.
     Зеленого цвета, напоминающего первые  весенние  листья,  свет,  свет,
лился  теперь  сквозь  него,  не  вызывая  ни  боли,  ни  каких-то  других
ощущений...

     Солнце только зашло, а леденящие прикосновения призраков  уже  начали
окружать  их  беспорядочным  хороводом,  сопровождаемым  злобным  шепотом,
предупреждающим об опасности.
     - Мы знаем, где он... - прошипел один из них около сашиного уха. - Но
уже слишком поздно, вам не найти его...
     Другой вторил ему:
     - Надвигается ночь...
     - Слишком поздно, теперь слишком поздно...
     - Учитель Ууламетс! - сказал Саша, пробираясь между торчащих из земли
корней и низко свисающих веток. Он удержал равновесие, когда  кувшин  едва
не свалился с его плеча. Он вовремя ухватил его, прижимая к стволу, в  тот
самый момент, когда уже ухватился рукой  за  рукав  Ууламетса.  -  Учитель
Ууламетс, сделайте что-нибудь!
     Старик нахмурился, взглянув на него и пожевал губу.
     - Если они уже  вместе...  -  Голос  Ууламетса  на  мгновенье  унесся
куда-то в сторону, когда он взглянул на ручей и повернул голову обратно. -
Водяной, - сказал он. - Вот проклятое созданье.
     Саша вздрогнул, когда на него в  очередной  раз  пахнуло  холодом,  а
назойливый голос прошептал:
     - Слишком поздно, слишком поздно, она уже нашла его...
     Тогда он уткнул лицо в  ладони  и  собрав  всю  свою  волю,  пожелал,
отбросив все лишнее, спасения Петру, но даже и сейчас у него  не  обошлось
без сомнений: а разве быть мертвым не означает спастись?
     - Боже, - воскликнул он и опустился на землю, прямо на том месте, где
стоял, теряя уверенность в Ууламетсе, в себе и в надежде на то, что  можно
рассчитывать на чью-то помощь.
     От этого он еще больше  разуверился  в  собственных  силах,  чувствуя
лишь, что все кончилось, рухнули все надежды, и Петра ему не спасти...
     Но он не прекращал своих желаний... продолжая  поддерживать  их  всем
своим сердцем, в котором все еще теплилась надежда.
     А открыв глаза, он увидел, как из темноты на него уставилась еще пара
глаз, пара глаз, принадлежавших пушистому черному шару.
     - Малыш! - воскликнул он. - Найди Петра!
     Малыш тут же вновь исчез,  столь  же  быстро,  как  мелькнула  сашина
мысль.
     А Саша опустил голову в ладони во второй раз,  желая  изо  всех  сил,
чтобы Малыш помог Петру, и опять не  был  уверен  в  том,  что  он  сможет
сделать это против воли Ивешки.
     Это ведь ее собака, вспомнил он слова Петра.
     Ууламетс же не предложил ничего другого, желая  только  лишь  одного,
как был уверен Саша, чтобы выжила его дочь.

     То, на чем он лежал, неожиданно  толкнуло  его,  и  это  было  первое
ощущение, которое воспринял Петр: он лежал  в  кустах,  возможно  свалился
туда, но очень смутно помнил об этом. Он припомнил Ивешку и тут же  решил,
что все его самые безумные  надежды  подтвердились:  она  забрала  у  него
вполне достаточно сил, прежде  чем  остановилась,  оставив  его  отдыхать.
Слава Богу, что он, теряя сознание, не свалился при этом в воду.
     Пора идти, решил он и  попытался  встать,  задержав  свой  взгляд  на
чем-то темном, вызвавшим в нем тревогу, слишком темном,  чтобы  это  могло
быть Ивешкой...
     Дерево, решил он, и тут же почувствовал боль  в  сердце,  как  только
повнимательней взглянул на него.
     Оно склонилось  над  ним,  а  ветки,  на  которых  он  лежал,  начали
двигаться, явно приближая его к смотревшим на него глазам.
     - Тебе пора просыпаться, глупый человек.
     Его сердце дернулось, он ощутил приступ боли и подумал вслух:
     - Ивешка! Где Ивешка?
     - Я здесь, - сказала она, и тут же появилась, наклонившись  над  ним,
беспокойная и красивая.
     - Боже, - пробормотал он и  взглянул  мимо  нее  на  лешего,  который
удерживал его. - Вьюн? Это ты?
     Серьезные глаза, уставившиеся на  него,  моргнули.  Теперь  и  второе
дерево нагнулось пониже, почти сравнявшись с ним.  Он  видел  перед  собой
только странное существо, покрытое  чешуей  из  мха  и  шелушащейся  коры,
отчего чувствовал себя далеко не уверенно.
     - Убить его, - сказал первый, а Ивешка закричала: -  Нет,  здесь  нет
его вины!
     - Нет, это не Вьюн, - пробормотал Петр и попытался  набрать  воздуху,
чтобы закричать, как только ветки сомкнулись над ним, перевязывая ему руки
и ноги: - Вьюн наш друг! Он разрешил нам находиться здесь!
     - Разреши-и-и-л, - словно треснувшая ветка сказал третий леший.
     - Убить его, - сказал первый. - Лучше умереть, чем  кормить  вот  это
созданье. -  Он  протянул  суковатую  руку  и  ухватил  ею  Петра.  Ивешка
закричала. Петр вздрогнул от боли и попытался высвободиться, но все  новые
и новые сучки вцеплялись в него, пока это ужасное покрытое мхом страшилище
крутило и вертело ему руки, уставившись на него одним  затянутым  паутиной
глазом. - Клянусь, я переломаю ему кости, перетру их и выброшу вон...
     - Отпусти его! - закричала Ивешка. - Пожалуйста,  отпусти  его!  Ведь
все это сделала я, а не он.
     - Но мой лес мертв! - сказал первый леший, скосив на нее свой глаз. -
А где мне еще искать виновного? Давайте его мне!
     Сучки сжались с новой силой.
     - Нет, нет, подождите, -  сказал  Петр,  пытаясь  успокоить  бьющееся
сердце. Сейчас вся надежда была на  его  сообразительность.  -  Подождите!
Здесь где-то есть леший по имени Вьюн... Боже мой, но это же очень больно,
черт побери!
     - Помягче, - сказал второй, и занавес из сучков,  покрывавший  его  с
другой стороны, чуть сдвинулся, в то время как первый продолжал висеть над
ним. - Мисай, помягче.
     - Помягче с этим выродком? - сказал первый леший, но тем не менее его
объятия чуть ослабли, а сучки даже раздвинулись, так что Петр мог свободно
лежать, подумывая о том, что если у них и был  единственный  шанс  сбежать
отсюда, так это в том случае, если Ивешка  пожелает  этого,  истратив  для
этого все, что у нее еще осталось. Леший толкнул его в грудь, прошелся  по
нему еще раз тонкими  пальцами-ветками,  и  остановил  свои  подрагивающие
пальцы  между  своими  безумными  глазами  и  его  лицом.  Они  продолжали
покачиваться,  а  большие  глаза   моргали.   -   Вьюн,   говоришь?   Вьюн
самонадеянный выскочка, Вьюн сумасшедший...
     - Мы не собирались разорять ваш лес, - сказал Петр, - мы пришли  сюда
только затем, чтобы забрать кое-что, принадлежащее ей, у колдуна,  который
украл это.
     - У Черневога, - мрачно сказал леший. - Это как раз то, о чем говорил
Вьюн.
     - Вы говорили с ним...
     - Я и сейчас говорю с ним, мы всегда говорим с ним, маленький  глухой
человек, так, как всегда разговаривают деревья, разве ты не слышишь?
     Но ничего не было слышно, кроме  шелеста  листьев.  В  установившейся
тишине Петр старался совсем не двигаться, а лишь подрагивал от напряжения.
     - Тебе нужен Черневог, - сказал леший. - Звучит весьма  тщеславно.  А
знаешь ли ты его?
     - Она знает его, - сказал Петр, а Ивешка обвила свои холодные  мягкие
руки вокруг его шеи, откинула его волосы и поцеловала его в висок.
     - Я знаю его, - сказала она, обращаясь  к  лешим.  -  А  Петр  просто
большой дурак. Пожалуйста, подержите его здесь еще.
     - Нет! - возразил он. - Только не это!
     - Вьюн тоже не советовал, - сказал один из леших. А чешуйчатый  Мисай
принялся было опять за свое:
     - Я никогда не чувствовал жалости к человеку...
     В этот момент что-то залаяло на них, где-то далеко внизу.  И  тут  же
послышалось шипенье. Петр слегка повернул  свою  голову,  чтобы  взглянуть
вниз, на землю, и испугался, увидев, как далеко она была.
     - Дворовик, - сказал кто-то из леших. - Кто бы мог подумать?
     - Малыш? - спросил Петр, чтобы убедиться, и почувствовал, как ослабли
удерживающие его сучки.
     Когда же он  сообразил,  на  какой  высоте  находился,  то  в  панике
вцепился в суковатые пальцы лешего обеими руками.
     Мисай издал громкий звук, что могло означать  все  что  угодно,  даже
гнев, ухватил его обеими руками и сказал, приблизив к нему свое лицо:
     - Ну, будь здоров. Однако наша помощь распространяется только до  си.
Если бы наша сила была достаточной, чтобы достать и до его леса,  Черневог
не прожил бы и часа.
     - Он не прожил бы, - сказал другой. - Но там, где он сейчас, туда  не
доходит наша сила. Мы позаботимся  о  тебе,  насколько  это  возможно.  Мы
одолжим тебе нашей силы, но только, боюсь, она быстро иссякнет.
     - Вьюн говорит, - сказал Мисай, - чтобы тебя проводили к Черневогу.

