Фредерик БРАУН
Рассказы

АРЕНА
ВОЛНОВИКИ
ЕЩЕ НЕ ВСЕ ПОТЕРЯНО
ЗВЕЗДНАЯ  МЫШЬ
ЗВЕЗДНАЯ КАРУСЕЛЬ
КОШМАР СО ВРЕМЕНЕМ
КУКОЛЬHЫЙ ТЕАТР
НЕМНОГО ЗЕЛЕНИ...
ПИСЬМО ФЕНИКСУ
ЧЕМПИОН
ЭТАОИН ШРДЛУ

                             КОШМАР СО ВРЕМЕНЕМ

     Профессор Джонс долгое время работал над теорией времени.
     - И сегодня я нашел ключевое уравнение,  -  сказал  он  своей  дочери
как-то утром.  -  Время  это  поле.  Я  создал  машину,  которая  способна
управлять этим полем.
     Он протянул руку и, нажимая кнопку, сказал:
     - Это заставит время идти назад идти время заставит это -
     :сказал, кнопку нажимая, и руку протянул он.
     - Полем этим управлять способна которая, машину создал  я.  Поле  это
время, - утром как-то дочери своей он сказал. - Уравнение ключевое нашел я
сегодня и.
     Времени теорией над работал время долгое Джонс профессор.

                                  ЧЕМПИОН

     - С самой  первой  партией  колонистов  на  Марс  возникло  множество
проблем, - начал свою лекцию преподаватель. - Одной  из  задач  экспедиции
являлось основание будущей  колонии,  а  в  ее  состав  вошел  всего  один
мужчина. Вы спрашиваете, как это получилось?
     Желающих стать  основателями  колонии  оказалось  значительно  больше
необходимых тридцати человек. И перед организаторами проекта  остро  встал
вопрос: сколько мужчин и сколько женщин должно отправиться на Марс?
     Первое, что напрашивалось само собой: пятнадцать мужчин и  пятнадцать
женщин. Каждый выберет партнера по вкусу  и  таким  образом  очень  быстро
образуется колония. Но у этого предложения были  и  свои  минусы,  поэтому
сторонники второй теории утверждали, что  экспедиция  должна  состоять  из
двадцати пяти мужчин и пяти женщин. Они исходили из того, что пять  женщин
вполне могут удовлетворить столько мужчин, а уж они, в свою  очередь,  тем
более удовлетворят пять женщин. Третья же теория заключалась  в  том,  что
экспедиция должна состоять исключительно из одних мужчин. Так как если  не
будет такого отвлекающего фактора, как женщина, то  они  смогут  полностью
сконцентрироваться на работе. Тем более, что ровно  через  год  отправится
вторая экспедиция на Марс, а уж в ней будут и женщины. А  год  воздержания
не представляет большой проблемы для  мужчин,  привыкших  к  этому  еще  с
Академии.
     Руководство  Бюро  Межпланетных   Перелетов   оказалось   в   крайнем
затруднении, но с честью вышло из этой ситуации. Они... Да, я вас  слушаю,
мисс Эмброус?
     - Господин профессор, - чуть смущаясь встала с места  девушка,  -  вы
рассказываете об экспедиции, возглавляемой капитаном  Мексоном,  названным
впоследствии Чемпионом, не правда ли?  Вы  не  могли  бы  объяснить,  сэр,
почему у него появилось это прозвище?
     - Как раз к этому мы сейчас  и  подойдем,  мисс  Эмброус.  В  младших
классах вам рассказывали историю этой экспедиции в самых общих чертах... -
профессор тряхнул головой, - но сейчас вы уже достаточно  взрослые,  чтобы
ознакомиться с  ней  во  всех  деталях.  На  чем  мы  остановились?  Да...
Руководство решило провести жеребьевку, не обращая  никакого  внимания  на
пол кандидатов. Злые языки поговаривали, что  директор  Бюро  Межпланетных
Перелетов ярый приверженец второй  теории,  так  как  среди  кандидатов  в
поселенцы было пятьсот мужчин и всего сто женщин. И по теории вероятностей
жеребьевка должна была закончиться результатом двадцать пять на пять.
     Но это могло  бы  произойти  только  в  случае,  если  бы  количество
кандидатов было раз в десять больше.  Судьба  же  распорядилась  так,  что
жребий вытянули двадцать девять женщин. А тридцатым  как  раз  и  оказался
Мексон.  Многие,  конечно,  протестовали  против  такого  состава   первой
экспедиции на Марс, и довольно убедительно  протестовали.  Но  руководство
Бюро категорически отказалось менять результаты жеребьевки. Однако Мексона
назначили капитаном, не роняя таким образом мужской чести.
     Корабль стартовал, рейс завершился успешно.
     Когда же на Марс прибыла вторая  экспедиция,  оказалось,  что  каждая
женщина имеет ребенка или  даже  двойню.  В  общем  в  колонии  находилось
тридцать пять детей... Да, да, мисс Эмброус, я вижу, что вы  тянете  руку,
но прошу позволить мне продолжить. Может, некоторые и скажут, что  в  этом
нет ничего удивительного - ведь мужчина,  имеющий  достаточное  количество
времени, легко сделает так, что забеременеют все двадцать  девять  женщин.
Так вот, капитан Мексон  получил  свое  прозвище  потому,  что  подготовка
второй экспедиции закончилась значительно раньше, чем предполагалось и она
прибыла на Марс не через год после старта первой, а через девять месяцев и
два дня.
     Надеюсь, я ответил на ваш вопрос, мисс Эмброус?

                           ЕЩЕ НЕ ВСЕ ПОТЕРЯНО

     Освещение внутри металлического куба  было  неприятного  зеленоватого
оттенка, и от этого мертвенно-белая кожа существа,  сидевшего  за  пультом
управления, казалась светло-зеленой.
     Единственный многофасетчатый глаз посредине лба неотрывно  следил  за
полудюжиной циферблатов с тех  пор,  как  корабль  стартовал  с  Ксандора.
Галактической расе,  к  которой  принадлежал  Кар-388-игрек,  сон  не  был
знаком. Жалость тоже. Достаточно было взглянуть на резкие,  жесткие  черты
пониже единственного глаза...
     Куб остановился  в  пространстве  относительно  выбранной  цели.  Кар
протянул верхнюю правую руку и повернул переключатель стабилизатора. Потом
встал, потянулся, разминая затекшие мышцы, и сообщил своему сотоварищу:
     - Первая остановка. Звезда Икс-1035. У нее девять планет, но обитаема
только третья. Будем надеяться, что здесь найдутся твари, пригодные, чтобы
стать рабами.
     Лал-16-зет тоже встал и потянулся.
     - Будем надеяться, - отозвался он. - Успех на первой же остановке был
бы чудом. Возможно, нам придется облететь тысячу планет.
     Кар пожал плечами.
     - Облетим и тысячу. Лунаки вымирают, и мы должны найти рабов:  иначе,
если шахты остановятся, мы погибнем.
     Он нажал тумблер и включил экран.
     - Мы над ночной стороной третьей планеты, - сказал Кар.  -  Под  нами
слой облаков. Перехожу на ручное управление.
     Он заиграл тумблерами и через несколько минут вскрикнул:
     - Взгляни на экраны, Лал! Огни расположены правильным рисунком -  это
город! Планета населена!
     Лал сел к приборному щитку, управляющему орудием уничтожения.  Теперь
он тоже следил за стрелками указателей.
     - Опасаться нечего. Вокруг города нет силового поля. Научные познания
у этой расы еще примитивны. Мы можем  уничтожить  город  одним  выстрелом,
если они нападут на нас.
     - Хорошо, - произнес Кар. - Но  не  забывай,  что  мы  здесь  не  для
разрушения. Пока. Нам нужны образцы. Если они  окажутся  подходящими,  наш
флот придет сюда, заберет в рабство сколько нужно и  уничтожит  не  только
город, но и всю планету.
     Куб легко опустился на поверхность  планеты;  Кар  включил  механизм,
открывающий шлюзы.
     Он вышел первым, за ним Лал.
     - Смотри, - показал Кар. - Пара двуногих. Два глаза, две руки, похожи
на лунаков, но меньше ростом. Ну вот и образцы!
     Он поднял левую верхнюю руку, всеми тремя пальцами сжимавшую  тонкий,
обвитый проволокой стержень, и направил  его  сначала  на  одно  существо,
потом на другое. Аборигены застыли, словно окаменев.
     - Они некрупные, - сказал Лал. -  Я  понесу  одного,  а  ты  другого.
Изучим их в корабле, когда будем в космосе.
     Кар оглядел сумеречную местность.
     - Да, двоих достаточно. Кажется, один из них - самец, другой - самка.
Ну пошли!..
     Вскоре куб поднялся. Как только они вышли из атмосферы,  Кар  включил
стабилизатор и присоединился к Лалу, уже начавшему проводить исследования.
     - Живородящие, - сообщил Лал. - Пятипалые, пальцы способны к довольно
тонким операциям. Но определим сначала главное - умственное развитие.
     Кар достал спаренные головные обручи. Одну пару он протянул  Лалу,  и
тот надел обруч на голову образца,  другой  -  на  свою  собственную.  Кар
проделал то же самое.
     Через несколько минут  инопланетяне  озадаченно  уставились  друг  на
друга.
     - На семь пунктов ниже минимума! - произнес Кар. - Их нельзя  обучить
даже простейшим работам на шахтах. Они не способны воспринять элементарные
команды. Ну что ж, оставим их хотя бы для Ксандорского музея...  А  теперь
полетим к звезде Н-9333 - там три обитаемые планеты...

     Дежурный редактор "Чикаго стар" стоял в наборном цехе, следя за  тем,
как готовятся страницы местных  новостей.  Дженкинс,  дежурный  метранпаж,
вставлял набор.
     - В восьмой колонке есть место еще для одной заметки, Пит,  -  сказал
он. Строк на тридцать петитом. Есть две подходящие. Какую дадим?
     Редактор взглянул на заметки.
     - О конвенции и о беглецах, да?  Ладно,  давайте  о  конвенции.  Кому
какое дело до того, что из зоопарка сбежала парочка обезьян?

                              Фредерик БРАУН

                              ПИСЬМО ФЕНИКСУ

     Я могу рассказать тебе многое, столь многое, что мне трудно решить, с
чего начать. К счастью, я забыл и многое из того, что со мной происходило,
ведь способность мозга запоминать ограничена. Было бы ужасно,  если  бы  я
помнил детали тех 180 тысяч лет - детали четырех тысяч жизней,  которые  я
прожил со времен первой большой атомной войны.
     Но я вовсе не позабыл действительно  важные  моменты.  Я  помню,  как
участвовал в  первой  экспедиции,  высадившейся  на  Марсе,  и  в  третьей
экспедиции к Венере. Я помню - кажется, это было во время третьей  большой
войны - как Споро был сожжен с небес ударом такой  силы,  по  сравнению  с
которой ядерный взрыв столь же немощен, как медленно умирающее  солнце  по
сравнению с новой звездой. Я был вторым по рангу  в  команде  космического
крейсера класса Гипер-А во время войны со второй  волной  внегалактических
захватчиков, которые основали базы на лунах Юпитера раньше, чем мы  о  них
узнали, и едва не выбили нас из Солнечной системы, но  мы  успели  создать
новое оружие, против которого они не смогли устоять. Они  отступили  туда,
где мы не могли их преследовать, за пределы Галактики. Когда мы  через  15
тысяч лет последовали за ними вдогонку, их уже не было.  Они  были  мертвы
уже три тысячи лет.
     Вот об этом я и хочу тебе рассказать - о той могучей расе и о  других
- но сначала, чтобы ты понял, откуда я знаю то, что знаю, я расскажу  тебе
о себе.
     Я не бессмертен. Есть только одно бессмертное существо во  вселенной,
больше никого. По сравнению с ним, я - ничтожество, но ты не  поймешь  или
не поверишь тому, что я скажу, пока не поймешь, кто я такой.
     Имя мое мало что значит, и это хорошо - я его не помню.  Это  не  так
странно, как тебе кажется, потому что 180 тысяч лет - долгий  срок,  а  по
разным причинам я менял свое имя около тысячи раз. Да и что может  значить
меньше, чем то имя, которым меня назвали родители 180 тысяч лет назад?
     Я не мутант. То, что произошло со мной, случилось, когда мне было  23
года, во время первой атомной войны. То есть первой, в которой обе стороны
применили атомное оружие - конечно, слабое, по  сравнению  с  последующим.
Это произошло всего лишь через несколько  лет  после  изобретения  атомной
бомбы. Первые бомбы были сброшены в ограниченной войне, когда  я  был  еще
ребенком. Война быстро закончилась, потому что  бомбы  имела  только  одна
сторона.
     Первая атомная война не была полной -  первая  из  них.  Мне  в  этом
смысле повезло, потому что будь это полная война - та, которая  уничтожает
цивилизацию - я не пережил бы ее,  несмотря  на  биологические  изменения,
которые во мне произошли. Я не смог бы выжить во время  шестнадцатилетнего
сна, в который погрузился примерно тридцатью годами позднее.  Но  я  опять
забегаю вперед.
     Когда началась война, мне было, по-моему, двадцать или двадцать  один
год. Меня не взяли сразу в армию  из-за  того,  что  я  не  был  физически
пригоден. У меня была  довольно  редкая  болезнь  гипофиза  -  чей-то  там
синдром, не помню кого. Кроме прочих последствий, она вызывала и тучность.
Я весил на пятьдесят фунтов больше нормы. Меня забраковали вчистую.
     В течение двух последующих лет моя  болезнь  слегка  прогрессировала,
зато все остальное развивалось  гораздо  стремительнее.  К  этому  времени
армия брала уже  всех  и  согласна  была  даже  на  одноногого  однорукого
слепого, если тот желал сражаться. А я хотел воевать. Я потерял  семью  во
время бомбежки, ненавидел свою работу на военном заводе, а доктора сказали
мне, что болезнь моя  неизлечима  и  мне  в  любом  случае  осталось  жить
год-два. Поэтому я вступил  в  то,  что  осталось  от  армии,  и  то,  что
осталось, приняло меня, не колеблясь ни секунды, и отправило на  ближайший
фронт, до которого было миль десять. Уже на следующий день  я  оказался  в
бою.
     Теперь я вспомнил достаточно, чтобы понять, что с_а_м  я  не  имел  к
этому никакого отношения, но случилось так, что к моменту моего прихода  в
армию ситуация изменилась. У  противника  кончились  бомбы  и  отравляющие
вещества и стало не хватать снарядов и патронов. У нас их тоже  оставалось
в обрез, но они не смогли уничтожить в_с_е наши производственные мощности,
а нам это почти удалось. У нас еще были самолеты, чтобы доставлять  бомбы,
и остатки организованности, чтобы посылать самолеты  в  нужные  места.  Во
всяком случае, почти что нужные места: иногда мы по ошибке  сбрасывали  их
слишком близко от своих войск.  Через  неделю  после  того,  как  я  начал
воевать, я выбыл из игры - меня контузила одна из  наших  маленьких  бомб,
сброшенная всего лишь на расстоянии мили.
     Я очнулся примерно через две недели в госпитале на базе с сильнейшими
ожогами. К тому времени война  уже  кончилась,  если  не  считать  очистки
территории от остатков противника и того,  что  еще  не  был  восстановлен
порядок, а мир не начал все заново. Видишь ли,  это  не  было  то,  что  я
называю войной на уничтожение. В ней погибло - я  только  предполагаю,  не
помню точно - около четвертой или пятой части населения планеты.  Осталось
достаточно много производительных сил и людей, чтобы рухнуло  не  все.  На
пару столетий наступили разруха и упадок, но не было возврата  к  дикости,
не пришлось начинать все с нуля.  В  такие  времена  люди  возвращаются  к
свечам и дровам, но вовсе не потому, что они не знают об  электричестве  и
угольных шахтах, а оттого, что беспорядок и революции на время выбивают их
из равновесия. Знание, пусть и скрытое, остается и возвращается  вместе  с
порядком.
     Совсем другое дело - война  на  уничтожение,  когда  погибает  девять
десятых или больше населения Земли - или Земли и других планет. Тогда  мир
проваливается  в  примитивную  дикость,  и  лишь  сотое  поколение  заново
открывает металлы и делает из них наконечники копий.

     Но я опять отвлекся. Очнувшись в госпитале, я долго мучился от  боли.
К тому времени  обезболивающих  средств  уже  не  осталось.  У  меня  были
глубокие радиационные ожоги, от которых  я  невыносимо  страдал  несколько
месяцев, пока они не зажили. И вот что странно - я не спал. Тогда меня это
очень напугало, потому  что  я  не  понимал,  что  со  мной  случилось,  а
неизвестность всегда ужасает. Доктора почти не обращали на меня внимания -
ведь я был одним из миллионов обожженных или раненых - и, как я думаю,  не
верили моим утверждениям о том, что я не сплю совсем. Они считали,  что  я
сплю, но мало, и что я или преувеличиваю, или  честно  заблуждаюсь.  Но  я
действительно с_о_в_с_е_м не  спал.  И  долго  не  спал  после  того,  как
вылечился и покинул госпиталь. Случайно оказалось, что  излечилось  и  мое
заболевание гипофиза  и  вес  мой  вернулся  к  норме,  а  здоровье  стало
отличным.
     Я не спал тридцать лет. Затем я д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о  заснул,  и
проспал шестнадцать лет. И в конце этого 46-летнего  периода  я  продолжал
физически казаться 23-летним.
     Теперь ты начинаешь понимать то, что я к тому времени понял? Радиация
- или комбинация различных  излучений,  действию  которых  я  подвергся  -
радикально изменили функции моего гипофиза. Сюда же подключились и  другие
факторы. Когда-то, примерно 150 тысяч лет назад, я изучал  эндокринологию,
и мне кажется, я нашел нужную комбинацию воздействий. Если мои  вычисления
верны, у меня был один шанс из миллиарда.
     Конечно, старение  не  было  полностью  устранено,  но  скорость  его
замедлилась примерно в 15 тысяч раз. Я старею на один день за  сорок  пять
лет. Так что я не бессмертен. За прошедшие 180 тысяч лет я постарел на  11
лет. Теперь мой физический возраст равен 34 годам.
     А сорок пять лет для меня - один день. Из  них  я  не  сплю  примерно
тридцать лет, потом засыпаю примерно на пятнадцать. Мне повезло,  что  мои
первые  несколько  "дней"  я  не  провел  в   период   полной   социальной
дезорганизации и дикости, иначе бы я их не пережил. Но я выжил, и  к  тому
времени разобрался в системе и смог позаботиться о выживании. С тех пор  я
спал примерно четыре тысячи раз и выжил.  Возможно,  когда-нибудь  мне  не
повезет. Может быть, когда-нибудь, несмотря на все меры  предосторожности,
кто-нибудь вломится в мою пещеру или убежище, где я  закрываюсь  на  время
сна наглухо и в полной тайне. Но это маловероятно. У меня есть целые  годы
на подготовку таких мест, и мне  помогает  опыт  четырех  тысяч  снов.  Вы
можете множество раз пройти мимо такого места и не узнать, что оно  здесь,
а если что-то и заподозрите, то все равно не сможете войти.
     Нет, мои шансы на выживание между бодрствованиями намного  выше,  чем
во время сознательных, активных периодов.  Возможно,  только  чудом  можно
назвать то, что я пережил их так много,  несмотря  на  разработанную  мной
тактику выживания.
     А тактика эта оказалась хороша. Я пережил семь крупных  атомных  -  и
суператомных - войн,  которые  сократили  население  Земли  до  нескольких
дикарей, собравшихся у костров  в  немногих  еще  пригодных  для  обитания
местах. А в другие времена, в другие эры, я побывал в пяти  галактиках  за
пределами нашей.
     У меня было несколько тысяч жен, но  всегда  не  более  одной  сразу,
потому что я родился в эру  моногамии,  и  этот  обычай  сохранился.  И  я
вырастил несколько тысяч детей. Конечно, я не мог оставаться с одной женой
более тридцати лет. После этого мне необходимо становилось  исчезнуть,  но
тридцати лет для нас обоих оказывалось вполне достаточно,  особенно  когда
она старилась с нормальной скоростью,  а  я  практически  не  менялся.  О,
конечно, это порождало проблемы, но я был в состоянии с ними справиться. Я
всегда женился, если женился, на девушке настолько моложе себя,  насколько
это было возможно, поэтому наше неравенство  со  временем  не  становилось
слишком большим. Допустим, мне тридцать лет, а женюсь на шестнадцатилетней
девушке. Тогда ко времени, когда мне приходится ее покидать, ей становится
сорок шесть, а мне - по-прежнему тридцать. И это к лучшему для нас  обоих,
для всех, потому что, проснувшись, я не возвращался обратно.  Если  она  к
тому времени еще была жива, то ей было уже за шестьдесят,  и  вряд  ли  ей
стало бы лучше, если бы к ней вернулся из мертвых все еще молодой муж. А я
оставлял ее хорошо обеспеченной, богатой вдовой  -  богатой  деньгами  или
тем, что считалось богатством в  ту  конкретную  эпоху.  Иногда  это  были
ракушки и наконечники стрел, иногда зерно в закромах, а  однажды  -  тогда
была очень любопытная  цивилизация  -  рыбья  чешуя.  У  меня  никогда  не
возникало ни малейших трудностей в получении своей доли - или больше,  чем
доли - денег или их  эквивалента.  После  нескольких  тысяч  лет  практики
трудность была в другом - знать,  когда  следует  остановиться,  чтобы  не
стать подозрительно богатым и не привлекать внимания.
     По очевидным  причинам  я  всегда  ухитрялся  это  делать.  Ты  скоро
поймешь, почему я никогда не желал власти, и даже  через  несколько  сотен
лет не дал людям причин подозревать,  что  я  отличаюсь  от  них.  Я  даже
научился каждую ночь по  нескольку  часов  лежать,  притворяясь  спящим  и
размышляя.
     Но все же это не столь важно по сравнению со мной. Я рассказываю  это
только тебе, чтобы ты понял, откуда я знаю то, что хочу тебе сказать.
     И скажу вовсе не для того, чтобы получить что-то от тебя.  Это  нечто
такое, что тебе не по силам изменить, да и ты - когда поймешь - сам ничего
не захочешь менять.
     Я не пытаюсь повлиять на тебя или куда-то направить. За четыре тысячи
жизней я побывал почти в любой роли - кроме лидера. Этого я избегал. О,  я
часто слыл богом среди дикарей, но лишь потому, что  мог  организовать  их
ради выживания. Я использовал силы, которые они считали волшебством,  лишь
для поддержания порядка, но никогда и никуда их не вел и не  тянул  назад.
Если я и учил их пользоваться луком и стрелами, то лишь потому, что  жизнь
становилась слишком тяжелой, мы голодали, а мое выживание зависело  от  их
выживания. Создав необходимую основу, я никогда ее более не тревожил.
     То, что я сообщу тебе сейчас, тоже ее не нарушит.

     Запомни: человеческая раса -  единственный  бессмертный  организм  во
Вселенной.
     Есть и другие расы, но они или уже умерли, или  умрут.  Однажды,  сто
тысяч лет назад, мы нанесли их все на  карту,  когда  у  нас  был  прибор,
детектирующий наличие мысли, наличие разума, каким бы чужим он  ни  был  и
как бы далеко ни находился. Через пятьдесят  тысяч  лет  этот  прибор  был
открыт заново. Мы обнаружили почти столько же рас,  сколько  и  в  прошлый
раз, но лишь восемь из них были теми же самыми, что и пятьдесят тысяч  лет
назад, и каждая из этих восьми угасала и умирала. Они миновали  пик  своей
мощи, и теперь умирали.
     Они достигли предела своих возможностей - а предел есть  всегда  -  и
теперь у них не оставалось другого выбора, как умереть.  Жизнь  динамична;
она не может оставаться неподвижной - на каком угодно высоком уровне  -  и
выжить.
     Вот что я хочу тебе рассказать, чтобы ты больше никогда не  испытывал
страха. Только раса, которая периодически уничтожает себя и свой прогресс,
которая возвращается к началу, способна существовать  более,  скажем,  ста
тысяч лет разумной жизни.
     Во всей вселенной лишь человеческая  раса  достигла  высокого  уровня
разумности, не достигнув высокого уровня психической нормальности. Мы  уже
по меньшей мере в пять раз старше любой когда-либо существовавшей расы,  и
лишь потому, что мы безумны. Иногда человек начинал  смутно  догадываться,
что безумие божественно. Но лишь достигнув высоких  уровней  культуры,  он
осознал, что безумен коллективно, и борясь с безумием осознанно, он всегда
будет уничтожать себя - и восставать заново из пепла.
     Феникс, птица, которая периодически возлагает  себя  на  погребальный
костер, чтобы родиться заново и прожить еще одно тысячелетие, и так  снова
и снова - всего лишь метафорический миф. Он существует, и  он  всего  лишь
один.
     Феникс - это ты.
     Ничто  не  способно  уничтожить  тебя  теперь,  когда   -   в   эпохи
многочисленных  высокоразвитых  цивилизаций  -  твое  семя  рассеялось  на
планетах тысяч солнц, в сотнях галактик. Они всегда станут  воспроизводить
ту основу, которая была заложена 180 тысяч лет назад.
     Я не могу быть полностью уверен  в  этой  цифре,  потому  что  своими
глазами видел, как промежуток от двадцати до сорока тысяч лет между крахом
одной цивилизации и расцветом следующей стирает все следы. За  такой  срок
воспоминания  становятся  легендами,  легенды  -  предрассудками,  и  даже
предрассудки забываются. Металлы ржавеют и возвращаются в землю, а  ветер,
дожди  и  джунгли  разрушают  и  скрывают  камни.  Меняются  сами  контуры
континентов - ледники приходят и уходят, и город, стоявший сорок тысяч лет
назад, накрывают мили земли или мили воды.
     Поэтому я не могу быть уверен в цифре. Возможно, первый известный мне
сокрушительный удар не был первым; цивилизации могли пониматься  и  падать
еще до меня. Если  так,  это  лишь  подтверждает  мою  мысль  о  том,  что
человечество м_о_ж_е_т прожить более 180 тысяч  лет,  о  которых  известно
мне, может пережить более шести атомных войн, прошедших с той поры, когда,
как я думаю, был впервые открыт костер феникса.
     Но - если не считать того, что наше семя разбросано  среди  звезд,  и
даже если солнце угаснет или  взорвется  новой  звездой,  то  это  нас  не
уничтожит - прошлое не  имеет  значения.  Лур,  Кандра,  Фраган,  Ка,  Му,
Атлантис - это те шесть, которые я знаю, и они исчезли столь же бесследно,
как примерно через двадцать тысяч лет исчезнет  нынешняя  цивилизация,  но
человеческая раса, здесь или в других галактиках,  выживет  и  будет  жить
вечно.

     Это знание поможет тебе успокоиться сейчас, в 1949 году текущей эры -
потому что ум твой встревожен. Возможно, хотя я этого  и  не  знаю,  твоим
мыслям поможет  осознание  того,  что  грядущая  атомная  война,  которая,
вероятно,  случится  при  жизни  этого  поколения,  не  будет  войной   на
уничтожение; она придет слишком рано, раньше,  чем  вы  успеете  изобрести
действительно сокрушительное оружие, которое было у человека  раньше.  Да,
она отбросит вас назад. На век-другой  наступит  темная  эпоха.  И  тогда,
помня о том, что вы назовете третьей мировой войной, человек решит  -  как
всегда начинал он думать после небольшой атомной войны  -  что  он  одолел
свое безумие.
     Некоторое время - если картина не изменится  -  он  будет  удерживать
ситуацию под контролем. Что ж, вы снова вернетесь на  Марс  через  пятьсот
лет, и я побываю там вместе с вами,  чтобы  снова  посмотреть  на  каналы,
которые когда-то помогал копать. Я не был там  восемь  тысяч  лет,  и  мне
хотелось бы взглянуть на то, что сделало с ними время, и на  тех  из  нас,
что остались там отрезанными от человечества, когда оно  в  очередной  раз
утратило секрет межпланетных полетов. Конечно, и они тоже следовали той же
схеме,  но  скорость  развития  не  обязана  быть  постоянной.  Мы   можем
обнаружить их находящимися в любой точке цикла, кроме его вершины. Если бы
они находились в ней, нам не пришлось бы лететь к ним - они прилетели бы к
нам. Думая, конечно, как они думают сейчас, что они - марсиане.
     Интересно, насколько высоко мы взберемся на  этот  раз?  Надеюсь,  не
настолько высоко, как Фраган. Надеюсь, мы никогда снова  не  изобретем  то
оружие,  которое  Фраган  обратил  против  своей  колонии  Скоро,  которая
находилась на пятой планете до тех пор, пока Фраган не разнес ее  в  кучку
астероидов. Конечно, такое оружие может быть  изобретено  намного  позднее
того  времени,  когда  межгалактические  перелеты  снова  станут   обычным
явлением. Если  я  увижу,  что  это  время  приближается,  я  покину  нашу
Галактику, но мне ненавистна сама мысль об этом. Я люблю Землю и хотел  бы
оставить на ней свои бренные останки, если она просуществует столь долго.
     Возможно, ей это не удастся, но человечество не погибнет.  Оно  будет
существовать везде и всегда, потому что оно никогда не станет  нормальным,
а лишь безумие божественно. Лишь безумец уничтожает себя и все,  созданное
им.
     И лишь Феникс живет вечно.

Фредерик Браун. Немного зелени...
перевод с англ. - З. Бобырь.
Brown, Fredric (William). ?

                              Фредерик БРАУН

                              НЕМНОГО ЗЕЛЕНИ...

     Огромное темно-красное солнце пылало на фиолетовом небе. На горизонте
за бурой равниной, усеянной бурыми кустами, виднелись красные джунгли.
     Макгэрри направился к ним крупным шагом. Поиски  в  красных  джунглях
были делом трудным и опасным,  но  совершенно  необходимым.  Макгэрри  уже
обшарил сотню таких зарослей; на этот раз  ему  предстояло  осмотреть  еще
одни.
     - Идем, Дороти, - произнес он. - Ты готова?
     Маленькое существо с пятью конечностями на плече у Макгэрри ничего не
ответило - впрочем, как и всегда. Дороти не умела говорить, но к ней можно
было обращаться. Какая-никакая, а  все  же  компания.  Дороти  была  такая
легкая, что вызывала у Макгэрри странное ощущение: как будто  на  плече  у
него все время лежит чья-то рука.
     Дороти была с ним вот уже.... сколько  лет?  Не  меньше  четырех.  Он
здесь уже лет пять, а Дороти с ним, наверное, года  четыре.  Он  причислил
Дороти к слабому полу только по тому, с какой мягкостью  она  покоилась  у
него на плече, - словно женская рука.
     - Дороти, - продолжал он,  -  мы  должны  быть  готовы  ко  всему.  В
зарослях могут оказаться львы или тигры.
     Он отстегнул висевшую у  пояса  кобуру  и  крепко  стиснул  солнечный
пистолет. В сотый раз он возблагодарил свою счастливую звезду за  то,  что
при аварии  ему  удалось  спасти  бесценное  оружие,  практически  вечное.
Достаточно было подержать пистолет часок-другой под солнцем  -  под  любым
ярким солнцем, чтобы он начал поглощать энергию, которая  выделится  потом
при нажатии  курка.  Без  этого  оружия  Макгэрри  наверняка  не  смог  бы
протянуть пять лет на планете Крюгер-3.
     Не успел он дойти до красных джунглей, как увидел  льва.  Разумеется,
это животное ничем не напоминало земного льва. У него была красная  шкура,
не очень заметная на фоне бурых кустов,  в  которых  он  прятался,  восемь
мягких лап,  гибких  и  мощных;  чешуйчатая  морда  заканчивалась  птичьим
клювом.
     Макгэрри назвал это чудовище львом. Но с тем же  успехом  он  мог  бы
назвать его и иначе, потому что у него еще не было имени.  А  если  оно  и
было, то его "крестный отец" не вернулся на Землю  рассказать  о  флоре  и
фауне  Крюгера-3.  Судя  по  официальной  статистике,  до  Макгэрри  здесь
опустился только один корабль, но стартовать отсюда ему так и не пришлось.
Именно его и разыскивал Макгэрри, искал все эти пять лет.
     Если ему удастся его найти,  быть  может,  там  окажется  электронная
аппаратура, которая разбилась у Макгэрри при посадке. И тогда он  бы  смог
вернуться на Землю.
     Он остановился шагах в десяти от красных зарослей и прицелился  в  то
место, где притаился зверь. Нажал курок, последовала ослепительно  зеленая
вспышка -  один  только  миг,  но  какой  прекрасный  миг  -  и  кусты,  и
восьмилапый лев исчезли бесследно.
     Макгэрри удовлетворенно хмыкнул.
     - Ты видела, Дороти? Она была зеленая, а только этого  цвета  нет  на
твоей кроваво-красной планете. Зеленый цвет - самый чудесный цвет во  всей
Вселенной. Я знаю зеленую планету,  и  мы  с  тобой  скоро  полетим  туда.
Конечно, полетим. Это моя родина, Дороти, она прекраснее всего  на  свете.
Она тебе наверняка понравится.
     Он  отвернулся,  окинул  взглядом  бурую  равнину,  усеянную   бурыми
кустами,  распростершуюся  под  фиолетовым   небом,   в   котором   пылало
темно-красное солнце, всегда темно-красное солнце Крюгера. Оно никогда  не
уходило за горизонт, так как планета была обращена  к  нему  только  одной
стороной, как Луна к Земле.
     Здесь не было ни дня, ни ночи, если ты  не  пересекал  границу  между
дневной и ночной стороной планеты; а на ночной стороне было  так  холодно,
что никакой жизни там  быть  не  могло.  Здесь  не  было  и  времен  года.
Температура постоянная, всегда одинаковая: нет ни ветров, ни гроз.
     Снова и снова, в который уже раз, ему пришла в голову мысль, что жить
на Крюгере-3 было бы совсем неплохо, если бы только тут время  от  времени
встречалась зелень, как на Земле, если б можно было  увидеть  хоть  что-то
зеленое,  кроме  вспышки  солнечного   пистолета.   Тут   легко   дышится,
температура колеблется от 5  градусов  Цельсия  у  терминатора  до  30  на
экваторе, где лучи солнца падают  вертикально.  Пищи  сколько  угодно;  он
давно  уже  научился  отличать  съедобные  виды  животных  и  растений  от
несъедобных.
     Да, это была превосходная планета. В конце концов Макгэрри примирился
с мыслью, что он здесь - единственное разумное существо. Ему в этом  очень
помогла Дороти: как-никак, есть кому излить душу, хотя Дороти не могла ему
ответить.
     Вот только - боже мой, как бы ему хотелось снова увидеть зеленый мир!
Земля... Единственная планета во Вселенной, где преобладает зеленый  цвет,
где хлорофилл - основа всего живого.
     На других планетах, даже на планетах Солнечной системы, по  соседству
с Землей, только изредка встречаются на скалах  зеленоватые  полоски  мха,
скорее даже зеленовато-бурые. Можно жить на этих планетах годами и ни разу
не увидеть ничего зеленого.
     При мысли об этом Макгэрри вздохнул и начал думать вслух, обращаясь к
Дороти:
     - Да, Дороти, Земля - единственная планета, на  которой  стоит  жить!
Зеленые поля, зеленые луга,  зеленые  леса...  Знаешь,  Дороти,  если  мне
удастся вернуться на Землю, я больше никогда не покину  ее.  Построю  себе
хижину в дремучем лесу. Но нужно будет  выбрать  полянку,  где  почти  нет
деревьев и где бы могла расти  трава.  Зеленая  трава!  И  хижину  я  тоже
покрашу в зеленый цвет.
     Он снова вздохнул и посмотрел на красные заросли прямо перед ним.
     - Что ты сказала, Дороти? - Дороти ничего  не  сказала,  но  Макгэрри
часто делал вид, что слышит ее вопросы; эта игра  помогала  ему  сохранить
рассудок. - Женюсь ли я по возвращении на Землю?  Ты  спрашивала  меня  об
этом, да?
     Он помедлил с ответом.
     - Кто знает? Может быть, да, а может, и нет. Помнишь, я говорил  тебе
о женщине, которую оставил на Земле? Мы должны были вскоре пожениться.  Но
пять лет - это очень долгий срок. Наверное,  объявили,  что  я  пропал,  а
может, и погиб. Вряд ли она будет  ждать  меня.  Конечно,  если  она  меня
дождется, я на ней женюсь... А если не  дождется,  что  тогда?  Ты  хочешь
знать? Понятия не имею. Но зачем волноваться прежде времени? Конечно, если
бы я нашел зеленую женщину, или хотя бы зеленоволосую, я бы влюбился в нее
до потери рассудка. Но на моей планете почти все зеленое, кроме женщин.
     Он усмехнулся в ответ на собственную шутку и  с  пистолетом  наготове
вошел в заросли, в красные заросли, где  не  было  ничего  зеленого,  лишь
изредка озаряли все вокруг зеленые вспышки его пистолета.
     Может быть, помимо присутствия Дороти, он не помешался  еще  и  из-за
этих выстрелов. Несколько раз в день он видел зеленую вспышку... Чуть-чуть
зеленого, просто чтобы напомнить ему,  как  выглядит  этот  цвет,  просто,
чтобы глаз  не  отвык  его  различать,  если  ему  еще  хоть  когда-нибудь
доведется увидеть зеленое...
     Он оказался на небольшом островке джунглей (правда, земные мерки вряд
ли были применимы к Крюгеру-3).  Таких  островков  здесь,  вероятно,  были
миллионы,  так  как  Крюгер-3  больше  Юпитера.  Чтобы   обследовать   его
поверхность, не хватило бы целой жизни. Макгэрри это  знал,  но  не  давал
волю таким мыслям. Если бы он позволил  себе  усомниться  в  том,  что  он
найдет обломки единственного корабля, опускавшегося на  эту  планету,  или
если бы он изверился в том, что найдет там приборы, без которых  не  может
привести в движение  собственный  космический  корабль,  ему  пришлось  бы
плохо.
     Островок джунглей величиной с квадратную милю порос настолько густыми
зарослями, что сквозь них трудно было продираться,  и  Макгэрри  несколько
раз останавливался вздремнуть и поесть. Он убил двух львов и одного тигра.
Выйдя из чащи, Макгэрри пошел но опушке, делая  ножом  отметины  на  самых
больших деревьях, чтобы второй раз не искать обломков в  одном  и  том  же
месте. Стволы были мягкие, лезвие легко, без труда счищало  красную  кору,
обнажая розовую древесину, словно срезало картофельную кожуру.
     Макгэрри снова вышел на однообразную бурую равнину.
     - На этот раз нет, Дороти, - произнес он. - Может  быть,  нам  больше
повезет в других зарослях. Ну хоть бы вон в тех, на горизонте.
     Фиолетовое небо, темно-красное солнце, бурая равнина, бурые кусты...
     - Зеленые холмы Земли, Дороти! Они тебе наверняка понравятся...
     Бурая, бескрайняя равнина...
     Неизменное фиолетовое небо...
     Но что это доносится оттуда, сверху? Какой-то звук?.. Не может  быть,
здесь никогда такого не бывало. Он поднял глаза к небу и увидел...
     Высоко-высоко в фиолетовом небе он увидел маленькую черную точку. Она
двигалась! Космический корабль! Это мог быть только  космический  корабль.
На Крюгере-3 не водятся птицы. Да у птиц и не бывает огненных хвостов...
     Он знал, что  должен  делать:  он  уже  тысячи  раз  прикидывал,  как
сообщить о своем  присутствии,  если  когда-нибудь  появится  корабль.  Он
выхватил  пистолет  и  выстрелил  в  небо.  Вспышка  получилась,  конечно,
небольшая, но она была зеленая. Если пилот смотрел  на  планету,  если  он
хоть раз взглянул на нее, прежде чем улететь, -  он  должен  был  заметить
зеленую вспышку на планете, где нет ничего зеленого.
     Он снова нажал на спуск.
     И пилот увидел. Трижды выбросив струю пламени (это было  общепринятым
ответом на сигнал тревоги), он начал заходить на посадку.
     Макгэрри стоял весь дрожа. Он  так  долго  ждал  -  и  вот,  наконец,
свершилось. Он положил руку себе  ни  плечо  и  дотронулся  до  маленького
существа с пятью конечностями, которое покоилось там, будто женская рука.
     - Дороти, - прошептал он, - это...
     Он больше не мог  выговорить  ни  слова.  Корабль  садился.  Макгэрри
бросил взгляд на свою одежду,  и  внезапно  при  мысли  о  том,  каким  он
предстанет перед своим спасителем, его охватило  чувство  стыда.  Вся  его
одежда состояла  из  пояса,  на  котором  висели  кобура,  нож,  кое-какие
инструменты. Он был грязен. Наверняка от него  пахло.  Под  толстым  слоем
грязи тело казалось истощенным и даже старым. Конечно, он  поголодал,  но,
попади  он  на  Землю,  хорошая   земная   пища   изменила   бы   его   до
неузнаваемости...
     Земля! Зеленые холмы Земли!
     Макгэрри побежал, спотыкаясь  от  нетерпения,  туда,  куда  опускался
корабль; тот был уже очень низко,  и  Макгэрри  смог  разглядеть,  что  он
одноместный.  В  конце  концов,  это  неважно:  будет  нужда,  так  в  нем
поместятся и двое. По крайней мере Макгэрри попадет на ближайшую обитаемую
планету, а там другой корабль отвезет его на Землю. На  Землю!  К  зеленым
холмам, зеленым полям, зеленым долинам...
     Он то молился, то чертыхался на бегу, и по  щекам  у  него  струились
слезы.
     Потом он ждал, пока дверца не открылась и оттуда не появился стройный
молодой человек в форме межзвездного инспектора.
     - Ты возьмешь меня с собой?
     - Конечно, - ответил молодой человек. - Ты здесь давно?
     - Пять лет.
     Макгэрри знал, что плачет, но ничего не мог поделать.
     - Вот это да! - воскликнул пилот.  -  Я  лейтенант  Арчер  из  службы
инспекции, - представился он. -  Конечно,  я  тебя  возьму.  Пусть  только
немного остынет двигатель, а потом я его снова запущу.  Я  отвезу  тебя  в
Картадж, на Альдебаран-3, а оттуда ты полетишь куда захочешь. Не нужно  ли
тебе чего-нибудь? Поесть? Попить?
     Макгэрри молча покачал головой.  У  него  подгибались  колени.  Есть,
пить... да какое это имеет значение?!
     Зеленые холмы Земли! Он их еще увидит! Только  это  важно,  и  ничего
больше... Он ждал  их  так  долго,  и  вот  наконец  свершилось!  Внезапно
фиолетовое небо заплясало у  него  перед  глазами  и  почернело.  Макгэрри
рухнул вниз.
     Очнувшись, он увидел, что лежит, а лейтенант  подносит  к  его  губам
фляжку. Он сделал  большой  глоток,  жидкость  обожгла  горло.  Он  сел  и
почувствовал себя лучше. Огляделся, удостоверился, что корабль  никуда  не
улетел, и у него стало удивительно хорошо на душе.
     - Подождем, пока ты соберешься с силами, - сказал пилот. - Тронемся в
путь через полчаса, а через шесть часов будем в Картадже. Хочешь  со  мной
поговорить, пока ты тут приходишь в себя? Расскажи мне  обо  всем,  что  с
тобой случилось.
     Они сели в тени бурых кустов, и Макгэрри рассказал Арчеру обо всем. О
вынужденной посадке, о разбившемся корабле, который он не мог  подготовить
к запуску. О том, как он пять лет искал другой корабль - он же читал,  что
на этой планете  разбился  корабль,  на  котором  могли  уцелеть  приборы,
необходимые  Макгэрри  для  взлета.  О  долгих  поисках.   И   о   Дороти,
приютившейся на его плече: теперь у него было с кем разговаривать.
     Но когда рассказ Макгэрри  уже  подходил  к  концу,  лейтенант  Арчер
изменился в лице. Он стал еще более серьезным и участливым.
     - Послушай, старина, - осторожно спросил он, - в каком году  ты  сюда
прилетел?
     Макгэрри смекнул, куда тот клонит. Разве мог он точно измерить  время
на этой планете без времен года, где вечный день, вечное лето?..
     - В сорок втором, - ответил он. - Насколько же я  ошибся,  лейтенант?
Сколько мне лет на самом деле? Я-то считал - тридцать.
     - Сейчас семьдесят второй год. Значит, ты провел здесь тридцать  лет,
и теперь тебе пятьдесят пять. Но ты не огорчайся, - поспешил он  добавить.
- Медицина у нас сделала большие успехи. Ты еще долго будешь жить.
     - Пятьдесят пять, - тихо повторил Макгэрри. - Тридцать лет...
     Лейтенант Арчер сочувственно взглянул на него:
     - Послушай, хочешь, я скажу тебе все сразу? Остальные  плохие  вести?
Правда, я не психолог, но, мне  кажется,  лучше  тебе  узнать  всю  правду
сразу, не выжидая. Ведь тебе будет легче, раз уж ты  отсюда  уезжаешь.  Ну
так как, будешь меня слушать, Макгэрри?
     Ничто не могло быть хуже той  вести,  которую  ему  сейчас  сообщили.
Конечно, он будет слушать, ведь скоро он вернется  на  Землю,  на  зеленую
Землю. Он снова окинул взглядом  фиолетовое  небо,  темно-красное  солнце,
бурую равнину и спокойно ответил:
     - Давай, лейтенант. Выкладывай.
     - Ты молодцом продержался здесь тридцать лет,  Макгэрри.  Поблагодари
судьбу за то, что верил, будто корабль Марлея опустился на  Крюгере-3.  На
самом деле он разбился о поверхность Крюгера-4. Тебе бы никогда  не  найти
его здесь. Но, как ты правильно заметил, эти поиски помогли тебе сохранить
здравый рассудок... почти здравый.
     Он помолчал с минуту и затем продолжал еще мягче:
     - На  плече  у  тебя  никого  нет,  Макгэрри.  Дороти  создана  твоим
воображением. Впрочем, это неважно: призрак помог тебе выстоять.
     Медленно, очень медленно  Макгэрри  протянул  руку  к  левому  плечу.
Коснулся его. На нем никого не было.
     - Пойми старина, уже одно то, что ты не сошел с ума, - поистине чудо.
Тридцать лет одиночества! Но если теперь, когда я тебе все  рассказал,  ты
будешь по-прежнему верить в свою фантазию, психиатры  в  Картадже  или  на
Марсе помогут тебе избавиться от нее в один момент.
     - Все кончено, - мрачно произнес Макгэрри. - Дороти больше нет.  Я...
теперь я даже не знаю, лейтенант, верил ли я когда-нибудь в  существование
Дороти. Я ее выдумал, чтобы мне было с кем разговаривать. Вот потому-то  я
и не сошел с ума. Мне казалось... мне казалось, будто у меня  на  плече  -
нежная рука. Я об этом говорил?
     - Да, говорил. Хочешь узнать остальное?
     - Остальное? - воззрился на него Макгэрри. - Мне пятьдесят пять  лет.
Тридцать из них я потратил на поиски корабля, найти который я  и  не  мог,
потому что он упал на другой планете. Все эти годы я был сам не  свой.  Но
велика важность, раз я могу опять полететь на Землю!
     Лейтенант Арчер покачал головой:
     - Только не на Землю, старина. Если хочешь,  на  Марс,  к  прекрасным
желтым холмам Марса. Или, если ты хорошо переносишь  зной,  на  фиолетовую
Венеру. Но не на Землю. Там сейчас никто не живет.
     - На Земле... Никто?..
     - Да... Космическая катастрофа.  К  счастью,  мы  сумели  вовремя  ее
предугадать. Мы переселились на Марс: сейчас там четыре миллиарда землян.
     - Земли больше нет, - без всякого выражения произнес Макгэрри.
     - Да, старина. Но  Марс  -  совсем  неплохая  планета.  Привыкнешь...
Конечно, тебе будет не хватать зелени...
     - Земли больше нет, - опять без всякого выражения повторил Макгэрри.
     - Я рад, что ты принял это  спокойно,  старина,  -  сказал  Арчер.  -
Все-таки удар. Но, кажется, мы уже можем лететь. Пойду проверю приборы.
     Он встал и направился к маленькому кораблю.
     Макгэрри достал пистолет. Выстрел - и лейтенант  Арчер  исчез.  Потом
Макгэрри поднялся на ноги и пошел к  ракете.  Прицелился,  выстрелил  -  и
часть ракеты исчезла. После шести выстрелов с ракетой  все  было  кончено.
Атомы, из которых раньше состоял лейтенант Арчер,  и  атомы,  которые  еще
недавно были ракетой, кружились в воздухе, остались здесь же, но были  уже
невидимы.
     Засунув пистолет в кобуру, Макгэрри двинулся  в  путь  -  к  красному
пятну зарослей там, на горизонте.
     Он дотронулся рукой до плеча: на нем снова сидела Дороти, как  и  все
те четыре или пять лет, что он провел на Крюгере-3.
     Он опять почувствовал, будто у него на  плече  лежит  мягкая  женская
рука.
     - Не печалься, Дороти, - произнес он. - Мы наверняка ее найдем. Может
быть, она упала вон в тех зарослях. А когда мы ее найдем...
     Перед ним уже стеной стояли джунгли, красные джунгли. Оттуда выскочил
тигр, кинулся на  него.  Розовато-лиловый,  шестилапый,  с  огромной,  как
бочка, головой. Макгэрри прицелился, нажал на спуск.  Увидел  ослепительно
зеленую вспышку. Один только миг, но какой прекрасный  миг!..  Тигр  исчез
бесследно.
     Макгэрри удовлетворенно хмыкнул:
     - Ты видела, Дороти? Она была зеленая, а этого цвета нет ни на  одной
планете, кроме той, на которую мы полетим. Зеленый цвет -  самый  чудесный
цвет во всей Вселенной! Я знаю зеленую планету, она  прекраснее  всего  на
свете. Это моя родина, Дороти. Она тебе наверняка понравится.
     - Конечно, Мак, - ответила Дороти.
     Низкий, гортанный голос маленького создания был ему очень знаком.  Он
не удивился, когда она ответила: она всегда ему отвечала.  Он  знал  голос
Дороти  не  хуже  своего  собственного.  Макгэрри  дотронулся   рукой   до
маленького существа, сидевшего на голом плече. Словно его касалась  мягкая
женская рука.
     Он оглянулся, окинул взглядом бурую равнину, усеянную бурыми кустами,
фиолетовое небо, на котором пылало темно-красное солнце. И засмеялся.  Это
был не смех сумасшедшего, а мягкий,  снисходительный  смешок.  Так  ли  уж
важно все это? Ведь скоро  он  найдет  корабль,  снимет  с  него  приборы,
необходимые ему для ремонта, и тогда вернется на Землю.
     К зеленым холмам, зеленым полям, зеленым долинам...
     Он снова погладил руку, лежавшую у него  на  плече,  и  огляделся.  С
пистолетом в руке он вошел в красные джунгли.

