А.СОЛЖЕНИЦЫН

                    АРХИПЕЛАГ ГУЛаг

                      1918-1956

            опыт художественного исследования

                     \/-\/1-\/11

                     YMCA-PRESS

            11,rue de la Montagne Ste-Genevieve, Paris-5
                    ОГЛАВЛЕНИЕ

      Часть 1 - ТЮРЕМНАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ
                                             стр.
      Глава 1 АРЕСТ..........................5

        -   2 ИСТОРИЯ НАШЕЙ КАНАЛИЗАЦИИ......20

        -   3 СЛЕДСТВИЕ......................69

        -   4 ГОЛУБЫЕ КАНТЫ..................105

        -   5 ПЕРВАЯ КАМЕРА - ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ..129

        -   6 ТА ВЕСНА.......................168

        -   7 В МАШИННОМ ОТДЕЛЕНИИ...........197

        -   8 ЗАКОН-РЕБЕНОК..................212

        -   9 ЗАКОН МУЖАЕТ...................232

        -  10 ЗАКОН СОЗРЕЛ...................253

        -  11 К ВЫСШЕЙ МЕРЕ..................287

        -  12 ТЮРЗАК.........................300

      Часть 11  - ВЕЧНОЕ ДВИЖЕНИЕ

      Глава 1 КОРАБЛИ АРХИПЕЛАГА.............316

        -   2 ПОРТЫ АРХИПЕЛАГА...............340

        -   3 КАРАВАНЫ НЕВОЛЬНИКОВ...........355

        -   4 С ОСТРОВА НА ОСТРОВ............367

                                    ПОСВЯЩАЮ 
                                всем,кому не хватило жизни 
                                   об этом рассказать.
                                И да простят они мне,
                                  что я не все увидел, 
                                   не все вспомнил, 
                                не обо всем догадался.

             Со стеснением в сердце я годами воздерживался от печа-
        тания этой уже готовой книги:долг перед еще живыми перевеши-
        вал долг перед умершими.Но теперь,когда госбезопасность все
        равно взяла эту книгу, мне ничего не остается,как немедленно
        публиковать ее.

                             А.Солженицын

                                          сентябрь 1973.

                           - 2 -

             Году в тысяча девятьсот сорок девятом напали мы с
        друзьями на примечательную заметку в журнале "Природа" Ака-
        демии Наук.Писалось там мелкими буквами, что на реке Колыме
        во время раскопок была как-то обнаружена подземная линза
        льда-замерзший древний поток, и в нем - замерзшие же предс-
        тавители ископаемой (несколько десятков тысячелетий назад)
        фауны.Рыбы ли, тритоны ли эти сохранились настолько свежими,
        свидельствовал ученый корреспондент, что присутствующие,
        расколов лед, тут же ОХОТНО съели их.
             Немногочисленных своих читателей журнал, должно быть,
        немало подивил, как долго может рыбье мясо сохраняться во
        льду.Но мало кто из них мог внять истинному богатырскому
        смыслу неосторожной заметки.
             Мы - сразу поняли.Мы увидели всю сцену ярко до мелочей:
        как присутствующие с ожесточенной поспешностью кололи
        лед;как,попирая высокие интересы ихтиологии и отталкивая
        друг друга локтями, они отбивали куски тысячелетнего мяса,
        волокли его к костру, оттаивали и насыщались.
             Мы поняли потому, что сами были из тех ПРИСУТСТВУЮЩИХ,
        из того единственного на земле могучего племени ЗЭКОВ, кото-
        рое только и могло ОХОТНО съесть тритона.
             А Колыма была - самый крупный и знаменитый остров, по-
        люс лютости этой удивительной страны ГУЛаг, географией ра-
        зодранной в архипелаг, но психологией скованной в конти-
        нент,- почти невидимой, почти неосязаемой страны, которую и
        населял народ зэков.
             Архипелаг этот чересполосицей иссек и испестрил другую,
        включающую, страну, он врезался в ее города, навис над ее
        улицами - и все же иные совсем не догадывались, очень многие
        слышали что-то смутно, только побывавшие знали все.
             Но будто лишившись речи на островах Архипелага, они
        хранили молчание.
             Неожиданным поворотом нашей истории кое-что, ничтожно
        малое, об Архипелаге этом выступило на свет.Но те же самые
        руки, которые завинчивали наши наручники, теперь примиритель-
        но выствляют ладони: " Не надо!..Не надо ворошить прошлое!..
        Кто старое помянет- тому глаз вон!" Однако доканчивает пос-
        ловица: "А кто забудет - тому два!"
             Идут десятилетия - и безвозвратно слизывают рубцы и яз-
        вы прошлого.Иные острова за это время дрогнули, растеклись,
        полярное море забвения переплескивает над ними.И когда-ни-
        будь в будущем веке Архипелаг этот, воздух его, и кости его
        обитателей вмерзшие в линзу льда, - представятся неправдопо-
        добным тритоном.
             Я не дерзну писать историю Архипелага: мне не досталось
       читать документов.Но кому-нибудь когда-нибудь - доста-
       нется ли?..У тех, не желающих ВСПОМИНАТЬ,довольно уже было
       (и еще будет) времени  уничтожить все документы дочиста.
            Свои одиннадцать лет, проведенные там, усвоив не как
       позор, не как проклятый сон, но почти полюбив тот уродливый
       мир, теперь еще по-счастиливому обороту став доверенным мно-

                           - 3 -

       гих поздних рассказов и писем, - может быть сумею я донести
       что-нибудь из косточек и мяса? - еще впрочем живого мяса,
       еще впрочем и сегодня живого тритона. 

       В этой книге нет ни вымышленных лиц, ни вымышленных
     событий.Люди и места названы их собственными именами,
     Если названы инициалами,то по соображениям личным.Ес-
     ли не названы вовсе,то лишь потому, что память людская 
     не сохранила имен, - а все было именно так.

          Эту книгу непосильно было бы создать одному человек. Кроме 
       всего, что я вынес с Архипелага - шкурой своей, памятью,
       ухом и глазом, материал для этой книги дали мне в рассказах,
       воспоминаниях и письмах
              // перечень 227 имен//

            Я не выражаю им здесь личной признательности: это наш
       общий дружный памятник всем замученным и убитым.
            Из этого списка я хотел бы выделить тех, кто много тру-
       да положил в помощь мне, чтобы эта вещь была снабжена библи-
       ографическими опорными точками из книг сегодняшних библио-
       течных фондов или давно изъятых и уничтоженных, так что най-
       ти сохранненный экземпляр требовало большого упорства;еще
       более - тех, кто помог утаить эту рукопись в суровую минуту,
       а потом размножить ее.
            Но не настала та пора, когда я посмею их назвать.
            Старый соловчаин Дмитрий Петрович Витковский должен был
       быть редактором этой книги.Однако полжизни, проведенные ТАМ
       (его лагерные мемуары так и называются "Полжизни"), отдались
       ему преждевеременным параличом.Уже с отнятой речью он смог
       прочесть лишь несколько законченных глав и убедиться, что
       обо всем БУДЕТ РАССКАЗАНО.
            А если долго еще не просветлится свобода в нашей стране
       и передача этой книги будет большой опасностью - так что и
       читателям будущим я должен с благодарностью поклониться - от
       т е х , от погибших.
            Когда я начинал эту книгу в 1958 году, мне не известны
       были ничьи мемуары или художественные произведения о лаге-
       рях. За годы работы до 1967 г. мне постепенно стали известны
       "Колымские рассказы" Варлаама Шаламова и воспоминания Д.
       Витковского, Е.Гинзбург, О.Адамовой-Слиозберг, на которые я
       и ссылаюсь по ходу изложения как на литературные факты, из-
       вестные всем (так и будет же в конце концов!)

                           - 4 -

            Вопреки своим намерениям, в противоречии со своей волей
       дали бесценный материал для этой книги, сохранили много важ-
       ных фактов и даже цифр и сам воздух, которым дышали: М.Я.
       Судраб-Лацис;Н.В.Крыленко - главный государственный обвини-
       тель многих лет;его наследник А.Я.Вышинский со своими юрис-
       тами-пособниками, из которых нельзя не выделить И.Л.Авербаха.
            Материал для этой книги также представили ТРИДЦАТЬ
       ШЕСТЬ советских писателей во главе с МАКСИМОМ ГОРЬКИМ - ав-
       торы позорной книги о Беломорканале, впервые в русской ли-
       тературе восславившей рабский труд. 

                                     -5-

                             ЧАСТЬ 1.

                     ТЮРЕМНАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ

                              "В эпоху диктатуры и окружения со всех 
                               сторон врагами, мы иногда проявляли
                               ненужную мягкость,ненужную 
                               мягкосердечность". 

                           Крыленко, речь на процессе "Промпартии" 

                           - 6 -

                               1

                             АРЕСТ

             Как попадают на этот таинственный Архипелаг?Туда еже-
        часно летят самолеты, плывут корабли, гремят поезда - но ни
        единая надпись на них не указывает места назначения.И билет-
        ные кассиры, и агенты Совтуриста и Интуриста будут изумлены,
        если вы спросите у них туда билетик.Ни всего Архипелага в
        целом, ни одного из бесчисленных его островков они не знают,
        не слышали.
             Те, кто едут Архипелагом управлять- попадают туда че-
        рез училища МВД.
             Те, кто едут Архипелаг охранять - призываются через во-
        енкоматы.
             А те, кто едут туда умирать, как мы с вами, читатель ,
        те должны пройти непременно и единственно - через арест.
             Арест!!Сказать ли, что это перелом всей вашей жизни?
        Что это прямой удар молнии в вас? Что это невмещаемое духов-
        ное сотрясение, с которым не каждый может освоится и часто
        сползает в безумие?
             Вселенная имеет столько центров, сколько в ней живых
        существ.Каждый из нас - центр вселенной и мироздание раска-
        лывается, когда вам шипят: "Вы арестованы!"
             Если уж вы арестованы - то разве еще что-нибудь устояло
        в этом землетрясении?
             Но затмившимся мозгом не способные охватить этих пере-
        мещений мироздания, самые изощренные и самые простоватые из
        нас не находятся и, в этот миг изо всего опыта жизни выда-
        вить что-нибудь иное,кроме как:
             - Я?? За что?!? -
             вопрос,миллионы и миллионы раз повторенный еще до нас и
        никогда не получивший ответа.
             Арест - это мгновенный разительный переброс, перекид,
        перепласт из одного состояния в другое.
             По долгой кривой улице нашей жизни мы счастливо неслись
        или несчастливо брели мимо каких-то заборов, заборов,заборов
        - гнилых деревянных, глинобитных дувалов, кирпичных, бетон-
        ных, чугунных оград.Мы не задумывались - что за ними?Ни гла-
        зом, ни разумением мы не пытались за них заглянуть - а
        там-то и начинается страна ГУЛаг, совсем рядом, в двух мет-
        рах от нас. И еще мы не замечали в этих заборах несметного
        числа плотно подогнанных, хорошо замаскированных дверок, ка-
        литок.Все, все эти калитки были приготовлены для нас! - и
        вот распахнулась быстро роковая одна, и четыре белых мужских
        руки, не привыкших к труду, но схватчивых, уцепляют нас за
        ногу, за руку, за воротник, за шапку, за ухо - вволакивают
        как куль, а калитку за нами,калитку в нашу прошлую жизнь ,

                           - 7 -

        захлопывают навсегда.
             ВСЁ.Вы - арестованы!
             И нич-ч-чего вы не находитесь на это ответить, кроме
        ягнячьего блеяния:
             -Я-а??За что??..
             Вот что такое арест:это ослепляющая вспышка и удар, от
        которых настоящее разом сдвигается в прошедшее, а невозмож-
        ное становится полноправным настоящим.
             И все.И ничего больше вы не способны усвоить ни в пер-
        вый час, ни в первые даже сутки.
             Еще померцает вам в вашем отчаянии цирковая игрушечная
        луна: "Это ошибка!Разберутся!"
             Все же остальное, что сложилось теперь в традиционное и
        даже литературное представление об аресте, накопится и сост-
        роится уже не в вашей смятенной памяти, а в памяти вашей
        семьи и соседей по квартире.
             Это - резкий ночной звонок или грубый стук в дверь.Это
        - бравый вход невытираемых сапог бодрствующих оперативников.
             Это - за спинами их напуганный прибитый понятой.( А за-
        чем этот понятой? - думать не смеют жертвы, не помнят опера-
        тивники, но положено по инструкции, и надо ему всю ночь про-
        сидеть, а к утру расписаться.И для выхваченного из постели
        понятого это тоже мука: ночь за ночью ходить и помогать
        арестовывать своих соседей и знакомых).
             Традиционный арест - это еще сборы дрожащими руками для
        уводимого: смены белья, куска мыла, какой-то еды, и никто не
        знает, что надо, что можно и как лучше одеть, а оперативники
        торопят и обрывают :" Ничего не надо.Там накормят.Там теп-
        ло". (Все лгут.А торопят для страху.)
             Традиционный арест -это еще потом, после увода взятого
        бедняги, многочасовое хозяйничанье в квартире жестокой чужой
        подавляющей силы.Это- взламывание,вскрывание, сброс и срыв
        со стен, выброс на пол из шкафов и столов, вытряхивание,
        рассыпание, разрывание - и нахламление горами на полу, и
        хруст под сапогами.И ничего святого нет во время обыска!При
        аресте паровозного машиниста Иношина в комнате стоял гробик
        с его только что умершим ребенком.Юристы выбросили ребенка
        из гробика, они искали и там.И вытряхивают больных из посте-
        ли, и разбинтовывают повязки.(1) И ничто во время обыска не
        может быть признано нелепым! У любителя старины Четвертухина
        захватили "столько-то листов царских указов - именно, указ
        об окончании войны с Наполеоном, об образовании Священного
        ___________________________________________________________
          (1)Когда в 1937 г. громили институт доктора Казакова, то
        сосуды с   л и з а т а м и , изобретенными им, "комиссия"
        разбивала, хотя вокруг прыгали исцеленные и исцеляемые кале-
        ки и умоляли сохранить чудодейственные лекарства.( По офици-
        альной версии лизаты считались ядами - и отчего ж было не
        сохранить их как вещественные доказательства?)
        ___________________________________________________________

                           - 8 -

        Союза, и молебствие против холеры 1830-го года. У нашего
        лучшего знатока Тибета Вострикова изъяли драгоценные тибетс-
        кие древние рукописи (и ученики умершего еле вырвали их из
        КГБ через 30 лет!).При аресте востоковеда Невского забрали
        тангутские рукописи ( а через 25 лет за расшифровку их по-
        койному посмертно присуждена ленинская премия).У Каргера за-
        мели архив енисейских остяков, запретили изобретенную им
        письменность и букварь- и остался народец без письменности.
        Интеллигентным языком это долго все описывать, а народ гово-
        рит об обыске так: ищут, чего не клали.
             Отобранное увозят, а иногда заставляют нести самого
        арестованного - как Нина Александровна Пальчинская потащила
        за плечом мешок с бумагами и письмами своего вечно-деятель-
        ного покойного мужа,великого инженера России - в пасть к
        НИМ, навсегда, без возврата.
             А для оставшихся после ареста - долгий хвост разворо-
        ченной опустошенной жизни.И попытка пойти с передачами.Но
        изо всех окошек лающими голосами: "такой не числится", "та-
        кого нет!" Да к окошку этому в худые дни Ленинграда еще на-
        до пять суток толпиться в очереди.И только может быть через
        полгода-год сам арестованный аукнется или выбросят : "Без
        права переписки".А это уже значит - навсегда. "Без права пе-
        реписки" - это почти наверняка : расстрелян. (2)
             Так представляем мы себе арест.
             И верно, ночной арест описанного типа у нас излюблен,
        потому что в нем есть важные преимущества.Все живущие в
        квартире ущемлены ужасом от первого же стука в дверь.Аресту-
        емый вырван из тепла постели, он еще весь в полусонной бес-
        помощности, рассудок его мутен. При ночном аресте оператив-
        ники имеют перевес в силах: их приезжает несколько вооружен-
        ных против одного, не достегнувшего брюк;за время сборов и
        обыска наверняка не соберется у подъезда толпа возможных
        сторонников жертвы.Неторопливая постепенность прихода в одну
        квартиру, потом в другую, завтра в третью и в четвертую, дает
        возможность правильно использовать оперативные штаты и поса-
        дить в тюрьму многократно больше жителей города, чем эти
        штаты составляют.
             И еще то достоинство у ночных арестов, что ни соседние
        дома, ни городские улицы не видят, скольких увезли за ночь.
        Напугав самых ближних соседей, они для дальних не событие.
        Их как бы и не было.По той самой асфальтной ленте, по кото-
        рой ночью сновали воронки, - днем шагает молодое племя со
        знаменами и цветами и поет неомраченные песни. 
        ___________________________________________________________
        (2) Одним словом," мы живем в проклятых условиях, когда человек 
        пропадает без вести и самые близкие люди, жена и мать...годами 
        не знают, что сталось с ним".Правильно?нет? Это написал Ленин в
        1910 году в некрологе о Бабушкине. Только выразим прямо : вез 
        Бабушкин транспорт оружия для восстания, с ним и расстреляли.
        Он знал, на что шел.Не скажешь этого о кроликах, нас. 

                           - 9 -

        Но у берущих, чья служба и состоит из одних только
        арестов, для кого ужасы арестованных повторительны и докуч-
        ны, у них понимание арестной операции гораздо шире.У них -
        большая теория, не надо думать в простоте что ее нет. Арес-
        тознание - это важный раздел курса общего тюрьмоведения, и
        под него подведена основательная общественная теория. Аресты
        имеют классификацию по разным признакам: ночные и дневные;
        домашние, служебные, путевые;первичные и повторные;расчеле-
        ненные и групповые.Аресты различаются по степени требуемой
        неожиданности, по степени ожидаемого сопротивления (но в де-
        сятках миллионов случаев сопротивления никакого не ожида-
        лось, как и не было его).Аресты различаются по серьезности
        заданного обыска;(3) по необходимости делать или не делать
        опись для конфискации, опечатку комнат или квартиры;по необ-
        ходимости арестовывать вслед за мужем также и жену, а детей
        отправлять в детдом, либо весь остаток семьи в ссылку, либо
        еще и стариков в лагерь. 
            Нет-нет, аресты очень разнообразны по форме.Ирма Мен-
        дель,венгерка, достала как-то в Коминтерне (1926 год ) два
        билета в Большой Театр, в первые ряды.Следователь Клегель
        ухаживал за ней, и она его пригласила. Очень нежно они про-
        вели весь спектакль, а после этого он повез ее ... прямо на
        Лубянку. И если в цветущий июньский день 1927 года на Куз-
        нецком мосту полнолицую русокосую красавицу Анну Скрипнико-
        ву, только что купившую себе синей ткани на платье, какой-то
        молодой франт подсаживает на извозчика ( а извозчик уже по-
        нимает и хмурится: ОРГАНЫ не заплатят ему) - то знайте, что
        это не любовное свидание, а тоже арест: они завернут сейчас
        на Лубянку и въедут в черную пасть ворот. И если (двадцать
        две весны спустя ) кавторанг Борис Бурковский в белом ките-
        ле, с запахом дорогого одеколона, покупает торт для девушки
        - не клянитесь, что этот торт достанется девушке, а не бу-
        дет иссечен ножами обыскивающих и внесен кавторангом в его
        первую камеру.Нет, никогда у нас не был в небрежении и арест
        дневной, и арест в пути, и арест в кипящем многолюдьи. Одна-
        ко, он исполняется чисто и - вот удивительно!- сами жертвы в
        _____________________________________________________________
             (3) И еще отдельно есть целая Наука Обыска (и мне уда-
        лось прочесть брошюру для юристов-заочников Алма-Аты).Там
        очень хвалят тех юристов, которые при обыске не поленились
        переворошить 2 тонны навоза, 6 кубов дров, 2 воза сена,
        очистили от снега целый приусадебный участок, вынимали кир-
        пичи из печей, разгребали выгребные ямы, проверяли унитазы,
        искали в собачьих будках, курятниках, скворечниках, прокалы-
        вали матрасы, срывали с тел пластырные наклейки и даже рвали
        металлические зубы, чтобы найти в них микродокументы.Студен-
        там очень рекомендуется начав с личного обыска, им же и за-
        кончить(вдруг человек подхватил что-либо из обысканного); и
        еще раз потом прийти в то же место, но в новое время суток -
        и снова сделать обыск.
        _____________________________________________________________

                           - 10 -

        согласии с оперативниками ведут себя как можно благороднее,
        чтобы не дать живущим заметить гибель обреченного.
             Не всякого можно арестовывать дома с предварительным
        стуком в дверь (а если уж стучит,то "управдом, почтальон"),
        не всякого следует арестовывать и на работе.Если арестуемый
        злоумен, его удобно брать в отрыве от привычной обстановки -
        от своих семейных, от сослуживцев, от единомышленников, от
        тайников: он не должен успеть ничего уничтожить, спрятать,
        передать.Крупным чинам, военным или партийным, порой давали
        сперва новое назначение, подавали салон-вагон, а в пути
        арестовывали.Какой же нибудь безвестный смертный, замерший
        от повальных арестов и уже неделю угнетенный исподлобными
        взглядами начальства, - вдруг вызван в местком, где ему, си-
        яя, преподносят путевку в сочинский санаторий.Кролик прочув-
        ствовался - значит, его страхи были напрасны.Он благодарит,
        он, ликуя, спешит домой собирать чемодан.До поезда два часа,
        он ругает неповортливую жену.Вот и вокзал!Еще есть время. В
        пассажирском зале или у стойки с пивом его окликает симпа-
        тичнейший молодой человек: "Вы не узнаете меня, Петр Ивано-
        вич?" Петр Иванович в затруднении: " Как будто нет, хотя..."
        Молодой человек изливается таким дружелюбным расположением:
        " Ну, как же , как же, я вам напомню..." и почтительно кла-
        няется жене Петра Ивановича: " Вы простите, Ваш супруг через
        одну минутку..." Супруга разрешает, незнакомец уводит Петра
        Ивановича доверительно под руку - навсегда или на десять лет!
             А вокзал снует вокруг - и ничего не замечает...Гражда-
        не,любящие путешествовать!Не забывайте, что на каждом вокза-
        ле есть отделение ГПУ и несколько тюремных камер.
             Эта назойливость мнимых знакомых так резка, что чело-
        веку без лагерной волчьей подготовки от нее как-то и не отвя-
        заться.Не думайте, что если вы - сотрудник американского
        посольства по имени, например, Ал-р Д., то вас не могут
        арестовать среди бела дня на улице Горького близ центрально-
        го телеграфа.Ваш незнакомый друг кинется к вам через людскую
        гущу, распахнув грабастые руки: "Са-ша! - не таится,а просто
        кричит он. -Керюха!Сколько лет, сколько зим?!..Ну, отойдем в
        сторонку, чтоб людям не мешать". А в сторонке-то, у края
        тротуара, как раз "Победа" подъехала...(Через несколько дней
        ТАСС будет с гневом заявлять во всех газетах, что компетент-
        ным кругам ничего не известно об исчезновении Ал-ра Д.).Да
        что тут мудрого? Наши молодцы такие аресты делали в Брюсселе
        (так взят Жора Бледнов), не то что в Москве.
             Надо воздать Органам заслуженное: в век, когда речи
        ораторов, театральные пьесы и дамские фасоны кажутся вышед-
        шими с конвейера,- аресты могут показаться разнообразными.
        Вас отводят в сторону на заводской проходной, после того как
        вы себя удостоверили пропуском - и вы взяты;вас берут из во-
        енного госпиталя с температурой 39 ( Анс  Бернштейн), и врач
        не возражает против вашего ареста ( попробовал бы он возра-
        зить);вас берут прямо с операционного стола, с операции язвы
        желудка (Н.М. Воробьев, инспектор крайнаробраза,1936 г.) - и

                           - 11 -

        еле живого, в крови, привозят в камеру (вспоминает Карпунич);
        вы (Надя Левитская) добиваетесь свидания с осужденной ма-
        терью ,вам дают его! - а это оказывается очная ставка и
        арест! Вас в "Гастрономе" приглашают в отдел заказов и арес-
        товывают там;вас арестовывает странник, остановившийся у вас
        на ночь Христа ради;вас арестовывает монтер, пришедший
        снять показания счетчика;вас арестовывает велосипедист,
        столкнувшийся с вами на улице;железнодорожный кондуктор,
        шофер такси, служащий сберегательной кассы и киноадминистра-
        тор - все они арестовывают вас, и с опозданием вы видите
        глубоко запрятанное бордовое удостовереньице.
             Иногда аресты кажутся даже игрой - столько положено на
        них избыточной выдумки,сытой энергии, а ведь жертва не соп-
        ротивлялась бы и без этого.Хотят ли оперативники так оправ-
        дать свою службу и свою многочисленность?Ведь кажется доста-
        точно разослать всем намеченным кроликам повестки - и они
        сами в назначенный час и минуту покорно явятся с узелком к
        черным железным воротам госбезопасности, чтобы занять учас-
        ток пола в намеченной для них камере. (Да колхозников так и
        берут, неужели еще ехать к его хате ночью по бездорожью?
        Его вызывают в сельсовет, там и берут. Чернорабочего вызыва-
        ют в контору.)
             Конечно,у всякой машины свой заглот, больше которого
        она не может. В натужные налитые 1945-46 годы, когда шли и
        шли из Европы эшелоны, и их надо было все сразу поглотить и
        отправить в ГУЛаг, - уже не было этой избыточной игры, сама
        теория сильно полиняла, облетели ритуальные перья, и выгля-
        дел арест десятков тысяч как убогая перекличка: стояли со
        списками, из одного эшелона выкликали, в другой сажали, и
        вот это был весь арест.
             Политические аресты нескольких десятилетий отличались у
        нас именно тем, что схватывались люди ни в чем не виновные, а
        потому и не подготовленные ни к какому сопротивлению.Созда-
        валось общее чувство обреченности,представление (при паспор-
        тной нашей системе довольно, впрочем, верное), что от
        ГПУ-НКВД убежать невозможно.И даже в разгар арестных эпиде-
        мий, когда люди, уходя на работу , всякий день прощались с
        семьей, ибо не могли быть уверены, что вернутся вечером, -
        даже тогда они почти не бежали (а в редких случаях кончали с
        собой ).Что и требовалось.Смирная овца волку по зубам.
             Это происходило еще от непонимания механики арестных
        эпидемий.ОРГАНЫ чаще всего не имели глубоких оснований для
        выбора - какого человека арестовать, какого не трогать, а
        лишь достигали контрольной цифры.Заполнение цифры могло
        быть закономерно, могло же носить случайный характер. В 1937
        году в приемную новочеркасского НКВД пришла женщина спро-
        сить: как быть с некормленным сосунком-ребенком ее аресто-
        ванной соседки. "Посидите,- сказали ей,- выясним".Она поси-
        дела часа два - ее взяли из приемной и отвели в камеру : на-
        до было спешно заполнять число, и не хватало сотрудников
        рассылать по городу, а эта уже была здесь!Наоборот, к латышу

                           - 12 -

            Андрею Павлу под Оршей пришло НКВД его арестовать;он же,
        не открывая двери, выскочил в окно, успел убежать и прямиком
        уехал в Сибирь.И хотя жил он там под своей же фамилией, и
        ясно было по документам, что он - из Орши, он НИКОГДА не
        был посажен, ни вызван в Органы, ни подвергнут какому-либо
        подозрению. Ведь существует три вида розыска: всесоюзный,
        республиканский и областной, и почти по половине арестован-
        ных в те эпидемии не стали бы объявлять розыска выше област-
        ного.Намеченный к аресту по случайным обстоятельствам, вроде
        доноса соседа, человек легко заменялся другим соседом.Подоб-
        но А.Павлу и люди , случайно попавшие под облаву или на
        квартиру с засадой и имевшие смелость в те же часы бежать,
        еще до первого допроса - никогда не ловились и не привлека-
        лись;а те, кто оставлся дожидаться справедливости- получал
        срок.И почти все, подавляюще, держались именно так: малодуш-
        но, беспомощно, обреченно.
             Правда и то, что НКВД при отсутствии нужного ему лица,
        брало подписку о невыезде с родственников и ничего, конечно,
        не составляло оформить оставшихся вместо бежавшего.
             Всеобщая невиновность порождает и всеобщее бездействие.
        Может,тебя еще и не возьмут? Может, обойдется? А.И.Ладыженс-
        кий был ведущим преподавателем в школе захолустного Кологри-
        ва. В 37-м году на базаре к нему подошел мужик и от кого-то
        передал: "Александр Иваныч, уезжай, ты в списках!" Но он ос-
        тался: ведь на мне же вся школа держится, и их собственные
        дети у меня учатся - как же они могут меня взять?..(Через
        несколько дней арестован.)Не каждому дано, как Ване Левитс-
        кому, уже в 14 лет понимать: " Каждый честный человек должен
        попасть в тюрьму. Сейчас сидит папа, а вырасту я - и меня
        посадят" (его посадили двадцати трех лет.) Большинство кос-
        неет в мерцающей надежде.Раз ты невиновен - то за что же мо-
        гут тебя брать ?ЭТО ОШИБКА!Тебя уже волокут за шиворот, а ты
        все заклинаешь про себя: "Это ошибка! РАЗбЕРУТСЯ - ВЫПУС-
        ТЯТ!" Других сажают повально, это тоже нелепо, но там еще в
        каждом случае остаются потемки: "а может быть этот как
        раз...?" а уж ты! - ты-то наверняка невиновен!Ты еще расс-
        матриваешь ОРГАНЫ как учреждение человечески-логичное: раз-
        берутся-выпустят.
             И зачем тебе тогда бежать?..И как же можно тебе тогда
        сопротивляться?..ведь ты только ухудшишь свое положение, ты
        помешаешь разобраться в ошибке. Не то, что сопротивляться -
        ты и по лестнице спускаешься на цыпочках, как велено, чтоб
        соседи не слышали.(4)
        ___________________________________________________________
             (4)как потом в лагерях жгло: а что, если бы каждый опе-
        ративник, идя ночью арестовывать, не был бы уверен, вернется
        ли он живым, и прощался бы со своей семьей? Если бы во вре-
        мена массовых  п о с а д о к , например в Ленинграде, когда
        сажали четверть города, люди бы не сидели по своим норкам,
        млея от ужаса при каждом хлопке парадной двери и шагах на
        лестнице - а поняли бы, что терять им уже дальше нечего, и в

                           - 13 -

         И потом - чему именно сопротивляться? Отобранию ли у тебя
        ремня?Или приказанию отойти в угол?Или переступить через
        порожек дома?Арест состоит из мелких околичностей, многочис-
        ленных пустяков - и ни из-за какого в отдельности как будто
        нет смысла спорить (когда мысли арестованного вьются вокруг
        великого вопроса :"за что?!")- а все-то вместе эти околич-
        ности неминуемо и складываются в арест.
             Да мало ли что бывает на душе у свеже-арестованного! -
        ведь это одно стоит книги.Там могут быть чувства, которых мы
        и не заподозрим. Когда арестовали в 1921 году 19-летнюю Ев-
        гению Дояренко, и три молодых чекиста рылись в ее постели, в
        ее комоде с бельем, она оставалась спокойна: ничего нет, ни-
        чего и не найдут. И вдруг они коснулись ее интимного днев-
        ника, которого она даже матери не могла бы показать - и это
        чтение ее строк враждебными чужими парнями поразило ее силь-
        ней, чем вся Лубянка с ее решетками и подвалами.
        И у многих эти личные чувства и привязанности, поражаемые 
        арестом, могут быть куда сильней страха тюрьмы или поли-
        тических мыслей. Человек, внутренне не подготовленный к 
        насилию, всегда слабей насильника. 
             Редкие умницы и смельчаки соображают мгновенно.Директор
        геологического института Академии Наук Григорьев, когда
        пришли его арестовывать в 1948 году, забаррикадировался и
        два часа жег бумаги.
             Иногда главное чувство арестованного - облегчение и да-
       ____________________________________________________________
        своих передних бодро бы делали засады по несколько человек с
        топорами, молотками, кочергами, с чем придется? Ведь заранее
        известно, что эти ночные картузы не с добрыми намерениями
        идут - так не ошибешься, хрястув по душегубцу. Или тот воро-
        нок с одиноким шофером оставшийся на улице - угнать его либо
        скаты проколоть.Органы быстро бы не досчитались сотрудников
        и подвижного состава, и несмотря на всю жажду Сталина - ос-
        тановилась бы проклятая машина!
             Если бы...если бы...Не хватало нам свободолюбия. А еще
        прежде того - осознания истинного положения. Мы истратились
        в одной безудержной вспышке семнадцатого года, а потом СПЕ-
        ШИЛИ покориться, С УДОВОЛЬСТВИЕМ покорялись. (Артур Рэнсом
        описывает один рабочий митинг в Ярославле в 1921 г. Из Моск-
        вы от ЦК к рабочим приехали советоваться по существу спора о
        профсоюзах .Представитель оппозиции Ю.Ларин разъяснял рабо-
        чим, что профсоюз должен быть защитой от администрации, что
        у них есть завоеванные права, на которые никто не имеет пра-
        ва посягнуть.Рабочие отнеслись совершенно равнодушно, просто
        НЕ ПОНИМАЯ , от кого еще нужна им защита и зачем еще нужны
        им права.Когда же выступил представитель генеральной линии и
        клял рабочих за их разболтанность и лень, и требовал жертв,
        сверхурочной бесплатной работы, ограничений в пище, армей-
        ского подчинения заводской администрации - это вызывало во-
        сторг митинга и аплодисменты).Мы просто ЗАСЛУЖИЛИ все даль-
        нейшее.  

                           - 14 -

        же...РАДОСТЬ , но бывало это во времена арестных эпидемий:
        когда вокруг берут и берут таких , как ты, а за тобой все
        что-то не идут, все что- то медлят - ведь это изнеможение,
        это страдание хуже всякого ареста и не только для слабой ду-
        ши. Василий Власов, бесстрашный коммунист, которого мы еще
        помянем не раз, отказавшийся от бегства, предложенного ему
        беспартийными его помощниками, изнемогал от того, что все
        руководство кадыйского района арестовали (1937 г.), а его
        все не брали, все не брали.Он мог принять удар только лбом -
        принял и успокоился, и первые дни ареста чувствовал себя ве-
        ликолепно. - Священник отец Ираклий в 1934г. поехал в Ал-
        ма-Ату навестить ссыльных верующих, а тем временем приходили
        его арестовывать.Когда он возвращался, прихожанки встретили
        его на вокзале и не допустили домой, 8 лет перепрятывали с
        квартиры на квартиру.От этой загнанной жизни священник так
        измучился, что когда его в 1942-м все-таки арестовали - он
        радостно пел Богу хвалу.
             В этой главе мы все говорим о массе, о кроликах, поса-
        женных неведомо за что.Но придется нам в книге еще коснуться
        и тех, кто и в новое время оставался подлинно ПОЛИТИЧЕСКИМ.
        Вера Рыбакова, студентка-социал-демократка, на воле МЕЧТАЛА
        о суздальском изоляторе: только там она рассчитывала встре-
        титься со старшими товарищами (на воле их уже не ос-
       талось) и там выработать свое мировоззрение. Эсерка Екатери-
       на Олицкая в 1924 году даже считала себя недостойной быть
       посаженной в тюрьму:ведь ее прошли лучшие люди России, а она
       еще молода и еще ничего для России не сделала.Но и воля уже
       изгоняла ее из себя.Так обе они шли в тюрьму - с гордостью и
       радостью.
            "Сопротивление!Где же было ваше сопротивление? - бранят
       теперь страдавших те, кто оставался благополучен.
            Да, начинаться ему отсюда, от самого ареста.
            Не началось.

            И вот - вас ведут.При дневном аресте обязательно есть
       этот короткий неповторимый момент, когда вас - неявно, по
       трусливому уговору, или совершенно явно, с обнаженными пис-
       толетами - ведут сквозь толпу между сотнями таких же неви-
       новных и обреченных.И рот ваш не заткнут.И вам можно и неп-
       ременно надо было бы КРИЧАТЬ!Кричать, что вы арестованы! что
       переодетые злодеи ловят людей!что хватают по ложным доносам!
       что идет глухая расправа над миллионами! И слыша такие вык-
       рики много раз на день и во всех частях города, может быть
       сограждане наши ощетинились бы? может аресты не стали бы так
       легки!?
            В 1927-м году, когда покорность еще не настолько раз-
       мягчила наши мозги, на Серпуховской площади днем два чекиста
       пытались арестовать женщину. Она схватила фонарный столб,
       стала кричать, не даваться. Собралась толпа.(Нужна была та-
       кая женщина, но нужна ж была и такая толпа!Прохожие не все
       потупили глаза, не все поспешили шмыгнуть мимо!) Расторопные

                           - 15 -

       эти ребята сразу смутились.Они не могут работать при свете
       общества.Они сели в автомобиль и бежали. (И тут бы женщине
       сразу на вокзал и уехать! А она пошла ночевать домой. И
       ночью отвезли ее на Лубянку.)
            Но с ваших пересохших губ не срывается ни единого зву-
       ка, и минующая толпа беспечно принимает вас и ваших палачей
       за прогуливающихся приятелей.
            Сам я много раз имел возможность кричать.
            На одиннадцатый день после моего ареста три смершев-
       ца-дармоеда, обремененные четырьмя чемоданами трофеев боль-
       ше, чем мною (на меня за долгую дорогу они уже положились),
       привезли меня на Белорусский вокзал Москвы. Назывались они
       спецконвой, на самом деле автоматы только мешали им тащить
       четыре тяжелейших чемодана - добро, награбленное в Германии
       ими самими и их начальниками из контр-разведки СМЕРШ 2- го
       Белорусского фронта, и теперь под предлогом конвоирования
       меня отвозимое семьям в Отечество. Пятый чемодан безо всякой
       охоты тащил я, в нем везлись мои дневники и творения - улики
       на меня.
            Они все трое не знали города, и я должен был выбирать
       кратчайшую дорогу к тюрьме, я сам должен был привести их на
       Лубянку, на которой они никогда не были (а я ее путал с ми-
       нистерством иностранных дел).
            После суток в контр-разведке фронтовой, где однокамер-
       ники меня уже образовали (в следовательских обманах, угро-
       зах, битье;в том , что однажды арестованного никогда не вы-
       пускают назад;в неотклонимости десятки) - я чудом вырвался
       вдруг и вот уже четыре дня еду как вольный, и среди вольных,
       хотя бока мои уже лежали на гнилой соломе у параши, хотя
       глаза мои уже видели избитых и бессонных, уши слышали исти-
       ну, рот отведал баланды - почему ж я молчу? почему ж я не
       просвещаю обманутую толпу в мою последнюю гласную минуту?
            Я молчал в польском городе Бродницы - но, может быть,
       там не понимают по-русски? Я ни слова не крикнул на улицах
       Белостока - но, может быть поляков это все не касается? Я ни
       звука не проронил на станции Волковыск - но она была мало-
       людна. Я как ни в чем не бывало шагал с этими разбойниками
       по минскому перрону - но вокзал еще разорен. А теперь я вво-
       жу за собой смершевцев в белокупольный круглый верхний вес-
       тибюль метро Белорусского-радиального, он залит электричест-
       вом, и снизу вверх навстречу нам двумя параллельными эскала-
       торами поднимаются густо-уставленные москвичи.Они, кажется,
       все смотрят на меня! они бесконечной лентой оттуда, из глу-
       бины незнания - тянутся, тянутся, под сияющий купол ко мне
       хоть за словечком истины - так что ж я молчу??!..
            А у каждого всегда дюжина гладеньких причин, почему он
       прав, что не жертвует собой.
            Одни еще надеются на благополучный исход и криком своим
       боятся его нарушить (ведь к нам не поступают вести из потус-
       тороннего мира, мы уже не знаем,что с самого мига взятия на-
       ша судьба уже решена почти по худшему варианту, и ухудшить

                           - 16 -

       ее нельзя).Другие еще не дозрели до тех понятий, которые
       слагаются в крик к толпе. Ведь это только у революционера
       его лозунги на губах и сами рвутся наружу, а откуда они у
       смирного, ни в чем не замешанного обывателя? он просто НЕ
       ЗНАЕТ, ЧТО ему кричать. И наконец, еще есть разряд людей, у
       которых грудь слишком переполнена, глаза слишком много виде-
       ли, чтобы можно было выплеснуть это озеро в нескольких бесс-
       вязных выкриках.
            А я - я молчу еще по одной причине: потому, что этих
       москвичей, уставивших ступеньки двух эскалаторов, мне все
       равно мало - мало! Тут мой вопль услышат двести, дважды
       двести человек - а как же с двумястами миллионами? ..Смутно
       чудится мне, что когда-нибудь закричу я двумстам миллионам...
            А пока, не раскрывшего рот, эскалатор неудержимо свола-
       кивает меня в преисподнюю.
            И еще я в Охотном ряду смолчу. 
            Не крикну около "Метрополя".
            Не взмахну руками на Голгофской Лубянской площади...
                        *
                       * *

            У меня был, наверно, самый легкий вид ареста, какой
       только можно себе представить.Он не вырвал меня из объятий
       близких, не оторвал от дорогой нам домашней жизни.Дряблым
       европейским февралем он выхватил меня из нашей узкой стрелки
       к Балтийскому морю, где окружили не то мы немцев, не то они
       нас - и лишил только привычного дивизиона да картины трех
       последних месяцев войны.
            Комбриг вызвал меня на КП, спросил зачем-то мой писто-
       лет, я отдал, не подозревая никакого лукавства,- и вдруг из
       напряженной неподвижной в углу офицерской свиты выбежало
       двое контр-разведчиков, в несколько прыжков пересекло комна-
       ту и четырьмя руками одновременно хватаясь за звездочку на
       шапке, за погоны, за ремень, за полевую сумку, драматически
       закричали:
            -Вы - арестованы!!
            И обожженный и проколотый от головы к пяткам, я не на-
       шелся ничего умней, как: 
            -Я? За что?!..
            Хотя на этот вопрос не бывает ответа, но вот удивитель-
       но - я его получил!Это стоит упомянуть потому, что уж слиш-
       ком непохоже на наш обычай. Едва смершевцы кончили меня пот-
       рошить, вместе с сумкой отобрали мои политические письменные
       размышления, и , угнетаемые дрожанием стекол от немецких
       разрывов, подталкивали меня скорей к выходу, - раздалось
       вдруг твердое обращение ко мне - да! через этот глухой обруб
       между остававшимися и мною, обруб от тяжело упавшего слова 
       "арестован" , через эту чумную черту, через которую уже ни
       звука не смело просочиться, - перешли немыслимые, сказочные
       слова комбрига!
            -Солженицын.Вернитесь.

                           - 17 -

            И я крутым поворотом выбился из рук смершевцев и шагнул
       к комбригу назад.Я его мало знал, он никогда не снисходил до
       простых разговоров со мной.Его лицо всегда выражало для меня
       приказ, команду, гнев. А сейчас оно задумчиво осветилось -
       стыдом ли за свое подневольное участие в грязном деле? поры-
       вом стать выше всежизненного жалкого подчинения? Десять дней
       назад из м е ш к а , где оставался его огневой дивизион,
       двенадцать тяжелых орудий, я вывел почти что целой свою раз-
       вед-батарею - и вот тепрь он должен был отречься от меня пе-
       ред клочком бумаги с печатью?
            -У вас... - веско спросил он, - есть друг на Первом Ук-
       раинском фронте?
            -Нельзя!..Вы не имеете права! - закричали на полковника
       капитан и майор контр-разведки.Испуганно сжалась свита штаб-
       ных в углу, как бы боясь разделить неслыханную опрометчи-
       вость комбрига ( а политотдельцы - и готовясь дать на комб-
       рига материал).Но с меня уже было довольно : я сразу понял,
       что я арестован за переписку с моим школьным другом, и по-
       нял, по каким линиям ждать мне опасности.
            И хоть на этом мог бы остановиться Захар Георгиевич
       Травкин!Но нет!Продолжая очищаться и распрямляться перед са-
       мим собою, он поднялся из-за стола(он никогда не вставал
       навстречу мне в той прежней жизни!), через чумную черту про-
       тянул мне руку (вольному, он никогда ее мне не протягивал! )
       и, с отепленностью всегда сурового лица сказал бесстрашно,
       раздельно: 
            -Желаю вам - счастья - капитан!
            Я не только не был уже капитаном, но я был разоблачен-
       ный враг народа (ибо у нас всякий арестованный уже с момента
       ареста и полностью разоблачен).Так он желал счастья - вра-
       гу?..
            Дрожали стекла.Немецкие разрывы терзали землю метрах в
       двухстах, напоминая, что этого не могло бы случиться там
       глубже на нашей земле, под колпаком устоявшегося бытия, а
       только под дыханием близкой и ко всем равной смерти.(5)
            Эта книга не будет воспоминаниями о собственной жизни.
       Поэтому я не буду рассказывать о забавнейших подробностях
       моего ни на что не похожего ареста. В ту ночь смершевцы сов-
       сем отчаялись разобраться в карте (они никогда в ней и не
       разбирались),и с любезностями вручили ее мне и просили гово-
       рить шоферу, как ехать в армейскую контр-разведку. Себя и их
       я сам привез в эту тюрьму и в благодарность был тут же поса-
       жен не просто в камеру, а в карцер.Но вот об этой кладовочке
       немецкого крестьянского дома, служившей временным карцером,
       нельзя упустить. 
            Она имела длину человеческого роста, а в ширину -троим 
       ___________________________________________________________
            (5) И вот удивительно: человеком все-таки МОЖНО быть! -
       Травкин не пострадал.Недавно мы с ним радушно встретились и
       познакомились впервые.Он - генерал в отставке и ревизор в
       союзе охотников. 

                           - 18 -

       лежать тесно, а четверым - впритиску. Я как раз был четвер-
        тым, втолкнут уже после полуночи, трое лежавших поморщились
        на меня со сна при свете керосиновой коптилки и подвинулись.
        Так на истолченной соломке пола стало нас восемь сапог к
        двери и четыре шинели. Они спали, я пылал.Чем самоуверенней
        я был капитаном пол-дня назад, тем больней было защемиться
        на дне этой каморки. Раз другой ребята просыпались от затек-
        лости бока, и мы разом переворачивались. 
             К утру они отоспались, зевнули, крякнули, подобрали но-
        ги, рассунились в разные углы, и началось знакомство.
             -А ты за что?
             Но смутный ветерок настороженности уже опахнул меня под
        отравленной кровлею СМЕРШа, и я простосердечно удивился: 
             -Понятия не имею.Рази ж говорят, гады?
             Однако сокамерники мои - танкисты в черных мягких шле-
        мах, не скрывали.Это были три честных, три немудрящих сол-
        датских сердца - род людей, к которым я привязался за годы
        войны, будучи сам и сложнее и хуже. Все трое они были офице-
        рами.Погоны их тоже были сорваны с озлоблением, кое-где тор-
        чало и нитяное мясо.На замызганных гимнастерках светлые пят-
        на были следы свинченных орденов, темные и красные рубцы на
        лицах и руках- память ранений и ожогов. Их дивизион на беду
        пришел ремонтироваться сюда, в ту же деревню, где стояла
        контр-разведка СМЕРШ 48-й Армии.Отволгнув от боя, который
        был позавчера, они вчера выпили и на задворках деревни вло-
        мились в баню, куда, как они заметили, пошли мыться две за-
        бористые девки.От их плохопослушных пьяных ног девушки успе-
        ли, полуодевшись, ускакать.Но оказалась одна из них не
        чья-нибудь, а - начальника контр-разведки Армии.
             Да!Три недели уже война шла в Германии, и все мы хорошо
        знали:окажись девушки немки - их можно было изнасиловать,
        следом расстрелять, и это было бы почти боевое отличие; ока-
        жись они польки или наши угнанные русачки - их можно было бы
        во всяком случае гонять голыми по огороду и хлопать по ляж-
        кам - забавная шутка, не больше.Но поскольку эта была "по-
        ходно-полевая жена" начальника контр-разведки - с трех бое-
        вых офицеров какой-то тыловой сержант сейчас же злобно сор-
        вал погоны, утвержденные им приказом по фронту, снял ордена,
        выданные Президиумом Верховного Совета - и теперь этих вояк,
        прошедших всю войну и смявших, может быть, не одну линию
        вражеских траншей, ждал суд военного трибунала, который без
        их танка еще б и не добрался до этой деревни.
             Коптилку мы погасили, и так уж она сожгла все, чем нам
        тут дышать. В двери был прорезан волчок величиной с почтовую
        открытку, и оттуда падал непрямой свет коридора. Будто бес-
        покоясь, что с наступлением дня нам в карцере станет слишком
        просторно, к нам тут же подкинули пятого.Он вшагнул в но-
        венькой красноармейской шинели, шапке тоже новой, и, когда
        стал против волчка, явил нам курносое свежее лицо с румянцем
        во всю щеку.

                           - 19 -

             -Откуда,брат?Кто такой?
             -С той стороны, - бойко ответил он. - Шпиен.
             -Шутишь? - обомлели мы. (Чтобы шпион и сам об этом го-
        ворил - так никогда не писали Шейнин и братья Тур!)
             -Какие могут быть шутки в военное время! - рассудитель-
        но вздохнул паренек. -А как из плена домой вернуться? - ну,
        научите.
             Он едва успел начать нам рассказ, как его сутки назад
        немцы перевели через фронт, чтоб он тут шпионил и рвал мос-
        ты, а он тотчас же пошел в ближайший батальон сдаваться, и
        бессоный измотанный комбат никак ему не верил, что он шпион,
        и посылал к сестре выпить таблеток - вдруг новые впечатления
        ворвались к нам:
             -На оправку!Руки назад! - звал через распахнувшуюся
        дверь старшина-лоб, вполне бы годный перетягивать хобот
        122-х милиметровой пушки.
             По всему крестьянскому двору уже расставлено было оцеп-
        ление автоматчиков, охранявшее указанную нам тропку в обход
        сарая.Я взрывался от негодования, что какой-то невежа-стар-
        шина смел командовать нам, офицерам, "руки назад",но танкис-
        ты взяли руки назад, и я пошел вослед.
             За сараем был маленький квадратный загон с еще нестаяв-
        шим утоптанным снегом - и весь он был загажен кучками чело-
        веческого кала, так беспорядочно и густо по всей площади,
        что нелегка была задача - найти где бы поставить две ноги и
        присесть. Все же мы разобрались и в разных местах присели
        все пятеро. Два автоматчика угрюмо выставили против нас,
        низко присевших, автоматы, а старшина, не прошло минуты,
        резко понукал:
             -Ну, поторапливайся! У нас быстро оправляются!
             Невдалеке от меня сидел один из танкистов, ростовчанин,
        рослый хмурый старший лейтенант.Лицо его было зачернено на-
        летом металлической пыли или дыма, но большой красный шрам
        через щеку хорошо на нем заметен.
             -Где это у вас? - тихо спросил он, не выказывая намере-
        ния торопиться в карцер, пропахший керосином.
             -В контр-разведке СМЕРШ! - гордо и звончей, чем требо-
        валось, отрубил старшина. (Контрразведчики очень любили это
        бесвкусно-сляпанное - из "смерть шпионам!" - слово.Они нахо-
        дили его пугающим.)
             -А у нас - медленно, - раздумчиво ответил старший лей-
        тенант. Его шлем сбился назад, обнажая на голове еще не сос-
        триженные волосы. Его одубелая фронтовая задница была подс-
        тавлена приятному холодному ветерку. 
             -Где это - у вас? - громче, чем нужно, гавкнул старши-
        на. 
             -В Красной Армии, - очень спокойно ответил старший лей-
        тенант с корточек, меряя взглядом несостоявшегося хоботного.

             Таковы были первые глотки моего тюремного дыхания.

                               - 20 -

                                 11

                     ИСТОРИЯ НАШЕЙ КАНАЛИЗАЦИИ

             Когда теперь бранят произвол культа, то упираются все
        снова и снова в настрявшие 37-й -38-й годы.И так это начина-
        ет запоминаться, как будто ни ДО не сажали, ни ПОСЛЕ, а
        только вот в 37-м -38-м.
             Не имея в руках никакой статистики, не боюсь, однако,
        ошибиться, сказав: поток 37-го -38-го ни единственным не
        был, ни даже главным, а только может быть - одним из трех
        самых больших потоков, распиравших мрачные вонючие трубы на-
        шей тюремной канализации.
             ДО него был поток 29-го-30-го годов, с добрую Обь, про-
        толкнувший в тундру и тайгу миллиончиков пятнадцать мужиков
        (а как бы и не поболе).Но мужики - народ бессловесный, бес-
        письменный, ни жалоб не написали ни мемуаров. С ними и сле-
        дователи по ночам не корпели, на них и протоколов не тратили
        - довольно и сельсоветского постановления.Пролился этот по-
        ток, всосался в вечную мерзлоту,и даже самые горячие умы о
        нем почти не вспоминают.Как если бы русскую совесть он даже
        и не поранил.А между тем не было у Cталина (и у нас с вами)
        преступления тяжелей.
             И ПОСЛЕ был поток 44-го - 46-го годов, с добрый Енисей:
        гнали по сточным трубам целые нации и еще миллионы и миллио-
        ны - побывавших (из-за нас же!) в плену, увезенных в Герма-
        нию и вернувшихся потом.(Это Сталин прижигал раны, чтоб они
        поскорей заструпились и не стало бы надо всему народному те-
        лу отдохнуть, раздышаться, подправиться.) Но и в этом потоке
        народ был больше простой и мемуаров не написал.
             А поток 37-го года прихватил и понес на Архипелаг также
        и людей с положением, людей с партийным прошлым, людей с об-
        разованием, да вокруг них много пораненных осталось в горо-
        дах, и сколькие с пером! - и все теперь вместе пишут, гово-
        рят, вспоминают :тридцать седьмой! Волга народного горя!
             А скажи крымскому татарину, калмыку или чечену - "трид-
        цать седьмой" - он только плечами пожмет. А Ленинграду что
        тридцать седьмой, когда прежде был тридцать пятый? А повтор-
        никам или прибалтам не тяжче был 48-й - 49-й? И если попрек-
        нут меня ревнители стиля и географии, что еще упустил я в
        России реки, так и потоки еще не названы, дайте страниц! Из
        потоков и остальные сольются.
             Известно, что всякий орган без упражнения отмирает.
             Итак, если мы знаем, что ОРГАНЫ (этим гадким словом они
        назвали себя сами ), воспетые и приподнятые надо всем живу-
        щим, не отмирали ни единым щупальцем, но напротив наращивали
        их и крепли мускулатурой, - легко догадаться, что они упраж-
        нялись ПОСТОЯННО.
             По трубам была пульсация - напор то выше проектного, то
        ниже, но никогда не оставались пустыми тюремные кана-
        лы.Кровь, пот и моча - в которые были выжаты мы - хлестали

                           - 21 -

        по ним постоянно.История этой канализации есть история неп-
        рерывного заглота и течения, только половодья сменялись ме-
        женями и опять половодьями, потоки сливались то большие, то
        меньшие, еще со всех сторон текли ручейки, ручеечки, стоки
        по желобкам и просто отдельные захваченные капельки.
             Приводимый дальше повременной перечень, где равно упо-
        минаются и потоки, состоявшие из миллионов арестованных и
        ручейки из простых неприметных десятков - очень еще не по-
        лон, убог, ограничен моей способностью проникнуть в прошлое.
        Тут потребуется много дополнений от людей знающих и остав-
        шихся в живых.