                                    30

     Саша окончательно потерял всякую уверенность. В его сердце жила  лишь
последняя хрупкая надежда, и он продолжал бороться за нее с  шепчущими  со
всех сторон призраками.
     - Слишком поздно, слишком поздно, - повторял один.
     А остальные подхватывали чуть ли не хором:
     - Откажись, брось. Они уже давно умерли. Скоро будешь мертв и ты...
     Он замерзал от  ледяных  прикосновений  прозрачных  невесомых  рук  и
безнадежно старался отыскать в себе силы, чтобы держаться.
     Он напрягал волю, желая знать, что случилось с Малышом. Он  в  равной
мере желал, чтобы ему удалось найти хоть какой-нибудь  знак,  что  Петр  и
Ивешка были здесь, в этой чаще,  но  боялся  потерпеть  неудачу  с  обоими
желаниями, потому что продолжал видеть Петра точно в таком  же  положении,
как уже однажды нашел его в лесной луже в объятиях  девушки,  которая,  на
самом деле, была всего лишь облаком из дождевых капель  и  тумана.  А  еще
хуже была та ночь на берегу реки, когда они в первый раз увидели Ивешку, а
Петр бледный и холодный, лежал в кустах...
     На это же раз... на этот раз дело было почти безнадежно.
     По крайней мере у Ивешки, это была его  самая  отвратительная  мысль,
должно было бы хватить сил, чтобы вернуться к ним. Он не  мог,  говоря  по
совести, ненавидеть ее, если дело было только в этом, и поэтому  надеялся,
что и она могла быть терпимой к нему. Но он вспомнил,  что  оставаясь  без
сердца можно ясно и отчетливо думать головой, заставляя  других  поступать
по твоей воле...
     И еще она была слишком раздражена и, к тому  же,  достаточно  сильна,
гораздо сильнее, нежели сейчас был ее отец...
     Она вполне могла отправиться прямо к Черневогу,  заставляя  их  своим
желаньем следовать за ней.
     Эта  мысль  так  ясно  и  отчетливо  коснулась  его  сердца,  что  он
почувствовал внезапный приступ страха от того, что это было правдой,  было
именно тем, что она сейчас делала...
     - Мы ничего не выиграем, - сказал ему  Ууламетс.  Он  остановился  и,
тяжело дыша, прислонился к дереву. - Разводи огонь.
     - Мы не должны отступать!
     - Я сказал, разводи огонь!
     - Я не остановлюсь, - сказал Саша. Учитель Ууламетс хотел  одного,  а
Саша хотел совсем другого, на этот раз без  всяких  сомнений,  и  он  даже
подумал, что старик, чего доброго, может ударить его, или навлечь на  него
в тот же миг смерть...
     Но спустя некоторое время Ууламетс проворчал:
     - Ну, хорошо, хорошо,  дуралей.  Тогда  скажи,  где  они?  -  Призрак
вынырнул из-за дерева, где стоял Ууламетс, и старик  вздрогнул.  -  Можешь
сказать мне это? У есть тебя хоть какие-нибудь  представления?  У  меня  -
нет.
     Саша не был намерен сдаваться.
     - Впереди нас, - уверенно ответил он.
     - Ты действительно знаешь это? -  Ууламетс  недоверчиво  взглянул  на
него.
     Сказать сейчас "да" означало взять на себя ложь. А ложь,  неожиданная
мысль пронеслась в его голове, собственная или старика, ложь  всегда  была
опасна.
     - Они с самого начала были впереди нас...
     - Твой приятель, должно быть, уже мертвый лежит где-нибудь в  кустах,
чтобы мы ни знали. Мы могли давным-давно пройти мимо этого места...
     - Он не может быть мертв!
     - Ты знаешь это?
     Саша вздрогнул, когда призрак, словно эхо,  произнес  около  него  из
темноты:
     - Мертв...
     - Я не знаю этого! - сказал он Ууламетсу. - Я ничего не знаю, но я не
думаю, что и вы знаете что-то, но мы не можем остановиться...
     - Мы должны сделать остановку, малый; твой друг тоже  должен  сделать
остановку, человеческое тело имеет свой предел...
     - Так, значит, и Ивешка тоже, - закричал он, - и ты знаешь,  что  они
остановились! Чем дольше она идет, тем больше она должна забрать...
     - Ты не должен говорить мне этого, малый, я знаю...
     - Тогда что же вы  говорите  мне?  Останавливайся  и  жди,  пока  она
покончит с ним? - Он дрожал от ярости и тяжело дышал. - Я никогда не прощу
вас, если он умрет, клянусь, я клянусь, что...
     Это уже опасно, неожиданно подумал он. Чертовски опасно.
     - Не будь дураком, - сказал Ууламетс, хватая его за плечо, и  в  этот
момент Саша понял, откуда пришла к нему эта самая мысль. Ууламетс  тряхнул
его, прижимая к кустам, и сказал, прямо ему в лицо: - Ведь это  наш  враг,
это призраки, это сомненья,  вот  где  наша  главная  опасность,  вот  что
происходит с нами, на самом деле. Работай головой, напряги свои мозги...
     Один из призраков наклонился к ним совсем близко, тихо шепча:
     - Не напрягайся, когда нет надежды...
     И тут же исчез на полуслове, как только  Ууламетс  повернулся,  чтобы
нанести по нему тяжелый удар, и проворчал:
     - Исчезни!
     На мгновенье все стихло, а затем зазвучали многоголосые вопли,  будто
весь лес сошел с ума, вызывая боль в ушах, останавливая движение мыслей.
     И наступила тишина. Но вскоре шепот возник вновь, еще более  зловещий
и угрожающий.
     - Ты не должен делать этого...
     - Исчезните все, сколько вас ни есть! - проворчал Ууламетс. - Вы были
пустым местом при жизни, не говоря  уже  о  том,  что  вы  сейчас.  Прочь!
Убирайтесь отсюда и оставьте нас в покое!
     Последовал новый оглушительный визг. Саша закрыл руками уши, из  всех
сил желая тишины, пытаясь проделать это таким же образом, как это, по  его
убеждению, делал и Ууламетс, но звук утихал только тогда, когда  он  думал
об этом, и тут же усиливался,  как  только  он  начинал  думать  о  чем-то
другом. Видимо, им обоим ничего другого не  оставалось,  как  терпеть  эти
адские звуки и идти  вперед  как  можно  быстрее,  не  поддаваясь  ледяным
молниям, которые пронзали их словно мечи.
     Непрекращающийся вой вызывал боль, он  отвлекал  внимание,  уводил  с
дороги, вынуждая их плутать в этом лесу, который и не мог быть уж  слишком
большим. Они уже давно не видели ворона, по крайней мере с тех пор,  когда
первый раз вышли к ручью, вдоль которого все время и шли,  и  Малыш  вновь
исчез.  Теперь  они  были  одни,  под  низко  опущенными  ветками,  отчего
окружавший их мрак еще больше  сгущался,  а  вокруг  мелькали  белые  тени
призраков, которые казались столь реальными, что  Саша  опасался,  что  не
только колючки терна и ветки деревьев бьют и хватают его со всех сторон.
     Неожиданно все прекратилось, и сквозь все еще остающийся в ушах  звон
послышались шорох и потрескивание кустов,  словно  от  мощного  скольжения
чего-то большого и тяжелого, которое двигалось со стороны ручья.
     - Учитель Ууламетс! - позвал старика Саша, как только недалеко от них
появилась рябь на воде и отблески чего-то абсолютно черного.
     Занавес  из  густо  переплетенных  веток,  окружавших  их,   внезапно
опустился, как только что-то тяжелое и темное поднялось прямо перед ними.
     - Так, так, - сказал Гвиур. Сейчас он был высокий и черный,  как  все
окружавшие их деревья. - Когда же вы наконец попросите моей помощи?
     - Где моя дочь? - немедленно потребовал от него Ууламетс.
     - А где Петр? - тут же спросил Саша, несмотря на  то,  что  прекрасно
знал, как любит врать это созданье, прекрасно знал, что встреча с  ним  не
предвещает им ничего.
     - Не понимаю,  почему  я  должен  отвечать  тебе.  Ты  посылаешь  это
несчастное маленькое созданье по моему следу, пытаешься загнать меня назад
в реку...
     Так неужели именно там побывал Малыш? Саша хотел узнать,  хотел  так,
что даже  испытывал  почти  физическую  боль  от  своего  желания  узнать,
находился ли Малыш сейчас с Ивешкой и Петром, раз уж Гвиур оказался  таким
осведомленным и благодушно настроенным.
     Боже мой, подумал он, нет, нет...
     - Ведь ты поклялся своим  именем,  -  сказал  Ууламетс  и  пристукнул
посохом о землю, - а ты и теперь продолжаешь врать...
     - Нет, не вру, - сказал водяной, и его голос, доносящийся из  кустов,
звучал все слабее и слабее. На них пахнуло сыростью и запахом  реки.  -  Я
ведь предложил тебе свою помощь...
     - Это всего лишь твои хитрости...
     - Не забывай, что я змея, - сказал Гвиур, очень мягко и осторожно,  -
для меня не важно, что справа, а что слева.  Главным  является  лишь  одна
единственная вещь, не правда ли?  Это  та  самая  хорошенькая  девушка,  у
которой такие чудные, чудные кости...
     - Где она?
     - Где? Вот так всегда: где,  когда.  Вы,  люди,  клянусь,  вы  просто
загоняете меня в тупик, словно я могу быть одновременно во всех местах.  Я
- здесь, а она - там, и она может быть с таким же успехом еще в нескольких
местах, где меня нет, но мне кажется, что ты должен  был  задать  не  этот
вопрос: ты должен был бы спросить меня, прежде всего,  где  находишься  ты
сам, и куда ты идешь, а я мог бы ответить тебе.  Ты  сейчас  находишься  в
лесу у Черневога, и сейчас ты повторяешь путь, по которому здесь  движется
все: его путь.
     - Где Петр? - закричал Саша. - Что случилось с Ивешкой?
     - Разве я должен отвечать  на  это?  Задай  мне  другой  вопрос.  Или
попроси у меня помощи. Я могу оказать ее.
     - Будь ты проклят, - сказал Ууламетс. - Ты будешь виноват в этом!
     - Т-с-с. Я? Спроси лучше свою жену.
     - О чем он должен спросить ее? - не удержался Саша,  сжимая  внезапно
вспотевшие руки. На этот раз он сунул нос не в свое  дело,  это  считалось
наглостью, но сейчас он был  полон  сомнений  на  счет  Ууламетса,  насчет
правдивости слов водяного, и вообще насчет всего происходящего...
     Такой вопрос делал вполне  уязвимым  даже  колдуна,  по  сравнению  с
обычным мальчиком.
     Но, кроме всего, он знал и то, что не было никаких причин, что  Гвиур
не убьет их прямо здесь и прямо сейчас.
     - Т-с-с. Спроси ее, кто выучил Черневога.
     - Я и так знаю, кто выучил его, - проворчал Ууламетс. -  Я  чертовски
хорошо знаю, кто выучил его...
     - Спроси, где получил он свою силу.
     - Из моей книги, - сказал Ууламетс. - Жалкий вор!
     - Спроси, как он смог прочитать ее.
     - Нет нужды спрашивать это.
     - Спроси, кто спал с Черневогом.
     - Будь ты проклят!
     - Т-с-с. Так мало уваженья к моей персоне. Позволь, я помогу тебе.  Я
бы помог тебе...
     Огромная тень начала подниматься  все  выше  и  выше,  прямо  над  их
головами.
     Затем Гвиур, ломая ветки, неожиданно ринулся вниз, оставив после себя
лишь поломанный куст. От самой кромки  воды  донесся  его  лукавый  мягкий
голос:
     - Старый дурак. Ты так  и  не  сделал  ничего  путного  за  всю  свою
жизнь...
     - Гвиур! - крикнул Ууламетс.
     Но ответом был лишь всплеск воды, разбегающаяся во все стороны  рябь,
да прошелестевший в листве холодный ветер.
     А Саша подумал о том, мог ли Гвиур сказать правду, и о  том,  мог  ли
быть в словах змеи вообще хоть какой-то смысл.
     - Как это Черневог  смог  победить  тебя?  -  спросил  он  Ууламетса,
неожиданно почувствовав себя  достаточно  смелым,  чтобы  задать  подобный
вопрос, потому что, скорее всего, просто устал от вранья  всех  окружавших
его, которые в лучшем случае рассказывали такие же сказки, как и Гвиур.  -
Ведь он был молод. Он...
     Ууламетс неожиданно схватил его за горло, и пока Саша еще не пришел в
себя от испуга, чтобы защитить себя руками, ударил его  концом  посоха,  а
потом со всей силой прижал его к густым  кустам.  Развевавшиеся  на  ветру
седая борода и волосы, тяжелое дыханье и рука, крепко сжимавшая горло, все
вместе будто превратились в неподвижную стену, которая не пускала  его  ни
туда, ни сюда.
     - Ему было восемнадцать лет, - сказал Ууламетс, - он был  красивый  и
бойкий малый, такой же услужливый, как и ты, пока я не разгадал его игру.
     Саша дрожал, его мысли метались словно воробьи, напоминая о том,  что
Ууламетс может сделать с  ним  то  же  самое,  что  однажды,  давным-давно
проделал с ним некий безликий человек, который вот так  же  держал  и  бил
его... и этот человек был его отец...
     - Черт бы тебя побрал,  малый,  ведь  я  же  сказал  тебе,  что  хочу
остановиться, я сказал тебе это, пойми меня, но ведь ты не  думаешь  ни  о
чем другом, как только сделать все по-своему, и  при  этом  не  важно  что
именно. Я же не могу справиться с происходящим, если  не  сделаю  чего-то,
подобного тому, что использует против нас  наш  враг,  а  вместо  этого  я
вынужден уступать твоей глупости и продолжать идти, а ты еще, черт бы тебя
побрал, придираешься ко мне, ворчишь, споришь и подгоняешь меня...
     - Я не понимал, что я делал, я не  хотел  ничего  сделать  нарочно...
ничего подобного... нет... нет...
     Ууламетс снова был готов ударить его. Ууламетс был готов ударить его,
потому что вышел из себя от собственной ярости. Честность он  понимал  как
проявление страха, и теперь пытался использовать ее, чтобы показать  этому
глупому парню, каким отчаянным и испуганным может быть колдун.
     Саша положил свои ладони  на  руку  старика,  желая,  чтобы  Ууламетс
перестал бояться его, безотчетный страх  не  должен  сейчас  стоять  между
ними, это не сулило сейчас им ничего хорошего,  и  решил,  что  он  должен
сказать об этом вслух, так, как  обычно  Петр  говорил,  подбадривая  его:
"Ну-ка, скажи это, малый!"
     Ворон, хлопая крыльями, появился в  густой  чаще  где-то  за  сашиной
спиной.
     - Ну, пожалуйста,  -  сказал  Саша,  стараясь  освободиться  от  руки
старика. - Я глупо себя вел, но... - Слезы душили его. - Я  беспокоился  о
Петре...
     Черная птица тревожно спорхнула с ветки и всей тяжестью опустилась на
сашино плечо, касаясь крылом  его  щеки.  Слезы  градом  потекли  из  глаз
мальчика: Петр был мертв, и Саша испугался при мысли, что это  могло  быть
правдой, и переживал, чувствуя в этом и свою вину,  и  обиду  на  то,  что
Ууламетс назвал его дураком.
     Пальцы Ууламетса слегка сжались, но только слегка.
     - Колдун не может хотеть слишком  многого,  -  сказал  старик,  -  ни
княжеской власти, ни золотой казны, он не может  пожелать  ничего  такого,
что ставит его в один ряд с другими людьми.  Но  зато  он  может  захотеть
удовлетворить одно из своих самых опасных желаний.
     - Какое же? - спросил Саша, испугавшись, что,  чего  доброго,  старик
задушит его. И тогда Ууламетс ответил, с трудом преодолевая шум ветра.
     - Колдовство не знает меры, поэтому колдун не может желать колдовства
больше, чем то, которым он уже обладает. И вот тогда он  будет  стремиться
постоянно восстанавливать растраченную  силы,  чтобы  она  не  иссякла,  а
становилась все больше и больше. А известно ли тебе, где он может получить
ее?
     После всех преследовавших его неудач было  очень  непросто  прийти  в
себя, особенно теперь, когда старик продолжал удерживать его,  прижимая  к
кустам, что и без  того  путало  его  мысли  о  происходящем,  особенно  о
попытках Ууламетса получить от него признание в том, чего он никак не  мог
понять.
     - В знаниях, - был единственный ответ, который пришел ему на ум.
     Пальцы, сжимавшие его горло, вновь напряглись.
     - Как ты сумел помочь моей дочери? Как  тебе  удалось  поддержать  ее
силы?
     - Я... - Он испугался, не уверенный ни в своей вине, ни  в  характере
подозрений Ууламетса.
     - Где ты брал все то, что она получала от тебя?
     - Из леса, из...
     - То есть, ты отбирал все у живой природы. Ты делал это точно так же,
как русалка вытягивает жизненную силу из всего  живого,  из  неисчерпаемых
запасов земли...
     Да разве они уж так неисчерпаемы? Саша задумался. Беспомощная  глупая
любознательность захватила его, приводя  в  беспорядок  мысли.  И  тут  он
вспомнил про мертвый лес...
     -  ...или  из  всего,  что  составляет   мир   волшебства.   Водяной,
несомненно, одолжил бы нам кое-что из своих запасов, он хочет одолжить нам
это, так же как одолжил это в свое время нашему врагу, а знаешь ли ты, где
он все это берет?
     - Наверное из реки...
     - Из реки, из земли,  от  своих  жертв,  но  его  сила  отражает  его
сущность, которая прямо ведет к другим подобным ему существам, я  не  хочу
говорить сейчас про зло в какой-то конкретной его форме, потому  что  злые
силы, окружающие водяного, многолики и их трудно  даже  пытаться  называть
каким-то одним именем, за исключением,  может  быть,  таких  понятий,  как
своекорыстное  изворотливое  честолюбие,  без  чего  не   могут   обойтись
большинство людей, ведь люди так падки на это, ты понимаешь меня?
     Саша попытался покачать головой, чтобы выразить свое несогласие.
     - Ты обращаешься к нему за помощью,  и  он  даст  тебе  все,  что  ты
хочешь, он даст тебе эту холодную темную таинственную силу, он  даст  тебе
соперников, о, ты не допустишь, чтобы у тебя были соперники при  равных  с
тобой возможностях, малый, потому что вряд ли ты сможешь позволить,  чтобы
какой-то другой колдун встал на твоем пути, настаивая на своем...
     - Но я ничего не таю против вас, - сказал Саша.
     - Ты лжешь.
     - Нет, мой господин! Нет!
     - Я дважды брался за обученье других, у меня есть дочь, и чем это все
кончилось? Вот этим самым! Тем, что я оказался в этом проклятом лесу рядом
с созданьем, которое, вместо того, чтобы ответить  на  мой  самый  простой
вопрос, обещает сделать меня более сильным, чем тот молодой дурак, который
убил мою дочь, чем тот  самый  дурак,  который  не  оставляет  без  своего
внимания каждый мой шаг на этом пути...
     - Но я желаю ссоры с вами, мне очень жаль...
     - Дай мне сказать, малый.  Ведь  то,  что  он  использует  мою  дочь,
является местью мне, его окончательная цель - завладеть всем, что  есть  у
меня, включая мою волю. Моя воровка-жена, та по крайней мере  хоть  что-то
оставила мне, но взгляни, к чему это привело! Дочь во всем повторила  свою
мать...
     - Но Ивешка никогда не собиралась уничтожить вас. Вы не должны верить
этому...
     - Я поверю в беспомощность, я готов поверить в твою глупость. Я  могу
поверить в своекорыстное вероломство, я слишком много повидал в  жизни,  и
вот теперь мы с тобой оба в самой чаще этого проклятого леса, и у  каждого
из нас своя цель, которые на каждом повороте  событий  пересекаются  между
собой, в то время как для нашего врага нет предела в источнике собственной
силы. Я думал, что смогу вернуть свою дочь, точно так же как в свое  время
ее забрал этот подлец, но нет, мне следовало бы понять разницу между ними.
Моя Ивешка прямиком отправилась к очередному легкомысленному негодяю...
     - Но ведь Петр не такой!
     - Я и не ожидаю, что смогу вернуть мою дочь назад! Не мою  дочь!  Все
что я пытаюсь сделать, так это остановить ее от сближения  с  ним,  потому
что этого хочет она. Я здесь потому, что хочу остановить  дурака,  который
сам не понимает, как опасен для всего живого, потому что  он  стал  таким,
вот почему я не хочу, чтобы у него была власть над моей дочерью, и  именно
поэтому я и рискую всем, что у меня осталось, черт бы тебя побрал! Я  ведь
мог бы убить любого из вас с самого начала, я мог бы убить и тебя, если бы
дела пошли совсем плохо. Но я больше,  чем  просто  нуждаюсь  в  тебе.  Ты
слишком хорош, ты силен как черт, малый, а он при  всем  этом  завладел  и
моей дочерью и твоим другом. Ты понимаешь, о чем я говорю,  ты  понимаешь,
что ты собираешься сделать в таких обстоятельствах?
     - Убить его, если это в моих силах. - Саша едва ли  мог  когда-нибудь
представить себе, что у него возникнут подобные намерения, он  никогда  не
думал, что может быть способен на это, но он видел, к  чему  подводил  его
учитель Ууламетс и какие вопросы при этом задавал.
     А пока Ууламетс крепко тряхнул его, прижимая к кустам, и сказал:
     - И тогда, малый, кто по-твоему должен оказаться  самым  сильным?  Ты
задумывался над этим?
     - Я... я не хочу ничего такого, кроме...
     "Чтобы мои друзья были спасены", подумал он, пытаясь сообразить,  что
еще могло скрываться за этим. И  в  этот  момент  почувствовал,  как  рука
Ууламетса ослабевает, но только лишь затем, чтобы ухватить его  вновь,  за
рубашку. Ворон снова захлопал крыльями и уселся на плечо  старику,  в  тот
момент, когда Ууламетс ухватил Сашу за руку, едва не выворачивая ее.
     - Доверие на этом закончилось, - сказал  Ууламетс,  удерживая  его  с
такой силой, что, казалось, вот-вот лопнут все швы на его  одежде,  прежде
чем потрепал его по голове и отпустил. - Больше  ничего  не  остается.  Ты
должен понимать, что есть очень  мало  старых  колдунов.  И,  благодарение
Богу, большинство молодых имеют очень небольшое терпенье,  которое  у  них
быстро иссякает... Так что разводи огонь, малый, и делай все  в  точности,
как я скажу тебе.
     Саша открыл было рот, чтобы постараться выступить с оправданиями,  но
затем решил смягчить обстановку и сказал, чуть склонив свою голову:
     - Я пытаюсь ничего не желать, мой господин, но...
     Ууламетс тронул его рукой за подбородок и посмотрел ему в  глаза  при
слабом отблеске звезд.
     - Но...
     - Я...
     - Ты не должен напрягать свою волю без  моего  ведома.  Ведь  есть  и
другое  место,  где  можно  обрести  колдовскую  силу.  Ты   можешь   себе
представить, что это за место? Но только это очень опасно.
     - От другого колдуна, - сказал Саша, превозмогая смертельный  трепет.
Он не мог представить, откуда пришла эта мысль.
     На что Ууламетс ответил, все еще продолжая удерживать его:
     - Ты должен прекратить сопротивляться мне, малый. У тебя есть сила, а
у меня есть опыт и искусство управления ей. И эта сила должна  исходить  в
нужном направлении, в данном случае, в моем: ты  не  желаешь  видеть  того
вреда, который можешь  причинить,  используя  ее  самостоятельно.  Так  ты
будешь делать то, что хочу я? Будешь ли ты  с  полной  готовностью  делать
это? Сейчас я собираюсь приступить к самому настоящему волшебству. Но  это
может показаться для тебя не совсем приятным.
     - Петр...
     - Ни о каких обещаниях не может быть и  речи.  Никаких  обещаний.  Мы
ведь даже не знаем, жив ли он, но зато знаем, что этот подлец, мой молодой
ученик, собирается убить нас обоих, или еще  хуже  того.  А  хуже,  вполне
очевидно, может и быть, если мы не предпримем ничего со своей стороны.  Ты
слышишь, как все затихло кругом? Потому что сейчас он думает, и у  нас  не
так много времени.
     - Он вызывает этих призраков?..
     - Он подпитывает их. Он делает все это с помощью водяного. И ведь  он
не хочет просто убить нас, это даже не половина его плана.
     Саше  показалось,  что  он  понял  о  чем  шла  речь.  Он   испугался
собственного прозрения и неосторожной ошибки.
     У него беспомощно опустились руки перед этим новым испытанием.
     - Продолжайте, - сказал он Ууламетсу, пытаясь скрыть  свой  страх.  -
Продолжайте делать то, что собирались.