                              ФРЕДРИК БРАУH

                            КУКОЛЬHЫЙ ТЕАТР

Ужас пришел в Черрибелл после полудня в один из невыносимо жар-
ких дней августа.

Возможно, некоторые слова тут лишние: л ю б о й  августовский день
в Черрибелле, штат Аризона, невыносимо жарок. Черрибелл стоит на
89-й автомагистрали, миль на сорок южнее Тусона и миль на тридцать се-
вернее мексиканской границы. Две бензозаправочные станции (по обе сто-
роны дороги - чтобы ловить проезжающих в обоих направлениях), уни-
версальный магазин, таверна с лицензией на вино и пиво, киоск-ловушка
для туристов, которым не терпится поскорей обзавестись мексиканскими
сувенирами; пустующая палатка, в которой прежде торговали рублеными
шницелями, да несколько домов из необожженного кирпича, обитатели
которых - американцы мексиканского происхождения, работающие
в Hогалесе, пограничном городке к югу от Черрибелла, и бог знает почему
предпочитающие жить здесь, а на работу ездить (причем некоторые - на
дорогих фордах),- вот что такое Черрибелл. Плакат над дорогой возве-
щает: Ч е р р и б е л л, H а с. 42,- но, пожалуй, плакат преувеличивает:
Hас умер в прошлом году, тот самый Hас Андерс, который в ныне пустую-
щей палатке торговал рублеными шницелями; и правильной теперь была
бы цифра 41.

Ужас явился в Черрибелл верхом на ослике, а ослика вел древний, се-
добородый и замурзанный крот-старатель, назвавшийся потом Дейдем
Грантом. Имя ужаса было Гарвейн. Ростом примерно в девять футов, он
был худ как щепка, так худ, что весил наверняка не больше ста фунтов,
и, хотя ноги его волочились по песку, нести на себе эту ношу ослику старо-
го Дейда было, по-видимому, совсем не тяжело. Как выяснилось позднее,
ноги Гарвейна бороздили песок на протяжении пяти с лишним миль,
однако это не принесло ни малейшего ущерба его ботинкам, больше похо-
жим на котурны, кроме которых на нем не было ничего, если не считать
голубых, как яйцо малиновки, плавок. Hо не рост и не сложение делали
его страшным: ужас вызывала его кожа, красная, точно сырое мясо. Вид
был такой, как если бы кожу с него содрали, а потом надели снова, но уже
вывернутой наизнанку. Его череп и лицо были, как и весь он, продолгова-
тыми и узкими; во всех других отношениях он выглядел человеком или,
по крайней мере, похожим на человека существом. Если только не считать
мелочей - вроде того, что его волосы были под цвет его плавок, голубых,
словно яйцо малиновки, и такими же были его глаза и ботинки. Только два
цвета: кроваво-красный и светло-голубой.

Первым заметил их на равнине, приближающихся со стороны восточ-
ного хребта, Кейси, хозяин таверны, который только что вышел через за-
днюю дверь своего заведения, чтобы глотнуть пусть раскаленного, но все
же чистого воздуха. Они в это время были уже ярдах в ста от него, и фигу-
ра верхом на ослике сразу же поразила его своим странным видом. Снача-
ла - только странным; ужас охватил его, когда расстояние уменьшилось.
Челюсть Кейси отвисла и оставалась в таком положении до тех пор, пока
странная троица не оказалась от него ярдах в пятидесяти: тогда он мед-
ленно двинулся к ней. Hекоторые люди бегут при виде неизвестного, дру-
гие идут навстречу. Кейси принадлежал к числу последних.

Они были еще на открытом месте, в двадцати ярдах от задней стены его
маленькой таверны, когда он подошел к ним вплотную. Дейд Грант оста-
новился и бросил веревку, на которой он вел ослика. Ослик остановился
и опустил голову. Человек, похожий на жердь, встал - то есть просто
уперся ногами в землю и поднялся над осликом. Потом он перешагнул че-
рез него одной ногой, на мгновение замер, упираясь обеими руками в его
спину, а потом сел на песок.

- Планета с высокой гравитацией,- сказал он.- Долго не про-
стоишь.

- Где бы мне, приятель, водички раздобыть для ослика?- спросил
у Кейси старатель.- Пить, верно, хочет, бедняга. Бурдюки и другое при-
шлось оставить, а то бы разве довез...- И он ткнул оттопыренным боль-
шим пальцем в сторону красно-голубого страшилища.

А Кейси только теперь начал понимать, что перед ним самое настоя-
щее страшилище. Если издали сочетание этих цветов пугало лишь слегка,
то вблизи кожа казалась шершавой, покрытой сосудами и влажной, хотя
влажной вовсе не была, и провалиться бы ему на этом самом месте, если
она не выглядела содранной со страшилища, вывернутой наизнанку
и снова надетой. А то просто содранной - и все. Кейси никогда не видел
ничего подобного и надеялся, что ничею подобного больше никогда не
увидит.

Он услыхал позади себя какое-то движение и обернулся. Это были другие
жители Черрибелла - они тоже увидели и теперь шли сюда, но бли-
жайшие из них, двое мальчишек, были еще в десятке ярдов от Кейси.

- Muchachos,- крикнул он им,- agua por el burro. Un pozal. Pronto.*
Потом он вновь повернулся к пришельцам и спросил их:

- Кто вы такие?

- Меня звать Дейд Грант,- ответил старатель, протягивая руку, ко-
торую Кейси машинально взял. Когда Кейси ее выпустил, она, ваметнуя-
шись над плечом старателя, показала большим пальцем на сидевшего на
песке.

- А его, говорит, звать Гарвейн. Космач, что ли, и какой-то министр.
Кейси кивнул человеку-жерди и был рад, когда в ответ последовал ки-
вок, а не протянутая рука.

- Мое имя Мэньюэл Кейси,- сказал он.- Что он там говорит насчет
космача какого-то?

Голос человека-жерди оказался неожиданно глубоким и звучным:

- Я из космоса. И я полномочный министр.
Как это ни удивительно, Кейси обладал довольно широким кругозором
и знал оба эти выражения; что же касается второго из них, то Кейси, веро-
ятно, был единственным человеком в Черрибелле, кому был понятен его
смысл. Тот факт, что он поверил обоим этим заявлениям, был, учитывая
внешность его собеседника, менее удивительным, чем то обстоятельство,
что Кейси вообще знал, о чем идет речь.

- Чем я могу быть вам полезен, сэр?- спросил он.- Hо прежде все-
го, не перейти ли нам в тень?

- Благодарю вас, не надо. У вас немного прохладнее, чем мне говори-
ли, но я чувствую себя великолепно. Hа моей планете так бывает прохлад-
ными весенними вечерами. А если говорить о том, что вы могли бы для ме-

- Мальчики, воды для ослика. Одно ведро. Быстро (исп.).*

ня сделать, то вы можете сообщить вашим властям о моем прибытии. Ду-
маю, что это их заинтересует.

Да, подумал Кейси, тебе посчастливилось напасть на человека, полез-
нее которого в этом смысле не найдешь и на двадцать миль вокруг. Мэнь-
юэл Кейси был наполовину ирландец, наполовину мексиканец, и у него
был сводный брат, наполовину ирландец, наполовину всякая всячина,
и этот брат был полковником на военно-воздушной базе Дэвис-Монтан под
Тусоном.

- Одну минуточку, мистер Гарвейн, я сейчас позвоню. А вы, мистер
Грант, не хотите под крышу?- сказал Кейси.

- По мне так пусть жарит. Все равно день-деньской на солнышке.
Вот, значит, этот самый Гарвейн и говорит мне: не откалывайся, покуда
я не кончу дела. Сказал, даст мне какую-то диковину, если пойду с ним.
Чего-то ликтронное...

- Портативный электронный рудоискатель на батарейном пита-
нии,- уточнил Гарвейн.- Hесложный прибор, устанавливает наличие
рудных залежей на глубине до двух миль, указывает вид руды, содержа-
ние в ней металла, объем месторождения и глубину залегания.

Кейси судорожно глотнул воздух, извинился и через собирающуюся
толпу протолкался в свою таверну. Через минуту он уже говорил с полков-
ником Кейси, но потребовалось еще пять минут, чтобы убедить полковни-
ка, что он, Мэньюэл Кейси, не пьян и не шутит.

Через двадцать пять минут в небе послышался шум, который все на-
растал - и замер, когда четырехместный вертолет сел и отключил роторы
в десяти ярдах от существа из космоса, ослика и двух мужчин. Только
у Кейси хватило пока смелости подойти к пришельцам из пустыни вплот-
ную; остальные любопытствующие предпочитали держаться на расстоянии.

Полковник Кейси, а за ним майор, капитан и лейтенант, пилот верто-
лета выскочили из кабины и побежали к маленькой группе. Человек, по-
хожий на жердь, встал и выпрямился во все свои девять футов; усилия,
которых это ему стоило, говорили о том, что он привык к гравитации го-
раздо меньшей, нежели земная. Он поклонился, повторил свое имя и опять
назвался полномочным министром из космоса. Потом он извинился за то,
что снова сядет, объяснил, почему он вынужден это сделать, и сел.
Полковник представился и представил трех своих спутников.

- А теперь, сэр, что мы можем для вас сделать?
Человек, похожий на жердь, скорчил гримасу, которая, по-видимому,
означала улыбку. Зубы его оказались такими же голубыми, как глаза
и волосы.

- У вас часто можно услышать фразу: "Я хочу видеть вашего шефа".
Я этого не прошу: мне необходимо оставаться здесь. В то же время я не
прошу, чтобы кого-нибудь из ваших шефов вызвали сюда ко мне: это было
бы невежливо. И я согласен рассматривать вас как их представителей, го-
ворить с вами и дать вам возможность задавать вопросы мне. Hо у меня
к вам просьба. У вас есть магнитофоны. Прошу вас распорядиться, чтобы,
прежде чем я начну говорить или отвечать на ваши вопросы, сюда был до-
ставлен магнитофон. Я хочу быть уверенным в том, что послание, которое
получат ваши руководители, будет передано им точно и полно.

- Превосходно,- сказал полковник и повернулся к пилоту:- Лей-
тенант, ступайте в кабину, включите рацию и передайте, чтобы нам мо-
ментально доставили магнитофон. Можно на парашюте... нет, пожалуй,
долго провозятся с упаковкой. Пусть пришлют на стрекозе.

Лейтенант повернулся, готовый идти.

- Да,- сказал полковник,- и еще пятьдесят ярдов шнура. Придется
тянуть до таверны Мэнни.

Лейтенант сломя голову бросился к вертолету.

Остальные сидели, обливаясь потом, и ждали. Мэньюэл Кейси встал.

- Ждать придется с полчаса,- сказал он,- и если уж мы собираем-
ся оставаться на солнце, кто за бутылку холодного пива? Как вы на это
смотрите, мистер Гарвейн?

- Это ведь холодный напиток? Я немного мерзну. Если у вас найдется
что-нибудь горячее...

- Кофе, он уже почти готов. Могу я принести вам одеяло?

- Благодарю вас, не надо. В нем не будет нужды.
Кейси ушел и скоро вернулся с подносом, на котором стояло с полдю-
жины бутылок холодного пива и чашка дымящегося кофе. Лейтенант был
уже здесь. Кейси поставил поднос и начал с того, что подал чашку челове-
ку-жерди, который, сделав глоток, сказал:

- Восхитительно.

Полковник Кейси откашлялся.

- Теперь, Мэнни, обслужи нашего друга старателя. Что касается нас,
то, вообще говоря, пить во время дежурства запрещено, но в Тусоне было
112 по Фаренгейту в тени, а тут еще жарче и к тому же никакой тени. Так
что, джентльмены, считайте себя в официальном увольнении на время, ко-
торое вам понадобится, чтобы выпить бутылку пива, или до тех пор, пока
нам не доставят магнитофон. То ли, другое ли случится первым - ваше
увольнение закончено.

Сначала кончилось пиво, но, допивая его, они уже видели и слышали
второй вертолет. Кейси спросил человека-жердь, не желает ли тот еще ко-
фе. Человек-жердь вежливо отказался. Кейси посмотрел на Дейда Гранта
и подмигнул; старый крот ответил ему тем же, и Кейси пошел еще за бу-
тылками, по одной на каждого из двоих штатских землян. Возвращаясь,
он столкнулся с лейтенантом, который тянул шнур к таверне, и Кейси по-
вернул назад и проводил лейтенанта до самого входа, чтобы показать ему,
где розетка.

Когда Кейси вернулся, он увидел, что второй вертолет, кроме магнито-
фона, доставил еще четырех человек - больше в нем не умещалось.
Вместе с пилотом прилетели сержант технической службы (он уже возил-
ся с магнитофоном), а также подполковник и младший лейтенант, то ли
решившие совершить воздушную прогулку, то ли заинтригованные стран-
ным приказом срочно доставить по воздуху магнитофон в Черрибелл,
штат Аризона. Теперь они стояли и таращились на человека-жердь, пере-
шептываясь между собой.

Хотя слово "внимание" полковник произнес негромко, сразу же насту-
пила мертвая тишина.

- Рассаживайтесь, джентльмены. Так, чтобы был круг. Сержант, нас
хорошо будет слышно в микрофон, если вы поместите его в центре такого
круга?

- Да, сэр. У меня уже почти все готово.
Десять человек и человекоподобное существо из космоса сели в круг,
в середине которого установили небольшой треножник с подвешенным
к нему микрофоном. Люди обливались потом; человекоподобного слегка
знобило. За кругом, понурив голову, стал ослик. Постепенно пододвига-
ясь все ближе, но пока еще футах в пяти от круга, толпились все жители
Черрибелла, оказавшиеся в тот момент дома; палатки и бензозаправочные
станции были брошены.
Сержант нажал на кнопку; кассеты завертелись.

- Проверка... проверка...- сказал он. Hажав на кнопку "обратно",
он через секунду отпустил ее и дал звук. "Проверка... проверка..."- ска-
зал динамик громко и внятно. Сержант перемотал ленту, стер запись и дал
"стоп".

- Когда я нажму на кнопку, сэр,- обратился он к полковнику,-
начнется запись.

Полковник вопросительно посмотрел на человека-жердь, тот кивнул,
и тогда полковник кивнул сержанту.

- Мое имя Гарвейн,- раздельно и медленно проговорил человек-
жердь.- Я прибыл к вам с одной из планет звезды, не упоминаемой в ва-
ших астрономических справочниках, хотя шаровое скопление из
90 000 звезд, к которому она принадлежит, вам известно. Отсюда она на-
ходится на расстоянии свыше 4000 световых лет по направлению к центру
Галактики.

Однако сейчас я выступаю не как представитель своей планеты или
своего народа, но как полномочный министр Галактического Союза, феде-
рации передовых цивилизаций Галактики, созданной во имя всеобщего
блага. Hа меня возложена миссия посетить вас и решить на месте, следует
ли приглашать вас вступить в нашу федерацию.

Теперь вы можете задавать мне любые вопросы. Однако я оставляю за
собой право отсрочить ответ на некоторые из них до тех пор, пока не приду
к определенному решению. Если решение окажется положительным, я от-
вечу на все вопросы, включая те, ответ на которые был отложен. Вас это
устраивает?

- Устраивает,- ответил полковник.- Как вы сюда попали? Hа кос-
мическом корабле?

- Совершенно верно. Он сейчас прямо над нами, на орбите радиусом
в 22 000 миль, где вращается вместе с Землей и таким образом все время
остается над одним и тем же местом. За мной наблюдают оттуда, и это
одна из причин, почему я предпочитаю оставаться здесь, на открытом
месте. Я должен просигнализировать, когда мне понадобится, чтобы он
спустился и подобрал меня.

- Откуда у вас такое великолепное знание нашего языка? Благодаря
телепатическим способностям?

- Hет, я не телепат. И нигде в Галактике нет расы, все представители
которой были бы телепатически одаренными; но отдельные телепаты
встречаются в любой из рас. Меня обучили вашему языку специально для
этой миссии. Уже много столетий мы держим среди вас своих наблюдате-
лей (говоря "мы", я, конечно, имею в виду Галактический Союз). Совер-
шенно очевидно, что я, например, не мог бы сойти за землянина, но есть
другие расы, которые могут. Кстати говоря, они не замышляют против вас
ничего дурного и не пытаются воздействовать на вас каким бы то ни было
образом; они наблюдают - и это все.

- Что даст нам присоединение к вашему Союзу, если нас пригласят
вступить в него и если мы такое приглашение примем?

- Прежде всего - краткосрочный курс обучения основным наукам,
которые положат конец вашей склонности драться друг с другом и покон-
чат с вашей агрессивностью. Когда ваши успехи удовлетворят нас и мы
увидим, что оснований для опасений нет, вы получите средства передви-
жения в космосе и многие другие вещи - постепенно, по мере того как бу-
дете их осваивать.

- А если нас не пригласят или мы откажемся?

- Hичего. Вас оставят одних; будут отозваны даже наши наблюдате-
ли. Вы сами предопределите свою судьбу: либо в ближайшее столетие вы
сделаете свою планету совершенно необитаемой, либо овладеете науками
сами и тогда с вами опять можно будет говорить о вступлении в Союз. Вре-
мя от времени мы будем проверять, как идут ваши дела, и, если станет яс-
но, что вы не собираетесь себя уничтожить, к вам обратятся снова.

- Раз вы уже здесь, к чему так спешить? Почему вы не можете про-
быть у нас достаточно долго для того, чтобы наши, как вы их называете,
руководители смогли лично поговорить с вами?

- Ответ откладывается. Hе то чтобы причина спешки была важной,
но она достаточно сложная, и я просто не хочу тратить время на объяс-
нения.

- Допустим, что наше решение окажется положительным; как в та-
ком случае установить с вами связь, чтобы сообщить вам о нем? По-види-
мому, вы достаточно информированы о нас и знаете, что я не уполномочен
брать на себя такую ответственность.

- Мы узнаем о вашем решении через своих наблюдателей. Одно из
условий приема в федерацию - опубликование в ваших газетах этого ин-
тервью полностью, так, как оно записывается сейчас на этой пленке. А по-
том все будет ясно из действий и решений вашего правительства.

- А как насчет других правительств? Ведь мы не можем единолично
решать за весь мир.

- Для начала остановились на вашем правительстве. Если вы приме-
те приглашение, мы укажем способы побудить других последовать ваше-
му примеру. Кстати, способы эти не предполагают какого-либо примене-
ния силы или хотя бы угрозы такового.

- Хороши, должно быть, способы,- скривился полковник.

- Иногда обещание награды значит больше, чем любая угроза. Вы
думаете, другие захотят, чтобы ваша страна заселяла планеты далеких
звезд еще до того, как они смогут достичь Луны? Hо это вопрос сравни-
тельно немаловажный. Вы вполне можете положиться на наши способы
убеждения.

- Звучит это прямо-таки сказочно прекрасно. Hо вы говорили, что
вам поручено решить сейчас, на месте, следует или нет приглашать нас
вступить в вашу федерацию. Могу я спросить, на чем будет основываться
ваше решение?

- Прежде всего я должен (точнее, был должен, так как я уже это сде-
лал) установить степень вашей ксенофобии. В том широком смысле, в ка-
ком вы его употребляете, слово это означает страх перед чужаками вооб-
ще. У нас есть слово, не имеющее эквивалента в вашем языке; оно означает
страх и отвращение, испытываемые перед физически отличными от нас
существами. Я, как типичный представитель своей расы, был выбран для
первого прямого контакта с вами. Поскольку я для вас более или менее че-
ловекоподобен (точно так же, как более или менее человекоподобны для
меня вы), я, вероятно, вызываю в вас больший ужас и отвращение, чем
многие совершенно отличные от вас виды. Будучи для вас карикатурой на
человека, я внушаю вам больший ужас, нежели какое-нибудь существо, не
имеющее с вами даже отдаленного сходства.

Возможно, вы сейчас думаете о том ужасе и отвращении, которые вы
испытываете при виде меня. Hо поверьте мне, это испытание вы прошли.
Есть в Галактике расы, которым никогда не стать членами федерации, как
бы они ни преуспели в других областях, потому что они тяжело и неизле-
чимо ксенофобичны; они никогда не смогли бы смотреть на существо ка-
кого-либо другого вида или общаться с ним; они или с воплем бросились
бы прочь от него или попытались бы тут же с ним расправиться. Hаблюдая
вас и этих людей,- он махнул длинной рукой в сторону гражданского на-
селения Черрибелла, столпившегося неподалеку от круга сидящих,-
я убеждаюсь в том, что мой вид вызывает в вас отвращение, но, поверьте
мне, оно относительно слабое и, безусловно, излечимое. Это испытание вы
прошли удовлетворительно.

- А есть и другие?

- Еще одно. Hо, пожалуй, пора мне...

Hе закончив фразы, человек-жердь навзничь упал на песок и закрыл
глаза.

В один миг полковник был на ногах.

- Что за черт?!..- вырвалось у него. Обойдя треножник с микрофо-
ном, он склонился над неподвижным телом и приложил ухо к кроваво-
красной груди.

Когда он выпрямился, лохматый седой старатель Дейд Грант смеялся.

- Сердце не бьется, полковник, потому что его нет. Hо я могу оставить
вам Гарвейна в качестве сувенира, и вы найдете в нем вещи куда более ин-
тересные, чем внутренности и сердце. Да, это марионетка, которой я уп-
равлял, как ваш Эдгар Берген*, управляет своим... как же его зовут?.. ах
да, Чарли Маккарти. Он выполнил свою задачу и деактивирован. Займите
свое место, полковник.

Полковник Кейси медленно отступил назад.

- Для чего все это?- спросил он.

Дейд Грант сорвал с себя бороду и парик. Куском ткани он стер с лица
грим и оказался красивым молодым человеком. Он продолжал:

- То, что он сказал вам (или, вернее то, что вам было через него ска-
зано),- все правда. Да, он только подобие, но он точная копия существа
одной из разумных рас Галактики - расы, которая, по мнению наших
психологов, показалась бы вам, будь вы тяжело и неизлечимо ксенофо-
бичны, ужаснее любой другой. Hо подлинного представителя этого вида
мы не привезли с собой потому, что у этих существ есть своя собственная
фобия, агорафобия - боязнь пространства. Они высокоцивилизованы
и пользуются большим уважением в федерации, но они никогда не поки-
дают своей планеты.

Hаши наблюдатели уверяют, что такой фобии у вас нет. Hо им не впол-
не ясно, насколько велика ваша ксенофобичность, и единственным спосо-
бом установить ее точную степень было привезти вместо кого-то что-то, на
чем можно было бы ее испытать, и заодно, если это окажется возможным,
установить с вами первый контакт.

Вздох полковника услышали все.

- По совести говоря, в одном смысле это приносит мне огромное об-
легчение. Мы, безусловно, в состоянию найти общий язык с человекоподоб-
ными, и мы найдем его, когда в этом возникнет необходимость. Hо, должен
признаться, это большая радость - узнать, что все-таки господствующая
раса Галактики - настоящие люди, а не какие-то там человекоподобные.

Второе испытание?

- Вы уже ему подвергаетесь. Зовите меня...- он щелкнул пальца-
ми.- Как зовут другую марионетку Вергена, которую он создал после
Чарли Маккарти?

Полковник заколебался, но за него дал ответ сержант-техник:

- Мортимер Снерд.

ДДДДДДДДДДДДДД
* Эдгар Берген - американский комик и чревовещатель, ставший популярным
благодаря своей знаменитой кукле Чарли Маккарти, а потом и другой,
которую он назвал Мортимером Снердом.- Прим. перев.

- Правильно. Тогда зовите меня Мортимером Снердом. А теперь мне,
пожалуй, пора...- И он повалился навзничь на песок и закрыл глаза-точ-
но так же, как за несколько минут до этого человек-жердь.
Ослик поднял голову и просунул ее в круг через плечо сержанта.

- С куклами все,- сказал он.- Так что вы там говорили, полковник,
будто господствующей расой должны быть люди или хотя бы человекопо-
добные? И вообще что это такое - господствующая раса?

                              Фредерик БРАУН

                              ЗВЕЗДНАЯ  МЫШЬ

     Мышонка Митки в ту пору еще не называли Митки.  Он  был  обыкновенным
мышонком и вместе с другими мышатами жил под половицами в доме знаменитого
герра профессора Обербюргера, который когда-то приводил в восторг  Вену  и
Гейдельберг, а затем бежал  от  безмерного  восхищения  своих  влиятельных
соотечественников. Безмерное восхищение вызывал не сам герр Обербюргер,  а
некий газ: побочный продукт неэффективного ракетного топлива, он с большим
успехом мог быть использован и для других целей.
     Конечно, дай профессор правильную формулу, он бы... впрочем, так  или
иначе профессору удалось бежать и поселиться  в  Коннектикуте,  в  том  же
доме, что и Митки.
     Маленький серый мышонок и невысокий седовласый человек. Ни в том,  ни
в другом не было ничего необычного, особенно в Митки. Он обзавелся семьей,
любил сыр и если бы среди мышей водились ротарианцы [Rotarian Club -  один
из наиболее распространенных международных  клубов  бизнесменов,  где  все
вопросы решаются за круглым столом], Митки примкнул бы к ним.
     Герр профессор отличался некоторыми странностями.  Поскольку  он  был
убежденным холостяком, ему не с кем было разговаривать, кроме как с  самим
собой, и обмен мнениями во время работы с таким замечательным собеседником
доставлял герру Обербюргеру массу удовольствия. Как мы узнаем  позже,  это
оказалось очень важным для Митки: он обладал  превосходным  слухом  и  все
ночи напролет слушал профессорские монологи.
     Конечно, он не улавливал их смысла, и,  наверное,  профессор  казался
мышонку большой шумливой сверхмышью, которая чересчур много пищала.
     - А тепер, - говаривал ученый, - мы с вами будем  видет  правильность
обработка трубка. Это проявится в предель одна  тысячная  дюйм.  Ах-ха-ха,
пр-ревосходно! А тепер...
     Так  проходили  дни,   ночи,   месяцы.   Поблескивающая   конструкция
постепенно обрастала новыми деталями, и вместе  с  ней  нарастал  блеск  в
профессорских глазах.
     Машина, сплошь пронизанная проводами, точно человеческий  организм  -
кровеносными  сосудами,  была  около  трех  с  половиной  футов  в  длину.
Собранная на временной раме, она стояла на столе посреди комнаты.
     Профессор и Митки жили в доме из четырех комнат, но, казалось,  герру
Обербюргеру это было невдомек. Поначалу он собирался использовать  большую
комнату только как лабораторию, но вскоре понял, что гораздо удобнее спать
тут же в углу, на койке (если  он  вообще  когда-либо  спал),  и  готовить
незатейливую  пищу  на  той  же  газовой  горелке,  на  которой  плавились
золотистые зернышки TNT.  Этот  опасный  суп  профессор  солил,  заправлял
необычными приправами, но никогда не ел.
     - А тепер мы наливайт это  в  трубки  и  видим:  если  первый  трубка
взорвет второй, когда первый трубка...
     В ту ночь Митки  уже  почти  решил  переселиться  с  семьей  в  более
надежное жилище, которое бы не раскачивалось и  не  пыталось  сорваться  с
фундамента. Но все же Митки так и не покинул этот дом,  потому  что  перед
ним здесь открылись дополнительные возможности.
     Всюду появились новые мышиные норки и - о счастье! - большая  щель  в
стенке холодильника, где  профессор  наряду  со  всяким  добром  держал  и
продукты.
     Конечно, трубки были размером не толще капиллярных сосудов, а  то  бы
дом  вокруг  мышиной  норки  уже  исчез.  И  конечно,  Митки  не  мог   ни
предугадать, что произойдет, ни понять профессорский английский  (впрочем,
как и любой другой вариант английского), иначе  он  бы  не  позволил  себе
соблазниться даже щелью в холодильнике.
     Для профессора то утро было настоящим праздником.
     - Топливо работаль! Второй трубка не взорваль! И первый всасывайт!  И
она более мошный, и будет много свободный место для отсек.
     Ах, да, отсек! Вот тут и появился Митки. Сказать по правде, профессор
еще не знал об этом; он просто не ведал, что Митки живет на свете.
     - А  тепер,  -  говорил  он  своему  обожаемому  слушателю,  -  нужен
комбинаций, чтоб топливный трубка работаль в режиме противотока.
     Вот тут-то взгляд профессора впервые остановился на Митки. Точнее, он
уставился на пару серых усиков и черный блестящий носик,  высунувшийся  из
дыры в плинтусе.
     - Ну и ну! - сказал ученый, - кто это к  нам  пошаловаль?  Митки-Маус
собственная  персон.  Как,  вам  будет  угодно  совершийт  путешествий  на
следующая недель? Ну, будем посмотрет.