                           *
                          * *

             В этом перечне труднее всего НАЧАТЬ.И потому, что чем
        глубже в десятилетия, тем меньше осталось свидетелей, молва
        загасла и затемнилась, а летописей нет или под замком.И по-
        тому что не совсем справедливо рассматривать здесь в едином
        ряду и годы особого ожесточения (гражданская война ) и пер-
        вые мирные годы, когда ожидалось бы милосердие.
             Но еще и до всякой гражданской войны увиделось, что
        Россия в таком составе населения, как она есть, ни в какой
        социализм, конечно, не годится, что она вся загажена. Один
        из первых ударов диктатуры пришелся по кадетам (при царе -
        крайняя зараза революции, при власти пролетариата - крайняя
        зараза реакции ).В конце ноября 17 года, в первый несостояв-
        шийся срок созыва Учредительного Собрания, партия кадетов
        была объявлена вне закона, и начались аресты их.Около того
        же времени проведены посадки "Союза Учредительного Собра-
        ния", системы "солдатских университетов".
             По смыслу и духу революции легко догадаться, что в эти
        месяцы наполнялись Кресты, Бутырки и многие родственные им
        провинциальные тюрьмы - крупными богачами;видными обществен-
        ными деятелями, генералами и офицерами ;да чиновниками ми-
        нистерств и всего государственного аппарата, не выполняющими
        распоряжений новой власти. Одна из первых операций ЧК -
        арест стачечного комитета Всероссийского союза служащих.
        Один из первых циркуляров НКВД,декабрь 1917 г..: "Ввиду са-
        ботажа чиновников...проявить максимум самодеятельности на
        местах, НЕ ОТКАЗЫВАЯСЬ от конфискаций, принуждения и арес-
        тов".(1)
             И хотя В.И.Ленин в конце 1917 г. для установления "
        строго революционного порядка" требовал "беспощадно подав-
        лять попытки анархии со стороны пьяниц, хулиганов, контрре-
        волюционеров и других лиц ", (2) т.е. главную опасность Ок-
        тябрьской революции он ожидал от пьяниц, а контрреволюционе-
        ры толпились где-то там в третьем ряду,- однако он же ставил
        задачу и шире.В статье "Как организовать соревнование" (7 и
        10 января 1918 г.) В.И. Ленин провозгласил общую единую цель

                           - 22 -

        "очистки земли российской от всяких вредных насекомых" (3) И
        под насекомыми он понимал не только всех классово-чуждых, но
        также и "рабочих, отлынивающих от работы", например набор-
        щиков питерских партийных типографий.(Вот что делает даль
        времени.Нам сейчас и понять трудно, как рабочие, едва став
        диктаторами, тут же склонились отлынивать от работы на себя
        самих).А еще :" ..в каком квартале большого города,на какой
        фабрике, в какой деревне...нет...саботажников, назывющих
        себя интеллигентами?"(4) Правда, формы очистки от насекомых
        Ленин в этой статье предвидел разнообразные: где посадят,
        где поставят чистить сортиры, где " по отбытии карцера выда-
        дут желтые билеты" , где расстреляют тунеядца; тут на выбор
        - тюрьма " или наказание на принудительных работах тягчайше-
        го вида". (5) Хотя усматривая и подсказывая основные направ-
        ления кары, Владимир Ильич предлагал нахождение лучших мер
        очистки сделать объектом соревнования "коммун и общин".
             Кто попадал под это широкое определение насекомых, нам
        сейчас не исследовать в полноте: слишком неединообразно было
        российское население, и встречались среди него обособленные,
        совсем не нужные , а теперь и забытые малые группы. Насеко-
        мыми были , конечно, земцы. Насекомыми были кооператоры. Все
        домовладельцы.Немало насекомых было среди гимназических пре-
        подавателей. Сплошь насекомые обседали церковные приходские
        советы, насекомые пели в церковных хорах.Насекомые были все
        священники, а тем более- все монахи и монахини.Но и те толс-
        товцы, которые , поступая на советскую службу или скажем на
        железную дорогу, не давали обязательной письменной- присяги
        защищать советскую власть с оружием в руках- также выявляли 
        себя как насекомые (и мы еще увидим случаи суда над ними).К
        слову пришлись железные дороги - так вот очень много насе-
        комых скрывалось под железнодорожной формой, и их необходимо
        было выдергивать, а кого и шлепать. А телеграфисты, те поче-
        му-то в массе своей были заядлые насекомые, несочувственные
        к Советам.Не скажешь доброго и о ВИКЖЕЛе, и о других профсо-
        юзах, часто переполненных насекомыми, враждебными рабочему
        классу.
             Даже те группы, что мы перечислили, вырастают уже в ог-
        ромное число - на несколько лет очистительной работы.
             А сколько всяких окаянных интеллигентов, неприкаянных
        студентов, разных чудаков, правдоискателей и юродивых, от
        которых еще Петр 1 тщился очистить Русь и которые всегда ме-
        шают стройному строгому Режиму?
             И невозможно было бы эту санитарную очистку произвести,
        ___________________________________________________________ 
        (1) "Вестник НКВД", 1917 ,N1,стр.4
        (2)  Ленин, Собрание соч., 5 изд.,т.35, стр.68
        (3) там же, стр.204
        (4) там же, стр.204
        (5) там же, стр.203
        ___________________________________________________________

                           - 23 -

        да еще в условиях войны, если бы пользовались устарелыми
        процессуальными формами и юридическими нормами. Но форму
        приняли совсем новую: внесудебную расправу, и неблагодарную
        эту работу самоотверженно взвалила на себя ВЧК - Часовой Ре-
        волюции, единственный в человеческой истории карательный ор-
        ган, совместивший в одних руках: слежку, арест, следствие,
        прокуратуру, суд и исполнение решения.
             В 1918 году, чтобы ускорить также и культурную победу
        революции, начали потрошить и вытряхивать мощи святых угод-
        ников и отбирать церковную утварь. В защиту разоряемых цер-
        квей и монастырей вспыхивали народные волнения. Там и сям
        колоколили набаты, и провославные бежали, кто и с палками.
        Естественно приходилось кого расходовать на месте, а кого
        арестовывать.
             Размышляя теперь над 1918-м -20-м годами, затрудняемся
        мы , относить ли к тюремным потокам всех тех, кого расшлепа-
        ли не доведя до тюремной камеры?И в какую графу всех тех,
        кого комбеды убирали за крылечком сельсовета или на дворовых
        задах? Успевали ли стать хоть ногою на землю Архипелага
        участники заговоров, раскрывавшихся гроздьями, каждая губер-
        ния свой (два рязанских, костромской,вышневолоцкий, велижс-
        кий, несколько киевских, несколько московских, саратовский,
        черниговский, астраханский,селигерский, смоленский, бобруйс-
        кий, тамбовский кавалерийский, чембарский, великолукский,
        мстиславльский и другие ) или не успевали и потому не отно-
        сятся к предмету нашего исследования? Минуя подавление зна-
        менитых мятежей ( Ярославский, Муромский, Рыбинский, Арза-
        масский) мы некоторые события знаем только по одному назва-
        нию - например, Колпинский расстрел в июне 1918 г. - что
        это?кого это?..И куда записывать?
             Немалая трудность и решить: сюда ли, в тюремные потоки,
        или в баланс Гражданской войны отнести десятки тысяч залож-
        ников, этих ни в чем лично не обвиненных и даже карандашом
        по фамилиям не переписанных мирных жителей, взятых на унич-
        тожение во страх и месть военному врагу или восставшей мас-
        се?После 30.8.18 НКВД дал указания на места " немедленно
        арестовать всех правых эсеров, а из буржуазии и офицерства
        взять значительное количество заложников".(6) (Ну, как если
        бы, например, после покушения группы Александра Ульянова бы-
        ла бы арестована не она только, но и все студенты в России и
        значительное количество земцев.Постановлением Совета Оборо-
        ны от 15 .2.19 - очевидно, под председательством Ленина? -
        предложено ЧК и НКВД брать заложниками крестьян тех местнос-
        тей, где расчистка снега с железнодорожных путей "произво-
        дится не вполне удовлетворительно" - с тем, " что если рас-
        чистка снега не будет произведена, они будут расстреляны".(7) 

       __________________________________________________________
           (6) Вестник НКВД ,1918,N21-22,стр.1
           (7) Декреты советской власти, т.4, М.1968,стр.627
        ___________________________________________________________

                           - 24 -

         Постановлением СНК конца 1920 г. разрешено брать залож-
        никами и социал-демократов.

             Но даже узко следя лишь за обычными арестами, мы должны
        отметить, что уже с весны 1918 года полился многолетний неп-
        рерываемый поток изменников-социалистов. Все эти партии -
        эсеров, меньшевиков, анархистов, народных социалистов, они
        десятилетиями только притворялись революционерами, только
        носили личину - и на каторгу для этого шли, все притворя-
        лись.И лишь в порывистом ходе революции сразу обнаружилась
        буржуазная сущность этих социал-предателей.Естественно же
        было приступить к их арестам! Вскоре за кадетами, за разго-
        ном Учредительного Собрания, обезоружением Преображенского и
        других полков, стали брать помалу, сперва потихоньку, и эсе-
        ров с меньшевиками. С 14 июня 1918 года., дня исключения изо
        всех советов, эти аресты пошли гуще и дружней. С 6 июля -
        туда же погнали и левых эсеров, коварнее и дольше притворяв-
        шихся союзниками единственной последовательной партии проле-
        тариата. С тех пор достаточно было на любом заводе или в лю-
        бом городке рабочего волнения, недовольства, забастовки ( их
        много было уже летом 1918-го, а в марте 1921-го они сотрясли
        Петроград, Москву, потом Кронштадт и вынудили НЭП ),чтобы
        одновременно с успокоением, уступками, удовлетворением спра-
        ведливых требований рабочих - ЧК неслышно бы выхватывало но-
        чами меньшевиков и эсеров как истинных виновников этих вол-
        нений.Летом 1918, в апреле и октябре 1919-го густо сажали
        анархистов. В 1919-м году была посажена вся досягаемая часть
        эсеровского ЦК - и досидела в Бутырках до своего процесса в
        1922-м. В том же 1919 г. видный чекист Лацис писал о меньше-
        виках : "Такие люди нам больше,чем мешают.Вот почему мы уби-
        раем их с дороги, чтобы не путались под ногами...Мы их сажа-
        ем в укромное местечко, в Бутырки и заставляем отсиживаться,
        пока не кончится борьба труда с капиталом". (8) В том же
        1919-м посадили также делегатов беспартийного рабочего съез-
        да (из-за чего он и не состоялся). (9)
             Уже в 1919 году была понята и вся подозрительность на-
        ших русских возвращающихся из заграницы (зачем? с каким за-
        данием?) - и так сажались приезжавшие офицеры экспедиционно-
        го (во Франции) русского корпуса.
             В 19-м году с широким заметом вокруг истинных и псев-
        до-заговоров ("Национальный Центр",Военный Заговор) в Моск-
        ве, в Петрограде и в других городах расстреливали по спискам
        (то есть брали вольных сразу для расстрела) и просто гребли
        в тюрьму интеллигенцию, так называемую околокадетскую. А что
        значит "околокадетская"?Не монархическая и не социалистичес-
        кая,то есть: все научные круги, все университетские, все ху-
        удожественные, литературные да и вся инженерия.Кроме крайних
        писателей, кроме богословов и теоретиков социализма, вся ос-
        тальная интеллигенция,80 процентов ее, и была "околокадетс-
        кой".Сюда ,по мнению Ленина, относился ,например, Короленко-
        "жалкий мещанин, плененный буржуазными предрассудками",(10)

                           - 25 -

        " таким "талантам" не грех посидеть недельки в тюрьме".(11)
        Об отдельных арестованных группах мы узнаем из протестов
        Горького. 15.9.19 Ильич отвечает ему: "...для нас ясно, что
        и тут ошибки были", но "Какое бедствие,подумаешь!Какая несп-
        раведливость!" и советует Горькому не "тратить себя на хны-
        канье сгнивших интеллигентов".(12)
             С января 1919 года введена продразверстка, и для сбора
        ее составляются продотряды. Они встретили повсюдное сопро-
        тивление деревни - то упрямо-уклончивое, то бурное. Подавле-
        ние этого противодействия тоже дало (не считая расстрелянных
        на месте) обильный поток арестованных в течение двух лет.
             Мы сознательно обходим здесь всю ту большую часть по-
        мола ЧК,Особотделов и Ревтрибуналов, которая связана была с
        продвижением линии фронта, с занятием городов и областей.Та
        же директива НКВД от 30.8.18 направляла усилия " к безуслов-
        ному расстрелу всех замешанных в белогвардейской работе".
        Но иногда теряешься: как правильно разграничивать? Если с
        лета 1920 года, когда Гражданская война еще не вся и не всю-
        ду кончена, но на Дону уже кончена,оттуда, из Ростова и Но-
        вочеркасска, во множестве отправляют офицеров в Архангельск,
        а дальше баржами на Соловки (и,говорят, несколько барж по-
        топлено в Белом море) как впрочем, и в Каспийском море  - 
        то относить ли это все еще к Гражданской войне или к началу
        мирного строительства? Если в том же году в Новочеркасске
        расстреливают беременную офицерскую жену за укрытие мужа, то
        по какому разряду ее списывать?

             В мае 1920 года известно постановление ЦК " о подрывной
        деятельности в тылу". Из опыта мы знаем, что всякое такое
        постановление есть импульс к новому всеместному потоку арес-
        тантов, есть внешний знак потока. 
             Особой трудностью ( но и особым достоинством!) в орга-
        низации этих всех потоков было до 1922 года отсутствие Уго-
        ловного Кодекса, какой-либо системы уголовных законов. Одно
        лишь революционное правосознание (но всегда безошибочно!)
        руководило изымателями и канализаторами: кого брать и что с
        ними делать.

             В этом обзоре не будут прослеживаться потоки уголовни-
        ков и бытовиков и поэтому только напомним, что всеобщие бед-
        ствия и недостачи при перестройке администрации учреждений
        и всех законов лишь могли сильно увеличить число краж, раз-
        бойных нападенией, насилий, взяток и перепродаж (спекуля-
        ____________________________________________________________
             (8) М.Я.Лацис - "2 года борьбы на внутреннем фронте".
        Популярный обзор деятельности ЧК. -ГИЗ,М,1920,стр. 61.
             (9) там же, стр.60
             (10) Ленин,5 изд.,т. 51, стр.47,48
             (11) там же , стр.48
             (12) там же,стр.49
        ____________________________________________________________

                           - 26 -

        ций). Хотя и не столь опасные существованию Республики, эти
        уголовные преступления тоже частично преследовались, и свои-
        ми арестантскими потоками увеличивали потоки контрреволюцио-
        неров.А была спекуляция и совершенно политического характе-
        ра, как указывал декрет Совнаркома за подписью Ленина от
        22.7.18: "виновные в сбыте, скупке или хранении для сбыта в
        виде промысла продуктов питания,монополизированных Республи-
        кой (крестьянин хранит хлеб - для сбыта в виде промысла, а
        какой же его промысел?? -А.С.) ...лишение свободы на срок
        не менее 10 лет, соединенное с тягчайшими принудительными
        работами и конфискацией всего имущества".
             С того лета черезсильно напрягшаяся деревня год за го-
        дом отдавала урожай безвозмездно.Это вызвало крестьянские
        восстания (13), а стало быть подавление их и новые аресты. В
        1920 году мы знаем (не знаем...) процесс "Сибирского
        Крестьянского Союза", в конце же 20-го происходит и предва-
        рительный разгром тамбовского крестьянского восстания. (Тут
        судебного процесса не было.)

             Но главная доля людских изъятий из тамбовских деревень
        приходится на июнь 1921 года. По Тамбовской губернии раски-
        нуты были концентрационные лагеря для семей крестьян, участ-
        вующих в восстании. Куски открытого поля обтягивались стол-
        бами с колючей проволокой, и три недели там держали каждую
        семью, заподозренную в том, что мужчина из нее - в восста-
        нии. Если за три недели тот не являлся, чтобы своей головой
        выкупить семью, - семью ссылали.(14)

             Еще ранее, в марте 1921-го, на острова Архипелага через
        Трубецкой бастион Петропавловской крепости, отправлены были
        за вычетом расстрелянных, матросы восставшего Кронштадта.
             Тот 1921 г. начался с приказа ВЧК N10 ( от 8.1.21): " в
        отношении буржуазии репрессии усилить!" Теперь когда кончи-
        лась гражданская война, не ослабить репрессии,но усилить!
        Как это выглядело в Крыму, сохранил нам Волошин в некоторых
        стихах.

             Летом 1921 года был арестован Общественный Комитет Со-
        действия Голодающим (Кускова, Прокопович,Кишкин и др.), пы-
        тавшийся остановить надвижение небывалого голода на Россию.
        Дело в том, что эти кормящие руки были н е  т е руки, кото-
        рым можно было разрешить кормить голодных. Пощаженный пред-
        седатель этого Комитета умирающий Короленко назвал разгром
        комитета - "худшим из политиканств, правительственным поли-
        тиканством"  ( письмо Горькому 14.9.21) ( И Короленко же  
        __________________________________________________________
             (13)"Самая трудолюбивая часть народа положительно иско-
        ренялась" (Короленко, письмо Горькому от 10-8-21) 
             (14) Журнал "Война и революция" - 1926, N7/8. Тухачевс-
        кий - " Борьба с контрреволюционными восстаниями". 
        ___________________________________________________________

                           - 27 -

        напоминает нам важную особенность тюрьмы 1921 г. (15) - "
        она вся пропитана тифом". Так подтверждает Скрипникова и
        другие, сидевшие тогда.)
             В том, 1921-м году уже практиковались и аресты студен-
        тов (например, Тимирязевская Академия, группа Е.Дояренко )
        за "критику порядков" (не публичную, но в разговорах между
        собой).Таких случаев было еще, видимо, немного, потому что
        указанную группу допрашивали сами Менжинский и Ягода).
             В том же,1921-м, расширились и унаправились аресты ино-
        партийцев. Уже, собственно, поконали все политические партии
        России, кроме победившей. (О, не рой другому яму!) А чтобы
        распад партий был необратим - надо было еще, чтобы распались
        и сами члены этих партий, тела этих членов.
             Ни один гражданин российского государства, когда-либо
        вступивший в иную партию, не в большевики, уже судьбы своей
        не избежал, он был обречен (если не успевал, как Майский или
        Вышинский, по доскам крушения перебежать в коммунисты.) Он
        мог быть арестован не в первую очередь, он мог дожить ( по
        степени своей опасности) до 1922-го, до 32-го или даже до
        37-го года, но списки хранились, очередь шла, очередь дохо-
        дила, его арестовывали или только любезно приглашали и зада-
        вали единственный вопрос: состоял ли он...от...до..? (Бывали
        вопросы и о его враждебной деятельности, но первый вопрос
        решал все, как это ясно нам теперь через десятилетия.)Дальше
        разная могла быть судьба. Иные попадали сразу в один из зна-
        менитых царских централов (счастливым образом централы все
        хорошо сохранились, и некоторые социалисты попадали даже в
        те самые камеры и к тем же надзирателям, которых знали уже).
        Иным предлагали проехать в ссылку - о, ненадолго, годика на
        два-на три. А то еще мягче: только получить минус (столь-
        ко-то городов), выбрать самому себе местожительство, но уж
        дальше, будьте ласковы, жить в этом месте прикреплено и
        ждать воли ГПУ.   
             Операция эта растянулась на многие годы, потому что
        главным условием ее была тишина и незамечаемость. Важно было
        неукоснительно очищать Москву, Петроград, порты, промышлен-
        ные центры, а потом просто уезды от всех иных видов социа-
        листов. Это был грандиозный беззвучный пасьянс, правила ко-
        торого были совершенно непонятны современникам, очертания
        которого мы можем оценить только теперь. Чей-то дальновидный
        ум это спланировал, чьи-то аккуратные руки, не пропуская ни
        мига, подхватывали карточку, отбывшую три года в одной кучке
        и мягко перекладывали ее в другую кучку.Тот, кто посидел в
        централе - переводился в ссылку (и куда-нибудь подальше),
        кто отбыл "минус" - в ссылку же (но за пределами видимости
        _____________________________________________________________
        (15) Короленко писал Горькому (29.6.21): "история когда-ни-
        будь отметит, что с искренними революционерами и социалиста-
        ми большевистская революция расправлялась теми же средства-
        ми, как и царский режим."  
        ___________________________________________________________

                           - 28 -

        от "минуса" ), из ссылки - в ссылку, потом снова в централ
        (уже другой ), терпение и терпение господствовало у раскла-
        дывающих пасьянс. И без шума, без вопля постепенно затерива-
        лись инопартийные, роняли всякие связи с местами и людьми,
        где прежде знали их и их революционную деятельность - и так
        незаметно и неуклонно подготовлялось уничтожение тех, кто
        когда-то бушевал на студенческих митингах, кто гордо позва-
        нивал царскими кандалами.
             В этой операции Большой Пасьянс было уничтожено боль-
        шинство старых политкаторжан, ибо именно эсеры и анархисты,
        а не социал-демократы, получали от царских судов самые суро-
        вые приговоры, именно они и составляли население старой ка-
        торги. 
             Очередность уничтожения была, однако, справедлива : 
        в 20-е годы им предлагалось подписать письменные отречения
        от своих партий и партийной идеологии. Некоторые отказыва-
        лись - и так естественно попадали в первую очередь уничто-
        жегния, другие давали такие отречения - и тем прибавляли се-
        бе несколько лет жизни, Но неумолимо натекала и их очередь, и
        неумолимо сваливались с плеч и их голова.(16) 
             Весной 1922года Чрезвычайная Комиссия по борьбе с конт-
        революцией и спекуляцией, только что переназванная в ГПУ,
        решила вмешаться в церковные дела.Надо было произвести еще и
        "церковную революцию" - сменить руководство и поставить та-
        кое, которое лишь одно ухо наставляло бы к небу, а другое к
        Лубянке. Такими обещали стать живоцерковники, но без внешней
        помощи они не могли овладеть церковным аппаратом.Для этого
        арестован был патриарх Тихон и проведены два громких процес-
        са с расстрелами: в Москве - распространителей патриаршего
        воззвания, в Петрограде - митрополита Вениамина, мешавшего
        переходу церковной власти к живоцерковникам. В губерниях и
        уездах там и здесь арестованы были митрополиты и архиреи, а
        уж за крупной рыбой, как всегда, шли косяки мелкой -протоие-
        реи, монахи и дьяконы, о которых в газетах не сообщалось.
        Сажали тех, кто не присягал живоцерковному обновленческому
        напору.
             Священнослужители текли обязательной частью каждоднев-
        ного улова, серебряные седины их мелькали в каждом соловец-
        ком этапе.
             Попадали с ранних 20-х годов и группы теософов, мисти-
        ков, спиритов (группа графа Палена вела протоколы разгово-
        __________________________________________________________
         (16) Иногда прочтешь в газете статейку и дивишься ей до го-
        ловотрясения. "Известия" 24.5.59 : через год после прихода
        Гитлера к власти Максимилиан Хауке арестован за принадлеж-
        ность к... не к какой-нибудь партии, а к коммунистической.
        Его уничтожили?Нет, осудили на два года.После этого, конеч-
        но, новый срок? Нет выпустил на волю. Вот и понимай, как
        знаешь! Он тихо жил потом, создавал подполье, в связи с чем
        и статья о его бесстрашии. 
        __________________________________________________________

                           - 29 -

        ров с духами), религиозные общества, философы бердяевского
        кружка. Мимоходом были разгромлены и пересажены "восточные
        католики" (последователи Владимира Соловьева), группа Абри-
        косовой А.И. Как-то уж сами собой садились и простые католи-
        ки - польские ксендзы.
             Однако коренное уничтожение религии в этой стране, все
        20-е и 30-е годы бывшее одной из важных целей ГПУ-НКВД, мог-
        ло быть достигнуто только массовыми посадками самих верую-
        щих православных. Интенсивно изымались, сажались и ссылались
        монахи и монашенки, так зачернявшие прежнюю русскую жизнь.
        Арестовывали и судили церковные активы. Круги все расширя-
        лись - и вот уже гребли просто верующих мирян, старых лю-
        дей, особенно женщин, которые верили упорнее и которых те-
        перь на пересылках и в лагерях на долгие годы тоже прозвали
        монашками.

             Правда, считалось, что арестовывают и судят их будто бы
        не за самую веру, но за высказывание своих убеждений вслух и
        за воспитание в этом духе детей. Как написала Таня Ходкевич :

                      "Молится можешь ты свободно,
                      Но... так, чтоб слышал Бог один."

             (За это стихотворение она получила десять лет.) Чело-
        век, верующий, что он обладает духовной истиной, должен
        скрывать ее от ... своих детей!! Религиозное воспитание де-
        тей стало в 20-е годы квалифицироваться как 58-10, то есть,
        контрреволюционная агитация!Правда, на суде еще давали воз-
        можность отречься от религии. Нечасто, но бывало так, что
        отец отрекался и оставался растить детей, а мать семейства
        шла на Соловки (все эти десятилетия женщины проявляли в вере
        большую стойкость).Всем религиозным давали десятку, высший
        тогда срок.

             (Очищая крупные города для наступающего чистого общест-
        ва, в те же годы, особенно в 1927-м, вперемешку с "монашка-
        ми" слали на Соловки и проституток.Любительницам грешной
        земной жизни, им давали легкую статью и по три года. Обста-
        новка этапов, пересылок, самих Соловков не мешала им зараба-
        тывать своим веселым промыслом и у начальства, и у конвойных
        солдат и с тяжелыми чемоданами через три года возвращаться в
        исходную точку.Религиозным же закрыто было когда -нибудь
        вернуться к детям и на родину.)
             Уже в ранние 20-е годы появились и потоки чисто нацио-
        нальные - пока еще небольшие для своих окраин, а уж тем бо-
        лее по русским меркам : муссаватистов из Азербайджана, даш-
        наков из Армении, грузинских меньшевиков и туркменов-"басма-
        чей" ,сопротивлявшихся установлению в Средней Азии советской
        власти (первые среднезиатские совдепы были с большим переве-
        сом русских и истолковывались как русская власть).В 1926 го-
        ду было полностью пересажено сионистское общество "Гехалуц",

                           - 30 -

        не сумевшее подняться до всеувлекающего порыва интернациона-
        лизма.
             Среди многих последующих поколений утвердилось предс-
        тавленье о 20-х годах как о некоем разгуле ничем не стеснен-
        ной свободы. В этой книге мы еще встретимся с людьми, кто
        воспринимал 20-е годы иначе.Беспартийное студенчество в это
        время билось за "автономию высшей школы", за право сходок,
        за освобождение программы от изобилия политграмоты.Ответом
        были аресты. Они усилялись к праздникам (например, к 1 мая
        1924 г.). В 1925 году ленинградские студенты (числом около
        сотни ) все получили по три года политизолятора за чтение
        "Социалистического вестника" и штудирование Плеханова (сам
        Плеханов во времена своей юности за выступление против пра-
        вительства у Казанского собора отделался много дешевле.) в
        25-м году уже начали сажать и самых первых (молоденьких )
        троцкистов. ( Два наивных красноармейца вспомнив русскую
        традицию, стали собирать средства на арестованных троцкистов
        - получили тоже политизолятор.)
             Уж разумеется, не были обойдены ударом и эксплуататорс-
        кие классы. Все 20-е годы продолжалось выматывание еще уце-
        левших бывших офицеров: и белых ( но не заслуживших расстре-
        ла в гражданскую войну), и бело-красных, повоевавших там и
        здесь, и царско-красных, но которые не все время служили в
        Красной армии или имели перерывы, не удостоверенные бумага-
        ми. Выматывали потому, что сроки им давали не сразу, а про-
        ходили они - тоже пасьянс!- бесконечные проверки, их ограни-
        чивали в работе, в жительстве, задерживали, отпускали, снова
        задерживали - лишь постепенно они уходили в лагеря, чтобы
        больше оттуда не вернуться.
             Однако, отправкой на Архипелаг офицеров решение пробле-
        мы не заканчивалось, а только начиналось: ведь оставались
        матери офицеров, жены и дети. Пользуясь непогрешимым соци-
        альным анализом легко было представить, что у них за настро-
        ение после ареста глав семей. Тем самым они просто вынуждали
        сажать и их! И льется еще этот поток.
             В 20-е годы была амнистия казакам, участникам гражданс-
        кой войны. С острова Лемноса многие вернулись на Кубань, по-
        лучили землю. Позже были все посажены.
             Затаились и подлежали вылавливанию также и все прежние
        государственные чиновники. Они умело маскировались, они
        пользовались тем, что ни паспортной системы, ни единых тру-
        довых книжек еще не было в Республике - и пролезали в совет-
        ские учреждения. Тут помогали обмолвки, случайные узнавания,
        соседские доносы...то бишь, боевые донесения. (Иногда - и
        чистый случай.Некто Мова из простой любви к порядку хранил у
        себя список всех бывших губернских юридических работников. В
        1925 г. случайно это у него обнаружили - всех взяли - и всех
        расстреляли.)
             Так лились потоки " за сокрытие соц.происхождения", за
        "бывшее соц. положение".Это понималось широко. Брали дворян
        по сословному признаку. Брали дворянские семьи.Наконец, не

                           - 31 -

        очень разобравшись, брали и личных дворян, т.е. попросту -
        окончивших когда-то университет. А уж взят - пути назад нет,
        сделанного не воротишь. Часовой Революции не ошибается.
             (Нет все-таки есть пути назад! - это тонкие тощие про-
        тивопотоки - но иногда они пробиваются. И первый из них упо-
        мянем здесь.Среди дворянских и офицерских жен и дочерей не
        в редкость были женщины выдающихся личных качеств и привле-
        кательной наружности. Некоторые из них сумели пробиться не-
        большим обратным потоком - встречным! Это были те, кто пом-
        нил, что жизнь дается нам один только раз и ничего нет доро-
        же нашей жизни. Они предложили себя ЧК-ГПУ как осведомитель-
        ницы, как сотрудницы, как кто угодно- и те, кто понрави-
        лись, были приняты. Это были плодотворнейшие из осведомите-
        лей! Они много помогли ГПУ,им очень верили" бывшие".Здесь
        называют последнюю княгиню Вяземскую, виднейшую послереволю-
        ционную стукачку (стукачом был и сын ее на Соловках);Конкор-
        дию Николаевну Иоссе - женщину, видимо, блестящих ка-
        честв:мужа ее, офицера при ней расстреляли, самою сослали в
        Соловки, но она сумела выпроситься назад и вблизи Большой
        Лубянки вести салон, который любили посещать крупные деятели
        этого Дома.Вновь посажена она была только в 1937 году, со
        своими ягодинскими клиентами.)
             Смешно сказать, но по нелепой традиции сохранялся от
        старой России Политический Красный Крест.Три отделения было:
        Московское (Е.Пешкова, Винавер),Харьковское (Сандомирская )
        и Петроградское. Московское вело себя прилично - и до 1937
        года не было разогнано. Петроградское же (старый народник
        Шевцов, хромой Гартман,Кочеровский ) держалось несносно,
        нагло, ввязывалось в политические дела, искало поддержки
        старых шлиссельбуржцев (Новорусский,одноделец Александра
        Ульянова ) и помогало не только социалистам, но и каэрам -
        контрреволюционерам. В 1926г. оно было закрыто и деятели его
        отправлены в ссылку. 

             Годы идут, и неосвежаемое все стирается из нашей памя-
        ти. В обернутой дали 1927 год воспринимается нами как бес-
        печный сытый год еще необрубленного НЭПа.А был он - напря-
        женный, содрогался от газетных взрывов и воспринимался у
        нас, внушался у нас как канун войны за мировую революцию.
        Убийству советского полпреда в Варшаве, залившему целые по-
        лосы июньских газет,Маяковский посвятил четыре громовых сти-
        хотворения.
             Но вот незадача:Польша приносит извинения, единичный
        убйца Войкова(17) арестован там, - как же и над кем же вы-
          _________________________________________________________
             (17) Видимо, этот монархист мстил Войкову персонально:
        уральский Облкомпрод П.Л.Войков в июле 1918г. руководил
        уничтожением следов расстрела царской семьи (разрубкой и
        распилкой трупов, сожжением и сбросом пепла).
        ___________________________________________________________

                           - 32 -

        полнить призыв поэта:
             "Спайкой,
                      стройкой,
                               выдержкой
                                      и   р а с п р а в о й
               Спущенной своре 
                               шею сверни!"
             С кем же расправиться? кому свернуть шею? Вот тут-то и
        начинается Войковский набор.Как всегда, при всяких волнениях
        и напряжениях, сажают бывших, сажают анархистов,эсеров,
        меньшевиков, а и просто так интелллигегнцию. В самом деле -
        кого же сажать в городах? Не рабочий же класс! Но интелли-
        генцию "околокадетскую" и без того хорошо перетрясли еще с
        1919-го года. Так не пришла ли пора потрясти интеллигенцию,
        которая изображает себя передовой?Перелистать студенчество.
        Тут и Маяковский опять под руку:

             "Думай 
                   о комсомоле 
                               дни и недели!
             Ряды
                 свои 
                      оглядывай зорче.
             Все ли
                   комсомольцы 
                               на самом деле
             Или 
                 только 
                        комсомольца корчат?"

             Удобное мировоззрение рождает и удобный юридический
        термин : с о ц и а л ь н а я   п р о ф и л а к т и к а . Он
        введен, он принят, он сразу всем понятен.(Один из начальни-
        ков Беломорстроя Лазарь Коган так и будет скоро говорить: "Я
        верю, что лично вы ни в чем не виноваты. Но, образованный
        человек, вы же должны понимать, что проводилась широкая со-
        циальная профилактика!") В самом деле, ненадежных попутчи-
        ков, всю эту интеллигентскую шать и гниль - когда же сажать,
        если не в канун войны за мировую революцию? Когда большая
        война начнется - уже будет поздно.
             И в Москве начинается планомерная проскребка квартала
        за кварталом. Повсюду кто-то должен быть взят.Лозунг:" Мы
        так трахнем кулаком по столу, что мир содрогнется от ужаса!"
        К Лубянке, к Бутыркам устремляются даже днем воронки, легко-
        вые автомобили, крытые грузовики, открытые извозчики.Затор в
        воротах, затор во дворе. Арестованных не успевают разгружать
        и регистрировать.
             (Это - и в других городах. В Ростове н/Д, в подвале
        Тридцать Третьего Дома, в эти дни уже такая теснота на полу,
        что новоприбывшей Бойко еле находится место сесть.)

                           - 33 -

             Типичный пример из этого потока: несколько десятков мо-
        лодых людей сходятся на какие-то музыкальные вечера, не сог-
        ласованные с ГПУ.Они слушают музыку, а потом пьют чай. День-
        ги на этот чай по сколько-то копеек в складчину. Совершенно
        ясно, что музыка - прикрытие их контрреволюционных настрое-
        ний, а деньги собираются вовсе не на чай, а на помощь поги-
        бающей мировой буржуазии.И их арестовывают ВСЕХ, дают от
        трех до десяти лет (Анне Скрипниковой - 5), а несознавшихся
        зачинщиков (Иван Николаевич Варенцов и другие) - РАССТРЕЛИ-
        ВАЮТ!
             Или , в том же году, где-то в Париже собираются лицеис-
        ты-эмигранты отметить традиционный "пушкинский" лицейский
        праздник.Об этом напечатано в газетах.Ясно, что это - затея
        смертельно раненного империализма.И вот арестовываются ВСЕ
        лицеисты, еще оставшиеся в СССР, а заодно - и "правоведы"
        (другое такое же привилегированное училище).
             Только размерами СЛОНа - Соловецкого Лагеря Особого
        Назначения, еще пока умеряется объем Войковского набора.Но
        уже начал свою злокачественную жизнь Архипелаг ГУЛаг и скоро
        разошлет метастазы по всему телу страны.
             Отведан новый вкус, и возник новый аппетит. Давно при-
        ходит пора сокрушить интеллигенцию техническую, слишком счи-
        тающую себя незаменимой и не привыкшую подхватывать приказа-
        ния на лету.
             То есть, мы никогда инженерам и не доверяли - этих ла-
        кеев и прислужников бывших капиталистических хозяев мы с
        первых же лет Революции взяли под здоровое рабочее недоверие
        и контроль.Однако в восстановительный период мы все же до-
        пускали их работать в нашей промышленности, всю силу классо-
        вого удара направляя на интеллигенцию прочую.Но чем больше
        зрело наше хозяйственное руководство, ВСНХ и Госплан, и уве-
        личивалось число планов, и планы эти сталкивались и вышибали
        друг друга - тем ясней становилась вредительская сущность
        старого инженерства, его неискренность, хитрость и продаж-
        ность. Часовой Революции прищурился зорче - и куда только он
        направлял свой прищур, там сейчас же и обнаруживалось гнездо
        вредительства.
             Эта оздоровительная работа полным ходом пошла с 1927-го
        года и сразу въявь показала пролетариату все причины наших
        хозяйственных неудач и недостач. НКПС (железные дороги) -
        вредительство (вот и трудно на поезд попасть, вот и перебои
        в доставке).МОГЭС -вредительство  (перебои со светом). Нефтя-
        ная промышленность -вредительство (керосина не достанешь).
        Текстильная -вредительство (не во что одеться рабочему чело-
        веку). Угольная - колоссальное вредительство ( вот почему
        мерзнем!) Металлическая, военная, машиностроительная, судос-
        троительная, химическая, горно-рудная, золото-платинная, ир-
        ригация - всюду гнойные нарывы вредительства! со всех сторон
        - враги с логарифмическими линейками! ГПУ запыхалось хватать
        и таскать вредителей. В столицах и в провинции, работали
        коллегии ОГПУ и пролетарские суды, проворачивая эту тягучую

                           - 34 -

        нечисть, и об их новых мерзостных делишках каждый день,
        ахая, узнавали (а то и не узнавали ) из газет трудящиеся.
        Узнавали о Пальчинском, фон-Мекке, Величко, (18) а сколько
        было безымянных. Каждая отрасль, каждая фабрика и кустарная
        артель должны были искать у себя вредительство, и едва начи-
        нали - тут же и находили (с помощью ГПУ ).Если какой инженер
        дореволюционного выпуска и не был еще разоблаченным предате-
        лем,то наверняка можно было его в этом подозревать.
             И какие же изощренные злодеи были эти старые инженеры,
        как же по-разному сатанински умели они вредить! Николай Кар-
        лович фон-Мекк в Наркомпути притворялся очень преданным
        строительству новой экономики, мог подолгу с оживлением гово-
        рить об экономических проблемах строительства социализма и
        любил давать советы.Один такой самый вредный его совет был :
        увеличить товарные составы, не бояться тяжелогруженных. Пос-
        редством ГПУ фон-Мекк был разоблачен (и расстрелян): он хо-
        тел добиться износа путей, вагонов и паровозов и оставить
        Республику на случай интервенции без железных дорог! Когда
        же малое время спустя, новый наркомпути т. Каганович распо-
        рядился пускать именно тяжелогруженные составы, и даже вдвое
        и втрое сверхтяжелые ( и за это открытие он и другие руково-
        дители получили ордена Ленина) - то злостные инженеры высту-
        пили теперь в виде предельщиков - они вопили, что это слиш-
        ком, что это губительно изнашивает подвижной состав, и были
        справедливо расстреляны за неверие в возможности социалисти-
        ческого транспорта.
             Этих предельщиков бьют несколько лет, они во всех от-
        раслях, трясут своими расчетными формулами, и не хотят по-
        нять, как мостам и станкам помогает энтузиазм персонала.
        (Это годы изворота всей народной психологии: высмеивается
        оглядчивая народная мудрость, что быстро хорошо не бывает и
        выворачивается старинная пословица насчет "тише едешь..." ).
        Что только задерживает иногда арест старых инженеров - это
        неготовность смены. Николай Иванович Ладыженский, главный
        инженер военных ижевских заводов, сперва арестовывается за
        "предельные теории", за "слепую веру в запас прочности" (ис-
        ходя из каковой, считал недостаточными суммы, подписанные
        Орджоникидзе для расширения заводов).(19) Но затем его пере-
        водят под домашний арест - и велят работать на прежнем месте
        (дело без него разваливается).Он налаживает. Но суммы как  
        ____________________________________________________________
             (18)А.Ф.Величко, военный инженер, бывший профессор во-
        енной академии генштаба, генерал-лейтенант, в царском воен-
        ном министерстве руководил Управлением военных сообщений.
        Расстрелян. Ох, как пригодился бы в 1941-м! 
          (19) А Орджоникидзе, рассказывают, разговаривал со старыми
        инженерами так: клал на письменный стол по пистолету справа
        и слева.  
        ___________________________________________________________

                           - 35 -

        были недостаточны, так и остались - и вот теперь-то его сно-
        ва в тюрьму "за неправильное использование сумм" : потому и
        не хватило их, что главный инженер плохо ими распоряжался! В
        один год Ладыженский умирает на лесоповале.
             Так в несколько лет сломали хребет старой русской инже-
        нерии, составлявшей славу нашей страны,излюбленным героям
        Гарина-Михайловского и Замятина.
             Само собой, что и в этот поток, как во всякий, прохва-
        тываются и другие люди, близкие и связанные с обреченными,
        например и... не хотелось бы запятнать светло-бронзовый лик
        Часового, но приходится... и несостоявшиеся осведомители.
        Этот вовсе секретный, никак публично не проявленный, поток
        мы просили бы читателя все время удерживать в памяти - осо-
        бенно для первого послереволюционного десятилетия: тогда лю-
        ди еще бывали горды, у многих еще не было понятия, что нрав-
        ственность - относительна, имеет лишь узко-классовый смысл -
        и люди смели отказываться от прелагаемой службы, и всех их
        карали без пощады. Как-раз вот за кругом инженеров предложи-
        ли следить молоденькой Магдалине Эджубовой, а она не только
        отказалась, но рассказала своему опекуну ( за ним же надо
        было и следить): однако тот все равно был вскоре взят и на
        следствии во всем признался. Беременную Эджубову " за разг-
        лашение оперативной тайны" арестовали и приговорили к расст-
        релу. (Впрочем, она отделалась 25-летней цепью нескольких
        сроков.) В те же годы (1927) хоть в совсем другом кругу -
        среди видных харьковских коммунистов, так же отказалась сле-
        дить и доносить на членов украинского правительства Надежда
        Витальевна Суровец - за что была схвачена в ГПУ и только че-
        рез четверть столетия, еле живою, выбарахталась на Колыме. А
        кто не всплыл - о тех мы и не знаем.
             ( В 30-е годы этот поток непокорных сходит к нулю: раз
        требуют осведомлять, значит, надо - куда ж денешься? "Плетью
        обуха не перешибешь". "Не я - так другой". "Лучше буду сек-
        сотом я , хороший, чем другой, плохой". Впрочем, тут уже
        добровольцы прут в сексоты, не отобьешься: и выгодно, и доб-
        лестно.)
             В 1928 году в Москве слушается громкое Шахтинское Дело
        - громкое по публичности, которое ему придают, по ошеломляю-
        щим признаниям и самобичеванию подсудимых (еще пока не всех).
        Через два года в сентябре 1930-го -48 вредителей в пищевой
        промышленности. В конце 1930-го, проводится еще громче и уже
        безукоризненно отрепетированный процесс Промпартии: тут уже
        все подсудимые до единого взваливают на себя любую омерзи-
        тельную чушь - и вот перед глазами трудящихся, как монумент,
        освобожденный от покрывала, восстает грандиозное хитроумное
        сплетение всех отдельных доныне разоблаченных вредительств в
        единый дьявольский узел с Милюковым, Рябушинским, Детердин-
        гом и Пуанкаре.
             Уже начиная вникать в нашу судебную практику, мы пони-
        маем, что общевидные судебные процессы - это только наружные
        кротовые кучи, а все главное копанье идет под поверхностью.

                           - 36 -

        На эти процессы выводится лишь небольшая доля посаженных,
        лишь те, кто соглашается противоестественно оговаривать себя
        и других в надежде на послабление. Большинство же инженеров,
        кто имел мужество и разум отвергнуть следовательскую несура-
        зицу - те судятся неслышно, но лепятся и им - несознавшимся
        - те же десятки от коллегии ГПУ.
             Потоки льются под землею, по трубам,они канализируют по-
        верхностную цветущую жизнь.
             Именно с этого момента предпринят важный шаг ко всена-
        родному участию в канализации, ко всенародному распределению
        ответственности за нее: те, кто своими телами еще не грохну-
        лись в канализационные люки, кого еще не понесли трубы на
        Архипелаг - те должны ходить поверху со знаменами, славить
        суды и радоваться судебным расправам. (Это предусмотрительно!
        - пройдут десятилетия, история очнется - но следовате-
        ли,судьи и прокуроры не окажутся более виноваты, чем мы с
        вами, сограждане! Потому-то мы и убелены благопристойными
        сединами, что в свое время благопристойно голосовали ЗА.)
             Первую такую пробу Сталин провел по поводу организато-
        ров голода - и еще бы пробе не удаться, когда все оголодали
        на обильной Руси, когда все только и озираются: куда ж наш
        хлебушка запропастился? И вот по заводам и учреждениям, опе-
        режая решение суда, рабочие и служащие гневно голосуют за
        смертную казнь негодяям подсудимым. А уж к Промпартии - это
        всеобщие митинги, это демонстрации (с прихватом и школьни-
        ков), это печатный шаг миллионов и рев за стеклами судебного
        здания : " Смерти!Смерти! Смерти!"
             На этом изломе нашей истории раздавались одинокие голо-
        са протеста или воздержания - очень много мужества надо было
        в том хоре и реве, чтобы сказать, "нет!" - несравнимо с се-
        годняшнею легкостью! (А и сегодня не очень-то возражают.) И
        сколько знаем мы - все это были голоса тех самых бесхребет-
        ных и хлипких интеллигентов. На собрании ленинградского По-
        литехнического института профессор Дмитрий Аполлинарьевич
        Рожанский ВОЗДЕРЖАЛСЯ (он, видите, в о о б щ е противник
        смертной казни,это, видите ли, на языке науки н е о б р а-
        т и м ы й процесс) - и тут же посажен! Студент Дима Олиц-
        кий - воздержался, и тут же посажен! И все эти протесты заг-
        лохли при самом начале.
             Сколько знаем мы, седоусый рабочий класс одобрял эти
        казни. Сколько знаем мы, от пылающих комсомольцев и до пар-
        тийных вождей и до легендарных командармов - весь авангард
        единодушествовал в одобрении этих казней. Знаменитые револю-
        ционеры, теоретики и провидцы, за 7 лет до своей бесславной
        гибели приветствовали тот рев толпы, не догадываясь что при
        пороге их время, что скоро и их имена поволокут в этом реве
        -"нечистью" и "мразью".
             А для инженеров как раз тут разгром и кончался. В нача-
        ле 1931-го года вымолвил Иосиф Виссарионович "Шесть условий"
        строительства, и угодно было Его Единодержавию пятым услови-
        ем указать: от политики разгрома старой технической интелли-

                           - 37 -

        генции - к политике привлечения и заботы о ней. 
             И заботы о ней! И куда испарился наш справедливый гнев?
        И куда отмелись все наши грозные обвинения? Проходил тут
        как-раз процесс вредителей в фарфоровой промышленности ( и
        там нашкодили!) - и уже дружно все подсудимые поносили себя
        и во всем сознавались - и вдруг так же дружно воскликнули :
        невиновны!! И их освободили!
             (Даже наметился в том году маленький антипоток: уже за-
        суженных или заследованных инженеров возвращали к жизни. Так
        вернулся и Д.А. Рожанский.Не сказать ли, что он выдержал по-
        единок со Сталиным? Что граждански-мужественный народ не дал
        бы повода писать ни этой главы, ни всей этой книги?) 
             Давно опрокинутых навзничь меньшевиков еще покопытил в
        том году Сталин (публичный процесс "Союзного Бюро меньшеви-
        ков", Громан-Суханов (20) Якубович, в марте 1931-го года - и
        потом сколько-то рассеянных, маленьких, взятых негласно) - и
        вдруг задумался.
             Беломорцы так говорят о приливе - вода задумалась: это
        перед тем, как пойти на спад.Ну, негоже сравнивать мутную
        душу Сталина с водою Белого моря.Да и спада никакого не бы-
        ло. Но еще одно чудо в том году произошло. Вслед за процес-
        сом Промышленной Партии готовился в 1931году грандиозный про-
        цесс Трудовой Крестьянской Партии - якобы (никогда не!)
        существовавшей огромной подпольной организованной силы из
        сельской интеллигенции, из деятелей потребительской и сель-
        скохозяйственной кооперации и развитой верхушки крестьянст-
        ва, готовившей свержение диктатуры пролетариата.На процессе
        Промпартии эту ТКП уже поминали как прихваченную,как хорошо
        известную.Следственный аппарат ГПУ работал безотказно: уже
        ТЫСЯЧИ обвиняемых полностью сознались в принадлежности к ТКП
        и в своих преступных целях. А ВСЕГО было обещано "членов" -
        ДВЕСТИ ТЫСЯЧ." Во главе" партии значились экономист-аграрник 
        Ал-др Вас. Чаянов; будущий " премьер-министр" Н.Д, Конд-
        ратьев; Л.Н.Юровский;Макаров; Алексей Дояренко, профессор из
        Тимирязевки (будущий "министр сельского хозяйства".(21) И
        вдруг в одну прекрасную ночь Сталин ПЕРЕДУМАЛ - почему, мы
        этого может быть никогда не узнаем.Захотел он душеньку отма-
        ливать? - так рано. Пробило чувство юмора, - что уж больно
        однообразно, оскомина - так никто не посмеет попрекнуть, что
        у Сталина было чувство юмора! А вот что скорей: прикинул он,

       ____________________________________________________________
             (20) Тот самый Суханов, на квартире которого в Петрог-
        раде на р. Карповке с его ведома (экскурсоводы лгут сейчас,
        что б е з ) 10 октября 1917 г. собрался большевистский ЦК и
        принял решение о вооруженном восстании. 
              (21) А может быть и получше бы тех, кто эту должность
        потом сорок лет занимал. - И вот человеческий жребий! Доя-
        ренко был принципиально всегда вне политики! Когда дочь его
        приводила в дом студентов высказывающих как бы эсеровские
        мысли - он их из дому выгонял! 

                           - 38 -

        что скоро вся деревня и так будет от голода вымирать, и не
        двести тысяч, так нечего и трудиться. И вот была отменена
        вся ТКП, всем "сознавшимся" предложили отказаться от сделан-
        ных признаний (можно себе вообразить их радость!) и вместо
        этого выволокли судить небольшую группу Кондратьева-Чаяно-
        ва.(22) (А в 1941 году измученного Вавилова обвинят, что ТКП
        - была, и он-то Вавилов, тайно ее и возглавлял.)
             Теснятся абзацы, теснятся года - и никак нам не выгово-
        рить всего по порядку, что было (а ГПУ отлично справлялось!
        а ГПУ ничего не упускало!). Но будем все время помнить:
             -что верующих сажают непрерывно, само собою. (Тут вып-
        лывают какие-то даты и пики.То "ночь борьбы с религией" в
        рождественский сочельник 1929 года в Ленинграде, когда поса-
        дили много религиозной интеллигенции, и не до утра,не в виде
        рождественской сказки.То там же в феврале 1932 года закрытие
        многих сразу церквей и одновременно густые аресты духовенст-
        ва. А еще больше дат и мест - никем до нас не донесено.);
             -что не упускают громить и секты, даже сочувственные
        коммунизму.(Так в 1929 г. посадили всех сплошь членов  
        коммуны между Сочи и Хостой. Все у них было по-коммунисти-
        чески - и производство и распределение, и все так честно,
        как страна не достигнет и за сто лет,но, увы, слишком они
        были грамотны, начитаны в религиозной литературе, и не без-
        божие было их философией, а смесь баптизма, толстовства и
        иоговства. Стало быть такая КОММУНА была преступна и не мог-
        ла принести народу счастья).
             В 20-е годы значительная группа толстовцев была сослана
        в предгорья Алтая, там они создали поселки-коммуны совместно
        с баптистами. Когда началось строительство Кузнецкого комби-
        ната, они снабжали его продуктами.Затем начали арестовывать
        - сперва учителей (учили не по государственным программам),
        дети с криком бежали за машинами, затем - руководителей об-
        щин.
             -что Большой Пасьянс социалистов перекладывается непре-
        рывно, само собой;
             -что в 1929 г. сажают несосланных во время за границу
        историков (Платонов,Тарле, Лютовский, Готье, Лихачев, Измай-
        лов), выдающегося литературоведа М.М. Бахтина;
             -что текут и национальности то с одной окраины, то с
        другой.
             Сажают якутов после восстания 1928 года.Сажают бу-
        рят-монголов после восстания 1929 года.(Расстреляно, как го-
        ворят, около 35 тысяч.Проверить нам не дано.) Сажают казахов
        после героического подавления конницей Буденного в 1930-31
        годах.Судят в начале 1930 года Союз Вызволения Украины
        (проф. Ефремов, Чеховский, Никовский и др.), а зная наши
        ______________________________________________________
             (22) Присужденный к тюремному изолятору, Кондратьев за-
        болел там психически и умер. Умер и Юровский. Чаянов после 5
        лет изолятора был выслан в Алма-Ату, в 1948 посажен вновь. 