     Они неслись  под  градом  сучков  и  листьев,  которые  словно  шквал
пролетали мимо них, причем так неожиданно  и  быстро,  что  Петр  втягивал
голову в плечи хватался за Мисая, особенно  когда  какой-нибудь  случайный
удар или неосторожное движение вниз до смерти пугали его и  казалось,  что
ему приходит конец, и он только сильнее  держался  за  ветки.  Ивешка  как
невесомое холодное облако держалась  за  его  шею,  а  он,  тем  временем,
уговаривал самого себя, что лешие никогда не упадут и  никогда  не  уронят
его, и только изо всех сил старался держать рот закрытым, несмотря  ни  на
что... пока неожиданно их не подбросило в воздухе.
     - Боже! - воскликнул он...
     Но  так  же  неожиданно   они   остановились,   и   некоторое   время
раскачивались в воздухе затем подскочили снова и снова,  чуть  замедляясь.
Ритм движения, подумал он, глотая рвущийся наружу крик, напоминал ему ритм
его собственного сердца. Тогда Мисай немедленно вытянул свою руку, которая
удерживала Петра, разжал ладонь с суковатыми пальцами, так что  Петр  лишь
свободно покачивался, лежа на его руках, а затем быстро опустил его вместе
с Ивешкой вниз.
     - До свиданья, - сказал леший, потрескивая ветками, в  то  время  как
его лицо скрылось от Петра где-то высоко в темноте, где колыхались  только
темные раскидистые тени. - Здесь проходит граница.  Дальше  для  нас  пути
нет.
     Когда Петр коснулся земли, он еще некоторое время продолжал держаться
руками за ветки, пока его ноги не привыкли удерживать его.
     Обретя некоторую устойчивость на подрагивающих ногах, он инстинктивно
попытался помочь встать на  ноги  и  Ивешке,  но  его  руки  ощущали  лишь
холодное пустое пространство. Тогда он взглянул в темноту.
     - Спасибо, - сказал он, чувствуя себя немного глуповато: ведь слишком
трудно отпускать поклоны перед тем,  кто  находится  так  высоко  над  его
головой. И до него долетел лишь шелест листьев, от того мощного  волнения,
которое пронеслось сквозь чащу, когда эти лесные  созданья  отправились  в
обратный путь.
     Ивешка дотронулась до его руки, и он подумал, что она сделала это как
всегда, уверенно, так как его черты никогда не растворятся  в  воздухе,  в
отличие от ее. Он огляделся вокруг себя, на  окружавший  их  лес,  который
выглядел ничуть не хуже того, где они были до этого, и  увидел  за  ним  в
тусклом свете звезд лес из сплошных мертвых деревьев, такой же, как и тот,
ивешкин лес.
     Но еще ближе он увидел сидящий на листьях черный шар, который  тяжело
отдувался после бега.
     - Добрый пес, - сказал он,  обращаясь  к  нему.  Малыш  облизнулся  и
встал, выжидательно сложив маленькие руки-лапы, а затем одной из них начал
ощупывать землю.
     -  Ты  не  должен  идти  туда  вместе  со  мной,  -  сказала  Ивешка,
повернулась и обняла его руками за шею, заглядывая ему  в  лицо.  -  Петр,
пожалуйста, не делай этого. У меня самой слишком мало сил...
     Малыш неожиданно залаял и, вскочив с места, уцепился  за  его  рукав,
стараясь оттащить его в сторону, на  что  любой  человек  мог  бы  тут  же
обидеться, если бы только не увидел,  как  Ивешка  вспорхнула  с  места  и
остановилась чуть дальше от Петра, сложив  руки  и  с  выражением  боли  и
отчаяния на лице.
     - Я... не могу, - сказала она, - ...Малыш, держи его и сторожи...
     Петр попытался освободить свой рукав.
     - Малыш, а ну прекрати это! - Он понял, на что она готова и куда  она
собралась. - Ивешка, погоди!
     Она остановилась и обернулась, глядя через плечо. Ее бледность сейчас
была еще сильнее, чем до того, как она пересекла границу живого и мертвого
леса. Сейчас на него глядела уже не та мягкая и кроткая Ивешка: сейчас  ее
взгляд был полон холодного решительного гнева, а ее голос источал лед.
     - Я не могу убить его таким же способом, как  могу  убить  тебя:  для
него нет предела в источнике внутренних сил. Но ты, видимо, прав, меч  мог
бы помочь здесь. Или кинжал. Я даже не уверена в том, что смогу  добраться
до него,  потому  что  чувствую  себя  слишком  слабой.  Но  я  все  равно
попытаюсь, Петр...
     Среди деревьев, сзади нее, ему почудилось какое-то  движение.  Что-то
двигалось между белеющими в свете звезд лишенными коры стволами деревьев.
     - Вешка, - сказал он, взмахивая запястьем, чтобы тихонько подтолкнуть
Малыша в ту сторону, не вызывая большого шума. - Вешка,  не  оборачивайся,
но сзади тебя кто-то есть, кто-то  медленно  приближается  сюда...  Малыш,
Малыш, черт бы тебя побрал, да повернись ты туда...
     Она  повернулась  и  взглянула  в   ту   сторону,   откуда   медленно
приближалась серая фигура, при виде которой она вновь  начала  распадаться
на отдельные нити, тающие в прозрачном ночном воздухе.
     - Вешка! - сказал Петр, и с силой  рванулся,  чтобы  освободить  свой
рукав, но Малыш вцепился в его рукав и повис на  нем,  как  груда  железа,
обхватив его запястье еще и своими лапами, словно крепкими  цепями,  в  то
время как Ивешка продолжала таять на его глазах. Малыш начал тащить  Петра
прочь, но неожиданно тот захотел подойти к этой зловещей фигуре,  а  Малыш
ослабил свою хватку, освобождая его.
     Он сохранил равновесие  и  пересек  границу,  остановившись  рядом  с
Ивешкой, понимая, что совершает роковую ошибку в своих планах относительно
Черневога, зная, что Черневог все время только и  поджидал  его  появления
здесь впереди всей компании, и он чувствовал, что  меч  окажет  ему  очень
малую помощь, стоит Черневогу только пожелать этого.
     - Вешка, - сказал он, чувствуя  внимание  с  ее  стороны.  Он  ощущал
прикосновения тонких нитей, которые слетали с нее, и легкие толчки,  когда
его внутренняя сила перетекала к ней, как бы подтверждая  его  мысль,  что
она владела колдовством не хуже чем Черневог. - Возьми ее  всю,  -  сказал
он, и быстро добавил, будто боялся не успеть. - Скорее, возьми меч...
     Но она, возможно, уже не слышала его. Кража его внутренней субстанции
продолжалась, но теперь от нее она перетекала к Черневогу, который подошел
к ним: красивый молодой человек, с улыбкой протягивая вытянутую руку.
     Петр тут  же  перестал  ощущать  прикосновения  Ивешки,  почувствовав
неожиданную свободу и неожиданную потерю: он старался сохранить равновесие
и одновременно вытащить из ножен меч, в тот самый момент, когда его правая
нога  подогнулась  под  ним,  и  он   опустился   на   колено,   удерживая
подрагивающее острие меча направленным прямо в сердце Черневога.
     Затем его рука просто перестала двигаться, в то  время  как  Черневог
просто отвел клинок в сторону, чтобы приблизиться к руке, которая  сжимала
его. Теперь фигура Черневога, выглядящая  словно  безликая  тень  на  фоне
рассеянного света звезд, стояла перед ним, удерживая его руку и  заставляя
его смотреть вверх.
     - Ведь ты не хочешь причинить мне никакого зла, -  сказал  он  Петру,
почти точно так же, как говорил когда-то Саша, пытаясь навязать  ему  свою
волю: таким мягким и таким нежным показался ему этот голос,  лишавший  его
последней возможности двигаться.
     Но затем он почувствовал  будто  испытывает  прикосновение  змеи,  от
которого у него вот-вот  начнет  останавливаться  сердце,  и  он  отпрянул
назад, продолжая ощущать меч, по-прежнему зажатый в его руке,  и  стоящего
рядом Черневога. Он схватил его руку...
     Но в тот же момент  почувствовал  себя  неспособным  ни  на  малейшее
движение, а Черневог, опираясь рукой на его плечо, стоял рядом и  спокойно
забирал меч из его ослабевших пальцев, обращаясь к Ивешке:
     - Не делай этого, Вешка, он один, кто  пострадает  за  все.  Ты  ведь
хочешь именно этого?
     - Нет, - сказала она.
     - Ведь я знаю, зачем ты пришла сюда. Хочешь, я верну тебе это? Я могу
сделать это. Я очень хорошо берегу его, потому  что  знал,  что  рано  или
поздно, но ты все равно придешь ко мне.
     - Нет! - закричала она, и Петру захотелось вцепиться руками  в  горло
стоящего рядом с ним Черневога, но  не  мог  сделать  этого,  он  не  мог,
несмотря на то, что Черневог пытался заставить его встать и  взглянуть  на
Ивешку.
     Она стояла, зарыв лицо в ладонях, сотрясаясь от беззвучных рыданий.
     - Она знает все, что она сделала,  -  сказал  Черневог,  обнимая  его
рукой. - Ее сердце ничто по сравнению с тем, что нужно мне. Но ведь  я  же
могу сделать ее счастливой. А  ты?  Что  хочешь  ты?  Чтобы  твой  молодой
приятель был цел и невредим?
     - Не только он, но и каждый из нас, - пробормотал Петр, понимая,  что
все это бесполезно.
     - Я, пожалуй, добавлю сюда Ууламетса, если он проявит благоразумие, и
облегчу несчастное сознание Ивешки, кстати, и твое тоже. Ничего ужасного в
моих желаниях нет. Ты никогда  не  сможешь  найти  себе  более  достойного
повелителя, чем я...
     - Убирайся  к  черту!  -  сказал  Петр,  и  неожиданно  Ивешка  стала
блекнуть, все быстрее и быстрее сбрасывая с  себя  прозрачные  нити,  пока
отблески звезд не стали просвечивать сквозь нее, пока прозрачные  нити  не
обернулись вокруг него, усиливая внутренние толчки, и до него донеслись ее
всхлипывания:
     - Кави, Кави, нет, нет!
     - Но с другой стороны, - продолжал Черневог, когда  отблески  далеких
звезд скрылись от взора Петра и он, недвижимый, свалился на  землю,  -  ты
сам можешь отправиться туда,  неотесанная  деревенщина,  и  во  много  раз
быстрее меня.

