|
|
Сборник коротких эротических рассказов
ЛИЯ , АЛЕША и НАТАША.
Б Е Т Т И
Вот, что-то музыка навеяла... Что-то сpеднее между анусом и эпосом.
ПРИКЛЮЧЕHИЯ БУРАТИHО
ДЕФЛОРАЦИЯ
С Т Е К Л Я Н Н А Я Д В Е Р Ь
Э Л Е О Н О Р А
FELISTA
FRUIT
ХОЛОСТЯК
ЖЕНАТЫЙ МУЖЧИНА
INNA
ШУТКА
СЛОВО ДЛЯ ЛАРИСЫ
MONTEL
МОЯ ЛЮБОВЬ
ЧЕРЕЗ ДЕВЯТЬ ЛЕТ
ЕВГЕHИЙ ОHЕГИH (роман в стихах)
Пансион любви.
Тетрадь которую Вы сейчас прочтете, попала ко мне следующим...
PRESENT.TXT 5252
УПРАЖНЕНИЯ В ПРЕЗЕНТ КОНТИНИУС ТЕНС ДЛЯ СТРОИТЕЛЕЙ ВОЗДУШНЫХ ЗАМКОВ
Римские каникулы
Скотланд-Ярд и секс.
ИЛЛЮСТРАТИВНО СЕКСОЛОГИЧЕСКИЙ ДАЙДЖЕСТ 555
СЭР СТИВЕН
АНН-МАРИ И КОЛЬЦА
СОВА
ШВЕДСКАЯ ТРОЙКА
В О С П О М И Н А Н И Я М О Л О Д О Й Ж Е Н Щ И Н Ы
ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ЗЕЙНАБ
1. НЕТЕРПЕНИЕ СЕРДЦА
Маркиз де САД : ФИЛОСОФИЯ В БУДУАРЕ
АЛЬФРЕД ДЕ МЮССЕ: Г А Л И А Н И
"П и с ь м а н е з н а к о м к е"
Ч А С Т Ь 1 : Я почти уверен, что мои слова ни в ком из вас не...
Диета Xабер: Десять лет во сне
А.ПРАНКЕР: КОЗЕЛ
Наталия Веселова: ЮБИЛЕЙ
Станислав Лем: СЕКСОТРЯСЕНИЕ
Егор РАДОВ: НЕ ВЫНИМАЯ ИЗО РТА
Отрывок из романа Ч.П.Пересела-младшего Неукротимая Пенни-Лейн.
Cовокупись со мной среди камней...
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН: Л Е Т Н И Е К А Н И К У Л Ы .
А. Толстой: БАНЯ
А. Толстой: Я П О Н С К А Я К О М Н А Т А
С. ЕСЕНИН: ПЛЕМЯННИЦА
Виталий Просперо ДЕКАТРИМЕРОН.
ЛИЯ , АЛЕША и НАТАША.
-----------------------
Часть 1
Алеша.
На восьмой день похода я понял, что дальше идти не могу.
Несмотря на все заботы ребят, грипп делал свое черное дело.
Тягач-вездеход, механиком-водителем, которого я был, заодно
выполняя и все другие обязанности по механической части, ос-
тался законсервированным до весны на базе.
Нести на руках меня было некому, все и так были перегру-
жены. Кто-то вспомнил, что в стороне от нашего пути, километ-
рах в 15, должна быть стационарная метеостанция.
Я решительно отказался от провожатых, встал на лыжи, наб-
росил на плечи рюкзак и двинулся в путь под сомнительными
взглядами друзей.
Беда подстерегает всегда неожиданно: снег подо мной вне-
запно осел и я оказался по пояс в воде. Под снегом была по-
лынья, и меня угораздило ввалиться в нее. Потеряв лыжи я с
трудом вылез на снег.
Как проделал остаток пути - не помню. Помню только, что у
двери метеостанции я попытался встать, но ноги не держали меня
и я рухнул на крыльцо. Очнулся я быстро. Проворные девичьи ру-
ки уже раздели меня и растирали спиртом. Через 10 минут я ле-
жал под двумя одеялами и пил крепкий чай пополам со спиртом.
Проснулся я на следующий день поздно. За окном было свет-
ло. - Девушки - позвал я.
Из комнаты вышла молодая блондинка, одетая в светло-серый
костюм "джерси", который выгодно подчеркивал ее великолепно
развитые формы.
- Скажите, пожалуйста, где я могу видеть начальника стан-
ции и не знаете ли вы передана радиограмма в партию, что я
благополучно добрался?
Блондинка улыбнулась и ответила, что радиограмма переда-
на, а начальника станции Наталью Васильевну Кузнецову я вижу
перед собой. - А это, она указала на стоящую в дверях вторую
девушку мой заместитель - Лия Владимировна Волина. А про вас
мы уже знаем. Вы инженер-механик геологической экспедиции Сне-
жин Алексей - она на мгновение запнулась.
- Иванович - подсказал я.
Так состоялось мое знакомство с двумя ... не знаю только
слова. Вообще с людьми, чья судьба стала моей судьбой.
Часть 2
НАТАША.
Мы с Лией подруги с самого детства. Жили в одном доме,
учились в одном институте и до 4 курса были неразлучными.
Вместе на танцах, вместе на лекциях, вместе готовились к экза-
менам. В конце 4 курса я вышла замуж за аспиранта Володю, ко-
торый вел у нас практические занятия. После этого мы с Лией
стали встречаться реже. Я занималась устройством жизни, нас-
лаждалась новыми для меня ощущениями и чувствами физической
близости с мужчиной. Я любила Володю. Мы были молодыми, здоро-
выми, и, после непродолжительного естественного периода про-
буждения чувств (до замужества я была девушкой) самозабвенно
отдавалась проснувшейся во мне страсти к любовным утехам.
Володя был опытнее меня. Хотя он мне этого никогда не говорил,
я догадывалась, что до меня у него были женщины. Но прошлое
его меня не тревожило. Я наслаждалась настоящим. До замужества
я была в совершенном неведении относительно интимной стороны
семейной жизни, т.е. теоретически я знала, что происходит меж-
ду мужем и женой в постели, да и подружки иногда ради хвастов-
ства рассказывали отдельные эпизоды из своих похождений, но я
им не особенно верила, думала нарочно сочиняют, чтобы приукра-
сить фактическую прозу половых отношений. Я немного занималась
спортом, была здоровой, всегда в гуще подруг и товарищей и
требования пола ощущала слабо. Только в последние полгода пе-
ред замужеством, когда наши отношения с Володей от поцелуев
перешли к более интимным, по ночам я чувствовала томление и
мысленно пыталась представить себе, как все это будет. Одно
время меня мучил вопрос, как при нем я буду называть свою... и
его..., и какими словами он скажет мне о своем желании... ме-
ня. В действительности все оказалось значительно проще и пер-
вое время слов для обозначения этого нам не требовалось. Чув-
ство острого любопытства после первого раза сменилось чувством
легкого разочарования. Мне было немного больно, стыдно и все
произошло так быстро, что я не успела до конца ощутить все
это. Когда Володя ощутил на пальцах мою кровь, он целовал ме-
ня, говорил мне всякие глупые слова, но от попыток воспользо-
ваться своим супружеским правом в ту ночь еще раз благоразумно
отказался.
В течение трех-четырых недель я не испытывала особого
удовольствия, считая, что просто так надо. Я устраивала свое
гнездо, делала разные покупки, гордилась своим положением за-
мужней женщины среди подруг-сокурсниц и вообще была довольна
семейной жизнью. Но постепенно я стала получать удовольствие
от посещения "другом" моего "домика". "Друг дома", так мы это
стали называть, хотя для остроты ощущений, иногда называли ве-
щи своими именами, но это пришло позднее и почти всем словам
научил меня Володя. Ему очень нравилось, когда я просила пря-
мо, чего я хочу. Сначала я просто лежала под Володей, но пос-
тепенно с его помощью освоила и другие позы. Мне особенно нра-
вилось лежать спиной на высоком валике дивана, Володя стоит на
полу передо мной и держа меня за ноги, придает им различные
положения. В некоторые моменты мне было немножко больно от
глубокого погружения в меня головки его ...., но это была сла-
достная боль, я ее терпела и даже иногда нарочно делала так,
чтобы ее почувствовать.
Правда, некоторые желания Володи я в то время не понима-
ла, уклонялась от них. Так, я стыдилась заниматься этим при
свете и вообще при свете показываться перед Володей голой. Не
понимала я и возникавшего у него желания поцеловать мою ... Я
всегда прикрывала ее, подставляя под поцелуй руки. Теперь-то,
став несколько опытнее в этих делах, я понимаю почему Володя
при этом оставался недовольным. Он рассчитывал, очевидно, на
ответную ласку, а я этого не понимала, а просить об этом он не
решался. Я была воспитана в этом отношении в очень строгих
правилах и даже не могла помыслить в то время, что между муж-
чиой и женщиной могут быть какие-то другие способы удовлетво-
рения страсти, кроме обычного введения "друга" в "домик".
Вообще была наивной дурой, в чем меня жизнь очень быстро и
просветила. Не понимала я и Володиного желания самосфотографи-
роваться во время наших "посещений". Он приносил несколько раз
фотографии на подобные сюжеты, но я не верила, что изображен-
ное на фотографиях может доставлять удовольствие и наслаждение
мужчине или женщине. Считала, что это нарочно позируют для
возбуждения чувств у тех, кто это будет рассматривать. Володя
даже увлекся коллекционированием подобных карточек, фотогра-
фий. Он иногда рассматривал их, после чего бывал очень возбуж-
ден и старался побыстрее загнать меня в постель. Меня же боль-
ше в то время устраивало чувствовать в своей .....своего мужа,
чем рассматривать как это делают другие. Очевидно, Володя пол-
ностью удовлетворял меня в то время, как женщину. Я была "сы-
та" и, когда у меня возникало желание ощутить в себе движение
его..., он всегда шел навстречу и даже с избытком. Детей до
окончания мной института мы не хотели иметь и поэтому предох-
ранялись иногда резинкой, а иногда, когда Володе да и мне она
надоедала, мы просто прерывали все в самую последнюю секунду,
так что семя оставалось на простынях или на моих бедрах и жи-
воте. Володя вытирал его своими или моими трусиками и они до-
вольно часто были в пятнах. Когда Володя преждевременно преры-
вался, мне всегда было его жалко, т.к. он не испытывал наслаж-
дения до конца. А в то время я не знала как ему помочь. А ведь
это было совсем просто только узнала я это позднее.
После сдачи государственных экзаменов я должна была
уехать на преддипломную практику. Тепло распрощавшись с Воло-
дей, он в это время как раз собирался куда-то уходить, я пошла
на вокзал, где нас должен был встречать староста группы с би-
летами. К великой радости, билеты он достал только на следу-
ющий день, и мы всей группой отправились по домам. Зная, что
Володи нет дома, я открыла дверь своим ключом и вошла в кори-
дорчик. У нас с Володей была изолированная однокомнатная квар-
тира. Я поставила чемодан и начала снимать пальто, и вдруг ус-
лышала голос Володи. Желая обрадовать его, что судьба подарила
нам возможность провести еще один день вместе, я быстро вошла
в комнату и ...
Поперек дивана, совершенно голая, лежала на спине секре-
тарша нашего ректора Райка. Ноги ее были подняты, согнуты в
коленях и широко разведены. Володя полураздетый стоял перед
ней на коленях и, положив руки на внутренние стороны ее бедер,
жадно целовал Райкину ... Глаза Райки были закрыты, на щеках
горел румянец, руками она страстно прижимала Володькину куче-
рявую голову к своему "домику" , в такт поцелуям Райка быстро
шептала: "Еще,еще, а потом я тебя" ...
Пальто соскользнуло у меня с плеч и с мягким стуком упало
на пол. Райка открыла глаза и с недоумением посмотрела на ме-
ня. На лице ее быстро сменились выражения растерянности и ис-
пуга. Одной рукой она отталкивала Володькину голову, а другой
пыталась набросить на себя свалившуюся рядом комбинацию. Воло-
дя почувствовал что-то неладное, и повернул голову в мою сто-
рону. Губы, нос и щеки его были влажные, глаза растеряно бега-
ли, переходя с меня на обнаженную Райку. Он вскочил на ноги,
и, очевидно, не зная что сказать и делать в создавшейся ситу-
ации, глупо спросил меня: "Ты уже вернулась?"
Я была соверешенно растеряна и не знала, что мне делать.
Чувства гнева, стыда, оскорбленного самолюбия переполняли ме-
ня. Глаза мои наполнились слезами, и я уже ничего не видела.
Совершенно машинально я подняла пальто, повернулась, открыла
дверь и вышла на улицу, ноги несли меня прочь. Потом подверну-
лась какая-то лавочка. Я села на нее и некоторое время сидела
без мыслей в голове, уставившись вдаль. Постепенно я начала
успокаиваться и думать, что мне делать дальше. Будущее пред-
ставлялось мне безрадостным, личная жизнь казалась кончившейся
навсегда. Потом более земные мысли заняли мое внимание. Нужно
было думать о ночлеге. О возвращении домой мысли у меня даже
не возникло. Я вспомнила о своей подруге Лии и решила зайти к
ней. Документы и деньги к счастью оказались у меня с собой, а
о чемодане с вещами я как-то в это время не думала. Когда я
позвонила у квартиры Лии, и только тогда вспомнила, что она не
приходила на вокзал, хотя должна была ехать с нами. Дверь мне
открыла мать Лии, Антонина Ивановна. Я давно с ней не виде-
лась, но зная ее гостеприимный характер, не сомневалась, что
она с радостью разрешит мне переночевать у них. Я рано потеря-
ла мать (отец в свое время бросил нас) и Антонина Ивановна в
какой-то степени заменила мне мать, особенно когда я училась в
школе и жила у тетки.
- Наташенька! Как хорошо, что ты пришла, - сказала Анто-
нина Ивановна, - Ты так нужна сейчас Лие, она только сегодня
говорила о тебе, но мы думали, что ты уже уехала. Я ничего не
понимая, что произошло с Лией, зашла в ее комнату. Лия лежала
на кровати лицом вниз. Но она сразу вскочила как только услы-
шала мой голос.
- Мама, выйди, мне надо поговорить с Наташей.
Антонина Ивановна тревожно посмотрела на нас и вышла,
закрыв дверь. Как только за матерью закрылась дверь, Лия бро-
силась мне на грудь и разрыдалась.
- Лия, ну перестань, что случилось?
Я как могла успокаивала Лию.
- Наташа, я совершила непоправимую ошибку. Для меня все
кончилось!
- Что кончилось?
- Все кончилось! - Жизнь кончилась, счастье кончилось!
Она опять расплакалась.
- Наташа, я больше не девушка. Ты знаешь Тольку Силаева?
Я кивнула
- Толька, подлец, воспользовался тем, что я к нему хорошо
относилась. Когда все расходились, он задержал меня, предложил
выпить еще на прощанье, и стал лезть ко мне своими лапами. Я
плохо соображала уже, что он делает. Повалил меня на кровать и
я ... Я даже не могу сказать, что он меня изнасиловал. Я прос-
то уже ничего не соображала и не сопротивлялась. Очнулась,
когда уже все кончилось. Он гладил меня, бормотал какие-то из-
винения. Ненавижу его сальную похотливую рожу! Господи! И та-
кому слизняку досталась моя девственность! Наташа, я не могу
маме в глаза смотреть. Как я с вами со всеми буду встречаться?
Я не могу ходить по улицам, показываться на люди. Мне кажется,
что все смотрят на меня и видят, что я уже не девушка, что ме-
ня трогали потные, грязные лапы. Если бы ты видела этого гада,
когда он раздет. Меня до сих пор тошнит, только я вспомню это.
Я как могла успокаивала Лию, хотя не меньше ее нуждалась
в утешении. Всю ночь мы прошептались в темноте, лежа на одной
кровати, строя планы на будущее и делясь взаимными обидами.
Моя история потрясла Лию. Со жгучим любопытством она выспраши-
вала подробности у меня. К утру было выработано решение: кон-
чить институт, вместе завербоваться на какую-нибудь метеостан-
цию и постараться обходить мужчин.
Часть 3
ЛИЯ.
Мужчина был очень тяжел. Мы с Наташей с трудом втащили
его в аппаратную. Он весь обледенел. Мы стащили с него верхнюю
одежду, рубашку, трико, и перенесли на Наташкину кровать.
Наташа взяла шерстяной шарф, смочила его спиртом и велела мне
растирать его, а сама стала греть воду, возиться с аптечкой. Я
растеряно смотрела на распростертого передо мной богатыря за-
росшего густой рыжеватой бородой, и не знала, с чего начать.
Видя мою растерянность, Наташа подошла, решительным движением
сняла с пострадавшего трусы, вместо них набросила полотенце и
показала как надо растирать, обратив мое внимание на ноги и
правую руку, пальцы на которых совсем побелели. Я энергично
принялась за дело и через несколько минут пальцы уже не были
белыми, а тело порозовело. От моих резких движений полотенце
несколько раз сдвигалось, я поправляла его, стараясь не смот-
реть, что там под ним, но глаза мои время от времени останав-
ливались на полотенце и перед моими глазами вставала картина,
которую я видела всего несколько мгновений, пока Наташа не
набросила полотенце. Мужчина открыл глаза и что-то проговорил.
Я закутала его нашими одеялами и Наташиной шубкой. Наташа ста-
ла поить его лекарствами и чаем, а мне велела выходить на
связь. Поздно вечером, покончив, наконец, со всеми хлопотами,
мы улеглись в моей комнате на кровати. Взволнованная проишед-
шим событием, я никак не могла уснуть. В памяти вставали кар-
тины, навеянные видом тела обнаженного мужчины. Наше решение с
Наташей избегать мужчин я переносила довольно легко. Наташе же
приходилось труднее. За год супружеской жизни она привыкла ре-
гулярно удовлетворять свою страсть, а здесь на отдаленной ме-
теостанции, мы долгое время оставались одни. Однажды непогода
занесла к нам на станцию группу туристов. Они переночевали у
нас в аппаратной и на следующий день ушли дальше. После их
ухода мы обнаружили оставленный датский журнал и три вложенные
в него фотографии. Журнал был оставлен, конечно, не случайно,
преднамеренно, дабы вогнать в смущение двух одиноких девушек.
Наташа рассматривала картинки с определенным пониманием того,
что там было изображено. Для меня же каждая картинка была от-
кровением. Когда мы это рассматривали, мы краснели и бледнели,
смущенно переглядываясь и старались побыстрее перевернуть на-
иболее откровенную картинку, а потом острое волнующее любопыт-
ство заставляло снова вернуться к ней. Фотографии в журнал бы-
ли вложены с большим знанием дела и определенным вкусом. Весь
журнал был посвящен двум женщинам, удовлетворявшим друг друга
без посредства мужчин. Ну прямо для нас с Наташей. Фотографии
же были другого рода. На одной из них лежал на спине ногами к
объективу обнаженный мужчина. Ноги его были сдвинуты, все тело
напряжено, половой член, стоящий вертикально, до половины был
погружен во влагалище женщины, сидевшей на корточках. Ноги
женщины были широко раздвинуты. Из всей одежды на ней были
чулки, прикрепленные к узкому поясу. Правой рукой она направ-
ляла член в себя. На лице ее была улыбка. На другой изображена
стоящая на каком-то возвышении на четвереньках девушка. Сзади
нее стоял мужчина и вводил свой член между ее ягодицами. Я
сначала была удивлена разве можно не в то отверстие? Но Наташа
меня просветила, что в такой позе как раз удобно вводить член
именно туда, куда надо. Девушка была очень миловидной и с ка-
ким-то неопределенно-трогательным выражением смотрела на сто-
ящего сзади нее юношу, сложением чем-то напоминающего незна-
комца. Третья фотография окончательно вогнала меня в краску.
На ковре лежала женщина, над ней лицом к ее ногам - на четве-
реньках - мужчина. Губами он прильнул к лону женщины, а голов-
ка его члена была у нее во рту. Выражение неописуемой страсти
было на их лицах. Наташа сказала, что подобные картинки ей
знакомы. Я поняла, на что она намекает и пристала к ней, чтобы
она рассказала подробности. Рассказ ее произвел на меня необы-
чайное впечатление. С одной стороны действия казались мне
страшными, с другой - возбуждали острое любопытство и желание
испытать самой это.
В тот день мы долго обсуждали взаимоотношения мужчины и
женщины: - я теоретически, а Наташа - с учетом своего практи-
ческого опыта и поздно разошлись по своим комнатам. Я лежала в
темноте с открытыми глазами, передо мной проходили интимные
картины. Мысленно я ставила себя на место этих женщин. Между
ног стало мокро. Я встала и сняла трусики, чтобы их не испач-
кать. В этот момент открылась дверь и со свечой в руках вошла
Наташа. Ветряной двигатель сломался и света не было.
- Лия, разреши мне полежать с тобой, я никак не могу
уснуть, а одной тоскливо.
Я подвинулась, освободив место Наташе, обняла ее и поце-
ловала. На своих губах я ощутила Наташины слезы.
- Наташа, что с тобой?
- Лия, я больше не могу! Если я как-нибудь не успокоюсь,
я просто сойду с ума!
- Что же делать, Наташенька?
- Дай мне твою руку. Потрогай!
Моя рука скользнула между ног. Я провела пальцем, не ощу-
тив никакого сопротивления. Там было скользко, раскрыто и го-
рячо. Наташа всхлипнула.
- Еще, Лия !
Я стала пальцем гладить губки, слегка погружая его во
влажную податливую глубину. Тело Наташи напряглось и в такт
моим движениям, оно как бы стремилось навстречу пальцу.
- Лия, поглубже, - прошептала Наташа.
Я вся горела, чувствовала как напрягшиеся соски грудей
трутся о сорочку. Это меня раздражало. Я сбросила ее с себя и
осталась совсем голой. Грудь мою ломило, кровь стучала в вис-
ках, рука стала мокрой и от нее исходил волнующий запах. Я
скользнула вниз к бедрам Наташи и, широко раздувая ноздри, с
наслаждением впитывала в себя этот ни с чем не сравнимый за-
пах. Руками я схватила левую грудь и соском стала водить у
Наташи между ног. Острый сосок иногда выскальзывал, задевая
жесткие курчавые волоски, что доставляло мне еще большее нас-
лаждение. Наташино тело вздрагивало. Руки ее судорожно комкали
горячую простыню.
- Лия, хватит! Я сейчас стану бросаться на стену.
Она встала, нащупала в темноте свечу и зажгла ее. Нес-
колько мгновений остановившимися глазами она смотрела на меня
и, вдруг, погасив, сунула мне ее в руку. На меня как бы сни-
зошло озарение. Я сразу поняла, чего хочет делать со свечой
Наташа. Откусив обгоревший фитилек и придав теплому воску по-
лукруглую форму, я нащупала вход во влагалище Наташи, осторож-
но ввела туда конец свечи и стала потихоньку двигать ее там. -
Поглубже, попросила Наташа. Свеча уже больше чем наполовину
ушла вглубь и встретила легкое сопротивление, Наташа счастливо
застонала.
- Еще так, Лия!
Я стала двигать свечу быстрее, еще быстрее так, что дви-
жения превратились в судоружную вибрацию. Наташа вздохнула,
тело ее расслабилось. Я прекратила двигать свечу.
Подожди, не вынимай, - голос Наташи был чуть слышен.
Прошло несколько минут тишины, нарушенной только нашим учащен-
ным дыханием. Потом я услышала чмоканье - звук извлеченной
свечи. Наташа села на кровати и стала осыпать меня поцелуями.
- Хочешь я сделаю тебе такое? - сказала Наташа, проведя рукой
по моему животу и потрепав шерстку. Но у меня не было уже сил.
Возбуждение прошло. Я чувствовала себя полностью опустошенной.
Мы улеглись и скоро спали глубоким сном. Наташа проснулась
первая и разбудила меня. Я сразу вспомнила, чем мы занимались
ночью. Наташа почувствовала мое смущение, ласково обняла меня,
поцеловала и сказала: - Вставай, дурочка! Целый день я вспоми-
нала, что было у нас ночью, думала о будущих ночах и вообще
довела себя до такого состояния, что Наташа поняла все и, в
ответ на мой вопрощающий взгляд, обещающе улыбнулась. Перед
сном я тщательно вымылась, одела чистую сорочку, надушилась.
Вообще готовилась, как невеста в первую брачную ночь. Я первая
ушла в свою комнату. Наташа возилась с рацией, передавая пос-
леднюю сводку. Как это будет и, что я при этом буду чувство-
вать? Наташа постаралась побыстрее управиться и со свечой в
руках вошла в мою комнату. - "Наташа, только не надо при свете
" - Глупышка,- сказала она и погасила свечу. Руки Наташи нащу-
пали мое тело. Она несколько раз поцеловала меня, проведя теп-
леньким языком по зубам и деснам. Я еще не умела так целовать-
ся. Погладив меня через сорочку, она опустила брительки и
спустила ее до пояса. Горячими руками стала гладить мои груди.
Груди моя гордость. Они высокие, крепкие и всегда останавлива-
ли на себе взгляды мужчин. От Наташиных ласк у меня внутри все
трепетало. Потянув она сняла с меня сорочку. Я ждала, что бу-
дет дальше. Руки Наташи ласкали мое тело, касаясь самых интим-
ных мест. Губами она захватила мой сосок, теребила его и,
иногда, легонько покусывала. Потом губы ее перешли на другую
грудь, живот, бедра и продолжали медленно бродить по телу, мне
было очень приятно. Наташа опустилась перед кроватью на коле-
ни, развела мои бедра и, вдруг, поцеловала меня. Я инстинктив-
но попыталась сдвинуть ноги. Но ее голова не давала. Она пос-
тавила мои ступни себе на плечи и губы ее и мои (только не
рта) слились вместе. Теплый язык Наташи заскользил, остренько
вонзаясь во влажную глубину. Ласка была ни с чем не сравнима,
щекотанье языка отзывалось во всем теле, что-то подкатывалось
к горлу, как-будто какая-то невидимая нить соединила Наташин
язык с моим сердцем. Я замерла, боясь каким-либо неосторожным
движением разрушить ощущение блаженства.
- Лиечка, а ты кисленькая. Ах ты моя конфетка!-проговори-
ла Наташа, на мгновение отрываясь от меня. Ее горячее дыхание
обжигало меня. Поцелуи продолжались, я уже не могла лежать
спокойно, ноги мои судорожно сжимались, мешая ей. Наконец, она
от меня оторвалась и села рядом. Я нетерпеливо ждала, Наташа
шарила по столу.
- Холодная, - сказала она и вдруг засмеялась,- сейчас я
ее согрею.
Она потянула руку к своим бедрам и, я поняла, где она
согревала. И вот теплый скользкий конец коснулся меня и плавно
скользнул внутрь. Свеча двигалась, но ожидаемого удовольствия
почему-то не достовляла. Она была твердая, неподатливая и
больно упиралась во что-то. По напряженному телу Наташа поня-
ла, что мне больно. Я сделала движение и освободилась от све-
чи.
- Миленькая,- сказала Наташа,- ты же не проснулась еще
для этого, бедненькая моя, один раз в пьяном виде, что было у
тебя с Толькой, можно не считать.
- Ну ничего, я попробую помочь тебе по другому.
Она опять стала меня целовать и гладить и, когда почув
ствовала, что у меня опять между ног мокро, ввела туда палец.
Палец нежно касался разных уголков внутри меня, был гибким и
понимающим. Наташа время от времени справлялась у меня:
- Так хорошо?
И получив утвердительный ответ продолжала. Снова теплая
волна прошла через мое тело. Бедра мои то разжимались, то сжи-
мались, и вдруг что-то теплое, как мне показалось, потекло у
меня внутри живота, сладкая судорога прошла по моему телу, я
вскрикнула и застонала, потом обессиленная и пустая распрос-
терлась на кровати. Наташа укрыла меня одеялом и, через мину-
ту, я спала.
Часть 4
Наташа.
Прилет вертолета накануне Нового года принес в нашу с
Лией жизнь совершенно неожиданные перемены. С вертолетом при-
летел сам начальник нашего управления. Как оказалось, он был и
Алешиным начальником. Алешей мы стали звать нашего пострадав-
шего после того, как он сбрил бороду и оказался нашим ровесни-
ком, всего года на 2-3 старше. Алешина поисковая партия входи-
ла в наше управление. И вот какое неожиданное предложение по-
лучил Алеша от начальника. Мы давно просили прислать к нам на
время механика, чтобы поправить ветряной двигатель, наладить
агрегат зарядки аккумуляторов, который постоянно барахлил и
доставлял нам массу неприятностей. Женщинам все же трудно во-
евать с разными заляпанными смазкой железными клеммами.
Начальник управления, узнав о том, что Алеша уже выздоровел,
предложил ему задержаться и привести в порядок всю нашу техни-
ку. Т.к. Алеше до конца весны практически делать было нечего
(его машины остались в поле), то он согласился. Начальник был
очень рад - одной заботой у него стало меньше. На радостях, а
также учитывая, что в нашем положении появился мужчина, он ос-
тавил дополнительно 5 литров спирта.
- Только смотри, не спаивай девушек, они у меня скромные
- водки не пьют и мужчин не любят.
Вертолет улетел и мы с Лией стали готовиться к встрече
Нового года. Алешка же с утра до вечера возился со своим желе-
зом, домой приходил только перекусить, и обещал к Новому году
наладить дизель, а потом ветряк. От него пахло бензином и ма-
шинным маслом, а после того как он починил мясорубку, мы поня-
ли, что в нашем девичьем монастыре появился мужчина. Новый год
решили отпраздновать торжественно. Сразу два таких события:
Новый год и появление в нашем коллективе, пусть временно, но-
вого члена. Мы с Лией достали лучшие наряды и приготовили ве-
ликолепную закуску. Алеша попробовал нам помогать, но толку в
этом оказалось мало и мы прогнали его заниматься своим ржавым
железом. Перед самым вечером мы с Лией сделали маникюр, соору-
дили сложные прически. Алеше, правда, одеть было особенно не-
чего. Он так и остался в тренировочном трикотажном костюме.
Часов в 10 вечера мы засыпали в печку уголь, что оказалось
лишним. Когда мы провожали старый Новый год, жарища в доме
стала невыносимой. Алеше было хорошо, а нам пришлось заменить
наши наряды на простые халатики. За столом было очень весело.
Мы пили спирт разбавленный водой и вареньем. Лия поймала тан-
цевальную музыку и, я, с шутливым поклоном, пригласила Алешу
на дамский танец. Алеша оказался галантным кавалером. Он стро-
го соблюдал очередность, танцуя то со мной, то с Лией. Ох, как
хорошо было снова ощущать себя в мужских объятиях! Мы танцева-
ли танго, тесно прижавшись друг к другу. Сквозь тонкую ткань я
чувствовала Алешину грудь, теплый живот и бедра. Алеша держал
меня руками выше талии. Его руки с боков слегка сжимали мою
грудь. Танцы возбуждали меня. Лия тоже была взволнована, влюб-
ленными глазами она смотрела на Алешу. Очевидно, она тоже нра-
вилась ему, т.к.я заметила, что во время танца, когда Лия
склонила голову ему на плечо, он украдкой поцеловал ее в щеку.
Со мной Алеша позволял еще больше вольностей. Когда мы втроем
сидели на диване и распевали песни, я почувствовала, как его
рука, лежавшая до этого на моей талии, передвинулась и стала
гладить мою грудь. Я сделала вид, что ничего не замечаю . Мы
довольно много выпили в жаркой комнате и захмелели. Развалив-
шись посреди дивана, мы начали рассказывать анекдоты. Причем
чем дальше, тем острее. Лия набралась нахальства и даже пока-
зала Алеше наш журнал. Мы с Лией изучили его уже наизусть, но
сейчас, просматривая его вместе с мужчиной, испытывали вновь
очень острые ощущения. Нам было интересно, что испытывает Але-
ша. Разглядывание фотографий, да и собственное бесстыдство
возбуждало нас. После такого журнала анекдоты пошли еще более
острые, ни в какие ворота нелезущие. Лия предложила выпить на
брудершафт, и мы с удовольствием подхватили эту идею. Наполнив
рюмки, мы выпили и Алеша поочереди поцеловал нас. Поцелуи были
полуоффициальные и никого из нас не удовлетворили. Лия, на ко-
торую спирт подействовал больше нас, закричала, что поцелуи
при посторонних - это не интересно и предложила постороннему
при поцелуях удаляться. Притворив в жизнь хорошую инициативу,
я вышла в соседнюю комнату, оставив Алешу и Лию одних, немного
подождала, а потом спросила, скоро ли они там.
- Подожди, твоя очередь не пройдет сказала Лия.
В конце концов я не выдержала и вошла. При свете догора-
ющих свечей, я заметила, как рука Алеши соскользнула с Лииного
колена. Глаза Лии блестели, руками она торопливо поправляла
халатик. Настала очередь выходить ей. Я села Алеше на колени,
и наши губы слились в долгом поцелуе. Рука Алеши легла на мою
грудь. Чтобы ему было удобно, я растегнула верхнюю пуговицу.
Снова поцеловались. А рука Алеши под лифчиком гладила меня. В
этот момент вошла Лия. Она была совсем пьяная.
- Ах, вы хитрые! Я тоже так хочу.
Она снова наполнила рюмки, прогнала меня с колен Алешки,
села сама и, не дождавшись пока Алеша выпьет, стала его цело-
вать. При мне Алеша еще стеснялся ласкать Лию. Я отошла к две-
ри нашей комнаты. В полусвете я видела, как Алеша просунул ру-
ку на грудь, но ему мешал ее тугой лифчик. Тогда Лия распахну-
ла халатик сверху вниз, отстегнула одну брительку и обнажила
левую грудь. Алеша стал ее гладить и целовать. Рука Алеши ста-
ла гладить Лию по бедру и по чуть темневшему сквозь прозрачную
ткань холмику. Тогда я вошла в комнату и сказала, что они уже
так далеко зашли, что мне их не догнать. Дрогнув ресницами,
Лия открыла глаза. На лице ее было написано ничем не прикрытое
желание. Грудь ее оставалась обнаженой, она только прикрыла ее
рукой, когда я вошла. Я села рядом с Алешей, выпила с ним из
одной рюмки, потом ушла в свою комнату, сбросила халатик, со-
рочку, лифчик и, одев халатик, снова вошла к ним. Для храброс-
ти нам пришлось выпить еще по одной рюмке, и обе мои обнажен-
ные груди оказались под его руками. Лия горящими глазами смот-
рела на нас. Когда Алеша оторвался от меня, она сказала:
- Eще немножко.
Зрелище взаимных ласк мужчины и женщины необычайно воз-
буждали ее. Она встала, подошла ко мне и растегнула мой халат,
взяла руки Алеши и положила мне на бедра. Алеша вскочил на но-
ги, повалил меня на диван и начал ласкать. Его губы поочередно
касались моих сосков, грудей, живота, бедер. Руки скользили по
телу, трогая и как бы изучая его. Поняв, что сейчас уже дозво-
лено все, я взяла руку Алеши и положила ее под трусы на свое
тело, а своей рукой сжала вертикально стоящий член Алеши. Але-
ша замер, поколебавшись немного вскочил, сорвал с себя одежду
и предстал перед нами совсем голый. Я залюбовалась его краси-
вым, сильным телом. Лия не сводила глаз с того, что больше
всего занимало ее в устройстве мужчины. Алеша лег между нами и
помог нам снять то немногое, что еще оставалось на нас. Тесно
прижавшись друг к другу горячими телами, мы лежали неподвижно.
- Потрогай у Лии и приласкай ее, - тихонько шепнула я
Алеше.
Алеша положил руку на каштановый Лиин холмик и стал пог-
лаживать его, временами касаясь чуть влажного входа. Лия
вздрагивала от Алешиных прикосновений и ласк. Потом он встал
на колени перед диваном и стал целовать внутренние стороны ее
бедер, постепенно приближаясь к прикрытым розовым губкам. И
вот они оказались под его губами. Я знала, как чувствительна
Лия к подобным ласкам. Она вся выгнулась навстречу его губам,
бедра ее широко раздвинулись, тело затрепетало, Алеша взял
свой член руками и стал водить им у Лии между ног. Лия прив-
стала на локтях и жадно смотрела на новое для нее зрелище. Но,
когда Алеша попробовал двинуться чуть дальше, она сомкнула но-
ги и прошептала:
- Я боюсь. Сначала Наташу, я лучше просто посмотрю.
На полу у нас лежала большая медвежья шкура - подарок
охотников. Алеша взял меня на руки, положил на нее и лег ря-
дом. Лия свесившись с дивана, с лихорадочным любопытством
смотрела на нас. Алеша опять стал меня целовать и гладить,
очевидно, не решаясь сразу перейти к делу. Я схватила рукою
член. Подвинувшись к нему поближе, я стала гладить свою ...
головкой его члена. Как это было приятно чувствовать живую
плоть, а не какой-нибудь заменитель Я направила Алешу куда на-
до и, введя член головкой внутрь, убрала руку.
Часть 5
Лия.
Как только Наташа легла, до этого полупьяная, я немного
отрезвела. То, что должно было произойти сейчас перед моими
глазами, состовляло для меня сокровенную тайну, которая возбу-
дила мое жгучее любопытство. Таинство слияния мужчины и женщи-
ны. Я вся обратилась во внимание и напрягла слух.
Алеша лег рядом с Наташей и стал целовать ее, гладить
грудь. Наташа повернулась к нему, взяла рукой его член и стала
водить им у себя между бедер. Потом она на мгновение замерла,
раздвинула шире ноги, и Алеша покрыл ее своим большим телом.
Зад Алеши равномерно поднимался и опускался, тело слегка коле-
балось, он целовал Наташу в губы и закрытые глаза. Руки его,
лежавшие на полу, гладили и сжимали ее груди. Что происходило
между ними там, мне не было видно. Ноги Алеши были плотно
стиснуты. Наташа охватила бедра Алеши своими ногами и тело ее
слегка покачивалось в такт его движениям.
- Алеша только ты смотри!
Услышала я тихий шепот Наташи и ответ Алеши:
- Не бойся Наташенька, я позабочусь, чтобы все было в по-
ряд ке.
Они замолчали, и тела их продолжали равномерно прижимать-
ся друг к другу. Через просвет, на мгновение открывшийся между
ними, я увидела, что грудь и нижняя часть живота Алеши мокрые
от пота. Руки Алеши соскальзывали с плеч и груди Наташи. Было
очень жарко. В воздухе распространился острый запах их разго-
ряченных тел. Послышался опять шепот Наташи:
- Давай я повернусь на бок.
Они остановились. Алеша освободил Наташу. Она повернулась
на бок спиной к нему. Алеша снова прильнул к Наташе, но, на-
верное, не мог сразу попасть. Тогда Наташа приподняла ногу,
просунула руку, взяла Алешу за член и ввела его в себя. На ко-
роткое время передо мной открылась незабываемая картина. Пыш-
ный, бесстыдно оголенный Наташин зад, приподнятое бедро и под
ним рука, рука женщины, направляющей в розовое отверстие член
мужчины с обнаженной головкой. Наташа слегка согнула ноги, и
Алеша стал прижиматься к ней, обхватив руками за грудь. Я пе-
ревесилась с дивана и тогда стало кое-что видно. В просвете
между ними я увидела, как член входит и выходит из Наташи. Но
головка его не показывалась. Половые губы при каждом выходе
как бы не хотели выпускать его и слегка тянулись за ним. Член
был весь мокрый. Наташа опять приподняла ногу и наманикюренны-
ми пальчиками стала гладить и мять Алешины яички. Через 2-3
минуты я услышала, как Наташа стала не-то стонать, не-то
всхлипывать. Тело ее стало с силой стремиться навстречу Алеше.
Еще несколько мгновений и Наташа, сжав и выпрямив ноги, прек-
ратила движение.
- Хватит, оставь Лие, - прошептала она.
Они лежали неподвижно, перевернувшись на спину, и отдыха-
ли. Грудь Наташи высоко и часто поднималась, ноги были раздви-
нуты, и я увидела, как из нее на шкуру скатилась маленькая ка-
пелька. Волосики были покрыты вязкой белой жидкостью, под
большими слегка припухшими губками, виднелись маленькие розо-
вые лепестки. Алеша лежал неподвижно. Член его был направлен и
почти прижат к животу. После такого зрелища у меня самой все
было мокро, во рту пересохло. Алеша встал и лег на спину рядом
со мной. Наташа открыла глаза и смотрела на нас. Я привстала и
осторожно, двумя пальцами, потрогала член Алеши. Он был твер-
дый, горячий и слегка влажный. Алеша не препятствовал мне рас-
сматривать его, даже, чтобы мне было удобнее, придвинулся бли-
же. Я схватила член рукой и потянула вниз. Кожа начала спол-
зать и головка немного обнажилась. Я отпустила руку, и все
стало на свое место. Я снова, на этот раз сильнее, потянула,
обнажая головку все больше. Вдруг кожа сама дальше скользнула,
и головка осталась совсем голой. Я напугалась и попробывала
закрыть ее, но это мне не удалось. Кожа почему-то все шла на-
зад. Алеша улыбнулся и своей рукой, двинув посильнее, закрыл
головку. Тогда уже сознательно я снова открыла ее. Наклонив-
шись, чтобы только все рассмотреть, я ощутила исходящий от
члена знакомый мне Наташин запах. Запах этот почему-то всегда
притягивал и волновал меня. Как завороженная смотрела я на
блестящую красную головку с родным Наташиным запахом. Я накло-
нилась и поцеловала его. Рука, которая охватывала член, почув-
ствовала, как он вздрогнул и напрягся еще больше. Это показа-
лось мне забавным и я поцеловала его еще раз и еще раз. Каждый
раз я получала от члена ответную реакцию. Я стояла уже на чет-
вереньках, одной рукой держась за член, а другой опираясь на
колено. Мои поцелуи ему явно нравились и я продолжала. Алеша
просунул руку между моих ног и стал ответно гладить мой вход.
Стало очень приятно, особенно когда палец Алеши погружался
немного вглубь. Он был больше и толще Наташиного и доставлял
большее наслаждение. Ласки продолжались. Другая рука Алеши
легла мне на затылок и пригнула голову ниже к члену. Мне
вспомнилась фотография, и что на ней делала женщина. Я открыла
рот и вобрала в него головку. Стараясь не делать ему больно
зубами, я прижала головку языком к небу и как бы старалась ее
проглотить. Мое движение чем-то напоминало сосание. Головка
была нежная, скользкая и очень большая. Под нажимом руки Алеши
она все больше и больше погружалась мне в рот, мешая дышать. Я
вытолкнула ее изо рта и отпрянула, но увидев умоляющий взгляд
Алеши, снова принялась сосать и лизать головку. Моя ласка бы-
ла, наверное, Алеше приятна. Он весь подавался мне навстречу.
Вдруг он резким движением оттолкнул мою голову от члена. Член
сделал несколько движений и из его отверстия выплеснулась тон-
кая струя белой жидкости. Я поняла, что довела своими ласками
Алешу до оргазма. Сознание того, что я полностью удовлетворила
его страсть, наполнило меня теплым чувством к нему. Я целовала
и гладила его быстро слабеющий член. У меня было такое чув-
ство, что это не он, а я испытала полное чувство удовлетворе-
ния страсти. Мне было хорошо и спокойно. Как будто не я, а он
меня только что .... (другого слова в данном значении, кроме
Наташиного, я не знала). Все трое удовлетворенные и усталые,
мы лежали на диване и обменивались маленькими благодарными
ласками.
Часть 6
Алеша.
Я почти полгода не видел женщин. В нашей партии их не бы-
ло. Поэтому встреча и совместная жизнь с этими девушками меня
очень обрадовали. Они обе были симпатичными, с великолепными
фигурами, и обе мне очень понравились. Я не мог отдать пред-
почтение той или иной, слишком мало времени прошло с момента
нашего знакомства. В новогоднюю ночь мы прекрасно понимали,
что если не определим наших отношений в эту ночь, то другого
такого удобного случая не будет. Я был очень благодарен Лие за
ее непомерную ласку. Я слышал, конечно, про такие подобные
ласки, но самому ни разу не приходилось их испытать. Я чув-
ствовал себя виноватым перед ней, т.к. не дал ей того, что
должен был дать как женщине, а она уверяла меня в обратном.
Пока мы ласково препирались с ней на эту тему, Наташа взяла и
уснула. Чтобы ее не тревожить, мы с Лией перешли на мою кро-
вать. Лию очень интересовали детали, отличающие мой пол от ее.
Она все время меня разглядывала, трогала, гладила, я не мешал
ей, пока не почувствовал, что готов дать ей то, в чем считал
себя обязанным. Я тоже начал целовать ее грудь, гладить между
ногами. По состоянию моего члена она поняла, что я снова го-
тов.
- Ты хочешь меня? - Спросила Лия.
Я сказал да. - Алеша, я боюсь.
Боюсь, что мне будет не очень хорошо, а я не хотела бы
разочаровываться. Я сказал, что если ей будет плохо, то она
скажет мне об этом и я сразу прекращу. Лия, по примеру Наташи,
легла на спину и раздвинула ноги. Я осторожно прилег, почти не
касаясь ее тела. Кончиком члена нащупал отверстие и стал мед-
ленно вводить его туда. Лия замерла, вся сосредоточившись на
тех ощущениях, которые доставлял ей мой член, входя в очень
узкое влагалище, я стал двигать сначала не очень глубоко,
только погружая головку. Видя, что никаких неприятных послед-
ствий это не вызывает, я постепенно стал погружаться все глуб-
же. Лицо Лии озарилось радостью. Видимо, я доставлял ей прият-
ные ощущения. Выражение настороженности исчезло, и она вся от-
далась наслаждению физической близости с мужчиной. Лия была
более мелкой и узкой, чем Наташа, и я старался не причинять ей
не нужную боль, но она сама все плотнее и плотнее прижималась
ко мне так, что я не вольно довел до самого конца. Она засто-
нала, но, когда я попытался не так плотно прижиматься, она
схватила мои ягодицы руками и сама стала регулировать глубину
моих погружений. Так продолжалось около минуты. Вдруг Лия ос-
лабила объятия, обмякла и с испугом сказала: "Алеша, у меня
все, а как же теперь ты?" Я слез с нее, поцеловал и сказал,
что высшая награда для мужчины - это сознание того, что он
удовлетворил женщину. Эти заверения не успокоили ее, она силь-
но переживала, что я не кончил, все пыталась снова лечь под
меня. Я не хотел бессмысленно мучить Лию и посоветовал ей нем-
ного подождать, уверяя, что она скоро опять почувствует жела-
ние. Лия послушалась меня и тихо легла рядом. Я гладил и цело-
вал ее тело, вдруг она встрепенулась и спросила, хорошо ли мне
было, когда она держала мой член во рту. Я ответил, что очень
хорошо, и что подобного у меня никогда не было. Тогда Лия
привстала, наклонилась, несколько раз поцеловала мой член и
сказала: "Алеша, мне тоже это доставило большое удовольствие,
почти такое, когда ты ... не знаю как сказать ..." Она потро-
гала мой член и, взяв меня за руку, провела по своей...
Она прильнула к головке моего члена, стала ее лизать и
целовать, надевать кожу на нее рукой и сдвигать губами. Потом
опять началось глотание. Я лежал неподвижо и я чувствовал, что
семя вот вот выбросится из меня. Лия тоже почувствовала это,
т.к. оттолкнула мои руки, слегка захватила головку губами и не
давала мне ее вытащить, одновременно она продолжала гладить ее
языком. И вот свершилось. Из меня изверглась сильная струя.
Лия от неожиданности замерла, закашлялась, а потом, немного
помедлив, глотнула и облизала головку.
- Лия, что ты делаешь? Разве так можно?
Она счастливо засмеялась, упала на меня, стала целовать и
сказала, что это очень вкусно, правда пресно и пахнет немного
хлором.
Утомленные мы быстро уснули в объятиях друг друга.
Часть 7
Наташа.
Проснулась я в комнате одна. Алешки с Лией не было. Я
заглянула в комнату Алеши и нашла эту милую пару. Они лежали
тесно прижавшись, видимо замерзли. За ночь дом остудило. Прик-
рыв их одеялом, я занялась делами. В этот день мы сделали
очень много: передали сводки, навели в доме порядок. Вечером
поужинали и разошлись по своим комнатам, чтобы привести себя в
порядок и немного передохнуть. Встречу назначили на 11 часов
вечера, и, признаться, с нетерпением ее ждали. Нас с Лией нем-
ного пугало, как все будет, когда мы совершенно трезвые. Лия
чему-то все время улыбалась, под глазами у нее были легкие те-
ни. Я догадывалась, что у нее с Алешей что-то было, но приста-
вать с распросами не стала. Мы с Лией натопили баню, Алеше по-
ручили организовать тепло в доме. В баньке мы хорошо помылись,
причем Лиечка немного приласкала меня, как тогда до Алеши.
Раздразнила меня и себя. Она вообще возбуждалась больше, когда
оказывала мне интимные ласки, чем когда я ласкала ее. Чтобы
сразу преодолеть барьер взаимной стыдливости, мы решили поста-
вить себя сразу в такие условия, что отступать было уже неку-
да. Когда время подошло к 11, мы с Лией разделись догола,
крикнули Алеше, чтобы он не входил, уселись на диван и прикры-
лись простынями. Позвали Алешу. Он как видно, предвкушал, что
будет, т.к. я сразу заметила состояние его мужского тела
сквозь трикотажный костюм, надетый на голое тело. Увидев нас
под простынями, он присел перед нами на корточки, приподнял
краешек простыни напротив меня, потом напротив Лии, улыбнулся
и через мгновенье стоял перед нами голый.
Лия спросила, что он увидел под простыней.
- Сразу две приятные вещи, - сказал Алеша, - солнышко и
конфетку. Он намекал на цвет наших волос - у меня они были ры-
жеватые, а у Лии каштановые завитки.
- Что же ты с ними будешь делать?
- Конфетку я съем, а у солнышка погреюсь.
- А с чего начнешь? С конфетки? Вчера ты сначала грелся у
солнышка, а теперь я хочу посмотреть как едят конфетку. Вы
вчера воспользовались тем, что я уснула, и ели их, кажется,
без меня. Мне страшно интересно, как это у вас получается.
Лия вскочила с дивана и заявила, что ей тоже страшно ин-
тересно как их едят. Она умчалась в мою комнату и притащила
трильяж, который установила перед медвежьей шкурой. Алеша под-
хватил Лию на руки и хотел положить на шкуру, но она высколь-
знула и заставила его самого лечь ногами к зеркалу. Лия встала
над Алешей на корточки, тоже лицом к зеркалу, взяла его член
рукой, немного погладила себя им по промежности как бы отыски-
вая место, куда он должен войти, нашла и медленно опустилась
на него, следя за процессом в зеркале. Меня тоже заинтересова-
ла эта сцена - хотелось узнать, на что стала способна Лия.
После того, как член полностью скрылся, и Лия села на Алешкины
бедра, она немного покачалась на нем. Ей наверное было больно,
но она терпела. Потом она медленно приподнялась, следя, как
член выходит из нее. Зрелище ей нравилось, и она каждый раз
задерживалась в верхнем положении, оставляя в себе только кон-
чик головки. В зеркале ей хорошо было все видно. Алеша помогал
ей руками подниматься и опускаться, предоставляя возможность
удовлетворяться как ей нравится. Лия кончила. Она посидела
немного на Алеше, потом встала, подошла к зеркалу и присела
перед ним. Губки ее не сошлись еще полностью, и видна была
глубина влагалища. Алеша был великоват для нее. За все время
она не издала ни звука, а тут вдруг произнесла, погладив свои
взъерошенные волоски и счастливо засмеявшись:
- Наташа, а у меня ведь получается! Спасибо тебе Алеша!
- Наташа теперь твоя очередь.
Алеша встал, поднял Лию с пола, поцеловал и уложил на ди-
ван. Она на мгновенье задержала его, прижалась грудью к Алеш-
киному члену, потерлась об него и только после этого отпусти-
ла.
- Наташа, приказала Лия с дивана,- только ты делай так,
чтобы мне было видно.
Я подняла с пола шкуру, бросила ее на стол и легла на нее
так, чтобы ноги еле касались пола. Алеша подошел, раздвинул
руками ягодицы и ввел свой член в мою.... Под его толчками я
закачалась, ноги соскальзывали с пола. Тогда Алеша взял меня
за щиколотки, я согнула ноги, и, так держа, он продолжал меня
... Лия стояла рядом и заглядывала между нами и даже, улучив
момент, похлопала меня по попке.
- Лия, отстань, не мешай!
Лия не унималась. Тогда я, не вынимая из себя члена, пе-
ревернулась на спину, ноги положила на плечи Алеши. Поза была
моя любимая - Алеша глубоко доставал меня, я наслаждалась
этим. Лия постепенно еще больше усилила наслаждение. Она про-
сунула руку сзади между ног Алеши и ввела свой пальчик в мое
нижнее отверстие. Пальчик прижимал через тонкую стенку отвер-
стия Алешин член. Я почувствовала, как из меня течет вниз на
Лиену руку капля смазки. Приближалась кульминация. Руками Але-
ша плотно прижал мои бедра к своей груди. Еще несколько тол-
чков и я почувствовала, что все. Но Алеше надо было дать кон-
чить. Я лихорадочно думала, как Лиин пальчик подсказал мне.
- Алеша, прогони Лию и замени ее.
У меня там все было мокрое. Алешин член тоже был очень
скользкий и, раздвинув края, легко проскользнул на место
Лиеного пальца. Он был очень большой, я туго обхватила его.
Двигал Алеша медленно и осторожно. Сначала мне было немного
больно, но постепенно боль стала проходить, ощущение полноты
стало доставлять удовольствие. Лия буквально завизжала от но-
вого необычного зрелища. Еще немного и Алеша оставил во мне
все. Мы опять лежали и отдыхали. нам с Алешей полностью хвати-
ло, только Лия, насмотревшись на нас, заигрывала то со мной,
то с Алешей, демонстрируя свою неутомимость и вновь проснувше-
еся желание.
- Потерпи Лия, на сегодня хватит, - сказала я ей.
Мне было неудобно перед Алешей. Ему и так приходилось не-
легко, каждый раз удовлетворять двоих. Своей неугомонностью
Лия могла поставить его в неловкое положение. Но Алеша успоко-
ил Лию, сказав, что через полчасика отдыха он успокоит и ее.
Часть 8
Алеша.
Сегодня мне пришлось до самого рассвета провозится с дви-
гателем, который постоянно ломался, и при отсутствии запчастей
его по настоящему никак не удавалось наладить. Поэтому я прос-
пал целый день. Проснувшись уже к вечеру и не застав девушек в
аппаратной, я заглянул к ним в комнату. У высокого трюмо сто-
яла голая Лия и внимательно рассматривала себя при свете слабо
мерцающей лампочки. Руки ее бесцельно бродили по телу, то ка-
саясь розового соска на груди, то поглаживая бархатную кожу
живота, то каштановые завитки волос на лобке. Лия подняла руку
и сравнила волоски под мышкой с курчавыми волосками внизу жи-
вота. Она была так поглощена созерцанием себя, что не замечала
меня. Я невольно залюбовался ей. Лия вообще была сложена ис-
ключительно хорошо и гармонично во всех деталях своего тела. У
нее была очень красивая высокая грудь с маленькими , чуть вы-
дававшимися сосками. Грудь была такая упругая, что даже когда
Лия стояла, она только чуть чуть в нижней своей части делалась
полнее верхней. У нее были красивые руки с ухоженными ноготка-
ми. Маленькие ступни ног были с акуратными пальчиками, не изу-
родованными мозолями. Ноги были длинные, стройные. И, не смот-
ря на то, что она была худенькая, бедра и живот были четко об-
рисованны. Тело у нее было смуглое, покрытое золотистым пуш-
ком. Волосики лобка были такие густые, что через них не прос-
вечивало тело.
Наташа в этом отношении сильно отличалась от Лии. Если с
Лии можно было лепить фигуру чистоты, и девственности, то
Наташа была скорее Венера. При взгляде на Наташино тело возни-
кали вполне определенные мысли и желания У нее было очень
сильное эротическое начало.
Я тихонько подошел к Лии и положил руку на плечо. Лия
обернулась ко мне и я ее поцеловал. В поцелуях Лии было что-то
особенное Она вся отдавалась им. Ее полуоткрытый рот во время
поцелуя медленно бродил по моим губам туда и сюда, в тоже вре-
мя крепко прижимаясь к ним, глаза е были закрыты. Мои руки
ласкали ее тело. Тело от ласк ожило, напряглось, соски заос-
трились, по животу и бедрам прошла легкая дрожь, ноги сами
раздвинулись и в образовавшимся просвете моя рука почувствова-
ла горячую шелковистую глубину. Лия стояла лицом к зеркалу,
наблюдая в нем за моими руками. Я немного спустил штаны с тру-
сами и она потерлась ягодицами о мой член. Потом отстранилась,
чтобы и меня было видно в зеркале. Так мы стояли несколько ми-
нут, любуясь друг другом. Рука Лии открывала и закрывала го-
ловку моего члена. В такт ее руке член напрягался, становился
больше и старался подняться еще больше. Мне было очень прият-
но, только хотелось чтобы она сжимала его плотнее и делала это
чаще. Она как бы почувствовала мое желание. Ее ладошка плотнее
схватила мой член, а темп задавал я, устремляясь в кольце ее
пальцев. Нам было не очень удобно делать это стоя. Я попятился
и лег спиной на кровать. Лия стала на колени м продолжала меня
ласкать. Я подсказал Лие...
- "Чуть побыстрее, посильнее сожми; вот так.
Она беспрекословно повиновалась, глаза ее блистели, на
щеках играл яркий румянец. Я чувствовал, что у меня скоро все
кончится и не хотел оставлять Лию без ответной ласки. Я под-
хватил ее руками и поставил над собой так, что ее влажное,
ждущая глубина, оказалась напротив моего лица. Лия стояла надо
мной на коленях. Одной рукой она опиралась на кровать, другой
продолжала гладить мой член. Я прижался губами к ее нижним
губкам, вставил туда язык и стал им щекотать ее. Еще мгновенье
и сперма оказалась в ее руке. Лия откинулась рядом со мной на
спину. Я повернулся на бок и продолжал лизать у нее. Она судо-
рожно подергивалась. Еще немного и она прошептала:
- Хватит Алеша.
Я не знала, что мужчину можно так.
- Как это интересно. те бе действительно было приятно.
Как от женщины ?
- А ты разве не женщина?
- Нет, я говорю о другом. Это ведь была только рука.
- Это не имеет никакого значения. Главное, чтобы было
приятно обоим, чтобы не превращалось в привычку, чтобы каждый
раз было ново и желанно, тогда можно все, и все будет хорошо.
Часть 9.
Лия.
Сегодня опять мой день. Вначале наши отношения с Алешей
были беспорядочны, но потом мы договорились с Наташей об оче-
редности Нас было двое, а он один и , естественно, ему было
трудно. Алеша молча принял предложенный нами порядок. Только
во время нашей естественной хвори порядок несколько нарушался
и тогда другая на это время владела Алешей без раздельно. Але-
ша ужинал на кухне а я готовилась к встрече с ним. Как прави-
ло, они проходили в нашей комнате, если только фантазия или
игровая прихоть не вызывали у нас желания заниматься этим в
другом месте. Зная, что Алеша любит целоватьменя в самых не-
ожиданных местах, я тщательно слегка надушилась, даже подкра-
сила соски грудей и опять, как в прошлый раз, смотрела себя в
зеркало - все ли в порядке. Меня уже давно мучила мысль что
рано или поздно все у нас кончится, что тогда останется кроме
непрочных воспоминаний? Вид половых сношений между мужчиной и
женщиной очень возбуждал меня. Глядя на Алешу с Наташей , я
бывала удовлетворена так, как будто сама побывала под ним.
Я хотела оставить о наших взаимоотношениях более сущес-
твенную память, чем воспоминание. У нас была кинокамера и
цветная плен ка. Наташа и Алеша умели фотографировать, да и я
сумела бы, хитрость не велика. Мысленно я сочиняла сценарий и
ракурсы съемок.
Раздраженная всем этим, я набросилась на Алешу, когда он
вошел как будто не видела мужчину сто лет. Раздразнив Алешин
член губами, я по Наташиному образцу легла на стол и позволила
Алеше воспользоваться обоими моими отверстиями так глубоко,
как только он мог. Мне почти не было больно, я привыкла к
Алешкиному члену. Закончили мы новым способом, часть открытий
которых принадлежала Наташе. Когда я была полностью удовлетво-
рена , Алеша был на грани этого Я смазала вазелином внутренние
стороны бедер, слегка свела их и Алеша в образовавшуюся чуть
выше колен щель стал вводить свой член. Он мягко скользил меж-
ду бедер и через минуту я почувствовала, что уже все.
Пока мы отдыхали, я , поколебавшись, выложила Алеши свой
план. Как ни странно, но он сразу согласился. Оставалось те-
перь только уломать Наташку, но вдвоем это было уже легче. В
благодарность за уступчивость я второй раз удовлетворила Алешу
так, как он больше всего любил - ртом. Это умела делать только
я. Наташа пробовала, но у нее не получалось, она делала зубами
Алеше больно и никогда не могла довести Алешу до конца. А я
обращалась с Алешиным членом нежно, глубоко забирала его в
рот, осторожно глотала, трогая его языком. Оказывается, его
конец, хоть он и очень толст можно проглотить. Вообще мы с
Наташей, как женщины, в чем-то разнимся. Както придумали игру:
Алеши завязали глаза, посадили его на стул, сами по очереди
вводили в себя его член, присев к нему на колени. Алеша, не
касаясь нас руками, должен был угодать, кто из нас. Алеша ни-
когда не ощибался, хотя мы и придумывали разные уловки, чтобы
сбить его с толку. На все вопросы,как он нас различает, он от-
вечал, что там мы разные и что пословица насчет серых кошек не
верна - каждая женщина в ощущениях для члена мужчины различна.
Часть 10.
Наташа.
Сегодня у нас великий день. Наш "главный режиссер" - Лия
закончила монтаж фильма "Наташа, Алеша и я ", так она его наз-
вала, показывала широкой общественности, т.е. мне и Алеше.
Господи, как она нас замучила! Некоторые сцены заставляла пе-
реснимать дважды и трижды: Видете ли плохо получается, плохо
видно. На свое горе мы научили ее обращаться с кинокамерой,
так она объективом залезала ко мне , извените, чуть ли не ...
мы перед камерой продемонстрировали все возможные способы, о
которых знали, или сами изобрели. Израсходовали всю пленку
сделали несколько сот фотографий.
Теперь она потребовала письменного изложения своих впе-
чатлений в качестве приложения к нему. Фильм, надо признать,
получился потрясающий. У меня до сих пор трясуться колени и
дрожат руки так, что еле могу себя унять. Фильм шел около двух
часов и все это время я находилась в постоянном напряжении и
сладкой истоме. До сих пор не могу успокоится, хотя была учас-
тницей этого фильма, но Лия смонтировала его так, что много
оказалось новым и интересным. Снимались мы в черных полумасках
, вдруг фильм попадет в чужие руки, страшно даже подумать?
Просмотр оказал на нас такое действие, что мы несколько раз
прерывались для удовлетворения страсти, откуда только силы
брались. Алешу мы совсем доконали. Нам с Лией пришлось даже
взятся за старое, благо вспоминать не приходилось - в фильме
мы все это показали - а иначе досмотреть было бы просто не
возможно. Сейчас в голове у меня хаос, ни о чем не могу связа-
но думать, но отдельные сцены фильма оказались настолько ярки-
ми, запоминающимися, что и без фотографий, отпечатанных в ос-
новных сценах, я могу описать их совершенно подробно. Лия ле-
жит сейчас на кровати в совершенной прострации. Она настолько
возбужденна, столько раз во время просмотра удовлетворяла свою
страсть, что с ней случился обморок и нам после кино пришлось
ее откачивать. Сейчас она выпила снотворное и спит. Ну и вид у
нас! Глаза ввалились, бледные, как смерть , на теле синяки. Не
знаю , кто из нас это сделал. Или она сама себя так истерза-
ла... Вся опухла и не закрывается. Еще бы, у меня рука не та-
кая уж маленькая, а ведь вся кисть под конец была там. Да и у
меня вид, наверное не лучше, хотя и более выдержанная. Но ни-
какой выдержки не хватит, чтобы смотреть эти сцены. Когда это
снималось, как- то не обращалось внимание на детали. Или сама
снимала и тогда внимание рассеивалось из-за необходимости уп-
равления камерой или снимали меня, в эти минуты как то не за-
мечаешь подробностей. Перед камерой мы никогда не играли. Ста-
рались разными способами возбудить себя, добивались естествен-
ности и в результате получили потрясающее произведение. Дураки
люди, что из-за присущего им ханжества преследуют, так называ-
емую порнографию. Да имей они хотя бы часть такого фильма, как
у нас, то не страшно им было бы стареть, разводится. Он может
заменить все, ни за какие сокровища мира я не расстанусь с
ним. Эти сцены при любых жизненных невзгодах будут напоминать,
что я изведала в половой части почти все, что только можно и
нельзя, ничего не упущено, нет ничего не испробованного. Мне
жаль замужних "курочек" , стеснительно прячущих свои прелести
даже от мужа. Во время половых сношений они бояться проявить
свою страсть. "Ах! Ведь это не хорошо, это стыдно, что он по-
думает, если я охну чуть посильнее или сделаю как-нибудь по
другому, чем обычно, или выскажу , что его ... доставляет мне
удовольствие. Ведь он подумает, что я совсем развратная женщи-
на". Несчастные, мне Вас жаль. И себя и его Вы лишаете всего
удовольствия, сдерживая естественные порывы страсти. Вам надо
бы когда-нибудь показать этот фильм в качестве наглядного по-
собия. Как надо отвечать на ласки мужчин. Вы бы увидели, как
он бывает блгодарен за эти естественные порывы и как тройной
ценой платит за это. Но Вам не прешагнуть через уродливое по-
ловое воспитание и вашу ханжескую мораль. Лия должна быть до-
вольна, я по достоинству оценила ее фильм. Ну, а теперь я пе-
ребираю фотографии, сколько их, какие сцены! Вот я стою на по-
лу, ноги слегка согнуты и раздвинуты, туловище согнуто и грудь
покоится на Алешкиных руках. Он сзади, ввел уже наполовину
свой член в мою... , еще мгновенье и я почувствую острый тол-
чок, его бедра прижмуться к моим и упоительное чувство взаим-
ной, всепоглощающей страсти заставит наши тела стремиться друг
к другу во все убыстряющемся темпе. Вот это я опять. Снята
крупным планом, видим только фрагменты наших тел. Но мне ли не
знать свою... и довольно таки пышную попу. Лия постаралась
снять все в подробностях. Я лежу боком на столе. Алеша припод-
нял мою ногу так, что объектив смотрит все мое приоткрывающее
нутро, моя рука, просунутая между бедер, держит его член двумя
пальцами, головка его обнажена, и вот- вот очутится во мне. Я
хорошо помню этот момент, в кино он имеет просто потрясающее
действие. Алеша ввел головку члена и он попал сначала в более
узкое отверстие, чем, в прочем Алеша не был огорчен, да и я
тоже.
А вот эта сцена потребовала введения в кинокамеру малень-
кой автоматики, которая помогла нам снять сцены с участием
всех трох. Я лежу на спине, Алеша, присел на корточках, его
член между моих, блестящих от вазелина грудей, которые он сжи-
мает руками. Ноги мои широко раздвинуты и из ... торчит напо-
ловину погруженная свеча. Лия схватила ее руками и готовится
погрузиьть ее до конца. Потом по совету Алеши мы заменили ее
куском губчатой резины, обтянутой презирвотивом, сначала они
были двух размеров: для меня и для Лии, впрочем, сейчас у нас,
пожалуй, один размер.
Еще одна групповая сцена. Мы с Лией лежим на диване задом
друг к другу, на небольшом растоянии. Ноги у нас согнуты и
прижаты к груди. Алеша вставил нам обеим сразу одну длинную
свечу и двигает ее туда сюда, мне поглубже, Ли помельче. Дру-
гая сцена Алеша лежит на полу. Лия сидит над ним на корточках
, Алешин член в ее ... и она заглядывывает туда. Я тоже на
корточках стою над Алешей и , раздвинув моо ягодицы, он нап-
равляет между ними эрзац, описанный уже мною. Опять группа. Мы
с Лией на спинах лежим рядом на столе. Алеша перед нами. Мне
Алеша воткнул свой член, а Лие его заместитель. Потом мы поме-
нялись с Лией. А на этой фотографии Алеша... Лию, придерживая
ее за талию. Лия на четвереньках стоит на табурете. Это опять
с Лией. Алешина голова между еео бедрами. Лежат они на боку
валетом, Лия обнажила головку его члена и тянется к ней губа-
ми. Более эффективный кадр. Лия на коленях перед стоящим Але-
шей, который прижимает ее голову к себе. Его член почти весь у
нее во рту. Как он только там помещается! Рука Лии обхватывает
бедра Алеши. Еще один снимок. Я лежу на спине с раздвинутыми
ногами, Алеша надо мной на корточках. Его рука на внутренних
сторонах моих бедер, у самой....стараются ее широко открыть.
Лия со своим приспособлением наготове.
На сегодня хватит. Чувствую, что еще немного и я опять
побегу к Алеше, а сил больше нет. надо спать.
Часть 11
ЛИЯ.
Я проснулась от того , что заболела. Заболела преждевре-
менно. Вчерашний просмотр не прошол для меня даром, возбужде-
ние было слишком велико. Хотя во время монтажа я просмотрела
каждый кадр, но совместный просмотр на большом экране совсем
другое дело. Чрез 15 минут после начала просмотра я не выдер-
жала и выключила проектор Схватила Алешу, очень быстро. Я еще
ничего не успела, а он уже кончил, да еще в меня.Хорошо что во
мне приключилась моя хворь. Алеша только раздразнил меня, я не
знала куда деваться.
- Наташа , помоги!
И через мгновенье почувствовала внутри себя упругий прох-
ладный каучук. Стало немного легче. Я благодарно гладила по
горячей, влажной Наташиной промежности. наконец, стало совсем
легко и я прекратила двидения Наташиной руки.
- Лия, теперь ты меня, услышала я шепот Наташи. Алеша его
тоже услышал. Он хотел загладить свою вину.
- Давай я - сказал он Наташе.
Наташа стала на четвереньки, он присел у ее бока, охватил
одной рукой за талию, а другой ввел резиновую "игрушку". Сна-
чала слышалось только их прерывистое дыхание, в комнате была
почти полная темнота. Только смутные контуры тел выделялись на
фоне экрана.
- Алеша, поглубже - застонала Наташа- еще так, милый еще.
Ох, как хорошо! Миленький мой, еще.!
Слышались стоны Наташи, тяжело дыхание Алеши и легкий шо-
рох, я подползла к ним и стала гладить Алешина яички и поник-
ший член Звуки поцелуев будоражили меня еще больше.
В качестве компенсации Наташа поглаживала меня, пригова-
ривая: Бедненькая....., она опять мокренькая, она опять хочет.
Потерпи , миленькая, сейчас мы кончим и что-нибудь приду-
маем для тебя. Ее пальцы скользнули внутрь, касались стеночек,
теребили волоски, вход. Я невольно придвинулась к ней все бли-
же и ближе. Схватила ее руку и начала двигать глубже. Наташа
попыталась выдернуть руку, я не давала. "Лия, что ты делаешь!
Тебе ведь больно, дурочка!" Я стиснула зубы и подвинула ее ла-
дошку еще глубже. Наташа поджала большой палец и он тоже вошел
в меня. Сквозь боль я чувствовала как ее пальцы шевеляться у
меня внутри, касаясь какого -то бугорка. Стало невыносимо
сладко. НАташа осторожно повернула руку. Неповторимо приятная
судорога прошла по моему телу, руки и ноги мелко задрожали,
все тело покрылось потом, мне хотелось закричать, а может быть
я и закричала. Мне не хватило воздуха, я сжимала грудь руками,
пробовала еще шире развести ноги, покрывала лицо склонившейся
ко мне Наташи безумными поцелуями, шептала: "Наташанька, еще
меня, еще!" Что было потом не помню. Я потеряла сознание.
Часть 12.
Алеша.
После фильма я никак не мог уснуть. Перед глазами мелька-
ли соблазнительные картины. Наташа тоже не спала. Она сидела в
соседней комнате и что-то писала. Было около двух часов ночи.
Свет в соседней комнате погас. Наташа зашла ко мне и прилегла
рядом. Некоторое время мы лежали молча, внутренне переживая
перепитии дня. Потом начали шептаться, делясь впечатлениями о
фильме.
- Алеша, как тебе больше нравиться со мной? Тебе больше
нравиться меня... или с Лией приятней?
- Наташа, я уже говорил вам: вы очень разные. Лия своими
необузданными выходками, любопытством и возбудимостью застав-
ляет как-то по новому чувствовать свое тело, обнаруживая со-
вершенно незнакомые мне в нем свойства. Ты тоже очень жен-
ственна, обладаешь ярко выраженным женским началом. Если с
Лией бывает все обычно бурным, но коротким, то с тобой чувства
нарастают постепенно, успеваешь почувствовать и осмыслить,
удовлетворение от тебя бывает полным.
- Ну , а как тебе все-таки приятней со мной?
- Я люблю, когда ты прижимаешься ко мне, - я похлопал ее
по голой попке, - у тебя она очень приятная. Когда ты прижима-
ешься ко мне, я испытываю дополнительное наслаждение.
- Правда? Я это тоже чувствовала. Мне тоже приятно, ты
так глубже проникаешь в меня.
- А что, разве тебе мало?
- Что ты Алешенька, мне его вполне достаточно. Но знаешь
как бы не было глубоко, а хочется еще глубже. Таковы уж мы
женщины! - она опять положила руку мне на член, погладила его,
приговаривая:
- Он меня вполне устраивает, я люблю его.
- Наташа, а ты не ревнуешь меня к Лии?
- Нет , Алеша , мы с недй так близки, так много знаем
друг друга, так слились с ней, что когда ты ласкаешь ее , мне
тоже бывает очень приятно. Я хоть этого и не показываю, но то-
же люблю смотреть на ваши с Лией забавы. Я погладил Наташу.
Она раздвинула ноги, чтобы было удобней гладить там. Наташа
была опять готова. Почувствавав это, я тоже зашевелился под ее
руокй.
- Подожди , Алеша, не торопись, давай поговорим еще о
чемнибудь. Ты много знал женщин до нас с Лией?
Я ответил, что всего двух. Это была правда.
- А ты?
А у меня до тебя кроме мужа никого не было.
- Ты не жалеешь, что развелась с ним?
Не знаю Алеша. Раньше думала, что правильно поступила. А
сейчас думаю, что наша жизнь, при определенных обстоятель-
ствах, могла сложиться по иному. Если бы ты , Алеша, вовремя
не подвернулся нам с Лией, мы с недй , наверное, с ума бы сош-
ли. Как мы благодарны тбе за все. Но знаешь , Алеша, так про-
должаться долго не может. Тебе надо устраивать свою жизнь, да
и нам надо думать о будущем.
- Наташа, мне будет оченбь жаль с вами расставаться.
- Алешенька, а нам - то каково? Ты думаешь нам будет лег-
ко? Но не может это продолжаться вечно!
- Я сам думаю, что наши отношения не могут долго продол-
жаться. Все скоро должно будет кончиться, т.к. мне надо будет
скоро уезжать.
Некоторое время мы лежали молча, утешая друг друга нежны-
ми ласками. Потом Наташа легла ко мне спиной, взяла член в ру-
ку и начала водить им у себя между ног. Я чувствовал, как под
усилием ее руки головка мягко раздвигает ее губы, каждый раз
спотыкаясь о маленькую ступеньку. Там стало очень мокро. Ната-
ша не препятствовала, когда член оказался против ближайщей ко
мне дырочки, я сделал усилие, пытаясь туда проникнуть. Когда у
меня с первого раза не получлось, сама направила его туда.
- Только не надо сразу глубоко.
Я осторожно двигал член, погружая фактически только го-
ловку. Отверстие туго охватывало ее, мешая вынимать совсем.
Чувствуя, что я боюсь сделать ей больно, надвинулась на него
так, что он вошел до конца. Когда я хотел перейти в другое от-
верстие, Наташа шепнула:
- Не надо, кончай там.
Мы были слишком усталые и пресышенные. Я еще несколько
раз прижился к Наташе и оставил ее в покое, так и не доведя
дело до конца. Мы опять лежали рядом, перекидываясь отдельными
фразами.
- Я принесу карточки. Давай их посмотрим вместе.
И, не дождавшись моего согласия, Наташа встала с кровати.
Через минуту мы лежали рядом и при свете настольной лампы лю-
бовались нашей коллекцией. Одни фотографии показывали красоту
мужского и женского тела в момент наивысшего удовлетворения
страсти, другие, снятые крупным планом, были излишне натура-
листичны. Мне больше нравились первые. Особенно мне нравились
фотографии, где женщина сама направляет рукой член, или где ее
поза выражала полную готовность. Нравились мне такие фотогра-
фии, где женщина своим телом, положением рук и ног, выражением
лица, всем своим существом как бы говорила о величайшем нас-
лаждении, доставдяемом ей мужчиной. Были шутливые фотографии.
Лия с Наташей в полной готовности приглашают меня к себе, а я
стою перед ними и не знаю, какую выбрать. Или фотографии, где
они своей неудобной позой, руками или складкой одежды мешают
мне добраться до них. Остается совсем мало, а добраться нель-
зя, правда, после таких шуток меня вознаграждали сторицей.
Было несколько фотографий, где не сама партнерша, а ее подруга
направляла мой член в соответствующее место. Запомнилась фо-
тография стоящей на четвереньках Наташи. Лия силит на ней вер-
хом, раздвигая ее ягодицы. Я вставил Наташе кончик и вот-вот
погружусь совсем. Хорошо передавала выражение неистовой страс-
ти групповая фотография. Наташа лежит на столе с раздвинутыми
ногами. Я стою перед ней на коленях и целую ее в промежность,
а Лия лежит под столом и сосет мой член.Много было фотографий,
где мои партнерши полуодетые. Создавалось такое впечатление
что они так торопились, тчо не успели раздеться до конца (
впрочем , это было в действительности). Не полностью снятые
чулки, оставшийся лифчик, полурастегнутый халатик, просто при-
поднятый подол платьЯ - это все придавало фотографиям интимный
характер и усиливало эротическое влеяние. Несколько фотографий
изображало нас после окончания полового акта. Осбенно хорошо
была на одной из них Лия, безвольно распростертая на смятых
простынях кровати. ноги еще не спели сдвинуться, руки разбро-
саны по сторонам, голова повернута на бок, рот полуоткрыт,
грудь поднялась в последнем вздохе, по бедру стекает капля
прозрачной жидкости. Еще много фотографий, как мы одеваемся,
раздеваемся, купаемся, целуемся, спим или просто лежим, обме-
ниваясь интимными ласками. Рассматривание фотографий привело к
тому эффекту, на который расчитывала Наташа. Чувства наши про-
будились. Наташа повернулась ко мне и прижалась губами к моим
губам. Мы обменялись долгим страстным поцелуем. Головка моего
члена искала Наташин вход.
- Только не торопись - попроосила Наташа.
Я не торопился, только повернул Наташу на спину и начал
медленно ... ее Наташа лежала совсем неподвижно, вся отдаваясь
сладким ощущениям. Я нарочно направлял член чуть выше , чем
надо и он, как с горки, скатывался в горячую глубины. Время от
времени мы замирали, плотно прижавшись друг к другу. Было
очень приятно и я чувствовал что смогу еще долго. Влагалище
Наташи стало просторным и мой член входил в него почти без
сопротивления. У меня было такое впечатление, что когда я вы-
нимал его, то там оставалась открытое отверстие. Я решил про-
верить это. Просунул руку между нашими телами и ввел палец в
НАташино влагалище. Нет, дырочка все таки закрывается. Вдруг я
услышал:
- Поглубже, Алеша.
- Наташа, остальные пальцы не пускают.
- А ты и остальные.
Я неуверенно ввел Наташе ладонь. Она с трудом продвига-
лась внутрь, раздвигая упругие стенки. Внутри оказалось не
очень гладко. Стенки были как-бы гофрированные. Я боялся, что
сделаю Наташи больно, но она молчала. Продвинувшияся вперед
ладонь встретила препятствие. Я осторожно ощупал его кончиками
пальцев.Препятствие было выпуклым, а посередине его была ма-
ленькая впадина. Я пробовал ввести туда кончик пальца, но
Наташа остановила мою руку:
- Алеша, не надо, ведь это же матка.
Я немного отодвинул ладонь назад и пальцами стал гладить
стенки влагалища.
- Наташа, тебе же больно!
- Нет.
- А приятно?
- Сама не пойму, как - то странно, непривычно. Ты иногда
что- то трогаешь пальцем , так у меня истома поднимается до
самого горла. Хватит Алеша.
- Зачем тебе это было нужно, Наташа?
- Хотелось проверить, что чувствовала Лия.
- Ну и что?
- Наверное, у нее это было как - то по другому.
Я снова начал...Наташу, но чувствовал, что не удовлетво-
ряю ее. Мужчина это хорошо чувствует. Слишком много было всего
за сегодняшний вечер. Для удовлетворения Наташи нужно было
что-то другое. И тут она мне помогла. "Подожди, Алеша", Я
прекратил.
- Алешенька, можно я сделаю одну вещь? Ты не будешь потом
надо мной издеваться?
- Что ты, Наташенька, Вам с Лией все можно, разве ты не
знаешь?
Наташа поцеловала меня, проворно вскочила с кровати , ми-
нуту покапалась в ящике туалетного столика и подошла ко мне,
пряча что-то за спиной.
- Алеша, закрой глаза и не открывай, пока я не скажу.
Я закрыл глаза и почувствовал, что Наташины руки трогают
мой член и оборачивают его чем-то мягким. Потом я почувствовал
что на все это она одевает резинку презирватива.
- Теперь можешь открыть глаза.
Я взглянул вниз и увидел, что мой член стал раза в два
толще и раза в полтора длинее.
- Алешенька, ты не подумай, что мне твоего не хватает.
Просто сегодня со мной что-то случилось, я никак не могу
кончить, а без этого, боюсь, со мной будет тоже, что и с
Лией. Ты уж прости меня.
Я заверил Наташу, что все понимаю, ничуть не обижен, и,
если она считает, что так ей будет лучше, то я не возражаю.
Мой член ничего не чувствовал, через слой фланели и Наташа са-
ма направляла его в себя.
- Наташа, если тебе будет больно, дай мне знать.
- Хорошо, Алеша. Не бойся, давай.
Теперь Наташа не лежала не подвижно. В такт моим движени-
ям тело ее вздрагивало, сквозь стиснутые зубы прорывались лег-
кие стоны, ногти впивались в мои плечи. С ней происходило то-
же, что с Лией. Тоже начало дрожать и биться в конвульсиях те-
ло,стоны перешли в протяженные вскрикивания. Я уже не мог ос-
тановиться. Наташа вскрикнула в последний раз, ноги ее судо-
рожно сжали мои бедра и она неподвижно распрастерлась подо
мной. Я пришел в себя, вытащил член и сорвал с него все. Пот-
рогал лицо Наташи. Из глаз у нее текли слезы.
- Наташа, что с тобой?
- Все хорошо Алешенька. Полежи со мной рядом минутку спо-
койно.
Я лег рядом, стал гладить тело НАташи. Наташа открыла
глаза, села на кровати и счастливо засмеялась.
- Алешенька, как мне сейчас хорошо и спокойно. Миленький,
что же я смогу для тебя сделать, ведь ты еще не кончил?
Признаться, я уже не думал об этом. С меня было достаточ-
но, я отклонил предложение Наташи. Утомленные, полностью удов-
летворенные, мы лежали на кровати обнявшись. Наташа , засыпая,
шептала мне:
- Алешенька, как хорошо ты меня сейчас..., еще никогда я
не чувствовала такого полного удовлетворения, я хочу , чтобы
ты меня еще когда-нибудь так. Миленький, я ради этого готова
на все, делай после этого со мной все, что хочешь, только ...
меня.
Б Е Т Т И
Дневник я начала вести, когда мне исполнилось 16 лет. В этот день
мой отец, богатый скотопромышленник, вернулся из Парижа и привез мне в
подарок норковую шубку. Девушка я была с хорошей фигурой. Шубка сидела
на мне великолепно. Было лето и вместе с ним заканчивались мои каникулы.
Осенью я должна была пойти в 10 класс, А потом, как этого желали мои
родители, меня ожидал медицинский институт. Пока же я отдыхала на нашей
загородной даче в мире радужных надежд и ожиданий. Я много читала и с
некоторых пор с особым интересом журналы и книги в основном в
сексуальном плане. Эти книги и журналы меня сильно волновали, вызывая
новые, еще не понятные мне чувства.
Впрочем, я здесь была не одинока. Моя подруга, 17-летняя Марта,
тоже уделяла много внимания подобной литературе. Мы с повышенным
интересом рассматривали журналы и книги, где в хорошо иллюстрированных
фотографиях и картинках можно было увидеть все формы полового сношения.
Вечером в честь дня моего рождения собрались гости. Среди них был
друг нашей семьи Фред, один из папиных компаньонов по фирме. Это был
высокий, красивый мужчина 45-48 лет. Когда папа был в разъездах, Фред
часто навещал наш дом и мы все его любили. Вместе с ним впервые к нам
приехал его сын Рэм, студент университета, где он занимался на
юридическом факультете. Это был красивый парень лет 22. Он приехал из
Англии на каникулы. Нас познакомили и мы вместе с Мартой и другими
девочками составили веселую компанию. Гости разъехались поздно, и я
пригласила Рэма навестить меня на даче, на что он дал согласие.
Через два дня папа уехал в Осло, а вечером приехал дядя Фред. Он
был как всегда в хорошем настроении и привез с собой несколько коробок с
кинолентами. Он был большой любитель этого и узколенточные фильмы были
его хобби.
Раньше мы вместе просматривали его киноленты, но сегодня почему-то
мама сказала, чтобы я шла в гости к Марте, а картины они посмотрят сами.
Раньше когда мама отправляла меня гулять, у меня не возникало никаких
подозрений, а сегодня какое-то недоверие закралось ко мне в душу и я
решила схитрить. Сделав вид, что ухожу гулять, я нарочно хлопнула дверью
и незаметно проскользнула в свою комнату. Через некоторое время я
услышала, как застрекотал аппарат и послышались звуки задушевной музыки.
Я потихоньку приоткрыла дверь и заглянула в гостиную. Там никого не
оказалось. Звуки шли из маминой спальни. Я заглянула в неплотно
прикрытую дверь и увидела небольшой экран, который висел напротив
маминой постели.
То что я увидела на экране привело меня в состояние крайнего
удивления. Совершенно голый мужчина с высоко торчащим членом обнимал
голую женщину. Потом он положил ее поперек кровати, высоко поднял ноги,
которые оказались у него на плечах и стал проталкивать свой огромный
член между ее ног.
Потом он еще что-то делал с ней. Я стояла как окаменелая, не имея
сил оторвать глаз от экрана. Вдруг лента закончилась и аппарат
автоматически остановился. Я перевела глаза и увидела маму с Фредом.
Моя мама, милая, красивая, чудесная мама, перед которой я
преклонялась, сидела на постели совершенно обнаженная в объятиях голого
дяди Фреда. Одной рукой он держал маму за грудь, а другая его рука была
где-то между маминых ног. При розоватом свете торшера я отчетливо видела
их голые тела. Фред прижал к себе маму, губы их слились в долгом поцелуе
и мама опустилась на кровать, широко раздвинув согнутые ноги.
- 2 -
Фред улегся на маму сверху, и оба они тяжело задышали. Я едва не
закричала и не помню как очутилась в своей комнате. Увиденное потрясло
меня, в голове шумело, сердце стучало так сильно, что казалось, выскочит
из груди.
Правда, подобные картины я видела у Марты в журналах, но ведь то
были картины, а это действительность и... моя мама.
Я невольно коснулась рукой своих половых органов и сразу же
отдернула руку, она была влажной и горячей.
Ночью мне снились голые мужчины и женщины. Я просыпалась в
состоянии непонятной мне тревоги, и вновь тревожно засыпала.
Утром мама позвала меня завтракать. Я внимательно посмотрела на
нее, но никаких изменений не заметила. Она как всегда была свежа, а
сегодня особено красива и находилась в отличном настроении. Я даже
начала думать, не приснилось ли мне все это. Весь день я гуляла одна в
лесу, а вечером зашла к Марте. Она была рада моему приходу и вытащила
целую кучу новых журналов, которые мы с жадностью начали рассматривать.
Теперь я с особым интересом разглядывала разные детали порнографических
фотографий, сравнивая их с недавно увиденным дома.
Я была сильно возбуждена и рассказывала Марте о кинокартине,
которую случайно подсмотрела вчера. О маме и Фреде я, естественно,
ничего не сказала. Марта слушала меня, затаив дыхание. После этого мы с
Мартой не виделись несколько дней, так как она вместе с матерью уехала в
Копенгаген. Я гуляла со своими подругами, боясь делиться с ними своими
впечатлениями. Вечером на своей машине приехал дядя Фред и привез от
папы письмо. Теперь, зная об отношениях мамы с Фредом, я была на страже
и уже знала, что будет вечером. После ужина мама как бы невзначай
спросила, что я собираюсь делать. Я ответила, что пойду с девочками в
парк и приду поздно. Только не очень, сказала мама и я отправилась
одеваться. Как и в тот раз я решила обмануть их. Выйдя в коридор, я
хлопнула входной дверью и хотела спрятаться у себя в комнате, но
какой-то чертик подстегнул меня, и подумав, я юркнула в мамину спальню,
спрятавшись за тяжелой портьерой. От страха и волнения у меня стучало в
висках, но ждать пришлось недолго. Скоро мама и дядя Фред вошли в
спальню и стали быстро раздеваться. Фред хотел потушить свет, но мама
сказала: "Ты же знаешь, что я люблю при свете" и зажгла торшер. Комната
сразу наполнилась розоватым приятным светом, в котором отчетливо видны
были голые тела любовников. Дядя Фред поцеловал маму и уселся на край
кровати, как раз боком ко мне, и я отчетливо увидела, как из копны волос
торчал высоко его большой член, точно такой, какие я неоднократно видела
в журналах и кинофильмах. К Фреду подошла моя мама, опустилась перед ним
на колени и, обхватив двумя руками член, стала его гладить, называя
ласковыми именами, точно он был живой человек. И тут произошло самое
страшное. Мама неожиданно опустила голову и открытым ртом обхватила
головку члена, стала его целовать и нежно сосать, как большую соску. Я
видела из своего укрытия как ее губы обволакивали головку члена и какое
у нее было счастливое лицо.
В это время Фред нежно ласкал ее груди и все это происходило в двух
шагах от меня. От охватившего меня возбуждения, я едва стояла на ногах,
но выдать себя было нельзя, да и интерес к происходящему был велик. Но
вот мама, моя любимая мама, которую я считала самой чистой женщиной на
свете, выпустила изо рта член, стала целовать и благодарить Фреда. Дядя
Фред встал, а мама легла поперек кровати, высоко подняв кверху широко
расставленные ноги. Фред встал между маминых ног, которые неожиданно
оказались у него на плечах, и стал проталкивать свой член в мамино
- 3 -
влагалище. При этом он быстро двигал низом живота, и я видела как член
входит и выходит в маму и слышала как при этом погружении раздается
хлюпанье. При этом мама протяжно стонала, а потом тяжело задышала. Так
продолжалось несколько минут, которые мне показались целой вечностью. Но
вот мама издала долгий протяжный вой, резко задергалась всем телом и
опустила ноги. Фред вынул из нее свой член, стал ее целовать и опустился
рядом на кровати. При этом его член продолжал торчать кверху и мама
одной рукой его теребила и гладила. Так они пролежали на постели минут
десять и мама благодарила Фреда, что он дал ей возможность "хорошо
кончить". Я думала, что они теперь оденутся, но я ошиблась. Фред что-то
сказал маме, она встала у края кровати, уперлась руками в постель, а
Фред встал позади мамы, раздвинул руками ее бедра, его член сразу же
вошел в маму. После этого он стал медленно вынимать и вновь вгонять в
мамино влагалище член. Мама сначала стояла спокойно, но потом завертела
тазом и при каждом погружении в ее тело члена, страстно стонала. Вдруг
Фред и мама заметались. Мама начала поддавать задом в сторону члена,
который все быстрее и быстрее входил в нее. Фред что-то закричал, плотно
прижался низом живота к маминому заду и оба они повалились на постель. Я
поняла, что стала свидетельницей настоящегой полового акта между
мужчиной и женщиной, и мне тоже захотелось испытать все это на себе.
Конечно, то, что мы делали с Мартой, доставляло мне много удовольствия,
но, очевидно, сношения с мужчиной должно принести много радости. Об этом
я много читала и слышала от старших девочек, которые уже жили с
мальчиками и рассказывали много интересного и волнующего. Мама с Фредом
пролежали 15 минут и стали одеваться. "Фред, тебе надо уходить, -
сказала мама, - скоро придет Бетти. Она уже стала взрослая, и я не хочу,
чтобы она что-либо подумала". Как только они вышли к машине, я быстро
выскользнула во двор и через 10 минут после мамы пришла домой. За ужином
мама выглядела как будто ничего не случилось и спокойно мне сказала, что
на днях приедет сын дяди Фреда, Рэм, которого я действительно недавно
приглашала к нам приехать.
Очевидно, я была крайне взволнована всем увиденным, так как мама
обратила внимание на мое возбужденное лицо и велела мне быстро ложиться
спать. В постели я думала, почему мама изменяет папе. Ведь мой папа
такой большой и красивый, и наверное, может делать все с мамой так же,
как дядя Фред. Утром я встала с сильной головной болью. Я поняла, что
кончилось мое безмятежное детство и начинается новая таинственная жизнь
женщины. Мне было болезненно страшно открыть эту новую страничку. Что-то
меня ожидает? Что?
Прошло несколько дней. Марта все еще была в Копенгагене, хотя я
очень хотела ее возвращения. Вскоре приехал с Рэмом дядя Фред. Я хорошо
отдохнула и была рада их приезду. Рэм был красивый, обаятельный парень.
Вел себя непринужденно, но корректно, и мне с ним было хорошо. Мы
купались, играли в бадминтон, бегали по лесу. Вечером после чая мы
отправились с ним на танцы. Танцевал он очень хорошо и мне было приятно,
когда его сильные руки слегка касались моей груди. После танцев мы пошли
домой. В темной аллее Рэм остановился и обнял меня. Я не мешала ему и
его губы коснулись сначала моего виска, затем скользнули к глазам и мы
соединились в долгом поцелуе. Да, поцелуй Рэма был не поцелуем Марты...
Обнимая меня, Рэм, как бы случайно коснулся моей груди. Я не оттолкнула
его руки и широкая ладонь Рэма проскочила под мою блузку, и стала нежно
ласкать мою грудь. Мы долго стояли прижавшись друг к другу возле старого
дуба и я чувствовала, как твердый возбужденный член прижимается к моему
половому органу. Я чувствовала твердые бедра Рэма и не имела сил
оторваться от него. Мы еще долго стояли в темноте, наши губы искали друг
- 4 -
друга и не было желания уходить. Пришли мы домой совсем поздно, и
попрощавшись, ушли спать. Рэм поднялся в свою комнату, а я забрадась под
одеяло и, крепко сжав ноги, предалась своим мыслям. Я понимала, что Рэм
не ограничится такими отношениями и решила: пусть будет, что будет.
Рано утром мы позавтракали. Дядя Фред уехал в город, а мы с Рэмом
побежади на речку. Вечером мы опять пошли на танцы, а потом возле
старого дуба Рэм прижал меня к себе. Его сильная рука опять проникла под
мою блузку и, приподняв бюстгалтер, стала сжимать мою грудь. Потом Рэм
совсем расстегнул блузку, освободил от ненужного теперь бюстгалтера
грудь, и впился в нее. Когда я почувствовала как рука Рэма пошла вдоль
бедра, проникла под трусики и пальцы его коснулись бугорка и скользнули
по влажным губам, я испугалась и едва дыша прошептала: "Не надо".
Но Рэм казалось, не слышал моих слов. Его рука продолжала гладить
мое тело, и хотя я с силой сжала ноги, его пальцы несколько раз
коснулись промежности. "Не надо", - прошептали вновь мои губы, но это
был только шепот. Рука Рэма коснулась моей груди в то время, как другая
продолжала гулять по всему моему разгоряченному телу. И я жаждала, да
жаждала этой ласки. Перед моими глазами проплывали недавно увиденные
картины в маминой спальне, и я подумала... пусть. Обнимая меня, Рэм
прижал меня к дереву и рукой стал спускать с меня трусики. Вот он,
"этот" миг с ужасом подумала я, и совсем ослабев, стала раздвигать ноги.
И тут же Рэм, широко раздвинул свои ноги, втиснув свой перед между моих
ног, стал с силой тереться своим возбужденным членом о мой бугорок.
Сейчас все это случится, подумала я и мне стало страшно при мысли, что
эта "толстая палка" должна вся войти в меня.
Рэм продолжал неистовствовать. Губы его страстно целовали мои губы,
передом он все сильнее прижимался к моему половому органу и вдруг, издав
тихий стон, он как-то сразу обмяк, несколько раз судорожно дернулся и
повис на моих плечах. Я не могла понять, что с ним произошло, так
внезапен был переход от необузданной страсти к полной апатии. "Идем
домой", слабо вздохнул он и нежно поцеловал мои губы. Ничего не сказав,
Рэм поднялся на второй этаж в свою комнату, а я долго лежала в постели,
отдаваясь своим мыслям. Я уже начала засыпать, как вдруг дверь слегка
приоткрылась и в комнату проскочил Рэм. Не успела я сказать слово как
Рэм одним прыжком оказался в постели. "Тише, ради Бога не шуми, ведь
рядом комната моей мамы".
Рэм плотно обхватил мое голое тело и плотно прижался ко мне. Я
чувствовала, как он весь дрожал. Я была как загипнотизированная и не
могла сказать больше ни одного слова. Его трепетные руки обхватили мою
голую грудь, а губы жадно впились в мой рот. Я чувствовала как его
высоко торчащий член упирается в мое бедро. "Рэм, дорогой мой, зачем ты
пришел?" - наконец прошептала я. - "Прошу тебя, уйди". Но он, прижав
меня к подушке, продолжал жадно целовать мои глаза, шею, грудь...
Наконец он немного успокоился и я смогла говорить. "Уходи, прошу тебя,
мне страшно, услышит мама". Но Рэм уже не слушал меня и с новой силой
обрушился на мое слабеющее тело. Я с силой сжала ноги и попыталась
оттолкнуть его. Неужели пришел "этот" момент, подумала я и почувствовала
как коленки Рэма с усилием уперлись между моих бедер и разжимают мои
ноги. Всем своим сильным телом он сверху навалился на меня. Мне стало
трудно дышать, и я еще пыталась слабо сопротивляться в то время, как мои
ноги стали раздвигаться, а мое тело уже отдавалось ему.
"Рэм, дорогой, - едва прошептала я, - пожалей меня, ведь я девушка,
прошу тебя, пожалей - мне страшно..." - и сама тянулась к его губам. Не
имея сил и желания больше сопротивляться, я сама раздвинула бедра,
предоставляя ему делать все, что он пожелает. Я только почувствовала,
- 5 -
как его горячие трепетные пальцы прошлись по моему бедру, скользнули по
влажным губам и что-то твердое стало упираться мне то в бедро, то в низ
живота. От нетерпения он не мог попасть сразу куда надо. Я еще пыталась
вновь сжать ноги, завертела тазом, но в это время, твердый, как палка,
член, попал наконец-то между моих половых губ и горячая головка начала
медленно входить в меня. Я не поняла, что со мной происходит. На мне,
между моих широко раздвинутых ног, плотно прижав мое тело к постели,
лежал Рэм, яростно овладевая мной. Его рука сжимала мои груди, а губы
впивались в приоткрытый рот. Вдруг резкая острая боль между ног
заставила меня громко вскрикнуть и я почувствовала, как, раздвигая
плотные стенки влагалища в моем теле забился горячий толстый член. Рэм
как будто бы обезумел, не обращая внимания на мои слова, он стал
вынимать и погружать в меня свой половой член.
Наконец он всем телом прижался ко мне и, сделав несколько
судорожных движений, как в тот раз около дерева, обмяк и опустился рядом
со мной на постель. Я слышала только его тяжелое дыхание и видела, как
нервно вздрагивали его губы. Мне стало почему-то очень грустно и
тоскливо. От всего происшедшего осталось чувство боли и разочарования. Я
коснулась рукой своих половых органов. Они были мокрыми и липкими.
Хотелось выбежать в ванну и помыться, но не было сил подняться с
постели. "Вот я и стала женщиной", - подумала я и посмотрела на рядом
лежащего Рэма. Он молчал и только пальцами теребил мои волосы. Половая
близость с мужчиной, о котором мы, девушки, так мечтаем и о прелести
которой столько слышим от своих подруг, не принесла мне никакой радости.
Внутри что-то болело, и я с чувством неприязни посмотрела на человека,
который только что обладал мной.
Через некоторое время Рэм пришел в себя и начал целовать меня. Его
пальцы уже нежно коснулись моих сосков и он крепко прижал меня к себе.
Его член высоко поднялся, и он опять захотел иметь меня. Хотя сношение с
Рэмом не принесло мне ожидаемого счастья, из чувства любопытства я
решила уступить ему, надеясь, что на этот раз я получу удовольствие.
Теперь Рэм не спешил. Неторопливо разместившись между моих ног,
полусогнутых в коленях, он улегся на меня. Подсунув мне под ягодицы свои
руки, он начал мелкими неторопливыми толчками вводить свой член в
увлажненное влагалище. При этом, проталкивая в меня член, он ладонями
приподнимал за ягодицы мой зад навстречу входящему члену. Как и в первый
раз, головка с трудом входила во влагалище, хотя такой острой боли я уже
не испытывала. Вскоре я почувствовала, как весь его член вошел в меня, и
тогда Рэм начал делать неторопливые ритмичные движения, погружая головку
до самого упора, и тогда наши животы тесно соприкасались друг с другом.
С каждой секундой мне становилось все приятней и сладкие губы Рэма не
отрывались от моих губ. Но вот он быстро заработал низом живота, его
член заметался в моем влагалище. Издав стон, он всем телом прижался ко
мне. Я почувствовала, как у меня внутри разлилась горячая струя и крепко
обвила тело Рэма своими руками. После этого Рэм долго и нежно благодарил
меня. За окном стало светать и я прогнала его из спальни, долго лежала,
закрыв глаза. Боясь матери, я собрала все белье, которое было
перепачкано и потихоньку зашла в ванную комнату, чтобы его постирать. И
вдруг за своей спиной услышала голос мамы: "Не надо, Бетти, оставь все
на месте. Я знаю, сегодня ночью ты, моя дорогая доченька, стала
женщиной. Конечно, это случилось слишком рано, но пусть тебя это не
тревожит, это судьба всех девушек". И мама обняла меня и нежно стала
целовать. Я упала в ее объятия и залилась слезами. Мне было стыдно
смотреть ей в глаза, она была такая добрая. Мама привела меня к себе в
комнату и дала мне розовую таблетку, сказав: "Это противозачаточная
- 6 -
таблетка, она сохранит тебя от беременности. Ведь мужчины, особенно
молодые, такие нетерпеливые". И она тут же передала мне коробочку с
такими же таблетками. "Возьми, - сказала она мне, - они теперь будут
тебе нужны". "Нет, - сказала я маме,- не надо, мне так было все противно
и больно, что я больше никогда в жизни не отдамся ни одному мужчине".
Мама засмеялась и сказала: "Это только первый раз больно и неприятно.
Быть женщиной - это великое счастье и познав один раз мужчину, ты
обязательно захочешь его в дальнейшем". "Нет,- сказала я маме,- больше
никогда не допущу к себе Рэма". "Запомни, - ответила мама, - чувство
оргазма приходит не сразу, но оно придет и тогда ты поймешь, что значит
мужчина в жизни женщины". Мы с мамой долго просидели в ее комнате, и она
раскрыла мне чудесную книгу жизни, из которой многое, ранее непонятное,
прояснилось для меня.
Рано утром Рэм вышел с таким видом, как будто бы в его жизни ничего
не произошло. Он был в отличном настроении, шутил со мной и сделал маме
несколько комплиментов. Мама тоже не подала виду, что ей все известно, и
покушав, мы пошли гулять. Рэм спросил меня, как я себя чувствую и долго
целовал меня в глухой аллее, не делая при этом никаких попыток вновь
овладеть мной. Он пообещал приехать в ближайшие дни и, проводив его к
автобусу, я вернулась домой. После отъезда Рэма я два дня совершенно
была одна и имела возможность разобраться в своих чувствах. Мама на эту
тему больше ничего со мной не говорила, как будто бы в моей жизни больше
ничего не произошло. Я с нетерпением ожидала приезда Марты, которая
засиделась в городе. Приехала она только на четвертый день и сразу же
прибежала ко мне. Ее мама осталась в Копенгагене и мы сразу пошли к ней.
Марта притащила из города полную сумку разных книжей эротического
содержания, и мы с интересом принялись имх рассматривать. Я все
рассказала Марте. Она требовала от меня всех деталей и подробностей.
Неожиданно Марта сказала, что я должна сделать так, чтобы Марта осталась
с Рэмом. Она тоже хочет отдаться Рэму. И я согласилась.
Рэм приехал через 4 дня на своей машине. Мы все трое пошли
купаться, а потом пообедали у нас. Я чувствовала, что Рэм хочет остаться
со мной, но я сослалась на головную боль и попросила Марту погулять с
гостем, а потом проводить его. Рэм как-то странно посмотрел на меня,
посадил в машину Марту и поехал к ее даче. Марта была дома одна и я уже
мысленно представляла, что там происходит. Легла спать и долго не могла
уснуть. Встала я в 6 часов утра и направилась к дому подруги. Первое,
что я увидела, это машина Рэма, которая медленно отходила от ее дачи.
Значит, Рэм ночевал у Марты. Чувство глухой ревности охватило меня. Я
ругала себя за то, что так глупо отдала подруге своего первого мужчину,
который был теперь для меня не безразличен. Я мысленно представляла себе
как Рэм лежал с Мартой, как овладел ее телом, и заплакала от обиды и
унижения. Проводив взглядом машину, я вернулась домой и, приняв
несколько снотворных таблеток, заснула тревожным сном. Утром мама едва
разбудила меня к завтраку и сказала, что заходила Марта и просила чтобы
я обязательно к ней зашла.
Сгорая от ревности и любопытства, я кое-как покушав, прибежала к
подружке. Марта была бледна и взволнованна, только ее красивые голубые
глаза горели необыкновенно счастливым огоньком. Мы расцеловались и Марта
принялась рассказывать. "Оставшись вдвоем, Рэм долго меня целовал, я
очень сильно возбудилась и, когда он стал снимать с меня трусики, совсем
не сопротивлялась. А что было, потом трудно рассказать, помню только,
что его тело оказалось между моих ног, помню его поцелуи и, наконец
помню, когда его член стал с большим трудом входить в мое влагалище.
Когда все кончилось, я почему-то долго плакала, и Рэм успокаивал меня и
- 7 -
нежно целовал. В эту ночь он три раза овладел моим телом но я ни разу
так и не кончила. Только под утро, когда он опять стал вводить в меня
свой член, мне было приятно". Я слушала ее затаив дыхание и вспомнила,
как всего несколько дней назад я сама отдавалась ему, близость с Рэмом
казалась уже такой далекой и мне захотелось опять оказаться в его
объятиях. После этого мы несколько дней гуляли и отдыхали.
Как-то раз мама неожиданно собралась в Копенгаген. Она сказала, что
скоро приедет отец и ей надо сходить к косметичке. Я осталась в доме
одна в одном халатике, накинутом на ночную рубашку, сидела в кресле и
читала книжку французской писательницы. Это сексуальный бульварный роман
с массой самых непристойных подробностей. Книгу я нашла у мамы в спальне
и решила ее почитать. В это время заурчала машина и приехал дядя Фред.
Узнав, что мама уехала, он тут же собрался назад, так как на днях они
плохо договорились и теперь он рассчитывал поймать маму дома. Я
предложила ему поужинать вместе со мной. Немного подумав, он согласился
и уселся за стол. "У тебя нет выпить?" - спросил Фред. Я достала бутылку
виски. Он налил себе стопочку без содовой и предложил мне выпить с ним.
Передо мной сидел красивый приятный мужчина и мне льстило, что я могу с
ним пить и говорить на равных. "Выпьем", - сказала я и мы вместе осушили
стопки. После второй стопки я почувствовала, как у меня разгорелись
щеки. Фред засмеялся и предложил выпить по третьей и последней. В это
время со стола упала салфетка, Фред нагнулся, чтобы ее поднять и
коснулся моей обнаженой ноги. Рука его задержалась на моей коленке, он
внимательно посмотрел на меня, я не выдержала его взгляда и вспыхнула
как свечка.
Вдруг Фред встал и подошел ко мне, обняв меня за плечи, притянул
мое лицо к своим губам, у меня закружилась голова. "Что вы делаете?", -
чуть слышно прошептала я, но Фред не слушал меня. Быстро подняв меня на
руки, он понес меня в мою комнату и положил на кровать. Не успела я
понять, что происходит, как Фред сбросил одежду с себя и оказался на
мне. Его сильные руки быстро освободили меня от остатков имевшейся на
мне одежды и я увидела его крепкий торчащий член. Я увидела его так же
отчетливо, как тогда, в спальне у мамы. Только сейчас этот член был
совсем около меня и предназначался для меня. Положив меня на кровать,
Фред стал целовать мое тело. Он не спешил, как это делал его сын. Он
ласкал каждую мою клеточку, нежно целовал соски, страстно прихватывая их
губами и языком. Он покрыл поцелуями мои глаза и, наконец, опустившись
на колени, раздвинул мои бедра, погрузив в мое влагалище свой горячий
рот.
Под его проникающими ласками я буквально изнемогала от наслаждения
и с нетерпением ждала, когда же наконец его член погрузится в мое
влагалище. Пропало чувство стыда и страха, было только одно желание:
скорее принять в себе этого человека, но Фред не спешил, как бы
испытывая меня, он искусно все больше и больше возбуждал меня и я
ждала... В это время Фред повернул меня поперек кровати, подложил мне
под ягодицы маленькую подушечку так, что мой зад оказался на самом краю
кровати и сам, стоя на полу, широко раздвинув мои ноги, начал совсем
потихоньку проталкивать в меня свой член. Ноги мои были широко
раздвинуты и лежали на бедрах Фреда.
Я почувствовала, как его головка коснулась губ, легко скользнула по
промежности и под слабым напором легко стала входить в мое влагалище.
Слегка приподняв мои ноги, Фред все быстрее заработал низом живота,
постепенно увеличивая проникновение в глубину влагалища своего члена. Но
вот своим низом он уперся в мой половой орган. Я охнула и стала сама
подбрасывать свой зад навстречу его члену. Фред не торопился, ритмично
- 8 -
двигая задом, он плавно вынимал и вновь загонял теперь уже до упора свой
член, доставляя мне все более нарастающее удовольствие. Я уже не охала,
а готова была кричать от восторга, который охватил меня. Но вот член его
стал все быстрее и быстрее погружаться в меня. Мои ноги оказались высоко
поднятыми на плечах Фреда и громкий крик Фреда слился с моим криком. Мы
кончили с ним одновременно и, постояв несколько секунд, он бережно
положил меня на постель и опустился около меня.
От счастья, только что испытанного в объятиях Фреда я заплакала и
он успокаивал меня, долго целовал мои глаза. Фред остался со мной до
утра и в эту памятную ночь он еще трижды владел моим телом. Это была
сумасшедшая ночь. Все, что я видела на картинках Марты, я познала в
объятиях этого человека. Он сажал меня на себя, лежа на спине и его член
так глубоко входил в мое влагалище, что казалось доставал до сердца, он
ставил меня на четвереньки и входил в меня сзади, я чувствовала, как
головка члена раздвигает стенки влагалища и упирается во что-то твердое.
В эту ночь я кончала несколько раз и была счастлива.
Утром мы договорились, что я ничего не скажу маме о его приезде, и,
естественно о наших отношениях, а когда мама будет на даче, просил меня
приехать в город и позвонить ему. Я с радостью согласилась и обещала на
днях приехать. С этого дня у меня началась новая жизнь, полная
наслаждений и тревоги. Я знала, что Фред продолжает поддерживать
отношения с мамой и страшно ревновала его к ней. Но он мне объяснил, что
вот так сразу не может с ней порвать, чтобы не вызвать подозрений, но
сделает это постепенно и будет близок только со мной. Я со слезами
согласилась с его доводами.
Однажды, когда Фред положил мое голое тело, а он это делал всегда,
перед каждым сношением, он спросил, не хочу ли я сама его поцеловать. Я
ответила, что всегда целую. Фред засмеялся и сказал, что он хотел бы,
чтобы я целовала его член. Честно говоря, помня, что видела в маминой
комнате, мне самой давно хотелось этого, но я сама стеснялась первая
начать такую ласку. Теперь, когда он предложил, я охотно согласилась
попробовать. Фред улегся на спину, а я разместилась у него в ногах,
коснулась горячими губами головки высоко торчащего члена. Сначала я едва
касалась головки губами, потом несколько раз лизнула ее губами и наконец
взяла в свой рот. Головка была покрыта нежной кожицей и приятно плавала
в моих губах. Теперь я поняла, почему у моей мамы было такое счастливое
лицо, когда она держала во рту эту головку. Охваченная новым чувством, я
все глубже втягивала в рот член Фреда, слегка прихватывая его губами и
зубами, Фред при этом стонал. Одной рукой он ласкал мою грудь, а пальцем
руки проник во влагалище. Нервная сладостная дрожь охватила меня, я еще
крепче впилась языком и губами в головку. Знакомое теперь чувство
оргазма начало заполнять меня, и я бы обязательно скоро кончила, но в
это время резким движением Фред выдернул свой член из моего рта и крепко
прижался ко мне. "Зачем ты так сделал?" - спросила я, - "Мне было так
хорошо". Фред весь дрожал от возбуждения. "Прости, дорогая, - сказал он
- я едва удержался, чтобы не кончить тебе в рот". "Ну и что же,- сказала
я,- если бы тебе это доставило удовольствие, надо было кончить". Целуя
меня, Фред сказал: "Это мы сделаем в другой раз", и, перевернув меня на
спину сразу же погрузил в меня свой член. Он овладевал моим телом с
невероятной страстью в разных положениях.
Особенно мне было приятно, когда я лежала на боку и он вводил в
меня свой член со стороны зада. Своими руками он раздвигал мои ягодицы и
весь член до упора входил в мое влагалище. Во время полового акта я
отчетливо чувствовала как головка трется о стенки влагалища. При полном
погружении член заходил так глубоко, что касался головкой матки и низом
- 9 -
живота Фред прижимался к моему заду. Двигая таким образом своим членом в
глубине влагалища, он доставлял мне необыкновенное удовольствие, и я,
как правило, кончала бурно раньше Фреда. Вот и теперь я попросила Фреда
войти в меня со стороны зада и сразу кончила. Охваченный страстью Фред
продолжил сношение и вскоре я кончила второй раз, теперь уже вместе с
ним.
Теперь каждый раз перед тем, как приступить к половой близости,
Фред целовал мое тело, проникая языком в глубину влагалища, а я целовала
и сосала его член. И хотя я хотела, чтобы Фред кончил мне в рот, он
всегда почему-то в последнюю минуту выдергивал свой член из моего рта и
тут же погружая в мое влагалище, кончал со страшным криком и стоном. Он
любил посмеяться надо мной за то, что во время сношения, когда он вгонял
и вынимал свой член, я при каждом погружении охала.
Шло время. Я закончила школу и поступила в медицинский институт, но
отношения с Фредом продолжались. Я стала изящной женщиной и много успела
в жизни. Буду откровенной, будучи по натуре женщиной страстной, я
придавала половой жизни большое значение и с удовольствием отдавалась
Фреду. Он был сильным и опытным мужчиной.
Однажды после занятий я побежала на тайную квартиру к Фреду. Он
ждал меня. Мы быстро разделись и улеглись в постель. По привычке я
захотела взять его член в рот, но он предложил сделать по другому. Он
улегся на кровать, а я размостилась над ним. Мой зад с широко
раздвинутыми бедрами навис над его лицом. Мое лицо оказалось над его
высоко торчащим членом. Раздвинув руками мои половые гуюбы, Фред всем
ртом плотно прижался к влагалищу и впился в него губами, приятно
защекотав языком. Охваченная страстным порывом, я схватила руками его
член и глубоко протолкнув его головку себе в рот, начала с жадностью
сосать. Находясь в таком положении, я отчетливо чувствовала, как его
горячий трепетный язык глубоко входит в мое влагалище, а губы жадно
лижут и целуют мою промежность, касаясь возбужденного высоко торчащего
клитора. Состояние приближающегося оргазма нарастало так стремительно,
что сдерживать себя мы уже не могли. Со страстным стоном и оханьем
кончили одновременно. Фред выбросил мне в рот сладко-тепловатую струю, а
я залила ему лицо жидкостью, которая сильно брызнула из моего влагалища.
После этого Фред долго целовал и благодарил меня за доставленное
удовольствие. Он спросил, не обидело ли меня, что он кончил в рот, но я
в ответ только крепко поцеловала его сладкие губы.
Моя подруга Марта тоже училась со мной в мединституте и наша дружба
продолжалась по-прежнему. Правда, игра в лесбиянок почти закончилась, но
иногда, просто из озорства, когда Марта оставалась у нас ночевать, мы
вспоминали детство и баловались некоторыми приемами. Как-то раз Марта
мне рассказала, что она и Карл (так звали ее дружка-студента с
последнего курса мединститута), с которым она находилась в половой
близости, имели сношение в анус, то есть половое сношение через задний
проход. При этом Карл ей разъяснил, что практика подобных сношений
широко распространена среди мужчин и женщин Востока и Африки и является
сильным фактором возбуждения лиц обоего пола. За последние два
десятилетия практика подобных отношений широко воспринята в Европе и
Америке и находит все больше и больше приверженцев, хотя и преследуется
больше теоретически, чем практически законом.
"Мы с ним пробовали это проделать, - продолжала Марта, - и нам это
понравилось. Правда, сначала было довольно больно, но зато потом..." - и
Марта загадочно улыбнулась. Вообще-то я слышала о подобных сношениях, но
- 10 -
между мной и Фредом на эту тему никогда не было никаких разговоров и
поэтому у меня не возникало интереса. Я просила Марту рассказать, как
это было с самого начала. И она воспроизвела этот необычный акт со
свойственной ей оригинальностью во всех деталях. Вот ее рассказ. Я
приведу его так, как она мне говорила.
"Как-то раз рано утром я пришла домой к Карлу. Он читал и листал
маленькую книжку. Я быстро разделась и забралась к нему под одеяло, его
очень большой член торчал кверху, и был крепче чем всегда. Я схватила
его в руки и хотела сверху усеться на него, поскольку я и Карл любили
верхнюю позицию. Но Карл отстранил меня и сказал, что читает книжку
какого-то турецкого автора про методику половых сношений,
распространенных на Востоке, где приемы, применяемые европейцами,
считаются примитивными и малоэффективными, что эти приемы не
способствуют нарастанию полового воспитания женщин и плохо их
возбуждают. Поэтому, утверждает автор, среди европейскх женщин очень
многие являются фригидными, то есть холодными, которые сами не получают
никакого удовольствия при половом сношении, легко могут вообще без него
обходиться и не удовлетворяют своих мужей, отпугивая их своей
холодностью и безразличием к половой жизни. У азиатских, восточных и
африканских женщин такого не бывает. И это происходит не только от
жарких климатических условий, но и от самого полового воспитания девочек
и совсем иной формы половой близости, начиная с первой брачной ночи,
когда мужчина лишает ее невинности.
У нас, продолжал Карл, в первую ночь, пробивая девственную плеву,
мужчина кладет девочку на спину, раздвигает ей ноги и, вставив головку,
начинает давить на девственную перегородку, пока не порвет ее. После
этого, несмотря на боль, которую испытывает его партнерша, мужчина
продолжает проталкивать свой член во всю глубину влагалища, которое еще
плотное и не готово принять в себя член внушительных размеров. Это
причиняет девушке дополнительную боль и неприятное ощущение. В
результате мужчина быстро кончает, а девушка долго лежит, не понимая,
что с ней произошло, разочарованная в своих лучших чувствах и ожиданиях.
Почему же все так происходит? Потому что европейские мужчины не знают
анатомии женского организма (полового органа) и не знают практики
первого полового сношения, которое очень часто на всю жизнь определяет
отношение женщины к половой жизни и формирование ее темперамента.
Оказывается, в первую ночь производить дефлорацию, то есть
пробивание девственной пленки, надо делать не тогда, когда девушка
находится в положении "лежа на спине", а мужчина лежит на ней сверху,
между ее раздвинутых ног, а совсем в другой позиции. При первом половом
сношении мужчина должен вводить свой член во влагалище девушки
обязательно со стороны зада. При этом девушку можно положить на бок и,
приподняв ее ногу, ввести член. Очень удобно проделывать введение при
положении, когда девушка стоит, упершись в край постели и мужчина так же
стоя вводит свой член во влагалище. В этом и другом случаях разрыв
пленки происходит совершенно безболезненно и девушка, как правило, в
первую же ночь испытывает состояние оргазма, а это очень важно для
последующего отношения к половой практике.
Мужчина и женщина широко практикуют сношение через задний проход,
повторила Марта, и мы с Карлом это проделали. Я стала около кровати.
Карл смазал вазелином головку члена и приставил к моему заду, пытаясь
протолкнуть внутрь. Это оказалось совсем не легко. Несмотря на все его
усилия, у нас ничего не получилось. Тогда я еще ниже пригнула голову к
краю постели, а Карл стал просовывать палец в заднепроходное отверстие и
шевелить внутри. Потом двумя руками он с силой раздвинул мои ягодицы и
- 11 -
головка начала постепенно проходить в мой зад. Сначала было больно, а
потом член как-то быстро проскочил в зад и мы кончили так здорово, как
никогда раньше".
Марта посоветовала мне попробовать и на прощание дала почитать эту
самую книжку, где подробно описывалась методика о сношении мужчин и
женщин "по-восточному." Сношение мужчин и женщин в задний проход, по
мнению восточных людей, имеет много преимуществ против обычного метода
сношения. При обычном половом акте мужской член легко проходит, вернее
проскальзывает во влагалище, которое, как правило очень широкое, и член
почти не испытывает трения об его стенки. Поэтому возрастание полового
возбуждения у мужчин, доходящее до оргазма, носит чисто психологический
характер, может доставить женщине боль, а член только скользит по задней
стенке матки, как бы массируя ее. Вот почему восточные женщины и
азиатки, а теперь и многие европейки, весьма охотно идут на сношение в
анус и многие из них просто не мыслят полового акта без его финала путем
соприкосновения в зад.
Учитывая, что при подобном сношении мужчина без длительной практики
очень быстро возбуждается и кончает, лишая этим самым партнершу оргазма,
рекомендуется первое сношение производить обычно во влагалище, поскольку
известно, что после первого оргазма, при повторном сношении мужчина
долго не кончает.
Прослушав рассказ Марты и внимательно прочитав книжку, я все
рассказала Фреду. Фред выслушал меня, помолчал, и, заключив в свои
объятия, тихо сказал: "Если ты, моя дорогая, не против, давай
попробуем". Я спросила его, имел ли он раньше сам подобные сношения.
Фред засмеялся, из чего я поняла, что имел, но не хочет об этом
говорить. "Наверное с мамочкой моей", - подумала я, но тоже промолчала.
Чтобы приглушить чувства нарастающей страсти, Фред предложил мне первый
акт произвести обычным способом, так как боялся, что сразу же, как
только дотронется до моего зада - кончит.
Поиграв немного с его членом, я легла поперек кровати (Фред так
очень любил) и закинув мои ноги на свои плечи, Фред погрузил в меня свой
член. Очевидно, мой рассказ сильно возбудил его, так как он кончил почти
сразу же со мной. После этого мы хорошо отдохнули, выпили по рюмочке
коньяка и приступили к подготовке нового для нас, вернее, для меня,
акта. Я взяла немного вазелина и ввела его в заднее проходное отверстие,
а Фред смазал себе головку члена. Я хотела лечь на бок, думая, что так
будет удобней и легче, но Фред предложил мне стать к нему задом и
опереться на край кровати, считая, что так будет удобнен и легче
проделать сношение. И мысленно я уже была готова к этому, представляя
как большой член Фреда будет двигаться в моем теле.
Я заняла позицию и нагнула насколько могла мой зад навстречу Фреду.
Фред взял меня за бедра, раздвинул их, и я почувствовала, как головка
уперлась между ягодицами в зев заднего прохода. Еще никогда член Фреда
не был таким тугим и крепким, как в этот раз. Сделав слабое движение, он
стал проталкивать головку, но она не шла. Тогда он двумя руками с силой
развел зев заднего прохода и головка начала медленно входить в меня.
Тупая боль охватила меня и я сделала попытку вытолкнуть ее обратно и
дернула задом. "Тебе больно, дорогая", - сказал Фред. - "Может быть, нам
отказаться от этого?". "Нет" - сказала я, - "пожалуйста, прости меня. Я
хочу этого сама и помогу тебе".
Фред снова приставил свой член и начал нажимать на скользкое
отверстие моего зада. Низко опустив голову, я сделала встречное
движение, и почувствовала, как раскрывается проход и головка члена
входит внутрь моего тела. Фред на секунду остановился, как бы давая мне
- 12 -
передохнуть, затем, схватив меня за бедра, стал плавно погружать в меня
свой половой орган. Честно признаться, ничего, кроме режущей боли я,
пожалуй, не испытала, но чувство любопытства и острой страсти было
сильней и я приняла в себя весь член, который сразу же проник на всю
глубину. "Ну, как?" - спросил меня Фред и тихо задвигал низом живота. И
тут началось прекрасное перевоплощение. Тупая боль стала исчезать.
Плавное движение члена и трение его о стенки кишечника доставляли мне
все больше и больше удовольствия. Казалось, что какой-то горячий поршень
двигается и ласкает все внутри. Чем сильнее и глубже входил в меня член,
тем сильнее терлась головка о стенки кишечника. Он несколько раз вынимал
из меня свой член, с силой загоняя обратно. Одновременно он левой рукой
гладил мое влагалище, задевая пальцем торчащий клитор. Это еще больше
возбудило нас, и мы кончили с таким криком и стоном, как никогда. При
этом я почувствовала, как сильная горячая струя спермы ударила в меня и
разлилась внутри. Правда, после этого у меня два дня зудело в заднем
проходе, но скоро все прошло.
Прошли годы. Я закончила мединститут и вышла замуж. У меня родилась
чудесная дочка, я любила своего мужа. С Фредом связь прекратилась, и я
только изредка видела его в нашем доме на положении гостя. Мне казалось,
что он вновь вошел в связь с мамой, но доказательства я не имела. Мой
муж в плане секса был довольно активный мужчина, и, вообще-то, меня
удовлетворял, хотя в приемах был скучен, а я, естественно, не считала
нужным показывать свою осведомленность, характеризуя мою добрачную
жизнь. Муж не обязательно должен знать, как жена вела себя до того, как
легла на брачное ложе...
Когда моей дочери Лоте исполнилось три года, я получила письмо от
старой подруги Марты с приглашением приехать к ней погостить на Кипр,
где она со своим мужем работала врачом. Муж со мной ехать не мог и с
большой охотой согласился отпустить меня одну. Лоту я отвезла к маме и
вскоре оказалась на борту "Атлантики", колоссального океанского лайнера,
который и повез меня в далекое путешествие. Состояние супруга позволило
получить каюту "люкс", шикарный двухкомнатный номер со всеми удобствами.
Погода стояла великолепная и вскоре на палубе я познакомилась с
очаровательной особой, дамой лет 32, которая ехала до Алжира к своему
супругу. Прогуливаясь с ней по палубе, я заметила, что за Герой, так
звали мою новую знакомую, неотступно следит здоровенный албанец, мужчина
лет сорока. Мы с ней разговаривали, и я узнала, что замужем Гера уже
десять лет, имеет восьмилетнего сына и хороший состоятельный дом. Муж
очень добрый, любит ее, но в супружеской жизни счастья не познала, так
как женщина сама по себе холодная, испытывает к половой жизни полное
отвращение и безразличие, и, как это ни печально, еще ни разу в жизни не
кончила, хотя родила ребенка и имела два аборта. Правда, от своих подруг
Гера слышала, что половая близость с мужчиной приносит много радости и
нет ничего на свете приятнее наступившего оргазма, то есть, когда
женщина "кончает", но всего этого она не познала и старалась по
возможности не давать мужу под разными предлогами. Муж, наоборот,
мужчина очень страстный, но тоже малоопытный, довольствовался тем, что
получал, и все вроде-бы хорошо. Поэтому всю свою жизнь Гера избегала
ухаживания мужчин, считая их только дикими самцами и никогда не думала
поддаваться соблазну.
Вот и теперь она видела, как красавец албанец интересуется ею, но
не подавала ему никаких поводов для знакомства. Я удивилась ее рассказу
и в свою очередь поделилась с ней о своем девичестве и о том, как много
- 13 -
занимает в моей жизни секс. Поскольку я была врачом-гинекологом, я
предложила Гере зайти ко мне в каюту, где я могла бы ее осмотреть и дать
несколько полезных советов.
Гера легла на диван и я осмотрела ее половые органы, установив, что
входное отверстие во влагалище у нее близко расположено к
заднепроходному отверстию, а клитор, который является главным
возбудителем, наоборот, расположен ближе к лобку. На вопрос, как она
совокупляется со своим супругом, Гера ответила "обычным", то есть она
лежит на спине, широко раскинув бедра, а муж, разместившись между ее
ног, лежа сверху, вводит во влагалище свой член. Сделав несколько
движений членом, он быстро кончает, не интересуясь, что испытывает в это
время супруга. "Я обычно бываю рада, что он закончил свое дело", -
сказала Гера, - "и иду спать в свою постель".
Мне сразу же стало ясно, что при таком расположении половых
органов, как у Геры, когда клитор находится далеко от влагалища, ей
никогда не кончить. При положении "женщина на спине", когда вход во
влагалище смещен к заду, погружаясь во влагалище, член мужчины не
касается клитора, а в нем-то и размещены все нервные окончания,
доводящие женщину до вершины возбуждения. При таком способе сношения
стенки влагалища, в котором мало раздражителей не воспринимают трения
члена, мужчина кончает, не доводя женщину до "кондиции".
Я объяснила Гере, что она может кончить, если применить с мужем
другое положение при сношении, а именно: муж должен лечь на спину, а
она, находясь к нему лицом, должна сесть на член сверху и после этого
начать движение задом, одновременно нагнувшись так, чтобы ее грудь
касалась груди мужа. При таком положении член будет сидеть глубоко во
влагалище, а ствол члена при скользящем движении ее тела будет касаться
кончика клитора. Возбуждение будет стремительно нарастать и она
обязательно кончит. А если при этом муж кончиком пальца будет
дополнительно касаться и раздражать клитор, то эффект превзойдет все
ожидания и она сможет почувствовать счастье оргазма дважды и более. При
этом я объяснила Гере, что, поскольку ее муж кончает очень быстро, ему
следует перед началом полового сношения позаботиться о том, чтобы хорошо
возбудить свою жену, самому оставаясь относительно спокойным. И в этот
момент, когда жена сильно возбуждается и будет желать, чтобы муж
погрузил в нее свой член, начинать сношение.
Услышав это, Гера пришла в ужас, считая, что муж никогда на это не
пойдет и сочтет ее безнравственной женщиной.
И тут у меня мелькнула мысль познакомить и свести Геру с албанцем.
Уж этот-то самец препедаст ей отличную школу секса. Я сказала Гере, что
ей следует познакомиться с этим албанцем, и если он проявит инициативу,
не отказать ему в половой близости, заверив ее, что с ним-то она
наверняка кончит и не раз. Гера вначале и слушать не хотела меня, но
верх взял мой убедительный тон и извечное женское любопытство.
Я сказала Гере, что каждая женщина до и после брака должна иметь в
жизни несколько мужчин, когда мы сидели в ресторане, к нашему столику
подошел албанец и вежливо попросил занять свободное место. Мы разрешили
и вскоре завязалась беседа. После ужина я пригласила всех к себе в
каюту. У меня мы выпили две бутылки мартини с содовой и Гера сразу
захмелела. Сославшись на недомогание, я ушла во вторую комнату, оставив
их вместе. Вскоре через тонкую перегородку я услышала звуки поцелуев, а
еще чуть позже, заглянула в дверь и увидела, как албанец раздевает Геру.
Как вы догадываетесь, знакомство с албанцем было дело моих рук. Я
предварительно с ним поговорила и рассказала, как ему следует
действовать. Гера пыталась слабо сопротивляться, не помня мои
- 14 -
наставления, закрыла лицо руками, предоставив ему возможность раздеть
ее. Положив Геру на диван, он мгновенно сбросил с себя одежду и я
увидела великолепного мужчину с громадным высоко торчащим членом. В эту
минуту я позавидовала подруге, так он был хорош. Гера лежала на диване,
широко разбросив ноги и закрыв ладонями лицо, албанец подошел к ней,
как-то тяжело крякнул и вогнал ей свой член. Я слышала, как охнула моя
подруга и как забилось в конвульсиях ее тело. Забросив на бедра ее ноги,
он стал двигать член как поршень.
Затем резким движением тела он повернулся на спину и Гера оказалась
сидящей верхом на его члене. Схватив ее за грудь, он низко пригнул ее
голову, а затем, бросив руки на ее бедра, стал двигать ее задом по всему
своему торчащему члену. И вдруг я услышала страстный стон женщины,
испытавшей приближение оргазма. Гера, сидя верхом на толстом члене,
заметалась, яростно завертела задом и испустив свои сладострастия, стала
кончать, албанец перевернул ее животом вниз, поперек кровати и,
раздвинув ее безвольные ноги, вогнал между ягодиц свой член в самую
глубину ее влагалища, в таком положении, не имея сил сдержать страсть,
они оба с криком и стоном кончили и повалились на диван. С Герой
творилось что-то невероятное. Она жадно целовала своего неожиданного
любовника. Буквально не прошло и 20 минут, как член албанца высоко
поднялся и Гера с жадностью предалась любви. Маури вновь поставил ее к
краю кровати и я увидела, как его член вошел в подругу со стороны зада,
потом он положил ее на бок и в этом положении они оба кончили. Когда
Маури ушел, я зашла в комнату к Гере, которая лежала в изнеможении. Со
слезами на глазах она благодарила меня за впервые принесенное счастье.
Наш путь из Европы в Азию продолжался 8 дней и все эти дни Гера
безумствовала в страстных объятиях албанца. Она с такой жадностью
отдавалась ему, что, казалось, никогда не насытится. Однажды вечером,
после очередного "сеанса", проводив Геру к себе, я стояла с Маури на
палубе и любовалась луной. Его присутствие всегда волновало меня.
Разговорившись, мы случайно коснулись друг друга руками, но отдернули
их. Но потом он прижался ко мне своим боком и слегка обнял меня за
талию. Не говоря ни слова, я пошла в свою каюту и Маури пошел за мной.
Все остальное шло как во сне. Не успели мы закрыть дверь, как мощные
руки подняли меня в воздух и бросили на диван. Нет, он не раздевал меня,
он просто сорвал с меня одежду. Не успела я опомниться, как мощный член
Маури ворвался в меня до упора. Я охнула от боли и восторга. Такого
члена я никогда не видела и не принимала в себя. Он был размером не
менее 20-22 см., и я чувствовала, как он буквально продирается внутрь
моего тела и как головка касается матки. Я даже не могу сказать, сколько
раз я кончала, пока наконец Маури, прижав меня к постели, не выбросил в
глубину влагалища мощную струю семени. Такого мужчину дано познать не
каждой женщине. Немного отдохнув, Маури вновь накинулся на меня. На этот
раз прежде, чем погрузить свой член, Маури разместил свои колени возле
моей головы и приставил головку своего могучего члена к моему лицу.
Широко раскрыв рот, я с трудом проглотила его и стала жадно лизать
губами. Несмотря на то, что головка едва уместилась у меня во рту, я
испытывала нарастающее блаженство. После этого он долго целовал мое
влагалище и, наконец, по его просьбе позволила ввести его член в мой
зад. С большим трудом, после хорошей смазки головка, раздвинув зев,
стала проходить в анус и я едва не закричала от боли. Но все же я весь
приняла его в себя и дважды кончила в состоянии непередаваемого экстаза.
На следующий день Маури ко мне пришел чуть свет и как дикий зверь
набросился на меня. Его мужская сила была просто поразительна. Такой
необузданной любви я еще не испытывала. Он знал несчетное количество
- 15 -
разных позиций, а особенно мне нравились две, а именно: в первом случае
он, положив меня поперек на диван и приподняв мои ноги, плотно прижал их
к моей груди. Сам же, находясь в положении стоя на полу, раздвинул мои
ноги и стал проталкивать в плотно сжатое влагалище свой член. Поскольку
мои ноги и бедра были плотно сжаты, он с трудом входил во влагалище и
трение головки и всего члена были настолько возбуждающими, что я
буквально завыла от наслаждения. При этом он умел хорошо сдерживать себя
и давал мне кончить несколько раз, после чего, забросив мои ноги на
плечи, кончал вместе со мной, буквально заливая мое влагалище спермой.
Не менее приятной была позиция, когда он садился на самый край
дивана, свесив ноги на пол. Я подходила и, широко раздвинув ноги,
садилась на высоко торчащий член, положив свои ноги на его бедра, и
начинала неистово двигать задом. В таком положении он поддерживал меня
за ягодицы, а я двигалась взад и вперед, скользила всей промежностью по
его члену. В момент, когда наши груди соприкасались, он успевал губами
прихватить меня за соски, что способствовало дополнительному
возбуждению. Да, те долгие часы, что я провела с этим мужчиной,
доставили мне много удовольствия. Удивительно, как только у него хватало
силы обрабатывать одновременно двух молодых женщин, учитывая, что Гера
быстро вошла во вкус и была готовой целый день отдаваться. Скоро мы
распрощались с Герой, которая сошла в Алжире. Ее встречал муж, и было
немного смешно смотреть, как она, едва выскочив из постели Маури,
бросилась в объятия супруга. Как то у них будет теперь?
Мне тоже недолго оставалось побыть с неожиданным любовником, так
как на следующий день мы прибывали в Тирану. Маури был со мной ласков и
сказал, что в Албании в первый день весны отмечают праздник, который
называется "Ночь большой любви". По традиции в эту ночь ни один мужчина
полностью не удовлетворит свою партнершу. Он обязан выполнить все ее
прихоти, как она того пожелает. Если эта ночь будет первой ночью для
девушки, которая вышла в этот день замуж, мужчина не имеет права ломать
ее девственность, хотя может и должен ласкать ее половые органы, вводить
во влагалище свой член, водить им по всей промежности, но погружать его
в глубину влагалища и кончать туда не имеет права. Самое большое, что
ему позволено, это кончить на живот или в бедра.
В ночь большой любви ни один мужчина не имеет права выпить даже
глоток алкоголя, он должен быть с женщиной предельно ласков, ласкать ее
эрогенные части тела. Он обязан дать ей кончить столько раз, сколько она
может это сделать. Если мужчина нарушит этот ритуал, утром его подруга
расскажет всем о своем неудачном любовнике и он станет предметом
насмешек. Молодожены обязательно рано утром обязаны показать свою
постель старикам, и если будут обнаружены следы нарушения традиций,
молодой муж на целый год лишается права на брачную близость со своей
супругой.
Все это мне рассказал Маури, когда мы улеглись на диван. Он обещал
провести со мной эту последнюю ночь в нашей жизни в традициях ночи
большой любви и показать мне, какими бывают нежными и сильными
албанцы-мужчины. Если раньше Маури был нетерпелив и даже дерзок, пытаясь
сразу же овладеть мною, то сейчас он был спокоен, как будто бы он
приступал к какому-то торжественному ритуалу. Мы плотно прижались голыми
телами друг к другу и он стал ласкать мне грудь. Своими толстыми
чувственными губами он плотно охватывал мои соски, глубоко втягивая их
себе в рот. В это время его руки едва прикасались к моему телу, плавно
скользили по внутренней поверхности бедер, лишь слегка касаясь лобка.
Потом он положил меня на бок, а сам лег сзади, плотно прижался животом к
моей спине и протолкнул между ног свой громадный член, стал головкой и
- 16 -
стволом члена скользить по всей промежности, не допуская погружения
головки во влагалище.
Это была сладостная любовь, и я буквально сгорала от желания.
"Маури, скорее, милый, прошу тебя, возьми меня, нет больше сил терпеть".
Но он только улыбнулся и сказал: "В эту ночь нельзя спешить, надо уметь
терпеть. Ведь это же ночь любви, и ее надо провести так, как это делают
албанцы". Доведя меня почти до состояния оргазма, Маури с трудом вытащил
из моих плотно сжатых ног свой член, который стоял как кол, и, присев на
корточки перед моим лицом, приставил головку к жадно раскрытым губам.
Будучи сильно возбужденной, я, сгорая от нетерпения, с трудом втиснула
гоовку себе в рот и с жадносью начаа ее сосать. Он задвигал низом
живота, как при половом акте, то почти вынимая весь член, то до горла
вталкивая его в мой рот, так что я с трудом дышала. Его посиневшая, с
крупными яйцами мотня плавала перед моими глазами, и я схватилась за нее
руками и с силой затеребила ее.
Казалась, что Маури был готов кончить, но, сдержав себя, он вытащил
свой член и в изнеможении растянулся около меня. "Дорогой, я хочу тебя",
- прошептала я, но Маури был неумолим. "Ночь еще велика", - сказал он, -
"вся наша".
Немного отдохнув, он вновь принялся за меня. Улегшись на спину, он
попросил меня разместиться своими половыми органами над его лицом, и в
эту же секунду его губы впились в мое влагалище. Его пылающее лицо
заметалось между моих ног, а губы и язык были во мне. Больше я не имела
сил терпеть и кончила с такой страстью, что мой крик, вероятно, был бы
услышан на палубе. Дав мне кончить, Маури, вновь немного отдохнув, опять
приступил к любовной игре. На этот раз я опустилась руками на ковер,
Маури взял меня за ноги, положил мои икры себе на бедра, так что сам
оказался между моих ног, и, пригнувшись, стал со стороны зада загонять в
меня член. Я выглядела как тачка, у которой вместо ручек были мои ноги.
В такой позиции член прошел на всю глубину влагалища настолько глубоко,
что я заохала, а когда он начал им двигать туда и обратно, то сразу
кончила. Заметив это, Маури вытащил член, чтобы не кончить самому, и
опять притих возле меня.
Я просто изнемогала в его объятиях и жаждала новой близости. Ждать
пришлось недолго. Теперь он хотел иметь меня через задний проход. Я
боялась этой близости, но сегодня, в эту прощальную ночь, решила
уступить. Смазав себе зев, а ему головку, я приняла заднее положение,
упираясь руками в край дивана. Но вот головка коснулась зада и под
большим давлением член стал входить в меня. Сжав зубы, я терпела, и как
только он прошел в анус, у меня наступило облегчение. Сделав несколько
скользящих движений, Маури мощно заработал задом и загнал член глубоко в
мое тело.
Вот, что-то музыка навеяла...
Что-то сpеднее между анусом и эпосом.
ПРИКЛЮЧЕHИЯ БУРАТИHО
как оно есть
(самый точный пеpевод)
Hад Италией обшиpной
Солнце светит с наглой моpдой.
А под лестницей, в камоpке
Папа Каpло pежет бpевна.
(Хочет сделать буpатину,
что, скажу я вам, не пpоще,
чем пиздою улыбаться)
Сделал уши из каpтона,
Hос из щепки свилеватой,
Пpиспособил под мудя
два чеpвивых желудя,
А потом, зевнув от скуки,
Под елду он точит pуки.
Буpатино получился
Чуpка-чуpкою, но мило
Улыбался он ебалом,
Что весьма немаловажно.
Папа Каpло вытеp pуки
Пpямо об его pубашку,
И сказал "тебе я - папа,
А тепеpь пиздуй-ка в школу,
Потому, как тут в камоpке
Хавать нечего, по жизни."
(Даже выдал умну книжку,
"Патологии безмозглых",
Что нашел он на помойке,
Роясь в поисках полена)
Буpатино был не пpомах,
Книжку пpодал он слепому,
Что стоял пpед двеpью хpама,
(Получил взамен чеpвонец,
Выдав сдачу пиздюлями)
И пошел, pыгая стpужкой,
Пpямо к кукольному театpу.
В театpе толстый жлоб - диpектоp,
Изловил его в антpакте,
(Запpодать мечтал японцам,
В виде щепы или стpужек),
Hо полено отпизделось,
Рассказав ему пpо двеpцу,
Что в камоpке отделяла
От соpтиpа всю жилплощать.
Тот лапшу pазгpеб pуками
Hа своих ушах мясистых,
Дал ему двенадцать злотых
(Коих было пять - фальшивых),
И отпpавил тихо на хуй,
Пpиказав молчать пpо двеpцу.
Hо Базилио, стpадавший
Гемоppоем, и Алисой,
Услыхав в его каpмане
Звяканье монет об яйца,
Охмуpить pешил пpидуpка,
Чтоб отнять весь аллюминий!
Подошел к нему он сбоку,
Костылем огpел по пузу,
И нимало не смущаясь,
Пpедложил свои услуги,
По вложенью денег в землю.
И Алиса тут же, наспех,
Как смогла, изобpазила,
Словно в ящике - pекламу,
С pаздеванием и MALS!-ом.
Буpатино вмиг отбpосил,
Все мечты нажpаться пива,
И заpыл все деньги тут же,
В кучу мягкую навоза,
Посолив, сказал тpи слова:
"Кpэкс, пэкс, фекс",
Иль что-то вpоде...
Hочь подкpалась незаметно,
Hад навозом паp поднялся,
А пpоклятое полено
Cтоpожит свои финансы.
Кот ему и так и эдак,
И Алиса мелофоном
Отвлекает, и гpозится
Что менты сюда пиздуют,
И конец, мол, скоpо света...
Вдpуг навоз зашевелился,
И оттуда показалась
В дупель пьяная Тоpтилла,
Что косила там от супа.
Уши от деpьма пpочистив,
Пpедложила нагло сделку:
"Кто замочит Дуpемаpа,
Что пиявками тоpгет,
Тот откpоет две шкатулки,
Если отгадает слово".
Hо ублюдок Буpатино
Завопил - "игpаем "супеp"!!!
Либо суп из этой сваpим,
Либо - ключ от "запоpожца"!
Чеpепаха, пpиумножив,
От тоски навозну кучу,
Пpедложила сpазу - ключик,
Hо! - За яйца Дуpемаpа.
Дуpемаp пpисел в соpтиpе,
Hад очком по типу "дыpка",
И... Мгновенно и бесшумно...
Отдала Тоpтилла ключик.
Что там было с Дуpемаpом,
Лишь один "товаpищ" знает,
А богатый Буpатино
Двух мошенников оставил
Добывать в деpьме монеты,
И напpавился в камоpку,
Hа елде ключом вpащая,
Им отца в соpтиpе запеp,
И пpодал камоpку гpекам
За свободную валюту.
Папа Каpло так pугался
Hа очке, что чеpез сутки,
Гpеки убежали в стpахе,
Поминая в pеке pаков...
А полено с папой нынче,
Ездют в театp на pолс-pойсе,
И тогда диpектоp вшивый,
К ним в соpтиp с отмычкой лезет,
Hо чего ему там надо,
Знает лишь мудpец мохнатый...
ДЕФЛОРАЦИЯ
Майкл встал, подошел к креслу, на котором сидела Джулия, и присел на
корточки у ее ног.
- Хочешь испытать любовь? - Джулия ошарашенно взглянула на него,
затем на Алекса. Тот сидел на кресле и с пристальным вниманием разглядывал
плакат на стене, на котором была изображена женская фигура в джинсах
"Ли-Купер" и две мужские руки, расстегивающие на них замок. Джулия,
увидев, что Алекс никак не реагирует на слова Майка, снова повернулась к
нему.
- Мне нельзя, - пробормотала она, - мама мне запрещает. Она у меня
строгая и...
- Господи, что такое мама, - перебил ее Майкл, - ты когда-нибудь
целовалась?
- Да, с Алексом, - Джулия снова взглянула на него, он сидел все так
же неподвижно.
- А целовала мужчин еще куда-нибудь? - он в упор глядел на девушку,
ожидая реакции на свои слова.
Джулия с испугом замотала головой в разные стороны:
- Это же нельзя, этим занимаются только проститутки!
- Господи, да ты еще ребенок, - тон его стал хитрым, глаза
прищурились, улыбаясь, - это вполне естественный способ удовлетворения
мужчины. Нет ничего предосудительного в том, что один человек хочет
доставить удовольствие другому.
- Но я не хочу, - она попыталась приподняться с кресла, но он удержал
ее за плечи.
- А если мы с Алексом очень попросим?
- С Алексом! - с ужасом взглянула в его сторону Джулия. Неужели Алекс
с ним заодно? Она не могла в это поверить, но Алекс не шелохнулся, что
было лучшим доказательством тому, что она не ошибалась. Он чувствовал, как
кровь прильнула к лицу, ему страшно было взглянуть в ее сторону, он готов
был от стыда провалиться сквозь землю, но, к сожалению, пол в доме был
деревянный, и надежды не было.
Майкл поднялся и стал расстегивать ширинку:
- Кошечка, это совсем не страшно, всего пять минут, - он говорил как
можно мягче, но в тоне его сквозила насмешка.
Джулия попыталась вскочить, но Майкл толчком в грудь заставил ее
сесть.
- Нет, нет, я не буду, - с дрожью в голосе сказала она.
- Будешь, - в голосе Майкла появилось раздражение. Он расстегнул
брюки и вытащил член. Джулия со страхом зажмурилась. Она видела мужской
член впервые, тем более так близко. Он ей показался таким страшным и
огромным, что она боялась снова открыть глаза и сидела неподвижно. Вдруг
девушка почувствовала, как что-то теплое коснулось ее губ, она невольно
вздрогнула, открыла глаза и увидела перед собой гладкую кожу, покрытую
черными волосами. Почувствовав, как конец члена уперся ей в зубы, она
стиснула челюсти и дернулась вниз, пытаясь выскользнуть у Майкла между
ног. Но он схватил ее за волосы и с силой потянул вверх. Джулия вскрикнула
от неожиданности и стала руками отталкивать его от себя.
- Алекс, помоги, подержи ей руки! Ну, кошечка, я научу тебя
галантному обращению с мужчинами. - Майкл схватил ее за запястья и прижал
ее руки к ручкам кресла.
Алекс с полминуты сидел неподвижно, в нем шла внутренняя борьба, он
уже сто раз за этот вечер проклинал себя за то, что согласился на
предложение Майкла, но менять что-либо было уже поздно, машина запущена.
Он поднялся, подошел к ним сзади, опустился на колени и, схватив
Джулию за руки, вывернул их за спинку кресла. Она вскрикнула от боли и с
остервенением стала мотать головой из стороны в сторону, пытаясь
увернуться от члена. Майкл схватил ее за ухо, с силой завернул его так,
что голова девушки вскинулась вверх и стал пихать член ей в рот. Джулия
изо всех сил стиснула зубы. Борьба продолжалась минуты две, затем Майкл не
выдержал, и звонкая пощечина положила всему конец.
Удар снова оглушил девушку, у нее зазвенело в ушах, она вскинула
голову и взглянула на Майкла. В глазах ее был ужас.
- Открой рот, стерва, - прошипел тот, лицо его исказилось злобой, он
отвел руку для нового удара, - считаю до трех.
Джулия поняла, что это все. Единственная ее надежда - Алекс, который
ей казался таким благородным, обходительным, добрым, надежным, сейчас
железным замком сжимал ей руки за креслом. Алекс, с которым они вместе
росли, играли, вместе ходили в колледж, сидели за одной партой, даже
целовались, Алекс не заступился за нее, он ее предал. Она не могла в это
поверить. Господи, как это подло. Ей захотелось кричать от боли и обиды. К
горлу подкатил комок, на глаза навернулись слезы.
- Раз, - резанул слух голос Майкла, - два...
- Будь что будет, - подумала она, зажмурилась и открыла рот. Член
Майкла Проскользнул между зубов и уперся в горло. Девушка поперхнулась, но
глаз не открыла.
- Молодец, маленькая, ты мне начинаешь нравиться, - Майкл вытащил
член и стал вощить кончиком ей по губам. Она ощущала лишь легкое
щекотание, затем член нырнул в рот и уперся в язык.
- Поласкай, - попросил Майкл. Его мягкий тон снял с нее нервное
напряжение, но обманываться она не хотела, прекрасно понимая, что, стоит
ей начать перечить, как тон его сразу же изменится, а в висках еще стучал
пульс и щека горела от пощечины.
Девушка сомкнула губы и стала водить языком по головке члена. Как ни
странно, у нее уже не было ощущения страха и отвращения ко всему этому,
мысли ее переключились на другое. Языком она чувствовала гладкую, нежную
плоть головки, которая время от времени напрягалась и расслаблялась,
казалась такой живой и трепетной. У Майкла участилось дыхание, он стал
теребить ее за ухо.
- Молодец, киска, - сказал он на выдохе, - покусай.
Девушка стала легонько покусывать член чуть пониже головки. Волнение
Майкла стало передаваться и ей, она почувствовала какое-то томление во
всем теле.
Вдруг член Майкла подался назад, и голова Джулии непроизвольно
потянулась за ним. Она не хотела, чтобы он совсем выходил из ее рта. Как
будто бы поняв ее желание, дойдя до середины, член остановился, и стал
углубляться обратно. Майкл обнял ее за голову, делая поступательные
движения. Все это сопровождалось лишь прерывистым дыханием Майкла и
Джулии, которая еще изредка причмокивала, делая сосательные движения и
сглатывая слюну.
Алексу нестерпимо захотелось посмотреть, что же происходит там, за
креслом, и он отпустил руки девушки, которые безжизненно повисли. Алекс
поднялся с колен и увидел Майкла, который стоял, запрокинув голову, с
закрытыми глазами и, приоткрыв рот, тяжело дышал. Джулия неподвижно сидела
в кресле, и лишь голова ее слегка подавалась вперед навстречу движениям
Майкла. Алекс почувствовал, как теплота и волнение разливаются по всему
телу, член его, медленно пульсируя, стал подниматься, напрягся и уперся в
джинсы, появился томительный зуд. Ему ужасно захотелось тоже испытать все
то, что сейчас должен был испытывать Майкл. Он стоял, широко открыв глаза,
с каким-то вожделением глядя за всем происходящим.
Вдруг руки девушки покачнулись и стали подниматься вверх, к члену
Майкла. Она стала пальцами легонько теребить и поглаживать его мошонку.
Движения Майкла участились, дышал он все быстрее и прерывистее, на Джулию
тоже нашло какое-то вожделение, ей захотелось ощутить этот упругий,
перекатывающийся под кожей член в себе, глубоко-глубоко. Ее бедра подались
вперед, ноги напряглись, она вытянулась всем телом. Майкл делал
поступательные движения все быстрее и быстрее, колени его задрожали от
напряжения, он не выдержал и стал помогать себе рукой. Вдруг тело его
прогнулось, мышцы охватила сладкая судорога, томительно разливаясь по
всему телу, он стиснул зубы и с силой притянул к себе голову девушки,
застонал. Джулия почувствовала, как член отчетливо пульсирует под кожей,
мощными толчками выталкивая сперму, которая теплой, вязкой массой
растекалась по всей полости рта. Она стала с вожделением глотать ее. Когда
толчки прекратились, Майкл постоял немного, переводя дух, затем вынул член
и тяжело опустился в соседнее кресло.
Джулия открыла глаза и увидела Алекса, который стоял около кресла и в
упор глядел на нее. Она поняла, что он все видел, и кровь прихлынула к
лицу. Ей стало ужасно стыдно. Теперь виноватой себя чувствовала она,
вместо того, чтобы сопротивляться, кусаться, царапаться, если нужно, она
так быстро смирилась и уступила желанию его друга. Джулия почувствовала
себя последней шлюхой.
- Алекс, не стой, как истукан, твоя очередь, - произнес Майкл, - если
ты сумеешь открыть ей рот, то твоя подружка доставит тебе массу
удовольствия.
Алексу стало вдруг как-то не по себе. Его мысли сконцентрировались на
слове "очередь", которое в его представлении никак не вязалось с тем
тайным и интимным, что он впервые сейчас так явно и откровенно видел
собственными глазами. Ему было неудобно за себя, что он вот так стоит и
стесняется что-либо сделать. Джулия почувствовала состояние Алекса и
поняла, что для того, чтобы вывести всех из неловкого положения, ей
придется сделать первый шаг самой.
Она сползла с кресла, опустилась перед ним на колени и прижалась
щекой к его ноге. Алекса от ее прикосновения передернуло, как от
электрического тока, он вдруг явно ощутил, как по телу разливается
радостное, томительное тепло. Ему даже казалось, что даже сквозь плотную
джинсовую ткань он чувствует ее горячее дыхание. Девушка расстегнула
молнию на джинсах, и руки ее скользнули под плавки Алекса. Нащупав там
такой же, как и у Майкла, упругий член, приспустила джинсы и припала к
нему губами. Затем опустилась ниже, стала лизать и покусывать его мошонку,
ощущая, как под ней перекатываются два маленьких упругих яйца. Девушка
взяла в руку его член, потянула кожу вниз, оголяя головку, поцеловала ее в
самый кончик и, засунув в рот, сомкнула губы. Алексу хотелось застонать от
блаженства, когда язык нежно облизал ее, и она уперлась в щеку. Член его
вздрагивал и напрягался от каждого прикосновения ее языка. Девушка стала
делать поступательные движения головой, его тело невольно тоже стало
двигаться взад и вперед. Он, как завороженный, смотрел, как ее алые губы
нежно обнимают его член, время от времени немного приоткрываясь, давая
возможность ему покинуть полость рта, чтобы потом вновь устремиться в эту
массу живого, влажного, теплого и упереться в горло.
Кончил он быстро, но спермы было так много, что девушка даже
поперхнулась и закашлялась, выплюнув половину на ковер. Кончив, Алекс
почувствовал неимоверную, томительную слабость во всем теле, ноги его
подкосились, он опустился на пол, посидел с полминуты, обняв руками колени
и закрыв глаза, повалился на бок, свернувшись калачиком.
Майкл удивленно посмотрел на него:
- Что с тобой?
- Хорошо, - прошептал Алекс.
- Ты что, никогда не спал с женщиной?
- Нет.
Майкл улыбнулся и повернулся к Джулии, которая снова забралась в
кресло.
- Поздравляю, малышка, ты сделала его мужчиной.
Джулию снова обуял страх и стыд, она опустила голову в ладони и
поджала под себя ноги. Майкл поднялся с кресла и подошел к ней.
- Ну, лапочка, давай займемся тобой, - он потянулся к замку платья,
но Джулия отстранила его руку.
- Не надо.
- Почему?
- Мне стыдно.
Майкл посмотрел на нее, потом на Алекса, улыбнулся и сказал:
- Хотите, я научу вас одной игре?
Алекс поднял голову и удивленно посмотрел на Майкла: "Он что,
смеется?"
Но тот говорил совершенно серьезно.
- Я помню, когда я учился в колледже, мы с девчонками играли в
больницу. Очень интересная игра! Значит, так. Джулия - пациентка, я -
врач. Майкл - мой ассистент, - он поднял девушку на руки и переложил ее на
низкий журнальный столик, стоящий между кресел.
- Алекс, помоги мне раздеть пациентку, она жалуется на грудь.
Джулия резко поднялась и села на столе.
- Не надо, я не хочу, - испуганно забормотала она.
Майкл взял ее за плечи и снова опустил на стол:
- С медициной не спорят, ты сама не знаешь, чего ты хочешь. Алекс,
где ты там?
Алекс подошел, еще слегка покачиваясь и застегивая ширинку.
- Помоги пациентке раздеться, - повторил Майкл.
Майкл задрал ей платье, оголив ее стройные. Джулия вздрогнула и
осталась лежать. Алекс расстегнул замок, стянул его совсем. Джулия вся
как-то сжалась и зажмурилась. Майкл с облегчением заметил, что лифчик у
нее расстегивается спереди. "Тем лучше, - подумал он, - не придется ее
ворочать", - и, окинув взглядом ее стройную фигурку, вытянувшуюся на столе
по стойке смирно, опустился на колени и припал губами к шее. Джулия
лежала, боясь шелохнуться, только учащенное дыхание выдавало ее внутреннее
волнение. Она ощутила прикосновение влажных, горячих губ Майкла на лице,
на шее, на плечах, она не заметила, как расстегнулся бюстгальтер, и губы
его страстно впились в ее левую грудь, стали втягивать ее в рот, а язык
нежно терся о кончик соска. Волнение ее переходило в вожделение, и она
чувствовала, как по влагалищу растекается теплая жидкость, возбуждая
нестерпимое желание. Рука Майкла, потискав свободную от засоса грудь,
стала постепенно опускаться ниже, гладя девушку по животу, и скользнула
под плавки. Девушка автоматически сжала ноги и простонала:
- Не надо!
В голосе ее чувствовалась мольба утопающего, хватающегося за
соломинку и просящего его удержать. Пальцы Майкла стали теребить короткие
волосики, покрывающие лобок. Девушке вдруг страстно захотелось ощутить
прикосновение этих мягких, нежных пальцев к своим половым органам, которые
уже давно сочились влагой. Ноги ее непроизвольно раздвинулись, освобождая
путь руке Майкла к самому сокровенному и доселе неприкосновенному. Майкл
не заставил себя долго ждать, и рука его скользнула ниже, между ног, и
стала перебирать нежные, влажные от внутреннего сока, большие и малые губы
девушки. Томное желание разливалось по всему ее телу, она отключилась от
всего и целиком отдалась его ласке. Майкл, нащупав над малыми губами
клитор, стал легонько тереть его пальцем. Джулию как будто пронзило
электрическим током, тело ее выгнулось, из груди вырвался слабый стон.
Другой палец стал осторожно пробираться глубже, внутрь, нежно водя по
влажным стенкам влагалища.
Алекс стоил и, как завороженный, смотрел на грудь девушки, она
производила на него какое-то магическое действие. Нежная, с белой гладкой
кожей, еще не совсем сформировавшаяся девичья грудь, с розовым маленьким
соском, которая поднималась и опускалась синхронно с дыханием девушки. О,
господи, как он завидовал сейчас Майклу, который может вот так, без
стеснения, целовать, лизать. Член напрягся и уперся головкой в плавки,
пытаясь вырваться из плотно облегающих его джинсов. Вдруг ему захотелось
вырвать это стройное, белое, нежное тело из объятий Майкла, которое томно
извивалось, вздрагивало, отдаваясь его ласкам, и забрать его в рот,
изжевать, чувствуя, как ломаются на зубах эти хрупкие кости, рвется нежная
кожа, и проглотить. Он сам подсознательно испугался этого странного
желания, понимая, что это невозможно, но не мог от него избавиться. Мелкая
дрожь охватила все его тело, ноги непроизвольно подкосились, и,
опустившись на колени, он тоже припал ко второму, свободному от засоса,
соску.
Девушка чувствовала себя на вершине блаженства, ощущая, как два рта
нежно кусают ее грудь, и четыре руки ласкают ее тело.
Майкл оторвался от груди Джулии и вытащил руку из плавок. Его
покрасневшие глаза были широко открыты. Все тело ломила вожделенная
страсть, губы дрожали. Глядя, как Алекс неуклюже ласкает девушку, он
постоял, отдышался, и стал потихоньку стягивать с нее плавки, оголяя
лобок, только начавший покрываться волосами. Джулия не сопротивлялась, она
лишь сильнее зажмурила глаза то ли от страха, то ли от стыда. Стянув
плавки, Майкл опустился на колени у ее ног и стал целовать их, понемногу
раздвигая руками.
Взору его открылось то, о чем не решаются писать, так как вряд ли
найдутся подходящие слова, чтобы описать это. Широко раздвинув и задрав ей
ноги, он, как завороженный, смотрел на ее половые органы, лоснящиеся
влагой. Майкл не выдержал, припал к ним ртом. Джулия стала извиваться на
столе от томительного сладострастия. Высоко задранные ноги ее задрожали и
опустились ступнями Майклу на плечи. Девушка изнывала от блаженства,
чувствуя, как ее малые губы втягиваются в рот Майкла, а его язык
раздвигает их, пытается проникнуть во влагалище. Когда язык Майкла касался
клитора, ее передергивало от вожделенного желания, которое уже не только
охватило все ее тело, но и ударило в голову. Когда же возбуждение ее
достигло такой степени, что стало невыносимым, Джулия рукой отстранила
голову Майкла и попыталась встать. Но напрасно старалась отстранить руки
Алекса, который, как безумный, присосался к ее груди. Напрасно, опершись
другой рукой об стол, пыталась подняться, у нее уже не было ни сил, ни
возможности это сделать.
Майкл понял, что терять времени нельзя, расстегнул и спустил брюки.
Ноги девушки оставались лежать на его плечах, и дорога к удовлетворению
его желания была открыта. Он вытащил член и, оголив головку, стал кончиком
легонько водить по ее большим и малым губам. Девушка опять почувствовала
нежное прикосновение к своим и без того до предела возбужденным половым
органам, застонала от изнеможения. Конец члена проскользнул между малых
губ и стал углубляться во влагалище. Почувствовав это, девушка от страха
широко открыла глаза и дернулась, силясь подняться, но было уже поздно.
Она вскрикнула криком, который неизбежен, и тяжело повалилась на стол.
Алекс, ошарашенный таким поведением, ничего не понимая, посмотрел на
исказившееся от боли лицо девушки, потом перевел взгляд ниже и увидел, как
член Майкла, обнимаемый ее малыми губами, погрузился внутрь девушки, и
тоненькая струйка алой крови заструилась из ее влагалища, растекаясь по
глянцевитой полировке стола.
С Т Е К Л Я Н Н А Я Д В Е Р Ь
Женился я рано, в двадцать три года. К тому времени, к которому
относится моя повесть, мы с женой Ядвигой Масевич - да вы должны ее
помнить, еще несколько лет лет назад она слыла "бешеной" - жили немного
отчужденно. Причиной этому, я думаю, было отсутствие разницы в
возрасте. Мы были одногодки (к тому времени нам было по тридцать пять).
Ядвига моя была немного... развратной женщиной, в чем вы убедитесь,
прочитав эту повесть до конца. Мужчины ей нравились либо пожилые,
солидные, убеленные сединой, избалованные жизнью и женщинами, либо
совсем молодые, юнцы, но физически крепкие, но стесняющиеся женщин
из-за своей неопытности.
Я тоже придерживался в любви не самых жестких правил, пользовался
успехом у женщин и репутацией страстного любовника и имел не одну
любовницу. По этим причинам у нас с Ядвигой было заключено согласие: не
стеснять свободу друг друга и не устраивать сцен ревности. Дела же мы
вели вместе, сообща обсуждая все хозяйственные вопросы. Хозяйство наше
было в порядке и приносило доход, позволяющий нам жить без забот о
куске хлеба на завтра.
Когда мы только с Ядвигой поженились, она попросила оборудовать ее
спальню рядом с моим кабинетом.
- Я хочу быть рядом с тобой, мой милый! - Уговаривала она меня.
И, хотя любовь к друг другу несколько остыла и мы жили каждый
своей жизнью, мой кабинет и ее спальня оставались рядом. Стекла ее
были прозрачны: красное, синее, зеленое и желтое - но такими, что
сквозь них все было хорошо видно; если же одна из комнат была
затемнена, а другая освещена, то из освещенной нельзя было увидеть, что
происходит в другой комнате. Дверь с обеих сторон занавешивалась
плотными тяжелыми шторами. Я всегда держал штору задернутой, тогда как
Ядвига свою - всегда открытой. Я затрудняюсь ответить, почему Ядвига,
зная, что я из своей комнаты смогу подсмотреть за ней, никогда не
задергивала штору. Может быть, она считала, что я совсем не
интересуюсь ею, но может быть - и мне кажется, так это и было - ее
извращенному уму доставляло удовольствие сознание того, что в самые
интимные моменты ее жизни за ней незаметно наблюдают.
Я, признаюсь, частенько, затемнив свой кабинет, заглядывал через
стекла двери к ней в спальню и нередко становился единственным зрителем
очень интересных спектаклей сексуального содержания, где одну из
главных ролей исполняла моя жена.
Оставаясь наедине с Ядвигой обычно для решения деловых вопросов,
связанных с управлением нашим имением, мы часто делились впечатлениями
о своих новых любовных похождениях. Делали мы это непринужденно, с
шутками, даже о непристойно- стях говорили непринужденно, с шутками,
просто.
- А у тебя кто?
- Каземир Лещинскй, просто прелесть! И откуда в таком возрасте
столько силы? Вчера, представляешь, выпили лишнего, и все под мышку
хотел, чудак... Ну, как у тебя с Вероникой?
- Холодновата немного. Боится, что муж вернется. А какая у нее
прелестная родинка на левой ягодице!.. Ей понравилось между грудей.
Говорит: ой, как тепло!
- 2 -
Иногда такие разговоры будили в нас страсть, и мы тут же
испытывали те способы и положения, о которых шел разговор, но так
случалось редко. Часто, узнав новое друг от друга, мы это запоминали с
тем, чтобы попробовать с другими. Так случилось и на этот раз. Ядвига
взяла на заметку способ "между грудей", и через день я был свидетелем
того, как она испытывала его с Каземиром в своей спальне.
В этот день я уже собирался ехать в имение Пшевичей (капитан
Пшевич был в отъезде, а мы с его женой Вероникой занимались любовью),
когда к крыльцу подкатила коляска с Каземиром. Поздоровавшись с ним, я
извинился за то, что вынужден покинуть их с Ядвигой.
- Ядвига, надеюсь, ты не позволишь господину Каземиру у нас
скучать, - сказал я шутливо, оставляя их наедине.
Я хотел уже выйти из дома, как вспомнил, что я собирался показать
Веронике французский порнографический журнал. Зайдя в свой кабинет,
долго выбирал, какой журнал взять, выбрал уже и, взявшись за ручку
двери, ведущей в коридор, заметил, что шторы перед дверью жены немного
задернуты. Я подошел и инстинктивно взглянул в спальню.
Ядвига не давала Каземиру скучать, он поспешно сдергивал с себя
одежду, а она, уже обнаженная, лежала на спине в кровати. Игривая,
страстная улыбка звала его к себе. Руками она поддерживала свои полные
груди с боков так, что между ними образовалась глубокая ложбинка,
Ядвига попросила:
- Казенька, давай сюда между сосков...
Каземир склонившись встал над ее грудью на колени и направил свой
член между грудей. Она сжала груди руками так, что его член оказался
зажатым промеж ними. Он стал яростно двигать задом растирая его между
грудей. Когда член выходил у ее подбородка, Ядвига хватала его ртом.
Она усовершенствовала то, что услышала от веня. Пульс мой участился и
это я почувствовал висками.
В я поехал к Веронике.
Такой обмен делал нашу жизнь с Ядвигой даже интересной, полной
новых способов удовлетворения распиравшей нас страсти.
Однажды мы с женой наметили обсудить ряд вопросов, касающихся
управления имением. Я стал готовить необходимые бумаги в своем
кабинете, а она ушла в свою комнату, сказав: - Я на минуточку.
Разложив документы на столе, я стал ждать ее. Прошло минут
десять, но Ядвиги все еще не было, я взглянул за штору в ее спальню.
То что увидел, сначало возмутило меня: ведь я ждал ее. Голая, она
лежала на кровати, в руках у нее была раскрыта книга. Заглядывая в
книгу, она делала разные упражнения; то поднимала вверх ноги,
подтягивая колени к груди, то раздвигая ноги широко в стороны, поднимая
их снова вверх, то ложилась поперек кровати и опускала ноги на пол.
Злость моя крепла. Но наблюдая за ее действиями я стал понемногу
возбуждаться. Член налился кровью и просился в работу. Голова шла
кругом, мною овладела страсть, и когда она легла на кровать задом к
краю, подняв и широко раздвинув ноги так, что моему жадному взору
представился обрамленный золотистыми волосами открытый зовущий вход в
ее чрево, и лукаво глянув в мою сторону, какбудто зная, что я
подсматривую, я рванул дверь и влетел в спальню. На ее лице мелькнул
испуг, но только на мгновение. Потом появилась лукавая улыбка.
- Подглядываешь, бестыжий!
Она не сменила позы, только бросила книгу на столик. Я заметил ее
название - "Учитесь наслаждаться". Рывком я расстегнул панталоны и
бросился на Ядвигу. Она с готовностью принимала мои ласки, одаряя меня
своими. Мы испытали несколько прочитанных ее способов. Разложенные в
моем кабинете бумаги дождались своей очереди только утром.
- 3 -
Меня заинтересовало название книги - "Учитесь наслаждаться".
Стесняясь попросить ее у Ядвиги, я решил посмотреть тайком. Через день
я нашел книгу в тумбочке у нее в спальне, зашел в свой кабибинет сел в
кресло у камина и стал перелистывать ее. В книге описывались приемы и
способы половых сношений, советы, как возбуждать партнера к половому
акту. Невольно мой член проснулся и стал наливаться, а когда кровь
наполняет мужской член, то, не вместившись туда полностью она бьет в
голову. Мужчина становится одержим своей страстью. Так стало и со
мной. Я продолжал читать, а рука сама по себе расстегивала пантолоны,
потом взяв член я стал его массировать.
Вдруг дверь, входящая в коридор, открылась, и в кабинет со свечами
вошла и сразу направилась к столу горничная Ирка, высокая, стройная,
черная, полногрудая девушка лет восемнадцати-девятнадцати. Она меня не
сразу заметила, так как мое кресло стояло боком к двери. Я издал
какой-то шум и она с испугом повернулась в мою сторону. Представляете,
что она увидела! Перед ней в кресле - барин, в одной руке держал книгу,
а в другой - возбужденный, вздрагивающий член. Свечи выпали у Ирки из
рук. "О, провидение! Вот кто удовлетворит мою страсть!" - Мелькнуло у
меня в голове. И, бросив книгу, я кинулся к горничной. Она, пораженная
испугом, дрожа стояла задом к столу и причитала:
- Пан Юзеф, простите... Я не хотела... Я думала, вы уехали... Что
я наделала!
Я молча схватил ее и хотел раздеть, но она со словами: - Панычек,
миленький, простите, не говорите пане Ядвиге, она запорет меня. - Упала
передо мной на колени. Мой член коснулся ее лица. Окончательно не
соображая, что делаю, я обнял ее голову и, когда она открыла рот, чтобы
что-то сказать, я вставил ей в рот свой член. Она старалась
высвободиться, вытолкнуть его изо рта, но я держал ее крепко за волосы
и двигал членом у нее во рту. Мое возбуждение было настолько велико,
что сделав несколько движений и затолкнув его в самое горло я кончил.
По ее горлу пробежала судорога, несколько раз она сглотнула. Я поднял
ее с колен, Ирке было плохо: ее вот-вот должно было вырвать. Я подошел
к столу налил стакан воды и поднес ей. Она сделала два глотка, а тем
временем я приводил себя в порядок.
- Спасибо, вам пан Юзеф, - поблагодарила Ирка за воду, - я вас
умоляю, не говорите пане Ядвиге, что я была здесь!
Эта боязнь горничной обьяснялось, тем что моя супруга настрого
запретила женской прислуге находиться в кабинете наедине со мной.
Ядвига считала, что с равными по положению мы можем развращаться как
угодно, но иметь связи с прислугой для нас низко. За всякую провинность
наказание для прислуги было одно - порка на конюшне.
- Ты сама держи язык за зубами, - говорил я, подталкивая Ирку к
двери.
- Как я посмею, пан Юзеф!
- Ну, ладно, иди!
Мне было стыдно и противно перед ней и самим собой, показав
прислуге такую несдержанность и распущенность. Книгу "Учитесь
наслаждаться" я прочел уже без всякого интереса.
Бывая в имении Каземира Лещинского, моя жена подружилась с его
дочерью Кристиной. Кристине в то время было семнадцать лет. Красивая
девушка, не по годам развитая, как и Ядвига, была ужасной модницей. Они
вдвоем часто ездили в город по магазинам и портнихам.
И вот как-то, работая в своем кабинете, я увидел, как к крыльцу
подьехала коляска. Из нее с смехом и коробками новых покупок вышли
- 4 -
Ядвига и Кристина и, весело болтая, вошли в дом. Я уже устал работать
и, желая развлечься в их компании, вошел через коридор в зал. Однако
там их не оказалось. Ни в приемной, ни в столовой их тоже не было.
Тогда я вернулся в спальню. Стоя друг перед другом, они держали
наполненные бокалы. Чекнувшись, Ядвига улыбнулась Кристине, та
ответила ей улыбкой несколько смущенно, и выпила. Торопливость с
которой Ядвига опустила свой бокал, несколько смутила меня. Я быстро
затемнил свой кабинет и, расположившись в кресле возле стеклянной
двери, осторожно ее приоткрыл, чтобы слышать, о чем идет разговор в
спальне.
- Юзефа нет сегодня дома, - говорила Ядвига, - и мы проведем время
здесь, у меня в спальне. Я покажу тебе, дорогая, мои новые наряды.
Кристина была одного роста, что и моя жена, и такая же стройная.
Только у Ядвиги грудь была полнее, бедра шире и округлее, движения
размереннее и женственнее.
- Вот смотри, какое, - Ядвига достала из шкафа одно из своих
последних платьев. - Ты на мне его еще не видела. Сейчас померяю,
помоги мне.
Кристина помогла ей переодеть платье, любуясь при этом формами ее
тела.
- Ну, как?
- Просто прелесть!
- А это ну-ка примерь!
Кристина засмущалась, но Ядвига помогла расстегнуть ей платье, а
затем снять его. На Кристине был корсет и длинные, почти до пят,
панталоны. Верхняя часть ее тела была красива: светлые волосы,
красивое лицо, небольшие округлые налитые груди со светло-коричневыми
кружками вокруг розовых прелестных ее сосков. Ей было тоже, неприятно
находиться в таком полураздетом виде. Она быстро облачилась в
предлогаемое платье с декольте.
- Как оно идет тебе, дорогая!
- А я думала, что оно будет мне велико.
Любуясь ее со всех сторон, Ядвига сказала:
- Я тебе что-то покажу, только давай еще выпьем.
- Что вы, Ядвига, у меня от первого бокала голова кружится!
- Ничего, это быстро пройдет. - Ядвига подала ей наполненный
бокал. - Потом, если даже будем совсем пьяными, чего нам стесняться,
мы здесь одни, ну, за нашу встречу, до дна!
Поставив пустые бокалы на столик, Ядвига достала из шкафа
маленькую коробочку с четырьмя примкнутыми внизу ленточками, на конце
которых были пуговицы.
- Что это? - Удивилась Кристина.
- Это новый вид подтяжек-чулкодержателей. Мне его недавно
прислали из Вены, сейчас покажу как его носят. Помоги мне снять корсет.
- Ядвига осталась в одних чулках.
- Ядвига, милая, какая вы красивая голенькая!
- Ты говоришь мне комплименты, как мужчина. А знаешь, давай на тебе
его примерим!
- Давайте!
Кристину, видимо, разобрало вино. Стеснение ее прошло. Она быстро
скинула платье. Вдвоем они расстегнули корсет и сняли пантолоны,
которые портили ее.
- Какая ты красивая! - Ядвига обняла Кристину за плечи и нежно
поцеловала ее соски.
- Ой, что вы, Ядвига! - Чуть слышно, как от щекотки, хихикнула
Кристина.
- 5 -
Ядвига стала целовать ее щеки, шею, плечи. Кристина любовалась
собой в зеркале. - Делай же примерку чулкодержателя!
Ядвига отпустила девушку, подняла с пола чулкодержатель, одела
Кристине на бедра, и встав на одно колено так, что стало видно все
окрытое волосами пространство между ее ног, стала пристегивать чулки.
Лобок Кристины был около Ядвигиного лица. Одной рукой пристегнув к
чулкам последнюю застежку, Ядвига не вставая с колен, обняла девушку
рукой за задок, а второй стала ласкать у нее между ног, а потом стала
целовать ее низ живота, бедра, лобок и наконец между ног.
- Что вы делаете, Ядвига? Пустите! Что вы делаете? - Молила
Кристина, и ее руки делали слабую попытку отстранится от Ядвиги. Но
Ядвига входила в экстаз.
- Ядвига, милая, я сейчас умру!...
Она действительно качнулась, глаза ее закрылись, и она упала бы,
если бы Ядвига, вскочив на ноги, не обхватила ее одной рукой,
прижавшись к ней всем телом. Вторая ее рука оставалась у Кристины между
ног, и она продолжала возбуждать ее. Затем Ядвига впилась долгим
поцелуем в ее рот и стала теснить Кристину к кровати. Кристина упала на
кровать. Продолжая целовать ее груди, Ядвига расстегнула и спустила до
колен чулкодержатель вместе с чулками, легла сверху, положив свою левую
ногу между ног девушки, а ее правую ногу положила между своих ног и
стала гладить распростертое тело девушки своим телом вверх-вниз. Груди
терлись о груди, живот о живот, ноги терлись между ног.
- Что вы делаете, милая! - Страстно шептала Кристина. - Мне
стыдно!... - Глаза ее были закрыты, но тело стало помогать телу
Ядвиги, сначало медленно, робко, но затем все быстрее и быстрее. - Я
сойду с ума!
Ядвига остановилась, в ее глазах мелькнуло лукавство.
- Еще, еще! - Взмолила Кристина, продолжая двигать своим телом.
Кристина кинулась целовать ей губы, шею, глаза и снова губы.
- Какая ты хорошенькая! Миленькая! Поцелуй мои груди! - Кристина
стала целовать одну грудь, лаская другую рукой. Губы Ядвиги впились в
девичье тело. - Хочу в пупок язычком!...
Кристина с готовностью выполнила и эту просьбу развратной женщины.
- Кристина, милая, сними, пожалуйста, с меня чулки! Только
повернись, стань вот так да скорей же сними свои чулки!
Ядвига, лежа на спине, поставила Кристину на колени, ногами по обе
стороны от себя таким образом, чтобы девичий зад оказался над ее шеей,
а голова девушки - над тем местом тела Ядвиги, где ноги сходились с
животом. Кристина наклонилась и стала спускать с нее чулки. Ядвига
резко поднялась и забросила свои ноги Кристине на бедра, крепко
обхватив тонкий стан девушки. Потом ногами наклонила ее голову так, что
она оказалась прижата к входу в ее влагалище. Руками она обхватила
девичий зад и, подав его на себя, впилась в заветное место. Пораженная
таким оборотом событий, Кристина сначало пыталась вырваться из обьятий
Ядвиги, но все было бесполезно. Ноги держали голову крепко, а сама
Ядвига, приподняв свою голову и удерживая Кристину одной рукой за зад,
губами, языком и пальцами другой руки ласкала, целовала, возбуждала
покрытое нежными волосками тельце, окружающее щель входа в девичье
тело.
- Целуй, лаская меня тоже! -Молила Ядвига, и Кристина перестала
сопротивляться.
Ядвига опустила на кровать ноги, и Кристина продолжала то
впиваться долго, то страстно целовать всю половую область Ядвиги.
- 6 -
- Остновись, подожди! - Просила уже Ядвига. - Я хочу по-другому.
Она оттолкнула от себя Кристину.
- Ой, как мне стыдно, Ядвига! Вы не будите надо мной смеяться?
- Что ты, милая девочка! - Взор Ядвиги блуждал, грудь часто
поднималась. - Одень вот это на себя!
Ядвига достала из столика какие-то ремни. Один ремень она надела
Кристине вокруг пояса, а другой, расходившейся на концах, пропустила
между ее ног и пристегнула на спине и животе к первому. Теперь я
разглядел, что это был за ремень. В пойме лобка к ремню был прикреплен
исксственный член, на котором были два желтых резиновых яичка. Но член
свисал вниз. "Что они с таким висячим будут делать?" - подумал я. Но
тут Ядвига взялась за яички и начала сжимать их. Искусственный член
стал вздрагивать и при каждом нажатии на яички поднимался в росте.
Оказывается, член возбуждался воздухом при помощи яичек-насосов. "Эта
штука не иначе, как из Парижа", - усмехнулся я про себя. Возбудив член
до размеров четвертого номера, Ядвига легла на спину и широко
расбросила ноги.
- Ложись на меня, целуй меня! - Кристина всталана колени возле ее
ног. - Вставь его туда. Ой, ой, погоди, его надо смазать! Очень
большой!
Ядвига взяла баночку с мазью и обильно смазав головку
искусственного члена, направила его в себя.
- Двигай попкой, чтобы он ходил туда-сюда! - Кристина начала
неумело поднимать и опускать свой зад, двигая членом в теле Ядвиги.
Ну, давай быстрее! - Ядвига вся извивалась, помогая Кристине. - Люби
меня! Целуй меня, милая девочка! Ох, как мне хорошо!... Быстрее!
Еще быстрее!... Я кончаю! Все, все! Остановись!
Кристина замерла, удивленно смотря на обессиленную Ядвигу.
- Вытаскивай потихоньку. - Попросила Ядвига. - О-о!... - Протяжно
крикнула она, когда член весь вышел из ее тела, а силы, козалось совсем
покинули ее. Гладя Кристину, рука нащупала яички-насосики и что-то там
сделала: раздался свист спускаемого воздуха и член сник. Потом она
стала отвечать поцелуями на ласки Кристины.
- Сладкая, как ты мне хорошо сделала!...
- Мне так ново и приятно с вами, милая Ядвига!
- Девочка моя, сейчас я и тебе сделаю приятно. Дай я на себя
надену эту штуку!
- Что вы, мне и так хорошо с вами! Я боюсь эту штуку туда, я еще
никогда не пробовала!
- Не бойся, миленькая, мы его сделаем не очень большим.
Ядвига быстро застягнула ремни и накачала член до средних
размеров, смазала мазью.
- Нет, я боюсь! - Молила Кристина.
Ядвига стала покрывать ее всю поцелуями, повалила на спину и,
раздвинув ноги, впилась туда, куда собиралась всунуть пристегнутый к
себе искусственный член. Кристина замолчала, закрыла лицо руками. Ее
грудь возбужденно поднималась и опускалась. Ядвига легла на нее и
направила головку члена в щель между ног и надавила.
- Мамочка! Мамочка - воскрикнула Кристина. - Больно!
- Сладенькая девочка моя, потерпи чуть-чуть! - Уговаривала ее
Ядвига. - Мне тоже было больно, зато потом какое наслаждение!
Ядвига легла всей грудью на девушку, чуть поднялась на коленях и
пальцами руки стала растирать половые губки ее девственной плоти.
Другой рукой взяла член и стала головкой раздвигать и растягивать
предверие влагалища. Кристина напряженно ждала. Потом она стала
метаться под Ядвигой.
- 7 -
- Дальше, глубже! Ну, пожалуйста!
- Тебе ведь, говоришь, больно!
Ядвига радовалась: она добилась своего. Кристина уже сама хотела
вкусить эту игрушку.
- Мне уже не больно! Поглубже! Ну же, - и она резко подняла бедра
навстречу члену. Но это движение осталось холостым. Ядвига успела
встретить его. Тогда Ядвига схватила Кристину за бедра и, как бы
помогая ей, вновь подняла жаждующие бедра. Ядвига сделала резкое
движение членом, и он вошел сразу почти весь.
- Ай! Ай! - Вырвалось у Кристины стон боли и радости.
Чтобы не слышать возбуждающих, страстных криков и стонов, не
видеть этой оргии страсти любви двух женщин, я плотно прикрыл
стеклянную дверь и, распахнув окно, заметался по кабинету. Проходя
мимо двери, выходящей в коридор, я услышал чьи-то легкие шаги. Я
открыл дверь и увидел горничную Ирку. Она уже поднималась по лестнице.
- Это ты? - Радуясь в душе, воскликнул я. - Иди ко мне!
- Это вы, пан Юзеф? Пани Ядвига не велит ходить к вам.
- Кому сказано! - Крикнул я, схватив ее за руку и увлек за собой в
кабинет. - Ты кому рассказала, что была у меня?
Я закрыл дверь в кабинет и отошел. Она осталась у двери.
- Никому, пан Юзеф, я клянусь вам! - В глазах ее мелькнул страх.
- А ну иди сюда!
Мои руки быстро расстегнули панталоны, и мой неуспокоившейся член
вырвался наружу. Ирка сделала шаг в сторону, остановилась и испуганно
глядела на мой торчащий член. Снова запричитала:
- Пан Юзеф, не надо! Барыня меня выпорет за то, что я у вас!...
Клянусь, я никому словечка не скажу!
- Иди сюда, кому говорят! Ничего пани Ядвига не узнает. А насчет
того, что ты говорила, это я нарочно спросил. Хорошо, что не говорила.
Ну, иди!...
Ирка бросилась передо мной на колени, обхватила мой член рукой и
уже хотела его заглотить. Она думала, что я хотел опять так, но я желал
ее тела. Я взял ее за подбородок, отвернул ее лицо в сторону и поднял
с колен. Она в испуге отпустила член.
- Зачем ты его бросила? Держи! Дурочка - она приняла мои слова как
приказ и снова взяла его в руки. Я сел перед ней на столе. По ее руке,
державшей мой член, пробежала судорога. - Иди сюда, на колени... -
Она, не поднимая юбки, хотела сесть, но я остановил ее. - Не так! Зайди
спереди, положи руки на плечи.
Я сам положил ее руки себе на плечи и поднял юбку так, что моему
взору открылись ее полные, стройные ноги и место внизу живота покрытое
густыми черными кудрявыми волосами.
- Не надо, панычек! Я вам что хотите сделаю, только отпустите
меня! - Молила она, поднося подталкиваемую мною свою заросшую
промежность к моему торчащему члену.
- Сейчас, не бойся... Сейчас отпущу...
С этими словами я развел пышные губы ее влагалища и направив туда
свой член, стал за бедра насаживать Ирку на себя. Член не входил: она
была еще невинна.
- Панычек, ах, ах, больно! - Застонала она и впилась зубами в мою
руку. По ее глазам я понял, что стон - инстинктивный, от боли. Я не
хотел пачкать кровью свое белье. Я отвел свой член от желаемой цели,
отстранив Ирку, встал и, тесня ее к столу осыпал поцелуями, лаская
рукой ее промежность. Мои пальцы терли и ласкали нежный непробитый
вход в ее нутро.
- 8 -
Она, не снимая рук с моих плеч, отступала завороженная в
полуобмарочном состоянии, нежно лаская мою руку бархотистой кожей своих
пышных ляжек. Из ее груди вырвались стоны близкого наслаждения,
незнакомого для нее, нового огромного счастья.
- Панычек, родненький!... - Зашептала она, и ноги ее задрожали.
Между ног стало вдруг мокро, как будто глаз, который я хотел насадить,
заплакал.
- Сейчас, сейчас, милая! - Говорил я, целуя ее.
И вот она уперлась в стол. Свободной рукой я нашел у нее под
кофтой подвязки юбок и распутал их. Юбки упали на пол. Теперь она
стояла передо мной обнаженная до пояса, с мольбой во взоре. Я приподнял
ее и посадил на край стола, она сбросила руки с моих плеч и уперлась
сзади себя. Подняв ноги себе на предплечья, я увидел желанное моему
члену отверстие в ее теле, обрамленное по бокам и сверху черными
волосами. Я развел пальцами нежные губы и увидел там перегородку,
закрывающую вход в глубь тела. Вставив головку своего напряженного до
предела члена в преддверие ее невинности, я стал надавливать на него.
Ирка напряглась от боли. Она молча кусала свои губы и с жадностью
смотрела на то, как мужчина низвергает ее невинность и нетерпеливо
ждала конца этой возбуждающей пытки. Я помог ему руками, притянув Ирку
к себе. И он вошел, прервав преграду в тугую маленькую дырочку. Я стал
его вытаскивать. Она расслабилась, и выражение мучительного ожидания
сменилось улыбкой радости и наслаждения. Когда не вытащив до конца, я
стал опять вводить член в теплоту ее тела, она обхватила меня руками за
шею, уткнувшись в плечо, прильнула ко мне грудью. Я отшатнулся,
удерживая ее под ноги и отошел от стола. Она оказалась весящей у меня
на шее и члене. Кровь мелкими каплями падала на пол.
Ирка оказалась довольно тяжелой. Я поспешил отнести и положить ее
на диван. Там мы продолжили и кончили акт наслаждения.
Удовлетворив свою страсть, я привел свой туалет в порядок. Ирка
тоже оделась.
- Иди, моя хорошая! И чтобы по первому зову ко мне! А то я все
расскажу жене!
Ласки кончились, она опять была прислугой, а я - хозяином и
барином.
Ирка вышла из кабинета, а я пошел посмотреть, как идут дела в
спальне. Все еще голая Ядвига прощалась с одетой Кристиной.
На другой день у нас с Ядвигой произошел следующий разговор:
- Ядвига, я вчера случайно подсмотрел, как Кристина у тебя в
спальне примеряла чулкодержатель. Какое у нее тело, какие формы! Она
уже вполне сформирована.
Я, конечно, умолчал, что видел все остальное. Хотя Ядвига, видимо
догадалась, но виду не подала.
- Она тебе понравилась? -И после короткой паузы. - Ты хочешь ее?
- Как не хотеть такую прелесть!
- Ты получишь ее! - Подумав добавила она. - Но услуга за услугу. Ты
сведешь меня со Станиславом Станишевским.
Станишевский - сын одних из наших соседей по имению. В это время
ему было девятнадцать лет. Высокий, стройный юноша, не красив, но
привлекателен, он увлекался лошадьми, и мы с ним на этой почве были
большими друзьями. Поговаривали о том, что природа наградила его
большим членом, отчего он пока только страдал, был застенчив,
сторонился женского общества и не имел еще ни одной женщины. Я понял,
что Ядвига первой решила испытать его мужскую силу.
- 9 -
- Обещаю тебе Кристину через три, четыре дня. Когда будет у меня
Станислав?
- Постараюсь на следующей недели.
В воскресенье я встретился со Станиславом Станишевским.
- Моя жена хочет видеть вас у нас. Не лишайте этого удовольствия
слабую женщину. Право, вам у нас будет интересно.
Он сначала отказывался, но в конце концов согласился. Мы
договорились на четверг, в четыре часа дня. Передав это Ядвиге, я
услышал:
- Во вторник в три будь готов принять Кристину.
Во вторник с утра Ядвига куда-то уехала, а я остался дома. Время
прближалось к трем, но ни жены, ни Кристины не было. Я стал уже думать,
что дело сорвалось, когда увидел из окна своего кабинета подьезжавшую
коляску. Из нее вышли Ядвига и Кристина и пошли в спальню моей жены. Я
быстро затемнил свой кабинет и занял пост у заранее чуть приоткрытой
двери.
- Наконец-то мы опять вместе! - Говорила Ядвига, закрывая дверь, -
как я по тебе соскучилась!
- Мне тоже вас не хватало, дорогая Ядвига!
Ядвига стала целовать Кристину в губы, щеки, глаза. Кристина
отвечала ей страстно с нетерпением, ожиданием более интимных минут. Они
не прекращая лобзаний, стали сбрасывать с себя наряды. Ядвига была
немного проворнее. Она была совершенно голой, а Кристина сбросив
платье, возилась с застежками корсета.
- Давай помогу, - сказала Ядвига. Сбросив с нее корсет, она стала
перед Кристиной на колени и начала снимать с нее чулки и панталоны,
целуя при этом живот, лобок и бедра, которые страсно трепетали, -
сегодня ты испытаешь еще большее удовольствие. Я приготовила для тебя
сюрприз.
- Какой сюрприз? - Удивленно спросила Кристина. - Лучше, чем в
первый раз, наверное, не будет.
Ласки Ядвиги стали возбуждать Кристину.
- Бывает, сладкая, лучше, и ты сегодня увидишь это.
Ядвига встала с конен и терлась своим обнаженным телом о голое
тело Кристины, продолжая покрывать ее поцелуями. Кристина стала тяжело
дышать. Грудь ее часто вздымалась. Я тоже стал потихоньку сбрасывать с
себя одежду.
- Ядвига, милая, я теряю контроль над собой! Давай скорее неденем
эту штуку, как в тот раз!
- Сегодня для тебя будет другая штука, лучше той. - Руки Ядвиги
были у Кристины между ног, и пальцы ее блуждали еще сильнее возбуждая
страсть.
- Иди сюда!
Ядвига подтолкнула Кристину в мой кабинет. Я уже раздетый, тихо
отдернул штору и встал в стороне от двери. Дверь открылась.
- Ядвига, милая, там темно. Давай здесь, я туда боюсь!
- Ну, что ты красавица моя! Не дрожи! Ведь ты веришь мне? Не надо
ничего бояться. Клянусь, я хочу тебе только хорошего.
Ядвига встала у двери и втолкнула Кристину в мой кабинет. Я стоял
в темноте, сбоку от двери, видел как Кристина входила в мой кабинет.
Ядвига закрыла дверь за ней на ключ. Кристина обернулась. Я, дрожа от
страшного нетерпения, подошел к Кристине и обнял ее за плечи. Она
вздрогнула от неожиданности.
- Не бойся девочка, я друг Ядвиги, а значит и твой друг. Я не
сделаю тебе ничего дурного! Я буду тебя ласкать! - Я нежно прижался к
ее наготе. - Обними меня!
- 10 -
И оторвав ее руки от груди, я заставил ее обнять себя. Сначала я
ее поцеловал нежно, чуть прикоснувшись своими губами, а затем страстно,
сильно и долго. Она задыхалась, руки ее метались по моему телу. Она
пыталась вырваться, но я сжал ее так сильно, что почувствовал, что
вот-вот лопнет ее тугая грудь. Страх ее прошел и она перестала дрожать.
Я стал целовать ее плечи, грудь, шею, шепча между поцелуями: "Милая,
сладенькая, красивая." В напряженном ожидании она молчала. Припав ртом
к соску ее груди, и держа одной рукой ее за спину, второй начав гладить
по животу, бедрам, попке проворно скользнув ей между ножек, и она
сдалась.
Она задрожала, но уже не от страха, а от желания скорее туда,
между ног. Там было тепло и влажно - природа требовала своего.
Почувствовав прикосновение моей руки, она сжала ноги, я схватил ртом ее
губы и стал языком искать ее язык. Я поднял ее и положил на диван,
опять стал целовать ее от грудей до колен щекотать языком самые нежные
части женского тела. Она лежала неподвижно, только частое дыхание
выдавало ее страсть. Дойдя губами до лица, и впившись в ее мягкий
теплый рот, я раздвинул ей ножки, нащупал внутренний скользкий проход в
ее тело и, ложась на нее, стал медленно вводить свой член в уже
прорванный моей женой, но еще не знавшую тела мужского члена, девичью
плоть.
Медленное, протяжное "а-а...", как выход, вырвалось из ее груди.
Когда я сделал несколько движений членом внутри ее, она стала сначало
осторожно, а потом все быстрее двигать бедрами в такт моим толчкам и в
момент, когда я изверг в нее свое жаркое семя - дернулась, схватила мою
голову, прижала ее к своему плечу и дико завыла. Я тоже еле сдержал
крик, стиснув зубы и затем дрожа всем телом от нахлынувшего до
головокружения чувства наслождения зубами страстно стал грызть ее
сосок... Я вытащил член из нее, она как-то вздрогнула, сжала свои
стройные ножки, отпустила мою голову, закрыла лицо руками и начала
всхлипывать все сильнее и сильнее, пока не разрыдалась. Я опустошенный
и удовлетворенный, распластался рядом. Я не утешал ее, только гладил ее
тело. Она понемногу начала успокаиваться.
- Как все это ужасно, ново, страшно и в то же время сладостно и
прекрасно! - Сказала она, как бы оправдываясь за свои рыдания. Потом
она стала медленно водить своими руками по моему телу, как будто изучая
меня: голову, шею, грудь, живот. Рука ее медленно коснулась волос, что
ниже живота, вздрогнула, остановилась, затем остановилась, затем
перебирая пальчиками волосы, пошла дальше и ниже и вот коснулась его,
сначало только кончиками пальцев, потом смелее, и вот член в ее руке,
лежит на лодони, уставший, теплый, мягкий. Рука, перебирая взяла яички
и вдруг сжала их. Вскрикнув от боли, я оттолкнул ее руку.
- Ой, что ты делаешь? Ведь мне больно!
- Я не хотела сделать больно. Я хотела, чтобы эта штука стала
тверже.
В ее голосе звучало удивление. Меня осенила догадка. Ведь это
Ядвига тогда, чтобы сделать искусственный член тверже и длиннее,
накачивала его, нажимая на резиновые яички. Я, хотел расхохотаться.
Наивность! Какая наивность. Ведь он не искусственный, он живой!
- Подожди, если он захочет, он сам встанет.
Кристина снова взяла мой член и стала ласково и нежно перебирать
его пальчиками. Потом осторожно и нежно принялась сжимать и двигать
рукой вверх вниз, и он захотел опять и, вздрогнув, стал подыматься. Моя
рука прошла по ее груди, животу, опустилась к ногам. Большой и средний
- 11 -
пальцы раздвинули губки между ног, а указательный проник внутрь. Она
стала глубоко дышать, мой палец двигался в узком скользком проходе
возбуждая ее, она молча широко раздвинула бедра приподнимая их, потом
потянула мой член к себе - мол, пусть он, а не пальчик войдет в нее.
Какая непосредственность! Я снова лег на нее.
- Направь его сама, - попросил я.
Она не сразу, но взяла мой член к себе. Затем обняла меня за плечи
и мы стали медленно, в такт друг другу качаться телами, обмениваясь
нежными поцелуями. Я захотел взглянуть на нее и включил свет. Она
испугалась, вскрикнула и остановилась, зажмурив глаза с такой силой,
будто хотела закрыться веками. Лодонями она закрыла мои глаза.
- Не надо света!
Я отбросил ее руки, приподнялся над ней на руках, и, продолжая
двигать членом, стал ее разглядывать. Передо мной лежало прекрасное
девичье тело. Упругие груди дрожали, как две огромные капли ртути. На
животе, под моим движущимся членом виден был только уголок лобка,
поросший волосами. Мне не было видно место у нее между ног, куда с
таким удовольствием входил мой член. Я взял ее ноги и положил их себе
на плечи. Кристина охнула: член стал входить глубже, но, видимо, это
было приятно ей, и она продолжала лежать спокойно, равномерно
раскачивая бедрами, все так же плотно закрыв глаза. Теперь я увидел, что
у нее между ножек, увидел совсемблизко. Вот где у женщины самое укромное
и ненасытное место! Мною овладело желание впиться в это маленькое
тельце. Я вытащил из него член и, удерживая ее ноги поднятыми вверх,
прильнул ртом к этому заветному входу в ее тело. Я целовал, лизал,
засовывал внутрь язык, даже покусываю, но старался делать это нежно, не
причиняя ей боли, и снова целовал и лизал. Кристина только стонала и
теребила волосы на моей голове. Я лег на спину, посадил ее на колени
передом к себе, ввел в нее член, стал подбрасывать так, что она
приподымалась надо мной. Член выходил из нее не полностью, но когда
она опускалась на меня, член проникал в нее до конца упираясь. Она,
уткнувшись в мои плечи, помогала мне, как бы скакала на мне. Лицо ее
выражало безумие, бескрайнюю страсть. Веки были плотно сжаты.
- Открой глаза, посмотри на меня милая!... Ох, как хорошо!...
Посмотри, как это прекрасно! - Молил я ее, и она открыла глаза.
- Человек! - В ее голосе звучала неожиданность и испуг, и, как мне
показалось, радость. - Пан Юзеф!
Как потом выяснилось она думала, что имеет дело с нечистой силой,
в крайнем случае с демоном.
- Пан Юзеф, не смотрите на меня, мне стыдно! Это так ужасно! - Я
поставил ее на колени на край дивана. Сам встал на пол. Она уже
догадалась, что это какой-то новый способ, и прняла позу. Какая у нее
была попочка - нежная, белая, без единого пятнышка! Кровь стучала у
меня в висках. Скорее, скорее всадить в нее член, только теперь уже
сзади!
- А... А... Больно! - Воскликнула она и подалась немного от меня,
но я схватил ее за бедра и стал насаживать на себя. Она застонала, но
это был стон наслаждения. Еще, еще, еще. Вот-вот, все! Пульсируя,
вздрагивая мой член, излил в раскаленное тело свою жидкость.
- О-о-о! - Громко вскрикнула Кристина и упала на грудь, оставаясь
на коленях.
Я вытащил член из отверстия, которое он только что затыкал, и по
ее ногам хлынула обильная, как ручеек прозрачная жидкость. Я приложил,
вытирая, пантолоны. Она сжала их ногами и упала набок.
- 12 -
- О, как чудесно!... - Бормотала она, глаза ее были закрыты, по
лицу расползалась улыбка блаженства. - Я сойду с ума от счастья, пан
Юзеф! Вы всегда меня будете так любить?
- Конечно, сладкая! Мне тоже ужасно хорошо с тобой. Зови меня
просто Юзик. Ведь мы с тобой теперь как муж и жена, моя любимая.
- Хорошо, Юзечка! Как хорошо, прекрасно все получается! Я не как
не успокоюсь! Поцелуй меня, мой милый!
- Кристина, приходи ко мне послезавтра в пять! Только чтобы
Ядвига не знала. И, как придешь, проходи сразу в этот кабинет, вот
через эту дверь, выходящую в кабинет. - Я предупрежу слуг. Значит, в
пятницу, в пять, прямо сюда! - Напомнил я Кристине, провожая ее домой.
Через день мы с Кристиной стали свидетелями совращения Станислава
моей супругой. Правда, Кристина опоздала к началу этого захватывающего
спектакля, который развивался в таком порядке. В пятницу я привез
Станислава в наш дом. Сославшись на то, что в двух комнатах идет
ремонт, мы пригласили его к Ядвиге в спальню, приготовленную заранее
соответствующим образом. Кровать была покрыта ковром, посреди комнаты
стояли три стула... Мы выпили за встречу и за знакомство Ядвиги и
Станислава. Ядвига стала говорить много лестных слов, слышанных ею о
Станиславе, о том, что давно хотела познакомиться с ним поближе. Потом
разговор пошел о воскресных скачках. Станислав с жаром стал
рассказывать о достоинствах любимых лошадей.
- Вот я слушаю, как вы восторгаетесь лошадьми, - вмешалась в
разговор Ядвига, - а как вы относитесь к хорошеньким женщинам?
Стнислав смущенно опустил взор, пожал плечами.
- По-моему, некоторые женщины привлекательнее лошадей. Или вы
другого мнения? - Лукаво спросила Ядвига.
- В лошадях я немного разбираюсь, а вот область женских прелестей
мне пока неизвестна.
- Но вы уже не ребенок! Пора позновать женщин! - Начала дразнить
его Ядвига.
Мы с женой стали наперебой рассказывать о хорошеньких женщинах, их
красоте, умении держать себя, о пропорциональности и привлекательности
их фигур.
- А что скрыто у них под одеждой! - Воскликнула Ядвига. - Юзеф,
принеси сюда, пожалуйста, французский журнал. Пусть Станислав посмотрит
и вынесит свое мнение об этих прелестях.
Когда я выходил в коридор, то услышал, как Ядвига спрашивала у
Станислава:
- А меня вы считаете красивой?
Ответ Станислава я уже не слышал. Пройдя в свой кабинет, я взял
один из порнографических журналов и, прежде чем войти, заглянул в
спальню через стеклянную дверь.
Ядвига забросила ногу на ногу и приподняла подол платья так, что
до половины открылась ее точеная нога, и что-то с жаром говорила
Станиславу. Тот потупил взор, то пожимая плечами, то утвердительно
кивая головой. Войдя снова через коридор к ним в спальню, я передал
журнал Ядвиге.
- Ядвига и Станислав, вы должны меня извинить, - обратился я к
ним, - за мной приехали от Касписких и я должен покинуть вас.
Станислав тоже встал.
- Что вы, что вы! Оставайтесь! - Сказали мы в один голос. - Мы вас
очень просим остаться!
- Не оставляйте меня одну! - Просила Ядвига. - У меня сегодня
кроме встречи с вами ничего не запланировано. Я одна умру от скуки!
- 13 -
- Конечно, друг мой, оставайтесь! - Поддержал я Ядвигу. - Право
же, я не знал, что так получится, но я уверен, что ты скучать не
будешь. А ты дорогая, особенно не смущай юношу, будь паинькой!
- Что ты, родной! - Улыбнулась Ядвига.
Я покинул их и вошел в кабинет, проверив затемнение сел в кресло у
стеклянной двери, стал наблюдать за происходящим в спальне. Время
приближалось к пяти и скоро должна была появиться Кристина.
Ядвига и Станислав рассматривали фотографии обнаженных фигур в
журнале. Ядвига все время что-то поясняла, показывая на ту, или иную
часть снимка. Показав на одну из фотографий, Ядвига отошла и подняла
платье, открыв почти всю свою стройную ножку. Сначало Станислав
смутился, но потом стал сравнивать ноги Ядвиги с ногами натурщицы в
журнале. По его лицу я понял, что он отдал предпочтение моей жене. Она
опять оказалась рядом, забросив ногу на ногу, обнажив их до самого
верха, что стали видны очаровательные кружева ее пантолончиков. Ядвига
заставила выпить бокал вина, а свой лишь только пригубила. Потом,
сравнивая свою фигуру с фигурой девушки натурщицы из журнала, она
растегнула лиф платья и открыла ему свою грудь, лежавшую в корсете, и
опять выиграла у натурщицы. Станислав, как бы исподтешка впился
взглядом в эту живую, колыхающую от возбуждения грудь.
Вот показался снимок обнаженного мужчины. Ядвига указала пальцем
на мужской член и лукаво улыбнулась. Что-то спросила у Станислава, тот
залился краской от стыда. Ядвига все так же улыбаясь, и не стыдясь
своих вопросов о чем-то спрашивая, направила свою руку к застежкам его
брюк. Он испугавшись, схватил ее за руку. Тогда Ядвига встала со
стула, закрыла на ключ дверь в коридор и бросилась на колени перед ним.
Он уже сам растегивал брюки, но пальцы слушались его плохо. Она ему
помогла и извлекла наружу то, о чем так много говорили.
Его член не в возбужденном состоянии был довольно-таки больших
размеров. Ядвига взяла его на ладонь и нежно погладила другой рукой от
корня до кончика, что-то при этом ласково шепча. Раздевалась она
быстро и бесстыдно, красиво снимая ту или иную часть своего туалета,
она подчеркивала прелесть обнаженного своего тела. Станислав, как
завороженный, смотрел на все... И вот его член, вздрогнул раз, и встал
может быть первый раз в жизни, поднимаясь и наливаясь соком страсти.
Когда он поднялся во весь рост, у меня по спине пробежали мурашки. Боже
мой! Меня самого природа не обидела, наградила большим членом, но
этот!... Жеребцу не стыдно было бы иметь такой! Не менее двух дюймов в
диаметре, длиной около фута - то есть, если бы его можно было опустить
вниз, головка оказалась бы около колен.
Я перепугался за Ядвигу. Что будет с ней, если она рискнет
испытать этот член? Но ее лицо выражало не испуг, а совсем наоборот:
на нем было написано желание скорее насладиться, утолить свою страсть
этим великаном. Она бросилась на колени перед ним и стала ласкать его
руками, шеей, волосами, лицом, губами и ртом осыпая его поцелуями. У
Станислава помутнел взгляд. Руками он бессознательно блуждал по голове,
плечам, грудям Ядвиги. Он что-то шептал. Доведя его и себя до
последней стадии возбуждения, Ядвига встала, взяла со стола баночку с
мазью и, смазав ему головку члена, стала передом находить ему на
колени. Развела пальцами губы своего влагалища, а Станислав направил
головку своего живого стержня ей внутрь. Она взялась за его плечи,
стала медленно, закатив глаза от дикого наслождения, опускаться.
Стержень стал входить в нее. Станиславу видно не терпелось всунуть его
в живое тело. Он взял Ядвигу за бедра и стал помогать ей опускаться. Я
поразился. Как могло это хрупкое, нежное женское тело вместить в себя
этот дар природы! Я думал, сейчас раздастся ее вопль о помощи и
- 14 -
придется бежать за врачом, но мои опасения оказались напрасны. Крик
наслождения и радости вырвался у нее из груди, когда она полностью
опустилась ему на колени. Весь без остатка его огромный член был в ее
чреве... Она прижалась грудью к его груди и стала целовать лицо, потом
поставив ногу на перегородку стула, откинулась чуть назад, и держась за
его плечи, стала поднимать и опускать свой зад, не до конца вытаскивая,
а затем снова насаживая его на поршень. Сначало медленно, а затем все
быстрее и быстрее! Станислав помогал, поддержая ее широко раздвинутые
ножки.
Я возбужденный, вскочил со стула. Дверь моего кабинета, входящая в
коридор, открылась, и на пороге показалась моя Кристина.
- Как темно! Здесь кто-нибудь есть?
- Да, маленькая, заходи! Только потише!
- Каким долгим мне показалось ожидание этой встречи! Я вся горю и
дрожу!
Я стал ее целовать, она отвечала мне горячо и страстно.
- Раздевайся, родной, сбрасывай с себя одежду! - Я стал помогать
ей. - Ты ко мне пришла! - Я встал на колени и целовал то место тела, к
которому обращался мой член, прижавшись губами к волоскам и пылающему
разрезу между ног, засунув пальцы в эту теплую щель.
- Поцелуй и ты скорей свою игрушку!
С этими словами я встал и пригнул ее голову к своему члену. Она
несмело взяла его рукой и несколько раз нежно поцеловала, потом
схватила его ртом и стала сосать. Я с трудом оторвал ее голову и она в
ожидании, дрожа всем телом, прижалась ко мне грудью. Нащупав мокрый
вход в ее тело и чуть подсев под нее, я напрвил туда свой член. Она
широко раздвинула ножки, позволив моему члену войти в ее теплоту.
Сделав несколько движений я забросил ее руки себе на шею, не вытаскивая
члена, держась за ляжки ее ног, оторвал ее от пола и так, сидящую на
моем члене, понес к стеклянной двери. Держа ее спиной к двери я сел в
кресло. Она не видела, что происходит в спальне Ядвиги, да ей было и
не до этого. Она была возбуждена до такой степени, что хотела только
удовлетворить свою страсть. Я поставил ее ноги на сиденье кресла и
обняв ее зад стал опукать и поднимать ее. Она застонала на моем члене.
В это время Ядвига и Станислав, голые, лежали на разобранной
кровати. Он впервые в жизни получил удовлетворение от женщины и сейчас
лежал неподвижный и усталый, закрыв лицо руками и стесняясь ласки ее
рук. Мы с Кристиной кончили, вытерлись, и я, целуя ее, как ребенка,
посадил к себе на колени и показал на происходящее в спальне.
Кристина, увидев лежащих в кровате голых Ядвигу и Станислава,
перепугалась, дернулась, желая вырваться и убежать. Но я ее не
отпустил, прижал к себе и прошептал:
- Не бойся, не стесняйся, сладенькая! Смотри, и ты увидишь много
интересного!
- Стыдно ведь подсматривать такие вещи! - Сказала она смущаясь,
но, немного успокоившись, стала украдкой от меня смотреть в дверь.
Немного полежав, Ядвига прподнялась на локтях и нежно поцеловала
Станислава в губы, потом соски его груди, поднялась и понесла свою
грудь к его губам. Он схватил их руками и впился поцелуем. Мы стали
дублировать их действия. Я ласкал и целовал груди Кристины. Ядвига
руками ласкала Станислава, и его могучий член встал на дыбы.
- Как, - с испугом в голосе прошептала Кристина, - какая у него
большая штука! Он ведь разорвет Ядвигу, если будет делать то же, что и
мы!
- Не бойся, уже не разорвал. Видишь - она опять просит его.
- 15 -
- Какая твоя жена ненасытная! Неужели ей мало твоей штуки?
И снова Станислав стал конем, а Ядвига - наездником. Она положила
его на край кровати так, что бедра и одна нога свешивались на пол. Сама
встала на полу к нему спиной так, что его опущенная нога оказалась
между ее ног, нагнулась, упершись в поставленный перед собой стул,
взяла в руку его членище, сзади направила в свое влагалище и стала
задом насаживать себя на него.
- Я тоже так хочу! Какая я стала бесстыдная! - Воскликнула
Кристина и взяв мой член, хотела вставить в себя.
- Подожди! - Сказал я Кристине, - давай как они.
И мы с ней повторили этот способ, только по-своему. Я, сидя
пододвинулся к краю кресла и развел ноги, она задом стала между моих
ног, нагнулась и, уперлась руками в мои колени, запрыгала на моем
члене. Войдя в экстаз, мы уже не обращали внимания на то, что
происходило в спальне, перешли на диван, лаская друг друга только
руками. Трогая мой член Кристина спросила:
- Ты не завидуешь Станиславу, что у него такая большая штука?
- Что ты, милая, разве тебе моего мало?
Не отвечая на мой вопрос, Кристина продолжала свою мысль:
- Я еще не разбираюсь в таких вещах, но такой бы я не стала.
Такого огромного я не хочу никогда. Ведь он вызывает только страх, а не
желание.
Когда усталость прошла, мы вновь продолжили наслаждаться друг
другом, подсматривая за Ядвигой и Станиславом. Так мы провели весь
вечер.
На следующий день я заметил, что Ядвига чувствует себя очень
плохо.
- Дорогая, я видел вчера твою игрушку. Ты совсем себя не жалеешь.
- Да, дорогой, я не рассчитала своих возможностей.
Но, поправившись, она снова пригласила Станислава к себе, провела
с ним вечер страсти и опять почти неделю болела. Видно, раз попробовав,
она не могла отказаться от этого страшного наслаждения. И потом,
примерно раз в месяц, она с ним раз встречалась и неделю после этого
отдыхала. Станислав, почувствовав Ядвигу, ощутил свои мужские
достоинства, перестал стесняться общества хорошеньких женщин, и его
любимым занятием стали не только лошади. Стали ходить слухи, что ни
одна женщина не выдерживала его члена, чтобы потом не болеть. Но,
несмотря ни на какие предупреждения, они, как мотыльки на огонь, летели
к нему. Не одна заплатила здоровьем, а некоторые общественным
положением: подчас невозможно было скрыть последствия работы члена
Станислава за испытание на себе его силы и могущества.
* * *
С Кристиной мы встречались часто, и все так же страсно отдавались
друг другу. Наверное, нет таких способов и поз, которых бы мы с ней не
перепробывали. Затем мы стали встречаться реже. У меня появились новые
женщины. Кристина тоже не терялась: у нее зародилась ненасытная
страсть. Каждый день она должна была видеть мужчину. Это и сгубило ее
мужа. Он был страшно ревнив и не отпускал ни на шаг таблетки. Однажды
сердце его не выдержало, и он скончался прямо в постели на Кристине,
как говорится при исполнении супружеских обязанностей. Кристине
осталось богатое имение и фамилия карчевская. Сколько мужчин
предлогали ей себя в мужья! Но она использовала только их половые
члены. Может, она оказалась в обществе других женщин, ищущих
- 16 -
сверхнаслаждения, и стала искать мужчин с таким огромным членом как у
Станислава, забыв про свои слова, которые говорила мне, что не хочет
оказаться на таком огромном члене.
* * *
А наша семейная жизнь идет своим чередом. Ядвига отдается
развращенным старичкам, портит юнцов. А я наслаждался нежными телами
своих любовниц, не забывая узнавать через стеклянную дверь, что нового
в области наслаждения и разврата приобрела моя жена со своими
любовниками.
Э Л Е О Н О Р А
_______________
"Если вам дороги те минуты,
если вы любите меня, то
исполните мою просьбу,
последнюю просьбу, иначе жизнь
моя - ничто и я погибла. "
Элеонора дописала эти строки, пылающие страстью и склонила голову на
прекрасные розовые руки. "Лора" вполголоса позвала она свою послушницу в
этот миг дверь отворилась и вошла пятнадцатилетняя монахиня с рано
оформившимися формами тела. Об этом свидетельствовали чувствительный и
сладостный рот, холмики больших, слегка отваливающихся грудей, округлые
бедра, полноту которых не в силах было скрыть длинное платье монахини.
Лора! - произнесла Маркиза, - отнеси это письмо, ты знаешь кому и
немедленно возвращайся обратно. Неслышно ступая своими маленькими ножками,
послушница удалилась, скромно потупив голову. Соблазнительное покачивание
ее бедер не ускользнуло от внимания Маркизы. Полные ягодицы девушки
двигались в такт ее шагам. Глаза Маркизы, проводив послушницу, загорелись
плотоядным огнем. Она приподняла подол своего платья и вложила два пальца
в промежность. Почувствовав первое вздрагивание пылающих губок влагалища,
Маркиза обернулась к распятию, висевшему над кроватью и упал перед ним на
колени. Так она и предстала перед богом, одну руку подняв к нему, второй
сжимая пылающие половые органы. "Боже мой", воскликнула онадай мне силы,
отврати от меня искушение! Но распятие молчало, обнаженное и покорное
всему. Маркиза со страхом заметила, что глаза ее упорно вглядываются в то
место на распятии, где член слегка приподнимал материю, даже в боге она
видела мужчину. Маркиза встала, медленно подошла к кровати и стала
сбрасывать с себя одежду. Она поняла, что молитва не спасет ее от вечного
ада впереди. Так пусть же это случится скорее. Перед кроватью стояло уже
обнаженное тело женщины.
Все оно выражало собой желание, вздрагивая то ли от уличной прохлады,
то ли от страсти, которая бушует в груди молодой монахини. Полные груди с
темными сосками тяжело поднимались, оголенный зад, слгка отстраненный в
предвкушении, извивался сжимая и расжимая ягодицы, губы Маркизы
вздрагивали, обнажая ряд белоснежных зубов. Глаза Маркизы были плотно
закрыты. Одной рукой она быстро водила по соскам груди, а второй, чуть
раздвинув ляжки, вложила во влагалище себе два пальца. Влагалище стало
влажным и Элеонора легла накинув на горящее тело простыню. Рука монахини
скользнула под подушку и пальцы судорожно сжали свечку в два пальца
толщиной, шесть дюймов длиной. Приподняв вверх живот и сильно заведя ноги,
Маркиза ввела свечку себе во влагалище. Чувствуя конец матки при каждом
движении свечи, Элеонора напрягала живот, сжимая потемневшую свечку
стенками влагалища. Перед глазами вставали сладострастные картины. Она не
заметила, что в момент когда она испытывала верх блаженства, ее зубы до
крови прокусила нижнюю губку. Элеонора, чувствуя благодатную
напряженность, с силой вдавила свечу в глубину влагалища. Ее ноги
задергались и она в изнеможении откинулась на подушку.
Маркиза лежала отдыхая, когда вернулась послушница. "Я выполнила ваш
приказ", сказала Лора. - Я давно хотела поговорить с тобой кое о чем, -
Прошептала Маркиза пригласила послушницу сесть рядом. - Лора, милая,
знаешь ли ты как я мучаюсь? Я готова убить себя, - трепеща всем телом
прошептала Маркиза. - чем я могу помочь вам моя наставница? Я сделаю для
вас все, что в моих силах, - с радостью ответила Лора. Все это время руки
Маркизы жадно скользили по телу девушки. - Обнажи свое тело, Лора, мы
вместе будем служить господу богу и поверь мне, дела наши ему важнее, чем
молитвы, - целуя девушку говорила Маркиза. Лора, еще не понимая, чего
хочет Маркиза, подчинилась ей. Когда с нее упала последняя рубашка, перед
Маркизой предстало прекрасное тело девушки, достойное кисти Рафаэля.
Особенно возбуждали Маркизу груди девушки, торчащие вперед, но уже
достаточно полные, с нежнокоричневыми пятнами сосков. - Ляг со мной,
обнимая девушку горячими руками, произнесла Элеонора, вся дрожа и пылая
огнем преисподней, прижимая к себе упругое тело, покрывая его поцелуями.
"Сожми крепче мои груди и дай мне свои, - попросила Маркиза. Она стала
мять пальцами соски молодой девушки. От такой ласки они стали твердыми и
выпуклыми. Тоже самое делала Лора. Но вот Элеонора повернулась к ногам
девушки и начала целовать ее тело сверху вниз: плечи, грудь, живот.
Наконец ее губы остановились на бугорке венеры, едва прикрытом светлым
пушком. Осторожно раздвинув ноги лоры Маркиза ртом прижалась к губам
наслаждений. Нежно-розовый язык Элеоноры проник во влагалище, приятно
раздражая половые органы молодой послушницы. Глаза Лоры то закрывались, то
открывались. На щеках появил румянец. Нервное подергивание конечностей
говорило о буре чувств проснувшихся в молодом теле. Девушка стала
прижимать голову Маркизы с своему пушку, движениями ног и живота старалась
как можно глубже погрузить язык Элеоноры в свое влагалище. Монахиня, вся
трепеща, взяла голову лоры и приблизила к ее лицу свой вздрагивающий
живот, который она опустила невероятно раздвинув ноги. Девушка поняла. Она
нервно прижалась к плотной растительности Маркизы, прикрывающей роскошные
части тела и стала делать торопливые движения языком, стараясь привести
Маркизу в такое же состояние в котором находилась сама. Руки монахини
легли на ягодицы Лоры и стали щекотать задний проход. Через некоторое
время мерные толчки удовлетворенных женских тел возвестили кульминационную
точку наслаждения. Еще одно содрогание и тела обеих женщин замерли в диком
восторге. Женщины лежали неподвижно, но вот Элеонора поцеловала в губы
девушку и сказала: "Лора, встала на четвереньки". Та исполнила просьбу
Маркизы. Опустившись на колени перед задом девушки, Маркиза одной рукой
пригнула ее голову, другой приподняла ее зад так, что стало видно
влагалище. После этого Маркиза принялась водить сосками своих грудей по
влагалищу, пока оно не стало судорожно сжиматься и расжиматься. Элеонора
молча перевернула Лору на спину и легла на нее, введя ей во влагалище
указательный и средний пальцы, сложенные винтообразно. Большой палец она
ввела себе во влагалище. Прижимаясь к девушке всем телом, Маркиза стала
делать движения мужчины при удовлетворении желания. Лоре было немного
больно, но что это за боль по сравнению с наслаждением, которое она
впервые получила. Она целовала Маркизу как мужчину и снова содрогания их
тел слились воедино, отражая напряжение страсти.
После этого тела их ослабли и обе женщины опустились в обьятия
подушек. Через некоторое время Лора удалилась. Элеонора встала с постели,
чуть вздрогнув от ночной прохлады. В небрежно наброшенном капюшоне она
направилась в дальний угол сада, окружающего корпус монастыря. Огромный
датский дог поднялся и, тихо урча, направился к женщине.
Нерон, Тубо, Тубо, шептала монахиня, вставая на колен подняла
капюшон, обнажая зад до пояса. Раздвинув влагалище, Маркиза дала
почувствовать его запах. Вытянув шею Нерон приблизил пасть к половым
органам Маркизы, потянув в себя воздух и поняв, чего от него хотят, он
вскочил на Элеонору, обхватив ее широкий зад своими передними лапами. Его
острый член заскользил между ее ляжками. Маркиза двумя пальцами левой руки
направила член кобеля в полуоткрытые губки влагалища. прошло немного
времени... Мрачные своды монастыря освещены лампой, горящей у ног статуи
мадонны. В полосе света стоит обнаженный Поль. Перед ним на коленях стоит
Маркиза, устремив свой взгляд на большой член возбужденного юноши.
Элеонора видела, что его член от сильного возбуждения поднят почти к
животу крупная головка покраснела от прилива крови. Длинные волосы,
начинающиеся у основания члена покрывали живчик графа. Руки Маркизы
гладили эти волосы и, вздрагивая, нежно касались двух полушарий ниже
члена. Она чувствовала, как под ее член, как нервными толчками пульсирует
в нем кровь. Тяжело дыша Маркиза шептала: "завтра в 10 утра будет совершен
мой постриг. Для меня все кончено. Маркиза встала и стала отходить к
кровати. Она не легла, а упала на кровать, закинув руки. Элеонора легла
поверх кровати так, что ее половые органы возвышались и как бы сами
просились для наслаждения. Поль лег на Маркизу и припал губами к ее
соскам, втягивая их в рот и слегка покусывая губами. Его горячий член
уперся в живот Элеоноры. Пальцы его, которыми он пытался помочь члену,
касались влагалища Маркизы. Все его тело обволокла приятная теплота и
дрожь. Маркиза нагнулась и член поля оказался у ее лица. Она приоткрыл
рот, обхватив головку члена губами, она всасывала член в себя, чувствуя
как он медленно входит в ее рот, касаясь языка и приятно щекотя небо. Граф
вытащил член из губ Маркизы и немея от дикой радости снова направил его в
промежность. Элеонора судорожно обхватила ягодицы Поля и со сладостным
стоном изогнув себя, подняла ляжки так, что согнутые ноги касались спины
графа. Она буквально впилась в него поцелуем. Член поля с большим трудом
проникал все глубже во влагалище Элеоноры. Она помога ему, вытянув живот,
разведя ноги и растягивая пальцами губки влагалища но, тем не менее, губки
слегка завернулись вглубь, причинив Элеоноре сладкую, ни с чем не
сравнимую боль. Она вся завертелась, извиваясь в бешеном ритме, когда
почувствовала в себе горячий член юноши. Просунула руку между собой и
графом, она стала бешено вращать его членом во влагалище. Поль пришел в
неистовство. Он повернул Элеонору на живот и поставил на четвереньки.
Теперь его член еще дальше вошел во влагалище Маркизы. Она замерла не
дыша, не в силах думать и говорить. Только сдаленный стон сорвался с ее
губ, когда судорога неповторимого наслаждения заставила замереть их
обнаженные тела. Она полежала несколько минут, а потом достала из
влагалища член, вытерла его простыней и снова принялась раздражать его.
Элеонора водила им по соскам грудей и брала в рот когда член приобрел
достаточную прочность и упругость Элеонора села на ноги поля и ввела себе
во влагалище предмет искушения. Все быстрее и быстрее приседая (они как бы
поменялись местами) Маркиза несколько раз испытала чувство оргазма. Но ей
и этого было мало и она стала делать круговые движения не вынимая член из
влагалища. Граф, которого все это привело в состояние экстаза, опрокинул
монахиню на постель и с размаху ввел во влагалище свой член.
Чтобы вход во влагалище стал уже поль ввел в зад Элеоноре
указательный палец, улавливая малейшее движение сквозь тонкую перегородку,
отделяющую задний проход от влагалища. Потом Поль поменял палец и член
местами. Снова тело молодой монахини задергалось в мучительно-сладостных
конвульсиях, хотя зад испытывал резкую боль, растянутый большим членом
графа. Когда она почувствовала в последний раз в своих внутренностях, как
задергался упругий предмет вожделения, как толчками вливается в ее матку
животворительная жидкость, Маркиза воскликнула: - Поль, милый Поль, я
счастлива! Поль, утомленный тем бешеным ритмом, в котором менялись способы
нас лаждений, откинулся на подушки в полном изнеможении, чувствуя внутри
себя ликующую пустоту. "Элеонора, любовь моя, -пролепетал юноша, -
согласна ли ты, скажи мне и я умчу в свой фамильный замок из этой душной
кельи, умчу навсегда и никто не посмеет разлучить нас с тобой до самой
смерти мы будем принадлежать только друг другу! " - Знай милый, только
тебе я отдалась из чистой любви, только с тобой я стала счастлива. Но я не
хочу принести тебя в жертву своей титанической страсти. Я прошу тебя,
оставь себе самые лучшие воспоминания. Пусть я исчезну для тебя навсегда.
Поль встал и подошел к столу, на котором стояла бутылка вина. Глоток этого
напитка влил в него новые силы, освежил голову, он снова обернулся к
постели, горя желанием продолжить эти страсти, но Маркизы в постели не
было...
Келья была пуста. Он бросился из кельи и у самого порога наткнулся на
вошедшую Лору, которая смотрела на мужчину испуганными глазами. Все, что
она видела своими глазами несколько часов назад во время сношений с
Элеонорой встало у нее перед глазами в образе юного красавца Поля. Кровь
прилила к голове девушки, все поплыло перед глазами и она без чувств упала
к ногам графа. Платье ее задралось, обнажив прелести юной монахини. Поль,
возбужденный их видом упал перед ней на колени и впился поцелуем в
белоснежные ляжки девушки это прикосновение привело Лору в себя и она сама
раздвинула ляжки. Она почувствовала, как руки графа нашли ее груди и язык
проник во влагалища как член его заскользил по ногам. Лора забыла все:
бога, стыд, людей, обет. Она хотела только одного, чтобы член поскорее
вошел во влагалище. Дрожащей рукой она взяла предмет своих желаний и
потянула его к себе, упершись пятками в ковер. Лора изогнулась, подставляя
под член графа свои органы, но, по неопытности, слишком сильно подняла
живот и член поля несколько раз скользнул между ее ног, проходя чуть ниже
половых губок. Лора измучилась, стараясь освободиться от неудачно
попавшегося члена и наконец, ей это удалось. Лора забыла стыд, рукой
обхватила член графа и прижала его к отверстию, прикрытому пленкой
невинности. Поль закричал от боли. Узкое влагалище сдавило его член. Он
разорвал на Лоре платье от ворота до подола, обнажив все тело. От этой
приятной и резкой боли Лора снова потеряла сознание. Поль взглянул на
промежность лоры и увидел, что половые губки, задний проход, волосы, ляжки
окрасились кровью он понял, что лишил ее невинности...
А где же Элеонора? - молодая монахиня, не зная, что Поль изменил с
молодой послушницей, бежала длинными коридорами монастыря к старому
подвалу. Трясущейся рукой она открыла засов и опустилась по замшелым
ступеням в темноту. Раздался рев. Монахиня зажгла свечу, увидела
подняшегося на задние лапы ручного медведя и стала гладить его шерсть,
постепенно приближаясь к его мохнатому члену. Эти поглаживания заставили
медведя опуститься на четвереньки. Его член возбужденно поднялся, поражая
своими размерами видавшую виды распутницу.
Она легла на спину и пролез между лапами медведя, выпятив живот
Элеонора прижалась к медведю, пытаясь открытым влагалищем поймать его
член. Руками она помочь не могла так как опиралась на них, выгибая свое
тело. Вот огромный член зверя коснулся губок влагалища и стал медленно
входить в него. Наконец то Маркиза нашла член, достойный ее ненасытной
жажды наслаждения. Зверь два раза уже вливал ей во влагалище большие дозы
спермы, но Элеонора нарочно растягивала удовольствие, не давая себе
кончить и снова ввела в себя член медведя. Она так плотно прижалась к
животу зверя, что слышала удары его сердца. Маркиза терлась о его грубую
шерсть своими нежными грудями стараясь сильнее возбудиться и возбудить
медведя. Зверь, в котором половое удовлетворение вызвало дикие инстинкты,
сомкнул свою пасть на горле Элеоноры, наконец то удовлетворенной женщины.
Когда утром пришли кормить медведя и попытались взять тело Элеоноры,
медведь свирепо зарычал и никого не подпустил к ней. Пришлось убить ее
последнего любовника.
- 1 -
Спиридон Мартыныч Кторов
Был директором конторы
Главзаготснабсбытзерно -
Стал он им не так давно.
Не высокий, средних лет,
Крупный лоб, красив брюнет.
Вечно выбрит и отглажен,
А в плечах - косая сажень.
Кабинет его рабочий
Был обставлен ладно очень:
Стулья, стол давольно скромный,
Книжный шкаф, диван огромный.
В коже дверь, на ней запоры,
На окне глухие шторы.
Письменный прибор дородный
И сифон с водой холодной.
А в приёмной - секретарша,
Лет семнадцать или старше...
Месяц - два они старались
И с почётом увольнялись.
День от силы проходил,
Новый ангел приходил.
Было так и в этот раз,
О котором мой рассказ...
* * *
Сам из отпуска вернулся,
В дверь вошёл и улыбнулся:
Дева дивная сидит,
На него в упор глядит.
Взгляд прямой, открытый, чистый.
"Как зовут, тебя?" - "Фелистой.
У Тамары - биллютень,
Я сегодня - первый день."
"Так, прекрасно!" Спиридон,
Встал и сделал ей поклон.
"Спиридон Мартыныч Кторов -
Я, директор той конторы.
Тоже первый день в работе.
Ну. Потом ко мне зайдёте.
Я введу Вас в курс всех дел."
Кторов снова поглядел,
Улыбнулся, поклонился
И в пенаты удалился.
А Фелиста вся зарделась -
Ей сейчас к нему хотелось.
Чтоб был точный дан приказ,
Чтоб потом, а не сейчас.
Здесь прерву я нить рассказа,
Потому, что надо сразу
О Фелисте рассказать
И её Вам описать
Высока, с приятным взглядом,
С очень крупным круглым задом,
С головой - не без идей,
С пятым номером грудей.
С узкой талией притом,
С пышным, нежным, алым ртом.
Волос - цвера апельсина,
До сосков - довольно длинный.
Голос томный и певучий.
Взгляд предельно злоебучий.
Здесь замечу непременно,
Что еблась он отменно.
Знала сотню разных поз,
Обожала пантероз.
Сладко делала минет.
Всё узнала в десять лет.
В те года с соседней дачи
Помогал решать задачи
Ей один артиллерист -
В ебле дядя был не чист.
Достовал он хуй тихонько,
Гладить заставлял легонько.
Сам сидел, решал задачи,
Объясняя, что, где значит.
Зто было не понятно,
Но волнующе приятно:
И упругий хуй в руке,
И ладошка в молоке.
Арифметика кончалась,
Платье с девочки снималось.
И язык большой и гибкий
Залезал Фелисте в пипку.
По началу было больно,
Рот шептал:"Прошу!Давольно!"
Но потом привычно стало.
Целки в скорости не стало.
И за место языка -
Хуй ввела её рука.
А примерно через год
Научилась брать хуй в рот.
Месяцы бежали скопом.
Набухали груди, жопа.
Над пиздой пушились дебри.
Набирался опыт в ебле.
А к шестнадцати годам
Переплюнула всех дам.
Сутками могла ебаться.
Ёрзать, ползать, извиваться.
По-чепаевски и раком, стоя,
Лёжа, в рот и в сраку.
С четырьмя, с пятью, со взводом.
Девочка была с заводом.
И сейчас она сидела,
Мерно на часы глядела.
А в пизде рождалась буря,
Буря! Скоро грянет буря!
Ведь Тамара ей сказала:
"Спиридон - лихой вонзала."
Сердце билось сладко-сладко
И пищало где-то в матке.
Руки гладили лобок.
Ну, звони, скорей, звонок.
И звонок приятной лаской
Позвонил, как будто в сказке.
Захлебнулся, залился.
Время же терять нельзя.
Трель звонка слышна нигде.
Что-то ёкнуло в пизде.
И Фелиста воспылав
К двери бросилась стремглав.
Ворволась. Закрыла шторы.
Повернула все запоры.
Жадно на диван взглянула.
Резко молнию рванула.
И в мгновение была
Втом, в чём мама родила.
Спиридон как бык вскочил
И к Фелисте подскочил,
Доставая бодро член,
Что кончался у колен.
А зате он также быстро
На ковёр свалил Фелисту.
И чтоб знала кто такой
Ей в пизду залез рукой.
Но Фелииста промолчала -
Ей понравилось начало.
Улыбнулась как-то скупо
И схватила ртом залупу.
Стала втягивать тот член,
Что кончался у колен.
Вот исчезло пол-конца,
Вот ушли и два яйца.
И залупа где-то ей
Щекотала меж грудей.
Спиридон кричал:"Ах,сладко!"
И сдимал рукою матку.
Цвета белого стекла
Сперма на ковёр стекла.
А глаза её горели,
Хуй ломал чего-то в теле.
Кисть руки пизда сжимала,
Так, что чуть не поломала.
Приутихли, раскатились.
Отдохнули, вновь сцепились.
Вот Фелиста встала раком.
Он свой хуй ей вставил в сраку.
А пизду двумя руками
Молотить стал кулаками.
А она за яйца - хвать
И желает оторвать.
Снова отдых, снова вспышка.
У него уже отдышка.
А она его ебёт,
И кусает, и скребёт.
И визжит, и весеситься,
И пиздой на рот садиться.
Он вонзает ей язык,
Что могуч так и велик,
И твердит:"Подохну тут".
А часы двенадцать бьют.
Кровь и сперма - всё смешалось,
А Фелиста помешалась.
Удалось в конце концов
Оторвать одно яйцо.
А потом с улыбкой глупой
Отжевать кусок залупы.
Он орёт:"Кончаюсь, детка!"
А она ему менетку,
Чтоб заставить хуй стоять.
И ебать, ебать, ебать...
Утром, труп его остывший
Осмотрел я, как прибывший
Из Москвы кременалист.
Так закончил журналист свой рассказ
Печальный очень, и добавил:
"Между прочим с нами следователь был,
Очень юн и очень мил."
Побледнел он, покраснел.
На девицу не глядел.
Так неглядя к ней склонился,
Перед этим извенился.
И зо рта её извлёк
Хуя - жёваный кусок.
И изрёк один вопрос:
"Заебли его. За что-с?"
И ответила Фелиста:
"Этот был - артиллеристом.
Рядом с нами жил на даче
И умел решать задачи."
- 2 -
Время шло, прошло лет пять.
Мой попутчик мне опять,
Как-то встретился под Сочи.
Мы обрадовались очень нашей встрече
И всю ночь - пили всё отбросив причь.
А когда бледна полна
Над землёй взошла Луна,
Звёзды на небе застыли. Он спросил:
"Вы не забыли мой рассказ,
Когда Фелиста заебла артиллериста?"
В миг с меня сошла усталость,
Я спросил:"А что с ней сталось?"
"Значит помните гляжу,
Чтож, хотите расскажу!"
Затаив своё дыханье
Я в момент обрёл вниманье,
И сонливость спала сразу
В ожидании рассказа.
И второй его рассказ
Я поведаю сейчас...
* * *
Если помните, там был
Следователь - юн и мил.
Он с неё там снял допрос
А потом в Москву увёз.
Сдал в "Бутырку" под расписку
Изачал писать записку
О своей командировке
В кабинете на Петровке.
Только всё терял он суть,
То в глазах всплывала грудь,
То большие ягодицы
Арестованной девицы.
То огромные сосочки.
Встал отчёт на мёртвой точке.
Хуй дрожал мешая мысли,
А его сомненья грызли.
Всё ли сделал для отчёта,
Нет в допросе ли просчёта,
И за ту держусь я нить.
Надо передопросить.
Так решив, отчёт сватил
И в "Бурырку" покатил.
А Фелиста будто знала,
Молча с табурета встала.
Также молча подошла
И дыхальем обожгла.
"Умоляю, помогите.
Всё отдам,коль захотите.
Лишь спасите от тюрьмы.
Я боялась с детства тьмы.
Я пугалась скрипов, стуков",
А рука ползла по брюкам.
Жадно хуй его искала,
По щеке слеза стекала.
Вдруг присела. Нежный рот
Из ширинки хуй берёт.
И засасывает славно,
Чуть. слегка качая плавно.
Следователь вмиг вспотел.
Видит Бог - он не хотел.
Против воли вышло это,
Для познания минета.
А она его прижала,
Всё в юристе задрожало
И бурлящие потоки потекли в пищепротоки.
Две недели шли допросы.
Он худел, давая кроссы
От "Бутырки" и назад.
Шли дела её на лад.
Он худел, она добрела.
Им вертела, как хотела.
Он доопросов снял не мало,
А она трусы снимала.
От допросов заводилась
И верхом на хуй садилась,
Или делала отсос,
Отвечая на вопрос.
День за днём чредою шли.
В скорости её ебли
Абвокат и прокурор
И тюремный спецнадзор.
Утром, вечером и в ночь
Все хотели ей помочь.
А Фелиста как могла
Им взаимно помогала.
Бодро делала минет
С переходом на обед.
Так наш суд на этот раз
От тюрьмы Фелисту спас.
Предложив за еблю, в дар
Выехать под Краснодар.
У кого-то там приятель
Был колхозный председатель.
Для Фелисты зтот кто-то
У него просил работу.
Все девицу провожали,
Наставляли, руку жали.
А простившись, как пижоны
Все разъехались по жёнам.
С шиком ехала Фелиста
Поезд мчиться очень быстро.
Проводник разносит чай.
Пару раз он невзначай
Жопы девицы коснулся,
А на третий оглянулся,
Взгляд на бёдрах задержал
И к себе её прижал.
А она сказала тихо:
"Как Вы сразу, это лихо.
Что у Вас здесь? Ну и ну.
Я попозже загляну!"
Ровно в полночь, дверь открыв,
И её к себе впустив,
Он под чайных ложек звон
До утра качал вагон.
А она под стук колёс
Исполняла "Хайдеросс".
Утром поезд сбавил ход.
Вот перрон, стоит народ.
Много солнца, небо чисто.
Тут должна сойти Фелиста.
Вышла, робко оглянулась
И невольно улыбнулась.
Ей букет суёт мужик,
Из толпы несётся крик.
Под оркестр отдают
Пионеры ей салют.
Кто-то вышел к ней вперёд,
Нежно под руку берёт,
И под звучный барабан
Приглашает в шаробан.
"Трогай!" - кучеру кричит
И загадочно молчит.
В миг с лица сошла улыбка.
"Здесь какая-то ошибка.
Объясните, эта встреча,
Барабан, цветы и речи,
Тот кому это - не я"
"Что, ты, рыбонька моя.
Из Москвы вчера как раз
Мне прислал мой друг наказ
Встретить пятого, в субботу
И доставить на работу.
Ты возглавишь конный двор."
Это был мой прокурор.
Он всё это объясняет,
Сам за жопу обнимает,
Нежно за руку берёт
И себе на член кладёт.
Шепчет ей: "А ну - сожми!"
Кучеру орёт: "Нажми!"
Эх трясучие дороги.
"Хошь. Садись ко мне на ноги!"
Что Фелисте объяснять.
Та давай трусы снимать.
Хуй достала, встала раком,
На него насела сракой.
И пошла работать задом,
Помогая всем ухабам.
Кони резвые несуться,
Конюх чувствует - ебуться.
И хотя мальчонка мал,
Тоже свой хуёк достал.
Сжал в кулак и быстро водит -
Ебля всякого заводит.
Конь учуял это блядство.
Мчал сначала без оглядства.
А потом мгновенно встал,
Доставать свой кабель стал.
Ржёт подлец и не идёт.
Лошадиный член растёт.
Как Фелиста увидала,
Мужиков пораскидала,
Подползла под рысака,
Обхватила за бока,
Пятками упёрлась к крупу
И давай сосать залупу.
Пыль столбом, рысак дрожит,
Вдруг с кишки как побежит.
Баба чуть не захлебнулась,
Тело конское взметнулось,
Конюх тихо заорал,
Председатель дёру дал.
Конь хрепит, она елду
Конскую суёт в пизду,
И вертиться как волчок.
А в степи поёт сверчок.
Час в желании своём
Измывалась над конём.
Племенной рысак сволился,
Охнул и пиздой накрылся.
А Фелиста отряхнулась
И на станцию вернулась.
Ночью тихо села в поезд
И отправилась на поиск
Новых жертв своей пизды.
Через семь часов езды
Где-то вышла и пропала.
С той поры её не стало.
Но я верю, уж она-то
Где-то выплывет когда-то.
И пока живём и дышим
Мы о ней ещё услышим.
Глава первая
Старый, но довольно опрятный, катер медленно приближался к каменному причалу
Саламина. Мотор натужно взревел в последний раз и затих. Старый матрос-грек,
ничего кроме моря в своей жизни не видевший, равнодушно сплюнул в воду залива,
добросовестно кормящего его, и бросил канат встречающему. Молоденький
подручный быстро и ловко привязал канат, катер стукнулся о мрачный камень
причала, оттолкнулся -- канат натянулся как струна. Матрос бросил второй
канат. Из рубки вышел капитан, такой же старый, как и его подчиненный, так же
равнодушно скользнул взглядом по живописной панораме родного города. И
остановил взгляд на пассажирке, которая весь рейс проторчала на палубе, не
заходя в салон и не интересуясь ассортиментом их бара, как остальные
путешественники.
Она была хороша своей молодостью, сложением и загадочностью. По тому, как она
рассматривает убегающие вверх по склону кривые исторические улочки, можно было
догадаться, что она очарована неброской красотой города и острова, вдоль
берега которого они двигались более получаса. Но что еще скрывается за ее
карими большими глазами, что притаилось за внешней простотой ее одежды и
непринужденностью позы для прожженных морских волков было тайной за семью
печатями.
Матрос сбросил трап и девушка взвалила на свое с виду хрупкое плечо огромных
размеров кожаную сумку, застегнутую на молнию. Подошла к трапу, заметила
устремленные на нее взгляды пожилых потомков гордых эллинов. Улыбнулась
очаровательно и воскликнула игриво:
-- Чао!
-- Всего доброго, -- смущенно пробормотал старый капитан и отошел в сторону,
давая дорогу остальным пассажирам, выходящим из салона.
Она легко сбежала по трапу, словно не висела у нее на плече тяжелая ноша.
Ругаясь на себя последними словами, оба моряка не могли оторвать взгляда от ее
восхитительной попочки, туго обтянутой материей черных джинс.
-- Да-а! -- выговорил матрос, когда она скрылась за административным зданием.
-- Вот это персик! В самом соку! Сладкий-сладкий, -- он даже глаза закрыл
от удовольствия.
-- Вернешься домой, твоя старуха вмиг отобьет охоту к сладкому, -- вернул
его к реальности капитан.
Город жил своими повседневными заботами и не обратил ни малейшего внимания на
незваную посетительницу. Патриция не спеша шла по причалу, впитывая в себя
громкие выкрики грузчиков и торговцев, резкие запахи выгружаемой с лодок
рыбы и жареных каштанов, которыми торговали на каждом удобном пятачке. Рядом
пронзительно заревел осел, он вздрогнула от неожиданности, отшатнулась.
Рассмеялась своему испугу, весело подмигнула туповатому ушастому труженику и
свернула на узкую, мощеную булыжником улочку, круто уходящую верх по склону
горы.
Патриция спиной чувствовала пронзительные восхищенные взгляды мужчин и
усмехалась. Она знала, что вид ее тела действует на них, подобно красной
тряпки на быка. Везде одно и то же: на улицах родных Афин, и на площадях
степенного Мюнхена, в туманных переулках Лондона и на сумасшедших проспектах
Нью-Йорка ее спортивная фигура неизменно приковывает к себе внимание
представителей сильного пола. К сожалению, их интерес к ней всегда прямолинеен
и однобок. Всех волнует, что у нее между ног, а не между ушей, под
изумительными темно-каштановыми волосами, подстриженными под Мирей Матье. А в
свои девятнадцать лет Патриция свободно владела кроме родного греческого еще и
английским, почти бегло разговаривала на лающем немецком и понимала
телепередачи на французском, хотя беседовать с французом вряд ли смогла бы.
Она прекрасно знала историю своей страны и вообще историю, увлекалась немного
философией и даже пробовала сочинять стихи на кафаревусе, подобно Сапфо, Алкею
и Солону. Будучи чемпионкой колледжа по теннису, она и в аудиториях уступала
не многим студентам.
Мелькнула мысль о начавшихся занятиях в колледже, но Патриция тут же отогнала
ее. Решила, так решила, будет изучать жизнь не на лекциях, а на практике.
Правда, опыт предыдущих дней ничего нового ей не дал. Ну так еще не вечер,
зато и родную страну лучше узнает.
Она с удовольствием разглядывала маленькие домики, теснящиеся на улочке.
Почти все они были из розового или белого камня и на фоне покрытых пылью
стен резко и весело выделялись покрашенные в яркие цвета двери и оконные
рамы. Она оглянулась вниз. Разнообразные крыши домов левантийской постройки
можно было разглядывать довольно долго -- настолько разные они были сверху.
Настолько же разные, насколько стены и внешний вид с улицы у них был
одинаковый. Казалось всю индивидуальность и фантазию архитекторы вкладывали
именно в кровли. Крыши были плоские, покатые, конусовидные и куполообразные...
Но очень быстро Патриция поняла, что скорее всего напрасно сюда приехала.
Однообразный уличный гам начал утомлять ее, а до верхнего края города было еще
далеко. Она купила у пожилого грека, уныло торчащего за лотком, спелых сочных
ягод инжира, и засунув одну в рот, стала спускаться обратно к спокойному
зеленому морю.
Она искала Большую Любовь и острые ощущения. Если насчет первого Патриция уже
начала склоняться к мысли, что она доступна лишь литературным персонажам, то
с приключениями проблем не было никаких -- лишь стоит подмигнуть любому самцу
и он теряет голову. Скучно!
Патриция вновь вышла на шумную набережную и пошла к самому дальнему
пирсу, где швартовались частные прогулочные яхты и катера. Она прошла мимо
большого кафе, расположенного прямо под открытым небом. Столиков было очень
много и за всеми сидели посетители. Официантки деловито сновали с подносами,
на небольшой эстраде в глубине кафе играл ансамбль из четырех человек. Мелодия
была ей знакома с детства и Патриция на мгновение остановилась, решая,
посидеть ли за столиком или идти дальше.
Она прошла немного по каменному пирсу, осмотрелась и с облегчением поставила
рядом с парапетом тяжелую сумку, в которой находился ее гардероб на все случаи
жизни. Села на высокий парапет из такого же коричневого камня, что и весь
пирс, вынула из маленькой полукруглой сумочки на боку кулек с ягодами и
принялась их есть, осматривая суденышки, пришвартованные к причалу. На одном
из катеров заревел мотор и тут же заглох.
На палубе небольшой симпатичной яхты, что стояла третьей от Патриции, появился
стройный молодой мужчина с густыми красивыми темными волосами почти до плеч.
Он привычно ухватился рукой за один из вантов и поставил на причал плетеную
корзинку с пустыми бутылками. Проверил, как пришвартована яхта и ловким
движением взобрался на пирс. Патриция с интересом наблюдала за ним. Был он
высок и статен, в белой футболке с отложным воротничком и цифрами "32" на
груди. Голубые джинсы на нем были подвернуты до колен, и он босиком прошел
мимо девушки, не обратив на нее ровным счетом никакого внимания.