                           - 39 -

        пропорции объявляемого и тайного - сколько там еще за их
        спинами?сколько там негласно?
             И подходит, медлено, но подходит очердь садиться в
        тюрьму членам правящей партии!Пока (1927-29 гг.) это - "ра-
        бочая оппозиция" или троцкисты, избравшие себе неудачного
        лидера. Их пока - сотни, скоро будут - тысячи.Но лиха беда
        начало!Как эти троцкисты спокойно смотрели на посадки ино-
        партийных, так сейчас остальная партия одобрительно взирает
        на посадку троцкистов. Всем свой черед.Дальше потечет несу-
        ществующая "правая" оппозиция.Членик за члеником прожевав с
        хвоста, доберется пасть и до собственной головы.
             С 1928-го же года приходит пора рассчитываться с буржу-
        азными последышами - нэпманами. Чаще всего им приносят все
        возрастающие и уже непосильные налоги, с какого-то раза они
        отказываются платить, и тут их сажают за несостоятельность и
        конфискуют имущество. (Мелких кустарей - парикмахеров, порт-
        ных, да тех, кто чинит примусы, только лишают патента.)
             В развитии нэпманского потока есть свой экономический
        интерес.Государству нужно имущество, нужно золото, а Колымы
        еще нет никакой.С конца 1929 г. начинается знаменитая золо-
        тая лихорадка, только лихорадит не тех, кто золото ищет, а
        тех, из кого его трясут. Особенность нового "золотого" пото-
        ка в том, что этих своих кроликов ГПУ , собственно, ни в чем
        не винит и готово не посылать их в страну ГУЛаг, а только
        хочет отнять у них золото по праву сильного. Поэтому забиты
        тюрьмы, изнемогают следователи, и пересылки, этапы и лагеря
        получают непропорционально меньшее пополнение.
             Кого сажают в "золотом" потоке?Всех, кто когда-то, 15
        лет назад, имел "дело", торговал, зарабатывал ремеслом и мог
        бы, по соображениям ГПУ,сохранить золото. Но как раз у них
        очень часто золота и не оказывалось: держали имущество в
        движимости, в недвижимости, все это сгинуло, отобрано в ре-
        волюцию, не осталось ничего. С большой надеждой сажаются,
        конечно, техники, ювелиры, часовщики. О золоте в самых нео-
        жиданных руках можно узнать по доносу : стопроцентный "рабо-
        чий от станка" откуда-то взял и хранит шестьдесят николаевс-
        ких золотых пятерок; известный сибирский партизан Муравьев
        приехал в Одессу и привез с собой мешочек с золотом; у пе-
        тербургских татар-ломовых извозчиков у всех спрятано золото.
        Так это или не так - разобраться можно только в застенках.
        Уж ничем - ни пролетарской сущностью, ни революционными зас-
        лугами, не может защищаться тот, на кого пала тень золотого
        доноса. Все они арестуются, все напихиваются в камеры ГПУ в
        количествах, которые до сих пор не представлялись возможны-
        ми,- но тем лучше,скорей отдадут! Доходит до конфузного, что
        женщины и мужчины сидят в одних камерах и друг при друге хо-
        дят на парашу - кому до этих мелочей, отдайте золото, гады!
        Следователи не пишут протоколов, потому что бумажка эта ни-
        кому не нужна, и будет ли потом намотан срок или не будет,
        это мало кого интересует, важно одно: отдай золото, гад! Го-

                           - 40 -

        сударству нужно золото, а тебе зачем? У следователей уже не
        хватает ни горла, ни сил на угрозы и пытки,но есть общий
        прием: кормить камеры одним соленым, а воды не давать. Кто
        золото сдаст - тот выпьет воды! Червонец за кружку чистой
        воды! 

                 Люди гибнут за металл...

             От потоков предшествующих, от потоков последующих этот
        отличается тем, что хоть не у половины, но у части этого по-
        тока своя судьба трепыхается в собственных руках.Если у те-
        бя на самом деле золота нет - твое положение безвыходно, те-
        бя будут бить, жечь , пытать и выпаривать до смерти или пока
        уж действительно не поверят.Но если у тебя золото есть, то
        ты сам определяешь меру пытки, меру выдержки и свою будущую
        судьбу. Психологически это, впрочем, не легче, это тяжелей,
        потому что ошибешься и навсегда будешь виноват перед собой.
        Конечно, тот, кто уже усвоил нравы сего учреждения, уступит
        и отдаст, это легче. Но и слишком легко отдавать нельзя: не
        поверят, что отдал сполна, будут еще держать. Но и слишком
        поздно отдать нельзя: душеньку выпустишь или со зла влепят
        срок. Один из тех татар-извозчиков выдержал все пытки: золо-
        та нет! Посадили и жену, и ее мучили, татарин свое: золота
        нет! Посадили и дочь - не выдержал татарин, сдал сто тысяч
        рублей. Тогда семью выпустили, а ему врезали срок. - Самые
        аляповатые детективы и оперы о разбойниках серьезно осущест-
        вились в объеме великого государства.
             Введение паспортной системы на пороге 30-х годов тоже
        дало изрядное пополнение лагерям. Как Петр 1 упрощал строе-
        ние народа, прометая все желобки и пазы между сословиями,
        так действовала и наша социалистическая паспортная система :
        она выметала именно промежуточных насекомых, она настигала
        хитрую, бездомную и ни к чему на приставленную часть населе-
        ния. Да поперву и ошибались люди много с теми паспортами, -
        и непрописанные и не выписанные подгребались на Архипелаг,
        хоть на годок. 
             Так пузырились и хлестали потоки - но черезо всех пере-
        катился и хлынул в 1929-30 годах многомиллионный поток рас-
        кулаченных. Он был непомерно велик, и не вместила б его даже
        развитая сеть следственных тюрем ( к тому ж забитая "золо-
        тым" потоком ), но он миновал ее, он сразу шел на пересылки,
        в этапы, в страну ГУЛаг.Своей единовременной набухлостью
        этот поток (этот океан!) выпирал за пределы всего, что может
        позволить себе тюремно-судебная система даже огромного госу-
        дарства.Он не имел ничего сравнимого с собой во всей истории
        России.Это было народное переселение,этническая катастро-
        фа.Но как умно были разработаны каналы ГПУ-ГУЛага, что горо-
        да ничего бы и не заметили! - если б не потрясший их трех-
        летний странный голод - голод без засухи и без войны.
             Поток этот отличался от всех предыдущих еще и тем, что
        здесь не цацкались брать сперва главу семьи, а там посмот-

                           - 41 -

        реть, как быть с остальной семьей.Напротив, здесь сразу вы-
        жигали только гнездами, брали только семьями и даже ревниво
        следили, чтобы никто из детей четырнадцати, десяти или шести
        лет не отбился бы в сторону: все наподскреб должны были идти
        в одно место, на одно общее уничтожение.(Это был ПЕРВЫЙ та-
        кой опыт, во всяком случае в Новой истории. Его потом повто-
        рит Гитлер с евреями и опять же Сталин с неверными или по-
        дозреваемыми нациями.)
             Поток этот ничтожно мало содержал в себе тех кулаков,
        по которым назван был для отвода глаз. Кулаком называется
        по-русски прижимистый бесчестный сельский переторговщик, ко-
        торый богатеет не своим трудом, а чужим, через ростовщичест-
        во и посредничество в торговле.Таких в каждой местности и до
        революции-то были единицы, а революция вовсе лишила их почвы
        для деятельности.
             -Затем, уже после 17-го года, по переносу значения ку-
        лаками стали называть (в официальной и агитационной литера-
        туре, отсюда вошло в устный обиход) тех, кто вообще исполь-
        зует труд наемных рабочих, хотя бы по временным недостаткам
        своей семьи.Но не упустим из виду,что после революции за
        всякий такой труд невозможно было не уплатить справедливо -
        на страже батраков стояли комбеды и сельсовет, попробовал бы
        кто-нибудь обидеть батрака! Справедливый же наем труда до-
        пускается в нашей стране и сейчас.

             Но раздувание хлесткого термина кулак шло неудержимо, и
        к 1930-му году так звали уже ВООБЩЕ ВСЕХ КРЕПКИХ КРЕСТЬЯН -
        крепких в хозяйстве, крепких в труде и даже просто в своих
        убеждениях.Кличку кулак использовали для того, чтобы размоз-
        жить в крестьянстве КРЕПОСТЬ.Вспомним, очнемся:лишь двенад-
        цать лет прошло с великого Декрета о Земле - того самого,
        без которого крестьянство не пошло бы за большевиками, и Ок-
        тябрьская революция бы не победила.Земля была роздана по
        едокам,РАВНО.Всего лишь девять лет, как мужики вернулись из
        Красной армии и накинулись на свою завоеванную землю.И вдруг
        - кулаки,бедняки.Откуда это? Иногда - от счастливого или
        несчастливого состава семьи.Но не больше ли всего от трудо-
        любия и упорства?И вот теперь-то этих мужиков, чей хлеб Рос-
        сия и ела в 1928 году, бросились искоренять свои местные не-
        удачники и приезжие городские люди.Как озверев, потеряв вся-
        кое представление о "человечестве", потеряв людские понятия,
        набранные за тысячелетия,- лучших хлеборобов стали схваты-
        вать вместе с семьями и безо всякого имущества, голыми, выб-
        расывать в северное безлюдье, в тундру и в тайгу.
             Такое массовое движение не могло не осложниться.Надо
        было освободить деревню также и от тех крестьян, кто просто
        проявлял неохоту идти в колхоз, несклоннность к коллективной
        жизни, которой они не видели в глаза и о которой подозревали
        (мы теперь знаем, как основательно),что будет руководство
        бездельников, принудиловка и голодаловка.Нужно было освобо-
        диться и от тех крестьян ( иногда совсем небогатых), кто за

                           - 42 -

        свою удаль, физическую силу, решимость, звонкость на сход-
        ках, любовь к справедливости были любимы односельчанами, а
        по своей независимости - опасны для колхозного руководст-
        ва.(23) И еще в каждой деревне были такие, кто ЛИЧНО стал
        поперек дороги здешним активистам.По ревности, по зависти,
        по обиде был теперь самый удобный случай с ними рассчитать-
        ся. Для всех этих жертв требовалось новое слово - и оно ро-
        дилось.В нем уже не было ничего "социального", экономическо-
        го, но оно звучало великолепно: п о д к у л а ч н и к . То
        есть, я считаю, что ты - пособник врага. И хватит того! Са-
        мого оборванного батрака вполне можно зачислить в подкулач-
        ники!(24)
             Так охвачены были двумя словами все те, кто составлял
        суть деревни, ее энергию, ее смекалку и трудолюбие, ее соп-
        ротивление и совесть. Их вывезли - и коллективизация была
        проведена.
             Но и из деревни коллективизированной полились новые
        потоки:
             -поток  в р е д и т е л е й  сельского хозяйства. Пов-
        сюду стали раскрываться агрономы-вредители, до этого года
        всю жизнь работавшие честно, а теперь умышленно засоряющие
        русские поля сорняками (разумеется по указаниям московского
        института, полностью теперь разоблаченного.Да это же и есть
        те самые не посаженные двести тысяч членов ТКП!) Одни агро-
        номы не выполняют глубокоумных директив Лысенко ( в таком
        потоке в 1931 году отправлен в Казахстан "король" картофеля
        Лорх). Другие выполняют их слишком точно и тем обнажают их
        глупость (в 1934 году псковские агрономы посеяли лен по сне-
        гу - точно,как велел Лысенко.Семена набухли, заплесневели и
        погибли.Обширные поля пропустовали год.Лысенко не мог ска-
        зать, что снег - кулак, или что сам дурак.Он обвинил, что
        агрономы - кулаки и извратили его технологию. И потянулись 
        агрономы в Сибирь).А еще почти во всех МТС обнаружено вреди-
        тельство в ремонте тракторов (вот чем объяснялись неудачи
        первых колхозных лет!)
             -поток " за потери урожая" (а "потери" сравнительно с
        произвольной цифрой, выставленной весною "комиссий по опре-
        делению урожая")
             -"за невыполнение государственных обязательств по хле-
        босдаче" (райком обязался, а колхоз не выполнил - садись!)
             -поток  с т р и г у щ и х   к о л о с к и . Ночная руч-
        ная стрижка колосков в поле! - совершенно новый вид сельско-
        го занятия и новый вид уборки урожая! Это был немалый поток,
        это были многие десятки тысяч крестьян, часто даже не взрос-
        лые мужики и бабы, а парни и девки, мальчишки и девчонки,
        ___________________________________________________________
             (23)Этот крестьянский тип и судьба его бессмертно пред-
        ставлены Степаном Чаусовым в повести С.Залыгина. 
             (24)Хорошо помню, что в юности нам это слово казалось
        вполне логичным, ничего неясного. 
        ___________________________________________________________

                           - 43 -

        которых старшие посылали ночами стричь, потому что не надея-
        лись получить из колхоза за свою дневную работу.За это горь-
        кое и малоприбыльное занятие ( в крепостное время крестьяне
        не доходили до такой нужды!) суды отвешивали сполна: десять
        лет как за опаснейшее хищение социалистической собственности
        по знаменитому закону от 7 августа 1932 года ( в арестантском 
        просторечии  з а к о н  с е м ь   в о с ь м ы х ).
             Этот закон от"седьмого-восьмого" дал еще отдельный
        большой поток со строек первой и второй пятилетки, с транс-
        порта, из торговли, с заводов. Крупными хищениями велено бы-
        ло заниматься НКВД.Этот поток следует иметь в виду дальше
        как постоянно текущий, особенно обильный в военные годы - и
        так пятнадцать лет (до 1947-го,когда он будет расширен и
        осуровлен).
             Но наконец-то мы можем и передохнуть! Наконец-то сейчас
        и прекратятся все массовые потоки! - товарищ Молотов сказал
        17 мая 1933 г.: " мы видим нашу задачу не в массовых репрес-
        сиях".Фу-у-ф, да и пора бы.Прочь ночные страхи!Но что за лай
        собак? Ату!Ату!
             Во-ка!Это начался   К и р о в с к и й   поток из Ленин-
        града, где напряженность признана настолько великой, что
        штабы НКВД созданы при каждом райисполкоме города, а судо-
        производство введено "ускоренное" (оно и раньше не поражало
        медлительностью) и без права обжалования (оно и раньше не
        обжаловалось).Считается, что четверть Ленинграда была расчи-
        щена в 1934-35-м.Эту оценку пусть опровергнет тот, кто вла-
        деет точной цифрой и даст ее. (Впрочем поток этот был не
        только ленинградский, он достаточно отозвался по всей стране
        в форме привычной, хотя и бессвязной: в увольнении из аппа-
        рата все еще застрявших где-то там детей священников, бывших
        дворянок, да имеющих родственников за границей.)

             В таких захлестывающих потоках всегда терялись скромные
        неизменные ручейки, которые не заявляли о себе громко, но
        лились и лились:

             -то шуцбундовцы, проигравшие классовые бои в Вене и
        приехавшие спасаться в отечество мирового пролетариата;

             -то эсперантисты (эту вредную публику Сталин выжигал в
        те же годы, что и Гитлер);

             -то - недобитые осколки Вольного Философского Общества,
        нелегальные философские кружки;

             -то - учителя, несогласные с передовым бригадно-лабора-
        торным методом обучения (в 1933г. Наталья Ивановна Багаенко
        посажена в ростовское ГПУ , но на третьем месяце следствия
        узналось из постановления, что тот метод - порочен. И ее ос-
        вободили.)

                           - 44 -

             -то - сотрудники Политического Красного Креста, который
        стараниями Екатерины Пешковой все еще отстаивал свое сущест-
        вование;

             -то - горцы Северного Кавказа за восстание (1935 г.);
        национальности текут и текут. (На Волгоканале национальные
        газеты выходят на четырех языках - татарском, тюркском, уз-
        бекском и казахском.Так есть кому их читать!);

             -и опять - верующие, теперь не желающие идти на работу
        по воскресеньям (вводили пятидневку, шестидневку); колхозни-
        ки, саботирующие в церковные праздники, как привыкли в инди-
        видуальную эру;

             - и всегда - отказавшиеся стать осведомителями
        НКВД.(Тут попадали и священники, хранившие тайну исповеди -
        О Р Г А Н Ы   быстро сообразили, как им полезно знать содер-
        жание исповедей, единственная польза от религии.)

             -а сектантов берут все шире;

             -а Большой Пасьянс социалистов все перекладывается.

             И наконец, еще ни разу не названный, но все время теку-
        щий поток    Д е с я т о г о   П у н к т а,    он же К Р А
        (Контр-революционная Агитация), он же  А С А  (АнтиСоветская
        Агитация).Поток Десятого Пункта - пожалуй, самый устойчивый
        из всех - не пресекался вообще никогда, а во времена других
        потоков, как 37-го, 45-го или 49-го годов, набухал особенно
        полноводно. (25)

                          *
                         * *

             Парадоксально: всей многолетней деятельности всепрони-
        кающих и вечно бодрствующих Органов дала силу всего навсего
        ОДНА статья из ста сорока восьми статей не-общего раздела
        Уголовного 1926 года.Но в похвалу этой статье можно найти
        еще больше эпитетов, чем когда-то Тургенев подобрал для рус-
        ского языка или Некрасов для Матушки-Руси:великая, могучая,
        обильная, разветвленная, разнообразная, всеподметающая Пять-
        десят Восьмая, исчерпывающая мир не так даже в формулировках
        своих пунктов, сколько в их диалектическом и широчайшем ис-
        ___________________________________________________________
             (25)Уж этот-то безотказный поток подхватывал кого угод-
        но и в любую назначенную минуту.Но для видных интеллигентов
        в 30-е годы иногда считали более изящным подстряпать ка-
        кую-нибудь постыдную статейку (вроде мужеложества; или будто
        бы проф.Плетнев, оставаясь с пациенткой наедине, кусал ей
        грудь.Пишет центральная газета - пойди опровергни!) 
        __________________________________________________________

                           - 45 -

        толковании.
             Кто из нас не изведал на себе ее всеохватывающих объя-
        тий?Воистину, нет такого проступка, помысла, действия или
        бездействия под небесами, которые не могли бы быть покараны
        дланью Пятьдесят Восьмой статьи.
             Сформулировать ее так широко было невозможно , но ока-
        залось возможно так широко ее истолковать.

             58-я статья не составила в кодексе главы о политических
        преступлениях, и нигде не написано, что она " политичес-
        кая".Нет, вместе с преступлениями против порядка управления
        и бандитизмом она сведена в главу "преступлений государст-
        венных".Так Уголовный кодекс открывается с того, что отказы- 
        вается признать кого-либо на своей территории преступником
        политическим - а только уголовным.
             58-я статья состояла из четырнадцати пунктов.
             Из первого пункта мы узнаем, что контр-революционным
        признается всякое действие (по ст.6-УК - и бездействие) нап-
        равленное ... на ослабление власти...

                 При широком истолковании оказалось:отказ в лагере 
            пойти  на работу, когда ты голоден и изнеможен -  есть 
            ослабление власти.И влечет за собой - расстрел.  (Рас-
            стрелы  о т к а з ч и к о в   во время войны).

             С 1934 года, когда нам возвращен был термин Родина, бы-
        ли и сюда вставлены подпункты   и з м е н ы  Р о д и н е  -
        1-а,1-б,1-г.По этим пунктам действия, совершенные в ущерб
        военной мощи СССР, караются расстрелом (1-б) и лишь в смяг-
        чающих обстоятельствах и только для гражданских лиц (1-а) -
        десятью годами.

                 Широко читая: когда нашим солдатам за сдачу в плен
             (ущерб военной мощи!) давалось всего лишь десять лет, 
             это было гуманно до противозаконности.Согласно сталин-
             скому кодексу они по мере возврата на родину должны бы-
             ли быть все расстреливаемы.
                 (Или вот еще образец широкого чтения.Хорошо помню
             одну встречу в Бутырках летом 1946 года. Некий поляк 
             родился в Лемберге, когда тот был в составе Австро-Вен-
             герской империи.До второй мировой войны жил в своем род-
             ном городе в Польше, потом переехал в Австрию, там слу-
             жил,там в 1945 году и арестован нашими.Он получил деся-
             тку по статье 54-1-а украинского кодекса, то есть за 
             измену своей родине Украине! - так как ведь город Лем-
             берг стал к тому времени украинским Львовом! И бедняга
             не мог доказать на следствии, что уехал в Вену не с
             целью  изменить Украине!Так он иссобачился стать преда-
             телем).

                            -46-

                 Еще важным расширением пункта об измене было приме-
             нение его "через статью 19-ю УК" - "через намерение ".
             То есть, никакой измены не было, но следователь усмат-
             ривал намерение изменить - и этого было достаточно,
             чтобы дать полный срок, как и за фактическую измену  .
             Правда, статья 19-я предлагает карать не за намерение,
             а за подготовку, но при диалектическом чтении можно и
             намерение понять как подготовку. А "приготовление на-
             казуемого так же (т.е. равным наказанием ), как и само
             преступление" (УК). В общем   мы не отличаем намерения
             от самого  преступления и в этом превосходство совет-
             ского законодательства перед буржуазным! (26).

             Пункт второй говорит о вооруженном восстании, захвате
        власти в центре и на местах и в частности для того, чтобы
        насильственно отторгнуть какую-либо часть Союза Республик.
        За это - вплоть до расстрела (как и в КАЖДОМ следующем пунк-
        те).
                 Расширительно (как нельзя было бы написать в статье,
             но как подсказывает революционное правосознание): сюда
             относиться всякая попытка осуществить право любой рес-
             публики на выход из Союза.Ведь "насильственно" - не
             сказано,по отношению к кому. Даже если все население
             республики захотело бы отделиться, а в Москве этого бы 
             не хотели, отделение уже будет насильственное.Итак, все
             эстонские, латышские, литовские, украинские и туркеста-
             нские националисты легко получали по этому пункту свои
             десять и двадцать пять. 

             Третий пункт - "способствование каким бы то ни было
        способом иностранному государству, находящемуся с СССР в
        состоянии войны".
                 Этот пункт давал возможность осудить ЛЮБОГО гражда-
             нина, бывшего под оккупацией, прибил ли он каблук немец-
             кому военнослужащему, продал ли пучок редиски, или
             гражданку, повысившую боевой дух оккупанта тем, что тан-
             цевала с ним и провела ночь.Не всякий БЫЛ  осужден по 
             этому пункту (из-за обилия оккупированных),но МОГ  быть
             осужден всякий.

             Четвертый пункт говорил о (фантастической ) помощи,
        оказываемой международной буржуазии.

                 Казалось бы: кто может сюда относиться? Но, широко
             читая с помощью революционной совести, легко нашли раз-
             ряд: все эмигранты, покинувшие страну до 1920-го года, 
        ___________________________________________________________
             (26) "От тюрем к воспитательным учреждениям" - Сборник
        Института Уголовной Политики. - под ред.Вышинского.Изд-во   
        "Советское законодательство", М,1934,стр.36.
        ___________________________________________________________

                           - 47 -

             то есть за несколько лет до написания самого этого ко-
             декса, и настигнутые нашими войсками в Европе через
             четверть столетия (1944-1945 гг. ), получали 58-4:де-
             сять лет или расстрел.Ибо что ж делали они за границей,
             как не способствовали мировой буржуазии? (На примере
             музыкального общества мы уже видели, что способствовать
             можно было и изнутри СССР.)Ей же способствовали все
             эсеры, все меньшевики (для них и статья задумана), а по-
             том инженеры Госплана и ВСНХ.

             Пятый пункт: склонение иностранного государства к об-
        ъявлению войны СССР.

                 Упущенный случай: распростарнить этот пункт на Ста-
             лина и его дипломатическое и военное окружение в
             1940-41 годах.Их слепота и безумие к тому и вели.Кто ж,
             как не они,ввергли Россию в позорные невиданные пораже-
             ния, несравненные с поражениями царской России в 1904
             или 1915 году? поражения, каких Россия не знала с 13
             века ?
         Шестой пункт - шпионаж
             был прочтен настолько широко, что если бы подсчитать
             всех осужденных по нему, то можно было бы заключить, что
             ни земледелием, ни промышленностью,ни чем-либо другим
             не поддерживал жизнь наш народ в сталинское время, а 
             только иностранным шпионажем и жил на деньги разведок.
             Шпионаж - это было нечто очень удобное по своей просто-
             те, понятное и неразвитому преступнику и ученому юристу
             и газетчику, и общественному мнению.(27)
             Широта прочтения еще была здесь в том, что осуждали не
             прямо за шпионаж, а за 
        ПШ -подозрение в шпионаже (или - НШ -Недоказанный Шпионаж, и
        за него всю катушку!)
             и даже за 
        СВПШ - связи, ведущие (!) к подозрению в шпионаже.
                 То есть, например, знакомая знакомой вашей жены шила
             платье у той же портнихи(конечно, сотрудницы НКВД),что
             и жена иностранного дипломата.

        ____________________________________________________________
        (27) А пожалуй, шпиономания не была только узколобым прист-
        растием Сталина.Она сразу пришлась удобной всем, вступающим
        в привилегии.Она стала естественным оправданием уже назрев-
        шей всеобщей секретности, запрета информации, закрытых две-
        рей, системы пропусков, огороженных дач и тайных распредели-
        телей.Через броневую защиту шпиономании народ не мог проник-
        нуть и посмотреть, как бюрократия сговаривается, бездельни-
        чает,ошибается, как она ест и как развлекается. 
        ___________________________________________________________

                           - 48 -

             И эти 58-6,ПШ и СВПШ были прилипчивые пункты, они тре-
        бовали строго содержания, неусыпного наблюдения (ведь раз-
        ведка может протянуть щупальцы к своему любимцу и в лагерь )
        и запрещали расконвоирование.Вообще всякие литерные статьи,
        то есть не статьи вовсе, а вот эти пугающие сочетания боль-
        ших букв (мы в этой главе еще встретим другие ) постоянно
        носили на себе налет загадочности, всегда было непонятно,
        отростки ли они 58-й статьи или что-то самостоятельное и
        очень опасное.Заключенные с литерными статьями во многих ла-
        герях были притеснены даже по сравнению с 58-й.
             Седьмой пункт: подрыв промышленности, транспорта, тор-
        говли, денежного обращения и кооперации.

                 В 30-е годы этот пункт сильно пошел в ход и зах-
             ватил массы под упрощенной и всем понятной кличкой 
             в р е д и т е л ь с т в о . Действительно, все пере-
             численное в пункте Седьмом с каждым днем наглядно и 
             явно подрывалось - и должны же были быть тому виновни-
             ки?.. Столетиями народ строил создавал и всегда честно, 
             даже на бар.Ни о каком  вредительстве не слыхано было от
             самых Рюриков. И вот когда впервые достояние стало на-
             родным,- сотни тысяч лучших сынов народа необъяснимо
             кинулись  в р е д и т ь . (Вредительство пунктом не 
             предусматривалось, но так как без него нельзя было разу-
             мно объяснить, почему поля зарастают сорняками, урожаи
             падают, машины ломаются, то диалектическое чутье ввело
             и его.)

             Восьмой пункт - террор (не тот террор, который "обосно-
        вать и узаконить" должен был советский уголовный кодекс (28),
        а террор снизу).

                 Террор понимался очень и очень расширительно: не то 
             считалось террором, чтобы подкладывать бомбы под кареты
             губернаторов, но например набить морду своему личному
             врагу, если он был партийным, комсомольским или милицей-
             ским активистом, уже значило террор.Тем более убийство 
             активиста никогда не приравнивалось к убийству рядового
             человека, (как это было,впрочем, еще в кодексе Хаммура-
             пи в 18 столетии до нашей эры).Если муж убил любовника
             жены и тот оказался беспартийным - это было счастье му-
             жа, он получал 136-ю статью, был бытовик, социально-
             близкий и мог быть бесконвойным.Если же любовник оказы-
             вался партийным - муж становился врагом народа с 58-8. 
                 Еще более важное расширение понятия достигалось
             применением 8-го пункта через ту же статью 19-ю, то
             есть через  подготовку в смысле намерения. Не только
        __________________________________________________________
             (28) Ленин,5 изд.,т.45,стр.190
        ___________________________________________________________

                           - 49 -

             прямая угроза около пивной "ну, погоди!", обращенная
             к активисту, но и замечание запальчивой базарной бабы
             "ах, чтоб ему повылазило!" квалифицировалось как ТН -
             террористические намерения, и давало основание на приме-
             нение всей строгости статьи.(29)

             Девятый пункт - разрушение или повреждение...взрывом
        или поджогом ( и непременно с контрреволюционной целью),
        сокращенно именуемое как д и в е р с и я .
                 Расширение было в том, что контрреволюционная цель
             приписывалась (следователь лучше знал, что делалось в
             сознании преступника!), а всякая человеческая оплош-
             ность, ошибка, неудача в работе, в производстве - не
             прощались,рассматривались как диверсия. 

             Но никакой пункт 58- статьи не толковался так расшири-
        тельно и с таким горением революционной совести, как Деся-
        тый. Звучание его было: "Пропаганда или агитация, содержащие
        призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской влас-
        ти...а равно и распространение или изготовление или хранение
        литературы того же содержания".И оговаривал этот пункт в
        МИРНОЕ время только нижний предел наказания (не ниже!не
        слишком мягко!) верхний же НЕ ОГРАНИЧИВАЛСЯ!
             Таково было бесстрашие великой Державы перед СЛОВОМ
        подданного.
                 Знаменитые расширения этого знаменитого пункта были:
             -под "агитацией, содержащей призыв", могла пониматься
              дружеская (или даже супружеская ) беседа с глазу на
              глаз, или частное письмо;а призывом мог быть личный
              совет .(Мы заключаем "могла,мог быть" из того, что ТАК
             ОНО И БЫВАЛО.) - "подрывом и ослаблением" власти была 
             всякая мысль, не совпадающая или не поднимающаяся по на-
             калу до мыслей сегодняшней газеты.Ведь ослабляет все, то
             что не усиляет!Ведь подрывает все то, что не полностью 
             совпадает!

                  "И тот, кто сегодня поет не с нами,-
                                     Тот
                                        против
                                              нас!"
                                                   (Маяковский)
             -под " изготовлением литературы" понималось всякое на-
             писанное в единственном экземпляре письма, записи,
             интимного дневника.
                 Расширенный так счастливо - какую МЫСЛЬ, задуманную,
             произнесенную или записанную, не охватывал Десятый
             Пункт? 
        ___________________________________________________________
             (29) Это звучит перебором, фарсом - но не мы сочиняли
        этот фарс, мы с этими людьми - сидели. 
        ____________________________________________________________

                           - 50 -

             Пункт одиннадцатый был особого рода: он не имел самос-
        тоятельного содержания, а был отягощающим довеском к любому
        из предыдущих, если деяние готовилось организационно или
        преступники вступали в организацию.
                 На самом деле пункт расширялся так,что никакой ор-
             ганизации не требовалось.Это изящное применение пункта
             я испытал на себе.Нас было д в о е , тайно обменивав-
             шихся мыслями - то есть зачатки организации, то есть
                организация!

             Пункт двенадцатый наиболее касался совести граждан: это
        был пункт о недонесении в любом из перечисленных деяний. И
        за тяжкий грех недонесения НАКАЗАНИЕ НЕ ИМЕЛО ВЕРХНЕЙ ГРАНИ-
        ЦЫ!! 

                 Этот пункт уже был столь неохватным расширением,
             что дальнейшего расширения не требовал. ЗНАЛ И НЕ СКАЗАЛ
             - все равно, что сделал сам!

             Пункт тринадцатый, по видимости давно исчерпанный, был:
        служба в царской охранке.(30) (Аналогичная более поздняя 
        служба,напротив, считалась патриотической доблестью.)
             Пункт четырнадцатый карал "сознательное неисполнение
        определенных обязанностие или умышленно небрежное их испол-
        нение" - карал, разумеется, вплоть до расстрела.Кратко это
        называлось "саботаж" или "экономическая контрреволюция",
                 А отделить умышленное от неумышленного мог только
             следователь, опираясь на свое революционное правосоз-
             нание.Этот пункт применялся к крестьянам, не сдающим
             поставок.Этот пункт применялся к колхозникам, не наб-
             равшим нужного числа трудодней.К лагерникам, не выраба-
             тывающим норму. И рикошетом стали после войны давать
             этот пункт блатарям за побег из лагеря, то есть рас-
             ширительно усматривая в побеге блатного не порыв к 
             сладкой воле, а подрыв системы лагерей.

             Такова была последняя из костяшек веера 58-й статьи-
        веера, покрывшего собой все человеческое существование.
             Сделав этот обзор великой СТАТЬИ, мы дальше уже будем
        меньше удивляться.Где закон - там и преступление.
        ___________________________________________________________
             (30) Есть психологические основания подозревать И.Ста-
        лина в подсудности также и по этому пункту 58-й статьи. Да-
        леко не все документы относительно этого рода службы пережи-
        ли февраль 1917 г. и стали широко известны.Умиравший на Ко-
        лыме В.Ф.Джунковский, бывший директор Департамента полиции,
        уверял, что поспешный поджог полицеских архивов в первые дни
        Февральской революции был дружным порывом некоторых заинте-
        ресованных революционеров. 
        ___________________________________________________________

                           - 51 -

                            *
                           * *

             Булатная сталь 58-й статьи, опробованная в 1927 году,
        сразу после отковки, омоченная во всех потоках следующего
        десятилетия, - с полным свистом и размахом была применена к
        атаке Закона на Народ в 1937-38 годах.
             Надо сказть, что операция 1937 года не была стихийной,
        а планировалась, что в первой половине этого года во многих
        тюрьмах Союза произошло переоборудование - из камер выноси-
        лись койки, строились сплошные нары, одноэтажные,двуухэтаж-
        ные.(31) Вспоминают старые арестанты, что будто бы и первый
        удар был массированным, чуть ли не в какую-то августовскую
        ночь по всей стране (но зная нашу неповоротливость, я не
        очень этому верю). А осенью, когда к двадцатилетию Октября
        ожидалась с верою всеобщая великая амнистия, шутник Сталин
        добавил в уголовный кодекс невиданные новые сроки -15 и 20
        лет.(32)
             Нет нужды повторять здесь о 37-м годе то, что уже ши-
        роко написано и еще будет многократно повторено: что был на-
        несен крушащий удар по верхам партии, советского управления,
        военного командования и верхам самого ГПУ - НКВД.(33) Вряд
        ли в какой области сохранился первый секретарь обкома или
        председатель облисполкома - Сталин подбирал себе более 
        удобных.
             Ольга Чавчавадзе рассказывает, как было в Тбилиси: в
        38-м году арестовали председателя горисполкома, его замести-
        теля, всех (одиннадцать) начальников отделов, их помощников,
        всех главных бухгалтеров, всех главных экономистов.Назначили
        новых.Прошло два месяца.И вот опять сажают: председателя,
        заместителя, всех (одиннадцать) начальников отделов, всех
        главных бухгалтеров, всех главных экономистов.На свободе ос-
        тались: рядовые бухгалтеры, машинистки, уборщицы, курьеры...
             В посадке же рядовых членов партии был видимо секрет-
        ный, нигде прямо в протоколах и приговорах не названный мо-
        тив:преимущественно арестовывать членов партии со стажем до
        1924года.Это особенно решительно проводилось в Ленинграде,
        потому что именно все те подписывали "платформу" Новой оппо-
        зиции. (А как бы они могли не подписывать? как бы могли " не 
        ____________________________________________________________
             (31) Как не случайно и Большой Дом в Ленинграде был за-
        кончен в 1934 году, как раз к убийству Кирова. 
             (32) 25-летний же срок появился к 30-летию Октября -
        1947 году. 
             (33) Теперь, видя китайскую культурную революцию (тоже
        на 17-м году после окончательной победы), мы можем с большой
        вероятностью заподозрить тут историческую закономерность. И
        даже Сталин начинает казаться лишь слепой и поверхностной
        исполнительной силой.  
        ____________________________________________________________

                           - 52 -

        доверять" своему ленинградскому губкому?)
             И вот как бывало, картинка тех лет.Идет ( в Московской
        области ) районная партийная конференция.Ее ведет новый сек-
        ретарь райкома вместо недавно посаженного. В конце конферен-
        ции принимается обращение преданности товарищу Сталину. Ра-
        зумеется,все встают (как и по ходу конференции все вскакива-
        ли при каждом упоминании его имени).В маленьком зале хлещут
        " бурные аплодисменты, переходящие в овацию".Три минуты, че-
        тыре минуты, пять минут они все еще бурные и все еще перехо-
        дящие в овацию.Но уже болят ладони.Но уже затекли поднятые
        руки.Но уже задыхаются пожилые люди.Но уже это становится
        нестерпимо глупо даже для тех кто искренно обожает Сталина.
        Однако: кто же первый осмелится прекратить?Это мог бы сде-
        лать секретарь райкома, стоящий на трибуне и только что за-
        читавший это самое обращение.Но он - недавний, он - вместо
        посаженного, он сам боится! Ведь здесь, в зале, стоят и ап-
        лодируют энкаведисты, они-то следят, кто покинет первый!.. И
        аплодисменты в безвестном маленьком зале, безвестно для вож-
        дя продолжаются 6 минут!7 минут! 8 минут!..Они погибли! Они
        пропали! Они уже не могут остановиться, пока не падут с ра-
        зорвавшимся сердцем! Еще в глуби зала, в тесноте, можно хоть
        чуть сжульничать, бить реже, не так сильно, не так яростно,
        - но в президиуме, на виду?! Директор местной бумажной фаб-
        рики, независимый сильный человек, стоит в президиуме, и по-
        нимая всю ложность, всю безысходность положения,аплодирует!
        - 9-ю минуту! 10-ю! Он смотрит с тоской на секретаря райко-
        ма, но тот не смеет бросить. Безумие! Повальное! Озираясь
        друг на друга со слабой надеждой, но изображая на лицах вос-
        торг, руководители района будут аплодировать, пока не упа-
        дут, пока их не станут выносить на носилках!И даже тогда ос-
        тавшиеся не дрогнут!..И директор бумажной фабрики на 11-й
        минуте принимает деловой вид и опускается на место в прези-
        диуме. И - о, чудо! - куда делся всеобщий несдержанный нео-
        писуемый энтузиазм? Все разом на том же хлопке прекращают и
        тоже садятся.Они спасены!Белка догадалась выскочить из коле-
        са!..
             Однако, вот так-то и узнают независимых людей.Вот
        так-то их и изымают.В ту же ночь директор фабрики аресто-
        ван.Ему легко мотают совсем по другому поводу десять лет. Но
        после подписания 206-й (заключительного следственного прото-
        кола) следователь напоминает ему :
             -И никогда на бросайте аплодировать первый!
             (А как же быть? А как же нам остановиться?..) (34)
           Вот это и есть отбор по Дарвину.Вот это и есть изматыва-
        ние глупостью.
             Но сегодня создается новый миф.Всякий печатный рассказ,
        всякое печатное упоминание о 37-м годе - это непременно рас-
        сказ о трагедии коммунистов-руководителей.И вот уже нас уве-
        __________________________________________________________
             (34) Рассказано Н. Г-ко.
        __________________________________________________________

                           - 53 -

        рили, и мы невольно поддаемся, что 37-й - 38-й тюремный год
        состоял в посадке именно крупных коммунистов - и как будто
        больше никого. Но от   м и л л и о н о в ,  взятых тогда, 
        никак не могли составить видные партийные и государственные
        чины более 10 процентов.Даже в ленинградских очередях с пе-
        редачами больше всего стояло женщин простых, вроде молочниц.
             Состав захваченных в том мощном потоке и отнесенных по-
        лумертвыми на Архипелаг, так пестр, причудлив, что долго бы
        ломал голову, кто захотел бы научно выделить закономерности.
        (Тем более современникам они не были понятны).
             А истинный посадочный закон тех лет был - заданность
        цифры, разнорядки, разверстки. Каждый город, район, каждая
        воинская часть получали контрольную цифру и должны били вы-
        полнить ее в срок. Все остальное - от сноровки оперативни-
        ков.
             Бывший чекист Александр Калганов вспоминает, как в Таш-
        кент пришла телеграмма : "Шлите двести!" А они только что
        выгребли и как будто "некого" брать.Ну, правда подвезли из
        районов с полсотни.Идея! Взятых милицией бытовиков -пере-
        квалифицировать в 58-ю! Сказано-сделано.Но контрольной цифры
        все равно нет! Доносит милиция: что делать? на одной из го-
        родских площадей цыгане нахально разбили табор.Идея! Окружи-
        ли - и всех мужчин от семнадцати до шестидесяти загребли как
        Пятьдесят Восьмую! И - выполнили план!
             А бывало и так: чекистам Осетии (рассказывает начальник
        милиции Заболовский ) дана была разверстка расстрелять по
        республике 500 человек, они просили добавить, им разрешили
        еще 230.
             Эти телеграммы, слегка зашифрованные, передавались
        обычной связью. В Темрюке телеграфистка в святой простоте
        передала на коммутатор НКВД : чтобы завтра отправили в Крас-
        нодар 240 ящиков мыла.Наутро она узнала о больших арестах и
        отправке - и догадалась! и сказала подруге, какая была те-
        леграмма.Тут же ее и посадили.
             (Совсем ли случайно зашифровали человека как ящик мыла?
        Или - зная мыловарение?..)
             Конечно, какие-то частные закономерности осмыслить мож-
        но. Садятся:
             -наши за границей истинные шпионы.(Это часто - искрен-
        нейшие коминтерновцы или чекисты, много - привлекательных
        женщин. Их вызывают на родину, на границе арестовывают, за-
        тем дают очную ставку с их бывшим начальником из Коминтерна,
        например Мировым-Короной. Тот подтверждает, что сам работал
        на какую-нибудь из разведок -и, значит, его подчиненные -
        автоматически, и тем вреднее, чем честнее!)
             -ка-вэ-жэ-динцы.(Все поголовно советские служащие КВЖД
        оказываются сплошь, включая жен, детей и бабушек, японскими
        шпионами. Но надо признать, что их брали уже и несколькими
        годами раньше);
             -корейцы с Дальнего Востока (ссылка в Казахстан) - пер-
        вый  опыт взятия по крови;

                           - 54 -

             -ленинградские эстонцы (все берутся по одной лишь фами-
        лии, как белоэстонские шпионы);
             -все латышские стрелки и латыши-чекисты - да, латыши,
        акушеры Революции, составлявшие совсем недавно костяк и го-
        родость ЧК! И даже те коммунисты буржуазной Латвии, которых 
        выменяли в 1921 году, освободив их от ужасных латвийских
        сроков в два и в три года.(Закрываются в Ленинграде : латыш-
        ское отделение института Герцена;дом культуры латышей;эстон-
        ский клуб;латышский техникум;латышская и эстонская газеты.)
             Под общий шум заканчивается и перекладка Большого
        Пасьянса, гребут еще недовзятых.Уже незачем скрываться, уже
        пора эту игру обрывать.Теперь социалистов забирают в тюрьму
        целыми ссылками (например, Уфа, Саратов), судят всех вместе,
        гонят на бойни Архипелага - стадами.
             Нигде особо не объявлено, что надо стараться побольше
        сажать интеллигенцию, но ее не забывали никогда в предыдущих
        потоках, не забывают и теперь.Достаточно студенческого до-
        носа (сочетание этих слов давно не звучит странно), что их
        вузовский лектор цитирует все больше Ленина и Маркса, а Ста-
        лина не цитирует - и лектор уже не приходит на очередную
        лекцию.А если он вообще не цитирует? .. - садятся все Ленин-
        градские востоковеды среднего и младшего поколения. Садится
        весь состав Института Севера (кроме сексотов) - Не брезгуют
        и преподавателями школ.В Свердловске создано дело тридцати
        преподавателей средних школ во главе с их завОблоно Перелем,
        одно из ужасных обвинений: устраивали в школах елки для то-
        го, чтобы жечь школы!(35) А по лбу инженеров ( уже советско-
        го поколения, уже не "буржуазных") дубина опускается с рав-
        номерностью маятника. У маркшейдера Микова Николая Мер-
        курьевича из-за какого-то нарушения в пластах не сошлись два
        встречных забоя. 58-7, 20 лет! Шесть геологов (группа Кото-
        вича) "за намеренное сокрытие запасов олова в недрах (! - 
        то есть за неоткрытие их!) на случай прихода немцев" (донос)
        -58-7,по 10 лет.
             В догонку главным потокам - еще спец-поток: ж е н ы ,
        Че-эСы (члены семьи)! Жены крупных партийцев, а местами (Ле-
        нинград) - и всех, кто получил "10 лет без права переписки,
        кого уже нет. ЧеэСам,как правило, всем по восьмерке. (Все же
        мягче, чем раскулаченным, и дети - на материке.)
             Груды жертв!Холмы жертв! Фронтальное наступление НКВД
        на город: у С.П.Матвеевой в одну и ту же волну, но по РАЗНЫМ
        "делам",арестовали мужа и трех братьев (и трое из четверых
        ____________________________________________________________
             (35) Из них пятеро замучены на следствии, умерли до су-
        да.Двадцать четыре умерло в лагерях.Тридцатый - Иван Ариста-
        улович Пунич, вернулся, реабилитирован. (Умри и он, мы про-
        пустили бы здесь всех этих тридцать, как и пропускаем милли-
        оны.) Многочисленные "свидетели" по их делу - сейчас в Свер-
        дловске и благоденствуют: номенклатурные работники, персо-
        нальные пенсионеры.Дарвиновский отбор. 
        ____________________________________________________________

                           - 55 -

        никогда  не вернутся.)
                  -у техника-электрика оборвался на его участке про-
        вод высокого напряжения.58-7,20 лет.
                  -пермский рабочий Новиков обвинен в подготовке
        взрыва камского моста;
                  -Южакова (в Перми же) арестовали днем, за женой
        пришли ночью.Ей предъявили список лиц и потребовали подпи-
        сать, что все они собирались в их доме на меньшевистско-эсе-
        ровские собрания (разумеется, их не было).За это ее обещали
        выпустить к оставшимся трем детям. Она подписала, погубила
        всех, да и сама, конечно, осталась сидеть;
                 -Надежда Юденич арестована за свою фамилию. Правда,
        через 9 месяцев установили, что она не родственница генерала
        и выпустили (ну, там ерунда: за это время мать умерла от
        волнений); 
                 - в Старой Руссе смотрели кинофильм "Ленин в Октяб-
        ре". Кто-то обратил внимание на фразу: "Это должен знать
        Пальчинский!" - а Пальчинский-то защищает Зимний Дворец.
        Позвольте, а у нас медсестра работает - Пальчинская! Взять
        ее! И взяли. И оказалось, действительно - жена, после расст-
        рела мужа скрывшаяся в захолустье. 
                 - братья Борушко (Павел, Иван и Степан) приехали в
        1930 году из Польши еще МАЛЬЧИКАМИ, к своим родным.Теперь
        юношами они получают ПШ (подозрение в шпионаже),10 лет; 
                 -водительница краснодарского трамвая поздно ночью
        возвращалась из депо пешком, и на окраине на свою беду,
        прошла мимо застрявшего грузовика, близ которого суети-
        лись.Он оказался полон трупов - руки и ноги торчали из-под
        брезента.Спросил следователь: что она видела? Она призналась
        честно (дарвиновский отбор).Антисоветская агитация, 10 лет. 
                 - водопроводчик выключал в своей комнате репродук-
        тор всякий раз, как передавались бесконечные письма Стали-
        ну.(36) Сосед донес (о,где теперь этот сосед?),СОЭ (социаль-
        но-опасный элемент),8 лет; 
                 -полуграмотный печник любил в свободное время рас-
        писываться - это возвышало его перед самим собой.Бумаги чис-
        той не было, он расписывался на газетах.Его газету с росчер-
        ками по лику Отца и Учителя соседи обнаружили в мешочке в
        коммунальной уборной.АСА,10 лет.
             Сталин и его приближенные любили свои портреты, испещ-
        ряли ими газеты, распложали их в миллионных количествах. Му-
        хи мало считались с их святостью, да и газеты жалко было не
        использовать - и сколько же несчастных получило на этом срок!
             Аресты катились по улицам и домам эпидемией.Как люди
        передают друг другу эпидемическую заразу, о том не зная -
        рукопожатием, дыханием, передачей вещи, так рукопожатием,
        _____________________________________________________________
        (36) Кто помнит их?! Часами, ежедневно, оглупляюще одинако-
        вые! Вероятно, диктор Левитан хорошо их помнит: он их читал
        с раскатами, с большим чувством. 
        _____________________________________________________________

                           - 56 -

        дыханием, встречей на улице они передавали друг другу заразу
        неминуемого ареста. Ибо если завтра тебе суждено признаться,
        что ты сколачивал подпольную группу для отравления городско-
        го водопровода, а сегодня я пожал тебе руку на улице - зна-
        чит, я обречен тоже.
             Семь лет перед тем город смотрел, как избивали деревню
        и находил это естественным.Теперь деревня могла бы посмот-
        реть, как избивают город - но она была слишком темна для то-
        го, да и саму-то ее добивали; 
             -землемер(!) Саунин получил 15 лет за... падеж скота (!) 
        в районе и плохие урожаи(!)(а головка района вся расстреляна
        за то же);
             -приехал на поле секретарь райкома подгонять с пахотой,
        и спросил его старый мужик, знает ли секретарь, что за семь
        лет колхозники не получили на трудодни ни грамма зерна,
        только соломы, и то немного.За вопрос этот получил старик
        АСА, 10 лет;
             -а другая была судьба у мужика с шестью детьми.Из-за
        этих шести ртов он не жалел себя на колхозной работе, все
        надеялся что-то выколотить. И впрямь, вышел ему - орден.
        Вручали на собрании, речи говорили. В ответном слове мужик
        расчувствовался и сказал :"Эх, мне бы вместо этого ордена -
        да пудик муки!Нельзя ли так-то?" Волчьим смехом расхохота-
        лось собрание, и со всеми шестью своими ртами пошел новый
        орденоносец в ссылку.
             Объединить ли все теперь и объяснить, что сажали без-
        винных? Но мы упустили сказать, что само понятие вины отме-
        нено еще пролетарской революцией, а в начале 30-х годов об-
        ъявлено п р а в ы м   о п п о р т у н и з м о м !  (37) Так 
        что мы уже не можем спекулировать на этих отсталых понятиях:
        вина и невиновность.