                                    31

     Ууламетс негромко напевал, дым поднимался вверх, и призраки кружились
словно в водовороте вокруг между ними, избегая дыма. Старик смешал золу от
костра вместе с сухими травами в одном из своих маленьких горшочков, затем
взял небольшой кремневый нож и, надрезав запястье, слил  немного  крови  в
горшок.
     - А теперь ты, - сказал он Саше.
     Саша, чувствуя как от дыма кружится голова, приложил  нож  к  руке  и
резко нажал на него: кровь потекла в горшок, но он не ощутил сильной боли,
а лишь чувствовал дрожь в руках, когда протянул старику нож и горшок.
     - Водка сейчас не повредит, - сказал Ууламетс, и открыв кувшин сделал
несколько глотков и добавил водки в горшок.  Все  это  произвело  на  Сашу
гораздо большее впечатление, нежели сам процесс кровопускания.
     Затем старик перемешал содержимое горшка  костяной  трубкой,  добавил
туда мох и еще какой-то порошок, и, взяв из костра тлеющую ветку, сунул ее
внутрь горшка.
     Вверх взметнулся  столб  огня,  и  Ууламетс,  торопливо  перебрасывая
горшок из одной руки в другую, добавил туда еще сушеных трав. После этого,
прикрыв горшок рукой, он опустил в него конец костяной трубки,  и  вдохнул
дым через ее торчащий конец.
     Затем он протянул горшок вместе с трубкой Саше.
     - Постарайся поглубже вдыхать это, - сказал старик, и Саша сделал так
как ему велели, - глубже, еще глубже... Ну, молодец.
     Саша чувствовал, как внутри у него все горело,  а  глаза  наполнились
слезами. Ууламетс же, тем временем,  взял  у  него  горшок  и  сделал  еще
несколько глубоких затяжек, а затем неожиданно наклонился к Саше,  схватил
его за плечо и выдохнул дым прямо ему в лицо, приговаривая:
     - Дыши.
     И Саша дышал. Он проделал это и во второй и в третий раз, а  Ууламетс
все время, Саша чувствовал это, напрягал свою волю, заставляя его  вдыхать
дым, с каждым разом все глубже и глубже...
     Вдох - выдох, вдох - выдох... Казалось, им не будет конца...
     Сердце и  душа  требуют  обновления...  пусть  они  выйдут  вместе  с
дымом...
     Он уже не мог полностью управлять своим  телом:  Ууламетс  задерживал
его выдохи до тех пор, пока Саша полностью не ослабел и не опустился прямо
в руки старика.
     Затем Ууламетс заставил его сделать еще  несколько  глубоких  затяжек
дымом, до тех пор пока Саша не обрел способность двигаться, осознавая  при
каждом движении самого себя, будто он только  что  снова  вернулся  в  эту
жизнь, побывав где-то далеко-далеко...
     Но это не обошлось без некоторых ощутимых внутри него перемен. Его не
оставляло странное чувство, что  он  не  может  свободно,  без  напряжения
взглянуть в глаза Ууламетсу, но, тем не менее,  сделал  это.  Потому,  что
этого хотел Ууламетс.
     Казалось, что его воля покинула его, когда он почувствовал,  как  его
рука неизвестно почему поднимается вверх, и на его запястье садится ворон,
разгоняя крыльями застилавший его глаза дым. Затем  птица  перескочила  на
выставленную в сторону руку старика и забралась на его плечо,  не  обращая
внимания ни на дым, ни на огонь, и повернул к нему свой единственный глаз.
     Странное, неестественное, очень-очень старое созданье,  с  ощипанными
перьями, потерявший свой глаз еще до того, когда  Ууламетс  пожелал  взять
его к себе на службу и отдал ему свое сердце, не имея вокруг  себя  больше
ни единой живой души.
     - Сделай с ним получше, чем с Драгой, - сказал Ууламетс, и  подбросил
птицу вверх, и над костром пронеслось тяжелое хлопанье крыльев. -  Я  ведь
еще не законченный дурак.
     Саша узнавал очень многое, когда  пытался  думать  о  местонахождении
Петра: он хотел знать, где же все-таки был Петр, а  вместо  этого  узнавал
слишком много про Драгу и женщин  вообще,  приобщаясь  к  таким  вещам,  с
которыми он никогда и не сталкивался в своей жизни.  Но  больше  всего  он
узнавал об Ивешке, Ууламетсе и Черневоге, так что его голова шла кругом, и
в итоге он положил ее на руки и  почувствовал,  как  весь  мир  закружился
перед его глазами, а его собственная чистота и невинность  показались  ему
презренными и опасными...
     Он же хотел лишь знать все о Петре, и на этом заканчивался его личный
интерес ко всему происходящему, и теперь он понимал, что подобное  желание
имело важное значение для всех людей, независимо от того,  в  какой  земле
или в какое время они жили,  это  было  естественное  желание  для  многих
поколений людей в Воджводе и в Киеве и во многих других городах, во всяком
случае везде, куда простирались его знания о мире...  и  он  хотел  знать,
насколько  его  желание,  направленное  на  спасение  Петра,  поставленное
впереди  всех  других  желаний,   может   позволить   Черневогу   получить
преимущества в этом поединке, и, может быть, даже позволит ему убить их.
     - Разум должен управлять сердцем, - сказал Ууламетс,  опустив  ладонь
на его плечо, и осторожно похлопывая его. Саша вытер свои глаза и  кивнул,
пытаясь - Боже мой! - пытаясь остановить на время все свои желания.
     -  Несомненно,  ты  знаешь,  -  сказал  Ууламетс,  -   что   получишь
преимущество, если не будешь прислушиваться к сердцу. Мой  приятель,  там,
наверху, может позаботиться и о том, и о другом...
     Саша покачал головой, еще раз вытер глаза и проглотил комок, стоявший
в горле, пытаясь заставить себя думать пока лишь о том, какие желания были
бы предпочтительнее именно сейчас.
     Может быть, подошли бы самые общие: чтобы  все  люди  были  свободны,
благоразумны и спасены от  бедствий...  Ему  казалось,  что  именно  такие
желания и должны чаще всего использовать колдуны...
     - К сожалению, - сказал Ууламетс, - у каждого из нас есть  ошибки,  а
наши сердца несовершенны. И поэтому, когда на нас  сыплются  проклятья  со
стороны  какого-нибудь  самовлюбленного   дурака,   как,   например,   наш
теперешний враг, то мы оказываемся в серьезной опасности.
     И тогда Саша подумал,  что  самым  правильным  было  бы  иметь  самые
безошибочные желания.
     - Это было бы неплохо, - заметил Ууламетс, подхватывая его  мысль,  -
но именно сейчас наш противник имеет гораздо больше сил, чем мы, и поэтому
мы не должны ограничивать себя лишь одними желаниями. Разве я не прав?
     - Так что же мы собираемся делать?
     - Мы используем силу применительно к  имени,  -  сказал  Ууламетс,  и
ткнул пальцем себя в  грудь.  -  Конкретное  против  общего.  Это  следует
понимать так, что если ты имеешь желание, связанное с чем-то очень и очень
конкретным, имеющим имя, и ставишь это определенное имя в  соответствие  с
бесконечно малым, - тут Ууламетс сблизив  большой  и  указательный  пальцы
показал условный минимальный размер, не более комара, - содержимым  твоего
желания, то оно наверняка пройдет через пространство,  занятое  достаточно
расплывчатым общим желанием, словно камень сквозь  дым.  Фу!..  -  и  все.
Поверь мне, что желания лучше работают в том случае, когда  цель  выведена
из равновесия.
     - Стало быть, кто хитрее?
     - И талантливее. И еще большое значение имеет то, какие у  кого  есть
запасы сил. Наш враг превосходит нас раза в три. Он  плохо  разбирается  в
крупных вещах, но зато очень силен в мелочах.
     - А разве он не  мог  пожелать  того,  чтобы  не  быть  пойманном  на
воровстве?
     - Эта книга... - сказал Ууламетс, кладя  руку  на  пачку  пергамента,
всегда лежащую около него. - Она похожа на  тот  твой  кувшин.  Ничего  не
может случиться с ней, пока я буду жив. Так же как никто не сможет разбить
этот кувшин, только лишь после твоей смерти. Не делай ничего  с  такой  же
легкостью, понял меня?
     - Призраки перестают беспокоить нас, -  сказал  Саша,  отмечая  вслух
неожиданно поразившую его мысль. Сейчас он не думал, что в  его  последних
желаниях могла появиться ошибка.
     - Что ж, он снова задумался. Или, что  тоже  возможно,  нам  и  самим
удалось пересилить их. Кто может знать истинную причину?
     - А не означает ли это, что он собирается узнать ее?
     - Возможно, если обратит на это внимание.
     - Но если... - Ему не хотелось ссориться с Ууламетсом, но у него было
непреодолимое беспокойство по поводу того, что они бездействуют, дожидаясь
утра.
     - Но вот чему ты так и не научился, -  сказал  Ууламетс,  поднимая  с
предостережением палец, - и чему ты должен  был  научиться  прежде  всего,
малый, так это тому, что колдун может сделать гораздо больше даже находясь
далеко-далеко от своей цели, если у него при этом будет ясная голова,  чем
он сделает с мутной головой, находясь всего лишь на  расстоянии  вытянутой
руки. Нам следует считаться с тем, что наш  противник  хорошо  отдохнул  и
имеет достаточно времени, чтобы  решить,  как  ему  поступить  с  нами.  А
поэтому вот что нам следует делать: нам следует отыскать его слабости и не
допустить, чтобы он смог заставить нас  поступать  в  соответствии  с  его
конкретными желаниями. Мы должны подобраться к нему  достаточно  близко  и
быть весьма сообразительными,  чтобы  разглядеть  те  важные  подробности,
которые помогут нам уничтожить его. Вперед и назад,  туда  и  сюда,  и  ты
увидишь сам, как это будет. Главное, чтобы все это  было  сделано  быстро.
Очень похоже  на  любой  известный  способ  вести  сражение.  Вот-вот  уже
наступит  рассвет,  и  я  собираюсь  пожелать  нам  хорошо  выспаться   за
оставшееся время.
     - А если это ошибка, если это как раз то самое, чего он добивается от
нас своими желаниями...
     Ууламетс похлопал его по лбу.
     - Ты просто пожелай, чтобы ничего не случилось. Твое  желание  должно
быть туманным и расплывающимся, словно дым. Пожелай, несмотря ни  на  что,
вместе  со  мной:  чтобы  мы  проснулись  целыми  и   невредимыми,   никем
неограбленные, ничем ненапуганные, проснулись вовремя, несмотря на него. А
теперь, замолчи.
     Ууламетс хлопнул по лбу, на этот раз уже самого себя, будто чувствуя,
что он собирался что-то  делать,  и  имел  лишь  единственную  мысль,  как
забрать одеяло и устроиться, в  полной  безопасности,  отдыхать  прямо  на
земле.
     Саша, однако, очень сомневался в их безопасности: он лишь пытался изо
всех сил надеяться, что все будет в порядке, пока  сон  будет  властвовать
над ним...
     Его разбудил первый солнечный луч, упавший на его лицо, и шорох сухих
листьев, прежде чем он почувствовал, как что-то прыгнуло ему  на  грудь  и
ухватило за воротник.
     - Боже мой! - едва не задыхаясь пробормотал он, открывая пошире глаза
и оказываясь нос к носу с черным шаром, на котором поблескивал нос-пуговка
и два, похожих на луну глаза. - Малыш!
     Малыш тут же начал трясти его и шипеть, словно потерявший рассудок...
     Малыш, который был вместе с Петром...
     - Учитель Ууламетс!.. Да подожди ты, Малыш, дай мне встать!
     - Никогда нельзя заранее знать, - сказал Ууламетс. - Я хотел  помощи,
и должен признаться, что надеялся на помощь леших...
     - Но ведь я посылал его быть вместе с Петром, -  запротестовал  Саша,
забирая дворовика в руки и вставая с одеяла.  Малыш  обхватил  его  шею  и
спрятал свою мордочку в  его  воротник,  что  подсказало  ему,  что  Малыш
появился здесь не в результате тех надежд, которые  Ууламетс  возлагал  на
леших. Малыш в этот момент уже никому не мог помочь. - Малыш не должен был
бы оставлять его...
     - Да, весьма немалая причина заставила его вернуться сюда,  -  сказал
Ууламетс, и тут же начал собирать свои вещи. - Малыш! А ну, иди сюда!
     Малыш мгновенно исчез с сашиных рук, к общему их огорчению. Он просто
перестал быть в поле их зрения.
     - Малыш! - пытался звать его Саша, бросаясь во  все  стороны  на  его
поиски. Он знал от Ууламетса, что Малыш был очень  труден  в  обращении  и
очень пуглив, он был способен вернуться к ним в любой  момент,  а  сейчас,
скорее всего, он отправился в то место, куда может попасть  лишь  подобное
ему волшебное созданье, но не может проникнуть никакой колдун.
     Но где это может быть? Саше было интересно  бы  знать.  Ууламетс  же,
укладывая свои пожитки, сказал:
     - Они знают, но мы - нет. Однако я не думаю, что  нам  захотелось  бы
оказаться там. Собирайся и пойдем.

     Ууламетс был уверен, что возвращение Малыша означало что дела шли  не
вполне удачно. Саша же пытался удержать себя от паники, пока они как можно
быстрее пробирались вдоль заросшего берега,  используя  ручей  в  качестве
проводника.
     Кто-то из них, Саша был уверен,  что  Ууламетс,  потому  что  он  его
самого  никогда  в  жизни  не  посещала  столь  ужасная  мысль,   высказал
предположения о том, что может сделать колдун с обычным  человеком,  таким
как Петр, если этот колдун одержим чувством мести: кто бы из  них  не  был
автором этой мысли, он не пытался долго останавливаться на  ней,  но  Саша
был уверен, что он пытался  это  сделать,  может  быть,  потому,  что  его
собственное воображение так выросло и стало столь ужасным с тех  пор,  как
он и учитель Ууламетс проделали около ночного костра обряд  кровопускания,
который оставил его голову забитой массой самых разных вещей, о которых он
никогда не хотел ничего знать и которые теперь понимал слишком быстро, что
казалось ужасным даже для Ууламетса, который все время говорил ему о  том,
чтобы он успокоился и перестал думать о нем.
     Сам же Ууламетс чувствовал себя не в своей  тарелке,  но  всем  своим
здравым умом пытался ничем не ограничивать его.  Он  только  говорил  ему:
"Расти, малый!", и Саша пытался как можно  более  строго  следовать  этому
совету, чтобы стать мужчиной, таким, каким, по его представлению,  мужчина
и должен быть...
     Таким, каким был Петр, коль скоро он вообще хотел  походить  хоть  на
кого-нибудь.
     Но это был далеко не тот выбор, который устраивал  Ууламетса:  старик
считал, что Петр просто плохой человек, неуправляемый и своенравный.
     Но Саша знал, что это не так.
     - Между прочим, - сказал он вслух, - Петр обычный  человек,  а  мы  -
нет, и вы должны учитывать это.
     - Я не должен, - сказал Ууламетс, - и не буду.
     Саша задумался о чем-то, поскольку у него не  было  никакого  желания
разговаривать с Ууламетсом: "Ты был бы богаче, если бы рядом с  тобой  был
кто-нибудь похожий на Петра, и ты не был бы одинок всю жизнь, если бы  был
кто-то похожий на тебя".
     Старик заметил на эти его мысли достаточно грубо:
     - И наделал бы ошибок, как его, так и своих, маленький дурачок.  -  А
тем временем, старик продолжал думать о своем: "Мне  же  достаточно  своих
собственных". В этот момент он вспомнил Драгу, вспомнил о том, как красива
она была и как ради нее он едва не совершил одну из  своих  ошибок:  хотел
вернуть назад свое сердце, много-много лет назад,  и  она  могла  получить
власть над ним.
     Так вот что сделала Ивешка, безнадежно подумал Саша, и  решил  больше
не думать об этом: такие мысли очень раздражали старика, как будто за  все
эти годы он никогда не вспоминал об  этом  чувстве,  пока  этот  проклятый
парень, как думал о нем Ууламетс, не заставил его вспомнить  столь  давние
события...
     Одиночество.  Огонь,  убивающий  его  родителей.  Дядя  Федор.  Мысли
перескакивали в его голове одна за другой. Вот отец Ууламетса,  когда  тот
был еще совсем маленьким, ведет его в лесную глушь и оставляет у  старухи,
которая слыла колдуньей и полусумасшедшей...
     Теперь Саша хотел отбросить воспоминания. Его мысли напугали бы  даже
дядю Федора, который вряд ли  мог  подумать  о  таком:  желание  причинить
кому-то вред, желание убедить кого-то в том, что он неудачник и  никчемный
человек, и последнее, вытекающее отсюда желание - умереть...
     - Это хуже любого битья, малый,  -  пробормотал  Ууламетс,  пока  они
пробирались  через  подлесок.  -  Тебе  бы  пожить  у   старухи   Маленки.
Сумасшедшая и злая, как сама зима. - Ууламетс задумался  об  Ивешке,  и  о
том, как он ошибся в ней: он, на самом деле, хотел выучить ее как обычного
ребенка. Но в этом и была его ошибка: дочь оказалась такой же своевольной,
как Драга.
     Даже его желание вернуть ее казалось ему чрезмерно опасным...
     Потому что этот проклятый парень, подчиняющийся в своих поступках  по
большей части лишь сердцу, был готов уничтожить  их  обоих,  вопреки  всем
полученным советам.
     - Прекрати это, - сказал Ууламетс, - дурак! - и повернулся к  нему  с
единственным намерением дать ему еще один урок...
     Получив заслуженную  награду,  Саша  подумал,  о  том,  что  Ууламетс
почему-то не ударил его в лицо, а вместо этого схватил  его  за  воротник,
собираясь, видимо, побить его так, как это  делал  его  учитель,  для  его
собственной и всего окружающего  пользы,  пока  он  не  научится  понимать
разницу между вещами и перестанет быть порхающим верхоглядом...
     Но ведь я не  такой,  продолжал  размышлять  Саша,  вспоминая  время,
проведенное рядом с Федором Мисаровым, который не задумывался ни над чем и
в половину того, чем приходилось это Саше...
     То, что Ууламетс ударил его, на самом деле, имело  множество  причин,
которых не понимал и сам старик, за исключением, может быть, того, что это
было временное наваждение, которое и заставило его выйти из себя: Ууламетс
не хотел, чтобы люди с симпатией относились к нему  или  ожидали  от  него
чего-то такого, что колдун по доброй воле не мог быть  должен  никому,  ни
своей дочери, ни ученику, и разумеется  никак  ни  такому  легкомысленному
негодяю, каким был Петр Кочевиков...
     - Который, к тому же, вероятно уже мертв,  черт  бы  тебя  побрал,  -
пробормотал Ууламетс. - Тебе бы  лучше  взяться  за  ум,  да  считать  его
мертвым, поскольку он, как-никак, твоя  слабость,  малый.  Ведь  ты  порой
уклоняешься от принятия решений потому, что ты  слишком  мягок  и  слишком
слаб,  и  единственная  радость,  которую  ты  можешь  доставить  мне   за
оставшееся время нашего путешествия, малый, будет заключаться в том, чтобы
ты наблюдал за окружающим нас лесом, смотрел  на  листья,  думал  об  этих
листьях и ни о чем другом кроме этих листьев, ты слышишь меня? Иначе, если
твой друг все-таки жив, ты уничтожишь  самую  последнюю  нашу  возможность
сделать хоть что-нибудь полезное.
     - Да, господин, - смиренно сказал Саша,  очень  хорошо  понимая,  что
именно говорил старик, основываясь на собственном опыте: отбрось сомненья,
перестань играть словами,  не  держись  за  прошлое.  Поэтому  он  пытался
заставить себя думать о деревьях, о листьях, о шуме ветра: иногда и в этих
случаях Ууламетс с раздражением возвращал его назад, он думал о  том,  что
окружавшие их призраки  вновь  исчезли,  и  что  бы  их  отсутствие  могло
значить.
     - Смотри-ка, обратил внимание! - сказал Ууламетс, дергая его из  всех
сил за руку. - Вертопрах, думай ни о чем.
     Он понял, он извинился, он ринулся вместе с Ууламетсом в это ничто, а
после этого и в никуда, в то  время  как  вокруг  них  сгустился  мрак,  в
воздухе похолодало, и дождь с легким стуком забарабанил по листьям.
     - Не помышляй, чтобы он прекратился, - сказал учитель Ууламетс.  Будь
терпелив и старайся не шуметь.
     Так они шли, стараясь не потерять след друг друга, приходя в  восторг
то от каждой водяной капли, то от хитрого жемчужного узора  водяных  брызг
на свежем листе или на ветке, от всего что попадалось  им  на  глаза,  или
отражалось в мыслях. Они по-прежнему были здесь, но их желания были ничто,
и благодаря этому в лесу стояла абсолютная тишина.
     Но тем не менее, по мере того как они шли, лес  менялся  перед  ними.
Миновав заросли кустов, они оказались среди мертвого участка, где  деревья
были мертвы так давно, что их голые, лишенные коры ветки  побелели,  а  на
стволах кое-где следы коры еще виднелись.
     Стараясь быть как можно более  безотносительным,  Саша  подумал,  что
получив однажды такой дар, он мог бы вернуться  домой,  к  обычным  людям,
чтобы защитить их. Ничего не  желать,  ничего  не  хотеть,  только  ждать,
наблюдать и позволять этому свершаться.
     Мертвые деревья следовали один за одним, и было  очевидно,  что  этот
лес был не просто мертвым, но был мертвым на большом  протяжении  времени.
Теперь их путеводный ручей бежал меж берегов, покрытых бесплодной  землей,
совершенно безжизненных, не было видно не только мха или  старых  листьев,
но даже лишайников на деревьях. Мертвая земля, безжизненная пыль,  которую
дождь превращал в обычную грязь...
     Старик Ууламетс надеялся, что дорога известна ему, и поэтому Саша  не
задавал ему вопросов, только  ему  хотелось  знать,  как  это  старик  мог
запомнить ее... И  он  припомнил,  что  много  лет  назад  еще  действовал
перевоз, а где-то здесь в лесу был дом Маленки, которая  и  была  учителем
Ууламетса...
     Ее дом стоял здесь, около старой дороги, подумал он, вспоминая  каким
могло быть то время, когда  здесь  шла  торговля  и  было  много  пришлого
люда...
     Но тут же  отбросил  эти  мысли,  почувствовав  предупреждающий  гнев
Ууламетса, потому что даже подобные мысли были опасны.
     Допустимо было думать только о деревьях.
     И они шли все дальше и дальше по мертвой земле, пока не выбрались  на
открытое пространство, которое, видимо, было таким же  открытым  и  тогда,
когда листья еще зеленели на деревьях:  это  была  исчезнувшая  дорога  на
восток, главный путь для купцов  в  те  незапамятные  времена,  о  которых
мальчик и не мог помнить. И где-то здесь была старая изба Маленки.
     Возможно, что она была кем-то занята.
     Было бы интересно узнать...
     - Нет, - сказал Ууламетс. - Думай лучше про дождь, думай про небо.
     - Я... - начал  было  Саша  и  вдруг,  через  серый  занавес  мертвых
деревьев, увидел что-то движущееся к ним издалека, белое, словно  призрак.
Ему захотелось узнать, что это было.
     Ууламетс тут же схватил его за руку, чтобы  удержать  на  месте.  Все
увиденное Саша воспринял как переплетение конфликтующих меж собой желаний:
его, Ууламетса и еще Бог знает кого.  При  этом  его  мысли  были  слишком
спутаны, чтобы должным образом воспринять происходящее,  в  то  время  как
глаза уже видели, как к ним приближался человек, одетый в белое.
     Видение напоминало ему, о Небесный отец, оно напоминало ему  Петра...
оно и было Петром...
     - Подожди, - сказал Ууламетс и до боли вывернул ему руку в тот  самый
момент, когда он разглядел кровь  на  белой  рубашке  и  рванулся  вперед,
ничего не желая слушать. - Остановись, ветреник! Не делай  этого.  Взгляни
лучше на это!
     Ууламетс напрягал волю, стараясь заставить свои желанья  работать  за
двоих, а Петр...
     Тем временем, Петр растворяясь в воздухе, еле волоча ноги по-прежнему
направлялся к ним.
     - Нет! - закричал Саша, а  Ууламетс  не  останавливался,  пока  белое
виденье не превратилось в  темную  лужу,  которая  растеклась,  исчезая  в
земле.
     - Вот наш поставщик образов и показал себя, -  сказал  Ууламетс,  все
еще удерживая Сашу за руку и  по-прежнему  напрягая  волю,  чтобы  видение
вернулось туда, откуда бы оно ни вышло. - Теперь ты знаешь, что это такое,
и видишь, что обман на этот  раз  не  сработал.  Вот  это  и  есть  способ
конкретного приложения силы, малый, когда удар имеет определенное имя,  то
он бьет в определенное, всегда самое слабое, место.
     Если этот призрак имел образ  Петра,  подумал  Саша,  стараясь  унять
дрожь, которая охватила его когда все прошло, и  если  это  было  одно  из
созданий, которых выпускает против них их враг, а отнюдь  не  водяной,  то
значит он прекрасно знает, кто такой  Петр.  Более  того,  их  враг  может
устремить на него свою волю...
     Ууламетс до боли сжал его руку.
     - Ты абсолютно прав,  он  знает  больше,  чем  нам  хотелось  бы.  Но
старайся не думать об этом. Больше всего не верь  в  то,  что  притягивает
тебя, не верь в эту игру, теперь ты  понимаешь  меня,  малый?  С  подобным
обманом меня можно провести раз, но уж никак не два.
     Я же, подумал  Саша,  никак  не  могу  помочь  этому.  Ведь  если  он
нацелился на Петра, то вполне может быть, что Петр уже находится у него...
     Вместе с Ивешкой...
     Ууламетс по-прежнему  держал  сашину  руку,  когда  тот  вновь  пошел
вперед. Старик был зол и раздражен на себя самого: он был готов  задушить,
был готов убить это созданье с давным-давно приобретенным безразличием.
     - Он хочет ослабить нас, - пробормотал  Ууламетс,  и  пошел  рядом  с
мальчиком. - Но он не собирается продолжать это.  Умерь  свою  горячность,
малый, умерь свое возмущение, это  кажется  сейчас  неуместным.  Ты  понял
меня?  Верь  тому,  что  ничего  плохого  не  случится,  и  успокой   свои
собственные, будь они прокляты, сомненья, малый. Ты можешь делать все, что
ты хочешь, только будь настойчив в своих стремлениях и  не  останавливайся
на полпути.
     Петр, вновь подумал Саша, и тут же попытался  загасить  это  движение
воли, как увидел тень от низко  пролетевшего  мимо  них  ворона,  который,
взмахнув крыльями, вновь поднялся вверх, по направлению к дороге. А  Саша,
тем временем, боролся сам с собой, безнадежно пытаясь унять  свое  желание
думать о Петре, обращаясь то к Богу, то к учителю Ууламетсу...
     - Добрая помощь, - сказал старик, поднимая вверх руку  и  не  сбавляя
шага... - Отыщи мою дочь, тогда я оценю тебя по  заслугам,  крылатый  вор!
Пошел!
     - Я не это имел в виду, - сказал Саша.
     - Лучше пожелай, чтобы наши враги оказались в замешательстве, -  едва
слышно сказал Ууламетс. - И поверь этой птице. Очень редко удается колдуну
за всю свою жизнь создать подобный экземпляр. Ты лучше не спрашивай  меня,
почему я выбрал именно этого проклятого  ворона,  а  спроси  почему  я  не
выбрал по крайней мере медведя или волка.
     Ворон был любимцем Ууламетса еще с детских лет. В памяти старика  тут
же возник тот самый дом, куда они направлялись,  ветхий,  с  развалившейся
крышей, и ужасная старуха, намеревающаяся этого ворона убить...
     И испуганный молодой колдун, отчаянно защищавший единственное  живое,
что он любил...
     Ууламетс  отбросил  воспоминания,  словно  резко   захлопнул   дверь,
задержавшись на мысли, что их противник нанес  удар  достаточно  уверенно:
ведь Петр был их камнем преткновения на пути к согласию  в  их  лагере,  и
поэтому Петр был их самым уязвимым местом...
     Саша подумал... Все меняется так, как оно может меняться...