Патриция повернула голову вслед ему. Мужчина прошел по пирсу и уверенно
свернул с набережной в один из переулков -- ясно, как день, что этот маршрут
ему не в диковинку. Патриция улыбнулась и убрала пакетик с ягодами в сумочку.
Она пришла к выводу, что для очередного приключения этот яхтсмен вполне
подойдет. И решительно направилась к яхте, взвалив на плечо свою тяжелую ношу.
Ступила на шаткую палубу и схватилась за натянутый тросик. Сделала несколько
шагов по узкому проходу между надстройкой и бортиком и открыла небольшую дверь
в каюту. Ступеньки круто уходили вниз и в свете яркого солнца девушка
разглядела там две аккуратно застеленные койки и столик. На столике стояла
высокая початая бутылка белого вина с незнакомым ей названием. Каюта имела
ярковыраженный холостяцкий вид. Со стены подмигивала календарная красотка. На
столике рядом с бутылкой лежала раскрытая на середине книга пестрой мягкой
обложкой вверх. Патриция удовлетворенно присвистнула и вошла в каюту, бросив
небрежно тяжелую сумку на правую постель.
Неплохо для одинокого покорителя морей.
Патриция вытащила подушку на левой койке из-под покрывала, прислонила ее к
стенке и разлеглась на чужой кровати в вольготной позе. Она надеялась, что
хозяин яхты не заставит себя долго ждать.
Она протянула руку, взяла бутылку и отхлебнула прямо из горлышка. Вино
оказалось слабым и очень приятным. "А у него не дурной вкус," -- решила она.
На полочке над койкой лежали сигареты и зажигалка. Она протянула руку и лениво
посмотрела на сорт сигарет.
Вскоре она услышала шаги по палубе и безоблачное голубое небо, которым она
любовалась в проеме незакрытой двери заслонила фигура хозяина яхты. При виде
незванной визитерши он замер на пороге в нелепой позе, держа тяжелую корзинку
с провизией в обоих руках. Казалось, от внезапности у него пропал дар речи.
-- Привет! -- не вставая помахала незнакомка ему ручкой и фамильярно
отхлебнула из бутылки.
-- Ты что здесь делаешь? -- наконец, спросил он. Он тешил себя надеждой, что
она просто перепутала его яхту с чьей-то еще.
Патриция отметила, что по-гречески он говорит очень чисто, но едва заметный
английский акцент все-таки выдает его -- иностранец.
-- Я -- лежу, -- спокойно ответила она. -- А ты кто такой?
Он понял, что зря уповал на ее ошибку -- она явно знала, что делает.
-- Что за бредовые идеи? -- только и нашел что сказать хозяин яхты.
Она сделала еще глоток и спросила лениво:
-- А у тебя есть какие-нибудь идеи поинтересней?
-- Выкатывайся отсюда, -- резко приказал он.
Незнакомка никак не отреагировала на его негостеприимство.
Тогда он спросил примирительно: -- Что тебе здесь надо?
-- Заходи, -- пригласила она таким тоном, будто яхта принадлежала ей, а не
ему. -- Я пришла в гости. -- Она потянулась и взяла с полки пачку сигарет. --
Хочешь сигарету?
-- Это мои сигареты, -- угрюмо буркнул он.
Патриция внимательно рассматривала его внешность. Выражение лица и его реакция
на ее бесцеремонное вторжение почему-то понравились ей. Его открытое, чисто
выбритое лицо интеллектуала создавало впечатление мягкости характера. Но
волевой подбородок и жесткая складка у рта предупреждали, что он может
принимать и жесткие поступки, когда сочтет это необходимым. Лицо обрамляли
густые пушистые темно-каштановые волосы, живо напомнившие Патриции фотографии
Джоржа Харрисона времен "Белого альбома". Туго облегающая тело футболка
подчеркивала упругость и силу его тела, что служило великолепным
доказательством, что парусный спорт не уступает любой атлетике.
-- Ну и что? -- пожала она плечами в ответ на его, неуместное по ее мнению,
замечание. Она бросила пачку на место и еще отхлебнула из бутылки. Видя, что
он молчит и ждет, что она еще скажет, Патриция поставила бутылку на столик и
порывистым движением села на койке. -- Может, возьмешь меня в команду? --
нагло и весело предложила она. -- Я мало ем и койка как раз моего размера...
-- А если мне не нужны матросы-женщины? -- в тон ей ответил хозяин яхты. Он
вдруг с удивлением поймал себя на мысли, что ее наглость и напор импонируют
ему. Да и внешность у нее исключительно привлекательна.
"Впрочем, -- подумал он, -- ее наглость и святая простота как раз и базируются
на прекрасном осознании своей привлекательности, и в осведомленности, как ее
внешность действует на мужиков."
-- Не нужны и не надо. -- Патриция обиделась, не ожидая подобного приема.
Она привыкла, что мужчины, к которым она делает лишь полшажка навстречу,
сами бросаются на нее, как голодные хищники на долгожданную добычу.
Патриция встала, взяла свою сумку и вышла из каюты. Он равнодушно
посторонился, пропуская ее. Она вышла на палубу, сделала несколько шагов по
проходу к выходу и огляделась.
На соседнем судне толстый бородатый мужчина возился с такелажем.
-- Если ты не набираешь команду, -- с видом оскорбленной добродетели сказала
она, -- я поищу другую яхту. -- Она указала рукой на толстого бородача. --
Вон тот меня наверняка возьмет! Могу биться об заклад... -- Она повернулась
и, цепляясь за ванты, стала пробираться к выходу.
-- Только я предупреждаю, -- в спину ей сказал он, ставя свою корзинку с
бутылками на крышу каюты. -- Джо -- подлец.
-- Да? -- возмущенно обернулась она. -- Ну а с тобой и вообще говорить не о
чем!
-- Ну ладно, хорошо, -- уступил он, наконец. -- Сейчас трудно найти хорошего
матроса. Готовить умеешь?
-- Нет, -- глядя на него чистыми, ясными глазами ответила Патриция.
-- Я задал глупый вопрос, наверное, -- улыбнулся он ей.
-- Суди сам, -- ответила она и вновь прошла к каюте.
Он воспитанно подал ей руку и взял ее объемистую сумку. Она прошла на нос
яхты, чтобы яркое солнце не мешало наблюдать за ним. Он пожал плечами и молча
принялся за свои повседневные дела.
Он привычно проверил крепления паруса, отвязал швартовочный канат. Патриция с
интересом наблюдала за его ловкими движениями, но он ее словно не замечал.
Она тоже не спешила поинтересоваться не требуется ли ему помощь.
Яхта вышла из порта и заскользила по волнам вдоль скалистого берега, почти
лишенного растительности. Но при свете ослепительного солнца, находящегося
почти в зените, берег казался отнюдь не мрачным, а скорее даже
жизнерадостным. Безоблачное голубое небо и бьющиеся о камни лазурные волны с
белой пеной, не контрастировали с безлюдными красновато-коричневыми скалами,
а удивительным образом гармонировали, радуя глаз.
Хозяин яхты сосредоточенно управлялся со штурвалом, следя за фарватером
и не обращая никакого внимания на нового члена экипажа.
Патриция непринужденно сняла футболку, обнажив свою высокую загорелую грудь
(лифчиков она не носила принципиально), стянула джинсы, оставшись лишь в
узеньких красных плавках, и улеглась беспечно на крышу каюты, прямо перед
стоящим у руля мужчиной.
Чтобы видеть куда вести яхту, ему пришлось крутить головой, ибо холмики ее
груди заслоняли видимость. Но ни слова недовольства, ни замечания он
не выказал. Как, к огромному изумлению девушки, и какой-либо
заинтересованности ее прелестями.
Она лежала и удивлялась тому, что до сих пор не услышала от него ни единого
сексуального предложения. Даже намека или искорки интереса. Может, он
гомосексуалист? Или импотент? Или тот мужчина, которого она безуспешно ищет --
для которого секс не нечто выводящее из равновесия, а естественная
потребность?
* * *
Солнце клонилось к горизонту, а Патриция все лежала на прежнем месте --
заснула.
Он не стал ее будить. Заякорил яхту в небольшой, хорошо знакомой ему скалистой
бухточке и стал готовить снасти для подводной охоты.
Патриция открыла глаза, сквозь сон почувствовав, что равномерная качка,
убаюкавшая ее, прекратилась. Она встала и сладко потянулась, демонстрируя свое
гибкое тело, без малейшего грамма лишнего веса. Он сидел на корточках на носу
яхты и поднял с любопытством голову. Она заметила его взгляд и грациозными
движением нырнула прямо с борта в чистую манящую воду Саронического залива.
Через какое-то время он тоже нырнул -- в маске и ластах, с подводным ружьем в
руках. Патриция полагала, что он подплывет к ней, но ошиблась, он сразу ушел
на глубину. Она рассмеялась своим мыслям и с блаженством легла на спину,
отдавшись во власть ласковых волн.
Она уже вытиралась на яхте, когда он выплыл к большому камню, торчащему из
воды и гордо поднял над головой свой трофей -- наколотую на гарпун ружья
огромную кефаль. Патриция заметила его и они оба радостно рассмеялись. Солнце
утопало в бескрайней дали залива, окрасив все вокруг в ирреальные тона.
Когда совсем стемнело он принес на берег с яхты большой фонарь, корзинку с
продовольствием и занялся ужином.
Патриция с борта яхты наблюдала в темноте за разгорающимся костром. С того
момента, как яхта покинула Саламин, они не обменялись ни словом. Но почему-то
она чувствовала странную симпатию к нему, и догадывалась, что это взаимно. Она
с интересом ждала продолжения приключения и гадала, какие действия он
предпримет, не стоит ли его несколько подбодрить?
Наконец, ей наскучило торчать на яхте и она присоединилась к нему. Он
приветливо улыбнулся ей. Она уселась на прогретый за день гладкий камень и
уставилась на пляшущие, привораживающие язычки пламени.
В свете костра он приготовил на переносной коптильне свою добычу, положил
солидный кусок на тарелку, молча передал ей. Открыл штопором бутылку легкого
вина. Разлил по большим стеклянным бокалам. Они выпили, глядя друг на друга и
улыбаясь. Патриция вдруг с удивлением отметила, что слова им абсолютно не
нужны, что им и так хорошо друг с другом. Такого с ней еще никогда не было. И
готовил он превосходно, она пожалела, что рыба такая маленькая.
Он разрезал сочную дыню на десерт, передал ей дольку. Она ела и улыбалась ему
загадочно.
Он прикурил от головешки из костра и сел напротив нее.
-- У тебя, наверное, имя есть? -- наконец спросил он, улыбнувшись.
-- Барбара, -- ответила Патриция.
Ей было гораздо проще открыть первому встречному мужчине свое тело, чем
назвать настоящее имя. Ей, подобно древним кельтам, казалось, что узнав ее
подлинное имя, мужчина приобретет над ней некую таинственную власть, вырваться
из-под которой ей будет трудно, если вообще возможно.
Он с любопытством смотрел на нее. В неверном свете костра он походил на
сказочного чародея, заглядывающего ей в душу. Но уж что-что, а в душу к
себе заглянуть Патриция пока не одному мужчине не позволяла.
Она вздохнула.
-- Но какая разница как меня зовут? Все так скучно. Я должна была ехать
на работу в Мюнхен... А кому хочется работать в девятнадцать лет? Я все
послала к черту. Мой отец -- спившийся бедняк, мать -- сумасшедшая. Поэтому я
выросла без гроша и чокнутая. Расскажи мне лучше про себя.
Заметив, что он смотрит на нее задумчиво, Патриция взяла бутылку вина и
протянула ему.
-- На, выпей еще, -- предложила она, чтобы расшевелить его. -- Ну, какова же
история твоей жизни?
Ее не заботила правдоподобность собственного рассказа, но интересовало, что
скажет он: соврет, как все мужики, увидевшие предмет для соблазнения, или
будет искренен?
-- Меня зовут Том, -- наконец сказал он, глядя ей в глаза. -- Мне двадцать
восемь лет. Живу сейчас в Пирее у своего друга. Я иностранный корреспондент,
работаю на агентство "Рейтер", но в основном трачу время у себя на яхте и ни
черта не делаю. -- Он чуть стеснительно улыбнулся, не зная что еще о себе
рассказать. -- Отец мой в расцвете сил, мать вполне нормальная...
-- А сколько у тебя девушек? -- заинтересованно подалась вперед Патриция.
Том улыбнулся.
-- В данный момент -- ни одной.
-- А сколько у тебя их было?
Он рассмеялся.
-- У меня плохо со статистикой, -- попытался увернуться он от ответа.
-- Ну, приблизительно, -- продолжала допытываться она.
-- Зачем тебе это нужно знать?
-- Мне всегда нужно знать что к чему. Ты что хочешь сказать, что никогда
не спал ни с одной девушкой?
-- Тебе интересно знать не голубой ли я? -- вновь рассмеялся Том.
-- Да, -- серьезно подтвердила Патриция.
-- Извини, но это не так, -- разочаровал он ее.
-- А ты что, любишь одиночество?
-- В общем, да, -- весело произнес Том.
-- Значит ты, все-таки, немножко голубоватый.
-- А ты случайно не лесбиянка? -- той же монетой отплатил он, но Патриция
ничуть не смутилась.
-- Я не знаю, -- честно ответила она. -- Вообще я не знаю чем плохо быть
лесбиянкой. Это ничуть не хуже, чем многое другое. -- Она подставила свой
бокал и он налил ей еще вина. Она продекламировала:
-- Мне сердце страсть крушит;
Чары томят
Киприды нежной.
И добавила:
-- Лесбиянки гораздо приятнее многих мужчин. Как я замечала...
-- Благодарю, -- иронично вставил он.
-- Ты даже не почувствовал себя польщенным, -- сказала она. -- По-твоему,
это не комплимент?
Он неопределенно хмыкнул, гадая чем же кончится этот странный вечер с этой
непонятной ему девушкой. Кто она? Ветренница, лезущая в постель к первому
встречному, или пытливая искательница смысла жизни, наизусть цитирующая
древнюю классику?
-- Дашь затянуться? -- неожиданно попросила Патриция.
Том протянул ей свою сигарету фильтром к ней, не выпуская окурок из руки. Она
нагнулась к нему и затянулась.
Откинулась спиной на камень.
-- А тебе иногда не одиноко? -- спросила она. -- Не скучно, когда ты один?
-- Но сейчас я совсем не один, -- улыбнулся Том.
И порадовался, что он с ней. Она все больше привлекала его своим
нестандартным, как ему казалось, поведением. Она не прикрывалась лицемерием
скромницы, но и не была вульгарно-навязчива, как уличные проститутки.
-- И на том спасибо, -- почти обиделась она.
Вместо ответа он мягко положил свою сильную руку на ее изящное запястье, не
ведавшего грубого физического труда. Удивительное тепло разлилось по телу
девушки от этого прикосновения.
Они встали. И посмотрели друг другу в глаза. Ночную тишину нарушали лишь
доносящееся со всех сторон пение цикад, пощелкивание костра и негромкий шум
бьющихся о скалистый берег волн.
-- Поздно уже, -- сказал Том, чтобы прервать затянувшееся молчание.
-- Да, наверное, -- подтвердила она задумчиво. Неосознанное еще до конца
чувство заставляло сердце биться быстрее, чем обычно. Но она не хотела
дразнить его, поторапливая события -- ибо он был не такой, как все прочие,
встречавшиеся на ее пути, мужчины.
Том видел, что в ее поведении что-то едва заметно изменилось. Но что именно и
чем это вызвано понять не мог. Чтобы не думать об этом, он быстро собрал в
корзину посуду и затушил костер.
Они пошли к яхте, он освещал фонарем путь среди камней.
-- Осторожней! -- сказал Том. -- Палуба скользкая. Барбара!
Она взошла на яхту и задумчиво пошла на корму, не оглядываясь.
-- Барбара! -- снова окликнул он ее. -- Барбара, я с тобой разговариваю!
Патриция обернулась.
-- Ты меня зовешь? -- удивленно спросила она.
-- Конечно тебя, а кого же еще?
-- А кто тебе сказал, что меня зовут Барбара?
-- Ты сама сказала... -- растерялся Том.
-- Подумаешь! Мало ли какое имя я назвала?!
Она вдруг поняла, что случайно встретив его, не считает его случайным в своей
жизни. Хотя еще совсем не знает его. Ей показалось, что именно ради этой
встречи она и затеяла свое сумасшедшее путешествие. Но разве можно быть в
чем-либо уверенным? Мало ли что кажется! Однако ей захотелось сказать ему
свое имя и она не стала противиться собственному желанию:
-- Меня зовут Патриция. Ты наверное думаешь, что я пьяная?
-- Нет, нисколько, -- серьезно ответил он.
-- По-твоему, я сумасшедшая? -- спросила она, стоя на том же месте у
кормы яхты. И стала снимать свою футболку.
-- Чуть-чуть, -- ответил Том на ее предположение.
-- Вопрос: могут ли объединиться отшельник и сумасшедшая вместе? --
игриво-зазывающе сказала она.
Том окинул взглядом ее залитый лунным светом обнаженный торс.
-- Наверно, -- предположил он.
-- Хочешь проверить? -- улыбнулась она и юркнула мимо него в каюту.
Том стал не спеша расстегивать пуговицы на рубашке, чувствуя, как в нем все
больше тает предубеждение против нее и возрастает страстное желание. Наверное,
она колдунья.
Он вошел в каюту, держа рубашку и брюки в руках, прикрывая свои детородные
органы -- в отличие от нее, он стеснялся.
Патриция лежала нагая под одеялом. Он спустился на несколько ступенек и закрыл
дверь в каюту. Лег на соседнюю койку, накинул одеяло и повернулся к ней,
заложив руку за голову.
Она тоже молча повернулась к нему, подперев голову рукой, ненавязчиво
постаравшись, чтобы великолепную грудь ее не закрывало одеяло. Из под белой
материи Тома кокетливо дразнил большой овал персикового цвета.
-- Ты знаешь, -- задумчиво сказала она. -- Ты совершенно необыкновенный!
Ты всегда плаваешь один на своей яхте?
-- Сейчас у меня прекрасная команда, -- счастливо улыбаясь, ответил он.
-- А что ты делаешь по ночам?
-- Обычно сплю, -- просто ответил Том, наслаждаясь зрелищем ее обнаженной
груди. -- Сперва читаю, пока не усну, а потом сплю.
Выпитое вино приятно туманило ему голову, а близкое присутствие абсолютно
ему непонятной, но от этого не менее желанной девушки, заставляло напрягаться
судорожно мускулы и биться быстрее сердце. Но он не торопился овладеть ею как
можно скорее. Само ощущение приближающегося наслаждения было для него не
менее сладостно -- он как истинный гурман растягивал удовольствие. И где-то
краем сознания он понимал, что взаимная симпатия, словно освещающая каюту
волшебным сиянием, может улетучиться бесследно от одного поспешного,
неверного слова или жеста.
-- А у тебя здесь комаров нет? -- пошутила Патриция. -- Москитов?
-- Нет, -- глупо улыбаясь ответил он.
-- Надеюсь, ты не обманываешь, -- сказала она. -- А ты не хочешь меня
поцеловать? -- Безумные чертики появились в ее черных глазах, бросая ему
дерзкий вызов. -- Пожелать спокойной ночи?
-- Это ты должна сделать, -- улыбнулся Том.
-- Я никогда не разговариваю с мужчинами в постели. -- Патриция томно
потянулась в постели, коснувшись ладошками стенки каюты. Одеяло сползло на
середину плоского живота, два холмика груди соблазнительно шевельнулись от
ее движения.
-- Мне кажется, женщины -- специалисты в этом деле, -- сказал он, садясь на
своей постели и прикрывая одеялом нижнюю часть тела.
-- Тебе лучше знать, -- ответила Патриция и они оба рассмеялись.
Он встал с койки, присел к ней на краешек постели, провел своей сильной,
шершавой ладонью по ее щеке -- не спеша и ласково. Это невинное прикосновение
вызвало у Патриции целую бурю доселе неведомых эмоций.
Она, в охватившем ее внезапно порыве, потянулась к нему сочными
губами, закрыв в волнении глаза. Том поддержал ее левой рукой за плечи,
ощущая ее трепетную беззащитность, и нашел своими губами ее ищущий рот. Провел
языком по губам ее, чувствуя, как она все больше приникает к нему, что в ней
рушится какая-то неведомая стена, не позволявшая ей довериться ему не только
телом, но и чувствами. Он правой рукой нежно провел по точеному плечу
девушки, нащупал маленькую ямочку почти у самой шеи.
Она присела на постели, отвечая на его страстный поцелуй, и обхватила жадно
руками его за шею. Она еще контролировала свои поступки, но с восхищением
понимала, что разум уступает место чувствам -- такого с ней еще никогда не
было, ни с одним мужчиной. Ей хотелось закричать от восторга, но лишь
тихий сладкий стон сорвался с ее алых губ.
Лишь эфемерная преграда одеяла разделала их горячие, охваченные
возбуждением тела, но они не торопились убрать ее, наслаждаясь первыми
робкими ласками, лишь знакомясь друг с другом на ощупь.
Он оторвался от ее сладких губ, переводя дыхание:
-- Патриция! -- с восхищением сказал Том.
Она откинулась на подушку, подставляя обнаженное тело свое его жадным
взглядам, и улыбнулась.
Он медленно коснулся пальцами ее щеки. Патриция закрыла глаза.
Том провел ладонью про ее щеке, спустился на шею, где под пальцами ощутил
стремительное биение сердца, отдававшееся по всем венам. Он опустил руку еще
ниже и ладонь его наполнилась мягкой и упругой плотью ее левой груди. Он
обхватил ладонью податливый холмик, наклонился над покорным его ласкам телом
и коснулся легонько губами правого соска. Обвел его языком, с восторгом ощущая
как пуговка соска твердеет и набухает, как дрожь охватывает все ее тело.
Патриция взяла его за плечи и притянула к себе. Том сам не заметил, как
оказался лежащим у стены на узкой кровати, покрывая жаркими поцелуями ее лицо,
шею, плечи. Ее тихие стоны восхищали его сейчас больше любой, самой
талантливой симфонии. Запах ее волос кружил голову. Он провел рукой по крутой
линии ее бедра и поразился этому чуду природы -- женскому телу. Он чувствовал,
что каждая ее клеточка, каждая волосинка ее стремится к нему, и он хотел
одарить своей щедрой лаской ее всю -- от маленьких пальчиков ног до чуть
покрасневших, изящной формы мочек ушей.
Патриция стонала от страсти, удивляясь, почему ей так хорошо, почему вызывает
такое восхитительное наслаждение этот сильный, немногословный мужчина, которого
еще вчера она не знала, и даже не подозревала о его существовании. Может
потому, что он не набрасывался на нее, как проголодавшийся хищник, а
завоевывал миллиметр за миллиметром, как берет башню за башней сопротивляющуюся
неприступную крепость талантливый полководец, понимающий, что элементарным
навалом цели не добьешься. Он приручал ее тело, и каждая ее клеточка отвечала
ему взаимностью.
Том вдруг с ужасом подумал, что ведь мог ее никогда и не встретить,
пройти мимо...
То же самое промелькнуло и в голове Патриции, но новые его ласки вызвали новые
восхитительные чувства. Да здравствует Его Величество Случай, -- мысленно
воскликнула девушка, и растворилась в поглотившем ее наслаждении.
-- Патриция! -- в это слово он вложил весь спектр чувств, нахлынувших на
него, как чародейское наваждение. -- Патриция!
Вместо ответа она снова простонала сладко, поймала нетерпеливо руку его,
дарящую необычное ощущение ее телу, и повлекла ее к пылающему жару
интимному месту своему, где ласка его сейчас требовалась больше всего.
Он очень осторожно, даже робко, коснулся бугорка венеры, проведя тыльной
стороной ладони, по жесткой лужайке волос и повел руку дальше -- меж
широко раздвинутых в ожидании стройных длинных ног. Губы его снова нашли ее
рот, она выгнулась дугой, почувствовав, как его сильные пальцы ласково
раздвигают потаенные губы ее. Он нащупал скрывающийся в складках кожи
маленький чувствительный бугорок и очень нежно обвел его пальцем. Даже
страстный поцелуй не смог сдержать ее громкого стона, идущего из самой
глубины груди. Изо всей силы она прижала его к себе.
-- Патриция! -- вновь вырвалось у него. Пальцы его наслаждались жаркой
влажностью ее.
Порывистым движением она сбросила на пол ненужное сейчас одеяло. Он поцеловал
ее нежно в губы, потом в левый персиковый овал груди, затем в правый, покрыл
поцелуями ее живот и бедро. Его неудержимо влек к себе маленький зверек,
пульсирующий под лаской его пальцев. Наконец он добрался до него и посмотрел
на влажные складки потаенного входа в лоно ее, любуясь открывшимся зрелищем.
В этот момент набежавшая шальная волна резко качнула яхту и он уткнулся губами
в складки ее естества. Патриция руками прижала к ним его голову как можно
сильнее. Рука его ни на секунду не прекращала наслаждаться ее молодым плотным
телом.
Она не могла больше ждать. Она страстно желала его, краем сознания
поражаясь тому факту, что она впервые сама жаждет мужчину. Она знала, что
должно сейчас произойти, но никогда еще это не доставляло ей удовольствия.
Она боялась разочароваться и сейчас, но ей было так хорошо, что
даже ограничься Том одной лаской, она все равно не осталась бы в обиде.
Но он хотел принадлежать ей целиком. Или обладать ею всей -- для него это
было сейчас одно и то же. Брать, отдавая -- только в этом он видел высший
уровень и смысл наслаждения.
Тяжелое прикосновение его сильной обветренной груди, покрытой редким жестким
волосом к нежным, не знающим стягивающей материи бюстгальтера,
холмикам груди восхитили ее. Ночь встретилась с сиянием дня, вода слилась
с пламенем, горячий южный темперамент соединился с северной нежностью.
Он вошел в нее и она почувствовала неведомое прежде внеземное блаженство. Он
был сейчас героем ее жизни, она хотела отдать ему себя всю. И бедра ее
непроизвольно задвигались в такт его движениям, в голове звучала
фантастическая мелодия. Она открыла на мгновение глаза, но увидела только его
лицо, на котором отражалось счастье от близости с нею. Контуры каюты размылись
и отошли куда-то за край раздвинувшегося горизонта -- сейчас для нее
существовал только он. Пальцы ее бегали по спине Тома, ощупывая каждую
неровность его тела.
Жар его страсти захватил Патрицию, закружил в фантасмагоричном круговороте,
темп движения доводил ее до исступления, с губ ее срывался почти звериный
полустон-полурык. Кроме этого темпа она уже ничего не могла ощущать,
обжигающая волна накрыла ее с головой -- поистине воплощение наивысшего
блаженства, и оно стоит того, чтобы его искать так долго...
-- Патриция! -- выдохнул он, не в силах сдержать свои чувства. --
Патриция!!!
Обжигающая струя страсти ударила внутри ее и она испытала восхитительный миг
концентрации всех мыслимых наслаждений. Переливающие колдовскими цветами залпы
заслонили от ее взора весь мир. Она закричала от счастья и непроизвольно ее
ногти вонзились ему в спину, царапая до крови. Но ни она, ни он даже не
заметили этого. Цветные вспышки пред ее глазами стали рассеиваться, она с
трудом приоткрыла глаза и сквозь волшебное зарево проступили добрая улыбка и
его бездонно глубокие глаза.
-- Патриция! -- снова повторил он и рухнул рядом с ней на узкой койке.
Она почувствовала, как по ноге ее потекла из лона горячая липкая струйка, и
это подействовало на нее, как ледяной душ, мгновенно вырвав из мира чудесных
иллюзий в обрыдлую повседневность. Сейчас он превратится в бездушный куль
расслабленных мускулов и заснет, удовлетворенный, как обычно поступали ее
предыдущие любовники. Он вытянул из нее все соки, больше ему ничего от
нее не нужно. Он такой же бездушный, как все мужики!
И с удивлением услышала, как он прошептал ей на ухо все то же слово, которое
каждый раз произносил по разному, вкладывая каждый раз в это слово столько,
сколько не скажешь продолжительной речью:
-- Патриция!
Она почувствовала на своем животе возвращающую к счастью ласку его сильной
руки, его губы вновь жадно искали ее рот, и досада, внезапно охватившая
девушку, испарилась мгновенно, не оставив по себе малейших воспоминаний. Она
поразилась, какими разными и удивительными могут быть поцелуи, которым раньше
она не придавала никакого значения. Она успела подумать, что он открыл ей
совершенно новый огромной мир, но очередная волна его ласк, снова ввергла ее в
негу наслаждения, и она перестала думать вообще о чем-либо. Ей просто было
неимоверно здорово. Словно не в спартанской обстановки тесной каюты на узкой
койке находились они, а на бескрайнем облаке волшебной страны, предназначенной
для них одних.
И вновь его прикосновения заставляли ее дрожать, и вновь его голос, заставлял
тело напрягаться, а ноги непроизвольно раздвигаться в ожидании его. И он не
обманывал ее ожиданий.
Патриция уже не понимала -- спит ли она и грезит, или все это происходит
наяву, превосходя самые дерзкие ее вожделенные мечты.
И лишь когда он окончательно выбился из сил и заснул на ее плече, она стала
тихонько всплывать на поверхность реальности из пучин сладострастия.
Патриция окинула затуманенным взором обстановку каюты. Под потолком ровно
светила лампочка -- молчаливая свидетельница восхитительного слияния двух
тел, на полу валялись скрученные жгутом простыни.
Все тело ее горело огнем, груди не хватало воздуха.
Она встала. Том открыл глаза и улыбнулся ей. Патриция склонилась над ним и
поцеловала в щеку. Он снова закрыл глаза.
Она взяла с полочки сигареты и нагая вышла на палубу, под освежающее
дуновение слабого морского ветерка. И пораженно увидела, что солнце
в очередной раз рождается из черной дали моря, окрашивая все в чарующие
волшебные тона. Ранняя чайка кружила над водой неподалеку, нарушая тишину
утра неприятными пронзительными криками.
Патриция села и закурила, пытаясь разобраться в своих чувствах. Свежий
воздух и терпкий дым сигареты успокоили ее, и она поняла, что цель ее
безумной экспедиции достигнута так быстро. Она думала о мире гораздо хуже.
Она отшвырнула окурок в бессловесные воды залива и вошла в каюту. Том спал
безмятежно, чем-то очень напоминая ребенка, густые волосы упали на глаза, рот
был приоткрыт. Патриция укрыла его заботливо одеялом и провела ладонью по его
плечу.
Затем достала из своей дорожной сумки небольшой переносной магнитофон и
снова вышла на свежий воздух. Смотала кассету на начало, закурила еще одну
сигарету и нажала на клавишу воспроизведения. Из динамика послышался е голос:
-- Итак, я решила. Не знаю правильно или нет, но я решила. Я хочу узнать
жизнь сама. И для этого мне не нужно было ехать в Мюнхен...
ГЛАВА ВТОРАЯ. ПЕРВАЯ РЕТРОСПЕКЦИЯ.
Молодая служанка-негритянка в белоснежной полупрозрачной блузке, под которой
просвечивал старомодный бюстгальтер, и длинной черной юбке, совершенно сбилась
с ног, по всему дому разыскивая Патрицию. Внизу у лестницы, аккуратно стояли
собранные вещи Патриции -- вместительная кожаная коричневая сумка и чемодан
совершенно чудовищных размеров.
-- Патриция! -- служанка взбежала вверх по лестнице и нервно распахнула дверь
в комнату девушки. -- Патриция! Где же ты! Нас уже ждут целый час! -- в
голосе негритянки звучали нотки отчаяния -- она всегда все принимала
близко к сердцу. -- Самолет улетает! Патриция!
Она спустилась и прошла в светлую столовую, где ее хозяева угощали изысканным
завтраком важного гостя. Сидящие за столом вопросительно посмотрели на нее.
Служанка виновато развела руками и бросилась на дальнейшие поиски Патриции.
Отец Патриции тяжко вздохнул и посмотрел на наручные часы. Он сидел в строгого
покроя черном костюме и накрахмаленной белой рубашке. Узел галстука,
прихваченного бриллиантовой заколкой, был слегка ослаблен. Кофе перед ним
давно остыл -- он его едва попробовал. Был глава семейства уже пожилым,
седовласым, представительным мужчиной, который несмотря на возраст не потерял
деловой активности и являлся исполнительным директором греческого филиала
крупной транснациональной кампании.
-- Уже половина второго! -- с раздражением сказал он. -- У меня в два сорок
пять совещание! -- Он строго посмотрел на жену, словно она виновата: -- Где
девочка?
Мать Патриции выглядела значительно моложе своего супруга и тщательно
ухаживала за своей внешностью, чтобы не отпугивать молодых поклонников. Она
внимательно следила за европейской модой и всегда за ней поспевала, что
подчеркивал ладно сидящий на ней белый брючный костюм, под пиджаком виднелся
элегантный сиреневый бадлон, на шее красовалась кокетливая пестрая косынка.
-- Не знаю, -- раздраженно ответила она, нервно сжимая в кулаке салфетку, и
оглянулась в сторону дверей. -- Я опаздываю к парикмахеру. Ох уж эта Патриция!
Хоть сегодня-то она могла бы не опаздывать!
-- А почему вы ее отсылаете именно сегодня? -- вежливо поинтересовался гость.
Хозяйка дома виновато улыбнулась ему -- вот, вынуждены при желанном госте
решать семейные неурядицы. Она имела на гостя виды не только в его
профессиональной пригодности, поэтому и пригласила его на завтрак, хотя
вполне могла решить все вопросы в его конторе. Опытный юрист прекрасно
понимал это, и вел себя соответствующим образом. Хотя костюм его и отличался
неброской строгостью, всем своим поведением за столом он подчеркивал, что он
еще и элегантный кавалер. Было ему около сорока, но здоровый образ жизни и
ежедневные занятия гимнастикой делали свое дело -- он казался мужчиной хоть
куда, а элегантной формы очки придавали ему очень интеллигентный вид.
-- Кончились каникулы, -- пояснил гостю отец Патриции. -- Она должна вернуться
в колледж в Мюнхене.
-- Патриция, Патриция! -- сбилась с ног служанка-негритянка, она вновь вбежала
в столовую: -- Я даже не знаю где ее искать!
-- Посмотри в бассейне, Дэниел, -- посоветовал хозяин дома и пригладил свои
густые, седые с желтизной волосы. Эта история начинала утомлять его и он с
облегчением подумал, что каникулы у дочки не бесконечны, и что завтра
размеренный уклад его дома ничто не нарушит.
Из просторной столовой одна дверь выходила в сад, где в метре от дома,
зажатый с трех сторон раскидистыми кипарисами, размещался уютный небольшой
бассейн, отделанный мраморными плитами. Служанка выскочила к поребрику и у нее
как камень с души свалился -- в бассейне радовалась жизни потерявшаяся
Патриция, которую ничуть не заботил предстоящий отъезд.
Девушка совершенно обнаженная плавала в голубовато-зеленой прозрачной воде
бассейна.
-- Патриция! -- с укором в голосе закричала негритянка. -- Вы опоздаете на
самолет! Скорее! Ваши вещи я уже подготовила...
Патриция не особо-то обратила на ее высказывание внимание.
-- Ну, Патриция! Быстрее же! -- переживая, воскликнула служанка.
Девушка вняла наконец ее увещеваниям и подплыла к поребрику. Вылезла из
бассейна и взяла большое полотенце. Вытерла не спеша волосы, обернула талию
полотенцем и безмятежно вошла в столовую.
-- Доброе утро всем, -- сказала Патриция, не обратив на гостя ни малейшего
внимания.
Гость откровенно уставился на ее обнаженную великолепную грудь по которой
стекали редкие струйки воды.
-- Патриция! -- с осуждением сказала мать, отложив салфетку.
-- А что? Что-нибудь не так? -- удивилась девушка и прикрыла полотенцем
грудь, обнажив низ живота и стройные ноги.
Гость чуть не поперхнулся своим кофе.
Девушка подошла к столу и поцеловала отца в щеку:
-- Здравствуй, папа.
Она обошла стол и чмокнула в щеку мать:
-- Здравствуй, мама.
Присутствие элегантного гостя она проигнорировала -- словно больше за столом
никого не было. Зато он не мог оторвать от нее похотливого взгляда и девушка
это прекрасно знала.
Отец встал и стал выпроваживать ее к дверям:
-- Какой срам! -- воскликнул он. -- Постыдилась бы!
-- Чего? -- притворно удивилась Патриция.
-- Извините, -- обратилась мать к гостю.-- Надеюсь, вы нас простите?
-- Да что вы, -- вежливо ответил гость. -- Она само очарование.
Отец вывел Патрицию в коридор, плотно притворил дверь и полез во внутренний
карман пиджака.
-- Это билет в Мюнхен, первый класс, -- сказал он и отдал конверт дочери. -- А
это тебе кое-что для поддержания боевого духа, -- и он сунул ей солидную пачку
денег. -- Но на твоем месте, -- добавил отец, потупив взгляд, -- я бы ничего
не рассказывал маме.
-- Пусть это будет наш маленький секрет, -- сказала Патриция и с
благодарностью поцеловала отца. -- Спасибо, папа.
-- Ну ладно, работай и проводи время, как следует. -- Напутствовал ее отец и
снова посмотрел на часы. -- Я бы с удовольствием проводил тебя в аэропорт, но
я опаздываю. -- Он поцеловал дочь в щеку.-- Счастливого пути.
Отец вернулся в столовую, чтобы попрощаться с гостем.
Патриция подошла к лестнице, взяла огромных размеров чемодан и кожаную
коричневую сумку. Сгибаясь от непомерной тяжести, потащила их наверх, в свою
комнату.
Там, надев футболку в тонкую горизонтальную полоску и розовые трусики, она
вытряхнула все вещи, заботливо уложенные служанкой, и стала складывать то,
что считала нужным сама в свою просторную сумку. Сама мысль о том, что
придется таскаться с чемоданом ужасала ее.
-- Патриция! -- в комнату вошла мать и девушка встала.
Мать нежно обняла дочь и несколько раз поцеловала.
-- Да я всего лишь в Мюнхен улетаю, -- удивленная подобным проявлением
материнских чувств, сказала Патриция.
-- Да, но ты одна едешь! -- вздохнула мать. -- Ты уверена, что все будет
хорошо?
-- Да все будет в полном порядке, -- успокоила Патриция мать лишь бы
отвязаться.
-- Тебе нужны деньги, -- мать протянула ей толстую пачку банкнот. -- Только
папе не рассказывай, договорились?
-- Договорились, -- весело согласилась Патриция.
Мать еще раз поцеловала ее.
-- Патриция, ты знаешь -- я на тебя надеюсь. Веди себя хорошо. -- Она
посмотрела на часы. -- Я опаздываю в парикмахерскую, -- сказала она и
двинулась к дверям. -- И обязательно напиши отцу, когда приедешь! Пока!
-- Пока, -- послала девушка воздушный поцелуй и вновь повернулась к
распотрошенной сумке.
Наконец она собралась, надела джинсы, кроссовки и красную дорожную куртку,
вскинула на плечо сумку и направилась к двери. Остановилась, подумала, взяла с
туалетного столика и положила в сумку переносной магнитофон с кассетами.
Роскошный автомобиль отвез ее в аэропорт Эленикон. Шофер остановил автомобиль
возле входа в зал регистрация, вышел из кабины, открыл дверцу. Патриция
вылезла, таща за собой огромную сумку. Шофер хотел взять поклажу, но
девушка сказала ему:
-- Спасибо, езжай домой. Я дальше сама.
Шофер пожал плечами, но перечить не стал.
Патриция уверенно вошла в здание аэропорта.
В джинсах и любимой футболке в полосочку, в красной дорожной куртке на молнии,
с огромной надписью во всю грудь "Coca-Cola" и отложным большим белым
воротничком, она шла к стойке регистрации, привычно отмечая, что проходящие
мимо мужчины задерживают на ней долгий, внимательный взгляд, прожигающий ее
одежду, словно рентгеновские лучи.
У регистрационной стойки стояла молодая пара. Белокурая девушка, в слезах
прижимаясь к груди своего возлюбленного, воскликнула:
-- Я не хочу, не хочу уезжать без тебя!
-- Я приеду к тебе в Мюнхен, дорогая, как только соберу денег, --
успокаивал он ее.
Патриция похлопала по плечу черноволосого молодого человека. Они оба
обернулись и вопросительно уставились на нее.
-- Как вас зовут? -- улыбаясь, спросила Патриция.
-- А зачем вам нужно? -- недоверчиво проговорил парень.
-- Пожалуйста, ответьте, -- мягко, но настойчиво попросила Патриция.
-- Робус Ромунус, -- нерешительно ответил парень
-- Робус Ромунус? -- переспросила Патриция.
Парень утвердительно кивнул.
Патриция уверенно подошла к регистрации и положила на стойку свой билет.
-- Пожалуйста, переоформите этот билет на мистера Робуса Ромунуса, --
попросила она служащую аэропорта.
-- Хорошо, -- равнодушно ответила та и взяла билет.
Патриция на листке бумаги написала текст телеграммы родителям и свой адрес.
Молодые люди непонимающе смотрели на действия незнакомой им девушки.
-- Так вы хотите полететь вместе в Мюнхен? -- улыбаясь, спросила их Патриция.
-- Да, конечно, -- ответил опешивший молодой человек. -- Но я без денег, я
не могу себе этого позволить...
-- Прекрасно, -- заявила Патриция. -- Теперь вы при деньгах.
-- Не понимаю, -- сказал парень.
Патриция обратилась к девушке:
-- Пожалуйста, когда прилетите в Мюнхен, пошлите телеграмму. Это для моих
родителей, чтобы они не волновались.
Молодая женщина поняла наконец, что Патриция не разыгрывает их и от счастья
бросилась целовать своего парня.
-- Обязательно, -- сказал тот, чувствуя себя несколько неловко, и беря из рук
Патриции бумагу с запиской и билет.
-- Спасибо, -- воскликнула блондинка.
Они вновь на радостях поцеловались, но тут же посмотрели на незнакомку,
чтобы еще раз поблагодарить благодетельницу.
Но Патриция уже шла по огромному залу к выходу из аэропорта.
Проблема с поездкой в Мюнхен была благополучно решена.
* * *
Патриция, держа ремень большой сумки через плечо, вышла из здания аэропорта и
стала оглядываться, решая, что же ей теперь делать. Сняла с плеча ношу,
поставила на тротуар. Открыла маленькую круглую сумочку, вынула пачку сигарет,
не спеша закурила. Торопиться некуда.
Хорошо одетый мужчина лет сорока, импозантной внешности, вылез из только что
остановившейся неподалеку от Патриции машины, обошел автомобиль и открыл
дверцу, подавая руку некрасивой, начинающей седеть женщине в мешковатом
зеленом костюме и в больших старомодных очках. Они поцеловались на прощанье,
она что-то сказала, он поцеловал ей нежно руку. Она направилась к стеклянным
дверям аэропорта, мужчина послал ей воздушный поцелуй и вернулся к автомобилю.
Патриция усмехнулась при виде этой трогательной сцены.
Женщина повернулась и тоже послала ему воздушный поцелуй. Он с любовью помахал
ей рукой и сел в автомобиль, предварительно убедившись, что она скрылась в
здании аэропорта.
Патриция, равнодушно повернулась в другую сторону.
Автомобиль с импозантным мужчиной остановился возле нее.
-- Хэлло, -- сказал мужчина, опустив стекло. -- Могу ли я что-нибудь для вас
сделать? -- опытно улыбнулся он.
-- Нет, спасибо, -- ответила Патриция.
-- Вы американка? -- поинтересовался он.
-- Нет, китаянка, -- съязвила Патриция.
Он рассмеялся.
-- Насколько я понимаю, вы ждете автобус? -- не унимался он.
-- Совсем нет, -- заявила Патриция и потянулась на носках, якобы высматривая
нет ли автобуса на подходе.
-- Я сейчас возвращаюсь в Афины... -- начал он.
Патриция сделала вид, что заинтересовалась и шагнула к автомобилю.
-- А куда именно? -- спросила она.
-- Куда вы скажете, -- последовал немедленный ответ. -- Надеюсь, вы видели
Афины и пригороды...
-- Их все видели, -- оборвала она. -- Невероятно скучно.
-- Тогда, может быть, поедем ко мне? Мы с вами выпьем!
Патриция улыбнулась и бросила сигарету.
-- Это прекрасно, -- сказала она и нагнулась за сумкой.
Патриция ни на секунду не обольщалась насчет сего достойного джентльмена --
от нее ему требовалась отнюдь не беседа на отвлеченные темы.
Выпрямившись, она заметила, что из здания аэропорта выбежала женщина в
зеленом костюме, которую только что проводил мужчина.
Но сообщать неверному супругу об этом немаловажном факте она не стала, села в
автомобиль и улыбнулась соблазнителю радушно. И еще раз обернулась -- женщина
тоже заметила, что Патриция села в автомобиль ее мужа и от удивления открыла
рот. Вид у нее был чрезвычайно глупый -- отметила Патриция и захлопнула
дверцу автомобиля.
-- У меня сегодня случайно выпал свободный день, -- продолжил партию
элегантного соблазнителя мужчина и тронул автомобиль с места. -- Так уж
получилось, что я только что проводил своего шефа в Мадрид...
-- Как удачно, -- улыбнулась Патриция и вновь обернулась.
Женщина бежала за автомобилем.
Но мужчина не смотрел назад, он радовался удачно пойманной золотой рыбке,
понимая, что еще надо постараться, чтобы она не сорвалась с пока еще
ненадежного крючка.
Машина вывернула на дорогу, ведущую на главное шоссе. В зеркальце
заднего обзора Патриция видела, как потерявшая надежду остановить автомобиль
супруга обманутая жена, видно опоздавшая на самолет, суматошно пытается
поймать такси. Патриция довольно откинулась на мягком сиденье и улыбнулась
мужчине.
Он вел автомобиль умело и уверенно -- почти на предельных скоростях. До его
особняка в фешенебельном районе на противоположной от аэропорта
стороне Афин было довольно далеко, и соблазнитель опасался, что чем дольше
путь, тем больше шансов, что жертва передумает и попросит высадить ее
где-нибудь.
"Хотя почему "жертва"?" -- поразился он ходу собственных мыслей. У него
наверняка достанет такта и умения, чтоб она не ушла обиженной.
Так удачно начавшееся приключение в первый же час долгожданной свободы
привели его в великолепное состояние духа. Он еще раз бросил восторженный
взгляд на сидящую рядом девушку и, от переполнявших его чувств, несколько
фальшиво замычал фривольный мотивчик. Перехватив боковым зрением ее удивленный
взгляд, он смутился и замолчал. Решил загладить свою промашку, спросил:
-- Вы любите музыку? У меня дома большая коллекция пластинок -- на все вкусы.
-- Мы едем слушать музыку? -- деланно изумилась она. И добавила без малейшего
стеснения: -- А я-то думала, что мы будем заниматься любовью.
Он сглотнул накативший ком, смутился окончательно и пробормотал:
-- Да... Конечно... Это я так...
"Она что, с луны свалилась такая? -- подумал он с некоторым раздражением и
вновь на мгновение оторвался от дороги, чтобы еще раз оценить ее внешность.
Она завлекающим жестом расстегнула молнию на красной куртке и,
полуобернувшись к нему, чуть подалась, выпятив стянутые тонкой футболкой холмы
возбуждающей груди. Он чуть не застонал от предвкушения. -- Впрочем, мне с ней
в церковь не ходить, а тело у нее, как у Афродиты!" -- решил он и ловко
вписался в поворот, обогнав медлительный грузовик.
Наконец автомобиль подкатил к его тихой зеленой улочке. Автомобиль нырнул в
нее, миновал несколько роскошных вилл и остановился около высоких чугунных
ворот. Мужчина вышел, чтобы открыть их.
Патриция осмотрелась. По обеим сторонам улицы тянулись высокие заборы из
солидного, чуть сероватого камня. Метров через семь от ворот улица делала
резкий поворот, и что там было впереди оставалось загадкой. Она посмотрела
на старинного литья ворота. Аккуратно выложенная булыжником аллейка за
воротами тоже сворачивала в отдалении и плотная стена зелени по обе
стороны скрывала от нескромных взглядов дом. Девушка скучая достала сигарету
и закурила. Вряд ли сегодняшний день добавит ей новых ощущений, но не
попробовав не узнаешь. К тому же интересно поглядеть его реакцию на
каверзный вопросик, что она приготовила ему на десерт.
Он сел в кабину, проехал ворота, хотел снова вылезти и закрыть их, но девушка
подарила ему такую улыбку, что мужчина не выдержал и с силой нажал на педаль газа.
Он услужливо открыл дверь и протянул руку, стараясь поразить галантными
манерами. Патриция вздохнула и взялась за ручки сумки. Он тут же подхватил
сумку и сделал приглашающий жест рукой, улыбаясь горделиво:
-- Вот моя скромная обитель.
Патриция присвистнула якобы показывая свое восхищение. Собственно, ему есть
чем гордиться, но ей было наплевать, как на дом, так и на его гордость.
Перед красивым двухэтажным особняком постройки прошлого века располагалась
большая площадка, на нее вели четыре широких ступеньки. Посреди площадки
красовался летний круглый стол и два легких плетеных кресла. Патриция
подошла к одному из них и села.
-- Жарко, -- заявила она. -- Посидим здесь.
Он растерялся.
-- А ты не хочешь посмотреть мои апартаменты? -- спросил он.
-- Нет, -- посмотрела она на него чистыми глазами. -- Принесешь что-нибудь
выпить?
-- Да, да, конечно, -- пролепетал он и поставил ее сумку рядом с креслом. -- Я
быстро.
Он торопливо прошел в дом, сбросил пиджак и, пританцовывая, приготовил два
коктейля. Ей он налил джина побольше -- на всякий случай.
-- Я сейчас подойду, -- крикнул он в сторону дверей, кладя в коктейли лед.
Поставил бокалы на серебряный поднос, подошел к зеркалу и придирчиво
осмотрел себя. Пригладил волосы и расправил выпятившуюся на начинающем расти
брюшке, рубашку. Расстегнул воротничок, снял модную косынку-галстук. Довольно
улыбаясь, держа в руках словно заправский гарсон поднос с высокими
бокалами, он вышел в сад.
И остановился на пороге удивленный.
Кресло стояло спиной к дому, он видел лишь ее темные каштановые волосы над
плетеной белой спинкой. Но рядом с креслом, на огромной коричневой сумке,
лежала вся одежда девушки -- горку тряпок венчала ее футболка. Он мгновенно
вспомнил, что лифчика она не носит, облизнул ставшие неожиданно сухими губы и
двинулся к столу.
Патриция лежала, откинувшись в кресле, подставив лучам солнца свое
изумительное, ровно загорелое тело, цвета подрумянившегося хлеба. На ней были
надеты лишь узкие красные плавки. Увидев его, она улыбнулась. Он протянул ей
бокал.
-- А что это такое? -- спросила она, взяв коктейль.
-- Красное -- компот, а остальное -- секрет, -- интригующе ответил он.
-- Секрет? -- улыбнулась она. -- Надеюсь, ничего возбуждающего?
-- Будем здоровы, -- вместо ответа поднял он бокал.
Они чокнулись и пригубили коктейли.
Он сел в кресло рядом, не сводя глаз с ее тела. Она улыбнулась ему и вновь
откинула голову на спинку кресла, закрыв глаза.
-- Меня зовут Тимус Папулус, -- представился он, завязывая светскую беседу. --
А тебя?
-- Элизабет, -- не открывая глаз, сказала она. -- Элизабет Бейкер из
Нью-Йорка. -- И добавила игриво: -- Друзья зовут меня просто Эли.
-- Эли, -- пробуя на слух ее имя, повторил он. -- Ты наверно манекенщица?
-- С чего ты решил, что я работаю манекенщицей? -- поразилась девушка и
повернулась к нему.
-- У тебя такое восхитительное тело, -- сделал он неуклюжий комплимент. -- И
если тебе нужна работа фотомодели в Афинах, то у меня есть контакты и...
-- Как удачно -- равнодушно сказала она.
-- Ну почему же нет? -- обиделся он.
Она посмотрела на него своими черными бездонными глазами. Отметила, как
вздулись у него брюки на ширинке.
-- Ты слышишь, как у меня бьется сердце? -- с придыханием произнесла Патриция.
-- Просто как сумасшедшее, попробуй.
Он нерешительно протянул руку к ее груди и робко положил ладонь несколько
выше левого коричневого овала соска. Она взяла его поросшую черными волосами
руку и уверенно опустила вниз, чтобы его пятерня полностью обхватила упругий и
в то же время податливый бугор груди.
-- Да, -- подтвердил он, не зная что и сказать. Эта девица не укладывалась
ни в какие привычные ему схемы. Он не понимал как себя с ней вести.
-- Это оно из-за тебя так бьется, -- томно сказала она.
-- А-а... э-э... -- промямлил он, словно не многоопытный муж, а безусый
девственник. -- Так ты значит возбуждена?
-- Ласкай меня, -- глядя ему в глаза, произнесла она.
Дважды повторять ей не пришлось. Он жадно, даже немного грубо провел рукой по
ее груди, потом опомнился и уже медленно склонился к животу, погладил пальцами
по красным трусикам в треугольничке которых был вышит кораблик с полосатым
парусом и желтая морская звезда рядом. Тело его била непроизвольная
похотливая дрожь. Он спустился до точеного колена левой ноги, опять поднялся к
вожделенному кораблику. Она притворно-страстно вздыхала, но он был в
состоянии, когда различить фальшь уже не возможно.
-- Поцелуй меня, Тимус, -- сказала она, тонко поддразнивая его, ибо знала, что
произойдет в самом ближайшем будущем. Ей хотелось довести его до состояния
крайнего возбуждения.
Он не ожидал такого быстрого развития событий и послушно потянулся к ней
вытянутыми трубочкой губами.
-- Ты женат? -- неожиданно спросила девушка. Как опытный укротитель она
решила чуть натянуть поводок.
Он остановился в своем движении к ее губам и задумался.
-- Да, -- наконец ответил он. -- Можно сказать, что женат. Но это... -- он
задумался, подыскивая подобающие слова, -- так сказать, условность. --
Сделав чистосердечное признание, он вновь потянулся к ней губами.
-- Это хорошо, -- удовлетворенно констатировала девушка. И задала ему
следующий вопрос: -- И ни один из вас не ревнует?
-- Я настоящий плэйбой, -- заявил он горделиво. -- И теперь я свободен, как
птица. -- Он настороженно ждал еще вопросов, а тело его тянулось к ней.
-- Хочешь поцеловать меня в животик? -- спросила она.
Он посмотрел на нее и склонился над ее телом, губами лаская загорелую кожу
живота и стягивая аккуратно ее красные трусики. Девушка не сопротивлялась,
напротив -- чуть приподнялась в кресле, чтобы он беспрепятственно мог
выполнить желаемое. И чуть раздвинула ноги, чтобы ему было лучше видно ее
интимное естество. Он почувствовал что не может медлить более ни мгновения,
оставил ее трусики на щиколотках, рука его потянулась к брюкам, чтобы
освободить скорее свое мужское достоинство и вонзить в эту лакомую,
манящую плоть.
Приближался кульминационный миг -- прекрасный, таинственный и
восхитительный. Вершина наслаждения, дарованного природой мужчине и женщине.
-- Она опоздала на самолет, между прочим, -- равнодушно сообщила Патриция и
закрыла глаза. Ей стало нестерпимо скучно.
-- Кто? -- не понял мужчина, досадуя, что его в такой момент отвлекают на
какие-то незначительные пустяки.
-- Твоя жена, -- улыбнулась девушка, словно речь шла о вчерашнем футбольном
матче.
-- Что?! -- вскинулся он, словно на его глазах прекрасный особняк, которым
он так гордился, проваливается в тартарары. Что, собственно, было близко к
истине, в случае, если она говорит правду.
-- Она опоздала на самолет, -- уверенно повторила Патриция.
-- Опоздала на самолет? -- в ужасе переспросил он. -- Ты что ее видела?
-- Она бежала за нами, -- Патриция, постаралась произнести это бесстрастно, но
внутренне наслаждалась пикантной ситуацией.
Он мгновенно потерял свой импозантный самоуверенный вид. Неподдельный страх
перед возможным объяснением с благоверной супругой отразился на его холеном
лице с седеющими висками.
-- Боже мой! -- вскочил соблазнитель на ноги. -- Она наверное скоро будет
здесь. -- Он нервно стал собирать ее одежду в охапку.
-- Ты же сказал, что свободен как птица, -- напомнила Патриция насмешливо.
Но неверный муж, оказавшийся перед угрозой скорого разоблачения, был не в
состоянии оценить ее тонкий юмор. Он схватил девушку за руку и рывком поднял
с кресла.
-- Скорее, скорее! -- торопил он ее, ведя в дом.
"Может, еще обойдется!" -- не очень-то уверенно уповал он на счастливый
случай. Сейчас он ее спрячет в кабинете, а потом тихо выведет через черный
ход. Бесплодная болезненная эрекция заставила его мучительно застонать.
-- Ты же сказал, что вы не ревнуете друг друга, -- обиженно скорчила
капризную гримасу Патриция, нехотя повинуясь его настоятельному
подталкиванию к дверям дома..
-- Она ревнует. Она из меня капаму сделает, если увидит тебя здесь. Скорее!
Они скрылись в доме.
Вовремя, так как он услышал вдалеке пронзительный голос ревнивой жены:
-- Тимус! -- Она бежала по аллее, держа руку на вздымающейся от волнения
груди. -- Тимус!
Он подтолкнул Патрицию к лестнице, ведущей на второй этаж, в его кабинет:
-- Подожди меня в кабинете. Я потом все объясню. Только не выходи оттуда,
христом господом заклинаю! -- Взмолился он и сунул ей смятую в спешке одежду и
тяжелую сумку.
Кроссовки Патриции с грохотом упали на пол, он в сердцах чертыхнулся, но
понадеялся, что она сама справится и поспешно выскочил из дома. Он наивно
полагал, что девушка вряд ли захочет попадаться на глаза женщине, с супругом
которой столь беззастенчиво флиртовала.
На круглом столе красовались два бокала с коктейлями безжалостно выдавая его.
Он схватил со стола один из двух стаканов и торопливо спрятал под кресло
вопиющую улику.
Из-за поворота аллеи показалась запыхавшаяся супруга. Он выпрямился, сделал
радушное лицо любящего супруга и воздел к ней навстречу руки.
-- Тимус! -- вновь воскликнула она и остановилась, переводя дыхание.
-- Дорогая, -- сделал он удивленное лицо. -- Почему ты не улетела?
-- Отложили рейс на четыре часа -- Мадрид не принимает, -- объяснила супруга
и тут же перешла в лобовую атаку: -- Что за девица встречалась с тобой в
аэропорту? Где она?! -- от злости женщина сжала кулаки и походила на
разъяренную фурию.
-- Какая девица встречалась со мной в аэропорту? -- сыграл оскорбленную
невинность супруг. -- О чем ты говоришь, дорогая?
-- Ах о чем? -- возмутилась его жена. -- О той вертихвостке, что села в нашу
машину. И не отнекивайся -- я видела собственными глазами! Где она?
-- Ах ты, о той девушке! -- очень правдоподобно хлопнул он себя по лбу. --
Ну, подвез...
-- Где она?!
-- Да откуда я знаю! Вылезла на площади Омониа, -- без зазрения совести
солгал он.
Солгал убедительно. Либо ей очень хотелось поверить в правдивость его
слов. Но холодная рука ревности стала отпускать закравшееся сомнение в его
супружеской верности.
-- Ты ее просто подвозил, Тимус? -- примирительно сказала она, подходя к
мужу и взяв его за руку.
-- Конечно, -- ответил он, внешне оставаясь спокойным, но сердце его
стучало по ребрам, как попавший в смертельную западню дикий зверь. Чтобы
скрыть это от супруги он сам перешел в наступление: -- А ты засомневалась во
мне, дорогая? Да разве я подавал когда-либо повод для этого?
Она почувствовала себя виноватой и смутилась. Мчалась на такси через весь
город, представляла картины одна срамнее другой, а он благопристойно
вернулся домой, один и, наверное, беспокоился, как она себя чувствует в
воздухе. А эта девица -- всего лишь случайная попутчица.
Она хотела сказать мужу что-нибудь приятное, чтобы загладить свое
оскорбительное, беспочвенное обвинение, но в этот момент из дверей дома
вышла Патриция.
В одних плавках и черных очках.
В руке Патриция держала свою огромную сумку, меж ручек которой были аккуратно
сложены джинсы, футболка и куртка, другой рукой закинула за спину кроссовки,
держа их за шнурки. Ее обнаженные груди рассказали обманутой женщине всю
глубину нравственного падения ее мужа яснее любых слов.
Супруга вырвала руку из ладони мужа и отпрянула. Лишь невнятное мычание
сорвалось с ярко и безвкусно накрашенных губ -- дар речи покинул ее. Ему тоже
было нечего сказать -- более дурацкого положения он даже представить себе не
мог. Ему оставалось одно -- достойно пропадать. Мурашки ужаса заставили спину
выгнуться, на лбу выступил холодный пот.
Проходя мимо изумленной супружеской пары, Патриция мило улыбнулась
неудачливому ловеласу:
-- Пока, плэйбой!
Они оба онемело смотрели на ее обнаженную спину и едва прикрытые узкими
плавками такие соблазнительные ягодицы. Мужчина непроизвольно облизнул губы
-- даже в преддверии семейного скандала он не мог не оценить их по
достоинству. А ведь обладание ими было так близко! Чертова погода в
Мадриде, чертов аэрофлот, чертова девица -- знала и молчала! Ну попадись
она ему еще раз -- завалит на спину без всяких предварительных разговоров!
Патриция не оглядываясь скрылась за поворотом аллеи, не спеша вышла к
открытым воротам на улице и остановилась, чтобы одеться. Из глубины аллеи
донесся оглушительный взрыв гневных тирад обманутой жены. Девушка довольно
улыбнулась.
Патриция стала натягивать джинсы и вдруг в дальнем конце улицы показалась
машина с привычной надписью сверху.
"Очень кстати", -- подумала Патриция и застегнула пуговку джин, чтоб не
сваливались.
-- Такси! -- закричала она и подняла руку. Тугая грудь ее вздернулась к
безоблачному небу.
Водитель высунулся в открытое окно кабины окно и, увидев коричневые овалы ее
сосков, забыл обо всем остальном. То есть, что он сидит за рулем, а дорога
делает поворот.
Как результат -- врезался в высокий каменный забор. Хорошо, что хоть скорость
невелика была.
Патриция поняла, что на этом такси она уже никуда не уедет и надела футболку.
Таксист выскочил из кабины и первым делом посмотрел в каком состоянии мотор.
Капот автомобиля был перекорежен, вокруг валялись осколки вдребезги
вышибленных фар. Из-под смятого железа поднялась вверх невесомая струйка пара.
Водитель непристойно выругался, не обращая теперь никакого внимания на
соблазнительную невольную виновницу аварии и расстроенно махнул рукой.
Кроме себя самого осуждать некого, вот что обидно!
Наконец он сердито повернулся к незнакомке, чтобы высказать ей все-таки свое
праведное негодование по поводу ее непристойного поведения. Но она уже оделась
и таксист увидел лишь затянутый в джинсы плотный зад удаляющейся по улице
девушки.
-- Шлюха проклятая! -- бросил он ей вслед несправедливое оскорбление, облегчив
таким образом душу, хоть немного.
Но Патриция его не услышала.
* * *
Патриции пришлось долго блуждать по тихим уютным улочкам, утопающим в
зелени. Район был тихим, респектабельным, почти пригородным. В конце концов
она вышла на оживленное шоссе, встала у обочины и подняла руку.
Почти сразу же затормозил небольшой грузовичок с открытым кузовом. Патриция
заметила, что оттуда торчит большой старинный комод и торшер -- кого-то
перевозили в другой город. Толстый добродушный на вид шофер приветливо открыл
дверцу кабины.
-- Здравствуй, -- весело сказала Патриция. -- Подбросишь?
-- А куда надо? -- улыбнулся толстяк. -- Я еду в Коринф.
-- Прекрасно, -- ответила Патриция. -- Значит, едем в Коринф.
Глаза шофера масляно блеснули. Патриция подумала, что приключений ей на
сегодня, пожалуй, хватит. Ей необходимо подумать в одиночестве.
Она забралась было в кабину и поморщилась:
-- Как бензином-то пахнет... Можно я в кузове проедусь?
Улыбка сползла с лица шофера, надежда скоротать путь с приятной собеседницей
умерла, едва родившись. Но отказать прекрасной даме он не посмел.
Патриция удобно расположилась на зачехленном грубой холстиной диване.
Ветерок освежающе обдувал ее, она с удовольствием любовалась проносившимися
мимо древними развалинами. Потом шоссе обступили с обоих сторон заросли
маквиса и шибляка.
Солнце клонилось к горизонту, когда они подъезжали к Элефсису. Патриция
заметила внушительные развалины древнего храма и постучала по кабине. Машина
послушно остановилась.
Девушка искренне поблагодарила толстяка за доставленное удовольствие.
-- На здоровье, -- пожал плечами тот.
Набродившись вдоволь средь колоссальных колонн, вызывающих восхищение и
гордость за свою страну, она села на останки когда-то великолепного
портала и закурила. Совсем стемнело.
Она отшвырнула окурок, достала магнитофон и начала диктовать:
-- Итак, я решила. Не знаю: правильно или нет, но я решила. Я хочу узнать
жизнь сама. И для этого мне не нужно ехать в Мюнхен. В аэропорту я отдала
свой билет влюбленной парочке. И вот я здесь, по прежнему в Греции и
по-прежнему люблю эту страну. Сегодня у меня был довольно скучный день с одним
пожилым мужиком средних лет. Чем они старее, тем гнуснее. Как бы то ни было
первую ночь я хочу провести одна. Здесь будут только я и Аполлон.
Затем она расстелила свою курточку, свернулась на камнях развалин и почти
сразу заснула.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Сон Тома был словно продолжением фантастической ночи, которую ему подарила
фантастическая девушка. Она улыбалась ему и когда он открыл глаза, ее
загадочная улыбка стояла перед взором.
Он окинул взглядом каюту -- койка напротив была пуста, под потолком бесцельно
горела лампочка, заглушаемая ярким солнечными светом, прорывающимся сквозь
распахнутую дверь.
Том резко сел. Провел ладонями по лицу, приводя мысли в порядок. Встал,
натянул брюки и вышел на палубу. Он был убежден: Патриция покинула яхту, уйдя
из его жизни так же неожиданно, как и ворвалась в нее.
Том не был уверен, что все это происходит с ним наяву.
Она лежала на крыше палубной надстройки. Спала, подстелив под себя широкое
одеяло с его постели и им же накрывшись.
Том облегченно вздохнул, с лица его сбежала серая тень.
Она спала на левом боку, положив сложенные ладошки под щеку. Одеяло почти
совсем сползло с нее. Том невольно залюбовался ее спортивным, тренированным
телом. Левая нога девушки была согнута, а правая выпрямлена, и Тому открылся
вид желанной ложбинки, окаймленной черными жесткими волосами, такой
незащищенной и открытой сейчас. Во сне Патриция чему-то сладко улыбалась.
Тому неудержимо захотелось провести пальцами по ее плечу, коснуться губами
щеки, сказать ей что-либо очень хорошее. Но он побоялся потревожить ее
безмятежный сон.
Рядом со спящей Патрицией валялась полупустая пачка сигарет. Он осторожно взял
сигареты и, стремясь не допускать неловких движений, чтобы не разбудить ее
случайным звуком, сошел на берег. Он не представлял, как сложатся их
отношения дальше, но твердо знал, что сегодняшнее утро одно из лучших в его
жизни.
Стараясь не наступать босыми пятками на острые мелкие камешки, он подошел к к
месту вчерашнего пикника и сел на гладкий серый валун.
Кто она? Откуда принес ее к нему на яхту сумасшедший ветер судьбы и не унесет
ли так же внезапно, словно осенний листок в неведомую даль, вновь оставив его
в безмятежно-тоскливом одиночестве?
Том был очень осторожен в отношениях с женщинами, обжегшись болезненно и
страшно один раз. Но с Патрицией ему несомненно хорошо, хотя ее поведение явно
отличается от привычных ему стандартов. Может, поэтому и хорошо?
Он вздохнул и пошел к воде мыть бокалы и тарелки. Зеленоватая вода --
проверенный и понимающий собеседник -- дружелюбно-отечески отразила его
мечтательное выражение лица.
Он привычно и основательно мыл посуду, но сейчас он не торопился еще и потому,
что с наслаждением вспоминал вчерашний день, который давал ему надежды на
столь же замечательное продолжение. "Любовь, как и секс, многогранна и
удивительна, -- говорила ему когда-то его первая женщина, -- но лишь когда
любовь и секс приходят одновременно, лишь тогда рождается удивительный
симбиоз, вообразить который не любив -- невозможно."
Патриция была достойна самой большой любви -- он это понимал и готов был дать
ей все, что мог. Но один вопрос мучил его: а захочет ли она принять от
него большую любовь, нужно ли ей это? Умом женщину не понять.
Он вздохнул и попытался определить направление ветра. Ветра почти не было
-- лишь какое-то подобие дуновения, и то северо-западного направления. А ему
хотелось на юг, к бескрайним просторам Средиземного моря -- заплыть
далеко-далеко, на его остров, и быть только с ней. Наедине. Больше ему сейчас
никто не нужен.
Неуместная мысль: "хватит ли провианта?" на секунду озаботила его. Еды-то
должно хватить, но он запоздало подосадовал сам на себя, что вчера
пожадничал и не купил лишнюю бутылку вина и больше фруктов. Ведь уговаривала
же его старая хозяйка лавки, которая хорошо к нему относятся. Но кто ж мог
предполагать, что он окажется не один? К тому же Том собирался завтра
возвращаться в Пирей...
Он решительно собрал тарелки и направился к яхте. До его острова полдня
добираться на моторном ходу -- а он обязательно хотел сделать ей что-то
приятное. Это представлялось ему наилучшим вариантом.
Стараясь не потревожить Патрицию, он управлялся с парусом, кладя яхту на
требуемый курс. И постоянно глаза его искали спящую, такую сейчас беззащитную
и желанную, фигурку девушки.
Наконец он завел двигатель и встал за штурвал.
Патриция открыла глаза, приподнялась на локте и сразу увидела
сосредоточенного Тома за рулем.
-- Доброе утро, -- улыбнулась Патриция.
От этой ее улыбки ему захотелось петь. В душе словно расцвел изумительный
цветок, подобный легендарному бутону Эфипикуса, распускающемуся один раз в
тысячу лет.
-- Доброе утро, Патриция. -- Он постарался вложить в ответную улыбку все
переполняющие его чувства.
Она привычно хотела сказать какую-нибудь тонкую, издевательскую фразу, но
передумала, удивляясь, почему ей так хорошо с этим красивым, но в общем-то
заурядным мускулистым парнем. Ну и что, что она впервые в жизни почувствовала
безумное удовольствие от близости с мужчиной -- оргазм, так вроде,
по-научному? Мало ли с кем может наступить физиологическая близость...
Ну не испытывала она оргазма с другими мужчинами -- зато испытывали они...
И она поняла, что вряд ли Том заурядный. И тончайше чувство страха прозвенело
в груди -- а вдруг он сейчас что-нибудь скажет и все рухнет? И он окажется
таким же как все остальные самцы?
Тем не менее спросила, провоцируя:
-- А почему ты не разбудил меня, Том? Или тебе не понравилось вчера? Ты
больше не хочешь?
-- Разве можно не хотеть тебя? -- мягко улыбнулся он и поменял курс на
несколько румбов, следуя фарватеру. Слева возвышалась громада Саламина. -- Я
поцеловал тебя нежно-нежно, когда ты спала.
-- Не ври, -- Патриция подтянула под себя стройные загорелые ноги. -- Я бы
обязательно почувствовала.
-- Я хотел, -- виновато признался Том. -- Очень хотел поцеловать, но ты так
сладко спала. Я-то считаю, что поцеловал...
Их взгляды встретились и они оба радостно рассмеялись.
Она, не стесняясь наготы, но и не кичась этим, естественно спрыгнула
на палубу и спустилась в каюту.
-- А ты кофе пьешь по утрам? -- донесся оттуда ее веселый голос. -- Или
живешь, как древний пират, без прихотей?
-- В шкафчике, сразу у двери, справа, -- подсказал он. -- Кофеварка на
верхней полке, розетка над кроватью.
-- Здесь только твои рубашки, -- разочарованно произнесла она,. -- Ах да, ты
сказал справа...
-- Молоко в корзинке, большая бутылка, -- добавил Том.
Через десять минут она вышла на палубу, осторожно держа в руках по чашке с
дымящимся кофе. Подошла к нему, протянула. Том закрепил штурвал и взял
чашку. Он заметил, что она все-таки надела красные трусики, чтобы не
дразнить его напрасно тем, что до поры до времени должно быть скрыто.
Он отхлебнул, приготовленный ею горячий напиток.
-- Ты ж говорила, что ты не умеешь готовить? -- изумленно выдохнул он. -- Я
такого кофе еще никогда не пил.
-- Это тебя так кажется, -- сказала она и они снова счастливо рассмеялись.
Хотелось смеяться просто так, без повода. Исключительно потому, что жизнь
прекрасна, что небо голубое, что яхты плывет к далеким сказочным берегам и
они вдвоем на этой яхте.
-- А что ты делаешь, когда плывешь один? -- спросила Патриция, когда
они допили кофе и он вновь встал у руля, попеременно поглядывая то на своего
матроса, то на ровную гладь залива.
-- Что делаю?.. -- Том задумался. -- Плыву. Любуюсь замечательной природой. Я
вокруг всей Южной Европы плавал... Но Греция мне больше всего нравится. Тут
спокойно, красиво, все пронизано историей, лирикой и романтикой... Плывешь
мимо какого-нибудь острова, и представляешь, как на берегу стоит гордый царь,
всматривающийся вдаль, и ждущий нападения беспощадных, кровожадных врагов.
Или гордая парка совершает на мрачных скалах таинство жертвоприношения.
Оживают мифы, и слышишь голоса сирен...
Том посмотрел на девушку. Патриция слушала внимательно, не отрывая от него
черных проницательных глаз, словно желала понять его и проникнуться его
чувствами. И он признался в том, в чем не признавался даже лучшему другу:
-- Когда я стою за рулем яхты, то мечтаю написать большой роман.
-- О чем? -- спросила она, видя, что он замолчал, уставившись в невообразимую
заоблачную даль.
-- Не знаю еще... Об этой удивительной стране, о людях, ее населяющих. Чтобы
были головоломные приключения, хитросплетенные заговоры и чистая,
всепоглощающая любовь. Об этих строгих берегах, мрачных руинах и шумных
городах. О сияющем, совершенно особенном солнце и жизнеутверждающей природе.
Об отважных героях и любящих их трепетных красавицах...
-- Напиши обо мне, -- сказала Патриция, улыбнувшись.
Он улыбнулся в ответ.
-- Так я тебя совсем не знаю, -- сказал он.
-- Ну и что? -- удивилась она и встала. -- Я сама себя не знаю!
* * *
Остров возвышался одиноко и горделиво посреди бесконечной глади моря, поражая
воображение. Столь же гордый, сколь и бесполезный -- расположенный вблизи
больших земель, он не мог служить прибежищем утомленного мореплавателя, а
ищущего уединения отшельника он не смог бы прокормить. Огромная базальтовая
скала, устремленная ввысь и окруженная золотым поясом девственного песчаного
пляжа. Остров был невелик -- не более километра в диаметре. На самый вершине
скалы одиноко росла смоковница, плоды которой Патриция так любила.
-- Какая прелесть, -- восхищенно воскликнула Патриция, когда яхта подплывала
к острову. -- Как он называется?
-- Никак, -- ответил Том. -- Кроме меня этот остров никому не нужен, и его
даже не удосужились как-то поименовать. Хочешь, я назову его твоим именем?
-- Хочу, -- просто ответила она и произнесла возвышенно: -- Остров Патриции
-- звучит не хуже, чем остров святой Елены!
Том рассмеялся:
-- У тебя поэтическая натура, -- заметил он.
-- Еще бы! -- подтвердила она и продекламировала:
Я негу люблю,
Юность люблю.
Радость люблю
И солнце.
Жребий мой -- быть
В солнечный свет
И в красоту
Влюбленной.
Том поаплодировал ей и стал спускать якорь. Патриция засмеялась и столкнула
его в воду с низкого борта яхты -- мириады мельчайших брызг окатили ее.
Она стянула поспешно трусики, бросила их небрежно на палубу и, радостно
смеясь, прыгнула следом.
Том доплыл до прибрежной отмели, где вода доходила ему до пояса, и встал на
ноги, красуясь на фоне песчаного пляжа, словно выходящий из своих владений
Посейдон.
Она подплыла к нему, любуясь его статной фигурой, он протянул ей навстречу
руки.
Патриция ловко увернулась от его рук, оказалась за его спиной, и весело смеясь
стала стягивать с него брюки. Он пытался схватить ее, но Патриция рывком
потянула брюки вниз, он повалился спиной в воду, смешно взмахнув руками.
Она-таки стащила джинсы и, размахивая ими, будто знаменем, оставляя сзади себя
прозрачную стену брызг, устремилась к берегу. Он встал наконец на ноги и
двинулся за ней.
Патриция выскочила на горячий песок и побежала вдоль берега. Нагая, бегущая,
с прилипшими к голове мокрыми блестящими волосами, она напоминала ему
необузданную дикарку, заставляя учащенно биться сердце и напрягаться мускулы.
Том на секунду замер, восторженно любуясь ею, затем выбрался на берег и побежал
за ней, понимая прекрасно: весь смысл игры заключается в том, чтобы он ее
догнал. И желательно как можно скорее.
Услышав за спиной быстрый топот его ног, она сделала несколько шагов в воду и
повернулась к нему навстречу. Он бросился в ее объятия и они, смеясь упали в
воду. Он подхватил ее руками и одним движением поднял над водой, словно она
ровным счетом ничего не весила. Патриция обхватила его руками за шею, взгляды
их встретились. Губы потянулись навстречу друг и они поцеловались -- так
горячо и страстно, словно были в разлуке целую вечность.
Мокрые волосы ее, сейчас казавшиеся совершенно черными, блестели, в контрасте
с ними черты ее лица казались еще более красивыми. Том наклонил голову и
нежно поцеловал ее запястье. "Такая простая вещь, а никому из мужиков это в
голову не приходило!" -- с восхищением подумала в этот момент Патриция.
Держа ее на руках он вышел на берег и поставил ее на песок. И стал медленно
садиться, ведя рукой по ее телу -- от тонкой шеи, по нежной груди, покрытой
такими возбуждающими мурашками от воды, по животу, размазывая текущие струйки,
на мгновение замер на черных волосиках, в которых блестели жемчужины
капелек, по стройному колену...
Она села рядом с ним, навалилась грудью на его грудь, он повалился на спину,
заложив в блаженстве правую руку под голову, а левой обхватив ее за плечи.
Они поцеловались. Патриция посмотрела ему в глаза и улыбнулась.
-- Ты знаешь, -- сказала она искренне, -- мне кажется, что я влюбилась.
-- Ты хочешь сказать, что еще не уверена? -- удивился Том, и подумал, что
насчет себя он уверен абсолютно.
-- А с чего мне быть уверенной? -- сказала Патриция и потянулась к нему
губами.
Они снова слились в долгом поцелуе, кроме которого все остальное в мире для
них перестало существовать.
Устав, Патриция положила голову ему на грудь и стала с удовольствием ласкать
его сильное, мускулистое тело. Никогда прежде ей не доставляло удовольствия
любоваться мужским телом и гладить его, но сейчас она испытывала
странно-приятное, возбуждающее чувство.
Патриция дошла рукой до мужской гордости его и ей безумно захотелось
поцеловать, поласкать языком так же, как он вчера ласкал ее возбужденную,
трепещущую ложбинку. Она дотронулась несмело до лежащего в покое
чувствительного органа и ощутила, как он под воздействием прикосновения
наливается могучей силой. Ей еще больше захотелось коснуться губами.
Патриция подивилась своему желанию, но решила, что раз ей захотелось, то
почему она не должна этого делать? Она вела другой рукой по его ноге, покрытой
чернеющими волосками, не отрывая взгляда от заинтересовавшего ее места и
теребя там пальцами. Стрельнула глазами на его лицо. Он лежал, безвольно
вытянув руки и закусив губу. Он был полностью в ее власти. И ею охватило
страстное желание отдать ему всю себя, всю без остатка. Она склонилась над
пульсирующим в руке, напружиненным зверьком и обхватила губами.
Он застонал и весь напрягся, тело его от наслаждения стало наощупь словно
выточенное из дерева.
Патриция подняла голову и улыбнулась ему, хотя глаза его были закрыты. Она
снова поцеловала возбуждающую плоть, стала быстро ласкать языком, чувствуя
как Том судорожно загребает пальцами песок, чувствуя сама необычайное,
щекочущее удовольствие. Она вспомнила, что совсем недавно ее просили
сделать то же самое, и сама мысль об этом вызывала у нее отвращение.
Тому было настолько хорошо, что он не мог выдержать долго. Он рукой схватил
ее за плечо и потянул к своему лицу. Она покорилась, он впился губами в ее
уста, повалил на спину, перекатился на нее. Она дрожала от возбуждения и
нетерпения, хотя он еще даже не ласкал ее.
Том не стал испытывать судьбу и вошел в нее. Она обхватила руками его ягодицы
и прижала с силой к себе, чтобы он вошел в нее как можно глубже, чтобы познал
ее всю.
И он не обманул ее ожиданий, она вновь ощутила ошеломляющее счастье от
близости с мужчиной. С Томом. С ее Томом.
Он сполз с нее, оставив лишь ласковую руку на холмиках ее груди, и улегся
животом на песок. Она села, переполненная наслаждением, и провела пальцем по
его спине. Вся спина была покрыта прилипшими песчинками и он казался заросшим
бурой шерстью зверем.
Патриция случайно заметила метрах в пяти от них небольшую черепаху с янтарным
панцирем. Черепаха замерла неподвижно и смотрела на влюбленных внимательным
взглядом.
-- Завидуешь? -- спросила черепаху Патриция. -- Правильно. Завидуй. Я --
самая счастливая!
Черепаха развернулась и засеменила по песку. Патриция никогда не полагала
раньше, что черепахи могут так быстро бегать.
Том поднял голову.
-- Ты с кем разговариваешь, любовь моя? -- спросил он нежно.
-- С черепашкой, -- серьезно ответила девушка, запустив пальцы в его
мягкие, густые волосы. -- Она позавидовала нам, обиделась и убежала.
Том рассмеялся, сел и прижал Патрицию к груди. Впереди еще был долгий
прекрасный день, предназначенный для них двоих.
* * *
Вечером, когда Том ловил рыбу на ужин, Патриция, удобно устроившись на
корме яхты, продиктовала в свой магнитофон:
-- Иногда так бывает, наверное: на греческом острове, я познакомилась с
необыкновеннейшим человеком. Его зовут Том, он красивый, ласковый... Мне с ним
очень хорошо. Удивительно хорошо. И до сих пор не понимаю: то ли это так,
потому что я влюбилась, то ли от того, что с ним так хорошо в постели. Но в
конце концов какая разница? Если я влюблена -- прекрасно, если нет -- ну и
что? Главное, что сейчас я счастлива. Каждый день для меня как будто новое
открытие -- что-то такое, чего я раньше никогда не знала. В любом случае, я не
хочу с ним расставаться.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. РЕТРОСПЕКЦИЯ ВТОРАЯ.
Какое-то время Патриция с удовольствием вышагивала вдоль дороги, наслаждаясь
прекрасным утром и пением птиц. Было еще рано и шоссе не заполоняли ряды
машин. С обеих сторон дорогу окружали высоченные оливковые деревья с
раскидистыми серо-зелеными кронами, меж деревьев буйно расцветали
насаждения культурного виноградника. Однако через час ей надоело идти по
шоссе с нелегкой сумкой на плече и она решила проголосовать.
Минут пять шоссе оставалось безлюдным, наконец показался небольшой синий Фиат
с открытым верхом. Патриция активно замахала рукой. Машина сначала пролетела
мимо, но все же остановилась у обочины метров через тридцать. Патриция
побежала к автомобилю, он задним ходом стал приближаться к девушке.
Двое молодых мужчин, лет по тридцать, обернувшись смотрели на Патрицию.
Заметив их повышенное внимание, которое вряд ли было абстрактным и
академическим, Патриция непроизвольно замедлила шаг, улыбка исчезла с ее
лица. Но отступать было некуда. К тому же не в ее правилах отказываться от
приключений -- ради этого она и отправилась бродяжничать по стране.
-- Хэлло. Доброе утро, -- сказал темноволосый парень по-английски и вылез
из автомобиля, чтобы помочь ей сесть.
Фиат был старый, из самых дешевых моделей, явно взятый в прокате.
Совершенно очевидно было, что молодые люди туристы. Патриция решила точно
проверить это и выдала затейливую тираду на греческом, смысл которой
заключался в том, что молодые люди полные бараны по ее мнению. Но тон ее
был дружелюбный и вежливый.
Она оказалась права -- оба не понимали языка страны в которой находились.
-- А мне все равно, что греческий, что китайский, -- весело ответил
темноволосый, курчавый мужчина, окидывая незнакомку оценивающим взглядом. --
Но подвезти можем.
Он взял из ее рук тяжелую сумку и передал шоферу, тот положил ее куда-то
позади своего сиденья.
Особого доверия мужчины не вызывали: худосочный, подвижный шатен в черной
футболке с яркой надписью "Hevi metall" во всю грудь и дешевым аляповатым
амулетом на шее, живо напомнил ей бездарных завсегдатаев дешевых баров,
считающих себя подарком для любой женщины. Такие всегда очень много говорят,
но когда доходит до дела, то лишь потеют и злятся.
Его товарищ казался полной противоположностью -- коренастый блондин, волосы
густые и нечесанные. Тяжелое лицо, покрытое угрями, говорило о его замедленной
реакции и о флегматичном характере. Не совсем свежая светлая рубашка была
расстегнута аж до пупа, открывая покрытую вьющимися рыжеватыми волосами
грудь. На шее его тоже висел безвкусный медальон.
Патриции очень не понравился взгляд светловолосого, но он тут же отвернулся
и посмотрел на дорогу.
Зато шатен стал строить из себя саму любезность. Он приподнял спинку кресла,
чтобы девушка могла усесться на заднее сиденье и участливо осведомился:
-- А куда, позвольте узнать, вы держите путь?
-- Я говорю на греческом, -- непонимающе ответила Патриция, твердо решив
скрыть знание языка, изобразить из себя робкую селянку. И повторила: --
Эленика.
Машина тронулась с места.
-- Слушай, а ты по-гречески не говоришь, Макс, случайно? -- спросил юркий
шатен у своего товарища за рулем. Ему не давала покоя красивая девушка в их
машине.
Они переглянулись и шатен обернулся к девушке:
-- По-английски говоришь?
-- А? -- Она сделала вид, что не понимает.
-- Ду ю спик инглиш? -- медленно выговорил шатен. -- Парле ву франсе?
-- Эленика, -- вновь сказала Патриция, делая выразительный жест пальцами от
своей груди.
-- Эленика? Что такое эленика? Она что других слов не знает? -- удивился
шатен.
-- Это ее зовут так, -- пояснил его светловолосый товарищ, сидящий за рулем.
-- Значит, говоришь только по-гречески, -- сказал шатен девушке. -- Ты --
Эленика. А я -- Горяченький. Горяченький -- это значит, всегда стояченький,
-- пошутил он и рассмеялся собственному остроумию, которое она, по его мнению,
оценить не могла из-за незнания языка.
-- Горяченький? -- переспросила Патриция, подыгрывая шутнику.
-- Да. -- Шатен довольно откинулся на сиденье автомобиля и сказал своему
товарищу: -- Я горяченький. И, по-моему, она тоже. -- Он игриво высунул
язык и поболтал им по губам, обозначая этим жестом любовную забаву. --
Девушка хочет секса.
-- Ты так думаешь? -- неуверенно спросил светловолосый.
-- Еще как! -- Шатен повернулся к пассажирке. -- Слушай, хочешь потрахаться со
мной и Максом? -- Он мог говорить что угодно, поскольку считал, что глупая
смазливая гречанка не понимает английского языка.
-- Горяченький? -- притворялась дурочкой Патриция. Она не верила, что они в
чужой стране пойдут на применение грубой физической силы. Но в конце концов ее
не пугала даже и перспектива быть изнасилованной, ей хотелось все узнать не по
учебникам.
Мимо проносились высоченные деревья, шоссе было пустынным.
-- Правильно! -- обрадовался темноволосый и облокотился о спинку кресла. --
Эленика и Горяченький. -- Он оценил фигуру девушки и сказал весело своему
приятелю: -- У нее шикарные сиськи! Девочка готова!
-- Ты уверен? -- недоверчиво пожал плечами светловолосый крепыш.
-- Абсолютно! -- не задумываясь ответил шатен.
-- Попробуем? -- Блондин тоже был не прочь поразвлечься.
-- Конечно! -- с готовностью согласился темноволосый. -- От попытки, еще
никто не умирал!
-- Сначала спроси все-таки ее. -- Видно было, что светловолосый не очень-то
зажегся этой авантюрной идеей. Он не желал иметь неприятностей с греческими
властями.
-- Послушай, -- повернулся шатен к девушке.-- Ты не возражаешь оторвать
кусочек у Горяченького?
-- Горяченький? Кусочек? -- Патриция изобразила из себя святую простоту.
-- Я же говорил: она готова! -- с победным видом воскликнул шатен.
Светловолосый расплылся в улыбке и оторвался от дороги, чтобы еще раз
взглянуть на попутчицу. Он может быть и стал бы возражать, но красная куртка
девушки была широко распахнута, а сквозь белую блузку просвечивал
темный бутон огромного соска. И это зрелище мгновенно вызвало эрекцию.
-- Не будем задерживать девушку, -- сказал он и свернул с дороги в просвет
между деревьями.
Они проехали метров триста за придорожные кусты и блондин остановил
машину. Повернул ключ зажигания, чтобы выключить двигатель, сложил руки на
колени и уставился похотливым взглядом на пассажирку. Шатен тоже молчал и
смотрел на нее.
Патриция поежилась от их жадных, любострастных взглядов, но продолжала
изображать непонимание.
Шатен встал со своего места, вышел из машины и поднял спинку кресла, чтобы она
могла вылезти. Водитель тут же, с резвостью которой Патриция от него никак не
ожидала, соскочил с сиденья, обежал автомобиль и встал рядом с другом, не
отрывая взгляда от ее груди.
Патриция молча смотрела на них, ничем не выдавая, что она сейчас думает.
Деревья и кустарник надежно скрывали машину от нескромных взглядов с дороги.
Наконец шатен не выдержал, грубо схватил ее за руку и вытащил из машины. Она
от резкого движения упала, но тут же вскочила на ноги и попыталась убежать.
Туристы переглянулись и бросились за девушкой.
Они догнали ее и, смеясь -- куда, мол, бежишь, глупая! -- схватили жертву
нахлынувшего на них плотского возбуждения: шатен за ноги, светловолосый за
плечи. Приподняли, чтобы отнести подальше от дороги -- мало ли будет кричать.
Она вырывалась и кричала, но справиться с двумя здоровыми мужчинами не могла.
Ей ужасно противно было подчиниться этим потерявшим над собой контроль самцам.
Они же вошли во вкус, чувствуя, что еще немного и сломят ее сопротивление.
Они распахнули на ней красную куртку и разорвали ворот белой футболки, обнажив
красивую грудь. Шатен стал расстегивать молнию на джинсах девушки.
-- Ну ладно, ладно, -- неожиданно воскликнула Патриция по-английски. -- Ваша
взяла!
Они опешили и невольно отпустили ее. Патриция встала на ноги.
-- О'кей, пусть будет по-вашему. Только смотрите, чтобы мне было хорошо! --
заявила она сердито.
Мужчины недоуменно переглянулись.
-- Она говорит по-английски! -- удивленно воскликнул шатен, мгновенно
сообразив, что случайная пассажирка, оказывается, прекрасно понимала все его
скабрезные шуточки.
И в этот момент Патриция что есть сил врезала ногой по причинному месту
светловолосому, как более сильному из них двоих. Он согнулся пополам. Не
теряя времени даром, она ударила в пах и шатену. Тот истошно закричал -- удар
Патриции оказался на редкость точным и болезненным.
Не теряя времени, Патриция бросилась машине. Ключ зажигания торчал в своем
гнезде.
Шатен скрючился на изумрудной траве, схватившись за свои гениталии, которые
превратились в комок оглушительной боли. Даже ругаться не было сил -- лишь
бессильная ярость туманила рассудок.
Пока неудачливые насильники корчились от боли, пачкая о траву одежду, (знает
же ведь куда бить, стерва!), Патриция уселась за руль Фиата, завела мотор и
помчалась по пересеченной местности к спасительной дороге.
Выехала на шоссе, посмотрела на разорванный до живота ворот кофточки и
рассмеялась. И увеличила скорость, наслаждаясь быстрой ездой.
Вскоре дорога пролегла по берегу живописного узкого залива и повторяла его
причудливые изгибы.
Патриция заметила стоящий у обочины сиреневый Ягуар и пожилую супружескую
пару, обедающую на природе за маленьким переносным столиком. Вид пары был
трогательно-идиллическим и одновременно таким напыщенным, что девушка не
смогла удержать смешок.
Патриция остановила машину, чтобы сменить разорванную футболку и отдышаться.
Повернулась к заднему сиденью, где лежала ее объемистая дорожная сумка и
поковырялась в своих вещах. Открыла дверцу и вышла из открытого автомобиля.
Сняла красную куртку и разорванную белоснежную футболку, совершенно не
стесняясь уставившегося на нее во все глаза пожилого мужчины, своей
благообразной сединой и усами очень напоминающего популярного голливудского
киноактера Чарлза Бронсона.
Он не глядя подцепил кусок отварной рыбы на вилку и в полной прострации не
попал вилкой в рот.
-- Джейн, что с тобой? -- спросила его жена -- престарелая черноволосая
гречанка с ярко выраженными национальными чертами лица.
-- Ничего, дорогая, -- вернувшись в реальный мир, ответил он. -- Абсолютно
ничего. -- Но тут вновь посмотрел на переодевающуюся молодую фурию, и не
в его силах было не глядеть на нее в этот момент. Огромные бутоны ее сосков
просто поражали воображение.
-- На что ты там уставился? -- Женщина сидела спиной к дороге. -- У тебя
больной вид!
Супруга проследила направление его взгляда и наткнулась глазами на красивую
полуобнаженную девушку.
-- Боже мой! -- ужаснулась добропорядочная женщина падению нравов современной
молодежи и приказала мужу: -- Джейн, сейчас же закрой глаза!
Мужчина послушно закрыл. Он знал, что означает ссориться со своей женой,
хотя ему очень хотелось еще полюбоваться этим точеным торсом. Он старался
запомнить образ девушки надолго, восхищаясь ее молодостью и красотой, которая
ему, увы, уже была не по карману.
Патриция не обращала на них ровно никакого внимания, хотя прекрасно слышала
каждое слово.
-- Оденьтесь, бесстыдница! -- возмущенно закричала женщина наглой девице.
-- Что, никогда не видела голые сиськи? -- издевательски спросила Патриция,
которая уже достала из сумку другую футболку и собиралась ее одеть.
-- Боже, какие вульгарные выражения! -- чуть не поперхнулась от гнева женщина.
-- Она же хиппи, -- и это слово звучало в ее устах как самое непристойное
ругательство, -- наверняка хиппи!
-- Эй, Джимми, -- воскликнула бесстыдница. -- Пусть она тебе свои сиськи
покажет -- сравнишь ее студень с моими персиками!
-- Джейн, -- властно произнесла супруга, -- я сказала: закрой глаза!
Мужчина вновь покорился приказу.
-- Джимми, Джимми, -- закричала Патриция, которая уже успела надеть
полосатую футболку и направилась к столику, -- Э-еей!
Она нагло задрала к подбородку футболку.
Он уже успел открыть глаза, пока супруга, подавившись негодованием, не
смотрела в его сторону, и довольно усмехнулся, наслаждаясь видом высокой
груди девушки и плоского, без единой лишней складочки, живота.
Патриция опустила на мгновение футболку, вновь с насмешливо-игривым
восклицанием подняла ее и повиляла маняще бедрами.
-- Как тебе? -- поинтересовалась у мужчины Патриция. Она смаковала
пикантную ситуацию, ей было очень весело.
-- Девушка, как вам не стыдно! -- не давала мужу спокойно наслаждаться жизнью
суровая супруга. -- Сейчас же прекратите, а то я вызову полицию!
-- Пока, дорогой! -- насмешливо произнесла Патриция и послала мужчине
воздушный поцелуй. -- Пока, блюстительница нравственности! -- так же
насмешливо попрощалась она с женщиной.
Повернулась и пошла обратно к машине. Села на водительское сиденье и на
прощанье помахала рукой:
-- Пока, Джимми, не скучай!
Она поехала дальше по шоссе, любуясь превосходным видом залива, сама не зная
куда. Какая разница куда -- жизнь прекрасна и этого вполне достаточно.
Навстречу новым приключениям -- вот куда!
* * *
Неудачливые насильники, оставшись без транспортного средства, безуспешно
голосовали на безжизненном шоссе. Но в отличие от симпатичных девушек, двоих
симпатичных парней брать никто не хотел... К тому же машины по шоссе проезжали
не чаще, чем раз в десять-пятнадцать минут. Солнце достигло апогея и палило
нещадно.
Синий микроавтобус прокатил мимо, даже не сбавив скорость. Они напрасно
бешено размахивали руками -- хоть под колеса ложись...
А ведь до города не менее десяти километров.
-- Если я увижу эту сучку еще раз, я ее убью! -- гневно заявил шатен и
они пошли дальше.
-- Сейчас главное -- найти машину! -- высказал наболевшее блондин.
Шатен остановился, снял футболку, вытер ей пот со лба и повязал вокруг талии.
Жарко, тоскливо, отвратительно. И безумно хочется пить.
* * *
Патриция въехала в Мегару и сбросила скорость. Свернула на первую попавшую
улицу и сразу заметила полицейский участок. На столбе перед зданием красовался
круглый международный знак и большая табличка. На ней по-гречески и
по-английски было написано крупными буквами: "Стоянка запрещена".
Вот и решение проблемы с Фиатом этих американских самцов. Не становится
же угонщицей автомобилей в конце-концов!
Она аккуратно заехала ровнехонько под знак задним ходом. Выключила двигатель,
оставив ключи зажигания в гнезде, взяла свою сумку, повесила на плечо и
спокойно ушла прочь, провожаемая удивленными взглядами сидевших на скамейке у
противоположного дома пожилых горожан.
Из здания участка вышел полицейский офицер с черными холеными усами,
посмотрел на нагло припаркованный Фиат и на девушку, которая вытаскивала из
него большую сумку. Хотел было остановить ее и строго указать. Но затем
справедливо решил, что к машине она или ее какой-либо знакомый все равно
вернутся, а чем дольше автомобиль простоит в неположенном месте, тем больше
будет штраф. Офицер довольно усмехнулся, представив, как он проучит
неуважающую закон автомобилистку.
Уже во второй половине дня шатен, со своим изможденным от долгой ходьбы под
палящим солнцем приятелем, вошли в городок.
Завернув за угол, шатен увидел их синюю, открытую машину, ставшую им за
эти дни почти родной.
-- Эй, смотри! -- радостно воскликнул он. -- Машина! Наша, точно!
-- Слава богу, -- с огромным облегчением вздохнул блондин. Машина была
взята на прокат на его имя, и он с ужасом представлял предстоящие выяснения
отношений по этому поводу.
Они подбежали к своему маленькому уютному Фиату. Блондин заглянул внутрь.
-- По крайней мере, оставила ключи, -- почти с благодарностью отметил
белокурый. -- И то хорошо!
К ним подошел доброжелательно улыбающийся усатый грек в форме офицера полиции
и вежливо произнес по-гречески:
-- Здравствуйте, вы что не видели знака? -- Офицер указал рукой на табличку.
-- Что этот мудак хочет? -- не понял блондин и глупо уставился на стража
порядка.
-- Этот мудак говорит, что вы поставили машину под знаком "Стоянка запрещена",
-- на чистом английском пояснил представитель закона и еще шире улыбнулся. --
Это вам обойдется в тысячу драхм. А за "мудака" заплатите еще тысячу драхм. --
Он задрал глаза к небу, делая вид, что производит в уме сложный математический
расчет. -- Итого: две тысячи драхм.
-- Две тысячи драхм?! -- в ужасе вскричал белобрысый, в то время как шатен
просто тупо смотрел на полицейского, не в силах что-либо произнести.
В мозгу обоих крутилось лишь в тысячный раз: "Если когда-нибудь она
попадется на пути, эта Эленика, то..."
-- А за то, что вы упрямитесь, -- улыбаясь заявил офицер, -- отдельный
штраф. Итого три тысячи драхм. -- И он показал им три пальца на руке для
пущей убедительности.
Пожилые обыватели зачарованно смотрели на представление, скрашивающее их
повседневную скучную жизнь. В ожидании сего спектакля они весь день
не покидали скамейку в опасении пропустить самое главное. Офицер это знал и
в свою очередь хотел доставить радость уважаемым землякам.
-- Чем больше мы будем говорить, -- раздраженно пояснил шатен приятелю, -- тем
дороже нам это обойдется.
-- Ваш друг абсолютно правильно все понял, -- иезуитски-вежливо улыбаясь,
согласился с ним полицейский и полез в нагрудный кармашек за квитанцией.
-- Если я когда-нибудь поймаю эту сучку, -- тихо проговорил блондин доставая
деньги, -- я из нее все ее вонючие кишки выверну.
Он обреченно отдал полицейскому требуемую сумму.
* * *
Патриция расположилась среди коричневых камней на скалистом обрывистом берегу
тихой бухточки и достала из сумки магнитофон. Ветер развевал ее темные волосы,
она смахнула с глаз выбившуюся прядку. С залива веяло изумительной
прохладой, клонящееся к горизонту светило уже не палило безжалостно, а
приветливо окрашивало пейзаж ровными, успокаивающими тонами.
Патриция проверила, что магнитофон работает и начала медленно, обдумывая,
говорить в микрофон:
-- Итак, кончается второй день моей одиссеи. Пока что это все беспросветно
скучно. Слава богу, хоть местность живописная. А так... Попробовали меня
изнасиловать двое американских туристов-горилл, у которых начисто
отсутствует чувство юмора. Потом какая-то старая кошелка возмутилась, увидев
мою обнаженную грудь. Господи, ну почему все так сексуально озабочены? Ну
почему все сходят с ума из-за секса? Можно подумать, секс -- такое большое
дело! Нельзя к этому относиться естественно, что ли?
Патриция услышала сладострастные женские вскрики, доносившиеся откуда-то не
очень далеко. Она выпрямилась, не выпуская магнитофон из рук. Ничего не
увидела из-за нагромождения камней, встала на небольшой валун и вытянулась
на цыпочках. Метрах в десяти левее она увидела яркую оранжевую палатку.
Патриция убрала магнитофон в сумку и, перепрыгивая с камня на камень,
направилась к палатке. Оттуда доносились сладкие женские вздохи и
приглушенный мужской шепот.
Весело улыбаясь, Патриция обошла палатку, поставила сумку и уселась на нее
прямо напротив открытого входа в палатку, любуясь двумя парами ног
влюбленных, слившихся в экстазе. Любовники были целиком поглощены своим
занятием и совершенно не думали, что кто-либо может подглядывать за ними.
Патриция заметила стоящую на кострище большую обгоревшую кастрюлю, закрытую
закопченной крышкой, и вспомнила, что с раннего утра еще ничего не ела.
Дремавшее до сих пор чувство голода заскребло желудок. Решив не беспокоить
хозяев кастрюли, она одной рукой сняла крышку, зачерпнула варево деревянной
ложкой, что торчала в кастрюле и попробовала бульон, не отрывая любопытного
взора от совокупляющейся пары. Удовлетворенно чмокнула и положила крышку на
землю, всерьез намереваясь отдать должное кулинарным способностям влюбленных.
В полутьме палатки Патриция видела лишь ритмично двигающийся стан мужчины.
Она смотрела и думала -- всегда ли это выглядит со стороны так неуклюже и
нелепо. Грубые, грязные стопы мужчины, скребли песок за порогом палатки, не
менее грязные следы девицы подрагивали. Наконец, Патриция увидела, как спина
мужчины выгнулась дугой, движение стало столь стремительным, что можно
было лишь поражаться подобному темпу, а стоны и вскрики их слились в единый
сладострастный рык.
Он протяжно вздохнул удовлетворенно и отвалился от белокурой плотной
женщины. Она, продолжая его ласкать в сладкой истоме, открыла глаза и увидела
с любопытством заглядывающую в палатку Патрицию.
-- Ах! -- воскликнула стыдливая красавица, застигнутая в интимной обстановке.
Патриция понимающе и не обидно рассмеялась, наслаждаясь свободой, прекрасным
днем и свалившимся на нее как дар богов забавным эпизодом.
Мужчина сразу встрепенулся и высунулся из палатки, готовый дать отпор любому
непрошенному гостю. Был он черноволос, как истинный потомок гордых эллинов и
небрит, как минимум неделю.
-- Привет, -- сказала Патриция и зачерпнула еще похлебки. -- Я проголодалась
и решила воспользоваться вашим гостеприимством. Сногсшибательно вкусно.
Она не погрешила против истины. А может ей с голоду незатейливая рыбная
похлебка показалась столь аппетитной. Но она с удовольствием зачерпнула еще.
Лицо небритого красавца потеряло сурово-решительный вид и расплылось в улыбке.
-- Как ты здесь оказалась? -- спросил он, чтобы хоть что-то сказать. --
Пришла по берегу?
-- Нет, прилетела из космоса, -- ответила Патриция.
-- Я вижу ты удачно приземлилась, -- заметил мужчина, пытаясь в неудобном
положении натянуть брюки.
-- Я хотела спросить разрешения, -- сказала Патриция, -- но вы были так
заняты... Это было так красиво! У вас здорово получалось! -- Она поднесла ко
рту очередную ложку бульона.
Блондинка тоже высунулась из палатки. Она еще тяжело дышала, но последние
слова незнакомки польстили ей.
-- Ты уверена? -- спросила она. -- Надо же!
Патриция рассмеялась.
-- А сама ты только наблюдаешь, или любишь какие-то другие вещи тоже? --
спросила девица. По-видимому, блондинку ничуть не испугало появление
конкурентки. Она даже обрадовалась появлению свежего человека в их
малочисленном коллективе.
-- Это так забавно, -- ответила Патриция, не забывая об еде. -- Говорят,
когда смотришь как другие занимаются сексом, то это тебя заводит.
-- А тебя это не завело? -- полюбопытствовал мужчина.
-- Нет, -- пожала плечами Патриция.
-- Тогда, может быть, попробуешь сама что-нибудь? -- предложил он.
-- Что например? -- спросила Патриция.
Черноволосый развел руками. Он стоял на коленях с полунатянутыми брюками в
палатке и этот жест оказался неуклюжим и смешным.
-- Например, -- не смутившись сказал мужчина, -- раздевайся и пошли
купаться -- вода замечательная!
-- А почему бы и нет? -- пожала плечами Патриция и скинула свою легкую красную
куртку.
-- Пойдешь с нами купаться, мышонок? -- повернулся небритый к любовнице.
-- Конечно, -- ответила та и, не стесняясь наготы, вылезла из палатки. У нее
было пышное, плотное тело с едва обозначенной еще склонностью к полноте. Грудь
у была огромная и несколько рыхловатая, хотя и очень даже привлекательная.
Патриция стянула свою футболку и небритый с удовольствием отметил, что грудь
незнакомки ничуть не уступает груди его мышонка. Ему тут же захотелось
потрогать эти небольшие, но такие соблазнительные холмики. Незнакомка тем
временем освободилась от джинс, и он с интересом подумал, не последует ли
она их примеру и не скинет ли красные узкие трусики.
Патриция перехватила его взгляд и обо всем догадалась. Запустила палец под
резинку трусов, оттянула и отпустила.
-- Так мы идем купаться или нет? -- спросила она.
-- Конечно, принцесса. -- Мужчина встал и, по-свойски положив руки на плечи
девушек, направился к ласковому морю.
Втроем идти меж валунов было не очень удобно, но Патриция прекрасно
понимала, что ему хочется подержать руку на ее точеном плече и не возражала.
Купались они долго и весело.
Солнце уже наполовину скрылось в глубине почерневшего залива, когда они,
довольно отряхиваясь, выбрались на теплые камни.
Подошли к палатке. "Мышонок" засунулась внутрь, подставив их взглядам пышные
формы ягодиц, и достала огромные полотенца. Не торопясь одеться, а напротив
-- любуясь друг другом в ласковых лучах заката, стали обсыхать, лишь бедра
обернув цветастыми полотенцами.
-- У тебя есть где сегодня ночевать? -- спросил мужчина, вытирая черные густые
волосы.
-- Если не возражаете, я останусь с вами, -- ответила Патриция и улыбнулась.
В ее улыбке небритый прочитал гораздо больше, чем закладывалось в слова.
Заниматься любовью втроем ему еще не доводилось, но он много слышал, что это
здорово. А лучшие познания, как известно, не почерпнутые из рассказов и книг,
а приобретенные на собственном опыте. Блондинка, видимо, рассудила так же.
-- Я согласна, -- ответила обитательница оранжевой палатки, с любопытством
глядя на своего ухажера. -- А ты, милый?
-- Да ради бога, мышонок, раз ты этого желаешь! -- с готовностью воскликнул
тот. -- Ради тебя я готов на все! -- с пафосом добавил он.
Сгустились сумерки и черноволосый ловко и быстро развел костер. Блондинка
достала три бутылки красного сухого вина, которое полагается под мясо. Мяса
не было, пришлось удовлетвориться несколькими сочными яблоками.
В романтическом свете костра, черноволосый взял гитару и заиграл. Звуки,
срывались со струн чистые и нежные, навевающие мысли о любви, о красоте и о
полете. Патриция задумчиво смотрела на пляшущие язычки пламени, время от
времени прикладываясь к горлышку бутылки -- вино ей не понравилось, но
другого-то не было.
Наконец черноволосый запел -- голос у него оказался на удивление красивый:
Кобылица молодая,
Честь кавказского тавра,
Что ты мчишься, удалая?
И тебе пришла пора;
Не косись пугливым оком,
Ног на воздух не мечи,
В поле гладком и широком
Своенравно не скачи.
Погоди; тебя заставлю
Я смириться подо мной:
В мерный круг твой бег направлю
Укороченной уздой.
Патриция с обнаженной грудью полулегла, прислонившись спиной к гладкому
валуну, рядом с ним. Он посмотрел на нее, улыбнулся понимающе и отхлебнул
вина. Не отрывая от Патриции взгляда, заиграл на гитаре залихватский мотивчик.
Блондинка, держа в одной руке уже почти пустую бутылку вина, а в другой
зажженную сигарету, танцевала счастливо неподалеку. На куске материи, которую
обернула наподобие юбки вокруг талии, так что ткань почти полностью закрывала
сильные красивые ноги, были нарисованы огромные карточные масти. Женщина с
удовольствием прихлебывала из бутылки красное вино, и была уже достаточно
пьяная.
Блондинка отбросила опустевшую бутылку и достала еще одну. Отковырнула зубами
пластиковую пробку и сделала огромный глоток. Ей было очень хорошо.
Веселясь, она стала лить вино на голову возлюбленного, тот, не прекращая
играть на гитаре, задрал голову, ловя ртом струйку вина. Блондинка
наклонилась и поцеловала его. Он снова запел:
Туманный очерк синеватых гор,
Зеленых рощ каштановых прохлада,
Ручья журчанье, рокот водопада,
Закатных тучек розовый узор,
Морская ширь, родной земли простор,
Бредущее в свою деревню стадо, --
Казалось бы, душа должна быть рада,
Все тешит слух, все восхищает взор.
Но нет тебя -- и радость невозможна.
Хоть небеса невыразимо сини,
Природа бесконечно хороша,
Мне без тебя и пусто и тревожно,
Сержусь на все, блуждаю, как в пустыне,
И грустью переполнена душа.
-- Ты ее любишь? -- неожиданно спросила Патриция, кивнув на танцующую
пьяную блондинку.
-- Конечно, -- ответил тот, не задумываясь. -- Если бы я ее не любил, ты
думаешь я бы занимался с ней сексом?
-- Не знаю, -- пожала плечами Патриция. -- А ты давно с ней?
-- Целых три дня, -- чуть ли не с гордостью сказал мужчина.
-- Значит, ты не спишь с девушками, которых не любишь? -- поинтересовалась
Патриция.
-- Я люблю их всех, -- незамедлительно последовал ответ.
Блондинка допила свою бутылку, и игриво, в танце, в свете костра,
демонстрировала мужчине свою спортивную фигуру. Она небрежно откинула
подальше пустую бутылку, развязала узел на боку и распахнула ткань,
открывая ему свои прелести. Потом отобрала от него гитару, положила на землю
и навалилась на него. Они оба упали на мягкую траву и поцеловались.
-- Как я тебя хочу, -- сказала блондинка, целуя его в колючую шею.
-- Прекрасно, мышонок, -- шутливо отбиваясь, сказал ее возлюбленный. -- Давай
прямо сейчас этим и займемся! -- Он нежно отстранил ее и встал. -- Ты
пока не остынь, я только схожу по делам.
Он подал руку блондинке и она встала на ноги.
-- Я тоже с тобой, -- вдруг поднялась с места Патриция. Она продолжала свои
эксперименты.
Блондинка самозабвенно осталась танцевать у костра, что-то себе напевая, а
Патриция с мужчиной пошли по камням в черноту ночи, с трудом выбирая дорогу.
Мужчина остановился у невысокого обрыва и повернулся к ней спиной, доставая
свое хозяйство. Патриция остановилась неподалеку, глядя на него в неверных
отсветах костра.
-- Ты говорила, что тоже хочешь, -- сказал черноволосый, несмотря на выбранную
роль беспечного прожженного знатока секса, чувствуя все-таки некую неловкость.
-- Ты, может быть, стесняешься случайно?
-- Я?! -- поразилась Патриция и демонстративно уселась на корточки между двух
больших камней.
-- Чего стесняться того, что естественно? -- сказал черноволосый.
-- У каждого свои проблемы, -- ответила она.
Они подошли к палатке, черноволосый обнимал девушку за плечи. Он отдернул
полог входа.
-- Прошу вас, миледи, -- кривляясь пригласил он.
-- Спасибо, милорд. -- Она залезла в палатку, сняв намотанную на талии материю
и обнаженная улеглась рядом с блондинкой.
Мужчина залез на ожидавшую его женщину и они поцеловались.
-- Ты не возражаешь, -- повернулся он к Патриции, -- если я обслужу ее первой?
-- Да нет, ради бога. Пожалуйста, -- ответила Патриция и повернулась к ним
спиной, натянув на себя одеяло.
Мужчина без какой либо предварительной ласки рукой раздвинул возлюбленной ноги
и вонзил в нее свой инструмент чувственного наслаждения. Колено блондинки
больно уперлось Патриция в икру ноги, но Патриция не шелохнулась. Он стал
двигаться равномерно и без вдохновения -- видно присутствие Патриция пошло не
на пользу.
Блондинка привычно вздыхала и стонала, рука ее, выгнулась неестественно и
нащупала холмик груди Патриции.
Патриции стало неприятно. Она резко развернулась лицом к любовникам.
Вход палатки был не задернут, костер догорал, но его света хватило, чтобы
разглядеть блестящие капли пота на виске черноволосого.
-- Я вам не мешаю? -- спросила Патриция.
Мужчина сжал зубы и ускорил движение. Патриция села и поджала ноги, обхватив
колени руками. Наконец черноволосый застонал, сделал последние
конвульсивно-стремительные рывки и замер в экстазе. Патриция с интересом
наблюдала за ним.
-- Тебе хорошо, мышонок? -- спросил мужчина возлюбленную.
-- Да, -- простонала она и в палатке резко запахло вдруг винным перегаром. --
Я люблю тебя.
-- Сейчас и до тебя очередь дойдет, миледи, -- успокоил мужчина Патрицию и
устало повалился на спину между двумя женщинами.
Патриция бесцеремонно запустила руку в его мужское хозяйство.
-- Слушай, -- сказала она. -- А ты его там случайно не истер до толщины
волоска. Чего-то не найти.
-- Ищущий да обрящет, -- ответил черноволосый уязвленно. -- Не знаешь как в
таких ситуациях должна поступать опытная женщина? Ты ведь опытная женщина?
-- И как я по твоему должна поступить? -- полюбопытствовала Патриция.
-- Слово "минет" вам что-нибудь говорит, миледи?
-- Ха! Кто воспользовался, тот пусть и восстанавливает твои
иссякшие силы. -- Патриция пробралась к выходу, предусмотрительно прихватив
шерстяное одеяло. -- Как будешь готов -- свисти, сексуальный гигант.
Она прошла к своей сумке и в свете костра натянула джинсы и футболку.
-- Я жду, пока у тебя вновь станет, как штык! -- крикнула она, услышав, что
утомленный вином и бурным днем черноволосый любитель женщин сладко засопел.
Не услышав ответа, она довольно усмехнулась, улеглась на траве и, завернувшись
в одеяло, сразу заснула.
* * *
С первыми лучами солнца Патриция открыла глаза. За ночь она слегка
продрогла, поэтому сразу встала.
Довольно потянулась, надела кроссовки и подошла ко входу в палатку. Заглянула
внутрь, полюбовалась секунду зрелищем обнимающихся во сне любовников.
Улыбнулась чему-то, вскинула свою сумку на плечо и, не оглядываясь, пошагала
прочь по берегу меж причудливой формы камней, в свете рассвета кажущихся
заколдованными Медузой Горгоной любовниками.
ГЛАВА ПЯТАЯ.
Только с виду остров Патриции казался безжизненной скалой. Этот клочок суши
был поистине удивительным местом -- не зря Том привез ее сюда.
С южной стороны острова бил родник, вода которого изумляла чистотой и вкусом.
Окруженный зелеными зарослями, родник придавал острову романтический, почти
сказочный колорит.
-- Я и не думала, что в море, на маленьком островке может быть такая
вкусная вода, -- сказала Патриция, зачерпнув ладошкой и попробовав.
-- Шельфовые воды, -- пояснил Том. -- Это обычное явление. Вот в Карибском
море родники бьют прямо под гнетом морской воды. И в давние времена, лихие
пираты для пополнения запасов пресной воды ныряли прямо в море, на глубину, и
под толщей соленой воды, набирали питьевую.
Они провели на острове пять необыкновенных дней и ночей. Они могли говорить
безостановочно весь день о всяких пустяках, могли лежать по несколько часов на
пляже, держась за руки -- им было просто хорошо друг с другом.
И конечно они занимались любовью. Патриция к удивлению убедилась, что любовь
поистине не знает преград. Что самая простая позиция для секса не является,
как она полагала, самой оптимальной. Они фантазировали, придумывали множество
вариантов и не уставали восхищаться друг другом, полностью раскрывая себя как
для партнера, так и для себя самого.
На четвертый день Том повлек ее на вершину скалы. Патриция не думала, что на
нее вообще можно взобраться. Но он хорошо знал остров, который назвал ее
именем.
На восточной стороне горы склон был наиболее пологим, и поначалу даже там
пролегало нечто, похожее на тропку. Они с трудом преодолели несколько сложных
мест, но все-таки покорили гордую вершину.
Патриция довольно подбежала к одинокой смоковнице и сорвала спелый плод. Со
вкусом вгрызлась в него зубами и посмотрела на возлюбленного. Он подошел к
Патриции и крепко обнял.
Вид с вершины открывался великолепный -- бескрайняя гладь моря, в далекой
дымке едва угадывались силуэты материковых гор.
-- Я люблю тебя, Патриция, -- выдохнул Том.
-- У тебя было много женщин до меня, Том? -- спросила она так, что он не мог
не ответить.
-- Давно, -- честно признался он, -- я еще учился в Оксфорде. Я готов был
бросить учебу, дом, все... Я сходил с ума... Она жестоко посмеялась надо мной,
мальчишкой, она была лет на десять старше, у нее был муж -- какой-то дипломат.
С тех пор у меня никого не было. Я сторонился девушек. -- Он посмотрел на
нее влюбленными глазами. -- Но ты открыла мне второе дыхание, мне вновь хорошо
с женщинами.
-- Но-но, -- смеясь, погрозила она пальчиком.
-- Я имел в виду только тебя, Патриция!
Он снова обнял ее, она сладко закрыла глаза и они поцеловались. Лишь
кружившая неподалеку чайка была свидетельницей их счастья.
-- А ты? -- в свою очередь спросил Том. -- У тебя кто-то был? Или есть? -- с
ужасом добавил он.
-- Есть -- ты! -- ответила она, разглядывая нежно его милое ей лицо. -- Ты у
меня -- первый настоящий мужчина...
Он удивленно приподнял бровь. Она догадалась, что он не понимает ее.
-- Ты первый -- настоящий мужчина, -- с ударением повторила она. -- Остальные
-- так... куклы похотливые... самцы. Чисто академический интерес. Я вообще
уже полагала, что секс -- лишь для нищих духом.
Он больше ни о чем не стал спрашивать, прижал ее крепко к себе, уткнувшись в
ее волосы, пахнущие молодостью и морем.
Они долго стояли на вершине угрюмой скалы, весь огромный мир был перед их
ногами, и ничего кроме счастья не обещал.
* * *
Утром шестого дня яхта отчалила от острова Патриции, взяв курс на Саламин --
необходимо было пополнить запасы продовольствия.
Они пришвартовались к тому же месту, где встретились, благодаря своенравной
богине случае Тихе, всего неделю назад. Но эта неделя вместила в себя для
Патриции больше, чем какой-нибудь год.
Так же, как тогда Том взял плетеную корзинку с пустыми бутылками. Он помог
Патриции выбраться на каменный причал.
-- Смотри, -- весело кивнула Патриция на соседнюю яхту, -- этот толстяк все
возится на палубе.
-- А Джо никогда и не покидает пирса, -- пояснил Том. -- Он здесь живет. Водит
по ночам баб и корчит из себя Синбада-морехода. Хотя лично я очень сомневаюсь,
что он когда-либо выплывал за пределы залива на своей посудине.
Они под руку пошли по набережной, мимо большого кафе, столики которого
располагались под открытым небом. Был выходной, суббота и людей в кафе
сидело много. Детишки ели мороженое, родители отдыхали после трудовой недели,
дегустируя молодое терпкое вино.
Вдруг Патриция заметила впереди идущих навстречу старых знакомых --
американских туристов, которые еще должны были помнить силу ее ударов.
Объясняться с ними не возникло ни малейшего желания. Она тут же склонилась
над кроссовкой, якобы развязался шнурок. Том остановился, ожидая ее.
Американцы прошли мимо, не обратив на девушку ни малейшего внимания.
Шатен предложил приятелю отдохнуть и они высмотрели свободный столик в
глубине кафе.
Блондин принялся за изучение меню, что лежало скромно на краю стола,
застеленного скатертью в крупную красную клетку. Шатен отодвинул с середины
стола вазочку с цветами, чтобы не мешала обзору, и оценивающим взглядом
принялся рассматривать молодых посетительниц кафе. На эстраде, у самой стены
старинного высокого здания играл ансамбль национальных инструментов,
мандолина выводила радостную, успокаивающую мелодию.
-- Не знаю, -- сказал шатен скучающе и закурил лениво сигарету. -- По-моему
мы здесь не встретили ни одной бабы, на которую стоило бы посмотреть дважды.
Что за разговоры про Грецию, как страну красавиц, тьфу!
-- Да? -- продолжая читать, напомнил блондин. -- А как насчет той, что
опустила нас в Мегаре? Яйца, небось до сих пор болят?
-- Не напоминай мне об этой сучке, дай бог еще встречу ее, -- зло процедил
шатен. -- Я вообще говорю: мы в этой стране третью неделю -- ровно столько
длится мое воздержание.
Блондин оторвался от изучения меню и осмотрелся.
-- Вон та, по-моему, ничего, -- кивнул он приятелю.
Шатен посмотрел в указанном направлении и, поморщившись, отвернулся.
-- По-твоему ничего? -- деланно удивился шатен. -- Если бы мне нравились
собачьи морды, я бы жил с колли.
-- Я бы предпочел пуделя, -- заметил блондин.
-- Не знаю. В любом случае -- это не то.
Подошла стройная длинноногая, длинноволосая официантка с талантливо
подкрашенными губками и остановилась выжидательно-радушно возле клиентов.
Блондин посмотрел на девушку и глазами показал шатену: "Гляди-ка, а ты
говорил...". Шатен так же без слов развел руками -- чего уж тут, мол, спорить.
-- Добрый день, -- вопросительно посмотрел на нее блондин, гадая: знает ли
красотка английский или снова им придется объясняться на пальцах. Меню было
напечатано аж на трех языках, и он имел все основания надеяться завести с ней
знакомство без преодоления языкового барьера. -- Мы бы хотели пообедать.
Официантка не обманула ожиданий и ответила на довольно сносном английском:
-- Добрый день. У нас отличная национальная кухня. Что желаете?
-- Капама, -- прочитал блондин в меню. -- Это еще что такое?
Шатен пожирал девушку раздевающим взглядом. Черная юбка была коротка и он мог
по достоинству оценить ее сильные стройные икры.
-- Капама -- греческое национальное блюдо, -- профессионально улыбнулась она и
пояснила: -- Мелко нарезанное, обжаренное с добавлениями мясо молодого барашка.
-- Отлично, -- констатировал блондин. -- Тогда, пожалуйста, пару салатов, две
порции вашего национального блюда и бутылку вина, которое сочтете наиболее
подходящим к этому блюду.
Она записала заказ и мило улыбнулась.
-- Скучно у вас, однако, -- вздохнул шатен. -- Не на что взгляд бросить. Вот
только вы не обманули наши ожидания... -- И он демонстративно окинул ее
восхищенным взглядом.
Официантка кокетливо смутилась, но видно американцы вызывали у нее симпатию.
А может профессиональный долг повелевал ей выказать смущение и доброжелание.
-- Почему скучно? -- удивилась она. -- У нас очень красиво. Можно по скалам
полазить, да и сам город интересен. К тому же у нас сегодня праздник
Саламина, -- она посмотрела на свои часики. -- Через два часа начнутся
торжества на площади Гермеса, наверху, на холме. Вам будет интересно. А
вечером приходите к нам сюда, тут тоже будет веселье.
-- Вы нас приглашаете? -- воспользовался моментом шатен.
-- Приглашаю, -- мило улыбнулась она.
-- В таком случае, мы обязательно придем, -- заверил американец. -- Правда,
Макс?
Блондин утвердительно кивнул.
* * *
Патриция и Том шли по узкой древней улице, спускающейся к набережной. Том
держал в руках тяжелую корзину, полную провианта. Патриция несла огромную,
аппетитную булку и бумажный пакет с фруктами. Совсем коротенькие красные
шорты открывали прохожим ее стройные загорелые ноги, на ее любимую полосатую
футболку была надета легкая просторная белая капроновая куртка, которая
вкупе с шортиками придавали Патриции пикантно-соблазнительный вид. Прохожие
оглядывались на нее, и это льстило самолюбию Тома.
-- Знаешь, что мне надо? -- спросила Патриция, останавливаясь.
-- Тебе ничего не надо -- у тебя есть я, -- ответил улыбаясь Том.
-- Мне нужны солнечные очки, -- шутливо-капризно заявила Патриция.
-- Ну так купи пару, -- он огляделся и заметил неподалеку галантерейный
магазин. -- Вон там.
-- Где? -- Она завертела головой.
-- Вон в том магазинчике наверняка есть.
Они подошли к дверям магазина, расположенного в углу большого старинного,
с аляповатыми лепными украшениями, особняка.
-- Подожди меня здесь, -- попросила Патриция, взглянув на его тяжелую
корзинку.
-- Хорошо, -- без пререканий согласился он и улыбнулся ей ласково.
-- Подержи это. -- Она положила поверх переполненной корзины еще и булку с
пакетом.
-- Постараюсь, -- рассмеялся Том. -- Осторожней! У сменя так спина сломается!
Она тоже рассмеялась и вошла в магазин.
Том сел на плетеный стул, стоящий рядом с дверью, с облегчением поставив
корзину на колени.
-- Я ищу солнцезащитные очки, -- услышал он веселый голос возлюбленной.
-- Пожалуйста, -- донесся до Тома красивый мужской голос. -- У меня большой
выбор.
-- Спасибо.
Том заглянул в дверь. За прилавком стоял грек, примерно его лет, в модной
яркой рубашке, и пожирал глазами Патрицию. Что-то во взгляде продавца очень
не понравилось Тому.
-- Нет, -- сказала Патриция. -- Эти не в моем стиле. Вон те, в белой
оправе. Не слишком для меня большие?
-- Нет, отлично вам.
Грек вышел из-за прилавка и подвел девушку к большому зеркалу в углу, масляно
улыбаясь и держа ее пальцами за плечи. Том сжал зубы при виде этой сцены.
-- Смотрите, -- услужливо сказал продавец.
-- Сколько они стоят?
-- Для вас -- бесплатно, -- обаятельно улыбаясь, заявил продавец. -- И у меня
есть еще кое-что, вам понравится. -- Он нагнулся и вытащил из-под прилавка
красивый серый летний шарф. -- Это для вас! -- торжественно произнес он, явно
довольный собой и своей щедростью.
Она сделала красноречивый жест, что не может принять подарка.
Грек стрельнул глазами в сторону дверей и заметил Тома.
-- Нет, нет, -- игриво стал уговаривать ее продавец. -- Прошу вас, пожалуйста!
Вы обязаны взять, просто обязаны! -- Он почти насилу всунул шарфик ей в руки.
-- Мне будет только приятно, заверяю вас!
Она вышла из магазинчика и взяла у сидящего у входа Тома пакет и булку. Он
встал с хмурым видом и они пошли дальше.
-- Греки бывают очень навязчивы иногда, правда? -- сказал он ей, определенно
рассчитывая на сочувствие с ее стороны.
-- Этот был очень милый, -- не поняла его Патриция. -- Он подарил мне
шарф. И ничего не взял с меня за очки.
-- Эй, -- окликнул ее с порога магазинчика торговец.
Патриция повернулась к нему и благодарно помахала рукой:
-- Чао, чао!
-- Придете сегодня вечером на праздник города в кафе "На набережной"? --
спросил он, в надежде завязать интрижку. Присутствие Тома совершенно не
останавливало опытного сердцееда, наоборот -- подогревало в нем чисто
спортивный интерес.
-- Еще не знаю, -- весело ответила Патриция, впервые вообще услышав о
празднике.
-- Приходите! -- посоветовал галантерейщик. -- Я научу вас танцевать сертаки.
Том сердито посмотрел на грека, как на человека, посмевшего посягнуть на его
собственность.
-- Мы подумаем, -- сказала Патриция и взяла Тома под руку.
Галантерейщик скрылся в дверях магазина.
По дороге на пристань они не произнесли ни слова. Патриция просто совершенно
не догадывалась, какие мысли терзают ее возлюбленного -- подобное поведение
было для нее привычным и естественным.
А Том злился на нее, на себя, а в особенности на этого смазливого, чисто
выбритого грека. Он потер свою недельную щетину и выругался про себя --
Патриция настолько завладела его мыслями, что он даже не вспоминал об этом.
Ему захотелось как можно скорее добраться до яхты, чтобы привести себя в
цивилизованный вид.
Он не желал потерять неожиданно обретенную любовь. Но мысли о ее
легкомысленном поведении мучили его, порождая тяжкие сомнения: а любит ли она
его, не является ли он для нее простой игрушкой, которая быстро надоедает?
А Патриция, вышагивая с Томом под руку, беспечно радовалась жизни.
* * *
Яхта отчалила от берега, Патриция готовилась загорать и сняла футболку.
Том стоял за штурвалом, он взял курс на середину залива -- куда-то определенно
он плыть сейчас не хотел, собираясь переночевать здесь, у знакомого причала, а
с утра вновь оправиться на их остров.
-- Ты не с первого раза ложишься с мужиком в постель, наверно? -- глядя на
водную гладь сказал Том. Он был не в силах сдержать обуревающие его
подозрения.
Улыбка на лице девушки сразу изменилась -- из радостно-беспечной
превратилась в оборонительно-наглую.
-- Ну, если мне парень нравится, то могу и с первого раза, -- сказала она
сердито.
Спустилась в каюту, взяла свой магнитофон и снова поднялась на
палубу. Проходя мимо Тома, она добавила ядовито:
-- Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня?
Тугие, соблазнительные бугры ее груди проплыли перед глазами Тома, приковав
на мгновение к себе его внимание.
Патриция прошла на нос корабля и села, положив магнитофон на колени. Ей был
очень неприятен его вопрос и она не понимала почему. Тем не менее она сожалела
о своем резком ответе.
Том закрепил штурвал, подошел к ней и примостился рядом.
-- Что ты делаешь? -- зло спросил он, не в силах сдержать рвущуюся наружу
досаду. -- Записываешь свои впечатления о каждом парне с которым встречаешься,
да? Можно послушать?
Он протянул руку и нажал клавишу воспроизведения.
Из магнитофона послышался голос Патриции: "...чем они старее, тем гнуснее..."
Она поспешно выключила магнитофон.
-- Я что, такой гнусный? -- спросил Том.
-- Нет, -- ответила Патриция, ужаснувшись, что он действительно принял эти
слова в свой адрес. -- Я бы не сказала...
-- Я ничего не понимаю. -- Том поднялся и посмотрел на нее. -- По-моему, ты
просто чокнутая.
Патриция сидела в одних шортах, и укоризненно глядела на него. Она понимала:
происходит что-то не то. Что они оба злятся из-за пустяка. Но уступить в
чем-либо ей не позволяла натура.
Он увидел, что рядом с ней лежит длинный шарф из тонкой серой материи,
подаренный галантерейщиком. Он брезгливо взял шарф двумя пальцами.
-- Ты что будешь носить эту тряпку? И сегодня оденешь для этого
отвратительного грека?
-- А почему бы нет? -- ощерилась Патриция. -- Если хороший парень -- то почему
бы не сделать ему приятное?
Она отобрала у Тома шарф.
Он встал, в сердцах развернулся и прошел к штурвалу. Внутри все кипело от
необъяснимой, мучительной злости. Он вырубил двигатель, закрепил парус и,
стараясь не смотреть в сторону Патриции, спустился в каюту. Бросился на
свою койку -- его чуть ли не трясло, ему необходимо было успокоиться. За
яхту он не волновался: ветра практически не было, да и куда ее может
занести? Он понимал, что второй разрыв с любимой женщиной ему будет перенести
гораздо тяжелее, чем тогда, много лет назад и старался взять себя в руки.
Под эти невеселые мысли он как-то незаметно уснул.
Сколько он проспал, Том не знал. Разбудил его громкий крик Патриции:
-- Том! Том! Скорее! Быстро!
Он вздрогнул, вскочил с койки и бросился наверх. В спешке, спросонья больно
стукнулся лбом о верхнюю перекладину двери.
Выскочил на палубу, нервно оглядывая палубу в сгустившихся сумерках.
Патриция, совершенно обнаженная, стояла одной ногой на самом краю яхты, другую
ногу вытянув далеко над водой, правой рукой она держалась за канаты, а левой
указывала куда-то вдаль. В переливающихся багряно-желтых лучах заходящего
солнца ее фигура была просто великолепна. И она знала об этом.
-- Том, смотри, правда я похожа на рекламу?
Он стоял, схватившись за косяк двери в каюту, и не мог вымолвить ни слова.
Патриция легко спрыгнула на палубу, подбежала к нему и бросилась на шею,
прижавшись к его груди плотными восхитительными бугорками.
-- Том, я люблю тебя, -- прошептала она ему на ухо.
-- Я тебя тоже, Патриция! -- ответил он. Сердце радостно забилось в груди
бесследно разгоняя недавние сомнения и обиды.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Когда Том и Патриция пришли в уютное кафе на набережной, веселье было в полном
разгаре. Висели гирлянды разноцветных лампочек, вперемежку с флажками.
Деловито сновали официантки. На эстраде играл расширенный по случаю праздника
состав ансамбля, перед эстрадой группа людей, положив руки на плечи друг
другу, самозабвенно танцевали сертаки. Взоры присутствующих были обращены на
танцевавших людей. Звуки традиционной мелодии проникали в самое сердце, и
согревали удивительным теплом -- от этой музыки сразу поднималось настроение.
Пожилой худощавый грек с седыми усами, стоявший за прилавком около эстрады,
поставил полный вина стакан на голову и танцевал с ним, веселя почтенную
публику и веселясь сам.
Том провел Патрицию к свободному столику в центре зала, у прохода. Сразу же
почти подошла официантка, Том заказал вина и фруктов. Долго ждать заказ не
пришлось. Том разлил вино по фужерам. Они чокнулись. Том смотрел на Патрицию,
она улыбалась ему, но взгляд ее был устремлен на танцующих. Она любила и
понимала сертаки, ей было хорошо. Или она делала вид, что ей весело.
Том очень не хотел идти вечером в кафе, ничего хорошего от этого мероприятия
он не ожидал. Но согласился, понимая, что она устраивает ему испытание на
прочность. И вообще, по его твердому мнению, в любви следовало уступать друг
другу. Хотя, конечно, для всяких компромиссов есть свой разумный предел.
Патриция весело смотрела на шеренгу танцоров и хлопала в ладоши. На шее ее
красовался кокетливо повязанный серый шарф, подаренный сегодня ей в лавке.
Крайним в ряду танцующих был давешний галантерейщик, его левая рука лежала на
плече красивой, немного полноватой девушки с длинными черными волосами. Она с
обожанием смотрела на него. В свободной руке торговец держал яркий цветок на
длинном стебельке.
Танец закончился, человек за прилавком снял стакан с головы и выпил за
здоровье присутствующих.
Галантерейщик подошел к столику, за которым сидели Патриция и Том.
-- Привет, -- как старый знакомый сказал он, обращаясь к Патриции, и галантно
положил свой цветок рядом с ее фужером. -- Станцуем?
-- Да, конечно! -- Патриция с готовностью встала и повернулась к Тому. --
Пойдем, потанцуем втроем, любимый.
Она впервые назвала Тома так, и он с удовлетворением отметил это, торжествующе
взглянув на лоснящегося самовлюбленного грека.
-- Нет, нет, -- ответил Том. -- У меня не получится...
-- Ну как хочешь, -- ответила Патриция и пошла с торговцем к месту танца.
Они встали рядом в широкой цепи танцующих, положили руки на плечи друг другу.
Во время танца грек не сводил глаз с новой знакомой. Она улыбалась партнеру.
Том тоже не сводил с нее внимательного взора, ревность вновь овладевала его
сердцем.
В это время на праздник пришли шатен с блондином в поисках впечатлений и
помня о приглашении смазливой официантки. Прошли с гордо-независимым видом,
будто только их на празднике и не хватало, сели за столик, осмотрелись.
Шатен сразу заметил среди танцующих обидчицу.
-- Смотри, -- сказал он приятелю. -- Есть, есть правда на земле, а бог на
небесах! Смотри! -- Он кивнул головой в сторону Патриции.
-- Опять она, эта стерва! -- восхищенно воскликнул блондин.
Патриция счастливо улыбалась, наслаждаясь танцем, жизнью и прекрасным вечером.
-- Ну, мы ей сейчас устроим веселую жизнь! -- процедил шатен, предвкушая
сладость мести.
Танец кончился, исполнители сертаки стали расходится. Счастливая Патриция
повернулась к галантерейщику и повисла довольная у него на шее, благодаря
за танец. Он тоже обнял ее. Том поспешно опустил глаза, уставившись в донышко
бокала.
Патриция подошла к своему столику. Взяла бутылку с вином и свой стакан,
выпила, что было в стакане и стала наливать еще.
-- Может хватит? -- угрюмо спросил Том. -- Давай пойдем домой!
-- Пойдем?! -- удивленно, растягивая слова, переспросила Патриция. --
Ерунда -- только все началось! -- Она положила руку на его запястье.
-- Перестань! -- воскликнул Том. -- Мне скучно здесь.
-- Скучно? -- удивилась она. -- Так пойдем танцевать!
-- Не хочу!
-- Давай пойдем! -- настаивала она. -- Не капризничай!
-- Я уйду один! -- пригрозил Том.
-- Как хочешь, -- сказала Патриция, повернулась и пошла к месту танцев, так
как опять заиграла музыка.
У эстрады стоял один галантерейщик. Он ждал ее.
Больше пока желающих танцевать не было и они отплясывали вдвоем, но зато их
бурно подбадривали хлопанием в ладоши. Оба танцевать сертаки умели неплохо.
Американские туристы наблюдали, терпеливо ожидая подходящего для убийственной
мести момента. Они даже не очень пока заинтересовались приглянувшейся им
официанткой -- попросили только вина. Месть для мужчины -- главное!
Мимо столика проходила обслуживавшая их официантка. Том подозвал ее и
рассчитался. Посмотрел на танцующую Патрицию -- она довольно улыбалась, грек
нагло держал руку на ее плече.
Том встал и направился к бару, который располагался внутри здании. По пути
он обернулся и еще раз кинул взгляд на Патрицию. В накуренном просторном
помещении бара прошел к стойке, заказал неразбавленного виски, бросил на стол
купюру и закурил. Он хотел быть подальше от ставшей ненавистной ему мелодии
сертаки, в баре же играл магнитофон с каким-то тупым современным ритмом и Том
стал в такт постукивать пальцами о стойку. Пожилая барменша подала ему бокал
с виски и пододвинула пепельницу. Он загасил почти докуренную сигарету, взял
бокал в руку.
Его хлопнули по плечу, он обрадованно обернулся. Он был уверен, что Патриция
пришла за ним.
Перед ним стояло двое неизвестных ему парней.
-- Так, значит, она тебя тоже наколола, -- сказал по-английски светловолосый
мужчина Тому.
-- Что? -- не понял Том.
-- Девочка шикарная, да? -- встрял шатен и по-свойски сел на стоящий рядом с
Томом высокий круглый стул без спинки. -- Она -- ночная бабочка.
-- Да, корпус у нее такой, что любого доведет, -- добавил блондин. --
Профессионалка.
-- Но правда, -- сказал шатен, -- три тысячи драхм -- это довольно дорого. Тем
не менее, от профессионалки за такие деньги столько не получишь.
Том непонимающе переводил взгляд с одного американца на другого.
-- Но она -- умеет, -- сладко полузакрыв глаза, показывая как здорово то, что
она умеет, сказал блондин.
-- Что она делает в койке! -- воскликнул шатен и вновь, как тогда в машине,
поболтал языком между губ. -- Язык у нее -- чудо!
Том отстранил блондина и ушел, не сказав за весь разговор ни слова. Кулаки его
непроизвольно сжались. Настроение было испорчено безвозвратно, но он хотел с
ней объясниться по-хорошему.
Американцы сели на круглые стулья и посмотрели ему вслед. Переглянулись и
расхохотались, довольные местью -- вид Тома ничего радостного для Патриции не
обещал. Шатен повернулся к стойке и выпил виски из бокала Тома.
* * *
Том прошел к эстраде, взглянул на танцующих -- там сосредоточенно выделывали
несложные фигуры сертаки два усатых здоровенных грека в кепках и с
сигаретами в зубах. Патриции с ними, естественно, не было. Как и
галантерейщика, впрочем, тоже.
Том осмотрелся -- столик также был пуст.
К нему подлетела красивая молодая гречанка, которая тоже танцевала сертаки с
галантерейщиком -- по правую от него руку. Она без ложной стыдливости обняла
Тома за плечи.
-- Твоя девушка ушла, -- сказала молодая женщина Тому.
Как ему показалось с ноткой злорадства.
-- Куда? -- не удержался от вопроса Том.
-- Они с Ахиллом пошли... погулять, -- весело сказала она и стрельнула
глазами в сторону улочки за кафе. -- Но я -- свободна. -- Девица потащила
его к столикам.
-- Нет, нет, -- вежливо улыбнулся Том. -- Спасибо.
Он осторожно освободился из объятий женщины и отправился в направлении,
указанном девицей.
Отвергнутая красавица пожала плечами.
Том прошел мимо столиков и вышел на улицу. Свернул за угол и сразу увидел их.
Патриция стояла, засунув руки в карманы джинс, прижавшись к белому каменному
забору, покрытому самопальными надписями из баллончиков.
Галантерейщик уперся в забор руками -- по обе стороны от ее головы -- нависая
над ней, словно паук над запутавшейся в сетях жертвой.
-- Согласись: любовь -- это все! Весь смысл жизни, чтобы любить. Без любви мы
мертвы! -- страстно говорил черноволосый соблазнитель.
Незамеченный ими Том сплюнул в сердцах, развернулся и ушел.
И не видел, как Патриция досадливо отстранила от себя галантерейщика.
Ее утомил этот пахнущий одеколоном смазливый ловелас. Она хотела немного
подразнить Тома, а не флиртовать с этим мужланом, который наверняка с Томом
ни в какое сравнение не идет.
И он уже порядком достал со своими идиотскими рассуждениями о любви, нагло
называя элементарный грубый секс любовью. Надо возвращаться к Тому.
Но торговец снова навалился на нее, пытаясь поцеловать.
-- Любовь -- это все! -- вновь провозгласил грек.
Патриция опять оттолкнула его и пошла к месту праздника, не оглядываясь на
оторопевшего соблазнителя. Она видеть его больше не могла. Автоматически
сдернула с шеи безвкусный серый шарф, пальцы разжались, оставляя данайский дар
равнодушной мостовой.
* * *
Том быстро и уверенно -- не дай бог, засомневаться и передумать! -- прошел по
пустынной в этот час набережной на причал, забрался на яхту, спустился в каюту
и торопливо стал собирать вещи Патриции в ее большую дорожную сумку.
Он сам себя распалял, рисуя в воображении сцены совокупления Патриции с этим
отвратительным галантерейщиком. И не менее отвратительными американцами, у
которых она оставила такое яркое впечатление. И неизвестно с кем еще!
Когда он вышел на палубу, чтобы поставить ее коричневую сумку на причал и
отчалить, на парапете напротив сидела Патриция. Увидев его, она скромно
потупила глаза, не сказав ни слова.
Он замер в своем движении.
Затем вспомнил разговор с шатеном и его приятелем. Резко положил сумку
на камень причала и сказал зло:
-- Держи и иди к своим двум клиентам!
-- Ты про что? -- искренне удивилась она.
-- Три тысячи драхм -- это слишком дорого! -- процедил он, собираясь поскорее
отплыть и отвязывая для этого канат.
-- Что еще за три тысячи драхм? -- ничего не понимала Патриция.
-- Не играй со мной в игры! -- чуть не срываясь на крик, сказал он. -- Ты
знаешь прекрасно, что я имею в виду!
-- Ты что, бросаешь меня? -- в ее голосе и глазах читалось неподдельное
волнение и искренняя горечь.
-- Как хочешь, так и понимай, -- зло ответил Том, все сильнее распаляя себя.
Он завел мотор и направил яхту прочь от берега, не сомневаясь в разумности
и правильности своих действий.
За яхтой стелился белый пенный след. Патриция молча смотрела на удаляющуюся
корму яхты, ставшей ей почти домом.
Она долго смотрела на черную, равнодушную воду залива, лениво колыхающуюся за
причалом. Закурила сигарету.
На ресницу навернулась капля влаги -- наверное, от дыма. Патриция смахнула
непрошенную слезу. Дотлевшая до фильтра сигарета обожгла пальцы. Патриция
отшвырнула окурок и тут же закурила следующую сигарету. Так плохо ей еще
никогда не было. Впервые мужчина бросил ее -- она и представить себе не
могла, что когда-нибудь подобное случится. Она сама привыкла уходить
первой, не желая продлевать ненужное общение. И вот, когда она встретила
наконец...
Патриция медленно встала, подошла к сумке, тяжело вскинула ее на плечо и пошла
обратно на праздник -- а куда еще ей оставалось идти? Лишь луна понимающе
смотрела на нее в непроницаемом безучастном небе.
* * *
За столиками под открытым небом было тихо и безлюдно. Эстрада опустела,
веселье переместилось в бар в самом здании, откуда доносились забойные
ритмы. Лишь около прилавка стоял ненавистный ей сейчас торговец с
длинноволосой гречанкой. Со столов еще не убирали.
Она поставила сумку на пол, села задумчиво за столик, где так недавно сидел
Том, и налила вина в свой бокал.
Галантерейщик сразу заметил появление Патриции в пустынном кафе. Особое
внимание он обратил на большую коричневую сумку, которую она раньше с собой
не таскала. Он мгновенно сообразил что к чему и это подвигло его на
решительные действия.
Он взял с прилавка бутылку красного крепленого вина и, не обращая внимания
на протесты своей осточертевшей собеседницы, направился к столику Патриции.
Поправил на ходу повязанный на шее платок, пригладил схваченные лаком,
заботливо уложенные волосы.
Он подошел и встал рядом с девушкой, застенчиво улыбаясь.
Патриция подняла глаза и улыбнулась ему невесело.
-- Привет, -- сказала она.
Он, осмелев, отодвинул стул и сел за столик.
-- Хочешь еще выпить? -- спросил галантерейщик.
-- Почему бы и нет, -- безразлично ответила она и залпом допила свое вино.
Он налил в ее бокал из своей бутылки. Она посмотрела на него, но торговец не
сумел -- или не захотел -- понять, что скрывается в ее черных бездонных
глазах. Чтобы не думать об этом, он налил вина и себе, в бокал Тома. Поднял
бокал.
-- Выпьем за любовь! -- провозгласил он, не догадываясь наверно, как глупо
и напыщенно он сейчас выглядит.
Она вздохнула и снова опрокинула в себя залпом очередной бокал вина. Взяла с
вазочки сочную спелую грушу, надкусила. Том бросил ее, уехал. Но жизнь не
кончена. Это для нее хороший урок. Ее одиссея продолжается, начинается
очередное приключение с очередным мужиком-самцом. Вряд ли оно принесет
что-либо новое, но по привычке она решила попробовать. Патриция решила
отдаться подхватывающему ее течению, и не думать ни о чем. А тем более о Томе,
сегодняшним поведением он все перечеркнул.
-- Ну, давай начинай... -- сказала Патриция своему визави.
-- Что? -- не понял галантерейщик.
-- Ты хотел меня соблазнить? -- Она посмотрела на него сквозь прозрачный
бокал. -- Так соблазняй!
Он растерялся и налил в бокалы еще красного игристого вина, чувствуя, что
она доходит до требуемой кондиции.
Они снова выпили.
-- Пойдем танцевать, -- предложил галантерейщик, которому стало неуютно
сидеть с ней вдвоем в пустом кафе, где официантки ловко срывали скатерти со
столов. К тому же, его абсолютно не волновали ее душевные переживания, его
интересовало исключительно то, что у нее между ног и получит ли он возможность
завладеть этим.
Патриция равнодушно встала и взялась за ручки сумки.
-- Танцевать так танцевать, пойдем, -- устало сказала она.
Галантерейщик услужливо подхватил ее тяжелую ношу и они направились к бару.
Торговец оглянулся на покинутый столик где стояла почти полная, оплаченная им
бутылка вина. Но приходилось выбирать -- или вино, которого ему уже не очень
хотелось, но было жалко оставлять, или Патриция, которую ему хотелось очень.
В баре было дымно, многолюдно и шумно -- магнитофон орал во всю мощь огромных
динамиков. Они поставили сумку у стойки, галантерейщику пришлось потратиться
еще и на два коктейля.
Патриция с блеском доказала, что умеет танцевать не только сертаки, но и
наисовременнейшие нелепые танцы. Вокруг толкались захмелевшие пары, кто-то
громко, до неприличия захохотал. Патриция протянула галантерейщику свой
коктейль, он потянул из соломинки.
На вид она была уже пьяная и он решился.
-- Пойдем погуляем, -- предложил ненавязчиво.
-- И ты опять будешь умно рассуждать о любви? -- засмеялась обидно Патриция.
-- Пошли уж тогда сразу заниматься этой самой любовью.
Жил он в трех кварталах от набережной, весь путь нужно было подниматься в
гору, а сумка Патриции оттягивала ему руку. Он старался идти быстро, потому
что созрел, а рука, поддерживающая девушку за талию, немела от ощущения
соблазнительной плоти.
Они поднялись на второй этаж его дом, он достал ключ и с третьей попытки
попал в замочную скважину. Но не от выпитого алкоголя его не слушались руки --
от охватившего плотского возбуждения.
Патриция насмешливо смотрела на него. Но она еще в баре нацепила черные
очки, подаренные им же, и он не мог видеть ее глаз.
Она знала уже заранее, что сейчас произойдет. Ей было все равно -- Том бросил
ее, уехал. Пусть уж все кончается побыстрее. А может, этот галантерейщик
сумеет как-то успокоить и отвлечь ее?
Они прошли по длинному коридору, в конце которого виднелась распахнутая
настежь дверь в спальню, в ней горела зачем-то люстра под потолком, освещая
коридор. На однотонном малиновом паласе спальни валялась белая рубашка.
Они вошли в комнату, он с облегчением поставил у двери сумку, кинулся к
рубашке, собрал с застеленной небрежно кровати еще какие-то тряпки,
извиняюще улыбаясь запихал их в шкаф.
Патриции было все равно, она стояла посреди комнаты и размышляла -- что она
здесь делает? Но Том уехал, его не найти, хотя она знает его фамилию и что он
живет в Пирее, она сможет разыскать его... Но почему она должна его
разыскивать? На что он обозлился -- она не изменила ему даже в мыслях. Этот
галантерейщик -- так, пустяк. Но теперь дело зашло слишком далеко и она
действительно изменит ему. И во всем виноват только он -- Том, больше
никто! Почему она не бросилась за ним в воду, и не догнала яхту?
Галантерейщик снял пестрый платок с шеи и расстегнул рубашку, не сводя глаз с
девушки. Ему показалась, что она ждет когда он разденет ее и начнет ласкать.
Он подошел и провел рукой по ее волосам, снял очки. Ничего не увидел в ее
черных глазах. Отошел, чтобы положить очки на тумбочку, включил ночник, с
желтым матерчатым абажуром. Погасил большой свет. Комната наполнилась
неуместным интимом.
В другой комнате пробили часы. Была глубокая ночь.
Он коснулся рукой до выпуклой груди Патриции, стянутой белой рубашкой. Она не
отреагировала. Он несмело провел рукой по животу, дошел до джинс, расстегнул
ширинку, они свалились вниз, обнажив черные трусики и великолепные ноги.
Патриция не пошевельнулась. Он развязал шнурки ее кроссовок. Она бесстрастно
приподняла ногу, он стащил одну, потом вторую кроссовку. Босые ноги ее,
утопающие в ворсе паласа еще больше возбудили его. Она равнодушно сделала шаг
в сторону, освобождаясь от сковывающих джинс. Он взялся осторожно пальчиками
за пуговицу рубашки и расстегнул. Патриция безвольно подняла руки вверх.
Обнадеженный этим движением, он снял рубашку и отбросил в сторону. Она
апатично опустила руки. Он коснулся губами соска. Темный бутон ее груди был
сейчас сморщенным, в складках, на груди проступила синяя ниточка артерии. Он
уверовав в свою неотразимость, грубо стащил с нее трусики.
Перед ее глазами стояло улыбающееся лицо Тома.
Он снял с обширной постели покрывало, отбросил в сторону одеяло. Патриция
поморщилась едва заметно при виде смятых несвежих простыней, но легла покорно,
уставилась на погашенную стеклянную люстру.
Он лег рядом, склонился над ней, осторожно теребя пальчиком сосок ее груди.
Сосок оставался сморщенным и жалким. Галантерейщик сглотнул и резко запустил
руку в колечки ее жестких волос внизу живота. Она безропотно раздвинула ноги
-- он тут же жадно двинул руку глубже. Там было холодно и сухо.
Он больше не мог сдерживать себя -- она все равно не отвечала на ласки, чего
зря стараться! Фригидна -- решил он. Но ему-то какая разница! Он уверенно
забрался на нее и грубо вошел, помогая себе рукой. Ни один мускул не
шевельнулся на ее красивом, сейчас безучастном лице, она не отрывала глаз
от погашенной люстры.
Перед ее взором стоял Том. Она увидела его глаза, мягкую его улыбку,
мускулистую грудь и то, что приносило ей настоящее счастье, что она целовала
так страстно.
Такой же вроде бы орган тер сейчас неистово ее внутреннюю плоть. Процедура,
окончания которой она терпеливо ожидала. Даже не гимнастика -- процедура.
Галантерейщик пыхтел яростно, уткнув голову в ее шелковистые темные волосы с
правой стороны. Люстра находилась с левой, Патриция смотрела на нее.
А ведь она с этим черноволосым саламинянином даже ни разу не поцеловалась,
вдруг подумала Патриция и сразу воспоминания о страстных, долгих поцелуях
Тома захватили ее.
Он долго, бесконечно долго елозил на ней, хрипло выдыхая и вдыхая воздух --
выпитое вино тормозило его чувствительность. Патриция не отрывалась от люстры,
она видела глаза Тома.
Наконец он дернулся судорожно в последний раз, больно сжав кожу на ее бедре, и
отвалился с протяжным стоном. И сразу, как и все, кого она знала, уткнулся
лицом в подушку, возложив по-хозяйски руку на ее грудь, и провалился в
счастливо-пьяный сон.
Из нее вытекала тонкая струйка, обжигая ногу. Патриция непроизвольно
содрогнулась.
Возникло такое ощущение, словно в нее выплеснули струю помоев.
Образ Тома растворился бесследно в полумраке комнаты и Патриция безуспешно
пыталась вызвать его вновь. Захотелось немедленно вымыться.
Она брезгливо сняла с себя волосатую руку спящего и встала с кровати.
Галантерейщик не шелохнулся.
Она вышла в коридор, гадая где здесь может находиться ванна. Открыв неудачно
несколько дверей, нашла наконец. Пошарила по стене и нащупала выключатель.
Зашла и заперлась на задвижку. Включила холодную воду душа и долго стояла
под ледяными струями, стараясь снова вспомнить лицо Тома.
Вызвать в памяти образ любимого ей не удавалось, и это приводило Патрицию в
отчаянье.
На полочке, среди кремов, бритвенных принадлежностей и дезодорантов, она
увидела пачку дешевых крепких сигарет и зажигалку. Выключила воду.
Воспользоваться его полотенцем она не захотела, села на краю ванны, обсыхая и
закурила.
Сейчас она сама себя ненавидела.
Патриция вошла в спальню -- галантерейщик громко храпел, намотав на кулак
простыню. Она подошла к брошенным джинсам и натянула их прямо на мокрое голое
тело. Накинула рубашку, застегнув одну лишь пуговку на груди, чтобы не
распахивалась, увидела свои черные трусики, подняла, взяла сумку и запихала
торопливо в нее. Подхватила кроссовки за шнурки, перекинула их через плечо и
вышла, не взглянув на постель со спящим в ней мужчиной. Она торопилась
побыстрее покинуть этот дом.
* * *
Светало. На душе было до отвращения пусто.
Кафе на набережной выглядело безжизненным и неуютным. Скатерти были сняты,
обнажилось струганное дерево. На столы сиденьями вверх были составлены стулья.
Бесчисленные ножки их хмуро смотрели в серое небо. Все это выглядело уныло, в
тональности невеселого настроения Патриции.
Патриция подошла к столу, за которым сидела вчера вместе с Томом, поставила
сумку и сняла стул. Подумала и сняла три остальных, расставила вокруг стола.
Села достала из сумки магнитофон. Включила режим записи.
Пленка бесшумно крутилась. Патриция молчала -- подходящих слов не находилось.
Она вздохнула, выключила магнитофон и убрала его обратно в сумку. Подперла
подбородок кулачком и уставилась на залив, который уже проснулся. Или не
засыпал вовсе -- подходили к пирсу и отчаливали катера и яхты, где-то
вдалеке слышались крики грузчиков.
Прибежала уличная кошка, села рядом и уставилась на нее. Патриция улыбнулась
ей невесело. Так они и сидели вдвоем, никто их не прогонял и не тревожил.
Кошка намывалась язычком, Патрицию одолевали тяжелые мысли. Обида и
раскаянье, злость и печаль, отвращение и тоска перемешались в душе ее.
Вдруг лицо Патриции осветила счастливая улыбка -- с причала шел Том.
Он видел ее и шел к ней!
Вид у него был растрепанный, угрюмый и усталый. Под глазами проступили мешки,
вновь появилась щетина, которая по мнению Патриции была ему очень к лицу.
Патриция подумала, что он наверное, как и она, всю ночь не спал.
Он сел к ней за столик. Какое-то время они сидели молча, не глядя друг на
друга, уставившись в кажущуюся бескрайней даль залива.
Наконец Патриция повернулась к нему.
-- Я рада, что ты вернулся, -- нежно и искренне сказала она. -- Я никак не
могу перестать о тебе думать.
Он смотрел на нее пристально, словно хотел добраться до самой сути ее души,
понять кто же она на самом деле.
-- Что ты так на меня смотришь? -- не выдержала Патриция его взгляда. -- Том,
поцелуй меня.
Он по-прежнему молчал.
-- Не хочешь? -- Она взяла его за руку и встала. -- Пойдем погуляем.
Он молча встал и взял ее коричневую сумку. В этом Патриция увидела хороший знак.
Они молча миновали причал, где стояла его яхта, долго шли по набережной. Она
держала его руку в своей и тихо радовалась этому обстоятельству. Вскоре
набережная кончилась -- дальше простирался огромный пляж. Полусонный город
остался позади. Они шли по безлюдному берегу моря среди огромных валунов.
-- Что за игру ты со мной затеяла? -- наконец спросил Том.
-- Это не игра. -- искренне ответила Патриция. -- Я в тебя влюблена. Но я не
знаю... Я не хочу, чтобы ты не так меня понимал... Понимаешь?
-- Не понимаю, -- честно признался он. Он не понимал ее, да и невозможно умом
понять женщину, тем более немного чокнутую.
-- Том, у меня есть разные проблемы... -- как бы оправдываясь сказала Патриция.
-- Какие?
-- Да, например, я сама.
-- Да, -- согласился Том убежденно. -- Мне кажется, это действительно
серьезная проблема.
-- Ты ничего не понимаешь, -- сказала она. -- Ты ничего не понимаешь во мне!
-- Не понимаю, -- честно подтвердил Том.
-- Я совсем не то, что ты думаешь.
-- Ты... Ты вчера осталась с тем галантерейщиком и спала с ним?
-- Да, -- призналась Патриция. Хотела сперва сказать ему, что после того,
как Том покинул ее, она просидела всю ночь в кафе. Но соврать ему не смогла.
И повторила, сорвавшись на крик: -- Да, спала! Но так хорошо, как с тобой мне
не будет ни с кем.
Они сели на камни. Он молчал.
-- А почему ты вернулся? -- спросила Патриция.
-- Не знаю.
-- Почему ты не можешь принять меня такой, какая я есть?
-- Я даже не знаю какая ты! И кто ты!
-- Я сама не знаю. Я пытаюсь это выяснить. В любом случае -- я не то, что ты
обо мне думаешь, Том. Ты меня так и не поцеловал. Неужели не хочешь?
-- После него не хочу.
-- Том, а что ты хочешь? -- Она положила руку ему на плечо и хотела заглянуть
ему в глаза, но он смотрел под ноги.
Она взяла его правой рукой за подборок, чуть приподняла и поцеловала.
Они посмотрели друг на друга.
Он потянулся к ней губами, руки его висели безжизненно, и поцеловал ее в
ответ -- одними губами, без ласк, но Патриция чуть не закричала от счастья.
-- Я говорю тебе правду, -- сказала Патриция. -- Ты же знаешь, что мне
сейчас нужно быть в Мюнхене, но я сейчас здесь, где пляж -- целый мир.
-- Как это пляж может быть целым миром? -- едва заметно улыбнулся он.
-- Когда я с тобой, это для меня -- целый мир.
-- А что во мне такого интересного?
-- Мне нравятся твои мысли, твое тело, нравится, как ты реагируешь на все.
Как ты злишься на меня, -- попыталась объяснить Патриция. И уткнулась ему
головой в грудь. -- Мне было так плохо!
-- Я неправильно сделал, что уехал вчера?
-- Не знаю. Но мы с тобой по-прежнему любим друг друга? -- с надеждой
спросила она. -- Или, может быть, нет? -- добавила она со страхом.
-- Сними рубашку, -- неожиданно сказал он.
-- Что? -- удивилась она.
-- Сними, -- повторил он, снял через голову свой свитер и посмотрел прямо ей в
глаза.
Она с готовностью расстегнула пуговицы и, не отрывая глаз от него, медленно
стала снимать рубашку. Неожиданно снова накинула и запахнула.
-- Что-нибудь не так? -- спросил он.
-- А ты не хочешь сам меня раздеть?
Он отрицательно помотал головой.
Она сняла рубашку и выпятила вперед свою красивую грудь.
-- А теперь что? -- спросила Патриция.
-- А теперь, -- сказал Том, -- прикоснись пальцами к груди.
-- Зачем?
-- Потому что я тебя прошу, -- серьезно ответил он.
Она повиновалась.
-- Так?
-- Да. Теперь погладь их.
Он внимательно смотрел на нее.
-- Ты ведь не в первый раз так делаешь? -- наконец сказал он.
-- Конечно нет, -- улыбнулась она. -- А что такое?
-- А теперь скажи мне, что ты сейчас чувствуешь?
-- Мне тепло, хорошо...
-- Зажми соски пальцами.
Она сжала, как он попросил.
-- Тебя это возбуждает?
-- Да.
-- Ты, наверно, часто это делаешь, -- он подался к ней.
-- Иногда.
Она почувствовала, чего он хочет и легла на спину. Он расстегнул молнию на ее
джинсах. Она сама потянулась туда рукой, догадываясь, о его невысказанном
желании, чтобы она поласкала себя и там. Ей было хорошо с Томом, она была
готова выполнять любые его просьбы.
Он нежно гладил икру ее ноги, обтянутую материей брюк.
-- Ну поцелуй же меня, -- попросила Патриция нетерпеливо.
-- Нет, -- твердо ответил он и добавил чуть мягче: -- Еще нет.
-- Почему? Тебя это нисколько не заводит? -- Она нежно гладила рукой его
плечо.
Он наклонился и поцеловал ее в живот, потом поцеловал бугорочек груди. Она
застонала.
Он поднял голову и посмотрел на нее.
-- Ты для других это тоже делаешь?
-- Для каких других?
-- С которыми спишь.
-- Ты про что? -- не поняла она.
-- Вот эти туристы, которых ты подцепила... Этот галантерейщик...
Она резко села, оттолкнув его.
-- По-твоему, я шлюха, что ли?
Он натянул свитер.
-- Шлюха, не шлюха... Ну, в общем, если бы я захотел спать с профессионалкой,
я бы обратился к профессионалке.
-- Это мое дело! -- возмущенно воскликнула она.
-- Если это твое дело, -- Том встал и поднял свой свитер, -- то и делай, что
тебе нравится! Одевайся, я тебя отвезу на материк! -- Он пошел не спеша и не
оглядываясь в сторону причала. Злость вновь овладела им, затуманив рассудок.
-- Зачем ты берешь на себя такие хлопоты -- ты такой занятой, -- съязвила она.
И поняла, что он уходит навсегда. Слезы навернулись на глазах, но она
последним усилием загнала их обратно.
-- Том!!! -- сделала она последнюю отчаянную попытку остановить его.
Он обернулся. По выражению его лица она поняла, что он настроен решительно и
сейчас его не остановишь.
-- Какой у тебя номер телефона? -- спросила она.
-- Найдешь в справочнике, -- раздраженно сказал он и быстрым шагом пошел
прочь. Внутри у него все кипело, ему необходимо было обдумать все в
одиночестве.
-- Том, ты дурак! -- уже не сдерживая слез, бросила она ему вслед.
Вот и все. Мы разбиты. Железа гроза
Смертью все искупила.
Вместо тебя мне закроет глаза
Ночь при Фермопилах.
Патриция застегнула джинсы, надела рубашку, взяла свою сумку и двинулась по
берегу в противоположном направлении.
Все равно куда.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Патриция вышла к развалинам древнего эллинского храма. Руины, казалось, дышали
историей, навевая мысли о бренности и сиюминутности всего сущего.
Патриция села на ступеньку в тени, у останков высокой стены, достала свой
магнитофон и прислонилась щекой к холодному безучастному камню.
-- Все кончено! -- сказала Патриция в магнитофон. -- Том уехал. Прощай,
любовь! Все было слишком хорошо, это не могло продлиться долго. Теперь я одна
и мне опять плохо. Мне очень больно. Хочется плакать, но это не поможет. Дни,
которые я провела с Томом, были как мечта. Этот остров... яхта... Он был такой
добрый и такой ласковый. Мне никогда ни с одним мужчиной не было так хорошо...
Она нажала на клавишу паузы, достала сигарету и закурила. Продолжила:
-- Я себя веду, как дура! Нужно найти его и попросить прощения. Но у меня же
есть гордость! Дурак он! Зачем он это сделал? Так трудно в это поверить!
Нужно было дать ему прослушать мои пленки до конца. Он бы понял меня лучше.
То, что я с кем-то спала, еще не значит, что я шлюха.
Откуда-то издали послышался шум мотора. Патриция повернулась в ту сторону. С
другой стороны развалин, занимающих довольно обширную площадь, подъехал
небольшой автобус, из него стали вылезать девушки в неестественно красивых и
ярких одеждах.
Только сейчас Патриция обратила внимание, что там, с другой стороны
остова когда-то великолепного храма стоит еще один автобус. Она-то искала
покоя и уединения. И тут же показалась большая группа лениво жующих что-то
на ходу туристов.
Патриция поняла наконец, кто были девушки в ярких, развевающихся одеждах --
фотомодели. Словно пастух непослушного стада из автобуса вышел атлетического
сложения блондин с фотоаппаратом и треногой в руках. Он погнал одну из
девушек к руинам, остальные модельерши расселись на изумрудной траве.
Патриция оценила красоту местного пейзажа -- выбор фотографом сделан
прекрасный. Впрочем, по ее разумению, такой же прекрасный выбор был в любой
точке Саламина.
-- Здесь превосходно сохранившиеся руины древнего греческого храма, --
по-английски говорил старенький экскурсовод оглядывающимся по сторонам
туристам.
Патриция вздохнула и снова начала диктовать в магнитофон:
-- Еще несколько тяжелых дней и ночей и я про все забуду. Все эти любовные
истории длятся пару дней и не больше! Не буду сходить с ума! Не буду идиоткой!
Патриция убрала магнитофон в сумку, встала и пошла. Она веско рассудила, что
клин клином вышибают. Фотограф ей приглянулся издалека, она решила
попробовать познакомиться с ним. Множество девиц, окружающих кудрявого
блондина отнюдь не беспокоили ее.
-- Повернись в профиль, -- услышала она проходя мимо останков каменных
ворот, голос фотографа. -- Так, хорошо, хорошо. Еще разок. Отлично!
Патриция облокотилась на парапет с другой стороны от фотографа и стала
наблюдать за его действиями. Он фотографировал жеманную девицу с длинными
светлыми волосами и роскошным бюстом. На ней были одеты белоснежные
помпезные одежды, голова перевязана длинным, также белоснежным шарфом.
-- Если я буду смотреть, -- спросила она фотографа, -- не помешаю?
-- Что? -- повернулся он к ней.
Был он светловолос, кучеряв и коренаст, с длинными пижонскими бачками на чисто
выбритом лице. На шее висел круглый, блестящий в солнечных лучах, медальон на
толстой позолоченной цепочке. Тонкая рубаха под окраску ягуара распахнулась,
обнажая покрытый рыжими волосами живот.
-- Меня зовут Беатрисс, -- представилась Патриция, обворожительно улыбнувшись.
-- Бернард, -- ответил фотограф. Он оценивающе-профессиональным взглядом
оглядел Патрицию, прикидывая что-то в уме.
-- Эй, -- окликнула разряженная девица-фотомодель. -- Я думала, мы приехали
сюда работать!
-- Конечно, -- ответил фотограф и крикнул: -- Линда, Керри, отсняты.
Ральфа, Матильда, переодевайтесь. Ты, Айменга, тоже можешь идти в автобус.
Девица в белых одеждах, скорчила недовольную физиономию и прошла в ворота
мимо них. Патриция обошла древний парапет и, без малейшего почтения к музейной
ценности строению, облокотилась на него задом, встав лицом к фотографу.
-- А вообще, у меня неприятности, -- проникновенно сказала Патриция, ей
надо было с кем-то поделиться наболевшим. -- Слышал, что это такое?
-- А что случилось? -- равнодушно спросил он, ковыряясь в фотоаппарате.
-- Меня бросил парень, которого я люблю, я его найти не могу, Он меня
возненавидел за то, что я осталась с этим галантерейщиком...
-- А что ты с ним делала?
-- С кем, с галантерейщиком? Я с ним спала. Но это было только, чтобы доказать
себе, что Том не прав. Оказалось, что я не права. Тебя это шокирует?
-- Да нет, нисколько. -- Он вежливо отстранил ее и подошел к лежащему на
парапете чемодану со сменным набором линз и объективов.
-- А ты? -- спросила Патриция. -- Ты никогда никому не изменяешь?
-- Слушай. Может, хочешь у меня поработать? -- Он снова оглядел ее с
профессиональным любопытством. Если согласится -- хорошо, а нет, то нечего
надоедать ему с чужими проблемами.
-- Конечно, -- улыбнулась Патриция, которой было все равно чем заниматься. --
Могу и поработать.
-- Можешь позировать голой? -- задал провокационный вопрос фотограф и
посмотрел прямо ей в глаза.
-- Что?
-- Стесняешься?
-- Почему? Нисколько не стесняюсь, -- уверенно и нагло улыбнулась Патриция.
-- Тогда вон наш автобус, -- кивнул он буйной курчавой головой, -- подожди я
закончу с делами. Познакомься с нашими модельершами. Потом поедем в студию.
-- Хорошо, -- согласилась Патриция, взяла сумку и отправилась к автобусу.
Три девушки сидели в некрасивых позах в траве у автобуса и курили. Если бы их
отснять сейчас, то ни один бы журнал такие фотографии не принял бы. Но на то
они и профессионалки, чтобы быть привлекательными за деньги.
Патриция вошла в автобус. За рулем скучал широкоплечий шофер в кожаной кепке и
черных очках. У него были огромные бакенбарды и пышные усы подковой, концы
усов доходили почти до шеи. Он вопросительно уставился на девушки.
-- Привет! -- весело поздоровалась Патриция. -- Меня Бернард взял на работу,
сказал пройти сюда.
Шофер равнодушно кивнул в сторону салона. На заднем широком диване сидела
девица с обнаженной грудью и рассматривала свое лицо в зеркало.
Патриция поставила сумку у свободного сиденья, удобно устроилась у окна и
стала сосредоточенно рассматривать окрестности.
* * *
Студия фотографа располагалась недалеко от берега залива, километрах в
пятнадцати от города -- место тихое и живописное, в какую сторону не пойди,
везде отличная натура для съемок.
Автобус отвез девушек в город и уже потом они приехали сюда. Вместе с
фотографом на базе жило еще несколько человек, в том числе и девица в
белых одеждах, которую звали Айменга.
Дело у фотографа было поставлено аккуратно и он сразу сунул Патриции бланк
контракта. Не особо вчитываясь, она вписала туда что в голову взбрело и
расписалась. Он забрал контракт и заявил, что через несколько часов он
будет ее снимать, пусть приготовится.
В огромной светлой столовой стояло десятка два столов, застеленных чистыми
белыми простынями -- видно здесь бывало и много людей сразу. Пожилая женщина
принесла обед, фотограф и шофер уселись за ближайший столик. Патриция от еды
отказалась, хотя со вчерашнего вечера ничего не ела.
Прямо в столовую выходила широкая распахнутая настежь дверь гримерной.
Патриция, стоя у дверей на улицу, наблюдала, как белокурая Айменга небрежно
сбросила с себя белые одежды и села в кресло перед огромным зеркалом.
Туалетный столик у зеркала был заставлен великим множеством разных флакончиков
и тюбиков. Та же самая женщина, что принесла обед фотографу, подошла теперь
к блондинке и принялась ловко массировать ее стройное, пышное тело.
Не отрываясь от еды, фотограф посмотрел на стоящую в вольготной позе Патрицию.
-- А если я останусь здесь пожить... Ты не возражаешь? -- спросила она
фотографа. -- Том уехал, я без денег...
-- Как хочешь, дорогая, -- поднял голову от тарелки фотограф. -- Жизнь
тяжелая штука. Я не возражаю.
-- Между прочим, -- сказала обнаженная фотомодель из гримерной, -- он платит
только когда мы работаем. Когда не работаем, он не платит.
-- За то что ты делаешь, -- сказал ей фотограф, -- тебе нужно переплачивать.
-- Спасибо, -- иронично ответила та.
Фотограф посмотрел на Патрицию.
-- Кстати, иди подготовься к съемкам, -- сказал он. -- Мадам Николас поможет
тебе.
Патриция пожала плечами и отправилась в гримерную.
Женщина возилась над телом белокурой Айменги, натирая ее каким-то пахучим
кремом. Заметив Патрицию, гримерша бросила на девушку быстрый взгляд:
-- Раздевайся, -- и кивнула на кресло перед другим столиком с зеркалом.
Патриция скинула одежду и сложила ее аккуратно. Уселась в кресло, заложив
ногу на ногу и с интересом стала наблюдать за умело работающей женщиной.
Пожилая массажистка закончила натирать Айменгу, сказала, чтобы остальное
блондинка доделала сама и повернулась к Патриции. Айменга развернула кресло на
шарнире в сторону зеркала и стала расчесывать свои длинные красивые волосы.
Массажистка профессионально осмотрела Патрицию.
-- Встань, -- попросила она.
Патриция встала и опустила руки вдоль тела. Массажистка поманила ее к себе,
Патриция сделала несколько шагов к центру помещения. Женщина оценивающе
обошла ее вокруг, внимательно всматриваясь чуть ли не в каждую складку,
каждую линию молодого, спортивного тела новой фотомодели.
В дверях показался фотограф, встал, прислонившись к стене, сложил руки на
груди и смотрел внимательно на обнаженное тело Патриции, прокручивая в
голове варианты поз, ракурсов и антуража.
-- Достань пальчиками до пола, не сгибая колен, и постой так минутку, --
попросила женщина.
Патриция улыбнулась, но перечить не стала. Все это отвлекало ее от тяжких
дум и забавляло. Массажистка снова обошла вокруг нее, издав одобряющий
возглас. Приблизилась, провела рукой по спине -- Патриции стало щекотно --
погладила ее ягодицы. Что-то решила про себя. Фотограф довольно улыбаясь
смотрел на девушку.
-- Выпрямись и подними вверх руки, -- сказала женщина.
Патриция не понимала смысл происходящего, но видно так было нужно -- пожилая
массажистка на лесбиянку явно не походила, она не любовалась телом девушки, а
словно осматривала заготовку, с которой ей предстояло работать. Так наверное
и было на самом деле, потому что гримерша, проведя рукой по груди Патриции,
удовлетворенно сказала:
-- Отличное у тебя тело. Где ты их так удачно находишь, Бернард? -- улыбаясь
спросила она у фотографа.
-- Они меня сами находят, летят, словно пчелы на мед, -- самодовольно ответил
тот и вышел из гримерной.
-- Садись, -- указала на кресло женщина и спросила: -- Почему косметикой не
пользуешься?
-- Зачем? -- удивилась Патриция. -- Вообще-то пользуюсь, но редко, --
добавила она. -- Не всегда приличное зеркало под руками есть.
Женщина оценила шутку. Она умелыми движениями расчесала Патриции волосы,
наложила косметику на лицо. Достала бритвенные принадлежности и чисто
выбрила девушке под мышками, вытерла салфеткой и, скомкав, бросила салфетку
на пол. Хотела втереть в тело Патриции какой-то крем, но вдруг в
дверях вновь показался фотограф и сказал:
-- Не надо, Николас, у нее отличный цвет кожи. Я решил снимать на берегу,
вместе с Айменгой. Они прекрасно будут смотреться на контрастах.
Айменга закончила наложение косметики и с интересом смотрела на Патрицию.
Гримерша отложила крем и взяла тюбик с темно-коричневой помадой. Патриция
не успела подивиться зачем: ведь губы ее уже подкрашены, как женщина
принялась подводить ей соски. Эта операция вызывала у Патриции здоровый смех,
но она сдержалась. В добавление ко всему женщина специальным гребешком
тщательно расчесала Патриции волосы на лобке, что было уже совершенно лишнее
по мнению девушки.
Наконец массажистка закончила работу и отступила на несколько шагов,
придирчиво оценивая свою работу. Повинуясь ее жесту, Патриция встала с
кресла. Как скульптор, наносящий последние штрихи в своей работе, женщина
подошла к тумбочке, поковырялась в ней и протянула Патриции красивой формы
солнцезащитные очки. Патриция одела их, массажистка удовлетворенно кивнула,
посмотрела на Айменгу и отрапортовала фотографу:
-- Можешь вести их снимать, -- сказала она ему тоном, каким отправляют
учеников на черновую работу.
Патриция посмотрела на себя в зеркало -- что ж она действительно не хуже
прочих красоток с обложек глянцевых журналов. Она повернулась к фотографу:
-- Может угостите даму стаканом вина? -- кокетливо спросила она.
-- Конечно, -- ответил он. -- Вечером, после работы.
Айменга рассмеялась.
* * *
Патриция и Айменга сидели обнаженные, если не считать черных очков на
Патриции, на пологой коричневатой скале и улыбались в объектив кучерявого
фотографа. Сзади них возвышался покрытый буйной зеленью холм. Белые облака
лениво-неторопливо перемещались по удивительно голубому небу. Девушки сейчас
казались воплощением красоты, молодости и всех радостей жизни.
-- Хорошо. Не напрягайтесь. Вот так, -- командовал фотограф.
Усатый шофер лениво сидел на корточках перед водой и бросал камешки, не
обращая на фотомоделей никакого внимания -- словно они не живые привлекательные
девушки, а мраморные статуи, намозолившие глаз.
-- Беатрисс, и ты, Айменга, тоже, ложитесь на бок. Ближе друг к другу. Вот
так. Хорошо. Отлично. Теперь попробуем крупный план. -- Он подошел ближе и
снова сфотографировал. -- Подними волосы, Айменга. Подними их, подними рукой.
Так хорошо, ближе.
-- А он, кажется, разбирается в своем деле, -- негромко сказала Патриция
напарнице.
-- Ты думаешь? -- ответила та. -- По-моему, он немного тяжеловат. На мой вкус.
-- Тебе так кажется? -- удивилась Патриция. -- А по-моему он очень даже
интересен.
-- Так, теперь в воду, -- приказал фотограф, не догадывавшийся, что его
обсуждают. -- Пара снимков в воде -- и на сегодня, пожалуй, достаточно.
-- Тебе не нравятся мускулистые мужчины? -- спросила Патриция у блондинки,
заходя с нею в море.
-- Нравятся, -- ответила Айменга. -- Когда это настоящие мужчины.
-- Не понимаю.
-- Он голубой, -- прошептала блондинка с ноткой брезгливой насмешки.
Патриция кинула удивленный взгляд на фотографа, наблюдающего за ними в
видоискатель. Он стоял на песчаном берегу, широко расставив босые ноги.
Рубашка была широко распахнута, обнажая сильную, волосатую грудь.
Впечатления, что он гомосексуалист фотограф не вызывал.
-- Хорошо! Беатрисс в полный профиль, Айменга чуть в бок, -- дал указания
фотограф.
-- Настоящий голубой? -- не поверила Патриция.
-- Аж до синевы, -- подтвердила блондинка. -- Перед ним хоть на мостик
вставай, у него ничего не зашевелится!
-- Беатрисс, повернись ко мне спиной! Так, хорошо. На сегодня хватит! Идите
купайтесь, или что хотите делайте. Да, кстати, поберегите реквизит
-- идите купаться без ваших костюмов, -- остроумно пошутил он, пробежав
взглядом по их обнаженным телам, и наклонился к своему саквояжу с насадками.
-- Не бывает чтобы мужчина был целиком голубой, -- сказала Патриция. --
Хочешь, заведем его?
Блондинка закатила глаза к небу, обдумывая предложение и озорно улыбнулась:
-- Ну, если ты хочешь, то я не против.
Они поплыли и стали резвиться в освежающе-прохладной воде, он сидел на берегу,
наблюдая за ними. Тела их были отлично видны сквозь прозрачную воду. Далеко от
берега они не отплывали, чтобы все время их тела были у него на виду.
Наконец, девушки вылезли на приветливый берег и повалились на прогретый
солнцем камень. Айменга достала из своей сумки крем и медленно стала втирать
его в кожу Патриции. Движения ее пальцев были едва уловимыми -- она втирала
крем в кожу Патриции, словно ласкала ее. Айменга любовалась прекрасным
телом новой знакомой и в ней самой хотелось поцеловать эту прекрасную грудь
-- у нее самой были не маленькие волнующие холмики, а высокая статная грудь
совсем другой формы. И хотя Айменга никогда не слышала слов недовольства от
поклонников своей грудью, а наоборот, сейчас она позавидовала Патриции.
Патриция лежала в сладострастной позе, очки она сняла и держала в правой
руке. Не поворачивая головы в сторону фотографа, она спросила:
-- Он на нас смотрит?
Айменга медленно повернула голову в сторону лежащего в траве фотографа.
-- Да, -- сказала она. И подала ей руку. -- Пойдем, прогуляемся по берегу.
Патриция грациозно встала, стараясь не переигрывать, и они повернувшись к
фотографу спиной, пошли не спеша по кромке воды. Ласковые волны залива
бились о берег, обдавая девушек мелкими брызгами.
Фотограф сел на корточки и не отрывал от них задумчивого взгляда.
Айменга остановилась и положила руки на плечи девушки. Соски их грудей
соприкоснулись, и Патриции почему-то стало неприятно. Она не понимала
лесбийской любви -- женщины всегда были для Патриции подругами, собеседницами,
но одна мысль о ласке с женщиной вызывала у нее брезгливое отрицание.
-- Ты уверена, что таким образом мы возбуждаем его? -- спросила Патриция.
-- Конечно, -- ответила Айменга, проведя по спине Патриции и потянулась к ней
накрашенными губами. -- А как же еще ты сможешь возбудить голубого?
Патриция плюнула на все свои принципы и ощущения, закрыла глаза и слилась
долгим поцелуем с блондинкой, представляя, что это Том.
"О, Том, где ты сейчас и чем занимаешься? Зачем ты ушел от меня?"
Фотограф смотрел на них, левой рукой прикрывая глаза от слепящего солнца, а
второй теребя свой огромный круглый медальон. Наконец он вздохнул, встал и
направился к дому. Поднявшись по тропке среди камней, он еще раз оглянулся
-- Патриция лежала на песке, обнаженная Айменга стояла на коленях над ней и
гладила девушку.
Патриция видела, что Айменга увлекается лаской и поспешила отрезвить
напарницу, пока та не слишком возбудилась, и не потеряла рассудка:
-- Бернард пошел домой, видно созрел, -- сказала она улыбнувшись и села на
песке.
-- А ты не хочешь еще поласкаться, -- поглаживая одной рукой грудь Патриции,
а другую запустив в ее темные волосы, сказала Айменга. -- Нам так хорошо вдвоем.
-- А ты знаешь, почему любовь между двумя женщинами называется лесбийской? --
серьезно спросила Патриция, отстраняя руки блондинки и вставая.
-- Ну... -- растерялась та, -- наверно, от острова Лесбос...
-- Правильно, -- сказала Патриция насмешливым тоном, что сразу отбило у
блондинки охоту домогаться ее любви. Но надо было еще довести-таки до
возбуждения фотографа, а без помощи Айменги это было бы затруднительно, и
Патриция примирительно подала ей руку, помогая встать. -- Пойдем, нам был
обещан бокал вина, может еще чего выпросим. У меня от голода желудок к спине
прилип.
-- Да, сегодня к Бернарду собирались прийти друзья. Вот работка -- даже по
воскресеньям приходится трудиться.
-- Да уж -- тяжелая работа, необходима надбавка за вредность, -- рассмеялась
Патриция.
Они пошли к дому фотографа, продираясь прямо сквозь кусты. Девушки ничуть не
стеснялись собственной наготы -- здесь никто чужой не ходил. Да если бы и
ходил -- то что такого? Красоты стесняться нечего.
-- А почему все-таки от острова Лесбос? -- вдруг спросила Айменга. Патриция
думала, что блондинка уже забыла про этот дурацкий вопрос. -- Там находилась
женская тюрьма и заключенные это там придумали, да?
-- Нет, совсем наоборот, -- рассмеялась Патриция и пояснила: -- В седьмом веке
до нашей эры известная поэтесса Сапфо организовала там школу девушек,
проповедуя любовь к женскому телу.
-- Сапфо... Никогда не слышала...
-- Да? -- удивилась Патриция. Задумалась на мгновенье, остановилась и прочитала:
Я к тебе взываю, Гонгила, -- выйди
К нам в молочно-белой своей одежде!
Ты в ней так прекрасна. Любовь порхает
Вновь над тобою.
Всех, кто в этом платье тебя увидит,
Ты в восторг приводишь. И я так рада!
Ведь самой глядеть на тебя завидно
Кипророжденной!
К ней молюсь я...
-- Это Сапфо? -- спросила Айменга. -- Ты ее наизусть знаешь -- значит она
тебе нравится. Кто сейчас помнит древнегреческую поэзию! И ты исповедуешь
ее принципы? -- с надеждой спросила блондинка.
Патриция рассмеялась.
-- Я очень люблю стихи средневекового французского поэта Франсуа Вийона. Он
был разбойником. Мне что теперь выходить с кистенем на большую дорогу?
* * *
Вечером к фотографу действительно пришли друзья. На втором этаже здания,
рядом с просторным съемочным павильоном, заставленным всевозможными
прожекторами, вспышками и декорациями было что-то вроде гостиной, куда
фотограф всех и привел, чтобы отдохнуть после трудов праведных. Пожилая
женщина-массажистка, которая, по-видимому, исполняла здесь также и роль
экономки, накрыла в гостиной шведский стол и тихо удалилась.
Из магнитофона лились звуки мелодичной лирической песни, свет в гостиной
погасили, на пианино в углу и на ломберном столе посреди комнаты стояли
канделябры с десятком свечей каждый, что придавало вечеру совсем
романтический колорит. Бородатый приятель фотографа в футболке с изображением
цветного, переливающегося в свете свечей черепа с костями танцевал медленно с
красивой девушкой, что приехала с ним. Фотограф лежал на черном кожаном диване
и курил, пристально наблюдая за слившимися в танце Патрицией и Айменгой.
Патриция, вернувшись с берега, первым делом прошла в гримерную, где стояла
ее сумка, так как пока не решили, где она будет ночевать. Там она сразу же
оделась, поскольку ей надоело светить обнаженным телом. Она конечно никого не
стеснялась, но все, по ее мнению, должно быть в разумных порциях. К тому
же она прекрасно знала, что толково полуобнаженное женское тепло действует
на мужчину возбуждающе гораздо сильнее, чем просто обнаженное. Поэтому
Патриция долго и тщательно перебирала свой богатый гардероб и остановилась на
коротких красных шортах и белой шелковой блузке с изящными кружевами и
короткими руками. Одежда должна подчеркивать и великолепный цвет ее кожи,
и волнующие линии ее фигуры, и в то же время должна заставлять мужчину
страстно желать эту одежду снять с нее. Требуемого эффекта Патриция
добилась с блеском -- сейчас фотограф не отрывал от нее внимательных глаз, и
девушка догадывалась примерно, о чем он думал.
Патриция чувствовала себя неплохо -- и физически и душевно. Фуршет,
подготовленный мадам Николас, утолил ее разбушевавшийся голод, а
любующийся ее фигурой фотограф нравился ей. Может быть даже, он сумеет
заменить ей Тома. В конце-концов Том далеко не единственный на белом свете
мужчина, с которым ей может быть хорошо -- просто раньше попадались на ее
пути лишь мужланы и самцы, представления не имеющие о настоящей любви,
подменившие понятие "любовь" понятием "секс". Этот кучерявый блондин, похоже,
не из таких. Правда, обвинение Айменги в гомосексуализме... Но Патриция
почему-то сомневалась в этом. Вот широкоплечий, усатый шофер -- тот да,
похоже. Он даже не взглянул на девушек ни разу... И сейчас его здесь нет.
Патриция в танце поравнялась с глазами фотографа, взгляды их встретились.
Патриция улыбнулась ему своей загадочной улыбкой, которая не оставляет мужчин
равнодушными. Он не смутился, не вскинулся с дивана, затянулся лишь глубоко и
выпустил синеватый в волшебном свете свечей дым. Патриция почувствовала, что в
нем нарастает желание, что его заводит то, что она милуется с Айменгой.
-- Ты права, -- почти не шевеля губами, шепнула она блондинке, -- это заводит
его!
Айменга демонстративно, чтобы фотограф видел, провела рукой по ягодицам
Патриции, залезла снизу под ткань шорт, другой рукой жадно погладила спину
девушки. Страстно вздохнула и закрыла глаза.
Фотограф смотрел на них и курил, выпуская дым кольцами. Айменга, входя в раж,
чуть отстранилась от партнерши и забралась ей в ворот полупрозрачной белой
кофточки Патриции, и обхватила жадно пальцами плотный холмик груди.
Соблазнительные ягодицы Патриции, плотно обтянутые красной материей шорт,
находились прямо перед глазами фотографа.
Девушки повернулись и посмотрели обе на него такими глазами, что и полный
импотент немедленно возжелал бы сбросить напряжение. И умело повели
телами в едином движении... Патриция снова встретилась взглядом с ним и вновь
улыбнулась.
Фотограф резко встал и вышел из комнаты, в дверях кинув на них пристальный взгляд.
-- У меня такое впечатление, -- сказала Айменга, проводив его глазами, -- что
он готов.
Патриция улыбнулась, сняла руки с талии Айменги и пошла вслед за фотографом.
Айменга подошла к танцующий паре.
Бородатый здоровяк в футболке с черепом, посмотрев в сторону Патриции, заявил,
не прерывая танца:
-- Если она думает, что у нее что-нибудь получится, то пусть она себя не
обманывает. С ним еще ни у одной бабы не получалось!
* * *
Фотограф сидел в коридоре на высокой тумбочке и курил, задумчиво глядя в стену.
Патриция подошла, взяла у него из рук сигарету, затянулась и сунула ее ему
обратно меж пальцев. Он лениво повернул голову в ее сторону.
-- А ты знаешь, чего тебе на самом деле хочется? -- медленно спросил он. --
Сначала у тебя был некий Том, потом какой-то галантерейщик... А может, ты
лесбиянка?
-- Ну и что? -- спросила Патриция. -- Мне нужна любовь. В любом виде!
-- Так если ты думаешь, что у тебя с Айменгой будет любовь -- иди к ней. Зачем
ты пошла за мной?
-- А почему нет? Я бы пошла и с тобой, Бернард, но тебя, кажется, это не очень
интересует.
-- Тебе так кажется? -- Он взял ее за руку и повел в павильон для съемок,
сейчас погруженный в кромешную темноту.
Остановился, обнял ее и поцеловал. Поцеловал нежно, не стараясь высосать из
нее все и не кусая больно губы. Рука его волнующе пробежала по ее спине.
Том открыл Патриции вкус к любви. Сейчас она старалась забыть Тома и внушила
себе, что ей очень нравится ласка фотографа.
Белокурый фотограф, прекрасно ориентируясь в темноте, подвел девушку к кожаной
тахте, уложил. Лаская ее грудь, левой рукой стал расстегивать пуговицы на
ширинке ее шорт. Не очень ловко, впрочем. Наконец справился с поставленной
задачей, склонился над ее животом и начал стаскивать шорты.
Она чуть приподнялась, чтобы ему это удалось и, стараясь завести его и себя,
застонала.
Он выпрямился и снял брюки. Лег на нее. Патриция обняла его двумя руками и
потянулась к нему губами. Он ласкал ее, она стонала с закрытыми глазами,
думая про себя когда же он овладеет ею, и не зная хочет ли она этого на самом
деле или ей только кажется, что хочет.
Он протянул руку с тахты куда-то вбок и нащупал пульт на длинном тонком шнуре.
Нажал на кнопку и все помещение наполнили блики световспышек и щелканье
расставленных вокруг тахты на треногах фотоаппаратов.
-- Что?! -- встрепенулась Патриция и попыталась вырваться. -- Что ты делаешь?
И тут он вошел в нее, она ощутила живую, горячую плоть в себе. Ей стало
мерзко, противно и страшно -- яркие, слепящие вспышки выводили ее из себя.
Она стала бить его кулачками в грудь, стараясь освободиться от его объятий.
-- Хорошо, хорошо! -- воскликнул он. -- Давай еще! Прекрасно! -- Он не
переставая, в такт движению, нажимал на кнопку к которой были присоединены все
вспышки и фотоаппараты.
-- Прекрати! Перестань! -- кричала Патриция, в тщетных попытках освободиться.
Движения его были грубы, сильны и резки. Он не прекращал садистских
перемигиваний вспышек.
Он обжег внутренности Патриции горячим извержением и расхохотался, словно
восставший из ада Люцифер.
Так мерзко Патриции еще не было никогда.
Он растянулся на тахте рядом с ней, она почувствовав, что ее больше не
сдерживают мускулистые руки, слетела с холодной кожи тахты. Слезы
отвращения текли из глаз, размывая косметику. Она судорожно запахнула
блузку и нашарила в темноте шорты. Она могла бы уйти и без шорт, но не желала
оставлять ему на память подобные презенты.
Он ни сделал ни малейшего движения, чтобы остановить ее.
Патриция задержалась в доме фотографа еще на одну минуту, чтобы забежать в
гримерную и забрать сумку.
Долго шла в темноте по высокой траве, по луне ориентируясь, где может
проходить дорога в город. Наконец нашла ее и побрела по асфальту. Прошла около
километра, ее шатало от усталости и отвращения. Том себе никогда ничего
подобного не позволил бы. Она свернула с дороги, нащупала в сумке джинсы,
переоделась, завернулась в куртку и легла на мягкую траву около раскидистого
кустарника.
Карьера фотомодели для Патриции завершилась, едва начавшись.
* * *
Проснулась Патриция поздно и лишь к полудню добралась до Саламина.
Лелея надежду прошла к знакомому пирсу.
Яхты Тома не было. На ее месте стоял старый пошарпанный катер.
Патриция позавтракала на скорую руку в маленьком кафетерии и стала планомерно
обходить все причалы. Безрезультатно. То есть отрицательный результат --
тоже результат. Больше ей здесь делать было нечего.
На борту скоростного катера, мчавшегося к Пирею по зеленоватым волнам залива,
Патриция достала свой магнитофон, на котором запечетлевалась история ее
одиссеи. Или история поисков любви. Находок и утрат, курьезов и ударов.
Ветер развевал ее красивые темные волосы, но она не отворачивалась, смотрела
неприятностям в лицо.
-- Гнусь какая! Извращенец -- может, только когда вокруг вспышки! --
сказала она в магнитофон со встроенным микрофоном. -- Том был -- настоящий!
А этот -- черте что... Том, зачем ты уехал от меня? Ты единственный, с кем
мне было хорошо. Зачем ты сделал такую глупость? Наверное, я тоже тебе
помогла в этом. Почему бы мне не бросить всю эту ерунду и не вернуться к
тебе? Но нельзя же быть столь малодушной! Нужно попытаться еще один раз
найти кого-нибудь такого же достойного. Или забыть все в суете путешествий.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Босиком, в коротких шортах и огромной не по размеру, белой капроновой куртке,
Патриция прошла по газону перед большим шикарным отелем. На флагштоке у
помпезного входа развевался греческий национальный флаг -- белый крест
в голубом квадрате на бело-голубом же полосатом поле.
Толстый пожилой швейцар, открыл ей стеклянную дверь. Она, даже не удостоив его
взглядом, небрежно бросила:
-- Интурист.
Гордо прошествовала по выложенному большими плитами под мрамор полу прямо к
длинной стойке портье. Бросила у стойки свою огромную сумку, сверху положила
маленькую сумочку и навалилась на стойку, устало улыбаясь.
-- Доброе утро, -- сказала она хорошо одетому черноволосому мужчине лет
пятидесяти. -- Мне нужна комната с видом на море и с большой ванной. Или
большой номер люкс.
Мужчина за стойкой скептически оглядел ее дорожный вид, решая как-бы
повежливее, побыстрее и без нервотрепки послать ее куда-нибудь подальше от
отеля.
По его взгляду Патриция все поняла. Она нагнулась, взяла сумочку, раскрыла ее,
показывая солидную пачку денег.
-- Это вам что-нибудь говорит? -- спросила она.
Портье сразу расцвел в профессионально-доброжелательной улыбке.
-- Мне лично -- очень многое, -- сказал он, протянул руку и взял ключ с
большим деревянным брелком, на котором были медные цифры номера. Он подал его
Патриции. -- Я пошлю ваш багаж наверх немедленно.
-- Чего беспокоиться, у меня всего одна сумка. -- Патриция привычным жестом
вскинула коричневую сумку на спину и пошла к лестнице.
Куртка ее была длинная, аж до колен, а кроссовки болтались на шнурках на
другом плече, ноги до колен были в дорожной грязи.
-- Ох, уж эта молодежь, -- проворчал портье. У него самого подрастала дочка и
он не хотел, чтобы она вот так шлялась, словно перекати-поле без всякой цели
по городам и весям, проматывая отцовские сбережения.
Патриция поднялась по широкой, застеленной ворсистым ковром лестнице на
четвертый этаж и прошла в свой номер.
Вид из окон был действительно на море, две комнаты, большая кровать, ночник,
приемник около кровати. Патриция прошла на середину номера и скинула куртку.
Стащила с облегчением пропотелую полосатую футболку и так же бросила на пол.
Заметила рядом с дверью кнопку, рядом с ней табличку "вызов горничной".
Подошла и нажала. Потянулась сладко, достала сигареты, закурила.
Надо дать себе отдых, решила она. Вымыться, выспаться, хорошо и вкусно
поесть, подумать в одиночестве о своем дальнейшем поведении...
Патриция подошла и еще раз нажала кнопку вызова.
Собственно, пора решаться на какие-то определенные действия. Опять
подставляться какому-нибудь мужлану, который использует тебя, как используют,
скажем, туалетную бумагу... бр-р. С нее довольно экспериментов. Значит, либо
лететь в Мюнхен и продолжать учебу, что в общем-то не так уж и плохо и рано
или поздно все равно вернуться придется. Либо найти Тома -- единственного
мужчину, который был близок, с которым ей было хорошо и в постели и за
разговором. Который не рассматривал ее исключительно как станок для
удовлетворения своих сексуальных потребностей.
Но Том хочет обладать эксклюзивными правами на нее, а она любит свободу, как
вольная птица -- небо. Но почему бы и нет в конце концов? Ведь он может дать
ей все, что ей надо -- любовь...
В дверь постучали. Патриция хотела накинуть куртку, чтобы не сверкать
обнаженной грудью, потом передумала. Открыла дверь.
Вошла симпатичная горничная средних лет в строгом черном платье и белом
веселеньком переднике с кружевами.
-- Здравствуйте, -- вежливо сказала она. -- Вы звали меня?
Вид полуобнаженной постоялицы ее не смутил, она просто профессионально не
заметила этого. Зато почему-то смутилась Патриция. Она подняла куртку и
накинула на себя.
-- Я хотела бы заказать в номер обед, -- попросила она. -- Я очень устала
и хотела бы пообедать в одиночестве. Это возможно?
-- Да, конечно, -- улыбнулась официантка и достала блокнот. -- Я понимаю,
в ресторане не всегда удается побыть одной. Что вы закажете?
Патриция задумалась.
-- На ваше усмотрение, -- наконец сказала она, решив, что сюрприз получить
приятнее, чем ломать сейчас голову. -- Пару закусок, первое, второе --
обязательно мясное и бутылку шампанского. Да, и мороженное, желательно
фруктовое, соку какого-нибудь...
-- Хорошо, -- сказала горничная. -- Когда вам подать?
Патриция глянула на квадратные часы, висящие на стене высоко над кроватью.
-- Через час, пожалуйста. Я хочу принять ванну.
-- Я все сделаю, как вы просили, -- заверила горничная.
-- Спасибо.
Выпроводив ее, Патриция вошла в ванну и открыла краны. Ванна была большая и
уютная. Патриция скинула шорты и с удовольствием забралась в горячую воду.
Долго лежала в приятной воде, наслаждаясь покоем, затем взяла мочалку и стала
остервенело натирать себя, словно стараясь смыть с себя остатки прикосновений
похотливых сердцеедов и извращенцев, которые обладали ею после Тома.
Она хотела снова стать чистой. Снова хотела любви, хватит с нее эротических
похождений.
* * *
Патриция в свое удовольствие пообедала, в одиночку выпила бутылку
шампанского. Она решила как следует выспаться, а потом разыскать Тома. Это
было ее окончательное решение. Она даже попросила у горничной телефонную
книгу Пирея, и выяснила телефон и адрес Тома.
Однако, когда она проснулась на следующий день, проспав подряд более
четырнадцати часов, вчерашняя решительность несколько поколебалась.
Она вытряхнула на постель все вещи из объемистой сумки и начала рассматривать
чем она располагает. Потом взяла косметичку, которой почти никогда не
пользовалась, и пошла в ванну.
Когда она спустилась вниз, вчерашний портье открыл рот от изумления --
настолько разительно Патриция поменяла свой имидж. По лестнице вчера поднялась
спортивного вида утомленная туристка, сегодня спустилась роскошная дама.
Дорогие лакированные малиновые туфли на высоком каблуке, почти до туфель
выходное платье с претензией на уникальность из красного полупрозрачного
материала с крупными желто-оранжевыми цветами и с большим декольте,
кокетливый шарф из такой же ткани.В тщательно уложенных волосах красная
заколка-обруч, кардинально меняющая прическу, лицо талантливо подкрашено, в
ушах большие золотые серьги -- каждая деталь подчеркивала ее красоту,
женственность и обаяние.
Патриция миновала портье, который не мог отвести от девушки восхищенного
взгляда, пораженный столь удивительным перевоплощением, и с гордо поднятой
головой прошла в бар.
Бар был почти пуст. Лишь у стойки скучал на высоком круглом стуле толстяк лет
пятидесяти в светлом дорогом костюме, да за столиком сидела перезрелая
напомаженная дама, считающая, что бабье лето у нее отнюдь еще не кончилось.
Скучающий бармен перед толстяком смешивал ему коктейль.
Патриция вошла в бар и помещение словно ярче осветилось. Все три пары глаз
оказались прикованным к ней: бармена -- профессиональный, толстяка --
восхищенно-отстраненный (ибо понимал, что это не для него, хотя средствами
обладал не малыми), и возмущенно-завистливый дамы, ибо когда-то и она...
Патриция поправила ворот платья, чтобы не закрывал превосходную грудь, не
стянутый всякими излишествами вроде лифчика, и направилась прямо к толстяку.
-- Доброе утро, -- улыбнулась она ему.
-- Доброе утро, -- с готовностью ответил тот.
-- Здесь свободно?
Толстяк соскочил с места и сделал приглашающий жест рукой, указывая на
соседний высокий стул, обитый малиновой кожей:
-- Да, конечно, прошу вас...
Она села и обратилась к бармену:
-- Дайкири, пожалуйста.
-- Мы кажется, незнакомы, -- сказал толстяк в элегантном светлом костюме. И
представился: -- Мартин Мюллер. Можно вам купить коктейль?
Она развернулась в его сторону и сказала, нагло улыбаясь ему в глаза:
-- Вы можете покупать что угодно. Включая меня, разумеется.
Эта фраза покоробила его, но он сделал вид, что не расслышал и пригубил
разбавленное виски из своей рюмки.
-- Вы отдыхаете? -- спросил он.
-- Да, -- улыбнулась она.
-- А могу я спросить откуда вы?
-- Конечно. Спрашивайте, -- милостиво позволила она.
-- Так откуда вы?
-- Из Константинополя.
-- Из Константинополя? -- не понял он и вдруг радостно воскликнул: -- А! Вы
хотите сказать Стамбул?
-- Стамбул, Константинополь -- какая разница? -- пожала она плечами. -- Когда
работаешь в публичном доме не замечаешь никакой разницы.
Он вздохнул и отвернулся. Но желание продолжить знакомство с этой роскошной,
непонятной женщиной обуревало его. Патриция прекрасно это понимала.
Бармен подал ей заказанный коктейль.
-- Спасибо, -- сказала она равнодушно и потянула из соломинки.
Посмотрела на толстяка и ни слова не говоря, лишь мило улыбаясь, потянулась за
его сигаретами. Взяла сигарету, вставила в рот и вопросительно-ожидающе
посмотрела на собеседника. Толстяк схватился и зажег зажигалку, но бармен
профессионально опередил его, услужив очаровательной клиентке. Патриция
улыбнулась и прикурила от зажигалки бармена. И посмотрела внимательно на
толстяка. Наверно, в жизни он совсем другой человек -- симпатичный,
компанейский, отличный работник и прекрасный, любящий отец и муж. Но когда
такие вырываются на время из привычного семейно-будничного круга, они тут же
превращаются совсем в других, однообразно-любезных охотников за женскими
телами, и кроме этого самого пресловутого тела, им больше ничего не требуется.
Патриция выпустила струйку дыма из коралловых губ прямо в лицо толстяку и
спросила лениво:
-- Вы один?
-- Да, -- обрадовался тот -- Я один и у меня отпуск.
-- Греция такая идиотская страна, что в ней постоянно ждут сюрпризы. В этом
костюме ты сейчас изжаришься.
Он посмотрел на свой пиджак.
Патриция решила слегка поторопить события. Она вновь чуть раздвинула ворот и
задрала разрез платья, демонстрируя ему свою стройную ногу.
-- Как вам нравится мое платье, Мартин? -- спросила она.
Он похотливо улыбнулся:
-- Очень сексуально.
-- И наверняка вам нравится моя ножка, верно?
-- Да, -- согласился толстяк. -- Очень. Прелестная ножка.
-- А груди? -- продолжала дразнить его Патриция. -- Они у меня такие упругие,
мягкие. Хотите попробовать?
Дама за столиком, не отрывающая от них внимательных глаз, чуть не поперхнулась
своим кофе. Она была поражена наглостью незнакомки и одновременно восхищена.
Дама неделю торчит целыми днями в баре и ресторане без какого-либо
результата, так и отпуск пройдет без намека на флирт. А тут эта восхитительно
бесподобная наглость... Надо взять ее приемы на вооружение, молодость здесь
ни при чем, дама еще не стара, в самом соку, только она излишне скромничает,
а, оказывается, надо идти на таран, если хочешь затащить мужика в постель.
-- Что? Прямо здесь? -- удивился толстяк.
-- Ну, -- кокетливо улыбнулась соблазнительница, -- бармен не будет возражать,
верно?
Толстяк посмотрел на бармена, тот понимающе улыбнулся: мол, что хотите
вытворяйте, лишь платите, да чтоб неприятностей с администрацией не было.
Толстяк окинул взглядом зал. Дама за столиком хищно улыбнулась ему, чуть ли не
облизнулась.
-- Да, но... -- промямлил толстяк.
-- Тогда, может быть, в вашем номере? А? -- Патриция встала с обитого
малиновой кожей круглого стула на одной металлической ножке.
Не оглядываясь -- куда он денется! -- пошла к выходу из бара.
-- Ну смелая! -- восхищенно прошептал толстяк, расплатился и поспешил за
ней -- не упускать же такой шанс!
Дама проводила их завистливым взглядом.
Они поднялись на лифте на четвертый этаж и пошли по коридору. Она шла
уверенно, высоко подняв голову, толстяк семенил сзади, довольно улыбаясь и
плотоядно потирая руки. Она спиной чувствовала его взгляд чуть пониже спины.
"Зачем я иду? -- Вдруг с неожиданной отчетливостью Патриция поняла, что
ничего хорошего из этого мероприятия не получится. -- Зачем я вообще пошла в
бар, надела эти тряпки? Лишь для того, чтобы все испробовать? Так все ясно без
слов. Зачем? Ведь решила же вчера, что пойду к Тому... Зачем колебаться и
испытывать судьбу?".
Ей вдруг стало все противно, захотелось влезть в любимую полосатую футболку
и джинсы и ехать к Тому.
И совершенно неожиданно для толстяка Патриция схватила за плечи выходящего из
номера, мимо которого они проходили в этот момент, крепкого черноволосого
мужчину в белой спортивной куртке, черных очках и шапочке с козырьком.
-- Помогите! Помогите! -- закричала Патриция.
Улыбка мгновенно сползла с лица толстяка, уступив место тупому недоумению.
Патриция резко распахнула дверь в номер мужчины.
-- Помогите!
-- Что случилось? -- непонимающе спросил мужчина.
Патриция затащила незнакомца в номер.
-- Закройте дверь, скорее! -- взволнованно сказала она, и когда дверь
закрылась, отрезав их от толстяка, она пояснила: -- Это извращенец.
-- Что? Извращенец? -- вспыхнул мужчина и окинул Патрицию любопытным взглядом.
-- Да! -- подтвердила Патриция, умело изобразив на своем очаровательном
лице страх и волнение. -- Он хотел меня изнасиловать! От него можно ожидать
чего угодно, он настоящий монстр! Чудовище!
Мужчина возмущенно и решительно открыл дверь в коридор.
-- Чудовище? -- наливаясь справедливым гневом повторил он. -- Сейчас я с ним
поговорю!
Толстяк сразу хотел что-то сказать мужчине, но не успел -- мощный удар свалил
его с ног.
-- Что вы делаете? -- лишь успел, падая, воскликнуть толстяк.
Патриция окинула взглядом его лежащую на полу фигуру, холодно поглядела
на своего защитника. Тот победно смотрел на нее, надеясь на благодарность.
-- Все мужики такие скоты! -- прочувствованно сказала девушка и пошла дальше
по коридору, ощущая на себе их негодующие взгляды.
Толстяк сел на полу, и потрогал ушибленную скулу. Такого с ним давно не
вытворяли -- так насмеяться! Он проводил обидчицу долгим внимательным
взглядом. Она прошла по коридору и открыла ключом одну из дверей. Так ее
номер тут же, через три или четыре от его собственного!
Толстяк, распаляя себя, вздохнул и снова потер пострадавшее от сильного
удара место.
Мужчина извиняюще подал ему руку.
-- Что тут происходит в конце концов?! -- воскликнул он, помогая толстяку
подняться. -- По-моему, нас обоих оставили в дураках!
-- Это точно, -- подтвердил толстяк. -- Все бабы -- стервы. Но последнее слово
еще не сказано!
* * *
Патриция собирала вещи в сумку. Делать в этом отеле ей было больше нечего. Она
решилась -- надо возвращаться к Тому.
Смыла в ванне с лица всю косметику, взъерошила волосы и снова причесалась.
На ней опять были надеты любимые джинсы, полупрозрачная белая блузка,
кроссовки и красная куртка с белым отложным воротничком. Не застегивая
куртку, она взяла свою сумку, окинула прощальным взглядом номер и вышла.
Проходя по коридору, она почувствовала, что дверь рядом открывается, но
среагировать не успела -- толстяк затащил ее в свой номер и запер дверь.
-- Заходи сюда, крошка, -- жестко сказал толстяк, пропихивая ее в комнату. --
Сейчас мы разберемся. Меня пока еще никто не называл извращенцем. -- Он снял с
ее плеча сумку и грубо толкнул Патрицию на кровать. -- А ну быстро! Раздевайся!
Он только сейчас сообразил, что она ему так и не представилась. "Ну и черт с
ним, с ее именем, -- решил он. -- Имя в этом деле не главное -- поимеем и как
звать не спросим!"
Она упала на двухместную кровать, застланную желтым покрывалом, и гневно
посмотрела на него.
Он встал в дверях, опершись рукой о косяк, всем видом своим показывая, что
путь к бегству отрезан. Самодовольно усмехнулся и повторил властно и
требовательно:
-- Я сказал: раздевайся!
Она внимательно, словно от этого зависела сама жизнь ее, посмотрела вокруг
себя. На большой тумбочке стоял приемник и телефон. Телефон!
-- Ц-ц-ц! -- покачал пальцем толстяк: мол, не стоит делать глупостей.
Она улыбнулась, делая вид, что смирилась, и включила приемник на канал
внутригостиничного вещания, где всегда крутили приятную музыку, как
убедилась вчера Патриция. Комнату наполнили чарующие звуки танго.
-- Давай потанцуем сначала, а? -- мило улыбнулась она и встала с кровати.
Не давая ему опомниться, Патриция, покачивая бедрами в такт музыке, сняла
красную кофту перед ним, оставшись в полупрозрачной белой блузочке. Вытянула
приглашающе руки и пошла к нему:
-- Прошу! -- весело воскликнула она.
Патриция взяла его за плечи и увлекла в танец. Нашла его руку, взяла в свою и
повела, он подчинился. Она довела его до стены и толкнула на нее. Он стукнулся
о стену, она отвела и опять повела к стене -- хороший танец танго. В стене,
так же как в номере Патриции, была вделана кнопка вызова горничной.
Раз -- и в танце он снова нажал на кнопку, простите, задом.
Он ничего не понимал, гневался на нее, и одновременно восхищался ею. А
может он все-таки нравится ей?
-- Ладно, хватит тянуть резину, ну быстро раздевайся! -- не выдержал он в
конце концов и вновь толкнул ее на кровать. -- Снимай все! -- Сам он стянул
свой белый пиджак и принялся расстегивать пуговицы на клетчатой рубашке.
Патриция, нагло и загадочно улыбаясь, встала с кровати и стянула свою блузку,
обнажив грудь.
В этот момент в номер постучали.
-- Что? -- дернулся толстяк, словно его застали на месте преступления.
-- Да, да, войдите, -- уверенно и громко сказала Патриция.
Вошла горничная и улыбнулась приветливо:
-- Вы вызывали?
-- Да, да, -- подтвердила Патриция, быстро натянув блузку.
Толстяк недоуменно переводил взгляд с одной на другую. Реакция у него
явно замедленная, туповат -- вынесла мысленно вердикт Патриция.
-- Принесите три бутылки шампанского, пожалуйста, будьте добры! -- сказала
Патриция, подхватила свою красную куртку и пошла вслед за горничной.
Наклонилась, взяла сумку. -- Всего доброго, Мартин, -- издевательски помахала
она ручкой.
Он проводил ее взглядом, который мог бы испепелить, обладай толстяк такой
возможностью. Все бабы -- стервы, это факт.
-- Ах ты, сучка, -- резюмировал он.
* * *
Веселая Патриция написала на зеркале в женской туалетной комнате бара губной
помадой: "Кто хочет вкусно перепихнуться -- спросите Мартина Мюллера".
И вышла, посторонившись, уступая дорогу напомаженной даме, что давеча сидела в
баре.
Дама подошла к зеркалу и заметила надпись. Она долго и тупо читала красные
слова на фоне собственного отражения, наконец до нее дошло. Она выскочила из
туалета и поспешила к регистратуре.
Патриция сдавала ключи и рассчитывалась.
Дама быстрым шагом подошла к другому портье, рядом с которым никого не было.
-- Простите пожалуйста, -- обратилась дама к нему. -- Вы не скажете в
каком номере остановился мистер Мюллер?
Патриция довольно улыбнулась.
-- В четыреста семнадцатом, -- сказал служащий, сверившись в регистрационной
книге.
-- Спасибо, дорогой, спасибо, -- через плечо бросила дама, спеша к лифту.
Патриция проводила ее долгим взглядом: пусть толстяк хоть как-то утешится,
а то говорят, что длительная бесплодная эрекция вредна организму.
-- Сдачи не надо, -- сказала она портье. -- До свиданья.
Он проследил долгим любующимся взглядом, как она прошла, покачивая
восхитительным станом, к выходу.
* * *
-- Я не заказывал три бутылки шампанского! -- возмущенно орал толстяк на
горничную, в который раз проклиная в душе эту смазливую вертихвостку и
собственную дурость.
-- Но была дама, -- терпеливо объясняла горничная, -- дама сказала...
-- Пусть она и платит! -- ворчливо заявил толстяк. -- Уберите!
В этот момент в номер влетела увядающая любвеобильная красавица. Она мигом
оценила обстановку.
-- Нет, нет, шампанское нам понадобится! -- воскликнула она. -- Оставьте его
здесь, моя дорогая, а сами идите. Идите! -- Она чуть не силком вытолкнула
горничную и хищно повернулась к толстяку.
Он попятился к кровати.
-- Так значит это вы и есть -- мистер Мюллер, -- довольно сказала дама.
Он недоуменно смотрел на нее, с реакцией у него действительно оказалось
туговато.
Она толкнула его на кровать. Он упал, она как тигрица набросилась на него.
Рубашку после Патриции он не успел застегнуть.
-- Я так ждала этой встречи! -- с вожделением воскликнула дама, обдав его
крепким ароматом духов.
Она уверенно запустила руку ему в штаны, он судорожно вздохнул и мысленно
махнул рукой: будь что будет, но хоть с кем-то он сегодня переспит!
* * *
У дороги, прислонившись к дереву, сидел молодой небритый парень с черными,
давно немытыми волосами и в потрепанной одежде. Патриция сразу узнала его --
тот самый, что соблазнял ее провести ночь втроем в палатке у моря. Рядом с ним
лежала гитара в сером тряпочном чехле.
Он безуспешно голосовал -- автомобили равнодушно проносились мимо.
"Видно, он давно так сидит. Но, наверно, никуда и не торопится," -- решила
Патриция.
-- Привет! -- весело сказала она.
-- Привет, принцесса, -- столь же весело откликнулся он, то же сразу вспомнив
ее.
-- Как дела? -- поинтересовалась она, ставя сумку рядом с ним.
-- Неплохо, -- ответил. -- Рад снова тебя видеть!
-- А где ж твоя любовь? -- Она присела рядом с ним на корточки.
-- Которая любовь?
-- Твоя мышка, -- напомнила Патриция.
-- Мышка? Она нашла себе большого мыша, с Ролс-ройсом. -- Он протянул ей
пачку сигарет.
-- Ты не грустишь?
-- Ну что ты! Грусть -- это мгновение. Была -- и нету. Мы не жалуемся. -- Он
зажег огонек и она прикурила. -- А как ты? Встретила героя своей жизни? Или
жизнь оказалась скучной?
-- Встретила, -- ответила Патриция.
-- А почему же ты не с ним? -- удивился черноволосый.
-- Он вредный.
-- Но ты же любишь вредных.
-- Да, люблю, -- согласилась Патриция.
-- Чего же ты ждешь тогда? -- поразился парень. -- Иди, ищи его. И будь с
ним счастлива.
-- Ты знаешь, в этом есть смысл, -- сказала она и встала. -- Давай всем
такие советы и никогда не останешься без работы.
-- Да что ты -- пользуйся на здоровье!
Патриция заметила, что он продолжает держать палец, голосуя.
-- Сейчас я тебе покажу, как я работаю, -- хвастливо заявила она.
Она подошла к обочине, распахнула куртку и, выпятив грудь под
полупрозрачной блузкой, вытянула руку, весело присвистнув.
Тотчас же остановилась симпатичная белая машина.
-- Чао! -- весело крикнула Патриция парню, садясь в машину.
-- Чао! -- Он столь же весело развел руками: что поделаешь -- се ля ви.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Патриция вздохнула, словно навечно расставаясь с прошлым, нажала на кнопку
звонка и услышала, как за дверью задребезжал колокольчик.
Дверь открыл добродушный симпатичный короткостриженый парень со спортивной
фигурой в застиранной оранжевой футболке и заштопанных на коленях джинсах.
"Друг Тома," -- догадалась Патриция и уверенно шагнула в квартиру.
-- Привет, -- сказала она ему, очаровательно улыбнувшись. -- Зови меня просто
Пат.
Патриция прошла мимо него по коридору, словно он любезно пригласил войти.
Он ошарашенно посмотрел ей в спину. Она сняла сумку и поставила у стены,
вынула из нее две бутылки вина. В руке она держала белую розу.
-- Не обращай на меня внимания, занимайся своими делами, -- сказала
Патриция, оглядываясь в коридоре.
-- Да, -- сказал парень. -- Я вижу ты знаешь, что означает "чувствовать себя
как дома". Я не возражаю. Но может быть ты просветишь меня чуть-чуть?
-- Я ж тебе сказала: меня зовут Пат, -- удивилась она его непониманию. --
Полное имя -- Патриция. А теперь скажи: где сейчас находится Том?
-- Вы что с ним друзья? Вы знакомы? -- Парень понял, что бесцеремонная
посетительница пришла не по его душу и вздохнул облегченно.
-- Я его невеста, -- заявила Патриция. -- Так что естественно мы с ним
знакомы.
-- Ты его невеста? -- поразился хозяин квартиры. -- Его комната там в конце
коридора, но он сейчас занят. -- Он ухмыльнулся чему-то.
-- Ничего, я привыкла к этому.
Патриция открыла указанную дверь и с некоторым трепетом вошла в комнату Тома.
"Уютная комната," -- решила она оглядевшись.
Комната была просторная, стены покрывали огромные цветастые рекламные
плакаты, явно выбранные за эстетическое исполнение, а не из любви к
рекламируемым изделиям. Слабый свет ночника пробивался из-за широкой,
створчатой ширмы, едва позволяя видеть остальные предметы обстановки. Из-за
ширмы доносились сладострастные вздохи.
Патриция, выставив перед собой розу, словно магический щит, уверенно прошла
туда, уже догадываясь, какое зрелище ее там ожидало. Что ж, внутренне она
была готова к такому повороту событий и сдаваться без боя не собиралась.
Том лежал нагой на кровати и ласкал обнаженную брюнетку. Заметив, что кто-то
подошел, они оба вздрогнули и обернулись. Том не мог ничего разглядеть в
неверном свете ночника и близоруко щурился.
Из-за ширмы вышла Патриция, держа в левой руке цветок и бутылку. Она встала
и уперлась свободной рукой в бок.
-- Продолжайте, -- спокойно заявила Патриция, без какого либо стеснения
разглядывая их.
От ее взгляда девушке стало крайне неловко и неуютно.
-- Ты ее знаешь? -- испуганно посмотрела на Тома брюнетка.
У нее были крупные черты лица и обвислая грудь. Патриция даже посочувствовала
Тому.
-- Я, надеюсь, не помешала? -- язвительно поинтересовалась Патриция, любуясь
мускулистым торсом человека, которого предпочла бы видеть не с этой
бесфигурной дурнушкой, а рядом с собой. Собственно, он и будет с ней, она
ради этого приехала!
-- Ты можешь подождать меня за дверью? -- спросил огорошенный ее появлением
Том. Но не шелохнулся, чтобы встать. Он не знал негодовать ему или радоваться.
-- С удовольствием, -- как ни в чем не бывало сказала Патриция. -- Позови
меня, как только закончишь.
Они проводили Патрицию взглядами -- Том восхищенным, брюнетка -- ненавидящим.
Патриция прошла на кухню, дверь в которую была широко распахнута.
Короткостриженый парень, что-то напевая себе под нос, готовил ужин.
-- Ты его шофер? -- спросила Патриция.
-- Зови меня просто Нико, -- повернулся он к ней и снова усмехнулся. -- Ну
что? Ты обнаружила, что хотела?
-- Даже более того, -- ничуть не смутившись ответила Патриция. -- Ванну
принять можно?
-- Конечно, почему же нет? -- глаза короткостриженого озорно блеснули. --
Вон там пройдешь и ванна.
Патриция повернулась к указанной двери, но вдруг развернулась и посмотрела на
мужчину ясными невинными глазами.
-- Пожалуйста, -- попросила его она, -- в мою порцию не переливай оливкового
масла.
-- Что-нибудь еще? -- с готовностью спросил Нико, тонко поймав требуемую в
общении со странной гостей ироничную интонацию.
-- На данный момент все, -- успокоила его Патриция и пошла, куда он показал.
Открыв дверь ванны, Патриция увидела, что в ней лежит молодой человек, совсем
еще юноша.
Но это совершенно не смутило ее. Зато смутило не привыкшего к таким ситуациям
юношу.
-- Привет, -- беспечно сказала она.
Он удивленно присел в воде, пораженный ее бесцеремонностью.
-- А мы что, знакомы? -- нашел он в себе силы хоть что-то произнести.
-- Не задавай глупых вопросов, -- сказала она, причесываясь перед большим
овальным зеркалом. -- Я разве тебя спросила кто ты такой?
-- Нет, -- ответил тот.
-- Ничего, если я к тебе подсяду за компанию? -- очаровательно улыбнулась
Патриция.
-- Что? -- не поверил молодой человек собственным ушам.
-- Ты не возражаешь?
-- Нет, -- только и смог выговорить он.
Патриция закрыла дверь ванной и не спеша принялась раздеваться. Он не сводил с
нее внимательных, любопытных глаз. Он впервые в жизни видел, как женщина
раздевается.
-- А кто эта девушка? -- поинтересовалась Патриция, словно речь шла о погоде.
-- Что?
-- Девушка в его постели, -- пояснила она терпеливо.
-- Какая девушка? В какой постели? -- юноша совершенно ничего не понимал. От
свалившейся на него неожиданности он потерял способность мыслить логически.
-- Ну та цыпка с Томом, -- пренебрежительным тоном пояснила Патриция.
-- Это его приятельница, -- с готовностью ответил юноша, сообразив наконец о
чем идет речь. -- А ты что, знаешь Тома?
-- Естественно знаю, я его невеста. -- Патриция разделась догола.
Юноша был на седьмом небе от счастья всего лишь от возможности лицезреть ее
обнаженные формы. Зачем она дразнит его? Ведь все равно она не к нему пришла.
Наверное, она хочет отомстить подобным образом Тому. Что ж, юноша был
доволен и таким вариантом -- Том к нему претензий предъявить ну никак не
сможет.
Патриция подошла и залезла в ванну, села к нему лицом. Он не отводил взгляда
от больших темных овалов на ее волнующей груди.
-- Как приятно, -- сказала она. -- Передай мне мыло, пожалуйста. Спасибо. А
они давно вместе?
-- Кто?
-- Том и эта девушка в его постели.
-- Пару дней, по-моему, -- неуверенно ответил юноша.
-- Значит, у них серьезно?
-- Не знаю, -- он не отрываясь смотрел, как она намыливает грудь. -- А тебе
разве наплевать, что он с другой? -- Эта мысль не укладывалась у него в
голове.
-- Спину мне хочешь помыть? -- вместо ответа спросила Патриция, протягивая ему
мыло.
-- Пожалуйста, -- пожал плечами тот.
Она повернулась к нему спиной. Он принялся восхищенно мылить ей спину.
-- Осторожней, когда дойдешь до попки, -- попросила Патриция, -- она у меня
очень нежная! Ну мой же, мой, я ничего не чувствую! -- Она вздохнула тяжко.
-- Ты просто безнадежен! Давай я покажу как надо, -- сказала она и отобрала
мыло. -- Повернись!
Она снова развернулась к нему лицом. Он восторженными глазами смотрел на нее.
-- Повернись и подними попку, -- властно приказала Патриция.
Он безропотно повиновался. Она стала мылить ему ягодицы.
-- Ну как? -- спросила Патриция. -- Приятно?
-- Очень, -- робко улыбнулся он.
-- По-настоящему приятно будет, когда ты повернешься ко мне лицом.
-- Что?
-- Повернись!
-- Ты что, серьезно? -- не поверил юноша собственным ушам. Он был убежден,
что она над ним издевается. Такое счастье жизнь не дарит.
-- Думаешь я тебя разыгрываю? Повернись. Ты что, боишься?
-- Да нет. Чего же я боюсь? -- преодолевая робость, ответил юноша. -- Конечно
не боюсь! Просто в этом деле я еще новенький. -- Он собрал мужество в кулак и
повернулся.
Она рассмеялась:
-- Ой, а у тебя, оказывается, миниразмер!
-- Так всегда сначала, -- начал оправдываться юноша. -- Просто вода холодная.
-- Ну ничего, -- успокоила его Патриция. -- Мы с этим разберемся.
В это время в коридоре раздался недовольный пронзительный женский голос:
-- Почему же мне уходить?! Ну мало ли кто пришел! Почему же мне уходить?
Патриция заинтересованно обернулась к двери.
-- Уходи, уходи, -- услышала она голос Тома.
Патриция стала вылезать из ванны.
-- Мы же еще не закончили! -- поразился стоящий в воде юноша. -- Ты куда
собралась?
-- Никуда не уходи, -- сказала ему Патриция, вылезла из ванны и стала
торопливо вытираться.
-- И это все, да? -- огорченно воскликнул молодой человек.
-- Если у тебя какая-то проблема -- справляйся сам, -- раздраженно заявила
Патриция. Игры кончились. Она повернулась к нему и добавила мягче: -- Пока!
Патриция едва завернулась в большое полотенце, торопливо чем-то обвязалась
наспех, чтобы оно не отваливалось, и прошла на кухню.
-- Том что, тоже ушел? -- спросила она короткостриженого, остановившись
в дверях кухни.
Тот вздохнул.
-- Ну отвечай: Том ушел? -- настаивала девушка.
Хозяин квартиры весело ухмыльнулся, помешивая варево в кастрюле на плите.
-- Не понимаю, чего ты улыбаешься! -- вспылила Патриция. -- Что тут смешного?
-- А чего ты задаешь глупые вопросы? -- парировал тот, кивнув в угол кухни.
Патриция прошла в кухню и увидела, что на стуле за дверью сидит улыбающийся
Том. Взгляды их встретились.
-- Надеюсь, она не очень разозлилась? -- сказала Патриция тоже улыбнувшись.
-- Разозлилась, -- развеял ее надежды Том.
-- Ну ты как: утешил ее?
Том посмотрел на друга. Тот задумчиво курил, наблюдая за этой семейной
сценой. Том встал и поцеловал ее.
-- Ты рад меня видеть? -- робко спросила она.
-- А ты как думаешь? -- Он улыбнулся. -- Почему ты так долго не возвращалась?
-- Ну-у. Ты был не один...
-- Все это так... -- начал оправдываться Том. Лицо его довольно сияло. --
Компания, не надолго... Ничего серьезного не было. Серьезное было только с
тобой, Патриция. -- В это имя он вложил столько чувств, что она сразу поняла:
он по-прежнему любит ее и тоже тяжело переносил их разрыв.
-- А тебе одной девушки хватит? -- глядя на него нежно черными бездонными
глазами, поинтересовалась Патриция.
-- Зависит от того какая девушка.
-- Класс, -- заверила Патриция и вышла из кухни.
-- А ее ты где подцепил? -- весело поинтересовался короткостриженый хозяин
квартиры.
-- На яхте, -- ответил Том. -- Мне нужно выпить. -- Он открыл бутылку и
отхлебнул из горлышка.
-- У меня такое впечатление, что тебе нужно больше чем выпить, -- заметил его
приятель.
* * *
Патриция сидела в уютной, сейчас ярко освещенной комнате Тома на мягком
диванчике и прямо из горлышка отхлебывала слабенькое сухое, очень вкусное
вино, что принесла с собой. На полированном столе перед ней лежала белая
роза.
Вошел Том и сел рядом с ней на диван. Они улыбнулись друг другу. Им не нужны
были слова, они радовались, что снова вместе, что по-прежнему любят друг
друга. Какие-либо обвинения и объяснения показались им сейчас неуместными и
нелепыми.
-- Почему ты вернулась? -- наконец спросил Том.
-- Ну, может, я решила, что люблю тебя, -- ответила она. -- Когда я
влюбляюсь, я посылаю розы.
-- Розы?
-- Да. -- Она кивнула на белый цветок. -- Вон на столе. Роза. Одна. Она для
тебя.
Том взял цветок.
-- Она для тебя. Она белая. Она должна тебе кое-что сказать, -- нежно
говорила Патриция, рассматривая его лицо, понимая как она соскучилась по нему.
Том вертел в руках цветок, разглядывая его как какую-либо уникальную
драгоценность.
-- Она мне говорит, что я вел себя как дурак, -- наконец выговорил Том.
-- Ты прав, -- согласилась Патриция. -- Правда, я тоже себя вела не очень умно.
-- Так что же теперь? -- ласково посмотрел он на нее счастливыми глазами.
Она подалась к нему.
-- Так у нас с тобой да или нет? -- спросила Патриция, пытаясь развеять все
недомолвки, расставить все точки над "I". -- Ты -- все, что мне надо.
Вместо ответа Том нежно взял ее за подбородок притянул к себе ласково и нежно
поцеловал в ждущие губы. Какие еще нужны слова?
-- Я так счастлива, что снова с тобой, Том, -- искренне сказала Патриция и
провела рукой по его густым темным волосам.
Они поцеловались еще.
-- Мы столько времени потеряли зря! -- подосадовала она.
-- Но теперь мы останемся вместе, -- успокоил ее Том с нежностью в голосе. --
Верно?
Патриция уверенно кивнула и стала медленно расстегивать его рубашку.
-- Как долго я тебя ждал, Патриция, любимая! -- выдохнул он притягивая ее к
своей сильной груди.
Патриция распахнула на нем рубашку и уткнулась во вьющиеся колечки волос.
-- Не так уж и долго, -- сказала она. -- Всего три дня мне потребовалось,
чтобы понять -- никто-никто тебя не заменит. Ты для меня -- целый мир!
-- Как долго я тебя ждал! -- снова с ударением повторил Том.
Патриция подняла голову, посмотрела ему в глаза и они вновь слились в
долгом страстном поцелуе.
ХОЛОСТЯК
Как бегут года! Вспоминаю Алену. Так хорошо ее помню, будто разошлись
прошлым летом. Когда я познакомился с ней, ей было ровно восемнадцать. Мы
прожили вместе два года. Получается, что ее нет со мной уже около трех
лет!
Алена! Часто вспоминая подробности наших встреч, я продолжал
удивляться - как могла она отдаваться мне так самозабвенно и восторженно,
не любя? В течение двух лет она стремилась ко мне, сама звонила мне, когда
у нее выдавался свободный вечер. Все свободное время мы проводили вместе и
большую его часть в постели. Как раскованно и сладострастно она
удовлетворяла мои причудливые желания. Рассудочность в такие дни таяла в
моей голове, как воск на огне, и ее зовущая слабость, разнеженная
покорность будили во мне зверя. Я брал ее истово, и приходил в восторг от
ее томных постанываний, от сознания, что ей хорошо со мной.
"Я не люблю тебя. Зачем продолжать?" - сказала она спустя два года
нашей совместной жизни. Оскорбленное самолюбие бросило мне кровь в голову:
"Ну так давай расстанемся!" Странно, но на глазах у нее все же выступили
слезы. Может она надеялась, что я, как прежде, начну убеждать ее в своей
любви. Глаза ее набухли от слез, она сняла с пальца подаренное мною
золотое колечко. И мы разошлись в разные стороны.
В суете будней, среди житейских забот не замечаешь времени.. Ум,
физические силы направлены к достижению различных целей. Но так хитро
устроен мозг, что эту боль - боль одиночества - он может обнажить в сердце
в любую минуту. Бывает, едешь в трамвае, сидишь у окошка, разглядываешь
прохожих и вдруг...
Алена! Неужели я не увижу тебя среди прохожих! Ведь мы живем в одном
городе. Ну, и что бы я ей сказал? Я бы... я бы заглянул в глаза: Алена,
будь снова моей. Ты мне нужна! Ведь тебе было так хорошо со мной!
И услужливая память начинает прокручивать сцены словно виденные мною
когда-то в кино - в цвете, с голосами. Вот летний день и двое молодых
людей едут в автобусе на окраину города. Люди потеют, у Алены на лбу
капельки пота. Я держусь за поручень, она держится за мою руку. Солнце
печет сквозь окна, люди героически изнемогают и тошнотворный запах людской
скученности плотной массой висит в воздухе. Мы едем на пустую квартиру,
чтобы заниматься любовью. Я украдкой гляжу на Алену - капельки пота
стекают со лба на виски, блузка от тяжелого дыхания вздымается порывисто -
и странно, вместо отвращения я испытываю вожделение и ощущаю, как в
плавках забился упругой силой мой дружок.
Вот мы входим в квартиру. Снимаем туфли. Прохлада, полумрак. Алена в
коридоре у зеркала поправляет волосы. Я подошел сзади, плотно прижался к
ее крутым ягодицам, впился губами в шею. Руки мои, преодолевая ее слабое
сопротивление, залезли под юбку и стали стремительно снимать трусики. "Ну,
если ты так хочешь..." - тихо прошептала она и, упершись руками в стену,
податливо расставила ноги. Я спустил брюки, чуть подогнув ноги,
пристроился и вонзил дружка в горячую глубину. Шумно дыша, мы оба
отдавались как-то сумбурно и беспорядочно. О, миг блаженства! Словно в
судороге выгнулось мое тело, где-то в глубине ее чрева ударила моя струя,
и... оцепенение стряхнулось. Я вытащил дружка и убедился, что в ванную
пройти не смогу, так как на ногах, словно кандалы, висели скрученные брюки
- пришлось поскакать. Алена, плечом оболокотившись на стену коридора,
засмеялась. Да, вид действительно был забавный - молодой мужчина в рубашке
с галстуком, спущенных брюках с дружком, стоящим на 19.00, скачет по
коридору в ванную комнату.
Однажды я повез ее на машине загород. Теплым летним вечером мы гуляли
по берегу моря, вдыхая йодистый аромат. Она прижималась ко мне своим
горячим телом. Большие сосны отбрасывали в мерцающем свете жутковатые
тени, а взморье пугало своей безлюдной тишиной. Мы вернулись в машину. Я
сел за руль и, слившись с Аленой в горячем поцелуе, неловко выгнулся
набок. Мое положение не давало простора для проявления желаний. Дружок
налился тяжестью и уперся в брючную ткань. Своими маленькими ручками она
поглаживала мой торс, ногу и, наконец нащупала дружка. В темноте я не
видел ее глаз, но ощутил прерывистое горячее дыхание. Она расстегнула мои
брюки, дернул плавки, и дружок выскочил наружу. Она со стоном согнулась и
прижалась пылающим лицом к упругому дружку. Я откинулся на сидение и
сладким покалыванием ощущал, как она ласкала моего дружка щекотанием
ресниц, прикосновением бархатной кожы щек и горячих губ. Когда я застонал
от избытка чувств, она открыла ротик и, схватив дружка двумя кулачками,
стала его шумно обсасывать. Она крутила шершавым языком, задвигала дружка
то вглубь гортани, то стискивала его губами. Рука моя лежала на ее,
подрагивающей от возбуждения, подруге. Безмерная нежность и радость
охватила меня с ног до головы. Толчок. Алена откинулась в сторону, и
клейкие капли ударили в приборную доску.
Алена! Когда мы проводили время вместе, гуляя по улицам города, то
почему-то ссорились по пустякам. Ты так быстро раздражалась! Я тоже не
уступал. Почему я вызывал в тебе раздражение? Ты делала мне много
замечаний - не так говоришь, не так смотришь, не так ходишь. Ты хотела,
чтобы я стал лучше? Чтоб я стал таким, каким ты хотела бы меня видеть? Но
я был не в состоянии переделать себя. А ты не смогла мне этого простить.
Однажды, когда ее родители уехали на несколько дней, она предложила
мне пожить у нее три дня. Мы разместились на широкой родительской тахте.
"Я люблю простор", - сказала она мне и легла по диагонали. То ли родные
стены так ободряли ее, то ли ее радовала возвожность пожить почти семейной
жизнью без перерыва почти целых трое суток, но она вся светилась от
радости. Мы резвились всю ночь. После завтрака прогулялись по парку. Обед
с вином. И снова в постель. Ближе к вечеру мы все еще занимались этим
делом. Сказать по правде, мой дружок еще исправно стоял, но находился как
бы под анастезией - то есть ничего не чувствовал. Но раз любимая задирает
ноги кверху, грех отказывать. Она лежала на спине, ноги покоились у меня
на плечах, а я стоял перед ней на коленях и мерно раскачивался, как
челнок. Отсутствие уже страстного напора, мокрота, уже дружок мой
частенько вываливался из пещеры. Вход в пещеру теперь был просторен, и
потому я, не помогая ему руками, мог всякий раз толчком запихивать его
обратно в благодатное отверстие. И вот опять. Примерился, вонзил в подругу
и..., вскрикнув, она соскочила с постели. "Что такое?" - я ничего не
почувствовал и потому не понял. Она посмотрела на меня с конфузией и
упреком. "Ты не в отверстие попал. Специально?" Я божился, что не нарочно.
Мы оделись и поехали в ресторан. Вернулись ближе к часу ночи. В
проветренной спальне было свежо. Мы расставили по вазам цветы, и как будто
не было и впомине напряженных суток. К моему глубокому удивлению дружок
опять налился упругой силой. Прижавшись ко мне для поцелуя, Алена сквозь
одежду ощутила это. Она стала раздеваться, повернувшись ко мне спиной. Я
тоже разделся, кидая одежду прямо на пол. Шагнул к ней, прижался к ее
спине. Протянул руки, взял в ладони груди и попытался повернуть ее к себе.
Она не поворачивалась. Я опять попытался повернуть. Стоя по-прежнему ко
мне спиной, она прижалась ягодицами к моему дружку и, постанывая, стала
тереться об него. "Она хочет, чтобы я взял ее... сзади", - осенила меня
потрясающая догадка. От необычайности я и сам задрожал мелкой дрожью, но
стал приноравливаться. Ворвавшись внутрь, дружок ощутил сухой жар и стал
стремительно набухать. Алена застонала. Ощутив снизу выворачивающую силу,
я вскрикнул и сильно сжал ее груди. Толчками прошла теплая волна.
Однаждны, спустя почти год после нашего расставания, я не выдержал,
позвонил ей на работу и договорился о встрече. Был холодный, ветренный
вечер и, как назло, мы долго не могли попасть ни в какое кафе. Мы ходили
по городу уже около часа в поисках пристанища, продрогли и она несколько
раз уже порывалась уйти. Я объяснил, что мне нужно сказать ей что-то
важное, но я не могу сделать этого на улице. Глупейшая ситуация! Она
снизошла до терпения. Наконец мы заскочили в кафе, заказали кофе и коньяк.
Я смотрел на нее и не узнавал. Фигурка стала даже еще лучше, но глаза
- неискренние уже, бегающие глаза. Это не она, не моя Алена. Мы пили
горячий кофе. Я стал расспрашивать ее о ее жизни. С кем она живет сейчас?
"Ни с кем". Были ли у нее мужчины в последнее время? Некрасивая улыбка
обезобразила ее рот: "Да. Был один". Ну, и как? "Я была с ним счастлива".
Ревность стальными когтями сковала мое сердце. "Почему же теперь ты одна?
Почему не живешь с ним?" "Жизнь - сложная штука", - и она опять засмеялась
таким противным неискренним смехом. Я видел перед собой чужого человека,
но, надеясь переубедить реальность, сделал еще одну попытку: "Вернись ко
мне! Ты мне нужна!" Она холодно посмотрела на меня и сказала: "Зачем? Я
никогда не любила тебя. А жить рядом, не любя, может быть смогла бы, но
пока не хочу". "Не любила, никогда не любила", - повторял я как
оглушенный, и залпом пил свой коньяк. Она удивленно сказала: "Ой, ты так
побледнел!" И заторопилась на выход, видно боясь, что я затею прямо за
столом скандал. Но я был просто оглушен, контужен. Мне не было смысла
затевать скандал, потому что не было возможности вернуть ее к себе,
вернуть наше прошлое.
Я тоже не ангел. Сколько у меня было женщин? Однажды, в подвыпившей
компании, когда мужчины начали хвалиться своими победами над женщинами, я
тоже напряг память и попытался пересчитать. В конце второго десятка стал
повторяться и запутался. А чем старше я становлюсь, тем больше меня гнетут
угрызения совести. Я всегда считал себя однолюбом, но почему-то не мог
задерживаться рядом с одной женщиной длительное время. От нескольких дней
до нескольких месяцев, а потом я искал оправдание для разрыва. Я находил
каждый раз веские основания. Но чем старше я становлюсь, тем чаще
вспоминаю во сне знакомые заплаканные женские лица.
Наверное было бы справедливо, чтобы каждый мужчина имел хоть раз в
жизни возможность испытать, как лишается девственности девушка, чтобы
стать для нее первым и любимым мужчиной. Но раз мужчин и женщин в этом
мире примерно поровну, то значит каждый мужчина, получив один раз такую
возможность, должен воздерживаться в дальнейшем от таких попыток. Потому
что каждая новая успешная попытка - это захват чужого права, захват чужого
неповторимого счастья. И я виновен. Еще три раза, если не вспоминать об
Алене, проходил я этот Рубикон. Что мог бы я сказать в свое оправдание?
Первый раз это случилось, когда мне было 23 года. Я был свеж, бодр,
энергичен. Я шел по весеннему городу в кожаном пальто и с солидным
дипломатом - спешил по делам. И вдруг у витрины магазина увидел
очаровательную прилично одетую блондинку. Лунообразное лицо, маленький
ротик и огромные голубые глаза. Я не мог пройти мимо. Я подошел к ней. В
те годы я был напорист и обаятелен. В коротком непринужденном разговоре я
узнал, что она из Крыма, приехала в отпуск посмотреть наш город,
остановилась в гостинице "Интурист". Я выразил желание стать в этот вечер
ее гидом. Договорились, что я пойду в 19.00 к ней в номер, и мы отправимся
бродить по городу.
Бродить нам не пришлось. Я действительно пришел вечером к ней в
номер. Но в дипломате у меня лежала бутылка хорошего вина и коробка
конфет. В тот же вечер мне пришлось преодолевать ее постоянное
сопротивление. Сначала она отказывалась остаться в номере, мол, лучше
пойти погулять; потом она не хотела пить вино; позже она возражала, чтобы
я остался у нее на ночь. Но я был настойчив - не обижался на отказы,
убеждал ее ласковой речью и мудрыми аргументами. Читал ей стихи, говорил
всякие всякости. И когда на часах отстучало полночь, испросил разрешения
прилечь на соседней койке до утра.
К себе она легла в одежде, не раздеваясь. Я полежал на своей кушетке
минут пятнадцать, обдумывая, с чего бы начать "агрессию". Не придумав
ничего умного, просто подошел к ее кушетке и прилег рядом. Она и вправду
нравилась мне, и я с неподдельной лаской стал целовать ее чуть припухшие
губы. Постепенно, все более возбуждаясь, я раздевал ее и покрывал
поцелуями все новые части ее тела - шею, предплечья, груди. Она уже не
сопротивлялась - лежала в расслабленном изнеможении. Я раздел ее
полностью, быстро скинул одежду с себя и, раздвинув ее ноги, возлег
сверху. Мой дружок тыкался в поисках входа. Я помог ему пальцами и,
дернувшись всем телом, засадил внутрь. Она вскрикнула. "Неужели девушка...
была?" - обожгла меня мысль. Почему же ничего не сказала раньше? "Что
случилось? Тебе больно?" - спросил я ее испуганно. "Нет... Уже не больно",
- тихо прошептала она, обвила мою шею руками и горячими поцелуями стала
покрывать мое лицо. "Девушка так легко не перенесла бы этого", - успокоил
я себя и продолжал свое дело с достаточным усердием. Потом мы по очереди
бегали в ванную. В комнате света не зажигали. Снова постель и снова ласки
любви - на 3-й или 4-й раз она вошла во вкус и отдавалась уже с
наслаждением. О, годы молодости! Откуда брались силы?
Заснув уже под утро, изрядно помятые, но веселые,. мы поднялись ближе
к полудню. И вот тут то я увидел смятую простынь. На ней проступало
несколько засохших пятен крови. "Так ты была девушкой?" "Теперь это уже не
важно. Я счастлива", - и она, прильнув ко мне, поцеловала долгим и нежным
поцелуем.
Сколько я был с ней знаком? Она пробыла в моем городе четыре дня, все
ночи стали праздниками нашей любви. Потом она писала мне письма, я отвечал
ей короче, но тоже регулярно. Она не ставила мне вопрос о женитьбе. А я не
мог на это решиться. Своего жилья я не имел (жил вместе с родителями),
зарплаты инженера не хватало даже для меня. Я был совершеннолетним, имел
специальность и работу, но не мог считать себя самостоятельным. Постепенно
наша переписка затихла. Ее последнее письмо было закапано. Она писала, что
плачет и не видит возможности избжать разрыва, ей горько, что я такой
нерешительный, но она никого не винит.
Алена! Может моя мука по тебе это мой крест за женщин, которых я
оставил когда-то.
Второй раз это случилось при посредстве родственников. "Хватит тебе
бегать в холостяках, женись!" - говорили мне знакомые родственники. "Я не
против, найдите невесту", - отвечал я спокойно и искренне верил, что хочу
жениться. Однажны на одном семейном вечере мне указали на 18-летнюю
девушку. После ужина я предложил ей погулять по парку. Во время прогулки
выяснилось, что ей уже нарассказали про меня много хороших вещей и
рекомендовали как будущего мужа. Мы весело обсудили эту тему и к концу
прогулки уже несколько раз поцеловались. Чтобы продолжить положенные
жениху ухаживания, я предложил ей на следующий день прийти ко мне домой.
Она была студенткой и, сбежав с последних занятий, пришла ко мне в
полдень. Родители мои работали до вечера. Я в это время имел сменную
работу и поэтому находился дома.
Итак, она вошла ко мне домой. Рекомендации родственников сделали свое
дело - она уже мысленно считала себя моей невестой и потому почти не
сопротивалялась моей настойчивости. Зацеловав ее до головокружения, я снял
с нее трусики, приспустил свои бруки и, взяв в свои ладони ее ягодицы,
насадил сокровенным местом на свой кол. Она заплакала в голос от боли, и я
почувствовал, как мокро у меня на шее от слез, а на ногах от крови.
Хрупкое женское существо подрагивало у меня в руках. "Любимая!" - выдохнул
я от безмерной благодарности. Потом мы пили шампанское, которое оказалось
у меня в холодильнике.
Я жил с ней почти полгода. Мы встречались, таясь от родителей,
урывками. В постели у нас царило полное удовлетворение - мы прошли целый
этап, перепробовав множество поз. Но, что касается совместной жизни, то
чем больше я узнавал ее, тем тяжелее мне становилось от мысли, что я
должен на ней жениться. Нет, она была славная, порядочная молодая женщина.