           О б р а т н ы й   в ы п у с к  1939 года - случай в ис-
        тории Органов невероятный, пятно на их истории! Но впрочем
        этот антипоток был невелик, около одного-двух процентов взя-
        тых перед тем - еще не осужденных, еще не отправленных дале-
        ко и не умерших.Невелик, а использован умело.Это была сдача
        копейки с рубля, это нужно было, чтобы все свалить на гряз-
        ного Ежова, укрепить вступающего Берию и чтобы ярче воссиял
        Вождь.Этой копейкой ловко вбили оставшийся рубль в землю.
        Ведь если "разобрались и выпустили" (даже газеты бестрепетно
        писали об о т д е л ь н ы х оклеветованных) -значит  оста- 
        льные-то посаженные - наверняка мерзавцы! А вернувшиеся -
        молчали.Они дали подписку.Они немели от страха. И мало кто
        мало что узнал из тайн Архипелага. Разделение было прежнее:
        воронки - ночью, демонстрации - днем.
             Да, впрочем, копейку эту быстро добрали назад - в тех
        же годах, по тем же пунктам необъятной Статьи.Ну, кто заме-
        тил в 40-м году поток жен за неотказ от мужей? Ну, кто пом-
        ______________________________________________________
          (37)Сборник "От тюрем..." стр.63

                           - 57 -

        нит и в самом Тамбове, что в этом мирном году посадили целый
        джаз, игравший в кино "Модерн", так как все они оказались
        врагами народа? А кто заметил 30 тысяч чехов, ушедших в 1939
        году из оккупированной Чехословакии в родную славянскую
        страну СССР? Нельзя было поручиться, что кто-нибудь из них
        не шпион. Их отправили всех в северные лагеря ( и вот откуда
        во время войны выплывает "чехословацкий корпус"). Да позволь-
        те, да не в 39-м ли году мы протянули руку помощи западным
        украинцам, западным белоруссам, а затем в 40-м и Прибалтике,
        и молдованам? Наши братья совсем-таки оказались нечищенные,
        и потекли оттуда потоки социальной профилактики. Брали слиш-
        ком состоятельных, влиятельных, заодно и слишком самостоя-
        тельных, слишком умных, слишком заметных; в бывших польских
        областях - особенно густо поляков (тогда-то была навербована
        злополучная Катынь, тогда-то в северных лагерях заложили си-
        лос под будущую армию Сикорского-Андерса).Всюду брали - офи-
        церов. И так население встряхивалось, смолкало, оставалось
        без возможных руководителей сопротивления. Так внушалось
        благоразумие, отсыхали прежние связи, прежние знакомства.
             Финляндия оставила нам перешеек без населения, зато по
        Карелии и по Ленинграду в 40-м году прошло изъятие и пересе-
        ление лиц с финской кровью. Мы этого ручейка не заметили : у
        нас кровь не финская.
             В финскую же войну был первый опыт: судить наших сдав-
        шихся пленников как изменников Родине. Первый опыт в челове-
        ческой истории! - а ведь вот поди ж ты, не заметили!
             Отрепетировали - и как раз грянула война, а с нею -
        грандиозное отступление. Из западных республик, оставляемых
        врагу, надо было спешить в несколько дней выбрать еще кого
        можно. В Литве были в поспешности оставлены целые воинские
        части, полки, зенитные и артиллерийские дивизионы, - но уп-
        равились вывезти несколько тысяч семей неблагонадежных ли-
        товцев (четыре тысячи из них отдали потом в Красноярском ла-
        гере на разграб уркам.) С 28 июня спешили арестовать в Лат-
        вии, в Эстонии.Но жгло, и отступать пришлось еще быстрей.
        Забыли вывезти целые крепости, как Брестскую, но не забывали
        расстреливать политзаключенных в камерах и дворах Львовской,
        Ровенской, Таллинской и многих других западных тюрем. В Тар-
        тусской тюрьме расстреляли 192 человека, трупы бросали в ко-
        лодезь.
             Это как вообразить? - ты ничего не знаешь, открывается
        дверь камеры, и в тебя стреляют. Ты предсмертно кричишь - и
        никто, кроме тюремных камней не услышит и не расскажет. Го-
        ворят, впрочем, были и недострелянные. Может быть мы еще
        прочтем об этом книгу?
             В тылу первый же военный поток был - распространители
        слухов и сеятели паники, по специальному внекодексному Ука-
        зу, изданному в первые дни войны.(38) Это было пробное кро-
        вопускание, чтобы поддержать общую подтянутость. Давали всем
        по 10 лет, но не считалось 58-й статьей ( и те немногие, кто

                           - 58 -

        пережил лагеря военных лет, были в 1945 году амнистированы).
             Затем был поток   н е   с д а в ш и х   р а д и о п р и-
        е м н и к и   или радиодетали. За одну найденную (по доносу) 
        радиолампу давали 10 лет. 
             Тут же был и поток немцев - немцев Поволжья, колонистов
        с Украины и Северного Кавказа, и всех вообще немцев, где-ли-
        бо в Советском Союзе живших.Определяющим признаком была
        кровь, и даже герои гражданской войны и старые члены партии,
        но немцы - шли в эту ссылку.(39) 
             По своей сути ссылка немцев была то же, что раскулачи-
        вание, только мягче, потому что больше вещей разрешали взять
        с собой и не слали в такие гиблые смертные места. Юридичес-
        кой же формы, как и у раскулачивания, у нее не было. Уголов-
        ный кодекс был сам по себе, а ссылка сотен тысяч человек -
        сама по себе. Это было личное распоряжение монарха. Кроме
        того, это был его первый национальный эксперимент подобного
        рода, это было ему интересно теоретически. 
             С конца лета 1941 года, а еще больше осенью хлынул по-
        ток окруженцев. Это были защитники отечества, те самые, кого
        несколько месяцев назад наши города провожали с оркестрами и
        цветами, кому после этого досталось встретить тяжелейшие
        танковые удары немцев и, в общем хаосе и не по своей совсем
        вине, побывать не в плену, нет! - а боевыми разрозненными
        группами сколько-то времени провести в немецком окружении,
        и выйти оттуда. И вместо того, чтобы братски обнять их на
        возврате (как сделала бы всякая армия мира), дать отдохнуть,
        съездить к семье, а потом вернуться в строй - их везли в по-
        дозрении, под сомнением, бесправными обезоруженными команда-
        ми - на пункты проверки и сортировки, где офицеры Особых От-
        делов начинали с полного недоверия каждому их слову и даже -
        те ли они, за кого себя выдают. А метод проверки был- перек-
        рестные допросы, очные ставки, показания друг на друга. Пос-
        ле проверки часть окруженцев восстанавливалась в своих преж-
        них именах,званиях и доверии и шла на воинские формирования.
        Другая часть, пока меньшая, составила первый поток изменни-
        ков родине.Они получали 58-1-б, но сперва, до выработки
        ___________________________________________________________
             (38) Мне едва не пришлось испытать этот Указ на себе: я
        стал в очередь к хлебному магазину, милиционер вызвал меня и
        повел для счету. Начинать бы было мне сразу ГУЛаг вместо
        войны, если б  не счастливое заступничество. 
             (39)А о крови судили по фамилии, и инженер-конструктор
        Василий Окороков, находя неудобным так подписываться на про-
        ектах и переназвавшийся в 30-е годы, когда еще было можно, в
        Роберта Штеккера - красиво! и графическую роспись разработал
        - теперь ничего не успевал доказать, и взят был как немец.
        - "Это ваше истинное имя? Какие задания получили от фашистс-
        кой разведки? ".. - А тот тамбовец Коверзнев, еще в 1918 г.
        сменивший свою неблагозвучную фамилию на Кольбе, - когда он
        разделил судьбу Окорокова?.. 
        __________________________________________________________

                           - 59 -

        стандарта, меньше 10 лет.
             Так очищалась армия Действующая.Но еще была огромная
        армия Бездействующая на Дальнем Востоке и в Монголии. Не
        дать заржаветь этой армии- была багородная задача Особых От-
        делов. У героев Халхин-гола и Хасана при бездействии начи-
        нали развязываться языки, тем более, что им теперь дали изу-
        чать до сих пор засекреченные от собственных солдат дегтя-
        ревские автоматы и полковые минометы.Держа в руках такое
        оружие, им трудно было понять, почему мы на Западе отступа-
        ем. Через Сибирь и Урал им никак было не различить, что от-
        ступая по 120 километров в день, мы просто повторяем куту-
        зовский заманивающий маневр.Облегчить это понимание мог
        только п о т о к из Восточной армии. И уста стянулись, и ве-
        ра стала железной.
             Само собою в высоких сферах тоже лился поток виновни-
        ков отступления (не Великий же Стратег был в нем повинен!).
        Это был небольшой, на полсотни человек, генеральский поток,
        сидевший в московских тюрьмах летом 1941 года, а в октябре
        41-го увезенный на этап.Среди генералов больше всего авиаци-
        онных - командующий воздушными силами Смушкевич, генерал Е.
        С. Птухин (он говорил: " если б я знал - я бы сперва по От-
        цу Родному отбомбился, а потом бы сел!") и другие.
             Победа под Москвой породила новый поток: виновных моск-
        вичей.Теперь при спокойном рассмотрении оказалось, что те
        москвичи, кто не бежал и не эвакуировался, а бесстрашно ос-
        тавался в угрожаемой и покинутой властью столице, уже тем
        самым подозреваются:либо в подрыве авторитета власти
        (58-10); либо в ожидании немцев (58-1-а через 19-ю, этот по-
        ток до самого 1945 года кормил следователей Москвы и Ленинг-
        рада).
             Разумеется,58-10,АСА, никогда не прерывалась, и всю во-
        йну довлела тылу и фронту. Ее получали эвакуированные, если
        рассказывали об ужасах отступления (по газетам же ясно было,
        что отступление идет планомерно); ее получали в тылу клеве-
        тавшие, что мал паек;ее получали на фронте клеветавшие, что
        у немцев сильная техника; в 1942 году ее получали повсюду и
        те, кто клеветал, будто в блокированномм Ленинграде люди
        умирали с голоду.
             В том же году после неудач под Керчью (120 тысяч плен-
        ных), под Харьковом (еще больше), в ходе крупного южного от-
        ступления на Кавказ и к Волге, - прокачан был еще очень важ-
        ный поток офицеров и солдат, не желавших стоять на смерть и
        отступавших без разрешения - тех самых,кому, по словам бесс-
        мертного сталинского приказа N227, Родина не может простить
        своего позора.Этот поток не достиг, однако, ГУЛага: ускорен-
        но обработанный трибуналами дивизий, он весь гнался в штраф-
        ные роты и бесследно рассосался в красном песке передо-
        вой.Это был цемент фундамента сталинградской победы, но в
        общероссийскую историю не попал, а остается в частной исто-
        рии канализации.
             (Впрочем, и мы здесь пытаемся уследить лишь те потоки,

                           - 60 -

        которые шли в ГУЛаг извне.Непрерывная же в ГУЛаге внутренняя
        перекачка из резервуара в резервуар, так называемые лагерные
        судимости, особенно свирепствовавшие в годы войны, не расс-
        матриваются в этой главе.)
             Добросовестность требует напомнить и об антипотоках во-
        енного времени: упомянутые чехи;поляки; отпускаемые из лаге-
        ря на фронт уголовники.
             С 1943 года, когда война переломилась в нашу пользу,
        начался и с каждым годом до 1946-го все обильней, многомил-
        лионный поток с оккупированных территорий и из Европы.Две
        главных его части были:
             -граждане, побывавшие под немцами или у немцев (им за-
        ворачивали десятку с буквой"а":58-1-а);
             -военнослужащие, побывавшие в плену (им заворачивали
        десятку с буквой"б":58-1-б).
             Каждый оставшийся под оккупацией хотел все-таки жить и
        поэтому действовал, и поэтому теоретически мог вместе с
        ежедневным пропитанием заработать себе и будущий состав
        преступления: если уж, не измену родине, то хотя бы пособни-
        чество врагу.Однако практически достаточно было отметить по-
        доккупационность в сериях паспортов, арестовывать же всех
        было хозяйственно неразумно- обезлюживать столь обширные
        пространства.Достаточно было для повышения общего сознания
        посадить лишь некий процент - виноватых, полувиноватых, чет-
        вертьвиноватых и тех, кто на одном плетне сушил с ними онучи.
             А ведь даже один только процент от одного только милли-
        она составляет дюжину полнокровных лагпунктов.
             И не следует думать, что честное участие в подпольной
        противонемецкой организации наверняка избавляло от участи
        попасть в этот поток.Не единый случай, как с тем киевским
        комсомольцем, которого подпольная организация послала для
        своего осведомления служить в киевскую полицию. Парень чест-
        но обо всем осведомлял комсомольцев, но с приходомм наших
        получил свою десятку, ибо не мог же он, служа в полиции, не
        набраться враждебного духа и вовсе не выполнять враждебных
        поручений.
             Горше и круче судили тех, кто побывал в Европе, хотя бы
        ost-овским рабом, потому что он видел кусочек европейской
        жизни и мог рассказывать о ней, а рассказы эти, и всегда нам
        неприятные (кроме, разумеется путевых заметок благоразумных
        писателей), были зело неприятны в годы послевоенные, разо-
        ренные, неустроенные. Рассказывать же, что в Европе вовсе
        плохо, совсем жить нельзя - не каждый умел.
             По этой-то причине, а вовсе не за простую сдачу в плен,
        судили большинство военнопленных - особенно тех из них, кто
        повидал на Западе чуть больше смертного немецкого лаге-
        ря.(40) Это наглядно видно по тому, что неуклонно, как воен-
        нопленных, судили и интернированных.Например, в первые дни

                           - 61 -

        войны на шведский берег выбросило группу наших матросов. Всю
        потом войну она вольно жила в Швеции - так обеспеченно и с
        таким комфортом, как никогда до и никогда впоследствии. Союз
        отступал, наступал, атаковал, умирал и голодал, а эти мер-
        завцы наедали себе нейтральные ряжки. После войны Швеция нам
        их вернула. Измена Родине была несомненная - но как-то не
        клеилось. Им дали разъехаться и всем клепанули антисоветскую
        агитацию за прельстительные рассказы о свободе и сытости ка-
        питалистической Швеции (группа Каденко).(41)
        ____________________________________________________________
             (40) Это не сразу так ясно обозначилось, и еще в 1943
        году были какие-то отбившиеся ни на кого не похожие потоки
        вроде "африканцев", долго так и называвшиеся в воркутских
        строевках.Это были русские военнопленные, взятые американца-
        ми из армии Роммеля в Африке ("hiwi") и в 1948 г. отправлен-
        ные на студебекерах через Египет-Ирак-Иран на родину. В пус-
        тынной бухте Каспийского моря их сразу же расположили за ко-
        лючей проволокой, содрали с них воинские различия, освободи-
        ли их от дареных американских вещей (разумеется, в пользу
        с о т р у д н и к о в , а не государства ) и отправили на 
        Воркуту до особого распоряжения, не дав еще по неопытности
        ни срока, ни статьи.И эти "африканцы" жили на Воркуте в ме-
        жеумочных условиях: их не охранияли, но без пропусков они не
        могли сделать по Воркуте ни шагу, а пропусков у них не бы-
        ло;им платили зарплату вольнонаемных, но распоряжались ими
        как заключенными. А особое распоряжение так и не шло.О них
        забыли... 
             (41) С этой группой произошел потом анекдот. В лагере
        они уже о Швеции помалкивали, опасаясь получить за нее вто-
        рой срок.Но в Швеции прознали как-то об их судьбе и напеча-
        тали клеветнические сообщения в прессе. К тому времени ребя-
        та были рассеяны по разным ближним и дальним лагерям. Вне-
        запно по спецнарядам их всех стянули в ленинградские Кресты,
        месяца два кормили на убой, дали отрасти их прическам. Затем
        одели их со скромной элегантностью, отрепетировали, кому что
        говорить, предупредили, что каждая сволочь кто пикнет ина-
        че, получит " девять грамм" в затылок, - и вывели на пресс-
        конференцию перед приглашенными иностранными журналистами и
        теми, кто хорошо знал всю группу по Швеции. Бывшие интерни-
        рованные держались бодро, рассказывали где живут, учатся,
        работают, возмущались буржуазной клеветой, о которой  п р о-
        ч л и  в западной печати (ведь она продается у нас в каждом
        киоске ) - и вот списались и съехались в Ленинград (расходы
        на дорогу никого не смутили).Свежим лоснящим видом своим они
        были лучшее опровержение газетной утке. Посрамленные журна-
        листы поехали писать извинения. Западному воображению было
        недоступно объяснить происшедшее иначе.А виновников интервью
        тут же повели в баню, остригли, одели в прежние отрепья и
        разослали по тем же лагерям. Поскольку они вели себя достой-
        но - вторых сроков не дали никому. 
        _____________________________________________________________

                           - 62 -

             Среди общего потока освобожденных из-под оккупации один
        за другим прошли быстро и собранно потоки провинившихся на-
        ций:
             в 1943-м - калмыки, чеченцы, ингуши, кабардинцы;
             в 1944-м - крымские татары.

        Так энергично и быстро они не пронеслись бы на свою вечную
        ссылку, если бы на помощь Органам не пришли бы регулярные
        войска  и  военные  грузовики.  Воинские  части  бравым
        кольцом  окружали  аулы,  и  угнездившиеся  жить  тут  на
        столетия - в 24 часа со стремительностью десанта перебрасы-
        вались на станции, грузились в эшелоны - и сразу трогались в
        Сибирь, в Казахстан, в Среднюю Азию, на русский Север. Ровно
        через сутки земля и недвижимость уже переходили к наследни-
        кам. 
             Как в начале войны немцев, так и сейчас все эти нации
        слали единственно по признаку крови,без составления анкет, -
        и члены партии, и герои труда, и герои еще незакончившейся
        войны катились туда же. 
             Само собою последние годы войны шел поток немецких во-
        енных преступников, отбираемых из системы общих лагерей во-
        еннопленных и через суд переводимых в систему ГУЛага.
             В 1945 году, хотя война с Японией не продолжалась и
        трех недель, было забрано множество японских военнопленных
        для неотложных строительных надобностей в Сибири и в Средней
        Азии, и та же операция по отбору в ГУЛаг военных преступни-
        ков совершена была оттуда.(42)
             С конца 1944 года, когда наша армия вторглась на Балка-
        ны и особенно в 1945-м , когда она достигла Центральной Ев-
        ропы, - по каналам ГУЛага потек еще и поток русских эмигран-
        тов - стариков, уехавших в революцию, и молодых, выросших
        уже там.Дергали на родину обычно мужчин, а женщин и детей
        оставляли в эмиграции. (Брали , правда, не всех, а тех, кто
        за 25 слабо выразил свои политические взгляды, или прежде
        того выразил их в революцию.Тех , кто жил чисто растительной
        жизнью - не трогали).Главные потоки шли из Болгарии, Югосла-
        вии, Чехословакии, меньше - из Австрии и Германии; в других
        странах Восточгной Европы русские почти не жили.
             Отзывно и из Манчжурии в 1945 году полился поток эмиг-
        рантов. (Некоторых арестовывали не сразу: целыми семьями
        приглашали на родину как вольных, а уж здесь разъединяли,
        слали в ссылку или брали в тюрьму). 
             Весь 1945 и 1946 годы продвигался на Архипелаг большой
        поток истинных наконец противников власти (власовцев, каза-
        ков-красновцев, мусульман из национальных частей, созданных
        при Гитлере) - иногда убежденных, иногда невольных.
        ____________________________________________________________
           (42) Не зная подробностей, я тем не менее уверен, что
        большая часть этих японцев не могла быть судима законно. Это
        был акт мести и способ удержать рабочую силу на дольший срок. 
        ___________________________________________________________

                           - 63 -

             Вместе с ними захвачено было не менее миллиона беженцев
        от советской власти - гражданских лиц всех возрастов и обо-
        его пола, благополучно укрывшихся на территории союзников,
        но в 1946-47 годах коварно возвращенных союзными властями в
        советские руки.(43)
             Какое-то число поляков, членов Армии Краевой, сторонни-
        ков Миколайчика, прошло в 1945 году через наши тюрьмы в ГУ-
        Лаг.
             Сколько-то было и румын и венгров.
             С конца войны и потом непрерывно много лет шел обильный
        поток украинских националистов ("бендеровцев").
             На фоне этого огромного послевоенного перемещения мил-
        лионов мало кто замечал такие маленькие потоки ,как: 
             -Девушки за иностранцев (1946-47годы) - то есть, давшие
        иностранцам ухаживать за собой. Клеймили девушек статьями
        7-35 (социально-опасные);
             -Испанские дети - те самые, которые вывезены были во
        время их гражданской войны, но стали взрослыми после второй
        мировой. Воспитанные в наших интернатах, они однако очень
        плохо сращивались с нашей жизнью. Многие порывались "домой".
        Им давали тоже 7-35,социально-опасных, а особенно неустойчи-
        вым - 58-6, шпионаж в пользу ...Америки.
             (Для справедливости не зубудем и короткий, в 1947 г.,
        антипоток...священников.Да,вот чудо! - первый раз за 30 лет
        освобождали священников!Их, собственно, не искали по лаге-
        рям, а кто из вольных помнил и мог назвать имена и точные
        места - тех, названных, этапировали на свободу для укрепле-
        ___________________________________________________________
         (43) Поразительно, что на Западе, где невозможно долго хра-
        нить политические тайны, они неизбежно прорываются в публи-
        кации, разглашаются, - именно тайна  э т о г о  предательства
        отлично, тщательно сохранена британскими и американскими
        правительствами - воистину, последняя тайна Второй мировой
        войны или из последних.Много встречавшись с этими людьми в
        тюрьмах и лагерях, я четверть века поверить не мог бы, что
        общественность Запада  н и ч е г о  не знает об этой гран-
        диозной по своим масштабам выдаче западными правительствами
        простых людей России на расправу и гибель.Только в 1973 г. 
        (Sunday Oklahoman 21 янв.) прорвалась публикацию Юлиуса Эп-
        штейна, которому здесь я осмеливаюсь передать благодарность
        от массы погибших и от немногих живых.Напечатан разрозненный
        малый документ из скрываемого доныне многотомного дела о на-
        сильсвенной репатриации в Советский Союз. "Прожив 2 года в
        руках британских властей, в ложном чувстве безопасности,
        русские были застигнуты врасплох, они даже не поняли, что их
        репатриируют...Это были, главным образом, простые крестьяне
        с горькой личной обидой против большевиков". Английские же
        власти поступили с ними " как с военными преступниками: по-
        мимо их воли передали в руки тех, от кого нельзя ждать пра-
        вого суда".Они и были все отправлены на Архипелаг уничто-
        жаться. 

                           - 64 -

        ния восставляемой церкви). 
                            *
                           * *

             Надо напомнить, что глава эта отнюдь не пытается пере-
        честь ВСЕ потоки, унавозившие ГУЛаг, - а только те из них,
        которые имели оттенок политический.Подобно тому, как в курсе
        анатомии после подробного описания системы кровообращения
        можно заново начать и подробно провести описание системы
        лимфатической, так можно заново проследить с 1918 года по
        1953-й потоки  б ы т о в и к о в  и собственно уголовников. 
        И это описание тоже заняло бы немало места.Здесь получили бы
        освещение многие знаменитые Указы, теперь уже частью и забы-
        тые (хотя никогда законом не отмененные), поставлявшие для
        ненасытного Архипелага изобильный человеческий материал.То
        указ о производственных прогулах.То указ о выпуске некачес-
        твенной продукции.То указ о самогоноварении (разгул его - в
        1922 году, но и все 20-е годы брали густо).То указ о наказа-
        нии колхозников за невыполнение обязательной нормы трудод-
        ней.То указ о военном положении на железных дорогах (апрель
        1943г., отнюдь не начало войны, а поворот ее к лучшему.)
             Указы эти по давнишней петровской традиции появлялись
        всегда как важнейшее во всем законодательстве и без всякого
        разумения или даже памяти о законодательстве предыдущем.Сог-
        ласовывать эти ветви предлагалось ученым юристам, но они за-
        нимались этим не столь усердно и не весьма успешно.
             Эта пульсация Указов привела к странной картине уголов-
        ных и бытовых преступлений в стране.Можно было заметить, что
        ни воровство,ни убийства, ни самогоноварение, ни изнасилова-
        ния не совершались в стране то там,то сям, где случатся,
        вследствие человеческой слабости, похоти и разгула страстей,
        - нет! В преступлениях по всей стране замечалось удивитель-
        ное единодушие и единообразие.То вся страна кишела только
        насильниками, то - только убийцами, то - самогонщиками, чут-
        ко отзываясь на последний правительственный указ. Каждое
        преступление как бы само подставляло бока Указу, чтобы пос-
        корее исчезнуть!Именно то преступление и всплескивало тотчас
        же повсюду, которое только что было предусмотрено и устроже-
        но мудрым законодательством.
             Указ о военизации железных дорог погнал через трибуналы
        толпы баб и подростков, которые больше всего-то и работали в
        военные годы на железных дорогах, а не пройдя казарменного
        перед тем обучения, больше всего и опаздывали и нарушали.
        Указ о невыработке обязательной нормы трудодней очень упрос-
        тил процедуру высылки нерадивых колзозников, которые не хо-
        тели довольствоваться выставленными им палочками. Если рань-
        ше для этого требовался суд и применение "экономической кон-
        трреволюции", то теперь достаточно было колхозного постанов-
        ления, подтвержденного райисполкомом;да и самим колхозникам
        не могло не полегчать от сознания, что хотя они и ссылались,
        но не зачислялись во враги народа. (Обязательная норма тру-

                           - 65 -

        додней разная была для разных областей, самая льготная у
        кавказцев - 75 трудодней, но и их немало потекло на восемь
        лет в Красноярский край.)
             Однако, мы в этой главе не входим в пространное и пло-
        дотворное рассмотрение бытовых и уголовных потоков.Мы не мо-
        жем только, достигнув 1947-го года, умолчать об одном из
        грандиознейших сталинских Указов. Уже пришлось нам при
        1932-м годе упомянуть знаменитый Закон" от седьмого-восьмо-
        го" или "семь восьмых", закон, по которому обильно сажали -
        за колосок, за огурец, за две картошины, за щепку, за катуш-
        ку ниток (44) - все на десять лет.
             Но потребности времени, как понимал их Сталин, меня-
        лись, и та   д е с я т к а  , которая казалась достаточной в 
        ожидании свирепой войны, сейчас, после всемирно-исторической
        победы, выглядела слабовато.И опять пренебрегая кодексом или
        забыв, что есть уже многочисленные статьи и указы о хищениях
        и воровстве,- 4 июня 1947 года огласили перекрывающий их
        всех Указ, который тут же был окрещен безунывными заключен-
        ными как Указ "четыре шестых".
             Превосходство нового Указа во-первых, в его свежести:
        уже от самого появления Указа должны были вспыхнуть эти
        преступления и обеспечиться обильный поток новоосужденных.
        Но еще большее превосходство было в сроках: если за колоска-
        ми отправлялась для храбрости не одна девка, а три ("органи-
        зованная шайка") за огурцами или яблоками - несколько две-
        надцатилетних пацанов, - они получали до двадцати лет лаге-
        рей; на заводе верхний срок был отодвинут до двадцати пяти
        (самый этот срок, четвертная, был введен за несколько дней
        перед тем, взамен гуманно отменяемой смертной казни.(45) На-
        конец, выпрямлялась давнишняя кривда, что только политичес-
        кое недоносительство есть государственное преступление - те-
        перь и за бытовое недоносительство о хищении государственно-
        го или колхозного вмазывалось три года лагерей или семь лет
        ссылки.
             В ближайшие годы после Указа целые дивизии сельских и
        городских жителей были отправлены возделывать острова ГУЛага 
        вместо вымерших там туземцев.Правда, эти потоки шли через
        милицию и обычные суды, не забивая каналов госбезопасности,
        и без того перенапряженных в послевоенные годы. 
             Эта новая линия Сталина - что теперь-то, после победы
        над фашизмом, надо САЖАТЬ как никогда энергично, много и на-
        долго, - тотчас же, конечно, отозвалась и на политических.
             1948-49 годы, во всей общественной жизни проявившиеся
        усилением преследований и слежки, ознаменовались небывалой
        _____________________________________________________________
        (44) В протоколе писалось "двести метров пошивочного мате-
        риала".Все-таки стыдно было писать "катушка ниток". 
           (45)А сама казнь лишь на время закрывала лицо паранджой,
        чтобы сбросить ее с оскалом через два с половиной года ( ян-
        варь 1950). 
        ____________________________________________________________

                           - 66 -

        даже для сталинского неправосудия трагической комедией пов-
        торников.
             Так названы были на языке ГУЛага те несчастные недоби-
        тыши 1937-го года, кому удалось пережить невозможные, непе-
        реживаемые десять лет и вот теперь,: в 1947-48 годах, изму-
        ченными и надорванными, ступить робкою ногою на землю воли -
        в надежде тихо дотянуть недолгий остаток жизни.Но какая-то
        дикая фантазия (или устойчивая злобность или ненасыщенная
        месть )толкнула генералиссимуса-Победителя дать приказ: всех
        этих калек сажать заново, без новой вины! Ему было даже эко-
        номически и политически невыгодно забивать глотательную ма-
        шину ее же отработками. Но Сталин распорядился именно так.
        Это был случай, когда историческая личность капризничает над
        исторической необходимостью.
             И всех их, едва прилепившихся к новым местам или новым
        семьям, приходили брать.Их брали с той же ленивой уста-
        лостью, с какой шли и они.Уж они все знали заранее - весь
        крестный путь. Они не спрашивали " за что?" и не говорили
        родным "вернусь", они надевали одежку погрязней, насыпали в
        лагерный кисет махорки и шли подписывать протокол. (А он и
        был всего-то один : "Это вы сидели?" - "Я". - "Получите еще
        десять".)
             Тут хватился Единодержавец, что это мало - сажать уце-
        левших с 37-го года! И  д е т е й  тех своих врагов закля-
        тых - тоже ведь надо сажать! Ведь растут, еще мстить заду-
        мают. (А может поужинал крепко да сон дурной приснился с
        этими детьми). Перебрали, прикинули - сажали детей, но мало.
        Командармских детей сажали, а троцкистских - не сплошь! И по-
        тянулся поток детей-мстителей. (Попадали в таких детей
        17-летняя Лена Косарева и 35-летняя Елена Раковская).
             После великого европейского смешения Сталину удалось к
        1948-му году снова надежно огородиться, сколотить потолок
        пониже и в этом охваченном пространстве сгустить прежний воз-
        дух 1937-го года. 
             И потянулись в 1948-м,49-м и 50-м
             -мнимые шпионы (10 лет назад германо- японские, сейчас
        англо-американские);
             -верующие (на этот раз больше сектанты);
             недобитые генетики и селекционеры вавиловцы и менделис-
             ты; 
             -просто интеллигентные думающие люди (а особо строго -
             студенты),недостаточно отпугнутые от Запада. Модно было
             давать им:
             ВАТ-восхваление американской техники,
             ВАД-восхваление американской демократии,
             ПЗ -преклонение перед Западом.

             Сходные были с 37-м потоки, да не сходные были сроки:
        теперь стандартом стал уже не патриархальный червонец, а
        новая сталинская четвертная. Теперь уже десятка ходила в
        сроках   д е т с к и х.

                           - 67 -

             Еще немалый поток пролился от нового Указа о разгласи-
        телях государственных тайн (а тайнами считались: районный
        урожай, любая эпидемическая статистика;чем занимается любой
        цех и фабриченка; упоминание гражданского аэродрома;маршруты
        городского транспорта;фамилия заключенного, сидящего в лаге-
        ре).По этому Указу давали 15 лет.
             Не забыты были и потоки национальные. Все время лился
        взятый сгоряча, из лесов сражений, поток бендеровцев. Однов-
        ременно получали десятки и пятерки лагерей и ссылок все за-
        падно-украинские сельские жители, как-либо к партизанам при-
        касавшиеся: кто пустил их переночевать, кто накормил их раз,
        кто не донес о них. С 50-го примерно года заряжен был и по-
        ток бендеровских ЖЕН - им лепили по десятке за недоноситель-
        ство, чтобы скорей доконать мужей.
             Уже кончилось к тому времени сопротивление в Литве и
        Эстонии.Но в 1949 году оттуда хлынули мощные потоки новой
        социальной профилактики и обеспечения коллективизации. Целы-
        ми эшелонами из трех прибалтийских республик везли в сибирс-
        кую ссылку и городских жителей и крестьян. (Исторический
        ритм искажался в этих республиках. В краткие стиснутые сроки
        они должны были теперь повторить путь всей страны.)
             В 48-м году прошел в ссылку еще один национальный по-
        ток - приазовских , кубанских и сухумских греков.Ничем не
        запятнали они себя перед Отцом в годы войны, но теперь он
        мстил им за неудачу в Греции, что-ли?Кажется, этот поток то-
        же был плодом его личного безумия. Большинство греков попало
        в среднеазиатскую ссылку, недовольные - в политизоляторы.
             А около 1950 года в ту же месть за проигранную войну
        или для равновесия с уже сосланными - потекли на Архипелаг и
        сами повстанцы из армии Маркоса, переданные нам Болгарией. В
        последние годы жизни Сталина определенно стал намечаться и
        поток евреев (с 1950-го года они уже понемногу тянулись как
        космополиты). Для того было затеяно и дело врачей. Кажется,
        он собирался устроить большое еврейское избиение.(46) 
             Однако, это стало его первым в жизни сорвавшимся замыс-
        лом. Велел ему Бог - похоже, что руками человеческими - вый-
        ти из ребер вон.
             Предыдущее изложение должно было, кажется, показать,
        что в выбивании миллионов и в заселении ГУЛага была хладнок-
        ровно задуманная последовательность и неослабевающее упорст-
        __________________________________________________________
         (46)Достоверно у нас ничего не узнать, ни даже сейчас, ни
        долго еще.Но по московским слухам замысел Сталина был такой:
        в начале марта "врачей-убийц" должны были на Красной Площади
        повесить. Всколыхнутые патриоты естественно (под руководст-
        вом инструкторов )должны были кинуться в еврейский погром. И
        тогда-то правительство (узнается сталинский характер,прав-
        да?) великодушно спасая евреев от народного гнева, в ту же
        ночь выселяло их из Москвы на Дальний Восток и в Сибирь (где
        бараки уже готовились). 
        ____________________________________________________________

                           - 68 -

        во.
             Что ПУСТЫХ тюрем у нас не бывало никогда, а бывали либо
        полные, либо чрезмерно переполненные. 
             Что пока вы в свое удовольствие занимались безопасными
        тайнами атомного ядра, изучали влияние Хейдеггера Сартра и
        коллекционировали репродукции Пикассо, ехали купейными ваго-
        нами на курорт или достраивали подмосковные дачи,- а воронки
        непрерывно шныряли по улицам, а гебисты стучали и звонили в
        двери.
             И, я думаю, изложением этим доказано, что Органы никог-
        да не ели хлеба зря.
                     ___________________

                             -69-

                              111

                           СЛЕДСТВИЕ

             Если бы чеховским интеллигентам, все гадавшим, что бу-
        дет через двадцать-тридцать-сорок лет, ответили бы, что че-
        рез сорок лет на Руси будет пыточное следствие, будут сжи-
        мать череп железным кольцом,(1) опускать человека в ванну с
        кислотами,(2) голого и привязанного пытать муравьями, клопа-
        ми, загонять раскаленный на примусе шомпол в аннальное от-
        верстие ("секретное тавро"), медленно раздавливать сапогом
        половые части, а в виде самого легкого - пытать по неделе
        бессонницей, жаждой и избивать в кровавое мясо, - ни одна бы
        чеховская пьеса не дошла до конца, все герои пошли бы в су-
        масшедший дом.
             Да не только чеховские герои, но какой нормальный русс-
        кий человек в начале века, в том числе любой член РСДРП, мог
        бы поверить, мог бы вынести такую клевету на светлое буду-
        щее? То, что еще вязалось при Алексее Михайловиче, что при
        Петре уже казалось варварством, что при Бироне могло быть
        применено к 10-20 человекам, что совершенно невозможно стало
        с Екатерины, - то в расцвете великого двадцатого века в об-
        ществе, задуманном по социалистическому принципу, в годы,
        когда уже летали самолеты, появилось звуковое кино и радио -
        было совершено не одним злодеем, не в одном потаенном месте,
        но десятками тысяч специально обученных людей-зверей над
        беззащитными миллионами жертв.
             И только ли ужасен этот взрыв атавизма, теперь увертли-
        во названный "культом личности"? Или страшно, что в те самые
        годы мы праздновали пушкинское столетие? Бесстыдно ставили
        эти же самые чеховские пьесы, хотя ответ на них уже был по-
        лучен?Или страшней еще то, что и тридцать лет спустя нам го-
        ворят: не надо об этом!если вспоминать о страданиях миллио-
        нов, это искажает историческую перспективу!если доискиваться
        до сути наших нравов, это затемняет материальный прогресс!
        Вспоминайте лучше о задутых домнах, о прокатных станах о
        прорытых каналах...нет, о каналах не надо... тогда о колымс-
        ком золоте, нет и о нем не надо...Да обо всем можно, но -
        умеючи, но прославляя...
             Непонятно, за что мы клянем инквизицию? Разве кроме
        костров не бывало торжественных богослужений?Непонятно, чем
        нам уж так не нравится крепостное право? Ведь крестьянину не
        запрещалось ежедневно трудиться. И он мог колядовать на Рож-
        дество, а на Троицу девушки заплетали венки...
        __________________________________________________________
             (1)Доктору С. по свидетельству А.П. К-ва.
             (2)Х. С.Т-э.
        __________________________________________________________

                           - 70 -

                              *
                             * *

             Исключительность, которую теперь письменная и устная
        легенда приписывает 37-му году, видят в создании придуманных
        вин и в пытках.
             Но это неверно, неточно. В разные годы и десятилетия
        следствие по 58-й статье ПОЧТИ НИКОГДА и не было выяснением
        истины, а только и состояло в неизбежной грязной процедуре:
        недавнего вольного, иногда гордого, всегда неподготовленного
        человека - согнуть, протащить через узкую трубу, где б ему
        драло бока крючьями арматуры, где б дышать ему было нельзя,
        так чтобы взмолился он о другом конце - а другой-то конец
        вышвыривал его уже готовым туземцем Архипелага и уже на обе-
        тованную землю. (Несмышленыш вечно упирается, он думает,
        что из трубы есть выход и назад.)
             Чем больше миновало бесписьменных лет, тем труднее соб-
        рать рассеянные свидетельства уцелевших. А они говорят нам,
        что создание дутых дел началось еще в ранние годы органов, -
        чтоб ощутима была их постоянная спасительная незаменимая де-
        ятельность, а то ведь со спадом врагов в час недобрый не
        пришлось бы Органам отмирать. Как видно из дела Косырева,
        (3) положение ЧК пошатывалось даже в начале 1919 г. Читая
        газеты 1918 года я наткнулся на официальное сообщение о рас-
        крытии страшного заговора группы в 10 человек, которые хоте-
        ли (только ХОТЕЛИ еще!) втащить на крышу Воспитального дома
        (посмотрите , какая там высота) пушки - и оттуда обстрели-
        вать Кремль. Их было десять человек (средь того может быть,
        женщины и подростки) неизвестно сколько пушек - и откуда же
        пушки? калибра какого? и как поднимать их по лестнице на
        чердак? И как на наклонной крыше устанавливать? - да чтоб не
        откатывались при стрельбе! Почему петербургские полицейские,
        борясь с февральской революцией, брали на крышу не тяжелее
        пулемета?..А между тем эта фантазия, предвосхищающая постро-
        ения 1937 года, ведь читалась же! и верили!..Очевидно, нам
        еще докажут со временем, что дутым было "гумилевское" дело
        1921 года.(4) В том же году в рязанском ЧК вздули ложное де-
        ло о "заговоре" местной интеллигенции (но протесты смельча-
        ков еще смогли достигнуть Москвы, и дело остановили).В том
        же 1921 году был расстрелян весь Сапропелиевый комитет, вхо-
        дивший в Комиссию Содействия Природным Силам. Достаточно
        зная склад и настроение русских ученых кругов того времени,
        и не загороженные от тех лет дымовой завесой фанатизма, мы,
        пожалуй, и без раскопок сообразим, какова тому ДЕЛУ цена.
             Вот вспоминает о 1921 годе Е.Дояренко: лубянская прием-
        __________________________________________________________ 
             (3)Ч. 1,гл.8
             (4)А.А.Ахматова выражала мне полную свою уверенность в
        этом. Она даже называла мне имя того чекиста, кто изобрел
        это дело, (кажется Я.Агранов). 
        ___________________________________________________________

                           - 71 -

        ная арестантов, 40-50 топчанов, всю ночь ведут и ведут жен-
        щин. Никто не знает своей вины, общее ощущение хватают ни за
        что. Во всей камере одна единственная знает - эсерка. Первый
        вопрос Ягоды: "итак за что вы сюда попали?" т.е. сам скажи,
        помоги накручивать! И АБСОЛЮТНО ТО ЖЕ рассказывают о рязанс-
        ком ГПУ 1930-го года! Сплошное ощущение, что все сидят ни за
        что. Настолько не в чем обвинять, что И.Д.Т-ва обвинили.. в
        ложности его фамилии. (И хотя была она самая доподлинная, а
        врезали ему по ОСО 58-10 ,3 года.)Не зная, к чему бы прид-
        раться, следователь спрашивал: " Кем работали?" "Плановиком"
        - "Пишите объяснительную записку: "Планирование на заводе и
        как оно осуществляется".Потом узнаете, за что арестовали".
        (Он в записке найдет какой-нибудь конец.)
             Это как с Ковенской крепостью в 1912 году: решено было
        упразднить ее за ненадобностью - она перестала выполнять бо-
        евую задачу. Тогда встревоженное командование подстроило "
        ночную стрельбу" по крепости - чтобы только доказать свою
        пользу и остаться на местах!..
             Впрочем и теоретический взгляд на ВИНУ подследственного
        был с самого начала очень свободный. В инструкции по красно-
        му террору чекист М.Я.Лацис писал :"...не ищите на следствии
        материала и доказательств того, что обвиняемый действовал
        словом или делом против советской власти. Первый вопрос: к
        какому классу он принадлежит, какого он происхождения, обра-
        зования (вот но, Сапропелиевый комитет! - А.С.), воспитания.
        Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого". - 13
        ноября 1920 года Дзержинский в письме в ВЧК упоминает, что в
        ЧК   "часто дается ход клеветническим заявлениям".
             Да не приучили ли нас за столько десятилетий, что ОТТУ-
        ДА не возвращаются? Кроме короткого сознательного попятного
        движения 1939 года, лишь редчайшие одиночные рассказы можно
        услышать об освобождении человека в результате следствия. Да
        и то: либо этого человека вскоре посадили снова, либо выпус-
        кали для слежки. Так создалалась традиция, что у Органов нет
        брака в работе. А как же тогда с невинными?..
             В " Толковом словаре" Даля проводится такое различие 
        "дознание разнится от следствия тем, что делается для пред-
        варительного удостоверения, есть ли основание приступить к
        следствию".
             О, святая простота! Вот уж Органы никогда не знали ни-
        какого дознания! Присланные сверху списки, или первое подоз-
        рение, донос сексота или даже анонимный донос (5) влекли за
        собой арест и затем неминуемое обвинение. Отпущенное же для
        следствия время шло не на распутывание преступления, а в де-
        вяносто пяти случаях на то, чтобы утомить, изнурить, обесси-
        лить подследственного и хотелось бы ему хоть топором отру-
        бить, только бы поскорее конец. 
             Уже в девятнадцатом году главный следовательский прием
        был: наган на стол. 
             Так шло не только политическое, так шло и "бытовое "

                           - 72 -

        следствие. На процессе Главтопа (1921) подсудимая Махровская
        пожаловалась, что ее на следствии подпаивали кокаином. Обви-
        нитель (6) парирует: "если б она заявила, что с ней грубо  
        обращались, грозили расстрелом, всему этому с грехом пополам
        еще можно было бы поверить".Наган пугающе лежит, иногда нас-
        тавляется на тебя, и следователь не утомляет себя придумыва-
        нием, в чем ты виноват, но: " рассказывай,сам знаешь!" Так и
        в 1927 году следователь Хайкин требовал от Скрипниковой, так
        в 1929 году требовали от Витковского. Ничего не изменилось и
        через четверть столетия. В 1952 году все той же Анне Скрип-
        никовой, уже в ее пятую посадку, начальник следственного от-
        дела орджоникидзевского МГБ Сиваков говорит: "Тюремный врач
        дает нам сводки, что у тебя давление 240/120 . Этого мало,
        сволочь (ей шестой десяток лет), мы доведем тебя до трехсот
        сорока, чтобы ты сдохла, гадина, без всяких синяков, без по-
        боев, без переломов. Нам только спать тебе не давать!" И ес-
        ли Скрипникова после ночи допроса закрывала днем в камере
        глаза, врывался надзиратель и орал: " Открой глаза, а то
        стащу за ноги с койки, прикручу к стенке стоймя!" 
             И ночные допросы были главными в 1921 г.И тогда же нас-
        тавлялись автомобильные фары в лицо (рязанское ЧК, Стель-
        мах). И на Лубянке в 1926 г.(свидетельство Берты Гандаль)
        использовалось амосовское отопление для подачи в камеру то
        холодного, то вонючего воздуха. И была пробковая камера,
        где и так нет воздуха и еще поджаривают. Кажется, поэт Клюев
        побывал в такой, сидела и Берта Гандаль. Участник Ярославс-
        кого восстания 1918 г. Василий Александрович Касьянов расс-
        казывал, что такую камеру раскаляли, пока из пор тела не
        выступала кровь;увидев это в глазок, клали арестанта на но-
        силки и несли подписывать протокол. Известны "жаркие" (и
        "соленые") приемы "золотого" периода. А в Грузии в 1926 г.
        подследственным прижигали руки папиросами;в Метехской тюрьме
        сталкивали их в темноте в бассейн с нечистотами.
             Такая простая здесь связь: раз надо обвинить во что бы
        то ни стало - значит неизбежны угрозы, насилия, и пытки, и
        чем фантастичнее обвинение, тем жесточе должно быть следст-
        вие, чтобы вынудить признание. И раз дутые дела были всегда
        - то насилия и пытки тоже были всегда, это не принадлежность
        1937 года, это длительный признак общего характера. Вот по-

       ___________________________________________________________
            (5)Статья 93-я Уголовно-Процессуального кодекса так и
        говорила : "анонимное заявление может служить поводом для
        возбуждения уголовного дела"(!)(слову "уголовный " удивлять-
        ся не надо, ведь все политические и считались уголовными). 
            (6)Н.В. Крыленко. - "За пять лет". -ГИЗ,М-П,1923,стр. 401
        _____________________________________________________________

                           - 73 -

        чему странно сейчас в воспоминаниях бывших зеков иногда про-
        честь, что "пытки были разрешены с весны 1938 года".(7) 
        Духовно-нравственных преград, которые могли бы удержать Ор-
        ганы от пыток не было никогда. В первые послереволюционные
        годы в "Еженедельнике ВЧК", "Красном мече" и "Красном терро-
        ре" открыто дискутировалась применимость пыток с точки зре-
        ния марксизма. И, судя по последствиям, ответ был извлечен
        положительный, хотя и не всеобщий.
             Вернее сказать о 1938 годе так: если до этого года для
        применения пыток требовалось какое-то оформление, разрешение
        для каждого следственного дела (пусть и получалось оно лег-
        ко), - то в 1937-38-м в виду чрезвычайной ситуации (задан-
        ные миллионные поступления на Архипелаг требовалось в задан-
        ный сжатый срок прокрутить через аппарат индивидуального
        следствия, чего не знали массовые потоки, "кулаческий" и на-
        циональные) насилия и пытки были разрешены следователям не-
        ограниченно, на их усмотрение, как требовала их работа и за-
        данный срок. Не регламентировались при этом и виды пыток,
        допускалась любая изобретательность.
             В 1939-м году такое всеобщее широкое разрешение было
        снято, снова требовалось бумажное оформление на пытку и мо-
        жет быть не такое легкое (впрочем, простые угрозы, шантаж,
        обман, выматывание бессонницей и карцером не запрещались ни-
        когда).Но уже с конца войны и в послевоенные годы были дек-
        ретированы определенные  к а т е г о р и и  арестантов, по 
        отношению к которым заранее разрешался широкий диапазон пы-
        ток. Сюда попали националисты, особенно - украинцы и литов-
        цы, и особенно в тех случаях, где была или мнилась подполь-
        ная цепочка и надо было ее всю вымотать, все фамилии добыть
        из уже арестованных. Например,в группе Скирюса Ромуальдаса
        Прано было около пятидесяти литовцев. Они обвинялись в 1945
        году в том, что расклеивали антисоветские листовки.Из-за не-
        достатка в то время тюрем в Литве их отправили в лагерь близ
        Вельска Архангельской области.Одних там пытали, другие не
        выдерживали двойного следственно-рабочего режима, но резуль-
        тат таков: все пятьдесят человек до единого признались.
        Прошло некоторое время и из Литвы сообщили, что найдены нас-
        тоящие виновники листовок, А ЭТИ ВСЕ НЕ ПРИ ЧЕМ! - В 1950 г.
        я встретил на Куйбышевской пересылке украинца из Днепропет-
        ровска,которого в поисках "связи" и лиц пытали многими спо-
        собами, включая стоячий карцер с жердочкой, просовываемой
        для опоры (поспать) на 4 часа в сутки. После войны же истя-
        зали членкора Академии наук Левину - из-за того, что у нее
       ____________________________________________________________
             (7)Е.Гинзбург пишет, что разрешение на "физическое воз-
        действие" было дано в апреле 38 года. В.Шаламов считает:
        пытки разрешены с середины 38-го года. Старый арестант М-ч
        уверен, что был "приказ об упрощенном допросе и смене психи-
        ческих методов на физические".Иванов-Разумник выделяет "са-
        мое жестокое время допросов - середина 38-го года".  
        ___________________________________________________________

                           - 74 -

        были общие знакомые с Аллилуевыми.
             И еще было бы неверно приписывать 37-му году то "откры-
        тие", что личное признание обвиняемого важнее всяких доказа-
        тельств и фактов. Это уже в 20-х годах сложилось. А к
        1937-му лишь приспело блистательное учение следователям и
        прокурорам для их моральной твердости, мы же, все прочие,
        узнали о нем еще двадцатью годами позже - узнали, когда оно
        стало обругиваться в придаточных предложениях и второстепен-
        ных абзацах газетных статей как широко и давно всем извест-
        ное. 
             Оказывается, в тот грознопамятный год в своем докладе,
        ставшем в специальных кругах знаменитым, Андрей Януарьевич
        (так и хочется обмолвиться Ягуарьевич) Вышинский в духе гиб-
        чайшей диалектики (которой мы не разрешаем ни государствен-
        ным подданным, ни теперь электронным машинам, ибо для них да
        есть да, а нет есть нет), напомнил, что для человечества ни-
        когда не возможно установить абсолютную истину, а лишь отно-
        сительную. И отсюда он сделал шаг, на который юристы не ре-
        шались две тысячи лет, что, стало быть, и истина, устанавли-
        ваемая следствием и судом, не может быть абсолютной, а лишь
        относительной. Поэтому, подписывая приговор о расстреле, мы
        все равно никогда не можем быть абсолютно уверены, что каз-
        ним виновного , а лишь с некоторой степенью приближения, в
        некоторых предположениях, в известном смысле.(8) Отсюда -
        самый деловой вывод: что напрасной тратой времени были бы по-
        иски абсолютных улик (улики относительны),несомненных свидете-
        лей (они могут и разноречить).Доказательства же виновности
        относительные, приблизительные, следователь может найти и  
        без улик и без свидетелей, не выходя из кабинета, "опираясь не
        только на свой ум, но и на свое партийное чутье, свои нравс-
        твенные силы" (то есть на преимущества выспавшегося,сытого и
        неизбиваемого человека ) " и на свой харакатер" (то есть,
        волю к жестокости)!
             Конечно, это оформление было куда изящнее, чем инструк-
        ция Лациса. Но суть та же.
             И только в одном Вышинский не дотянул, отступил от диа-
        лектической логики: почему-то ПУЛЮ он оставил АБСОЛЮТНОЙ...
             Так, развиваясь по спирали, выводы передовой юрисдикции
        вернулись к доантичным или средневековым взглядам. Как сред-
        ___________________________________________________________
             (8)Может быть, сам Вышинский не меньше своих слушателей
        нуждался тогда в этом диалектическом утешении. Крича с про-
        курорской трибуны "всех расстрелять как бешенных собак!",
        он-то,злой и умный, понимал, что подсудимые невиновны. С
        тем большей страстью, вероятно, он и такой кит марксистской
        диалектики как Бухарин, предавались диалектическим украшени-
        ям вокруг судебной лжи: Бухарину слишком  глупо и беспомощно 
        было погибать совсем невиновному (он даже НУЖДАЛСЯ найти
        свою вину!), а Вышинскому приятнее было ощущать себя логис-
        том, чем неприкрытым подлецом.  
        ____________________________________________________________

                           - 75 -

        невековые заплечные мастера, наши следователи, прокуроры и
        судьи согласились видеть главное доказательство виновности в
        признании ее подследственным.(9)
             Однако, простодушное Средневековье, чтобы вынудить же-
        лаемое признание, шло на драматические картинные средст-
        ва:дыбу, колесо, жаровню, ерша,посадку на кол. В двадцатом
        же веке, используя и развитую медицину и немалый тюремный
        опыт (кто-нибудь пресерьезно защитил на этом диссертации),
        признали такое сгущение сильных средств излишним, при массо-
        вом применении - громоздким .И кроме того...
             И кроме того,очевидно еще было одно обстоятельство: как
        всегда, Сталин не выговаривал последнего слова, подчиненные
        сами должны были догадаться, а он оставлял себе шакалью ла-
        зейку отступить и написать " Головокружение от успехов".Пла-
        номерное истязание миллионов предпринималось все-таки впер-
        вые в человеческой истории и при всей силе своей власти Ста-
        лин не мог быть абсолютно уверен в успехе. На огромном мате-
        риале опыт мог пройти иначе, чем на малом. Мог произойти
        непредвиденный взрыв, геологический сброс или хотя бы все-
        мирное разглашение.Во всех случаях Сталин должен был остать-
        ся в ангельски-чистых ризах.
             Поэтому надо думать, не существовало такого перечня пы-
        ток и издевательств, который в типографски отпечатанном виде
        вручался бы следователям. А просто требовалось, чтобы каждый
        следственный отдел в заданный срок поставлял трибуналу задан-
        ное число во всем сознавшихся кроликов. А просто говорилось
        (устно, но часто), что все меры и средства хороши, раз они
        направлены к высокой цели; что никто не спросит со следова-
        теля за смерть подследственного; что тюремный врач должен
        как можно меньше вмешиваться в ход следствия. Вероятно, уст-
        раивали товарищеский обмен опытом, "учились у передовых"; ну,
        и объявлялась " материальная заинтересованность" - повышен-
        ная оплата за ночные часы, премиальные за сжатие сроков
        следствия; ну, и предупреждалось, что следователи, которые с
        заданием не справятся...А теперь если бы в каком-нибудь Обл-
        НКВД произошел бы провал, то и его начальник был бы чист пе-
        ред Сталиным: он не давал прямых указаний пытать! И вместе с
        тем обеспечил пытки! 
             Понимая, что старшие страхуются, часть рядовых следова-
        телей (не те, кто остервенело упиваются) тоже старались на-
        чинать с методов более слабых, а в наращивании избегать тех,
        которые оставляют слишком явные следы: выбитый глаз, отор-
        ванное ухо, перебитый позвоночник, да даже и сплошную синь
        тела.
             Вот почему в 1937 году мы не наблюдаем - кроме бессон-
        ницы - сплошного единства приемов в разных областных управ-
        __________________________________________________________
             (9)Сравни 5-е дополнение к конституции США :" запреща-
        ется давать показания против самого себя".ЗАПРЕЩАЕТСЯ!..(То
        же и в билле о правах 17 в.)
        ____________________________________________________________

                           - 76 -

        лениях, у разных следователей одного управления.(10) Общее  
        было все же то, что преимущество отдавалось средствам так
        сказать л е г к и м (мы сейчас их увидим), и это был путь  
        безошибочный.Ведь истинные пределы человеческого равновесия
        очень узки и совсем не нужна дыба или жаровня , чтобы сред-
        него человека сделать невменяемым.
             Попробуем перечесть некоторые простейшие приемы, кото-
        рые сламывают волю и личность арестанта, не оставляя следов
        на его теле.
             Начнем с методов психических.Для кроликов, никогда не
        уготовлявших себя к тюремным страданиям - это методы огром-
        ной и даже разрушительной силы. Да будь хоть ты и убежден,
        так тоже не легко.
             1.Начнем с самих ночей.Почему это   н о ч ь ю  проис-
        ходит все главное обламывание душ? Почему это с ранних своих
        лет Органы выбрали   н о ч ь  ? Потому что ночью, вырванный 
        изо сна (даже еще не истязаемый бессонницей), арестант не
        может быть уравновешен и трезв по-дневному, он податливей.
             2. У б е ж д е н и е   в искреннем тоне. Самое простое.
        Зачем игра в кошки-мышки? Посидев немного среди других подс-
        ледственных, арестант ведь уже усвоил общее положение. И
        следователь говорит ему лениво-дружественно : "Видишь сам,
        срок ты получишь все равно. Но если будешь сопротивляться,
        то здесь , в тюрьме, дойдешь, потеряешь здоровье. А поедешь
        в лагерь - увидишь воздух, свет...Так что лучше подписывай
        сразу".Очень логично. И трезвы те, кто соглашаются и подпи-
        сывают, если...Если речь идет только о них самих! Но - редко
        так. И борьба неизбежна.
             Другой вариант убеждения для партийца. "Если в стране
        недостатки и даже голод, то как большевик вы должны для себя
        решить: можете ли вы допустить, что в этом виновата вся пар-
        тия? или советская власть? -"Нет, конечно!" - спешит отве-
        тить директор льноцентра. "Тогда имейте мужество и возьмите
        вину на себя!" И он берет!
             3. Грубая  б р а н ь .Нехитрый прием, но на людей воспи-
        танных, изнеженных, тонкого устройства может действовать от-
        лично. Мне известны два случая со священниками, когда они
        уступали простой брани. У одного из них (Бутырки, 1944 год)
        следствие вела женщина. Сперва он в камере не мог нахвалить-
        ся, какая она вежливая. Но однажды пришел удрученный и долго
        не соглашался повторить, как изощренно она стала загибать,
        заложив колено за колено.(Жалею, что не могу привести здесь
        одну ее фразочку.)
            4.Удар  п с и х о л о г и ч е с к и м   к о н т р а с т о м.
        Внезапные переходы: целый допрос или часть его быть крайне
        любезным, называть по имени отчеству, обещать все блага. По-
        том вдруг размахнуться пресс-папье:" У, гадина! Девять грамм
        ___________________________________________________________
             (10)Есть молва, что отличались жестокостью пыток Ростов
        н/Д и Краснодар, но это не доказано. 
        ____________________________________________________________