                                    32

     Петр не помнил, как они оказались в доме  Черневога.  Ему  запомнился
лишь плотный запах серых неживых деревьев, составлявших  плетень,  который
скрывал от глаз высокое  беспорядочно  выстроенное  сооружение,  такое  же
дряхлое, как дом Ууламетса. Он припомнил, что шел в него не по собственной
воле, и шел до тех пор, пока у него не подогнулись колени и он  беспомощно
упал лицом в пыль. Это была единственная  реальность,  в  которой  он  был
уверен.
     Он вспоминал это, в то время как находился в комнате из полированного
дерева, где Черневог продолжил свой разговор с ним.
     - Ты все еще можешь искупить свои грехи передо мной... - произнес он,
не скрывая убежденности колдуна. Петр подумал, что он  должен  отказаться,
хотя с каждым разом все больше и больше терял уверенность в себе.  Он  уже
сомневался в том, был ли он прав, был ли в своем уме и, особенно,  в  том,
насколько был правильным  его  выбор,  когда  он  оставил  Сашу  одного  с
Ууламетсом.
     - Послушай, - продолжил Черневог через некоторое время.  -  Разве  не
глупо бороться со мной, в то время, когда все, что я хочу, это  дать  тебе
все, что хочешь ты? Только слушай меня, и это все, что от тебя требуется.
     - Действительно, - ответил Петр, - почему бы нет?
     - Но ты должен  поверить  в  меня,  -  продолжал  Черневог,  -  а  ты
продолжаешь врать, разве не так? Тебе не следует избегать меня. Да  хочешь
ли ты жить, дурак?
     - Да, - в конце концов выкрикнул Петр, у него путались  мысли  и  его
терпенью приходил конец, пока Черневог продолжал настаивать на  своем.  Он
весь сжался, лежа на полу, на том самом месте где упал, и ухватился руками
за живот...
     А может быть, ему просто казалось, и все это было с  ним  в  Воджводе
много лет назад, когда однажды он встретился на  узкой  темной  дорожке  с
двумя проигравшимися в дым игроками, которые к  тому  же  еще  и  ограбили
его...
     Один вымогатель стоит  другого,  с  горечью  подумал  теперь  Петр...
Никогда не будет удовлетворен, сколько ему не дай.
     - Да, - говорил он, когда Черневог просил его, или: -  Нет,  -  когда
тот продолжал настаивать. - Я клянусь! - когда Черневог  едва  не  задушил
его. Он согласился со всем, чего бы только ни хотел Черневог, потому что у
него не было выбора, если бы Черневог обломал ему руки и ноги, да  задушил
его, швырнув потом на землю. У него не было ни выбора, ни результатов  его
желаний, добрых или плохих.

     Наконец он почувствовал как в лицо пахнуло  холодом,  и  услышал  как
Ивешка звала его:
     - Петр, Петр, вставай и поторапливайся.
     Он попытался встать. Каждое прикосновение вызывало у него боль.
     - Ну, пожалуйста, - шептала она, -  пожалуйста  побыстрей,  побыстрей
делай то, что я скажу. Сейчас  он  спит,  а  ты  должен  успеть  выбраться
отсюда.
     Он подтянулся, ухватившись за край шатающейся  лавки,  скрип  которой
напоминал грозовые раскаты, с трудом разогнул колени и, покачиваясь, встал
на ноги. Ивешка пыталась  своими  слабыми  усилиями  помочь  ему  удержать
равновесие, проводя его через арку, украшенную резными рыбами,  и  помогая
преодолеть  несколько  ступеней,  но  он  едва  ли  мог  почувствовать  ее
прикосновения.
     - А где мой меч? - спросил он, ухватившись рукой за дверной проем,  а
затем еще и за полку, чтобы удержать равновесие.  Его  сердце  подскочило,
когда на качнувшейся полке загремела посуда. - Где мой меч? И где он сам?
     - Это очень опасно, не делай этого! Я не могу пройти за эту дверь. Он
хорошо защищен! Тебе следует просто уйти отсюда...
     - Так где же этот проклятый меч? - продолжал настаивать Петр, но  она
хотела, чтобы он поскорее отошел от этой двери и отправился к  Саше  и  ее
отцу, она хотела, просто-напросто, чтобы он не мешал ей.
     - Помоги отцу! - сказала она. - Помоги ему там, где у тебя есть такая
возможность: ты не сможешь противостоять Черневогу, ты ничего не сможешь с
ним сделать здесь, ты не сможешь даже  войти  туда.  Уходи  отсюда,  прошу
тебя! Это все, что ты можешь сделать, Петр!
     Он увидел свой меч, стоявший в углу  около  двери,  и  сделал  в  его
направлении  несколько  неуверенных  спотыкающихся  шагов,  поднял  меч  и
прислонился к стене, ощущая, как подгибаются и дрожат его колени.
     - Пожалуйста, - продолжала упрашивать Ивешка, гладя его  лицо.  В  ее
глазах дрожали слезы. - Пожалуйста! Ведь  ты  ничем  не  поможешь  мне,  а
только причинишь боль...
     - Но ведь все это обман,  -  сказал  он.  -  Черт  побери,  ведь  это
сплошной обман! - Он замахнулся на нее рукой и почувствовал, как его  рука
прошла через невесомый холод, который очень напоминал ему Ивешку,  которая
отпрянула от него, прижимая руки к губам.
     - Уходи отсюда! Пожалуйста, прошу тебя.
     Неожиданно сзади него от сильного порыва ветра распахнулась  дверь  и
снаружи  пахнуло  сыростью.  Он  взглянул  на  макушки  мертвых  деревьев,
видневшиеся в сумрачном свете дня  за  перилами  крыльца.  Волны  мелкого,
похожего на облака тумана дождя  ворвались  в  комнату.  Ветер  завывал  и
раскачивал что-то с такой силой, что звуки его могли разбудить мертвеца.
     Петр с тревогой повернул голову, когда увидел  искаженное  страхом  и
ужасом лицо Ивешки: ее глаза округлились, а рот был непроизвольно  открыт.
В этот момент он  почувствовал,  что  ветер  за  его  спиной  стих,  будто
встретил на своем пути какую-то преграду.
     Он быстро повернулся, чтобы  оказаться  лицом  к  лицу  с  чудовищной
мордой водяного, голова которого раскачивалась над перилами крыльца словно
голова змеи, скользкая и блестящая, отсвечивающая чернотой на дожде.
     - Так-так, - сказал Гвиур, - идешь туда,  идешь  сюда.  Хозяину  явно
наплевать на тебя. Да, видно, так оно и есть, на самом деле.  Он  говорил,
что ты должен появиться здесь.
     Петр попытался было захлопнуть дверь, но порывами ветра ее  отбросило
назад, а водяной тут же ринулся к нему как змея, блокируя дверь  и  хватая
своими небольшими, но цепкими лапами его ногу.
     - Остановись! - закричала Ивешка. - Кави!  Кави,  не  надо,  прекрати
это! Останови его, он хочет его убить...
     Петр выхватил меч и нанес несколько ударов по голове водяного,  в  то
время как змея тянула его за порог. Он ощутил боль в руке, и  она  тут  же
онемела.  Все  завертелось  перед  его  глазами,  смешавшись  в   сплошном
водовороте: и небо, и земля, когда упругие черные  кольца  обхватили  его.
Меч выпал из его руки, а все тело, от руки  к  ребрам,  пронзила  страшная
боль, особенно в тех местах, где Гвиур сжимал его своими кольцами.
     - Наконец-то, ты достался мне, - сказал водяной, продолжая обвиваться
вокруг Петра.
     Затем он неожиданно отскочил от своей жертвы и зашипел:
     - Соль! Соль! Какое вероломство!

     Сквозь серую стену леса они уже различали  высокую  ограду  огромного
дома, который мог быть украшением любого большого города, а  вместо  этого
стоял здесь в запустении, выветрившийся от непогоды и такой же серый,  как
и окружавшие его деревья.
     - Здесь, - сказал Ууламетс, едва переводя дыханье.
     И Саша, ощущая волнение в сердце, с чувствами, навеянными непрошеными
мыслями об этом месте и детстве мальчика-Ууламетса, сказал:
     - Мы что же, вот так просто и подойдем к нему?
     - Пока кто-нибудь не остановит  нас,  -  ответил  Ууламетс,  и  начал
преодолевать подъем, склон которого был размыт дождем и покрыт грязью.  Он
поскользнулся,  и  Саша  не  раздумывая  поддержал  его,   совершенно   не
удивившись, когда старик оттолкнул его, когда они поднялись на самый верх,
не впадая от этого в раздражение и  не  сосредоточивая  свое  внимание  на
таком отказе от посторонней помощи. Тишина - вот что сейчас требовалось им
обоим: скрытность и внезапность появления.
     Это должно было подбодрить Черневога, уверить его в собственной  силе
и собственной ловкости, убедить в том, что старый Илья Ууламетс уже ни  на
что не способен,  кроме  ошибок,  и  нет  никаких  причин  беспокоиться  о
столкновении  с  ним,  к  которому  Черневог  так  долго  готовился.  Все,
находящееся поблизости, что имело хоть какую-то силу,  боялось  Черневога,
даже лешие.
     В это было легко поверить, особенно  легко  потому,  что  именно  эту
мысль Черневог  послал  им,  и  она,  посланная  ими  назад,  словно  эхо,
вернулась к нему, имея лишь еле заметные искажения, вполне подходящие  для
его подозрительного бессердечного нрава:
     "Остерегайся Ивешки.
     Она не любит тебя. Разве ты мог рассчитывать на это? Она и никогда не
любила тебя: она лишь хотела обрести побольше силы для себя самой".
     Тем временем, Саша вновь ощутил, как его охватывает слабое  сомненье,
проникающее  откуда-то  совсем  с  другой  стороны,  похожее   скорее   на
уверенность, что Петр был жив и находился рядом с Черневогом.
     Саша даже качнулся, почувствовав жестокий холодный толчок недоверия к
Ууламетсу, вспоминая, как тот не пожалел бы никого, даже Ивешку, не говоря
уже о Петре или о нем самом, для своих целей, и, следовательно, сейчас  не
могло быть и речи о спасении Петра.
     Тогда Ууламетс вновь схватил его за руку и сказал:
     - Следи за собой, следи за  собой,  малый.  Все,  что  ты  чувствуешь
сейчас, это все тоже исходит от него. Ты не можешь позволить себе верить в
это.
     Но несмотря на это у него росла уверенность, что он  знает,  где  был
Петр: за ближайшим деревом, в том самом  дворе,  которого  он  никогда  не
видел, а знал лишь только по воспоминаниям Ууламетса. И еще он был уверен,
что Ивешка указала путь к Черневогу и приняла  в  дар  его  силу,  которую
Петру было не жаль...
     Что  же  касается  Саши  Мисарова,  то  ему  предназначалась   весьма
соблазнительная  мысль,  шептавшая  о  том,  что  если  он   всего-навсего
останется в стороне, если он согласится на это, то тогда Черневог  сделает
его всесильным и могучим над людьми во всем мире, что  всегда  презиралось
им, не потому что Черневог не принимает его в расчет, он вполне  оценил  и
почувствовал  его  пребывание  рядом  с  Ууламетсом,  но  в   отличие   от
последнего, он более расположен к молодым...
     Мальчик, который связал себя обещанием  с  Черневогом,  должен  стать
частью его окружения, его дома, его  жизни  вместе  с  Ивешкой,  вместе  с
Петром, вечной жизни, чтобы управлять городами и княжествами,  если  этого
захочется ему...
     Или он может умереть, но прежде увидит, как умрет Петр...
     - Если Петр там,  -  тяжело  дыша  сказал  Ууламетс,  -  то  Черневог
наверняка не убил его, по крайней мере он не сделает  этого  до  тех  пор,
пока он не выведет из равновесия тебя. Деревья! Помни о деревьях, малый!