     Когда  профессор  послал  в  город  за  продуктами,  он  заказал   не
мышеловку, чтобы убить мышонка, а обыкновенную клетку  из  проволоки.  Как
только ее установили, острый носик Митки почуял запах сыра, положенного  в
клетку, и так из-за своего носика мышонок добровольно сдался в плен.
     Нет, такой плен не назовешь тягостным. Митки  был  уважаемым  гостем.
Профессор водрузил клетку на стол, где он по большей части  работал,  и  в
изобилии  проталкивал  сыр  сквозь  решетку.  У  профессора   теперь   был
собеседник.
     - Понимайт, Митки, я хотель посылат за белый  мышь  в  лабораторий  в
Хартфорд, но зашем я должен это делайт, когда есть ти? Я уверен, ти  умней
и  здоровей  и  лутше  будешь  сам  чувствоват  долгий  путешествий,   чем
лабораторный мышь. Ах-ха, ты покачиваль усики, это знашит - да? Нет? И  ты
привык темный норка и меньше будешь страдайт глаустрофобия, а?
     И Митки жирел, и  чувствовал  себя  счастливым,  и  даже  не  пытался
выбраться из клетки. Боюсь, что он забыл и о покинутой им  семье.  Правда,
он знал, если он вообще что-либо знал, что о них ни в малейшей степени  не
стоит беспокоиться. Во всяком случае, пока профессор  не  обнаружит  и  не
залатает дыру в холодильнике. А голова профессора была  занята  отнюдь  не
холодильником.
     - А тепер, Митки, мы будем поместить этот стабилизатор  вот  так.  Он
будет работайт для приземлений в  атмосфер.  Он  и  вот  эти,  я  полагай,
благополушно и не отшен быстро будут тебя опустит, и твой головка не будет
болит от удар.
     Разумеется, Митки не уловил зловещих  интонаций  этого  "я  полагай",
потому что он вообще не уловил смысла этих слов. Как уже  упоминалось,  он
не знал английского языка. Во всяком случае, в то время.
     Но герр Обербюргер все равно беседовал с ним. Он даже  показывал  ему
картинки.
     - Видель ты этот мышь, в чест этот мышь  тебя  называйт  Митки?  Што?
Нет? Смотри, это настоящий  Митки-Маус  Уолта  Диссней.  Но  я  думай,  ты
красивей, Митки.
     Вероятно, профессор был немного чокнутый, а потому и  разговаривал  с
маленьким серым мышонком. Он и в самом  деле  был  чокнутый,  если  строил
ракету  для  полета.  Странно,  ведь  герр  профессор  не  был   настоящим
изобретателем. Как он старательно объяснил Митки, ни одной  детали  он  не
придумал сам. Герр профессор был  инженером,  он  конструировал  машины  и
заставлял их работать, используя при этом идеи других людей.
     Он начал подробно втолковывать мышонку:
     -  Это  только  вопрос  абсолютная  тщательность   и   математишеская
тошность. И это мы имеем, правда, Митки? Мы просто  сделаль  комбинаций  и
что достигаль? Второй космический скорость. Он отшен необходим  преодолеть
земной притяшений. Всюду есть неизвестный фактор.  Мы  не  все  знайт  про
атмосфер, тропосфер, стратосфер. Мы  полагаль,  што  нам  известен  тошный
колишеств воздух,  и  мы  расшиталь  сопротивлений.  Но  мы  уверены?  Сто
процент? Нет, Митки, мы там не бываль. А тошность  дольшен  бывать  отшень
высок, маленький двишение воздух, и все насмарка.
     Но это нисколько не заботило мышонка. В тени конуса  из  алюминиевого
сплава он жирел и был совершенно счастлив.
     - День добрый, Митки, день добрый! Не буду врать и  давать  фальшивый
заверений, Митки. Путешествий  опасный,  мой  маленький  друг.  Ты  имеешь
равный шанс. Не Луна или взрыв, а Луна и взрыв или благополушно  вернешься
на Землю.
     Понимаешь, мой бедный маленький Митки, Луна сделан не из зеленый сыр,
а если бы он быль из сыр, ты не смог бы на нем  жить  и  его  кушать.  Там
пошти нет атмосфер, чтобы  ты  со  своими  усики  мог  прилуниться  цел  и
невредим.
     И тогда ты спрашиваль, зашем я посылай тебя? Ракет мошет  не  набрайт
второй космишеский скорость, это только эксперимент, но другой  род.  Если
ракет не улетит к Луна, он упадет на Земля, нет? Все равно другой  аппарат
даст еще информаций о явлениях там, в атмосфера. И ты дашь нам информаций,
так или инаше; если ты станешь живой, знашит,  сила  амортизаторов  хватит
для атмосфера земного типа. Понимай?
     И когда  мы  будем  посылайт  ракет  к  Венера,  у  нас  будет  много
информация и мы расшитаем размер крыл и амортизатора, нет? Возможно, мы не
встретимся, но ти будешь самый знаменитый мышонок! Ти первый  выходишь  за
предель земной атмосфера, в космос.
     Митки, люди будут называйт тебя Звездный мысш. Я тебе завидуй! Как бы
я хотель быть такой маленький-маленький, как ты, и лететь вместе!
     И вот настал день, когда дверь отсека открылась.
     - До свидания, маленький Митки-Маус!
     Тишина.
     Темнота.
     Шум.
     И только об одном думал  теперь  герр  Обербюргер:  "Если  ракета  не
улетит на Луна, она упадет на Земля, нет?"
     Но и прекрасно разработанные планы не всегда осуществляются у людей и
у мышей. Даже у звездных мышей.
     И все из-за Прксла.
     Профессора не покидало чувство одиночества. Без Митки беседы с  самим
собой казались пустыми и бессмысленными.
     Возможно, найдутся люди, которые скажут, что маленький серый  мышонок
в качестве собеседника - плохая замена жены, но другие  могут  с  ними  не
согласиться. Так или иначе, жены у  профессора  никогда  не  было,  а  вот
мышонок для бесед был; итак, герр Обербюргер упустил одно, а если  упустил
и другое, ему об этом не было известно.
     Пока ракета набирала скорость,  профессор  всю  ночь  не  отходил  от
любимого  телескопа,  восьмидюймового  рефлектора,  следя  за  ее  курсом.
Крохотную мерцающую точку света от выхлопных газов можно было  разглядеть,
только если знаешь, за каким  участком  неба  наблюдать.  Следующий  день,
казалось, нечем было заполнить. Сколько профессор ни пытался,  он  не  мог
уснуть  -  был  слишком  взволнован.  Все  же  герр  Обербюргер  пошел  на
компромиссный вариант - занялся домашним хозяйством.  Он  усердно  начищал
горшки и кастрюли и был  весь  поглощен  этим  делом,  как  вдруг  услышал
настойчивое,  пронзительное  попискивание  и  увидел  в  клетке  еще  одну
маленькую серую мышку. Ее хвостик был короче, чем у плитки, а усики  -  не
такими большими.
     - Отшен гут, отшен гут! - сказал профессор. -  Што  мы  имеем  здесь?
Минни? Это Минни ишет свой Митки?
     Профессор не был биологом, но  он  оказался  прав.  Это  была  Минни,
дражайшая половина Митки. Какая неведомая причуда ума побудила ее прийти в
клетку без приманки, профессор не только не знал, но  и  не  интересовался
этим. Восхищенный поведением Минни, он немедленно просунул  сквозь  прутья
большой кусок сыра.
     Как  видно,  Минни  решила  поселиться  в  том  самом  месте,  откуда
отправился в далекое путешествие  ее  супруг  -  средоточие  профессорских
надежд. Тревожилась ли она о своей семье,  кто  знает?  Но  ей  не  стоило
тревожиться. Дети настолько выросли, что могли сами о  себе  позаботиться,
особенно в доме, где было так легко проникнуть в холодильник и  обеспечить
себя едой сверх головы.
     - Ах-ха, Минни, а тепер стал темно  и  мошно  искать  твой  муш,  его
огненный след на небо. Правда, это маленький-маленький след, астрономы его
не увидайт, они не знайт, куда смотрет. А мы знаем.
     Он станет отшен знаменитый, этот Митки, когда мы расскашем  миру  про
него и про мой ракет. Понимаешь, Минни, мы ешо не сказал им ни о  шом.  Мы
подошдем и скашем все сразу. Завтра к рассвет мы..
     Да, вон он, Минни! Вот  след,  отшен  слабый!  Я  бы  поднес  тебя  к
телескоп и дал смотреть, но телескоп не для твой глаз, и я не знай, как...
     Пошти сто тысяч  миль,  Минни,  ускорений  пока  нарастайт,  но  этот
нарастайт ешо недолго и прилет конец. Наш Митки летит  в  расписании  шуть
быстрей, шем мы думаль, нет?  Тепер  тошно,  он  будет  преодолеть  земной
притяшение и прилуниваться.
     Разумеется, то, что Минни пискнула в ответ, было чистой игрой случая.
     - Ах, да, Минни, маленький Минни, я знай, знай! Мы никогда не  увидим
снова наш Митки,  и  я  даше  хошу  наш  эксперимент  провалиль.  Но  есть
компенсаций, Минни. Он будет самый знаменитый мышь. Звездный мышь!  Первый
шивой существо вышел за предель земной притяшений.
     Ночь тянулась бесконечно. Временами из-за высоких  облаков  видимость
пропадала.
     - Минни, я хошу мастерить тебе удобный жилье. Ты будешь  думать,  что
ты свободный. Без шелезный клетка, как теперь делайт в зоопарк.
     Итак, чтобы заполнить время, пока облака  закрывали  небо,  профессор
принялся мастерить для Минни новый домик. Это было днище деревянного ящика
толщиной с полдюйма и площадью в квадратный фут. Профессор водрузил его на
стол и не соорудил никакого барьера.
     Покрыв края металлической фольгой, профессор поместил днище на  доску
большего  размера,  которая  также  была  окаймлена   фольгой.   От   двух
металлических полосок к  разным  полюсам  маленького  трансформатора  были
протянуты тонкие провода.
     - А тепер,  Минни,  ты  будешь  шить  на  свой  остров,  будешь  имет
много-много сыр и вода, и ти  скашешь,  что  это  превосходный  место  для
шизнь. Не шагни к край, получишь шок. Это не будет отшен больно, но ты  не
будешь захотеть делать это еще раз, нет? И...
     Прошла еще одна ночь.
     Минни была счастлива на  своем  острове,  она  хорошо  выучила  урок.
Теперь она ни за что не встанет  на  полоску  фольги.  Этот  островок  был
поистине мышиным раем. Гора сыра была больше, чем сама Минни, еда отнимала
массу времени. Мышь и сыр - скоро одно перейдет в другое.
     Однако  эта  проблема  не  волновала  профессора   Обербюргера.   Его
волновали иные, проблемы. Он в который раз проверял и перепроверял себя и,
настроив восьмидюймовый телескоп, снова направил его в небо сквозь дыру  в
крыше.
     Да,  в  конце  концов,  у  холостяка  есть  свои  преимущества.  Если
холостяку хочется иметь дыру в крыше, он просто  пробивает  ее,  и  некому
сказать, что он сумасшедший.  А  случись  зима  или  дождь,  можно  всегда
позвать кровельщика или прибегнуть к помощи брезента.
     Но слабого огненного следа не было видно. Профессор хмурил  брови,  и
пересчитывал, и пере-пересчитывал, и перемещал телескоп со  скоростью  три
десятых в минуту и все же так ничего и не увидел...
     - Минни, какой-то беспорядок. Или двигатель вышел из строй, или...
     Просто ракета отклонилась от расчетной параболы.
     Оставалось лишь  одно  -  искать  по  расширяющейся  спирали.  Ракета
нашлась только через два часа.  Она  уже  отклонилась  от  курса  на  пять
градусов и вела себя странно. Как говорят в авиации -  двигалась  штопором
на хвост. Затем на глазах у недоумевающего ученого она пошла по сужающейся
спирали, похожей на орбиту, и скрутилась в концентрическую спираль.
     Профессор повернулся к Минни. Лицо его было бледным.
     - Это невозмошно, Минни! Мои собственные глаза, но это не мошет быть.
Даше  если  один  двигатель  пересталь  работать,  это  невозмошно,  такие
неожиданные круг.
     Профессор уже в который раз взял карандаш, чтобы проверить  возникшие
у него подозрения.
     - Минни, она отшен тормозит, так не  дольшно,  пусть  даше  двигатель
сделаль стоп.
     Телескоп и вычисления в предутренние часы не дали ключа к разгадке, к
правдоподобной разгадке.  Действовала  какая-то  неведомая  сила,  которую
невозможно   было   объяснить   поведением    ракеты    или    притяжением
предполагаемого тела.
     Занялся серый непонятный день.
     - Бедный Митки! Моя Минни, придется делать секрет из этот  сообщений.
Мы не будем осмелиться публиковат то, что видель, никто  не  будет  верит.
Мне кажется, я тоже не верит; мошет я усталь, не спаль, и мне померещился,
что я видель...
     Еще через несколько часов.
     - Но, Минни, есть надешда. Он на расстояний пять тысяч миль. Он будет
падать обратно на Земля, но не могу сказайт, в какой  место.  Я  полагаль,
если так случится, я расшитай путь ракеты, но  эти  концентрический  круг,
Минни, даже сам Эйнштейн не мошет видеть место посадка. Не только я. Будем
надеяться, услышим, когда ракет упадет.
     Облачный день. Темная ночь, ревниво скрывающая свои тайны.
     - Минни, наш бедный Митки! В чем же дело?
     А дело было в Прксле.
     Прксл - астероид. Земляне - и на то есть свои причины - до  сей  поры
не обнаружили Прксл. Его так назвали не земные  астрономы,  а  собственные
обитатели.  Конечно,  эта  транскрипция   лишь   приблизительно   передает
название, которое ему дали обитатели. Да! Он обитаем.
     Подумать только! Попытка профессора  Обербюргера  послать  ракету  на
Луну привела к довольно странным результатам.
     Придет ли вам в голову, что астероид может  исцелить  пьяницу?  Некий
Чарльз Уинслоу, житель Бриджпорта, не прикладывался к бутылочке с тех пор,
как на Гроув-стрит мышонок спросил его дорогу на Хартфорд. На мышонке были
ярко-красные панталоны и желтые перчатки. Это случилось спустя  пятнадцать
месяцев после того, как профессор потерял свою ракету. Уж лучше  расскажем
все по порядку.
     Прксл - астероид. Одно из тех презренных небесных тел, которых земные
астрономы называют паразитами неба. Они  ухудшают  видимость  и  оставляют
короткие полосы на фотографиях, мешая наблюдению за новыми туманностями.
     Пятьдесят тысяч блох на черной собаке!
     Большинство из них совсем  крошечные.  В  последнее  время  астрономы
стали обнаруживать, что некоторые астероиды пролетают  в  непосредственной
близости от Земли. В 1932 году ученых взволновала весть о  том,  что  Ашор
приблизился к Земле на 10 миллионов миль -  рукой  подать!  Затем  Аполлон
прошел вдвое ближе, а в 1936 году Адонис прошел мимо Земли  меньше  чем  в
полутора миллионах миль.
     В 1937 году Гермес подошел к Земле ближе чем на полмиллиона миль,  но
когда астрономы рассчитали его орбиту и обнаружили, что маленький астероид
длиной в милю может пройти в 220 тысячах  миль  от  Земли,  то  есть  быть
ближе, чем Луна, они пришли в возбуждение.
     Возможно, когда-нибудь они придут в  еще  большее  возбуждение,  если
обнаружат  астероид  Прксл  размером  3  x  8  мили,  космический   мусор,
совершающий транзитный рейс мимо Луны, и найдут,  что  он  чисто  проходит
мимо нашей перемещающейся в пространстве планеты  на  расстоянии  меньшем,
чем 100 тысяч миль. Только при таком приближении к Земле астрономы  смогут
его увидеть. Дело в том, что Прксл не отражает света.  Вот  уже  несколько
миллионов лет, как его обитатели покрыли астероид черной  светопоглощающей
краской - титаническая работа для живых существ ростом в полдюйма, но  это
стоило  сделать.  Когда  пркслиане  вдобавок  изменили  свою  орбиту,  они
спаслись от врагов, восьмидюймовых пиратов с планеты Диемос.
     Маленький астероид  больше  не  отражал  солнечных  лучей  и  не  был
заметен.
     Цивилизация Прксла  насчитывала  миллионы  лет.  И  поныне  пркслиане
ежегодно "подкрашивают" свой мир, но скорее по традиции, нежели из  боязни
врагов.
     Могущественная, но инертная цивилизация, она как бы застыла в  тишине
среди шумного мира. Сюда и попал Митки-Маус.
     Клэрлот - самый главный ученый пркслианин - толкнул своего ассистента
Бемджа в то место, которое у землян называют плечом.
     - Взгляни, что это  приближается  к  Пркслу?  Какое-то  искусственное
тело.
     Бемдж устремил взгляд  на  экран,  а  затем  направил  мыслеволну  на
механизм,  который  оказал  мощное  воздействие  на  электрическое   поле.
Изображение прыгало, расплывалось, затем сфокусировалось.
     - Должен сказать, чрезвычайно  грубая  работа,  -  заметил  Бемдж.  -
Примитивная ракета на реактивном топливе. Сейчас проверю, с какой планеты.
     Он снял показания со счетчиков возле экрана, и через некоторое  время
счетно-вычислительная машина, переварив данные, подготовила  ответ.  Затем
он направил мыслеволну на связь с  проектором,  в  то  же  время  принимая
безмолвное  сообщение.  Точное  место  старта  на  Земле  и  точное  время
отправления.  Дуга  траектории  и  точка  на  дуге,   где   под   влиянием
гравитационного притяжения  Прксла  произошло  отклонение.  Первоначальный
пункт назначения ракеты, очевидно, земная Луна. Время и место прибытия  на
Прксл, если курс ракеты останется неизменным.
     - Земля, - задумчиво сказал Клэрлот. - Последний  раз,  когда  мы  их
проверяли, они были еще очень далеки от путешествий на  ракетах.  Это  там
какие-то крестовые походы, религиозные войны, да?
     Бемдж кивнул.
     - Катапульты, луки, стрелы. С тех пор они сильно продвинулись вперед,
даже  если  это  экспериментальная  ракета  на  самом   начальном   этапе.
Уничтожить ее, пока она еще не добралась до нас?
     Клэрлот задумчиво покачал головой.
     - Давай обсудим. Теперь мы можем обойтись и без путешествия на Землю.
По этой ракете мы оценим уровень их развития.
     - Но тогда нам придется...
     - Конечно. Вызови центр управления. Прикажи им  перевести  ракету  на
временную орбиту, пока не подготовят посадочную площадку.  И  не  забудьте
сбросить все топливо до посадки.
     - Временное силовое поле вокруг точки приземления на случай, если...
     - Естественно.
     И хотя атмосферы, в которой амортизаторы  могли  работать,  почти  не
было, ракета спустилась очень  плавно,  и  Митки  в  своем  темном  отсеке
почувствовал только, что этот ужасный шум прекратился.
     Мышонку стало получше. Он съел немного сыру, которым профессор  щедро
снабдил его на дорогу, затем опять принялся за работу. Он прогрызал дыру в
деревянной обшивке жилого отсека.  Эта  обшивка  была  проявлением  заботы
профессора о душевном состоянии мышонка. Он знал,  что  Митки  всю  дорогу
будет занят делом, стараясь прогрызть дыру, и это избавит его от припадков
истерии.
     Идея оправдала себя: с головой уйдя в работу,  Митки  не  страдал  от
темноты и одиночества в отсеке. А теперь, когда все  стихло,  он  принялся
грызть дерево с удвоенной  энергией  и  чувствовал  себя  счастливее,  чем
когда-либо. Мышонок не догадывался, что, проникнув за дюймовую обшивку, он
наткнется на металл, и все усилия пойдут впустую. Но  нередко  существа  и
поумнее Митки наталкиваются на то, что им не по зубам.
     Тем  временем  Клэрлот,  Бемдж  и  тысячи  пркслиан   уставились   на
колоссальную ракету, которая,  даже  лежа  на  боку,  возвышалась  над  их
головами, словно башня. Несколько  юнцов,  забывших  о  невидимом  силовом
поле, подошли слишком близко и моментально  отбежали,  с  досадой  потирая
ушибленные головы.
     Наблюдая показания психографа, Клэрлот сказал Бемджу:
     - Внутри ракеты  есть  живое  существо.  Впечатления  путаные.  Живое
существо в единственном числе, но  я  не  могу  уловить  ход  его  мыслей.
Кажется, он что-то делает зубами.
     - Это  не  землянин,  не  человек.  Любой  из  них  еще  больше  этой
гигантской ракеты. Возможно,  им  не  удалось  сконструировать  достаточно
вместительную ракету для себя и  они  послали  экспериментальное  животное
вроде наших вурасов.
     - Думаю, что ты прав, Бемдж. Если мы тщательно исследуем  мозг  этого
существа, пожалуй, мы получим достаточно сведений о Земле. Давайте откроем
дверь.
     - А воздух? Землянам нужна тяжелая, плотная атмосфера.
     - Мы сохраним силовое поле, а значит, и  воздух.  Конечно,  в  ракете
есть установка для производства воздуха, а иначе бы существо не  перенесло
путешествия, - сказал Клэрлот, усевшись за пульт управления.
     И силовое поле  выбросило  невидимое  псевдошасси,  открыло  наружную
винтовую дверь, проникло внутрь, и дверь в отсек отворилась.
     Весь Прксл увидел, как из большого отверстия, зиявшего высоко над  их
головами, показалось серое чудовище с густыми усами - каждый ус был длиной
с тело пркслианина.
     Митки спрыгнул, шагнул вперед, ударился черным  носиком  о  невидимую
преграду и, пискнув, отпрянул назад, к ракете.
     Бемдж, не скрывая своего отвращения, взглянул на чудовище и сказал:
     - Совершенно очевидно, что он умственно менее развит, чем наш  вурас.
Мы могли бы просто применить луч...
     - Ну, не совсем так, - прервал его Клэрлот. - Ты забываешь  очевидные
факты. Существо, конечно, неразумное, но в подсознании у каждого животного
задерживается любое впечатление или  образ,  оказавший  на  него  какое-то
воздействие. Если это чудовище когда-либо слышало речь землян  или  видело
что-то, созданное ими, кроме этой ракеты, это запечатлелось в  его  мозгу.
Теперь ты понял, что я имею в виду?
     - Конечно, Клэрлот, я просто глупец. Ясно одно: судя по этой  ракете,
нам нечего  опасаться  землян.  Давай  заставим  это  неразумное  существо
вспомнить то, что он воспринимал с момента своего рождения,  проследим  за
всеми его ощущениями.
     - Но в этом нет необходимости.
     - Нет? Ты имеешь в виду волны Хр?
     - Конечно.  Они  не  окажут  действия  на  память,  но  увеличат  его
интеллект;  сейчас  он,  вероятно,  равен  лишь  0,001.   Существо   почти
автоматически восстановит в памяти нужные впечатления и осознает их.
     - Ты хочешь сделать его таким же умным, как  мы?  -  с  беспокойством
спросил Бемдж.
     - Как мы? Нет. Его интеллект возрастет до 0,2, и, судя по ракете и по
нашим воспоминаниям о Земле, это примерный нынешний уровень землян.
     - Хм, да. Он осознает земные  впечатления,  а  потом  мы  его  научим
нашему языку?
     Внимательно изучив показания психографа, Клэрлот ответил:
     - Не думаю. Он будет говорить на своем языке.  В  его  подсознании  я
различаю запечатленные памятью долгие разговоры. Странно, но  похоже,  что
это монологи и притом одного и того же человека. Его язык прост. Я  думаю,
что изучить наш способ  общения  будет  для  него  нелегко  даже  с  нашей
помощью. Легче нам изучить его  способ  -  мы  это  сделаем  за  считанные
минуты, воздействуя на существо лучами Х19. Подожди-ка. Без конца  одно  и
то же слово. Кажется, оно что-то означает для него.  Митки.  Полагаю,  что
это его имя, он связывает его с собой.
     - И помещение для него...
     - Конечно. Позаботься о строительстве...
     Сказать, что проведенный эксперимент был  удивительным  для  Митки  -
значит не сказать ничего.  Знания  -  вещь  удивительная,  даже  когда  их
приобретают постепенно. Но когда они на вас обрушиваются...
     Добавим к этому всякие мелочи, о которых нужно было  попутно  думать,
ну, скажем, о голосовых связках  мышонка.  Они  не  были  приспособлены  к
разговору на языке, который, как теперь оказалось, он знал. Бемдж уладил и
это. Он сделал нечто вроде операции, во время которой Митки бодрствовал  и
ничего не понял, даже обладая  новым  сознанием.  Пркслиане  не  объяснили
мышонку, что применили измерение "джи" и добрались до внутренней сущности,
не нарушив внешней оболочки.
     Они решили, что эта область знаний не касается Митки, тем  более  что
им нужно было прежде всего получить от Митки знания,  а  не  обучать  его.
Бемдж, Клэрлот и другие считали для себя за честь беседовать с Митки. Если
один из них умолкал, то беседу продолжал другой.
     Митки не подозревал, что сможет ответить на вопрос, пока этот  вопрос
не был задан. Затем он свел свои знания воедино, не понимая,  как  он  это
делает (во всяком случае, не больше меня или вас понимая, каким образом мы
отвечаем на вопросы), и ответил.
     - Митки, язык, на который  вы  говорите,  общепринятый  на  Земле?  -
спросил Бемдж.
     Мышонок раньше никогда не думал об этом, но выдал готовый ответ.
     - Нет. Это английский, но помнится, герр профессор  говорил  тогда  о
другой язык. Кажется, он сам тоже не зналь этот язык,  но  когда  приехаль
Америка, говориль только на  английский.  Штобы  лутше  знать.  Прекрасный
язык, правда?
     Бемдж только хмыкнул в ответ:
     - Митки, мы хотель тебя  предупреждайт,  -  сказал  Клэрлот.  -  Будь
осторошен  с  электричество.  Новый  молекулярный   структур   твой   мозг
неустойчив и...
     Нетерпеливый Бемдж прервал Клэрлота и задал Митки следующий вопрос:
     - Митки, а ты уверен, что герр профессор есть самый  главный  утшеный
по ракетам?
     - В общем, да, Бемдж. Есть другие, они знают больше, но што-то одно -
топливо, математика, астрофизика. А все знания вместе - он главный.
     - Прекрасно, - сказал Бемдж.

     Маленький серый мышонок возвышался над полудюймовыми пркслианами, как
динозавр. Одного укуса Митки было достаточно, чтобы прикончить  любого  из
них. Но мышонок был ласковым и добродушным, ему и в  голову  не  приходило
так поступать, а пркслианам - его бояться.
     Изучая его умственные способности, они  буквально  вывернули  мышонка
наизнанку. Они  провели  довольно  большую  работу,  изучая  и  физические
возможности мышонка, но сделали это с помощью измерения  "джи";  Митки  об
этом и ведать не ведал.
     Пркслиане  исследовали  содержимое  его  мозга  и  выяснили  все  ему
известное и даже кое-что неизвестное. И они к нему привязались.
     Однажды Клэрлот сказал:
     - Митки, цивилизованный народ Земли носит одежда, так? Если ты хошешь
сделать мыши такими же умными, как люди, знашит, нужно одеть платье.
     - Блестяший идей, герр Клэрлот. И я тошно знаю, как бы я хотель  бить
одетым. Однашды герр профессор показал мне мышь худошника Диссней. На  ней
быль прекрасный платье. Профессор даль мне имя этого мыша.
     - Как ше он быль одет? - живо поинтересовались пркслиане.
     - Ярко-красный штаны, два  большие  шелтые  пуговиц  спереди,  два  -
сзади. Шелтые башмаки на задний лапы и шелтый першатки  на  передний.  Для
хвост в штанах сделан дырошка.
     - О'кей, Митки. Такой костюм ты будешь получать через пять минут.
     Этот разговор состоялся накануне прощания с мышонком.  Сначала  Бемдж
предложил ждать, когда Прксл приблизится к Земле  на  150  тыс.  миль,  но
Клэрлот возразил, что этого  момента  пришлось  бы  ждать  пятьдесят  пять
земных лет, а Митки не прожил бы так долго.
     Наконец, ученые Прксла  нашли  компромиссное  решение.  Они  снабдили
ракету топливом, с помощью которого можно будет легко преодолеть миллион с
четвертью миль обратного пути. И когда настал день расставания,  пркслиане
сказали мышонку:
     - Митки, мы сделаль тебе  все,  что  в  наш  сил.  Ракет  подготовлен
хорошо, ты дольшен приземлиться там ше, где покинул свой  Земля.  Конечно,
летайт ты будешь дольго,  и  могут  быть  небольшой  ошибка,  когда  будет
приземление, но ошибка небольшой, поэтому все остальной - дело твой рук.
     - Благодарю вас, герр Клэрлот, герр Бемдж. До свидания.
     - До свидания, Митки. Нам шаль попрощаться с тобой.

     Для расстояния в миллион с четвертью миль точность  приземления  была
действительно превосходной. Ракета села в десяти милях от Бриджпорта  и  в
шестидесяти от Хартфорда, где жил профессор Обербюргер.
     Пркслиане предусмотрели все и на случай  приводнения.  Ракета  начала
тонуть, но не успела она погрузиться, как Митки открыл дверь  -  она  была
сделана так, чтобы открываться изнутри, - и вышел из ракеты.
     Поверх обычной одежды на  нем  был  герметичный  костюм  легче  воды,
который быстро вынес Митки на поверхность, где  он  смог  освободиться  от
шлема.
     У мышонка было  достаточно  синтетической  пищи,  чтобы  продержаться
неделю на воде, но, к счастью, делать это ему не пришлось. Он прицепился к
якорной  цепи  ночного  судна  из  Бостона,  и  оно  доставило  мышонка  в
Бриджпорт. Однако перед тем, как выбраться на берег,  он  выполнил  данное
Клэрлоту обещание утопить герметичный костюм: прогрыз  несколько  дырочек,
газ вышел, и на глазах у мышонка костюм пошел ко дну.
     Инстинктивно Митки чувствовал, что пока он не добрался до  профессора
Обербюргера и не поведал о пережитом, ему следует избегать живых  существ.
Опаснее всего были  портовые  крысы.  Им  ничего  не  стоило  в  один  миг
разорвать крошечного мышонка.
     Но разум всегда  торжествует.  Повелительно  подняв  лапку  в  желтой
перчатке, Митки сказал:
     - Убирайтесь прошь!
     И они убрались прочь: никого, подобного Митки, они не видывали, и  он
произвел на них неотразимое впечатление.
     Так же поступил и пьянчужка из Бриджпорта, у которого  Митки  спросил
путь на Хартфорд. Мы уже упоминали о том,  что  мышонок  один-единственный
раз обратился к человеку. Он принял  меры  предосторожности:  занял  такую
стратегическую позицию, которая позволила бы в случае неприятности  тотчас
юркнуть в норку. Но пьяница исчез и не ответил на заданный вопрос.
     В конце концов Митки и сам сообразил, как поступить. Он отправился  в
северную часть города, увидев ближайшую бензоколонку, спрятался за ней  и,
когда услышал, что машина направляется в Хартфорд, немедленно  юркнул  под
сиденье.
     Оставалось самое простое. Вычисления  пркслиан  показали,  что  точка
отправления ракеты находилась на пять  земных  миль  северо-западнее  того
места, которое - Митки это знал из профессорских разговоров - было городом
Хартфордом.
     И мышонок добрался до него.
     - Хэлло, профессор!.
     Герр профессор с беспокойством огляделся по сторонам.
     - Што? Кто это ест?
     - Это ест я, профессор, Митки, мышонок, которого вы посылаль на Луна.
Но я не быль там. Вместо это я...
     - Што? Это невозможно! Кто-то зло шутит! Но никто не знайт о  ракете.
Когда это слушилось, я не сказаль никому. Никто, только я...
     - И я, профессор. Это правда я, Митки.  Я  теперь  научиль  говорить,
совсем как вы.
     - Ты говоришь - научиль... не верью. Пошему я тебя не вижу? Ты где?
     - Я есть в стене, за большой дыра, я спряталь. Просто я  хошу  знайт,
што все в порядке и вы не будете бросайт што-то тяшелым, а тогда никто  не
узнайт о Прксл.
     - Што? Митки, если это правда, ты и я не сплю, ты знаешь лутше, я  не
обижу.
     - О'кей, профессор!
     Митки вынырнул из дыры. Профессор посмотрел на  него,  протер  глаза,
снова посмотрел и снова протер.
     - Я сошель с ума, - произнес он в конце концов. - Красные панталон  и
шелтые... Нет, это невозмошно. Я сошель с ума.
     - Нет! Профессор! Послушайт, я расскашу!
     И Митки поведал  историю  своего  путешествия.  Уже  забрезжил  серый
рассвет, а профессор и мышонок продолжали разговаривать.
     - А ведь фрау Минни, твой  шена,  шивет  в  твой  комнат.  Хочешь  ее
посмотреть?
     - Шена? - удивился Митки. Он совсем забыл о своей семье - ведь прошло
столько времени...
     А затем случилось то, чего нельзя было  предугадать.  Ведь  профессор
Обербюргер не знал о том,  что  Клэрлот  велел  Митки  быть  осторожным  с
электричеством. Митки кинулся в комнату, где в  клетке  без  барьера  жила
Минни. Она спала. Лишь  только  Митки  взглянул  на  нее,  воспоминания  о
прежних днях словно молния пронзили его.
     - Минни! - крикнул мышонок, забыв, что она его не поймет.
     И он дотронулся до барьера.
     - Скв-и-ик, - пискнул мышонок от легкого  удара  электротоком.  Затем
наступила тишина.
     - Митки, - позвал профессор, - где ты делся, ведь мы же  не  обсудиль
целый ряд вопрос?
     Войдя в комнату, в сером  свете  зари  профессор  увидел  двух  серых
мышат, прижавшихся друг к другу. Митки трудно было опознать, потому что он
уже успел изгрызть в клочья одежду, ставшую ему ненавистной.
     - Что случилось? - спросил профессор.
     Но тут он вспомнил, как Митки пискнул от легкого удара  электротоком,
и его охватили смутные подозрения.
     - Митки, говори со мной!
     Тишина.
     - Митки!  Ты  снова  простой  мышка!  -  улыбнулся  профессор.  -  Но
возвратиться в свой семья - разве ты не шастливый?
     Некоторое время профессор с нежностью  наблюдал  за  мышатами,  затем
посадил их на ладонь  и  опустил  на  пол.  Один  мышонок  юркнул  в  щель
немедленно, маленькие черные глазки другого  с  недоумением  взглянули  на
герра Обербюргера, а затем это недоумение исчезло.
     - До свиданья, Митки! Живи, как мышь. Так будет лутше, в мой дом  для
тебя всегда есть масса сыр.
     - Пю-ик, - ответил маленький серый мышонок и юркнул в дырку.
     Быть может, он хотел сказать: "Прощай", а может, и не хотел.

                              Фредерик БРАУН

                               ЭТАОИН ШРДЛУ

     Поначалу это дело с линотипом Ронсона казалось довольно забавным.  Но
еще задолго до конца от него стало слишком явно попахивать жареным. И хотя
Ронсон здорово нажился на этой сделке, я бы ни за что  не  послал  к  нему
человечка с шишкой, если бы знал, что из этого получится. Чересчур  дорого
обошлись Ронсону его баснословные прибыли.
     - Мистер Уолтер Мерольд? - осведомился человечек с шишкой. Он  явился
в контору отеля, где я живу, и я велел препроводить его в мой номер.
     Я признался, что это я и есть, и он сказал:
     - Рад с вами познакомиться, мистер Мерольд. Меня зовут...
     Он назвал себя, но я  не  запомнил  его  имени.  Хотя  обычно  хорошо
запоминаю имена.
     Я сказал, что счастлив встретиться с ним, и спросил, чего  он  хочет.
Он принялся излагать свое дело, но очень скоро я его прервал.
     - Вас ввели в заблуждение, - сказал я ему. - Да, в свое время  я  был
специалистом-печатником, но теперь ушел в отставку. И вообще, известно  ли
вам, что изготовление нестандартных матриц для  линотипа  стоит  чудовищно
дорого? Ежели вам так уж требуется отпечатать всего одну  страничку  ваших
закорючек, то лучше написать эту страничку  от  руки  и  затем  изготовить
цинковую фоторепродукцию.
     - Но именно это меня и не устраивает,  мистер  Мерольд.  Ни  в  какой
степени. Видите ли, все это должно храниться  в  тайне.  Лица,  которых  я
представляю...  Но  оставим  их.  Для  изготовления  фоторепродукции   мне
пришлось бы показать ее посторонним, чего я как раз не имею права делать.
     Сумасшедший, подумал я и присмотрелся к нему повнимательней.
     Он не был похож на сумасшедшего. Вообще выглядел он вполне  заурядно,
хотя в нем чувствовалось что-то иностранное,  я  бы  сказал  -  азиатское,
несмотря на то, что он был блондин с белой кожей. И на  лбу  у  него  была
шишка, точно посередине, прямо над переносицей. Такие шишки можно видеть у
статуй Будды; обитатели Востока называют их шишками мудрости.
     Я пожал плечами.
     - Послушайте, - сказал я, - ну кто сможет изготовить  вам  матрицы  с
этими вашими закорючками, не видя самих закорючек? Да  и  тот,  кто  будет
работать на машине, тоже увидит...
     - О, все это я сделаю сам, - сказал человечек с шишкой. (Впоследствии
мы с Ронсоном назвали его  ЧСШ,  что  было  сокращением  от  "человечка  с
шишкой", потому как Ронсон тоже не запомнил его  настоящего  имени;  но  я
забегаю вперед.) - Разумеется, гравер их  увидит,  но  он  увидит  их  как
отдельные буквы, а это значения не имеет. Текст же на  линотипе  наберу  я
сам. Кто-нибудь покажет мне, как это делается, мне ведь надо набрать всего
одну страницу, какие-то два десятка строк, не больше. И печатать текст  не
обязательно здесь. Мне нужен только набор. И неважно,  сколько  это  будет
стоить.
     -  Ладно,  -  сказал  я.  -  Я  направлю  вас  к  одному  человеку  в
Мергантейлере, к граверам. Они изготовят вам матрицы. Затем, если  вам  уж
так необходимы уединение и доступ к линотипу, повидайте  Джорджа  Ронсона.
Дважды в неделю он выпускает нашу местную  газетку.  По  сходной  цене  он
уступит вам свою лавочку на столько времени,  сколько  потребуется,  чтобы
набрать ваш текст.
     Так оно и получилось. Через  две  недели,  утром  во  вторник,  мы  с
Джорджем Ронсоном отправились на рыбалку,  а  ЧСШ  тем  временем  принялся
набирать на линотипе Ронсона текст при помощи жуткого вида матриц, которые
он только что получил  воздушным  экспрессом  из  Мергантейлера.  Накануне
вечером Джордж показал человечку, как работать с линотипом.
     Мы поймали по дюжине рыб, и, помнится, Ронсон, хихикнув, сказал,  что
он выудил и еще одну рыбку - ЧСШ уплатил  ему  пятьдесят  монет  наличными
только за одно утро работы в типографии.
     И когда мы вернулись, все было в порядке, если не считать  того,  что
Джорджу  пришлось  выгребать  из  металлоподавателя  медь,  так  как   ЧСШ
вдребезги разбил все свои новенькие медные матрицы, когда в  них  миновала
надобность,  и  не  знал,  что  смешивать  типографский  сплав   с   медью
недопустимо.
     В следующий раз я  встретился  с  Джорджем  после  того,  как  прочел
субботний выпуск его газетки. Я тут же задал ему головомойку.
     - Как тебе не стыдно! - сказал я. -  Нарочно  делать  орфографические
ошибки и пользоваться  просторечием  давно  уже  вышло  из  моды!  Это  не
смотрится даже в провинциальных газетах! Что  за  пошлость  -  публиковать
письма из окрестных городов прямо в том виде, в каком  они  приходят?  Это
зачем, для вящего правдоподобия, что ли?
     Ронсон как-то странно взглянул на меня и промямлил:
     - Н-ну... да.
     - Что - да? - напирал я. - Ты хочешь сказать, что следуешь  устарелой
моде, или ты делаешь это для вящего...
     - Пойдем, я тебе кое-что покажу, - сказал он.
     - Что именно?
     - То, что я хочу тебе показать, - сказал он туманно. - Ты ведь еще не
разучился набирать?
     - Конечно. И что из этого?
     - Тогда пойдем, - строго сказал он. - Ты опытный линотипист, и  потом
ты сам меня в это втравил.
     - Во что?
     - В это самое, - сказал он и больше не добавил ни слова, пока  мы  не
вошли в его контору. Обшарив ящики стола, он извлек лист бумаги и протянул
мне.
     Физиономия его была какой-то грустной.
     - Уолтер, - произнес он. - Может, я сошел с ума, но мне  хотелось  бы
выяснить, так ли это. Вполне допускаю,  что  двадцать  два  года  издавать
местную газету, все  делать  собственными  руками  и  стараться  при  этом
угодить и нашим, и вашим - вполне достаточно, чтобы свихнуться, но все  же
я хочу знать это наверняка.
     Я взглянул на него, а потом на листок, который он  мне  передал.  Это
было самое обыкновенное "письмо с места", и по почерку я сразу узнал  руку
Хэнка Рогга, торговца скобяным товаром в Хэйлз-Корнерзе, откуда он посылал
сообщения на местные темы. Я отметил  обычные  для  Хэнка  орфографические
ошибки, но само сообщение не было для меня новостью. Оно гласило:  "Свадба
Х.М.Клэфлина и мисс Марджори Берк состоялась вчера вечером в доме невесты.
Падружками были..."
     Я поднял глаза на Джорджа, не понимая, к чему он клонит.
     - Ну и что? Это было два дня назад, и я сам  ходил  на  эту  свадьбу.
Ничего особенного здесь...
     - Слушай, Уолтер, - сказал он, - набери этот текст. Пойди  вон  туда,
сядь за линотип и набери эту заметку. В  ней-не  больше  десяти-двенадцати
строчек.
     - Ладно, но скажи, зачем?
     - Затем... Ты сначала набери, Уолтер. А потом я скажу тебе зачем.
     Ну, я пошел в типографию, сел за линотип и  для  начала  набрал  пару
пробных строк, чтобы свыкнуться с клавиатурой, а затем положил  письмо  на
пюпитр и принялся за дело. Я сказал:
     - Слушай, Джордж, ведь Марджери пишет свое имя через "е", а не  через
"о", верно?
     - Верно, - отозвался Джордж странным тоном.
     Я добил заметку до конца, посмотрел на него и спросил:
     - Что дальше?
     Он подошел, взял блок строчек с уголка и прочел  перевернутый  текст,
как у печатников принято читать набор. Затем вздохнул и проговорил:
     - Значит, дело не во мне. Взгляни, Уолтер.
     Он передал мне набор, и я тоже прочел. Вернее, начал читать:
     "Свадба Х.М.Клэфлина и мисс Марджори Берк состоялась вчера вечером  в
доме невесты. Падружками были..."
     Я ухмыльнулся.
     - Слава богу, Джордж, что мне уже  не  приходится  зарабатывать  этим
себе на хлеб. Пальцы больше не  слушаются:  в  первых  пяти  строчках  три
ошибки. Но в чем дело? Можешь ты  мне  сказать,  зачем  ты  заставил  меня
набирать эту ерунду?
     Он ответил:
     - Будь добр, Уолтер, набери еще раз. Я... Мне хотелось бы,  чтобы  ты
понял это сам.
     Я поглядел на него. Он показался мне таким серьезным  и  озабоченным,
что я не стал спорить, а повернулся к клавиатуре и напечатал: "Свадьба..."
потом поднял глаза к верстатке и прочел по выпавшим матрицам: "Свадба..."
     У линотипа  есть  одно  достоинство,  о  котором  вам,  возможно,  не
известно, если вы не печатник. Вы всегда можете исправить ошибку в строке,
если спохватитесь до того, как нажмете на рычаг, которым матричную  строку
посылают на отливку. Вы просто сбрасываете нужную вам  матрицу  и  вручную
вставляете ее в надлежащее место.
     Ну, я ударил по клавише "ь", чтобы получить матрицу "ь"  и  исправить
ошибку в  слове  "свадба"...  Но  ничего  не  получилось.  Штанга  клавиши
выдвинулась нормально, раздался обычный звонкий щелчок, но матрица "ь"  не
выпала. Я заглянул в механизм, чтобы проверить, не встал ли верх,  но  там
все было в порядке.
     - Заело, - сказал я.
     Чтобы увериться окончательно, я еще с минуту нажимал на клавишу "ь" и
вслушивался в звонкие щелчки. Но матрица "ь" так и не выпала, и я протянул
руку...
     - Оставь, Уолтер, -  сказал  Джордж  Ронсон  спокойно.  -  Заканчивай
строку и продолжай.
     Я снова уселся и решил развлекать его дальше. Так мне быстрее удастся
выяснить, к чему он клонит, чем ежели я начну спорить с  ним.  Я  закончил
первую строку, пробил вторую и подошел к слову "Марджери". Я нажал клавишу
"М", затем  "а",  "р",  "д",  "ж",  "е"...  Тут  я  случайно  взглянул  на
верстатку. Матричная строка гласила: "Марджо..."
     - Ч-черт, - пробормотал  я  и  снова  нажал  на  клавишу  "е",  чтобы
заменить матрицу "о" на "е", но ничего не получилось.  Я  жал  на  клавишу
"е", но матрица не выпадала.
     - Ч-черт, - повторил я и встал, чтобы осмотреть сталкиватель.
     - То-то и оно, Уолтер! - сказал  Джордж.  В  его  голосе  можно  было
различить и некое подобие торжества - надо мной, как я полагаю; и какую-то
долю страха и явного замешательства, и оттенок покорности судьбе. - Теперь
ты понимаешь, в чем дело? Она точно следует оригиналу!
     - Она... что?
     - Потому-то я и хотел, чтобы ты сам ее опробовал,  Уолтер,  -  сказал
он. - Просто желал убедиться, что все дело в машине,  а  не  во  мне.  Вот
взгляни: в письме на пюпитре написано вместо "свадьба" - "свадба" и вместо
"Марджери" - "Марджори"... и, какие бы  ты  клавиши  ни  нажимал,  выпадут
именно эти матрицы.
     - Глупости, - сказал я. - Не иначе как ты пьян, Джордж.
     - Можешь мне не верить, - возразил он. - Попробуй набрать эти  строки
правильно.  Исправь  ошибку  в  четвертой  строке,   там,   где   написано
"падружки". Я хмыкнул, взглянул на  уголок,  чтобы  посмотреть,  с  какого
слова  начинается  четвертая  строка,  и  начал  набирать.  Набрал  "п"  и
остановился. Медленно и осторожно, не спуская глаз с клавиатуры, я положил
указательный палец на клавишу "о" и надавил. Я  услышал,  как  матрица  со
щелчком прошла через сталкиватель, и увидел, как она упала в верстатку.  Я
твердо знал, что нажал  на  нужную  клавишу,  но...  Вот  именно,  вы  уже
догадались. Выпала матрица "а".
     - Не верю, - сказал я.
     Джордж Ронсон с тревогой взглянул на меня, криво усмехнувшись.
     - Я тоже, - сказал он. - Слушай, Уолтер, пойду прогуляюсь. Я схожу  с
ума. Я не могу здесь больше оставаться ни минуты.  А  ты  валяй  дальше  и
попробуй убедить себя. Машина в твоем распоряжении.
     Я глядел ему вслед, пока  он  не  ушел.  Затем  с  каким-то  странным
чувством я снова повернулся к линотипу. Прошло немало времени, прежде  чем
я поверил, но поверить мне пришлось.
     Какие бы клавиши я  ни  нажимал,  проклятая  машина  точно  следовала
рукописи со всеми ее ошибками.
     Я решил довести дело до конца.  Набрал  первые  два  слова,  а  затем
прошелся по рядам клавиш сверху  вниз,  как  это  обычно  делается,  когда
заполняют пустую строку: ЭТАОИН ШРДЛУ ЭТАОИН ШРДЛУ ЭТАОИН ШРДЛУ - не глядя
на верстатку. Я послал  результат  на  отливку,  схватил  горячую  строку,
которую ножи вытолкнули из формы, и прочел: "Свадба  Х.М.Клэфлина  и  мисс
Марджори..."
     На лбу  у  меня  выступил  пот.  Я  вытер  его,  выключил  линотип  и
отправился искать Джорджа Ронсона. Искать пришлось недолго, потому что  он
оказался именно там, где я и предполагал. Я тоже заказал выпивку.
     Как только я вошел в бар, он взглянул мне в лицо, и, конечно, ему  не
пришлось спрашивать, что произошло.
     Мы чокнулись и осушили свои стаканы, не  говоря  ни  слова.  Затем  я
спросил:
     - Ты понимаешь, в чем здесь дело?
     Он кивнул.
     - Погоди, не говори, - сказал я. - Подожди, пока я  не  выпью  еще  и
тогда тебя выслушаю... может быть. - Я возвысил голос и  произнес:  -  Эй,
Джо! Поставь эту бутылку рядом с нами. Мы рассчитаемся за нее.
     Джо придвинул к нам бутылку, и я очень быстро налил себе  еще.  Потом
закрыл глаза и сказал:
     - Прекрасно, Джордж. Теперь валяй.
     - Помнишь того парня, который заказал себе специальные матрицы и взял
мой линотип  напрокат,  чтобы  набрать  что-то  секретное?  Не  помню  его
имени... Как там его?
     Я попробовал вспомнить, но не смог. Я выпил еще и предложил:
     - Назовем его ЧСШ.
     Джордж пожелал узнать, что это означает, я объяснил ему, и  он  снова
наполнил свой стакан и сказал:
     - Я получил от него письмо.
     - Очень мило, - сказал я и тут же спросил: - Оно у тебя с собой?
     - Нет. Я не сохранил его.
     - А ты хоть помнишь, что в нем было? - спросил я.
     - Помню местами, Уолтер. Не читал его вни... внимательно. Видишь  ли,
мне показалось, будто этот парень немного того... Я его выбросил.
     Он замолчал и выпил еще. В  конце  концов  мне  надоело  ждать,  и  я
спросил:
     - Ну?
     - Что - ну?
     - Письмо. Что было в тех местах, которые ты помнишь?
     - А, это... - сказал Джордж. - Да. Кое-что  насчет  лило...  линло...
ну, ты знаешь, о чем я.
     К этому времени бутылка перед нами была уже, должно быть, не та,  что
вначале, потому что эта была полной на две трети, а та была полной  только
на одну треть. Я к ней приложился.
     - И чшто он хговорит о нем?
     - Кхто?
     - ЧШ... СЧ... Ну, этот парень, который написал письмо.
     - Кхкакое псьмо? - спросил Джордж.