                           - 77 -

        в затылок!" и, вытянув руки, как для того, чтобы вцепиться в
        волосы, будто ногти еще иголками кончаются, надвигаться (про-
        тив женщин прием этот очень хорош).
             В виде варианта:меняются два следователя,один рвет и
        терзает, другой симпатичен,почти задушевен. Подследственный,
        входя в кабинет, каждый раз дрожит-какого увидит?По контрасту
        хочется второму все подписать и признать даже, чего не было. 
             5.У н и ж е н и е предварительное.В знаменитых подва-
        лах ростовского ГПУ ("тридцать третьего номера") под толсты-
        ми стеклами уличного тротуара (бывшее складское помещение)
        заключенных в ожидании допроса клали на несколько часов нич-
        ком в общем коридоре на пол с запретом приподнимать голову,
        издавать звуки. Они лежали так, как молящиеся магометане,
        пока выводной не трогал их  за  плечо и не вел на  допрос. 
        Александра О-ва не давала на Лубянке нужных показаний. Ее
        перевели в Лефорово. Там на приеме надзирательница велела ей
        раздеться, якобы для процедуры унесла одежду, а ее в боксе
        заперла голой.Тут пришли надзиратели мужчины, стали загляды-
        вать в глазок, смеяться и обсуждать ее стати. - Опрося, на-
        верно много еще можно собрать примеров. А цель одна: создать
        подавленное состояние.
             6.Любой прием, приводящий подследственного в  с м я т е-
        н и е . Вот как допрашивался Ф.И. В. из Красногорска Москов-
        ской области (сообщил И.А.П-ев).Следовательница в ходе доп-
        роса сама обнажалась перед ним в несколько приемов
        (стрип-тиз!), но все время продолжала допрос, как ни в чем
        не бывало, ходила по комнате и к нему подходила и добивалась
        уступить в показаниях. Может быть это была ее личная потреб-
        ность, а может быть и хладнокровный расчет: у подследствен-
        ного мутится разум, и он подпишет! А грозить ей ничего не
        грозило: есть пистолет, звонок.
             7. З а п у г и в а н и е . Самый применяемый и очень 
        разнообразный метод. Часто в соединении с  з а м а н и в а -
        н и е м, о б е щ а н и е м  - разумеется лживым. 1924-й год:
        "Не сознаетесь? Придется вам проехаться в Соловки. А кто
        сознается,тех выпускаем". 1944-й год: "От меня зависит, ка-
        кой ты лагерь получишь.Лагерь лагерю рознь. У нас теперь и
        каторжные есть. Будешь искренен - пойдешь в легкое место,
        будешь запираться- двадцать пять лет в наручниках на подзем-
        ных работах!" - Запугивание другой, худшею тюрьмой: " Будешь
        запираться, перешлем тебя в Лефортово (если ты на Лубянке),
        в Сухановку (если ты в Лефортово), там с тобой не так будут
        разговаривать". А ты уже привык: в этой тюрьме как будто ре-
        жим и НИЧЕГО , а что за пытки ждут тебя ТАМ ?да переезд...Ус-
        тупить? 
             Запугивание великолепно действует на тех, кто еще не
        арестован, а вызван в Большой Дом пока по повестке. Ему (ей)
        еще много чего терять, он (она) всего боится - боится, что
        сегодня не выпустят, боится конфискации вещей, квартиры. Он
        готов на многие показания и уступки, чтобы избежать этих
        опасностей.Она, конечно, не знает уголовного кодекса, и уж

                           - 78 -

        как самое малое в начале допроса подсовывается ей листок с
        подложной выдержкой из кодекса: " Я предупреждена, что за
        дачу ложных показний...5 (пять) лет заключения" (на самом
        деле - статья 95 - до двух лет)...за отказ от дачи показаний
        - 5 (пять) лет...(на самом деле статья 92 - до трех меся-
        цев). Здесь уже вошел и все время будет входить еще один
        следовательский метод:
             8. Л о ж ь .Лгать нельзя нам, ягнятам, а следователь
        лжет все время, и к нему эти все статьи не относятся. Мы да-
        же потеряли мерку спросить: а что ему за ложь? Он сколько
        угодно может класть перед нами протоколы с подделанными под-
        писями наших родных и друзей - и это только изящный следова-
        тельский прием.
             Запугивание с заманиванием и ложью основной прием воз-
        действия на родственников арестованного, вызванных для сви-
        детельских показаний. "Если вы не дадите таких (какие требу-
        ются) показаний ему будет хуже... Вы его совсем погуби-
        те...(каково это слышать матери?)(11) Только подписанием этой 
        (подсунутой) бумаги вы можете его спасти" (погубить).
            9. И г р а  на   п р и в я з а н н о с т и   к  близким -
        прекрасно работает и с подследственным. Это даже самое дейс-
        твенное из запугиваний, на привязанности к близким можно
        сломить бесстрашного человека (о, как это провидено: "враги
        человеку домашние его"!). Помните того татарина, который все
        выдержал - и свои муки, и женины, а - муки дочерни не выдер-
        жал? ..В 1930-м следовательница Рималис угрожала так: "
        Арестуем вашу дочь и посадим в камеру с сифилитичками!" Жен-
        щина!..
             Угрожают посадить всех, кого вы любите. Иногда со зву-
        ковым сопровождением: твоя жена уже посажена, но дальнейшая
        ее судьба зависит от твоей искренности. Вот ее допрашивают в
        соседней комнате, слушай! И действительно, за стеной женский
        плач и визг (а ведь они все похожи друг на друга, да еще че-
        рез стену, да и ты-то взвинчен, ты же не в состоянии экспер-
        та;иногда это просто проигрывают пластинку с голосом "типо-
        вой жены" - сопрано или контральто, чье-то    рацпредложе-
        ние).Но вот уже без подделки тебе показывают через стеклян-
        ную дверь, как она идет безмолвная, горестно опустив голову-
        да! твоя жена! по коридорам госбезопасности! ты погубил ее
        своим упрямством! она уже арестована! (а ее просто вызвали
        по повестке для какой-нибудь пустячной процедуры, в угово-
        ренную минуту пустили по коридору, но велели: головы не по-
        дымайте, иначе отсюда не выйдите!) - А то дают читать тебе
        ____________________________________________________________
             (11)По жестоким законам Российской империи близкие род-
        ственники могли вообще отказаться от показаний. И если дали
        показания на предварительном следствии, могли по своей воле
        исключить их, не допустить до суда. Само по себе знакомство
        или родство с преступником странным образом даже не счита-
        лось тогда уликою!.. 
        ____________________________________________________________

                           - 79 -

        ее письмо, точно ее почерком: я отказываюсь от тебя! после
        того мерзкого, что мне о тебе рассказали, ты мне не нужен!
        (А так как и жены такие, и письма такие в нашей стране отче-
        го ж не возможны, то остается тебе сверяться только с ду-
        шой: такова ли и твоя жена?).
             От В.А.Корнеевой следователь Гольдман (1944) вымогал
        показания на других людей угрозами: " дом конфискуем, а тво-
        их старух выкинем на улицу". Убежденная и твердая в вере
        Корнеева нисколько не боялась за себя, она готова была стра-
        дать. Но угрозы Гольдмана были вполне реальны для наших за-
        конов, и она терзалась за близких.Когда к утру после ночи
        отвергнутых и изорванных протоколов Гольдман начинал писать
        какой-нибудь четвертый вариант, где обвинялась только уже
        одна она, Корнеева подписывала с радостью и ощущением душев-
        ной победы. Уж простого человеческого инстинкта - оправдать-
        ся и отбиться от ложных обвинений - мы себе не уберегаем,
        где там! Мы рады, когда удается всю вину принять на себя.(12) 
               Как никакая классификация в природе не имеет жестких
        перегородок, так и тут нам не удается четко отделить методы
        психические от физических. Куда, например, отнести такую за-
        баву:
             10. З в у к о в о й способ. Посадить подследственного
        метров за шесть - за восемь и заставлять все громко говорить
        и повторять. Уже измотанному человеку это нелегко. Или сде-
        лать два рупора из картона и вместе с пришедшим товарищем
        следователем, подступая к арестанту вплотную, кричать ему в
        оба уха:" Сознавайся, гад!" Арестант оглушается, иногда те-
        ряет слух.Но это неэкономичный способ, просто следователям в
        однообразной работе тоже хочется позабавиться, вот и приду-
        мывают кто во что горазд.
             11.Щ е к о т к а . - тоже забава. Привязывают или при-
        давливают руки и ноги и щекочут в носу птичьим пером. Арес-
        тант взвивается, у него ощущение будто сверлят в мозг.
             12. Г а с и т ь   п а п и р о с у  о кожу подследсвен-
        ного (уже названо выше).
             13. С в е т о в о й    способ. Резкий круглосуточный
        электрический свет в камере или боксе, где содержится арес-
        тант, непомерная яркая лампочка для малого помещения и белых
        стен (электричество, сэкономленное школьниками и домохозяй-
        ками!).Воспаляются веки, это очень больно. А в следственном
        кабинете на него снова направляют комнатные прожектора.
             14.Такая придумка.Чеботарева в ночь под 1 мая 1933 года
        ____________________________________________________________
             (12)А теперь она говорит: "через 11 лет во время реаби-
        литации дали мне перечитать эти протоколы - и охватило меня
        ощущение душевной тошноты. Чем я могла тут гордиться!?"..-Я
        при реабилитации то же самое испытал, послушав выдержки из
        прежних своих протоколов. Согнули дугой - и стал как другой.
        А сейчас не узнаю себя - как я мог это подписывать и еще
        считать, что неплохо отделался?..  
        ____________________________________________________________

                           - 80 -

        в Хабаровском ГПУ всю ночь, двенадцать часов - не допрашива-
        ли, нет: - водили на допрос! Такой-то - руки назад! Вывели
        из камеры, быстро вверх по лестнице, в кабинет к следовате-
        лю. Выводной ушел. Но следователь не только не задав ни еди-
        ного вопроса, а иногда не дав Чеботареву и присесть, берет
        телефонную трубку:заберите из 107-го! Его берут, приводят в
        камеру. Только он лег на нары, гремит замок: Чеботарев! На
        допрос! Руки назад! А там: заберите из 107-го!
             Да вообще методы воздействия могут начинаться задолго
        до следственного кабинета.
             15.Тюрьма начинается с б о к с а , то есть ящика или
        шкафа.Человека, только что схваченного с воли, еще в лете
        его внутреннего движения, готового выяснить, спорить, бо-
        роться, на первом же тюремном шаге захлопывают в коробку,
        иногда с лампочкой и где он может сидеть, иногда темную и
        такую, что он может только стоять, еще и придавленный
        дверью. И держат его здесь несколько часов, полусуток, сут-
        ки. Часы полной неизвестности! - может, он замурован здесь
        на всю жизнь? Он никогда ничего подобного в жизни не встре-
        чал, он не может догадаться! Идут эти первые часы, когда все
        в нем еще горит от неоставленного душевного вихря.Одни пада-
        ют духом - и вот тут-то делать им первый допрос! Другие оз-
        лобляются - тем лучше, они сейчас оскорбят следователя, до-
        пустят неосторожность - и легче намотать им дело.
             16.Когда не хватало боксов, делали еще и так. Елену
        Струтинскую в новочеркасском НКВД посадили на шесть суток в
        коридоре на табуретку- так, чтобы она ни к чему не прислоня-
        лась, не спала, не падала и не вставала. Это на шесть суток!
        А вы попробуйте просидите шесть часов!
             Опять-таки в виде варианта можно сажать заключенного на
        высокий стул, вроде лабораторного, так чтоб ноги его не дос-
        тавали до пола, они хорошо тогда затекают. Дать посидеть ему
        часов 8-10.
             А то во время допроса, когда арестант весь на виду, по-
        садить его на обыкновенный стул, но вот как: На самый кон-
        чик, на ребрышко сидения (еще вперед!еще вперед!), чтоб он
        только не сваливался, но чтоб ребро больно давило его весь
        допрос. И не разрешать ему несколько часов шевелиться. Толь-
        ко и всего? Да, только и всего. Испытайте!
             17. По местным условиям бокс может заменяться дивизион-
        ной ямой, как это было в Гороховецких армейских лагерях во
        время Великой Отечественной войны. В такую яму, глубиною три
        метра, диаметром метра два, арестованный сталкивался, и там
        несколько суток под открытым небом, часом и под дождем, была
        для него и камера и уборная. А триста граммов хлеба и воду
        ему туда спускали на веревочке. Вообразите себя в этом поло-
        жении, да еще только что арестованного, когда в тебе все
        клокочет.
             Общность ли инструкций всем Особым Отделам Красной Армии
        или сходство их бивуачного положения привели к большой расп-
        ространенности этого приема. Так, в 36-й мотострелковой ди-

                           - 81 -

        визии, участнице Халхин-Гола, стоявшей в 1941 году в мон-
        гольской пустыне, свежеарестованному, ничего не объясняя,
        давали (начальник Особого Отдела Самулев) в руки лопату и
        велели копать яму точных размеров могилы (уже пересечение с
        методом психологическим!).Когда арестованный углублялся
        больше, чем по пояс, копку приостанавливали, и велели ему
        садиться на дно: голова арестованного уже не была при этом
        видна. Несколько таких ям охранял один часовой, и казалось
        вокруг все пусто.(13) В этой пустыне подследственных держали
        под монгольским зноем непокрытых, а в ночном холоде неоде-
        тых, безо всяких пыток - зачем тратить усилия на пытки? Паек
        давали такой: в сутки сто граммов хлеба и один стакан воды.
        Лейтенант Чульпенев, богатырь, боксер, двадцати одного го-
        да, высидел так МЕСЯЦ.Через десять дней он кишел вшами. Че-
        рез пятнадцать дней его первый раз вызвали на следствие.
             18.Заставить подследственного стоять на коленях - не в
        каком-то переносном смысле, а в прямом: на коленях и чтоб не
        присаживался на пятки, а в спину ровно держал.В кабинете
        следователя или в коридоре можно заставить так стоять 12 ча-
        сов, и 24 и 48 . (Сам следователь может уходить домой ,
        спать , развлекаться, это разработанная система: около чело-
        века на коленях становиться пост, сменяются часовые.(14) 
        Кого хорошо так ставить? Уже надломленного, уже склоняющего-
        ся к сдаче.Хорошо ставить так женщин. - Иванов-Разумник со-
        общает о варианте этого метода: поставив молодого Лордкипа-
        нидзе на колени, следователь измочился ему в лицо! И что же?
        Не взятый ничем другим, Лордкипанидзе был этим сломлен. Зна-
        чит, и на гордых хорошо действует...
             19. А то как просто заставить  с т о я т ь  . Можно, 
        чтоб стоял только во время допросов, это тоже утомляет и
        сламывает. Можно во время допросов и сажать, но чтоб стоял
        от допроса до допроса (выставляется пост, надзиратель сле-
        дит, чтобы не прислонялся к стене, а если заснет и грохнется
        - пинать его и поднимать). Иногда и суток выстойки довольно,
        чтобы человек обессилел и показал что угодно.
             20.Во всех этих выстойках по 3-4-5 суток обычно не дают
        пить.
             Все более становится понятной комбинированность приемов
        психологических и физических.Понятно также, что все предшес-
        твующие меры соединяются с 
             21. Б е с с о н н и ц е й , совсем не оцененною  Средне-
        вековьем: оно не знало об узости того диапазона, в котором
        ___________________________________________________________
             (13)Это, видимо, - монгольские мотивы. В журнале" Ни-
        ва", 1914 г., 15 марта, стр.218 есть зарисовка монгольской
        тюрьмы: каждый узник заперт в свой сундук с малым отверстием
        для головы или пищи.Между сундуками ходит надзиратель. 
             (14)Ведь кто-то смолоду вот так и начинал - стоял часо-
        вым около человека на коленях. А теперь, наверно, в чинах,
        дети уже взрослые... 
        ___________________________________________________________

                           - 82 -

        человек сохраняет свою личность. Бессонница (да еще соеди-
        ненная с выстойкой, жаждой, ярким светом, страхом и неизвес-
        тностью - что твои пытки!?) мутит разум, подрывает волю, че-
        ловек перестает быть своим "я".("Спать хочется" Чехова, но
        там гораздо легче, там девочка может прилечь, испытать пере-
        рывы сознания, которые и за минуту спасительно освежают
        мозг). Человек действует наполовину бессознательно или вов-
        се бессознательно так что за его показания на него уже нель-
        зя обижаться...(15)
             Так и говорилось: " Вы не  о т к р о в е н н ы  в сво-
        их показаниях, п о э т о м у вам не разрешается спать!"
        Иногда для утонченности не ставили , а сажали на мягкий ди-
        ван, особенно располагающий ко сну (дежурный надзиратель си-
        дел рядом на том же диване и пинал при каждом зажмуре). Вот
        как описывает пострадавший (еще перед тем отсидевший сутки в
        клопяном боксе) свои ощущения после пытки: "Озноб от большой
        потери крови. Пересохли оболочки глаз, будто кто-то перед
        самыми глазами держит раскаленное железо. Язык распух от
        жажды, и как еж колет при малейшем шевелении. Глотательные
        спазмы режут горло.(16) 
             Бессонница - великое средство пытки и совершенно не ос-
        тавляющее видимых следов, ни даже повода для жалоб,разразись
        завтра невиданная инспекция.(17) "Вам спать не давали? Так  
        здесь же  не  с а н а т о р и й ! Сотрудники тоже с вами вмес-
        те не спали" (да днем отсыпались).Можно сказать, что бессон-
        ница стала универсальным средством в Органах, из разряда пы-
        ток она перешла в самый распорядок госбезопасности и потому
        достигалась наиболее дешевым способом, без выставления ка-
        ких-то там постовых. Во всех следственных тюрьмах нельзя
        спать ни минуты от подъема до отбоя (в Сухановке и еще неко-
        торых для этого койка убирается на день в стену, в других -
        просто нельзя лечь и даже нельзя сидя опустить веки).А глав-
        ные допросы - все ночью.И так автоматически: у кого идет
        следствие, не имеет времени спать по крайней мере пять суток
        в неделю (в ночь на воскресенье и на понедельник следователи
        сами стараются отдыхать).

        _____________________________________________________________
             (15)А представьте себе в этом замутненном состоянии еще
        иностранца, не знающего по-русски, и дают ему что-то подпи-
        сать. Баварец Юп Ашенбреннер подписал вот так, что работал
        на душегубке. Только в лагере в 1954 г. он сумел доказать,
        что в это самое время учился в Мюнхене на курсах электрос-
        варщиков. 
             (16)Г.М-ч.
             (17) Впрочем инспекция была невозможна и настолько НИ-
        КОГДА ее не было, что когда к уже заключенному министру гос-
        безопасности Абакумову она вошла в камеру в 1953 г., он рас-
        хохотался, сочтя за мистификацию. 

        _____________________________________________________________

                           - 83 -

            22.В развитие предыдущего - с л е д о в а т е л ь с к и й
        к о н в е й е р . Ты не просто не спишь, но тебя трое-четверо
        суток непрерывно допрашивают сменные следователи. 
            23.Клопяной бокс, уже упомянутый.В темном дощаном шкафу
        разведено клопов сотни, может быть тысячи.Пиджак или гимнас-
        терку с сажаемого снимают, и тотчас на него, переползая со
        стен и падая с потолка, обрушиваются голодные клопы.Сперва
        он ожесточенно борется с ними, душит на себе, на стенах,
        задыхается от их вони, через несколько часов ослабевает и
        безропотно дает себя пить.
            24.К а р ц е р ы. Как бы ни было плохо в камере, но кар-
        цер всегда хуже ее, оттуда камера всегда представляется ра-
        ем. В карцере человека изматывают голодом и обычно холодом
        (в Сухановке есть и горячие карцеры).Например, лефортовские
        карцеры не отапливаются вовсе, батареи обогревают только ко-
        ридор и в этом "обогретом" коридоре дежурные надзиратели ХО-
        ДЯТ в валенках и телогрейке. Арестанта  же  раздевают  до
        белья, а иногда до одних кальсон и он должен в неподвижности
        (тесно) пробыть в карцере сутки-трое-пятеро (горячая баланда
        только на третий день).В первые минуты ты думаешь: не выдер-
        жу и часа. Но каким-то чудом человек высиживает свои пять
        суток, может быть, приобретая и болезнь на всю жизнь.
             У карцеров бывают разновидности:сырость,вода.Уже после
        войны Машу Г. в черновицкой тюрьме держали босую два часа по
        щиколотки в ледяной воде - признавайся! (Ей было восемнад-
        цать лет, как еще жалко свои ноги и сколько еще с ними жить
        надо!).
             25. Считать ли разновидностью карцера запирание стоя в
        нишу? Уже в 1933 году в Хабаровском ГПУ так пытали С.А.Чебо-
        тарева: заперли голым в бетонную нишу так, что он не мог по-
        догнуть колен, ин расправить и перемесить рук, ни повернуть
        головы. Это не все! Стала капать на макушку холодная вода
        (как хрестоматийно!..) и разливаться по телу ручейками. Ему,
        разумеется не объявили, что это все только на двадцать четы-
        ре часа. Страшно это, не страшно, - но он потерял сознание,
        его открыли на завтра как бы мертвым, он очнулся в больнич-
        ной постели. Его приводили в себя нашатырным спиртом, кофеи-
        ном, массажем тела. Он далеко не сразу мог вспомнить - отку-
        да он взялся, что было накануне.На целый месяц он стал него-
        ден даже для допросов. (Мы смеем предположить, что эта ниша
        и капающее устройство было сделано не для одного ж Чеботаре-
        ва. В 1949-м мой днепропетровец сидел в похожем, правда без
        капанья. Между Хабаровском и Днепропетровском да за 16 лет
        допустим и другие точки?)
             26. Г о л о д  уже упоминался при описании комбинирован-
        ного воздействия. Это не такой редкий способ: признание из
        заключенного выголодить. Собственно, элемент голода, также
        как и использование ночи, вошел во всеобщую систему воздейс-
        твия. Скудный тюремный паек, в 1933 невоенном году - 300
        грамм, в 1945 на Лубянке - 450, игра на разрешении и запрете
        передач или ларька - это применяется сплошь ко всем, это

                           - 84 -

        универсально.Но бывает применение голода обостренное: вот
        так, как продержали Чульпенева месяц на ста граммах - и по-
        том перед ним, приведенным из ямы, следователь Сокол ставил
        котелок наваристого борща, клал полбуханки белого хлеба,
        срезанного наискосок (кажется, какое значение имеет, как
        срезанного? - но Чульпенев и сегодня настаивает: уж очень
        заманчиво было срезано) - однако, не накормил ни разу. И как
        же это все старо, феодально, пещерно! Только та и новинка,
        что применено в социалистическом обществе! - о подобных при-
        емах рассказывают и другие , это часто. Но мы опять переда-
        дим случаи с Чеботаревым, потому что он комбинированный
        очень. Посадили его на 72 часа в следовательском кабинете и
        единственное, что разрешали - вывод в уборную. В остальном
        не давали, ни есть, ни пить (рядом вода в графине), ни
        спать. В кабинете находилось все время три следователя.Они
        работали в три смены. Один постоянно (и молча, ничуть не
        тревожа подследственного!) что-то писал, второй спал на ди-
        ване, третий ходил по комнате и как только Чеботарев засы-
        пал, тут же бил его. Затем они менялись обязанностями. (Мо-
        жет их самих за неуправность перевели на казарменное положе-
        ние?) И вдруг принесли Чеботареву обед: жирный украинский
        борщ, отбивную с жареной картошкой и в хрустальном графине
        красное вино. Но всю жизнь имея отвращение к алкоголю, Чебо-
        тарев не стал пить вина, как ни заставлял его следователь (а
        слишком заставлять не мог, это уже портило игру). После обе-
        да ему сказали: " А теперь подписывай, что ты показал при
        двух свидетелях"! - т.е., что молча было сочинено при одном
        спавшем и одном бодрствующем следователе. С первой же стра-
        ницы Чеботарев увидел, что со всеми видными японскими гене-
        ралами он был запросто и ото всех получил шпионское задание.
        И он стал перечеркивать страницы. Его избили и выгнали. А
        взятый вместе с ним другой КВЖД-инец Благинин все то же
        пройдя, выпил вино, в приятном опьянени подписал - и был
        расстрелян. (Три дня голодному что такое единая рюмка! а тут
        графин).
             27.Битье, не оставляющее следов. Бьют и резиной, бьют и
        колотушками и мешками с песком. Очень больно, когда бьют по
        костям, например, следовательским сапогом по голени, где
        кость почти на поверхности. Комбрига Карпунича-Бравена били
        21 день подряд.(Сейчас говорит: "и через 30 лет все кости
        болят и голова").Вспоминая свое и по рассказам он насчитыва-
        ет 52 приема пытки. Или вот еще как : зажимают руки в специ-
        альном устройстве - так, чтобы ладони подследственного лежа-
        ли плашмя на столе - и тогда бьют ребром линейки по суставам
        - можно взвопить! Выделять ли из битья особо - выбивание зу-
        бов? (Карпуничу выбили восемь).(18) - Как всякий знает, удар
        кулаком в солнечное сплетение перехватывая дыхание , не ос-
        тавляет ни малейших следов. Лефортовский полковник Сидоров
        же после войны применял вольный удар галошей по свисающим
        мужским придаткам (футболисты, получившие мячом в пах, могут
        этот удар оценить).С этой болью нет сравнения, и обычно те-

                           - 85 -

        ряется сознание.(19)
             28.В Новоросиийском НКВД изобрели машинки для зажима-
        ния ногтей. У многих новороссийских потом на пересылках ви-
        дели слезшие ногти.
             29. А  с м и р и т е л ь н а я   р у б а ш к а ?
             30. А  п е р е л о м   п о з в о н о ч н и к а ?
        (все то же хабаровское ГПУ, 1933 год).
             31. А   в з н у з д а н и е   ("л а с т о ч к а ")?
        Это - метод сухановский, но и архангельская тюрьма знает его
        (следователь Ивков, 1940 г.).Длинное суровое полотенце зак-
        ладывается тебе через рот (взнуздание), а потом через спину
        привязывается концами к пяткам. Вот так колесом на брюхе с
        хрустящей спиной без воды и еды полежи суточек двое.(20) 
             Надо ли перечислять дальше? Много ли еще перечислять?
        Чего не изобретут праздные, сытые, бесчувственные?..
             Брат мой! Не осуди тех, кто так попал, кто оказался
        слаб и подписал лишнее...Не кинь в них камень.
                           *
                          * *

             Но вот что. Ни этих пыток, ни даже самых "легких" прие-
        мов не нужно, чтобы получить показания из большинства, чтобы
        в железные зубы взять ягнят неподготовленных и рвущихся к
        своему теплому очагу. Слишком неравно соотношение сил и по-
        ложений. 
             О, в каком новом виде, изобилующем опасностями, - под-
        линными африканскими джунглями представляется нам из следо-
        вательского кабинета наша прошлая прожитая жизнь! А мы счи-
        тали ее такой простой!
             Вы, А, и друг ваш Б, годами друг друга зная и вполне
        друг другу доверяя, при встречах смело говорили о политике
        малой и большой. И никого не было при этом. И никто не мог
        вас подслушать. И вы не донесли друг на друга, отнюдь.
             Но вот вас,А, почему-то наметили, выхватили из стада за
        ушки и посадили.И почему-нибудь, ну может быть не без
        чьего-то доноса на вас, и не без вашего перепуга за близких,
        и не без маленькой бессонницы, и не без карцерочка, вы реши-

        ____________________________________________________________
             (18)У секретаря Карельского обкома Г.Куприянова, поса-
        женного в 1949-м, иные выбитые зубы были простые, они не в
        счет, а иные - золотые.Так сперва давали квитанцию, что взя-
        ты на хранение. Потом спохватились и квитанцию отобрали. 
             (19)В 1918 г. московский ревтрибунал судил бывшего над-
        зирателя царской тюрьмы Бондаря. Как ВЫСШИЙ пример его жес-
        токости стояло в обвинении, что " в  о д н о м  случае уда- 
        рил политзаключенного с такой силой, что у того лопнула ба-
        рабанная перепонка". (Крыленко "За пять лет". - стр.16) 
             (20)Н.К.Г.
        __________________________________________________________

                           - 86 -

        ли на себя махнуть рукой, но уж других не выдавать ни за
        что! И в четырех протоколах вы признали и подписали, что вы,
        - заклятый враг советской власти, потому что рассказывали
        анекдоты о вожде, желали вторых кандидатов на выборах, и за-
        ходили в кабину, чтобы вычеркнуть единственного, да не было
        чернил в чернильнице, а еще на вашем приемнике был 16-метро-
        вый диапазон и вы старались через глушение что-нибудь расс-
        лышать из западных передач.Вам десятка обеспечена, однако
        ребра целы, воспаления легких пока нет, вы никого не продали
        и кажется умно выкрутились. Уже вы высказываете в камере,
        что наверно следствие ваше подходите к концу.
             Но чу! Неторопливо любуясь своим почерком, следователь
        начинает заполнять протокол N5 . Вопрос: были ли вы дружны с
        Б? Да. Откровенны с ним в политике? Нет, нет, я ему не дове-
        рял. Но вы часто встречались? Не очень. Ну, как же не очень?
        По показаниям соседей он был у вас только за последний месяц
        - такого-то, такого-то, и такого-то числа. Был?Ну, может
        быть. При этом замечено, что, как всегда, вы не выпивали, не
        шумели, разговаривали очень тихо, не слышно было в коридор.
        (Ах, выпивайте, друзья! бейте бутылки! материтесь погромче!
        - это делает вас благонадежными! )- Ну, так что ж такого? -
        И вы тоже у него были, вот вы по телефону сказали: мы тогда
        провели с тобой такой содержательный вечер. Потом вас видели
        на перекрестке - вы простяли с ним полчаса на холоде, и у
        вас были хмурые лица, недовольные выражения, вот вы кстати
        даже сфотографированы во время этой встречи. (Техника аген-
        тов, друзья мои, техника агентов!) Итак -  о   ч е м   вы
        разговаривали при этих встречах?
             О чем?!..Это сильный вопрос! Первая мысль - вы забыли,
        о чем вы разговаривали. Разве вы обязаны помнить? Хорошо,
        забыли первый разговор. И второй тоже? И третий тоже? И даже
        - содержательный вечер? И - на перекрестке. И разговоры с
        В.? И разговоры с Г.? Нет, думаете вы, "забыл" - это не вы-
        ход, на этом не продержишься. И ваш сотрясенный арестом, за-
        щемленный страхом, омутненный бессоницей и голодом мозг
        ищет: как бы изловчиться поправдоподобней и перехитрить сле-
        дователя.
             О чем?!..Хорошо, если вы разговаривали о хоккее (это во
        всех случаях самое спокойное, друзья!), о бабах, даже и о
        науке - тогда можно повторить (наука - недалека от хоккея,
        только в наше время в науке все засекречено, и можно схва-
        тить по Указу о разглашении). А если на самом деле вы гово-
        рили о новых арестах в городе? О колхозах? (и, конечно, пло-
        хо, ибо кто ж о них говорит хорошо?). О снижении производст-
        венных расценок? Вот вы хмурились полчаса на перекрестке - о
        чем вы там говорили?
             Может быть, Б арестован (следователь уверяет вас, что -
        да, и уже дал на вас показания, и сейчас его ведут на очную
        ставку). Может быть, преспокойно сидит дома, но на допрос
        его выдернут и оттуда и сличат у него : о чем вы тогда хму-
        рились на перекрестке?

                            - 87 -

             Сейчас-то, поздним умом, вы поняли: жизнь такая, что
        всякий раз, расставаясь, вы должны были уговориться и четко
        запомнить: о чем бишь мы сегодня говорили? Тогда при любых
        допросах ваши показания сойдутся. Но вы не договорились? Вы
        все-таки не представляли, какие это джунгли.
             Сказать, что вы договаривались поехать на рыбалку? А Б
        скажет, что ни о какой рыбалке речи не было, говорили о за-
        очном обучении. Не облегчив следствия, вы только туже закру-
        тите узел: о чем? о чем? о чем?
             У вас мелькает мысль - удачная? или губительная? - надо
        рассказать как можно ближе к тому, что на самом деле было
        (разумеется, сглаживая все острое и опуская все опасное) -
        ведь говорят же, что надо лгать всегда поближе к правде.
        Авось, и Б так же догадается, расскажет что-нибудь около
        этого, показания в чем-то совпадут, и от вас отвяжутся.
             Через много лет вы поймете, что это была совсем нера-
        зумная идея, и что гораздо правильней играть неправдоподоб-
        ного круглейшего дурака: не помню ни дня своей жизни, хоть
        убейте.Но вы не спали трое суток. Вы еле находите силы сле-
        дить за собственной мыслью и за невозмутимостью своего лица.
        И времени вам на размышление - ни минуты. И сразу два следо-
        вателя (они) любят друг к другу в гости ходить) уперлись в
        вас : о чем? о чем? о чем?
             И вы даете показание: о колхозах говорили (что не все
        еще налажено, но скоро наладится). О понижении расценок го-
        ворили...Что именно говорили? Радовались, что понижают? Но
        нормальные люди так не могут говорить, опять неправдоподоб-
        но. Значит, чтобы быть вполне правдоподобным: немножко жало-
        вались, что немножко прижимают расценками. 
             А следователь пишет протокол сам, он переводит на свой
        язык: в эту нашу встречу мы клеветали на политику партии и
        правительства в области заработной платы.
             И когда-нибудь Б упрекнет вас: эх, растяпа, а я сказал
        - мы о рыбалке договаривались...
             Но вы хотели быть хитрее и умнее вашего следователя! У
        вас быстрые изощренные мысли! Вы интеллигенты! И вы перемуд-
        рили...
             В "Преступлении и наказании" Порфирий Петрович делает
        Раскольникову удивительно тонкое замечание, его мог изыскать
        только тот, кто сам через эти кошки-мышки прошел - что, мол,
        с вами, интеллигентами, и версии своей мне строить не надо,
        - вы сами ее построите и мне готовую принесете. Да, это так!
        Интеллигентный человек не может отвечать с прелестной бесс-
        вязностью чеховского "злоумышленника".Он обязательно поста-
        рается всю историю, в которой его обвиняют, построить как
        угодно лживо, но-связано.
             А следователь-мясник не связности этой ловит, а только
        две-три фразочки. Он-то знает, что почем. А мы - ни к чему
        не подготовлены!..
             Нас просвещают и готовят с юности - к нашей специаль-
        ности; к обязанностям гражданина; к воинской службе;к уходу
        за своим телом; к приличному поведению; даже и к пониманию

                           - 88 -

        изящного (ну, это не очень).Но ни образование, ни воспита-
        ние, ни опыт ничуть не подводят нас к величайшему испытанию
        жизни: к аресту ни за что и к следствию ни о чем. Романы,
        пьесы, кинофильмы (самим бы их авторам испить чашу ГУЛага!)
        изображают нам тех, кто может встретиться в кабинете следо-
        вателя, рыцарями истины и человеколюбия, отцами родными. - О
        чем только не читают нам лекций! и даже загоняют на них! -но
        никто не прочтет лекции об истинном и расширительном смысле
        уголовных кодексов, да и сами кодексы не выставлены в библи-
        отеках,не продаются в киосках, не попадаются в руки беспеч-
        ной юности.
             Почти кажется сказкой, что где-то, за тремя морями,
        подследственный может воспользоваться помощью адвоката. Это
        значит, в самую тяжелую минуту борьбы иметь подле себя свет-
        лый ум, владеющий всеми законами!
             Принцип нашего следствия еще и в том, чтобы лишить под-
        следственного даже знания законов. 
             Предъявляется обвинительное заключение...(кстати: "Рас-
        пишитесь на нем" " Я с ним не согласен" "Распишитесь" " Но я
        ни в чем не виноват!") ...вы обвиняетесь по статьям 58-10
        часть 2 и 58-11 уголовного кодекса РСФСР.Распишитесь! - Но
        что гласят эти статьи? Дайте прочесть кодекс! " У меня его
        нет. - Так достаньте у начальника отдела! - У него его тоже 
        нет.Расписывайтесь! - Но я прошу его показать! - Вам не по-
        ложено его показывать, он пишется не для вас, а для нас. Да
        он вам и не нужен, я вам так объясню: эти статьи - как раз
        все то, в чем вы виноваты.Да ведь вы сейчас распишитесь не в
        том, что вы согласны, а в том, что прочли, что обвинение
        предъявлено вам.
             В какой-то из бумажонок вдруг мелькает новое сочетание
        букв: УПК. Вы настораживаетесь: чем отличается УПК от УК?Ес-
        ли вы попали в минуту доброго расположения следователя, он
        объяснит вам: Уголовно-Процессуальный кодекс. Как? Значит,
        даже не один, а целых два полных кодекса остаются вам неиз-
        вестными в то самое время, когда по их правилам над вами на-
        чалась расправа?!

             ...С тех пор прошло десять лет, потом пятнадцать. По-
        росла густая трава на могиле моей юности. Отбыт был и срок,
        и даже бессрочная ссылка. И нигде - ни в " культурно-воспи-
        тательных" частях лагерей, ни в районных библиотеках, ни да-
        же в средних городах, - нигде я в глаза не видел, в руках не
        держал, не мог купить, достать и даже СПРОСИТЬ кодекса со-
        ветского права!(21) И сотни моих знакомых арестантов,прошед-  
        шие следствие, суд, да еще и не единожды, отбывшие лагеря и
        -----------------------------------------------------------
             (21)Знающие атмосферу нашей подозрительности понимают,
        почему нельзя было спросить кодекс в народном суде или в ра-
        йисполкоме. Ваш интерес к кодексу был бы явлением чрезвычай-
        ным: или вы готовитесь к преступлению или заметаете следы! 
        -----------------------------------------------------------

                           - 89 -

        ссылку - никто из них тоже кодекса не видел и в руках не
        держал!
             И только когда оба кодекса уже кончали последние дни
        своего тридцатипятилетнего существования и должны были
        вот-вот замениться новыми, - только тогда я увидел их, двух
        братишек беспереплетных: УК и УПК, на прилавке в московском
        метро (решили спустить их за ненадобностью).

             И теперь я с умилением читаю. Например, УПК :

                 статья 136 - Следователь не имеет права домогаться
                 показания или сознания обвиняемого путем насилия и
                 угроз. (Как в воду смотрели!)

                 статья 111 - Следователь обязан выяснить обстоя-
                 тельства, так-же и оправдывающие обвиняемого,так-
                 же и смягчающие его вину.

             ("Но я устанавливал советскую власть в Октябре!..Я рас-
        стреливал Колчака! ..Я раскулачивал!..Я дал государству де-
        сять миллионов рублей экономии!..Я дважды ранен в последнюю
        войну!.. Я трижды орденоносец!..-
               ЗА ЭТО МЫ ВАС НЕ СУДИМ! - оскаливается история зуба-
        ми следователя.- Что вы сделали хорошего - это к делу не от-
        носится). 
                статья 139 - Обвиняемый имеет право писать показания
                собственноручно, а в протокол, написанный следовате-
                лем, требовать внесения поправок.

             (Эх, если бы это вовремя знать!Верней: если бы это было
        действительно так! Но как милости и всегда тщетно просим мы
        следователя не писать: " мои гнусные клеветнические измышле-
        ния" вместо " мои ошибочные высказывания","наш подпольный
        склад оружия" вместо "мой заржавленный финский нож").

             О, если бы подследственным преподавали бы сперва тюрем-
        ную науку! Если бы сначала проводили следствие для репети-
        ции, а уж потом настоящее... С повторниками 1948-го года
        ведь не проводили же всей этой следственной игры - впустую
        было бы. Но у первичных опыта нет, знаний нет! И посовето-
        ваться не с кем. 
             Одиночество подследственного! - вот еще условие успеха
        неправедного следствия! На одинокую стесненную волю должен
        размозжающе навалиться весь аппарат. От мгновения ареста и
        весь первый ударный период следствия арестант должен быть в
        идеале одинок: в камере, в коридоре, на лестницах, в кабине-
        тах - нигде он не должен столкнуться с подобным себе, не в
        чьей улыбке, ни в чьем взгляде не почерпнуть сочувствия, со-
        вета, поддержки. Органы делают все, чтобы затмить для него
        будущее и исказить настоящее, представить арестованными его
        друзей и родных, найденными - вещественные доказательства.

                           - 90 -

        Преувеличить свои возможности расправы с ним и с его близки-
        ми, свои права на прощение (которых у Органов вовсе
        нет).Связать искренность "раскаяния" со смягчением приговора
        и лагерного режима (такой связи отроду не было).В коротку
        пору, пока арестант потрясен, измучен и невменяем, получить
        от него как можно больше ни в чем не виноватых лиц, (иные
        так падают духом, что даже просят не читать им вслух прото-
        колов, нет сил, а лишь давать подписывать, лишь давать под-
        писывать) - и только тогда из одиночки отпустить его в боль-
        шую камеру, где он с поздним отчаянием обнаружит и перечтет
        свои ошибки.
             Как не ошибиться в этом поединке? Кто бы не ошибся?
             Мы сказали "в идеале должен быть одинок". Однако в тю-
        ремном переполнении 37-го года (да и 45-го тоже) этот иде-
        альный принцип одиночества свежевзятого подследственного не
        мог быть соблюден. Почти с первых же часов арестант оказы-
        вался в густо-населенной общей камере.
             Но тут были свои достоинства, перекрывавшие недочет.
        Избыточность наполнения камеры не только заменяла сжатый
        одиночный бокс, она проявлялась как первоклассная п ы т к а, 
        особенно тем драгоценная, что длилась целыми сутками и неде-
        лями - и безо всяких усилий со стороны следователей: арестан-
        ты пытались арестантами же! Наталкивалось в камеру столько
        арестантов, чтобы не каждому достался кусочек пола, чтобы
        люди ходили по людям и даже вообще не могли передвигаться,
        чтобы сидели друг у друга на ногах.Так, в кишеневских КПЗ в
        1945 году в одиночку вталкивали по ВОСЕМНАДЦАТЬ человек, в
        Луганске в 1937 - по ПЯТНАДЦАТЬ(22),а Иванов-Разумник в 1938
        году в стандартной бутырской камере на 25 человек сидел в
        составе СТА СОРОКА (уборные так перегружены, что оправка
        только раз в сутки и иногда даже ночью, как и прогулка!)(23)
        Он же в Лубянском приемном "собачнике" подсчитал, что целыми
        -------------------------------------------------------------
             (22)И следствие шло у них по 8-10 месяцев."Небось К л и м 
        в такой одиночке один сидел" - говорили ребята, (да еще си-
        дел ли?)
             (23)В тот год в Бутырках свежеарестованные (уже обрабо-
        танные баней и боксами) по несколько суток сидели на сту-
        пеньках лестниц, ожидая, когда уходящие на этапы освободят
        камеры.Т-в сидел в Бутырках семью годами раньше, в 1931-м,
        говорит: все забито под нарами, лежали на асфальтовом полу.
        Я сидел семью годами позже в 1945-м, - то же самое. Но не-
        давно от М.К. Б-ч я получил ценное личное свидетельство о
        бутырской тесноте ДЕВЯТЬСОТ ВОСЕМНАДЦАТОГО года: в октябре
        того года (второй месяц красного террора) было так полно,
        что даже в прачечной устроили женскую камеру на 70 человек!
        Да когда ж тогда Бутырки стояли порожние? 
             (24)Ну да это тоже не чудо: и во Владимирской
        в н у т р я н к е   в 1948г. в камере 3 на 3 метра постоян-
        но стояли 30 человек! (С. Потапов).
        ----------------------------------------------------------

                           - 91 -

        неделями их приходилось на 1 квадратный метр пола по ТРИ че-
        ловека (прикиньте, разместитесь!)(24), в собачнике не было
        окна или вентиляции, от тел и дыхания температура была 40-50
        градусов(!), все сидели в одних кальсонах (зимние вещи под-
        ложив под себя), голые тела их были спрессованы, и от чужого
        пота кожа заболевала экземой.Так сидели они НЕДЕЛЯМИ, им не
        давали ни воздуха, ни воды (кроме баланды и чая утром).(25)
             Если при этом параша заменяла все виды оправки (или,
        наоборот, от оправки до оправки не было в камере параши, как
        в некоторых сибирских тюрьмах);если ели по четверо из одной
        миски - и друг у друга на коленях;если то и дело кого-то вы-
        дергивали на допрос, а кого-то вталкивали избитого, бессон-
        ного и сломленного;если вид этих сломленных убеждал лучше
        всяких следовательских угроз;а тому, кого месяцами не вызы-
        вали, уже любая смерть и любой лагерь казались легче их
        скорченного положения, - так может быть это вполне заменяло
        теоретически идеальное одиночество? И в этой каше людской не
        всегда решишься, кому открыться, и не всегда найдешь, с кем
        посоветоваться. И скорее поверишь пыткам и избиениям не тог-
        да, когда следователь тебе грозит, а когда показывают сами
        люди.
             От самих пострадавших ты узнаешь, что дают соленую
        клизму в горло и потом на сутки в бокс мучится от жажды
        (Карпунич).Или теркой стирают спину до крови и потом мочат
        скипидаром. (Комбригу Рудольфу Пинцову досталось и то, и
        другое, и еще иголки загоняли под ногти, и водой наливали до
        распирания - требовали, чтобы подписал протокол, что хотел
        на октябрьском параде двинуть бригаду танков на правитель-
        ство.)(26) А от Александрова, бывшего заведующего художест- 
        венным отделом ВОЕС - с перебитым позвоночником, клонящегося
        на бок, не могущего сдерживать слез, можно узнать, как БЬЕТ
        (в 1948 году ) сам Абакумов.
             Да,да, сам министр госбезопасности Абакумов отнюдь не
        гнушается этой черной работы (Суворов на передовой!),он не
        прочь иногда взять резиновую палку в руки.Тем более охотно
        бьет его заместитель Рюмин. Он делает это на Сухановке в
        "генеральском" следовательском кабинете.Кабинет имеет по
        стенам панель под орех, шелковые портьеры на окнах и дверях,
        на полу большой персидский ковер. Чтобы не попортить этой
        красоты, для избиваемого постилается сверх ковра грязная до-
        рожка в пятнах крови. При побоях помогает Рюмину не простой
        надзиратель, а полковник." Так,- вежливо говорит Рюмин, пог-
        ----------------------------------------------------------
             (25)Вообще в книге Иванова-Разумника много поверхност-
        ного, личного, утомительно-однообразны шутки.Но быт камер
        1937-38 года там очень хорошо описан. 
             (26)На самом же деле он  в е л  бригаду на параде,но 
        почему-то же не двинул. Впрочем это не засчитывается. Одна-
        ко, после своих универсальных пыток он получил... 10 лет по
        ОСО.Настолько сами жандармы не верили в свои достижения. 
        ----------------------------------------------------------

                           - 92 -

        лаживая резиновую дубинку диаметром сантиметра в четыре, -
        испытание бессоницей вы выдержали с честью - (Ал-др Д. хит-
        ростью сумел продержаться месяц без сна - он спал стоя) -
        Теперь попробуем дубинку. У нас больше двух-трех сеансов не
        выдерживают. Спустите брюки, ложитесь на дорожку". Полковник
        садится избиваемому на спину.А.Д.собирается   с ч и т а т ь  
        удары.Он еще не знает что такое удар резиновой палкой по се-
        далищному нерву, если ягодица опала от долгого голодания.От-
        дается не в место удара - раскалывается голова. После первого
        же удара избиваемый безумеет от боли, ломает ногти о дорож-
        ку. Рюмин бьет, стараясь правильно попадать.Полковник давит
        своей тушей- как раз работа для трех больших погонных звезд
        ассистировать всесильному Рюмину! (После сеанса избитый не
        может идти, его и не несут, конечно, отволакивают по полу.
        Ягодица вскоре распухнет так, что невозможно брюки застег-
        нуть, а рубцов почти не осталось. Разыгрывается дикий понос,
        и сидя на параше в своей одиночке Д.хохочет. Ему предстоит
        еще и второй сеанс и третий, лопнет кожа, Рюмин остервенясь,
        примется бить его в живот, пробьет брюшину, в виде огромной
        грыжи выкатятся кишки, арестанта увезут в Бутырскую больницу
        с перитонитом и временно прервутся попытки заставить его
        сделать подлость.) 
             Вот как могут и тебя затязать! После этого просто лас-
        кой отеческой покажется, когда кишиневский следователь Дани-
        лов бьет священника Виктора Шиповальникова кочергой по за-
        тылку и таскает за косы (священников удобно так таскать; а 
        мирских можно - за бороду, и проволакивать из угла в угол
        кабинета. А Рихарда Охолу - финского красногвардейца, учас-
        тника ловли Сиднея Рейли и командира роты при подавлении
        Кронштадского восстания, поднимали щипцами то за один то за
        другой большой его ус и держали по десять минут так, чтобы
        ноги не доставали пола.) 
             Но самое страшное, что с тобой могут сделать, это: раз-
        деть ниже пояса, положить на спину на полу, ноги развести,
        на них сядут подручные (славный сержантский состав), держа
        тебя за руки, а следователь - не гнушаются тем и женщины -
        становятся между твоих разведенных ног и, носком своего бо-
        тинка (своей туфли) постепенно, умеренно и все сильней, при-
        щемляя к полу то, что делало тебя когда-то мужчиной, смотрит
        тебе в глаза и повторяет, повторяет свои вопросы или предло-
        жения предательства. Если он не нажмет прежде времени чуть
        сильней, у тебя будет еще пятнадцать секунд вскричать, что
        ты все признаешь, что ты готов посадить и тех двадцать чело-
        век, которых от тебя требуют, или оклеветать в печати свою
        любую святыню...
             И суди тебя Бог, а не люди...
             -"Выхода нет! Надо во всем признаваться!" - шепчут под-
        саженные в камеру наседки.
             -Простой расчет: сохранить здоровье! - говорят трезвые
        люди.
             -Зубы потом не вставят, - кивают тебе, у кого их уже

                           - 93 -

        нет.
             -Осудят все равно, хоть признавайся, хоть не признавай-
        ся, - заключают постигшие суть.
             -Тех, кто не подписывают - расстреляют! - еще кто-то
        пророчит в углу. - Чтоб отомстить. Чтоб концов не осталось:
        как следствие велось.
             -А умрешь в кабинете, объявят родственникам: лагерь без
        права переписки. И пусть ищут.
             А если ты оротодокс, то к тебе подберется другой орто-
        докс, и враждебно оглядываясь, чтоб не подслушали непосвя-
        щенные, станет горячо толкать тебе в ухо:
             -Наш долг - поддерживать советское следствие. Обстанов-
        ка - боевая. Мы сами виноваты: мы были слишком мягкотелы, и
        вот развелась эта гниль в стране. Идет жестокая тайная вой-
        на. Вот и здесь вокруг нас - враги, слышишь, как высказыва-
        ются? Не обязана же партия отчитываться перед каждым из нас
        - зачем и почему.Раз требуют - значит, надо подписывать.
             И еще один ортодокс подбирается:
             -Я подписал на тридцать пять человек, на всех знакомых.
        И вам советую: как можно больше фамилий, как можно больше
        увлекайте за собой! Тогда станет очевидным, что это неле-
        пость, и всех выпустят.
             А Органам именно это и нужно! Сознательность Ортодокса
        и цели НКВД естественно совпали. НКВД и нужен этот стрельча-
        тый веер имен, это расширенное воспроизводство их.Это - и
        признак качества их работы и колки для накидывания новых ар-
        канов. "Сообщников! Сообщников! Единомышленныиков!" - напор-
        но вытряхивали из всех. (Говорят, Р. Ралов назвал своим со-
        общником кардинала Ришелье, внесли его в протоколы - и до
        реабилитационного допроса 1956 года никто не удивился.)
             Уж кстати об ортодоксах.Для такой ЧИСТКИ нужен был Ста-
        лин,да, но и партия же была нужна такая: большинство их,
        стоявших у власти, до самого момента собственной посадки
        безжалостно сажали других, послушно уничтожали себе подобных
        по тем же самым инструкциям, отдавали на расправу любого
        вчерашнего друга или соратника. И все крупные большевики,
        увенченные теперь ореолом мучеников, успели побыть и палача-
        ми других большевиков (уж не считая, как прежде того, они
        все были палачами беспартийных).Может быть 37-й год и НУЖЕН
        был для того, чтобы показать, как малого стоит все их МИРО-
        ВОЗЗРЕНИЕ, которым они так бодро хорохорились, разворашивая
        Россию, громя ее твердыни, топча ее святыни, - Россию, где
        им   с а м и м  ТАКАЯ  расправа никогда не угрожала.Жертвы 
        большевиков с 1918 по 1936 никогда не вели себя так ничтож-
        но, как ведущие большевики, когда пришла гроза на них. Если
        подробно рассматривать всю историю посадок и процессов
        1936-38 годов, то главное отвращение испытываешь не к Стали-
        ну с подручными, а к унизительно-гадким подсудимым - омерзе-
        ние к душевной низости их после прежней гордости и неприми-
        римости.
             ...И как же? как же устоять тебе? - чувствующему боль,

                           - 94 -

        слабому, с живыми привязанностями, неподготовленному?..
             Что надо, чтобы быть сильнее следователя и всего этого
        капкана?
             Надо вступить в тюрьму, не трепеща за свою оставленную
        теплую жизнь. Надо на пороге сказать себе: жизнь окончена,
        немного рано, но ничего не поделаешь.На свободу я не вернусь
        никогда.Я обречен на гибель - сейчас или несколько позже, но
        позже будет даже тяжелей, лучше раньше. Имущества у меня
        больше нет.Близкие умерли для меня - и я для них умер.Тело
        мое с сегодняшнего дня для меня - бесполезное, чужое тело.
        Только дух мой и моя совесть остаются мне дороги и важны.
             И перед таким арестантом - дрогнет следствие! 
             Только тот победит, кто от всего отрекся! 
             Но как обратить свое тело в камень?
             Ведь вот из бердяевского кружка сделали марионеток для
        суда, а из него самого не сделали. Его хотели втащить в про-
        цесс, арестовывали дважды, водили (1922г.) на ночной допрос
        к Дзержинскому, там и Каменев сидел (значит тоже не чуждался
        идеологической борьбы посредством ЧК).Но Бердяев не унижал-
        ся, не умолял, а изложил им твердо те религиозные и нравст-
        венные принципы, по которым не принимает установившейся в
        России власти - и не только признали его бесполезным для су-
        да, но - освободили.
             ТОЧКА ЗРЕНИЯ  есть у человека!
             Н.Столярова вспоминает свою соседку по бутырским нарам
        в 1937 г. старушку. Ее допрашивали каждую ночь.Два года на-
        зад у нее в Москве проездом ночевал бежавший из ссылки быв-
        ший митрополит. - "Только не бывший, а настоящий! Верно, я
        удостоилась его принять".
             -Так, хорошо. А к кому он дальше поехал из Москвы?"
             -"Знаю.Но не скажу!" (Митрополит через цепочку верующих
        бежал в Финляндию).Следователи менялись и собирались группа-
        ми, кулаками махали перед лицом старушонки, она же им: "Ни-
        чего вам со мной не сделать хоть на куски режьте. Ведь вы
        начальства боитесь, друг друга боитесь, даже боитесь меня
        убить. ("Цепочку потеряют".)А я - не боюсь ничего! Я хоть
        сейчас к Господу на ответ!"
             Были, были такие в 37-м, кто с допроса не вернулся в
        камеру за узелком. Кто избрал смерть, но не подписал ни на
        кого.
             Не сказать, чтоб история русских революционеров дала
        нам лучшие примеры твердости. Но тут и сравнения нет, потому
        что наши революционеры никогда не знавали, что такое настоя-
        щее хорошее следствие с пятьюдесятью двумя приемами.
             Шешковский не истязал Радищева.И Радищев, по обычаю то-
        го времени прекрасно знал, что сыновья его все так же будут
        служить гвардейскими офицерами, и никто не перешибет их жиз-
        ни. И родового поместья Радищева никто не конфискует. И все
        же в своем коротком двухнедельном следствии этот выдающийся
        человек отрекся от убеждений своих, от книги - и просил по-
        щады.