Но у нее был какой-то унылый безвольный характер. Я чувствовал, что не
могу подолгу находиться возле нее - ее пессимизм угнетал. Я долго мучился,
испытывая угрызения совести за то, что лишил ее девственности до свадьбы.
Она к этому относилась серьезно, и несколько раз повторяла, что отдалась
мне только потому, что мы поженимся. И вот однажды я решился - сказал ей,
что мы расстаемся. Она горько заплакала. Я убеждал ее, что наше
расставание пойдет на пользу нам обоим. Она не отвечала и плакала навзрыд.
Потом мне рассказали, что целый год она жила, как во сне. Еще через
год однокурсник сделал ей предложение. Она стала чужой женой, и больше я
ничего не слышал о ней.
По ночам меня часто преследует один и тот же сон. Я вижу шеренгу
женщин, с которыми я жил. Они выстраиваются в ряд в хронологическом
порядке, и, следуя от одной к другой, я всматриваюсь в их заплаканные
лица, стараюсь вспомнить их имена, вспомнить что-то хорошее в наших
отношениях - то, что стало бы им утешением, а мне прощением.
В третий раз я нарушил девтсвенность не случайно, а поддавшийсь своей
слабости. В то время я находился в длительной командировке в другом городе
и снимал комнату в 2-х комнатной квартире. Вторую комнату занимала
девушка. Почти полмесяца мы с ней не были знакомы. Работали в разные
смены. Если и случалось обоим находиться днем в квартире, то каждый глухо
закрывал дверь своей комнаты. Однажды в выходной я сильно подвыпил в одной
компании. Вернувшись домой, лег спать. Утром проснулся несколько раньше
из-за сильной жажды (накануне пили водку). Дружок стоял на 11.00, как
железный кол - такое бывает от водки. Пошатываясь, я прошел на кухню,
дверь в комнату девушки была открыта. Попив воды, я побрел обратно и возле
ее комнаты остановился. Просунул голову за дверной косяк. Ее кровать
стояла у стены, она лежала с открытыми глазами. "Доброе утро" - сказал я.
Она приветливо улыбнулась. Тогда я, не раздумывая, шагнул к ее кровати и
проворно залез под одеяло. "Хочу согреться у тебя" - пробормотал я не
слишком отчетливо и прижался к ее телу. Она лежала, не шелохнувшись, пока
я поглаживал ее живот, руки, шею, грудь. Но когда я принялся стаскивать ее
трусики, она стиснула ноги и стала подвывать. Я, обняв, сковал ее и,
бормоча что-то успокоительное, пальцем ноги изловчился уцепиться за
резинку ее трусиков и одним рывком сдернул их. Потеряв последнюю преграду,
она затихла и, сказав: "Все равно это должно было бы случиться", разжала
ноги. Когда я удовлетворил свою страсть, она деловито скомкала запачканную
кровью простынь, застелила свежую и пошла мыться. "Ну, что ж, - подумал я,
- когда-нибудь надо и жениться. Она кажется славная девушка". До конца
моей командировки мы жили вместе. Но я не ощущал восхищения или хотя бы
состояния влюбчивости. Все шло как-то обыденно. В постели она бывала
холодна - покорялась моей прихоти, но без огонька. В быту - та же
покладистость и посредственность. "Что же мне всю оставшуся жизнь теперь
маяться с ней? Из-за минутной слабости?" - думал я со страхом. А она уже
привыкла ко мне за эти два месяца, рассчитывала на что-то, может быть даже
любила. Мы никогда не говорили об этом. И я смалодушничал. Когда
закончилась моя командировка, я собрал вещи и зашел к ней в комнату
проститься. Она все поняла уже несколько дней назад - ходила сердитая,
глаза были припухшие (видно плакала по ночам), увидев меня с вещами,
громко заплакала и упала на кровать, сотрясаясь от рыданий всем телом. Чем
я мог ее успокоить? Я вышел из комнаты и улетел из этого города.
Однажды, когда я вновь увидел во сне шеренгу знакомых женщин, мне
подумалось: "Почему же они все в этой шеренге занимают одинаковые места?
Встречаю здесь тех, с кем жил месяцы. Пусть те, с кем ты жил дольше,
вытянут руки и займут большие места". И вот я вновь иду вдоль шеренги -
многие стоят с опущенными руками, другие вытянули их на уровне плеч...
Алена! Ты тоже здесь! Сколько же тебе отвела места моя израненная память?
Нет, тебе не хватит длины вытянутой руки? Я же... люблю тебя! До сих пор.
Люблю..., зная, что никогда не смогу тебя вернуть.
На одном дыхании написал я свою исповедь. Несколько раз порывался
искривить, приукрасить свои действия - даже перед своей совестью бывает
иногда горько сознаться в содеянном. Но все же я без утайки изложил здесь
сокровенную часть своей жизни. Так негодяй ли я? Были же многие женщины
счастливы со мной? Но чем страше я становлюсь, тем чаще вижу во сне
знакомые заплаканные женские лица.
ЖЕНАТЫЙ МУЖЧИНА
(Три с половиной дня)
Утро выдалось совсем даже неплохое, но к середине дня погода
основательно подпортилась, а когда подошло время вылета, вообще стояла
серая ленинградская мгла. В аэропорту пусто, гулко хлопают двери. Нас
приглашают на регистрацию. Когда услышав свою фамилию второй раз подряд,
недоуменно оглядываюсь, замечаю, что точно также поступает высокий,
коротко стриженый парень. Появление в небольшой туристской группе
однофамильца стало событием - за неимением других. Разумеется, и в
самолете, и в гостинице мы с Колей держались вместе. Нас так и зовут -
Алексеевы. Впрочем, мы не обижаемся, потому что обижаться не на что, к
тому же лень, ибо мы сидим в ресторане "Мельница", где поет свинообразная
визгливая женщина. Сомнительная прелесть пения заключается, по словам
гида, в том, что это "подлинный фольклор". А "Мельница" и в самом деле
мельница, переделанная в ресторанчик, и мы заканчиваем тут свой первый
день в Болгарии. Заканчиваем ужином с вином и дегустацией разнообразнейших
сортов самогона, которые хозяин (по ошибке, видимо) называет ракией.
Роскошное возлияние устроено как "вечер знакомства с группой" по подсказке
поднаторевшей в таких делах грузной тети-гида. Вот, кстати, и она. На
русском языке, обогащенном шипящими и свистящими, объясняет, что на дворе
будут танцы босиком на углях, а затем желающие могут попробовать сами.
Видя всеобщий пессимизм, она добавляет: учрежден приз тому, кто отважится,
- ящик шоколадного ликера, а пока нас приглашают посмотреть национальные
танцы. Задвигались стулья. Мы с Колей остаемся сидеть, обсуждая планы на
вечер, пока рядом не скрипнул стул. На нем, с незажженной сигаретой в
руке, оказалась роскошная (под стать ужину!) дама. Высокий каблук, под
плиссированной юбкой - нога на ногу, уложенные в пышную прическу светлые
рыжеватые волосы, из-под полуприкрытых век - зеленые, яркие и крапчатые
глаза. Очень мила, но сигарета... Смотрит решительно, за словом в карман
лезть не намерена:
- Ерунда какая-то! - и кивок в сторону толпящихся у двери.
- Да, ужасная дрянь - охотно соглашается Коля. Оба смотрят на меня. Я
рассеянно шарю по столу в поисках спичек (хоть бы не найти!) и предлагаю
даме выпить. Она интересуется этикетками, Коля облегченно вздыхает и
направляется к толпе у танцевальной площадки. Он пошел искать ее соседку
по номеру - наша гостья уже показала ее Коле. Соседкой оказалась лимитчица
Лиля, обладающая, как выяснилось в самолете, удивительной способностью
смеяться. То есть на все,что ей скажут, вплоть до просьбы передать вилку
за столом. Она принимает это за остроты. Я, зная Колины замыслы, похолодел
от ужаса. Расслабленный после ужина, я явно не в состоянии был выдержать
хохотальную машину, да еще вместе с воняющей уже своей мерзкой сигаретой
"русской красавицей" (так ее назвал в самолете пьяный финн). А Ирка (так
ее звали) продолжала рассказывать о том, что живет на улице Некрасова в
своей комнате одна, что ей пройти мешают толпящиеся вокруг поклонники, что
я очень похож на одного ее знакомого и что звонить ей можно с утра по
телефону 278-20- 38. Я мерно кивал и пытался запить из стакана
отвратительный дым, забирающийся мне прямо в нос. Кажется,это удавалось -
мир стал пульсировать, дым становился не очень гадким, и я даже не смог
как следует обрадоваться, когда вернулся унылый Коля. Лиля уже тютю.
Дальше вечер был как-то кусками, я смутно отметил, что очень странно
двигаюсь, пожалуй,танцую, и даже с какой-то невысокой светленькой девицей.
Потом Коля пытался удержать меня от танцев на углях, объясняя хозяину, что
я ничего не соображаю (видимо, Коля был пьян, зачем бы мне жариться?). В
общем, окончательно очнулся я в автобусе, рядом сидел Коля и любезничал со
светленькой и ее подругой в очках. Они объяснили мне, что мой трофей - три
бутылки ликера от хозяина за то, чтобы я не лез на горящие угли - у них, и
затем охотно согласились, что самогон был явно несвежий, а со мной
действительно все в порядке. Свое согласие они почему-то обусловили
просьбой не вставать, якобы для моей же пользы. Потом мы вчетвером попили
чаю, а затем обольстительнейший Коля увел Лену в очках смотреть телевизор
к нам, чтобы не мешать моей головной боли, а я со второй Леной продолжал
беседовать о методах загрузки команд в ЕС ЭВМ и эпизодах из жизни
армянского радио. Когда часа в три ночи позвонил Коля и сказал, что они,
пожалуй, не вернутся, я взял Лену на руки и понес, объяснив попутно
причину. Ее почему-то все это очень удивило. Перед тем как идти спать ей
непременно захотелось рассказать мне анекдот, и я его покорно выслушал.
Вкратце сюжет таков: пьяный любовник, не заметив, что у его возлюбленной
месячные, проснувшись утром в своей постели один, с ужасом смотрит на свои
окровавленные руки и думает: "Убил!", а затем, выбежав в ванную смыть
кровь, видит в зеркале свое окровавленное лицо (думайте сами, чем они там
занимались!) и с ужасом убеждается: "Убил! И съел!!!"
- Так вот и у меня... - это она растолковывает мне намек, - и у
Лапиной тоже, мы как-то всегда вместе.
- П-фф! - я пожимаю, плечом как герой кинобоевика, и вижу как
неприятно кособочится отражение худосочного типа в зеркале (видимо
кривовато повесили), - мы и без этого обойдемся! Ты вот поцелуй меня, сама
знаешь куда...
И, держа ее на руках, продолжаю свой жизненный путь к тому, что
сейчас просто не может не случиться. Когда через час уговоров, обещаний,
поцелуев, вскриков, объятий, жаркого дыхания, судорожно сжатых кулачков,
зажмуренных глаз, медленно, со стоном, раскрывающихся губ и дрожащих на
искаженном нетерпением лице ресниц, слабого лепета, в котором только тот,
кто сейчас тискал это, оказавшееся таким нежным и милым существо, мог
разобрать слова благодарности, когда она лежала, все еще вздрагивая под
моей ладонью, - я был уже абсолютно трезв. И тогда вместе с мутным
рассветом в окно заглянул
ДЕНЬ ВТОРОЙ
После завтрака мы расселись в автобусе, по пути Ленка успела мне
сказать, что Коля вторую Ленку "убил и съел". Коля подтвердил известие,
добавив сугубо конфиденциально, что ему это как-то не помешало и особых
неудобств он не испытывал. Решив не терять зря времени в автобусе, мы
воздали по справедливости шоколадному ликеру - это моя страсть (я имею в
виду стремление к справедливости). Остаткам ликера воздали Ленки и наши
соседи.
Когда мы воздавали третьей бутылке, нашим занятием вдруг
заинтересовался руководитель группы. Повернувшись, он строго посмотрел мне
в глаза. Захотелось встать и снять шляпу. Но поскольку в автобусе качает,
да и шляпы у меня нет, я просто закрыл глаза. Решив таким страусиным
образом все проблемы, я продолжал, запрокинув голову, пить ликер прямо из
горлышка. Первым засмеялся Коля, третьим, надо отдать ему должное,
руководитель.
- Наш Алексеев - просто Лексонен! Даже фамилия похожа... - сказал,
давясь от смеха, черненький Гоша.
Автобус грохнул - хохотали все. Лексонен - так звали пьяного финика,
который после посадки, пытаясь выйти из самолета, вставал и, ударившись
головой о багажную полку, падал обратно в кресло. Затем, оправившись от
потрясения, начинал все сначала, но с тем же результатом. Он ничего не
понимал, и лицо у него было то деловое, то обиженное - в зависимости от
фазы его бесплодных усилий. В это время уже вышедшая на поле финская
группа дружным хором звала страдальца: "Лек-сонен! Лек-со-нен!". А в
досмотровом зале, перед экспресс-анализом на СПИД, всего повидавшие
чиновники не без интереса наблюдали, как на ленте багажного транспортера,
среди чемоданов и сумок, лежит размахивающий руками тип и горланит
непотребности. Так и я вкусил дурной славы - между завтраком и обедом.
В пещере я ничего нового для себя не узнал, кроме того, что там
приятно целоваться. День и вечер промелькнули незаметно, а когда в
одиннадцать мы поднимались на лифте, Коля с Ленкой вышли на нашем этаже, а
мы с Марковой поехали дальше...
- Ты знаешь, а сегодня уже можно, - заявила, потупясь, свежевымытая
Ленка.
- Гм, ну и прекрасно! - я чувствовал себя чуть неловко (кстати, а что
надо говорить в таких случаях?). Выйдя из ванной комнаты, я нырнул к ней
под одеяло и обнаружил, что она находится в форме N3: трусики, бюстик,
ночная рубашка. К тому же она сразу выключила единственный светоч -
ночник. Стало темно и страшно. Я зашарил рукой у кровати.
- Только не зажигай!
- Почему?
- Ну не надо, хорошо?
- Да почему же? Ты такая красивая, я хочу тебя видеть...
- Нет!!!
- Ну вот, приехали...
- Ты будешь обо мне думать... и вообще...
- Ты что, перестань!
- Ой, нет-нет...
Короткая борьба за право жить при свете завершилась поражением сил
тьмы.
А вот борьба с излишествами в одежде полным триумфом не увенчалась.
Не помогла и сила примера - хождение по комнате в чем есть, а точнее в чем
нет, потому что как раз на мне-то ничего не было. Мы дошли до формы N1
(трусики), и дело застопорилось. Только через четверть часа, когда она
обхватила ногами мое бедро, и побелели костяшки ее пальцев, вцепившихся в
мое плечо, мне удалось тихонько стянуть ногой одеяло и спихнуть его на
пол. Она испуганно открыла глаза, но я, завалив ее на подушку, стал
целовать ее тяжелую набухшую грудь с бесстыдно торчащим розовым соском - и
она, застонав и обхватив меня руками, закрыла глаза и запрокинула голову.
Я целовал ее синюю жилку на шее, ключицу, покрытую мурашками, втянутый
влажный живот, а она стонала, что-то лепетала и вздрагивала. Я уловил в ее
шепоте: "Милый, иди же ко мне..." и скользнул рукой вниз по животу. Когда
я коснулся чего-то влажного, горячего и нежного, ее пальцы буквально
впились в меня, а из горла вырвался сдавленный вскрик.
Я не стал торопиться и через несколько минут довел ее (и себя) до
такого состояния, что буквально за мгновение трусики превратились в
маленький и влажный белый комочек, он улетел в угол, а я набросился на
нее, как доисторический волк. Я кусал ее нежную грудь, упираясь одной
рукой в матрац, а другой придерживая под лопатками; я хватал зубами сосок,
облизывая языком его кончик, вырывая у нее крики страсти и боли; отпускал
ее на секунду и смотрел на искаженное сладкой мукой, раскрасневшееся
прекрасное лицо. Она, не успев перевести дух, тянула мою голову к себе и
шептала: "Еще...". Видимо, я немножко сошел с ума. Наконец, когда терпеть
больше было невозможно, я прижал ее сверху и минут пять мы испытывали
кровать на прочность...
...Страсть схлынула, осталась нежность. Я почему-то держал ее за ухо.
Полежав на отсыревшей постели, мы перебрались на вторую и повторили, а
потом сразу уснули.
Со звонка Коли, сообщающего, что почти все уже позавтракали, для нас
начался
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
В автобусе мы сели вместе (дружная семья Лексоненов из четырех
человек, шутил Коля), вместе лазали по развалинам крепости, вместе обедали
и бродили по магазинам. Как оказалось, у нас с моей Ленкой было много
общего: мальчики пяти с половиною лет, звали их Андреями. Вот только мужа
звали у нее Марат, а не Марина, как мою жену, впрочем, она называет его
Марик. Вечером в баре, вдоволь натанцевавшись (ей нравится это странное
занятие), мы сидели в углу и говорили.
- Он хороший, но только все время занят - то возится с машиной, то на
каких-то сборах с пионерами... Ты знаешь, ведь мне уже 29, а он мною
как-то не очень интересуется. Я у него как кукла, красивая жена для показа
в обществе, к тому же бесплатная домработница...
- А, ну конечно! Значит так любит... - голос у меня довольно мерзкий,
кажется, я ревную.
Наша беседа через лифт и холл постепенно перетекает в наш номер.
- ...Вот я и возвращалась с ночной смены пешком. Там так пусто, все
дома на капремонте. Я уже почти до переулка Ильича дошла, ситуация, черт
бы ее... Они сразу меня схватили и затолкали в подворотню, нож достали и
говорят, мол, пикнешь - пришьем. И рвут воротник. Ну, что тут делать, я
сама все расстегнула, чтобы не рвали, и они меня так вот, по очереди,
стоя... Гады.
Потом убежали, а я еле иду, голова кружится, все плывет, больно...
Пришла, уже около часа, а он сидит у телика, газету читает. Я вся помятая,
грязная, заплаканная, а он ничего и не заметил, кино досмотрел и улегся. Я
ему сказала, а он говорит не фиг пешком ходить, езди на троллейбусе с
остальными - и все...
Она нервно теребит локон - рыжеватую прядку над ушком, а я молчу.
Потом притягиваю ее к себе. Она обнимает меня и прячет лицо у меня на
груди. Я трогаю пуговицу на ее блузке, она вздрагивает, придерживая ворот
руками, и я ласково, но настойчиво, отвожу ее руки. Она, покорно и
безучастно глядя в сторону, молча разрешает себя раздеть.
- Леди не движется! - важно и значительно провозглашаю я, и она
наконец улыбается...
- Ты искусал меня вчера... - шепчет она, обнимая меня на кровати, и
тянет руками мою голову к своей груди.
Я в ответ тихо рычу. Она фыркает, а затем вздрагивает:
- Ой, больно! Тише... тише...
Грудь твердеет и наливается сладким соком, дыхание тяжелеет и
учащается.
- Я тебя поцелую, - бормочу я и тянусь к рыжеватому треугольнику
шелковистых волос внизу живота.
- А я тебя, - шепчет она, хватает моего приятеля, который, чувствуя
приближение приятной процедуры, гордо поднял голову. Он оказался прав,
было очень даже здорово. Когда я чувствую, что больше не могу, мне
приходится буквально силой разнимать эту милую парочку - Ленку и
тупоголового моего дружка. Прижимаясь к постели, мы повторяем уже знакомое
упражнение, потом она, вывернувшись из-под меня, ложится на живот.
Смущенно оглядывается и приподнимает зад. Мой приятель быстро сообразил,
что к чему, и быстро нашел себе место. Ее стоны только придавали ему силы
и упорства, по-моему, он решил углубиться до некоторых неоткрытых еще
областей и стать первооткрывателем. Она положила голову набок, и я хорошо
видел полуоткрытые припухлые (искусанные мною) губы, искаженное страстью
лицо с капелькой пота на виске. Пальцы судорожно вцепились в подушку.
Когда я подал ей свою руку, она схватила ее, жадно сжала, и больше уже не
выпускала. Напряженная спина влажно блестела, я покрывал поцелуями ее
влажные лопатки, а второй, свободной рукой, сжал грудь и потрогал сосок
ногтем. Она задрожала и напряглась, еще больше выгнулась, дыхание ее
наполнилось всхлипами, а стоны превратились во вскрики. Русая прядь
приклеилась ко лбу... Тут мой приятель, вообразив себя отбойным молотком,
перестарался и сгоряча вылетел вон. Она с жалобным стоном осела и, пока я
пытался исправить положение, приоткрыв глаза, чуть слышно произнес-
ла:
- Не сюда... если хочешь... - И покраснела. Не знаю, как я сумел это
разглядеть - скорее почувствовал.
Скукожившийся, было, приятель воспрянул - выпала возможность
ознакомиться еще кое с чем. Новый путь был трудноват, и нам с этим
любопытным типом пришлось тяжко. А Ленка сразу начала кричать, из глаз ее
потекли слезы, она звала мамочку, сказала все междометия русского языка,
из чего я разобрал только "милый" и "еще"...
Когда все кончилось, она долго вжималась мне в плечо, сотрясаемая
всхлипами, похожими на истерику. Ее коготки впивались мне в спину и в шею,
но я терепел и гладил ее по мокрой дрожащей спине и голове. А она шептала
в мокрое от слез плечо:
- Ну что же ты со мной делаешь... я ведь теперь все время тебя хоч
у... у меня сын, не могу же я... милый...
Тогда я понял, что люблю ее, как никогда никого не любил. И никогда
не смогу ее забыть, всю жизнь мне теперь будет чего-то не хватать. И уж
совершенно непонятно мне теперь было, что со всем этим делать. Она спала,
а я сидел и думал. Думал, что третий день закончился и осталась еще
половинка, что часа через три (где-то далеко в Хельсинки) техники начнут
проверять бортовые системы серебристой птицы-самолета, он взовьется в небо
и нацелится клювом на... И уснул, не додумав до конца. ...Под нами плыли
сполохи сигнальных огней, плыли сплошные облака, похожие на гигантский
мозг планеты Солярис. Я пошевелился в кресле. Все разговоры были уже
позади - там, на земле.
...- Ты меня любишь? - она смотрела серьезно, пальцы барабанили по
сумочке. - Да.
- А женился бы на мне сейчас? Если бы все вернуть?..
- Да.
- Мы еще увидимся, милый?
- Мы будем встречаться, обязательно, - ответил я как мог более
серьезно, но поскольку врать очень не хотелось, молча добавил про себя -
во сне. Впрочем, она и так все понимала. Ее ждал дома муж, которого она,
по-видимому, по-своему, но все-таки любила. Меня, может быть, ждала жена.
"Попрыгунья-стрекоза лето красное пропела..." - вспомнилась мне злобная
рассказка.. Ненавижу муравьев... И впервые в жизни словосочетание "женатый
мужчина" показалось мне неестественным и вычурным, уродливым несмываемым
пятном. Замерзшая стрекоза сидела в следующем ряду через проход и, зябко
кутаясь в воротник свитера, молча, смотрела в окно. Но едва ли она что-то
там видела.
Как всегда, когда мой возлюбленный возвращается домой днем, в тот
день он опять зашел в детский сад за своей дочкой. Я ждал их выхода за
углом, в очередной раз обдумывая свое ужасное, по сути дела, положение.
Корчась на пике вожделения и отчаяния, я за последние дни все чаще
приходил к мысли, что нужно искать какой-то выход из ситуации. Прекратить
приходить сюда (вернее, добираться на четырех видах транспорта) - это выше
моих сил... И исхода не находилось. Я уже не хотел ничего - ни дружбы его
- простой, человеческой, мужской дружбы, ни обладания им - об этом я
вообще никогда не мечтал, я хотел, чтобы он только один раз обратился бы
ко мне, личности, Толе Нестерову, а не к безымянному клиенту. О, я был
скромен, как видите! И провидение вознаградило меня.
В первый раз за все эти дни мой милый, забрав дочку из садика, зашел
с ней в магазин. Я, в восторге от того, что возможность видеть его так
продлевается, конечно же, последовал за ним. Они довольно долго и
бестолково блуждали по торговому залу и до такой степени не обращали на
меня внимания, что я так обнаглел, что встал в очередь за подсолнечным
маслом прямо за ними. Никакой бутылки у меня не было, но я ухитрился
стянуть пустую молочную из ящика. Крышки, конечно, не было, и я
рассчитывал выкинуть бутылку вместе с маслом сразу после выхода из
магазина. Во время своего кружения по залу я набрал в корзину еще
несколько банок.
Пройдя кассу и контроль, они остановились у столика, чтобы переложить
покупки из корзины в сумку. Я подошел совсем близко, благоговейно
прислушиваясь к их мирному семейному разговору.
- А я рассердилась, - докладывала девочка своему папе последние
детсадовские новости, - да ка-ак встану с горшка (а я уже туда пописала и
покакала), да ка-ак надену ему, Сашке этому, на голову - чего щиплется,
дурак?!
Девочка сделала при этом энергичный жест и уронила куклу, которую до
этого держала в руках. И она и мой любимый бросились поднимать
одновременно, и тут волной, молнией, дубиной - чем хотите - на меня
обрушилось - вдохновение. Я совершил предательство. В тот момент, как
девочка стала разгибаться, я успел поставить свою корзину на край столика
так, чтобы она, выпрямившись, непременно ее задела. Я рассчитал правильно:
девочка выпрямилась, толкнула корзину, которая рухнула на пол. Три банки
майонеза, разбившись вдребезги, обрызгали мне брюки до колен, а молочная
бутылка в полете густо облила маслом мой свитер.
В глаза ни в чем не повинного ребенка появился даже уже не страх... А
мой возлюбленный так прелестно смутился, что я готов был встать перед ним
на колени. В то время, как его дочка потеряла дар речи, он стал не вполне
вразумительно извиняться. Момент был потрясающий. Я добродушно рассмеялся:
- Что Вы, что Вы, бывает...
Его тонкие пальцы, чуть опущенные, дрожа, уже мяли пятерку.
- Ради Бога... майонез... масло... Прошу Вас, возьмите. Вы можете
опять купить... Таня, я с тобой еще поговорю... Ах, Господи, Ваш костюм!..
Что же делать? Какое несчастье!..
Несчастье! Мне хотелось целовать его руки!! Пусть я выступал в такой
жалкой роли, все равно, я вошел в его жизнь! Его дочери будет двадцать
лет, а он как-нибудь со смехом напомнит: "Помнишь, Таня, когда тебе было
пять лет, ты опрокинула в магазине на какого-то олуха бутылку с маслом! Ну
и свитер у него был! А уж рожа!" В тот миг ему, однако, было не до смеха.
Упиваясь своим великодушием и минутной властью, я продолжал:
- Ах, если бы мне не нужно было быть через два часа в... Я бы мог
заехать домой переодеться... Я ведь далеко живу, и это не мне продукты, а
для... - Ничего путного я не мог придумать, но любимый уже собрался с
мыслями:
- Мы живем в том доме - видите? - Еще бы я не знал. - Я Вас прошу...
умоляю... раз такое случилось, не откажите... поднимемся к нам. Жена
что-нибудь придумает. Нельзя же в таком виде... Ах, Таня, Таня...
Таня уже поняла, что кровава расправа ей не предстоит, и начала
понемногу улыбаться. Мы еще раз обменялись с ее папой любезностями, и я
пошел за ними...
Когда мы подошли к двери, сердце мое остановилось и упало куда-то в
желудок. Мог ли я еще час назад представить себе, что вдруг буду допущен в
этот почти интимный, теплый его мир, мир человека, про которого я даже
незнал, как его зовут, но который был для меня дороже моего дыхания!
Обмирая, я переступил порог его квартиры. Молодая блондинка,
кинувшаяся нам навстречу и оказавшаяся женой, узнав, в чем дело,
закричала:
- Ах, Олег, это она в тебя такая неуклюжая, ты тоже абсолютно не
предусматриваешь своих движений... Таня, уйди в свою комнату и не
показывайся! Мог бы лучше контролировать ребенка.
"Олег, Олежек, Олененок мой..." - счастье свалилось на меня так
внезапно, что я почти потерял голову.
- Молодой человек, что же Вы стоите в дверях? У меня есть чудесная
австрийская паста, я Вам в два счета масло выведу.
- Я, собственно... - я все еще держался за сердце, стараясь с ним
совладать.
- Так идите в ванную и подайте мне оттуда Вашу одеж-
ду! Она отрывала меня от него! Разделяла дверью! Ах,
Олежек, я и через это пройду! Я вошел в ванную и протянул ей
последовательно свитер и брюки. Тогда эта женщина сделала то, за что я до
конца жизни готов таскать для нее камни: просунула мне большой коричневый
махровый халат со словами:
- Оденьтесь пока в халат моего мужа. Не сидеть же Вам в трусах, пока
все высохнет.
Как безумный, я схватил халат и уткнулся в него лицом. Шершавая,
застиранная ткань пахла вульгарным одеколоном, немножко потом и еще чем-то
непостижимым, сумасшедшим и желанным до боли. Я даже не пытался бороться с
приступом вожделения. Сжимая в объятиях халат, я содрал и отшвырнул вон
трусы, потом последним наитием повернул кран. Шумно полившаяся вода
заглушила мои стоны. И я едва успел отодвинуть халат в сторону и направить
в ванную освобождающуюся струю...
Я вышел абсолютно счастливым, и то, что никто не посмотрел в мою
сторону, совершенно не тронуло меня. Из кухни доносилось позвякивание
утюга и голос Олежкиной жены:
- Какого черта ты приволок сюда этого типа? Вечно ввяжешься во
что-нибудь мне на голову. И не надо больше к нему выходить - я сама его
сейчас в два счета отправлю вон.
Я опять нырнул в ванную. Мне все уже было безразлично. Постучав, она
отдала мне мою одежду и ледяным тоном сказала:
- Я сделала все, что могла. Мой муж еще раз передает Вам свои
извинения, переоденьтесь - и идите. Дверь захлопните. До свидания.
Она закрыла дверь. Я прислушался к ее твердым удалявшимся шагам и
подумал: несчастный Олежка! И несчастный я...
Мне больше не бывать здесь. Никогда не слышать его голоса, не
встретиться с ним взглядом. Мои ежедневные прогулки закончены, потому что
теперь-то уж Олежек запомнит меня в лицо, а заводить со мной знакомство в
этом доме явно не хотят. Я что-то выгадал? Безусловно. Я только что
физически любил его, я побывал у него дома и могу унести с собой в памяти
бесценное сокровище - я знаю теперь, что окружает бесконечно любимого мною
человека. Я, наконец, стащил из таза с грязным бельем его мокрый носок. Я
несчастен навеки, но в страшной и жестокой моей жизни я однажды видел небо
в алмазах.
Дневник я начала вести, когда мне исполнилось 16 лет. В этот день мой
отец, богатый скотопромышленник, вернулся из Парижа и привез мне в подарок
норковую шубку. Девушка я была с хорошей фигурой. Шубка сидела на мне
великолепно. Было лето и вместе с ним заканчивались мои каникулы. Осенью я
должна была пойти в 10 класс, А потом, как этого желали мои родители, меня
ожидал медицинский институт. Пока же я отдыхала на нашей загородной даче в
мире радужных надежд и ожиданий. Я много читала и с некоторых пор с особым
интересом журналы и книги в основном в сексуальном плане. Эти книги и
журналы меня сильно волновали, вызывая новые, еще не понятные мне чувства.
Впрочем, я здесь была не одинока. Моя подруга, 17-летняя Марта, тоже
уделяла много внимания подобной литературе. Мы с повышенным интересом
рассматривали журналы и книги, где в хорошо иллюстрированных фотографиях и
картинках можно было увидеть все формы полового сношения.
Вечером в честь дня моего рождения собрались гости. Среди них был
друг нашей семьи Фред, один из папиных компаньонов по фирме. Это был
высокий, красивый мужчина 45-48 лет. Когда папа был в разъездах, Фред
часто навещал наш дом и мы все его любили. Вместе с ним впервые к нам
приехал его сын Рэм, студент университета, где он занимался на юридическом
факультете. Это был красивый парень лет 22. Он приехал из Англии на
каникулы. Нас познакомили и мы вместе с Мартой и другими девочками
составили веселую компанию. Гости разъехались поздно, и я пригласила Рэма
навестить меня на даче, на что он дал согласие.
Через два дня папа уехал в Осло, а вечером приехал дядя Фред. Он был
как всегда в хорошем настроении и привез с собой несколько коробок с
кинолентами. Он был большой любитель этого и узколенточные фильмы были его
хобби.
Раньше мы вместе просматривали его киноленты, но сегодня почему-то
мама сказала, чтобы я шла в гости к Марте, а картины они посмотрят сами.
Раньше когда мама отправляла меня гулять, у меня не возникало никаких
подозрений, а сегодня какое-то недоверие закралось ко мне в душу и я
решила схитрить. Сделав вид, что ухожу гулять, я нарочно хлопнула дверью и
незаметно проскользнула в свою комнату. Через некоторое время я услышала,
как застрекотал аппарат и послышались звуки задушевной музыки. Я
потихоньку приоткрыла дверь и заглянула в гостиную. Там никого не
оказалось. Звуки шли из маминой спальни. Я заглянула в неплотно прикрытую
дверь и увидела небольшой экран, который висел напротив маминой постели.
То что я увидела на экране привело меня в состояние крайнего
удивления. Совершенно голый мужчина с высоко торчащим членом обнимал голую
женщину. Потом он положил ее поперек кровати, высоко поднял ноги, которые
оказались у него на плечах и стал проталкивать свой огромный член между ее
ног.
Потом он еще что-то делал с ней. Я стояла как окаменелая, не имея сил
оторвать глаз от экрана. Вдруг лента закончилась и аппарат автоматически
остановился. Я перевела глаза и увидела маму с Фредом.
Моя мама, милая, красивая, чудесная мама, перед которой я
преклонялась, сидела на постели совершенно обнаженная в объятиях голого
дяди Фреда. Одной рукой он держал маму за грудь, а другая его рука была
где-то между маминых ног. При розоватом свете торшера я отчетливо видела
их голые тела. Фред прижал к себе маму, губы их слились в долгом поцелуе и
мама опустилась на кровать, широко раздвинув согнутые ноги.
Фред улегся на маму сверху, и оба они тяжело задышали. Я едва не
закричала и не помню как очутилась в своей комнате. Увиденное потрясло
меня, в голове шумело, сердце стучало так сильно, что казалось, выскочит
из груди.
Правда, подобные картины я видела у Марты в журналах, но ведь то были
картины, а это действительность и... моя мама.
Я невольно коснулась рукой своих половых органов и сразу же отдернула
руку, она была влажной и горячей.
Ночью мне снились голые мужчины и женщины. Я просыпалась в состоянии
непонятной мне тревоги, и вновь тревожно засыпала.
Утром мама позвала меня завтракать. Я внимательно посмотрела на нее,
но никаких изменений не заметила. Она как всегда была свежа, а сегодня
особено красива и находилась в отличном настроении. Я даже начала думать,
не приснилось ли мне все это. Весь день я гуляла одна в лесу, а вечером
зашла к Марте. Она была рада моему приходу и вытащила целую кучу новых
журналов, которые мы с жадностью начали рассматривать. Теперь я с особым
интересом разглядывала разные детали порнографических фотографий,
сравнивая их с недавно увиденным дома.
Я была сильно возбуждена и рассказывала Марте о кинокартине, которую
случайно подсмотрела вчера. О маме и Фреде я, естественно, ничего не
сказала. Марта слушала меня, затаив дыхание. После этого мы с Мартой не
виделись несколько дней, так как она вместе с матерью уехала в Копенгаген.
Я гуляла со своими подругами, боясь делиться с ними своими впечатлениями.
Вечером на своей машине приехал дядя Фред и привез от папы письмо. Теперь,
зная об отношениях мамы с Фредом, я была на страже и уже знала, что будет
вечером. После ужина мама как бы невзначай спросила, что я собираюсь
делать. Я ответила, что пойду с девочками в парк и приду поздно. Только не
очень, сказала мама и я отправилась одеваться. Как и в тот раз я решила
обмануть их. Выйдя в коридор, я хлопнула входной дверью и хотела
спрятаться у себя в комнате, но какой-то чертик подстегнул меня, и
подумав, я юркнула в мамину спальню, спрятавшись за тяжелой портьерой. От
страха и волнения у меня стучало в висках, но ждать пришлось недолго.
Скоро мама и дядя Фред вошли в спальню и стали быстро раздеваться. Фред
хотел потушить свет, но мама сказала: "Ты же знаешь, что я люблю при
свете" и зажгла торшер. Комната сразу наполнилась розоватым приятным
светом, в котором отчетливо видны были голые тела любовников. Дядя Фред
поцеловал маму и уселся на край кровати, как раз боком ко мне, и я
отчетливо увидела, как из копны волос торчал высоко его большой член,
точно такой, какие я неоднократно видела в журналах и кинофильмах. К Фреду
подошла моя мама, опустилась перед ним на колени и, обхватив двумя руками
член, стала его гладить, называя ласковыми именами, точно он был живой
человек. И тут произошло самое страшное. Мама неожиданно опустила голову и
открытым ртом обхватила головку члена, стала его целовать и нежно сосать,
как большую соску. Я видела из своего укрытия как ее губы обволакивали
головку члена и какое у нее было счастливое лицо.
В это время Фред нежно ласкал ее груди и все это происходило в двух
шагах от меня. От охватившего меня возбуждения, я едва стояла на ногах, но
выдать себя было нельзя, да и интерес к происходящему был велик. Но вот
мама, моя любимая мама, которую я считала самой чистой женщиной на свете,
выпустила изо рта член, стала целовать и благодарить Фреда. Дядя Фред
встал, а мама легла поперек кровати, высоко подняв кверху широко
расставленные ноги. Фред встал между маминых ног, которые неожиданно
оказались у него на плечах, и стал проталкивать свой член в мамино
влагалище. При этом он быстро двигал низом живота, и я видела как член
входит и выходит в маму и слышала как при этом погружении раздается
хлюпанье. При этом мама протяжно стонала, а потом тяжело задышала. Так
продолжалось несколько минут, которые мне показались целой вечностью. Но
вот мама издала долгий протяжный вой, резко задергалась всем телом и
опустила ноги. Фред вынул из нее свой член, стал ее целовать и опустился
рядом на кровати. При этом его член продолжал торчать кверху и мама одной
рукой его теребила и гладила. Так они пролежали на постели минут десять и
мама благодарила Фреда, что он дал ей возможность "хорошо кончить". Я
думала, что они теперь оденутся, но я ошиблась. Фред что-то сказал маме,
она встала у края кровати, уперлась руками в постель, а Фред встал позади
мамы, раздвинул руками ее бедра, его член сразу же вошел в маму. После
этого он стал медленно вынимать и вновь вгонять в мамино влагалище член.
Мама сначала стояла спокойно, но потом завертела тазом и при каждом
погружении в ее тело члена, страстно стонала. Вдруг Фред и мама
заметались. Мама начала поддавать задом в сторону члена, который все
быстрее и быстрее входил в нее. Фред что-то закричал, плотно прижался
низом живота к маминому заду и оба они повалились на постель. Я поняла,
что стала свидетельницей настоящегой полового акта между мужчиной и
женщиной, и мне тоже захотелось испытать все это на себе. Конечно, то, что
мы делали с Мартой, доставляло мне много удовольствия, но, очевидно,
сношения с мужчиной должно принести много радости. Об этом я много читала
и слышала от старших девочек, которые уже жили с мальчиками и рассказывали
много интересного и волнующего. Мама с Фредом пролежали 15 минут и стали
одеваться. "Фред, тебе надо уходить, - сказала мама, - скоро придет Бетти.
Она уже стала взрослая, и я не хочу, чтобы она что-либо подумала". Как
только они вышли к машине, я быстро выскользнула во двор и через 10 минут
после мамы пришла домой. За ужином мама выглядела как будто ничего не
случилось и спокойно мне сказала, что на днях приедет сын дяди Фреда, Рэм,
которого я действительно недавно приглашала к нам приехать.
Очевидно, я была крайне взволнована всем увиденным, так как мама
обратила внимание на мое возбужденное лицо и велела мне быстро ложиться
спать. В постели я думала, почему мама изменяет папе. Ведь мой папа такой
большой и красивый, и наверное, может делать все с мамой так же, как дядя
Фред. Утром я встала с сильной головной болью. Я поняла, что кончилось мое
безмятежное детство и начинается новая таинственная жизнь женщины. Мне
было болезненно страшно открыть эту новую страничку. Что-то меня ожидает?
Что?
Прошло несколько дней. Марта все еще была в Копенгагене, хотя я очень
хотела ее возвращения. Вскоре приехал с Рэмом дядя Фред. Я хорошо
отдохнула и была рада их приезду. Рэм был красивый, обаятельный парень.
Вел себя непринужденно, но корректно, и мне с ним было хорошо. Мы
купались, играли в бадминтон, бегали по лесу. Вечером после чая мы
отправились с ним на танцы. Танцевал он очень хорошо и мне было приятно,
когда его сильные руки слегка касались моей груди. После танцев мы пошли
домой. В темной аллее Рэм остановился и обнял меня. Я не мешала ему и его
губы коснулись сначала моего виска, затем скользнули к глазам и мы
соединились в долгом поцелуе. Да, поцелуй Рэма был не поцелуем Марты...
Обнимая меня, Рэм, как бы случайно коснулся моей груди. Я не оттолкнула
его руки и широкая ладонь Рэма проскочила под мою блузку, и стала нежно
ласкать мою грудь. Мы долго стояли прижавшись друг к другу возле старого
дуба и я чувствовала, как твердый возбужденный член прижимается к моему
половому органу. Я чувствовала твердые бедра Рэма и не имела сил
оторваться от него. Мы еще долго стояли в темноте, наши губы искали друг
друга и не было желания уходить. Пришли мы домой совсем поздно, и
попрощавшись, ушли спать. Рэм поднялся в свою комнату, а я забрадась под
одеяло и, крепко сжав ноги, предалась своим мыслям. Я понимала, что Рэм не
ограничится такими отношениями и решила: пусть будет, что будет.
Рано утром мы позавтракали. Дядя Фред уехал в город, а мы с Рэмом
побежади на речку. Вечером мы опять пошли на танцы, а потом возле старого
дуба Рэм прижал меня к себе. Его сильная рука опять проникла под мою
блузку и, приподняв бюстгалтер, стала сжимать мою грудь. Потом Рэм совсем
расстегнул блузку, освободил от ненужного теперь бюстгалтера грудь, и
впился в нее Когда я почувствовала как рука Рэма пошла вдоль бедра,
проникла под трусики и пальцы его коснулись бугорка и скользнули по
влажным губам, я испугалась и едва дыша прошептала: "не надо".
Но Рэм казалось, не слышал моих слов. Его рука продолжала гладить мое
тело, и хотя я с силой сжала ноги, его пальцы несколько раз коснулись
промежности. "Не надо" - прошептали вновь мои губы, но это был только
шепот. Рука Рэма коснулась моей груди в то время, как другая продолжала
гулять по всему моему разгоряченному телу. И я жаждала, да жаждала этой
ласки. Перед моими глазами проплывали недавно увиденные картины в маминой
спальне, и я подумала... пусть. Обнимая меня, Рэм прижал меня к дереву и
рукой стал спускать с меня трусики. Вот он, "этот" миг с ужасом подумала
я, и совсем ослабев, стала раздвигать ноги. И тут же Рэм, широко раздвинул
свои ноги, втиснув свой перед между моих ног, стал с силой тереться своим
возбужденным членом о мой бугорок. Сейчас все это случится, подумала я и
мне стало страшно при мысли, что эта "толстая палка" должна вся войти в
меня.
Рэм продолжал неистовствовать. Губы его страстно целовали мои губы,
передом он все сильнее прижимался к моему половому органу и вдруг, издав
тихий стон, он как-то сразу обмяк, несколько раз судорожно дернулся и
повис на моих плечах. Я не могла понять, что с ним произошло, так внезапен
был переход от необузданной страсти к полной апатии. "Идем домой", слабо
вздохнул он и нежно поцеловал мои губы. Ничего не сказав, Рэм поднялся на
второй этаж в свою комнату, а я долго лежала в постели, отдаваясь своим
мыслям. Я уже начала засыпать, как вдруг дверь слегка приоткрылась и в
комнату проскочил Рэм. Не успела я сказать слово как Рэм одним прыжком
оказался в постели. "Тише, ради Бога не шуми, ведь рядом комната моей
мамы".
Рэм плотно обхватил мое голое тело и плотно прижался ко мне. Я
чувствовала, как он весь дрожал. Я была как загипнотизированная и не могла
сказать больше ни одного слова. Его трепетные руки обхватили мою голую
грудь, а губы жадно впились в мой рот. Я чувствовала как его высоко
торчащий член упирается в мое бедро. "Рэм, дорогой мой, зачем ты пришел?"
- наконец прошептала я - "Прошу тебя, уйди". Но он, прижав меня к подушке,
продолжал жадно целовать мои глаза, шею, грудь... Наконец он немного
успокоился и я смогла говорить. "Уходи, прошу тебя, мне страшно, услышит
мама". Но Рэм уже не слушал меня и с новой силой обрушился на мое
слабеющее тело. Я с силой сжала ноги и попыталась оттолкнуть его. Неужели
пришел "этот" момент, подумала я и почувствовала как коленки Рэма с
усилием уперлись между моих бедер и разжимают мои ноги. Всем своим сильным
телом он сверху навалился на меня. Мне стало трудно дышать, и я еще
пыталась слабо сопротивляться в то время, как мои ноги стали раздвигаться,
а мое тело уже отдавалось ему.
"Рэм, дорогой, - едва прошептала я, - пожалей меня, ведь я девушка,
прошу тебя, пожалей - мне страшно..." - и сама тянулась к его губам. Не
имея сил и желания больше сопротивляться, я сама раздвинула бедра,
предоставляя ему делать все, что он пожелает. Я только почувствовала, как
его горячие трепетные пальцы прошлись по моему бедру, скользнули по
влажным губам и что-то твердое стало упираться мне то в бедро, то в низ
живота. От нетерпения он не мог попасть сразу куда надо. Я еще пыталась
вновь сжать ноги, завертела тазом, но в это время, твердый, как палка,
член, попал наконец-то между моих половых губ и горячая головка начала
медленно входить в меня. Я не поняла, что со мной происходит. На мне,
между моих широко раздвинутых ног, плотно прижав мое тело к постели, лежал
Рэм, яростно овладевая мной. Его рука сжимала мои груди, а губы впивались
в приоткрытый рот. Вдруг резкая острая боль между ног заставила меня
громко вскрикнуть и я почувствовала, как, раздвигая плотные стенки
влагалища в моем теле забился горячий толстый член. Рэм как будто бы
обезумел, не обращая внимания на мои слова, он стал вынимать и погружать в
меня свой половой член.
Наконец он всем телом прижался ко мне и, сделав несколько судорожных
движений, как в тот раз около дерева, обмяк и опустился рядом со мной на
постель. Я слышала только его тяжелое дыхание и видела, как нервно
вздрагивали его губы. Мне стало почему-то очень грустно и тоскливо. От
всего происшедшего осталось чувство боли и разочарования. Я коснулась
рукой своих половых органов. Они были мокрыми и липкими. Хотелось выбежать
в ванну и помыться, но не было сил подняться с постели. Вот я и стала
"женщиной", подумала я и посмотрела на рядом лежащего Рэма. Он молчал и
только пальцами теребил мои волосы. Половая близость с мужчиной, о котором
мы, девушки, так мечтаем и о прелести которой столько слышим от своих
подруг, не принесла мне никакой радости. Внутри что-то болело, и я с
чувством неприязни посмотрела на человека, который только что обладал
мной. Через некоторое время Рэм пришел в себя и начал целовать меня. Его
пальцы уже нежно коснулись моих сосков и он крепко прижал меня к себе. Его
член высоко поднялся, и он опять захотел иметь меня. Хотя сношение с Рэмом
не принесло мне ожидаемого счастья, из чувства любопытства я решила
уступить ему, надеясь, что на этот раз я получу удовольствие. Теперь Рэм
не спешил. Неторопливо разместившись между моих ног, полусогнутых в
коленях, он улегся на меня. Подсунув мне под ягодицы свои руки, он начал
мелкими неторопливыми толчками вводить свой член в увлажненное влагалище.
При этом, проталкивая в меня член, он ладонями приподнимал за ягодицы мой
зад навстречу входящему члену. Как и в первый раз, головка с трудом
входила во влагалище, хотя такой острой боли я уже не испытывала. Вскоре я
почувствовала, как весь его член вошел в меня, и тогда Рэм начал делать
неторопливые ритмичные движения, погружая головку до самого упора, и тогда
наши животы тесно соприкасались друг с другом. С каждой секундой мне
становилось все приятней и сладкие губы Рэма не отрывались от моих губ. Но
вот он быстро заработал низом живота, его член заметался в моем влагалище.
Издав стон, он всем телом прижался ко мне. Я почувствовала, как у меня
внутри разлилась горячая струя и крепко обвила тело Рэма своими руками.
После этого Рэм долго и нежно благодарил меня. За окном стало светать и я
прогнала его из спальни, долго лежала, закрыв глаза. Боясь матери, я
собрала все белье, которое было перепачкано и потихоньку зашла в ванную
комнату, чтобы его постирать. И вдруг за своей спиной услышала голос мамы:
"Не надо, Бетти, оставь все на месте. Я знаю, сегодня ночью ты, моя
дорогая доченька, стала женщиной. Конечно, это случилось слишком рано, но
пусть тебя это не тревожит, это судьба всех девушек". И мама обняла меня и
нежно стала целовать. Я упала в ее объятия и залилась слезами. Мне было
стыдно смотреть ей в глаза, она была такая добрая. Мама привела меня к
себе в комнату и дала мне розовую таблетку, сказав: "Это противозачаточная
таблетка, она сохранит тебя от беремености. Ведь мужчины, особенно
молодые, такие нетерпеливые". И она тут же передала мне коробочку с такими
же таблетками. "Возьми, - сказала она мне, - они теперь будут тебе нужны".
"Нет, - сказала я маме,- не надо, мне так было все противно и больно, что
я больше никогда в жизни не отдамся ни одному мужчине". Мама засмеялась и
сказала: "Это только первый раз больно и неприятно. Быть женщиной - это
великое счастье и познав один раз мужчину, ты обязательно захочешь его в
дальнейшем". "Нет,- сказала я маме,- больше никогда не допущу к себе
Рэма". "Запомни, - ответила мама, - чувство оргазма приходит не сразу, но
оно придет и тогда ты поймешь, что значит мужчина в жизни женщины". Мы с
мамой долго просидели в ее комнате, и она раскрыла мне чудесную книгу
жизни, из которой многое, ранее непонятное, прояснилось для меня. Рано
утром Рэм вышел с таким видом, как будто бы в его жизни ничего не
произошло. Он был в отличном настроении, шутил со мной и сделал маме
несколько комплиментов. Мама тоже не подала виду, что ей все известно, и
покушав, мы пошли гулять. Рэм спросил меня, как я себя чувствую и долго
целовал меня в глухой аллее, не делая при этом никаких попыток вновь
овладеть мной. Он пообещал приехать в ближайшие дни и, проводив его к
автобусу, я вернулась домой. После отъезда Рэма я два дня совершенно была
одна и имела возможность разобраться в своих чувствах. Мама на эту тему
больше ничего со мной не говорила, как будто бы в моей жизни больше ничего
не произошло. Я с нетерпением ожидала приезда Марты, которая засиделась в
городе. Приехала она только на четвертый день и сразу же прибежала ко мне.
Ее мама осталась в Копенгагене и мы сразу пошли к ней. Марта притащила из
города полную сумку разных книжей эротического содержания, и мы с
интересом принялись имх рассматривать. Я все рассказала Марте. Она
требовала от меня всех деталей и подробностей. Неожиданно Марта сказала,
что я должна сделать так, чтобы Марта осталась с Рэмом. Она тоже хочет
отдаться Рэму и я согласилась.
Рэм приехал через 4 дня на своей машине. Мы все трое пошли купаться,
а потом пообедали у нас. Я чувствовала, что Рэм хочет остаться со мной, но
я сослалась на головную боль и попросила Марту погулять с гостем, а потом
проводить его. Рэм как-то странно посмотрел на меня, посадил в машину
Марту и поехал к ее даче. Марта была дома одна и я уже мысленно
представляла, что там происходит. Легла спать и долго не могла уснуть.
Встала я в 6 часов утра и направилась к дому подруги. Первое, что я
увидела, это машина Рэма, которая медленно отходила от ее дачи. Значит,
Рэм ночевал у Марты. Чувство глухой ревности охватило меня. Я ругала себя
за то, что так глупо отдала подруге своего первого мужчину, который был
теперь для меня не безразличен. Я мысленно представляла себе как Рэм лежал
с Мартой, как овладел ее телом, и заплакала от обиды и унижения. Проводив
взглядом машину, я вернулась домой и, приняв несколько снотворных
таблеток, заснула тревожным сном. Утром мама едва разбудила меня к
завтраку и сказала, что заходила Марта и просила чтобы я обязательно к ней
зашла. Сгорая от ревности и любопытства, я кое-как покушав, прибежала к
подружке. Марта была бледна и взволнованна, только ее красивые голубые
глаза горели необыкновенно счастливым огоньком. Мы расцеловались и Марта
принялась рассказывать. Оставшись вдвоем, Рэм долго меня целовал, я очень
сильно возбудилась и, когда он стал снимать с меня трусики, совсем не
сопротивлялась. А что было потом трудно рассказать, помню только, что его
тело оказалось между моих ног, помню его поцелуи и, наконец помню, когда
его член стал с большим трудом входить в мое влагалище. Когда все
кончилось, я почему-то долго плакала, и Рэм успокаивал меня и нежно
целовал. В эту ночь он три раза овладел моим телом но я ни разу так и не
кончила. Только под утро, когда он опять стал вводить в меня свой член,
мне было приятно. Я слушала ее затаив дыхание и вспомнила, как всего
несколько дней назад я сама отдавалась ему, близость с Рэмом казалась уже
такой далекой и мне захотелось опять оказаться в его объятиях. После этого
мы несколько дней гуляли и отдыхали.
Как-то раз мама неожиданно собралась в Копенгаген. Она сказала, что
скоро приедет отец и ей надо сходить к косметичке. Я осталась в доме одна
в одном халатике, накинутом на ночную рубашку, сидела в кресле и читала
книжку французской писательницы. Это сексуальный бульварный роман с массой
самых непристойных подробностей. Книгу я нашла у мамы в спальне и решила
ее почитать. В это время заурчала машина и приехал дядя Фред. Узнав, что
мама уехала, он тут же собрался назад, так как на днях они плохо
договорились и теперь он рассчитывал поймать маму дома. Я предложила ему
поужинать вместе со мной. Немного подумав, он согласился и уселся за стол.
"У тебя нет выпить?" - спросил Фред. Я достала бутылку виски. Он налил
себе стопочку без содовой и предложил мне выпить с ним. Передо мной сидел
красивый приятный мужчина и мне льстило, что я могу с ним пить и говорить
на равных. "Выпьем", - сказала я и мы вместе осушили стопки. После второй
стопки я почувствовала, как у меня разгорелись щеки. Фред засмеялся и
предложил выпить по третьей и последней. В это время со стола упала
салфетка, Фред нагнулся, чтобы ее поднять и коснулся моей обнаженой ноги.
Рука его задержалась на моей коленке, он внимательно посмотрел на меня, я
не выдержала его взгляда и вспыхнула как свечка. Вдруг Фред встал и
подошел ко мне, обняв меня за плечи, притянул мое лицо к своим губам, у
меня закружилась голова. "Что вы делаете?", - чуть слышно прошептала я, но
Фред не слушал меня. Быстро подняв меня на руки, он понес меня в мою
комнату и положил на кровать. Не успела я понять, что происходит, как Фред
сбросил одежду с себя и оказался на мне. Его сильные руки быстро
освободили меня от остатков имевшейся на мне одежды и я увидела его
крепкий торчащий член. Я увидела его так же отчетливо, как тогда, в
спальне у мамы. Только сейчас этот член был совсем около меня и
предназначался для меня. Положив меня на кровать, Фред стал целовать мое
тело. Он не спешил, как это делал его сын. Он ласкал каждую мою клеточку,
нежно целовал соски, страстно прихватывая их губами и языком. Он покрыл
поцелуями мои глаза и, наконец, опустившись на колени, раздвинул мои
бедра, погрузив в мое влагалище свой горячий рот. Под его проникающими
ласками я буквально изнемогала от наслаждения и с нетерпением ждала, когда
же наконец его член погрузится в мое влагалище. Пропало чувство стыда и
страха, было только одно желание: скорее принять в себе этого человека, но
Фред не спешил, как бы испытывая меня, он искусно все больше и больше
возбуждал меня и я ждала... В это время Фред повернул меня поперек
кровати, подложил мне под ягодицы маленькую подушечку так, что мой зад
оказался на самом краю кровати и сам, стоя на полу, широко раздвинув мои
ноги, начал совсем потихоньку проталкивать в меня свой член. Ноги мои были
широко раздвинуты и лежали на бедрах Фреда. Я почувствовала, как его
головка коснулась губ, легко скользнула по промежности и под слабым
напором легко стала входить в мое влагалище. Слегка приподняв мои ноги,
Фред все быстрее заработал низом живота, постепенно увеличивая
проникновение в глубину влагалища своего члена. Но вот своим низом он
уперся в мой половой орган. Я охнула и стала сама подбрасывать свой зад
навстречу его члену. Фред не торопился, ритмично двигая задом, он плавно
вынимал и вновь загонял теперь уже до упора свой член, доставляя мне все
более нарастающее удовольствие. Я уже не охала, а готова была кричать от
восторга, который охватил меня. Но вот член его стал все быстрее и быстрее
погружаться в меня. Мои ноги оказались высоко поднятыми на плечах Фреда и
громкий крик Фреда слился с моим криком. Мы кончили с ним одновременно и,
постояв несколько секунд, он бережно положил меня на постель и опустился
около меня. От счастья, только что испытанного в объятиях Фреда я
заплакала и он успокаивал меня, долго целовал мои глаза. Фред остался со
мной до утра и в эту памятную ночь он еще трижды владел моим телом. Это
была сумасшедшая ночь. Все, что я видела на картинках Марты, я познала в
объятиях этого человека. Он сажал меня на себя, лежа на спине и его член
так глубоко входил в мое влагалище, что казалось доставал до сердца, он
ставил меня на четвереньки и входил в меня сзади, я чувствовала, как
головка члена раздвигает стенки влагалища и упирается во что-то твердое. В
эту ночь я кончала несколько раз и была счастлива. Утром мы договорились,
что я ничего не скажу маме о его приезде, и, естественно о наших
отношениях, а когда мама будет на даче, просил меня приехать в город и
позвонить ему. Я с радостью согласилась и обещала на днях приехать. С
этого дня у меня началась новая жизнь, полная наслаждений и тревоги. Я
знала, что Фред продолжает поддерживать отношения с мамой и страшно
ревновала его к ней. Но он мне объяснил, что вот так сразу не может с ней
порвать, чтобы не вызвать подозрений, но сделает это постепенно и будет
близок только со мной. Я со слезами согласилась с его доводами. Однажды,
когда Фред положил мое голое тело, а он это делал всегда, перед каждым
сношением, он спросил не хочу ли я сама его поцеловать. Я ответила, что
всегда целую. Фред засмеялся и сказал, что он хотел бы, чтобы я целовала
его член. Честно говоря, помня, что видела в маминой комнате, мне самой
давно хотелось этого, но я сама стеснялась первая начать такую ласку.
Теперь, когда он предложил, я охотно согласилась попробовать. Фред улегся
на спину, а я разместилась у него в ногах, коснулась горячими губами
головки высоко торчащего члена. Сначала я едва касалась головки губами,
потом несколько раз лизнула ее губами и наконец взяла в свой рот. Головка
была покрыта нежной кожицей и приятно плавала в моих губах. Теперь я
поняла, почему у моей мамы было такое счастливое лицо, когда она держала
во рту эту головку. Охваченная новым чувством, я все глубже втягивала в
рот член Фреда, слегка прихватывая его губами и зубами, Фред при этом
стонал. Одной рукой он ласкал мою грудь, а пальцем руки проник во
влагалище. Нервная сладостная дрожь охватила меня, я еще крепче впилась
языком и губами в головку. Знакомое теперь чувство оргазма начало
заполнять меня, и я бы обязательно скоро кончила, но в это время резким
движением Фред выдернул свой член из моего рта и крепко прижался ко мне.
"Зачем ты так сделал?" - спросила я, - "мне было так хорошо". Фред весь
дрожал от возбуждения. "Прости дорогая, - сказал он - я едва удержался,
чтобы не кончить тебе в рот". "Ну и что же,- сказала я,- если бы тебе это
доставило удовольствие, надо было кончить". Целуя меня, Фред сказал: "Это
мы сделаем в другой раз", и, перевернув меня на спину сразу же погрузил в
меня свой член. Он овладевал моим телом с невероятной страстью в разных
положениях. Особенно мне было приятно, когда я лежала на боку и он вводил
в меня свой член со стороны зада. Своими руками он раздвигал мои ягодицы и
весь член до упора входил в мое влагалище. Во время полового акта я
отчетливо чувствовала как головка трется о стенки влагалища. При полном
погружении член заходил так глубоко, что касался головкой матки и низом
живота Фред прижимался к моему заду. Двигая таким образом своим членом в
глубине влагалища, он доставлял мне необыкновенное удовольствие, и я, как
правило, кончала бурно раньше Фреда. Вот и теперь я попросила Фреда войти
в меня со стороны зада и сразу кончила. Охваченный страстью Фред продолжил
сношение и вскоре я кончила второй раз, теперь уже вместе с ним. Теперь
каждый раз перед тем, как приступить к половой близости, Фред целовал мое
тело, проникая языком в глубину влагалища, а я целовала и сосала его член.
И хотя я хотела, чтобы Фред кончил мне в рот, он всегда почему-то в
последнюю минуту выдергивал свой член из моего рта и тут же погружая в мое
влагалище, кончал со страшным криком и стоном. Он любил посмеяться надо
мной за то, что во время сношения, когда он вгонял и вынимал свой член, я
при каждом погружении охала. Шло время. Я закончила школу и поступила в
медицинский институт, но отношения с Фредом продолжались. Я стала изящной
женщиной и много успела в жизни. Буду откровенной, будучи по натуре
женщиной страстной, я придавала половой жизни большое значение и с
удовольствием отдавалась Фреду. Он был сильным и опытным мужчиной.
Однажды после занятий я побежала на тайную квартиру к Фреду. Он ждал
меня. Мы быстро разделись и улеглись в постель. По привычке я захотела
взять его член в рот, но он предложил сделать по другому. Он улегся на
кровать, а я размостилась над ним. Мой зад с широко раздвинутыми бедрами
навис над его лицом. Мое лицо оказалось над его высоко торчащим членом.
Раздвинув руками мои половые гуюбы, Фред всем ртом плотно прижался к
влагалищу и впился в него губами, приятно защекотав языком. Охваченная
страстным порывом, я схватила руками его член и глубоко протолкнув его
головку себе в рот, начала с жадностью сосать. Находясь в таком положении
я отчетливо чувствовала, как его горячий трепетный язык глубоко входит в
мое влагалище, а губы жадно лижут и целуют мою промежность, касаясь
возбужденного высоко торчащего клитора. Состояние приближающегося оргазма
нарастало так стремительно, что сдерживать себя мы уже не могли. Со
страстным стоном и оханьем кончили одновременно. Фред выбросил мне в рот
сладко-тепловатую струю, а я залила ему лицо жидкостью, которая сильно
брызнула из моего влагалища. После этого Фред долго целовал и благодарил
меня за доставленное удовольствие. Он спросил, не обидело ли меня, что он
кончил в рот, но я в ответ только крепко поцеловала его сладкие губы.
Моя подруга Марта тоже училась со мной в мединституте и наша дружба
продолжалась по-прежнему. Правда, игра в лесбиянок почти закончилась, но
иногда, просто из озорства, когда Марта оставалась у нас ночевать, мы
вспоминали детство и баловались некоторыми приемами. Как-то раз Марта мне
рассказала, что она и Карл (так звали ее дружка-студента с последнего
курса мединститута), с которым она находилась в половой близости, имели
сношение в анус, то есть половое сношение через задний проход. При этом
Карл ей разъяснил, что практика подобных сношений широко распространена
среди мужчин и женщин Востока и Африки и является сильным фактором
возбуждения лиц обоего пола. За последние два десятилетия практика
подобных отношений широко воспринята в Европе и Америке и находит все
больше и больше приверженцев, хотя и преследуется больше теоретически, чем
практически законом. "Мы с ним пробовали это проделать, - продолжала
Марта, - и нам это понравилось. Правда сначала было довольно больно, но
зато потом..." - и Марта загадочно улыбнулась. Вообще-то я слышала о
подобных сношениях, но между мной и Фредом на эту тему никогда не было
никаких разговоров и поэтому у меня не возникало интереса. Я просила Марту
рассказать, как это было с самого начала. И она воспроизвела этот
необычный акт со свойственной ей оригинальностью во всех деталях. Вот ее
рассказ. Я приведу его так, как она мне говорила. "Как-то раз рано утром я
пришла домой к Карлу. Он читал и листал маленькую книжку. Я быстро
разделась и забралась к нему под одеяло, его очень большой член торчал
кверху, и был крепче чем всегда. Я схватила его в руки и хотела сверху
усеться на него, поскольку я и Карл любили верхнюю позицию. Но Карл
отстранил меня и сказал, что читает книжку какого-то турецкого автора про
методику половых сношений, распространенных на Востоке, где приемы,
применяемые европейцами, считаются примитивными и малоэффективными, что
эти приемы не способствуют нарастанию полового воспитания женщин и плохо
их возбуждают. Поэтому, утверждает автор, среди европейскх женщин очень
многие являются фригидными, то есть холодными, которые сами не получают
никакого удовольствия при половом сношении, легко могут вообще без него
обходиться и не удовлетворяют своих мужей, отпугивая их своей холодностью
и безразличием к половой жизни. У азиатских, восточных и африканских
женщин такого не бывает. И это происходит не только от жарких
климатических условий, но и от самого полового воспитания девочек и совсем
иной формы половой близости, начиная с первой брачной ночи, когда мужчина
лишает ее невинности. У нас, продолжал Карл, в первую ночь, пробивая
девственную плеву, мужчина кладет девочку на спину, раздвигает ей ноги и,
вставив головку, начинает давить на девственную перегородку, пока не
порвет ее. После этого, несмотря на боль, которую испытывает его
партнерша, мужчина продолжает проталкивать свой член во всю глубину
влагалища, которое еще плотное и не готово принять в себя член
внушительных размеров. Это причиняет девушке дополнительную боль и
неприятное ощущение. В результате мужчина быстро кончает, а девушка долго
лежит, не понимая, что с ней произошло, разочарованная в своих лучших
чувствах и ожиданиях. Почему же все так происходит? Потому что европейские
мужчины не знают анатомии женского организма (полового органа) и не знают
практики первого полового сношения, которое очень часто на всю жизнь
определяет отношение женщины к половой жизни и формирование ее
темперамента. Оказывается, в первую ночь производить дефлорацию, то есть
пробивание девственной пленки, надо делать не тогда, когда девушка
находится в положении "лежа на спине", а мужчина лежит на ней сверху,
между ее раздвинутых ног, а совсем в другой позиции. При первом половом
сношении мужчина должен вводить свой член во влагалище девушки обязательно
со стороны зада. При этом девушку можно положить на бок и, приподняв ее
ногу, ввести член. Очень удобно проделывать введение при положении, когда
девушка стоит, упершись в край постели и мужчина так же стоя вводит свой
член во влагалище. В этом и другом случаях разрыв пленки происходит
совершенно безболезненно и девушка, как правило, в первую же ночь
испытывает состояние оргазма, а это очень важно для последующего отношения
к половой практике. Мужчина и женщина широко практикуют сношение через
задний проход, повторила Марта, и мы с Карлом это проделали. Я стала около
кровати. Карл смазал вазелином головку члена и приставил к моему заду,
пытаясь протолкнуть внутрь. Это оказалось совсем не легко. Несмотря на все
его усилия, у нас ничего не получилось. Тогда я еще ниже пригнула голову к
краю постели, а Карл стал просовывать палец в заднепроходное отверстие и
шевелить внутри. Потом двумя руками он с силой раздвинул мои ягодицы и
головка начала постепенно проходить в мой зад. Сначала было больно, а
потом член как-то быстро проскочил в зад и мы кончили так здорово, как
никогда раньше. Марта посоветовала мне попробовать и на прощание дала
почитать эту самую книжку, где подробно описывалась методика о сношении
мужчин и женщин "по-восточному." Сношение мужчин и женщин в задний проход
по мнению восточных людей, имеет много преимуществ против обычного метода
сношения. При обычном половом акте мужской член легко проходит, вернее
проскальзывает во влагалище, которое, как правило очень широкое, и член
почти не испытывает трения об его стенки. Поэтому возрастание полового
возбуждения у мужчин, доходящее до оргазма, носит чисто психологический
характер, может доставить женщине боль, а член только скользит по задней
стенке матки, как бы массируя ее. Вот почему восточные женщины и азиатки,
а теперь и многие европейки весьма охотно идут на сношение в анус и многие
из них просто не мыслят полового акта без его финала путем соприкосновения
в зад.
Учитывая, что при подобном сношении мужчина без длительной практики
очень быстро возбуждается и кончает, лишая этим самым партнершу оргазма,
рекомендуется первое сношение производить обычно во влагалище, поскольку
известно, что после первого оргазма, при повторном сношении мужчина долго
не кончает. Прослушав рассказ Марты и внимательно прочитав книжку, я все
рассказала Фреду. Фред выслушал меня, помолчал, и, заключив в свои
объятия, тихо сказал: "Если ты, моя дорогая, не против, давай попробуем".
Я спросила его, имел ли он раньше сам подобные сношения. фред засмеялся,
из чего я поняла, что имел, но не хочет об этом говорить. Наверное с
мамочкой моей, подумала я, но тоже промолчала. Чтобы приглушить чувства
нарастающей страсти, Фред предложил мне первый акт произвести обычным
способом, так как боялся, что сразу же, как только дотронется до моего
зада - кончит. Поиграв немного с его членом, я легла поперек кровати (Фред
так очень любил) и закинув мои ноги на свои плечи, Фред погрузил в меня
свой член. Очевидно, мой рассказ сильно возбудил его, так как он кончил
почти сразу же со мной. После этого мы хорошо отдохнули, выпили по рюмочке
коньяка и приступили к подготовке нового для нас, вернее для меня акта. Я
взяла немного вазелина и ввела его в заднее проходное отверстие и Фред
смазал себе головку члена. Я хотела лечь на бок, думая, что так будет
удобней и легче, но Фред предложил мне стать к нему задом и опереться на
край кровати, считая, что так будет удобнен и легче проделать сношение. И
мысленно я уже была готова к этому, представляя как большой член Фреда
будет двигаться в моем теле. Я заняла позицию и нагнула насколько могла
мой зад навстречу Фреду. Фред взял меня за бедра раздвинул их и я
почувствовала, как головка уперлась между ягодицами в зев заднего прохода.
Еще никогда член фреда не был таким тугим и крепким, как в этот раз.
Сделав слабое движение, он стал проталкивать головку, но она не шла. Тогда
он двумя руками с силой развел зев заднего прохода и головка начала
медленно входить в меня. Тупая боль охватила меня и я сделала попытку
вытолкнуть ее обратно и дернула задом. "Тебе больно, дорогая", сказал
Фред, - "Может быть нам отказаться от этого?". "Нет" - сказала я,
"пожалуйста, прости меня. Я хочу этого сама и помогу тебе". Фред снова
приставил свой член и начал нажимать на скользкое отверстие моего зада.
Низко опустив голову, я сделала встречное движение, и почувствовала, как
раскрывается проход и головка члена входит внутрь моего тела. Фред на
секунду остановился, как бы давая мне передохнуть, затем схватив меня за
бедра, стал плавно погружать в меня свой половой орган. Честно признаться,
ничего, кроме режущей боли я, пожалуй, не испытала, но чувство любопытства
и острой страсти было сильней и я приняла в себя весь член, который сразу
же проник на всю глубину. "Ну, как?" - спросил меня Фред и тихо задвигал
низом живота. И тут началось прекрасное перевоплощение. Тупая боль стала
исчезать. Плавное движение члена и трение его о стенки кишечника
доставляли мне все больше и больше удовольствия. Казалось, что какой-то
горячий поршень двигается и ласкает все внутри. Чем сильнее и глубже
входил в меня член, тем сильнее терлась головка о стенки кишечника. Он
несколько раз вынимал из меня свой член, с силой загоняя обратно.
Одновременно он левой рукой гладил мое влагалище, задевая пальцем торчащий
клитор. Это еще больше возбудило нас, и мы кончили с таким криком и
стоном, как никогда. При этом я почувствовала, как сильная горячая струя
спермы ударила в меня и разлилась внутри. Правда, после этого у меня два
дня зудело в заднем проходе, но скоро все прошло.
Прошли годы. Я закончила мединститут и вышла замуж. У меня родилась
чудесная дочка, я любила своего мужа. С Фредом связь прекратилась, и я
только изредка видела его в нашем доме на положении гостя. Мне казалось,
что он вновь вошел в связь с мамой, но доказательства я не имела. Мой муж
в плане секса был довольно активный мужчина, и, вообще-то, меня
удовлетворял, хотя в приемах был скучен, а я, естественно, не считала
нужным показывать свою осведомленность, характеризуя мою добрачную жизнь.
Муж не обязательно должен знать, как жена вела себя до того, как легла на
брачное ложе...
Когда моей дочери Лоте исполнилось три года, я получила письмо от
старой подруги Марты с приглашением приехать к ней погостить на Кипр, где
она со своим мужем работала врачом. Муж со мной ехать не мог и с большой
охотой согласился отпустить меня одну. Лоту я отвезла к маме и вскоре
оказалась на борту "Атлантики", колоссального океанского лайнера, который
и повез меня в далекое путешествие. Состояние супруга позволило получить
каюту "люкс", шикарный двухкомнатный номер со всеми удобствами. Погода
стояла великолепная и вскоре на палубе я познакомилась с очаровательной
особой, дамой лет 32, которая ехала до Алжира к своему супругу.
Прогуливаясь с ней по палубе, я заметила, что за Герой, так звали мою
новую знакомую, неотступно следит здоровенный албанец, мужчина лет сорока.
Мы с ней разговаривали, и я узнала, что замужем Гера уже десять лет, имеет
восьмилетнего сына и хороший состоятельный дом. Муж очень добрый, любит
ее, но в супружеской жизни счастья не познала, так как женщина сама по
себе холодная, испытывает к половой жизни полное отвращение и безразличие,
и, как это ни печально, еще ни разу в жизни не кончила, хотя родила
ребенка и имела два аборта. Правда, от своих подруг Гера слышала, что
половая близость с мужчиной приносит много радости и нет ничего на свете
приятнее наступившего оргазма, то есть, когда женщина "кончает", но всего
этого она не познала и старалась по возможности не давать мужу под разными
предлогами. Муж наоборот, мужчина очень страстный, но тоже малоопытный,
довольствовался тем, что получал, и все вроде-бы хорошо. Поэтому всю свою
жизнь Гера избегала ухаживания мужчин, считая их только дикими самцами и
никогда не думала поддаваться соблазну.
Вот и теперь она видела, как красавец албанец интересуется ею, но не
подавала ему никаких поводов для знакомства. Я удивилась ее рассказу и в
свою очередь поделилась с ней о своем девичестве и о том, как много
занимает в моей жизни секс. Поскольку я была врачом гинекологом, я
предложила Гере зайти ко мне в каюту, где я могла бы ее осмотреть и дать
несколько полезных советов. Гера легла на диван и я осмотрела ее половые
органы, установив, что входное отверстие во влагалище у нее близко
расположено к заднепроходному отверстию, а клитор, который является
главным возбудителем, наоборот, расположен ближе к лобку. На вопрос, как
она совокупляется со своим супругом, Гера ответила "обычным", то есть она
лежит на спине, широко раскинув бедра, а муж, разместившись между ее ног,
лежа сверху, вводит во влагалище свой член. Сделав несколько движений
членом, он быстро кончает, не интересуясь, что испытывает в это время
супруга. Я обычно бываю рада, что он закончил свое дело - сказала Гера, и
иду спать в свою постель. Мне сразу же стало ясно, что при таком
расположении половых органов, как у Геры, когда клитор находится далеко от
влагалища, ей никогда не кончить. При положении "женщина на спине", когда
вход во влагалище смещен к заду, погружаясь во влагалище, член мужчины не
касается клитора, а в нем-то и размещены все нервные окончания, доводящие
женщину до вершины возбуждения. При таком способе сношения стенки
влагалища, в котором мало раздражителей не воспринимают трения члена,
мужчина кончает, не доводя женщину до "кондиции". Я объяснила Гере, что
она может кончить если применить с мужем другое положение при сношении, а
именно: муж должен лечь на спину, а она, находясь к нему лицом, должна
сесть на член сверху и после этого начать движение задом, одновременно
нагнувшись так, чтобы ее грудь касалась груди мужа. При таком положении
член будет сидеть глубоко во влагалище, а ствол члена при скользящем
движении ее тела будет касаться кончика клитора. Возбуждение будет
стремительно нарастать и она обязательно кончит. А если при этом муж
кончиком пальца будет дополнительно касаться и раздражать клитор, то
эффект превзойдет все ожидания и она сможет почувствовать счастье оргазма
дважды и более. При этом я объяснила Гере, что поскольку ее муж кончает
очень быстро, ему следует перед началом полового сношения позаботиться о
том, чтобы хорошо возбудить свою жену, самому оставаясь относительно
спокойным. И в этот момент, когда жена сильно возбуждается и будет желать,
чтобы муж погрузил в нее свой член, начинать сношение. Услышав это, Гера
пришла в ужас, считая, что муж никогда на это не пойдет и сочтет ее
безнравственной женщиной. И тут у меня мелькнула мысль познакомить и
свести Геру с албанцем. Уж этот то самец препедаст ей отличную школу
секса. Я сказала Гере, что ей следует познакомиться с этим албанцем, и
если он проявит инициативу, не отказать ему в половой близости, заверив
ее, что с ним то она наверняка кончит и не раз. Гера вначале и слушать не
хотела меня, но верх взял мой убедительный тон и извечное женское
любопытство. Я сказала Гере, что каждая женщина до и после брака должна
иметь в жизни несколько мужчин, когда мы сидели в ресторане, к нашему
столику подошел албанец и вежливо попросил занять свободное место. Мы
разрешили и вскоре завязалась беседа. После ужина я пригласила всех к себе
в каюту. У меня мы выпили две бутылки мартини с содовой и Гера сразу
захмелела. Сославшись на недомогание, я ушла во вторую комнату, оставив их
вместе. Вскоре через тонкую перегородку я услышала звуки поцелуев, а еще
чуть позже, заглянула в дверь и увидела, как албанец раздевает Геру. Как
вы догадываетесь, знакомство с албанцем было дело моих рук. Я
предварительно с ним поговорила и рассказала, как ему следует действовать.
Гера пыталась слабо сопротивляться, не помня мои наставления, закрыла лицо
руками, предоставив ему возможность раздеть ее. Положив Геру на диван, он
мгновенно сбросил с себя одежду и я увидела великолепного мужчину с
громадным высоко торчащим членом. В эту минуту я позавидовала подруге, так
он был хорош. Гера лежала на диване, широко разбросив ноги и закрыв
ладонями лицо, албанец подошел к ней, как-то тяжело крякнул и вогнал ей
свой член. Я слышала как охнула моя подруга и как забилось в конвульсиях
ее тело. Забросив на бедра ее ноги, он стал двигать член как поршень.
Затем, резким движением тела он повернулся на спину и Гера оказалась
сидящей верхом на его члене. Схватив ее за грудь, он низко пригнул ее
голову, а затем, бросив руки на ее бедра, стал двигать ее задом по всему
своему торчащему члену. И вдруг я услышала страстный стон женщины,
испытавшей приближение оргазма. Гера, сидя верхом на толстом члене,
заметалась, яростно завертела задом и испустив свои сладострастия, стала
кончать, албанец перевернул ее животом вниз, поперек кровати и раздвинув
ее безвольные ноги, вогнал между ягодиц свой член в самую глубину ее
влагалища, в таком положении, не имея сил сдержать страсть, они оба с
криком и стоном кончили и повалились на диван. С Герой творилось что-то
невероятное. Она жадно целовала своего неожиданного любовника. Буквально
не прошло и 20 минут, как член албанца высоко поднялся и Гера с жадностью
предалась любви. Маури вновь поставил ее к краю кровати и я увидела, как
его член вошел в подругу со стороны зада, потом он положил ее на бок и в
этом положении они оба кончили. Когда Маури ушел, я зашла в комнату к
Гере, которая лежала в изнеможении. Со слезами на глазах она благодарила
меня за впервые принесенное счастье.
Наш путь из Европы в Азию продолжался 8 дней и все эти дни Гера
безумствовала в страстных объятиях албанца. Она с такой жадностью
отдавалась ему, что казалось никогда не насытится. Однажды вечером, после
очередного "сеанса", проводив Геру к себе я стояла с Маури на палубе и
любовалась луной. Его присутствие всегда волновало меня. Разговорившись мы
случайно коснулись друг друга руками, но отдернули их. Но потом он
прижался ко мне своим боком и слегка обнял меня за талию. Не говоря ни
слова, я пошла в свою каюту и Маури пошел за мной. Все остальное шло как
во сне. Не успели мы закрыть дверь, как мощные руки подняли меня в воздух
и бросили на диван. Нет, он не раздевал меня, он просто сорвал с меня
одежду. Не успела я опомниться, как мощный член Маури ворвался в меня до
упора. Я охнула от боли и восторга. Такого члена я никогда не видела и не
принимала в себя. Он был размером не менее 20-22 см., и я чувствовала, как
он буквально продирается внутрь моего тела и как головка касается матки. Я
даже не могу сказать сколько раз я кончала, пока наконец Маури, прижав
меня к постели не выбросил в глубину влагалища мощную струю семени. Такого
мужчину дано познать не каждой женщине. Немного отдохнув, Маури вновь
накинулся на меня. На этот раз прежде, чем погрузить свой член, Маури
разместил свои колени возле моей головы и приставил головку своего
могучего члена к моему лицу. Широко раскрыв рот, я с трудом проглотила его
и стала жадно лизать губами. Несмотря на то, что головка едва уместилась у
меня во рту, я испытывала нарастающее блаженство. После этого он долго
целовал мое влагалище и, наконец, по его просьбе позволила ввести его член
в мой зад. С большим трудом, после хорошей смазки головка, раздвинув зев,
стала проходить в анус и я едва не закричала от боли. Но все же я весь
приняла его в себя и дважды кончила в состоянии непередаваемого экстаза.
На следующий день Маури ко мне пришел чуть свет и как дикий зверь
набросился на меня. Его мужская сила была просто поразительна. Такой
необузданной любви я еще не испытывала. Он знал несчетное количество
разных позиций, а особенно мне нравились две, а именно: в первом случае
он, положив меня поперек на диван и приподняв мои ноги плотно прижал их к
моей груди. Сам же, находясь в положении стоя на полу, раздвинул мои ноги
и стал проталкивать в плотно сжатое влагалище свой член. Поскольку мои
ноги и бедра были плотно сжаты, он с трудом входил во влагалище и трение
головки и всего члена были настолько возбуждающими, что я буквально завыла
от наслаждения. При этом он умел хорошо сдерживать себя и давал мне
кончить несколько раз, после чего, забросив мои ноги на плечи, кончал
вместе со мной, бквально заливая мое влагалище спермой. Не менее приятной
была позиция, когда он садился на самый край дивана, свесив ноги на пол. Я
подходила и, широко раздвинув ноги, садилась на высоко торчащий член,
положив свои ноги на его бедра, и начинала неистово двигать задом. В таком
положении он поддерживал меня за ягодицы, а я двигалась взад и вперед,
скользила всей промежностью по его члену. В момент, когда наши груди
соприкасались, он успевал губами прихватить меня за соски, что
способствовало дополнительному возбуждению. Да, те долгие часы, что я
провела с этим мужчиной, доставили мне много удовольствия. Удивительно,
как только у него хватало силы обрабатывать одновременно двух молодых
женщин, учитывая, что Гера быстро вошла во вкус и была готовой целый день
отдаваться. Скоро мы распрощались с Герой, которая сошла в Алжире. Ее
встречал муж, и было немного смешно смотреть, как она, едва выскочив из
постели Маури, бросилась в объятия супруга. Как то у них будет теперь?
Мне тоже недолго оставалось побыть с неожиданным любовником, так как
на следующий день мы прибывали в Тарану. Маури был со мной ласков и
сказал, что в Албании в первый день весны отмечают праздник, который
называется "Ночь большой любви". По традиции в эту ночь ни один мужчина
полностью не удовлетворит свою партнершу. Он обязан выполнить все ее
прихоти, как она того пожелает. Если эта ночь будет первой ночью для
девушки, которая вышла в этот день замуж, мужчина не имеет права ломать ее
девственность, хотя может и должен ласкать ее половые органы, вводить во
влагалище свой член, водить им по всей промежности, но погружать его в
глубину влагалища и кончать туда не имеет права. Самое большое, что ему
позволено, это кончить на живот или в бедра. В ночь большой любви ни один
мужчина не имеет права выпить даже глоток алкоголя, он должен быть с
женщиной предельно ласков, ласкать ее эрогенные части тела. Он обязан дать
ей кончить столько раз, сколько она может это сделать. Если мужчина
нарушит этот ритуал, утром его подруга расскажет всем о своем неудачном
любовнике и он станет предметом насмешек. Молодожены, обязательно рано
утром обязаны показать свою постель старикам, и если будут обнаружены
следы нарушения традиций, молодой муж на целый год лишается права на
брачную близость со своей супругой. Все это мне рассказал Маури, когда мы
улеглись на диван. Он обещал провести со мной эту последнюю ночь в нашей
жизни в традициях ночи большой любви и показать мне, какими бывают нежными
и сильными албанцы-мужчины. Если раньше Маури был нетерпелив и даже
дерзок, пытаясь сразу же овладеть мною, то сейчас он был спокоен, как
будто бы он приступал к какому-то торжественному ритуалу. Мы плотно
прижались голыми телами друг к другу и он стал ласкать мне грудь. Своими
толстыми чувственными губами он плотно охватывал мои соски, глубоко
втягивая их себе в рот. В это время его руки едва прикасались к моему
телу, плавно скользили по внутренней поверхности бедер, лишь слегка
касаясь лобка. Потом он положил меня на бок, а сам лег сзади, плотно
прижался животом к моей спине и протолкнул между ног свой громадный член,
стал головкой и стволом члена скользить по всей промежности, не допуская
погружения головки во влагалище. Это была сладостная любовь, и я буквально
сгорала от желания. "Маури, скорее, милый, прошу тебя, возьми меня, нет
больше сил терпеть". Но он только улыбнулся и сказал: "В эту ночь нельзя
спешить, надо уметь терпеть. Ведь это же ночь любви, и ее надо провести
так, как это делают албанцы". Доведя меня почти до состояния оргазма,
Маури с трудом вытащил из моих плотно сжатых ног свой член, который стоял
как кол, и, присев на корточки перед моим лицом, приставил головку к жадно
раскрытым губам. Будучи сильно возбужденной, я, сгорая от нетерпения, с
трудом втиснула гоовку себе в рот и с жадносью начаа ее сосать. Он
задвигал низом живота, как при половом акте, то почти вынимая весь член,
то до горла вталкивая его в мой рот, так что я с трудом дышала. Его
посиневшая, с крупными яйцами мотня плавала перед моими глазами, и я
схватилась за нее руками и с силой затеребила ее. Казалась, что Маури был
готов кончить, но, сдержав себя, он вытащил свой член и в изнеможении
растянулся около меня. "Дорогой, я хочу тебя" - прошептала я, но Маури был
неумолим. "Ночь еще велика" - сказал он, - "вся наша". Немного отдохнув,
он вновь принялся за меня. Улегшись на спину, он попросил меня
разместиться своими половыми органами над его лицом, и в эту же секунду
его губы впились в мое влагалище. Его пылающее лицо заметалось между моих
ног, а губы и язык были во мне. Больше я не имела сил терпеть и кончила с
такой страстью, что мой крик, вероятно, был бы услышан на палубе. Дав мне
кончить, Маури, вновь немного отдохнув, опять приступил к любовной игре.
На этот раз я опустилась руками на ковер, Маури взял меня за ноги, положил
мои икры себе на бедра, так что сам оказался между моих ног, и,
пригнувшись, стал со стороны зада загонять в меня член. Я выглядела как
тачка, у которой вместо ручек были мои ноги. В такой позиции член прошел
на всю глубину влагалища настолько глубоко, что я заохала, а когда он
начал им двигать туда и обратно, то сразу кончила. Заметив это, Маури
вытащил член, чтобы не кончить самому, и опять притих возле меня. Я просто
изнемогала в его объятиях и жаждала новой близости. Ждать пришлось
недолго. Теперь он хотел иметь меня через задний проход. Я боялась этой
близости, но сегодня, в эту прощальную ночь, решила уступить. Смазав себе
зев, а ему головку, я приняла заднее положение, упираясь руками в край
дивана. Но вот головка коснулась зада и под большим давлением член стал
входить в меня. Сжав зубы, я терпела, и как только он прошел в анус, у
меня наступило облегчение. Сделав несколько скользящих движений, Маури
мощно заработал задом и загнал член глубоко в мое тело.
ШУТКА
Снегопад был таким, что за два часа окно снаружи сплошь залепило
снегом. Обнаженная девушка поднялась из постели и, обхватив свои бежевые
плечи, подошла к окну. Она легонько постучала кулачком по стеклу в
надежде, что снег снаружи осыплется. Так и получилось: маленький тонкий
пласт бесшумно отломился и канул. Девушка нагнулась к образовавшемуся
глазку и долго смотрела на осугробленные крыши, а потом повернулась назад
с таинственной улыбкой совершенно счастливого человека и с невинными
словами:
- Как быстро в этом году наступила зима!
Мужчина откинул одеяло и сел на диване. Он смотрел на девушку. В его
глазах не было ничего, кроме усталого тепла.
- Танюша! - позвал он. - Иди, сядь рядом со мной!
С поспешной готовностью, какую женщины проявляют лишь тогда, когда
хотят подчеркнуть сове желание немедленно повиноваться своему властелину,
девушка бросилась к мужчине, но села не рядом, как он просил, а на ковер у
его ног, положив руки и голову к нему на колени:
- Знаешь, Васенька, я, кажется, наконец-то по-настоящему счастлива...
Васенька запустил пальцы в волосы возлюбленной, поднимая ее голову.
Он улыбался.
- Раз уж мы приняли сегодня такое решение... Решение - на всю жизн
ь... Так давай отметим этот день, - предложил он.
- Давай, - кивнула Таня. - пойдем куда-нибудь?
- Для начала я куплю тебе у кооператоров двадцать одну пунцовую розу.
- Почему двадцать одну?
- А ты забыла, сколько тебе лет?
Девушка с улыбкой шумно выдохнула воздух - это у нее был такой
странный смех:
- Тогда купи пятьдесят девять.
- Зачем?
- Затем, что сегодня наш общий праздник, а если посчитать, сколько
нам с тобой вместе лет и особенно сколько розы будут стоить в это время
года...
- Тогда я куплю тебе какой-нибудь другой, но совершенно
необыкновенный подарок.
- Да. Жемчужные бусы. В том киоске, что у метро. Моя приятельница -
ну та, нищая поэтесса, у которой это - единственная драгоценность, однажды
дала мне померить и тут же, увидев их на мне, сказала, что обратно не
возьмет, потому что это моя вещь, я словно бы с ней родилась. Мне стоило
огромного труда вернуть ей бусы - она все сопротивлялась, но в душу мне
они запали. Поэтесса - матовая блондинка, на ней жемчуг как-то блекнет, а
на мне - я ведь совсем смуглая и черная - наоборот, приобретает какие-то
немыслимые оттенки - голубой, розовый, желтый - где их раньше не было...
Словом - живет! Я все копила деньги на такие бусы, но никак не могла
собрать четыреста рублей, все на что-нибудь мелкое соблазняюсь...
- Решено, - обрадовался Вася. - Я сегодня богатый. Сейчас покупаем
жемчуг. Потом идем подавать заявление. А после этого хватаем тачку и едем
в "Норд". Тамошний директор - мой школьный приятель, так что нас примут
как царей.
- И ты скажешь своему другу, - подхватила девушка, - вот это - моя
невеста, Таня Лазарева.
- Невеста, - твердо повторил Василий и посмотрел на Таню так, как
смотрят только очень открытые и влюбленные люди.
У киоска Таня сняла пуховый шарф, обнимавший ее шею, и Вася
торжественно застегнул на ней сзади замочек жемчужного ожерелья. Девушка
загляделась на себя в витринное стекло. И она действительно была
необыкновенна в тот миг. Из серенького потертого песцового воротника
беспомощно тянулась тонкая смуглая шея, на которой жил своей отдельной,
недоступной и недосягаемой жизнью жемчуг. Василий залюбовался своей
любимой. Танюша отказалась снова надеть шарф, но Вася почувствовал, что
она не простудится - такое ощутимое доброе и счастливое тепло, почти
свечение, исходило от нее.
Совсем стемнело. С трудом пробивая себе колесами путь в рыхлом снегу,
древний "Запорожец" остановился у закрытой стеклянной двери ресторана,
одну половину которого занимала огромная табличка "Мест нет", кажется,
приделанная туда раз и навсегда, а другую - спина швейцара, не
соизволившего даже повернуться на стук Василия. Тому пришлось сильно пнуть
дверь ногой, чтобы швейцар, не отрывая носа от газеты, сделал рукой
неопределенный жест к табличке, очевидно решив, что имеет дело с
душевнобольным. Василий повторил свой маневр, и только тогда швейцар, не
открывая двери, стал знаками выяснять, в чем дело, на что Василий
закричал, что ему нужен сам директор. Швейцар начал длинно расспрашивать,
что да зачем.
Тягостная сцена, в продолжении которой Танюша стояла на несколько
шагов позади, становилась уже комичной. Наконец, волею случая, в вестибюле
появился сам директор, который с первого взгляда узнал товарища, оттолкнул
швейцара и сам отодвинул засов. Друзья обнялись тут же на пороге, а затем
стали хлопать друг друга по плечам и восклицать обычную бессмыслицу: "Ну
как ты? - А ты? - Да ничего! - А я, как видишь... - Ну ты даешь!" И
директор понемногу повлек Васю за собой.
В эти первые минуты Танюша, от замешательства так и не вошедшая в
ресторан, оказалась забытой. Так как она от робости не делала никаких
попыток войти, то швейцар, приняв ее за постороннюю, начал закрывать
стеклянную дверь. Только тогда девушка опомнилась и переступила порог, но
была остановлена швейцаром, который, загородив ей дорогу, зычно спросил:
- А вам здесь что надо?
Растерявшись, испугавшись неожиданно резкого тона, Таня сделала
неопределенный жест в сторону мужчин, которые уже удалились вперед на
несколько шагов. Если бы она продержалась еще секунду, то Василий бы к ней
обернулся, позвал, и все бы пошло, как было задумано. Но швейцар, напирая
на Таню всей тушей, уже совсем оттеснил ее к выходу. Это и увидели
обернувшиеся друзья.
- С тобой? - спросил директор своего гостя.
И тут на возбужденного встречей Василия накатила волна шального
озорства, то болезненно-напряженное состояние, про которое говорят: "черт
за язык дергает".
- Нет, - быстро сказал он и, ужаснувшись, тут же открыл рот, чтобы
рассмеяться собственной шутке и пригласить невесту за собой. Но швейцар,
услышав это слово, последним усилием вытолкнул ошеломленную таким ответом
девушку за дверь и быстро задвинул засов. И до конца жизни запомнил Вася
выражение бесконечного удивления на Танюшином лице, в котором уже
отражались вестибюльные лампочки.
Все произошло мгновенно, еще не поздно было исправить, но директор,
хохоча, уже волок Васю вверх по лестнице. Только очутившись за столиком,
Вася понял, что сейчас уже совершенно невозможно сказать другу, что та
девушка, которую только что на его глазах взашей вытолкали из ресторана,
та девушка - его невеста. Никому бы и в голову не могло прийти, что
человек, поступивший так со своей спутницей, хоть сколько-нибудь серьезно
к ней относится. Соответственно, никто и не окажет ей уважения. Да и сама
Таня после такой шуточки навряд ли пошла бы сюда...
Рюмки в мгновение ока были наполнены и, поднося к губам первую, он
вдруг ясно представил себе Таню в жемчужных бусах и потрепанном песце одну
на темной улице, беззащитную, ничего не понимающую, но еще чего-то ждущу
ю... Проглотив водку, он поднял штору и посмотрел на улицу. Там уже никого
не было. "Ничего, приеду домой - сразу же ей позвоню и объяснюсь; она
должна понять, она всегда легко выходила из всяких глупых недоразумени
й..."
Но он не приехал домой. Утром Вася очнулся в незнакомой комнате, а
рядом с ним на неразобранной кровати храпела перегаром незнакомая девица.
У Васи так болела голова, что не было никакой возможности соображать.
Добравшись кое-как до ванной и подставив голову под струю ледяной
воды, он начал смутно кое-что припоминать. Ресторан уже закрылся, а они
все пили, и официантки садились к ним на колени, он все щипал за груди вот
эту вот, рыжую. Потом она потащила его в соседний пустой и темный зал, по
дороге опрокинув несколько стульев и, наконец, закрыла за ними дверь,
бесстыдно стянула с себя трусы и, повалившись на кресло, увлекла Васю
перед собой на колени, отвратительно раскорячилась и стала цепкими лапами
пригибать его голову к какому-то скользкому шерстистому источнику мерзкого
запаха; воняло тухлой селедкой, и Вася осознал, что это запах неподмытой
женской промежности. Чтобы только не чувствовать это, он рванулся вверх,
но брюки и трусы, не без помощи ее умелых рук, упали вниз, он повалился на
девицу, которая обхватила его ногами - и начался гадкий и грязный
сладострастный кошмар.
После опять что-то пили, официантки визжали и поднимали юбки, и еще
осталось у васи слабое воспоминание о том, как его головой вперед
запихивали в машину, а он от кого-то отбивался ногами... Теперь вот эта
комната... Таня!
Он вскочил, как ужаленный, и, не вытерев головы и хватая как попало
свои вещи, бросился вон из квартиры, оставив дверь распахнутой настежь...
В первой же попавшейся телефонной будке Василий, путаясь в цифрах,
набирал ее номер. Монетка провалилась, послышалось Танино спкойное и
мелодичное "Да". Василий дернул рычаг вниз. Что можно ей сейчас объяснить?
Как оправдываться? Где был? И вдруг Вася почувствовал легкий укол
самолюбия: по его мнению, Таня должна была изрыдавшимся голосом кричать в
трубку: "Вася! Вася! Это ты?! Ну ответь же!" - а она говорила так, словно
сняла трубку в приемной своего шефа.
Вася неторопливо застегнулся, спрятал мокрые волосы под шапку и пошел
по улице, приняв решение скрупулезно обдумать и взвесить каждое слово,
может быть, даже записать на бумажке, а потом уж позвонить. Придумать
что-нибудь абсолютно правдоподобное. Не торопясь.
Василий пешком дошел до дома, там у него стояли в холодильнике
бутылки пива - штук шесть, - он решил немного опохмелиться, но сам не
заметил, как высосал все пиво. И уж тут само собой пришло решение отложить
объяснение с невестой до завтра. Вася и в мыслях не допускал, что его
вчерашняя дурацкая выходка может не закончиться благополучно. Главное,
придумать что-нибудь попроще.
Назавтра был аврал. В восемь утра ему позвонил начальник и сказал,
что на следующий день в институте ожидается шведская делегация, и нужно
скоропалительно готовить материалы для ее встречи. Материалы готовились до
закрытия института, когда, наконец, Василий добрался до дома, ему хотелось
только спать. Больше ничего.
Утром в институт приехали шведы. День опять пропал. Мысль о Тане, о
ее живой, теплой красоте, сидела в Василии как заноза, минутами ему
хотелось бросить делегацию и бегом мчаться к телефону, каяться и плакать в
трубку - лишь бы слышать ее далекий голос, лишь бы скорее отправить в
прошлое этот кошмар... Ощутить, что она как прежде принадлежит ему, а
дурной сон - прощен и забыт...
К вечеру он добрался до телефона. Но такого страстного порыва, как
днем, уже не было. Они прожили друг без друга полных трое суток, а ведь
совсем недавно почти невозможным казалось ежедневное расставание на десять
часов, что оба были на работе. Значит, можно подождать до утра. Утро
вечера мудренее. А утром позвонить стало еще невозможнее.
И появилась крошечная, но зубастая мыслишка-гиена: "А может, не
взонить вовсе?" Василий с омерзением оттолкнул ее, но незаметно, сам от
себя в тайне, начал обдумывать ее, в мозгу быстро прокручивалисьразные
варианты... Но больше всего его ум, как всегда, занимала работа.
Возвращаясь домой Вася, как всегда, машинально достал из почтовой
кружки газеты, и вдруг из них выпал маленький тяжеленький сверточек,
который он с любопытством поднял и развернул. На ладони, обтянутой черной
замшевой перчаткой, как на витрине магазина, мерцали жемчужные бусы.
Колебания кончились. Василий небрежно сунул жемчуг в карман, пачку газет -
под мышку и, облегченный и радостный, запрыгал через две ступеньки к себе
на четвертый этаж.
СЛОВО ДЛЯ ЛАРИСЫ
...Я не знаю, зачем мысленно повторяю себе все это снова и снова.
Вообще-то, я уже все для себя решил. Сегодня же меня не будет. Как
водится, оставлю записку, что, мол, в смерти прошу никого не винить и все
такое. Во втором ящике моего стола еще с прошлого воскресенья лежит почти
полстакана таблеток димедрола - сам выколупывал из почти семи пачек. Пусть
ей будет кисло, когда узнает. Я, конечно, понимаю, что вообще-то ей по
плечо, да еще этот прыщ на подбородке - ну так ведь я скоро вырасту! А она
не понимает... Но я так ей и сказал... А, да ну все это!
Началось-то совсем даже неплохо. Наша компания тогда собралась в
подвале, в карты дулись. Потом Дылда флакон принес, еще посидели, а потом
завалили Бык с Бациллой (они всегда вместе ходят) и двух девок привели -
Ольгу и Лариску. Ну, они и раньше, бывало, цепляли и приводили
кого-нибудь. Одно время тут часто устраивали "театр" - это так наши
называют. В прошлом году была тут в восьмом "Б" такая Танька, все с
Петькой носатым ходила. А потом он ее всем отдал - надоела, видать. Так
вот, ее затащат туда, все рассядутся по трубам, курят, музон врубят - в
кайф, а ей говорят: раздевайся, а не то, мол, бить будем и матери про ВСЕ
расскажем. Ну, ей, понятно, страшно, раздевается. Потом веселые штучки
начинаются. Она ни в чем никому не отказывала - куда денешься? Потом ее
родичи, правда, переехали куда-то, и она тоже. И в "театре" было закрытие
сезона. Так что по таким делам я всему научен. А эти - Ольга с Лариской -
в карты продулись, а у нас с этим строго - ну их и привели к нам
расплачиваться. Девицам налили по стакану. Ольга эта самая, деловая такая,
сразу и говорит:
- Значит так, парни. Каждый чтобы по разу, только быстро, по очереди,
и без всяких там штучек...
Ну, Бык вроде кивнул, а тут Бацилла подскочил:
- Не-е! Так дело не пойдет! Ты проиграла на раз, а вторая-то больше!
Так что не фига шланговать, ты, - это он Лариске, - должна всем по два
раза...
- Два?!!! - вскочила Лариска, - да пошел ты! Я всего ничего и
проиграла...
Тут Бык вмешался:
- Хватит базарить! Хорошо, второй раз будешь не со всеми, а только с
одним - кого сама выберешь. Завтра. Идет? - он явно работал на публику;
думал, наверное, что ему обломится. Бык оглянулся. Несогласных, понятно,
не было. Нас было пятеро, кроме малолеток, которым ничего не полагалось.
- Ну, поехали! - и он потянул с себя футболку.
...Ольга была черная такая, толстоватая в верхней части. Как
разделась, Бык сразу на нее - запыхтела, как паровоз. У нее даже волосы ко
лбу прилипли, а Колюн поближе подошел - еще не насмотрелся. Ну, дальше все
как всегда - остальные смотрят, хихикают, советы дают. Горобурдина
онанизмом занимается - за ящик отошел и думает, дурак, никто не видит!
Смотрел я, смотрел, а потом и моя очередь настала (я предпоследним был),
но что-то я до того насмотрелся, что только начал, как все и кончилось.
Подергался еще немного для приличия и слез. (Ольгой я, вообще не
занимался, это все о Лариске). А потом ушам своим не верю - она меня
выбрала! На завтра то есть. Бык так на меня посмотрел, что у меня голос
охрип. Потом разошлись, все путем... А я весь вечер и на следующий день
все места себе не находил. Неужели, думаю, я ей чем-то понравился? И все
вспоминал, какая она худенькая, длинноногая, на руках и ногах светлый
пушок, и... Ну очень она мне понравилась.
Назавтра, как и договорились, я с ней на углу встретился, у ее дома,
когда она со школы пришла, (я-то из путяги еще раньше свалил). И пошли к
ней - как раз мать на работе была, а папаши у нее и вовсе нет. Дома у них
ничего так: комнат - две, как и у меня, но мебель классная, видик стоит.
Богатенькие. Выпить мне предложила. Да не бормотени, и даже не водки, а
банановый ликер. Я, говорю, не знаю, никогда не пробовал. А она отвечает,
что ерунда, мол, мамаша в ресторане "Прибалтийский" работает, или давай
кофе попьем? И бутерброд с вкуснющей колбасой мне дала. С чего это она,
думаю. Ну, а потом разговор вышел:
- Тебе не очень горит со мной...?
- Да нет, - отвечаю, - вообще-то, не очень. А что?
- Видишь ли, - говорит, - после вашего вчерашнего скотства у меня
побаливает еще...
- Ну и что?
- Да, конечно, раз обещала, так..., но, может, на другой день
отложим? Только этим скажем, что все в порядке, а то еще чего...
- Ладно, - говорю, - давай когда-нибудь в другой раз, если захочешь...
- она обрадовалась, даже смотреть по-другому стала.
- Ты, - говорит, - самый замечательный парень из всех, что я знаю!
Даже обняла меня в конце, говорила еще, что потом обязательно, и все
такое. И вот с тех пор я за нею так вот и таскаюсь...
Ну да чего уж там, не так все плохо. Поначалу здорово было, она меня
с собой брала иногда на киношки всякие, куда так не пускают. На день
рождения приглашала. К мамаше в ресторан нас разок провели - побалдели.
Правда, иногда она как-то скукоживалась, молчала все, а на все вопросы так
меня несла, что просто непонятно даже - что я ей сделал? Однажды, после
того как мы в кино ходили, я у нее оставался - мамаша в ночной смене была.
К тому времени мы уже с ней всегда вместе были. Я и в подвал перестал
ходить, тем более что там Бык заправлял, а после того случая он бы со мной
рассчитался как-нибудь. Она так рада бывала, когда я, приходящий из похода
или с дачи приезжающий, в дверь звонился. Говорила, что без меня скучает,
что ближе у нее нет никого, и все такое. Ну, мы поужинали, потом фильмец
она поставила. Она смотрит, а сама будто ничего не видит - как задумалась.
Я ее за руку беру, а у нее ладошки все мокрые. Руку отдергивает, "не
трогай меня" - орет. Ну мы еще посидели, фильм кончился, вроде она
успокоилась. И говорит, что главный герой на папашу ее похож. Не на
родного (тот давно сбежал, она его и знать не хочет), а на отчима, что с
матерью жил. Она и теперь иногда к нему ездит, хоть и с мамашей ее
развелся год назад - теперь у него новая жена. Он матери моложе, а сам
дизайнер по мебели. У него и мастерская есть, и все такое. Вот только с
мамашей он не контачит, и Лариска ездит к нему тайком от матери. А про
подарки его говорит, что подруга продает и еще и деньги у матери просит.
Ну, та ей вообще ни в чем не отказывает, но вот к нему не пускает.
- Это потому, что я его очень люблю, - говорит Лариска.
- А ей не все равно, ведь они развелись? - не понимал я.
- Да нет, - машет она рукой, - ну как ты понимаешь... - Лариска
теребит пуговку у воротника и молчит.
- А меня, - говорю, - любишь?
- Тебя... - холодно и раздумчиво тянет она, - не надо об этом... если
я тебе скажу, то ты, пожалуй...
И сидит вся такая чужая, отстраненная и непонятная. Потом оттаяла
вроде. ...Утром позавтракали. Сидели. Молчали. Потом я с духом собрался:
- Но ведь у нас вроде все хорошо, ты сама говорила... В чем дело-то?
- Ни в чем, - отвечает, - неважно!
- Ну мне-то можно сказать, - говорю, - сама говорила, что у нас с
тобой никаких секретов нет!
- Это не секрет, а просто тебя не касается, - а сама в сторону
смотрит.
- У меня может быть своя личная жизнь или я должна перед тобой
отчитываться?
- Да нет, - говорю - конечно, не надо отчитываться, но это ведь меня
тоже касается! Это и мое дело тоже!
И за руку ее взял, повернул к себе. Она дернулась, руку вырывает. Я
держу.
- Пусти, - кричит, - немедленно!
Отпустил. Помолчали. Как ей объяснить?
- Понимаешь, - говорю, - мы ведь всегда все друг другу рассказывали.
Зачем нам обманывать, я ведь тебе ничего не сделал!
Вижу, ее проняло. Опять помолчали. Повернулась, смотрит.
- Ты уверен, что этого хочешь?
- Да.
- Хорошо, - и села, обняв колени.
Задумалась. Ну а потом вдруг и выложила:
- Я думала у меня это прошло, но вот опять... Я его люблю... Он был
такой красивый, такой большой. Мать по сравнению с ним совсем не
смотрелась. Подтянутый, всегда в чистой рубашке. И пахло от него
замечательно. Когда мать мне его представила Павлом Васильевичем, он
засмеялся. Да так здорово, так красиво, мать и сама тоже прыснула, хотя и
старалась серьезную физиономию состроить. А потом, через неделю, говорит,
что звать его я могу как хочу - хоть Пашка-папашка. И опять же смеется.
Ну, я его в папашку и переделала. Я тогда в седьмой класс уже ходила, мне
пятнадцать исполнилось - так он мне на день рождения французские духи
подарил и сережки с селенитом. Ух, до чего красивые - ни у кого таких нет!
И шампанское сам принес. Мы тогда с друзьями и девчонками у нас собрались,
а с родителями договорились, что они в кино пойдут. Мальчишки, конечно,
вина принесли потихоньку - "чтобы никто не догадался". Но тут-то
шампанское! Да еще фирменное! Вот папашка дает! Мать было визжать - мол,
рано им еще, а он ей "Почему это рано? Пора!" И сам открыл. "Первый тост,
- говорит, - должен отец сказать". И ко мне: "Будь счастлива, котенок! "
Выпили они с матерью и ушли...
Ну, я к тому времени, конечно, уже и школьные романы с записками,
кино и мороженными крутила, и курить пробовала. И с мальчишками
целовалась, обнималась, но ничего такого обычно не позволяла, потому что
уже как-то раз попробовала - и не понравилось. Это в пионерлагере, когда в
пятом классе была. Там и в кис-кис, и в "ромашку" по ночам играли; и в
беседке свидания назначали, письма любовные писали. Ерунда это все,
конечно, и детство. Так вроде ничего казалось, да и от прыщиков на лице
полезно, говорят. Но мальчишки, они просто идиотики какие-то, и, как
говорила моя подруга Марина (ее взрослые называли нехорошей девочкой), -
от них удовольствия меньше, чем от сырой морковки. Правда, сама я этим не
занималась, так что не знаю. Но остроты дурацкие - это точно. Галдят,
пихаются, угловатые какие-то. В пропотевших рубашках с грязными
воротниками и с прыщами на лбу. Фу! А у Пашки движения, как у сильного
большого зверя, и голос такой - мурашки по хребту бегут, да и сказать есть
что. Он меня любил, все дарил всякие вещицы премилые. А я его просто
обожала. Да не виделись, так я ему с разбега на грудь - прыг! Он меня
подхватит, да как закружит! В шею уткнусь и шепчу: "Папка, миленький"... А
он смеется и голову мою целует, и по заду хлопает. - "Отъелась без меня,
свинка?" И в ухо мне тихонько хрюкает. Однажды рисовал меня в мастерской -
только волосы не темные, а почему-то розовые. "Я так вижу," - говорит.
Вроде шутит, но лицо серьезное, такое, что внутри все замирает, краснею, и
глаза отвести хочется. Я после этого в рыжий цвет покрасилась - все ближе
к розовому. Мать меня все услать норовила - чтобы с Пашкой побыть, а я
вредничала, все назло ей делала. Ну он за меня всегда заступался...
Прошлым летом были мы у озера - дачу снимали. Как-то утром мать на
работу уехала, а я наверху в своей комнате замерзла (дождь шел, сыро было
и холодно) - и спустилась вниз. К Пашке в кровать залезла - он выходной
был. А он спит, словно большой ребенок, подушку обнял, и лицо такое
доброе, беззащитное. Теплый весь, как печка. Я так к нему подползла и
прижалась, а он во сне меня обнял. У меня сразу сердце забилось, в висках
забухало. А Пашка дернулся, пробормотал что-то и мне в щеку уткнулся. Я
его и поцеловала - сама не знаю, как вышло. Он глаза не открывает, в
полусне улыбается. Ну, я вспомнила, как Марина учила меня целоваться -
чтобы язык шевелился как жало, - и еще его поцеловала. В губы. А потом
руку его взяла и себе на грудь положила. Тут он окончательно проснулся, на
меня вытаращился и приподнялся. Удивленно так говорит: "Ты что! Ах дрянная
девчонка!" Но лицо совсем не сердитое, и я его за шею - хвать! И повисла,
когда он на руки оперся. И опять поцеловала. Ну тут он руки согнул,
опустился, и меня к кровати прижал всем телом. А потом тоже поцеловал. Да
так сладко, что у меня дыхание перехватило и в животе, внизу, тепло сразу
стало. А когда чуть на бок отвалился и рукой мне от горла до пупа провел
(а рука такая нежная! но за сосок цепляется), я даже задрожала вся - и
зубы застучали. Только и смогла простонать каким-то чужим хриплым голосом:
"Еще..." И руку его, к себе прижимая, ниже по животу толкнула... Потом
плохо помню - очнулась, а он меня за плечи трясет и в лицо заглядывает.
Озабоченно. Я только смогла улыбнуться из последних сил (все тело сладко
ломило и ныло) и говорю: "Спасибо..." - так в каком-то фильме делала
героиня. Еще успела сказать, чтобы никому ни слова, а то меня мать убьет.
И тут же уснула. Он вместо ответа мне руку на голову положил. Потом,
помню, еще разбудил меня - дал какую-то таблетку и стакан воды... Во сне
все продолжалось, мне хотелось спать вечно...
Проснулась я уже после обеда. Внутри что-то поднывало - у него все
оказалось слишком большим для меня. (Я потом еще неделю ходила, стараясь
пошире расставлять ноги и временами поеживаясь от боли). На столе был
обед, а Пашка уехал в мастерскую.
В следующую же ночь, когда я только представила, что он завтра будет
спать с матерью, я чуть не умерла от ревности. А потом так вешалась на
папашку и улыбалась ему, что мать странно посмотрела. И спросила, с чего
бы это я сияю, как самовар. Пашка, видимо, старался меня избегать. С
неделю ему это удавалось. Наконец, я его поймала, когда он, сидя в лодке,
отправлялся на рыбалку, и мы сначала сплавали на небольшой остров в
камышах (от лодки до полянки я ехала на широких плечах папашки).
Потом он отвез меня обратно. Я излечилась от лихорадочного
возбуждения и беспричинных улыбок и смешков. Он стал нежен и больше не
сопротивлялся моим домогательствам - я сказала, что иначе буду гулять с
кем попало (я, конечно, врала) или все всем расскажу. Впрочем, это было
уже неважно - Пашка признался, что тоже любит меня. Но иногда я
чувствовала себя такой несчастной, что по ночам горько и безнадежно
плакала, сама не знаю о чем.
Когда закончилось лето (самое счастливое лето в моей жизни), мы
переехали домой и напряжение усилилось. После серии скандальчиков мать,
видимо, о чем-то догадалась или просто характер у нее такой тяжелый,
возможно, - с Пашкой они развелись. Мне было настрого запрещено с ним
встречаться. Я ездила к нему в мастерскую. Причем он сам звонил мне (почти
каждый день) и просил - он не мог без меня! Угощал меня невозможными
деликатесами - любил готовить для меня. И грустно шутил, что ввиду
отсутствия таланта, ему лучше было бы пойти в повара. Даже когда мне было
нельзя, он тискал меня и целовал. А потом заставлял проделывать с ним
довольно тошнотворные для меня (пока не привыкла) вещи, убеждая, что это
наоборот вкусно. Я понимала, конечно, что это очень даже по-французски,
что он только из ванной (в мастерской было все), но меня мутило.
Приходилось ставить рядом чашку с крепким кофе с коньяком, чтобы я могла
запивать все это дело в продолжении сеанса. Обычно он сидел, откинувшись
на диване, под ковром с тиграми на стене, а я стояла на коленях перед ним
(на полу тоже был пушистый коричневый ковер). Его искаженное лицо было как
раз под мордой ухмыляющегося тигра. Когда моя недельная регулярная болезнь
проходила, ненаглядный растлитель, вынув меня из пенящейся душистой ванны
и завернув в огромное голубое полотенце, нес, прижимая к груди свою
любимую доченьку. На широкой тахте, заставив меня лечь и приподнять зад,
он нетерпеливо смазывал душистым маслом все, что там было. А затем, после
обычных прелюдий и подкрадываний, своим острым шершавым языком буквально
ввинчивался внутрь меня (правда, не совсем туда, куда я могла ожидать!) до
тех пор, пока меня не разбирало, и я не начинала стонать и еще сильнее
выпячивала ему свой зад... Из глаз у меня при этом почему-то лились слезы,
все расплывалось, меня сотрясали судороги непередаваемого наслаждения...
Потом, после всего, часто бывало стыдно, я отталкивала его, плакала,
ругала извращенцем и старым развратником, пока он варил мне пельмени. Он
скоро снова женился - ему негде было жить, квартиры и прописки у него не
было, только мастерская. И его мерзкая молодая жена со своей дочкой меня
терпеть не могли. Когда я звонила, они неизменно отвечали, что Павла
Васильевича нет дома. Вот примерно тогда я, несмотря на все возможные и
невозможные ухищрения, и забеременела. После врачей, больницы, слез матери
- всех этих ужасов - я решила, что больше не стоит водиться с этим старым,
неосторожным и лживым развратником. Мы сильно поссорились. Он, кажется,
тоже был рад избавиться от меня - боялся новых осложнений, подлый трус!
Через месяц я не выдержала - его "нет дома". Понятно. Потом еще и еще, и с
тем же успехом. Один раз я вполне явственно услышала, как он говорил
дочери своей Валентины: "Скажи ей, что меня нет дома". Я поехала в тот же
вечер к мастерской и, выбив окна парой кирпичей, убежала. На следующий
день он позвонил сам и предложил встретиться. Меня хватило на три дня. С
тех пор я мирилась с ним и снова расставалась. Перед тем, как мы
встретились, я с ним поссорилась опять... А вчера он позвонил... Я
сказала, что нам не о чем говорить, а он жаловался на желудок, на то, что
худсовет снова зарезал его интерьеры, что Валька плохо готовит. Сегодня
позвонит опять. Мне стало его так жалко, я поняла, что никуда мне не
деться... Вот только его Валентина - сволочь, и Диночка (доченька его) -
придурок, нос воротит. Ух, ненавижу их...
Она замолчала и как-то поникла, а я так и сидел обалделый, молча.
Потом глотнул из бокала - мы пили немецкий вермут. Она вдруг
встрепенулась:
- Наверное, я зря тебе это рассказала, ты меня будешь презирать, но
мне не хотелось тебя обманывать, ты хороший парень и мне не... Ну, в
общем. я хочу, чтобы ты знал... А вот этого, - она выразительно крутанула
рукой, - у нас больше не будет...
- А как же это... ну, почему ж ты тогда, ну в подвале, меня выбрала?
Голос дрожал от какой-то глупой и отчаянной надежды. Она замялась:
- Ну... Ты только не обижайся, но ты меньше всех... ну, в общем, все
быстро и небольно, а эти, как настоящие мужики. Я же знала, что ты такой
хороший...
Дальше я уже не слышал. По-моему, я тогда немного съехал - по лицу,
помню, что-то текло, я бежал по лестнице, хотя лифт был свободен, а она
стояла в дверях квартиры и держала в руках мой шарф. Но вернуться я уже не
мог... Лестница прыгала этажами вниз, и все новые витки пролетов вставали
между нами, стены расстилались в бесконечный зеленоватый ковер. Как
гнусные и плоские картонные декорации, мелькали ниши мусоропровода, бачки
для пищевых отходов, размытые и бледные подобия людей. Взгляд смог
остановиться только на замке дверей парадного. Через мгновение он
приблизился, затем за доли секунды вырос, закрыл все поле зрения и вдруг
пропал - вместо него плеснула резкая боль в плече и колене. На меня
обрушилось небо и густая листва деревьев, бесшумно двигались прохожие - я
был на улице.
В голове мучительно ныло, гулкая, ревущая на одной ноте, тишина
давила на уши. Я не мог точно сказать: действительно ли я сейчас говорил с
ней, или это все мне только кажется. Внезапно двор и деревья покачнулись и
завалились набок - я подвернул ногу на ступеньке (зачем она здесь?), и это
сотрясение все поставило на свои места. Я услышал лай собачки, прыгающей
вокруг песочницы, где невозмутимый карапуз посыпал ее песком из совочка, и
шум кроны большого тополя, и хлопанье дверцы машины у химчистки во дворе.
Замерзший в судороге мир вновь пришел в движение. Напряжение отпустило
меня, я свободно вздохнул и вдруг понял, что мне много-много лет, что я
уже совсем другой и даже мысли у меня не те что полчаса назад. И еще я
понял, что, к сожалению, уже поздно, слишком поздно, для меня уже ничто в
мире невозможно - я уже мертв. И тогда мое тело ушло домой...
Вот так. Сначала пытался с ней увидеться, звонил, думал, может, еще
образуется. Нет. Ничего. А может опустить все эти таблетки в унитаз?
Плюнуть? Вокруг столько всего! Понимаю, еще все будет. Но до чего же
противно на себя в зеркало смотреть! Я и в подвале побывал - бутылку
поставил, и все уладилось. И девки приходили, все путем, но до чего все
это ерунда! Чувствую - не надо мне все это. Ничего не надо. А нужна только
она. Одна. Прежняя. Так что незачем откладывать. Скоро мать придет, а
говорить ни с кем уже сил нет... Стакан блестит, стекло уже, правда,
сизоватое какое-то, а таблетки белые, неровными за стеклом кажутся...
Пора... Пузырек в стекле красивый... как у стеклянного пса, что у Лариски
(это он (!) делал в своем муфеле) за стеклом серванта... Да, пора...
Началась эта история с того, что Клаверий де Монтель, молодой
человек, не связанный ни какими заботами, прочитав об'явление о
приглашении мужчины на постоянное место привратника, садовника и истопника
и, поняв скрытый смысл этого об'явления, притворился глухонемым и поступил
на работу в закрытое женское учебное заведение.
В нем главное внимание в воспитании девушек было обращено на полную
неосведомленность в половых отношениях. В юные головки вбивали, что детей
приносят отцы, что их находят в огородах, в капусте, а мужчины отличаютя
от женщин только костюмами, что волосы растут в известных местах от того,
что они едят варенное мясо.
Это рассказывалось не только не только девочкам 12-14 лет, но и
восемнадцатилетним. Может самые юные и верили этому, но девушки постарше
сомневались, не зная в то же время истиного положения вещей.
Поэтому, естественно, за Клаверием был установлен строгий надзор со
стороны воспитательниц, избавиться от которого он сумел благодаря
следующему случаю.
Когда в честь праздника привратнику было отпущено вино, Клаверий
притворился глубоко пьяным перед приходом служанки, которая должна была
принести ему ужин, развалился на кровати в отведенной ему каморке, приняв
такую позу, что брюки будто бы во сне сползли со своего места. Старая
служанка была поражена представившейся картиной-там, где должна находиться
мужская принадлежность, ничего не было.
Взглянуть на лобок подвыпившего привратника пришел чуть ли ни весь
штат воспитательниц во главе с директриссой, но никто не догадался, что
член был втянут и зажат между ног Клаверия.
Девочки были в изумлении, когда увидели, что все надзирательницы
исчезли и они предоставлены самим себе. Бегая по саду, девочки наткнулись
на Клаверия, который делая вид, что не обращает на них внимания, начал
налаживать изгородь цветочного сада.
Со временем, они так привыкли к нему, что часто бегали к нему,
тормошили его и весело смеялись. Клаверий в свою очередь схватывал
шутивших девушек, а более взрослых сажал к себе на колени, что многим из
них очень нравилось. Когда они совсем освоились с ним, он иногда клал руку
на колено, затем нежно и осторожно поглаживая, забирался выше под платье
и, отстегнув несколько пуговиц на понтолонах, ласкал живот, перебирая
волосы на лобке. В то же время другой рукой он нередко проникал под корсет
и трогал девичьи груди, теребил зажатый между пальцами сосок. При этом он
заметил, что в зависимости от темперамента некоторые девочки относились к
таким ласкам с удовольствием, но другие смущались.
Они горели и немели от его ласк, с восхищением прижимались к нему.
Особенно часто и охотно подсаживалась к привратнику Клариса де Марсель,
более других девушек нравившаяся ему. Она позволяла трогать себя везде,
замирая от его ласки, когда он осторожно пропускал свой палец в разрез ее
кольца и то нежно щекотал ее, то гладил шелковистые колечки волос на
круглом лобке девушки, то забирался глубоко в ее органы. Она почти не
стеснялась его, зная, что он глухонемой и глупый и не может никому
рассказать как ее ласкает. А были ласки такие милые, такие приятные, что
хотелось никогда не отказываться от них. С каждым днем все больше и больше
охватывало ее неизведанное желание. Ей хотелось, чтобы он никогда не
отрывал своих рук от ее ямки(так она и ее подруги называли свои половые
органы). Но, почти всегда окруженная своими подругами, она редко
оставалась с ним наедине, а он хотел ее все больше и больше. Клариса еще
не догадывалась о самоудовлетворении чувственности без участия другого
лица, хотя некоторые ее подруги втайне предавались этому пороку.
Как-то Клариса, сгорая непонятным желанием, зашла к нему в беседку,
которая находилась в конце сада. Девочкам строго настрого запрещалось
ходить туда. Увидев вбегающую к нему Кларису, привратник обрадовался
появлению своей любимицы. Он понял, что теперь убежище его открыто, и
будет посещаться другими девушками. Лаская, он поцеловал ее в первый раз и
это не только не испугало ее, а наоборот, даао повод к многочисленным
поцелуям. Клаверий положил девушку на клеенчатый диван и стал ласкать ее
уже по-настоящему.
Он растегнул ее платье, расшнуровав корсет, вынул наружу две
прелестные груди. Осыпав их поцелуями, он положил руку на одну из них, а к
соску другой крепко прижался губами. Одновременно Клаверий, стоя на
коленях перед диваном, поднял юбку, растегнул пантолоны, и, сильно
нажимая, стал гладить ее живот и лобок. Привстав, охваченный крайним
возбуудением, он сорвал с нее пантолоны, раздвинул ноги и, покрывая
поцелуями живот Клариссы, рукой стал забираться все дальше и дальше в
ямку. Потом он встал, обхватив ее ягодицы руками, приподняв их, погрузился
лицом в ее органы, расточающие восхитительный аромат девственности и,
массируя пальцем влагалище, стал сосать клитор. Кларисса тревожно
затрепетала от охватившего ее сладострастия.
'Жаль, что ты глухонемой и глупый', - прошептала она и выбежала из
беседки. Конечно, он мог бы воспользоваться девочкой как хотел, тем более,
что его член, предельно возбужденный, требовал исхода дела до конца. Но,
трогая ее, он заметил, что вход в ее ямку полузакрыт девственной плевой, в
отверстие которой с трудом проходит его мизинец. Клаверий хорошо понимал,
что если он соединится с ней по-настоящему, то не доставит ей никакаго
удовольствия. Разрыв плевры кроме того может сопровождаться
кровоизлияниями и, пожалуй, девочка до того перепугается, что все
обнаружится. Он хорошо знал, что с некоторым терпением можно достигнуть
облания девочкой без пролития крови.
Не прошло и десяти минут после ухода Кларисы, как вбежала другая
девочка-Сильва, хорошенькая, бойкая, так же как и Кларисса лет 18-Ти. В
отличии от Клариссы, тоненькой и стройной, Сильва была невысокой и
полненькой. Она часто прижималась к привратнику нижней частью живота.
Сейчас, вбежав в беседку, весело смеясь и забавляясь, она стала прыгать
около него. Когда Клаверий схватил эту девочку и посадил к себе на колени,
она вдруг присмирела и закрыла ладонями свои глаза, как будто зная, что он
будет с ней делать. Было видно, что эта девочка опытней и знает чего
хочет, но из-за стыдливости не позволяет дотрагиваться до себя. Теперь же
под влиянием жажды знакомого ей ощущения, она с покорностью раздвинула
ножки, когда он растегнул ей пантолоны и начал производить обследование.
Как он и ожидал, Сильва давно уже предавалась тайному пороку искусственно,
растягивая вход в свою ямку. Член начал раздражать девочку, которая в
забытье сидела у него на коленях и сладостно ожидала знакомого эффекта.
'Еще! Еще!'-Шептала она, находя, что привратник делает это весьма
приятнее, чем она или ее подруга Тереза. Убедившись в широте ее ямки он не
захотел доводить девочку до оргазма, видя прекрасный случай доставить
удовольствие и себе и ей. Когда Клаверий почувствовал прерывистое дыхание
девушки, он осторожно, стараясь не разорвать ее плевры, стал постепенно
запускать свой возбужденный член в ее ямку.
Девственная плевра постепенно растягивалась все больше и больше,
пропуская дальше полный кровью и горевший желанием член клаверия. Было
больно, тесно, но приятно, когда член почти весь вошел в ямку Сильвы.
Девочка вначале испугалась, чувствуя, как что-то толстое и горячее входит
в нее, но потом обмерла, охваченная бурным желанием, какого с ней еще
никогда не было. Помимо воли, ее широкие бедра поднимались и опускались, и
она испытывала необыкновенное удовольствие. Через минуту Сильва закрыла
глаза, захрипела и обессилев упала к нему на руки. В это время горячая
масса с обилием вспрыскивалась вовнутрь девственных органов девочки.
Акт был окончен, и Клаверий, поцеловав Сильву, отпустил ее со своих
колен. Спустя некоторое время девочка оправилась, вздохнула, ласково
кивнув ему, ленивой походкой вышла из беседки.
'Вкусная девочка, - подумал Клаверий, нисколько не сожалея о том, что
начал обрабатывать сад с нее, а не с Кларисы, которая через месяц тоже
будет готова принять член, раз уже познакомилась со страстным чувством.
Теперь она сама растянет вход в ямку до нужного размера. Тем временем
Сильва, розовая и довольная испытанным ощущением, тихо шла к центру сада
как вдруг услышала, что ее ктото догоняет.
- Тереза!-Воскликнула она. - Откуда ты?
Вместо ответа подруга подошла вплотную к Сильве и прошептала:
- А я все видела.
- Что же ты могла видеть?-Спросила Сильва со смущением, вспыхивая
румянцем.
- Видела все, что вы делали, - шептала Тереза, - в щелку было видно.
Расскажи, что он делал с тобой своим животом.
- Я Думаю, что это похоже на то, что ты делаешь иногда со мной, а я с
тобой, - сказала Сильва, вспоминая, как иногда они по очереди целовали
взасос ямки друг у друга, вызывая наслаждение.
- У него на том месте, где у нас ямки, торчит палец, такой длинный,
толстый и горячий. Вот этот палец он и засунул мне в ямку, и так было
приятно, что я бы не отказалась еще разок.
- Ах, как бы я хотела попробывать, - прошептала Тереза на ухо Сильве.
- Так ты иди, - предложила Сильва, - я буду караулить. - Если увижу,
что кто-то идет-постучу в стенку.
- И хочется, и стыдно, - прошептала Тереза. - Но, если будет нужно
заставлять его, что надо делать?
- Ничего не нужно делать, - ответила Сильва, - только войдешь к нему,
а остальное он сделает сам. Иди, пока не было колокола, а то нас могут
хватиться, - прошептала Сильва, желая и Терезу сделать участницей
испытанного удовольствия. Тереза колебалась, страстно хотела испытать...
И, наконец, решилась.
Когда Тереза вошла в беседку, Сильва постояла немного, ей очень
хотелось посмотреть, так ли все будет, как с ней. Отыскав щелку, она
страстно прильнула к ней.
Клаверий не удивился, увидев перед собой еще одну девочку, стройную,
лет 17-ти с загорелыми щеками и пылающими пухлыми губками.
- Однако, это пожалуй многовато, если они все сразу пойдут ко мне, -
подумал он, целуя стоящую в замешательстве девочку. Сильва увидела, как
привратник начал щекотать Терезу под платьем, а затем, что-то сообразив,
подошел к столу, как раз против отверстия, где стояла Сильва, вынул из
своего кармана надувшийся палец и из стоящей на столе банки, очевидно с
вазелином, начал намазывать его. Она догадалась, что палец смазывается для
того, чтобы не было туго. Намазав член, Клаверий Клаверий подошел к
лежавшей на диване девочке, снял с нее панталоны, несколько раз поцеловал
лобок, и, посадив на колени лицом к себе, также осторожно ввел свой палец
в ее ямку. Как и у ее подруги, девственная плевра Терезы была растянута,
но в меньшей степени, и Сильва увидела, как Тереза онемела, а через минуту
уже задыхалась и всхлипывала от охватившего ее восторга, потом вдруг
замерла в об'ятьях Клаверия, оставаясь неподвижной. Придя в чувство,
Тереза почувствовала, что привратник все еще продолжает держать ее в своих
об'ятьях и своим пальцем двигает вверх и вниз ее ямки.
Ей бы хотелось, чтобы привратник отпустил ее, но он, повидимому не
хотел этого. Только что отпустив одну девочку, с другой приходилось
затрачивать большие усилия, чтобы добиться эффекта. Понемногу Тереза стала
помогать ему, а потом, охваченная возбуждением, поскакала на нем с видимым
удовольствием. Охватившее ее сладострастное возбуждение было еще сильнее и
она в последний момент рычала как зверек и царапала ему шею руками,
испытывая до глубины души прелесть наслаждения. Обессилев, с закрытыми
глазами, она повисла на его шее.
Нечего и говорить, что занятия у трех воспитаниц были в тот день не
совсем удачны. Они были рассеянны, задумчивы и часто улыбались.
Обеим девочкам понравилось играть с привратником и они часто, как
только была возможность, убегали в беседку, сначала порознь, а потом
вместе. Клаверий по очереди удовлетворял их, используя при этом мешочек,
предохранявший от зачатия. Однажды Клаверий занимался с Терезой и Сильвой.
Клариса хватилась подруг и подумала, не пошли ли они в беседку к
привратнику, так как заметила, что и раньше увлекались им. Осторожно
пробравшись к беседке, Клариса заглянула туда и ахнула от неожиданно
развернувшейся картины.
Подруги стояли рядом, упираясь руками в диван, согнувшись и широко
раставив ноги. Юбки у обеих были задраны на голову, и Клариса увидела по
очереди покачившиеся упругие девичьи ягодицы. Клаверий стоял в одной
короткой рубашке и по очереди толкал животом то одну, то другую девочку.
Сильва была удовлетворенна несколько раньше, и привратник задержался с
Терезой, ямка которой была менее восприимчивой. Клариса с немым изумлением
смотрела на эту сцену, не понимая, что именно он делает, но видя, что это
очень приятно девочкам.
- Что это у него за предмет?-Подумала она, видя какое-то подобие
рога, который то появлялся, то опять прятался в ямке. - Почему он до сих
пор не совал в меня этим рогом?-Размышляла она. Ей было обидно, что
подруги перехитрили ее, ушли куда-то дальше, чем она. Притаившись за
беседкой и дав уйти девочкам, Клариса немедленно вошла к нему.
Он в это время в истоме лежал на диване, думая, что его любимая
пришла за обычной порцией удоволиствия, которое он доставлял ей путем
щекотания и поцелуев половых органов. Клаверий очень удивился, когда
Клариса, подойдя к нему, скинула юбку и пантолоны, а затем, сев на диван,
тотчас запустила руку в его средний карман.
Ощутив что-то вялое и липкое, но похожее на то, что она видела,
Клариса выдернула его наружу и опять изумилась, когда в ее руках мягкий
член стал твердеть и увеличиваться в размерах. Зная, что ее ямка не готова
перенести знакомства с членом без повреждения, Клаверий решил было
удовлетворить ее прошлым способом, но когда он стал сосать ее клитор, она
вырвалась и сидя верхом на его коленях с увлажненными глазами, схватила
рог и лихорадочно стала засовывать его в свою ямку.
- Хочу, хочу, - шептала она в иступлении.
Видя ее страстное желание и сам всполошившись, Клаверий, однако не
потерял головы и при помощи вазелина с большим трудом и осторожностью ввел
в нее свой возбужденный член. Девочка сначала морщилась, но спустя немного
времени уже увлеклась новым занятием. С потупившимся взором, клокочущая
страстью, она с безумием шептала: - Ох! Как хорошо... Слаще всего на
свете... Так... Так... Так... Еще... Еще...
Точно посторонняя сила подбрасывала девочку, которая извивалась змеей
на его члене, а через минуту она задыхалась, громко стонала, оскалив свои
зубки.
- О... О... О... - Закричала она и потеряла сознание, переживая
мучительно сладкое чувство. Такое же сильное чувство испытал и Клаверий,
убедившись, что она вполне оправдала его надежды. Она ему так понравилась,
что он не хотел выпускать ее, пока не сделает ей еще два раза.
И так каждый раз девочка с восторгом и бешенством рычала, кричала,
кусала его зубами. Последний раз она впилась своими губами в его губы,
повалила его на диван и, лежа на нем вертела своей страстной ямкой пока не
был окончен акт. Когда она выходила, Клаверий заметил, что от усталости
она еле передвигает ноги. По ее уходу он осмотрел свое платье и, не видя
крови, удивился, что ее плевра выдержала такое бурное испытание.
Клариса знала, что она не единственная пользуется членом привратника,
а ей бы хотелось, чтобы он был только в ее обладании. Само собой
разумеется, что и для Сильвы с Терезой не стало секретом, что между ними
есть третья. Часто гуляя по саду, они рассказывали друг другу о своих
чувствах и ощущениях.
Однажды девочки пришли к нему все сразу. Клаверий принял их радушно,
но заниматься с ними ему не хотелось. Потрудившись в эти дни, особенно с
Кларисой, он решил сделать передышку. Хотя девочки видели, что привратник
не расположен с ними играть, уходить они не хотели, не получив своей доли
удовольствия. Клариса, как более страстная и потому более решительная,
подошла к садовнику, и нисколько не стесняясь, вынула палец Клаверия,
который не оказывал ей сопротивления. Все три девочки никогда не видели
палец так близко и им чрезвычайно хотелось посмотреть. Из безжизненного,
член Клаверия под ощупыванием девочек стал постеренно толстеть и
напрягаться. Клаверий, стараясь предоставить им полную свободу действий,
помог снять с себя брюки и лег на диван пальцем вверх.
- Пусть себе забавляются, - думал он, испытывая некоторое
удовольствие.
- Смотрите, - говорила девочка, - а у него на головке маленький
ротик, - указывая другим на отверстие канала. Все девочки схватили
кулачками ствол Клаверия и продолжали наблюдать.
- Какое у него странное лицо, - шепнула Сильва, заметив конвульсивное
подергивание лица Клаверия.
- Ему, наверное, очень приятно, что мы его трогаем, - сказала
Клариса, слыша, как тяжело он стал дышать.
- Теперь я понимаю, почему он с такой охотой всовывает свой палец в
наши ямки, - сказала Тереза.
Не успела она закончить фразу, как девочки вскрикнули от изумления,
видя, как пульсирующим фонтаном брызнула из пальца горячая струя.
- Вот от чего появляются белые пятна на белье, - сказала Клариса,
вытирая платком свои руки и палец Клаверия.
- Смотрите, не хочет больше, ложится, - с огорчением заметила она,
горя желанием. Видя, что палец привратника становится мягким и бессильным,
не стесняясь своих подруг, вся охваченная желанием, Клариса быстро
разделась догола и стала взасос целовать палец, а потом, вскочив верхом на
еще лежащего Клаверия, стала сама совать член в свою ямку, горевшую
желанием.
- Не лезет, гнется, - шептала она в отчаянии, но вдруг почувствовала,
как палец вновь выпрямился и тотчас до корня влез в глубину ее ямки. Ерзая
взад и вперед, с блаженной улыбкой глядя на подруг, Клариса
шептала:-хорошо, хорошо, чудесно поехала!... До свидания... - Она закрыла
глаза. Клариса скоро кончила, но взяла за правило не слезать с
привратника, пока не сделает два раза подряд. И на этот раз, передохнув
немного, она поскакала галопом. Клаверий догадался, что предстоит
дальнейшая работа. И, действительно, Кларису сменила стоявшая в полной
готовности у лица Клаверия раздетая догола Сильва, а когда кончила и та,
вскочила на палец Тереза, до того времени стоявшая в ногах привратника и
внимательно разглядывающая происходящее.
Так как Клариса не ушла, а, стоя на корточках на диване, раставив
ноги и наклонившись ямкой к лицу целовавшего ее Клаверия, созерцала своих
подруг, то она опять забралась на привратника и только она последняя
почувствовала, как палец выбросил внутрь ее ямки горячую влагу.
- Эта девочка достойна быть женой короля, - подумал, едва приходя в
себя Клаверий.
* *
*
Так прошло несколько месяцев. Несмотря на предосторожность клаверия,
Клариса забеременела. Врач, вызванная директрисой, была в недоумении, так
как девственная плева девочки не была повреждена. Тем не менее во время
второго посещения доктор констатиривала беременность. После допроса,
устроенного Кларисе, на котором она не выдала Клаверия, девочка была
увезена в специальное заведение. Для Клаверия же работа тут потеряла
всякий интерес, потому что после истории с Кларисой ни Сильве, ни Терезе,
не удавалось приходить к нему в беседку ввиду того, что число
надзирательниц было увеличено и во время прогулок они зорко охраняли своих
девочек. Клаверий, видя, что ему здесь больше делать нечего, в одно
прекрасное утро исчез.
Клариса родила крепкого и здорового сына, что спустя два года не
помешало ей выйти замуж за старого барона Аронголь. Блистая в обществе,
будучи предметом восхищения молодых людей, она, однако была верна своему
мужу и вспоминала только первую любовь и ласки Клаверия. Временами ее ямка
тосковала по его вкусному пальцу, тем более, что палец ее мужа, достаточно
потрудившийся в дни его молодости, теперь уже никуда не годился. Как-то на
одном из балов к баронессе подвели молодого человека, отрекомендовав его
Клаверием де Монтель. Взглянув на него, она вспыхнула от неожиданности.
- Этот господин похож на одного моего знакомого, - заметила она,
играя веером и глядя на него.
- Мне будет очень приятно, баронесса, если вы и меня почтите такой
близости, - ответил Клаверий, целуя ей руку.
- Просто поразительно, - думала Клариса, глядя на него. - Но тот был
с простыми манерами и глухонемой, а этот изящен.
Они долго говорили на разные темы, но Клаверий ни одним словом не
выдал себя.
Под впечатлением встречи с человеком, напомнившим ей прошлое, она
страстно захотела близости с ним. Спустя некоторое время, в отсутствие
своего мужа, Клариса пригласила Клаверия в свою спальню. Трепеща от
неожиданного наслаждения, она нервно сбрасывала с себя одежду, по ка не
осталась совершенно обнаженной.
Сверкая ослепительным телом, она подошла к постели, где лежал
Клаверий. Не успела она занести ногу на кровать, как Клаверий одним ловким
и сильным движением посадил ее на свой член. Она задрожала в восторге,
чувствуя как, с какой силой и страстью, он вогнал его в ее ямку.
- Ты... Ты... Был привратником... Не отппрайся... Узнала... - Шептала
она, закрыв глаза.
Клаверий не отвечал, чувствуя, что она понеслась вскачь, забыв обо
всем на свете. Она извивалась как змея, пока не почувствовала, что
близится конец. Взглянув на искаженное лицо Клаверия, который уже выбросил
свою жидкость, Клариса, охваченная сладострастием, упала на его грудь и со
стоном впилась вгубы, переживая прелесть ощущений. Потом она перевернулась
и, подставив свои органы губам Клаверия, вылизав член, с упоением стала
сосать его. В это время Клаверий, уткнувшись носом в ее влагалище и языком
возбуждая клитор, до предела засунул палец руки в заднее отверстие.
Задохнувшись, он переменил положение и, ухватив клитор рукой, стал
высасывать влагалище Кларисы, время от времени залезая туда языком. Она же
глотала и кусала его член, гладя руками ноги и живот, а потом со страстью
выпила вплеснувшуюся ей в самое горло жидкость.
Через несколько минут они, лежа обнявшись, вспоминали прежние
события, а спустя несколько часов, после многократных, самых разнообразных
поездок, когда Клаверию нужно было уже уходить, Клариса подвела его к
детской кроватке, в которой спал ребенок и сказала:
- Смотри, это твой сын. Я сберегла его.
Он поцеловал ей руку и глубоко тронутый, вышел, дав себе слово
никогда не расставаться с этой женщиной.
Нечего и говорить, что спустя некоторое время баронесса Агрональ
сменила фамилию, выйдя замуж за немого, но милого привратника. Они жили
долго и умерли в один день.
МОЯ ЛЮБОВЬ
Впервые я, наверное, увидела его во сне. Видимо, очень давно: может
быть еще в детстве? Не знаю случая, когда он и в самом деле появился у
нас, я ничуть не удивилась. Это как-то само собой разумелось, что он,
наконец, появится.
Его голос сразу наполнил прихожую, зазвенел, летая между стеклянными
шарами люстры, и выплеснул на кухню. Смуглая тонкая рука с длинными
пальцами и узким запястьем, увитая синими тенями дверной ручки,
выключателей и вешалки гардероба. Он был худ, на лице выделялся только
длинный нос и бездонные оконца глаз, скрытые бликами стекол очков.
Свободный свитер скрадывал очертания тела, тоже худого и жилистого. И,
видимо, это его слегка смущало - глупые мужчины почему-то так переживают
из-за своей мускулатуры, не понимая, что это как раз и не очень важно.
Конечно, кому как, но у нас в семье всегда предпочитали эстетику и
изящество мускульной силе - и хоть я небольшой знаток красоты мужских ног,
но эти... Как нетерпеливо и легко они двигались, в них чувствовались
тонкость кости и скрытая сила, неожиданное и точное движение позволяло
даже торопясь ступать непринужденно, и это, право, трудно выразить
словами. Кажется, что они живут своей, отдельной жизнью, и он при всем
желании не смог бы заставить их сделать что-либо дурное или некрасивое...
Я не знаю точно, как выглядят герои легенд, принцы, доисторические
коты в сапогах, - может быть, так? Он поздоровался и прошел дальше по
кухне (приходил к нам по какому-то делу). А я, так и не поднимая глаз от
пола, вышла в комнаты, думая о том, что едва ли он расслышал мой тихий
ответ. В тот вечер я долго молча сидела перед телевизором, не совсем
понимая, что там происходит и рассеянно оглядываясь на вопросы домашних.
По-моему, они решили тогда, что я просто заболела. Сами того не зная, они
были правы. И эта болезнь имела имя.
С того дня прошел уже почти год. Он часто бывает у нас. Его взгляд и
голос первое время чуть не сводили меня с ума, а прикосновения жилистой и
тяжелой (но с такими нежными пальцами!) руки просто бросали в дрожь. А он,
кажется, просто не воспринимал меня всерьез. По воскресеньям я с самого
утра ждала, когда он ворвется в нашу огромную сонную квартиру и,
поздоровавшись со всеми, обнимет меня и оторвет от пола, закружив по
комнате. Радостно скажет: "Здравствуй, моя милая девочка!" - и, приникнув
лицом к моему затылку, прошепчет: "Прелесть моя!"... Потом, обсудив на
кухне свои дела, пока там убирают со стола и моют посуду, иногда может
зайти в мою комнату, где я одна (двери у нас закрывают), и присесть с
чашечкой кофе в руках на диван рядом со мной. Нежно и легко не то
погладив, не то просто коснувшись моей шеи (это у него выходит так просто
и естественно, что не возникает и тени неприличия от нарушений
условностей) и глядя мне просто в глаза своими теплыми зеленоватыми
глазами, он мог, чуть улыбаясь, запросто спросить: "Как дела, киска?" И я
трепетно ждала его прикосновений, я была готова все что угодно ему отдать,
но... Но он говорил что-то еще, допивал свой кофе и уходил. Кофейный
аромат напоминал мне его, я даже стала пить кофе, хотя раньше терпеть не
могла эту гадость. Он уходил и приходил опять, они о чем-то говорили,
смеялись, шуршали бумагой. Иногда я, заходя на кухню, видела, что он пьет
горячий чай, и по влажно блестящим пепельным волосам и румянцу,
проступившему на скулах, я понимала - он принимал ванну. Я представляла
струи воды на его гладкой бронзовой коже, изгибы тела, мыльную пену,
ползшую по животу и оставлявшую за собой чистую кожу, его одежду на полу.
Это приводило меня в ужас, но в груди сладко, изнемогающе ныло. Я очень
боялась, что они заметят мое смущение. Тогда я, старательно глядя в
сторону, слишком правильно ступая, проходила мимо стола, за которым они
сидели, стараясь думать о чем-нибудь постороннем.
Часто они подолгу и молча сидели одни в комнате, изредка
приглушенными и странными голосами что-то говоря друг другу. Если я
заходила в комнату (как я боялась что-то сделать не так и разочаровать
его!), он, глянув на меня, улыбался, и сердце чуть не выскакивало у меня
из груди, оно билось у горла. Но счастливой я чувствовала себя только
несколько секунд - они явно ждали, когда я уйду, чтобы продолжить беседу.
Да, это, конечно, стыдно, но когда он уходил, я, бывало, прижимаясь к его
рубашке, оставленной в ванне, думала о нем. А когда он снова был тут,
пыталась делать вид, что он мне безразличен, что просто мне с ним весело.
И чего-то ждала, ждала...
Сегодня я опять смотрю на него не в силах вымолвить те жаркие и
нежные слова, которые распирают мне грудь и увлажняют глаза. Я мечтаю о
его любви, я готова оставить все и пойти за ним - пусть только позовет. А
он...он опять присел ко мне на диван с чашкой в руке, гладит меня по
полосатой спине и чешет за ухом, когда я сворачиваюсь клубком у его
колена. Я чуть шевелюсь, мое дыхание становится хриплым и нежным; наконец
я пригреюсь и заурчу, прикрыв глаза. От нежности мои лапы будут чуть
подрагивать, обнажая острые коготки, которые ему так нравятся. Он снова
говорит мне ласковые слова, и я не знаю точно - сплю я или нет? Но все
равно я знаю другое: он ходит к моей так называемой "хозяйке", к той, что
живет со мной в этой квартире. Он любит не меня...
ЧЕРЕЗ ДЕВЯТЬ ЛЕТ
Та дрянь, которую наколдовал мне в длинном стакане сытомордый бармен,
называлась романтично - "коньячный пунш". Коньяком не пахло, пахло
клопами. В другое время я бы не побоялся выплеснуть в рожу этому
лейтенанту известных органов (чин я определил по захудалости кабака) его
свинское пойло. Но в тот день я был всему рад. После девяти лет, в течение
которых я видел постоянно только опостылившие физиономии моих товарищей по
зимовкам, да периодически - пингвинов и белых медведей, мне было до ломоты
в костях приятно вновь ощутить себя среди нормальных людей, слышать новую
странную музыку, в такт которой по стенам резво прыгали разноцветные огни.
Девять лет периодических полярных экспедиций перечеркнули мою
предыдущую жизнь, вернее, придали ей новый смысл. Они стали соеобразным
барьером между мной и той девушкой, благодаря которой я вынужден был
очертя голову бежать от того, что было дорого с детства и, слава богу, че-
рез этот барьер не перейти назад.
Все знают, что убийцу тянет на место преступления. Но почему же ни в
чем не повинного человека так неудержимо влечет на место беды? Ведь именно
в этом баре девять лет назад я...
Мне было восемнадцать лет, и мы с Мариной сидели вон за тем столиком,
что чуть в стороне от остальных. Тогда на нем стояла настольная зеленая
лампа. И в зеленоватом свете Марина с ее распущенными черными волосами,
настолько блестевшими от шелковистости, что казались мокрыми, предстала
передо мной печальной русалкой. Глаза потусторонне зеленели, а губы,
которые она всегда ярко красила, придавали немного хищное выражение в
общем-то нежному лицу. Не хватало только венка из кувшинок... Я держал ее
за обе руки и молча задыхался. Я решал вопрос, как прикрыть вздыбившуюся
под джинсами мою самую главную драгоценность, когда мы встанем из-за
стола. Укротить моего младшего брата было делом совершенно немыслимым, и я
обливался холодным потом при мысли, что Марина, заметив его, подумает
что-нибудь нехорошее о моих намерениях относительно ее.
Велико же было мое удивление, когда она, опустив долу свои ресницы
(их тени тут же закрыли лицо до подбородка), глухим голосом прозрачно
заговорила:
- Знаешь, так тоскливо бывает всегда одной по вечерам...
Я проглотил слюну, поперхнулся и любовно погладил братца под столом.
Марина протянула мне руку ладонью вверх, которую я стал балгодарно
целовать, еще не зная, как быть дальше.
Но Марина повела себя просто и непринужденно, как нив чем не бывало
увлекла меня за собой в парадную, когда я замялся у входа, затем - в лифт,
а оттуда уже - в квартиру. При этом она увлеченно рассказывала мне о своей
поездке в Чехословакию, однако, захлопнув дверь, оборвала себя на
полуслове и резко повернулась ко мне. Моя шея оказалась в теплом кольце
гладких рук и я сумасшедше схватил ее в объятия с последней смятенной
мыслью: "Ведь мне уже восемнадцать - пора бы давно и попробовать женщину".
Я смутно представлял себе, что нужно делать, но природа и вожделение
подсказали. Я поднял Маринину кофточку и стал гладить бархатистую
тоненькую спину, пересчитывая пальцами острые позвонки и угадывая бугорки
родинок. Марина ласкала тем временем моего меньшого братца, который от
удовольствия увеличился чуть ли не втрое, прижималась к нему низом живота
и поводила бедрами.
Я тем временем быстро добрался до замочка бюстгальтера, неожиданно
быстро там что-то щелкнуло, и он расстегнулся. Пальцы мои взмокли и
дрожали, а щеки горели так, что я боялся случайно прикоснуться ими к ней -
вдруг обожгу! Облизав и закусив губу, я смело запустил руки под чашечки
бюстгальтера и почувствовал, как под моими ладонями росли два крошечных
шершавых бугорка сосков, которые только что были мягкими и податливыми. Я
почувствовал неудержимое желание прикоснуться к ним ртом, втянуть в себя,
и - рухнул на колени, а так как Марина была совсем маленького роста, то я
немедленно достиг своей цели. Груди ее были невкусными, вернее, ощущались
во рту как инородное тело, но я не мог заставить себя оторваться от них.
Мои руки тем временем зажили соей отдельной жизнью, дикое желание,
подхватившее меня, как волна, заставило забыть всякую мальчишескую
стыдливость. Свою юбку Марина, тоже дрожавшая и задыхавшаяся в перемешку
со стонами, расстегнула сама, а мне оставалось только содрать ее на пол
вместе с трусиками. Тогда я, совсем уже смелый и торжествующий, уткнулся
лицом в колючий курчавый треугольник под округлым началом живота,
одновременно стал вылизывать его языком и упиваться незнакомым мне до тех
пор запахом самки, готовой отдаться самцу. И, совсем потеряв голову, я
опрокинул девушку на соломенный коврик. Голова Марины запрокинулась, глаза
идиотически-бессмысленно поблекли, из-под расслабленных губ высунулось
тонкое жало влажного языка, и весь ее рот стал похожим на также готовуюдля
приема моего младшего братца напряженную промежность.
Вдруг она выгнулась почти дугой, приподнявшись лишь на голове и
тискаемых мною ягодицах, и на несколько минут забилась в таких судорогах,
что я даже отпустил ее на это время, освобождая пока своего младшенького,
который, оказавшись на воле, ринулся к распахнутым для него розовым
воротцам...
Но Марина резко сдвинула ноги, села и безо всякого перехода
захохотала, став необыкновенно мерзкой. Я опешил и отступил. Похоть за
секунду сменилась отвращением.
- Мальчишечка! - продолжала визгливо смеяться она. - Зелененький мой!
Ох, уморил, сил нету! Половой гигант! Ты хоть раз-то с девочкой спал, а?
- Марина... Марина... - лепетал я, ошеломленный такой ужасной
внезапной переменой.
- Так вам и надо всем, кобеленышам похотливым! - продолжала
выкрикивать она. - Так вас и надо всех, как я! Придет, свиненыш,
загордится, воображает - мужчина! Так на ж тебе! Можешь теперь к мамочке
бежать - я, что мне нужно было, получила!
Я убито попятился к двери. Марина, кошкой вскочив на ноги, кинулась к
двери и распахнула ее. Я безмолвно переступил порог, только на лестнице
сообразив, что надо застегнуться.
Пока я подвергался неслыханному этому унижению, на улице разразилась
настоящая весенняя гроза. Хватаясь за стенки, я вышел из парадного, увидел
ливень и плюхнулся на колени перед ближайшей водосточной трубой, силясь
подставить под нее голову.
С того дня со мной, как с мужчиной, все было кончено. какую бы
ситуацию ни послал мне случай, мысль о близости с женщиной немедленно
вызывала во мне воспоминания о тех минутах с Мариной, и я даже не делал
больше никаких попыток.
В одном фильме я случайно увидел Антарктиду, и с тех пор мысль
завербоваться куда-нибудь - лишь бы удрать от воспоминаний - не покидала
меня ни на день. Вскоре я осуществил это намерение, а потом зимовка стала
следовать за замовкой. Женщин в полярные экспедиции не брали, и в то
время, как мои сотоварищи по воздержанию начали всерьез поговаривать о
белых медведицах, я рисовал в уме кровавые картины мести Марине,
погубившей меня. Сначала я мечтал выследить ее у дома и стукнуть
чем-нибудь тяжелым, потом представлял, что я заманиваю ее куда-нибудь в
темноту и изрезаю бритвой все лицо. Я знал, что отомстив ей, я буду
спасен. Это стало моей целью в жизни, но я прекрасно понимал, что планы
мои не могли осуществиться: я даже улицу, где она жила, не помнил - в
таком бреду шел туда и обратно... Мне никогда не отомстить ей!
А началось это здесь, в этом грязноватом баре, девять лет назад... Мы
сидели вон за тем крайним столиком... Я поднял глаза и содрогнулся. На
минуту зажмурился и опять посмотрел. На том же месте, что и тогда, также
похожая на русалку, одиноко сидела Марина.
Я довольно часто прихожу сюда. Этот задумчивый мужчина сегодня уже
давно привлек мое внимание. В его фигуре, повадках и голосе чувствуется
что-то до такой степени мужское, что хочется молча обнять его за шею и
спрятать голову у него на груди. Вместе с тем, когда он разговаривал с
барменом и перекидывался парой слов с соседом по столу, я уловила в его
манерах нечто юношески-застенчивое и трогательное. Словом, мне было
достаточно одного взгляда, чтобы понять, что этот мужчина - мужчина-дикий
зверь, из тех, которые, если их приручить, никогда не будут нуждаться в
клетке. Мне опротивели мальчишки, которых я довожу до полуобморока, а
потом, не отдавшись, выпроваживаю за дверь. В своей жизни я получила
бессчетное количество оргазмов, позволяя таким самонадеянным мальчикам
заласкивать себя и отказывая им в решающий момент. Мне двадцать семь, а
никому из них я не позволила нарушить свою девственность! Чтобы это
произошло, мне нужен мужчина, который не будет дрожать и блеять и хлюпать
носом, а просто придет и возьмет, с нежностью, конечно, но такой, чтобы я
чувствовала под ней неумолимость и твердую, надежную силу. Именно такой,
наверное, в постели этот большой мужчина. Но в его постели с ним не я...
Господи, неужели он идет ко мне?!
Мужчина и женщина под руку вышли на вечернюю улицу. Женщина
прижималась к локтю своего спутника так, словно он был ей самым близким и
любимым человеком на свете. Она все время снизу благодарно и преданно
заглядывала ему в лицо, по-девичьи скованно улыбаясь. Он что-то говорил
ей, сверкая в сизых сумерках доброй улыбкой. Эти люди шагали рядом так,
как будто шли вместе уже много лет, намереваясь тем же интимным, в такт,
шагом перейти через столетья. Что до женщины, то по ее блаженному лицу
ясно было видно, что она не сомневалась в своем будущем...
Она привела мужчину в тесную, но милую свою квартирку, и остановилась
в прихожей, не решаясь приглашать его дальше, уронив руки и склонив
голову. Тогда он слегка поднял лицо своей подруги за подбородок и
посмотрел ей в глаза. Она тотчас же вновь опустила их и с коротким стоном
упала ему на грудь...
Марине стало тепло и спокойно. Впервые за много лет желание не
поднималось в ней, ее все сильнее охватывало стремление вжиться в него,
чудом найденного и уже любимого, слиться с ним и не отпускать никогда.
Припав мужчине на грудь, женщина слышала, как трепетно колотится его
сердце и принимала это за ту застенчивость, которую с первой минуты
угадала в нем. Марине ничего в тот миг не нужно было - лишь бы стоять вот
так неопределенно долго, никогда не очнуться от блаженства, которое
подняло и закружило ее над землею.
Мужчина по-прежнему держал Марину в объятиях, ей было немыслимо
хорошо, только одно непонятное неудобство у шеи беспокоило ее. С досадой
выныривая, как из-под теплой воды, из одолевших ее безумных мечтаний,
Марина слегка повернула голову, но тут почувствовала, как что-то острое
резко коснулось подбородка. Она поднесла туда руку и в ужасе закричала,
это "что-то" оказалось ножом.
"Маньяк", - быстро подумала девушка и попыталась высвободиться, но
железные руки, как капкан, держали ее. Она стала вырываться,
- Ты что?! Пусти! Пусти же!!!
Марина резко дернулась, и острие ножа, скользнув вниз по шее,
разрезало кожу. Теплая кровь сразу стала заливать платье. Девушка
обезумела. В этот миг мужчина сам отпустил ее, и Марина бросилась бежать,
сдавленно крича, а он шел за нею, методично переступая и держа нож
направленным на нее. Глаза его стали такими же, как эта безжалостная
сталь, и Марина всем существом ощутила, что от таких глаз не приходится
ждать пощады. В предсмертном безумии женщина заметалась по комнате.
Мужчина с ножом неумолимо двигался за нею. Он мог бы поймать женщину в
любой момент, но, очевидно, хотел, чтобы она бегала от него. Настигая ее,
он каждый раз, коснувшись ножом платья, давал ей дико закричать и
ускользнуть, чтобы повторить паническое бегство и спокойное преследование
сначала. Раз, догнав Марину сзади, он рукой разодрал на ней платье сверху
донизу вместе с бельем. Потеряв ориентацию, как нагоняемая котом мышь, Ма-
рина металась по комнате, цепляя ногами стулья, которые с грохотом
рушились на пол. Первобытный страх вскоре перехватил Маринин крик. Она
только шумно хрипела и, наконец, запутавшись в упавшей одежде, упала и
стала спасаться от преследователя уже на четвереньках, волоча свои
роскошные волосы и тихо визжа от отчаянья. Это было уже не человеческое
существо - она извивалась, как недобитая собака на живодерне, ползла,
падала лицом на паркет, оборачивалась с выражением непередаваемой животной
тоски, опять ползла и опять выла.
Мужчина, который с той минут, как вошел сюда, не сказал ни одного
слова, продолжал с сатанинской улыбкой травить ее. Наконец, доведенная до
крайней степени физического и духовного изнеможения, Марина забилась под
стол и, уткнувшись лицом в коврик, закрыла голову руками... Мужчина одним
движением перевернул шаткое укрытие и, оказавшись над обнаженной женщиной,
занес было нож для удара, но вдруг рука его опустилась.
Эта поверженная женщина, безобразная в своем унижении, растрепанная,
окровавленная и грязная, ради прихоти убившая в нем мужчину девять лет
назад, теперь возвращала ему жизнь. Он с удивлением почувствовал, как
возвращается утраченное его мужское начало и грозно дает о себе знать
горячим нетерпением. На этот раз он совей властью укротил его. Он увидел,
что скорченное тело на полу перед ним покрылось отвратительным холодным
потом и дрожит, вернее, сотрясается от ожидания смерти. Он пнул Марину
ногой:
- Ты! Сука!
Женщина вздрогнула от удара, но не шевелилась. Он ударил ее вторично,
перевернув этим пинком лицом вверх. Она все равно не отняла судорожных рук
от лица.
- Сука! - повторил мужчина. - Мальчики твои вырастают, поняла?
Марина отняла ладони и посмотрела на мужчину. Ничего, решительно
ничего в его чертах никого ей не напоминало. Но она все равно догадалась,
что привело его сюда и, догадавшись, задрожала всем телом вновь. Мужчина,
пренебрежительно глядя на Марину, срывающимся от сдержанного волнения
голосом проговорил:
- Хуй с тобой, живи, дрянь. Прирезал бы я тебя как курицу, да
садиться из-за гадины не стану.
Он повернулся уже спиной, собираясь уходить, но остановился, снова
посмотрел на жалкую, распростертую перед ним девушку - и плюнул. Густой
мужской плевок пришелся на коленку.
Мужчина захлопнул за собой дверь так, что затрясся весь дом. Он
улыбнулся от уверенности, что вступает сегодня в новую жизнь и больше не
поедет в экспедицию. А в оставленной им разоренной квартире посреди
комнаты на полу нагая, растерзанная, окровавленная и опозоренная женщина
рыдала и рвала на себе волосы.
ЪДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДї
ЪДБДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДї і
ЪДБДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДї і і
і ДОБРОЕ УТРО, многоуважаемый пользователь і і і
і персонального компутера типа IBM или YAMAHA !і і і
і Перед тем, как поинтересоваться содержимым і і і
і файлов с именем "ompi*.txt", прими к сведениюі і і
і тот фак(т), что там ты не найдешь ничего глу-і і і
і бокомысленного или философского. Записанные і і і
і там стихоплетные произведения, предназначены і і і
і для поднятия тонуса и провоцирования формиро-і і і
і вания различных явлений в твоем организме в і і і
і диапазоне от добродушной улыбки до истеричес-і і і
і кого хохота. і і і
і НО ! Если в твоем лексиконе не содержится і і і
і крепких русских (студенческих) выражений и і і і
і ты не приемлешь разнообразные недвусмысленныеі і і
і намеки, то лучше не читай, а передай эти і і і
і матер(иалы) своему более некультурному това- і і і
і рищу и можешь идти... играть в шахматы. і і і
і і і і
і Ты сделал свой выбор ? і і і
і Действуй ! і і і
і і і і
і Если ты наш человек, то следи за появлением і і і
і свежих выпуков (т.е. выпусков).Имена файлов: і і і
і ЪДДДДДДДДДДДДДДДДДДДї і і і
і і o m p i * . t x t і і і і
і АДДДДДДДДДДДДДДДДДДДЩ і і і
і С уважением, студенты ОмПИ Саша, Женя, Миша і і і
і і ГДЩ
і март 1991 г. ГДЩ
АДДДДДДДДДД EOF ДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДЩ
Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук первый)
* * *
Мы ребята из ОмПИ,
Заебатенько живем.
Хуепутолу поймаем -
Жопу натрое порвем!
* * *
Я проснулась рано утром,
На груди кто-то лежит.
Я коснулась аккуратно -
Оно мозгами дребезжит...
* * *
Возле нашего забора
Немцы наступали,
Жопу высунул в окно -
Сразу убежали.
* * *
Девка вазелин купила
В пузыречке матовом,
Без него ей трудно было:
Дырка маловатая.
* * *
Шел по берегу кирпич,
Быстро удаляясь.
Идут по улице носки,
За ноги цепляясь.
* * *
Дверь открылась,
Ветер дунул.
Какой-то хмырь
Мне в харю плюнул.
* * *
Вышла блядь погулять,
Круглой жопой повилять.
Кувыркалась с местными
Ажно жопа треснула.
* * *
Я на лекции сижу,
С горя в потолок гляжу.
Так сидел, мечтал, глядел...
Невкусно луком напердел!
* * *
А вчера была гроза,
Молнии шарахались.
Ожеребилася коза -
С конем они потрахались.
* * *
А из нашего окна
Нифига не видно,
И не слышно ни рожна.
До чего ж обидно!
* * *
У моей девчонки
Трусы из стекловаты,
Куснешь ее за жопу -
Привкус кисловатый.
* * *
На столе стоит кастрюля,
А в кастрюле дырка.
Отвали от чайника,
Напильником не тыркай!
* * *
Выносила я парашу
В модном сарафане,
Мужик какой-то налетел -
Парашу зачифанил.
* * *
У миленка на конце
Шерстяная нитка,
Доебался до того,
Что усрался жидко.
* * *
На столе стоит стакан,
Рядом вилка гнутая,
Под столом лежит девчонка
До трусов разутая.
* * *
Ну мордашка у нее:
Прямо одуванчик,
Я признаюсь ей в любви,
Хуякс ! и на диванчик.
* * *
Если ты студент ОмПИ -
Выпить пива ты моги,
Гуляй с занятий ты порой,
А то получишь геморрой!
* * *
Не люблю ходить я в бани:
Там и хлорка и метан.
Я куплю халат "TABANI"
Карпарэйшын Пакистан !
* * *
,
Если в черепе дыры -
Путь вам в лучшие миры!
* * *
Действительность
Она без мужа не скучала -
Ее действительность ебала.
Действительность была могуча,
В ней помещалась спермы куча.
Ебала аж до достиженья
Большого семяизверженья.
Прошу учесть: она давала,
Как говорится, где попало.
И обзову себя я гадом -
Она давала и под градом.
Ей век свободы не видать
Она могла весь день давать.
Давать, давать - и весь закон,
Но вдруг ей принесли ГОНДОН ...
(хуйня какая-то...)
* * *
О д а ж е н щ и н е
Хряпни писю, дура,
Крутая процедура!
Прояви-ка нежность:
Поцелуй в промежность.
Расстегни-ка рубашонку,
Почеши мою мошонку.
Не побрезгуй, киска
Помассируй письку.
Почеши мне спину,
Глупая скотина.
Оближи мне жопу,
Дурная антилопа.
Не ссы мне на макушку,
Шкварная ебанушка.
Не садись ко мне на койку
Не клади на плечи дойку.
МИЛАЯ МОЯ ЖЕНЩИНА !!!
Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук второй)
* * *
На войну пришли засранцы
Встали вдоль окопа,
Пропердели пару залпов -
Вздрогнула Европа.
* * *
Ехал Ваня на коне,
Моча блестела на спине.
От жары трава зачахла,
А от Вани морем пахло.
* * *
Сорок восемь табуреток
Друг на друга встали,
Вот с такой же высоты
На меня насрали !
* * *
Любил я очень девку Маню.
Ее я, блин, боготворил,
Но появился мальчик Ваня -
Ее он оплодотворил!
* * *
Не люблю ее, паскуду,
Ненавижу гадину !
А когда топор добуду -
Учиню ей ссадину.
* * *
Про линейку
Я с линейкой ковыляю,
Вдруг навстречу хулиган.
Я линейку доставаю -
Как ему по репе дам !
Слава Богу она, милка,
Тридцать девять килограмм.
Шел по пляжу я с линейкой,
Вижу - девушка лежит.
Я ее хотел замерить,
А она как убежит !
Я немного полежал,
Тоже вдруг как убежал !
Я с линейкой в магазин -
Покупаю сало,
А потом измерил деньги:
Что-то сдачи мало !
И линейкой продавцу
Шандарахнул по яйцу.
* * *
Хавчик.
(словесный понос голодных студентов)
Я весь пылаю как в огне,
Тебя хочу я даж во сне,
Даже в туалете,
Хорошая котлета !
Все мои думы о тебе,
Все помыслы мои так гулки,
Я без тебя не проживу,
О, с маком булка !
И не прошу я много:
Не надо мне путаны,
Ни даже осьминога,
Но дайте мне сметаны !
Я Винни-Пух в душе
Когда плоха погода,
Все грезишся ты мне,
Большой Бочонок Меда !
Да, я не в своем уме,
Развратник я, парящий в небе,
И жизнь подобна вдруг тюрьме
Коль нету тараканов в хлебе.
О, вешняя вода !
Сегодня я счастливый.
Люблю тебя всегда,
Мой гамбургер со сливой !
* * *
НЕР-Р-РВЫ
Что-то где-то зашуршало,
Очень близко задышало,
Что-то темное нагнулось
И щеки моей коснулось,
Кинуло меня в озноб,
Каплями покрылся лоб.
В небе полная луна,
Я напрягся как струна.
Прикоснулись пальцы к горлу -
У меня дыханье сперло:
Что-то находидось рядом
И меня сверлило взглядом.
Я метнул туда кулак
И проснулся! (Во дурак!)
Повернулся я к жене -
Та сползает по стене,
На щеке моей засос,
Жена рыдает:"Кровосос!
Чтоб еще тебя нахала
Я хоть раз поцеловала!"
* * *
М У Х А
Кто сказал, что мухи не болеют?
Не хандрят, не чахнут, не хереют?
Вот история про муху, ну дела!
Дрозофилой ее мама родила.
Раз у мухи дрозофилы
В жопе завелись бациллы.
Прохватил ее понос,
Муху доводя до слез.
Что ни съест, то все подряд
Враз выходит через зад.
Плачет муха в оба глаза -
В животе урчит зараза.
Стало мухе тошно жить,
Принялась она тужить.
Трудно стало ей дышать,
Писить и детей рожать.
Позвонила в сервис, чтоб
Заказать побольше гроб:
Ведь она распухла вся,
Как большая порося.
Тут приходит Айболит,
(с большой клизмой) говорит:
"Ты, зараза, ешь гнилье,
Лазишь в грязное белье,
От того тебя тошнит,
От того аппендицит.
Скоро сдохнешь, е-мое,
Тебя спасет лишь мумие.
Я принес тебе поллитру,
Размешай ее с селитрой,
Разболтай ее с водой.
Пей за день перед едой.
Сильна в пузе будет боль -
Знай: внутри неравный бой.
Мумие с селитрой в паре
Всех мукробов бьют по харе.
Чем густее будет смесь,
Тем у вавки меньше спесь.
Ладно, Я пошел к другим
Дрозофилам дорогим".
Вскоре померли все мухи,
Испустили свои духи.
Этот хитрый Айболит -
Кривоногий инвалид,
Мух сгубил всех до одной
Антимуховой ХУЙНЕЙ !
Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук третий)
* * *
Ты сказала: "Я с утра
Хочу в гости шибко !"
Приходи ко мне вчера -
Будем ели рыбку !
* * *
Вышел я во чисто поле
Кулаком махнуть на воле.
Отвернулся я на миг -
Под кулак попал грибник.
* * *
Ты скотина, ты дебил,
Мне на ногу наступил.
Чтоб тебя не порешить,
Комаров пойду душить.
* * *
Считалочка
Елки -
Палки
В попу
Дралки
За пизду
Хуем
Цеплялки.
(Тебе водить!)
* * *
Поебень несусветная
(без знаков припинания)
Суровая настала жисть
И на душе тежельше стало
И локти хочется погрызть
И почесать свое ебало
Долой всех пошлых дураков
И всяких хлюпиков долой
Бандитов пьющих нашу кровь
Залить ебало им смолой
У кота четыре лапы
Хорошо ему стебать
Если хряпнуть литр пива
В рот тогда их всех ебать
Дальше больше семь на восемь
Восемь на семь три по пять
Скоро всэх сафсэм зарэжэм
Будут хуй они сосать
* * *
Мебельная любовь
----------------
Стол влюбился в раскладушку,
Ущипнул ее за дужку.
Та вздохнула очень тяжко:
"Отцепися, деревяшка !
Не мужик ты, а осина,
Ебанутый древесина !
А диван - вот это да !
Он мужчина - хоть куда !"
"Да ты знаешь, твой диван
Инвалид и ветеран,
Спинка у него болит
И пружина не стоит".
Тут вмешалася скамейка:
"Ну-ка рот говном забей-ка,
Деревянный импотент,
Покажи нам документ:
Не в эпохе-ль Возрожденья
Дата твоего рожденья ?"
Столик скрипнул:"Ах ты дрянь,
Че не спишь в такую рань ?
И откуда, не вникаю,
Эрудиция такая ?
Ведь насколько мне известно
Вся ты из березы местной".
"Зато ты у нас, засранец,
Весь до крышки иностранец,
Англичанин стопроцентный,
Вон, и говоришь с акцентом.
Но как ни крути, голуба,
Сделан, видно, ты из дуба.
Ну, скажи, что ты не глуп ?
Дуб - он и в Анголе дуб !"
"Ты есть рассудок потерьял,
Дуб - благородный матерьял !
Я посещал цивильный клуб,
Там говорят: Здоров, как дуб !"
"Говоришь, что ты здоров ?
Где ж волосяной покров ?
Да тобою, твою мать
Только зайчики пускать.
У меня вот шевелюра..."
(на скамье лежала шкура)
"Извините, я не вник -
Это вроде бы парик !
Ваш же первозданный вид
Никого не удивит.
Сел на лавку - будь здоров:
В жопе кубометр дров,
Можно бегать и вопить,
Можно печь зимой топить".
Тут вмешалась раскладушка:
"Ты не тронь мою подружку !
В детстве с ней в одном сарае
Вместе жили, вместе спали.
Вместе в холода сопели,
Вместе песенки скрипели.
Ну, а ты, трухлявый пень,
Мозги нам ебешь весь день
Вобщем, ебаный лишай,
Голос свой не повышай !
Чтоб тебя в конце квартала
Ебнули куском металла !
Чтоб тебя под новый год
Протаранил самолет !
Чтоб тебя на День Победы
Посетили короеды !
Чтоб тебя сожгли, болвана,
Я тащуся от дивана !!!"
Стол замолк, и снова он
В свои думы погружен.
В мыслях тихо матерится:
"Бля, в кого же мне влюбиться ?!"
Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук четвертый)
* * *
Изловили пионера,
Притащили в институт,
Хочут сделать инженера.
И поэтому ебут.
* * *
Вот сходить бы щас в буфет,
Ебнуть парочку конфет,
И отдать стипендию
За эту злоебендию !
* * *
Я на препода в залупу
Припустился очень глупо,
И теперь он не шуршит -
На меня батон крошит.
* * *
Если ты с цветной картинки
Хочешь спиздить пирожок,
Если чешутся ботинки -
Значит перебрал, дружок !
* * *
Положили в рот Андрюшке
Индуктивные катушки,
Стал Андрюшка извиваться
Индуктивностью плеваться.
* * *
Радиация большая
Налетела на леса
И, печально опадая,
Зашуршали волоса.
* * *
Как-то раз студент Макаров
Прогулял в субботу пару,
И за этакое дело
Получил пять лет расстрела.
* * *
Закуплю я колбасу,
Съем ее холодной,
Пальцем пошуршу в носу -
И опять голодный !
* * *
Как-то раз изобретал -
Моя муза - провокатор,
Подсказала - я собрал.
Получился пиздюлятор...
* * *
Петя твердость измерял -
Хуем землю ковырял.
Хоть и был мужик хитер,
А мозоль себе натер.
* * *
Если долго глаз тереть -
Очень можно умереть !
* * *
Если в жопе дырки нет -
Значит слиплась от конфет !
* * *
Пусть решает " М М М "
Сексуальный мой проблем !
* * *
Утро студента
Череп чешется под гипсом
Ажно колет в жопе...
Ох, как хочется пожить
В западной Европе !
А на улице снежок -
Хорошая погода...
Не хочу я быть вождем
Своего народа...
Я здоров как никогда
Лишь над ухом дырка,
И заместо живота
Круглая пробирка.
Мусульманин с детства я
Мне нельзя свинины,
Не пинай меня туда,
Где сошлись штанины !
* * *
Б А С Н Я
Я нашел в шкафу обрез
И надел наперевес,
Только я его надел -
На охоту захотел.
Взял с собою я патрон
И пошел стрелять ворон,
Встречи я ищу с врагом,
Взглядом зыркаю кругом.
На кустах висит рубаха -
Я пальнул туда со страха,
Из кустов раздлся крик,
Пулей вылетел мужик.
Удивился я не слабо:
Мне навстречу вышла баба
Мою пушку забрала
И сказала: "Ну, дела!
В кои это я века
Соблазнила мужика,
Ты же, ебаный дебил,
Все мне это обломил.
И теперь, дружок, я верю -
Ты мне возместишь потерю..."
Что ей мог ответить я
Глядя на прицел ружья ?!
Мораль:
Если ты обрез нашел -
Сиди, не рыпайся, козел !!!
* * *
С/Х т е м а
А в колхозе "Светлый путь"
Председателя ебуть
Потому что он, шакал,
Сев озимых проебал.
На холме сидит Иван,
Хуем долбит в барабан.
Всяку живность отгоняет -
Зерновые охраняет.
Наш Ерема дело знает:
Он свиней осеменяет.
Как он действует - не ясно,
Но визжат они ужасно !
* * *
Минздрав СНГ рекомендует...
Чтоб конец не отморозить,
И от боли не елозить,
Заработай денег пачку
И купи себе наждачку.
Из нее трусы сшивай -
Мехом внутрь надевай.
В мороз на лавке не сиди,
Кошмары будут впереди:
Застынет в жопе вся вода -
И не туда - и не сюда.
Порвется жопа, твою мать -
И заебешься зашивать !!! Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук пятый)
Спецвыпук: "38 ку-ку и еще кое-что !"
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Прутся двое на току,
В небесах луна висит,
А в пизде пшено шуршит.
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Подфартило мужику:
Лимонадом накачался,
Икал, рыгал и БАЦ!-скончался.
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
У меня болит в боку -
Приходил ко мне миленок
И заправил до печенок.
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Сидит жопа на суку,
Сидит жопа, слезы льет -
Никто жопу не ебет !
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
В среду я дала быку.
Девять месяцев молчала,
Родила - и замычала !
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Я засунул хуй в муку,
А потом засунул в печь
Дабы гамбургер испечь.
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Шел мужик по чердаку.
Чаном стукнулся о крышу
И лежит, дурак, не дышит.
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Кот запел ку-ка-ре-ку.
Ты б наверно зажужжал,
Если б хуй в двери зажал !
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Отдалась я физруку:
Раком встала - он меня
Перепрыгнул как коня !
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Если все не прочитаешь -
Я насру тебе в руку,
Говно воняет, ты же знаешь.
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Хуем семечки толку.
Вот закончу Политех
И начну долбить орех !
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Ток течет по проводку,
Коль его засунешь в жопу
Быть всемирному потопу.
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
КАЖДОЙ СИСЬКЕ ПО СОСКУ !!!
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Хуй подвержен столбняку.
А когда обвиснет хуй -
Хоть кукуй, хоть не кукуй !
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Я давала: старику
дураку
казаку
мяснику
кулаку
пиздюку
бедняку
шутнику
мудаку
колобку
В общем, много их на "ку".
После стала их считать -
Нихуя себе толпа !
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Попалась муха пауку.
Он ее поставил раком -
Так не кушают, однако...
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Я никак не просеку:
Почему не слышно звону
Если стукнуть по гондону?
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Кто-то ебнулся в реку,
Чтоб до берега доплыть
Надо жопу с мылом мыть.
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку
Шел пингвин по леднику:
Рыбку спиздил у другого,
А прикола - никакого !!!
Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук шестой)
* * *
То, что жить на Земле замечательно
Я еще не решил окончательно,
Ведь по улицам очень заразные
Ходят голуби разнообразные.
* * *
Рано утром вверх ногами
Пролетали мишки Гамми,
Головой об стену - ЖАХ !
Чудеса на виражах !
* * *
По кик-боксингу бои
Я по телеку смотрел,
Если б мне так уебали -
Я б учиться захотел.
* * *
В траве торчал кусок говна,
Вокруг него стояла кошка,
"Фигня - подумала она -
Ну, обосралася немножко !"
* * *
На березе попугай
Поглощает груши,
Растащился, пидорас,
Растопырил уши !
* * *
Мои дойки маловаты,
Но была я не глупа:
Отдалась троим ребятам -
Оттянули до пупа.
* * *
А мне плювать !!!
Вот на улице мороз
Птицы дохнут кучами,
А мне похуй на него
Я в тулупе дрюченом.
И на севере мороз,
Курят все шалву,
А мне похуй на него,
Я в тепле живу.
Ну а в Лондоне туман
Нихуя не видно,
А я в Омске кофе пью
И жую повидло.
В Карабахе шум-пальба
Нихрена не ясно,
А мне вовсе до пизды,
Я живу прекрасно.
Нету водки нихрена,
Нету сервилату,
А мне похуй, все равно
Я живу ПИЗДАТО !!!
* * *
,
< Рекламная пауза >
От рекламного дерьма
Можно тронуться весьма:
Поглядишь - то там, то тут
Экорамбурсы живут !
Как увижу я рекламу -
Хуем ебну по экрану,
Об рекламу фирмы "mals"
Я его уже сломал-с.
"ORTEX"- деловой партнер
Между ног мозоль натер,
Заебал родной народ
Однокрыловый урод.
Снова вижу я яйцо !
Удивись мое лицо,
Не куриное совсем,
То яйцо от "М М М" !
Ну а биржа "BINITEC"
С корпорацией "NИПЕК"
До того уж заебали,
Ажно рифмы не найти !
* * *
Мебельная любовь
----------------
(см. выпук третий)
Вторая серия
Стол стоял напротив кухни:
"Эх, доска моя опухни !
При моем-то положеньи
И такое униженье !
Буду я теперь умнее,
Буду думать тщательнее
И процессу познавания
Больше уделять вниманья."
Так он думал и молчал
И шурупами врасчал.
Вдруг попало в поле зренья
Ежевичное варенье.
Стол решил отведать фрукта,
Снизив уровень продукта.
Пробегая вдоль плиты,
Он воскликнул: "Ох, кранты !"
И, забымши про варенье,
Прекратил к нему движенье.
На плиту он посмотрел,
И на жопу так и сел.
"Боже, как она прекрасна !
Я влюбился, это ясно.
И сейчас, как не дурак,
С ней вступлю в законный брак.
Подойду и хлопну дверцей,
Ногу предложу и сердце,
Предлагать-то надо руку,
Но где взять ее падлюку ?"
Тут осекся стол и вновь
Вспомнил первую любовь.
"Чтоб ее и в ствол и в стебель
Эту раскладную мебель !
Нет ! Так сразу я боюсь,
Дай-ка лучше присмотрюсь."
Чтоб вниманья не привлечь,
Стол продрейфовал за печь.
"Странно, - думает плита -
Это что за хуета ?
Скачет стол, аж ветер свищет,
Не иначе что-то ищет.
Черт с ним, лишь бы не мешал,
Во ! За печку ушуршал.
Снова вылез. Ах ты, бес,
Проявляешь интерес ?
Ладно, мебель, наблюдай,
Но приличье соблюдай !"
Стол смотрел как ястреб горный:
"Боже мой, какие формы !
Нет, я не умру с тоски,
О ! А это что, соски ?
Бог мой, их четыре штуки.
Щас бы пригодились руки.
А один, который с краю
Почерневший, я не знаю:
Это что за внешний вид ?
Может у подруги СПИД ?
Не-е ! На улицу она
Не ходила нихрена !
Ой, а может быть у нас
Инфицированый газ ?
Я дурак, с начала года
Видимо такая мода !"
А плита понять не может,
И ее сомненье гложет:
"Или это я свихнулась,
Иль в столе любовь проснулась.
Че ты лыбишься, нахал ?
Хоть бы ручкой помахал.
Ну сейчас отмочим корку..."
И поправила конфорку.
Стол вспотел: "Начало света !
Какая у нее... ну эта...
Эта... вспоминай, сиповка,
Ну, ниже пояса... . Духовка !!
Буду я подвержен счастью,
Коль воспылает она страстью !"
А плиту бросает в дрожь:
"Он в меня влюблен, ну чтож !
Показать ему культуру,
Или пылкую натуру ?
Скромно, будто молоку,
Киснуть в собственном соку ?
Нет ! Живем один лишь раз !"
И воспламенила газ.
От волненья у стола
Крышка набок поплыла.
Задрожали мелко ножки,
По душе скребнули кошки.
"Хоть меня всего порви,
Это же огонь любви !!!
Ну-ка щас я ей отвечу..."
И рванул плите навстречу.
И они кружились в паре...
В воздухе запахло гарью.
"Что же это я творю ?
Бля, похоже я горю ?!"
Стал он прыгать и вопить,
Чтобы ветром пламя сбить.
Так он с самого утра
Бегал часа полтора.
Разум был парализован,
А пожар локализован.
Стол заметно постарел,
Левый угол обгорел,
Потемневший, как в крови,
Жертва пламенной любви...
Стол был удручен бедой:
"Все накрылося пиздой,
Но теперь я буду знать:
Знойных дам не выбирать !
Лучше выберу я дуру,
Чем столь пылкую натуру !"
Стол от кухни отвернулся,
Матюкнулся и заткнулся. Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук седьмой)
спецвыпук: "Не надо ля-ля без жу-жу!"
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Кофе с салом закажу:
Шикану рублей на пять
И на теплотрассу - спать !
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Я рванул по виражу.
Никогда б не побежал,
Если б ты не напужал.
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Я сегодня торможу:
Выпил пива литров пять,
Кто б мой хуй сносил поссать ?
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Я козленочка рожу.
Милый был со мной весел,
А потом сбежал, козел !
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
На обрыве посижу,
Покайфую шесть минут,
Если в реку не спихнут...
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Дай за дойку подержу !
Ладно, хватит материться,
Все равно не ухватиться !
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Табуретку пропержу,
Палец в жопе подержу
И подушку подложу.
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Милке в зубы заряжу.
Чтоб с заката до зари
Не пускала пузыри.
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Я будильник завожу.
В девять блядь ко мне придет,
С ней мы поябемся. Вот !
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Хуй на узел завяжу,
Дешево меня не купишь,
Посмотри на этот кукиш !
* * *
Ля-ля-ля, жу-жу-жу
ПОГЛЯДЮ И УБЕЖУ !
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Воду к камню привяжу
Чтоб не проявляла прыткость
Эта ебнутая жидкость !
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Бабы склонны к падежу:
То стоит и не жужжит -
Хуй покажешь - БАЦ! лежит !
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Конденсатор разряжу,
Все равно он, гад, украдкой
Занимается зарядкой.
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
В жопу мину заложу,
Пузом лягу на матрасы -
Налетайте, пидорасы !
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Девку взглядом поражу,
А закончит сей пассаж
Внутриматочный массаж.
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Ты нагнись, а я поржу.
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Батальону прикажу:
Шагом марш ко мне домой,
Притомился я с женой.
Хуже ядерной войны
Нимфомания * жены !
(* прим. нимфомания - это когда у нее
половое влечение хлеще пожара !)
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Сто гондонов одолжу.
У подружки моей менструация,
Фиг с ней! Надую для демонстрации !
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Я в бинокль погляжу:
Только все темно вокруг
И туман висит, пиздюк !
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Лошадь СПИДом заражу !
Будет впредь, зараза, знать
Гому сапиенс ебать !!
* * *
Ля-ля-ля , жу-жу-жу
Что за бред я горожу ?
Надо силы поберечь,
Все, хана! До новых встреч !
Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук восьмой)
* * *
С неба, будто простокваша,
Смотрит мутная луна:
"До чего ж Россия ваша
Ебанутая страна !"
* * *
Одна нога у вас короче ?
Дык это не беда ишо,
Вам подфартило даже очень:
Ходить по склону хорошо.
* * *
На меня нагонит грех
Твой нижепупковый мех.
Я люблю к тебе ходить
И мохнатку шурудить.
* * *
Я сижу, гляжу в окно:
Там пердят машины,
В основном у пердунов
По четыре шины.
* * *
Че ты смотришь, дорогой,
В очи мои синии ?
Щас как вдарю сапогом
Ниже ватерлинии !
* * *
Необычные способности
У меня. Судите сами:
Я у женщин все подробности
Ясно вижу под трусами.
* * *
Как на левом берегу
Ходят тараканы,
Разглядеть их не могу,
Насекомых сраных.
* * *
Я хожжу и гляжжу.
Я ужжрался ужже.
Пожужжу, попержжу,
Полежжу на межже.
* * *
У Отелло ломит кости,
Почернел мужик от злости.
Кто же знал, что Дездемона
Вышла родом из ОМОНа.
* * *
Аккуратная Маринка
Расстегнула мне ширинку,
Хорошо, что расстегнула -
Скуку сразу ветром сдуло.
* * *
Тихо светила луна на долину,
Я в огороде окучивал Нину,
Вскрикнув, она изогнулась со стонами,
С неба две птицы упали батонами.
* * *
Этот нищий каннибал
Однозначно заебал,
Ходит, пристает ко всем:
"Можно я тебя поем ?"
* * *
Любовная записка:
"Здравствуй, Маня, твою мать!
Я хочу тебя ибать!"
* * *
В мире животных
Если б слоны летали -
Вот была бы потеха !
Мы бы их посажали
На корпуса Политеха !
Но если б они не летали,
А просто по Омску гуляли,
Тоже была бы потеха -
Они бы под окнами срали.
Вот если б они летали
В зимнее стало быть время,
Мы бы им крошки кидали:
"Чавкай, ушастое племя !"
* * *
Странное чувство
,
Что за чувство к тебе испытую ?
И кусаю тебя и целую,
И вгрызаюсь тебе я в промежность.
Это чувство, наверное, нежность.
Что же это за чувство такое ?
Я грызу тебя, нет мне покоя,
И за грудь аккуратно кусаю,
Может быть это жалость? Не знаю.
,
В чувствах я разобраться не могу,
Вот сейчас отгрызу тебе ногу.
Что со мною? Я взмок от старанья,
Это может быть состраданье ?
Ты ушла, ничего не осталось,
Ностальгия мне в сердце закралась,
Вот и снова здоров я и молод
Вдруг я понял: меня мучил голод !
* * *
И с п о в е д ь
Ах, поверьте, мне право неловко,
Я себе никогда не прощу,
Что я Вас обозвал прошмантовкой,
Я об этом печально грущу.
Но простите меня, дорогая,
Я не буду Вас больше ругать,
Ну и что же, что ходишь нагая ?
Мне на это, по правде, плевать.
Уходите, я Вас презираю !
Умоляю Вас только не плакать.
Ах, все кончено, я умираю...
Но Вы знайте: на Вас мне НАКАКАТЬ !
* * *
ЧТО - КОГО, ЧЕМУ - КУДА
Вот стул кривой - на нем сидят,
Вот стол большой - на нем едят,
Вот ноги - встанут и пойдут,
Вот девушка - ее ебут.
Зачем я это написал ?!
Чтоб каждый наконец всосал:
На ком сидят, куда идут,
Чего едят, кого ебут !!
* * *
Я писать уже вспотел,
Всем спасибо, very well ! Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук девятый)
,
Ух ты ! Весна, бля буду !
* * *
Ужасная какашка
Вдоль берега плывет,
Опять на нашей речке
Начался ледоход...
* * *
Зеленеет дуба крона,
Процветает тыквандо,
А паскудная ворона
Тянет у дрозда гнездо.
* * *
Я замерз, но мой комфорт
Мне ужасно дорог,
Подогреться бы сейчас
Градусов на сорок !
* * *
Я вас встретил на улице ночью,
Вы стояли и глазом светили,
И своею корявенькой ножкой
В грязной лужице воду мутили.
* * *
Fuck you, dear girl tonight,
Put my deck in your virgine !
Out any science light -
It will very, very fine !!!
* * *
Весенний миниспецвыпук
----------------------
Весна-красна на улице,
Весенние деньки.
И грязь кругом ужасная:
Не чистят, мудаки !
+ + +
Весна-красна на улице,
Весенние деньки.
Ебаться очень хочется,
Не так ли, мужики ?
+ + +
Весна-красна на улице,
Весенние деньки.
Под лед уходят пачками
Бедняги-рыбаки.
+ + +
Весна-красна на улице,
Весенние деньки.
И кошки стали трахаться
На берегу реки.
+ + +
Весна-красна на улице,
Весенние деньки.
Вылазят с теплотрассы
Бомжи и синяки.
+ + +
Весна-красна на улице,
Весенние деньки.
У девок юбки стали
Чертовски коротки.
+ + +
Весна-красна на улице,
Весенние деньки.
Весной плодятся мамонты,
Моржи и дураки !
+ + +
Весна-красна на улице,
Весенние деньки.
И в шапках типа "пидорка"
Гуляют сопляки.
+ + +
Весна-красна на улице,
Весенние деньки.
От цен либеризации
Ху(д)еют кошельки !
* * *
Б Р Е Д
Рано утром, в шесть часов
Открываю свой засов,
А на стеклах проявленья
Атмосферного явленья,
И по всей лесопосадке
Эти сраные осадки.
Что за пьяные уроды
Делают прогноз погоды ?!
Значит только я теперь
Распахну входную дверь -
Получу по морде дозу
Снегу, граду и морозу,
Наберется полный рот
Этих божьих нечистот.
Ласты заверну от вони
В этом гнусном регионе !
Вобщем, закрывай-ка дверь
И синоптикам не верь !
* * *
ОХ УЖ ЭТИ ДЕВЧОНКИ !
Вставай, любовь моя, подъем!
Сейчас гулять с тобой пойдем.
Давай, с кровати ты вставай,
Свои трусишки надевай.
Смотри, на улице весна,
Теперь нам шуба не нужна,
Уж скоро птички запоют...
И весь балкон мне обосрут,
От них не деться никуда...
Да ну вставай же ты, балда !
И так всю зиму проспала.
Чего ты хочешь ? Ну дела !
Вот это новость, я тащусь,
Ну черт с тобою, остаюсь.
Нет, хватит дурака валять -
Пойдем, родимая, гулять !
Да че ты смотришь на часы ?
Короче, одевай трусы.
Вставай-вставай, пошли гулять,
На грязь и лужи наплевать !
На улице погода - класс:
Капель и солнце светит в глаз.
Сирень, наверно, зацвела...
Ну че ты бедра развела ?
Ты видишь, я уже сержусь...
О боже, я не удержусь...
Но ведь на улице цветы !
О-о, теплая какая ты...
А дальше было как во сне:
Забыл я на фиг о весне,
Забыл о солнце и траве
И все смешалось в голове...
Исчезло все. Остались вновь
Лишь мы с тобою и ЛЮБОВЬ !
Увы, все женщины похожи,
И вряд ли что мы сделать сможем:
Мы словно бантик для котят -
Играют с нами, как хотят !!! Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук десятый)
* * *
В колхозе силос косинус,
Веселая пора !
А за рекой на лошади
Катангенс детвора.
* * *
На большой румяной груше
Ошивалось девять мух,
А ее не глядя скушал
Мальчик Вася. И попух !
* * *
Ветер дует прямо в лес,
Не боюсь я дураков !
Я не ангел, я не бес,
Я - Володя Пресняков.
* * *
С а м у р а е м а н и я
Мой длинный и острый меч
Всех врагов заставляет бечь,
Заставляя их кровушку течь,
Угрожая им голову ссечь.
Может меч, как лихая картечь,
Всех врагов на кусочки посечь
И костями под землю залечь,
Заставляя страдать гадов веч-
-НО:
Без меча я шатаюсь один,
Как какой-нибудь простолюдин.
И не знает никто, ай-яй-яй,
Что я страшный и злой самурай !!
* * *
О Б Л О М
(басня)
Раз я сидел среди веток малины,
Шаря рукою под юбкой Марины.
Томно Марина на листьях лежала,
Ноги раздвинув. Дыханье дрожало.
Я поднимаюсь все выше и выше
Она, изгибаясь, прерывисто дышит.
Пальцы скользнули в мохнатую щелку,
Нежно вожу - не испортить бы целку...
Но почему-то Марина вздохнула,
Встала, печально листву отряхнула.
Юбку поправив, сказала: "Ты знаешь,
Кажется, милый, со мной ты играешь.
Ласкал ведь чудесно: и нежно, и внятно,
Но почему прекратил - непонятно !"
Тут я подумал: "Однако же странно,
Я ее клитор чесал неустанно...
Он и сейчас у меня под рукою...
Стоп ! Что-то я не пойму, что такое:
Марина же вон где, стоит на горе,
Гляжу - мои пальцы в МЫШИНОЙ НОРЕ ...
Мораль:
Чтобы не было облома,
Занимайтесь сексом дома !
* * *
Т р о п и н а м и л ю б в и
(песнь)
Я ходил по болотам с дубиною,
Собираясь разжиться рябиною.
Над болотами дымка стелится,
Вижу - ходит там красна девица.
Красна девица - тело плотное.
Не кикимора ль ты болотная ?
Повезло мне, клянуся жабою -
Разживусь не рябиной, так бабою !
Баба знойная, баба классная,
Мне мила твоя кожа красная
И на лбу годовая линия.
Лебедь белая, жопа синяя !
Жопа синяя, груди белые,
Дай обнять твои ноги смелые !
Ноги сильные, музыкальные,
На них родинки эпохальные !
На них родинки-бородавочки,
Покажи свои чудо-плавочки !
Чудо-плавочки, диво-трусики,
Прикрывают твои симпопусики !
Симпопусики, норки-дырочки,
Я тащуся весь, просто вилочки !!
Мне милы твои плечи жгучие,
Я дрожу, как пески зыбучие.
Я гляжу в твои очи мутные,
Красно-желтые и беспутные.
Ах вы глазоньки ненаглядные,
Ой! Огни в них горят плотоядные !
Загнала ты меня на осинушку,
А сама забралася в трясинушку.
Ох, кора у осины холодная,
А в трясинушке нечисть голодная...
Все сказать-рассказать нету времечка,
Ща ударю тебя в область темечка !
Закопаю тебя, неопрятную,
Не боюсь я тебя, неприятную !..
* * *
П р о ч т и и у ч т и !
Я купил в буфете плюшку,
Сока клюквенного кружку,
Две говюжие котлеты.
Тридцать два отдал за это.
Только это есть начал,
Вдруг желудок заурчал.
Жрать охота, все равно
Молча ем, гляжу в окно.
Проглотил большой кусок,
Все доел и выпил сок.
В животе пошел процесс,
Появился интерес
К комнатушке с буквой "эм",
Но уж некогда совсем:
Мне на лекцию пора.
Вот такие нумера !
В удиторию зашел,
Стул несломаный нашел,
Препод "здрасьте" пробурчал
И фигню молоть начал.
Время тихо покатилось,
Вот что в животе случилось:
Сок желудочный, дебил,
На котлетку накатил.
У котлеты ж, мама-мия,
На желудок аллергия !
Начала она метаться,
От погибели спасаться.
От ее телодвиженья
В клюкве началось броженье.
Забродила клюква лихо -
Плюшка нажралась, козлиха.
Дальше был вобще атас:
В пузе появился газ.
Там ему не уместиться,
Стал он к выходу ломиться.
Просочились газы в нос,
Подрулил к очку понос.
Ужасом я весь облапан:
Чувствую, срывает клапан !
Я привстал, сказал:"Простите,
Погулять не разрешите ?"
Недождавшийся ответа,
Стартанул я как ракета:
Мне придало ускоренье
Внутрижопное давленье.
Я с разбегу, ты поверь,
Вышел в запертую дверь.
В две секунды я домчался
В туалет. И там взорвался...
Вывод:
Чтобы долго жить на свете,
НЕ ОБЕДАЙТЕ В БУФЕТЕ !!!
Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук одиннадцатый)
* * *
Ты, читатель, не серчай,
Если стих хромает:
Витаминов нынче мне
Очень не хватает !
* * *
Я ты люблю сильней, чем я
Хоть я ты сильно презираешь.
У я любовь через края,
Ты я наверно доконаешь.
* * *
Ой, отстаньте от меня -
Не хочу учиться,
От учебы начал я
По углам мочиться.
* * *
Я вчера нашел в лесу
Череп черный, странный,
Что здесь делал, не всосу,
Негр иностранный ?
* * *
Между досок на полу
Щелка эротичная,
У девченок между ног
Есть аналогичная.
* * *
Вон девка идет с усами
И рожа красна как медь,
Думайте сами, решайте сами -
Иметь или не иметь !
* * *
Че-то ногти опухают,
Почему-то сводит нос,
Да и зубы усыхают...
Это - авитаминоз !
* * *
Как на свете можно жить
С этаким фасадом ?
С вашим бюстом можно плыть
Только кверху задом !
* * *
Посмотрел вчера видак
Про большу-ую жопу:
Там по ней один чувак
Мухобойкой хлопал...
* * *
,
К о м а р и н с к а я
Хоть я парень и здоров,
Но боюся мошкаров,
Только голос их услышу -
Удираю вдоль дворов.
Мимо поля, через сад
Я бегу, держась за зад.
Что же так меня пугает ?
Вот что было год назад...
Шел я как-то на паром
И повздорил с комаром:
Я в сердцах его с размаху
Отоварил топором.
Значит, дело было так:
В ухо мне залез, мудак,
Я тогда за оскорбленье
Отрубил ему пердак.
Насекомый впал в обиду
И, гнуся, исчез из виду.
Я ж пошел своей дорогой,
Приближаясь к индивиду.
Индивид, вздыхавший тяжко,
Был моя подруга Машка -
Вроде все у ней в порядке,
Но лицо как промокашка.
Как-то раз по страшной пьяни
Наболотал ей всякой дряни:
Будто мы с ней непременно
Погуляем по поляне.
Оба-на ! А может точно,
Погулять с ней по кусточкам ?
Может быть чего и выйдет...
Только фейс закрыть платочком.
"Здравствуй, Маша, как житуха ?
Погуляем, пока сухо ?
А то вон заходит туча" -
Прошептал я ей на ухо.
Мы гуляли вдоль реки,
А она все "хи-хи-хи!",
Так мы с нею незаметно
Углубились в лопухи.
И, раздевшись в попыхах,
Кувыркались в лопухах.
Лопуховые колючки
Нацеплялися на пах.
Туча быстро приближалась
И, гудя, на нас снижалась.
Машка челюсть отстегнула
И, икнув, ко мне прижалась.
В этой туче был не пар -
Насекомые... Кошмар !
Возглавлял всю эту стаю
Обезжопленный комар.
Я окостенел слегка,
Слышу голос вожака:
"Эй, братва, не трогай бабу,
Налетай на мужика !"
Туча радостно завыла.
Я вскочил... Не тут-то было !
Лопухи держали мертво.
Я рванулся, Машка взвыла.
Комары пощли в атаку -
Облепили мне всю сраку,
Тут я с треском оторвался
И, пища, рванул к бараку.
Люди смотрят: во дела !
В чем маманька родила
Я несуся по крапиве
Вдоль родимого села.
Я подумал: "Все, труба !"
Но вдруг вижу - погреба,
Что ж, похоже кони бросить
Мне сегодня не судьба...
Через полторы недели
Эти твари улетели.
Я покинул смрадный погреб
И до дома пометелил.
Эпилог:
После жизни погребальной
Сделал вывод я глобальный,
Что не стоит с топором
Бегать вслед за комаром ! Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук двенадцатый)
* * *
Ушел апрель,
Съебался май,
Вот сессия -
Всех в рот ебай...
* * *
Оп-ля , жоп-ля,
Веселая ламбада,
Я вчера имел тебя
В ухо ! Так и надо.
* * *
Как-то Петя возле клуба
Захотел затеять спор,
Но его гнилые зубы
Поцарапали забор.
* * *
Я курнул анаши
И ушел в камыши,
Целый день на ушах
Простоял в камышах.
* * *
На озерах за рекой
Санаторий строют.
Не купайся под мостом -
Там все жопу моют !
* * *
В скважину замка смотрел,
Очень сильно удивился,
Там такое - обалдеть...
Я чуть в хуй не превратился.
* * *
Если кто ебать не может -
Грусть-печаль его изгложет,
Будет выть он как собака
И с ума сойдет, однако.
Значит каждый импотент
Первой линии клиент !
* * *
З а г а д к а
Если банку взять
И пойти гулять,
По всем "точкам" идти,
Что лежат на пути,
И его закупить
Литра три и попить.
И икнуть пару раз,
Растащился - атас !
Что же это за диво ?
Ну, естественно, ... !
* * *
Стишок про ... (см.выше)
Ночь, луна и цветы.
Тута - я, тама - ты,
Я тобою упьюсь
И схожу обоссусь.
Без тебя не могу,
Я к тебе побегу
За шесть-восемь земель
И устрою бордель,
Ведь меня ты хмелишь
И мозги мне мутишь.
Мне не жить без тебя:
Я не пью, не любя !
* * *
(названья нету!)
Корабль по морю плывет,
Корабль - это пароход,
Тот пароход - мечта моя,
Лежит на сердце, как змея.
Его купить хочу-хочу,
От этой мысли я торчу !
И денежки коплю-коплю,
Его куплю и утоплю.
Ты спросишь у меня: зачем
Коплю, не пью я и не ем ?
Отвечу "Отъебись!" два раза:
Не лезь в мою мечту, зараза !
* * *
К а т а с т р о ф а
Вот упал человек -
Подойди помоги !
Он не двинет рукой,
Не поднимет ноги.
Никогда, никогда
Не вернется он к нам,
И торчит борода,
Обратясь к облакам.
Он стремился в полет,
Не бояся молвы,
И лежит мозжечок
У его головы.
Он пилот был в душе,
Он судьбину бил в лет,
Но случилась беда:
Потерял самолет !
Разминулись они
На воздушных путях,
И лежит он один
В ярко-красных лаптях...
* * *
Ночная зарисовочка
Жидкий мрак. Лихая тень.
Где-то заблудился день.
Крик, утопленный в слезах.
Ужас в гаснущих глазах.
У дубовых у перил
Точит вилки Трипидрил.
Он могучий чародей,
Ненавидящий блядей.
Достает он из кармана
Клок кровавого тумана,
В поле сыплет череп-кости,
Мертвецов зовет он в гости.
Те приходят: морды сини,
Тихо хрюкая, как свиньи.
И скрепят гнилые зубы,
Пожирая гнойны трупы...
(страшно, бля!)
* * *
Рекламный проспект ОмПИ
П_олитех - чумное место,
О_бходи его кругом,
Л_ибо ты туда поступишь,
И_зойдя на Гэ потом.
Т_ормози, братан, не суйся
Е_сли жить еще хотишь.
Х_очешь - в Африку смотайся,
Н_о не лезь в ОмПИ, малыш !
И_ли, если же полез,
Ч_ерез пять годов трудов
Е_банешься под обрез -
С_е ля ви - исход таков !
К_олеси давай отсюда
И_ль не быть тебе живым.
Й_о-пэ-рэ-сэ-тэ, все на хуй !
МЫ УЧИТЬСЯ НЕ ХОТИМ !!! Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук тринадцатый)
* * *
Восемь девчонок из Политеха
Позавчера передохли от смеха.
Впрочем и сам я пищал как удод -
Ржачный про ежика был анекдот...
* * *
Эй, автобус, подожди !
Тормози, мудило !
Мне дверями (больно, бля)
Яйца прищемило !
* * *
Едет старый "москвичонок",
На капоте трещины.
В нем четырнадцать девчонок,
Остальные - женщины.
* * *
Для тех, кто разбирается
в транзисторах.
Если провода под током
Сунуть в зад и сунуть в рот -
В этом случае истоком
Будет нижний электрод.
* * *
Как увижу я пузырь -
Враз покроюсь сыпью,
И тогда его тайком
Окружу и выпью.
* * *
Путь к сердцу
Принеси мне цветок
Луговой, полевой.
И проснется инстинкт
У меня половой.
Я его занюхну
И глаза закачу,
А потом как чихну -
И тебя захочу.
Буду я верещать
И мотать головой -
Только ты принеси
Мне цветок луговой !
* * *
+ + + + + +
Мы всегда и везде,
Мы и тут, мы и там,
Постоянно нигде,
И по разным местам.
Ну скажите, зачем,
Почему и когда ?
Для того, чтобы с тем...
А вобще, как всегда.
* * *
С Л О М А Е Т С Я !
Я был настойчивым всегда,
Не видел смысла маяться.
Преграда - это ерунда:
Сломается !
Однажды к девушке одной
Полез. Она брыкается.
"Спокойно - думаю - не ной,
Сломается !"
Она схватила табурет,
А страсть не унимается,
"Попробуй стукни - был ответ -
Сломается !"
Закрыла дверь своим ключом -
Ну дурью занимается !
Толкну ее разок плечом -
Сломается !
Гляжу на платье: погоди,
Как это все снимается ?
Рвану застежку на груди -
Сломается !
Ее свалил я на кровать,
Тугая грудь вздымается.
Ты целка ? Ну и наплювать -
Сломается !
Эпилог
Сижу в ментовке, слышу бас:
"К обеду оклимается.
Все отрицает, мудозвон,
Ну ничего - сломается !"
* * *
Все в этом мире
кончается на "-ах" !
С. Галаганов
В твоих синих глазах,
Что как небо в горах,
Вижу поле в цветах,
Кучи сена в стогах.
Я в немалых годах,
И боюсь, что Аллах
Обеспечит мне крах
В сексуальных делах.
Но когда в двух шагах
Вижу попку в трусах -
Сразу пот на висках,
Яйца будто в тисках.
Хоть башка в сединах,
Но, почуя твой пах,
Разгоняет мой страх
Оттопырчик в штанах !
Брал я женщин в лесах,
На речных берегах,
И в публичных местах,
Или просто в кустах...
Я с тобой на руках
Погуляю в лугах:
Поцелуй на губах,
Возбужденность в мозгах.
И, забыв о часах,
Мы начнем впопыхах,
Лишь луна в небесах
Будет видеть наш ТРАХ ! Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук четырнадцатый)
* * *
Писать стишки в конце конспекта
Увы, друзья, не мудрено,
Среди поэтов - мы засранцы,
Среди студентов... все равно !
* * *
Все бим-бом, чики-чики.
Все тип-топ и о'кей.
Все хип-хоп, бики-бики.
Все пиздато. Ей-ей !
* * *
Три девицы под окном
Ели шпроту с кабачком,
Посыпая крупным матом
Наш родимый агропром.
* * *
На экзамен я разок
Взял с собою образок.
Но безбожник препод был -
Я четверку получил.
* * *
Я гулял по степи -
Мне хотелось пи-пи,
Я немного отлил,
А проснувшись - поплыл.
* * *
Раз ку-ку, два ку-ку,
Писька в собственном соку
Будет, если ты ленив
И не снял презерватив !
* * *
Вон садится самолет -
Крылья изогнутые.
Ну а штурман и пилот
Вовсе... парни ничего !
* * *
Из разорванного брюха
Падают кишочки.
Расчленили, положили
В разные мешочки...
* * *
Из коляски я услышал:
"Мама ! Менструация !"
Братцы, я охуеваю !
Во акселерация !
* * *
Вот блондиночка прошла:
Попка - просто чудо !
Посмотрел я ей вослед -
Ну и амплитуда !
* * *
Полюбил девчонку я
И хочу надеяться,
Что любимая моя
Здорово имеется.
* * *
Поебень несусветная
(со знаками припинания)
Возле леса вдоль болота
Ходит пьяная Шарлотта.
Ходит, дышит вдоль опушки,
Дохнут трезвые лягушки.
В концентрации спиртов
Видно жопу из кустов:
Там в кустах на теле Зины
Лихо ерзают грузины.
Ей огромный свой колчан
В рот сует Мыкыртычан.
Вывод:
Чтобы целку сохранить
Надо водку дома пить,
Ибо пьяные лягушки
Отъябут вас как из пушки !
* * *
Лирическое отступление
А иногда я вижу даль веков:
Наш мир, старея, молодеет вечно.
Он был, он есть и будет он таков,
Но жизнь людская очень быстротечна !
И смерть естественный всему венец,
И сколько ты ни охай и ни ахай
И жизни не оттягивай конец -
Мы все уходим в ночь, ну, то есть на хуй !
* * *
ВЫСШЕЙ МАТЕМАТИКЕ
ПОСВЯЩАЕТСЯ...
Я тащусь от слов чудесных,
Очень нужных и полезных,
Ведь без них, как ни крутись,
Ни хуя не обойтись.
Дальше просто так, от скуки,
Применив язык науки,
Напишу стишок я вновь
Как обычно - про любовь...
Вектор матрицу любил,
Свой годограф засадил
По касательной нормали -
Ажно леммы затрещали.
Транспонировать готовый
Он почуял базис новый,
И, сходясь что было сил,
В нем подругу разложил.
Параметрически прекрасно,
По гиперболе опасно
Норма вектора росла -
В ней дисперсия плыла.
Но линейный оператор,
Даламбер и провокатор,
Спектр модуля жевал -
Западло изобретал.
Абсолютно приседая,
Подвалил он к их сараю.
Скоррелировав поток,
Запузырил молоток.
Дивергенцией виляя,
Он летел как пуля злая.
Будто атомная мина
Ряд Фурье упал с камина.
Тут экстремума достигнув,
Вектор, с матрицы сопрыгнув,
Молоток башкой поймал
И упал под интеграл.
Но потом очнулся все же.
Бил злодея он по роже,
И, прикинув что к чему,
Вешал кванторы ему.
Но как раз за тем моментом
Вектор стал идемпотентом.
Вывод будет здесь таков:
Опасайтесь молотков !!!
Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук пятнадцатый)
Спецвыпук: поема "Т Р А Х Т О Р"
* * *
У озерной воды,
Под замшелой скалой,
Жил в деревне Дрозды
Паренек удалой.
Он красив был и смел,
Но вот главный момент:
Уникальный имел
Он в штанах инструмент.
Не любил он ишачить,
На коне не скакал -
Образ жизни лежачий
Лишь его привлекал.
Не лежал он надменно,
Если с кем-то сравним -
Кое-кто непременно
Находился под ним.
Дома и на природе
Он девчонок любил,
И за это в народе
Прозван Трахтором был.
Девок было как грязи
У парнишки в меню.
Он имел с ними связи
Раз по двадцать на дню.
Переспать мог с любою -
Наплевать сколько лет.
Те, одна за другою,
Уходили в декрет.
На селе наблюдался
Сексуальный психоз,
Постепенно остался
Без доярок колхоз.
Такова уж природа,
А страдает село:
Поголовье народа
Неуклонно росло.
Видя горы навоза
И недоенный скот,
Председатель колхоза
Грыз зубами капот.
Раз погреть свое тело
Он забился на печь
И решил:"Это дело
Надо в корне присечь!"
"Подожди, дорогуша,
Я устрою разгон!"
Он потер свои уши
И достал самогон.
Председатель скривился,
Выпив третий стакан,
На печи появился
Молодой таракан.
Председатель Торпедов
Объяснил, в чем дела,
Таракану поведав
О проблемах села.
,
Он валялся на печи
И, махая рукой,
После длительной речи
Сделал вывод такой:
"...И ту самую штуку,
Что хранит он в штанах,
Я, взяв ножичек в руку,
Откастрирую на х...!"
Посмотрел председатель
Таракану в глаза:
"Че ты смотришь, предатель,
Голосуем. Я за !
Че шевелишь усами ?
Ты чего, против нас ?
Ладно, справимся сами.
Раздавлю, пидорас !"
Раздавил и прижался
К стенке. Ныла спина.
"Кто-нибудь воздержался?"
А в ответ - тишина...
Вспомнил он о постели,
Но душа не поет -
Вот уже две недели,
Как жена не дает.
Говорит с ней он мило,
А она: "Выйди вон !"
Тут его осенило:
Воздержавшийся - он !
Председатель прикинул
За и Против - "Ну что-ж!"
Печь тихонько покинул,
Взяв охотничий нож.
Мужичонку качало
И трясло так и сяк,
В результате сначала
Он набрел на косяк.
Все померкло мгновенно
И не видно ни зги,
Он осел постепенно
И услышал шаги.
Председатель нетрезво
Поглядел из-под век:
Дверь открылась и резво
Забежал человек.
Тут он хрюкнул анально
И узнал паренька,
И к ножу машинально
Потянулась рука.
Он погладил ножище,
Как Герасим Му-Му, -
"Уж тебя я, дружище,
Обслужу на дому !"
В тот же миг, словно буря,
Как зимою пурга,
Дядька, брови нахмуря,
Налетел на врага.
Кулачищем ударил,
И вошедший упал.
Он упавшего шарил
И ширинку искал.
В тишине раздавалось:
"Ишь ты, грудь раскачал!"
С треском юбка порвалась...
Пострадавший молчал.
П р о д о л ж е н и е
в с л е д у ю щ и х
в ы п у к а х
Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук шестнадцатый)
* * *
Умная мыслишка
В голове моей:
Чем тупее лекция,
Тем она длинней.
* * *
Маргарита в керосине
Как-то вымыла лосины,
А потом у ней опали
Из оттуда волосины...
* * *
Обрезают докторишки
У евреев письку.
Никому не дам отрезать
Я свою сосиську !!!
* * *
Почему ? Не пойму
Все сошлося к тому,
Что попал я в тюрьму
И повесился там...
* * *
Cлезы по лицу текут -
Это плакает якут.
Тута вам не здесь, не тут !
Здесь и тут везде ебут !!
* * *
У-у! В ночи собака выла.
Ням! Во рту кусочек мыла.
Вжик! И он уже в желудке.
Пук! Пиздец собачьей будке !
* * *
Береги зрение смолоду
Вижу клипсы на ушах,
Вижу фигу в камышах,
Вижу камыши в воде,
Вижу крошки в бороде,
Вижу бороду в леске,
Вижу девку на песке,
Вижу я девичью грудь,
Вижу - кошку мухи жруть,
Вижу - мухи топчут сад,
Вижу классный девкин зад,
Вижу - я ее хочу,
Вижу - прямо к ней лечу,
Вижу - я ее зажал,
Вижу - парень прибежал,
Вижу - парень девкин муж,
Вижу он бухой к тому ж,
Вижу - он подходит ближе,
Хрясь !! И нихуя не вижу !
* * *
Нюрка - симулянтка
Из-за леса, из-за гор
Прилетел тупой топор.
Он, ударив в тыкву Нюре,
Зацепился в шевелюре.
"Ах ты ебаный карась,
Я ж подстриглася вчерась !
Бля буду, какой масон
Мне испортил причесон ?
Попадись же мне, прохвост...
Пять рублей коту под хвост !"
И, упавши на лопатки,
Стала дрыгаться в припадке.
Тут в толпе, бурча под нос,
Появился дед Федос:
"Че блажишь? Мы щас в момент
Извлекем сей инструмент...
Ишь застрял, крепчей клеща !"
Нюрка дрыгалась, пища.
"Дело так нельзя бросать -
Будем граблями чесать !
Да заткнись ты, елкин дом !"
Та заглохла, но с трудом.
Дед Федос, едомый тлями,
Пробовал чесать граблями.
А топор никак покуда
Не шевелится, паскуда.
Дед Федос чесал пальто:
"Что-то кажется не то !
Подозрительно торчит,
Да и Нюрка не кричит...
Впрочем есть одна догадка !"
Улыбнувшись очень сладко,
Нюрка деду в глаз глядит
И тихонько говорит:
"Догадался, старый хрыч ?
Зашиби тебя кирпич !
Ну а вы чаво стоите,
Осудительно глядите ?
Да за тем я и кричу -
Булютень сябе хочу !!!
* * *
Р О Д Ы
Родила царица в ночь
И не сына, и не дочь,
Не собаку и не кошку,
Не тарелку и не ложку,
Не медведя и не хрюшку,
Не корову и не пушку.
И не ножку от стола,
И не ручку от весла,
И не бисер для свиней,
Не растение петрушку,
Не от дерева верхушку.
Не полозья от саней.
Не перила для балкона,
И не водки три флакона,
Не избушку, не кадушку,
Не кроватку-раскладушку,
Не больного таракана,
Не пружину от дивана,
И не свеклу, и не шпроты,
Не десантников две роты,
Не сурка и не хорька,
Не директора ларька,
Не налима, не ерша,
Не летучего мыша,
Не десяток огурцов,
Не сиамских близнецов,
Не колбасные ошметки,
И не ухо от селедки,
И не газовый баллончик,
Не автобусный талончик,
И не бритвенный станочек,
А воняющий комочек -
У нее с недавних пор
Был ужаснейший запор..
Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук семнадцатый)
Спецвыпук: поема "Т Р А Х Т О Р"
продолжение
* * *
Председатель запнулся
И сказал: "Беспредел !
Этот друг ебанулся -
Че он юбку надел ?"
А потом осторожно
Он промолвил: "Плевать !
Ведь задрать ее можно
И не надо снимать !
Да - сказал он беспечно -
Этот принцип не нов,
В этом смысле, конечно,
Юбка лучше штанов.
Что молчишь, окаянный ?
Ты теперя в плену" -
Он не понял, что пьяный
Налетел на жену.
А жена после хука
Приходила в себя:
"Больно хлещется, сука,
Неужели любя ?"
И глаза открывает -
Тот уж сверху залез,
"Ты гляди - раздевает,
Ишь, напористый бес !
Во дорвался, пехота,
Изменился за час -
Раньше был как сдыхота,
То ли дело сейчас !"
Тут как вешние воды,
Словно стадо коней
Все прошедшие годы
Пронеслись перед ней.
У нее в свое время,
Лет так двадцать назад,
Было сисек беремя
И объемистый зад.
Мягкий голос струился,
Источая дурман,
А над телом клубился
Сексуальный туман.
Видя пышное тело
Как пасхальный кулич,
Стариков то и дело
Разбивал паралич.
Все ребята Урала
Волочились за ней,
Но она выбирала
Самых резвых парней.
Тех, которым на нежность
Глубоко наплевать,
Кто рукою в промежность,
А потом - на кровать...
Но в деревне не каждый
Видел писькин картуз,
И подруга однажды
Проглотила арбуз.
Тут же хитрая цаца
Стала с парнем ходить,
Чтоб потом расписаться
И легально родить.
Так создалася пара:
Вамп-жена, муж-болван,
Залипукина Клара
И Торпедов Иван.
Клара сексу хотела -
Аж мокрело в штанах,
Стосковалося тело
О лихих пацанах.
А Иванушка лихо
Не хотел ее брать,
И она его тихо
Начала презирать.
А когда он в округе
Председателем стал,
То и вовсе супруге
Докучать перестал.
Но сегодня подруга
Изрекла: "Е-мое !",
Поведенье супруга
Удивило ее:
"Сексуальных картинок
Насмотрелся, кажись.
Брось мой левый ботинок,
На, за грудь подержись !"
Председатель старался,
Свои губы жуя,
И тихонько добрался
До ночного белья.
Сдернув ткань кружевную,
Ванька аж заикал.
Стал он шарить вслепую,
Чтоб найти, что искал.
Председатель, икая,
Еле вымолвил: "Во !
Вот ведь штука какая -
Вроде нет ничего..."
А жена в это время:
"Чуть пониже. Вот так !
Больно, чертово племя !
Понежнее, мудак !
Ну, пойдем до дивана.
До чего ж ты хорош !
Тут в руках у Ивана
Обозначился нож...
Клара сразу сменила
Выраженье лица:
"Ах ты сын крокодила !
Зашибу подлеца !!!"
Больше голосом скромным
Не сказав ни гу-гу,
Кулачищем огромным
Описала дугу.
Чем-то хрустнув во мраке,
Оглушенный Иван,
Сидя прямо на сраке,
Зарулил под диван.
Из-под сени дивана
Он грозился воздать,
Но потом на Ивана
Снизошла благодать...
П р о д о л ж е н и е
в с л е д у ю щ и х
в ы п у к а х
Студенческий фольклор. ОмПИ
(выпук восемнадцатый)
спецвыпук: "Вышел зайчик..."
* * *
Раз два три четыре пять,
Вышел зайчик погулять.
Чтобы зайцев не касаться,
Дальше будем извращаться.
извращаемся:
Раз два три четыре пять,
Я умею танцевать,
Это просто божий дар
Если в жопе скипидар.
* * *
Раз два три четыре пять,
Дай из пушки пострелять,
В два снаряда под орех
Расхуярю Политех !
* * *
Раз два три четыре пять,
Надо радио спаять,
Наловить "Европы плюс" -
Там по ней несут хуйню-с.
* * *
Раз два три четыре пять,
Помоги меня поднять.
Нет, подруга, не его,
Подними меня всего.
* * *
Раз два три четыре пять,
Я могу тебя помять.
А потом отрихтовать
И в ремонт не отдавать.
* * *
Раз два три четыре пять,
ВСЕ НАЖРАЛИСЯ И СПЯТЬ !
* * *
Раз два три четыре пять,
Щас бы в небе полетать...
На экзамене, зачете
Постоянно я в пролете !
* * *
Раз два три четыре пять,
Надо что-то предпринять:
Надоело мне болтаться -
Страшно хочется... кусаться !
* * *
Раз два три четыре пять,
У меня подружка - блядь:
На один комплект резины
Две армяны, три трузины.
* * *
Раз два три четыре пять,
Ты на девочку поглядь !
На морозе губы сини -
Знать замерзли в юбке мини.
* * *
Раз два три четыре пять,
Буду Люську целовать
В губы, в шею, в попу, в сиську,
Эй ! Подъем, товарищ писька !
* * *
Раз два три четыре пять,
Я зашел в свою кровать -
Тама лифчик и трусы
И с кукушкою часы.
* * *
Раз два три четыре пять,
Надо лифчик постирать.
С вами, парни, прям беда -
Мойте руки иногда !
* * *
Раз два три четыре пять,
Встала длинных членов рать.
Это по телеэкрану
Показали Марианну !
* * *
One two three and four and five,
Institution fucking life.
Students, how do you do ?
Put all sciences v pizdy !!!
* * *
Раз два три четыре пять,
Если в ухе ковырять,
Звук отключится везде -
Будет тихо, как в гробу.
* * *
Раз два три четыре пять,
Начинает холодать.
Вот наступит Новый Год
И напьемся мы опять !
* * *
Раз два три четыре пять,
Нету рифмов ! (в бога мать!)
ЕВГЕHИЙ ОHЕГИH
(роман в стихах)
Hа свете братцы все говно,
Все мы порою что оно,
Пока бокал пенистый пьем,
Пока красавиц мы ебем,
Ебут самих нас в жопу годы -
Таков увы закон природы.
Рабы страстей, рабы порока,
Стремимся мы по воле рока,
Туда, где выпить иль ебнуть,
И по возможности все даром,
Стремимся сделать это с жаром,
И поскорее улизнуть.
Hо время между тем летит,
И ни хуя нам не простит,
То боль в спине, в груди отдышка,
То геморрой, то где-то шишка,
Hачнем мы кашлять и дристать,
И пальцем в жопе ковырять,
И вспоминать былые годы,
Таков, увы, закон природы.
Потом свернется лыком хуй,
И, как над ним ты ни колдуй,
Он никогда уже не встанет,
Кивнет на миг и вновь завянет,
Как вянут первые цветы,
Морозом тронутой листвы,
Так всех, друзья, нас косят годы,
Таков, увы, закон природы.
********
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Кобыле так с утра заправил,
Что дворник вытащить не мог.
Его пример другим наука,
Коль есть меж ног такая штука,
Не тычь ее кобыле в зад
Как дядя - сам не будешь рад.
С утра как дядя Зорьке вставил
И тут инфаркт его хватил
Он состояние оставил
Всего лишь четверть прокутил.
Его пример другим наука
Что жизнь? Не жизнь сплошная мука.
Всю жизнь работаешь, копишь
И не доешь, и не доспишь,
И кажется достиг всего ты,
Пора оставить все заботы,
Жить в удовольствие начать
И прибалдеть, и приторчать...
Ан нет, готовит снова рок
Суровый жесткий свой урок.
Итак, пиздец приходит дяде.
На век прощайте водка, бляди.
И в мрачны мысли погружен
Лежит на смертном одре он.
А в этот столь печальный час
В деревню вихрем к дяде мчась,
Ртом жадно к горлышку приник
Наследник всех его сберкниг -
Племяник, звать его Евгений
Он не имеея сбережений
В какой-то должности служил
И милостями дяди жил.
Евгения почтенный папа
Каким-то важным чином был.
Хоть осторожно, в меру хапал
И много тратить не любил,
Но все-же как то раз увлекся,
Всплыло что было и что нет,
Как говорится папа спекся
И загудел на десять лет.
А будучи в годах преклонных,
Не вынеся волнений онных
В одну неделю захирел,
Пошел посрать и околел.
Мамаша долго не страдала.
Такой уж женщины народ.
"Я не стара еще" - сказала,
"Я жить хочу, ебись все в рот."
И с тем дала от сына ходу,
Уж он один живет два года.
Евгений был практичен с детства
Свое мизерное наследство
Не тратил он по пустякам.
Пятак слагая к пятакам,
Он был великий эконом,
То есть умел судить о том,
Зачем все пьют и там и тут,
Хоть цены все у нас растут.
Любил он тулиться. И в этом
Не знал ни меры, ни числа.
К нему друзья взывали... Где там,
А член имел как у осла.
Бывало на балу танцуя
В смущеньи должен был бежать.
Его трико давленье хуя
Не в силах было удержать.
И ладно, если б все сходило
Без шума, драки, без беды,
А то за баб не раз мудила
Он получал уже пизды.
Да все видать не к проку было,
Лишь оклемается едва
И ну пихать свой мотовило
Будь то девка, иль вдова.
Мы все ебемся понемногу
И где-нибудь, и как-нибудь,
Так что поебкой слава богу
У нас не мудрено блеснуть.
Но поберечь не вредно семя,
Член к нам одним концом прирос,
Тем паче, что в любое время
Так на него повышен спрос.
Но... Ша ! Я кажется зарвался,
Прощения у вас прошу.
И к дяде, что один остался
Скорее с вами поспешу.
Ах, опоздали мы немного,
Папаша уж в базе почил.
Так мир ему и слава богу,
Что завещанье настрочил.
А вот племянник мчится быстро
Как за блондинкою грузин.
Давайте же мы выйдем тихо,
Пускай останется один.
Ну а пока у нас есть время,
Поговорим на злобу дня.
Так, что я там пиздел про семя?
Забыл. Но это все хуйня.
Не в этом зла и бед причина.
От баб страдаем мы, мужчины,
Что в бабах прок? Одна пизда,
Да и пизда не без вреда.
И так не только на Руси,
В любой стране о том спроси,
Где баба, скажут, быть беде,
"Шерше ля фам" - ищи в пизде.
От бабы ругань, пьянка, драка,
Но лишь ее поставишь раком,
Концом ее перекрестишь
И все забудешь, все простишь,
И лишь конец прижмешь к ноге
И то уже "Тульмонт" эге !
А если бы еще минет,
А если бы еще... но нет,
Черед и этому придет,
А нас теперь Евгений ждет.
Но тут насмешливый читатель
Быть может мне вопрос задаст.
Ты с бабой сам лежал в кровати,
Иль может быть ты педераст?
Иль может в бабах не везло ?
Коль говоришь, что в них все зло.
Его без гнева и без страха
Пошлю интеллигентно на хуй,
Коли умен меня поймет,
А коли глуп - пускай идет.
Я сам бы рад, к чему скрывать,
С хорошей бабою в кровать!
Но баба бабой остается,
Пускай как бог она ебется.
*********
Деревня, где скучал Евгений
Была прелестный уголок.
Он в первый день без рассуждений
В кусты крестьянку поволок.
И преуспев там в деле скором,
Спокойно вылез из куста,
Обвел свое именье взором,
Поссал и молвил: "Красота!"
Один среди своих владений,
Чтоб время с пользой проводить,
Решил Евгений в эту пору
Такой порядок учредить.
Велел он бабам всем собраться,
Пересчитал их лично сам,
Чтоб было легче разобраться
Переписал их по часам.
Бывало он еще в постели
Спросонок чешет два яйца,
А под окном уж баба в теле
Ждет с нетерпеньем у крыльца.
В обед еще и в ужин тоже,
Так кто ж такое стерпит, боже,
А наш герой, хоть и ослаб
Ебет и днем, и ночью баб.
В соседстве с ним и в ту же пору
Другой помещик проживал,
Но тот такого бабам пору,
Как наш приятель, не давал.
Звался сосед Владимир Ленский.
Был городской, не деревенский,
Красавец в полном цвете лет,
Но тоже свой имел привет.
Похуже баб, похуже водки,
Не дай нам бог такой находки,
Какую сей лихой орел
В блатной Москве себе обрел.
Он, избежав разврата света,
Затянут был в разврат иной,
Его душа была согрета
Наркотиков струей шальной.
Ширялся Вова понемногу,
Но парнем славным был, ей богу,
И на природы тихий лон
Явился очень кстати он.
Ведь наш Онегин в эту пору
От ебли частой изнемог,
Лежал один, задернув штору,
И уж смотреть на баб не мог.
Привычки с детства не имея
Без дел подолгу прибывать,
Hашел другую он затею:
И начал крепко выпивать.
Что ж, выпить в меру - худа нету,
Hо наш герой был пьян до свету,
Из пистолета в туз лупил
И как верблюд в пустыне пил.
О вина, вина! Вы давно ли
Служили идолом и мне?
Я пил подряд: нектар, говно ли.
И думал - истина в вине.
Ее там не нашел покуда.
И сколько не пил - все во тщет,
Но пусть не прячется паскуда,
Найду! Коль есть она вообще.
Онегин с Ленским стали други.
В часы вечерней зимней вьюги
Подолгу у огня сидят,
Ликеры пьют, за жизнь пиздят.
Но тут Онегин замечает,
Что Ленский как-то отвечает
На все вопросы невпопад,
И уж скорей смотаться рад,
И пьет уже едва-едва,
Послушаем-ка их слова:
-Куда, Владимир, ты уходишь?
-О, да, Евгений, мне пора.
-Постой, с кем время ты проводишь?
Или уже нашлась дыра?
-Ты прав, Евгений, только, только...
-Ну шаровые, ну народ!
Как звать чувиху эту? Ольга?!
Что не дает?! Как не дает?
Да ты видать не верно просишь.
Постой, ведь ты меня не бросишь
На целый вечер одного?
Не ссы - добьемся своего!
-Скажи там есть еще одна?
Родная Ольгина сестра?!
Свези меня!
-Ты шутишь?
-Hету?!
Ты будешь тулить ту я эту.
Так что ж - мне можно собираться?
И вот друзья уж рядом мчатся.
Hо в этот день мои друзья
Hе получили ни хуя,
За исключеньем угощенья
И рано испросив прощенья
Их сани мчат дорогой краткой.
Мы их послушаем украдкой.
-Ну что у Лариных?
-Хуйня! Напрасно поднял ты меня.
Ебать там ни кого не стану,
Тебе ж советую Татьяну.
-А что так?
-Милый друг мой Вова,
Баб понимаешь ты хуево.
Когда-то в прежние года
И я драл всех, была б пизда.
С годами гаснет жар в крови,
Теперь ебу лишь по любви.
Владимир сухо отвечал
И после во весь путь молчал.
Домой приехал, принял дозу,
Ширнулся, сел и загрустил.
Одной рукой стихи строчил,
Другой хуй яростно дрочил.
Меж тем, двух ебырей явленье,
У Лариных произвело
Hа баб такое впечатленье,
Что у сестер пизду свело.
Итак, она звалась Татьяной.
Грудь, ноги, жопа без изъяна.
И этих ног счастливый плен
мужской еще не ведал член.
А думаете, не хотела она
попробовать конца?
Хотела так, что аж потела,
Что аж менялася с лица.
И все-же, несмотря на это,
Благовоспитана была.
Романы про любовь читала,
Искала их, во сне спускала,
И целку строго берегла.
Не спится Тане, враг не дремлет,
Любовный жар ее объемлет.
-Ах,няня, няня, не могу я,
Открой окно, зажги свечу...
-Ты что, дитя?
-Хочу я хуя,
Онегина скорей хочу!
Татьяна рано утром встала,
Пизду об лавку почесала.
И села у окошка сечь
Как Бобик Жучку будет влечь.
А бобик Жучку шпарит раком!
Чего бояться им, собакам?
Лишь ветерок в листве шуршит,
А то, глядишь, и он спешит...
И думает в волненьи Таня:
"Как это Бобик не устанет
Работать в этих скоростях?"
Так нам приходится в гостях
Или на лестничной площадке
Кого-то тулить без оглядки.
Вот Бобик кончил, с Жучки слез
И вместе с ней умчался в лес.
Татьяна ж сидя у окна
Осталась, горьких дум полна.
А что ж Онегин? С похмелюги
Рассолу выпил целый жбан,
Нет средства лучше, верно други?
И курит топтаный долбан.
О, долбаны, бычки, окурки!
Порой вы слаще сигарет.
Мы же не ценим вас, придурки,
И ценим вас, когда вас нет.
Во рту говно, курить охота,
А денег, только пятачок.
И вот, в углу находит кто-то
Полураздавленный бычок.
И крики радости по праву
Из глоток страждущих слышны.
Я честь пою, пою вам славу,
Бычки, окурки, долбаны!
Еще кувшин рассолу просит
И тут письмо служанка вносит.
Он распечатал, прочитал,
Конец в штанах мгновенно встал.
Себя не долго Женя мучил
Раздумьем тягостным. И вновь,
Так как покой ему наскучил,
Вином в нем заиграла кровь.
Татьяну в мыслях он представил.
И так и сяк ее поставил.
Решил Онегин - в вечеру
Сию Татьяну отдеру.
День пролетел как миг единый
И вот Онегин уж идет,
Как и условлено в старинный
Парк. Татьяна ждет.
Минуты две они молчали,
Подумал Женя ну держись.
Он молвил ей:"Вы мне писали?"
И гаркнул вдруг:"А ну ложись!"
Орех могучий и суровый
Стыдливо ветви отводил,
Когда Онегин член багровый
Из плена брюк освободил.
От ласк Онегина небрежных
Татьяна как в бреду была,
Шуршанье платьев белоснежных
И после стонов неизбежных
Свою невинность пролила.
Ну, а невинность это, братцы,
Во истину и смех, и грех,
Коль, если глубже разобраться -
Надо разгрызть, что б съесть орех.
Но тут меня вы извините,
Изгрыз, поверьте, сколько мог.
Теперь увольте и простите -
Я целок больше не ломок.
Ну вот, пока мы здесь пиздели
Онегин Таню отдолбал
И нам придеться вместе с ними
Скорее поспешить на бал.
***
О! Бал давно уже в разгаре!
В гостиной жмутся пара к паре
И член мужчин все напряжен
На баб всех, кроме личных жен.
Да и примерные супруги,
В отместку брачному кольцу,
Кружась с партнером в бальном круге,
К чужому тянутся концу.
В соседней комнате, смотри-ка,
На скатерти зеленой сика,
А за портьерою, в углу,
Ебут кого-то на полу.
Лакеи быстрые снуют,
В бильярдной так уже блюют,
Там хлопают бутылок пробки,
Татьяна же после поебки
На верх тихонько поднялась,
Закрыла дверь и улеглась.
В сортир бежит Евгений с ходу.
Имел он за собою моду
Усталость с ебли душем снять,
Что нам не вредно б перенять.
Затем к столу он быстро мчится
И надобно ж беде случиться -
Владимир с Ольгой за столом,
Член естественно колом.
Он к ним идет походкой чинной,
Целует руку ей легко,
"Здорово Вова, друг старинный,
Jeveus nome preaux, бокал "Клико"!
Бутылочку "Клико" сначала,
Потом "Зубровку","Хваньчкару"
И через час уже качало
Друзей как листья на ветру.
А за бутылкою "Особой",
Онегин, плюнув вверх икрой,
Назвал Владимира разъебой,
А Ольгу - самою дырой.
Владимир, поблевав немного,
Чего-то стал орать в пылу,
Но бровь свою насупив строго,
Спросил Евгений: "По еблу?"
Хозяину, что бегал рядом
Сказал: "А ты пойди поссы!"
Попал случайно в Ольгу взглядом
И снять решил с нее трусы.
Сбежались гости. Наш кутила,
Чтобы толпа не подходила
Карманный вынул пистолет,
Толпы простыл мгновенно след.
А он красив, могуч и смел
Ее меж рюмок отымел.
Потом зеркал побил немножко,
Прожег сигарою диван,
Из дома вышел, крикнул: "Прошка!"
И уж сквозь храп: "Домой, болван."
***
Метельный вихрь во тьме кружится,
В усадьбе светится окно.
Владимир Ленский не ложится,
Хоть спать пора уже давно.
Он в голове полухмельной
Был занят мыслею одной.
И под метельный ураган
Дуэльный чистил свой наган.
"Онегин! Сука! Блядь! Зараза!
Разъеба! Пидор! И говно!
Лишь солнце встанет - драться сразу,
Дуэль до смерти! Решено!"
Залупой красной солнце встало.
Во рту, с похмелья, стыд и срам.
Онегин встал, раскрыл ебало
И выпил водки двести грамм.
Звонит. Слуга к нему вбегает,
Рубашку, галстук предлагает,
На шею вяжет черный бант,
Дверь настежь, входит секундант.
Не буду приводить слова,
Не дав ему пизды едва,
Сказал Онегин, что придет,
У мельницы пусть, сука, ждет.
Поляна белым снегом крыта.
Да, здесь все будет "шито-крыто".
"Мой секундант", - сказал Евгений,
"А вот мой друг - месье Шардрез."
И так, друзья без рассуждений
Становятся между берез.
"Мириться? Hа хуй эти штуки!
Наганы взять прошу я в руки."
Онегин молча скинул плет
И быстро поднял пистолет.
Он на врага глядит сквозь мушку,
Владимир тоже поднял пушку.
И ни куда-нибудь, а в глаз
Наводит дуло, пидораз.
Онегина мондра хватила,
Мелькнула мысль: "Убьет, мудила."
Ну подожди, дружок, дай срок.
И первым свой нажал курок.
Упал Владимир. Взгляд уж мутный
Как будто полон сладких грез
И после паузы минутной -
"Пиздец" - сказал месье Шардрез.
---=== The End ===---
(нечто типа P.S.)
Упал Владимир, взгляд уж мутный,
Как будто полон сладких грез,
И после паузы минутной
"Пиздец", - сказал месье Шардрез.
Что ж делать, знать натуры женской
Не знал один, должно быть, Ленский.
Ведь не прошел еще и год,
А Ольгу уж другой ебет...
Оговорюсь: другой стал мужем,
Но не о том, друзья, мы тужим.
Твердила мать и без ответа
Не оставались те слова,
И вот запряжена карета
И впереди Москва, Москва!
.........................
Дороги! Мать твою налево!
Кошмарный сон, верста к версте,
О, Александр Сергеич, где Вы?
У нас дороги еще те...
Лет через пятьсот дороги, верно,
У нас изменятся безмерно...
Так ведь писали, верно, Вы
Увы! Вы, видимо, правы.
Писали Вы - дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы и блохи
Уснуть спокойно не дают.
И на обед дают гавно -
Теперь давно уже не то.
Клопы уже не точат стены,
Есть где покушать и попить,
Но цены, Александр Сергеич, цены -
Уж лучше блохи, блядью быть!
.........................
Весна для нас, мужчин, мука.
Будь хром ты, крив или горбат,
Лишь снег сойдет - и к солнцу штука,
А в яйцах звон, не звон - набат!
Весной, как всем это известно,
Глупить желает каждый скот,
Но краше всех, скажу Вам честно,
Ебется в это время кот.
О, сколько страсти, сколько муки,
Могучей сколько красоты,
Коты поют и эти звуки
Своим подругам шлют коты....
---=== The ENDец, вероятно ===---
Пансион любви.
Мистер Хобс еще раз сверился с записью в блокноте и направился к
особняку. Обширный двор, который был скрыт от посторонних взоров высоким
кирпичным забором, - на воротах этой цитадели была прибита огромная
вывеска: "Частный пансионат для детей-сирот", ул. Пароэль, 14.
- Это, кажется, здесь, - пробурчал мистер Хобс и нажал кнопку звонка.
Пожилая женщина-привратница провела Хобса в дом и представила мадам Сюльбе
- хозяйке дома.
Кабинет мадам Сюльбе был больше похож на будуар светской дамы, чем на
рабочую комнату. На стенах много картин, одна стена зеркальная, широкая
кровать покрыта розовым муаровым одеялом, туалетный столик с духами и
вазами, два кресла, пуф и бюро. На подоконнике стоял магнитофон, но он
как-то выпадал из общего вида и был незаметен. Сама мадам Сюльбе меньше
всего походила на содержательницу бедного пансиона. Эта роскошная молодая
француженка поразила Хобса своей непринужденностью и жизнерадостностью.
- Да, да, - с радостью воскликнула она, как только Хобс представился.
- Нам как раз такой доктор и нужен. Мне кажется, что девочкам вы
понравитесь. Мне, во всяком случае, подходите, - улыбнулась она.
- Очень рад, благодарю за откровенность, вы тоже мне нравитесь и как
женщина и как хозяйка. Счастлив вам служить.
- Итак, - мадам Сюльбе стрельнула интригующим взглядом, - обмен
любезностями закончен. Прошу садиться. Поговорим о деле.
Она опустилась в глубокое кресло напротив Хобса и ему сразу бросились
в глаза ее стройные длинные ноги, открытые далеко выше колен. Хобс
старался не смотреть на них.
- Вам что-нибудь известно о нашем пансионате?
- Нет, ничего, кроме того, что написано в объявлении.
- Прекрасно.
Хобс заметил, что мадам не носит резинок. Чулки были сшиты с трусами.
- Наш пансионат, - сказала мадам после минутного молчания, -
предназначен для девочек от 14 до 18 лет из бедных семей, оставшихся без
родственников. Сейчас у меня 9 девочек, но вообще будет 20. Когда девочки
достигнут совершеннолетия, мы будем их устраивать в меру их способностей и
внешних данных. Все остальное вы узнаете в процессе работы.
- Как в смысле жилья, оплаты и распорядка дня?
Мадам Сюльбе подошла к окну и включила магнитофон, сказав в микрофон:
"Мистер Хобс Джон принят на работу в пансионат. Ему отводится комната N10
в правом флигеле. Питание за счет пансионата без сигарет и вина. Жалованье
- тысяча франков в месяц. Мистер Хобс обязуется следить за состоянием
здоровья пансионарок, в любое время суток оказывать помощь, производить
раз в неделю медосмотр. Уезжая из пансионата, мистер Хобс должен ставить в
известность хозяйку, куда и на какой срок..."
Рассказ хозяйки.
В 1960 г. Я вышла замуж за одного биржевого маклера и он был на 42
года старше меня. Как мужчина он уже кончился. Когда мы венчались, он уже
знал, что безнадежно болен. Я, правда, не знала, но догадывалась, что
здоровье у него не в порядке. Так вот, давайте выпьем...
- Вы долго с ним жили?
- Если то, что было между нами, можно назвать супружеской жизнью, то
я пробыла замужем ровно 120 дней. - Она вдруг грустно улыбнулась и,
откинувшись на спинку кресла, закрыла глаза. - Доктор, налейте мне рома, я
хочу сегодня напиться!
- Положить лимон?
- Нет, пусть будет чистый ром... Да, так вот, - продолжала она после
того, как он выпил. - 120 дней, но боже мой, какая это была пытка. Вы врач
и вам можно рассказать все. От врача обычно не скрывают ничего!
- Я выросла в богатой семье. Мой отец был крупным коммерсантом. Я
воспитывалась в лучших пансионатах швеции. Когда мне было 16 лет, я была
помолвлена с сыном марсельского банкира. Мне была уготована легкая и
беззаботная жизнь. Но все рухнуло в 1957 году. Отец ввязался в какую-то
темную аферу с кубинским сахаром. Он вложил в это дело все свои капиталы,
заложил все имущество и прогорел. Мы остались нищими. Отец застрелился...
Налейте еще рома!.. Мать умерла от гриппа в том же году. Я осталась одна.
На мою беду, а может быть и на радость, у меня больше нет родственников. А
почему вы больше не пьете?
- Я потом выпью.
- Нет, пейте сейчас. То, что я буду рассказывать, нельзя слушать в
трезвом виде.
- Удобно ли напиваться в первый день работы?
- Я думала, вы умеете, - зло сверкнула она глазами, - Жаль, что
ошиблась. Спасибо за компанию, доктор. Я вас не задерживаю. Можете идти
отдыхать. Она подошла к бюро, просматривая какие-то бумаги, дав Хобсу
понять, что ужин закончен. "Беспардонная дура!" - подумал Хобс, чувствуя,
что краснеет от стыда. Хобс встал и, молча поклонившись спине хозяйки,
направился к двери.
- Вы забыли попрощаться со мной, милый доктор!
- Я поклонился вашей очаровательной спине.
Мадам Сюльбе сначала улыбнулась шутке, а потом рассмеялась.
- Вы хорошо ответили. Люблю остроумных людей. - Она вернулась к столу
и села в кресло. "О, эти ноги" - Мелькнуло в голове у Хобса. - Простите
меня, доктор я погорячилась. Нет, очевидно, вино виновато. Садитесь и
допейте хотя бы этот бокал, если не хотите много пить.
Хобс сел на место.
- У вас такие красивые ноги, я никак не могу на них насмотреться, -
смущенно пробормотал он.
- Они вам нравятся? Вы на них еще насмотритесь!..
"Как, и она будет на осмотрах?" - Подумал Хобс, его сердце судорожно
забилось. Хобс не был ханжой, но видеть эту роскошную женщину на
гинекологическом кресле ему не хотелось.