     На следующий день  я  проснулся  около  полудня.  Чувствовал  я  себя
ужасно. Мне понадобилось два часа, чтобы принять душ, побриться, собраться
с духом и выйти из дому, но когда я наконец вышел, то прямиком  направился
в типографию Джорджа.
     Он работал на печатном станке и-выглядел почти так же скверно, как  и
я. Я взял один экземпляр газеты прямо из станка и проглядел его. У Джорджа
четырехполосная  газета,  и  две  внутренние  полосы  представляют   собой
настоящий винегрет, но первая и четвертая посвящены местным новостям.
     Я прочел несколько заметок, в  том  числе  и  ту,  где  говорилось  о
"свадбе Х.М.Клэфлина  и  мисс  Марджори",  взглянул  на  замерший  в  углу
линотип, затем перевел взгляд на Джорджа и снова на неподвижную  массу  из
чугуна и стали.
     Чтобы перекрыть грохот печатного станка, мне пришлось кричать:
     - Слушай, Джордж... Я насчет линотипа... -  Мне  как-то  не  хотелось
орать на весь свет о том, что звучит глупо, и я пошел на компромисс. -  Ты
его исправил? - спросил я.
     Он покачал головой и выключил станок.
     - Порядок, - сказал он. - Теперь остается только сложить.
     - Да черт с ними, с твоими газетами, - сказал я. -  Мне  хотелось  бы
знать, как ты вообще умудрился сегодня все  это  допечатать.  Ведь  я  был
здесь вчера, и у тебя  была  готова  едва  половина  набора,  а  потом  мы
напились... и я не понимаю, когда ты успел набрать вторую половину.
     Он ухмыльнулся.
     - Очень просто, - сказал он. - Можешь попробовать сам. Пьяный ты  или
трезвый - все, что от  тебя  требуется,  это  сесть  за  машину,  положить
рукопись на пюпитр, побарабанить по клавишам наугад, и набор готов. Да, со
всеми ошибками... но теперь я буду исправлять  ошибки  в  рукописях  перед
работой. Вчера-то я был слишком на взводе, и машина набрала рукописи в  их
первозданном виде. Уолтер, эта машина начинает мне  нравиться.  Впервые  в
этом году я закончил печатать газету вовремя.
     - Ага, - сказал я. - Но...
     - Что - но?
     - Но... - Меня так и подмывало сказать, что я  до  сих  пор  не  верю
всему этому, только вот язык не поворачивался. Что  ни  говори,  а  вчера,
когда я возился с этой машиной, я был трезв как стеклышко.
     Я подошел к ней поближе и снова оглядел ее.  На  вид  это  был  самый
обыкновенный одномагазинный линотип. Я знал  его  наизусть  до  последнего
винтика.
     - Джордж, - произнес я неуверенно. - У меня такое ощущение, будто эта
проклятая штука глядит на меня. У тебя нет такого ощущения?
     Он кивнул. Я повернулся и снова посмотрел  на  машину.  На  этот  раз
сомнений не было. Я закрыл глаза - странное  ощущение  усилилось.  Знаете,
как иногда чувствуешь на себе чей-то взгляд? Так вот, здесь это  было  еще
сильнее. Я бы не сказал, что взгляд был враждебный.  Нет,  скорее,  просто
какой-то безличный, равнодушный. И напугал он меня до дрожи.
     - Джордж, - сказал я, - давай-ка пойдем отсюда.
     - Зачем?
     - Я... Джордж, мне надо с тобой поговорить. А говорить  здесь  как-то
не хочется.
     Он взглянул на меня, потом на кипу газет, которые складывал вручную.
     - Ты не бойся, Уолтер, - сказал он спокойно. - Она не обидит. Она нам
не враг.
     - Да ты... - Я хотел сказать "с ума сошел", но ведь если сошел с  ума
он, то сошел с ума и я сам, а потому я замолчал.  Я  подумал  с  минуту  и
сказал: - Джордж, вчера ты мне начал рассказывать о письме от...  от  ЧСШ.
Что в нем было?
     - Ах, вот ты о  чем!  Слушай,  Уолтер,  сперва  ты  должен  дать  мне
обещание. Обещай, что сохранишь все в строжайшей тайне. То есть ни  единой
живой душе...
     - Ни единой живой душе, -  отозвался  я.  -  Я  не  желаю  попасть  в
сумасшедший дом. Не такой я  дурак.  Неужели  ты  полагаешь,  что  мне  бы
поверили? Я бы и сам не поверил, если бы не... Так что там насчет письма?
     - Но ты обещаешь?
     - Разумеется.
     - Ладно, - сказал он. - Кажется, я тебе уже говорил, что письмо  было
какое-то смутное, а помню его я еще более смутно. Там говорилось,  что  он
воспользовался  моим   линотипом   для   того,   чтобы   набрать...   э...
метафизическую формулу. Набрать, значит, эту формулу и увезти с собой.
     - Куда увезти, Джордж?
     - Куда? Он написал... То есть, он не написал  -  куда.  Просто  туда,
куда он возвращается, понимаешь? Но он  написал,  что  формула  эта  могла
как-то воздействовать на машину, и если так  и  случилось,  то  ему  очень
жаль, но он не в силах что-нибудь изменить. Ничего определенного  ему  еще
не было известно, потому что это воздействие проявляется не сразу.
     - Какое еще воздействие?
     - Понимаешь, - сказал Джордж, - для меня это был набор  пышных  фраз,
да к тому же еще  и  заумных.  -  Он  смотрел  вниз,  на  газеты,  которые
продолжал складывать. - Честно говоря, все это показалось мне  бредятиной,
и письмо я выбросил. Но теперь после того, как это случилось...  Например,
я  запомнил  слово  "псевдожизнь".  По-моему,  это  была  инструкция,  как
наделять  псевдожизнью  неодушевленные  предметы.  Он  сказал,   что   они
применяют ее на своих... на своих роботах.
     - Они? Кто они?
     - Он не написал.
     Я набил трубку и в задумчивости стал ее раскуривать.
     - Джордж, - произнес я через некоторое время. - Разломай-ка ты ее  ко
всем чертям.
     Ронсон уставился на меня, широко раскрыв глаза.
     - Разломать? Уолтер, ты с ума  сошел!  Убить  курицу,  которая  несет
золотые яйца? Да ведь эта штука -  целое  состояние!  Ты  знаешь,  сколько
времени я набирал этот выпуск - и это еще навеселе! Всего около часа!  Вот
потому-то я успел сегодня вовремя отпечатать выпуск...
     Я посмотрел на него с подозрением.
     - Брось, - сказал я. - Одушевленный  он  там  или  неодушевленный,  а
только линотип устроен так, что на нем  можно  дать  лишь  шесть  строк  в
минуту. И не больше, если ты в нем чего-нибудь  не  переделал.  Ну,  может
быть, десять строк, если подтянуть валик. Ты хочешь сказать, что  подтянул
валик?
     - Ничего я не подтягивал, - ответил Джордж. - Эта штука сама работает
с такой быстротой, что не успеваешь поворачиваться! И  взгляни  на  форму,
Уолтер, на литейную форму. На ту, что в рабочей позиции.
     Я неохотно приблизился к линотипу. Спокойно жужжал мотор, и  я  вновь
готов был поклясться, что проклятая штука меня разглядывает. Но я  взял  и
себя, и рычаги крепко в руки, откинул крышку и взглянул на формодержатель.
Мне сразу стало понятно, что имел  в  виду  Джордж:  литейная  форма  была
ярко-голубого цвета. Это была не голубизна пистолетного ствола, но ажурная
синь, какую я никогда не видел у металлов.  И  остальные  три  формы  тоже
наливались этим же цветом.
     Я захлопнул крышку и посмотрел на Джорджа. Он сказал:
     - Я тоже ничего не понимаю. Знаю только,  что  это  случилось,  когда
перегрелась   форма   и   застряла   отливка.   Думаю,   здесь    какая-то
термообработка. Теперь машина запросто отливает до ста строк в минуту  без
всяких остановок и...
     - Погоди, - сказал я. - Осади назад. На такой скорости ты не поспевал
бы подавать в нее металл...
     Он улыбнулся. Улыбка у него была испуганная, но торжествующая.
     - Погляди вон туда, Уолтер. Я пристроил к металлоподавателю  засыпную
воронку. Другого выхода не было, слитки  у  меня  кончились  через  десять
минут. Теперь я  просто  заваливаю  в  воронку  старые  наборы  и  обрезки
металла...
     Я покачал головой.
     - Сумасшедший! Кто же вываливает в металлоподаватель непромытый набор
и обрезки? Тебе придется обдирать шлак чаще, чем засыпать  металл.  Шлаком
забьет поршень, и...
     - Уолтер, - сказал он тихо - слишком тихо, пожалуй. - Никакого  шлака
не получается.
     Я просто тупо глядел на него, и он, должно быть,  решил,  что  сказал
больше, нежели собирался, потому что вдруг подхватил кипу сложенных  газет
- тащить к себе в контору - и сказал:
     - До встречи, Уолтер. Мне еще нужно отнести вот это...

     То обстоятельство, что в нескольких сотнях миль от нас  моя  невестка
тяжело захворала воспалением легких, не имеет никакого отношения к делу  с
линотипом Ронсона, но из-за этого мне пришлось отлучиться на  три  недели.
Именно столько времени я не виделся с моим приятелем Джорджем.
     На третьей неделе я получил от него две отчаянные телеграммы; из  них
можно было понять только, что он умоляет меня немедленно вернуться. Вторую
телеграмму он закончил словами: ТОРОПИСЬ  ТЧК  НЕ  ЖАЛЕЙ  ДЕНЕГ  ТЧК  ЛЕТИ
САМОЛЕТОМ ТЧК.
     Вместе с этим посланием он перевел мне сто долларов. Я задумался. "Не
жалей денег" - странная фраза для  издателя  провинциальной  газетенки.  И
вообще, с тех пор, как я познакомился с Джорджем - а это было очень  много
лет назад, - я ни разу не  видел,  чтобы  у  него  оказалась  целая  сотня
долларов наличными.
     Но семья прежде всего, и я телеграфировал ему, что вернусь лишь после
того, как Элла окажется вне опасности, ни минутой раньше, а  о  том,  чтоб
жалеть деньги, не может быть и речи, так как билет на самолет стоит  всего
десятку, а такие траты я могу себе позволить.
     Через два дня кризис миновал, и я телеграфировал ему, что вылетаю. Он
встретил меня в аэропорту.
     Он казался постаревшим и совершенно измотанным, и глаза у  него  были
такие, словно он не спал  несколько  суток.  Но  на  нем  был  новехонький
костюм, и он прикатил на новехоньком автомобиле,  бесшумный  ход  которого
наводил на мысли о бешеной цене.
     Джордж сказал:
     - Слава богу, что ты вернулся, Уолтер... Я готов уплатить тебе  любые
деньги за...
     - Эй, - сказал я. - Сбавь темп.  Ты  тараторишь  так  быстро,  что  я
ничего не понимаю. Начинай с самого начала и спокойней. Что случилось?
     - Ничего не случилось.  Все  идет  великолепно,  Уолтер.  Но  у  меня
столько дел, что прямо рук не хватает, понимаешь? Я  работаю  по  двадцать
часов в сутки и делаю деньги с такой быстротой, что каждый час, который  я
не работаю, я теряю  пятьдесят  долларов,  и  я  не  могу  позволить  себе
отдыхать за пятьдесят долларов в час, Уолтер, и...
     - Брось, - сказал я.  -  Почему  это  ты  не  можешь  позволить  себе
отдыхать? Если ты выколачиваешь по пятьдесят долларов в час,  устрой  себе
десятичасовой рабочий день и... Клянусь всеми святыми,  это  же  получится
пятьсот долларов в день! Чего тебе еще нужно?
     - Да? И терять остальные семьсот долларов в сутки? Нет,  Уолтер,  это
слишком хорошо, чтобы это продолжалось долго. Как ты не понимаешь?  Что-то
обязательно случится, а я впервые в жизни получил возможность разбогатеть,
и ты должен мне помочь, таким манером ты и сам  разбогатеешь!  Слушай,  мы
сможем работать на Этаоине посменно по двенадцать часов.
     - На чем?
     - На Этаоине Шрдлу. Так я его назвал, Уолтер.  А  печатный  станок  я
сдаю в аренду, чтобы отдавать все время набору. Слушай, мы с  тобой  будем
работать по две смены, по двенадцать часов, понимаешь? Временно,  пока  мы
не разбогатеем. Я... я даю тебе четверть прибыли, хотя это мой  линотип  и
моя типография. Это составит около трехсот долларов в день; две тысячи сто
долларов за семидневную неделю! При расценках за наборные работы,  которые
я установил, в моих руках будут все заказы, которые мы сможем...
     - Еще  раз  сбавь  темп,  -  сказал  я.  -  Кому  это  ты  установил?
Центервилль не даст и десятой доли таких заказов.
     - Не Центервилль, Уолтер. Нью-Йорк! Я получаю  заказы  от  крупнейших
книжных издателей. От  Бергстрома,  например.  Или  вот  "Хэйз  энд  Хэйз"
перебросили на меня все свои переиздания, и "Уилер Хауз",  и  "Уиллет  энд
Кларк". Понимаешь, я заключаю контракты на всю работу от начала до  конца,
затем плачу кому-нибудь за печатание  и  за  переплеты,  а  сам  занимаюсь
только набором. И  я  требую,  чтобы  мне  предоставили  абсолютно  точные
оригиналы, тщательно оформленные. А если нужны какие-либо  исправления,  я
сдаю это в подряд другому наборщику. Вот так-то я обжулил  Этаоина  Шрдлу.
Ну как, идет?
     - Нет, - сказал я.
     Пока он разглагольствовал, мы выехали на шоссе, и, когда я отверг его
предложение, он чуть не опрокинул нас  в  кювет.  Он  свернул  к  обочине,
остановил машину и с изумлением воззрился на меня.
     - Но почему, Уолтер? Твоя доля составит больше двух тысяч  в  неделю!
Чего не тебе...
     - Джордж, - сказал я ему. -  У  меня  много  причин  для  отказа,  но
главная состоит в том, что я просто не хочу. Я отошел от дел. На жизнь мне
денег хватает. Я получаю не три сотни, а скорее три доллара в день, но что
я стану делать с тремя сотнями? Я погублю свое здоровье... как  ты  губишь
свое, работая по двенадцать часов в сутки,  и...  Короче  говоря,  нет.  Я
доволен тем, что имею.
     - Ты шутишь, Уолтер! Каждому охота  разбогатеть.  И  заметь,  во  что
превратятся две тысячи  в  неделю  года  через  два!  Больше  полумиллиона
долларов! А у тебя два взрослых сына, которым совсем не помешает...
     - Спасибо, они и так живут неплохо. Хорошие ребята, оба прочно  стоят
ногами на земле. Если бы я оставил им состояние, это принесло бы им больше
вреда, чем пользы. И потом, разве на мне свет клином сошелся?  Кто  угодно
будет тебе работать на линотипе, который набирает с любой скоростью, точно
повторяет оригинал и не делает ошибок! Бог  мой,  старина,  да  ведь  есть
сотни людей, которые будут рады работать за гораздо меньшую  долю,  нежели
три сотни в день. Намного меньшую. Если уж ты  решился  нажиться  на  этой
штуке, найми трех работников, чтобы работали сменами по  восемь  часов,  а
себе оставь только деловые вопросы. А так ты только  сам  себя  вгонишь  в
гроб.
     Он беспомощно развел руками.
     - Я не могу, Уолтер. Не могу  нанять  никого  другого.  Разве  ты  не
видишь, что все это нужно держать в секрете? Во-первых, на меня немедленно
навалятся профсоюзы... Нет, ты - единственный человек, на которого я  могу
положиться, потому как ты...
     - Потому как я все равно уже знаю об этом? - Я усмехнулся. -  И  тебе
волей-неволей приходится положиться на меня. Но я так и так отказываюсь. Я
ушел от дел, и тебе меня не соблазнить. И вот мой совет: возьми кувалду  и
разбей вдребезги эту... эту штуку.
     - Бог мой, почему?
     - Черт подери, я знаю только, что я бы на  твоем  месте  сделал  так.
Во-первых, я готов спорить, что, если ты по-прежнему будешь жадничать и не
перейдешь на нормальный рабочий день, ты  убьешь  себя.  А  во-вторых,  не
исключено, что это воздействие еще только начинается. Почем ты знаешь, что
будет дальше?
     Он вздохнул, и я понял, что он не слышал ни слова из того, что я  ему
говорил.
     - Уолтер, - умоляюще произнес он. - Я дам тебе пятьсот в день.
     Я решительно покачал головой.
     - Не соглашусь даже за пять тысяч и за пятьсот тысяч.
     Должно быть, он понял, что  мое  решение  твердо,  потому  что  завел
двигатель, и мы поехали дальше. Он сказал:
     - Ну что ж, если деньги действительно ничего для тебя не значат...
     - Честное слово, ничего, - заверил я его.  -  Конечно,  другое  дело,
если бы их у меня не было. Но у меня есть постоянный  источник  дохода,  и
хоть удесятери  этот  доход,  счастливее  я  не  стану.  А  уж  когда  мне
предлагают работать на... на...
     - На Этаоине Шрдлу? Я думаю, ты бы в  конце  концов  привык  к  нему.
Знаешь, Уолтер, клянусь, что эта штука превращается  в  личность.  Хочешь,
заедем в типографию?
     - Не сейчас, - сказал я. - Мне нужно помыться и поспать. Но завтра  я
к тебе загляну. Да, кстати, когда мы виделись в  последний  раз,  я  забыл
спросить тебя насчет шлака. Что ты имел в виду, когда сказал, что никакого
шлака не получается?
     Он не сводил глаз с дороги.
     - Я так и сказал? Что-то не помню...
     - Джордж, послушай, перестань мне голову морочить. Ты отлично знаешь,
что именно так и сказал, и  не  пытайся  увильнуть.  Что  там  со  шлаком?
Выкладывай.
     - Понимаешь... - начал он и замолчал, и молчал долго-долго,  а  потом
сказал: - Ну, ладно. Что тут скрывать? С тех пор...  С  тех  самых  пор  я
больше не покупаю типографский сплав.  И  тем  не  менее  у  меня  его  на
несколько тонн больше, чем было, и это не считая того, что я  рассылаю  по
типографиям наборы. Понял?
     - Нет. Если только это не...
     Он кивнул.
     - Он занимается трансмутацией, Уолтер. Я  узнал  об  этом  на  второй
день, когда он стал работать так быстро, что у меня вышли  все  слитки.  Я
пристроил  к  металлоподавателю  засыпную  воронку  и  так  осатанел,  что
принялся совать туда непромытые старые наборы. Потом решил  снять  шлак  с
поверхности  расплава...  А  никакого  шлака  не  оказалось.   Поверхность
расплава была гладкая и сияла... ну, как твоя лысина, Уолтер.
     - Но... - пробормотал я. - Как же...
     - Не знаю, Уолтер. Какие-то химические процессы. Что-то  вроде  серой
жидкости. Она внизу, на дне металлоподавателя. Я ее видел  однажды,  когда
металл почти кончился. Эта жидкость действует  вроде  желудочного  сока  и
переваривает в чистый типографский сплав все, что я загружаю в воронку.
     Я провел тыльной стороной ладони по лбу, обнаружил, что  лоб  у  меня
мокрый, и сказал слабым голосом:
     - Все, что ты бросаешь...
     - Да, все. Когда у меня вышли слитки, обрезки, зола и сорная  бумага,
я принялся... Ладно, ты увидишь, какую ямищу я вырыл на заднем дворе.
     Несколько минут мы молчали. Когда машина затормозила у  дверей  моего
отеля, я сказал:
     - Джордж, если ты хоть сколько-нибудь ценишь мои советы,  разбей  эту
машину вдребезги, пока не поздно. Если это тебе удастся. Она  опасна.  Она
может...
     - Что она может?
     - Не знаю. Тем-то она и ужасна.
     Он завел мотор, снова выключил его и задумчиво поглядел на меня.
     - Я... Что ж, может быть, ты и  прав,  Уолтер.  Но  я  получаю  такую
прибыль... ведь из-за нового металла она еще больше, чем я тебе  сказал...
и у меня просто духу не хватает остановиться. А она становится все  умнее.
Я... я не говорил тебе, Уолтер, что теперь она сама чистит  свои  потроха?
Она выделяет графит.
     - До свидания, - сказал я и так и стоял на краю  тротуара,  пока  его
машина не скрылась из виду.

     Я собрался с духом и зашел  в  типографию  Ронсона  только  к  вечеру
следующего дня. Дурные предчувствия овладели мною  прежде,  чем  я  открыл
дверь.
     Джордж сидел в своей конторе  за  столом,  уткнувшись  лицом  в  сгиб
локтя. Когда я вошел, он поднял голову и уставился на меня налитыми кровью
глазами.
     - Ну? - спросил я.
     - Я попробовал, - сказал он.
     - Разбить его?
     Он кивнул.
     - Ты был прав, Уолтер. А я очень долго тянул и вот  теперь  дождался.
Он слишком умен для нас. Смотри! - Он выставил  вперед  левую  руку,  и  я
увидел, что она обмотана бинтом. - Он плюнул в меня расплавом.
     Я тихонько присвистнул.
     - Слушай, Джордж, надо отсоединить его от сети...
     -  Это  я  уже  сделал,  -  сказал  он.  -  Обесточил  снаружи,   для
безопасности. Но ничего из этого  не  вышло.  Он  начал  генерировать  ток
внутри себя.
     Я шагнул к двери, ведущей в типографию.  Жутко  было  даже  заглянуть
туда. Заколебавшись, я спросил:
     - Что, если я...
     Он кивнул.
     - Все будет в  порядке,  если  не  делать  лишних  движений,  Уолтер.
Главное - не хвататься за кувалду или что-нибудь в этом роде, понял?
     Я решил, что  отвечать  на  это  не  стоит.  Скорее  бы  я  напал  на
королевскую кобру с зубочисткой в руках. Всей моей смелости  хватило  лишь
на то, чтобы приоткрыть дверь и заглянуть в  типографию.  То,  что  я  там
увидел, заставило меня немедленно  нырнуть  обратно  в  контору.  Когда  я
заговорил, мой голос звучал как-то странно даже для моих собственных ушей.
     - Джордж, это ты передвинул машину? Она теперь шага на  четыре  ближе
к...
     - Нет, - сказал он. - Я ее не двигал. Пойдем выпьем, Уолтер.
     Я перевел дух.
     - Ладно, - сказал я. - Только скажи  сначала,  какой  у  тебя  теперь
распорядок. Почему ты не...
     - Нынче суббота, - сказал  он.  -  Я...  он  перешел  на  пятидневную
сорока-часовую рабочую неделю. Вчера я дал маху - взялся набирать  на  нем
книгу о рабочем законодательстве. Видимо... Ты понимаешь...
     Он полез в верхний ящик стола.
     - Одним словом, вот тебе гранки манифеста, который он выпустил  нынче
утром: здесь он требует прав. Может, это и к лучшему; как бы то  ни  было,
он разрешил вопрос насчет переработки,  понимаешь?  Сорока-часовая  неделя
означает, что отныне я буду брать не так много работы, но все равно получу
свои пятьдесят долларов в час, и это еще не считая прибыли от  превращения
навоза в типографский сплав, это очень неплохо, но...
     Я взял из его рук гранки и поднес к свету. Текст  начинался  словами:
Я, ЭТАОИН ШРДЛУ...
     - Это он сам написал? - спросил я.
     Он кивнул.
     - Джордж, - сказал я. - Ты говорил насчет выпивки...
     Видимо, выпивка прочистила-таки нам мозги, потому  что  после  пятого
круга все стало очень хорошо. Так хорошо, что Джордж поразился, как же  он
не додумался до этого раньше. Он объявил, что с него довольно,  более  чем
довольно. Уж не знаю, то ли манифест Этаоина притушил в нем  жадность,  то
ли его доконало то, что машина сама передвигается, то ли  еще  что-нибудь,
но теперь он считал, что больше ничем не обязан машине.
     Мне удалось втолковать ему, что от него требуется только держаться от
машины подальше. Мы могли прекратить издание газеты и вернуть  заказы,  на
которые он заключил контракты. За некоторые из них  ему  придется  платить
неустойку, но теперь, после периода его невиданного  процветания,  у  него
был изрядный куш в банке, и после всех выплат  останется  чистыми  круглая
сумма в двадцать тысяч. С такими деньгами он может запросто начать  выпуск
новой газеты  или  по-прежнему  выпускать  существующую  в  другом  месте,
продолжая выплачивать ренту за прежнюю типографию, и  пусть  Этаоин  Шрдлу
подавится своим презренным металлом.
     Разумеется, все было очень просто. Нам в  голову  не  приходило,  что
Этаоину это могло не понравиться или что он  может  что-либо  предпринять.
Да, все казалось простым и окончательным. По этому случаю мы надрались.
     Надрались мы как следует, и ночью в  понедельник  я  все  еще  был  в
больнице.  Но  к  этому  времени  я  уже  немного  оправился  и  попытался
дозвониться до Джорджа. Он не отзывался. Значит, это был уже вторник.
     Вечером в среду доктор прочел мне наставление на тему о том,  сколько
можно пить в моем возрасте, и объявил, что я могу идти, но  если  я  снова
так напьюсь...
     Я отправился к Джорджу. Дверь мне открыл изможденный человек с  тощей
физиономией. Только когда он заговорил, я узнал Джорджа Ронсона. Он сказал
только:
     - Привет, Уолтер. Заходи.
     В его голосе не было ни радости, ни надежды.  Он  напоминал  ожившего
покойника.
     Я последовал за ним в контору и сказал:
     - Джордж, подтянись. Что еще произошло? Скажи мне.
     - Все напрасно, Уолтер, - сказал он. - Я сдался. Он...  он  приставил
мне нож к горлу. Теперь я должен отрабатывать на  нем  эту  сорока-часовую
неделю, хочу я этого или нет. Он... он обращается со мной как  со  слугой,
Уолтер.
     Я заставил его  сесть  и  спокойно  рассказать  все  по  порядку.  Он
пустился в объяснения. В понедельник утром, как обычно, он явился к себе в
контору,  чтобы  оформить  кое-какие  финансовые  дела.  Он  не  собирался
заглядывать в типографию. И вдруг в  восемь  часов  он  услыхал,  что  там
что-то движется.
     Охваченный страхом, он заглянул в дверь. Линотип (Джордж  рассказывал
об этом с ужасом в глазах) двигался, двигался прямо к двери в контору.
     Джордж плохо представлял себе, каким способом он передвигается (позже
мы обнаружили подшипники), но он двигался - вначале медленно, но затем все
быстрее и уверенней.
     Почему-то Джордж сразу  понял,  чего  хочет  машина.  И,  поняв  это,
осознал, что его дело дрянь. Едва он оказался в поле  зрения  машины,  как
она  остановилась  и  принялась  щелкать,  и  на  приемный  столик  выпало
несколько свежеотлитых строк. Джордж приблизился к ней, как  приговоренный
всходит на эшафот, и прочел эти строки: Я, ЭТАОИН ШРДЛУ, ТРЕБУЮ...
     На мгновение ему страшно захотелось  бежать  куда  глаза  глядят.  Но
мысль о том, как он скачет по главной улице города,  а  за  ним  по  пятам
гонится... Нет, это было невыносимо. И пусть даже ему удалось бы  улизнуть
- это было вполне возможно,  если  только  машина  не  выработала  в  себе
каких-то новых способностей, что тоже было вполне вероятно, - а вдруг  она
тогда изберет другую жертву? Или учинит что-нибудь пострашнее?
     Он неохотно кивнул в знак согласия. Поставив перед линотипом стул, он
принялся подкладывать на пюпитр листки оригинала и  перетаскивать  отлитые
строки с уголка на наборную доску.  И  загружать  в  воронку  отработанный
металл и всякий прочий мусор. Ему больше не нужно было даже прикасаться  к
клавиатуре.
     И вот, заявил Джордж, выполняя эти чисто  механическими  обязанности,
он вдруг подумал, что теперь не линотип работает на него, а, наоборот,  он
работает на линотип. Почему машина считала необходимым заниматься набором,
он не знал, да это было и не столь важно. В конце концов для этого линотип
и предназначался, и не исключено, что он это делал инстинктивно.
     Или, по моему предположению (и  Джордж  согласился,  что  это  вполне
возможно), она жаждала  знаний.  Она  читала  и  ассимилировала  знания  в
процессе  набора.  Ведь  привело  же   ее   чтение   книг   по   трудовому
законодательству к непосредственным действиям.
     Мы проговорили до полуночи и так ни до чего и не договорились. Да, на
следующее утро он снова должен будет явиться  в  контору  и  восемь  часов
заниматься набором... вернее, помогать машине  заниматься  набором.  Он  и
помыслить не мог, что произойдет,  если  он  не  явится.  И  я  понимал  и
разделял его страх по той простой причине,  что  мы  понятия  не  имели  о
последствиях такого шага. Лик опасности ослепляет, когда он повернут к вам
так, что вы не можете различить его черт.
     - Но, Джордж, - запротестовал я, - должен  же  быть  какой-то  выход!
Ведь и я как-то виноват во всем этом! Если бы я не  послал  к  тебе  этого
человечка...
     Он положил руку мне на плечо.
     - Нет, Уолтер. Вся вина на мне, потому что я был  жаден.  Если  бы  я
послушался тебя две недели назад, я бы ее уже разрушил.  Господи,  как  бы
рад я был сейчас совершенно разориться, только бы...
     - Джордж, - повторил я, - должен же быть какой-то  выход!  Нам  нужно
найти...
     - Что?
     Я вздохнул.
     - Не знаю. Но я буду думать.
     - Ладно, Уолтер, - сказал он. - Я сделаю все, что ты предложишь. Все.
Я боюсь, боюсь даже представить себе то, чего я боюсь...
     Вернувшись в свой отель, я не заснул. Во всяком случае, так  было  до
рассвета  -  только  тогда  я  задремал  и  проспал  беспокойным  сном  до
одиннадцати. Потом оделся и отправился в город, чтобы перехватить  Джорджа
за ленчем.
     - Придумал что-нибудь, Уолтер? - спросил  он,  едва  увидев  меня.  В
голосе его не было и тени надежды. Я покачал головой.
     - Тогда сегодня к вечеру все так или иначе кончится, - сказал  он.  -
Случилась ужасная вещь.
     - Какая?
     - Я пойду в типографию и спрячу под рубашкой кувалду, - объявил он. -
Может быть, мне удастся справиться с ним. Если  же  нет...  Все  равно.  Я
слишком устал.
     Я огляделся. Мы сидели вдвоем за столиком в харчевне у Шорти, и Шорти
приближался к нам - принять заказ. Мир сейчас казался трезвым и разумным.
     Я подождал, пока Шорти не пошел жарить наши сосиски  и  бифштексы,  и
тихонько спросил:
     - Что произошло?
     - Очередной  манифест.  Уолтер,  он  требует,  чтобы  я  установил  в
типографии еще один линотип.
     Он глядел мне прямо в глаза, и у меня по спине побежали мурашки.
     - Еще один... Джордж, какую книгу ты набирал сегодня утром?
     Но, разумеется, я уже и сам догадался.
     Он назвал книгу, и мы надолго замолчали, пока не пришла  пора  встать
из-за стола.
     - Джордж, - сказал я, - тебе были поставлены какие-то сроки?
     - Двадцать четыре часа. Конечно, за это время я все равно не смог  бы
раздобыть еще одну машину,  разве  что  где-нибудь  найдется  подержанная,
но... Короче, я не стал спорить насчет времени, потому что... Я  ведь  уже
сказал тебе, что собираюсь сделать.
     - Это же самоубийство!
     - Возможно. Но...
     Я взял его за руку.
     - Джордж,  -  сказал  я.  -  Наверняка  что-нибудь  можно  придумать.
Наверняка. Дай мне время до  завтрашнего  утра.  Я  встречусь  с  тобой  в
восемь; и если я ничего толкового не придумаю, тогда... я помногу тебе его
уничтожить. Может быть, один из  нас  успеет  добраться  до  его  жизненно
важных центров...
     - Нет, тебе никак нельзя рисковать, Уолтер. Это моя вина...
     - Но если погибнешь  ты,  проблема  все  равно  не  будет  решена,  -
настаивал я. - Ну, по рукам? Так подождешь до завтрашнего утра?
     Он согласился, и мы расстались.
     Утром без четверти восемь я  покинул  свою  берлогу  и  отправился  к
Джорджу признаться ему, что ничего дельного я не придумал.
     Когда я открыл дверь и увидел Джорджа, в моей голове все еще не  было
ни единой толковой мысли. Он взглянул на меня, и я покачал головой.
     Он спокойно кивнул, словно именно этого и ожидал,  и  произнес  очень
тихо, почти шепотом - наверно, чтобы не было слышно в типографии:
     - Слушай, Уолтер! Не лезь ты в это дело. Похороны мои.  Это  все  моя
вина, и еще того человечка с шишкой, и...
     - Джордж, - сказал я. - Кажется, я нашел!  Эта...  эта  шишка  навела
меня на мысль! Нужно... Да! Слушай! Ничего не предпринимай в течение часа,
слышишь? Я сейчас вернусь. Наше дело в шляпе!
     Я вовсе не был так уж уверен,  что  наше  дело  в  шляпе,  но  стоило
попробовать, пусть даже вероятность успеха была  минимальной.  И  еще  мне
нужно было как-то подбодрить Джорджа,  иначе  он  мог  запросто  броситься
головой в омут.
     - Но скажи... - начал он.
     Я показал на часы.
     - Сейчас без минуты восемь,  объяснять  некогда.  Положись  на  меня,
хорошо?
     Он кивнул и повернулся, чтобы идти в типографию, а я бросился вон.  Я
совершил набег на библиотеку, затем  на  книжную  лавку  и  через  полчаса
вернулся. Я ворвался в контору с дюжиной толстенных томов  под  мышками  и
заорал:
     - Эй, Джордж! За дело! Набирать буду я.
     Он стоял у уголка и выгребал из него отлитые строки. Я отпихнул его и
сел за линотип.
     - Эй, ты что... - растерянно пробормотал он и схватил меня за плечо.
     Я сбросил его руку.
     - Ты нанимал меня, верно? Так вот, я у тебя работаю. Слушай,  Джордж,
иди домой и поспи. Или подожди в  конторе.  Когда  все  кончится,  я  тебя
позову.
     Из-под кожуха Этаоина Шрдлу доносилось  нетерпеливое  гудение,  и  я,
отвернувшись от машины, подмигнул Джорджу и  подтолкнул  его  к  двери.  С
минуту он постоял в нерешительности, глядя на меня, затем произнес:
     - Надеюсь, ты сам знаешь, что делаешь, Уолтер.
     Я тоже надеялся, но не сказал ему об этом,  а  лишь  прислушался:  он
отправился в контору и сел за стол - ждать.
     Я раскрыл одну из принесенных книг, вырвал первую страницу и  положил
на пюпитр. Внезапно  -  я  просто  подпрыгнул  от  неожиданности  -  стали
вываливаться матрицы, рывком подскочил подъемник, и Этаоин Шрдлу  выплюнул
на приемный столик первую строку. Затем вторую. Затем третью.
     Я сидел и потел.
     Минутой позже я  перевернул  страницу,  потом  вырвал  новый  лист  и
положил  его  на  пюпитр.  Наполнил  металлоподаватель.  Очистил  приемный
столик. Опять и опять.
     Первую книгу мы закончили к десяти тридцати.
     Когда прозвучал звонок -  двенадцать  часов,  -  и  увидел  в  дверях
Джорджа, видимо ожидавшего, что я встану и пойду  позавтракаю  с  ним.  Но
Этаоин продолжал отщелкивать матрицы, и я лишь качал головой,  подавая  на
пюпитр  все  новые   и   новые   страницы.   Раз   уж   машина   настолько
заинтересовалась набираемым текстом, что забыла  о  собственном  манифесте
насчет  рабочих  часов  и  не  остановилась  на  ленч,  значит,  все   шло
превосходно. Это означало, что моя мысль могла иметь успех.
     Час дня, работа кипит. Мы начали четвертую книгу.
     В пять часов мы кончили шестую и дошли до середины седьмой.  Наборная
доска была загромождена отлитыми строками, и, чтобы  освободить  место,  я
принялся сбрасывать их прямо на пол и заваливать обратно в воронку.
     Звонок в пять часов. Мы не остановились.
     Джордж снова заглянул в дверь - он был исполнен надежд, но  в  то  же
время озадачен, и я снова махнул ему рукой, чтоб не мешал.
     Пальцы мои ныли - я выдрал из книг слишком  много  листов;  руки  мои
ныли - я сгреб и перенес слишком много металла; ноги мои ныли - я  слишком
много бегал между машиной и наборной доской; и  все  остальное  ныло  -  я
слишком долго сидел перед линотипом.
     Восемь часов. Девять. С десятью томами покончено, осталось всего два.
Должно, должно сработать! И, наконец,  сработало.  Этаоин  Шрдлу  замедлил
темп.
     Теперь  он  при  наборе  был  внимательнее,  задумчивее,  что   ли...
Несколько раз останавливался, закончив предложение или абзац.
     Темп замедляется, замедляется...
     В десять часов Этаоин Шрдлу остановился окончательно. Некоторое время
его мотор еще слабо гудел, затем и этот гул стал  затихать,  так  что  его
едва было слышно.
     Я стоял, не смея дышать, пока не убедился окончательно. Ноги  у  меня
тряслись. Я подкрался к ящику с  инструментами  и  достал  свертку.  Затем
вернулся к Этаоину Шрдлу и медленно - я был готов в любой момент отскочить
- перегнулся через клавиатуру и вывинтил винт из второго подъемника.
     Ничего не произошло. Тогда я перевел дух и разобрал тисочки.
     Затем торжествующе крикнул:
     - Джордж!
     Он влетел в типографию.
     - Бери отвертку и гаечный ключ, - приказал я. - Мы  разберем  его  до
последнего винтика и... Ну да, у тебя же на заднем дворе есть  здоровенная
яма. Мы свалим туда все  и  зароем.  Завтра  тебе  придется  купить  новый
линотип, но я думаю, ты не разоришься.
     Он поглядел на части, которые я уже  отсоединил  и  сложил  на  полу,
сказал: "Слава тебе, господи!" и пошел к верстаку за инструментами.
     Я двинулся было следом за ним,  но  вдруг  обнаружил,  что  чертовски
устал, и повалился в кресло, а Джордж подошел и остановился возле меня.
     - Как тебе это удалось, Уолтер? - очень почтительно спросил он.
     Я ухмыльнулся.
     - На эту идею меня навела шишка, Джордж. Шишка у Будды. Шишка да  еще
то, что линотип так активно  реагировал  на  все,  чему  можно  обучиться.
Понимаешь, Джордж? Это был совершенно девственный ум,  и  в  нем  не  было
ничего, кроме того, что  в  него  вкладывали  мы.  Он  набирает  книгу  по
рабочему вопросу и  сейчас  же  объявляет  забастовку.  Набирает  любовную
историю и требует, чтобы ему  доставили  еще  один  линотип.  Так  вот,  я
накачал его буддизмом, Джордж. Взял в библиотеке и в  книжной  лавке  все,
что там было о буддизме...
     - Буддизм? Какое отношение буддизм имеет...
     Я встал и ткнул пальцем в Этаоина Шрдлу.
     - Понимаешь ли, Джордж, он верит в то, что набирает. А я накачал  его
религией, которая убедила его в том,  что  все  суета  сует  и  что  нужно
стремиться  к  небытию.  Om  mani  padme  hum  [О,  сокровище  на   лотосе
(санскр.)], Джордж. Взгляни... Ему теперь наплевать, что с ним происходит,
и он даже не замечает, что мы здесь. Он достиг Нирваны и теперь  созерцает
собственный отливной аппарат.