                           - 95 -

             Николай 1 не имел догадки арестовать декабристских жен,
        заставить их кричать в соседнем кабинете или самих декабрис-
        тов подвергнуть пытками - но он не имел на то и надобности.
        Даже Рылеев "отвечал пространно, откровенно, ничего не утаи-
        вая". Даже Пестель   р а с к о л о л с я   и назвал своих 
        товарищей (еще   в о л ь н ы х ), кому поручил  закопать
        "Русскую правду", и самое место закопки. (27) Редкие ,как Лу-
        нин, блистали неуважением и презрением к следственной комис-
        сии.Большинство же держалось бездарно, запутывали друг дру-
        га, многие униженно просили о прощении! Завалишин все валил
        на Рылеева. Е.П. Оболенский и С.П. Трубецкой поспешили даже
        оговорить Грибоедова, - чему и Николай 1 не поверил.
             Бакунин в "Исповеди" униженно самооплевывался перед Ни-
        колаем 1 и тем избежал смертной казни. Ничтожность духа? Или
        революционная хитрость?
             Казалось бы - что за избранные по самоотверженности
        должны были быть люди, взявшиеся убить Александра 11? Они
        ведь знали, на что шли! Но вот Гриневицкий разделил участь
        царя, а Рысаков остался жив и попал в руки  следствия. И
        в ТОТ ЖЕ ДЕНЬ  он уже   з а в а л и в а л  явочные квартиры
        и участников заговора, в страхе за свою молоденькую жизнь он
        спешил сообщить правительству больше сведений, чем то могло
        в нем предполагать! Он захлебывался от раскаяния, он предла-
        гал "разоблачить все тайны анархистов".
             В конце же прошлого века и в начале нынешнего жандармс-
        кий офицер тотчас брал вопрос НАЗАД , если подследственный
        находил его неуместным или вторгающимся в область интимного.
        - Когда в Крестах в 1938 году старого политкаторжанина Зе-
        ленского выпороли шомполами, как мальчишке сняв штаны, он
        расплакался в камере: " Царский следователь не смел мне даже
        ТЫ сказать!" - Или вот, например, из одного современного ис-
        следования (28) мы узнаем, что жандармы захватили рукопись 
        ленинской статьи " О чем думают наши министры?" но не суме-
        ли через нее добраться до автора:
             "На допросе жандармы, к а к   и   с л е д о в а л о 
        о ж и д а т ь (курсив здесь и далее мой.- А.С.) узнали от 
        Ванеева (студента) немного. Он им сообщил   в с е г о - 
        н а в с е г о , что найденные у него рукописи были принесены
        к нему для хранения за несколько дней до обыска в общем
        свертке одним лицом, к о т о р о е  о н   н е  ж е л а е т  
        н а з в а т ь. Следователю  н и ч е г о  н е   о с т а в а- 
        л о с ь (как? а ледяной воды по щиколотки? а соленая клизма?
        а рюминская палочка?..) как подвергнуть рукопись эксперти-

        -------------------------------------------------------------
             (27)А причина отчасти та, что будет потом у Бухарина:
        ведь на следствии их допрашивают сословные братья.И естест-
        венно их желание все ОБЪЯСНИТЬ. 

             (28)"Новый мир" 1962 - N4 -Р.Пересветов.
        -----------------------------------------------------------

                           - 96 -

        зе." Ну и ничего не нашли. - Пересветов, кажется, и сам от-
        тянул сколько-то годиков и легко мог бы перечислить, что еще
        оставалось следователю, если перед ним сидел хранитель
        статьи "О чем думают наши министры"!
             Как вспоминает С.П.Мельгунов: "то была царская тюрьма,
        блаженной памяти тюрьма, о которой политическим заключенным
        теперь остается вспоминать почти с радостным чувством".(29) 
             Тут - сдвиг представления, тут - совсем другая мерка.
        Как чумакам догоголевского времени нельзя внять скоростям
        реактивных самолетов, так нельзя охватить истинных возможно-
        стей следствия тем, кто не прошел приемную мясорубку ГУЛага.
             В "Известиях" от 24.5.59 читатем : Юлию Румянцеву берут
        во внутреннюю тюрьму нацистского лагеря, чтобы узнать, где
        бежавший из того же лагеря ее муж. Она знает, но - отказыва-
        ется ответить! Для читателя несведущего - это образец геро-
        изма. Для читателя с горьким гулаговским прошлым это - обра-
        зец следовательской неповоротливости: Юлия не умерла под
        пытками, и не была доведена до сумасшествия, а просто через
        месяц живехонькая отпущена!

                                *
                               * *

            Все эти мысли о том, что надо стать каменным, еще были
        совершенно неизвестны мне тогда. Я не только не готов был
        перерезать теплые связи с миром, но даже отнятие при аресте
        сотни трофейных фаберовских карандашей еще долго меня жгло.
        Из тюремной протяженности оглядываясь потом на свое следст-
        вие, я не имел основания им гордиться. Я, конечно, мог дер-
        жаться тверже и, вероятно, мог извернуться находчивей. За-
        темнение ума и упадок духа сопутствовали мне в первые неде-
        ли. Только потому воспоминания эти не грызут меня раскаяни-
        ем, что, слава Богу, избежал я кого-нибудь посадить. А близ-
        ко было.
             Наше (с моим однодельцем Николаем В.) впадение в тюрьму
        носило характер мальчишеский, хотя мы были уже фронтовые
        офицеры.Мы переписывались с ним во время войны между двумя
        участками фронта и не могли, при военной цензуре, удержаться
        от почти открытого выражения в письмах своих политических
        негодований и ругательств, которыми мы поносили Мудрейшего
        из Мудрейших, прозрачно закодированного нами из Отца в   
        П а х а н а . (Когда я потом в тюрьмах рассказывал о своем
        деле, то нашей наивностью вызывал только смех и удивление.
        Говорили мне, что других таких телят и найти нельзя. И я то-
        же в этом уверился. Вдруг, читая исследование о деле Алек-
        -----------------------------------------------------------
             (29)С.П.Мельгунов. Воспоминания и дневники, вып.1,Париж
        1964 , стр. 139. 
        -----------------------------------------------------------_

                           - 97 -

        сандра Ульянова, узнал, что они попались на том же самом -
        на неосторожной переписке, и только это спасло жизнь Алек-
        сандру 111 1 марта 1887 года (30)

             Высок, просторен, светел, с пребольшим окном был каби-
        нет моего следователя И.И.Езепова (страховое общество"Рос-
        сия" строилось не для пыток) - и, используя его пятиметровую
        высоту, повешен был четырехметровый вертикальный, во весь
        рост, портрет могущественного Властителя, которому я, пес-
        чинка, отдал свою ненависть. Следователь иногда вставал пе-
        ред ним и театрально клялся: " Мы жизнь за него готовы от-
        дать! Мы - под танки за него готовы лечь!" Перед этим почти
        алтарным величием портрета казался жалким мой бормот о ка-
        ком-то очищенном ленинизме, и сам я, кощунственный хулитель,
        был достоин только смерти.
             Содержание наших писем давало по тому времени полновес-
        ный материал для осуждения нас обоих. Следователю моему не
        нужно было поэтому ничего изобретать для меня, а только ста-
        рался он накинуть удавку на всех, кому когда-нибудь писал я
        или кто когда-нибудь писал мне.Своим сверстникам и сверстни-
        цам я дерзко и почти с бравадой выражал в письмах крамольные
        мысли - а друзья почему-то продолжали со мной переписывать-
        ся! И даже в их встречных письмах тоже встречались какие-то
        подозрительные выражения.(31) И теперь Езепов подобно Порфи-
        рию Петровичу требовал от меня все это связно объяснить: ес-

        ------------------------------------------------------------
             (30) Участник группы Андреюшкин послал в Харьков своему
        другу откровенное письмо: " я твердо верю, что самый беспо-
        щадный террор [у нас] будет и даже не в продолжительном бу-
        дущем...Красный террор мой - конек...Беспокоюсь за моего ад-
        ресата (он уже не первое такое письмо писал!- А.С.)...если
        он  т о в о, то и меня могут тоже  т о в о, а это нежелатель-
        но,ибо поволоку за собой много народа очень дельного".И пять
        недель продолжался неторопливый сыск по этому письму - через
        Харьков, чтобы узнать, кто писал его в Петербурге.Фамилия
        Андреюшкина была установлена только 28 февраля - и 1 марта
        бомбометатели уже с бомбами были взяты на Невском перед са-
        мым назначенным покушением! 
        ------------------------------------------------------------
             (31) Еще один школьный наш друг едва не сел тогда из-за
        меня.Какое облегчение было мне узнать, что он остался на
        свободе! Но вот через 22 года он мне пишет: "Из твоих опуб-
        ликованных сочинений следует, что ты оцениваешь жизнь однос-
        торонне...Объективно ты становишься знаменем фашиствующей
        реакции на западе, например, в ФРГ и США...Ленин, которого,
        я уверен, ты попрежнему почитаешь и любишь, да и старики
        Маркс и Энгельс осудили бы тебя самым суровым образом. Поду-
        май над этим!" Я и думаю: ах, жаль, что тебя тогда не поса-
        дили! Сколько ты потерял!.. 
        ------------------------------------------------------------

                           - 98 -

        ли мы так выражались в подцензурных письмах, то что же мы
        могли говорить с глазу на глаз? Не мог же я его уверить,
        что вся резкость высказываний приходилось только на пись-
        ма... И вот помутненным мозгом я должен был сплести теперь
        что-то очень правдоподобное о наших встречах с друзьями
        (встречи упоминались в письмах), чтоб они приходились в цвет
        с письмами, чтобы были на самой грани политики - и все-таки
        не уголовный кодекс. И еще чтоб эти объяснения как одно ды-
        хание вышли из моего горла и убедили бы моего матерого сле-
        дователя в моей простоте, прибедненности, открытости до кон-
        ца. Чтобы - самое главное - мой ленивый следователь не скло-
        нился бы разбирать и тот заклятый груз, который я привез в
        своем заклятом чемодане - многие блокноты "Военного дневни-
        ка", написанного бледным твердым карандашом, игольчато-мел-
        кие, кое-где уже стирающиеся записи. Эти дневники были- моя
        претензия стать писателем. Я не верил в силу нашей удиви-
        тельной памяти, и все годы войны старался записывать все,
        что видел (это б еще полбеды) и все, что слышал от людей. Но
        мнения и рассказы, такие естественные на передовой, - здесь,
        в тылу выглядели мятежными, дышали тюрьмой для моих фронто-
        вых товарищей. - И чтоб только следователь не взялся попо-
        теть над моим "Военным дневником" и не вырвал бы оттуда жилу 
        свободного фронтового племени - я, сколько надо было, раска-
        ивался и сколько надо было, прозревал от своих политических
        заблуждений. Я изнемогал от этого хождения по лезвию - пока
        не увидел, что никого не ведут ко мне на очную ставку;пока
        не повеяло явными признаками окончания следствия;пока на
        четвертом месяце все блокноты моего "Военного дневника" не
        зашвырнуты были в адский зев лубянской печи, не брызнули там
        красной лузгой еще одного погибшего на Руси романа и черными
        бабочками копоти не взлетели из самой верхней трубы.
             Под этой трубой мы гуляли - в бетонной коробке, на кры-
        ше Большой Лубянки, на уровне шестого этажа. Стены еще и над
        шестым этажом возвышались на три человеческих роста. Ушами
        мы слышали Москву - перекличку автомобильных сирен.А видели
        - только эту трубу, часового на вышке на седьмом этаже да
        тот несчастливый клочок божьего неба, которому досталось
        простираться над Лубянкой.
             О, эта сажа! Она все падала и падала в тот первый пос-
        левоенный май.Ее так много было нашу каждую прогулку, что мы
        придумали между собой, будто Лубянка жжет свои архивы за
        тридевять лет. Мой погибший дневник был только минутной
        струйкой той сажи. И я вспомнал морозное утро в марте, когда
        я как-то сидел у следователя.Он задавал свои обычные грубые
        вопросы; записывал, искажая мои слова.Играло солнце в тающих
        морозных узорах просторного окна, через которое меня иногда
        очень подмывало выпрыгнуть - чтоб хоть смертью своей сверк-
        нуть по Москве, размозжиться с пятого этажа о мостовую, как
        в моем детстве мой неизвестный предшественник выпрыгнул в
        Ростове-на-Дону (из "Тридцать третьего"). В протайках окна
        виднелись московские крыши, крыши - и над ними веселые дым-

                           - 99 -

        ки. Но я смотрел не туда, а на курган рукописей, загрудивший
        всю середину полупустого тридцатиметрового кабинета, только
        что вываленный, еще не разобранный. В тетрадях, в папках, в
        самоделковых переплетах, скрепленными и нескрепленными пач-
        ками и просто отдельными листами - надмогильным курганом
        погребенного человеческого духа лежали рукописи, и курган
        этот конической своей высотой был выше следовательского
        письменного стола, едва что не заслоняя от меня самого сле-
        дователя. И братская жалость разнимала меня к труду того
        безвестного человека, которого арестовали минувшей ночью, а
        плоды обыска вытряхнули к утру на паркетный пол пыточного
        кабинета к ногам четырехметрового Сталина.Я сидел и гадал :
        чью незаурядную жизнь в эту ночь привезли на истязание, на
        растерзание и на сожжение потом?
             О, сколько же гинуло в этом здании замыслов и трудов!
        -целая погибшая культура. О, сажа, сажа из лубянских труб!!
        Всего обидней, что потомки сочтут наше поколение глупей,
        бездарней, бессловеснее, чем оно было!..

                               *
                              * *

             Чтобы провести прямую, достаточно отметить всего лишь
        две точки.
             В 1920 году, как вспоминает Эренбург, ЧК поставила пе-
        ред ним вопрос так: "докажите ВЫ, что вы - не агент Вранге-
        ля".
             А в 1950 году один из видных полковников МГБ Фома Фомич
        Железов объявил заключенным так: " Мы ему (арестованному) и
        не будем трудиться доказывать его вину. Пусть  о н   н а м  
        докажет, что  н е   имел враждебных намерений".
             И на эту людоедски-незамысловатую прямую укладываются в
        промежутке бессчетные воспоминания миллионов.
             Какое ускорение и упрощение следствия, не известные
        предыдущему человечеству! Органы вообще освободили себя от
        труда искать доказательства! Пойманный кролик, трясущийся и
        бледный, не имеющий права никому написать, никому позвонить
        по телефону, ничего принести с воли, лишенный сна, еды,бума-
        ги, карандаша и даже пуговиц, посаженный на голую табуретку
        в углу кабинета, должен САМ изыскать и разложить перед без-
        дельником-следователем  д о к а з а т е л ь с т в а , что 
        НЕ имел враждебных  н а м е р е н и й ! И если он не изыс-
        кивал их (а откуда ж он мог их добыть?),то тем самым и при-
        носил следствию  п р и б л и з и т е л ь н ы е  доказатель- 
        ства своей виновности!
             Я знал случай, когда один старик, побывавший в немецком
        плену, все же сумел сидя на этой голой табуретке и разводя
        голыми пальцами, доказать своему монстру-следователю, что НЕ
        изменил родине и даже НЕ имел такого намерения! Скандальный
        случай! Что ж, его освободили? Как бы не так! - он все расс-

                           - 100 -

        казал мне в Бутырках, не на Тверском бульваре. К основному
        следователю тогда присоединился второй, они провели со ста-
        риком тихий вечер воспоминаний, а затем вдвоем подписали
        с в и д е т е л ь с к и е  показания, что в этот вечер голод-
        ный засыпающий старик вел среди них антисоветскую агитацию!
        Спроста было говорено, да не спроста слушано! Старика пере-
        дали третьему следователю.Тот снял с него неосновательное
        обвинение в измене родине, но аккуратно оформил ему ту же
        д е с я т к у  за антисоветскую агитацию на следствии.
             Перестав быть поисками истины, следствие стало для са-
        мих следователй в трудных случаях - отбыванием палаческих
        обязанностей, в легких - простым проведением времени, основа-
        нием для получения зарплаты.
             А легкие случаи были всегда - даже в преславутом 1937-м
        году. Например, Бородко обвинялся в том, что за 16 лет до
        этого ездил к своим родителям в Польшу и тогда не брал заг-
        раничного паспорта (а папаша с мамашей жили в десяти верстах
        от него, но дипломаты подписали ту Белоруссию отдать Польше,
        люди же в 1921 году не привыкли и по-старому еще ездили).
        Следствие заняло полчаса: ездил? - ездил. - как? - да на ло-
        шади. - Получил 10 лет КРД! (32) 
             Но такая быстрота отдает стахановским движением, кото-
        рое не нашло последователей среди голубых фуражек. По про-
        цессуальному кодексу полагалось на всякое следствие два ме-
        сяца, а при затруднениях в нем разрешалось просить у проку-
        роров продления несколько раз еще по месяцу (и прокуроры,
        конечно, не отказывали).Так глупо было бы переводить свое
        здоровье, не воспользоваться этими оттяжками и, по-заводско-
        му говоря, вздувать свои собственные нормы. Потрудившись
        горлом и кулаком в первую ударную неделю всякого следствия,
        порасходовав свою волю и  х а р а к т е р  (по Вышинскому), 
        следователи заинтересованы былии дальше каждое дело растяги-
        вать, чтобы побольше было дел старых, спокойных, и поменьше
        новых. Просто неприлично считалось закончить политическое
        следствие в два месяца.
             Государственная система сама себя наказывала за недо-
        верчивость и негибкость. Отборным кадрам - и тем не доверя-
        ла: наверно, и их самих наставляла отмечаться при приходе и
        при уходе, а уж заключенных, вызываемых на следствие - обя-
        зательно, для контроля. Что оставалось делать следователям,
        чтобы обеспечить бухгалтерские начисления? Вызвать кого-ни-
        будь из своих подследственных, посадить в угол, задать ка-
        кой-нибудь пугающий вопрос, - самим же забыть о нем, долго
        читать газету, писать конспект к политучебе, частные письма,
        ходить в гости друг ко другу (вместо себя сажая полканами
        выводных). Мирно калякая на диване со своим пришедшим дру-
        гом, следователь иногда опоминался, грозно взглядывал на
        подследственного и говорил:
        -----------------------------------------------------------
             (32)КРД - КонтрРеволюционная Деятельность.
        -----------------------------------------------------------

                           - 101 -

             -Вот гад! Вот он, гад редкий! Ну ничего, д е в я т ь 
        г р а м м   для него не жалко!
             Мой следователь еще широко использовал телефон. Так, он
        звонил себе домой и говорил жене, сверкая в мою сторону гла-
        зами, что сегодня всю ночь будет допрашивать, так чтобы не
        ждала его раньше утра (мое сердце падало: значит меня всю
        ночь!).Но тут же набирал номер своей любовницы и в мурлыча-
        щих тонах договаривался приехать сейчас на ночь к ней (ну,
        поспим! - отлегало от моего сердца).
             Так беспорочную систему смягчали только пороки исполни-
        телей. 
             Иные, более любознательные следователи, любили исполь-
        зовать такие "пустые" допросы для расширения своего жизнен-
        ного опыта: они расспрашивали подследственного о фронте (о
        тех самых немецких танках, под которые им было все недосуг
        лечь); об обычаях европейских и заморских стран, где тот бы-
        вал; о тамошних магазинах и товарах;особенно же - о порядках
        в иностранных бардаках и о разных случаях с бабами.
             По процессуальному кодексу считается, что за правиль-
        нымм ходом каждого следствия неусыпно наблюдает прокурор. Но
        никто в наше время в глаза не видел его до так называемого
        " допроса у прокурора" , означавшего, что следствие подошло
        к самому концу. Свели на такой допрос и меня. Подполковник
        Котов - спокойный, сытый, безличный блондин, ничуть не злой
        и ничуть не добрый, вообще никакой, сидел за столом и, зе-
        вая, в первый раз просматривал папку моего дела. Минут пят-
        надцать он еще и при мне молча знакомился с ней (так как
        допрос этот был совершенно неизбежен и тоже регистрировал-
        ся, то не имело смысла просматривать папку в другое, не ре-
        гистрируемое, время, да еще сколько-то часов держать подроб-
        ности дела в памяти).Потом он поднял на стену безразличные
        глаза и лениво спросил, что я имею добавить к своим показа-
        ниям. 
             Он должен был бы спросить: какие у меня есть претензии
        к ходу следствия? не было ли попирания моей воли и нарушений
        законности? Но так давно уж не спрашивали прокуроры. А если
        бы и спросили? Весь этот тысячекомнатный дом министерства и
        пять тысяч его следственных корпусов, вагонов, пещер и зем-
        лянок, разбросанных по всему Союзу, только и жили нарушением
        законности, и не нам с ним было бы это повернуть. Да и все
        сколько-нибудь высокие прокуроры занимали свои посты с сог-
        ласия той самой госбезопасности, которую...должны были конт-
        ролировать.
             Его вялость, и миролюбие, и усталость от этих бесконеч-
        ных глупых ДЕЛ, как-то передались и мне. И я не поднял с
        ним вопросов истины. Я попросил только исправления одной
        слишком явной нелепости, мы обвинялись по делу двое, но сле-
        довали нас порознь (меня в Москве, друга моего - на фронте),
        таким образом я шел по делу один, обвинялся же по 11- му
        пункту, то есть, как группа, организация. Я рассудительно
        попросил его снять этот добавок 11-го пункта.

                           - 102 -

             Он еще полистал дело минут пять, вздохнул развел руками
        и сказал:
             -Что ж? Один человек - человек, а два человека - люди.
             А полтора человека - организация?..
             И нажал кнопку, чтоб меня взяли.
             Вскоре, поздним вечером позднего мая, в тот же проку-
        рорский кабинет с фигурными бронзовыми часами на мраморной
        плите камина меня вызвал мой следователь на "двести шестую"
        - так по статье УПК называлась процедура просмотра дела са-
        мим подследственным и его последней подписи. Нимало не сом-
        неваясь, что подпись мою получит, следователь уже сидел и
        строчил обвинительное заключение. 
             Я распахнул крышку толстой папки и уже на крышке изнут-
        ри в типографском тексте прочел потрясющую вещь, что в ходе
        следствия я, оказывается, имел право приносить письменные
        жалобы на неправильное ведение следствия - и следователь
        обязан был эти мои жалобы хронологически подшивать в дело! В
        ходе следствия! Но не по окончании его...
             Увы, о праве таком не знал ни один из тысяч арестантов,
        с которыми я позже сидел.
             Я перелистывал дальше. Я видел фотокопии своих писем и
        совершенно извращенное истолкование их смысла неизвестными
        комментаторами (вроде капитана Либина). И видел гиперболизи-
        рованную ложь, в которую капитан облек мои осторожные пока-
        зания. И , наконец, ту нелепость, что я, одиночка, обвинялся
        как "группа"!
             -Я не согласен. Вы вели следствие неправильно, - не
        очень решительно сказал я.
             -Ну что ж, давай все с начала! - зловеще сжал он губы.
        - Закатаем тебя в такое место, где полицаев содержим.
             И даже как бы протянул руку отобрать у меня том "дела".
        (Я его тут же пальцем придержал.)
             Светило золотистое закатное солнце где-то за окнами пя-
        того этажа Лубянки.Где-то был май.Окна кабинета, как все на-
        ружные окна министерства были глухо притворены, даже не
        расклеены с зимы - чтобы парное дыхание и цветение не проры-
        валось в потаенные эти комнаты. Бронзовые часы на камине, с
        которых ушел последний луч, тихо отзвенели.
             С начала?..Кажется, легче было умереть, чем начинать
        все с начала. Впереди все-таки обещалась какая-то
        жизнь.(Знал бы я - какая!..) И потом - это место, где поли-
        цаев содержат. И вообще не надо его сердить, от этого зави-
        сит, в каких тонах он напишет обвинительное заключение...
             И я подписал.Подписал вместе с 11-м пунктом. Я не знал
        тогда его веса, мне говорили только, что срока он не добав-
        ляет.Из-за 11-го пункта я попал в каторжный лагерь. Из-за
        11-го же пункта я после "освобождения" был безо всякого при-
        говора сослан на вечную ссылку. 
             И, может лучше. Без того и другого не написать бы мне
        этой книги...

                           - 103 -

             Мой следователь ничего не применял ко мне, кроме бессо-
        ницы, лжи и запугивания - методов совершенно законных.Поэто-
        му он не нуждался, как из перестраховки делают нашкодившие
        следователи, подсовывать мне при 206-й статье и подписку о
        неразглашении: что я, имярек, обязуюсь под страхом уголовно-
        го наказания (неизвестно какой статьи) никогда никому не
        рассказывать о методах ведения моего следствия.

             В некоторых областных управлениях НКВД это мероприятие
        проводилось серийно: отпечатанная подписка о неразглашении
        подсовывалась арестанту вместе с приговором ОСО.(И еще потом
        при освобождении из лагеря - подписку, что никому не будет
        рассказывать о лагерных порядках.)
             И что же?Наша привычка к покорности, наша согнутая (или
        сломленная ) спина не давали нам ни отказаться, ни возму-
        титься этим бандитским методом хоронить концы.
             Мы утеряли МЕРУ СВОБОДЫ.Нам нечем определить, где она
        начинается и где кончается. Мы народ азиатский, с нас берут,
        берут, берут эти нескончаемые подписки о неразглашении все,
        кому не лень.
             Мы уже не уверены: имеем ли мы право рассказывать о со-
        бытих своей собственной жизни? 

                           - 105 -

                            1\/.

                       ГОЛУБЫЕ КАНТЫ

            Во всей этой протяжке между шестеренок великого Ночного
       Заведения, где перемалывается наша душа, а уж мясо свисает,
       как лохмотья оборванца,- мы слишком страдаем, углублены в
       свою боль слишком, чтобы взглядом просвечивающим и пророчес-
       ким посмотреть на бледных ночных к а т о в, терзающих нас.
       Внутренне переполнение горя затопляет нам глаза- а то какие
       бы мы были историки для наших мучителей! - сами-то себя они
       во плоти не опишут. Но увы: всякий бывший арестант подробно
       вспомнит о своем следствии, как давили на него и какую мразь
       выдавили, - а следователя часто он и фамилии не помнит, не
       то чтобы задуматься об этом человеке о самом. Так и я о лю-
       бом сокамернике могу вспомнить интересней и больше, чем о
       капитане госбезопасности Езепове, против которого я немало
       высидел в кабинете вдвоем. 
            Одно остается у нас общее и верное воспоминание: гнило-
       вища - пространства, сплошь пораженного гнилью.Уже десятиле-
       тия спустя, безо всяких приступов злости или обиды, мы отс-
       тоявшимся сердцем сохраняем это уверенное впечатление: низ-
       кие, злорадные, злочестивые и - может быть, запутавшиеся лю-
       ди.
            Известен случай, что Александр 11, тот самый, обложен-
       ный революционерами, семижды искавшими его смерти, как-то
       посетил дом Предварительного Заключения на Шпалерной (дядю
       Большого Дома) и в одиночке 227 велел себя запереть, проси-
       дел больше часа - хотел вникнуть в состояние тех, кого он
       там держал.
            Не отказать, что для монарха - движение нравственное,
       потребность и попытка взглянуть на дело духовно.
            Но невозможно представить себе никого из наших следова-
       телей до Абакумова и Берии вплоть, чтоб они хоть и на час
       захотели влезть в арестантскую шкуру, посидеть и поразмыс-
       лить в одиночке.
            Они по службе не имеют потребности быть людьми образо-
       ванными, широкой культуры и взглядов - и они не таковы.Они
       по службе не имеют потребности мыслить логически - и они не
       таковы. Им по службе нужно только четкое исполнение директив
       и бессердечность к страданиям - и вот это их, это есть.Мы,
       прошедшие через их руки, душно ощущаем их корпус, донага ли-
       шенный общечеловеческих представлений.
            Кому-кому, но следователям-то было ясно видно, что дела
       - дуты! Они-то, исключая совещания не могли же друг другу и
       себе серьезно говорить, что разоблачают преступников? И
       все-таки протоколы на наше сгноение писали за листом лист?
       Так это уж получается блатной принцип: "Умри ты сегодня, а я
       завтра!" 
            Они понимали, что дела - дуты, и все же трудились за

                           - 106 -

       годом год. Как это?..Либо заставляли себя НЕ ДУМАТЬ (а это
       уже разрушение человека), приняли просто: так надо! тот, кто
       пишет для них инструкции, ошибиться не может.
            Но, помнится, и нацисты аргументировали так же? (1)
            Либо - Передовое Учение, гранитная идеология. Следова-
       тель в зловещем Оротукане (штрафной колымской командировке
       1938 года), размягчась от легкого согласия М.Лурье, директо-
       ра Криворожского комбината, подписать на себя второй лагер-
       ный срок, в освободившееся время сказал ему:" Ты думаешь,
       нам доставляет удовольствие применять воздействие? (2) Но мы  
       должны делать то, что от нас требует партия. Ты старый член
       партии - скажи, что б ты делал на нашем месте?" И, кажется,
       Лурье с ним почти согласился (он, может, потому и подписал
       так легко, что уже сам так думал?).Ведь убедительно, верно.
            Но чаще того - цинизм.Голубые канты понимали ход мясо-
       рубки и любили его. Следователь Мироненко в Джидинских лаге-
       рях (1944г.) говорил обреченному Бабичу, даже гордясь рацио-
       нальностью построения: "Следствие и суд - только юридическое
       оформление, они уже не могут изменить вашей участи, предна-
       чертанной заранее. Если вас нужно расстрелять, то будь вы
       абсолютно невинны - вас все равно расстреляют. Если же вас
       нужно оправдать (это очевидно относится к СВОИМ - А.С.), то
       будь вы как угодно виноваты - вы будете обелены и оправда-
       ны". - Начальник 1-го следственного отдела западно- казахс-
       танского ОблГБ Кушнарев так и отлил Адольфу Цивилько: " Да
       не выпускать же тебя , если ты ленинградец!" (то есть, со
       старым партийным стажем).
            "Был бы человек - а дело создадим!" - это многие из них
       так шутили, это была их пословица.По нашему - истязание, по
       их - хорошая работа. Жена следователя Николая Грабищенко
       (Волгоканал) умиленно говорила соседям : " Коля - очень хо-
       роший работник. Один долго не сознавался - поручили его Ко-
       ле. Коля с ним ночь поговорил - и тот сознался".
            Отчего они все такою рьяной упряжкой включились в эту
       гонку не за истиной, а за ЦИФРАМИ обработанных и осужденных?
       Потому что так им было всего УДОБНЕЕ,не выбиваться из общей
       -----------------------------------------------------------
           (1) От этого сравнения уклониться никому не дано: слиш-
       ком совпадают и годы и методы.Еще естественнее сравнивали
       те, кто сам прошел Гестапо и МГБ, как Алексей Иванович Див-
       нич, эмигрант и проповедник православия.Гестапо обвиняло его
       в коммунистической деятельности среди русских рабочих в Гер-
       мании, МГБ - в связи с мировой буржуазией.Дивнич делал вывод
       не в пользу МГБ: истязали и там и здесь, но Гестапо все же
       добивалось истины, и когда обвинение отпало - Дивнича выпус-
       тили.МГБ же не искало истины и не имело намерения кого-либо
       взятого выпускать из когтей. 

            (2)Это по-ласковому -ПЫТКИ
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 107 -

       струи. Потому что цифры эти были - их спокойная жизнь, их
       дополнительная оплата, награды, повышение в чинах, расшире-
       ние и благосостояние самих Органов. При хороших цифрах можно
       было и побездельничать, и похалтурить, и ночь погулять (как
       они и поступали). Низкие же цифры вели бы к разгону и разжа-
       лованию, к потере этой кормушки, - ибо Сталин не мог бы по-
       верить, что в каком-то районе, городе или воинской части
       вдруг не оказалось у него врагов.
            Так не чувство милосердия, а чувство задетости и озлоб-
       ления вспыхивало в них по отношению к тем злоупрорным арес-
       тантам, которые не хотели складываться в цифры, которые не
       поддавались ни бессоннице, ни карцеру, ни голоду! Отказыва-
       ясь сознаваться, они повреждали личное положение следовате-
       ля! они как бы его    с а м о г о  хотели сшибить с ног! - и
       уж тут всякие меры были хороши! В борьбе как в борьбе! Шланг
       тебе в глотку, получай соленую воду!

            По роду деятельности и по сделанному жизненному выбору
       лишенные Верхней сферы человеческого бытия, служители Голу-
       бого Заведения с тем большей полнотой и жадностью жили в
       сфере нижней. А там владели ими и направляли их сильнейшие
       (кроме голода и пола) инстинкты нижней сферы: инстинкт ВЛАС-
       ТИ и инстинкт НАЖИВЫ.(Особенно - власти. В наши десятилетия
       она оказалась важнее денег.) 
            Власть - это яд, известно тысячелетия.Да не приобрел бы
       никто и никогда материальной власти над другими! Но для че-
       лоовека с верою в нечто высшее надо всеми нами, и потому с
       сознанием своей ограниченности, власть еще не смертельна.
       Для людей без верхней сферы власть - это трупный яд.Им от
       этого заражения - нет спасенья.
            Помните,что пишет о власти Толстой? Иван Ильич занял
       такое служебное положение, при котором имел возможность по-
       губить всякого человека, которого хотел погубить! Все без
       исключения люди были у него в руках, любого самого важного
       можно было привести к нему в качестве обвиняемого.(Да ведь
       это про наших голубых! Тут и добавлять нечего!) Сознание
       этой власти (" и возможность ее смягчить" - оговаривает Тол-
       стой, но к нашим парням это уж никак не относится) составля-
       ли для него главный интерес и привлекательность службы. 
       Что там привлекательность! - упоительность! Ведь это же упо-
       ение - ты еще молод,ты, в скобках скажем, сопляк, совсем не-
       давно горевали с тобой родители, не знали, куда тебя прист-
       роить, такой дурак и учиться не хочешь, но прошел ты три го-
       дика того училища - и как же ты взлетел! как изменилось твое
       положение в жизни! как движенья твои изменились, и взгляд, и
       поворот головы! Заседает ученый совет института - ты вхо-
       дишь, и все замечают, все вздрагивают даже;ты не лезешь на
       председательское место, там пусть ректор распинается, ты ся-

                           - 108 -

       дешь сбоку, но все понимают, что главный тут - ты, спец-
       часть.Ты можешь пять минут посидеть и уйти, в этом твое пре-
       имущество пред профессорами, тебя могут звать более важные
       дела, - но потом над их решением ты поведешь бровями (или
       даже лучше губами) и скажешь ректору: "Нельзя.Есть соображе-
       ния..." И все! И не будет! - Или ты - особист, смершевец,
       всего лейтенант, но старый дородный полковник, командир час-
       ти, при твоем входе встает, он старается льстить тебе, угож-
       дать, он с начальником штаба не выпьет, не пригласив те-
       бя.Это ничего, что у тебя две малых звездочки, это даже за-
       бавно: ведь твои звездочки имеют совсем другой вес, измеря-
       ются совсем по другой шкале, чем у офицеров обыкновенных (и
       иногда, в спецпоручениях, вам разрешается нацепить, например,
       и майорские, это как псевдоним, как условность).Над всеми
       людьми этой воинской части, или этого завода, или этого ра-
       йона ты имеешь власть идущую несравненно глубже, чем у ко-
       мандира, у директора, у секретаря райкома.Те распоряжаются
       их службой, заработками, добрым именем, а ты - их свободой.
       И никто не посмеет сказать о тебе на собрании, никто не пос-
       меет написать о тебе в газете - да не только плохо! и хорошо
       - не посмеют!! Тебя, как сокровенное божество, и упоминать
       даже нельзя! Ты - есть, все чувствуют тебя! - но тебя как бы
       и нет! И поэтому - ты выше открытой власти с тех пор, как
       прикрылся этой небесной фуражкой. Что ТЫ делаешь - никто не
       смеет проверить, но всякий человек подлежит твоей проверке.
       Оттого перед простыми так называемыми гражданами (а для тебя
       - просто чурками) достойнее всего иметь загадочное глубоко-
       мысленное выражение. Ведь один ты знаешь спецсоображения,
       больше никто. И поэтому ты всегда прав.
            В одном только никогда не забывайся: и ты был бы такой
       же чуркой, если б не посчастливилось тебе стать звенышком
       Органов - этого гибкого, цельного, живого существа, обитаю-
       щего в государстве, как солитер в человеке - и все твое те-
       перь! все для тебя! - но только будь верен Органам! За тебя
       всегда заступятся! И всякого обидчика тебе помогут прогло-
       тить! И всякую помеху упразднить с дороги! Но - будь верен
       Органам! Делай все, что велят! Обдумают за тебя и твое мес-
       то: сегодня ты спецчасть, а завтра займешь кресло следовате-
       ля, а потом может быть поедешь краеведом на озеро Селигер,
       (3) отчасти может быть чтобы подлечить нервы. А потом может
       быть из города, где ты  уж слишком прославишься, ты поедешь
       в другой конец страны уполномоченным по делам церкви.(4) Или
       станешь ответственным секретарем Союза Писателей.(5) Ничему
       не удивляйся: истинное назначение людей и истинные ранги лю-
       дям знают только Органы, остальным просто дают поиграть: ка-
       кой-нибудь там заслуженный деятель искусства или герой соци-
       алистических полей, а - дунь, и нет его.(6) 
      --------------------------------------------------------------
            (3)1931г.,Ильин.
            (4)Лютый ярославский следователь Волкопялов - уполномо-
       ченный по делам церкви в Молдавии. 

                           - 109 -

            Работа следователя требует, конечно, труда: надо прихо-
       дить днем, приходить ночью, высиживать часы и часы, - но не
       ломай себе голову над "доказательствами" (об этом пусть у
       подследственного голова болит), не задумывайся - виноват, не
       виноват, - делай так, как нужно Органам - и все будет хоро-
       шо. От тебя самого уже будет зависеть провести следствие
       поприятнее, не очень утомиться, хорошо бы чем-нибудь пожи-
       виться, а то - хоть развлечься. Сидел-сидел, вдруг выдумал
       новое воздействие! - эврика! - звони по телефону друзьям,
       ходи по кабинетам, рассказывай - смеху-то сколько! давайте
       попробуем, ребята, на ком? Ведь скучно все время одно и то
       же, скучны эти трясущиеся руки, умоляющие глаза, трусливая
       покорность - ну хоть посопротивлялся бы кто-нибудь! "Люблю
       сильных противников! Приятно переламывать им хребет!"(7)
            А если такой сильный, что никак не сдается, все твои
       приемы не дают результат? Ты взбешен? " и не сдерживай бе-
       шенства! Это огромное удовольствие, это полет! - распустить
       свое бешенство, не знать ему преград! Раззудись, плечо! Вот
       в таком состоянии и плюют проклятому подследственному в рас-
       крытый рот! и втискивают его лицом в полную плевательни-
       цу(8)! вот в таком состоянии и мочатся в лицо поставленному
       на колени! После бешенства чувствуешь себя настоящим мужчи-
       ной! 
            Или допрашиваешь "девушку за иностранца".(9) Ну, пома-
       тюгаешь ее, ну спросишь: "А что, у американца - ... гране-
       ный, что ли? Чего тебе, русских было мало?" И вдруг идея:
       она у этих иностранцев нахваталсь кое-чего. Не упускай слу-
       чай, это вроде заграничной командировки! И с пристрастием
       начинаешь ее допрашивать: Как? в каких положениях?..а еще в
       каких?.. подробно! каждую мелочь! (и себе пригодится, и ре-
       бятам расскажу!) Девка и в краске, и в слезах, мол это к де-
       лу не относится - "нет, относится! говори!" И вот что такое
       твоя власть! - она все тебе подробно рассказывает, хочешь
       нарисует, хочешь и телом покажет, у нее выхода нет, в твоих
       руках ее карцер и ее срок.

       ----------------------------------------------------------
            (5)Другой Ильин, Виктор Николаевич, бывший генерал-лей-
       тенант госбезопасности. 
            (6)- Ты - кто? - спросил генерал Серов в Берлине все-
       мирноизвестного биолога Тимофеева-Рессовского. - А ты - кто?
       - не расстерялся Т.-Рессовский со своей наследственной ка-
       зацкой удалью. - Вы - ученый? - поправился Серов. 

            (7)Сказал Г.Г-ву ленинградский следователь Шитов.

            (8)Случай с Васильевым у Иванова-Разумника.

            (9)Эсфирь Р.,1947

                           - 110 -

            Заказал ты (10) стенографистку записывать допрос -
       прислали хорошенькую, тут же и лезь ей за пазуху при подс-
       ледственном пацане,(11) - его, как не человека, и стесняться
       нечего.
            -Да, кого тебе вообще стесняться?да если ты любишь баб
       (а кто их не любит?) - дурак будешь, не используешь своего
       положения.Одни потянутся к твоей силе, другие уступят по
       страху.Встретил где-нибудь девку, наметил - будет твоя, ни-
       куда не денется.Чужую жену любую заметил - твоя! - потому
       что мужа убрать ничего не составляет.(12)Нет, это надо пере-
       жить - что значит быть голубою фуражкой! Любая вещь, какую
       увидел - твоя! Любая квартира, какую высмотрел - твоя! Любая
       баба - твоя! Любого врага - с дороги! Земля под ногою -
       твоя! Небо над тобой - твое, голубое!! 
            А уж страсть нажиться - их всеобщая страсть. Как же не
       использовать такую власть и такую бесконтрольность для обо-
       гащения? Да это  с в я т ы м  надо быть!..
            Если бы дано нам было узнать скрытую движущую силу от-
       дельных арестов - мы бы с удивлением увидели, что при общей
       закономерности сажать, частный выбор, кого сажать, личный
       жребий, в трех четвертях случаев зависел от людской корысти
       и мстительности и половина тех случаев - от корыстных расче-
       тов местного НКВД (и прокурора, конечно, не будем их отде-
       -------------------------------------------------------
            (10)Следователь Похилько, Кемеровское ГБ.
            (11)Школьник Миша Б.
            (12)Давно у меня есть сюжет рассказа " Испорченная же-
       на".Но , видно, не соберусь написать, вот он. В одной авиа-
       ционной дальневосточной части перед корейской войной некий
       подполковник, вернувшись из командировки, узнал, что жена
       его в больнице. Случилось так, что врачи не скрыли от него,
       ее половая область повреждена от патологического обращения.
       Подполковник кинулся к жене и добился признания, что это -
       особист их части, старший лейтенант (впрочем,кажется, не
       без склонности с ее стороны). В ярости подполковник побежал
       к особисту в кабинет, выхватил пистолет и угрожал убить.Но
       очень скоро старший лейтенант заставил его согнуться и выйти
       побитым и жалким: угрозил, что сгноит его в самом ужасном
       лагере, что тот будет молится о смерти без мучений.Он прика-
       зал ему принять жену какая она есть (что-то было нарушено
       бесповоротно), жить с ней, не сметь разводиться и не сметь
       жаловаться - и это цена того, что он останется на воле! И
       подполковник все выполнил. (Рассказано мне шофером этого
       особиста.)
            Подобных случаев должно быть немало: это - та область,
       где особенно заманчиво употребить власть. Один гебист заста-
       вил (1944г.) дочь армейского генерала выйти за себя замуж
       угрозой, что иначе посадит отца. У девушки был жених, но,
       спасая отца, она вышла замуж за гебиста. В коротком замужес-
       тве вела дневник, отдала его возлюбленному и кончила с собой. 
       ----------------------------------------------------------

                           - 111 -

       лять).
            Как началось, например, 19-летнее путешествие В.Г. Вла-
       сова на Архипелаг? С того случая, что он, заведующий РайПО,
       устроил продажу мануфактуры (которую бы сейчас никто и в
       руки не взял....) для партактива (что - не для народа, нико-
       го не смутило), а жена прокурора не смогла купить: не оказа-
       лось ее тут, сам же прокурор Русов подойти к прилавку пос-
       теснялся, и Власов не догадался - "я, мол, вам оставлю" (да
       он по характеру никогда б и не сказал так). И еще: привел
       прокурор Русов в закрытую партстоловую (такие были в 30-х
       годах) приятеля, не имевшего прикрепления туда (т.е.,чином
       пониже), а заведующий столовой не разрешил подать приятелю
       обед. Прокурор потребовал от Власова наказать его, а Власов
       не наказал. И еще, так же горько, оскорбил он райНКВД. И
       присоединен был к правой оппозиции!..
            Соображения и действия голубых кантов бывают такие ме-
       лочные, что диву даешься. Оперуполномоченный Сенченко забрал
       у арестованного армейского офицера планшетку и полевую сумку
       и при нем же пользовался. У другого арестованного с помощью
       протокольной хитрости изъял заграничные перчатки. (При нас-
       туплении то их особенно травило, что не их трофеи - первые.)
       - Контрразведчик 48-й Армии, арестовавший меня, позарился на
       мой портсигар - да не портсигар даже, а какую-то немецкую
       служебную коробочку, но заманчивого алого цвета. И из-за
       этого дерьма он провел целый служебный маневр: сперва не
       внес ее в протокол ("это можете оставить себе"), потом велел
       меня снова обыскать, заведомо зная, что ничего больше в кар-
       манах нет, " ах, вот что? Отобрать!" - и чтоб я не протесто-
       вал: " В карцер его!" (Какой царский жандарм смел бы так
       поступить с защитником отечества?) - Каждому следователю вы-
       писывалось какое-то количество папирос для поощрения сознаю-
       щихся и стукачей. Были такие, что все эти папиросы гребли
       себе. - Даже на часах следствия - на ночных часах, за кото-
       рые им платят повышенно, они жульничают: мы замечали на ноч-
       ных протоколах растянутый срок "от" и "до". - Следователь
       Федоров (станция Решеты, п/я 235) при обыске на квартире у
       вольного Корзухина сам украл наручные часы. - Следователь
       Николай Федорович Кружков во время ленинградской блокады за-
       явил Елизавете Викторовне Страхович, жене своего подследст-
       венного К.И. Страховича: "Мне нужно ватное одеяло. Принесите
       мне!" Она ответила: "Та комната опечатана, где у меня теплые
       вещи".Тогда он поехал к ней домой; не нарушая гебистской
       пломбы, отвинтил всю дверную ручку ("вот так работает НКГб!"
       - весело пояснял ей), и оттуда стал брать у нее теплые вещи,
       по пути еще совал в карманы хрусталь (Е.В. в свою очередь
       тащила, что могла, своего же. " Довольно вам таскать!" - ос-
       танавливал он, а сам тащил)(13)
            Подобным случаям нет конца, можно издать тысячу "Белых
       книг" (и начиная с 1918 года), только систематически рассп-
       росить бывших арестованных и их жен. Может быть и есть и бы-
       ли голубые канты, никогда не воровавшие, ничего не присвоив-

                           - 112 -

       шие, - но я себе такого канта решительно не представляю! Я
       просто не понимаю: при его системе взглядов что может его
       удержать, если вещь ему понравилась?Еще в начале 30-х годов,
       когда мы ходили в юнгштурмах и строили первую пятилетку, а
       они проводили вечера в салонах на дворянски-западный манер
       вроде квартиры Конкордии Иоссе, их дамы уже щеголяли в заг-
       раничных туалетах - откуда же это бралось?  
            Вот их фамилии - как будто по фамилиям их на работу бе-
       рут! Например, в Кемеровском ОблГБ в начале 50-х годов: про-
       курор Трутнев, начальник следственного отдела майор Шкуркин,
       его заместитель подполковник Баландин, у них следователь
       Скорохватов.Ведь не придумаешь! Это сразу все вместе (О Вол-
       копялове и Грабищенке уж я не повторяю.)Совсем ли ничего не
       отражается в людских фамилиях и таком сгущении их?
            Опять же арестантская память: забыл И.Корнеев фамилию
       того полковника ГБ, друга Конкордии Иоссе (их общей знако-
       мой, оказалось), с которым вместе сидел во Владимирском изо-
       ляторе.Этот полковник - слитное воплощение инстинкта власти
       и инстинкта наживы. В начале 1945 года, в самое дорогое
       "трофейное" время, он напросился в ту часть Органов, которые
       (во главе с самим Абакумовым) контролировали этот грабеж, то
       есть старались побольше оттяпать не государству, а себе (и
       очень преуспели). Наш герой отметал целыми вагонами, постро-
       ил несколько дач (одну в Клину).После войны у него был такой
       размах, что, прибыв на новосибирский вокзал, он велел выг-
       нать всех сидевших в ресторане, а для себя и своих собутыль-
       ников - согнать девок и баб, и голыми заставил их танцевать
       на столах.Но и это б ему обошлось, да нарушен был у него
       другой важный закон, как и у Кружкова: он пошел против сво-
       их. Тот обманывал Органы, а этот пожалуй еще хуже: заключал
       пари на соблазнение жен не чьих-нибудь, а своих товарищей по
       опер-чекистской работе. И не простили! - посажен был в поли-
       тизолятор со статьей 58-й! Сидел злой на то, как смели его
       посадить, и не сомневался, что еще передумают. (Может, и пе-
       редумали).
            Эта судьба роковая - сесть самим, не так уж редка для
       голубых кантов, настоящей страховки от нее нет, но почему-то
       они плохо ощущают уроки прошлого. Опять-таки, наверно, из-за
       отсутствия верхнего разума, а нижний ум говорит: редко ког-
       да, редко кого, меня минует да свои не оставят.
            Свои, действительно, стараются в беде не оставлять,
       есть условие у них немое: своим устраивать хоть содержание
       льготное (полковнику И.Я.Воробьеву в марфинской спецтюрьме,
       все тому же В.Н.Ильину на Лубянке - более 8 лет).Тем, кто
       -----------------------------------------------------------
            (13)В 1954 г. эта энергичная и неумолимая женщина (муж
       все простил, даже смертный приговор, и отговаривал : не на-
       до! ) выступала против Кружкова свидетелем на суде. Посколь-
       ку у Кружкова случай был не первый и нарушались интересы
       Органов, он получил 25 лет.Уж там надолго ли?.. 
       -----------------------------------------------------------

                           - 113 -

       садится поодиночке, за свои личные просчеты, благодаря этой
       кастовой предусмотрительности бывает обычно неплохо, и так
       оправдывается их повседневное в службе ощущение безнаказан-
       ности. Известно, впрочем, несколько случаев, когда лагерные
       оперуполномоченные кинуты были отбывать срок в общие лагеря,
       даже встречались со своими бывшими подвластными зэками, и им
       приходилось худо (например, опер Муншин, люто ненавидевший
       Пятьдесят Восьмую и опиравшийся на блатарей, был этими же
       блатарями загнан под нары). Однако у нас нет средств узнать
       подробней об этих случаях, чтобы иметь возможность их объяс-
       нить.
            Но всем рискуют те гебисты, кто попадают в поток (и у
       них свои потоки!..) Поток - это стихия, это даже сильнее са-
       мих Органов, и тут уж никто тебе не поможет, чтобы не быть и
       самому увлеченному в ту же пропасть. 
            Еще в последнюю минуту, если у тебя хорошая информация
       и острое чекистское сознание, можно уйти из под лавины, до-
       казав, что ты к ней не относишься.Так, капитан Саенко (не
       тот харьковский столяр-чекист 1918-19 года, знаменитый расс-
       трелами, сверлением шашкой в теле, перебивкой голеней, плю-
       щением голов гирями и прижиганием, (14) - но может родствен-
       ник?) имел слабость жениться по любви на КВЖД-инке Коханс-
       кой. И вдруг еще при рождении волны он узнает: будут сажать
       КВЖД-инцев.Он в это время был начальником оперчекотдела в
       Архангельском ГПУ.Ни минуты не теряя, что сделал он? - ПОСА-
       ДИЛ ЛЮБИМУЮ ЖЕНУ! - и даже не как КВЖД-инку, состряпал на
       нее дело. И не только уцелел - в гору пошел, стал начальни-
       ком Томского НКВД.(15) 
            Потоки рождались по какому-то таинственному закону об-
       новления Органов - периодическому малому жертвоприношению,
       чтоб оставшимся принять вид очищенных. Органы должны были
       сменяться быстрее, чем идет нормальный рост и старение людс-
       ких поколений: какие-то косяки гебистов должны были класть
       головы с неуклонностью, с которой осетр идет погибать на
       речных камнях , чтобы замениться мальками. Этот закон был
       хорошо виден верхнему разуму, но сами голубые никак не хо-
       тели этот закон признать и предусмотреть. И короли Органов,
       и тузы Органов и сами министры в звездный назначенный час
       клали голову под свою же гильотину.
            Один косяк увел за собой Ягода.Вероятно много тех слав-
       ных имен, которыми мы еще будем восхищаться на Беломоркана-
       ле, попали в этот косяк, а фамилии их потом вычеркивались из
       поэтических строчек.
            Второй косяк очень вскоре потянул недолговечный Ежов.
       Кое-кто из лучших рыцарей 37-го года погиб в той струе (но
       не надо преувеличивать, далеко-далеко не все лучшие).Самого
       ----------------------------------------------------------
            (14)Роман Гуль - "Дзержинский".
            (15)Тоже сюжет, сколько их тут! - может придутся кому-
       нибудь.
       -----------------------------------------------------------