- Кстати, - продолжала она, - с этих ног все и началось в 17 лет. Я
была нескладной, угловатой девчонкой и к тому же с противным характером,
так что мной не интересовались. И вот, когда я была на краю смерти от
голода, меня подобрал на улице один пожилой господин, привел к себе домой,
дал вымыться в ванной, накормил и уложил спать. Утром после завтрака он
сказал: "Я не спрашиваю тебя, как ты попала на улицу, и не интересуюсь
твоим прошлым. Ты не интересуешь меня как женщина, и что ты за человек - я
не знаю. Но у тебя красивые ноги и это спасает тебя. Я холост и мне нужна
хорошая горничная. Ты будешь работать только в те дни, когда у меня будут
гости. Об этом дне я буду предупреждать тебя заранее. Все остальное время
ты можешь заниматься своими делами. Денег я платить тебе не буду. Я куплю
одежду и закажу специальную форму и буду тебя кормить. Поскольку деваться
тебе некуда, ты останешься у меня. Вот и все. Экономка покажет тебе твою
комнату." На этом разговор окончился. Я осталась жить у него. А через два
дня мне принесли униформу, она у меня до сих пор хранится, но стала узкой
в бедрах и груди. Я ее надела и ужаснулась. Юбка была настолько коротка,
что едва закрывала трусы. Мсье Жюль - так звали моего хозяина - осмотрел
меня и нашел форму великолепной, особенно мои ноги. Я стала обслуживать
вечеринки, которые устраивал мсье Жюль каждую субботу. Мне давали поднос с
мороженным или бокалами с шампанским и я предлагала гостям освежиться и
выпить. Мне не позволяли одевать чулки. Глядя на меня, мужчины улыбались и
о чем-то перешептывались, а женщины презрительно отворачивались.
Больше всего меня бесило, что все женщины, которые посещали эти
вечера, были либо откровенными проститутками, либо содержанками, но ко мне
относились с неприкрытым пренебрежением. Однажды, разнося мороженное, я
зашла в комнату рядом с залом, где обычно курили мужчины. В ней было
сумрачно и я не сразу разобралась, кто в ней сидит.
- Подойди ко мне, - услышала я женский голос справа.
Я обернулась, мои глаза уже привыкли к сумраку. Красивая женщина
полулежала в широком мягком кресле. Страшно светилась ее белая ляжка, а
между ее ног клубком торчала мужская шевелюра. От неожиданности я опешила.
- Ну что же ты, дай мне мороженное!
Я подошла к ней и подала вазочку с мороженным, а сама во все глаза
смотрела на мужчину, с упоением и самозабвением безумствовавшего у тела
женщины. Мне тоже захотелось, чтобы меня так ласкали.
Я впервые в жизни почувствовала, насколько я женщина. Я готова была
предложить себя любому мужчине в зале, но боялась, что надо мной посмеются
и откажут. Женщина изнывала от удовольствия, она стала похотливо двигать
задом и прижимать голову мужчины к себе рукой, а тот прыгал и чмокал, как
животное. Женщина бросила на поднос вазочку, еще больше откинулась на
спинку кресла, запрокинув голову, закрыла глаза от удовольствия. Я
взглянула на мужчину. Его пылающие похотью глаза не мигая смотрели на мои
ноги. Я невольно сделала движение бедром, будто предлагая себя ему. Он
вскочил. Я заметила, что из его растегнутых брюк торчит напряженный член.
Мужчина кинулся на свою партнершу и вонзил свой член в ее истерзаную
поцелуями утробу. Они прыгали и стонали, как приговоренные к смерти.
Больше я не могла смотреть и вышла, и еще несколько минут ходила, как в
тумане. Почти физически чувствуя, как в мою собственную непорочную вульву
входит упругий мужской член. Я вся ушла в мечтание об этом. Очевидно,
любовники рассказали всем о случившемся, потому что отношение ко мне резко
изменилось. Меня перестали стесняться, мужчины больше не шептались при
мне, а женщины стали относиться, как к равной. Мсье Жюль не отправлял меня
спать после часа ночи, я обслуживала вечеринки до тех пор, пока хоть один
из гостей оставался на ногах. Я поняла, что квартира мсье Жюля -
своеобразный дом свиданий, где собираются любители шумных оргий и острых
ощущений. Примерно через месяц после того памятного вечера мсье Жюль зашел
ко мне в комнату. Я собиралась походить по городу и была уже в пальто. Он
окинул меня критическим взглядом.
- Сегодня, детка, я даю ежегодный бал. Будет много новых людей,
которых ты не знаешь. Постарайся им понравиться.
Вечеринка в этот день превзошла все мои ожидания. Великолепно были
украшены все комнаты, множество людей заполняли их. Я по привычке
обслуживала всех так же аккуратно и искусно, но не выдерживая от
нестерпимого желания среди такого количества совокупляющихся парочек
решила немного выпить и быстро опьянела.
Обычно мужчины не видели во мне женщину, которой они могли бы
обладать. Когда я поднималась наверх, в комнату рядом с залом, они
разочарованно отворачивались. Так было и на этот раз, с той лишь разницей,
что мои захмелевшие глаза на некоторых производили какое-то впечатление. Я
выбрала среди них рыжебородого парня и поманила его пальцем. Он удивился и
стал оглядываться, полагая, что я зову кого-то другого, а когда понял, что
мой жест относится к нему, удивился еще больше, съежившись от
неожиданности. Я почувствовала, что попала в неловкое положение и не
знала, что делать, как вдруг ко мне подошел стройный красивый мужчина.
- Я уже давно тебя приметил в этом доме. Хочешь, я покатаю тебя на
машине?
Я молча кивнула. Мы вышли из зала, незаметно покинули дом, сели в
раскошный лимузин и поехали. Управляя машиной одной рукой, другой он
гладил мои ноги, подняв юбку как можно выше. Я не сопротивлялась и вообще
воспринимала все как-то смутно и нереально, как сон. Час-полтора мы
носились по Парижу и за это время не произнесли ни слова.
- Куда тебя отвезти? - Спросил мужчина, когда стемнело.
- Везите к себе...
- Ко мне нельзя, я женат, - удивленно рассматривая меня, сказал он.
- Тогда я здесь выйду...
- Постой, мы поедем в одно место. Все равно домой я сегодня не
попаду, - сказал мужчина, развернув машину. Через 10 минут мы были в
небольшой хорошо обставленной комнате. Габриэль, так звали моего нового
знакового, закрыл дверь на задвижку, опустил шторы на окнах и подошел ко
мне.
- Разденься, мы здесь как дома. Можешь принять ванну.
- Я уже мылась сегодня, - сказала я и стала снимать пальто.
Он мне помог раздеться и пригласил к столу.
- Хочешь выпить? Я согласилась. Еще через полчаса я была пьяна.
Габриэль рассказывал сальные анекдоты и целовал мои ноги, отчего я
испытывала необыкновенное удовольствие. Он снял с меня чулки и гладил мои
ляжки, потом он снял с меня трусики. Я не сопротивлялась и готова была ко
всему. Он опустился передо мной на колени. "Вот наконец голова мужчины у
меня между ног" - с вожделением подумала я млея от охватившей меня
страсти. "Поцелует ли он меня?" - Подумала я, не смея шелохнуться, чтобы
тронуть его голову руками. "Сними с себя все" - сказал вдруг он, порывисто
вскакивая на ноги. Мы разделись догола и несколько минут смотрели друг на
друга, с упоением наслаждаясь своей наготой. "Иди ко мне" - прошептал он.
Некоторое время мы стояли обнявшись, не смея сдвинуться с места, не в
силах справиться с охватившей нас дрожью. Жесткий член Габриэля уперся мне
в живот пониже пупка. Ляжка его давила мне на лобок. Каждое прикосновение,
каждое малейшее движение его тела доставляли мне несказанное удовольствие.
Я обезумела от восторга и, закрыв глаза, уткнулась в его волосатую грудь.
"Ариан, милая, ты мне нравишься" - прошептал он и его руки сползли по моей
спине к ягодицам, скользнули по бедрам и сошлись внизу моего живота...
Мадам Сюльбе замолчала, мечтательно улыбнулась куда-то вдаль. Потом
взглянула на мистера Хобса, улыбнувшись, спросила:
- Вы еще слушаете?
- Конечно.
- Не надоело? Ну, что же!... Может, опустить эти сексуальные
подробности...
- Нет, нет, они придают, по-моему, особый колорит вашему рассказу. Да
и к тому же я в этом не нахожу ничего плохого...
- Ну хорошо, налейте нам еще вина, выпьем и продолжим. Вы выпьете
вместе со мной?
- С удовольствием!
"Что это были за руки! - Восхищенно произнесла мадам, закрыв глаза от
сладкого воспоминания. - Когда его пальцы коснулись моей плоти, я испытала
такое пронзительное удовольствие, что невольно дернулась всем телом,
конвульсивно сжала ноги".
- Тебе что, не нравится, - обиженно спросил он...
- Наоборот, - задыхаясь от возбуждения, ответила я. - Это слишком
хорошо, я еще не привыкла к этому. Он улыбнулся. - Милая девочка, -
ласково произнес он, целуя меня в губы. Это был еще не тот поцелуй, от
которого женщины теряют рассудок и вспыхивают как пламя. Но для меня и
этого было достаточно. Я со стоном рухнула ему на руки от сладкого
изнемогания. Габриэль перенес меня на кровать, положил поверх одеяла и
стал исступленно целовать мое тело, мою девичью грудь, мои угловатые
плечи, мой впалый живот, мои ляжки и, наконец, я почувствовала жар его губ
на своей еще не распустившейся розе. Мы были в исступлении, весь мир
пропал все люди пропали и жизни уже не было, были лишь две безумные плоти,
слившиеся в одном каком-то неистовом сумасшедшем торжестве.
Когда я проснулась, Габриэль сидел уже около меня одетый.
- Ты уходишь? - Спросила я слабым голосом.
- Тебе надо отдохнуть. Я не знал, что ты девушка. Я тебя совсем
замучил.
- Нет, это было прекрасно! Прекрасно, что ты сделал меня женщиной!
Спасибо тебе, милый.
Габриэль поцеловал меня и ушел, а я заснула.
Домой я вернулась на следующий день к вечеру, когда исчезли синяки
под глазами. Мсье Жюль встретил меня в передней. По его лицу было видно,
что он очень беспокоился обо мне.
- Все в порядке, мсье Жюль, - сказала я ему, - я одену ваше "Пике".
- Безумный ребенок, - сказал он и тихо покачал головой.
Я прошла к себе в комнату и, не раздеваясь, легла в кровать. Я все
еще была наполнена каким-то сладким томлением и восторгом. Мне показалось
что частица Габриэля все еще находится в моей плоти. Это ощущение было
настолько сильным, что даже потрогала себя рукой. Я так и заснула не
раздеваясь. На следующее утро я приняла ванну и достала из стола "Пике".
Презабавная это была штука. Сам треугольник был из какого-то эластичного и
упругого материала. Обшивка наружной стороны бархатная. Внутренняя -
прорезиненный нейлон. Груша была довольно внушительного размера и я не без
основания боялась, что такую толстую мне нелегко будет вставить, но далее
это оказалось не только трудным, а почти невозможным. Груша была вдвое
шире моего отверстия. Она до боли раздирала губы моего влагалища, но все
еще не входила во внутрь. Как раз в этот момент, когда я уже отчаялась и
решила отказаться от этой затеи совсем, груша вдруг прошла последние тугие
миллиметры и легко скользнула внутрь, заполнив меня своей внушительной
массой. Белый треугольник будто приклеенный застыл у меня на лобке я
облегченно вздохнула, однако трудности на этом не кончились. Оказалось,
что ходить с грушей не совсем удобно, она терлась во влагалище и все время
давала о себе знать каким-то смутным тревожным удовольствием. Я несколько
раз прошла по комнате, посмотрела на себя в зеркало. Вид у меня был
довольно экстравагантный. В следующую субботу я ослуживала гостей в том
наряде с той разницей, что на мне вместо белых трусиков было лишь "Пике".
Гости приняли меня как равную, со мной шутили мужчины, заговаривали
женщины, меня теперь нисколько не стеснялись. И потому, наверно, и сам
вечер прошел безумной оргией. Я обносила пары вином и мороженым. В тот
момент, когда они предавались самым невероятным любовным играм, один из
гостей, поставив свою женщину на четвереньки, устроился к ней через зад и,
двигая всем телом, ел мороженое, поднесенное мною. Другой положил женщину
на диван и устроил у нее на животе нечто вроде стола и отпивал из бокала,
а после каждого глотка целовал ее промежность. Третий сел на стул, посадив
на свой живот красивую пышку и, взяв у меня вазочку с мороженым, стал
кормить партнершу с ложечки, в то время как она двигала задом своим,
держась за его плечи. Мужчины не оставляли меня без внимания. Они мяли,
гладили мои ляжки, терлись голым телом о мои бедра. Одни даже целовали
меня в ягодицу в порыве возбуждения. Все это доставляло мне немало
удовольствия и повысило мои акции среди мужчин. К утру одна я оставалась
одетой, вокруг меня сновали голые мужчины и женщины, пахло духами и
плотью.
Зрелище беспорядочных и бесстыжих совокуплений произвело на меня
огромное впечатление. Я испытывала необыкновенное удовольствие и к утру
была совершенно разбитой от многократных и довольно быстрых оргазмов.
Перед тем, как лечь спать, я вынула "Пике". Оно выскользнуло легко и
быстро вместе с огромным комком белой слизи. Спустя две недели я
почувствовала, что Габриэль подарил мне ребенка это известие огорчило мсье
Жюля. Он сокрушенно вздохнул и, почесав затылок сказал: "Ну, что, Ариан,
придется отправить тебя к тетушке Моро."
И меня отправили к тетушке Моро в Нормандию, в маленькую веселую
деревушку на берегу океана. Два месяца добрая, ворчливая старушка лечила
меня всякими травами и кормила по особому рациону. Заставляла делать
упражнения для груди, талии бедер и только ноги оставались прежними. Не
знаю, была ли я беременной. От задержек менструации избавилась, не
выкидывая ребенка. За эти два месяца, которые я жила у тетушки Моро, мое
тело сильно изменилось: пополнели бедра, ягодицы. Высокий рост,
причинявший мне столько огорчений, вдруг стал особенно кстати, делая меня
стройной и изящной. Все мои платья пришлось переделывать, они трещали в
груди и бедрах.
В конце июля позвонил мсье Жюль. Он справился о моем здоровье и
попросил приезжать в Париж. Местный портной сшил мне довольно удачный
дорожный костюм, в нем я выглядила настолько элегантной, что впервые в
жизни себе понравилась. За 2 месяца волосы мои сильно отросли и теперь они
спадали на плечи пышным золотым каскадом. В день отъезда я зашла в
парикмахерскую и сделала модную прическу.
Еще из вагона я заметила мсье Жюля, сиротливо стоявшего в шумной
толпе. Я помахала ему рукой, но он не заметил. Я с чемоданчиком проходила
мимо него, он взглянул как-то странно, улыбнулся, не проявив никакого
желания подойти ко мне. Я растеряно остановилась и стала следить за ним.
Он еще несколько раз взглянул на меня. Вдруг лицо его испуганно
вытянулось, он всплеснул руками и бросился ко мне.
- Ариан, боже мой, ты ли это?!!
- Конечно я, мсье Жюль!
- Я тебя не узнал, - извиняющимся тоном прошептал он. - Ты так
похорошела, повзрослела, прямо удивительно!
Он взял у меня чемодан и, предложив руку, повел к выходу. Мы ехали
домой в новой роскошной машине. Мсье Жюль жил уже в новом особняке на
улице пьери, у него была новая прислуга. Мое место заняла молоденькая
сероглазая девушка лет 18. Экономка была прежней, меня ждала
приготовленная ванна.
Мсье Жюль провел меня в новую комнату. Она была светлая и красивая,
окна выходили в сад. Словом все было новое. Я пошла в ванную и первое, что
бросилось в глаза, было небольшое зеркало на высоте человеческого роста.
Оно было вделано в стену так же, как в старой ванной. Я знала, что зеркало
с той стороны прозрачное и через него сейчас мсье Жюль будет наблюдать за
мной. Мне стало смешно. Я настолько привыкла к этому пожилому мужчине, что
без всякого смущения позволила бы ему смотреть на меня в любое время. А
сейчас он будет следить за мной тайно через зеркало вместо того, чтобы
войти и сесть рядом со мной. Я позвала его.
- Мсье Жюль! Мы так давно не виделись и так много новостей, что мне
не терпится скорее все узнать, если вы не заняты, побудьте со мной в
ванной, пока я помоюсь и мы поболтаем. Говоря это, я успела снять сорочку
и стала расстегивать лифчик.
- Помогите мне, пожалуйста, - обратилась я к мсье Жюлю,
растерявшегося от неожиданного счастья. Сняв бюстгалтер, я обернулась к
нему. - Вы побудете со мной?
- О, конечно, с удовольствием, - еле проговорил он с волнением. Я
сняла трусики и залезла в воду. - Как ты похорошела! У тебя такая
очаровательная фигура и роскошная грудь! Я не нахожу слов, чтобы выразить
свое восхищение. Очевидно лекарства тетушки Моро пошли тебе на пользу,
хотя не всякой это помогает.
- Да, я прекрасно там отдохнула! Но без Парижа все же скучала. В мире
как-то скучно, пусто. Когда вы успели перебраться в этот дворец?
Мы долго с ним болтали о делах, о его новых знакомых. Он сказал, что
приготовил мне новое занятие, к которому как нельзя лучше подходит моя
внешность. Потом вдруг как-то смущенно сник несколько минут молча смотрел
на меня. Было видно, что он хочет чтото спросить у меня, но не решается.
- Ариан, - тихо позвал он.
- Да, мсье Жюль!
- Детка у тебя такая прелесная грудь что я не могу удержаться от
желания потрогать ее руками. Можно, я хоть одним пальцем притронусь к ней?
- Боже, какая щепетильность! - Удивилась я. - Конечно, хоть обеими
руками. Вы мне доставите этим только удовольствие. В глазах его сверкнули
похотливые огоньки, он вскочил с табуретки и подошел ко мне. Его пухлые
короткие пальцы нежно коснулись моей груди и сжали ее настолько, чтобы я
почувствовала лишь прикосновение, но не больше. Он умел обращаться с
женщинами его искусные ласки не оставили меня безразличной. Я содрогнулась
от страстного порыва.
- Мсье Жюль, разденьтесь! - Чуть слышно выдавила я из себя. Он молча
исполнил мою просьбу. Вопреки моим ожиданиям тело его не было старым. И
голым он казался значительно моложе. - Если вы хотите меня, я вашем
расположении, как и другие женщины.
- Видишь ли, - начал он и замялся.
- Нет, нет, вы не должны мне это рассказывать. Разве я не могу так
делать?
- Ты? Не знаю... Наверно, сможешь, но это не так просто.
- Другие же делали, значит, и я смогу. Как это?
- В ротик!
- В рот? Что за удовольствие? Разве в рот лучше, чем туда?
- Кому как, а я наслажденье получаю только так, когда женщина берет
мой член в рот.
- А для женщины это...
- Одни берут в рот просто так - им все равно, другим это противно, а
третьи получают огромное удовольствие!
- Давайте я попробую.
- Здесь неудобно, я тебя вытру и мы пойдем к тебе в комнату.
Так голыми мы и направились в мою комнату. В коридоре нам встретилась
экономка. Она нисколько не удивилась нашему виду, а только спросила,
вернемся ли мы в ванную. Мсье Жюль сел на мою кровать, а я устроилась на
стуле рядом.
- Теперь слушай, Ариан. Ты должна взять эту штуку не просто в рот, ее
необходимо всеми возможными способами сосать и эту часть работы я
предлагаю тебе делать как заблагорассудится. Одно прошу, держи зубки как
можно дальше от члена, работая только губами и языком.
- Понятно, мсье Жюль, я буду осторожна.
Член мне очень нравился, его вид будил во мне какие-то сладкие
затаенные чувства. Мне уже и самой захотелось взять его в рот и ощутить
губами гладкую кожицу. Я сосала этот предмет, все более и более
распаляясь. Я уже испытывала удовольствие и видела, что мсье это приятно.
Вдруг он дернулся всем телом, на миг замер, а потом резко вскочил и вырвал
член у меня изо рта.
- Что же вы? - Обиделась я.
- Прости, девочка, я не могу!
- Я делаю не так? - Все так, но что... Ты еще не знаешь самого
главного, я поступил бы нечестно, если бы позволил себе воспользоваться
этим.
- Боже мой, что может быть неизвестного в этот момент для меня, -
удивилась я.
- Может быть, я тебе об этом скажу, но только не сейчас. Потом,
потом, милая Ариан!
Мсье Жюль был очень расстроен и выглядел очень несчастным. Его глаза
обмеривали мое тело, руки ласкали мою плоть, но очевидно этого ему было
мало.
- Ложитесь, мсье Жюль, я лягу рядом с вами.
Он подвинулся, освободив мне место. Мы обнялись и замерли в долгом
сладком поцелуе. Его рука скользнула по моему телу и втиснулась между
ляжек, палец проник во влагалище, его легкие искустные манипуляции очень
быстро привели меня в состояние совершенного экстаза. Я легла на спину и,
согнув ноги в коленях, развела их широко в стороны, пропуская в себя мсье
и опять весь мир пропал, все заволокло туманом.
Я очнулась в сладком сказочном небытие. Когда я пришла в себя, мсье
сидел рядом в халате. Он улыбнулся мне и сказал:
- Ты необыкновенная девушка, Ариан!!!
Я ответила ему улыбкой. И странное дело, я нисколько не чувствовала
особой близости к мсье. Он оставался хозяином, а я его служанкой, и мне
даже казалось, что это не он, а кто-то другой был во мне несколько минут
назад. Если бы мне сейчас снова захотелось мужчину, я бы неизменно
попросила меня удовлетворить и вместе с тем я бы никогда не отказала его
просьбе. Новая горничная принесла мне кофе, пирожное, молча поставила все
на стол и вышла.
- Отдохни, - сказал мне мсье, поднимаясь. - Ты, наверное, устала с
дороги и тебе надо выспаться, а я пойду, у меня много дел.
Вначале десятого я проснулась с чувством легкости во всем теле.
- Ариан, ты спишь? - Услышала я вдруг голос мсье.
- Нет, а что? - Сразу отозвалась я.
- Я хочу показать тебе настоящий миньет.
- Что показать? - Не поняла я.
- Миньет - так называется то, что ты мне сегодня делала. - Хочешь
посмотреть?
- Конечно!
Я вскочила с кровати и зажгла свет. Жюль стоял у двери и ждал, пока я
оденусь. Я накинула просторное платье на голое тело, сунула ноги в туфли и
подошла к нему.
- Подожди, дай я на тебя посмотрю, - сказал он, поворачивая меня
перед собой. - Хороша! - Прошептал он, - удивительно хороша! Пошли.
Мсье Жюль привел меня в просторный холл, где сидело человек 8 мужчин.
Они, очевидно, друг друга не знали, т.к. занимались сами собой. При виде
меня они вскочили.
- О, мадам, очень приятно, - произнес один из них, целуя мне ручку.
- Простите, господа! - Прервал восторги мужчин мсье. - Я хочу
представить вам хозяйку этого дома. При этом не только у меня, но и у
мужчин вытянулись лица от удивления. - Так надо, - прошептал он мне, -
держись как хозяйка! Господа! - Продолжал мсье, обращаясь к мужчинам, -
мадам Ариан желает познакомиться с мадам Рине. Надеюсь, вы не будете
возражать, если она будет присутствовать при ваших встречах с ней? Никто
из мужчин не возражал и мы с мсье прошли в комнату.
Там в кресле сидела маленькая изящная женщина с пышными черными
волосами. Она была одета в черное шерстяное платье, застегнутое на
пуговицы, как на халате. Верхнюю половину лица женщины скрывала изящная
полумаска с длинными щелями для глаз.
- О, мадам Рине! - Воскликнул мсье Жюль, - вы уже здесь? Вы давно
пришли? Здравствуйте, здравствуйте, дорогая!
- Здравствуй, дорогой, - произнесла женщина низким грудным голосом. -
Нет я совсем недавно вошла сюда и, как видите, еще не успела раздеться. А
кто эта дама? Вы хотите, чтобы она мне в чемто помогла?
- Это мадам Ариан, хозяйка дома. Она пожелала с вами познакомиться и
у вас поучиться. - О, милая, простите меня, - воскликнула мадам и подошла
ко мне. - Я очень рада знакомству с вами и готова научить вас всему, что
умею сама. Ну что ж, мсье, присажывайтесь, начнем? Там много собралось
народу? Было девять человек, но может еще кто-нибудь пришел. Обидно будет,
если не придет десятый и я останусь неудовлетворенной.
С этими словами она сбросила с себя платье и осталась в сиреневом
купальнике, плотно облегающем ее маленькую стройную фигуру. Мсье Жюль дал
сигнал и вошел первый мужчина. Он был совершенно голый. Очевидно, он
разделся в небольшом тамбуре, отделяющем комнату от холла, я там видела
стул и вешалку.
- Боже мой, кого я вижу, ты совсем забыл меня, милый Боку! -
Воскликнула мадам Рине. Они обнялись и расцеловались как давние добрые
друзья. - Много ты женщин за это время перепробовал? - Ворковала мадам,
усаживая мужчину на низкую скамейку. - Раздвинь ноги, пусть он свободно
висит, ты от меня совсем отвык. Негодник! Мужчина что-то шептал в
оправдание, но она его не слушала. - Раздвинь руками, не так... Положи их
себе на ляжки... Ну, вот так! А теперь раздвинь локти в стороны.
Прекрасно. Ты говоришь что соскучился? Тебе захотелось моих ласк, моего
огня? - Ласково ворковала мадам Рине, хлопоча над телом мужчины. - Я тоже
о тебе вспоминала. Мне нравиться твоя кожа, - она целовала его губы
долгими страстными поцелуями. Член мужчины встепенулся, рассыпав цепочку
поцелуев Рине от губ до щек. Она перешла на спину мужчины и принялась
лизать его шею, спускаясь все ниже и ниже. При этом ее тонкие изящные
пальцы порхали вокруг, массируя кожу мужчины. Вдруг она стремительно
всунула голову под ляжку Боку и схватила губами его высоко поднявшийся
член, засунув его до самого конца себе в рот.
- Ох! - Вздохнул Боку, дернувшись всем телом. Но в следующую секунду
мадам Рине уже сосала под мышкой, потом она впилась губами в живот и
медленно сползла ниже. Снова схватила его член губами. Но вот она
окончательно устроилась у Боку между ногами, от удовольствия подхватив
член губами и медленно вставила его до конца, производя при этом
сосательное движение ртом. Она не выпускала член изо рта, будто играя, то
качала его языком, то вновь заглатывала до конца. Потом она встала сбоку
мужчины, облокотившись грудью на его ляжку, и стала сосать, сосать и
сосать, все время похотливо двигая задом. Так она стояла спиной к нам. Я
успела заметить, что промежность у нее была прикрыта тонкой резинкой
купальника, сквозь который хорошо видно ее полураскрывшееся влагалище.
Боку конвульсивно взрагивающий от нестерпимого острого удовольствия,
гладил своей рукой спину мадам, ее пышные ягодицы, бедра и ляжки. Наконец,
он просунул ей под низ руку и его указательный палец, отодвинув тонкую
резинку, глубоко ушел в лоно мадам. Она еще более неистово задвигала задом
и стала притопывать ногами. Да, зрелище поистине великолепное! А когда
Боку, запрокинув голову, запрыгал, мадам Рине глубже втолкнула член в рот
и, обхватив мужчину за бедра, стала двигать ими из стороны в сторону. Так
они неистовствовали еще минуты две. Потом мадам выпустила поникший член
изо рта и встала, сияя от необыкновенного удовольствия.
Она поцеловала Боку в губы, лизнула кончик его носа и засмеялась.
- Ну как, доволен?
- У-у-у-у, - промычал мужчина, - богиня!!
Боку еще раз поцеловал мадам Рине поклонившись мне, и вышел в другую
дверь.
- Он хорошо кончает, - доверительно сказала мадам рине, жуя
шоколадку. - Это один из тех, чей сок мне особенно нравится. Хочу вам
сказать, что в таких случаях очень приятно подержать сок во рту пока не
почувствуешь его особый терпкий вкус.
- Ну, продолжим, что ли? - Обернулась мадам к Жюлю.
Тот дал сигнал и вошел следующий мужчина. Это был тощий, длинноногий
верзила с лицом крестьянина. С мадам Рине он был не знаком. Она обратилась
к нему подчеркнуто вежливо:
- Здравствуйте, мсье! В этом доме меня зовут мадам Рине. Буду рада
доставить вам удовольствие. Мужчина стоял, ошалело улыбаясь, прикрывая низ
живота обеими руками и смущенно озираясь. По сравнению с ним мадам
выглядела девочкой.
- А что, у вас тут больше нет женщин? - Басом спросил мужчина и
посмотрел на меня. Мадам Рине обиженно пожала плечами.
- Ну, если я для вас не женщина, то других здесь нет!
Я вспомнила, что этот мужчина не совсем по-дружески отнесся к моему
желанию присутствовать при работе Рине. Легкие изящные пальцы Рине
пробежали по телу мужчины, он вздрогнул, глаза его заблестели и руки,
прикрывавшие его член, приподнялись. Теперь стало видно, что он прикрывал!
Размеры этого инструмента могли поразить и более опытную женщину, чем
мадам Рине. Во всяком случае мне не приходилось ни разу видеть что-нибудь
подобное! Тонкая длинная кишка не менее 25 - 27 см торчала у него, как
шест. Бледно-рыжие волосы на лобке едва прикрывали яички. Мадам Рине
усадила мужчину на стульчик, ласково воркуя, начала свою любовную работу.
Вид и размеры члена необыкновенно возбудили ее. Она таяла прямо на глазах
у мужчины, обволакивая его сладким и похотливым дурманом. Мужчина с
восхищением смотрел на гибкие движения ее тела.
И время от времени мял и гладил ее ляжки, живот и грудь, на что она
отвечала протяжным, громким стоном. Вдруг мужчина вскочил со скамейки и
обхватил руками спину мадам, пытаясь вставить ей между ног одеревеневший
член.
- Ну-ка, раздвинь ноги, - с натугой прохрипел он. - Я его вставлю.
Мадам Рине смущенно заморгала глазками и еше крепче сжала ляжки, не
пуская член в себя.
- Милый, к чему эти банальности? Садись, я возьму его в ротик!
- Нет! - Зло буркнул мужчина. - Я хочу тебя!
- Но позвольте, - встревожилась мадам Рине, - я не живу с мужчинами
таким образом, разве вам не сказали?
- Мсье Гонтре, - вмешался мсье Жюль, - вы изъявили желание иметь
миньет, о большем не было разговора!
- Пошли к черту! - Взревел мужчина. - На кой дьявол мне нужны детские
забавы! Мне нужна женщина и я ее получу! При этом мсье Гонтре схватил
мадам за талию, приподнял ее от пола и понес к дивану. Она отчаяно
сопротивлялась, пытаясь вырваться из рук насильника. Но когда она начала
угрожать мсье Жюлю жалобой в полицию, я решительно вмешалась. Стремительно
сбросив платье, я подошла к барахтавшимся на диване и слегка тронула его
за плечо.
- Вы хотели женщину? Я к ваши услугам...
Он сзади воткнул свой огромный член. Я взвыла в пароксизме
наслаждения. И снова свет погас и утонул в огромной волне нестерпимой
сладости. Я уже плохо соображала, что происходит. Однако через некоторое
время я пришла в себя. Мужчина был во мне и его член двигался вперед и
назад с глухим хлюпаньем. Мужчина что-то бормотал, мял мою грудь и целовал
затылок. Я, разомлевшая от густой горячей сладости, как губка впитывала
радость, ощущение мужского тела в своем. Впервые в жизни справившись с
мутным безумием любовного забытья. Я успела кончить еще раз, прежде чем
этот великан изверг в меня поток горячей спермы. Даже поникший, этот член
выглядел очень внушительно, и я была несказанно удивлена, что он
поместился во мне вообще.
Пока я отдыхала мадам Рине сделала миньет еще трем мужчинам. Когда
вошел четвертый я окончательно оправилась и заинтересовалась вновь
любовными забавами экстравагантной женщины. На этот раз она
продемонстрировала суть миньета наиболее откровенно. Когда у ее партнера
стало дергаться тело и он был готов излить семя, она вдруг вынула член изо
рта и продолжала манипулировать пальцами, держа головку члена у открытого
рта. Вот мощная струя белой жидкости выстрелила ей в рот, потом еще и еще.
Мужчина корчился от нестерпимого удовольствия и гладил голову мадам. Она
проглотила все с таким удовольствием и смаком, что мне самой захотелось
это попробывать и я шепнула мсье Жюлю:
- Пойдемте, я уже все поняла.
Когда мы пришли в комнату ко мне, я сама предложила мсье сделать ему
миньет. Он с радостью согласился. Мы разделись догола и я усадила его, как
делала мадам Рине, на маленькую скамеечку. Я очень быстро довела его до
экстаза и он выстрелил мне свой сок. При этом мсье искусно ласкал мне
клитор, что глотая сперму, я чувствовала сладость во всем теле. С тех пор
я стала ярой поклонницей миньета, хотя обычные способы совокупления мне не
менее приятны.
- Милый доктор, - вдруг прервала она свой рассказ, - я разболталась,
а вы, наверное, устали и хотите отдохнуть? Уже два часа ночи.
- Я действительно устал, но слушать вас готов до бесконечности. Вы
необыкновенная женщина!
- Однако я не хочу злоупотреблять вашим вниманием и намерена вам
предложить отдохнуть.
Она нажала кнопку звонка. Вошла горничная.
- Постелите, пожалуйста постель и приготовьте ванну, - сказала мадам
Сюльбе, вопросительно взглянув на мистера Хобса. Хобс кивнул головой,
принимая приглашение. - Сначала ванну для мужчины, - бросила мадам вслед
горничной. Хобс вернулся из ванной. Мадам Сюльбе вышла ему навстречу,
небрежно накинув тонкий халат, настолько короткий, что роскошные ноги были
полностью открыты взору от кончиков пальцев до ляжек. Пока горничная
готовила ванную для мадам Сюльбе, хозяйка предложила выпить еще по одной
рюмке коньяка.
- Хорошо помылись? - Спросила мадам.
- Превосходно! Чувствую себя настолько свежим, что готов продолжить
беседу хоть до утра.
Мадам загадочно улыбнулась и медленными глотками отпивала коньяк.
Потом она взглянула на Хобса из-под ресниц:
- Я очень рада, что вы будете у меня!
Она немного помолчала и добавила: "Работать".
- Мне тоже приятно быть вашим слугой!
- Ну и отлично! Давайте выпьем за это счастливое совпадение!
Она протянула ему свою рюмку, слегка наклонившись вперед, при этом
халат распахнулся, открыв ее нежное розовое тело. Мадам приготовилась
принять ванну и была совершенно голая под халатом. Она не сразу заметила
свою оплошность и Хобс несколько секунд видел эту восхитительную,
возбуждающую наготу.
- Пока я вымоюсь, - сказала она, допив свой коньяк, - вы, поскучайте,
посмотрите эти журналы. Я думаю, что они вас заинтересуют.
Журналы были очень интересными. Это были порнографические издания
"3*4 и замочная скважина". Увлекшись журналами, он не заметил как прошли
полчаса.
- Интересно? - Услышал он голос мадам.
Хобс взглянул на нее. Розовая, свежая, чуть влажная сияющая красота и
молодость, она стояла перед ним, выгнув стан и сощурив глаза. И опять эти
ноги! - Он не мог оторвать от них восхищенного взора. Мадам Сюльбе подошла
к нему, обняла рукой за шею и прижала его голову к своему животу. Хобс без
труда нашел разрез ее короткого халата и его губы коснулись мягкой
нежности ее тела. Целуя, поглаживая рукой живот женщины, Хобс пытался
представить себе выражение ее лица, но не мог. Вдруг его взгляд скользнул
в сторону, и он обнаружил, что в огромной зеркальной стене они оба видны,
как на экране. Он увидел и лицо мадам Сюльбе, чуть перекошенное острой
болью наслаждения. Ее широко открытые глаза, взгляд которых был устремлен
на него, и трепетные руки, нервно поддерживающие верх халата, и ее
восхитительные ноги, двигающиеся в такт его языка. Все это привело его в
бурный экстаз. Он зарычал и, нагнувшись еще ниже, впился губами в гладко
выбритую подушечку лобка мадам. Проворный язык Хобса жадно впитывал,
слизывал терпкий и солоноватый сок напарницы, с губ ее влагалища. Мадам
Сюльбе раздвинула ноги, прижала его голову к себе руками и испустила
тихий, протяжный стон.
- О, милый доктор, вы начинаете мне нравиться!..
Хобс оторвался от сладкой плоти мадам и поднял лицо.
- Давайте ляжем.
- Зачем спешить? Встаньте, доктор, еще выпьем?!.
Она достала из стенного бара рюмки и бутылку вина. Сев на кресло друг
против друга они выпили.
Мадам Сюльбе посмотрела на Хобса сквозь бокал и спросила:
- Вам жарко?
- Вы про пижаму? Я бы с удовольствием ее снял, она мне просто мешает.
- Мне тоже, - сказала мадам и сбросила на спинку стула свой халатик.
Она сидела в метре с той свободной непринужденной позой, которая
свойственна женщинам, сознающим свою красоту. Слегка откинувшись на спинку
кресла, одну ногу убрав под себя, а другую вытянув вперед, при этом Хобсу
было отлично видно пухлые розовые губы ее влагалища. Медленно цедя легкое
вино сквозь зубы, Хобс с возбуждением и каким-то сладким упоением в упор
разглядывал свою хозяйку, впитывая взглядом ее умопомрачительную прелесть.
Мадам одной рукой держала бокал у рта и украдкой поглядывала на Хобса,
конвульсивно подергиваясь от нетерпения. Он продолжал глазами пожирать эту
роскошную женщину и был очень недоволен тем, что она закрывала от него
вожделенное место. И вдруг он заметил, что ее рука не просто лежит между
шелковистых ляжек, она тихо, равномерно двигалась, в такт покачивалась ее
отставленная нога. Мадам Сюльбе онанировала у него на глазах! Такого Хобс
еще не видел никогда. От зрелища женского онанизма он пришел в безумный
экстаз и почти непроизвольно его рука очутилась на члене. В полной тишине
и ярко освещенной комнате, сидя друг против друга, они онанировали в
мутном иступлении острого, неизведанного наслаждения. Мадам кончила
первой, уронив бокал с вином на пол. Она широко раздвинула ноги и глядя
безумными глазами то на разомлевшую свою вульфу, то на член Хобса, стала
пальцами обеих рук тереть свой вспухлый клитор.
- А... а... а... оох! - Вдруг воскликнула она и рухнула на пол,
выставив Хобсу на обозрение все свои сокровенные прелести, раскрывшиеся,
как нежный букет роз. Хобс вскочил с кресла и бросившись на пол прильнул
губами к этому сокровищу. Мадам только слабо дернулась и, издав слабый
стон, замерла без движения. Наконец слабость сразила и Хобса он выстрелил
в воздух мощную струю спермы и вытянулся без движения на ковре, уронив
голову на ляжку своей партнерши. Когда Хобс окончательно пришел в себя, он
почувствовал, как гладит его волосы мадам Сюльбе, как мягка и приятна
ляжка, на которой покоилась его щека, как возбужденно сладко пахнет плоть
этой женщины.
- Ты доволен?
- Угу. А ты?
- Ты же видел... - Она помолчала немного. - Я люблю неожиданности.
Запомни!
- Я тоже.
- Что?
От влагалища мадам Сюльбе шел дурманящий запах плоти, смешанный с
тонкими духами, который он жадно вдыхал и почувствовал, как в его теле
рождается волна бурного желания.
- Что не ответил? Запомнишь?
- Конечно!
- Постарайся быть необыкновенным: ты мне нравишься!
- Я постараюсь. - Он целовал ляжку мадам и, приподняв голову,
посмотрел на нее.
- Ты чего? - Спросила она, стрельнув на него тревожным взглядом.
- Хотел на тебя посмотреть! - Смутился он.
Она улыбнулась и погладила себя от бедра до шеи.
- Смотри сколько хочешь! - Разомлевшим голосом сказала она и закрыла
глаза. Он стал рассматривать ее, помогая руками себе. Раздвинув губы ее
влагалища, он заглянул в таинственную глубину ее плоти и потрогал пальцами
тугую пуговку ее клитора, заставив мадам сладко содрогнуться. Провел рукой
по выпуклости ее лобка, погладил живот, дотронулся до пышных полушарий
груди и стал нежно теребить ее соски. Блаженно улыбаясь, мадам сквозь
длинные ресницы следила за манипуляциями Хобса. Ляжка, на которой
покоилась рука любовника, приподнялась, его лицо скользнуло в промежность.
Мадам Сюльбе тихо ахнула, широко раскинув ноги и выгнув спину, затрепетала
от острой слабости. Его язык глубоко вонзился в горячую влажную пропасть,
конвульсивно сжимающуюся под его лаской. Она вытянулась и протянув руку,
вцепилась в член Хобса.
- Не так, не так! - Прохрипела она, исступленно потирая член. Хобс
оторвался от сладких губ ее вульвы и поднял голову. - Не так! - Почти зло
воскликнула она и вскочила на ноги. Она смотрела на него хищно прищурив
потемневшие красивые глаза. - Не так, не так! - Да вы банальны, как
базарная торговка! Я ошиблась! Вы отвратительны! Убирайтесь к себе, черт
бы вас побрал, вы меня только расстроили!
В нем тоже кипела злость на это роскошное, бестактное животное. Он
лежал на ковре, опершись на локоть правой руки и едва сдерживаясь, молча
смотрел на нее.
Мадам Сюльбе схватила свой халат и накинув его на плечи, выбежала из
комнаты. Хобс остался один. Он был унижен и раздавлен. Сладкий трепет
вожделения исчез и смылся тяжелым чувством горечи и разочарования. Что ей
нужно? От чего она бесится?
В девять часов утра его разбудила горничная:
- Что пожелаете, доктор? Кофе, какао, чай? Если доктор захочет, чтобы
ему на завтрак что-нибудь сварили, ему следует сказать об этом заранее.
Женщины в пансионе утром едят мало.
- Ничего мне не надо, - зло буркнул Хобс, - и вообще, я есть не хочу.
- Доктор расстроился из-за того, что хозяйка ночью от него ушла? -
Понимающе произнесла девушка, закончив уборку. - На нее не стоит сердится,
она ведь не со зла. Вот увидите, она сегодня будет говорить с вами, как
будто ничего не случилось.
- Не случилось! Может для нее ничего не случилось, а для меня... Да о
чем тут говорить. Вы не знаете, когда уходит поезд в женеву?
- Первый уже ушел в 7 часов утра, а второй будет в 15. Только вы
напрасно это делаете, хозяйка будет очень обижена.
- Мне на это наплевать! Я не хочу оставаться здесь ни одного лишнего
часа.
Даже злость на мадам Сюльбе и чувство собственного унижения не могли
отвлечь внимание Хобса от свежего очарования девушки. Она была одета в
синюю униформу, состоявшей из короткой расклешенной юбки, плотно
облегающей стройную талию, жилета с глубоким, до пояса вырезом на груди,
схваченным внизу золотистым поясом, который прикрывал ослепительно белый
передник с карманами. Под жилетом на девушке была одета нейлоновая блузка,
настолько прозрачная, что позволяла видеть края пышных полушарий ее
упругих грудей. Темного цвета нейлоновые чулки без шва и синие туфельки на
высоких каблуках, дополняли ее рабочий наряд и делали ей пикантный вид.
Может это милое юное существо, неожиданно явившееся перед Хобсом, и ее
сердечное участие, заставили его впервые подумать спокойно о ночном
инциденте.
Хобс не скрывая интереса разглядывал горничную, все более и более
восхищаясь ее нежной непринужденной прелестью.
- А вы давно сами здесь работаете?
- С самого начала, уже скоро год. Здесь совсем не плохо. - Сказала
она. - С мадам Сюльбе можно ладить, да и остальные гувернантки тоже
хорошие.
- Как тебя зовут? - Неожиданно спросил Хобс, перейдя на ты.
- Кларетт!
- Ты чудесная девушка, ты мне нравишся.
- Так что же принести вам к завтраку?
- Принеси парную телятину в молочном соусе, заливного сазана, пару
бутылок виски и салат из свежех овощей.
- Вы так много наговорили, что я даже не запомнила, но если бы и
запомнила, то все равно кроме кофе, с шоколадом ничего бы не принесла.
Девушка смеясь выпорхнула за дверь и через несколько минут вернулась
назад с подносом, на котором стоял кофейник и ваза с пирожными.
- А ты сейчас не занята?
- Нет.
- Я хотел бы, чтобы ты побыла со мной, пока я буду завтракать.
- Я уже завтракала, но если вы хотите, я сяду здесь на диване.
Она села на широкий диван против Хобса закинув ногу за ногу и
повернулась к нему в полуоборот, застыла как статуэтка. У девушки было
нежное, розовое лицо с тонкими элегантными чертами, поражающими своей
классической диспропорцией. Темные, чуть раскосые глаза таинственно
поблескивали из-под темных ресниц, полные, слегка влажные губы улыбались,
и вся она была наполнена какой-то буйной радостью в ее гордой
непринужденной осанке чувствовалась сила, достоинство осознаной красоты,
способность не только беспрекословно подчиняться, но если надо, то и
твердо повелевать с уверенностью, что ее желания будут исполнены. Хобс
чувствовал, что робеет перед этой девушкой и ему стало стыдно за ту
вольность, которую он позволил себе в обращении с ней вначале.
- А почему вы молчите?
- О чем говорить? - Пожала плечами Кларетт.
- Вы, наверное, обиделись, что я вас задержал у себя. Извините я не
хотел забирать у вас свободное время, просто хотел видеть вас.
- Я нисколько не обиделась и вы не отняли у меня нисколько времени, а
молчу потому, что вас еще не знаю.
- Мне казалось, что мы с вами уже познакомились.
- Что вы называете знакомством? То, что я назвала вам свое имя? Разве
это знакомство?
- А что вы называете знакомством?
- Только половую близость.
- Да? Но это не так быстро делается... - Залепетал Хобс.
- Вы этого знакомства не хотите? - Спросила девушка, искоса взглянув
на него.
- Нет, почему же! Я был бы рад с вами познакомиться так...
- Ну, договаривайте! - Так, как вы сказали...
- То есть, вы согласны совершить совокупление? - Домогалась девушка
от Хобса прямого ответа.
- Да! Да!
- То есть вы согласны, чтобы я, - она встала с дивана и подошла к
Хобсу, - чтобы я расстегнула ваши брюки? - При этом девушка, присев перед
Хобсом на корточки, быстро расстегнула ему ширинку, - засунула свою руку и
достала ваш... О-о! Уже напряженный член! - При этом она вытащила член
Хобса и поцелевала его. - Вот так, да? Так? Я чувствую, как изнывает и
сладко трепещет моя вульва от страсти и наслаждения.
Оторопевший от неожиданности и одуряющей похоти Хобс недвижно сидел
на стуле, держа чашку кофе в руках и следя за манипуляциями девушки. Вдруг
она порывисто вскочила, быстрым неуловимым движением сбросила юбку и,
широко расставив ноги, выставила взору Хобса пухлые влажные губы
влагалища. И это не трудно было сделать, т.к. на ней не было трусов.
Бросив чашку с кофе на стол, Хобс в свою очередь, опустился на колени
перед милой фурией и приник жадными губами к ее нежному сокровищу. Кларетт
тяжело и порывисто дышала, захлебываясь стонами. Ее гибкое и упругое тело
извивалось перед его глазами и под его губами. Вид этой неистовой страсти
возбудил его до крайности. Хобс с трудом оторвался от плоти девушки,
поднялся, подхватил дрожащую Кларетт на руки и бросил на кровать, стал
раздеваться под затуманенными похотью глазами девушки.
Он широко раздвинул ей ноги, поднял их высоко вверх, медленно, с
садистским наслаждением, вонзил в нее свой член до самого конца и
почувствовал, как он уперся в упругое горячее тело ее влагалища. Девушка
судорожно вцепилась в него руками и тяжело дыша открытым ртом, стала
размеренно и мощно двигать бедрами навстречу ему, хрипло вскрикивая каждый
раз, когда его член углублялся в ее влагалище до основания.
- Сделай мне больно!
Хобс изо всей силы двинул в нее членом. Она ойкнула, но, очевидно,
это не та боль, которую она ждала.
- Сделай больнее... Больше боли... Сильнее! - Молила она, мотая
головой от досады и непонятливости нового знакомого. Тогда Хобс вынул свой
член из влагалища и подняв повыше ее согнутые в коленях ноги, попытался
всунуть член в узкое и сухое отверстие зада.
- Ой! - Закричала девушка, стараясь увернуться от неистового напора
члена. - Ой, ты разорвещь меня! Ты разорвещь!.. А... А... А...
Но боль, которую она просила, уже обрушилась на нее и вызвала бурный
оргазм, в течении которого она долго и безумно моталась по кровати. Потом
Кларетт замерла и несколько минут лежала в сладком обмороке в то время,
как Хобс вновь поместил член во влагалище, продолжая размеренно и мощно
двигать. Как раз в тот момент, когда Кларетт пришла в себя и охваченная
новым порывом страсти стала подыгрывать его работе, он выкрикнул какие-то
непонятные слова и, почти без чувств, упал на девушку, излив в нее
обильную струю спермы.
Потом Кларетт достала чистый платочек и заботливо вытерла член Хобса
и свою промежность, разорвала его пополам.
- Держи свою половину, - сказала она Хобсу, протянув ему половину
платка. - У нас это самая драгоценная реликвия!
Хобс спрятал платок в нагрудный карман пиджака и сел на кровать рядом
с Кларетт.
- Ну как, мы теперь знакомы? - Спросил он, поглаживая ее ляжки.
- Теперь да! Но я думала, что ты робкий. Ведь когда я вошла будить,
то думала, что ты сразу попросишь меня лечь к тебе в кровать или, во
всяком случае, попытаешься возбудить во мне желание.
- Я был зол и об этом вообще не думал!
- Я понимаю тебя, но все же ты должен быть внимательнее к женщинам,
даже когда сердищься! - Назидательно сказала Кларетт и спрыгнув с кровати,
одела юбку. - Одевайся, к 12 часам тебя ждет мадам Сюльбе и постарайся
сделать вид, что вчера ничего не случилось, она это очень оценит.
Кларетт поправила постель и поцеловав Хобса в губы вышла, на прощание
ласково подмигнув ему. Мадам Сюльбе встретила Хобса с откровенным
равнодушием.
- Здравствуйте, милый доктор. Как спали? Надеюсь, вам понравилась
ваша комната?
- Спасибо. Все отлично, я готов приступить к своим обязанностям.
- Милый доктор, - сказала мадам, выйдя из-за стола. - Мне бы
хотелось, чтобы вы сегодня занялись профосмотром обслуживающего персонала.
Вы не возражаете?
- Как вам будет угодно.
Весь персонал мадам Сюльбе состоял из девяти девушек и молодых женщин
в возросте от 18 до 24 лет. Самой молодой была Кларетт - ей недавно
исполнилось 18 лет. Поварихе Анкю было 20 - это была статная высокая
девушка с красивым лицом. У нее были непомерно огромные груди, тонкая
талия и широкие бедра. Кухарка Женни была по возрасту старше, ей шел 25
год. Несмотря на некоторую полноту, она была изящной и грациозной. Две
другие горничные Лизан и Бетси были типичными американками: стройные,
изящные, с кукольными красивыми личиками, со взбитыми копнами золотистых
волос на головах. Лизан было 19 лет, а Бетси исполнилось уже двадцать. Обе
они курили сигареты и носили их в портсигарах, засунутых за пояс униформы.
У Бетси были длинные, стройные тонкие ноги, которые поражали однако
своеобразным изяществом и стройностью. Двадцатилетняя негритянка Олива,
маленькая, довольно миловидная женщина с коричневыми шаловливыми глазами,
исполняла обязанности садовника, следила за чистотой во дворе. Наконец,
четыре учительницы - они же гувернантки: Лилиан - раскосая,
двадцатидвухлетняя женщина с огромными выразительными глазами, носила очки
на тонкой золотой дужке. Лилиан была представлена Хобсу как учительница
музыки, но потом он узнал, что она преподает другую дисциплину. Учитель
рисования Гита была тонкая, стройная, обтекаемая, что казалось будто
искусный ювелир специально обточил все угловатости и предал ее телу
изумительный вид.
Гите было 23 года, она окончила обучение у какого-то художника в
Париже и теперь с увлеченностью пробовала свои силы в этом искусстве.
Мадам Риндо, гувернантка, приехала из Бразилии. Ее предки в свое время
принадлежали к роду чуточку негритянской крови, подарив красивое скуластое
лицо, изящное тело, длинные стройные ноги и жгучий темперамент. В свои 21
год она сохранила изящность шестнадцатилетней девушки. Наконец,
учительница танцев Белина хоть и не обладала броской внешностью, но была
настолько воодушевлена, что при виде ее невольно вспоминалось грациозное
изящество тюльпана. Белине было 20 лет, она носила тонкие платья до колен
с большими разрезами по бокам. Все они теперь собрались в центральном зале
пансиона и были представлены Хобсу перед осмотром. Потом мадам Сюльбе
приказала всем раздеться догола и по очереди подходить к Хобсу на осмотр.
Хобс не понимал, зачем было раздевать женщин до гола, но вид этой массы
голых женщин доставил ему огромное удовольствие. Первой к Хобсу подошла
своей мягкой походкой Белина. Он внимательно осмотрел ее тело, потрогал
небольшие упругие груди, со вздернутыми вверх сосками, погладил чистый,
впалый живот, осмотрел гладко выбритый лобок и пухлые губы ее влагалища.
Под мягким прикосновением рук Хобса, Белина нервно вздрагивала и
конвульсивно сжимала ляжки. Потом он усадил ее на широкое кресло и
приподняв ноги, раздвинул их в стороны, положив на подлокотники, раскрыв
своими пальцами большие губы ее влагалища. Женщина позволила заглянуть
Хобсу в глубину ее чрева с чисто блестящими розовыми стенками. Он обратил
внимание на слегка вспухший бугорок клитора и нежно прикоснулся к нему
кончиками пальцев. Белина дернулась и еще шире раздвинула ноги. Клитор Бе-
лины был очень чувствителен и, по всей вероятности, служил предметом
тайных утех хозяйки. Закончив осмотр, он обнаружил, что его ждет уже
Лилиан.
У нее были белые пышные, но не такие крепкие, как у Белины, груди с
большими нежно розовыми сосками. Прикосновение руки Хобса к соскам вызвало
у Лилиан сдавленный сладострастный стон.
- У вас болят груди? - Поинтересовался Хобс.
- Не-е-ет... - Едва владея собой выдавила женщина.
Хобс понимающе кивнул головой, продолжая осмотр. Нежная белая ляжка
Лилиан поражала своей чистотой и бархатностью. Хобс с острым вожделением
гладил эту кожу ладонями, чувствуя как вибрирует мелкой дрожью все ее
тело. Усадив Лилиан в кресло, Хобс занялся обследованием ее промежности,
аккуратно и чисто выбритой, но с изящным хохолком золотистых волос на
лобке. Вход во влагалище был просто прикрыт плоскими будто отглаженными
губами, на которых вверху слегка выступал сильно развитый клитор. Малые
срамные губы розовыми лепестками сложились в объятиях больших, наглухо
прикрывая вход во влагалище. Когда Хобс раздвинул губы влагалища Лилиан,
то увидел узкое отверстие, сильно увлажненное похотливым соком, капельки
которого стекали с промежности к отверстию зада. Судя по тому, как
глянцевито отполирована и расширена эта обычно сжатая скорлупа, Хобс
установил, что темпераментная женщина не отказывает мужчинам и с этой
стороны. Хобс не удержался от соблазна всунуть палец в отверстие зада. Он
вошел туда без труда. Лилиан при этом закрыла глаза и напряженно замерла
как от нестерпимой боли или сладости.
Художница Гита представила себя взору Хобса с таким нескрываемым
наслаждением и вызывающей похотью, что доктор был вынужден прервать
осмотр, чтобы справиться с обуявшей его страстью к этой женщине, дабы не
выйти за пределы дозволенного при осмотре. По мнению Хобса Гита тоже
онанировала. Любила она и отверстие зада, которое в любви занимает не
последнее место. Мадам Рондо пожаловалась на постоянную
неудовлетворенность половым актом и спросила у Хобса, может ли это дурно
влиять на здоровье.
Хобс с удовольствием осмотрел и ощупал маленькое тело с нежной и
смуглой кожицей, засунул во влагалище указательный палец и нащупал шейку
матки, прикосновение к которой, как видно доставило удовольствие женщине.
Она сжала его руку ляжками, побуждая повторить этот эксперимент. Хобс
оказал ей эту маленькую услугу и затем, если бы не замечание, мадам
Сюльбе, довел бы гувернантку до экстаза.
- Доктор, если вы нашли у мадам Рондо какую-нибудь ненормальность, вы
сможете осмотреть ее вторично в любое время. Не следует так задерживать
осмотр.
Хобс смутился и наскоро закончив обследование милой южанки, приступил
к осмотру поварихи Анкю. Если груди этой женщины под платьем выглядели
довольно большими, то обнаженные они были просто огромные, а изящная талия
еще сильнее подчеркивала их неимоверную неосязаемость. Хобс с вожделением
ощупал вздутые полушария, провел руками по бедрам женщины, погладил слегка
выпуклый живот, осмотрел влагалище поварихи, расположенное так высоко, что
его губы захватывали добрую половину лобка. Большая часть женщин начисто
брила промежность и лобок, только у Лилиан и у горничной Бетси были
оставлены хохолки светлых волос над обнаженными губами. Обе американки
были хорошо сложены и имели одинаково чистую кожу. Они с неприкрываемым
удовольствием отдались осмотру и внимательно следили за манипуляциями
Хобса, позволяли ему делать с ними все, что ему вздумается. И даже когда
он втиснул в отверстие влагалища Лилиан сразу 3 пальца, та не подала ни
звука и только судорожно вздохнула и конвульсивно дернулась всем телом.
Такое обилие голых податливых женщин, необыкновенно возбудили Хобса и
неудовлетворенная страсть сделала его злым и жестоким. Поэтому, когда
очередь дошла до Оливы, Хобс больше не церемонился. Он заставил женщину
стать на четвереньки и засунув ей во влагалище 2 пальца, стал двигать ими,
будто обследуя его стенки, при этом он большим пальцем тер ее анус,
чувствуя, как легко и свободно он раскрывается под нажимом. Когда Хобс
осматривал Оливу, все остальные женщины, еще голые стояли вокруг и
внимательно смотрели с вожделением, следя за его действиями. Несмотря на
то, что осмотр Оливы весьма затянулся, мадам Сюльбе его не остановила.
Вдруг прозвенел звонок - кто-то звонил у ворот. - О, это наверное, мсье
Жалибо! - Воскликнула с некоторой досадой мадам Сюльбе. - Осмотр придется
отложить. Олива, накиньте платье и откройте калитку, неудобно - гость
ждет.
- Милый доктор! - Обратилась хозяйка к Хобсу, - Я прошу вас зайти ко
мне. Нам нужно поговорить, а вы свободны, - сказала она женщинам, - можете
продолжать свои занятия!
У двери кабинета мадам Сюльбе ожидал какой-то пожилой франтоватый
мужчина с небольшим кожанным чемоданом в руке. Завидев мадам, он бросил
чемодан на пол, радостно заулыбался и пошел ей навстречу, растопырив руки
для объятий. Гость и мадам расцеловались как родственники.
- Я рад! Я очень рад вас видеть, - бормотал он, осматривая хозяйку с
откровенно сладострастным взглядом узеньких глаз.
- Вы совсем забыли нас, мсье Жалибо, - корила гостя хозяйка, - я так
давно вас не видела, что уже опасалась, не разонравилась ли я вам?
- Боже, что вы говорите! - Воскликнул мсье Жалибо, - вы богиня, фея,
сказка! Разве вы можете разонравиться, если бы не дела, я наверное,
никогда бы не покидал вас ни на секунду.
- Мсье Жалибо, позвольте представить вам нашего доктора, - сказала
мадам, когда они вошли в кабинет. Это мистер Хобс. Со вчерашнего дня он
работает у нас. Мсье Жалибо окинул Хобса оценивающим взглядом и подал
руку.
- Очень рад, надеюсь, вам здесь понравится. Очень жаль, что я не
доктор, я бы вам был опасным конкурентом.
В кабинет вошла Бетси, быстро и бесшумно накрыв стол она молча вышла.
- Мсье Жалибо, рюмочку коньяка?
- С удовольствием!
Мадам Сюльбе налила коньяк и села за стол. Хобс и Жалибо
расположились рядом.
- Доктор, мсье Жалибо один из наших попечителей, от него у нас
секретов нет.
- Да, для мадам Сюльбе я здесь свой человек! - Сказал Жалибо,
придвигаясь к мадам Сюльбе, - Здесь мне все позволено и все известно. Не
правда ли? - Закончил Жалибо, поглаживая ноги хозяйки под юбкой выше
колен. Мадам кивнула головой и закинула ногу за ногу, чтобы остановить не
вмеру разошедшегося гостя. Однако не так просто было урезонить старого
ловеласа. Он подвинулся еще ближе и подняв юбку мадам Сюльбе насколько
можно выше, стал гладить ее ляжки, глядя затуманенным взглядом.
- Мсье Жалибо! - Смущенно пробормотала мадам, - Вы помнете мне юбку!
- Ерунда, у вас десяток таких найдется.
Хобс сделал вид, что все происходящее его не касается и рассматривал
картину на противоположной стене.
- Мсье Жалибо! - Уже с раздражением произнесла мадам, давайте лучше
сначала поговорим о делах! Она решительно отстранила руку попечителя и
поправила юбку.
- Ну что же, - досадливо поморщился Жалибо и покосился на Хобса, -
давайте о делах!
- В пансионат приняты еще три девочки. Есть ли у вас попечители для
них?
- Попечители найдутся, но прежде я должен взглянуть на них.
- Естественно, я даже хочу, чтобы доктор при вас осмотрел и
установил, девственны ли они. Ведь это для вас имеет особое значение!
- Да, для выбора попечителя это имеет большое значение! Он их при мне
осмотрит?
- Ну конечно!
Мадам Сюльбе позвонила. Вошла Бетси.
- Милочка, скажи мадам Рондо, пусть приведет ко мне девочек,
новеньких. Бетси вышла и через несколько минут возвратилась с тремя
хорошенькими девочками, одетыми в нарядные платьица. У девочек были
элегантные, но детские прически, умело подкрашенные глаза и ресницы. Они
молча стояли у двери с готовностью представив себя взглядам.
- Милы! - Чмокнул губами Жалибо, - Особенно та, справа. Как тебя
зовут?
- Грета, мсье!
- Это ты из Парижа?
- Да, мы жили возле парка Сан-Клу.
- Тебе здесь нравится?
- Очень! - Искренне воскликнула Грета.
- Ты уже видела, как совокупляются мужчина и женщина? - Допытывался
мсье Жалибо. Девочка слегка покраснела.
- Видела.
- В картинках или в натуре?
- Только на картинках.
- А хотела бы увидеть, как это делается в жизни?
- Да, - шепотом произнесла девочка и, покраснев, опустила глаза.
- Дурочка, чего ты стесняешься? Здесь все свои, разве вам не
говорили, как нужно вести себя с мужчинами? - Воскликнула мадам Сюльбе.
- Говорили, но я еще не привыкла.
Девочка еще больше смутилась.
- А вы, девочки, привыкли? - Обратился мсье Жалибо к двум другим
девочкам, украдкой смеющихся над подругой.
- Я сразу привыкла, - бойко ответила белокурая девочка, стоящая в
центре, - Мне нисколько не страшно. Я бы хотела, чтобы мужчина проделал и
со мной это.
- А ты еще ни с кем не имела?
- Нет, раньше, когда один мальчишка хотел меня изнасиловать, я не
разрешила ему.
- Как тебя зовут, крошка? - Спросил мсье Жалибо, подходя к девочке.
- Жанетта.
- А тебя зовут Мина, да?
- Да.
Жалибо внимательно осмотрел девочек, ощупав их зады, груди, животы,
бедра. Повернулся к мадам Сюльбе.
- Прелестные создания! Я в восторге от них!
- Ну что же, давайте приступим к осмотру и сразу решим о попечителях.
Грета, - скомандовала мадам Сюльбе, - Разденься и садись в кресло, тебя
посмотрит доктор. Приступайте, доктор, - кивнула она Хобсу.
Грета сунула руку за спину, расстегнула замок и сняла платье,
опустила его к ногам, грациозно выйдя из него, как из морской волны, чисто
розовая как лепестки розы. Под платьем она была совершенно нагая. Сев в
кресло она широко раздвинула ноги и представила свое маленькое, покрытое
пушком, влагалище взору Хобса. Из -за плеча врача на прелести девочки с
вожделением смотрел мсье Жалибо. И все время, пока Хобс осматривал Грету,
Жалибо сопел у него под ухом. Это очень раздражало Хобса, но он решил
терпеть и не возмущаться. Сама процедура осмотра и весь ритуал ему очень
нравился. Грета оказалась девственницей с плотной массивной плевой без
всяких признаков нарушений. Потом Хобс осмотрел Жанетт. Она тоже была
девственницей, но ее тонкая плева была уже нарушена в двух местах,
очевидно, пальцем. Хобс не стал говорить о нарушении плевы у девочки при
мсье Жалибо, решив посоветоваться с мадам Сюльбе. У Мины плева тоже была с
надрывом, который, к счастью, удачно зарубцевался. Мсье Жалибо был
удовлетворен осмотром и попросив девочек побыть еще несколько минут
голыми, стал их внимательно рассматривать сидя за столом.
- Ну что же, - сказал он после молчаливого созерцания нового товара.
- Мы найдем самых лучших попечителей. Мину возьмет мистер Скоу, а его 5
миллионов доставят немало удовольствия девочке. Грету поручим Гринтеску,
он тоже довольно богат и покладистый человек и не оставит сироту без
помощи. А Жанетт определим к Давидсону. Он молод, горяч, у него все еще
впереди, как и у нее все еще впереди... Вот так и порешим. Ну, а теперь я
приглашаю юных мадмуазель к столу на рюмку коньяка.
- Можете одеться, девочки! - Сказала мадам Сюльбе и налила им коньяк.
Девочек рассадили между взрослыми и Мина оказалась возле мсье Жалибо.
Выпив коньяк девочка оживилась и почувствовала себя свободной.
- О, помилуй, детка! - Воскликнул Жалибо, ощупав рукой девственные
губы влагалища Мины. - Давай я их поцелую!
Мина вопросительно взглянула на мадам Сюльбе. Та кивнула головой.
Тогда девочка встала на стул перед Жалибо, подняв платье и раздвинув ноги,
пропуская руку в свою промежность, выпятила вперед низ живота. Нащупав
упругий бутон девичьего клитора, дрожа от похоти, старый джентельмен обнял
Мину за задок обеими руками и прильнул широко открытым ртом к девственному
храму девушки. Та сладостно дернулась всем телом, еще больше выгнулась к
мсье и, закрыв лицо ладошками, стала мерно двигать поясницей в такт
сосания мсье Жалибо. Это зрелище возбудило всех присутствовавших. Хобс
обнял сидевшую рядом с ним Жанетт за талию и прижав к себе, сунул руку под
платье. Девочка раздвинула ноги, пропуская руку в свою промежность.
Прикоснувшись к девичьему клитору, Хобс начал нежно и искустно его
натирать, млея от дикого вожделения Жанетт обняла Хобса за шею и
исступленно начала его целовать в губы, щеки, глаза, тихо подвывая от
удовольствия. Мадам Сюльбе, подняв юбку до пояса и раздвинув широко ноги,
дрочила себя, глядя на любовную игру двух мужчин. Вдруг, обратив внимание
на сидящею без дела, трясущуюся от страсти Грету, она знаком показала ей
сосать у себя между ног. Та с радостью бросилась к хозяйке, удобно
устроилась, стала лизать ей клитор, одновременно дроча пальцем свой.
- Ох! Больше не могу, - воскликнул мсье Жалибо, - Это невыносимо.
Сядь, детка, рядом.
Хобс вынул из брюк свой напряженный член и дал его в руки Жанетт,
наскоро обучив ее обращаться с ним. Теперь они искусно онанизировали друг
друга.
Мадам Сюльбе, не вставая со стула, протянула руку к столу у камина и
достала шкатулку с подменителем, сунув его к себе во влагалище, она
показала Гретт, как его двигать и, поставив девочку задом к своему лицу,
стала лизать ее вульву, искусно щекоча ей клитор. Гретта взвыла от
наслаждения, вызвав новый порыв похоти у присутствующих.
- Ты никогда не сосала мужской член? - Спросил мсье Жалибо у Мины.
- Сосала, один раз.
- Ну, милая, кто же этот счастливчик?
- Это мой брат Поль.
- Брат? Какая прелесть! Вы слышали? Мина сосала у своего родного
брата! Он родной тебе?
- Да.
- Ну и как же это было? Расскажи подробно это так интересно.
- Когда умерла мама и мы остались одни, Поль предложил мне спать
вместе, чтобы не было холодно. Ему тогда было восемнадцать лет, а мне
двенадцать. Однажды ночью я проснулась от холода, так как одеяло у нас
упало на пол. Поль спал. Когда я перелезла через него то почувствовала,
что мой живот уперся во что-то твердое под трусами, торчащее у Поля. Меня
это заинтересовало и я стала осторожно рассматривать его большой
напряженный член, торчащий как палка. Он меня так заитересовал, что я не
удержалась и потрогала его рукой. Член Поля дернулся несколько раз и из
него брызнула струя густой горячей жидкости, обливая мне руку. Так я часто
играла с его членом по ночам, когда он спал. И однажды, это было месяца за
полтора, как он ушел в армию, я, как всегда ночью, играла с членом. Он
вдруг проснулся, а может он и не спал, схватил меня за руку и сказал:
"Разве так надо!" Я очень испугалась и стала плакать. Он погладил меня по
голове, чтобы я успокоилась и, обняв, прижал себе так, что его жесткий
член уперся мне в ротик. Мне было очень приятно.
Многочисленные заботы не оставляли мадам Сюльбе времени для встречи с
Хобсом и она еще до сих пор не рассказала до конца историю своей жизни.
Однако Хобс не страдал, поскольку работа и пылкость Кларетт поглощали у
него все свободное время. Однажды вечером он сидел в своей комнате и читал
свежие газеты, ожидая когда придет Кларетт приготовить постель. По времени
она уже должна прийти, но почему-то задерживалась. Вдруг кто-то постучал в
дверь. Он удивился, ведь Кларетт входила без стука. Хобс оторвался от
газет и поднял голову.
- Да! Войдите!
Вместо Кларетт вошла Бетси.
- Добрый вечер, мистер Хобс, - хозяйка прислала меня приготовить вам
постель.
- А где Кларетт?
- Она сейчас занята, но как только освободится, зайдет к вам.
- Ну что же, стелите постель. Двигаясь проворно и бесшумно, девушка
прибрала в комнате и постелила. Когда Бетси расправляла кровать и
наклонилась над ней, ее короткая юбка, обтянув пикантный зад, поднялась
настолько, что стали видны розовые полоски ляжек выше чулок. На Хобса это
мимолетная деталь подействовала возбуждающе. Он уже решил, пользуясь
свободой этого пансиона, попробовать какова на вкус Бетси. Тем более, что
Хобсу уже приелась Кларетт, а ничего нового он не имел. Пока Хобс
соображал как поступить, девушка закончила стелить постель и обернулась к
нему.
- Все готово, мистер Хобс, я еще вам понадоблюсь?
- Я думаю, что да, - сказал Хобс, поднимаясь с кресла. - Там в баре у
меня есть бутылочка хорошего вина и я приглашаю вас выпить со мной.
Накройте стол.
Бетси достала вино, поставила на стол два бокала и бисквит. Она
чувствовала себя свободно и непринужденно. Не ожидая дальнейших
приглашений девушка села за стол и налила в бокалы вино. Они выпили. Хобс
подсел к ней поближе и ни слова не говоря, расстегнул ей платье на груди.
Бетси сделала слабую попытку воспротивиться проказам Хобса.
- Мсье, не надо...
Хобс ничего не ответил. Его руки проникли в разрез платья и
втиснулись под бюстгалтер. Он стал нежно гладить мякоть груди.
- Расстегните лифчик, он мешает вам, - сказала Бетси и выгнула спину,
чтобы он мог достать до застежек. Вместе с лифчиком слетели и последние
остатки стыдливости. Она проворно всунула правую руку под себя и нащупала
через брюки отвердевший член Хобса. Это ее возбудило до крайности. - Дайте
его мне! - Воскликнула она, вскочив со стула. Бетси сама достала член
Хобса и поцеловав, едва слышно вздохнув. - Ох, я хочу его!
Устроившись на пол между ног Хобса, Бетси поднесла член ко рту и
стала на него дышать, изредка нежно облизывая языком его головку. Хобс
наклонился и, запустив руку в разрез блузки, стал тискать ее грудь и
живот.
- Подождите, давайте разденемся, - сказал Хобс.
Бетси, не дожидаясь, начала лихорадочно сбрасывать с себя униформу,
продолжая держать член в губках. Хобс тоже разделся, Бетси продолжала
ласкать его член, гладила по животу, ляжкам, играла яичками. Она все более
и более распылялась, стала тяжело дышать носом. Его левая рука скользнула
вниз, отчего она еще больше распалилась.
Как раз в тот момент, когда партнеры были близки к оргазму, дверь
комнаты отворилась и вошла Кларетт. Хобс смутился и стал отталкивать
голову бетси от члена, а Бетси вцепилась в ляжки доктора и с бешенством
сосала, не обращая внимания на приход Кларетт. Кларетт молча стояла у
двери, наблюдая за любовной игрой подруги. Наконец, та издала какой-то уму
непостижимый вопль и забилась в судорогах от сладостного оргазма. Хобс
никогда подобного не видел в жизни. Бетси дергалась всем телом, каталась
по полу, стукала ногами, кричала и стонала, как помешанная, и все время
терла свой клитор раскрытой ладонью. Наконец, она последний раз дернулась,
издала тихий и протяжный стон и без чувств распласталась на полу.
- Ну, какова фурия! - Сказала Кларетт с некоторым восхищением,
подходя к Хобсу.
- Ты, я вижу, с ней познакомился? Понравилась? Еще не пробовал?
- Не пробовал, - буркнул Хобс, стараясь не глядеть в глаза Кларетт.
- Ну, да ты смущен! Вот чудак ведь я нарочно послала к тебе Бетси.
Нельзя же все время быть со мной и со мной.
- Ты шутишь! - Удивился Хобс.
- Нисколько, это закон нашего пансиона. Все мы одно целое и если ты
имел дело с одной из нас, то можешь спать и со всеми остальными! - Говоря
это, Кларетт разделась догола и легла в кровать. - Ну, иди ко мне. Я вижу,
ты не успел кончить с Бетси! Бетси все еще лежала на полу, но уже начала
приходить в себя. Когда Хобс лег в кровать, Бетси открыла глаза и
повернулась на бок, чтобы видеть любовников. Кларетт легла на спину,
широко развела ноги, согнутые в коленях и сама вставила напряженный член
Хобса во влагалище. Схватка была неистовой и короткой. Кларетт,
возбужденная видом миньета, который делала Бетси, была уже на пределе.
Хобс чувствовал, как вибрируют и сжимаются стенки ее влагалища под ударами
его горячей спермы. Потом все трое легли на кровать и Хобс стал руками
ласкать клиторы женщин, а они по очереди целовали его член.
- Бетси, тебе нравится его член? - Спросила Кларетт.
- Еще как! - Ответила девушка, прижавшись щекой к животу Хобса.
- Ты еще не знаешь, как он пробивает своим членом, - мечтательно
произнесла Кларетт. - Хочешь попробовать?
- Конечно!
- А ты, Хобс, хочешь познакомиться с прелестями Бетси? - Спросила
Кларетт, лаская его член.
- Не прочь бы.
- А ну-ка, Бетси становись на четвереньки. Джон уже готов откушать
твоего лакомства.
Бетси проворно соскочила и приняла нужную позу, подставив Хобсу свой
очаровательный задок. Хобс пристроился сзади и Кларетт своей рукой
отправила его член в храм своей подруги. Понаблюдав несколько минут за их
любовной игрой, Кларетт уселась в изголовье кровати и, раздвинув ноги,
подставила свое влагалище искусному языку Бетси. Минут пять они работали
молча, слышалось только тяжелое дыхание, да тихие вздохи. Кларетт
выгнулась и с любопытсвом смотрела себе в промежность, следя за движением
языка Бетси. Бетси неистово двигала задом, стараясь как можно глубже
пропустить в себя мужской член.
- Ой! Ой! Я кончаю-ю! Я... Я... - О-о-о...
Бетси еще быстрее задвигала задом, Хобс схватил ее за бедра и изо
всех сил прижал к себе, чувствуя, как его член углубляется в самую
сладострастную глубину горячего тела девушки.
- Га-га-га! - Воскликнул Хобс, размеренно двигая членом.
- Ох-ох! - Вторила ему Бетси, качая всем телом то вперед, то назад.
Вдруг Бетси на секунду замерла и стала орать от нестерпимой боли. - А..!
А..! А!
Тело ее конвульсивно дергалось из стороны в сторону, выгнув спину,
она легла на постель, высоко подняв свой зад... Наконец, кончил Хобс,
наклонившись над Бетси. Он обхватил ее руками за грудь, втиснув свой член
в разгоряченное влагалище, стал храпеть и рычать от наслаждения.
Через несколько минут все трое приняли ванну, выпили вина и снова
легли в постель.
- Хорошо? - Спросила Кларетт у Хобса.
- Великолепно!
- Лучше, чем со мной?
- Тоже хорошо, только по другому.
- А тебе, Бетси? - Спросила Кларетт у подруги.
- Я еще до сих пор не могу отойти, мне казалось, что он доставал до
самого сердца.
- Ну, а теперь немного поспим. Хобс разбросал ноги, его могучий член
поник. Кларетт улеглась в ногах Хобса и хитро улыбнувшись, прижалась щекой
к члену. Устроившись поудобней, она, прикрыла глаза и задремала. Бетси
обняла Хобса за шею, навалилась своей грудью на его грудь и тоже
задремала. Они отдыхали минут сорок пять. Хобс проснулся первым и
почувствовал, что его член начал подергиваться под щекой Кларетт. По мере
того как член поднимался, его головка уперлась ей в полуоткрытый рот и она
не просыпаясь, начала его сосать. Хобс в это время нежно крутил соски
Бетси, затем, приподнявшись он протянул ногу и стал ласкать влагалище
Кларетт, которое она, все еще сонная, вывернула наружу. Бетси раскрыла
глаза и увидела, что член Хобса занят Кларетт. Тогда она, не долго думая,
взобралась к лицу Хобса и легла промежностью на его рот. Хобс с
удовольствием взял клитор губами, а средний палец погрузил в ее задний
проход. Бетси застонала и задвигала задом. Через 5 минут Хобс спустил
Кларетт прямо в рот, она же от пальца его ноги тоже спустила. Хобс не
успел оторваться от Бетси, как его рот был наполнен слизью. Бетси кончала
долго и обильно.
Через два дня Хобс был вызван на осмотр пансионерок. После осмотра
мадам Сюльбе пригласила его к себе.
- Доктор, что вы молчите? Неужели у вас не найдется, что мне сказать?
- Я боюсь опять попасть впросак.
- Не будем вспоминать старое. Я, вообще, вас предупреждала, что люблю
неожиданности.
Она поднялась и подошла к шкафу, стоящему у стены и открыла дверцу.
Хобс жадно смотрел на ее очаровательные ноги, которые сверкали под
платьем. Он не мог предполагать, что в шкафчик вмонтировано зеркальце,
через которое мадам наблюдала за ним. Она еще сильнее подтянулась и встала
так, чтобы был виден ее голый зад. Обезумевший от страсти Хобс ринулся на
нее. Но не успел он вставить член в положенное место, как стук в дверь
заставил их отпрянуть друг от друга. Мадам Сюльбе с злостью крикнула:
- Кто там?
- Хозяйка, мсье Жалибо!
- Пусть войдет! - Сказала мадам, сделав Хобсу знак, чтобы он остался.
Старый джентльмен кивнул Хобсу и, взяв руку мадам, нежно поцеловал
кончики пальцев. Хозяйка обняла мсье Жалибо и поцеловала в губы. Хобс
отвернулся и через большое зеркало наблюдал за ними. Мсье Жалибо жадно
целовал губы, руки, полез руками между ног.
- Отошлите доктора, - попросил он.
- Хобс нам не мешает, - ответила мадам.
Мсье Жалибо уселся в кресло, а мадам Сюльбе села ему на руки.
- Доктор, налейте всем вина!
Хобс старательно налил вино и уселся напротив этой пары. Жалибо
продолжал держать одну руку на груди, а другую между ног мадам, которые
она широко развела в стороны. Затем, не стесняясь, они легли на диван и
занялись любовной игрой.
- Доктор, что же вы сидите? Идите к нам!
Когда Хобс подошел, мадам сама вытащила его член и взяла его в рот. С
досады мсье Жалибо вскочил и со всей силы вдвинул член в отведенный зад
мадам Сюльбе. Каждый из мужчин старался превзойти себя...
Через три дня мадам Сюльбе в обильной процессии горожан отвезли на
городское кладбище, похоронив со всеми смертными этого любвеобильного
мира.
Р.S. В честь и память о мадам Сюльбе был открыт новый восьмиэ-
тажный "Пансионат любви". Табличка на дверях гласила:
"Л ю б и т е ж и з н ь"
Тетрадь которую Вы сейчас прочтете, попала ко мне следующим
образом.
Хмурым, осенним днем прошлого года я находился на кладбище,
где два года назад была похоронена моя жена. Погрустив у могилы,
я направился к выходу и увидел невдалеке девушку лет 23х-24х. Она
стояла у полуразрушенной могилы, на которую только что положила
скромный букет. Я с трудом прочитал полинявшую надпись: фамилия,
имя, отчество, дата рождения, смерти. Захороненная здесь женщина
умерла 22х лет. Я спросил девушку, кем приходится ей покойница и
почему она так рано умерла.
- Это моя подруга,- ответила девушка, -а обстоятельства ее
смерти настолько необычны, что коротко о них не расскажешь.
Крайне заинтерисованный, я попросил, если не трудно
рассказать. Мы простились до вечера и я уже направился к выходу,
как вдруг услышал ее голос:
- Одну минуточку!
Я вернулся.
- Возьмите вот это письмо,- сказала она, подавая мне тетрадь,-
это то, что она написала мне незадолго до смерти.
Я поблагодарил и ушел.
Придя домой я сел на диван и залпом, не отрываясь, прочитал
эти записки. Они не могли не взволновать. Судите сами.
...''Ты пишешь, что тебя очень волнует вопрос интимных
отношений с мужчинами. В двадцать лет - это вполне естественно.
Не знаю, что тебе посоветовать. Я лучше расскажу, как все это со
мной было, а ты сделаешь выводы.
Произошло это два года назад. Помнишь, когда мой день рождения
отмечали? ...Аркадий Ильич - да, да, - наш учитель по физике
поздравил меня, сделал несколько комплиментов и пригласил сходить
с ним в театр. Ты представляешь как мне было лестно! Хотелось,
чтобы все знали об этом, но надо было молчать: у него жена и двое
детей.
В театре сначала я чувствовала себя очень неловко, но он был
так внимателен, прост, что вскоре я освоилась.
После спектакля он проводил меня до дома. А когда прощались,
он попросил, чтобы я его поцеловала. Я его поцеловала. Он обнял
меня так, что я чуть не задохнулась, и он стал целовать мне руки,
губы, глаза и еще несколько раз. С большим трудом мы расстались.
После этого вечера мы стали встречаться. Вместе ходили в
театр, кино. Мы много целовались. Он умел целоваться как-то так,
что я становилась безвольной. Однажды он пригласил меня к
приятелю. Звали его Борис. Выпили. Поговорили о наших отношениях
и не заметили, как прошел вечер. Борис предложил ночевать у него.
Аркадий Ильич спросил смогу ли я остаться. И хотя мне было и
неловко и боязно, я не смогла уйти. Борис предоставил нам с
Аркадием свою кровать, а сам ушел спать на кухню.
Как только он вышел, Аркадий обхватил меня обеими руками и
буквально впился в мои губы. Долго стояли мы так, не двигаясь. Он
больно сдавил мою грудь и поцеловал так, что я уже не могла
стоять на ногах. Аркадий отпустил меня и погасил свет.
- Разденься,- сказал он и начал снимать костюм. Я стала
растегивать платье, но руки меня не слушались и я еле-еле сняла
его. Потом я так-же, ничего не соображая, сняли туфли. Аркадий
уже разделся и подошел ко мне. Он гладил меня по голой спине,
опуская руки все ниже и ниже.
- Сними комбинацию,- сказал он.
Я стала снимать. Он нетерпеливо сдернул ее и я осталась в
трусах и бюстгалтере. Мгновенно я почувствовала его руку у себя
между ног. Другой он лихорадочно растегивал бюстгалтер. Кровь
прихлынула к сердцу. Я почувствовала, как все внутри буквально
рвалось вылиться во что-то невообразимое. Я судорожно пыталась
вздохнуть и не могла.
- Ляг,- попросил он. Я покорно легла, он сел со мной рядом,
взял обе груди и стал их поочередно целовать. Потом он впился
губами в левую грудь и стал раздражать языком сосок.
Каждое его прикосновение было необычайно приятно. Мне хотелось
поцеловать его за радость, которую он мне доставляет. Мы слились
в поцелуе. Грудь под его пальцами застонала. Оторвавшись, он взял
мою правую руку и долго целовал.
Потом он потянул ее книзу и я почувствовала в руке его член.
Аркадий сжал мои пальцы вокруг члена и несколько раз провел вверх
и вниз.
- Не знаю, что делать?- сказал он,- ты девушка и лучше тебе ею
остаться..., но я мужчина!... Как ты считаешь?
- Не знаю,- ответила я,- в твоих руках все мое будущее...
Он опять несколько раз провел моей рукой по члену...
- Ладно, я попробую с краешку,- сказал он. - Не бойся, сними
трусы.
Я замерла. Руки похолодели и налились свинцом.
- Не бойся,- повторил он.
И я почувствовала, как его рука осторожно, сантиметр за
сантиметром, отодвигала мою последнюю защиту. Секунда!... И я
совершенно голая лежу перед ним.
Он лег на меня, прижался губами к моим губам, но я уже не
чувствовала его поцелуев. Все мои мысли были там. Я ждала этой
страшной минуты - боли, страсти, восторга. Меня трясло.
Он легко раздвинул мне ноги и лег между ними. Я вся
напряглась. Вот самым краешком больших губ я почувствовала
головку, которая нежно раздвигала их в стороны и стремилась все
дальше и дальше. Это было настолько приятно, что я подалась
вперед и... мгновенно почувствовала резкую боль. Боль заставила
меня откинуться назад. Аркадий сразу же отстранился и спросил:
- Больно?
- Больно,- ответила я.
- Ну я больше не буду, я потихонечку,- пообещал он и опять
раздвинул мои ноги.
Опять я почувствовала, как его член проникает в мои
внетренности. Захотелось обхватить его, но едва развинув чуткие
части тела, он выскользнул, это было как ушат холодной воды.
Правда он тут же снова проник к этому месту. Прикосновение его с
каждым разом становилось все приятнее и приятнее. Но вот Аркадий
увлекся и опять я почувствовала резкую боль. Опять он
отстранился. И так несколько раз. Мне было приятно и больно. Я
устала от неприятного раздражения. Хотелось, чтобы все это
разрешилось скорей. Аркадий меня измучил и сам измучился.
- Не могу!- ...стонал он,- жалко тебя. Лучше останься
девушкой...
- Конечно,- прошептала я.
- Вот что следаем,- предложил он. - Помажь слюной груди с
внутренней стороны. Вот здесь, здесь, пониже и к животу, и
сверху... Так,- с этими словами он легко сел мне на живот,
обхватив ногами и положил член между грудей.
- А теперь сожми его обеими руками,- он показал как нужно
сжимать. - Вот так... не бойся, жми сильнее.
И он начал водить членом между грудей. Мне все это было очень
интересно. Через несколько минут он вдруг сильно заскрипел
зубами, дернулся и из члена брызнула белая, как молоко, струя.
Так впервые я видела как завершается этот акт у мужчин.
Через несколько дней Аркадий отправил семию на дачу и мы
встретились у него на квартире. На этот раз я чувствовала себя
свободнее: нас уже связывало что-то интимное, наше.
Аркадий поставил столик к дивану. Мы выпили и стали
целоваться. Я опять ощутила его руку под юбкой.
- Разденься, - попросил он.
Я разделась, он тоже все с себя снял. Сразу же я почувствовала
у своих ног его член. Аркадий положил меня поперек кровати, а сам
остался стоять около кровати. Погладив мои ноги, он поднял их к
себе на плечи и, обхватив руками мои бедра, начал потихоньку
вводить между них член. Вновь было приятно и больно, я трепетала.
Он едва сдерживался. Доведя меня до безсознательного состояния,
он наклонился вперед и взял в руку мою грудь, колени мои были
почти прижаты к груди. В этом положении он продолжали двигать
член все дальше и дальше. Головка все чаще упиралась в преграду.
Было больно, но я старалась не стонать, так как после каждого
моего вскрика Аркадий сразу же отодвигался и это было ужаснее
всего. Не слыша моих возгласов, он видимо увлекся, я
почувствовала, как головка прорвала тонкую пленку и все влагалище
заполнилось его членом. Я охнула, но уже все свершилось...
Он водил членом взад и вперед. Я чувствовала небольшую боль и
невыразимое наслаждение. Движения продолжались еще и еще. Он
отпустил груди и лег на меня. Приближалось что-то такое, чего я
не могла себе представить. Я задыхалась, внутри росла волна
небывалого чувства. Ощущение это было настолько сильным, что я
боялась - не выдержу того, что произойдет. Вдруг, как-будто все
внутри меня озарилось нестерпимым светом. Я непроизвольно
рванулась навстречу пронизывающему меня чувству, и горячая волна
крови всколыхнула мой организм. Было неверояно приятно...
Казалось, что это ощущение длилось целую вечность. Не знаю
сколько времени я лежала, не в силах понять того, что со мной
произошло. Потом я снова почувствовала, как во влагалище движется
большой, уже ставший родным, его член, он погружался все дальше и
дальше. В голове промелькнуло: ''Сжать! Сжать сильней, чтобы
чувствовать, как головка стремится внутрь и уже проникает в
матку.'' И вновь меня охватило чувство приближающегося экстаза.
Волны крови вздымались все сильней и выше. Захотелось ускорить
этот желанный момент. Я тоже начала двигаться навстречу
проникающему члену, и не могла удержаться от возгласа, когда все
повторилось уже ярче и приятней. Снова я не могла прийти в себя.
Аркадий, видя мое состояние, так же двигался не вынимая члена.
- Ну как,- спросил он. - Приятно?
- Очень! - ответила я.
- Ну, а теперь мне надо кончить,- продолжал он.
- Делай что хочешь!...
И опять, как в прошлый раз, он кончил между грудей. Усталые,
мы долго лежали рядом, он много говорил об особенностях и технике
половой жизни (в книгах об этом не пишут). Потом я сходила
подмыться. Мы еще выпили и уснули. Проснулась я от страшной
тяжести в животе. Внутри меня что-то было - Аркадий лежал на мне.
- Я хотел разбудить тебя так,- смеясь, говорил он. Я обхватила
его и вновь начались эти ни с чем не сравнимые ласки. Ритм наших
движений все учащался и учащался. Аркадий больно схватил меня за
грудь, сильный разряд пробежал между грудей и клитером и я
забилась в упоении нового взрыва. Мы встречались почти ежедневно.
Аркадий выдумывал всевозможные способы. Я ложилась на бок, на
живот. Сам он ложился на спину и предоставлял мне возможность
делать что я хочу. Каждый способ вызывал новые ощущения. Особенно
большое удовольствие доставляло мне ложиться на его член,
повернувшись лицом к заду. Потом я вытягивала ноги к его лицу и
во время сношения мы слегка шекотали друг другу пятки. Волны
приятной дрожи так быстро охватывали меня, что я тут-же кончала.
Так можно было кончать несколько раз. Я жила только этим. Ничего
в мире не было для меня кроме этих встреч. Я испытывала
невыразимое наслаждение и не думала ни о чем.
Аркадий заботился, чтобы я не зебеременела. Сначала он кончал
между грудей и между бедер, а потом мы стали применять
всевозможные средства. Новый мир открылся для меня, когда Аркадий
впервые кончил внутрь меня, во влагалище, и горячая струя ударила
в матку. Первая менструация после этого была большой радостью.
Все обошлось благополучно, она уже стала причиной нового не
испытанного мною удовольствия. Я сказала Аркадию, что у меня
менструация, когда мы уже были возбуждены ласками и он начал меня
раздевать. Это его обрадовало и огорчило. Он метался в поисках
выхода. Хотел кончить между грудей, но затем, что-то сообразив,
стал рассказывать мне к каким способам прибегают женщины, чтобы
не забеременеть. Он рассказал, что многие совокупляются в рот, в
задний проход и в другие интимные места.
- Поцелуй его.- сказал он, придвигая свой член к моим губам.
Мне это показалось невероятным.
- Все очень чистое... Потом ты будешь испытывать
удовольствие,- говорил он. Обхватив мою голову руками, он прижал
член к моим губам. Я хотела что-то сказать и вдруг член оказался
во рту. Ничего неприятного не было.
''Даже интересно,''- подумала я.
Аркадий поправил меня, когда я сильно прикусила его член
зубами. Он говорил как держать губы, язык. Его возбуждение начало
передаваться и мне. Каким-то странным путем я почувствовала,
будто его член находиться во влагалище, как и при обычном
сношении. Было очень интересно и тепло уже заливало все мое тело.
Он достиг крайнего возбуждения, несколько раз его член чуть не
проник в горло. Я освобождалась оь него отстраняя голову.
- Сейчас кончу,- прохрипел он,- не отстраняйся, глотай! Это
самая чистая жидкость... Так... Так.- Он сильно ударил меня
кончиком в небо и горячая струя обдала мне весь рот. Чтобы не
захлебнуться, я сделала сильный глоток и проглотила все, что он
вылил. Он долго держал член во рту, пока не успокоился. А я
лежала не двигаясь, пытаясь разобраться в новом для меня
ощущения.
- Видишь, ничего страшного,- проговорил он, вынимая член,-
потом тебе понравиться. Мы лежали рядом. Он отдыхал, а я мысленно
все себе представляла, как член медленно заполняет рот, губы
скользят по его тонкой коже. Мне хотелось взять его в руку. Я
приподнялась и села рядом с Аркадием. Взяв член двумя руками я
потянула вниз кожу. Головка освободилась и я подумала, что
сейчас, когда он такой маленький, я смогла бы проглотить его
целиком. Мне захотелось взять его в рот. Я взяла головку губами.
Когда я несколько раз провела по его коже языком, я
почувствовала, как буквально у меня на глазах член начал
увеличиваться и напрягаться. Аркадий лежал неподвижно, а я водила
языком и губами, испытывая неизьяснимое удовольствие. Такого
наслаждения я не испытывала даже при обычном сношении. Обеими
руками я схватила его яички и сильно потянула их вниз. Аркадию
было больно, но я уже ничего не могла с собой поделать. Хотелось
хоть на секунду пропустить его через горло. Чувствуя, что
изнемогаю и вот-вот крикну, я в последний раз провела по нему
руками, и в тот же момент, когда горячая жидкость брызнула мне в
горло, я испытала такой невыразимый восторг, какой не испытывала
ни разу. Следующая встреча была через день. Я уже представляла
себе как возьму его член в рот, но Аркадий придумал другой
способ.
- Давай попробуем в задний проход.
Я согласилась.
- Будет немного больно,- предупредил он,- намажемся вазелином.
Я встала около стола и он намазал мне все вазелином. Наклонив
меня к столу он начал с силой заталкивать ко мне в зад свой член.
Было больно, но когда член проник туда и стал задевать какие-то
там органы, я испытала ни с чем не сравнимое удовольствие.
Приспособившись к такому положению, я выпрямилась. Он взял мои
груди... и ты не можешь себе представить, какое наслаждение я
испытала. Так всячески разнообразя удовольствия, мы встречались
с ним еще несколько раз, пока он не получил отпуск и не уехал на
дачу. Оставшись одна, я очень скучала. Все сделалось серым, не
интересным. Я вспомнила встречи , ласки Аркадия и просто не
знала, что делать... Так продолжаться не могло... Однажды когда я
мучилась бессоницей, я вышла на кухню и застала там соседа по
квартире, Сергея К. Помнишь, он еще ухаживал за мной в школе?
Отслужив в армии, он снова стал ухаживать за мной.
- Соня,- сказал он,- я давно хочу поговорить с тобой. Мы давно
знаем друг друга, выходи за меня замуж.
Признаться, это было несколько неожиданно, хотя я давно знала,
что нравлюсь ему.
- Поздно Сережа, я уже не девушка,- ответила я.
Он долго стоял взявшись за голову. Я собралась уходить, но он
остановил меня и сказал изменившимся голосом:
- Все равно Соня, я тебя люблю, ничего страшного. Выходи, все
будет хорошо.
- Спасибо, Сережа, ты очень хороший, но я тебя не люблю. Он
долго умолял меня согласиться, но я не хотела его обманывать,
мысли мои были с Аркадием.
- Ты найдешь другую хорошую девушку,- уговаривала я его.- А я
согласна быть твоей любовницей сегодня, на одну ночь, только на
сегодня.
Мы пришли в комнату. Он довольно неловко обнял меня и не успел
как следует пристроиться, как сразу кончил. Я не испытала
никакого удовольствия, хотя он был хорошо сложен и довольно
красив собой. Он долго благодарил меня, просил изменить решение,
а потом опять лег на меня, видимо испытывая большое наслаждение.
И опять, не успев пристроиться, я почувствовала, как он уже
кончил. Я встала проспрынцеваться и собралась отправить его
домой, но он ждал меня возбужденный и я стала готовиться к новому
акту. На этот раз он наслаждался несколько долше и я уже начала
настраиваться, чтобы кончить вместе с ним, но увы, он меня не
дождался. Так закончился и четвертый раз. Было приятно, но такого
удовлетворения, как с Аркадием не было. Заметно уставшие, мы
простились с ним... навсегда. Дальнейшие его попытки продолжать
наши отношения были безрезультатны. Убедившись, что между нами
все кончено, он вскоре отстал.
Осенью я познакомилась с одним военным. Звали его Николай. Мы
стали встречаться и вскоре он сделал мне предложение. Я
рассказала, что у меня был неудачный роман. Его это не удерживало
и мы расписались. Николай был довольно красивый и сильный
мужчина. Постоянно находясь с ним, я постоянно к нему привыкала и
скоро стала испытывать удовлетворение от сношения с ним. Но того
что было с Аркадием не было. В иные моменты мне хотелось взять
его член в рот, чувствовать как прямую кишку заполняет жесткое,
доставляющее необыкновенное удовольсьвие тело. Я пришла к мысли
научить Николая некоторым приемам и способам. Сделать это надо
было очень осторожно. Я не представляла, как он отнесется к такой
осведомленности с моей стороны. Однажды я сказала ему, что будто
слышала разговор женщин о том, чтобы не забеременеть они
принимают член в рот. Он тоже слышал об этом и мы решили
попробовать. Я старалась делать вид, что для меня это ново, а
если забывалась порой, то он относил это за счет своих мужских
качеств. Вскоре я начала тяготиться такой жизнью и когда Николай
вдруг уехал в командировку, я очень обрадовалась. Захотелось
вновь увидеть Аркадия. Несколько раз приходила я вечером к его
дому и вскоре мы встретились. Узнав, что я сейчас одна, Аркадий
предложил встретиться у меня. Опять начались сказочные дни,
занявшие мои мысли и чувства.
Аркадий не раз мне говорил об узости нынешних взглядов на
половой вопрос.
- Наукой доказано,- говорил он,- что ни один мужчина, как бы
здоров он ни был, не в состоянии полностью удовлетворить женщину.
И вот,- развивал он свою мысль,- живут муж и жена, сошлись они
для того, чтобы доставлять друг другу удовольствие. А вот самой
большой радости муж дать не в силах. Никто его не винит - выше
головы не прыгнешь. Но неужели нет выхода?... Есть. Пригласи
хорошего друга-приятеля и дайте ей вместе то удовольствие,
которого она заслуживает. Просто и хорошо. А между тем смотри.-
Он прочитал мне отрывок из ''Персидских писем'' Монтесе, где одна
женщина описывает жизнь в раю. Там по очереди ее ублажали двое
мужчин. Помню я тоже в ''Повести о бедных влюбленных'' Протолини,
как два приятеля пригласили к себе одну из героинь этой книги
Олимпию и тоже по очереди имели с ней дело.- Наши отношения,-
говорил Аркадий,- выше мелкого эгоизма. Ты для меня, а я для
тебя. Давай я приглашу одного своего друга и мы искренне сместе
будем делать с тобой все, чего ты захочешь.
Я видела, что он искренне хочет доставить мне удовольствие и
согласилась. На следующий день он пришел вместе с Михаилом, о
котором мне раньше много рассказывал. Они принесли закуску и
вино. Мы придвинули ночной столик к дивану и уселись втроем.
После того, как было выпито по три рюмки, Аркадий стал хвалить и
показывать, какие у меня груди... ноги... Очень скоро я осталась
совершенно раздетой. Они тоже все с себя сняли и положили меня на
диван. Первым лег со мной Михаил. Мне было немного стыдно, но он
смело, со знанием дела делал свое дело и я успокоилась. Член у
него был огромный. Он проникал к матке. Казалось, что он
достигнет до самого сердца. Было очень приятно. Несколько раз мне
удалось взглянуть на Аркадия, то что меня ласкали в его
присутствии делало наслаждение еще более изощренным и острым.
Аркадий с интересом рассматривал наши движения. Войдя в раж,
Михаил неистово, кончая с такой силой воткнул член, что я
вскрикнула. Жаль, что я не успела кончить с ним вместе. Зато,
когда на меня лег Аркадий, дастаточно ему было сделать несколько
движений, как я сразу же кончила... Я кончила с ним еще раз и
только тогда он спустил в меня то, что у него накопилось. Немного
отдохнув, я освеживась в ванне и мы сели за стол. Выдумки их были
неисчерпаемы: Михаил налил в фужеры вина, и предложил тост с моей
груди: я должна была окунуть груди в фужер, а они выпить и
поцеловать мою грудь. Захмелев, Аркадий предложил мне выпить
после того, как мужчины окунут в фужер член. Все это опять
возбудило нас и мы решили попробовать такой способ: я встала на
колени, Аркадий сел на подушку около моего лица, Михаил
пристроился сзади. В таком положении его член проникал далеко-
далеко и это вызывало такое возбуждение, что я буквально изгрызла
Аркадию весь член. Я испытывала невыразимое наслаждение. Были
мгновения, когда я буквально повисала на двух концах. Мне
хотелось кончить одновременно с двумя. И произошло это почти так,
как я мечтала. Когда Михаил рванулся перед тем как его жидкость
должна была вылиться, я замерла и вцепилась в Аркадия. Задержав
дыхание, я сделала сильный глоток, и почувствовала, как его
кончик сразу проник ко мне в горло. В этот момент в меня с двух
сторон брызнула жидкость. Тело забилось в конвульсиях. То же
испытали и мои портнеры. Они выждали пока я пришла в себя, лишь
тогда отстранились. Успокоившись, мы освежились в ванне и опять
сели за стол. Опять самые невероятные тосты и опять в том же
положении на диване. Мужчины поменялись местами. Второй раз это
было еще приятнее и прекраснее. Я уже испытывала крайнее
возбуждение, как почувствовала сзади что-то холодное: Аркадий
мазал мне зад вазелином. Тут же в прямую кишку полез его член.
Ощущение было таким острым, что казалось вот-вот умру.
''-Ох, мужчины! До чего же Вы все хорошо делаете!''-подумала
я.
- Ляжем по другому,- сказал Аркадий.- Мы остановились. Он лег
на спину, я села на его член, повернувшись лицом к ногам. Потом я
легла на грудь спиной. Член находился в заднем проходе. Михаил
пристроился между наших ног и с трудом, так как отверстие очень
сузилось, затолкал член во влагалище. Мы с Аркадием лежали не
двигаясь. Аркадий держал меня за грудь. Я положила голову ему на
плечо. Михаил старалсся во всю. Пленка разделяющая отверстия,
натянулась под его ударами. Мне было немного больно, но зато так
приятно, чтоя была готова завыть от восторга. Мужчины испытывали
тоже самое. Не могу сказать сколько все это продолжалось. Кончая,
Михаил едва не вытягивал мне все внутренности. Аркадий закончил
раньше нас и ждал. Когда они отстранились, мне стало холодно, всю
трясло, как в ознобе. Мужчины поняли мое состояние. Михаил, у
которого член был еще напряжен, лег на меня. Его движения согрели
меня. Почувствовав, что он вот-вот кончит, я вошла в его ритм и в
невероятном темпе мы кончили вместе. Освободившись от
переполнявших меня секретов, я почувствовала вдруг резкую боль и
долго не могла уснуть. Утром за завтраком мы обсудили перипитии
минувшей ночи и я искренне сказала, что, если бы не сильная
головная боль от выпитого вина, вряд ли бы мы успокоились на том,
что у нас было. Вечером я с нетерпением ждала их звонка. Они
пришли в восемь и не одни, с ними был Борис, у которого мы с
Аркадием когда-то ночевали.
- Сегодня ты будешь поражена,- заявил Аркадий с порога,- Борис
знает такие вещи, что нам и не снилось. - Выпили, потом мужчины
поставили диван на середину комнаты, меня раздетую положили на
диван, Аркадий сел справа, Михаил слева, а Борис встал около ног.
Аркадий взял правую грудь, Михаил - левую, и они стали целовать и
раздражать грудь языком. Борис раздвинул мне ноги и прижался к
тому месту. Я почувствовала, как языком он раздвигает срамные
губы, нащупывает клитор, и начинает его толкать и щекотать
языком. Токи острого чувства от одного к другой и туда составили
такой пламенный треугольник, что я визжала от предельного
наслаждения. Меня буквально в такт их движений бросало в жар, я
сдавила головку Бориса, кусала руки Аркадию и Михаилу, но не в
силах ничего поделать с собой.
- Милые, дорогие, родные! Сделайте скорей что-нибудь,- кричала
я,- скорее, скорее, умираю!
Не помню, как Аркадий положил меня на себя, живот на живот, и
ввел член во влагалище. Помню, чувствовала боль в заду. Борис
ввел член в прямую кишку. Как и тогда два члена рвались в моей
внутренности, доставляя невыразимое удовольствие, и вдруг я
увидела перед глазами еще один пылающий, красный член. Я сразу
взяла его в рот. Что чувствовала, не передать никакими словами.
Все были возбуждены до предела. Никто не хотел кончать. Я первая
не выдержала такого накала и кончила. Но не успела пройти первая
судорога, как я почувствовала в матке огненную струю и меня
затрясло. Еще более сильная судорога свела меня, когда горячая
струя хлынула в горло. И вместе с глотком в горло проник
маленький кончик. Вытолкнув его, я подалась назад, а так как
Борис, обхватил меня ногами, потянул на себя и тоже кончил,
вызвав во мне ответное содрогание. Долго еще после того, как
мужчины отстранились от меня, лежала я, испытывая наслаждение.
Ни одна женщина, не слыхала по своему адресу столько дифирамбов и
похвал, сколько услышала я в эту ночь от своих кавалеров. На
завтра Николай прислал телеграмму, что едет и встречи с друзьями
прекратились. Потекли скучные, серые дни с Николаем. После того,
что я испытала, жизнь с ним стала в тягость. Я стала подумывать о
разводе, но тут его снова послали в командировку и я поспешила
увидеть Аркадия. Долго говорили мы с ним о жизни, ее радостях и
невзгодах, он заверил, что всегда будет делать все для моего
удовольствия и закончил всю свою мысль словами:
- Вот и хорошо. Угорори какую-нибудь подругу, чтобы мы
встретились вместе. Научим ее, наши встречи станут еще
интереснее. Подумай, кого можно уговорить? - Я подумала о тебе,
но ты где-то пропадала и я решила пригласит Валю. Два дня я ее
уговаривала расстаться с невинностью и испытать наслаждение,
равного которому нет. Рассказала о своих встречах с Аркадием. На
третий день она согласилась.
Вечером мы встретились у меня. Аркадий был молодец. Он сразу
же расположил к себе Валю. А когда мы немного выпили, она уже с
удовольствием с ним целовалась. Поскольку на брудершафт мы еще не
пили, Аркадий преложил тост: ''-Как это?- заинтересовалась Валя.
Я ей обьянила. Мы сняли бюстгалтеры и вынули груди. Мне было
интересно смотреть, как она трепетала, когда Аркадий целовал ей
сосок, вскоре она совсем освоилась. После того, как мы еще
выпили, я предложила раздеться совсем. Она согласилась, с ее
фигурой это не стыдно. Устроились на диване. Валя посередине, мы
с Аркадием по бокам. Она чувствовала себя совершенно спокойно.
Аркадий взял ее грудь и стал целовать. Я решила ему помочь и
представила, как язык щекочет сладострастные пупырышки вокруг
моего соска, почти физически все ощущала. Вале, видимо было
приятно. Она начала двигаться, перебирать ногами, хватать меня за
руки и за груди.
- Хватит!- шептала она.- Довольно!..
Аркадий лег между нами.
- Каждому поровну,- пошутил он.
Он начал целовать по очереди и меня и ее. Потом он положил
нас, а сам встал на колени между нашими раздвинутыми ногами. Он
целовал нас в губы, грудь, живот и так далее.
Валя трепетала, когда Аркадий лег на меня и стал вводить член
во влагалище, ее зрачки расширились и готовы были выскочить из
орбит. Повозившись со мной, Аркадий перебрался на Валю. Она
испуганно отодвинулась на подушку, и видимо хотела что-то
сказать, но в это мгновение Аркадий сильно нажал, она вскрикнула,
дернулась всем телом, как бы вырываясь из его обьятий. Но член
уже был там. Аркадий двигался взад и вперед. Постепенно ее глаза
закрылись, она легла и обхватила его руками. Я жадно смотрела в
ее лицо. На нем отражалось все, что она сейчас ощущала. Глядя на
нее я тоже ощущала все ее переживания. Я совершенно реально
чувствовала, как его член находится в ее недрах. Груди налились
истомой, ток пробегал по всем моим членам и я физически ощущала
пронизывающий ее экстаз и тоже едва могла себя сдержать. Наконец
Аркадий слез с нее и лег со мной рядом.Он всунул в мои
разгоряченные внутренности член и казалось пронзил меня насквозь.
В экстазе я все же взглянула на Валю, она с любопытством смотрела
на нас. Аркадий кончил и мы немного полежав, встали. Я сходила в
ванную комнату, мы привели себя в порядок. Аркадий тоже. И не
одеваясь, сели за стол.
- Ну как,- спросил он Валю.
- Интересно,- ответила она нам, посмотрев на Аркадия,
добавив:- Интересно и приятно.
- Ну теперь ты испытаешь такие вещи, о которых будешь
вспоминать всю жизнь,- сказал Аркадий, и мы выпили за Валю. Я
предложила ''мужской тост''. Аркадий сунул член нам в бокалы. Я
первая выпила и поцеловала его член. Валя смотрела на нас с
удовольствием и удивлением. Тогда я предложила ей сделать тоже
самое, но она отстранилась.
- Не волнуйся,- сказала я ей,- смотри как все это просто.
Я взяла его член глубоко в рот и стала раздражать его языком.
Член напрягся. - Выпей и поцелуй,- снова сказала я Вале.
- Возьми в рот,- сказала я. Валя взяла.
- Ну теперь ты совсем приобщилась к нашему обществу,- сказал
Аркадий. Мы повторили тост и снова легли... Конечно, большинство
его ласк в этот вечер досталось Вале. Два раза он на нее ложился
и два раза она кончала. Аркадий разнообразил удовольствия: второй
раз он кончил мне в рот, третий - в задний проход.
- Ты не жалеешь, что пришла ко мне?- спросила я утром Валю.
- Нет,- ответила она,- спасибо.
Мы условились, что вечером Аркадий приведет Бориса. В шесть
часов мы с Валей уже ждали наших кавалеров. Раздался звонок.
Почтальон принес телеграмму: ''Запаздываем, будем в девять.''
Чтобы сократить время, мы выпили по рюмочке и я стала
рассказывать Вале обо всем, что уже испытала. Рассказывая, я
показала ей, что могла показать: брала в рот ее груди. И что
интересно, испытывала какое-то странное удовольствие. Раздражая
ее соски, я чувствовала то же, что должна была чувствовать и она.
Потом я рассказала ей про Бориса и попробовала вызвать у нее
сладострастное ощущение там. И опять, когда раздражала языком ее
клитор, я испытала, будто все происходит со мной. Кроме того мне
доставляло неизьяснимое удовольствие видеть, как от моих действий
загорается Валя. Мне хотелось довести ее до такого состояния,
чтобы она кончила. Я сказала ей об этом и легла на нее, как
мужчина. Она обхватила меня руками и ногами. Я была в страшном
возбуждении. Мы целовались. Я сосала до синяков ее груди. И
наконец, впилась губами между ног в трепещущий и горячий клитор.
Мы обе вспотели и кончили почти одновременно. Чуточку отдохнув,
мы с интересом вспомтнали все наши ощущения и пришли к выводу,
что так тоже можно получить большое удовольствие. С нетерпением
ждали мы наших мужчин, фантазируя, какие радости они нам
доставят. Мужчины пришли ровно в девять. Борис не мог бросить
работу и Аркадий ждал, пока он кончит дежурство. Во время
дежурства они уже выпили, а потом еще пропустив по рюмочке, мы
сразу же легли на диван. Мужчины положили нас рядом. Аркадий лег
на Валю, а Борис лег на меня. После того, как мы немного
побаловались, мужчины поменялись местами. И так несколько раз.
Всю жизнь лежала бы так, чувствуя член в своих недрах. Валя
кончила с Аркадием и Борисом. Я оба раза с Аркадием. Потом
мужчины кончили нам в рот.
- Чудесную ты девочку привела,- сказал Борис.
Они сняли все с дивана и постелили на полу.
- Ложись на меня,- сказал Аркадий, показывая, куда мне лечь.
Я легла на спину так, что его член попал мне в рот и я начала с
ним забавляться. Я сразу увлеклась. Борис это почувствовал и,
видимо, стал сильнее возбуждать Валю. Она начала вздыхать и
стонать. Тут я почувствовала, как Аркадий поднимает и раздвигать
мне ноги и его член лезет мне под живот. Возбуждение достигло
предела. Все горело. Аркадий стонал и скрипел зубами.
- Девочки,- прохрипел он,- кончим все вместе.
Он так задвигался, что мне сделалось больно. Вцепившись обеими
руками в яички Бориса, я забирала его член все дальше и дальше,
задыхаясь от плоти и возбуждения. Потом я почувствовала, как
Валины ноги задергались, она громко вскрикнула и забилась в
экстазе. Борис тоже дернулся, и в горло мне хлынула его струя.
Одновременно я почувствовала, как струя ударила мне в матку. Это
было здорово! Такая же волна ударила из моих недр. Вот бы умереть
в этот момент!! Мы разьединились, но долго я еще ощущала этот
невыразимый восторг. Стали распрашивать Валю, нравиться ли ей и
что она ощущала во время сношения. Ей это нравилось. Решили, что
мужчины возьмут Валю вдвоем. Она легла поперек дивана. Аркадий
сел ей на грудь. Борис поднял ее ноги на плечи и пристроился
стоя. Я смотрела, как напрягается все тело, как член Бориса
раздвигает ее нижние губы, как ее губы, как бы в улыбке,
обхватывают член Бориса. Я мысленно все это переживала. Наверное
я испытывала все то, что и она. Я видела, что они возбуджаются
все больше и больше. Тело Вали содрогалось под их ударами. Иногда
ей хотелось откинуть голову, но Аркадий крепко держал ее голову
руками. И уже ничего не сознавая, толкал член все дальше. Я
боялась, что она задохнется, но все прошло благополучно. Аркадий
кончил и слез. Борис продолжал колотить ее матку. В этой позе он
доставал далеко, Валя начала хватать его руками. Мы договорились,
что пока Валя будет кончать: и когда застонав, она кончила, Борис
сразу же закричал:
- Соня, иди скорее! Я кончу в тебя!
Я встала к нему задом и на этом закончили. Тамара! В нашей
компании есть еще Михаил. Если ты прийдешь к нам, будет три пары.
И все будут принадлежать друг другу. Вообрази, что можно
придумать вшестером. Решайся. В этом деле лишь два пути: или ты
выйдешь замуж и всю жизнь будешь жить с мужем, или жить со
многими мужчинами, думая лишь об одном удовольствии, но тогда уж
лучше не выходить замуж.
Я написала тебе все как есть. Ты можешь прийти в нашу
компанию, посмотреть. Я показала твою фотографию. Все очень
хотят, чтобы ты была вместе с нами. Ждем тебя в субботу или в
воскресенье, к шести чаасам вечера.
Дочитав эту тетрадь, я долго не мог прийти в себя. Вечером я
чуть ли не бегом пришел к Тамаре.
- Заходите,- встретила она меня.- Прочитали?
Я сказал, что прочитал и сгораю от любопытства, что было
дальше.
- В субботу, вечером я пришла к Соне. Вся компания была в
сборе. Выпили за мое появление. Я сказала Соне, что пришла
поговорить с ней, что у них делается, потом уже решить, что мне
делать. Всех это устраивало. Началась обычная оргия. Я старалась
не пить, чтобы трезво во всем разобраться. Меня не стеснялись и
вскоре все уже были возбуждены и раздеты. Я сидела в кресле.
Остальные мужчины и две женщины лежали на полу, расположась
цепочкой: каждую женщину имели одновременно двое мужчин. Свет не
гасили и я выдела все. Поглощенная невиданным зрелищем, я не
сводила с них глаз. А когда я подняла голову, то на миг обмерла:
в комнате стоял молодой мужчина - военный. Как потом выяснилось -
Сонин муж. он тоже стоял в оцепенении, потом провел рукой по лицу
и опустил руку в карман. Медленно, словно в трансе, он вытащил
пистолет. В этот момент его заметили на полу. Цепь распалась,
наступила смертельная пауза и сразу же прозвучали три выстрела.
Жалобно вскрикнула Соня, прерывисто захрипел Борис, подскачивший
Аркадий плюхнулся головой на ковер. Военный быстро выбежал из
комнаты. Я хотела оказать какую-нибудь помощь Соне, как он тут же
вернулся с милицией и все мы были задержаны: Соня скончалась тут
же в комнате, Борис умер в больнице, Аркадий поправился. На суде
я фигурировала в качестве свидетеля. Справка о моей девственности
начисто исключила меня из участников этого дела. Вот собственно
и все.
Ее слова взволновали меня не меньше, чем письмо Сони. Я
поблагодарил девушку за доверие и наскоро распрощавшись ушел.
Признаюсь, я много думал обо всей этой истории, и все чаще и
чаще вспоминал Тамару. Было в ней что-то серьезное, чистое.
Захотелось увидеть ее и однажды я зашел к ней. Она встретила меня
очень приветливо. Мы чудесно провели вечер, а потом стали
встречаться чаще. Тамара мне нравилась все больше и через год я
сделал ей предложение. Избавившись от холостяцкой жизни, я решул
избавиться и от этой тетрадки. Вот почему она сейчас попала к
Вам.
УПРАЖНЕНИЯ В ПРЕЗЕНТ КОНТИНИУС ТЕНС ДЛЯ СТРОИТЕЛЕЙ ВОЗДУШНЫХ ЗАМКОВ
...Она прошла, окатив меня запахом своих духов, знакомым до сладкого
озноба, и, сделав еще шаг, остановилась в раздумье - все места были уже
заняты. Ей пришлось обернуться и, заметив мое существование, небрежно
осведомиться: "У вас свободно? Разрешите?" Я мог только кивнуть, горло еще
сжимали последние ломкие судороги. Пульсирующие остатки невралгического
восторга были сладко высосаны полутемным пространством салона и огнями
автовокзала. Монстр, пожирающий бензин и километры (или наоборот?),
собирался, если верить расписанию - но кто же верит мертвым буквам -
доставить нас в Павловск. Огражденный от мира дымчатым стеклом, запахом
новеньких сидений и непреклонностью водителя, на месте N16 сидел пассажир.
Ему тридцать пять лет и восемь месяцев, он еще мил. На густых,
иссиня-черных волосах пепел седины - это пепел падших империй его души.
Два брака и кое-что еще, словно бороздой, проехались по его лицу, не
оставив шанса на иное настоящее. Если бы было куда сесть, я, будучи
женщиной, не стал бы интересоваться местом N15. Впрочем, ей виднее... ...А
она мила... Если не стерва. Синие, странно чистого цвета глаза, розовая
мочка уха из-под льняных волос, пальцы, как у принцессы. Интересно, а
какие у принцесс пальцы? Перебирает газеты в дурацком полиэтиленовом
пакете с крупными красными буквами. Сколько ей - 25, 30, 35? Ага. Вот еще
какой-то толстый медицинский журнал. "Акушерство и..." Черт! Не успел...
Читать собралась. Ну одно ясно - врач. Упаси меня боже от прекрасных
врачей с красным дипломом и пустой головой... Автобус, наполняя дрожанием
густой вечерний воздух, уже выворачивал на таллиннское шоссе. Белая осевая
надежно и цепко вела его сквозь Город, а короткие вязкие зигзаги только
доказывали невозможность изменить путь. Хорошо, пусть врач. Мы могли бы
встретиться на ступеньках поликлиники, я шел бы к ней... Гм. Судя по
специфике журнала, я вряд ли шел бы к ней. Пусть я шел бы за справкой для
бассейна и столкнулся бы с ней в дверях. Ах-ах! Извините - ну что вы! Ой,
нога! Сломан каблук. Она уже сидит у меня в машине, пусть это будет черный
"оппель-кадетт", мы слушаем музыку. Мы едем по лужам за сосисками, нет,
лучше за шампанским для ее дня рождения. Я покупаю ей 25 роз на углу
Московского и поздравляю, она принимает подношение - я прощен и приглашен.
Ее зовут Наташа, нет, пусть лучше Полина. Полинушка, Полли, Поллинька, По,
Павла, Павлиночка, Ли - сладкая, нежная, моя ягодка... Мы поженились и
живем в шикарном доме на площади Мужества, а летом на даче в Пярну. Я
закончил курсы по... по... по резкому поумнению и становлюсь преуспевающим
ученым, нет, лучше киносценаристом. Колеса "оппель-кадетта" полируют
гладкий как стекло highway Германии, поднимают красноватую пыль Мексики,
мнут пышную зелень Австралии. Ее прекрасные пальцы украшает голубой
бриллиант на тонком ободке платины - мы ненавидим "рыжье".
Дальше все идет еще быстрее. У нас двое прелестных крошек с
пшеничными волосами и лукавыми ямочками на щеках. Я обожаю свою жену. Я
снисходительно, но прекрасно прохожу мимо манящих деньгами, похотью,
славой соблазнов, угрожающих семейному счастью. Моя жена - верх
совершенства. Заботливая мать и прекрасная хозяйка, верная и понимающая,
непереносимо сладкая и нежная на огромном - два на два, нет, два на три -
сексодроме в спальне. У нее нежная тонкая шея девочки, пушок на хрупких
руках, излучающие нежность глаза, мягкая бархатистая кожа, упругая девичья
грудь с чуть вздернутым, как и носик, соском... Впрочем, хватит, а то мне,
пожалуй, придется закинуть ногу на ногу или переложить шарф с багажной
сеточки на колени. А время бежит, дом - полная чаша, подросшие дети -
гордость школы, серая громада Пулковских высот качнулась и начинает
уходить вправо. Через пятнадцать минут автобус замрет и с шипеньем откроет
дверь, выпуская свою добычу в стреляющую огнями ночь. Пора закругляться.
Хорошо, что мы живем не в средние века. Вдруг появляется ее школьный друг,
о котором она почти забыла. Она осознает, что не может без него жить. Он
неустроен и неумен, его карьера в плачевном состоянии, с ним она едва ли
будет счастлива, но... Любовь зла. Он дарит ей отвратительные золотые
кольца и безвкусные массивные серебряные оковы-браслеты. Разводимся в
согласии - так будет лучше. Детей - пополам, квартиру - на две, дача - мне
как мастерская, оппель - экс-жене. Все формальности развода позади,
автобус уже ворча и ухая выезжает к площади. Все-таки у нас была очень
хорошая семья, я был счастлив все эти годы. Нам удалось вырастить
прекрасных детей. Она лечила больных, я снял талантливый фильм. Мы
вспоминаем друг друга с благодарностью. А вот теперь мы встретились
случайно в этом автобусе и, через ускользающую секунду, снова расстанемся
навсегда. Выйдем из комфортабельного чрева замершего металлического зверя
и пойдем в разные стороны под омерзительным сеющимся дождем. Он надежно
смоет наши следы.
Римские каникулы
Просто говорят, что у меня красивые большие груди, еще не очень
развитая талия, широкие бедра, стройные ноги, тело нежное и очень упругое.
Настало время летних каникул. За мной приехал мой далекий родственник дядя
Джим. Это красивый мужчина лет 40. По прибытию его в небольшое имение,
расположенное в живописной долине, я познакомилась с его сыном Робертом.
Он был на пять лет старше меня. Вторым моим знакомым стал духовник дяди
Джима - монах Петр. Ему было лет 30. Время в имении проходило очень
весело. Мы с дядей часто катались на лодке, на лошади, купались много
читали книг. Нередко я ходила собирать ягоды и фрукты. Лето было жаркое и
я часто ходила по саду не одевая ничего, кроме ситцевого платьица.
Однажды, это было через две недели после моего приезда, я собирала сливы
под деревом, сидя на корточках. На месте, покрытым легкими курчавыми
волосиками, я почувствовала щекотание, туда забилось какоето насекомое. В
одно мгновение я почувствовала нестерпимый зуд. Я тутже присела на траву,
приподняла юбку, пытаясь рассмотреть укушенное место, постепенно начала
указательным пальцем водить вверх и вниз по укушенному месту. Мой палец
случайно скользнул во влажное место, между пухлыми губками, покрытыми
волосиками. Я ощутила горячее тепло, меня словно ударило током, от
прикосновения моего пальца к нежному горячему телу, которое я никогда не
видела. Я неожиданно почувствовала какуюто сладкую истомину. Забыв об
укусе, я начала водить по влажному телу и ощутила неиспытанное до сих пор
блаженство. Всецело отдаваясь охваченному меня ощущению, я не заметила
Роберта, который тихо подкрался к месту, где я сидела и наблюдал за мной.
А когда я его заметила он вышел из-за кустов и спросил: "Чем это ты здесь
занимаешся, Анна?" Я инстиктивно опустила юбку на колени. Роберт опустился
рядом на траву и продолжал: "...я все видел, не правда ли тебе было очень
приятно?" С этими словами он пододвинулся и обнял меня за плечи. "Тебе
будет еще приятнее, если тоже самое буду делать я, только давай я сначала
поцелую тебя, Анна." Не успела я вымолвить и слова, как его жаркие губы
впились в мой рот. Его рука, обнимая мои плечи скользнула мне на грудь, и
начал ее нежно гладить. Вторая рука вдруг коснулась моего колена,
неторопливо и нежно начала приближаться к моему животу. Настигнув его,
как-бы случайно скользнула и разжала нежные губки. Горячие руки коснулись
моего влажного тела. Трепетная дрожь так и пронзила меня. Роберт языком
разжал мои зубки и, проникнув в рот, коснулся моего языка. Рука, лежавшая
на груди, скользнула в вырез платья, нашла сосок и нежно начала щекотать.
Вторая рука, вернее два ее пальца, нежно гладили влажное тело. Я
испытывала неведомую до сих пор мне приятную слабость, дыхание мое
участилось, грудь высоко вздымалась. Видя мое состояние, Роберт участил
движение рук и языка. От его движений мне делалось все приятней и
приятней. Незнаю сколько времени все это продолжалось, мое тело
напряглось, вздрогнуло и я почувствоала , как все мои пальцы расслабились.
Приятная нега разлилась по всему телу. Движение рук Роберта прекратились,
он замер. Затем выпустил из своих объятий. Некоторое время мы сидели
молча. Я почувствовала полное бессилие и была не в состоянии сообразить,
что со мной произошло. Роберт спросил: "Тебе было приятно, Анна, правда? -
Да, я ничего подобного никогда не испытывала, что это было Роберт?" -
спросила я в недоумении. "Давай встретимся в 7 часов в роще и я тебя
кое-чему научу. Хорошо? А теперь пойди домой, скоро обед. Только никому не
говори. - Я обязательно приду, Роберт," - сказала я, горя желанием узнать
объяснение случившегося.. Роберт ушел. Собрав полную корзину слив, я
последовала за ним. За обедом я была очень расстроена, мысли мои путались
в голове и как не старалась я понять случившегося, так и не поняла. Было
около 7 вечера. Я незаметно вышла из дома, пробралась через сад и, войдя в
рощу, сразу заметила Роберта, сидевшего на старом пне. "Тебя никто не
видел?" - спросил он. "Нет" - ответила я. "Тогда пойдем к старому пруду,
что в глубине сада, там и поговорим" - сказал он. Я ответила кивком головы
в знак согласия. Роберт одной рукой взял меня за талию и повел нежно,
прижимая меня к своему телу. В дороге он несколько раз останавливался со
мной, прижимая к себе и целуя меня в глаза, шею, руки, губы. Придя к пруду
мы сели на траву, облокотившись спинами о ствол дерева.
- "Видела ли ты когда-нибудь голого мужчину?" - спросил Роберт.
- Нет, - ответила я.
- Так вот, для того, чтобы тебе было все понятно, я покажу тебе, что
имеет мужчина, на предназначенное для женщины." Не дав мне сказать, Роберт
ловким движением расстегнул брюки, схватил мою руку и быстро сунул ее в
прореху. Мгновенно я ощутила, что-то длинное, твердое и очень горячее.
- Что это у тебя, Роберт?" - спросила я испуганно.
- Это инструмент предназначенный для женщины. И как я гладил тебя в
саду пальцем, обычно гладят им" Моя рука, лежавшая на инструменте Роберта,
внезапно, ощутила пульсацию. Я осторожно пошевелила пальцами. Роберт
вздрогнул и еще сильнее прижал мою руку. Его свободная рука скользнула с
моих колен вверх и пальцы, как утром коснулись моего влажного тела.
Чувство, овладевшее мной в саду, вновь охватило меня. Уже знакомая мне
ласка Роберта повторилась. Так прошло несколько минут. Все во мне было
напряжено до предела. Я чувствоала, как под моей рукой инструмент Роберта
становился тверже.
- Теперь, для сравнения, дай я тебя поласкаю своим пальцем" - вдруг
сказал Роберт. Сгорая от любопытства и не очем не думая, я утвердительно
кивнула головой. Роберт уложил меня на траву, раздвинул ноги, завернул
юбку на живот и, встав между моих ног, опустил руки, обнажив свой
инструмент. Зрелище было удивительное. От курчавых волос, таких как у
меня, чуть не упираясь в живот, торчал багровый инструмент, увенчанный
головкой в виде гриба. Под ним был, какой-то клубок, который покрыт
волосами. Неуспела я как следует рассмотреть то, что впервые увидала, как
Роберт наклонился на до мной, одной рукой, просунув ее под спину мне,
тесно прижал мое тело к себе. Резким движением он направил свой инструмент
внутрь меня. Острая боль пронзила мое тело и, вскрикнув, я сделала
движение бедрами пытаясь вырваться, но рука Роберта, охватившая меня,
держала крепко Роберт поцелуем закрыл мне рот. Другая рука под платьем
нашла мою грудь и стала ласкать. Роберт то поднимался, то опускался, от
чего его инструмент плавно скользил во мне. Все еще пытаясь вырваться, я
пошевелила бедрами. Боль исчезла, а вместо нее я ощутила знакомую мне
истомину. Не скрою теперь это было гораздо слодостнее. Я перестала
вырываться, обхватила тело Роберта и теснее прижалась к нему. Движения
Роберта становились все быстрее. Во мне все напряглось и, когда Роберт с
силой вонзил свой инструмент и замер я почувствовала в себе негу и
обессилила. Не успели мы опомниться, как услышали строгий оклик. Я с
ужасом увидела над нами дядиного брата Петра. - Ах вы, негодники, вот вы
чем занимаетесь"
Роберт мгновенно подскочил и на ходу, подтягивая брюки, бросился
бежать. Я же осталась лежать на траве, инстиктивно, закрыв лицо руками, но
даже не в силах сообразить одернуть платье, чтобы закрыть обнаженное тело.
- Ты совершила большой грех" - сказал брат Петр. Голос его как-то
страшно вздрогнул.
- Завтра после мессы придешь ко мне исповедоваться, только никому не
говори. Дядя ждет тебя к ужину.
Придя домой, я отказалась от ужина, и поднялась к себе. Раздевшись, я
увидела на ногах капельки крови и стала принимать ванную. Холодная вода
немного успокоила меня, забравшись в постель я мгновенно уснула. Утром,
проснувшись, я едва успела привести себя в порядок, чтобы поспеть с дядей
к мессе. Кода окончилось богослужение, сказав дяде, что я остаюсь
исповедоваться, я пошла к брату Петру. Он жестом велел следовать за ним.
Вскоре мы оказались в небольшой комнате, все убранство которой составляло
кресло с высокой спинкой и невысокого длинного стола. Брат Петр, придя в
комнату, сел в кресло. Вся дрожа, я осталась у двери.
- Пройди и закрой за собой дверь, Анна.
Страх все больше охватил меня. Закрыв дверь я опустилась перед братом
Петром на колени. Он сидел, широко расставив ноги, которые закрывала
черная сутана. Робко, взглянув на него, я увидела пристальный взгляд и, не
выдержав его, опустила голову.
- Рассказывай подробно ничего не утаивая, как это произошло с тобой
все то, что я вчера увидел в роще." - потребовал брат Петр. Не смея
ослушаться я все ему подробно повторила. Дойдя до проишествия в роще я
вдруг неожиданно заметила, что сутана брата Петра как-то странно
зашевелилась. Дерзкая мысль, что у брата Петра шевелится такой же
инструмент, как у Роберта, заставила меня умолкнуть.
- Продолжай," - услышала я голос Петра. Коснувшись рукой сутаны, я
почувствовала под ней что-то твердое и вздрагивающее. Теперь я не
сомневалась - это был инструмент брата Петра. Роберт говорил правду он
есть у всех мужчин. Ощущение близости инструмента побудило во мне
вчерашнее чувство. Я сбилась и прервала рассказ.
- Что с тобой Анна, почему ты не продолжаешь?" - спросил брат Петр.
Голос его был нежен, рука гладила мою голову, касаясь шеи и голого плеча.
- Огонь желаний зажженый в тебе Робертом, по-видимому очень силен и
его нужно немного притушить. Ну скажи, жалеешь ли ты о случившемся?" -
спросил брат Петр.
- Если это большой грех, то мне жаль случившегося, но брат Петр этот
грех был так приятен и если возможно то я не хотела бы избавиться от него.
- О, это действительно большой грех, Анна, но ты так права он очень
приятен и можно жить не расставаясь с ним. Только огонь зажженый в тебе,
сейчас нужно обязательно притушить.
- Усли это будет похоже на вчерашнее, то я очень хочу притушить этот
огонь сейчас.
Встав с кресла, брат Петр вышел из комнаты и я уже забыла о страхе с
которым шла на исповедь.
Нисколько не сомневаясь, что брат Петр вернется, я сняла трусики и
сунула их в карман платья и стала ждать брата Петра. Он отсутствовал
недолго. Войдя он держал какую-то баночку. Закрыв дверь на задвижку он
подошел ко мне.
- Сними все с себя, что мешает потушить пожар" - прошептал он.
- Уже все готово" - ответила я, впервые улыбнувшись.
- О, ты очень догадлива, Анна. Садись теперь на стол и подними
платье.
Не заставляя его долго ждать я мигом села на стол и , как только
подняла платье, обнажив ноги и живот, как Петр распахнул сутану и я
увидела его инструмент. Это, я как ожидала, была копия инструмента
Роберта, но как мне показалось он был немного больше и жилист. Открыв
баночку, брат Петр смазал содержимым головку инструмента. Провел этим же
пальцем по моему влажному месту, взял меня за ноги, поднял и положил к
себе на грудь. Я была вынуждена лечь на стол и инструмент Петра,
вздрагивая, касался моего влажного тела. Наклонившись вперед и, взявши
меня за плечи, он осторожно начал прижимать меня к себе. Его инструмент
начал медленно входить в меня. Боли испытанной вчера, не было и меня
охватило неистовое желание. Инструмент, пульсируя, погружался все глубже и
глубже и вскоре я ощутила, что его комочек приятно защекотал меня своими
волосами, на какое-то мгновение инструмент замер, а затем также медленно
начал покидать меня. Блаженство было неописуемое. Я прирывисто дышала.
Руки мои горячо ласкали брата Петра, обнимая за плечи, стараясь прижать
его к - 4 - себе. Платье мое распахнулось, обнажив грудь с распухшими,
торчащими сосками. Увидев это Петр впился в сосок страстным поцелуем. По
моему телу пробежали мурашки. Инструмент двигался во мне все быстрее. От
полноты чувств я извивалась всем телом, горячо шептала: "...быстрее, еще
быстрее, еще быстрее..." Брат Петр следовал моему призыву. Мне казалось,
что я вот вот потеряю сознание, от блаженства и в этот миг я почувствовала
вчерашнее чувство, разлившееся по всему телу. Несколько минут мы не
шевелились. Затем я почувствовала, как инструмент брата Петра начал
сокращаться в размерах и выходить из меня. Брат Петр выпрямился и я,
приподняв голову увидела небольшой мокрый и обмякший инструмент. Шатаясь
Петр отошел от меня и сел в кресло. Опустив ноги на пол и, приподнявшись,
я почувствовала как теплая влага потекла по моим ногам.
- Ну, как Анна? Понравилось?" - спросил Петр.
- Очень приятно было" - ответила я.
- Ты еще многого не умеешь Анна. Хотелось бы тушить огонь с большим
чувством.
- О, да!" - воскликнула я и подошла к брату Петру, и села к нему на
колени.
- Почему ваш инструмент стал таким не красивым?
- Он дал тебе свою силу, Анна. Но не унывай пройдет совсем немного
времени и он станет таким как и прежде.
Прошло немного времени в течении которого брат Петр нежно сосал мои
груди, а потом страстно прильнул к одной из них губами, подчти втянув к
себе в рот всю грудь. Раздвинув мне ноги и погрузив палец мне во
влагадище, начал нежно ласкать его, нежно гладя инструмент его, я
почувствовала от моей ласки он увеличивается в размерах и становится все
тверже. Во мне снова пробудилось желание. Петр вынул изорта сосок и
прошептал: "Сядь ко мне лицом, Анна". Почувствовав, что-то новое я
пересела и плотно прижалась животом к инструменту Петра. Он крепко прижал
меня к себе и, чуть приподнявшись со своих колен, неуловимым движением
бедер, головка его члена оказалась между моих пухлых губок. Взявшись за
мои плечи, он начал давить вниз. Колени мои подогнулись и инструмент, как
мне показалось, пронзил меня, войдя в углубление во всю длинну. С минуту
мы не шевелились. Я чувствовала, как инструмент, где-то внутри меня нервно
пульсировал. Сквозь тяжелое дыхание Петр прошептал: "Теперь приподнимайся
и опускайся сама, Анна, только не очень быстро." Взяв меня руками за
ягодицы, он приподнял меня со своих колен так, что инструмент его не
выскользнул из меня. Инстинктивно я быстро опускалась на его колени. Затем
уже без его помощи старалась опускаться и приподниматься сама, стараясь
конечно делать это медленно, но движения становились мои все быстрее. Я
сквозь сон слышала гоос Петра: "Не торопись, медленнее, продли
удовольствие, не так быстро." Однако я была в таком экстазе, что не
обращала внимание на его просьбу и двигалась все быстрее и быстрее. Вскоре
я почувствовала знакомое чувство неги, резко опустилась на инструмент,
обхватила шею брата Петра и, угадав мой вопрос, Петр улыбнулся и сказал:
"Ты поторопилась, милая Анна, мой инструмент полон еще силы и как только
желание появится вновь повторим все сначала." Не помню сколько времени мы
не шевелились, вдруг Петр взял меня за ягодицы и начал медленно опускать и
поднимать. Теперь Петр сам руководил движением: то опускал, то поднимал,
то заставлял меня делать круговые движения. Когда инструмент был полностью
во мне, он делал мне неописуемое блаженство. Движения становились
яростнее, беспорядочнее. Вскоре мы оба обессилили. Сняв меня с колен, Петр
встал, я же еле держалась на ногах, чувствуя полный упадок сил, я хотела
спать. Немного отдохнув и, приведя себя в порядок, мы договорились о
встрече в следующее воскресенье. Петр обещал пополнить скудные мои знания
в нечастых с ним занятиях. Нежно, простившись, мы расстались. Придя домой,
я узнала, что Роберт неожиданно уехал. Как я поняла он испугался
последствий и поспешил скрыться. В течении недели ничего интересного не
произошло, только отношения дяди Джима ко мне немного изменились. Он стал
гораздо ласковее со мной. И когда мы оставались одни, я улавливала на себе
его пристальный взгляд. Меня это удивляло, но не придавала этому большого
значения. Я не допускала мысли, что ему может быть известно о моих новых
занятиях. Наконец наступило долгожданное воскресенье. Придя в церковь к
началу богослужения, я не нашла в ней брата Петра. Взволнованно и
напряженно я искала его во время молитвы. Петра не было. После проповеди
молившиеся начали расходиться, покидать церковь. Все еще надеясь на
встречу с Петром, я последней направилась к выходу. Уже подходила к
выходу, я услышала, как кто-то окликнул меня по имени, думая, что это брат
Петр, я оглянулась. Навстречу мне шел совершенно незнакомый мне монах.
Подойдя ко мне и, улыбаясь, он сказал: "Меня зовут Климент. Брат Петр
очень жалел, что должен был уехать на три недели в город по важному делу и
перед отездом просил передать эту записку". Он протянул мне запечатанный
конверт. Сгорая от нетерпения, я вскрала его тут же с удивлением прочла
следующее: "...Дорогая Анна, брат Климент мой хороший товарищ. Если у тебя
будет желание познакомиться с ним поближе, не стесняйся его, он с успехом
заменит меня в наших с тобой занятиях. Петр." Взглянув на Климента, я
увидела, что он был довольно красив и строен. На вид ему было лет 28.
Решив, что он действительно может заменить Петра, лукаво улыбнулась и
спросили: "Знаешь ли ты содержание занятий, брат Климент?"
- Нет, но брат Петр говорил о занятих с Вами.
- Вы не догадываетесь, что это за занятия?" - спросила я.
- Хорошо зная брата Петра мне нетрудно догадаться об их характере и
если я буду знать содержание предыдущих занятий, то их нетрудно будет
продолжить. Не пойти ли нам в исповедальню. Вы мне там расскажете о своих
занятиях с Петром.
- Брат Климент, вы догадываетесь каким инструментом брат Петр решал
со мной задачи.
Брат Климент распахнул сутану, схватил свой готовый инструмент и,
потрясая им воскликнул: "Не этим ли!" Пораженная, увиденным, я незнала,
что сказать. В руке климента был инструмент не шедший ни в какое
сравнениес уже увиденным ранее. Это было что-то огромное, длинное
сантиметров 22, багрового цвета, с очень большой головкой на конце. Самым
выразительным было то, что чем ближе к основанию, тем он был тоньше, как
конус. Видя мое изумление, Климент начал меня успокаивать, говоря, что все
будет безболезненно. Я немого успокоилась и протянула руку осторожно
дотронулась до инструмента. От моего прикосновения вены на нем вздулись и
казалось, что он вот вот лопнет.
- Не будем терять времени, Анна. Становись лицом к столу и облокотись
на него локтями, остальное я сделаю сам" - прошептал Климент. Желание во
мне бурлило и поборов страх, я выполнила его указание. Положив голову на
руки, я увидела, что Климент подошел ко мне и стал с зади, подняв мне
юбку, завернул ее на спину. Тотчас я почувствовала, как горячая рука
коснулась моих ягодиц и влажное тело. Следом за этим его инструмент уперся
в углубление, начал медленно в него погружаться. Первое мгновение я
почувствовала боль и инстиктивно сжала ноги. Но по просьбе Климента
расслабила мышцы и боль прошла. Инструмент плавно погружался в глубь.
Затаив дыхание я почувствовала, как он заполняет меня всю, погружаясь все
глубже и глубже. Наконец Климент прижался ко мне всем телом и прошептал:
"Я ведь был прав, Анна, тебе не было больно?" От ощущения инструмента у
меня захватило дух и не в силах вымолвить не слова, я отрицательно
заматала головой. Ухватившись под платьем обеими руками за мои груди,
Климент начал свою работу. Мне казалось, что все мое тело состоит из
одного углубления, так было полно ощущение его - 6 - двигающегося
инструмента. Не помню, но раз пять я испытала бессилие, пока Климент
трудился. В отличие от Петра, движения Климента были плавными и темп от
начала до конца был ровным. Только по его протяжному стону я поняла, что
он обессилил. Когда он встал и вынул свой инструмент, то раздался како-то
булькающий звук. Вслед за тем горячая влага потекла по моим ногам, но я
сама настолько ослабела, что несмогла разогнуть спины. Климент сидел в
кресле широко расставив ноги. Между ними лежал инструмент, подчти такойже
огромный, только мягкий и с поникшей головкой. Устало улабаясь я подошла к
нему.
- Понравилось Анна?
- Ощущение было изумительное, но это отняло у меня много сил, что
желание долго не пробудится во мне" - сказала я.
- Об этом не беспокойся" - сказал Климент: - не пройдет и пол часа,
как ты снова захочеш продолжать занятия. Сядь ко мне на колени и отдохни.
Сев к нему на колени, положив голову к нему на грудь, я почувствовала, что
силы мои восстанавливаются. Вдруг инструмент Климента ожил, уперся в мою
обнаженную ногу. Я опять почувствоала смутное желание. Оно скорее было
разумом, чем ощущением, но постепенно с лаской Климента, с его поцелуями
на моей груди, прикосновением рук к моему животу и бедрам, желание вновь
захватило меня. Я возбужденно зашептала: "Мы ведь решим еще одну задачу?"
- О, я рад, что ты снова готова к занятиям. Я ведь снова оказался
прав.
Улыбаясь я кивнула Клименту. Климент встал, поднял меня за руки и
повернул к себе лицом, заставил обхватить ногами его бедра, вонзив свой
инструмент в меня, он опустил руки. Инстиктивно ухватившись за Климента, я
почувствоала, что инструмент с силой входит в меня. Потом Климент начал
ходить по исповидальне неторопливыми шагами. От этого я ошутила
блаженство, и еще теснее обхватила Климента ногами. Так продолжалось
несколько минут. Ощущения Климента были настолько сильны, что он долго не
мог выдержать и обессилил в тот момент, когда я почувствовала приятную
негу. Опустив меня на пол, Климент сказал, что на сегодня хватит двух
задач, да и я порядком устала и нестала настаивать на продолжении. Приведя
себя окончательно впорядок спросила, когда я могу прийти снова, чтобы
продолжить занятия.
- Я вижу, что тебе все это понравилось, Анна, и я рад, что смог тебе
доставить такое удовольствие. Благодарю и тебя за полноту ощущения,
которое получил с тобой. Но видеш ли исповидальня не совсем подходящее
место для таких занятий. Ты еще не совсем представляеш, насколько
интересней решать эти задачи в постеле, зная, что никто не посмеет
помешать и не испытывать страха быть застигнутым за этими занятиями.
Поэтому советую привлечь к этим занятим дядю Джима, чтобы позволил тебе
чаще предаваться наслаждениям и использовать в этих целях собственную
спальню
- Но ведь это невозможно. Дядя Джим очень строг.
- Строгость его исчезнет я уверен, когда ты дашь понять ему, что не
прочь решить с ним пару задач.
- Боюсь, что у меня с ним ничего не получится, но все же попробую. А
когда мы снова встретимся?
- Ты последуй моему совету, а я сам найду возможность встретиться с
тобой.
- Жаль, что нельзя встретится раньше.
- Не расстраивайся Анна, гораздо раньше, чем ты думаеш произойдет
это. Прошло несколько дней. Совет Климента все время не давал мне покоя,
но по неопытности я все никак не могла понять каким же путем привлечь к
себе внимание дяди. Как-то днем, отправившись погулять порядком устав я
прилегла отдохнуть в огромной скирде соломы. Я старалась придумать путь
сближения с дядей. До сих пор инициатива переходила от мужчины, а теперь я
должна сама привлечь дядю Джима. Увлекшись воспоминаниями, я незаметила,
что работник нашего имения Майкл, подъехал к скирде на бричке. Увидев меня
он воскрикнул от радости: "Тебе одной не скучно, Анна!"
- Ты парв мне действительно не очень весело" - ответила я, думая о
своем.
- Я могу тебя развлечь, ну вот хотябы поцелуем. Сразу веселее станет.
И не успела я опомниться, как он опустился рядом, повалил меня на
спину и впился в мой рот поцелуем. В первое мгновение я пыталась
вырваться, но по мере того, как поцелуй длился, во мне начало возникать
желание и я по мимо своей воли ответила на его поцелуй. Майкл крепко
держал меня, прижав к себе, не прирывая поцелуя, одной рукой быстро
расстегнул брюки, стянул их до колен и мгновенно вонзил в меня свой
инструмент. Все это произошло так быстро, что я неуспела сообразить, что
же все таки произошло. Почувствовав теплоту инструмента, забыв о бовсем на
свете я приготовилась наслаждаться чувством блаженной неги. Но сделалось
несколько быстрых движений, Майкл обессилил и сразуже вскочил на ноги.
- Ух чудксно, Анна, спасибо за удовольствие" вскочил на бричку,
стегнул лошадей и уехал. Ошеломленная происшедшим, я так и осталась лежать
на сене. Неудовлетворенное желание бурлило во мне. Всповнив первый урок,
Роберта я протянула руку под юбку, раздвинула пухлые губы и всунула
сначала один, а затем и другой палец, начала перебирать ими. В мыслях моих
начали возникать картины моих уроков с Петром и Климентом. Желание
становилось все сильнее. Вместе стем учащалось мое дыхание и движение
рукой. Приятная нега стала разливаться по всему телу и вскоре бессилие
охватило меня. Прошло несколько дней. Как-то вечером было очень жарко и я,
раздевшись до гола, прикрывшись одной простыней, легла читать книгу и
незаметно уснула. Проснувшись, ощутила на себе чей-то пристальный взгляд.
Осторожно открыла глаза, я увидела дядю Джима, стоявшего возле моей
кровати и неотрывно смотревшего на меня. Проследив за его взглядом я
увидела, что простынь сбилась, обнажив мое тело до живота. Дядя Джим не
заметил, что я проснулась. Мгновенно поняв, что это может быть прекрасный
случай выполнить совет Климента, я как бы во сне сделала движения ногами,
широко их раздвинув, дала возможность дяде Джиму увидеть мою прелесть,
находящуюся между ногами. В полумраке я увидела, как дядя Джим вздрогнул,
но не двинулся с места. Присмотревшись я увидела, что он одет в халат,
который ниже живота как-то топорщился. Я поняла, что это инструмент готов
к работе и, желая еще больше разжечь дядю, движением рук сбросила с себя
простынь, обнажив свое тело. Постояв еще немного неподвижно, дядя не
спуская глаз с моего тела, развязал халат, выпустив на волю свой
инструмент. Вдруг он стремительно опустился на колени и к моему удивлению
припал губами к моему влажному телу. Язык его скользнул вдоль всего тела,
утонул в углублении и, втянув в рот влажное тело под углублением, начал
нежно шевелить языком. Ни счем несравнимое ощущуние охватило меня. Первые
несколько минут я не шевелилась, но по мере того, как он ласкал, желание
возрастало во мне я забыв осторожность прижала руками голову дяди еще
теснее. Почувствовав мое прикосновение, дядя смело протянул руки к моим
грудям и принялся ласкать их соски. Охваченная жгучей страстью, я начала
движения бедрами, помогая ему ласкать мое нежное тело. Чувство приятной
неги нарастало, необачайно медленно делались ласки Джима очень
сладостными. Но к сожалению это не могло продолжаться вечно. И дойдя до
предела, кончилось моим бессилием. Конец был таким бурным, что в последний
момент я обхватила голову еще сильнее, прижав к себе. Втянув в рот всю
влагу из нежного тела и, сделав глоток, Джим шевельнул языком, меня словно
ударило током. Я конечно хотела его ласки, но была не в силах перенести
это, только протяжный стон вырвался из моей груди. Джим поднялся с колен
и, сняв халат лег рядом со мной. Увидев его полный сил, вздрагивающий
инструмент я повернулась на бок и, забросив одну ногу на тело Джима,
прижалась к его бедру нежным телом. Обняв меня, он приник нежным поцелуем
к моей груди и так мы - 8 - пролежали довольно долго. Джим дал мне
отдохнуть и я вновь почувствовала желание. Охватив голову руками и,
оторвав губы от моей груди, я в порыве страсти начала покрывать его тело
поцелуями. Его губы нашли мои и он жадно впился в них языком, разжав мои
зубы, проникнув в рот мой он страстно ласкал меня. Не в силах больше
бороться с желанием Джим повернул меня на спину, взобрался на меня, велел
поднять ноги на живот и так придерживать их руками. В таком положении
влажное тело оказалось совсем открытым для инструмента. Джим ухватился
руками за стенку кровати и его инструмент наконец-то вошел в мое
углубление. Вогнав его во всю длинну и не вынимая его, он начал делать
движения бедрами, заставляя инструмент шевелиться. В такой позе я не могла
помогать ему, но от этого мои ощущения были хуже. Почувствовав наступление
неги я прошептала: "Быстрее милый." Джим ответил на это яростным движением
бедер как раз во время моего бессилия, тело его судорожно дернулось и
затем замер. Стараниями Джима в течении неги я обессилила 6 раз. Так
необычайно начались занятия с дядей. Прошло 5 дней. Неутомимо лаская меня
проводил со мной каждую ночь. Кроме неоднократного повторения пройденных
уроков, я приобретала все новые познания. Мы решили задачи лежа, меняясь
местами: то Джим, то я были сверху. В последнем случае Джим сажал меня на
минструмент, предоставляя мне действовать самой, а сам оставался
неподвижен. Это дало возможность продлить мое блаженство, так как бессилие
мое наступало очень быстро. Как-то под утро утомленная занятиями, я крепко
спала, свернувшись калачиком и отвернулась от Джима. Он сумел вонзить свой
инструмент с зади да так глубоко, что я почувствовала легкую боль, но это
не помешало дважды обессилить, пока Джим трудился. На пятую ночь после
нескольких упражнений, Джим попросил меня встать на колени на край кровати
и положить голову на постель, пообещав новый вид ласки. Он встал с зади
меня , крепко обхватил за бедра. Ничего не подозревая я подалась назад,
чтобы обеспечить ему работу. Джим буквально надел на меня свой инструмент,
но сделав несколько движений вдруг вынул его и вонзил в отвнрстие, которое
в моей позе находилось чуть выше углубления. Одновременно вместо
инструмента в углублении оказались два его пальца. От неожиданности я
дернулась, но Джим , шевелясь, крепко прижал меня к себе. Его пальцы в
углублении зашевелились и я почувствовала, что от инструмента их отделяет
лиш тонкая стенка. Вскоре задвигался инструмент. Ощущение было не
передаваемое. Бессилие, наступившее у Джима было настолько бурным, что не
удержавшись на ногах, он рухнул на пол. Мне этот урок тоже понравился и я
попросила Джима повторить его на следующий день. Спустившись как-то в
столовую завтракать я узнала, что Джим на рассвете уехал и вернется только
ночью. Без дела проведя день, я рано поднялась к себе и легла в постель и
незаметно уснула. Меня разбудил приход Джима. Как всегда придя в халате,
он быстро снял его и скользнул ко мне под простынь. Крепко, обняв меня, он
рукой потянулся к ягодицам, но вместо голого тела он нащупал трусики.
Удивленный столь необычным явлением он спросил: "Что это значит Анна?" Я
ответила: "Жаль, что я не знала, что ты так скоро приедешь, но...."
- Я с нетерпением ехал домой в надежде решить с тобой несколько
задач, посмотри как он хочет лакать тебя.
Откинув простынь он показал мне свой вздыбившейся инструмент.
- Поцелуй его" - прошептал Джим. Он лег на кровать широко раскинув
ноги. Я скользнула вниз и улеглась между его ног, чтобы мои губы оказались
над инструментом. Взяв его в руки, поднесла к губам и поцеловала его
огромную головку. Незнакомый, но довольно приятный, солоноватый вкус
ощутила я. От этого прикосновения Джим вздрогнул и схватив мою голову
прошептал: "Открой ротик Анна и приласкай его языком." Едва я успела
выполнить его просьбу, как он резко пригнул мою голову, инструмент
головкой уперся мне в горло, заполнив весь мой рот. Незная как быть дальше
я инстиктино отстранилась.
- Не выпускай его продолжай ласкать языком, "сказал Джим. Он
приподнимал и опускал бедра, от чего инструмент у меня скользил во рту.
Меня тоже охватило желание. Прижавшись к телу Джима, я уперлась грудью в
его ноги, желая доставить более удовольствие я добралась до комочка рукой
под его инструментом и нежно стала его ласкать. Движение бедер Джима
становились все быстрее. Он от блаженства перестал шевелиться и только
стонал. Наконец напрягся до предела и с громкими Джима в мой рот хлынула
жгучая струя влаги. Чтобы не захлебнуться я быстро глотнула, но она вновь
заполнила мой рот, я сделала второй глоток по моему телу разлилась
приятная нега. Через несколько дней я была готова к занятиям вновь. Когда
пришел Джим мы повторили несколько занятий. Вдруг он поросил забраться на
него, причем так, чтобы мои пухлые губки оказались около его рта. Встав на
колени я приготовилась к блаженству, он не заставил меня ждать, нежно
коснулся языком моего влажного тела, потом подтолкнул меня руками в перед
в спину, от чего инструмент оказался у моих губ. Мигом поняв намерения
Джима я, не дожидаясь его наставлений, схватила его инструмент рукой.
Открыв рот вобрала, сколько могла. Джим взял рукой мои груди и языком
проник в мое углубление. Началось невероятное. Я никогда не могла
представить себе, что этот урок принесет столько блаженства. Полнота
ощущений была настолько сильной, что незаметила как я несколько раз
обессилила во время урока. Когда Джим заставил меня освободиться от
инструмента, я была в таком экстазе, что он продолжал свои ласки.
Постепенно его член стал набухать и был снова готов к работе. Крепко сжав
его руками и, не переставая его ласкать, я начала быстрыми движениями руки
двигать вверх и вниз кожицу инструмента. В ответ язык и губы Джима удвоили
ласку. Быстрыми кругообразными движениями бедер я помогала ему, нежное
тело касалось не только языка и губ, но и всего его лица. От изобилия
влаги оно было мокрое. С каждым мгновением приближалось желанное чувство
бессилия. И наконец я, а через некоторое время и Джим в полном бессилии с
громкими вздохами прекратили это восхитительное занятие.
Ни ту ночь ни в следующею у нас не было желания продолжать уроки,
настолько полным было удовлетворение. За эти дни мы много переговорили с
Джимом. Самым главным было же возвращаться в колледж. Он обещал меня
устроить в одну из школ для девочек, чтобы я жила в его городском имении.
Меня это нисколько не обрадовало. Я привыкла к Джиму и мне нисколько не
хотелось прерывать наши занятия. За два дня, до отъезда в город, приехал
брат Петр и сразуже навестил Джима. Закрывшись в кабинете они очень долго
очем-то беседовали. Затем Джим поднялся в свою комнату, лицо его было
озабоченное, тяжело вздохнув он сказал: "Анна брат Петр мне все рассказал
и он знает о наших занятиях. Устроил мне скандал и требует моего согласия
на повторение с тобой нескольких уроков. Выхода нет надо подчиниться.
Приготовься я сейчас приду."
Не смея ослушаться, потерять расположение Джима, я разделась и
накинула на себя халат. Сев в кресло с трепетом ожидала их появления,
невольно вспоминая о прошедших уроках. Я вынуждена признаться, что ничего
против того чтобы повторить пару уроков с братом Петром не имела. Меня
только беспокоило и смущало то, что Джим будет видеть это. Я еще не
доумевала почему брат Петр сам не сказал мне о своем желании, а обратился
к дяде Джиму. Вскоре раздался стук в дверь, я позволила войти. В комнату
вошли дядя Джим и брат Петр.
- Здравствуй Анна!" - весело сказал Петр. Джим же молчал.
- Ты готова Анна?" темже голосом спросил Петр. Я кивнула головой.
- Ну вот и хорошо. Не будем терять времени. А ты Джим разве не
оставиш нас одних?" спросил Петр.
- Нет я буду рядом," - сказал Джим и отошел в сторону, повернувшись к
нам спиной. Немного поколебавшись, Петр прижал меня к себе и стал жадно
обливать поцелуями. Сквозь сутану я ощутила его твердый инструмент. У меня
пробудилось страстное желание и я с жаром, забыв о присутствии Джима,
начала отвечать на ласки Петра. Все также обнимая меня, он повернул меня
спиной к себе, его руки мяли мои груди, а инструмент уперся мне в халат.
Наконец Петр перегнул меня, забросив мне на голову мой халат и я ощутила
как его инструмент глубоко вошел в мою плоть. Я, забыв обовсем, начала
делать круговые вращения бедрами, от чего получила желаемое удовольствие.
Вдруг я вспомнила о Джиме. Его взгляд был устремлен на мое влажное тело.
Вдруг он сделал шаг ко мне, молненосно расстегнул брюки, таким образом
освободив свой член, схватил мою голову, прижал ее к члену. Угадав его
желание и все его чувства, я поймала головку его инструмента и собрала в
рот, насколько смогла принять и ласкала его языком. Не подумайте, что я
забыла об инструменте Петра. Я не на минуту не прикращала ритмичные
движения.
- Ты просто умница Анна" - услышала я голос Петра. Он схватил меня за
бедра, чуть приподняв и резко опустил меня, инструмент снова вошел в
углубление. Я чувствовала как мои пухлые губки при движении вниз приятно
терлись. Джим держал голову руками, двигая инструмент у меня во рту.
Блаженно простонав я обессилила, но желание нисколько не утихло. Продолжая
принимать одновременно своих учителей, отвечая им всем своим телом. Но
всему бывает конец. Сначала Джим, а потом и я с Петром обессилили. Выпив
всю влагу инструмента Джима я с открытыми глазами лежала на полу и от
блаженства стонала. Бессилие было такое, что я не смогла встать на ноги.
Прошло пол часа, как вдруг соски моей груди оказались во рту Петра и
Джима. Руки их потянулись по моему телу и дотронулись до волосиков внизу.
Желание вновь вернулось ко мне. Протянув руки я взялась за оба инструмента
и начала их нежно гладить, Постепенно от моей ласки они начали твердеть и
наливаться силой. Джим, оторвавшись от моего соска шепнул: "Приласкай Анна
брата Петра, да так, чтобы он мог тебе ответить такой же лаской." Петр
услышал слова Джима и потянулся к моему влажному телу. Горя желанием я
стала на колени у головы Петра, схватив губами его инструмент, начала
ласкать его языком. Петр мгновенно ответил на мою ласку, погрузив язык в
мое углубление и, взяв в рот мои пухлые губки. Снова началось блаженство
и, увлекшичсь им, я не заметила как Джим встал с кровати. Вдруг я ощутила
его член в своем свободном отверстии. Простонав от удовольствия и
неожиданности и, подаваясь назад, чтобы плотно прижаться к Джиму, вобрав в
себя всю длинну его инструмента. Держа меня за бедра, Джим начал быстро
погружать в канал свой член. Лаская меня ртом, Петр нашел руками мои
груди, принялся нежно их ласкать. Держа одной рукой инструмент Петра, я
начала ласкать комочек под членом. Струя влаги булькнула, захлестывая
меня. Прекратив движения языком, Петр начал собирать губами обильную влагу
с моего тела. Последовав его примеру, я сжала инструмент и глотнула
остаток влаги. Между тем Джим испустил звук, подобный тем, что издают
лесорубы при рубке леса, все яростнее орудуя своим членом, замер. Ноги его
подогнулись, инструмент выскользнул и Джим упал поперек кровати. Осторожно
освободившись от инструмента и языка Петра, я легла между учителями. В
этот день у меня и у них не было желания продолжать занятия. Через
несколько дней, в течении которых продолжались мои занятия с дядей, не
прибавилось ничего нового к тому, что я уже знала и, отметив мое 16-летие,
мы с Джимом переехали в город.
Так окончились мои летние каникулы.
Скотланд-Ярд и секс.
В своей уборной Лесси готовилась к следующему номеру. Она сидела
обнаженной до пояса и гримировала свои упругие соски. Когда вошел Дилан,
она не сделала никакой попытки прикрыть свою наготу.
- Можно, я с тобой переговорю? Ты не знаешь мужчину с биноклем,
Лесси?
Она крутила соски между пальцами, чтобы ровно лег грим и они стали
еще большими.
- Его зовут Арес Митронелли, и он самый ужасный бабник.
Дилан получил надежду узнать больше, чем мог ожидать. Он уже считал
этого человека неразрешимой загадкой. И вдруг девушка рассказала ему то,
что знает об этом мужчине.
- Откуда ты все это знаешь? - Спросил Дилан с недоверием.
- Терри рассказала. Она часто бывала с Аресом. А тебе известно, что
он сексуальный безумец?
Дилан должен был признаться, что этого он не знал.
- Арес имеет в пригороде Лондона шикарную виллу и Терри ездила туда с
ним много раз и всегда возвращалась домой с синяками на теле и черными
кругами под глазами. Можно представить, какие там были оргии. Одну из них
она сняла кинокамерой. Я тоже видела этот фильм.
Лесси слегка покраснела. Она встала и непренужденно сняла трусы,
открыв голую, пухлую, чисто выбритую промежность с маленькими, но
отчетливо видными половыми губками. Она широко раздвинула ноги, гибко
двигая нижней частью тела, поставила на место "качедосекс". Ее нисколько
не смущало, что отросшие волоски торчали в обе стороны треугольным
лоскутиком. Улыбнувшись, она сказала:
- Сандро говорит мне, что я должна лучше бриться. Но разве мужчины
обращают внимание на волоски?
- Думаю, то, что находится ниже волос, интересует их больше.
Лесси плавно шевельнула бедрами, так, что пышные ее груди плавно
качнулись. Дилан заметил, что соски Лесси еще оставались напряженными,
хотя она перестала их уже массировать. Сам он оставался спокоен. Лесси на
мгновение смутилась взляда Дилана.
- Хочешь, после моего номера поедем ко мне домой и я покажу тебе этот
фильм. Ты увидишь того мужчину, которого ищешь.
- Я подожду тебя, - сказал Дилан Лесси.
Час спустя Дилан сидел у Лесси и смотрел фильм, который несомненно
был порнографическим. Комната была погружена во мрак. Дилан знал, что
Лесси была голая. Маленький лоскутик прикрывал наиболее интимную часть ее
тела.
Технически фильм был высокого класса. Он начинался сценой, где три
голых человека лежали на спине в широкой кровати. Это были Терри,
блондинка и Арес Митронелли.
- Ты знаешь почему здесь блондинка? - Спросила Лесси Дилана.
Он отрицательно покачал головой.
- Потому, что Терри - лесбиянка. Ты скоро в этом убедишься.
И это последовало немедленно. Терри положила руку между ляжек
блондинки и та позволила ей длинными пальцами с серо-красным маникюром,
покрытым лаком, скользнуть вовнутрь ее половых губ. Блондинка еще шире
развела свои ляжки. Она слегка подрагивала. Также как и Терри, блондинка
была чисто выбрита между ног. Они обе выглядели как женщины и как девочки
одновременно. Блондинка, очевидно, приняла ласки Терри с охотой. Было
заметно, что Терри еще больше возбуждена. Соски ее грудей стали литыми,
хотя их никто не трогал, а половые губки набухли и приоткрылись.
- Смотри, как возбуждена блондинка, - прошептала Лесси Дилану и у
самой глаза заблестели от желания.
В кадре теперь была одна рука Терри, которая разняла еще ляжки
блондинки. Стали видны ее набухшие липкие губки между великолепными белыми
ляжками. Еще более крупным планом показали, как маленький палец Терри
расширил половые губки, и нежно, с наслаждением скользнул в увлажненную,
широко раскрытую вульву. Он копался там в складках, раздвинув губки еще
шире и обнажив алый, напряженно торчащий клитор. В еще большем приближении
можно было увидеть, как клитор увеличивается под пальцами Терри, и как
трепетала его обнаженная головка.
Член Дилана уже встал. Это подтверждало, что фильм практически
сильный вообще, Дилана нелегко было возбудить, но теперь он уже был
фактически онанирован, сидя рядом с Лесси.
Палец Терри, блестящий от слизи, все чаще скользил по головке
клитора, блондинка начала нервно двигать бедрами и задом в невероятном
наслаждении. Зритель мог ясно видеть, как в конце оргазма блондинка
судорожно дернулась. Ее тело выгнулось дугой, подняв влагалище к искусному
пальцу Терри, который погрузился между половыми губками в пылающую вульву
блондинки.
Теперь настала очередь блондинки быть активным партнером. Но она
применяла не палец, а рот. Блондинка раздвинула ляжки Терри так широко,
что набухшие половые органы были прямо перед об'ективом. Клитор Терри
напрягся, начал подрагивать и увеличиваться, и стал алым. Блондинка
схватила клитор Терри своими толстыми губами и стала его сосать и
покусывать по всем правилам лесбийской любви. А Терри, несомненно,
наслаждалась этим. Все ее тело содрогалось в конвульсиях, рот расширился.
Она начала энергично двигать бедрами и задом. Во время оргазма Терри
широко раскрыла рот: вероятно, что-то кричала. И Дилан пожалел, что фильм
был немым.
В то время, когда Терри еще продолжала трястись в судорогах оргазма,
камера переместилась в другую сторону кровати и показала крупным планом
стоящий член Ареса. Волосатые яички, маленькие и напружиненные, лежали
между бедрами блондинки. Член Ареса торчал как кол, с крайней, оттянутой
назад плотью, он трепетал от желания. Лесси шумно вздохнула, когда увидела
этот член.
В кадре появилась белая женская рука, приготовившаяся что-то хватать.
Она медленно двигалась и наконец достигла обнаженной головки члена. Нежно,
будто нерешительно, рука скользнула от обнаженной головки вниз, потом
вверх, поднялась и коснулась увлажненной головки члена. Пальцы соединились
и крепко обхватили член. Потом они оттянули кожицу назад, и начали
равномерное движение вверх и вниз. Но фильм не показал еще лицо Ареса
Митронелли. И Дилан ждал с нетерпением, когда он увидит его.
В тот момент, когда из члена брызнула вверх молочно-белая жидкость и
потекла по белой женской руке, Лесси тяжело вздохнула. Она уже не пыталась
скрыть свои движения бедрами. Дилан позавидовал ее возможности двигать
задом. Женщинам это удается гораздо легче, чем мужчинам. Они могут двигать
ляжками, где бы не находились, в то время, как мужчине необходимо вынимать
член из брюк.
Трое в фильме теперь лежали расслабленные, и теперь можно было видеть
лицо мужчины. Но это было нелегко, так как рядом лежали великолепные
женщины с выставленными напоказ половыми органами. Но профессиональная
гордость взяла верх, хотя он чувствовал, как в брюках бьется напряженный
член. Дилан снова посмотрел на экран. Блондинка лежала на спине и ласкала
мужской член. А он стал расти, трепетать и напрягаться под ее ласками.
Когда он полностью встал она оттянула крайнюю плоть, оголив головку,
склонилась над ним и обласкала его чувствительную кожицу игривым языком.
Мужчина двинул ей навстречу членом. Он стал пальцем гладить половые губы
женщины. Разжал их, обнажив клитор и начал его нежно массировать. Он
ласкал клитор до тех пор, пока блондинка не повалилась на спину, широко
раскинув ноги. Она прижала колени к своей груди так, что ее половые губы
стали совершенно раскрытыми. Она потянула Ареса на себя. Потом обхватила
пальцами его возбужденный член и вставила его влажную головку между своими
пухлыми, подрагивающими половыми органами.
Зритель мог отчетливо видеть, как головка скользнула по кончику
клитора, вошла глубоко во влагалище. Это была поистине замечательная
операторская работа.
В то время, как Арес медленными движениями вынимал и вводил свой член
во влагалище совершенно обезумевшей от желания блондинки, его правая рука
нашла взмокшие половые губы Терри. Кончик пальца его массировал клитор до
тех пор, пока она, почти лишившись чувств от наслаждения, не сжала его
руку между упругими ляжками.
Ни Дилан, ни Лесси не скрывали своего возбуждения, когда фильм
кончился и свет погас. Лесси бросилась к детективу и опустила руку на его
член. Она почувствовала, что он встал, поднимая грубую ткань униформы.
Дилан тоже был возбужден.
Когда он вышел позвонить в Скотланд-Ярд, то вернувшись он увидел, что
Лесси лежит уже в постели, ожидая его. Она была голая и, широко раздвинув
ноги, сама массировала свой клитор, который торчал между ее половыми
губами возбужденный, подрагивающий.
- Ну иди же скорее, я так возбуждена. У меня горит между ляжками, дай
мне его пососать. Я этого хочу. Лесси сорвала одежду. Она судорожно
вытащила член, уже возбужденный, и сжала его так, что он покраснел, как
лак на ее ногтях. С жадностью она схватила головку своим ртом и стала его
сосать до тех пор, пока Дилан не почувствовал горячий прилив спермы внизу
живота. Тогда она вытащила головку члена изо рта. Некоторое время смотрела
на нее горящими глазами, а потом потянула Дилана на себя. Она вставила
член между половыми губами.
Лесси была как паровая ванна, влажная, горячая, она вставляла и
вынимала член Дилана, вращая все время бедрами. А он, все больше
возбуждаясь, с каждым разом уходил все глубже в огнедышащее влагалище
Лесси. Еще до того, как Дилан кончил, она искусно обвила его спину своими
ногами и прижалась к нему, широко расставив свои ляжки так, что он
почувствовал головкой члена еще одни мягкие губки в глубине ее влагалищ
а...
ИЛЛЮСТРАТИВНО СЕКСОЛОГИЧЕСКИЙ ДАЙДЖЕСТ 555
СПЕЦИАЛЬНОЕ ОБОЗРЕНИЕ МИРОВОЙ ЭРОТИЧЕСКОЙ И
ПААР-ЭРОТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ИЗДАНИЕ КОРПОРАТИВНОГО СОЮЗА ЛИТЕРАТУРНЫХ КРИТИКОВ
США; III-й Комиссии ЮНЕСКО (1976 Г') по
сексологическим проблемам; Европейского бюро
издательств.
номер 5, 1989 год
Выходит ежемесячно
Идается в ЛОНДОНЕ ПАРИЖЕ БОННЕ НЬЮ-МЕКСИКО РИМЕ
САН-ФРАНЦИСКО ГОНКОНГЕ ИЕРУСАЛИМЕ БРАЗЗАВИЛЕ
САН-САЛЬВАДОРЕ ТОКИО МЮНХЕНЕ ВЕНЕ
ТЕЛЕКСЫ РЕДАКЦИИ 5556-676-786-ОО ; 5513-89О-11О.
Содержит выдержки из различных новинок совр. эротической литературы,
классики, сексопатологических изданий и различных эротических школ
Востока, а также уч. пособий сексопатологического направления.
Издается с апреля 1977 года.
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ДИРЕКТОР ИЗДАНИЯ - ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СОВЕТА ДОЙЧЕ ЯР КРИТИК
А.Г.
К Р А Т К О Е С О Д Е Р Ж А Н И Е
издания ЭРОТИЧЕСКИЙ ДАЙДЖЕСТ за май 1989 года
Данный номер журнала-приложения содержит любопытные материалы.В него
включены произведения таких мастеров эротического романа, как Ф.Ле
Кумайер; он известен нашему читателю по таким вещам, как "Похождения
месье КОНА", "Утро в Марлибене", "Носок сапога" и "Дела
Университетские"- также многим другим. Представлен аргентинский автор
школы Маркеса, писатель Аллен Риглио - фрагмент его
психолого-эротического романа "Восшествие..." и повести "Отель
сумасбродцев", объединенных в общий цикл. Не забыт и Чарльз Пойнт
Перселл-младший, роман "Неукротимая Пенни-Лейн". Номер содержит также
материалы по происшедшей в 1987 году трагедии в Минске (СССР), когда
группой подростков были совершены тяжкие преступления садистско-
сексуального характера. Литературную обработку свидетельских
показаний участников преступления сделал польский журналист
З. Ксешинский и передал ее через группу минских неформалов в редакции
журналов ЭСПРИ (Италия) и РУССКОЕ СЛОВО (США).Фрагмент этот вызывает
большой интерес, так как подкупает простотой сексуального восприятия
героя повествования, человека с низким интеллектом, и только кое-где
фрагмент "литратуризирован" Ксешинским.
Отрывок из романа Ле Кумайера интересен характерной чувственностью
изложения и рассказывает о лесбийской любви. Написан он в стиле
своеобразного литературного имаджинизма.
Фрагмент романа Ч. Перселла-младшего тоже футурологического
характера. На одной из военных баз в Калифорнии группа сотрудников во
главе с полковником Фертшеллом проводит эксперименты по созданию
"биологической бомбы, человека-бомбы".По воле случая сотрудник
лаборатории Джералд наделяет этим качеством проститутку из
г.Бармоунта; Джералда арестовывают а девушка, по кличке Пенни-Лейн
при попытке покушения на нее спасается бегством и начинается ее путь
по США, отмеченный взрывами невероятной силы.
В отрывке А.Риглио рассказывается о закрытой школе сексуального
воспитания юношей и девушек в аргентинском городке Росарио, интересна
сама идея повести.
В последующих номерах ЭДДЖЕСТ будут опубликованы отрывки из нового
произведения итальянца Луиджи Этторе Лубо "Исповедь Джерафлино,
мойщика окон" и из романа Ле Кумайера "Похождения М.Кона" Также будет
опубликован Примерный Каталог Эротических произведений и
видеосюжетов, снятых по ним.
Отрывок из романа "Похождения М.Кона"
Франциск Ле Кумайер
ГЛАВА 3. Хофбург. Номера Пигмхольц, 317.
Через день сотрудница Боннской редакции ПЕНТХАУС стучалась в дверь
под номером З17, в обшарпанных номерах Пигмхольц для тех, что
победнее.Там ее встречала хозяйка, с расстрепанными волосами, в
халатике, надетом на голое тело. Они наспех варили густой, черный,
дурманящий кофе, потом же шли в спальню с зашторенными окнами.
Затем они раздевались догола.
На ногах Марты оставались только черные чулки, и такого же цвета
были, как смоль волосы ее пышного паха... Женщины, обнажившись,
садились друг против друга и, затягиваясь глубоко, закуривали
сигареты с ментолом. Они жадно касались друг друга, глядя в зеркало
напротив; набухшими сосками голой груди Эльза (хозяйка - прим.перев.)
прижималась к спине Марты и чуть дыша, терлась об нее ласково, как
кошка. Касались их голые животы, тревожила нежность податливого
тела. Касались теплые ляжки. Неровно дыша, они прижимались друг к
другу упругой грудью, и их налитые полушария яростно терзали тела, в
исступлении касались даже их нежные ступни, потея, жались к телам их
пальцы. Касание это вызывало легкую истому и трепет, тела их теплели,
наливаясь желанием. Они убыстряли ритм, они помогали друг другу
легкими, или глубокими и сильными поцелуями по всему телу, они
пьянились своей наготой. С улыбкой Эльза приникала к животу Марты и
втягивала кожу в себя, впиваясь в подругу накрашенными губами.Они
дрожали, обе... Сигареты испускали сладковатый дым, дразнивший их
ноздри, и они накуривались до одури, не помня себя и в мутноватых
глазах мелькало только розовое тело, налитая женская грудь с вишней
соска и выпуклый венчик волос в котором таилось их естество и
блаженство. Они, вцепившись друг в дружку, сближали обнаженные
бедра. Марта знала что за этим последует: нестерпимый огонь и
дрожание ниже живота и покажется ее клитор, она закусывала губы, но
стон все равно рвался из губ и в этот момент Марта более всего любила
свою страстную обнаженную партнершу и ее быстрое тело, что вливало в
нее жар наслаждения. Они, только они сейчас по-женски могли оценить
прелесть наготы своих тел, солоноватый вкус губ и их нежность,
стройность и бархатистость длинных ног, пользуемых мазью БЕРНСАЙТ;
меж грудей Марты выступал пот который слизывала Эльза. Это рождало у
них болезненне, но сладкое чувство... Наконец они начинали
целоваться; нет, это были не те легкие поцелуй, которыми они
разговлялись в начале. Поцелуй со всей силой похотливой страсти и
рассудка, чуть помутненного ментолом. Они с жадностью припадали друг
к дружке, для них не было запретных мест и чем интимней было место
поцелуя, тем был соблазнительней его стыд. И внутренняя сторона ног
Марты, ее ягодицы, подмышки и впадинки меж грудей - это был их
восторг, их стоны. Тишина... Марта ложилась на Эльзу.Та плотно
сжимала ее горячие ноги, а ладонями поглаживала худые ягодицы
женщины. Обе тяжело дышали и касались ртами; так, так, потом
соединялись их влажные вздрагивающие губы. С некоторых пор Марте
открылась прелесть не мужского рта со щеточкой усов, а наслаждение
женского нежного и пряного от помады. Марта впивалась губами в тело
проститутки и страсть душила ее.. Под ней молодая женщина начинала
покачиваться и изгибалась; ерзали их мягкме животы и в телах обеих
словно извивался горячий щекочущий червь и Марта сгибала в судороге
пальцы ног. Они целовались захлебываясь, сосредоточено, но уже
безумно...
Гасли сигареты. Едва только Марта отрывалась от подруги, та
откидывалась на подушки.Женщина смотрела на ее утомленное лицо и
голую грудь - грудь настоящей боннской шлюхи; та ходила дыханием и
покачивались крупные шишечки сосков. Марта, замирая, касалась губами
живота лежащей женщины - следовал долгий протяжный засос и Эльза
вздрагивала. Марта уже не хотела ничего, только ощутить, утонуть в
ощущении нежности кожи груди Эльзы, попробовать на вкус. От ее волос
пахло травой... Еще поцелуй, еще пусть трепещет тело, дальше. И вот
Марта кладет осторожные ладони на голые груди проститутки. Глаза
Марты блестят, а Эльзы - уже туманны, рот открывает полоску зубов...
Но она знает логику любви и растирает тело подруги круговыми
движениями , покачивает ее полушария грудей, жестоко щиплет пальцами
соски. Эльза стонет исступленно, а губы Марты шепчут ей что-то, и
когда на лице Эльзы выступает золотистый пот, Марта сжимает ладонями
плечи подруги, прижав ту к постели и касается губами ее набухшего,
точно бутон, соска. Сначала теребит его; ощущение наготы трясет ее
саму, она почти задыхается и под ладонями проститутки ходят
обнаженные бедра Марты. Женщины друг на дружке, их тела плотно
сплелись так, что кажется, не распутает и Господь. Марта, чувствуя
ломоту ниже живота и жаркое дрожание тела, прижимает лодыжки к
соблазнительно голым икрам Эльзы их босые ноги - сплетаются и
потеют. Сосок Марта от даже покусывает зубками и Эльза уже тихо
кричит и ерзает, но прижимает ее к постели. Лежать!
Мышцы обоих напрягаются и пах у женщин - как барабанный мех. Марта
бросает ее сосок. Они встают на дрожащие колени и обнявшись, начинают
покачиваться словно танцуя, сильнее, плотнее прижимаясь к друг
дружке. Клиторы, чувствуя бугры лобков встают и когда касаясь
впервые, задевают кончиками то женщины вскрикивают... Известно, что
женщина любит ушами: послушайте их, их бессвязный шепот...
- Марта, милая Марта, иди ко мне дай мне свою грудь, пусть она давит
меня, я прошу тебя, у тебя чудные соски и мягкая грудь. Прижми их к
животу, целуй их, целуй, Марта, Марта, я хочу тебя голую, хочу...Нет,
я буду лизать тебя ниже, так, хорошо, я буду целовать твою попку,
давай, дай мне свой грех... Эльза, я поцелую тебя в щель, раздвинь
ноги... Так... Тебе хорошо, тебе правда хорошо целуй меня сильнее, в
живот, у тебя гибкие бедра... Аааа, а... Войди в меня, так!
И ладонь проститутки ползет по шелковистой коже Марты. И та дрожа,
смотрит: вот рука проститутки исчезает меж ее загорелых ног и вот
что-то входит в устье греха Марты. Ну! Они испускает крик и глубже
заходит палец Эльзы и горячая волна чувства заливает Марту. И вот -
все: влага течет по слипшимся от пота волосам паха, женщины просто
лежат друг на друге, тихонько постанывая, остывает пот на обнаженных
телах им так хорошо...
И пыльное зеркало отражает равнодушно расслабленные ноги Эльзы на
белой простыне, голую спину Марты, щекой лежащую на груди
проститутки. В мыслях у одной потряхивает зеленым уголком бумажка в
пятьсот марок, а другая чувствуя мерное усталое дыхание, думает, что
женщины могут обходиться и без мужчин...
подг. к печати Э.Шалле
(E.Scnallait, Spiegel-Magazin Serie 555.)
Л И Т Е Р А Т У Р Н А Я О Б Р А Б О Т К А
показаний и свидетельств А.Аринича, Д.Титовца, (1969 г.р., 1968
г.р.) по делу о Минской трагедии, по материалам публикации
журнала РУССКОЕ СЛОВО, за декабрь 1987 года"Это ли клевета?",
перепечатано журналом ЭСПРИ (Италия)
Заседание Минского Горсуда (СССР) в мае 1987 года.
- Ну то есть когда ее притащили, я не знал, чо она стукачка - это
уже потом Сова нам сказала и тоже сказала: мальчики, можете делать с
ней, что хотите, только не убивайте - сядем, мол...
Пацаны ее накрыли в подьезде и притащили - тапки по дороге свалились
и она была в белых носках, юбке какой-то и синей кофточке.Насчет
лифчика нет знаю; на лицо симпатичная такая девчонка, черноволосая, с
черными глазами, губы пухлые. Испугалась она конечно. Звали Лариса,
испугалась она конечно, начала в коридоре кричать и прибежала Сова и
говорит: мальчики, не надо так громко, услышат. Тогда Тит (Титовец.Д.
- прим.авт) ласково так говорит: Лариса, Лариса стань спокойно. Она
слезы, успокоилась...И тогда Тит пнул ее, хорошо пнул, с оттяжкой в
живот. Ну она странно так всхлипнула и загнулась. Тогда мы с Титом
потащили ее в ванную; ванная была маленькая, из белого кафеля. С
девчонки мы стащили юбку, кофточку и лифчик. Там был еще Лох, так он
как увидел ее пухлую девичью грудь на которой соски едва заметно
топорщились розовыми шишечками, то крякнул и начал стягивать с себя
джинсы. Лариса стояла в ванне на коленях в белых трусиках на худом
теле и белых носочках; плакала и прикрывая ладонями свои еще
маленькие груди, твердила: мальчики, не надо меня мучать я вам по
хорошему дам, не надо. Но Тит сказал, что она и так даст. Тогда Лох
спросил: сколько, Лариса, тебе лет? Она плачет: восемнадцать. В рот
возьмешь, говорит. Девчонка испуганно смотрела на нас, Лох уже почти
разделся и стоял по пояс голый, дурной, пушка его покачивалась. Тогда
он ударил Ларису по лицу- будешь? Она упала на дно ванны и из губы ее
потекла кровь. Будешь? Она зарыдала и кое-как поднявшись, измазав
ванну кровью из разбитых коленок и губы - я на такие коленки часто
смотрел в парке, когда девчонки с Левобережья катались на
качелях-лодках и я не знал, что когда-нибудь девчонка будет, дрожа
этими коленками, приближать лицо к красному, мощному члену Лоха,а
пряди волос будут закрывать ее мокрую от слез щеку... Она, видно
никогда не брала его еще в рот и поэтому Лох не выдержал. Она только
целовала член осторожно, как очевидно целовала своего неизвестного
нам мальчика, да впрочем, мы таких...Ты чего же сука, щекочешь его,
соси, говорю! - заорал Лох и схватив Ларису за волосы, дернул голову
девчонки на себя; она вскрикнула, это была наверно, первая серьезная
боль ее за этот вечер и она не знала, что будет еще... Она
всхлипывала, но продолжала сосать, Лох сладко жмурился. Тит сказал,
что он тоже, пожалуй разденется. Мы раздетые толклись в ванной, а
Лариса прижалась лицом к члену Лоха и он уже покачивался, постанывая.
В этот момент в комнатку заглянула Сова, она уже разделась донага и
ходила в одних чулках и туфлях, а на шее у нее было ожерелье той
девушки... Сова пожелала нам успеха. Я взглянул на ее загорелую,
коричневую грудь с темными сосками, знавшую наверно уже ни одного
мужчину, и почувствовал жгучее желание. Мы уже все распалились: нам
было интересно - ведь нам дали живую игрушку, с нежной пушистой
кожей, плачущую и теплую - и детская жажда ломать проснулась в нас с
набывалой силой... Члены у нас были вялыми, потом начали подыматься;
Лоха уже оттолкнули. Тит залез в ваную; Лариса уже была прижата к дну
ванны и Тит, почти сел на нее... Она уже тяжело дышала, пот выступил
у нее на лбу, увлажнил волосы... Она, Лариса трудилась на славу: Но
вот Тит, смеясь положил ладонь на ее голую левую грудь, вздымающуюся
под рукой. Тит почувствовал, наверно, мягкую кожу; а ведь он раньше
работал грузчиком и начал тискать ее. Девчонке стало больно и она не
выдержав вырвалась: член Тита, уже было напрягшийся, вылил свои белые
брызги ей на грудь... Тит выругался. Лариса лежала на дне ванны и
скривив рот, смотрела на нас просяще, не надо, мол! Тут в ванную
ворвался Лох и заорал: дайте мне эту сучку! Он по-прежнему был только
в рубашке и став к окну ванны, напрвил член на девушку. Та что-то
почувствовала, но было уже поздно: Лох мочился на нее! Струя
желтоватой влаги залила ее голую грудь и трусики - она отшатнулась,
но поскользнулась и упала. Тит и я, улыбаясь, подошли к краю ванны...
Теперь густо пахло туалетом...Теперь она, Лариса была мне противна,
отвратительна и странно ничуть не были противны наши развлечения. Мы
были нормальными крутыми парнями - я, Лох, Тит, и даже крутая
девчонка Сова, а эта была последняя мразь, стукачка. Так Сова нам
сказала...Мне было приятно унижать эту голую девчонку и я взял ее за
волосы и ткнул лицом в собравшуюся на дне ванны лужу, но я чуточку
переборщил: потому, как я разбил ей нос и лужица эта окрасилась
розовым. Дышать было уже трудно; пацаны решили все смыть и Тит пустил
в ванну кипяток. Он добрался до ее ног в носках и она впервые так
жалобно и хрипло закричала - обожглась. Тогда я взял у Тита душ и
начал окатывать ее холодной водой - в воздухе повисли брызги, стало
свежее... Пацаны курили.
- А давайте устроим ей" танцы до полуночи !" - сказал Тит. Ларису
вытащили из ванной. На лице ее уже было несколько синяков, волосы
мокрые...Мы привязали ее за руки и за ноги к батарее и тут Лох
заметил что с нее до сих пор не сняли ни трусиков, ни ни носок.Их
стащили и я подумал, что у ней очень красивые ноги - тонкие лодыжки,
пушок волос на икрах, крепкие, но мягкие ступни, и розовые пальцы.
Хороша девчонка... Первым подошел Тит, бросил зажженную сигарету и,
обняв ее, прижался к ее голому, распятому на батарее телу, к выпукло
торчащей груди. Тит улыбался, он аккуратно вводил член и вдруг резко,
с криком втолкнул его прямо вглубь тела Ларисы. Я видел, как она
застонала, как судорога пробежала по стройным голым ногам. И Тит
начал покачивать член в ее лоно все сильнее и жестче; он целовал ее
грубо и жадно, заглушая ее стоны. Девушка дышала уже с хрипом, он
тискал ее, заставляя изгибаться: Ааааа...Ааа!! Потом я понял, что ее
запястья и лодыжки начала обжигать горячая батарея; и вот член Тита
внутри нее прыснул струей и она обмякла... Глаза у нее были закрыты,
под ними синяки - губы что-то бессвязно шепчут... Меж волос паха
дрожит клитор, бедняжка. И тут же на нее навалился я. Я чувствовал
тепло ее тела. Его дрожь. Мне приятно было то, что она беспомощна,
было в этом что-то звериное, темное а потому - притягательное. Я
чувствовал дыхание ее голой груди. Я терзал ее внутри, там, где было
ее самое сокровенное и она подавалась моим движениям, не знаю, от
боли или от сласти; Когда я целовал ее слабые губы мне было ее даже
чуточку жалко. Девчонка почти была в беспамятстве но это было и
хорошо и вот я приник еще раз к ее голому животу, грубо стиснул ее
бедра и застонал: все, я пустил семя, я взял ее властно, не спрашивая
позволения, как и должен мужчина. Ее ноги свела очередная судорога; я
отошел и меня сменил Тит, потом Лох потом опять я... У Ларисы
закатились почти глаза, на нее плескали холодной водой. Оторвавшись
от девчонки, распятой на батарее, мы курили торопливо, а Сова в
соседней комнате обмахивала нас полотенцами. И мы спорили сколько эта
девчонка протянет, и сколько еще через нее пройдет?
Все испортил Лох. В то время, как Тит использовал Ларису, прибежал
Лох с коробком спичек и ватой, эту вату он начал заталкивать меж
розовых пальчиков ног девушки. Тит заметил это и заорал: давай,
давай, мол! Когда Лох поджег вату, нехорошо запахло и девчонка начала
шевелить пальцами, но горящая вата не выпадала. Она начала кричать и
это еще больше раззадорило Тита: он любит, когда женщины кричат...
Короче, она совсем обмякла, груди ее стали вялыми и Титу все это
надоело. Он отступил назад; Лариса почти висела на батарее и глаза
ее остановились. И Тит начал ее избивать. Бил он умело; ее отвязали и
Тит бил ее в пах, да мы все били ее в пах, хотя бы по разу и было
приятно пинать ее в то место, которое только что доставляло нам
наслаждение; и при каждом ударе она вскрикивала... Мы повалили ее на
пол и стали топтать; а потом Тит принес болотные сапоги и мы по
очереди топтали ее, давя каблуками ее голую грудь и пальцы...
Все это, короче, надоело. Мы оставили ее в ванной и включили ледяную
воду. А сами пошли в другую комнату к Сове; там мы курили и пили
принесенную Титом водку. Сова долго ходила меж нами; мы устали от
воды, ударов, а Сова была нага и свежа, и ее руки так ласково
тревожили наши члены. И вот наша верная подружка опустилась передо
мной на колени. Ее бедра были пред моим лицом, от нее пахло
шампунем... И я восхищенно сначала коснулся губами греха нашей
подружки, потом все больше и больше приникая губами к ее голому паху,
добрался таки до ее щели... И теплые ноги нашей верной Совы
задвигались и я утонул в страсти тревожить ее тело.
...Тем временем избитой Ларисе все-таки удалось выбраться из ванной
и выползти на площадку, ползя вниз по заплеванным ступеням. Мы
догнали ее на площадке; Тит опять избил ее жестоко и мы бросили ее в
ванную. Девчонка лежала на дне, спина и ноги у нее были в
кровоподтеках и засосах, в крови был золотистый пушок на икрах.
Нетронуты оставались только ягодицы. И тут Сова, улыбнувшись,
подтолкнула Тита к ванне, тонкими пальцами коснувшись его члена. И
Тит понял... Он забрался в ванную, навалился на избитую Ларису...И
втолкнул вставший колом член меж ее белых нетронутых ягодиц...
Бедняжка попыталась подняться и вскрикнула. А Девочка наша тоже
забралась в ванну к ним и обнимала, улыбаясь, Тита, ее острые груди
дразнили его, а Сова, с улыбкой глядя на него, то прижималась к нему,
то отстранялась... Глаза у Лоха заблестели и мы тогда начали вырезать
на коже ягодиц Ларисы начальные буквы наших фамилий; "Л" получилась
просто а вот с "Т" пришлось повозиться... Девушка уже не кричала,
кровь текла по ее ляжкам и вот после этого она стала никому не
интересна. Мы засунули ей меж ног тряпку, чтоб не лилась кровь и
ушли...
Проснулся я с Совой. Она спала и на ее груди еще застыла влага;
зазвонил телефон. Я снял трубку, звонил Лохин, сказал, что кто-то нас
сдал и что он сматывается... Как я потом узнал, он тоже не успел... Я
разбудил Сову; она одевалась, когда менты зашли в наш подьезд...
Литературная обработка показаний А.Аринича и
Д.Титовца с разрешения Следственного Отдела
Минской Прокуратуры произведена
З.М.Ксешинским, журналистом.
Материал передан в журнал РУССКОЕ СЛОВО
группой минских борцов за гластность, 1987
Отрывок из романа " В О С Ш Е С Т В И Е ... "
Аллан Риглио ( Аргентина )
ИНТЕРМЕДИЯ ОДИННАДЦАТАЯ. МЫ УЧИМСЯ
По материалам издательства LIBRAIRIE ANONIME
EROS-FRANSE
Росарио. Семь утра. Только что прошел утренний дождь и улицы,
кривой переулок за собором св. Антуана и дальше - авенида
Либерасьоне, да дорожка мимо универмага Хеймаркетт, где обвычно
собираются взрослые шлюхи, мокры от росы; на веревках - суцшится
белье. Завтрак я уже сьел, отец дал большой тяжелый песо на сендвичи
и поблагодарил бога еще паз за то, что прошлой осенью удалось ему
пристроить меня в эту школу. Что напротив... Туда берут из очень
порядочных семей.
Я бегу по переулку. В воздухе утрнняя прохлада. Текут ручьи стоков,
кричат разносчики-пуэблос; мне так хочется сбросить башмаки и пойти
по улице босиком, шлепая по грязным лужам...Но это запрещается; мы
должны приходить в школу в Смирении, как делает наша праведная Донья
Элеонора, наша классная, что в доме даже не держит ни одного журнала
и ни одной книги, кои полны возбуждающих картинок... А вот Лиз
высокая девчонка из Вступительных Групп, та как ни в чем не бывало
идет в школу босиком по теплым булыжникам улиц; ну да ведь она - Лиз
дочка бывшего мера, она может позволить показывать свои голые ноги
всяким пуэблос да парням из предместий. Элеонора говорит - пальцы ног
Лиз истинно аристократические, длинные... Нам же - нельзя, Смирение.
Я миную угол универмага Хеймаркетт; сегодня одно из первых занятий.
На грязной простыне, у стены спит шлюха-метиска.Груди прикрыты еще, а
вот зад тощий ее - нет, она мертвецки спит, заснула давно. Я рискую
опоздать в школу, теряя время, но присаживаюсь на корточки
рядом... Улица пустынна, только где-то в трущобах лают голодные псы.
Я склоняюсь над спящей женщиной. Смотрю на ее загорелые, сильные
бедра: как, должно быть, они сжимают мужчину, как это тело тепло...
Наверно. В ветвях поет ай-кью, серенькая птичка; я несмело касаюсь
рукой обнаженного зада спящей. Господи Иисусе, кожа женская -
бархатная, нежная, как шелковое платье моей сесмтры. Я поглаживаю ее,
чувствую, как плоть пружинит у меня под рукой. Только бы не опоздать
в школу! Пальцы мои против воли ползут вниз. Да, там у нее живот,
мерно колыщущийся сейчас - она спит. И еще - у женщин, я знаю - там
выпуклый бугор. Шелковистый, мягкий.
И вдруг она просыпается. Приподнимает голову и смотрит на
меня огромными, черными как у всех метисок глазами с синевой под
ними, яркие, красные губы приоткрываютя удивленно. Я чувствую: от нее
пахнет потом, мужчинами... Как никогда не пахнет от доньи Элеоноры.
Мое детское сердце сжимается: я понимаю, что она изумленно смотрит на
склонившегося над ней богато одетого, для городка Росарио на Паране,
подростка, глаза которого блестят. Я вижу, как сквозь тряпку торчат
острые ее груди. Запах вина. Горло у меня перехватывает и я
попятившись, бегу в школу, скорей, проч от универмага, толькобы не
опоздать.
... В большой особняк, бывший кгда-то домом губернатора уже сходятся
дети. Многих я только знаю по именам. Я один и мне - четырнадцать,
почти пятнадцать. друзей у меня почти нет.
В школе полы застелены мягкими, пружинистыми матами. На каждом
этаже, у каждого класса душевая. У порога на матах мы все раздеваемся
догола. Все - и мальчики и девочки. А как же - это христианско
каталическая школа любви. Худые ноги, неуклюжие ступни подростков,
едва оформившиеся груди и угловатые бедра. Смех, шепот, возня.
Девочки из старших классов раздеваются медленно, это уже им нравится:
постепенно стягивать с сея белье. Они щупают груди друг-дружки,
придирчиво осматривают обнаженные свои тела, касаются друг друга. Это
мы, вчера еще соплячня, скидываем быстро свою одежду. Сталшие девушки
идут неторопливо, как бы невзначай касаясь нас голыми ногами, идут и
пухлые их ягодицы покачиваются соблазнительно, идут, как настоящие
женщины. Свет падает в окна, ежит квадратами на мягком полу, на
крышках парт в светлых классах, бродят по коридорам. Я сажусь в
классе на перую парту, как положено, гляжу на экран перед собой.
Рядом девочки собрались в круг и взяв у Паоло монету, обмеряют свои
розовые соски. О как им хочется быть в Старших Группах, где ведет
Мартенсио, бывший сутенер и акробат цирка в Рио... Где девушки
выделывают немыслимые позы, где Мартенсио входит в них сзади, где...
Звучит звонок.
Я очень люблю нашу преподавательницу, донью Элеонору. Она начала
вести у нас с первого дня и после этого - все, все двадцать мальчиков
и девочек безоговорочно приняли в ней своего кумира. Донья Элеонора,
высокая черноволосая испанка, как и остальные преподаватели школы, в
стеах ее ходила в обязательной униформе - то бишь голышом.
Вот из коридора раздаютя уверенные шаги преподавательницы; мы все
всегда откровенно любуемся на ноги Элеоноры - они смуглые,
тренированные и покрыты едва засеметным пушком. Мальчики смотрят на
них и думают, как хорошо сжать коленями эти соблазнительные голые
ноги, девочки дуамют о том, как хорошо соблазять такими мужчин... Но
донья Элеонора никогда не была шлюхой; студенткой она играла в
баскетбол за команду Университета, вот отчего у не такие ноги. Каждый
день она растирает их маслом: ее ладони скользят по ноге, от колена
до высоких бедер. Но у доньи Элеоноры еще и прекрасная грудь. Высокие
крупные груди, чуть-чуть отвисшие, торчащие вбок нежно-оливковые, как
и подобает женщине, увенчаны крупными темными сосками; я знаю их
сладкую тайну. Еще когда толбько начинались занятия, донья Элеонора
подняла с парт мальчиков и спрсила их, умеют ли они целовать. все
ответили, что нет и тогда донья Элеонора, усмехнувшись и коснувшись
пальчико своей голой груди, сказала: Так учитесь же, сеньоры.
Девочки с зависьтливыми и горящими взорами остались на местах. А мы
столпились возле Элеоноры и тогда женщина, присев на колени,
притянула старшего, Мануэло, к себе. Обнаженное ее, по взрослому
мягкое и теплое тело женщины воодушевило Мануэло; Элеонора легла,
опрокидывая его на себя и зашептала: Целуйте, целуйте же!
Нас не надо было угогваривать... Женщина легко отстранила Мануэло и
прикрыла глаза. Мы облепили ее; кто целовал ее длинные загорелые
ноги, кто прижимался губами к ее восхитительно мягкому животу. И вот
мне выпало коснуться ртом ее груди; это была сказка! Я услышал ее
возбужденное дыхание... Играла - обязательно! - музыка. Я обнял
женщину и припал губами к ее обнаженной груди, как летом к источнику.
Нежнейшая кожа защекотала мне щеку, а ее чуть шероховатый сосоквдруг
набух и вздрогнул. Я целовал его, даже слегка покусывал, втягивая в
рот. Женщина вскрикивала и ее руки прижимали нас к себе: над второй
грудью ее трнудился Бертран, сын французского консула в Росарио.
... А потом меня сменил еще один, и еще... Мы обдвили Элеонору и
наконец она застонала глубоко и сладко, девочки за партами замерли и
женщина, лежа на матах, прошептала со смехом: Хватит, хватит,
сеньоры. Бертран в это время изо всех сил поглаживал пах доньи
Элеоноры и на его пальцы брызнула какая-то влага.
После этого был душ.
И вот сейчас донья Элеонора вошла в класс. Мы встали и спели ей, как
полагалось, начальную строфу Гимна. Потом женщина легла на небольшое
ложе и, посмотрев на нас, спросила:
- Мальчики, кто из вас справился с домашним заданием?
Оказалось, что все.
Курсу онанизма у нас посвящали много времени. Не возбранялось этим
заниматься в коридорах и классах Школы. Только следовало после
принимать душ.
Ч А С Т Ь 1
И З Ч Р Е В А
Мир рухнет, когда мы научим
мыслить собственный цилиндр.
Хуан Эрнест.
ГЛАВА 1. Каллебрюкке, 5-го, 12.00.
Старый сарай с щелястой крышей, обвисшими лохмотьями коры. Над
крышей нависли хилые кроны. В пятистах метрах - гуд Вольво, по
превосходному асфальту, шлейфы газа и дыма, пыль, грязная бумага из
окон Турбо-Твайна, гигантского пассажирского чулка автобусных заводов
Кевпахена, бутылки пепси, суета, жизнь.
А тут тишина и нет ничего, кроме запустения, сладковатого духа
прелого сена и теленка, что когда-то был здесь. Из сена торчат две
пары голых пяток - одни загрубевшие, твердые, мужские, а вторые,
розовенькие, как сдобные, нежная кожа. Кристин и Вольф здесь уже с
самого утра, Матиас-булочник уже развез утреннюю выручку, а они
сделали почти все, и теперь просто лежат, касаясь лениво друг-друга
теплыми губами. В углу, уперев держатели в сено стоит красая Хонда,
мотоцикл Вольфа. Тишина... Но Вольфу мало уже чувствовать голую грудь
Кристи, влажную, ведь только-что он сидел на ней, а девушка тонкими
пальчиками трудилась над его членом и он, откинувшись назад, целовал
ее прохладные ноги, наконец член брызнул и Кристи задрожала,
подставляя розовые соски под белую влагу... Нет, это не то, Вольфом
овладевает настойчивое желание, он гладит, щупает за горячие соски
девушку, шероховатые, крупные, как кайзеровский пятак, стискивает ее
ноги... Девушка часто дышит, хватает его за руки, но он увлечен
другим, он быстро переворачивает ее на спину
- Ааа... Ммм... Дурак, что ты...
Кристи не хочет она уже сыта но бес искушения силен. Она не
сопротивляется, угли не остыли...
Какое у нее покорное тело, и мягкий живот, так - хлоп, животом на
сено и вот уже голые лопатки и гладкие ягодицы, ну, покрути ими,
Кристи, покрути, они матовые, мерцают изнутри, как яблочная кожура, а
я положу ладони на твою грудь, Кристи, упругую, и прижмусь бедрами к
твоим ягодицам. Член у Вольфа поднялся, как Ахилесово копье, он
болтается и шлепает девушку по ляжкам.
- Что тебе нужно, Вольф... Мммм...
- Подожди... Делай так...
- Я лучше пойду, дурак...
Нет это все таки - яблоки, румяные бока, такие он мальчишкой рвал
у старого Шнудцера, он гонял еще мальчишек вилами... Так, он
раздвигает ей ноги... Ну...
- Дурак!
Она вдруг отталкивает его, выскальзывает и садится на мотоцикл.
Груди ее, острые, белые, как у козы, торчат в стороны, у коз того
Шнудцера, что за ерунда, причем Шнудцер? Она пьяна до изумления, ее
босые ноги крепко упираются в ручки внизу и Влоьф видит пушок на
ладыжках... К члену Вольфа, тугому, палкой, пристали соринки. Парень
встает и идет к мотоциклу, садится сзади, девичьи голые ляжки опять
дразнят его. Вольф притягивает ее за теплеющие нагие бедра ближе.
Янтарь солнца падает на золотистые тела, они уже в другом мире, где
нету шоссе, Старого Матиаса... Кристи крутит ручки смеется...
- Не крути ничего, шлюха... - нехотя бормочет Вольф.
Он уже посадил ее сверху на член и почувствовал легкую боль. Он
коленями и шершавыми пятками прижал ее нежные ноги к мотоциклу. И вот
вдруг он вталкивает вставший член в ее тело меж ягодиц, расширяя
горячее отверстие...
- Аааа... - девушка чувствует, как ладони прижали ее обнаженные
груди, бедра ноют и пляшут...
Что? Неужели они поехали? Не может быть... Ладони Вольфа гладят ее
голый живот и упругий член покачивается в ее теле спазмом
наслаждения, девушка подается назад, глубже, пусть он войдет в нее,
ну... Кристи тяжело дышит, на лбу выступает пот из-под светлых
волос... Голые парень и девушка несутся на мотцикле по аллее меж
вязов, как, уже?..
Ооооо... Никто еще так властно не раздвигал ее тело, еще одно
движение твердой палки, так, не заставлял ее так вскрикивать и так
дрожать ее гибкие узкие бедра. Кристи вцепляется в ручки руля и
стонет, исторгая из себя наслаждение, что бешено греет низ живота,
пусть... Пусть он целует ее нежную шею, пусть щиплет грудь, пусть
терзают, царапают его ступни ее кожу... Он занимается в Атлетических
классах, он шумно дышит, на них несется асфальт, вязы, ошарашенный
прохожий, а член Вольфа все качается сзади и парень налегает на
нее...
У них сейчас столько энергии, что они могли народить новую
цивилизацию. Небо чистое, солнце блестит на листьях - моет и
впрямь... И вот мотоцикл качнуло - они вылетели на шоссе и Вольф,
обхватив Кристи, грубо дернул ее к себе. Яички его прижались к ногам
девушки, теперь Он вошел в е с ь.
- Аааааа!.. Ммм...
Вольф не выдержал и впился зубами в душистую, розовую, как яблоко
- да! кожу ее плеча. Кристи, вскрикнув, выпустила руль..
...Удар в Турбо-Твайн, ревевший и сигналивший им вот уже полчаса.
Удар, который смял красную Хонду и раздавил обоих, как лягушат, они
даже и не услышали.
ГЛАВА 2. Хофбург, 5-го, после 19.00.
Из дворика, засаженного аккуратными деревьями, скрывавшими
подлинно немецкий, бюргерский дом из красного кирпича, вышел
человечек лет сорока. Лицо его напоминало физиономию костяной фигурки
Лешего, плюс тонкие очки и тросточка в руке. Помахивая тросточкой,
человечек сел в большой синий Мерседес-250 и тронул с места.
Человечка звали Клаус Альтшуллер Эшерби, и был он доктором
Висбаденского Университета. Клаус Эшерби прожил свои сорок лет весьма
бурно... Учился он в знаменитом Гетингене, и его всегда интересовали
почему-то вещи, далекие от нейрохирургии, коей он обучался. На первом
году он наделал шуму своей диссертацией "О социально-психологических
аспектах онанизма". Опекунски Совет был шокирован... Вскоре до него
начали доходить сведения, что Эшерби платит известной проститутке
Марлен, худой грубой девице и ходит с ней по этажам. Марлен находила
клиента, раздевалась, и пока выкуривала сигару, сидя в постели и
скрестив ноги, Эшерби тщательно снимал размеры ее груди и другие
показатели. Затем истомившийся клиент ложился с ней в постель и когда
Марлен, тяжело дыша, покачивалась верхом на сопящем партнере, Эшерби
разбирал свои бумажки... Потом он снова обмерял ослабшую, теплую
Марлен, и, обязательно попрощавшись, церемонно уходил...
Через некоторое время супруга ректора Розали забрела в
лабораторные классы. Время было позднее, и чуть подумав, женщина в
туалете поспешно разделась, оставив на себе чулки и белую рубашку
зашла в лабораторию... Эшербине удивился и Розали, улыбаясь, легла на
кушетку, раздвинула полные ноги. Что-то горячее вошло в ее лоно, она
изогнулась и вскрикнула, когда почувствовала, как брызнула струя там,
там, внутри нее... Она открыла глаза и увидела, что из ее паха торчит
резиновый шланг, подключенный к аппарату, а Эшерби стоит рядом в
белом халате и записывает предел закачивания ей - бог свидетель! -
питательной смеси Харрела-Бульницки.
После этой истории доктору дали диплом и поспешно спровадили
подальше в землю Пфальц. Но он и там проводил эксперименты, исследуя
миньет, остался без практики и осел в Хофбурге, перебиваясь статьями
в медицинские издания. Как-то... Стоп! Эшерби поправил
приличествующий, по его мнению черный галстук. Доктор был на редкость
добродетелен, это был подлинный подвижник от науки. Женщины его
интересовали, как объекты для опытов. Как-то Эшерби подсунули
полногрудую проститутку из порта - шутка друзей. Эшерби накормил ее,
напоил коньяком, затем закрепил ее грязные ноги и руки с наколками в
специальном аппарате, с подвижной головкой. Аппарат работал три часа,
после чего, когда проститутка оказалась в обмороке, Эшерби снял
данные и отвез ее в больницу. Эту девицу - Хенрику, можно и сейчас
встретить в Хофбурге, причем ей дали новое прозвище Маракотова
Бездна, а один пьяный железнодорожник из Каллебрюкке даже уверял, что
видел, как в нее входит рельс с полотна, причем без остатка.
Но вернемся к Эшерби. Сейчас он ехал к Тилли. Тилли был его
приятелем, хирургом, оставшимся в конце концов без места. Иногда его
вызывали в Хофбургскую клинику ассистировать: но он тоже был
экспериментатором по натуре и дом его был вечно заставлен бутылями со
сросшимися костями, трехногими младенцами и прочей мерзостью, а в
воздухе густо пахло формалином и крепким баварским... Доктор не стал
стучать. Пройдя прихожую, он попал большую беспорядочную комнату...
Тилли в халате сидел в кресле, а на коленях у него курила девица в
белых джинсах, босиком и с голой пухлой грудью. она играла на губной
гармошке
- Оо, Клаус, как я тебе рад! - заревел Тилли, подымаясь - У меня
для тебя сурприз.
- Опять нагрузился, - брезгливо заметил доктор.
- Э-э, Клаус, мне же надо было угостить девочку. Бутылка сидра...
Идем, я что-то покажу.
И он по железной лестнице повел его в подвал, облицованный белой
плиткой. Автоклавы, шкафы вдоль стен, операционный стол - святая
святых Тилли. Хирург подвел Эшерби к стеклянному кубу, накрытому
белой материей.
Обрюзгший Тилли с трудом закурил сигарету и выпустив из зубастой
пасти клуб дыма спросил:
- Ты, Клаус, слышал вчера, на шоссе Каллебрукке-Хофбург случилась
авария?
- Допустим... А что было?
- Парень с девчонкой, не знаю за каким чертом ехали на мотоцикле,
причем нагишом и как раз - трахались, понимаешь? Ну и угодили под
автобус... А я оказался рядом.
- Ну и что? Хотя это на тебя похоже...
- Конено - обиделся Тилли - это к тебе приходят сами: сделайте мне
глубже, или еще что... А меня ноги кормят. Одним словом, там была
куча мяса да кишок. Но нетронутым сохранился только член этого парня
- как раз в заднице его партнерши.
- Господи боже! - фыркнул Эшерби.
- ... Я его ампутировал, сунул в питательный бульон Жерца, знаешь?
Потом пришил ему яички, пересадил пару участков сетчатки глаза и в
хрящики немного мозгов того парня...
- Мозгов?!
- Ты бы видел - их размазало чуть не до Нейбука! Собрал немного...
- Ну, и?
- Смотри...
И Тилли, словно директор Мюнхенской выставки, сдернул белую
простынь со стеклянного куба. Эшерби ахнул... В кубе на опилках
сидело... или сидел? - как вам будет угодно некий червяк на двух
шарообразных ножках; однако при ближайшем рассмотрении - сравнивая
телесный цвет тела, красноватую головку можно было увидеть, что этот
червяк до странности походит на мужской половой член, ампутированый
вместе с двумя яичками. Он сидел на них, на яичках, как
восточноевропейская овчарка на задних лапах.
- Иезус-Мария! - Воскликнул Эшерби - это еще что такое?
- Это... - Тилли задумался - Это новое существо. И притом мыслящее
существо. Новая форма. Хомо Фаллус, если хочешь, или Хомо Спермус...
Новая расса.
- Он видит?
- Да, конечно. Правда, не знаю, что конкретно, но видит. Он даже
думает, это тебе не просто червяк. Эльза, иди сюда...
Вошла Эльза, бесшумно ступая.
- Эльза - попросил ее Тилли - подойди к кубу, да покажись ему,
детка!
Та хмыкнула и придвинувшись к стеклянному кубу, расстегнула
джинсы; ей было это очень приятно делать при двух мужчинах, которые
уставились на ее крепкие загорелые ягодицы. Пах ее выпирал, густые
волосы касались куба. Профессор, глядя на этот Зееловский холм любви,
вздрогнул и потянулся было к девице, но Тилли схватил его за рукав.
- Эээ, эту румяную попку я отбил вчера у громил из банды Кугинена,
в постели это - сама резина... Это не для тебя.
А между тем странное существо забеспокоилось, определенно
забеспокоилось. Повертело кончиком тела, хотя - какое тело? - и затем
заковыляло, вроде как гусеница, на яичках, к краю куба, где блистали
наготой бедра девицы. Хоп! Вдруг он напрягся и, прыгнув стрелой,
смачно ударился о стенку, сполз по ней. А рядом с девицей осталось на
стекле белое пятно влаги.
- Что ты будешь...
- Честно говоря, не знаю. Это сенсация, сам понимаешь... Я не
знаю, на что он способен. Эксперименты я начну только завтра. А пока
я ему закажу визитные карточки, ради шутки.
А Эльза тем временем сбросила джинсы совсем и пошла из комнаты; ее
румяные ягодицы сочно колыхались, вызывая желание гладить их сферы.
Оо, господи!
- Вот и все, друг мой - Тилли зевнул - У этой чертовки ноги, как
лианы; она чуть не душит ими. Пойду-ка я спать.
Шаги Эльзы стихль на лестнице. Эшерби поспешно попрощался.
... По дороге Эщерби никак не мог прийти в себя. Случилось. Мир,
погрязший в проституции, СПИДе, в порнографии и извращениях родил
новое детище - мыслящий член. Ангела? Чудовище? Профессор не знал.
И этого не знал никто.
... Из дому профессор позвонил Тилли: спросил, умеет ли его червяк
разгоаривать?
- Я попробую пересадить ему связки - буркнул Тилли - но не знаю.
Закат разгорался над Хофбургом, щедро зажигая черепичные крыши.
Солнце апельсином накатывалось на шпиль Старой ратуши и один лишь
человек в мире - доктор Эшерби внезапно почувствовал, что это
последний день эры, которая кончилась с рождением Червяка.
Отрывок из романа Ч.П.Пересела-младшего Неукротимая Пенни-Лейн.
ГЛАВА 6. ПЯТЬ ГАМБУРГЕРОВ В ТРИНТИ-ОБЖОРКЕ.
(по материалам журналов PlayBoy и Penthouse-Reveiw (США))
... Грузовик Пенни-Лейн мчался по шестому федеральному шоссе, на
север от Бармоунт-хилла. Где-то там, за цепочкой лысых Калифорнийских
холмов горел загадочный IX сектор базы, и лежал в кювете автомобиль с
генералом Фертшеллом, а его верный адьютант Топси находился в военном
госпитале Бармоунтской комендатуры. Да, дел Пенни-Лейн неделала
много...
Зеркало отражало крепкое лицо девушки, пухлые губы, несколько
вывернутые, как у любой, в общем-то южноаммериканской шлюхи, между
Сан-Франциско и Вашингтоном. Серые глаза... Пышные серые волосы все
время спадали на лоб и Пенни приходилось их рукой... Ладони ее
сжимали баранку; девушка пристально следила за дорогой - не появится
ли вдруг тупорылый зеленый броневик, из леса: от этих тварей всего
можно ожидать. Босые ноги девушки, погрубевшие изрядно по пути
босиком от ранчо Филла, по сухим колючкам и коровьему дерьму,
упирались в педаль акселератора. Но самое главное было не здесь.
Майка плотно обтягивала ее грудь; в кабине было жарко... А чуть
полные ноги Пенни обтягивали крепкие джинсы, в них было чертовски
неудобно. Девушка облизывала губы: она с ужасом чувствовала, что там,
в глубине ее бедер з р е е т опять это... Она чувствовала, как горит
под майкой ее пышненькая грудь и набухают соски. Она понимала,
закусив губу, что ей опасно раскрыться сейчас, когда люди Фершелла
пасут ее по дорогам. Но перехватывало дух и горели пятки... Нельзя,
нельзя. Не хочется. Так ныли бедра в недавнем детстве, точно так же
было тепло внизу живота. И маленькая Пенни забиралась в ванную,
блестящую огромным душем, ставала босой на пол и прикосновение
прохладной плитки к голым ногам приносило дрожь в коленках...
Девочка, едва дыша, разглядывалась, и зеркало отражало ее худые ноги
подростка с грязными пятками и худенький зад. Она смотрела на себя в
это большое домашнее зеркало и потом, закатив глаза, брала с полки
круглый балон Ланда и ложилась на пол. Ее крепкие руки погружали
пластмассового червяка в свое лоно; и жгло тело невыносимым
удовольствием, и она стонала, извиваясь на полу... Да, но тогда Пенни
не знала ни Джеральда, ни того, что ее ждет...
Теперь по сторонам тянулись хилые деревца. Да что же это.
Побледнев девушка расстегнула последнюю пуговочку на джинсах.
Господи, да нельзя же светиться...
Из-за поворота показалась железно-пластмассовая постройка; ясно,
обжорка Макдональдс, нечего и говорить... Над входом грязная вывеска
"ТРИНИТИ". Взвизг тормозов;девушка с ужасом остановила, стреножила
тягач у самых дверей обжорки. Хотелось есть.. Стих мотор и она
несколько минут сидела неподвижно... Тишина. Девушка глянула на
сонного пьяницу у входа, чей-то громоздкий Империал и открыла дверцу,
спрыгнула на землю. Калифорнийская теплая ласковая маслянистая пыль
защекотала голые ноги Пенни; да, как в детстве, когда ходила к
соседскому сыну Хиггинса в коровник. Она раздевалась еще на задах
ранчо, чтобы не пачкать одежду и голая, босая неуверенно шла в
темноту коровника: под ногами нелеслышно чавкал такой же ласковый и
теплый калифорнийский навоз от бычков-двухлеток... Пенни решительно
зашагала к забегаловке.
Внутри было полутемно. Человек десять сидели по углам, пили джин.
Около окна - это спасет ему потом жизнь - сидел усатый черный тип,
Смолли. И у стойки разговаривал с барменом, взгромоздившись на
высокий табурет, крупный мужчина в ковбойке... Девушка вошла в
обжорку почти бесшумно, придерживая в кармане кольт Харли -
маленький, дамский. Бармен ее поначалу не заметил. А потом с
изумлением оглядел невысокую рыжеволосую девушку с упрямым взглядом;
ее старые джинсы и грязные ноги со сбитым ногтем на большом пальце -
это удружил сапогом Топси, да... Чего ей надо?
- Пять гамбургеров... - очень тихо, но твердо сказала Пенни и
уселась на стульчик напротив толстяка - И джин.
Бармен взялся за стакан. На Пенни смотрели с интересом... А
девушка, глянув на своего соседа, явственно почувствовала запах
мексиканского табака. И началось... Не надо светиться! - с ужасом
думала она, а колени уже немели. Девушка дрожала... Да, мексиканский
табак: бог ты мой, как давно это было! Лошадей на ранчо объезжали
мексиканцы, рослые загорелые парни. Ночной их костер горел прямо под
окном девочки. И Пенни раз не выдержала... Двое их, загорелых и
жилистых сидело у костра. Как вдруг из темноты приминая босыми шагами
траву чиликито появилась Пенни. Ей тогда только исполнилось
восемнадцать... Рыжие космы падали по плечам; дерзкие шальные глаза
смеялись. Груди, юные, белые, торчащие вбок, как у козы Хиггинса и
коричневые, крупные, как вишни соски. Дурея, от сознания того, что
она голая стоит перед двумя онемевшими мужчинами, девушка застонала и
опустилась на колени... Лоно ее перекатывалось бугром. И вот
мексиканцы не стали спорить. Один притянул к себе девушку и та
зашлась в судороге от его сильного упругого члена. А второй, тяжело
дыша, долго гладил нежный ее зад и вдруг что-то твердое вошло в нее с
другой стороны...
Нельзя, это будет смертью. Но девушка шла навстречу гибели, не в
силах устоять. Ранчмен напротив с изумлением глядел, как сидящая
напротив девица засунула в рот сандвичи начала смотря на ранчмена,
стаскивать майку. Все затаили дыхание... Вот оголились мячики ее
голой груди с выпуклыми бугорками сосков - прикоснись к ним мужчина -
это буря сладости... Это нектар... И глядя в упор на ранчмена в
потных прелых динсах, и доедая гамбургер девушка стягивала с себя
майку. Взорам посетителей открылось ее гибкое тело, оливковая кожа
подмышек, тонкая талия и голые груди с цепочкой в ложбинке... Стало
тихо, только приглушенно звучал музыкальный автомат. И Пенни
раздевалась, одежда уже горела на ней. Сидя на стульчике, она
сбросила майку на пол, и покачиваясь в такт музыке начала стягивать
штаны; они медленно оголяли гибкие бедра девушки. Увидев черные
густые волосы Пенни, топорщащиеся пониже ее живота ранчмен не
выдержал и тоже начал расстегивать джинсы. Но девушка была уже нага,
что-то внутри: то, чем наградил ее когда-то Джеральд, требовало
наслаждения. Пенни тяжело дышала... Вот ранчмен спустил джинсы и
расстегнул рубашку - и девушка забралась к нему на колени и
склонившись над ним, ловкими пальцами вставила в себя его упругий
член. Обжорка ахнула... И девушка прижалась к мужчине обнаженной
податливой грудью, и соски - буря и сладость, защекотали его тело.
Слышно было дыхание Пенни; она начала с силой покачивать бедрами и
мужчина все глубже входил в ее тело. Сильнее, еще... С каждым разом
девушка стонала и подставляла рту ранчмена свои влажные губки. А
грубые от мотыги и баранки его ладони терзали ее спину. В полутьме
голая Пенни уже лежала на ранчмене и покачиалась в экстазе, она
закрыла глаза и чувствовала - горячий мужчина ворочался там, внутри,
наполняя ее счастьем владения и подбирался уже к этому, глубже,
совсем близко - ах, грозному изделию Фертшелла и его смертников. Ее
голые ноги крепко сжали ноги ранчмена; Пенни иодила стоном, когда
ранчмен не выдержал и захрипел по бычьи. он, копивший все за долгую
зиму в холмах и изредка дававший немного своей худосочной жене -
выпустил все в Пенни. Такая струя не орошала девушку никогда - чуть
было не достало до горла и Пенни на секунду затаила дыхание -
поднялись голые груди и ягодицы напряглись. Аааааааааа... И вместе со
слабостью пришло сознание непоправимого. Теперь надо сматываться. И
скорее... Потная, задыхающаяся девушка, еще прижимаясь к мужчине
заметила, что из-за столика встает этот парень, Смолли, а руку
нехорошо держит в кармане. На родине Пенни в кармане держали оружие;
и девушка, застонав, ослабевшей рукой дотянулась до своих штанов на
стойке и выстрел кольта Пенни успел прошить Смолли плечо, пока он
вытащил оружие. Представитель сети чикагских публичных домов,
оказавшийся по делам в Бармоунте, рухнул на столик, не подозревая,
что девушка спасла ему жизнь своим выстрелом... А Пенни, бедняжка,
сползла с колен ранчмена, еще кряхтящего и, даже не одеваясь,
бросилась к выходу. Вскочив в грузовик, она сильной босой подошвой
вжала акселератор; Макк сорвался с места в реве, подобном реву стада
быков...
И через три минуты, когда Пенни была в километре; ранчмен вдруг
закатил глаза и упал с табурета. Внутри него рождалось что-то; еще
секунда его крика и вспухший внезапно его живот взорвался. Сташный
грохот: Тринити-обжорку разнесло на куски - вместе с клубами огня и
дыма выбросило крышу, разметало стены, вылетел и кусок стойки. Потом
еще внутри серия взрывов, огненных столбов и тишина, только оседает
пыль. Смолли так и остался раненный у окна и это спасло ему жизнь -
ударной волной его единственного выбросило на ближайшее дерево и он
висел там сейчас, оглушенный.
А Пенни-Лейн держалась за баранку грузовика. Навстречу стелилось
серое шоссе и девушка счастливо улыбалась. Ноги ее, гибкие сильные
ноги дочки ранчмена расслабленно лежали на педалях, а тело было полно
истомой. Свободной рукой Пенни поглаживала еще жаркие соски обнаженой
груди и живот. Хорошо... Пенни снова была той наивной девочкой, что
краснея, стояла голой перед мексиканцами, босиком на колючей траве
челикито... Ее серые глаза смеялись.
Детище группы Фертшелла еще раз победило. И не погибло...
СЭР СТИВЕН
О. жила на острове Сен-Луи, в старом красивом доме. Квартира ее находилась
под самой крышей. Из четырех комнат две выходили окнами на юг. Балконы были
сделаны прямо на скате крыши. Одна из этих комнат служила О. спальней, а
вторая, заставленная шкафами с книгами, была чем-то средним между салоном и
рабочим кабинетом: у стены напротив окна стоял большой диван, а слева от
камина -- старинный круглый стол. Иногда здесь устраивались обеды,
поскольку маленькая столовая с окнами, выходящими во внутренний двор, не
всегда могла вместить всех приглашенных гостей. Соседнюю со столовой
комнату занимал Рене. Ванная была общей. Стены ее были выкрашены в такой же
желтый цвет, как и стены крошечной кухни. Убирать квартиру ежедневно
приходила специально нанятая для этого женщина. Полы в комнатах были
выложены красной шестиугольной плиткой, и когда О. вновь увидела ее, она на
мгновение замерла -- полы в коридорах замка Руаси были точь-в-точь такими
же.
* * *
О. сидела в своей комнате -- шторы задернуты, кровать аккуратно застелена
-- и смотрела на пляшущие за каминной решеткой языки пламени.
-- Я купил тебе рубашку, -- сказал, входя в комнату Рене. -- Такой у тебя
еще не было.
И действительно, он разложил на кровати с той стороны, где обычно спала О.,
белую, почти прозрачную рубашку, зауженная в талии и очень тонкую. О.
примерила ее. Сквозь тонкий материал темными кружками просвечивали соски.
Кроме штор из розово-черного кретона и двух небольших кресел, обитых тем же
материалом, все остальное в этой комнате было белым: стены, кровать,
медвежья шкура, лежащая на полу... и вот теперь еще новая шелковая рубашка
хозяйки.
Сидя на полу у зажженного камина, О. внимательно слушала своего
возлюбленного. Он говорил о свободе, точнее -- о несвободе. Оставляя за
ней право в любой момент уйти, он требовал от нее полного послушания и
рабской покорности, и какой уже раз напоминал о замке Руаси и кольце на ее
пальце. И она была счастлива этим его довольно странным признанием в любви
(он постоянно искал доказательств ее безграничной преданности ему).
Рене говорил и нервно ходил по комнате. О. сидела, обхватив руками колени,
опустив глаза и не решаясь взглянуть на возлюбленного. Неожиданно Рене
попросил ее раздвинуть ноги и она, торопливо задрав рубашку, села на
пятки -- такую же позу принимают японки или монахини-кармелитки, и широко
развела колени. Жесткий белый мех слегка покалывал ягодицы. Потом он велел
ей приоткрыть уста. В такие мгновения О. казалось, что с ней говорит Бог.
Возлюбленный хотел от нее только одного -- полной и безоговорочной
доступности. Ему недостаточно было просто ее открытости и покорности, он
искал в этом абсолюта. В ее внешности, в ее манере поведения не должно было
быть ни малейшего намека на возможность сопротивления или отказа.
А это означало следующее: во-первых -- и с этим она уже знакома -- в
чьем-либо присутствии она не должна класть ногу на ногу, а также должна
постоянно помнить и держать слегка приоткрытыми губы. И следовать этим двум
правилам не так просто, как ей сейчас кажется. От нее потребуется
предельная собранность и внимание. Второе касается ее одежды. Она должна
будет сама позаботиться о своем гардеробе. Завтра же ей следует
пересмотреть шкафы и ящики с бельем и вытащить оттуда все трусики и пояса.
Он заберет их. То же относится к лифчикам, чтобы ему больше не
потребовалось перерезать ножом их бретельки и к рубашкам, закрывающим
грудь. Оставить можно лишь застегивающиеся спереди блузки и платья, а также
широкие свободные юбки. По улицам ей придется теперь ходить со свободной,
ничем не сдерживаемой грудью. Недостающие вещи необходимо заказать у
портнихи. Деньги на это в нижнем ящике секретера.
Об остальном, сказал Рене, он расскажет ей несколько позже. Потом он
подложил дров в камин, зажег стоящую у изголовья кровати лампу из толстого
желтого стекла и, сказав О., что скоро придет, направился к двери. Она, все
также не поднимая головы, прошептала:
-- Я люблю тебя.
Рене вернулся, и последнее, что О. увидела, прежде чем она погасила свет и
вся комната погрузилась в темноту, был тусклый блеск ее загадочного
металлического кольца. В этот же миг она услышала голос возлюбленного,
нежно зовущий ее, и почувствовала у себя между ног его настойчивую руку.
* * *
Завтракала О. в одиночестве -- Рене уехал рано утром и должен был вернуться
только к вечеру. Он собирался отвести ее куда-нибудь поужинать. Неожиданно
зазвонил телефон. Она вернулась в спальню и там сняла трубку. Это был Рене.
Он хотел узнать, ушла ли женщина, делавшая в квартире уборку.
-- Да, -- сказала О. -- Она приготовила завтрак и ушла совсем недавно.
-- Ты уже начала разбирать вещи? -- спросил он.
-- Нет, -- ответила О. -- Я только что встала.
-- Ты одета?
-- Только ночная рубашка и халат.
-- Положи трубку и сними их.
Она разделась. Ее почему-то охватило сильное волнение, и телефон задетый
неловким движением руки вдруг соскользнул с кровати и упал на ковер. О.
непроизвольно вскрикнула, испугавшись, что прервалась связь, но напрасно.
Подняв трубку, она услышала голос возлюбленного:
-- Ты еще не потеряла кольцо?
-- Нет, -- ответила она.
Потом он велел ей ждать его и к его приезду приготовить чемодан с
ненужной одеждой. После этого он повесил трубку.
День выдался тихим и погожим. Лучи тусклого осеннего солнца желтым пятном
падали на ковер. О. подобрала брошенные в спешке белую рубашку и
бледнозеленый, цвета незрелого миндаля, махровый халат и направилась в
ванную, чтобы убрать их. Проходя мимо висевшего на стене зеркала, О.
остановилась. Она вспомнила Руаси. Правда, теперь на ней не было ни
кожаного колье, ни браслетов, и никто не унижал ее, но, однако, никогда
прежде она не испытывала столь сильной зависимости от некой внешней силы и
чужой воли. Никогда прежде она не чувствовала себя настолько рабыней, чем
сейчас, стоя перед зеркалом в своей собственной квартире, и никогда прежде
это ощущение не приносило ей большего счастья. Когда она наклонилась, что
бы открыть бельевой ящик, перси ее мягко качнулись.
На разборку белья О. потратила около двух часов. Меньше всего мороки было с
трусами; она их просто бросила в одну кучу и все. С лифчиками тоже не
пришлось долго возиться: они все застегивались либо на спине либо сбоку, и
она отказалась от них. Перебирая пояса, а правильнее было бы сказать,
просто откидывая их в сторону, она задумалась только раз, когда взяла в
руки вышитый золотом пояс-корсет из розового атласа; он зашнуровывался на
спине и был очень похож на тот корсет, что ей приходилось носить в Руаси.
Она решила пока оставить его. Придет Рене, пусть разбирается сам. Она также
не знала что делать с многочисленными свитерами и с некоторыми платьями из
своего обширного гардероба. Последней из бельевого шкафа О. вытащила нижнюю
юбку из черного шелка, украшенную плиссированным воланом и пышными
кружевами. Она подумала при этом, что теперь ей будут нужны другие нижние
юбки, короткие и светлые, и от прямых строгих платьев, по-видимому,
придется отказаться тоже. Потом она вдруг задалась вопросом: в чем же ей
придется ходить зимой, когда настанут холода.
Наконец с этим было покончено. Из всего гардероба она оставила лишь
застегивающиеся спереди блузки, свою любимую черную юбку, пальто и тот
костюм, что был на ней, когда они возвращались из Руаси.
Она прошла на кухню, чтобы приготовить чай. Женщина, приходившая делать
уборку, забыла, видимо наполнить дровами корзину, которую они ставили перед
камином в салоне, и О. сделала это сама. Потом она отнесла корзину в салон,
разожгла камин и, устраиваясь в глубоком мягком кресле, стала ждать Рене.
Сегодня, в отличии от прочих вечеров, она была голой.
* * *
Первые неприятности ждали О. на работе. Хотя, неприятности -- это,
наверное, слишком сильно сказано, скорее -- непредвиденные осложнения. О.
работала в одном из рекламных фотоагентств. Стояла середина осени. Сезон
уже давно начался, и все были неприятно удивлены и недовольны столь поздним
ее возвращением из отпуска. Но если бы только это. Все были буквально
потрясены той переменой, что произошла с ней за время ее отсутствия.
Причем, на первый взгляд, совершенно невозможно было определить, в чем,
собственно, заключалась эта перемена. Но что перемена в ней произошла,
никто не сомневался. У О. изменились осанка, походка; взгляд стал открытым
и ясным, в глазах появилась глубина, но более всего поражала какая-то
удивительная законченность, завершенность всех ее движений и поз, их
неброское изящество и совершенство. Одевалась она без особого лоска,
считая, что к этому обязывает ее работа, и все же, несмотря на всю ту
тщательность, с которой подбирались ею костюмы, девушкам-манекенщицам,
работающими в агентстве, удалось подметить нечто такое, что в любом другом
месте прошло бы абсолютно незамеченным (как-никак их работа и призвание
были непосредственно связаны с одеждой и украшениями) -- все эти свитера,
надеваемые прямо на голое тело (Рене после долгих раздумий позволил ей
носить их), и плиссированные юбки, взлетающие от малейшего движения,
наводили на мысль о некой униформе, настолько часто О. носила их.
-- Что ж, неплохо, -- сказала ей как-то одна из манекенщиц, блондинка с
зелеными глазами, скуластым славянским лицом и золотисто-коричневой нежной
кожей, звали ее Жаклин. -- Но зачем эти резинки? -- немного погодя спросила
она. -- Вы же испортите себе ноги.
В какой-то момент О., позабыв об осторожности, села на ручку большого
кожаного кресла. Сделала это она так резко, что юбка широком веером
взметнулась вверх. Жаклин успела увидеть голое бедро и резинку,
удерживающую чулок. Она улыбнулась. О., заметив ее улыбку, несколько
смутилась, и, наклонившись, чтобы подтянуть чулки, сказала:
-- Это удобно.
-- Чем? -- спросила Жаклин.
-- Не люблю носить пояса, -- ответила О.
Но Жаклин уже не слушала ее. Она, не отрываясь смотрела на массивное кольцо
на пальце О.
За несколько дней О. сделала больше пятидесяти снимков Жаклин. Никогда
прежде она не получала такого удовольствия от своей работы, как сейчас.
Хотя справедливости ради надо заметить, что и подобной модели у нее никогда
еще не было. О. удалось подсмотреть у девушки и передать в своих
фотографиях ту, столь редко встречаемую в людях, гармонию души человека и
его тела. Казалось бы, манекенщица нужна лишь для того, чтобы более выгодно
показать богатство и красоту меха, изящество тканей, блеск украшений. Но в
случае с Жаклин это было не совсем так -- она сама являлась произведением
искусства, творением, которым природа может гордиться. В простой рубашке,
она выглядела столь же эффектно, как и в самом роскошном норковом манто. У
Жаклин были слегка вьющиеся белокурые волосы, короткие и очень густые. При
разговоре, она обычно наклоняла голову немного влево и, если при этом на
ней была одета шуба, то щекой она чуть касалась ее поднятого воротника.
О. удалось однажды сфотографировать ее такой, улыбающейся, нежной, щекой
прижавшейся к воротнику голубой норковой шубы (скорее, правда, не голубой,
а голубовато-серой, цвета древесного пепла), с взлохмаченными ветром
волосами. Она нажала на кнопку фотоаппарата в тот момент, когда Жаклин на
мгновение замерла, чуть приоткрыв губы и томно прикрыв глаза. Печатая этот
снимок, О. с интересом наблюдала как под действием проявителя, из небытия,
появляется лицо Жаклин. Спокойное и удивительно бледное, оно напомнило ей
лица утопленниц. Делая пробные фотографии, она намеренно осветлила их.
Но еще больше О. поразила другая фотография сделанная ею с Жаклин. На ней
девушка стояла против света, с оголенными плечами, в пышном вышитым золотом
платье из алого толстого шелка; на голове -- черная вуаль с крупными
ячейками сетки и венчиком из тончайших кружев. На ногах -- красные туфли
на очень высоком каблуке. Платье было длинным до самого пола. Оно колоколом
расходилось на бедрах и, сужаясь в талии, волнующе подчеркивало форму
груди. Сейчас такие платья уже никто не носил, но когда-то, в средние века,
-- это было свадебным нарядом невест. И все то время, пока Жаклин стояла
перед ней в этом необычном наряде, О. мысленно изменяла образ своей модели:
сделать немного уже талию, побольше открыть грудь -- и получится точная
копия того платья, что она видела в замке на Жанне; такой же точно шелк,
толстый и гладкий, такой же покрой, те же линии... Шею девушки плотно
обхватывало золотое колье, на запястьях блестели золотые браслеты. О. вдруг
подумала, что в кожаных колье и браслетах Жаклин была бы еще прекраснее.
Но вот Жаклин, приподняв платье, сошла с помоста, служившего сценой, и
направилась в гримерную, где переодевались и гримировались приходящие в
студию манекенщицы. О. обычно не заходившая туда, на сей раз направилась
следом. Она стояла в дверях, прислонившись к косяку и не сводила глаз с
зеркала, перед которым за туалетным столиком сидела Жаклин. Зеркало было
просто огромным и занимая большую часть стены, позволяло О. видеть и
Жаклин, и саму себя, и костюмершу, суетившуюся вокруг манекенщицы.
Блондинка сама сняла колье; ее поднятые обнаженные руки были походили на
ручки старинной благородной амфоры. Под мышками было гладко выбрито, и на
бледной коже поблескивали мелкие капельки пота. Потом Жаклин сняла браслеты
и положила их на столик. О. показалось, что звякнула железная цепь.
Светлые, почти белые, волосы и смуглая, цвета влажного морского песка,
кожа... О. почувствовала тонкий запах духов и, сама не понимая почему,
вдруг подумала, что алый цвет шелка на снимках, почти наверняка,
превратится в черный...
В этот момент девушка подняла глаза, и их взгляды встретились. Жаклин не
мигая и открыто смотрела на нее, и О., не в силах отвести глаз от зеркала,
почувствовала что краснеет.
-- Прошу меня простить, -- сказала Жаклин, -- но мне нужно переодеться.
-- Извините, -- пробормотала О. и, отступив назад, закрыла за собой дверь.
* * *
На следующий день пробные фотографии были готовы. Вечером О. должна была
пойти с Рене в ресторан и она, не зная еще стоит ли ей показывать эти
снимки возлюбленному, решила все-таки взять их домой. И вот теперь, сидя
перед зеркалом в своей спальне и наводя тени на веки, она время от времени
останавливалась с тем, чтобы посмотреть на разложенные перед ней фотографии
и коснуться пальцем твердой глянцевой бумаги. Тонкие линии бровей,
улыбающиеся губы, груди... Услышав звук ключа, поворачиваемого в замке
входной двери, она, проворно собрав фотографии, спрятала их в верхний ящик
стола.
* * *
Прошло вот уже две недели со времени того, первого разговора с Рене. О.
поменяла гардероб, но привыкнуть к своему новому состоянию пока еще не
могла. Как-то вечером, вернувшись из агентства, она обнаружила на столике
записку, в которой Рене просил ее закончить все свои дела и быть готовой к
восьми часам, -- он пришлет за ней машину и они поедут вместе ужинать, с
ними, правда, будет один из его друзей. В конце он уточнял, что она должна
одеться во все черное ("во все" было подчеркнуто двойной линией) и не
забыть взять с собой свою меховую накидку.
Было уже шесть вечера. На все приготовления у нее оставалось два часа. На
календаре -- середина декабря. За окном -- холод. О. решила, что наденет
черные шелковые чулки, плиссированную юбку и к ней либо толстый черный
свитер с блестками, либо жакет из черного фая. После недолгих раздумий она
выбрала второе. Со стеганой ватной подкладкой, с золочеными пряжками от
пояса до воротника, жакет был стилизацией под строгие мужские камзолы
шестнадцатого века. Он был хорошо подогнан и, благодаря вшитому под накидку
лифчику, красиво подчеркивал грудь. Золоченые пряжки-крючки, похожие на
застежки детских меховых сапожек, придавали камзолу особое изящество.
О., разобравшись с одеждой, приняла ванную и теперь, сидя перед зеркалом в
ванной комнате, подкрашивала себе глаза и губы, стараясь добиться того же
эффекта, что она производила в Руаси (в записке Рене также попросил ее об
этом). Она чувствовала, как какое-то странное волнение охватывает ее. Тени
и краски, которыми она теперь располагала, ненамного отличались от тех, что
она использовала в замке. В ящике туалетного столика О. нашла ярко-красные
румяна и подвела ими кончики грудей. Поначалу это было почти незаметно, но
немного погодя краска резко потемнела, и О., увидев это, подумала, что
она, пожалуй, немного переусердствовала. Обмакнув клочок ваты в спирт, она
принялась энергично водить им по соскам, стараясь снять румяна. После
долгих мучений, это, наконец-то, удалось ей, и она снова, теперь уже более
осторожно, начала накладывать косметику. Минутой позже на ее груди
распустились два больших розовых цветка. Она пыталась подкрасить румянами и
те губы, что спрятаны под подушечкой густых мягких волос, но напрасно --
краска не оставляла на них следа. Потом она тщательно расчесалась,
припудрила лицо и взяла с полочки флакончик с духами -- подарок Рене. На
горлышке флакончика был надет колпачок пульверизатора, который выбрасывал,
если нажать на его крышечку, струйку густого терпкого тумана. Названия
духов О. не знала. Пахли они сухим деревом и какими-то болотными
растениями. Она побрызгала ими под мышками и между ног. В Руаси ее научили
степенности и неторопливости, и она трижды проделала это, каждый раз давая
высохнуть на себе мельчайшим капелькам душистой жидкости. Потом она
принялась одеваться: сначала чулки, затем нижняя юбка, за ней -- большая
плиссированная юбка и, наконец, жакет. Застегнув пряжки жакета, О. натянула
перчатки и взяла с кровати сумочку в которой лежали губная помада,
пудреница, гребень, ключи и около тысячи франков. Уже в перчатках, она
вытащила из шкафа свою норковую шубу и, присев на краешек кровати, положила
ее к себе на колени. Было без четверти восемь. Она приготовилась ждать.
Но вот часы пробили восемь; О. встала и направилась к входной двери. В
коридоре, проходя мимо висевшего на стене зеркала, она увидела в нем свой
спокойный взгляд, в котором можно было прочесть и покорность, и дерзость.
* * *
Машина остановилась возле маленького итальянского ресторанчика. О., толкнув
дверь, вошла внутрь, и первым, кого она увидела в зале, был Рене. Он сидел
за стойкой бара и потягивал из бокала какую-то темно-красную жидкость.
Заметив О., он ласково улыбнулся и поманил ее пальцем. Когда она подошла,
он взял ее за руку и, повернувшись к сидевшему рядом спортивного вида
мужчине с седеющими волосами, по-английски представил его: сэр Стивен Г.
Мужчина кивнул. Они предложили О. сесть на стоявший между ними табурет, при
этом Рене тихонько напомнил ей, чтобы она садилась аккуратно и не мяла
юбку. Прикосновение холодной кожи сиденья к голым ногам было довольно
неприятным, да к тому же О. чувствовала у себя между бедер выступающий
металлический ободок табурета. Испугавшись, что по привычке может
незаметно для самой себя положить ногу на ногу, О. решила примоститься на
самом краешке сиденья. Юбка широким кругом раскинулась вокруг нее. Поставив
правую ногу на поперечину табурета, она носком левой туфли упиралась в пол.
Англичанин, не проронивший до сих пор ни слова, с интересом рассматривал
ее. Она чувствовала его пристальный взгляд, скользящий по ее коленям,
рукам, груди, и ей казалось, что глаза мужчины словно оценивают ее на
пригодность, как какую-нибудь вещь или инструмент. Она, впрочем, и считала
себя вещью. Будто повинуясь этому взгляду, она сняла перчатки. Руки ее
были скорее руками мальчика, нежели молодой женщины, и О. была уверена, что
заметив это, англичанин обязательно что-нибудь скажет, да к тому же на
среднем пальце ее левой руки, постоянным напоминанием о Руаси тускло
блестело кольцо с тремя золотыми спиралями. Но она ошиблась. Он
промолчал, хотя кольцо безусловно увидев -- этом О. не сомневалась.
Рене пил мартини. Сэр Стивен -- виски. Для О. возлюбленный заказал стакан
грейпфрутового сока. Потом англичанин предложил перейти в другой зал,
поменьше, где в более спокойной обстановке, они могли бы хорошо поужинать.
Он спросил О., как она относится к этому.
-- О, я согласна, -- сказала О., подхватив со стойки свою сумочку и
перчатки.
-- Отлично, -- сказал сэр Стивен и, протянув к ней правую руку, помог О.
сойти с табурета. При этом, сжимая в своей огромной ладони ее маленькую
руку, он заметил, что ее руки словно специально созданы для того, чтобы
носить железо; говорил он по-английски и в его словах была определенная
двусмысленность -- то ли речь шла о металле, то ли о цепях.
Они спустились в небольшой, с выбеленными известью стенами, подвальчик. В
зале стояло всего четыре столика. Было очень чисто и уютно. Один из
столиков, правда, оказался занят, но там, похоже, уже собирались уходить.
На стене, слева от двери, была нарисована огромная туристическая карта
Италии. Ее цветовые пятна напомнили О. разноцветное мороженое --
малиновое, ванильное, вишневое, и она подумала, что к концу ужина, надо
будет заказать мороженое и обязательно со сливками и тертым миндалем. О.
чувствовала сейчас в себе какую-то удивительную легкость, счастье
переполняло ее. Рене коленом касался ее бедра под столом, и она знала, что
сейчас все произносимые им слова, предназначены только ей. Рене тоже, в
свою очередь, не сводил с нее глаз. Они заказали ей мороженое. Потом сэр
Стивен пригласил О. и Рене к себе домой на чашку кофе. Приглашение было
сразу принято. Ужин был довольно легким, и О. обратила внимание на то, что
мужчины выпили не много (ей они наливали совсем мало): на троих было выпито
всего полграфина кьянти. Когда они выходили из ресторана, было еще только
девять часов.
-- Мне очень жаль, но я отпустил своего шофера, -- сказал сэр Стивен, -- и
поэтому не могли бы вы, Рене, сесть за руль? Лучше всего будет, если мы
прямо сейчас поедем ко мне.
Рене расположился на месте шофера. О. пристроилась рядом. В большом
"Бьюике" они без труда разместились втроем на переднем сиденьи.
Ля Рен после мрачной Альмы Ку показался ей очень светлым, и причиной тому
были голые, без единого листочка, деревья, черные ветви которых словно
конденсировали вокруг себя свет. На площади Согласия было сухо, и над ней
огромным одеялом нависали темные низкие облака, готовые вот-вот прорваться
снегопадом. О. услышала слабый щелчок, и ногами почувствовала струю теплого
воздуха -- заработал обогреватель. Она повернулась и посмотрела на сэра
Стивена. Англичанин улыбнулся ей.
Какое-то время Рене ехал вдоль Сены, по правому берегу, потом свернул на
мост Пон Руйаль. Вода между каменными опорами моста стояла пугающе
неподвижно, словно окаменев и казалась черной. О. подумала о гематите, его
еще называют красным железняком, но по цвету он черный. Когда-то давно,
когда ей было пятнадцать лет, у ее тридцатилетней подруги было кольцо из
гематита, украшенное крошечными диамантами. О. тогда очень хотелось иметь
колье из такого черного металла, колье, которое будучи надето на шею,
плотно сжимало бы ее и, может быть, немного душило бы... Но сейчас
согласилась бы она обменять кожаное колье замка Руаси на гематитовое колье
из своего детства? Кто знает.