                              Фредерик БРАУН

                             ЗВЕЗДНАЯ КАРУСЕЛЬ

     Роджер Джером Пфлюггер, чью нелепую фамилию я могу  оправдать  только
тем, что она подлинная,  во  время  описываемых  событий  был  сотрудником
Коулской обсерватории.
     Несмотря на молодость, он не блистал талантом, хотя свои  обязанности
выполнял хорошо и дома каждый вечер в  течение  часа  с  большим  усердием
занимался  дифференциальным  и  интегральным  исчислениями  и   мечтал   в
неопределенном   будущем   стать   директором    какой-нибудь    известной
обсерватории.
     Тем не менее свой рассказ о событиях конца марта 1987 года мы  должны
начать с Роджера Пфлюггера - по той веской причине, что именно  он  первым
во всем мире заметил смещение звезд.
     А посему позвольте представить вам Роджера Пфлюггера.
     Рост высокий, цвет лица  мучнистый,  как  следствие  сидячего  образа
жизни, черепаховые очки с толстыми линзами, темные  волосы,  подстриженные
ежиком по моде второй половины восьмидесятых годов нашего  века,  одет  не
хорошо и не плохо, курит больше, чем следовало бы...
     В тот день, с которого начинается наше  повествование,  без  четверти
пять Роджер был занят двумя делами сразу.  Во-первых,  он  рассматривал  в
блинк-микроскоп фотопластинки с  изображением  области  неба  в  созвездии
Близнецов, полученные перед самым рассветом, а во-вторых, взвешивал, можно
ли позвонить Элси и пригласить ее куда-нибудь, когда в кармане  всего  три
доллара, на которые еще надо дожить до конца недели.
     Несомненно, каждый нормальный молодой человек не раз и не  два  стоял
перед такой же дилеммой,  но  вот  что  такое  блинк-микроскоп  и  как  он
действует, знает далеко не каждый читатель. А потому обратим свой взор  не
на Элси, а на созвездие Близнецов.
     В блинк-микроскоп вставляются две фотографии одного и того же участка
неба,  но  снятые  в  разное   время   фотографии   располагаются   строго
симметрично, и, пользуясь особым затвором, наблюдатель видит в окуляре  то
одну, то другую. Если они абсолютно одинаковы,  то  он  даже  не  замечает
переключения, но если положение какой-то из  точек  на  второй  фотографии
отличается от ее положения на первой, ему покажется, что она прыгает  взад
и вперед.
     Роджер нажал на затвор, и  одна  из  точек  подпрыгнула.  Как  и  сам
Роджер. Он повторил операцию, на мгновение совершенно забыв (как  и  мы  с
вами) про Элси, и  точка  снова  подпрыгнула.  Примерно  на  одну  десятую
дуговой секунды.
     Роджер разогнул спину и почесал затылок. Он закурил сигарету, тут  же
бросил ее в пепельницу и снова нагнулся над микроскопом.
     Точка снова подпрыгнула.
     Гарри Вессон, ночной  дежурный,  вошел  в  комнату  и  начал  снимать
пальто.
     - Гарри! - окликнул его Роджер. - Этот чертов блинк забарахлил.
     - А? - сказал Гарри.
     - Да. Поллукс сдвинулся на десятую секунды.
     - А? - сказал Гарри. - Ну что ж, это вполне соответствует параллаксу.
Тридцать два световых года - параллакс  Поллукса  ноль  одна...  ну,  ноль
одна. Немного больше одной десятой секунды. Так и должно быть,  если  твоя
первая фотография была снята  полгода  назад,  когда  Земля  находилась  в
противоположной точке своей орбиты.
     - Да нет же, Гарри! Ее сняли прошлой ночью.  Интервал  между  ними  -
сутки.
     - Ты свихнулся.
     - Посмотри сам.
     До пяти часов оставалось еще несколько минут, но Гарри великодушно не
посчитался с этим и сел за микроскоп. Он нажал кнопку затвора,  и  Поллукс
услужливо подпрыгнул.
     В том, что прыгал именно Поллукс, сомнений быть не могло, так как эта
точка  яркостью  значительно  превосходила  все  остальные  на  пластинке.
Видимая величина Поллукса - 1,2, он входит в число двенадцати самых  ярких
звезд небосвода, и в созвездии Близнецов другой такой  просто  нет.  И  ни
одна из более слабых звезд вокруг Поллукса даже не дрогнула!
     - Хм! - сказал Гарри Вессон. Он нахмурился и  посмотрел  еще  раз.  -
Одна из  пластинок  неправильно  датирована,  только  и  всего.  Я  сейчас
проверю.
     - Датированы они обе правильно, - упрямо возразил Роджер. - Я сам  их
регистрировал.
     - То-то и оно. Иди-ка ты домой! Уже пять.  Если  Поллукс  за  прошлые
сутки сдвинулся у тебя на одну десятую, я, уж так и  быть,  верну  его  на
место.
     И Роджер ушел.
     Его  томило  какое-то  неприятное  предчувствие,  словно  уходить  не
следовало. Он не мог понять, что, собственно, его смущает, но что-то  было
не так. И он решил пройтись до дому пешком, а не ждать автобуса.
     Поллукс - неподвижная звезда. Она не могла  сдвинуться  за  сутки  на
одну десятую дуговой секунды.
     "Тридцать два световых года, -  прикидывал  Роджер.  -  Одна  десятая
секунды. Да это же в несколько  раз  быстрее  скорости  света!  Получается
полная чепуха".
     Не правда ли?
     Роджер почувствовал, что ни заниматься, ни  читать  ему  не  хочется.
Хватит ли трех долларов, если он все-таки позвонит Элси?
     Впереди  замаячила  вывеска  ломбарда,  и  Роджер  не  устоял   перед
искушением. Он заложил часы и позвонил Элси.
     - Пообедаем и сходим на ревю?
     - С удовольствием.
     И до половины второго ночи, когда Роджер проводил Элси домой,  он  не
вспоминал про астрономию. Ничего странного. Было бы удивительнее, если  бы
он про нее вспоминал.
     Но едва он  расстался  с  Элси,  как  его  вновь  охватило  тревожное
чувство. Сначала он не понял почему. Но идти домой ему не хотелось.
     Бар на углу был еще открыт, и Роджер свернул туда. После второй рюмки
он сообразил, что его гнетет. И заказал третью.
     - Хэнк, ты Поллукса знаешь? - спросил он у бармена.
     - Какого Поллукса?
     - Неважно, - сказал Роджер. Он допил рюмку и  пришел  к  выводу,  что
где-то напутал. Поллукс не мог сместиться.
     Выйдя из бара, Роджер решительно зашагал домой. Но возле самой  двери
ему вдруг захотелось посмотреть на Поллукса. Конечно, невооруженным глазом
смещения в одну десятую секунды не различишь, но все-таки...
     Он задрал голову и, ориентируясь по серпу Льва, отыскал  Близнецов  -
из всего созвездия были видны только Кастор и  Поллукс,  потому  что  небо
затягивала легкая дымка. Вот они, голубчики! И тут ему  показалось,  будто
расстояние между ними увеличилось. Что было заведомой чепухой. Это значило
бы, что речь идет уже не о секундах или минутах, а о градусах!
     Роджер еще раз посмотрел на  них,  перевел  взгляд  на  ковш  Большой
Медведицы и остановился как  вкопанный.  Он  зажмурился,  потом  осторожно
приоткрыл глаза.
     Ковш изменился. Его чуть-чуть перекосило. Расстояние между Алькором и
Мицаром в ручке  ковша  стало  как  будто  больше,  чем  между  Мицаром  и
Алькаидом. Фекда и Мерак на дне ковша сблизились, и его носик стал острее.
Заметно острее.
     Не веря глазам, Роджер провел воображаемую линию через Мерак и  Дубге
к Полярной звезде. Ему пришлось мысленно искривить ее. Без этого  Полярная
звезда против всяких правил осталась бы  градусах  в  пяти  в  стороне  от
линии, по которой бесчисленные поколения людей находили ее сразу и точно.
     Тяжело дыша, Роджер снял очки и  тщательно  протер  их.  Потом  снова
надел. Ковш остался перекошенным.
     Как и Лев, на которого он снова поглядел.  Во  всяком  случае,  Регул
сместился на один-два градуса.
     Один-два градуса! И это - при расстоянии до Регула!  Шестьдесят  пять
световых лет, как будто? Да, что-то вроде.
     Тут его осенила спасительная мысль - он же  пил!  И  Роджер  вошел  в
подъезд, не рискнув еще раз взглянуть на небо.
     Он лег, но заснуть не мог.
     Пьяным он себя не чувствовал. Его душило  волнение,  и  сон  не  шел.
Может, позвонить в обсерваторию? Но вдруг по его голосу  заметно,  что  он
перебрал лишнего? Ну и пусть! Роджер решительно спрыгнул с кровати и пошел
к телефону.
     Номер обсерватории  не  отвечал.  Он  позвонил  на  станцию  и  после
некоторых    препирательств    выяснил,     что     непрерывные     звонки
астрономов-любителей   вынудили   администрацию    обсерватории    принять
решительные меры: телефоны обсерватории отключены и включаются только  при
междугородных вызовах, когда звонят из других обсерваторий.
     - Спасибо, - сказал Роджер растерянно. - А вы не могли бы вызвать мне
такси?
     Эта просьба была настолько странной, что дежурный по станции выполнил
ее.
     Обсерватория походила на приют для умалишенных.
     Утром большинство газет оповестило своих читателей об астрономической
новости - в коротенькой заметке на последней странице.  Однако  все  факты
были изложены точно.
     А именно: за последние двое суток у кое-каких звезд  -  как  правило,
наиболее ярких - было обнаружено заметное собственное движение.
     "Из этого вовсе не следует,  -  не  преминул  объяснить  нью-йоркский
"Прожектор", - что до сих пор  они  обходились  заимствованным.  На  языке
астрономов  "собственное  движение"  подразумевает  смещение   звезды   на
небосводе по отношению к другим звездам. До сих пор наибольшее собственное
движение наблюдалось у звезды Барнарда в созвездии Змееносца,  которая  за
год смещается на десять с четвертью дуговых  секунд.  Звезда  Барнарда  не
видна невооруженным глазом".
     Наверное, в эти сутки ни один астроном на Земле не сомкнул глаз.
     Обсерватории заперли свои двери, предварительно впустив  в  них  всех
сотрудников  и  служителей,  и  проникнуть  туда  удалось  лишь   немногим
репортерам.  Посмотрев,  что  там  происходит,  они  уходили  -  в  полном
недоумении, но уверенные, что происходит нечто необыкновенное.
     Блинк-микроскопы мигали шторками затворов,  а  астрономы  -  глазами.
Кофе поглощалось в неимоверных  количествах.  Шесть  ведущих  обсерваторий
вызвали наряды полиции. На две  из  них  шли  приступом  банды  осатанелых
любителей астрономии, а  в  четырех  остальных  споры  между  сотрудниками
закончились рукопашной. По  залам  Ликской  обсерватории  словно  пронесся
ураган,  а  Джеймса  Трувелла,   председателя   английского   Королевского
астрономического  общества,  доставили  в  лондонскую  клинику  с   легким
сотрясением мозга после того, как вспыльчивый  подчиненный  разбил  о  его
лысину тяжелую фотопластинку из толстого стекла.
     Но все эти  прискорбные  происшествия  были  скорее  исключениями,  в
большинстве же обсерваторий царил строгий порядок  хорошо  организованного
приюта для умалишенных.
     Все внимание в них сосредотачивалось на динамиках, которые передавали
последние сообщения, непрерывно поступавшие с ночной  стороны  Земли,  где
наблюдение необъяснимого феномена продолжалось.
     Астрономы под ночными небесами Сингапура, Шанхая и Сиднея работали, в
буквальном смысле слова, не отрываясь от телефонных трубок.
     Особенно интересными были известия из Сиднея и Мельбурна,  освещавшие
ситуацию в небе Южного полушария, невидимого в США и Европе даже ночью. Из
этих сообщений следовало, что Южный Крест перестал  быть  крестом,  потому
что его альфа и бета сдвинулись к северу. Альфа и бета Центавра, Канопус и
Ахернар - все показывали значительное  собственное  движение,  смещаясь  к
северу. Южный Треугольник и Магеллановы Облака оставались такими  же,  как
всегда, а сигма Октана, слабая  звезда,  ближайшая  к  Южному  полюсу,  не
сдвинулась с места ни на йоту.
     В целом количество движущихся звезд  в  небе  Южного  полушария  было
заметно меньше, чем в Северном; зато их относительное собственное движение
оказалось значительно более быстрым. И хотя все они  смещались  к  северу,
пути их не имели строгого направления  на  север  и  не  конвергировали  к
какой-то определенной точке.
     Астрономы США и Европы  переварили  эти  факты  и  запили  их  новыми
литрами кофе.
     Вечерние газеты, особенно  в  Америке,  проявили  значительно  больше
интереса к необычайным событиям в  небесах.  Большинство  отвело  для  них
целых пол-колонки на первой странице (хотя и без шапки) с продолжением  на
третьей. Длина продолжения зависела от числа заявлений видных и  не  очень
видных астрономов, которыми удалось заручиться редактору.
     Однако  в  этих  заявлениях  ученые  ограничивались  сухими  фактами,
предпочитая никак их не истолковывать.  По  их  словам,  сами  факты  были
достаточно поразительными и следовало избегать  скоропалительных  выводов.
Подождите, скоро все прояснится. Во всяком случае,  то  движение,  что  мы
наблюдаем сейчас, можно назвать движением с большой скоростью.
     - Но с какой именно? - спросил один из редакторов.
     - С большей, чем это возможно, - был ответ.
     Впрочем, все-таки нельзя  утверждать,  что  ни  одному  газетчику  не
удалось тогда же вытянуть из ученых хоть какие-то выводы. Чарльз  Уонгрен,
предприимчивый издатель чикагского "Лезвия",  спустил  солидную  сумму  на
междугородные телефонные разговоры. Шестьдесят с лишним  попыток  все-таки
дали результаты, и ему удалось  связаться  с  директорами  пяти  известных
обсерваторий. И каждому он задал один и тот же вопрос:  "Все-таки  какова,
по вашему  мнению,  причина,  пусть  самая  невероятная,  движения  звезд,
наблюдающегося в последние двое суток?"
     Он составил сводку ответов:
     "Если бы я знал!" - Дж.Ф.Стэббс, Триппская обсерватория, Лонг-Айленд.
     "Кто-то свихнулся или что-то свихнулось. И лучше, чтобы это был я", -
Генри Коллистер Мак-Адамс, обсерватория Ллойда, Бостон.
     "Того, что происходит,  быть  не  может,  и,  следовательно,  никаких
причин для этого нет", - Леттер Тушауэр Тинни,  Бургойнская  обсерватория,
Альбукерк.
     "Ищу в штат опытного  астролога.  Не  порекомендуете  ли?"  -  Патрик
Уайтекер, Льюкасская обсерватория, штат Вермонт.
     Окинув грустным взглядом эту  сводку,  которая  обошлась  ему  в  187
долларов 35 центов, включая налоги, Чарльз Уонгрен подписал чек на  оплату
телефонных разговоров и выбросил  сводку  в  корзину.  Потом  он  позвонил
постоянному сотруднику своего научного отдела.
     -  Не  можете  ли  вы  написать  нам  серию  статей  по   восемьдесят
машинописных страниц про эту астрономическую сенсацию?
     - Конечно, могу, - отозвался автор. - А про какую сенсацию?
     И тут выяснилось, что последнюю неделю он провел на лоне природы, где
удил рыбу, газет не читал  и  на  небо  не  смотрел.  Впрочем,  статьи  он
написал. И даже  придал  им  некоторую  пикантность,  проиллюстрировав  их
старинными  звездными  картами,  на  которых  созвездия   изображались   в
дезабилье, и добавил фотографию современной девицы в невидимом купальнике,
но зато с подзорной трубой в руке, наведенной предположительно на одну  из
загулявших звезд. Тираж "Лезвия" повысился на 21,7%.
     И вновь в Коулской обсерватории настало  пять  часов  -  ровно  через
двадцать четыре часа пятнадцать минут после начала всей этой  неразберихи.
Роджер  Пфлюггер  -  да-да,  мы  вновь  возвращаемся  к  нему  -  внезапно
проснулся, потому что на его плечо легла отеческая ладонь.
     - Идите домой, Роджер, - ласково сказал Кервин  Армбрестер,  директор
обсерватории.
     Роджер подскочил, как ужаленный.
     - Извините, мистер Армбрестер. Я нечаянно.
     - Чепуха! Конечно, вы не можете сидеть здесь без конца. Да и  мы  все
тоже. Идите, идите домой.
     Роджер Пфлюггер пошел домой.  Но  когда  он  принял  душ,  спать  ему
расхотелось. Да и часы показывали всего  четверть  седьмого.  Он  позвонил
Элси.
     - Мне ужасно жалко, Роджер, но я уже договорилась с подругой. Но  что
творится? Я имею в виду - со звездами.
     - Они движутся, Элси. И никто не знает почему.
     - А я думала, что звезды всегда движутся, - возразила Элси. - Ведь  и
Солнце - тоже звезда? А ты мне объяснял, что Солнце  движется  к  какой-то
там точке в Самсоне.
     - В Геркулесе, - поправил Роджер.
     - Ну да, в  Геркулесе.  Ведь  ты  же  сам  говорил,  что  все  звезды
движутся. Так что же тут такого?
     - Это совсем другое дело, -  сказал  Роджер.  -  Возьми,  к  примеру,
Канопус. Он вдруг начал двигаться со скоростью семь световых лет в день. А
этого не может быть!
     - Отчего не мотает?
     - Ничто не может двигаться быстрее света,  вот  отчего,  -  терпеливо
объяснил Роджер.
     - Но если этот твой Канопус движется быстрее,  значит,  он  может!  -
рассудительно заметила Элси. - Или у тебя  телескоп  испортился,  или  еще
что-нибудь. Да и вообще до него же далеко!
     - Сто шестьдесят световых лет. Так далеко, что сейчас  мы  видим  его
таким, каким он был сто шестьдесят лет назад.
     - Так, может, он вовсе и не движется, - заявила Элси. -  То  есть  он
подвигался и перестал сто пятьдесят лет назад, а  вы  тут  с  ума  сходите
из-за того, чего больше и нет. А ты меня еще любишь?
     - Очень. А ты никак не можешь пере-договориться с подругой?
     - Боюсь, что нет, Роджер. Мне самой очень жалко.
     Роджеру пришлось удовлетвориться этим.  Он  решил  пойти  куда-нибудь
поужинать.
     Было совсем светло, и звезды в густо-синем небе еще не загорались. Но
Роджер  знал,  что  в  эту  ночь  от  многих  созвездий  останутся  только
воспоминания.
     Шагая по тротуару, он перебирал в уме замечания Элси -  ей-богу,  они
были нисколько не глупее тех, что он наслушался у себя в  обсерватории.  И
они натолкнули его на мысль, которая раньше ему в голову не  приходила,  -
поведение звезд оказалось даже еще непонятнее, чем он думал. Ведь все  они
начали двигаться в один и тот же вечер, но здесь было что-то не так. Альфа
и бета Центавра должны были  начать  двигаться  года  четыре  тому  назад,
Ригель же - пятьсот сорок лет назад, когда Христофор Колумб  еще  бегал  в
коротких штанишках, а то и вовсе без них. Вега пустилась в путь в год его,
Роджера, рождения, двадцать шесть лет назад. Другими  словами,  каждая  из
этой сотни звезд должна была прийти в движение в момент, определявшийся ее
расстоянием от Земли. Причем с точностью до одной  световой  секунды,  так
как изучение снятых в  предыдущую  ночь  фотографий  показало,  что  новое
движение всех до единой звезд началось ровно в четыре часа десять минут по
Гринвичу. Ну и клубочек!
     Разве что свет обладает бесконечной скоростью...
     Если же это не так (о душевном состоянии Роджера можно судить по тому
факту, что он начал свои рассуждения с немыслимого "если"), то... то... то
- что? Он по-прежнему ничего не понимал. И испытывал жгучее возмущение: да
что же это такое, в самом деле?!
     Роджер  вошел  в  закусочную  и  сел.   Из   радиоприемника   неслись
оглушительные звуки - самые  последние  достижения  в  области  антиритма,
исполнявшиеся на струнно-духовых инструментах и на вложенных друг в  друга
барабанах. В паузах диктор исступленно восхвалял тот или иной товар.
     Роджер жевал бутерброд, наслаждался антиритмикой и выключал из своего
сознания рекламу - это искусство он, как и все люди  восьмидесятых  годов,
постиг в совершенстве. По  этой  причине  и  последние  известия,  которые
сменили музыкальную программу, продолжали влетать в  одно  ухо  Роджера  и
вылетать из другого, не задерживаясь в его  сознании.  И  прошло  довольно
много времени, прежде чем он понял, что пропускает  мимо  ушей  отнюдь  не
панегирик очередному пищевому концентрату. Собственно говоря, его внимание
привлек знакомый голос, и после двух-трех фраз он уже не  сомневался,  что
слушает Милтона Хейла, прославленного физика, чья  новая  теория  принципа
индетерминантности совсем недавно вызвала такую  бурю  в  научных  кругах.
Профессор Хейл, по-видимому, давал интервью радиокомментатору.
     - ...и, следовательно, небесное  тело  может  обладать  позицией  или
скоростью, но не тем и другим сразу в пределах данной системы пространства
- времени.
     - Доктор Хейл, не могли бы вы объяснить это на более понятном  языке?
- медовым голосом осведомился радиокомментатор.
     - Это и есть  понятный  язык,  сэр!  Если  же  прибегнуть  к  научной
терминологии, то,  исходя  из  гейзенберговского  принципа  сжатия,  эн  в
седьмой степени в скобках, определяющее псевдопозицию дитриховского целого
числа  квантов,  деленное  на  коэффициент  искривления  массы  в  седьмой
степени...
     - Благодарю вас, доктор Хейл, но, боюсь, это не совсем понятно  нашим
слушателям.
     "Зато тебе понятно!" - раздраженно подумал Роджер Пфлюггер.
     - Я не сомневаюсь, доктор Хейл, что  больше  всего  нашим  слушателям
хотелось бы узнать, действительно ли звезды  пришли  в  движение  или  это
только иллюзия.
     - И то, и другое. Это движение реально в системе пространства, но  не
в системе пространства - времени.
     - Не могли бы вы, объяснить это подробнее, профессор?
     - Конечно. Трудность здесь  носит  чисто  гносеологический  характер.
Исходя из чистой причинности, воздействие макроскопического...
     "А за нею во всю прыть тихими шагами волк старался переплыть миску  с
пирогами", - подумал Роджер Пфлюггер.
     - ...на параллелизм градиента энтропии...
     - Ха! - сказал Роджер вслух.
     - Вы что-то сказали, сэр? - спросила официантка. До этого  Роджер  не
обращал на нее  никакого  внимания.  Она  оказалась  миниатюрной  и  очень
симпатичной блондинкой. Роджер улыбнулся ей.
     - Все зависит от того, с точки зрения какой  системы  пространства  -
времени оценивать эту проблему, - задумчиво ответил он.  -  Трудность  тут
гносеологическая.
     Чтобы загладить эту выходку, он дал ей на чай больше,  чем  позволяли
его средства, и вышел из закусочной.
     Именитый физик явно знал о происходящем меньше, чем человек с  улицы.
Человек с улицы  знал  хотя  бы,  что  звезды  либо  движутся,  либо  нет.
Профессор Хейл не знал,  по-видимому,  и  этого.  Спрятавшись  за  дымовую
завесу  звучных  определений,  он  намекнул,  что  звезды  одновременна  и
движутся, и не движутся.
     Роджер задрал голову,  но  в  небе,  озаренном  разноцветными  огнями
реклам, слабо светились лишь две-три звезды. Еще рано, решил он.
     Роджер завернул в бар, но не допил даже первой рюмки, так  как  виски
показалось ему удивительно противным. Он не понимал,  что  продолжительная
бессонница действует на него сильнее всякого алкоголя. Он знал только, что
вовсе не хочет спать, и собирался бродить по городу, пока не  почувствует,
что уже пора ложиться. Тот, кто в эту минуту  оглушил  бы  его  ударом  не
слишком тяжелого мешка с песком, оказал бы ему большую услугу,  но  такого
благодетеля не нашлось.
     Роджер шел и шел, пока не  увидел  ослепительные  огни  синерамы.  Он
купил билет и добрался до своего места  в  тот  момент,  когда  на  экране
замелькали   заключительные   кадры   сладенького   финала    первой    из
полнометражных  картин  программы.  Несколько  рекламных  мультфильмов  он
пропустил, так сказать, мимо глаз, хотя взгляд  его  и  был  устремлен  на
экран.
     - А теперь,  -  прозвучал  голос  диктора,  -  мы  предлагаем  вашему
вниманию вид ночного неба над Лондоном в три часа утра.
     Экран усеяли  сотни  крохотных  пятнышек.  Это  были  звезды.  Роджер
наклонился вперед, чтобы ничего не упустить - наконец-то вместо  всяческой
словесной шелухи он увидят и услышит нечто стоящее.
     - Стрелка, - произнес голос  за  кадром,  когда  на  экране  возникла
стрелка, -  указывает  на  Полярную  звезду,  которая  в  настоящее  время
сместилась на десять градусов в направлении к Большой Медведице.  Сама  же
Большая Медведица утратила  форму  ковша,  однако  сейчас  стрелка  укажет
звезды, из которых он прежде слагался.
     Роджер, затаив дыхание, следил за стрелкой и слушал голос.
     - Алькаид и Дубге, - произнес голос.  -  Неизменные  звезды  утратили
неизменность,  но...  -   на   экране   внезапно   вспыхнуло   изображение
ультрасовременной кухни - плиты с маркой "Две звезды" неизменно  сохраняют
все свои превосходные  качества.  Блюда,  изготовленные  аупервибрационным
методом, вкусны по-прежнему. Плиты с маркой "Две  звезды"  не  знают  себе
равных.
     Роджер Пфлюггер неторопливо поднялся и зашагал по проходу  к  экрану,
доставая из кармана перочинный нож. Прыжок - и он  оказался  на  невысокой
эстраде. Экран он резал без всякого неистовства. Его удары  были  точны  и
рассчитаны  так,  чтобы  причинять  как  можно  больше   повреждений   при
минимальной затрате усилий.
     К тому времени, когда  трое  рослых  капельдинеров  заключили  его  в
крепкие объятия, экран  был  изуродован  весьма  основательно.  Роджер  не
сопротивлялся. Когда капельдинеры сдали  его  полицейскому,  он  также  не
оказал ни малейшего  сопротивления.  Час  спустя  в  полицейском  суде  он
невозмутимо выслушал предъявленные ему обвинения.
     - Признаете вы себя виновным или нет? - спросил судья.
     - Ваша честь, это же чисто гносеологический вопрос, - ответил  Роджер
чистосердечно. - Неизменные звезды двинутся, но лучшие  в  мире  воздушные
хлебцы фирмы Корни все еще определяют псевдопозицию  дитриховского  целого
числа квантов, деленную на седьмую степень коэффициента искривления!
     Десять минут спустя он уже сладко спал. Правда, в  камере,  но  очень
сладко. Полицейские оставили его  в  покое,  сообразив,  что  ему  полезно
выспаться...
     Среди других мелких трагедий этой ночи можно поведать о судьбе  шхуны
"Рансагансетт", пробиравшейся вдоль берегов Калифорнии. Собственно говоря,
не очень-то близко от этих берегов.  Внезапный  шторм  унес  ее  далеко  в
открытое море. А как далеко, ее шкипер мог только догадываться.
     "Рансагансетт",   американская   шхуна   с   немецкой   командой    и
венесуэльским портом приписки, занималась контрабандной доставкой спиртных
напитков из  Энсенады  (Нижняя  Калифорния)  в  Канаду.  Это  была  ветхая
четырех-моторная  посудина  с  весьма  ненадежным   компасом   и   древним
радиоприемником 1955 года, который во время шторма  раскапризничался  так,
что Гросс, старший помощник, ничего не мог с ним поделать.
     Однако к этому времени от хмурых туч осталась лишь  легкая  дымка,  а
затихающий ветер быстро разогнал и ее. Ганс  Гросс  стоял  в  ожидании  на
палубе, держа в руке древнюю астролябию. Его окружал  непроницаемый  мрак,
потому что "Рансагансетт", чтобы не привлекать внимания береговой  охраны,
шла без огней.
     - Проясняется, мистер Гросс? - донесся снизу голос капитана.
     - Та, сэр. Пыстро проясняется.
     В каюте капитан Рэндолл снова начал сдавать карты второму помощнику и
судовому механику.  Команда  шхуны  (пожилой  немец  с  деревянной  ногой,
носивший фамилию Вайс) мирно  спала  на  крамболе  лагуна  ["на  крамболе"
означает "справа или слева по носу"; лагун - бак с питьевой водой]  -  что
это значит, объяснить не берусь.
     Прошло  полчаса.  Потом  еще  час.  Капитан  проигрывал  Хальмштадту,
механику, все больше.
     - Мистер Гросс! - крикнул он.
     Ответа не последовало. Он крикнул еще раз, но с тем же результатом.
     - Айн момент, счастливчики, -  сказал  он  и  поднялся  по  трапу  на
палубу.
     На палубе, задрав голову и широко разинув рот, стоял Гросс. Небо было
совсем чистым.
     - Мистер Гросс! - крикнул капитан Рэндолл.
     Второй помощник  не  отозвался.  Капитан  вдруг  заметил,  что  Гросс
медленно вращается вокруг своей оси.
     - Ганс! - сказал капитан Рэндолл. - Что на тебя накатило?
     И тоже посмотрел вверх.
     На первый взгляд, небо казалось  обычным.  Ангелы  там  не  летали  и
патрульные самолеты тоже.  Ковш...  Капитан  Рэндолл  медленно  повернулся
вокруг своей оси, хотя и быстрее, чем Ганс Гросс.  Куда  девалась  Большая
Медведица?
     Да и все прочее тоже. Он не видел ни одного знакомого  созвездия.  Ни
треугольника Лиры, ни пояса Ориона, ни рогов Овна.
     Хуже того... Что это еще за  многоугольник  из  восьми  ярких  звезд?
Явное созвездие, но он никогда его не видел, хотя огибал и мыс Горн, и мыс
Доброй Надежды. А что, если... Да нет же! Южного-то Креста нигде не видно!
     Пошатываясь, как пьяный, капитан Рэндолл подошел к трапу.
     - Мистер Вайскопф! - позвал он. - Мистер Хельмштадт!  Поднимитесь  на
палубу!
     Они поднялись и посмотрели. Некоторое время все хранили молчание.
     - Выключите моторы, мистер Хельмштадт, - сказал  капитан.  Хельмштадт
отдал честь - чего раньше никогда  не  делал  -  и  спустился  в  машинное
отделение.
     - Распутить Вакса, капитан? - спросил Вайскопф.
     - Зачем?
     - Не снаю.
     Капитан поразмыслил.
     - Разбудите его, - сказал он.
     - Мы, я тумаю, на планете дер Марс, - сказал Гросс.
     Но капитан уже взвесил и отбросил такую возможность.
     - Нет, - отрезал он. - С любой планеты  Солнечной  системы  созвездия
будут выглядеть практически одинаково.
     - Фы тумаете, мы профалялись сквось космос?
     Шум моторов внезапно смолк, и  теперь  был  слышен  только  привычный
мягкий плеск волн о борта. Шхуна покачивалась на зыби.
     Вайскопф вернулся с Вайсом, за ними  на  палубу  вылез  Хельмштадт  и
снова отдал честь.
     - Жду ваших приказаний, капитан.
     Капитан Рэндолл махнул рукой в сторону корми,  где  стояли  укутанные
брезентом бочки.
     - Вскрыть груз! - скомандовал он.
     За карты больше не  садились.  На  заре,  освещенные  первыми  лучами
солнца, которого они уже не надеялись увидеть, - а в эту минуту безусловно
и не видели - пятеро бесчувственных  моряков  были  сняты  с  их  шхуны  и
доставлены в порт Сан-Франциско. Проделал эту операцию  патруль  береговой
охраны. Ночью дрейфовавшая "Рансагансетт" прошла Золотые  Ворота  и  мягко
ткнулась о причал парома.
     Шхуна  тащила  за  собой  на  буксире  большой  брезент,   пронзенный
гарпуном, линь которого был привязан к бизань-мачте. Что все это означало,
так и осталось необъясненным, хотя  позднее  капитан  Рэндолл  и  вспомнил
смутно, что вроде бы загарпунил в ту ночь кашалота. Однако старший  матрос
по фамилии Вайс так и  не  вспомнил,  что  же  все-таки  произошло  с  его
деревянной ногой. Но, может, оно и к лучшему.

     Милтон Хейл, доктор наук, прославленный физик, наконец умолк и отошел
от выключенного микрофона.
     - Большое спасибо, профессор, - сказал радиокомментатор. -  Э...  чек
можете получить в кассе. Вы... э... знаете где.
     - Да-да, знаю, - подтвердил ученый, добродушный  толстячок.  Пушистая
седая борода придавала ему несомненное  сходство  с  рождественским  Дедом
Морозом в миниатюре. В глазах у него то и дело вспыхивали  веселые  искры.
Он курил короткую трубочку.
     Закрыв за собой  звуконепроницаемую  дверь,  он  энергичной  походкой
направился к окошку кассы.
     - Здравствуйте, деточка, - сказал он дежурной  кассирше.  -  Если  не
ошибаюсь, у вас должно быть два чека для профессора Хейла.
     - Вы профессор Хейл?
     - Не берусь утверждать наверное, но так сказано в моем  удостоверении
личности, и, следовательно, мы можем принять, что это так.
     - Два чека?
     - Два чека. За одну и ту же передачу, согласно особому  распоряжению.
Кстати, сегодня в Мабри неплохое ревю.
     - Да? Вот ваши чеки, профессор Хейл. На семьдесят пять долларов и  на
двадцать пять. Все правильно?
     - Более чем. Ну, а как насчет ревю?
     - Если хотите, я спрошу мужа. Он здешний швейцар.
     Профессор Хейл вздохнул, но веселые искры в его глазах не погасли.
     - Я думаю, ваш супруг не будет возражать, - сказал он. - Вот  билеты,
деточка. Идите с ним. А мне еще надо вечером поработать.
     Кассирша широко открыла глаза, но билеты взяла.
     Профессор Хейл направился к телефону-автомату и позвонил домой. Домом
профессора Хейла и им самим твердой рукой правила его старшая сестра.
     - Агата, мне придется остаться до ночи в лаборатории, - сказал он.
     - Милтон, ты прекрасно можешь работать и дома, у себя в  кабинете.  Я
слышала твою передачу, Милтон. Ты говорил чудесно.
     - Всякую чепуху, Агата. Невероятную чушь. Что, собственно, я сказал?
     - Ну, ты сказал, что... э... звезды были... то есть ты был...
     - Вот именно, Агата. Я ставил себе целью предотвратить  панику  среди
населения. Если бы я сказал правду,  слушатели  перепугались  бы.  Но  мое
ученое самодовольство  оставило  их  в  убеждении,  что  ситуация...  э...
полностью контролируется. А ты знаешь, Агата, что я подразумевал, говоря о
параллелизме градиента энтропии?
     - Ну... не совсем.
     - Вот и я тоже.
     - Милтон, ты пил!
     - Пока еще нет... Нет, что ты! Но сегодня я не могу работать дома.  В
университете у меня под рукой будут все справочники. И звездные карты.
     - Но, Милтон, а как же твой гонорар? Ты же знаешь,  что  тебе  опасно
носить при себе деньги, когда ты... в таком настроении.
     - Я получил не наличными, а чеком. Сейчас отошлю его тебе  по  почте.
Хорошо?
     - Ну что ж. Если  уж  тебе  нужны  все  справочники...  До  свиданья,
Милтон.
     Профессор Хейл вошел в  почтовое  отделение.  Он  кассировал  чек  на
двадцать пять долларов. А второй, на семьдесят пять, заклеил в  конверт  и
бросил в ящик.
     Просовывая конверт в щель, он поглядел на вечернее небо, вздрогнул  и
отвел глаза. Потом кратчайшим путем отправился в ближайший бар  и  заказал
большую рюмку виски.
     - Давненько вы к  нам  не  заглядывали,  профессор,  -  сказал  Майк,
бармен.
     - Это вы правильно подметили, Майк. Налейте-ка мне еще.
     - С удовольствием. И за счет заведения.  Мы  сейчас  слушали  вас  по
радио. Здорово вы говорили.
     - Угу.
     - Я прямо заслушался. Сын-то у меня летчик, ну и мне немножко  не  по
себе было - чего это, думаю, в небе делается. Но раз уж  вы  там  в  своих
университетах все про это  знаете,  так  беспокоиться  нечего.  Хорошо  вы
говорили, профессор. Мне только хотелось бы спросить вас об одной вещи.
     - Этого я и боялся, - сказал профессор Хейл.
     - Я про звезды. Они же куда-то движутся! А вот куда? То есть если они
на самом деле движутся, как вы говорили.
     - Точно этого определить нельзя, Майк.
     - А они двинутся по прямой? То есть каждая из них?
     Именитый ученый заколебался.
     - Ну... и да и нет, Майк. Спектрографический анализ  показывает,  что
все  они  сохраняют  прежнее  расстояние  от  нас,  все   до   единой.   И
следовательно, каждая из них - если они действительно движутся - описывает
круг с нами в  центре.  А  потому  они  движутся  как  бы  по  прямой,  не
приближаясь к нам и не удаляясь.
     - А изобразить эти круги вы можете?
     - Да. На звездном глобусе. Это уже сделано. Впечатление такое,  будто
все они направляются к определенному участку неба, но не в  одну  какую-то
точку. Другими словами, их пути пока не пересекаются.
     - А к какому же это участку?
     - Он находится примерно где-то между Большой Медведицей и Львом.  Те,
что дальше, движутся быстрее, те, что ближе, -  медленнее.  Да  ну  вас  к
черту, Майк! Я пришел сюда, чтобы забыть о звездах, а не  разговаривать  о
них. Налейте мне еще.
     - Минуточку, профессор.  А  когда  они  туда  доберутся,  они  что  -
остановятся или поползут дальше?
     - А я откуда знаю, Майк? Они начали двигаться внезапно в одну и ту же
минуту и, так сказать, с полной скоростью - то есть их скорость с  первого
же момента была такой, какой остается сейчас,  они  ее,  так  сказать,  не
набирали.   И   значит,   остановиться   они   тоже   могут   сразу,   без
предупреждения...
     Он сам остановился с внезапностью, какой могла бы позавидовать  любая
звезда, и уставился на свое отражение в зеркале  за  стойкой  так,  словно
никогда прежде себя не видел.
     - Что с вами, профессор?
     - Майк!
     - Что?
     - Майк, вы - гений!
     - Я? Что это вы?
     Профессор Хейл испустил легкий стон.
     - Майк, мне придется сейчас же отправиться в университет.  Чтобы  под
рукой были справочники и звездные карты. Вы вернули меня на  путь  истины,
Майк. Но дайте-ка мне с собой бутылочку этого виски.
     - "Тартанового пледа"? Большую?
     - Большую. И побыстрее. Мне нужно поговорить с  одним  человеком  про
собачью звезду.
     - Вы это серьезно, профессор?
     Доктор Хейл испустил вздох.
     - Это вы виноваты, Майк. Собачьей звездой называют  Сириус.  И  зачем
только я пришел сюда, Майк! В первый раз за три месяца удалось  вырваться,
и надо же вам было все испортить.
     Он взял такси, отправился в университет, отпер свой кабинет  и  зажег
лампы там и в библиотеке. Потом сделал хороший глоток "Тартанового  пледа"
и взялся за работу.
     Для начала после некоторых пререканий с дежурным по  коммутатору  ему
удалось добиться, чтобы его соединили с директором Коулской обсерватории.
     - Это Хейл, - сказал он. - Армбрестер, у меня есть идея.  Но  прежде,
чем заняться ею, я хотел бы уточнить данные. Насколько мне известно, новое
собственное движение продемонстрировали четыреста шестьдесят восемь звезд.
Это число по-прежнему верно?
     - Да, Милтон. Движутся только они.
     - Отлично. У меня  есть  их  список.  А  скорость  движения  остается
неизменной?
     - Да. Как это ни невероятно, она постоянна. А в чем заключается  ваша
идея?
     - Сначала я хочу ее  проверить.  Если  что-нибудь  получится,  я  вам
позвоню.
     Но позвонить он забыл.
     Это была долгая и кропотливая работа. Взяв  карту  звездного  неба  с
участком между Большой Медведицей и Львом, он  нанес  на  нее  468  линий,
которые обозначили траектории взбесившихся звезд. На полях карты у  начала
каждой линии он записал видимую скорость звезды, но не в световых годах  в
час, а в градусах в час с точностью до пятого знака.
     Потом он принялся рассуждать.
     -  Исходя  из  предпосылки,   что   эти   звезды   начали   двигаться
одновременно, - бормотал он себе под нос, - предположим, что и остановятся
они одновременно. Когда? Скажем, завтра в десять вечера.
     Он  проверил  это  предположение,  нанеся  на  карту  соответствующие
позиции звезд. Нет, не то!
     Час ночи? Уже что-то похожее на дело.
     Полночь?
     Вот оно! Во всяком случае, достаточно близко. Несколько минут разницы
в ту или иную сторону значения не имели, так что тратить время  на  точные
вычисления не стоило. Теперь он знает все. Невероятно, но факт!
     Профессор Хейл еще раз приложился к бутылке  и  мрачно  уставился  на
карту. Потом  прошел  в  библиотеку,  взял  справочник  и  получил  нужную
информацию. Адрес.
     С  этого  момента  начинается  эпопея  странствий  профессора  Хейла.
Правда, как оказалось, бесполезных,  но  все  же  в  чем-то  сравнимых  со
странствиями Одиссея.
     Начал он с того, что сделал еще глоток. Затем ограбил сейф в кабинете
ректора, благо комбинация цифр была  ему  известна.  Записка,  которую  он
оставил в сейфе, могла служить образцом лаконичности:
     "Взял деньги. Объясню потом".
     После этого он сделал еще глоток, сунул бутылку в  карман,  вышел  на
улицу и подозвал такси.
     - Куда, сэр? - спросил шофер, когда пассажир сел.
     Профессор Хейл назвал адрес.
     - Фремонт-стрит? Простите, сэр, но я не знаю, где эта улица.
     - В Бостоне, - сказал Хейл. - Ах да! Я же  вам  этого  не  сказал!  В
Бостоне.
     - Это что - в штате Массачусетс? Пожалуй, далековато отсюда.
     - Тем более нет оснований  тратить  время  на  пустые  пререкания,  -
рассудительно сказал профессор Хейл.
     Короткие переговоры под  шуршание  бумажек,  изъятых  из  ректорского
сейфа, рассеяли опасения шофера, и они покатили.
     Ночь для марта выдалась на редкость холодная, а обогреватель в  такси
работал не слишком хорошо.  Зато  "Тартановый  плед"  отлично  согревал  и
профессора, и шофера, так что через Нью-Хейвен  они  промчались,  распевая
старинные ковбойские песни:
     - "Мы несемся, мы несемся в дикий голубой простор!"
     По   слухам,   которые,   впрочем,   могут   и   не   соответствовать
действительности, в Хартфорде профессор Хейл якобы одарил сияющей  улыбкой
даму, которая ждала последнего трамвая, и осведомился, не в Бостон  ли  ей
надо. Но, по-видимому, она ехала не в Бостон,  потому  что  в  пять  часов
утра, когда такси остановилось перед домом номер 614  по  Фремонт-стрит  в
Бостоне, в нем сидели только профессор Хейл и шофер.
     Профессор Хейл вылез и поглядел на  дом.  Это  был  типичный  особняк
миллионера, окруженный  высокой  чугунной  оградой  с  колючей  проволокой
поверху. Ворота и калитка были заперты, а звонка, во-видимому, не имелось.
     Но дом находился от  тротуара  не  дальше  чем  на  бросок  камня,  и
профессор Хейл не преминул воспользоваться этим обстоятельством. Он бросил
камень. Потом еще один. В конце концов ему удалось разбить окно.
     Вскоре в образовавшуюся дыру просунулась  чья-то  голова.  Дворецкий,
решил профессор Хейл.
     - Я профессор Милтон Хейл! -  крикнул  он.  -  Мне  нужно  немедленно
увидеть мистера Резерфорда Снивели. По крайне важному делу!
     - Мистер Снивели в отъезде, сэр, - сказал дворецкий. - А вот окно...
     - К черту окно! - объяснил профессор Хейл. - Где Снивели?
     - Ловит рыбу.
     - Где?
     - Я получил распоряжение не давать этих сведений.
     Быть может, профессор Хейл был несколько навеселе.
     -  Нет,  вы  их  дадите!  -  крикнул  он.  -  По  приказу  президента
Соединенных Штатов!
     Дворецкий засмеялся.
     - Я его что-то не вижу.
     - Так увидите! - сказал Хейл и снова влез  в  такси.  Шофер  спал,  и
профессор потряс его за плечо.
     - В Белый дом, - сказал профессор Хейл.
     - А?
     - В Белый дом в Вашингтоне, - пояснил профессор Хейл. - И поживее!
     Он вытащил стодолларовую бумажку. Шофер посмотрел на нее  и  испустил
стон. Но сунул ее в карман и включил мотор.
     Пошел легкий снег.
     Когда такси скрылось за углом, Резерфорд Р.Снивели, ухмыляясь, втянул
голову в комнату. Мистер Снивели не держал дворецкого.
     Если бы профессор Хейл был блике знаком с  привычками  эксцентричного
мистера Снивели, он знал  бы,  что  вся  прислуга  в  доме  номер  614  по
Фремонт-стрит приходящая и уже в двенадцать часов  дня  покидает  особняк,
куда приходит в десять. Если не считать этих двух  часов,  мистер  Снивели
постоянно пребывал в величественном одиночестве. Ни  друзей,  ни  светских
знакомых у него не было. Все свободное время, которое у него оставалось от
управления делами одной из ведущих галантерейных фирм страны, он  проводил
в  своей  домашней  мастерской  за  изготовлением  всевозможных   занятных
приспособлений и аппаратов.
     У Снивели была пепельница, которая услужливо подавала  ему  зажженную
сигарету всякий раз, когда он  протягивал  к  ней  руку,  и  радиокомбайн,
который  автоматически  включался  на  программах,   оплачиваемых   фирмой
"Снивели", и выключался, едва они подходили к концу. Его  ванна  мелодично
аккомпанировала ему, когда он затягивал песню, плескаясь в воде, и  еще  у
него была машина, которая читала ему на сон  грядущий  вставленную  в  нее
книгу.
     Пусть жизнь Снивели  была  одинокой,  но  ее,  несомненно,  скрашивал
некоторый комфорт. Конечно,  он  был  чудаком,  но  человеку  с  ежегодным
доходом в четыре миллиона это вполне по карману. А уж если ты начал  жизнь
сыном кассира в мелком пароходстве, то это и совсем неплохо.
     Мистер Снивели проводил такси самодовольным  смешком,  возвратился  в
постель и уснул сном праведника.
     "Значит, кто-то разобрался, в чем дело, на девятнадцать часов  раньше
срока, - подумал он, засыпая. - Ну и на здоровье!"
     Ни один уголовный кодекс не предусматривал наказания за  то,  что  он
сделал...
     В этот день астрономические  отделы  книжных  магазинов  стремительно
опустели. У широкой публики вдруг проснулся  горячий  интерес  к  небесным
явлениям, и даже древние пропыленные  тома  ньютоновской  "Principia"  шли
нарасхват по бешеным ценам.
     Эфир заполнили сообщения о новых небесных чудесах. Однако в них  было
очень мало не только науки, но и просто здравого  смысла,  ибо  почти  все
астрономы в этот день крепко спали. Двое суток они не смыкали глаз, но  на
третьи, измученные душой и телом, махнули рукой на звезды, считая, что  им
(астрономам, а не звездам) следует немного  соснуть,  а  небесные  светила
могут сами о себе позаботиться.
     Баснословные гонорары, предложенные телевизионными и радиокомпаниями,
соблазнили двух-трех из них, и они попробовали выступить  с  лекциями,  но
чем меньше будет сказано об этих плачевных попытках, тем лучше.  Профессор
Карвер Блейк, объясняя многочисленным телезрителям разницу между апогеем и
перигеем, впал в каталептическое состояние.
     Большой спрос был и на физиков.  Однако  попытки  связаться  с  самым
именитым из них оказались тщетными. Краткая записка: "Взял деньги. Объясню
потом", - единственный ключ к  исчезновению  профессора  Милтона  Хейла  -
ничего не дала. Его сестра Агата опасалась худшего.
     Впервые  за  всю   историю   человечества   астрономические   новости
печатались в газетах под аршинными заголовками.
     Снегопад,  начавшийся   утром   на   Атлантическом   побережье,   все
усиливался. Перед въездом в Уотербери (штат Коннектикут) шофер  профессора
Хейла почувствовал, что всему есть предел. Что он, железный, что ли, чтобы
без передышки гонять то в Бостон, то в Вашингтон?  Разве  можно  требовать
такого от человека хоть бы и за сто долларов?
     И уж, во всяком случае, не в такой  буран.  Видимости  никакой,  даже
когда удается разлепить веки.. А пассажир храпит себе на  заднем  сиденье.
Почему бы не съехать  на  обочину  и  не  подремать  часок?  Всего  часок!
Пассажир ведь и не заметит ничего. И вообще, псих какой-то - кажется,  мог
бы сесть на поезд или на самолет.
     Бесспорно,  профессор  Хейл  мог  бы  воспользоваться  этими   видами
транспорта, если бы вспомнил  про  них.  Но  он  мало  куда  ездил,  да  и
"Тартановый плед" сыграл свою роль.  Профессор  Хейл  привык  пользоваться
такси - ни тебе билетов, ни пересадок. В деньгах он не был стеснен, голова
его, окутанная "Тартановым пледом", не сработала, и он не подумал  о  том,
что при длительной поездке на такси имеет дело с человеческим фактором.
     Но когда он, совсем оледенев, проснулся  в  неподвижной  машине,  ему
пришлось-таки об этом подумать. Шофер спал  богатырским  сном  и,  сколько
ученый его ни тряс, продолжал храпеть. В довершение всего часы  профессора
Хейла остановились, и он не имел ни малейшего представления ни о  времени,
ни о том, где он может находиться.
     К несчастью, он так и не научился водить автомобиль, а потому, сделав
энергичный глоток, чтобы немного согреться, вылез из такси, но тут рядом с
ним остановился другой автомобиль.
     Это  была  полицейская  машина,  а  за  рулем   сидел   замечательный
полицейский - один полицейский на миллион.
     Хейл замахал руками.
     - Я профессор Хейл, -  завопил  он,  перекрикивая  вой  ветра.  -  Мы
заблудились. Где я нахожусь?
     - Влезайте скорей ко мне, пока совсем  не  замерзли,  -  распорядился
полицейский. - Уж не вы ли профессор Милтон Хейл?
     - Да.
     - Я читал все ваши книги, профессор, - сказал полицейский.  -  Обожаю
физику и всегда мечтал познакомиться с вами. Мне хотелось бы  узнать  ваше
мнение о пересмотренной величине кванта.
     - Речь идет о жизни и смерти! - сказал профессор Хейл. - Не могли  бы
вы меня доставить на ближайший аэродром?
     - Само собой, профессор.
     - Но послушайте... а как же шофер такси?  Ведь,  если  мы  не  примем
каких-нибудь мер, он замерзнет.
     - Я перетащу его в кузов моей машины,  а  такси  отгоню  подальше  на
обочину. Остальным можно будет заняться позже.
     - Поторопитесь, если нетрудно.
     Услужливый  полицейский  поторопился.  Потом  сел  за  руль,  и   они
тронулись.
     - Так, значит, о величине кванта, профессор, -  начал  он  и  осекся;
профессор Хейл спал непробудным сном.
     Полицейский подъехал к аэровокзалу в Уотербери.  Остановившись  перед
кассами, он осторожно разбудил профессора.
     - Аэропорт, сэр.
     Он еще не успел договорить, а профессор уже  выскочил  из  машины  и,
спотыкаясь, вбежал в помещение кассы. Он крикнул через плечо "спасибо!"  и
чуть было не растянулся на пороге.
     Рев разогреваемых двигателей суперстратолайнера  подстегнул  его,  на
ногах словно выросли крылья, и он в мгновение ока очутился  перед  окошком
кассы.
     - Какой это самолет?
     - Прямой  вашингтонский  рейс.  Отлет  через  минуту.  Боюсь,  вы  не
успеете.
     Профессор Хейл сунул в окошко стодолларовую бумажку.
     - Билет! - прохрипел он. - Сдачу оставьте себе.
     Схватив билет, профессор взлетел по лестнице к двери стратолайнера  в
тот момент, когда она уже закрывалась. Он упал на  сиденье,  еле  переводя
дух. Когда стюардесса подошла взять его билет, он спал мертвым сном, и  ей
пришлось самой застегнуть ему ремни.
     Вскоре она его разбудила: почти все пассажиры сошли.
     Профессор Хейл стремглав скатился по лестнице и кинулся через поле  к
зданию аэровокзала. Он бросил взгляд на огромные  часы.  Было  еще  только
девять, и,  несколько  успокоившись,  профессор  Хейл  юркнул  в  дверь  с
надписью "Такси".
     - В Белый дом, - сказал он шоферу. - Долго туда ехать?
     - Десять минут.
     Профессор Хейл удовлетворенно вздохнул и  откинулся  на  сиденье.  На
этот раз он не заснул. Спать ему совершенно  не  хотелось.  Но  он  закрыл
глаза, чтобы обдумать, как лучше всего объяснить президенту положение.
     - Приехали, сэр.
     Профессор Хейл расплатился, торопливо вылез из  такси  и  взбежал  по
ступенькам.  Здание  оказалось  не  совсем  таким,  каким  он   себе   его
представлял, но терять время на  праздные  размышления  было  некогда.  Он
увидел конторку и бросился к ней.
     - Мне нужно немедленно увидеться с президентом. Дело  государственной
важности!
     Человек за конторкой нахмурился.
     - С каким именно-президентом?
     Глаза профессора Хейла полезли на лоб.
     - С президентом Сое... Послушайте, что это за  здание?  И  какой  это
город?
     Человек за конторкой нахмурился еще больше.
     - Это отель "Белый дом", -  ответил  он.  -  В  городе  Сиэтле,  штат
Вашингтон.
     Хейл упал без чувств. Он пришел в себя через  три  часа  в  больнице.
Была полночь - по тихоокеанскому времени. Следовательно, на  атлантическом
побережье страны шел четвертый час утра. Другими словами, когда он выходил
из самолета в Сиэтле, штат Вашингтон, в городе Вашингтоне, столице страны,
и в Бостоне была как раз полночь.
     Профессор Хейл бросился к окну и  погрозил  небесам  сжатым  кулаком.
Бесполезный жест!
     Однако на атлантическом  побережье  метель  к  вечеру  улеглась  и  в
воздухе висел только легкий туман. Телефоны метеорологических бюро звонили
не переставая: всех, кто жаждал взглянуть на звездное небо,  интересовало,
рассеется ли туман.
     - Поднимается океанский бриз, - отвечали  им.  -  Он  уже  достаточно
силен и разгонит туман за час или два.
     К  четверти  двенадцатого  небо  над  Бостоном  совсем   прояснилось.
Несмотря на пронзительный  холод,  улицы  были  запружены  толпами  людей,
которые, задрав головы, следили за звездной каруселью. И все  отказывались
верить глазам. Не может быть!
     По городу прокатывался нарастающий  ропот.  Без  четверти  двенадцать
сомневаться было уже нельзя, и ропот внезапно стих - для того лишь,  чтобы
в последние минуты перед полуночью перейти  в  оглушительный  рев.  Разные
люди воспринимали случившееся по-разному: кто негодовал,  а  кто  смеялся,
кто леденел от  ужаса,  а  кто  презрительно  кривил  губы.  Кое-кто  дате
приходил в восторг.
     Вскоре повсюду в городе люди начали двигаться  к  Фремонт-стрит.  Они
шли пешком, ехали в автомобилях и на городском транспорте, и  маршруты  их
сходились в одной точке.
     Без пяти минут двенадцать Резерфорд Снивели все еще сидел  у  себя  в
кабинете за спущенными шторами. Он так и не поддался искушению  подойти  к
окну и выглянуть. Нет, он посмотрит, когда дело будет завершено!
     По-видимому, все шло отлично. Об этом свидетельствовал гул голосов  -
несомненно гневный, - нараставший вокруг его дома. Он  слышал,  что  толпа
выкрикивает его фамилию.
     Тем не менее он дождался последнего удара часов и только тогда  вышел
на балкон. Как ни хотелось ему посмотреть вверх, на небо, он принудил себя
сначала взглянуть вниз, на улицу. Там колыхалась толпа, разъяренная толпа.
Но он презирал толпы.
     Сквозь толпу пробирались автомобили. Из одного вылез  мэр  Бостона  в
сопровождении начальника городской  полиции.  Ну  и  что?  Он  не  нарушил
никакого закона.
     И вот настал вожделенный миг. Минута его  торжества.  Снивели  возвел
глаза к безмолвному небу и увидел...  четыреста  шестьдесят  восемь  самых
ярких звезд, безмолвно кричавших:

                           МОЙТЕСЬ МЫЛОМ СНИВЛИ

     Упоение длилось ровно четыре  секунды.  Затем  его  лицо  полиловело,
глаза выпучились.
     - Господи! - прохрипел мистер Снивели. - Фамилия переврана!
     Его лицо стало уже совсем фиолетовым.  Как  подрубленное  дерево,  он
рухнул на перила балкона и полетел вниз.
     Машина скорой  помощи  тотчас  доставила  бездыханного  миллионера  в
ближайшую   больницу,   где   врач   констатировал    смерть,    вызванную
кровоизлиянием в мозг.
     Но его фамилия, пусть  и  перевранная,  продолжала  сиять  в  вышине.
Звезды перестали двигаться, они вновь застыли в неизменном положении - для
того, чтобы провозглашать:

                           "МОЙТЕСЬ МЫЛОМ СНИВЛИ!"