                           - 114 -

       Ежова под следствием били, выглядел он жалким. Осиротел при
       таких посадках и ГУЛаг.Например, одновременно с Ежовым сели
       и начальник ФинУпраГУЛага, и начальник СанУпра ГУЛага, и на-
       чальник ВОХРЫ (16) ГУЛага и даже начальник ОперЧекОтдела ГУ-
       Лага -начальник всех лагерных кумовьев!
            И потом был косяк Берии. 
            А грузный самоуверенный Абакумов споткнулся раньше то-
       го, отдельно.
            Историки Органов когда-нибудь (если архивы не сгорят)
       расскажут нам это шаг за шагом - и в цифрах и в блеске имен.
            А я здесь лишь немного - об истории Рюмина-Абакумова,
       ставшей мне известной случайно.(Не буду повторять того, что
       удалось сказать о них в другом месте).(17)
       Возвышенный Абакумовым и приближенный Абакумовым, Рюмин при-
       шел к нему в конце 1952 года с сенсационным сообщением, что
       профессор-врач Этингер сознался в неправильном лечении (с
       целью умерщвления) Жданова и Щербакова.Абакумов отказался
       поверить, просто знал он эту кухню и решил, Рюмин забирает
       слишком. (А Рюмин-то лучше чувствовал, чего хочет Сталин!)
       Для проверки устроили в тот же вечер перекрестный допрос
       Этингеру и вынесли из него разный вывод :Абакумов - что ни-
       какого "дела врачей" нет, Рюмин - что есть. Утром бы прове-
       рить еще раз, но по чудесным особенностям Ночного Заведения
       ЭТИНГЕР ТОЙ ЖЕ НОЧЬЮ УМЕР! Тем же утром Рюмин, минуя Абаку-
       мова и без его ведома, позвонил в ЦК и попросил приема у
       Сталина! (Я думаю, не это был его самый решительный шаг.Ре-
       шительный, после которого уже голова стояла на кону, был -
       накануне не согласиться с Абакумовым, а может быть ночью
       убить и Этингера.Но кто знает тайны этих Дворов! - а может
       быть контакт со Сталиным был и еще раньше?) Сталин принял
       Рюмина, дал ход делу врачей, а АБАКУМОВА АРЕСТОВАЛ. Дальше
       Рюмин вел дело врачей как бы самостоятельно и вопреки даже
       Берии! (Есть признаки, что перед смертью Сталина Берия был в
       угрожаемом положении - и может через него-то Сталин и был
       убран.Один из первых шагов нового правительства был отказ от
       дела врачей.Тогда был АРЕСТОВАН РЮМИН (еще при власти Бе-
       рии), но АБАКУМОВ НЕ ОСВОБОЖДЕН! На Лубянке вводились новые
       порядки, и впервые за все время ее существования порог ее
       переступил прокурор (Терехов Д.Т.).Рюмин вел себя суетливо,
       угодливо, "я не виноват, зря сижу", просился на допрос.По
       своей манере сосал леденец и на замечание Терехова выплюнул
       на ладонь: "Извините." Абакумов, как мы уже упомянули, рас-
       хохотался: "Мистификация".Терехов показал свое удостоверение
       на проверку Внутренней тюрьмы МГБ. "Таких можно сделать
       пятьсот!" - отмахнулся Абакумов.Его, как "патриота ведомст-
       ва" больше всего оскорбляло даже не то, что он - сидит, а
       -------------------------------------------------------------
            (16)ВОХР - Военизированная Охрана, прежде - Внутренняя
       Охрана Респубилки. 
            (17)"В круге первом".
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 115 -

       что покушаются ущемить Органы, которые ничему на свете не
       могут быть подчинены! В июле 1953 года Рюмин был судим (в
       Москве) и расстрелян. А Абакумов продолжал сидеть! На допро-
       се он говорил Терехову: " У тебя слишком красивые глаза,(18) 
       мне будет жаль тебя расстреливать!Уйди от моего дела, уйди
       по-хорошему." Однажды Терехов вызвал его и дал прочесть га-
       зету с сообщением о разоблачении Берии. Это была тогда сенса-
       ция почти космическая.Абакумов же прочел, не дрогнув бровью,
       перевернул лист и стал читать о спорте! В другой раз, когда
       при допросе присутствовал крупный гебист, подчиненный Абаку-
       мова в недавнем прошлом, Абакумов его спросил: " Как вы мог-
       ли допустить, что следствие по делу Берии вело не МГБ , а
       прокуратура?! - (Его гвоздило все свое!) - И ты веришь, что
       меня, министра госбезопасности, будут судить?!" -Да.- "Тогда
       надевай цилиндр, Органов больше нет!..(Он, конечно слишком
       мрачно смотрел на вещи, необразованный фельдъегерь.) Не суда
       боялся Абакумов, сидя на Лубянке, он боялся отравления
       (опять-таки, достойный сын Органов!).Он стал нацело отказы-
       ваться от тюремной пищи и ел только яйца, которые покупал из
       ларька. (Здесь у него не хватало технического соображения,
       он думал, что яйца нельзя отравить.) Из богатейшей лубянской
       тюремной библиотеки он брал книги...только Сталина (посадив-
       шего его...) Ну, это скорей была демонстрация, или расчет,
       что сторонники Сталина не могут не взять верха.Просидеть ему
       пришлось два года.Почему его не выпускали? Вопрос не наив-
       ный.Если мерять по преступлениям против человечности, он был
       в крови выше головы, но не он же один! А те все остались
       благополучны.Тайна и тут: есть слух глухой, что в свое время
       он лично избивал Любу Седых, невестку Хрущева, жену его
       старшего сына, осужденного при Сталине к штрафбату и погиб-
       шего там.Оттого-то, посаженный Сталиным, он был при Хрущеве
       судим (в Ленинграде) и 18 декабря 1954 года расстрелян.(19) 
            А тосковал он зря: Органы еще от того не погибли.
       -------------------------------------------------------------
            (18)Это правда.Вообще Д.Терехов - человек незаурядной
       воли и смелости (суды над крупными сталиинистами в шаткой
       обстановке требовали ее), да пожалуй и живого ума.Будь хру-
       щевские реформы последовательней,Терехов мог бы отличиться в
       них.Так не состаиваются у нас исторические деятели. 
       ------------------------------------------------------------- 
       -------------------------------------------------------------
            (19)Еще из его вельможных чудачеств: с начальником сво-
       ей охраны Кузнецовым переодевался в штатское, шел по Москве
       пешком и по прихоти делал подачки из чекистских оперативных
       сумм.Не шибает ли старой Русью - подаяние на облегчение души? 
       -------------------------------------------------------------

                           - 116 -

                         *
                        * *

            Но, как советует народная мудрость: говори на волка,
       говори и по волку.
            Это волчье племя - откуда оно в нашем народе взялось?
       Не нашего оно корня? не нашей крови?
            Нашей.
            Так чтобы белыми мантиями праведников не шибко перепо-
       ласкивать, спросим себя каждый: а повернись моя жизнь иначе
       - палачом таким не стал бы и я?
            Это - страшный вопрос, если отвечать на него честно.
            Я вспоминаю третий курс университета, осень 1938 го-
       да.Нас, мальчиков-комсомольцев, вызывают в райком комсомала
       раз, и второй раз и, почти не спрашивая о согласии, суют нам
       заполнять анкеты: дескать, довольно с вас физматов, химфа-
       ков, Родине нужней, чтобы шли в училища НКВД.(Ведь это
       всегда так, что не кому-то там нужно, а самой Родине, за нее
       же все знает и говорит какой-нибудь чин.)
            Годом раньше тот же райком вербовал нас в авиационные
       училища.И мы тоже отбивались (жалко было университет бро-
       сать), но не так стойко, как сейчас.
            Через четверть столетия можно подумать: ну да, вы пони-
       мали, какие вокруг кипят аресты, как мучают в тюрьмах и в
       какую грязь вас втягивают.Нет!! Ведь воронки ходили ночью, а
       мы были - эти, дневные, со знаменами.Откуда нам знать и по-
       чему думать об арестах? Что сменили всех областных вождей -
       так для нас это было решительно все равно. Посадили
       двух-трех профессоров, так мы ж с ними на танцы не ходили, а
       экзамены еще легче будет сдавать. Мы, двадцатилетние, шагали
       в колонне ровесников Октября, и, как ровесников, нас ожидало
       самое светлое будущее.
            Легко не очертишь то внутреннее, никакими доводами не
       обоснованное, что мешало нам согласиться идти в училище
       НКВД.Это совсем не вытекало из прослушанных лекций по истма-
       ту: из них ясно было, что борьба против внутреннего врага -
       горячий фронт, почетная задача.Это противоречило и нашей
       практической выгоде: провинциальный университет в то время
       ничего не мог нам обещать кроме сельской школы в глухом краю
       да скудной зарплаты;училища НКВД сулили пайки и двой-
       ную-тройную зарплату.Ощущаемое нами не имело слов (а если
       б и имело, то по опасению, не могло быть друг другу назва-
       но). Сопротивлялась какая-то вовсе не головная, а грудная
       область.Тебе могут со всех сторон кричать: "надо", и голова
       твоя собственная тоже: "надо!", а грудь отталкивается: не
       хочу, ВОРОТИТ!Без меня как знаете, а я не участвую.
            Это очень издали шло, пожалуй от Лермонтова.От тех де-
       сятилетий русской жизни, когда для порядочного человека отк-
       ровенно и вслух не было службы хуже и гаже жандармской.Нет,
       еще глубже. Сами того не зная, мы откупались медяками и

                           - 117 -

       гривнами от разменных прадедовских золотых, от того времени,
       когда нравственность еще не считалась относительной, и добро
       и зло различались просто сердцем.
            Все же кое-кто из нас завербовался тогда. Думаю, что
       если б очень крепко нажали - сломали б нас и всех. И вот я
       хочу вообразить: если бы к войне я был бы уже с кубарями в
       голубых петлицах - что б из меня вышло? Можно, конечно, те-
       перь себя обласкивать, что мое ретивое бы не стерпело, я бы
       там возражал, хлопнул дверью.Но, лежа на тюремных нарах,
       стал я как-то переглядывать свой действительный офицерский
       путь - и ужаснулся.
            Я попал в офицеры не прямо студентом, за интегралами
       зачуханным, но перед тем прошел полгода угнетенной солдатс-
       кой службы и как будто довольно через шкуру был пронят, что
       значит с подведенным животом всегда быть готовым к повинове-
       нию людям, тебя может быть и не достойным. А потом еще пол-
       года потерзали в училище. Так должен был я навсегда усвоить
       горечь солдатской службы, как шкура на мне мерзла и обдира-
       лась? Нет. Прикололи в утешение две звездочки на погон, по-
       том третью, четвертую - все забыл!..
            Но хотя бы сохранил я студенческое вольнолюбие? Так у
       нас его отроду не было. У нас было строелюбие, маршелюбие.
            Хорошо помню, что именно с офицерского училища я испы-
       тал РАДОСТЬ ОПРОЩЕНИЯ: быть военным человеком и НЕ ЗАДУМЫ-
       ВАТЬСЯ. РАДОСТЬ ПОГРУЖЕНИЯ в то, как все живут, как принято
       в нашей военной среде.Радость забыть какие-то душевные тон-
       кости, взращенные с детства. 
            Постоянно в училище мы были голодны, высматривали, где
       бы тяпнуть лишний кусок, ревниво друг за другом следили -
       кто словчил.Больше всего боялись не дослужиться до кубриков
       (слали недоучившихся под Сталинград). А учили нас - как мо-
       лодых зверей: чтоб обозлить больше, чтоб потом отыграться на
       ком-то хотелось.Мы не высыпались - так после отбоя могли
       заставить в одиночку (под команду сержанта) строевой ходить
       - это в наказание. Или ночью поднимали весь взвод и строили
       вокруг одного нечищенного сапога: вот! он, подлец, будет
       сейчас чистить и пока не до блеска - будете все стоять.
            И в страстном ожидании кубарей мы отрабатывали тигриную
       офицерскую походку и металлический голос команд.
            И вот - навинчены были кубики! И через какой-нибудь ме-
       сяц, формируя батарею в тылу, я уже заставил своего неради-
       вого солдатика Бербенева шагать после отбоя под команду не-
       покорного мне сержанта Метлина...(Я это - ЗАБЫЛ, я искренне
       это все забил годами! Сейчас над листом бумаги вспоминаю...) 
       И какой-то старый полковник из случившейся ревизии вызвал
       меня и стыдил. А я (это после университета!) оправдывался:
       нас в училище так учили.То есть, значит: какие могут быть
       общечеловеческие взгляды, раз мы в армии?
            (А уж тем более в Органах...)
            Нарастает гордость на сердце, как сало на свинье.
            Я метал подчиненным бесспорные приказы, убежденный, что

                           - 118 -

       лучше тех приказов и быть не может. Даже на фронте, где всех
       нас, кажется, равняла смерть, моя власть быстро убедила ме-
       ня, что я - человек высшего сорта. Сидя, выслушивал я их,
       стоящих по "смирно".Обрывал, указывал.Отцов и дедов называл
       на "ты" (они меня на "вы",конечно).Посылал их под снарядами
       сращивать разорванные провода, чтоб только высшие начальники
       меня не попрекнули (Андреяшин так погиб).Ел свое офицерское
       масло с печеньем, не раздумываясь, почему оно мне положено,
       а солдату нет. Уж, конечно, был у меня денщик (а по-благо-
       родному - "ординарец"), которого я так и сяк озабочивал и
       понукал следить за моею персоной и готовить мне всю еду от-
       дельно от солдатской. (А ведь у лубянских следователей орди-
       нарцев нет, этого на них не скажем.) Заставлял солдат гор-
       бить, копать мне особые землянки на каждом новом месте и на-
       катывать туда бревешки потолще, чтобы было мне удобно и бе-
       зопасно.Да ведь позвольте, да ведь и гаупвахта в моей бата-
       рее бывала, да!- в лесу какая? - тоже ямка, ну получше горо-
       ховецкой дивизионной, потому что крытая и идет солдатский
       паек, а сидел там Вьюшков за потерю лошади и Попков за дур-
       ное обращение с карабином.Да позвольте же! - еще вспоминаю:
       сшили мне планшетку из немецкой кожи (не человеческой,нет,
       из шоферского сидения), а ремешка не было. Я тужил.Вдруг на
       каком-то партизанском комиссаре (из местного райкома) увиде-
       ли такой как раз ремешок - и сняли: мы же армия, мы - стар-
       ше! (Сенченко, оперативника, помните?) Ну, наконец, и порт-
       сигара своего алого я жадовал, то-то и запомнил, как отня-
       ли...
            Вот что с человеком делают погоны. И куда те внушения
       бабушки перед иконкой! И - куда те пионерские грезы о буду-
       щем святом Равенстве!
            И когда на КП комбрига смершевцы сорвали с меня эти
       проклятые погоны, и ремень сняли и толкали идти садиться в
       их автомобиль, то и в своей перепрокинутой судьбе я еще тем
       был очень уязвлен, как же это я в таком разжалованном виде
       буду проходить комнату телефонистов - ведь рядовые не должны
       были видеть меня таким!

            На другой день после ареста началась моя пешая Влади-
       мирка: из армейской контрразведки во фронтовую отправлялся
       этапом очередной улов.От Остероде до Бродниц гнали нас пеш-
       ком.
            Когда меня из карцера вывели строиться, арестантов уже
       стояло семеро, в три с половиной пары, спинами ко мне. Шес-
       теро из них были в истертых, все видавших русских солдатс-
       ких шинелях, в спины которых несмываемой белой краской было
       крупно въедено: "SU".Это значило "Soviet Union", я уже знал
       эту метку, не раз встречал ее на спинах наших русских воен-
       нопленных, печально-виновато бредших навстречу освободившей
       их армии. Их освободили, но не было взаимной радости в этом

                           - 119 -

       освобождении: соотечественники косились на них угрюмее, чем
       на немцев, а в недалеком тылу вот что, значит, было с ними:
       их сажали в тюрьму.
            Седьмой же арестант был гражданский немец в черной
       тройке, в черном пальто, в черной шляпе.Он был уже за пять-
       десят, высок, холен, с белым лицом, взращенным на беленькой
       пище.
            Меня поставили в четвертую пару, и сержант татарин, на-
       чальник конвоя, кивнул мне взять мой опечатанный, в стороне
       стоявший чемодан.В этом чемодане были мои офицерские вещи и
       все письменное, взятое при мне - для моего осуждения.
            То есть, как - чемодан? Он, сержант, хотел, чтобы я,
       офицер, взял и нес чемодан?то есть, громоздкую вещь, запре-
       щенную новым внутренним уставом? а рядом с порожними руками
       шли бы шесть рядовых? И - представитель побежденной нации?
            Так сложно я всего не выразил сержанту, но сказал:
            -Я - офицер.Пусть несет немец.
            Никто из арестантов не обернулся на мои слова: оборачи-
       ваться было воспрещено.Лишь сосед мой в паре, тоже SU, пос-
       мотрел на меня с удивлением (когда они покидали нашу армию,
       она еще была не такая).
            А сержант контрразведки не удивился.Хоть в глазах его
       я, конечно, не был офицер, но выучка его и моя совпадали.Он
       подозвал ни в чем не повинного немца и велел нести чемодан
       ему, благо тот и разговора нашего не понял.
            Все мы, остальные, взяли руки за спину (при военноплен-
       ных не было ни мешочка, с пустыми руками они с родины ушли,
       с пустыми и возвращались), и колонна наша из четырех пар в
       затылок тронулась.Разговаривать с конвоем нам не предстояло,
       разговаривать друг с другом было совершенно запрещено в пути
       ли, на привалах или на ночевках... Подследственные, мы долж-
       ны были идти как бы с незримыми перегородками, как бы удав-
       ленные каждый своей одиночной камерой.
            Стояли сменчивые ранне-весенние дни.То распространялся
       реденький туман, и жидкая грязца унывно хлюпала под нашими
       сапогами даже на твердом шоссе.То небо расчищалось, и мягко-
       желтоватое, еще неуверенное в своем даре солнце грело почти
       уже обтаявшие пригорки и прозрачным показывало нам мир, ко-
       торый надлежало покинуть.То налетал враждебный вихрь и рвал
       с черных туч как будто и не белый даже снег, холодно хлестал
       им в лицо, в спину, под ноги, промачивая шинели наши и пор-
       тянки.
            Шесть спин впереди, постоянных шесть спин.Было время
       разглядывать и разглядывать корявые безобразные клейма SU и
       лоснящуюся черную ткань на спине немца. Было время и переду-
       мать прошлую жизнь и осознать настоящую. А я - не мог. Уже
       перелобаненный дубиною - не осознавал.
            Шесть спин.Ни одобрения, ни осуждения не было в их по-
       качивании.
            Немец вскоре устал.Он перекладывал чемодан из руки в
       руку, брался за сердце, делал знаки конвою, что нести не мо-

                           - 120 -

       жет.И тогда сосед его в паре, военнопленный, Бог знает что
       отведавший только что в немецком плену (а может быть и мило-
       сердие тоже) - по своей воле взял чемодан и понес. 
            И несли потом другие военнопленные, тоже безо всякого
       приказания конвоя.И снова немец.
            Но не я.
            И никто не говорил мне ни слова.
            Как-то встретился нам долгий порожний обоз.Ездовые с
       интересом оглядывались, иные вскакивали на телегах во весь
       рост, пялились. И вскоре я понял, что оживление их и озлоб-
       ленность относились ко мне - я резко отличался от остальных:
       шинель моя была нова, долга, облегающе сшита по-фигуре, еще
       не спороты были петлицы, в проступившем солнце горели деше-
       вым золотом несрезанные пуговицы.Отлично видно было, что я -
       офицер, свеженький, только что схваченный.Отчасти, может
       быть, само это низвержение приятно взбудоражило их (какой-то
       отблеск справедливости), но скорее в головах их,начиненных
       политбеседами, не могло уместиться, что вот так могут взять
       и их командира роты, а решили они дружно, что я - с ТОЙ сто-
       роны.
            -Попался, сволочь власовская?!..Расстрелять его, гада!!
       - разгоряченно кричали ездовые в тыловом гневе (самый силь-
       ный патриотизм всегда бывает в тылу) и еще многое оснащали
       матерно.
            Я представлялся им неким международным ловкачом, кото-
       рого, однако, вот поймали - и теперь наступление на фронте
       пойдет еще быстрей, и война кончится раньше.
            Что я мог ответить им? Единое слово мне было запрещено,
       а надо каждому объяснить всю жизнь.Как оставалось мне дать
       им знать, что я - не диверсант? что я - друг им? что это
       из-за них я здесь? Я - улыбнулся...Глядя в их сторону, я
       улыбался им из этапной арестантской колонны! Но мои оскален-
       ные зубы показались им худшей насмешкой, и еще ожесточенней,
       еще яростней они выкрикивали мне оскорбления и грозили кула-
       ками.
            Я улыбался, гордясь, что арестован не за воровство, не
       за измену или дизертирство, а за то, что силой догадки про-
       ник в злодейские тайны Сталина.Я улыбался, что хочу и может
       быть еще смогу чуть подправить российскую нашу жизнь.
            А чемодан мой тем временем - несли...
            И я даже не чувствовал за то укора! И если б сосед мой,
       ввалившееся лицо которого обросло уже двухнедельной мягкой
       порослью, а глаза были переполнены страданием и познанием, -
       упрекнул бы меня сейчас яснейшим русским языком за то, что я
       унизил честь арестанта, обратясь за помощь к конвою, что я
       возношу себя над другими, что я надменен, - я НЕ ПОНЯЛ бы
       его! Я просто не понял бы - О ЧЕМ он говорит? Ведь я же -
       офицер!..
            Если бы семерым из нас надо было бы умереть на дороге,
       а восьмого конвой мог бы спасти - что мешало мне тогда воск-
       ликнуть: 

                           - 121 -

            -Сержант! Спасите -меня. Ведь я - офицер!...
            Вот что такое офицер, даже когда погоны его не голубые!
            А если еще голубые? Если внушено ему, что еще и среди
       офицеров он - соль? Что доверено ему больше других и знает
       он больше других и за все это он должен подследственному за-
       гонять голову между ногами и в таком виде пихать в трубу? 
            Отчего бы и не пихать?..
            Я приписывал себе бескорыстную самоотверженность. А
       между тем был - вполне подготовленный палач. И попади я в
       училище НКВД при Ежове - может быть у Берии я вырос бы как
       раз на месте?..
            Пусть захлопнет здесь книгу тот читатель, кто ждет, что
       она будет политическим обличением.
            Если б это так просто! - что где-то есть черные люди,
       злокозненно творящие черные дела, и надо только отличить их
       от остальных и уничтожить.Но линия, разделяющая добро и зло,
       пересекает сердце каждого человека. И кто уничтожит кусок
       своего сердца?..
            В течение жизни одного сердца эта линия перемещается на
       нем, то теснимая радостным злом, то освобождая пространство
       рассветающему добру.Один и тот же человек бывает в свои раз-
       ные возрасты, в разных жизненных положениях - совсем разным
       человеком.То к дьяволу близко.То и к святому.А имя - не ме-
       няется, и ему мы приписываем все.
            Завещал нам Сократ : Познай самого себя!
            И перед ямой, в которую мы уже собрались толкать наших
       обидчиков, мы останавливаемся, оторопев: да ведь это только
       сложилось так, что палачами были не мы, а они.
            А кликнул бы Малюта Скуратов  н а с  - пожалуй, и мы б 
       не сплошали!..
            От добра до худа один шаток, говорит пословица.
            Значит, и от худа до добра.
            Как только всколыхнулась в обществе память о тех безза-
       кониях и пытках, стали нам со всех сторон толковать, писать,
       возражать: ТАМ (в НКГБ - МГБ) были и хорошие!
            Их-то "хороших" мы знаем: это те, кто старым большеви-
       кам шептали "держись!" или даже подкладывали бутербродик, а
       остальных уж подряд пинали ногами. Ну, а выше партий - хоро-
       ших по-человечески - не было ли там? 
            Вообще б их там быть не должно: таких туда брать избе-
       гали, при приеме разглядывали.Такие сами исхитрялись, как бы
       отбиться.(20) Кто ж попадал по ошибке - или встраивался в
       эту среду или выталкивался ею, выживался, даже падал на
       рельсы сам. А все-таки - не оставалось ли?.. 
       -------------------------------------------------------------
            (20)Во время войны в Рязани один ленинградский летчик
       после госпиталя умолял в тубдиспансере: " найдите что-нибудь
       у меня! в ОРГАНЫ велят идти!" Изобрели ему рентгенологи ту-
       беркулезный инфильтрат - и сразу от него гебешники отказа-
       лись. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 122 -

            В Кишиневе молодой лейтенант-гебист приходил к Шипо-
       вальникову еще за месяц до его ареста: уезжайте, уезжайте,
       вас хотят арестовать! (сам ли? мать ли его послала спасти
       священника?) А после ареста досталось ему же и конвоировать
       отца Виктора.И горевал он: отчего ж вы не уехали?
            Или вот.Был у меня командир взвода лейтенант Овсянни-
       ков.Не было мне на фронте человека ближе. Полвойны мы ели с
       ним из одного котелка и под обстрелом едали, между двумя
       разрывами, чтоб суп не остывал.Это был парень крестьянский с
       душой такой чистой и взглядом таким непредвзятым, что ни
       училище то самое, ни офицерстово его нисколько не испорти-
       ли.Он и меня смягчал во многом.Все свое офицерство он пово-
       рачивал только на одно: как бы своим солдатам (а среди них -
       много пожилых) сохранить жизнь и силы.От него первого я уз-
       нал, что есть сегодня деревня и что такое колхозы.(Он гово-
       рил об этом без раздражения, без протеста, а просто - как
       лесная вода отражает деревья до веточки.) Когда меня посади-
       ли, он сотрясен был, писал мне боевую характеристику получ-
       ше, носил комдиву на подпись.Демобилизовавшись, он еще искал
       через родных - как бы мне помочь (а год был - 1947-й, мало
       чем отличался от 37-го!) Во многом из-за него я боялся на
       следствии, чтоб не стали читать мой "Военный дневник": там
       были его рассказы. - Когда я реабилитировался в 1957-м,
       очень мне хотелось его найти. Я помнил его сельский адрес.
       Пишу раз, пишу два - ответа нет. Нашлась ниточка, что он
       окончил Ярославский пединститут, оттуда ответили: "направлен
       на работу в органы госбезопасности".Здорово! Но тем интерес-
       ней! Пишу ему по городскому адресу - ответа нет. Прошло нес-
       колько лет, напечатан " Иван Денисович". Ну, теперь-то отзо-
       вется! Нет! Еще через три года прошу одного своего ярославс-
       кого корреспондента сходить к нему и передать письмо в руки.
       Тот сделал так, мне написал : "да он, кажется, и Ивана Дени-
       совича не читал..." И правда, зачем им знать, как осужденные
       там дальше?..В этот раз Овсянников смолчать уже не мог и
       отозвался: "После института предложили в органы, и мне пред-
       ставилось, что так же успешно будет и тут. (Что - успеш-
       но?..) Не преуспевал на новом поприще, кое-что не нрави-
       лось, но работаю "без палки" , если не ошибусь, то товарища
       не подведу. (Вот и оправдание - товарищество!) Сейчас уже не
       задумываюсь о будущем".
            Вот и все... А писем прежних он будто бы не получал. Не
       хочется ему встречаться. (Если бы встретились - я думаю, эту
       всю главу я написал бы получше.) Последние сталинские годы
       он был уже следователем. Те годы, когда закатывали по чет-
       вертной всем подряд. И как же все переверсталось там в соз-
       нании? Как затемнилось? Но помня прежнего родникового само-
       отверженного парня, разве я могу поверить, все бесповоротно?
       что не осталось в нем живых ростков?..
            Когда следователь Гольдман дал Вере Корнеевой подписы-
       вать 206-ю статью, она смекнула свои права и стала подробно
       вникать в дело по всем семнадцати участникам их "религиозной

                           - 123 -

       группы". Он рассвирепел, но отказать не мог. Чтоб не томить-
       ся с ней, отвел ее тогда в большую канцелярию, где сидело
       сотрудников разных с полдюжины, а сам ушел. Сперва Корнеева
       читала, потом как-то возник разговор, от скуки ли сотрудни-
       ков, - и перешла Вера к настоящей религиозной проповеди
       вслух. (А надо знать ее. Это - светящийся человек, с умом
       живым и речью свободной, хотя на воле была только слесарем,
       конюхом и домохозяйкой.) Слушали ее затаясь, изредка углуб-
       ляясь вопросами. Очень это было для них всех с неожиданной
       стороны. Набралась полная комната, и из других пришли. Пусть
       это были не следователи - машинистки, стенографистки, подши-
       ватели папок - но ведь их среда, Органы же, 1946 года. Тут
       не восстановить ее монолога, разное успела она сказать. И об
       изменниках родине - а почему их не было в Отечественную вой-
       ну 1812 года, при крепостном-то праве? Уж тогда естественно
       было им быть! Но больше всего она говорила о вере и верую-
       щих. РАНЬШЕ, говорила она, все ставилось у вас на разнуздан-
       ные страсти - " грабь награбленное", и тогда верующие вам
       естественно мешали. Но сейчас, когда вы хотите СТРОИТЬ и
       блаженствовать на этом свете - зачем же вы преследуете луч-
       ших своих граждан? Это для вас же - самый дорогой материал:
       ведь над верующим не надо контроля, и верующий не украдет, и
       не отлынет от работы. А вы думаете построить справедливое
       общество на шкурниках и завистника? У вас все и разваливает-
       ся. Зачем вы плюете в души лучших людей? Дайте церкви истин-
       ное отделение , не трогайте ее, вы на этом не потеряете! Вы
       материалисты? Так положитесь на ход образования - что, мол,
       оно развеет веру. А зачем арестовывать? - Тут вошел Гольдман
       и грубо хотел оборвать. Но все закричали на него : "Да затк-
       нись ты!..Да замолчи!..Говори, говори, женщина!" (А как наз-
       вать ее? Гражданка? Товарищ? Это все запрещено, запуталось в
       условностях. Женщина! Так, как Христос обращался, не оши-
       бешься.) И Вера продолжала при своем следователе!!
            Так вот эти слушатели Корнеевой в гебистской канцелярии
       - почему так живо легло к ним слово ничтожной заключенной?
            Тот же Д.П.Терехов до сих пор помнит своего первого
       приговоренного к смерти : "было жалко его". Ведь на чем-то
       сердечном держится эта память. (А с тех пор уже многих не
       помнит и счета им не ведет)(21) 
            Как не ледян надзорсостав Большого Дома - а самое внут-
       реннее ядрышко души, от ядрышка еще ядрышко - должно в нем
       -------------------------------------------------------------
            (21) С Тереховым - эпизод. Доказывая мне правоту судеб-
       ной системы при Хрущеве, энергично рубил рукой по настольно-
       му стеклу - и о край стекла рассек запястье. Позвонил, пер-
       сонал в струнке, дежурный офицер принес ему йод и перекись
       водорода. Продолжая беседу, он час беспомощно держал смочен-
       ную вату у рассечины: оказывается, кровь у него плохо свер-
       тывается. Так ясно показал ему Бог ограниченность человека!
       - а он судил, низсылал смертные приговоры на других... 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 124 -

       остаться? Рассказывает Н. П-ва, что как-то вела ее допрос
       бесстрастная немая безглазая ВЫВОДНАЯ - и вдруг где-то ря-
       дом с Большим Домом стали рваться бомбы, казалось - сейчас и
       на них. И выводная кинулась к своей заключенной и в ужасе
       обняла ее, ища человеческого слития и сочувствия. Но отбом-
       бились. И прежняя безглазость : "Возьмите руки назад! Прой-
       дите!"
            Конечно, эта заслуга невелика - стать человеком в пред-
       смертном ужасе. Как и не доказательство доброты - любовь к  
       своим детям ("он хороший семьянин" часто оправдывают негодя-
       ев).Председателя Верховного Суда И.Т.Голякова хвалят: любил
       копаться в саду, любил книги, ходил в букинистические мага-
       зины, хорошо знал Толстого, Короленко, Чехова, - и что ж у
       них перенял? сколько тысяч загубил? Или, например, тот пол-
       ковник, друг Иоссе, еще и во Владимирском изоляторе хохотав-
       ший, как он старых евреев запирал в погреб со льдом, - во
       всех беспутствах своих боялся, чтоб только не узнала жена:
       она верила в него, считала благородным, и он этим дорожил.
       Но смеем ли мы принять это чувство за плацдармик добра на
       его сердце?
            Почему так цепко уже второе столетие они дорожат цветом
       небес? При Лермонтове были - "и вы, мундиры голубые!", потом
       были голубые фуражки, голубые погоны, голубые петлицы, им
       велели быть не такими заметными, голубые поля все прятались
       от народной благодарности, все стягивались на их головах и
       плечах - и остались кантиками, ободочками узкими, - а  все-
       таки голубыми! 
            Это - только ли маскарад?
            Или всякая чернота должна хоть изредка причащаться неба?
            -Красиво бы думать так.Но когда узнаешь, в какой форме
       тянулся к святому , например, Ягода...Рассказывает очевидец
       (из окружения Горького, в то время близкого к Ягоде): в по-
       местье Ягоды под Москвой в предбаннике стояли иконы - специ-
       ально для того, что Ягода со товарищами, раздевшись , стре-
       ляли в них из револьверов, а потом шли мыться...
            Как это понять: ЗЛОДЕЙ? Что это такое? Есть ли это на
       свете? 
            Нам бы ближе сказать, что не может их быть, что нет их.
       Допустимо сказке рисовать злодеев - для детей,для простоты
       картины. А когда великая мировая литература прошлых веков
       выдувает и выдувает нам образы густочерных злодеев - и Шекс-
       пир, и Шиллер, и Диккенс - нам это кажется отчасти уже бала-
       ганным, неловким для современного восприятия. И главное: как
       нарисованы эти злодей? Их злодеи отлично сознают себя злоде-
       ями и душу свою - черной. Так и рассуждают: не могу жить,
       если не делаю зла. Дай-ка я натравлю отца на брата! Дай-ка
       упьюсь страданиями жертвы! Яго отчетливо называет свои цели
       и побуждения - черными, рожденными ненавистью.
            Нет, так не бывает! Чтобы делать зло, человек должен
       прежде осознать его как добро или как осмысленное закономер-
       ное действие. Такова, к счастью, природа человека, что он

                           - 125 -

       должен искать оПРАВДАние своим действиям.
            У Макбета слабы были оправдания - и загрызла его со-
       весть. Да и Яго - ягненок. Десятком трупов обрывалась фанта-
       зия и душевные силы шекспировских злодеев. Потому что у них
       не было   и д е о л о г и и .
            Идеология! - это она дает искомое оправдание злодейст-
       ву и нужную долгую твердость злодею.Та общественная теория,
       которая помогает ему перед собой и перед другими обелять
       свои поступки, и слышать не укоры, не проклятья, а хвалы и
       почет. Так инквизиторы укрепляли себя христианством, завое-
       ватели - возвеличением родины, колонизаторы - цивилизацией,
       нацисты - расой, якобинцы (ранние и поздние ) -равенством,
       братством, счастьем будущих поколений.
            Благодаря ИДЕОЛОГИИ досталось 20-му веку испытать зло-
       действо миллионное. Его не опровергнуть, не обойти, не за-
       молчать - и как же при этом осмелимся мы настаивать, что
       злодеев - не бывает? А кто ж эти миллионы уничтожал? А без
       злодеев  - Архипелага бы не было.
            Прошел слух в 18-м - 20-м годах, будто Петроградская ЧК
       и Одесская своих осужденных не всех расстреливали, а некото-
       рыми кормили (живьем) зверей городских зверинцев. Я не знаю,
       правда это или навет, и если были случаи, то сколько. Но я и
       не стал бы изыскивать доказательств: по обычаю голубых кан-
       тов я предложил бы им доказать нам что это невозможно. А где
       же в условиях голода тех лет доставать пищу для зверинца?
       Отрывать у рабочего класса? Этим врагам все равно умирать -
       отчего ж бы смертью своей им не поддержать зверохозяйства
       Республики и так способствовать нашему шагу в будущее? Разве
       это - не целесообразно?
            Вот та черта, которую не переступить шекспировскому
       злодею, но злодей с идеологией переходит ее - и глаза его
       остаются ясны.
            Физика знает  п о р о г о в ы е   величины или явления. 
       Это такие, которых вовсе нет, пока не перейден некий, приро-
       де известный, природою зашифрованный ПОРОГ. Сколько не свети
       желтым светом на литий - он не отдает электронов, а вспыхнул
       слабый голубенький - и вырваны (переступлен порог фотоэффек-
       та)! Охлаждай кислород за сто градусов, сжимай любым давле-
       нием - держится газ, не сдается! Но переступлено сто восем-
       надцать - и потек, жидкость.
            И, видимо , злодейство есть тоже величина пороговая.
       Да, колеблется, мечется человек всю жизнь между злом и доб-
       ром, оскользается, срывается, карабкается, раскаивается,
       снова затемняется - но пока не переступлен порог злодейства
       - в его возможностях возврат, и сам он - еще в объеме нашей
       надежды. Когда же густотою злых поступков или какой-то сте-
       пенью их или абсолютностью власти он вдруг переходит через
       порог - он ушел из человечества. И может быть - без возврата.

                                  *
                                 * *

                           - 126 -

            Представление о справедливости в глазах людей исстари
       складывается из двух половин: добродетель торжествует, а по-
       рок наказан.
            Посчастливилось нам дожить до такого времени, когда
       добродетель хоть и не торжествует, но и не всегда травится
       псами. Добродетель битая, хилая, теперь допущена войти в
       своем рубище, сидеть в уголке, только не пикать.
            Однако никто не смеет обмолвиться о пороке. Да, над
       добродетелью измывались, но порока при этом- не было.
       Да, сколько-то миллионов спущено под откос - а виновных в 
       этом не было. И если кто только икнет: "а как же те, кто..." 
       - ему со всех сторон укоризненно, на первых порах дружелюби-
       во: " ну что-о вы, товарищи! ну зачем же старые раны трево-
       жить?! (22) А потом и дубинкой: "Цыц, недобитые! Нареабилити-
       ровали вас!"
            И вот в Западной Германии к 1966 году осуждено ВОСЕМЬ-
       ДЕСЯТ ШЕСТЬ ТЫСЯЧ преступных нацистов (23) - и мы захлебыва-
       емся, мы страниц газетных и радиочасов на это не жалеем, мы
       и после работы остаемся на митинг и проголосуем: МАЛО!И 86
       тысяч - мало! и 20 лет - мало! продолжить!
            А у нас осудили (по рассказам Военной Коллегии ВерхСу-
       да) - около ДЕСЯТИ ЧЕЛОВЕК.
            То, что за Одером, за Рейном - это нас печет. А то, что
       в Подмосковье и под Сочами за зелеными заборами, а то, что
       убийцы наших мужей и отцов ездят по нашим улицам и мы им до-
       рогу уступаем - это нас не печет, не трогает, это - "старое
       ворошить".
            А между тем если 86 тысяч западно-германских перевести
       на нас по пропорции, это было бы для нашей страны ЧЕТВЕРТЬ
       МИЛЛИОНА! 
            Но и за четверть столетия мы никого их не нашли, мы ни-
       кого их не вызвали в суд, мы боимся разбредить их раны. И
       как символ их всех живет на улице Грановского 3 самодоволь-
       ный, тупой, до сих пор ни в чем не убедившийся Молотов, весь
       пропитанный нашей кровью, и благородно переходит тротуар
       сесть в длинный широкий автомобиль.
            Загадка, которую не нам, современникам, разгадать: ДЛЯ
       ЧЕГО Германии дано наказать своих злодеев, а России - не да-
       но? Что ж за гибельный путь будет у нас, если не дано нам
       очиститься от этой скверны, гниющей в нашем теле? Чему же
       сможет Россия научить мир?
       -------------------------------------------------------------
            (22)Даже по "Ивану Денисовичу" голубые пенсионеры имен-
       но в том и возражали: зачем же раны бередить у   т е х ,к т о
       в   л а г е р е    с и д е л ? Мол, ИХ надо поберечь!
            (23)А в Восточной - не слышно, значит   п е р е к о в а-
       л и с ь , ценят их на государственной службе.
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 127 -

            В немецких судебных процессах то там, то сям, бывает
       дивное явление: подсудимый берется за голову, отказывается
       от защиты и ни о чем не просит больше суд. Он говорит, что
       череда его преступлений, вызванная и проведенная перед ним
       вновь, наполняет его отвращением и он не хочет больше жить.
            Вот высшее достижение суда: когда порок настолько осуж-
       ден, что от него отшатывается и преступник.
            Страна, которая восемьдесят шесть тысяч раз с помоста
       судьи осудила порок (и бесповоротно осудила его в литературе
       и среди молодежи) - год за годом, ступенька за ступенькой
       очищается от него.
            А что делать нам? .. Когда-нибудь наши потомки назовут
       несколько наших поколений - поколениями слюнтяев: сперва мы
       покорно позволяли избивать нас миллионами, потом мы заботли-
       во холили убийц в их благополучной старости.
            Что же делать, если великая традиция русского покаяния
       им непонятна и смешна? что же делать, если животный страх
       перенести даже сотую долю того, что они причиняли другим,
       перевешивает в них всякую наклонность к справедливости? Если
       жадной охапкой они держатся за урожай благ, взращенный на
       крови погибших?
            Разумеется, те, кто крутил ручку мясорубки, ну хотя бы
       в тридцать седьмом году, уже немолоды, им от пятидесяти до
       восьмидесяти лет, всю лучшую пору свою они прожили безбедно,
       сытно, в комфорте - и всякое РАВНОЕ возмездие опоздало, уже
       не может совершиться над ними.
            Но пусть мы будем великодушны, мы не будем расстрели-
       вать их, мы не будем наливать их соленой водой, обсыпать
       клопами, взнуздывать в "ласточку", держать на бессонной
       выстойке по неделе, ни бить их сапогами, ни резиновыми ду-
       бинками, ни сжимать череп железным кольцом, ни втеснять их в
       камеру как багаж, чтоб лежали один на другом, - ничего из
       того, что делали они! Но перед страной нашей и перед нашими
       детьми мы обязаны ВСЕХ РАЗЫСКАТЬ И ВСЕХ СУДИТЬ! Судить уже
       не столько их, сколько их преступления. Добиться, чтоб каж-
       дый из них хотя бы сказал громко: 
            -Да, я был палач и убийца.
            И если б это было произнесено в нашей стране ТОЛЬКО
       четверть миллиона раз (по пропорции, чтоб не отстать от За-
       падной Германии) - так может быть и хватило бы?
            В 20 веке нельзя же десятилетиями не различать, что та-
       кое подсудное зверство и что такое "старое", которое "не на-
       до ворошить"! 
            Мы должны осудить публично самую ИДЕЮ расправы одних
       людей над другими! Молча о пороке, вгоняя его в туловище,
       чтоб только не выпер наружу, - мы СЕЕМ его, и он еще тыся-
       чекратно взойдет в будущем. Не наказывая, даже не порицая
       злодеев, мы не просто оберегаем их ничтожную старость - мы
       тем самым из-под новых поколений вырываем всякие основы
       справедливости. Оттого-то они "равнодушные" и растут, а не
       из-за "слабости воспитательной работы". Молодые усваивают,

                           - 128 -

       что подлость никогда на земле не наказуется, но всегда при-
       носит благополучие. 
            И неуютно же, и страшно будет в такой стране жить!

                      ---------------------------

                           - 129 -

                               \/

                 ПЕРВАЯ КАМЕРА - ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

            Это как же понять - камера и вдруг любовь?..Ах вот, на-
       верно: в ленинградскую блокаду тебя посадили в Большой Дом?
       Тогда понятно, ты потому еще и жив, что тебя туда сунули.Это
       было лучшее место Ленинграда - и не только для следователей,
       которые и жили там, и имели в подвалах кабинеты на случай
       обстрелов.Кроме шуток, в Ленинграде тогда не мылись, черной
       корой были закрыты лица, а в Большом Доме арестанту давали
       горячий душ каждый день.Ну,правда, отапливали только коридо-
       ры для надзирателей, камеры не отапливали, но ведь в камере
       был и действующий водопровод, и уборная - где это еще в Ле-
       нинграде?А хлеба, как и на воле, сто двадцать пять.Да ведь
       еще раз в день - суповый отвар на битых лошадях! и один раз
       кашица!
            Позавидовала кошка собачьему житью! А - карцер? А -
       вышка? Нет, не поэтому.
            Не поэтому...
            Сесть-перебирать, зажмурив глаза: в скольких камерах
       пересидел за свой срок! Даже трудно их счесть. И в каждой -
       люди,люди...В иной два человека, а в той - полтораста.Где
       просидел пять минут, где - долгое лето.
            Но всегда изо всех на особом счету - первая камера, в
       которой ты встретил себе подобных, с обреченной той же судь-
       бой. Ты ее будешь всю жизнь вспоминать с таким волнением,
       как разве еще только - первую любовь.И люди эти,разделившие
       с тобой пол и воздух каменного кубика в дни, когда всю жизнь
       ты передумывал по-новому -эти люди еще когда-то вспомнятся
       тебе как твои семейные.
            Да в те дни - они только и были твоей семьей.
            Пережитое в первой следственной камере не имеет ничего
       сходного во всей твоей жизни ДО, во всей твоей жизни ПОСЛЕ .
       Пусть тысячелетиями стоят тюрьмы до тебя и еще сколько-то
       после (хотелось бы думать,что - меньше...) - но единственна
       и неповторима именно та камера, в которой ты проходил следс-
       твие.
            Может быть, она ужасна была для человеческого существа.
       Вшивая клопяная кутузка без окна, без вентиляции, без нар -
       грязный пол, коробка называемая КПЗ - при сельсовете, мили-
       ции, при станции или в порту (1) (КПЗ и ДПЗ - их-то больше
       всего рассеяно по лику нашей земли, в них-то и масса). "Оди-
       ночка" архангельской тюрьмы, где стекла замазаны суриком,
       чтобы только багровым входил к вам изувеченный божий свет и
       постоянная лампочка в пятнадцать ватт вечно горела бы с по-
       толка. Или "одиночка" в городе Чойболсане, где на шести
       квадратных метрах пола вы месяцами сидели четырнадцать чело-
       век впритиску и меняли поджатые ноги по команде. Или одна из
       лефортовских "психических" камер, вроде 3-й, окрашенная в

                           - 130 -

       черный цвет и тоже с круглосуточной двадцативаттной лампоч-
       кой, а остальное - как в каждой лефортовской: асфальтовый
       пол; кран отопления в коридоре, в руках надзирателя;а глав-
       ное - многочасовой раздирающий рев (от аэродинамической тру-
       бы соседнего ЦАГИ, но поверить нельзя, что - не нарочно),
       рев, от которого миска с кружкой, вибрируя, съезжает со сто-
       ла, рев, при котором бесполезно разговаривать, но можно
       петь во весь голос, и надзиратель не слышит - а когда стиха-
       ет рев, наступает блаженство высшее, чем воля.
            Но не пол же тот грязный, не мрачные стены, не запах
       параши ты полюбил - а вот этих самых,с кем ты поворачивался
       по команде: что-то между вашими душами колотившееся;их уди-
       вительные иногда слова; и родившиеся в тебе именно там такие
       освобожденные плавающие мысли, до которых недавно не мог бы 
       ты ни подпрыгнуть, ни вознестись.
            Еще до той первой камеры тебе что стоило пробиться! Те-
       бя держали в яме, или в боксе, или в подвале. Тебе никто
       слова человеческого не говорил, на тебя человеческим взором
       никто не глянул - а только выклевывали железными клювами из
       мозга твоего и из сердца, ты кричал, ты -стонал- а они смея-
       лись.
            Ты неделю или месяц был одинешенек среди врагов, и уже
       расставался с разумом и жизнью;и уже с батареи отопления па-
       дал так, чтобы голову размозжить о чугунный конус слива,(2) 
       - и вдруг ты жив, и тебя привели к твоим друзьям. И разум -
       вернулся к тебе.
            Вот что такое первая камера!
            Ты этой камеры ждал, ты мечтал о ней почти как об осво-
       бождении,- а тебя закатывали из щели да в нору, из Лефортова
       да в какую-нибудь чертову легендарную Сухановку.
            Сухановка - это та страшная тюрьма, которая только есть
       у МГБ. Ею пугают нашего брата, ее имя выговаривают следова-
       тели со зловещим шипением. (А кто там был - потом не допро-
       сишься: или бессвязный бред несут или нет их в живых).
            Сухановка - это бывшая Екатерининская пустынь, два кор-
       пуса - срочный и следственный из 68 келий. Везут туда ворон-
       ками два часа, и мало кто знает, что тюрьма эта - в несколь-
       ких километрах от Горок Ленинских и от бывшего имения Зинаи-
       ды Волконской.Там прелестная местность вокруг.
            Принимаемого арестанта там оглушают стоячим карцером
       -опять же узким таким, что если стоять ты не в силах, оста-
       ется висеть на упертых коленях, больше никак. В таком карце-
       ре держат и больше суток - чтобы дух твой смирился. Кормят в
       -------------------------------------------------------------
            (1) КПЗ (ДПЗ) -Камеры (Дом) предварительного заключе-
       ния. То есть, не там, где отбывают срок, а где проходят
       следствие. 
       ------------------------------------------------------------- 

            (2)Александр Должин.
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 131 -

       Сухановке нежной вкусной пищей, как больше нигде в МГБ - а
       потому что носят из дома отдыха архитекторов, не держат для
       свиного пойла отдельной кухни.Но то, что съедает один архи-
       тектор - и картошечку поджаренную и биточек, делят здесь на
       двенадцать человек. И оттого ты не только вечно голоден, как
       везде, но растравлен больнее.  
            Камеры-кельи там устроены все на двоих, но подследст-
       венных держат чаще по одному. Камеры там - полтора метра на
       два.(3) В каменный пол вварены два круглых стулика, как пни,
       и на каждый пень, если надзиратель отопрет в стене английс-
       кий замок, отпадает из стены на семь ночных часов (то есть,
       на часы следствия,днем его там не ведут вообще) полка и сва-
       ливается соломенный матрасик размером на ребенка. Днем стулик 
       освобождается, но сидеть на нем нельзя. Еще на четырех стоя-
       чих трубах лежит как доска гладильная - стол. Форточка всег-
       да закрыта, лишь утром на десять минут надзиратель открывает
       ее штырем. Стекло маленького окна заарматурено. Прогулок не
       бывает никогда, оправка - только в шесть утра, то есть, ког-
       да ничьему желудку она еще не нужна, вечером ее нет. На от-
       сек в семь камер приходится два надзирателя, оттого глазок
       смотрит на тебя так часто, как надо надзирателю шагнуть мимо
       двух дверей к третьей. В том и цель беззвучной Сухановки: не
       оставить тебе ни минуты сна, ни минут, украденных для част-
       ной жизни - ты всегда смотришься и всегда во власти. 
            Но если ты прошел весь поединок с безумием, все искусы
       одиночества и устоял - ты заслужил свою первую камеру! И те-
       перь ты в ней заживишься душой. 
            И если ты быстро сдался, во всем уступил и предал всех
       - тоже ты теперь созрел для своей первой камеры; хотя для
       тебя же лучше не дожить бы до этого счастливого мига, а уме-
       -------------------------------------------------------------
            (3) А точней 156 см на 209 см. Откуда это известно? Это
       торжество инженерного расчета и сильной души, не сломленной
       Сухановкой - это посчитал Ал-др Д. Он не давал себе сойти с
       ума и пасть духом, для того старался больше считать. В Ле-
       фортово он считал шаги, переводил их на километры, по карте
       вспоминал, сколько километров от Москвы до границы, сколько
       потом через всю Европу, сколько через весь Атлантический
       океан. Он имел такой стимул: мысленно вернуться домой в Аме-
       рику; и за год лефортовской одиночки спустился на дно Атлан-
       тики, как его взяли в Сухановку. Здесь, понимая, что мало
       кто об этой тюрьме расскажет (наш рассказ - весь от него),
       он изобретал, как ему вымерить камеру.На дне тюремной миски
       он прочел дробь 10/22 и догадался, что "10" означает диаметр
       дна, а "22" - диаметр развала. Затем он из полотенца вытянул
       ниточку, сделал метр и так все замерил. Потом он стал изоб-
       ретать, как можно спать с т о я , упершись коленом в стулик
       и чтоб надзирателю казалось, что глаза твои открыты. Изобрел
       - и только поэтому не сошел с ума. (Рюмин держал его месяц
       на бессоннице.) 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 132 -

       реть победителем в подвале, не подписав ни листа.
            Сейчас ты увидишь впервые - не врагов. Сейчас ты уви-
       дишь впервые - других живых, (4) кто тоже идет твоим путем
       и кого ты можешь объединить с собою радостным словом МЫ.
            Да,это слово, которое ты, может быть, презирал на воле,
       когда им заменили твою личность (" мы все, как один!..мы го-
       рячо негодуем!.. мы требуем!..мы клянемся!..") - теперь отк-
       рывается тебе как сладостное: ты не один на свете! Есть еще
       мудрые духовные существа - ЛЮДИ!!