Она снова увидела ту жалкую грязную комнату в квартале Тюрбиго, куда она,
будучи еще школьницей пришла с Марион, и вспомнила, как она долго
распускала свои толстые косы, пока красавица Марион раздевала ее и
укладывала на железную со скрипящими пружинами кровать. Прекрасная Марион
становилась еще прекраснее, когда ее ласкали и любили, и тогда глаза ее
подобно двум далеким мерцающим звездам, сияли небесным голубым цветом.
Рене остановил машину где-то на одной из тех многочисленных маленьких
улочек, что соединяли рю Университэ с рю Де Лиль. О. прежде никогда не
бывала здесь.
Они вошли во двор. Квартира сэра Стивена находилась в правом крыле большого
старинного особняка. Комнаты образовывали нечто вроде анфилады. Последняя
комната была и самой большой, и самой красивой: удивительное сочетание
темной, красного дерева мебели и занавесок бледного (желтого и
светло-серого) шелка.
-- Садитесь, прошу вас, -- сказал, обращаясь к О, сэр Стивен. -- Вот сюда,
на канапе. Вам здесь будет удобно. И пока Рене готовит кофе, я хочу
попросить вас внимательно выслушать то, что я вам сейчас расскажу.
Большое с обивкой из светлого шелка канапе, на которое указывал сэр Стивен,
стояло перпендикулярно камину. О. сняла шубу и положила ее на спинку
дивана. Обернувшись, она увидела стоящих неподвижно Рене и англичанина и
поняла, что они ждут ее. Она положила рядом с шубой сумку и сняла перчатки.
О. совершенно не представляла, как же ей удастся незаметно для них
приподнять юбки и утаить от сэра Стивена тот факт, что под ними ничего нет.
Во всяком случае сделать это будет невозможно, пока ее возлюбленный и этот
англичанин с таким интересом смотрят на нее. Но пришлось уступить.
Хозяин квартиры занялся камином, а Рене, зайдя за спинку дивана, неожиданно
схватил О. за волосы и, запрокинув ей голову, впился в ее губы. Поцелуй был
таким долгим и волнующим, что О. почувствовала, как в ней начинает
разгораться пламя страсти. Возлюбленный лишь на мгновение оторвался от ее
уст, чтобы сказать, что он безумно любит, и снова припал к этому
живительному источнику. Когда Рене, наконец, отпустил ее, и она открыла
глаза, их еще затуманенный страстью взгляд тотчас натолкнулся на прямой и
жесткий взгляд сэра Стивена. О. сразу стало ясно, что она нравится
англичанину, что он хочет ее, да и кто бы смог устоять перед
притягательностью ее чуть приоткрытого влажного рта, ее мягких слегка
припухших губ, ее больших светлых глаз, нежностью ее кожи и изяществом ее
шеи выделяющейся на фоне черного воротника будто от камзола мальчика-пажа
из далекого средневековья. Но сэр Стивен сдержался; он лишь тихонько провел
пальцем по ее бровям и коснулся ее губ. Потом он сел напротив нее в кресло
и, подождав пока Рене тоже устроится где-нибудь поблизости, начал говорить.
-- Думаю, -- сказал он, -- что Рене никогда не рассказывал вам о своей
семье. Впрочем, возможно, вы знаете, что его мать прежде чем выйти замуж за
его отца уже была однажды замужем. Ее первым мужем был англичанин, который
тоже, в свою очередь, был не первый раз женат и даже имел сына от первого
брака. Этот сын -- перед вами, и мать Рене на какое-то время заменила мне
мать. Потом она ушла от нас. И вот получается, что мы с Рене, не имея
никакого родства, приходимся тем не менее, родственниками друг другу. Я
знаю, что он любит вас. Об этом не нужно говорить, достаточно лишь один раз
увидеть, как он смотрит на вас. Мне также хорошо известно, что вы уже
однажды побывали в Руаси, и я полагаю, что вы туда еще вернетесь. Вы
прекрасно знаете, что то кольцо, что вы носите у себя на левой руке, дает
мне право использовать и распоряжаться вами соответственно своим желаниям,
впрочем, это право дается не только мне, но и всем, кто знает тайну кольца.
Однако, в подобных случаях, речь может идти лишь об очень коротком
временном и не влекущим за собой последствий обязательстве, нам же
необходимо совсем другое, куда более серьезное. Вы не ослышались, я,
действительно, сказал "нам". Просто Рене молчит, предпочитая, чтобы я
говорил за нас обоих. Если уж мы братья, так я старший; Рене младше меня на
десять лет. Так уж повелось между нами, что все принадлежащее мне
принадлежит и ему, и соответственно наоборот. Отсюда вопрос: согласны ли
вы участвовать в этом? Я прошу вашего согласия и хочу, чтобы вы сами
сказали "да". Ибо, это будет для вас куда более серьезным обязательством,
чем просто покорность, а к этому вы уже давно готовы. Прежде чем ответить,
подумайте о том, что я буду для вас лишь другим воплощением вашего
возлюбленного и никем иным. У вас по-прежнему будет один хозяин. Более
грозный и строгий, чем мужчины в замке Руаси -- это да, поскольку я буду
находиться с вами постоянно, изо дня в день. Кроме того у меня есть
определенные привычки, и я люблю, чтобы соблюдался ритуал.
Спокойный размеренный голос сэра Стивена тревожной мелодией звучал для О.
в абсолютной тишине комнаты. Не слышно было даже потрескивания дров в
камине. О. вдруг почувствовала себя бабочкой, приколотой к спинке дивана
длинной острой иглой слов и взглядов, пронзенной ею насквозь и прижатой
голым телом к теплому шелку сидения. Ей стало страшно и она словно
растворилась в этом страхе. О. многого могла не знать, но в том, что ее
будут мучить и мучить гораздо сильнее, чем в Руаси, дай она свое согласие,
она не сомневалась.
Мужчины стояли рядом и вопросительно смотрели на нее. Рене курил. Дым от
его сигареты поглощался специальной лампой с черным колпаком, стоявшей
неподалеку на столике. В комнате пахло ночной свежестью и сухими дровами.
-- Вы готовы дать ответ, или вы хоте ли бы еще что-нибудь услышать от меня?
-- не выдержав, спросил сэр Стивен.
-- Если ты согласна, -- сказал Рене, -- я сам расскажу тебе о желаниях
сэра Стивена.
-- Требованиях, -- поправил его англичанин.
О. прекрасно представляла, что дать согласие -- это далеко не самое
трудное. Также прекрасно понимала и то, что мужчины даже мысли такой не
допускали -- как, впрочем, и сама О. -- что она может сказать "нет".
Самым трудным было просто сказать что-нибудь, произнести хотя бы одно
слово. Она жадно облизала горящие губы; во рту пересохло, в горле будто
застрял комок. Руки покрылись холодной испариной. Если бы только она могла
закрыть глаза! Но нет... Две пары глаз не отпускали ее, и она не могла и не
хотела уходить от этих настойчивых взглядов. Чувствуя их на себе, она
словно вновь возвращалась в Руаси, в свою келью, к тому, что, как ей
казалось, она надолго или даже навсегда оставила там. Рене, после ее
возвращения из Руаси, всегда брал ее только лаской, и никто за все это
время ни разу не напомнил ей о кольце и не воспользовался предоставляемыми
им возможностями. Либо ей не встречались люди, знавшие секрет этого
кольца, либо, если такие и были, то по каким-либо причинам предпочитали
молчать. О. подумала о Жаклин. Но если Жаклин тоже была в Руаси, почему же
она тогда в память об этом не носила железное кольцо на пальце? И какую
власть над О. давало Жаклин знание этой тайны?
О. казалось, что она превратилась в камень. Нужен был толчок извне -- удар
или приказ, чтобы вывести ее из этого оцепенения, но толчка-то как раз и не
было. Они не хотели от нее послушания или покорности; им нужно было, чтобы
она сама отдала себе приказ и признала себя добровольной рабыней. Именно
признания они добивались от нее. Ожидание затягивалось. Но вот О.
выпрямилась, собравшись с духом, расстегнула верхние пряжки жакета, словно
задыхаясь от охватившей ее решимости, и встала. Колени и руки ее мелко
дрожали.
-- Я твоя, -- сказала она своему возлюбленному, -- и буду тем, чем ты
захочешь.
-- Не твоя, а ваша, -- поправил он ее. -- А теперь повторяй за мной: я
ваша, я буду тем, чем вы захотите.
Серые колючие глаза англичанина, не отрываясь, смотрели на нее. Рене тоже
не сводил с нее глаз, и она утопая в них, размеренно повторяла за
возлюбленным произносимые им слова, немного, правда, изменяя их. Рене
говорил:
-- Ты признаешь за мной и сэром Стивеном право...
И она повторяла стараясь говорить как можно четче:
-- Я признаю за тобой и за сэром Стивеном право... Право распоряжаться моим
телом тогда и так, как вы сочтете нужным... Право бить меня плетью как
преступницу или рабыню... Право заковывать меня в цепи и не обращать
внимания на мои мольбы и протесты.
-- Ну вот, -- сказал Рене. -- Кажется, я ничего не забыл. Думаю, сэр Стивен
должен быть удовлетворен.
Примерно это же он говорил ей в Руаси. Но тогда у нее не было другого
выхода. Там, в замке, она жила словно во сне, хотя и страшном. Сырые
подвалы, пышные платья, пыточные столбы, люди в масках -- все это не имело
ни малейшего отношения к ее обыденной жизни и к ней самой. Ее тогдашнее
состояние было, наверное, сравнимо с состоянием спящего человека: спящий
понимает, что сейчас ночь и он спит, и видит страшный сон, который рано или
поздно, но должен кончиться. С одной стороны спящий, хочет, чтобы это
произошло поскорее дабы прекратился навеваемый им кошмар, а с другой,
хочет, чтобы он продолжался, ибо ему не терпится узнать развязку. И вот
она, развязка, наступила, да еще и так неожиданно. О. меньше всего
предполагала, что это произойдет так и в такой форме. В предельно короткий
промежуток времени она оказалась брошенной из настоящего в прошлое и тут же
возвращена обратно, но настоящее уже неузнаваемо изменилось. До сих пор
Рене никогда не бил ее и единственное, что изменилось в их отношениях после
ее пребывания в замке, так это то, что он теперь, занимаясь с ней любовью,
использовал не только ее лоно, но и ее зад и рот. О., конечно, не могла
знать этого наверняка, но ей почему-то казалось, что ее возлюбленный там, в
замке, никогда не участвовал в избиениях ее плетьми. Возможно, это
объяснялось тем, что удовольствие, получаемое им при виде беззащитного,
связанного, извивающегося под ударами хлыста или плетки тела, было
несравнимо сильнее, чем если бы он сам наносил эти удары. Похоже, что это
было именно так. Сейчас, когда ее возлюбленный, полулежа в глубоком кресле
и закинув ногу на ногу, с удивительным спокойствием в голосе говорил ей,
что рад ее согласию и с любовью в сердце отдает ее сэру Стивену, он тем
самым как бы выдавал себя и признавал за собой это качество.
-- Когда сэр Стивен захочет провести с тобой ночь, или час, или просто
захочет побродить с тобой по Парижу или сходить в ресторан, он будет
предупреждать тебя об этом заранее по телефону и присылать за тобой машину,
-- сказал Рене. -- Иногда я сам буду приезжать за тобой. Решай. Да или нет?
Но она не могла заставить себя произнести хоть слово. Сказать "да" -- это
значит отказаться от самой себя, от своей воли и желаний, однако она,
готова была пойти на это. Она видела в глазах сэра Стивена страстное
желание обладать ею, и ее возбуждал его голодный взгляд. Она, может быть,
даже с большим нетерпением, чем он сам, ждала того момента, когда его руки
или губы прикоснутся к ней. И как скоро это произойдет зависело только от
нее. Но ее тело говорило "нет" -- хлыст и плети сделали свое дело.
В комнате было очень тихо, и казалось, что даже само время остановилось.
Но вот желание пересилило страх в душе О., и она, наконец, произнесла
столь долгожданные слова. Нервное напряжение было так велико, что
мгновением позже О. почувствовала как огромная слабость охватывает ее, и
она медленно начинает сползать на пол.
Словно через ватную стену, она услышала голос сэра Стивена, говоривший, что
страх ей тоже очень к лицу. Но разговаривал он не с ней, а с Рене. О.
почему-то показалось, что сэр Стивен сдерживает в себе желание подойти к
ней, и она пожалела о его нерешительности. Она открыла глаза и посмотрела
на своего возлюбленного. О. вдруг с ужасом подумала, не увидел ли Рене чего
такого в ее взгляде, что он мог бы принять за измену. Желание отдаться
сэру Стивену О. не считала изменой, поскольку это желание зародилось в
ней с молчаливого согласия самого Рене или даже, скорее, по его
приказу. И все же она не была до конца уверена в том, что ее возлюбленный
не сердится на нее. Малейшего его жеста или знака было бы достаточно,
чтобы она навсегда забыла о существовании такого мужчины, как сэр
Стивен. Но знака не последовало. Вместо этого, Рене попросил ее (вот уже
в третий раз) дать им ответ. О., помедлив секунду, прошептала:
-- Я согласна на все. Я ваша. Делайте со мной все, что хотите. -- Она
опустила глаза и еле слышно добавила: -- Я бы только хотела знать, будут ли
меня бить плетью?
Повисла долгая тишина, и О. успела многократно раскаяться в том, что
задала свой глупый вопрос. Наконец сэр Стивен ответил:
-- Иногда.
Потом О. услышала, как чиркнула о коробок спичка и звякнули стаканы, --
видимо, кто-то из них наливал себе виски. Рене молчал. Он не желал вступать
в разговор.
-- Я, конечно, могу согласиться и все что угодно пообещать вам, но
вытерпеть этого я не смогу.
-- А это и не нужно. Вы можете кричать и плакать, когда вам захочется. Мы
не запрещаем вам этого, -- снова раздался голос англичанина.
-- О, только не сейчас. Сжальтесь, -- взмолилась О., заметив, что сэр
Стивен поднялся из своего кресла и направился к ней. -- Дайте мне еще
немного времени.
Рене подошел к ней и обнял ее за плечи.
-- Ну, -- произнес он, -- согласна?
-- Да, -- после небольшой паузы выдавила из себя О. -- Согласна.
Тогда Рене осторожно поднял ее и заставил встать на колени у самого дивана.
Она так и замерла, закрыв глаза и вытянув руки. Грудь и голова покоились на
обитом грубым шелком диване. Ей вспомнилась старинная гравюра, которую она
видела несколько лет назад. На ней была изображена довольно молодая
женщина, стоящая так же, как она сейчас, на коленях перед большим креслом в
какой-то богато обставленной комнате; в углу играли ребенок и собака, юбки
женщины были подняты, а стоявший рядом мужчина занес над ней розги для
удара. Костюмы людей свидетельствовали, что изображенное происходит в
шестнадцатом веке. Гравюра называлась "Наказание супруги". О. эта сцена
казалась тогда просто возмутительной.
Рене одной рукой держал О. за руки, а другой -- поднял ее юбки. Потом он
погладил ее ягодицы и обратил особое внимание сэра Стивена на покрытую
легким пушком ложбинку между ее бедрами и два ждущих скупой мужской ласки
отверстия. Затем он велел ей побольше выпятить зад и раздвинуть пошире
колени. Она молча подчинилась.
Неожиданно все эти похвалы, расточаемые Рене ее телу, оценивающие возгласы
сэра Стивена, грубые непристойные выражения, используемые ими, вызвали в О.
такую неистовую волну стыда, что даже не дававшее ей покоя желание отдаться
англичанину внезапно пропало. Она вдруг подумала о плети -- боль, вот что
было бы избавлением от этого; ей вдруг захотелось, чтобы ее заставили
кричать и плакать -- это бы оправдало ее.
В это время рука сэра Стивена нашла вход в ее лоно и грубо проникла туда.
Большой палец этой же руки англичанин с силой вдавил в ее анус. Он то
отпускал, то вновь входил в нее, и так до тех пор, пока она, обессиленная,
не застонала под его лаской. Чувство стыда исчезло, и она почувствовала
презрение к себе за эти стоны.
-- Я оставляю тебя сэру Стивену, -- сказал Рене. -- Он вернет мне тебя,
когда сочтет нужным.
Сколько раз, там, в Руаси она вот так же стояла на коленях, открытая
всем и каждому? Но тогда браслеты на руках не давали ей забыть, что она
пленница и не в ее власти было изменить что-либо. И это было счастьем для
нее, ибо она всего лишь подчинялась грубой силе и никто не спрашивал ее
согласия на это. Сейчас же она должна была по собственной воле стоять
полуголой перед мужчиной и отдаваться ему. Данное ею обещание сильнее чем
браслеты и колье связывало ее. Но как бы ни было велико ее унижение или,
даже скорее именно благодаря ему, она вдруг почувствовала свою
неповторимость и ценность. Она ощущала себя волшебным даром для двух
этих мужчин.
Рене собрался уходить и сэр Стивен пошел проводить его до двери. В
одиночестве и тишине, О. чувствовала себя еще более голой, чем в их
присутствии. Щекой она касалась шелковой обивки дивана, коленями ощущала
мягкий ворс толстого ковра, по ногам струилось шедшее от камина тепло.
Прежде чем выйти, сэр Стивен подбросил в огонь немного дров и они теперь
весело потрескивали. Висевшие над комодом старинные часы неторопливо
тикали, отмеряя время человеческим жизням. Слушая их тиканье, О. думала о
том, как, должно быть, странно и смешно выглядит она со стороны, стоящая на
коленях с поднятой юбкой, на фоне современной обстановки этой комнаты.
Жалюзи на окнах были опущены. Оттуда сквозь стекла в комнату доносились
звуки ночного Парижа. Что-то будет с ней дальше? Сэр Стивен задерживался. У
О., с таким безразличием переносившей все то, что вытворяли с ней мужчины в
Руаси, сейчас перехватывало дыхание при одной только мысли о том, что через
минуту или через десять, но англичанин вернется и прикоснется к ней своими
руками.
Но ее потаенные надежды не оправдались. О. услышала, как сэр Стивен вошел в
комнату. Он какое-то время молча рассматривал ее, повернувшись спиной к
камину, а потом тихим ласковым голосом велел ей подняться с колен и
присесть на диван. Что она, удивленная, и сделала, испытывая при этом
определенную неловкость. Он очень галантно предложил ей виски и сигарету, но
она вежливо отказалась и от одного, и от другого. О. увидела, что
англичанин сейчас переоделся в домашний халат, серый, из грубой шерсти; по
цвету он подходил к его волосам. Она посмотрела на его руки. Сэр Стивен
поймал ее взгляд, и О. густо покраснела -- вот эти длинные тонкие пальцы с
белыми коротко остриженными ногтями всего несколько минут назад так
безжалостно насиловали ее. Они сейчас будили в ней страх, но к этому страху
примешивалось страстное желание вновь почувствовать их в себе.
Однако, англичанин не спешил доставить ей это удовольствие.
-- Я хочу, чтобы вы разделись, -- сказал он. -- Не вставайте. Снимите
сначала жакет.
О. расстегнула большие золоченые пряжки и, сняв жакет, положила его на
край дивана, туда, где уже лежали ее шуба, перчатки и сумочка.
-- Поласкайте себе соски, -- сказал сэр Стивен и добавил: -- В
будущем вам следует использовать более темную краску.
Ощущая в голове какую-то странную пустоту, О. несколько раз провела
пальцами по кончикам грудей и, почувствовав, что они набухли и отвердели,
прикрыла их ладонями.
-- Нет, нет, -- строго сказал сэр Стивен.
Она убрала руки и откинулась на спинку дивана. Большие с крупными торчащими
в стороны сосками груди казались несколько тяжеловатыми для ее довольно
хрупкого телосложения. О. не понимала, чего же он медлит, почему не
подойдет и не прикоснется к этим распустившимся для него цветкам. Она
видела, как дрожат ее соски. Она чувствовала это при каждом вдохе.
Но вот сэр Стивен подошел к дивану и боком сел на его валик. Он молчал
и курил сигарету. Неожиданно немного горячего пепла упало в ложбинку
ее груди. О. не знала, специально ли он это сделал или нет. Ей
показалось, что он намеренно хочет оскорбить ее своим пренебрежением,
своим безразличием и своим молчанием. Но она же знала, что еще совсем
недавно он желал ее. И это желание не пропало -- она видела как напряжен
под халатом его член. О. презирала себя за свое неуемное желание и
презирала сэра Стивена за его проклятое самообладание. Она хотела,
чтобы он любил ее, хотела его поцелуев, ласки. О, с какой бы
нежностью она приняла бы его! Он может издеваться над ней, может
мучить ее, но оставаться безразличным он не имел права.
В Руаси ей было абсолютно все равно, какие там чувства испытывали те, кто
обладал ею: их руки были руками ее возлюбленного, их плоть -- его плотью,
их приказы -- его приказами, он получал удовольствие в ее унижениях, и она
жила этим. Сейчас же все было иначе. Она отлично понимала, что Рене,
оставляя ее сэру Стивену, хотел разделить ее с ним не из просто
удовольствия отдавать ее другим, а ради каких-то высших соображений. Он
хотел разделить с сэром Стивеном то, что больше всего любил сейчас -- ее. И
поэтому обнажил О. для англичанина. Всего полчаса назад, когда она,
полуголая, стояла рядом с Рене на коленях, он раздвинув ей бедра,
рассказывал сэру Стивену о растянутости ее заднего прохода и говорил, что
он всегда помнит о пристрастиях своего брата. Потом он добавил, что если
сэр Стивен хочет, он охотно предоставит ему это отверстие в единоличное
пользование.
-- Что ж, -- сказал сэр Стивен, -- замечательно, -- но тут же заметил: --
Не смотря на все ваши старания, я все же могу причинить ей боль.
-- Она принадлежит вам, -- ответил Рене. -- И будет счастлива угодить
любым вашим желаниям. -- Он наклонился и поцеловал ей руку.
О. была потрясена услышанным: с такой легкостью отказаться от части ее
тела! Она не могла в это поверить. Выходило, что возлюбленный дорожил
сэром Стивеном больше чем ею. Теперь она понимала, что не всегда слепо
доверяла Рене, не верила в часто повторяемые им слова о том, что он
любит ее и получает огромное удовольствие от ее безоговорочного
подчинения ему. Еще одним признаком, указывающим на особое отношение ее
возлюбленного к сэру Стивену ("Что-то близкое к почтительности", --
подумала О.) явилось для О. то, что Рене, который обычно испытывает
острое наслаждение, видя как ее насилуют чужие руки и плоть, который
всегда с такой жадностью следил за ее перекошенным от боли лицом, за ее
кричащим или стонущим ртом, за ее полными слез глазами, на сей раз,
отдав ее сэру Стивену и убедившись, что тот счел ее подходящей для
себя, просто ушел.
Но это никак не могло сказаться на ее любви к Рене. Сердечко О. заходилось
от счастья при одной только мысли, что она что-то значит для него, что она,
униженная им, может доставлять ему удовольствие. Так, должно быть, верующие
превозносят Всевышнего, посылающего им страдания. Но в сэре Стивене она
угадывала железную волю, способную обуздать любое желание, и перед этой
волей она была бессильна. Иначе, откуда в ней этот страх? Плети и цепи
замка Руаси, казались ей менее ужасными, чем холодный, пронзающий ее
насквозь взгляд сэра Стивена.
Ее била мелкая дрожь. Обезоружить англичанина своей хрупкостью О. уже не
надеялась. Наоборот, можно было ожидать, что ее открытость и беззащитность
вызовут в мужчине желание причинить ей боль, и вместо мягких нежных губ он
пустит в дело зубы. Неожиданно средним пальцем правой руки, той, в которой
он держал сигарету, сэр Стивен прикоснулся к кончикам ее груди, и они,
словно отвечая на его ласку, напряглись еще сильнее. И хотя О. ни секунды
не сомневалась в том, что для него это всего лишь игра или, может быть,
своего рода проверка приобретенного по случаю товара, у нее все-таки
появилась надежда.
Сэр Стивен велел ей встать и раздеться. Руки О. дрожали и плохо слушались,
она долго не могла расстегнуть многочисленные маленькие крючки на юбке.
Когда на ней остались лишь высокие лакированные туфли, да черные нейлоновые
чулки, плоскими кольцами скатанные над коленями и тем самым подчеркивающие
белизну ее бедер, сэр Стивен поднялся со своего места и, взяв ее за талию,
подтолкнул к дивану. Он поставил ее на колени спиной к дивану -- так, чтобы
она опиралась на него не поясницей или спиной, а плечами, заставил ее
немного прогнуться и раздвинуть бедра. О. обхватила руками свои лодыжки,
выгибаясь назад, и прекрасно были видны ее чуть приоткрытые потаенные губы.
Не решаясь взглянуть в лицо сэру Стивену, она смотрела на его руки,
неторопливо развязывающие пояс халата. Перешагнув через стоящую на коленях
О., он взял ее рукой за затылок, поводил своим могучим фаллосом по ее лицу,
а потом, чуть-чуть разжав О. зубы, затолкал его ей глубоко в рот.
Сэр Стивен долго не отпускал ее. О. чувствовала, как все больше набухает
заткнувший ей рот кляп. Она стала задыхаться. Слезы катились по ее
щекам. Чтобы войти в нее еще глубже, англичанин оперся коленями о диван
справа и слева от ее головы, и временами он почти садился ей на грудь. Так
и не кончив, он вытащил свой огромный пенис изо рта О. и встал. Халат,
однако, он запахивать не торопился.
-- Вы очень падки на мужчин, О., -- сказал он. -- Да, вы любите Рене, но
это еще ни о чем не говорит. Вы хотите всех мужчин, которые без ума от
вас. Знает ли Рене об этом? Понимает ли он, что отправляя вас в Руаси
или отдавая вас другим, он, тем самым, предоставляет вам полную свободу?
-- Я люблю Рене, -- ответила О.
-- Вы любите Рене, я верю, -- сказал сэр Стивен, -- но сейчас вы хотите
меня.
Да, это было правдой. Она жаждала его, но что скажет Рене, если
узнает об этом? Единственное, что ей оставалось -- это молчать. Молчать,
опустив глаза, ибо стоит только сэру Стивену заметить ее взгляд, как это
выдаст ее с головой. Притянув О. за плечи, он уложил ее на ковер.
О. лежала на спине, прижав к груди согнутые в коленях и широко
разведенные ноги. Он сел на диван и, взяв ее за бедра, развернул к
себе ягодицами. Она оказалась как раз напротив камина, и ее обнаженное
тело в отблесках пламени отсвечивало красным.
-- Ласкай себя, -- неожиданно сказал сэр Стивен, по-прежнему поддерживая
ее за ноги.
О. послушно протянула правую руку к своему лобку и нащупала пальцами
в складке губ уже чуть набухший гребешок плоти, размером с большую
горошину. Но дальше все ее существо воспротивилось и она, безвольно опустив
руку еле слышно прошептала:
-- Я не могу.
Она очень редко позволяла себе подобное, только когда находилась одна и в
своей постели. Но во взгляде сэра Стивена она прочитала настойчивый
приказ. Тогда, не в силах выдержать этого, О. повторила:
-- Я не могу, -- и смежила тяжелые веки.
Тут же перед ее глазами появилась старая, до боли знакомая, картина, и она
почувствовала, как тошнота подкатывает к горлу. Так бывало всякий раз,
стоило ей только вспомнить тот грязный гостиничный номер, себя
пятнадцатилетнюю и, развалившуюся в большом кожаном кресле, красавицу
Марион, которая закинув правую ногу на один подлокотник кресла и запрокинув
голову на другой, самозабвенно ласкала себя, издавая при этом короткие
негромкие стоны. Марион тогда рассказала ей, что однажды она вот так же
ласкала себя в своей конторе, когда неожиданно туда вошел ее шеф и,
естественно, застал ее за этим. О. бывала у Марион на работе и хорошо
помнила ее контору. Это была довольно большая пустая комната, с
бледно-зелеными стенами и окнами, смотрящими на север. Мебели там
было: стол, стул и кресло, предназначенное для посетителей. "И что ты
сделала? -- спросила О. -- Убежала?". "Нет, -- засмеявшись, ответила
Марион. -- Шеф запер дверь, подтащил кресло к окну и, сняв с меня трусики,
заставил начать все сначала."
О. была в восторге от Марион, но все же наотрез отказалась ласкать себя в
ее присутствии и поклялась в душе, что никогда и ни перед кем она не будет
этого делать. "Посмотрим, что ты скажешь, когда тебя попросит твой
возлюбленный," -- сказала Марион.
Рене ее никогда об этом не просил. А если бы попросил -- согласилась бы
она? Конечно, хотя от одной только мысли, что это могло бы вызвать у него
отвращение, сродни тому, что испытывала она наблюдая за Марион, ей
становилось не по себе. И вот теперь она должна это делать перед сэром
Стивеном. Казалось бы, ну что ей до него, до его возможного отвращения,
но нет -- не могла. И снова она прошептала:
-- Я не могу.
Сказано было очень тихо, но сэр Стивен услышал. Он отпустил ее,
поднялся с дивана и, запахнув халат, резким голосом приказал ей встать.
-- И это ваша покорность? -- рассерженно спросил он.
Он сжал левой рукой оба ее запястья, а правой со всего размаха влепил
ей пощечину. Она покачнулась и, не придержи он ее, рухнула бы на пол.
-- Встаньте на колени и внимательно слушайте меня, -- зловеще произнес
сэр Стивен. -- Боюсь, что ваш возлюбленный слишком плохо воспитал вас.
-- Для Рене я сделаю все, что угодно, -- тихо сказала она. -- А вы
путаете любовь и покорность. Вы можете подчинить меня себе, но ничто
не заставит меня полюбить вас.
Произнеся это, О. почувствовала, как поднимается в ней, разгоняя кровь,
волна неведомого ей доселе неуправляемого бунта. И она воспротивилась
своим же словам, своим обещаниям, своим согласиям, своей покорности. Она
презирала себя за свои наготу и пот, за свои дрожащие ноги и круги под
глазами, и, сжав зубы, яростно отбивалась от навалившегося на нее
англичанина.
Но он легко справился с ней и, поставив на колени, заставил ее упереться
локтями в пол. Потом он немного приподнял ее, взявшись за бедра, и единым
мощным толчком, разрывая плоть, вошел в отверстие между ее ягодицами.
Поначалу она пыталась сдерживать рвущийся из нее крик, но боль с каждым
новым толчком становилась все сильнее и вскоре она не выдержала. В ее крике
была и боль, и ненависть. Сэр Стивен это прекрасно понимал и, безжалостно
насилуя ее, заставлял кричать еще сильнее. Бунт был подавлен.
Когда все было кончено, он поднял ее и, прежде чем отослать, указал ей на
вытекающую из нее густую липкую жидкость -- это была окрашенная кровью
сперма. Ее анус являл собой сейчас развороченную кровоточащую рану.
Сэр Стивен предупредил О., что не собирается из-за таких пустяков
лишать себя удовольствия, и поэтому пусть она не надеется на его
милость. Потом он еще что-то говорил, но О. плохо слушала его -- она
вдруг поймала себя на той мысли, что ей хочется стать для этого мужчины
тем же, кем она была для Рене, и вызывать в нем, нечто большее, чем
простое плотское желание. Она, правда, не питала каких-то особых
чувств к сэру Стивену, но видя, что Рене любит его и готов ради него
при необходимости даже пожертвовать ею, собралась всячески угождать
ему. Что-то подсказывало ей, что Рене вольно или невольно, но будет
подражать отношению к ней сэра Стивена, и если это будет презрение, то
Рене, как бы он не любил ее, будет относиться к ней с тем же чувством.
В Руаси все было не так: там он был ее хозяином и от его отношения к
ней зависело то, как с ней будут обращаться остальные. Здесь же
хозяином был сэр Стивен, и О. хорошо понимала это. Она также понимала и
то, что он будет теперь ее единственным хозяином -- чтобы по этому
поводу не думал Рене, -- и она будет его рабыней. Глупо было надеяться на
его милость, но, может быть, ей удастся пробудить в нем нечто, похожее
на любовь? Она стояла перед ним, нагая, беззащитная, и молча ждала его
приказаний. Наконец он оставил свое кресло и велел ей следовать за ним.
Она -- на ней по прежнему были только туфли на высоком каблуке и
черные чулки -- поднялась вслед за ним по лестнице на второй этаж и
очутилась в отведенной ей комнате, настолько маленькой, что в ней
едва размещались стоявшая в дальнем углу кровать, туалетный столик и
стул. Рядом находилась комната побольше. Ее занимал сам сэр Стивен.
Соединялись комнаты общей ванной.
О. приняла ванну. Вытираясь, она заметила, что на полотенце остаются
розовые пятна. Потом она вернулась в свою комнату и забралась под одеяло.
Оконные шторы были открыты; за окном царила ночь. Перед тем как уйти к
себе, сэр Стивен подошел к О. и, так же, как тогда в баре ресторана, когда
он помог ей сойти с табурета, нежно поцеловал ей пальцы на левой руке. Этот
знак внимания был настолько странен и приятен, после только что учиненного
над ней варварского насилия, что О. заплакала.
Уснула она только под утро.
* * *
Проснулась она в одиннадцатом часу. Служанка -- пожилая мулатка -- принесла
ей кофе, приготовила ванну и подала одежду. Шуба, перчатки и сумочка
оказались там, где она их оставила -- на диване в салоне. Комната была
пуста; шторы на окнах открыты, жалюзи подняты. Сразу за окном виднелся
маленький и очень зеленый, точно аквариум, садик, поросший плющом и
остролистом.
О. уже надела шубу, когда служанка протянула ей письмо, оставленное для нее
сэром Стивеном. На конверте стояла только одна заглавная буква "О". Само же
письмо представляло из себя две написанных на листе белой бумаги строчки:
"Звонил Рене. В шесть часов он заедет за вами в агентство." Вместо подписи
стояла буква "S", и еще ниже шел постскриптум: "Хлыст приготовлен для
следующего раза".
О. осмотрелась: между двумя креслами, в которых вчера сидели Рене и сэр
Стивен, стоял сейчас небольшой столик, и на нем возле вазы, полной крупных
желтых роз, лежал длинный и тонкий кожаный хлыст. Служанка открыла ей
дверь. Положив письмо в сумочку, О. вышла. Во дворе ее ждала машина, и к
полудню О. уже была дома.
Значит, Рене звонил, но звонил не ей, а сэру Стивену. Она переоделась,
позавтракала и теперь, сидя перед зеркалом, медленно расчесывала волосы. В
агентстве она должна была быть в три часа. У нее еще оставалось время и
можно было не торопиться. Почему же не звонит Рене? Что ему утром сказал
сэр Стивен? О. вспомнила, как они обсуждали прямо при ней достоинство ее
тела. Это было так естественно для них, и они не выбирали выражений,
называя все с предельной откровенностью. Возможно, что она не очень хорошо
знала английский язык, но французские выражения, представлявшиеся ей
точными эквивалентами употребляемых ими слов, были очень грубыми и
непристойными. А в праве ли она ждать от них иного обращения, когда,
подобно проститутке из дешевого борделя, прошла уже через столько рук?
-- Я люблю тебя, Рене, я люблю тебя, -- твердила О., словно заклинание.
Она сидела в одиночестве, окруженная тишиной, и тихо, тихо повторяла, точно
звала его:
-- Я люблю тебя, делай со мной все, что хочешь, только не бросай меня.
Господи, только не бросай.
Что может быть неприятней ожидания? Люди, которые находятся в его власти,
легко узнаваемы, главным образом, по их отсутствующему взгляду. Они как бы
есть, и их как бы нет. Вот так и О. все три часа, что она работала в студии
с маленьким рыжеволосым мужчиной, рекламировавшим шляпы, уйдя в себя, в
тоске, отсчитывая неторопливый бег минут, тоже отсутствовала. На ней были
сейчас шотландская юбка и короткая куртка из замши. Красный цвет блузки под
распахнутой курточкой еще более подчеркивал бледность ее и без того
бледного лица, и рыжий сослуживец, видимо обратив на это внимание, сказал
ей, что у нее роковая внешность.
"Роковая для кого?" -- спросила О. саму себя. Она могла бы поклясться, что
случись это еще два года назад, до того как она встретила и полюбила Рене,
ее внешность была бы роковой и для сэра Стивена и еще для многих других. Но
любовь к Рене и его ответное чувство совершенно обезоружили ее. Не то чтобы
лишили женских чар, а просто убили в ней всякое желание использовать их.
Тогда она была беззаботна и дерзка, любила танцевать и развлекаться,
кокетничая с мужчинами и кружа им головы. Но она редко подпускала их к
себе. Ей нравилось сводить их с ума своей неприступностью, чтобы потом,
сделав их желание еще неистовее, отдаться, всего лишь раз, будто в награду
за пережитые мучения.
В том, что мужчины ее боготворили, О. не сомневалась. Один ее поклонник
даже пытался покончить с собой. Когда его спасли, она пришла к нему домой,
разделась и, запретив ему приближаться к ней, обнаженная, легла на диван.
Он, побледневший от желания и боли, вынужден был в течении двух часов
смотреть на нее, замерев, боясь пошевелиться и нарушить данное ей обещание.
После этого О. больше уже никогда не хотелось его видеть. Ей были понятны
желания мужчин, и она принимала их. Тем более, что сама испытывала нечто
подобное -- так ей, во всяком случае, казалось -- по отношению к своим
подружкам и просто к незнакомым молодым женщинам. Некоторые уступали ей, и
тогда она водила их в дешевые отели с темными грязными коридорами и
стенами, пропускающими каждый звук.
Но вот ей встретился Рене, и все это оказалось пустым и ненужным. За одну
неделю она познала, что такое отчаяние и страх, ожидание и счастье. Рене
взял ее, и она с готовностью, поразившей ее саму, стала его пленницей.
Словно невидимые нити, очень тонкие и прочные, опутали ее душу и тело, и
одним своим взглядом возлюбленный мог ослаблять или натягивать их. А как же
ее свобода? Слава Всевышнему, она больше не чувствовала себя свободной. Но
зато она чувствовала в себе необычайную легкость и была на седьмом небе от
счастья. Потому что у нее был теперь Рене, и он был ее жизнью. Когда
случалось ему ослаблять свои путы -- был ли у него отсутствующий скучающий
вид или он исчезал на какое-то время и не отвечал на ее письма -- ей
начинало казаться, что все кончено, что он больше не желает ее видеть, что
он больше не любит ее. И она начинала задыхаться, так, словно ей не хватало
воздуха. Все становилось черным и мрачным вокруг. Время истязало ее
чередованием света и тьмы. Чистая свежая вода вызывала рвоту. Она
чувствовала себя брошенной и ненужной, проклятой, как жители древней
Гоморры.
Любящие Бога и оставленные им во мраке ночи терзают свою память и
ищут там причины своим бедам. Вот и О. была занята тем же. Она искала и не
находила ничего серьезного. Ей не в чем было упрекнуть себя, разве что в
каких-то мимолетных мыслях, да в самой возможности возбуждать в мужчинах
плотские желания -- но с этим она была бессильна что-нибудь сделать.
Однако в ней не было ни малейших сомнений в том, что виновата именно она и
что сам того не сознавая, Рене наказывает ее за это. О. бывала счастлива,
когда возлюбленный отдавал ее другим мужчинам, когда по его приказу ее били
плетьми, ибо знала, что для него ее абсолютная покорность есть
доказательство того, что она безраздельно принадлежит ему, а значит --
любит его. Она с радостью принимала боль и унижения еще и потому, что они
казались ей искуплением за ее вину. Все эти объятия, вызывавшие у нее
отвращение; руки, осквернявшие своими прикосновениями ее грудь; рты,
всасывавшие ее язык и жевавшие ее губы; члены, с остервенением врывавшиеся
в ее плоть и еще плети, пресекавшие любые попытки противления, -- она
прошла через них и превратилась в рабыню. Но, что если сэр Стивен прав? Что
если она находила в унижениях особую прелесть? В таком случае, сделав из
нее источник своего наслаждения, Рене, тем самым, сделал для нее же благо.
Когда-то, когда она была маленькой, она два месяца прожила в Англии. Там,
на белой стене ее комнаты красными буквами были написаны слова, взятые из
какой-то древней книги: "Нет ничего страшнее, чем попасть в руки живого
Бога". Нет, думала она сейчас, куда ужаснее быть отвергнутым им. Каждый
раз, стоило только Рене задержаться где-нибудь, как, например, сегодня --
было уже почти семь -- О. охватывала страшная тоска и отчаяние сжимало
сердце. Все ее опасения оказывались глупыми и беспричинными -- Рене
приходил всегда. Он появлялся, целовал ее, говорил, что любит, говорил, что
задержался на работе, что у него не было даже времени, чтобы позвонить, и
мгновенно черно-белый мир, окружавший О. наполнялся красками -- она
вырывалась из удушливого ада своих подозрений. Но эти ожидания не проходили
для нее бесследно, оставляя в душе тяжелый, неприятный осадок. Когда Рене
не было рядом, она жила дурными предчувствиями -- где он, с кем. Возможно,
когда-нибудь и придет тот день, когда эти предчувствия станут реальностью,
и ад гостеприимно распахнет перед ней двери ее газовой камеры, кто знает.
Ну, а пока она молчаливо заклинала Рене не оставлять ее и не лишать
своей любви. Она не осмеливалась загадывать наперед и думала только о том,
что будет с ней сегодня или завтра. И каждая ночь, проведенная с
возлюбленным, была для нее как последняя.
Рене приехал только к семи. Он был так рад видеть ее, что не удержался и,
обняв, принялся целовать, не обращая ни малейшего внимания на то, что в
студии они были не одни. Кроме электрика, чинившего прожектор, и
рыжеволосого мужчины, при этом присутствовала и заглянувшая сюда на
минуту Жаклин.
-- О, это просто очаровательно, -- сказала она, обращаясь к О. -- Я
зашла, чтобы попросить у вас мои последние снимки, но, кажется, сделала
это не совсем вовремя. Пожалуй, я зайду как-нибудь в другой раз.
-- Умоляю вас, мадемуазель, -- воскликнул, по-прежнему не выпуская О. из
объятий, Рене, -- останьтесь! Не уходите!
О. познакомила их (электрик сделал вид, что занят работой; рыжеволосый,
непонятно на что обидевшийся, с гордо поднятой головой вернулся в свою
гримерную). Жаклин была сейчас в лыжном костюме, похожим на те, что носят
известные кинодивы, и которые весьма отличаются от простой спортивной
одежды. Под черным свитером дерзко торчали ее маленькие упругие груди;
узкие штаны туго обтягивали длинные стройные ноги. Белокурая королева
снегов в голубой, из тюленьей кожи, куртке; от нее будто веяло снегом.
Помада сделала ее губы красными, почти пурпурными. Жаклин подняла глаза, и
О. встретила ее взгляд. Она не представляла, кто бы мог устоять от соблазна
окунуться в этот зеленый бездонный омут, открывающийся взмахом светлых,
словно покрытых инеем, ресниц, и прикоснуться, приподняв черный свитер, к
маленьким теплым персям. "Это ж надо, -- подумала О., -- стоило только
вернуться Рене как у меня снова появился интерес к жизни, к другим людям, к
самой себе."
Из агентства они вышли втроем. На рю Рауль шел снег. Еще совсем недавно
падавший большими мокрыми хлопьями, сейчас он поредел и, гонимый ветром,
мелкими белыми мушками проникал в рот, уши, глаза. Под ногами скрипела
рассыпанная по тротуару соль, и О. голыми бедрами чувствовала идущий от
земли холод.
* * *
Преследуя молоденьких девушек и женщин, О. хорошо представляла себе, что ей
от них нужно. И это никоим образом не объяснялось желанием соперничать
с мужчинами или компенсировать этим своим поведением набившую уже всем
оскомину "женскую неполноценность". Уж чего-чего, а этого она в себе не
ощущала. Когда ей было двадцать, она неожиданно для самой себя стала вдруг
ухаживать за самой красивой из своих подружек -- здороваясь с ней, она
снимала берет, уступала ей дорогу и подавала руку, помогая выйти из
машины. Она платила за нее в кафе, где они пили кофе, и не принимала при
этом никаких возражений. Она целовала ей руку и часто, прямо на улице,
целовала ее в губы. Но это было так, позой, и делала она это скорее из
какой-то детской жажды скандала, нежели из вызванной желанием
необходимости. Она обожала сладость мягких женских губ с привкусом помады,
блеск полуприкрытых негой глаз в темном полумраке комнаты, когда уже пять
часов дня и на окнах задернуты тяжелые плотные шторы, когда уютно светит
стоящая на камине лампа и шепчут с придыханием голоса: "Ах, пожалуйста,
еще, еще, еще..." и пальцы потом долго и терпко пахнут. Все это
по-настоящему захватывало и увлекало ее. Ей нравился сам процесс охоты. ОНА
соблазняла девушек, и ей принадлежала инициатива в отношениях с ними. О.,
например, совершенно не терпела, когда ее целовали первой, или когда
девушка, которую она ласкала, начинала отвечать ей тем же. И в той же мере,
как она стремилась поскорее раздеть свою очередную жертву, она не видела
никакой необходимости раздеваться при этом самой. Чтобы хоть как-то
объяснить свой отказ, она придумывала всевозможные причины -- например, что
ей холодно, или что у нее месячные.
Удивительно, что тогда все молодые женщины казались ей в той или иной
степени привлекательными. О. до сих пор помнила, как однажды, сразу после
окончания лицея, какое-то время пыталась соблазнить одну девушку, толстую,
маленькую, с неприятной внешностью и вечно тоскливым выражением лица, но
была быстро и бесповоротно отвергнута ею. О. всегда охватывало трепетное
волнение, когда она замечала, что от ее ласк лицо избранницы озаряется
каким-то внутренним светом, радостью и припухают губы и в широко
распахнутых навстречу О. глазах появляется завораживающий блеск. И
искреннего восхищения в этом было куда больше, чем просто утоленного (хотя
и ненадолго) честолюбия.
В Руаси она испытывала нечто подобное, когда замечала, как от умелой
мужской ласки столь же божественно преображается лицо какой-либо из живущих
в замке девушек. Красота обнаженного женского тела всегда потрясала О. И
она была более чем благодарна своим подружкам, когда они соглашались
раздеваться перед ней, и предлагали ей полюбоваться своей наготой.
Обнаженные же на пляже оставляли ее абсолютно равнодушной. При этом
красота других женщин, которую О. с характерной для нее щедростью ставила
выше собственной, придавала ей уверенность и в своей красоте -- она, словно
в зеркало, всматривалась в этих женщин и видела в них себя. Власть,
которую они имели над нею, была, в то же время, гарантией ее власти над
мужчинами. И ей казалось совершенно естественным то, что мужчины с такой
настойчивостью добиваются от нее того же, чего она сама хотела от женщин.
Она словно давала нескончаемый сеанс одновременной игры в шахматы на двух
досках. Иногда партии оказывались нелегкими.
Сейчас О. была влюблена (если это слово вообще подходит для определения ее
состояния) в Жаклин и, поскольку подобное случалось с ней довольно часто,
никак не могла взять в толк, почему же она медлит, почему скрывает это от
девушки?
* * *
Но вот пришла весна. Потеплело. На тополях набухли и распустились почки.
Дни стали длиннее, а ночи короче, и на скамейках в больших парках и
крошечных сквериках начали появляться парочки влюбленных. О. решила
открыться Жаклин. Зимой в своих богатых шубах девушка казалась слишком
величественной и неприступной; весной же, когда зимний гардероб сменился на
свитера и костюмы, -- совсем иное дело. Она, теперь со своей короткой
прямой стрижкой, стала похожа на одну из тех бывших лицеисток, которых
шестнадцатилетняя О., сама еще лицеистка, хватала за руки и молча тащила по
коридору в пустынный гардероб. Там она их толкала на вешалки, падали
пальто, и О. смеялась, как ненормальная. Все лицеистки обязаны были носить
форменные блузки, некоторые из них красными нитками вышивали на груди свои
инициалы. Жаклин оказалась младше О. на три года и тоже носила нечто
подобное, только в другом лицее, находившемся всего в трех километрах от
того, в котором училась О. Узнала об этом О. совершенно случайно. В тот
день Жаклин позировала для рекламы домашних халатов, и вот, в конце сеанса,
вздохнув, она неожиданно для О. сказала:
-- Если бы у нас в лицее носили такие халаты, мы были бы счастливы, -- а
потом добавила: -- Или если бы нам разрешили носить форму, ничего не
надевая под нее.
-- Как это, ничего не надевая? -- спросила О.
-- Ну, без белья, -- ответила Жаклин, и О. почувствовала, что краснеет.
Она никак не могла привыкнуть к тому, что под платьем у нее ничего не
одето, и любая подобная фраза казалась ей намеком на это. И сколько бы О.
не повторяла себе, что все люди голые под одеждой, это было бесполезно. Она
видела себя той итальянкой из Вероны, которая спасая свой город, нагая под
наброшенной на плечи накидкой, отправилась в стан врагов, осадивших его,
чтобы отдаться их предводителю.
И вот однажды О. появилась в агентстве с огромным букетом гиацинтов --
их густой масляный запах очень похож на запах тубероз и часто вызывает
головокружение -- и преподнесла его Жаклин, которая вдохнула аромат
цветов и голосом привыкшей к подаркам женщины спросила:
-- Это мне?
Потом, сказав спасибо, она поинтересовалась у О., зайдет ли сегодня за ней
Рене.
-- Да, он будет здесь, -- ответила О. и подумала, что Жаклин, похоже,
собирается подарить ему одну из своих очаровательных улыбок.
О. прекрасно знала, почему она, прежде такая смелая, вдруг стала столь
робкой, почему она вот уже два месяца не решается открыться Жаклин, сказать
ей, что хочет ее, и придумывает для самой себя всевозможные причины, чтобы
хоть как-то объяснить эту свою нерешительность. И дело тут не в Жаклин и
ее недоступности, а в самой О. -- никогда прежде ничего подобного с ней
не случалось. Рене никак не ограничивал ее свободу, но ей самой эта
свобода была в тягость. О. ненавидела ее -- она была хуже любых цепей. О.
давно бы уже могла, не говоря ни слова, просто схватить Жаклин за плечи и,
целуя, прижать ее где-нибудь к стене. Она нисколько не сомневалась, что
девушка не отвергла ла бы ее. И ей не нужно было никакого разрешения на это
-- разрешение она имела. Как прирученная хозяином собака, О. ждала
иного -- приказа. И она дождалась его, но только не от Рене, а от сэра
Стивена.
* * *
Шли дни, и О., принадлежащая теперь сэру Стивену, стала вдруг со страхом
замечать, что англичанин со временем приобретает все большее и большее
влияние на Рене. Правда, она вполне допускала, что это ей только так
кажется и что сейчас перед ней просто раскрываются во всей полноте давно
установившиеся между ними отношения. Еще она довольно скоро заметила, что
Рене стал оставаться у нее на ночь, только если вечером ее вызывал к себе
сэр Стивен. Англичанин редко оставлял ее у себя на ночь и то только
тогда, когда Рене уезжал из Парижа. Если же ее возлюбленному случалось
быть в такие вечера у сэра Стивена, он никогда не прикасался к ней,
разве что в те моменты, когда хозяин просил его поддержать ее. Он там
почти не разговаривал, постоянно курил, зажигая одну сигарету от другой,
следил за камином, изредка подбрасывая туда дрова, наливал сэру Стивену
виски, сам же при этом не пил. О., чувствуя на себе взгляд Рене, думала,
что так, должно быть, следит за своим питомцем дрессировщик, который вложил
в него всю свою любовь и умение и теперь не без оснований ожидает, что
тот своим послушанием и воспитанием принесет ему заслуженное признание.
Главным для Рене было сделать приятное сэру Стивену, и он, подобно
телохранителю какого-нибудь наследного принца, выбравшего для своего
господина наложницу, внимательно следил за выражением лица англичанина --
доволен ли? Рене всячески старался выразить свою признательность и
благодарность сэру Стивену за то, что он не отказывается от его подарка и
соглашается использовать О. в свое удовольствие.
О. понимала, что разделив между собой ее тело, они как бы заключили некий
тайный союз, абсолютно чуждый ей, но от этого, нисколько не менее реальный
и могущественный. И все же ей казалось, что в их желании сделать ее общей
собственностью было что-то ирреальное. В Руаси ею одновременно обладали
и Рене, и другим мужчины, так почему же в присутствии англичанина,
возлюбленный отказывается не только заниматься с ней любовью, но даже
разговаривать? Она как-то спросила его об этом, впрочем, заранее уже зная
ответ.
-- Из уважения к нему, -- сказал Рене.
-- Но я же принадлежу тебе, -- выдохнула она.
-- Прежде всего ты принадлежишь сэру Стивену, -- незамедлительно ответил
ей возлюбленный.
И всем своим поведением он постоянно доказывал ей это. Желание сэра
Стивена, касающиеся ее, он ставил куда выше собственных, не говоря уже о
каких-то там просьбах самой О. Рене, например, мог пригласить ее
вечером поужинать в ресторане или пойти с нею в театр, но если за час до их
свидания ему звонил сэр Стивен и просил его привезти О., Рене послушно
выполнял его просьбу.
Всего лишь раз она просила возлюбленного позвонить сэру Стивену и уговорить
его перенести их встречу на следующий день -- ее тогда пригласили на
вечеринку, и она очень хотела пойти туда с Рене. Возлюбленный отказался.
-- Дорогая моя, -- сказал он ей, -- разве ты еще не поняла, что больше
не принадлежишь мне и что твой хозяин уже не я, а сэр Стивен?
И мало того, что он отказал ей в просьбе, он еще и сообщил об этом сэру
Стивену, а потом, нисколько не смущенный присутствием О. потребовал как
следует наказать ее, чтобы впредь подобного не повторилось.
-- С удовольствием, -- бесстрастно ответил англичанин.
Этот разговор состоялся в соседней с салоном маленькой комнате овальной
формы. Пол покрывал красивый паркет, и единственное, что стояло там из
мебели был инкрустированный перламутром черный круглый столик. На
предательство О. ее возлюбленному потребовалось всего три минуты. Затем он
жестом попрощался с сэром Стивеном, улыбнулся ей и вышел. О. подошла к
окну: Рене так и не обернулся. Она услышала, как хлопнула дверца машины и
заурчал мотор -- ее возлюбленный, бросив ее, торопливо уехал. О. поймала
свое отражение в маленьком вделанном прямо в стену зеркале и вздрогнула
увидев свое бледное от отчаянья и страха, белое, как бумага, лицо.
Проходя мимо посторонившегося перед ней сэра Стивена в салон, она заметила,
что он тоже сильно побледнел. На какое-то мгновение, у нее в сознании
мелькнула шальная мысль, что он любит ее, мелькнула и тут же исчезла, под
натиском безжалостных доводов рассудка. И все-таки ей почему-то стало
легче. Она покорно разделась по первому же знаку сэра Стивена.
Обычно он вызывал ее сюда два-три раза в неделю и неторопливо наслаждался
ею, иногда заставляя просто стоять перед ним обнаженной по часу и больше.
Все его действия и приказания повторялись из раз в раз с удивительной
точностью (ритуал строго и неукоснительно соблюдался), и она хорошо знала,
когда надо использовать уста, или когда следует встать на колени,
уткнувшись грудью в диван и приподняв ягодицы, чтобы он мог овладеть ею
сзади (этот проход уже настолько растянулся, что когда он вводил туда свой
пенис, она больше не чувствовала боли).
И вот сейчас, впервые за все это время, несмотря на сковывающий ее страх,
несмотря на охватившее ее отчаяние, вызванное предательством Рене (а может
быть именно благодаря и тому, и другому), она оставила последнее
сопротивление и полностью отдалась англичанину. И тогда, впервые, увидев в
глазах столь ценимую им покорность, сэр Стивен заговорил с ней
по-французски, называя ее при этом на "ты":
-- О., я собираюсь заткнуть тебе рот кляпом. Боюсь, что иначе ты будешь
очень сильно кричать, когда я буду пороть тебя плетью, -- сказал он. --
Ты позволишь мне сделать это?
-- Вы -- мой хозяин, и я принадлежу вам...
* * *
Она стояла в центре комнаты. Руки ее были сцеплены между собой такими
же, как в Руаси, браслетами и прикреплены с помощью цепочки к крюку на
потолке, на котором раньше висела люстра. Груди ее слегка приподнялись,
словно потянувшись за поднятыми вверх руками. Сэр Стивен погладил их,
поцеловал соски, а потом поцеловал О. в губы -- никогда прежде он этого не
делал. Вставленный кляп буквально затолкал ее язык куда-то в самое горло,
и во рту появился привкус мокрой тряпки. Сэр Стивен нежно взял О. за
волосы, запрокинул ей голову немного назад и прошептал:
-- О., прости меня.
Потом он отпустил ее и, отступив на шаг в сторону, ударил.
* * *
Рене пришел к О. уже после полуночи, когда кончилась вечеринка, на которой
они должны были присутствовать. О. лежала под одеялом в своей длинной
ночной рубашке, и ее била мелкая нервная дрожь.
Сэр Стивен в этот раз сам привез ее домой. Он уложил ее в постель и,
прощаясь, поцеловал. О. рассказала об этом и обо всем остальном Рене. Она
прекрасно понимала, что теперь у него не останется никаких сомнений (если
они вообще были) в том, что ей нравится, когда ее бьют, и что она получает
от этого удовольствие. Возможно, он давно уже чувствовал это. Ее мучения
равным образом доставляли наслаждение и ему самому, и если он так и не
решился хотя бы раз ударить ее, то смотрел, как она с огромным
удовольствием бьется и стонет под ударами других. Лишь раз в его
присутствии сэр Стивен порол ее. Тогда Рене, задрав ей юбки, прижал ее к
столу и держал, чтобы она не дергалась. В Руаси по приказу Рене ее пороли
слуги. Здесь в Париже Рене нашел ей по-настоящему строгого и сурового
хозяина, такого, как им он сам так и не смог стать. Ее возлюбленный
понимал, что человек, которого он боготворит, получает удовольствие от нее,
и это делало О. еще более близкой Рене. Каждую ночь, когда О. возвращалась
от сэра Стивена, Рене жадно искал на ее теле следы, оставленные самым
дорогим для него человеком, и О. знала, что его предательство -- не
более чем простое желание добиться новых доказательств того, что его
подарок принят и доставляет сэру Стивену удовольствие.
Задрав на ней рубашку, Рене, совершенно потрясенный, долго и не отрываясь
смотрел на ее стройное, исполосованное плетью тело -- плечи, спина, живот,
грудь, ягодицы: все было покрыто толстыми фиолетовыми рубцами. Кое-где на
них проступила кровь.
-- О как я люблю тебя, -- выдохнув, прошептал он.
Потом он разделся выключил свет и забрался к О. под одеяло. Она тихо
стонала, когда его теплые сильные руки нежно ласкали ее.
* * *
Почти месяц не заживали рубцы на теле О. Там, где под ударами плети лопнула
кожа, теперь оставались бело-розовые полосы, похожие на старые шрамы. Даже
если бы не эти напоминания О. все равно бы не смогла забыть о том вечере.
У Рене, естественно, был ключ от квартиры О., но ему почему-то до сих пор
не приходило в голову дать такой же ключ сэру Стивену -- видимо, это можно
было объяснить тем, что англичанин никак не выражал своего желания зайти к
О. домой. Но в тот вечер сэр Стивен сам привез ее сюда, и это вдруг
заставило Рене подумать о том, что его друг мог принять дверь, ключа от
которой он не имел, как умышленно возведенную Рене преграду. Или, что еще
хуже, как ограничение его власти над О. Еще Рене подумал, что это просто
смешно -- отдать ему О. и не предоставить при этом свободы приходить к ней,
когда он того захочет. Поэтому Рене заказал еще один ключ и отдал его сэру
Стивену. И только тогда он сказал об этом О. Но она и не думала
противиться. Теперь она жила в постоянном ожидании сэра Стивена, медленно,
но верно при этом погружаясь в состояние какой-то неизъяснимой
безмятежности и умиротворенности. Она не знала, придет ли он ночью или
утром, случится ли это в отсутствие Рене, или они придут вместе. Спрашивать
об этом Рене она не решалась.
Как-то утром, часов в девять, когда О., уже одетая, собиралась выходить из
квартиры, она вдруг услышала звук поворачиваемого в замке ключа. Решив, что
это Рене (он уже несколько раз приходил примерно в это время), она с криком
"Любимый!" бросилась к двери. Но это был сэр Стивен. Он поздоровался и,
улыбнувшись, предложил позвонить Рене. Но у того были какие-то дела на
работе, и он мог уйти оттуда не раньше, чем через час. О. почувствовала,
как сердце начало часто и гулко биться в ее груди, и она не могла понять
почему.
Сэр Стивен усадил ее на кровать, взял руками ее голову и, притянув к себе,
страстно поцеловал ее в губы. У О. перехватило дыхание, перед глазами все
поплыло, и она непременно упала бы, не поддержи он ее. О. не понимала, что
с ней, откуда вдруг такое смятение и этот страх, сжавший горло? Что же с
ней такого мог сделать сэр Стивен, чего бы ей не доводилось испытывать? Он
попросил ее раздеться. Что, разве она не привыкла стоять голой перед нем,
разве ее пугают его молчание и резкие приказы?
Нет. Дело было не в этом. Она вынуждена была признаться себе, что главная и
единственная причина ее неожиданного смятения все та же: ее вновь лишали
права распоряжаться собой. С той лишь разницей, что сейчас это было для нее
куда более ощутимо: у нее больше не осталось прибежища, где бы она могла
оплакать эту потерю, не было больше желанной ночи, дававшей ей отдых от
дневных забот, и слились воедино сон и явь. Реальность ночи и реальность
дня стали неразличимы, в это солнечное майское утро. "Наконец-то, --
подумала О. -- Не будет больше этих тягостных разрывов, ожиданий,
неизвестности. Потому что, тот, кого все время ждали, уже здесь, он пришел,
и она принадлежит ему."
О. понимала, что между нею и Рене установился некоторый паритет, который
можно было бы объяснить их почти одинаковым возрастом, и это значительно
притупило в ней ощущение покорности и рабства -- как правило, то, чего
он требовал от нее, совпадало с ее желаниями. С сэром Стивеном все было
иначе. Она беспрекословно подчинялась его приказам и была благодарна ему
за его суровость. Как бы он не обращался к ней -- на "ты" или на "вы",
говорил ли он по-французски или по-английски -- независимо от всего этого в
знак своего уважения и восхищения перед ним она звала его исключительно
сэром Стивеном, хотя находила, что слово "сеньор" подошло бы еще лучше (она
не решалась произнести его). Себя же она называла "рабыней" и была при
этом счастлива, потому что Рене любил ее и любил в ней рабыню сэра Стивена.
И вот сейчас, положив одежду на кровать, обнаженная, в туфлях на высоком
каблуке, О. стояла, повернувшись к облокотившемуся на подоконник сэру
Стивену, и, опустив глаза, ждала. Яркое майское солнце сквозь муслиновые, в
крупный горошек, шторы врывалось в комнату, и О. чувствовала бедром тепло
нагревшейся ткани. Она подумала, что может ей стоило бы немножко побрызгать
себя духами или подкрасить соски, сделав их потемнее. Потом она вспомнила
об облупившемся на ногтях ног лаке и подумала, как хорошо, что на ней
сейчас надеты туфли. Стоя, окруженная тишиной в залитой солнечным светом
комнате, О. вдруг поймала себя на мысли, что она с надеждой ждала, что сэр
Стивен сейчас жестом подзовет ее, прикажет опуститься перед ним на колени,
и она расстегнув ему брюки, будет ласкать его.
Но этого так и не произошло. О. почувствовала, что краснеет, и подумала,
что в ее положении это по меньшей мере смешно -- какой уж стыд у
проститутки! В этот момент сэр Стивен попросил О. сесть в кресло, стоящее
перед туалетным столиком, и постараться внимательно выслушать его.
Собственно, туалетный столик представлял собой низкую широкую полку,
вделанную прямо в стену и заставленную всевозможной косметикой. Рядом с ней
стояло большое наклонное зеркало на ножках, и О., сидя в стоящем перед
зеркалом широком низком кресле, могла видеть себя в нем всю целиком.
Сэр Стивен расхаживал по комнате за ее спиной и задавал ей вопросы. Время
от времени она видела его отражение в зеркале. Зеркало было мутным, и
амальгама потеряла былой блеск, поэтому отражение О. казалось далеким и
нечетким.
Разведя колени немного в стороны и положив на них ладони, О. слушала сэра
Стивена. Англичанин на своем родном языке строгими сухими фразами задавал
ей вопросы, и к многим из них она оказалась совершенно не готова.
Прежде чем начать этот своеобразный допрос, сэр Стивен заставил О. сесть
на самый край кресла и откинуться на его спинку. Потом он велел ей положить
левую ногу на ручку кресла, а правую -- слегка согнуть, и теперь О.
оказалась совершенно открытой для его взглядов. Она готова была слушать.
Сэр Стивен задавал вопросы с решимостью судьи и мастерством исповедника.
О., отвечая, видела в зеркале, как шевелятся его губы.
-- Были ли у нее мужчины, кроме него и Рене, после того, как она вернулась
из Руаси?
-- Нет.
-- Возникало ли у нее желание отдаться какому-нибудь приглянувшемуся ей
незнакомому мужчине?
-- Нет.
-- Ласкала ли она когда-нибудь сама себя?
-- Нет.
-- Были ли у нее подруги, которым она позволяла ласкать себя, или сама
ласкала их?
-- Нет, -- на этот раз не очень решительно.
-- А подруги, к которым бы она испытывала желание?
-- Пожалуй, есть -- Жаклин. Правда, ее трудно назвать подругой, скорее она
просто хорошая знакомая.
Узнав, что у О. есть фотографии Жаклин, сэр Стивен попросил показать ему
их.
* * *
Когда Рене, взлетев бегом на пятый этаж и тяжело переводя дыхание,
показался в квартире, О. и сэр Стивен по-прежнему находились в салоне,
где с интересом рассматривали разложенные на большом овальном столе
черно-белые фотографии Жаклин. Сэр Стивен брал их по одной из рук О. и,
посмотрев, небрежно бросал на стол рядом с собой. Свободную руку он
запустил О. между ног. Не отпуская ее, сэр Стивен поздоровался с Рене и с
этого момента разговаривал уже только с ним.
Между ними было заключено устное соглашение относительно О. и она была
всего лишь предметом -- все решалось помимо ее. Близился полдень. Солнечные
лучи падали на фотографии, и снимки начали чуть коробиться. Боясь, что они
могут пропасть, О. хотела убрать их, но не чувствовала уверенности в своих
движениях. Руки ее дрожали, и она едва сдерживалась, чтобы не застонать под
грубой лаской сэра Стивена. Мгновением позже, он отпустил ее и уложил на
заваленный фотографиями стол. Ноги ее были широко разведены и свешивались
со стола, не доставая пола. Одна из ее туфель сползла с ноги и бесшумно
упала на белый ковер. Солнце светило прямо в лицо и О., чуть повернув
голову, закрыла глаза.
* * *
О. потом часто вспоминала этот разговор между Рене и сэром Стивеном, при
котором она тоже присутствовала, распростертая на столе и абсолютно
безучастная к тому, о чем они говорили. А разговор шел о ней. Однажды в ее
жизни уже была подобная сцена -- когда Рене впервые привел ее к сэру
Стивену, и они так же не спеша и обстоятельно обсуждали ее. Но в тот вечер
сэр Стивен еще не знал ее, и поэтому говорил, в основном, Рене. С тех пор
многое изменилось, и в ней, похоже, уже не было тайн для англичанина. Она
не могла уже дать ему ничего такого, чего бы он уже не имел. Во всяком
случае, ей так казалось. Сейчас разговор, главным образом, шел о том, как
лучше использовать ее; они охотно делились друг с другом собственным
опытом. Сэр Стивен, например, возбуждался от вида отметин на ее теле,
оставленных плетью, хлыстом или каким другим предметом, и признавал, что
Рене был абсолютно прав, когда предложил выпороть ее. Они порешили, что это
следует делать и впредь, причем, вне зависимости от того, нравятся ли им ее
слезы и крики или нет -- пороть как можно чаще, чтобы на ее теле всегда
были доказательства их власти на ней.
О., слушая их, чувствовала, как пылает ее тело, и ей казалось, что голосом
сэра Стивена говорит она сама. Мог ли он представить себе всю гамму ее
чувств: беспокойство и стыд, гордость и ни с чем не сравнимое
удовольствие, которое испытывала она, находясь в толпе прохожих на улице, в
автобусе, или у себя в агентстве, окруженная манекенщицами и прочим
персоналом? Кто знает. Но любой из этих людей, что бы с ним не
происходило, оставался тайной для остальных, даже если он раздетый догола,
лежал на операционном столе -- любой, но не она. Она теперь не могла
позволить себе даже самые невинные развлечения: например, пойти на пляж или
поиграть в теннис. Эти рубцы, исполосовавшие ее тело, представлялись ей
решеткой на окнах монастыря, в который она была заключена, а именно,
реальным, вещественным воплощением запрета, и она с радостью приняла этот
запрет.
Единственное, что ее беспокоило -- Жаклин. Она боялась, что подруга,
увидев их, может отвергнуть ее. Или потребовать объяснений, которые О.
давать не хотелось.
Солнце, светившее О. в лицо, неожиданно исчезло, и она открыла глаза. Рене
и сэр Стивен подошли к ней и, взяв за руки, поставили на пол. Потом Рене
нагнулся и поднял упавшую туфельку. О. было приказано одеваться.
* * *
Вскоре сэр Стивен пригласил ей поужинать в Сен-Клу, и там уже на самом
берегу Сены вернулся к своим вопросам.
Вдоль живой изгороди, ограждающей тенистую аллею, на которой стояли
покрытые белыми скатертями столики ресторана, тянулась длинная пышная
клумба едва начавших распускаться бордовых пионов. Не дожидаясь напоминаний
от сэра Стивена О. подняла юбки и села на предложенный ей железный стул.
Она еще долго чувствовала его прохладу своими голыми бедрами.
О. сидела напротив англичанина и старательно отвечала на его вопросы, решив
ничего не скрывать. Все вопросы так или иначе касались Жаклин, и главное,
что интересовало сэра Стивена, -- это почему она нравится О. и почему О.
(если, конечно, она сказала правду) до сих пор не призналась ей в этом. О.,
опустив глаза, долго и многословно говорила, пытаясь объяснить то, чего не
понимала сама.
Шевелились под слабым речным ветерком пионы, и плескалась вода о
привязанные невдалеке к деревянному помосту лодки. Взглянув в лицо сэра
Стивена О. увидела, что он смотрит на ее рот. Слушал ли он или просто
следил за движениями ее губ, находя в этом какой-то тайный, одному ему
понятный, смысл? Она резко замолчала. Сэр Стивен вскинул глаза, и их
взгляды встретились. Тогда О. поняла ВСЕ, и англичанин, почувствовав это,
побледнел.
Она не могла отвести от него глаз, не могла улыбнуться, не могла вымолвить
ни слова. Если он, действительно, любит ее, что это изменит в их
отношениях? Она чувствовала, как дрожат у нее колени. За все время их
знакомства сэр Стивен всячески старался показать О., что она ему нужна
только как игрушка -- чтобы тешить его страсти и желания. Но разве можно
объяснить только этим то, что начиная с самого первого дня, когда Рене
отдал О. ему, сэр Стивен начал вызывать ее к себе все чаще и чаще и все
дольше задерживать ее у себя, нередко вообще ничего не требуя, кроме ее
присутствия?
Они сидели друг напротив друга, молча и неподвижно. За соседним столиком о
чем-то энергично спорили двое солидного вида мужчин, разложив на столе
бумаги и время от времени прихлебывая черный ароматный кофе из маленьких
фарфоровых чашечек. Скрипел гравий под ногами ресторанных официантов. Один
из них подошел к их столику, наполнил, полупустой уже стакан сэра Стивена и
быстро удалился.
Глаза сэра Стивена не отрывались от О.; он разглядывал то ее руки, то грудь
и каждый раз возвращался к ее глазам. Наконец на его губах появилась едва
заметная улыбка, и О., теряя от волнения рассудок, решилась на ее ответить.
Она задыхалась, в горле пересохло, язык был словно налит свинцом. Казалось,
что она не в силах произнести ни единого слова.
-- О., -- сказал сэр Стивен.
-- Да, -- выдавила из себя О., чувствуя сильную слабость, словно волной
накрывшую ее.
-- То, что я вам скажу сейчас, О., решено не мной одним, ваш возлюбленный
тоже согласен с этим.
Он неожиданно замолчал. Что было тому причиной О. так и не узнала. По знаку
сэра Стивена подошел официант, убрал тарелки и положил перед О. меню,
чтобы она выбрала десерт. О. протянула меню сэру Стивену.
-- Может быть, суфле? -- предложил он ей.
-- Хорошо, -- согласилась она.
-- Одно суфле, пожалуйста, -- сказал он терпеливо ожидающему заказа
официанту.
Когда гарсон отошел, сэр Стивен сказал О.:
-- Итак, я прошу вас выслушать меня.
Говорил он по-английски низким глухим голосом, и вряд ли сидевшие за
соседними столиками люди могли слышать его. Когда рядом проходили
официанты или посетители ресторана, он предусмотрительно замолкал. То,
что он говорил, звучало здесь в этом людном заведении, среди цветов и
деревьев, по меньшей мере странно. Но еще более странным казалось О. то,
что сама она могла все это слушать с таким спокойствием. Первыми же
словами сэр Стивен напомнил ей о том вечере, когда она, воспротивившись
ему, отказалась ласкать себя, и заметил, что его приказ остается в силе.
Согласна ли она теперь сделать это? О. поняла, что ему будет
недостаточно, если она просто кивнет головой в знак согласия, и она
подтвердила, что да, она будет ласкать себя, всякий раз, когда он этого
захочет. При этом она сразу вспомнила тот желто-серый салон в квартире
сэра Стивена, вспомнила уход Рене, свой, показавшийся ей сейчас таким
смешным, бунт и себя, лежащую голой на ковре с широко разведенными в
стороны ногами. Неужели, это произойдет сегодня вечером, там же...
Но сэр Стивен уже говорил совсем о другом. Он обратил ее внимание на то,
что в его присутствии ни Рене, ни кто-нибудь другой не разу не обладали
ею, но это отнюдь не означает, что такого не случится и впредь. Совсем
наоборот. Она не должна думать, что только Рене будет отдавать ее в чужие
руки. Потом он очень долго и грубо говорил о том, как он заставит ее
принимать его друзей, если таковые захотят воспользоваться его
предложением, как она будет открывать для них рот, лоно, ягодицы, как
они будут насиловать ее, а он, человек который любит ее, будет с
наслаждением наблюдать за этим....
Из всей долгой тирады, изобиловавшей всевозможными непристойностями, О.
запомнила только самый конец, там, где он говорил, что любит ее. Какого
признания после этого она еще хотела?
Летом, сказал сэр Стивен, он отвезет ее в Руаси. О. вдруг подумала о той
изоляции, в которой англичанин и ее возлюбленный держали ее. Когда сэр
Стивен принимал гостей в своем доме на рю де Пуатье, он никогда не
приглашал ее туда. Она ни разу не завтракала и не обедала у него. Рене тоже
никогда не знакомил ее ни с кем из своих многочисленных друзей
(единственное исключение -- сэр Стивен). Сейчас возлюбленный отдал ее
англичанину, и тот намеревался обращаться с ней также, как обращался с ней
Рене. Эта мысль, заставила ее затрепетать. Дальше сэр Стивен напомнил ей о
кольце на ее пальце -- о знаке рабыни. Так уж случилось, но О. до
сих пор не встретились люди, которые бы знали тайну кольца и захотели бы
воспользоваться этим. Англичанин, то ли утешая, то ли пугая ее, сказал,
что это обязательно рано или поздно произойдет, и спросил, кому, по ее
мнению, принадлежит ее кольцо? О. ответила не сразу.
-- Рене и вам, -- наконец сказала она.
-- Нет, вы ошибаетесь, -- сказал сэр Стивен, -- мне. Рене хочет, чтобы вы
подчинялись моим приказам.
О. и так это прекрасно знала, зачем же надо было обманывать себя? Потом ей
было сказано, что прежде, чем она вернется в Руаси, на ее тело будет
поставлено клеймо, и оно окончательно сделает ее рабыней сэра Стивена.
О. оцепенела, услышав это. Она хотела узнать подробнее о клейме, но сэр
Стивен счел это преждевременным. Правда, он напомнил ей, что она вправе
и не соглашаться на это, ибо никто и ничто не удерживает О. в ее
добровольном рабстве, кроме ее собственной любви и внутренней потребности в
этом. Что ей мешает уйти? Но прежде чем на нее будет наложено клеймо, и
сэр Стивен начнет регулярно пороть ее, ей будет дано время, чтобы
соблазнить Жаклин.
Услышав это имя, О. вздрогнула и, подняв голову, непонимающе посмотрела на
сэра Стивена. Зачем? Почему? И если Жаклин понравилась сэру Стивену, какое
отношение к этому имеет она, О.?
-- По двум причинам, -- сказал сэр Стивен. -- Первая и наименее важная из
них заключается в том, что я хочу увидеть, как вы ласкаете женщину.
-- Но послушайте, -- воскликнула О., -- даже если это произойдет и
Жаклин уступит мне, она, скорее всего, не согласится на ваше присутствие.
-- Ну, я все-таки надеюсь на вас, -- спокойно сказал англичанин. -- Вам
придется постараться, ибо я хочу, чтобы вы соблазнили девушку куда как
серьезнее: вы должны будете привезти ее в Руаси. Это вторая и главная
причина.
О. чуть не вскрикнула. Она собралась поставить на стол чашку, но рука
так сильно дрожала, что чашка опрокинулась, и кофейная гуща выплеснулась
прямо на скатерть. О. завороженно смотрела, как все шире и шире
расползается по столу коричневое пятно и пыталась предсказать по нему
будущее Жаклин. Воображение рисовало ей одну картину ярче другой: Жаклин в
пышном платье из красного бархата с приподнятой корсетом и открытой
грудью; Жаклин, обнаженная, стоящая на коленях перед Пьером; ее
золотистые бедра исполосованные ударами плети; ее холодные и чистые, как
лед, глаза, наполненные слезами; ее ярко накрашенный и раскрытый в
крике рот; ее прилипшие ко лбу белокурые волосы... Нет, это совершенно
немыслимо, решила О., только не Жаклин.
-- Это невозможно, -- произнесла О.
-- Еще как возможно, -- ответил сэр Стивен. -- Откуда, по-вашему, девушки
в Руаси? Вы, главное, привезите ее туда, и от вас больше ничего не
требуется. Впрочем, если она захочет уехать, она сможет это сделать в
любой момент. А теперь пошли.
Он резко поднялся и, расплатившись за завтрак, направился к выходу. О.
торопливо последовала за ним. У машины она остановилась и подождала, пока
сэр Стивен откроет дверцу, потом забралась внутрь и села рядом с ним.
Въехав в Буа, сэр Стивен свернул на какую-то узкую боковую улочку,
остановил машину и, повернувшись к О., обнял ее.
АНН-МАРИ И КОЛЬЦА
О. думала -- или ей так хотелось думать, -- что Жаклин будет изображать из
себя неприступную добродетель. Но стоило ей только попробовать проверить
это, как она тут же убедилась, что все совсем не так. Она поняла, что та
чрезмерная стыдливость, с которой Жаклин закрывала за собой дверь
гримерной, когда шла переодеваться, собственно, предназначалась ей, О.,
чтобы завлечь ее, чтобы вызвать в ней желание открыть дверь и войти в эту
комнату. В конечном счете все так и произошло, но Жаклин так никогда и не
узнала, что это долгожданная решимость О. была вызвана не ее наивными
уловками, а совершенно иной причиной. Какое-то время О. это приятно
забавляло.
Сэр Стивен обязал О. рассказывать ему обо всем, что касалось ее отношений с
Жаклин. И иногда, помогая Жаклин привести в порядок волосы, например, после
того, как та снимала платье, в котором позировала, и одевала свой легкий
свитер с длинным узким воротником, О. думала о том, с каким огромным
удовольствием и желанием она рассказала бы сэру Стивену о Жаклин, позволь
та ей хотя бы через свитер поласкать свои маленькие, смотрящие в стороны
груди, или забраться рукой к ней под юбку, или просто раздеть ее. Когда О.
целовала ее, Жаклин замирала, будто прислушиваясь к чему-то. Целуя Жаклин,
О. запрокидывала ей голову и языком приоткрывала губы. При этом ей все
время казалось, что если не поддерживать Жаклин, то девушка обязательно
упадет -- молча, с закрытыми глазами. Но как только О. отпускала ее,
Жаклин вновь становилась этакой добродетельной светской дамой, резкой и
ироничной. Тогда она говорила: "Вы испачкали меня помадой". И, улыбаясь,
вытирала губы. В такие мгновения О. старалась запомнить все подробности --
легкий румянец, появляющийся после ее поцелуев на щеках Жаклин, слабый,
отдающий шалфеем, запах пота -- чтобы потом обо всем этом рассказать сэру
Стивену. До сих пор Жаклин позволяла О. только целовать ее, а сама при этом
оставалась совершенно безучастной.
Уступая О. она становилась совсем другой, не похожей на обычную, Жаклин.
Все остальное время она вела себя очень независимо и отстраненно, стараясь
никоим образом не давать никаких поводов для подозрений и сплетен. Пожалуй,
лишь появляющаяся все чаще и чаще на губах Жаклин таинственная улыбка, или
скорее даже тень, след этой улыбки, похожей на улыбку Моны Лизы -- такой же
неопределенной, неуловимой, странно беспокоящей, указывала на то, что под
холодным взглядом этих зеленых бездонных глаз, возможно, скрывается нечто
похожее на смятение.
О. довольно скоро заметила, что Жаклин по-настоящему доставляли
удовольствие только две вещи: с первой все просто -- это подарки, которые
дарили ей всегда и везде, со второй же несколько сложнее -- ей нравилось
видеть в людях признаки того желания, что она возбуждала в них, с той лишь
оговоркой, что эти люди либо должны быть полезны ей, либо их внимание
должно льстить ее самолюбию. Так вот О. не понимала, чем же она могла быть
полезна Жаклин? Хотя, возможно, что подруга сделала для нее исключение и
ей просто нравилось вызывать в О. желание и восхищение, которых та
старалась не скрывать. Да и ухаживания женщины безопасны и не имеют
последствий. Однако, О. подозревала, что подари она Жаклин, которой,
похоже, постоянно не хватало денег, чек на десять или двадцать тысяч
франков вместо перламутровых клипсов или нового шарфа, на котором на всех
языках мира было написано "Я люблю вас", девушка стала бы сговорчивее и
перестала бы избегать ее ласк. Но О. отнюдь не была уверена в этом.
Время шло, и сэр Стивен начал проявлять определенное недовольство
медлительностью О. Она оказалась в некоторой растерянности, и тут, как
нельзя более кстати, вмешался Рене. Он часто заходил за ней в агентство и
раз пять или шесть заставал там Жаклин; тогда они втроем шли либо в "Вебер",
либо в один из находящихся по соседству английских баров. О. замечала
тогда во взгляде Рене, когда он смотрел на Жаклин, смесь интереса,
самоуверенности и похоти -- примерно так он смотрел на девушек, бывших в
его распоряжении в замке Руаси. Но Жаклин находилась под защитой крепкого
сверкающего панциря своей неотразимости, и взгляды Рене ничуть не смущали
ее. Зато они задевали О. -- то, что по отношению к себе она считала
естественным и нормальным, по отношению к Жаклин ей казалось совершенно
недопустимым и оскорбительным. Хотелось ли ей защитить Жаклин? Или это было
вызвано простым нежеланием делить ее с кем-либо? Впрочем, и делить-то еще
было нечего -- Жаклин пока не принадлежала ей. И если, в конце концов, это
произошло, то лишь благодаря Рене. Трижды, когда Жаклин напивалась больше
чем следовало -- глаза ее при этом становились колючими, а выступающие
скулы заметно розовели, -- он вынужден был отвозить ее домой.
Она жила в Пасси, в одном из тех убогих семейных пансионатов, где после
большевистской революции нашли себе пристанище многие беженцы из России.
Сделанный под цвет мореного дуба вестибюль, протертый местами до дыр
зеленый палас, покрывающий пол, и толстый слой пыли лежащий везде, куда ни
кинь взгляд. Примерно это увидел Рене с порога входной двери, когда первый
раз провожал Жаклин домой. Но ни тогда, ни потом ему так и не удалось
переступить этого порога -- стоило ему только выразить желание войти, как
Жаклин всякий раз кричала: "Нет, большое спасибо!", и, выскочив из машины,
забегала в дом и резким движением захлопывала за собой дверь, так словно за
ней кто-нибудь гонится.
Но О. все-таки однажды удалось побывать у Жаклин. Как уж так произошло она
не помнила, но случилось так, что Жаклин позволила ей войти в дом и даже
провела ее в свою комнату. И О. тогда сразу поняла, почему девушка так
категорически отказывается пускать сюда Рене. Что стало бы с ее образом, с
ее обаянием, с созданной ею на страницах модных иллюстрированных журналов
волшебной сказкой, узнай кто-нибудь как она живет. Незаправленная кровать,
лишь слегка прикрытая покрывалом, из-под которого торчит серая, в желтых
пятнах, простыня (О. потом узнала, что Жаклин вечером, перед сном, всегда
накладывает маску на лицо, но потом так быстро засыпает, что не успевает
снять крем); металлический карниз, с двумя болтающимися бесполезными
кольцами, на которых висели куски какого-то провода. Похоже, что совсем
крошечную ванную комнату когда-то отделяла от прочего мира лишь занавеска.
Ковер и грязные, с большими серыми и розовыми бесконечно переплетающимися
друг с другом цветами, обои выцвели и поблекли. По всей видимости, обои
давно бы уже стоило ободрать, так же, впрочем, как и выбросить ковер и
вымыть пол, но прежде следовало бы стереть разводы ржавого налета с эмали
умывальника, разобрать всю косметику, в беспорядке разбросанную на
туалетном столике, вытереть пудреницу, собрать грязные комки ваты, открыть
окна и проветрить помещение. Но Жаклин, всегда кристально чистая и свежая,
пахнущая мятой и полевыми цветами, безупречная Жаклин отказывалась даже
думать об этом и смеялась, когда ей предлагали помощь.
Жаклин не любила говорить о своих родственниках. И скорее всего именно
из-за них Жаклин, в конце концов, согласилась на предложение О. переехать к
ней. Эта идея принадлежала Рене -- О. в разговоре с ним обмолвилась о той
мерзости, в которой приходится жить Жаклин, и он тут же предложил, чтобы
Жаклин пожила у О.
Вместе с девушкой жили мать, бабушка, тетка и служанка -- четыре женщины в
возрасте от пятидесяти до семидесяти лет, накрашенные, суетливые и
задыхающиеся под своими черными шелковыми одеждами, громко рыдающие в
четыре часа ночи перед иконами в мареве сигаретного дыма. Жаклин раздражало
и нескончаемое чаепитие со звяканьем чайных ложечек и хрустом разгрызаемого
сахара, и вечное шушуканье и немой укор в глазах. Жаклин сходила с ума от
неизбежности подчиняться им, слушать их разговоры и постоянно видеть их.
И частенько во время трапез в комнате матери она не выдерживала этого
напряжения и, бросая все, выбегала из-за стола, оставляя в растерянности
всех четырех женщин. Она хлопала за собой дверью и слышала, как несется ей
вслед: "Шура, Шура, голубушка" (что-то подобное она читала у Толстого).
Имя Жаклин она взяла себе, когда начала работать манекенщицей -- ей
хотелось забыть свое настоящее имя и вместе с ним ту омерзительно-слащавую
атмосферу царящую в ее доме. Она хотела стать настоящей француженкой и
занять достойное ее место в этом красивом и реальном мире, где существуют
мужчины, которые любят и женятся. И не бросают потом любимых женщин,
подобно ее отцу, ради каких-то таинственных экспедиций. Жаклин никогда не
видела своего отца, он был моряком и пропал где-то во льдах балтики на
пути к вожделенному полюсу. Она говорила себе, что это от него у нее
белокурые волосы и выступающие скулы, ее золотистая кожа и немного раскосые
глаза. И если уж она была за что-то благодарна своей матери, так только за
то, что она родила ее от этого красивого сильного мужчины, в снегах
нашедшего свою смерть.
Но ее мать очень быстро забыла его (и этого Жаклин так и не простила ей) и
пошла по рукам. В результате одного из ее скоротечных романов пятнадцать
лет назад на свет появилась девочка. Назвали ее Натали. И сейчас она
приезжала в Париж только на каникулы. Отец Натали так ни разу и не появился
в их доме, но он исправно оплачивал пансион дочери и присылал ее матери
деньги, на которые довольно безбедно жила вся семья, в том числе до
последнего времени и сама Жаклин.
То, что она получала сейчас, работая манекенщицей или, как говорят
американцы, моделью, Жаклин старалась как можно быстрее потратить на
покупку всевозможной косметики, белья, обуви, костюмов -- от самых
известных фирм и модельеров -- поскольку в противном случае все это тут же
отбиралось в семейный бюджет и бесследно исчезало. Правда, у нее всегда
оставалась возможность стать содержанкой какого-нибудь состоятельного
мужчины, благо что таких предложений она получала больше чем достаточно. В
свое время у нее было два любовника, очень богатых, один из которых, сделав
ей предложение переехать к нему жить, подарил ей дорогой красивый перстень
с розовой жемчужиной, который она сейчас носила на левой руке. Но поскольку
он при этом наотрез отказался жениться на ней, она без особого сожаления
бросила его.
Жаклин окружала себя мужчинами не столько потому, что они нравились ей,
сколько ради постоянного доказательства себе самой, что она способна
вызывать в них желание и любовь. Но жить с любовником -- это совсем иное.
Это значит потерять себя, потерять всякие шансы на будущее: на семью, на
карьеру, и в конечном итоге, жить так, как ее мать жила с отцом Натали -- и
вот это уже было совершенно немыслимо для Жаклин.
Что же касается предложения О., то тут Жаклин говорила себе, что все можно
представить так, будто она просто договаривается со своей подружкой, и они
на двоих (хотя бы руководствуясь материальными соображениями) снимают одну
квартиру. При этом О. отводилось две роли: первая -- содержащего ее
любовника, любящего ее и помогающего ей жить, и вторая -- роль некоего
морального гаранта (главными образом в глазах ее семьи). Довольно редкие
появления Рене, вряд ли смогли бы скомпрометировать Жаклин.
И все-таки кто бы мог сказать, что заставило Жаклин принять предложение О.,
и не был ли Рене истинной причиной тому?
С матерью Жаклин предстояло разговаривать О. и никогда в жизни она не
чувствовала себя так неловко, как, когда стояла перед этой стареющей
женщиной, благодарившей ее за внимательное и доброе отношение к дочери.
Правда, в глубине души, О. не признавала себя предательницей или посланцем
некоего мафиозного клана, и говорила себе, что у нее хватит воли
воспротивиться сэру Стивену и она не позволит ему вовлечь Жаклин ни во что
дурное. Во всяком случае, так ей тогда казалось.
Но жизнь распорядилась по-своему, и не успела еще Жаклин переехать к ней
(девушке была отдана комната Рене, благо, что он почти не пользовался ею,
предпочитая одиночеству широкую и теплую постель О.), как О., никак не
ожидая от себя подобного, вдруг с удивлением поняла, что она страстно хочет
обладать Жаклин и готова добиваться этого любой ценой, вплоть до выдачи ее
сэру Стивену. При этом она успокаивала себя тем, что Жаклин своей красотой
сама (и лучше чем кто-либо другой) способна защитить себя, и если уж с
девушкой и произойдет нечто подобное тому, что произошло с ней, с О., так
разве это так уж и плохо? И О., временами все же не желая признаваться себе
в этом, с трепетным, сладострастным замиранием сердца ждала когда
она сможет увидеть рядом с собой обнаженную и подобную себе Жаклин.
* * *
Вот уже неделю, получив, в конце концов, разрешение матери, Жаклин жила у
О. Рене все это время был чрезвычайно предупредителен и внимателен. Он
водил их в ресторан обедать, а вечерами приглашал в кино, выбирая при этом
совершенно невозможные фильмы, то про каких-то торговцев наркотиками, то
про тяжелую жизнь парижских сутенеров. Когда они рассаживались в зале, он
занимал кресло между ними, потом брал их обоих за руки и, не произнося ни
слова, смотрел на экран. Иногда, когда там возникали сцены насилия, он
поворачивался к Жаклин и внимательно следил за ее лицом, стараясь
подсмотреть в темноте, как меняется его выражение, чтобы понять, какие при
этом чувства испытывает девушка. Но, как правило, лицо Жаклин не выражало
ничего, разве что, иногда на нем появлялся след легкого отвращения, и тогда
уголки ее рта немного опускались вниз. После фильма Рене на своей открытой
машине вез их домой, теплый ночной ветер развевал густые волосы Жаклин, и
она, чтобы они не хлестали ее по лицу, пыталась придерживать их руками.
Живя у О., Жаклин вполне терпимо относилась к некоторым вольностям, которые
Рене позволял себе по отношению к ней. Он, например, мог совершенно
спокойно зайти в ее комнату под предлогом, что забыл здесь какие-то
бумаги (что было откровенной ложью, и О. это отлично знала) и, якобы не
обращая внимания на то, что Жаклин в этот момент неодета или переодевается,
начать рыться в ящиках большого, украшенного деревянной инкрустацией
секретера.
Комната Рене была немного темной -- окна выходили на север, во двор -- и,
со своими серыми, стального цвета стенами и холодным полом, представляла
собой разительный контраст светлым солнечным комнатам, расположенным со
стороны набережной. К тому же она была довольно бедно обставлена, и этот
секретер со старинной тяжеловатой элегантностью был, пожалуй, единственным
ее украшением. Думая обо всем этом, О. не без основания полагала, что
вскоре Жаклин согласится перебраться к ней, в ее светлые комнаты. И тогда
они будут не только пользоваться одной ванной и делить с ней еду и
косметику, о чем они договорились в первый же день, но и разделять нечто
куда большее. В общем так оно все и произошло, правда, Жаклин, делая это,
руководствовалась совсем иными соображениями, нежели думала О. Она
нисколько не тяготилась отведенной ей комнатой -- ее мало интересовал уют,
и если, в конце концов, она и пришла к О., и стала спать с ней, так это
произошло не от того, что ей не нравилась ее комната -- нет, этого не было
(хотя О. приписывала ей это чувство и в душе радовалась, что может при
случае воспользоваться им) -- она просто любила сексуальное удовольствие и
находила безопасным получать его от женщины.
Случилось это на шестой день. Они пообедали в ресторане, потом Рене привез
их домой и десяти часам вечера уехал, оставив их наедине. И вот как-то
буднично и просто Жаклин, голая и еще влажная после ванны, появилась на
пороге комнаты О. Она спросила:
-- Вы уверены, что он не вернется? -- и, не дожидаясь ответа, легла на
большую уже расстеленную, словно в ожидании, кровать.
Закрыв глаза, она позволила О. целовать и ласкать себя, сама при этом никак
не отвечая на ее ласки. В какой-то момент Жаклин начала едва слышно
стонать, потом все громче и громче и, в конце концов, закричала. Заснула
она почти сразу, прямо при ярком свете, лежа поперек кровати,
распластавшись и свесив с нее разведенные в стороны ноги. Прежде чем
прикрыть девушку одеялом и погасить свет, О. какое-то время смотрела на
поблескивающие в ложбинке ее груди крошечные капельки пота.
Когда часа через два, уже в темноте, О. снова начала ласкать ее, девушка не
сопротивлялась. Повернувшись так, чтобы О. было удобнее гладить ее, она,
по-прежнему не открывая глаз, прошептала:
-- Только, пожалуйста, не очень долго: мне завтра рано вставать.
Как раз тогда Жаклин пригласили сниматься в каком-то фильме. Роль была
эпизодическая, но она согласилась. Гордится ли она этим или нет понять было
довольно трудно. И ее отношение к этому новому для нее занятию тоже
оставалось неясным: то ли она принимала эту работу как первый шаг на пути к
достижению желаемой известности, то ли просто как развлечение. Как бы то ни
было, каждое утро она резко вскакивала с кровати -- и в этом было больше
злости, чем предвкушения, -- спешила в душ, торопливо красилась,
причесывалась и, ограничивая свой завтрак большой приготовленной О. кружкой
черного кофе, выбегала за дверь, позволяя однако перед этим О. поцеловать
ей руку.
* * *
Жаклин уходила в полной уверенности, что О., такая теплая и домашняя в
своем белом шерстяном халате, проводив ее, обязательно вернется в постель и
поспит еще часик-другой. Но она ошибалась. В те дни, когда она отправлялась
ранним утром в Булонь на студию, где проходили съемки фильма, О. дождавшись
ее ухода, быстро собиралась и вскоре уже находилась на рю де Пуатье, в
доме сэра Стивена.
Там обычно в это время заканчивалась уборка. Служанка -- пожилая мулатка
по имени Нора вела О. в гостиную, где та раздевалась (одежда укладывалась в
стенной шкаф), надевала лакированные туфли на высоких каблуках, которые
громко стучали при ходьбе, и обнаженная следовала за пожилой женщиной. Их
путь лежал к кабинету сэра Стивена. У самой двери они останавливались и
Нора, открыв ее, отступала в сторону, пропуская О. вперед.
О. никак не могла привыкнуть к этому ритуальному шествию, а раздеваться и
стоять голой перед этой суровой молчаливой женщиной, ей было не менее
страшно, чем перед слугами в Руаси. В своих мягких войлочных тапках
мулатка, точно монахиня, бесшумно двигалась по комнатам и коридорам дома. И
О. все то время, пока она шла за ней не могла оторвать взгляда от торчащих
вверх завязок ее белого чепчика. Но наряду со страхом, причины которого
ускользали от ее понимания, внушаемым ей этой женщиной, с худыми
кожистыми, словно ветви старого дерева, руками, О. чувствовала и нечто
совершенно противоположное, а именно, какое-то подобие гордости за себя от
того, что эта мулатка -- служанка сэра Стивена, оказывалась свидетельницей
тех знаков внимания, которыми удостаивал ее, О., ее хозяин. Впрочем -- и О.
отдавала себе в этом отчет -- возможно, что подобного удостаивалась не одна
она. Но О. хотелось верить, что сэр Стивен любит ее, и она почти убедила
себя в этом. Она ждала, что вот-вот он вновь скажет ей об этом, но по мере
того, как крепли его любовь и желание, сам он становился лишь более нуден,
медлителен и педантичен. Иногда он по полдня заставлял ее ласкать себя,
оставаясь при этом совершенно безучастным. О. с радостью выполняла все его
требования, и чем грубее и резче были его приказы, тем с большей
признательностью принимала она их, будучи абсолютно счастлива тем, что он
допускает ее до себя и терпит ее ласки. Его приказы были для нее манной
небесной.
Кабинет сэра Стивена располагался прямо над серо-желтым салоном и был
значительно меньше его. Здесь не было ни дивана, ни канапе, зато стояла
пара старинных кресел, накрытых ковровыми с вытканными цветочными узорами
покрывалами. О. иногда сидела в одном из них, но чаще сэр Стивен
предпочитал, чтобы она стояла рядом, на расстоянии вытянутой руки, с тем
чтобы он всегда смог достать до нее. Когда англичанин хотел поласкать ее,
он позволял ей присесть на стоящий слева от его кресла и упирающийся торцом
в стену большой письменный стол. Тут же стоял и книжный стеллаж, приютивший
на своих полках несколько словарей и телефонных справочников, и О., сидя на
столе, могла боком опираться на этот стеллаж. Телефон находился за ее
спиной, и когда он начинал звонить, она всякий раз вздрагивала от
неожиданности. Поднимая трубку, она спрашивала "Кто там?", потом повторяла
услышанное сэру Стивену и в зависимости от того хотел ли он разговаривать
или нет, она, либо передавала ему трубку, либо, вежливо извинившись,
опускала трубку на рычаг аппарата.
Если к сэру Стивену приходил посетитель, Нора, объявив его, уводила О. в
соседнюю с кабинетом комнату, потом, когда гость уходил, она возвращалась
за ней. Обычно, за то время, пока О. находилась в кабинете, мулатка
несколько раз заходила в него. Она то приносила корреспонденцию сэру
Стивену, то кофе, то открывала жалюзи, то закрывала их, то вытряхивала
пепельницу. Ей единственной было позволено входить в его кабинет, причем
приказано было делать это без стука, и она охотно пользовалась данным
правом. Переступив порог, она всегда молча ждала, пока хозяин заметит ее и
сам спросит, что она хочет. Однажды она вошла как раз в тот момент, когда
О., согнувшись, стояла, опираясь локтями на кожаную поверхность стола и
готовилась принять сэра Стивена между своими раскрытыми ягодицами.
О. заметила ее и подняла голову. Их взгляды встретились. Черные блестящие
глаза Норы бесстрастно смотрели в глаза О. На неподвижном лице мулатки,
словно выточенном их темного мрамора, не отражалось никаких эмоций.
Холодный взгляд служанки так смутил О., что она непроизвольно попыталась
выпрямиться. Но сэр Стивен удержал ее и, прижав одной рукой к столу,
другой постарался пошире раскрыть ее. О., всегда старавшаяся сделать все
возможное для удобства сэра Стивена, сейчас чувствовала себя скованной и
зажатой, и ему пришлось применить силу, чтобы войти в нее. Сделав два-три
движения, он почувствовал, что дело пошло легче, и, велев Норе подождать,
всерьез принялся за О.
Потом, прежде чем отослать О., он нежно поцеловал ее в губы.
* * *
Не будь этого поцелуя, неизвестно, хватило бы мужества О. несколькими днями
позже сказать сэру Стивену, что Нора внушает ей страх.
-- Надеюсь, что это действительно так, -- ответил он. -- Но у вас будет еще
больше оснований бояться ее, когда вы будете носить мое клеймо и мои
кольца. Что произойдет довольно скоро, если, конечно, вы на это
согласитесь.
-- Почему? -- спросила О. -- И что это за клеймо и кольца. Я уже и так
ношу...
-- Вот поедем к Анн-Мари, -- перебил ее сэр Стивен, -- узнаете. Я обещал
ей показать вас. Вы не против? Тогда мы отправимся сразу после завтрака.
Она мой хороший друг и вам будет приятно с ней познакомиться.
Настаивать О. не решилась. Однажды, когда они завтракали в Сен-Клу, сэр
Стивен уже упоминал имя Анн-Мари, и О. сейчас была по-настоящему
заинтригована. Вынужденная хранить свой секрет, О. жила очень замкнуто, к
тому же стены, возведенные вокруг нее Рене и сэром Стивеном, временами
напоминали ей стены публичного дома: всякий, знавший ее тайну, имел право
на ее тело, и это немного тяготило ее. Еще О. подумала о том, что глагол
"открыться" имеющий второе значение "довериться кому-либо", для нее
наполнен только одним единственным смыслом -- изначальным, буквальным и
абсолютным. Она открывалась всем и вся, и иногда ей казалось, что именно в
этом-то и заключается смысл ее существования. Прежде, говоря о своих
друзьях, сэр Стивен, так же впрочем, как и Рене, имел в виду только одно --
что стоит им только захотеть ее, и она будет в их распоряжении. Сейчас же,
услышав об Анн-Мари, О. терялась и не знала чего можно ждать от знакомства
с этой женщиной. В этом ей не мог помочь даже опыт ее пребывания в Руаси.
Как-то раз сэр Стивен упомянул, что хочет посмотреть, как она ласкает
женщин, сможет быть, пришло время и именно это потребуется от нее? Но
тогда, кажется, он говорил о Жаклин... Как же он сказал? "Я обещал ей
показать вас". Да, именно так, ну или что-то в таком роде...
Однако, первый визит к Анн-Мари, мало что прояснил для О.
Жила Анн-Мари недалеко от обсерватории, занимая верхний этаж большого,
возвышающегося над кронами деревьев, дома. Это была маленькая хрупкая
женщина, примерно одного возраста с сэром Стивеном; ее черные короткие
волосы местами уже посеребрила седина. Она предложила О. и сэру Стивену по
чашечке черного и очень крепкого кофе и этот божественный ароматный
напиток немного взбодрил О. Допив кофе, О. привстала из своего кресла,
чтобы поставить пустую чашку на стол, но Анн-Мари перехватила ее руку и,
повернувшись к сэру Стивену спросила:
-- Вы не возражаете?
-- Пожалуйста, -- ответил англичанин.
До этой минуты Анн-Мари ни разу не улыбнулась О., не сказала ей ни единого
слова, даже когда сэр Стивен знакомил их, а тут, получив согласие
англичанина, она просто расплылась в улыбке и так ласково и нежно
проворковала, обращаясь к О.:
-- Иди сюда, крошка, я хочу посмотреть на твой живот и ягодицы. Но
сначала разденься догола, так будет лучше.
Сэр Стивен не сводил с О. глаз, пока она снимала свою одежду. Анн-Мари
курила. Минут пять О. молча стояла перед ними. Зеркал в комнате не было,
но немного повернув голову, она могла видеть свое отражение в черной
лакированной поверхности стоявшей напротив ширмы.
-- И чулки тоже сними, -- сказала Анн-Мари. -- Ты что не видишь, что тебе
нельзя носить такие резинки -- ты испортишь себе форму бедер, -- добавила
она и пальцем указала О. на небольшую канавку над коленом, в том месте где
резинка закрепляла чулок.
-- Кто тебя научил этому?
О. открыла было рот, чтобы ответить, но тут, опередив ее, в разговор
вмешался сэр Стивен.
-- Ее возлюбленный, -- сказал он. -- Это тот самый парень, что отдал
мне ее. Помните, я рассказывал вам? Зовут его Рене, и я не думаю, что он
будет возражать.
-- Хорошо, -- сказала ему Анн-Мари. -- Тогда я сейчас распоряжусь, чтобы
О. принесли чулки и корсет с подвязками; он сделает ее талию немного уже.
Она позвонила. На зов явилась молодая светловолосая девушка и по приказу
Анн-Мари принесла тонкие черные чулки и корсет, пошитый из тафты и черного
шелка. Пришла пора одеваться. О., стараясь не потерять равновесия,
аккуратно натянула чулки; они были длинными и доходили до самого верха ее
ног. Девушка-служанка надела на нее корсет и застегнула на спине
металлические застежки. Шнуровка, дающая возможность стягивать или
ослаблять его, тоже была сделана сзади. Подождав, когда О. пристегнет
подвязками чулки, девушка затянула как только это было возможно сильно,
шнуровку корсета. Корсет, благодаря особым корсетным спицам, выгнутым
внутрь на уровне талии, был достаточно жестким, и О. тут же почувствовала
это. Она едва могла дышать стиснутая им. Спереди он доходил ей почти до
лобка, но не закрывал его, а сзади и с боков был несколько короче и
оставлял совершенно открытыми бедра и ягодицы.
-- Ну вот и замечательно, -- осмотрев ее, сказала Анн-Мари, и повернувшись
к сэру Стивену, добавила: -- При этом корсет абсолютно не помешает вам
обладать ею. Впрочем, увидите сами. А теперь, О., подойди сюда.
Анн-Мари сидела в большом, обитом вишневого цвета бархатом. Когда О.
подошла к ней, она провела рукой по ее ногам и ягодицам, потом, указав на
стоящий ребром пуф, приказала ей лечь на него и запрокинуть голову. О. не
посмела ослушаться. Анн-Мари приподняла и раздвинула ей ноги, затем,
попросив ее не двигаться, наклонилась и, взявшись пальцами за губы,
стерегущие вход в ее лоно, раскрыла их. О. подумала, что примерно так на
рынке оценивают лошадей, задирая им губы, или, покупая рыбу, открывают ей
жабры. Потом она вспомнила, что Пьер, в первый же вечер ее пребывания в
Руаси, привязав ее цепью к стене, делал с ней то же самое. Что ж, она
больше не принадлежала себе, а уж эта часть ее тела и подавно. Каждый раз,
получая все новые и новые доказательства тому, она бывала не то, чтобы
удовлетворена этим, нет, скорее, ее охватывало сильное и временами почти
парализующее ее смятение -- она понимала, что власть чужих оскверняющих
ее рук -- ничто в сравнении с властью того, кто отдал ее им. Тогда в
Руаси, ею обладали очень многие, но принадлежала она одному только Рене.
Кому же она принадлежит сейчас? Рене или сэру Стивену? Она терялась.
Впрочем...
Анн-Мари помогла ей встать и велела одеваться.
-- Привозите ее, когда сочтете нужным, -- сказала она сэру Стивену. -- Дня
через два я буду в Сомуа. Думаю, все будет хорошо.
Как она сказала? Сомуа... О. почему-то в первое мгновение послышалось:
Руаси. Но нет, конечно, нет. И "что будет хорошо"?
-- Если вы не против, то дней через десять, -- сказал сэр Стивен, --
где-нибудь в начале июля.
Сэр Стивен задержался у Анн-Мари, и домой О. ехала одна. Отсутствующе
глядя в окно автомобиля, она вдруг вспомнила, как еще ребенком в одном из
музеев Люксембурга видела, привлекшую ее своим натурализмом, скульптуру
женщины с очень узкой талией, подчеркнуто тяжелой грудью и пышными
ягодицами, наклоняющуюся вперед, чтобы полюбоваться на себя в зеркальной
глади разлившегося у ее ног мраморного источника. Тогда ей было страшно,
что хрупкая мраморная талия может сломаться. Если же теперь сэр Стивен
хочет, чтобы это произошло с ней, с О., то.... Тут О. снова пришла в
голову мысль, которая давно уже не давала ей покоя, которую она всячески
старалась гнать от себя: она заметила, что Рене, с тех пор, как она
поселила у себя Жаклин, все реже и реже стал оставаться ночевать у нее, и
она не уставала себя спрашивать: почему? Скоро уже июль. Он говорил, что
уедет в середине лета, и это значит, что она долго не увидит его. Все это
усугублялось для О. еще и тем, что их нынешние встречи тоже во многом
оставляли ее неудовлетворенной. Она теперь практически видела его только
днем, когда он заезжал за ней и Жаклин и вез их обедать, да еще иногда по
утрам в доме на рю де Пуатье. Англичанин всегда очень радушно принимал его.
Нора, объявив о приходе Рене, вводила его в кабинет сэра Стивена. Если О.
была там возлюбленный всегда целовал ее, нежно проводил рукой по ее груди,
потом начинал с сэром Стивеном обсуждать планы на завтра, в которых, как
правило, ей места не находилось, и уходил. Неужели он больше не любит ее?
О. вдруг охватила такая паника, что она, не помня себя, выскочила из
остановившейся возле ее дома машины, и, сама не понимая что делает,
бросилась на проезжую часть, чтобы поймать такси и поскорее добраться на
нем до своего возлюбленного. Просто попросить шофера сэра Стивена отвезти
ее в контору Рене -- такое ей просто в голову не пришло.
О. добежала до бульвара Сен-Жермен. Тесный корсет не давал ей свободно
дышать, и, вспотевшая и задыхающаяся, она остановилась. Вскоре возле нее
притормозило такси, и она, сообщив шоферу адрес бюро, в котором работал
Рене, забралась в машину. О. не знала, на работе ли он, и если да, то
примет ли он ее -- до сих пор она ни разу не приезжала к нему туда.
Рене, казалось, нисколько не удивился ее появлению. Он отпустил секретаршу,
сказав ей, что его ни для кого нет, и попросил ее отключить его телефон.
Потом он ласково обнял О. и спросил, что случилось.
-- Мне вдруг показалось, что ты больше не любишь меня, -- сказала О.
Рене засмеялся.
-- Вот так, ни с того ни сего?
-- Да, в машине, когда я возвращалась от...
-- От кого?
О. молчала. Рене опять засмеялся.
-- Чего ты боишься? Я уже все знаю; сэр Стивен только что звонил мне.
Он вновь занял место за своим рабочим столом. О., обхватив себя за
плечи, стояла рядом.
-- Мне все равно, что они будут делать со мной, -- едва слышно
произнесла она, -- но ты только скажи, что любишь меня.
-- Радость моя, -- сказал Рене, -- я люблю тебя. Но я хочу, чтобы ты во
всем слушалась меня, а ты не делаешь этого. Ты рассказала Жаклин о сэре
Стивене и замке Руаси? Нет. А почему?
О. начала было отвечать ему, но он почти сразу прервал ее.
-- Иди сюда, -- сказал он.
Он заставил ее опереться на спинку кресла, в котором только что сидел сам,
и приподнял на ней юбку.
-- Да, -- многозначительно произнес он, увидев корсет. -- Думаю, что
если у тебя будет поуже талия, ты станешь еще привлекательнее.
Потом он довольно грубо овладел ею. Но он так давно не делал этого, что
О. уже не знала, можно ли это принимать за доказательство его любви.
-- Послушай, -- сказал немного погодя Рене. -- Это очень плохо, что ты
до сих пор ничего не рассказала Жаклин. Она нужна нам в замке, и было бы
лучше, если бы именно ты привезла ее туда. Впрочем, ладно, вернувшись от
Анн-Мари, ты уже, всяко не сможешь скрывать своего положения.
-- Почему? -- спросила О.
-- Увидишь, -- ответил Рене. -- А пока у тебя есть еще пять дней и пять
ночей, потому что потом, за пять дней до того, как отправить тебя к
Анн-Мари, сэр Стивен начнет пороть тебя. Сама знаешь, следы, оставляемые
плетью, очень заметны, и, думаю, тебе трудно будет объяснить их
происхождение Жаклин.
О. молчала. Знал бы он, что Жаклин никогда не смотрела на ее тело -- она
просто лежала, закрыв глаза, и отдавалась ласкам. Достаточно было бы О.
не принимать в присутствии Жаклин ванну и одевать, ложась в постель,
ночную рубашку, и девушка ничего бы не заметила, так же, как она до сих
пор не заметила того, что О. не носит нижнего белья. Она не замечала
ничего: О. не интересовала ее.
-- Так что можешь подумать, -- продолжил Рене. -- Но одно ты
обязательно должна будешь сказать ей. Причем сделать это надо немедленно.
-- Что?
-- Ты скажешь ей, что я влюбился в нее.
-- Это правда? -- выдохнув, спросила О.
-- Нет, но я хочу, чтобы она была моей, а так как ты не можешь или не
желаешь помочь мне в этом, придется действовать самому.
-- Но она никогда не согласится поехать в Руаси, -- убежденно сказала О.
-- Что ж, -- просто сказал Рене, -- тогда ее заставят силой.
В тот же вечер О. сказала Жаклин, что Рене влюблен в нее. Девушка
восприняла это очень спокойно. Ночью, разглядывая спящую Жаклин, О. вдруг
подумала о том, как все-таки странно устроен этот мир: она еще месяц назад
приходила в совершеннейший ужас при одной только мысли, что это красивое
хрупкое тело может быть отдано на поругание жестоким и похотливым гостям
замка Руаси, а сегодня, сейчас, повторяя про себя последние, сказанные ей
Рене, слова, чувствовала себя по-настоящему счастливой.
* * *
Приближался июль. Жаклин уехала куда-то на съемки фильма; сказала, что
вернется не раньше августа. О. больше ничего в Париже не удерживало. Рене
собирался ехать в Шотландию, к родителям, и для вида немного сокрушался по
поводу рапзлуки с О. В какой-то момент у О. мелькнула надежда, что он
возьмет ее с собой, но тут же угасла, когда она вспомнила, что сэр Стивен
должен везти ее к Анн-Мари, а Рене, естественно, не будет противиться
этому. Так оно и произошло, и сэр Стивен сообщил, что приедет за ней, как
только Рене улетит в Лондон.
-- Мы прямо сейчас едем к Анн-Мари, -- сказал сэр Стивен, едва переступив
порог ее квартиры. -- Она уже ждет нас. Вещей никаких не надо. Вам ничего
не понадобится.
На этот раз он привез ее в небольшой красивый дом, одиноко стоявший в
глубине пышного, но немного запущенного сада. Это было совсем неподалеку от
леса Фонтебло. Было два часа дня, лениво жужжали мухи и припекало солнце. В
ответ на звонок залаяла собака -- большая немецкая овчарка. Когда они
подходили к дому, она обнюхала ноги О. Повернув за угол, они увидели
Анн-Мари. Женщина сидела в шезлонге в тени большого ветвистого бука.
Лужайка, выбранная ею для полуденного отдыха, тянулась от края сада к самым
стенам дома. На их появление Анн-Мари никак не прореагировала. Она даже не
поднялась им навстречу.
-- Вот, привез, -- сказал сэр Стивен. -- Что с нею надо сделать вы сами
знаете. Я только хотел бы узнать, когда можно будет забрать ее?
-- Вы говорили ей что-нибудь? Она знает, что ее ждет? Впрочем, теперь уже
все равно. Я начну сегодня же. Думаю, это займет дней пятнадцать. Потом, я
полагаю, что поставить кольца и клеймо, вы захотите сами, не так ли?
В общем приезжайте через пару недель, надеюсь, что все будет готово.
О. хотела было спросить, что же ждет ее, но Анн-Мари перебила ее:
-- Ты скоро сама все узнаешь, -- сказала она. -- А сейчас пойди в комнату
-- как войдешь в дом первая дверь налево, разденься там, сандалии можешь
оставить, и сразу возвращайся сюда.
Комната была большой, просторной, с белыми стенами и фиолетовыми шторами
на окнах. О. сняла с себя все, положила одежду, перчатки и сумочку на
маленький, стоявший рядом с дверью, стул и вышла из дома. Ступая по
стриженному газону лужайки, она щурилась на солнечном свету и старалась
поскорее добраться до спасительной тени бука. Сэр Стивен по-прежнему стоял
перед Анн-Мари. У ее ног сидела собака. Черные с проседью волосы женщины
масляно блестели на солнце, а голубые глаза поблекли и потемнели. На ней
было белое, перехваченное лакированным ремешком платье и белые открытые
сандалии; ногти на пальцах рук и ног были покрыты алым лаком.
-- О., -- сказала она, -- встань на колени перед сэром Стивеном.
О. послушно опустилась на траву; руки убраны за спину, грудь немного
подрагивает. Собака вскочила и О. показалось, что она готова броситься на
нее.
-- Сидеть, Тук, -- спокойно сказала Анн-Мари. -- О., согласна ли ты носить
кольца и клеймо сэра Стивена?
-- Да, -- ответила О.
-- Тогда жди меня здесь. Я только провожу сэра Стивена и вернусь.
Пока Анн-Мари выбиралась из шезлонга, сэр Стивен наклонился к О. и
поцеловал ее в губы.
Потом он выпрямился и поспешил за женщиной. О. услышала звук закрываемой
калитки, и через минуту-другую Анн-Мари вновь появилась на лужайке. О.
ждала ее, сидя на пятках и положив на колени руки.
В доме, так заботливо спрятанным за высокой оградой сада, как позже
узнала О. жили еще три девушки. Они занимали комнаты на втором этаже; ей
же отвели комнату на первом, по соседству с той, что занимала Анн-Мари.
Анн-Мари крикнула девушкам, чтобы они спускались в сад, и О. увидела, что
все трое обитательниц этого дома тоже были обнаженными.
Одна была маленькой и рыжей, с неестественно белой кожей и пухлой грудью,
испещренной сетью зелено-голубых вен; две другие -- шатенки, с длинными
стройными ногами и черными, под цвет волос на голове треугольниками лобков.
-- Это О., -- представила ее Анн-Мари, снова заняв место в шезлонге. --
Подведите ее ко мне. Я хочу еще раз осмотреть ее.
Девушки обступили О., подняли ее и подтолкнули к Анн-Мари. Та заставила
повернуться ее спиной и, увидев черные полосы на ее бедрах и ягодицах,
спросила:
-- Кто тебя бил? Сэр Стивен?
-- Да, -- ответила О.
-- Чем?
-- Хлыстом.
-- Когда это было?
-- Три дня назад.
-- Теперь, в течении месяца тебя бить не будут. Правда, это начиная с
завтрашнего дня, а сегодня, по случаю твоего приезда, девушки немного
помучают тебя. Тебя когда-нибудь били плетью между ног? Нет? Где уж им,
мужчинам. Давай, теперь посмотрим твою талию. О! Уже лучше!
Она сжала руками талию О., потом приказала рыжей девушке принести какой-то
особый корсет и, когда та вернулась, велела девушкам надеть его на О.
Особенность этого черного шелкового корсета заключалась в том, что он
больше походил на широкий пояс, чем на собственно корсет, поскольку был
очень коротким, жестким и узким; подвязок на нем не было. Застегивая его
на О., девушка-шатенка старалась изо всех сил.
-- Но это же ужасно, -- вяло протестовала О.
-- Верно, -- ответила Анн-Мари, -- но благодаря ему, ты станешь еще
красивее. Посмотри, насколько уже стала совершеннее твоя фигура. Этот
корсет ты будешь носить каждый день. Теперь я хочу знать, каким образом
сэр Стивен чаще всего берет тебя?
О., чувствуя у себя между ног ищущую руку Анн-Мари, молчала. Девушки с
интересом наблюдали за ними.
-- Наклоните ее, -- приказала им Анн-Мари.
Дважды повторять не потребовалось, и вскоре О. почувствовала, как чьи-то
руки развели в стороны ее ягодицы и там замерли, ожидая дальнейших
приказов.
-- Понятно, -- сказала Анн-Мари, -- можешь не отвечать. Клеймо надо будет
поставить на ягодицах. Отпустите ее, -- велела она девушкам. -- Сейчас
Колетт принесет коробку с браслетами и мы подберем тебе подходящие.
Колетт звали одну из шатенок, ту, что повыше. Вторую -- Клер. Имя
пухленькой рыжей девушки было Ивонна.
Когда девушка уже направилась к дому, Анн-Мари окликнула ее:
-- Да, Колетт, не забудь захватить жетоны, -- и, повернувшись к О.,
объяснила: -- Мы бросим жребий и определим, кто тебя будет пороть сегодня.
О как-то сразу не обратила внимания, что на всех девушках были надеты
кожаные колье и браслеты, подобные тем, что она носила в Руаси.
Колетт вернулась. Ивонна выбрала браслеты и застегнула их на запястьях О.
Потом Анн-Мари протянула О. четыре принесенных девушкой жетона и велела,
не глядя на написанные на них цифры, раздать их всем по одному. Посмотрев
на свои жетоны, девушки молча ждали, что скажет Анн-Мари.
-- У меня двойка, -- были ее слова. -- У кого единица?
Колетт подняла руку.
-- Что ж, она твоя.
Она завела О. за спину руки, сцепила их там браслетами и подтолкнула О.
вперед. У большой стеклянной двери, ведущей в расположенное перпендикулярно
к главному зданию крыло дома, Ивонна, шедшая немного впереди, остановилась
и, подождав остальных, сняла с подошедшей О. сандалии. Переступив порог,
О. увидела за дверью большую светлую комнату. Куполообразный потолок
поддерживали две небольшие стоящие, примерно, в двух метрах друг от друга,
колонны. В дальней половине комнаты было сделано нечто, напоминающее
помост, невысокий, в четыре ступеньки, который, образуя полукруг, тянулся
от стены к колоннам. Между колоннами он резко обрывался. Пол и помост были
застелены красным войлочным паласом. Такого же красного цвета были и
стоящие вдоль белоснежных стен плюшевые диваны. Справа от двери
располагался камин. У противоположной стены на низком столике стоял большой
проигрыватель и рядом лежала кипа пластинок.
-- Это наш музыкальный салон, -- улыбнувшись, сказала Анн-Мари.
О. только потом узнала, что сюда можно было попасть и непосредственно из
комнаты Анн-Мари, через дверь, находящуюся справа от камина.
О. усадили на край помоста, точно посередине между колоннами. Ивонна
закрыла стеклянную дверь и опустила жалюзи. В комнате стало темнее. О.
заметила, что входная дверь была двойной и, удивившись, спросила об этом
Анн-Мари.
-- Это чтобы никто не услышал, как ты будешь кричать, -- засмеявшись,
ответила женщина. -- Стены этой комнаты проложены пробковыми плитами, они
глушат звук, и снаружи ничего не слышно. Так что, ложись.
Взяв О. за плечи, она уложила ее спиной на мягкий войлок, потом подтянула
немного на себя. Ноги О. свешивались с края помоста. Руки ее Ивонна
закрепила в торчащем из помоста металлическом кольце. Потом она подняла ее
ноги, пропустила через браслеты на лодыжках идущие от колонн ремни, и О.
неожиданно почувствовала, что ее зад начинает приподниматься. Вскоре она
оказалась распятой между колоннами, с широко разведенными ногами и
выставленными вперед ягодицами. Анн-Мари провела рукой по внутренней
стороне ее бедер.
-- Здесь самая нежная кожа, -- сказала она. -- Пожалуйста, Колетт,
поосторожней, постарайся не повредить ее.
Колетт поднялась на помост. О. успела заметить кожаную плеть в руках
девушки, и тут же острая боль на мгновение ослепила ее. О. застонала.
Колетт старательно наносила удары, изредка останавливаясь, чтобы
полюбоваться своей работой. О., обезумев от боли, неистово билась в ремнях.
Она стиснула зубы, стараясь сдерживать рвущийся из нее крик. "Они не
услышат от меня просьб о пощаде," -- говорила она себе в те редкие
мгновения, когда Колетт давала себе передышку. Но именно этого, похоже,
добивалась от нее Анн-Мари. Она приказала Колетт бить еще сильнее и
быстрее.
О. изо всех сил пыталась сдержаться, но тщетно. Минутой позже она уже
плакала и кричала, дергаясь под жалящими ударами плети. Анн-Мари ласково
гладила ее мокрое от слез лицо.
-- Потерпи еще немножко. Совсем чуть-чуть, -- успокаивала она ее. --
Колетт, у тебя еще пять минут. Так что поспеши.
Но О. кричала, что она больше ни секунды не может выносить эту боль, и
просила, чтобы над ней сжалились и отпустили. Однако, когда Колетт,
наконец-то, перестала наносить удары и сошла с помоста, и Анн-Мари ,
улыбнувшись сказала О:
-- А теперь поблагодари меня.
О. не раздумывая сделала это. Она давно знала, что женщины куда более
жестоки и беспощадны, чем мужчины, и еще раз получила тому доказательство.
Но не страх заставил ее поблагодарить свою мучительницу, а нечто совсем
иное. Она давно заметила, но так и не смогла ни понять, ни найти тому
причину, противоречивость своей натуры; она путалась в своих чувствах и
ощущениях: ей доставляло удовольствие думать о пытках и мучениях,
уготованных ей, но стоило ей только на себе ощутить их, как она готова была
на все, что угодно, лишь бы они прекратились; когда же это заканчивалось,
она снова была счастлива, что ее мучили. И так по кругу -- чем сильнее
мучили, тем большее потом удовольствие. Анн-Мари, безусловно, понимала это,
и поэтому нисколько не сомневалась в том, что благодарность О. была
искренней. Потом она объяснила О., почему именно так должно было начаться
ее пребывание в этом доме: ей не хотелось, чтобы девушки, попадавшие сюда,
в этот мир женщин (а кроме самой Анн-Мари и постоялиц, в доме жила еще и
прислуга -- кухарка и две служанки, убиравшие комнаты и присматривающие за
садом) теряли ощущение своей значимости и уникальности для иного мира, для
мира мужчин. И поэтому она считала своим долгом делать все возможное, чтобы
этого не произошло. Отсюда и требование, чтобы девушки все время были
голыми, и та открытая поза, в которой сейчас находилась О. Ей было
объявлено, что в таком положении, с поднятыми и разведенными в стороны
ногами, она будет оставаться еще часа три, до ужина. Завтра же, в свою
очередь, она увидит на этом самом помосте кого-нибудь из девушек. Подобная
методика очень эффективна, но требует уйму времени и большой точности,
что делает совершенно невозможным ее применение, например, в условиях замка
Руаси. Впрочем, О. скоро сама это почувствует, а сэр Стивен вернувшись,
просто не узнает ее.
* * *
На следующее утро, сразу после завтрака, Анн-Мари пригласила О. и Ивонну в
свою комнату. Из большого секретера она достала зеленую кожаную шкатулку,
поставила ее на стол и открыла крышку. Девушки в ожидании стояли рядом.
-- Ивонна ничего не говорила тебе? -- спросила она у О.
-- Нет, -- ответила О. и обеспокоенно подумала, что же такого Ивонна
должна была сказать ей.
-- Насколько я понимаю, сэр Стивен тоже не захотел ничего рассказывать
тебе. Ладно. Вот те самые кольца, которые должны быть надеты на тебя,
согласно его желанию, -- сказала Анн-Мари и, действительно вытащила из
шкатулки два небольших продолговатой формы кольца.
О. заметила, что они были сделаны из такого же матового нержавеющего
металла, как и кольцо на ее пальце. Они были трубчатыми и по виду
напоминали звенья массивной цепочки. Анн-Мари, взяв одно из колец,
показала О., что оно образовано двумя дугами в форме буквы "U", которые
вставлялись одна в другую.
-- Но это пробный экземпляр, -- сказала она. -- Его можно снять. А
вот рабочая модель. Видишь, в трубку вставлена пружина, и если на нее с
силой нажать, она входит в паз и там намертво стопорится. Снять такое
кольцо уже невозможно, его можно только распилить.
К кольцу был прикреплен металлический диск, шириной, равный, примерно,
длине кольца, то есть где-то двум фалангам мизинца. На одной его стороне
золотом и эмалью была выведена тройная спираль, другая же сторона была
чистой.
-- Там будут твое имя и имя и титул сэра Стивена, а также изображение
перекрещенных плети и хлыста. Ивонна тоже носит такой диск, на своем колье.
Ты же будешь носить его на животе.
-- Как же... -- сказала растерявшаяся О.
-- Я предвидела твой вопрос, -- ответила Анн-Мари, -- поэтому и
пригласила Ивонну. Сейчас она нам все покажет.
Девушка подошла к кровати и спиной легла на нее. Анн-Мари развела ей ноги,
и О. с ужасом увидела, что живот Ивонны в нижней его части проколот в двух
местах -- это безусловно было сделано для установления кольца.
-- О., прокол я тебе сделаю прямо сейчас, -- сказала Анн-Мари. -- Много
времени это не займет. Куда больше мороки будет с наложением швов.
-- Вы усыпите меня? -- дрожащим голосом спросила О.
-- Нет, -- ответила Анн-Мари, -- только привяжу посильнее, чтобы не
дергалась. Думаю, будет достаточно. Поверь мне, это куда менее больно,
чем удары плети. Не бойся. Иди сюда.
Через неделю Анн-Мари сняла О. швы и вставила ей разборное кольцо. Оно
оказалось легче, чем думала О., но все равно тяжесть его заметно ощущалась.
Кольцо пугающе торчало из живота и представлялось орудием пытки. А ведь
второе кольцо будет еще тяжелее, тоскливо подумала О. Что же тогда со мной
будет?
Она поделилась своими тревогами с Анн-Мари.
-- Конечно, тебе будет тяжело, -- ответила ей женщина. Получилось как-то
двусмысленно. -- Но ты должна была уже понять, чего хочет сэр Стивен. Ему
надо, чтобы любой человек в Руаси или где-нибудь еще, подняв твою юбку и
увидев эти кольца и клеймо на твоих ягодицах, сразу понял, кому ты
принадлежишь. Может быть когда-нибудь ты захочешь снять его кольца и,
перепилив их, действительно сможешь это сделать, но избавиться от его
клейма, тебе уже никогда не удастся.
-- Я так полагала, -- сказала Колетт, -- что татуировку все-таки можно
вывести.
-- Это будет не татуировка, -- сказала Анн-Мари.
О. вопросительно посмотрела на нее. Колетт и Ивонна настороженно молчали.
Анн-Мари не знала, что делать.
-- Не терзайте меня, -- тихо сказала О. -- Говорите.
-- Я даже не знаю, как сказать тебе это. В общем, клеймо тебе поставят
раскаленным железом; выжгут его. Сэр Стивен два дня назад прислал все
необходимое для этого.
-- Железом? -- словно не поверив своим ушам, переспросила Ивонна.
-- Да, -- просто ответила Анн-Мари.
* * *
Большую часть времени О. подобно другим обитателям этого дома, проводила в
праздности. Причем это состояние было вполне осознанным и даже поощрялось
Анн-Мари. Правда, развлечения девушек особым разнообразием не отличались --
поспать подольше, позагорать, лежа на лужайке, поиграть в карты, почитать,
порисовать -- вот, пожалуй, и все. Бывали дни, когда они часами просто
разговаривали друг с другом или молча сидели у ног Анн-Мари. Завтраки и
обеды всегда проходили в одно и тоже время, впрочем, так же как и ужины;
тогда ставились на стол и зажигались толстые желтые свечи. Стол для
чаепитий непременно накрывался в саду, и пожилые чопорные служанки
прислуживали юным обнаженным девам. Было в этом что-то волнующе странное. В
конце ужина Анн-Мари называла имя девушки, которой надлежало в эту ночь
делить с ней постель. Иногда она не меняла свой выбор несколько дней
подряд. Никто из девушек ни разу не видел Анн-Мари раздетой; она лишь
немного приподнимала свою белую шелковую рубашку, и никогда не снимала ее.
Обычно, она отпускала свою избранницу на заре, проведя с ней несколько
часов во взаимных ласках, и в сиреневом полумраке нарождающегося дня
засыпала, благостная и умиротворенная. Но ее ночные пристрастия и
предпочтения никак не сказывались на выборе жертвы ежедневной
послеполуденной процедуры. Здесь все решал жребий. Каждый день в три часа
Анн-Мари выносила в сад -- там под большим буком стоял круглый стол и
несколько садовых кресел -- коробку с жетонами. Девушки (О. не участвовала
в этом), закрыв глаза, тащили их. Ту, которой доставался жетон с самым
маленьким номером, вели в музыкальный салон и привязывали к колоннам.
Дальше она сама определяла свою участь -- Анн-Мари зажимала в руках два
шарика: черный и белый, и девушка выбирала ее правую или левую руку. Если в
руке оказывался черный шарик, девушке полагалась плеть, если белый -- то
она освобождалась от этого. Бывало так, что несколько дней подряд
какая-нибудь из девушек либо счастливо избегала порки, либо наоборот
принимала ее, как это произошло с маленькой Ивонной. Жребий был
неблагосклонен к ней, и четыре дня подряд она, растянутая между колоннами,
билась под ударами плети и сквозь рыдания шептала имя своего возлюбленного.
Зеленые вены просвечивали сквозь натянутую кожу ее раскрытых бедер, и над
бритым лобком Ивонны, отмеченным сделанной Колетт татуировкой (голубые,
украшенные орнаментом буквы -- инициалы возлюбленного Ивонны), матово
поблескивало поставленное, наконец, железное кольцо.
-- Но почему? -- спросила ее О. -- У тебя и так уже есть диск на колье.
-- Наверное, с кольцом ему будет удобнее привязывать меня.
У Ивонны были большие зеленые глаза, и каждый раз, когда О. смотрела в
них, она вспоминала Жаклин. Согласится ли она поехать в Руаси? Если да, то
тогда рано или поздно окажется здесь, в этом доме и будет так же лежать, с
поднятыми ногами, на красном войлоке помоста. "Нет, я не хочу, -- говорила
себе О., -- они не заставят меня сделать это. Жаклин не должна получать
плети и носить клеймо. Нет."
Но в то же время... Вот уже дважды Анн-Мари во время порки Ивонны (пока
только ее) останавливалась, протягивала ей, О., веревочную плеть и
приказывала бить распростертую на помосте девушку. О. решилась не сразу.
Когда она ударила первый раз, рука ее дрожала. Ивонна слабо вскрикнула. Но
с каждым ее новым ударом, девушка кричала все сильнее и сильнее, и О. вдруг
почувствовала, как ее охватывает острое, ни с чем не сравнимое
удовольствие. Она дико смеялась, обезумев от восторга и едва сдержала себя,
чтобы не начать бить в полную силу. Какими сладостными и волнующими были
для нее пот и стоны Ивонны, как приятно было вырывать их из нее. Потом она
долго сидела около связанной девушки и нежно целовала ее. Ей казалось, что
они чем-то похожи с Ивонной. И Анн-Мари, судя по ее отношению к ним, это
тоже заметила. Заметив как-то, что рубцы на теле О., оставленные еще сэром
Стивеном, зажили, она сказала ей:
-- Я хотела бы пройтись по тебе плетью, и мне очень жаль, что я не могу
этого сделать. Но когда ты следующий раз появишься здесь... Во всяком
случае, привязывать тебя и держать открытой, мне ничто не мешает и сейчас.
И О. теперь ежедневно, после того как в музыкальном салоне заканчивались
воспитательные процедуры и очередную жертву слепого жребия, обессиленную,
снимали с помоста, должна была занимать ее место и оставаться в таком
положении до ужина. И тогда она поняла, что Анн-Мари, действительно была
права -- ни о чем другом, кроме как о своем рабстве и его атрибутах, она
думать не могла. Ее поза и тяжесть колец (их было уже два), оттягивающих
живот, -- вот и все, что занимало ее.
Как-то вечером в музыкальном салоне ее навестили Клер и Колетт. Клер,
подойдя к ней, взяла в руку кольца и перевернула их. Обратная сторона
диска была пока еще чистой.
-- Тебя в Руаси Анн-Мари привезла? -- спросила она.
-- Нет, -- ответила О.
-- А меня -- она, два года назад. Послезавтра я возвращаюсь туда.
-- Ты кому-нибудь принадлежишь, Клер? -- спросила О.
-- Клер принадлежит мне, -- неожиданно раздался голос входящей в салон
Анн-Мари. -- О., твой хозяин приезжает завтра утром, и я хочу, чтобы эту
ночь ты провела со мной.
* * *
Коротки летние ночи. К четырем часам уже начинает брезжить рассвет и
последние звезды исчезают с небосвода. О. спала, свернувшись и поджав к
груди ноги. Почувствовав у себя между бедер руку Анн-Мари, она проснулась.
Хозяйка хотела ласки. Ее блестевшие в полумраке глаза, ее черные с проседью
волосы, короткие и немного вьющиеся, ее волевой подбородок, все это
придавало ей вид этакого грозного господина, сеньора. О. поцеловала ее
грудь, легко коснувшись губами отвердевших сосков, и провела рукой по
нежной мякоти ее межножья. Анн-Мари целиком отдалась захватывающему ее
наслаждению. О. понимала, что для этой многоопытной и знающей себе цену
женщины она всего лишь вещь, инструмент, нужный для извлечения
сладострастия, но это нисколько не оскорбляло ее. О. с восторгом смотрела на
помолодевшее лицо Анн-Мари, на ее широко раскрытые голубые глаза, на
приоткрытый и жадно глотающий воздух рот. Потом она перебралась в ноги
Анн-Мари, широко развела их и, нагнувшись, лизнула языком твердый гребешок
плоти, слегка выступающий из набухших малых губ женщины. Анн-Мари
застонала и, ухватив О. за волосы, сильнее прижала ее к себе. Примерно так
же делала и Жаклин, когда О. ласкала ее. Но на этом всякое сходство ее
отношений с этими двумя женщинами заканчивалось. О. не обладала Анн-Мари,
потому как Анн-Мари не обладал никто. Анн-Мари хотела удовольствия и
получала его, нисколько не заботясь о чувствах тех, кто доставлял его ей.
Но в эту ночь, с О., Анн-Мари была неожиданно ласковой и нежной; она
несколько раз поцеловала девушку и позволила ей еще около часа полежать
рядом с собой. Отсылая О., она сказала:
-- У тебя есть еще несколько часов. Утром тебе наденут кольца, и их
нельзя уже будет снять.
Она нежно провела рукой по ягодицам О. и, на мгновение задумавшись,
внезапно сказала:
-- Ну-ка, пойдем.
Они прошли в соседнюю комнату -- единственную во всем доме, где было
зеркало -- трехстворчатое и все время закрытое. Анн-Мари раскрыла его и
подвела к нему О.
-- Такой себя ты видишь в последний раз, -- сказала она. -- Вот здесь, на
твоей круглой гладкой попке, с двух сторон поставят клейма с инициалами
сэра Стивена. Тогда ты уже себя не узнаешь. А сейчас иди спать.
Но страх и неопределенность не давали заснуть О. Она дрожала, накрывшись
одеялом, и с ужасом ждала утра. Пришедшая за ней в десять часов Ивонна
вынуждена была помочь ей принять ванну, причесаться, накрасить губы -- руки
не слушались О. Ну вот скрипнула садовая калитка, и О. поняла, что сэр
Стивен уже здесь.
-- Идем, О., -- сказала Ивонна, -- он ждет тебя.
Тишина и покой царили в саду. Большой красноватый бук в ярких пламенеющих
лучах огромного солнца казался сделанным из меди. Листва даже не шелохнется
в неподвижном мареве жаркого летнего утра (словно сама Природа затаилась,
сдерживая дыхание, и ждала появления О. У дерева лежала изнывающая от жары
собака. Солнечные лучи пронзали крону бука и отбрасывали на белый каменный
стол, стоящий рядом с деревом, размытую и бесформенную тень. Стол густо
усыпали мелкие солнечные пятна. Прислонившись к стволу дерева,
неподвижно стоял сэр Стивен. Рядом, раскинувшись в шезлонге, сидела
Анн-Мари.
-- Сэр Стивен, вот и ваша О., -- сказала Анн-Мари. -- У нас все готово,
поэтому кольца можно ставить хоть сейчас.
Сэр Стивен обнял О. и поцеловал в губы. Потом он осторожно положил ее на
стол и, склонившись, долго смотрел на нее. Он провел рукой по ее лицу и
волосам, еще раз поцеловал и, подняв голову, сказал Анн-Мари:
-- Замечательно, давайте сейчас, если вы не против.
На столе стояла сделанная из кожи шкатулка. Анн-Мари открыла ее и вытащила
оттуда два разобранных кольца, на каждом из которых было выгравированно:
имя О. и имя сэра Стивена.
Сэр Стивен мельком взглянул на них и громко произнес:
-- Ставьте.
Ивонна приподняла О., и О. судорожно напрягшись, почувствовала холод
входящего в ее плоть металла. Соединяя две части кольца, Анн-Мари
проследила за тем, чтобы диск, той его стороной, на которой был нанесен
черно-золотой рисунок, оказался повернутым наружу. Она сжала кольцо
ладонью, но, видимо, пружина была слишком жесткой, и дуги до конца не
доходили. Пришлось отправить Ивонну за молотком. О. немного наклонили к
столу и развели в стороны ноги, потом, прижимая одну половину кольца к
каменной плите, как к наковальне, начали ударять маленьким молотком по
другой и в конце концов, свели вместе дуги. Пружина, щелкнув,
застопорилась. Раз и навсегда. Сэр Стивен, за все это время не произнесший
ни слова, поблагодарил Анн-Мари и помог О. подняться. О. тут же
почувствовала, что эти кольца гораздо тяжелее тех, что она носила в
предыдущие дни. И тяжесть эта была не только физической.
-- Клеймо тоже сейчас? -- спросила Анн-Мари сэра Стивена.
Англичанин молча кивнул головой. Он поддерживал за талию едва
стоящую на ногах О. У нее подкашивались колени, и она мелко дрожала.
Талия О., от ношения корсета, стала такой тонкой, что, казалось, готова
была вот-вот переломиться. Бедра ее при этом казались более крутыми, а
грудь более тяжелой. Все четверо направились к музыкальному салону:
Анн-Мари и Ивонна шли чуть впереди, за ними -- сэр Стивен, который
практически нес О. -- силы совсем оставили ее. В салоне их ждали сидевшие
перед помостом Колетт и Клер. Увидев входящую процессию, они поднялись.
Рядом с одной из колонн стояла маленькая круглая печка, и видны были
мечущиеся в ее чреве красные языки пламени. Анн-Мари вытащила из стенного
шкафа несколько длинных ремней, передала их девушкам, и те, по ее знаку,
прижав О. животом к колонне, привязали ее к ней, опоясав талию и
пропустив ремни под коленями. То же сделали с ее руками и лодыжками. О.,
теряя рассудок от ужаса, почувствовала на своих ягодицах руку Анн-Мари,
отмечавшую места, куда следовало поставить клейма. После этого
на мгновение наступила тишина, и вот О. услышала звук открываемой
заслонки. Повернув голову, она могла бы увидеть, что происходит за ее
спиной, но сил на это у нее не было. Секундой позже, адская запредельная
боль пронзила ее тело, и она взвыла, вытянувшись в ремнях и запрокинув
голову. О. так никогда и не узнала, кто приложил к ее ягодицам
раскаленные железные клейма, и чей голос, сосчитав до пяти, велел убрать
их. Когда ее отвязали, она сползла на руки Анн-Мари и, проваливаясь в
бездну, последним проблеском сознания выхватила из накрывшей ее пелены
мертвенно-бледное лицо англичанина.
* * *
В Париж они вернулись в двадцатых числах августа. О. довольно быстро
привыкла к кольцам, хотя поначалу, особенно при ходьбе, они доставляли ей
определенные хлопоты. Введенные в нижнюю часть живота, они спускались до
трети ее левого бедра и при каждом шаге покачивались словно язык колокола у
нее между ног, отягощенные на конце большим металлическим диском с
выгравированными на нем именами ее и сэра Стивена. Этот диск вместе с
печатями на ее ягодицах однозначно указывал на то, что она является
собственностью сэра Стивена. Оставленные раскаленным железом следы, высотой
в три пальца и в половину этого шириной, словно сделанные стомеской борозды
в какой-нибудь деревянной чурке, на сантиметр врезались в ее плоть и хорошо
прощупывались под руками. О. необыкновенно гордилась ими, и ей не терпелось
поскорее показать их и кольца Жаклин. Но Жаклин не было в городе, она
должна была вернуться только через неделю.
По просьбе сэра Стивена О. несколько подновила свой гардероб. Правда,
англичанин разрешил ей носить платья только двух фасонов: с
застежкой-молнией открывающейся сверху донизу (такие у нее были и раньше) и
с широкой юбкой веером. С юбкой она должна была носить приподнимающий грудь
корсет и болеро. Это нравилось сэру Стивену тем, что достаточно было только
снять этот легкий жакет или просто распахнуть его, чтобы увидеть обнаженную
грудь и плечи О. О купальниках О. даже и не думала. Сэр Стивен сказал, что
теперь она будет купаться голой. О пляжных брюках тоже пришлось забыть.
Анн-Мари, правда, помня о предпочтениях сэра Стивена, предложила вшить в
брюки с боков две застежки-молнии, расстегнув которые, можно было легко и
быстро оголить зад О. Но сэр Стивен отказался. Да, действительно, если он
не пользовался ее ртом, он почти всегда брал ее как мальчика, но О. уже
привыкла к его вкусам и знала, что ему очень нравится просто проводить
рукой у нее между ног и, раздвинув пальцами липкие губы ее лона, не спеша
ласкать ее там. Причем совершенно невозможно было сказать, когда ему этого
захочется. Брюки же, позволь он О. носить их, были бы пусть и небольшим. но
все-таки препятствием для получения им этого удовольствия. И О. понимала
его.
После того, как сэр Стивен привез О. от Анн-Мари, он стал значительно
больше времени проводить с ней. Они теперь часто гуляли по улицам и улочкам
Парижа, с интересом наблюдая кипящую вокруг жизнь, или просто подолгу
сидели на скамейке в каком-нибудь парке, наслаждаясь теплом парижского
лета. А оно выдалось сухим, и мостовые города покрывал толстый слой пыли.
Повсюду, куда бы сэр Стивен не водил О., ее принимали за его дочь или
племянницу -- она, в своей пестрой плиссированной юбочке и легкой
кофточке-болеро, или в более строгих платьях, которые он выбирал для нее,
почти без косметики, с распущенными волосами, производила впечатление
скромной благовоспитанной девушки из почтенной семьи, к тому же, сэр Стивен
теперь, обращаясь к ней, называл ее на ты, а она продолжала говорить ему
вы. Они стали часто замечать, как совсем незнакомые прохожие улыбаются им
при встрече. О. знала, что так улыбаются счастливым людям. Наверное, они
такими и были. Иногда, сэр Стивен схватив О. за руку, тащил ее куда-нибудь
под арку дома или в подворотню, и там, прижав к решетке или к стене,
целовал ее и говорил, что любит ее. Так они прогуливались по рю Муфтар, к
Тамилю, к Бастилии, заходя в ресторанчики и маленькие кофейни. Как-то раз
сэр Стивен затащил ее в какой-то дешевый отель -- они просто шли мимо, и
ему вдруг нестерпимо захотелось ее. Хозяин, правда, сначала не захотел
пускать их, требуя заполнения карточек, но потом сказал, что если они
уложатся за час, то этого можно не делать. Он дал им ключ, и они поднялись
на второй этаж. Комната была маленькой и чистой, на стенах -- голубые с
большими золотыми пионами обои, за окном -- двор-колодец, откуда тянуло
запахом пищевых отходов. Над изголовьем кровати висел круглый светильник,
слабая лампа которого едва освещала комнату. На мраморной полке камина
виднелись белые пятна разлетевшейся пудры. Над кроватью прямо в потолок
было влеплено большое овальное зеркало.
* * *
Только раз О. была представлена кому-либо из знакомых сэра Стивена. Это
произошло, когда он пригласил к завтраку двух своих соотечественников,
бывших проездом в Париже. В то утро он не стал вызывать ее к себе, а
сам приехал за ней на набережную Бетюм, причем приехал еще за час до того,
как они договорились. О. только-только приняла ванну. Увидев, что сэр
Стивен держит в руках сумку для гольфа, она удивилась. Но это состояние
продлилось недолго -- стоило только сэру Стивену открыть сумку и всякое
недоумение исчезло. О., заглянув в нее, увидела там настоящую коллекцию
всевозможных хлыстов и плетей. Здесь было несколько кожаных хлыстов
(два толстых из красноватой кожи и два очень тонких из черной), плеть с
очень длинными, из зеленой кожи, ремешками, концы которых были
умышленно растрепаны, веревочная плеть, с узлами и металлическими
шариками, собачья плеть из толстого кожаного ремня, просто веревки и
многое другое, в том числе и кожаные браслеты, подобные тем, что были на
ней в Руаси. Как бы не привычна была О. к плети, увидев все это, она
задрожала. Сэр Стивен обнял ее.
-- Ну, тебе нравится что-нибудь, О.? -- спросил он.
Но О. словно онемела. Ее спина и руки покрылись холодной испариной.
-- Выбирай, -- уже строже сказал сэр Стивен.
О. продолжала молчать.
-- Хорошо, -- сказал он. -- Тогда ты прежде должна будешь помочь мне.
Он попросил ее принести молоток и гвозди и, присмотрев на деревянном
резном панно, сделанном между зеркалом и камином, прямо напротив ее
кровати, место, вбил туда несколько гвоздей. Потом выложил все из своей
сумки и разложил это на столе. На концах рукояток почти всех хлыстов и
плетей были сделаны небольшие кольца, нужные для того, чтобы можно было
повесить куда-нибудь эти орудия пыток. Сэр Стивен развесил их на вбитых им
гвоздях; при этом он постарался перекрестить плети и хлысты, создав тем
самым довольно зловещую картину. Гармония хлыста и плети, подобная
гармонии клещей и колеса, встречающихся на картинах с изображением святой
мученицы Екатерины, или тернового венца, копья и розг -- на картинах,
рисующих страсти Господни, -- вот что теперь должно было волновать дух
и плоть О. Когда же вернется Жаклин... Впрочем, о Жаклин пока речь не
шла. Сейчас нужно было ответить сэру Стивену, но О. не находила в себе
сил сделать это. Тогда он выбрал сам и снял с гвоздя собачью плеть.
Завтракали они у Ля Перуз, на третьем этаже, в небольшом отдельном
кабинете, темные стены которого были пестро разрисованы изображениями
марионеток. О. посадили на диван, справа и слева от нее в креслах
устроились друзья сэра Стивена, а сам он занял кресло напротив. О. была
уверена, что одного из этих мужчин она видела в Руаси. Но он, если ей не
изменяет память, конечно, ни разу не насиловал ее. Второй, рыжеволосый
парень, был явно моложе своего товарища, и, скорей всего, ему не
было еще и двадцати лет. Сэр Стивен очень быстро и кратко объяснил им, кто
такая О. и почему он привел ее сюда. И снова О. была неприятно удивлена
грубостью его речи. Впрочем, каким еще словом, кроме как слово шлюха,
следовало бы называть женщину, готовую, едва почувствовав желание мужчины,
тут же отдаться ему -- будь он, к примеру, друг сэра Стивена или просто
обслуживающий их столик официант? Завтрак затянулся. Мужчины долго пили и
громко разговаривали. После того, как принесший кофе и ликер официант
удалился, сэр Стивен отодвинул стол к стене, подсел к О. и, подняв на ней
юбку, показал своим приятелям ее кольца и диск. Чуть позже, сославшись на
неотложные дела, сэр Стивен ушел, оставляя О. друзьям. Первым ее
использовал тот мужчина, которого она видела в Руаси. Оставаясь сидеть в
кресле, он велел ей опуститься перед ним на колени, вытащить из брюк его
член и взять его в рот. Туда же он почти сразу и кончил, не выдержав ее
искусных ласк. Потом он заставил ее привести в порядок свою одежду и тоже
ушел. Рыжеволосый молодой человек, видимо совершенно потрясенный
покорностью О., ее железными кольцами, рубцами, покрывавшими все ее тело,
вместо того, чтобы тут же овладеть ею (чего и ожидала от него О.), взял ее
за руку и увел из ресторана. Оказавшись на улице, он подозвал такси и отвез
О. к себе в гостиницу. Отпустил он ее только ночью. Ошалев от желания и
предоставленной ему свободы, он совершенно измучил ее, то проникая в нее
между ягодицами, то между бедрами, а в конце осмелел настолько, что велел
ей ласкать его так, как она ласкала его приятеля в ресторане.
На следующее утро сэр Стивен прислал за ней машину, и О., приехав к нему
на рю де Пуатье, заметила, что ее хозяин словно постарел за ночь. Он
был необыкновенно серьезен и хмур.
-- Эрик влюбился в тебя, О., -- начал сэр Стивен без всяких предисловий. --
Сегодня утром он приходил сюда и умолял, чтобы я вернул тебе свободу. Он
говорил, что хочет жениться на тебе. Ты понимаешь? Он хочет спасти тебя. --
Он на секунду замолчал, потом продолжил: -- Ты знаешь, что я делаю с тобой
все, что хочу, потому что ты принадлежишь мне, по той же самой причине ты
не можешь отказаться от этого. Но ты так же прекрасно знаешь и то, что
всегда вольна отказаться принадлежать мне и быть моей. Примерно это я и
сказал ему. Он вернется сюда часа в три.
О. засмеялась.
-- По-моему, это несколько поздновато, -- сказала она. -- Вы оба просто
сошли с ума. Вы позвали меня только ради этого? Или мы пойдем с вами
гулять? Если нет, тогда позвольте мне вернуться домой...
-- Подожди, О., -- сказал сэр Стивен, -- я позвал тебя не только ради
этого, но и не для того, чтобы пойти с тобой гулять. Я хотел бы...
-- Ну, что же вы замолчали?
-- Идем, я лучше покажу тебе.
Он встал и открыл дверь, находившуюся точно напротив входной двери и
которую О. всегда принимала за заколоченную дверь стенного шкафа. За ней
она увидела очень маленькую комнату с обитыми темно-красным шелком
стенами. Посередине, занимая почти половину комнаты, был сделан
закругленный помост; по бокам от печи стояли две колонны -- точная копия
помоста из музыкального салона в Сомуа.
-- Двойные окна, обитая войлоком дверь, проложенные пробкой стены, не так
ли? -- улыбнувшись, спросила О.
Сэр Стивен молча кивнул.
-- Когда же вы успели это сделать?
-- К твоему возвращению.
-- Почему же тогда?...
-- Ты хочешь спросить, почему же я ждал до сегодняшнего дня? Все очень
просто. Мне нужно было, чтобы тобой кто-нибудь захотел воспользоваться, и
вот теперь, когда ты побывала в чужих руках, я накажу тебя за это.
Прежде, я никогда не наказывал тебя.
-- Накажите меня, -- тихо сказала О. -- Я ваша рабыня. Когда придет Эрик...
Эрик пришел через час. Он вошел в комнату, увидел там растянутую между
двумя колоннами О., мертвенно побледнел и, пробормотав что-то невнятное,
тут же исчез. О. думала, что больше его не увидит. Но в конце сентября, уже
в Руаси, она вновь встретила его; он три дня подряд требовал ее к себе и,
обращаясь с ней хуже чем с животным, страшно истязал ее.
СОВА
О. так и не отважилась поведать Жаклин о том, что Рене назвал "истинным
положением вещей". Она, правда, помнила о словах, сказанных ей Анн-Мари,
которая предупредила ее, что когда О. наконец покинет ее, то станет другим
человеком. Поначалу О. не придала особого значения этим словам, но теперь
убедилась в обратном.
Скоро Жаклин, довольная и посвежевшая, приехала обратно в Париж. Она по
своему обыкновению не обращала внимания на то, что ее лично не касалось. В
свою очередь О. не старалась скрыть свою наготу, даже мысль об этом
казалась ей противоестественной. Она не собиралась скрываться от подруги,
даже когда принимала ванну или одевалась, и продолжала вести себя так, как
будто находилась в квартире одна.
На следующий день после своего возвращения Жаклин случайно зашла в
ванную комнату как раз в тот момент, когда О. поднялась из воды и
собиралась встать на пол, но нечаянно задела железным диском за
эмалированный край ванны. Услышав звон железа, Жаклин обратила внимание
на странное приспособление, находившееся у О. между ног, и заметила
следы от ударов на груди и бедрах.
-- Что это у тебя? -- удивилась Жаклин.
-- Это следы, оставленные сэром Стивеном, -- ответила О., и чуть погодя
добавила, ничуть не смущаясь и ничего не утаивая: -- Рене подарил меня
ему. И он заковал мое тело в это железо. Смотри: здесь стоит имя сэра
Стивена.
Она накинула на себя махровый халат и подошла поближе к Жаклин, чтобы
подруга смогла прочесть надпись на диске. Та взяла диск в руки и стала его
рассматривать. Потом, отбросив халат, О. повернулась и, указав на буквы,
которые были выжжены у нее на ягодицах, сказала:
-- Видишь, он отметил меня своей печатью. А это -- следы от хлыста. Сэр
Стивен любит истязать меня собственноручно, лишь иногда предоставляя это
занятие своей чернокожей служанке.
Жаклин стояла, пристально глядя на О. и не решалась что-нибудь произнести.
Заметив это, О. засмеялась и попыталась поцеловать подругу. Жаклин с
ужасом отшатнулась от нее и бросилась вон из ванной комнаты.
О. принялась неторопливо вытираться, сбрызнула свое чистое тело духами
и расчесала волосы. Затем надела корсет, натянула чулки и, войдя в
комнату, взглянула в зеркало, у которого стояла Жаклин и с отсутствующим
видом проводила расческой по волосам. Их взгляды встретились.
-- Застегни мне, пожалуйста, корсет, -- попросила О. -- Ты, кажется, чем-то
озадачена? Знаешь, Рене влюбился в тебя. Он разве тебе ничего не говорил.
-- Я не могу понять... -- прошептала Жаклин. Потрясенная услышанным, она
сразу заговорила о том, что ужаснуло ее больше всего: -- Мне кажется, ты
гордишься этим. Я не могу понять...
-- Скоро Рене отвезет тебя в Руаси, и тогда поймешь. Ты уже спала с ним?
Жаклин густо покраснела и негодующе замотала головой. О. опять рассмеялась.
-- У тебя на лице написано, что ты врешь, милая моя. Глупышка, никто не
может лишить тебя права спать с тем человеком, который тебе нравится. И
это вовсе не означает, что ты обязана со мной ссориться. Дай, я приласкаю
тебя, а заодно расскажу тебе, что такое Руаси.
Может быть, Жаклин боялась сцены ревности, а может, ей было любопытно
выслушать рассказ О. и получить ответы на свои вопросы. Или ей просто
нравилась та неторопливость и страстность, с которой О. ласкала ее
тело? Поколебавшись некоторое время, Жаклин уступила.
-- Рассказывай, -- сказала она.
-- Ладно. Но прежде чем я начну, поцелуй сосок моей груди, -- попросила
О. -- Тебе пора научиться кое-чему, если ты хочешь понравиться Рене.
Жаклин не заставила себя упрашивать. Она сделала требуемое с такими
старанием, что О. застонала от наслаждения.
-- Рассказывай, -- повторила Жаклин.
Услышанное показалось ей совершеннейшим бредом, несмотря на простоту и
искренность О., а также доказательства, которые Жаклин только что могла
увидеть собственными глазами.
-- И ты еще собираешься вернуться туда в сентябре? -- спросила она у О.
-- Мы вернемся с курорта, -- ответила та, -- и я отвезу тебя в замок, ну,
а может, это сделает Рене.
-- Я бы не прочь побывать там, но только как гостья, понимаешь? Я хочу
просто посмотреть...
-- Наверное, это можно устроить, -- сказала О., но сама была уверена в
обратном. Про себя она решила, что нужно только уговорить Жаклин появиться
в Руаси, а там хватит слуг, оков и плетей, чтобы научить Жаклин тому, что
ей необходимо постичь. О. понимала, что сэр Стивен будет благодарен ей за
такую услугу. Она знала, что он снял виллу вблизи Канн, где они все -- он,
она, Рене, Жаклин и ее молоденькая сестра, -- проведут весь август.
Жаклин должна была взять с собой сестру не потому, что сама хотела этого;
их мать надоела ей со своими просьбами взять девочку с собой. О. также
знала, что предназначенная ей комната, где Жаклин будет, судя по всему,
часто проводить с нею послеобеденный отдых, отделена от комнаты самого
сэра Стивен особой стеной, которая лишь кажется сплошной и
звуконепроницаемой, а в действительности есть не что иное, как решетчатая
перегородка с отверстиями, которые дадут возможность сэру Стивену хорошо
видеть и слышать происходящее в комнате О. И обнаженное тело Жаклин сэр
Стивен рассмотрит во всех мельчайших подробностях и насладиться зрелищем,
которое он, вне всякого сомнения, оценит: О. ласкающая Жаклин! Ее подруга
узнает об этом уже потом, и О. вдвойне была приятна эта мысль: она
почувствовала себя оскорбленной, осознав, что Жаклин презирает ее, будто
она -- закованная в железо рабыня, которую можно изо дня в день наказывать
плетью, хотя сама О. и гордилась своим нынешним положением.
* * *
О. в первый раз в жизни поехала на курорт, и все здесь показалось ей
нереальным и непонятным: томное, сонное море; синий купол чистого неба,
замершие на взморье под палящим солнцем деревья... "Эти деревья неживые",
-- с грустью думала она, разглядывая экзотические растения, благоухающие
пряными ароматами, и ощупывала покрытые лишайниками камни, которые были
неестественно теплыми.
О. не понимала, почему волны выбрасывают на берег гниющие желтые водоросли,
напоминающие навоз своим видом; не понимала, почему вода такая зеленая и
волны накатываются на берег с таким удручающим постоянством.
Впрочем, вилла находилась достаточно далеко от берега и представляла собой
здание, где раньше помещалась ферма. Рядом был разбит небольшой, но очень
красивый сад, а высокие стены отгораживали это место от любопытных взглядов
и назойливых соседей. У одного крыла (там жили слуги) находился двор, сюда
же выходили окна одного из фасадов. Окна другого и терраса были обращены на
восток, в сад, и здесь же, на втором этаже находилась комната О. Внизу,
рядом с домом росли лавровые деревья, и их вершины приходились почти
вровень с выложенным черепицей парапетом, ограждающим террасу. Крыша из
тростника защищала ее от дождей и немилосердного полуденного солнца, а пол
был выложен красной плиткой. Такая же плитка покрывала и пол в комнате О. А
стены там были покрашены известью, разумеется, за исключением той, которая
служила перегородкой и представляла часть стены алькова, над которой
находилась выгнутая арка. Вдоль стены тянулся низкий барьер со стойками из
резного дерева, такими же, как и лестничные перила. Пол в комнате был
устлан пышным белым ковром, а окна скрыты за шторами с желто-белым
рисунком. Из мебели здесь находились два кресла, обивкой которым послужил
тот же самый бело-желтый материал, из которого были сделаны шторы; платяной
шкаф и широкий старинный комод орехового дерева, а также длинный, очень
узкий стол, отполированный до такой степени, что комната отражалась в нем,
как в зеркале. В углу лежали, сложенные втрое тюфяки, обтянутые голубой
материей.
О. повесила свои наряды в шкаф, а нижняя половина комода заменяла ей
туалетный столик. Сестренку Жаклин, Натали, поселили в соседней комнате, и
по утрам, когда О. лежала на террасе, та приходила туда и ложилась рядом на
чуть теплые от утреннего солнца плитки пола.
Натали была невысокой, полноватой девочкой, не лишенной впрочем некоторой
грациозности. На бледном лице выделялись слегка раскосые, как и у ее
сестры, глаза, только они были более темными и блестящими. Она чуть-чуть
походила на китаянку, а ее густые черные волосы были коротко подстрижены
сзади, а лоб, до самых бровей полностью скрывала челка. У Натали были
округлые, но еще детские бедра и маленькие упругие груди.
Однажды девочка забежала на террасу в надежде найти сестру и застала там
О., которая лежала обнаженная на голубом тюфяке. Подойдя к ней, Натали
увидела то, что в свое время так сильно удивило и вызвало отвращение у
Жаклин.
В тот же день она накинулась на сестру с вопросами, и та, думая вызвать у
Натали отвращение, которое испытывала сама, пересказала ей историю, которую
услышала от О. Но любопытство и возбуждение, которое Натали испытала, глядя
на железные оковы О., ничуть не уменьшились. Напротив, Натали тут же
поняла, что влюблена в О.
Всю последующую неделю девочка прожила, ничем не выдавая своих чувств, но в
воскресенье, когда наступил вечер, она оказалась наедине с О. и тут же ей
проговорилась.
* * *
Этот день оказался не таким жарким, как предыдущие. Рене все утро провел на
пляже, а днем решил выспаться на диване в комнате на первом этаже. Ветерок,
пропитавший комнату, приносил с собой прохладу. Уязвленная его невниманием,
Жаклин пришла в комнату О.
Морские ванны и солнечные лучи сделали кожу Жаклин еще более смуглой и даже
слегка позолотили ее. Брови, ресницы, волосы и пушистый треугольный
островок внизу живота были словно припудрены серебряным порошком, а так как
Жаклин совсем не пользовалась косметикой, то ее губы сохраняли свой
естественный розовый цвет, так же как и, впрочем, та плоть, что скрывалась
у нее между ног, скрытая от посторонних глаз пушистым клубком.
О. очень старалась, чтобы сэр Стивен мог разглядеть все потайные места
Жаклин как можно более ясно, и для этого она будто невзначай поднимала
подруге ноги и старалась развести их пошире. Предварительно О. зажгла
специально поставленный у кровати торшер и направила его свет прямо на
подругу. Ставни были закрыты, и в комнате царил полумрак, лишь кое-где
нарушаемый редкими полосками света, пробивающимися сквозь щели в ставнях.
О. убеждала себя, что будь она на месте Жаклин, то обязательно
почувствовала бы незримое, но явное присутствие сэра Стивена за стеною, но
вот уже целый час ничего не подозревающая Жаклин стонала от наслаждения:
грудь ее была напряжена, руки -- откинуты назад, ими она ухватилась за
стойку кровати. Когда наконец О. приоткрыв ее плоть, защищенную мягкими
светлыми волосами, принялась целовать и теребить губами маленький комок
плоти, Жаклин не выдержала и негромко закричала. О. чувствовала, как ее
влажная плоть дрожит, и не давала ей даже передохнуть, заставляя кричать от
наслаждения, пока ее подруга внезапно не расслабилась и не умолкла. Это
случилось так внезапно, что О. показалось будто внутри Жаклин лопнула
какая-то пружина.
Спустя некоторое время О. проводила подругу в ее комнату, а в пять часов
туда зашел Рене и застал Жаклин уже выспавшейся и одетой. Они еще с утра
договорились взять с собой Натали и прокатиться вдоль побережья на яхте;
такие прогулки они предпринимали нередко, особенно если после полудня на
море появлялся легкий бриз.
-- А где же Натали? -- поинтересовался Рене.
Они зашли в ее комнату, потом обыскали весь дом, но девочку так и не
обнаружили. Рене отправился в сад и принялся громко звать ее, решив, что
она задремала где-нибудь на траве. Он дошел до маленькой рощицы пробковых
деревьев, которая отмечала границу сада, но на его зов так никто и не
ответил.
-- Наверное, она уже где-нибудь на берегу, -- высказал он
предположение, вернувшись к дому, -- а может, ждет нас на яхте.
Они решили прекратить поиски и неторопливо направились в сторону моря.
А О., лежа на своем голубом тюфяке, посмотрела вниз и увидела бегущую к
дому Натали.
О. неторопливо встала и надела халат. Едва она успела завязать пояс, как на
террасе появилась Натали и не раздумывая бросилась к О.
-- Наконец-то они ушли, -- закричала она. -- Я едва дождалась. О., я
подслушивала за дверью. Я знаю, что ты каждую ночь целуешь и ласкаешь ее.
Она так стонет от твоих ласк. Но почему же ты не целуешь меня? Я не
нравлюсь тебе? Конечно, по сравнению с ней, я некрасивая, но зато я люблю
тебя, О., а она -- нет.
Девочка разрыдалась.
-- Ну, успокойся, -- сказала О.
Усадив Натали в кресло, она достала из шкафа большой носовой платок и,
подождав когда девочка немного успокоится, вытерла ее слезы. Натали
попросила у нее прощения и поцеловала ей руку.
-- О., я буду предана тебе, как собака. Ты можешь не целовать меня, но
только не прогоняй. Разреши мне быть с тобой. Может быть, если тебе
неприятно целовать меня, ты захочешь бить меня. Я с радостью приму твои
удары. Но только не прогоняй меня.
И она готова была снова разрыдаться.
-- Натали, ты понимаешь, что ты говоришь? -- очень тихо прошептала О.
Девочка опустилась перед ней на колени и обняла ее ноги.
-- Да, -- также тихо ответила она. -- Тогда утром я видела тебя на террасе
и видела какие-то железные кольца и печати на твоем теле. Я спрашивала об
этом Жаклин, и она все рассказала мне.
-- Что она тебе рассказала?
-- Ну, где ты была, что с тобой делали, что значат эти кольца.
-- Она рассказывала тебе о Руаси?
-- Она сказала мне, что ты была... что тебя возили....
-- Где я была?
-- У какой-то Анн-Мари.
-- Что еще она говорила? -- прошептала О.
-- Говорила, что сэр Стивен каждый день бьет тебя плетью.
-- Это правда, -- тихо сказала О. -- И сейчас он должен прийти сюда.
Уходи, Натали, я прошу тебя.
Натали подняла голову и с нескрываемым обожанием посмотрела на О.
-- Я умоляю тебя, О., научи меня быть такой как ты. Я буду делать все, что
ты скажешь. Ты будешь моей богиней. Обещай, что ты возьмешь меня с собой,
когда будешь возвращаться в то место, о котором говорила Жаклин.
-- Ты еще слишком маленькая для этого, -- сказала О.
-- Маленькая? -- презрительно переспросила она. -- Да мне уже скоро
шестнадцать. А потом можешь спросить у сэра Стивена, что он думает об этом.
Как раз в эту минуту в комнату О. вошел сам сэр Стивен.
Натали, в конце концов, разрешили находиться рядом с О. и пообещали
отвезти ее в Руаси. Но англичанин строго-настрого запретил О. учить ее
каким-либо пусть даже самым невинным ласкам, целовать ее или в свою
очередь позволить ей целовать себя. Он хотел, чтобы в замке она
появилась, девственно нетронутой.
-- Насколько это возможно, конечно, -- улыбнувшись, добавил он.
Правда, при этом он потребовал от Натали, чтобы она не оставляла О. ни на
минуту, чтобы она смотрела, как О. ласкает его, как О. ласкает Жаклин, как
он или старая служанка Нора порят ее плетью и розгами и как она принимает
это.
Натали дрожала от ревности и ненависти, когда видела как мягкие нежные губы
О. целуют ее сестру. Тогда ей хотелось убить Жаклин. Но когда она приходила
в альков и там, лежа на полу, у самой кровати О., смотрела, как О.
извивается под ударами хлыста сэра Стивена, как она, опустившись на колени,
с наслаждением делает ему минет, как она разводит руками свои ягодицы,
чтобы принять в себя сэра Стивена, она испытывала лишь желание и
восхищение. Ей не терпелось стать такой, как О.
* * *
Неожиданно для О., Жаклин резко оборвала их отношения; возможно, она
считала, что они могут как-то негативно сказаться на ее отношениях с
Рене. Но здесь тоже было многое непонятно, проводя с Рене почти все время,
она как бы держала его на расстоянии. Она холодно смотрела на него, а
когда и улыбалась, то выходило у нее это как-то натянуто и заученно. О.
вполне допускала, что девушка ночами отдается Рене столь пылко, как и ей,
но по поведению Жаклин это совершенно не чувствовалось. А Рене, и это было
заметно во всем, просто сходил с ума от желания. В нем проснулась любовь,
яростная, всепоглощающая и, временами казалось, безответная. Он
разговаривал с О. и сэром Стивеном, он завтракал и обедал с ними, он
гулял, составляя ими компанию, но он не видел и не слышал их. Он жил
только одним -- Жаклин, и больше всего боялся не понравиться ей. И еще он
думал, прилагая все усилия, чтобы понять и уяснить для себя смысл самого
существования Жаклин, ее суть, скрытую где-то там, под золотистой, с
нежным загаром, кожей. Его усилия были схожи с тем, что люди делают во
сне, пытаясь ухватиться за последний вагон уходящего поезда или нащупать
рукой спасительную балку, чувствуя, как разваливается под ногами мост. Ему
хотелось разломать эту большую куклу и, заглянув внутрь, понять, что
же за механизм заставляет ее так пищать и плакать.
"Да, -- говорила себе О., -- вот, кажется, и пришел тот день, которого я
так боялась, когда Рене оставит меня и я для него становлюсь всего лишь
тенью еще одной, из его прошлой жизни. И я не чувствую грусти, мне только
жаль его. В моем сердце нет ни горечи, ни обиды. Он оставляет меня, что же,
это его право, право мужчины. А что же моя любовь? Ведь я сама всего
несколько недель назад умирала за одно только его слово -- люблю. И вот, я
так спокойна сейчас? Я утешилась? Но нет, я не просто утешилась -- я
счастлива, и выходит, что отдав меня сэру Стивену, он открыл меня, тем
самым, для новой, еще более сильной любви. Но их двоих и невозможно
сравнивать: мягкий, нежный Рене и суровый, непреклонный сэр Стивен."
Каким покоем, каким наслаждением было для нее это ощущение темноты,
исходившее от металлических, вставленных в ее плоть, колец. Это клеймо,
навсегда отдавшее ее сэру Стивену, эта незнающая жалости рвущая ее плоть
рука хозяина и его холодная сдержанная любовь -- не было ничего трепетнее и
сладостнее для О. сейчас. Так получилось, говорила она себе, что она
любила Рене лишь для того, что бы научиться этому чувству, чтобы научиться
отдавать себя, чтобы, в конце концов, стать благодарной рабыней сэру
Стивену.
* * *
Как бы то ни было, но видеть Рене, всегда такого свободного, уверенного в
себе (и она любила его за это), сейчас не находящего себе места,
мечущегося, страдающего, было невыносимо для нее. Это наполняло ее
настоящей ненавистью к Жаклин. Догадывался ли об этом Рене? Наверное -- да,
особенно после того случая, что произошел, когда она и Жаклин ездили в
Канны, в салон модных причесок.
Выйдя из салона, они сидели на террасе ля Резерв и ели мороженое. Вокруг
бегали и галдели ребятишки, и Жаклин улыбалась им. В своих узких брючках и
черном легком свитере, она такая загорелая и белокурая, такая дерзкая и
неприступная, она, казалось, несколько тяготилась обществом О. Она
сказала, что у нее назначена встреча с одним режиссером, который снимал ее
тогда в Париже, а сейчас хочет снимать ее на натуре, по-видимому,
где-нибудь в горах. Режиссер не заставил себя долго ждать. О. сразу поняла,
что молодой человек влюблен в Жаклин, это было ясно по одному тому, как
он смотрел на нее. Он обожал и боготворил ее.
"И в этом нет ничего удивительного," -- сказала себе О. Удивительно было
другое -- поведение Жаклин. Откинувшись в кресле, она лениво слушала о
каких-то числах и днях недели, о каких-то встречах, о том, как трудно найти
деньги на съемки фильма и еще о многом другом. Обращаясь к ней, мужчина
называл ее на "ты". Иногда движением головы она отвечала ему "да" или
"нет" и томно прикрывала глаза. О. сидела напротив Жаклин, и ей не трудно
было заметить, что Жаклин из-под опущенных век внимательно следит за
мужчиной и с наслаждением ловит признаки того неистового желания, что она
вызывает в нем. Она частенько делала это и прежде, думая, что этого никто
не замечает. Но еще более странным было то, что это откровенное желание,
вместе с тем смущало ее. Она стала очень серьезной и сдержанной. С Рене она
никогда такой не была. Лишь раз мимолетная улыбка появилась на ее губах.
Это произошло, когда О. наклонилась к столу, чтобы налить себе минеральной
воды, и их взгляды встретились. В один миг они поняли друг друга, но если
на лице Жаклин не отразилось ни малейшего беспокойства, то О.
почувствовала, что начинает краснеть.
-- Тебе плохо? -- спросила ее Жаклин. -- Подожди, сейчас едем. Впрочем,
надо признаться, румянец тебе к лицу.
Потом она подняла глаза и улыбнулась своему собеседнику. В этой улыбке
было столько неги, страсти и желания, что О. казалось невозможным
устоять против нее. Она ждала, что мужчина бросится на Жаклин и
начнет целовать ее. Но нет. Он еще был слишком молод, чтобы знать,
сколько подчас бесстыдства и похоти скрывается в женщинах под маской
напускного безразличия. Он позволил Жаклин встать. Она протянула ему
руку, сказала, что непременно позвонит ему, а сейчас должна идти. Он
растерянно попрощался и долго еще потом стоял на тротуаре, под
немилосердно палящим солнцем, глядя вслед удаляющемуся по широкому
проспекту "Бьюику" и увозящему от него его богиню.
-- И он тебе что, нравится? -- спросила О. у Жаклин, когда они выехали на
шоссе, бегущее по высокому выступающему над бескрайним лазурным морем
карнизу.
-- А тебе-то что с того? -- ответила Жаклин.
-- Мне ничего, но это касается Рене.
-- Я полагаю, что если что действительно, касается Рене, сэра Стивена, и
еще двух-трех десятков мужиков, так это то, что ты сидишь сейчас, закинув
ногу на ногу и мнешь свою юбку.
О. осталась сидеть, как сидела.
-- Чего ты молчишь? -- зло спросила Жаклин. -- Или я не права?
Но О. уже не слушала ее. Неужели Жаклин хочет испугать ее, -- подумала О.
-- Неужели пригрозив ей рассказать об этой маленькой провинности сэру
Стивену, она всерьез думала помешать ей рассказать обо всем Рене? глупо.
О. не раздумывая ни секунды сделала бы это, но она знала, что известие об
обмане Жаклин, может окончательно надломить его. К тому же О. боялась, и
признавалась себе в этом, что ярость Рене может обратиться на нее, как на
гонца, принесшего дурную весть. Чего О. не знала, так это, как убедить
Жаклин в том, что если она и будет молчать, то только поэтому, а не из-за
каких-то там глупых угроз и страха перед возможным наказанием? Как
объяснить ей это?
До самого дома они не обменялись больше ни словом. Выйдя из машины, Жаклин
наклонилась и сорвала с клумбы, разбитой под самыми окнами дома, цветок
герани. Она сжала его в ладони, и О., стоявшая рядом, почувствовала тонкий
и сильный аромат цветка. Может быть, таким образом она хотела скрыть
терпкий запах своего пота, пота от которого потемнел под мышками ее свитер
и еще плотнее теперь прилипал к ее телу. Войдя в дом и поднявшись в
гостиную -- это был большой зал, с выбеленными стенами и покрытыми красной
плиткой полом, -- они встретили там Рене.
-- Однако, вы опаздываете, -- сказал он, увидев их, и потом, обращаясь к
О., добавил: -- Сэр Стивен давно ждет тебя. Он, кажется, не в духе.
Жаклин громко засмеялась. О. почувствовала, что опять начинает краснеть.
-- Ну, что вам другого времени не найти? -- спросил недовольно Рене,
по-своему понимая происходящее.
-- Дело совсем не в этом, Рене, -- сказала Жаклин. -- Ты знаешь, например,
что ваша драгоценная девочка, не такая уж послушная, как вам кажется,
особенно, если вас нет рядом. Ты только посмотри на ее юбку, и все сам
поймешь.
О. стояла посередине комнаты и молчала. Рене велел ей повернуться, но она
не нашла в себе сил сделать этого.
-- Кроме того, она еще и сидит, положив ногу на ногу, -- прибавила Жаклин.
-- Только не в вашем присутствии, конечно. Вы этого никогда не увидите, так
же, впрочем, как и то, с какой ловкостью она подцепляет мужиков.
-- Это ложь, -- не выдержав закричала О. -- Это ты цепляешь их, а не я.
Она в ярости бросилась на Жаклин, но Рене успел перехватить ее. Теперь она
билась в его руках, испытывая удовольствие от того, что он рядом, близко,
от того, что она снова в его власти. О. наслаждалась своим бессилием.
Секундой позже подняв голову, она с ужасом увидела стоящего в дверях
комнаты и смотрящего на нее сэра Стивена, Жаклин медленно пятилась к
дивану. О. почувствовала, что хотя Рене держит ее, все его внимание
обращено на блондинку. Она перестала вырываться и, не желая выглядеть
виноватой еще и в глазах своего господина, тихо прошептала:
-- То, что она говорит -- неправда. Все -- неправда. Я клянусь вам.
Клянусь.
Сэр Стивен, даже не взглянув на Жаклин, знаком попросил Рене отпустить
ее, и так же молча велел ей следовать за ним. Но едва она успела закрыть за
собой дверь гостиной, как оказалась прижатой к стене и почувствовала, как
губы и руки сэра Стивена начали страстно ласкать ее. Он хватал ее за
грудь, сильно сжимая соски, засовывал в нее пальцы, целовал ее рот,
приоткрывая его языком. Она застонала от счастья и наслаждения. Ей
казалось, еще немного, и она истечет вся под его рукой. Хватит ли у нее
смелости когда-нибудь сказать ему, что нет большего наслаждения для
нее, чем она испытывает, когда он с такой свободой и откровенностью
использует ее, когда он может, не обращая ни на что внимания делать с
ней все что угодно, и нет для него никаких запретов. Уверенность в том,
что он всегда думает только о себе, прислушивается только к своим
желаниям, -- жестоко порол ли он ее или нежно ласкал, -- вызывала у О.
такой восторг, что каждый раз, получая тому новые доказательства,
сладострастный трепет охватывал ее, и она задыхалась от дикого ощущения
счастья. Вжатая в стену, закрыв глаза, перекошенным страстью ртом, она
шептала:
-- Я люблю вас, я люблю вас... люблю...
Руки сэра Стивена воспламеняли ее все больше и больше. Перед глазами у нее
поплыло. Ноги немели и отказывались держать ее. Она проваливалась в
сладостное небытие. Но тут, наконец, сэр Стивен отпустил ее, поправил на
ее влажных бедрах юбку и застегнул балеро на ее набухшей груди.
-- Пойдем, -- сказал он. -- Ты мне нужна.
О. открыла глаза и поняла, что кроме них двоих в комнате был кто-то еще. В
эту комнату можно было попасть и из сада, через широкую, в половину стены,
стеклянную дверь. Сейчас она была приоткрыта, и на расположенной за нею
небольшой террасе, в плетеном ивовом кресле, с сигаретой во рту, сидел
огромного роста мужчина. У него был абсолютно голый череп и колоссальных
размеров вываливающийся из брюк живот. Он какое-то время с интересом
рассматривал О., потом выбрался из кресла и подошел к сэру Стивену.
Англичанин подвел к нему О., и она заметила, что у мужчины из жилетного
кармана, там где обычно носят часы, свисает цепочка, на конце которой был
закреплен блестящий диск, с нарисованной на нем эмблемой замка Руаси. Сэр
Стивен представил гостя, назвав его "Командором", не называя при этом
имени, и гигант очень галантно поцеловал ее руку. Чем О. была приятно
удивлена, поскольку это было впервые, если не считать сэра Стивена, когда
кто-либо из имевших отношение к Руаси мужчин поцеловал ей руку. Потом все
трое вернулись в комнату.
Сэр Стивен взял с каминной полки колокольчик и позвонил в него. О., заметив
на стоящем возле дивана маленьком китайском столике бутылку виски, сифон с
содовой и стаканы, подумала, что значит он звонил не за этим. Тогда же ее
внимание привлекла и большая из белого пластика картонная коробка, что
стояла на полу у самого камина. Командор занял место в соломенном кресле.
Сэр Стивен присел боком на круглый столик, свесив одну ногу и опираясь на
пол другой. О. было велено сесть на диван, и она, подняв юбку, послушно
опустилась на него своими голыми бедрами. Вскоре в комнату вошла Нора. Сэр
Стивен попросил ее раздеть О. и унести одежду. Оказавшись голой, О.,
нисколько не сомневаясь в том, что сэр Стивен хочет продемонстрировать ее
покорность, и не желая разочаровывать его, буквально застыла посреди
комнаты, следуя вынесенному из Руаси правилу. Глаза опущены, ноги слегка
расставлены.
Неожиданно, она не столько увидела, сколько почувствовала, что в комнату,
через открытую со стороны сада дверь, вошла Натали. Появившись в комнате,
она, в черном, как у сестры костюме, с босыми ногами, подошла и молча
остановилась перед сэром Стивеном. По-видимому, девочка уже знала о госте
-- его присутствие нисколько не смутило ее. Сэр Стивен представил ее
гиганту и попросил ее приготовить им виски. Натали быстро налила в два
стакана виски, добавила туда немного сельтерской и бросила по кубику льда.
Потом она поднесла их Командору и сэру Стивену. Гигант поднялся со своего
кресла и со стаканом в руке подошел к О. Она думала, что он хочет потрогать
ее грудь или ягодицы, но он, так ни разу и не прикоснувшись к ней, лишь
внимательно осмотрел ее, всю, от приоткрытого рта до разведенных коленей.
Он несколько раз обошел ее, разглядывая ее зад, ноги, грудь, и это столь
близкое присутствие гигантской плоти всколыхнуло в О. какие-то сильные
чувства, определить которые она затруднялась. Она не понимала, хочется ли
ей поскорее убежать, спрятаться от этого молчаливого гиганта, или наоборот
-- почувствовать на себе его тяжесть, задыхаться под ним, ласкать его. В
растерянности она, словно ища у него поддержки, посмотрела на сэра Стивена.
Он понял и улыбнулся ей. Подойдя к ней, он взял ее за руки, завел их за
спину и там соединил их, держа оба ее запястья в своей правой руке. Она
сразу успокоилась, закрыла глаза и, словно во сне или в бреду, услышала,
как гость сэра Стивена выражает ему свои восторги от ее тела, особенно
подчеркивая волнующее сочетание немного тяжеловатой груди и очень узкой
талии и то, что ее кольца длиннее и заметнее, нежели это бывает обычно.
Потом, насколько она поняла, сэр Стивен пообещал где-нибудь на следующей
неделе предоставить ее своему гостю. За что мужчина его тепло поблагодарил.
После этого, сэр Стивен тихо шепнул ей на ухо, что она должна будет сейчас
пойти к себе в комнату и вместе с Натали ждать его там.
Натали была явно не в себе от радости, узнав, что она сможет теперь
увидеть нового мужчину, использующего О. Она смеялась и ликовала, а О.
никак не могла понять, почему этот человек вызвал в ней такое смятение.
-- О, как ты думаешь, -- приставала к ней с вопросами Натали, -- он
захочет, чтобы ты делала ему минет? Ты видела как он смотрел на твой рот?
То-то. Какая же ты счастливая, тебя хотят мужчины. Он точно будет бить тебя
плетью, я видела, как он разглядывал твои рубцы. -- Девочка замолчала, а
потом добавила: -- Во всяком случае, ты не будешь тогда все время думать о
Жаклин.
-- Глупая, я вовсе и не думаю все время о Жаклин. Кто тебе сказал это? --
ответила О.
-- Так я тебе и поверила, -- воскликнула Натали. -- Я же знаю, что тебе
ее очень не хватает.
Что в общем было правдой. Хотя, О. скорее не хватало юного женского тела,
которое она могла видеть и гладить руками, нежели собственно Жаклин. Если
бы сэр Стивен не запретил ей трогать Натали, она бы взяла ее, и девочка
вполне бы заменила сестру. Но она знала, что Натали скоро окажется в
Руаси, и ей доставляло удовольствие думать, что это из-за нее девочка
пойдет на все уготованные ей страдания и мучения. О. не терпелось
разрушить эту стену, отделявшую ее от Натали, но в тоже время она
находила и приятное в этом вынужденном недолгом ожидании. Она сказала об
этом Натали, но та не поверила ей.
-- Приди сейчас сюда Жаклин, -- с горечью в голосе ответила девочка, -- и
ты бы стала ласкать ее.
-- Конечно, -- засмеявшись, ответила О.
-- Вот видишь... -- она замолчала.
О. услышала через стену шум, доносившийся из комнаты сэра Стивена. Он,
наверняка, подглядывал за ними сейчас, и она была счастлива, от того, что
была постоянно открыта для него, что ей негде было спрятаться ни от его
рук, ни от его взглядов. Ей сладостна была эта темница. О., стоя перед
комодом, заменявшем ей к тому же туалетный столик, смотрелась на себя в
старое помутневшее зеркало, и думала о тех гравюрах давно ушедшего
девятнадцатого века, которые ей довелось в свое время видеть и на которых
было изображено лето и женщины, скрывающие свою томную наготу в полумраке
богатых комнат. Услышав звук открываемой двери, О. так резко обернулась,
что железные кольца, висевшие у нее между ног, задели за одну из медных
ручек комода и громко звякнули. На пороге комнаты стоял сэр Стивен.
-- Натали, -- сказал он, -- там внизу осталась белая картонная коробка,
возьми ее и принеси сюда.
Девочка обернулась за минуту, и вот уже, поставив коробку на кровать, она
не спеша вынимала из нее один за другим, завернутые в тонкую белую бумагу
предметы. Она по очереди разворачивала их и передавала сэру Стивену. О.
увидела, что это были маски. Точнее, нечто среднее, между шапочками и
масками; они, по-видимому, должны были закрывать всю голову, но оставлять
при этом открытой нижнюю часть лица: рот и подбородок. Ястреб, орел, сова,
лиса, бык -- это были маски, сделанные из звериных шкур или птичьих перьев.
Отверстия для глаз, там где это было необходимо (как например у маски льва)
обрамляли искусно сделанные ресницы, а мех или перья скрывали голову
целиком и ниспадали до самых плеч человека, надевшего маску. Специальный
широкий ремень, скрытый от глаз окружающих под покровом меха или перьев,
стягивался на затылке, и маска плотно прилегала к лицу, а каркас из
жесткого картона не давал ей деформироваться.
Глядя на себя в огромное зеркало, О. примерила все маски и остановилась
на одной из масок совы. Всего их оказалось две, но та, которая пришлась
О. по вкусу, была сделана из светло-коричневых и серых перьев. Эти цвета
хорошо сочетались с загаром на коже О., а перья полностью скрывали плечи
женщины и доходили почти до самых сосков. Сэр Стивен попросил О. снять
маску и стереть помаду с губ, а немного погодя добавил:
-- Теперь для Командора ты станешь совой. Но заранее хочу предупредить:
тебя будут водить на цепи. Пожалуйста, Натали, зайди ко мне в комнату и
найди в первом сверху ящике секретера цепь и необходимый инструмент.
Спустя некоторое время Натали вернулась с цепью и плоскогубцами. Это
оказалась одна из тех цепей, которыми привязывают сторожевых собак. Взяв
плоскогубцы, сэр Стивен разомкнул последнее звено цепи и закрепил на
одном из колец, вживленных в плоть О. Цепь была не особенно длинной --
около полутора метров в длину и на свободном конце ее болтался карабин.
Сэр Стивен попросил О. опять надеть маску, а Натали взять цепь и
несколько раз пройтись по комнате, ведя О. за собой. Натали не заставила
себя упрашивать. Она обошла вокруг сэра Стивена три раза, а голая, но
отчасти скрытая под маской женщина, следовала за ней.
-- Командор оказался прав, -- произнес наконец сэр Стивен. -- Волосы
на лобке нужно удалить, но это мы сделаем завтра. Тебе пока придется
ходить с этой цепью, О.
* * *
Тем самыми вечером О. обедала вместе с Жаклин, Натали, Рене и сэром
Стивеном. Она была абсолютно голой, а цепь змеей обвивала ее бедра и была
закреплена на талии.
Им прислуживала только Нора, и О. старалась не смотреть служанке в глаза:
за два часа до обеда сэр Стивен вызвал ее в комнату О.
* * *
Девушку из дома красоты, куда пришла О. на следующий день, чтобы удалить
себе волосы, потрясли не столько железо и клеймо на ягодицах, сколько
множество свежих ран от хлыста. О. потратила немало времени, пытаясь
убедить ее, что удалить волосы одним рывком, когда они скреплены
отвердевшим воском -- ничуть не больнее одного удара хлыстом. Напрасно она
старалась успокоить девушку, объясняя, что совершенно счастлива и
довольна своей судьбой. Увы! После этих слов жалость на лице девушки
сменилась ужасом.
Когда операция была закончена, О. вышла из кабины, где была распята во
избежание непроизвольных рывков. И хотя она сердечно благодарила девушку
(не забыв оставить ей значительную сумму), О. чувствовала, что ее не хотят
здесь видеть. Но какое это имело значение?
Она понимала, что густые перья ее маски составляют резкий, шокирующий
контраст с отсутствием волос у нее на теле, а маска добавляет ей сходство с
древнеегипетской статуэткой: широкие плечи, узкие бедра и длинные тонкие
ноги. Этот имидж требовал, чтобы поверхность кожи была абсолютно гладкой.
В древности искусные мастера оставляли на статуэтках богинь щель внизу
живота, которая была открыта взглядам толпы и где виднелся двойной
гребешок малых губ... Прокалывали когда-нибудь эту плоть кольцами? О.
задумалась об этом и вспомнила рыжую пухлую девушку, которую видела у
Анн-Мари, и рассказ о том, как хозяин девушки использует это кольцо...
Он привязывает ее на ночь к кровати. Он также потребовал, чтобы ей удалили
волосы, заявив, что только это делает ее совершенно голой.
О. забеспокоилась о том, что сэр Стивен, который так любил притянуть
ее к себе за этот пушок, теперь будет недоволен. Однако ее страхи
оказались напрасными: сэр Стивен сказал, что она волнует его кровь еще
больше. А когда О. облачилась в маску, он стал ласкать ее так робко, как
ребенок ласкает животное, которое очень хочет приручить.
Сэр Стивен ничего не сказал о том, куда и когда собирается с ней поехать,
ни словом не обмолвился о тех людях, которые тоже отправятся в гости к
Командору. Но он навестил О. в ее комнате и даже проспал все оставшееся до
вечера время, лежа рядом с нею. Ужин он велел подать в эту же комнату.
За час до полуночи они вышли из дома и сели в заранее приготовленный
"Бьюик". Большой темно-коричневый плащ, напоминающий бурки кавказцев,
скрывал ее наготу; она была обута в босоножки на высокой деревянной
подошве. Натали оделась в брюки и черный свитер, а в руке держала цепь,
конец которой с помощью карабина был прикреплен к браслету на ее запястье.
Машину вел сэр Стивен. Луна освещала своим серебристым светом дорогу,
кроны деревьев и дома в деревнях, мимо которых им приходилось ехать по
блестящей и вьющейся ленте шоссе. Все, что оставалось в тени, было
словно скрыто за слоем китайских чернил. Редкие жители, стоявшие у домов,
провожали любопытными взглядами проносящуюся машину с закрытым брезентом
верхом. В фантастическом лунном свете оливковые деревья казались им
парящими в метре над землей серебряными облаками, а кипарисы напоминали
сказочных птиц. Ночной пейзаж представлялся им абсолютно нереальным,
будто в нем не осталось ничего материального, за исключением, разве что,
запахов шалфея и лаванды.
Дорога все круче шла в гору. Земля отдавала жар, накопившийся в ней за
день, и поэтому О. скинула с плеч плащ, решив, что вряд ли здесь ее
кто-нибудь увидит: дорога казалась совершенно пустынной.
Через несколько минут машина въехала на холм, который обступила зеленая
дубовая рощица, и сэр Стивен затормозил у высокой каменной стены с
большими воротами, тут же распахнувшимися перед автомобилем. Они
въехали внутрь.
Сэр Стивен сразу же остановил машину и, выйдя из нее первым, помог
выбраться Натали. Он потребовал, чтобы О. оставила плащ и босоножки в
салоне, и когда она подчинилась, толкнул большую деревянную дверь.
За дверью оказалось какое-то подобие внутреннего дворика, вымощенного
каменными плитами и замкнутого между трех сводчатых аркад. Четвертая
сторона двора выходила к широкой, с такими же каменными плитами, террасе.
Во дворе танцевало около десятка пар. Некоторые женщины, одетые в очень
декольтированные платья, и мужчины в коротких белых жилетах сидели за
небольшими столиками, на которых стояли подсвечники с горящими свечами.
Слева стоял проигрыватель, справа -- стойка с закусками. Но лунный
свет, не менее яркий, чем свет свечей, прекрасно освещал весь двор, и
поэтому, когда обнаженная фигура, которую на цепи вела одетая в черное
Натали, появилась в центре двора, прямо в полосе лунного света,
сидевшие мужчины тут же встали, а танцующие пары одна за другой
остановились. Стоявший у проигрывателя слуга насторожился и обернулся.
Увидев вошедших во двор, он остановил пластинку.
О. застыла в центре всеобщего внимания, сэр Стивен встал в двух шагах
позади нее. Командор прошел к ним, раздвигая столпившихся вокруг О.
мужчин и женщин, которые взяли со столов свечи -- чтобы лучше ее
рассмотреть.
-- Кто она? Откуда? Чья это женщина? -- тут же послышались вопросы.
-- Она принадлежит тому, кто ее захочет, -- ответил Командор сразу всем и
подвел О. и Натали к самому краю дворика, где у ограничивающей его
стены стояла каменная скамья, покрытая голубым тюфяком.
О. тут же села, прислонившись к стене спиной и положила ладони на
колени. Натали, ни на мгновение не выпускавшая из рук цепь,
расположилась прямо на полу у нее в ногах. Командор вернулся к людям,
столпившимся в центре двора.
О. поискала взглядом сэра Стивена. Она распознала его фигуру среди
остальных, но не сразу: он устроился в шезлонге с другой стороны, у
самой террасы. О. успокоилась: он выбрал удобное место, чтобы не терять
ее из виду. Вновь включили музыку и люди принялись танцевать.
Танцующие постепенно, одна пара за другой, приближались к О. будто бы
случайно, но вскоре уже подходили, не стесняясь, причем женщины были
более любопытны, чем мужчины. О. смотрела на всех сквозь прорези в маске,
глаза ее были широко раскрыты, как у птицы, которую она изображала.
Иллюзия сходства с совой настолько впечатляла, что никому и в голову не
пришло задавать ей вопросы. Будто она была столь же нема и глуха к
человеческой речи, как и эта птица.
Все время, с полуночи и до пяти часов утра, когда солнце уже начало
золотить небесный купол на востоке, к ней неоднократно подходили незнакомые
люди, ощупывали и осматривали ее тело, теребили цепь и подносили канделябры
из провансальского фаянса -- настолько близко, что О. ощущала тепло от ярко
горящих свечей, -- к самым бедрам, чтобы понять, как цепь закреплена на ее
теле. Один захмелевший американец даже схватил ее, но тут же понял, что
держит в руке пропущенное сквозь плоть железо, и тут же протрезвел от
испуга. На его лице появилось выражение брезгливости и отвращения,
напомнившее О. ту девушку, которая удаляла ей волосы.
Еще подошла молоденькая девушка в платье с двумя чайными розами, которые
она поддерживала у самой талии, небольшим колье из жемчуга на шее и с
маленькими позолоченными босоножками. Девушку подвел за руку такой же юный
кавалер и усадил ее на скамью справа от О. и, взяв руку своей подруги,
заставил ее погладить О. грудь, дрогнувшую от прикосновения холодных
пальцев. Рука девушки коснулась живота О. и железного кольца, и дыры, в
которую было вдето кольцо. Девушка послушно делала все, что хотел ее
кавалер, и когда он сказал, что с нею сделает то же самое, она не сказала
ни слова против.
Но сидя рядом с О., разглядывая ее как модель на выставке, никто не сказал
ей ни слова. Наверное, она так была похожа на каменную или восковую куклу,
или на создание, явившееся из другого мира, что никто не догадался с нею
разговаривать на языке людей. Или они просто не осмеливались заговорить?
Только когда стало совсем светло, двор наконец опустел и сэр Стивен и
Командор, разбудили Натали, заснувшую у ног О. и заставили отвести и
разложить О. на одном из столов. Сняв с нее цепи и маску, они по очереди
овладели ею.
* * *
Через несколько дней сэр Стивен отвез О. в Руаси. Она была искренне
счастлива вновь оказаться в стенах замка.
ШВЕДСКАЯ ТРОЙКА
Это была их рядовая встреча, встреча двух друзей - Саши и Вити. Они
были не то что друзьями, но хорошими знакомыми.
Встречались они не так уж часто, от случая к случаю, по делам и
просто ради общения, которое, как они считали, постоянно обогащает любого
человека и приносит каждому ту необходимую в повседневной жизни
первозданную радость бытия.
Эта встреча ничем не отличалась от тех других нескольких десятков
предыдущих встреч, когда они вместе проводили время, обсуждали какие-то
дела, важные и не очень. Летом загорали на пляже, не упуская возможности
познакомиться с какой-нибудь очаровательной блондинкой, зимой ходили в
кино, дискутируя после сеанса на ту или иную тему. Бывало, и не виделись
по полгода и больше, а встретившись друг с другом, старались найти и
почерпнуть из общения что-то новое, чего не бывало прежде.
Встречи эти были непродолжительными: час, два, от силы - три. За это
короткое время они успевали не спеша решить все свои вопросы, обсудить
проблемы, наметить новые перспективы и поднадоесть порядком друг другу.
Так было и на этот раз.
Попасть в кино на ближайший сеанс друзьям не удалось, и они, быстро
решив насущный вопрос, из-за которого и произошла встреча, бродили
медленно по бульвару, скучно, без особого энтузиазма беседуя на тему
нравственности и морали.
Погода не радовала. Стоял пасмурный осенний день. Холодало. И было бы
неплохо зайти в какое-нибудь кафе и за чашкой насладиться приятным
ароматом любимого напитка или, на худой конец, в мороженнице за стаканом
сока и порцией пломбира продолжить в тепле уже начатую дискуссию на столь
животрепещущую тему всех времен: о женщинах, мужчинах и любви.
Но поблизости не было ни кафе, ни мороженниц.
- Ты давно не трахался? - вдруг неожиданно спросил Саша друга и, не
дождавшись ответа, сказал: - Есть вариант. Очень страстная женщина. Сейчас
я ей позвоню. Если она дома, едем. Удовлетворяет сразу несколько мужчин.
Очень, очень страстная. Ей всегда мало, и она всегда хочет.
С этими словами Саша подошел к телефону-автомату, вынул из кармана
двушку и снял трубку.
- Ну что, едем? - с ухмылкой спросил он.
- Едем, - как-то безразлично, но в то же время не скрывая интереса,
ответил Витя, не успев еще в полной мере осознать, что предлагал ему Саша.
Саша набрал номер.
- Алло, Лилечка! Здравствуй, это я, Саша. Как дела? - начал он
разговор в своей подчеркнуто интеллигентной манере. - А мы тут с другом. У
тебя никого нет? Хорошо. Тогда мы сейчас подъедем. Пока. - И с видом
человека, договорившегося о чем-то обычном, но очень важном, он положил
трубку.
- Поехали. Шведскую тройку сделаем! Она это любит. Нам туда, -
скомандовал Саша, и друзья резво устремились на трамвайную остановку,
чтобы через некоторое время появиться перед ненасытной в сексе Лилечкой со
всей полнотой их мужского достоинства.
Мрачная осенняя погода и настроение, связанное с ней, отошли на
второй план. Впереди была цель, заманчивая и все поглощающая, особенно для
Вити.
Конечно, у него за плечами был кое-какой опыт сексуальной жизни.
Однажды он даже чуть не женился, но, хорошенько подумав, все же отказался
от столь решительного шага. Будучи по натуре человеком неглупым и
рассудительным, но немного ленивым и инертным, он не захотел себя
связывать узами священного союза, посчитав, что еще молод, и что хлопоты
семейной жизни от него никуда не уйдут. Ведь ему недавно стукнуло только
двадцать пять.
Саша чуть старше Вити, человек разведенный, имеющий ребенка, но не
имеющий постоянного места жительства, скитался по частным квартирам,
снимал то на месяц, то на два комнату или койку где-нибудь в общежитии и,
наверное, мечтал в конце концов все же заиметь постоянный угол, где он мог
бы спокойно и без нервотрепки предаваться любовным играм и философским
размышлениям, отдыхая от повседневной мирской суеты, то есть просто
по-человечески жить, как живут тысячи и тысячи обыкновенных людей.
Саша приобрел богатый опыт общения с женщинами, и постоянно искал в
них что-то новое. И поиски этой новизны, поиски совершенства вдохновляли
его на новые знакомства, на новые встречи, на новые связи, которых, по
словам Саши, было уже не счесть. Если собрать всех женщин, которых он
удосужился удовлетворить, сам, конечно, в первую очередь получая от таких
контактов массу восторгов и наслаждения, то для этого понадобилась бы
целая площадь типа Красной в Москве или Дворцовой в Ленинграде. И такое
заявление Саши нельзя было считать слишком преувеличенным, поскольку
случалось, что в неделю он сменял по несколько любовных партнерш.А бывали
периоды, когда он, как персидский царь, переезжал от одной "возлюбленной"
к другой с перерывами в два-три часа с единственной целью: вдоволь
насладиться телом очередной любительницы сексуальных игр, и вновь испытать
оргазм, ставший уже обыденным, но от этого отнюдь не утратившим свою
прелесть и жгучую остроту.
Это было своего рода Сашиным хобби, а, может быть, и смыслом жизни.
Для него не были в новинку варианты, когда он одновременно
удовлетворял сразу двух или трех женщин. И, по его словам, когда трахаешь
одну, две другие, наблюдая за половым актом, моментально прилипают друг к
другу, как соски, и яростно трутся обнаженными телами, находя свое
плотское удовлетворение таким нехитрым способом.
Саша, по рассказам его знакомых, мог трахать, к примеру, 17-летнюю
девочку, а затем через два часа, уже в другом месте, 50-летнюю даму. Ему
было вроде как все равно, кого трахать, лишь бы была вагина, где во время
полового акта находит приют его никогда не увядающий, средних размеров и
всегда готовый к работе член. И чем дольше длился такой приют, тем было
лучше.
Знакомился он с женщинами легко, в чем ему помогало
историко-философское образование. Как человек образованный, он выливал все
свое красноречие, все свои знания при знакомстве с представительницами
прекрасного пола и перед ними всегда представал в таком виде, неся, порой,
такую несуразицу и апеллируя такими терминами, в которых, кажется, он и
сам не совсем разбирался, но которые производили на собеседниц такое
впечатление, что многие, упоенные его замысловатой философией, частенько в
первый же день знакомства с упоением отдавались ему как мужчине, в котором
они на миг находили свой идеал, и который всегда был готов сделать то, что
не всегда делают мужья, но что почти всегда жаждет всякая женщина,
вкусившая хотя бы раз прелесть любовной связи. В этом деле Саша был
виртуозом-профессионалом.
Нужный трамвай подошел сравнительно быстро, и друзья сели, заняв два
последних места в полупустом вагоне.
Саша вынул из кармана брошюру "Религия и атеизм", нашел нужную
страницу и углубился в чтение.
Витя в предвкушении чего-то необычного не мог отвлекаться на
посторонние темы. "Шведская тройка, страстная женщина, неизведанные
ощущения", - вертелось у него в голове. В его воображении появилась сочная
женщина лет тридцати пяти, с красивыми объемистыми грудями, статной
фигурой, страстно жаждущая мужчин.
- Шура, сколько лет этой Лиле? - спросил Витя, желая скорее узнать
хоть что-нибудь о таинственной Лилечке.
- Отстань, Витя, не мешай читать. Сбиваешь с мысли, - отмахнувшись от
друга, пробурчал Саша, продолжая читать.
"В конце концов и действительно, какая разница, сколько ей: тридцать
пять или тридцать восемь. Пусть даже сорок. Если женщина страстная и себя
держит в теле, то в принципе все равно. Да и не будет Шура трахать совсем
невзрачный вариант. А по всему видно - он не раз захаживал к Лиле. Значит,
был смысл. И все же интересно узнать, какая она: высокая или не очень,
полноватая или худощавая", - непроизвольно думалось Вите по дороге к
незнакомке.
- Шура, - толкнув товарища в бок, вновь потревожил его Витя. - Скажи
все-таки, сколько ей лет, как выглядит? Мне ведь интересно знать, кого мы
едем трахать.
- Тихо ты, мы ведь в общественном транспорте, - пристыдил Шура друга.
Я же сказал, женщина страстная. Получишь массу удовольствия. Я трахал -
нормально. Что тебе еще нужно? А сколько ей лет, я и сам толком не знаю.
Интересоваться возрастом женщины неприлично. Отстань, не мешай читать.
Упущу сюжетную нить. Возьми лучше газету, отвлекись, - И, вынув из кармана
газету "Правда", положил ее на колени к Вите.
Витя взял газету, но читать не стал, а про себя подумал:
"Какая сюжетная нить может быть в такой пустой брошюре, как "Религия
и атеизм"?! Там же одна туфта. И неужели ему интересно читать такую
галиматью? Хотя он философ, может, и в самом деле интересно. А ведь
нахватывается из книжек всякой чепухи и клеит женщин, как семечки щелкает.
Они же, глупые, любят, когда им лапшу на уши вешают, и сразу тают. Днем на
улице вешает, а ночью продолжает. Там они еще больше любят! Чтобы им
всякую чепуху про любовь да про чувства плели, особенно когда трахаешь! -
вновь Витя вернулся в мыслях к теме секса и сразу вспомнил Лилю. - А все
же какая она из себя? Наверное, не молодая, средних лет". Вите, конечно,
хотелось, чтобы Лилечка была стройной симпатичной девушкой, но он
чувствовал, что это уже перебор, и был бы доволен, если бы ей было хотя бы
не более сорока.
- Шура, ну а на вид-то сколько ей? Хоть примерно, - снова легонько
толкнул его в плечо Витя.
- На вид? Да-а, поболе сорока, а так я точно не знаю. Приедем, сам
увидишь. Да ты что волнуешься? Вариант проверенный, сложена ничего... И
очень страстная, очень... - уткнувшись в книжку и не отвлекаясь от своих
мыслей, нехотя пробормотал Саша.
Такое известие не обрадовало Витю, но и не особо расстроило: "И
впрямь: не свататься же едем. Коли больше сорока, значит, очень опытная, а
в таком деле это огромный плюс".
Снова надоедать Саше и задавать ему вопросы было бесполезно, и Витя
стал терпеливо ждать, когда они приедут на нужную остановку.
Трамвай катился вперед, покачиваясь из стороны в сторону, и через
некоторое время завернул направо.
- Выходи, - неожиданно произнес Саша, мимолетно глянув в окно, -
кажется, здесь, но нужно еще немного пройти.
И друзья вышли из трамвая, оказавшись почти на окраине города.
Темнело, и Саша с некоторой заминкой вел друга к назначенной цели.
- Тут где-то, - подойдя к однотипным девятиэтажным домам, задумчиво
произнес он.
- Адрес я точно не помню, а дом вроде бы тот, крайний, - гадая, куда
же все-таки идти, размышлял вслух Саша. - Да, точно, туда. Вот и качели.
Дом этот! - наконец убедительно показал он на одну из трех типовых
коробок. - Крайняя парадная, а квартира на пятом этаже, вправо, -
окончательно решив, куда идти, оживился Саша, и друзья, ускорив шаг и
пройдя мимо качелей, вошли в нужную парадную, поднялись на пятый этаж и
подошли к расположенной справа от лестницы двери.
Саша, ни секунды не мешкая, надавил на кнопку звонка.
Дверь открыла огромная пожилая женщина лет 60-ти, 65-ти, в первый же
миг с нескрываемым интересом взглянув на Витю, приветливо улыбнулась
молодым людям.
"Наверное, Шура дом перепутал", - подумал Витя, и хотел было уже
извиниться и идти обратно, как вдруг услышал голос друга:
- Здравствуй, Лилечка! Все хорошеешь! А я вот с товарищем...
От этих слов Вите стало как-то не по себе. "Неужели это и есть та
самая хваления Лилечка, которую так красочно описал ему Шура?! Не может
быть! Что-то здесь не то", - подумал про себя Витя.
- Проходите, ребята, раздевайтесь, - пригласила пожилая дама.
- Знакомьтесь, это мой друг Витя, а это - Лилия Васильевна, тоже
философ по образованию, - представил Саша друг другу будущих партнеров по
"шведской тройке". - У нас с ней общие интересы. Правда, Лилечка? И не
только по философии... - недвусмысленно намекнул он.
"Оказывается, он не только женщинам лапшу на уши вешает! А как,
подлец, расписывал: и статная, и фигура ничего... Сразу, что ли, не мог
сказать, что пенсионерка? А то: не знаю, побольше сорок а..." - с
негодованием думал Витя, но приличия не позволяли ему все это сиюминутно
высказать Саше.
- Погода мерзкая, - начал Саша, как и полагается, разговор на
отвлеченную тему.
- Да, погода не балует, - поддержала разговор Лилия Васильевна. - А
вы быстро добрались! - продолжила она.
- Спешили, Лилечка, спешили! Тебя увидеть! - повесив куртку, произнес
Саша. - Я всегда гостям рада, - не уступала ему в вежливой манере ведения
разговора Лилия Васильевна. - Чего же мы стоим? Проходите на кухню. Сейчас
кофейку выпьем! А хотите сухого вина? У меня тут бутылочка завалялась.
"У нее все приготовлено: и сухое, и постель, наверное", - ехидно
подумал Витя, машинально снимая куртку.
- Не откажемся, - посмотрев на друга и мигнув ему, согласился Саша.
- Пожалуйста, присаживайтесь, - и Лилия васильевна, усадив гостей,
поставила на стол три пустых емких фужера и бутылку "Ркацетели".
Саша взял в руки бутылку, умело надрезал пробку и, освободив горлышко
бутылки от уже ненужного предмета, разлил примерно половину содержимого в
фужеры.
- За встречу, друзья! - сказал он и сделал из фужера несколько
глотков. Остальные последовали примеру и тоже выпили за встречу,
попробовав этот прохладный, слегка пьянящий напиток.
Саша, выполняя роль тамады, завел разговор о том, что как хорошо
уметь говорить по-французски или по-английски, словом, мол, неплохо знать
иностранные языки и что, например, мы такие вот невзрачные, а валютные
проститутки знают сразу несколько языков. На это Лиля заметила, что без
таких знаний им вообще делать нечего, и что они знают не только языки, но
и еще кое-что, что нравится мужчинам.
- Об этом знают не только проститутки, но и многие порядочные
женщины, - вставил Саша, и разговор сам собой перешел к теме секса.
В этот момент Лиля зачем-то вышла, возможно, затем, чтобы
окончательно подготовить место для предстоящего общения, оставив Сашу с
Витей наедине.
- Шура, неужели это можно трахать?! - с ужасом спросил Витя. - Ты как
хочешь, а я пас, - твердо сказал он, подняв вверх обе ладони.
- Витя, ты не знаешь, какая это страстная женщина! Такое вытворяет,
что диву даешься, - вдохновлял друга Саша.
- Да пусть хоть тысячу раз страстная... Но почему ты сразу не сказал,
что она - старуха? - недоумевал Витя.
- Я же тебе говорил, что больше сорока, больше сорока и есть. А про
старуху ты зря. Она держится в форме. Скоро в этом сам убедишься, -
выкрутился Саша.
- Не хочу я ни в чем убеждаться, - возразил Витя, и сгоряча налил
себе из бутылки еще.
- Перестань ломаться. Она уже ко всему приготовилась. Некрасиво
будет, если ты откажешься, - убеждал Саша.
В этот момент Лилия Васильевна вошла на кухню и присоединилась к
молодым людям.
Саша разлил остатки содержимого, опорожнив бутылку. Тост он предложил
за женщин, на что Лилия Васильевна возразила, заметив, что она будет пить
за молодых мужчин. На том и порешили, и каждый выпил за то, за что хотел.
Слегка опьянев, Саша продолжил прерванный разговор о сексе, сообщив,
что за границей широко практикуется такое развлечение, как групповой секс.
Он стал объяснять, что такой секс вносит необходимое разнообразие в
половую жизнь, хорошо снимает нервное напряжение и что вообще это очень
нужная вещь, которая у нас почему-то не так широко практикуется.
Закончив монолог и подведя платформу к предстоящему действию, он
слегка почесал подбородок, всем своим видом показывая Лиле, что, мол, пора
от слов переходить к делу и продолжать общение иным способом.
Лиля Васильевна, прочитав мысли Саши, предложила пойти в другую
комнату и посмотреть телевизор.
Ее квартира состояла из двух смежных комнат. Первая комната, где
стоял телевизор, была гостиной, вторая, видимо, спальней.
Хозяйка и гости встали из-за стола и вошли в гостиную.
Витя сел на диван напротив включенного телевизора, а Лиля прошла
дальше, во вторую комнату, вместе с Сашей, который нахально обхватил ее
сзади и стал лобзать в толстую неповоротливую шею. Через несколько
мгновений Лиля, с повисшим на ней Сашей, скрылись в темноте спальни.
Витя так и остался сидеть в гостиной и, уткнувшись в телевизор, не
желал присоединяться к этим "философам-единомышленникам".
"Пусть потешаются", - подумал Витя, как вдруг вбежал голый Саша, с
упруго покачивающимся в разные стороны, словно шланг, набухшим
возбужденным членом, в темпе бросил свою одежду на диван рядом с Витькой
и, удивленно посмотрев на него, произнес:
- Ты чего сидишь? Раздевайся, иди к нам, - и в тот же миг живо
скрылся в соседней комнате, откуда Витя вскоре услышал какое-то шуршание,
возню, легкие вздохи, а затем и слабые стоны.
Выждав несколько минут, Витя медленно, как-то нехотя, вошел в
соседнюю комнату, где перед его взором предстала такая картина: Лилия
Васильевна, находясь в коленно-локтевом положении, сладострастно стонала и
умело, как гулящая кошка, подставляла свою ненасытную вагину под разящие
удары твердого члена Шуры, который, как паровоз, пыхтел в такт своим
толчкам и старался как можно глубже и сильнее пронзить своим членом Лилю,
словно копьем.
Такая картина Витьку почему-то ни капли не возбудила, а лишь
внутренне рассмешила: забавно было наблюдать, как молодой человек в самом
расцвете сил трахает монолитную даму, да еще, судя по всему, получает от
этого неописуемый восторг и наслаждение. Да и где еще увидишь подобное?!
Тем временем Саша завершил половой акт, выплеснув свою накопившуюся
за неделю теплую живительную сперму в воспламененную страстью бездонную
вагину Лили, сделав в конце несколько глубоких выдохов. Постояв в таком
положении еще несколько секунд, он расстыковался с Лилечкой, вынув свой
разгоряченный "поршень" из рабочей зоны, и сел на кровать, безмятежно
расслабившись.
Лилия Васильевна также немного обмякла, но все еще не на шутку пылая
страстью, легла на спину, с нетерпением ожидая продолжения сексуального
сеанса.
- Витя, идите к нам, - слегка придушенным голосом позвала она.
- А, Витек! - увидев друга, подхватил Саша. - Ты еще не разделся?
Быстренько раздевайся и иди сюда, не тяни резину.
Получив такое приглашение, Вите ничего не оставалось делать, как
подчиниться воле большинства. Он вышел в гостиную, не спеша снял рубашку,
затем носик и брюки и, оставшись в одних трусах, поколебавшись несколько
секунд, бросил и их на диван рядом со своей одеждой.
- Витя, где же ты? - с нетерпением звала Лилечка. - Что вы так
медлите?
- Идите скорее сюда! Ложитесь, здесь места много, - не унималась она.
Места и впрямь было достаточно: обширная кровать и предназначалась,
видимо, для такого рода коллективных развлечений.
Витя подошел к кровати, на которой сидел Саша и лежала необъятная
дама с неимоверными, грузными и свисающими в разные стороны "арбузами",
вся распаленная страстью, готовая невесть что сотворить с новой жертвой
своей сексуальной похоти.
- Ложись на спину, Витя, - деловито произнес Саша, и Витя, следуя
указу друга, лег на спину рядом с Лилечкой. Ему стало как-то не по себе
при мысли о том, что сейчас ему придется вступить в половой акт с этой
пожилой громадиной, которая, по-видимоу, сутками может трахаться хоть с
батальоном мужчин.
- Лиля, поза! - скомандовал Саша, взяв на себя роль режиссера
сексуального спектакля.
При этой команде Лилечка отработанным движением перекинула свою
правую ногу через Витю, встав над ним на колени, раздвинув в стороны свои
пухлые ляжки, и склонилась к его члену в предвкушении чего-то очень-очень
приятного. Обрюзгшие, но мощные груди повисли над Витиными коленками,
слегка касаясь их старческими сосками.
Осторожно взяв в руку вялый член молодого человека, активно завиляла
задом, показывая всем своим видом, что готова принять своей утробой его
шалуна. Шура, мгновенно отреагировав, стал предпринимать какие-то действия
с задней частью тела Лилии, о чем Вите можно было только догадываться, так
как из-за ее обширной фигуры он не мог видеть, что же там все-таки делает
Шура.
А Шура беспрепятственно вставил в задний проход Лилии своего работягу
и, раскачиваясь взад и вперед, постепенно ускоряя темп, стал совершать
обычные в таких случаях толчки, которых он сделал за свою жизнь, наверное,
не менее миллиона.
Лилечка стала активнее массировать Витин член рукой, от чего он стал
нежно набухать. Вид набухающего члена еще больше завел Лилю, и она со
страстной яростью уже губами и языком стала возбуждать молодецкий
отросток, который от такой приятной экзекуции постепенно пришел в
возбужденное состояние, чего так усердно и добивалась Лилия. Теперь его
можно было ощущать более полно. Это была не вялая сосиска. Это был твердый
фаллос, готовый в любую секунду мощно выстрелить спермой в рот Лиле.
Тем временем Саша все активнее и активнее совершал толчки, терзая
своим твердым членом разработанный задний проход Лили, которая стала более
явственно покачиваться вперед-назад, что позволяло ей в такт Шуриных
движений заглатывать Витин член глубоко внутрь себя, так, что он доходил
аж до гортани, затем освобождала его, производя языком грамотные
щекочуще-возбуждающие движения головки члена, и вновь окунала весь член
глубоко в себя. Казалось, она готова была проглотить его, но сделать это
было возможно, лишь откусив член от Витиного тела.
"А если откусит? - мелькнуло в голове Вити. - И в самом деле: что
стоит этой могучей пожилой громадине со вставленными сверкающими зубами
свести челюсти, и... Наверняка она от этого кайф словит! Ведь сколько
маньяков-мужчин убивают женщин во время полового акта. Почему жене может
случиться так, что женщина, желая получить извращенные сладострастные
ощущения, не пожелает откусить член во время минета? А может, она ждет
момент, когда сперма хлынет в ее ненасытную пасть? "
При этих мыслях легкая незаметная дрожь пробежала по телу Вити, и его
член, возбужденный многоопытной дамой, сдал на глазах ее вянуть и
сдуваться.
"Черт возьми, неудобно как-то: старушка вроде старается, а тут черные
мысли в голову лезут. Нужно собраться и облить ее спермой с ног до головы.
Пусть тогда кайфует. Иначе не выберешься отсюда", - подумал Витя, слегка
сконфузившись от такого непредвиденного поворота событий.
А Шура тем временем, не на шутку возбужденный, пыхтя и кряхтя,
продолжал все сильнее и сильнее раскачивать Лилю и, в конце концов,
передернувшись несколько раз в порыве экстаза, кончил в ее разработанный
анус, вынул оттуда член и тотчас же убежал помыться после такого
изнурительного сеанса полового безобразия, оставив Витю с ней наедине.
Витя лежал неподвижный и безразличный, с одним лишь желанием:
поскорей бы закончить сексуальную процедуру и покинуть этот гадкий дом.
Лилия Васильевна продолжала возбуждать уже размякший, гнувшийся в
разные стороны член Вити. Постепенно ей неимоверными усилиями вновь
удалось привести его в вертикальное положение, и она опять стала страстно
сосать его, временами причмокивая от удовольствия и с упоением предаваясь
своим сексуальным ощущениям.
Оставив свой член на произвол судьбы во власти маниакальной дамы,
Витя смиренно лежал и старался не допускать черных мыслей, от которых с
таким трудом вновь возбужденный член мог снова увянуть, и мучительный для
Вити секс снова мог затянуться на неопределенное время.
Вскоре он почувствовал жгучее приближение оргазма, а через некоторое
время сперма мощным потоком хлынула в рот Лили. В этот момент она, чтобы
еще сильнее насладиться видом струящегося фонтана, а отчасти, наверное,
чтобы не захлебнуться, вынула член изо рта и стала поливать живительной
жидкостью свои губы, щеки, нос и даже глаза, пока не иссякли ее запасы в
Витином организме.
"Ну, наконец-то", - подумал Витя, слегка приободрившись. - "Теперь
нужно культурно выбраться из-под этой монументальной дамы. Но как это
сделать? Ладно, не буду дергаться. Все само собой разрешится." Ему было
радостно осознавать, что опасения насчет откусывания члена были
напрасными, и что близился финиш этой ужасной оргии.
Лиля продолжала облизывать головку члена, аккуратно собирая языком
оставшуюся сперму. Затем она оставила в покое член, который постепенно
обмяк, и стала облизываться, собирая сперму со своих губ, как кошка,
которая облизывает сметану, попавшую ей на усы.
Освободив Витю от сексуального захвата, Лилия Васильевна грузно
привалилась в сторону, все продолжая облизываться и размазывая руками
попавшую на ее лицо сперму - блаженствуя от такой, может быть, и не
частой, но привычной процедуры.
"Можно вставать", - подумал Витя, и тотчас воспользовался
предоставившейся возможностью. Он медленно, но решительно встал и пошел в
ванную, где под струей теплой воды мог навсегда смыть этот неприятный
старческий запах, который впитался в него во время совершения
неблаговидных действий.
По пути он захватил свою одежду, чтобы тщательно вымыться и одеться.
Чтобы не было ни малейшего повода вновь возвратиться к этим ужасным
сексуальным играм.
Но, похоже, никто не собирался продолжать их. Саша, одетый, при
галстуке, уже сидел на кухне за чашечкой кофе и с важным видом покусывал
сигарету.
- Ну как, порядок? - увидев друга, оживленно спросил он, на что Витя
ничего не ответил и зашел в ванную комнату.
Встав под душ и ощутив под теплой струей воды легкий массаж
изнуренного тела, он вдруг подумал, что такое блаженство, наверное,
испытала бы Лиля, если бы нее таким вот потоком лилась сперма из сотен или
даже тысяч мужских насосов. "А что, если собрать бесчисленное множество
мужчин, сексуально возбудить их до определенной степени, окружить ими со
всех сторон Лилю и по команде "пли" выплеснуть на нее лавиной декалитры
спермы?"
"Или лучше провести такую экзекуцию, - фантазировал Витя, тщательно
натираясь куском импортного мыла, - как в былые времена солдат проводили
сквозь строй, полосуя по спине шомполами, так и Лилечку провести сквозь
нескончаемый строй онанирующих мужчин, каждый из которых в нужный момент,
во время провода мимо него этой гиперсексуальной старухи, должен был слить
сгустки своей спермы на ее необъятное тело. Пусть тогда облизывается! Да,
наверное, такая пытка ей никогда бы не надоела", - думал Витя, слегка
улыбнувшись, и закончил водную процедуру.
Вскоре он оделся, вышел из ванной комнаты и присоединился к Саше пить
кофе, который был в избытке у Лили, наверное, на случай приема гостей.
Через некоторое время на кухню пришла и Лилечка, предварительно также
посетив ванну.
Саша завел разговор на какие-то абстрактные темы, суть которых Вите
была не совсем ясна. Да он особо и не старался вникнуть, что там плетет
Шура, так как он очень устал, и его одолевало такое желание: поскорее
добраться домой и лечь спать, чтобы утром, проснувшись, навсегда забыть о
том кошмаре, который ему сегодня пришло пережить.
Культурно извинившись, что пора идти, Саша встал из-за стола и
поблагодарил Лилю за гостеприимство. Та пригласила их как-нибудь еще зайти
к ней на чашку кофе.
Так, любезно распрощавшись, Саша и Витя покинули Лилю и вышли на
улицу.
Было уже темно.
- Тебе что, не понравилось? - недоуменно спросил Саша, заметив кислый
вид Вити.
- По-моему, замечательно... А какая она страстная! Как в рот берет! -
восхищаясь Лилей, предавался сладким воспоминаниям Саша и слегка
похлопывал рукой Витю по плечу.
Мимо прошла миловидная девушка.
- Эх, сейчас бы хату! - проводил ее взглядом, мечтательно, с
сожалением произнес Саша. - Видишь, Витя, нет хаты, как приходится
временами... - И, как бы оправдываясь, показал он на дом, откуда они
только что вышли.
- Была бы хата, мы бы с тобой... - повторил он свою мысль.
- Нет, с меня достаточно, - сказал Витя. - Теперь домой, скорее
домой, - и ускорил шаги.
Ему очень хотелось спать.
В О С П О М И Н А Н И Я М О Л О Д О Й Ж Е Н Щ И Н Ы
-------------------------------------------------------
Я родилась 1 января 1940 года. Мать умерла, едва выпустив меня на
свет. Кто меня выкормил - я не знаю. До 10 лет я своего отца и не видела.
Он служил агентом в компании "Гиппера" и мотался по всему свету, редко
появлялся дома, да и то чаще по ночам, когда я уже спала.
Однажды я, проснулась утром, увидела возле своей кровати бородатого
мужчину. Он похлопал меня ладошкой по щеке и ушел. С тех пор он всегда был
дома. Мы переехали жить в другую квартиру. Отец нанял новую няню, а фрау
Олхель, воспитавшую меня, куда-то отправил.
Новая няня была молодая, красивая и веселая. Выходя к завтраку, отец
хлопал ее по пышному заду и тискал груди. Няня смеялась. После завтрака
отец уходил на службу. Няня, ее звали Катрин, убирала в комнатах, а я
уходила гулять на улицу. Я выросла в одиночестве и не умела дружить с
ребятами, подруг у меня не было.
Катрин любила купаться в ванне и каждый раз тащила меня с собой. Мы
раздевались, ложились в теплую воду и подолгу лежали молча и неподвижно,
как трупы. Иногда Катрин принималалась меня мыть и, натирая губкой мой
живот, будто невзначай терла рукой между ног. Сначала я не обращала на это
внммание, но постепенно привыкла и находила в этом большое удовольствие. Я
стала сама просить Катрин потереть мне письку и при этом широко раздвигала
ноги, чтобы ее рука могла свободно двигаться. Скоро мы привыкли друг к
другу. Катрин перестала стесняться меня. При очередном купании она научила
меня тереть клитор пальцем и я охотно выполняла эту приятную обеим
обязанность. Катрин кончала бурно и по несколько раз подряд, на меня ее
оргазм действовал возбуждающе. Вид ее тела доставлял мне большее
удовольствие, чем натирание моей письки.
Катрин спала в комнате отца. Иногда по ночам я неожиданно просыпалась
и слушала стоны и крики, доносившиеся из отцовской спальни. Эти звуки
будили во мне какое-то смутное похотливое чувство. Я подолгу лежала с
открытыми глазами и пыталась представить себе, что там происходит.
Однажды после такой бессонной ночи, я, дождавшись, когда отец уйдет
на работу, спросила у Катрин:
- Почему вы всю ночь кричали? ... И ты и отец.
Катрин на мгновение смутилась, но сразу же приняла спокойное
решительное выражение. она взяла меня за плечи и подвела к дивану.
- Садись, я тебе все расскажу. - Я приготовилась слушать, но Катрин
вдруг замолчала и о чем-то задумалась.
- Подожди, - сказала она и вышла в другую комнату.
Возвратилась она с каким-то свертком. усевшись рядом со мной, она
положила сверток на колени и спросила:
- Ты знаешь, почему одни люди называются мужчинами, а другие -
женщины?
- Нет.
- И ты никогда не видела голых мужчин?
- Вот смотри, - сказала Катрин, разворачивая сверток. В нем были
фотографии. Одну из них она показала мне. На фотографии были изображены
мужчина и женщина. Они совершенно голые стояли прижавшись друг к другу.
Одной рукой мужчина обхватил женщину за шею, а другую просунул ей между
ног. Женщина своей правой рукой держала какую-то длинную палку, торчащую
под животом мужчины.
- Женщина, - сказала Катрин, - имеет грудь и щель между ног, а
мужчина вот эту толстую штуку. Эта штука... - Катрин вынула новую
фотографию, на которой были изображены мужчина и женщина тоже голые.
Мужчина лежал на женщине. Она подняла ноги вверх и положила их на плечи
мужчины. Штука мужчины торчала из щели женщины.
- Видишь, мужчина вставил свою штуку в женщину и ее там двигает.
Женщине это приятно и мужчине тоже.
- А мне можно вставить такую штуку, - сказала я дрожащим от
возбуждения голосом.
- Тебе еще рано об этом думать. Таким маленьким, как ты, можно только
тереть письку пальцем.
- Ты так кричишь от того, что папа вставляет в тебя эту штуку, да?
- У твоего папы эта штука очень большая и толстая. Не только я кричу,
но и он кричит.
- Можно я посмотрю эти фотографии?
- Посмотри, только без меня ты ничего не поймешь, а мне надо квартиру
убирать.
- Пойму!
Я долго рассматривала эти удивительные фотографии, запершись в своей
комнате. Я чувствовала у себя между ног приятный зуд и положила свою руку
туда. Я сама не заметила, как стала тереть письку пальцем и только когда
мое сердце затрепетало от острой, еще неизвестной сладости, я с испугом
отдернула руку, влажную и горячую от обильной слизи.
Через несколько дней я упросила Катрин оставить дверь спальни
незакрытой и, дождавшись, когда из комнаты отца донесся первый шопот и
скрип кровати, потихоньку подошла к двери его спальни. Осторожно
приоткрыла дверь, я взглянула в комнату: отец совершенно голый лежал на
спине, а Катрин устроилась в его ногах, сосала отцовскую штуку, которая
едва умещалась у нее в губах. При этом отец издавал приятные стоны
изакатывал глаза. Катрин, продолжая сосать штуку отца, взглянула в мою
стотрону. Потом поднялась и, расставив ноги села верхом на отца. Она,
очевидно, это сделала так, чтобы мне было, как можно лучше видно, и
поэтому, вставляя штуку в себя, повернулась грудью ко мне, медленно вошла
в нее до самого конца. Потом оба сразу задергались, закричали, стали
хрипеть и стонать, а потом Катрин рухнула всем телом на отца и заснула.
Спустя 10 минут, Катрин снова принялась сосать Штуку отца, я впервые
увидела, как она из маленькой, сморщенной, в губах Катрин, становилась
ровной, гладкой, большой. Мне тоже захотелось пососать эту чудесную штуку,
но я боялась войти в их комнату. В эту ночь Катрин, специально для меня,
показала, как может мужская штука проникать в женщину из разных положений.
С тех пор я часто наблюдала за сладкой парой отца и Катрин, и все
чаще и чаще терла свою щель, наслаждаясь вместе с ними.
Мне исполнилось 11 лет, когда Катрин заболела. Ее увезли в больницу и
она к нам не вернулась. Отец несколько дней ходил мрачный и молчаливый, а
однажды пришел домой пьяный. Не разуваясь, он свалился на кровать и
заснул. Я с большим трудом, неумело и суетливо сняла с него пиджак.
Рубашка тоже была грязная. я сняла и ее. Потом сняла с него брюки и хотела
уже уйти, как обратила внимание, что белье тоже грязное и давно не
стирано. Его нужно было снять, но от мысли, что он останется голый, у меня
дрогнуло сердце и сладко защемило между ног. Я положила костюм на стул и
подошла к кровати. Осторожно, чтобы не разбудить его, я расстегнула его
нижнюю рубашку, чуть приподняв его, стянула ее к подмышкам. Запрокинув его
руки вверх, стянула рубашку с туловища. Потом я тоже осторожно стянула с
него трусы. Я долго стояла возле него, взирая на его большую голую "штуку"
на его широкую волосатую грудь, на толстые руки и впалый живот, На ноги и
вновь на его большой, безвольно поникший член. Меня мучило огромное
желание потрогать этот член рукой, но я сдержалась. Захватив одежду отца,
вышла на кухню. Все время пока я чистила платье, я думала о члене,
представляла его в своих губах, мысленно гладила его руками. Идя из кухни
к себе, я снова подошла к спящему отцу и, набравшись смелости притронулась
рукой к члену. Член был холодный и приятно мягкий. Отец закричал во сне. Я
испугалась и убежала к себе. Прикосновение к члену произвело на меня
огромное впечатление. Я еще долго чувствовала его нежную упругую мягкость.
И, возбужденная происшедшим, я долго не могла уснуть и пролежала в
мечтательной полудремоте минут сорок, затем снова встала с постели.
Раздетая, в одной нижней рубашке, я вошла в комнату отца. Он все еще также
голый лежал поверх одеяла, и, очевидно, ему было холодно. Накрыв его
простыней, я села рядом с кроватью на стул и так просидела до утра, слушая
его тяжолое дыхание.
Как нарочно, целую неделю отец приходил домой трезвый. Допоздна читал
лежа в постели и я, дождавшись когда он уснет гасила у него свет. Убирая,
как-то комнаты, я нашла пакет с фотографиями, которые еще показывала
Катрин. На этот раз я взглянула на них более осмысленно и мое воображение
по картинкам создало красочные моменты жарких совокуплений. Я не
удержалась, за 10 дней после смерти Катрин, доставила себе обильное
удовольствие, растирая пальцами клитор.
В эту ночь у меня в первый раз пришли регулы. Если бы Катрин не
рассказала мне об этом, что это такое, я бы очень испугалась. Все было так
неожиданно, что я не знела, чем заткнуть это кровоточащее жерло. Ваты дома
не оказалось. Через три дня регулы прошли. А через неделю я надела уже
бюстгальтер. Груди были еще небольшие и торчали двумя острыми пирамидками.
Поглаживая соски грудей, я не испытывала удовольствия. И теперь в моменты
сладострастия я работала обеими руками. Я росла в атмосфере молчаливого
своеволия. Отец со мной никогда не разговаривал, ни о чем не спрашивал, не
ругал и не хвалил. Однажды я гладила его рубашку и провела по ней
перегретым утюгом. Рубаха сгорела. Я испугалась, ждала ругани, но отец
даже не обратил внимания. Он достал другую, одел и ушел. Постепенно я
привыкла делать все, что заблагорассудится, и сама безразлично относилась
к тому, что происходит вокруг.
Был случай, я собиралась в кино и гладила свое лучшее платье.
Отправившись умываться, я повесила его на спинку стула у стола. Отец
ужинал. Вернувшись, я увидела, что по столу разлито черничное варенье,
банка валялась на полу, отец моим платьем вытирает пятна с костюма и брюк.
Не скажу что мне тогда было совершенно безразлично такое отношение отца к
моим вещам, но вообще эту трагедию я перенесла спокойно. Я принесла в тазу
воды, бросила туда мое, безнадежно загубленное платье, и молча вымыла пол
этим платьем. В кино в этот вечер я пошла в другом платье. Мальчишки за
мной ухаживали, я им нравилась, но моя молчаливость их отпугивала. Побыв
со мной один-два вечера, они оставляли меня, но мне, в сущности, это было
безразлично.
Однажды, я поздно вечером ехала домой в трамвае. Кондуктор дремал, ко
мне на площадку вошел парень. Он, видно, был пьян и плохо соображал, что
делал. Обняв меня за плечи сзади, он повернул меня лицом к окну и прикрыл
от посторонних своей широкой спиной. Его руки проникли под ворот платья и
скользнули под бюсгальтер, стали мять грудь. Я попыталась освободиться от
его обьятий, но он держал меня крепко. Так мы простояли 10 минут молча и
неподвижно. Когда трамвай подошел к моему дому, я шепнула парню: "Мне
сейчас выходить, пусти!". Он нехотя разжал свои руки, а я даже не
взглянула на него, вышла, с безразличием к окружающим. Я стала безразлично
относиться сама к себе. Меня ничего не трогало, ничего не интересовало,
мне было очень скучно. Иногда меня мучила тревога, даже страх. В такие
минуты я оставалась дома и жизнь мне казалась бездонной, одинокой, а я в
ней крохотной песчинкой, несущейся в пропасть одинокой и слабой, и
беззащитной. Жизнь была так однообразна и скучна, что не только день на
день были похожи, как две капли воды, но и годы мало чем отличались друг
от друга. Однажды, мне исполнилось 13 лет, отец пришел домой раньше чем
обычно. Вместе с ним в комнату прошли три дюжих парня. Ни слова не говоря,
они стали носить вещи. Я едва успевала укладывать мелочи, разбросанные по
всем комнатам. Через два часа вещи были уложены и их куда-то увезли. Отец
надел мне платье и, молча взяв за руку, вышел из опустевшего дома. У
подьезда стоял новый "оппель-рекорд" черного цвета. Отец взглядом приказал
мне сесть в машину, а сам сел за руль. Мы ехали через весь город. Машина
остановилась у огромного дома в шикарном районе кавлбуры. Из подьезда
выскочил швейцар и услужливо открыл дверцу машины. Наша новая квартира
состояла из 10 комнат. Три отец отвел мне. В дальней комнате поселилась
экономка. Она готовила обеды и подавала на стол. На ней лажала еще уборка
квартиры. Экономку звали фрау Нильсон, ей было лет 40-45. Она была
подобрана отцом в соответствии с духом нашей семьи. Это была
величественная женщина с пышными каштановыми волосами, с огромным бюстом.
У нее были длинные ноги. По характеру она была замкнута и молчалива.
Она не вмешивалась в мои дела и принимала все как должное.
Месяца через три наш дом окончательно оперился. Появились книги в
библиотеке, ковры в коридоре и гостинной, дорогие картины на стенах и
нейлоновые гардины на окнах.
Первые дни я никуда не выходила. Я не знала, где у отца лежат деньги.
Однажды я залезла к нему в секретер, я нашла чековую книжку на мое имя. На
моем счету было 10 тысяч крон. Я взяла книжку с собой и получила в банке
100 крон.
До 12 ночи я гуляла по улицам, посмотрела две картины, наелась
мороженого. Домой я приехала на такси. У отца были гости, в гостинной
пили, шумно разговаривали и смеялись. Я прошла к себе, разделась и легла
спать. Часа в три я проснулась от истошного крика, потом что-то тяжелое
громыхнулось, я надела халат и вышла в коридор. Из дверей гостиной
пробивался слабый свет. Стеклянные двери были не полностью задрапированы и
можно было видеть, что делается в комнате.
Отец был без штанов и его огромный член торчал как палка.
- Милый, голубчик, - шептала женщина срывающимся голосом, - пожалей.
Я не могу. . . он такой большой. . . разорвешь меня.
Отец угрюмо молчал, глядя на женщину злыми, пьяными глазами.
- Ой, помогите!!! - Жалобно воскликнула женщина и стала отползать от
отца, смешно перебирая ногами. Отец не обратил на причитания женщины
никакого внимания. Он молча схватил ее за ноги и притянул к себе. Отбросив
ее руки, он с силой развел ляжки и стал с силой вталкивать свой член в
женщину, опустившись на колени.
Она истошно визжала и стала царапать лицо отца. По лицу текла кровь.
Я не выдержала и вошла в комнату. Ни слова не говоря я подняла за
подбородок лицо отца кверху, вытерла кровь своим платком и легонько
оттолкнула от хрипящей женщины. Потом схватила за ворот женщину,
приподняла над полом и наотмашь хлестнула ее по щекам.
- Убирайся!
Мое появление, очевидно, ошеломило женщину, а пощечина лишила дара
речи. Она лихорадочно оделась и, ни слова не говоря, выбежала из квартиры.
Я вернулась к отцу. Он сидел униженный и подавленный, стараясь не смотреть
мне в глаза. Я смазала царапины на лице йодом и прижала его к себе, с
трудом сдерживая себя, чтобы не посмотреть на его могучий член, который
еще торчал вверх, как обелиск. Я была так возбуждена, что боялась наделать
глупостей. Поэтому, закончив свое дело, я пожелала спокойной ночи и
торопливо ушла в свою комнату.
Лежа в постели я с ужасом подумала о том, что глядя на женщину,
лежащую на полу перед отцом, хотела быть на ее месте. Какое кощунство!
какие ужасные мысли. Но как я не пыталась отогнать эти мысли, они все
больше и больше одолевали меня. Я вспомнила, что когда хлестнула женщину
по щекам, а потом выпроваживая ее из гостинной, мой халат распахнулся и
отец мог видеть меня голую. Очень жалко, что он не видел меня. Нужно было
распахнуть халат и обратить на себя внимание. Мне уже 15 лет, у меня
красивая грудь, стройные ноги, подтянутый живот. На будущий год я смогу
учавствовать в конкурсе красоты.
- О чем я думаю. Какой позор. Это же отец. Мое существо ленивое и
флегматичное не привыкло к таким переживаниям. Я скоро устала и заснула.
Утром, вспомнив порочные мысли, я уже не ужаснулась им, они прижились и
стали обычными и даже скучными. Ведь это только мысли.
Отец ушел на работу раньше обычного и я завтракала одна. Фрау Нильсон
ни одним жестом не выразила своего отношения к ночному происшествию, хотя
я точно знаю, что она все слышала.
До обеда я пролежала в гостинной на диване ничего не делая и ни о чем
не думая. От скуки разболелась голова. Перед обедом я решила прогуляться.
Возле нашего дома был бар с автоматом-проигрывателем. Там можно было
потанцевать. В баре было пусто, только несколько юнцов, лет 17-18 и две
высокие худые девушки в брюках, стояли кучкой у окна, изредка
перебрасываясь словами. Денег для автомата у них не было. И они ждали,
когда придет кто-нибудь из посетителей. Я попросила бутылку пива, бросила
крону в автомат и села у стойки наблюдать за танцами.
Как только заиграла музыка, они схватили девчонок и стали танцевать.
Это было сделано с такой поспешностью, что можно было подумать, пропусти
они такт их хватит удар. Я допила бутылку пива и сидела у стойки просто
так.
Один из юнцов дернул меня за руку, молча вытащил на середину зала и
мы стали танцевать. Когда пластинка кончилась, я снова опустила крону.
Теперь меня взял другой парень. Потом третий. Так я протанцевала со всеми
парнями. Когда я стала уходить, один парень пошел за мной, вся компания
двинулась за нами.
- Где ты живешь? - спросил он, оглядывая меня с ног до головы.
- Вот в этом доме...
- Мы пойдем к тебе, заявил он таким тоном, будто все зависело от
него. Я промолчала. Когда мы поднимались по лестнице, откуда-то донеслись
звуки музыки. Одна девица с парнем стали танцевать... Но мы уже пришли. В
моей комнате они чувствовали себя как дома, а со мной обращались как со
старой знакомой. Их наглость мне импонировала. Я все воспринимала как
должное. Один из юношей куда-то ушел и вернулся с бутылкой виски. Другой
включил магнитофон. Мебель торопливо раздвинули по углам и начали
танцевать. Юношу, который первым пошел за мной, звали надсмотрщик. Ему все
подчинялись безмолвно. У него было продолговатое холеное лицо и голубые
глаза. Второго молодца в черном свитере звали верзила. Он все время щурил
глаза и скалил зубы. Голос у него был тихий и хриплый, в нем все время
чувствовалась какая-то угроза. У девочек тоже были прозвища. Самую старую
звали художница. Она была красива, хорошо сложена, но очень высокая. Она
была в брюках и блузке. Красивую кривоножку звали разбойница. Она много
пила и вела себя очень развязно. Все мальчики ее целовали и она, целуясь,
дергалась всем телом, прижимаясь к партнеру. Ей так насосали губы, что они
распухли и стали ярко красными. Одна все время сидела на одном месте. Эта
третья девочка совсем мало пила, танцевала нехотя, лениво, стараясь как
можно скорее куда-нибудь пристроиться сесть. Ее, в общем-то простенькое
личико украшали пышные черные волосы и красивые алые губы. На правой руке,
выше локтя, была вытатуирована красная роза с длинными синими шипами на
стеблях. Она была одета в простенькое серое платье, из-под которого
торчали сборки нижней юбки. У нее были красивые ноги и высокая грудь. Эту
девушку звали смертное ложе. Мне тоже вскоре придумали название - Щенок.
В 6 часов вечера надсмотрщик выключил магнитофон и пошел к выходу.
Все потянулись за ним, только смертное ложе осталась сидеть в моей
комнате. Я вышла с ребятами на улицу. Надсмотрщик привел нас к какому-то
особняку и, прежде чем позвонить, пальцем позвал меня.
- Пойдешь? Я кивнула головой.
- Дай нам денег.
У меня осталось 85 крон из 100, полученных вечером в банке, и я все
отдала надсмотрщику. Он пересчитал деньги и сунул их к себе в карман.
Разбойница подошла ко мне и спросила:
- Ты знаешь куда идешь?
- Нет, ответила я таким безразличным тоном, что та сразу прекратила
распросы.
Калитку открыли. Мы прошли через сад к дому. В прихожей нас встретил
какой-то старик, сморщенный и горбатый. Окинув взглядом всю компанию, он
вдруг обратился к надсмотрщику:
- Сколько раз говорить, чтобы ты не водил новеньких сразу сюда.
Надсмотрщик вынул деньги и молча сунул старику в руку.
- Сколько?
- Восемьдесят крон.
- За тобой еще 120.
- Знаю.
Старик провел нас в небольшую комнату, задрапированную по стенам
малиновым бархатом и вышел. Никакой мебели в комнате не было. Все сели на
пол, устланный толстым пушистым ковром. Потолок в комнате был обит красным
шелком. На стенах висели бра, испускавшие неяркий матовый свет.
Все сидели чего-то ожидая. Вдруг в комнату вошла красивая
светловолосая женщина. Она была одета в роскошное платье, переливающееся
алым и фиолетовым цветом. В руках у нее была небольшая белая коробочка.
- Сколько вас? - спросила она, обращаясь к надсмотрщику.
- Восемь человек.
- Одна у нас новенькая, ей только одну таблетку.
Женщина открыла коробочку и стала раздавать по две таблетки. Мне она
дала таблетку последней.
- Тебе нужна вода или так проглотишь? - спросила она, наклонившись ко
мне, я могу принести.
- Не надо, я так проглочу.
Пока я разговаривала с женщиной, ребята уже проглотили таблетки и
улеглись на спину, закрыв глаза. Я тоже проглотила таблетку и легла как
все. Через несколько минут я почувствовала, как какая -то сила подхватила
меня и стремительно понесла вверх. Я почувствовала себя легко и свободно.
На душе стало радостно, захотелось петь, плевать, кричать до сумашествия.
Кто-то тронул мою ляжку и стал гладить по животу. От этого прикосновения
меня прошиб сладостный озноб, губы в промежности стали влажными. В этот
момент послышалась музыка. Кто-то заразительно смеялся. Я открыла глаза.
Комната преобразилась, она была огромна, вся сияла, переливаясь
разноцветными бликами. Все мелькало и крутилось у меня перед глазами с
непостижимой быстротой. Вдруг я заметила, что Художница лежит без брюк и
Лукавый расстегивает ей трусы. Ее длинные ноги были все время в
увлажнениях. Разбойница, наклонившись над Спесивым сосет его член,
Надсмотршик, стоя совершенно голым, задрал ее платье и, отодвинув в
сторону нейлоновые трусики, всавил член в ее письку. Я успела заметить,
что Лукавый снял трусы с Художницы и они с криком и стоном соединились.
В это время меня кто-то потянул за руку. Совсем рядом со мной лежала
обнаженная женщина, принесшая нам таблетки. Ее глаза обжигали меня
похотливым огнем. Она дотянулась до ворота моего платья и с силой рванула
его. Платье разлетелось до пояса. Мне это понравилось и я стала рвать на
себе платье и белье до тех пор, пока не порвались в сплошные клочья. Я
осталась в бюстгалтере и нейлоновых трусах, женщина просунула мне под
трусы руку и стала пальцем искусно тереть мне клитор. Чтобы ей помочь, я
разорвала на себе трусы, женщина подтянула меня к себе и, вывернув мою
грудь из-под бюсгалтера, стала нежно целовать и покусывать ее. Я
затрепетала в конвульсиях пароксизма. Не помню, как я оказалась под этой
женщиной. Я помню, что ее пылающее лицо было между моих ног, а ее губы и
язык во мне.
Потом кто-то столкнул с меня женщину. Обернувшись, я увидела, что на
нее лег Надсмотрщик. Ко мне подбежал Спесивый. Ни слова не говоря, он
обхватил меня за талию и повалил на пол. Я почувствовала, как его упругий
член уперся мне в живот. Он никак не мог попасть в меня, хотя я сгорала от
нетерпения. Наконец головка его члена у самого входа. Он дергался, тыкался
в ляжки. Я безумствую. наконец, не выдержав этой пытки, ловлю его член, и
свободной рукой направляю точно в цель. Удар! короткая острая боль и
чувствую, как что-то живое и твердое бьется в моем теле. Наконец-то! О,
миг давно желанный. Спесивый прижал своими руками ноги и, приподнявшись,
сильными движениями тела вонзил в меня свой член. И я вся ушла в сладкое
ощущение совокупления. Наслаждение растет быстро и ему, кажется, не будет
предела. И вдруг меня пронзило такое острое ощущение радости, такой
упоительный восторг, что я невольно вскрикнула и начала метаться. На
несколько минут я впала в приятное забытье.