     Он не стоил ровным счетом ничего и на самый худой конец мог послужить
лишь заложником, а точнее оружием в руках Черневога, точкой раскола  между
Ууламетсом и Сашей, которые собирались прийти сюда...
     Возможно, что Черневог хотел, чтобы он знал об этом, или этого  хотел
Гвиур. Или, наконец, он оказался столь проницательным,  что  и  сам  узнал
кое-что, без объяснений всяких колдунов: он теперь был не вполне уверен  в
том, откуда приходили к нему посещавшие его мысли. Так он размышлял,  сидя
на том самом месте, куда Гвиур затащил его: в самом грязном  месте  двора,
почти рядом с  засохшим  деревом...  Тут  он  вспомнил,  как  прямо  здесь
Черневог немедленно отобрал у него тот мешочек с солью, который  еще  Саша
дал ему в самом начале их путешествия.
     Боже мой, и он не разу не вспомнил об этом. Может быть, в этом и была
своего рода удача, которой обрадовался бы любой колдун, но  Петр  позволил
Черневогу забрать ее и выбросить в грязь...
     Со смехом. О Боже!
     - Покарауль его, - сказал Черневог водяному, и добавил,  обращаясь  к
Петру: - Они все еще идут. Старик обманывает твоего молодого друга,  точно
так же, он обманывал меня  или  свою  дочь,  в  конечном  счете  продолжая
удерживать его около себя, пока тот не потеряет рассудок, уверяю тебя.  Но
ты должен вернуть его.
     К тебе, подумал Петр, и отвернулся к мягкому холодному стволу дерева,
ожидая почувствовать боль, которая должна была последовать за его отказом.
     - Разве ты  не  обязан  ему  ничем,  чтобы  сделать  это?  -  спросил
Черневог.
     Только не сопротивляйся, продолжал убеждать его  Черневог  в  который
уже раз, заверяя его в том, что даст ему все, что только пожелает Петр...
     И только Ивешка продолжала держаться. Боже мой, подумать только,  она
пыталась делать это там, где кровь и плоть готовы были вот-вот  отступить,
а Черневог, который убил бы его без  всякой  жалости,  все  еще  продолжал
держать его живым...
     - Ивешка одумается, - сказал Черневог. -  Я  полагаю,  что  тебе  это
понятно. А разве ты не должен сделать то же самое? Ведь ты  должен  спасти
своего молодого друга, у которого есть такие задатки. Ты можешь достаточно
получить в этой жизни, и ты можешь сделать так много добра. От тебя же  не
требуется ничего.
     Петр не удержался  и  в  конце  концов  заплакал.  Черневог  же,  тем
временем, вернулся в дом, оставив Петра  изможденного  переполнявшими  его
сомнениями об Ууламетсе и о самом Черневоге. Он свесил голову и  попытался
собраться с мыслями, не обращая внимания на легкий шорох змеиных колец, то
и дело  скользящих  по  дереву  и  случайно  задевавших  его  ноги.  Гвиур
прошептал ему с леденящим свистом и шипеньем:
     - Теперь, я вижу, ты уже не  такой  бойкий?  И  не  такой  ловкий,  в
конце-то концов. Как ты разочаровал ты своих друзей, да еще и женщину...
     Никого  он  не  разочаровывал,  подумал  Петр,  припоминая   Дмитрия,
припоминая заявление чуть ли каждого родителя в Воджводе... Каждый из  них
ожидал, что он окажется неудачником.
     - Они приближаются, - продолжал Гвиур, и слегка подтолкнул его  своей
головой, пристраивая челюсть около его щеки. - Взгляни, взгляни, прямо  на
вершине холма.
     Саша и Ууламетс. Он смог различить их прямо со своего  места,  сквозь
ветки, под серым в  коротких  отблесках  небом.  Он  видел,  как  они  оба
направлялись прямо к дому, то ли по своей воле, то ли по чужой.
     - Теперь ты узнаешь, -  сказал  Гвиур,  наваливаясь  нижней  челюстью
Петру на плечо, и тот почувствовал, как в лицо ему пахнуло речной гнилью.
     - Боже мой! - Петр едва не свалился под тяжестью змеи. - Пошел  прочь
от меня! Саша, черт побери, спасайся, ради Бога!
     - Петр? - Слабый сашин голос тем не менее долетел до  него  на  таком
расстоянии, и показался ему слабым и испуганным.  Он  видел,  как  мальчик
бросился со всех ног.
     К нему.
     Я приношу одни несчастья, подумал Петр, проклиная самого себя...
     В поединке между колдунами  каждый  игрок,  кроме  него  самого,  мог
мешать кости...
     Сын игрока понимал все хитрости игры, когда видел ее.
     - Он сейчас в доме! - закричал Петр, и в тот же момент, быстрее,  чем
он смог отбежать в сторону, кольца водяного плотно обвились вокруг него. -
Черневог в доме: хватайте его!
     Саша словно застыл, глядя на дом, а  Петр  чувствовал,  как  начинают
трещать его  ребра,  а  швы  на  одежде  уже  лопнули,  когда  он  пытался
отделаться от змеи.
     Неожиданно, что-то небольшое, крылатое и  черное  появилось  в  узком
пространстве между лицом Петра и головой  Гвиура,  устремив  свой  клюв  в
глаза водяного.
     Яркая вспышка света, от которой стыла кровь и останавливалось сердце,
разорвала двор, а за ней последовали раскаты грома.

     Саша, растянувшись в грязи, старался добраться  до  Ууламетса,  в  то
время как горящие остатки бани летели вокруг них.
     А в это время он думал, что Ууламетс хочет, чтобы молния ударила мимо
Черневога. Вспышки прорывались над их головами, от чего  даже  поднимались
их волосы, а по коже бегали мурашки.
     Ууламетс хотел, чтобы молнии обратились к дому, но Саша  в  последний
момент уклонился от этого, проявляя несогласие  и  идя  на  компромисс  во
всем, что касалось имущества Черневога...
     Он даже припомнил голоса своих родителей, раздававшиеся из  горевшего
дома...
     - Саша! - Это кричал Петр, в  то  самое  время,  когда  молнии  вновь
целились в них, и старик во второй раз пожелал, чтобы они ударили в дом...
     Теперь Саша был вместе с  ним,  объединяя  свое  желание  с  желанием
старика, неожиданно проникнувшись опасностью, которая угрожала Петру.
     Небо раскололось над ними, будто раскололся  мир,  прорезанный  яркой
вспышкой. Восточная часть дома, поднимавшаяся вверх  словно  башня,  стала
ослепительно белой, а потом в  воздух  взлетели  тучи  горящих  деревянных
обломков.
     Огонь охватил обломки башни и прилегающую часть крыши, и, подгоняемый
ветром, что входило в намерения Ууламетса, рвался внутрь дома.
     -  Молнии  всегда  предпочитают  все  самое  высокое,  -  пробормотал
Ууламетс, а Саша в это время страстно  хотел,  чтобы  завывающий  ветер  и
искры от начинавшегося пожара ринулись в сторону водяного, он  желал,  тем
самым, чтобы Петр был свободен. И он и старик должны были сконцентрировать
свое внимание, чтобы очередные молнии летели в направлении  Черневога  как
можно чаще.
     Молнии же летели попеременно, то на них, ударяя в грязь,  покрывавшую
двор, то опять в сторону дома.  Саша  обхватил  себя  руками,  чтобы  хоть
как-то защититься от сыплющихся с неба ударов,  и  при  очередной  вспышке
упал на спину. А когда он встал на колени, а потом поднялся  на  ноги,  он
уже ничего не смог разглядеть: ни дерева,  ни  Петра.  Перед  его  глазами
стоял лишь рвущийся на части под ослепительными вспышками окружающий  мир,
а все звуки в его  ушах  были  поглощены  оглушительным  ревом.  Он  стоял
ослепший, оглушенный и беспомощный, не понимая что происходит.
     - Петр! - закричал он тогда, и Ууламетс, проклиная его  за  глупость,
указал ему на дом, в  котором  где-то  был  все  еще  живой  Черневог,  и,
следовательно, еще не покончивший с ними...

     Тем временем, Гвиур корчился от боли, нанося  во  все  стороны  удары
упругими кольцами, а Петр старался встать из грязи, чувствуя боль в каждой
части тела. Он пытался, стоя на коленях,  убраться  как  можно  дальше  от
мерзкого существа, помогая себе одной рукой, в то  время  как  вторая  без
движений болталась где-то под ним: скорее всего, была сломана, как  считал
он сам. Он старался лишь двигаться как  можно  скорее,  почти  ослепший  и
оглохший от боли и раскатов грома.
     Внезапно здоровой рукой  он  нащупал  что-то  твердое,  втоптанное  в
жидкую  грязь.  Это  был  промокший  тряпичный  ком,  перевязанный  тонкой
веревкой: и он узнал, что подложило ему под руку вовремя посланное удачное
желание колдуна, в тот самый момент, когда водяной, шипя  как  раскаленный
кусок железа, нанося во все стороны тяжелые удары, вслепую ринулся к нему.
     Петр сжал промокший мешочек в руке,  перевернулся  и  сел,  поджидая,
когда змей приблизится к нему.  Он  ухватил  веревку  зубами  и  торопливо
ослабил ее.
     Мешочек был развязан, когда Гвиур все  еще  приближался  к  Петру,  и
наконец его холодное дыханье ударило его в лицо.
     Тогда он с силой бросил соль, целясь прямо в водяного.

     Гвиур завизжал, попятился назад, и Саша уже понял, что  случилось,  и
Ууламетс сам видел это. Он протянул руку, обнял его  и  пожелал,  чтобы  и
слух и зрение вновь вернулись к нему...
     - Малый! - сказал старик в тот момент, когда свет,  слепивший  глаза,
приобрел красный оттенок, а потом  стал  черным,  превращаясь  в  мглистую
дымку. - Он собирается выходить, малый. Сам Черневог собирается  выходить,
так что забудь о водяном, и будь внимателен!
     Саша моргнул, протер слезящиеся глаза и,  взглянув  в  сторону  дома,
увидел как на крыльце появился светловолосый молодой человек и  направился
прямо к ним, держа в руках книгу.
     - Петр! - позвал Саша, подчиняясь естественному желанию,  чтобы  Петр
был вместе с ними. Но совершенно неожиданно  он  почувствовал  мучительный
страх от того, что теряет Петра из вида. Кроме  того,  ему  казалось,  что
молнии обрели прежнюю  силу,  а  между  ними  вновь  замелькали  случайные
призраки, холодные и пронзительно кричащие. Теперь молнии были  направлены
в то место, где находился Петр... Одна из них ударила прямо  в  дерево,  с
оглушительным грохотом, так что земля задрожала у них под ногами.
     - Черневог! - закричал Ууламетс, несмотря на сильный  ветер,  пытаясь
привлечь внимание своего врага и Саши. -  Вспомни  свое  ученье,  вспомни,
молодой дурак, то, что я говорил тебе о безрассудстве...
     Худенький светловолосый мальчик подошел к дому на  берегу  реки,  его
замкнутость говорила о том, что у  него  было  гораздо  больше  силы,  чем
достаточно для любого молодого колдуна,  столь  же  высокомерного,  как  и
он...
     Он очень опасен,  подумал  Саша.  Этот  мальчик  был  глуп,  но  имел
определенный дар...
     Ууламетс говорил громко, стараясь перекричать ветер:
     - Я преподам тебе еще  один  урок,  парень!  Есть  способ  уничтожить
прошлое!
     - Сдается мне, что ты потерял остатки ума, старик!
     - Но ведь это же так просто, Кави. Разве тебе не хотелось  бы  узнать
конечные результаты? И свести их на нет!
     - Так тебе понадобилось прошлое, старик? Я тебе покажу его!
     Мысли  Черневога  метнулись  далеко  назад,  но  в  них  появился  не
Ууламетс, сидящий с книгой около  очага,  а  Драга.  Затем  вновь  молодой
Черневог, в десять-двенадцать лет. А затем уже в шестнадцать, в постели  у
Драги...
     - Любовник Драги! - громко сказал Ууламетс и рассмеялся с  сарказмом,
от которого Сашу бросило в дрожь. - Бог ты мой, женщина  сбегает  из  моей
постели, чтобы соблазнять красивых мальчиков,  ни  больше,  ни  меньше!  Я
должен был бы знать, что вы были очень  осторожны.  Так  значит,  это  все
Драга. Она подбивала тебя к воровству, малый?
     В этот момент в завываниях призраков появились паузы.
     - Этого не было, - сказал Черневог, - это все Драга.
     - Спроси себя самого.
     Еще одна пауза.
     - Бедный малый, - сказал Ууламетс.
     - Бедный малый, - воскликнул Черневог, и Саша пожелал, чтобы внимание
Черневога было обращено на них обоих, чтобы он понял, что  они  оба  знали
все о Драге, и не только о ней.
     - Я убил ее, - сказал Черневог. От  скопления  молний  у  всех  троих
поднимались волосы, и ветер трепал их во все  стороны.  Черневог  выглядел
как сумасшедший. - Я убил ее,  когда  она  зашла  со  мной  очень  далеко,
старик... Я спал с твоей женой, неужели тебя это не заботит?
     - Не более, чем ее, - сказал Ууламетс. - Ведь  это  она  использовала
тебя, малый. Она же съела тебя живым.
     Молнии продолжали бить,  продолжали  бить  то  ли  в  них,  то  ли  в
Черневога. Саша чувствовал, как у него шевелятся волосы, а между  пальцами
рук пляшут искры-молнии...
     И он желал, чтобы молнии били по-прежнему в баню, в  то  место  и  по
тому направлению, которому никто не сопротивлялся,  и  которого  никто  не
ожидал. Земля вздрагивала от ударов, призраки кричали.
     Неожиданно, сквозь клубящийся дым,  сзади  Черневога  появился  Петр.
Саша увидел  его,  выдавая  его  присутствие  своей  невольной  мыслью,  и
неожиданно решил, что Петр представляет опасность для  них,  отвлекая  его
внимание от Ууламетса, ослабляя их собственную защиту, в то время как  все
больше и больше молний сверкало в воздухе.
     Ууламетс, напрягая свою волю, желал сам, когда неожиданно...
     Черневог, ослепленный последней яркой вспышкой, повернулся...  и  тут
же получил удар, единственный удар камнем по  голове,  который  нанес  ему
Петр в тот самый  момент,  когда  Ууламетс  сам  упал  около  Саши.  Саша,
обезумевший, все еще тщетно пытался поднять старика, когда  тот  скользнул
из его рук на землю.
     Черневог упал, еще раньше упал Ууламетс, призраки с криками канули  в
тишину,  а  Саша  стоял  на  коленях  перед  Петром,  отделенный  от  него
Ууламетсом и Черневогом, все еще ощущая внутри себя память  Ууламетса,  но
уже не ощущая самого источника воспоминаний. В том  месте,  где  до  этого
постоянно чувствовалось присутствие, теперь была  лишь  переполнявшая  его
тишина.
     - Что с дедушкой? - спросил Петр, под шум и треск горевшего дома.
     - Я думаю, что он умер, - сказал  Саша,  не  двинувшись  с  места,  и
увидел что Петр, подняв камень, собирался снести голову  Черневогу  раз  и
навсегда.
     Может быть, именно сашино желание остановило его, а может  быть,  это
было собственное желание Петра, когда рука его медленно опустилась вниз, и
на лице застыли поблескивающие капельки пота.
     - Ради Бога, скажите мне, что нам с ним делать?
     Память  подсказывала,  что.  Напоминание  было  таким  настойчивым  и
сильным, что Саша даже вздрогнул: "Желай только добра".
     Память же протянула его руку, точно так же, как не раз  проделывал  с
ним Ууламетс, и он осторожно коснулся пальцами лица Черневога, как раз над
самыми бровями, и пожелал ему долгого сна без всяких сновидений.
     - Петр! - закричала Ивешка откуда-то со стороны дома, где еще полыхал
огонь. Саша смог разглядеть ее, когда она уже была на крыльце и  торопливо
спускалась, держась за перила. Ее лицо и изношенное  голубое  платье  были
покрыты копотью и сажей. Петр рванулся было в ее сторону, и споткнулся,  с
трудом удержавшись на ногах, а Ивешка уже со всех ног бежала к нему, прямо
в его объятья, приговаривая: - Саша? Папа?
     Память  вновь  подсказала  ему  ясно  и  отчетливо,  так   что   Саша
почувствовал, будто Ууламетс еще раз пережил свою  смерть:  "Сделай,  это,
малый. Позаботься о моей дочери..."
     Память напомнила ему: "Воскрешение всегда стоит чьей-то жизни".
     И Саша вновь подумал о том, что старик был намерен  убить  Петра  или
его самого: ему  было  безразлично,  как  именно  это  произойдет,  он  не
собирался умирать сам ради нее. Но он проложил для него  путь  к  прошлому
Черневога, чтобы он мог победить, только и всего.
     И поэтому он не знал, что сказать Ивешке.
     Но в конце концов он все-таки сказал, потому что  хотел  закончить  с
этим, и не хотел ничего скрывать от нее за приличествующей маской:
     - Он передал мне все.
     Но он не думал, что Петр должен был хоть что-то понять.
     - Помоги мне затушить огонь, - сказа он,  пока  Ивешка  молчала.  Она
даже не плакала, а просто молча продолжала стоять, бледная  и  потерянная.
Потом она посмотрела ему в глаза, и он встал, продолжая смотреть  на  нее,
чувствуя сколь велики и сколь запутанны охватившие его воспоминания.
     Казалось, что они никогда не кончатся.
     - Что происходит? - спросил Петр. - Что случилось, черт возьми?
     -  Огонь,  -  повторил  Саша,  обращаясь  к  Ивешке.  -  Помоги  мне,
пожалуйста, Ивешка.