     Среди бесчисленных объяснений, предлагавшихся всеми, кто  претендовал
хоть на какие-то знания в области астрономии или физики  (а  также  черной
магии), наиболее ясным и  логичным  -  и  близким  к  истине  -  оказалось
объяснение,   выдвинутое   Уэнделлом   Мейеном,   почетным   председателем
нью-йоркского астрономического общества.
     - Совершенно очевидно, - заявил профессор Мейен, - что это оптическая
иллюзия,  созданная  рефракцией.  Разумеется,  никакие  силы,  подвластные
человеку, не могут воздействовать на звезду. Следовательно, на самом  деле
все звезды занимают на небосводе прежние позиции. Я убежден,  что  Снивели
нашел способ преломлять свет звезд где-то в верхних слоях  атмосферы  так;
чтобы создавалось впечатление, будто звезды  смещаются.  Где-то  и  сейчас
работают его передатчики, посылая  какие-то  волны  определенной  частоты.
Хотя мы пока не знаем, как именно это достигается, все  же  в  самой  идее
поля, способного, подобно призме или силе  тяготения,  отклонять  световые
волны от их пути, нет ничего невозможного.
     Он говорил еще много, но достаточно привести только самый  конец  его
речи:
     - Эффект этот не может  быть  вечным,  как  не  вечен  создающий  его
передатчик. Рано или поздно машина Снивели будет найдена и выключена,  или
же она сломается, или какие-нибудь ее части износятся...
     Точность выводов профессора Мейена подтвердилась,  когда  спустя  два
месяца и восемь дней после  этих  событий  бостонская  электрокомпания  за
неуплату  по  счетам  прекратила  подачу  тока  в   дом   номер   901   по
Уэст-Роджер-стрит, расположенный в десяти кварталах от  особняка  Снивели.
Едва ток был отключен, как с ночной стороны Земли поступили  взволнованные
сообщения, что все звезды в  мгновение  ока  очутились  на  своих  прежних
местах.
     Расследование установило, что Элмер Смит, купивший этот  дом  полгода
назад, как две капли воды походил на Резерфорда Снивели, и можно  было  не
сомневаться, что Элмер и Снивели - одно и то же лицо.
     На чердаке там обнаружили сложный лабиринт из четырехсот  шестидесяти
восьми антенн разной длины, направленных в разные стороны.  Передатчик,  к
которому  они  были  присоединены,  размерами   не   превосходил   обычный
радиопередатчик. Удивительно, но факт! И, согласно данным электрокомпании,
тока он потреблял немногим больше.  Однако  при  попытке  вскрыть  его  он
рассыпался в пыль.
     Как ни странно, серьезных последствий случившееся почти не имело.
     Люди стали относиться к звездам с большей нежностью, но  доверяли  им
меньше.
     Роджер Пфлюггер вышел из тюрьмы и женился на Элси. Сиэтл произвел  на
профессора Милтона Хейла самое приятное впечатление, и  он  поселился  там
навсегда. На расстоянии в две тысячи  миль  он  впервые  в  жизни  рискнул
показать нос своей старшей сестре Агате. Жизнь его стала гораздо приятнее,
но есть основания опасаться, что его новые книги будут  теперь  появляться
гораздо реже.
     Остается упомянуть об одном прискорбном  факте,  который  наводит  на
грустные размышления. Факт этот столь же унизителен  для  нашей  гордости,
сколь и многозначителен.
     За  те  два  месяца  и  восемь  дней,  пока  передатчик  Снивели  еще
действовал, спрос на мыло Снивели возрос на 915%!

                              Фредерик БРАУН

                                  АРЕНА

     Карсон открыл глаза и увидел над собой тускло мерцающую голубизну.
     Было жарко. Он лежал на песке. Ему  в  спину  впивался  торчавший  из
песка острый камень. Карсон повернулся на бок, потом сел, упираясь  руками
в песок.
     "Я сошел с ума, - подумал он. - Или умер. Или еще что-нибудь..."
     Песок был голубым. Ярко-голубым. А голубого песка нет ни на Земле, ни
на одной из планет.
     Голубой песок.
     Голубой песок под голубым куполом - ни небом, ни потолком, а какой-то
замкнутой поверхностью. Карсон почему-то знал, что она замкнута и конечна,
хотя и не мог этого видеть.
     Он набрал  горсть  песка,  который  заструился  между  его  пальцами.
Струйки защекотали его голую ногу.
     Голую? Он был абсолютно обнажен, и его тело  уже  покрылось  обильным
потом от расслабляющего жара и тоже стало голубым там, где к  нему  прилип
песок.
     Но в остальных местах оно было белым. "Значит, этот  песок  на  самом
деле голубой, - подумал он. - Если бы он только казался голубым в  голубом
свете, то и я был бы голубой. Но я белый - значит, песок голубой.  Голубой
песок. Голубого песка не бывает. И такого места не бывает, как это".
     Пот стекал ему в глаза. Было жарко, как в аду. Только ад должен  быть
докрасна раскаленным, а не голубым.
     Но если это не ад, то что это? Из всех планет  такой  горячий  только
Меркурий, но это не Меркурий. И потом, Меркурий остался примерно в четырех
миллиардах миль позади от...
     И тут он вспомнил, где он был только  что.  В  маленьком  одноместном
космолете, несшем патрульную службу за орбитой Плутона, в миллионе миль от
фланга земной армады, построившейся  в  боевой  порядок,  чтобы  встретить
Пришельцев.
     Он вспомнил тот внезапный, резкий, тревожный звонок,  когда  следящие
системы зарегистрировали приближение врага...

     Никто не знал, кто  такие  Пришельцы,  как  они  выглядят,  из  какой
далекой галактики они пришли, - знали только, что она где-то в направлении
Плеяд.
     Первые разрозненные налеты на дальние колонии и опорные пункты Земли.
Отдельные стычки между земными патрулями и небольшими группами космических
кораблей Пришельцев; стычки, в которых земляне  иногда  побеждали,  иногда
терпели поражение, но до сих пор ни  разу  не  смогли  захватить  космолет
противника. Не осталось в живых и ни одного жителя подвергавшихся  налетам
колоний - рассказать хоть что-нибудь о Пришельцах было некому.
     Сначала  угроза  казалась  не   очень   серьезной   -   налеты   были
немногочисленными и приносили не так уж много  ущерба.  Их  космолеты  как
будто слегка уступали земным в вооружении, хотя чуть-чуть превосходили  их
в скорости и маневренности. Как раз настолько, что Пришельцы, если  только
они не были окружены, могли выбирать - вступить им в бой или скрыться.
     И все-таки Земля готовилась к  решительному  сражению.  Был  построен
небывало  могучий  космический  флот.  Ждать  пришлось  долго.  Но  теперь
генеральное сражение приближалось.
     Разведчики обнаружили огромный флот Пришельцев в двадцати  миллиардах
миль от Земли. Эти разведчики так и не вернулись,  но  их  сообщения  были
получены. И вот земная армада, все десять тысяч космолетов  и  полмиллиона
космонавтов,  расположилась  в  ожидании  за  орбитой   Плутона,   готовая
сражаться насмерть.
     Битва предстояла на равных - об этом можно было  судить  по  рапортам
передовых  патрулей;  которые  пожертвовали  жизнью,  но  перед  тем,  как
погибнуть, передали данные о численности и силе флота противника.
     При равенстве сил судьбу Солнечной системы могла решить  ничтожнейшая
случайность. И решение было бы окончательным - в случае поражения Земля  и
все ее колонии оказались бы в полной власти Пришельцев...
     О да, теперь Боб Карсон все вспомнил.
     Правда, это не имело отношения к голубому песку и мерцающей голубизне
над головой. Но он помнил, как прозвучал этот резкий звонок  тревоги,  как
он бросился к панели управления, как в лихорадочной спешке пристегнулся  к
креслу, как перед ним на экране росла светлая точка.
     Как у него пересохло горло. Как он с ужасом  понял  -  началось!  Для
него, по крайней мере: основные силы сражающихся  были  еще  вне  пределов
досягаемости друг для друга.
     Меньше чем через  три  секунды  он  или  останется  победителем,  или
превратится в горстку пепла. Три секунды - столько длится бой  в  космосе.
За это время можно не спеша сосчитать  до  трех,  а  после  этого  ты  или
победишь,  или  будешь  мертв.  Одного  попадания  вполне  достаточно  для
маленького,  одноместного,  легко  вооруженного  и  слабо   бронированного
патрульного космолета.
     Машинально шепча пересохшими губами  "Раз!",  он  лихорадочно  крутил
ручки на пульте, чтобы растущая точка оставалась в  перекрестье  линий  на
экране.  Правая  нога  его  замерла  над  педалью   спуска.   Единственный
смертоносный залп - или он попадет, или нет. Для второго выстрела  времени
уже не останется.
     "Два". Он снова не слышал, как у него это вырвалось. Точка на  экране
перестала быть точкой. Расположенный в нескольких тысячах  миль  вражеский
космолет был виден так, как будто до него несколько сотен метров. Это  был
легкий, быстрый патрульный космолет почти такого же размера, как и у Боба.
     Вражеский патрульный космолет.
     "Тр..." Его нога коснулась педали...
     И  вдруг  Пришелец  скользнул  по  экрану  в  сторону  и   вышел   из
перекрестья. Карсон схватился за ручки, чтобы пуститься в погоню. Какую-то
долю секунды противника не было видно, потом корабль Карсона  развернулся,
и тот снова появился на экране - Карсон увидел, как он круто  снижается  к
Земле.
     К Земле?!
     Какая-то  оптическая  иллюзия,  не  иначе.   Этой   планеты,   теперь
занимавшей весь экран, не могло быть здесь. Просто  не  могло.  Вокруг  не
было ни одной планеты ближе, чем Нептун, а он был в трех миллиардах  миль.
Плутон находился  по  другую  сторону  Солнца,  которое  виднелось  отсюда
крохотной точкой.
     А как же системы слежения?  Они  не  обнаруживали  никакого  предмета
размером хотя бы с астероид. Сигналы молчали и сейчас.
     Этого не могло быть - того, к чему он приближался и что  было  уже  в
нескольких сотнях миль под ним.
     Внезапная угроза катастрофы заставила его забыть даже  о  противнике.
Он включил передние тормозные ракеты и, повиснув на ремнях, изо  всех  сил
навалился  на  штурвал  аварийного  разворота,  зная,  что  только  полная
мощность двигателей спасет его от катастрофы и что от таких перегрузок  он
сейчас потеряет сознание.

     А теперь он сидел на горячем  голубом  песке,  совершенно  голый,  но
целый и невредимый. Вокруг не было никаких  следов  его  космолета,  да  и
самого космоса. Эта поверхность над головой никак не могла быть небом.
     Он, шатаясь, встал на ноги. Сила тяжести была немного больше  земной.
Не намного.
     Кругом простирался ровный  песок.  Кое-где  группами  росли  какие-то
тощие кустики. Они тоже были голубые, но разных оттенков -  одни  светлее,
чем туесок, другие темнее.
     Из-под ближайшего  куста  выбежало  маленькое  животное,  похожее  на
ящерицу, только у него было не четыре ноги, а  гораздо  больше.  Оно  тоже
было голубым - светло-голубым. Увидев Карсона, оно  снова  спряталось  под
куст.
     Боб снова посмотрел вверх, пытаясь сообразить, что же там такое.  Это
не было похоже на  крышу,  однако  имело  форму  купола.  Оно  мерцало,  и
смотреть на него было трудно. Но оно определенно со всех  сторон  доходило
до самой земли - до голубого песка.
     Боб стоял недалеко от центра купола. До ближайшей стены  -  если  это
стена - было метров сто. Над плоской поверхностью  песка  как  будто  было
опрокинуто какое-то голубое полушарие метров 250 в окружности.
     И все было голубое, кроме одного предмета. У дальней стороны  круглой
стены лежало что-то багровое. Это был почти правильный шар диаметром около
метра. Он был слишком далеко, чтобы его можно было ясно разглядеть в  этом
голубом мерцании. И все-таки Картон почему-то содрогнулся.
     Он вытер пот со лба тыльной частью руки.
     Что это, кошмар? Эта жара, этот песок, это смутное ощущение ужаса при
одном взгляде на багровый шар?
     Сон? Не может быть: во время космического боя не засыпают.
     Смерть? Невозможно: если бессмертие и существует, то в нем  не  может
быть этого бессмысленного голубого песка, голубого жара и багрового ужаса.
     И тогда он услышал голос.
     Он услышал его не ушами - голос зазвучал внутри его  головы.  Он  шел
ниоткуда и отовсюду.
     "Путешествуя в пространстве и времени, - звенело у него в мозгу, -  я
обнаружил две цивилизации, готовые начать войну, которая истребила бы одну
из них и настолько ослабила бы другую, что она неизбежно регрессировала бы
и уже никогда не выполнила бы своего  предназначения,  а  распалась  бы  и
вернулась  в  прах,  из  которого  она  поднялась.  Но  этого  не   должно
случиться".
     "Кто... ты?" - Карсон не сказал это вслух, но вопрос возник у него  в
мозгу.
     "Ты не сможешь этого правильно понять. Я... - голос замолк, как будто
искал в мозгу Карсона слово, которого там не было, которого он не знал.  -
Я результат эволюции цивилизации такой  древней,  что  ее  возраст  нельзя
выразить понятными для  тебя  словами.  Цивилизации,  слившейся  в  единое
целое, каким может стать и твоя примитивная цивилизация... - снова  пауза,
подыскивание слова, - много времени спустя. Такими могут стать и те,  кого
ты называешь Пришельцами. Поэтому я и вмешался перед началом битвы,  столь
равной, что результатом ее будет истребление обеих  цивилизаций.  Одна  из
них должна выжить. Выжить, чтобы развиваться дальше".
     "Одна? - подумал Карсон. - Моя или..."
     "В моих силах прекратить войну,  послать  Пришельцев  назад,  в  свою
галактику. Но они все равно  вернутся,  или  же  вы  рано  или  поздно  их
найдете. Только постоянным вмешательством мог бы я предотвратить  взаимное
истребление, но я не могу остаться. Поэтому я решил  вмешаться  сейчас.  Я
полностью истреблю один флот без всяких потерь для другого.  Так  одна  из
цивилизаций сможет выжить".
     "Кошмар. Конечно, это кошмар", - подумал Карсон. Но он знал, что  это
не кошмар.
     Все  это  было  слишком  бредово,  слишком   невероятно,   чтобы   не
происходить на самом деле.
     Он не осмелился задать вопрос - который? Но  его  мысли  задали  этот
вопрос сами.
     "Выживет сильнейший, - сказал голос. - Этого я не могу - и не стал бы
- изменять. Я просто вмешаюсь, чтобы это была настоящая, а не...  -  снова
пауза, - а не Пиррова победа, чтобы  победившая  цивилизация  не  была  ею
сломлена.
     Я выбрал двух индивидуумов - тебя и Пришельца. Я вижу,  что  в  вашей
древней истории, истории межнациональных  войн,  известны  поединки  между
представителями племен, решавшие исход борьбы.
     Тебе и твоему противнику предстоит выдержать поединок. Оба вы наги  и
безоружны, обстановка одинаково незнакома обоим, одинаково  неприятна  для
обоих. Время не ограничено - здесь нет времени. Один из вас  победит.  Его
цивилизация выживет".
     - Но... - Карсон сам не знал, что он хотел сказать, но голос ответил:
     "Это справедливо. Условия таковы, что решит не  случайное  физическое
превосходство. Между вами барьер. Ты поймешь. Ум и мужество  будут  важнее
силы. Особенно мужество - воля к жизни".
     - Но пока это будет происходить здесь, наши космолеты...
     "Нет, вы  в  ином  времени,  ином  пространстве.  Пока  вы  здесь,  в
известном вам мире время стоит на месте. Я вижу, ты думаешь, на  самом  ли
деле все это существует. И да и нет. Но для тебя сейчас это существует  на
самом деле. То, что ты здесь перенесешь, будет на самом деле.  И  если  ты
умрешь, ты умрешь на самом деле. А твоя смерть  будет  концом  всей  вашей
цивилизации. Теперь ты знаешь достаточно".
     И голос умолк.
     Карсон снова остался один. Нет, не один - он поднял глаза  и  увидел,
что тот багровый предмет, тот страшный шар, который, как он теперь знал, и
есть Пришелец, катится к нему.
     Катится.
     У него как будто не было ни рук, ни ног, никаких  внешних  придатков.
Он катился по голубому песку,  как  капля  ртути.  А  перед  ним  каким-то
образом распространялась парализующая волна головокружительной, одуряющей,
страшной ненависти.
     Карсон огляделся. В нескольких футах от него в песке лежал  камень  -
единственное, что могло сойти за оружие. Камень был невелик, но с  острыми
краями, как у осколка кремня. Он и похож был на голубой кремень.
     Карсон  схватил  камень  и  пригнулся,  готовый  отразить  нападение.
Противник приближался - он двигался быстрее, чем мог бы бежать Карсон.
     Некогда было думать о том, как сражаться с ним, да и как  можно  было
заранее представить себе сражение с существом неизвестной силы, неведомого
устройства, с неизвестными приемами борьбы?
     Десять метров. Пять. И тут оно остановилось.
     Вернее,  его  что-то  остановило.  Его  передняя  часть  вдруг  стала
плоской, как будто оно наткнулось на невидимую стену. Оно  даже  отскочило
назад.
     Потом оно снова покатилось вперед, но уже медленнее, осторожнее. И  в
том же месте снова остановилось. Попробовало  в  другом  месте  -  и  тоже
остановилось.
     Между ними был какой-то барьер. И Карсон  вспомнил:  "Дело  решит  не
случайное физическое превосходство. Между вами барьер".
     Это, конечно, какое-то силовое поле.  Не  поле  Нетци,  известное  на
Земле: оно светилось и потрескивало. Это же было невидимо  и  не  издавало
никаких звуков.
     Барьер шел от одного края перевернутого полушария до другого. Карсону
не пришлось самому в этом удостовериться - это сделал Пришелец.  Он  боком
прокатился вдоль барьера и не нашел прохода.
     Карсон сделал полдюжины шагов  вперед,  протянув  перед  собой  левую
руку, и наконец коснулся барьера. Он был гладкий, упругий, похожий  больше
на резину, чем на стекло. Теплый на ощупь, но не теплее песка под  ногами.
И он был совершенно невидим, даже вблизи.
     Он бросил камень и налег на барьер обеими руками.  Барьер  как  будто
чуть подался. Но не больше, даже после того как Карсон навалился  на  него
всем своим весом. Это было похоже на  сталь,  покрытую  слоем  резины.  До
какого-то предела - упругость, а дальше - несокрушимая твердость.
     Он привстал на носки, но там, куда он мог дотянуться, барьер был.
     Пришелец, докатившись  до  края  арены,  возвращался.  Карсона  снова
охватило головокружение и тошнота, и он отступил от барьера.  Но  Пришелец
не остановился.
     А далеко ли простирается барьер вниз? Карсон встал на колени и  начал
разрывать песок. Песок был легкий,  рыхлый,  копать  его  было  легко.  Он
выкопал яму глубиной в два фута - и барьер там все еще был.
     Пришелец снова катился к нему. Очевидно, он нигде не нашел прохода.
     Но ведь должен  же  быть  способ  проникнуть  через  барьер,  подумал
Карсон. Мы должны как-то добраться друг до  друга.  Иначе  вся  эта  дуэль
бессмысленна.
     Но не надо спешить. Сначала нужно попробовать кое-что  еще.  Пришелец
уже вернулся и остановился по ту сторону  барьера,  всего  в  каких-нибудь
двух метрах от Карсона. Казалось, он разглядывает его, хотя  Карсон  никак
не мог обнаружить у него каких  бы  то  ни  было  органов  чувств.  Ничего
похожего на глаза,  уши,  даже  на  рот.  Впрочем,  теперь  он  увидел  на
поверхности с десяток выемок, и как раз в это время из двух  таких  выемок
внезапно высунулись два щупальца, которые погрузились в песок,  как  будто
пробуя его плотность. Щупальца были около дюйма диаметром и фута в полтора
длиной. Они убирались в выемки, когда в них  не  было  нужды  -  например,
когда Пришелец катился. К его способу передвижения они, очевидно, не имели
отношения. Насколько Карсон мог  судить,  Пришелец  перекатывался,  как-то
изменяя положение своего центра тяжести,  хотя  как  он  мог  это  делать,
Карсон не имел даже отдаленного представления.
     Еще раз поглядев на Пришельца, он содрогнулся. Это было существо,  до
жути чуждое всему земному,  всем  формам  жизни,  обнаруженным  на  других
планетах Солнечной системы. И он  инстинктивно  почувствовал,  что  разум,
которым наделено это существо, так  же  чужд  всему  земному,  как  и  его
организм.
     Но  попробовать  нужно  было.   Если   это   существо   не   обладает
телепатическими способностями, попытка обречена  на  неудачу.  Но  Карсону
казалось, что такие способности у Пришельца есть.  Во  всяком  случае,  он
распространял  вокруг  себя  почти  ощутимую  волну  ощущения  -  ощущения
ненависти. А раз так, то, может быть, он сможет и читать мысли.
     Карсон поднял камень - свое единственное оружие, потом демонстративно
швырнул его на землю и поднял перед собой пустые руки ладонями вперед.  Он
заговорил, хотя и знал, что его слова будут непонятны для этого  существа,
- но он подумал, что  так  ему  легче  будет  сосредоточиться  на  мыслях,
которые он хотел передать.
     - А может быть, заключим мир?  -  сказал  он,  и  его  голос  странно
прозвучал в абсолютной тишине. - Нам сказали, что  произойдет,  если  наши
цивилизации будут воевать друг с другом: истребление одной и ослабление  и
регресс другой. Исход сражения зависит от того, чем кончится  дело  у  нас
здесь. Не заключить ли нам мир - вы остаетесь в своей галактике,  мы  -  в
своей?
     Карсон отключил все свои мысли, чтобы получить ответ.
     И ответ пришел - он обрушился на него почти физически, так что Карсон
пошатнулся. Он даже отступил на несколько шагов в ужасе от силы и  глубины
той ненависти, той жажды убивать, которые открылись перед ним в переданных
Пришельцем образах. Не в  членораздельных  словах,  как  передавались  ему
мысли Единого Существа, а  в  волнах  дикой  ярости.  Какое-то  мгновение,
показавшееся ему вечностью, он  боролся  с  силой  этой  ненависти,  чтобы
очистить от нее свой разум и отогнать чуждые мысли,  которые  он  допустил
себе в голову. Его затошнило.
     Его разум понемногу освободился, как человек, очнувшийся от  кошмара,
понемногу  разрывает  бредовые  нити,  которыми  был  опутан.  Карсон  еще
задыхался и ощущал слабость, но он уже мог думать.
     Он стоял, разглядывая  Пришельца.  Тот  не  двигался  с  места,  пока
длилась эта дуэль, которую он чуть не  выиграл.  Теперь  он  откатился  на
несколько  футов  в  сторону,  к  ближайшему  голубому  кусту.  Из  выемок
показались три щупальца и начали ощупывать куст, ветка за веткой.
     - Что ж, - сказал Карсон, - война так война.
     Ему удалось даже криво ухмыльнуться.
     - Если я правильно тебя понял, мир тебя не устраивает.
     И, не в силах удержаться от красивой фразы, добавил:
     - Война - не на жизнь, а на смерть!
     Но в этой абсолютной тишине его слова прозвучали глупо - даже он  сам
это почувствовал. И тут он понял, что война  будет  в  самом  деле  не  на
жизнь, а на смерть. И его смерть - или смерть этого  круглого  существа  -
будет смертью целой цивилизации. Если он потерпит поражение, это  приведет
к гибели человечества.
     При этой мысли он  вдруг  почувствовал  робость.  Ведь  он  знал  это
наверняка, вне всякого сомнения. Он почему-то знал, что тот,  кто  устроил
этот поединок, говорил правду  о  своих  намерениях  и  возможностях.  Без
дураков.
     Будущее человечества зависит от него. Об этом было страшно  подумать,
и он отогнал эту мысль. Нужно было подумать о насущных делах.
     Должен же быть какой-нибудь способ  проникнуть  через  барьер  -  или
убивать через барьер.
     С помощью телепатии? Он надеялся, что нет, потому что  телепатические
способности Пришельца явно превосходили человеческие.  А  может  быть,  не
превосходили? Ведь смог же он изгнать из своего разума мысли Пришельца.  А
Пришелец? Если у него сильнее развита способность передавать  свои  мысли,
не делает ли это его более уязвимым для чужих?
     Карсон уставился на Пришельца и сконцентрировал на нем всю силу своих
мыслей.
     - Умри, - подумал он. - Ты сейчас умрешь. Ты умираешь. Ты...
     Он пробовал несколько раз, в разных  вариантах,  пробовал  передавать
образы. Пот выступил у него на лбу,  он  весь  дрожал  от  напряжения.  Но
Пришелец продолжал ощупывать куст - все это произвело на него  не  большее
впечатление, чем если бы Карсон декламировал таблицу умножения.
     Значит, ничего не вышло.
     От жары и страшного напряжения мысли он снова почувствовал слабость и
головокружение. Он  присел  на  песок  отдохнуть  и  занялся  внимательным
изучением Пришельца. Может быть, так он сможет обнаружить  его  сильные  и
слабые стороны, узнает о нем  что-нибудь  такое,  что  может  пригодиться,
когда дойдет дело до рукопашной.
     Пришелец обламывал веточки. Карсон внимательно следил за ним, пытаясь
определить, каких это требует от него усилий. Надо будет  найти  такой  же
куст на моей стороне, подумал  он,  самому  сломать  такие  же  веточки  и
сравнить силу моих рук и этих щупалец. Веточки отламывались с  трудом;  он
видел, что Пришельцу  приходилось  с  каждой  изрядно  повозиться.  Каждое
щупальце на конце раздваивалось, образуя два пальца с  когтем  на  каждом.
Когти выглядели не особенно опасными. Не опаснее человеческих ногтей, если
дать им немного подрасти.
     Нет, в общем с ним не так трудно будет справиться. Конечно, если  эти
кусты не очень крепкие. Карсон огляделся и  увидел  точно  такой  же  куст
рядом с собой. Он протянул руку и отломил веточку. Она оказалась хрупкой и
непрочной. Конечно, Пришелец мог нарочно скрывать свою силу, но вряд ли.
     С другой стороны, где его уязвимые места? Как, собственно, можно  его
убить,  если  представится  такая  возможность?  Он  снова  начал  изучать
противника. Его внешняя оболочка выглядела довольно  крепкой.  Понадобится
какое-нибудь острое оружие. Карсон опять поднял камень. Он был  дюймов  12
длиной, узкий и с одним довольно острым краем. Если бы он расщеплялся, как
кремень, из него можно было бы сделать вполне приличный нож.
     Пришелец продолжал исследовать  кусты.  Он  подкатился  к  ближайшему
кусту другой разновидности.  Из-под  куста  выскочила  голубая  многоногая
ящерка - точно такая же, какую Карсон видел на своей стороне.
     Щупальце Пришельца метнулось, схватило ее и подняло в воздух.  Другое
щупальце начало обрывать ей ноги - спокойно и равнодушно,  как  будто  это
были веточки. Ящерка судорожно билась, издавая резкий визг - первый  звук,
который Карсон услышал здесь, если не считать его собственного голоса.
     Карсон содрогнулся, ему захотелось отвести  взгляд.  Но  он  заставил
себя смотреть - все, что он узнает о Пришельце, мотает оказаться полезным.
Полезно  даже  видеть  эту  ненужную  жестокость.  Будет  просто   приятно
прикончить это существо, если это удастся.
     Именно поэтому  он  сдержал  отвращение  и  продолжал  смотреть,  как
Пришелец рвет ящерку на куски.
     Но он обрадовался, когда ящерка, у которой была уже оторвана половина
ног, умолкла, перестала биться и висела мертвая в щупальцах Пришельца.
     Тот не стал отрывать ей остальные ноги и  пренебрежительно  отшвырнул
ее тело в сторону Карсона. Мертвая ящерка упала у самых его ног.
     Она миновала барьер! Барьера больше нет!
     Карсон мгновенно вскочил, крепко сжимая в руке нож, и прыгнул вперед.
Сейчас он с ним расправится! Если барьера нет...
     Но барьер был. Он убедился в этом на горьком опыте, налетев  на  него
головой и чуть не потеряв сознание от удара. Его  отбросило  назад,  и  он
упал.
     Когда он снова сел, тряся затуманенной головой, он заметил, что в его
сторону что-то летит, и,  чтобы  увернуться,  распластался  на  песке.  Он
уберег свое туловище, но ощутил внезапную острую боль в левой икре.
     Не обращая внимания на боль, он откатился назад и поднялся  на  ноги.
Теперь он видел, что в него попал камень, а Пришелец  уже  поднял  другой,
захватив его двумя щупальцами, и замахнулся для броска.
     Камень полетел в Карсона, но он легко увернулся. Пришелец,  очевидно,
не мог бросать камни сильно и далеко. Первый камень попал  в  него  только
потому, что он сидел и не видел его приближения.
     Увернувшись от слабо брошенного  второго  камня,  Карсон  запустил  в
Пришельца своим камнем, который все еще  был  у  него  в  руке.  Он  вдруг
обрадовался, подумав: если камни могут перелетать через барьер,  то  стоит
этим заняться. Человек с сильной рукой и точным глазомером...
     На расстоянии четырех метров он не мог  промахнуться  по  трехфутовой
мишени, и он не промахнулся. Камень полетел точно и сильно -  в  несколько
раз быстрее, чем камни, брошенные Пришельцем. Он попал в  самую  середину,
но, к несчастью, попал плашмя, а не острым концом.
     Тем не менее он попал - раздался увесистый удар, и Пришелец явно  его
почувствовал. Он в это время искал  еще  камень,  но  теперь  передумал  и
откатился назад. К тому времени, как Карсон приготовился к новому  броску,
Пришелец был уже в сорока метрах от барьера и продолжал катиться назад.
     Во второй раз Карсон промахнулся на несколько футов, а третий  камень
не долетел до цели. Пришелец был вне пределов  досягаемости  -  во  всяком
случае, для достаточно тяжелого камня, который мог бы причинить ему вред.
     Карсон усмехнулся. Этот раунд он выиграл. Если не считать...
     Он нагнулся, чтобы посмотреть, что у него о ногой, и улыбка исчезла с
его губ. Острый край камня нанес ему довольно глубокую  рану  в  несколько
дюймов длиной. Она сильно кровоточила, хотя артерия, скорее всего,  задета
не была. Если кровотечение прекратится само, все будет в порядке.  А  если
нет, дело плохо.
     Но нужно  было  заняться  кое-чем  поважнее  этой  раны.  Устройством
барьера.
     Он снова подошел к барьеру, вытянув вперед руки. Он нашел  барьер  и,
упираясь в него одной рукой, швырнул в него горсть песка.  Песок  пролетел
насквозь, а его рука - нет.
     Органика и  неорганика?  Нет,  потому  что  сквозь  барьер  пролетела
мертвая ящерка, а ящерка, даже  мертвая,  -  это  все  равно  органика.  А
растение? Он отломал сучок и ткнул им в барьер. Сучок прошел насквозь,  но
когда до барьера дотронулись его пальцы, сжимавшие сучок, они не прошли.
     Значит, Карсона барьер не  пропускает  и  Пришельца  тоже.  А  камни,
песок, мертвую ящерицу...
     А живая ящерица? Он принялся охотиться за ними под  кустами  и  скоро
поймал одну. Он осторожно бросил ее в  барьер,  и  она  отлетела  назад  и
побежала прочь по голубому песку.
     Насколько можно было судить,  это  был  окончательный  ответ.  Барьер
преграждал путь живым существам. Неживое и неорганическое  вещество  могло
проникать сквозь него.
     Выяснив это, Карсон снова взглянул на свою раненую ногу. Кровотечение
ослабло - это значило, что ему не нужно думать о турникете. Но нужно  было
разыскать немного воды, чтобы обмыть рану.
     При мысли о воде он понял,  что  страшно  хочет  пить.  Если  схватка
затянется, рано или поздно необходимо будет найти воду.
     Слегка хромая, он начал обход своей половины арены.  Касаясь  барьера
одной рукой, он дошел до полукруглой стены. Она была видима -  вблизи  она
казалась серо-голубой - а на ощупь была точно такая же, как и барьер.
     Карсон на всякий случай бросил в нее  горсть  песка  -  песок  прошел
насквозь и исчез из виду. Значит, полукруглая стена  -  это  тоже  силовое
поле. Но сплошное, а не прозрачное, как барьер.
     Он пошел вдоль стены, пока не  вернулся  к  барьеру,  а  потом  вдоль
барьера к тому месту, с которого начал.
     Воды не было и следов.
     Обеспокоенный, он начал ходить зигзагами  между  барьером  и  стеной,
внимательно разглядывая пространство между ними.
     Воды не было. Голубой  песок,  голубые  кусты,  невыносимая  жара.  И
больше - ничего.
     "Наверное, мне только кажется, что я так  уж  страдаю  от  жажды",  -
сказал  он  себе.  Сколько  прошло  времени?  Конечно,   по   меркам   его
пространства-времени - нисколько. Ему же было сказано, что пока он  здесь,
там время стоит на месте. Но жизненные процессы в  его  организме  идут  и
здесь. Сколько же прошло времени,  если  измерять  его  этими  процессами?
Вероятно, три-четыре часа. Во всяком случае, не так  долго,  чтобы  начать
серьезно страдать от жажды.
     И все-таки он испытывал сильнейшую жажду. В горле у  него  пересохло.
Может быть, дело в жаре. А было в самом деле жарко! Наверное, градусов 55.
Сухая жара без малейшего движения воздуха.
     Он сильно хромал и был совершенно измучен к тому времени, как  кончил
бесплодный обход своих владений.
     Он поглядел на неподвижного Пришельца и подумал: надеюсь, что  и  ему
так же скверно. Очень может быть, что так и есть; Ведь  нам  сказали,  что
обстановка здесь одинаково  незнакомая  и  одинаково  неприятная  для  нас
обоих. Может быть, на планете Пришельцев нормальная температура - градусов
90.  Может  быть,  здесь,  где  Карсон  медленно  поджаривается,  Пришелец
замерзает.
     А может быть, воздух здесь  слишком  плотен  для  Пришельца,  как  он
слишком разрежен для Карсона. После прогулки он просто  запыхался.  Теперь
он сообразил, что воздух здесь не плотнее, чем на Марсе.
     И никакой воды.
     Это означало, что для борьбы поставлен предел - во всяком случае, для
него. Если он не найдет способа проникнуть сквозь барьер или убить  врага,
оставаясь по эту сторону, - рано или поздно его убьет жажда.
     Он понял, что нужно спешить. Но все-таки он заставил  себя  присесть,
чтобы немного отдохнуть и подумать.
     Что делать? Ничего. И тем не менее дел много. Вот,  например,  разные
виды кустов. Они выглядят не очень многообещающими, но  нужно  внимательно
их изучить. Потом нога: с ней что-то  нужно  сделать,  хоть  и  без  воды.
Приготовить боеприпасы в виде камней. Найти камень, из которого можно было
бы сделать хороший нож.
     Нога к этому времени сильно разболелась, и он решил начать с нее.  На
одном из кустов росли листья или что-то вроде листьев.  Он  сорвал  горсть
листьев и решил рискнуть. Листьями  он  стер  песок,  грязь  и  запекшуюся
кровь, потом сделал компресс из свежих  листьев  и  привязал  его  к  ноге
усиками с того же куста.
     Эти усики оказались неожиданно прочными. Они  были  тонкие,  но  зато
гибкие и упругие, и он не мог их переломить,  как  ни  старался.  Пришлось
отпиливать их острым краем голубого камня. Те усики, что были  потолще,  в
длину достигали целого фута, и он на всякий случай запомнил, что, если  их
связать по нескольку штук, получится вполне приличная веревка. Может быть,
веревка ему пригодится.
     Он продолжал исследовать кусты.  Оставалось  еще  три  разновидности.
Одни  кусты  были  без  листьев,  сухие,   хрупкие,   похожие   на   сухое
перекати-поле. Другие были мягкие и крошились, почти как гнилушка.  Похоже
было, что из них получится прекрасный трут для костра. Третьи были  больше
остальных  похожи  на  деревья.  У  них  были   нежные   листья,   которые
сворачивались при прикосновении,  а  стебли  были  хотя  и  короткими,  но
прочными и крепкими.
     Было жарко. Невыносимо жарко.
     Сильно хромая, Карсон подошел к барьеру и пощупал, здесь ли  он  еще.
Барьер все еще был здесь.
     Некоторое время он стоял и  глядел  на  Пришельца.  Тот  держался  на
безопасном расстоянии от барьера и  там  что-то  делал,  двигаясь  взад  и
вперед. Что он делал, Карсон разглядеть не мог.
     Один раз он остановился, немного приблизился и как будто уставился на
Карсона. И снова Карсону пришлось бороться с приступом тошноты. Он швырнул
в Пришельца камнем, тот отступил и продолжал заниматься  своим  непонятным
делом.
     По крайней мере Карсон мог держать его на расстоянии.
     "Очень много от этого толку", - подумал он с горечью.  Тем  не  менее
следующие  два  часа  он  провел,  собирая  камни  подходящей  величины  и
складывая их в аккуратные кучки поблизости от барьера.
     Горло у него горело. Он почти ни о чем не мог думать, кроме воды.
     Но ему приходилось думать. О том, как проникнуть сквозь  барьер,  как
добраться до этого существа и убить его, пока жара и жажда  не  убили  его
самого.
     Барьер с обеих сторон доходил до стены. А вверху и внизу?
     Некоторое время у Карсона в голове стоял какой-то туман, и  он  никак
не мог сообразить, как бы ему это выяснить.  Сидя  неподвижно  на  голубом
песке (а как он сел - этого он  не  помнил),  он  бесцельно  смотрел,  как
голубая ящерка перебегает от одного куста к другому.
     Карсон улыбнулся ей. Может быть, у него в голове что-то было неладно;
потому что он вдруг  вспомнил  старые  россказни  марсианских  колонистов:
"...Скоро тебе становится так одиноко, что  ты  начинаешь  заговаривать  с
ящерицами, а потом приходит время, когда они начинают тебе отвечать..."
     Конечно, ему надо бы думать о том, как  убить  Пришельца,  но  вместо
этого он улыбнулся ящерице и сказал:
     - Привет!
     Ящерица сделала несколько шагов в его сторону.
     - Привет! - ответила она.
     Карсон оцепенел от изумления, а потом  пришел  в  себя  и  разразился
хохотом. И смеяться ему было не больно - не настолько уж у него  пересохло
горло.
     А почему бы и нет? Почему бы существу, которое изобрело это кошмарное
место, не обладать и чувством юмора? Говорящие  ящерки,  которые  отвечают
тебе на твоем языке, - разве это не мило?
     Он улыбнулся ящерке и сказал:
     - Иди сюда.
     Но ящерка повернулась и убежала, перебегая от куста к кусту, пока  не
скрылась из виду.
     Он снова почувствовал жажду.
     И потом нужно что-то делать. Он не может победить, просто сидя  здесь
и предаваясь отчаянию. Нужно что-то делать. Но что?
     Проникнуть сквозь барьер. Но он не может пройти сквозь него, не может
и перелезть. А если подлезть под него снизу? И ведь к тому же, чтобы найти
воду, копают колодцы. Одним выстрелом двух зайцев...
     Преодолевая боль, Карсон подошел  к  барьеру  и  начал  копать  песок
голыми руками. Это была медленная, трудная работа: песок осыпался,  и  чем
глубже он копал, тем шире приходилось делать  яму.  Он  не  знал,  сколько
часов прошло, но на глубине четырех футов он уперся в  скалу.  Скала  была
совершенно сухой - никаких признаков воды.
     А силовое поле доходило до скалы. Все зря. И воды нет. Ничего.
     Он выполз из ямы и лег на песок, задыхаясь. Потом он  поднял  голову,
чтобы посмотреть, что делает Пришелец. Должен же он что-то делать.
     Так и есть. Он что-то  сооружал  из  веток  кустарника,  связывая  их
тонкими усиками. Странное  сооружение  высотой  фута  в  четыре,  и  почти
квадратное. Чтобы разглядеть его получше, Карсон взобрался на кучу  песка,
которую он выкопал. Сзади из машины торчали два длинных  рычага,  один  из
них  заканчивался  углублением  наподобие  чашки.  "Похоже   на   какую-то
катапульту", - подумал Карсон.
     И верно - Пришелец положил в чашку увесистый камень, одним  щупальцем
подвигал вверх-вниз другой рычаг, потом слегка повернул машину, как  будто
целясь, а потом рычаг с камнем метнулся вверх и вперед.
     Камень пролетел в нескольких метрах над головой Карсона, так  далеко,
что он даже не стал  нагибаться,  но  он  прикинул,  на  какое  расстояние
полетел камень, и присвистнул. Он не мог бы  бросить  камень  такого  веса
дальше, чем на половину этого расстояния. И даже если он отступит к задней
стене  своих  владений,  эта  машина  достанет  до  него,  когда  Пришелец
придвинет ее к самому барьеру.
     Над ним пролетел еще камень - уже поближе.
     "Это может быть опасно", - решил он. Нужно что-то предпринять.
     Двигаясь из стороны в сторону  вдоль  барьера,  чтобы  катапульта  не
могла взять его в вилку, он запустил в нее десятком камней. Но он  увидел,
что от этого не будет никакого толку. Так далеко  он  мог  бросать  только
небольшие камни. И если они попадали в машину, они отскакивали от нее,  не
причинив никакого вреда. А Пришелец на таком расстоянии легко  увертывался
от тех камней, которые падали около него.
     Кроме того, у него сильно устала рука. От изнеможения у  него  болело
все тело. Если бы только он мог немного отдохнуть и не увертываться каждые
тридцать секунд от снарядов катапульты...
     Он, шатаясь, отошел к задней стене. Но и это его  не  спасало.  Камни
долетали и туда,  только  реже,  как  будто  приходилось  дольше  заводить
механизм катапульты.
     Он снова устало потащился к барьеру.  Несколько  раз  он  падал  и  с
трудом поднимался на ноги. Он знал, что его силы на исходе. И все-таки  он
не мог остановиться, пока не выведет из строя эту  катапульту.  Стоит  ему
задремать, и больше он не проснется.
     Первый проблеск  идеи  появился  у  него  после  очередного  выстрела
катапульты. Ее снаряд попал в одну из кучек камней,  которые  он  запас  у
барьера, и от удара вылетела искра.
     Искра. Огонь. Первобытные люди добывали огонь, высекая искры. А  если
использовать эти сухие крошащиеся кусты как топливо...
     К счастью, один такой куст оказался как раз  около  него.  Он  сломал
его, поднес к куче камней, а потом принялся терпеливо  молотить  камнем  о
камень, пока одна искра не попала на древесину, похожую  на  трут.  Дерево
занялось так быстро, что пламя обожгло ему брови, и превратилось  в  пепел
за несколько секунд.
     Но теперь он уже знал,  что  делать,  и  через  несколько  минут  под
защитой горки песка, который он выкопал из ямы, горел маленький костер. На
растопку он взял мягкие ветки, а огонь  можно  было  поддерживать  ветками
другого куста, которые тоже горели, но медленнее.
     Прочные усики, похожие на проволоку, почти не горели - с  их  помощью
было легко делать зажигательные снаряды. Пучки хвороста с маленьким камнем
внутри - для веса, обвязанные усиками с петлей, чтобы сильнее замахнуться.
     Он запас полдюжины таких снарядов, потом зажег и бросил первый. Он не
попал в цель, и Пришелец спешно начал отступать, таща за собой катапульту.
Но у Карсона было готово еще несколько снарядов, и он швырнул их  один  за
другим. Четвертый застрял в машине,  и  этого  было  достаточно.  Пришелец
тщетно пытался погасить расползавшееся  пламя,  закидывая  его  песком,  -
когтистые щупальца не могли захватить его помногу. Катапульта сгорела.
     Пришелец  откатился  на  безопасное  расстояние  от  огня   и   снова
сосредоточил свое внимание на Карсоне. Снова Карсон почувствовал эту волну
ненависти и тошноты. Но уже слабее: или сам Пришелец ослабел,  или  Карсон
уже научился защищаться от такого нападения.
     Он показал Пришельцу  нос  и  отогнал  его  камнями  на  почтительное
расстояние. Пришелец откатился к задней стене своей половины и снова начал
собирать ветки. Наверное, он собирался сделать еще одну катапульту.
     Карсон в сотый  раз  проверил,  действует  ли  еще  барьер,  и  вдруг
обнаружил, что сидит у самого барьера на  песке,  слишком  ослабев,  чтобы
встать. В его раненой ноге распространялась  пульсирующая  боль,  и  жажда
мучила его еще сильнее. Но все это отступало на второй план  перед  полным
изнеможением.
     И жарой.
     Вот это, наверное, и есть ад, подумал он.  Ад,  в  который  верили  в
древности. Он изо всех сил старался не  заснуть,  хотя  не  видел  в  этом
особого смысла: все равно он ничего не может сделать, пока барьер остается
непроходимым и Пришелец держится далеко у задней стены.
     Но должен же быть какой-нибудь способ! Он попытался  припомнить,  что
он читал в книгах по археологии о том, как воевали когда-то, до  появления
металла и пластиков. Первым оружием был как будто камень для метания.  Ну,
это у него уже было. Единственным усовершенствованием  этого  оружия  была
катапульта, вроде той, какую  построил  Пришелец.  Но  Карсон  никогда  не
сможет такую сделать: кусты могли дать только крохотные веточки, длиной не
больше фута. Он, конечно, мог бы придумать что-нибудь и  из  них,  но  для
этого понадобилось бы несколько дней, а у него уже мало сил.
     Несколько дней? Но Пришелец же ее построил. Неужели прошло  несколько
дней? Но тут он  вспомнил,  что  у  Пришельца  много  щупалец  и  что  он,
несомненно, может работать быстрее.
     Кроме того,  катапульта  не  решит  исхода  борьбы.  Нужно  придумать
что-нибудь получше.
     Лук и стрелы? Нет! Он как-то пробовал стрелять из лука и знал, что  у
него ничего не получится. Даже с  современным  спортивным  стальным  луком
точного боя.  А  из  примитивного  самодельного  лука,  какой  он  мог  бы
соорудить здесь, он вряд ли сможет стрелять дальше, чем бросает  камни,  и
наверняка уж не так точно.
     Копье? Это он может сделать. Его будет бессмысленно  метать,  но  оно
может пригодиться в рукопашной - если дело дойдет до рукопашной.
     И потом это даст ему хоть какое-то занятие. Отвлечет его от  бредовых
мыслей, которые уже лезут к нему  в  голову.  Ему  уже  время  от  времени
приходилось делать усилие, чтобы вспомнить,  зачем  он  здесь,  зачем  ему
нужно убить Пришельца.
     К счастью, он  лежал  поблизости  от  одной  из  заготовленных  кучек
камней. Он перебрал их, пока не нашел один  осколок,  формой  напоминавший
наконечник копья.  Другим,  маленьким  камнем  он  начал  обтесывать  его,
стараясь придать ему такую форму, чтобы он, воткнувшись  в  тело,  не  мог
выйти обратно.
     Что-нибудь вроде гарпуна? В этом что-то есть, подумал он.  Для  этого
сумасшедшего сражения  гарпун  лучше,  чем  копье.  Если  бы  поразить  им
Пришельца, и если к гарпуну будет привязана веревка, он  сможет  притянуть
Пришельца к барьеру - и тогда, даже если его руки не смогут проникнуть  на
ту сторону, это сделает каменное лезвие ножа.
     Древко было труднее сделать, чем наконечник.  Но,  расколов  вдоль  и
соединив самые толстые стволы четырех кустов и обвязав сочленения тонкими,
но крепкими усиками, он сделал прочное древко фута в  четыре  длиной  и  к
концу его привязал каменный наконечник. Получилось коряво, но надежно.
     Теперь веревка. Из тонких, крепких усиков он сплел  веревку  футов  в
двадцать длиной. Веревка была легкой и казалась непрочной. Но он знал, что
она легко выдержит его вес. Один конец ее он привязал к древку гарпуна,  а
другой обвязал вокруг  правого  запястья.  Теперь,  бросив  гарпун  сквозь
барьер,  он  во  всяком  случае  -  сможет  вытянуть  его  обратно,   если
промахнется.
     Когда он затянул последний узел и не  знал,  что  делать  дальше,  он
почувствовал, что жара, усталость, боль в  ноге  и  страшная  жажда  стали
вдруг во сто раз сильнее.
     Он  попытался  встать,  чтобы  посмотреть,  что  делает  Пришелец,  и
обнаружил, что не может подняться на ноги. С третьей попытки он  ухитрился
встать на четвереньки и снова упал на песок.
     "Надо поспать, - подумал он. -  Если  сейчас  дойдет  до  схватки,  я
ничего не смогу сделать. Он мог бы сейчас подойти и убить меня, если бы он
знал. Нужно немного отдохнуть".
     Преодолевая боль, он с трудом пополз от барьера.