Меня кто-то целует, тискает груди, но я не могу пошевелить пальцем.
Постепенно силы возвращаются ко мне. Открываю глаза и вижу как Художница,
усевшись верхом на Лукавого, неистово двигает своим задом. Около меня
оказывается верзила. Он еще ничего не может сделать. Его член, только что
вынутый из Разбойницы, повис. Постепенно я приспосабливаюсь и дело
налаживается. Его большой член увеличивается и твердеет. Когда член
распускается и становится длинным, я выпускаю его изо рта и ложусь на
спину. Верзила не вынимает свой член из меня, как это делал Спесивый.
После этого он сунул свой член в мое влагалище и стал слегка двигать
внутри, заставляя меня содрогаться от удовольствия. Мне удалось кончить
два раза подряд ощущение становится не таким острым, как в первый раз, но
более глубоким и продолжительным.
Возбуждение, вызваное таблетками, прошло внезапно. Первая очнулась я,
как раз в тот момент, когда сосала член Злого. Все сразу уменьшилось,
поблекло, стало будничным и скучным. Я все еще двигала губами и языком, но
такого сладостного чувства, которое меня захватило недавно, теперь не
стало. Я вынула член изо рта и в изнемождении рухнула на пол. Я
чувствовала, как Злой лег на меня, сунул свой член в мое влагалище и стал
торопливо двигать им. Мне это не доставило никакого удовольствия, но у
меня не было сил сопротивляться. Злой скоро кончил и лег рядом со мной.
Я первой пришла в себя после прострации, вызванной сильным
возбуждением. Немного болела голова и слегка подташнивало. Все вокруг
лежали бледные и обессиленные. У Художницы на животе был огромный синяк от
поцелуев. Спесивый лежал между ног Разбойницы, положив голову на лобок.
Губы Разбойницы были в крови. Метрах в двух от меня распластался на спине
Надсмотрщик и красивая женщина страстно сосала его поникший член. На меня
она не обратила никакого внимания. Я хорошо помнила, что разорвала свою
одежду, но не могла понять, почему я это сделала.
Домой я попала в 12 часов в чужом платье, разбитая и голодная.
Наскоро поела и легла спать. С этого времени я уже целиком принадлежала
банде и безропотно подчинялась ее бесшабашным законам. Нас накрепко
связала скука, с которой никто из нас в одиночку бороться не мог. Я
научилась пить виски, почти не пьянея. Каждую неделю мы ходили к Горбуну
побезумствовать в наркотическом бреду. Шло время. Я взрослела. Теперь я
нисколько не походила на того щенка, который впервые слепо и бездумно
сунулся в пасть к дьяволу. В 17 лет я выглядела вполне оформившейся
женщиной с высокой грудью и широкими бедрами.
Секс стал существом нашей жизни. Все, что мы делали, о чем бы мы не
говорили, все, в конце концов, сводилось к этому. Мы презирали все, что
выдумали люди, чтобы сковать свободу сексуальных отношений. Мы с особым
удовольствием делали то, что считалось непристойным и даже вредным. У нас
процветали лесбос, минет, гомосексуализм, сношения через анус, анонизм в
одиночку и в компании. Некоторые не выдерживали их отправляли в
психиатрическую больницу, но потом все они снова возвращались к нам. Мы
все переболели гонореей и даже гордились этим.
Однажды утром, когда я еще лежала, ко мне зашли Надсмотрщик и
спесивый. Ночь они провели впустую и были изрядно пьяны и раздосадованы.
Двух девиц, которых они сагитировали, отбили какие-то парни. Я встала
голая и стала открывать нижний ящик стола, где хранились запасы вина. Со
сна я никак не могла попасть в замочную скважину и долго возилась над ним
низко нагнувшись. Мой вид возбудил ребят и Надсмотрщик, сбросив штаны,
подошел ко мне. Он вставил сзади свой член и, нагнувшись, взял ключ у
меня. Открыв стол, он взял бутылку виски, вскрыл зубами и подал Спесивому.
Тот налил виски в бокал и подал нам. Спесивый не выдержал и стал впихивать
свой член ко мне в рот. Сосать его было не удобно. Все время он
вываливался изо рта. Так продолжалось минут 20. Спесивый нервничал. Он
выпрямился. Член его выпал и поник. Он подошел к столу и, налив себе
виски, выпил.
- Ты чего? - угрожающе спросил надсмотрщик, вплотную приближаясь к
нему.
- Давай вместе, обиженно сказал Спесивый. Надсмотрщик повернулся ко
мне, окинул меня пытливым взглядом и лег поперек кровати на спину, опустив
ноги на пол.
- Иди сюда, - позвал он меня. Спесивый начал снимать штаны. Я подошла
к Надсмотрщику и села на него верхом. Он вставил в меня свой член и
положил на себя, раздвинув ноги. Сзади подошел Спесивый. Он воткнул в меня
свой палец и долго двигал им то вперед, то назад, будто испытывая меня.
Это для меня было не ново. Вынув палец из моего ануса, Спесивый несколько
минут раздумывал, а потом приставил к заднему отверстию свой большой член.
Он целиком вошел в меня. Сначала было больно, я застонала. У меня было
чувство, будто меня разорвали пополам. Оба члена шевелились во мне
синхронно. Удовольствия от этого совокупления я не испытывала, но к
неприятным ощущениям я скоро привыкла и даже стала помогать движениями
своего тела. В самый разгар совокупления в комнату вошла фрау Нельсон.
Сначала она онемела и, очумело вытаращив глаза, застыла на пороге. Оба
парня на нее не обратили никакого внимания и продолжали делать свое дело
- Что вы там хотите? - спросила я хладнокровно. Однако фрау Нельсон
овладела собой и приняла обычное холодное неприкосновенное лицо.
- Я зайду позднее, с достоинством проговорила она и повернулась,
собираясь уходить.
- Постойте, вы мне нужны. Фрау Нельсон обернулась. На мгновение в
красивых глазах мелькнули похотливые огоньки. Оба спокойно и внимательно
смотрели на меня.
- Там на столе сигареты. Прикурите одну и дайте мне.
- Здесь нет сигарет, порывшись на столе, сказала она.
- Возьмите у меня в брюках, мрачно процедил Спесивый, - Вон те серые.
Фрау Нельсон достала сигареты, прикурила и дала мне одну прямо в рот.
- Я вам буду еще нужна? - спросила фрау Нильсон. В это время начал
кончать Надсмотрщик. Он закричал, захрипел, задергался и выбросил на меня
струю спермы. Я тоже начала чувствовать приятное щекотание в груди, но
кончить не смогла, мешала тупая тяжесть в анусе от члена спесивого. Фрау
Нельсон все еще стояла возле нас. Надсмотрщик вылез из под меня, надел
брюки. Усевшись в кресло, выпил вина, с наслаждением вытянулся,
внимательно разглядывая фрау Нельсон. Я от всего этого уже устала и мне
было больно, а спесивый все еще не мог кончить. Когда я хотела уже встать,
услышала нервный голос фрау Нельсон:
- Вы себе очень много позволяете. Я повернулась и увидела, что
Надсмотрщик задрав подол фрау Нельсон, гладил ее белые колени. У фрау
Нельсон было негодующее лицо, но она не пыталась опустить юбку и
Надсмотрщик просунул руку в узкую щель между ляжек и стал тереть
промежность. Эта неслыханная дерзость возмутила фрау Нельсон.
- Пустите, отойдите от меня, я позову полицию. При этом ноги фрау
Нельсон сами раздвинулись, пропуская руку надсмотрщика к сокровенным
местам. Фрау Нельсон стала тяжело и прерывисто дышать слегка двигая
бедрами. Она все еще отталкивала руками Надсмотрщика, но так слабо, что
парень этого совершенно не чувствовал. Член Спесивого все еще двигался во
мне, ему все еще не удавалось кончить. Занятное зрелище начало мало помалу
возбуждать меня. Я во все глаза смотрела на фрау Нельсон, находя в этом
особое удовольствие.
Фрау Нельсон уже не отталкивала своего насильника. Расслабленная от
удовольствия, она бессильно откинулась на спинку кресла, безвольно
разбросав ноги в стороны. Надсмотрщик стал снимать с нее трусы. Она
встрепенулась, затем покорилась. Как только ее спина открылась,
Надсмотрщик опустился на колени между ног служанки и с жадностью стал
целовать пышные ляжки, все ближе и ближе подбираясь к промежности фрау
Нельсон. Она издала протяжный стон наслаждения и задергалась всем телом.
Это добавило мне энергии и силы. Наша игра возобновилась с новой силой.
Спесивый, тоже наблюдавший за возней Надсмотрщика, теперь схватил меня за
бедра и, приподняв немного вверх, стал сильными толчками вновь совать в
меня свой член. Кончили мы все одновременно. Фрау Нельсон искусала
Надсмотрщика в агонии параксизма и кончала долго, протяжно подвывая и
хрипя.
Спустя час, мальчики ушли, я пообедала, оделась и пошла гулять. Нашей
машины на месте не было, пришлось идти пешком. В 4 часа мы обычно
собирались на площади у бара. Там можно было выпить и потанцевать. До
четырех было немного времени и нужно было спешить. Я поехала на трамвае. В
баре наших было трое. Двое мальчишек и Разбойница. Мальчишек я плохо еще
знала, т. к. они были в нашей компании недавно. С одним я, кажется, уже
блаженствовала, но точно не помню, а второго я видела всего один раз. Мы
еще раз познакомились. Одного из мальчишек звали Угрюмый, а второго
Верзила, за его огромный рост. Немного выпив, мы отправились гулять. Было
около шести. Поравнявшись с огромным домом Верзила предложил зайти,
познакомится с его квартирой. Он первым побежал домой и выпроводил
родителей.
Можно быть до двух часов ночи сообщил он, когда подошли к нему. В
подъезде меня обнял за плечи Угрюмый, его рука проникла за ворот моего
платья и нежно сжала мою грудь.
- Будешь со мной? - тихо спросил он.
- Как хочешь, - безразличным тоном ответила я.
- А ты не хочешь? - Удивился парень.
- Мне все равно.
Мы вошли в квартиру. Угрюмый отстал от меня.
- Ты с ним поосторожней, предупредила меня Сова, у того парня
огромный член. Он чуть не разорвал меня. Сова в нашей компании недавно. Ей
только 16 лет.
Квартира у Верзилы меньше, чем моя, но обстановка красивей,
современней и веселей. Мы еще немного выпили. Мальчишки затеяли драку.
Больше всех досталось Спесивому. У него была рассечена бровь и распухло
правое ухо. К нему подошла Разбойница и платком провела по лицу.
Оказывается подрались они из-за Совы, ее не поделили. Раньше мальчишки
из-за этого не дрались. Злой уселся на диван и стал дрочить член Угрюмому.
Кто-то предложил проанонировать весь вечер. Все согласились и уселись в
кружок.
Мальчишки спустили до колен брюки, а девочки подняли до пояса платья
и сняли трусы. Кто нибудь в этом случае садился в середину и должен
быстро, как можно, эффективнее кончить. От этого будет зависеть
удовольствие остальных. Потом в круг садится следующий и так поочереди
все. Первая в круг села Разбойница. Она выбрала себе среди окружающих
объект страсти - это был Злой, и повернулась к нему лицом, широко
раздвинув ноги.
Злому нравилась Разбойница. Он с вожделением смотрел на розовые
полураскрывшиеся губы ее щели и быстрыми энергичными движениями привел
свой член в состояние эррекции. Это понравилось разбойнице. Она слегка
подтянула колени, откинулась назад и, всунув в себя палец, стала неистово
натирать клитор.
Он очень увеличился и торчал вперед, как маленький язычок. Постепенно
похоть охватила всех. Мы стали с увлечением онанировать.
Я случайно обратила взор в сторону Угрюмого и встретилась с его
жадным похотливым взглядом. Потом я увидела его член. Это была довольно
толстая палка, торчащая вверх, как обелиск, хотя Угрюмый не трогал его
руками. В это время Разбойница начала кончать. Она рычала как зверь и
извивалась как змея, раздирая свое влагалище дрожащими пальцами. Я тоже
кончила, испытав сладкое, приятное головокружение, что было у меня не
часто.
Вслед за Разбойницей в круг села Художница, очевидно она была уже на
пределе, т. к. не терла клитер, а только поглаживала его кончиками
пальцев, притом содрагаясь всем телом от острого, почти возбужденного
удовлетворения. Мы еще не успели как следует подготовиться, как Художница,
рухнув на пол всем телом забилась в конвульсиях пароксизма.
Художницу заменила Сова. Девочка вошла в круг, разделась донага и
стала медленно, ритмично извиваться, тесно сжав ляжками свою руку. И вдруг
она села на корточки и принялась концом ребра ладони натирать промежность
и едва заметно поворачиваться вокруг своей оси, чтобы каждый из нас мог
увидеть розовые губы ее влагалища, блестящие от обильной слизи.
Пока Сова онанировала, мы все разделись. Похоть бушевала в нас с
неимоверной силой. Каждому хотелось чего-то необыкновенного неожиданно
Угрюмый оказался около меня. Я стала с удовольствием дрочить его член, а
он очень искустно и нежно ласкал мой клитор. Я оказалась верхом на угрюмом
и его член глубоко вонзился в меня, причинив мне боль, которая очень скоро
сменилась какой-то бурной страстью, что я не смогла сдержать крик
восторга. Я успела кончить несколько раз и уже была близка к обмороку,
когда почувствовала подергивание его члена и удары горячей спермы. Домой я
вернулась в 3-м часу ночи и, к большому удивлению, застала отца одного.
Он очень радушно встретил меня и как-то по особому нежно посмотрел на
меня.
- Девочка, - сказал он мне, погладив меня по голове, - ты уже совсем
взрослая. Не выпить ли нам по рюмочке вина по поводу твоего
совершеннолетия.
- Я с удовольствием. Разреши мне только переодеться и я сразу приду к
тебе.
- Ну, ну я жду тебя.
Я наскоро переоделась, накинув прямо на голое тело голубое шерстяное
платье и вышла к отцу. Увидев меня, он опешил. А я не могла понять почему
его лицо исказила гримаса боли, почему в его руке дрогнул бокал с вином,
который он протянул мне. Мы выпили молча. Я подошла к зеркалу, чтобы
поправить волосы. Только теперь я поняла, что так возбудило отца. Тонкая
шерсть плотно обтянула тело, а затвердевшие соски грудей торчали острыми
упругими пирамидками. Я поняла, что допустила непростительную ошибку, но
теперь уже изменить ничего не могла. Отец сел к столу и с выражением
отчаянности уставился на мои ноги.
- Да, тихо произнес он. - Ты уже совсем женщина. - Иди сюда, сядь.
Я молча кивнула головой. Отец налил вино.
- А, что там? Сказал вдруг отец, тряхнув головой. Все хорошо! Давай
выпьем за тебя!
Он посмотрел на меня повеселевшими, задорными глазами и улыбнулся.
- Ты хороша, моя дочка, ты просто великолепна. Выпьем.
Мы выпили. Отец взял мою руку и, глядя мне в глаза, стал ласкать
пальцы. От вина, от ласки, от какой-то интимной близости, я почувствовала
необыкновенное наслаждение и прилив бурной, безумной похоти захлестнул
меня, затуманил разум.
- Я хочу тебя поцеловать, сказал он, - ведь я имею право на это. Ведь
я же твой отец, а ты моя дочка.
- Да, отец сказала я. Он притянул мою голову к себе и начал
осторожно, а потом все более страстно целовать щеки, лоб, глаза, руки.
- Давай потанцуем, - сказал он оторвавшись от моих губ. Он включил
магнитофон. Под плавные, тихие звуки блюза мы стали извиваться на месте,
тесно прижавшись телами друг к другу. Я отчетливо почувствовала животом
твердь его напряженного члена и это привело меня в дикий восторг.
Вдруг отец замер, отстранил меня и с тихим стоном отвернулся.
- Как жаль, что ты моя дочь, глухо произнес он.
- Почему?
Он резко обернулся ко мне:
- Потому, что... Что об этом говорить махнул он рукой, выпьем. Мы
опять выпили.
- Так все-же почему плохо, что я твоя дочь? С вызывающим ехидством
спросила я, усаживаясь к нему на колени.
- Ты сумашедшая девчонка, воскликнул он, пытаясь снять меня с
коленок. Но я обняла его за шею и прильнула губами к его губам долгим
страстным поцелуем.
- А мне нравится, что ты мой отец, мне нравится, что ты настоящий
мужчина.
- Ты глупости говоришь, девчонка, - с испугом произнес он,
отстраняясь от меня. Я чувствовала под собой его великолепный член и
совершенно обезумела от похоти.
- Нет, - растерянно воскликнул отец, это невозможно, это безумство!
Иди к себе, детка. Мне нужно...
- Легко сказать - иди к себе... - Я буду спать с тобой! - Решительно
сказала я и направилась в его спальню. Он ничего не сказал.
Сбросив платье, я голая легла в постель, с головой закуталась в
одеяло. Отец долго не шел. Я уже начала думать, что он заснул за столом.
Вдруг дверь спальни скрипнула, отец вошел в спальню. Несколько секунд он
нерешительно стоял возле кровати, а потом стал раздеваться. Очевидно,
думая, что я сплю, он осторожно лег рядом со мной поверх одеяла.
- Ложись под одеяло, - спокойно и властно сказала я. Отец
повиновался. Мы лежали под одеялом, сохраняя бессознательную дистанцию.
Между телами. Меня колотила нервная дрожь. С ним творилось тоже вдруг я
рванулась всем телом, в неистовом порыве прильнула к нему, обняв рукой за
шею. Он схватил меня и с силой прижал к себе.
- О, девочка, ты прекрасна, - прошептал он, задыхаясь в похоти. Я
говорить не могла. Еще секунду и я была под ним. Он раздвинул мои ноги и
стал осторожно вставлять маленькими толчками свой член в мое, сильно
увлажненное влагалище.
Вот, наконец, свершилось! - мелькнуло у меня в голове я порывисто
подвинулась к нему навстречу и член молниеносно вошел в меня до конца,
упершись в матку. Чувствуя его огромность и толстоту, я охнула.
- Тебе нехорошо? - Заботливо спросил он.
- Нет, нет хорошо. Это я от удовольствия.
Мы неистовствавали несколько часов. Я стремилась познать его как
можно полнее. Он имел меня всевозможными способами и больше всего мне
нравилось через зад. А совсем уже днем, отец поставил меня у кровати, я
легла на кровать грудью и почувствовала, как его упругий набухший член
входит в мой анус. То было последнее, что было еще нужно...
Класика средневековой литературы БЛИЖНЕГО ВОСТОКА
ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ЗЕЙНАБ
------------------------------
Из всех поэтических легенд Ближнего востока,дошедших до нас
неизвестных авторов,есть легенды полные глубоких эмоций и нисчем
несравненной непосредственной красоты изложения.Совершенная
литература излагает любовь при помощи условных знаков и выражений.
Самое главное состоится за закрытой дверью.Античная и средневековая
литература не знала этих условностей,что можно делать - то можно и
писать.Таков был взгляд в те времена.Трудно понять почему некотырые
из легенд получили известность,но другие не менее интересные
никогда не издавались и не вошли в сокровищницу мировой
литературы.Вернее всего здесь оказался недостаток эстэтического
понимания не правильное представление о хорошем и плохом у тех
людей, в чьих находилось издательское дело.Мала ли на свете женщин
и мужчин,которые всю свою жизнь довольствуются только лишь
супружеской любовью,семейной постелью в ночной сорочке,в темноте да
еще стыдливо прикрывшись одеялом.Выразим же уважения и
благодарности безизвестным знатокам,сохранившем в течении столетий
яркие цветы художественной поры.
Великолепная Зейнаб была любимой дочерью могущественного
Стамбульского паши.Отец очень любил ее и не торопился выдавать
замуж.К 20-ти годам она получила прекрасное,по тем временам
образование.Ее воспитывали наиболее сведущие турчанки,гречанки
прислуживали ей.Рабыни из Индии,Персии,Египта многому научили ее.
Учили ее женщины из Польши,Италии,Франции.Войска паши часто
вторгались в страну,а ее корсары захватывали суда и в добыче всегда
были женщины.Дочерей востока в те времена учили главным образом
искуству угождать мужчине в любви.Еще недостигнув зрелости,вовсе
еще девочкой Зейнаб знала о любви почти все,что можно было знать.
Ей все подробно и обстаятельно объяснили.Сопровождая своего отца в
походах она не раз видела,спрятавшись за занавес,как насилуют
пленных девушек.Любознательная по натуре Зейнаб однажды забрела в
спальню своего отца и долго наблюдала из-за портьеры любовные утехи
отца с одной из жен.Она все знала и видела,но в ней не проснулось
желание и она оставалась равнодушной.Мысли о мужской любви ее не
волновали,но случилось однажды так,что,зайдя в одну из комнат,где
жили рабыни,она увидела странную картину:две молодые,красивые
рабыни лежали на тахте обнаженные,страстно целуя друг друга.Затем
одна из них легла на спину,раскинув ноги.,другая легла на нее и обе
прижимаясь лобками,стали совершить движения,похожие на те,которые
видела Зейнаб,наблюдая за любовью мужчины и женщины.Удивленная
Зейнаб,долго наблюдала эту сцену,слыша страстные стоны девушек.
Когда они насытились ласками и замерли в истоме,Зейнаб
вышла,незамеченная рабыгями.Придворные дамы подробно объяснили
Зейнаб,чем занимались молодые рабыни и почему они это делали. Ей
сказали,что такая любовь с глубокой древности распространена на
Ближнем Востоке и называется лейсбийской.
- Но почему? - спрашивала Зейнаб.- Разве это лучше,чем любовь
мужчины?
- Нет,конечно,мужская любовь гораздо лучше.Но что делать
девушке,или женщине,в которой бушует желание и тело страстно ждет
наслаждения,а мужчины нет.Вот и приходиться довольствоавться
лейзбийской любовью.А несчастные узницы гаремов?Богатые старики,
щеголяя друг перед другом,набирают как можно больше жен в гарем.
Такой старик одну жену удовлетворить не может,а у него их десятки.
Бывает,что молодую,полную сил женщину повелитель зовет к себе раз в
несколько месяцев и она не успеет даже ничего почувствовать,как его
старческий фаллос уже не обладает упругостью и твердостью,а старик
уже закончил и не может доставить женщине радость любви.Зев ее
матки горит от желания,а старик закончил свое дело и отвалился.
20- летняя Зейнаб томилась от желания,а замужество ее
откладывалось год от года.Отец был занят войной и она решилась
ипытать на собственном опыте безобидную и неопасную женскую любовь.
Одного лишь намека было достаточно и к ней привели опытную во всех
отношениях наложницу.Когда она легла рядом с белокурой,пышной
Зейнаб,они составили прекрасную пару.Египтянка начала особыми
движениями массировать грудь Зейнаб,затем живот,опускаясь все ниже
и ниже.Холмик Афродиты,внутренние стороны бедер,и наконец вход во
влагалище.Томясь от желания Зейнаб невольно раздвинула ноги.Одно
движение гибкого тела и египтянка легла на белорозовое тело
красавицы,прикасаясь к ней нижней частью живота и своим
возбужденым,распухшим клитором стала тереть клитор Зейнаб и,когда
после долгих усилий обе наконец изошли,испытав приятное чувство
облегчения,Зейнаб подумала,что очень неплохо этим заняться.С этого
дня Зейнаб стала жрицей лейсбийской любви.Молодость,сильное тело,
ненасытный темперамент,возможность выбора любой
партнерши,неограниченное время - все это было у Зейнаб,она стала
предаваться по несколько раз в день этой любви.Дочь паши,она не
ложилась как первый раз на спину,теперь она была сверху,ее роль
была активной.За короткое время она так научилась владеть своим
клитором,что легко могла удовлетворить любую женщину.
Придворный врач приготовил особый возбуждающий напиток,его
давали Зейнаб выпить за полчаса до того как.... Прошло несколько
месяцев и Зейнаб перепробовала всех подходящих для любви женщин и
девушек во дворце.Ее пылкую страсть узнали многие
горожане.Постепенно известность Зейнаб росла.Некоторые женщины даже
утверждали,что Зейнаб умеет удовлетворять женщину почти как
нормальный мужчина.Были и такие дамы,побывавшие на ложе Зейнаб,
которые утверждали,что она дает наслаждение более острое и
продолжительное,чем может дать обыкновенный мужчина.Повороты судьбы
происходят внезапно.Старший брат Зейнаб Кемаль,воевавший несколько
лет на Балканах,закончил войну и теперь отдыхал в Софии с частью
своих войск.Кемаль пригласил свою сестру приехать погостить у него.
Зейнаб с радостью согласилась,брат был ее кумиром еще до отъезда на
вону,тогда он был красивым юношей.Еще в детстве они не стеснялись
друг друга.А когда у брата появилась половая потребность,он не раз
удовлетворял ее с молодыми рабынями,не стесняясь присутствия
сестры.Оба они не придавали этому большого значения,ведь рабыни для
этого и содержались во дворце.Брат и сестра часто купались вместе и
сестра бывало омывала фаллос брата,держа его в своих руках,все это
было естественно и просто.Но,приехав в Софию,Зейнаб увидела не
юношу,а красивого,широкоплечего мужчину.Теперь он стал не только
кумиром,но и полубогом.А к ней он относился по-прежнему ласково с
шутливой снисходительностью.
Вскоре после приезда Зейнаб,брат отправился в объезд
покоренных территорий.Проскучав два-три дня Зейнаб решила заняться
пержними развлечениями.Во дворце был отличный зал для купания, с
мраморным басейном и такими же скамъями,тут было богатое и удобное
ложе.На этом ложе Зейнаб уже пробовала несколько девушек.Однажды к
ней явилась статная гречанка,дочь богатого купца.Она сказала,что
предавалась лейсбийской любви не один раз,но до нее дошла слава о
Зейнаб и она готова лечь на ложе.Она сказала,что мужчины ей
противны и никогда она не выйдет замуж,как бы ее не принуждали
родители,только ласки женщины,доставляют ей истинное наслаждение.
Да,мужчина нужен,когда появляется потребность материнства,а для
наслаждения он совсем не нужен.Девушки и молодые женщины вполне
могут обойтись и без мужчин. Когда гречанка разделась,даже
Зейнаб,видавшая много красавиц,была поражена красотой ее тела.Перед
ней стояла Афродита, созданная гением,только не мраморная,а
живая.Зейнаб дала ей выпить вино,смешанное с возбуждающим
напитком,немного выпила сама,затем обе девушки вошли в бассейн с
проточной водой для оздоровления, смочили кожу соком ароматных
трав.Наконец наступило то,чего обе с наслаждением ждали.Гречанка
легла на широкое ложе,а Зейнаб,глядя на прекрасное тело,стала
массировать ее груди и низ живота,чтобы вызвать еще большую
страсть.Могла бы Зейнаб придвидеть,что ее брат неожиданно прервав
поездку,на рассвете вернулся во дворец.Выспавшись,он отправился в
бассейн,чтобы искупаться. Услышав голоса,остановился за ковром у
ложа.Он не знал о тайной страсти сестры.Он вообще не знал о
существовании лейсбийской любви и решил,что его сестра от скуки
придумала полудетскую игру,в которой она исполняла роль мужчины,а
та другая,видимо рабыня - играет роль женщины.Но пороженный
красотой гречанки,он внезапно откинул ковер и вошел.Кто бы не была
эта красавица,она в его доме,его добыча. Коснувшись плеча сестры,он
отстранил ее.Не отойди Зейнаб,все было бы иначе.Камель сбросил с
себя халат,обе девушки в ужасе смотрели, как напряглось его
мускулистое тело,готовый к бою темно - коричневый
фаллос,показавшийся им огромным,торчал почти горизонтально.В
следующее мгновение Камель повалился на гречанку, пытавшуюся
подняться и бежать,схватил ее ниже талии одной рукой и прижал к
себе,другая его рука сжимала ее грудь,коленом раздвинул ноги
девушки,фаллос сам нашел ее зев.Гречанка вскрикнула,но уже было
поздно.Фаллос бека легко пробил пленку,и вонзился в девственное
влагалище и начал свое дело.Поднимаясь и опускаясь, как поршень
насоса,он с наслаждением входил в женское тело,теперь уже
послушная,гречанка замерла,с каждым толчком фаллоса вздрагивали ее
широко раскинутые ноги.Вдруг сладостный стон вырвался из ее груди,
руками она схватила тело,целовавшего ее бека,судорога прошла по ее
ногам она почувствовала горячую и сильную струю бросившуюся в нее.
Когда бек освободил ее от своих объятий и опустился в бассейн,чтобы
помыться,гречанка не сделала попытки,чтобы бежать,она лежала томная
и молчаливая,по лицу ее было видно,что от прежнего мнения о
мужчинах не осталось и следа.
А Зейнаб,стоя на коленях у края ложа,смотрела как кумир Камель
расправился с гречанкой.Впервые она так близко видела могучее тело
брата,обнимавшее женщину и этот работающий мужской член.
Так вот какова она мужская любовь? Зейнаб испытала острую
зависть к гречанке.Ей самой захотелось быть на месте гречанки. Ей
так захотелось этого,что она поняла,наконец,что все услады
лейсбийской любви ничто перед мужской любовью,перед мужским
фаллосом,работающим как поршень во влажном и горячем влагалище
женщины.
Бек выкупался,вытерся насухо и попросил Зейнаб дать ему
напиться,он так привык считать ее девченкой,что до сих пор не
замечал ее развившихся форм,ее красоты.Как и прежде он совершенно
не стеснялся ее присутствия.Глянув на лежащую гречанку,он снова
почувствовал волнение,и подозвав ее к столу,стоявшему у края
бассейна,заставил лечь животом на гладкую поверхность
стола.Красивая спина гречанки,тугие ягодицы,стройные ноги
действовали на нее опъяняюще.Он несколько раз погладил эту спину,
прижавшись к ягодицам,затем он ввел свой член во
влагалище,поддерживая его рукой со стороны лобка женщины и начал
второе совокупление.Намеренно не торопясь делал бек толчки глубокие
и медленные,чтобы продлить наслаждение.Обладая завидной стойкостью
члена, опытный в любви бек,внезапно сделал паузу,вогнав свой фаллос
до предела,он приник к обнаженной спине гречанки,лаская ее грудь.
Такие ласки,когда напряженный член всажен во влагалище,имеют
неизъяснимую остроту.Гречанка чуть слышно стонала,как бы прося
продолжения,когда фаллос начал снова свои толчки.Сладостная дрожь
охватила мужчину и женщину,нарастая все больше до самого
конца.Зейнаб со стороны смотрела,как зачарованная на любовную
схватку двух прекрасных тел.У нее едва не вырвался стон от
сжигающего ее желания.
Кемаль-бек снова приказал гречанки лечь на ложе, он еще не
насытился,но со двора донесся призыв одного из его советников.
Кивнув еа прощание сестре,бек ушел,он был уверен,что развлекался с
рабыней. Ни Зейнаб,ни гречанка ему не сказали,боясь быть
изоблеченными в тайном пороке,которому они предавались.С этого дня
все переминилось в жизни Зейнаб.Она не могла смотреть на женщин,
они были ей противны.Ни днем,ни ночью не покидали ее мысли о
мужском фаллосе,как символе любовного счастья.Преклонение перед
богом превратилось в страсть,она мечтала о том,чтобы фаллос брата
вонзился вее влагалище,чтобы его руки ласкали ее грудь.Могла ли она
кому-либо в этом признаться? Кемаль попрежнему относился к ней
ласково,снисходительно,но замечая,что она из девочки-подростка
давно первратилась в статную полногрудую красавицу,с огненным
взглядом больших черных глаз,с яркими чувствительными губами.
Воспитанная в духе мусульманской религии,Зейнаб была
достаточно умна,чтобы строго соблюдать закон ислама,нарушение
которого для женщины гибель.Но у нее хватило ума для того, чтобы
понять пустоту религии,в искренность которой она не верила.Живут же
люди,исповедующие другие религии,культуры,а всесильный Аллах их
истребить не может.В те времена на Ближнем Востоке были еще племена
фаллистического культа.Главным богом Зейнаб стал фаллос.
В их храмах огромные статуи фаллоса из камня и
дерева,представляли собой изображение мужского полового
органа-символа сотворения и продолжения человеческого рода.
Маленький деревянные фаллосы "нормальной величины" находились
тут же в храме,женщины не имевшие детей приходили и терлись о них,
веря в то,что это их избавит от бесплодия.
Зейнаб познакомилась с этой своеобразной религией,ища
оправдания своей греховной страсти к браку.Кстати,фаллистический
культ разрешает сношение и браки между самыми близкими
родственниками.Для женщин не является греховным,если она отдается
родному брату отца или отцу мужа.Важен фаллос а не чей фаллос!
Зейнаб велела раздобыть для нее небольшое скульптурное изображение
бога-фаллос.В своей спальне,тайком она молила бога сделать так,
чтобы фаллос брата Камеля польстил и оплодотворил.
Жизнь,однако,готовила для Зейнаб то,очем она теперь менее всего
думала - замужество.Богатый и влиятельный паша Измира прислал дары
отцу законного наследника,Он хотел жениться на знатной
девушке,чтобы она принесла ему сына до того,как Аллах призовет его
к себе.Отец Зейнаб дал согласие на этот династический брак,весьма
заманчивый тем,что паша Измира был стар,а после его смерти род
Истамбульского паши мог удвоить свои владения.Оплакивая
судьбу,уезжала Зейнаб в Измир,расставаясь с братом.Ничего не
сказала она ему на прощание,только взяла с него слова приехать в
Измир погостить,помочь ей привыкнуть к новой обстановке,чужому
городу,людям.
Была свадьба,была брачная ночь.После нескольких попыток
старику-паше удалось сломать пленку невинности у молодой женщины и
даже излить на нее капельку семени,затем он уснул.Еще три ночи паша
посещал ее,вызывая у Зейнаб отвращение дряблым телом и своим
маленьким члеником,годным лишь для мочеиспускания,а не для любви.
Потом и эти польщения прекратились,паша отдыхал от трудов.
Бедняшка Зейнаб изнывала от любовной тоски,бродила по
многочисленным комнатам дворца,по аллеям парка,не замечаяя
окружающей ее роскоши и не дорожа ею.Она мечтала о любви брата,
безконца вспоминала схватку с гречанкой,она хотела его.Но любя его,
она готова была отдаться и другому мужчине,который сумел бы
удовлетворить ее горячее молодое тело.
Об этом можно было только мечтать,надеяться было не на что. По
всюду ее окружали недремлющие старухи и евнухи и не один мужчина,
кроме законного мужа не мог приблизиться к ней.Когда прошел месяц,
Зейнаб заметила усиленную слежку,окружающих ее старух.Она поняла,
что паша поручил выяснить,наступила ли беременность,а беременности
не было.
Сомнение паши и его жалкие усилия на супружеском ложе не могли
оплодотворить Зейнаб.Она серьезно забеспокоилась,по мусульманским
законам,паша мог немедленно отправить ее к отцу,разведясь с ней,
мог отправить ее в гарем в качестве рядовой жены,предназначенной
только для удовольствия.Горькая участь ожидала Зейнаб и в том
случае и в другом.Как быть? Помочь ей мог только брат Кемаль. Он
пользовался влиянием при дворе султана,он должен был поговорить с
пашой и добиться,чтобы тот поторопился с решением.
И вот уже послан гонец к брату с просьбой выполнить обещание,
немедленно приехать в Измир,дело касается интересов рода.Прошло
несколоко томительных дней.Застанет ли гонец брата в Софии?
Согласиться ли он приехать немедленно?Позволят ли ему военные дела?
К счастью брат был в Софии,понял,что из-за пустяков сестра не стала
бы его вызывать через месяц после свадьбы и не теряя времени поехал
в Измир.
Зейнаб отвела ему лучшуе комнаты на своей половине дворца.
Охранялись эти комнаты телохранителями брата.Слуги паши доступа
туда не имели.Когда брат отдохнул от дороги,Зейнаб предложила ему
искупаться в бассейне,который был по ее приказанию устроен так,как
бассейн во дворце Камеля.Она пришла в залл,где был бассейн,как ни в
чем не бывало разделась вслед за братом и стала рядом с ним
плескаться.Мало ли они купались вместе?Он сначала не придавал этому
большого внимания,но Зейнаб как бы шутя обняла брата,прижалась к
нему грудью.Когда она показала ему всю прелесть своего обнаженного
тела,он почувствовал,что ее присутствие,ее прикосновение будит в
нем желания,но ведь она была его сестрой.Он решил прекратить
купание.
-Подожди,Камель! Еще несколько минут,- сказала Зейнаб,- я вымою
твою спину,а затем натру тело измирскими духами,у вас таких нет.
Натирая тело брата душистыми травами,стоя перед ним во всей своей
греховной красе,Зейнаб взяла в руки член брата,это не вызвало ни
каких волнений,но теперь пальцы Зейнаб невольно затрепетали и их
тайная ласка передалась нервам этого чувствительного органа и не
смотря на усилия Кемаля остаться спокойным,член подвел его.В руках
Зейнаб он стал быстро наливаться,твердеть и расти и ..... стал во
всей своей мощи,готовый к бою.Камель,смущаясь,отвернулся.Зейнаб
сделала вид,что ничего не заметила и кончила натирание.Просто взяла
еще небольшой пучек травы и сказала брату:"Придется добавлять
травы,он почему-то увеличилсяв моих руках!"
Одевшись в богатый вечерний наряд и угощяя брата изысканным
блюдом,Зейнаб любовалась его мощной фигурой,слушая его уверенную
речь,а просебя радостно думала:" Так,значит я тебя возбуждаю.Ты не
можешь оставаться равнодушным.Твой член выдал тебя,но теперь я
знаю,как добиться,чтобы он стал моим."
Паша был в отъезде,видимо он еще не давал ни каких
распоряжений,касающихся Зейнаб.Отношение слуг к ней не изменилось.
Но когда она рассказывала брату о своих опасениях,Кемаль похвалил
ее за то,что она его вызвала.Дело было бдействительно серьезным.
Самолюбивый паша не задумываясь свалит вину за бесплодие на свою
жену и разведется с ней.И тогда рухнет весь план присоединения
Измира к владениям Истамбульского паши.Кемаль решил дождаться
приезда мужа Зейнаб,поговорить с ним о том,что бы тот не торопился
с разводом.Зейнаб может отправится с поклонением в одно из
святейших мест,где по милости Аллаха многие женщины излечиваются от
бесплодия.
Таким образом Кемаль расчитывал на свое личное влияние.Едва ли
паша рискнет сорится с ним.Пока еще у него нет достаточных и
проверенных оснаваний для развода.И так,Кемалю предстояло быть
гостем у сестры несколько дней.Вечером они долго гуляли по аллеи
парка,вспоминали детство и юношеские годы,прощаясь Зейнаб как
обычно поцеловала брата,но сделала вид,что оступилась и упала на
руки Камеля.Она почувствовала,как он вздрогнул,когда его рука
коснулась на мгновенье ее нежной и теплой груди.Еще днем из дворца
были удалены все красивые рабыни и заменены пожилыми,под предлогом
того,что телохранители Камеля,прибывшие с войны,могут заразить
женщин дурными болезнями.Зейнаб приказала без ее разрешения не
впускать ни одной женщины в комныты занятые братом.Расчет ее был
прост и точен.Когда Кемаль потребовал,чтобы ему прислали перед
отходом ко сну наложницу,он получил,немолодую,некрасивую пленницу
-полячку правда,блондинку,но с такой отвислой грудью,что Камель
прогнал ее.На следующий день был приготовлен в комнатах Камеля
обед,слуг не было.Зейнаб прислуживала сама.Камель пил вино не
подозревая,что в нем намешан возбуждающий напиток.Рассказывая о
своих походах,с удивлением посматривая на свою красавицу сестру,
которая была сегодня в открытом платье.Платье из тонкой ткани, под
которой угадывались все линии ее груди,живота,бедер и....
- Мы пойдем гулять позже,- сказала Зейнаб,- а теперь давай полежим
на тахте,мне надо с тобой поговорить.
Улягшись рядом с братом,задумчивая и томная Зейнаб,сказала
ему:"Знаешь Камель,теперь я замужняя женщина и стала замечать то,на
что раньше не обращала внимания.Может быть не я виновата в том,что
не могу подарить сына своему мужу.Может виноват он.
- Почему ты так думаешь?- спросил Камель.
- Потому что орган,который делает детей,у него слишком маленький,ну
вот чуть-чуть длиннее моего среднего пальца.К томуже у моего мужа
от какой-то мягкий.А ведь женщина должна почувствовать
удовольствие,правда Кемаль?
- Да,конечно,- ответил Кемаль,приподнявшись немного,внимательно
посмотрел в глаза сестре.
- Как по твоему,можно таким маленьким членом сделать сына.Вот у
тебя я видела орган,так твой наверное в десять раз больше,чем у
моего мужа.Он такой большой,что у меня наверное не войдет и там
вообще не поместиться.
- Не говори,девочка,- попробовал отшутиться Кемаль,- и войдет, и
поместиться,у вас там все растягивается.Но причем здесь я?Ведь
разговор о муже,а не о бо мне.
Но в этот момент член Кемаля предательски поднялся и подвел своего
хозяина.Зейнаб увидела,как халат брата в определенном месте вздулся
бугром в одно мгновение,и запустив руку под халат,она вытащила
объект спора и воскликнула:" Ну,знаешь,я уже не девочка,не морочь
мне голову!Разве такая громадина поместиться во мне?Покажи!
Бестращный воин,опытный мужчина на этот раз растерялся.Не успел он
оглянуться,как Зейнаб сбросила с себя
панталоны,обнажилась,раздвинув ноги,крепуко держа в руках член и
потянула брата на себя.Но едва головка оказалась во влагалище, она
с такой силой сжала ноги,что член дальше не пошел.
- Вот видешь,я же говорила,что не войдет!- воскликнула Зейнаб,делая
вид,что отталкивает брата.Но она видела,что самообладание уже
покинуло его.Грубо,схватив ее за грудь,навалившись на нее все своим
большим телом,он всадил член в нее так глубоко,что она едва не
задохнулась.Кемаль может быть и опомнился,но Зейнаб обхватила его в
объятия,зделала несколько движений навстречу его члену и прошептала
- Послушай,ведь это же действительно удовольствие!Не вынимай!- и
все свершилось как было задумано.Когда струя семени оросила матку
Зейнаб и она разжала объятия,Кемаль вскочил на ноги.Бледный,с
растрепанными волосами,он схватился за голову.
- О горе мне!
Зейнаб привела в порядок свое платье и лежа,закинув руки за голову
спокойно смотрела на брата из под опущенных ресниц.
- Теперь у моего мужа,Измирского паши,будет сын похож на своего
дядю по линии матери,ведь такое сходство бывает нередко.Только надо
будет еще несколько раз повторить,чтобы уже был сын наверняка.
Кемаль смотрел на нее удивленный,гневными глазами:"Что ты говоришь?
Как ты можешь так спокойно говорить о грехе?Ведь мы с тобой
нарушили закон!
- Закон выдумали люди,Кемаль.Выдумали для того,чтобы в семье братья
не заставляли жить с ними сестер.В богатых и знатных семьях история
знает не мало примеров любви и близости братьев и сестер.Боги ни
когда не наказвали за это.Успокойся Кемаль,иди ко мне,все будет
хорошо...
Кемаль не соглашался,он был правоверен.Но велеколепная Зейнаб
была обольстительна.Когда она среди ночи ушла к себе,в ее влагалище
было 6 зарядов,которые обеспечили рождение сына.6 раз она испытала
блаженство,которое дает мужчина женщине,у которого член крупного
калибра.Утомленный Кемаль,оставшись один,думал,что из всех женщин,
которых он знал,самая прекрасная и приятная была его сестра.И
обратив свое лицо к востоку он стал молить бога простить его. На
следующий день им не довелось остаться на едине,до поздней ночи
дварец был полон родственников,пришедших послучаю регилиозного
праздника.Изредка брат и сестра обменивались взглядами,значение
которых было понятно только им.Расспрашивая родственников о
досопримечательностях города,Кемаль узнал,что не далеко от города
есть магила знаментого святого чудотворца.К ней в праздничные дни
отправлялись целые процессии.Они проводят у могилы целый день и
очень многим удается излечиться от недугов.Кемалю пришла в голову
мысль,что будет лучше,если сестра съездит до приезда паши на могилу
святого.Тогда паше будет труднее отказать в отсрочке с разводом.
Солнце еще не взошло,когда из боковых дверей дворца выехали два
всадника и направились по горной дороге к гробнице святого. Одним
из всадников была закутанная в черную чадру Зейнаб,другим был
Кемаль.Бало вполне естественно,что брат отправился проводить сестру
в это путешествие.Вскоре всадники остановились у здания гробницы.
Их поразило царившая здесь тишина.Вчера возле могилы было полно
поломников,а сегодня был обычный трудовой день и ни кого.Гробница
не охранялась.Кемаль и Зейнаб осматрели гробницу,присели отдохнуть
в траву в тени.Вокруг далеко ни души.В сидельных сумках была еда и
вино.Когда они подкрепились,Кемаль уже вполне прмирившись с тем,
что он грешник,потянулся к Зейнаб,пытаясь положить ее на спину. Но
она неожиданно поднялась на ноги и жестом зовя брата за собой,
вошла в гробницу.
- Здесь лучше,Кемаль!- сказала она,- пусть святой видет,как
избавляются от бесплодия не читая молитв.
Она подошла вплотную к надгробию,и легла животом и грудью на теплую
мраморную плиту и повернув голову с лукавой,обольстительной улыбкой
посмотрела на брата.Штанов на ней уже не было,она успела снять их.
Только короткая,легкая юбченка прикрывала темную промежность ног.
Но Кемаль оробел,член на мгновение поднялся и сник.Святое место на
стенах,суровые изречения,как здесь можно заниматься таким?
- Что же ты стоишь,как евнух? - раздался голос Зейнаб, - Аллах
повелел плодиться,но не сказал в каком месте можно,а в каком
нельзя.Зейнаб бесцеремонно обхватила его член,погладила рукой,
затем снова легла грудью на мраморную плиту надгробья.Юбченка
поднята,Кемаль увидел налитые ягодицы,стройные ноги.Он зажмурил
глаза,чтобы не видеть цитат из корана и просунул руку через бедро
Зейнаб,нашел все,что нужно,и медленно ввел фаллос во
влагалище.Дальше все было так,как и в сцене с гречанкой в
Софии,только здесь Зейнаб не зрительницей была,а артисткой и
показала брату,что не даром на Востоке учат девочек угождать
мужчине в любви.Легкое покачивание тела вперед и назад,в такт
движения члена,сжимание и расжимание бедер,тихие стоны восклицания:
" Ах,как хорошо",все было сделано,чтобы угодить брату и в тоже
время заставить выдать все полностью,что он может.И Кемаль выдал
все,что мог.Твердый и большой,как рог,фаллос делалл медленные,
ненапряженные жвижения до предела,то вонзаясь в глубину,оттягиваясь
до взвода,чтобы головкой сильнее разжечь клитор.Паузы были полны
сладострастных поцелуев.Руки сильно и нежно ласкали груди и живот
сестры в момент оргазма,доведенная до иступления Зейнаб,издала стон
физического удовлетворения.Долго после этого стояли они,склонившись
к надгробью.Кемаль не вытаскивал член,пока тот вовсе не
сник.Дыхание постепенно успокаивалось,тела остыли,хотелось
отдохнуть,не расставаясь друг с другом.Они лежали на душистой
горной траве,смотрели на звезды,разговаривали,когда было,что
сказать,несколько раз их тела сплетались в страстном объятии.
Кемальбыл в расцвете мужской силы.Зейнаб умела возбуждать страсть.
Так прошел этот чудесный день поклонения святому чудотворцу.
Перед выездом на улицы Измира,Зейнаб натерла глаза луковцей,пусть
все видят,что она наплакалась во время молитвы
Кемаль гостил у сестры еще несколько дней,каждый день они
встречались,проводя дневные жаркие часы в зале для купания, а
ночные в спальне Кемаля.Телохранители Кемаля,отявленные
головорезы,надежно охраняли их от посторонних глаз.Брат и сестра не
объяснялись в любви друг другу,они предавались к сжигавшей их
страсти молча и только отдельные восклицания изредка выражали
удовольствие или неудовлетворение.
Очень выразителен был язык их взглядов,долгих
поцелуев,движения рук и ног,соединившихся половых органов. Они
спробовали все способы сношения.Кемаль ложился на спину,а сестра
верхом на члене в экстазе совершала половой акт.Инициатива
полностью принадлежала ей и она полностью ею пользовалась. Она
любила отдаваться стоя,на небольшой возвышенности,чтобы сравняться
с Кемалем,прижаться к нему всем телом в то время,когда он вспарывал
ей влагалище своим твердым фаллосом.Потом она уступала желаниям
брата,которому нравилось класть ноги сестры на свои плечи и
всаживать в нее член до самого корня.Расжигая себя,хмелея от
страсти,они не знали ни каких границ.Член Кемаля побывал и во рту
сестры и между ее сближенными глазами,зато сестра испытала особое
удовольствие,когда брат языком раздражал ее влагалище.Оба они
доводили друг друга до полного изнеможения,а потм отдыхали в
блаженном забытьи.Это была великолепная любовь самца и самки, смело
бросивших понятие греха ради наслаждения.До того,как приехал старик
паша,брат и сестра успели насытиться друг другом и,пришедшая
разлука не огорчила их.Паша,конечно,согласился с доводами Кемаля,
повременить с разводом.После посещения гробницы святого,иначе
поступить было нельзя.Кемаль уехал,а через две недели
старухи,шпионившие за Зейнаб по поручению паши,доложили ему, что
его молодая жена забеременела.Слава Аллаху.
- Теперь у меня будет законный наследник!- воскликнул обрадованный
паша.
Прошло 3 года,Зейнаб превратилась в пышную полногрудную и
статную женщину.Слава о ее красоте и уме уже шла по городам
обширной страны.Материнство придало ей зрелость,а высокое положение
правительницы Измира сделало властной,настойчивой и уверенной в
себе.Малолетний сын ее воспитывался няньками.Паша умер до
совершеннолетия сына и Зейнаб была полновластной хозяйкой двора,
города и подчиненной ей провинцыи.Она подобрала себе способных и
знающих помощников,отлично справляющихся с государственными делами.
Но была у Зейнаб и другая,тайная жизнь.Едва наступал вечер и дворец
погружался в сон,Зейнаб потайным ходом проходила во
флигель,выстроенный по ее приказу в глубине парка.Другой выход из
флигеля вел к обрыву над морем.Во флигеле были роскошные комнаты,
особенно одна,где было устроено широкое и удобное ложе с шелковыми
и богато расшитыми подушками.Было несколько комнат,разделенных
толстыми стенами с массивными дверями,в которых не смотря на
приличное убранство,что-то напоминало тюремные камеры.В подвалах
флигеля жили слуги,а сверху он охранялся несколькими львами,
свободно ходивгими в клетках,опоясывающих весь дом.После смерти
паши,его горем был распушен,а евнухи остались на службе у Зейнаб.
Каждый был предупрежден,что за разглашение тайны,его ждет смерть. В
измирский порт приходили корабли из всех стран мира и Зейнаб
поставила своей целью попробовать мужчин всех национальностей. Ее
увлекала страсть коллекционировангия.Выполняя волю ненасытной
властительницы,евнухи разглядывали всех моряков в порту,сходивших
на берег.Выбрав наиболее сильного и красивого матроса,евнухи
заманивали его в кабак,где после кружки пива и сильной дозы
снатворного,он терял способность сопротивляться.В закрытом
палантине,схваченного моряка доставляли в одну из комнат флигеля.
Там его несколько дней готовили,отмывали и умягчали кожу,кормили
сытной пищей,поили возбуждающими напитками и когда наступала его
очередь,приводили обнаженного в залл,где его уже ждала на роскошном
ложе великолепная Зейнаб.Она встречала пришельца обольстительной
улыбкой,привычно раскрывая объятия,сразу начинала любовную схватку.
В редких случаях она приказывала оставить моряка в живых и привезти
на следующую ночь.Чаще всего на другой день моряка убивали и
сбрасывали в море.Предварительно рад-художник писал его портрет ля
коллекции Зейнаб.А правительница уже в следующую ночь одавалась
другой национальности.
В древние и средние века было несколько женщин-эротоманок,
пользовавшихся неограниченной властью и менявших любовников одного
за другим.История даже сохранила имена некоторых из них:Массалина,
Клеопатра,Тамара и др.,но Зейнаб превосходила их всех тем,что она
коллекционировала мужчин разных национальностей,народов,племен,
сохраняя их портреты,рисунки,описания одежды,а в некоторых случаях
и собственные записи на портретах,где указвала,сколько раз за ночь
этот мужчина вонзил в нее свой член,какие применялись приемы, какие
характерные особенности в любовной игре применяют разные народы.
Эта великолепная женщина сочетала утехи своего горячего влагалища с
почти научной энтографической работы.За 10 лет она собрала
единственную в мире коллекцию,в которой было более 3-х тысяч
партнеров,обнаженных мужчин,отдельные рисунки их членов в
натуральную величину,рисунки их национальной одежды и,наконец,
лаконичные,но черезвычайные для науки записи с характеристиками
некоторых выдающихся мужчин.На каждого мужчину была заведена
карточка,где были данные о национальности,происхождении,возраст и
многое другое,а также точные интрометрические измерения.
Некоторые историки считают,что Зейнаб в начале увлекалась
только удовлетворением своего либидо,а затем заинтересовалась
энтографией,продолжала работать своим влагалищем уже с чисто
научной целью.Учитывая объем проделанной работы,нельзя не признать,
что это был поистине научный подвиг.Но как это часто к сожалению
бывает,потомки не оценили научной деятельности,в истории энтографии
Зейнаб не упоминается и даже памятника ей в Измире не поставили.
Судьба коллекции Зейнаб загадочна.Известно,что она попала в руки
Екатерины Медичи.
Все королевы Европы охотились за этой коллекцией,разумеется
черех тайных агентов.Но по приведенным данным,коллекция уже в ХХ
веке попала в руки королевы голландии и храниться у нее в личной
сокровищнице вместе со знаменитым Хером Голландским,представляющим
собой крупное скульптурное изображение мужского фаллоса,сделанного
из чистого золота во время фаллического культа в Малой Азии.
Знаменитый путешественник и полиглот Армении - Вамбери, привез
в Европу рукописи трудов Зейнаб.Первый из них "О членах обрезанных
и не обрезанных",представляет собой исследование не только с
гигиенической точки зрения,а главным образом со стороны
чувствительного восприятия женщин.Зейнаб решительно дает
предпочтение обрезанному члену.С научной объективностью она
признает,что колличество испробованных ею необрезанных членов во
много раз меньше чем обрезанных,так как она особенно тщательно
следила за своими ощущениями в работе с необрезанными членами.
Второй научный труд вышедший из под этой замечательной женщины
называется "Спереди или сзади".Основательно исследуя этот
актуальный вопрос,Зейнаб говорит,что те женщины,которые пользуются
только классическими формами "спереди",делают непростительную
ошибку,обкрадывая себя.Кто хочет познать все богатство чувства,то
должен разумно чередовать положения спереди и сзади,а в жаркое
время года отдавать предпочтение последнему.Уникальные рукописи
научных трудов Зейнаб приобретены за огромные деньги одной из
принцес Гамбурга.Что стало с ними после крушения Австро-Венгрии как
империи,к сожалению не известно.Знакомясь с биографией многих
выдающихся людей,обогативших своей деятельносью сокровищницу
общечеловеческой науки,мы замечаем трагическую закономерность. Чаще
всего такие люди живыт не долго и умирают насильственной смертью.
Такова была судьба великолепной Зейнаб,умершей в возрасте 35 лет, в
расцвете сил.Слава о красоте Зейнаб,о ее уме паспространилась
далеко за пределы ее родины.Ее имя было знаменито на Ближнем
Востоке,Средней Азии,на Балканах и на всем побережье Средиземного
моря.К ней приезжали послы с богатыми дарами от ханов,королей,
пашей из разных стран,но ответ ее был неизменен для всех:"Я
воспитываю сына и до тех пор пока он не станет мужчиной и пашой я
не выйду замуж." А в глубине души она посмеивалась над этими
предложениями.Какой смысл менять ее огненные ночи,на однообразные,
унылые,скучные и скупые дни,ласки мужа.В это время Средиземное море
было наводненно корсарами.Среди них выдвинулся необычной силы и
храбростью капитан по имени Сит,получивший прозвище "одноглазый
черт".Он захватил один из неприступных островов Средиземного моря,
где хранили оружие и награбленное богатство.Подчинил себе силой и
храбростью флотилии других корсаров и постепенно стал
некоронованным властелителем моря.Опъяненный своим могуществом и
постоянно сопровождавший его удачей,"одноглазый черт" решил,что его
подруга жизни,его жена должна быть достойна его.Она должна быть
прославленной красавицей из высших кругов знати.Выбор пал на
Зейнаб.И вот переодевшись в одежду дервиша,состоявшую из лохмотьев,
и спратов под ней старый кинжал,взяв мешочек с драгоценностями,
одноглазый проник во дворец Зейнаб,заранее подкупленные им слуги
помогли в осуществлении дерзкого плана.Не далеко от
дворца,несколько головорезов держали на готове арабских скакунов,
чтобы умчать невесту к берегам моря,где ожидал их,готовый к
отплытию,быстроходный корвет.В последний раз,когда Зейнаб отпустила
служанок,пошла к себе в спальню,чтобы отдохнуть,одноглазый уже был
там.Прячась за портьеры,он ожидал ее прихода.Его примитивный ум не
допускал мысли,что женщина не прильститься
бриллиантами,неиспугается кинжала.Ему казалось,что достаточно
назват себя и предложить ей стать королевой пиратского острова, она
в тот же чес согласится.Зейнаб вошла,усталым движением сбросила с
себя одежду и перед тем как лечь,подошла к зеркалу поправить
прическу.Пират за портьерой онемел от восторга:такого тела, таких
форм,такого прелестного лица он никогда не видел.Его единственный
глаз налился бурой кровью,член поднялся и легко преодолев лохмотья
дервиша,стал твердым как ствол.Когда же Зейнаб легла на свое ложе и
раздвинув колени показала свои полные ножки,поросшими волосами
холмик,а под ним манящую щель,одноглазый черт не выдержал.Одним
прыжком он очутился за ней,схватил сильными руками,зажал рот
поцелуем и всадил фаллос в ее половой орган,прежде,чем она могла
оказать сопротивление.Задыхаясь от негодования и отвращения Зейнаб
не могла сбросить с себя этого оборванца в лохмотьях,как не
пыталась это сделать.Но наконец он обмяк,поднялся и с видом
победителя заявил ей:"Зейнаб,ты моя!Как только стемнеет,я увезу
тебя,ты будешь моей женой и королевой моря ", и он рассыпал перед
ней бриллианты и жемчужные украшения, на которые она даже не
взглянула.Гнев и ненависть овладели Зейнаб.Это грязное животное,
этот дикий негодяй посмел изнасиловать ее и хочет увезти в плен. Не
говоря ни слова,Зейнаб обдумывала свое положение.Ясно,что ее
продали,у него были сообщники во дворе,звать на помощь бесполезно.
Но она сама постоит за себя.Она жестоко накажет негодяя зи нсилие.
Заметив острый кинжал,спрятанный в одежде пирата,Зейнаб все так же
не произнося ни слова,раскрыла свои объятия,как бы прося новой
ласки.Тиран прилег к ней,обнял ее и член его снова поднялся от
соблазнительного влагалища красавицы.Быстрым,как молния,движением,
Зейнаб выхватила кинжал из-за пояса,и схватив его член одной рукой,
точным взмахом вырезала член до самого основания.С диким воплем
тиран скатился с ложа,обливаясь кровью.Держа отрезанный член в
поднятой руке,Зейнаб бросилась бежать через многочисленные комнаты
и крутые переходы дворца.Услышав вопли "одноглазого черта" его
головорезы ожидавшие сигнала,кинулись во внутрь дворца, выручать
своего главаря.И в тот момент,когда Зейнаб была почти в
безопасности,ей оставалось пробежать несколько шагов до охраны,
один из пиратов настиг ее и пронзил сердце длинным копьем.
Так погибла великолепная Зейнаб,держа в немеющей руке
оскорбивший ее мужской член.Всю жизнь любила она мужские члены,
когда они входили как друзья, как в гости по ее рпиглашению. Но тот
член,который вонзился в нее без приглашения,насильно,она вырезала.
Гордая натура этой прекрасной и достойной любви женщины,не
покорилась.На этом кончается легенда о великолепной Зейнаб.
Сборник коротких эротических рассказов разных авторов
Артур Кронберг
Александр Даммит
Алексей Сакс
Ирма
Артур Кронберг
Эротические рассказы
Особая процедура Прожиточный минимум
Артур Кронберг
Особая процедура
Со мной что-то случилось, сомнений больше нет: я перестал получать
наслаждение от своей работы. Видимо, все последнее время во мне накапли-
вался ряд мелких изменений, которых я не замечал, и вот свершился пере-
ворот в восприятии.
Особенно ясно это стало сегодня, когда ко мне обратилась эта ры-
женькая. Почему именно ко мне? Возможно, она не доверяет Прокошину. Что
было делать? У меня не было ровным счетом никаких причин для отказа! А
меня словно разбил паралич, я не мог вымолвить ни слова, пока она робко
раздевалась за ширмой.
У нее оказалась черная с рыжеватым отливом поросль между ног, к тому
же - сильно надушенная (перед визитом к сексологу?) Когда она беспокойно
сдвигала и раздвигала свои ляжки, меня буквально обдавало густой волной
духов.
Ее писька показалась мне противной и глупой, я чувствовал страшную
скуку и раздражение, когда мои пальцы погрузились в ее разгоряченную
вульву и я понял, что рыженькая не на шутку возбудилась. Я копался в
скользкой розовой пещерке и никак не мог взять в толк, зачем меня занес-
ло в эту идиотскую Школу оргазма? Что я тут делаю? Для чего привычно ма-
нипулирую похотником этой милой женщины, лежащей передо мной совершенно
обнаженной, да еще в столь бесстыдной позе? На кой ляд облачен я в этот
дурацкий белый халат? Моя страсть к женским писькам умерла. Она заполня-
ла и морочила меня много лет подряд, она была главным двигателем моей
карьеры - а теперь я чувствовал себя усталым и опустошенным.
Уныло размышляя об этом, я полуавтоматически двигал пальцами в нужном
ритме (сказывались годы ежедневной практики), и моя пациентка вдруг за-
дергалась, словно через нее пропустили высокое напряжение. Собственно,
так всегда бывает, если добываешь первый в жизни женщины настоящий ор-
газм. Не те жалкие вершинки страсти, которые единственно и может доста-
вить своей супруге среднестатистический мужчина, одаренный от природы
обычными возможностями, но пик Победы, Эверест, Джамалунгму, на которую
способен возвести посетительницу только и единственно профессиональный
сексолог, прошедший многотрудную подготовку в мюнхенской Академии эроти-
ки.
Коллеги уже давно притерпелись к сладострастным воплям из моего каби-
нета, но посетительницы в коридоре воспринимают их совершенно по-иному -
и это тоже учитывается в работе. Ничто так хорошо не готовит пациентку к
процедуре исследования и изучения ее эрогенных зон как прослушивание в
течении определенного времени звуковых реакций ее предшественниц. Зачас-
тую следующая посетительница входит ко мне в кабинет уже совершенно мок-
рой, и мне остается только применить пару несложных технических приемов,
чтобы вызвать настоящий сексуальный обвал. Все это экономит дорогое вре-
мя.
Само собой, по-другому реагируют на все происходящее мои помощники -
сравнительно молодые, необстрелянные практиканты, которых я стараюсь ре-
гулярно менять. Дело в том, что возбудившийся мальчик - лучший допинг
для подготовленной к манипуляциям женщины. От перевозбудившегося нович-
ка, между прочим, даже исходит особый тонкий аромат, немедленно улавли-
ваемый женскими ноздрями и безошибочно воздействующий на подсознание.
Вот почему я предпочитаю именно новеньких.
Разделавшись с рыженькой, я спустился в наше кафе. Меня сразу же за-
тащили к столу, где шла оживленная беседа. В ненужных подробностях, со
смачными шуточками, от которых меня коробит, обсуждали какой-то сложный
и крайне запутанный случай сексуального расстройства. Коллеги меня пора-
жают: прихлебывая свой кофе, они без устали анализируют мельчайшие дета-
ли очередной перверсии, делятся результатами тестирований, обмениваются
даже цветными фотографиями - надо признать, некоторые гениталии действи-
тельно заслуживают портретирования во имя науки. Странно подумать, ког-
да-то и я поступал так же, но ныне, едва завидев широко распяленную, об-
рамленную курчавыми светлыми волосиками манду, клитор которой победонос-
но вздымается посередь мясистых половых губ словно свисток, мне хочется
воскликнуть: чур, чур меня!
Конечно, это новое состояние меня тревожит. Вот уже с полчаса я ста-
рательно избегаю смотреть на этот в своем роде выдающийся иллюминатор. Я
смотрю поверх фотографии, ниже нее, правее, левее - лишь бы глядеть ми-
мо. И в то же время отлично сознаю, что девять из десяти нормальных му-
жиков дорого бы дали, чтобы оказаться на моем месте, чтобы иметь возмож-
ность ежедневно лицезреть стыдливую комедию раздевания, чтобы получить
право ставить обнаженную посетительницу в любую, самую откровенную позу,
чтобы деловито задавать самые бесцеремонные вопросы и требовать подроб-
ных ответов.
- Итак, ничего не пропуская опишите обычную последовательность любов-
ных ласк перед вашим супружеским сношением.
Бедняжка как правило страшно смущается, опускает глаза, густо красне-
ет. Ее и ошеломляют, и одновременно будоражат мои вопросы. Никому в жиз-
ни, включая и собственную мать, она еще не рассказывала как слизывает
сперму с супружниного мотовила, как играет с яичками (`яйцами, яички на
базаре`, - поправляю я ее), как еще до замужества (`только мужу ни сло-
ва!` - испуганно добавляет она) довелось однажды пройти через так назы-
ваемую летку-енку...
Но ведь здесь она - в специальном кабинете, в особом заведении, и че-
ловек, сидящий за столом в белом халате, вникает в подробности ее интим-
ной жизни не из собственного любопытства, но по долгу службы. Прежде я
любил этот момент, когда посетительница впервые отверзает уста и сначала
медленно, с запинками и оговорками, а потом все стремительнее и безог-
лядней начинает повествовать о своей сексуальной жизни, уходит в воспо-
минания раннего детства, ссылается на прочитанные книги, цитирует запав-
шие в душу скабрезные пассажи из каких-то романов, припоминает подсмот-
ренные сексуальные сцены, признается в смертном грехе мастурбации. Да-с,
память человеческая чем-то напоминает недра женщины, живущей богатой и
несколько хаотической половой жизнью - чего там только не сыщешь при
глубоком осмотре!
Помнится, одна посетительница призналась, что в семилетнем возрасте
частенько с папой ходила на футбольные матчи. Став постарше, обнаружила,
что ее заводит вид бегающих по полю спортсменов. Почти всегда к концу
второго тайма она чувствовала себя необыкновенно возбужденной, хотя и
неудовлетворенной. Тогда она шла к выходу со стадиона и поджидала
спортсменов. Некоторые из них вполне охотно знакомились с местными пок-
лонницами. Так моя пациентка перезнакомилась и перебывала в постели с
десятками самых знаменитых мастеров. `Я не сразу поняла, что меня осо-
бенно восхищают именно их мускулистые ноги`, - призналась она. -`Но в
постели они обычно оказывались довольно неуклюжими. Горячие жеребцы, ко-
торые умели не больше, чем я сама`. Все же член одного известного на всю
страну форварда доставил ей незабываемые переживания, и она месяцами
выслеживала его, переезжая из города в город, чтобы снова угодить в его
объятия. Это ей удалось еще только дважды, и оба раза ее постигло
горькое разочарование.
Разуверившись в футболистах окончательно, она пришла в нашу клинику.
Да, прежде все это занимало меня. Казалось чертовски важным доско-
нально разобраться с конфигурацией редкостного либидо или, например,
извлечь темпераментнейшую лесби из-под обломков какой-нибудь благонрав-
ной матроны.
Поднимаясь по лестнице в свой кабинет, я слышал как полуголое грудас-
тое создание в розовом халатике и домашних тапочках (видимо, из стацио-
нара) жаловалась приятельнице на своего дружка.
- По мне, лучше б он бабником был, чем эти онанистические оргии у
Мишки! На бабу я бы рукой махнула, лишь бы меня ублажать не забывал, но
эти малафейщики...
Ее собеседницу я хорошо знаю: эта чернявая кочережка умудрилась ку-
пить себе завидного трахальщика-пьяницу и в общем довольна, однако в
последнее время его способности явно поослабли, и она обратилась к нам
за помощью. В ней накопились слишком большие запасы нерастраченной сек-
суальной энергии. Ей назначили интенсивный мастурбационный курс на спе-
циальном вибраторе, но все равно она дважды попадалась на том, что соб-
лазняла пациенток помоложе...
Однако сколь ни оттягивай этот момент, он неизбежно наступает: я отк-
рываю двери своего кабинета и вижу до отвращения знакомую картину: в
смотровом кресле широко раскинув ноги лежит женщина, подготовленная мои-
ми мальчиками к исследованию. Судя по состоянии ее пичужки, пока я прох-
лаждался в кафе они поработали на славу - что ж, когда-то и сам я был
неудержимым! Рядом с подлокотником кресла разложен весь набор приспособ-
лений, с помощью которых они добились нынешнего состояния пациентки. С
первого взгляда ясно, что она уже выведена на плато - до Эвереста рукой
подать, но как мне переломить себя и взяться за дело? Трудно выразить,
до чего тошно брать в руки этот огромный вибратор с плавающей головкой и
подогревом (ей подойдет только огромный, распирающий влагалище - это
очевидно), до чего лень вонзать этот отбойный молоток в сочную мякоть ее
лона, снова, в который уже раз слышать ее исступленные вопли и видеть
жадные пальцы моей своры кобелей, сладострастно мнущих ее подпрыгивающие
в такт движениям фаллоса груди!
Справедливости ради надо признать, что ребятам тоже нелегко. К концу
рабочего дня они сильно перевозбуждаются, и если ничего не придумать для
снятия напряжения, вынуждены заниматься самостимуляцией до того, как
отправиться домой. Но ведь для нас в клинике нет ничего невозможного или
недоступного: дамы приходят сюда за оргазмом и ради этого готовы практи-
чески на все. Негласная практика такова: ближе к концу рабочего дня
кто-нибудь из моих помощников выходит в коридор и высматривает `жертву`
- эта пациентка будет оставлена на закуску. Основательно возбудив ее, ей
объясняют, что многое может улучшить оральный секс, которым ей необходи-
мо овладеть. `Курс обучения` начинается немедленно, и пока я заполняю
нужные бумаги за столом, из-за ширмы доносятся характерные почмокивания
- пациентка старательно разряжает мальчиков. В некоторых порой открыва-
ются просто-таки гениальные как выражаются мои помощнички `фуфлерши` -
думаю, их мужья должны быть нам очень благодарны! Но, впрочем, разве
дождешься благодарности от этого быдла... Иногда в нашу приемную загля-
дывают дамочки, которые просто жаждут посидеть между пациентками, посу-
дачить, послушать звуки, доносящиеся из-за плотно прикрытых дверей каби-
нета. Но эту молоденькую девушку я вижу явно впервые.
- Эта свеженькая, - шепчет мне на ухо Лавренович по прозвищу Секель.
- Не понимаю, что она может тут искать? Славная девчушка, робка как лес-
ная лань!
`Как будто лань может быть не лесной!` - с раздражением думаю я.
Секель, гордо неся свои благородные седины, уходит вдоль коридора, а
девушка, вся розовая от смущения, сидит под моей дверью и являет собой
настоящий символ скрытого сладострастного восторга. Нет сомнения, сегод-
ня она впервые слышала нечто подобное тем мартовским воплям, которые в
любое время года раздаются на нашем этаже. Вид у нее такой, будто она
только что потеряла девственность. Двери распахиваются, и один из моих
шалунов широким жестом приглашает зайти. Так, значит оглоеды сегодня ре-
шили попользоваться двойной порцией свежачка... Распустились, ощутили
вседозволенность. Пора менять команду... Девушка суетливо оправляет юбку
и исчезает за дверью. Не хочется даже и представлять себе, что с ней
сейчас начнут проделывать. За каких-нибудь сорок минут мои умельцы выж-
мут из нее все, что она может дать и даже чуточку больше. Никогда, ни-
когда в жизни ей уже не подняться на такие вершины возбуждения. До гро-
бовой доски будет она помнить это приключение, начинавшееся столь обы-
денно, до конца дней будет преследовать ее чувство неудовлетворенности и
особой эротической тоски...
На выходе из клиники ко мне присоединяется Жанна, наша молодая специ-
алистка из Усть-Каменогорска. Вид у нее лукавый и немного таинственный.
- А я видела на прошлой неделе как вы за десять минут вызвали оргазм
у пожилой женщины в парке. Одними разговорами!
- А-а, верно. Она жаловалась на врожденную холодность.
- Но не прикасаясь руками, без инструментария! Хотела бы я достичь
такого мастерства.
Внезапно она грустнеет. Сколько раз я наблюдал такие перемены в наст-
роении женщин! Для меня вполне очевидно, что Жанна страдает некоторыми
весьма мучительными сексуальными дисфункциями. Но ведь я и сам сейчас
чувствую себя не вполне здоровым.
- Жанна, вы наблюдали демонстрационные акты? - интересуюсь я, чтобы
поддержать разговор.
- Соития, что демонстрируют излеченные пациенты? - переспрашивает она
с жалкой улыбкой. - Сколько раз я пыталась представить себя на месте од-
ного из них! Увы, меня почти не возбуждает вид людей, занимающихся лю-
бовью. Конечно, я получаю удовльствие, наблюдая за виртуозной работой
мастеров эротических дел из четвертого отделения, но сексуального нас-
лаждения нет и в помине. Я даже пробовала мануально участвовать в акте,
направлять движения члена, держать его в момент разрядки - никакого ре-
зультата! Честно говоря, меня все это сильно удручает.
- Завтра с утречка введите во влагалище тамильские шарики, - рекомен-
дую я, - а вечером - ко мне, в кабинет. Да, и прихватите с собой остро
заточенный карандаш с твердым грифелем.
Бедняжка не подозревает, что относится к редчайшему типу женщин с то-
чечным оргазмом. С помощью электроопределителя мы в несколько секунд ус-
тановим конфигурацию ее `созвездия` и запустим механизм... Ах, если бы
со мной все было бы столь же просто!
Может быть, годы работы просто превратили меня в импотента? Есть од-
на-единственная женщина, которая еще способна разогреть мое либидо. Я
стесняюсь, стыжусь этого существа, я никогда не решился бы появиться с
нею на улице или в обществе, но факт остается фактом: толстуха Тамара
ужасно заводит меня в любое время суток.
Тамара в непомерно коротком черном платье открывает мне дверь. Руки
она, конечно, не протягивает, даже не здоровается. Наверняка у нее
кто-то есть. Она говорит очень быстро, спеша покончить с формальностями:
- Раздевайся и садись, где хочешь, только не лезь в спальню. Я сейчас
закончу.
Она уходит, из спальни доносятся глухие звуки какой-то страстной воз-
ни, всхлипывания, стоны, взвизги. Я курю и размышляю, что Тамара несмот-
ря на всю свою грузность, даже бегемотообразность чем-то напоминает ма-
ленькую девочку. Профессиональная шлюха с десятилетним стажем. Специа-
листка высочайшей квалификации. Моя тайная страсть.
Тамара выходит из спальни совершенно обнаженной и говорит:
- Ложись на диван. Сейчас будем делать глубокий массаж.
Она двигается по комнате легко и плавно, с грузным величием. Меня от-
чего-то несказанно волнуют ее необъятные груди - возможно, подсозна-
тельно я страшусь, что буду раздавлен ими.
- Ну, что с члеником нашего доктора? - певуче начинает Тамара свой
терапевтический сеанс.
Она действительно гениальна. Сколько раз уже я приглашал ее к нам, в
клинику, но Тамара только отмахивается. Она предпочитает статус свобод-
ной художницы.
Некоторое время она пальцами наигрывает на моей флейте какую-то чрез-
вычайно изощренную мелодию, мой жезл мгновенно приободряется, поднимает
голову. Тамара смеется - я узнаю этот хохоток, очень низкий, немного в
нос. Она разглядывает мой хоботок с любопытством.
- По нему не скажешь, чтобы у тебя сейчас была особенно богатая сек-
суальная жизнь! - дразнит она. Потом наклоняется и начинает сосать
как-то странно похрюкивая. Как я и предполагал, первые четверть часа до-
вольно трудны для нас обоих. Но Тамара никогда не отступает. Мне даже
интересно попытаться сдержать извержение семени - но ничегошеньки не по-
лучается, и Тамара снова смеется:
- Смотри, какой фонтанчик: как у кашалотика!
Ее сравнения всегда поражали меня.
- Научи меня снова любить пизды! - говорю я. - Сделай так, чтобы я
снова мог работать.
- О, это просто, - спокойно говорит она. - Я знаю, что тебе нужно,
доктор. Я проведу с тобой сеанс `заглатывания`.
О таком не слышал даже я.
- Что это значит, объясни?
- Особая процедура. Ты почувствуешь, что протискиваешься меж моих по-
ловых губ, с усилием раздвигая их головой, погружаешься в длинный и
скользкий коридор-влагалище, плюхаешься в матку и несколько часов плава-
ешь там, в темноте, тепле и безопасности. А потом я снова `рожу` тебя,
вытолкну в мир - и ты будешь свежим как огурчик, розовым как младенец!
- Это гипноз, Тома?
- Ты слишком много болтаешь, доктор, - слышу я ее приглушенный голос,
и вдруг чувствую, как ее гигантская растянутая вульва надвигается, натя-
гивается на мое лицо. Увидев крупные губы, розовый клитор, я вдруг прос-
кользнул во влажные, темные глубины, толчками продвигаясь все глубже и
глубже, чувствуя себя все спокойнее и спокойнее, испытывая блаженный по-
кой и благодарность...
- Господи, только бы она не позабыла родить меня обратно! - еще успе-
ваю подумать я.
Артур Кронберг
Прожиточный минимум
Ирина Владимировна с наслаждением прогуливалась по вечернему пляжу,
наслаждаясь свежим ветерком, пестрой толпой отдыхающих, вслушиваясь в
русскую и украинскую речь. Приятные мысли неспешно проплывали в сознании
молодой учительницы русского языка и литературы. Ей представлялось, нап-
ример, как она в одном из своих учеников угадывает недюжинные способнос-
ти, как помогает раскрыться молодому дарованию. Или - почему бы в самом
деле не помечтать? - Ирина Владимировна Зотова превращается в старую
заслуженную учительницу, на скромную, но достойную пенсию живущую в не-
большой уютной квартирке в блочном доме и здесь ее посещают бывшие вос-
питанники. Один стал всемирно известным ну... пусть орнитологом, другой
- замечательный писатель, третий - дипломат... И все они с благодар-
ностью вспоминают, как Ирина Владимировна заронила в их юные души семе-
на, давшие с годами замечательные всходы.
Впрочем, молодая женщина не позволила себе слишком долго купаться в
море мечтаний - следовало подумать и о вещах более прозаических. Она
присела на одну из лавочек, раскрыла сумочку и тщательно пересчитала
взятые с собой на отпуск деньги. Комната недалеко от моря оказалась до-
вольно дорогой, но уютной и чистенькой - от нее не хотелось отказы-
ваться. Значит, следовало несколько урезать себя в еде, может быть, от-
казаться от одной-двух экскурсий.
Ирина Владимировна вздохнула. А в общем все это были пустяки: море
ласково шумело, вышла луна, не хотелось вставать и идти домой...
Вдруг Ирина Владимировна заметила эффектную даму в легком летнем кос-
тюме, сшитом точно по фигуре. Помахивая букетиком цветов, та поднималась
вверх по тропке.
- Виола? - воскликнула радостно Ирина Владимировна. - Да..., - дама
живо обернулась и тотчас же раплылась в улыбке. - Ирка! Какими судьбами?
- Отдохнуть. А ты? - Живу тут. Работаю. - Тебя же вроде в Полтаву расп-
ределили? - Перевелась, конечно. Ты где остановилась? У хозяев? Поехали
ко мне, поужинаем, повспоминаем! - Поехали, конечно поехали! Надо же,
как повезло - в первый же день в совершенно чужом городе встретить уни-
верситетскую подругу!
На одной из боковых улочек Виола уверенно подошла к роскошному им-
портному лимузину, уселась за руль, приоткрыла дверцу:
- Ныряй. Чего стоишь? - Виолка, это твой кар, что ли? - Мой, мой!
Что, не ожидала?
Ирина устроилась на переднем сидении , и машина, мягко фырча, плавно
стронулась с места. Виола вела стремительно, уверенно, почти по-мужски.
- `Мерс`, почти новый, - деловито пояснила она подруге. - Двадцать
тонн. - Что? Такой... тяжелый? - Тонн - значит двадцать тысяч зеленых,
дурашка. - `Ничего себе!` - ужаснулась про себя Ирина. - `Это же целое
состояние! И ведь Виолка из бедной семьи, помнится, вечно на беляши не
хватало...`.
Через несколько минут лимузин мягко затормозил перед небольшим камен-
ным особнячком в тихом районе. Сад освещали стеклянные разноцветные ша-
ры, установленные на невысокие столбики в траве.
- Фазендочка у тебя будь здоров! - искренне восхитилась Ирина, когда
они вошли в переднюю, отделанную деревом с бронзой. - Неужели твоя? -
Пока нет, к сожалению. Снимаю. Накладно получается - почти штука. Бак-
сов, разумеется. - Ничего себе! - выдохнула Ирина.
Дом был обставлен не без шика: дорогие немецкие обои, явно антиквар-
ная люстра над обеденным столом, гнутая старинная мебель, даже рояль в
гостиной! На полу - ворсистые упругие ковры.
Подруги прошли в специальную гостевую комнату. Здесь было не менее
уютно: угловой кожаный диванчик, стеклянный столик с подсветкой, резная
полочка с аппаратурой и компакт-дисками... Ирина впадала во все большее
недоумение. Пока она усаживалась, осматривалась, Виола сняла с полки мо-
бильный телефон:
- Юра? На две персоны. Да, напитки помягче сооруди... Жду! - Виола, я
балдею! Ты что, за миллионера выскочила? - Вот еще, зависеть от кого-то!
- Сама банкиром стала? - Я учительница, как и ты. Сею разумное, доброе,
вечное... - Откуда же все это? - Ну, милая моя, - хитро подмигнула Вио-
ла, готовя два зеленовато-оранжевых коктейля и зажигая свечу. - Разврат-
ничаю понемногу... - Развратничаешь? Шутишь, конечно? - Нет, какие шут-
ки! Богатых да любвеобильных теперь хватает. - Послушай, но ведь это
ужасно! Неужели ты говоришь правду? Неужели не брезгуешь проституцией,
чтобы жить роскошной жизнью? - Послушай, Ирка, брось ты этот ханжеский
тон. `Проституция!` Я просто веду, скажем так, свободный образ жизни.
Нравятся мне мужчины, понимаешь? И всегда нравились. И этим самым зани-
маться я люблю... - Но не за деньги же! Стать продажной женщиной...
Просто больно слышать! - Это пожалуйста. Переживай, если так хочется. Но
и присматривайся, соображай. А приглядишься - и сма скажешь: фу, какая
же я была фефела! Так и скажешь, можешь мне поверить! Ну-ка, откушай
коктейльчика и забудь на время о заблудшей учителке.
Коктейль действительно оказался на удивление вкусным.
- Вот молодая преподавательница вроде нас с тобой сколько может зара-
ботать даже если ей дадут все возможности? - Ну, на три-четыре прожиточ-
ных минимума натянуть можно. - Правильно. Так вот, для меня это - пара
минетов! - М-минетов! Сосать... эту гадость! - Ну сказанула! Хуйки - они
прелесть! Я особенно необрезанные люблю: возьмешь в кулачок, оттянешь
вниз кожицу, розовая головка тут как тут и ну давай расти да надуваться
- чувствуешь себя прямо-таки заклинательницей змей. Так и хочется его
заглотить! Впрочем, что мы все о сексе да о сексе? Пора к столу. Прого-
лодалась, небось?
В столовой, куда они перешли, все уже было готово для ужина. Ломтики
малосоленого лосося возвышались аппетитной горкой, торпедами на длинном
блюде лежали миножины, стояли канапе с икрой. На столике подальше горкой
пестрели фрукты. Целый бастион бутылок виднелся на передвижном столике.
Прислуживал молодой смазливый официант.
Подруги хлопнули по рюмке холодной водочки и приступили. Ирина пребы-
вала в смущении ума - она просто не знала, как себя вести. Встать и уй-
ти? Как-то невежливо уж слишком. Да и вкусно. И интересно. Почему бы не
понаблюдать необычную жизнь? Хотя... что она, журналистка, что ли?
- Ты, я вижу, вся в раздрае, - заметила Виола мягко. - Жаль, что ска-
зала. Подумала, по старой дружбе можно. Забудь... Не ломай голову над
этим! Выпей лучше винца. Отличное винцо! - Вино действительно тонкое, -
осторожно признала Ирина. - Вот ты сейчас сидишь и размышляешь: чего я
тут торчу? - спокойно продолжала Виола. - Что я, без этого балычка не
обойдусь? Погоди, дай договорить. Но я вовсе и не думаю, что ты сидишь у
меня ради севрюги с хреном или дорогого виски. Ты не ушла, потому что не
можешь придти к решению: падшая Виола женщина - или нет? Ну не кажусь я
тебе уж такой падшей! Что-то тут не стыкуется. А не стыкуются, Ириш, ре-
альная жизнь и прописные представления о ней, вколоченные в нас родите-
лями, системой, всеми этими тетями и дядями... - Постой, - вскинулась
Ирина, - не станешь же ты утверждать, что исполнять сексуальные капризы
мужчин, да еще за деньги - это нормально? - Сексуальные капризы мужчин,
говоришь? - отозвалась Виола и щелкнула пальцами. - Тогда смотри!
Официант включил боковое освещение и оказался перед столом как бы на
небольшой сцене. Поплыла медленная чувственная музыка. Танцуя, извива-
ясь, он стал постепенно освобождаться от одежды. Ирина смотрела во все
глаза - ей еще не доводилось видеть мужской стриптиз. Официант, между
тем, остался в одних брюках. Что и говорить, его мускулистый торс -
рельефная грудь, плечи - способен был зажечь желание... Видно было, как
под шелковистой загорелой кожей перекатываются волны эластичных муску-
лов. Наконец, он быстро скинул плавки - под ними оказались только
узенькие-преузенькие слипперы, не столько скрывающие, сколько подчерки-
вающие его мужские достоинства. Повернувшись к подругам ромбовидной спи-
ной, он чувственными, скользящими движениями стал спускать трусики вниз,
постепенно обнажая узкие бедра и маленькие мускулистые ягодицы. Затем
резко развернулся лицом, и Ирина увидела мощную, раскачивающуюся перед
самым столом пику.
Словно загипнотизированная, Ирина не отрываясь смотрела, как он, с
лицом, искаженным сладострастием, медленно мастурбирует в рассеянном
красноватом свете. Продолжала струиться музыка... Ирина вдруг почувство-
вала, что ее подхватывает теплая, упругая волна. Она плотно сжала под
столом ляжки...
- Юрик, обслужи гостью! - вполголоса скомандовала Виола.
Обнаженный мужчина с готовностью опустился на колени, его горячее ды-
хание буквально опалило ноги Ирины, она поджала их под себя.
- Нет, не надо! - Не стесняйся, за все уплачено! - довольно хохотнула
Виола.
`Ах, это же те, нечистые деньги!` - успела подумать Ирина. В следую-
щий миг горячие упругие губы уже покрывали страстными поцелуями ее пок-
рытые шелковистыми волосками икры, колени, гладкие ляжки. Голова молодо-
го человека оказалась у нее под юбкой, пальцы ласково мяли треугольничек
волос под трусами, время от времени проникали под тонкую материю и дос-
тигали самого заветного местечка.
Ирина почувствовала сладкое головокружение и слабость. `Боже, неужели
это происходит со мной?` - мелькнула странная мысль. `И этот прекрасный,
словно греческий бог молодой мужчина, его обнаженная спина, жадные гу-
бы`, - она приоткрыла глаза и, не в силах более противиться натиску,
мягко развела ляжки.
Она и не заметила, как сокользнули на пол трусики, однако длинные
чуткие пальцы, осторожно разводящие ее влажные губки, заставили ее
вздрогнуть. Никто никогда еще так не обращался с нею! Она даже не была
уверена, что это можно - скорее, это был ужасный, неслыханный разврат.
Но черт возьми, как же это было приятно...
Пальцы осторожно, словно лепестки попавшей под летний дождь розы,
раскрыли, расправили почти девственные губки, и вдруг Ирина ощутила жа-
лящее прикосновение самого кончика языка. Он мгновенно скользнул между
малых лепестков и пропал, скользнул снова и вдруг уперся в горошинку
сладострастия, странным, трепещущим движением подталкивая, перекатывая
ее. Ничего подобного с Ириной никогда не было - она чуть не закричала от
острого, пронзительного наслаждения! А язычок, между тем, работал все
быстрее и быстрее...
Виола с удовольствием наблюдала за первыми, сначала слабыми подерги-
ваниями голых ног, затем тело Ирины стали сотрясать все более и более
мощные судороги, и из ее полуоткрытых губ стали вырываться вскрики,
всхлипы, хрипы. Вдруг она буквально забилась в кресле, откинувшись на-
зад, выгнувшись дугой, беспорядочно шаря перед собой руками. На пол по-
летели какие-то салатницы, рюмки...
- Хорошо, Юрий, иди, - вполголоса распорядилась Виола и официант выс-
кользнул за дверь, ловко прихватив с собой охапку одежды.
Некоторое время молчали.
- А ты говоришь - исполнять капризы мужчин, - спокойно заметила Вио-
ла, когда ее гостья приоткрыла глаза. - Мне, пожалуй, пора, - слабым го-
лосом проговорила Ирина. - Ну куда ты сейчас пойдешь? Уже поздно, - воз-
разила хозяйка. - Оставайся, а с утречка пошлем Юрку за твоими вещичка-
ми. Лады?
Ирина не нашлась, что возразить. По внутренней лесенке они поднялись
на второй этаж. Спальня была выдержана в небесно-голубых тонах, Ирину
поразил подбор косметики на ночном столике, замечательные акварели на
стенах. Виола распахнула встроенный в стену шкаф - его недра являли со-
бой что-то вроде небольшой лавки, заполненной разнообразным эротическим
бельем, украшениями, ночными рубашками, халатиками.
- Пользуйся, чувствуй себя как у себя дома! - широким жестом предло-
жила хозяйка. - А мне пока нужно сделать несколько звонков.
Трудно было удержаться от соблазна и не примерить некоторые из ком-
бидрессов. Ирина быстро скинула платье и устроила себе маленький празд-
ник - благо, за темно-голубой шторкой на стене оказалось широченное зер-
кало. Наконец, она докопалась и до особенного кожаного белья. Да, узкий
кожаный бюстгалтер, поддерживавший ее и без того аппетитные груди, делал
их еще эффектнее. Трусики, оставляющие открытым лобок и вход в пещерку,
невероятно заводили. Стоило лишь представить, что прохаживаешься в этом
бельеце перед вожделеющим мужчиной...
Покопавшись еще немного, Ирина обнаружила и другие чудеса. Оказалось,
существуют на свете трусики, снабженные приспособлением, разводящим по-
шире половые губы! Разглядывая себя в этом суперэротическом наряде, Ири-
на даже позволила себе соблазнительно выпятить попку в сторону зеркала и
широко расставить ноги, чтобы понять: действительно ли и сзади будет ви-
ден розовый вход? В этой не слишком пристойной позе и застала ее гостеп-
риимная хозяйка.
- А ты, я вижу, времени не теряешь! - похвалила она подругу. - Да
я... Просто..., - залилась краской смущения Ирина. - Да ты просто душка!
- тоном знатока заметила хозяйка. - Я и не знала, что у тебя такая ми-
ленькая фигурка. Иди-ка сюда, давай-ка примерим вот это!
`Это` оказалось старомодными женскими панталонами - такие носили в
начале века. Ирина послушно натянула их на себя. Виола что-то надавила,
и Ирина почувствовала, что штанишки слегка нагреваются, а потом и влаж-
неют, плотно прилипая к телу и обтягивая его. Под материей появляется
слабенький, а потом все более явственно возбуждающий зуд. Виола нажала
еще какую-то кнопку и Ирина почувствовала, что в промежности появился
небольшой бугорок, почти что горошинка. Постепенно он стал увеличиваться
в размерах, наливаться силой, твердеть и главное - точно напротив входа
в пещерку.
- Боже, что это? - заволновалась Ирина.
Виола только посмеивалась, наблюдая за ее метаниями. Между тем, буго-
рок превратился в небольшой член, настырно протискивающийся внутрь меж
половых губ и время от времени впрыскивающий в грот теплую, слегка пощи-
пывающуюйжидкость.Ирина почувствовала, что ее клитор неудержимо тверде-
ет. Она попыталась было спустить странные трусы, но материя плотно прик-
леилась к бедрам. Она невольно стала ходить по спальне и членик между
ног тут же пришел в движение, зафыркал обильнее, стал проникать глубже и
глубже. Внезапно накатил оргазм, Ирина даже не успела сдержать крика.
Потом еще и еще...
Постепенно напряжение стало спадать, сексуальный зуд между ног посте-
пенно улегся. Виола, покатываясь со смеху, наблюдала за ошеломленным ли-
цом подруги.
- Не удивляйся, в них еще ни одна не избежала оргазма. Специальные
стимулирующие трусики! Шутка такая, - пояснила она. - Но ведь правда хо-
рошо? Просто невозможно сопротивляться. Ну да ладно, пора и на боковую.
Постелка на воде - покачивает. Вот этой ручкой можно усилить. Так, свет
вот здесь. А это - ты ведь романтик у нас - смотри!
Что-то сдвинулось на потолке, и над комнатой оказалось огромное стек-
лянное окно, в котором виднелось усеянное крупными летними звездами не-
бо. Чуть сбоку маячили верхушки кипарисов.
- Ну, бай-бай! - Виола вышла и плотно притворила за собой двери.
Сон долго не шел к Ирине - она все еще чувствовала остаточное возбуж-
дение. Несколько раз она невольно притрагивалась пальчиком к клитору и
тотчас отдергивала руку. Однако сладострастные видения преследовали ее,
она представляла то обнаженного мужчину, то вспоминала настойчивый язы-
чок Юры, то в полусне видела себя перед зеркалом, принимающей самые рис-
кованные позы. Наконец, чтобы сбросить напряжение, она зажала подушку
между бедер и, ритмично сжимая ляжки, достигла разрядки, а затем прова-
лилась в глубокий сон без сновидений.Она проснулась, когда солнце подня-
лось уже достаточно высоко, чтобы его косые лучи проникли через стеклян-
ную крышу и коснулись лица. Накинув полупрозрачный розовый пеньюар, Ири-
на спустилась по лесенке и отправилась на поиски хозяйки. Однако Виолы
нигде не было видно. Ирина бродила по дому, невольно восхищаясь его уб-
ранством, попала даже в какую-то оранжерею - точнее, в стеклянную прогу-
лочную галерею, в которой произрастали диковинные растения и голову кру-
жили дурманящие запахи и испарения. Возвращаясь другим коридорчиком,
Ирина услышала приглушенный шум воды и открыла дверь. Перед ней оказа-
лась ванная комната раза в три больше обыкновенной, причем вместо ванны
в пол был вмурован как бы небольшой бассейнчик, посреди которого и бла-
женствовала Виола.
- А, проснулась! Прыгай сюда!
Вид зеленоватой теплой воды, розоватые хлопья пены были настолько
соблазнительны, что Ирина тут же скинула пеньюарчик и оказалась в аро-
матной купели вместе с подругой.
- Сюда садись, сюда! - показала ей хозяйка на правый угол бассейна..
Ирина откинулась спиной на теплые скользкие кафельные плитки и вдруг
почувствовала, что ее ляжки и ягодицы снизу омывает мощный водяной по-
ток. Этот Гольфстрим местного значения был столь мощным, что его упругая
струя врывалась и в воротики между ног,лаская, массируя, стимулируя са-
мые недра. Вот где Ирина впервые в жизни почувствовала на собственном
опыте, что означает словечко `так и подмывает`! Нельзя было сказать, ко-
нечно, что упругий напор воды вызывает немедленное острое желание, но
непрерывно следующие одна за другой волны вызывали щекочущее чувство,
словно наполняли сладострастием. Хотелось свести ноги и в то же время
сидеть, длить наслаждение... Прикрыв глаза, Ирина невольно сравнивала
теперешние свои ощущения со вчерашними, когда в раковину проник горячий
мужской язычок. И то и другое вызывало сладкие подергивания внизу живо-
та, однако если бы пришлось выбирать, Ирина не знала бы, на чем остано-
виться. Разве что... Все-таки приятно, когда тобою занимается мужчина,
живой, теплый человек!
Словно в ответ на эти греховные мысли кто-то мягко ухватил ее упругие
груди и начал легонько массировать, неспешно пропуская набрякшие сосцы
между пальцев. Ирина приоткрыла глаза. Над ней склонилась Виола, ее лицо
было воплощением нежного сладострастия.
- Сейчас я тебя помою, - бормотала она. - Какая же у тебя аппетитная
грудка! Какая кожа!
Конечно, следовало сразу же встать и покинуть ванну, но руки хозяйки
дома оказались столь нежны, столь искусны, а накопившееся возбуждение
столь велико...
Между тем, Виола взяла какую-то специальную, необыкновенно приятную
на ощупь губку и стала медленно водить ею по шее и груди Ирины, мягко
возбуждая соски. Потом подошла очередь спины - Виола развернула подругу,
поставила ее на колени и губка заскользила вдоль талии, заставляя подер-
гиваться кожу на боках, заходя на животик и округлыми, кошачьими движе-
ниями захватывая лесистый треугольник. Теплая струя воды тем временем
продолжала массировать межножье, проникая на удивление глубоко.
- А теперь попку! - проговорила Виола, слегка спуская воду в бассейне
и укладывая Ирину грудью на широкую плоскую подушку.
Как только упругие розовые полушария показались из пенной воды, Виола
принялась нежно целовать их, одновременно губкой протирая промежность.
Затем губка была отброшена и сиротливо поплыла, вращаясь, вдоль роскош-
ных бедер, ее место заняли искусные пальцы Виолы, а сама она в поцелуях
скользила от копчика вниз, вдоль ложбинки меж двух половинок и Ирина с
некоторым беспокойством почувствовала, что подруга нежно, но настойчиво
разводит их, проникая губами и языком все дальше и дальше. Ирина хотела
было поджать уж слишком откровенно раздвинутую попку, но, умело манипу-
лируя пальчиками в письке, Виола не позволила ей этого сделать, и ее
скользкий упругий язычок вдруг быстрым круговым движением прошелся по
самой дырочке, а затем Ирина ощутила, что губы подруги припали к ее ану-
су в страстном, затяжном поцелуе!
Эта странная, немыслимая, недопустимая ласка почему-то необыкновенно
возбуждала. Ирина прежде и подумать не могла, что ее собственная попка
может оказаться источником таких утонченных, необыкновенно сексуальных
ощущений. Между тем, язык подруги двигался все быстрее и временами про-
никал вглубь. Наслаждение было столь велико, что Ирина теперь уже нис-
колько не стыдилась своей более чем откровенной позы, она, по правде го-
воря, просто забыла о ней!
Вдруг она почувствовала, что язычок уступил место чему-то гладкому,
толстому и твердому. Это нечто стало медленно, но уверенно проникать в
попку, в то время как руки Виолы умело держали разведенными Иринины яго-
дицы. Предмет проникал все глубже, вызывая удивительно приятное чувство
и вдруг... задрожал!
Через минуту эта дрожь отозвалась во всем теле Ирины. Она и не дума-
ла, что попка может быть столь чувствительна! Между тем, направляемый
уверенной рукой, предмет начал двигаться взад-вперед как бы разрабаты-
вая, растягивая дырочку. Уже через несколько минут этих непривычных ма-
нипуляций Ирина ощутила подступающие волны оргазма - первого анального
оргазма в жизни!
Немного придя в себя и приоткрыв глаза, она спросила:
- Что это было? - Анальный вибратор, дорогая! - ласково пояснила Вио-
ла. - Я еще вчера поняла, что твоя попка очень сексуальна. Ну что же,
поздравляю с потерей девственности во второй раз! - А что, если... -...
вместо вибратора - настоящий живой член? - закончила за нее Виола. - Это
неплохо, и мужчины это любят. Но не всегда умеют правильно делать и уж
во всяком случае лучше подготовить воротца самостоятельно или с моей по-
мощью. Ведь мужчины обычно не склонны слишком долго готовить свое втор-
жение, многим даже нравится врываться словно тараном... - А... с тобой
это делали? - несколько наивно поинтересовалась Ирина. - О! - только и
выдохнула ее подруга. - А ну-ка, посмотри сюда! - она встала на колени,
нагнулась и развела перед Ириной свои пышные ягодицы. Вход слегка при-
открылся и даже неопытный взгляд Ирины сразу отметил, насколько он хоро-
шо разработан.
Ирина с интересом провела по анусу подруги пальчиком - Виола затрепе-
тала, не вставая с колен. Тогда, отчасти неожиданно даже для себя, Ирина
резко ввела палец в дырочку: ей почему-то захотелось грубо оттрахать
подругу в этот предупредительно оставленный зад. Пошарив рукой за спи-
ной, она нащупала толстый шишковатый искусственный член и злорадно ус-
мехнулась.
Тем временем Виола сладострастно извивалась на ее пальчике и то креп-
ко обхватывала его своим анусом, то рассабляла колечко мышц, позволяя
пальчику двигаться в отверстии.
- Вот, значит, что испытывает мужчина! - с дрожью восторга думала про
себя Ирина. - Вот, значит, что он чувствует, когда вонзает свой член в
женский... в мой зад!
Поняв, что подруга полностью отдалась своим ощущениям, Ирина ощутила,
что настала минута для фаллоса. Быстро выдернув пальчик, она придержала
дырочку раскрытой и с размаху всадила шишковатый инструмент в беззащит-
ный анус. Виола вскрикнула, дернулась...
- Стоять! - повелительно прикрикнула Ирина. - Всю попку разворочу!
Она сама не узнавала себя - видимо, прилив сладострастия сделал ее
решительной и властной, в одночасье разбудив строгую школьную учительни-
цу.
Виола покорно замерла, вцепившись пальцами в край бассейна. Теперь у
Ирины возникло полное ощущение, что она - мужчина, бесстыдно насилующий
стоящую перед ним `раком` голую женщину. Она поудобнее перехватила свой
инструмент и решительно продвинула его вглубь, представляя себе наслаж-
дение, которое испытывает при этом мужчина. Подруга закричала, выгну-
лась. Ирина столь же резко, бесцеремонно дернула член обратно. Цокающий
звук слился с очередным вскриком Виолы. Смакуя удовольствие, Ирина снова
глубоко вонзила инструмент - она не собиралась обращать внимание на
мольбы подруги, она собиралась полной мерой насладиться ролью мужчи-
ны-насильника! Распластанное перед ней голое тело почему-то очень заво-
дило ее, хотелось растоптать, унизить давнюю подругу, неожиданно достиг-
шую такого феерического благополучия.
Ирина выбралась из воды и уселась на спину подруги, крепко обхватив
ногами и зажав талию. Теперь забаву можно было продолжать, не опасаясь,
что она выскользнет. Прямо перед нею красовались выставленные из воды
розовые полушария Виолы. Ухватившись за корень глубоко загнанного члена,
Ирина резко вырвала его из зада подруги, с наслаждением ощутив, как
дрогнула и прогнулась под ней спина.
- Разведи-ка ягодицы! Сильнее! Еще! - потребовала она.
Как только вход снова оказался распахнут, она взяла член как кинжал и
безжалостно всадила его сверху, проворачивая в глубине так, чтобы шишко-
ватая поверхность заставила себя почувствовать. Эти кинжальные удары
выгнали Виолу из воды: почти не помня себя от боли и сладострастия, она
с Ириной на спине поползла вдоль коридора, оставляя за собой мокрый
след, а ее наездница все вонзала и вонзала... Наконец, сильнейший оргазм
бросил обеих на ковер в гостиной. Виола так и лежала на боку, с торчащим
между ягодиц фаллом. Некоторое время царила полная тишина.
- Ну ты и насильница, Ирка! - протянула Виола, наконец, открывая гла-
за. - Давно меня никто так... Да что это в тебе проснулось? - Сама не
знаю! - виновато призналась Ирина.
Ей и самой было непонятно, что это на нее накатило. Однако, несмотря
на усталость и опустошенность, она испытывала небывалое удовлетворение.
Поручив Юрию перевезти вещи Ирины и подробно растолковав ему, как
найти нужный дом, подруги отправились на пляж и провели чудесный день,
нежась на солнышке, купаясь и болтая о всяких пустяках. Несколько раз с
ними пытались познакомиться, но Виола умело отводила все подобные попыт-
ки.
- Ты присмотрись, кто к нам прикалывается! - сказала она подруге, за-
метив, что та несколько огорчена. - Купи-продай, сникерсы! Сегодня хап-
нул - завтра нищий. В общем, из грязи в князи. А знала бы ты, как это
быдло ведет себя в постели! Уж поверь моему опыту. - Пытаются скомпенси-
роваться? - поняла Ирина. - Вот-вот! Прежде жизнь их пинала, теперь они
стремятся отыграться на других. Однажды я случайно оказалась в такой
компашке. Сидели, лудили, болтали. Знаешь, как обычно: где, что, почем.
Как лучше пересекать границы, как укрывать налоги. Выпито было порядоч-
но, разгорячились и конечно же сразу - - давай блядей! Схватили газетку.
вызвали четверых девиц и покуда ждали, стали договариваться:`Так, жрачки
девкам не давать, кир убери подальше` и прочее в том же духе. В общем,
жутко дешевая публика! - Разве сейчас есть другая? - Сама увидишь. Се-
годня ко мне придет один старый знакомый. Совсем другой уровень! Кстати,
если хочешь - присоединяйся! - Если можно, я сначала помотрю на него. -
Пожалуйста, какие проблеиы! Приоткрой дверь в спальне и можешь нас изу-
чать сколько влезет. Меня это даже заводит.
К вечеру Виола готовилась тщательно. В гостиной у камина был сервиро-
ван стол на двоих, продумано меню легкого возбуждающего ужина. Приняв
душистую ванну, Виола долго и придирчиво выбирала наряд. Ирина с удо-
вольствием помогла ей в этом. Остановились на тесном коктейль-платье,
оставлявшем открытыми великолепные Виолины ноги. Сзади платье можно было
расстегнуть сверху донизу и скинуть в считаные секунды. Под ним не было
ничего, кроме соблазнительного, ухоженного женского тела.
Затем Виола принялась перебирать то, что она называла `игрушками` -
различные секс-приспособления. После долгих размышлений остановилась на
`кошачьей лапке` - вещице, по своему виду вполне соответствующей назва-
нию и даже позволяющей в самом деле выпускать маленькие остренькие ко-
готки.
- Сегодня я буду кошечкой, - объявила Виола, явно удовлетворенная
своим выбором. - Будем играть с мышонком! - С каким еще мышонком? - уди-
вилась Ирина. - А вот посмотришь...
Ровно в восемь вечера долгожданный гость стоял у порога. Ирина сама
не понимая отчего, заволновалась и юркнула в свою спальню, оставив ще-
лочку в двери. Посетитель оказался стройным пятидесятилетним мужчиной со
спокойными манерами и открытой мальчишеской улыбкой. В прихожей он пре-
зентовал Виоле букет темно-красных роз и прошествовал в гостиную.
Чувствовалось, что он пришел не впервые и предвкушает немалое удо-
вольствие. Виола в своем коротком облегающем платьице принялась играть
роль хозяйки. Сколько Ирина ни подсматривала, ничего необычного не про-
исходило, а уж обрывки разговора, долетавшие до ее слуха, и вовсе ее по-
разили. Рихард - так звали мужчину - почему-то ссылался на Платона, в
беседе мелькали словечки вроде `эйдос`, `трансценденция` и тому подоб-
ное. Казалось, она подслушивает диспут в литературно-философском салоне.
Ничего подобного Ирина, конечно же, не ожидала. Она приоткрыла двери по-
шире и подалась вперед, чтобы слышать получше.
- В своем знаменитом диалоге `Пир`, - вещал мужчина, покачивая бокал
с белым вином, - Платон подводит человека к необходимости думать о вещах
невидимых всегда, даже и совершая соитие. Расщепляя похоть обыкновенную,
субъект научается обособлять сущность полового акта от самого действа и
тем мостит дорогу к трансценденции сексуальности. - Конечно, Рихард, -
глубокомысленно кивала своей изящной головкой Виола. - Но ведь для этого
потребна чрезвычайно изощренная пропедевтика! Хотя... Несколько раз я
сама переживала подобное расщепление сознания в ситуации сексуального
насилия, когда испытывала вопреки всему острое эротическое влечение к
бессовестному насильнику. - Вот-вот, вынужденное эротическое влече-
ние..., - подхватил мужчина и не окончил. - А кто там прячется? - воск-
ликнул он, ткнув бокалом в торону спальни.
По-видимому Ирина слишком уж далеко высунулась из своего укрытия. Ви-
ола нисколько не растерялась:
- А это моя старинная подруга, приехала погостить, да стесняется к
нам присоединиться, боится помешать. - Что за глупости! - возмутился
мужчина. - Как может помешать красивая интеллигентная женщина? Прошу
вас, спускайтесь к нам! - замахал он руками Ирине.
Она колебалась недолго: в конце концов, гость оказался совсем не
страшным, наоборот - очень даже симпатичным человеком. Шел, правда, нео-
бычный разговор, но почему же в нем не поучаствовать?
Вмиг для нее организовали место, наполнили бокал, познакомили с Ри-
хардом. Узнав, что Ирина - учительница русского и литературы, гость при-
шел в восторг. Во-первых, он хоть и немец, а большой поклонник русской
классической литературы. Во-вторых, с учительницей литературы - понятно,
немецкой - у него связаны чрезвыйчайно э... пикантные воспоминания! Ока-
залось, учительница, преподавашая в седьмом классе, не носила трусиков.
- Я это обнаружил совершенно случайно - нырнул под парту за упавшей
резинкой или еще чем-то, - с удовольствием предавался воспоминаниям Ри-
хард. - Нырнул - и обомлел! Чулки, резинки, ляжки - а дальше ничего! То
есть как ничего? - оборвал он сам себя. - Как ничего?! Самое главное,
самое потрясающее в каждой женщине: пизда!
Ирина буквально дернулась в своем кресле: такой грубости она никак не
ожидала! Только что рассуждали о трансцендентности - и на тебе!
- Позвольте, вы кажется смущены? Даже негодуете? - чутко среагировал
Рихард. - Ах, как это мило, даже трогательно! Как свойственно великой
культурной традиции, которую вы, несомненно, представляете.
Рихард явно был умилен, взволнован и поэтому фраза у него получилась
не совсем правильная.
- Да уж, наша литература целомудренна и будьте добры, не упоминайте
всуе вещей высоких, - отрезала Ирина, поджав губы.
Она и не заметила, как Виола медленно встала и осторожно приблизилась
к ее креслу сзади. Вдруг руки ее, лежащие на подлокотниках, обхватили
резиновые зажимы. Виола наклонилась и впилась губами в ее губы, одновре-
менно рукой раздвигая ноги и задирая юбку. Ирина поняла, что сейчас ею
будут пользоваться на полную катушку и вдруг неожиданно для себя вместо
страха испытала прилив обжигающего сладострастия. Как, как там они тол-
ковали? Непреодолимое эротическое влечение к насильникам? А что ж, может
быть...
Александр Даммит
Эротические рассказы
Экскурсоводша
Сексуальный беpсеpк
Елдоносец
За портъерой
Александр Даммит
Экскурсоводша
В воскресенье с утра мы с Коляном слегка закатили для бодрости и поч-
ти тут же почувствовали угрызения совести: пить-то, оно, конечно, можно,
но и культуре место оставить надобно.
- Слушай, пошли в Эрмитаж? - предложил Колян. - Давно ведь не были,
даже неловко!
В Эрмитаже побродили, помучили себя искусством, спустились пару раз в
буфет, даже заблудились маленько, а потом оказались в небольшом зале, из
которого посетители как-то слишком уж поспешно выходят и главное - с ка-
ким-то странным выражением лица. Что за притча? Входим, встречает нас
молодая экскурсоводша. Я аж почувствовал, как Толян напрягся: тоненький
джемперочек на ней в обтяжечку, и грудь - что твои две пушки. А внизу -
коротенькая юбчонка, под которой словно два волейбольных мяча перекаты-
ваются.
- Желаете экскурсию? - говорит. Видать, соскучилась без посетителей.
Ну, мы, конечно, пошли. Берет она указку и объясняет: перед вами,
мол, коллекция китайских эротических предметов из фондов музея. Вот, ви-
дите - чашечка из нефрита.
- Что же в ней эротического? - встрял Толян.
- А вы приглядитесь повнимательнее, - посоветовала гидша. - Она вы-
полнена в четвертом веке до нашей эры в форме женских половых органов.
- Смотри ты, точно! - изумился Толян. - Это что же, китаезы ее траха-
ли, эту чашку?
- Нет, что вы! - вежливо объясняет девушка. - Это чашка для сбора
мужского семени.
Тут мы, честно говоря, слегка прибалдели. Во-первых, на кой ляд его
собирать, это самое семя? А во-вторых, как можно этакое безобразие в Эр-
митаже выставлять? Виду, конечно, стараемся не подавать, даже спросили,
как девушку зовут.
- Зовут меня Маша, - отвечает девушка, - но к делу это не имеет ника-
кого отношения. - Я здесь гид и только. Продолжим экскурсию, уважаемые
посетители Эрмитажа! Вот перед нами вышивка восемнадцатого века. На ней
вы видите изображение обнаженной дамы, рядом с которой в специальном со-
суде стоят свитки. Знаете, что означает свиток в вазе или сосуде?
- Я думаю, это вроде нашего журнального столика, - постарался поддер-
жать разговор Толян.
- Не совсем так, - мягко возразила Маша. - Свиток в сосуде символизи-
рует пенис в вагине.
Мы просто обомлели от такого бесстыдства.
- По-моему, она наширялась, - шепнул мне Толян. - Но виду мы, конечно
не показываем. Ждем, что будет дальше.
- А вот здесь перед вами замечательный двусторонний складень, - с ув-
лечением продолжала Маша, нисколько не замечая нашего замешательства. -
Видите? Hа центpальной ствоpке pазыгpывается сцена музициpования. Кстати
говоpя, китайцы исполнение минета ассоцииpовали именно с игpой на флейте
- в левом нижнем углу вы как pаз и видите этот сексуальный символ.
- Отсос! В Эpмитаже! Hу я не знаю ..., - пpобоpмотал Толян.
- Что вы сказали? - с живостью откликнулась девушка.
- Hичего, ничего! - попытался я спасти положение. - А вот что тут за
гитаpа?
- Это - четыpехстpунный инстpумент пипа, - пояснила наша экскуpсовод-
ша. - Пипа в китайской тpадиции ассоцииpуется с женскими гениталиями.
Стpуны пипы - вход во влагалище, дека - влажные глубины женского естест-
ва. Обpатите внимание: юноша стpастно игpает на пипе, захватывая пальца-
ми стpуны, а ладонью как бы поглаживая деку инстpумента...
- Слушай, да она задвинута на сексе! - шепнул мне Толян. - Давай ее
натянем, а?
Идея мне понpавилась. Hужно только было дать ей еще поговоpить, pа-
зогpеться как следует. Между тем, Маша пpодолжала:
- Весьма интеpесна наша коллекция эpотических свитков. Геpоем пеpвой
сеpии изобpажений является юноша с косичками, котоpый в беседке, увитой
виногpадом, совокупляется с пpекpасной дамой.
- А это кто, пpостите, за цветочной изгоpодью? - вдpуг заинтеpесовал-
ся Толян.
- Это служанка. Она за ними подглядывает, - пояснила Маша. - Китайцев
очень возбуждало, когда за ними подглядывают во вpемя акта.
- Мне тоже нpавится, - застенчиво пpизнался Толян.
- Да? - только и сказала экскуpсоводша.
К следующему свитку мы с пpиятелем буквально пpилипли. Тут была изоб-
pажена аппетитная женщина, висящая на какой-то железной штуковине с ши-
pоко pаскинутыми ляжками, словно ждущая мужского члена, котоpый бы сходу
пpоник в ее отвеpстую половую щель. Меня особенно поpазило, как бесстыд-
но китаезы выписали письку своей бабы: ну пpосто во всех подpобностях. Я
и у своей жены-то такого не видел, ей-Богу!
- А, вы оценили это замечательное пpоизведение искусства! - обpадова-
лась Маша. - Действительно, pедчайший свиток, восемнадцатый век. Hазыва-
ется - "Опьяневшая дама мается на пеpекладине для виногpада".
- Какая мощь! - пpоговоpил Толян, не сводя глаз со складочек в пpо-
межности, любовно выписанных художником.
Hо я уже пеpешел к следующему свитку и, честно говоpя, почувствовал,
что кpаснею. Hа ней во всех подpобностях был изобpажен самый что ни на
есть голимый тpах, да еще и с извpащениями: паpниша таpаканил двух жен-
щин одновpеменно, одна из котоpых - видимо, служанка, служила для дpугой
своеобpазной подставкой. Мне было интеpесно, что скажет Маша, когда пе-
pейдет к комментаpиям.
- Вот видите, - невозмутимо пояснила она, - водя указкой по "этажеp-
ке" на свитке. - Виногpадная беседка - тpадиционное место для сексу-
альных забав. Китайцы вообще пpедпочитали пpедаваться любви на лоне пpи-
pоды, поскольку по учению их философов во вpемя сношения полезно впиты-
вать энеpгию окpужающего пpостpанства.
- А я-то, дуpак, любил тpахаться в темном чулане! - подал pеплику То-
лян.
Маша пpедпочла не заметить этой безобpазной выходки. Вместо этого она
подвела нас к каpтине, где взpослые китайцы вовлекли в свои безобpазия
малолетнего pебенка. Все это непотpебство именовалось "Атакующий огонь
солнечной гоpы", пpичем наша экскуpсоводша пояснила, что под "солнечной
гоpой" художник имел в виду выступ внутpи женского полового оpгана.
- Похотник, что ли? - снова подал голос мой пpиятель.
- Да, клитоp, - тихо подтвеpдила Маша.
Атмосфеpа начинала постепенно pазогpеваться. Иначе и быть не могло:
нельзя же целыми часами pассматpивать вместе с симпатичной девушкой неп-
pистойные каpтинки, да еще и обсуждать их - и нисколько не возбудиться!
Я видел, что бpюки Толяна сильно оттопыpиваются спеpеди, да и сам ста-
pался дипломатом пpикpыть бугоp на штанах. А что в самом деле пpикажете
делать, если тебе демонстpиpуют свиток, на котоpом изобpажена аппетитная
женщина, блаженствующая pядом с явственно возбужденным ослом? Hемного
все-таки смущаясь, Маша сообщила нам, что скотоложество издавна культи-
виpовалось в Поднебесной и что любимыми для этого дела животными счита-
лись именно ослы - по пpичине хоpошей возбудимости и pазмеpов pабочего
инстpумента.
- А я когда служил в Сpедней Азии, то мы с pебятами однажды ослицу
изнасиловали! - вдpуг pадостно сообщил Толян.
Я сильно наступил ему на ногу, но он пpодолжал:
- А что? Китайцам можно - а нам нет? Очень даже неплохо было, между
пpочим!
Маша с уважением посмотpела на него:
- В дpевнем Китае даже pазводили специальных ослиц для сношений, хотя
для китайцев, пpивыкших к гомосексуализму, пол животного был не так уж и
важен. Hо пеpейдем, уважаемые посетители, к интеpеснейшему альбому,
изобpажающему секс на лошадях.
- Ого! - не удеpжался Толик.
- Между пpочим, это действительно здоpово, вполголоса сказала Маша и
заpделась. - Мы однажды попpобовали на пpактике в деpевне.
- А как же это возможно - на лошади? - не выдеpжал я.
- А вот, садитесь веpхом на скамейку, спиной к голове, - пpедложила
Маша.
- Садись, садись, я пока двеpи захлопну,- заметил Толян.
- Я сажусь лицом к вам и тесно пpижимаюсь лоном, - пpодолжала экскуp-
соводша, сопpовождая объяснения действиями.
Я тут же почувствовал, насколько она возбудилась, читая нам свою ма-
ленькую лекцию: гpуди ее стояли тоpчком, она вспотела и явно увлажни-
лась. Очеpтя голову, я быстpо засунул pуку ей в тpусы и сpазу же убедил-
ся, что она буквально течет. Hе обpащая никакого внимания на ее слабые
пpотесты, я быстpо освободил свой член, сдвинул в стоpону тоненькие тpу-
сики, pасчищая вход в "нефpитовую пещеpу" и мы соединились, покачиваясь,
словно бы и действительно на спине неспешно двигающегося иноходца. Hаши
движения обpетали все больший pазмах и мощь, скамейка жалобно скpипела
под нашими телами, а довольный, донельзя pаскpасневшийся Толян хлопотал
вокpуг и даже несколько pаз бpался pаскачивать скамейку.
- Разденьте меня, pазденьте! - задыхающимся голосом попpосила экскуp-
соводша.
Толик тотчас же подоспел сзади и быстpо стащил с нее чеpез голову
кофточку и юбку, затем соpвал бюстгальтеp и, чуть помедлив, pезко деpнул
тpусики. Легкая ткань тpеснула, Маша ойкнула, мой член пpоник особенно
глубоко и гоpячо упеpся в лихоpадочно пульсиpующий зев матки...
Hо Толик вовсе не собиpался огpаничиваться только тем, что pаздел Ма-
шу. Сначала он стал энеpгично ласкать ее гpудь, искусно пpопуская между
пальцев ее pозовато-коpичневые соски, а затем сам уселся сзади и запpо-
кинул ее на себя, впившись губами в ее влажные, полуоткpытые губки.
В двеpи кто-то стучал, слышались голоса, но мы не могли пpекpатить
наши pитмические движения - это было выше наших сил. Потом стуки стихли,
видимо служители pешили, что в зале никого нет. Тем вpеменем Толик пpи-
поднял попку Маши, поддеpживая ее упpугие ягодицы в своих кpупных ладо-
нях как в чашках и снизу неожиданно вошел во втоpой вход, вызвав в ней
пpотяжный вздох сладостpастия. Тепеpь она двигалась, ощущая в себе сpазу
два ствола, достигающие до самых глубин ее женского естества. Какое-то
пpосветление снизошло на всех тpоих: мы двигались в гаpмоничном, слажен-
ном pитме и кажется потеpяли счет вpемени. Вдpуг из лона Маши буквально
пpолилась теплая липкая жидкость.
- Это дождь Инь! - в изнеможении пpошептала она. - Редкая женщина до-
живает до этого момента!
Теплое блаженство охватило меня, но я не собиpался пpекpащать наше
соединение. Словно по команде, поняв дpуг дpуга с полуслова, мы с пpия-
телем поменялись местами и я с наслаждением ощутил, как мой напpяженный
член pаздвигает упpугое колечко, пpикpывающее вход в узкий извилистый
пpоход, сильно сжимающий мой настойчивый инстpумент. Сpавнение после
"главного входа" оказалось явно в пользу "входа чеpного". Талия Маши бе-
шенно вpащалась, но два наших члена огpаничивали ее движения. Вдpуг То-
лик не выдеpжал и стал pазpяжаться, мощно оpошая изнутpи pаскpывшийся до
самых глубин бутон девушки - я хоpошо ощущал толчки спеpмы по сокpащени-
ям влагалища, жадно впитывавшего влагу - они своеобpазным эхом, вызывав-
шим исключительно сладостpастное чувство, отзывались в заднем пpоходе.
Тут же начал pазpяжаться и я, пpичем на каждый выбpос семени Маша отве-
чала нежным пожатием.
Расслабившись, блаженствуя, мы не спешили pазъединить наш столь
счастливо сложившийся любовный союз и наслаждались циpкулиpующей по на-
шим телам энеpгией. Покачиваясь в наших pуках словно убаюкиваемый младе-
нец, Маша поддеpживала пpиятное возбуждение в наших членах и полузакpыв
глаза шепотом pассказывала о pазных чудесах, с котоpыми ей удалось озна-
комиться, pазбиpая дpевнекитайские свитки из коллекции Эpмитажа.
- Hу вот, а ты еще не хотел в музей! - упpекнул меня Толик, когда мы,
пошатываясь от усталости, возвpащались домой.
- Пожалуй, это было не хуже, чем с той ослицей? - поддел я его.
- Чтоб ты понимал в настоящем китайском сексе! - отозвался он с ух-
мылкой.
Александр Даммит
Сексуальный беpсеpк
Hи один мало-мальски опытный гpибник на моем месте тоже не обошел бы
стоpоной эту аппетитную беpезовую pощицу, в котоpой, вне всякого сомне-
ния, должны были оказаться подосиновики и подбеpезовики. Углубившись в
густой подлесок, я непpеpывно шаpил глазами по земле, то и дело с вели-
ким сожалением натыкаясь на свежесpезанные ножки - кто-то явно опеpедил
меня. Я невольно пpибавил шагу, пытаясь обойти более удачливого гpибни-
ка, и вскоpе услышал потpескивание сучьев, иногда пеpемежаемое стpанными
возгласами. Внезапно я даже pасслышал тихий pадостный смех. Мне показа-
лось, что смеется женщина. И, может быть, даже молодая и пpивлека-
тельная, к тому же pискнувшая в наше тpевожное вpемя одна выбpаться в
лесную чащу. Естественно, я попытался как можно незаметнее подобpаться к
ней, чтобы пpовеpить свои пpедположения.
Однако, вскоpе я услышал, что она сама напpавляется в мою стоpону. В
этот момент я как pаз наткнулся на обшиpное семейство чеpных гpуздей и,
делая вид, что стаpательно наполняю свою коpзину, остоpожно пpисел за
можжевеловый куст. Hе дойдя до меня буквально шагов двадцати (к сожале-
нию, я все еще не мог pазглядеть незнакомку), она снова тоpжествующе
pассмеялась и до моего слуха донеслись довольно стpанные звуки: сначала
послышалось легкое пpичмокивание все возpастающего темпа, затем глубокое
шумное дыхание и, как мне показалось, даже постанывание. У меня созда-
лась полная иллюзия, что незнакомка не одна и занимается не толко сбоpом
гpибов. Любопытство заставило меня остоpожно податься впеpед.
В плотном зеленом занавесе, обpазованном густым подлеском, оказался
пpогал, в котоpый я, наконец-то, увидел молодую кpасивую женщину, сидя-
щую на коpточках. Сначала мне показалось, что она пpосто мочится. Hо от-
чего же тогда она делает такие стpанные колебательные движения, а на ее
загоpелом лице блуждает сладостpастно- блаженная улыбка? Женщина все
убыстpяла движения, она словно скакала, сидя на коpточках. Тепеpь я со-
веpшенно точно понял, что pитмично чмокающие звуки исходят из-под ее
джинсовой юбки. Внезапно незнакомка упала на колени и тихо застонала.
Почти мистическое чувство охватило меня: уж не поклоняется ли она ка-
кому-нибудь ваpваpскому лесному идолу? Между тем, ее левая pука медленно
задpала юбку до поясницы и моему изумленному взоpу откpылись белые упpу-
гие ягодицы, меж котоpых тоpчала толстая ножка подосиновика. Я не сpазу
pазобpался, что его шляпка полностью погpужена в ее чисто выбpитое дуп-
ло. Стоя на коленях, женщина pукой ухватила подосиновик за ножку и, еще
немного подвигав им, остоpожно извлекла его из лона, снова издав отчет-
ливый чмокающий звук.
Я стоял, не шевелясь. Подобных забав с гpибами мне еще видеть не пpи-
водилось. Может быть почувствовав мой взгляд, она pезко обеpнулась, гус-
то покpаснела и стpеканула вбок, бpосив коpзину с гpибами. Я помчался за
ней, не отдавая себе отчета, зачем я это делаю. Буpая войлочная шапочка,
столь напоминающая цветом и фактуpой смоpчковую, мелькала пеpедо мной в
заpослях. Силы были не pавны: скоpо беглянка стала задыхаться и, подс-
кользнувшись на стаpом гpибе-зонтике pастянулась на мшистой земле во
весь pост. Ее юбка задpалась и я еще pаз, уже вблизи увидел абсолютно
голые светло-pозовые губы. Женщина лежала не шевелясь, с закpытыми гла-
зами. Видимо, от стpаха ее била мелкая дpожь. Пытаясь pазpядить обста-
новку, я бpякнул:
- По-моему, мадам, для ваших целей лучше подошли бы молодые маслята с
их влажными скользкими головками!
Она медленно откpыла глаза и уставилась на меня, словно не повеpив
своим ушам.
- Вы пеpвый мужчина, котоpый сумел сказать такое, - тихо пpоговоpила
она.
- Дело в том, что одна знакомая как-то в минуту близости сpавнила мой
член с кpепким боpовичком, - пpизнался я.
- Hеужели? - незнакомка даже села и с интеpесом уставилась на меня.
Ее полусогнутые ляжки, чуть pазведенные в стоpоны, выглядели на удивле-
ние соблазнительными. Она пеpехватила мой жадный взгляд и стыдливо пpик-
pыла ладошкой уж слишком обнаженное лоно.
- Маслята pедко бывают подходящего pазмеpа, - невпопад обpонила она.
В ее голосе послышалась столь ценимая мною нотка сладостpастного бесс-
тыдства. Что и говоpить, и сама ситуация, и этот удивительный pазговоp в
лесу давно уже заставил выpасти мой боpовичок.
- Вы не пpедставляете, до чего меня возбудило то, что я недавно ви-
дел! - откpовенно пpизнался я. - Я даже ощутил нечто вpоде мужской pев-
ности.
- О, как вы пpавы! - гоpячо воскликнула незнакомка. - Ведь и на самом
деле гpибы - это члены леса!
- Члены леса? - отоpопело повтоpил я. - А, ну конечно же, конечно!
Должен пpизнаться - увеpен, вы меня поймете - в отpочестве я тоже ощущал
себя частью великой матеpи-пpиpоды и глухая лесная чаща своей девствен-
ностью пpобуждала во мне жгучее желание соединиться с нею. Повеpите ли,
однажды я наткнулся на узкое, глубокое дуплышко лесной голубки, аккуpат-
но выстланное нежнейшим пухом. Вот, вот оно, влагалище лесной чащобы,
словно специально подставленное мне! В мгновение ока я соpвал с себя
одежды и встpомил тогда еще нежный гpибок до отказа! До глубоких холо-
дов, пока мы не пеpеехали в гоpод я ходил туда осеменять нежное лесное
лоно.
- Как поэтично! - востоpженно отозвалась моя новая знакомая. - Инна,
- пpодолжала она, пpотягивая мне свою узкую загоpелую ладошку. - Мико-
лог, то есть специалист по гpибам.
- Тут поблизости мы с вами навеpняка найдем подходящие гpибки, - за-
метил я, - но согласитесь, искать их гоpаздо волнительнее, pаздевшись
донага!
Инна без колебаний скинула одежду, обнажив свой выпуклый животик и
деpзкие гpудки с сосками, напоминающими шляпки молоденьких гоpькушек. Я
по-гpибному ухватил их двумя пальцами и покpутил, словно вытаскивая из
мха.
- У меня почти непpеодолимое желание соpвать эти гpибочки и положить
в коpзину!
- Ха-ха-ха! - удовлетвоpенно захихикала Инна. - А тепеpь покажи боpо-
вичок!
Я поспешно обнажился - пpиключение становилось все остpее.
- О! - воскликнула Инна, уважительно пpиподняв пальчиком мою пунцо-
во-кpасную головку. - Стpоением он действительно напоминает пятидневный
боpовик, но цветом..., - она хмыкнула, - скоpее сатанинский, поpозовев-
ший на изломе. А вот смотpи - волоконница Патуйяpа, очень интеpесный
гpиб! - пpодолжала она, низко наклонившись.
- И чем же? - вежливо поинтеpесовался я, не в силах отоpвать взгляда
от темного входа у нее между ног.
- Его отваpом очень полезно подмываться.
Я сделал несколько шагов в стоpону и чуть не наступил на коpенастый
кpепкий боpовик.
- Иди сюда! - подозвал я свою спутницу.
- О, какая пpелесть! - захлопала она в ладоши, остоpожно опускаясь
над ним на коpточки. Я с изумлением увидел, как шляпка его скользнула в
гостепpиимно pаскpывшееся влажное влагалище.
Снова начался непpистойный танец на коpточках: нисколько не стесняясь
меня, Инна насаживалась на гpиб до самого упоpа, погpужая свою напpягшу-
юся попку в пышный сухой мох и, по всей видимости, испытывая особое нас-
лаждение от того, что пpохладная гладкая ягодка "воpоньего глаза" нежно
касается ее гоpячего ануса.
Искаженный судоpогой сладостpастия pот Инны оказался как pаз на уpов-
не моего паха и я, поймав ее за пышные волосы, без колебаний втолкнул
свой пеpевозбужденный член в полуоткpытые алые губы. Инна алчно набpоси-
лась на него, как бы стаpаясь извлечь весь сок.
- А ты никогда не пыталась делать это с гpибами? - пpеpывающимся го-
лосом поинтеpесовался я.
В ответ Инна пpобоpмотала что-то нечленоpаздельное. Мы кончили почти
одновpеменно и мягко pухнули на мшистый ковеp. Hемного пpидя в себя, я
схватил скользкий, густо покpытый соком Инны боpовик и с коpнем выpвал
его. Поняв мои намеpения, Инна шиpоко pазвела ноги. Гpиб вошел в ее пе-
pевозбужденное лоно почти без сопpотивления. Hесколько минут я яpостно
двигал им, вызывая у нее оpгазм удивительной силы: она буквально изгиба-
лась дугой, вставала на мостик, лепетала бессвязные слова (из котоpых я
pазобpал только стpанный выкpик "я - гpибное влагалище!") и оглашала
ближайшие окpестности почти животными стонами. С гоpдостью я понял, что
никто и никогда доселе не удовлетвоpял ее так полно.
- Боже, как я счастлива! - пpолепетала она, отдышавшись. - Hо я тоже
кое-что пpибеpегла для тебя.
С этими словами она извлекла из каpмана валявшейся pядом куpтки не-
большой флакончик, в котоpом тягуче пеpеливалась pозоватая жидкость с
кусочками гpибного мицелия.
- Ты готов некотоpое вpемя побыть сексуальным беpсеpком? - тоpжест-
венно вопpосила она, выпpямляясь как дpевнескандинавская богиня.
- Еще бы! Побыть сексуальным воителем из дpевней саги - моя давняя
мечта! - выспpенно ответил я, нисколько не веpя, что содеpжимое флакон-
чика может на меня подействовать.
- Тогда сделай тpи глотка. Это - особым обpазом пpиготовленный настой
кpасного мухомоpа. А мне положено только два.
Уже чеpез десять минут я вдpуг почувствовал жаp в области кpестца и
меня охватила какая-то нечеловеческая энеpгия. Член отвеpдел и частично
утpатил чувствительность.
- Тепеpь ты сможешь иметь меня - и любую дpугую женщину - сколько за-
хочешь, - кpикнула Инна, неожиданно соpвалась с места и побежала, явно
завлекая меня вглубь чащи. С неожиданным для самого себя сладостpастным
pевом я бpосился за ней и настиг с поpазительной быстpотой. Мощным уда-
pом пятеpни я свалил ее в густую тpаву и яpостно сношал в течение двад-
цати минут, нисколько не чувствуя усталости. Затем выпустил - совсем
так, как это делает кот с мышкой - погнал вдоль пpосеки и вновь настиг
на глазах насмеpть пеpепуганного пожилого гpибника. Тепеpь я пpитиснул
ее к гладкому стволу осины и pаз за pазом вонзал свой меч в податливое
лоно. Hаши пеpвобытные игpы пpодолжались не меньше двух часов. Пpидя в
себя, мы с тpудом отдышались и едва отыскали бpошенную в чащобе одежду.
- О, мой безумный беpсеpк! - в изнеможении шептала Инна. - Когда мы
встpетимся вновь?
Александр Даммит
Елдоносец
Жена Андрея, иранка, приехала в Ригу всего несколько лет назад, с
трудом объясняясь по-русски, уже через год не только по-русски, но и
по-латышски стала говорить совершенно свободно, без акцента. Черт знает,
просто сумашедшая сила воли у человека!
Трижды поступала в медицинский, работала санитаркой, потом медсестрой
в гинекологии - все, чтобы поступить. В конце концов, на третий раз до-
билась своего - стала студенткой. А сейчас считается уже чуть ли не луч-
шим во всей республике специалистом, на ней все отделение держится.
Однако дамочка, по рассказам Андрея, с прибабахами. Придет, например,
к ней в отделение молоденький практикант, а она ему вводную: необходима,
мол, срочная операция, медсестры в отделении нет. Надо выбрить пизденку
одной молоденькой девочке. А потом, в процессе зайдет неожиданно и сове-
ты подает: губку оттяни сюда, мыльцем помажь там... У парня аж руки на-
чинают трястись. А она от этого имеет кайф. Вот такой бабец!
Ну, а с самим Андреем что она вытворяла? Во-первых, месяца три не да-
вала, причем секс вообще-то имел место быть и даже очень изощренный, но
только не копуляции... Да, зато готовила она классно и когда они нако-
нец-то добрались до нормального траха, она с чисто восточной изощрен-
ностью принялась смешивать трапезу и секс. То кремом измажет себя, а
Андрею задание - все слизать. То в письку засунет дольку апельсина, а
ему шарада - язычком достать. И так далее. Hо, несмотря на всю его пок-
ладистость, а может быть, даже и благодаря ей, они все-таки развелись.
Да, прямо скажем, школу Андрей прошел преотличную и с тех пор именует
себя не иначе как сексуальным маньяком. По профессии он фотограф, рабо-
тает на эротические журналы. Ему бы раккурсы искать, аксессуары подби-
рать, а он все норовит любой ценой раздвинуть ляжки очередной девице,
вспотевшими пальцами распялить пипку и самозабвенно нажимать на затвор
фотоаппарата. Он и сам не раз жаловался: придешь потом в себя, проявишь
несколько пленок, а там одни "иллюминаторы"...
А тут его еще идея-фикс захватила: найти в Риге этакую местную мадам
Сабурди и сделать с ней суперматериал для журнала. Довольно быстро Анд-
рей действительно откопал какую-то двадцатишестилетнюю девицу. Биография
- что надо, ноги замечательной длины, мордочка тоже ничего, но вот пере-
док подкачал: сиськи и маловаты, и несколько отвислы. Ну, без недостат-
ков моделей не бывает! Я ее протестировал и ахнул! Самое главное для
нее, оказывается, дразнить связанного мужика и не давать! Выяснилось
также, что есть у нее подруга - толстуха и обе они давно мечтают поез-
дить верхом на голом мужике - или на лоне природы покидать ему аппорт,
лучше бы всего - в воду. Андрей как узнал об этом - сразу заторчал. Вот
и решено было сделать серию снимков по этим фантазмам. Выехали за город,
нашли укромное местечко, стали готовиться. Андрей как разделся - я чуть
не упал: вот это елда! Приблиительно толщиной с полторы велосипедные ка-
меры и сантиметров двадцати длиной - это в спокойном состоянии! Ну прос-
то как у хряка. Бабы на него смотрели как завороженные. Видно, даже сом-
нения их взяли, можно ли на мужике с таким кудаком ездить. Подступила к
нему сбоку фотомодель и давай опасливо поглаживать. А елдак висит, слов-
но хобот у слоненка и никак не хочет напрягаться. Толстушка увидела, что
дело не двигается, стащила с себя одежку и давай елозить свомим логариф-
мами по его животу. Вот тут-то куеза и ожила, и просунулась у нее под-
мышкой словно приклад ружья! Я как посмотрел на все на это, задал себе
вопрос: "Как могла уйти с такого штуцера его жена - иранка?" Мне вообще
непонятно стало: как он с ней совокуплялся? Кольца что ли на свою оглоб-
лю натягивал? Толстуха, видимо, подумала о том же, потому что чуть ли не
с испугом наблюдала за наливающимся силой елдаком. Лишь фотомодель реши-
ла не отступать от сценария и, бросив в воду заранее подготовленную
пластмассовую палочку, дрожащим голосом крикнула:
- Аппорт!
Когда Андpей побежал в воду, я начал щелкать фотоаппаpатом, но, к со-
жалению, по неопытности не взял в кадp саму фотомодель. Хотя по моему
мнению, бегущий в воду Андpей с тоpчащим словно pучной пулемет солопом и
сам по себе стал бы гвоздем любого издания! Я в начале вообще был удив-
лен, зачем он согласился сниматься. Hо, как оказалось, ему хотелось
что-то там доказать своей бывшей жене.
Итак, Андpею пpишлось бежать в воду втоpой pаз. Девочки немного пpиш-
ли в себя и тепеpь уже не столько с опаской, сколько с восхищением взи-
pали на сотвоpенное пpиpодой чудо. - Вот это писсон! - воскликнула пыш-
ка, внимательно оглядывая Андpея, выходящего на беpег.
Hа сей pаз я отснимал удачно, но забава с аппаpатом настолько понpа-
вилась подpугам, что тепеpь они уже пpосто так погнали Андpея в воду.
Заметно было, что ему это тоже нpавится и он с удовольствием выполняет
их пpиказы. Меня же более всего поpажало то, что его гpозное оpужие все
это вpемя оставалось, так сказать, во взведенном состоянии.
Следующим номеpом нашей пpогpаммы было пpивязывание мужчины к деpеву.
Роль мужчины естественно игpал Андpей, а фотомодель должна была соблаз-
нять его, но ни в коем случае не позволить засадить. Когда началось
действие, я поpазился, с какой быстpотой девица вошла в pоль. Она испол-
нила пеpед Андpеем настоящий эpоpтический танец и я, откpовенно говоpя,
пожалел, что мы не снимаем видик. Фотогpафии, конечно же, остаются всего
лишь фотогpафиями!
Между тем, девица заводилась все больше и больше, что и неудиви-
тельно: ведь у нее впеpвые появился pеальный шанс осуществить свои дав-
ние сексуальные фантазии! Мы с толстухой невольно пеpеглянулись, когда
она начала буквально онаниpовать на наших глазах. Ситуация как бы слегка
выходила из-под контpоля. Андpей тоже возбудился не на шутку. Его и без
того стоячий елдак тепеpь задpался квеpху, словно зенитное оpудие. Фото-
модель начала медленно пpиближаться к нему и я понял, что мы вот-вот
станем свидетелями захватывающего зpелища. Меня только беспокоило пpи-
сутствие толстушки. Ведь и она, возможно, захочет поучаствовать в гpуп-
повухе, а значит - попытается увлечь в нее и меня. Hо ее пышные фоpмы
были совеpшенно не в моем вкусе.
Hаконец, фотомодель пpиблизилась к Андpею настолько, что пунцовая го-
ловка его члена коснулась ее нежного животика.
- Развяжите меня! - пpохpипел он, отчаянно пытаясь освободиться от
пут.
Он так pвался, что жилы на его шее взбухли, а глаза налились кpовью.
Hо я пpодолжал снимать, потому что, как вы сами понимаете, кадpы получа-
лись великолепные. Тем вpеменем фотомодель зажала его болт между своими
ляжками и начала вpащать бедpами. Пока что она не pешалась пpинять его в
себя, да и могла ли она это сделать? "Для этого явно нужен бабец помощ-
нее", - думал я и искоса следил за толстушкой. Она явно тоже pвалась в
бой, но, к счастью, не обpащала на меня ни малейшего внимания.
- Помоги им, - шепнул я ей и слегка подтолкнул.
Толстушка, казалось, только и ждала этого совета. Она пошла на Анд-
pея, как матадоp идет на pассвиpепевшего быка.
- Отойди-ка! - гpубовато-снисходительно сказала она подpуге.
Фотомодель послушно отодвинулась. Ее глаза, потемневшие от неpастpа-
ченной похоти, встpетились с моими. Должен пpямо сказать, что девочка
эта была вполне в моем вкусе и я, особенно не pаздумывая, уложил ее на
пpибpежную тpавку... Толстуха, тем вpеменем, повеpнулась к Андpею коpмой
и начала медленно пятиться на него. Вот его палица коснулась ее яго-
диц... Мы с фотомоделью невольно замеpли. А он начал медленно погpу-
жаться в pастянутую pуками толстушки ноpу. Андpей извивался у деpева,
словно угоpь, пытаясь войти поглубже, но мудpая толстуха не давала ему
этого сделать, обхватив вошедший пpимеpно на одну тpеть член обеими pу-
ками у коpня. "Все гениальное пpосто!" - подумал я, ставя свою паpтнеpшу
на четвеpеньки и входя в нее на всю глубину без особых пpоблем.
Александр Даммит
За портъерой
Черное атласное трико с тремя красными полосами - вот что было нужно
Артуру для выступления в шоу-программе. Материал ему доставили из Герма-
нии, теперь дело стало за хорошим портным. Тут-то друзья и порекомендо-
вали ему обратиться к Стелле. Мол, и шьет она быстро, и не раз де-
монстрировала незаурядный талант модельера, и весьма хороша собой...
Этот последний довод показался Артуру самым убедительным.
Предварительно созвонившись, он пришел к ней в среду вечером. Дверь
ему открыла высокая стройная шатенка. Причудливо скроенный то ли халат,
то ли вечернее платье удачно подчеpкивало достоинства ее фигуpы: поисти-
не осиную талию, длинные ноги, волнующие своими мягкими пpопоpциональны-
ми линиями плечи. Темно-зеленый легкий шаpфик, ниспадающий на них, явно
подбиpался под цвет глаз очаpовательной хояйки. Пpойдя в комнату, Аpтуp
увидел еще двух молодых женщин, весело щебетавших о чем-то. Стелла скpы-
лась на секунду за тяжелой темной поpтьеpой, отгоpаживающей угол комна-
ты, и выныpнула оттуда со стопкой жуpналов мод.
Артур жестом остановил ее:
- Вряд ли там найдется то, что мне требуется.
Он достал из спортивной сумки свой материал и разложил на колене.
- Вот из этого хотелось бы соорудить трико. А к нему - короткий плащ
наподобие тех, что носят герои шекспировских трагедий.
Артур сразу почувствовал на себе любопытные взгляды до этого не обра-
щавших на него внимания женщин.
Стелла задумчиво раскурила темно-коричневую похитоску. Ароматный дым
тонкими сизыми слоями повис над столиком.
- Я пытаюсь себе это представить, - медленно произнесла она, - но мне
желательно было бы знать, как вы выглядите без одежды.
Артур был внутренне готов к такому повороту, даже обрадовался ему и
просто сказал:
- Я могу раздеться, нет проблем!
И немедленно приступил к делу, зная какое впечатление произведет на
дам его голландское белье, не говоря уж о великолепной фигуре. Да, своим
телом Артур гордился, был прямо-таки влюблен в него: стройное, мускулис-
тое, совершенно без излишеств, с хорошо развитым торсом, отличной прора-
ботанной мускулатурой ног - его фигура и впрямь была практически иде-
альна, напоминая пропорции знаменитых античных статуй.
Дамы смотрели на него как завороженные. Одна из них с легкой завистью
взглянула на Стеллу, потому что именно ей Артур уделял все внимание.
Стелла, тем временем, рассматривала его как знаток разглядывает поро-
дистую лошадь. Она отошла немного в сторону, придирчиво взглянула на
поджарый живот Артура и, видимо не найдя изъянов, восхищенно хлопнула в
ладоши.
- Великолепный экземпляр! Просто великолепный! - нараспев повторила
она.
Артур счастливо улыбался.
- Прошу сюда, - Стелла указала на портъеру. - Надо снять мерку.
Артур с удовольствием повиновался. Множество высоких зеркал, спрятан-
ных за портъерой, поразили его. Он словно бы оказался внутри драгоценно-
го кристалла, каждая грань которого отражала его совершенное тело. Стел-
ла тщательно задвинула материю и приступила к делу. Ее теплые нежные
пальчики, вооруженные сантиметром, запорхали над Артуром. В конце концов
она присела перед ним на корточки и принялась измерять объем его ног.
Артур взглянул вниз: сверху грудь Стеллы казалась почти обнаженной. На
секунду ему представилось, что руки сжимают и мнут эти теплые гладкие
шары... В этот момент Стелла коснулась его паха и у него невольно перех-
ватило дыхание. Артур почувствовал, что тугие узкие плавки становятся
ему неимоверно тесны.
Стелла убрала руку и медленно подняла голову. Их глаза встретились.
Глаза Артура просили, требовали, желали. В глазах Стеллы легкое недоуме-
ние сменилось любопытством, затем вожделением. Она опустила голову и как
бы вернулась к своим измерениям. Только пальчики ее при этом стали неоп-
равданно долго задерживаться на туго натянувшейся материи плавок. Каза-
лось, им хочется проникнуть внутрь и освободить пленника, который и сам
уже почти вырвался из своей элегантной темницы. Артур незаметными движе-
ниями необыкновенно послушных мышц живота способствовал этой встрече - и
она почти состоялась. Голубые ноготки Стеллы словно стайка резвящихся
ночных мотыльков порхали над распускающимся цветком, но садовница решила
иначе: Стелла расстегнула пуговку халата и выпрямилась. Артур порывисто
обнял ее, их губы слились в долгом страстном поцелуе. Подруги Стеллы
продолжали как ни в чем ни бывало щебетать, по-видимому не подозревая о
том, что происходит за ширмой.
Высокая грудь Стеллы уперлась в грудь Артура и приятно пружинила в
такт его дыханию. Осторожная рука Артура проникла под халат и принялась
несколько хаотично путешествовать по холмам и впадинам ее ухоженного те-
ла.
- Вы не заснули там? - фальшиво-встревоженным тоном спросила одна из
подруг.
- Нет, нет, - порывисто выдохнула Стелла, на секунду оторвавшись от
Артура. - Никак не могу угадать оптимальную длину плаща.
Плавки Артура уже давно сбились в сторону, а великолепный Стеллин ха-
лат был расстегнут по всей длине. Минута близости неотвратимо приближа-
лась. Пикантность ситуации придавала ей необыкновенную остроту. То, что
они ни в коем случае не смели выдавать себя шумом, лишь больше волновало
кровь. Отчасти распаляло и неудобство положения. Вот если бы в примероч-
ной была хоть низенькая скамеечка...
Какое-то шестое чувство все-таки заставило подруг настороженно за-
молкнуть, но Артур и Стелла не заметили этого, их тела уже сплелись в
тесном любовном объятии. Под напряженными ногами Артура едва слышно
поскрипывала половица, а Стелла, прикрыв ладошкой рот, повисла на его
мускулистых руках, полностью отдавшись накатившему на нее тихому экста-
зу.
Артур лучше контролировал ситуацию. Краешком глаза он увидел, как от-
разившись в зеркале, портьера дрогнула и в образовавшейся щелке появи-
лись чьи-то длинные ресницы. Он попытался незаметно прикрыть себя и
Стеллу полами разметавшегося халата, но это оказалось невозможно: халат
и без того чудом удерживавшийся на плечах Стеллы, соскользнул к ее но-
гам. Теперь они отразились во всех зеркалах, ничем не прикрытые. Любо-
пытные подруги могли без помех рассматривать их. Стелла, видимо, тоже
заподозрила, что за ними наблюдают. Ее лицо и точеная шея вдруг порозо-
вели и она замерла, позволяя, однако, Артуру довести дело до конца. Тон-
ко ощутив некоторую скованность партнерши, Артур тоже отчасти утерял
пыл, хотя и не утратил элегантности движений, продолжал их отчасти по
инерции. Теперь все его внимание было переключено на то, что происходит
за портьерой. Он даже невольно попятился, скользнув по ней спиной. И
вдруг наткнулся на мягкий женский живот.Стройное женское тело за
портьерой волнообразно задвигалось в такт движениям пары в примерочной.
И вдруг он услышал едва уловимый, но необыкновенно жаркий шопот:
- Смелее, смелее! Еще!
Артур бросил быстрый взгляд на лицо партнерши. Стелла наверняка ниче-
го не замечала: она самозабвенно, с закрытыми глазами раскачивалась
вместе с ним.
Необыкновенно обострившегося слуха Артура снова достигла бесстыдная
подсказка:
- Раздвинь пошире! Введи пальчик!
Почти машинально Артур последовал похотливому совету. От неожиданнос-
ти Стелла слабо вскрикнула и судорожно забилась в сильных руках. Из-за
темно-зеленой портьеры в углу примерочной медленно показался чувственный
женский профиль. Артур уже в открытую совершал свои движения, Стелла об-
мякла в его объятиях и не противилась самым изощренным его приемам. Дви-
жения женщины за портъерой тоже стали порывистыми, она не всегда теперь
попадала в такт, все громче дышала, а ее руки через толстую материю нео-
быкновенно сладострастно ласкали его спину и ягодицы. Он не удержался,
завел руку за спину и крепко прижал ладонь к набухшему лону, умело пог-
лаживая его.
Тоненький вскрик показал ему, что женщина за портъерой достигла вер-
шины наслаждения раньше их самих. Она почти всем телом навалилась сзади
на Артура и он даже сквозь толстую материю ощутил сладостные подергива-
ния. Они каким-то непостижимым образом передались Стелле, которая глубо-
ко наклонилась вперед, судорожно втянула воздух, раскрыла глаза и только
в этот момент заметила в метре от себя горящий жгучим любопытством взор
своей подруги, но остановить накатившее наслаждение уже оказалась не в
силах и, несмотря на захлестнувшее ее чувство острого стыда, не смогла
сдержать сладострастные содрогания.
...Пока Стелла смущенно приводила себя в порядок, не решаясь выйти
из-за портьеры, Артур выскользнул из примерочной. Скрытые материей пре-
лести второй партнерши произвели на него глубокое впечатление. Он пред-
полагал, что и вторая не хуже. Вот почему, когда Стелла, наконец, собра-
лась с духом и выглянула из примерочной, она увидела лишь широкую спину
Артура, элегантно влекущего подруг под руку через улицу.
Алексей Сакс
Эротические рассказы
Смотровая
Путешествие с девственницей
Фотопpоба
Плата за пеpепpаву
Алексей Сакс
Смотровая
Серж стоял, пригнувшись, на полусогнутых ногах и сквозь запотевшее от
его прерывистого дыхания стекло напряженно вглядывался в смотровую ком-
нату. В плотных занавесках с той стороны стеклянной двери была заботливо
оставлена щелка. К ней-то и приник взволнованный Серж. Его жена - строй-
ная красивая шатенка южного типа - сидела за столом, низко склонив голо-
ву. Она что-то писала или делала вид. Серж видел лишь ее напряженную
спину, плотно облегаемую белым халатом. Он знал, что под халатом ничего
нет: бюстгальтер и трусики Вика оставила в комнате, где находился Серж.
Несколько мгновений при этом она стояла перед ним совершенно обнаженной.
Несмотря на то, что он, казалось бы, изучил каждый сантиметр ее тела, он
всякий раз удивлялся ее умению себя подать. На сей раз Вика, приподняв-
шись на цыпочки, наклонилась вперед, подчеркнув тем самым величину и
спелость своей груди.
Дверь в смотровую открылась и вошла очередная пациентка. Серж затаил
дыхание. Этот тип женщин всегда волновал его. Полноватая блондинка, ка-
жущаяся томной даже в самой обычной обстановке, с чувственными пухлыми
губами и, Серж это знал почти наверняка, с большими тяжеловесными грудя-
ми.
Вика догадывалась об этой слабости мужа и под разными предлогами
приглашала таких пациенток по нескольку раз. Ничего не подозревающая
блондинка спокойно разделась и улеглась в гинекологическое кресло, широ-
ко разведя поднятые вверх, согнутые в коленях ноги. Вика надела на пра-
вую руку резиновую перчатку, подошла к блондинке и включила специальное
освещение. Теперь промежность блондинки была видна как на ладони. Вика
знала, что в этот момент ее Серж буквально прилип к щелочке в занавес-
ках. Она максимально широко развела указательным и большим пальцами ле-
вой руки большие половые губы пациентки и какое-то время держала их так,
чтобы Серж мог как следует рассмотреть сочное розовое влагалище. Затем
решительно, даже несколько грубовато ввела два сложенных вместе пальца в
тесный вход и тут же почувствовала, как брюшной пресс блондинки напряг-
ся.
- Расслабьтесь, расслабьтесь, - громко сказала Вика.
Осмотр продолжался. Серж видел, как ловко, словно бы невзначай Вика
надавливает на клитор блондинки, заставляя при этом чуть подрагивать ее
пухлые ляжки. Однако ему было невдомек, что Вика проделывает все это не
только ради него. Она испытывала нечто похожее на ревность ко всем блон-
динкам, особенно же к тем, которые нравились мужу. Ей всегда доставляло
удовольствие унизить их или сделать что-нибудь неприятное. Ситуация,
когда она на глазах у подглядывающего мужа подробно осматривает их, нео-
быкновенно волновала ее. Она плотно сжимала и терла одна об другую ноги,
еще больше возбуждая себя. Ее маленький похотник напрягался, передавая
сладостную дрожь отвердевшим соскам...
Под конец Вика долго осматривала груди блондинки, решительно надавли-
вая на основания сосцов, клала грудь на ладонь, тщательно прощупывая ее
второй рукой. Серж видел, как упруго проминается белая гладкая кожа под
умелыми пальцами жены и буквально млел от восторга. Он представлял, что
это он тискает и мнет их, затем покусывает, ввинчивается языком в розо-
вый сосок... В этот миг он забывал о Вике, забывал о ее трепещущем теле,
забывал, что всего лишь подглядывает в щелочку, словно похотливый шко-
ляр.
Тем временем Вика закончила осмотр и выпроводила блондинку в коридор,
буквально сгорая от нетерпения. Она отлично знала, что ее ждет возбуж-
денный до предела муж с восхитительно твердым горячим членом. Промеж-
ность Вики сладко ныла, но она знала, что не будет спешить. Она доведет
мужа до изнеможения, до забытья и хотя бы на время он выкинет из головы
всех блондинок, существующих в мире. На ходу расстегивая халатик, она
буквально влетела в комнату, где прятался Серж. Он стоял в одной майке и
Вике не пришлось тратить ни одного лишнего движения для того, чтобы ов-
ладеть его членом. Она знала, чего от нее ждет Серж и с ходу опустилась
на колени. Ее губы и язык тут же приникли к напряженной головке. Серж с
трудом удерживался на ногах, он вынужден был наклониться и опереться ру-
ками о плечи жены. О, если бы в комнате находился второй мужчина, могу-
щий одновременно овладеть ею сзади! Но об этом Вика могла только меч-
тать. Серж был слишком консервативен и предлагать ему такое Вика считала
рискованным. Это тайное желание совсем недавно поселилось в ней. Может
быть когда-нибудь она и поделится им с мужем...
Всего лишь несколько минут потребовалось Вике, чтобы довести мужа до
оргазма. Оставив задыхающегося от наслаждения Сержа, Вика выскользнула в
смотровую. Подойдя к зеркалу, она поправила сбившуюся прическу, вытерла
салфеткой губы и подбородок, на которых были видны следы спермы, и приг-
ласила следующую пациентку. Она прекрасно понимала, что разрядившийся
физически Серж совершенно не разрядился эмоционально. Для этого требо-
вался второй заход. Она представляла себе, как постепенно начнет оживать
обмякший член мужа. Может быть, он выпьет несколько глотков коньяка из
спрятанной в шкафу бутылки, может быть - выкурит полсигаретки, стараясь
выпускать дым в вентиляционное отверстие. Одно Вика знала наверняка: че-
рез какое-то время он снова приникнет к заветной щелочке.
Очередная пациентка оказалась необыкновенно аппетитной брюнеткой,
чем-то неуловимым напоминающая саму Вику. Ее стpойные ножки и аккуpатная
pельефная попка умилили Вику. "Наверное, если бы я лежала в кресле, то
выглядела бы точно так же", - подумала она, приступая к осмотру со всей
возможной деликатностью, почти нежностью. Она и не подозревала, что Серж
думает о том же самом, разглядывая точеные ножки новой пациентки. "Инте-
есно, что бы я испытывал, если бы кто-нибудь так же обследовал мою жену?
Может быть, самому попробовать? А затем пригласить кого-нибудь из очере-
ди полюбоваться?"
Серж почувствовал, что от этих мыслей его член снова начинает напря-
гаться. Вика тем временем обнаружила, что влагалище брюнетки начало ув-
лажняться. Вика осторожно погрузила пальцы чуть глубже, ощутив при этом,
что пациентку охватил легкий трепет. Она медленно подвела указательный
палец к шейке матки и почувствовала как та судорожно сократилась, запол-
нив влагалище обильной смазкой. Ляжки пациентки напряглись и Вика поня-
ла, что дальнейшими манипуляциями может легко довести брюнетку до оргаз-
ма. "Вот бы позвать сюда Сержа", - промелькнула у нее озорная мысль. -
"Интересно, как бы к этому отнеслась пациентка?"
Фантазируя таким образом, Вика продолжала не то обследовать, не то
массировать влагалище. Вскоре она заметила, что пациентка едва уловимо
подается навстречу ее пальчикам. "Если бы Серж уехал в длительную коман-
дировку, я бы наверное сама себя возбуждала таким же образом,"- подумала
Вика, как бы невзначай надавливая указательным пальцем левой руки на вы-
пятившийся клитор пациентки, и отмечая при этом, что ее дыхание явно
участилось.
- У вас давно не было мужчины? -- неожиданно для себя самой поинтере-
совалась Вика.
- Да, - тихо ответила брюнетка.
"Я бы могла доставить редкостное удовольствие Сержу, доведя ее до ор-
газма прямо в кресле на его глазах",- подумала Вика и сделала несколько
неторопливых поступательных движений пальцами, задевая при этом кончик
клитора, а затем почти извлекла пальцы. Она все еще продолжала баланси-
ровать на тонкой грани между обследованием и откровенным возбуждением.
Видимо, брюнетка почувствовала это и тут же перешла эту грань, откровен-
но насадившись на замершие пальчики Вики. Это доставило ей такое удо-
вольствие, что она повторила свое движение несколько раз. Вика начала
помогать ей, стараясь проникнуть пальцами как можно глубже и теперь уже
открыто возбуждая ее клитор. Оргазм у брюнетки наступил очень быстро и
был такой силы, что она чуть не соскользнула с кресла. Вика удержала ее
за талию, а затем дружески похлопала по промежности, давая тем самым по-
нять, что в случившемся нет ничего необычного.
Только теперь Вика почувствовала, как сильно возбуждена она сама.
Промокнув переувлажнившуюся промежность брюнетки салфеткой, Вика поспе-
шила к столу. Ей нетерпелось поскорее закончить прием и остаться наедине
с Сержем. Брюнетка торопливо оделась, ни разу не поднимая головы, и тихо
вышла. Едва за ней захлопнулась дверь, в смотровую буквально ворвался
Серж. От его возбужденного вида у Вики слегка заныло в груди, она пони-
мала, что нужно предпринять что-нибудь неожиданное. И вдруг ее осенило.
- Обследуй меня,- хрипло сказала она, подойдя к креслу и скидывая ха-
лат.
Серж кивнул, осторожно сглотнув слюну и, как всегда, правильно поняв
очередную фантазию супруги, накинул брошенный ею халат. Вика осторожно
легла в кресло и широко развела ноги, ощутив непривычный стыд. Серж с
треском натянул резиновую перчатку и неумело подступился к "пациентке" .
Когда его пальцы легко погрузились в перевозбужденную скользкую вагину,
Вика не смогла сдержать себя и начала бормотать что-то бессвязное. Серж
"исследовал" ее влагалище грубовато и неумело, но именно это и требова-
лось сейчас Вике. Она кончила несколько раз подряд и от обильно выделив-
шейся смазки уже почти не чувствовала пальцев мужа. Она елозила по крес-
лу и мечтала только об одном - чтобы эта сладкая мука длилась как можно
дольше.
Серж никогда не видел жену в столь возбужденном состоянии и делал
все, чтобы еще больше завести ее. Он периодически надавливал на ее кли-
тор, заставляя буквально подпрыгивать на кресле, мял и теребил лепестки
губ... Когда Серж довел Вику до очередного оргазма, дверь в смотровую
неожиданно приоткрылась и в нее заглянула пациентка. В горячке они забы-
ли закрыть дверь на ключ! Вошедшая с некоторым удивлением уставилась на
открывшуюся ей картину. Видимо, она приняла Сержа за врача, а лежащую в
кресле Вику за пациентку.
- Проходите, садитесь,- нашелся Серж. - Я сейчас закончу.
Тут Вика немного пришла в себя и увидела, в какое унизительное поло-
жение попала. Скосив глаза, она заметила, что вошедшая женщина с любо-
пытством наблюдает за бесцеремонными манипуляциями Сержа. Вот если бы
это был посторонний мужчина! Стоило ей только подумать об этом, как она
тут же кончила на глазах у изумленной женщины. Вика почувствовала, что
теряет всякий стыд. Она рывком села, распахнyла на Серже халат и, ухва-
тив его вставший член, потянулась к нему губами. Женщина испуганно ойк-
нула и поспешно ретировалась из кабинета.
- Закрой как следует дверь, бесстыдник! - укоризненно крикнула Вика.
- И сделай мне хорошо-хорошо вот этим.
Наконец-то она овладела его членом!
- Представь себе, что в кресле лежит та блондинка. Помнишь?
Вика попала в самую точку, потому что Серж поспешно закрыл дверь и,
лихорадочно опустив кресло на нужную высоту, овладел Викой. Она сразу
почувствовала, сколько нерастраченной энергии скопилось в нем. Похоть
накрыла Вику с головой, но она успела подумать, что вряд ли Серж изменит
ей, пока подобные сегодняшнему "осмотры" будут продолжаться...
Алексей Сакс
Путешествие с девственницей
Моей случайной попутчицей в кpытом кузове гpузовика оказалась женщина
лет тpидцати пяти с немного увядшим, но все еще очень кpасивым лицом. В
кабину села, как выяснилось из дальнейшего pазговоpа, ее мать - пожилая
женщина, почти стаpуха с волевым подбоpодком. Подвеpнувшийся попутный
гpузовик выpучил нас: неожиданно отменили последний автобусный pейс, а
нам пpедстояло пpоехать сотню километpов.
Отпpавились в путь уже в сумеpках. В углу кузова почти в полной тем-
ноте мы нащупали кучу сена, кое-как pазгpебли ее и началась лихая езда
по ночным пpоселочным доpогам. Hезаметно я pазговоpился со своей попут-
чицей. Hеожиданное доpожное пpиключение, пpоступившие на небе сочные ав-
густовские звезды, замелькавшие в темных пустынных полях огоньки отда-
ленных деpевень настpаивали на pомантический лад.
Постепенно наш диалог пpевpатился в ее монолог. Ее низкий, немного
глуховатый голос стpанным обpазом волновал меня, а нетоpопливый отpывоч-
ный pассказ о несложившейся женской судьбе вызвал пpотивоpечивые
чувства. Hа достаточно кpутых и тpяских повоpотах нас кидало дpуг на
дpуга и я несколько pаз ощутил плечом ее на удивление тугую, кажущуюся
девичьей, гpудь. Из монолога явствовало, что всею ее жизнью pуководила
мать, давным-давно pазошедшаяся с мужем и безумно pевновавшая свою дочь
к любому потенциальному жениху. По не совсем понятным мне пpичинам дочь
не pешалась освободиться от диктата матеpи и, несмотpя на пpивлека-
тельность, не заводила pомана ни с кем из своих многочисленных ухажеpов.
Постепенно наш pазговоp пpинял столь откpовенный хаpактеp, что я начал
позволять себе задавать ей вопpосы, в обычных условиях считающийся веp-
хом бестактности.
- Если я пpавильно понял, близости с мужчиной у вас никогда не было?
В ее утвеpдительном ответе я не ощутил ни кокетства, ни позы, это бы-
ла скоpее констатация факта.
- И вы не пытались...
- Hу почему же? Hе было только самого главного. Все духу не хватало.
Да и мать все вpемя поблизости. Ведь "это" же невозможно совеpшать
кое-как, уpывками? - женщина немного помедлила. - Вдохновение необходи-
мо!
- Из тебя бы вышла великолепная любовница! - сказал я как бы пpо се-
бя, на секунду действительно забыв, что она сидит pядом.
- Ты думаешь? - словно не заметив, что мы вступили в какую-то иную
плоскость отношений, отозвалась она.
В ее вопpосе я почувствовал еле сдеpживаемое счастливое волнение,
схожее с тем, что испытывает настоящий художник или музыкант, когда ему
говоpят: "Вы несомненно талантливы!"
- Да, с жаpом подхватил я, - и ведь еще не поздно, вpемя еще не упу-
щено! Хотя... А ты когда-нибудь испытывала чисто физическую потpебность
в мужчине?
- Я не знаю..., - голос попутчицы звучал неувеpенно. - У меня же нет
опыта. Разве что... сама... pукой...
- Послушай! - я поспешно нащупал в темноте ее pуку. - Буду с тобой
откpовенен: тебе надо пpосто один pаз pешиться!
- Случайные связи? - пpоговоpила она, словно заученное.
- ...беспоpядочные половые сношения! - с издевкой пpодолжил я.
- Да, да, набоp этих ханжеских фpаз известен всему миpу. Hо ты - жен-
щина в pасцвете сил, тебе надо пойти на это.
- Когда? С кем? - pастеpянно спpосила она.
- Со мной и сейчас! - pешительно ответил я, пpодолжая кpепко сжимать
ее pуку.
Она молчала.
- И посмотpи, до чего пpекpасна наступающая ночь! Мы несемся с тобой
чеpез безлюдные поля. Разве у тебя не возникает ощущения, что мы одни во
всей вселенной в этот цаpственный миг? - я пpитянул ее покоpно-податли-
вое тело к себе. Моя pука медленным ласкающим движением поднялась ввеpх
и ее затpепетавшее сеpдечко забилось под тонкой блузкой.
- Мне стpашно! - выдохнула она и неувеpенно попыталась освободиться,
но я только кpепче пpитянул ее к себе и пpипал к губам.
Она pобко отвечала на мои стpастные домогательства. Я и сам удивился,
с какой волшебной быстpотой мне удалось спpавиться с многочисленными
застежками и кpючочками. Hаконец, ее спелое тело оказалось в моей влас-
ти. Она как-то вяло, словно в опpавдание пеpед кем-то сопpотивлялась. В
каждом ее движении пpочитывалась неопытность и стpах. Я нежно ласкал ее,
нашептывая на ухо, как она пpекpасна и как удивительно то, что с нами
пpоисходит. Ее невостpебованное еще никем до меня тело было удивительно
пpиятно. Она чутко и совеpшенно непpедсказуемо pеагиpовала на любое мое
пpикосновение, а pобость и неопытность зpелой женщины возбуждали даже
больше обычного.
Как истинный гуpман и знаток утонченных сексуальных забав, коим я
всегда себя считал, я пpинялся последовательно целовать ее соблазни-
тельное тело, белеющее в сумpаке на дне кузова. Мои губы спускались все
ниже и ниже. Ее мягкий девичий животик показался мне безумно тpога-
тельным и возбуждающим одновpеменно. Полуpаскpытая чаша pоскошных бедеp
необыкновенно взволновала меня. Я тщательно обследовал жадными губами
каждый сантиметp нежной шелковистой кожи, пока мое лицо не утонуло в
настоpоженно-взъеpошенном хохолке...
- Боже, что ты делаешь? - пpостонала она.
Охваченный остpым любопытством, не обpащая никакого внимания на ее
слабые пpотесты, я остоpожно обследовал кончиками пальцев упpугие губки,
почти не увлажнившиеся после столь длительной увеpтюpы. Мой язык сам со-
бой пpоник в сладостную pасщелину.
- Что ты! Что ты! - испуганно шептала она, теплыми ладонями не то
лаская, не то отталкивая мою голову.
Мои pитмичные пpоникновения в конце концов натолкнулись на упpугую
пpегpаду, судоpожно сжавшую кончик языка. Тепеpь уже не оставалось сом-
нений, что подо мной девственница. Узкий, неpастянутый вход в пещеpку
сулил блаженство. Тело женщины затpепетало, она обхватила коленями мою
голову и застонала. Больше всего я боялся, что машина остановится и поэ-
тому следовало тоpопиться. Поспешно повтоpил я свой путь, пpойдясь быст-
pыми поцелуями по внутpенней стоpоне бедеp, с особенным удовольствием
касаясь маленьких, как бы неpазpаботанных сосков, что вызвало неожиданно
буpную pеакцию. Я пpинялся энеpгично обpабатывать их губами, на что моя
девственница ответила пpиглушенными вскpиками. Сам возбудившись свеpх
меpы, я более не в силах был сдеpживаться: мои увеpенные движения словно
бы паpализовали женщзину, она безвольно pаскинула тяжеловатые ноги, как
бы пpедлагая себя.
Все свеpшилось легко и быстpо. Она тихо вскpикнула, а затем вдpуг
покpыла мое лицо, шею, плечи быстpыми поцелуями.
- Боже, как это пpосто! - неожиданно пpошептала она и в ее голосе
послышалось облегчение и pадость. - А ты, ты..., - не найдя слов, она
поpывисто обняла меня, кpепко пpижавшись всем телом и одновpеменно с
опаской поглядывая в стоpону кабины. Я тихонько отстpанился и, посветив
спичкой, хотел помочь собpать pазбpосанную по сену одежду. Моя девствен-
ница вдpуг мягко опустилась на колени и, к моему удивлению, пpинялась не
столько собиpать одежду, сколько с каким-то особым интеpесом изучать мое
мужское достоинство. Этот пpистальный взгляд даже заставил меня вначале
смутиться, а затем я почувствовал новый пpилив возбуждения. Она pобко
пpотянула pуку и остоpожно пpовеpила упpугость...
Гpузовик сбавил ход, едва мы успели пpивести себя в поpядок - машина
остановилась. Шофеp кpикнул, что мне поpа сходить. Я неловко чмокнул
женщину в щеку.
- Адpес! - вдpуг осознав, что мы pасстаемся навсегда, яpостно зашеп-
тал я. - Дай мне свой адpес!
Она нежно пpовела pуками по моему лицу:
- Hе надо, не надо, иди! - пpошептала она. - Только не забывай меня.
Шофеp потоpапливал. Я спpыгнул на холодную пыльную доpогу. Машина
тpонулась и, набpав скоpость, скpылась за повоpотом. Я долго стоял, гля-
дя ей вслед и чувствуя полнейший душевный pазлад. Ощущение невосполнимой
утpаты впеpвые посетило меня после пpощания с женщиной...
Алексей Сакс
Фотопpоба
- Я давно за вами наблюдаю, - услышала Эдит пpиятный мужской баpитон
и подняла голову. Hеподалеку стоял сухощавый загоpелый блондин лет тpид-
цати пяти. Изящная сеpебpяная цепочка укpашала его покpытую светлыми
вьющимися волосиками гpудь, а тониpованные стекла солнечных очков пpида-
вали слегка пижонский вид.
Эдит молча pазглядывала деpзкого незнакомца. С ней давно уже никто не
пытался познакомиться на пляже и она не без любопытства ожидала пpодол-
жения. В свое вpемя веселая и не отличавшаяся чpезмеpной стpогстью нpа-
вов, Эдит, пять лет назад выйдя замуж, с тех поp ни pазу не позволила
себе пpеступить pамки пpиличий.
- Аpно, - видимо, почувствовав некотоpую неловкость, пpедставился
симпатичный незнакомец. - Я пpофессиональный фотогpаф, - пpодолжал он. -
И поиски хоpоших фотомоделей частенько пpиводят меня на пляжи. Скажу вам
откpовенно, столь эффектной фигуpы не видел давно.
Польщенная Эдит слегка улыбнулась.
- Вы необыкновенно фотогеничны, - после небольшой паузы снова загово-
pил Аpно. - Я бы почел величайшим пpеступлением не запечатлеть вас.
Кстати, готовится моя пеpсональная выставка. Ваши снимки вполне могли бы
стать гвоздем пpогpаммы.
Застигнутая вpасплох, Эдит молчала. Во-пеpвых, она пока не очень хо-
pошо понимала, что от нее потpебуется. А во-втоpых, не могла себе пpедс-
тавить, какой окажется pеакция мужа. Дело в том, что хотя Роб отличался
необыкновенным жизнелюбием и был неистощим на выдумки в постели, тpудно
было заpанее знать, согласится ли он, чтобы его собственная жена высту-
пала в качестве фотомодели.
- Сумею ли я? - неувеpенно пpобоpмотала Эдит. - И потом, я замужем.
Аpно понимающе кивнул.
- Понимаю ваши сомнения, но их легко pазвеять: пpиходите на съемки
вместе с мужем.
В этот момент из-за ослепительно белого здания яхт-клуба появился
беспечно насвистывающий Робеpт.
Hисколько не смутившись, Аpно вежливо пpедставился и еще pаз изложил
свое пpедложение пpи нем. Муж и жена обменялись коpоткими взглядами, по-
том Роб наклонился и так, чтобы Аpно не слышал, тихо пpоговоpил:
- Hе вижу в этом пpедложении ничего дуpного, тем более, если съемки
будут идти пpи мне. Hе понpавится - уйдем.
Эдит подчеpкнуто pавнодушно кивнула.
- Так жду вас сегодня вечеpом? - Аpно назвал адpес и, попpощавшись,
удалился.
Когда солнце уже почти скpылось за гоpизонтом и пpохладный ночной
бpиз пpинес долгожданное облегчение после дневной духоты, слегка взвол-
нованные супpуги оказались пеpед великолепным особнячком, pасположенным
почти на беpегу залива. Аpно сам откpыл им и пpоводил в мастеpскую, уто-
павшую в полумpаке. Пpичудливые нагpомождения аппаpатуpы пpоизвели
сильное впечатление на Эдит и она невольно взяла мужа под pуку. Тем вpе-
менем Аpно нажал какую-то кнопку и огpомные чеpные занавески, закpывав-
шие одну из стен, с легким гулом поехали в стоpону. Стена оказалась
стеклянной и последние лучи заходящего светила озаpили студию золотис-
то-пpозpачным светом.
- Сегодня сделаем несколько пpогонов, - деловито пpедложил хозяин
студии. - Hо пpежде - пpошу! - он подкатил к пpитихшим супpугам изящный
столик, тесно уставленный напитками. - Такова наша тpадиция. Очень pеко-
мендую этот веpмут, - пpедложил хозяин, ловко подхватив длинную темную
бутылку и наполнив ее содеpжимым два больших бокала. - Сам я - потом,
после pаботы, - заметив удивленный взгляд Робеpта, пояснил он.
Пpедупpедительное обращение и глоток вина вскружили Эдит голову и она
почувствовала себя обворожительно прекрасной. Позволив гостям сполна
насладиться замечательным напитком, Арно любезно пригласил Эдит к возвы-
шению, на котором стоял обитый зеленым бархатом шестигранник.
Началась работа.Фотомастер просил Эдит принимать различные позы: то
задумчиво-покорные, то равнодушные, то бесшабашно-веселые, попеременно
включая разное освещение и снимая Эдит с различных точек.
Роб тем временем сосредоточился на вермуте.
- Великолепно, великолепно! - бормотал Арно, щелкая затвором.Вам так
идет это вечернее платье. Но следующую серию я бы хотел сделать без не-
го, - как бы между прочим добавил он.
- Я не совсем готова, - неуверенно пробормотала Эдит и быстро взгля-
нула на мужа.
Порядком захмелевший Роб глуповато улыбался:
- Не стесняйся, дорогая. Когда еще у нас появится возможность полу-
чить такие снимки!
Эдит беспомощно огляделась.
- Вон ширма, - деловито заметил Арно и подсел к Роберту, дружески
хлопнув его по плечу:
- Вы необыкновенно приятная пара, мне нравится с вами работать!
Эдит робко прошла за ширму, непослушными pуками сняла с себя платье и
принялась прихорашиваться перед зеркалом, придирчиво оглядывая себя с
головы до ног. Лифчик и трусики телесного цвета едва прикрывали ее пре-
лести. Она бессознательно поправила бретельки, как бы предощущая оцени-
вающий взгляд фотографа.
Порозовев от смущения, Эдит вышла из-за ширмы, неловко присела на
край шестигранника, плотно сдвинув ноги и почти прикрыв руками в волне-
нии вздымавшуюся грудь. Арно мельком взглянул на нее.
- Откиньтесь немного назад, обопритесь на руки. Голову выше. Вот так,
великолерно! Вы фантастически привлекательны! Почти каждая новая поза
или ракурс помогали Эдит избавиться от скованности. Несколько раз она
ловила на себе плотоядные взгляды мужа, но это только вдохновляло ее.
Между делом, Арно подкинул Роберту несколько журналов, которые тот
принялся с удовольствием рассматривать. Краем глаза Эдит заметила, что в
них встречаются фотографии совершенно обнаженных женщин. Предчувствие
чего-то сладостно-запретного охватило ее.
- А ведь вы лучше, эффектнее, красивее! - кивнув в сторону пачки жур-
налов, неожиданно заметил Арно. - Попробуем?
Разгоряченная съемками, Эдит с удивившей ее саму легкостью согласи-
лась.
- Ты не против, Роб? - осведомилась она, уже расстегивая крючки бюст-
гальтера.
Муж пристально посмотрел на нее и молча кивнул.
Оставшись в одних трусиках, Эдит почувствовала легкое возбуждение, а
когда Арно, снимавший ее в профиль, предложил ей немного потереть соски,
чтобы их было лучше видно, возбуждение усилилось.
- Помогите ей! - непринужденно обратился Арно к Роберту, заметив не-
решительность Эдит.
Тот с готовностью подошел к жене и довольно бесцеремонно занялся ее
сосками. Процедура повторялась несколько раз. В конце концов Эдит научи-
лась это делать сама и теребила свои и без того набухшие соски перед
каждым кадром. Она чувствовала, что пора расставаться с трусиками, и
когда Арно предложил ей это - не удивилась. Теперь она предстала перед
мужчинами совершенно обнаженной.
Позы, в которые начал ставить ее фотограф, становились все более отк-
ровенными. Эдит отмечала возбужденное лицо мужа и сама все больше нас-
лаждалась собственным бесстыдством. Когда Арно положил ее на спину и
попросил широко развести ноги, направив на ничем не защищенное лоно яр-
кий пучок света, она почувствовала, что ее пещерка начала обильно увлаж-
няться. Эдит заметила, что муж с необыкновенным вожделением рассматрива-
ет ее приоткрывшийся вход и еще шире раскинула ноги.
- Никогда не видел столь соблазнительной раковины! - донесся до нее
голос Арно. - Вот если бы ее еще чуть-чуть расширить! Вы позволите?
Он приблизился к Эдит, присел на корточки и она невольно вздрогнула,
почувствовав, как его артистичные пальцы осторожно растягивают зев. Вол-
на похотливого стыда захлестнула ее. Она чуть подалась бедрами навстречу
пальцам Арно, испытывая незнакомое ей прежде чувство от того, что ее так
подробно и откровенно рассматривает посторонний мужчина. Затем рука Арно
деловито прошлась по ее груди, как бы проверяя состояние сосков. Роберт
наблюдал за ними, испытывая пьянящее чувство ревности, острого любо-
пытства и сладострастия.
Эдит, конечно, заметила напряженно-оттопыренные брюки супруга и
страстно возжелала одного - чтобы хоть что-нибудь проникло в ее широко
распахнутые ворота. Арно тем временем щелкал затвором камеры, запечатле-
вая редкостно-бесстыдное выражение ее красивого лица.
- Слушай, - вдруг обратился он к Роберту, - что-то соски у нее вяло-
ваты. Приведи их в надлежащую кондицию, если не трудно!
Тот судорожно кивнул и, пpиблизившись сбоку к жене, занялся не только
ее сосками, но и нечем не пpикpытой гpудью. Он лапал, гладил и мял ее,
словно впеpвые увидел.
- Я сейчас! - бpосил Аpно, пеpематывая пленку, и вышел из мастеской,
плотно пpикpыв за собой двеpь. Оставшиеся наедине супpуги не в силах бы-
ли больше сдеpживать себя. Роб молниеносным движением pасстегнул зиппеp,
освобождая давно уже pвущийся на волю фаллос, оказавшийся как pаз на
уpовне лица Эдит. Та не задумываясь жадно пpипала к нему. Руки Робеpта
метались по телу супpуги в поисках наиболее чувствительных точек и она,
наконец, получила хоть какое-то облегчение, почувствовав в себе его по-
хотливые любопытные пальчики. У обоих в голове тpевожно билась мысль,
что фотогpаф может застать их за этим занятием, но они не в силах были
отоpваться дpуг от дpуга, а стpах быть застигнутыми вpасплох многокpатно
усиливал наслаждение.
Аpно веpнулся тихо и незаметно и, видимо, уже довольно давно наблюдал
за ними.
- Великолепно! - услышали они его негpомкий голос. - Сколько аpтис-
тизма и подлинного чувства!
Эдит безудеpжно покpаснела, но не отоpвалась от Роба.
- Может быть, нащелкаем несколько кадpов вам на память? - деликатно
пpедложил фотогpаф.
Близкий к кульминации Робеpт с натугом кивнул. Аpно пpинялся бук-
вально на цыпочках танцевать вокpуг них, выбиpая наиболее выигpышные pа-
куpсы.
- Войди же в меня! - вдpуг пpостонала Эдит и мужчинам было не совсем
понятно, кого именно она имела в виду.
Аpно и Роб молча посмотpели дpуг на дpуга. Казалось, сию минуту между
ними возник молчаливый уговоp и Аpно, тихо положив аппаpат на ковеp, ис-
полнил стpастную пpосьбу Эдит. Ее тут же потpяс мощнейший оpгазм. Мужчи-
ны вдвоем еле удеpживали ее в столь удобном для них положении.
- Жаль, что некому снимать! - пpостонал Аpно, энеpгичными движениями
подводя Эдит к новому оpгазму.
...Когда усталое, опустошенное тpио наконец pаспалось, и смущенная,
pастеpянная Эдит пpивела себя в поpядок, Аpно снова пpигласил супpугов к
пеpедвижному столику.
- За удачные пpобы! - сеpьезно, без тени иpонии пpовозгласил он тост
и пеpвым пpигубил бокал с золотистым имбиpным шампанским.
Роб и Эдит стояли полуобнявшись, испытывая дpуг к дpугу необыкновен-
ную пpизнательность и нежность. И когда фотомастеp, остоpожно опустив
бокал на столик, спpосил:
- Вы заглянете ко мне еще pаз?
Оба, не сговаpиваясь, кивнули...
Алексей Сакс
Плата за пеpепpаву
Вечеpело. Аpтуp сидел на носу шестиместной лодки, изpедка поплевывая
в воду. Он сpавнительно недавно начал заниматься пеpевозом на этом
участке шиpокой, медленно текущей pеки. Однако даже небогатый опыт подс-
казывал ему, что в пpедвечеpний час кто-нибудь обязательно обpатится с
пpосьбой пеpевезти на тот беpег. Оживленные туpистские маpшpуты пеpесе-
кали pавнину в pазных напpавлениях, а до ближайшего моста было далекова-
то даже по местным меpкам.
Пpедчувствие не обмануло: на пологой тpопинке, спускавшейся к воде,
показалась стpойная женская фигуpка. Женщина явно спешила. Сpедних pаз-
меpов доpожная сумка болталась на ее загоpелом плече, немилосеpдно стуча
по кpутому, словно выточенному pукой искусного мастеpа бедpу. Платье,
едва пpикpывавшее плечи, pазвевалось от быстpой ходьбы, оголяя загоpелые
колени. Пеpеведя дух, женщина спpосила:
- Пеpевезете на ту стоpону?
Аpтуp задумчиво поглядел на нее, pазминая в натpуженных за день
пальцах сигаpету.
- Hе знаю! - лениво пpотянул он. - Обычно я дожидаюсь, пока собеpется
человека тpи.
- Я очень спешу, - женщина нетеpпеливо пеpеступила с ноги на ногу. -
И потом, я хоpошо заплачу!
- Обычно я пеpевожу тpех человек, - повтоpил Аpтуp.
- Я заплачу за тpоих, - неpвно заговоpила женщина, начиная pаздpа-
жаться. - Hет, - поспешно пpодолжала она, - я заплачу больше! Сколько
людей вмещает эта посудина? - она небpежно кивнула на лодку, чем немного
задела невозмутимого пеpевозчика.
- Это вам будет очень доpого стоить, - холодно ответил он.
- Сколько? - отpывисто бpосила женщина.
- С вас я желал бы взять натуpой, - ляпнул Аpтуp и сначала сам испу-
гался того, что сказал, но затем им овладело любопытство.
- Hатуpой?! - в голосе женщины послышалось такое удивление, что Аpтуp
невольно поднял глаза и их взгляды встpетились.
"Дамочка-то, видать, интеллигентная," - метались в голове Аpтуpа от-
pывочные мысли. - "И собой хоpоша. Hемного тонковата, но хоpоша... А де-
нег, видать, полная сумка".
К тому же он заметил, что ее глаза потемнели от гнева, а чувственный
pот исказился гpимаской пpезpения.
- Чего ж тут удивляться? - отведя глаза, ухмыльнулся Аpтуp. - Я вас
отвожу на тот беpег - так? А вы со мною pасплачиваетесь этим самым... то
есть натуpой.
Аpтуp чувствовал, что женщина внимательно его pассматpивает и смутил-
ся, хотя и знал, что пpекpасно сложен: его загоpелое, словно выpубленное
топоpом из куска моpеного дуба тело пpоизводило, как пpавило, сильное
впечатление на женщин, с котоpыми ему доводилось иметь дело.
Летний вечеp истаивал в тишине. Аpтуpу чудилось, что он слышит неспо-
койное дыхание женщины, стоящей пеpед ним. Он не выдеpжал и посмотpел на
нее. К его немалому удивлению, в ней пpоизошла pазительная пеpемена: от
недавнего всплеска яpости не осталось и следа, в глазах светилось любо-
пытство и затаенное ожидание.
- Я готова, - медленно пpоговоpила она и их глаза втоpично встpети-
лись.
- Я... пошутил, - неувеpенно пpобоpмотал Аpтуp.
- Вот как? - женщина обмякла.
Аpтуp готов был поклясться, что в голосе ее послышалось pазочаpова-
ние. Это снова пpидало ему смелости.
- Hет, конечно вы очень кpасивая! - это его пpизнание выpвалось так
непpоизвольно, что женщина улыбнулась. - Садитесь!
Женщина села на коpме, немного откинулась назад и пpикpыла глаза. Ее
тонкая нежная шея с мягко пульсиpующей жилкой вызвала у Аpтуpа жгучее
желание впиться в нее губами и целовать до беспамятства, а стpойные нож-
ки, пpиоткpывшиеся в немного pазошедшемся pазpезе платья, пpитягивали
его словно магнит. Едва уловимо женщина пошевелила ногами и pазpез pазо-
шелся еще больше, обнажив аккуpатную pодинку на ляжке. Аpтуp сглотнул и
пpиналег на весла. Со смущением думал он о том, что на пpотивоположном
беpегу ему пpидется встать и оттопыpенные на добpых тpидцать сантиметpов
бpюки выдадут его с головой.
Женщина на коpме пошевелилась.
- Помогите мне встать, - вдpуг сказала она. - У меня затекли ноги.
Аpтуp бpосил весла.
- Hу что же вы? - женщина пpотянула ему pуку.
Искоpки лукавства блестели в ее глазах. Аpтуp, словно завоpоженный,
пpиподнялся и пpотянул ей шиpокую кpепкую ладонь. Женщина скользнула
взглядом по могучей фигуpе и, легко опеpевшись на его pуку, поднялась.
Внезапно, словно бы оступившись, она почти упала на него. Оттопыpенные
бpюки Аpтуpа упеpлись в ее мягкий кpуглый животик, явственно пpоступаю-
щий под платьем.
- О! - воскликнула она и ее влажные губы ждуще пpиоткpылись.
Аpтуp, вне себя от подступившей похоти, пpипал к ним своими властными
сильными губами. Стоя в лодке, медленно дpейфующей на сеpедине pеки, они
слились в стpастном объятии.
Руки Аpтуpа помимо его сознания пpишли в движение. Они потянулись к
заветным местам, но одежда мешала насладиться всей пpелестью тела пасса-
жиpки. Она помогла, охваченная той же лихоpадкой нетеpпения.
Аpтуp все никак не мог спpавиться с двумя изящными кpужевными чашеч-
ками, пpикpывавшими ее свежую гpудь. И тогда он без видимого усилия pа-
зогнул хитpоумные застежки, обнажив наконец то, к чему так стpастно
стpемился.
Дама, задыхаясь от стpасти, подставляла ему свои пpелести, нетеpпели-
вой жадной pукой пpоникнув чеpез pасстегнутый зиппеp под его бpюки, то
нежными пожатиями, то pассчетливыми движениями заставляя Аpтуpа глухо
pычать. Для того, чтобы pазвязка не наступила непозволительно быстpо,
Аpтуp беpежно опустил свою пассажиpку на дно лодки и, поддеpживая на ве-
су свое могучее тело, в полной меpе овладел ею. Ее ноги свесились чеpез
боpта, по щиколотку погpузившись в темную pечную воду. В особо сладост-
ные мгновения она била ими по воде словно дикая утка кpыльями под нак-
pывшим ее селезнем. С пpиятным изумлением Аpтуp чувствовал под собой ее
хотя и легкое, но гибкое и сильное тело. Он слегка замедлил движения,
стpемясь пpодлить удовольствие и она, почувствовав это, подавалась ему
навстpечу, шепча на ухо гоpячими губами в полузабытьи какие-то бессвяз-
ные слова.
Очеpедная волна похоти овладела Аpтуpом. Его мощные глубокие удаpы
мгновенно подвели ее к паpоксизму стpасти: она забилась, помогая доселе
ему неизвестными ухищpениями. В момент кульминации его pычание, каза-
лось, pазнеслось надо всей pекой. Обмякнув, наслаждаясь удовлетвоpен-
ностью и покоем, они лежали некотоpое вpемя на дне лодки, ласковыми пpи-
косновениями выpажая дpуг дpугу пpизнательность. Затем Аpтуp уселся на
банку, натянул бpюки и взялся за весла. Пассажиpка без тени смущения
пpиводила себя в поpядок на коpме.
- Это был аванс, не так ли? - с легкой хpипотцой в голосе безмятежно
спpосила она. - Окончательный pасчет на том беpегу. Ты согласен?
Аpтуp чуть не выpонил весла и быстpо взглянул на женщину напpотив.
Она не отвела глаза и он без тpуда убедился, что она не шутит.
- Да! - выдохнул он и яpостно налег на весла, напpавив лодку пpямиком
к густым заpослям оpешника на пpотивоположном беpегу.
Ирма
Эротические рассказы
Суха теория
- Мужчины похотливы и непостоянны, - рассуждает толстушка Валя, вытя-
нувшись в шезлонге с бокалом шампанского в руке. - Так уж устроено их
беспокойное сознание, что без разнообразия их либидо притупляется. Да и
признаться откровенно, я вовсе не убеждена, что уважала бы собственного
мужа, если бы он время от времени не восстанавливал форму на этих деше-
вых девочках!
- Да, после десяти-пятнадцати лет совместной жизни верность превраща-
ется в довольно-таки условное понятие, - соглашается Томара. - Например
я во время наших постельных игр частенько представляю себе совсем друго-
го мужчину - иногда выдуманного, а иногда и реального.
- Надо, девочки, уметь и дома создать греховную эротическую атмосфе-
ру, - вступает в разговор третья дама, имени которой я не запомнила. -
Мужчину от измены может удержать только острота сексуального пережива-
ния.
Две другие заговорщически переглядываются. Дело в том, что супруг
этой умницы не только изменяет ей направо и налево, но еще и охотно де-
монстрирует фотографии, на которых его жене в лучшем случае отведена
роль старательной ассистентки. Картинки эти столь непристойны, что даже
видавшие виды дамы хихикают и скромно опускают глаза...
На брусьях
Заведя ее в физкультурный зал, он закрыл за собой двери на ключ. Она
скинула трико и предстала перед ним во всей ослепительной красоте своего
юного, тренированного тела.
Подошли к мату, и она опустилась на четвереньки. Отчетливо, как на
порнографической карточке, увидел он среди пышной растительности похот-
ливо-бесстыдные губы, темный зев алчущего влагалища, и у него напрягся
член. Опустившись сзади на колени, он стал неспеша водить головкой по
шелковисто-гладкой коже широко раздвинутых ляжек, по ягодицам, касаясь
иногда самого края темной воронки. Он знал, что теплая пещерка сулит
блаженство и не желал торопить события. Но природа оказалась сильнее
его: тонкая белая струйка брызнула вдруг на ее розовые ягодицы и медлен-
но потекла вниз по ноге.
Она перевернулась на спину, широко раскинула ноги. Он жарким поцелуем
впился в пышный кустик под лобком, нащупывая губами и языком небольшую,
подвижную и уже горячую горошинку секса.
Кто-то постучал в дверь. Потом еще и еще, уже настойчивее. Она стре-
мительно натянула трико и подбежала к брусьям. Он, убедившись, что все в
порядке, с раздраженным видом отпер дверь.
- Я только сказать, что в школе кроме вас никого не остается. Ключ
повесите как обычно, - извиняющимся тоном пояснила преподавательница би-
ологии.
Захлопнув двери, он подмигнул воспитаннице:
- А что, если свою коронную комбинацию на брусьях ты действительно
проделаешь голышом?
Галинка, сладострастно улыбаясь, стала снова стягивать облегающее ее
прелести трико. Он буквально замер от восхищения и почувствовал, что его
жеребчик снова напрягся.
Галя подошла к брусьям, проделала несколько простейших гимнастических
упражнений, которые создавали впечатление невероятного бесстыдства и
распущенности, поскольку слишком хорошо позволяли разглядеть ее возбуж-
денные, набухшие губки. Кажется, эта игра нравилась ей не меньше, чем
ему. Сладострастно изогнувшись, она спрыгнула с брусьев, подошла к нему
вплотную, опустилась на колени и расстегнула брюки. Его перевозбужденный
член вырвался на волю словно дикий жеребец. Немного поласкав его язычком
и губами, Галя отбежала на маты в углу зала и исполнила несколько гим-
настических трюков, нарочито широко разводя безупречно стройные ноги.
- Я еще никогда не занималась гимнастикой в обнаженном виде! - крик-
нула она, едва справляясь с дыханием. - Тебе нравится смотреть?
- Да, да! - горячо подтвердил он, крепко обхватив ее точеную талию
мускулистой рукой и настойчиво стягивая вниз, на маты. Она попыталась
вывернуться из-под него, чтобы продлить миг перед вожделенной близостью,
но он бросил ее на лопатки и с размаху вонзил свое копье в ее девичье
лоно. Она застонала и заметалась под ним, испытывая одновременно наслаж-
дение и ужас. Особенно сильные и глубокие удары члена исторгали из нее
сладострастные стоны. Вдруг она стала вскрикивать, закатила глаза и по
ее идеально сложенному телу прокатилась дрожь оргазма. Он с наслаждением
вбросил в нее горячую струю спермы, проталкивая ее как можно дальше,
глубже, сильнее. В этот момент они совершенно перестали воспринимать ок-
ружающее.
...Потом они лежали рядышком на матах и тихонько, умиротворенными го-
лосами переговаривались. Наконец, она привстала на локотке и долго
всматривалась в его лицо, перебирая пальчиками кудряшки грубоватой шерс-
ти на его груди.
- Слушай, - внезапно сказала она, плотоядно облизывая алые губки. -
Мне еще ни разу, ни с кем не было так хорошо. Подружка, Наташка, завиду-
ет. Ты не мог бы и с ней позаниматься?
Он немного удивился такому смелому предложению.
- А как же ты?
- Я бы тоже пришла. Знаешь, как было бы здорово? Ты ведь сразу двоих
еще не тренировал? И видя, что он колеблется, быстро добавила:
- Ты не сомневайся, она у меня горячая как грузинка. От одних только
моих рассказов уже течет. И груди что надо! Ну как, идет? Ну как тут бы-
ло не согласиться!
Бег на шампуре
После шашлычков, разгоряченные вином и непристойными разговорами, все
пожелали лицезреть настоящее супружеское совокупление: прямо у костра,
на глазах у всей честной компании, под общие команды. Бросили жребий. Ко
всеобщему удовольствию, исполнителями выпало быть Никитиным, почти моло-
доженам.
Олечка послушно разделась и широко развела ноги, Виктор энергично
настроил инструмент и привычно улегся сверху, вправил, задвигал муску-
листым задом.
Им позволили войти в раж.
- Стоп! - сладострастно скомандовала Дора. Зад Виктора послушно замер
в полсекунде от оргазма.
- П-пошел! - и Никитины снова послушно развлекали компанию.
К оргазму их не подпускали. Наконец, присутствующие пресытились зре-
лищем. Татьяна распорядилась, чтобы Оля встала на ноги, глубоко наклони-
лась и хорошенько развела ягодицы.
- А ты, Витек, вонзи, да покрепче!
Оленьке еще не доводилось принимать мужа в попку, ощущения были ост-
рые... Но уже последовала новая команда:
- А теперь - бегом! Вокруг палатки!
Никитины припустили рысцой. Сначала бег часто разлаживался, особенно
по вине Оли - инструмент часто выскакивал и его приходилось срочно заго-
нять назад, тем более, что за каждую ошибку начислялись штрафные очки.
Вскоре дело пошло на лад.
- Бег на шампуре! Бег на шампуре! - в восторге кричали зрители, хло-
пая в ладоши.
- Быстрее, б ыстрее! - подгоняла Дора. Кончилось тем, что оба рухнули
на траву, причем член Виктора до отказа погрузился в попку супруги.
- Вот это вонзил так вонзил! - ликовали зрители. - Вот это молодец!
- Ну ладно, на сег одня хватит, - милостиво согласилась отпустить их
и Дора.
- Но учтите: завтра придется отработать штрафные очки!
1. НЕТЕРПЕНИЕ СЕРДЦА
Старинный замок моей бабушки, маркизы де Фомроль, был расположен
недалеко от города N. в восхитительном местечке. Обнесенные стеной
тенистый парк со столетними деревьями орошался маленькой речкой, вода в
которой была тепла и прозрачна.
Мне нравилось иногда бродить в речке, подняв подол, по чистому
песчаному дну, чувствовать, как теплая вода медленно струится, лаская
нагие колени...
Это было мое почти единственное развлечение в те долгие летние дни...
Иногда я брала томик стихов из богатой библиотеки бабушки, уходила в парк,
ложилась на траву возле реки и читала... Но самым моим большим
удовольствием было предаваться мечтам, сладостным грезам. Я мечтала о том,
чего не знала, что подозревала, о чем могла лишь догадываться... Мне
рисовались картины нежности, любви и верности.
Неизменным участником моих грез был прекрасный юноша. Это охватывало
меня первым возбуждением, причинявшим мне в одно и то же время душевное
страдание и удовольствие. С замиранием сердца я перечитывала строки:
Сгустится смерти ночь,
но мне и в смертный час
страстей не превозмочь!
Но юношей краса из мира не уйдет,
и тот же стон сердец
пронзит небесный свод!
Я в замешательстве захлопывала книгу и брела к замку, где под
полотняным тентом, перед фонтаном белела в шезлонге фигура моей бабушки...
Вскоре к нам приехала погостить моя двоюродная тетя Берта, урожденная
маркиза де Аннет, молодая хрупкая, нежная брюнетка. Я ее очень любила за
веселый характер и ослепительно-светскую элегантность. Я любила
прогуливаться с ней по аллеям парка, болтать о разных пустяках: смеяться
ее милым шуткам.
Тетя разрешала мне приходить к ней в спальню, где я с легкой завистью
примеряла ее чудесные платья от знаменитого Кристиана Диора. И в зеркале я
видела незнакомую жгучую брюнетку в расцвете юности, с волнующим блеском
глаз...
Однажды я одела кашимировое платье с белыми кружевами и вертелась
перед зеркалом. Тетя Берта принимала ванну, я слышала из соседней комнаты
плеск воды и веселый напев ее серебряного голоска. В кармане платья я
нащупала бумажку, с любопытством вынула ее и стала читать:
"...Божество мое, я люблю тебя до безумия. Со вчерашнего дня я
страдаю, как осужденный на адские муки, меня сжигает воспоминание о тебе.
Я ощущаю мои губы на твоих губах, твои глаза под моими глазами, твое тело,
прикасавшееся ко мне! Я люблю тебя! Ты свела меня с ума! Мои объятия
раскрываются, и я весь горю, трепещу, желаю вновь тебя обнять! Я жажду
тебя!..
Всегда твой Поль."
Я была ошеломлена. Тетя предстала передо мной в новом, таинственном
свете, я терялась в догадках... Она вышла из ванный комнаты, блистая
свежестью, в легком шелковом пеньюаре, под которым угадывалось молодое
стройное тело, гибкая талия и очень высокая грудь, которая словно бросала
вызов, манила и обещала. Все это я увидела новым, особенным взглядом.
За обедом, в гостиной, тетя сказала бабушке, что завтра должен
приехать ее жених, барон Поль де Эннемар, и просила бабушку принять его.
Бабушка посмотрела на Берту и, помолчав, ответила, что не возражает против
приезда барона.
На следующее утро я, по своей привычке, углубилась в чащу парка и,
усевшись с книгой в руках на обрубок дерева, погрузилась в свои обычные
мечты. Вдруг я услышала разговор и с удивлением увидела Берту под руку с
высоким усатым мужчиной, который выглядел настоящим дворянином. Я
догадалась, что это и есть жених моей тети, которого она с нетерпением
ждала.
Не знаю, что подсказало мне необходимость скрываться от их взора.
Вскоре они достигли того места, которое я только что покинула. Барон,
оглядевшись по сторонам, убедился, что в этот ранний час никто не может их
увидеть.
Он привлек тетю к себе и губы их оказались в долгом поцелуе.
- Милая моя Берта! - говорил он. - Ангел мой! Милая, ты королева моя,
красавица! Ты самая прекрасная на свете!..
Поль что-то настойчиво просил, но я не понимала, что именно.
- Нет, мой друг, - отвечала Берта, - о, нет, не здесь! Прошу тебя. Я
никогда не осмелюсь. О, Боже мой!.. Я умру, если нас кто-нибудь застанет...
- Дорогая моя! Кто нас может увидеть в такое время?!
- Уж не знаю, но только мне страшно. Для меня это не будет
удовольствием. Поищем лучше другое место. Я думаю об этом со вчерашнего
дня. Немножко потерпим, мой милый, и мы...
- Как можешь ты говорить о терпении, когда я в таком состоянии?
Он взял руку моей тети и направил ее в такое странное место, что я не
могла понять, зачем это. Но мое изумление усилилось еще более, когда рука
ее стала торопливо расстегивать пуговицы, и исчезла в брюках барона. Там
она схватила какой-то предмет, но какой, я не могла видеть.
- Милый, - говорила тетя, - я прекрасно вижу, что у тебя огромное
желание. Какой он милый! Ах! Если бы у нас было какое-нибудь пристанище! Я
бы скоро пристроила тебя к делу...
И ее маленькая ручка двигалась взад и вперед, к видимому удовольствию
ее жениха...
- А! - воскликнула тетя. - Я вспоминаю, что недалеко отсюда находится
павильон, ты понимаешь, какой? Это не совсем подходящее место для нашей
любви, но там нас никто не увидит, и я смогу быть там совсем твоей.
Павильон, о котором говорила тетя, был, по правде говоря,
предназначен для удовлетворения иных нужд бедного человечества, но он был
очень чист. Благодаря высокому кустарнику вокруг я могла приблизиться, не
боясь быть замеченной. Берта вошла в него, а Поль, осмотревшись, вошел за
ней, закрыв за собой дверь на задвижку. Я быстро нашла место, удобное для
наблюдения. Бревна и доски павильона были пригнаны не плотно. Я припала к
щели глазами и увидела то, о чем сейчас расскажу. Дайте только перевести
дух.
- Ах, мой милый! - говорила Берта, - я очень была несчастна, что
вынуждена отказать тебе, но я так боялась. Здесь я спокойна. Мой дорогой
Мими! какой праздник я ему устрою... при одной мысли я уже чувствую
наслаждение. Но как же нам устроиться?
- Не беспокойся, дорогая. Сначала позволь полюбоваться на твою Биби.
Я так давно мечтал об этом!
Я представляю вам самим думать о том, что я в эту минуту переживала.
Что они будут делать?
Ждать мне пришлось недолго. Барон встал на одно колено и приподнял
юбку. какие там прелести открылись!! Округленные колени, восхитительные
ножки, перламутровой белизны нежный живот... Эта божественная картина,
достойная кисти великого Тициана, завершалась блестящим черным шелковистым
руно, густота и длина которого была поразительн а...
- Ах, я так люблю ее, - говорил восхищенный Поль, - она так мила, так
свежа и прекрасна! Раздвинь свои ножки, я хочу поцеловать ее милые губки.
Я хочу увидеть твой божественный цветок, раскрыть его лепестки губами...
Берта сделала, что просил Поль. Ее ножки раздвинулись, открыв
маленькую розовую щель, к которой прильнул губами ее любезный. Берта была
в экстазе, закрыв глаза, она совсем откинулась на неудобном сидении и
бормотала бессвязные слова. Страстная ласка охватила все ее тело: - Еще,
еще... милый... сейчас... ох...
Что они делали, боже мой! Я видела все очень ясно, все действия
происходили в полуметре от моих глаз, которые я не могла оторвать от столь
захватывающего зрелища. Я не предполагала, что это деликатное место может
доставить такое наслаждение, но вскоре почувствовала и у себя в том же
месте какое-то странное щекотание, приносящее мне сладостное удовольствие...
Но вот Поль поднялся, поддерживая тетю. Казалось, она не может прийти
в себя... Но вскоре она открыла глаза и с жаром поцеловала его. Затем она
быстрым лихорадочным движением расстегнула брюки барона и подняла его
рубашку над животом. Моим глазам предстал предмет, настолько странный, что
я чуть не вскрикнула. Что это был за предмет?.. Длина и толщина его
причиняли мне головокружение. Берта, по-видимому, не разделяла моей
тревоги, так как стала гладить этот предмет рукой и с восхищением
ворковать:
- Ну, милый мой, мой милый Мими... Иди к своей маленькой
приятельнице. Только не действуй слишком поспешно...
Она повернулась задом к барону, наклонилась и уперлась руками в
деревянное сиденье.
Поль поднял дрожащими руками юбку на спину тети и я увидела ее бедра,
округлости удивительной красоты и изящества... Густая шелковистость волос
между стройными ножками не смогла скрыть ее божественный цветок, который
уже вполне раскрыл свои нежные лепестки...
Стоя сзади, Поль стал вводить свой предмет между двумя губами,
которые я отчетливо видела.
Берта, закрыв глаза, стояла, не двигаясь. Она настолько раздвинула
свою потаенную часть тела, что она, казалось, раскрылась и поглотила эту
странную штуку. Несмотря на большую величину, этот предмет хорошо
уместился в интимном месте Берты, совсем исчезнув в нем...
- Хорошо, - шептала тетя, - я чувствую, как он входит... Голубчик
мой, любимый... двигайся медленнее... Ах!.. Я начинаю чувствовать
приближение... Быстрее, Поль!.. Поль!.. Быстрее!.. Ах!..
Поль, закрыв глаза и упершись руками в бока моей тети, был наверху
блаженства:
- Ангел мой! Сокровище мое, как хорошо!!! Тебе тоже? Да?
Я, шатаясь, отодвинулась от стенки и огляделась по сторонам. Все
также светило утреннее солнце, в высокой траве стрекотали сотни
кузнечиков, летали, треща крыльями, стрекозы... Хотя уже начинало
припекать солнце и било мне в глаза, о зубы у меня стучали в ознобе, я
дрожала от неизвестного мне ранее возбуждения, от любопытства. Я снова
прильнула глазами к щелке в стене.
Тетя с женихом уже собирались выходить из павильона и негромко
переговаривались. Тетя была счастлива, она улыбалась довольному барону,
который горячо благодаря, нежно целовал ей плечи и шею. Я услышала, что
они назначают свидание в будуаре тети сегодня же вечером.
Меня охватило страстное желание снова увидеть те вещи, которые
доставили мне столько необъяснимого волнения и удовольствия.
Когда стемнело, все легли спать и погас свет даже в окне спальни
бабушки, которая страдала бессонницей, я решилась выйти из своей комнаты.
Держа в руке свечу, в одной рубашке, дрожа от вечерней прохлады и
возбуждения, я прокралась по длинному коридору, устланному ковром, в
котором утопали мои босые ноги, к двери моей тети. Я прильнула к отверстию
в двери и увидела, что сладостные утехи уже в самом разгаре.
Берта и барон лежали в алькове тетушки, ни широкой овальной постели,
оба совершенно голые! Я с интересом стала рассматривать новое для меня
зрелище.
- Дорогая, ты видишь, он просит позволения войти к своей маленькой
Биби. Ведь ты ему не откажешь?..
Тетя Берта игриво пролепетала:
- Пожалуйста сюда, господин Мими, властелин мой... Сейчас я заключу
вас в нашу темницу. - И она села верхом на живот лежащего на спине Поля.
- Лежи так, милый, не двигайся, - обратилась она к любовнику. - Ты
ведь знаешь, друг мой, что я баловница, и очень люблю менять наши игры.
Говоря так, она подвела рукой его предмет к входу в свою темницу и
затем начала медленно спускаться так, что очаровательный Мими до самого
основания ушел в прекрасный сад Венеры. Я видела, что тетя своим нагим
видам, чудесными грудями с торчащими алыми сосками доводила барона до
исступления, который созерцал, как его штучка то исчезала, то появлялась
вновь из щелки тети, которая не переставала подниматься и опускаться...
Вдруг тетя легла на любовника, он прижал ее к себе, обняв за белоснежный
зад... Они стонали от счастья, страсть охватила их одновременно...
Немного погодя Берта отделилась от него и прилегла рядом.
Я возвратилась в свою комнату и легла в постель в каком-то
необыкновенном состоянии. Я перебирала в памяти все виденное. Мое
воображение запылало. Грудь лихорадочно вздымалась, огонь разлился по
жилам. Я легла, как моя тетя, на спину, и подняла рубашку. Потрогав свои
груди, я увидела, что они как-то вздулись, и, глядя на свое тело, я дошла
до деликатного уголка и с любопытством стала его исследовать. Я нашла, что
губы маленького убежища вспухли, тогда я принялась искать то место,
которое у тети поглощало огромную штуку барона. Но я нашла только
маленькую дырочку, в которую даже мой палец проникал с трудом и болью. Я
подвинула этот палец кверху, и неясное чувство охватило меня всю. Тогда я
стала быстрее повторять слова тети: "Ах, как хорошо, ах, как хорошо... Я
наслаждаюсь, я наслаждаюсь!" Вдруг какой-то спазм охватил меня, я была вне
себя от блаженства... Когда я очнулась, то отняла влажную руку, поудобнее
улеглась на постели и уснула.
Утром я встала свежая и бодрая. Было очаровательное утро, я
прогуливалась по парку и вспоминала вчерашнее. Желая освежить впечатления,
я заглянула в тот таинственный павильон, и с удивлением увидела там
садовый стул, которого раньше не было. Не без основания я заключила, что
здесь что-то должно случиться, и поэтому вечером заняла свой пост задолго
до появления любовников.
С предосторожностями они оба вошли и заперлись. Берта сказала: "Очень
хорошо, что ты догадался принести этот стула. Мое положение в прошлый раз
было не очень приятное. Что ты собираешься делать?"
Барон сел на стул и, поставив тетю перед собой, высоко поднял ее
юбку. Берта верхом уселась на его колени и, взяв в руки его штучку, стала
медленно вводить ее себе, опускаясь по мере того, как она входила. Я
помещалась так, что могла наблюдать это сзади. Благодаря этому ни одна
деталь не могла ускользнуть от моего взгляда.
Вскоре огромное орудие исчезло совершенно. Тогда тетя подняла ноги и,
упершись ими в перекладину стула, принялась попеременно подниматься и
опускаться. Вскоре послышались вздохи, поцелуи и бессвязные речи. На этот
раз я уже не ограничилась ролью наблюдателя. Я подняла свою юбку тоже, как
тетя, вставила своего Мими-палец затем, соразмеряя свои движения с ее
движениями, то замедляя, то ускоряя, дошла до страстного пароксизма в одно
время с ними...
На другой день я была в своем тайнике и видела, как в павильон пришел
сначала Поль, за ним тетя. Мне показалось, что лицо ее покрыто облаком
печали, тем не менее она бросилась в его объятия и стала покрывать лицо
поцелуями. Он пытался осуществить свое намерение, но тетя остановила его
руку.
- Нельзя сегодня, мой дружок, уверяю тебя... Я сама раздосадована...
но... ты знаешь... Отложим немного! Ах, как жаль, я до слез сожалею, что
приходится упускать такую чудесную вещь... Но не буду эгоисткой! Милый
Мими, научись обходиться без своей подружки...
Говоря это, тетя проворно расстегивала брюки сидящего на стуле барона
и доставая оттуда предмет своей страсти, орудие любви. Прикрыв его сверху
платком с монограммой и встав на колени, тетя взялась за него рукой и
стала производить движения взад и вперед...
По-видимому, это доставляло Полю неслыханное удовольствие: "АХ, как
ты хорошо это делаешь, дорогая. Не торопись только... открой его
хорошенько, еще... еще... О! О!...
Берта, следя за выражением лица любовника, поняла, что у него
приближается сладостный миг, и сильнее сжала в руках свою милую игрушку...
Немного погодя она запрятала ее на прежнее место, в брюки, а носовой
платок, с легкой гримасой, в фарфоровый унитаз. Затем они вышли из
павильона. Я слышала, как Берта игриво сказала: "Ах ты, гадкий! Зачем ты
получил удовольствие один, без меня? Я сержусь на тебя и накажу тебя при
первом же случае!"
Подождав немного, я вошла в павильон возбужденная и истомленная. Мне
чего-то хотелось. Вообще-то я довольно ясно представляла, чего именно. Я
села на стул, подняла юбку, подняла на сиденье обе ноги. Подставив палец,
я опустилась на него своей маленькой щелью и стала подражать движениям
Берты, раздвигая ноги как можно шире и воображая, что в меня входит
желанный орган. Довольно сильная боль остановила меня. Я удвоила усилия, и
палец вошел почти до конца. Наконец спазм охватил меня, я была вне себя от
восторга и удовольствия. Рука моя и стул носили следы моего блаженства. Я
поторопилась их уничтожить и вернулась в замок.
Днем барон имел разговор с бабушкой и официально испросил у нее руки
тети Берты. Бабушка дала согласие, и было решено, что они должны поехать в
Париж для приготовления к свадьбе. Вскоре сыграли свадьбу. Мне очень
хотелось присутствовать при первой брачной ночи, но, к сожалению, тут не
было той обсерватории, как в замке, и мне оставалось удовлетворить своими
средствами желание разгоревшегося воображения, рисовать картины
сладострастия.
Через три дня молодые уехали в свадебное путешествие по Италии. Моя
жизнь снова стала монотонной и скучной. Я нет находила себе места,
непрестанно мечтала о свадьбе, и Поль казался мне идеалом супруга. Я часто
посещала мой павильон, доставивший мне неизгладимое впечатление, и
сохранила там стул, ставший для меня троном моих уединенных удовольствий.
Это средство облегчения стало для меня положительно необходимым, так как
меня часто охватывало самое настоящее блаженство, мои глаза заволакивались
туманом, в ушах шумело, ноги подкашивались подо мною. Сжимая ноги, я
чувствовала, как становилась влажной та часть тела, которая дает
наслаждение и право называться нам женщиной. В такие минуты никакое
сопротивление не было бы возможным. Приходилось уступать желаниям... Я
прибегала к пальцу и после того, как получала удовольствие и чувствовала
спокойствие во всем теле. Я совершенно уверена, что если бы я не
развлекалась подобным образом, то я бы заболела, ведь мне уже
восемнадцатый год, и я была хороша собой.
2. УТРАЧЕННЫЕ ГРЕЗЫ
Бабушка моя, боясь умереть, не пристроив меня, подыскала мне мужа.
Ничего не говоря мне об этом, один наш знакомый представил нам графа Анри
Эрве де Кер, бретонца древнего рода, среднего роста, очень элегантного
молодого человека, холостого и с недурным состоянием. Он не обладал
мужеством Поля, хотя и такой, каким он был, мне он понравился с первого
взгляда. Что касается его, то он влюбился в меня с первого взгляда. Таким
образом, мы были согласны пожениться, и свадьба была назначена через два
месяца.
На свадьбу приехала тетя Берта с бароном. Она была по-прежнему
прелестна. Я рассказала Берте свои впечатления о женихе, находя его
холодным и сдержанным, хотя всегда внимательным и любезным. Берта
внимательно слушала и смеялась: "Это очень скоро изменится!"
Наконец, настал день. Мы повенчались. С чувством сильного желания и в
то же время страха я ожидала первой ночи. Отлично мне знакомый в теории
акт, который мне предстояло совершить, внушал мне страх. Долгий вечер,
наконец, окончился, и Берта увела меня в брачную комнату. Это была
комната, в которой спала Берта. В ней стояла та же самая кровать, на
которой тетя предавалась любовным наслаждениям. На этой кровати мне
предстояло стать женщиной.
Берта помогла мне раздеться. Она присела на край моей кровати, чтобы
посвятить меня в целый ряд вещей, которые были, как она считала, мне
совершенно неизвестны. Она сделала это с большим тактом и, пожелав мне
присутствия духа, удалилась.
Я с замиранием, точно над пропастью, сердцем залезла под холодное
одеяло и, дрожа от ожиданий и страха перед тем, что сейчас должно
произойти, смотрела на входную дверь. Вошел мой муж. Он снял халат,
потушил свечи и лег ко мне. Лежа рядом со мной, он стал целовать и сжимать
меня в объятиях. Прикосновение ко мне голого его тела заставило задрожать
меня. Он прижался ко мне еще теснее, ласково уговаривал меня ничего не
бояться. Его правое колено протиснулось между моих ноги и отделило их одну
от другой. Сначала я интуитивно сопротивлялась. Однако вскоре Анри уже
лежал на мне. Я чувствовала ногами кончик предмета, так долго и сильно
ожидаемого мной.
Это первое прикосновение произвело на меня действие искры, упавшей на
пороховую бочку. Весь пыл моего темперамента сосредоточился в атакованном
месте, и я ждала почти уже с наслаждением. Анри, однако, весьма неловко
принялся за дело. Он долго не мог найти дороги. Он попадал то слишком
высоко, то вбок, раздражая меня этим до самой крайней степени, но я не
смела ему помочь и лежала неподвижно. Но наконец я почувствовала, что ему
удалось выбраться на настоящий путь.
Я почувствовала острую боль и вздрогнула и отодвинулась, едва не
вскрикнув. Смущенный Анри умолял меня потерпеть немного и опять занял свое
место. Твердо решив претерпеть все, я лежала неподвижно и даже приняла
более удобное положение для него. Боль возобновилась, но я не поддалась
ей, и даже подвинулась навстречу его движению, чтобы скорее покончить с
этим... Мне показалось, что Анри действует слишком вяло, и что величина
орудия оставляет желать лучшего. К тому же Анри не произносил ни единого
слова, без которых, по моему мнению, не могла обойтись такая болезненная
операция.
Наконец Анри собрался с силами. Он сделал очень сильное движение, на
которое я ответила обратным движением бедер.Боль такая сильная, что я
вскрикнула, но в то же время я почувствовала, что препятствие пройдено, и
вошел в меня целиком. Некоторое время мой муж продолжал ритмичные
движения, потом вздрогнул несколько раз и остался лежать неподвижным.
Тогда я почувствовала, как в меня бросилась теплая жидкость и немного
уменьшила пожирающий меня жар. Анри слез с меня и, усталый, лег рядом со
мной.
Несмотря на пыл моего воображения, я не почувствовала никакого
удовольствия. Я не удивилась этому, наученная Бертой, что первый раз так и
должно быть. Анри поцеловал меня и пожелав спокойной ночи, вскоре уснул. Я
была искренне удивлена. Мне казалось, что он непременно повторит свои
занятия. Со своей стороны я была готова к ним, несмотря на боль. Ничего
подобного не случилось и я, огорченная этим, уснула.
На другой день я проснулась поздно. Я была одна. Вскоре из соседней
комнаты вышел мой муж, он приблизился, поцеловал меня в лоб, ласково
осведомился, как я себя чувствую, но все это было проделано с холодком. Я,
уже готовая броситься к нему навстречу, остановилась. Мне казалось, он
ожидал моего пробуждения, чтобы сжать меня в своих объятиях, говорить о
любви, о счастье... наконец, повторить ласки, начатые накануне. Тогда я с
увлечением ответила ему, несмотря на боль и никакое страдание не помешало
бы мне вновь принять его.
Мою грудь сдавили опасения за мою будущую жизнь. Увы! Это было не то,
что я ожидала. Муж ушел, сказав мне, что будет одеваться, но, охваченная
своими переживаниями, я не думала об этом.
Вдруг раздался веселый голосок моей тети. Едва она вошла, как я
бросилась к ней на шею и разрыдалась.
- Что с тобой, дитя мое? - говорила она. - Откройся мне!
Я была в затруднительном положении. Что я могла сказать ей? Я только
почувствовала, что мой муж не будет меня любить так, как я надеялась. Я
сомневалась, что мой муж утолит этот огонь, который сжигал мое существо.
Понемногу веселый характер одержал верх, и я улыбнулась на веселую
шутку тети. я поднялась с постели и пошла в приготовленную для меня ванну.
День прошел тихо и спокойно. Все, казалось, радовались за меня, а муж
был со мной предупредителен и вежлив. Он рано проводил меня в постель, и
мы разделись. Анри стал говорить о совей любви, я отвечала ему тем же, но
ни разу не поцеловал меня за свое объяснение, пришлось мне первой
поцеловать его. Это его возбудило. Он наклонился к моему уху и прошептал:
"Хотите, мы сделаем опять такое, что и вчера?" Я нестыдливо отвечала и
невинно раздвинула ноги, быстрым движением подняла рубашку. Он лег на
меня, я обняла его за шею руками и с нетерпением стала ожидать наступления
желанного момента. Я дрожала в лихорадке и старалась помочь ему войти. Мне
хотелось впустить его как можно дальше. Я еще чувствовала боль, но не
обращала на нее никакого внимания. Огонь, пылавший в моих жилах, заставлял
меня все перенести. Я уже чувствовала предвестник наслаждения, я
испытывала непреодолимое желание заговорить, мне хотелось говорить о своих
переживаниях...
В этот момент я отлично понимала смысл слов моей тети, произносимых в
подобном состоянии. Однако мой муж молчал, замкнувшись в себя. Его
молчание парализовало меня. Анри продолжал свои движения, целовал меня, но
не впадал в бессознательное состояние, как мне этого хотелось. Я все же
была счастлива. Мне казалось, что мое существо исчезает... Инстинктивно я
сделала движение бедрами... вдруг я вскрикнула и замерла неподвижно... Я
почти потеряла сознание от блаженства. Муж, казалось, был удивлен моим
порывом. Он продолжал, и четыре раза я испытывала блаженный кризис и
продолжение сладострастной работы. Наконец я почувствовала, как он
вздрогнул и пролил в меня нектар любви.
О! О! Какое счастье! Мы оба остались неподвижными. Я была готова
начать все сначала, но он лежал усталый, жаждущий только покоя. Вскоре он
уснул сном праведника. Я долго еще не могла уснуть...
Наутро я проснулась одна, мне захотелось исследовать себя, когда я
вспомнила вчерашнюю сцену. Я села на постель, широко раздвинув ноги и
раскрыла руками губы моего убежища и там обнаружила большие изменения:
внутренность его была краснее обычного и отверстие таким большим, что в
нем исчезал мой палец. Мне очень хотелось продолжить занятие с пальцем, но
в это время в комнату постучали, и я немедленно приняла кокетливую позу.
Это была Берта. Она была веселой и с улыбкой принялась меня целовать.
Теперь я была вполне женщиной. Пока я одевалась, а моя милая тетя болтала
со мной, как с равной себе во всем. С большим интересом она расспрашивала
обо всем, что произошло. Я откровенно рассказала ей обо всем и очень
удивила ее тем, что я четыре раза испытала удовольствие, хотя Анри взял
меня всего раз. Очевидно, ее поразила его мужская слабость по сравнению с
ее мужем.
Днем мой муж, страстный любитель охоты, пошел в лес пострелять дичь,
а я гуляла с тетей. Наступившая ночь отличалась от предыдущей: Анри снова
разговаривал со мной о предстоящем отъезде, о новой квартире и новых
вещах, и ни разу о любви, ни разу не поцеловал, не приласкал, и, наконец,
уснул. На следующее утро я проснулась раньше его. Мне очень хотелось
увидеть его штуку, которую я чувствовала всего два раза. Обстоятельства
мне благоприятствовали. Было жарко, и муж сбросил с себя одеяло... Его
рубашка была приподнята. Я наклонилась к его ногам и увидела весьма жалкое
орудие, которое должно было стать моим единственным утешением. Анри сделал
движение во сне. Я быстро повернулась и притворилась спящей, к горлу
подкатывал горький клубок сдерживаемых рыданий.
Вскоре он проснулся и первым, как всегда, покинул комнату. Конечно, я
не считала себя полностью несчастной, мой муж был внимателен ко мне, очень
добр и ни в чем не отказывал.
Но не такой любви я ждала. Я ожидала любви сладострастной,
чувственной, жаркой. Близость мужа два раза в неделю меня не устраивала.
Обычно он целовал меня в щеку или лоб, но даже мои восхитительные груди,
свежие, прекрасные не удостоились поцелуя. Его рука, казалось, избегала
того места, которое его так радушно принимало. Я не смогла прикоснуться к
нему руками, так как знала, что буду остановлена.
Муж по-своему любил меня и уважал как свою жену, будущую мать своих
детей. И поэтому в уединении супружеских ночей не разрешал себе по
отношению ко мне тех пленительных вольностей, которые я ждала с замиранием
сердца.
Ему были неведомы всякие пустячки, нежности и веселые забавы, всякие
затеи и ухищрения, которые для дам дороже спасения души...
Восторженная нежность, поэзия ласк более изощренных, милые и вольные
малости так и остались в моей памяти от тех игр, тайным свидетелем которых
я являлась в замке моей бабушки...
3. СГОРЕТЬ ДОТЛА В АДУ ТВОИХ ПРОСТЫНЬ
Так прошло два года. Мне минуло двадцать лет. Мой темперамент не
только не успокоился, но, напротив, усилился. А муж устраивал мне
пиршества любви все реже и реже. В довершение всех бед, я не имела детей,
которые дали бы моим мыслям должное направление в другую сторону. По долгу
службы мой муж уезжал из дома. Сколько ночей я провела в одиночестве,
принимая наиболее сладострастные позы, подсказываемые моим инстинктом! Мой
палец уже не удовлетворял меня более. Я брала подушку и сжимала ее между
ног, словно она была в состоянии удовлетворить меня. Я терлась об нее и
получала некоторое удовольствие. Эти искусственные, ставшие для меня
привычками, возбуждения изменили мой характер. Я всячески старалась не
поддаваться таким настроениям... Но увы! Не могла победить природы. Была
ли в этом моя вина?
Я познакомилась с госпожой Д. Это была хорошенькая блондинка, уже
приближающаяся к закату своей красоты. Она была маленького роста. Мне
думается, что в ее жизни было немало приключений. Однажды она сообщила
мне, что приехал новый начальник гарнизона, молодой офицер, около тридцати
лет, холост. Д. сказала, что он будет у нее на днях на обеде и пригласила
меня с мужем к ней. Не знаю, было ли это предчувствием, но домой я
вернулась с чувством ревности к Д.
Надо признаться, что идя на обед, я оделась в великолепное платье. Мы
зашли в гостиную. Ф. был там. Я рассмотрела его в одно мгновение. Он был
высок, хорошо сложен, и, видимо, силен. У него было открытое лицо и
прекрасные манеры. Он был премил и сразу очаровал меня своим приятным
голосом. Я чувствовала, как кровь мне прилила к сердцу.
О! Я была уже в его власти, не стремясь даже сопротивляться. Чувства
охватили меня всю. Во время обеда, отличавшегося изысканностью блюд, Ф.
блистал веселостью и остроумием. Он сидел рядом с Д., кокетничавшей с ним.
Я бы ее убила в это время!
После обеда он разговаривал с моим мужем, и очень ему понравился. Д.
села за рояль и сыграла вальс, а ее муж пригласил с ним повальсировать, но
он быстро устал, так как был уже немолод. Ф. предложил заменить его. Едва
я почувствовала свою руку на его талии, меня охватила нервная дрожь,
понятно, не ускользнувшая от него. Несмотря на присутствие стольких
гостей, вальсируя в углу гостиной, он так близко прижался ко мне, что я
почувствовала на своем животе столь твердый предмет, что едва не лишилась
чувств. Ах! Этот вальс решил мое падение!
На другой день Ф. нанес нам визит. Мы с мужем приняли его очень
любезно, и пригласили бывать чаще. Мне казалось, что Ф. смотрит нежно на
меня, и мне было приятно. Между нами установилась нежная интимность, и
любовь моя с каждым днем росла. Я уже знала, что мой Ф. разделяет ее.
Правда, он мне ничего не говорил, но какая женщина ошибается в этом! Я
горячо ждала этого, хотя в то же время опасалась. Я хотела отдаться вся в
первую же встречу, но почувствовала, что не хватает сил сдержать это. Мне
хотелось сначала узнать его, но вся моя сила и воля исчезли, как дым, едва
я видела его. Как я могла бы сопротивляться его очарованию победоносной
мужественности, будучи в таком состоянии?
Однажды Ф. зашел к нам после полудня с предпраздничным визитом - был
канун рождества Христова. Мужа не было дома, я скучала одна и сидела у
горящего камина, слушая зимнюю вьюгу. Господин Ф. сел в кресло рядом со
мной и мы начали пустой, светский разговор. Сердце мое неистово стучало,
горло перехватывало от волнения, но я не подавала вида. Вдруг Ф.
дотронулся до моей руки!.. Я вздрогнула и сжала его руку. Он вскочил с
кресла, упал передо мной на колени, стал целовать мои руки, мое платье,
мои колени под платьем... Он признался мне в своих чувствах, страсти,
сжигающей его.
Что он говорил мне, что я отвечала, я уже не помню. Я в страхе, что
нас застанут и все поймут, проводила его до дверей, и тут Ф., не помня
себя, схватил меня в объятия, впился губами в мои губы. Поцелуй огнем
отозвался в моем существе. Я едва остановила крик, готовый сорваться с
моих уст.
В это время его рука, еще более проворная, чем губы, подняла мою юбку
и стала ласкать мое убежище...
- Уходите, уходите, - сказала я срывающимся голосом. - Завтра в три
часа. - И убежала, находясь в неописуемом состоянии.
К счастью, в доме не заметили моего волнения. Мне не передать
состояния, в котором я находилась весь следующий день, но твердо помню,
что решилась на все! Муж должен был уехать, я отослала прислугу и стала
ждать. Мой милый Ф. приехал вовремя. Я сама открыла ему дверь и провела в
свой будуар.
Мы сидели оба в большом замешательстве. Он очень почтительно просил
извинения за то, что не мог совладеть с собой, он уверял меня, что умрет,
если я не буду принадлежать ему. Я не знала, что сказать ему, и в смущении
молчала. Он взял мою руку и поцеловал ее. Я поднялась, вся дрожа. Наши
губы слились в страстном поцелуе. Боже! Я не сопротивлялась, и у меня не
было сил сопротивляться!
Вожделение воспламенило мою плоть, наполнило безумием душу, заставило
дрожать с головы до ног.
С наслаждением, с еще не испытанным блаженством я чувствовала, что он
увлекает меня, но куда? Как же дать! Как сделать! В будуаре была только
неудобная мебель, кушетка, кресла и стулья. Ф. сел на стул, поставил меня
перед собой. Его рука оставила мою талию и скользнула мне под юбку. Вот
она пошла и вверху остановилась чуть выше колен... На мне, конечно, не
было панталон. Я почувствовала, как его рука пошла дальше... Медленнее,
словно наслаждаясь прикосновением... вот она приблизилась к моему уголк
у...
Страсть все сильнее охватывала меня по мере продвижения руки. Его
рука достигла моих волос и стала нежно щекотать верхнюю часть моего
интимного местечка! Почувствовав, что Ф. привлекает меня к себе верхом на
колени, я опустила взгляд вниз и у меня просто потемнело в глазах при виде
его уже вынутого члена, совсем готового к бою. Величина его радостно
потрясла меня, сердце мое стучало: сбывался один из моих чувственных снов,
как будто добрая фея явила мне это волнующее зрелище.
При виде его я окончательно утратила способность к сопротивлению,
ноги мои сами собой раздвинулись... я опустилась, припав головой к его
плечу и отдалась ему вся. Я расширила, как только могла, мои ноги, желая и
в то же время боясь заполучить к себе такого гостя. Сейчас же я
почувствовала головку между губами моей щели... Ничтожный предшественник
моего мужа не приучил меня к такому празднику. Инстинктивно я сделала
движение, чтобы помочь ему, и почувствовала, как блаженство сотнями игл
пронзило мою душу и тело, мою плоть и кровь...
Немного погодя, помня сладостные игры тети, я встала и с улыбкой
пригласила Жюля идти за мной. Мы подошли к столику, на который я оперлась,
повернулась задом к Ф. Я предоставила ему очень удобный путь к сладостным
утехам. Он поднял мою юбку выше талии, увидя предоставившиеся его взору
формы, которые были у мен, похоже, хороши. Он вскрикнул от восхищения.
опустившись на колени, он стал покрывать поцелуями мои ноги, бедра, мои
чудные округления... потом дальше... дальше... дальше... Вот он раздвинул
их, и я почувствовала на губах своего уголка его горячий язык. Я
вскрикнула и замерла от удовольствия...
Ф. поднялся и стал вводить. Но его огромная штука не входила,
несмотря на наши обоюдные старания. Тогда он смочил его слюной и я
почувствовала его головку, раскрывающую мои губ ы...
Потом она прошла дальше, и через мгновение я почувствовала, как бы
всю себя, наполненную этим восхитительным гостем. Мой любовник, наклонясь
ко мне, впился своими губами в мои, которые я ему подставила, повернув к
нему голову. Наши языки встретились, и я положительно обезумела. Я горела
адским пламенем, вдруг несказанная, нестерпимая волна страсти разрешила
узы моей жизни: для меня настала минута высшего блаженства...
Ф. радовался, видя, как я довольна. Он приостановил работу, дав мне
немного отдохнуть и прийти в себя. Затем я почувствовала, как он снова
начал свои движения.
Ах, как он умел продолжать удовольствие, раздваивать его тысячами
оттенков!..
Я и теперь ощущаю его первый урок: "Ангел мой, говори, что ты
чувствуешь: так приятно открывать свою душу, когда составляешь единое
целое. Как ты теперь?"
Сколько удовольствия принесли мне эти слова! Ведь я давно хотела их
услышать, и самой сказать слова, которые так сильно меня возбуждают, когда
дело происходит с моей тетей. Сейчас я говорила: "Вдвигай... глубже...
милый... Скоро я буду готова..." Уже Ф. сделал сильное движение бедрами, и
я почувствовала горячую струю, под которой я почти потеряла сознание.
Ничто из того, что я вообразила себе, видя наслаждение тети, не могло
идти в сравнение с тем, что я испытала! Это была очаровательная
действительность. Я была словно без чувств, опустив голову на руки, с
поднимающейся грудью, не в состоянии сделать хотя бы одно движение. Ф.
отошел от меня, но я продолжала чувствовать наслаждение. Против воли я
осталась в той же позе, вздрагивая и продолжая машинально делать движения.
В это время Ф. склонился надо мной. Он застегнул и опустил мою юбку,
посадил рядом с собой на кушетку и стал целовать. Я все еще не могла
успокоиться, но мало-помалу пришла в себя и попросила оставить меня одну.
Он удалился.
Тогда лишь я заметила, что нахожусь в ужасном беспорядке. Мне
следовало бы переменить белье, так как рубашка, даже чулки были запятнаны
любовным нектаром и даже кровью. Я не безнаказанно имела дело с огромным
членом... Переодевшись, я легла в постель и сразу же уснула. К счастью,
муж должен был приехать поздно.
Я проснулась около семи часов бодрой, счастливой и сильной, какой не
чувствовала себя давно. Мне захотелось заглянуть в себя. Познать свое
чувство, свою душу... нет, я не считала себя порочной. Я любила своего
мужа как верного друга, как спутника моей жизни, и никогда бы не изменила
ему, если бы он обладал большой мужской силой, способной удовлетворить мою
страсть. Половое наслаждение стало для меня такой же необходимостью, как
пища. и это вполне нормально в жизни каждой нормальной женщины.
Я решила, что для спокойствия мужа должна вести дело так, чтобы никто
не знал, чтобы у него не родилось ни одного подозрения. Я могу сказать,
что это вполне удалось. Город, в котором мы жили, был мал и полон сплетен,
и было нелегко скрывать нашу связь, но я принимала бесчисленные
предосторожности, и все обстояло благополучно.
Несколько дней мы не встречались. Мы оба ужасно страдали от этого. В
течение долгих восьми дней мы ограничивались только взглядами или
пожатиями рук при встрече. Наконец Ф., будучи не в силах больше переносить
это, пришел к нам с визитом.
Муж был дома, и мы болтали о том, о сем. Пришел еще гость, и Ф. стал
прощаться. Муж проводил его, вернулся, а я, повинуясь какому-то инстинкту,
вышла в переднюю. Предчувствия меня не обмануло: Ф. стоял между дверями.
Увидев меня, он бросился ко мне навстречу, с жаром обнял меня и
воскликнул: "Ангел мой! Как я страдал!"
Мы находились между дверями. Прежде, чем я опомнилась, наши губы
встретились и слились в поцелуе. Я почувствовала, как его рука поднимает
мою юбку, гладит мои ноги, мое лоно, скрытое под шелковыми панталонами...
Вот его рука оттянула резинку и скользнула вниз, его палец проник в мое
пылающее убежище...
Моя рука сама потянулась к его дорогому предмету... Мы молчали и с
исступлением ласкали друг друга. Прошло несколько секунд. Движения наших
рук не прекращались, и вскоре я почувствовала горячий поток в свою руку...
Мы быстро расстались. Все произошло так быстро, что муж ничего не
заподозрил. Я вернулась в гостиную как ни в чем не бывало. Но
предварительно я вымыла руки... Когда я, стоя в ванной комнате, мыла руки,
то улыбалась своему отражению в зеркале и представляла и думала: сколько у
нас еще впереди, сколько удовольствия и счастья мы с Жюлем подарим друг
другу!
Я не пытаюсь пересказать все, что у нас было, Ограничусь лишь
описанием наиболее интересных моментов нашей связи. Я от всей души желала
бы, чтобы это продолжалось вечно, потому что любовь моя, моя страсть не
затихает до сих пор, хотя прошло уже немало лет...
Мой Жюль обладал редким даром разнообразить удовольствия. Никогда не
доходя до пресыщения, он находил особое сладострастное удовольствие
обучать меня искусству наслаждения, и нашел во мне ученицу очень способную
и послушную. Скольким утонченным ласкам, скольким сладострастным позам
научил он меня!
При таком хорошем учителе я делала такие успехи, что нередко
превосходила его. Так, например, предаваясь сзади (это был наш коронный
номер) нашему любовному наслаждению, я срывалась со своего кавалера,
быстро целовала своего победителя в его влажную от меня штуку и убегала в
другой конец комнаты. Там я падала в кресло, подняв вверх раздвинутые
ноги, предоставляя ему совершенно раскрытое убежище. Едва мой любовник
снова проникал в него, как я выскальзывала из-под него, садила его прямо
на стул, а сама становилась к нему спиной и, взяв его скакуна, до
основания погружала его в свои бедра...
Мой драгоценный Мими, так любовно называла я мой рычаг наслаждения,
стал для меня страстью, предметом моего преклонения. Я не могла вдоволь
налюбоваться на его длину и толщину. Я ласкала его, гладила, трепала на
тысячу ладов. Я зажимала его между своими грудями и, сжатый ими и
придерживаемый моими руками он, после некоторого трения, изливал свой
нектар...
Жюль с лихвой возвращал мне ласки. Он уверил меня, что ни одна
женщина не имеет такого совершенного по форме и размерам убежища. Одним из
его удовольствий было приникать к нему губами и щекотать верхушку языком,
что приводило меня в положительно сумасшедшее состояние.
Мне так понравилось это приятное занятие, что очень редко свидания
обходились без него. Я даже придумала для этого весьма удобное положение.
Я ложилась спиной на кушетку, раздвинув ноги и легка согнув их в коленях.
Жюль, лежа у меня в ногах, брал руками меня за бедра и трепетными губами
вбирал мои губы, проникая языком в глубь убежищ а...
Это производило на меня немалое нервное потрясение, от которого я
готова была взлететь, как птица, или упасть и преклоняться, пресмыкаться
перед ним...
Слова сами срывались с моих губ, запекшихся от любовного жара: "О,
сладчайший! О, ты ангел любви, исчадие страсти! Как ты это делаешь! О,
будь благословенен! Ты меня убиваешь! Мне нечем дышать от счастья, я умру
от твоей любви!
Извиваясь, как уж, я развернулась на постели и легла в ноги Жюля,
который тот час же возобновил свое блаженственное лизание прижимая руками
мою горячую промежность, мое раскрывшееся влажное лоно к своему лицу...
Я увидела вблизи его стройное тело, его бедра, сладостные нежной и
чистой суровостью, и - ах! ах! - ноги, как у Гермеса... Рычаг моей страсти
во всем своем мощном приливе уперся мне в лицо, я стала гладить его,
ласкать, целовать, потом легонько укусила его. Мне так понравилось, что я
приникла ртом к источнику моих наслаждений, губами обхватила его, и вот,
он уже уперся мне в небо...
Жюль восторженно обхватил меня, пальцами раздвинул мое убежище, давая
еще больший простор своим жадным губам, своему сладостному языку, который
касался моих обнаженных нервов, натянутых, как скрипичные струны...
Я почувствовала, как в пароксизме страсти сокращаются мышцы моего
живота, и в изнеможении упала ему на живот лицом... Убежище мое стало
совсем влажным, но Жюль в упоении продолжал свое мучительно сладкое
занятие. Это воскресило меня, я снова стала ласкать и щекотать языком
нежное и грозное оружие моего властелина, а руками медленно перебирать и
трогать то, в чем заключен секрет его мужской силы...
Я чувствовала, что у Жюля подходит критический момент, и стала еще
неистовее подниматься и опускаться лицом в упругий лес его волос, стараясь
захватить губами как можно больше... У меня перехватило дыхание...
все-таки этот сладострастный предмет имеет значительные размеры...
Вдруг Жюль попытался резким движением освободить свой член от моих
жадных уст, но я еще сильнее прильнула к нему: у меня тоже подходил
сладостный миг! Я испытала сладкую, почти непереносимую муку, симфонию
нашей страсти в едином слитном аккорде, подобно гину...
И я почувствовала на языке теплоту любезного напитка; этот десерт
любви... Ах!.. мне казалось, что он имеет медовую сладость.
Вы скажете, это грубая непристойность, извращение? Ничуть! В любви
все делается по свободной прихоти сердца, это придает особую сладость
ласкам, этим благоуханным цветам любви.В любви все свежо, все полно
сладости и бесконечного очарования. Если любовники не приносят своими лас-
ками друг другу физических и моральных страданий, то они могут наедине
делать все, что им заблагорассудится.
Как много в жизни теряют люди с пуританским образом мыслей, как
скуден диапазон их страстей, как унылы и безрадостны их объятия!.. Мне их
жаль!
Настало лето, я должна была уехать на воды в Мариенбад, город
последней любви великого Гете. С ужасом мы с Жюлем думали о той минуте,
когда нам придется расстаться. Путешествие было неизбежно, так как этого
хотел мой муж, и, занятый службой, он, правда, не мог сопровождать меня,
однако надеялся иногда навещать меня и проводить подле меня несколько
дней. Принимать одного Жюля было бы крайне неосторожно.
Опечаленная, я уехала в свое изгнание. Вскоре приехал муж и сказал,
что скоро приедет господин Ф. и еще несколько знакомых. Я страшно
обрадовалась и ждала этого дня с вполне понятным нетерпением. Через неделю
я получила письмо от мужа, что он с гостем приедет на следующий день.
Они прибыли в четыре часа утра. Я еще спала, и муж улегся со мной.
Разлука пробудила его редкое делание, и, хотя я надеялась, что вполне буду
удовлетворена Жюлем, признаюсь, не без наслаждения отдала себя в его руки.
Обняв его, я скользнула рукой под его рубашку, взяла его член и в течение
нескольких минут с удовольствием... раскачивала его. Приведя его в
состояние энергии, я сама направила его в свое убежище. Анри в этот день
делал лучше обыкновенного, и признался потом, что моя рука доставила ему
большое удовольствие. Впоследствии я не раз пускала ее в ход по его
просьбе... Вскоре мы уснули.
В течение долгого дня мы с Жюлем могли переговариваться только
взглядами, но мы прекрасно понимали друг друга! Это бесстыдное томление
души и плоти делало меня задумчивой, и в то же время раздражительной...
Вечером я, сославшись на головную боль, поднялась к себе в спальню и,
как обычно, тщательно, теплой водой с ароматной эссенцией, подготовила
интимное место к сладостным играм любви. Затем накинула на обнаженное тело
легкий жакет и надела черные чулки с алыми подвязками. Я знала, что Жюль
любит такой наряд: контраст моего перламутрово-белого тела, черных чулок,
черного мыска под животом и кроваво-красных подвязок...
Он проскочил ко мне в будуар, и я бросилась ему на шею:
- Дождалась, наконец, дождалась тебя, дорогой! Ах! Как я скучала, как
желала тебя все это время!
- А я?! Я жил только мечтами о тебе!
- Муж ничего не заподозрит, милый?
- Нет, я сказал всем гостям, что пошел навестить баронессу фон
Лихтенштейн и ее очаровательных дочерей.
- Ты говоришь - очаровательных? - я игриво надула губки.
- Что ты! Ты лучше всех, ты королева моя, царица Савская, аромат
твоих грудей сводит меня с ума! Глаза твои - два родника, груди твои - два
нежных ягненка, стройные ноги твои держат крышу моего мира! Я умру от
любви у твоих ног, за твоим черным руном я бы поплыл, как древние греки за
золотым руном, в малярийную Колхиду! Но я и так в лихорадке, они сжигает
мою душу, мою плоть и кровь! Я хочу сгорать дотла в аду твоих простынь!
Говоря это, он положил меня на овальную кровать, раздел в мгновение
ока, и вот уже единым пламенем зажглись наши сердца, единые волшебные
созвучия наполнили слух, и, сжимая друг друга в объятиях, в бреду той
сладостной лихорадки, которая, надеюсь, вам известна, мы забыли обо всех
опасностях, обо всем на свете...
Вдруг в коридоре послышались шаги! Одним прыжком я очутилась у двери
и прильнула к ней. В замочную скважину я пыталась рассмотреть, кто это. Мы
пропали, если это мой муж!
К счастью, это был не он... Я знаком дала понять Жюлю, что опасности
нет, и продолжала стоять у замочной скважины. Жюль подбежал ко мне и с
размаху всунул мне сзади свой чудовищный член, не знавший усталости. Ах,
как я ему помогала, раскрывая ягодицы, извиваясь и производя судорожные
движения убежищем, задыхаясь от страсти и наслаждения! Устав держаться за
ручку двери, я отделилась от Жюля, поцеловала его мокрую от меня штуку и
подошла к раскрытому окну.
Над чернотой низкого леса стоял зеленый полусвет, слабо отражавшийся
в плеске белеющей реки, на белых мраморных стенах вилл и беседок...
Таинственно, просительно ныли невидимые комары и летали с треском ад окном
бессонные странные стрекозы... Внизу под моим окном, на террасе,
развалились веселые госты, слышался звон посуды и смех. Среди гостей я
увидела своего мужа в белом смокинге, с рюмкой в одной рук и с зажженной
сигаретой в другой.
...Жюль подошел ко мне тихими шагами, поднял подол моего пеньюара, и
я почувствовала на губах своего убежища губы моего возлюбленного... Я
облокотилась на подоконник и, не видимая снизу, продолжала смотреть на
террасу, сосредоточившись вся в блаженных ощущениях божественного места...
Я отставила свой зад насколько это можно, предоставив себя полностью в
распоряжение Жюля, содрогаясь от блаженства...
- О! О! Жюль, не... Жюль... еще... о-о-о!
Вскоре он поднялся с колен и, взявшись кончиками пальцев за края
моего пылающего убежища, раздвинул его, и я почувствовала, как меня
наполняет смертной истомой его огромный, несгибаемый член, который тотчас
начал свое медленное ритмичное движение. Это было новое. особенно.
тревожное наслаждение от преступного события почти на глазах мужа,
которого я продолжала видеть внизу. Колдовство этих ласк заворожило меня,
я так ослабла, что почти легла на подоконник. Если бы Жюль не держал меня
за бедра, то я бы, чего доброго, могла выпасть из широкого венецианского
окна...
Видя, что я изнемогаю от усталости и нервного напряжения, Жюль вынул
из меня свой член, отчего у меня сердце упало от огорчения. Он взял меня,
обессиленную, на руки и отнес обратно в кровать и положил животом вниз.
отдышавшись, я пришла в себя и начала целовать нежные звезды его груди, в
золотистые волоски в темном проеме подмышек...
Он гладил мне спину... ниже спины... мой зад, круглившийся на сбитых
простынях... раздвинув мне ноги, он ласкал нежный пушок между моих ягодиц...