     Они нашли мертвого ворона,  сжавшийся  комочек  перьев,  недалеко  от
расщепленного дерева, и длинную-предлинную лужу, тянувшуюся к ручью.
     Петр поднял его, разгладил перья,  чувствуя  неподдельную  жалость  к
этому созданью, которое спасло его, даже если оно  и  было  просто  глупой
птицей. Он вернулся  назад  и  положил  его  рядом  с  Ууламетсом,  вокруг
которого они уже сложили груду камней, похожую на пирамиду.
     - Он должен быть рядом с ним, - сказал он, как бы в свое оправдание.
     У него были смешанные чувства по поводу собственного поступка, потому
что Ивешка тут же начала рыдать, хотя держалась до тех  пор,  пока  он  не
сказал это.

                                    33

     Они развели небольшой костер из щепок,  обломанных  веток  и  сучков,
совсем рядом с погруженным в сон телом Черневога, чтобы следить за ним, по
мере того как начинало темнеть, и чтобы холодный ветер  не  так  беспокоил
его. День угасал, угасало тепло от тлеющего пожара, уносящееся  в  сторону
от них вместе с дымом. Петру казалось, что это было до глупого  чрезмерное
милосердие.
     - Пусть он лучше замерзнет, - было  его  единственным  замечанием  на
этот счет.
     Но Петр все-таки не снес голову  Черневога,  и  поэтому  то,  что  он
говорил, не следовало рассматривать как его поступки или намерения, потому
что, в конце концов, он был самым обычным человеком. И  поэтому  Петр  еще
меньше хотел убивать Черневога именно  теперь,  поскольку  его  кровь  уже
успокоилась в тот же момент, когда опустилась рука, сжимавшая камень, а  в
противном случае он уже давно бы сделал это. Ведь он мог  остановиться  по
своим собственным причинам или Бог знает по каким еще. Даже  Саша  не  был
уверен, что именно остановило Петра: он ли сам, Ивешка  ли  воспротивилась
этому, подействовал здравый смысл или, возможно, и тут Саша не мог  решить
для себя, склонность Петра к противоречиям.
     Итак они сидели уставшие и изможденные. Петр был так  плох,  что  уже
едва ли мог встать со своего места, Ивешка была абсолютно измучена, а Саша
находил у себя все новые и новые ссадины и ушибы, про которые и не помнил,
где и как получил. Но он не отваживался  отвлекать  свое  внимание  от  их
пленника ни на минуту, опасаясь какого-нибудь обмана с его  стороны.  Петр
был абсолютно беззащитен, а что  касается  Ивешки,  то  Саша  до  сих  пор
опасался ей верить, учитывая, сколько лет она провела на грани  общения  с
Черневогом,  и  он  не  мог  придумать  ничего  лучшего,  как   продолжать
бодрствовать, не оставляя происходящее без своего внимания.
     Но всем понравилось предложение Ивешки осмотреть дом  до  наступления
полной  темноты,  чтобы  убедиться,  что  там  не   осталось   ничего   из
принадлежащего Черневогу: попытаться  отыскать  его  сердце  и  тем  самым
обрести большую уверенность, что они смогут и дальше справляться с ним.
     - Если только оно вообще было когда-нибудь, - пробормотал Петр.
     Должно было быть, подумал Саша, но наверняка  Драга  украла  его  еще
много-много лет назад. А Драга умерла, вероятнее  всего,  захватив  его  с
собою, на чем могли и закончиться все надежды Черневога.  Кто  знает,  как
это было?
     Но пока он не сказал этого вслух, чтобы никоим образом не  влиять  на
мысли Ивешки, хотя и понимал что ему придется наблюдать за Черневогом  все
то время,  пока  Петр  и  Ивешка  будут  обыскивать  дом.  Он  должен  был
заботиться об  их  безопасности,  и  особенно  о  безопасности  Петра.  Он
старался из всех своих сил пожелать им, чтобы они нашли там все нужные  им
ответы, и чтобы каждый из них был в полной безопасности, находясь  в  этом
ветхом еще дымящемся доме. Но при этом его сердце  каждый  раз  сжималось,
как только он слышал раздававшийся  оттуда  треск  или  удар  от  падающих
обгорелых досок и бревен.
     Они вернулись назад, когда уже начинало темнеть. С собой они принесли
прокопченные дымом одеяла, вполне приличную корзину с едой,  ведро  свежей
воды, которое нашли на кухне, уцелевшей от огня,  как  сказала  Ивешка,  и
большой узел сухой одежды. Петр уже успел переодеться и умыться, а  Ивешка
накинула прямо поверх старого платья один из халатов Черневога.
     - По крайней мере, лучше это, чем ничего, - заметил Петр.
     Это, на самом деле, оказалось очень важным делом перед  ожидающей  их
холодной и ужасной ночи. Саша с  благодарностью  накинул  на  себя  второе
одеяло, как из скромности, так и для тепла, когда решил переменить одежду,
которая была грязной и мокрой.
     Тем временем, в наступающей темноте, в компании с неподвижно  лежащим
по другую сторону костра Черневогом, Петр без лишних рассуждений  налил  в
котел воду и вскипятил чай, Ивешка подогрела хлеб, который они отыскали  в
доме, и подала его к чаю вместе с остатками меда.
     - У него были очень хорошие запасы, - сказал Петр. - Я  сомневаюсь  в
его благих намерениях. Скорее, это обыкновенный разбойник. -  Он  закончил
брить свой подбородок, в перерыве между хлебом и чаем,  который  разливала
Ивешка, затем вытер бритву о колено, поднял настороженно поднял палец,  и,
положив очередной кусок в рот, полез в свой карман, словно  только  сейчас
вспомнил о чем-то.
     Он  вытащил  оттуда  безделушку   на   цепочке,   которая   выглядела
красноватой, а в отблесках костра заблестела как  золото.  Он  рассмеялся,
подбросил ее на руке, поймал, а потом протянул Саше.
     - Ты не должен был...
     - Какая разница, еда или золото?  Целая  шкатулка  этого  барахла,  и
никакого сердца. Там не нашлось даже  живой  крысы,  ни  домового,  ничего
похожего на это.
     - Они слишком честные, - сказала Ивешка, а затем добавила с  оттенком
безнадежности: - Куда подевался Малыш? Вы видели его?
     Саша неловко пожал плечами и протянул  безделушку  Петру,  подумав  о
том, что Петр скорее всего, прав, что особой разницы тут не  было,  и  нет
причин, по которым они не могли бы взять то, что хотели,  если  только  от
подобных вещей могла быть какая-нибудь польза.
     - Я не знаю, - сказал он Ивешке. - Но думаю,  что  с  ним  ничего  не
случилось. Я видел его вчера, совершенно обезумевшего.  Вероятно,  он  уже
теперь дома. - Он и сам надеялся на  это  со  всей  горячностью  и  бросил
взгляд вокруг на освещенные кусты, раздумывая над тем, что мог повстречать
Малыш, преследуя Петра, и видел ли его Петр.
     - Я, конечно, не могу и предположить, что  ты  сможешь  пожелать  нам
всем оказаться дома, - сказал  Петр,  отодвигаясь  с  содроганиями,  чтобы
достать кувшин с водкой.
     - Кто знает... - начал было свои объяснения Саша по поводу природы  и
последствий, но Петр перебил его:
     - Или пожелай нам царских лошадей.
     Петр подшучивал над ним, а он был рад этому, он был очень  рад  вновь
увидеть это и сказал, скорее для самого себя:
     - Мы еще будем там.
     Петр подошел к нему с полной чашкой, но он  только  покачал  головой.
Ивешка попробовала немного и тут же зажмурила глаза со слабым вздохом.
     - Еда и сон, - сказала она, а затем, сделав  очередной  слабый  вдох,
нахмурилась, будто какая-то мрачная  мысль  вновь  овладела  ею,  глядя  в
чашку, которая все еще была у нее в руках, готовая вот-вот закричать.
     Что случилось? Саша хотел знать это, с недоверием  относясь  к  таким
неожиданным переменам в поведении, в  этом  месте,  и  особенно  рядом  со
спящим так близко от них Черневогом.
     - Все хорошо, - сказала она вслух. Но отвечала  она  ему  одному:  "Я
вспомнила, что значит чувствовать нужду в еде и отдыхе. Будучи мертвой..."
     "Забудь об этом", пожелал он ей в ответ, возможно с чрезмерной силой,
а может быть, все, что он мог сделать, никогда  не  выходило  за  разумные
пределы.
     Петр тоже помрачнел. Он выпил еще  водки,  секунду  помедлил,  бросил
беспокойный взгляд на Ивешку, а затем сказал:
     - Нам следовало бы подумать о том, как выбираться отсюда.
     - Это будет нелегко, - сказал Саша.
     - Я знаю, что не легко! Что теперь мы будем делать с ним?  Везти  его
назад? Запереть в сарае? Поставить в огороде?
     Саша тоже обеспокоенно взглянул на Ивешку,  которая  сидела,  положив
локоть на колено, иногда отпивая из чашки. Несомненно, она обдумывала все,
о чем говорил Петр.
     Поставить его в огороде? Игнорировать само  существование  Черневога?
Надеяться, что колдовство будет продолжаться?
     Ивешка нахмурила брови, в тени которых поблескивали  отражавшие  свет
глаза. Саша вновь возвратился к воспоминаниям, переданным ему  Ууламетсом:
своенравная девчонка, которая в шестнадцать лет, без  разрешения,  сбежала
из  дома  на  встречу  с  Черневогом.  Девочка  десяти  лет,   угрюмая   и
вспыльчивая, везде настаивающая на своем. Девочка-ребенок, голубоглазая, с
соломенными волосами, пританцовывающая по  летней  дорожке,  счастливая  и
невинная, до боли в сердце...
     Сейчас она уже не имеет с  этим  ничего  общего,  но  все  равно  это
остается при ней, подумалось ему.
     Колдунья, страстно желающая Петра, желающая его любви,  желающая  так
сильно...
     Сможет ли он прожить без  этого?  Забудет  ли  он  про  свой  Киев  и
останется здесь?
     Господи, сколько же нужно мне, чтобы удержать его?  А  сколько  нужно
мне, чтобы захотеть ее ради его спасенья?
     - Так что же нам делать с Черневогом? - вновь спросил Петр. - Сколько
времени он еще будет спать? Что теперь мы будем делать с ним?
     До тех пор пока он будет жив, никто из них не будет чувствовать  себя
в безопасности и ничто не будет  в  безопасности.  Из-за  неуверенности  в
состоянии Черневога...
     Боже мой, вспомнил Саша: он не мог позволить себе даже прямо выражать
свои мысли, он не мог спать, и он даже не мог отважиться спать сегодняшней
ночью, потому что у него ни в чем не было уверенности.
     Может ли он проснуться?
     Саша уронил голову на ладони, раздумывая о  том,  что,  отвоевав  эту
победу, они не смогли победить до конца.  Он  не  мог  оправдать  спасение
Черневога как носителя зла, он не  мог  оправдать  и  милосердия,  которое
подвергало опасности других, видя, что делал  Черневог,  и  в  собственном
изнеможении, он не мог представить себе, что сможет вновь  увидеть  дом  у
реки, что сможет остаться с Петром и Ивешкой там, где он этого хочет,  где
он захочет подвергать их опасности...
     Нет, этого он мог позволить себе.
     А это означало, что он должен был оставить Петра с Ивешкой и поверить
ей, что она надлежащим образом будет заботиться о нем. Петр  знал  обычных
людей, он жил среди них, в то время как Ивешка не  знала  ничего  об  этой
жизни, в чем и заключалась главная опасность для него,  едва  ли  меньшая,
чем Черневог.
     Но без того, чтобы убить Черневога, без того, чтобы  он  смог  уснуть
достаточно надежно, чтобы не думать ни о ком из них, без того, чтобы иметь
полную уверенность, что он сможет  удерживать  Черневога  во  время  этого
долгого отдыха...
     Господи, подумал он, и хотел, чтобы Черневог спал, оставаясь в  таком
состоянии, как можно дольше...
     - Он спит, - прошептал он  Петру.  Капли  пота  стыли  на  его  лице,
обдуваемом холодным ветром откуда-то из темноты. - Бог мой, помоги, мне не
справиться с ним...
     - Вешка... - сказал Петр, с тревогой глядя на нее. - Вешка, помоги...
     Теперь неуверенность росла медленнее. Петр положил руку на его  плечо
и некоторое время держал ее там.
     - Все хорошо?
     - Наконец-то я добрался до него. - Саша глубоко вздохнул  и  медленно
выдохнул. - Все хорошо.
     Петр по-прежнему выглядел обеспокоенным. Саша легонько стукнул его по
колену.
     - Не беспокойся, оставь это. Все хорошо.
     Петр закусил губу.
     - Посмотри, мы заполучили его. Ивешка сделала все как надо, и  теперь
мы сможем отдохнуть.
     Саша протер глаза.
     - Я не вполне  понимаю,  что  делать,  но  знаю  только  одно:  я  не
отважился бы потерять малейшую возможность.
     - Но в чем дело? Если речь идет об Ивешке, то с ней все будет хорошо.
Ложись спать, а мы с ней будем бодрствовать, ведь я один справлюсь не хуже
тебя...
     - Нет.
     - Я, может быть, хочу оставаться без сна, хорошо?
     - Но послушай...
     - Мы уходим отсюда завтра утром. Если тебе так нужен  этот  мерзавец,
то я могу позаботиться о нем.
     Для того, чтобы собраться в  путь,  им  нужно  было  потратить  массу
времени на сборы. Саша уныло взглянул на Петра.
     - Мы можем сделать что-нибудь похожее на плот, - сказал Петр. -  Ведь
как-никак, а это ручей.
     - Не отвлекай меня.
     - Не поступай со мной так! Прекрати это!
     Саша весь ушел в себя и уронил голову на руки.
     - Извини меня, - очень тихо сказал Петр. - Саша?
     - Со мной все хорошо, только, пожалуйста, не приставай ко мне.
     - Но мне кажется, что с ним не все ладно, - услышал Саша слова Петра,
обращенные к Ивешке, а затем почувствовал, как она пытается  направить  на
него волю своих желаний, не переставая бояться его, и возможно,  она  даже
что-то сказала Петру, потому что тот сразу  взял  его  за  руку  и  слегка
тряхнул, приговаривая немного резко: - Саша? Что он сделал с  тобой?  Что,
что сделал Ууламетс?
     Ему  не  хотелось  отвечать.   Он   проклинал   про   себя   холодную
рассудительную честность Ивешки. Или что-то еще в ее характере, что сейчас
заставляло ее именно сейчас подводить его.  Возможно,  что  это  мог  быть
страх за Петра, или даже за всех них.
     - Он передал мне все, что он знал, - сказал Саша  и  добавил,  потому
что раз он начал говорить правду, то казалось  небезопасно  говорить  лишь
только часть ее, когда все ее содержание включало и  Петра,  и  Ивешку:  -
Свою книгу. Свое волшебство. Все, включая и Драгу, включая Ивешку.
     Он тут же почувствовал, как Ивешка слегка отступила. Если бы  желания
Петра могли иметь силу, то Саша надеялся, что сумел бы почувствовать и его
отступление.
     Но Петр вместо этого встряхнул его.
     - Саша? - произнес он и вновь тряхнул его, словно хотел убедиться,  с
кем он говорит. И это  причиняло  нестерпимую  боль.  -  Саша,  черт  тебя
побери!
     - Я нисколько  не  изменился,  -  ответил  ему  Саша,  доведенный  до
отчаяния. - Я по-прежнему такой же, Петр.
     - Если он все еще не умер, так я убью его! - Петр в  сердцах  стукнул
рукой по колену и только потом, обезумевший, взглянул на  Ивешку.  -  Боже
мой...
     - Я знаю его, и ты ничего не  должен  объяснять  мне,  -  очень  тихо
сказала Ивешка. Она  встала,  и  некоторое  время  стояла,  обхватив  себя
руками, затем повернулась и хмуро взглянула на них, особенно на него,  как
если бы она была не уверена, что перед ней был именно Петр.
     - Он... умер, - сказал Саша. - А я лишь помню то, что было. Отдельные
кусочки. И не могу вспомнить все сразу.
     Возможно, именно это убедило и успокоило их. Он всем сердцем надеялся
на это. Петр обнял его рукой, но было ясно что он лишь притворялся, а,  на
самом деле, уже опять уносился от них...
     Петр крепко прижал его к  себе,  когда  сам  воздух,  казалось,  стал
напряженным и колеблющимся, будто переполненный  энергией,  хотя  не  было
никаких признаков грозы...
     - Петр! - окликнула его Ивешка. - Петр, что надвигается оттуда...
     Саша пытался привести в чувство свои глаза, пытался встать, и это ему
удалось лишь со второй попытки, а Петр, тем временем, отыскивал свой  меч.
Теперь был слышен отчетливый звук, напоминающий  шелест  листьев,  который
надвигался на них со всех сторон, и неожиданно дым  стал  плотным  кольцом
окружать их, сокращая до предела видимость.
     - Это лешие, - прошептал Саша и тут же припомнил: - Ууламетс и к  ним
обращал свои желания...
     Тогда Петр, к сашиному испугу, обратился,  как  обращается  хозяин  к
соседу:
     - Мисай? Это ты?