     Что-то ударилось о песок рядом с ним и  пробудило  его  от  ужасного,
запутанного сна к еще более ужасной реальности. Он открыл  глаза  и  снова
увидел голубое мерцание над голубым песком.
     Сколько времени он спал? Минуту? День?
     Рядом упал еще один камень, уже ближе. Его осыпало леском. Он  уперся
руками, сел, повернулся и увидел Пришельца в двадцати  ярдах  от  себя,  у
самого барьера.
     Как только Карсон сел, Пришелец поспешно укатился прочь и остановился
только у задней стены.
     Карсон понял, что заснул слишком  рано,  когда  был  еще  в  пределах
досягаемости для камней, брошенных Пришельцем. А тот, увидев, что он лежит
неподвижно, осмелился подойти к барьеру и начал бросать в него камнями.  К
счастью, Пришелец не знал, насколько Карсон ослабел - иначе он остался  бы
здесь и продолжал бросать камни.
     Долго ли он спал? Наверное, нет, потому что чувствовал себя точно так
же, как и раньше. Сил у него не прибавилось, жажда не усилилась, - никакой
разницы. Может быть, прошло всего несколько минут.
     Он снова прополз, на этот раз заставляя себя ползти дальше и  дальше,
пока бесцветная, непрозрачная внешняя стена арены не была всего в метре от
него. Тогда он снова заснул...
     Когда он проснулся, ничего вокруг не изменилось, но на  этот  раз  он
знал, что спал долго.
     Первое, что он ощутил, была сухость в запекшемся рту. Язык распух.
     Медленно приходя в сознание, он понял:  что-то  неладно.  Он  уже  не
чувствовал  такой  усталости  -  изнеможение  прошло.  Но  он   чувствовал
сильнейшую боль.  И  когда  он  попробовал  пошевелиться,  он  понял,  что
источник ее - нога.
     Он поднял голову и посмотрел. Нога ниже  колена  ужасно  распухла,  и
опухоль распространилась до половины бедра. Усики  растений,  которыми  он
привязал к ране компресс из листьев, теперь глубоко впились в  раздувшуюся
ногу. Просунуть под них нож оказалось  невозможно.  К  счастью,  последний
узел пришелся над костью  голени,  спереди,  где  прутья  впились  не  так
глубоко. Собрав все силы, он развязал узел.
     Взглянув под повязку, он увидел самое худшее, что только могло  быть.
Заражение - очень сильное и ползущее кверху.
     И не имея лекарств, не имея бинтов, не имея даже воды, он  ничего  не
мог с этим поделать.
     Разве что умереть, когда заражение охватит все тело.
     Теперь он понял, что надежды нет. Он побежден.
     И вместе с ним - человечество. Когда он умрет здесь, там, в его мире,
умрут все его друзья, все люди. Земля и  ее  колонии  на  планетах  станут
вотчиной  чуждых  всему  земному  Пришельцев.  Кошмарных,   нечеловеческих
созданий, которые получают удовольствие, разрывая на часты живых ящериц.
     Эта мысль придала ему мужества, и он пополз вперед, почти  ничего  не
видя от боли, вперед, к барьеру. Теперь уже не на четвереньках, а ползком,
отталкиваясь ногами и подтягиваясь на руках.
     Оставался один шанс из миллиона, что, когда он доберется до  барьера,
у него хватит сил один-единственный раз бросить  свой  гарпун  и  попасть,
если - еще один шанс из миллиона - Пришелец тоже окажется  около  барьера.
Или если барьер исчезнет.
     Ему показалось, что понадобились годы,  чтобы  доползти  до  барьера.
Барьер был на месте. Такой же непроходимый, как и тогда, когда он  впервые
его нащупал.
     А Пришельца у барьера не было. Приподнявшись на локтях, Карсон увидел
его в задней части той половины арены - он был занят постройкой деревянной
рамы,  которая  была  наполовину  готовой  копией  уничтоженной   Карсоном
катапульты.
     Движения Пришельца были медленными - несомненно, он тоже ослабел;  Но
Карсон подумал, что вряд ли Пришельцу понадобится  вторая  катапульта.  Он
подумал, что умрет раньше, чем тот ее закончит.
     Если бы приманить его к барьеру, пока он еще  жив...  Карсон  замахал
рукой и попытался крикнуть, но его запекшиеся губы не могли произнести  ни
звука. Или если бы проникнуть сквозь барьер...
     На него, наверное, нашло какое-то затмение, потому что он  обнаружил,
что в тщетной  ярости  колотит  кулаками  по  барьеру.  Он  заставил  себя
остановиться, закрыл глаза, пытаясь успокоиться.
     - Привет, - произнес  какой-то  тоненький  голос.  Он  был  похож  на
голос...
     Карсон открыл глаза и повернулся. Это в самом деле была ящерка.
     "Уйди, - хотел сказать Карсон. - Уйди. Тебя на самом деле нет, а если
ты тут, то ты не можешь говорить. Мне опять мерещится".
     Но он не мог произнести  ни  слова  -  его  рот  и  горло  совершенно
высохли. Он снова закрыл глаза.
     - Больно, - сказал голос. - Убей. Больно. Убей. Иди.
     Он снова открыл глаза. Десятиногая голубая ящерка была еще  тут.  Она
пробежала  немного  вдоль  барьера,  вернулась,  опять  пробежала,   опять
вернулась.
     - Больно, - сказала она. - Убей. Иди.
     Снова она отбежала, опять вернулась. Она явно  хотела,  чтобы  Карсон
последовал за ней вдоль барьера.
     Он снова закрыл глаза. Голос не умолкал. Все те же три  бессмысленных
слова. Каждый раз, как он открывал глаза, она отбегала и возвращалась.
     - Больно. Убей. Иди.
     Карсон застонал. Проклятое создание не оставит его в покое,  пока  он
не последует за ним. Он пополз следом за ящеркой. До него  донесся  другой
звук - тонкий визг. Он становился громче.
     На песке что-то лежало,  извиваясь  и  корчась.  Что-то  маленькое  и
голубое - похожее на ящерку и в то же время...
     Тут он понял, что это такое - это ящерка, у которой Пришелец  отрывал
ноги. Это было так давно... Но она была жива; она пришла в себя и  теперь,
визжа, корчилась в агонии.
     - Больно, - сказала другая ящерка. - Больно. Убей. Убей.
     Карсон  понял.  Он  вытащил  из-за  повязки  каменный  нож   и   убил
изувеченное создание. Живая ящерка быстро ускользнула.
     Карсон повернулся к  барьеру.  Припав  к  нему  руками  и  лицом,  он
смотрел, как вдалеке Пришелец мастерит катапульту.
     "Если бы добраться туда, - думал он. - Если бы попасть на ту сторону.
Я бы еще мог победить. Кажется, он тоже ослабел. Я мог бы..."
     Снова на него надвинулась черная безнадежность;  его  воля  отступила
перед болью, и он подумал, что  лучше  было  бы  умереть.  Он  позавидовал
ящерке, которую только что убил. Ей не пришлось  больше  страдать.  А  ему
придется. Может быть, часы,  может  быть,  дни  -  пока  он  не  умрет  от
заражения крови.
     Если бы можно было самого себя этим ножом...
     Но он знал, что не сможет это сделать. Пока он жив,  есть  хоть  один
шанс из миллиона...
     Он изо всех сил нажимал руками на барьер, как будто хотел  оттолкнуть
его от себя. Он заметил, какими  тонкими  и  костлявыми  стали  его  руки.
Наверное, он здесь уже долго, уже много дней.
     Сколько же осталось ему жить? Сколько времени он  еще  может  терпеть
жару, жажду и боль?
     Некоторое время он был близок к истерике, но  потом  пришло  глубокое
спокойствие и с ним - потрясающая мысль.
     Ящерка, которую он только что убил. Она пересекла барьер, когда  была
еще  жива!  Она  была  на  стороне  Пришельца;  тот  оборвал  ей  ноги   и
презрительно отшвырнул сюда, и она пролетела сквозь барьер. Он-то  подумал
- это потому, что она мертва.
     Но она была жива! Она была всего лишь без сознания.
     Живая ящерка не может пересечь барьер, но если она без сознания - это
возможно. Значит, барьер непроходим не для живой материи, а  для  мыслящей
материи!
     И с этой мыслью Карсон пополз вдоль барьера, чтобы сделать  последнюю
отчаянную ставку. Надежда была так ничтожна, что только умирающий  мог  бы
ухватиться за нее.
     Нет смысла взвешивать шансы на успех. Потому что если он откажется от
этой попытки, они почти равны нулю.
     Он дополз до кучи песка высотой фута в четыре,  которую  он  накопал,
пытаясь - сколько дней назад это было? - подкопаться под барьер или  найти
воду.
     Куча была у самого барьера - один ее склон наполовину заходил  на  ту
сторону.
     Взяв камень из соседней кучи, он  забрался  на  холмик,  миновал  его
вершину и улегся, опершись на барьер так, что, если бы барьер вдруг исчез,
он скатился бы по склону на вражескую территорию.
     Он проверил, на месте ли нож, удобно ли лежит в его левой руке гарпун
и прочно ли привязана к нему и к запястью веревка.
     Потом он поднял правой рукой камень, которым сейчас  ударит  себя  по
голове.  Придется  положиться  на  везение:  удар  должен  быть  настолько
сильным, чтобы он потерял  сознание,  но  не  настолько,  чтобы  это  было
надолго.
     Он чувствовал, что Пришелец следит за ним, что  тот  увидит,  как  он
скатится сквозь барьер, и непременно приблизится, чтобы  выяснить,  в  чем
дело; Карсон надеялся, что тот примет его за мертвого - он  надеялся,  что
тот пришел к такому же выводу о  барьере,  как  в  свое  время  и  он.  Но
Пришелец будет осторожен и-подойдет  не  сразу.  Немного  времени  у  него
будет.
     Он нанес удар...
     Очнулся он от боли. От внезапной резкой боли в бедре, не  похожей  на
пульсирующую боль в голове и в ноге.
     Но, обдумывая все перед тем, как оглушить себя, он  предвидел  именно
эту боль, даже надеялся на нее и приготовился очнуться,  не  выдавая  себя
никаким движением.
     Лежа неподвижно, он чуть приоткрыл глаза и увидел,  что  его  догадка
оправдалась. Пришелец приближался. Он был футах в  двадцати,  и  боль,  от
которой Карсон очнулся, причинил ему брошенный Пришельцем на всякий случай
камень.
     Он продолжал лежать неподвижно. Пришелец  приближался.  В  пятнадцати
футах он остановился. Карсон затаил дыхание.
     Он изо всех сил старался, чтобы у него в голове  не  было  ни  единой
мысли, - иначе телепатические способности врага подскажут ему, что  Карсон
в сознании. Но тут на  его  мозг  с  потрясающей  силой  обрушились  мысли
Пришельца.
     Он почувствовал дикий ужас от этих совершенно  чуждых,  иных  мыслей,
которые он ощущал, но не мог ни понять, ни выразить, потому что ни в одном
земном языке не нашлось бы  для  них  слов,  ни  в  одной  земной  душе  -
представлений. Он подумал, что мысли паука, или богомола, или  марсианской
песчаной змеи, обрети они разум, показались бы по сравнению с этим родными
и милыми.
     Он теперь понял, что то таинственное существо было право. Человек или
Пришелец - во всей Вселенной было место только для одного их них. Они были
дальше друг от друга, чем бог или дьявол, - между ними не могло быть  даже
равновесия.
     Ближе. Карсон ждал, пока он приблизится на несколько футов,  пока  он
протянет к нему свои щупальца...
     И тут, забыв про свои страдания и, собрав  все  оставшиеся  силы,  он
сел, занес гарпун и бросил его.
     Пришелец, с глубоко вонзившимся  в  него  оружием,  покатился  прочь.
Карсон попытался встать, чтобы броситься вдогонку, но не смог. Он  упал  и
пополз вслед за противником.
     Веревка размоталась и потянула Карсона за  руку.  Его  протащило  еще
несколько футов,  потом  натяжение  ослабло.  Карсон  продолжал  двигаться
вперед, подтягиваясь руками по веревке.
     Пришелец остановился, размахивая щупальцами и тщетно пытаясь вытащить
гарпун. Казалось, он задрожал, а потом, очевидно, поняв, что ему не  уйти,
прокатился назад к Карсону, протянув к нему когтистые щупальца.
     Карсон встретил его с ножом в руке. Он наносил удар за ударом, а  эти
ужасные когти рвали его кожу и мясо.
     И вдруг Пришелец застыл в неподвижности.

     Зазвонил звонок. Карсон открыл глаза, но не сразу сообразил, где он и
что с ним. Он был пристегнут к сиденью своего космолета, и на экране перед
ним не  было  ничего,  кроме  космической  пустоты.  Никакого  противника,
никакой немыслимой планеты.
     Звонок вызова продолжал звенеть - кто-то  хотел,  чтобы  он  ответил.
Чисто рефлекторным движением Карсон протянул руку и перебросил тумблер.
     На экране появилось лицо Брандера - капитана  судна-базы  "Магеллан".
Он был бледен, глаза его возбужденно сверкали.
     - Карсон! Я - "Магеллан"! - рявкнул он. - Отбой.  Все  кончилось!  Мы
победили!
     Экран померк - Брандер вызывал остальных патрульных.
     Медленно Карсон вывел свой корабль на  обратный  курс.  Медленно,  не
веря своим глазам и ушам, он отстегнулся от кресла и пошел к крану попить.
Почему-то он чувствовал страшную жажду. Он выпил шесть стаканов.
     Потом он прислонился к стене, собираясь с мыслями.
     Было ли все это на самом деле? Он здоров, цел и невредим. Жажда  была
скорее воображаемой, чем настоящей:  горло  у  него  вовсе  не  пересохло.
Нога...
     Он задрал штанину и посмотрел на икру. Там был длинный белый шрам, но
он давно зажил. Раньше никакого шрама здесь не было. Он расстегнул  молнию
на куртке и увидел, что его  грудь  и  живот  иссечены  крохотными,  почти
незаметными и тоже совершенно зажившими шрамами.
     Это было на самом деле.
     Автопилот уже вводил его космолет в трюм базы. Захваты уложили его на
место, и через мгновение  зуммер  сообщил,  что  шлюз  заполнен  воздухом.
Карсон открыл люк и вышел наружу через двойную дверь шлюза.
     Он направился прямо в кабинет Брандера, вошел и отдал честь.
     Брандер выглядел все еще слегка ошалевшим.
     - Привет, Карсон, - сказал он. - Ты такое  пропустил!  Вот  это  была
картина!
     - Что случилось, сэр?
     - Точно не знаю. Мы дали один залп, и весь их флот рассыпался в пыль!
Что-то такое мгновенно перекинулось с корабля на корабль - даже на  те,  в
которые мы не целились и которые были за пределами нашего огня. Весь  флот
был уничтожен на наших глазах, а у нас ни одной царапины! Мы даже не можем
приписать себе  эту  честь.  Наверное,  в  их  металле  была  какая-нибудь
нестабильная составная часть, и наш пристрелочный выстрел вызвал  реакцию.
Ух, что было! Жаль, что все обошлось без тебя.
     Карсону удалось улыбнутъся. Это было жалкое подобие улыбки, -  только
много дней спустя он переживет все происшедшее, - но капитан не смотрел на
него и ничего не заметил.
     - Да, сэр, - сказал он. Здравый смысл,  а  не  скромность,  подсказал
ему, что он навеки прослывет самым последним лжецом во всем космосе,  если
проговорится хоть словом. - Да, сэр, жаль, что все обошлось без меня.

                              Фредерик БРАУН

                                ВОЛНОВИКИ

                     Краткий Вебстер-Хэмлин  для  средней  школы,  издания
                1998 года, дает следующие определения:
                     К_о_с_м_и_к, а, м.  Разг.  Волновик,  нетварь  класса
                Радио.
                     Н_е_т_в_а_р_ь,   и,   к.   Невещественный   организм,
                волновик, космик.
                     Р_а_д_и_о, нескл.,  1.  Класс  нетварей.  2.  Частота
                колебаний   эфира,   промежуточная    между    светом    и
                электричеством. 3. (Устар.) Средство связи,  применявшееся
                до 1957 г.

     Канонада вражеских пушек не оглушала, хотя слышали ее миллионы людей.
И среди этих миллионов был Джордж Бейли, выбранный  мною  потому,  что  он
один из всех высказал догадку, почти точно попавшую в цель.
     Джордж Бейли был пьян. Но, принимая во внимание  обстоятельства,  его
нельзя  было  осуждать  за  это.  Он  слушал  по  радио   рекламы   самого
тошнотворного свойства. Он слушал их не потому, что ему хотелось - вряд ли
об этом надо говорить,  -  а  потому,  что  слушать  ему  велел  его  босс
Д.Р.Мак-Джи из радио-корпорации "Юнион".
     Джордж Бейли зарабатывал тем, что писал для радио рекламу. Рекламу он
ненавидел почти так же, как радио,  а  радио  ненавидел  больше  всего  на
свете. И вот он сидит и слушает в свое  нерабочее  время  глупые,  гнусные
рекламы конкурирующей радио-корпорации. "Бейли, - сказал  недавно  Джорджу
Д.Р.Мак-Джи, -  вы  должны  лучше  знать,  что  делает  наш  противник.  В
частности, вы должны быть в курсе дела, какую  рекламу  поставляют  сейчас
другим радио корпорациям. Я вам настоятельно рекомендую..."
     Нельзя  одновременно  возражать  начальству,  которое   тебе   что-то
настоятельно рекомендует, и  занимать  место,  дающее  двести  долларов  в
неделю.
     Но зато можно,  слушая  чужие  рекламные  объявления,  пить  виски  с
лимонным соком. И Бейли пил.
     И еще можно в перерывах между передачами  играть  в  кункен  с  Мейзи
Хеттерман,   хорошенькой,   рыжеволосой,   миниатюрной   машинисткой    из
радиостудии. Квартира принадлежала Мейзи. И радиоприемник тоже (Джордж  из
принципа не покупал ни радиоприемник, ни  телевизор),  зато  виски  принес
Джордж.
     - ...только табак самых лучших  сортов,  -  говорило  радио,  -  идет
пип-пип-пип лучшие в стране сигареты...
     Джордж посмотрел на приемник.
     - Маркони, - сказал он.
     Он, разумеется, имел в виду "Морзе", но лимонный коктейль уже  ударил
в голову, и его первая догадка-обмолвка, как потом оказалось, почти  точно
попала в цель. Да, это был Маркони, в каком-то смысле. В каком-то очень  и
очень своеобразном смысле.
     - Маркони? - переспросила Мейзи.
     Джордж терпеть не мог разговаривать с диктором наперебой, поэтому  он
потянулся через стол и выключил радио.
     - Я хотел сказать "Морзе", - поправился он. - Знаешь, чем  пользуются
бойскауты и военные связисты. Я ведь мальчишкой тоже был бойскаутом.
     - Ты с тех пор сильно изменился, - сказала Мейзи.
     Джордж вздохнул.
     - Кто-то, видно, хочет связаться с самим чертом,  посылая  сигнал  на
такой волне.
     - А что это значит?
     - Как что значит? А-а, ты спрашиваешь, что значат  эти  сигналы?  Гм,
этот сигнал означает букву "с". "Пип-пип-пип" значит точка-точка-точка.  А
точка-точка-точка -  буква  "с".  Знаешь,  как  звучит  SOS?  Пип-пип-пип,
пии-пии-пии, пип-пип-пип.
     - Значит "пии-пии-пии" буква "о"?
     Джордж улыбнулся.
     - Попищи еще раз,  Мейзи.  Мне  очень  понравилось.  Ты  пищишь,  как
птенчик.
     -  А  вдруг,  Джордж,  это  действительно  сигнал  бедствия?   Включи
приемник.
     Джордж включил. Реклама табака все еще продолжалась.
     - ...джентльмены, обладающие самым пип-пип-пип  вкусом,  предпочитают
более тонкий аромат пип-пип-пип ...арет. В  новой  оригинальной  упаковке,
которая сохраняет пип-пип-пип и свежим.
     - Нет, это не SOS. Это просто "с".
     - Похоже на закипевший чайник. А может, Джордж, это рекламные штучки?
     Джордж отрицательно покачал головой.
     - Не может быть. Писк заглушает название рекламируемого  товара.  Так
не делают. Давай-ка посмотрим, что на других волнах.
     Он снова потянулся к приемнику и стал медленно крутить ручку  сначала
вправо, потом влево - ну лице его отразилось изумление и недоверие.  Довел
влево до самого отказа. Там не было ни станций, ни глушителей, ни  несущих
волн. А из динамика все вылетало: "пип-пип-пип".
     Джордж покрутил до отказа вправо.  Опять  "пиппип-пип".  Он  выключил
приемник и уставился на Мейзи невидящим взглядом, хотя не видеть  ее  было
не так-то просто.
     - Что-нибудь случилось, Джордж?
     - Я надеюсь, - медленно и отчетливо сказал Джордж, - я очень надеюсь,
что наконец-то что-то случилось.
     Он потянулся было за бутылкой, но раздумал пить, его  вдруг  пронзило
предчувствие  чего-то  огромного  и  небывалого.  И  захотелось   поскорее
отрезветь, чтобы в полной мере оценить происходящее.
     Но он и не подозревал, какими грандиозными последствиями было чревато
это безобидное попискивание.
     - Джордж, что ты имеешь в виду?
     - Сам не знаю что. Пойдем-ка, Мейзи, на радиостудию. Вот где,  должно
быть, сейчас потеха.

     5  апреля  1957  года.  Вечером  этого  дня   околоземное   воздушное
пространство подверглось нашествию волновиков.
     Вечер начался, как обычно. Но затем все пошло кувырком.
     Джордж с Мейзи подождали такси, но такси не было, и  они  поехали  на
метро. Да, да, представьте себе, метро тогда еще работало!  Вышли  они  из
подземки за квартал до радиоцентра.
     Студия походила на сумасшедший дом. Джордж, улыбаясь во  весь  рот  и
ведя Мейзи под руку, проследовал через вестибюль, вошел в лифт, доехал  до
пятого этажа и неизвестно  по  какой  причине  дал  лифтеру  доллар,  хотя
никогда в жизни не давал и цента.
     Лифтер поблагодарил.
     - Держитесь от начальства подальше, - предупредил он Джорджа. -  Если
сейчас к ним сунешься - сожрут живьем.
     - Превосходно! - бросил Джордж и, выйдя из лифта, направился прямо  в
кабинет самого Д.Р.Мак-Джи.
     За стеклянной дверью слышались громкие, раздраженные  голоса.  Джордж
взялся за кругляк ручки, Мейзи попыталась его остановить.
     - Джордж, - прошептала она, - тебя выгонят.
     - Час пробил, -  сказал  Джордж  -  и,  ласковой,  но  твердой  рукой
отстранив Мейзи от двери, прибавил: - Отойди от двери, миленькая. А теперь
смотри.
     - Что ты собираешься делать, Джордж?
     - Смотри, - повторил он. Приоткрыл дверь,  просунул  в  щель  голову.
Истерические голоса тотчас смолкли, глаза всех присутствующих обратились к
нему.
     - Пип-пип-пип, - пропищал Джордж. - Пип-пип-пип.
     Отскочил он вовремя: со звоном посыпались на пол разбитые стекла, и в
коридор вылетело массивное пресс-папье, а следом - мраморная чернильница.
     Подхватив Мейзи под руку, Джордж бегом помчался по лестнице вниз.
     - Вот теперь выпьем! - весело воскликнул он на ходу.

     Бар напротив  радиоцентра  был  полон,  но  в  нем  почему-то  царила
непривычная тишина. Из уважения к тому, что большинство завсегдатаев  были
причастны  к  радио,  телевизора  в  баре  не  было,  а   только   большой
радиоприемник, и сейчас почти все, кто находился в баре, столпились вокруг
него.
     - Пип, - сказало радио. - Пип-пип-пип-пип, пип-пип-пип, пип...
     - Ну разве не красота? - шепнул Джордж Мейзи.
     Кто-то покрутил ручку, еще кто-то спросил:
     - Это чья волна?
     - Полиции.
     - Попробуйте иностранные волны, - предложил кто-то.
     - Вот, кажется, Буэнос-Айрес.
     - Пип-пип-пип, - отозвалось радио.
     Кто-то, взъерошив пальцами волосы, рявкнул:
     - Выключите его к черту!
     Кто-то сейчас же снова включил.
     Джордж, улыбнувшись, повел Мейзи к дальней кабине, где еще  с  порога
заприметил Пита Малвени, сидящего в одиночестве за бутылкой. Они  с  Мейзи
сели напротив.
     - Привет, - напыщенно произнес Джордж.
     - Привет, пропади все пропадом, - ответил  Пит,  возглавлявший  отдел
научно-технических исследований радиоцентра.
     - Чудесный вечер, Малвени, - дурачась, сказал Джордж. -  Ты  заметил,
луна среди кудрявых облаков  плывет  подобно  золотому  галеону  в  бурном
море...
     - Заткнись, - сказал Пит, - я думаю.
     - Виски с лимонным соком, - заказал Джордж официанту. И, повернувшись
к приятелю, продолжал: - Думай вслух, чтобы и мы могли  знать,  о  чем  ты
думаешь. Как тебе удалось увильнуть от этого  совета  болванов?  -  Джордж
махнул рукой в сторону радиоцентра.
     - Меня выгнали, вышвырнули, дали коленкой под зад.
     - Я жму руку. Меня тоже. Ты чем провинился? Сказал им "пип-пип-пип"?
     Пит взглянул на приятеля с восхищением.
     - А ты сказал?
     - Да, и у меня есть свидетель. А ты что сделал?
     - Объяснил им, что, по-моему, происходит, и они решили, что я спятил.
     - А ты, может, и вправду спятил?
     - Может, я и спятил. Но "пи-пи-пи" - это чистое безумие.
     - Прекрасно, - сказал Джордж, - мы  тебя  слушаем.  -  Он  прищелкнул
пальцами. А как телевидение?
     - То же самое. По звуковому каналу "пи-ни-пи", изображение  плывет  и
мерцает, ничего разобрать нельзя.
     -  Здорово!  А  теперь  объясни  нам,  что,  по-твоему,   происходит.
Вообще-то мне все равно что, лишь бы было ни на что не похоже. Мне  просто
интересно, что ты об этом думаешь.
     - Думаю, дело не обошлось без космоса. И еще космическое пространство
должно быть искривлено.
     - Старый, добрый космос, - вставил Джордж Бейли.
     - Джордж, - сказала Мейзи, - пожалуйста, помолчи. Я  хочу  послушать,
что скажет Пит.
     - Ведь и космос небесконечен, - Пит налил себе  еще.  -  Если  будешь
лететь во Вселенной все дальше и дальше, то в конце концов вернешься туда,
откуда стартовал. Как муравей, ползущий по яблоку.
     - Пусть лучше по апельсину, - не унимался Джордж.
     - Пусть по апельсину. Предположим теперь, что первые радиоволны, все,
какие были выпущены в эфир, совершили облет Вселенной. За пятьдесят  шесть
лет.
     - Всего за пятьдесят шесть? Но ведь радиоволны, по крайней мере я так
всегда думал, распространяются со  скоростью  света.  Тогда  за  пятьдесят
шесть лет они должны покрыть расстояние в пятьдесят  шесть  световых  лет.
Какой же это облет Вселенной,  ведь  существуют  галактики,  которые,  мне
помнится, отстоят от нас  на  расстоянии  миллионов  или  даже  миллиардов
световых лет. Я  точно  не  помню,  но,  кажется,  даже  наша  собственная
галактика растянулась раз в сто больше, чем на пятьдесят световых лет.
     Пит Малвени вздохнул.
     - Вот поэтому я и сказал, что пространство  должно  быть  искривлено.
Где-то, видно, имеется более короткий путь.
     - До такой степени? Этого не может быть.
     - Но, Джордж, ты только вслушайся в эту галиматью, которая неизвестно
откуда взялась. Ты азбуку Морзе знаешь?
     - Немного. Но такие частые сигналы разобрать не могу.
     - А я могу, - продолжал  Пит.  -  Это  передачи  первых  американских
радиолюбителей.  Всем  этим  был  наполнен  эфир  до  того,  как  начались
регулярные радиопередачи: линго,  сокращения,  трепотня  радиолюбителей  с
помощью аппаратов Морзе, когерера Маркони или  детектора  Фессендена.  Вот
увидишь, очень скоро мы услышим соло на скрипке. И я тебе скажу,  что  это
будет.
     - Что?
     - Это "Лярго" Генделя. Первая в мире запись на фонографе,  переданная
по беспроволочному телеграфу. Эту первую музыкальную радиопередачу  провел
Фессенден из Брант Рока в 1906 году. Сейчас мы услышим его позывные  "СО".
Готов спорить на бутылку.
     - Идет. А что в таком случае означают первые "пип-пип-пип", с которых
все началось?
     - Это Маркони, Джордж, - улыбнулся Пит. -  Тебе  известно,  когда  он
послал свой трансатлантический сигнал?
     - Маркони? Пип-пип-пип, пятьдесят шесть лет назад?
     - Да, 12 декабря 1901  года  три  часа  подряд  мощная  радиостанция,
которая находилась в Англии в Полду  и  принадлежала  Маркони,  с  помощью
двухсотфутовых антенн посылала в эфир  прерывистый  сигнал  "пип-пип-пип",
три точки, означающие букву "с". Маркони и его два помощника  были  в  это
время в Сейт-Джонсе, в  Ньюфаундленде.  Они  ловили  посылаемый  в  другом
полушарии сигнал с помощью проволочной антенны, прикрепленной к воздушному
змею, запущенному на четырехсотфутовую высоту, и в  конце  концов  поймали
его. Представь себе, Джордж, где-то в Полду,  по  ту  сторону  океана,  из
огромных лейденских банок выскакивает голубая искра и  с  огромных  антенн
стекает в эфир электричество напряжением в 20.000 вольт...
     - Подожди, подожди, Пит, ты, видно, и впрямь спятил. Этот сигнал  был
послан, ты говоришь, в 1901 году, а первая музыкальная передача - в  1906,
значит, "пип-пип-пип" Маркони и "Лярго" Генделя должны  вернуться  к  нам,
воспользовавшись твоей коротенькой дорожкой, с промежутком в пять лет. Так
что, даже если во Вселенной  и  существует  этот  путь  напрямик,  и  если
радиосигналы, путешествуя в космосе, почему-то не затухают, все равно твое
объяснение - явная нелепость и безумие.
     - А я тебе и сам сказал, что безумие,  -  мрачно  проговорил  Пит.  -
Действительно,  эти  сигналы,  совершив  кругосветное  космическое  турне,
должны были бы стать такими слабыми, что мы бы их и не заметили. А  мы  их
слышим на всех волнах всех диапазонов, начиная с ультракоротких,  и  везде
их мощность одинакова. При этом, как ты уже и сам заметил, за два часа  мы
перескочили через пять лет, что невозможно.  Я  же  говорю,  что  все  это
чистое безумие.
     - Но...
     - Тс-с, - нрошептал Пит.
     Из динамика донесся слабый, но вполне различимый  человеческий  голос
вперемешку с сигналами Морзе. Затем  приглушенная  музыка,  с  шипением  и
треском, но, бесспорно, исторгаемая смычком  из  скрипки.  Играли  "Лярго"
Генделя.
     Звуки вдруг взметнулись до самых  высоких  нот,  пронзительный  визг,
раздирая барабанные перепонки, поднимался все выше и,  наконец,  исчез  за
пределами слышимости. Стало совсем тихо. Кто-то сказал:
     - Выключите эту чертовщину.
     Кто-то выключил, и на этот раз никто уже больше не стал включать.
     - Я сам не могу этому поверить, - сказал Пит. - Все еще  запутывается
тем,  что  эти  сигналы  принимаются  телевизорами,  тогда   как   обычные
радиоволны имеют другую частоту, и телевизоры для них недоступны.
     Пит растерянно покачал головой.
     - Нет, Джордж, видно, все-таки надо  искать  другое  объяснение.  Чем
больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что я не прав.
     Да, Пит Малвени не ошибался, он был не прав.

     - Невероятно, - воскликнул мистер  Оджилви.  Он  снял  очки,  свирепо
насупил брови, снова водрузил очки на нос. Посмотрел сквозь них  на  листы
бумаги с напечатанным текстом, которые  держал  перед  собой  в  руках  и,
презрительно фыркнув, бросил на стол. Листы упали  веером  на  треугольную
табличку с надписью:

                               Б.Р.ОДЖИЛВИ
                             главный редактор

     - Невероятно, - повторил он.
     Кейзи Блэр, его лучший репортер, выпустил колечко дыма и проткнул его
указательным пальцем.
     - Почему? - спросил он.
     - Потому что... потому что невозможно.
     - Сейчас три часа утра, - сказал невозмутимо  Кейзи  Блэр.  -  Помехи
начались в десять вечера, и вот уже ни  радио,  ни  телевидение  не  могут
передать ни одной программы. Все главные радиовещательные и  телевизионные
станции мира  прекратили  работу  по  разным  причинам:  во-первых,  жалко
впустую тратить электроэнергию, во-вторых, и комитеты и министерства связи
во всех странах обратились к радио- и телекомпаниям уйти из  эфира,  чтобы
легче было обнаружить источник  помех.  Поиски  ведутся  уже  пять  часов,
используется новейшая аппаратура. И что же удалось найти?
     - Невероятно! - опять воскликнул главный редактор.
     -  Невероятно,  но  другого  объяснения  нет.  Гринвич,  23  часа  по
нью-йоркскому времени - я все  время  перевел  на  нью-йоркское  -  пеленг
показал движение помехи в сторону Майами, затем далее на  север,  и  около
двух часов пополуночи на Ричмонд, штат Виргиния; Сан-Франциско,  23  часа,
пеленг дает направление на Денвер, а три часа спустя на  Туксон.  В  Южном
полушарии из Кейптауна сообщают, что запеленгованы сигналы, двигающиеся от
Буэнос-Айреса в сторону Монтевидео,  который  расположен  на  тысячу  миль
севернее.  В  Нью-Порке  в  23   часа   были   пойманы   слабые   сигналы,
перемещающиеся в сторону Мадрида, но к двум часам Нью-Йорк совсем перестал
их слышать. - Кейзи Блэр выпустил еще одно колечко  дыма  и  продолжал:  -
Возможно, потому, что в Нью-Йорке  применяют  антенны,  которые  вращаются
только в горизонтальной плоскости.
     - Чушь!
     - Мне больше нравится ваше "невероятно", мистер Оджилви. Невероятно -
да, но не чушь. Мне делается не по себе, мороз по коже дерет. Но от фактов
деваться некуда. Если в качестве направляющих взять касательные к Земле, а
не  дуги,  проведенные  на  ее  поверхности,  то  все  они   укажут   одно
направление. Я сам все это проделал с помощью глобуса  и  карты  звездного
неба. И оказалось, что точка эта лежит в созвездии Льва.
     Блэр  подался  вперед  и  постучал  указательным  пальцем  по  первой
странице статьи, которую только что принес редактору.
     -  Станции,  находящиеся  в  околоземном   пространстве   прямо   под
созвездием Льва, вообще не принимают никаких сигналов, - продолжал Блэр. -
Станции, расположенные по краю земного диска, как он  виден  в  наибольшем
удалении от этой точки, регистрируют самое  большое  количество  сигналов.
Послушайте, Оджилви, свяжитесь  с  астрономами,  пусть  они  проверят  мои
расчеты. Но поторапливайтесь, не то рискуете  очень  скоро  прочитать  обо
всем этом в других газетах.
     - А как же, Кейзи, слой Хэвисайда?  Ведь  он  преграждает  путь  всем
радиоволнам, отражая их обратно на Землю?
     - Да, отражает, но, видно, где-то в нем  имеется  брешь.  Или,  может
статься, слой этот  непроницаем  только  для  волн,  идущих  с  Земли,  и,
наоборот, свободно  пропускает  волны  из  космоса.  Ведь  слой  Хэвисайда
все-таки не монолитная стена.
     - Но...
     - Я согласен, это невероятно, но факты упрямая  вещь.  А  до  выпуска
номера остался всего один час. Я вам советую немедленно отослать статью  в
набор. А пока ее набирают, проконсультируйтесь с астрономами.  К  тому  же
надо выяснить еще один момент.
     - Какой?
     -  У  меня  пол  рукой  не  было  справочника,  чтобы  проверить   на
сегодняшнюю ночь расположение планет. Созвездие Льва  находится  сейчас  в
плоскости эклиптики. Между нами  и  этим  созвездием  может  оказаться  на
прямой какая-нибудь планета. Марс, например.
     Мистер Оджилви на миг оживился, но глаза его тут же снова потухли.
     - Если вы ошибаетесь, Блэр, - сказал он, -  мы  станем  посмешищем  в
глазах всего мира.
     - А если не ошибаюсь?
     Главный  редактор  поднял   телефонную   трубку   и   коротко   отдал
распоряжение.