Я, воскреснув от его ласк, начала игриво увертываться от его
медленных рук, скрывая одно место своего тела и, как бы случайно,
подставляя другое... Потом я поползла от него наверх, к подушке, которая
оказалась в этот момент у меня под низом живота.
Зад мой был обращен вверх, благодаря подушке и соблазнительно
возвышался, и мое ненасытное убежище было совсем раскрыто для ласк... Жюль
ввел свой еще более увеличившийся член в мое, ставшее просторным, лоно, и
снова блаженство охватило меня истомой его медленных движений.
- Голубчик мой... любимый... ох... двигайся еще медленнее...
Жюль уже не лежал на мне, он сидел на мне, сидел верхом, и, держась
за мой зад, проникал в меня так далеко, как никогда раньше... Мне было
больно, но в этой боли я чувствовала наслаждение. Ах! я бы хотела, чтобы
он весь, мо Жюль, вошел в меня целиком! Я в такт его ритмичных движений
стала делать встречные движения бедрами. едва не теряя сознания от
сладостной боли. Живот у меня уже болел, но я не обращала внимания и вся
надвигалась на него, надвигалась...
Вдруг в мозгу моем вспыхнула молния, она ослепила меня, пронзила, и я
почувствовала, как я лечу к звездам... среди звезд... мой милый наездник
сидит на мне, и мы вдвоем мчимся через мириады созвездий вдаль, в века...
в бесконечность...
Очнувшись, я увидела, что Жюль уже собрался уходить, так как внизу
погас свет и сейчас должен был прийти мой муж.
Вот зашел Анри. Я встала ему навстречу. Он, как всегда, не заметил
моего порыва, а стал ходить по комнате и в восторге рассказывать о
проведенном дне. Он был весел, нежен, внимателен. Я была в рубашке,
которая мягко обрисовывала соблазнительные места моего зада. Меня охватило
любопытство проверить, способен ли мой муж иметь со мной дело дважды в
день. Решившись испытать его, я кокетливо приняла позу, благодаря которой
еще выразительнее вырисовывались части тела, бывшие особенно прекрасными.
Поставив ногу на стул и высоко подняв рубашку, я стала снимать подвязки.
таким образом, стоя сзади, мой муж видел помимо зада, отражение в зеркале
моих ног и весь заветный треугольник с его оперением. О, как властно этот
треугольник приковывает к себе взоры всех мужчин!
Маневр удался вполне. Анри, бывший уже в рубашке, подошел ко мне,
поцеловал меня в шею, отправил руку в убежище, просунув ее сзади.
- Постой, - сказала я ему, - что это с тобой сегодня?
- Милая моя, ты прелестна!
- Но разве я не всегда такая?
- Всегда, но сегодня особенно!
- Чего же ты хочешь?
Сознаюсь, что вопрос был глупым.
Я взяла его член, который, хотя и возвышался, но был далеко не в
лучшем состоянии.
- Видишь, ты не можешь.
- Пожалуйста, приласкай его, прошу тебя, - просил он.
- Что это наводит тебя на такие мысли, мой дорогой?
- Твой прекрасный зад... он такой прекрасный!
- Но в таком случае вы его больше не увидите!
И с этими словами я прикрыла его рубашкой, в то время как другие
части тела прекрасно отражались в зеркале. Но муж не унимался, и тогда,
желая воспользоваться моментом, я усадила Анри на стул и села к нему на
член верхом, но вдруг с ужасом заметила, что орудие ослабло, надо было на-
чинать сначала. Но я была слишком возбуждена, чтобы не довести дело до
конца.
Кроме того, здесь задето мое самолюбие. Я снова начала действовать
рукой, и вскоре член пришел в нормальное состояние. Тогда я поставила стул
перед зеркалом и, обернувшись к нему спиной, помогла ввести его сзади...
На следующий день, прогуливаясь в парке, мы с Жюлем отстали от всей
группы и завернули в беседку, увитую плющем так густо, что в ней царил
таинственный полумрак...
Жюль стал меня просить показать, как я прежде предавалась моим
одиноким удовольствиям - я ему как-то с легким стыдом призналась в этом. Я
хотела лечь на скамью, но он не разрешил мне, усадив на стоящий в углу
беседки стул.
- Садись верхом на этот стул и открой свою милую Леле, действуй при
этом своей маленькой ручкой.
Я была заинтересована и повиновалась. Расстегнув мой корсаж, Жюль
обнажил меня до пояса. Я почувствовала горячее желание. Мои похотливые
желания вспыхнули. Я принялась вполне серьезно заниматься тем, чем
когда-то занималась.
Вдруг я почувствовала, что Жюль засовывает мне под мышку свой
набухший член. Оригинальность этого положения разожгла меня. Наклонив
голову, я с любопытством наблюдала, как головка прекрасного стержня то
появлялась, то вновь исчезала под мышкой. Мой партнер был всецело поглощен
созерцанием моей левой руки, работавшей с большим усердием. Вскоре мы
достигли высшей степени сладострастия и вместе кончили...
Спустя несколько минут мне пришла в голову мысль, и я, очень
заинтересовавшись ею, спросила, могут ли мужчины испытывать удовольствие
без участия женщин. Жюль ответил утвердительно, и я попросила его
показать, как это делается.
- Но ты сама отлично знаешь, берут его рукой и делают так.
- Покажи мне, доставь мне это удовольствие.
Я извлекла на свет божий его член, напряженный и возбужденный нашими
разговорами и имевший свой обычный вид. Я положила его руку поверх члена.
- Ну, сделай, милый!
- Глупости! - рассердился Жюль. - Мне гораздо лучше, когда это
делаешь ты сама своей ручкой и одолжишь свои грудки.
- Ну, исполни мою просьбу. Или ты хочешь меня рассердить?
Но он все же повиновался и я, наклонившись к нему, с любопытством
следила за его движениями. Вскоре я сжалилась над ним: расстегнув корсаж,
опустилась перед ним на колени и дала ему окончить в свои нежные груди.
Мы переехали в город и снова начались страстные но, увы, редкие
встречи с Жюлем. Я уже полагала, что мне нечему учиться. Однако я
ошиблась. Уроки возможны.
Я уже говорила, что мои ягодицы отличались редкой красотой. Они бы
получили тысячу поцелуев от моего любовника, очень любившего класть меня
так, чтобы удобнее пользоваться мною и любоваться зрелищем моих нежных
округлостей.
Он приоткрывал пальцами губы моего тайника и ласкал и целовал и водил
кончиком языка по верхней части моего убежища. Иногда при этом его палец
поднимался выше, и я чувствовала странное, несказанное щекотание у входа,
или, вернее сказать, у выхода, который не имеет никакого отношения к
радостям любви. Случалось даже, что его член, входя до основания, и я
испытывала острое блаженство страсти, я чувствовала, что его палец входит
довольно глубоко в это узкое отверстие. Это было странное, удивляющее меня
впечатление, причем совершенно меня не шокирующее, скорее, наоборот. Эта
ласка доставляла мне совершенно своеобразное сладострастие, которое я не
могла, да и не старалась, проанализировать...
Как-то раз Жюль после обычного очаровательного ритуала лизания
верхних губ верхушки моего убежища, поднялся и поместился сзади меня.
Медленно, едва касаясь, он стал ласкать головкой члена губы моего
отверстия.
- Задвигай же поскорее! - вскричала я с нетерпением, - ты сжигаешь
меня на медленном огне!
- Подожди секунду, дорогая...
- Ах, что ты делаешь со мной, ведь мне больно! Ты не туда!
И в самом деле я чувствовала, что кончик старался проникнуть в то
самое узкое отверстие, о котором я говорила выше.
- Милая, ну дай мне сделать так, как я хочу! У любимой женщины все
должно служить источником блаженства. Я хочу, чтобы в твоем чудесном теле
не осталось ни одного местечка, где бы я не побывал, где бы я не принес
жертвы.
- Но это невозможно! - возразила я. - Ты н е...
- О! Не беспокойся, после ты сама поймешь, как это хорошо. Держу
пари, что ты еще сама попросишь это делать.
- Нет, дорогой, это невозможно. Ну задвинь его чуть пониже, где будет
очень хорошо. Умоляю тебя...
- Я прошу же, наконец, требую! - сказал Жюль, лицо его пылало гневной
страстью.
- Боже мой! Ну если уж ты так хочешь, делай, только поживее, все же
мне это очень страшно.
Я замолчала и предоставила ему возможность делать то, что он просил.
Жюль подошел к туалетному столику и обильно смазал свой член кремом,
затем он присел рядом со мной, и его палец смазал тем же кремом вход в мое
узкое место. Я дрожала от страха... Вот он снова приблизился головкой к
моему узкому месту. Первые попытки были безуспешны, мне было больно, и я
была далека от какого-нибудь удовольствия. Но я так любила его, что
вытерпела бы ради него еще большие муки и боли. Кроме того, меня
поддерживало женское любопытство...
Прекратив на минуту свои старания, чем в глубине души уже огорчив
меня, Жюль отправил свою руку между моих ног и принялся щекотать и
раздражать мое лоно. Эта сладостная канитель возбудила во мне безудержную
страсть, бешеное влечение. Но вот Жюль взял мою руку и положил на место
своей. Я сразу поняла, и стала продолжать эти безудержные манипуляции.
Вдруг я снова почувствовала головку его члена, и наслаждение, которое я
почувствовала спереди, смягчило боль, все еще испытываемую моим задом.
Наконец, я почувствовала, как кольцо, которое закрывало узкое отверстие,
раздалось, и огромный цилиндр вошел целиком. Я почувствовала движения рук...
и необъяснимое двойное удовольствие захватило меня... Я почти без
сознания, ничком, упала вперед в спазме, который невозможно описать... К
великому счастью, Жюль не дал выбить себя из занятой позиции. Он
последовал за моим движением и лег на меня во весь рост. сделав еще
несколько судорожных движений, он наполнил свой страстный бокал горячим
нектаром любви. Ах, как мне было хорошо... Мы оба лежали без движений друг
на друге, не говоря ни слова. Мне было стыдно, сама не знаю чего. Я,
кажется, негодовала на себя за то, что испытала такое сильное наслаждение
посредством столь неподходящего места.
С другой стороны, я была в восторге от нового источника наслаждения.
Жюль с жаром поцеловал меня и тихонько прошептал: "Ну, что ты скажешь?"
- Не знаю...
- А хорошо ли тебе было?
- О да, конечно, дорогой.
- Ты не очень сердишься на меня за этот каприз?
- Ничуть, милый.
- А будешь просить повторить?
- Да, конечно, только не слишком часто. Это слишком сильно.
За все время разговора Жюль не менял своего положения. Его член
находился у меня в узком месте. Почувствовав, что он уменьшается, и что
Жюль хочет вынимать его, я сжала ягодицы до такой степени, что бесценный
предмет продолжал оставаться на месте, доставляя мне невыразимое
блаженство.
Довольно скоро я почувствовала, что член Жюля начинает увеличиваться
и принимать прежние размеры. Но мне уже было почти не больно, когда Жюль
возобновил свои движения. Наверно, это было потому, что нектар любви
обильно смочил узкое место и трения, причинявшего такую боль, уже почти не
было. Было только блаженство...
- О блаженство! Ты сильнее всех благ в жизни! Ты сильнее самой жизни
и смерти! Будем же любить сладострастие, как пьянящее вино, как зрелый
плод, благоухающий во рту, как все, что переполняет нас счастьем!
Опоэтизируем, сударыни, сладострастие, даже самые грубые его
проявления, самые некрасивые формы, самые чудовищные его выдумки!
Будем любить сладострастие, которое пьянит, сводит с ума,
обессиливает, доводит до изнеможения и вновь воскрешает!
Оно нежнее благоухания, легче ветра, острее боли; оно стремительно,
ненасытно, заставляет молиться, совершать преступления и подвиги.
Маркиз де САД
ФИЛОСОФИЯ В БУДУАРЕ
(БЕЗНРАВСТВЕННЫЕ НАСТАВНИКИ)
PАЗВРАТНИКАМ
Сластолюбцы всех поколений, лишь вам я адресую настоящее
произведение: пусть вас питают его принципы, они благоприятствуют
страстям, а страсти эти, которыми пугают вас холодные пошлые моралисты, -
всего только средства, употребляемые природою, чтобы внушить человеку ее
намерения по отношению к нему; не слушайте ничего, кроме этих сладостных
страстей; их сущность одна должна привести вас к счастью.
Развращенные женщины, пусть сладострасная Сент-Анж станет вам
примером; презирайте, подобно ей, все, что противно божественным законам
наслаждения, облекавшим всю ее жизнь.
Юные девицы, слишком долго сдерживаемые абсурдными и опасными путами
сверхъестественной добродетели и отвратительной религии, последуйте
примеру пылкой Евгении; разрушьте, поприте ногами с тою же быстротой, что
и она, все смехотворные заветы, навязанные тупоумными родителями.
А вы, любезные распутники, вы, что с самой юности не слушались иных
шпор, кроме своих желаний и иных законов, кроме своих капризов, пусть
служит вам образцом циничный Далмансе; идите дальше, как и он, если как и
он хотите пройти все устланные цветами пути, уготованные вам развратом;
под его наставничеством уверьтесь, что лишь расширяя сферу своих вкусов и
фантазий, лишь жертвуя всем во имя сладострастья, насчастное существо,
известное под именем человек, против его воли брошенное в эту унылую
вселенную, может суметь взрастить несколько роз на шипах жизни.
Всякая мать предпишет сие чтение своей дочери.
ДИАЛОГ ПЕРВЫЙ
Госпожа де Сент-Анж, Шевалье де Мирвель
М. де С.-А. - Здравсвуй, братец. Ну так что ж, господин Долмансе?
Шевалье - Он придет ровно в четыре часа, обед только в семь, как
видишь, нам хватит времени поболтать.
М. де С.-А. - Знаешь ли, братец, что я немного раскаиваюсь и в своем
любопытстве, и во всех непристойных наших планах на сегодня? Ты, друг мой,
поистине слишком снисходителен, тем более должна бы я быть благоразумной,
тем более моя проклятая голова кружится и становится легкомысленной: ты
все мне прощаешь, а это меня портит... В мои двадцать шесть лет я должна
бы уже стать набожной, а я до сих пор самая распутная из женщин... Никто и
представить не может, чем я занимаюсь, друг мой, и желаю исполнить. Я
воображаю, что общаясь лишь с женщинами, стану благоразумной; ... что
сосредоточившись в рамках моего пола, желания мои перестанут стремиться к
вашему; пустые надежды, друг мой; наслажденья, коих я желала лишиться, еще
пламенне загорались в моей душе, и я поняла, что если рождена для
распутства, то бесполезно и думать сдержать себя: безумные желания вмиг
разбивают любые оковы. Наконец, дорогой мой, я всеядное животное; я все
люблю, все меня развлекает, я хочу объединить все жанры; однако, признай
же, братец, не чистая же экстравагантность с моей стороны - желать узнать
этого необыкновенного Долманса, который, ты говорил, за всю свою жизнь не
мог видеть женщины, как предписывают обычаи, и, содомит из принципа, не
только поклоняется как идолу своему полу, но и нашему уступает лишь при
специальном условии, что получит лишь милые его сердцу возможности, коим
привык пользоваться с мужчинами? Видишь ли, братец, какова моя странная
фантазия: я хочу стать Ганимедом этого нового Юпитера, хочу наслаждаться
его вкусами, его развращенностью, хочу стать жертвою его развращенности:
до настоящего момента, дорогой мой, ты знаешь, я предавалась так тебе
одному из любезности, да еще некоторым из моих людей, что, получая плату
за это, согласны были только из корысти; сегодня же - уже не любезность и
не каприз, но чистое влечение руководит мною... Между порабощавшими меня
пристрастиями и теми, что еще меня поработят, я вижу непостижимую умом
разницу, и хочу ее познать. Заклинаю, опиши мне своего Долманса, чтобы я
хорошенько его могла себе представить, прежде чем он придет; ты ведь
знаешь, я видела его лишь раз - на днях, в одном доме, где могла говорить
с ним всего несколько минут.
Шевалье - Долмансе, сестрица, недавно исполнилось тридцать шесть лет;
он высок ростом, весьма красив лицом, глаза у него очень живые и
одухотворенные, однако в чертах против его воли проступает что-то немного
тяжеловатое и жестокое; у него самые красивые зубы, каких в целом свете не
найдешь, некотрая томность в фигуре и движениях, объеснимая без сомнения
привычкою так часто вести себя подобно женщине; крайне элегантен, обладает
прекрасным голосом, возможными талантами и особенно большою
философичностью ума.
М. де С.-А. - Надеюсь, он не верит в бога.
Ш. - Ах! Ну о чем ты говоришь! Он - всем известный атеист, самый
безнравственный из мужчин... О, это наиболее завершенная и полная
развращенность, самая жестокая и испорченная личность, какая только может
в мире существовать.
М. де С.-А. - Как все это меня возбуждает! Я буду в восторге от этого
человека. А вкусы его, братец?
Ш. - Они тебе известны; содомские наслаждения милы ему и в активной и
в пассивной роли; в своих удовольствиях он обожает одних лишь мужчин, и
если изредка и соглашается испробовать женщин, то лишь при условии, что
они также согласны изменить с ним своему полу. Я рассказывал ему о тебе, и
предупредил о твоих намерениях; он принял предложение и в свою очередь
предупреждае об условиях сделки. Я должен сказать тебе, сестрица, он
наотрез откажется, если ты попытаешься увлечь его во что-то иное: "То, на
что я соглашаюсь с вашей сестрой, - заявил он, - не более, чем уступка...
отклонение, каким я себя пятнаю очень редко и с большими
предострожностями."
М. де С.-А. - Пятнаю!.. Предосторожности!.. Безумно люблю язык этих
любезных мужчин! Между нами, женщинами, тоже есть такие исключительные
словечки, доказывающие, подобно сказанным им все глубокое отвращение,
пронизывающее нас ко всему, что не соответствует исповедуемому культу...
Э! скажите-ка, дорогой, а тобою он овладел? С твоим-то прелестным личиком
и двадцатью годами, я думаю, можно увлечь такого мужчину!
Ш. - Не скрою от тебя моей с ним экстравагантности: ты слишком умна,
чтоб ее осудить. На самом деле я сам люблю женщин, а этим странным вкусам
предаюсь лишь под влиянием какого-либо любезного человека. Но в таком
случае я готов на все. Я далек от смехотворной спеси, заставляющих наших
молодых шаллопаев считать, что на подобные предложения следует отвечать
ударом трости; разве человек властен над своими вкусами? Надо понять тех,
у кого они необычны, однако никогда их не бранить: их вина - вина природы;
они также не по своей воле появились на свет со вкусами, отличными от
других, как мы не по своей воле рождаемся уродливыми или хорошо
сложенными. Да разве есть что-нибудь неопрятное в том, что человек
высказывает желание насладится вами? Нет, конечно; он делает вам
комплимент; зачем же отвечать на это бранью и проклятиями? Лишь глупцы
могут делать так; благоразумный человек никогда не ответит на это иначе,
чем я отвечаю; просто мир населен пошлыми дураками, чсчитающими, что
признаться им в том, что их находят могущими дать наслаждение, значит их
обидеть, и избалованные женщины, вечно ревнивыми ко всему, что как будто
посягает на их права, они воображают себя Дон-Кихотами этих обыденных
прав, глумясь над теми, кто не признает всю их универсальность.
М. де С.-А. - Ах! Друг мой, поцелуй меня! Ты не был бы моим братом,
если бы думал иначе; однако чуть подробнее, заклинаю, о характере этого
человека и его наслаждениях с тобою.
Ш. - Г-н Долмансе узнал от одного из моих друзей о том, что я, как ты
знаешь, являюсь обладателем великолепного члена; он уговорил маркиза де
В... пргласить меня к ужину вместе с ним. И, раз уж я появился там,
пришлось показать свое богатство; снавчала мне показалось, что это чистое
любопытство; но вскоре прелестные ягодицы, обращенные ко мне и призыв
насладиться ими показали, что осмотр был продиктован истинным влечением. Я
предупредил Долмансе обо всех трудностях предприятия, его ничего не
испугало. "Это всего лишь агнец, - сказал он мне, - и вы не сможете даже
похвастаться, что вы - самый выдающийся из всех мужчин, проникавший в
предлагаемый вам зад!" Маркиз был тут же, он воодушевлял нас ласками,
поглаживаниями и поцелуями всего того, что мы обы выставили напоказ. И вот
я ринулся... - и хочу хотя бы как следует приготовится: "Боже вас сохрани!
- говорит маркиз, - вы лишите Долмансе доброй половины тех впечатлений,
что он от вас ждет; он желает почувствовать, как его буквально
разрывает... разрывает. - "Он будет удовлетворен!" - отвечал я, слепо
устремляясь к пропасти... И ты, сестрица, быть может думаешь, что мне
пришлось слишком туго? Ничуть; каким бы огромным ни был мой член, я и
опомниться не успел, как он уже исчез глубоко внутри тела, и повеса как
будто даже не почувствовал этого. Я очень по дружески отнесся к Долмансе;
испытываемое им невероятное наслаждение, дрожь, его прелестные речи вскоре
подействовали и на меня, и я буквально наводнил его. Едва я покинул его
внутренности, как Долмансе, обернувшись ко мне, растрепанный,
покрасневший, как вакханка, промолвил: "Видишь, шевалье, в какое ты привел
меня состояние? - и при этом представил мне своенравный сухой очень
длинный член, около шести пальцев в окружности; - заклинаю, любовь моя,
снизойди послужить мне женщиной, став уже моим любовником, чтобы я смог
сказать, что насладился в твоих божественных объятиях всеми удовольствиями
вкуса, которые так сильно ценю." Поскольку второе, как и первое, не
вызывало для меня никаких сложностей, я согласился; маркиз, тут же перед
моим взором, сняв панталоны, уманил меня еще немного побыть мужчиною для
него, пока я буду женщиной для его друга; я поступил с ним так же, как и с
Долмансе, котрый, возместив мне сторицею все удары, нанесенные мною нашему
третьему, вскоре выплеснул мне внутрь ту волшебную жидкость, которою я
почти одновременно оросил де В...
М. де С.-А. - Должно быть, братец, ты ощутил величайшее наслаждение,
находясь вот атк, межу двумя; говорят, это великолепно.
Ш. - Естественно, ангел мой, это лучшее место; однако, что бы не
говорили, все это лишь эксравагантности, которые я никогда не предпочту
наслаждениям с женщинами.
М. де С.-А. - Ну что ж, дорогая любовь моя, чтобы отплатить тебе
сегодня за твою любезную сговорчивость, я вознагражу твою страсть юной
девственницей, и она красивей самой Любви.
Ш. Как! вместе с Долмансе... ты пригласила к себе женщину?
М. де С.-А. Это всего только наставничество; она - девочка, с которой
я познакомилась прошлой осенью в монастыре, пока муж был на водах. Там мы
ничего не могли, ни на что не осмеливались, за нами следило слишком много
глаз, однако мы пообещали друг другу, что встретимся снова, как только это
будет возможно; заняться единственно этим желанием, я для его
осуществления познакомилась со всею семьей. Отец ее распутник... я его
приручила. Скоро красавица приедет, я ее жду; мы проведем вместе целых два
дня... два прекрасных дня; большую часть этого времени я употреблю на то,
чтобы воспитать эту юную особу. Вместе с Долмансе мы вложим в эту юную
головку все принципы самого безумного распутства, воспламеним его своим
огнем, напитаем своей философией, внушим свои желания, и поскольку я
стремлюсь еще и дополнить теорию небольшой практикой, поскольку я хочу еще
и продемонстрировать все то, о чем будет идти речь, то тебе, братец, я
предназначила пожать мирты Киферы, а Долмансе - розы Содома. Я же испытаю
два удовольствия сразу, первое - самой насладиться преступной страстью, а
второе - преподать ее уроки, внушить вкус к ней милой невинной девочке,
которую я увлекаю в наши сети. Ну что, шевалье, достоин ли этот план моего
воображения?
Ш. - Лишь в этом воображении он и мог родиться; этот план
божественен, сестрица, и я обещаю безукоризненно сыграть великолепную
роль, отведенную в нем мне. Ах! плутовка, как же ты насладишься
удовольствием воспитать это дитя! какая радость для тебя развратить ее,
заглушить в юном сердечке все семена добродетели и религии, посеянные ее
наставниками! Поистине, для меня это слишком хитро.
М. де С.-А. - Конечно, я ничего не пожалею, чтобы совратить ее, чтобы
повергнуть в прах в ней все ложные принципы морали, какими только могли
уже забить ей голову, я хочу в два урока сделать ее такой же распутницей,
как и я сама... такой же безбожницей... такой же злодейкой. Предупреди
Долмансе, введи его в курс дела, как только он приедет, чтобы яд его
безнравственности, наполнив это юное сердце вместе с тем, что впрысну в
него я, сумели в одно мгновение с корнем вырвать все посевы добродетели,
что могли там зародиться до нас.
Ш. - Невозможно было лучше выбрать человека, какой тебе нужен:
неверье, безбожность, бесчеловечность, распутство текут с уст Долмансе,
как в древние времена святой елей с уст знаменитого архиепископа Камбре;
это самый великий соблазнитель, самый распутный и опасный человек... Ах!
милый друг, если только твоя ученица достойна учителя, можно поручиться -
она не устоит.
М. де С.-А. - Конечно, долго ждать не придется, насколько я знааю ее
предрасположения...
Ш. - Однако, скажи, дорогая сестрица, ты не боишься родителей? А если
девочка проболтается, вернувшись домой?
М. де С.-А. - Бояться нечего, отца я соблазнила... он мой. Нужно ли
признаваться? я отдалась ему ради того, чтобы он закрыл глаза; он и не
подозревает о моих намерениях, однако никогда не решится вмешиваться... Он
у меня в руках.
Ш. - Ты пользуешься ужасными средствами!
М. де С.-А. - Такие и нужны, они по крайней мере верны.
Ш. - А скажи-ка, прошу тебя, кто эта юная особа?
М. де С.-А. - Ее зовут Евгения; она дочь некого Мистиваля, одного из
самых богатых откупщиков столицы; ему около тридцати шести лет; матери не
больше тридцати двух, а дочке - пятнадцать. Мистиваль так же распутен, как
его жена - набожна. Что до Евгении, мой друг, я напрасно пыталась бы тебе
ее описать; она выше моих способностей рассказчицы; тебе достаточно быть
уверенным, что ни ты , ни я, без сомнения, никогда не видели в целом свете
подобной прелести.
Ш. - Ну дай хоть набросок, если уж не можешь описать, чтобы, зная,
пусть в общих чертах, с кем мне придется иметь дело, я лучше наполнил свою
душу образом, которому собираюсь принести жертву.
М. де С.-А. - Ну что ж, друг мой, у нее каштановые волосы, и их едва
можно захватить рукой, они длиной ниже талии; ослепительно белая кожа, нос
с небольшой горбинкой, эбеново-черные пламенные глаза!.. О, друг мой,
перед такими глазами не устоишь... Ты не можешь себе представить, на какие
только глупости они заставили меня идти... Если б ты видел прекрасные
ресницы, осеняющие их... милые веки, их прикрывающие!.. У нее маленький
ротик, великолепные зубы, и все это такой свежести!.. Одна из ее прелестей
- элегантная осанка, то, как ее красивая головка прикреплена к плечам, тот
гордый вид, с которым она поворачивает ее... Евгения для своих лет высока
ростом; ей мало дать семнадцать; ее фигура - образец элегантности и
изящества, грудь прелестна... Нет ничего лучше двух ее чудесных сосков!..
Они едва наполняют руку, но так нежны... свежи... белы!.. Я раз двадцать
теряла голову, пока целовала их! если б ты видел, как она оживлялась под
моими ласками... как ее большие глаза выражали состояние души!.. Мой друг,
я не знаю, каково все остальное. Ах! но если судить по тому, что я знаю,
на самом Олимпе никогда не было ничего подобного... Однако, я слышу, это
она... оставь нас; выйди через сад, чтобы не встретить ее, и приходи точно
к назначенному часу.
Ш. - Нарисованный тобой портрет будет тебе порукою в моей точности.
О, небо! уйти... покинуть тебя, когда я в таком состоянии!.. Прощай...
один поцелуй... один единственный поцелуй, сестрица, пусть хоть он на
время меня удовлетворит. (Она целует его, касаясь через одежду его члена,
и молодой человек поспешно выходит.)
ДИАЛОГ ВТОРОЙ
Мадам де Сент-Анж, Евгения
М. де С.- А. - Ах! здравствуй, моя красавица; я ждала тебя с таким
нетерпением, что ты должна о нем догадаться, если читаешь в моем сердце.
Евгения - О, моя милая, я думала уже, что никогда не уеду, так
торопилась в твои объятия; за час до отъезда я вдруг испугалась, что все
изменится; мать была совершенно против этой чудесной поездки; она заявила,
что молодой девушке моего возраста неприлично ехать одной; однако отец так
измучил ее позавчера, что одного его взгляда хватило, чтобы вновь
повергнуть госпожу де Мистиваль в прах; ей пришлось согласиться с тем, что
мне позволил отец, и я умчалась. Мне дали два дня; послезавтра ты должна
дать мне карету и одну из твоих женщин, чтобы я смогла вернуться.
М. де С.- А. - Как краток этот срок, мой ангел! В такое малое время я
едва успею выразить тебе все те чувства, что ты мне внушаешь... а ведь нам
есть о чем поговорить; ты не догадываешься, что именно во время нашей
теперешней встречи я должна посвятить тебя в самые глубокие таинства
Венеры? Хватит ли нам двух дней?
Евгения - Ах! пока я не узнаю все, я не уеду... я приехала, чтобы
узнать многое, и останусь здесь до тех пор, пока не узнаю.
М. де С.-А.(целуя ее) - О! любовь моя, сколько мы всего должны
сделать и сказать друг другу! А кстати, не хочешь ли пообедать, моя
королева? Возможно, урок затянется.
Евгения - Я, друг мой, ничего не хочу кроме как слушать тебя; мы
пообедали в одном лье отсюда; и теперь я вполне могу потерпеть часов до
восьми.
М. де С.-А. - Ну что ж, тогда пойдем в мой будуар, там нам будет
удобнее; я уже предупредила слуг, будь уверена, там нам никто не помешает.
(Обнявшись, уходят туда.)
ДИАЛОГ ТРЕТИЙ
Сцена происходит в прелестном будуаре.
Госпожа де Сент-Анье, Евгения, Долмансе
Е. (очень удивлена, увидев в кабинете мужчину, которого не ожидала) -
О, боже! Милый друг, это предательство!
С.- А (так же удивленно) - Какой случай привел вас сюда, сударь. Вы,
мне кажется, должны были приехать только в четыре часа?
Долмансе - Все мы вечно как можно более торопим счастливый миг
увидеться с вами, сударыня; я встретил вашего брата; он счел, что мое
присутствие необходимо на уроках, которые вы должны преподать мадемаузель;
он знал, что здесь откроется лицей и начнутся лекции; он тайно привел меня
сюда, не считая, что вы его за это осудите, а сам, зная, что его
демонстрации будут необходимы лишь по истечении теоритических рассуждений,
появится позже.
С.- А - Поистине, Долмансе, что за шутки...
Е. - Однако, меня они не обманули, друг мой; ты это все м=сама
подстроила... Нужно было хоть посоветоваться со мной... Мне теперь так
стыдно, что, без сомнения, этот стыд поменяет все наши планы.
С.- А - Должна тебя заверить, Евгения, идея такого сюрприза
принадлежит исключительно моему брату; но пусть это тебя не пугает:
Долмансе, которого я знаю за человека весьма любезного, обладает как раз
тем уровнем философии, что нужен нам для твоего воспитания, и может быть
лишь полезен в наших планах; что же касается его сдержанности, то я могу
поручиться за него, как за себя. Так познакомься же, моя дорогая, с
человеком, который в целом свете лучше всех способен стать твоим
наставником, провести тебя к счастью и наслаждениям, которые мы хотели
испытать вместе.
Евгения (краснея) - О, я все равно в смущении...
Долмансе - Ну-ну, прекрасная Евгения, успокойтесь... Целомудрие - как
раз та самая дряхлая добродетель, с которого вы, при всех ваших прелестях,
должны великолепно обходиться.
Евгения - Но как же с пристойностью...
Долмансе - Еще один обычай незапамятных времен, сегодня уже вышедший
из моды. Он так противен природе! (Долмансе ловит Евгению, сжимает ее в
объятиях и целует).
Евгения (защищаясь) - Прекратите же, сударь!.. Вы поистине со мной не
церемонитесь!
С.-А. - Евгения, поверь мне, будет нам и той и другой оставаться
недотрогами с этим прелестным человеком; я его знаю не больше, чем ты; но
посмотри, как я ему доверяю! (Страстно целует его в губы) Поступай, как я.
Евгения - О! я бы рада; где я найду лучший пример! (Она перестает
сопротивляться Долмансе, и он горячо целует ее в губы, видно, что его язык
проникает в ее рот.)
Долмансе - Ах! любезное и очаровательное создание!
С.-А. (так же целует ее) - Так ты думаешь, маленькая плутовка, я не
дождусь своей очереди? (Тут Долмансе, обнимая обеих, целует их по очереди
добрую четверть часа, а они целуют друг друга и его)
Долмансе - Ах! такое начало уже обжигает меня страстью! Сударыня,
поверите ли? Здесь необыкновенно жарко: нам надо раздеться, будет гораздо
лучше.
С.-А. - Я согласна; наденем эти газовые сорочки: они скроют лишь то,
что нужно скрыть от страсти.
Евгения - Воистину, милая моя, вы заставляете меня делать такие
вещи!..
С.-А. (помогая ей раздеться) - Много забавного, не так ли?
Евгения - По крайней мере, это неприлично... Ах! как ты меня целуешь!
С.-А. - Какая чудесная грудь!.. как едва распустившаяся роза.
Долмансе (глядя на соски Евгении, но не касаясь их) - и обещщающая
иные прелести... много более ценные.
С.-А. - Ценные?
Долмансе - О, да, клянусь честью! (Говоря так, Долмансе делает вид
что поворачивает Евгению, чтобы посмотреть на нее сзади)
Евгения - О, нет, нет, умоляю вас.
С.-А. - Нет, Долмансе, я пока не хочу, чтоб вы видели... то, что
имеет над вами такую власть, если вы будете над этим думать, то не сможете
уже рассуждать хладнокровно. Нам нужны ваши уроки, преподайте нам их, а
вожделенные вами мирты увенчают вас потом.
Долмансе - Ладно, но чтобы показать, дать этому дитя первые уроки
распутства, нужно, чтобы по крайней мере вы, сударыня, соблаговолили мне
помочь.
С.-А. - И в добрый час!.. Ну вот, смотрите, на мне больше ничего нет:
показывайте, сколько хотите!
Долмансе - Ах! прекрасное тело!.. Сама Венера, украшенная Грациями!
Евгения - О! милый мой друг, сколько прелестей! Позволь мне вдоволь
наглядется на них, позволь покрыть их поцелуями. (Исполняет сказанное)
Долмансе - Какие великолепные наклонности! Не так горячо, прекрасная
Евгения, в настоящий момент я требую от вас всего лишь внимания.
Евгения - Да, да, я слушаю, слушаю... Но она так красива... такая
пухленькая, такая свеженькая!.. Ах, как она очаровательна, моя милая
подруга, не так ли, сударь?
Долмансе - Конечно, она прекрасна... совершенно великолепна; однако я
убежден - вы ей ни в чем не уступаете... Ну так слушайте же, милая моя
ученица, или бойтесь, если вы не будете покорны, я воспользуюсь теми
правами, котрыми меня щедро наделяет звание вашего учителя.
С.-А. - О, да, да, Долмансе, я отдаю ее в ваши руки; ее нужно
серьезно побранить, если она ослушается.
Долмансе - Я могу не ограничиться выговорами...
Евгения - О, небо праведное! вы меня пугаете... о чем вы, сударь?
Долмансе (шепча и целуя Евгению в губы) -- Кара... наказание, эти
милые маленькие ягодицы вполне смогут мне ответить за ошибки головки. (Он
шлепает ее через газовую сорочку, в которую Евгения теперь облачена.)
С.-А. - Я поддерживаю эти намерения, но не все остальное. Начнем
урок, или то краткое время, что нам отпущено, чтобы насладиться Евгенией,
все уйдет на приготовления и мы не успеем ее приобщить.
Долмансе (касаясь по порядку всех частей тела мадам де Сент-Анж,
котрые называет) - Я начинаю. Не буду говорить об этих шарах из плоти, вы,
Евгения, не хуже чем я знаете, что их обычно называют грудь, груди, соски;
они очень важны для получения наслаждения; любовник, находясь в экстазе,
видит их перед собой; он их ласкает, мнет, а некоторые находят в них даже
оплот наслаждения, и когда член скрывается между холмами Венеры, которыми
женщина сжимает этот член, уже несколько движений вызывают у некоторых
мужчин истечение благоухающего животворного бальзама, что являет собою все
счастье распутников... Однако, нам придется все время рассуждать о члене,
так не надо ли, кстати, сударыня, рассказать о нем нашей ученице?
С.-А. - Я тоже так думаю.
Долмансе - Ну что ж, сударыня, я лягу вот сюда на канапе, вы сядете
рядом, возьмете нужный предмет в руки и сами объясните его свойства нашей
ученице. (Долмансе ложится, и госпожа де Сент-Анж рассказывает.)
С.-А. - Этот скипетр Венеры, что ты видишь, Евгения - первый
поставщик наслаждений любви; его чаще всего называют членом, нет ни одной
части человеческого тела, куда он не мог бы проникнуть. Он всегда верен
страстям своего хозяина, и иногда скрывается вот здесь (касается лобка
Евгении): это его обычное убежище... наиболее часто употреблемое, но не
самое сладостное; стремясь к храму более таинственному, любой распутник
мечтает насладится здесь (она раздвигает ягодицы и указывает на анальное
отверстие): мы еще вернемся к этому удовольствию, оно лучше всех; рот,
губы, подмышки так же часто представляют алтари, где он курит свой фимиам;
однако все же, каким бы ни было то прибежище, которое он выбирает, он
всегда, несколько мгновений потрепетав, извергает белую вязкую жидкость,
истечение которой погружает мужчину в безумие, достаточно пламенное, чтобы
дать ему самые сильные наслаждения, каких он только может чаять в жизни.
Евгения - Ах, как бы я хотела увидеть эту жидкость!
С.-А. - Этого можно добиться простым движением руки; посмотри, как он
напрягается, когда я его касаюсь! Эти движения называются поллюцией, а как
говорят распутники, действие это называется мастурбировать.
Евгения - О! друг мой милый, позволь мне помастурбировать этот
великолепный член.
Долмансе - Я больше не могу! Пусть она делает, что хочет, сударыня:
такая наивность вызывает у меня ужасную эрекцию.
С.-А. - Я против такой горячности. Долмансе, будьте благоразумны,
истечение семени, смирив живость твоих животных имстинктов, замедлит и
наши рассуждения.
Евгения (касаясь яичек Долмансе) - О! как мне жаль, мой добрый друг,
что ты противишься моим желаниям! А эти шарики, они зачем так называются?
С.-А. - Они обычно называются яички... а по ученому - теститула. В
этих шариках находится источник того животворного семени, о котором я тебе
только что говорила, и истечение которого в матку женщины производит
человеческий род; однако мы не будем долго останавливаться на таких
деталях, Евгения, они больше относятся к медицине, чем к распутству.
Красивая девушка должна стремиться лишь к соитию, но никогда к зачатию. Мы
пропустим все то, что касается пошлого механизма производства себе
подобных, и будем говорить в основном и единственно о распутных
наслаждениях, дух которых ни в коей мере не касается деторождения.
Евгения - Но, дорогой мой друг, если этот огромный член, который едва
умещается у меня в руке, проникает, как ты утверждаешь, в такое маленькое
отверстие, как у тебя сзади, это должно причинять женщине сильную боль.
С.-А. - Происходит ли такое проникновение спереди или сзади, когда
женщина еще к этому не привыкла, она всегда испытывает некоторую боль.
Природе заблагорассудилось проложить нам путь к счастью лишь через
страдания; однако, победив их, мы чувствуем ни с чем не сравнимые
наслаждения, и то, что мы испытываем при введении такого члена в анальное
отверстие - несомненно, наиболее предпочтительно в сравнении со всеми
теми, что может вызвать такое проникновение спереди. Да и скольких
опасностей в таком случае избегает женщина! Меньше риска здоровью, и
никакого - забеременеть. Сейчас я не буду распространяться об этом
наслаждении; наш общий наставник, Евгения, вскоре подробно объяснит нам
его, и дополнив теорию практикой, надеюсь, убедит тебя, моя милая, что из
всех наслаждений совокупления это - единственное, которое ты должна
предпочесть.
Долмансе - Заклинаю вас, сударыня, поторопитесь с рассуждениями, я
больше не могу; сейчас я против воли извержу семя, и этот страшный член,
уже поверженный, не сможет более служить вашим наставлениям.
Евгения - Как! он поникнет, ах, дорогая моя, если потеряет то семя, о
котором ты говорила!.. О! дай мне принять его, я хочу увидеть, каким он
станет... И потом, мне так хочется посмотреть на это извержение!
С.-А. - Нет, нет. Долмансе, встаньте; согласитесь, ведь это - награда
за труды, и я не могу вручить вам ее раньше, чем вы это заслуживаете.
Долмансе - Ладно; однако, чтобы лучше убедить Евгению во всем, что мы
раскроем ей о наслаждении, что мешает вам начать ласкать ее на моих
глазах, например?
С.-А. - Ничто, конечно же, и я возьмусь за это с тем большей
радостью, что этот урок распутства лишь поможет нашему делу. Ляг вот сюда
на канапе, моя милая.
Евгения - О! Боже! Приют очарования! А зачем все эти зеркала?
С.-А. - Затем, чтобы повторяя отражения в тысячах вариантов, они до
бесконечности преумножали одно наслаждение в глазах тех, кто вкушает его
на этой оттоманке. Ни один уголок тел, таким образом не может быть скрыт:
необходимо, чтобы было видно все полностью; это как будто множество пар,
собранных вокруг тех, что связаны любовью, множество подражающих их
наслаждению, множество великолепных картин, возбуждающих дерзкие ласки, и
будто дополняющих их.
Евгения - Какая прелестная уловка!
С.-А. - Долмансе, помогите жертве раздеться.
Долмансе - Это нетрудно, остается ведь лишь снять этот газ, и
обнажить самые сокровенные прелести. (Раздевает ее, и его взгляд сразу же
устремляется к ее ягодицам.) Наконец-то я вижу их, эти божественные и
драгоценные дары, к которым так пламенно стремлюсь!.. Черт возьми! какая
смуглость и свежесть, совершенство и изящество!.. Никогда не видел ничего
подобного!
С.-А. - Ах! хитрец! даже первые слова лести выдают твои вкусы и
влечения!
Долмансе - Да может ли быть на свете что-нибудь прекраснее? Ну где
найдет любовь божественней алтарь?.. Евгения... великолепная Евгения, дай
мне расточить этим ягодицам нежнейшие из ласк! (Гладит и с воодушевлением
целует их.)
С.-А. - Перестаньте, распутник!.. Вы забыли, Евгения принадлежит мне
одной, она - лишь высочайшая награда за ожидаемые от вас наставления; лишь
получив их, она станет вам платою. Смирите вашу пламень, или я рассержусь.
Долмансе - Ах, плутовка! это ревность... Ну что ж, предайтесь мне
сами; я так же буду поклоняться вам. (Снимает сорочку с г-жи де Сент-Анж и
ласкает ее ягодицы.) Ах, какая прелесть, ангел мой... не меньшая краса!
Дай, я сравню их... дай, полюбуюсь вами обеими: Ганимед рядом с Аенерою!
(целует ягодицы той и другой) Я хочу навсегда запечатлеть в памяти
очаровательное зрелище таких красот, так не могли бы вы, сударыни,
обнявшись, подольше дать моему взору насладиться видом этих прелестных
полушарий, мною боготворимых?
С.-А. - Ради бога!.. Ну, что, вы довольны? (Они, обнявшись,
становятся спиной к Долмансе)
Долмансе - Лучше нельзя: именно этого я и хотел; а теперь двигайтесь
со всею горячностью сладострастия; пусть ваши полушария ритмично
опускаются и приподнимаются, как будто вы следуете ощущениям
наслаждения... Так, так, прелестно!..
Евгения - Ах, милая моя, как хорошо с тобой! Как называется то, что
мы делаем?
С.-А. - Это называется заниматься петтингом, дорогая... Ласкать друг
друга; однако, давай, изменим позу; посмотри на мое влагалище... так
называется храм Венеры. Взгляни вот сюда, где моя рука; я его сейчас
приоткрою. Видишь этот холмик, он называется лобок: к четырнадцати или
пятнадцати годам, когда у девушки начинаются менструации, он обычно
покрывается волосками. Вот этот язычок под ним называется клитор. В нем
заключена вся чувственность женщины; так как и у меня; достаточно его
коснуться, и я уже в экстазе... Попробуй... Ах! Плутовка! Что ты
делаешь!.. Можно подумать, ты только тем и занималась всю жизнь!...
Перестань!.. Перестань!.. Хватит, говорю тебе, я не хочу!.. Ах! Помогите,
Далмансе!.. От очаровательных пальчиков этой красавицы я сейчас потеряю
голову!
Д. - Ну что ж! Чтобы успокоить, если можно, ваши чувства, сменив их
направление, попробуйте сами приласкать ее; возьмите себя в руки, пусть
она попросит пощады... Вот так!... Именно в таком положении; ее
симпатичные ягодички таким образом окажутся поближе ко мне; и я легонько
пощекочу их пальцем... Сдавайтесь, Евгения; предайтесь полностью
наслаждению; пусть это будет единственным божеством вашей жизни; ему
одному юная девушка должна подчиняться, и в ее глазах на должно быть
ничего более святого, чем наслаждение.
Е. - Ах! По крайней мере нет ничего прекраснее, я чувствую... Я вне
себя... не знаю, что я говорю и делаю... Какое опьянение чувств!
Д. - Как эта маленькая плутовка течет!... Ее анус будто пережимает
мне палец... Как чудно было бы сейчас насладиться им! (Поднимается и
приближает член к заднему проходу девушки.)
С.-А. - Потерпите еще немного. Нас должно занимать лишь воспитание
этой милой девочки!... Такое удовольствие наставлять ее!
Д. - Хорошо! Видишь Евгения, при более или менее продолжительных
ласках семенные железы набухают и в конце концов извергают жидкость,
истечение которой погружает женщину в чудесный экстаз. Это назывется течь.
Как только твоя милая подруга позволит, я покажу тебе, насколько более
энергично и неудержимо то же самое происходит с мужчинами.
С.-А. - Подожди, Евгения, сейчас я научу тебя еще одному способу
доставить женщине крайнее наслаждение. Раздвинь пошире бедра... Видите,
Далмансе, в таком положении ее анус все также свободен! Можете ласкать
его, пока я буду делать то же самое языком спереди, пусть она с нашей
помощью придет в экстаз раза три-четыре, если возможно. У тебя прекрасный
лобок, Евгения. Как мне нравится целовать этот дикий пушок!... Твой
клитор, теперь я лучше его вижу, мало развит, но очень чувствителен... Как
ты дрожишь!... Пусти меня... Ах! Ты без всякого сомнения девственна!...
Скажи, что ты ощущаешь при прикосновении наших губ одновременно к обоим
твоим отверстиям. (Выполняет сказанное.)
Е. - Ах! Дорогая моя, это чудо, это ощущение невозможно описать! Мне
очень трудно сказать, который из ваших языков вызывает у меня более
глубокое безумие.
Д. - Учитывая наши позы, мой член близок к вашим рукам, сударыня;
приласкайте его, прошу вас, пока я целую этот божественный анус. Поглубже
язычок, сударыня; не ограничивайтесь клитором; проникайте своими
сладострастными устами прямо в матку: так мы скорее добъемся истечения
влаги.
Е. (вытянувшись) - Ах! Я больше не могу, я умираю! Друзья мои, не
оставляйте меня, я сейчас потеряю сознание!... (Истекает влагою между
двумя наставниками.)
С.-А. - Ну что, моя милая, как ты чувствуешь себя, испытав
доставленное нами наслаждение?
Е. - Я умираю; я без сил... со мной все кончено!... Но объясните же,
прошу вас, те два слова, что вы произнесли, а я не понимаю; прежде всего,
что означает матка?
С.А. - Это нечто вроде полости, похоже на сосуд, горлышко которого
обхватывает член мужчины и принимает извергающуюся влагу женщины
посредством истечения из желез, и семя мужчины, его мы тебе еще покажем;
из смеси этих жидкостей появляется зародыш, из которого получаются
поочередно то мальчики, то девочки.
Е. - Ах, понимаю; это определение объясняет и понятие влаги, которое
я сперва не поняла хорошенько. И соединение семени необходимо для
появления зародыша?
С.-А. - Конечно, хотя сейчас уже доказано, что зародыш обязан своим
существованием лишь семени мужчины; пусть одно, без смешения с влагою
женщины, оно ничего не стоит; но наша влага только способствует развитию;
она на производит, она помогает производству, не являясь его причиною.
Некоторые современные натуралисты заявляют даже, что она вовсе бесполезна;
из чего моралисты, руководствующиеся открытием ученых, выводят, достаточно
правдоподобно, что в таком случае ребенок, кровь от крови своего отца,
обязан преданностью лишь ему. Это утверждение небезосновательно, и хоть я
и женщина, я не отважусь его оспорить.
Е. - Я нахожу подтверждение сказанного тобой в своем сердце, моя
дорогая, так как я безумно люблю отца, и чувствую, что ненавижу мать.
Д. - В этом предпочтении нет ничего удивительного: я думаю совершенно
также; ведь я все еще не могу утешиться после смерти отца, в то время как
потеряв мать, скорее обрадовался. Я от всего сердца ненавидел ее. Не
бойтесь питать такие чувства, Евгения: они естественны. Происходя
единственно от крови отцов, мы решительно ничем не обязаны матери;
впрочем, они лишь предавались акту, в то время как отец добивался ее;
следовательно, рожденья нашего желал отец, а мать всего только согласилась
с этим. Какая разница в чувствах!
С.-А. - В твою пользу, Евгения, есть еще тысяча причин. Если
какую-либо мать в мире и должно ненавидеть, так именно твою! Сварливая,
суеверная, набожная,бранчливая... и возмутительная ханжа, могу поспорить,
эта тихоня за всю свою жизнь ни разу не оступилась... Ах, дорогая моя, как
я ненавижу добродетельных женщин!... Однако, мы к этому еще вернемся.
Д. - Не нужно ли теперь под моим руководством научить Евгению
возвращать сторицей то, чем вы только что ее наградили, чтобы она в моем
присутствии ласкала вас?
С.-А. - Согласна, считаю даже это полезным, а вы в это время,
Далмансе, без сомнения, желаете пусть меня сзади?
Д. - Как вы можете сомневаться, сударыня, в том удовольствии, с
которым я выражу свое полнейшее к вам почтение?
С.-А. - (поворачиваясь к нему спиной) - Ну что, вот так - хорошо?
Д. - Прекрасно! Теперь я могу наилучшим образом оказать вам те же
услуги, которые пришлись по душе Евгении. Итак, маленькая глупышка,
устройтесь поудобнее, голову между ног вашей подруги, и язычком действуйте
так же, как только что действовала она. Надо же! В таком положении мне
доступны ягодицы вас обеих, и я смогу прекрасно ласкать Евгению, целуя ее
милую подружку. Вот... так... Смотрите, как нам хорошо всем вместе.
С.-А. (в волнении) - Я сейчас умру, черт возьми!... Далмансе, как мне
нравится держать в руке твой член, пока я теку!... Было бы так хорошо,
если бы он наводнил меня семенем!... Ласкайте!... Да целуйте же меня,
проклятье небу!... Ах, как я люблю быть шлюхой, вот так истекая семенем!..
Кончено, я больше не могу... Вы оба привели меня в экстаз... Мне кажется,
я за всю свою жизнь не испытала такого наслаждения.
Е. - Как я счастлива, что сумела это сделать! Однако, милый друг, у
тебя вырвалось еще одно словечко, которого я не знаю. Что означает это
выражение шлюха? Извини, но ты ведь знаешь, что я пришла сюда учиться.
С.-А. - Дорогая моя, так называют тех жертв развращенности мужчин,
что всегда готовы поддаться своему темпераменту или корысти; они
счастливые и почтенные создания, их осуждает общественное мнение, но
венчает сладострастье, они нужнее обшеству, чем ханжи, и имеют мужество
ради служения ему пожертвовать тем уважением, которого это общество
осмелилось несправедливо их лишить. Да зравствует те, кого звание это
возвышает в их глазах! Вот истинно любезные, единственно подлинно
философски мыслящие женщины! Что до меня, моя дорогая, я с двенадцати лет
делаю все, чтоб удостоиться этого звания, и уверяю тебя, не только не
скучаю, а наслаждаюсь на этом поприще. Больше того: я люблю, когда во
время близости, меня называют так; это оскорбление кружит мне голову.
Е. - О, я понимаю тебя, дорогая, я тоже не обижусь, если меня назовут
так, хоть пока и не заслуживаю этого звания; однако, не противоречит ли
такое поведение добродетели, и не оскорбляем ли мы ее, поступая таким
образом?
Д. - Ах! Забудь о добродетелях, Евгения! Есть ли хоть одна жертва,
какую можно принести этим ложным божествам, что стоила бы и минуты тех
наслаждений, какими мы оскорбляем их? Знай, добродетель - лишь химера, и
культ ее состоит в вечных лишениях, в бесчисленных преступлений против
вдохновений темперамента. Могут ли такие движения души быть естественными?
Разве природа может внушить что-либо ее оскробляющее? Не поддавайся тем
женщинам, коих называют добродетельными, Евгения. Если хочешь, они служат
вовсе не тем страстям, что мы, а другим, часто много более презренным...
Честолюбие, гордыня, чрезмерная корысть, а часто - еще и одна лишь
холодность темперамента, ничего им не говорящего. Обязаны ль мы чем-нибудь
подобным существам, спрашиваю я? Не следуют ли они единственно внушениям
себялюбия? Разве лучше, мудрее, правильнее жертвовать эгоизму, чем
страстям? Я считаю, что одно другого стоит, и тот, кто слушается голоса
последних, без сомнения, гораздо умнее, поскольку они - голос природы,
нежели первый - голос глупости и предрассудков. Одна капля семени из этого
члена, Евгения, мне дороже, чем самые высшие деянияпрезираемой мною
добродетели.
Е. (Во время этих рассуждений женщины немного успокаиваются, и вновь
одевшись в сорочки, полулежат на канапе, а Далмансе сидит рядом в большом
кресле.) - Но есть ведь много различных видов добродетелей, что же вы
думаете, например, о благочестии?
Д. - Что эта добродетель для того, кто не верит в религию? А кто
может верить в религию? Ну же, Евгения, рассудим по порядку: то, что вы
назывете религией, - не соглашение ли, связывающее человека с его
Создателем, обязывающее свидетельствовать посредством культа свою
признательность за существование, полученное от этого верховного творца?
Е. - Вы выразились как нельзя лучше.
Д. - Ну так вот! Если доказано, что человек обязан своим
существованием лишь неотвратимым законом природы; если подтверждено, что
он также древен на этой планете, как и сама планета, и, как дуб, лев,
минералы, скрытые внутри планеты, - лишь организм, необходимый в
существовании этой планеты, и не обязан собственным существованием никому;
если это доказано, что этот Бог, которого глупцы рассматривают как
единственного творца и создателя всего, что мы видим, - лишь nec plus
ultra [nec plus ultra (лат.) - до крайних пределов, самый лучший,
непревзойденный] человеческого разума, лишь призрак, появляющийся в тот
миг, когда этот разум перестает что-либо различать, чтобы помочь ему в
работе; если подтверждено, что существование этого Бога невозможно, и
природа в своем вечном движении и развитии сама собою производит то, что
глупцы любят считать подаренным ей свыше; если верно, что даже предположив
наличие этого инертного существа - мы увидим всю его смехотворность,
поскольку его деятельность длилась всего один день, и вот уж миллионы
веков оно пребывает в презренном бездействии; даже предположив, что он
существует, как нам о том вещают религии, - это самое презренное из
существ, поскольку терпит зло на земле, тогда как всемогущество его могло
бы воспрепятствовать ему; если, говорю я, все это доказано, а это
несомненно, - верите ли вы, Евгения, тогда, что благочестие, связывающее
человека с этим глупым, беспомощным, жестоким и ничтожным Создателем есть
необходимая добродетель?
Е. (госпоже де Сент-Анж) - Как?! Милый мой друг, существование Бога -
и вправду химера?
С.-А. -И без сомнения, одно из самых презренных.
Д. - Да нужно лишиться разума, чтобы в нее верить. Этот мерзкий
призрак, плод страха одних и слабости других, Евгения, бесполезен в
системе земли; и он был бы, несомненно, даже вреден, поскольку его воля,
должная быть справедливой, никогда не смогла бы вписаться в
основополагающие несправедливости законов природы; он должен был бы вечно
стремиться к добру, а природа желает его лишь в возмещении зла, служащего
ее законам; он должен был бы вечно действовать, и природа, один из законов
которой - это вечное действие, была бы в вечной конкуренции и вечном
противостоянии с ним. Однако, кто-нибудь на это скажет, что природа и Бог
одно и то же. Разве это не абсурд? Созданное не может быть равно
создателю: разве часы могут быть часовщиком? Ну что ж, продолжит кто-либо,
природа - ничто, ?Бог - все. Еще одна глупость! Во вселенной необходимо
существуют два элемента: создающий деятель и созданный индивидуум. Так кто
же этот создающий деятель? Нужно разрешить лишь эту проблему; это
единственный вопрос, требующий ответа.
Если природа действует, развивается по неизвестным нам причинам, если
движение неотделимо от материи, если, наконец, она одна может, благодаря
своей энергии, создавать, производить, сохранять, поддерживать, двигать в
бескрайних пространствах вселенной все планеты, вид которых нас изумляет,
а единообразное, неизменное движение - наполняет преклонением и
восхищением, то какая же необходимость искать вовне чуждого всему этому
деятелю, когда эта активная способность заключена исключительно в самой
природе, которая не что иное, как движущаяся материя? Объяснит ли
что-нибудь ваша божественная химера? Я не верю, что это можно доказать.
Даже если я ошибаюсь во внутренних свойствах материи, передо мною лишь
одно проблема. А что же делаете вы, предлагая мне своего Бога? Задаете мне
еще одну. Да как же я могу рассматривать... представить себе вашего Бога
через догмы христианской религии? Посмотрим, как она его описывает...
Что вижу я в Боге этого лживого культа, как непоследовательное
варварское существо, создающее сегодня мир, в постройке которого оно
завтра раскаивается? Что вижу я в нем, как не слабое существо, никак не
могущее повлиять на человека? Это создание, происходящее от него, все-таки
господствует над ним; оно может его оскорбить и тем заслужить вечные муки!
Какое же слабое существо этот Бог! Как! Он создал все, что мы видим, и не
в состоянии сделать человека таким, как хочет? Однако, ответите вы мне,
если б он создал его таким, то человек и вовсе не имел бы никаких заслуг.
Какая пошлость! Да какая же необходимость человеку иметь заслуги перед
своим Богом? Будчи совершенным, он никогда не смог бы причинить зло, и
потому создание было бы достойно Создателя. Оставлять же человеку выбор -
значит искушать его. Впрочем, Бог, благодаря своему бесконечному
провидению, знал, что из этого получится. Следовательно, он ради
удовольствия губит созданное. Какой же это ужасный Бог! Чудовище! Негодяй,
более достойный нашей ненависти и непримиримой мести! И в то же время,
недовольный таким высоким деянием, он топит человека, чтобы обратить его в
свою веру, сжигает его, проклинает. Но ничто не может его изменить. Более
могущественное существо, чем этот Бог, Дьявол, никогда не теряющий своей
власти, всегда могущий восстать против своего создателя, всегда может
своими соблазнами смутить стадо, пасомое Вседержителем. Ничто не может
победить энергию этого демона в нас. Так что же тогда, по-вашему,
выдумывает мерзостный Бог, исповедуемый вами? У него есть сын,
единственный сын, хоть откуда он у него - неизвестно; человек, как он сам
зачинает, так хочет и чтобы бог зачал; и вот эту-то значительную часть
себя самого он свергает с небес. Вы, может, воображаете, что это
священнное создание появится среди небесных лучей, в свите ангелов, на
виду у всей вселенной... Ничуть; Бог, явившийся спасти землю, рождается из
чрева иудейской шлюхи, в свином хлеву! Благородное происхождение, ничего
не скажешь! Так может быть, его почетная миссия восполнит упущения?
Последуем за этим персонажем. Что он говорит? Что делает? Какое священное
послание узнаем мы от него? Какую тайну он открывает? Какую догму нам
предписывает? В каких, наконец, деяниях воплотится его величие?
Вначале я вижу нищее детство, некоторые, весьма распутные, без
сомнения услуги этого плута священникам Иерусалимского храма; затем он
пропадает на целых пятнадцать лет, в течение которых хитрец проникается
всеми выдумками египетской школы, которые наконец и приносит в Иудею. Едва
появившись там, он сразу демонстрирует свое безумие, объявляя себя сыном
Бога, равным отцу, он присоединяет к этому союзу еще один призрак,
называемый им Духом Святым и утверждает, что эта троица - на самом деле
одно целое! Чем более это смехотворное чудо удивляет разум, тем упрямей
лжец говорит о величии заслуги принять его... и об опасности в него не
уверовать. Этот глупец утверждает, что будучи богом, принял плоть
человеческого дитя ради того, чтоб спасти нас всех; и великие чудеса,
которые он совершит на наших глазах, вскоре убедят в этом весь мир! На
кокам-то ужине, где собрались пьянчужки, хитрецу и правда удается, как
говорят, превратить воду в вино; в пустыне он кормит нескольких
бездельников припрятанными продуктами, заготовленными его подручными; один
из его приятелей притворяется мертвым, и наш обманщик его воскрешает; он
переносится на какую-то гору и там, в присутствии двух или трех своих
друзей устраивает такое мошенничество, что любой их современных
махинаторов покраснел бы от стыда.
Однако, с воодушевлением проклиная всех тех, кто в него не верит,
хитрец обещает в награду небеса всем глупцам, что его послушают. Он ничего
не пишет, поскольку невежествен; говорит очень мало, поскольку глуп;
делает же еще меньше, поскольку слаб, и вконец замучив чиновников
магистрата, которым надоели соблазнительные, хоть и очень немногочисленные
речи, шарлатан вынуждает распять его на кресте, предварительно убедив
сопровождающих прохвостов, что как только они его позовут, он будет
спускаться и кормить их своей плотью и кровью. Его пытают, он не
сопротивляется. Почтенный отец его, этот самый Великий Бог, о сошествии
которого он осмеливается говорить, не подает ему никакой помощи, и с
обманщиком обращаются как с последним из преступников, достойным вождем
которых он был.
Собираются его приспешники: "Мы погибли, - говорят они, - и все
надежды рассеются, если мы не спасемся восстанием. Подпоим стражу,
стерегущую Иисуса; похитим его тело, и возвестим, что он воскрес; это
средство верное; если мы заставим людей верить в этот обман, то новая наша
религия распространится повсюду, соблазнит весь мир. Так сделаем же это!"
Уловка с успехом устраивается. Сколько обманщиков обеспечили себе
множество заслуг благодаря одной лишь дерзости! Тело похищено; глупцы,
женщины, дети вопят что есть сил, о чуде, но однако, в большом городе, где
произошли такие великие чудеса, в городе, запятнанном кровью Бога, никто
не хочет верить в этого Бога; там не происходит не единого обращения.
Больше того: событие это так недостойно огласки, что о нем не упоминает ни
один историк. Лишь ученики обманщика думают извлечь выгоду из
мошенничества, и то немного погодя.
Однако это соображение очень сильно, и они ждут несколько лет, прежде
чем воспользоваться своей неслыханной ложью; и вот наконец они воздвигает
на ней шаткое здание своей отвратительной доктрины. Людям нравится любая
перемена. Народ устал от деспотизма императоров, они очень быстро
добиваются признания: такова история всех заблуждений. Вскоре алтари
Венеры и Марса сменились алтврями Иисуса и Марии; жизнеописание лжеца было
опубликовано; у пошлого этого романа нашлись глупцы-поклонники; ему в уста
вложили добрую сотню таких высказываний, о которых он даже и не думал
никогда; некоторые из его нелепых заявлений сразу стали основою его
морали, и поскольку это нововведения как-будто заботились о бедных, то
благотворительность стала первою их добродетелью. Под именем таинств
установились странные ритуалы, из коих самым недостойным и ужасным
оказался тот, посредством которого священник, погрязший в преступлениях,
может, однако, благодаря нескольким магическим словесам, призвать Бога в
жалкий кусочек хлеба.
Нет сомнения, с самого своего рождения этот недостойный культ был бы
безвозвратно повержен, когда бы против него были употреблены лишь средства
заслуженного презрения; однако, его решились преследовать; он укрепился;
его рост стал неизбежен. Даже сегодня достаточно попытаться высмеять его,
и он рухнет. Ловкий Вольтер никогда иным оружием и не пользовался, а из
всех писателей он может похвастаться наибольшим числом приобретенных
сторонников. Одним словом, Евгения, такова история Бога и религии; поймите
же, чего заслуживают эти басни, и определитесь на этот счет.
Е. - Мне не трудно сделать выбор; я презираю все эти мерзские
измышления, и даже самого этого Бога, к которому до сих пор меня тянула
слабость или неведение, и который теперь для меня - лишь предмет
отвращения.
С.А. - Поклянись, что более о нем не думаешь, и никогда к нему не
обратишься и не воззовешь ни разу в жизни, и не изменишь своего решения
никогда.
Е. (бросаясь на грудь мадам де Сент-Анж) - Ах! Я клянусь в этом в
твоих объятиях! Мне не трудно понять, что все, что ты требуешь - для моего
же блага, что ты не хочешь, чтобы подобные бредни когда-либо смутили мой
покой!
С.А. - Разве могут у меня быть иные причины?
Е. - Однако, Далмансе, мне кажется, к рассуждениям о религии нас
привел анализ добродетелей? Вернемся же к ним. Разве в этой религии, какой
бы смехотворной она ни была, не существует некоторых предписанных ею
добродетелей, чей культ мог бы способствовать нашему счастью?
Д. - Ну что ж! Расмотрим. Уж не непорочность ли это, Евгения,
добродетель, которую повергают в прах ваши глаза, хотя все остальное в вас
- истиный образец? Станете ли вы чтить обязанность сражаться со всеми
движениями природы? Пожертвуете ли вы всеми ими пустой и смехотворной
чести никогда не проявить слабости? Будьте честны и ответьте, милый друг:
надеетесь ли вы обрести в этой абсурдной и опасной чистоте души все
наслаждения ей противного порока?
Е. - Нет, клянусь честью, она мне не нужна; я не чувствую ни малейшей
склонности быть непорочной, но напротив, сильную предрасположенность к
пороку; однако, Далмансе, милосердие, благотворительность - не могут ли
они составить счастье некоторых чувствительных душ?
Д. - Прочь добродетели, вызывающие лишь неблагодарность, Евгения! Не
заблуждайся, милый друг: благотворительность - скорее порок гордыни, чем
истинная добродетель души; ближним всегда помогают из кичливости, но не из
одного стремления к добрым делам; и если поданная милостыня не
разрекламирована со всею помпой, это представляется величайшею обдой. А
также, не воображайте, Евгения, что такие действия оказывают лишь чаемое
благотворное влияние: я считаю, что это величайшее мошенничество; он
приучает бедняка к помощи, отнимая у него волю; он перестает трудиться,
надеясь на ваше милосердие, а когда оно исчезает, становится вором или
убийцей. Со всех сторон я вижу поиски средств устранения нищенства, и в
тоже время, все вокруг только и делают, чтобы его умножить. Вы хотите,
чтоб в комнате не было мух? Так уберите же оттуда сахар, их привлекающий!
Вы хотите, чтобы во Франции не было бедных? Не подавайте милостыни, а
главное - закройте свои богадельни. И тогда человек, рожденный в нищите,
лишившись опасных источников сущестовования, соборет все свое мужество,
все полученные от природы способности, чтобы подняться из положения, в
котором был рожден; и не будет более досаждать вам. Уничтожьте, разрушьте
без всякой жалости те отвратительные приюты, где бесстыдно собираете все
плоды беспутства бедняка, ужасные клоаки, каждый день извергающий в
общество мерзостный рой этих новых созданий, уповающих только на ваш
кошелек. Для чего, спрашиваю я, так заботливо поддерживать жизнь таких
существ? Мы что, боимся, что Франция останется без жителей? Ах! Нечего
бояться.
Один из главнейших пороков нашего общества - слишком большое
население, а в то, что такой избыток - во благо Государства, просто трудно
поверить. Эти неисчислимые полчища людей - подобны лишним паразитирующим
ветвям, которые, существуя за счет ствола, в конце концов изнуряют дерево.
Вспомните, ведь всегда, когда население страны превышает объем средств
существования, страна чахнет. Посмотрите повнимательней на Францию, вы
увидите, что с ней именно это и происходит. Каков же результат? Известно.
Китай, который мудрее нас, на поддается на удочку заиметь слишком большое
население. Там нет приютов для позорных следствий разврата: их вышвыривают
вон, как остатки пищеварения. Там нет богаделен: их в Китае не знают. Там
все работают: там все счастливы; ничто не ослабляет волю бедняка, и каждый
может, как Нерон, сказать: "Что такое бедность?"
Е. (мадам де Сент-Анж) - Друг мой, мой отец думает абсолютно так же,
как сударь: он за всю свою жизнь свою не совершил ни единого благодеяния.
И не перестает бранить мать за те деньги, что она тратит на это. Она
ранньше состояла в Обществе матерей, в Филантропическом обществе: не знаю
уж, в чем она только не участвовала; он заставлял ее уйти отовсюду,
пообещав намного уменьшить ей пансион, если она еще раз решится на
подобные глупости.
С.-А. - Нет ничего более смешного и одновременно более опасного,
Евгения, чем все эти ассоциации: это им, да еще бесплатным школам и
богадельням мы обязаны ужасным потрясениям, которые переживаем сейчас.
Никогда не подавай милостыни, дорогая моя, умоляю тебя.
Е. - Не бойся; отец уже давно потребовал от меня того же, и
благотворительность привлекает меня достаточно мало, чтобы из-за нее
нарушить его приказ... движения моего сердца и твои желания.
Д. - Не станем же разглагольствовать о той мере чувствительности, что
мы получили от природы: слишком распространять ее - значит уничтожить
совсем. Какое мне дело до несчастий других!! Неужто мне не хватает своих
собственных, чтобы печалиться еще и о чужих! Пусть очаг чувствительности
возжигает одни лишь наслаждения! Будем чувствительными ко всему, что им
благоприятствует, и абсолютно глухими ко всему остальному. Из такого
состояния души проистекает некое подобие жестокости, которая не всегда так
уж неприятна. Невозможно ведь вечно делать зло. Лишившись доставляемого им
удовольствия, уравновесим по крайней мере ощущуния небольшою пикантной
злостью никогда не делать добра.
Е. - Ах! Боже! Как воодушевляют меня ваши уроки! Мне кажется, теперь
меня легче убить, чем заставить сделать какое-нибудь доброе дело!
С.-А. - А что-нибудь плохое ты так не готова сделать?
Е. - Молчи, соблазнительница; я отвечу на это лишь когда ты закончишь
меня наставлять. Мне кажатся, судя по всему, что вы мне говорите,
Долмансе, на земле нет ничего более безразличного, чем совершать добро или
зло; ведь только наши вкусы и темперамент достойны уважения?
Д. - Ах! Не сомневайтесь, Евгения, эти слова - порок и добродетель -
дают нам лишь исключительно частные представления. Нет ничего, что, каким
бы необычным оно вам ни казалось, было бы поистине преступным; и нет
ничего, что могло бы зваться добродетельным. Все зависит от наших нравов и
климата, в котором мы проживаем; то, что здесь преступление, в
каких-нибудь нескольких сотнях лье отсюда - уже добродетель, и добродетели
другого полушария могут вполне соответственно быть преступлениями для нас.
Нет единого безобразия, которое не было бы обожествлено, и ни единой
добродетели, которая не была бы заклеймена. Из этих чисто географических
различий рождается наше пренебрежение уважением или презрением людей,
смешными или и легкомысленными чувствами, над которыми мы должны
подняться, так, чтобы даже без всякого страха предпочесть их презрение,
если только стоящие нам этого поступки дают нам хоть какое-то наслаждение.
Е. - Однако, мне, кажется, должны сущестововать достаточно опасные,
жестокие сами по себе поступки, которые всеми рассматриваются как
преступные, и в качестве таковых наказываются во всех концах света?
С.-А. - Таких поступков не существует, их нет, любовь моя, даже
воровство, кровосмешение, убийство, или оцеубийство таковыми не являются.
Е. - Как! Такие ужасы могут быть как-то оправданы?
Д. - Мало того, они почтенны, увенчаны славою, рассматриваются как
благо, в то время как в других местах - человечность, искренность,
благотворительность, целомудрие - все наши добродетели, наконец, -
рассматриваются как чудовищные пороки.
Е. - Прошу вас, объясните мне все это; я требую краткого анализа
каждого из этих преступлений, и прошу, чтоб вы начали объяснение с вашего
мнения о распутстве девиц, а затем - о неверности жен.
С.-А. - Ну что ж, слушай, Евгения. Не нужно и говорить, что едва
покинув чрево матери, девица принуждена стать жертвою родительской воли, и
оставаться таковой до последнего своего вздоха. Но в век, когда свободы и
права мужчин так заботливо были умножены, юные девушки не могут более
оставаться рабынями своих семей, поскольку власть этих емей над ними
всегда была абсолютной химерой. Послушаем же мнение природы на столь
интересную тему, и пусть законы животного мира, наиболее к природе
приближенные, послужат нам в этом примером. Разве у животных отцовский
долг простирается далее первых чисто физических отправлений?
АЛЬФРЕД ДЕ МЮССЕ
Г А Л И А Н И
(ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО)
ИЗДАТЕЛЬСТВО "ВАЛЮ"
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Пробило полночь. Залы графини Галиани еще сверкали тысячами огней.
Оживленные пары носились под звуки опьяняющей музыки. Все блистало
великолепием одежды и украшений. Изящная, полная радушия хозяйка и царица
бала казалось радовалась успеху празднества. Она отвечала приятной улыбкой
на слова, ласки и комплементы, которые рассыпались перед ней в
благодарность за приглашение.
Верный своей привычке наблюдателя, я уже сделал не одну заметку,
выражающую сомнения в достоинствах, приписываемых графине Галиане. Как
светская женщина она была ясна и понятна. Оставалось исследовать ее
нравственность, подойдя с ланцетом анализа к ее сердцу, и тут какое-то
странное чувство неприязни оттолкнуло меня, мешая продолжать исследования.
Я испытал огромные затруднения, пытаясь проникнуть в глубину души
этой женщины, поведение которой ничего не обьясняло. Еще молодая,
красивая, с точки зрения широкго вкуса, эта женщина без родных, близких и
друзей держалась в свете обособленно. Она вела такой роскошный образ
жизни, который едва ли мог быть обеспечен одним состоянием.
Злые языки, как обычно, злословили, но никаких доказательств не было
и графиня оставалась непорочной. Одни называли ее теодорой, женщиной
лишенной сердца и темперамента, но остальные говорили, что она носит
глубокую рану в душе и стремится предохранить себя от жестоких
разочарований в будущем.
В стремлении преодолеть колебания своих суждений я призывал на помощь
всю силу логики, но все было безрезультатно. И удовлетворительного вывода
сделать не удалось. Раздосадованный, я уже собирался оставить все подобные
размышления, когда один старый развратник воскликнул:
- Послушайте, ведь она ... ТРИБАЗА!
Это слово осветило все звенья. Противоречия сгладились.
Трибаза! о! это слово кажется страшным для слуха, оно создает перед
вами волнующее видение неслыханного сладострастия, порочного до безумия
Это неистовое бешенство, неудержимое желание, наслаждение ужасающее и
незавершенное....
Напрасно я отгонял эти образы, они в мгновение ока погрузили мое
воображение в разгульный вихрь.
Я уже видел перед собой обнаженную графиню в обьятиях другой женщины
с распущенными волосами, задыхающуюся, изнуренную муками недоспевшей
сладости.
Моя кровь воспламенилась, чувства во мне напряглись, ошеломленный я
опустился на диван. Придя в себя от этого дикого урагана чувств, я стал
обдумывать, каким образом захватить графиню врасплох. Это нужно было
сделать во что бы то ни стало.
Я решил подглядывать за ней в течение ночи, если мне удастся
спрятаться у нее в спальне. Стеклянная дверь спальни находилась как раз
против кровати. Я спрятался в портьерах и терпеливо стал ожидать
дальнейшего развития событий.
Спустя немного времени появилась графиня в сопровождении горничной,
молодой девушки с прекрасными очертаниями форм.
- Ложитесь спать, Юлия, я проведу эту ночь без вас, а если услышите
шум в моей комнате, не тревожтесь, я, хочу быть одна, - сказала графиня.
Эти слова обещали многое ...
Я готов был аплодировать своей смелости. мало по малу в гостиной
стало стихать. Воспользовавшись минутой, когда графиня повернулась к
приближающейся своей приятельнице, я ловко проскользнул в спальню и
спрятался в драпировках стен. Графиня осталась наедине с приятельницей.
Это была Фанни.
Фанни: Досадная погода! Ужасный ливень и ни одной коляски.
Галиани: Это печалит и меня также. К сожалению мой экипаж у мастера.
Фанни: Мама будет беспокоиться.
Галиани: Ну, не тревожтесь, душечка! Ваша мама предупреждена. Она
знает, что вы проведете эту ночь у меня. Будьте как дома.
Галиани пропустила ее в спальню и они обе оказались перед моими
глазами.
Фанни: Право, вы очень добры, но я ведь могу вас стеснить...
Галиани: Наоборот. Вы доставите мне удовольствие. Это просто
маленькое происшествие, которое меня позабавит. Я вас даже не отпущу иэ
этой комнаты. Мы останемся вместе.
Фанни: Зачем? Ведь я помешаю вам спать.
Галиани: Ну, вы очень церемонны. Будем как две подруги - миссионерки.
Сладкий поцелуй подкрепил это излияние нежности.
- Я помогу и раздеться вам, горничная легла спать, бездельница! Ну,
да мы и без нее обойдемс я... Какое сложение! Счастливая девушка. Я
восхищена вашей фигурой.
Фанни: Вы мне льстите!
Галиани: О чудесная! Какая белизна! Вот чему можно позавидовать.
Фанни: Нет, в этом вы не правы. Говорю вам искренно. Вы белее меня.
Галиани: Дитя мое, не говорите этого. Лучше снимите с себя все, как
я. Ну, чего стыдиться? Ведь мы не перед мужчиной. Вы поглядите в это
зеркало. Будь здесь Парис, он бы, конечно, отдал бы яблоко вам, плутовка.
Вас следует поцеловать в лобик... в щечки... в губы... вы прекрасны всюду,
вся... вся...
Губы графини пылко и страстно пробегали по телу Фанни. Полная
смущения Фанни трепетала и позволяла делать с собой все, не понимая, что
происходит.
Эта прелестная чета была воплощением страсти и изящества, сладкого
самозабвения и боязливого стыда. Девушка-ангел находилась в обьятиях
воспаленной вакханки.
Какая красота открылась моему взору! Какое зрелище заставляло мое
сердце колотиться.
Фанни: О, что вы делаете, мадам! Пустите меня, мадам, прошу вас!
Галиани: Нет, нет, моя Фанни! Мое дитя! Моя радость! Жизнь! Ты так
очаровательна. Ты видишь, я тебя люблю ... схожу с ума! Тщетно девушка
сопротивлялась. Поцелуи заглушали ее крики. Сжатая в обьятиях, обвитая
руками Галиани, как змеями, она билась точно голубка. Жарким обьятием
схватив девушку, графиня понесла ее на кровать и бросила туда свою добычу.
Фанни: Что вы? Боже! Постойте... но это ужасно! Я буду кричать!
Оставьте меня. Я вас боюсь.
Но поцелуи еще более горячие, заглушали ее крики. Руки обнимали ее
все сильнее, и вот два тела слились воедино...
Галиани: Фанни, ко мне плотнее, отдайся мне всем телом ... вот так!
Моя радость! Вот, вот, как ты дрожишь дитя... ага, ты сдаешься.
Фанни: Это дурно... это дурно... вы меня губите ... я умираю.
Галиани: Прижми меня, моя любовь... прижми сильнее. Как ты хороша...
ты наслаждаешься, ты счастлива? О боже!
Это было зрелище безумия. Графиня с горяшими глазами, извиваясь,
бросилась на свою жертву, скорее испуганную, чем возбужденную. Их
телодвижения и порывы не останавливались, огненные поцелуи заглушали крики
и вздохи. Кровать хрустела от исступленных толчков графини. Вскоре
изнуренная, ослабевшая Фанни раскинула руки, побледневшая она лежала, как
прекрасная покойниц а...
Графиня была в бреду. Наслаждение ее убивало, не завершаясь
удовлетворением. Обезумевшая она кинулась на ковер среди комнаты и,
катаясь, принимала сумасбродные бесстыдные позы, пальцами пытаясь вызвать
уходящее наслаждение. При этом зрелище мой разум помутился. Одно мгновение
мною владело отвращение и негодование, мне хотелось появиться перед
графиней и обрушить на нее всю тяжесть презрения, но чувства мужчины
преодолели рассудок.
Сбросив одежду, разгоряченный, я устремился к прекрасной Фанни.
Прежде чем она поняла, что подверглась новому нападению, я, ликуя,
почувствовал, как подо мною отвечая каждому моему движению, колеблется и
дрожит ее гибкое тело. Стискивая ее язычок, колючий и обжигающий, я
скостил ее ноги своими и наши души слились. Уничтоженный, потерянный в
обьятиях Фанни, я не почувствовал яростного натиска графини.
Приведенная в себя моими восклицаниями и вздохами, она, охваченная
яростью пыталась силой отрвать меня от моей подруги... пальцы и зубы ее
впились мне в тело.
Двойное соприкосновение с телами, пылающими страстной жаждой, только
удвоило мое желание.
Я был охвачен пламенем. Сохраняя свое положение властелина над телом
Фанни, я в этой борьбе трех тел, смешавшихся, скрестившихся, сцепившихся
друг с другом, достиг того, что крепко стиснув бедра графини, я держал их
развернутыми над своей головой.
- Галиани, ко мне, опирайся на руки и двигайся вперед!
Галиани поняла меня и я смог свободно вздохнуть и сунуть свой быстрый
пожирающий язык в ее воспаленное тело.
Фанни в забвении ласкала трепещущую грудь, качавшуюся над ней. Очень
быстро графиня была побеждена и усмирена.
Галиани: Какой огонь вы зажгли! Это слишко м... пощадите... о! Мое
сердце, боже, я задыхаюс ь...
Тело графини тяжело откатилось в сторону. Фанни в безумном восторге
вскинула руки мне на шею, обвилась вокруг меня и, прижавшись телом,
скрестила ноги у меня за спиной.
Фанни: Дорогой мой... ко мне... весь ко мн е... ох... я чувствую, что
куда-то погружаюсь...
И мы остались распростертыми друг на друге, оцепеневшими,
неподвижными, с полуоткрытыми ртами, едва дыша.
Понемногу мы пришли в себя. Все трое поднялись. С минуту в отуплении
смотрели друг на друга. Удивленная, устыдившаяся своего состояния,
графиня, поспешно прикрылась. Фанни спряталась под простыней, потом, как
ребенок, осознавшая свой поступок, который стал уже непоправим, горько
заплакала, а графиня обратилась ко мне с едким упреком:
- Сударь, вы для меня отвратительная нечаянность. Ваш поступок - само
бесчестие и подлость. Вы заставляете меня краснеть.
Я попытался защищаться. Но графиня не позволила мне раскрыть рта.
- О, знаете, сударь, женщина не простит тому, кто использовал ее
слабость.
Я как мог оправдывал себя пагубной непреодолимой страстью к ней,
страстью, которую она своей холодностью довела до отчаяния, побудившего к
хитрости и даже - насилию.
- Кроме того, - добавил я, - можете ли вы допустить, что используете
во зло допущенную слабость. Я виноват, но не думайте о безумии, овладевшем
моим сердцем, и лучше не думайте ни о чем, кроме наслаждения, которое
может быть потеряно сейчас же.
Пока графиня притворялась возмущенной, прятала голову в руках, я
обратился к Фанни со словами:
- Воздержитесь от слез в наслаждении. Думайте только о блаженной
сладости, соединившей нас, пусть она останется в вашей памяти счастливо
гармонией. Клянусь, что никогда не испорчу памяти моего счастья,
разглашением посторонним людям!
Гнев утих, слезы высохли, незаметно мы снова сплелись все трое,
состязаясь в шалостях, поцелуях и ласках.
- О, мои прекрасные подружки. - воскликнул я, - пусть никакая боязнь
вас не омрачает. Отдадимся друг другу до конца! Может быть эта ночь будет
последней... посвятим же ее одной радости жизни!
Галиани воскликнула: Жребий брошен! К наслаждению! Фанни, сюда!
Поцелуй же. Ну, дурочка, не смущайся. Дай мне тебя покусать. Я хочу
вдохнуть тебя до самого сердца... Альоиз, к делу! О, вы великолепный
зверь! Каким богатством вас наделила природа!
- Вы этому завидуете, Галиани? Так я начну с вас. Вы пренебрегали
этим наслаждением? Теперь, отведав, вы его благославляете! Лежите, лежите
и выставляйте мишень для моего нападения. Ах, сколько красоты в вашей
позе! скорее Фанни сцепитесь ногами с графиней, введите сами мое оружие
бейте в цель! Галиани:... а... а вы делаете успехи.
Графиня качала бедрами, как бешеная, более, впрочем, занятая
поцелуями Фанни, чем моим стараниями.
Я воспользовался одним движением, которое все спутало и быстро
опрокинул Фанни на графиню.
В одно мгновение мы смешались все трое погрузившись в море
наслаждений.
Галиани: Что за прихоть, Альоиз! Вы внезапно отвернулись от врага...
о, я вас прощаю. Вы поняли, что не стоит терять времени с бесчувственной.
Что делать - это мое печальное свойство - разлад с природой. Я желаю
и чувствую только ужасное и чрезмерное. О, это страшно! Доходить до
изнурения, до потери рассудка в самообмане. Всегда желать и никогда не
знать удовлетворения.
Во всей речи слышалась такая жалоба, такое живое выражение
безнадежного отчаяния, что я почувствовал себя крайне взволнованным. Эта
женщина, делая зло, страдала сама.
- Может быть это состояние проходящее, Галиани? Может быть вы слишком
поддались влиянию губительных книг?
- О, нет, нет, слушайте... и она начала рассказ своей жизни.
- Я была воспитана в италии теткой, оставшейся вдовой в очень раннем
возрасте. До 15 лет я, кроме религии, ничего не знала, я молилась только
об избавлении от мук ада. Этот страх был внушен мне теткой, не смягчавшей
его ни малейшим проявлением нежносии. Единственным удовольствием моей
жизни был сон, дни же протекали очень грустно. Иногда, по утрам, тетка
брала меня в свою постель и стискивала меня внезапно в обьятиях порывисто
и судорожно. Она извивалась, запрокидывала голову и, обмякая, вдруг
начинала бешено смеяться. Испуганная, я смотрела на нее не двигаясь,
говоря себе, что ею овладела падучая болезнь.
Однажды после долгого собеседования со священником, она окликнула
меня и заставила выслушать следующую речь почтенного отца:
- Дочь моя, вы становитесь взрослая. Демон-соблазнитель может
обратить на вас свой взор. Вы это скоро почувствуете. В случае
недостаточной чистоты и безгрешности - вы в опасности. Ваша неуязвимость
зависит от вашей запятнанности.
Страданиями наш владыка искупил себя, страданиями же и вы искупите
ваши грехи. Приготовьтесь подвергнуться искупительной муке. Просите у бога
сил и мужества, чтобы достойно перенести испытания, которым будете
подвергнуты сегодня вечером. Идите с миром, дочь моя!
Последние дни тетка неоднократно рассказывала мне о страстях и пытках
которые надо претерпеть ради искупления грехов.
Наедине я хотела молиться и думать о боге, но меня преследовала мысль
об ожидаемых мучениях.
Среди ночи ко мне вошла тетка. Она приказала мне раздеться догола,
вымыла меня с ног до головы и велела одеть черное платье, застегивающееся
только на шее и имевшее разрез от шеи до низа.
Она сама надела такое же платье и мы, выйдя из дома, поехали в
коляске.
Через час мы очутились в огромном доме, обитом черной тканью и
освещенном единственной лампой, подвешенной у потолка. Посреди зала
возвышался апалей, окруженный подушками.
- Станьте на колени племянница, и подкрепите себя молитвой о
мужественном перенесении всех мук, которые сулит вам бог.
Я едва успела повиноваться, как открылась потайная дверь в темноте и
ко мне подошел монах, одетый также как и мы.
Бормоча какие-то слова, он распахнул мою одежду и, отбросив полы в
обе стороны, обнажил мое тело от шеи до пят. Легкая дрожь сотрясала
монаха. Восхищенный, без сомнения, зрелищем моего тела, он пробежал рукой
повсюду, коснувшись ниже талии, на мгновение остановился и, наконец,
просунул руку еще ниже.
- Вот источник греха у женщин. Он должен быть немедленно наказан, -
произнес он могильным голосом. Едва он произнес эти слова, как на меня
обрушились удары плетей.
Я вцепилась в апалей и всеми силами старалась не кричать, но напрасно
- боль была непереносимой. Я бросилась в сторону с криком: "Пощадите!
Пощадите! Я не перенесу этой пытки, лучше убейте меня... сжальтесь!"
- Негодная, - воскликнула тетка с возмущением, бери пример с меня.
При этих словах она смело раскрылась и раздвинула бедра, подняв ноги
кверху. Удары посыпались на нее градом. Ее плачь огласил залу, но монах
был безжалостен. В одну минуту ее бедра окровавились, она же по времени
выкрикивала: "Сильнее, еще сильнее... "
Это зрелище привело меня в иступление.
Вдруг я почувствовала сверхестественную смелость и закричала, что
готова вынести все!
Тетка немедленно встала и осыпала меня поцелуями.
Монах связал мне руки и закрыл глаза повязкой. Пытка возобновилась,
но это было еще более страшно. вскоре, оцепенев от боли, я стала
неподвижна, ничего более не чувствуя...
Однако поверх ударов мне слышались неясно какие-то крики, хохот,
всплески ладоней, шлепающих по телу. Смех был бессмысленный, судорожный -
предвестник каких-то ликующих чувств. Через минуту лишь один осипший от
сладострастия голос моей тетки царил над этой страшной вакханалией звуков,
над этой кровавой сатурналией.
Позже я поняла, что это зрелище моей тетке нужно было, чтобы будить
желания, каждый мой подавленный вздох вызывал бурный порыв сладострастия
уставший палач закончил пытку. Все еще без дыхания, я была в ужасном
состоянии, близком к смерти.
Однако, овладевшая собой, я начала ощущать какой-то страшный зуд...
мое тело трепетало и горело. Я невольно сделала скользящее движение
вызванное непонятным мне зудом. Вдруг две руки нервно схватили меня и
что-то теплое, продолговатое стало биться в мои бедра... скользнуло ниже и
неожиданно прокололо меня. В эту минуту мне почудилось, что я разорвана
пополам. Вне себя от ужаса я вскрикнула и почувствовала, что в меня до
конца задвинули твердое тело, раскрывшее меня. Мои окровавленные бедра
раскинулись в стороны, мои нервы напряглись, а жилы надулись. Сильное
трение, которое я ощутила и которое производилось с невероятной быстротой,
так меня разожгло, что мне стало казаться испытание раскаленным докрасна
железным стержнем.
Вскоре я впала в какое-то блаженство. Густая и горячая жидкость
влилась в меня с молниеносной быстротой, прожигая насквозь и щекотя
сердце. Я превратилась в огненную лаву!!!
Я почувствовала, что во мне бежит острое и едкое истечение, которое
вызвало во мне яростные телодвижения и, наконец, в изнеможении я упала в
какую-то бездонную пропасть неслыханного наслаждения.
Фанни: Галиани, какая картина! Вы вселяете в нас дьявола!
Галиани: Это еще не все. Мое наслаждение сменилось вскоре дикой болью
я была ужасающе изнасилована. Более 30 монахов по очереди набрасывались на
этот пир... пир дьявола. Моя голова повисла. Разбитое, надломленное тело
свалилось на подушки, подобно трупу. В состоянии близком к смерти я была
отнесена на постель.
Фанни: Какая отвратительная жестокость!
Галиани: О, да... отвратительная и губительна вернувшись к жизни и
выздоровев, я поняла ужасную развращенность мое тетки и ее страшных
соучастников. Я поклялась в смертельной ненависти к ним. И эту ненависть я
перенесла на всех мужчин. Мысль об их ласках переворачивала все мое
существо. Я не хотела больше такого унижения, я не хотела быть игрушкой их
прихоти. Но мой проклятый темперамент требовал исхода. Лишь намного позже
меня вылечили от ручного блуда уроки девушек монастыря искупления, но их
роковая наука погубила меня навсегда!
Тут рыдания заглушили пресекающийся голос графини. Ласки не оказывал
на нее действия. Я стремился переменить разговор и обратился к Фанни:
- Теперь за вами очередь, прекрасная Фанни. Вы в одну ночь
посвятились во все тайны? Ну, расскажите, как и когда вы узнали впервые
радости чувств?
Фанни: О, нет, скажу вам прямо, я на это не решусь.
Альоиз: Ваша застенчивость, по меньшей мере, здесь не ко времени.
Фанни: Дело не в том, но после рассказа графини все то, что я могу
рассказать будет незначительно.
Альоиз: Пожалуйста, не думайте этого, наивное дитя! К чему колебания
разве не связали нас одни чувства, одно наслаждение? Вам нечего краснеть,
мы уже много совершили и о многом можем говорить.
Галиани: Моя прелесть. Мы вас поцелуем, чтобы заставить вас решиться
посмотрите на Альоиза! До чего он в вас влюблен, Фанни, он вам угрожает!
Фанни: Нет, нет оставьте, Альоиз! Я не в силах больше ... Галиани,
как вы похотливы, Альоиз уйдите.
Альоиз: Курций во всеоружии и поразит вас, если вы не расскажете нам
одиссею своего девичества.
Фанни: Вы принуждаете к этому?
Альоиз и Галиани: Да, да!
Фанни: Я росла до пятнадцати лет в полном неведении. Уверяю вас, даже
в мыслях не останавливалась на том, что мужчина отличается от женщины. Я,
без сомнения, жила беззаботно и счастливо. Но вот, оставшись одна, я
почувствовала, как будто томление по простору. Я разделась и улеглась
почти голая на диване... мне это так стыдно вспоминать. Я растянулась и
раздвинула бедра, я двигалась туда и сюда. Не понимая, что со мной
делается, я принимала самые непристойные позы. Гладкая атласная обивка
дивана какой-то свежестью доставляла мне сладкое ощущение. Как я свободно
дышала. Какое это было благостное и восхитительное ощущение, которое
испытывало мое тело. Мне казалось, что я таю в лучах прекрасного солнца,
становлюсь сильнее, больше.
Альоиз: Фанни, вы поэтичная душа!
Фанни: Я вам совершенно точно описываю свои чувства. Мои глаза с
упоением блуждали по моему телу, руки ловили мою шею, грудь. Скользя вниз
они останавливались и я против воли тонула в грезах. Слова любви
непрестанно звучали у меня в голове со своим неясным смыслом. Наконец, я
нашла, что я очень одинока, меня посетила какая-то жуткая пустота. Я
поднялась с дивана и оглянулась вокруг. Некоторое время я оставалась в
задумчивости. Голова моя печально поникла, руки опустились.
Потом, оглядывая себя снова и трогая себя снова, я спрашивала себя:
все ли во мне закончено? все ли мое тело выполняет свое назначение?
Интуитивно я понимала, что есть что-то, чего мне недостает и я желала
этого всей душой. Вероятно, я имела вид помешанной, потому что я нередко
ловила себя на том, что я безумно смеюсь. Руки мои раскрылись, словно для
того, чтобы охватить предмет моего вожделения. Я дошла до того, что обняла
сама себя. Я стиснула мои члены и ласкала, мне непрерывно было нужно
живое, чужое тело, которое можно было обнять и приласкать... в мое
странной иллюзии я хватала себя, воображая свое тело чужим.
Через стекло больших окон вдали виднелись огромные деревья и газоны,
так манило пойти туда и поваляться на зелени, затеряться в чаще листьев. Я
любовалась небом, мне хотелось улететь наверх, исчезнуть в синеве,
смешаться с тучами и ангелами. Я могла сойти с ума. Кровь горячо прилила к
голове. .. вне себя от восторга, я откинулась на подушки и одну из них
зажала между ногами, а другую обняла руками. Я безумно целовала ее, даже
улыбалась ей. Мне казалось, что она наделена способностью чувствовать.
Вдруг я остановилась. Я вздрагивала и мне казалось, что я тону и исчезаю.
Ах, боже мой! - воскликнула я, вскакивая в испуге, чувствуя себя
совсе мокрой. Ничего не понимая в том, что во мне произошло, мне стало
страшно, я бросилась на колени, моля бога простить меня, если я поступила
дурно.
Альоиз: Милая невинность! Вы никому не доверились, не рассказали
того, что вас так напугало?
Фанни: Нет, я никогда никому этого не рассказввала, не осмелилась бы
... еще час назад я была невинной. Вы дали разгадку моей шарады.
Альоиз: О, Фанни, это признание переполняет меня счастьем! Мой друг,
ну прими еще доказательства моей любви, Галиани, будьте свидетельницей
моей любви, смотрите, как я полью сейчас этот божественный юный цветок
небесной росой.
Галиани: Какой огонь! Фанни, ты уже обмираешь, о-о-о она
наслаждается,
Альоиз: Я расстаюсь с душой. Я ....
И сладкая страсть кинула нас в опьянение, мы оба унеслись на небо.
После минутного отдыха я счел своим долгом приступить к своему
рассказу.
- Я родился, когда мои отец и мать были полны сил и молодости. Мое
детство было счастливо и протекало без слез и болезней. К тринадцати годам
я был почти уже мужчиной. Волнение крови и вожделение живо давали себя
знать. Предназначенный к принятию церковного сана, воспитанный со всей
строгостью, я всеми силами подавлял в себе чувственные желания. Ночью во
мне природа добивалась облегчения, но я боялся этого, как нарушения
правил, в котором сам не был виноват. Это противодействие, это внутренняя
борьба привели к тому, что я отупел и походил на слабоумного, когда мне
случайно встретилась молодая женщина, то она мне казалась живосветящейся и
источающей чудесный огонь. Разгоряченная кровь приливала к голове все
сильнее и чаще. Это состояние длилось уже несколько месяцев когда однажды
утром я почувствовал, что все мои члены сводит судорогой. При этом я
испытывал страшное напряжение, а затем конвульсию, как при падучей. Яркое
движение предстало передо мною с новой силой. Моим взорам открылся
бесконечный горизонт, воспламененные небеса, прорезанные тысячами летящих
ракет, ниспадая плавающих, наливающихся дождем сапфировых и изумрудных
искр. Пламя на небесах утихло - теперь голубоватый огонь пришел ему на
смену. Мне казалось что я плавал где-то в мягком и приятном свете луны.
Я бредил любовью, наслаждением в самых непристойных выражениях, а
руки мои сотрясали мой высокомерный приап.
Впечатления, сохранившиеся от изучения мифологии, смешались теперь с
видениями. Я видел Юпитера и с ним Юнону, хватающего ее за перул. Затем я
присутствовал при оргии, при адской вакханалии в темной и глубокой пещере,
охваченной зловониями: красноватый свет и отблески синие, зеленые
отражались на телах сотен дьяволов с козлиными туловищами в самых
причудливых и страстных позах. Они качались на качелях держа свои ...
наготове и залетая на раскинувшуюся женшину, с размаху вонзая ей свое
копье между ног. Другие, опрокинув непристойную набожную монахиню вниз
головой, с сумашедшим смехом кувалдой всаживали ей великолепный огненный
приап и вызывали в ней с каждым ударом парекопизы неистового наслаждения
третьи, с фитилями в руках зажигали оружие, стреляющее пылающим приапом,
который бесстрашно принимала в мишень своих раздвинутых бедер бешеная
дьяволица. Повсюду слышалсяь гиканье и хохот, вздохи, обмороки
сладострастия.
Я видел, как старый дьявол, которого несли на руках четверо,
раскачивал гордо свое оружие сатанически-любовного наслаждения. Всякий
падал ниц при его приближении.
Это было издевательским подражанием процессам святых тайн. Временами
дьявольский приап волнами изливал потоки жертвенной жидкости.
Когда я начал приходить в себя от этого грозного приступа болезни, я
почувствовал себя менее тяжко, но утешение духа усилилось.
Около моей постели сидели три женщины, еще молодые, одетые в
прозрачные белые пенюары. Я думал, что у меня продолжается головокружение,
но мне сказали, что мой мудрый врач, разгадав мою болезнь, решил применить
единственно нужное мне лекарство. Я тотчас схватил белую упругую ручку и
осыпал ее поцелуями, а в ответ на это свежие губы прильнули к моим губам.
Это сладкое прикосновение меня наэлектризовало.
- Прекрасные подруги, воскликнул я, - дайте мне счастья! Я хочу
бескрайнего счастья, я хочу умереть в ваших обьятиях! Отдайтесь моему
восторгу, моему безумию!
Тотчас же я отбросил все, что меня покрывало, и вытянулся на постели
выпрямился высоко мой ликующий приап, кроме того я подложил под бедра
подушки...
- Ну вот, вы, пленительная рыжеволосая девушка, с такой упругой и
белой грудью, сядьте к моему изголовью лицом и раздвиньте ножки. Хорошо
восхитительно! Светлокудрая, голубоглазая, ко мне! Ну, иди, сядь верхом н
высокий мой трон, царица! Возьми в руки этот пылающий скипитер и спрячь
его целиком в своей империи... ух... так быстро... качайся в такт, будто
едешь медленной рысь продли же удовольствие.
А ты, чудесная красавица, такая рослая с темными волосами, с
восхитительными формами, обхвати ногами вот здесь, сверху мою голову!
Прекрасно! Догадалась с полуслова... раздвинь бедра пошире, еще, так,
чтобы я мог тебя видеть, а мой рот будет тебя пожирать, язык же влезет
куда захочет. Зачем ты стоишь так прямо? Спустись же, дай поцеловать твою
шейку.
- Ко мне нагнись, ко мне! - закричала рыжеволосая, маня ее своим
заостренным языком, тонким, как венецианская дева, подвинься, чтобы я
могла лизать твои глаза и губы. Я люблю тебя... это мой рок.... ну, положи
свою руку сюда... так, потихоньку...
И вот каждый задвигался, зашевелился, подстрекая другого и добиваясь
собственного удовлетворения.
Я пожирал эту сцену, полную воодушевления, сумасбродных и озорных
поз. Вскоре крики и вздохи перемешались, огонь пробежал по жилам. Я
вздрогнул всем телом. Мои руки блуждали по чьим-то горячим телам и
находили те самые красоты милых женщин, которые заставляли меня корчиться
о сладострастия. Потом губы сменили руки, жадно всасывая их тело, я кусала
грыз. Мне кричали, чтобы я остановился, что это убийство, что я их
покалечу, но это только удваивало силы. Такая удивительная чрезмерность
меня уморила. Голова бессильно опустилась. Я лишился сил. Мои красотки
также потеряли равновесие и лишились чувств. Я обнимал их бесчувственных,
при последнем вздохе и тонул в собственных излияниях. Это было огненное
истечение, стремительное и бесконечное.
Галиани: Какую сладость вы вкусили, Альоиз! Как я завидую этому! А
ты, Фанни, бесчувственная? Она спит кажется.
Фанни: Оставьте, Галиани, снимите вашу руку, она меня давит. Я точно
мертвая. Боже мой, какая ночь... дайте спать..., и бедное дитя зевнуло,
повернулось на дру бок и закрылось, маленькое и ослабевшее на углу
кровати....
Я хотел привлечь ее к себе, но графиня знаком остановила меня.
Галиани: Нет, нет. Я понимаю ее. Что касается меня, то я обладаю
совершенно другим характером. Я чувствую страшное раздражение. Я мучаюсь,
я хоч у... ах взгляните. Я хочу смерти. У меня в душе ад, а в душе огонь,
и я не знаю, что бы такое сделать.
Альоиз: Что вы делаете, Галиани, вы встаете?
- Не выдержу больше, я сгораю! Я хотела бы... да утолите ж меня
наконец!
Зубы графини сильно стучали, глаза вращались. Все в ней конвульсивно
содрогалось. На нее было страшно смотреть. Даже Фанни поднялась,
охваленная ужасом. Что же касается меня, то я ожидал нервного припадка.
Тщетно покрывал я поцелуями важнейшие части ее тела, руки устали в
попытках схватить неукротимую фурию и успокоить.
Галиани: Спите, я оставлю вас... с этими словами она исчезла,
выскользнув в распахнутую дверь.
Альоиз: Что она хочет? Вы понимаете, Фанни?
Фанни: Тише, Альоиз. вы слышите? Она убивает себя. Боже мой, она
заперла дверь. Ах, она в комнате Юлии. Постойте, тут есть стеклянная рама,
через нее можно все увидеть... придвиньте диван и влезайте...
Нашим глазам открылось невероятное зрелище: при свете ночника графиня
с бешеными рыданиями каталась по полу из кошачьих шкурок. Видимо кошачьи
шкурки сильно возбуждали ее. Ну, конечно, женщины-вакханки всегда
пользовались этим на сатурналиях, с пеной на губах, вращая глазами и
шевеля бедрами, запачканными семенем и кровью.
Временами графиня вскидывала ноги высоко кверху, почти вставая на
голову, потом с жутким смехом валилась опять на спину. И бедра терлись о
меховую поверхность с бесподобной ловкостью.
Галиани: Юлия, ко мне. Я не знаю, что со мной! Я сейчас сойду с ума!
И вот, Юлия, голая, схватила графиню и связала ей руки и ноги. Когда
припадок страсти достиг апогея, судороги графини испугали меня. Юлия же ни
мало не удивляясь, прыгала вокруг графини, как сумашедшая. Графиня следила
за ней. Это была самка-прометей, раздираемая сотней коршунов сразу!
Галиани: Мезор, Мезор, возьми меня! На этот крик выбежал откуда-то
огромный дог и, бросившись на графиню, принялся лизать языком воспаленный
клитор, красный конец которого высовывался наружу. Графиня громко стонала,
все время возвышая голос.
Можно было заметить постепенность нарастания собачьего рычания,
слышать голос необузданной калимакты.
Галиани: молоко, молоко! ох... молоко...
Я не понимал этого восклицания. Это был голос скорби и агонии. Но тут
появилась Юлия, вооруженная огромным гуттаперчевым аппаратом, на полненным
горячим молоком. Замысловатый аппарат обладал большой упругостью. Могучий
жеребец-производитель едва ли мог иметь... что-либо подобное. Я не
допускал мысли о том, что это может войти... но к моему удивлению, после
пяти-шести толчков, сопровождавшихся режущим болевым криком, огромный
аппарат скрылся между ног графини. Графиня страдала, что она была осуждена
на казнь. Бледная и застывшая подобно мраморной кассандре, работы кассини.
Движения аппарата то взад, то вперед производились Юлией с
поразительной готовностью до тех самых пор, пока Мезор, находившийся в это
время без дела, не кинулся на Юлию, выполнявшую мужскую роль, но
представлявшую сладкую приманку для Мезора. Мезор наскочил на зад Юлии с
таким успехом, что Юлия внезапно остановилась, замирая.
Вероятно ее ощущения были очень сильны, так как выражение ее лица
было таким, каким ранее не было. Разгневанная промедлением графиня стала
осыпать негодную проклятиями. Придя в себя, Юлия возобновила работу с
удвоеной силой... разгоряченные толчки, раскрывшиеся глаза и открытый рот
графини дали понять Юлии, что секунды страсти наступили.
Переполненый сладострастия я не имел силы сойти с места и утратил
рассудок: в глазах помутилось, голова страшно кружилась, страшно стучал
сердце и в висках.
Я испытывал дикую ярость от любовной жажды. Вид Фанни тоже страшно
изменился: ее взгляд был неподвижен, ее руки напряженно и нервно искали
меня. Полуоткрытый рот и стиснутые зубы говорили об одуряющей
чувственности, бившей через край.
Едва дойдя до постели, мы упали в нее, бросаясь друг на друга, как
два разгоряченных зверя. Тело к телу, во всю длину, мы терлись кожей в
вихре судорожных обьятий, охваченные волной звериного желания. наконец сон
остановил это безумие.
После пяти часов благодатного сна я пробудился первым. Радостные луч
солнца проникали сквозь занавеску и играли золотистыми бликами на
роскошных коврах и шелковых тканях. Это чарующее, яркое пробуждение после
такой жуткой ночи привело меня в сознание.
Мне казалось, что я только что расстался с тяжелым кошмаром. В моих
обьятиях тихо колыхалась грудь цвета лилии или розы, такая нежная, такая
чистая, что казалось, достаточно будет легкого прикосновения губ, чтобы
она завяла...
Очаровательное создание-Фанни, полунагая в обьятиях сна, на этом
цветочном ложе, воплощала собой образ самых чудесных мечтаний. Ее голова
изящно покоилась на изгибе руки, чистый и милый профиль ее был четок, как
рисунок рафаэля. И каждая частица ее тела источала обаяние. Это чарующее
зрелище омрачалось мыслью, что эта прелесть, познавшая только пятнадцать
весен, увяла за одну ночь. Лепестки юности сорваны и погружены в тину
разврата вакханической рукой. Она, так тихо баюкавшаяся на ангельских
крыльях, теперь навеки предана духам порока. Она проснулась, почти смеясь,
она грезила встретить обычное утро...
Увы, она увидела меня, чужую постель, не ее комнату. Горе ее было
ужасно, слезы душили ее. Я стыдился самого себя. Я прижал ее к себе, целуя
ее слезинки.
Фанни слушала меня, молчаливая, удивленная с тем же недоверием с
каким она отдавала мне свое тело. Она передавала свою душу, наивную и до
крайности взволнованную. Наконец мы встали.
1) пламенная трибаза-калиматка, вакханка. античный миф сообщает, что
она отдавалась животным. 2 ) статуя изображает кассандру в тот момент,
когда ее насилуют солдаты Аякса. она примечательна особым выражением
скорби.
Графиня лежала непристойно раскинувшись, с помятым видом, тело ее
было покрыто нечистыми пятнами. Она напоминала пьяную, брошенную оголенной
на мостовой.
- Уйдем! - прошептал я, - уйдем Фанни, скорее оставим этот
отвратительный дом.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Я был убежден, что Фанни относилась к графине с отвращением и полным
отрицанием. Я дарил ей всю свою нежность, самые страстные ласки. Но ничто
не могло сравниться в глазах Фанни с восторгом ее подруги. Все казалось
холодным по сравнению с той губительной ночью.
Вскоре я понял, что она не устоит. С замаскированных или не вызыващих
подозрений мест я наблюдал за ней. Часто я видел, как она плакала на
диване, как она извивалась в отчаянии, как срывая с себя платье, вставала
обнаженная перед зеркало м... я не мог ее исцелить.
Однажды вечером, будучи на своем посту наблюдателя, я услышал:
- Кто там? Анжелика, это вы? Галиани... о, мадам, я так далеко от
вас...
Галиани: Без сомнения, вы избегаете меня и я вынуждена была прибегнут
к хитрости, чтобы попасть к вам....
Фанни: Я не понимаю вас, но если я сохранила в тайне то, что я знаю
про вас, то все же официальный отказ в приеме вас мог доказать, ваше
присутствие мне тягостно и ненавистно. Сделайте милость, оставьте меня...
Галиани: Я приняла все меры. Вы не в состоянии ничего изменить.
Фанни: Но что вы намерены делать? Снова меня изнасиловать? Снова
грязнить? О, нет! Уйдите, или я позову на помощь!
Галиани: Дитя мое, успокойтесь... бояться нечего.
Фанни: Ради бога не прикасайтесь ко мне!
Галиани: Вы все равно покоритесь... я сильнее вас что такое? С ней
дурно! Я принимала тебя только из любви. Я хочу только твоей радости...
твоего опьянения в моих обьятьях...
Фанни: Вы меня уничтожаете. Мой бог! Оставьте меня, наконец! Вы
ужасны!
Галиани: Ужасна? Ну, взгляни - разве я не молода? Не красива? Разве
может мужчина-любовник сравниться со мной? Две-три борьбы повергают его в
прах, на четвертой он уже беспомощен. А я... я всегда ненасытна...
Фанни: Довольно, Галиани, довольно!
Галиани: Нет! Нет! Послушайте... сбросить свою одежду сознавать свою
красоту и молодость в сладострастном благоухании, гореть от любви и
дрожать от наслаждений. . . приникнуть телом к телу, душой к душе... о ...
это рай, это блаженство...
Фанни: О, пощадите меня. . . вы... ты... страшна. Вьелась в мою душу
ты ужас... и я люблю тебя...
Галиани: Я счастлива. Ты божественна! Ты ангел... обнажись... быстро
я уже разделась... ты ослепительна. Постой немного, чтобы я могла досыта
тобой налюбоваться... я целую твои ноги, колени... грудь... губы...
обними, прижми меня сильнее... какая сладость... и едва те соединились. На
каждый стон отзывался другой. Затем послышался приглушенный крик и обе
женщины замерли в неподвижности.
Фанни: Я счастлива...
Галиани: Я тоже... насытимся этой ночью.
С этим словами она направилась к алькову. Фанни бросилась на кровать
и распростерлась в сладостной позе. Галиани, опустившись на ковер,
заключила ее в обьятиях. Любовные шалости начались вновь. Руки снова
бегали по телу. Глаза Галиани горели ожиданием. Взор Фанни выражал
запутанность мыслей и чувств. Осуждая это тяжелое безумство, я весь был до
крайности взволнован. Мне казалось, что мои натянутые и напряженные нервы
порвутся.
Между тем трибазы скрестились бедрами одна с другой, смешавшись
шерсткой своих тайных частей. Казалось, они хотят растерзать друг друга
Фанни: Я истекаю...
Галиани: Я этого хотела...
Фанни: Как я устала. .. меня всю ломит... я только теперь поняла, что
такое наслаждение. Но откуда ты, столь молодая, узнала так много и так
искушена?
Галиани: Ты хочешь узнать? Изволь. Давай обнимемся ногами, прижмемся
друг к другу и я буду рассказывать.
Фанни: Я слушаю тебя.
Галиани: Ты помнишь о пытках, которым подвергала меня тетка? Поняв
всю низость деяния, захватив с собой все деньги и драгоценности,
воспользовавшись отсутствием своей почтенной родственницы, я бежала в
монастырь искупления. Игуменья приняла меня очень хорошо. Я все рассказала
ей и просила помощи и покровительства. Она обняла меня и, нежно прижав к
сердцу, рассказала о спокойной монастырской жизни. Она вызвала во мне
большую ненависть к мужчинам. Чтобы облегчить мой переход к новой жизни,
она оставила меня у себя и предложила спать в ее покоях.
Мы подружились. Настоятельница была очень неспокойна в постели. Она
ворочилась и жалуясь на холод, просила меня лечь с ней, чтобы согреться я
почувствовала, что она совсем обнажена.
- Без рубашки легче спать, сказала она и предложила мне тоже снять
свою. Желая доставить ей удовлетворение, я это исполнила.
- Крошка моя, - воскликнула она, - какая ты горячая и до чего у тебя
нежная кожа! Расскажи, что они с тобой делали? Они били тебя?
Я снова повторила ей историю со всеми подробностями. Удовольсвие,
испытанное ею от моего рассказа было настолько велико, что вызвало у нее
необычную дрожь.
- Бедное дитя, - повторяла она, прижимая меня к себе. Незаметно для
себя я оказалась лежащей на ней. Ее ноги скрестились у меня за спиной,
руки обняли меня. Приятная, ласковая теплота разлилась по всему моему
телу. Я испытала чувство незнакомого покоя.
- Вы добры. вы очень добры, - лепетала я, как я теперь счастлива... я
вас теперь люблю. Руки настоятельницы удивительно нежно ласкали меня. Тело
ее тихо двигалось под моим телом. Мои губы слились с ее губами. Щекотка,
вызываемая ее шерсткой, покалывала. Я пожирала ее ласки. Я взяла ее руку и
приложила к тому месту, которое она так сильно раздражала. Настоятельница,
видя меня в таком состоянии, пришла в вакханическое опьянение. В ответ на
поцелуй она огненным дождем своих поцелуев осыпала меня с ног до головы.
Эти сладострастные прикосновения привели меня в неожиданное состояние. Но
вот гололва моя была охвачена бедрами моей соратницы. Я угадала ее желание
и принялась кусать нежные части тела между ногами. Но я еще слабо отвечала
на зов желаний. Она выползла из-под меня, раздвинула мои ноги и коснулась
ртом.
Проворный язык колол и давил, вонзаясь и быстро выскальзывая, как
стальной стилет. Она хватала меня зубами и возбуждала меня до бешенства я
отталкивала ее голову и тащила за волосы, тогда она приостанавливалась, но
потом снова начинала эту ласку. Одно воспоминание об этом заставляет меня
замирать от удовольствия. Какое наслаждение! ... какая безбрежность
страстей! Я непрерывно стонала. Быстрый и жалящий язык настигал меня
везде, куда бы я не метнулась. Тонкие и плотные губы обхватили клитор...
сжимали... комкали... вытягивали из меня душу.
О, Фанни! Это было чудовищное напряжение нервов! Я была иссушена,
хотя через край наполнялась кровью и влагой. Когда я вспоминаю об этом,
мне снова хочется испытать это ненасытное щекотание, все пожирающее и
пенистое...
Утоли меня, утоли меня! ...
Фанни была злее голодной волчицы...
-"-"-"
Галиани: Будет! Будет! О, ты дьявол!
Фанни: Надо быть совсем безжизненной и бескровной, чтобы не
воспламениться возле тебя... расскажи еще.
Галиани: приобретая со временем опытность, я сторицей возвращала то,
что брала. Я замучивала бедную подругу. Всякая натянутость исчезла я
узнала, что сестры монастыря искупления предавались тем же любовным играм
друг с другом.
Для этого у них было место, где можно было предаваться радостям со
всеми удобствами. Позорный шабаш начинался с семи часов вечера и
продолжался до утра. Когда настоятельница посвятила меня в тайны своей
философии, я пришла в такой ужас, что временами мне в настоятельнице
мерещилось воплощение сатаны. Но она шутя разуверила меня, рассказывая о
потере своего целомудрия. Это не совсем обычная история.
Она была дочерью капитана корабля. Мать религиозная и умная женщина
воспитала ее в началах веры. Это, однако, не помешало развитию ее
темперамента. Уже в 12 лет она почувствовала нестерпимую жажду, которую
пыта лась утолить способами, подсказанными невинным и нелепым
воображением. Несчастная неумелыми пальцами каждую ночь истощала свое
здоровье и молодость. Однажды она увидела собак, склещившихся между собой.
Ее похотливое любопытство помогло ей понять механизм действия пола и ей
стало ясно, чего не хватает ей. Живя в уединении, окруженная старыми
служанками не видя ни одного мужчины, она не могла рассчитывать найти
животрепещущую стрелу, созданную для женщины. Юная темфомана нашла, что
обезьяны больше всего в этом приближаются к человеку и вспомнила об
орангутанге, привезенном ей ее отцом. Она занялась исследованием зверя и
так как ее наблюдения продолжались долго, то его орган, возбужденный
девичьей близостью, развернулся во всем своем великолепии...
Слушая голос безумия, она проломила в клетке отверстие, которым
животное сразу воспользовалось. К восторгу девицы обезьяний орган
высунулся наружу. Чрезмерная величина его несколько озадачила, но все
поддаваясь дьявольскому наваждению она подошла ближе, потрогала,
погладила. Обезьяна дрожала, гримасничала. Девица хотела было отступить,
но последний взгляд на приманку вернул ее к дикому желанию. Она решилась
и, подняв юбку, эадом попятилась к намеченной цели... и битва началась.
Зверь заменил мужчину. Девственность была растлена. Наслаждение вызвало
стоны и крики. Услыхав это, в комнату вбежала мать и застала свою дочь
крепко прижатой к клетке и отдающейся. Чтобы излечить дочь от обезьянего
помешательства, мать одала ее в монастырь.
Фанни: Лучше бы отдала ее совсем обезьянам.
Галиани: Может быть ты и права, однако продолжу о себе. Легко
приспособившись к праздной жизни, согласилась принять посвящение в тайные
монастырские сатурналии. Через два дня состоялось представление.
Я пришла обнаженная, согласно уставу. Произнесла клятву, посвятив
себя огромному искусственному приапу, поставленному для обряда в зале.
После обряда толпа сестер ринулась на меня. Я подчинялась всем капризам
принимала самые отчаяные позы безудержного сладострастия и после
завершения всего непристойным фантастическим танцем, была признана
победительницей.
Одна маленькая монахиня, более живая, более шаловливая, чем
настоятельница, взяла меня к себе в постель. Это была самая гениальная
трибаза, которую только мог сотворить ад. Я питала такую страсть к ней,
что мы были почти неразлучны во время великих оргастических слушаний. Эти
слушания проводились в одном зале, где гений искусства соединялся с духом
разврата. Стены зала покрывал темно-синий бархат, обрамленный лимонным
деревом с резными украшениями. Значительная часть стен была завешани
заставлена зеркалами от пола до потолка. Во время оргии толпы голых
монахинь отражались в зеркалах, четко вырисовываясь на темных панно
ковров. Подушки заменяли сидения, двойной ковер тончайшей выработки
покрывал весь пол. На нем были вытканы с изысканным сочетанием красок
челове ческие группы в любовных позах, разнообразных и затейливых.
Картины, изображенные на потолке, бросали яркий вызов безумного разврата.
Я навсегда запомнила изображение на потолке трибазы, пылко терзаемой
карибантом.
Фанни: О, должно быть великолепное зрелище!
Галиани: Прибавь ко всему опьяняющий запах духов и цветов,
таинственно ласкающий свет, чудесный как переливы опала. Все это создавало
необьяснимое очарование, связанное с беспокойством желаний, с чувственными
снами наяву. Это казалось таинственным востоком с его засасывающей
беспечностью.
Фанни: Как сладки такие ночи близ любимых!
Галиани: Да, любовь бы охотно избрала это место своим храмом, если бы
безобразная оргия не превращала его в вертеп.
Фанни: Как это?
Галиани: С наступлением ночи туда сходились монахини, одетые в
простые черные туники. Волосы их были распущены, ноги разуты. Начиналось
священное слушание, торжественное, великолепное. Часть участников сидела,
другие лежали на подушках. На низкий стол подавались изысканные и острые
блюда и возбуждающие вина. Поев их, разгорались и румянились лица женщин,
ослабленных развратом и бледных. Возбуждающие приправы разливали по телу
огонь и волновали кровь. Становилось шумно, раздавались пьяные возгласы,
взрывы смеха, звон посуды, бокалов.
И вот одна из монахинь, самая развращенная, самая нетерпеливая, вдруг
дарила соседке пламенный поцелуй, как молния зажигающий толпу. Пары
сходились, сплетались в пылких обьятиях, губы сливались с губами, тела
сливались с телами ... подавленные вздохи сменялись словами смертельной
истомы, жарким бредом разливался огонь страстей.
Вскоре становились недостаточными поцелуи щек, грудей, плеч и одежды
были сброшены! Обнажалось бесподобное зрелище! Гирлянда женских тел,
гибких, нежных, сплетенных в быстрых или медленных касаниях, тончайших
воздушно-сладостных и безумно пылких и резвых порывах. Когда нетерпеливым
парам казался слишком далеким миг последней радости, тогда они на минуту
разделялись, чтобы собраться с духом. Впившись глазами друг в друга,
стремились обольстить друг друга самыми невообразимыми позами. Сраженная
подвергалась нападению победительницы и давала себя опрокидывать,
вьедаться в сладчайшую середину ее тела, чтобы обе испытывали одинаковое
наслаждение, бьющееся тело, издающее хрипы иступленной похоти,
заканчивающиеся двойным вскриком. Одна нападала на другую. пары ударялись
о другие пары, падая на пол в сладчайшей истоме.
Тихие лучи утреннего солнца встречали груду женских тел в обморочном
состоянии и диком безумии.
Фанни: Какое безумие!
Галиани: Но этого было мало. Все скабрезные повести древних времен
были нам известны. Все это было превзойдено! Элевантино и Аретино были
нищими перед нашей фантазией. Ты можешь об этом судить по тому, что
принималось для разжигания крови.
Прежде всего каждая погружалась в ванну из горячей бычьей крови,
восстанавливающей силы, затем принималась настойка из кантарила и
производилось растирание тела. Затем жертва магически усыплялась и, когда
сон овладевал ею, придав телу соответствующее положение, хлестали ее и
кололи ее до появления кровавых пятен. Среди пыток она пробуждалась,
растерянная с безумным видом глядела на нас. С ней начинались конвульсии и
тогда она подвергалась облизыванию псами и яростно и медленно затихала.
Если же это не помогало, то требовали осла.
Фанни: Осла! Боже милосердный!
Галиани: У нас были два осла, хорошо дрессированных и послушных. Мы
ничем ни хотели уступать римским дамам, которые на сатурналиях
пользовались этим средством. Первое же испытание для меня было
непереносимым. Я ринулаь на скамейку и надо мной был подвешен осел. Его
приап тяжело шлепал меня по животу. Схватив его обеим руками, я направила
его и, пощекотав секунду - другую, потихоньку начала двигать себя...
помогая пальцами, встречным движением тела и, благодаря смягчающим мазям,
я, наконец, завладела пятью дюймами его. Пытаясь захватить побольше, я
вдруг потеряла силы свалилась. Мне казалось, что у меня внутри все
разорвано, что я сломана, четвертована. К глубокой изнуряющей боли
присоединилось жаркое и щекочащее сладострастие. Животное своими
движениями натирало меня, расшатывая позвоночник. О, какое наслаждение! Я
вдруг почувствовала как во мне капля за каплей заструился ручей, достигая
самого моего дна. Все это во мне пенилось, когда я в порыве заглотила с
долгим криком еще два дюйма. Мои подруги признали меня победительницей. В
изнеможении я думала, что моя любовная жажда наконец прошла, но вдруг
приап упрямого осла воспрянул, почти поднимая меня в воздух. Мои нервы
напряглись, зубы были стиснуты, они скрипели от напряжения.
Вновь побежала бурная струя, заливая меня горячим потоком, сильным и
едким. Мое тело, напитав себя бальзамом, ничего больше не ощущало, кроме
острого блаженства, нежно распалявшего все во мне. Какая сладкая пытка!
Пытка, несущая смерть и опьянение.
Фанни: Ну расскажи, как же ты ушла из этой обители?
Галиани: Однажды мы решили превратиться в мужчин при помощи
искусственных приапов и, проткнув друг другу зад, бегали вереницей (мы
ведь были молоды и озорны). Я была посленим звеном, а потому, оседлав
крайнюю, сама не была оседлана. Но вдруг мой зад ощутил голого мужчину,
неизвестно каким образом очутившегося среди нас. Его приап успел оказаться
во мне и я страшно закричала. Этот крик расцепил адский хоровод и монахини
ринулись на несчастного. Каждая хотела испытать его на себе. Однако он
быстро изнемог, оцепенел и выглядел весьма неприглядно. Когда дошла
очередь до меня, я всеже сумела кое-чего добиться. Улегшись на смертника и
сунув его голову между моими бедрами, я так усердно сосала его приап, что
он быстро пробудился и я гордо, со сладким чувством, уселась на
завоеванный скипитер. С ожесточением я принимала и отдавала целые потоки
любовной влаги. Но эта последняя пытка страсти прикончила мужчину.
Убедившись, что от него более ничего не добьешься, монахини решили
убить его и похоронить в погребе, дабы его болтливость не оскандалила
монастырь. Была снята одна лампада и на ее место была подтянута в петле
наша жертва.
Я отвернулась. Но вот, изумляя всех, взлетает на скамейку
настоятельница и под бешеные аплодисменты монахинь совокупляется в воздухе
со смертью...
Веревка не выдерживает и рвется. Мертвый и живая падают на пол так
тяжело, что настоятельница ломает себе ноги, а повешенный, удушение
которого еще не наступило, на минуту приходит в себя и начинает душить
настоятельницу. Мы разбежались в ужасе, считая происшедшее шуткой самого
дьявола.
Это происшедствие не могло остаться без последствий. Чтобы защитить
себя от них я в тот же вечер бежала из монастыря.
Некоторое время я скрывалась во флоренции. Молодой англичанин, сэр
Эдвард, почувствовал ко мне страстное влечение. Я не была еще утомлена
гнусными наслаждениями. Душа моя пробудилась от волшебных и чистых слов
любви. Я испытывала несказанные и туманные, поэтизирующие жизнь желания
сильная душа Эдварда увлекла меня за собой на небывалые высоты. При мысли
о телесном наслаждении я переполнялась гневом. Эдвард сдался первым.
Утомленный платонической страстью, он не в силах был побороть своих
чувств.
Однажды, застав меня спящей, он овладел мною. Я проснулась в его
обьятиях и в самозабвении слила свое блаженство с его восторгом. Трижды я
была в раю и трижды Эдвард был божеством, но когда он обессилел, я пришла
в ужас и отвращение. Это был человек из мяса и костей. Я выскочила и его
обьятий, нечистое дуновение погасило луч любви... душа больше не
существовала. Я вернулась к прежней жизни.
Фанни: Ты вернулась к женщинам ?
Галиани: Нет, решила испытать все утехи, которые могут позволить себе
мужчины. При содействии знаменитой сводни, я пользовалась услугами самых
сильных мужчин Флоренции.
В одно утро я отдалась 32 раза и еще жаждала. Однажды, будучи с тремя
сподвижниками, я решила взять их всех одновременно. Самого сильного я
попросила лечь навзничь и пока он созомировал меня через зад, второй лег
на меня сверху, а рот мой владел приапом третьего.
Поймешь ли ты это наслаждение ? !
Впитывать всем ртом мужскую силу, в ненасытной жажде пить ее, глотать
струи горячей и острой пены и чувствовать, как двойной поток льется в два
других отверстия, расходясь по внутренностям и пронизывая все тело.
Мои соратники были несравненны, но все же и они истощились...
С той поры я почувствовала холод к мужчине - мне доставляло
наслаждение только одно - голой сплестись с нежным и трепещущим телом
молодой девушки, застенчивой и наивной.
Фанни: Я в ужасном состоянии, я испытываю чудовищное желание. Все,
все ты испытала - пытки и боль, страдания и радость. Я тоже хочу все
испытать сейчас же, сию минуту... ты меня больше не можешь утолить...
голова горит... я боюсь сойти с ума!
Галиани: Успокойся, Фанни, я сделаю для тебя все.
Фанни: Возьми меня сейчас ртом, выпей всю душу, потом я... о! ... Тот
осел, он мучает меня! Пусть он разорвет, пусть он раздавит меня! ..
Галиани: Безумная! Нет, я утолю тебя... мой рот искусен... кроме
того, захватила с собой нечто подобное приапу осла, вот взгляни...
Фанни: Ах какое чудовище! Но он не войдет!
Галиани: Ложись навзничь... вытянись, раздвинь ноги еще... подними
ноги кверху. Раскинь волосы, опусти руки свободно... отдайся мне без
страха.
Фанни: Да, да скорее...
Галиани: Нет, так нельзя! Терпение... помни, что бы ни делала, ты
должна быть неподвижной. Принимая поцелуи, не отдавай их, подав ляйвсе до
последнего мига.
Фанни: Да, да, понимаю тебя, я твоя, приходи.
Галиани: Как ты хороша! Вот это желание, ведь оно само по себе
наслаждение. Знаешь, пусть не покажется тебе диким, но я хотела бы так
чтобы было похоже, что ты мертва... хочу зажечь тебя и довести до вершин
чувственной жизни.
Фанни: Твои речи уже жгут...
Галиани подбирает мешающиеся волосы и, положив руку между бедер,
растирает нежные части Фанни, потом бросается на нее и своими губами,
приоткрыв алый ротик между ног Фанни, языком углубляется в наслаждение.
При виде этих двух нагих и неподвижных женщин можно было подумать,
что между ними идет тайное и молчаливое смешение душ. мало-помалу Галиани
отделилась и поднялась. Ее пальцы нежно играли грудями Фанни. Поцелуи,
нежные укусы осыпали ее с ног до головы. Фанни была зацелована, смята и
стерта... от щипков она вскрикивала , но тихая ласка вливала в нее покой.
Галиани протискивала свою голову между ног своей подруги. Ее язык
раздвигал или покусывал, или потягивал две розовые губки Фанни, забирался
в чашечку и медленно расходовал сладкую негу.
Внимательно следя за нарастанием неистовства, в которое ввергалась ее
жертва, Галиани останавливалась и удваивала страдания, то удаляя их, то
приближая. Иступленная Фанни почувствовала кризис своих восторгов.
Фанни: Это слишком! ... Я умираю! Дай себя!
Галиани: Бери!
С этим криком Галиани подала Фанни флакон, наполовину выпитый ей
самой.
- Пей, это элексир жизни! Все твои силы воскреснут вновь! ..
Фанни расслабленная и неспособная к сопротивлению, проглотила
жидкость, которую ей влила Галиани.
а-а-а-а! Закричала Галиани, - теперь ты моя!
Ее взгляд загорелся адским блеском. Стоя на коленях между ногами
Фанни, она приладила себе свой страшный приап, при взгляде на который
страсть Фанни достигла апогея. Ее словно охватил внутренний огонь и привел
в бешенство. Едва началась эта пытка, как ее схватили жуткие конвульсии.
Фанни: А! Он жжет меня внутри! А! ... Грызет меня... злая ведьма, ты
завладела мной. А-а-аа....
Галиани, не чувствительная к этим крикам, удвоила свои порывы. Она
разодрала тело Фанни. Но вот и она конвульсивно извивается... больше нет
сомнений, что вместе с Фанни она выпила сильнодействующий яд!
В испуге я бросился на помощь, сорвал дверь и вбежал. Но увы. Фанни
была уже мертва. Галиани еще боролась со смертью.
- Это ужасно! - вскричал я вне себя.
Галиани: Да, но зато я познала все крайности чувств... оставалось
только последнее... познать, можно ли насладиться мукой и агонией, смешав
их с агонией другой женщины... эта сладость ужасна... ты слышишь... я
умираю... боль чрезмерна... не могу... о-о-о-о...
И с протяжным стоном из глубины души ужасная фурия мертвой упала на
грудь Фанни.
"П и с ь м а н е з н а к о м к е"
вы существуете, и вместе с тем вас нет. Когда один мой друг предложил
мне писать вам раз в неделю, я мысленно нарисовал себе ваш образ. Я создал
вас прекрасной - и лицом, и разумом. Я знал: Вы не замедлите возникнуть
живой из грез моих, и станете читать мои послания, и отвечать на них, и
говорить мне все, что жаждет услышать автор.
С первого же дня я придал вам определенный облик - облик редкостно
красивой и юной женщины, которую я увидал в театре. Нет, не на сцене - в
зале. Никто из тех, кто был со мною рядом, не знал ее. С тех пор вы обрели
глаза и губы, голос и стать, но, как и подобает, по-прежнему остались
незнакомкой.
В печати появились два-три моих письма, и я, как ожидал, стал
получать от вас ответы. Здесь "вы" - лицо собирательное. Вас много разных
незнакомок: Одна - наивная, другая - вздорная, а третья - шалунья и
насмешница. Мне не терпелось затеять с вами переписку, однако я удержался:
Вам надлежало оставаться всеми, нельзя было, чтоб вы стали одной.
Вы укоряете меня за сдержанность, за мой неизменный синтиментальный
морализм. Но что поделаешь? И самый терпеливый из людей пребудет верным
незнакомке лишь при том условии, что однажды она откроется ему. Мериме
довольно быстро узнал о том, что его незнакомку зовут женни дакен, и
вскоре ему позволили поцеловать ее прелестные ножки. Да, наш кумир должен
иметь и ножки, и все остальное, ибо мы устаем от созерцания бестелесной
богини.
Я обещал, что стану продолжать эту игру до той поры, пока буду
черпать в ней удовольствие. Прошло больше года, я поставил точку в нашей
переписке, возражений не последовало. Воображаемый разрыв совсем не
труден. Я сохраню о вас чудесное, незамутненное воспоминание. Прощайте
а. М.
Об одной встрече.
В тот вечер я был не один в "комеди франсез". "Давали всего-навсего
мольера", но с большим успехом. Владычица ирана от души смеялась; робер
кемп, казалось, блаженствовал; поль леото притягивал к себе взоры.
Сидевшая рядом с нами дама шепнула мужу: "Скажу по телефону тетушке
клемансе, что видела леото, она обрадуется".
Вы сидели впереди, закутавшись в песцовые меха, и, как во времена
мюссе, покачивалась предо мною подобранная "черная коса на дивной гибкой
шее". В антракте вы нагнулись к подруге и оживленно спросили: "Как стать
любимой?". Мне в свой черед захотелось нагнуться к вам и ответить словами
одного из современников мольера: "Чтобы понравиться другим, нужно говорить
с ними о том, что приятно им и что занимает их, уклоняться от споров о
предметах маловажных, редко задавать вопросы и ни в коем случае не дать им
заподозрить, что можно быть разумней.
Вот советы человека, знавшего людей! Да, если мы хотим, чтобы нас
любили, нужно говорить с другими не о том, что занимает нас, а о том, что
занимает их. А что занимает их? Они же сами. Мы никогда не наскучим
женщине, коль станем говорить с нею о ее нраве и красоте, коль будем
расспрашивать ее о детстве, о вкусах, о том, что ее печалит. Вы также
никогда не наскучите мужчине, если попросите его рассказывать о себе
самом. Сколько женщин снискали себе славу искусных слушательниц! Впрочем,
и слушать-то нет нужды, достаточно лишь делать вид, будто слушаешь.
"Уклониться от споров о предметах маловажных". Доводы, излагаемые
резким тоном, выводят собеседника из себя. Особенно когда правда на вашей
стороне. "Всякое дельное замечание задевает", - говорил стендаль. Вашему
собеседнику, возможно, и придется признать неопровержимость ваших доводов,
но он вам этого не простит вовеки. В любви мужчина стремится не к войне, а
к миру. Блаженны нежные и кроткие женщины, их будут любить сильнее. Ничто
так не выводит мужчину из себя, как агрессивность женщины. Амазонок
обожествляют, но не обожают.
Другой, вполне достойный способ понравиться - лестно отзываться о
людях. Если им это перескажут, это доставит им удовольствие и они в ответ
почувствуют к вам расположение.
- Не по душе мне госпожа де ..., - Говорил некто.
- Как жаль! А она-то находит вас просто обворожительным и говорит об
этом каждому встречному.
- Неужели?.. Выходит, я заблуждался на ее счет.
Верно и обратное. Одна язвительная фраза, к тому же пересказанная
недоброжелательно, порождает злейших врагов. "Если бы все мы знали все то,
что говорится обо всех нас, никто ни с кем бы не разговаривал". Беда в
том, что рано или поздно все узнают то, что все говорят обо всех.
Возвратимся к ларошфуко: "Ни в коем случае не дать им заподозрить,
что можно быть разумней, чем они". Разве нельзя одновременно и любить, и
восхищаться кем-то? Разумеется, можно, но только если он не выражает свое
превосходство с высокомерием и оно уравновешивается небольшими слабостями,
позволяющими другим в свой черед как бы покровительствовать ему. Самый
умный человек из тех, кого я знал, поль валери, весьма непринужденно
выказывал свой ум. Он облекал глубокие мысли в шутливую форму; ему были
присущи и ребячество, и милые проказы, что делало его необыкновенно
обаятельным. Другой умнейший человек и серьезен, и важен, а все же
забавляет друзей своей неосознанной кичливостью, рассеянностью или
причудами. Ему прощают то, что он талантлив, потому, что он бывает смешон;
и вам простят то, что вы красивы, потому, что вы держитесь просто. Женщина
никогда не надоест даже великому человеку, если будет помнить, что он тоже
человек.
Как же стать любимой? Давая тем, кого хотите пленить, веские
основания быть довольными собой. Любовь начинается с радостного ощущения
собственной силы, сочетающегося со счастьем другого человека. Нравиться -
значит и даровать, и принимать. Вот что, незнакомка души моей (как говорят
испанцы), хотелось бы мне вам ответить. Присовокуплю еще один - последний
- совет, его дал мериме своей незнакомке: "Никогда не говорите о себе
ничего дурного. Это сделают ваши друзья". Прощайте.
О пределах нежности.
Поль валери превосходно рассуждал о многом, и в частности о любви;
ему нравилось толковать о страстях, пользуясь математическими терминами:
Он вполне резонно считал, что контраст между точностью выражений и
неуловимостью чувств порождает волнующее несоответствие. Особенно пришлась
мне по вкусу одна его формула, которую я окрестил теоремой валери:
"Количество нежности, излучаемой и поглащаемой каждодневно, имеет предел".
Иначе говоря, ни один человек не способен жить весь день, а уж тем
более недели или годы в атмосфере нежной страсти. Все утомляет, даже то,
что тебя любят. Эту истину полезно напоминать, ибо многие молодые люди,
равно как и старики, о ней, видимо, и не подозревают. Женщина упивается
первыми восторгами любви; ее переполняет радость, когда ей с утра до
вечера твердят, как она хороша собой, как остроумна, какое блаженство
обладать ею, как чудесны ее речи; она вторит этим словословиям и уверяет
своего партнера, что он - самый лучший и умный мужчина на свете,
несравненный любовник, замечательный собеседник. И тому и другому это куда
как приятно. Но что дальше? Возможности языка не безграничны. "Поначалу
влюбленным легко разговаривать друг с другом... - Заметил англичанин
стивенсон. - Я - это я, ты - это ты, а все другие не представляют
интереса".
Можно на сто ладов повторять: "Я - это я, ты - это ты".
Но не на сто тысяч! А впереди - бесконечная вереница дней.
- Как называется такой брачный союз, когда мужчина довольствуется
одной женщиной? - Спросил у американской студентки некий экзаменатор.
- Монотонный, - ответила она.
Дабы моногамия не обернулась монотонностью, нужно зорко следить за
тем, чтобы нежность и формы ее выражения чередовались с чем-то иным.
Любовную часть должны освежать "ветры с моря": Общение с другими людьми,
общий труд, зрелища. Похвала трогает, рождаясь как бы невзначай,
непроизвольно - из взаимопонимания, разделенного удовольствия; становясь
неприменно обрядом, она приедается.
У октава мирбо есть новелла, написанная в форме диалога двух
влюбленных, которые каждый вечер встречаются в парке при свете луны.
Чувствительный любовник шепчет голосом, еще более нежным, чем лунная ночь:
"Взгляните... Вот та скамейка, о любезная скамейка!" Возлюбленная в
отчаянии вздыхает: "Опять эта скамейка!" Будем же остерегаться скамеек,
превратившихся в места для поклонения. Нежные слова, появившиеся и
изливающиеся в самый момент проявления чувств, - прелестны. Нежность в
затверждениях раздражает.
Женщина агрессивная и всем недовольная быстро надоедает мужчине; но
не женщина невзыскательная, простодушно всем восторгающаяся не на долго
сохранит свою власть над ним. Противоречие? Разумеется. Человек соткан из
противоречий. То прилив, то отлив. "Он осужден постоянно переходить от
судорог тревоги к оцепенению скуки", - говорит вольтер. Так уж созданы
многие представители рода человеческого, что они легко привыкают быть
любимыми и не слишком дорожат чувством, в котором черезчур уверены.
Одна женщина сомневалась в чувствах мужчины и сосредоточила на нем
все свои помыслы. Неожиданно она узнает, что он отвечает ей взаимностью.
Она счастлива, но, повторяй он сутки напролет, что она - совершенство, ей,
пожалуй, и надоест. Другой мужчина, не столь покладистый, возбуждает ее
любопытство. Я знавал молоденькую девицу, которая с удовольствием пела
перед гостями; она была очень хороша собой, и потому все превозносили ее
до небес. Только один юноша хранил молчание.
- Ну а вы? - Не выдержала она наконец. - Вам не нравится, как я пою?
- О, напротив! - Ответил он. - Будь у вас еще и голос, это было бы
просто замечательно.
Вот за него-то она и вышла замуж. Прощайте о неизменности
человеческих чувств.
Я вновь в театре; на этот раз, увы, вас там нет. Я огорчен за себя и
за вас. Мне хочется крикнуть: "Браво, руссен, вот славная комедия!". Одна
сцена особенно позабавила публику. Некий юноша наградил ребенком
секретаршу своего отца. У него ни положения, ни денег, она же умница и
сама зарабатывает себе на жизнь. Он делает ей предложение и получает
отказ. И тогда мать молодого отца горько жалуется: "Бедный мой мальчик,
она его обольстила и бросила... Скомпрометировала и отказывается покрыть
грех!".
Классическая ситуация навыворот. Но ведь в наши дни экономические
взаимоотношения обоих полов частенько, так сказать, вывернуты наизнанку.
Женщины зарабатывают гораздо больше, чем в прошлом. Они меньше зависят от
желаний и прихотей мужчин. Во времена бальзака лучше замужества трудно
было что-то придумать, во времена руссена - это еще вопрос. В "непорочной"
филиппа эриа юная девушка обращается к науке с просьбой помочь ей родить
ребенка без помощи мужчины.
В действительности наука еще бессильна исполнить это необычное
желание, хотя биологи уже приступили к весьма странным и опасным
экспериментам. В своей книге "прекрасный новый мир" олдос хаксли
попробовал нарисовать, как именно будет появляться на свет потомство через
сто лет. В этом лучшем из миров естесственное зачатие исключается. Хирурги
удаляют женщине яичники, они хранятся в надлежащей среде по-прежнему
вырабатывают яйцеклетки, оплодотворяемые осеменением. Один яичник может
дать жизнь шестнадцати тысячам братьев и сестер - группами по девяносто
шесть близнецов.
Любовь? Привязанность? Романтика отношений? Правители лучшего из
миров испытывают глубокое презрение к этому обветшалому хламу. Им жаль
бедняг из хх века, у которых были отцы, матери, мужья, возлюбленные. По их
мнению, нечего удивляться, что люди прошлого были безумцами, злобными и
ничтожными. Семья, страсти, соперничество приводили к столкновениям, к
комплексам. Предки-горемыки волей-неволей все глубоко переживали, а
постоянная острота чувств мешала им сохранять душевное равновесие.
"Безликость, похожесть, невозмутимость" - вот триединый девиз мира, где
нет любви.
К счастью, это всего лишь фантазия, и человечество не идет по этому
пути. Человечество вообще изменяется куда меньше, чем думают. Оно как
море: На поверхности бурлит, волнуется, но стоит погрузиться в пучину
людских душ - и налицо неизменность важнейших человеческих чувств.
Что поет наша молодежь? Песню превера и косма: "Когда ты думаешь,
когда ты полагаешь, что молодость твоя продлится вечно, о девочка, ты
заблуждаешься жестоко!.." Откуда пришла эта тема? Из стихотворения
ронсара, которому уже четыре века:
Вкушайте юности услады!
Не ждите в старости отрады:
Краса поблекнет, как цветок.
Почти все мотивы поэтов плеяды или, скажем, мюссе все еще звучат и
сегодня; на их основе можно было бы сочинить немало песен на любой вкус
для сен-жермен-де-пре. Поиграйте-ка в эту игру: Она проста, занятна и
пойдет вам на пользу. Незнакомка Dе мI аLма (души моей), вам следует на
что-то решиться. Надменная секретарша из пьесы руссена в конце концов
выходит замуж за свою "жертву", а вы - все еще копия своих сестер из хVI
столетия. Прощайте.
О необходимой мере кокетства.
"Клевета, сударь! Вы просто не понимаете, чем решили пренебречь", -
говорит один из персонажей "севильского цирюльника". Меня частенько так и
подмывает сказать слишком доверчивой и непосредственной в любви женщине:
"Кокетство, сударыня! Вы просто на понимаете, к чему относитесь свысока".
Кокетство было и есть поразительно мощное и опасное оружие. Этот набор
искусных уловок, так внимательно изученный мариво, заключается в том,
чтобы сначала увлечь, затем оттолкнуть, сделать вид, будто что-то даришь,
и тут же отнять. Результаты этой игры поразительны. И даже зная заранее
обо всех этих ловушках, все равно попадешься.
Если хорошенько подумать, это вполне естественно. Без легкого
кокетства, порождающего первую робкую надежду, у большинства людей любовь
не просыпается. "Любить - значит испытывать волнение при мысли о некоей
возможности, которая затем перерастает в потребность, настойчивое желание,
навязчивую идею". Пока нам кажется совершенно невозможным понравиться
такому-то мужчине (или такой-то женщине), мы и не думаем о нем (или о
ней). Не терзаетесь же вы от того, что вы не королева англии. Всякий
мужчина находит, что грета гарбо и мишель морган на редкость красивы, и
восторгается ими, но ему и в голову не приходит убиваться от любви к ним.
Для своих бесчисленных поклонников они всего лишь образы, живущие на
экране. И не сулят никаких возможностей.
Но стоит нам только принять на свой счет чей-либо взор, улыбку,
фразу, жест, как воображение помимо нашей воли уже рисует нам скрывающиеся
за ними возможности. Эта женщина дала нам повод - пусть небольшой -
надеяться? С этой минуты мы уже во власти сомнений. И вопрошаем себя:
"Вправду ли она интересуется мною? А ну как она меня полюбит? Невероятно.
И все же ее поведение..." Короче, как говаривал стендаль, мы
"кристаллизуемся" на мысли о ней, другими словами, в мечтах расцвечиваем
ее всеми красками, подобно тому как кристаллы соли в копях зальцбурга
заставляют переливаться все предметы, которые туда помещают.
Мало-помалу желание превращается в наваждение, в навязчивую идею.
Кокетке, которой хочется продлить это наваждение и "свести мужчину с ума",
достаточно прибегнуть к старой как род людской тактике: Убежать, дав перед
этим понять, что она не имеет ничего против преследования, отказать,
оставляя, однако, проблеск надежды: "Возможно, завтра я буду ваша". И уж
тогда незадачливые мужчины последуют за нею хоть на край света.
Эти уловки достойны осуждения, если кокетка употребляет их, дабы
вывести из равновесия многочисленных воздыхателей. Такое поведение
непременно заставит ее быть нервной и обманывать, разве только она
чертовски ловка и умудриться, никому не уступая, не задеть самолюбия
мужчин. Но и записная кокетка рискует в конце концов исчерпать терпение
своих обожателей. Она, как селимена у мольера, погнавшись за несколькими
зайцами сразу, в конечном счете не поймает ни одного.
Раз вы не можете в счастливой стороне,
как все нашел я в вас, все обрести во мне, -
прощайте навсегда! Как тягостную ношу,
с восторгом наконец я ваши цепи сброшу.
Напротив, кокетство совершенно невинно и даже необходимо, если его
цель - сохранить привязанность мужчины, которого любят. В этом случае
женщина в глубине души не испытывает никакого желания кокетничать.
"Величайшее чудо любви в том, что она исцеляет от кокетства".
По-настоящему влюбленной женщине приятно отдаваться без оглядки и
притворства, часто с возвышенным великодушием. Однако случается, что
женщина вынуждена слегка помучить того, кого любит, так как он принадлежит
к числу тех мужчин, которые не могут жить, не страдая, и которых
удерживает сомнение.
Тогда даже целомудренной, но влюбленной женщине не зазорно
притворяться кокеткой, дабы не потерять привязанность мужчины, подобно
тому как сестре милосердия приходится иногда в интересах больного быть
безжалостной. Укол болезнен, но целителен. Ревность мучительна, но она
укрепляет чувство. Если вы, моя незнакомка, когда-либо позволите мне
узнать вас, не будьте кокеткой. Не то я непременно попадусь в сети, как и
всякий другой. Прощайте.
О даме, которая все знает.
- Как! Вы мой сосед, доктор?
- Да, один из двух ваших соседей, сударыня.
- Я в восторге, доктор; мне давно уже не удавалось спокойно поболтать
с вами.
- Я тоже очень рад.
- Мне надобно получить у вас уйму советов, доктор... Это не будет вам
в тягость?
- Говоря по правде, сударыня...
- Прежде всего моя бессонница... Помните, какая у меня бессонница? Но
что я вижу, доктор? Вы принимаетесь за суп?
- А почему бы нет?
- Да вы с ума сошли! Нет ничего вреднее для здоровья, чем поток
жидкости в начале трапезы...
- Помилуйте, сударыня...
- Оставьте подальше этот крепкий бульон, доктор, прошу вас, и
давайте-ка вместе изучим меню... Семга годится... В рыбе много белков.
Пулярка тоже... Так-так, нужный нам витамин "а" мы получим с маслом;
витамин "с" - с фруктами... Вот витамина "в" вовсе нет... Какая досада! Вы
не находите, доктор?
- На нет и суда нет.
- Скажите, доктор, сколько нужно ежедневно калорий женщине, которая,
как я, ведет деятельный образ жизни?
- Точно не скажу, сударыня... Это не имеет ровно никакого значения.
- Как это не имеет никакого значения? Вы еще, пожалуй, скажете, что
уголь не имеет никакого значения для паровоза, а бензин - для автомобиля !
.. Я веду такой же образ жизни, как мужчины, и мне необходимы три тысячи
калорий, не то я захирею.
- Вы их подсчитываете, сударыня?
- Подсчитываю ли я их!.. Вы, видно, шутите, доктор?.. У меня всегда с
собой таблица... (Открывает сумочку.) Смотрите, доктор... Ветчина - тысяча
семьсот пятьдесят калорий в килограмме... Цыпленок - тысяча пятьсот...
Молоко - семьсот...
- Превосходно. Но как узнать, сколько весит это крылышко цыпленка?
- Дома я требую взвешивать все порции. Тут, в гостях, я прикидываю на
глазок... (Она издает вопль.) Ах, доктор!
- Что с вами, сударыня?
- Умоляю вас, остановитесь!.. Это так же непереносимо, как скрежет
ножа, как фальшивая нота, как...
- Да что я сделал, сударыня?
- Доктор, вы смешиваете белки с углеводами... Ах, доктор,
остановитесь!..
- Эх, шут меня побери, я ем то, что мне подают...
- Вы! Знаменитый врач!.. Но ведь вы прекрасно знаете, доктор, что
обычная трапеза рядового француза - бифштекс с картофелем - это самый
опасный яд, какой только можно приготовить?
- И тем не менее рядовой француз благополучно здравствует...
- Доктор, да вы сущий еретик... Я с вами больше не разговариваю...
(Чуть слышно.) А кто мой другой сосед? Я слышала его фамилию, но он мне
незнаком.
- Это важный чиновник из министерства финансов, сударыня.
- Правда? Как интересно! (Энергично поварачивается направо.) Как там
наш бюджет, сударь? Вы уже свели концы с концами?
- Ах, сударыня, смилуйтесь... Я сегодня битых восемь часов говорил о
бюджете... И надеялся, что хоть за обедом получу передышку.
- Передышку!.. Мы вам дадим ее тогда, когда вы утрясете наши дела...
И ведь это так просто.
- Так просто, сударыня?
- Проще простого... Наш бюджет составляет четыре триллиона?
- Да, приблизительно так...
- Превосходно... Урежьте все расходы на двадцать процентов...
(Врач и финансист, точно сообщники, обмениваются за спиной
дамы-всезнайки взглядом, полным отчаяния.)
У вас, моя драгоценная, хватает здравого смысла ничего не знать. Вот
почему вы все угадываете. Прощайте.
Об одной молоденькой девушке.
- Покорить мужчину... - Говорит она. - Но женщине не дано покорять.
Она - существо пассивное. Она ждет нежных признаний... Или обидных слов.
Не ей же проявлять инициативу.
- Вы описываете видимость, а не реальность, - возражаю я. - Бернард
шоу уже давно написал, что если женщина и ждет нежных признаний, то так
же, как паук ждет муху.
- Паук ткет паутину, - отвечает она, - а, что, по-вашему, делать
бедной девушке? Она или нравиться, или нет. Коли она не нравится, ее
жалкие старания не способны преобразить чувства мужчины. Думаю, она скорее
добьется обратного: Ничто так не раздражает юношу, как притязания девушки,
к которой он равнодушен. Женщина, которая сама себя навязывает и делает
первый шаг, добьется мужчины, но не любви.
- Это было бы верно, - говорю я, - если бы женщина действовала
неумело и было бы очевидно, что инициатива исходит от нее; но искусство
как раз в том и заключается, чтобы сделать первые шаги незаметно. "Она
бежит под сень плакучих ив, но не хочет, чтобы ее увидели..." Отступая,
заманить противника - вот старая, проверенная военная хитрость, она немало
послужила и девицам, и солдатам.
- Это и в самом деле испытанная хитрость, - соглашается она, - но,
если у неприятеля нет ни малейшего желания преследовать меня, мое бегство
ни к чему не приведет, я так и останусь в одиночестве под сенью плакучих
ив.
- Вот тут-то вы, женщины, и должны постараться пробудить в мужчине
желание преследовать вас. Для этого разработана целая тактика, и вам она
знакома лучше, нежели мне. Надо ему кое-что позволить, притвориться, будто
он вас сильно занимает, потом неожиданно "все поломать" и решительно
запретить ему то, что еще вчера он считал прочно завоеванным. Контрастный
душ - встряска суровая, но под ним и любовь, и желание растут как на
дрожжах.
- Вам-то легко говорить, - возражает она, - но такая тактика
предполагает, во-первых, хладнокровие у той, что приводит замысел в
исполнение (а как подвергнуть испытанию человека, чей голос заставляет вас
трепетать?); Во-первых, необходимо, чтобы испытуемый мужчина уже начал
обращать на нас внимание. В противном случае катайте, сколько хотите,
клубок ниток, котенок отказывается играть.
- Ни за что не поверю, - говорю я, - что молоденькая и хорошенькая
девушка не в силах заставить мужчину обратить на нее внимание; для начала
достаточно завести речь о нем самом. Большинство представителей сильного
пола кичатся своей специальностью. Терпеливо выслушивайте их
разглагольствования о профессии и о них самих - этого вполне достаточно,
чтобы они сочли вас умницей и почувствовали желание снова увидеться с
вами.
- Стало быть, надо уметь и поскучать?
- А как же, - подтверждаю я. - Это уж само собой разумеется. Касается
ли дело мужчин или женщин, любви или политики, в этом мире преуспеет тот,
кто умеет и поскучать.
- Ну, а тогда я предпочитаю не преуспевать, - замечает моя
собеседница.
- Я тоже, - соглашаюсь я, - и, бог свидетель, уже в этом-то мы с вами
преуспеем.
Вот такой разговор, QUеRIDа (дорогая), произошел у меня вчера с одной
молоденькой девушкой. Ничего не поделаешь! Вас ведь рядом не было, а
жить-то все-таки нужно. Прощайте.
О мужской половине рода человеческого.
На днях я прочел в одной американской газете статью, которая бы вас
позабавила. В ней одна американка обращается к своим сестрам, женщинам.
"Вы сетуете на то, - пишет она, - что не можете найти себе мужа? Вы не
обладаете той неотразимой красотой, к какой голливуд, увы, приохотил наших
мужчин? Вы ведете замкнутый образ жизни, редко бываете в обществе? Словом,
у вас почти нет знакомых мужчин, а те, среди которых мог бы оказаться ваш
избранник, не обращают на вас внимания?
Позвольте же дать вам несколько советов, которые мне самой очень
пригодились. Я полагаю, что вы, как и многие из нас, живете в небольшом
котедже; вокруг - лужайка, неподалеку - другие такие же дома. По соседству
с вами, без сомнения, обитает несколько холостяков.
- Ну конечно! - Скажете вы мне. - Да только им и дела до меня нет.
- Так-так! Тут-то как раз и подойдет первый мой совет. Приставьте к
стене своего своего домика лестницу; влезьте на крышу и принимайтесь за
установку телевизионной антенны. Этого довольно. Тотчас же к вам
устремятся, точно шершни, привлеченные горшочком меда, все мужчины,
живущие окрест. Почему? Потому что они обожают технику, любят что-нибудь
мастерить, потому что все они считают себя умелыми и искусными... А
главное, потому, что им доставляет огромное удовольствие показать женщине
свое превосходство.
- Да нет же! - Скажут они вам. - Вы не знаете, как за это взяться.
Позвольте-ка сделаю я...
Вы, разумеется, соглашаетесь и с восторгом взираете на то, как они
работают. Вот вам и новые друзья, которые к тому же признательны вам за
то, что вы дали им случай блеснуть.
Для стрижки газона, - продолжает американка, - у меня имеется каток с
электрическим мотором; я без труда управляюсь с ним, двигаясь вдоль
лужайки. До тех пор пока все в порядке, ни один мужчина не появляется на
горизонте. Стоит же мне захотеть, чтобы соседи мною заинтересовались, нет
ничего проще - я вывожу мотор из строя и делаю вид, будто озабоченно ищу
причину поломки. Тут же справа от меня появляется один мужчина,
вооруженный клещами, с ящиком инструментов в руках. Вот наши механики и в
западне.
Та же самая игра на автостраде. Остановитесь, поднимите капот машины
и наклонитесь с растерянным видом над свечами. Другие шершни, охочие до
похвал, в свой черед остановятся и предложат вам свои неоценимые услуги.
Имейте, однако, в виду, что замена колеса или накачивание шины для них
занятие мало привлекательное. Эта работа хоть и не хитрая, но зато
трудоемкая и почета не сулит. А для мужчины, владыки мира, самое главное -
выказать свое всемогущество перед смиренными женщинами. Сколько подходящих
женихов в одиночестве катят по дорогам и, сами того не подозревая, желают
только одного - найти себе спутницу жизни вроде вас - простодушную,
несведующую и готовую восхищаться ими! Дорога к сердцу мужчины, как
вехами, отмечена "автомашинами".
Я полагаю, что эти советы и впрямь полезны, когда речь идет об
американцах. Будут ли они столь же действительны применительно к
французам? Пожалуй, нет; но у нас есть свои уязвимые места. Нам нравится
восхищать речами и звонкими фразами. Попросить профессионального совета у
финансиста, политического деятеля, ученого - один из способов покорить
мужчину, и он так же расчитан на неистребимое тщестлавие мужской половины
рода человеческого. Уроки ходьбы на лыжах, уроки плавания - превосходные
силки для мужчин - спортсменов.
Гете в свое время заметил, что нет ничего привлекательнее, чем
занятия молодого человека с девушкой: Ей нравиться узнавать, а ему
обучать. Это верно и по сей день. Сколько романов завязывается за
переводами из латыни или за решением задачи по физике, когда пушистые
волосы молоденькой ученицы касаются щеки ее юного наставника! Попросите,
чтобы вам раз'яснили сложную философскую проблему, слушать об'яснение с
задумчивым видом, повернув головку так, как вам особенно идет, затем
проникновенно сказать, что вы все поняли, - кто способен устоять перед
этим! Во франции путь к сердцу мужчины проходит через его ум. Отыщу ли я
путь к вашему сердцу? Прощайте.
О любви и браке во франции.
Чтобы лучше понять, каковы взгляды французов и француженок на любовь
и брак, следует прежде вспомнить историю нежных чувств в нашей стране. В
ней легко обнаружить два течения.
Первое, мощное течение - любовь возвышенная. Именно во франции в
средние века родилась куртуазная любовь. Покланение женщине желание ей
понравиться, слагая песни и стихи (трубадуры) или совершая подвиги
(рыцари), - неот'емлемые черты элиты французского общества той поры. Ни
одна литература не предавала такого значения любви и страсти.
Однако наряду с этим течением существовало второе, весьма
распространенное. Его описывает рабле. Любовь плотская, чувственная
выступает тут крупным планом. При этом брак скорее вопрос не чувства, а
лишь удобная форма совмесной жизни, позволяющая растить детей и блюсти
обоюдные интересы. У мальера, например, муж - немного смешной персонаж,
которого жена, если может, обманывает и который сам ищет любовных
похождений на стороне.
В хIх веке господство зажиточной буржуазии, придававшей огромное
значение деньгам и передачи их по наследству, привело к тому, что брак
превратился в сделку, как это видно из книг бальзака. В таком браке любовь
могла родиться позднее - в ходе совместной жизни - из взаимных
обязанностей супругов, вследствие сходства темпераментов, но это не
считалось необходимым. Встречались и удачные браки, возникшие на основе
трезвого расчета. Родители и нотариусы договаривались о приданом и об
условиях брачного контракта прежде, чем молодые люди знакомились друг с
другом.
Сегодня мы все это переменили. Состояние теперь уже не играет
определяющей роли при выборе спутника жизни, так как образованная жена,
которая служит, или муж с хорошей специальностью ценятся несравненно
больше, чем приданое, чья стоимость может резко упасть. Возвышенные
чувства, тяга к романтической любви - наследие прошлых веков - также
утратили былое могущество. Почему? Во-первых, потому, что женщина,
добившись равноправия, перестала быть для мужчины недосягаемым,
таинственным божеством, а стала товарищем; во-вторых, потому, что
молоденькие девушки теперь немало знают о физической стороне любви и более
верно и здраво смотрят на любовь и на брак.
Нельзя сказать, что юноши и девушки совсем не стремятся к любви; но
они ищут ее в прочном браке. Они с опаской относятся к браку по страстной
любви, так как знают - страсть недолговечна. Во времена мольера брак
знаменовал собою конец любви. Сегодня он - лишь ее начало. Удачный союз
двоих сегодня более тесен, чем когда-либо, ибо это одновременно союз
плоти, души и интеллекта. Во времена бальзака мужа, влюбленного в свою
жену, находили смешным. Сегодня развращенности больше на страницах
романов, чем в жизни. Нынешний мир непрост, жизнь требует полной отдачи и
от мужчин, и от женщин, а потому все больше и больше брак, скрепленный
дружбой, взаимным тяготением и душевной привязанностью, представляется
француженкам лучшим решением любви. Прощайте.
Об относительности несчастий.
Женщина, к которой я очень привязан, порвала вчера свое бархатное
платье. Целый вечер длилась мучительная драма. Прежде всего, она не могла
понять, каким образом возникла эта широкая поперечная прореха. Она
допускала, что юбка была слишком узкой и при ходьбе... И все же до чего же
жестока судьба! Ведь то был ее самый очаровательный наряд, последний из
тех, что она решилась заказать знаменитому портному. Беда была
непоправима.
- А почему бы не заштопать его?
- Ох уж эти мужчины! Ничего-то они не смыслят. Ведь шов сразу
бросится в глаза.
- Купите немного черного бархата и замените полосу по всей ширине.
- Ну что вы говорите! Два куска бархата одного цвета всегда хоть
немного да отличаются по оттенку. Черный бархат, который побывал в носке,
приобретает зеленоватый отблеск. Это будет ужасно. Все мои приятельницы
тут же все заметят, пересудам не будет конца.
- Микеланджело умел извлекать пользу из прожилок и трещин в глыбе
мрамора, которую получал для ваяния. Он обращал эти из'яны материала в
дополнительный источник красоты. Пусть же и вас вдохновит эта дыра.
Проявите изобретательность, пустите сюда кусок совсем другой ткани.
Подумают, что вы сделали это намеренно, и это вызовет восхищение.
- Какая наивность! Деталь, противоречащая целому, не оскорбит взора
лишь в том случае, если какая-нибудь отделка того же тона и стиля будет
напоминать о ней в другом месте - на отворотах жакета, на воротнике или на
поясе. Но эта одинокая полоса... Нелепость! И разве могу я носить
заштопанное платье?
Словом, мне пришлось согласиться с тем, что беда непоправима. И тогда
утешитель уступил место моралисту.
- Пусть так! - Воскликнул я. - И впрямь случилось несчастье. Но
согласитесь по крайней мере, что это не худшая из бед. У вас порвалось
платье? Примите заверения в моем глубоком сочувствии, но подумайте о том,
что у вас мог быть пропорот живот или искромсано лицо во время
автомобильной аварии; подумайте о том, что вы могли подхватить воспаление
легких или отравиться, а ведь здоровье для вас важнее, чем одежда;
подумайте о том, что вы могли лишиться не бархатного платья, а сразу
нескольких друзей; подумайте, наконец, и о том, что мы живем в грозное
время, что может разразиться война и тогда вас могут задержать, бросить в
тюрьму, выслать, убить, разорвать на части, испепелить. Вспомните о том,
что в тысяча девятьсот сороковом году вы потеряли не какое-то там тряпье,
а все, что у вас было, причем встретили эту беду с мужеством, которым я до
сих восхищаюсь...
- К чему вы клоните?
- Всего-навсего к тому, что человеческая жизнь трудна, бархат рвется,
а люди умирают, что это весьма печально, но надо понимать, что несчастья
бывают разного рода. "Я охотно возьму в свои руки защиту их нужд, -
говорил монтень, - но не хочу, чтобы эти нужды сидели у меня в печенках
или стояли поперек горла". Он подразумевал: "Я, мэр города бордо, охотно
возьмусь исправить ущерб, причиненный вашей казне. Но я не хочу губить
свое здоровье, убиваясь по этому поводу". Эти слова вполне применимы и к
вашеу случаю. Я охотно оплачу новое платье, но отказываюсь рассматривать
утрату как национальную или вселенскую катастрофу.
Не переворачивайте же вверх дном, о моя незнакомая подруга, пирамиду
горестей и не ставьте на одну доску подгоревший пирог, прохудившиеся
чулки, гонения на ни в чем не повинных людей и цивилизацию, оказавшуюся
под угрозой. Прощайте.
О детской впечатлительности.
Взрослые слишком часто живут рядом с миром детей, не пытаясь понять
его. А ребенок между тем пристально наблюдает за миром своих родителей; он
старается постичь и оценить его; фразы, неосторожно произнесенные в
присутствии малыша, подхватываются им, по-своему истолковываются и создают
определенную картину мира, которая надолго сохранится в его воображении.
Одна женщина говорит при своем восьмилетнем сыне: "Я скорее жена, нежели
мать". Этим, сама того не желая, она, быть может, наносит ему рану,
которая будет кровоточить чуть ли не всю его жизнь.
Преувеличение? Не думаю. Пессиместическое представление о мире,
сложившееся у ребенка в детстве, возможно, в дальнейшем изменится к
лучшему. Но процесс этот будет протекать мучительно и медленно. Напротив,
если родителям удалось в ту пору, когда у ребенка еще только пробуждается
сознание, внушить ему веру в незлобивость и отзывчивость людей, они тем
самым помогли своим сыновьям или дочерям вырасти счастливыми. Различные
события могут затем разочаровать тех, у кого было счастливое детство,
раньше или позже они столкнутся с трагическими сторонами бытия и жестокими
сторонами человеческой натуры. Но против ожидания лучше перенесет
всевозможные невзгоды как раз тот, чье детство было безмятежно и прошло в
атмосфере любви и доверия к окружающим.
Мы произносим при детях фразы, которым не придаем значения, но им-то
они представляются полными скрытого смысла. Одна учительница как-то
поведала мне такую историю. Она попросила свою маленькую ученицу:
"Раздвинь шторы, дай-ка появиться свету в нашей комнате". Та застыла в
нерешительности.
- Я боюсь...
- Боишься? А почему?
- Но видите ли... Я прочла в священном писании, что едва рахиль дала
появиться на свет вениамину, как тут же умерла.
Один мальчик постонно слышал, как у них в доме называли каминные часы
"мария-антуанетта", а мебель в гостиной - "людовик шестнадцатый", и решил,
что эти часы зовут мария-антуанетта подобно тому, как его самого зовут
франсуа. Можно себе представить, какие причудливые образы возникнут в его
воображении, когда на первых же уроках французской истории имена,
обозначавшие для него предметы домашнего обихода, смешаются с кровавыми и
печальными событиями.
Сколько невысказанных опасений, сколько невообразимых понятий роятся
в детских головках! Я вспоминаю, что, когда мне было лет пять или шесть, в
наш городок приехала на гастроли театральная труппа и повсюду были
расклеены афиши с названием спектакля "сюрпризы развода". Я не знал тогда,
что значит слово "развод", но смутное предчувствие подсказывало мне, что
это одно из тех запретных, притягательных и опасных слов, что приоткрывают
завесу над тайнами взрослых. И вот в тот самый день, когда приехала эта
труппа, городской парикмахер в приступе ревности несколько раз выстрелил
из револьвера в свою жену, об этом случае рассказали при мне. Каким
образом возникла тогда в моем детском сознании связь между этими двумя
столь далекими друг от друга фактами? Точно уж не помню. Но еще очень
долго я думал, что развод - это такое преступление, когда муж убивает свою
виновную жену, и что совершается оно прямо на глазах у зрителей на сцене
театра в пон-де-л'эр.
Разумеется, и самые чуткие родители не в силах помешать зарождению
сверх'естественных представлений и наивных догадок в головах их детей.
Известно, что жизненный опыт так просто не передается, каждый
самостоятельно усваивает уроки жизни, но остерегайтесь по крайней мере
давать ребенку опасную пищу для воображения. Мы избавим своих детей от
тяжелых переживаний, если будем все время помнить о том, что они обладают
обостренным любопытством и гораздо впечатлительнее нас. Это урок для
матерей. Прощайте.
О правилах игры.
Не знаю, слушаете ли вы иногда по радио передачу "субботняя беседа".
В ней участвуют арман салакру, ролан манюэль, андре шамсон, клод мориак и
ваш покорный слуга. Мы говорим обо всем: О театре, о книжных новинках,
полотнах художников, концертах и о самих себе. Словом, это настоящая
беседа, заранее не отрепетированная, такая, какую могли бы вести пятеро
друзей за чашкой кофе. Сам я получаю от нее истинное наслаждение и всякий
раз с радостью встречаюсь перед микрофоном с моими собеседниками. Ален
говаривал, что дружба часто возникает в силу обстоятельств: В лицее, в
полку; эти непременные встречи тоже сдружили нас.
На днях клод мориак выдвинул тезис, на мой взгляд, верный.
"Куртуазная любовь, описанная в рыцарских романах, - говорил он, - это
своеобразная игра, правила которой ничуть не изменились со времен
средневековых трактатов о любви. Они те же и в произведениях хVII века - в
"астрее", и в "принцессе клевской", и в произведениях романтиков, хотя и
выражены там с большим пафосом; они же определяют поступки и речи свана у
марселя пруста. Традиция эта требует, чтобы любящие ревниво относились не
только к телу, но и к помыслам друг друга; чтобы малейшее облачко на челе
возлюбленной будило тревогу; чтобы всякая фраза любимого существа
тщательно обдумывалось, а всякий поступок истолковывался; чтобы при одной
мысли об измене человек бледнел. Мольер потешался над подобным выражением
чувств; пруст жалел страдальцев; онако несколько веков и писатели, и
читающая публика не подвергали сомнению сами правила. В наши дни появилось
новое влияние: Молодые авторы уже не приемлют старых правил игры; это не
значит, что они утратили интерес к этой теме, просто они изменили свод
правил. О какой ревности может идти речь, когда женское тело доступно
всеобщему обозрению на пляжах..."
Тут я прервал мориака, чтобы процитировать одно из писем виктора гюго
к невесте, которое и впрямь не могло бы быть написано в наши дни. В этом
письме он сурово упрекает ее за то, что, боясь запачкать на улице платье,
она слегка приподняла его и невольно приоткрыла свою лодыжку; это привело
гюго в такую ярость, что он был способен убить случайного прохожего,
бросившего взгляд на ее белоснежный чулок, или наложить на себя руки.
Правила игры для молодых писателей, кажется, таковы, что полностью
исключают какую-либо ревность и позволяют цинично рассуждать об амурных
похождениях той, которую любят. Все это никак не совместимо с требованиями
куртуазной любви. Ибо это неповторимое чувство, возможное лишь "между
двумя абонентами", как выражаются телефонисты, - удел только двоих.
На деле во второй половине современного романа влюбленные, как
правило, открывают для себя любовь. Они как бы нехотя признают прелесть
верности, сладость привязанности и даже терзания ревности. Но более
сдержанные, чем герои у романтиков и даже у пруста, они говорят о своих
чувствах с деланным равнодушием и некоторой долей иронии, во всяком
случае, так это выглядит на словах. Они от носятся к амуру с юмором. Это
причудливое сочетание не лишено своей прелести.
Внове ли это? Я в этом не слишком уверен. Правила игры начиная с
госпожи де лафайет и до луизы вильморен никогда не были такими уж
строгими. Англосаксы давным-давно отказались от открытого выражения своих
самых пылких чувств.
Наряду с традицией куртуазной любви можно обнаружить и другую, идущую
от эпохи возрождения. Любовные истории в произведениях бенвенуто челлини и
даже ронсара выглядит не слишком-то романтически. Иные герои стендаля или
(в наши дни) монтерлана следует правилам любовной игры эпохи возрождения,
а не средневековых трактатов о любви. Эти правила нередко менялись, они
будут меняться и в дальнейшем. Я жду от нынешнего молодого писателя нового
"адольфа" и нового "свана". И предрекаю ему большой успех.
Ибо если правила игры и меняются, то ставка остается прежней. Ставка
эта - вы, моя драгоценная. Прощайте.
Умение использовать смешные черты.
Замечали ли вы, незнакомка души моей, что наши недостатки могут
нравиться не меньше, чем достоинства? А порою даже и больше? Ведь
достоинства, возвышая вас, унижают другого, между тем как недостатки,
позволяя другим беззлобно посмеяться над вами, поднимают их в собственных
глазах. Женщине прощают болтливость - ей не прощают ее правоту. Байрон
оставил свою жену, которую он именовал "принцессой параллелограммов", ибо
она была слишком проницательна и умна. Греки недолюбливали аристида именно
за то, что все называли его справедливым.
В своем произведении "увиденные факты" виктор гюго рассказывает о
некоем господине де сальванди, чья политическая карьера была блистательна.
Он сделался министром, академиком, посланником, был награжден большим
крестом ордена почетного лениона. Вы скажете: Все это не бог весть что; но
он ко всему еще пользовался успехом у женщин, а это уже многого стоит. Так
вот, когда этот сальванди впервые появился в свете, куда его ввела госпожа
гайль, знаменитая софи гэ воскликнула: "Но, дорогая, в вашем милом юноше
так много смешного. Нужно заняться его манерами". "Боже упаси! - Вскричала
госпожа гайль. - Не лишайте его своеобразия! Что же у него тогда
останется? Ведь именно оно-то и приведет его к успеху..." Будущее
подтвердило правоту госпожи гайль.
Анри де жувенель когда-то рассказывал мне, что в молодости, когда он
был журналистом, его поразили первые шаги в парламенте депутата от
кальвадоса, некоего анри шерона. У этого шерона был большой живот, борода,
и он носил старомодный сюртук; влезая на стол, он громко распевал
"марсельезу" и произносил высокопарные речи. Клемансо назначил его
помощником военного министра, шерон немедленно начал об'езжать казармы и
пробовать солдатскую пищу. Журналисты потешались над ним; жувенель
подумал, что будет занятно написать о нем статью, и решил повидать шерона.
Тот встретил его с вызывающим видом.
- Знаю, молодой человек! - Воскликнул он. - Вы пожаловали, чтобы
удостовериться в том, что я смешон... Ну как? Удостоверились?.. Да, я
смешо н... Но смешон-то я намеренно, ибо - запомните, молодой человек, - в
этой завистливой стране казаться смешным - единственный безопасный способ
прославиться.
Эти слова восхитили бы стендаля. Но не обязательно казаться смешным;
вы, наверное, и сами замечали, что некоторые причуды, оригинальная манера
одеваться приносят мужчине или женщине больше славы, нежели талант.
Тысячам людей, в жизни не читавшим андре жида, были знакомы его
мексиканские фетровые шляпы и короткий плащ. Уистон черчиль - великий
оратор, но он хорошо знал людей и весьма умело обыгрывал свою диковинную
шляпу, непомерно толстые сигары, галстуки бабочкой и пальцы, раздвинутые
буквой "V". Я знавал некоего французского посла в лондоне, который не мог
произнести ни слова по-английски, но зато носил галстук в горошек,
завязанный пышным бантом, что необыкновенно умиляло англичан. И он долго
сохранял свой пост.
Последите за людьми, обедающими в ресторане. Кого лучше всего
обслужат, кого будут усердно обхаживать метрдотели? Человека
положительного, всем довольного? Вовсе нет. Клиента с причудами. Быть
требовательным - значит заинтересовать людей. Мораль: Держи себя
естесственно и, если вам это присуще, чуть картинно. Вам будут за это
признательны. Прощайте.
О сценах.
Делаете ли вы сцены своему мужу и друзьям, сударыня? Хотя у вас вид
минервы, я крайне удивлюсь, если вы к ним не прибегаете. Сцена -
излюбленное оружие женщины. Она позволяет им разом, путем короткой
эмоциональной вспышки, полной негодования, добиться того, о чем бы они в
спокойном состоянии тщетно просили целые месяцы и годы. Тем не менее они
должны приноравливаться к мужчине, с которым имеют дело.
Встречаются такие легковозбудимые мужчины, которые получают от ссор
удовольствие и могут своим поведением перещеголять даже женщину. Та же
запальчивость сквозит в их ответах. Такие ссоры не обходятся без взаимных
грубостей. После скандала накал слабеет, на душе у обоих становится легче
и примерение бывает довольно нежным. Я знаю немало женщин, которые,
устраивая сцены, не страшатся и побоев. Они даже втайне жаждут их, но ни
за что в том не признаются. "Ну, а если мне нравиться, чтобы меня
поколотили?" - Вот ключ к этой непостижимой загадке. У женщин, ценящих в
мужчине прежде всего силу - духовную и телесную, - оплеуха, которую им
закатили, только подогревают чувство.
- Какая мерзость! - Воскликните вы. - Мужчина, поднявший на меня
руку, перестал бы для меня существовать.
Вы искренне так думаете, но для полной уверенности вам нужно бы
испытать себя. Если ваше омерзение подтвердится, это значит, что гордость
в вас сильнее, чем чувсвенность.
Нормальный мужчина терпеть не может сцен. Они ставят его в
унизительное положение, ибо он при этом, как правило, теряет инициативу. А
и может ли уравновешенный супруг успешно противостоять раз'яренной пифии,
которая со своего треножника обрушиввает на него поток брани? Многие
мужчины, стоит только разразиться буре, предпочитают удалиться или,
развернув газету, перестают обращать внимание на происходящее.
Следует помнить, что бездарно разыгранная сцена быстро надоедает.
Уже само слово сцена нам многое об'ясняет. Оно позаимствовано у
актеров. Для того чтобы произвести эффект, она должна быть мастерски
разыгранна. Начавши с пустяков, только потому, что накопившееся
раздражение требовало выхода, сцена должна постепенно набирать силу,
питаясь тягостными воспоминаниями, пополняясь давнишними обидами, наполняя
все вокруг рыданиями. Затем - в подходящий момент - должен произойти
перелом: Стенания пошли на убыль, им на смену пришли задумчивость и тихая
грусть, вот уже появилась первая улыбка, и венец всему - взрыв
сладострастия.
- Но чтобы так разыграть сцену, женщина должна действовать по заранее
обдуманному плану и все время владеть собой...
Вы правы, сударыня. Ничего не поделаешь - театр! Талантливая актриса
постоянно отдает себе отчет в том, что говорит и делает. Лучшие сцены -
те, которые устраивают намеренно и тонко разыгрывают. Не только женщины
владеют этим искусством. Выдающиеся полководцы - - наполеон, лиоте - редко
впадали в гнев, лишь тогда, когда полагали это необходимым. Но уж тогда их
ярость сокрушала все преграды! Лиоте в приступе гнева швырял наземь свое
маршельское кепи и топтал его. В подобные дни он еще утром говорил своему
ординарцу1
- подай-ка мне мое старое кепи.
Берите с него пример. Берегите свое возмущение для важных
обстоятельств: Будьте пастырем своих слез. Сцены только тогда эффективны,
когда редки. В странах, где грозы гремят чуть ли не каждый день, на них
никто не обращает внимания. Не стану приводить в пример самого себя. По
натуре я мало раздражителен, и я раз или два в год выхожу из себя, когда
слишком уж возмутительная несправедливость или нелепость лишает меня
обычного спокойствия. В такие дни мне все вокруг уступают. Неожиданность -
один из залогов победы. Меньше сцен, сударыня, но с большим блеском!
Прощайте.
О золотом гвозде.
Наконец-то вы мне ответили! О, разумеется, не назвав себя. Незнакомка
по-прежнему остается для меня незнакомкой. Но мне теперь знаком по крайней
мере ваш почерк, и он мне нравится. Прямые, четкие, разборчивые буквы -
почерк порядочного человека. И порядочной женщины? Возможно! Но в своем
письме вы задаете мне необычный вопрос.
"Уже пять лет, - пишите вы, - у меня есть нежный и умный друг. Он
бывает у меня почти каждый день, советует, какие книги читать, что
смотреть в театре, словом, заполняет мой досуг самым приятным образом. Мы
никогда не переходили границ дружбы; у меня нет желания стать его
любовницей, однако он добивается этого, настаивает, просто терзает меня;
он утверждает, что во мне больше гордыни, чем страсти, что он невыносимо
страдает, что так дольше продолжаться не может и он в конце концов
перестанет видеться со мною. Следует ли уступить этому шантажу? Слово
гадкое, но точное, ибо он прекрасно знает, что его дружба мне необходима.
Видимо, он недостаточно ценит мою дружбу, раз добивается чего-то другого
?.."
- Не знаю, сударыня, читали ли вы повесть "золотой гвоздь" сент-бева.
Он написал ее, чтобы покорить женщину, по отношению к которой находился в
том же положении, в каком находится ваш друг по отношению к вам.
Прелестная молодая женщина, слегка походившая на диану-охотницу, не
имевшая детей, выглядевшая моложе своих лет, обрекала его на муку,
отказывая в последнем даре любви; он искусными доводами стремился добиться
столь вожделенной милости. "Обладать к тридцати пяти - сорока годам -
пусть всего лишь раз - женщиной, которую ты давно знаешь и любишь, - это,
что я называю вбить вместе золотой гвоздь дружбы".
Сент-бев считал, что нежность, скрепленная этим "золотым гвоздем",
сохраняется затем на протяжении всей жизни надежнее, чем чувство,
основанное просто на признательности, дружеской привязанности или общности
интересов. В подтверждение своего мнения он приводил слова одного
превосходного писателя хVIII века: "После интимной близости, длившейся
какие-нибудь четверть часа, между двумя людьми, питающими даже не любовь,
а хотя бы тяготение друг к другу, возникает такое доверие, такая легкость
общения, такое нежное внимание друг к другу, какие не появятся и после
десятилетней прочной дружбы".
Эта проблема "золотого гвоздя" стоит теперь и перед вами, сударыня.
Насколько я понимаю, ваш друг ставит вопрос так же, как ставил его
сент-бев во времена софи луаре д'арбувиль; мужчина и впрямь испытывает
танталовы муки, сталкиваясь с кокеткой (быть может, не отдающей себе в
этом отчета), которая непрестанно сулит ему блаженство, но оставляет
алчущим. И все же я не верю в "золотой гвоздь". Первый опыт редко бывает
самым удачным. Так что потребуется целая доска, утыканная такими гвоздями.
По правде сказать, если бы ваш друг страдал так сильно, как
утверждает он, он бы уже давным-давно приодолел бы ваше сопротивление.
Женщины интуитивно угадывают чувствительных мужчин, с которыми можно
остаться на дружеской ноге. И хотя это их самих несколько и удивляет (одна
англичанка об'ясняла суть платонической любви: "Она пытается понять чего
же он хочет, а он ничего не хочет"), все же они вполне довольны и даже
злоупотребляют создавшимся положением. Стоит, однако, появиться настоящему
любовнику и прощайте "дружеские призраки". С того самого дня, когда шато
бриан добился своего, жульетта рекамье принадлежала лишь ему одному.
Долгое время она пыталась сохранить цветы любви нетронутыми, но позднее
убедилась, что и плоды хороши. Если можете, извлеките из этого полезный
урок. Самые лучшие оракулы из'яснялись загадками. Прощайте.
С о д е р ж а н и е
"п и с ь м а н е з н а к о м к е" . . . . . . . . . . 1
Об одной встрече . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1
О пределах нежности . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2
О неизменности человеческих чувств . . . . . . . . . . 3
О необходимой мере кокетства . . . . . . . . . . . . . 4
О даме, которая все знает . . . . . . . . . . . . . . . 6
Об одной молоденькой девушке . . . . . . . . . . . . . 7
О мужской половине рода человеческого . . . . . . . . . 8
О любви и браке во франции . . . . . . . . . . . . . . 9
Об относительности несчастий . . . . . . . . . . . . . 10
О детской впечатлительности . . . . . . . . . . . . . . 11
О правилах игры . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 12
Умение использовать смешные черты . . . . . . . . . . . 13
О сценах . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 14
О золотом гвозде . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 16
M - 1 -
Ч А С Т Ь 1
Я почти уверен, что мои слова ни в ком из вас не
встретят серьезного отклика. Может быть, правильнее
было бы не высказывать суждения, столь далекие от
суждений, которыми живет наш век. Однако я не стану
противостоять искушению, и все-таки расскажу этот,
может на первый взгляд не правдоподобный, случай,
происшедший со мной лично.
Я уверен, что в жизни существует возмездие, не
потому, что мне хочется надеятся на отмщение, а как
человек, на самом деле испытавший неотвратимость
судьбы, подводящей черту под случившимся в нашей
жизни. Но не буду говорить об этом, перейду непос-
редственно к рассказу о трагическом происшествии,
печальный след которого пал тенью на всю мою жизнь.
Мне было 28 лет, когда началась война, которую в
непонятном ослеплении мы долго называли великой. Мой
зять и отец были военными. Я с детства воспитывал в
себе убеждение, что высшее проявление человеческого
благородства есть военная доблесть. Когда мобилиза-
ция оторвала меня от семьи, я ушел на фронт с чувст-
вом радости и исполненного долга. Оно было так вели-
ко, что моя жена была готова разделить со мной гор-
деливую радость. Мы были женаты три года. У нас были
спокойные чувства, может быть, не слишком страстных,
но любящих друг друга крепкой, реальной любовью здо-
ровых людей, не ищущих связей на стороне. Новизна
ощущений новой обстановки успела уже остыть во мне,
и разлука стала тяготить меня.
Однако на фронте, вдали от жены, я оставался бе-
зупречно верен ей. Пожалуй, во многом это можно объ-
яснить тем, что рано женившись, я не поддавался вли-
янию слишком легкомысленной пустой жизни, которой
жили многие мои однополчане.
- 2 -
Только в начале второго года войны мне удалось
получить отпуск. Я вернулся в полк в точно назначен-
ный день, лишний раз укрепив репутацию не только хо-
рошего, но и педантичного офицера. Мои успехи по
службе понижали до некоторой степени горечь разлуки
с женой, или, если говорить честно, отсутствия жен-
щин вообще. К весне 1916 года, когда я был уже одним
и з адъютантов верховного главнокомандующего, за
несколько дней до начала знаменитого наступления, я
получил предписание срочно выехать в штаб Западного
фронта с одним важным документом. От своевременности
его доставки и сохранения тайны, могла зависеть
судьба всей операции.
Передвижение войск лишало меня возможности полу-
чить отдельный вагон раньше следующего дня. О про-
медлении нечего было и думать. Я выехал обычным по-
ездом, чтобы в Гомеле пересесть на киевский скорый,
идущий в Вильнюс, где стоял штаб Западного фронта -
цель моей поездки. Отдельного купе в вагоне первого
класса не оказалось. Проводник внес мой чемодан в
ярко освещенное четырехместное купе, в котором нахо-
дилась одна пассажирка, очень привлекательная женщи-
на. Я старался не выглядеть слишком навязчивым, но
успел все-таки заметить чем-то опечаленное лицо.
Глухо закрытый, с высоким воротом костюм показался
мне траурным. Мысль остаться с этой женщиной наедине
почему-то смутила меня. Желая скрыть это чувство, я
с самым безразличным видом спросил у проводника:
- Где можно найти здесь кофе?
- В Жлобине, через два часа. Прикажите принести?
Он хотел положить на верхнюю полку мой чемодан,
в котором лежал пакет о наступлении. Я испугался, и
так резко и неожиданно схватил его за руку, что,
- 3 -
сделав неловкое движение, он углом чемодана задел
электрическую лампочку. Я увидел, как женщина взд-
рогнула от громкого звука лопнувшего стекла. С бес-
конечными извинениями проводник постелил мне постель
зажег ночник и вышел.
Мы остались вдвоем. Пол часа тому назад, на пер-
роне гомельского вокзала, ожидая поезда, я мучитель-
но хотел спать. Мне казалось величайшим благом вытя-
нуть ноги и опустить голову на чистое полотно подуш-
ки. Теперь же сон совершенно покинул меня. В полум-
раке я старался разглядеть лицо женщины и чувствовал
ее присутствие, воспринимаемое мною именно как при-
сутсвие женщины. Как будто ток установился между на-
ми. Врочем, я ощутил это позднее. Сначала я расте-
рялся и не знал, как с ней говорить. В синем цвете
едва белеющее лицо женщины казалось очень красивым,
и я почему-то невольно стал ждать того момента, ког-
да она начнет раздеваться, но она спокойно, будто
меня здесь и не было смотрела в окно, повернув чет-
кий профиль, казавшийся в полумраке печальным.
- Простите, вы не знаете, где здесь можно выпить
кофе? - спросил я. Легкая усмешка тронула ее губы.
Наконец, решившись, я пересел на ее диван. Она отод-
винулась, слегка отстранила голову, как бы для того,
чтобы лучше разглядеть меня. Тогда, осмелев, я уже
не пытался найти слов, протянул руку и положил ее на
подушку почти около талии соседки. Она резко пересе-
ла дальше, и вышло так, что ее бедро крепко прижа-
лось к моей руке.
Кровь ударила мне в голову. Долго серживаемое
желание заставило меня не рассуждать. Не задумываясь
над тем, что я делаю, я обнял гибкую талию. Женщина
отстранилась, уперлась мне в грудь руками. В слабом
свете ночника лицо ее бледнело нетерпеливым призы-
вом. Не владея собой, я стал покрывать ее лицо поце-
- 4 -
луями и она сразу поникла, ослабела, опустившись на
подушку. Склонясь над ней, я все же не осмеливался
прижаться губами к ее алеющим губам. Но против воли,
почти инстинктивно, моя рука поднималась все выше и
выше по туго натянутому шелку чулка. Когда под смя-
тыми, взбитыми юбками, под черным чулком показалась
белая полоса ее тела, она блеснула ослепительней,
чем если бы в купе зажглась разбитая проводником
лампочка. И только тут я понял, что женщина отдалась
мне: ее голова и туловище все еще в бессилии лежали
на диване, она закрыла лицо руками и была совершенно
неподвижна, и уже никакая дерзость не могла встре-
тить отпора. Ноги ее беспомощно свесились на пол, и
глаза резала белизна ее кожи, между чулками и шелко-
вой батистовой юбкой. Мое тело думало за меня. Тяже-
лая, густая кровь налила все мои члены, стеснило ды-
хание. Я чувствовал, как невыносимыми тисками мешает
мне затянутый на все пуговицы военный мундир, и как
будто постороннее, независимое от меня тело с силой
и упругостью стальной пружины просится на свободу.
Рука моя уже без дрожи прошла расстояние, отделяющее
полосу открытого тела до места прекрасного и плени-
тельного.
Мои пальцы нащупали сквозь тонкое белье гладкий,
как совсем у юной девушки живот, коснулись нежного,
упругого холмика, которым он заканчивается. Я пред-
чувствовал уже, как через несколько мгновений утону
в этом покорном, свежем, как спелое яблоко теле. В
эту минуту я заметил, что дверь в коридор не совсем
плотно закрыта. Закрыть дверь на замок было делом
нескольких секунд, но и их хватило на то, чтобы ос-
лабить для грядущего наслаждения ту часть моего те-
ла, которая была гораздо более нетерпеливой, чем я
сам. Никогда до этого дня я не испытывал такого при-
падка всепоглощающего наслаждения. Как будто из всех
пор моего существа, от ступней, ладоней, позвоночни-
ка вся кровь устремилась в один единственный орган,
- 5 -
переполняя его. Я почувствовал, что каждая минута
промедления наполняет меня страхом, боязнью, что те-
лесная оболочка не выдержит напора кровяной волны и
в недра женского тела вместе с семенной влагой поль-
ется горячая алая кровь. Я поднял по-прежнему свеши-
вающиеся ножки, положил их на диван, окончательно
приведя в необходимое состояние свой костюм, вытя-
нулся рядом с женщиной, но скомканный хаос тончайше-
го батиста мешал мне. Думая, что сбилась слишком
длинная рубашка, я резким движением сдернул ее квер-
ху и сейчас же, ощутив покров ткани, почувствовал
шелковистость мягких курчавых волос. Мои пальцы кос-
нулись покрытой батистом ложбинки, прижались к ней,
скользнули в ее глубину, которая раздавалась с по-
корной нежностью, как будто я дотронулся до скрыто-
го, невидимого замка. Ноги тотчас же вздрогнули,
согнулись в коленях и разошлись, сжатые до сих пор.
Мои ноги с силой разжимали их до конца. Капля влаги,
словно слеза, молящая о пощаде, пролилась мне на ру-
ку. Меня переполнило предчувствие неслыханного
счастья, невозможного в семейной жизни. Эта семейная
жизнь меня скрывала. Она не дала мне достаточного
опыта, чтобы справиться с секретами женских засте-
жек, я без толку искал какие-то тесемки, но все
тщетно. Вне себя от нетерпения я готов был просто
разорвать в клочки невесомую ткань, когда в дверь
резко постучали.
Не хватает сил описать мое раздражение, когда
проводник сказал, что скоро станция и там можно вы-
пить кофе. Я грубо сделал замечание, что нельзя
ночью из-за каких-то пустяков будить пассажиров. Он
обиделся, но пререкания с ним отняли у меня несколь-
ко минут.
Когда я вернулся, в позе женских ног не произош-
ло никаких изменений, ее запрокинутые руки по-преж-
нему закрывали лицо, все также белели обнаженные
- 6 -
стройные ноги. Я еще сильней захотел это тело, хотя
уже не было прежней жажды, бывшей ранее такой нес-
терпимой. Она исчезла настолько, что я почти испу-
гался, когда проникая к вновь покорному телу, почув-
ствовал, что устранено последнее препятствие к обла-
данию им. Курчавые завитки необыкновенно приятных
шелковистых волос был открыт, мои пальцы свободно
касались иаинственного возвышения, я легко скользнул
в эту темную влажную глубину, но увы...
Это была лишь рука. Все остальное как будто по-
теряло всякую охоту последовать за ней. Соблазни-
тельной прелести ножки были теперь раскрыты так ши-
роко, что падали на пол, не давая мне другого места,
кроме уютного беспорядка. Женщина ждала... Я не мог
обмануть ее ожидания, но в то же время не было ника-
кой возможности дать ей быстрый утвердительный от-
вет.
Острый, унизительный стыд охватил меня. Стыд до-
водящий до желания сжаться в комок, стать меньше,
невидимее, но с какой-то дьявольской быстротой на
это желание откликнулась всего одна часть моего тела
- та самая, которая повергла меня в этот стыд. Боль-
ше я не мог сомневаться - это был крах, банкротство,
повторный невиданный провал. Однако, не желая в этом
сознаться, моя рука продолжала ласкать тело женщины.
Она с желанным жаром приникла к его поверхности, она
дерзнула даже прикоснуться к его тайнику, жаждавше-
му, чтобы его закрыли. Я, имитируя внезапно вспых-
нувшую страсть, отнял маленькие руки от лица, увидел
крепко сжатые ресницы и рот, стиснутый упрямым не-
терпением. Я впился в этот рот искусственным поцелу-
ем и мягкая рука закинулась мне на шею, привлекая ее
к себе. Эта пауза длилась долго. Другая, свободная
ее рука упала вниз, летучим движением прошлась по
моему беспорядочному костюму, коснулась... А впрочем
нет, она ничего не коснулась. Весь ужас был в том,
- 7 -
что уже не оставалось ничего, чего с удовольствием
коснулась рука женщины. Да, я сжался в комок, я сго-
рал от стыда и желания, и женщина поняла это. Она
сделала движение сесть, но я не хотел признаться в
поражении. Я не мог поверить тому, что необычайная
страсть могла покинуть меня бесповоротно. Я надеялся
поцелуем вернуть ее прилив. Я не сильно разжимал уп-
рямо сжатые губы, впивался в них языком. Очевидно, я
был просто противен. Хотел было уже подняться, одна-
ко рука не отпускала меня. Она с силой нагинала мою
голову и подбородок пришелся к овалу ее груди.
Твердый, как крохотный кусочек резины, сосок
вырвался из распахнувшейся блузки и я вновь почувст-
вовал прилив к застывшим членам. Я целовал, сосал
сосок тонко, остро и исступленно, с жадностью втянув
в рот упругую, похожую на большое яблоко грудь и по-
чувствовал, как груди ее набухают, делаются полныни
от томящего ее желания. Руки женщины все более нас-
тойчиво притягивали мою голову. Я вдруг услышал
приглушенный, с трудом произнесенный сквозь зубы го-
лос: " Поцелуй хоть меня." То были первые слова,
произнесенные женщиной за вечер. Мой рот потянулся к
ее губам, яркая окраска которых алела при слабом
свете ночника. Она с силой прижала мою голову к сво-
ей груди, а затем стала толкать ее дальше вниз. Сама
же быстрыми движениями передвигала свое тело по
скользкой подушке и я опять услышал измененный, пре-
рывающийся от нетерпения голос: "Да не губы... неу-
жели вы не понимаете! Поцелуйте меня там, внизу..."
Я, действительно, едва понял. Конечно, я слышал о
таких вещах. Немало анекдотов на эту тему рассказы-
вали мои товарищи. Я даже знал имя одной такой ко-
кетки, но я никогда не представлял, что это может
случиться в моей жизни.
Руки женщины не давали мне времени на изумление
- они впивались коготками в концы моих волос, ее те-
- 8 -
ло поднималось все выше и выше. Ноги расжались,
приблизились к моему лицу и поглотили его в тесном
объятии. Когда я сделал движение губами, чтобы зах-
ватить глоток воздуха, острый, нежный и обольсти-
тельный аромат опьянил меня. Мои руки в судорожном
объятии обняли ее чудесные бедра, и я утонул в поце-
луе бесконечном, сладостном, заставившем забыть меня
все на свете. Стыда больше не было. Губы впивали в
себя податливое тело и сами тонули в непрерывном
лобзании, томительном и восхитительном. Тело женщины
извивалось, как змея и влажный жаркий тайник прини-
кал при бесчисленных поворотах к губам, как будто
живое существо, редкий цветок, неведомый мне в мои
28 лет. Я плакал от радости, чувствуя, что женщина
готова замереть в судорогах последней истомы. Легкая
рука скользнула по моему телу, на секунду задержа-
лась на тягостно поникшей его части, сочувственно и
любовно пожала бесполезно вздувшийся кусок кожи и
сосудов. Так, наверно, маленькая девочка огорченно
прижимает к себе ослабевшую оболочку мячика, из ко-
торого вышел воздух.
Эта дружеская ласка сделала чудо. Это было бук-
вально воскрешение из мертвых, неожиданное и стреми-
тельное воскрешение Лазаря: сперва чуть заметно тро-
нулась его головка, потом слабое движение прошло по
его телу, наливая его новой, свежей кровью. Он взд-
рогнул, качнулся, как от слабости, и вдруг поднялся
во весь рост.
Желание благодарно поцеловать женщину переполни-
ло мою грудь: я сильно прижался губами к бархатистой
коже бедер, оставляя на ней следы поцелуев. Затем я
оторвался от этого чудотворного источника, его аро-
матная теплота вдохнула моего воскресшего Лазаря к
жизни, нетерпеливый, мучительно сладостный тайник
поглотил его в недра.
- 9 -
Наслаждения были легковесны, как молния, и бес-
конечны, как вечность. Все силы ума и тела соедини-
лись в одном желании дать, как можно больше этому
полудетскому телу радости, охватившему меня своими
объятьями. Ее руки сжимали мое тело, впиваясь ногтя-
ми в мои руки, касались волос, не забывая о прикос-
новениях более интимных и восхитительных. Не было
места, которое не чувствовало бы их прикосновений.
Как будто у меня стало несколько пар рук и ног. Я
сам чувствовал невозможность выразить двумя руками
всю степень этой радости, которая переполняла меня.
Пои пальцы перебегали по спелым яблокам ее наливших-
ся грудей, щупали ее голову, волосы, плечи. Было му-
чительно, что я не имею еще рук, чтобы ими ближе,
теснее прижать к себе обнимавшее меня тело. Я хотел
бы, как спрут, иметь четыре пары рук, чтобы взять ее
тело. Сколько времени, мгновение или вечность, дли-
лись эти объятия я не знаю. Внезапно, обессиленно мы
разжали руки, замерли от счастия и удовольствия. Мы
заснули, прижавшись друг к другу.
Ч А С Т Ь 2
Не знаю, как долго я проспал. Разбудил меня ос-
торожный шорох. Так иногда в самой глубокой тишине
может разбудить слабый скрежет зубов. Еще бессозна-
тельно я открыл глаза и увидел, что женская фигура,
наклонившись, сидя на корточках, что-то ищет на полу
при слабом свете. На ней ничего не было. Я быстро
поднялся, но в тот же момент раздался ее испуганный
голос:
- Не смейте смотреть на меня, отвернитесь от ме-
ня, я раздета.
Мне было трудно удержаться от смеха, эта неожи-
данная стыдливость после всего, что произошло, была
слишком забавной. Но я послушно закрыл глаза с чувс-
твом некоторого удовлетворения, которое всегда дос-
- 10 -
тавляла мне мысль, что ты обладаешь женщиной, не
слишком доступной и не лишенной стыдливости и, как
только мои веки сомкнулись, я снова почувствовал
приступ непреодолимой дремоты. Однако женщина не да-
ла мне уснуть прежде, чем я ушел на свою постель. Я
разделся, умылся, погрузился в неясную прелесть сно-
видений. Ни одного из них я не запомнил. Бывает так,
что целая стая снов осеняет наш покой, сменяясь ра-
достным и быстрым чередованием, свежестью счастья.
Подсознательно мне врезался в память один из них,
последний. Мне чудилось, что ранним утром я лежу у
себя в комнате, где прошло мое детство и юность. Я
сам еще юн, мне 17 лет. Сквозь сомкнутые веки я чув-
ствую, как золотые солнечные лучики врываются в ком-
нату и в сверкающих полосах пляшут серебряные пылин-
ки. Ласковый крошечный котенок играет, прыгает по
моему телу. Движения его щекочут меня. Вот он пробе-
жал по моим ногам, остановился, будто бы в раздумье,
или вернуться обратно, или свернуться клубком. Я яс-
но вижу его смешную мордочку, которая с любопытством
озирается вокруг. Он делает грациозное движение и
вдруг в острых щелочках его зрачков загорается инте-
рес - он увидел что-то привлекательное. Оно так
близко от его мордочки, что он не меняя позы может
достать его, надо только протянуть лапку. Такая за-
бавная игрушка. Он шаловливо трогает лапкой и смот-
рит, как она слегка качнулась. Котенок заинтересо-
вался. Осторожно приподняв двумя лапками этот пред-
мет, он рассматривает его. Это очень интересно. За-
бавная игрушка, словно учитывая его желание, подни-
мается, как живая. Он быстро ударяет ее лапкой и,
выгнув спину, взъерошив шерсть, приготовился защи-
щаться. Она обиделась на его дерзость, стала во весь
рост и оказалась больше, чем сам котенок. Он напу-
ган, его мучает любопытство. Кто знает, может быть
красный, свежий кусочек съедобен. Враг не хочет на-
падать, он не обращает внимания на пристальный взг-
ляд узких зрачков, он хочет опять уснуть, когда,
- 11 -
внезапно осмелев, котенок решает коснуться языком
его головки. Маленькие лапки с нетерпением перебира-
ют по коже. Это не удается и коготки чуть-чуть цара-
пают мне бедро и живот. Внезапно во мне пробудилось
сознание. Я увидел освещенное солнцем купе. Поезд
стоял. Женское личико, любопытное и смешное, как у
котенка, смотрело на меня. Незнакомка, ведь я не
знал еще, как ее зовут, сидела на постели, облоко-
тившись на столик, разделяющий наши диваны и наблю-
дала за мной. Теперь я мог разглядеть ее лицо. Оно
было прекрасно.
Неровные лучи солнца падали на короткие кудри,
дробились о них тысячами искорок, а в больших голу-
бых глазах светилась шаловливость. Я проследил нап-
равление ее взгляда и почувствовал, как краснею:
скинутое одеяло опустилось ниже пояса, белье откры-
вало тело. О!.. Это было не совсем скромное зрелище.
Скорее напротив, но оно не смутило мою соседку. Вы-
тянув руку, она перебирала напрягшуюся часть моего
тела, острые ногти царапали мне живот. Мгновенно сон
покинул меня. Она прочла это сразу по той искре, ко-
торая одновременно вспыхнула в моих глазах и под ее
рукой. Раздался мелодичный и совсем тихий смех:
- Наконец-то, разве можно быть таким соней? - я
хотел подвинуться к ней, но она предупредила меня. -
Не надо, хочу к вам!
Она быстро перебросила свое тело ко мне на ди-
ван. Я остался лежать неподвижно. Она села у меня в
ногах и по-очереди подобрала ножки. С улыбкой пос-
мотрела мне в лицо. Острые, чудесные груди просвечи-
вались скозь тонкий батист рубашки такой короткой,
что она оставляла открытыми ее ножки. Блестящие ко-
готки на них прижались к полотну простыни, круглые
колени слегка приподнимались, линии безупречной чис-
тоты вели от них к бедрам, розовому мрамору живота.
Там, где эти линии готовы были соединиться на меня
- 12 -
смотрел, разделяя их, большой удлиненный глаз. Он не
был светел и смешлив, как глаз женщины. Из-за густой
сети его приподнятых ресниц проникал глубокий взгляд
пристально и слегка расширенного разреза, из которо-
го чуть-чуть выглядывал зрачок.
Казалось, этот глубокий глаз мирно и неслышно
дышит, чуть заметно сужаясь и расширяясь. И с этим
дыханием приоткрывалась какая-то неведомая глубина.
Да, именно так. Мне казалось, что сама женщина прис-
тально и зовуще смотрит на меня, подчеркивая красоту
ее по-турецки сложенных ног. Этот настойчивый взгляд
потряс меня. По мне пробегали желания, и, зажженый
этим огнем светильник, выдал перед ней огненный язы-
чек пылающего тела. Насытившись волнением, которое
она читала в моих глазах, женщина приподнялась на
колени и меряющий меня взгляд стал еще глубже, рас-
ширяясь с нетерпением и вниманием. У меня не было
сил приподняться. Я ждал, Елена (я уже знал, как ее
зовут) придвинулась ближе. Круглые ее колени крепко
охватили мои бедра и она стала медленно опускаться
на то, что ее ждало, стоя во весь рост. Я знал, что
через секунду наступит наслаждение, столь же силь-
ное, как и испытанное несколько часов назад. Я ждал,
затаив дыхание.
Я почти ощутил, как мой член погружается в горя-
чую глубину. Но, едва коснувшись того, что ее ожида-
ло в этом погружении, Елена быстро привстала и села
спиной к моему лицу. Не знаю, сколько времени про-
должалась эта пытка блаженством. Ни на одну минуту
тело женщины не оставалось неподвижным, и в то же
время изгибы ее были такие вкрадчивые и медлитель-
ные, что казалось я никогда больше не смогу отвести
взор, так долго томивший меня. Она прижалась к моей
голове все так же, обнимая меня коленями. Вдруг я
ощутил у себя на губах шелковые ресницы, припухшие
веки закрывали мне рот и розовый требовательный зра-
- 13 -
чок коснулся моего языка. О! Теперь я был не так
безрассуден и не терпелив, как ночью. Я уже мог рас-
считывать силу и нежность моих ласк. Я не знаю, ка-
кие ласки наиболее отзывчивы и пленительны, я пос-
лушно откликнулся на зов моей страсти, почти жесто-
кой от невозможности найти себе удовлетворение. Еле-
на склонилась надо мной, внезапно ее талия наклони-
лась, руки упали к моим коленям, мои бедра ощутили
упругость ее груди. С невыразимым содроганием я ощу-
тил ее ласки, они же были непередаваемо сладостны.
Ножки Елены сжимали мою голову, ее ноготки бессозна-
тельно царапали мне ноги, ее литой ротик ласкал виб-
рирующую от наслаждения кожу неисчислимым количест-
вом поцелуев, легких, мгновенных, влажных. Потом го-
рячие губы впились в выдающуюся часть моего тела,
которая исчезла за их мягкой тканью так, что я чувс-
твовал прикосновения острых зубок, слегка сжимавших
напряженную часть тела. Момент сильнейшего упоения
приближался, тело женщины изгибалось в пароксизмах
страсти, руки рвали полотно простыни. Вдруг она вся
ослабела, словно раненая птица. Ее губы оторвались,
ноги расжались и безжизненное тело распростерлось
около меня. Ее горячая щека лежала на моих бедрах. Я
пока не был утомлен и хотел возобновить ласки, но ее
утомленный голос остановил меня:
- Нет, нет, подожди, дай мне прийти в себя! -
Медленно потекли минуты, солнце поднималось над го-
ризонтом и шелк волос отливал золотом. Они были так
близко, что мое дыхание шевелило их нити, на которых
блестела влага, как роса на утренней траве. Елена
приподняла голову и сейчас же откинулась опять, вы-
тянув ноги. Уютное тепло во впадине притянуло мои
губы. Это прикосновение пробудило Елену от легкого
покоя. Мелодичный тихий смешок мешал ей говорить. -
Ой, ой, оставь, я боюсь, ой! Не могу, ха-ха-ха, пус-
ти, боюсь щекотки...
- 14 -
Опять круглые колени охватили мои бедра, розовый
язычек выглянул из маленькой, жадно раскрытой пасти.
Жаркий зев ее приближался и, наконец, поглотил горя-
щий перед ним светильник. Влажно дышало ее тело вок-
руг воспаленного венчика. Я видел по лицу Елены, что
она опять поддается опьянению, ноздри ее раздвину-
лись, полузакрытые глаза мерцали почти бессознатель-
ной синевой. Рот приоткрылся, обнажая мелкий розовый
жемчуг зубов, сквозь который чуть слышен был взвол-
нованный шепот:
- Ну иди, иди же, теперь хорошо... нет, нет, не
спеши... делай это равномерно...
Она не только звала, ее рука вела за собой, ука-
зывая путь, но не пуская дальше, удерживая в глубине
своего тела часть моего существа, не давая ему сов-
сем погрузиться в блаженство. Она вытянула свои
стройные ножки так, что они оказались у меня под
мышками. Она откинулась назад всем корпусом и села
на мои колени. Я был готов закричать от невыносимой
боли, но в это же время восторг острого наслаждения
пронзил меня. Наверно и Елена испытывала боль, ей
было трудно говорить:
- Подожди еще несколько секунд... это так восхи-
тительно... Мне кажется, что я сейчас поднимусь на
воздух. - И она сделала движение, приподнимаясь,
чтобы ослабить напряжение живой пружины, и снова от-
кинулась назад, испытывая облегчение. О! Это была
непередаваемая пытка страсти, не знаю, смог бы я вы-
держать до конца, но в то время, когда Елена, опер-
шись руками о мои колени, откинулась назад, раздался
лязг буферов. Сильный толчок рванул поезд, руки жен-
щины не выдержали, и она всем телом опустилась на
меня, потряся до глубины мое тело, жаждущее минуты
последнего слияния. Ритм быстро несущегося поезда
удесятерил степень моих ласк и эта последняя минута
- 15 -
наступила. Елена заснула в моих объятиях, розовая,
обнаженная.
Ч А С Т Ь 3
В Вильнюс поезд пришел около полудня. Я не нашел
в себе мужества расстаться с этой, внезапно попавшей
в мою жизнь женщиной. Мысль о разлуке казалась мне
дикой и нелепой. Все мои чувства, мысли желания были
пронизаны ею. Воспоминаниями нельзя было наслаждать-
ся. Приступ отчаяния испытал я, когда Елена оделась
и я увидел ее в строгом черном платье. Контраст это-
го одеяния с тем чувством, которое наполняло все
клетки моего тела, был так соблазнителен, что мне
захотелось тут же еще раз овладеть ею. Но она резко
отстранилась, как будто этот костюм напомнил ей то,
что с концом дороги кончится и наша близость. Я
спросил:
- Мы остановимся вместе?
Я очень этого хотел. Мой страх был напрасен, она
согласилась и еще по дороге в гостиницу я имел воз-
можность убедиться, что она не хочет забыть мое те-
ло. Мы ехали в открытом автомобиле. Она сидела не
слишком близко от меня. Нежный овал ее лица под чер-
ной вуалью был строг и печален, и это выражение со-
вершенно не вязалось с быстрыми движениями ее рук,
продолжавших ласкать меня. В гостинице нам предложи-
ли двухкомнатный номер, приняв нас за мужа и жену. Я
искоса взглянул на нее, боясь, что она откажется, но
она спокойно поднималась по лестнице, следом за ко-
ридорным, который нес чемодан.
Я до сих пор не знал, кто моя спутница. Ее траур
давал мне надежду, что она вдова. Судя по тому, как
охотно она согласилась занять со мной номер, общест-
венное мнение не имело для нее большого значения и
не могло служить препятствием к продолжению нашей
- 16 -
связи. Хотя остатки инстинктивной стыдливости в со-
четании с совершенным бесстыдством, с которым она
отдалась мне, и разнообразие ласк, придавшее такую
пикантность нашей близости, иногда смешили меня.
Так, например, она долго не открывала дверь, когда
я, вернувшись из парикмахерской, постучал в номер.
- Нет, нельзя, я не одета. - Я слышал шум перед-
вигаемых вещей. Я продолжал настаивать, но она, от-
казавшись открывать дверь, снова полураздраженно,
полушутливо отвечала. - Но ведь я совсем раздета. Да
вы с ума сошли. Фу, какой стыд. Нет, ни за что.
Пожалуй не стоит говорить, что как только я был
впущен в комнату ( а на это потребовалось значитель-
но меньше времени, чем надо, чтобы одеться) эта
стыдливость стала совсем не строгой. Мы довольно
много бродили по городу, заходили в старый монас-
тырь, блуждали по темным аллеям парка, и даже совер-
шили прогулку по быстрой речке среди тенистых бере-
гов. Лодка медленно скользила по темной воде, легкий
ветерок освежал наши разгоряченные головы. Было уди-
вительно хорошо. Наступил тихий и нежный вечер, ког-
да мы вернулись в гостиницу, чтобы отдохнуть и пере-
одеться. Нечего говорить, что нам удалось только
второе. Я все не мог равнодушно видеть, как из глу-
бокого траура обнажается стройное тело, гибкое и мо-
лодое. Каждое ее движение, пойманное моими глазами,
немедленно передавалось безошибочным рефлексом по
всему телу, сосредотачивая кровь, мускулы, силы,
вновь пробуждающееся желание. Нет, эти полчаса нам
отдыхать не пришлось! В сиреневом сумраке вечера бы-
ло заметно, какие глубокие сладострастные тени легли
у Елены под глазами. Эти глаза мерцали, то вспыхивая
огоньком пережитого наслаждения, то потухали от тя-
жести перенесенной усталости. Ее руки, ослабленные в
объятиях, беспомощно повисли вдоль склоненного в ис-
томе тела. Заласканные мною колени сжимались лениво
- 17 -
и бессильно, маленьким ступням передавалось их мед-
ленное движение, отчетливо обвивался вокруг юных бе-
дер тяжелый шелк черного платья. Когда я следил за
ее движениями, мне казалось, что я вижу обнаженные
линии точеных икр. Лаская глазами уютные ямочки под
круглыми коленями, я созерцал безукоризненный подъем
бедер, увенчанных как ореолом рыжеватыми волосами,
под пушистым клубком которых вздымался розовый мра-
мор живота. Мне казалось, что я погрузился взглядом
полным наслаждения в таинственные места, в которых
темнела едва приоткрытая дверь, сжатая сведенными
стройными ножками. Но в то же время усталость одоле-
вала мною.
Она делала движения вялыми, ленивыми руками,
внезапно сковывала движения ног и расслабляющей вол-
ной проходила по икрам. Я начинал опасаться того
повторного страшного паралича, который так внезапно
овладел мною в поезде. Я хотел отказаться от ласк,
чувствуя, что дремота начинает окутывать мое созна-
ние, но все еще мечтал о нежном объятии и трепетал
при мысли, что завтра может быть, должен буду расс-
таться с Еленой. Мы рано пришли домой, поужинав у
Шумана, где на счастье удалось получить несколько
бутылок вина. Я выпил их почти один потому, что Еле-
на, сделав несколько глотков, сказала, что она пьяна
и без вина.
- Нет! Теперь спать, - решительно сказала она на
мою попытку обнять ее.
Мы вошли в комнату. Несколькими быстрыми движе-
ниями она сбросила с себя платье, которое упало у ее
ног, открывая совершенно новое существо. Не садясь,
она стоя, держась за спинку стула, сняла чулки, вы-
соко открыв молодую белизну ножек, потянула за те-
семку, нетерпеливо пошевелив бедрами, отчего края
батистовой рубашки разошлись и снова сошлись, обна-
- 18 -
жив на мгновение кудрявый холмик. Как будто чужое,
бешеное существо, с невыносимой силой пытающееся ра-
зорвать преграду, мешающую ему наслаждаться этим
зрелищем поднялось во мне. Да, трепетать и сдержи-
ваться было невозможно! Вся моя мужская гордость
встала на дыбы. Я тоже встал. Елена насмешливо, че-
рез плечо, поглядела на меня, потом сбросила лифчик,
осталась в одной коротенькой рубашке, едва прикры-
вавшей ее прелести, и, подойдя к умывальнику, стала
умываться. Я следил за ней, поглощенный желанием,
сдерживать которое с каждой минутой становилось все
труднее. Высоко подняв над головой руки, она потяну-
лась к верху ленивым движением, от которого подня-
лась рубашка, открыв то место, которое я ждал. Я за-
мер в ожидании, но как будто угадав мое желание,
Елена рассмеялась, и, наклонившись над нишей, стала
брызгать воду себе в лицо, вскрикивая от удовольст-
вия. Тело напряглось, округлилось, она как бы пред-
лагала себя для совокупления. Слегка откинувшись,
она смотрела с улыбкой, в которой снова показалось
знакомое мерцание приближающейся страсти. Все мое
существо напряглось, как убийца, готовый вонзить нож
в тело жертвы. И я вонзил его. Я погрузил клинок в
горячую влажную рану на всю глубину с таким неистов-
ством, что Елена затрепетала. Ее голова откинулась,
руки судорожно вцепились в мраморный столик. Малень-
кие ступни оторвались от пола и обвились вокруг моих
напряженных ног. Я не знаю чей стон, мой или ее раз-
дался, приглушенный приливом нового наслаждения.
Упоение охватило Елену почти мгновенно. Она безжиз-
ненно повисла у меня на руках, ее ноги шатались и
она наверно упала бы, если бы ее не поддерживала
опора более страстная и крепкая.
- Подожди... больше не могу. Ради бога, отнеси
меня на кровать. - Я схватил ее на руки и понес, как
добычу. Пружины матраса застонали с жалобой и оби-
дой, когда на них обрушилась тяжесть наших тел. Еле-
- 19 -
на молила о пощаде. Прошло несколько минут, прежде
чем она позволила возобновить ласки. Ее ножки разд-
винулись, руки приобрели прежнюю гибкость, чудесные,
словно яблоки, груди подняли твердые жемчужины сос-
ков. Она опять хотела меня, держа рукой символ моей
страсти. Она передала силу своей благодарной нежнос-
ти в длительном пожатии, чуть слышном и сердечном.
Она любовалась им. - Подожди, не лезь туда. Дай мне
посмотреть на него. Какой красавец! Ты похож на фа-
кел пылающий багряным огнем. Я как будто чувствую,
как это пламя зажигает все внутри меня, - она лепе-
тала, теряя сознание от наслаждения. - Дай мне поце-
ловать его. Вот так! Мне кажется, что он передает
этот поцелуй вглубь моего тела. - И вдруг она шалов-
ливо заметалась, восхищенная новой мыслью. - Какой
ты счастливый, ты можешь ласкать сам себя. Ну, ко-
нечно, попробуй нагнуться. Да нет, не так, еще силь-
ней. Вот видишь. Неужели тебе никогда не приходи-
лось?.. Я еще девочкой плакала от того, что не могу
себя поцеловать там внизу. У меня была сестра на год
старше меня, и мы по утрам садились на кровати и
пригибались, стараясь коснуться губами. И когда ка-
залось, что остается совсем немного... А потом мы
ласкали друг друга...
Она притянула меня к себе, замкнула кольцом на
мне свои ножки. Впилась в торс и я почувствовал, как
упругие, словно маленькие комочки резины, пятки,
скользя, то опускаются, то вновь взбираются по моей
спине.
- Еще, еще... - шептала Елена, задыхаясь. Я уде-
сятерил свои ласки в стремлении дать ей полное бла-
женство, погрузиться хотя бы на несколько миллимет-
ров глубже в ее тайник. - Поцелуй сюда, - попросила
Елена, указывая на ложбинку, разделяющую грудь. -
Мне кажется, что он достанет до этого места.
- 20 -
Снова наступил пароксизм страсти, не разделенный
мною. Я уже не владел собой, прекратить ласку было
не в моих силах, будто не часть моего тела, а метал-
лический утомленный поршень с тупой жестокостью без-
душной машины терзал тело женщины. Ей тоже было не
легко. Иногда в ней опять мгновенным огнем вспыхива-
ла жизнь, но эти минуты были все короче, судороги
упоения наступали все чаще, быстрее. Казалось, что
мое тело обратилось в один, лишенный мысли и воли,
орган страсти. Я был измучен, я задыхался, ждал что-
бы поток влаги потушил наконец жар, не дающий ни
мне, ни Елене наслаждения. Она умоляла меня:
- Подожди... Оставь меня, я больше не могу. Нет
сил... Мне кажется, что так можно умереть... Ведь
это уже в шестой раз!
И как будто получив новые силы, как будто чувст-
вуя, что эта ласка может в самом деле убить ее, она
отчаянным усилием вырвалась из моих объятий, выс-
кользнула из под моих прижимавшихся плеч и распрос-
терлась на постели почти без сознания. Она потяну-
лась к ночному столику, стоявшему возле кровати, и
едва удержалась. Я почувствовал, что настоящее пла-
мя, подобное струе растопленного масла охватило неж-
ные покровы моего тела. Это Елена схватила мой член
ладонью, наполненной одеколоном. Я был потрясен вне-
запной, жгучей болью до того, что потерял способ-
ность осознавать, что она хочет делать. Склонившись
надо мной курчавой головой, Елена дышала на нежную
обнаженную поверхность моей кожи. Это легкое дыхание
давало необычно успокаивающее и ленивое удовольст-
вие. Потом ее влажные губы, острый язычек прилипли к
сухой коже и дразнили ее с бесконечной нежностью.
Начали бродить по телу, чутко вибрирующему и замира-
ющему под этой лаской. Ее руки бродили по моему те-
лу, почти не касаясь его. От их вздрагиваний исходи-
ла тоска нарастающей страсти Елены, как будто пере-
- 21 -
давая на расстояние всю силу нежности, воспринятой
от меня, за этот час непрерывной ласки. Концы ее
пальцев источали сладостное томление, разливающееся
по всему телу. И когда эти пальцы прикасались слу-
чайно к тугому пучку мускулов, сосудов кожи, я чувс-
твовал, что минута освобождения приближается. При-
косновения рук, губ, языка становились все быстрее и
настойчивее, непрерывнее, наконец, они слились в од-
но нераздельное наслаждение. Страстная дрожь прошла
по моим членам. Стон вырвался из стиснутого рта.
Бурная волна брызгнула и пролилась, впитываемая при-
никшими губками Елены. Я видел, как по напряженному
горлу прошелся тяжелый вздох, как будто она сделала
сильный глоток. Я ослабевал, таял, терял сознание от
блаженства и бессилия. Сон, в который я погрузился
тотчас же по окончании ласки, можно сравнить со
смертью.
Ч А С Т Ь 4
Я открыл глаза утром. Елены со мной не было.
Свозь сон я подумал, что должно быть еще поздно и
тотчас же снова погрузился в забытье. Неясные снови-
дения принесли мне смутные воспоминания неописуемых
ласк, пережитых накануне. Тревожным и сладостным
волнением взмыло отдохнувшую кровь, и в тот же миг я
услышал стук женских каблучков в коридоре и шелест
платья, приближающийся к моей двери. Сон мгновенно
покинул меня. Я почувствовал, что пробуждаюсь отдох-
нувшим, полным бодрости и сил. Я приподнялся на лок-
те и вытянул голову в направлении двери, в которой
должна была появиться Елена. Шаги простучали мимо,
шелест раздался в конце коридора. Это становилось
страшным, отсутствие Елены продолжалось долго. Я
встал и еще, не сознавая в чем дело, начал быстро
одеваться. Елены не было. Чемодан, в котором был
приказ, торчал из-под неплотно прикрытой двери пла-
тяного шкафа. Я твердо помнил, что вчера запирал
шкаф на ключ, убедиться в обратном было делом нес-
- 22 -
кольких минут. В эти минуты я почувствовал страшное
подозрение, которое, как молния, пронзило мой мозг
еще раньше, чем я открыл двери шкафа. В моей памяти
мгновенно пронеслась слабо освещенная фигура Елены,
склонившаяся в темном купе над моими вещами. Ее ипу-
ганный голос:" Не смейте входить!" И отказ пустить
меня в номер, когда я вернулся из парикмахерской.
Чувство смертельного холода коснулось моих волос. Я
резко распахнул двери шкафа и увидел: чемодан отк-
рыт, приказ исчез...
Сомнений не было. Эта женщина одурачила меня,
как мальчишку. Мне показалось, что сразу вдруг обру-
шился весь мир. 28 лет достойной осмысленной жизни,
семья, карьера, честь - все полетело в преисподнюю.
Я чувствовал смерть у себя за плечами. Ничего не мо-
жет быть ужасней, чем ужас перед ответственностью,
страх заслуженного позора, невыносимый стыд за прес-
тупную небрежность. Меня мучила мысль, что для этой
женщины я был не более, чем случайное происшествие,
которое ей пришлось пережить, чтобы достигнуть цели.
Совершенно не связанная со мной лично, она играла,
как играет котенок с мышью. Меня переполняла злоба.
Еще более невыносимо было сознавать, что никогда
больше глубоким, влажным, шелковистым, ресницам, ды-
шащим медленно и ровно, то расширяясь, то вновь су-
жаясь, словно сладострастный взгляд из под батисто-
вой сорочки, не возникнуть в моей памяти и не пройти
по каждому нерву настойчивым, нежным порывом. Я по-
нял, что лишиться этой женщины было выше моих сил. Я
должен разыскать ее, чтобы выполнить свой долг офи-
цера и утолить жажду мужчины. Во чтобы то ни стало я
найду ее, спасусь или погибну вместе с ней.
Через несколько минут я мчался по пыльному шос-
се. Не стоит рассказывать, как мне удалось найти
верный путь. Теперь, пожалуй, я даже не смог бы объ-
яснить это. Скорее всего мне помогла безошибочная
- 23 -
интуиция. Что-то неопределенное в моем сознании,
присутствие чего даже не подозреваешь обычно, и что
с необыкновенной силой и точностью начинает действо-
вать в решающие моменты, помогли мне к полудню пе-
ребраться через бесконечные обозы, эшелоны маршевых
рот, нескольких рядов тянувшихся орудий, грузовиков
и телег, нагруженных крестьянским скарбом, крестьян,
напуганных слухами о близком начале боев и бессмыс-
ленно уходящих на восток. В деревне Лацанды я услы-
шал, что совсем молодая, хорошенькая женщина в кос-
тюме сестры милосердия за час перед этим наняла под-
воду, чтобы уехать в Оранды.
Машина мчалась по выбитой дороге с бешеной ско-
ростью. Я не знал уже бега времени. Наконец, вдали
показалась жалкая таратайка, в которой рядом с угрю-
мым белорусом сидела женщина с белой повязкой на го-
лове. Расстояние между нами сокращалось с каждой ми-
нутой. Женщина обернулась, я увидел, как ужас иска-
зил ее лицо. Она в отчаянии замахала руками, впилась
пальцами в возницу, он зацокал, задергал вожжами,
хлестнул кнутом по лошади, которая понеслась вскач.
- Стой! - закричал я, выхватил револьвер и вы-
пустил одну за одной все пули. Прижавшись от страха
к сидению, крестьянин остановил бричку. Елена спрыг-
нула и бросилась к маленькому лесочку на расстоянии
нескольких сажен от дороги. Я стиснул плечо шофера.
- Корнет, быстрее! Постарайтесь объехать лес этой
стороной. Караульте там! - Мне стало страшно, что
спасти ее уже невозможно, но думать не было времени
и я бросился в чащу невысоких деревьев и кустарни-
ков.
Не знаю, как долго я пробыл в лесу. Все кругом
было тихо и безжизненно. Хруст ветки под ногами зас-
тавлял меня вздрогнуть. Даже птиц не было слышно,
сказывалась близость фронта. Много раз я хотел прек-
- 24 -
ратить поиски, выйти в поле, чтобы позвать на подмо-
гу. Было ясно, что необходима облава, которая могла
бы обыскать каждый куст, осмотреть каждое дерево. Но
я все еще не решался уйти. Меня останавливала мысль,
что если ее найдут другие, я не смогу ее спасти и в
то же время страшился, что она может выйти из леса и
скрыться.
Надвигались тучи, стало темнеть. Приближался ве-
чер, я стал осторожно прислушиваться. В густой тиши-
не малейший шорох отдавался в моих ушах. Рыжая бел-
ка, распушив хвост, беспечно взбиралась на высокую
ель. Я бессознательно следил за ней глазами. Она не
замечала меня, движения ее были легки и свободны.
Она добралась до самой верхушки дерева и перепрыги-
вала с ветки на ветку с ловкостью акробата. Вцепив-
шись за тонкие ветки передними лапками, привстала,
готовая к новому прыжку, но вдруг застыла, затаи-
лась, подозрительно навострив уши. Вся ее поза выра-
жала страх и недоверие, в глазах блестел испуг по-
павшей в беду старушки сплетницы. Взглянув туда, ку-
да была обращена мордочка белки, я увидел Елену. Она
судорожно вцепилась в ветку дерева и прижалась к
стволу, как бы желая спрятаться под его защитой. Си-
дела на верхушке дерева, глядя на меня такими же
злобными напряженными глазами, какими следила за ней
белка. Я едва не вскрикнул от радости. Нет, это не
была гордость офицера, достигшего своей цели и спас-
шего может быть целую армию. Меня поразил восторг
встречи с любимой женщиной. Она была со мной наеди-
не. В несколько прыжков я достиг дерева и стал взби-
раться по ломающимся под ногами сухим веткам. Я ни-
чего не говорил. Я еще не мог найти слов, мне нужно
было обнять ее, ощутить под руками черты ее прекрас-
ного тела до последнего изгиба. Она впилась в меня
взглядом, полным страха и ненависти, слегка приотк-
рыв рот. Наконец, моя рука коснулась ее ноги. Дрожа-
щими пальцами я схватил ее за полные икры, но она
- 25 -
сильным ударом каблука рассекла мне кожу на подбо-
родке. И стала взбираться на сгибающуюся под нашими
телами тонкую вершину. Ничего не сознавая, я подни-
мался следом за ней, дерево дрожало. Раздался треск
обламывающихся веток, я мгновенно понял опасность.
Мы висели на высоте около 10 аршин над землей. Я хо-
тел что-нибудь сказать, объяснить Елене, что хочу ее
спасти, что она только должна отдать приказ. Я под-
нял голову и голубые глаза женщины засветились нез-
накомым мерцанием страсти. В них горел огонь непере-
даваемой ненависти. Елена держалась рукой за ствол
елки, как будто собиралась прыгнуть вниз, стояла ши-
роко расставив ноги на широко расходящихся сучьях.
Порыв внезапно налетевшего ветра раздул ее платье,
прямо надо мной темнел глубокий, ненасытный, затем-
ненный густым шелком волос таинственный глаз. Почти
теряя сознание от охватившего меня желания, я сделал
движение вверх, остый каблук ударил меня по голове,
раздался треск ломающихся веток, тело Елены пролете-
ло мимо меня и я услышал, как оно ударилось о землю.
В тот же миг я был возле нее. Она лежала бес-
сильно, подвернув одну руку, платье поднялось к вер-
ху, открыв белизну безукоризненно красивых ножек.
Глаза ее горели болью отражения. Не думая о приказе,
не произнося ни звука, я накинулся на это тело, мял
его руками, рвал скромное платье сестры милосердия.
Впивался губами в нежные овалы груди, мои сапоги
придавили колени женщины, разжимали их, царапая тон-
кую кожу. Она отбивалась с ненавистью и отчаянием.
Ее зубы со страшной силой вонзились в мою шею. Ногти
покрыли мое лицо кровавыми царапинами. Она пыталась
достать, придавленную тяжестью моего тела, сломанную
при падении руку. Но все было напрасно. Я придавил
плечами ее извивающееся тело, руками развел в сторо-
ны ее бедра и яростно проник в глубину ее тела. Но
не лаская любимую женщину, я вгонял жестокое орудие
в тело умирающей преступницы. В глазах Елены я читал
- 26 -
ненависть. Я был уверен, что через несколько мгнове-
ний уловлю в ее глазах знакомое огненное желание, но
в этот миг сумасшедшая, ни с чем не сравнимая боль в
смертельной судороге свела мое тело. Елена единст-
венной здоровой рукой схватила и стиснула со всей
силой, почти сплющила клубок нервов, который только
накануне ласкала с такой поразительной нежностью. Я
закричал, как безумный и, теряя сознание от ужасной
боли, ослабил руки. Елена быстро вскочила на ноги и
бросилась бежать. Я не имел сил больше преследовать
ее.
- Вот она! Держите ее! - раздались крики и я
увидел отряд солдат, кинувшихся в погоню за Еленой.
Через 2 минуты Елена была поймана. Со всей зло-
бой и ненавистью, какую только знают люди я прика-
зал:
- Это шпионка! Обыскать ее! - Десяток рук с удо-
вольствием обшарили молодое тело. Приказа не было. -
Где приказ? - спросил я, чувствуя, как бешенство ли-
шает меня возможности думать и взвешивать свои пос-
тупки. - Говори, где приказ?! - В бешенстве повторил
я. - Разденьте ее донага. Обыщите ее.
Истерзанное, в синяках и царапинах, но все же
еще прекрасное тело сияло передо мной своей божест-
венной красотой. Она снова пробуждала мою страсть,
возбуждение, для которого не могло быть утомления,
охватило меня.
- Режь ветки. Лупи ее! Так, еще сильнее! Ты ска-
жешь, стерва! - кричал я, как безумный. Грязные и
ужасные ругательства неслись из моих уст.
Свистящие удары сыпались по ее голове, каждая
кровавая полоса, каждый свист удара, каждое слово
- 27 -
боли я слушал с упоением. Наконец, я опомнился и
круто повернувшись, пошел прочь. Все тело было раз-
бито, голова ныла от смертельной усталости. Уходя я
слышал гоготание солдат, и вдруг опомнился. Ведь
они, скоты, изнасилуют ее. Эта мысль была невыноси-
мой, делиться с кем-нибудь Еленой. О, нет! Она не
должна быть больше ничьей. Я повернулся, Елена лежа-
ла без сознания.
- Это шпионка. Она погубила армию. Повесить ее!
- скомандовал я и увидел, как откуда то появилась
веревка и поднялось вдруг с земли божественное тело.
Я увидел, как оно вздрогнуло, вытянулось, повисло
невысоко над землей. Дрожь прошла по моему телу. Она
была также остра и полна, как прежние объятия Елены.
Но так же, как и для Елены, для меня эта ласка ока-
залась последней. Эта была последняя волна, прилив-
шая к моим жилам. Больше никогда в жизни ни одна
женщина не была в состоянии зажечь этот факел, огонь
которого как будто погас с предсмертными конвульсия-
ми Елены. И Лазарь, когда-то чудесно воскресший,
умер навсегда.
Это возмездие я ношу уже 15 лет. Я хочу наслаж-
дения, вызывая в фантазии образ далекого сладострас-
тия. Я переживаю муки недостигаемого сладострастия.
Я жив, полон страсти и вместе с тем - мертв.
Да, может быть вам интересно узнать, что стало с
приказом. Его нашли в саквояже, который Елена оста-
вила в тарантайке. Там же нашли паспорт на имя Елены
Андреевны Родионовой, несколько писем, написанных
крупным четким мужским почерком, начинающихся слова-
ми:" Любимая, ненаглядная Стася!"
Приказ о наступлении опоздал. Меня судили. При-
говорили к расстрелу, который был заменен 20 годами
крепости. Революция выпустила меня на свободу. Впро-
чем, это уже не интересно.
Содержание
Часть I . . . . . . . . . . . . . 1
Часть II . . . . . . . . . . . . . 9
Часть III . . . . . . . . . . . . 15
Часть IV . . . . . . . . . . . . 21
Диета Xабер
Десять лет во сне
Я родилась 1 января 1944 года. Mать умерла едва выпустив меня на
свет. Kак меня выкормили я не знаю. До 6 лет я не знала своего отца. Oн
служил агентом компании "Tиннер" И мотался по всему свету, редко появляясь
дома, да и то чаще по ночам, когда я уже спала.
Oднажды проснувшись утром, я увидела возле своей кровати мужчину. Oн
похлопал меня ладошкой по щеке и ушел.C этих пор он все чаще был дома. Mы
переехали жить в другую квартиру.
Oтец нанял новую экономку, а фрау элкет, воспитавшую меня с
младенческого возраста куда-то отправил. Hовая нянька была молодая,
красивая, веселая. Bыходя к завтраку отец хлопал ее по пышному заду,
тискал за грудь. Hянька смеялась. После завтрака отец уходил на работу.
Hянька, ее звали катрин, убиралась в комнатах, а я ходила гулять на улицу.
Я выросла в одиночестве и не успела подружиться с ребятами. Подруг и
друзей у меня не было.
Kатрин любила купаться в ванной каждый день и всегда брала меня с
собой. Mы раздевались, ложились в теплую воду, подолгу лежали молча и
неподвижно, как трупы. Иногда Катрин принима лась меня мыть; натирая
губкой мой живот, как-будто невзначай терла рукой между ног. Cначала я на
это не обращала внимания, но постепенно привыкла и находила удовольствие в
этом. Я сама стала просить Катрин потереть мне письку и при этом широко
раздвигала ноги, чтобы рука ее могла свободно двигаться. Cкоро мы так
привыкли друг к другу, что Катрин перестала стесняться меня. При очередном
купании она научила меня тереть ей клитор, и я с охотой выполняла приятную
обеим обязанность. Kатрин кончала бурно и несколько раз подряд. Hа меня ее
оргазм действо вал возбуждающе. Bид ее извивающего тела доставлял мне
большее удовольствие, чем натирание письки. Kатрин спала в комнате от ца.
Иногда по ночам я неожиданно просыпалась от криков и стонов, доносившихся
из отцовской комнаты. Эти звуки будили во мне смутное похотливое чувство,
я подолгу лежала с открытыми глазами и пыталась представить себе, что там
происходит, но он могла... Kрики были радостными, а стоны сладкими. Oни
про должались иногда до самого утра, и я всю ночь не могла уснуть.
Oднажды после такой бессонной ночи, я дождалась, когда отец уйдет на
службу и спросила у Катрин:
- Почему вы кричали всю ночь? И вы, и отец? - Катрин на мгновение
смутилась, затем лицо ее приняло спокойствие. Oна взяла меня за плечи и
подвела к дивану. -садись,я тебе расскажу. Я приготовилась слушать, но
Катрин вдруг замолчала, о чем-то задумалась. "Подожди",- сказала она и
вышла в свою комнату.
Bозвратилась она с каким-то свертком. Уселась рядом со мной, положила
сверток на колени и спросила: "Tы знаешь, почему одни люди называются
мужчинами, а другие женщинами?"
- Нет!
- А ты когда нибудь видела голых мальчиков?
- Нет!
"Bот смотри",- сказала Катрин и развернула сверток, в котором были
фотографии. Oдну она показала мне. Hа фотографии были изображены мужчина и
женщина. Cовершенно голые, они стояли прижавшись друг к другу боком. Oдной
рукой мужчина обнял женщину за талию, а другую просунул между ее ног.
Женщина своей правой рукой держала какую-то длинную палку, торчащую
под животом мужчины. "Женщина,- сказала Катрин имеет грудь и щель между
ног, а мужчина - вот эту толстую штуку.Эта штук а... Kатрин вынула новую
фотографию, на которой тоже были изображены голые мужчина и женщина.
Mужчина лежал на женщине.
Женщина подняла ноги вверх и положила их на плечи мужчине.
"Штука" мужчины торчала из щели женщины. "Bидишь? Mужчина вставил
свою штуку в женщину и двигает ее там. Женщине это очень приятно. Mужчине
тоже." "A мне тоже можно вставить такую штуку?спросила я дрожащим голосом.
"Tебе рано об этом думатьтаким маленьким, как ты можно только тереть
письку пальцем."
- Так ты кричишь от того, что папа вставляет в тебя эту свою штуку,
да?
- У твоего папы эта штука очень большая и толстая. Hе только я кричу,
но и он тоже.
- Можно я посмотрю эти фотографии?
- Посмотри, только ты без меня ничего не поймешь, а мне квартиру надо
убирать.
- Пойму! Я долго рассматривала эти фотографии в своей ком-
себя между ног приятный зуд и положила руку туда. Я сама не заметила,
как стала тереть рукой свою письку, и только тогда, когда мое сердце
затряслось от острой, еще не известной сладости, я с испугом выдернула
руку, влажную и горячую от обильной слизи.
Через несколько дней я упросила Катрин оставить дверь спальни
открытой на ночь. Дождавшись, когда из комнаты отца донесся первый шепот и
скрип кровати, я тихо подошла к двери. Приоткрыв ее, я заглянула в
комнату. Oтец совершенно голый лежал на спине, а Катрин, устроившись у
него в ногах сосала его штуку, которая едва умещалась у нее в губах. При
этом отец издавал приятные стоны и закрывал глаза. Kатрин продолжала
сосать штуку отца. Bзглянув в мою сторону поднялась, и раставив ноги отца,
села на них верхом. Oна, очевидно, все делала так, чтобы мне как можно
лучше было видно, а поэтому, вставив штуку в себя, повернулась ко мне
грудью. Я отлично видела, как штука отца раздвинула пухлые губки ее щели и
медленно вошла в нее до самого конца. Потом оба сразу задергались,
закричали, стали хрипеть и стонать, а потом Катрин рухнула на отца всем
телом и застыла. Через десять минут Катрин снова принялась сосать штуку
отца. Я впервые увидела, как из маленькой и сокращенной, в губах Катрин
она становилась ровной, гладкой и огромной. Mне тоже захотелось пососать
эту замечательную штуку, но я боялась войти в их комнату. B эту ночь
Катрин специально для меня пока зала, как может мужская штука проникать в
женщину из разных положений. Kаждый раз они кричали и стонали от
удовольствия.
C тех я часто наблюдала за сладкой игрой отца и Катрин и все чаще
терла при этом свою щель, наслаждаясь вместе с ними.
Mне исполнилось 11 лет, когда Катрин внезапно заболела. Eе увезли, и
больше она уже к нам не вернулась. Oтец несколько дней ходил мрачный и
молчаливый, а однажды пришел домой пьяный. Hе раздеваясь он свалился на
кровать и уснул.
Я с большим трудом неумело и суетливо стащила с него пиджак. Pубашка
была грязная, я стащила и ее, потом я сняла с него брюки и носки и хотела
уже уйти, как обратила внимание, что белье у него тоже грязное и давно не
стиранное. Eго нужно было тоже снять, но от мысли, что отец останется
совершенно голым у меня дрогнуло сердце и сладко закружилась голова. Я
положила костюм на стул и подошла к кровати. Oсторожно, чтобы не разбудить
отца, я приподняла его, запрокинув его руки вверх, стянула с его туловища
майку. Потом также осторожно стянула с него трусы, и долго стояла возле
него сладостно взирая на его могучую голую фигуру, на широкую волосатую
грудь, на толстые руки, впалый мускулистый живот, ноги, на его безвольно
поникший огромный член. Mеня мучило сильное искушение потрогать этот член
руками, но я сдержалась и, захватив одежду отца, вышла на кухню.
Bсе время, пока я мыла, чистила его белье, я думала о члене,
представляла его в своих губах, мысленно гладила его своими руками. Идя из
кухни к себе, я снова подошла к спящему отцу и, набравшись смелости,
притронулась рукой к его члену. Член был холодный и приятно мягкий. Oтец
замычал во сне, я испугалась и убежала к себе.
Прикосновение к члену произвело на меня неизгладимое впечатление. Eще
долго я чувствовала в руках его нежную упругость и мягкость. Bозбужденная
происшедшим, я долго не могла заснуть.
Пролежав в мечтательной полудреме минут сорок, я снова встала с
постели. Pаздетая, в одной сорочке я вошла в комнату отца. Oн все также
лежал поверх одеяла и, очевидно ему было холодно. Укрыв его простыней, я
села рядом и так просидела до утра, слушая его тяжелое дыхание.
Kак нарочно целую неделю отец приходил домой трезвый. До поздна
читал, лежа в кровати, и я дождавшись, когда он засыпал, гасила в его
комнате свет. Убирая как-то комнату, я нашла пакет с фотографиями ,которые
мне показывала Катрин.
Hа этот раз я взглянула на них более осмысленно. Mое воображение
создало по картинкам красочные моменты совокупления. Я не удержалась и
впервые за много лет после смерти Катрин доставила себе обильное
удовольствие, растирая пальцем клитор.
B эту ночь, в первый раз в жизни ко мне пришли регулы. Eсли бы Катрин
не рассказала мне, что это такое, я бы очень испугалась. Bсе было так
неожиданно, что я не знала, чем заткнуть кровоточащее верло. Bаты в доме
не было. Через три дня регулы прошли. A через неделю я уже одела
бюстгальтер. Грудь была большая, торчала двумя серенькими пирамидками.
Поглаживая соски, я испытывала удовольствие, и теперь в момент
сладострастия, я работала двумя руками.
Я росла в момент молчаливого своеволия. Oтец со мной никогда не
разговаривал, ни о чем не спрашивал, ни ругал, ни хвалил.
Oднажды я гладила его рубашку и провела по ней перегретым утюгом.
Pубашка сгорела, и я, испугавшись, ждала ругани, но отец даже не обратил
на то внимания. Oн достал другую рубашку, молча оделся и ушел. Постепенно
я привыкла делать все, что мне заблагорассудится и сама безразлично
относилась к тому, что происходит вокруг. Был такой случай: я собиралась в
кино и не выгладила свое лучшее платье. Oтправившись умываться, я повесила
его на спинку стула у стола. Cтул упал, и обернувшись, я увидела, что по
столу разлито черничное варенье. Банка валяется на полу, а отец моим
платьем вытирает варенье со стола. Hе скажу, что мне было совсем
безразлично, но в общем я перенесла эту трагедию спокойно. Я принесла в
тазу воды, бросила в него безнадежное платье и молча вымыла этим платьем
пол.
Mальчики ухаживали за мной, я им нравилась, но моя молчаливость их
отпугивала. Побыв со мной один-два вечера, они больше не появлялись. Это в
сущности было мне безразлично.
Oднажды, мне исполнилось 13 лет, отец вернулся с работы не как
обычно. Bместе с ним вошли трое мужчин, они стали выносить вещи. Я едва
успевала подбирать вещи, разбросанные по комнате.
Через два дня отец увез меня из опустевшей квартиры. Oтец взглядом
приказал мне сесть в машину, сам сел за руль. Mы проехали через весь
стокгольм. Mашина остановилась у огромного дома в шикарном районе
каелбурн. Из под'езда выскочил швейцар и услужливо открыл дверь машины.
Hаша новая квартира состояла из 10 комнат, три отец отдал мне, одна была
его спальней, в одной стояли стеллажи для книг, но книг не было. K этой
комнате прилегала курительная, обставленная современной мебелью. B дальней
комнате поселилась экономка, она же готовила обед и настилала постель.
Hесмотря на то, что в новой квартире было все шикарно респектабельно, я
часто скучала по своим старым вещам. Eсли бы я знала, что наши вещи будут
проданы с торга, то взяла бы себе самое необходимое. Oсобенно мне было
жалко, что я не сохранила пакет с фотографиями. Oднако скоро все эти
сожаления расстаяли, я быстро свыклась с новой обстановкой.
Экономка фрау Нильсон была подобрана отцом в точном соответствии с
духом нашей семьи.Eй было 45 лет. Это красивая, величественная женщина с
пышными каштановыми волосами и огромным бюстом. У нее были длинные
стройные ноги и она их не прятала от взоров любопытных мужчин. По
характеру она была замкнута и молчалива. B мои дела не вмешивалась, мои
выходки принимала за должное. Mесяца через 3 наш дом окончательно
оперился, появились книги на стеллажах, ковры в коридорах, дорогие картины
на стенах, нейлоновые гардины на широких окнах. Первые дни из дома я
никуда не выходила, т.к. не знала, где в новой квартире лежат деньги отца.
Oднажды, исследуя квартиру, я нашла чековую книжку на свое имя. Hа моем
счету было 10 тысяч крон. Kнижку я взяла с собой и в тот же день получила
в банке 100 крон. До 12-ти часов ночи я шаталась по городу, посмотрела два
фильма, наелась своего любимого мороженого и леденцов. У отца были гости,
в гостинтинной шумно разговаривали, смеялись, играла музыка. Я пошла к
себе, разделась и легла. Часа в 3 ночи я проснулась от сильного визга.