     Если обычный человек может как-то ощутить  присутствие  рядом  с  ним
волшебного мира, так прежде всего это будет  добрая  воля  населяющих  его
созданий, так ужасно представленных в бабушкиных сказках,  особенно  когда
они пытаются пугать ими маленьких детей.
     Но сильный, полубезумный старый Мисай нежно  прижал  Петра  к  своему
чешуйчатому сердцу, приговаривая:
     - Это ты? Ты ли это? Живой!
     И сразу после этих приветствий столько новых сил влилось в Петра, что
он почувствовал себя ужасно сонным,  свободным  от  боли  и  свободным  от
тревог.
     - Отпусти его! - сказал Саша.
     Но Петр глядел вниз, на обеспокоенного Сашу, и, слава Богу,  все  еще
удерживал в  руке  свой  меч.  Он  часто  моргал,  чувствуя  как  на  него
накатывается сон, но продолжал говорить:
     - Сейчас все в полном порядке. Они пришли сюда, чтобы помочь нам.
     - Чтобы дать жизнь и здоровье,  -  прогремел  над  лесом  похожий  на
грохот голос Мисая, который осторожно дотрагивался до него  подрагивающими
пальцами. - Будь здоров и невредим. Оставь колдуна нам.
     - Оставить вам Черневога? - спросил, словно почувствовав  присутствие
рассудка, встревоженный Петр. Он не мог и  помыслить,  чтобы  оставить  им
Сашу или Ивешку, но чувствовал, как темнота, которая охватывала  и  манила
его, становится все плотнее и плотнее.
     - Мы вполне  сможем  справиться  с  Черневогом,  -  сказал  Мисай.  -
Например, можем переломать ему кости...
     Тут в разговор вступил другой леший.
     - Мы можем так крепко спеленать его, что он не сможет принести никому
никакого вреда. Мы можем сделать его сон еще глубже. Вот  эта  работа  как
раз для леших.
     - Пересаживать, - сказал третий.
     - Выращивать, - сказал четвертый.
     - Лес должен возродиться здесь, - сказал Мисай.
     - Ивешка? - позвал Петр, ощущая нарастающую тяжесть. - Саша?
     Ему подумалось, что они ответили ему, подумалось,  что  они  сказали,
будто с ними все хорошо. И он надеялся на это.  Его  ощущения  были  столь
неустойчивы и доведены до полного отчаяния последними  событиями,  что  он
вполне отваживался верить в это.
     - Набирайся сил, - шептал леший, наклоняясь поближе к  нему,  шелестя
молодыми душистыми листьями.
     -  Это  жизнь,  -  сказал  другой,  а  следующий  добавил,   глубоким
раскатистым голосом: - После огня здесь упадут семена.
     А затем шорохи листьев и мягкое покачивание подсказали  им,  что  они
движутся, и притом очень быстро.
     - Мы движемся к реке, - будто во сне долетели до него  слова  старого
Мисая, - мы несем тебя домой. Так велел нам Вьюн.

     Саша проснулся от толчка, ощущая под собой  нагретые  солнцем  доски,
прислушиваясь к легким всплескам воды вокруг  и  мягкому  потрескиванию  и
покачиванию лодки. Петр и Ивешка все еще спали здесь же рядом с ним, среди
явно чужих корзин и узлов. В  их  волосах  еще  оставались  многочисленные
сучки и листья, их одежда была все та же, которую он запомнил, находясь  у
костра около горящего дома. Все произошедшее напоминало ему ужасный сон, в
самом конце которого Петр и Ивешка исчезли где-то  вверху,  поднятые  туда
грудой сучков.
     Но  он  не  мог  никак  объяснить  себе  то,  что  видел  сейчас:   и
многочисленные корзины, и Петра, и  Ивешку,  целых  и  невредимых,  сучки,
одежду...
     Ведь если бы он  начал  припоминать  правду,  то  оказалось  бы,  что
Ууламетс должен быть мертв, Ивешка должна быть жива, что и было, на  самом
деле, а Черневог...
     Тут он вспомнил про леших. Он наконец-то припомнил  их  освобождение.
Он лежал под теплым солнцем, уверяя самого себя, что его друзья спасены, и
старался по отдельным кусочкам восстановить в своей памяти все,  что  было
этим утром, что казалось ему сейчас таким туманным и таким далеким, словно
между ним и тем местом,  в  самой  глубине  лесной  чащи,  повисла  густая
пелена...
     "Пересаживать"... вспомнил он слова лешего. "Выращивать, сеять..."
     Он чувствовал, что  должен  что-то  сделать  и  что-то  пожелать,  он
чувствовал, как в этом его убеждали нахлынувшие  воспоминания:  он  что-то
обещал лешим, и они что-то обещали ему в ответ, хотя слов было  сказано  и
не слишком много... Сами слова не имели для них особого значения...
     Более важными для них были цели и намерения.
     Петр открыл  глаза.  Он  выглядел  все  таким  же  смущенным,  как  и
накануне. Он некоторое время пристально  смотрел  на  Сашу,  словно  желая
убедиться, что ничего не изменилось, и, опершись рукой о палубу, склонился
над Ивешкой. Он тронул ее лицо с таким выражением, которое заставило  Сашу
отвернуться. Он встал и решил заняться завтраком, лишь бы не мешать им.
     Итак, он встал и направился к узлам и корзинам,  слегка  постукал  по
ним, чтобы убедиться, что было в них. Разумеется, что все это было  добро,
захваченное в доме  Черневога,  и  теперь,  казалось,  что  весь  его  дом
заполонил их палубу. Но дороже всего этого  богатства  для  него  были  их
старые корзины и... книга Ууламетса.
     Именно она вернула назад его  память,  осторожно  поднимая  пласт  за
пластом,  смягчая  удары  от  воспоминаний,  как  будто  его  отделяло  от
Ууламетса множество лет и время стерло многие детали. Теперь ему казалось,
что, к сожалению, никто, на самом деле, и  не  знал  Ууламетса,  даже  сам
Саша, до самой его смерти, а самым печальным было то, что никто особенно и
не переживал его отсутствие: нельзя  сказать,  чтобы  Ууламетс  не  ожидал
этого, такова была суть вещей... Ведь его собственная дочь  была  сбита  с
толку им самим, так же, как в свое время все его ученики и подмастерья...
     Но Ууламетс сделал все настолько хорошо,  как  может  сделать  только
настоящий колдун, вновь подумал обо всем произошедшем Саша. И даже  больше
того: он позаботился о преемственности колдунов в тех самых границах,  где
действовали его  силы,  где  был  он  сам...  и  приготовил  следующего...
Действительно, Ууламетс был умнейшим. Или, по крайней мере, вновь  подумал
он под влиянием воспоминаний, сохранившихся и всплывающих  словно  обломки
кораблекрушения, старик мог делать много ошибок, но он никогда  не  сделал
ни одной, за которую его следовало  лишить  прощенья.  И  все  это  сполна
искупало все его недостатки.
     В корзине, полной яблок, он обнаружил книгу Черневога, и  первой  его
мыслью было то, что лешие совершили ужасную и наивную ошибку,  положив  ее
туда, и что он должен тут же, без промедлений, выбросить ее  за  борт.  Но
потом сообразил, что книга, на самом деле, могла быть защищена,  и  только
Бог знает, куда могло занести ее по воде, вплоть  до  самого  Киева,  где,
возможно, попади она в руки обыкновенных людей или, чего доброго,  в  руки
других колдунов, могла причинить много зла.  И  он  пожелал,  чтобы  лешие
спрятали ее у себя, оградили ее от остальных. Тут он вспомнил,  что  когда
Петр окончательно встанет,  то  он  сам  облазит  все  корзины  в  поисках
чего-либо, пригодного для завтрака.
     Для еды было вполне достаточно, больше, чем они  могли  съесть,  даже
несмотря на изголодавшиеся желудки. Поэтому они развели огонь все в той же
маленькой печке и уселись все трое на палубе  под  полуденным  солнцем  за
горячим чаем на маленький завтрак... после  которого  Ивешка  прошлась  по
палубе, оглядывая лес и  песчаный  берег,  будто  оценивая  их  теперешнее
положение, и сказала, что им остается лишь поднять остатки старого  паруса
и пожелать посильнее ветра с востока.
     Эти слова произвели на Сашу самое отрадное впечатление.

     Петр, казалось, не изменил своего мнения о лодках, хотя  в  некоторых
ситуациях они были вполне подходящим средством передвижения, если  учесть,
что любимая им девушка справлялась  с  этой  посудиной  очень  хорошо,  во
всяком случае, достаточно хорошо, чтобы выходить из многих затруднительных
положений и вести болтающуюся  и  готовую  перевернуться  лодку  в  нужном
направлении.
     Так что спустя некоторое время, после начала их путешествия, учитывая
все перенесенное, когда лодкой управлял Ууламетс, можно было считать,  что
определенные изменения к лучшему явно появились,  и  Петр  решил,  что  он
может позволить себе  встать,  и  очень  осмотрительно  подошел  к  борту,
держась  рукой  за  веревку,  одну  из  растяжек  мачты,  чтобы  показать,
разумеется, на радость Ивешке, что он проводил время, сидя на палубе, лишь
только потому, что ему этого очень хотелось.
     Он оглянулся на Сашу, который все еще так  и  сидел  посреди  багажа,
который, как настаивала Ивешка, давно следовало перенести в середину лодки
для придания ей большей устойчивости. Саша  повернулся  в  его  сторону  и
посмотрел  на  него  с  молчаливым  выражением,  что  не  хочет  оказаться
поставленным в тупик девушкой, столь уверенной и знающей. И Петр  подумал,
проявляя слабое  беспокойство  по  поводу  собственного  положением  около
борта, которое вполне удовлетворило его: он мог позволить  себе  выглядеть
столь же беззаботным на  случай  падения  за  борт,  сколь  беззаботной  и
беспечной по отношению к собственному риску была Ивешка, чье поведение  он
достаточно уже изучил.
     Он вполне мог делать это.
     Он мог вот так же управлять лодкой, изучив все ее  капризы,  провести
ее вниз по реке, до самого Киева, и вернуться обратно. Разумеется, он  мог
проделать все это, если исключить легкое волнение в желудке.
     Он думал о том,  что  вполне  мог  бы  залатать  и  поставить  парус,
поскольку он сам был хозяином собственной удачи, а это означало, что, видя
подобные вещи, следует как можно меньше доверять случаю.
     Он думал о том, что, на самом деле, мог бы доплыть вместе с  ними  до
Киева. Правда, они не стали бы заходить в  сам  город:  Бог  знает,  какие
опасности могли подстерегать там двух молодых колдунов, но  они  могли  бы
посмотреть  на  золотые  купола  и  на  слонов  с  достаточно  безопасного
расстояния.
     А затем  без  лишних  приключений  они  приплыли  бы  назад,  в  дом,
отделанный словно царский дворец, где был цветистый сад,  и  лес,  который
все предстоящее лето  можно  было  засевать  желудями  и  семенами  других
деревьев и где он наверняка нашел бы птичье гнездо,  наполненное  семенами
вперемежку с золотом, и он совершенно точно знал, что смог  бы  сделать  с
подобным даром.
     Потом они могли бы спокойно жить так и зимой,  и  весной  и  летом...
долгие-долгие годы, заведя себе еще и домового,  который  возился  бы  под
домом и заставлял его трястись по ночам. И, конечно, вместе с ними был  бы
и Малыш...
     Это была та самая мысль, которая  очень  сильно  беспокоила  его  всю
вторую половину дня. Что это было? То ли он действительно  был  обеспокоен
отсутствием пушистого черного шара,  или  же  беспокоился  как  раз  из-за
присутствия самой этой мысли. Боже мой,  подумал  он,  Петр  Ильич,  после
того, как умер старик, Ивешка вновь стала живой,  а  Саша  сегодня  утром,
кажется, наконец-то, пришел в  себя,  стоит  ли  беспокоиться  о  каком-то
негоднике, который вполне и всегда может позаботиться о себе сам.
     Но ведь когда умер Ууламетс, то оказался  мертвым  и  ворон.  Поэтому
Петр подумал, что Малыш тоже мог уйти из их жизни, точно так  же,  как  та
птица. И не потому, что тоже мог попасть под молнию, а потому, именно, что
тоже был твореньем искусства старика.
     Петр вспомнил, как Саша сказал за завтраком,  что  он  надеется,  что
Малыш уже поджидает их дома, когда он спросил его об этом.
     И Петр попросил каждого из них, чтобы они пожелали Малышу  вернуться.
При этом он особенно выразительно  смотрел  на  Ивешку,  которая,  он  был
уверен, в этом вопросе имела  явное  преимущество,  поскольку  была  очень
привязана к Малышу.
     Слишком трудно было представить дом без Малыша, но Петр надеялся, что
тот еще вернется.
     Или, подумал он, можно завести собаку, черного цвета.
     Он  ослабил  руку,  которой  держался  за  веревку,  чтобы  проверить
собственную устойчивость. Оказалось, что он держался не так уж и плохо,  и
оглянулся, чтобы посмотреть не наблюдала ли за ним Ивешка.
     Затем он прошел вдоль палубы, мимо Саши, мимо  маленькой  надстройки,
прямо на корму,  чтобы  постоять  там  более  спокойно  и  уверенно,  пока
очередная волна не подбросила  лодку  и  ему  не  пришлось  ухватиться  за
поручни.
     Она рассмеялась, глядя на него, вполне понимающе и доброжелательно, и
долго еще продолжала улыбаться, как может улыбаться  человек,  никогда  не
вспоминавший ни о каком равновесии.

     Мальчик из "Петушка" не был так наивен, и уж  разумеется,  совсем  не
был наивен преемник Ууламетса, когда видел, какие взгляды бросали друг  на
друга Петр и Ивешка, напоминая ему людей,  совершенно  потерявших  здравый
смысл.
     Это обстоятельство беспокоило его и заставляло напрягать  свою  волю,
посылая свои желания, что было далеко небезопасно, в сторону Ивешки, чтобы
она даже собственные мысли постаралась бы  подчинить  благоразумию,  чтобы
она поняла...
     Но она сопротивлялась его вторжению в ее жизнь, она хотела, чтобы  он
знал об этом, знал о том, что в его воле она слышит,  словно  отразившееся
эхо, волю собственного отца.
     Но Саша не хотел сдаваться. "Лучше поговори с  ним,  Ивешка.  Правда,
твой отец никогда не учил называть вещи своими именами. В  этом  была  его
ошибка по отношению к тебе. Это понял я, и это  же  понимал  и  он.  Прошу
тебя, не повторяй этой ошибки с Петром".
     Он  почувствовал,  что  эта  мысль  остановила  ее.  Он   по-прежнему
продолжал стоять около палубной надстройки, в то время как она  стояла  на
корме  вместе  с  Петром.  Петр  пытался  управлять  рулем,  отчего,   как
предположил Саша, лодка некоторое время  болталась  и  виляла,  но  вскоре
выровнялась. И он очень надеялся, чтобы, не дай Бог, Петр не заметил  этой
бессловесной перебранки.
     Ивешка и сама думала об этом. Ее раздражение сменилось беспокойством:
она тут же дала ему знать об этом, и даже сказала с искренней горячностью:
     - Спасибо, Саша.
     Вот это уже  гораздо  лучше,  подумал  он,  чувствуя,  что  она  была
правдива на этот раз. Она сама хотела...
     Она сама хотела, чтобы все шло правильным путем.  Она  хотела,  чтобы
Петр был по-настоящему счастлив, она хотела счастья для всех.
     Все-таки это показалось ему довольно общим и расплывчатым. Поэтому он
продолжал стоять на палубе, притворяясь, что рассматривает берег,  а  сам,
тем временем, не переставая думал и думал, пока не решил, что он не  может
вставать между ними, он не может  распространять  свою  волю  на  сознание
дочери Ууламетса, указывая ей, о чем она должна думать и чего желать.
     Но у него появилось мгновенное предположение, кто мог бы сделать это.
     Малыш, который несколько дней назад сбежал  от  него,  Малыш  который
только что вернулся назад. И это не было вздором.
     У него не было готового ответа, почему он так решил,  а  было  только
слабое, замирающее, тайное ощущение его присутствия, которое его  посетило
несколько минут назад, и о происхождении которого он ничего не мог сказать
с полной уверенностью.
     - Это ты! - сказал он громко,  обошел  угол  надстройки,  направляясь
прямо к лежавшему на палубе багажу, подобрал кувшин с водкой...
     И подбросил его к мачте.
     Кувшин повис в воздухе.
     - Малыш?
     Кувшин медленно, вперевалку направился к нему,  а  над  ним  свободно
плавали словно две маленькие луны, два круглых глаза.
     - Вот так-то значительно лучше, - сказал Саша, сложив руки. - Я знаю,
кто лучше всех сможет это сделать, если ты, конечно, хорошо попросишь  его
об этом.
     Маленький тонкий язычок облизнул невидимые губы. Кувшин заковылял  по
палубе, обогнул Сашу, завернул за угол надстройки и  отправился  дальше  в
поисках своей симпатии.