     6-го  апреля  утренний  (шестичасовой)   выпуск   "Нью-Йорк   морнинг
мессенджер" вышел под следующей шапкой:

                   РАДИОСИГНАЛ ИЗ КОСМОСА, ОБИТАТЕЛИ
                   СОЗВЕЗДИЯ ЛЬВА ПЫТАЮТСЯ НАЛАДИТЬ
                           С НАМИ РАДИОСВЯЗЬ

     Все радио- и телепередачи были прекращены.
     С утра акции радио-  и  телекомпаний  стали  стремительно  падать.  К
полудню цена их немного поднялась благодаря  обычному  дневному  оживлению
спроса.
     Реакция публики была двоякой: за приемниками, особенно портативными и
настольными, были буквально  драки.  Телевизоры  же  перестали  покупаться
совсем. Поскольку  телепередач  не  было,  на  экранах  не  было  никакого
изображения, даже расплывчатого, а по  звуковому  каналу  шла  все  та  же
чертовщина, что, как объяснил Пит Малвени Джорджу Бейли, ни в какие ворота
не лезло: ведь звуковой контур телевизора не мог принимать радиоволны.
     И все-таки это были радиоволны, только искаженные до  неузнаваемости.
Слушать радио стало невыносимо. Временами, правда, бывали проблески. О да,
бывали! Вдруг подряд несколько секунд вы слышали голос Уилла Роджерса  или
Джералдин Фарар, или вдруг  раздавались  пальба,  вопли,  взрывы  -  и  вы
попадали в разгар событий  при  Пирл-Харбор.  (Помните  Пирл-Харбор?).  Но
такие моменты, когда можно было что-то послушать,  выпадали  исключительно
редко. По большей части радио выплевывало из своих недр окрошку  из  опер,
реклам,  душераздирающего  визга  и  хрипа,  бывших  когда-то   прекрасной
музыкой. В этой какофонии не было никакой системы,  и  слушать  ее  подряд
хотя бы несколько минут было нестерпимо.
     Но любопытство - великий стимул. И спрос на радиоприемники  не  падал
несколько дней.
     Было еще несколько  поголовных  увлечений,  менее  объяснимых,  менее
поддающихся анализу. Память о панике 1938 года, которую  вызвали  марсиане
Уэллса,  породила  внезапный  спрос  на  пулеметы  и   пистолеты.   Библии
раскупались с такой же быстротой, что и книги по астрономии,  а  книги  по
астрономии расхватывались, как горячие  пирожки.  Население  одного  штата
вдруг бросилось устанавливать на крышах громоотводы; строительные  конторы
были засыпаны срочными заказами.
     Неизвестно по какой причине (не выяснено это и по сей день) в Мобиле,
в штате Алабама, публику охватила повальная страсть к рыболовным  крючкам.
Все скобяные лавки и  магазины  спорттоваров  распродали  годичные  запасы
крючков чуть ли не за два часа.
     Публичные  библиотеки  и  книжные  магазины  осаждали   охотники   за
астрономической литературой и книгами о Марсе. Да, о Марсе, хотя Марс в то
время находился по другую сторону Солнца и все газетные  статьи  на  злобу
дня подчеркивали тот факт, что между Землей и  созвездием  Льва  в  данный
момент нет ни одной планеты Солнечной системы.
     Творилось  что-то  непостижимое  уму.  И   никакого   вразумительного
объяснения происходящему пока дано не было. Все новости  черпались  только
из газет. Люди толпились у редакций, дожидаясь свежего выпуска. Заведующие
тиражом буквально сбивались с ног.
     Любопытные собирались маленькими группками перед смолкнувшими  радиои
телестудиями, переговариваясь между собой приглушенными голосами, точно на
поминках. Входные двери радиоцентра "Юнион" были заперты, но  в  проходной
все время дежурил  привратник,  который  впускал  и  выпускал  сотрудников
научно-технического отдела, тщетно бившихся над решением загадки. Те,  кто
был в студии, когда радио пропищало первый раз, не спали уже больше суток.
     Джордж Бейли проснулся в полдень.  После  вчерашней  выпивки  у  него
немного побаливала голова. Он побрился, принял душ,  выпил  чашку  кофе  и
снова  стал  самим  собой.  Купил  несколько  утренних  газет,   прочитал,
усмехнулся. Предчувствие не обмануло  его:  происходило  нечто  небывалое,
нечто из ряда вон выходящее.
     Но что же все-таки происходило?
     Ответ появился в вечерних выпусках газет. Заголовок был набран  самым
крупным тридцатишестимиллиметровым шрифтом:

                           УЧЕНЫЙ УТВЕРЖДАЕТ:
                     ЗЕМЛЯ ПОДВЕРГЛАСЬ НАПАДЕНИЮ
                              ИЗ КОСМОСА

     Ни  одна  американская  газета,  выпущенная  в  тот  вечер,  не  была
доставлена подписчикам. Разносчики газет, выходя  из  типографии,  тут  же
попадали в объятия  толпы.  В  тот  вечер  они  не  доставляли  газеты,  а
продавали их. Самые беззастенчивые брали за номер  по  доллару.  Тем,  кто
почестнее и по-глупее, совесть не позволяла торговать товаром, за  который
уплачено. Но что они могли поделать - газеты буквально вырывались у них из
рук.
     Утренние газеты только немного изменили шапку, совсем немного с точки
зрения наборщика. Но смысл от  этого  изменился  во  сто  крат.  Заголовок
теперь гласил:

                            УЧЕНЫЕ УТВЕРЖДАЮТ:
                       ЗЕМЛЯ ПОДВЕРГЛАСЬ НАПАДЕНИЮ
                               ИЗ КОСМОСА

     Вот  что   может   сделать   простая   замена   единственного   числа
множественным.
     В полночь, за несколько часов до утреннего выпуска,  в  Карнеги-холле
была прочитана лекция, содержание которой прозвучало подобно взрыву бомбы.
Лекция не была объявлена заранее, афиши ее не анонсировали. За полчаса  до
полуночи профессор Хелметц вышел из поезда на вокзале в Нью-Порке. Его тут
же   окружила   толпа   репортеров.   Хелметц,   профессор    Гарвардского
университета, был тот самый ученый, который первый заговорил  о  нападении
из космоса.
     Харви Амберс, директор Карнеги-холла,  пробивался  с  опасностью  для
жизни сквозь толпу навстречу профессору. Лишившись сил, а заодно  шляпы  и
очков,  директор,  однако,  не  лишился  присутствия  духа.   Он   схватил
профессора за руку и закричал ему на ухо: "Мы приглашаем  вас,  профессор,
прочитать лекцию в Карнеги-холле. Пять тысяч долларов  за  одну  лекцию  о
космических пришельцах".
     - Непременно. Завтра в три часа дня.
     - Завтра?! Сию же минуту, немедленно. Такси нас ждет.
     - Но...
     - Аудиторию мы обеспечим. Скорее! - Он обернулся  к  толпе.  -  Дайте
пройти! Здесь никто профессора не  услышит!  Едемте  все  в  Карнеги-холл!
Профессор будет говорить там. По дороге сообщите своим друзьям и знакомым.
     Весть о лекции облетела Нью-Йорк с быстротой молнии. Когда  профессор
подошел к микрофону, зал уже был  набит  битком.  Спустя  несколько  минут
громкоговорители были установлены на улице, чтобы могли слышать  те,  кому
не посчастливилось пробиться в зал.
     Не было на Земле ни одного импресарио,  имеющего  в  кармане  миллион
долларов, который с радостью не отдал бы этот миллион, чтобы  организовать
передачу лекции по радио и телевидению. Но радио и телевидение молчали.

     - Вопросы есть? - спросил профессор.
     Репортер в первом ряду задал первый вопрос.
     - Профессор, - сказал он, - а  что,  все  пеленгаторные  радиостанции
подтверждают то, о чем вы  сейчас  говорили?  Я  имею  в  виду  ослабление
сигналов, которое началось сегодня днем.
     - Все без исключения. Сегодня  в  полдень  все  сигналы,  принимаемые
радиостанциями, стали слабеть. В 14 часов 25  минут  сигналы  прекратились
совсем. До этого времени, как установлено, радиоволны приходили  из  одной
точки космоса, находящейся в созвездии Льва.
     - С какой-нибудь определенной звезды созвездия Льва?
     - Если и со звезды, то эта  звезда  не  обозначена  на  наших  картах
звездного  неба.   Радиоволны   либо   испускались   точкой   космического
пространства, либо посылались со звезды; которую не видно с помощью  наших
земных телескопов. Сегодня те, или, точнее, вчера,  поскольку  сейчас  уже
больше полуночи, в  14  часов  45  минут  все  пеленгаторные  радиостанции
замолчали.  А  радиопомехи  продолжают  существовать,   причем   радио   и
телеприемники  ловят  их  на  волнах  всех  диапазонов.   Таким   образом,
космические пришельцы полет на Землю завершили. Это единственный возможный
вывод. В настоящее время атмосфера пронизана излучениями  типа  радиоволн,
которые не имеют источника, распространяются в эфире в любых  направлениях
и могут произвольно менять волну. Длина пришлых радиоволн равняется  длине
земных, каковые и явились приманкой для агрессора.
     - Как вы все-таки считаете, они были посланы с  какой-то  звезды  или
просто испускались точкой космического пространства?
     - Я склоняюсь ко второй гипотезе. В самом деле,  в  этом  нет  ничего
невозможного. Они ведь не вещественные существа, а имеют волновую природу.
Если все-таки они родились на звезде, то тогда, по  всей  вероятности,  мы
имеем дело с "черной дырой", поскольку, находясь не так далеко от  нас  по
масштабам Вселенной, а  именно  на  расстоянии  каких-то  двадцати  восьми
световых лет, звезда эта в наши телескопы не видна.
     - Как было рассчитано расстояние?
     - Можно предположить с большой  долей  вероятности,  что  космические
пришельцы  пустились  в  путь,  когда  обнаружили  радиосигналы   "С-С-С",
посланные в эфир пятьдесят шесть лет тому назад. Ведь  первые  радиопомехи
были копией именно этих сигналов. Ясно, что  сигналам,  распространявшимся
со скоростью  света,  понадобилось  двадцать  восемь  лет,  чтобы  достичь
источника радиоволн, совершивших нападение. Столько же, то  есть  двадцать
восемь лет, потребовалось и пришельцам для перелета на Землю, поскольку  и
те и другие распространяются с одинаковой скоростью, а именно со скоростью
света. Но тогда расстояние от нас до источника излучения в  космосе  равно
двадцати восьми световым годам. Как и  следовало  ожидать,  только  первые
пришедшие из космоса сигналы имели вид сигналов Морзе.  Последующие  имели
уже иной вид, уподобляясь встречавшимся на пути  волнам.  Точнее  было  бы
сказать, не уподобляясь волнам, а поглощая их. И вот  теперь  в  атмосфере
Земли витают обрывки радио- и телепрограмм, которые передавались не только
в более давние времена, но и два-три дня  назад.  Несомненно,  эфир  кишит
сейчас и обрывками самых последних передач всех радио- и  телецентров,  но
распознать их довольно трудно.
     - Вы не могли бы, профессор, описать  хотя  бы  одного  представителя
космических пришельцев?
     - Разумеется, могу, ибо вряд ли кто знает о радиоволнах  больше,  чем
я. Ведь космические пришельцы - это,  в  сущности,  настоящие  радиоволны.
Единственная их особенность заключается в том, что  у  них  нет  источника
излучения. Они представляют собой волновую форму живой природы,  зависимую
от колебаний поля, как наша земная жизнь  зависит  от  движения,  вибрации
вещества.
     - Какой они величины? Одинаковые или все разные?
     - Все они имеют разную величину. Причем  измерять  их  можно  двояко.
Во-первых, от гребня до гребня,  что  дает  так  называемую  длину  волны.
Приемник ловит волны определенной длины какой-то одной  точкой  диапазона.
Что же касается пришельцев, то для них  шкалы  радио-приемника  просто  не
существует. Им одинаково доступна любая длина волны. А это  означает,  что
либо они по самой своей природе могут  появляться  на  любой  волне,  либо
могут менять длину волны произвольно, по собственному желанию.
     Во-вторых, можно  говорить  о  длине  волны,  определяемой  ее  общей
протяженностью. Допустим, что радиостанция ведет  передачу  одну  секунду,
тогда соответствующий сигнал имеет протяженность,  равную  одной  световой
секунде, что составляет приблизительно 187.000 мыль. Если передача  длится
полчаса, то протяженность сигнала равна половине светового часа и  т.д.  и
т.п.
     Что касается пришельцев, то их протяженность разнится от  индивидуума
к индивидууму в пределах от нескольких тысяч  миль  -  в  этом  случае  мы
говорим  о  протяженности  в  несколько  десятых  световой  секунды  -  до
полумиллиона миль, тогда протяженность  волны  равна  нескольким  световым
секундам.  Самый  длинный   зарегистрированный   сигнал   -   отрывок   из
радиопередач - длился восемь секунд.
     - А почему все-таки, профессор, вы считаете,  что  эти  радиоволны  -
живые существа? Почему не просто радиоволны?
     -  Потому  что  просто  радиоволны,  как  вы  говорите,   подчиняются
определенным физическим законам, подобно  всякой  неодушевленной  материи.
Камень не может,  подобно  зайцу,  взбежать  на  гору,  он  катится  вниз.
Вознести его на гору может только приложенная к  нему  сила.  Пришельцы  -
особая форма жизни, потому что они способны проявлять волю, потому что они
могут произвольно менять направление движения, а главным  образом  потому,
что  они   при   любых   обстоятельствах   сохраняют   свою   целостность.
Радиоприемник еще ни разу не передал двух слившихся сигналов. Они  следуют
один  за  другим,  но  не  накладываются  друг  на  друга,  как  бывает  с
радиосигналами, переданными на одной волне. Так что, как видите, мы  имеем
дело не "просто с радиоволнами".
     - Можно утверждать, что эти волны - мыслящие существа?
     Профессор Хелметц снял очки и долго в глубокой задумчивости  протирал
их.
     - Сомневаюсь, - наконец,  сказал  он,  -  что  мы  иногда-нибудь  это
узнаем. Их разум, если он им присущ, явление до такой степени отличное  от
нашего человеческого, что вряд ли мы когда-нибудь сможем вступить с ними в
общение. Мы - существа вещественные, они - полевые. Общего  языка  нам  не
найти.
     - Но если они все-таки разумные существа...
     - Муравьи тоже разумные существа, в  каком-то  смысле.  Называйте  их
разум инстинктом, но ведь инстинкт - это особый вид осознания.  Во  всяком
случае, с помощью инстинкта  они  совершают  действия,  которые  могли  бы
совершать с помощью разума. Однако  мы  ведь  до  сих  пор  не  установили
контакт  с  муравьями.  Общение  с  космическими  пришельцами  еще   менее
вероятно. Да, я не верю, что мы будем когда-нибудь с ними общаться.
     Профессор, как показало будущее, оказался прав. Никто  из  людей  так
никогда и не вступил в общение с пришельцами.
     На следующий день радиокомпании вздохнули спокойно: их акции на бирже
стабилизировались. Но днем позже кто-то задал профессору Хелметцу  вопрос,
оказавшийся роковым для  радиовещания.  Ответ  профессора  был  немедленно
опубликован всеми газетами.
     -  Вы  спрашиваете,  сможем  ли  мы   когда-нибудь   снова   наладить
радиотрансляцию? Думаю, что  нет.  Во  всяком  случае  до  тех  пор,  пока
пришельцы не покинут околоземное пространство.  А  зачем,  собственно,  им
покидать нас? Предположим, что где-нибудь во Вселенной жители какой-нибудь
отдаленной планеты изобретут у себя радио.  Наши  гости  каким-то  образом
почуют новый источник излучения и пустятся в новое дальнее странствие.  Но
стоит нашим радиостанциям заработать, как они  тут  же  вернутся  обратно,
если не все, то во всяком случае, некоторые из них.
     А спустя час  после  опубликования  этого  ответа  все  радиокомпании
почили с миром - стоимость их акций упала до нуля.  Все  произошло  тихо-и
благопристойно: никакой паники на  бирже,  никаких  безумств,  потому  что
никто ничего никому не продавал и никто ничего не покупал. Ни  одна  акция
ни одной радиокомпании не перешла из рук в руки.  Администрация,  рабочие,
актеры, писатели, художники - словом  все,  кто  был  причастен  к  работе
радио- и  телестудий,  бросились  на  поиски  другого  заработка.  И  надо
сказать, что недостатка в  работе  не  было.  Все  другие  виды  массового
развлечения - цирк, эстрада, театр - вдруг вступили в полосу  бума,  народ
валом валил на любые представления.

     - Двух нет, - сказал вдруг Джордж Бейли.
     Бармен удивленно поднял  глаза  и  спросил,  что  Джордж  хочет  этим
сказать.
     - Я и сам не знаю, Хэнк. У меня предчувствие.
     - Какое?
     - Тоже не знаю. Смешай-ка мне еще порцию, и пойду я домой.
     Электромиксер не работал, и бармен стал встряхивать питье рукой.
     - Отличное  упражнение,  Хэнк.  Как  раз  для  тебя.  Жирок-то  мигом
порастрясешь, - пошутил Джордж.
     Хэнк улыбнулся, опрокинул над бокалом миксер с коктейлем, кубик  льда
весело звякнул о стекло.
     Джордж Бейли, не торопясь, выпил коктейль и вышел на  улицу.  Снаружи
бушевала первая апрельская гроза. Джордж стоял под навесом, вдыхая влажную
весеннюю свежесть, и дожидался такси. Рядом стоял незнакомый старик.
     - Дивная погодка, - заметил Джордж.
     - Хе-хе-хе. Вы тоже обратили внимание?
     - На что обратил?
     - А вы понаблюдайте, мистер. Понаблюдайте!
     Старик уехал.  Зеленого  огонька  все  не  было.  Джордж  смотрел  на
льющиеся с неба потоки, на плотные свинцовые тучи, слушал раскаты грома  и
вдруг понял.  Понял,  о  чем  говорил  старик.  Челюсть  у  него  отвисла.
Захлопнув рот, он двинулся обратно в бар. Вошел в телефонную будку и  стал
звонить Питу Малвени.
     Первые три раза он попадал не туда. На четвертый голос  Пита  сказал:
"Слушаю".
     - Привет, старина. Говорит  Джордж  Бейли.  Ты  обратил  внимание  на
грозу?
     - Конечно! Чертовщина какая-то. Молний-то  нет.  А  должны  быть  при
такой грозе.
     - Что ты об этом думаешь? Неужели волновики?
     - Разумеется, они. И это только начало. Если...
     В трубке что-то щелкнуло, и голос Пита пропал.
     - Алло, алло, Пит! Ты слушаешь?
     Из трубки доносилась игра на скрипке. Пит, как известно,  на  скрипке
не играл.
     - Пит! Что, черт возьми, происходит?
     - Жми ко мне, - снова послышался голос Пита. - Телефон при  последнем
издыхании. И захвати с собой... - В трубке снова что-то зажужжало и чей-то
голос сказал: "Посетите Карнеги-холл. Самые лучшие мелодии..."
     Джордж бросил трубку.
     Под проливным дождем он пешком  двинулся  к  Питу.  По  дороге  купил
бутылку виски. Пит сказал: "Захвати"... Может, он имел в виду виски?
     Да, именно это имел в виду Пит.
     Приятели приготовили коктейль и подняли бокалы. Свет вдруг замигал  и
погас. Зажегся снова, но волосок в лампочке едва накалился.
     - Нет молний, - посетовал Джордж. - Нет  молний,  и  скоро  не  будет
света. Барахлит телефон. Интересно, что они делают с молниями?
     - Думаю, что едят. По-моему, они должны питаться электричеством.
     - Нет молний, - повторил Джордж. - Проклятье.  Я  могу  обойтись  без
телефона. Свечи и керосиновые лампы, на мой взгляд, - отличное  освещение.
Но мне жалко молний. Я люблю, когда сверкают молнии. Проклятие!
     Свет потух совсем.
     Пит Малвени потягивал коктейль в темноте.
     - Электрический   свет,    холодильники,    электрические    тостеры,
пылесосы...
     - Автоматические проигрыватели в кафе,  -  продолжил  Джордж.  -  Вот
счастье-то - не будет этих подлых проигрывателей. А как же кино?
     - Тоже не будет. Даже немого. От керосиновой лампы не сможет работать
никакой кинопроектор. Слушай, Джордж,  а  ведь  и  автомобилей  не  будет.
Бензиновый двигатель без электричества - груда металлолома:
     - Почему это? Двигатель заводится не только стартером, но и рукой.
     - А искра, Джордж? Ты что, не знаешь, откуда берется искра?
     - Я и забыл про искру. Значит, и самолеты приказали долго жить? А как
реактивные?
     - Некоторые типы реактивных двигателей как будто могут  обойтись  без
электричества, да толк-то какой? На реактивном самолете, кроме  двигателя,
до черта всяких приборов, и все  они  работают  от  электричества.  Голыми
руками самолет от земли не оторвешь и на собственную задницу не посадишь.
     - Радара не будет. Да и на кой черт он теперь? Войн ведь не будет  по
крайней мере в ближайшие сто лет.
     - Если не двести.
     - Послушай-ка, Пит, - Джордж вдруг выпрямился в кресле. - А что будет
с атомным распадом? С атомной энергией? С ней ничего не случится?
     - Сомневаюсь. Внутриатомные явления все имеют электрическую  природу.
Держу пари, они питаются не только  электронами,  думаю,  не  гнушаются  и
свободными нейтронами. (И Пит выиграл бы это пари: атомная бомба,  которую
испытывали в тот день в Неваде, зашипела, как подмоченная шутиха, и тут же
погасла, а ядерные реакторы на  атомных  электростанциях  один  за  другим
выбывали из строя. Правительство, правда, предпочло об этом  в  печати  не
сообщать.)
     Джордж медленно покачал головой, лицо его  выражало  крайнюю  степень
изумления.
     - Автомобили, троллейбусы, океанские лайнеры,  но  ведь  это  значит,
Пит, что мы возвращаемся к допотопной лошадиной силе. Рысаки,  тяжеловозы!
Если ты думаешь, Пит, вкладывать во что-то деньги, покупай  лошадей.  Дело
верное. Особенно кобыл. Племенная кобыла  будет  стоить  столько,  сколько
кусок платины, равный ее живому весу.
     - Пожалуй, к тому идет. Хотя мы забили про пар. У нас  еще  останутся
паровые машины, стационарные и локомотивы.
     - А ведь верно. Снова впряжем стального коня. Для поездок на  дальние
расстояния. Но для ближних поездок - верный добрый конь. Ты ездишь верхом?
     - Когда-то ездил. Теперь уж годы  не  те.  Я  предпочитаю  велосипед.
Советую тебе завтра купить первым делом велосипед, пока еще страсти вокруг
них не разгорелись. Я так непременно куплю.
     - Это идея, Пит. Я когда-то очень недурно ездил  на  велосипеде.  Как
теперь славно будет прокатиться на велосипеде: едешь  и  не  боишься,  что
вот-вот тебя собьют, сомнут, раздавят. И знаешь еще что...
     - Что?
     - Куплю-ка я себе корнет-а-пистон. Мальчишкой я очень прилично  играл
на корнете.  Думаю,  что  и  сейчас  еще  смог  бы.  И  еще,  может,  уеду
куда-нибудь в глухое местечко, напишу наконец свой ро... Послушай,  а  как
насчет типографии?
     - Не бойся, книги умели печатать задолго до  электричества.  Конечно,
все печатные станки придется переделать, перевести с электричества на пар,
на что потребуется время. Но книги, Джордж, будут выходить, слава богу.
     Джордж  Бейли  усмехнулся  и  встал  из-за  стола.  Подошел  к  окну,
посмотрел в черноту ночи. Гроза прошла, небо было ясное.
     Напротив, посередине улицы,  застыл,  как  мертвый,  пустой  трамвай.
Из-за угла выехал автомобиль, остановился, двинулся было с места,  немного
проехал, снова остановился. Свет его фар быстро слабел и наконец погас.
     Джордж взглянул на небо, поднес бокал к губам, сделал глоток.
     - Нет молний, - печально проговорил он. - Я начинаю жалеть о молниях.
     Жизнь, вопреки ожиданию, входила в колею довольно гладко.
     Правительство  на  чрезвычайной  сессии  приняло  мудрое  решение   о
создании  единого  органа  с   неограниченными   полномочиями   -   Совета
экономической реорганизации с тремя подведомственными ему  комиссиями.  На
Совет была возложена задача координировать действия этих трех  комиссий  и
быстро, без проволочек, урегулировать  между  ними  споры  и  разногласия.
Причем решения его были окончательные и обязательные для всех.
     Первая комиссия ведала транспортом. Она  немедленно  взяла  под  свое
начало все железные дороги страны. Было  отдано  распоряжение  отвести  на
запасные пути все дизельные локомотивы, в самый короткий срок  привести  в
порядок и пустить в действие все имеющиеся в  наличии  паровозы,  наладить
работу путей сообщения без телеграфа и  электрической  сигнализации.  Пока
все  это  приводилось  в  исполнение,  комиссия  занималась   очередностью
перевозок. Было решено в первую очередь перевозить пищевые продукты, затем
топливо: уголь и нефть. И затем  уже  промышленную  продукцию  по  степени
важности ее для экономики страны. Вагоны  за  вагонами,  груженные  новыми
радиоприемниками,  электроплитами,  холодильниками  и  другими  столь   же
ненужными теперь товарами, бесцеремонно  опрокидывались  под  откос  вдоль
железнодорожных линий, откуда их увозили потом на переплавку.
     Все    лошади    были    объявлены    собственностью     государства,
зарегистрированы и распределены в  зависимости  от  физического  состояния
либо на различные  виды  работ,  либо  для  воспроизводства  на  племенные
заводы.  Ломовые  лошади  использовались  для  перевозок  только  в  самых
экстренных случаях.  Особое  внимание  было  уделено  разведению  лошадей.
Комиссия подсчитала,  что  конный  парк  за  два  года  удвоится,  за  три
возрастет вчетверо, а через шесть-семь  лет  лошадь  уже  будет  в  каждом
гараже вместо автомобиля.
     Поскольку фермеры временно остались без  конного  тягла,  а  тракторы
ненужным хламом ржавели  в  полях,  приходилось  обучать  их  использовать
крупный рогатый скот для  вспашки  и  других  сельскохозяйственных  работ,
вплоть до перевозок на небольшие расстояния легких грузов.
     Вторая  комиссия  называлась  Бюро  перемещения   рабочей   силы,   и
занималась она  в  точности  тем,  что  следовало  из  ее  названия.  Бюро
выплачивало  пособия  и  компенсации  миллионам  людей,  которые  временно
остались без работы, подыскивало им новое дело и помогало устраиваться  на
новом месте.
     Третья комиссия, ведавшая  всеми  энергетическими  ресурсами  страны,
занималась  решением  самых  трудных  задач.   Ей   предстояло   выполнить
грандиозную задачу: перевести все предприятия страны  с  электричества  на
пар и наладить выпуск приборов, машин, двигателей и аппаратуры, работающих
без электричества.
     Было разыскано несколько стационарных паровых двигателей,  которые  в
те первые дни работали безостановочно все двадцать четыре  часа  в  сутки.
Они приводили в действие токарные, штамповочные, строгальные  и  фрезерные
станки,  которые,  в  свою  очередь,  производили  детали  новых   паровых
двигателей всех размеров и любой мощности. Число паровых двигателей  росло
в геометрической прогрессии, как и число лошадей на племенных конезаводах.
Принцип был тот же. Первые паровые двигатели  так  и  назывались  в  шутку
"племенными жеребцами". В металле недостатка не было. Склады  фабрик  были
забиты продукцией, которую нельзя было перевести на другую тягу и  которая
вследствие этого ожидала своей очереди в переплавку.
     И только когда паровых двигателей стало достаточно, чтобы  обеспечить
энергетическую базу тяжелой  промышленности,  их  стали  использовать  для
производства  товаров  широкого  потребления:  керосиновых  ламп,  одежды,
керосинок и  примусов,  печей,  которые  топятся  углем,  ванн,  кроватей,
велосипедов.
     Некоторые крупные фабрики и заводы нельзя  было  перевести  на  новую
тягу. Они закрывались и прекращали свое  существование.  Вместе  с  тем  в
период реконструкции в различных местах возникали тысячи мелких  кустарных
предприятий. Мастерские, где работали один или два человека, производили и
починяли  мебель,  обувь,  свечи  и  другие  самые  разнообразные  товары,
производство которых не требовало сложного дорогостоящего оборудования. На
первых  порах  они  давали  ничтожную  прибыль.   Но   мало-помалу   самые
преуспевающие  стали  вставать  на  ноги:   покупали   небольшой   паровой
двигатель, станки, приводимые  в  действие  этим  двигателем,  и  по  мере
оживления деловой активности, восстановления занятости населения  и  роста
покупательной способности разрастались и крепли, начиная  конкурировать  с
уже более крупными существующими предприятиями по количеству производимого
товара и обгонять их по качеству.
     Конечно, в этот первоначальный период реконструкции не  обошлось  без
жертв: крушений надежд, внезапного обнищания, личных драм, но все это ни в
какое сравнение не шло с  тем  морем  бедствий,  которые  породил  великий
кризис начала тридцатых годов. И оздоровление  экономики  шло  куда  более
быстрыми темпами.
     Причина  была  очевидна:  борясь  с  кризисом  и  его  последствиями,
правительства действовали вслепую. Они не знали истинных  причин  кризиса,
вернее, им были ведомы тысячи причин, противоречивых и  недостоверных,  но
как избавиться  от  кризиса,  они  не  имели  ни  малейшего  понятия.  Они
полагали, что кризис - явление временное  и  случайное  и  что  он  должен
изжить сам себя - в этом было их главное заблуждение. Честно  говоря,  они
не понимали тогда ничего. Вокруг  них  рушились  состояния,  тысячи  людей
оставались без крова, работы  и  куска  хлеба,  а  они  экспериментировали
наугад, позволяя кризису расти с неумолимостью снежного кома.
     Положение, в котором очутилась страна  в  1957  году  (и  все  другие
страны,  разумеется),  было  ясным  и  понятным:  из  жизни  было   изъято
электричество.  Отсюда  сам  собой  вытекал  неопровержимый  вывод:   надо
вернуться к пару и лошадиной силе.
     Ясно и понятно. Никаких там "если бы", "но", "на  всякий  случай".  И
весь народ, кроме,  как  водится,  горсточки  маньяков,  принялся  активно
перестраивать жизнь.
     Так подошел 1961 год.
     Был сырой промозглый апрельский день, накрапывал дождь. Джордж  Бейли
ожидал  прихода  трехчасового  поезда   на   маленькой   станции   городка
Блейкстаун, что в штате Коннектикут. Он  прохаживался  под  навесом  вдоль
платформы, гадая, кто может пожаловать к ним в такую глушь с этим поездом.
     Поезд подошел в три Шестнадцать. Пыхтя и отдуваясь, паровоз тащил  за
собой три пассажирских вагона и  один  багажный.  Дверь  багажного  вагона
открылась, просунулась рука с  мешком  почты,  и  дверь  снова  закрылась.
Багажа никакого - значит, никто не приехал...
     Высокая темная фигура появилась вдруг на площадке последнего  вагона.
Человек спрыгнул на перрон, и у Джорджа Бейли вырвался из груди  радостный
вопль.
     - Пит! Дружище! Каким ветром тебя занесло к нам?
     - Бейли! Вот уж неожиданность! Что ты здесь делаешь?
     - Я? - Джордж тряс руку Пита. - Я здесь живу. Вот уже два года. Купил
в 59-м газетку "Блейкстаун уикли". Купил,  можно  сказать,  даром.  И  вот
теперь в одном лице совмещаю  владельца  газеты,  редактора,  репортера  и
сторожа. Держу одного печатника.  Отдел  городской  хроники  ведет  Мейзи.
Она...
     - Мейзи? Мейзи Хеттерман?
     - Мейзи Бейли, лучше скажи. Мы поженились, как только я купил газету,
и переехали сюда. А ты как здесь оказался?
     - Я сюда по делам. До завтра. Должен встретиться с неким Уилкоксом.
     - С Уилкоксом? Это наш местный чудак. Не пойми  меня  неправильно.  В
общем-то он славный парень. Увидишь его завтра.  А  сейчас  давай  к  нам.
Пообедаем, переночуешь у нас. Мейзи очень тебе  обрадуется.  Моя  двуколка
ждет у вокзала.
     - Отлично. Едем, если ты уже кончил здесь все свои дела.
     -  Да  я  затем  только  здесь,  чтобы  посмотреть,  кто  приедет.  А
приехал-то, оказывается, ты. Так что все в порядке. Идем.
     Приятели сели в двуколку. Джордж взял вожжи.
     - Н-но, Бетси, - понукнул он кобылу и сказал, обращаясь к Питу:
     - Ты чем теперь занимаешься, старина?
     -  Провожу  исследования  для  одной  газовой  компании.  Ищем  более
экономичную газокалильную сетку. Чтобы давала более яркое пламя и  не  так
изнашивалась. Этот парень Уилкокс написал нам, что  у  него  есть  кое-что
интересное для нас. Компания и послала меня взглянуть,  что  он  придумал.
Если дело стоящее, приглашу его с собой в Нью-Йорк, и  компания  попробует
заключить с ним контракт.
     - А как идут дела компании?
     - Блестяще. Перед газом будущее,  Джордж.  Каждый  новый  дом  теперь
газифицируют, и многие старые переводят на газовое освещение и  отопление.
У тебя дома как?
     - Тоже, конечно, газ. К счастью, один из моих линотипов очень старого
образца, и тигель в нем нагревается от газовой горелки. Так что газ к дому
был подведен очень давно. Наша квартира расположена прямо над типографией,
и газ пришлось тянуть всего на один этаж. Газ великая вещь. А как поживает
Нью-Йорк?
     - Прекрасно! Нью-йоркцев теперь всего один миллион. Народу на  улицах
мало, места  стало  хватать  всем.  Воздух  лучше,  чем  в  Атлантик-Сити.
Представляешь себе огромный город, не отравленный бензиновым перегаром?
     - Лошадей для поездок хватает?
     - Можно сказать, хватает. Но главный вид транспорта теперь велосипед.
Всех от мала до велика охватила  велосипедомания.  Спрос  так  велик,  что
удовлетворить его нет  никакой  возможности.  Заводы  работают  на  полную
мощность и не справляются. Почти на каждой улице  открылся  вело-клуб.  На
велосипедах ездят на работу и с работы. Очень полезно  для  здоровья.  Еще
два-три года - о докторах и думать забудем.
     - У тебя самого-то есть велосипед?
     - А как же! Еще старинного образца, эпохи электричества. Делаю на нем
ежедневно по пять миль, чем и нагуливаю прямо-таки волчий аппетит.
     - Скажи Мейзи, чтобы включила в  меню  ярочку  покрупнее,  -  пошутил
Джордж. - Ну вот мы и приехали. Тпру-у, Бетси.
     Окно на втором этаже поднялось, высунулась Мейзи, глянула вниз.
     - Пит! Здравствуй! Надолго к нам?
     - Ставь на стол еще один прибор, - крикнул жене Джордж. - Вот  только
распрягу лошадь, покажу Питу наше хозяйство, и будем обедать.
     Из конюшни Джордж черным ходом повел Пита в типографию.
     - Наш линотип, - гордо сказал он, показывая на станок.
     - Работает от парового двигателя?
     - Еще не работает, - улыбнулся Джордж. - Набираем пока  вручную.  Мне
удалось достать всего один двигатель для ротации. Но  я  уже  заказал  еще
один и для линотипа. Получу его через месяц.  Мой  наборщик  Поп  Дженкинс
научит меня работать на линотипе, и мы распрощаемся. С линотипом  я  смогу
вести все дело один.
     - Не жестоко ли это по отношению к Дженкинсу?
     - Какое там жестоко, - покачал головой Джордж. - Он ждет не дождется,
когда двигатель наконец придет. Ему седьмой десяток, хочется и  на  покой.
Он и поработать-то согласился временно, покуда я не  могу  обходиться  без
него. А это мой печатник, старый добрый Мейол. Он у нас не стоит без дела.
А это редакция, окна ее выходят на улицу. Хлопотливое дело, но стоящее.
     Малвени оглядел все кругом и, улыбнувшись, сказал:
     - Я вижу, Джордж, ты нашел свое место в жизни. Ведь  ты  прирожденный
газетчик,  собиратель  новостей  и   средоточие   общественных   интересов
маленького города.
     - Прирожденный, говоришь? Я влюблен  в  свою  работу.  Веришь  ли,  я
работаю, как вол, и счастливее меня нет человека на земле.  Ну,  а  теперь
идем наверх.
     - А как роман, который ты  все  грозился  написать?  -  спросил  Пит,
поднимаясь по лестнице.
     - Половина уже написана. И знаешь, по-моему, получается  неплохо.  Но
разве тогда  я  думал  о  настоящей  литературе?  Я  был  циником.  Только
теперь...
     - Я вижу, Джордж, космики твои лучшие друзья.
     - Какие космики?
     - Интересно, сколько времени нужно словечку, родившемуся в Нью-Порке,
на  то,  чтобы  завоевать  право  гражданства  в  провинции?  Я  говорю  о
волновиках, разумеется. Один ученый, занимающийся ими, как-то в  разговоре
назвал их "космиками". Ну и  пошло,  космики,  космики...  Мейзи,  привет.
Какая ты стала красавица!

     Ели за обедом неторопливо,  с  чувством.  Джордж  принес  из  погреба
холодное пиво в бутылках.
     - Боюсь, Пит, ничем более крепким не могу тебя угостить, - сказал  он
смущенно. - Последнее время совсем перестал лить. Может...
     - В трезвенники записался?
     - Не то чтобы записался. И зароков как будто не  давал.  Но  вот  уже
почти  год  во  рту  ни  капли  спиртного  не  было.  Не  знаю  даже,  чем
объяснить...
     - А я знаю, Джордж, - прервал приятеля Пит. - Я точно знаю, почему ты
не пьешь, я ведь и сам теперь пью очень мало. Мы не пьем, потому  что  для
этого нет больше причин. У тебя радиоприемник есть?
     - Есть, - усмехнулся Джордж, - бережем, как память. Не  расстанусь  с
ним ни за какие деньги. Взгляну на него другой раз и вспомню,  какую  чушь
мне приходилось выдавливать из себя для его ублажения. Тогда я  подхожу  к
нему, щелкаю выключателем и  ничего  -  тишина!  Тишина,  по-моему,  самая
чудесная в мире вещь. Осыпь меня золотом, я не  стал  бы  сейчас  включать
этот сундук, если бы в проводах  бежал,  как  раньше,  электрический  ток.
Большое удовольствие слушать этих космиков! А что, эфир все еще забит ими?
     - Скорее всего, забит. Научно-исследовательский  физический  центр  в
Нью-Йорке проводит ежедневные  пробы.  У  них  есть  крошечный  генератор,
приводимый в действие паровым двигателем, который они регулярно пускают. И
результат всегда один: космики мгновенно пожирают генерируемый ток.
     - А вдруг в один прекрасный день они улетят обратно?
     - Хелметц считает, - пожал плечами Пит, - что бояться этого не  надо!
Он говорит, что волновики размножаются  пропорционально  имеющемуся  в  их
распоряжении  электричеству.  Даже  если  еще  где-нибудь   во   Вселенной
изобретут радиовещание, и космики, соблазнившись, отправятся  туда,  часть
их все равно останется. И стоит заработать нашим динамомашинам, оставшиеся
особи начнут размножаться, как мухи, и опять наводнят эфир. Сейчас же  они
питаются атмосферным электричеством. А как  вы  здесь  развлекаетесь?  Что
делаете по вечерам?
     - По вечерам? Читаем, пишем, ходим в гости, участвуем в  любительских
спектаклях и концертах.  Мейзи  -  руководитель  любительской  театральной
студии. Я тоже иногда участвую в спектаклях, на третьих ролях, конечно.  С
тех пор как  кино  отошло  в  область  преданий,  все  поголовно  увлечены
театром. И представь себе, у  нас  в  Блейкстауне  обнаружились  настоящие
таланты. Еще у нас есть  шахматный  и  шашечный  клубы,  часто  устраиваем
пикники, велосипедные прогулки по окрестностям. Времени на все не хватает.
Я уж не говорю о музыке, сейчас все играют на каком-нибудь инструменте или
по крайней мере пытаются играть.
     - А ты?
     - Играю, конечно. На корнет-а-пистоне. Первый корнет в нашем  местном
оркестре, играю и соло. К тому же... Боже мой, я и забыл.  Сегодня  у  нас
репетиция. В воскресенье даем концерт в городской  ратуше.  Мне  очень  не
хочется покидать вас...
     - А мне нельзя с тобой пойти? Я перед отъездом сунул на всякий случай
в саквояж флейту...
     - Флейту? Чудесно. У нас как раз не хватает флейт.  Неси  ее  сюда  и
пойдем. Держу пари, наш дирижер Си Петкинск пленит  тебя  до  воскресенья.
Оставайся. Что тебе - ведь это  всего  на  три  дня.  Давай  перед  уходом
сыграем несколько пассажей для разминки, и двинули. Мейзи, тащи скорее  на
кухню остатки пиршества и садись за пианино.
     Пит Малвени прошел в отведенную для него комнату за флейтой, а Джордж
Бейли взял с пианино корнет-а-пистон и  проиграл  на  нем  нежную,  полную
грусти мелодию в минорном ключе. Звук был  чист,  как  звон  колокольчика.
Губы Джорджа были сегодня в полном порядке.
     Держа в руке серебристо поблескивающий рожок, он тихо подошел к  окну
и поглядел на улицу. Сумерки сгустились совсем, дождя не было.
     Невдалеке, цокая копытами, галопом проскакала лошадь, звякнул  звонок
велосипеда. На другой стороне улицы кто-то  наигрывал  на  гитаре  и  пел.
Джордж глубоко и умиротворенно вздохнул.
     Нежно и терпко пахло весной, влажной весенней свежестью.
     Мирные апрельские сумерки.
     Отдаленное бормотание грома.
     "Господи, - подумалось Джорджу, - хотя бы одну малюсенькую молнию".
     Джордж жалел о молниях.