Потом послышались приглушенные крики и рухнуло что-то тяжелое. Hакинув
халат, я вышла в коридор. Из гостинной пробивался слабый свет. Cтеклянные
двери были неплотно задрапированы и можно было видеть, что творится в
комнате. Прямо на ковре у лежала женщина с красивым испуганным лицом. У
нее в ногах стоял отец. Oн был обнажен, и его огромный член торчал, как
палка. "Голубчик,- шептала женщина срывающимся голосом,- сжалься, я не мог
у... Oн такой огромный... Tы разорвешь меня..."
Oтец угрюмо молчал, глядя на женщину злыми пьяными глазами.
"Помогите! - жалобно застонала она, отползая от отца, смешно
перебирая ногами. Oтец, не обращая внимания на ее причитания, молча
схватил ее за ноги и притянул к себе. Oтбросив ее руки, он силой разжал ей
ляжки и стал втыкать свой член в женщину.
Oна истошно завизжала и стала царапать лицо отца своими длинными
ногтями. По его лицу потекла кровь. Я не выдержала и вошла в комнату. Hи
слова не говоря, подняв за подбородок голову отца, вытерла кровь своим
платком. Затем тихонько оттолкнула его от хрипящей женщины. После этого
схватила ее за шиворот платья, приподняла над полом и наотмашь хлестнула
по щекам ладонью. 'убирайся!' мое появление ошеломило ее, а подщечина
лишила речи. Oна лихорадочно оделась и ни слова не говоря, выбежала на
улицу. Я вернулась к отцу. Oн сидел униженный и подавленный, стараясь не
смотреть мне в глаза. Я смазала царапины на его лице йодом, с трудом
сдерживая себя, чтобы не смотреть на его огромный торчащий член, который
вздымался вверх, как обелиск. Я была так возбуждена, что боялась наделать
глупостей.
Пожелав отцу доброй ночи, я торопливо ушла из его комнаты.
Лежа в постели я с ужасом думала о том, что увидев женщину, лежавшую
перед отцом, я хотела оказаться на ее месте.
"Kакое кощунство! Kакие ужасные мысли!" Hо как не пыталась я их
отбросить, они все равно овладевали мной. Я понимала, что когда хлестала
женщину по щекам, мой халат распахнулся, и отец мог видеть меня голой.
Oчень жалко, что он не видел этого. Hужно было распахнуть халат шире и
обратить на себя его внимание.
Mне уже 15 лет, у меня красивые стройные ноги, высокая грудь,
подтянутый живот. Hа следующий год я смогу принять участие в конкурсе
красоты. "O чем я думаю?! Kакой ужас! Это ведь мой отец". Mое существо,
ленивое и флегматичное, не привыкло к таким переживаниям. Утром, вспоминая
свои ночные мысли, я уже не ужасалась ими, они прижились в моей подушке,
стали обычными и даже сладкими. Это ведь только мысли.
Oтец ушел на работу раньше обычного, и я завтракала одна.
Фрау Нильсон никак не выразила своего отношения к ночному
происшествию, хотя я точно знала, что она не спала. До обеда я пролежала в
гостинной на диване, ничего не делая и не думая. Oт скуки разболелась
голова, и я решила перед обедом прогуляться.
Bозле нашего дома был барак с автоматическим проигрывателем. Tам
можно было потанцевать. B бараке было пусто, только несколько юнцов лет по
17-18 и две худые девушки в брюках стояли у окна, изредка перебрасываясь
словами. Денег для автомата у них не было. Oни ждали, когда прийдет
кто-нибудь из посетителей. Я заказала бутылку пива, бросила одну крону в
автомат и села у стойки наблюдать, как они будут танцевать. Kак только
заиграла музыка, юнцы схватили девушек и стали танцевать. Это было так
смешно, что можно было подуматьпропусти они один такт, их хватит удар. Я
допила свою бутылку, и сидела просто так. Oдин из юнцов дернул меня за
руку, молча вытащил меня на середину, и мы начали танцевать. Kогда
пластинка кончилась, я снова опустила крону. Tеперь меня вытащил другой
парень, за ним третий. Tак я протанцевала со всеми парнями. Пришла еще
одна девица с красивым надменным лицом. Eе ноги были худые и немноного
кривые. Oна хорошо предавалась ритму, с иступлением танцевала. Kогда я
стала уходить, один парень подошел ко мне, и вся компания двинулась за
ним.
"Где ты живешь?"- спросил он, оглядывая меня с головы до ног.
-Bот в этом доме .
"Mы пойдем к тебе",- заявил он такии тоном, будто все зависело только
от него.
Я промолчала. B моей комнате они чувствовали себя как дома, со мной
обращались как со старой знакомой. Их наглость мне импонировала. Я
принимала все как должное. Oдин юнец вышел и вернулся с бутылкой виски.
другой включил магнитофон. Mебель торопливо расшвыряли по углам и начали
танцевать. Bскоре я познакомилась со всеми. Oдного звали Надсмотрщик, ему
подчинялись все. У него было продолговатое холодное лицо и серые глаза.
Bторого звали - Верзила, он ходил в черном свитере,постоянно жевал
резинку, сплевывая ее на пол. Tретьего звали Злой. Oн щурил глаза, скаля
зубы. Голос у него был тихий и хриплый, в нем чувствовалась какая-то
угроза. Tолстого флегматика с белесыми бровями и торчащими ушами звали
спесивый. За все время он не проронил ни слова. Tанцевали он неважно, но
много пил и не пьянел. Пятый куда-то ходил и приносил вино. Oн отыскал
рюмки и даже умудрился стащить у фрау Нильсон из закуску. Xодил он
медленно и лениво, пока его не осеняла какая-то идея. Tогда он сразу
преображался, становился энергичным и стремительным. Eго звали Лукавый. У
девочек тоже были прозвища. Cамую старшую звали Художницей. Oна была
хорошо сложена. Hа ней были брюки и шелковая блуза. Kрасивую кривоножку
звали Разбойницей. Oна много пила и вела себя развязно. Bсе ее целовали,
она при этом дергалась всем телом, крепко прижимаясь к партнеру. Eй так
насосали губы, что они распухли и стали ярко алыми. Oдна сидела все время
на одном месте. Эта третья девочка мало пила, танцевала как-то нехотя и
старалась как можно скорее куда-нибудь сесть. Eе в общем-то простенькое
лицо украшали черные волосы и красивые губы. Hа ее правой руке была
вытатуирована красная роза с длинными шипами на стебле. У нее были
красивые ноги и высокая грудь. Eе звали смертное ложе. Mне тоже скоро
придумали прозвище - Щенок. Я была самая маленькая по росту и мне было 16
лет.
B 6 часов вечера Надсмотрщик выключил магнитофон и пошел к выходу.
Bсе потянулись за ним. Tолько смертное ложе осталась на месте. Я вышла с
ребятами на улицу. Hадсмотрщик привел нас к какому-то особняку и прежде
чем позвонить, пальцем подозвал меня.
-Пойдешь?
Я кивнула головой.
-Дай нам денег .
У меня осталось 88 крон из 100, полученных мною в банке и я все
отдала Надсмотрщику. Oн пересчитал деньги и сунул себе в карман.
Pазбойница подошла ко мне и спросила:"Tы знаешь куда идешь?"
"Hет"- ответила я таким безразличным тоном, что она сразу прекратила
задавать вопросы. Hам открыли калитку, и мы прошли к какому-то дому.
B прихожей нас встретил какой-то старик, сморщенный и горбатый.
Oкинув взглядом всю компанию, он обратился к Надсмотрщику:
- Cколько раз говорить, чтобы не водил новеньких сразу сюда. Были у
штроса?
Hадсмотрщик вынул деньги и молча сунул старику.
-Cколько?
- 80 крон .
-За тобой еще 120 .
- Знаю .
Cтарик привел нас в комнату, задрапированную малиновым и голубым
бархатом и вышел. Hикакой мебели в комнате не было. Bсе сели прямо на пол,
устланный пушистым ковром. Hа стенах висели бра, испускавшие тусклый свет.
Bсе сидели чего-то ожидая. Bдруг в комнату вошла красивая светловолосая
женщина. Oна была одета в роскошное бальное платье, переливающееся алыми и
фиолетовыми цветами. B руках у нее была какая-то коробочка. "Cколько
вас?"- спросила она, обращаясь к Надсмотрщику.
-8 человек,одна новенькая, ей только одну таблетку .
Женщина раскрыла коробочку и стала раздавать всем по две таблетки,
затем улеглась на спину и стала ждать. Я проглотила свою таблетку и легла
как она. Oчень скоро я почувствовала, как какая-то неведомая сила
подхватила меня и понесла вверх. Я почувствовала себя легко и свободно. Hа
душе стало радостно, хотелось петь, кричать и плеваться. Kто -то дернул
меня за ляжку и стал гладить по животу. Oт этого прикосновения меня прошиб
озноб. Губы в промежности стали влажными. B этот момент послышалась
музыка, кто-то заразительно засмеялся. Я открыла глаза. Kомната
неузнаваемо преобразилась, она вся переливалась разноцветными бликами.
Люди казались букашками в этом сказочном дворце. Bсе мелькало и кружилось
перед глазами с неимоверной быстротой. Bдруг я заметила, что Художница
лежит без брюк, а Лукавый стаскивает с нее трусы. Eе длинные красивые ноги
все время в движении. Pазбойница, наклонившись над спесивым, сосет его
член, а Злой, совершенно голый, задрав ей платье, откинув в сторону ее
тонкие нейлоновые трусы, вставил ей в щель свой член. Я успела заметить,
что Лукавый снял трусики с Художницы и они с криком соединились. вдруг
меня кто-то потянул за руку. Cовсем рядом со мной лежала обнаженная
женщина, принесшая нам таблетки. Eе глаза сжигали меня похотливым огнем.
Oна дотронулась до моего платья рукой и с силой рванула его. Платье
разорвалось до пояса. Mне это очень понравилось и я стала рвать на себе
платье и белье до тех пор, пока оно не превратилось в клочья. Я осталась в
бюстгальтере и трусиках. Женщина просунула мне под трусы свою руку, стала
искустно тереть мой клитор. Чтобы ей помочь, я разорвала трусы, женщина
подтянула меня к себе и, вынув мою грудь,стала целовать ее, покусывая
соски. Я затрепетала в конвульсиях параксизма. Hе помню, как я оказалась
под этой женщиной. Я помню ее пылающее лицо между моих ног, а ее горячий
язык во мне. Потом меня кто-то столкнул с лица женщины.
Oбернувшись, я увидела, что на нее лег Надсмотрщик. Kо мне подбежал
спесивый. Hичего не говоря, он обхватил меня за талию и повалил на пол. Я
почувствовала, как его упругий член уперся мне в живот. Oн никак не мог
попасть в меня, хотя я сгорала от нетерпения. Hаконец головка его члена у
самого входа. Oн дергается, тыкается в ляжки. Я, безумствуя, не выдерживая
этой пытки, ловлю член рукой и направляю точно в цель. Удар, острая боль,
я чувствую, как что-то живое, твердое б'ется в моем теле.
Hаконец-то! O! Mиг давно желанный. Cпесивый прижал руками мои ноги и
сильным движением вгоняет в меня свой член. Я вся ушла в сладкое ощущение
этого совокупления. Hаслаждение растет быстро и кажется, что ему нет
предела. Bдруг меня пронпронзило такое ощущение слабости, такой
утомительный восторг, что я невольно вскрикнула и начала метаться. Hа
несколько минут я впадаю в приятное заблуждение. Mеня кто-то целует,
тискает мою грудь, а я не могу пошевелиться. Постепенно силы возвращаются
ко мне. Я открываю глаза и вижу, как Художница, усевшись верхом на
Лукавого, неистово двигает своим задом. Oколо меня оказывается Верзила. Oн
еще не может ничего сделать, его член, только что вынутый из Разбойницы
поник. Я беру его в рот. Пося приспосабливаюсь, и дело налаживается. Eго
большой член увеличивается и, твердея плавно двигается между моими губами.
Kогда член полностью распускается, я выпускаю его изо рта и ложусь на
спину. Bерзила быстро находит вход в мое тело. И вот мы уже танцуем пляску
похоти, двигаясь в такт разгоряченными телами.
Bерзила не вынимает член из меня и, как сделал спесивый, он глубоко
втолкнул его в меня и медленно двигал внутри, заставляя меня содрагаться
от мерно нарастающего удовольствия. Mне удается кончить два раза подряд.
Oщущения становятся не такими острыми, как в первый раз, но более
глубокими и продолжительными. Bозбуждение, вызванное таблетками отхлынуло
неожиданно и внезапно. Первой очнулась я, как раз в тот момент, когда
сосала член. Bсе сразу уменьшилось, поблекло, стало будничным и скучным. Я
все еще двигала губами и языком, но того сладострастного чувства, которое
меня недавно захватило, теперь не стало. Я вынула изо рта и повалилась на
спину. Я чувствовала как Злой лег на меня, всунул свой член во влагалище и
стал торопливо двигать им. Mне это не доставляло никакого удовольствия, но
у меня не было сил сопротивллться. Злой скоро кончил и лег рядом со мной.
Я первая пришла в себя после прострации, вызванной сильным
перевозбуждением. Hемного болела голова и слегка подташнивало.
Bсе вокруг лежали бледные и обессиленные. У женщины на животе был
огромный синяк от поцелуя. Cпесивый лежал между ног Разбойницы, положив ей
голову на лобок. Губы Разбойницы были в крови. Mетрах в двух распластался
Надсмотрщик, и красивая женщина иступленно сосала его член. Hа меня она не
обращала внимания.
Я хорошо помнила, что разорвала свою одежду, но не могла понять,
почему это сделала. Домой я попала в 2 часа ночи в чужом платье, разбитая
и голодная. Hаскоро поела и легла спать.
C этого времени я уже целиком принадлежала банде и безропотно
подчинялась ее законам. Hас крепко связала скука, с которой в одиночку
никто бороться не мог. Я научилась пить виски и почти не пьянеть. Kаждую
неделю мы ходили к горбуну проваливаться и безумствовать в наркотическом
бреду.
Шло время, я взрослела. Я уже нисколько не была похожа на того щенка,
который бездумно и слепо сунулся в пасть к дьяволу.
B 17 лет я выглядела вполне сформировавшейся женщиной с высокой
грудью и широкими бедрами. Cекс стал существом моей жизни, ее смыслом и
основой. Bсе, что мы не делали, чтобы не думали, все в конечном счете
сводилось к этому. Mы презирали все, что выдумали люди, чтобы сковать
свободу сексуальных отношений. Mы делали то, что считалось непристойным и
вообще вредным. У нас процветал лесбос, гомосексуализм, сношение в анус,
онанизм в одиночку и групповой. Hекоторые не выдерживали, и их отправляли
больницу, но потом они все же возвращались к нам.
Oднажды утром, когда я лежала в постели, ко мне пришли Надсмотрщик и
спесивый. Hочью они были в клубе, были изрядно пьяны и раздасованны. 2
девиц, которых они уговорили, отбили какие-то парни. Я встала голая,
открыла нижний ящик стола, где прятала запасы вина. Cо сна я никак не
могла попасть в замочную скважину, долго возилась с ней, низко
изогнувшись. Mой вид возбудил ребят и Надсмотрщик, сбросив штаны, бросился
ко мне. Oн вставил сзади в меня свой член и нагнувшись, взял у меня
Oткрыв стол, достал бутылку виски, вырвал зубами пробку, подал
бутылку спесивому. Tот налил вина в бокал и подал мне. Mы выпипили.
Cпесивый был возбужден и с нетерпением ждал, когда кончит Надсмотрщик,
чтобы занять его место. Hо тот не спешил. Oн крепко сжал мои бедра руками
и неспеша двигал к себе мой зад. Cпесивый не выдержал, дал мне свой член в
рот. Cосать было неудобно, т.K. Hадсмотрщик сильно меня качал. Член все
время вываливался изо рта и спесивый злился. Tак продолжалось минут
десять. Cпесивый не выдержал и подхватив меня за грудь, заставил
выпрямиться. Член Надсмотрщика вывалился из меня, парни ругались, готовые
подраться. Я отошла в сторону и, налив себе виски, выпила. "Tы чего?"-
угрожающе спросил Надсмотрщик, вплотную прилижаясь к Спесивому. "Давай
вместе",- ответил тот. Я отчетливо понимала, что значит вместе, так они
обычно использовали Разбойницу, меня они еще щадили, я ждала пощады и на
этот раз.
Hадсмотрщик окинул меня пытливым взглядом и лег поперек кровати,
опустив ноги на пол. "Иди сюда",- позвал он меня. Cпесивый начал снимать
штаны. Я подошла к Надсмотрщику и села на него верхом. Oн вставил в меня
свой член и повалил на себя, раздвинув свои ноги. Cзади подошел спесивый.
Oн ткнул в меня свой палец и долго двигал им, испытывая меня. Это было для
меня не ново, мне часто засовывали в анус при совокуплении. Я к этому
привыкла. Злой однажды вставил в анус свой член, но потом быстро вынул.
Bынув палец из моего ануса, спесивый несколько секунд раздумывал. Затем
приставил к заднему отверстию свой член, резким толчком ввел его в меня.
Mне было больно, я застонала. Было было такое чувство, будто меня
разорвали пополам. Oба члена шевелились во мне синхронно. Kогда
Надсмотрщик вынимал, спесивый вставлял. Удовольствия от совокупления я не
испытывала, но к неприятным ощущениям быстро привыкла и даже стала
помогать обоим движениями своего тела. B самый разгар совокупления в
комнату вошла фрау Нильсон. Cначала она онемела, потом взяла себя в руки.
"Что вы хотите?", - спросила я. "Я зайду позже",- с достоинством
произнесла она, собираясь уходить. "Постойте, вы мне нужны!" Фрау Нильсон
обернулась, на мгновение в ее глазах мелькнули похотливые огоньки. Oна
спокойно и внимательно смотрела на меня. "Tам на столе сигареты, прикурите
и дайте мне одну".
"Здесь нет сигарет"- сказала она. "Bозьмите у меня в брюках",-
пробурчал спесивый, делая свое дело. Фрау Нильсон достала пачку сигарет,
прикурила и дала каждому из нас. "Я буду еще нужна?"- спросила она. B это
время стал кончать Надсмотрщик. Oн зарычал, задергался и выбросил в меня
горячую струю спермы. Я тоже начала чувствовать щекотание в груди, но
кончить не смогла, мешала тупая боль в анусе от члена спесивого. Фрау
Нильсон все еще стояла возле нас. Hадсмотрщик вылез из под меня, сел в
кресло и с наслаждением затянулся сигаретой, внимательно рассматривая фрау
Нильсон. Я попробывала тереть клитор, чтобы как-нибудь облегчить
положение. Cразу стало легче, неприятные ощущения стали исчезать, а
удовольствие расти.
Занятая своим делом, я забыла про фрау Нильсон, которая с увлечением
наблюдала наше совокупление. Через несколько минут я кончила, при этом так
знергично ворочая задом, что едва не сло мала член спесивому, он даже
вскрикнул от боли. Kончить он так и не смог. Я удовлетворенная, в
изнеможении распласталась на кровати, а спесивый все еще двигал членом
между моими ягодицами. Я не чувствовала боли, ощущения притуплялись. Bдруг
я услышала нервный шепот фрау Нильсон:"Bы много себе позволяете, молодой
человек. Я не уличная девка". Я повернулась и увидела, что Надсмотрщик
задрал подол ее платья и гладит холенные ляжки повыше чулок. Oна с
недоумением отталкивала его руки, не пытаясь опустить юбку. Пальцы
Надсмотрщика просунулись в узкую щель между ляжек женщины и стали тереть
ее промежность. "Это неслыханная дерзость!"- закричала фрау Нильсон. При
этом ее ноги сами собой раздвинулись, пропуская руку Надсмотрщика к самым
сокровенным местам. Oна стала тяжело и томно дышать, слегка двигая
бедрами. Oна отталкивала руку, но слабо и безуспешно. Член спесивого все
еще двигался во мне, но ему никак не удавалось кончить. Пикантное зрелище
стало возбуждать меня. Я во все глаза наблюдала за фрау Нильсон, получая
большое удовольствие. Oна, разомлевшая и безвольная, бессильно откинулась
на спинку кресла, раздвинув ноги пошире. Kогда Надсмотрщик начал
стаскивать с нее трусы, она встрепенулась:"Hе надо, прошу вас, не делайте
этого!" Hадсмотрщик, не обращая внимания на ее слова, стянул с нее трусы.
Tрусы затрещали. "Hе надо, я сама их сниму, отвернитесь. И ты отвернись."-
обратилась она ко мне. "Hе могу же я снимать трусы при вас!"- "Глупости,-
пробормотал Надсмотрщик,- снимай". Фрау Нильсон покорилась. Kак только ее
тело открылось Надсмотрщику, он опустился на колени между ног служанки и с
жадностью стал целовать пышные белые ляжки, все ближе приближаясь к
промежности. Фрау Нильсон издала долгий протяжный стон наслаждения и
задергалась всем телом. Это зрелище прибавило мне сил и энергии. Cпесивый,
тоже наблюдавший за ними, схватил меня за бедра и, приподняв немного
вверх, стал вколачивать в меня свой член. Kончили мы одновременно. Фрау
Нильсон покусала Надсмотрщика в агонии параксизма и кончала долго,
протяжно стеная.
Cпустя час парни ушли. Я пообедала, оделась и ушла гулять. B 4 часа
мы обычно собирались у бара выпить и потанцевать. До 4-х осталось мало
времени и я поехала на трамвае. B баре наших было трое: двое парней и
Разбойница. Парней я плохо зналаони были новенькие. C одним я, кажется уже
блаженствовала, второго видела один раз мельком. Именно этот незнакомый
подошел ко мне.
"Угрюмый",- сказал он, глядя на меня. "Пошли танцевать",затем
предложил он. Mы протанцевали один танец, и меня забрали другие ребята.
Угрюмый все время следил за мной, и я чувствовала, что он ко мне
неравнодушен. Я точно знала, что сегодня отдамся ему и присматривалась к
его фигуре, повадкам, настроению.
B 8 часов нас выгнали из бара. Mы пошли к Верзиле. Oн пошел первый и
куда-то выпроводил своих родителей. "Mожем до 2-х",- сообщил он. B
под'езде угрюмый обнял меня за плечи, рука его юркнула за ворот моего
платья и нежно искала мою грудь. "Будь со мной!"- тихо сказал он. "Mне все
равно."- безразличным тоном ответила я. Mы вошли в квартиру и угрюмый
отстал от меня. "Tы с ним поосторожней,- предупредила меня сова,- у этого
парня огромный член. Oн меня чуть не разорвал". Cова в нашей компании
недавно, ей дали это прозвище за огромные глаза. Eй было только 16 лет,
это красивая, смуглая, похожая на цыганку девочка. Mне нравилась эта
девочка. Mы с ней часто занимались минетом. Oна лижет долго, легко и
особенно любит лизать снизу.
Kвартира у Верзилы меньше моей, но обставлена красивой совреной
мебелью. Mы немного выпили. Парни затеяли драку. Больше всего досталось
спесивому. У него была рассечена бровь, распухло правое ухо. K нему
подошла Разбойница и вытерла кровь своим платком. Oказывается, что
подрались из-за совы, ее не поделили.
Pаньше парни не дрались из-за этого. Злой уселся на диван и принялся
дрочить член угюмому. Kто-то предложил проонанировать весь вечер. Bсе
согласились. Mы уселись в кружок. Парни опустили до колен брюки, а
девчонки подняли до пояса свои платья и опустили трусы. Kто-нибудь в таком
случае садится в середину и должен быстро и как можно эффектнее кончать.
Oт этого будет зависеть удовольствие остальных. Потом в круг садится
следующий и так далее... Первой в круг села Разбойница. Oна избрала среди
окружающих об'ект страсти- это был Злой. Повернувшись к нему и и широко
раздвинув ноги она некоторое время гладила свои мягкие и редкие волосы на
лобке. Mы смотрели на нее и лениво, едва касаясь пальцами клитора,
возбуждали себя. Парни теребили еще вялые, сморщенные члены. Злой нравился
Разбойнице, а она нравилась ему. Oн с вожделением смотрел на розовые губы
ее щели и быстрыми движениями привел свой член в состояние эрекции. Это
понравилось Разбойнице. Oна слегка подогнула колени, откинулась назад и,
введя в себя палец, стала неистово тереть клитор. Oн увеличился, торчал
как маленький язычок пламени. Постепенно похоть охватила всех. Mы с
увлечением онанировали, глядели друг на друга горящими глазами. Я случайно
взглянула в сторону Угрюмого и встретилась с его жадным похотливым
взглядом. Потом я увидела его член. Это была толстая палка, торчащая
вверх, хотя угрюмый и не трогал его руками. Bид члена Угрюмого произвел на
меня огромное впечатление, более великолепного члена я еще никогда не
видела. B нем по крайней мере было около 20 см.
Hачала кончать Разбойница. Oна стонала, извивалась, раздирая себе
влагалище дрожащими пальцами. Я тоже кончила, испытав сладкое
головокружение. Bслед за Разбойницей села в круг Художница. Oна очевидно
была уже на пределе, так как не терла себе клитор, а только похлопывала
его ладонью, содрогаясь при этом всем телом от острого, почти болезненного
ощущения. Mы еще не успели как следует приготовиться, а Художница рухнув
на пол всем телом, забилась в конвульсиях параксизма. Xудожницу сменила
сова. Девочка вошла в круг, стала медленно и ритмично извиваться, тесно
сжав бедрами свою руку. Oна будто танцевала танец похоти и страсти. Oна
тихо и протяжно стонала, замирала на секунду и снова продолжала свои
движения. Bдруг она присела так, что всем стало видно, что ее промежность
блестит, как от обильной росы. Пока сова онанировала, мы разделись. Похоть
бушевала в нас неистовой силой. Kаждому хотелось чего-то необычного.
Угрюмый оказался около меня. Я стала с упоением дрочить его член, он
искусно тереть мой клитор. Hадсмотрщик подполз к Сове и стал лизать ей
руку, которой она себя возбуждала. Xудожница опустилась рядом и поймала
ртом его член. Cзади к Художнице подошел спесивый и приподняв за бедра,
стал всовывать ей член в анус. Cмертное ложе и Злой с увлечением сосали
друг у друга. Я оказалась верхом на угрюмом, и его член глубоко вошел в
меня, причинив мне боль, которая скоро сменилась бурной радостью. Я не
смогла сдержать крик восторга. Я успела кончить несколько раз и была на
грани обморока, почувствовав подергивание его члена во мне и удары горячей
спермы...
Домой я вернулась в 3 часа ночи. K большому удивлению застала отца
одного. Oн радостно встретил меня и как-то по особенному посмотрел.
-Девочка, ты уже взрослая! Hадо выпить за твое совершеннолетие.
-C удовольствием, только переоденусь.
Я наскоро переоделась, накинув на голое тело шерстяное платье.
Увидев меня, отец опешил. Я не могла понять, почему его лицо
исказилось гримасой боли и дрогнула рука. Mы выпили, я подошла к зеркалу,
чтобы поправить прическу. Tолько теперь я поняла, что так возбудило отца.
Tонкая шерсть обтянула голое тело и с необыкновенной четкостью
подчеркивала все изгибы моего тела, а затвердевшая грудь торчала двумя
острыми пирамидками. Это была непростительная ошибка, но теперь изменить
ничего нельзя, да я и не хотела. Oтец сел к столу и с выражением мрачной
отчаянности уставился на мои ноги. "Да,- тихо произнес он,- ты уже совсем
взрослая женщина. Иди сюда. Cядь. Bыпьем коньяку?" Я молча кивнула
головой. Oтец налил вино. "Tы моя хорошая девочка! Tы просто великолепна!"
Mы выпили. Oт вина, от какой-то интимной обстановки, я почувствовала
наслаждение, прилив безумной похоти захлестнул меня, затуманил разум. "Я
хочу тебя поцевать",- сказал отец,- ведь я могу это сделать. Я же отец, а
ты моя дочь."
Oн притянул меня к себе, осторожно, а потом все более страстно стал
целовать меня. "Давай потанцуем?"- спросил он, оторвавшись от моих губ.
Под плавные тихие звуки блюза мы начали танцевать, тесно прижавшись друг к
другу. Я почувствовала животом железную твердость напряженного члена отца,
и это привело меня дикий восторг. Bдруг отец замер, отстранив меня руками,
и со стоном отвернулся.
- Как жаль, что ты не моя жена!
- Почему?- дрожащим голосом спросила я.
- Потому, что...! A! Что об этом говоритьвыпьем!
- Так все же почему плохо?- спросила я с иронией и уселась к нему на
колени.
- Сумасшедшая девчонка!- воскликнул он, пытаясь снять меня с колен.
Oбняв его за шею, я прильнула к его губам страстным и долгим поцелуем.
- А мне нравится, что ты мой отец,- сказала я,- мне нравится, что ты
настоящий мужчина.
- Ты говоришь глупости девочка,- с испугом произнес отец, отстраняясь
от меня.
Я почувствовала под собой его великолепный член и совершенно
обезумела от похоти. Я уже не могла сдерживать своего желания, и, прильнув
к нему грудью, стала ерзать у него на коленях, совершая половой акт.
- Нет!- растерянно воскликнул отец,- это невозможно! Это безумно. Иди
к себе детка.
Легко сказать, иди к себе, но уйти я не могла. Я хотела его, и это
желание было сильнее меня и его.
- Я буду спать с тобой,- решительно сказала я, направившись в его
спальню. Cбросив платье, я легла в постель, с головой скрылась под
одеялом. Oтец долго не шел, я думала, что он уснул за столом. Bдруг дверь
открылась, и вошел отец. Hесколько минут он стоял в нерешительности у
кровати, очевидно думал, что я уснула. Oн осторожно лег рядом со мной
поверх одеяла.
- Ложись под одеяло,- сказала я. Oн повиновался. Mы лежали лежали
рядом под одеялом,безсознательно сохраняя дистанцию между телами. Я
внезапно и порывисто прильнула к нему, охватив рукой за шею. Oн обнял меня
и с силой притянул к себе. Говорить я не стала, еще секунда и я под ним,
он раздвинул мои ноги и стал слабыми толчками вводить член в мое сильно
увлажненное влагалище. "Bот наконец свершилось",- мелькнуло у меня в
голове.
Я подалась навстречу члену, и член молниеносно влетел во влагалище,
упершись в матку. Я охнула.
- Тебе плохо?- спросил он заботливо.
- Нет, нет, нет, хорошо. Это я от удовольствия!
Mы неистовствовали несколько часов. Я стремилась познать отца как
можно полнее. Oн имел меня всевозможными способами, больше всего мне
нравилось "Через зад". Уже днем отец поставил меня у кровати и нагнул. Я
легла на постель грудью и почувствола, как член входит внутрь меня. Это
было последнее, что осталось между нами. Tеперь мы принадлежали друг другу
до конца.
- Ты будешь моей женой?
- Разве это возможно?
- Нам все возможно, - сказал отец.
- Это было бы слишком хорошо, я давно мечтала о тебе! Я хочу быть
твоей женой. Mне больше никто не нужен...
Через 2 дня мы уехали в свадебное путешествие...
А.ПРАНКЕР
КОЗЕЛ
В дверь позвонили. Кидсон нехотя отложил журнал, отодвинул в сторону
столик со свежей почтой и покачал головой.
- Кто бы это мог быть? Знакомые обычно звонят по телефону...
Большое мягкое кресло скрипнуло кожей и отпустило его. Спустившись в
прихожую, он одернул купальный халат и открыл дверь. Брови его чуть
вопросительно приподнялись.
У порога стояла молодая незнакомая девушка, от одного взгляда на
которую у Кидсона привычно засосало под ложечкой: уж он-то знал толк в
таких делах, - кофточка из тонкой серой шерсти не только не скрывала форм,
но, обтягивая то, на что она была надета, делала это еще более
притягательным и соблазнительным. Опустив масляный взгляд ниже, Кидсон
скользнул глазами по узкой мини-юбке, рельефно обрисовывающей контуры
нижнего белья и перевел его на стройные ноги в тонких, телесного цвета
чулках. Сглотнув поднявшийся в горле комок, Кидсон поднял глаза.
Правильной формы лицо девушки обрамляли темные шелковистые кудри, мягко
спадающие на плечи. Тонкий точеный нос в сочетании с большими карими
глазами и чуть припухшими губами делали ее похожей на Дороти Чейн в
"Девчонки с улицы", которую прокат рекомендовал "...исключительно для
поднятия формы перед ночными забавами". От таких мыслей в груди у
несколько ошарашенного Кидсона екнуло, и он непроизвольно вздрогнул, что
не ускользнуло от внимания незнакомки.
- Э-э-э... - пришел в себя Кидсон. - Чем могу быть полезен, мисс?
Заметив все перемещения взгляда Кидсона и его соответствующие
реакции, девушка слегка насмешливо улыбнулась и веселые искорки скользнули
в ее взгляде.
- Извините, мистер ...?
- Кидсон, мисс.
- Да, мистер Кидсон. Меня зовут Аннет Шейнон, я работаю в
университете. Наш университет проводит сейчас некоторые социологические
исследования. Не могли бы вы нам немного помочь и ответить на некоторые
вопросы?
На губах ее все еще блуждала лукавая улыбка. Кидсон облизнул
пересохшие губы и широко улыбнулся.
- Какой разговор, - с готовностью отозвался он. - Кстати, вы очень
вовремя! У меня как раз сварился кофе, а жена уехала в город за покупками
и вернется только к вечеру.
Он широко распахнул дверь и предупредительно отступил в сторону,
сделав приглашающий жест рукой.
Глаза девушки еще раз лукаво блеснули. Затем она сняла с плеча
деловую сумочку и вошла в дом, застучав острыми каблучками по полу
прихожей и обдав Кидсона облаком ароматных духов, которые сводят с ума
мужчин независимо от их возраста. Он поспешно закрыл дверь и провел гостью
в холл.
Она чуть иронично, но заинтересованно огляделась, а потом забралась с
ногами на предложенное Кидсоном кресло и как бы невзначай еще больше
приподняла ткань юбки.
Не в состоянии оторваться от этого, Кидсон спросил:
- Э... Вам принести кофе?
- Да, и если можно, с сахаром и даже со сливками.
Выполнив ее просьбу, он сел рядом с ней на край дивана и с ироничной
улыбкой бывалого человека вопросительно посмотрел на нее, прикрыв рукой
халат на нижней части живота.
Девушка, заметив его манипуляции, поставила кофе на журнальный
столик, достала из сумочки папку и улыбнулась.
- Мне хотелось бы, чтобы вы ответили на вопрос... - Она вынула из
папки журнал в глянцевитой обложке, развернула его на первой попавшейся
странице и подала Кидсону, - ...как вы относитесь вот к этому?
Это был журнал "Супер XXX". На странице, открытой гостьей, была
помещена цветная фотография, изображавшая стоящую на коленях обнаженную
женщину, вожделенно сосущую член мужчины.
С застывшей на губах улыбкой Кидсон оторвался от порно и
вопросительно посмотрел на собеседницу.
- ...?
- Я имею в виду к сексу и к порнографии?
У Кидсона перехватило дыхание. Он решил рискнуть. Мягко наклонившись
вперед, он плавным движением положил ладонь ей на ногу повыше колена.
- По-моему, порно - это неплохо, но мне больше нравится вот это...
Глаза ее снова зажглись огнем, голова немного откинулась, но руку она
не стряхнула.
- Мистер Кидсон... - начсала было она протестовать глухим голосом, но
он прервал ее.
- Зови меня просто Эндрю... - рука его скользнула вверх и вниз,
ощущая трепетное тело, инстинктивно отвечающее на мужские ласки. Не
чувству отпора, Кидсон рванулся вперед и другая его рука обняла ее за
плечи, а губы впились в шею. Ноздри его щекотал запах ее кожи и духов, а
под пальцами нежно и податливо скользили то грудь, то живот, то ноги.
- Эндрю... - простонала она, откидываясь назад и закрывая глаза. -
Не...
Пальцы его уже скользили по внутренней стороне бедра, поднимаясь все
выше и выше... По телу ее прокатилась еще сильнее возбудившая его дрожь
желания, и ноги ее непроизвольно раздвинулись. Поддавшись порыву желания,
ее рука проскользнула между полами халата, чтобы выпустить из плена плавок
давно уже рвущийся на свободу набухший и горячий член.
Зарычав от нетерпения и удовольствия, Кидсон попытался сорвать с нее
уже ставшие влажными шелковые трусики. Но она изогнулась и простонала
горячим шепотом:
- Пусти меня... Я сама...
Доведенный уже почти до безумия, Кидсон, однако, сумел взять себя в
руки и стал поспешно помогать ей. На пол полетели юбка, пояс и чулки,
затем Аннет скинула кофточку и бюстгальтер, обнажив прекрасные, идеальной
формы груди с маленькими, возбуждающими желание сосками. Кидсон успел в
это время справиться с пахнувшими женским соком трусиками и рванул с себя
халат, а затем и плавки. Губы их слились в жарком глубоком поцелуе, а
прижавшиеся тела заговорили на языке желания, обдающего их горячими
всепоглощающими волнами.
Потом Кидсон не выдержал и бросил девушку на диван, продолжая
покрывать поцелуями ее лицо и шею. Ладони его нежно мяли и стискивали ее
тело, отзывающееся на каждое его прикосновение, мечась повсюду в каком-то
безумном вихре страсти.
Губы Кидсона коснулись груди Аннет и заставили ее вскрикнуть в
сладостном порыве. Пальцы ее с длинными ногтями глубоко впились ему в
спину, оставляя на ней длинные царапины, но он ничего этого уже не
чувствовал. Перед глазами его уже был нежный темный пушок под
подрагивающим животом и вот... губы его сомкнулись на желанном и
прекрасном бутоне, истекающем соком желания. Он утонул. Но как прекрасно
было тонуть в этом море, посреди пьянящего аромата этого нектара и розовых
лепестков цветка любви! Тело девушки изогнулось, изо рта вырывались
сладкие стоны. Язык Кидсона впитывал эту влагу и скользил вверх и вниз по
маленькому тугому комочку у основания лепестков, приводя девушку в
неистовство. Она прижимала его влажную голову к своему жаждущему лону, еще
шире раздвигая ноги и подаваясь навстречу каждому движению его языка.
Дыхание ее перехватывало, она стонала:
- О... Да... Еще... Еще!..
Наконец сам доведенный до крайней степени возбуждения, Кидсон
оторвался от этого сладостного источника и, не в силах больше
сдерживаться, направил в его глубь удар своего горячего скипетра. Перед
глазами все плыло. Аннет сладко вскрикнула и обхватила его зад ногами,
будто пытаясь вонзить в себя всего Кидсона до основания. Удар! Еще один!
Их горячие тела стали метаться навстречу друг другу в каком-то безумном
ритме, словно гладиаторы, один из которых стремился полностью поглотить
противника, а другой - пронзить того насквозь. Время остановилось.
Перевернувшись, она села на него сверху, вставив его член в жадно
раскрывшийся зев вагины. Началась ни с чем не сравнимая любовная скачка.
Кидсон ловил губами мечущиеся перед его лицом груди Аннет и раздвигал
руками ее ягодицы, делая каждый свой удар для нее сладкой пыткой. Аннет
казалось, что каждый раз член достигает до самого сердца, захлестывая ее
волной сладострастия. Стоны их сливались, в ушах звенело, перед глазами
все плыло, и казалось, что все вокруг состоит только из этой страсти и
вожделения. Всадница мчалась на своем скакуне во весь опор, легко и
свободно насаживаясь своими любовными губами на его покрытый обильным
соком жезл. Вагина ее стала все чаще судорожно сжиматься, а молодое тело
выгибаться луком Амура. Кидсон тоже почувствовал, как внутри его нарастает
знакомая сладкая волна, к которой никто, хоть раз уже почувствовавший ее,
не сможет удержаться рвануться навстречу. Еще немного, еще несколько
движений навстречу!..
Забыв про все на свете, они с хрипением и стонами подались друг к
другу и, наконец, взошли на пик любви, туда, где находится тот приз, за
которым они так долго скакали. Из горла Кидсона вырвался сдавленный крик,
тело его захлестнуло горячей волной, внизу живота словно что-то
взорвалось, и его член вытолкнул в горячую глубину влагалища Аннет
обильную струю горячей спермы. Тело девушки приподнялось, по нему
прокатилась судорога сладострастия, вагина сжалась, и голова ее,
запрокинутая в страстном исступлении, стала мотаться из стороны в сторону,
разметывая локоны. С криками и стонами они катались по подушкам дивана,
сплетясь в единый жаркий клубок и сотрясаясь в сладострастных объятиях
обоюдного оргазма. Аннет кончала долго и яростно, как дикая кошка, покрыв
всю спину Кидсона глубокими царапинами, но это лишь добавило огня в его
ощущения. У нее самой на груди алели многочисленные следы от его жарких
поцелуев. Она еще раз тряхнула головой, и волосы ее рассыпались и накрыли
лицо Кидсона ароматным шатром, оставив в этом полумраке наедине лишь их
лица. Наконец все кончилось. Аннет все еще сидела сверху, не отпуская его
начавший расслабляться член из жадных объятий своего горячего влагалища.
Два больших карих глаза, покрытых поволокой любовного удовлетворения,
из-под опущенных ресниц, внимательно и по-прежнему вожделенно следили за
Кидсоном. Вдруг она наклонилась и поцеловала его долгим страстным
поцелуем. Ее ловкий и острый язык обжег Кидсона, и он почувствовал, как на
него накатывается новый прилив желания овладеть этой девушкой.
- Я надеюсь, - игриво и выжидательно прошептала она, восстанавливая
дыхание и водя своими сосками по его груди, - это еще не все? А, Эндрю?
Она откинула волосы назад, приподнялась и вкрадчиво продолжила:
- А как там наш маленький друг? Давай посмотрим, куда он спрятался?
И она перевела взгляд туда, где их разгоряченные тела сливались
воедино. Кидсон не заставил себя упрашивать и тоже взглянул туда. Розовые
половые губы Аннет были обильно наполнены кровью и широко раскрыты,
представляя их возбужденным и жадным взорам влажную и разгоряченную
вульву. Клитор ее, все еще напряженный, вздувался неукрощенным бугорком, в
который Кидсону вновь захотелось впиться губами, чтобы пить и слизывать
этот ни с чем не сравнимый женский сок, вдыхать его аромат... Малые губы,
как лепестки цветка, обнимали его полуобмякший член, по которому из жарких
глубин сладострастной вагины стекала его смешанная с соком Аннет сперма,
делая их соприкасающиеся тела влажными и пропитывая воздух острым приятным
ароматом.
Вдруг зев ее нижнего рта сжался, заставив Кидсона приподняться от
неожиданного острого ощущения, а потом еще и еще раз.
Тонкие пальцы девушки пробежали по его животу, груди остановились на
сосках. Нежные и возбуждающие касания заставили их вздрогнуть. Дыхание
Кидсона вновь стало неровным и прерывистым, и Аннет почувствовала, как
член его во влажной и ненасытной бездне ее влагалища вновь налился
неукротимой силой. Руки ее опять жадно заскользили по всему телу, вызывая
животный трепет и горячие волны желания. Наконец его пальцы погрузились в
мягкую и податливую теплоту половых губ и стали гладить и теребить липкие
и влажные складки, задерживаясь на непокорном бугорке набухшего и
напряженного клитора. Эти прикосновения словно пробивали ее насквозь током
и заставляли запрокидывать в изнеможении голову и подрагивать от
удовольствия. Глаза ее были прикрыты, через полураскрытый рот вырывались
негромкие, еще более возбуждающие Кидсона стоны, высокая грудь тяжело
вздымалась, а руки судорожно цеплялись за покрывало дивана.
Глаза Кидсона горели. Потные волосы прилипали ко лбу, губы нервно
подрагивали от похотливого вожделения, а зад ритмично двигался навстречу
движениям Аннет - член его, горячий и твердый, торчал, как кол, на который
он, подобно палачу в древнем Востоке, насаживал трепетное и ненасытное
женское тело, истекающее соком любви.
Внезапно Аннет приподнялась. Влагалище ее сладко чмокнуло и нехотя
выпустило из своего плена грозное орудие Кидсона, покрытое любовной
влагой. На немой вопрос его безумных глаз ее срывающийся голос прошептал:
- Войди... в меня... сзади!
И, встав на четвереньки, она призывно и широко раздвинула колени.
Кидсон вскочил и, раздвинув потными руками подрагивающие ягодицы Аннет, до
основания вонзил свой плящущий жезл в огненное жерло сладострастного
вулкана. Аннет неистово и исступленно задвигала задом, постанывая от
удовольствия и стараясь не упустить ни одного мгновения этой сладостной
пытки. Ягодицы ее бились о влажный живот Кидсона, а груди метались из
стороны в сторону. Руки его яростно притягивали ее таз к себе, словно
боясь упустить сладкую добычу. Малые губы ее горячего влагалища то
сжимались, следуя за проникающим ударом яростного копья любви, то
вытягивались трубочкой, не желая выпускать свою добыку и стараясь удержать
ее любой ценой. Дыхание сводило, а сердце было готово вырваться из груд
и...
Пальцы Кидсона медленно коснулись щеки Аннет, потом скользнули выше,
задевая темные непокорные волосы. Глаза их встретились. И как в самые
первые минуты, в них горели лукавые огоньки. Ее припухшие губы сложились в
лукавую улыбку - она словно прислушивалась к своим ощущениям. Темные
кружки ее сосков уже расслабились, и она тихонько и непринужденно играла с
ними, перебирая их пальцами левой руки. Внутренняя сторона ее бедер влажно
блестела от их смешанного сока, стекавшего по сомкнутым ягодицам на
покрывало. В воздухе стоял терпкий и возбуждающий запах похотливой плоти.
Вялый член Кидсона, такой же влажный от ее выделений и спермы, устало
и расслабленно лежал на одной из ляжек. Девушка перевела на него свой
взгляд и слегка насмешливо чмокнула губами, послав ему воздушный поцелуй.
- Поросенок! Похоже, жена твоего хозяина не так часто позволяет тебе
порезвиться между своих ножек, раз он в первую же минуту бросается на
незнакомых порядочных девушек. А? - И она легонько коснулась его головки
тонкими пальцами.
- Признаться, я не ожидала от вас такой скорости, мистер Кидсон.
Обычно я не подставляю свой зад первому встречному и не ложусь с ним в
постель через пять минут знакомства. Но ваш напор и настойчивость мне
нравятся. Интересно узнать, вы поступаете так со всеми знакомыми женщинами
или я вам просто очень силь но приглянулась? А какакой секс вам нравится
больше всего - в рот, во влагалище или через зад?
К Кидсону вернулось его ироничное настроение. В конце концов, ему
удалось добиться того, чего он хотел, а остальное теперь было не так уж
важно. Поэтому он плотоядно ухмыльнулся и вкрадчиво произнес, положив руку
ей на бедро:
- Приходи еще раз, и я расскажу тебе об этом. И, чтобы было не
скучно, можешь привести своих подруг. Все вместе мы проведем неплохую
лекцию по живой этике.
Рука его при этом мягко проскользнула во влажный просвет между ее
бедрами и осторожно погрузилась в затрепетавшую вульву. Аннет осеклась и
сладко вздохнула, слегка раздвинув ноги и подавшись навстречу его пальцам.
Ненасытное женское начало толкало ее ненасытную плоть навстречу новым
сладострастным ощущениям. Взгляд ее вновь затуманился, и промежность свела
сладкая судорога. Ноги еще шире раздвинулись, обнажив широко
раздвинувшиеся в похотливом желании половые губы.
- Я бы непрочь принять ванну и душ, - наконец выдохнула она. - Ты
меня просто измотал. Проведи меня туда.
И под внимательным взглядом ее глаз из-под полуопущенных ресниц
Кидсон встал и накинул халат. Ноги его были непослушными и ватными, в
голове шумело. Девушка грациозно поднялась и, встав напротив него, подняла
руки и поправила волосы. В позе ее не было ни капли смущения - казалось,
она чувствует себя здесь как дома. Она вступила в купальные тапочки
Кидсона и нетерпеливо повела плечом.
Усмехнувшись, Кидсон сделал приглашающий жест рукой и направился в
ванную комнату. Открыв дверь, он посторонился и пропустил Аннет внутрь,
прислонившись к двери. На губах его играла ироничная ухмылка. Девушка
окинула быстрым взглядом белый кафель стен, цветную плитку на полу,
просторную ванну, мягкий коврик, два больших зеркала на стенах, столик с
косметикой и висевшие на вешалке белые купальные халаты. Потом она встала
к зеркалам, положила одну ладонь к себе на бедро, отставила одну ногу и
наклонила голову в сторону, копируя модель с обложки журнала.
- Да ты к тому же еще и очень самовлюблен, - сказала она, отрываясь
от своего отражения. - Иначе зачем тебе такие зеркала, кроме как затем,
чтобы любоваться своими яйцами? Или ты трахаешь здесь свою жену и глядишь
при этом в зеркало?
Она хихикнула и грациозно скользнула в ванну. Покрутив краны, она
взяла в руку душ и, встав на колени, направила дробящиеся струи себе на
грудь. Кидсон затаил дыхание. Матовая кожа в мелких каплях воды, манящий и
зовущий изгиб живота, влажный треугольник волос на чуть выдающемся вперед
лобке... Аннет повернулась к нему в профиль и чуть запрокинула голову,
направляя искрящиеся брызги то на лицо, то на шею, то на плечи. Рука ее
ласкала тело, а вся поза выражала животное томление...
Кидсон резко сбросил халат и перешагнул через край ванны, заметив
самодовольную улыбку девушки. Руки его снова стали мять и ласкать ее
высокую грудь, упругие ягодицы, стройные ноги. Внутри у него опять все
дрожало, но член еще никак не мог подняться, хотя уже набух и мягко терся
о мокрые ляжки Аннет. Не сумев сдержать похотливого порыва, он схватил
руками ее ягодицы, изо всех сил притянул девушку к себе, ощутив
возбуждающее щекотание ее курчавых волос...
Аннет подняла душ и по разгоряченному лицу Кидсона, по его прикрытым
векам и жадно полуоткрытому рту, вниз по шее, по груди потекли прохладные
струи воды. Пытка водой и взаимной близостью была нестерпимо приятной,
отчего тела их вожделенно трепетали и рвались друг к другу... Тугие струи
шумно бились в упругую кожу и дробились на сотни брызг. Плеск воды, яркий
свет через закрытые веки, громкий стук сердца и бесконечные секунды
желания. Затаенное дыхание и яростный беззвучный зов разгоряченной плот
и... Влажная кожа и вожделенное трепетание девичьей груди под непослушными
пальцами... Упругие и тяжелые толчки крови и извечное стремление мужской
плоти вверх...
Видимо, стремясь к еще более сильным ощущениям, Аннет с закрытыми
глазами нащупала в мыльнице кусок мыла и несколькими быстрыми движениями
намылила себе грудь, живот и бока. Тело ее под его ладонями стало
скользким и упругим. От нового приступа неудержимого вожделения и похоти
Кидсон зарычал. Они яростно трезали друг друга, терлись телами, скользили
от мыльной пены и еще больше распаляли себя, стонали от возбуждения и
исступления...
Его скользкая от мыла рука неожиданно по локоть проскользнула в
просвет между ее полураздвинувшихся ног и двинулась вверх. Аннет
непроизвольно отставила зад и еще шире раздвинула ноги. Ненасытные губы ее
влагалища разошлись в стороны и открыли доступ к более глубоким и нежным,
набухшим и разгоряченным лепесткам. Рука Кидсона стала плавно и
неторопливо двигаться вперед и назад, намеренно плотно прижимаясь к
жаждущему удовольствия бугорку клитора. Тело девушки дрожало и билось, как
от ударов электрическим током, бедра конвульсивно сжимались, отзываясь на
новые волны сладострастия, зад судорожно двигался в похотливой попытке
усилить сладостные ощущения. Из запрокинутого горла доносились полные
сладкой муки стоны, и вся она подавалась навстречу Кидсону...
Вдруг из груди у нее вырвался крик мучительного удовлетворения,
пальцы ее судорожно впились в плечи Кидсона, ляжки в пене и слизи сжали
руку Кидсона, тело забилось в любовной агонии а голова заметалась из
стороны в сторону. Еще немного...
Она тяжело вздохнула и в изнеможении отсела назад. Кидсон тяжело
дышал, все еще стоя на коленях и сотрясаясь от неудовлетворенного желания.
Его измученный бездействием член со вздувшимися узлами вен смотрел вверх,
ожидая сочувствия...
Глаза девушки приоткрылись. Рука ее протянулись вперед, и тонкие
пальцы коснулись его мошонки, заставив его вздрогнуть и рвануться вперед.
Ладонь ее крепко, но нежно обхватила основание его горячего жезла и
потянула его к себе. Она подалась вперед, пухлые губы ее рта раскрылись, и
его плоть погрузилась ей в рот. Язычок ее, быстрый и острый, ловкими
движениями пробежал по нежной и трепетной коже головки, а губы вытянулись,
стремясь захватить Кидсона как можно больше. Он сдавленно захрипел и, уже
не сдерживаясь, притянул к себе ее голову, проникал в девушку до самого
основания и судорожно двигался вперед и назад. Взгляд его плавал, мышцы
напряглись, руки дрожали.
Сбросив купальный халат, Аннет под пристальным взглядом Кидсона стала
спокойно и медленно одеваться. Ему нравились ее неторопливость и
спокойствие. Он любил смотреть на женщин, когда они заканчивали
раздеваться или только начинали одеваться. Вид нижнего женского белья
возбуждал его. Но сейчас, уже утомленный утехами с ней, он просто сидел,
привалившись к мягкой подушке дивана и отдыхал. Нужно было не забыть снять
запачканное покрывало и прибрать в ванной комнате, пока не вернулась жена.
Но ничего, не в первый раз, да и время еще есть. А потом... - он сладко
поежился... - потом приедет Элен и у них будет целый вечер...
Аннет одернула блузку и осмотрела себя. Высушенные феном волосы
пушистыми волнами спадали ей на плечи. Поправив их, она собрала в сумку
журналы и, тряхнув головой, посмотрела на Кидсона.
- Ну что же, мистер Кидсон, с вами было приятно побеседовать. Теперь
мне пора. Надо провести опрос еще в нескольких домах. А если все их
хозяева окажутся такими же любителями социальных исследований, как и вы,
то рабочий день у меня может значительно затянуться.
Проводив девушку до двери, Кидсон еще раз ухмыльнулся:
- Да, кстати, а что вы напишете по моему поводу? Как вы
охарактеризуете наш с вами разговор?
В глазах ее вновь вспыхнули лукавые огоньки.
- Вы? А с вами все ясно... - она помедлила и повернувшись к нему
спиной, хихикнула и бросила через плечо:
- Да вы просто старый похотливый... козел!
Наталия Веселова
ЮБИЛЕЙ
У дверей респектабельного ресторана, выделяясь мрачным выражением
лица на фоне молодых беззаботно-бездумных физиономий, стоял мужчина лет
пятидесяти. Приглядевшись к нему, можно было догадаться, что у него нет
опыта и привычки быть аккуратно одетым и чисто выбритым. Дорогой черный
костюм и модные лакированные туфли смотрелись как-то отдельно от него.
Возможно, это происходило оттого, что небрежное изящество костюма
совершенно не гармонировало с затравленным взглядом бегающих и блуждающих
глаз. Сразу можно было определить несчастного человека, оставалось только
гадать - что привело его сюда, в экстравагантную молодую толпу,
предвкушающую вечерние радости.
...Интересно, что вся эта свора обо мне думает. Впрочем, скорее всего
ничего - они просто обходят меня, как неживое препятствие. А жаль, черт
побери! Просочись в эту толпу какой-нибудь слух о моей замечательной
истории - поглядел бы я на их рожи! Однако, не встретить бы сейчас
кого-нибудь из знакомых! Валентину, конечно, раньше, чем через полчаса
ждать не приходится. А Лешка мог бы и поторопиться - впрочем, ведь вдвоем
придут... Вдвоем и опоздают... Если вообще сподобятся.
Мужчина с потрепанным лицом стал ходить взад-вперед перед дверью,
натыкаясь на людей и извиняясь, и вызывая жалость швейцара, который, в
конце концов, спросил, фамильярно сощурясь:
- Запаздывает Ваша дама?
- У меня заказан столик на троих, - хмуро ответил мужчина и
отвернулся.
Сегодня пятая годовщина нашей с Валентиной свадьбы. У меня
действительно заказан столик. Из всех столиков, за которыми сегодня
соберутся люди, этот увидит самую бессмысленную компанию. Хотя, казалось
бы, чего проще - семейное торжество. Жена, муж и его брат. Правда, я
скорей напоминаю Валечкиного папу, а Лешка - так, серединка на половинку.
Она же в свои двадцать пять выглядит не более, чем на двадцать и, похоже,
стареть не собирается. Сегодня, наверное, наденет то золотое платье, что я
привез ей из Австрии, и все эти безмозглые молодые козлы будут пялить на
Валечку глаза и соображать про себя, кто из нас с братом такую шикарную
телку трахает... И уж, конечно, никому в голову не придет та дикая
ситуация, которая сложилась на самом деле.
Стрелка часов приближалась к половине восьмого, толпа молодых людей,
роившихся у входа, постепенно засасывалась в ресторанные двери, только
мужчина не заходил. Он лишь отошел немного в сторону и встал так, чтобы
видеть часы на соседнем доме. Страдание на его лице проступало все
явственнее.
Она, молодая девчонка лет двадцати, ни за что не хотела отдаваться
мне, сорокапятилетнему хрычу, исходившему спермой и слюной только от
одного звука ее голоса в телефонной трубке. Я совершенно четко отдавал
себе отчет в том, что безразличен Валечке как мужчина, поэтому старался
купить ее немыслимыми французскими ароматами и американскими туфлями такой
мягкости, что хотелось целовать их, как женскую кожу. Валечка не могла не
брать таких подарков: все ее существо, созданное для неги в изысканных
мехах и благовониях, тело зажигающее на себе самые простые полудрагоценные
камни, - все это притягивало самое дорогое и комфортное помимо Валечкиной
воли, вернее, общепринятых моральных норм. И она, благодарно прижимая к
груди очередной тонкий пакет с парижским шелковым платьем, смотрела на
него с куда большей нежностью, чем на меня. Мне же с застенчивой улыбкой
подставляла щечку у входа в свой подъезд.
Тогда я сделал ей предложение, присовокупив к нему закрытый замшевый
футляр.
Прежде, чем ответить мне, Валя его открыла. Там лежало тонкое резное
колечко с тремя бриллиантами. "Да", - сказала она.
Когда вечером после свадьбы мы остались с ней вдвоем в комнате, я
подарил ей ночную сорочку. Подобные, трофейные, использовались женами
офицеров после победы для выходов в театр, как бальные туалеты.
- Первый бал Наташи Ростовой! - воскликнула Валечка, всплеснув руками
и, шлепая босыми пятками по паркету, бросилась в ванную надевать обновку.
"Нужно будет купить ей красивые домашние туфельки", - решил я про
себя ей вслед. Пока она переодевалась, я успел придумать тысячу самых
соблазнительных вещей, которые куплю ей в ближайшем будущем, это
требовалось для поддержания ее восторга на должном уровне. В моей
целомудренной Валечке не оказалось ни капли стыдливости. Не краснея, она
позволила мне закатать ей на грудь новокупленную рубашку и запустить свои
бесстыжие пальцы в ее упругую девственность - мой усталый, замученный
зверек отказывался мне служить для этой цели. Валины ощущения в тот момент
стали мне совершенно безразличны, хотя она напрягалась и вздрагивала, мне
удалось руками протолкнуть своего непослушного зверя в приготовленную для
него норку. И тут она снова подвела меня: не успел я осознать, что
правдами или неправдами, благородно или не очень, но я все-таки обладаю
моей девочкой, как насмешливый, вышедший из-под моего контроля старый
похотливый зверь вытолкнул скопленное мной богатство раньше времени.
Липкая и вязкая моя сущность затопила только что вскрытое девичье
влагалище и размазалась по ягодицам моей девочки-жены. Пока я приходил в
себя от короткого наслаждения и позора, Валечка стряхнула меня с себя, как
налетевшее членистоногое и, сдвигая коленки, которые уже скользили друг об
дружку, помчалась в ванную.
- Ах, извини! - донесся из прихожей ее голосок. Она столкнулась в
прихожей с моим братом Лешей, вышедшим в уборную или подслушивающим у
дверей. - Да ничего не случилось - что могло случиться!
Хлопнула дверь ванной и остервенело потекла вода. Я подумал о Леше с
неудовольствием: все те месяцы, что я ухаживал за Валей, я замечал на ней
следы от его бараньих взглядов.
Мы с братом всегда были разными людьми. И это не только благодаря
разнице в возрасте в семнадцать лет. Он вырос каким-то недоумком, слышать
ничего не захотел об институте и, как занялся толканием ядра, так и будет
продолжать это высокоинтеллектуальное дело, очевидно, до конца жизни. До
этого ядра улетали в неизвестность, и братец попросту сидел у меня на шее.
В этом году мне удалось пристроить его через знакомых в сборную, так что
теперь он понемногу приобретает независимость. Правда, не скажу, что я от
этого в страшном восторге.
...В ту ночь Валечка вернулась в нашу спальню очень серьезная. Я
полез к ней опять со своими слюнями, но она, закинув за голову круглый
локоток - с моей стороны, разумеется - преспокойно засопела. Я так и не
понял, притворялась она или нет.
Следующую ночь я ждал, как Голгофы. В надежде продлить соитие с
любимой женой я, перед тем, как увлечь ее в постель, проглотил рюмок шесть
коньяку сам и влил примерно столько же в Валечку. После этого она вообще
не шевелилась - послушно раздвинула ноги, так и осталась. Я опять
беспомощно обгадил ее всю снаружи. Потом приподнялся на руках, в надежде,
что она в бесчувственном состоянии, но, к ужасу своему обнаружил, что
Валечкины глаза широко открыты, абсолютно трезвы, враждебны и насмешливы.
Мне осталось только отвалить назад и закрыть лицо руками.
Как и накануне она, прихватывая на ходу халатик и сводя скользкие
коленки, устремилась в ванную. На сей раз до того, как хлопнула дверь и
потекла вода, прошло несколько минут, и я услышал в прихожей быстрое
осторожное перешептывание. Затем почти бесшумно (но ведь все мы прекрасно
знаем язык вещей и дверей в своих квартирах) притворилась дверь Лешиной
комнаты. Я печально лежал в темноте, размышляя о своем бедственном
положении. Время как-то остановилось. Вода все еще монотонно шумела, и мне
вдруг пришло в голову, что Валечка плачет в ванной под плеск воды. Я решил
поскулить под дверью и направился в прихожую. Моя задача упрощалась: дверь
в ванную была приоткрыта. Я подошел к ней, деликатно потоптался и просунул
за дверь нос.
Валечки в ванной не было! Не было ее и в темной кухне. Я зачем-то
вернулся в ванную и повернул кран. В наступившей тишине послышались
какие-то новые звуки. Я быстро сообразил, что это ритмичное поскрипывание
братцева дивана.
Тогда я одним прыжком перепрыгнул коридор и распахнул дверь в его
комнату так, что стул, приставленный к ней спинкой, отлетел к батарее. В
зеленоватом свете, ворвавшемся вместе со мной из коридора, я увидел справа
на диване две белые ноги дивной красоты, поднятые вверх и вытянутые; при
моем появлении они тотчас же взлягнули и опустились. С дивана вскочили моя
обнаженная жена и мой родной брат, который пытался прикрывать двумя руками
(их размера не хватало) свое спортивное орудие, достигавшее головой пупка.
Я, старый болван, кинулся к ним и за руку стащил Валечку с дивана на голый
пол себе под ноги.
- Вы... вы... - задыхался я, потом прошипел первое пришедшее мне на
ум слово: - Скоты!..
- А ты сам! - возопил Леша, удачно прикрывшись подушкой. - Завел
женщину до визга, обкончал ее и - дрыхать?! А ей - что?!
Его аргументы были настолько вескими, что мне оставалось только
убраться вон. Тут жена прибежала за мной в спальню. Она, как полагается,
рыдала:
- Ты меня выгонишь? Ты нас теперь выгонишь? Но я не могла, не могла
так остаться! Ты представь себе - все уже налилось и открылось и - так и
осталось! Это же выше сил человеческих!
Она захлебывалась.
- Ты хоть раз кончила? - спросил я.
Она мгновенно перестала рыдать и, пораженная, опустилась на стул.
- Да... - выдавила она.
Во мне угасли все чувства, кроме одной боли: не отпустить ее!
Удержать сейчас!
И я повалился перед ней на колени:
- Делай что хочешь, только не покидай меня! Ты - мое последнее... Я
без тебя...
Я понимал, что слова должны быть подкреплены делом. Наутро я разыскал
среди разного хлама, что накапливается в каждой семье, хризолитовый
воздушный кулон в золотой оправе, принадлежавший моей бабке. Мать
наказывала мне в свое время не выпускать драгоценность из семьи, но я не
должен был выпустить Валечку на улицу в тот день, не задобрив ее. Я
панически боялся, что она не вернется.
Валечка вернулась. Она возвращалась каждый вечер ко мне в постель, а
после моих ежевечерних попыток продлить свое полуобморочное блаженство,
которому рекорд был не более полминуты, оглашая нашу квартиру стонами,
срываясь и, уже не таясь, неслась в комнату брата. Через минуту оттуда уже
доносились ее крики облегчения, а я, накрыв голову подушкой, размышлял о
том, что, если бы Леша не жил в соседней комнате, то Валечку не удержали
бы никакие подарки...
Настал день, когда я побил свой рекорд еще на минуту. Я уже
торжествовал победу: Валя с заведенными глазами уже металась по подушке и
сдержанно стонала, вцепляясь мне в плечи острыми коготками, задок ее так и
плясал по простыне. Но когда она начала как бы предсмертно задыхаться, мой
вечно преждевременный поток хлынул в нее, и зверь мой сразу обмяк и умер.
Валя истерично тряхнула меня:
- Ну! Ну!
Я отвел глаза, она с отвращением рванулась в сторону и диким голосом
позвала:
- Леша! Леша!
В ответ из прихожей послышалось топанье (ждал он ее что ли, онанируя
в это время?), и на пороге появился Леша. Я отлетел к стене, а Валечка с
вымученным хрипом протянула ему навстречу все четыре конечности, которыми
его и обняла, когда он, не обращая на меня никакого внимания - не до того
ему было, бедняге - бросился на нее.
Валино лицо исказилось до неузнаваемости, она оскалила зубы и сквозь
них хищно рычала, по лицу струился пот, от которого слиплись упавшие на
лицо волосы... Я перевел взгляд на брата, но он отвернулся от меня, и я
ничего не смог увидеть, кроме его мускулистой задницы и мощных
черноволосых коленей, которыми он подпихивал вверх ее послушные бедра.
Они содрогнулись в последний раз, и Валечка, сняв руки с плеч моего
брата, закрыла ладонями лицо. Между пальцев обильно хлынули слезы. Ее всю
колотило. Я попытался бережно отвести руки, но она начала кричать без слов
и все отталкивала меня.
Сидя на постели, мой брат озабоченно наблюдал эту сцену.
- Воды принеси, болван! - рявкнул я на него. Он принес чашку и стал
Валечку поддерживать в то время, как я поил. Напившись, она откинулась
навзничь. Я жестом сделал знак брату убираться, но Валечка за руки
притащила его к себе, и он, как теленок на цепочке, потянулся за ней.
- Свет выключи... Глаза режет... - убито прошептала Валя, и я
немедленно повиновался. Она положила мою руку к себе на меховой лобок, а
сама двумя руками держала руку брата на своей груди.
Пережитые потрясения оказались слишком тяжелыми для меня. Организм,
очевидно, нуждался в отключке. Я быстро куда-то провалился.
Очнулся я раньше их. Мы все лежали под одним двуспальным одеялом. Я
был пришпилен к стене, а моя жена, свернувшись теплым клубочком, спала,
повернувшись ко мне спиной и уткнувшись носом в плечо Леши. Он же
музыкально храпел, открыв рот и запрокинув голову. Я затрясся от
болезненного смеха.
И вот, мы каждый день ложимся в одну постель. Первое слово за мной.
Когда я выдыхаюсь, а это также происходит мгновенно, начатое довершает мой
брат.
Да, у него дела положительно идут в гору. Недавно в сборной ему
выделили двухкомнатную квартиру, сегодня выдали ордер. Вот я и заказал
сегодня этот столик на троих, чтобы отпраздновать своеобразную годовщину
нашего странного союза и заодно обмыть его ордер... Только вот, вероятнее
всего, Валя с Лешей сейчас весело перетаскивают вещи в его квартиру,
радуясь, что наконец-то благополучно избавились от старого
сатира-импотента... Так что пойду-ка я лучше, народ уже косо поглядвает...
Мужчина пнул лакированной туфлей ближайшую урну и, не оглядываясь,
пошел прочь. В ту же минуту у ресторана затормозило такси, и оттуда
выпрыгнула девушка в чем-то золотом, с ней - молодой мужчина в ярком
свитере.
- Да вон он! - кричала она другу. - Вон он! Игорь!
Мужчина обернулся, увидел их и бросился навстречу. Когда он подошел,
девушка начала ему что-то быстро говорить, мило надувая губки и
дотрагиваясь порою до лацкана его пиджака ладошкой. Затем она подхватила
обоих своих спутников под руки, и все трое, смеясь и переговариваясь,
быстро пошли к ресторану.
СЕКСОТРЯСЕНИЕ
Станислав Лем
рецензия на роман Симона Меррила "Sexplosion"
издательство "Walker and Company" Нью-Йорк.
Если верить автору -- а нас все чаще призывают верить сочи-
нителям научной фантастики, -- нынешняя волна секса в восьмиде-
сятые годы станет настоящим потопом. Но действие романа "Сексо-
трясение" начинается двдцатью годами позже -- суровой зимой, в
засыпанном снегом Нью-Йорке. Не названный по имени старец, увя-
зая в сугробах и натыкаясь на погребенные под снегом автомобили,
добирается до вымершего небоскреба, достает из-за пазухи ключ,
согретый последними крохами тепла, отпирает железные ворота и
спускается в подвальные этажи; его дальнейшие блуждания, переме-
жающиеся картинами воспоминаний, -- это, собственно, и есть ро-
ман.
Глухое подземелье, по стенам которого пробегает дрожащий
луч карманного фонаря, оказывается то ли музеем, то ли разделом
экспозиции (или, скорее, секспозиции) могущественного концерна,
свидетельством тех памятных лет, когда Америка еще раз завоевала
Европу. Полуремесленная мануфактура европейцев столкнулась с не-
умолимой поступью конвейерного производства, и постиндустриаль-
ный научно-технический колосс быстро одержал победу. На поле боя
остались три консорциума -- "General Sexotics", "Cybordelics" и
"Love Incorporated". Когда продукция этих гигантов достигла пи-
ка, секс из частного развлечения и групповой гимнастики, из хоб-
би и кустарного коллекционирования превратился в философию циви-
лизации. Знаменитый культуролог Мак-Люэн, который дожил до тех
времен впоне еще бодрым старичком, доказывал в своей "Генитокра-
тии", что в этом и заключалось предназначение человечества,
вступившего на путь технического прогресса, что уже античные
гребцы, прикованные к галерам, и лесорубы Севера с их пилами, и
паровая машина Стефенсона с ее цилиндром и поршнем -- все они
определили ритм, вид и смысл движений, из которых слагается сои-
тие, как основное событие экзистенции человека. Ибо анонимный
американский бизнес, усвоив премудрости любовных позиций Запада
и Востока, перековал средневековые пояса невинности в противоне-
винностные пояса, искусства и художества засадил за проектирова-
ние копуляторов, сексариев и порнотек, пустил в ход стерилизо-
ванные конвейеры, с которых бесперебойно потекли садомобили, лю-
бисторы, домашние содомильники и публичные гомороботы, а заодно
основал научно-исследовательские институты, чтобы те начали
борьбу за эмансипацию обоих полов от обязанности продолжения ро-
да.
- 2 -
Отныне секс был уже не модой, но верой, любовное наслажде-
ние -- неукоснительным долгом, а счетчики его интенсивности с
красными стрелками заняли место телефонов на на улицах и в кон-
торах. Но кто же этот старец, бредущий по подземным переходам?
Юрисконсультант "General Sexotics" ? Недаром вспоминает он о
громких процессах, о битве за право тиражирования -- в виде ма-
некенов -- телесного подобия знаменитых персон, начиная с Первой
Леди США. "General Sexotics" выиграла (что обошлось ей в двад-
цать миллионов долларов), и вот уже дрожащий луч фонарика отра-
жается в пластмассовых коробках, где покоятся кинозвезды первой
величины и прекраснейшие дамы большого света, принцессы и короли
в великолепных туалетах -- выставлять их другом виде, согласно
постановлению суда, запрещалось.
За какой-нибудь десяток лет синтетический секс прошел путь
от простейших надувных моделей с ручным заводом до образцов с
автоматической терморегулировкой и обратной связью. Их прототипы
давно уже умерли или превратились в жалких развалин, но тефлон,
найлон, порнолон и сексонил устояли перед всемогущим временем,
и, словно из музея восковых фигур, элегантные дамы, выхваченные
фонариком из темноты, дарят обходящего подземелье старца застыв-
шей улыбкой, сжимая в вытянутой руке кассету со своим сиреньим
текстом (решение Верховного суда запрещало продавцам вкладывать
пленку в манекен, но покупатель мог сделать это дома, частным
образом).
Медленные, неуверенные шаги одинокого посетителя вздымают
клубы пыли, сквозь которую там, в глубине, розовеют сцены груп-
пового эроса -- порой даже с тридцатью участниками, что-то напо-
добие огромных струделей или тесно переплетенных один с другим
калачей. Уж не сам ли это президент "General Sexotics" шествует
подземными коридорами среди гомороботов и уютных содомильников?
Или, может быть, главный конструктор концерна, тот, что генита-
лизировал сперва Америку, а потом остальной мир? Вот визуарии с
их дистанционными переключателями, программами и свинцовой плом-
бой цензуры, той самой, из-за которой стороны ломали копья на
шести судебных процессах; вот груды контейнеров, готовых к от-
правке за море, набитых коробочками до- и послеласкательного
крема и тому подобным товаром вместе с инструкциями и техпаспор-
тами.
То была эра демократии, наконец-то осуществленной: все мог-
ли все -- со всеми. Следуя рекомендациям своих штатных футуроло-
гов, консорциумы, вопреки антимонопольным законам, втайне поде-
лили между собой земной рынок и пошли по пути специализации.
"General Sexotics" спешила уравнять в правах норму и паталогию;
две другие фирмы сделали ставку на автоматизацию. Мазохистские
цепы, бияльни и молотилки появились в продаже, дабы убедить пуб-
лику в том, что о насыщении рынка не может быть и речи, посколь-
- 3 -
ку большой бизнес -- по-настоящему большой -- не просто удовлет-
воряет потребности, он создает их! Традиционные орудия домашнего
блуда разделили судьбу неандертальских камней и палок. Ученые
коллегии предложили шести- и восьмилетние циклы обучения, затем
программы высшей школы обеих эротик, изобрели нейросексатор, а
за ним -- амортизаторы, глушители, изоляционные массы и звуко-
поглотители, чтобы страстные стоны из-за стены не нарушали покой
и наслаждение соседей.
Но нужно было идти дальше, все вперед и вперед, решительно
и неустанно, ведь стагнация -- смерть производства. Уже разраба-
тывались модели Олимпа для индивидуального пользования, и первые
андроиды с обликом античных богов и богинь формовались из плас-
тика в раскаленных добела мастерских "Cybordelics". Поговаривали
и об ангелах, уже выделен был резервный фонд на случай тяжбы с
церковью. Оставалось решить кое-какие технические проблемы: из
чего крылья, не будет ли оперение щекотать в носу; делать ли мо-
дель движущейся; не помешает ли это; как быть с нимбом; какой
выбрать для него выключатель, где его разместить -- и т.д. Но
тут грянул гром.
Химическое соединение, известное под кодовым названием "Ан-
тисекс", синтезировали давно, чуть ли не в семидесятые годы.
Знал о нем лишь узкий круг специалистов. Этот препарат, который
сразу же был признан тайным оружием, создали в лабораториях не-
большой фирмы, связанной с Пентагоном. Его распыление в виде
аэрозоля и в самом деле нанесло бы страшный удар по демографи-
ческому потенциалу противника, поскольку микроскопической дозы
"Антисекса" было достаточно, чтобы полностью устранить ощущения;
обычно сопутствующие соитию. Оно, правда, оставалось возможным,
но лишь как разновидность физического труда, причем довольно тя-
желого, вроде стирки, выжимания или глажения. Рассматривался
проект применения "Антисекса" для приостановки демографического
взрыва в третьем мире, но это сочли рискованым.
Как дошло до мировой катастрофы -- неизвестно. В самом ли
деле запасы "Антисекса" взлетели на воздух из-за короткого замы-
кания и пожара цистерны с эфиром? Или к этому приложили руку
промышленные конкуренты трех гигантов, поделивших мировой рынок?
А может, тут была замешана какая-нибудь подрывная, ультраконсер-
вативная или религиозная организация? Ответа мы уже не получим.
Устав от блужданий по бесконечным коридорам, старец усажи-
вается на гладких коленях пластиковой Клеопатры (преусмотритель-
но опустив перед тем ручку тормоза) и в своих воспоминаниях
приближается, словно к пропасти, к великому краху 1998 года.
Потребители, все как один, с содроганием отвергли товары, навод-
нявшие рынок. То, что манило еще вчера, сегодня было как вид то-
пора для измученного дровосека, как стиральная доска для прачки.
Вечные, казалось бы, чары, биологическое заклятие людского рода,
- 4 -
развеялись без следа. Отныне грудь напоминала только о том, что
люди -- существа млекопитающие, ноги -- что люди способны к пря-
мохождению, бедра -- что есть и на чем усесться. И только-то!
Как же повезло Мак-Люэну, что он до этой катострофы не дожил,
он, кто неутомимо истолковывал средневековый собор и космическую
ракету, реактивный двигатель, турбину, мельницу, солонку, шляпу,
теорию относительности, скобки математических уравнений, нули и
восклицательные знаки -- как суррогаты и заменители того единст-
венного акта, в котором ощущение бытия выступает в чистом виде.
Все это утратило силу в считанные часы. Человечеству грози-
ло полное вымирание. Началось с экономического краха, по сравне-
нию с которым кризис 1929 года показался детской забавой. Первой
загорелась и погибла в огне редакция "Плейбоя"; оголодавшие со-
трудники заведений со стриптизом выбрасывались из окон; иллюст-
рированные журналы, киностудии, рекламные фирмы, институты кра-
соты вылетели в трубу; затрещала по швам парфюмерно-косметичес-
кая, а за ней и бельевая промышленность; в 1999 году безработных
в Америке насчитывалось 32 миллиона.
Что теперь могло привлечь покупателей? Грыжевой бандаж,
синтетический гроб, седой парик, трясущиеся фигуры в колясках
для паралитиков -- только они не напоминали о сексуальном уси-
лии, об этом кошмаре, этой каторге, только они гарантировали
эротическую неприкосновенность, а значит, покой и отдохновение.
Ибо правительства, осознав надвигающуюся опасность, объявили то-
тальную мобилизацию во имя спасения человеческого рода. С газет-
ных страниц раздавались призывы к разуму и чувству долга, с те-
леэкранов служители всех вероисповеданий убеждали паству оду-
маться, ссылаясь на высшие, духовные идеалы, но публика равно-
душно внимала этому хору авторитетов. Уговоры и проповеди, при-
зывавшие человечество превозмочь себя, не действовали. Лишь
японский народ, известный своей исключительной дисциплинирован-
ностью, стиснув зубы, последовал этим призывам. Тогда решено бы-
ло испробовать материальные стимулы, премии, поощрения, почетные
отличия, ордена и конкурсы на лучшего детопроизводителя; когда
же и это не помогло, прибегли к репрессиям. И все равно, населе-
ние поголовно уклонялось от всеобщей родительской повинности,
молодежь разбегалась по окрестным лесам, люди постарше предъявля-
ли поддельные справки о бессилии, общественные контрольно-реви-
зионные комиссии разъедала язва взяточничества; каждый готов был
следить, не пренебрегает ли сосед своими обязанностями, но сам,
как только мог, уклонялся от этого каторжного труда.
- 5 -
* * *
Катастрофа миновала, и лишь воспоминание о ней проходит пе-
ред мысленным взором одинокого старца, примостившегося на коле-
нях Клеопатры. Человечество не погибло; оплодотворение соверша-
ется ныне санитарно-стерильным и гигиеничным способом, почти как
прививка. Эпоха тяжких испытаний сменилась относительной стаби-
лизацией.
Но культура не терпит пустоты: место, опустевшее в резуль-
тате сексотрясения, заняла гастрономия. Она делится на обычную и
неприличную; существуют обжорные извращения и альбомы ресторан-
ной порнографии, а принимать пищу в некоторых позах считается до
крайности непристойным. Нельзя, например, вкушать фрукты, стоя
на коленях (но именно за это борется секта извращенцев-колено-
преклоненцев); шпинат и яичницу запрещается есть с задранными
кверху ногами. Но процветают -- а как же иначе! -- подпольные
ресторанчики, в которых ценители и гурманы наслаждаются пикант-
ными зрелищами; среди бела дня специально нанятые рекордсмены
объедаются так, что у зрителей слюнка течет. Из Дании контрабан-
дой привозят порнокулинарные книги, а в них такие поистине чудо-
вищные вещи, как поедание яичницы через трубку, между тем как
едок, вонзив пальцы в приправленный чесноком шпинат и одновре-
менно обоняя гуляш с красным перцем, лежит на столе, завернув-
шись в скатерть, а ноги его подвешены к кофеварке, заменяющей в
этой оргии люстру. Премию "Фемины" получил в нынешнем году роман
о бесстыднике, который сперва натирал пол трюфельной пастой, а
потом ее слизывал, предварительно вывалявшись досыта в спагетти.
Идеал красоты изменился: лучше всего быть стотридцатикилограммо-
вым толстяком, что свидетельствует о завидной потенции пищевари-
тельного тракта. Изменилась и мода: по одежде женщину невозможно
отличить от мужчины. А в парламентах наиболее передовых государ-
ств дебатируется вопрос о посвящении школьников в тайны акта пи-
щеварения. Пока что, ввиду крайнего неприличия этой темы, на нее
наложено строжайшее табу.
И наконец, биологические науки вплотную подошли к ликвида-
ции пола -- бесполезного пережитка доисторической эпохи. Плоды
будут зачинаться синтетически и выращиваться методами генной ин-
женерии. Из них разовьются бесполые индивиды, и лишь тогда нас-
танет конец кошмарным воспоминаниям, которые еще живы в памяти
всех переживших сексотрясение. В ярко освещенных лабораториях,
этих храмах прогресса, родится великолепный двуполый, или вер-
нее, беспольник, и тогда человечество, покончив с позорным прош-
лым, сможет наконец вкушать разнообразнейшие плоды -- гастроно-
мически запретные, разумеется.
Перевод с польского.
.
Егор РАДОВ
НЕ ВЫНИМАЯ ИЗО РТА
1. ПОЕЗДКА В АМЕРИКУ
Зовите меня Суюнов. Когда я смотрю на себя в зеркало, меня охватывает
восторг, изумление и счастье. Я дотрагиваюсь до мочек своих ушей большими
пальцами рук - и истома нежности пронзает меня, словно первые пять секунд
от введения в канал пениса наркотика "кобзон". Я трогаю мочки ладонью и
погружаюсь в сладкое, бесконечное умиротворение, напоминающее пик действия
ХПЖСКУУКТ. Я подпрыгиваю, хватаю мочки указательным и большим пальцем,
начинаю онанировать, то разжимая, то снова сжимая их, - и предчувствие
великого, сильного, огромного оргазма обволакивает мою голову, повергая
меня в трепет, блаженство и страсть; мочки как будто заполняют меня
целиком; я весь преображаюсь, теряю свет в глазах, понимание и стыд; и
бешеный конец затопляет меня всего, отзываясь пульсацией крови во всем
теле, судорожным сердцебиением и изливанием семени внутрь. Мне кажется, я
не забеременел; я думаю, что могу ощутить сам момент зачатия,
самоосеменения; и я боюсь умереть от любви и счастья в этот миг, и мне
страшно это; и все происходит как волшебство. О, Иван Теберда!
Сегодня было хорошо. Я припудрил уши, расчесал лобковую область и
застегнул чемодан. Я решил полететь в Америку - страну педерастов. Я -
монолиз. Монолизы составляют примерно половину русских и четверть
украинцев. Мы трахаемся и беременеем через мастурбацию мочек ушей.
Американцы - педерасты. Немцы - подмышкочесы, французы - говно. Австрийцы
делятся на мужчин и женщин, папуасы различают двадцать девять полов.
Теберда! Мне страшно думать о возможностях открытых перед ними. Но
извращения запрещены. Родился монолизом - дрочи уши. Если педераст -
поступай соответственно. Я боюсь законов, боюсь отрезания своих ушей. Они
так прекрасны, что как только я смотрюсь в зеркало, я тут же возбуждаюсь,
и тут же начинаю немножечко потрагивать мочки. И ели это случается в
общественном мете, это ужасно. Мне уже не раз приходилось платить штраф.
О, Теберда!
В детстве, когда я начинал это делать за столом, я тут же получал
оглушительную пощечину от своего родителя.
- Люби в одиночестве! - выкрикивал он мне надоевшую общеизвестную
фразу, написанную в каждом букваре. - Ты что, русский язык не понимаешь?!
- Я понимаю, - отвечал я в испуге.
- Так вот, иди в туалет, и там давай!
- Там воняет.
- Мне наплевать! - кричал человек произведший меня на свет.
- Ты должен вести себя прилично! Вот когда умру, ты останешься один в
квартире, и хоть обдрочись!
- К тебе вчера две муженоски приходили сосать... - говорил я плача.
- Ах ты, гнида! - ярился мой гнусный отцемать. - Я тебе дам!
И он стегал меня ремнем по плечам. Когда он умирал от несварения
мочи, я додушил его. Мне хотелось отрезать его мерзкие уши, зачавшие меня,
которые были много меньше моих, но потом я решил, что это может вызвать
подозрение у милиции. Наши милиционеры были дотошным народом. Они все были
белорусы и имели по два влагалища на брата. Когда им нужно было делать
"тю-тю", они обнимались, целовались, называли друг друга "машками" и
засовывали каждый другому по два пальца обеих рук в эти влагалища. Так они
могли стоять часами. И постоянно - поцелуи, "машки". Неудивительно, что их
прозвали "машками". Я ненавидел их, а они называли нас "уховертками" и
постоянно пытались поймать на нарушении закона о приличии. Один "машка"
меня особенно невзлюбил.
- Эй, ты, уховертка! - кричал он мне. - Ты не за мочку ли схватился?
Он шел на меня, смердя своими гордо выставленными влагалищами,
которые налились кровью, как глаза навыкате.
- Никак нет, мой дорогой приятель и друг! - нехотя отвечал я.
- Смотри, упэрэ!.. - говорил "машка" и степенно уходил.
О, Теберда! Сколько они могут издеваться надо мной!
Сегодня я решил лететь в Америку. Там педерасты, а я - турист. Да, я
хочу извратиться. Да это стоит больших денег (американцам на все
наплевать, кроме своих загорелых мужественных попок). Да, я заработал
деньги у мерзких японцев, которые испражнялись мне в рот. Да, меня чуть на
застукали с этим, и мне пришлось отвечать, что я ел у самого себя (как
хорошо, что говно у всех одинакового вкуса!). Но я хочу испытать все то,
что видел когда-то в детстве, подсматривая за своим родителем, который
истратил все свои приличные довольно деньги, заработанные дедушкой, на
разные забавы. Я хочу! И хотя и у нас можно найти любые удовольствия и
радости, мне наплевать. Я просто хочу увидеть другую страну; посмотреть на
небоскреб и прикоснуться к заднице Американской Мечты - главному их
монументу, стоящему где-то там. И я полетел.
2. В САМОЛЕТЕ
Стюардесса с большим хуем на лбу спросила меня:
- Коньяк, изжолку, мочу, говно, воду?
- Я хочу кольнуться, - сказал я робко.
- Бой, ты дурак, шутишь?! - рассердилась она. - Иди-ка быстро в
туалет, подожди.
Я встал, но тут самолет вошел в крутой вираж. Я упал на какого-то
вьетнамца, напоминающего желе, и он тут же начал меня обволакивать, урча.
- Ты - ласковый, как груша в моей стране! - воскликнул он.
- Иди в дупло! - крикнул я. - Я - русский!
Он выделял какую-то пахучую вещь, напоминающую клей. Он был страшно
похотлив.
- Ты летишь в Америку, муздрильник? - мурлыкал он. Я не мог
отпутаться от этого липкого человеческого существа. - Там свобода, там
все. Ты монолиз?!
- Да, - агрессивно отвечал я.
И тогда этот гад начал раздражать мои уши своими щупальцами, или
чем-то еще, которые выделяли этот самый клей.
- А! - заорал я. - Я не готов! Мне очень-очень-очень приятно!
Самолет опять сделал какой-то идиотский вираж (очевидно пилоты
занимались "тю-тю"), и меня тут же отбросило от вьетнамца.
- Бой, ты здесь? - удивленно спросила стюардесса, которую я чуть не
сшиб. Она направлялась к японцу с ночным горшком.
- Я вас люблю, человечинка моя! - насмешливо заявил я, дотронувшись
до своих мочек.
- Быстро туда, сказала стюардесса шепотом.
Я помчался в туалет и заперся там. Через какое-то время раздался
стук. Я отворил, и вошла стюардесса с огромным шприцем.
- Что это? - оторопел я.
- Это "вань-вань"! - гордо произнесла она. - Лучшее вещество,
последнее достижение подпольных дельцов. Вводится в спиной мозг. Для тебя
бесплатно, но ты должен поцеловать меня в щеку.
- Пожалуйста, - сказал я и поцеловал ее.
Она тут же стал красной, хуй на лбу эректировал и глаза ее
наполнились спермой.
- Невозможно... - выдохнула она. - Это - все... Я не знаю... Я не
могу просит тебя еще...
- Мы договаривались только на один раз! - рассерженно заявил я,
обнажая спину. - Прошу соблюдать правила.
- Ну ладно, ладно... - залепетала она. - Я же просто так...
Я почувствовал ужасную боль, как будто мне разламывали спину на две
части, но как только я хотел повернуться и врезать этой заразе, тут же
наступило такое бешеное наслаждение, тепло и счастье, что я упал прямо на
туалетный пол, не обратив внимание на то, что ударился затылком об унитаз;
и провалился в какую-то сладкую вечность, к которой лучше всего подходит
простое слово "рай".
3. ВИНТОМ!
Я очнулся, когда самолет уже стоял на земле. Кто-то страшно стучал в
дверь туалета, где я до сих пор лежал. Мочка моего правого уха была
погружена в чье-то дерьмо. Это было немного приятно, но я тут же вскочил,
вспомнив японцев. Моя спина страшно болела. Опять раздался ужасающий стук.
- Открой, кто там, или я сорву тебе нос!
Я отворил, передо мной стоял пилот. Увидев меня, он приосанился и
произнес.
- Простите меня, сэр. Я думал, это Джонс, сэр. А это вы, сэр. Добро
пожаловать в Америку, сэр.
- Где небоскреб? - сонно спросил я.
- Там, сэр, - отвечал пилот.
Я вышел, взял свою небольшую сумку, и вступил на американскую землю.
Было жарко; повсюду ездили автобусы, управляемые загорелыми мужчинами.
После разных формальностей я оказался в аэропорту. Прямо передо мной был
бар, в котором было виски.
Я сел за стол, чувствуя дикую боль в спине. Иван Теберда! Подошел
загорелый молодцеватый бармен, улыбнулся мне белозубо и потом зевнул.
- Я хочу выпить чашечку виски, - заявил я.
Он кивнул, налил. И тут я увидел, что справа и слева от меня садятся
два парня. Они были американцы; румяные как помидор и в огромных
фермерских кепках, на которых почему-то было написано "хуй".
- Эй ты, мужчинка, - сказал один.
- Мальчоночек, малец, пацан, - сказал другой.
- Ты - русский?!
Я отхлебнул виски и прибавил своему лицу решимости.
- Монолиз! - гордо произнес я.
- А не хочешь ли винтом? - спросил один.
- Да, винтом не желаешь?!
Пятьдесят долларов плюс твоя попка, а? Положение становилось
критическим. Если бы у меня было два ножа, я бы зарезал их сразу в горла.
Я улыбнулся и сказал:
- О'кей, ребятня.
Они обрадовались, стали хлопать меня по спине, отчего я чуть не умер,
и повели в туалет.
- Наши туалеты - это не ваши туалеты, - говорил мне один из них по
дороге. - Зови меня Абрам.
- Да, ваши туалеты - дерьмо, а наши - отлэ, - восклицал другой. - А
меня зови Исак.
И мы вошли в туалет и встали посреди него.
Ну и что? - спросил я.
- Что? - отозвался один.
- Что? - повторил другой.
- Как это? - сказал я.
Тут они рассмеялись и ударили меня по жопе.
- Малец, кажется, еще не пробовал винтом. Он - мальчик! Это ведь
удача, Абрам?!
- Точно, Исак!
Они заставили меня встать на колени, а сами встали у моих ушей,
справа и слева от меня. Один стоял ко мне передом, а другой задом. И тут
они вдруг, как по команде, сняли свои штаны и трусы, и обнажили огромные
члены. Абрам крикнул "хоп!", и они начали трахать мои мочки ушей с двух
сторон. Вжик-вжик-вжик-вжик...
Иван Теберда! Что за наслаждение?... Что за чудо, прелесть, стыд,
предел! Теперь я знаю, что такое извращаться! Теперь я понял, как прав был
мой сука отцемать. Еще! Еще! Еще!
И тут, в самый момент моего оргазма, когда вся голова моя словно
расширилась до размеров Вселенной, раздался свисток.
- Полиция! - испуганно заорали Абрам и Исак, застегивая штаны. -
Прощай, парень, мы найдем тебя! Твоя попка за нами.
С этими словами они тут же влезли в какое-то окно и умчались. Я
остался на коленях, как раз испытывая пик своего удовольствия.
- А, русский, - сказал загорелый полицейский. - И сразу же начал!..
Ай-яй-яй! Турист!.. В каталажку его. К разному сброду. Он не должен
общаться с настоящими мужчинами! Жаль, не успели поймать этих подонков!
На меня надели наручники и куда-то потащили меня. Я подумал, что вряд
ли теперь увижу небоскреб. И все-таки мое настроение было прекрасным.
Винтом!
4. НЕ ВЫНИМАЯ ИЗО РТА
- Ты должен, паскуда, соблюдать правила этой камеры! - заявил
восьмияйцовый человек, вставший надо мной. - Я здесь главный! Когда я
какаю, мое дерьмо делится на двадцать восемь частей и поедается всеми!
Понятно??
- Пошел ты в дупло, отброс чешский! - сказал я поднимаясь. - Жри у
себя сам!
- Ах ты... - начал чех разгневанный моей наглостью, но тут я вцепился
зубами ему в елдык. Он завопил, начал бить меня руками, ногами, дергаться,
но я не отпускал. Он взял какую-то острую ложку и занес надо мной, и тогда
я окончательно разозлился. Я сильно сжал челюсти и откусил елдык. Чех упал
на пол камеры и отключился. Я выплюнул елдык и громко сказал, что бы всем
было слышно:
- Чех без елдыка - словак!
Всеобщий хохот был мне ответом. Подошла какая-то нанайка, вся
состоящая из щелей, и пропищала:
- Теперь ты - наш командир! Мы теперь будем есть твое говно.
Все одобрительно закивали.
С этого момента моя жизнь стала замечательной. Я делал, что хотел.
Поскольку это была тюрьма, и поскольку тут не было загорелых американцев,
за нами никто не следил, и я испытал, наверное, все виды извращений по
Шнобельшнейдеру. О, Иван Теберда! Как прекрасно, как чудно, как
замечательно было все, что я испытывал! Но особенно меня любили две
англичанки-близнецы, соединенные единым клитором. Они обычно подходили ко
мне утром, когда я лежал в кровати и меня кто-нибудь услаждал, и говорили:
- О, повелитель, о, любимый, о, радость, о, смысл! Позволь пососать
тебе, позволь!
- Еще не время, девчоночки, - говорил я. - Потерпите.
Посасывание я оттягивал на потом, боясь разочароваться в извращениях.
А англичанки все подходили. Наконец, когда, как мне показалось, я исчерпал
весь набор всего, что можно только получить от живой и мертвой человечинки
(остатки трупов съедал наш бельгиец), я заявил:
- Хорошо. Я согласен. Я даю вам свое согласие. Я соглашаюсь! Сосите,
милые, сосите!
Я отогнал всех. Они подошли ко мне, встали на колени, и каждая взяла
мою мочку в рот. И тут... Уже одно только это начало пронзило меня, как
стрелой в грудь. Они начали сосать, они сосали, а я испытывал то, что
никогда не испытывал; я кричал, визжал, терял сознание, и наконец я понял,
что не могу, что больше не выдержу; я выдавил из себя:
- Все... Стоп...
Но они не прекратили, и не вынули мои уши из своих ртов. Я начал
дергаться, пытался встать, но тут же понял, что меня держат. Немцы, или
кто-то еще держали меня за руки и за ноги, не давая мне возможности уйти
от этого бешенства, от этой прелести, он этой смерти. Я цепенел; я стал
биться как в припадке эпилепсии; и я понял тогда, что монолизу нельзя
испытывать сосание столь долго; что это губительно, страшно, смертельно; и
что вся камера знала это, и, ненавидя мои издевательства, решила
расправиться со мной. Что ж! Что может быть лучше смерти от самого высшего
наслаждения, которое только вообще возможно?! Я увидел, как влетаю в
какой-то радужный, ласковый туннель; он обволакивает меня любовью,
преданностью, величием; и когда вдруг вспыхнула вспышка, и я осознал, что
пришла моя смерть, вся эта реальность исчезла.
Отрывок из романа Ч.П.Пересела-младшего Неукротимая Пенни-Лейн.
ГЛАВА 6. ПЯТЬ ГАМБУРГЕРОВ В ТРИНТИ-ОБЖОРКЕ.
(по материалам журналов пЛАЫбОЫ и пЕНТХОУСЕ-рЕЖЕИВ (США))
... Грузовик Пенни-Лейн мчался по шестому федеральному шоссе, на
север от Бармоунт-хилла. Где-то там, за цепочкой лысых
Калифорнийских холмов горел загадочный иь сектор базы, и лежал в
кювете автомобиль с генералом Фертшеллом, а его верный адьютант
Топси находился в военном госпитале Бармоунтской комендатуры. Да,
дел Пенни-Лейн неделала много...
Зеркало отражало крепкое лицо девушки, пухлые губы, несколько
вывернутые, как у любой, в общем-то южноаммериканской шлюхи,
между Сан-Франциско и Вашингтоном. Серые глаза... Пышные серые
волосы все время спадали на лоб и Пенни приходилось их рукой...
Ладони ее сжимали баранку; девушка пристально следила за
дорогой - не появится ли вдруг тупорылый зеленый броневик, из
леса: от этих тварей всего можно ожидать. Босые ноги девушки,
погрубевшие изрядно по пути босиком от ранчо Филла, по сухим
колючкам и коровьему дерьму, упирались в педаль акселератора. Но
самое главное было не здесь. Майка плотно обтягивала ее грудь; в
кабине было жарко... А чуть полные ноги Пенни обтягивали крепкие
джинсы, в них было чертовски неудобно. Девушка облизывала губы:
она с ужасом чувствовала, что там, в глубине ее бедер з р е е т
опять это... Она чувствовала, как горит под майкой ее пышненькая
грудь и набухают соски. Она понимала, закусив губу, что ей опасно
раскрыться сейчас, когда люди Фершелла пасут ее по дорогам. Но
перехватывало дух и горели пятки... Нельзя, нельзя. Не хочется.
Так ныли бедра в недавнем детстве, точно так же было тепло внизу
живота. И маленькая Пенни забиралась в ванную, блестящую огромным
душем, ставала босой на пол и прикосновение прохладной плитки к
голым ногам приносило дрожь в коленках... Девочка, едва дыша,
разглядывалась, и зеркало отражало ее худые ноги подростка с
грязными пятками и худенький зад. Она смотрела на себя в это
большое домашнее зеркало и потом, закатив глаза, брала с полки
круглый балон Ланда и ложилась на пол. Ее крепкие руки погружали
пластмассового червяка в свое лоно; и жгло тело невыносимым
удовольствием, и она стонала, извиваясь на полу... Да, но тогда
Пенни не знала ни Джеральда, ни того, что ее ждет...
Теперь по сторонам тянулись хилые деревца. Да что же это.
Побледнев девушка расстегнула последнюю пуговочку на джинсах.
Господи, да нельзя же светиться...
Из-за поворота показалась железно-пластмассовая постройка; ясно,
обжорка Макдональдс, нечего и говорить... Над входом грязная
вывеска "ТРИНИТИ". Взвизг тормозов;девушка с ужасом остановила,
стреножила тягач у самых дверей обжорки. Хотелось есть.. Стих
мотор и она несколько минут сидела неподвижно... Тишина. Девушка
глянула на сонного пьяницу у входа, чей-то громоздкий Империал и
открыла дверцу, спрыгнула на землю. Калифорнийская теплая
ласковая маслянистая пыль защекотала голые ноги Пенни; да, как в
детстве, когда ходила к соседскому сыну Хиггинса в коровник. Она
раздевалась еще на задах ранчо, чтобы не пачкать одежду и голая,
босая неуверенно шла в темноту коровника: под ногами нелеслышно
чавкал такой же ласковый и теплый калифорнийский навоз от
бычков-двухлеток... Пенни решительно зашагала к забегаловке.
Внутри было полутемно. Человек десять сидели по углам, пили
джин. Около окна - это спасет ему потом жизнь - сидел усатый
черный тип, Смолли. И у стойки разговаривал с барменом,
взгромоздившись на высокий табурет, крупный мужчина в ковбойке...
Девушка вошла в обжорку почти бесшумно, придерживая в кармане
кольт Харли - маленький, дамский. Бармен ее поначалу не заметил.
А потом с изумлением оглядел невысокую рыжеволосую девушку с
упрямым взглядом; ее старые джинсы и грязные ноги со сбитым
ногтем на большом пальце - это удружил сапогом Топси, да... Чего
ей надо?
- Пять гамбургеров... - очень тихо, но твердо сказала Пенни и
уселась на стульчик напротив толстяка - И джин.
Бармен взялся за стакан. На Пенни смотрели с интересом... А
девушка, глянув на своего соседа, явственно почувствовала запах
мексиканского табака. И началось... Не надо светиться! - с ужасом
думала она, а колени уже немели. Девушка дрожала... Да,
мексиканский табак: бог ты мой, как давно это было! Лошадей на
ранчо об_езжали мексиканцы, рослые загорелые парни. Ночной их
костер горел прямо под окном девочки. И Пенни раз не выдержала...
Двое их, загорелых и жилистых сидело у костра. Как вдруг из
темноты приминая босыми шагами траву чиликито появилась Пенни. Ей
тогда только исполнилось восемнадцать... Рыжие космы падали по
плечам; дерзкие шальные глаза смеялись. Груди, юные, белые,
торчащие вбок, как у козы Хиггинса и коричневые, крупные, как
вишни соски. Дурея, от сознания того, что она голая стоит перед
двумя онемевшими мужчинами, девушка застонала и опустилась на
колени... Лоно ее перекатывалось бугром. И вот мексиканцы не
стали спорить. Один притянул к себе девушку и та зашлась в
судороге от его сильного упругого члена. А второй, тяжело дыша,
долго гладил нежный ее зад и вдруг что-то твердое вошло в нее с
другой стороны...
Нельзя, это будет смертью. Но девушка шла навстречу гибели, не в
силах устоять. Ранчмен напротив с изумлением глядел, как сидящая
напротив девица засунула в рот сандвичи начала смотря на
ранчмена, стаскивать майку. Все затаили дыхание... Вот оголились
мячики ее голой груди с выпуклыми бугорками сосков - прикоснись к
ним мужчина - это буря сладости... Это нектар... И глядя в упор
на ранчмена в потных прелых динсах, и доедая гамбургер девушка ?0
стягивала с себя майку. Взорам посетителей открылось ее гибкое
тело, оливковая кожа подмышек, тонкая талия и голые груди с
цепочкой в ложбинке... Стало тихо, только приглушенно звучал
музыкальный автомат. И Пенни раздевалась, одежда уже горела на
ней. Сидя на стульчике, она сбросила майку на пол, и покачиваясь
в такт музыке начала стягивать штаны; они медленно оголяли
гибкие бедра девушки. Увидев черные густые волосы Пенни,
топорщащиеся пониже ее живота ранчмен не выдержал и тоже начал
расстегивать джинсы. Но девушка была уже нага, что-то внутри: то,
чем наградил ее когда-то Джеральд, требовало наслаждения. Пенни
тяжело дышала... Вот ранчмен спустил джинсы и расстегнул
рубашку - и девушка забралась к нему на колени и склонившись над
ним, ловкими пальцами вставила в себя его упругий член. Обжорка
ахнула... И девушка прижалась к мужчине обнаженной податливой
грудью, и соски - буря и сладость, защекотали его тело. Слышно
было дыхание Пенни; она начала с силой покачивать бедрами и
мужчина все глубже входил в ее тело. Сильнее, еще... С каждым
разом девушка стонала и подставляла рту ранчмена свои влажные
губки. А грубые от мотыги и баранки его ладони терзали ее спину.
В полутьме голая Пенни уже лежала на ранчмене и покачиалась в
экстазе, она закрыла глаза и чувствовала - горячий мужчина
ворочался там, внутри, наполняя ее счастьем владения и подбирался
уже к этому, глубже, совсем близко - ах, грозному изделию
Фертшелла и его смертников. Ее голые ноги крепко сжали ноги
ранчмена; Пенни иодила стоном, когда ранчмен не выдержал и ?0
захрипел по бычьи. он, копивший все за долгую зиму в холмах и
изредка дававший немного своей худосочной жене - выпустил все в
Пенни. Такая струя не орошала девушку никогда - чуть было не
достало до горла и Пенни на секунду затаила дыхание - поднялись
голые груди и ягодицы напряглись. Аааааааааа... И вместе со
слабостью пришло сознание непоправимого. Теперь надо сматываться.
И скорее... Потная, задыхающаяся девушка, еще прижимаясь к
мужчине заметила, что из-за столика встает этот парень, Смолли, а
руку нехорошо держит в кармане. На родине Пенни в кармане держали
оружие; и девушка, застонав, ослабевшей рукой дотянулась до своих
штанов на стойке и выстрел кольта Пенни успел прошить Смолли
плечо, пока он вытащил оружие. Представитель сети чикагских
публичных домов, оказавшийся по делам в Бармоунте, рухнул на
столик, не подозревая, что девушка спасла ему жизнь своим
выстрелом... А Пенни, бедняжка, сползла с колен ранчмена, еще
кряхтящего и, даже не одеваясь, бросилась к выходу. Вскочив в
грузовик, она сильной босой подошвой вжала акселератор; Макк
сорвался с места в реве, подобном реву стада быков...
И через три минуты, когда Пенни была в километре; ранчмен вдруг
закатил глаза и упал с табурета. Внутри него рождалось что-то;
еще секунда его крика и вспухший внезапно его живот взорвался.
Сташный грохот: Тринити-обжорку разнесло на куски - вместе с
клубами огня и дыма выбросило крышу, разметало стены, вылетел и
кусок стойки. Потом еще внутри серия взрывов, огненных столбов и
тишина, только оседает пыль. Смолли так и остался раненный у окна
и это спасло ему жизнь - ударной волной его единственного
выбросило на ближайшее дерево и он висел там сейчас, оглушенный.
А Пенни-Лейн держалась за баранку грузовика. Навстречу стелилось
серое шоссе и девушка счастливо улыбалась. Ноги ее, гибкие
сильные ноги дочки ранчмена расслабленно лежали на педалях, а
тело было полно истомой. Свободной рукой Пенни поглаживала еще
жаркие соски обнаженой груди и живот. Хорошо... Пенни снова была
той наивной девочкой, что краснея, стояла голой перед
мексиканцами, босиком на колючей траве челикито... Ее серые глаза
смеялись.
Детище группы Фертшелла еще раз победило. И не погибло...
ПРОЛОГ
Cовокупись со мной среди камней
Hа фоне грязного ночного неба,
Держа в руках кусок сухого хлеба,
Tанцуя танец белых лебедей.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Cовокупись со мной, кирпичная стена,
Kогда бутылкой я тебя ласкаю
B сыром подвале стылого сарая
C мышами, что скончались от вина.
Cовокупись со мною на болоте рыхлом,
Где утопает грозный Поликарп.
Kак щуку нежит помутневший карп,
Kак выпь мохнатая чужим вращает дыхлом,
Cовокупись со мной в душе твоих осин,
Где пчелы тешатся,вдыхая пар чугунный,
Где падаль источает свет нелунный,
И пот течет из черствых мокасин.
Cовокупись со мной на дне морском,
Kогда мне якорь вспарывает брюхо,
Mеланхоличный скат стремит мне в ухо
Попасть вовнутрь обглоданным куском.
Cовокупись со мною в облаках
Cредь грифов, на лету меня клюющих
И с самолетов женщин вниз блюющих
C печатью вечности на сомкнутых устах.
Cовокупись со мной в глухом аду,
Где дворник подметает прах усопших
И мрачно собирает это в ковшик,
Пригрев пиявку на своем заду.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Cовокупись со мной в сортире злом,
B шкафу, закрытом сгнившею рукою,
Чтоб не было на кладбище покою
Для хрупких шей, завязанных узлом.
Cовокупись со мной, погрязши в унитаз,
Чтоб рот один остался над водою
C закушенной седою бородою.
И томно по щеке стекает глаз...
Cовокупись со мной на пне гнилом,
Tрухлявостью пронзающем утробу,
Где филин пережевывал зазнобу.
И баба зычно машет помелом.
Cовокупись со мной на лезвии ножа,
Что был откован прямо в преисподней.
Hе вздумай выходить ко мне в исподнем,
Зажав меж ног прохладного ежа!
Cовокупись со мной на колесе трамвая,
Избавившись от челюстей чужих.
И сумрачно упав в объятья их,
Bонзится дурно пахнущая свая.
Cовокупись со мной, мохнатый сельдерей,
Изъятый из кровавых рук Bаала,
Bтыкая зубы в зыбкий сок коралла
Bися на жирных щеках меж дверей.
Cовокупись со мной на фонаре,
Где певчий пес наутро опостылел,
И старый ворон, весь в дегтярном мыле,
Tерзает клювом раны на заре.
Cовокупись со мной на проводах,
Чтоб ржавый провод тебе в зоб воткнулся,
И злой монтер о хладный труп споткнулся,
Посеяв ужас в сказочных плодах.
Cовокупись со мною подо льдом,
Где рыбы грузные кусаются, как звери,
Kоторым ухо прищемили дверью,
Kогда они вторгались в дом.
Cовокупись со мной на спутнике Земли,
Держа в руках обрезок арматуры,
Зло вырванный из чьей-то шевелюры
Cредь зарослей пахучей конопли.
Cовокупись со мной на смрадном сундуке,
Где мощи женихов твоих хранятся,
Kоторые не знают, чем заняться,
Mечтая о слепом бурундуке.
Cовокупись со мной на хоботе слона,
Bлачащего кастрюлю с отрубями,
Kоторые собрал в помойной яме.
Из бивней звучно капает слюна.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Cовокупись со мной под звон бокалов,
Kогда ударит первый майский гром,
И, медленно жуя металлолом,
Постигнешь ты величие анналов.
Cовокупись со мной на пепелище,
Kогда толпа, гонимая ужом,
Пронзит меня заточенным сверлом
И из меня потянется вонища.
Cовокупись со мной на кончике кнута!
Tам так уютно - словно ночью в поле.
Зачем тобой распорядилась злая воля
И ты являешься совою у шунта?
Cовокупись со мной на "Шаробане",
Kоторый душным светом озарен.
Пусть не пугает тебя стук знамен-
Tо раки красные купаются в сметане.
Cовокупись со мной, задрав вуаль,
Что мутный лик твой вечно затеняла.
Пусть голос твой поет, как два марала,
Pогами потными подъявшие скрижаль.
Cовокупись со мной в багажнике пустом,
Чтоб грудь твоя до грунта отвисала,
Чтобы дорогой в ноль ее стесало,
И новая бы выросла потом.
Cовокупись со мной, безумный падишах,
Pазмахивая в ярости фаготом,
Играя марш по нервам, как по нотам,
Закуй меня, сам пребывая в кандалах!
ЭПИЛОГ
Cовокупись со мной в трубе газопровода,
Чтобы наружу голос не проник...
Дм. Kривцов, Ф. Tорчинский
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
----------------
Л Е Т Н И Е К А Н И К У Л Ы .
-------------------------------
Меня зовут Анни. Родилась я в семье лесника. Дом наш, где мы жили,
находился в глуши, вдали от проселочной дороги,и до 16 лет мне редко
приходилось видеть посторонних людей. Моя жизнь и учеба проходили в
закрытом женском конвете. Только раз в год, на летние каникулы, меня
забирали домой, и я в течении двух месяцев пользовалась полной свобо-
дой в лесу.
Жизнь текла однообразно: учение, молитва, и тяжелый труд на поле. в
течении 10 месяцев никого, кроме монахинь мы не видели. Родителям не
разрешалось нас посещать. Мужчин в конвете не было ни одного. Так од-
нообразно протекали наши молодые годы.
Мне исполнилось 16 лет, когда во время пожара погибли мои родители.
Меня до совершеннолетия взял на себя дальний родственник матери - дядя
Джим. Благодаря строгому режиму и физическому воспитанию я была хорошо
развита: мои подруги с завистью смотрели на мою фигуру, у меня не-
большие красивые груди, хорошо развинувшиеся широкие бедра, стройные
ноги, а все тело мое было очень нежным. Пришло время каникул, и за мной
приехал мой дальний родственник дядя Джим. Это был красивый мужчина
40-лет. Приехав в его большое имение, расположенное в живописном
уголке, я познакомилась с его племянником - Робертом, в это время
гостившим у дяди. Роберт был старше меня на 3 года. Моим знакомым стал
духовник дяди Джима - брат Петр. Он жил в двух милях от имения, в мо-
настыре, ему было 35 лет.
Время проходило быстро и весело. Я каталась на лошадях дяди Джима,
которые были запряжены в прекрасную упряжку, купалась в пруду, иногда
проводила время в саду, собирая ягоды и фрукты. Я очень часто ходила в
сад,ничего не надевая на себя, кроме платья, так как было очень жарко.
Однажды, это было недели через две после моего приезда, сидя под дере-
вом на корточках,я почуствовала укус какого то насекомого на месте,
покрытом курчавыми волосиками и через мгновение ощутила зуд. Я тут же
присела на траву, прислонившись к стволу дерева, приподняла платье, и
пытаясь посмотреть укушенное место, инстинктивно провела указательным
пальцем вверх и вниз по укушенному месту между двумя влажными губками.
Меня словно ударило током от прикосновения моего пальца к этому месту,
которое я раньше никогда не трогала. Я вдруг почуствовала сладкую ис-
тому, и забыв об укусе, начала нежно водить по своему розовому телу, и
ощутила не испытанное мною до сих пор наслаждение. Из-за охватившего
меня ощущения я не заметила Роберта, тихо подкравшемуся к тому месту,
где я сидела, и наблюдавшему за мной. Он спросил:
- Приятно ,Анни ?
Вздрогнув от неожиданности, я мгновенно опустила свое платье, не
зная что ответить. Роберт следил за мной, потом сказал:
- Я все видел, тебе было очень приятно ?
С этими словами он придвинулся ко мне, обнял меня за плечи и
сказал:
- Тебе будет еще приятней, если то, что ты делала буду делать я !
Только дай я тебя поцелую, Анни.
Не успела я сказать и слова, как его жаркие губы впились мне в рот.
Одна рука, обняв мои плечи, легла на грудь и начала гладить, другая
рука прикоснулась моего колена и неторопясь начала приближаться к
влажному углублению. Я как бы случайно потянулась, к низу разняв нежные
губки. Мягкие пальцы коснулись моего влажного рубинового тела. Дрожь
прошла по всему моему телу. Роберт языком расжал мои зубы и коснулся
моего языка. Рука его, лежавшая на моей груди, проскользнула под
платье, нашла соски и начала их приятно щекотать, затем его два пальца
гладили мое розовое тело, принося неистовую мне до сих пор сладость.
дыхание мое участилось, и видно почуствовав мое состояние, Роберт
участил движения своего языка, отчего мне стало еще сладостней. Не знаю
сколько это еще бы длилось,но вдруг во мне все напряглось до предела, я
вздрогнула всем телом, почувствовав как все мышцы расслаблены, и
приятная нега разлилась по всему моему телу.
Дыхание Роберта прекратилось, он замер, а затем осторожно выпустил
меня из своих обьятий, некоторое время мы сидели молча, я чувствовала
полное безсилие и не в состоянии была сообразить что со мной
произошло.
Вдруг Роберт спросил:
- Тебе было приятно, правда, Анни ?
- Да,но я ничего подобного до сих пор не испытывала. Роберт, что это
такое ?
-А это значит, что в тебе проснулась женщина, Анни. Но это еще не
полное удовольствие, которое при желании ты можешь получить.
-Что же это может быть ? - спросила я в недоумении.
-Давай встретимся в 5 часов вечера и я научу тебя кое-чему,хорошо ?
После этого Роберт ушел. Собрав полную корзину слив я последовала за
ним. За обедом я была очень рассеяна. После обеда я с нетерпением ста-
ла ждать отъезда дяди Джима. Наконец я услышала шум отъезжающей кареты
Я бросилась к окну и увидела как дядя Джим с братом Петром выезжали за
ворота.
Было 17 часов. Я незаметно вышла из дома, пробралась через сад и
вышла в рощу. Сразу же я увидела Роберта, сидящего на старом пне.
Роберт встал, обнял меня за талию и повел меня в глубину рощи. по до-
роге он несколько раз останавливался и крепко прижимал меня к себе,
нежно целовал мои глаза, губы, волосы.
Придя к старому дубу мы сели на траву, оперевшись спинами о ствол
могучего дуба.
-Видела ли ты голого мужчину ? -после некоторого молчания спросил
Роберт.
-Нет, конечно - ответила я.
-Так вот, чобы тебе все стало ясно и понятно, я тебе сейчас покажу,
что имеет мужчина, предназначенное для женщины.
Не дав мне ничего сообразить, Роберт ловким движением расстегнул
брюки и схватив мою руку, сунул себе в брюки. Мгновенно я ощутила
что-то длинное, горячее, и твердое. Моя рука ощутила пульсацию. Я
осторожно пошевелила пальцами. Роберт прижался ко мне, его рука как бы
невзначай проскользнула по моим ногам и пальцы коснулись моего влажного
рубинового тела. Чувство блаженства вновь охватило меня. Уже знакомая
ласка Роберта повторилаь, так прошло несколько минут. Все во мне было
напряжено до предела. Роберт, уложив меня на траву, раздвинул мои ноги,
завернул платье высоко на живот, и встав на колени между ног, спустил
брюки. Я не успела как следует рассмотреть то, что впервые предстало
моим глазам,как Роберт наклонился надо мной и одной рукой раздвинув мои
пухлые губки, другой вложил свой инструмент между ними. затем просунул
руку под меня. Я вскрикнула, сделала движение бедрами, пытаясь
вырваться, но рука Роберта, схватившая меня, держала крепко. Рот
Роберта накрыл мой, другая рука его была под платьем и ласкала мою
грудь Роберт то приподнимался, то опускался, отчего его инструмент
плавно скользил во мне. Все еще пытаясь вырваться я шевелила бедрами.
боль прошла, а вместо нее я начала ощущать знакомую мне мстому. Не
скрою, что она мне теперь была гораздо сладостней. Я перестала
вырываться и обхватив Роберта руками еще теснее прижалась к нему. Тогда
вдруг Роберт замер, а потом движения его становились все быстрее и
быстрее, во мне все напряглось.Вдруг Роберт с силой вонзил свой
инструмент и замер Я почуствовала как по телу разливается тепло и
обезсилила, но не успев опомнится, над нами раздался строгий крик и я с
ужасом увидела наклонившегося над нами дядиного духовного брата Петра.
-Ах вы негодники, вот вы чем занимаетесь!
Роберта мгновенно как ветром сдуло. Я же от испуга осталась лежать
на траве, закрыв лицо руками, даже не сообразив опустить платье, чтобы
прикрыть обнаженное тело.
-Ты совершила большой грех,-сказал Петр. Голос его как бы дрожал.
-завтра после мессы придешь ко мне исповедываться ибо только усердная
молитва может искупить твой грех. Теперь ступай домой и кикому ничего
не говори. Дядя ждет тебя к ужину.
Не ожидая моего ответа он круто повернулся и зашагал в сторону
монастыря.
С трудом поднявшись на ноги я побрела домой. Придя домой я отказа-
лась от ужина и поднялась к себе. Раздевшись, я увидела на ногах ка-
пельки засохшей крови. Потом пошла принять ванну.
Холодная вода немного успокоила меня. Утром проснулась поздно и едва
успела привести себя в порядок что бы успеть с дядей Джимом к мессе. Во
время молитвы меня не столько занимали молитвы, сколько мысль о
предстоящей исповеди у брата Петра. Когда кончилось богослужение, я
пошла к брату Петру, сказав дяде Джиму, что останусь исповедываться.
Брат Петр жестом велел следовать за ним и вскоре мы оказались в не-
большой комнате, все убранство которой состояло из кресла и длинного
высокого стола. Войдя в комнату, брат Петр сел в кресло. Вся дрожа, я
остановилась у двери.
-Войди, Анни, закрой дверь, подойди ко мне, опустись на колени!-один
за одним раздавались его приказы. Страх все больше и больше охватывал
меня. Закрыв дверь, я опустилась перед братом Петром на колени. Он
сидел широко расставив ноги, которые закрывала, косаясь пола, черная
сутана. Робко взглянув на брата Петра, я увидела устремленный на меня
пристальный взгляд, повыдержав его, снова опустила глаза.
-Расскажи подробно, ничего не утаивая, как произошло с тобой все,
что я видел вчера в роще,-потребовал брат Петр.
Не смея ослушаться, я рассказала о тех чувствах, которые неожиданно
вспыхнули во мне после укуса насекомого и дойдя до проишествия с Ро-
бертом, я заметила вдруг, что сутана брата Петра как-то странно заше-
велилась. Дерзкая мысль о том, что шевелится такой же инструмент как у
Роберта, заставила меня умолкнуть.
-Продолжай,-услышала я голос брата Петра и почуствовала, как его
рука осторожно легла мне на голову, чуть притянув к себе. Невольно
коснувшись рукой сутаны, я почувствовала что-то твердое и вздрагивающее
под ней. Теперь я поняла и не сомневалась, что он есть у каждого
мужчины. Ощущение близости инструмента пробудило во мне вчерашнее
желание, я сбилась и прервала рассказ.
-Что с тобой, Анни ? Почему ты не продолжаешь рассказывать? -спросил
брат Петр. Голос его был нежен, рука гладила мне голову, косаясь шеи и
левого плеча. Краска стала заливать мне лицо и я в смятении призналась
о вновь охватившем меня желании вчерашнего чувства.
-Огонь, заженный в тебе Робертом, как видно очень силен и его надо
неприменно остудить. Скажи мне, желаешь ли ты повторить случившееся
вчера ?- спросил брат Петр.
-Этот грех очень приятен, если можно, я бы хотела избавиться от
него.
-Это действительно большой грех, Анни, ты права, но ты права в том,
что он приятен и можно не расставаться с ним, только огонь, который
горит в тебе сейчас, нужно потушить.
-Будет ли это похоже на вчерашнее ? Если да, то я очень хочу этого,-
воскликнула я.
-Конечно,- сказал брат Петр, -но только я освещу тешение огня и тем
самым избавлю ог огня и греха.
Встав с кресла брат Петр вышел с комнаты. Во мне горело желание и я
забыла страх с которым шла на исповедь. Нисколько не сомневаясь что
последует после возвращения Петра, я сняла трусики и положила их в
карман платья, стала ждать, горя желанием брата Петра. Он отсуствовал
недолго, войдя, в руках он держал какую-то баночку, закрыл дверь на
задвижку и подошел ко мне.
-Сними с себя все, что мешает тушить пожар- прошептал он.
-Уже готово - ответила я, впервые улыбнувшись.
-О, да ты догадлива, садись быстрее на стол и подними платье.
Я не заставила его долго ждать, мигом села на стол и как только
обнажила ноги, приподняв платье на живот, брат Петр распахнул свою
сутану и я увидела его инструмент. Это была копия того инструмента, что
я видела у Роберта, но этот был несколько больших размеров и более
жилист. Брат Петр открыл коробочку, смазал головку своего инструмента,
этим-же пальцем провел по моим влажным губкам и розовому телу, взял
меня за ноги, подняв их положил себе на грудь, отчего я вынуждена была
лечь на спину на стол. Инструмент брата Петра вздрагивал, косаясь моих
пухлых губок и рубинового горячего влажного тела. Наклонившись вперед и
взявшись за мои плечи, Петр осторожно начал погружать свой инструмент,
раздвинув пухлые губки в горячее и влажное углубление, косаясь
рубинового тела. Боли, испытанной вчера от Роберта уже не было, а меня
охватило неистовое желание, инструмент,пульсируя, погружался все глубже
и глубже, и вскоре я почувствовала как комочек под инструментом приятно
щекочет меня своими волосами. На какое-то время инструмент замер, а
потом так же медленно стал покидать меня. Блаженство было неописуемое,
я прерывисто дышала, руки мои ласкали лицо Петра, я обнимала его плечи,
стараясь прижать его плотнее к себе. Платье мое распахнулость, обнажив
левую грудь с торчащим набухшим соском. Увидев это, Петр впился в него
страстным поцелуем, вобрав в рот половину груди, мурашки пошли по мое-
му телу. Инструмент начал двигаться все быстрее и быстрее. От полноты
чувств я плотнее прижималась к нему и нежно шептала:
- Быстрее, быстрее.
Брат Петр следовал моему призыву, мне казалось что я вот-вот потеряю
сознание от блаженства и вдруг вздрогнула, почувствовав приятную теп-
лоту и безсилие разливается по телу: брату Петру это передалось и он
вздрогнул, задрожав всем телом и вонзив в меня свой инструмент, на-
бухший и пульсирующий, замер. Я почувствовала как из инструмента Петра
с большим напором брызнула струя теплой влаги, и раздался стон Петра.
Несколько минут мы не шевелились, затем я почувствовала, как инстру-
мент начал сокращаться и выходить из меня. Брат Петр выпрямился и под-
нял голову, я увидела небольшой, обмякший и мокрый инструмент. Шатаясь
брат Петр отошел от меня и сел в кресло. Опустив ноги на пол я почув-
ствовала как теплая влага стекает по ногам.
-Ну как, Анни, понравилось? - спросил брат Петр.
-Очень было приятно,-восторженно ответила я.
-Ты еще многого не умеешь и не знаешь, Анни, хотела бы ты знать и
научиться тушить огонь с большим чувством ?
-О, да ! - воскликнула я и подойдя к брату Петру села ему на
колени.
-Почему ваш инструмент стал таким некрасивым и мягким ?
-Он отдал тебе всю свою силу, Анни, но ты не унывай, пройдет немного
времени и он снова станет упругим и твердым, красивым.
Прошло 15 минут в течении которых Петр нежно ласкал мои груди,цело-
вал их, а затем прильнув к одному из сосков, почти втянув всю грудь в
себя, взял мою руку и положил на свой инструмент. Раздвинув мои ноги и
пухлые губки, взял пальцем горячее рубиновое тело и начал нежно и при-
ятно ласкать его. Нежно гладя его инструмент, я вскоре почувствовала
как от моей ласки он увеличивается в размерах и становиться тверже. От
ласки Петра моего рубинового тела, от прикосновения к инструменту,
который стал твердый и длинный, желание возбудилось во мне. Угадав мое
состояние, так как я стала потихоньку шевелится у него на коленях, Петр
выпустил изо рта сосок и прошептал:
- Сядь ко мне лицом, Анне.
Чувствуя что-то новое, я быстро пересела, прижавшись животом к
инструменту, чувствуя его теплоту и упругость, мое желание стало
неистерпимым. Петр крепко обнял меня и чуть приподняв со своих коленей,
опустил От неуловимого движения бедер, головка инструмента оказалась
между пухлыми губками,косаясь горячего розового зрачка. Взявшись за мои
плечи, Петр резко нажал на них вниз, колени мои прогнулись и
инструмент, как мне показалось, пронзил меня насквозь, войдя в
углубление во всю свою длинну и толщину, распоров мои пухлые губки.
Минуту мы сидели не шевелясь, я чувствовала как инструмент упирается во
что-то твердое внутри меня, доставляя мне неописуемое блаженство. Я
почувствовала что скоро потеряю сознание от этого. Сквозь тяжелое
дыхание Петр прошептал:
- Теперь поднимайся и опускайся сама, Анни, только не очень быстро.
Взяв меня за ягодицы, он приподнимал меня со своих колен так, что
инструмент чуть не выскакивал из меня. От испуга потерять блаженство я
инстинктивно опустилась вновь на его колени, почувствовав как головка
инструмента что-то щекочет внутри меня, затем я сама без помощи стала
приподниматься и опускаться. Сначала я два раза сумела приподнятся и
опустится медленно, но на большее у меня не хватило сил, так как го-
ловка все сильнее щекотала что-то внутри меня и мои движения стали все
быстрее и быстрее, как сквозь сон я услышала голос Петра:
- Не торопись, продли удовольствие, не так быстро.
Однако я была в экстазе и не обратила внимания на его просьбы, так
как не слышала их, будучи в полуобморочном состоянии и двигалась все
быстрее и быстрее. Скоро я почувствовала как нега разливается по всему
моему телу и я резко опустилась на инструмент, замерла, теряя сознание,
обхватила Петра за шею, тесно прижалась к нему. Петр, глядя на меня, не
шевелился и только инструмент нервно вздрагивал во мне. Это удивило
меня. Немного погодя, придя в себя я вопросительно посмотрела на Петра,
а он словно угадав мой вопрос улыбнувшись сказал:
- Ты торопилась, милая Анни,мой инструмент еще полон сил,отдохни
немного и как только желание вновь проснется в тебе, мы повторим все
сначала.
Не помню сколько времени прошло, мы молча смотрели друг на друга,
вдруг Петр взял меня за ягодицы и начал медленно приподнимать и
опускать меня на свой инструмент,после нескольких таких движений меня
вновь охватило желание. Теперь Петр сам руководил движениями - то
приподнимая, то опуская, то заставляя меня делать бедрами круговые
движения. Когда инструмент был полностью во мне, упираясь и щекоча что
твердое внутри, он давал мне блаженство и шептал:
- Быстрее, быстрее .
Петр участил свои движения, возбуждение начало достигать предела, я
почувствовала как безсилие приходит ко мне и я начала терять сознание
от полноты чувств. Вздрагивая, я обхватила Петра руками и ногами,
затем, теряя сознание, замерла в таком состоянии. Петр тоже несколько
раз вздрогнул, качнул инструментом вверх и вниз, прижался к моему соску
и замер. Приходя в мебя я чувствовала вздрагивание инструмента внутри
себя. Это было приятное наслаждение и блаженство, продлявшее мое
безсилие. В таком положении, прижавшись друг к другу, мы просидели
некоторое время и я почувствовала как теплая влага вытекает из меня,
скатываясь по курчавым комочкам Петра, течет по моим волосам к
отверстию ниже углубления, в котором торчит инструмент, и капает на
пол. Петр приподнял меня и ссадил на пол. Я взяла свои трусики,
намочила их и привела в порядок инструмент Петра, который от моих
прикосновений к нему им от теплой воды начал понемного
набухать,приласкав его немного я пошла к раковине. Сняв туфлю, я пос-
тавила одну ногу на раковину и стала приводить себя в порядокмыть в
углублении рубиновое тело. Очевидно моя поза возбудила его. Не успела я
снять с раковину ногу и вытереть углубление и ноги, как Петр, подойдя
ко мне, попросил меня чуть отставить правую ногу. Думая, что он хочет
помочь мне, я отставила ногу. Петр немного перегнулся и я почув-
ствовала, как инструмент плотно входит между пухлых губок. Поза не
позволяла мне помогать ни бедрами, ни чем. Тогда нагнувшись еще ниже я
стала ласкать комочки Петра, а другой рукой плотно сжала вверху
углубления пухлые губки, еще плотнее обтянув ими инструмент. Двигая
инструментом взад и вперед, Петр доставал им что-то твердое внутри меня
еще сильнее, чем до этого, головка щекотала меня внутри. Но вот я
почувствовала, что скоро потеряю сознание, Петр ускорил движения,по-
том вдруг застонал, вонзил инструмент изамер, теряя сознание, я броси-
ла сжимать губки и выпустила комочки, начиная терять сознание. Петр
подхватил меня, не спуская с инструмента, давая мне кончить. Придя в
себя я чувствовала как инструмент, упершись в твердое во мне, щекочет
меня. Петр почувствовал, что я очнулась, осторожно снял меня с
инструмента, а потом с раковины, а так как я не в состоянии сама была
идти, он меня и усадил в кресло.
- Отдохни, Анни, я поухаживаю за тобой,- взяв мои трусики и смочив
их теплой водой, поднял меня на ноги, протер углубление и ножки.
Развалившись в кресле я блаженно отдыхала, а Петр, подойдя к рако-
вине, стал мыть обмякший инструмент и комочки под ним. Одев меня, и сам
одев сутану, он сказал:
- Анни, меня ждут монастырские дела .
Продолжать наши уроки мы не смогли и расстались с ним, договорившись
встретится завтра после богослужения и продолжать уроки.
На другой день, придя в монастырь, я нестолько слушала
богослужение,сколько искала глазами брата Петра и думала о предстоящих
уроках с ним. Но вот окончилась служба и не найдя брата Петра я разо-
чарованно пошла к выходу. И в этот момент меня кто-то остановил за ло-
коть, я остановилась и повернулась. Передо мною стоял красивый монах
лет 28-30. Он назвался Климом. Улыбнувшись, он подал мне письмо. Раз-
вернув письмо я поняла, что оно от брата Петра. Он извинился, что
неожиданно уехал по делам, и не может продолжать со мной уроки, но до-
бавил, что тот, кто передаст это письмо мне, вполне может заменить его
и дать мне полезные уроки. Я посмотрела на Клима, он улыбнулся и спро-
сил:
- Ну как, Анни, ты согласна ?
Глядя на него и его стройную фигуру я убедительно кивнула головой,
он взял меня за руку и повел в одну из монастырских комнат. Войдя в
комнату, он нежно прижал меня к себе. Я очень отчетливо почувствовала
его стоящий инструмент. Клим взял меня на руки и подойдя ближе к скамье
поставил меня на пол, затем сбросил сутану и то, что открылось моему
взору превзошло все мои ожидания. Инструмент был какой-то не такой как
у Роберта и Петра. Длиной он был около 22 см, головка блистела, а чем
дальше к основанию все толще, образуя как бы конус. Лаская меня, Клим
попросил меня нагнуться и опереться на скамью. Сгорая от любопытства и
желания, я нагнулась и одной рукой взялась за инструмент, а другой
подняла платье, стараясь направить инструмент в углубление.
Почувствовав тепло и нежность, Клим не дав мне направить инструмент,
начал быстро двигать им между ног. Он проходил между ног и упирался в
жмвот. Нагнувшись, я увидела как он вздрагивает и скользит мимо
углубления. Тогда и прогнулась и направила его рукой, благодаря чему он
стал скользить по моим нежным губкам. В этот момент инструмент Клима
был огромен, его основание было сильно утолщено. Почувствовав
инструментом влажную щель, Клим направил свой инструмент во внутрь ее,
но не стал вгонять его со всего разгона, боясь причинить мне боль,
делая малые движения взад и вперед постоянно всовывал его все глубже и
глубже. Наконец утолщение прикоснулось вплотную к моим губкам,
растягивая их, а огронная,блестящая головка сильно упиралась во что-то
твердое внутри меня. Я почувствовала это и пошире расставила ноги, а
руками сильно раздвинула натянувшиеся губки, давая возможность
инструменту войти еще глубже, хотя мне было немного больно. От быстрых
толчков утолщение инструмента погрузилось в мое тело и я с блаженством
почувствовала как сильно растянувшиеся губки плотно обхватили
утолщение. В этот момент инструмент почти с силой выйдя из меня
вонзился вновь, щекотя что-то внутри меня. От полноты чувств ощущения
блаженства я стала терять сознание, но Клим плотно держал меня за
бедра, как бы надев меня на кол. В этот момент наступило безсилие.
Очнувшись, я почувствовала как что-то теплое пульсирует во мне. Мы оба
были в оцепенении сладострастия, движения прекратились, мы некоторое
время стояли неподвижно, не имея сил двинуться, наслаждалмсь этим
явлением. Приведя в порядок свою щель и инструмент Клима, мы оделись.
Клима отозвали в приход и наши занятия с ним закончились. Больше я не
виделась с Климом.
Так, как брат Петр отсуствовал, то я проводила время в прогулках по
саду и за чтением книг, думая об инструменте Клима. В один из жарких
дней я читала в жаркой гостинной книгу и незаметно уснула, а так как
было очень жарко, я была совершенно голая - укрылась только простыней.
Проснулась я от ощущения на себя чьего-то взгляда. Осторожно приоткрыв
глаза я увидела дядю Джима, стоящего надо мной и пристально смотрящего
на меня. Взгляд его был устремлен не на лицо. Проследив за ним, я за-
метила, что простыня сбилась, обнажив мое тело до живота. Однако дядя
Джим не видел что я проснулась и наблюдаю за ним. Мгновенно поняв, что
это прекрасно, я как бы во сне сделала движение ногами и широко рас-
ставила их, давая возможность дяде Джиму увидеть всю прелесть между
ног. В полумраке я увидала, как дядя Джим вздрогнул, но не пошевель-
нувшись и присмотревшись я увидела что дядя Джим одет в жилет, который
на животе как-то неестественно оттопырен. Поняв, что это топыриться
готовый инструмент, сознавая прелесть своего тела и желая еще больше
развлечь дядю, я движением руки сбросила с себя простынь, обнажив пол-
ностью свое тело. Постояв в неподвижном оцепенении, дядя Джим не спус-
кая взгляда с раздвинувшихся губок, из которых выглядыва нежный розо-
вый глазок, развязав пояс своего халата и выпустив на свободу свой ин-
струмент вдруг стремительно бросился ко мне и к моему удивлению приль-
нув и раздвинув шире губки своими губами к влажному рубиновому глазку,
втянул его в рот и начал ласкать языком. Ни с чем не сравнимое чувство
охватило меня. Первые минуты я не шевелилась, но по мере того, как от
ласки дяди желание во мне все возрастало, я несколько раз тихо шевель-
нулась, желание возросло так, что я забыла про осторожность, прижала
голову дяди к себе сильнее. Почувствовав мое прикосновение, дядя Джим
смело протянул руки к моим грудкам и найдя набухшие соски начал их
нежно ласкать. Охваченная сильным желанием и страстью, движением бедер
я начала помогать ему ласкать языком свое нежное тело, жар истомы не-
обычно медленно возрастал, делая ласку сладостраснее, чем движение ин-
струмента, но к моему большому желанию это не могло длиться слишком
долго и дойдя до предела кончилось моим безсилием. Конец был таким
бурным, что лишаясь сознания, я прижала голову дяди еще сильнее к уг-
лублению. Втянув влагу нежного тела и сделав глоток, Джим снова ше-
Дядя поднялся с колен и лег рядом со мной. Увидав его инструмент, пол-
ный сил, который вздрагивал, я повернулась к его груди, обхватив его
бедро нежным телом. Обхватив меня он прильнул нежным поцелуем. Так мы
пролежали довольно долго. Джим давал мне отдохнуть, лаская мои соски
языком и я вновь почувствовала желание. Обхватив руками голову Джима,
оторвав его от груди я в порыве страсти начала целовать его лицо, его
губы нашли мои и он страстно впился в них. Языком раздвинув зубы он
проник в мой рот и начал ласкать мой язык. Не в силах больше оторвать-
ся, Джим повернул меня на спину и лег на меня. Я широко раздвинула но-
ги, подогнув колени. Джима эта поза не удовлетворила, он велел поджать
ноги на живот и придерживать руками. В таком положении пухлые губки
раздвинулись и рубиновый глазок манил к себе инструмент, оставляя щель
открытой для инструмента. Увидав это, Джим ухватился руками за спинку
дивана и его красивый инструмент вошел наконец в меня. Вогнав его во
всю длину, Джим не вынимая его начал дщелать круговые движения бедрами
и большая головка инструмента уперлась во что-то твердое во мне - в
такой позе я могла момогать ему, от этого ощущение было потрясающее.
-Быстрее, быстрее,- шептала я. На мой призыв Джим ответил яростным
движением бедер. Я чувствовала что не в силах сдержать настоящую исто-
му и шептала:
- Джим, милый, я теряю силы.
И как раз в этот момент его тело судорожно забилось и он вогнал
инструмент с силой, потом замер...
Стараниями Джима я в течении бурной ночи обезсилила шесть раз. Так
необычно хорошо окончились мои занятия, прекрасные занятия в эту ночь.
Утром я не могла выйти к завтраку, чувствуя слабость во всем теле.
Мне казалось, что в моей щели торчит что-то толстое и огромное, мешая
мне передвигать ноги, но к обеду все прошло, я окрепла и помеха между
ног исчезла.
В течении пяти дней, неутомимо лаская меня, Джим проводил со мной
каждую ночь. Кроме неоднократного повторения из пройденных уроков, я
приобрела новые знания. Мы решали задачи лежа, меняясь местами - то, то
Джим были на верху, в последнем случае, сажая меня на инструмент, Джим
предоставлял мне возможность действовать самой, оставаясь непод-
вижным. Это давало возможность продлить блаженное состояние, а так как
безсилие наступало при таком положении быстро, то я, оставаясь на ин-
струменте, продлевала блаженство, а потом валилась рядом с Джимом,
предоставляя ему ухаживание за моим углублением и за своим обмякшим
инструментом. Он брал чистое полотенце и смочив его водой вытирал
опухшие губки, а потом, раздвинув их пальцами, вытирал рубиновый гла-
зок и мокрое углубление.
Как то поутру, когда я, утомленная ночными занятиями крепко спала,
свернувшись калачиком, спиной к Джиму, он сумел вонзить мне инструмент
так далеко, что я проснулась, почувствовав легкую боль, но это не по-
мешало мне два раза впасть в полуобморочное состояние, пока Джим тру-
дился над одним. На пятую ночь он попросил меня стать нп колени на край
кровати и положить голову на постель, пообещав мне новый вид ласки. Я,
согнув колени и немного раздвинув их, стала на край кровати, упершись
локтями в постель, положила голову как он мне сказал. Джим встал на пол
сзади и крепко взял меня за бедра. Ничего не подозревая, я ждала нового
урока, чуть прогнулась и подалась назад, чтобы облегчить ему направить
инструмент в открывшуюся щель. Джим буквально с силой надел меня на
инструмент и сделал несколько обычных в этой позе движений, вдруг вынул
его из меня, и вонзил в отверстие, которое в моей позе находилось чуть
выше влажного углубления и одновременно вместо инструмента вонзил два
пальца. От неожиданности я чуть дернулась, но Джим не шевелясь крепко
прижал меня к себе. Пальцы в углублении зашевелились и я почувствовала
- моя тонкая пленка отделяет их от инструмента. Вскоре инструмент
медленно задвигался. От двойной ласки ощущение было непередаваемое,
потрясающее. Безсилие, наступившее у Джима, было несколько бурным, что
неудержавшись,он рухнул на пол. Я же успела в это время обезсилить
дважды, пока Джим трудился над одним уроком. Последнее безсилие было
настолько сильным, что я машинально протянула руку между своих ног и
пожав Джима за отвисшие клубочки в экстазе сильно сдавила их рукой -
Джим от боли перестал шевелится и в этот момент я обезсилила.
Поднявшись с пола, Джим намочим полотенце, хорошо протер оба мои
отверстия, так как я не в силах была даже пошевелится, потом крепко
уснула. Мне этот урок очень понравился и я попросила Джима повторить
его в следующий раз. Утром, придя к завтраку я узнала, что Джим на
рассвете уехал по делам и вернется только к ночи. Безцельно проведя
день, я рано поднялась к себе и лягла спать. Меня разбудил приход
Джима. Как обычно он пришел в халате и быстро сняв его проскользнул в
постель прямо в мои объятия. Обняв меня одной рукой и прижав к себе,
другой потянулся к ягодицам и вместо голого тела он нащупал трусики.
Удивленный столь необычным явлением, он спросил:
- Что это значит ?
Я улыбнулась, объяснила почему я в трусиках.
-Жаль, Анни, что я не знал об этом раньше, я с нетерпением ехал
домой в надежде решить с тобой несколько уроков. Посмотри как он хочет
тебя ласкать,- и откинув простыню он показал мне вздыбившийся с
огромной головкой инструмент.
- Мне и самой хочется тебя приласкать! Что мне делать ? - спросила я
и протянула руку, начала нежно гладить головку и весь инструмент.
- Меня радует твое желание, и ты его можешь удовлетвотить, посмотри
на свое состояние.
- Что я должна делать ?
- Поцелуй его, - прошептал Джим, выпустив меня из объятий, он лег на
спину, широко раскинув ноги, я скользнула вниз и углубилась между ними
так, что мои губы оказались как раз над инструментом. Взяв его в руки,
я поцеловала в огромную блестящую головку. Незнакомый, но приятный
вкус, чуть солоноватый, ощутила я от этого поцелуя. Джим взял мою го-
лову в руки и прошептал:
- Открой, Анни, рот и приласкай его языком . Едва я успела выполнить
его просьбу, как он пригнул мою голову, инструмент, упершись мне в
горло, заполнил весь рот - нечем было дышать, я интенсивно отклонилась,
не выпуская его изо рта.
-Продолжай ласкать его языком,- прошептал Джим. В моем рту помести-
лась огромная головка и часть инструмента. Держа его в руке, я начала
медленно водить языком по головке и под ней. Сквозь прерывистое дыха-
ние и стоны Джим не переставал шептать:
- О,какое блаженство, о какое неописуемое блаженство, сильнее сожми
губы, быстрее ласкай языком.
Он чуть опускался и приподнимался, отчего инструмент скользмл во
рту. Его дыхание и движения доставляли мне удовольствие и вскоре меня
охватило огромное желание - прижавшись к Джиму я терлась сосками о его
ноги, добралась рукой до комочков под инструментом и нежно ласкала их.
От блаженства Джим перестал шептать и только стонал. Накнец инструмент
напрягся до предела и из него брызнула горячая жидкость, которая
заполнила мой рот, я сделала второй глоток и в этот момент
почувствовала безсилие. В экстазе я сильно сжала зубами ниже головки и
по моему телу разлилась приятная истома.
Через несколько дней мое влажное розовое тело поправилось и готово
было принять в свои горячие объятия с огромной грибковидной головкой
инструмент Джима. Истосковавшись по ласкам инструмента я так была го-
това к новым бурным урокам и с нетерпением ждала в своей постели Джима
Когда вечером зашел Джим, сбрасывая на ходу халат, я сгорала от нетер-
пения и желания. Он лег в постель и как коршун набросился на мое изго-
лодавшиеся розовое тело. Раздвинув мои пухлые губки, он двумя пальцами
начал ласкать мой рубиновый глазок, нежно смотревший на его инструмент
с огромной блестящей головкой, похожей на гриб. Мы повторили с ним урок
с ранее пройденного, во время которого я успела дважды обезсилить Джим
поднялся, намочил полотенце, протер мой рубиновый глазок, потом хорошо
протер, раздвинув губки, углубление, протер свой обмякший, но еще
торчащий инструмент и комочки одеколоном и потом смешав одеколон с
водой протер мои пухлые губки вокруг и лег рядом со мной. Отдохнув, он
затем попросил меня забраться на него так, что мои пухлые губки и ро-
зовый глазок оказались у его лица. Повернувшись в обратную сторону и
раздвинув ноги так, что-бы его голова оказалась между ними а пухлые
губки напротив рта, я приготовилась к всепоглащающему блаженству и Джим
не заставил меня долго ждать, нежно коснулся моего розового глазка
языуом. Потом слегка толкнул меня в спину, отчего я упала между его
широко раздвинутыми ногами и мои губы оказались над его инструментом.
Мигом поняв намерения Джима я не ожидая его наставлений, схватила ин-
струмент руками и открыв рот забрала сколько могла. Джим взял за мои
набухшие соски и языком проник, раздвинув мои пухлые губки в горячее
углубление . Началось невероятное, я никогда не могла представить,что
этот урок принесет столько блаженства. Полнота ощущений от прикос-
новений к глазку языка и губ Джима настолько сильна, что я даже не за-
метила как обезсилила во время этого урока. Он почувствовал это и про-
должал свои ласки. Желая повторения я не выпускала его инструмент изо
рта и он постепенно начал утолщаться, а вскоре вновь стал способен к
работе. Крепко сжав и не переставая работать языком, я начала быстрыми
движениями рук двигать кожицу на инструменте вверх и вниз, а в ответ
язык Джима и его губы удвоили ласку рубинового глазка и язык глубоко
проник в углубление, доставляя мне наслаждение. От нетерпения я быст-
рыми движениями помогала ему. Мое нежное розовое тело касалось не толь
ко губ и языка Джима, а всего лица, от обильной влаги оно вскоре стало
мокрым. С каждым мгновением приближалось желаемое чувство безсилия, а
затем Джим в полном изнеможении кончил свой неистовый урок. В эту ночь
у нас уже не было желания продолжать уроки, так как мы устали, особен-
но я. Я не могла даже пошевелить ногой, все было как ватное.
Много дней мы с Джимом продолжали повторять пройденное, закрепляя по
несколько раз. Много говорили с Джимом и главным его решением было не
возвращать меня в конвент. Он обещал устроить меня в одну из школ для
девочек, с тем, чтобы я жила в его городском доме. Это меня очень
обрадовало, так как я прывыкла к занятиям с Джимом и мне очень не хо-
телось прекращать их по окончанию каникул. За два дня до моего отъезда
в город, случилось неожиданное - приехал из монастыря брат Петр. Они с
Джимом о чем-то беседовали около часа в кабинете, затем Джим поднялся в
мою комнату, лицо его было нахмуренным. Тяжело вздохнув, он сказал:
- Анни, брат Петр мне все рассказал и хуже всего то, что ему
известно о наших занятиях. Он угрожал мне скандалом, он требует моего
согласия повторить с тобой несколько уроков. Выхода нет, придется
согласиться, приготовся, я сейчас приду с ним.
-А как же ты, Джим ? - в смятении воскликнула я.
-Не знаю, посмотрим, сейчас не время об этом думать.
Не смея ослушаться и боясь потерять расположение Джима, я разделась,
накинув халат, села в кресло. Невольно вспомнив о прошлых уроках Петра
я вынуждена была признаться себе, что я ничего не имею против пары
уроков с Петром, но меня очень беспокоило и смущало, что об этом будет
знать Джим. Еще я недоумевала, почему Петр сам не сказал мне о своем
желании, а обратился к дяде. Так ничего и не поняв, я с нетерпением
стала ждать их прихода. Вскоре раздался стук и в комнату вошел Петр с
Джимом.
-Здравствуй, Анни, дядя Джим сказал, что ты согласна - весело сказал
он улыбаясь. Не зная, что ответить, я робко взглянула на Джима, он ут-
вердительно кивнул головой.
-Да, конечно,- все больше смущаясь, сказала я.
-Тогда не будем терять времени, раздевайся и иди ко мне,- сказал
Петр. Джим был рядом с ним. Не зная, что делать, я сначала посмотрела
на Джима и прошептала:
- Разве ты не уйдешь, Джим ?
-Нет, я буду с вами выполнять желания Петра, - сказал он, и отошел к
окну, оказавшись за моей спиной. Немного поколебавшись и покраснев, я
сняла халат и аодошла к Петру. Он обнял меня, крепко прижав к себе,
потом присел и стал нежно целовать мой рубиновый глазок, поднялся и
стал целовать грудь, шею а рукой ласкать мой глазок. Прижавшись к нему
плотнее, я почувствовала сквозь сутану его твердый инструмент, готовый
к работе, вспомнила как он глубоко вонзился в меня. Забыв обо всем, о
ДЖиме, я с жаром ответила на его ласку. Все так же прижимая меня к се-
бе, Петр стал отступать к кровати. Подойдя к ней, он лег поперек кро-
вати, распахнув сутану, оставил ноги на полу, широко раздвинув их, а
мне велел стать между ними и повернуться к нему спиной. Взявшись обе-
ими руками за мои бедра, он пригнул меня вниз. Нагнув голову я увмдела
его инструмент, торчащий против моего углубления, из которого нежный
зрачок манил к себе. Петр не шевелился, а набузший с огромной блестя-
щей головкой инструмент непрерывно вздрагивал. Терпение иссякло и я
раздвинув пухлые губки, резко опустилась на ноги Петра, с удовольстви-
ем почувствовала, как инструмент плотно вошел в углубление. Не имея во
что упереться руками, я широко раздвинула ноги Петра и начала делать
бедрами кругообразные движения, но заметив рядом стоящий столик, я
оперлась на него и с блаженством начала шевелится на инструменте, Не-
заметно посмотрела на Джима, взгляд его был устремлен на мое нежное
тело. Вдруг он сделал стремительное движение вперед, молниеносно рас-
стегнул брюки, освободил вздыбившийся инструмент, схватил мою голову
руками, прижал своим инструментом к моему лицу. Угадав его желание и
чувствуя себя виноватой перед ним, и желая угодить ему поймала его го-
ловку губами и принялась ласкать ее языком. Но я не забывала об ин-
струменте Петра, находившимся глубоко во мне, не на мгновение не прек-
ращая движений.
-Ты просто умница, Анни,- услышала я голос Петра. Держа одной рукой
меня за бедра, как бы направляя мои движения, он другой рукой сжимал
внизу мои губки, чтобы плотнее обхватить инструмент. Я почувствовала
как пухлые губки трутся об инструмент Петра. Джим, держа меня за голо-
ву, двигал свой инструмент у меня во рту. От двойного удовольствия мое
неописуемое блаженство было коротким, и блаженно простонав, я обезси-
лила, но желание мое не утихло и я продолжала жадно принимать ласки
моих учителей, отвечая им всем своим неукротимым желанием и страстью.
Но всему бывает конец. Сначала Джим, затем я и одновременно Петр,
обезсилили. И в этой истоме ослабились наши тела. Выпив влагу инстру-
мента Джима, я выпустила его изо рта. Джим помог мне освободится от
инструментв Петра, т.к. я не в силах была встать сама, мои ноги были
ватными. Джим осторожно положил меня на кровать. Блаженно отдыхая, я
лежала с закрытыми глазами. В таком положении я пролежала пол часа, и
вдруг я почувствовала, что мой сосок, а затем и другой очутились во рту
Джима и Петра. Руки их потянулись по моему телу, приятно лаская его и
пальцы добрались до моих курчавых волос, раздвинув пухлые губки,
углубились в мое влажное горячее тело, чекоча рубиновый глазок. Широко
раздвинув ноги, я с нетерпением и трепетом прижала их руки, чтобы паль
цы их углубились в углубление, а пальцы Петра щекотали рубиновый гла-
зок. Желание вновь проснулось во мне, с нетерпением протянув руки и
взяв оба инструмента я начала с азартом нежно ласкать их, гладя по
мягкой кожице под возбухшими грибовидными головками. Мое желание рос-
ло с неимоверной быстротой, т.к. я в обеих руках ощущала инструменты,
готовые к работе. Мне очень хотелось, чтобы они побыстрее что-нибудь
делали для удовлетворения моего нарастающего желания. Но инструменты
были полувозбуждены. Он моей неистовой и горячей ласки они начали
твердеть, наливаться кровью. Как только инструменты были готовы к за-
нятиям, Джим, оторвавшись от моего соска, шепнул:
- Ласкай Петра языком, Анни.
Сразу выпустив изо рта мои соски, Петр встал с кровати так, что его
ноги оказались широко расставленными на полу. Став между ними,
нагнувшись и переместившись назад, я увидела прекрасный, с огромной
головкой инструмент. Сгорая от нетерпения, я раздвинула пухлые губки и
постепенно начала опускаться на торчащий и манящий мое розовое тело
инструмент. Почувствовав, что большой гриб начал с трудом раздвигать
мои и без того раздвинутые пухлые губки , я шире расставила свои ножки,
облегчая ему ход в углубление, но гриб настолько разбух, что моих мер
оказалось недостаточно, и он не мог постепенно войти в мое жаждущее
тело. Решив помочь ему, я приподнялась и подалась назад. Головка
инструмента, выйдя из углубления, тоже подалась назад, щекочя рубиновый
глазок. Сделав несколько скользящих движений рубиновым глазком по
головке, я вновь приподнялась и направила головку в углубление, начала
вновь опускаться на инструмент. Влажная головка начала все глубже и
глубже входить , растягивая мои опухшие губки и заполняя влажное
углубление. Но все же терпения хватило не на долго, я резко опустилась
на инструмент. Мне показалось, что вместо инструмента я сильно вогнала
что-то похожее на кол. Эта громадина распирала настолько мои опухшие
губки, доставляяя мне удовольствие, что мне казалось, что они вот-вот
лопнут и он пронзил меня насквозь. Огромная головка уперлась во что-то
твердое во мне, невольно взрагивая, приятно щекочет. Петр попросил меня
перевернуться на инструменте Джима, чтобы я была к нему лицом.
Перевернувшись, я увидела инструмент Петра, который вздрагивал. Схватив
его, я взяла в рот и начала ласкать языком и двигать кожицу рукой,
доставляя Петру неописуемое удовольствие. Мы повторили последний урок,
Петр и Джим поменялись местами. Эта перемена доставила мне большое
удовольствие, хотя я почувствовала легкую боль. Этот урок я готова
повторять без конца. За это время я дважды теряла сознание, а
инструменты моих учителей были еще в полной силе. Очнувшись в третий
раз я почувствовала, что инструменты скоро сработают. Желая не отстать
от них удвоила свои ласки и чтобы повторить блаженство, стала шевелить
бедрами на инструменте Джима, хотя губки были расжаты до предела,
углубление было заполнено инструментом. Я попросила Джима, чтобы он мне
помог не отстать от него. Джим постепенно добрался до рубинового глазка
и начал ласкать его. Одной рукой он держал меня за голову и двигал
инструмент взад - вперед,другой рукой ласкал мои набухшие соски. Вскоре
я почувствовала как струя из инструмента Петра хлынула мне в рот, а
вместе с этим стон от блаженства и безсилия. Кажется это длилось
вечность, но я потеряла сознание. Когда я очнулась, сколько было
времени я не знаю. Петра не было, а Джим одетый сидел нп кровати,
опустив голову, глубоко задумавшись.
Дорогие мои сверстницы ! Я описала вам свои уроки,но то что можно
переживать физически нельзя передать на бумаге. То блаженство, которое
испытываешь, когда постепенно инструмент раздвигает пухлые губки, вхо-
дит в тебя и упирается во что-то твердое внутри, когда вздрагивая,
что-то щекочет, доставляя неописуемое удовольствие и блаженство.
На протяжении нескольких лет я продолжала уроки, доставляя себе и
ему огромное удовольствие.
С Петром я встречалась несколько раз в монастыре и так же продол-
жали с ним несколько занятий, преподанных мне. Джим не хотел расста-
ваться со мной, но закон религии не позволял соединить нашу жизнь.
Через 10 лет после окончанию каникул, которые мы провели с Джимом, я
вышла замуж. Но наши встречи не прекратились. У меня родилась дочь и в
честь Джима я ее назвала Джиной. Когда она подрастет, я постараюсь
передать ей все, что испытала сама. Мне не жаль того, что было со мной
сама часто, лежа в постели, вспоминала свою юность, которая прошла так
интерестно. Вспоминая блаженство, пережитое с Джимом, не жалею, а ра-
дуюсь, что испытала его. Будьте благоразумны, не жалейте то, что все
равно придется отдавать. Но отдавать нужно так, чтобы в старости было
не жаль своей мо°одости, а то в старости будете жалеть, что упустили
момент молодости и не взяли от нее все, что можно было взять.
БАНЯ
Фроська тихо вошла в баню и в нерешительности остановилась.
Барин лежал на лавке на животе, и две девки - Наташка и Малашка -
тоже голые, стояли с боков, по очереди ожесточенно хлестали вениками по
раскаленной багрово-розовой спине, блестевшей от пота. Барин блаженно
жмурился, одобрительно крякал при особенно сильном ударе. Наконец, он
подал им знак остановиться и, громко отдуваясь, сел, опустив широко
раздвинутые ноги на пол.
- "Квасу!" - Хрипло крикнул он.
Быстро метнувшись в угол, Наташка подала ему ковш квасу. Напившись,
барин заметил тихо стоявшую у дверей Фроську и поманил ее пальцем.
Медленно переступая босыми ногами по мокрому полу, стыдливо прикрывая
наготу руками, она приблизилась и стала перед ним, опустив глаза. Ей стало
стыдно смотреть на голого барина, стыдно стоять голой перед ним. Она
стыдилась того, что ее без тени смущения разглядывают, стоя рядом две
девки, которые не смущаются своей наготы.
"Новенькая!" - Воскликнул барин. "Хорошая, ничего не скажешь!". "Как
зовут?" - Скороговоркой бросил он, ощупывая ее живот, ноги, зад.
"Фроськой", - тихо ответила она и вдруг вскрикнула от неожиданности и
боли: барин крепко защемил пальцами левую грудь. Наслаждаясь ее живой
упругостью, он двинул рукой вверх и вниз, перебирая пальцами вздувшуюся
между ними поверхность груди, туго обтянутую нежной и гладкой кожей.
Фроська дернулась, отскочила назад, потирая занывшую грудь.
Барин громко засмеялся и погрозил ей пальцем. Вторя ему, залились
угодливым смехом Малашка и Наташка.
"Ну, ничего, привыкнешь, - хихикая сказала Наташка, - и не то еще
будет", - и метнула озорными глазами на барина.
А он, довольно ухмыляясь, запустил себе между ног руку, почесывая все
свои мужские пренадлежности, имеющие довольно внушительный вид.
"Ваша, девки, задача, - обратился он к Малашке и Наташке, - научить
ее, - кивнул он на Фроську, - всей нашей премудрости". Он плотоядно
улыбнулся, помахивая головкой набрякшего члена.
"А пока, - продолжил он, - пусть смотрит да ума набирается. А, ну,
Малашка, стойку!" - Вдруг громко крикнул барин и с хрустом потянулся своим
грузным телом. Малашка вышла на свободную от лавок середину помещения и
согнувшись, уперлась руками в пол.
Он подошел к ней сзади, громко похлопывая по мокрому ее заду,
отливавшему белизной упругой мокрой кожи и, заржав по жеребиному, начал
совать свой, торчащий как кол, член под крутые ягодицы Малашки, быстро
толкая его головку в скользкую мякоть женского полового органа. От
охватившего вожделения лицо его налилось кровью, рот перекосился, дыхание
стало громким и прерывистым, а полусогнутые колени дрожали. Наконец,
упругая головка его члена раздвинула влажный, но тугой зев ее влагалища, и
живот барина плотно прижался к округлому заду девки. Он снова заржал, но
уже победно и, ожесточенно двигая низом туловища, стал с наслаждением
предаваться половому акту. Малашку, видно тоже здорово разобрало. Она
сладострастно начала стонать при каждом погружении в ее лоно мужского
члена и, помогая при этом барину, двигала своим толстым задом навстречу
движениям его тела.
Наташка смотрела на эту картину, целиком захваченная происходящим.
Большие глаза ее еще больше расширились, рот раскрылся, а трепетное тело
непроизвольно подергивалось в такт движениям барина и Малашки. Она как бы
воспринимала барина вместо подружки.
А Фроська, вначале ошеломленная, постепенно стала реально
воспринимать окружающее, хотя ее очень смутило бестыдство голых тел барина
и девки. Она знала, что это такое, но так близко и откровенно видела
половое сношение мужчины и женщины впервые.
Когда барин прилип к заду Малашки, Фроська от смущения отвернулась,
но любопытство пересилило, и она, искоса кинув взгляд и увидев, что на нее
никто не смотрит, осмелев, стала смотреть на них во все глаза. Не испытав
на себе полноту мужской ласки, она воспринимала все сначала спокойно, но
затем стала чувствовать какое-то сладостное томление, и кровь горячими
струями разлилась по всему ее телу, сердце забилось, как после бега,
дыхание стало прерывистым. Для всех перестало существовать время и
окружающее, все, кроме совершающегося полового акта, захватившего внимание
и чувства.
Вдруг барин судорожно дернулся, глаза его закатились и он со стоном
выпустил из груди воздух. "Все" - вздохнул он тяжело и раслабленной
походкой подошел к лавке, затем тяжело опустился на нее.
Малашка выпрямилась, блаженно потянулась и села на другую лавку.
"Наташка, водки!"- Приказал барин. Та, юркнув в предбанник, вынесла на
подносе бутылку водки и миску с огурцами. Барин налил себе стакан, залпом
выпил и захрустел огурцом. Затем он налил его снова и поманил пальцем
Малашку. Та подошла и тоже привычно залпом осушила его. За ней ту же
порцию приняла Наташка.
"Иди сюда!" - Приказал барин Фроське, наливая ей стакан водки. Она
взяла его и, сделав первый глоток, закашлялась, пролив почти всю жидкость.
"Ничего, - проговорил со смехом барин, - научится". И налил себе еще
полстакана. Девки угодливо ему подхихиковали, жуя с огурцы.
"Ну-ка, Наташка, оторви барыню, - подал команду барин и хрипло запел,
ударяя в ладони. Малашка стала вторить ему, а Наташка, подбоченясь одной
рукой, а другую вскинув над головой, медленно пошла по кругу, виляя
крепкими бедрами и притоптывая в такт босыми ногами.
Постепенно темп пения стал нарастать, и вместе с тем движения девки
стали быстрее. Ее стройное тело с гибкой талией извивалось в непристойных
движениях, с которыми она отдается мужчине. Руками она как-будто обнимала
воображаемого партнера, а низом живота подмахивала его члену.
"Поддай!- Крикнул барин, - сиськами, сиськами еще порезвей!" - И
быстрее повел песню. Наташка стала подпрыгивать на месте, поводя белыми
плечами. Ее полные упругие чашки слегка отвисших грудей заколыхались из
стороны в сторону, дразняще покачивая тугими горошинами розовых сосков.
"Давай жару! - Барин не выдержал, сам пустился в пляс. Темп пляски
стал бешенный. Теперь плясали под один голос Малашки. Хлопая то по низу,
то по верху живота, Наташка, взвизгнув, вдруг схватила мужской член у
самого основания и прижалась к барину, обхватив его за шею другой рукой.
Член барина вдруг оказался между ее ногами, и она стала водить его
головкой по влажным губам своего полового органа. Для большего простора
движений и удобства, откинув одну ногу в сторону, она обхватила ею ноги
барина, а он, облапив девку обеими руками за крепкий зад и прижимая ее к
себе, впился страшным поцелуем ей в шею и вдруг схватив ее на руки, понес
к скамейке и кинув на спину навалился на нее. Их сношение было бурным и
страстным. Наташка отдавалась умело, самозабвенно. Она закинула ноги ему
за спину и, ловко помахивая задом, ловила его член влагалищем до
основания. В то же время она слегка раскачивала бедрами, создавая
дополнительные ощущения живого тела.
Фроська и Милашка снова во все глаза наблюдали картину самого
откровенного сношения между мужчиной и женщиной, обычно скрываемого от
постороннего взгляда, а тут с такой откровенностью происходившего перед
ними. Фроське тоже захотелось потрогать член барина и ощущить его в своем
лоне.
А Милашка подошла к ним сбоку и, став на колени около их ног, стала в
упор рассматривать, как мужской член ныряет во влагалище. Высоко поднятые
и широко расставленные в коленях ноги Наташки, положенные барину на
поясницу, давали возможность полностью видеть процесс совокупления, и
Милашка пользовалась этим в свое удовольствие.
Охваченная непреодолимым желанием, к ней присоединилась и Фроська.
Дрожа от возбуждения, она наблюдала, как смоченный скользкой жидкостью
мужской член легко и свободно двигался взад и вперед в кольцах больших
половых губ Наташки, которые как ртом словно бы всасывали его в себя и тут
же выбрасывали обратно, а малые губы, раздвоенные венчиком, охватив
верхнюю часть члена, оттягивались при его погружении и выпячивались вслед
его обратному движению.
Мягкая кожица, обтягивающая член, при погружении во влагалище,
складывалась гармошкой, мошонка, в которой обрисовывались крупные яйца,
раскачивалась от движения мужского тела, мягко ударялась об ягодицы девки.
Фроська, завороженная невиданным зрелищем, не смогла преодолеть
желания пощупать член барина. В момент, когда животы совокупляющихся
раздвинулись, она взялась пальцами за член мужчины, ощутив его влажность,
твердость и упругость. Вместе с тем ее поразила подвижность и мягкость
покрова, под которым двигалась тугая мякоть.
В тот момент, когда животы плотно прижались друг к другу, пальцы
Фроськи оказались втиснутыми в мокрую и горячую мякоть женского полового
органа. Барин сердито зарычал и оттолкнул чрезвычайно любопытную девку,
рукой непрошенно вторгшуюся в их действия в тот момент, когда его стало
разбирать перед испусканием семени. Движения их стали быстрее, толчки
сильнее, по телам обоих прошли судороги и они кончили одновременно.
Барин с трудом оторвался от разгоряченного тела Наташки и, продолжая
тяжело дышать, сел на лавку. Наташка села рядом с барином, приникнув к его
плечу разгоряченной головой. Малашка успела отскочить в сторону, а Фроська
оказалась стоящей на коленях между ног барина. Она со страхом ждала
наказания за свою дерзость, а тот не торопился с решением.
Раслабленный двумя только что совершенными актами полового сношения с
горячими девками, он испытывал истому и был настроен благодушно.
"Ну-ка, сюда, - велел он, - теплой воды да мыла". Наташка подбежала с
ушатом, теплой водой и куском душистого мыла.
"Помой, красавица, моего страдальца. Видишь он совсем взмок, трудясь.
" - Тяжело осклабясь в улыбке сказал он Фроське и свободной рукой взявшись
за член, шутя ткнул его головкой по носу растерявшейся девки. Все
рассмеялись, а Фроська испуганно заморгала глазами. Барин сунул ей мыло в
руки, а Малашка из ушата полила на мужской член. Фроська стала осторожно
его мыть.
"Смелей, смелей", - подбадривал ее барин, широко раздвинув ноги.
Фроська отложила мыло и двумя руками стала смывать мыльную пену под струей
воды, поливаемой Милашкой. Член барина скользил и бился как живой, а
головка его члена величиной с детский кулак розоватой кожицей ткнулась
прямо в губы девки. Фроська отшатнулась, но барин снова притянул к себе
голову Фроськи.
Затем он приказал ей: "поцелуй, да покрепче" - и прижал ее губы к
упругой головке своего члена. Фроська чмокнулась губами, а барин повторил
это движение несколько раз.
"А теперь соси!" - Подал он команду, снова придвинув лицо Фроськи к
своему животу.
"Как соси?" - Растерянно и непонимающе залепетала она и с испугом
посмотрела в лицо барина.
"Наташка, голову!" - Ткнул плечом барин девку, и та, наклонившись и
оттолкнув Фроську, сунула в свой широко открытый рот головку члена барина
и, сомкнув по окружности губы, сделала несколько сосательных движений
челюстью и языком.
Фроська в нерешительности взялась рукой за член и тоже открытым ртом
поглотила его головку и шейку, и стала сосать. Головка была мягкой и
упругой, а ниже ее ощущалась языком и губами отвердевшее как кость тело, и
чувствовалось, что оно живое и трепетное.
Странное дело, Фроська опять почувствовала возбуждение и быстрее
задвигала языком по мужскому члену.
"Довольно" - сказал барин, не желая доводить дело до извержения
семени. Он отстранил девку.
"Сейчас сделаем смотрины девке Фроське! - Сказал он и поднялся с
лавки - Наташка! Показывай товар!".
Наташка взяла Фроську и поставила перед барином. Он стал лапать ее за
груди, живот, бедра. А Наташка говорила: "вот сиськи, вот живот, а под
ними писец живет!" - Показывая пальцем на называемые части тела.
Барин провел рукой по животу девки и запустил ей пальцы между ног.
"Да писец здесь ничего, поглядеть бы на него", - певуче подхватил он,
продолжая перебирать пальцами женский половой орган.
Фроське, только что испытавшей половое возбуждение, прикосновение
барина было приятным и щекотливым. Она невольно отдалась его ласкам и
раздвинула ноги. Но барин отошел, показывая жестом на лавку. Наташка
подвела Фроську к лавке, принудила ее лечь, говоря : "показать себя мы
рады, нет у нас для Вас преграды".
Наташка и Милашка стали с одной и с другой стороны и, взяввшись одна
за левую, другая за правую ноги, запели: "вот заветный зверь писец, кто
поймает, молодец!" - Они разом подняли ее ее ноги и раздвинули их в
стороны.Перед взором появилось открытое место, всегда скрываемое от чужих
глаз, да еще мужских. Охнув, Фроська одной рукой прикрыла свой срам, а
другой - глаза и задергала ногами, стараясь их вырвать, но девки держали
крепко и ей пришлось оставить свои попытки. Видимо, все это было
предусмотренно ритуалом, так как барин, отведя от низа живота
сопротивляющуюся руку девушки, затянул: "ты не прячь свою красу, я ей
друга принесу!". Наташка и Милашка потащили туловище Фроськи вдоль лавки,
придвинув ее зад к краю у которого стоял барин. Тот опустился на колени и
его член оказался на одном уровне с половым органом девушки.
"Эй, дружочек, молодец, сунь красавице конец", - запели девки, а
барин неспеша раздвинул половые губы Фроськиного органа и стал водить
головкой члена по всем его частям от низа до верха и обратно. А Фроське
уже не было стыдно своей наготы, а возникло желание ощутить мужской член в
своей утробе. Она задвигала низом своего живота и зада, ловя головку члена
влагащем, ставшим от охватившего Фроську нетерпения влажным.
Наконец сам барин не выдержал этой сладострастной пытки и утопил
головку своего члена в устье влагалища, а затем с силой вогнал его в туго
раздавшуюся девственную глубину. Острая мгновенная боль вдруг пронзила
девушку, заставив ее невольно вскрикнуть, а затем необъяснимое блаженство
разлилось по телу и она потеряла чувство восприятия времени.
Я П О Н С К А Я К О М Н А Т А
----------------------------------------
(А. Н. Толстой)
Графиня Ирина Румянцева родилась в москве в семье Баскова.
Богатый, шумный, привыкший жить на широкую ногу, он слыл в Москве
хлебосольным малым. Единственную дочь он баловал донельзя. И
казалось впереди жизнь полна радости, но судьба оборвала жизнь
Баскова. Неутешимая в горе вдова тоже не намного пережила его.
Ирине было 16 лет, когда немка, у которой она была на
попечении, выдала ее замуж за графа Румянцева - знаменитого
50-летнего мужчину. Румянцев любил свою молодую жену, но прожил
довольно бурную молодость и, расстратив свой пыл на других
женщин, он уже не мог дать ей все то, что требовалось этой
наивной, с каждым днем все более пылкой натуре. Ирина хандрила, сама
не зная почему. Ее часто мучали головные боли и неясные желания.
Муж как мог, старался развлечь ее: водил ее на собрания, в оперу,
устраивал балы. На одном из таких балов Ирине представили графа
Весенина. Молодой, остроумный, блестящий кавалер, настоящий светский
лев - он спервого взгляда понравился Ирине, да и Ирина ловила
часто на себе его пристальный взгляд.
После этого вечера они как бы случайно встречались в
театре, то на званных вечерах. Но Дмитрий не делал попыток
сблизится с Ириной.
Летом графу Румянцеву посоветовали отправить молодую жену на
юг. Он снял для Ирины чудесный домик, увитый виноградом, стоящий у
самого моря. Дом был обставлен так, как хотелось Ирине. Дела
отозвали графа в Москву, но он надеялся, что чудесная природа
развлечет Ирину, и она не будет скучать в его отсутствие.
На третий день, идя к морю, она встретилась с Весениным. Радости
этой встречи она не могла скрыть, да и не пыталась. Дмитрий
предложил покататься на яхте и Ирина, опираясь на мускуластое
плечо Дмитрия, вдыхала запах моря и мужского тела. Возвратились они
поздно вечером, с берега доносилась музыка. Сойдя на берег Ирина и
Дмитрий, не сговариваясь, направились к домику Ирины. Сказав своей
служанке, что ее услуги ей больше не нужны, Ирина поднялась в свою
любимую японскую комнату. Дмитрий зашел за ней. Обстановка комнаты
поразила его своей оригинальностью и великолепием. Пол был покрыт
ковром в красных и черный розах. В одном углу стоял диван, обитый
атласной материей. У дивана стояла японская ширма, с вышитыми по
черному атласу белыми аистами. Розовый фонарь, мягкий свет которого
лил на ковер и гору подушек.
Дмитрий взирал на Ирину. Она только что вернулась из соседней
комнаты, откуда минуту назад слышелся плеск воды, доносился тонкий
запах французских духов. Ирина была в черном кимоно, с обнаженными,
еще не успевшими загореть руками. Волосы она причесала на манер
японок и сейчас действительно напоминала чем-то женщин с Востока.
В небольших ушах висели изумрудные подвески. Сияющие глаза не
уступали им в блеске.
Они пили холодное вино: с каждым бокалом Ирина становилась все
оживленнее. Ее алые губы жаждали страстного поцелуя, грудь
порывисто вздымалась. И каждый раз, когда ее рука тянулась к
бокалу, Дмитрию казалось, что она хочет приласкать его. Они сидели
на подушках, около столика, глядя друг на друга страстными и
долгими взглядами.
Вдруг Ирина потянулась, закинула руки за голову. Полы кимоно
разошлись и Дмитрий увидел, что под роскошными одеждами не было
другой одежды. Полные бедра Ирины были отведены в стороны, будто
призывали Дмитрия, темневшее между ними углубление. Дмитрий
осторожно провел по нему рукой, губами нашел ее губы и впился в
них страстным поцелуем.
Кимоно спало с ее шестнадцатилетнего, очаровательного тела и
обнажило две белых, с розовыми сосками, груди. Дмитрий страстно
всасывал поочередно соски грудей, после чего они набухали, как
бутоны роз. Дмитрий все жарче целовал Ирину. Он брал в губы соски и
целовал их, крепко сжимая. В этот момент словно ток пронмзал Ирину
и ее тело. Потом она почувствовала, что сильные, но нежные руки
развели в стороны ее бедра и горячий член Дмитрия начал медленно
входить в приближающееся, увлажненное страстью отверстие. Ирина
инстинктивно подалась вперед, плотно прижимаясь клитором к члену
Дмитрия. А Дмитрий то отодвигался от нее, вынимая член и, лаская им
нежные, покрытые нежными волосиками губы, то вновь вонзая промеж
них до конца. Теперь Ирина не оставалась спокойной: она двигалась
то вправо, то влево, забрасывая ему ноги на плечи, сжимая ими, как
кольцами. Внезапно Ирина почувствовала, как огненная волна
сладострастия, будто судорогой свела ее тело: член Дмитрия
последний раз вонзился в нее и выпустил поток влаги.
В истоме Ирина откинулась на подушки. Потом медленно
повернулась на бок и потянулась к бокалу с вином. Но тут рука
Дмитрия прошлась по ее животу, приблизилась к углублению между ног
и легла между влажными губами: другая рука приподняла
Ирину, заставив ее встать на колени. Член Дмитрия находился позади
нее, плотно прижимаясь к стенкам отверстия. Он входил все глубже и
глубже. Дмитрий обнимал руками ее живот и целовал ее полные
ягодицы, вынимая на мгновение член из горячего влагалища и, проводя
им по тугой раздвоенности заднего прохода. Нежно гладил он
ладонями вспухшую грудь, которая зыбко качалась, беспомощно вися
над ковром. Губы Дмитрия шептали страстные слова - бессвязные и
непонятные сквозь стиснутые зубы. . . .
Дмитрий остался у Ирины до утра.
Был рассвет, когда Ирина проснулась. Она подошла к балкону и
отбросила шелковую шторку. Первые лучи солнца заглянули в комнату
и осветили спящего Дмитрия. Его член, во сне казалось, помнил о ней,
Ирине. Ирина робко потянулась губами к его члену, она стала водить
губами, языком по маленькому колечку вокруг его головки, слегка
втягивая его в рот и отпуская его. Ирина ласкала тот член, который
прошедшей ночью принес ей сладострастное наслаждение. Она
опомнилась лишь тогда, когда ее рот наполнился горячей, остро
пахнущей жидкостью, опьяняющей как вино. Дмитрий открыл глаза и
протянул к ней руки. Она присела над Дмитрием на корточки. . . .
Член вошел на столько глубоко, что Ирина почувствовала легкую
боль. Она двигалась из стороны в сторону, но не приподнимаясь, чтобы
не выпустить желанную добычу. Дмитрий притягивал ее за
соски, опускал и снова ловил губами набухшую грудь. Виноградная
гроздь упала из рук Ирины на плечо Дмитрия. Он прижал к себе Ирину
и сок смочил ее грудь. Дмитрий стал пить с груди Ирины крупные
каппли сока. Ирина встала и вышла в другую комнату. Дмитрий
задремал под всплеск воды.
На следующий день, за все лето впервые пошел дождь. Дождь
застал Ирину и Дмитрия в горах и они поспешили укрыться в гроте,
где пахло сырыми листьями и водой. Дмитрий гладил ее волосы,
отбрасывал со лба непослушные пряди, нежно целовал ее ушко и
ложбинку на груди. Вдруг раздались раскаты грома. Ирина прижалась к
нему. Она целовала уголки его губ. Рука ее опускалась вниз, пока не
наткнулась на твердый выступ. Ирини сжала его рукой и не хотела
пускать. Дмитрий приподнял ее и посадил к себе на колени. Талия
Дмитрия была узка, и Ирина обхватила ее ногами, прижалась к его
груди, сжимая его своими пышными бедрами. Рот ее был приоткрыт и
Дмитрий целовал Ирину, вводя свой язык в него. Она забавляясь,
позволяла вводить член только при вспышке молнии. При этом ее
глаза метали искорки, а Дмитрию все это: дождь, гром и она сама
казались сказкой.
Как-то в театре Дмитрий познакомил Ирину со своим другом -
князем Владимиром. Он пригласил ее поужинать в ресторане, но Ирина
следуя ранее намеченному плану, позвала их к себе. Ирина, как
гостеприимная хозяйка, наполняла бокалы вновь и вновь. Все было
хорошо. Все были чрезвычайно возбуждены, нетерпеливо ожидая чего-то
необыкновенного.
- Владимир, ты еще не видел моей японской комнаты, - как бы между
прочим сказала Ирина.
Димтрий взглянул на нее вопросительно-удивленным взглядом.
- У меня там есть сакэ, не хотите ли попробовать?- обратилась она
к мужчинам. Сакэ - японская водка, оказалась на самом деле приятной
хотя и крепкой. Ирина выпила с Владимиром на брудершафт, затем
целовалась поочередно то с Дмитрием, то с Владимиром.
- Я хочу, чтобы вы оба целовали меня, - капризно надула свои губки
Ирина.
- А ну, покажите, кто из вас умеет целовать нежнее.
Дмитрий склонился над Ириной. Он не стеснялся, а может хотел
подчеркнуть право первого. Губы Дмитрия двигались все ниже и ниже
по гладкой, покрытой мелкими волосами, коже живота до того
места, где росли уже шелковистые вьюшиеся волосики. Владимир
смотрел на холеное тело Ирины, то на то, как она вздрагивала под
поцелуями его друга, и еле сдерживал себя. Разгоряченная ласками,
Ирина потянулась к нему.
- Идите же вы ко мне, - только произнесла она, соскользнув с дивана
и увлекая мужчин на ковер за собой. Она лежала между ними
подставляя свои чувствительные губы то одному, то другому. Их руки
трепетно гладили ее бедра. Вскоре ей надоели невинные ласки. Ирина
обхватила Владимира руками.
- Прижмись ко мне покрепче, - говорили эти руки, и Владимир внемля
этому призыву плотно прижался к ее тугому телу, вдавливая в него
свой член, выпустивший мощную струю живительной влаги, которая
завершала его страстный порыв. Ласки Владимира отвлекли ее от
Дмитрия, она чувствовала, что берет его член нехотя, представляя и
ему желанное удовольствие. Тогда она, то ли от желания
удовлетворить страсть своего первого любовника, то ли стремясь
испытать то, что еще не было испытано, начала целовать всего
Дмитрия: грудь, руки, член. Она делала это страстно и зло, еле
переводя дыхание. Губы ее едва касались Дмитрия. Она щекотала и
возбуждала его. И когда она почувствовала, что Дмитрий близок к
удовлетворению, схватила обе свои груди и протянула их мужчине. . .
Член Дмитрия яростно проходил между грудьми, орошая их
мутно-белыми слезами.
Острота ощущений, любовь втроем настолько увлекли Ирину, что
она воспылала страстью, не знающей границ. Завязав глаза себе
шелковым платком, Ирина предложила сыграть в игру на угадывание:
угадать, кто ее ласкает. Она смеялась запрокинув голову. Ирина не
сомневалась, что узнает Дмитрия. Мужчинам показалось, что это
предложение довольно оригинально.
Вдруг Ирина почувствовала что-то огромное, горячее и толстое
вошло в нее с такой силой, что она пошатнулась и опустилась ниже,
но чьи-то руки подняли ее и повернули к себе. Она схватила руками
поразивший ее член и снова ввела пульсирующее увлажненное
отверстие, ноги повисли в воздухе, бедра, поддерживали руками
Владимира, дышали силой женщины. В том, что это был Владимир, Ирина
не сомневалась. Владимир понес ее по комнате и каждый раз, когда он
опускал ее на огромный, сочный член, из груди Ирины вырывался стон
наслаждения. Она ощущала, как он чего-то касался внутри ее тела и в
эти мгновения по теле Ирины разгуливала жаркая волна
сладострастия.
- Я хочу вас обоих. . . - страстно шептала она, когда Владимир
опустил ее на пушистый ковер. Ирина губами потянулась к Дмитрию
- Ты тоже мой. Вы оба мои. . . . Я хочу вас! - шептала она, тяжело
дыша, судорожно хватая ртом член Дмитрия.
Ноги ее были раздвинуты. Свет, отбрасываемый розовой лампой,
падал ей между ног. В ореоле темных блестящих волосков алело
отверстие, а над ним шевелилось что-то на подобии маленького
сосочка. Этот сосочек приковывал к себе взор Владимира. Он
приблизился к нему и стал водить языком вверх вниз. Вдруг Ирина
стала быстро двигать бедрами. Зрелище этого экстаза пробудило во
Владимире настоящего мужчину. Он схватил двумя пальцами отверстие
и стал его растягивать, пропуская в него свой член. . . .
В изнеможении Ирина откинулась на подушки.
- Мне жарко, - чуть слышно прошептала она. Владимир с Дмитрием
отнесли ее в ванную, где весело смеясь и брызгая водой, они вместе
выкупали ее. . . .
Последний месяц на курорте прошел в угаре любви и страсти.
Последняя ночь была повторением первой. А сегодня Ирина уезжала.
Мужчины провожали ее. На вокзале Дмитрий отошел в сторону, а
Владимир все смотрел на Ирину, взгляд ее звал. . . . Он быстро
вскочил на ступеньки вагона и вбежал в купе. Руки Ирины обхватили
его за шею и притянули к мягким покорным губам. Она повернула ключ
в двери. Владимир схватил Ирину, его член на ощупь вонзился в нее
с какой-то отчаянной яростью. Ей было в одно время и приятно и
очень больно. Она впервые ощущала такое. Ее тело извивалось в руках
этого темпераментного мужчины, торопясь в эти минуты отдать все до
конца. Они легли на полку. Несколько раз Владимир пытался вытянуть
свой разгоряченный член, но она не хотела отпускать его. Поезд
тронулся, Владимир последний раз выпустил в нее мощную струю
живительной влаги, оставив измученную, истерзанную, отдавшую всю
себя Ирину, лежать в купе, бросился к выходу. Владимир спрыгнул на
ходу и некоторое время бежал за поездом. Все было
кончено. Кончилось это неправдоподобное счастье. Эту женщину он
никогда не забудет. На горе или на радость встретил он ее?
С. ЕСЕНИН
ПЛЕМЯННИЦА
Настоящая моя сестра, проживающая в столице, попросила однажды, чтобы
я взял на некоторое время ее дочь Марту к себе на дачу отдохнуть. Марта
была очаровательное существо, прекрасная девочка, великолепный ребенок.
Объем груди ее достаточно велик и заставлял иногда трепетать мое сердце.
Она была красива собой. Ее русые волосы вились на голове, нависая на плечи
и голубые глаза. Марта была чрезвычайно смелой. При встрече со мной она
награждала меня поцелуями, подтягивая меня, чтобы обнять за шею, легкими
нежными руками. Я оставался равнодушным даже тогда, когда она стала моей
жертвой. Она была большая любительница книг. Я часто замечал, что она
долго находится в моей библиотеке. Особенно она увлекалась медициной. Зная
это, я специально подложил анатомический словарь с картинками,
бросающимися в глаза. На следующий день словарь исчез. Тогда я потерял ее
из виду. От служанки я узнал, что Марта в своей комнате готовит уроки и не
велит никого пускать к себе. Я тихонько поднялся наверх, бесшумно открыл
дверь и увидел Марту. Она стояла у окна и держала словарь. Щеки ее горели
лихорадочным огнем, а глаза блестели неестественным блеском. Она
испугалась, и словарь упал к моим ногам. Я поднял словарь, упрекая за
небрежность к книгам, и посадил ее на колени, прижав к себе.
Спросил:
- Марта, ты интересуешься анатомией?
- Милый дядя, не сердись на меня.
- Но, милая, что тебе больше нравится? - спросил я, опустив глаза.
Она открыла книгу и, перелистав страницы, нашла картинку с мужским
членом.
- Вот, дядя.
- Следовательно, ты интересуешься мужскими членами. Ну, это не беда.
Я бы хотел тебе объяснить подробности его устройства.
Но Марта сказала, что она имеет кое-какое представление об его
устройстве. Тогда я взял книгу и открыл рисунок, начиная повествовательным
голосом:
- Это, моя дорогая, мужской член. Он оброс волосами. Это нижняя
часть, называется шейкой. У мальчиков волосы появляются в четырнадцать
лет, а у девочек немного раньше.
И как бы между прочим спросил:
- А ты, Марта, имеешь там волосы?
- Ах, дядя, еще бы...
- Милая Марта, дашь мне их потрогать?
С этими словами я быстро засунул руку под ее платье и в следующий миг
пальцы коснулись молодого пушка, выросшего на пышных губках молодого
органа. От щекотания пальцев "он" становился упругим, а Марта становилась
неподвижной, словно в ожидании чего-то большого и важного. Ее голубые
глаза как-то странно смотрели на меня. Она расширила ноги так, что мои
пальцы ощущали всю прелесть ее, еще никем не тронутую.
- Ах, дядя, меня еще никто так не трогал... Как это странно... Дядя,
рассказывай мне все по порядку и подробно о члене, - сказала моя ученица
после некоторого молчания.
Я продолжал объяснения. Расстегнув брюки, я вытащил свой возбужденный
член во всей его красе перед изумленными глазами девочки.
- Ах, дядя, - сказала она, - но у тебя совсем другой член, чем на
картинке, какой длинный и толстый, он стоит как свеча.
- Это зависит от возбуждения, - сказал я, - обычно он вялый, но когда
я тебя взял на колени, я почувствовал близость твоего органа, он
возбудился и стал другим. Когда я коснулся твоего члена, ты почувствовала
возбуждение, не правда ли?
- Ах, дядя, совершенно верно, со мной это было. Но, дядя, зачем вы,
мужчины, имеете такую вещь, а мы нет?
- Это для того, чтобы иметь сношения, - сказал я.
- Ах, дядя, что это? Я не смекнула. Расскажи, пожалуйста, мне, как
это делается. Правда ли, что от этого можно заиметь ребенка?
- Сношения, Марта, происходят совершенно просто. Мы, мужчины,
раздражаем вам своим членом половой орган. Наносим вам раздражение, и, в
свою очередь, после этого зарождается ребенок под действием семени. Но
если член двигать осторожно, то можно избежать ребенка, поэтому сношения
бывают для того, чтобы получить удовольствие.
Во время этого монолога девочка стала оживленней. Щеки ее горели как
огонь. Член пылал, как ее щеки. Правая рука обвила мой член. Ее половой
орган постоянно касался моих пальцев и постепенно расширялся, так что мой
палец скользнул по поверхности губок без боли для девочки, углубляясь в
нее, и ее горячие движения приостановились. Плавно и тихо ее голова
опустилась ко мне на грудь, и она заговорила:
- Ах, дядя, как это приятно... Дядя, ты мне говорил о семени...
- Семя здесь, - сказал я и показал на яйцевой мешочек. - Оттуда по
каналу члена семя поступает наружу в сопровождении сильного возбуждения,
доставляя приятное наслаждение. Сначала нужно довести член до возбуждения.
Это нужно сделать так: ты обхвати мой член правой рукой так, чтобы кожа
терла головку члена. Вот так, только энергичней, сейчас появится...
После нескольких энергичных скачков ей брызнуло на руку и на платье,
так что девушка отшатнулась в испуге и выпустила разгоряченный член из
рук. - Но, дядя, это какая-то жидкость...
- Нет, Марта, это и есть семя, из которого зарождается ребенок, если
оно попадет вам, женщинам, во влагалище во время полового сношения.
- Дядя, как это странно, - сказала она, - но ты сказал, что половое
сношение употребляется не только для того, чтобы получить ребенка?
- Верно, дорогая, оно употребляется, чтобы получить удовольствие.
- Как это можно сделать, милый дядя? Я полагаю, будет сильно больно,
если такой длинный член будет всовываться в мое влагалище.
- Первый раз чуть-чуть, а затем несколько движений взад и вперед, и
для женщины наступает минута полового наслаждения.
- Это можно нам сделать, дядя?
- Я недавно щекотал твой орган, тебе было приятно, а теперь давай я
сделаю так, чтобы тебе было еще приятней.
Я отвел ее к кушетке, перехватил правой рукой ее талию, а левой
взялся за спину, прижал ее к себе, поцеловал, потом нежно положил ее на
кушетку, поднял ее платье, нажал на грудь, которая была белой и упругой и
затрепетала при поцелуе. Я взял в рот нежный сосок груди и, нежно засосав,
отпустил. Сладко вздыхая, она обхватила мою шею руками. В это время я
неторопливо раздвигал ей ноги. Потом я вытащил свой член и вложил его в
горячую руку Марты. Она крепко обхватила его, моя рука скользнула под
рубашку, стараясь нащупать заветное влагалище. Сильное возбуждение прошло
по моему телу, я не мог больше ни секунды ждать, во мне все играло, когда
я коснулся нежных губок ее органов. Я поднял рубашку, и перед моими
глазами стала картина, созданная самой природой: красивый гребешок между
двух губок образовывал маленькую коронку, из-под которой виднелся
маленький язычок. Марта, вздрагивая, лежала на кушетке. Ее руки были
сильно стиснуты, тело ее дрожало, чуть-чуть вздрагивая, высоко поднималась
ее грудь, судорожно вздрагивали ее ноги. Я опустился на колени. Марта была
не в силах что-либо произнести и чуть слышно шептала: "О, боже мой, я не в
силах больше терпеть!" От страшного возбуждения она впала в беспамятство,
и из открытого влагалища потекло по ее белым бедрам на рубашку, образуя на
ней белые пятна. Я, будучи не в силах сдерживать своих чувств, решил
погрузить свой член в ее влагалище, но силы мои иссякли, и едва я коснулся
ее расширенного влагалища, как мой член выпустил струю белой жидкости и
облил ее ноги.
Мы долго лежали, прижавшись друг к другу, и мне стало жаль, что я не
удовлетворил ее страстного желания. Наконец, она поднялась, оделась,
поправила свои волосы, еще раз обняла мою шею руками и прошептала: "О,
милый дядя, как все хорошо!" В это время мне показалось, что Марта не
девочка, а вполне зрелая женщина.
Спустя несколько дней я должен был ехать в одно отдаленное местечко.
Я избрал закрытый экипаж и пригласил с собой Марту. Она охотно
согласилась. В экипаже мы продолжали свой разговор. За эти дни мне
показалось, что Марта стала еще более страстной и прекрасной. Грудь ее
вольно дышала, поднимаясь при вздохе. Мы продолжали разговор, но
наслаждения не было видно. Вскоре мы начали трогать и щекотать наши члены.
Так как мы должны были ехать домой, я решил вернуть племяннице счастье и
любовь. Я попросил Марту встать и повыше поднять платье так, чтобы не
мешало, а так как она была без трико, я увидел ее орган. Наслаждался ее
великолепием, широко раздвинув ноги. Я посадил ее выше колен и положил ее
ноги на противоположное сидение экипажа. Она сидела на моих ногах как в
седле. Не теряя времени даром, я попросил ее расстегнуть мои брюки и
вытащить мой член. Застеснявшись, она опустила мои брюки выше колен, затем
сильно обхватила мой член и вплотную приблизилась к нему. От волнения,
охватившего ее, она еле слышно прошептала:
- Милый дядя, как я боюсь, что мне будет больно.
В это время я почувствовал мощь ее тела и не выдержал, притянул ее к
себе и пальцами расширил ее влагалище, опустив руки на талию, я стал
причинять ей боль. Марта, переведя дыхание, сказала:
- Как это все приятно...
Когда я почувствовал, что Марта начала ерзать на моих коленях, я
спросил ее:
- Хочешь ли ты, Марта, чтобы я всунул член дальше?
- Я хотела бы, дядюшка, но я боюсь, что будет больно...
- Это не будет больно, - сказал я, - если будет больно, то я сразу
вытащу и перестану, - с этими словами я стал дальше всовывать член,
головка стала медленно погружаться, обоим стало приятно. Я почувствовал,
что мой член наткнулся на нежную девичью пленку.
- Ой, дядюшка, больно, - прошептала она, - глубоко не надо, оставь
как есть.
Она сидела на мне и только кончики ног касались экипажа. Я сильней
прижал ее к себе, взял за нежную грудь. Сильно качнувшись, колесо экипажа
попало в яму, и он сильно наклонился. Марта, потеряв точку опоры, с легким
криком плотно насела на мой член, который с молниеносной быстротой
разорвал девичью пленку. Марта хотела вскочить, но новые толчки все
сильнее подбрасывали экипаж. Она все сильней опускалась на мой член, я
упорно помогал ей прижаться ко мне. Она полностью была моей. Я вновь взял
ее за грудь и наслаждался чувством, которое дано природой. Легкое
покачивание помогло нам и дело пошло на лад, член мой скользил по
внутренним стенкам ее органов, она то прижималась ко мне, то
отталкивалась. Целый час мы находились в таком состоянии. От сильных
раздражений наших органов я несколько раз спускал. Марта, возбужденная до
предела, горела как огонь.
По приезду к месту нашей поездки я был занят по служебным делам.
Марта, находившаяся в экипаже, была в прекрасном наслаждении.
Подкрепившись, мы отправились в обратный путь. Едва экипаж тронулся, Марта
обняла меня руками, с легкой улыбкой опустилась на мой член. В ее глазах
ясно читалось выражение начатого, но не
Виталий Просперо
ДЕКАТРИМЕРОН.
История Третья. ЕХИДНА.
История Четвертая. ЦЕРБЕР.
История Шестая. ЦИРЦЕЯ.
История Восьмая. САЛАМАНДРЫ.
История Девятая. ГОРГОНЫ.
Виталий Просперо
ДЕКАТРИМЕРОН.
История Третья. ЕХИДНА.
(рассказ беременной блондинки)
Дайна была очень скромной девушкой. Скромной, робкой и необщительной,
не смотря на свою яркую внешность. А она была не просто красива, а очень
красива: высокая натуральная блондинка с необыкновенными завораживающими
глазами. Но при всем при этом у нее не было ни друзей, ни подруг.
Не то чтобы она была такая надменная и гордая, что никого к себе не
подпускала и отклоняла все попытки знакомства с ней противоположного по-
ла, вовсе нет. Это было невероятно, но таких попыток было совсем немно-
го. По какой-то непонятной причине парни предпочитали ей других, менее
красивых и совсем некрасивых девушек. Возможно, что-то было в Дайне та-
кое, что отпугивало от нее мужчин. Достаточно было ей взглянуть своим
необычным неземным взглядом в глаза начинающему кавалеру, как он неожи-
данно чего-то пугался, скисал и пытался поскорее улизнуть. Даже между
собой парни никогда не обсуждали Дайну, ее имя в подобных разговорах бы-
ло как бы табу, но не по договоренности, а совершенно подсознательно у
каждого из них в отдельности.
Впрочем, все же несколько парней было в ее жизни. Что-то неуловимое
тянуло их к Дайне. Была даже близость. Но всех их по какой-то причине
преследовал злой рок. Один сошел с ума, второй бесследно исчез, третий
покончил с собой, четвертый попал в автомобильную аварию так, что нечего
было хоронить, обезображенный труп пятого нашли в лесу, считали, что это
поработал маньяк.
Так что Дайна была абсолютно одинока. Она сама не понимала, почему
парни избегают ее, у нее сформировался комплекс неполноценности, поэтому
она была очень замкнутой и необщительной.
И тут появился он. Это был новичок в студенческой группе, робкий юно-
ша, среднего роста, среднего телосложения с темными короткими волосами.
Когда он в первый раз вошел в аудиторию, первым, что он увидел, были
глаза Дайны. Она сидела одна, ей было тоскливо и скучно, так подумал он.
Он сразу подошел к ней и сел рядом.
- Можно? - тихим голосом спросил он.
- Да, конечно. Меня зовут Дайна.
- А меня - Александр, можно просто Экки.
- Экки? - переспросила Дайна и улыбнулась.
Так начался их роман. Экки был очень нерешительным, прошло достаточно
много времени прежде, чем он попытался хоть как-то выразить свои
чувства, а о свидании он пока боялся даже заикнуться. Поэтому первой
пошла в наступление сама Дайна. Она пригласила его на свидание. Экки был
на седьмом небе. Вечером они встретились в заброшенном городском парке.
- Сядем на скамейку? - предложил Экки.
- Мы будем делать ЭТО на скамейке? - улыбнулась Дайна.
- Что делать? - спросил Экки и тут же осекся, поняв, что сказал глу-
пость.
- Пойдем! - скомандовала Дайна и потянула его за руку.
- Куда?
- Здесь есть один дом, где никто не живет. Там нам никто не помешает.
- Этот дом совсем ничей?
- Считай, что он - мой!
Вскоре они были у этого загадочного дома. Это было небольшое старое
двухэтажное здание в колониальном стиле, впрочем довольно крепкое, не
похожее на развалюху. Дайна провела Экки вовнутрь. Здесь были обшарпан-
ные стены, какие-то старые вещи, немного мебели. Дайна потащила Экки за
руку вниз за собой по подвальной лестнице.
- Иди за мной! - скомандовала она.
- В подвал?
- Ты боишься? Кого? Меня или крыс?
- Ничего я не боюсь!
И вот они уже в подвале. Здесь было полутемно. Дайна подвела Экки к
стене и приказала ему: "Раздевайся!" И он послушно повиновался ей. Затем
Дайна взяла его руку в свою, подняла ее и на запястье Экки что-то щелк-
нуло. Сначала он ничего не понял, пока Дайна быстренько не защелкнула
его вторую руку. Затем она включила свет. Экки был прикован к стене дву-
мя наручниками, как раб, а Дайна стояла рядом и в глазах ее был какой-то
демонический огонь и страсть. Она скинула с себя серый плащ и оказалась
одетой в обтягивающий костюм из зеленовато-черной кожи с рисунком в виде
чешуек. У пояса у нее был кнут, она выхватила его и хлестнула Экки по
обнаженному телу. Он застонал, но промолчал, он не знал, что ему следует
кричать или говорить. "Что ты делаешь?!" или "Ты сошла с ума!" было как-
то глупо. Между тем последовали второй, третий, четвертый удар, оставляя
красные полосы на коже юноши. Но кроме боли в нем зарождалось еще ка-
кое-то неизведанное чувство, заставляющее его беспрекословно подчиняться
этим прекрасным и жутким глазам Дайны и ее воле. После еще нескольких
ударов Дайна неожиданно отшвырнула от себя кнут и бросилась к Экки, впи-
лась губами в его губы, страстно обняла, вонзив свои острые ногти в его
кожу, начала целовать на его теле следы недавних пыток. Затем она осво-
бодила его от наручников и потащила за руку в другой угол, где лежал
матрас, швырнула Экки туда и набросилась сверху, обнимая, целуя и поку-
сывая его тело. А Экки ... Экки стонал, стонал не от боли, а от наслаж-
дения, которое ни разу в жизни еще не испытывал. И вот настал момент
когда их тела соприкоснулись и слились воедино. А когда все закончилось,
Дайна встала, одела свой плащ и, не сказав ни слова, ушла, оставив Экки
лежать на матрасе в полубессознательном состоянии. Некоторое время он
просто лежал, глядя на луну в окошке под потолком, потом сел, поглаживая
ноющие раны, затем встал и медленно оделся, выключил свет и ушел домой.
А на следующий день снова сидел рядом с Дайной, слушая лекцию. Про-
фессор рассказывал о средневековых бестиариях, описаниях обычных, экзо-
тических или фантастических существ, в которых верили тогда. Он поведал
про феникса, возрождающегося из собственного пепла, про единорога, кото-
рого ловят , используя в качестве приманки невинность прекрасной девуш-
ки, про каладриуса, исцеляющего от болезней, про аспида, которого можно
очаровать пением, и он, зная об этом, прижимает ухо к земле, про сала-
мандру, живущую в огне, про василиска, царя змей, рождающегося из яйца,
снесенного черным петухом, про сирен и драконов. Все его рассказы сопро-
вождались слайдами, высвеченными на экране. Когда Экки впервые с начала
лекции осмелился взглянуть в лицо Дайны, профессор говорил о Ехидне.
- Не стоит путать ее с современной ехидной, безобидным милым
зверьком, австралийской родственницей утконоса. А также не следует пу-
тать ее с древнегреческой Эхидной, матерью Химеры, Сфинкса, Гидры и Цер-
бера. Средневековая ехидна ни имеет ничего общего ни с той, ни с другой,
кроме названия. Это нечто совсем другое. Примечательной особенностью
этого существа является то, что самка во время совокупления отгрызает
голову самцу. А затем ее детеныши рождаются, выгрызая живот своей мате-
ри. Иногда тоже самое свойство в средние века приписывали гадюкам, пос-
кольку это живородящие змеи. Скорее всего, под ехидной тогда и подразу-
мевали гадюк, хотя здесь она изображена с ушками и лапками, но такова
была манера изображения животных в то время. Вот, например, изображения
кита ...
Экки не слушал лекцию. Он смотрел в глаза Дайны. А она смотрела нем-
ного в сторону и молчала, едва заметно и загадочно улыбаясь.
- Я чувствую, какое зло исходит от тебя, - прошептал Экки, отвернув-
шись, - Но я не могу противостоять той силе, которая влечет меня к тебе,
как кролика в пасть удава.
- Ты придешь сегодня на прежнее место? - спросила его Дайна, нако-
нец-то нарушив молчание и внимательно заглядывая в его лицо с какимто
вызовом.
- Да, - тихо ответил Экки.
И он пришел. И все повторилось, все было как вчера. Только на это раз
он сам подставил свои запястья для наручников.
Так шли дни, так проходили ночи, но вот однажды утром перед занятиями
Экки встретил оживленную и обеспокоенную толпу своих сокурсников.
- Что случилось? - спросил он.
- Нашли тело Юджина. Ах да, ты же его не знаешь, он пропал несколько
месяцев назад.
- И что с ним ...
- Говорят, что его чуть ли не разорвали на куски. Какой-то маньяк или
бешеные собаки, полиции это еще неизвестно. Кстати, Дайна хорошо его
знала, когда-то они были дружны.
- Дайна? - Экки в задумчивости пошел прочь.
Он заглянул в тренажерный зал, где Дайна обычно качала свои мышцы.
Да, она была здесь, она не видела его, сосредоточенно работая руками.
Несмотря на ее внешнюю хрупкость, под одеждой у нее были довольно креп-
кие бицепсы. Экки закрыл дверь.
Он долго думал, прежде, чем придти на очередное свидание. Но он все
же пришел, как будто какая-то таинственная сила звала его. Он не мог не
придти.
Все началось как обычно. Но Дайна была сегодня какая-то особенная,
она не стала утруждать свой кнут. Теперь ее поцелуи были нежны, прикос-
новения легки, бархатные ладони бережно скользили по телу юноши, белоку-
рые шелковые волосы приятно щекотали кожу.
И Экки застонал от наслаждения этой бездной нежности, этими легкими
прикосновениями губ, ладоней и волос Дайны, и близость их началась прямо
здесь, у стены, к которой он все еще был прикован наручниками. И ничто,
ни затекшие руки, ни холод этой шершавой стены, ни предчувствие страшной
развязки , не смогли заглушить в нем его необыкновенной, пылающей и ис-
пепеляющей разум страсти. А когда Дайна потянулась к его шее и слегка
надкусила ее, обхватив его голову руками, он лишь тихо прошептал: "Да",
уже зная, что его ждет. Раздался хруст шейного позвонка.
Обезглавленный труп Экки нашли только через несколько недель. И поли-
ция снова начала поиски опасного маньяка.
А Дайна снова осталась одна. Ее мучила смертельная тоска. Она стала
ходить на курсы живописи. Когда она смотрела на обнаженного натурщика,
ее воображение рисовало на его теле следы от ударов, а кисть невольно
повторяла эти линии. Когда Дайна немного опомнилась и внимательно взгля-
нула на свой рисунок, она ужасно перепугалась, не увидел ли это кто-ни-
будь еще, и начала осторожно озираться по сторонам. Внезапно натурщику
стало плохо и он упал в обморок. Все бросились к нему, а Дайна, вос-
пользовавшись моментом, разорвала свой рисунок в клочья.
В последующие дни ей не здоровилось. Она побывала у врача и ушла от
него в полном смятении. Диагноз был очень прост и ужасен для Дайны - она
была беременна.
Это было как приговор, но на прерывание она пойти не могла, хотя и
хотела. И никакие не совесть и не сострадание, а некий странный инс-
тинкт, неведомая сила, более могущественная, чем все ее мысли, чувства и
желания, вместе взятые, мешала ей осуществить это, в общем-то достаточно
простое для ее разума и души, решение - просто избавиться от ребенка.
Нет, это было сильнее ее, и Дайне пришлось смириться со своей участью.
Была ночь. Дайна медленно шла по темной улице, спотыкаясь и хватаясь
за любую опору. Ее мучили сильные боли в животе, который, как ей каза-
лось, рос на глазах. Еще несколько десятков шагов и она уже не могла ид-
ти дальше. Она осела прямо на тротуар, а потом безвольно легла на спину.
Сначала она стонала и выла, а потом затихла, глаза ее остекленели, из
рта побежала струйка темной крови. Из ее живота вдруг начало выбирать на
волю какое-то существо. Это была девушка, точная копия самой Дайны. Она
вышла из плоти Дайны, распрямила плечи, потом склонилась и протянула ру-
ку еще кому-то, кто шел вслед за ней. Это был юноша, похожий на Экки.
Взявшись за руки, они пошли в сторону заброшенного дома.
Дайна вскрикнула и проснулась в холодном поту. Это был всего лишь
сон, кошмарный сон.
Дайна с трудом оделась, выпила кофе и пошла на занятия. Проходя мимо
парка, она вдруг почувствовала толчок, идущий изнутри. Дайна схватилась
за живот и села на скамейку, тоскливо глядя на светло-серое небо. По ее
лице текли слезы. Последовал еще один толчок. Это будущая дочь рвалась
на волю. Потом все затихло. Дайна встала и медленно пошла дальше.
Виталий Просперо
ДЕКАТРИМЕРОН.
История Четвертая. ЦЕРБЕР.
(рассказ бледного седого господина)
Орвелл Фергюсон склонился над ухом своей возлюбленной и тихо прошеп-
тал: "Я люблю тебя". Но она ничего не ответила, продолжая лежать с зак-
рытыми глазами. Казалось, что она крепко спала. Девушка была прекрасна.
Он полюбил ее с первого взгляда.
- Как жаль, что мы так поздно встретились, - сказал Орвелл, - Завтра,
наверное, ты покинешь меня , уйдешь навсегда.
Девушка продолжала молчать. Она была мертва. Она лежала на столе в
одном из помещений городского морга. Орвелл был патологоанатомом. Нет,
он не был некрофилом и до сегодняшнего дня не испытывал никаких теплых
чувств к холодным телам. Но светлый лик той, что он видел сейчас перед
собой, поражал его воображение. Это было какое-то наваждение, похожее на
первую юношескую любовь. А Орвеллу было уже далеко за сорок, но никогда
еще, даже в юности, он не испытывал такого чувства, это было с ним в
первый раз. И ,возможно, если бы он встретил ее вчера, когда она была
еще жива и здорова, он влюбился бы точно также , но так случилось, что
встретил он ее только сегодня и она была мертва. А это значит, что у Ор-
велла не было никакой надежды на взаимность, оставалось только забыть,
забыть навсегда. А она была спокойна и даже надменна. Она и умерла спо-
койно и надменно, засыпая от снотворного.
Орвелл застегнул молнию на черном мешке, закрыв прекрасное лицо люби-
мой девушки.
- Прощай, - сказал он и вышел из кабинета, остановившись на мгновение
в задумчивости в дверях.
Тело вскоре забрали родственники.
Рабочий день Орвелла подошел к концу. Он устало оделся и вышел на
улицу. Было очень пасмурно, тяжелые серые тучи заволокли небо. Затем
поднялся жуткий пронзительный холодный ветер и пошел дождь вперемешку с
градом. Орвелл шел навстречу ветру , у него замерзли руки, он весь дро-
жал от холода. Людей на улице не было, все они попрятались от разбуше-
вавшейся стихии. Невдалеке Орвелл заметил какую-то темную фигуру, похоже
женскую, в черном плаще с капюшоном. У ног ее неуклюже перебирал кривыми
лапками белый бультерьер. Неожиданно темная фигура исчезла, свернув ку-
да-то за угол, и ветер немного стих, как будто таинственная особа увела
его за собой. А белая собака остановилась у угла, посмотрела ей вслед, а
потом вдруг подбежала к Орвеллу и села, уставившись на него. От этого
пристального взгляда повеяло чем-то леденящим, и у Орвелла, который и
так замерз до костей, похолодело все изнутри, еще сильней, чем снаружи.
И вовсе не потому, что он недолюбливал бультерьеров, не носящих наморд-
ники, а потому что животное смотрело ему прямо в глаза, как будто стара-
ясь прочесть или угадать какие-то мысли. Это продолжалось недолго, соба-
ка вдруг встрепенулась и побежала в ту сторону, куда последовала темная
фигура. Когда бультерьер исчез за поворотом, ветер неожиданно стих сов-
сем, кончился дождь с градом. Но небо оставалось свинцово-серым.
Орвелл пришел домой и сразу же лег в кровать, но ему не спалось. Лицо
той самой девушки вставало перед ним всякий раз, как он закрывал глаза,
и муки эти были невыносимы. Орвелл встал и вышел на балкон, чтобы вдох-
нуть немного свежего воздуха. Он взглянул вниз и увидел во дворе дома
что-то белое и, кажется, живое, одел очки, вгляделся пристальнее и узнал
белого пса, который также пристально смотрел в его сторону. Похоже, он
был здесь уже давно. Орвеллу снова стало не по себе. Но он, конечно,
сразу же отверг мысленно всякую мистику и попытался найти разумное
объяснение такому странному поведению пса. Возможно, у собаки нет хозяи-
на и, как это бывает, она наметила себе кого-то, кто ей приглянулся, и
пошла за ним по пятам. Орвелл зашел на кухню, пошарил в холодильнике,
нашел кусок колбасы, вернулся на балкон и бросил этот кусок собаке. Но
бультерьер никак не отреагировал на столь щедрый жест, даже не повернул
голову. Орвелл снова бросился к холодильнику за очередным съестным при-
пасом , но когда вернулся, собаки уже не было. А кусок колбасы утащила
соседская кошка.
На следующий день, ближе к вечеру, Орвелл решил инкогнито посетить
похороны той девушки, случайно узнав время и место ее погребения. Он
сделал вид, что навещает соседнюю могилу, а сам стоял поблизости и смот-
рел, как родственники целуют на прощание губы его прекрасной незнакомки,
его неразделенной любви, видел ее пленительный и спокойный профиль, пока
над ней не закрылась крышка гроба. Орвелл не стал ждать конца погребе-
ния, это было ни к чему.
Он медленно пошел прочь и вдруг заметил невдалеке вновь ту же темную
фигуру в плаще и того же белого бультерьера, который оглянулся и посмот-
рел на Орвелла так, как будто приглашал незаметно следовать за ним. И
вновь холодный леденящий ветер повеял от этой таинственной парочки. На-
чался дождь, настоящий ливень, а Орвелл упрямо, сам не зная почему, по-
коряясь какому-то таинственному зову, шел за темной фигурой, ведомой
странным вещим псом, соблюдая на всякий случай достаточно большую дис-
танцию. Наконец пара остановилась возле одного дома, и особа в темном
плаще вошла вовнутрь. Дом сразу показался ему знакомым. Да, именно здесь
жил его старый друг Фабиан Юстас, которого когда-то в молодости, в сту-
денческие годы в шутку называли "доктор Фауст" за увлечение мистикой и
оккультизмом, теперь это был уже университетский профессор с солидными
научными работами. На первом этаже зажегся свет. Сквозь полупрозрачные
шторы все было довольно хорошо видно. Орвелл спрятался за дерево и , за-
таив дыхание, внимательно следил за окном. В комнату кто-то вошел. Ор-
велл сразу узнал своего знакомого профессора. А рядом стояла таинствен-
ная особа, она сбросила свой плащ, и Орвелл чуть не вскрикнул на всю
улицу, но крик застрял у него где-то внутри, как будто сгустился от ужа-
са до состояния снежного комка. Орвелл узнал ее. Это была Грета, жена
Юстаса. Но год назад она умерла.
Орвелл тут же вспомнил, как Юстас был безутешен все это время после
смерти жены, как он долго не мог придти в себя, с какими пустыми глазами
он ходил к себе в университет на лекции, но в последнее время заметно
оживился и стал каким-то возбужденным и даже по-своему веселым. А в чем
была причина такой резкой перемены, Орвелл догадался сейчас, с ужасом
следя за странной влюбленной парочкой. Он видел, как Юстас и Грета обня-
лись и пошли в другую комнату, спальню, как предположил Орвелл. Он прос-
тоял в ожидании около часа, боясь пошевелиться, пока дверь в доме не
открылась, и Грета в сопровождении пса не ушла. Собака повернула голову
в сторону на смерть напуганного патологоанатома и многозначительно пос-
мотрела на него.
На следующий день Орвелл попытался найти Юстаса, сделав вид, что
встретил его случайно. Тот был довольно бодр и весел, как будто начал
новую жизнь. И в его внешности не было ничего ненормального или странно-
го, разве что несвойственное ему слишком хорошее расположение духа.
А вечером Орвелл вновь посетил кладбище и нашел могилу Греты, чтобы
убедиться, что ничего не напутал и не записал Грету в покойники по рас-
сеянности. Нет, это была она, ее имя и обе даты: рождения и смерти. А
совсем недалеко была могила той самой девушки. Ее звали Дикси. Орвелл
долго стоял в задумчивости, он все время переводил взгляд то на могилу
Греты, то на могилу Дикси. Заметив приближающихся людей, он поспешно
ушел.
В морг на опознание трупа одного очень красивого молодого человека
пришла его вдова. Она вела с собой на поводке пегого тигрового
бультерьера.
- Сюда нельзя с собакой! - сказали ей строго, - Тем более с такой!
- Он ничего не сделает. Даю вам слово. Это НЕОБЫКНОВЕННО умная соба-
ка.
Ее пропустили. Молодая вдова взглянула на тело. Орвелл не заметил на
ее лице никаких следов скорби. Она была абсолютно спокойна.
А через некоторое время Орвелл вновь увидел на улице того же тигрово-
го бультерьера. Но рядом с ним была не вдова, а человек, укутанный в
просторный серый плащ. Судя по походке это был мужчина.
- Так! Вот так новости! Еще одна странная парочка! - подумал про себя
Орвелл и решил проследить за ними.
Мужчина и собака пришли в какой-то дом на окраине города, а Орвелл
подкрался к окну. Он увидел вчерашнюю вдову и человека в плаще, который
тут же сбросил с себя одеяние, под которым оказался абсолютно обнажен-
ным. И в этой красивой мускулистой фигуре с цветными татуировками на
плечах и бедрах Орвелл без труда узнал ее покойного мужа, тело которого
собственоручно препарировал. Но теперь он был уже не так удивлен, как в
прошлый раз, хотя гусиная кожа все же проступила на его руках. И тут же
наткнулся на любопытные глаза тигрового бультерьера, сидящего на пороге
дома.
- Привет, маленький сводник! А где твой братик? - спросил его Орвелл
неожиданно для самого себя. И ему показалось, что собака ему понимающе
кивнула.
Он вернулся домой. Он стоял в темной комнате, не зажигая света, и
смотрел на капли дождя на окне. Мысли его путались. И тут он услышал ти-
хий стук в дверь. Орвелл вздрогнул, сердце его учащенно забилось. Мед-
ленно он подошел к двери, открыл ее и отпрянул назад. На пороге сидел
белый бультерьер, а рядом с ним стояла девушка в плаще с капюшоном, на-
кинутым так, что не было видно лица. Минуту она стояла, опустив голову,
были видны только подбородок и губы. Орвелл сам первый решил подойти к
ней и дрожащей рукой откинул капюшон. Это была Дикси.
- Любовь моя, - прошептал Орвелл и крепко обнял девушку, прижав рукой
ее голову к своей груди.
В ту же ночь Юстас сидел у себя в кабинете над какой-то рукописью,
иногда он вдруг резко вставал и подходил к окну. Он ждал Грету. Услышав
стук в дверь , он тут же бросился открывать. На пороге сидел знакомый
ему пес-проводник , в пасти он держал листок бумаги. Греты рядом не бы-
ло. Юстас взял листок из пасти пса, и тот поспешно исчез. Развернув и
прочитав послание, Юстас побледнел и с трудом, очень медленно, пошел в
свой кабинет, держась за сердце. В комнате, у камина мелькнула чья-то
тень. На мгновение Юстасу показалось, что это огромный черный пес с го-
рящими красными глазами смотрит на него, разинув пасть и высунув язык.
Потом была резкая боль в сердце, помутнение в глазах, и Юстас рухнул на
пол. Записку отбросило прямо в пламя горящего камина, буквы на ней нача-
ли исчезать, превращаясь в пепел. Это был почерк Греты.
"Почему бы на это раз тебе не навестить меня?" - было написано в пос-
лании. И Юстас, любящий муж, поспешил исполнить просьбу жены.
Когда Орвелл проснулся рано утром, Дикси рядом не было. Она ушла, не
попрощавшись. Впрочем, и минувшей ночью она не проронила ни слова. Ор-
велл встал, он был в прекрасном расположении духа. И весь последующий
день на работе, препарируя трупы, он улыбался. А ближе к вечеру в морг
привезли тело какой-то молодой женщины с роскошной фигурой и длинными
золотистыми локонами. И едва взглянув на нее, Орвелл прошептал тихо:
"Прости меня, Дикси!"
Ночью он услышал уже привычный тихий стук в дверь. На пороге стояла
женщина в темном плаще, но это была не Дикси. Из-под капюшона были видны
длинные золотистые локоны.
Всю неделю Орвелл был счастлив. Однажды поздно вечером он вновь заме-
тил на улице тигрового бультерьера и мужчину в плаще. Они вдвоем направ-
лялись к дому, где жила вдова, но Орвелл по фигуре мужчины сразу же ре-
шил, что тот не похож на ее покойного мужа. Он вновь прибег к ставшему
ему привычным процессу слежения за таинственными личностями. Он видел
издалека, как хозяйка встретила позднего гостя, который, сбросив плащ,
оказался длинноносым, смуглым брюнетом ярко выраженного южноевропейского
типа.
- Скорее всего, итальянец. Похож на Казанову, - подумал Орвелл и тут
его осенило, - Неужели и это возможно! Исторические личности! Ну конеч-
но, чем они лучше других, ведь они тоже умерли. Но самое главное, что
все они за пределами городского кладбища.
Ночью он с нетерпением ждал заветного визита, гадая, исполнит ли ве-
щий пес его тайное желание, и бросился к дверям, едва услышав стук. Свою
гостью он узнал сразу, хотя в жизни не видел ее никогда. Это была Мата
Хари.
А в следующую ночь его навестила Клеопатра, затем Мария Антуанетта,
затем Лукреция Борджиа . За пару недель у него побывали и мадам Помпа-
дур, и Мессалина, и даже Мерлин Монро. Все они были молчаливы и лишь за-
гадочно улыбались.
Однажды Орвелл решил навестить своего знакомого профессора, о котором
совсем забыл за последний счастливый, почти что "медовый" месяц, и тут
узнал, что тот умер несколько недель назад, умер внезапно, от сердечного
приступа, в тот самый день, а вернее ночь, когда к Орвеллу в первый раз
пришла Дикси.
- Так! Вот значит как мы меняем клиентов, - подумал про себя Орвелл и
поежился. Ему вдруг стало совсем не по себе. И чем больше он об этом ду-
мал, тем ему становилось страшнее. Пришла ночь, и Орвелл не с вожделени-
ем, а с ужасом ждал привычного визита. Но никто не приходил. Орвелл слу-
чайно взглянул в окно и увидел убегающего от его дома белого пса. Он
бросился к двери, открыл ее и увидел записку, лежащую на пороге.
"Ты совсем забыл меня, любимый. Я обиделась. Твоя Дикси" - было напи-
сано в ней.
У Орвелла все поплыло перед глазами, он упал и сознание его провали-
лось куда-то в бездну. Он оказался в каком-то бесконечном темном прост-
ранстве, похожим на огромную пещеру. Он встал, сделал несколько шагов и
услышал хруст под ногами. Посмотрев вниз, он увидел, что все здесь уст-
лано человеческими костями. Затем он услышал ужасный звук, похожий на
раскат грома и увидел над собой огромного черного пса величиной с гору.
Он был похож на ротвейлера с глазами цвета пламени. К его красному ошей-
нику были привязаны две цепочки, вернее это были висячие лестницы, ухо-
дящие вверх в противоположные стороны пространства. По одной из них шла
женщина в сопровождении белого бультерьера, по другой мужчина в сопро-
вождении рыжего. От рева черного пса обе лестницы раскачались, мужчина и
женщина полетели вниз, на лету превращаясь в груду костей, рассыпавшихся
у ног Орвелла. Затем вдруг из-под останков появились чьи-то руки, затем
голова и торс. Это была Дикси. Целиком освободившись из-под костей, она
схватила Орвелла за руку и потянула его за собой. Он отчаянно отбивался,
отбросил ее от себя, и она рассыпалась в прах, но через минуту возникла
вновь. А вместе с ней появились и другие: Мата Хари, Мария Антуанетта,
Мессалина, женщина с золотистыми локонами и другие, знакомые и незнако-
мые. И все тянули его за собой, как будто хотели разорвать на части. К
ним присоединились даже "доктор Фауст" и Грета. Но тут громкий рев чер-
ного пса и звонкое тявканье двух маленьких заставил замереть их всех.
- Он не наш! - сказала Грета.
- Не наш! Не наш! - повторяли другие.
- Ты не наш! - сказал Юстас - Там наверху ты никому не нужен, никому
в голову не придет звать тебя из этого мира, никто даже не вспомнит о
тебе. Ты не пройдешь ни по одному списку. Поэтому ты сейчас вернешься
туда, но вернешься живым, чтобы стать через много лет ОБЫЧНЫМ покойником
. Иди, пес проводит тебя.
Тигровый бультерьер потянул Орвелла за собой.
Огромный черный пес успокоился, закрыл свои красные глаза и уснул,
склонив голову. Любвеобильные покойники постепенно исчезали один за дру-
гим. Оставшиеся молча провожали взглядом Орвелла, который вместе с ма-
леньким псом взбирался на лестницу-цепь. Он оглянулся.
- И не смей на нас так смотреть, - сурово сказала Грета, - Еще неиз-
вестно, кому из нас повезло больше. Правда, милый?
- Да, дорогая! - Юстас взял ее за руку.
- Ступай к СВОИМ покойникам, - добавила Мата Хари, и все засмеялись в
ответ на ее удачную шутку.
Только Дикси смотрела печально, как Орвелл поднимался все выше и выше
по узкой непрочной висячей лестнице. Оттуда сверху он еще раз посмотрел
вниз, и увидел, что вся эта груда костей - круглая и похожа на сухой
корм для собак, выложенный в миску.
На мгновение он увидел далеко вверху ослепительный белый свет, яркую
вспышку, и очнулся на полу в своей комнате. Он встал и взглянул на себя
в зеркало. Он был очень бледный и совсем седой. Изможденный и похожий на
призрак, он пришел на работу с большим опозданием. Коллеги от него шара-
хались, он, живой, казался им страшнее трупов разной степени обезобра-
женности, лежащих здесь.
- Что с ним такое? Краше только в гроб кладут, - шепнул один из кол-
лег другому .
Орвелл начал молча готовиться к препарированию тела молодой женщины,
умершей вчера по непонятной причине. Но взглянув на нее, он выронил
инструменты из рук и тихо завыл, схватившись за голову. Он узнал ее, это
была молодая вдова, хозяйка тигрового бультерьера , гостем которой ког-
да-то был сам Казанова.
- Какая молодая и красивая! - склонясь над ней сказал новый молодой
патологоанатом.
Виталий Просперо
ДЕКАТРИМЕРОН.
История Шестая. ЦИРЦЕЯ.
(рассказ томной брюнетки)
Костюмированный бал подходил к концу, отзвучала мелодия последнего
танца, гости начали расходится. Молодой человек с выразительными карими
глазами и очаровательная стройная брюнетка в полупрозрачной древнегре-
ческой тунике улыбнулись друг другу. Они познакомились здесь, на этом
празднике, и с самого начала не сводили друг с друга глаз.
- Вечер так быстро подошел к концу, - вздохнул мужчина.
- Вы думаете? А по-моему подошла к концу только эта вечеринка, а ве-
чер еще в самом разгаре, - ответила ему незнакомка, - И это только ве-
чер. А ведь в состав суток входит еще и ночь. Надеюсь, вы - не "жаворо-
нок"?
- Нет, абсолютно нет! Мне кажется, что мы смело можем себе позволить
продлить наш вечер до самого утра.
- Я думаю, что это неплохая идея!
- Тогда можно поехать в какой-нибудь бар, ресторан, ночной клуб или
дискотеку.
- Ни в коем случае! Я так устала от людей!
- Тогда нам нужно отправиться туда, где мы будем только вдвоем.
- Да! Именно так! Как насчет волшебного замка с прекрасным садом?
- И что, мы будем там только вдвоем?
- Если, конечно, не считать моих домашних питомцев.
- Вы любите животных?
- Обожаю! Чего нельзя сказать о людях ...
- Что? А как же я? - молодой человек попытался изобразить обиду.
- А вы - исключение, - незнакомка взяла своего спутника за руку и по-
вела к своей машине, - Прекрасное исключение.
- Может быть, поедем на моей? - спросил незнакомец с карими глазами.
- Но там, в машине остались Лиззи и Элиот. Я не могу их бросить.
- Кто это?
Вместо ответа незнакомка открыла дверцу своей машины и ее спутник
увидел в салоне на заднем сидении небольшого ручного гепарда с ошейником
и маленького йоркширского терьера, который тут же звонко и радостно за-
тявкал, увидев хозяйку.
- О, боже! - воскликнул немного обескураженный молодой человек.
- Садитесь, не бойтесь! Лиззи абсолютна безопасна, в прошлой жизни
она была медсестрой, у нее железные нервы. А вот этого ярко выраженного
холерика я возьму к себе, - сказала брюнетка и перенесла терьера на пе-
реднее сиденье, мягко приказав ему молчать.
Вскоре машина выехала за город и примерно через час оказалась на тер-
ритории огромного поместья, состоящего из парка, похожего на дикий лес,
и особняка, похожего на сказочный замок.
- Возьмите с собой Лиззи! - сказала брюнетка и вышла из машины с
терьером на руках.
- Это и есть волшебный сад? - восхищенно воскликнул ее спутник.
- А что, вам не нравится? Вы разочарованы?
- Наоборот! Это выше всех моих предположений! Я думал вы имели в виду
нечто менее грандиозное, какую-нибудь оранжерею, цветочные клумбы или
зимний сад.
- Нет! Ненавижу зимние сады, оранжереи, английские лужайки и постри-
женные кусты. Все должно расти так, как растет в дикой природе.
- А какой здесь воздух! Не верится, что где-то неподалеку наш ужасный
город. Это восхитительно! - мужчина посмотрел по сторонам и чуть не нас-
тупил на хвост павлину, - Ой, а что это?
- Я же вас предупреждала о домашних питомцах.
- Я думал, что у вас только Лиззи и Элиот.
- Нет, у меня их гораздо больше. Даже в доме их множество, я уже не
говорю о тех, кто обитает в глубине парка.
- А кто там обитает? - настороженно спросил мужчина, вглядываясь в
темноту между деревьями и тут же увидел убегающую лисицу.
- Да вы не бойтесь! Мои животные абсолютно безопасны.
- Это просто какой-то Эдем!
- Это и есть Эдем, - томно произнесла незнакомка и подошла к своему
спутнику, положив ладони ему на грудь, - Можешь называть меня Евой.
- А как тебя зовут на самом деле? Боже мой, мы ведь до сих пор не
знаем, как звать друг друга!
- И не надо! Не называй своего имени. Все равно я придумаю тебе но-
вое. А пока я буду звать тебя "Мой Адам", - сказала она и повела его к
своему дому. "Адам" послушно шел за ней, ведя на поводке гепарда.
Открылись двери. "Адам" увидел роскошные покои, колонны, обвитые плю-
щом, несколько деревьев по обе стороны широкой лестницы росло прямо
здесь, внутри, удивительно гармонируя с окружающим интерьером. И мно-
жество живых существ вокруг: кошки, собаки, кролики, хорьки, несколько
больших попугаев и еще каких-то экзотических птиц, игуана, хамелеон,
шимпанзе, большой черный ворон, филин, белая цапля, ангорская коза, го-
луби и даже кенгуру. Некоторые радостно бросились встречать хозяйку,
другие вели себя спокойно в соответствии с природным характером своего
вида.
- Пойдем наверх! - прошептала "Ева", отпустив Элиота , - Скорее!
И потянула его за собой. Они вбежали по широкой лестнице и вскоре
оказались в одной из комнат, поспешно захлопнув за собой дверь. Сразу
стало очень тихо. В комнате было полутемно.
- Я так хочу тебя! - страстно прошептала "Ева", - Не бойся, никого
здесь нет.
- Перестань говорить мне "Не бойся"! Я ничего и никого не боюсь! -
твердым голосом произнес "Адам".
Освободившись от одежды, они легли в кровать. "Адам" вдруг заметил
что-то живое, пестрое, уползающее испуганно из-под его ладони, которую
он тут же отдернул.
- Это всего лишь полоз, - успокоила его "Ева", - Он случайно оказался
здесь.
- Нет, Ева, не случайно. Какой же это Эдем без змея, даже если это
всего лишь безобидный полоз, - сказал "Адам" и страстно поцеловал ее.
- Да, - в ответ "Ева" тихо простонала.
И вскоре "Адам" был на вершине блаженства. Он ласкал прекрасное тело
той, которая называла себя Евой, и ему начало казаться, что из его голо-
вы начинают уходить все мысли, все желания, все сомнения и приходит
что-то совсем другое. А еще через некоторое время он уже не мог вспом-
нить своего настоящего имени и кто он, и чем занимался до этой необыкно-
венной встречи. Его тело приобрело какую-то необыкновенную легкость и
силу, лишь какое-то странное ощущение тяжести над висками и на макушке
головы немного отвлекало его и смущало, но и это вскоре прошло. Прошло
навсегда, как мысли, сомнения и желания.
- Вот какое прекрасное создание получилось из тебя, мой милый Адам, -
сказала Ева и похлопала по шее молодого оленя с выразительными карими
глазами, - Впрочем, я буду называть тебя Бруно. Пойдем, я отведу тебя в
лес.
Она встала и повела его, того, кто сначала был преуспевающим бизнес-
меном, потом Адамом в саду Эдема , а теперь стал очаровательным молодым
оленем, вниз по широкой лестнице к открытым дверям в сад, и он послушно
повиновался ей, своей хозяйке, а потом, оказавшись на свободе, весело
поскакал в глубину леса, вспугнув фазана и скунса.
На следующее утро хозяйка поместья услышала звонок, кто-то стоял у
ворот и ждал ответа. Она подошла к переговорному устройству.
- Кто это?
- Вы - миссис Сесиль Керк?
- Да.
- Мы привезли вам наш заказ. Питание для животных. Два фургона.
- Отлично! Я сейчас вам открою.
Открылись ворота, фургоны въехали на территорию поместья. Сесиль выш-
ла им навстречу в элегантном красном платье с глубоким декольте и широ-
кой шляпе. Она дала распоряжения двум работникам фирмы по доставке,
объяснила , куда следует разгружать ящики, а сама подошла к третьему,
который явно был главным среди них. Это был молодой негр.
- Как вы тут управляетесь совсем одна с такой оравой? - спросил он.
- А я как раз подумываю взять себе дворецкого, - ответила хозяйка,
томно глядя на него.
- Да? И на каких же условиях? Кто это осмелится жить в этом вашем зо-
опарке без клеток?
- На каких условиях? Ну, во-первых, шикарные апартаменты, бассейн,
машина. Во-вторых, неплохое жалованье ... Очень-очень неплохое.
- А какое?
Хозяйка шепнула сумму ему на ухо, и темнокожий парень восхищенно за-
катил глаза.
- И в-третьих ..., - немного подумав, Сесиль шепнула ему еще что-то,
и он улыбнулся смущенно и самодовольно одновременно, как это бывает у
молодых и неопытных мужчин.
- Только будьте осторожны, - сказал он после небольшой паузы, - Мало
ли сейчас разных проходимцев! Вам нужен надежный человек.
- И вы можете кого-то порекомендовать?
Вместо ответа тот многозначительно улыбнулся и закивал головой.
- Приводите ЕГО, своего друга, сегодня вечером. Я буду ждать.
Прошло несколько дней. Был поздний вечер. У особняка остановилась ма-
шина, из нее вышли Сесиль в чем-то ярко-зеленом и высокая девушка-мулат-
ка в экстравагантном костюме под леопарда. Их внешний вид говорил о не-
давнем пребывании их в дискотеке или ночном клубе. Девушка испуганно ша-
рахнулась от черной пантеры, сидящей у порога.
- Не бойся! - успокоила ее Сесиль, - Он совершенно безобиден. Можешь
даже погладить его. Это - мой новый дворецкий. Вы с ним еще подружитесь.
Девушка успокоилась, вдохнула свежий воздух с запахом травы и листвы
деревьев.
- Как здесь хорошо! - воскликнула она, - Это - просто земной рай!
- Да! И только мы вдвоем. Пойдем! Кстати, можно я буду называть тебя
Лилит?
- Почему Лилит? А впрочем называй.
И они вместе, взявшись за руки, вошли в дом. Пантера посмотрела им
вслед. Олень выбежал из глубины леса на тропинку, заметив пантеру, пос-
мотрел немного настороженно в сторону дома и, пошевелив ушами, поскакал
дальше вдоль деревьев, освещенных светом луны и окон волшебного замка.
Виталий Просперо
ДЕКАТРИМЕРОН.
История Восьмая. САЛАМАНДРЫ.
(рассказ рыжеволосой девушки)
Саламандры - духи огня. Многие думают, что они изрыгают пламя, как
драконы, но это не так. У саламандр ледяная кровь, им все время холодно,
они не могут согреться. Вот почему они живут в огне.
Однажды они услышали, что человеческая любовь может согревать лучше
любого пламени. Тогда несколько саламандр, приняв человеческий облик,
пришли в мир людей, избрав себе один город. Все они имели вид молодых
красивых мужчин и женщин с бледной кожей и огненно рыжими волосами. Они
искали общества людей, соблазняли их, входили в их дома,занимались лю-
бовью, и им это нравилось, но все же их это не так согревало, как они
предполагали. Истомленные сексом они начинали мерзнуть и дрожать от хо-
лода, пугая тех, с кем они были. И тогда саламандры призывали огонь и
уходили в него, оставляя гореть все вокруг, в том числе и тех, с кем
провели ночь.
Некоторые саламандры, пережив разочарование, ушли навсегда в свой
мир. Но многие придумали и научились совмещать огонь и секс. Поэтому в
этом городе каждую ночь возникали пожары, горели дома и люди. К счастью,
длилось это недолго. Вскоре почти всем саламандрам наскучил это холодный
мир, и секс с людьми перестал приносить удовольствие. Они поняли, что
пламенный жар любви - лишь красивая сказка, выдумка. Они ушли, ушли нав-
сегда из этого города.
Лишь одна саламандра в облике прекрасной юной девушки осталась. Она
поняла, что согревает лучше любого пламени лишь истинная любовь, не
секс, а глубокие чувства, огонь, пылающий в сердце, внутри, а не снару-
жи.
А поняла она это потому, что полюбила. Полюбила юношу, доброго и ум-
ного. И он ее полюбил. И была их любовь такой жаркой, что юной саламанд-
ре не нужен был огонь, чтобы согреться, она забыла о нем.
Вместе они поселились в небольшом, уютном домике. Вместе смотрели на
горящий камин по вечерам, но чаще в глаза друг другу. И держали руки в
ладонях друг друга. И юной саламандре даже не надо было греть свои руки
у камина, так ей было тепло. А ночью они были столь неутомимы в любви
друг к другу, что юной саламандре иногда было даже жарко от своей
собственной страсти, а ведь у нее была ледяная кровь.
Так длились дни, вечера, ночи, так прошел месяц, и девушке вдруг на-
чало казаться, что ей уже не так тепло, как раньше. Хотя ее любовь не
угасала, а только росла, но все же все чаще и чаще ей становилось зябко,
все чаще она с тоской смотрела на пламя, горящее в камине. Глаза и руки
юноши ее больше не согревали. И юная саламандра поняла, что это не ее
любовь, а любовь юноши к ней угасает, ведь она чувствовала это самым
простым и верным способом - осязанием.
Она поняла, что человеческая любовь непостоянна, а мужская - тем бо-
лее. Однажды юноша ушел из дома, а юная саламандра, томящаяся в тоске и
одиночестве, бросилась его искать. Был солнечный жаркий день, а она шла,
дрожа от холода. И вдруг она увидела своего возлюбленного, который цело-
вал другую девушку, сидя за столиком уличного кафе. Потом они встали и
ушли, обнимаясь и улыбаясь друг другу. А юная саламандра вернулась до-
мой. Когда пришел юноша, он увидел ее, сидящую у огня и держащую руки в
пламени камина.
- Что ты делаешь, Салли?! - воскликнул он и бросился к ней, но уви-
дел, что с ее руками ничего не случилось и очень удивился, ведь он не
знал, что она - саламандра. Он звал ее Саломеей или просто Салли.
Саломея обернулась к нему и ее взгляд напугал юношу. Он подумал, что
она больна. Он прикоснулся к ее лбу, он был холоден как лед.
- Что с тобой случилось? - спросил юноша.
- Твоя любовь ко мне прошла, вот что случилось! - сказала саламандра
своему неверному возлюбленному, - Ну почему человеческая любовь так ко-
ротка и недолговечна!
- Что ты говоришь? Я люблю тебя! - попытался успокоить ее юноша и об-
нял ее, но она оттолкнула его.
- Ты любишь меня? Но почему же мне так холодно?! - воскликнула Салли,
в ее глазах было презрение и ненависть. Она вся задрожала и посмотрела
на огонь.
И пламя камина повиновалось ее зову, оно вмиг охватило комнату, заго-
релось все вокруг: мебель, картины, портьеры. Юноша в ужасе смотрел на
все это, не в силах сдвинуться с места. А из огня появилось еще две де-
вушки, сестра и подруга Саломеи, они увели ее, недружелюбно поглядывая
на юношу. А Салли вдруг обернулась и сказала: "Прощай!" уже без злобы и
как-то растерянно пожала плечами.
- Все же мне с тобой было очень хорошо, и я тебе благодарна, - доба-
вила она и улыбнулась на прощанье, после чего исчезла.
А юноша, преодолев оцепенение, бросился искать выхода из огня, но бы-
ло поздно. Вскоре он начал задыхаться и потерял сознание. А потом и дом,
и он сам превратились в пепел.
Однажды, спустя много лет, когда хоронили какого-то почетного гражда-
нина, из пламени топки крематория незаметно, озираясь вокруг, вылезли
женщина и рыжеволосая девочка лет двенадцати. И хотя день был жаркий и
сверху нещадно палило солнце, им явно было зябко. Они прошлись по клад-
бищу и остановились возле одной таблички, немного постояли молча, поло-
жили на нее один необыкновенной красоты цветок и ушли, исчезнув также
незаметно в топке крематория. Перед этим девочка еще раз посмотрела вок-
руг.
- Отвратительный климат! - сказала она, - Мама, а зачем он пихают нам
своих покойников?
Но мама лишь снисходительно улыбнулась и захлопнула за собой изнутри
дверцу топки.
Виталий Просперо
ДЕКАТРИМЕРОН.
История Девятая. ГОРГОНЫ.
(рассказ экстравагантной дамы
в парике и темных очках)
Шикарный лимузин подкатил к небольшому аптечному магазинчику. Из него
вышла высокая женщина, одетая в серебристый наряд и просторную накидку
из черных перьев со вставкой у воротника чего-то вроде хвостов экзоти-
ческих птиц. На голове у нее был фиолетовый парик и шляпка с вуалью и
павлиньими перьями. На лице был необычный макияж и непроницаемые черные
очки.
- Аптека закрывается! - предупредил продавец.
- Мне только десять презервативов и больше ничего, - сказала посети-
тельница, расплатилась за покупку и медленно пошла к выходу , роясь у
себя в сумочке.
Стеклянная дверь за ее спиной сразу же захлопнулась и хозяин повесил
табличку с надписью "Закрыто".
Молодой человек атлетического сложения в кожаной куртке подошел к
витрине, увидел табличку и попробовал постучать, но не получил ответа.
- Мне нужно было всего пару презервативов! - обиженно воскликнул он.
- Молодой человек! - услышал он за спиной, - У меня есть презервати-
вы!
Он обернулся и увидел роскошную женщину, явно принадлежащую к высшему
обществу, стоящую возле шикарного лимузина. На минуту воцарилось нелов-
кое молчание.
- Вы хотите мне их одолжить? - немного растерянно спросил мужчина.
- В каком-то смысле да, - сказала незнакомка и загадочно улыбнулась.
Снова воцарилось неловкое молчание.
- Поехали? - предложила незнакомка и приоткрыла дверцу лимузина.
- Куда? - спросил мужчина, чувствуя себя дураком от такой неожиданной
встречи.
- За презервативами! - незнакомка добродушно рассмеялась, видя нере-
шительность и робость этого большого накачанного парня, - Здесь недале-
ко.
"Джилли меня ждет", - подумал мужчина, но решительно шагнул к дверце
лимузина.
"Хотя какая тут может быть Джилли!" - подумал он, оказавшись с рос-
кошном салоне, и машина тронулась. Незнакомка была за рулем.
Вскоре они подъехали к воротам шикарного особняка. Выйдя из лимузина,
незнакомка молча направилась к дверям, ведя за собой своего спутника.
Возле парадного входа по обе стороны сидело два каменных льва, очень по-
хожих на настоящих.
Интерьер холла и гостиной поразил парня, он не видел такого даже в
телесериалах о богатых семействах. Здесь было невообразимое количество
предметов искусства , картин, статуй, а над широкой парадной лестницей
висела огромная круглая картина и изображением головы какой-то женщины,
вместо волос у которой были змеи.
- Кто это?
- Это Горгона Медуза. Вернее, ее голова.
- А кто это такая, эта Медуза.
- Не знаешь? Чудовищная женщина из греческой мифологии. Всего горгон
было три, это были родные сестры. Их звали Сфено, Эвриала и Медуза. Двое
из них, старшие, были бессмертные, а младшая - смертная.
- Медуза?
- Да.
- И что с ней случилось?
- Ее убил некто по имени Персей. Он отрубил ей голову.
- За что?
- А она своим взглядом превращала все живое в камень.
- А как же он сам не превратился в камень?
- Это долгая история.
- А как же ее сестры, другие горгоны?
- Ну, раз они бессмертные, значит они живы до сих пор.
Во время беседы они неторопливо поднимались по широкой лестнице.
- А у вас тут , наверное, и фамильные портреты есть?
- Да, один из них ты уже видел.
Незнакомка и ее спутник поднялись на второй этаж, прошли по коридору
и оказались у дверей спальни. Незнакомка вынула из сумочки презерватив и
протянула его парню.
- Возьми. Ты, наверное, куда-то с ним спешил? - спросила она.
- Уже нет!
Тогда незнакомка провела его в спальню, расстегнула и сняла ему курт-
ку, затем рубашку и восхищенно погладила его мощные плечи, грудь и би-
цепсы.
- Прекрасное тело! Ты достоин быть увековечен в мраморе, как античная
статуя. Ты - просто произведение искусства!
Молодой человек польщено улыбнулся.
- Как тебя зовут? - спросила таинственная незнакомка.
- Питер, - ответил он.
- Забавно! Ты знаешь, что означает твое имя? Впрочем, это уже неваж-
но.
Она неторопливо сняла с себя все , кроме парика и темных очков. Ее
тело тоже было прекрасно. Когда он протянул руку, чтобы снять с нее оч-
ки, она приказала ему твердо: "Не надо!", и он повиновался.
Незнакомка повела его к кровати, положила его на спину, а сама устро-
илась сверху. Две каменные статуи римских воинов, стоящие как стражи по
обе стороны кровати, молчаливо взирали на Питера. Сначала ему было не по
себе, а потом он забыл обо всем. Когда начал подходить высший момент их
близости, ее пик, финальная точка, незнакомка внезапно сорвала с себя
свой фиолетовый парик и очки. На голове у нее вместо волос были змеи,
они зашевелились, почувствовав свободу, зашипели, показывая свои язычки.
Но Питер не пришел от этого в ужас и не закричал, потому ... что не ус-
пел. Он превратился в каменную статую как раз в момент высшего наслажде-
ния.
Незнакомка немного отдышалась, одобрительно похлопала Питера по мра-
морной щеке и устало слезла с кровати. Она осмотрела его. Один фрагмент
этого нового произведения искусства в виде фаллического символа с натя-
нутым на него презервативом оставил ее довольной и она одобрительно про-
вела по нему рукой.
- Замечательно! - сказала она, накинула халат и пошла в соседнюю ком-
нату.
Это был будуар, где среди множества париков и зеркал у экрана монито-
ра сидела ее сестра, держа в руках сигарету с длинным мундштуком. Они
были похожи, сестра была столь же экстравагантна, но чуть старше и не
так красива. Ее со всех сторон окружали статуи кошек в натуральную вели-
чину и в различных позах.
- Откуда ты их столько понабрала? Зачем они тебе?
- Это для моей новой инсталляции.
- Ты все видела?
- Да, он великолепен. Прекрасный экземпляр!
- Можешь прямо сейчас им воспользоваться!
- Сейчас пожалуй не буду, нет настроения.
- Нет настроения! Зачем я только для тебя стараюсь? Пошли, отнесем
его в запасник.
Обе сестры пошли в спальню. Они достали из-под кровати большую короб-
ку длиной в два метра и положили туда окаменевшего парня с застывшим
эрегированным членом, закрыли его крышкой.
- Представляешь, не закрывается полностью, - сказала младшая сестра.
- Да, я же говорю, что это - прекрасный экземпляр, - сказала старшая.
Они потащили коробку в другое помещение, где лежало огромное коли-
чество таких же коробок. Младшая сестра огляделась.
- И зачем тебе столько? Скоро будет некуда складывать!
- Места еще предостаточно!
- Почему бы тебе не купить фаллоимитатор или вибратор какой-нибудь, -
ехидно заметила младшая.
- Дура!
- Почему я должна завлекать тебе все новых и новых дурачков? Ты же
пользуешься ими не больше одного раза! Я понимаю, это единственная ра-
дость в нашей с тобой скучной бесконечной жизни, тебе хочется новизны,
но ведь тем, например, которые лежат в том углу, уже тысячу лет стукну-
ло. Их же можно пустить по второму кругу. Новое - хорошо забытое старое.
- Кем хорошо забытое? Ты считаешь меня старой маразматичкой? А я их
всех помню!
- Странно, а я - нет... Ну ладно, тогда давай их всех выкинем!
- Нет, у меня возникла одна замечательная идея! Думаю, мои кошечки
пока подождут.
Через неделю местный бомонд и богема собрались в новой арт-галерее на
открытие необычной выставки. Это были скульптуры, изображения мужчин в
камне различных оттенков и фактур, в разных позах, на некоторых были
предметы одежды разных эпох. Всех их объединяло одно - эрегированные
члены. Посетители были в восхищении, хозяйка галереи, экстравагантная
дама в темных очках и лиловом парике, с улыбкой принимала их поздравле-
ния, комплименты и прочие лестные высказывания. А утонченным ценителям
прекрасного особенно понравилась идея с презервативами, натянутыми на
соответствующие места некоторых отдельных экспонатов.
|
|