                                     *
                                    * *

            После четырех суток моего поединка со следователем,
       дождавшись, чтоб я в своем ослепительном электрическом боксе
       лег по отбою, надзиратель стал отпирать мою дверь. Я все
       слышал, но прежде, чем он скажет: "Встаньте! На допрос!",
       хотел еще три сотых доли секунды лежать головой на подушке
       и воображать,что я сплю. Однако, надзиратель сбился с зау-
       ченного: "Встаньте! Соберите постель!"
            Недоумевая и досадуя, потому что это было время самое
       драгоценное, я намотал портянки, надел сапоги, шинель, зим-
       нюю шапку, охапкой обнял казенный матрас. Надзиратель на цы-
       почках, все время делая мне знаки, чтоб я не шумел, повел
       меня могильно-бесшумным коридором четвертого этажа Лубянки
       мимо стола корпусного, мимо зеркальных номеров камер и олив-
       ковых щитков, опущенных на глазки, и отпер мне камеру 67. Я
       вступил, он запер за мной тотчас. 
            Хотя после отбоя прошли каких-нибудь четверть часа, но
       у подследственных такое хрупкое ненадежное время сна и так
       мало его, что жители 76-й камеры к моему приходу уже спали
       на металлических кроватях, положив руки сверх одеяла.(5) 
      ----- -------------------------------------------------------
             (4)Если в Большом Доме в ленинградскую блокаду - то,
       может быть и людоедов: кто ел человечину, торговал челове-
       ческой печенью из прозекторской. Их, почему-то держали в МГБ
       вместе с политическими. 
            (5)Разные притеснительные меры, в дополнение к старым
       тюремным, изобретались во Внутренних тюрьмах ГПУ-НКВД-КГБ
       постепенно. Кто сидел тут в начале 20-х годов не знали этой
       меры, да и свет на ночь тогда тушился,по-людски. Но свет
       стали держать с логическим обоснованием: чтобы видеть заклю-
       ченных во всякую минуту ночи (а когда для осмотра зажигали,
       так было еще хуже).Руки же велено было держать поверх одеяла
       якобы для того, чтобы заключенный не мог удавиться под одея-
       лом и так уклониться от справедливого следствия. При опытной
       проверке оказалось, что человеку зимой всегда хочется руку
       эту спрятать, угреть - и потому мера окончательно утверди-
       лась. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 133 -

       От звука отпираемой двери все трое вздрогнули и мгновенно
       подняли головы. Они тоже ждали, кого на допрос. 
            И эти три испуганно-поднятые головы, эти три небритых,
       мятых, бледных лица показались мне такими человеческими, та-
       кими милыми, что я стоял, обняв матрас, и улыбался от
       счастья. И они - улыбнулись. И какое ж это было забытое вы-
       ражение! - а всего за недельку!
            - С воли? - спросили меня. (Обычный первый вопрос но-
       вичку).
            -Не-ет, - ответил я. (Обычный первый ответ новичка).
            Они имели в виду, что я наверно арестован недавно и,
       значит с воли. Я же после девяноста шести часов следствия
       никак не считал, что я с "воли", разве я еще не испытанный
       арестант?..И все-таки я был с воли! И безбородый старичок с
       черными очень живыми бровями уже спрашивал меня о военных и
       политических новостях. Потрясающе! - хотя были последние
       числа февраля, но они ничего не знали ни о Ялтинской конфе-
       ренции, ни об окружении Восточной Пруссии, ни вообще о нашем
       наступлении под Варшавой с середины января, ни даже о де-
       кабрьском плачевном отступлении союзников. По инструкции
       подследственные не должны были ничего узнавать о внешнем ми-
       ре - и вот они ничего не знали!
            Я готов был полночи теперь им обо всем рассказывать - с
       гордостью, будто все победы и охваты были делом моих собст-
       венных рук. Но тут дежурный надзиратель внес мою кровать, и
       надо было бесшумно ее расставить. Мне помогал парень моего
       возраста, тоже военный: его китель и пилотка летчика висели
       на столбике кровати. Он еще раньше старичка спросил меня -
       только не о войне, а о табаке. Но как ни был я растворен ду-
       шой навстречу моим новым друзьям и как ни мало было произне-
       сено слов за несколько минут, - чем-то чужим повеяло на меня
       от этого моего ровесника и софронтовика, и для него я замк-
       нулся сразу и навсегда. 
            (Я еще не знал ни слова " наседка", ни - что в каждой
       камере она должна быть, я вообще не успел еще обдумать и
       сказать, что этот человек, Георгий Крамаренко, не нравится
       мне - а уже сработало во мне духовное реле, реле-узнаватель,
       и навсегда закрыло меня для этого человека. Я не стал бы
       упоминать такого случая, будь он единственным. Но работу
       этого реле-узнавателя внутри меня я скоро с удивлением, с
       восторгом и тревогой стал ощущать как постоянное природное
       свойство. Шли годы, я лежал на одних нарах, шел в одном
       строю, работал в одних бригадах со многими сотнями людей, и
       всегда этот таинственный реле-узнаватель, в создании которо-
       го не было моей заслуги ни черточки, срабатывал, прежде, чем
       я вспоминал о нем, срабатывал при виде человеческого лица,
       глаз, при первых звуках голоса - и открывал меня этому чело-
       веку нараспашку, или только на щелочку, или глухо закрывал.
       Это было всегда настолько безошибочно, что возня оперуполно-
       моченных со снаряжением стукачей стала казаться мне козявоч-
       ной: ведь у того, кто взялся быть предателем, это явно всег-

                           - 134 -

       да на лице, и в голосе, у иных как будто ловко-противоречиво -
       а нечисто. И, напротив, узнаватель помогал мне отличать тех,
       кому можно с первых минут знакомства открывать сокровенней-
       шее, глубины и тайны, за которые рубят головы. Так прошел я
       восемь лет заключения, три года ссылки, еще шесть лет под-
       польного писательства, ничуть не менее опасных, - и все сем-
       надцать лет опрометчиво открывался десяткам людей - и не ос-
       тупился ни разу! - Я не читал нигде об этом и пишу здесь для
       любителей психологии. Мне кажется, такие духовные устройства
       заключены во многих из нас, но, люди слишком технического и
       умственного века, мы пренебрегаем этим чудом, не даем ему
       развиться в нас).
            Кровать мы расставили - и тут бы мне рассказывать (ко-
       нечно, шепотом и лежа, чтобы сейчас же из этого уюта не отп-
       равиться в карцер), но третий наш сокамерник, лет средних, а
       уже с белыми иголочками сединок на стриженной голове, смот-
       ревший на меня не совсем довольно, сказал с суровостью, ук-
       рашающей северян: 
            -Завтра.Ночь для сна. 
            И это было самое разумное.Любого из нас в любую минуту
       могли выдернуть на допрос и держать там до шести утра, когда
       следователь пойдет спать, а здесь уже спать запретится.
            Одна ночь непотревоженного сна была важнее всех судеб
       планеты!
            И еще одно, препятствующее, но не сразу уловимое, я
       ощутил с первых фраз своего рассказа, однако не дано мне бы-
       ло так рано его назвать: что наступила (с арестом каждого из
       нас )   мировая переполюсовка или оборот всех понятий на сто
       восемьдесят градусов, и то, что с таким упоением я начал
       рассказывать - может быть для нас-то совсем не было радост-
       ным.
            Они отвернулись, накрыли носовыми платками глаза от
       двухсотваттной лампочки, обмотали полотенцами верхнюю руку,
       зябнущую поверх одеяла, нижнюю воровски припрятали и засну-
       ли. 
            А я лежал, переполненный праздником быть с людьми. Ведь
       час назад я не мог рассчитывать, что меня сведут с кем-ни-
       будь. Я мог и жизнь кончить с пулей в затылке (следователь 
       все время мне это обещал ), так никого и не повидав. Надо
       мной по-прежнему висело следствие, но как оно сильно отсту-
       пило! Завтра буду рассказывать я (не о своем деле, конечно),
       завтра будут рассказывать они - что за интересный будет
       завтра день, один из самых лучших в жизни! (Вот это сознание
       у меня очень раннее и очень ясное: что тюрьма для меня не
       пропасть, а важнейший излом жизни).
            Каждая мелочь в камере мне интересна, куда девался сон,
       и, когда глазок не смотрит, я украдкой изучаю. Вон, вверху
       одной стены, небольшое углубление в три кирпича, и висит на
       нем синяя бумажная шторка. Уже мне успели ответить: это ок-
       но, да! - в камере есть окно! - а шторка - противовоздушная
       маскировка. Завтра будет слабенький дневной свет, и среди

                           - 135 -

       дня на несколько минут погасят режущую лампу. Как это много!
       - днем жить при дневном свете! 
            Еще в камере - стол. На нем, на самом видном месте -
       чайник, шахматы, стопочка книг. (Я еще не знал, почему на
       самом видном. Оказывается, опять-таки по лубянскому распо-
       рядку: в кажеминутное заглядывание свое через глазок надзи-
       ратель должен убедиться, что нет злоупотреблений этими дара-
       ми администрации, что чайником не долбят стену; что никто не
       глотает шахмат, рискуя рассчитаться и перестать быть гражда-
       нином СССР; и никто не управился подпалить книг в намерении
       сжечь тюрьму. А собственные очки арестантов признаны оружи-
       ем настолько опасным, что даже и на столе нельзя лежать им
       ночью, администрация забирает их до утра).
            Какая же уютная жизнь! - шахматы, книги, пружинные кро-
       вати, добротные матрасы, чистое белье. Да я за всю войну не
       помню, чтобы так спал. Натертый паркетный пол. Почти четыре
       шага можно сделать в прогулке от окна до двери. Нет, таки
       эта центральная политическая тюрьма - чистый курорт.
            И снаряды не падают...Я вспомнил то их высокое хлюпанье
       через голову, то нарастающий свист и кряхт разрыва.И как
       нежно посвистывают мины. И как все сотрясается от четырех  
       кубышек скрипуна. Я вспомнил сырую слякоть под Вормдитом,
       откуда меня арестовали и где наши сейчас месят грязь и мок-
       рый снег, чтоб не выпустить немцев из котла. 
            Черт с вами, не хотите, чтоб я воевал - не надо.

                                     *
                                    * *

            Среди многих потерянных мерок мы потеряли еще и такую:
       высокостойкости тех людей, которые прежде нас говорили и пи-
       сали по-русски.Странно, что они почти не описаны в нашей до-
       революционной литературе. Изредка только донесется до нас их
       дыхание - то от Цветаевой, то от "матери Марии".(6) Они ви-
       дели слишком многое, чтобы выбрать одно. Они тянулись к воз-
       вышенному слишком сильно, чтобы крепко стоять на земле.Перед 
       падением обществ бывает такая мудрая прослойка думающих -
       думающих и только. И как над ними не гоготали! Как не перед-
       разнивали их! У людей прямолинейного дела и действия они как
       будто в горле стояли. Не досталось им и клички другой как
       г н и л ь .
            Потому что эти люди были- цвет преждевременный слишком
       тонкого аромата, вот и пустили их под косилку. 
            В личной жизни они особенно были беспомощны: ни гнуть-
       ся, ни притворяться, ни ладить, что ни слово- мнение, порыв,
       -------------------------------------------------------------
            (6)Ее "Воспоминания о Блоке."
            (7)Я робею сказать, но перед семидесятыми годами века
       эти люди как будто выныривают вновь.Это удивительно.На это
       почти и нельзя было надеяться. 
       -------------------------------------------------------------

                           - 136 -

       протест.Таких-то как раз косилка подбирает. Таких-то как раз
       соломорезка крошит.(7)
            Вот через эти самые камеры проходили они. Но стены ка-
       мер - с тех пор тут и сдирались обои, и штукатурилось, и бе-
       лилось, и красилось не раз - стены камер не отдавали нам ни-
       чего из прошлого (они, наоборот, сами микрофонами насторажи-
       вались нас послушать). О прежнем населении этих камер, о
       разговорах, которые тут велись, о мыслях, с которыми отсюда
       уходили на расстрел и на Соловки - нигде ничего не записано,
       не сказано - и тома такого, стоящего сорока вагонов нашей
       литературы, наверно уже и не будет.
            А те, кто еще живы, рассказывают нам пустяки всякие:
       что раньше тут были топчаны деревянные, а матрасы набиты со-
       ломой. Что прежде, чем намордники поставили на окне, стекла
       уже были замазаны мелом до самого верха - еще в 20-м году.А
       намордники - в 1923-м точно уже были (а мы-то их дружно при-
       писывали Берии). К перестукиваниям, говорят, тут в 20-е го-
       ды еще относились свободно: еще как-то жила эта нелепая тра-
       диция из царских тюрем, что если заключенному не перестуки-
       ваться, так что ему и делать? И вот еще: все двадцатые годы
       сплошь надзиратели здесь были - латыши (из стрелков латышс-
       ких и помимо), и еду раздавали рослые латышки.
            Оно-то пустяки-пустяки, а над чем и задумаешься. 
            Мне самому в эту главную политическую тюрьму Союза
       очень было нужно, спасибо, что привезли: я о Бухарине много
       думал, мне хотелось это все представить. Однако, ощущение
       было, что мы идем уже в окосках, что хороши б мы были и в
       любой областной внутрянке.(8) А тут - чести много.
            Но с теми, кого я тут застал, нельзя было соскучиться.
       Было кого послушать, было кого посравнить.
            Того старичка с живыми бровями (да в шестьдесят три го-
       да он держался совсем не старичком) звали Анатолий Ильич
       Фастенко. Он очень украшал нашу лубянскую камеру - и как
       хранитель старых русских тюремных традиций и как живая исто-
       рия русских революций. Тем, что береглось в его памяти, он
       как бы придавал масштаб всему происшедшему и происходящему.
       Такие люди не только в камере ценны, их в целом обществе
       очень не достает. 
            Фамилию Фастенко мы тут же, в камере, прочли в попав-
       шейся нам книге о революции 1905 года.Фастенко был таким
       давнишним социал-демократом, что уже, кажется, и переставал
       им быть.
            Свой первый тюремный срок он получил еще молодым челове-
       ком, в 1904 году, но по "манифесту" 17 октября   1905 г. был 
       освобожден вчистую. (9) 

       -------------------------------------------------------------
            (8)Внутренняя тюрьма - т.е., собственно ГБ.
            (9) Кто из нас из школьной истории, из "Краткого курса"
       не узнал и не зазубрил, что этот " провокационно-подлый ма-

                           - 137 -

            (Интересен был его рассказ об обстановке той амнистии.
       В те годы, разумеется ни о каких " намордниках" на тюремных
       окнах еще не имели понятия, и из камер белоцерковской тюрь-
       мы, где Фастенко сидел, арестанты свободно обозревали тюрем-
       ный двор, прибывающих и убывающих, и улицу, и перекрикива-
       лись из вольных с кем хотели. И вот уже днем 17 октября, уз-
       нав по телеграфу об амнистии, вольные объявили новость зак-
       люченным. Политические стали радостно бушевать, бить оконные
       стекла, ломать двери и требовать от начальника тюрьмы немед-
       ленного освобождения. Кто-нибудь из них был тут же избит са-
       погами в рыло? Посажен в карцер? какую-нибудь камеру лишили
       книг или ларька? Да нет же! Растерянный начальник тюрьмы бе-
       гал от камеры к камере и упрашивал: -" Господа ! Я умоляю
       вас! - будьте благоразумны! Я же не имею права освобождать
       вас на основании телеграфного сообщения. Я должен получить
       прямые указания от моего начальства из Киева. Я очень прошу
       вас: вам придется переночевать". - И действительно, их вар-
       варски задержали на сутки!..)(10) 
            Обретя свободу, Фастенко и его товарищи тут же кину-
       лись в революцию. В 1906 году Фастенко получил 8 лет катор-
       ги, что значило: 4 года в кандалах и 4 года в ссылке. Первые
       четыре года от отбывал в севастопольском централе, где,
       кстати, при нем был массовый побег арестантов, организован-
       ный с воли содружеством революционных партий: эсеров, анар-
       хистов и социал-демократов. Взрывом бомбы был вырван из тю-
       ремной стены пролом на доброго всадника и десятка два арес-
       тантов (не все, кому хотелось, а лишь утвержденные своими
       партиями к побегу и заранее, еще в тюрьме - через надзирате-
       лей! - снабженные пистолетами) бросились в пролом и кроме
       одного убежали. Анатолию же Фастенко РСДРП назначила не бе-
       жать, а отвлекать внимание надзирателей и вызывать сумятицу.
            Зато в енисейской ссылке он не пробыл долго. Сопостав-
       ляя его (и потом - других уцелевших) рассказы с широко из-
       вестным фактом, что наши революционеры сотнями и сотнями бе-
       ------------------------------------------------------------
       нифест" был издевательством над свободой, что царь распоря-
       дился: " мертвым - свободу, живых - под арест"? Но эпиграмма
       эта лжива. По манифесту: разрешались ВСЕ политические пар-
       тии, созывалась Дума, и амнистия давалась честная и предель-
       но широкая (другое дело, что вынужденная ), а именно : по
       ней освобождались ни много, ни мало как ВСЕ политические без
       изъятия, независимо от срока и вида наказания. Лишь уголов-
       ные оставались сидеть. Сталинская же амнистия 7 июля 1945 г.
       (правда она не была вынужденной ) поступила как раз наобо-
       рот: всех политических оставила  с и д е т ь. 
       -------------------------------------------------------------
            (10) После сталинской амнистии, как будет еще рассказа-
       но, амнистированных передерживали по два-три месяца, понуж-
       дали все так же  в к а л ы в а т ь , и никому это не каза- 
       лось незаконным.

                           - 138 -

       жали из ссылки - и все больше заграницу, приходишь к убеж-
       дению, что из царской ссылки не бежал только ленивый, так
       это было просто. Фастенко "бежал", то есть попросту уехал с
       места ссылки без паспорта. Он поехал во Владивосток, рассчи-
       тывая через какого-то знакомого сесть там на пароход. Это
       почему-то не удалось. Тогда, все так же без паспорта, он
       спокойно пересек в поезде всю Россию-матушку и поехал на Ук-
       раину, где был большевиком-подпольщиком, откуда и арестован.
       Там ему принесли чужой паспорт, и он отправился пересекать
       австрийскую границу. Настолько эта затея была неугрожающей
       и настолько Фастенко не ощущал за собой дыхания погони, что
       проявил удивительную беззаботность: доехав до границы и уже
       отдав полицейскому чиновнику свой паспорт, он вдруг обнару-
       жил, что НЕ ПОМНИТ своей новой фамилии! Как же быть? Пасса-
       жиров было человек сорок, а чиновник уже начал выкликать.
       Фастенко догадался: притворился спящим. Он слышал, как раз-
       дали все паспорта, как несколько раз выкликали фамилию Мака-
       рова, но и тут еще не был уверен, что - это его. Наконец,
       дракон императорского режима склонился к подпольщику и веж-
       ливо тронул его за плечо: " Господин Макаров! Господин Мака-
       ров! Пожалуйста, ваш паспорт!" 
            Фастенко уехал в Париж. Там он знал Ленина, Луначарско-
       го, при партийной школе Лонжюмо выполнял какие-то хозяйст-
       венные обязанности. Одновременно учил французский язык, ози-
       рался - и вот его потянуло дальше, смотреть мир. Перед вой-
       ной он переехал в Канаду, стал там рабочим, побывал в Сое-
       диненных штатах. Раздольный устоявшийся быт этих стран поразил
       Фастенко: он заключил, что никакой пролетарской революции
       там никогда не будет и даже вывел, что вряд ли она там и
       нужна.
            А тут в России произошла - прежде, чем ждали ее - дол-
       гожданная революция, и все возвращались, и вот еще одна ре-
       волюция. Уже не ощущал в себе Фастенко прежнего порыва к
       этим революциям. Но вернулся, подчиняясь тому же закону, ко-
       торый гонит птиц в перелетах.(11)
       -------------------------------------------------------------
            (11)Вскоре после Фастенко вернулся на родину и канадс-
       кий знакомец его, бывший матрос-потемкинец, бежавший в Кана-
       ду и ставший там обеспеченным фермером. Этот потемкинец про-
       дал дочиста свою ферму и скот, и с деньгами и с новеньким
       трактором приехал в родной край помогать строить заветный
       социализм. Он вписался в одну из первых коммун и сдал ей
       трактор.На тракторе работали кто попало, как попало и быстро
       его загубили. А самому потемкинцу все увиделось решительно
       не тем, как представлялось за двадцать лет. Распоряжались
       люди, которые не имели бы права распоряжаться, и приказывали
       делать то, что рачительному фермеру была дикая бессмыслица.
       К тому ж он и телом здесь подобрался, и одеждой износился, и
       мало что оставалось от канадских долларов, смененных на бу-
       мажные рубли.Он взмолился, чтоб отпустили его-то с семьей,

                           - 139 -

            Тут много в Фастенко я еще не мог понять. Для меня в
       нем едва ли не главное и самое удивительное было то, что он
       лично знал Ленина, сам же он вспоминал это вполне прохладно.
       (Мое настроение было тогда такое: кто-то в камере назвал
       Фастенко по одному отчеству, без имени, то есть просто: 
       "Ильич, сегодня парашу ты выносишь?" Я вскипел, обиделся, это
       показалось мне кощунством, и не только в таком сочетании
       слов,но вообще кощунство называть кого бы то ни было Ильичем
       кроме единственного человека на земле!). От этого и Фастенко
       еще не мог многого мне объяснить, как бы хотел. 
            Он говорил мне ясно по-русски: "Не сотвори себе куми-
       ра!" А я не понимал!
            Видя мою восторженность, он настойчиво и не один раз
       повторял мне: " Вы - математик, вам грешно забывать Декарта:
       все подвергай сомнению! в с е подвергай сомнению!" Как это- 
       "все"? Ну, не  в с е  же!Мне казалось: я и так уж достаточно
       подверг сомнению, довольно!
            Или говорил: " Старых политкаторжан почти не осталось,
       я - из самых последних. Старых каторжан всех уничтожили, а
       общество наше разогнали еще в тридцатые годы". - " А поче-
       му?" - " Чтоб мы не собирались, не обсуждали". И хотя эти
       простые слова, сказанные спокойным тоном, должны были возо-
       пить к небу, выбить стекла - я воспринимал их только как еще
       одно злодеяние Сталина. Трудный факт, но - без корней. 
            Это совершенно определенно что не все, входящее в наши
       уши, вступает дальше в сознание. Слишком не подходящее к на-
       шему настроению теряется - то ли в ушах, то ли после ушей,
       но теряется. И вот хотя я отчетливо помню многочисленные
       рассказы Фастенко, - его рассуждения осели в моей памяти
       смутно. Он называл мне разные книги, которые очень советовал
       когда-нибудь на воле достать и прочесть. Сам уже, по возрас-
       ту и здоровью, не рассчитывая выйти живым, он находил удо-
       вольствие надеяться, что я когда-нибудь эти мысли охвачу.
       Записывать было невозможно, запоминать и без этого хватило
       многое за тюремную жизнь, но имена, прилегавшие ближе к  
       моим тогдашним вкусам, я запомнил: "Несвоевременные мысли"
       Горького (я очень тогда высоко ставил Горького !- ведь он
       всех русских классиков превосходил тем, что был пролетарским) 
       и "Год на родине" Плеханова. 

      -------------------------------------------------------------
       пересек границу не богаче чем когда-то бежал с "Потемкина",
       океан переехал, как и тогда матросом (на билет не стало де-
       нег), а в Канаде начал жизнь снова батраком. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 140 -

            И когда теперь я нахожу у Плеханова под датой 28 октяб-
            ря 1917 года:
            "...не потому огорчают меня события последних дней,чтобы
            я не хотел торжества рабочего класса в России, а именно
            потому что я призываю его всеми силами души...[прихо-
            дится] вспомнить замечания Энгельса, что для рабочего
            класса не может быть большего исторического несчастья,
            как захват политической власти в такое время, когда он
            к этому еще не готов";[этот захват] "заставит отступить
            его далеко от позиций, завоеванных в феврале и марте
            нынешнего года..."(12)
       я ясно восстанавливаю, что вот так думал и Фастенко.

            Когда он вернулся в Россию, его, в уважение к старым
       подпольным заслугам, усиленно выдвигали, и он мог занять
       важный пост, - но он не хотел этого, взял скромную должность
       в издательстве "Правды", потом еще скромней, потом перешел в
       трест "Мосгороформление" и там работал совсем уж незаметно.
            Я удивлялся: почему такой уклончивый путь? Он непонятно
       отвечал: "Старого пса к цепи не приучишь".
            Понимая, что сделать ничего нельзя, Фастенко по-челове-
       чески просто хотел остаться целым. Он уже перешел на тихую
       маленькую пенсию (не персональную вовсе, потому что это
       влекло бы за собой напоминание, что он был близок ко многим
       расстрелянным)- и так бы он, может, дотянул до 1953 года. Но
       на беду арестовали его соседа по квартире - вечно пьяного
       беспутного писателя Л. С-ва, который в пьяном виде где-то
       похвалялся пистолетом.Пистолет же есть обязательный террор,
       а Фастенко с его давним социал-демократическим прошлым - уж
       вылитый террорист. И вот теперь следователь клепал ему тер-
       рор, а заодно, разумеется, службу во французкой и канадской
       разведке, а значит и осведомителем царской охранки. (13) 
       И в 1945 году за свою сытую зарплату сытый следователь со-
       вершенно серьезно листал архивы провинциальных жандармских
       управлений, и писал совершенно серьезные протоколы допросов
       о конспиративных кличках, паролях, явках и собраниях 1903-го
       года.
            А старушка-жена (детей у них не было) в разрешенный де-
       сятый день передавала Анатолию Ильичу доступные ей передачи:
       кусочек черного хлеба граммов на триста (ведь он покупался
       на базаре и стоил сто рублей килограмм!), да дюжину вареных

       -------------------------------------------------------------
            (12)Плеханов - "Открытое письмо к петроградским рабо-
       чим" (газета "Единство" 28.10.17)

       (13)Излюбленный мотив Сталина: каждому арестованному
       однопартийцу (и вообще бывшему революционеру) приписывать
       службу в царской охранке. От нестерпимой подозрительности?
       Или ... по внутреннему чувству?..по аналогии?.. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 141 -

       облупленных (а на обыске еще и проколотых шилом) картофелин.
       И вид этих убогих - действительно святых! - передач разрывал
       сердце. 
            Столько заслужил человек за шестьдесят три года чест-
       ности и сомнений. 

                                    *
                                   * *

            Четыре койки в нашей камере еще оставляли посередине
       проходец со столом. Но через несколько дней после меня под-
       бросили нам пятого и поставили койку поперек.
            Новичка ввели за час до подъема, за тот самый слад-
       ко-мозговой часочек, и трое из нас не подняли голов, только
       Крамаренко соскочил, чтобы разживиться табачком (и, может
       быть, материалом для следователя).Они стали разговаривать
       шопотом, мы старались не слушать, но не отличить шопота но-
       вичка было нельзя: такой громкий, тревожный, напряженный и
       даже близкий к плачу, что можно было понять - нерядовое горе
       вступило в нашу камеру. Новичок спрашивал, многим ли дают
       расстрел. Все же, не поворачивая головы, я  о т т я н у л  
       их, чтобы тише держались.
            Когда же по подъему мы дружно вскочили (залежка грозила
       карцером), то увидели - генерала! То есть, у него не было
       никаких знаков различия, ни даже споротых или свинченных, ни
       даже петлиц, - но дорогой китель, мягкая шинель, да вся фи-
       гура и лицо! - нет, это был несомненный генерал, типовой ге-
       нерал, и даже непременно полный генерал, а не какой-нибудь
       там генерал-майор. Невысок он был, плотен, в корпусе очень
       широк, в плечах , а в лице значительно толст, но эта наеден-
       ная толстота ничуть не придавала ему доступного добродушия,
       а - значимость, принадлежность к высшим. Завершалось его ли-
       цо - не сверху, правда, а снизу - бульдожьей челюстью, и
       здесь было средоточие его энергии, воли, властности, которые
       и позволили ему достичь таких чинов к середовым годам. 
            Стали знакомиться, и оказалось, что Л.В. З-в - еще мо-
       ложе, чем выглядит, ему в этом году только исполнится трид-
       цать шесть ("если не расстреляют), а еще удивительней: ника-
       кой он не генерал, даже не полковник и вообще не военный а -
       инженер!
            Инженер?!Мне пришлось воспитываться как раз в инженер-
       ной среде, и я хорошо помню инженеров двадцатых годов: этот
       открыто светяшийся интеллект, этот свободный и необидный
       юмор, эта легкость и широта мысли, непринужденность переклю-
       чения из одной инженерной области в другую, и вообще от тех-
       ники - к обществу, к искусству. Затем - эту воспитанность,
       тонкость вкусов;хорошую речь, плавно согласованную и без
       сорных словечек; у одного - немножко музицирование; у дру-
       гого - немножко живопись; и всегда у всех - духовная печать
       на лице. 

                           - 142 -

            С начала 30-х годов я утерял связь с этой средой. Потом
       - война. И вот передо мной стоял - и н ж е н е р.  Из тех, 
       кто пришел на смену уничтоженным.
            В одном превосходстве ему было нельзя отказать: он был
       гораздо сильнее, нутрянее   т е х. Он сохранил крепость плеч 
       и рук, хотя они давно ему были не нужны. Освобожденный от
       тягомотины вежливости, он взглядывал круто, говорил неоспо-
       римо, даже не ожидая, что могут быть возражения.Он и вырос 
       иначе, чем  т е, и работал иначе.
            Отец его пахал землю в самом полном и настоящем смысле.
       Леня З-в был из растрепанных темных крестьянских мальчишек,
       о гибели чьих талантов сокрушались и Белинский и Толстой.
       Ломоносовым он не был и сам бы в Академию не пришел, но та-
       лантлив - а пахать бы землю и ему, если б не революция, и
       зажиточным бы был, потому что живой, толковый, может вышел
       бы и в купчишки.
            По советскому времени он пошел в комсомол, и это его
       комсомольство, опережая другие таланты, вырвало из безвест-
       ности, из низости, из деревни, пронесло ракетой через рабфак
       и подняло в Промышленную Академию.Он попал туда в 1922 году
       - ну как раз когда гнали стадами в ГУЛаг  т е х  инженеров. 
       Надо было срочно выращивать своих - сознательных, преданных,
       стопроцентных, и не так даже делающих самое дело, как - во-
       ротил производства, собственно - советских бизнесменов. Та-
       кой был момент, что знаменитые  к о м а н д н ы е  высоты 
       над еще несозданной промышленностью - пустовали. И судьба
       его набора была - занять их.
            Жизнь З-ва стала - цепь успехов, гирляндой накручивае-
       мая к вершине. Эти изнурительные годы - с 1929-го по 1933-й,
       когда гражданская война в стране велась не тачанками, а ов-
       чарками, когда вереницы умирающих с голоду плелись к желез-
       нодорожным станциям в надежде уехать в город, где колосится
       хлеб, но билетов им не давали, и уехать они не умели - и по-
       корным зипунно-лапотным человеческим повалом умирали под за-
       борами станций, - в это время З-в не только не знал, что
       хлеб горожанам выдается по карточкам, но имел студенческую
       стипендию в девятьсот рублей (чернорабочий получал тогда
       шестьдесят). За деревню, отряхнутую прахом с ног, у него не
       болело сердце: его новая жизнь вилась уже тут, среди победи-
       телей и руководителей.
            Побыть рядовым десятником он не успел: ему сразу подчи-
       нялись инженеров десятки, а рабочих тысячи, он был главным
       инженером больших подмосковных строительств. С начала войны
       он имел, разумеется, бронь, эвакуировался со своим главком в
       Алма-Ату и здесь ворочал еще большими стройками на реке Или,
       только работали у него теперь заключенные. Вид этих серых
       людишек очень мало его занимал тогда - не наводил на размыш-
       ления, не приковывал приглядываться. Для этой блистательной
       орбиты, по которой он несся, важны были только цифры выпол-
       нения ими плана, и З-ву достаточно было наказать объект,
       лагпункт, прораба - а уж там они своими средствами добива-

                           - 143 -

       лись выполнения норм; по сколько часов там работали, на ка-
       ком пайке - в эти частности он не вникал. 
            Военные годы в глубоком тылу были лучшими в жизни З-ва!
       Такое извечное и всеобщее свойство войны: чем больше собира-
       ет она горя на одном полюсе, тем больше радости высвобожда-
       ется на другом. У З-ва была не только челюсть бульдога, но
       быстрая сметчивая деловая хватка. Он сразу умело вошел в но-
       вый военный ритм народного хозяйства: все для победы, рви и
       давай, а война все спишет! Одну только уступку войне он сде-
       лал: отказался от костюмов и галстуков и, вливаясь в защит-
       ный цвет, сшил себе хромовые сапожки, натянул генеральский
       китель - вот этот, в котором пришел теперь к нам. Так было -
       модно, общо, не вызывало раздражения инвалидов или упрекаю-
       щих взглядов женщин.
            Но чаще смотрели на него женщины иными взглядами; они
       шли к нему подкормиться, согреться, повеселиться. Лихие
       деньги протекали через его руки, расходный бумажник пузырил-
       ся у него как бочонок, червонцы шли у него за копейки, тыся-
       чи - за рубли, З-в их не жалел, не копил, не считал. Счет он
       вел только женщинам, которых перепускал и особо - которых
       откупоривал, этот счет был его спортом. Он уверял нас в ка-
       мере, что на двести девяносто какой-то прервал его арест,
       досадно не допустив до трех сотен. Так как время было воен-
       ное, женщины - одинокие, а у него кроме власти и денег - еще
       распутинская мужская сила, то, пожалуй, можно было ему пове-
       рить. Да он охотно готов был рассказывать эпизоды за эпизо-
       дами, только уши наши не были для того открыты. Хотя никакая
       опасность ниоткуда не угрожала ему, но как с блюда хватают
       раков, грызут, сосут и за следующего, так он последние годы
       судорожно хватал этих женщин, мял и отшвыривал.
            Он так привык к податливости материи, к своему крепкому
       кабаньему бегу по земле! (В минуты особого возбуждения он
       бегал по камере именно как кабан могучий, который и дуб ли
       не расшибет, разогнавшись? ) Он так привык, что среди руко-
       водящих все свои, всегда можно все согласовать, утрясти, за-
       мазать! Он забыл, что чем больше успеха, тем больше зависти.
       Как теперь узнал он под следствием, еще с 1936 года за ним
       ходило досье об анекдоте, беспечно рассказанном в пьяной
       компании. Потом подсачивались еще доносики и еще показания
       агентов (ведь женщин надо водить в рестораны, а кто там тебя
       не видит!) И еще был донос, что в 1941 году он не спешил
       уезжать из Москвы, ожидая немцев (он действительно задержал-
       ся тогда, кажется из-за какой-то бабы.) З-в зорко следил,
       чтобы чисто проходили у него хозяйственные комбинации, - он
       думать забыл, что еще есть 58-ая статья. И все-таки эта глы-
       ба долго могла б на него не обрушиться, но, зазнавшись, он
       отказал некоему прокурору в стройматериалах для дачи. Тут
       дело его проснулось, дрогнуло и покатило с горы. (Еще при-
       мер, что судебные Дела начинаются с корысти Голубых...)
            Круг представлений З-ва был такой: он считал, что су-
       ществует американский язык; в камере за два месяца не прочел

                           - 144 -

       ни одной книжки, даже ни одной страницы сплошь, а если абзац
       прочитывал, то только чтоб отвлечься от тяжелых мыслей о
       следствии. По разговорам хорошо было понятно, что еще меньше
       читал он на воле. Пушкина он знал как героя скабрезных анек-
       дотов, а о Толстом только то, вероятно, что - депутат Вер-
       ховного Совета. 
            Но зато-то - был он стопроцентный? но зато-то был он
       тот самый сознательный пролетарский, которых воспитывали на
       смену Пальчинскому и фон-Мекку? Вот поразительно :нет!
       Как-то обсуждали мы с ним ход всей войны, и я сказал, что с
       первого дня ни на миг не сомневался в нашей победе над нем-
       цами. Он резко взглянул на меня, не поверил: " Да что ты?" -
       и взялся за голову. -"Ай, Саша-Саша, а я уверен был, что
       немцы победят! Это меня и погубило!" Вот как! - он был из 
       "организаторов победы" - и каждый день верил в немцев и не-
       отвратно ждал их! - не потому, чтобы любил, а просто слишком
       трезво знал нашу экономику (чего я,конечно, не знал - верил). 
            Все мы в камере были настроены тяжело, но никто из нас
       так не пал духом, как З-в, не воспринял своего ареста до та-
       кой степени трагически. Он при нас освоился, что ждет его не
       больше, как ДЕСЯТКА,что эти годы в лагере он будет, конечно,
       прорабом, и не будет знать горя, как и не знал. Но это его
       ничуть не утешало. Он слишком был потрясен крушением столь
       славной жизни: ведь именно ею, этой единственной на земле
       жзнью, ничьей больше, он интересовался все тридцать шесть
       своих лет! И не раз, сидя на кровати перед столом, толстоли-
       цую голову свою подперши короткой толстой рукой, он с поте-
       рянными туманным глазами заводил тихо, распевчато:

                         Позабы-ыт  позаборо-оше-ен
                         С молоды-ых ю-уных ле-ет,
                         Я остался си-иро-отот-ою-у...

       И никогда не мог дальше! - тут он взрывчато рыдал. Всю сили-
       щу, которая рвалась из него, но которая не могла ему помочь
       пробить стены, он обращал на жалость к себе.
            И - к жене. Жена, давно нелюбимая, теперь каждый деся-
       тый день (чаще не разрешали ) носила ему обильные богатые
       передачи - белейший хлеб, сливочное масло, красную икру, те-
       лятину, осетрину. Он давал нам по бутербродику, по закрутке
       табаку, склонялся над своей разложенной снедью (ликовавшей
       запахами и красками против синеватых картошин старого под-
       польщика), и снова лились его слезы, вдвое. Он вслух вспоми-
       нал слезы жены, целые годы слез: то от любовных записок,
       найденных в брюках; то от дамских чьих-то трусов в кармане
       пальто, впопыхах засунутых в автомобиле и забытых. И когда
       так разнимала его истепляющая жалость к себе, спадала коль-
       чуга злой энергии - был перед нами загубленный и явно же хо-
       роший человек. Я удивлялся, как может он так рыдать. Эстонец
       Арнольд Сузи, наш однокамерник с иголочками сединок, объяс-
       нял мне: "Жестокость обязательно подстилается сантименталь-

                           - 145 -

       ностью. Это - закон дополнения. Например, у немцев такое со-
       четание даже национально".

            А Фастенко, напротив, был в камере самый бодрый чело-
       век, хотя по возрасту он был единственный , кто не мог уже
       рассчитывать пережить и вернуться на свободу. Обняв меня за
       плечи, он говорил:

            Это что - стоять за правду!
            Ты за правду посиди!;

       или учил меня напевать свою песню, каторжанскую:

            Если погибнуть придется 
            В тюрьмах и шахтах сырых,- 
            Дело всегда отзовется
            На поколеньях живых!

            Верю! И пусть страницы эти помогут сбыться его вере!

                                     *
                                    * *

            Шестнадцатичасовые дни нашей камеры бедны событиями
       внешними, но так интересны, что мне, например, шестнадцать
       минут прождать троллейбуса куда нуднее. Нет событий, достой-
       ных внимания, а к вечеру вздыхаешь, что опять не хватило
       времени, опять день пролетел. События мелки, но впервые в
       жизни научаешься рассматривать их под увеличительным стеклом.
            Самые тяжелые часы в дне - два первых: по грохоту ключа
       в замке (на Лубянке нет "кормушек"), (14) и для слова "под-
       ъем" тоже надо отпереть дверь) мы вскакиваем без промешки,
       стелим постели и пусто и безнадежно сидим на них еще при
       электричестве. Это насильственное утреннее бодрствование с
       шести часов, когда еще так ленив от сна мозг, и постылым ка-
       жется весь мир, и загубленной вся жизнь, и воздуха в камере
       ни глоточка, особенно нелепо для тех, кто ночью был на доп-
       росе и только недавно смог заснуть. Но не пытайся схитрить!
       Если ты попробуешь все-таки придремнуть, чуть ослонясь о
       стену или облоктясь о стол, будто над шахматами, или рассла-
       бясь над книгою показно раскрытою на коленях - раздастся
       предупредительный стук в дверь ключом или хуже: запертая на
       гремливый замок дверь внезапно бесшумно раскроется (так на-
       тренированы лубянские надзиратели) и быстрой бесшумной же
       тенью, как дух через стену, младший сержант пройдет три шага
       по камере, заклюкает тебя в дремоте, и может быть книги оты-
       -------------------------------------------------------------
            (14)Большой прорез в двери камеры, отпадающий в столик.
       Через него разговаривают, выдают пищу и предлагают подписы-
       ваться на тюремных бумагах.

                           - 146 -

       мут у всей камеры или лишат прогулки - жестокое несправедли-
       вое наказание для всех, а есть и еще в черных строках тюрем-
       ного распорядка - читай его! он висит в каждой камере. Впро-
       чем, если ты читаешь в очках, то ни книг, ни даже святого
       распорядка тебе не почитать в эти два изморных часа: ведь оч-
       ки отняты на ночь, и еще опасно тебе их иметь в эти два ча-
       са. В эти два часа никто ничего в камеру не приносит, никто
       не приходит, ни о чем не спрашивает, никого не вызывают -
       еще сладко спят следователи, еще прочухивается тюремное на-
       чальство - и только бодрствует вертухай, ежеминутно отклоня-
       ющий щиток глазка.(15)
            Но одна-таки процедура в эти два часа совершается: ут-
       ренняя оправка. Еще при подъеме надзиратель сделал важное
       объявление: он назначил того, кому сегодня из вашей камеры
       доверено и поручено нести парашу. (В тюрьмах самобытных, се-
       рых, заключенные имеют столько свободы слова и самоуправле-
       ния, чтобы решить этот вопрос самим. Но в Главной политичес-
       кой тюрьме такое событие не может быть доверено стихии.) И
       вот скоро вы выстраиваетесь гуськом, руки назад, а впереди
       ответственный парашеносец несет перед грудью восьмилитровый
       жестяной бачок под крышкой. Там, у цели,вас снова запирают,
       но перед тем вручают столько листиков величиной с два желез-
       нодорожных билета, сколько вас есть. (На Лубянке это неинте-
       ресно: листики белые. А есть такие завлекательные тюрьмы,
       где дают обрывки книжной печати - и что это за чтение! уга-
       дать откуда, прочесть с двух сторон, усвоить содержание,
       оценить стиль - при обрезанных-то словах его и оценишь! -
       поменяться с товарищами. Где дадут обрезки из когда-то пере-
       довой энциклопедии "Гранат", а то и страшно сказать, из
       классиков, да не художественных совсем...Посещение уборной
       становится актом познания).
            Но смеха мало. Это - та грубая потребность, о которой в
       литературе не принято упоминать (хотя и здесь сказано с бес-
       смертной легкостью: "Блажен, кто рано поутру..."). В этом
       как будто естественном начале тюремного дня уже расставлен
       капкан для арестанта на целый день - и капкан для духа его,
       вот что обидно. При тюремной неподвижности и скудости еды,
       после немощного забытья, вы никак еще не способны рассчи-
       таться с природой по подъему. И вот вас быстро возвращают и
       запирают - до шести вечера (а в некоторых тюрьмах - и до
       следующего утра). Теперь вы будете волноваться от подхода
       дневного допросного времени, и от событий дня, и нагружаться
       пайкой, водой и баландой, но никто уже не выпустит вас в это
       славное помещение, легкий доступ в которое не способны оце-
       нить вольняшки. Изнурительная пошлая потребность способна
       ----------------------------------------------------------
         (15)В мое время это слово уже распространилось. Говори-
       ли, что это пошло от надзирателей-украинцев:"стой, та нэ
       вэртухайсь!" Но уместно вспомнить и английское " тюрем-
       щик=turnkey -"верти ключ".Может быть и у нас вертухай - тот
       кто вертит ключ? 

                           - 147 -

       возникать у вас изо дня в день и очень скоро после утренней
       оправки, потом терзать вас весь день, пригнетать, лишать
       свободы разговора, чтения, мысли и даже поглощения тощей еды.
            Обсуждают иногда в камерах: как родился лубянский да и
       вообще всякий тюремный распорядок - рассчитанное ли это
       зверство или само так получилось. Я думаю - что как. Подъем
       - это, конечно, по злостному расчету, а другое многое сперва
       сложилось вполне механически (как и многие зверства нашей
       общей жизни), а потом сверху признано полезным и одобрено.
       Меняются смены в восемь утра и вечера, так удобней всего вы-
       водить на оправку в конце смены (а среди дня по одниочке вы-
       пускать - лишние заботы и предосторожности, за это не пла-
       тят). Так же и очки : зачем заботиться с подъема? перед сда-
       чей ночного дежурства и вернут. 
            Вот уже слышно, как их раздают - двери раскрываются.
       Можно сообразить, носят ли очки в соседней камере (а ваш од-
       ноделец не в очках? Ну, да перестукиваться мы не решаемся,
       очень с этим строго). Вот принесли очки и нашим. Фастенко в
       них только читает, а Сузи носит постоянно. Вот он перестал
       щуриться, надел. в его роговых очках - прямые линии надгла-
       зий, лицо становится сразу строго, проницательно, как только
       мы можем представить себе лицо образованного человека нашего
       столетия. Еще перед революцией он учился в Петрограде на ис-
       торико-филологическом и за двадцать лет независимой Эстонии
       сохранил чистейший неотличимый русский язык.Затем уже в Тар-
       ту он получил юридическое образование. Кроме родного эстонс-
       кого он владеет еще английским и немецким, все эти годы он
       постоянно следил за лондонским "Экономистом", за сводными
       немецкими научными "bericht"ами, изучал конституции и кодек-
       сы разных стран - и вот в нашей камере он достойно и сдер-
       жанно представляет Европу. Он был видным адвокатом Эстонии и
       звали его "kuldsuu"   (золотые уста).
            В коридоре новое движение: дармоед в сером халате -
       здоровый парень, а не на фронте, принес нам на подносе наши
       пять паек и десять кусочков сахара. Наседка наш суетится
       вокруг них: хотя сейчас неизбежно будем все разыгрывать
       (имеет значение и горбушка, и число довесков, и отлеглость
       корки от мякиша - все пусть решает судьба (16) - но наседка
       хоть подержит все и оставит налет хлебных и сахарных молекул
       на ладонях.
         Эти четыреста пятьдесят граммов невзошедшего сырого хле-
       ба, с болотной влажностью мякиша, наполовину из картофеля -
       наш костыль и гвоздевое событие дня. Начинается жизнь! Начи-
       нается день, вот когда начинается! У каждого тьма проблем:
       правильно ли он распорядился пайкой вчера? Резать ее ниточ-
       -------------------------------------------------------------
            (16)Где этого не было? Наша всенародная долголетняя не-
       сытость. И все дележи в армии проходили так же. И немцы нас-
       лушавшись из своих траншей, передразнивали :"Кому? - Полит-
       руку!" 

                           - 148 -

       кой? или жадно ломать? или отщипывать потихоньку? ждать ли
       чая или навалиться теперь? оставлять ли на ужин или только
       на обед? и по сколько?
            Но кроме этих убогих колебаний - какие еще широкие дис-
       путы (у нас и языки теперь посвободнели, с хлебом мы уже лю-
       ди!) вызывает этот фунтовый кусок в руке, налитый больше во-
       дою, чем зерном. (Впрочем, Фастенко объясняет: такой же хлеб
       и трудящиеся Москвы сейчас едят). Вообще в этом хлебе есть
       ли хлеб? И какие тут подмеси? (В каждой камере есть человек,
       понимающий в подмесях, ибо кто ж их не едал за эти десятиле-
       тия?) Начинаются рассуждения и воспоминания. А какой белый
       хлеб пекли еще и в двадцатые годы! - караваи пружинистые
       ноздреватые, верхняя корка румяно-коричневая, промасленная,
       а нижняя с зольцой, с угольком от пода. Невозвратно ушедший
       хлеб! Родившиеся в тридцатом году вообще никогда не узнают,
       что такое ХЛЕБ! Друзья, это уже запрещенная тема! Мы догова-
       ривались о еде ни слова!
            Снова движение в коридоре - чай разносят. Новый детина
       в сером халате с ведрами. Мы выставляем ему свой чайник в
       коридор, и он из ведра без носика льет - в чайник и мимо, на
       дорожку. А весь коридор наблещен, как в гостинице первого
       разряда. (17)
           Вот и вся еда. А то, что варится, будет одно за другим:
       в час дня и в четыре дня, и потом двадцать один час вспоми-
       най.(Тоже не из зверства: кухне надо отвариться побыстрей и
       уйти). 
            Девять часов. Утренняя поверка. Задолго слышны особенно
       громкие повороты ключей, особенно четкие стуки дверей - и
       один из дежурных этажных лейтенантов, заступающий, подобран-
       ный почти по "смирно", делает два шага в камеру и строго
       смотрит на нас, вставших. (Мы и вспомнить не смеем, что по-
       литические могли бы не вставать.) Считать нас ему не труд,
       один охват глаза, но этот миг есть испытание наших прав -
       у нас ведь какие-то есть права, но мы их не знаем, не знаем,
       и он должен от нас их утаить.Вся сила лубянской выучки в
       полной механичности: ни выражения, ни интонации, ни лишнего
       слова.
            Мы какие знаем права - заявку на починку обуви; к вра-
       чу. Но вызовут к врачу - не обрадуешься, там тебя особенно
       поразит эта лубянская механичность. Во взгляде врача не
       -----------------------------------------------------------
            (17)Скоро привезут сюда из Берлина биолога Тимофее-
       ва-Ресовского, мы уже упоминали о нем. Ничто, кажется, так
       не оскорбит его на Лубянке, как это переплескивание на пол.
       Он увидит в этом разящий признак профессиональной незаинте-
       ресованности тюремщиков (как и всех нас) в делаемом нами де-
       ле. Он умножит 27 лет стояния Лубянки на 730 раз в году и на
       111 камер - и еще долго будет горячиться, что оказалось лег-
       че два миллиона сто восемьдесят восемь тысяч раз перелить
       кипяток на пол и столько же раз придти с тряпкой и проте-
       реть, чем сделать ведра с носиками. 

                           - 149 -

       только нет озабоченности, но даже простого внимания. Он не
       спросит : "На что вы жалуетесь?", потому что тут слишком
       много слов, да и нельзя произнести эту фразу без интонации,
       он отрубит: "Жалобы?" Если ты слишком пространно начнешь
       рассказывать о болезни, тебя оборвут. Ясно и так. Зуб? Выр-
       вать. Можно мышьяк. Лечить? У нас не лечат. (Это увеличило
       бы число визитов и создало обстановку как бы человечности.)
            Тюремный врач - лучший помощник следователя и палача.
       Избиваемый очнется на полу и слышит голос врача: "Можно еще,
       пульс в норме". После пяти суток холодного карцера врач
       смотрит на окоченелое голое тело и говорит : "Можно еще".
       Забили до смерти - он подписывает протокол: смерть от цирро-
       за печени, инфаркта. Срочно зовут к умирающему в камеру - он
       не спешит. А кто ведет себя иначе - того при нашей тюрьме не
       держат. Доктор Ф.П. Гааз у нас бы не приработался.
            Но наш наседка осведомлен о правах лучше (по его сло-
       вам, он под следствием уже одиннадцать месяцев; на допросы
       его берут только днем). Вот он выступает и просит записать
       его - к начальнику тюрьмы. Как, к начальнику всей Лубянки?
       Да. И его записывают. (И вечером после отбоя, когда уже сле-
       дователи на местах, его вызовут, и он вернется с махоркой.
       Топорно, конечно, но лучше пока не придумали. А переходить
       полностью на микрофоны тоже большой расход: нельзя же целыми
       днями все сто одиннадцать камер слушать. Что это будет? На-
       седки - дешевле, и еще долго ими будут пользоваться. - Но
       трудно Крамаренко с нами. Иногда он до пота вслушивается в
       разговор, а по лицу видно, что не понимает.)
            А вот еще одно право - свобода подачи заявлений (взамен
       свободы печати, собраний и голосований, которые мы утеряли,
       уйдя с воли)! Два раза в месяц утренний дежурный спрашивает:
       " Кто будет писать заявления?" И безотказно записывает всех
       желающих. Среди дня тебя вызовут в отдельный бокс и там зап-
       рут. Ты можешь писать кому угодно - Отцу Народов, в ЦК, в
       Верховный Совет, министру Берии, министру Абакумову, в Гене-
       ральную прокуратуру, в Главную военную, в Тюремное управле-
       ние, в Следственный отдел, можешь жаловаться на арест, на
       следователя, на начальника тюрьмы! - во всех случаях заявле-
       ние твое не будет иметь никакого успеха, оно не будет никуда
       подшито, и самый старший, кто его прочтет - твой следова-
       тель, однако ты этого не докажешь. Но еще раньше - он НЕ
       ПРОЧТЕТ, потому что прочесть его не сможет вообще никто; на
       этом клочке 7 на 10 см., чуть больше, чем утром вручают для
       уборной, ты сумеешь пером расщепленным или загнутым в крю-
       чок, из чернильницы с лохмотьями или залитыми водой, только
       нацарапать "Заяв..." - и буквы уже поплыли, поплыли по гад-
       кой бумаге, и "ление" уже не поместится в строчку, а с дру-
       гой стороны листка тоже все проступило насквозь. 
            И может быть еще и еще у вас есть права, но дежурный
       молчит. Да немного, пожалуй, вы потеряете, так о них и не
       узнав. 
            Проверка миновала - начинается день. Уже приходят там

                           - 150 -

       где-то следователи. Вертухай вызывает вас с большой таинст-
       венностью: он выговаривает первую букву только (и в таком
       виде: "кто на СЫ?" "кто на Фэ?", а то еще и "кто на АМ?"),
       вы же должны проявить сообразительность и предложить себя в
       жертву. Такой порядок заведен против надзирательских ошибок:
       выкликнет фамилию не в той камере, и так мы узнаем, кто еще
       сидит. Но и отъединенные ото всей тюрьмы, мы не лишены меж-
       дукамерных весточек: из-за того, что стараются запихнуть по-
       больше, - тасуют, а каждый переходящий приносит в новую ка-
       меру весь нарощенный опыт старой. Так, сидя только на чет-
       вертом этаже, знаем мы и о подвальных камерах, и о боксах
       первого этажа, и о темноте второго, где собраны женщины, и о
       двухъярусном устройстве пятого, и о самом большом номере пя-
       того этажа - сто одиннадцать. Передо мной в нашей камере си-
       дел детский писатель Бондарин, до того он посидел на женском
       этаже с каким-то польским корреспондентом, а польский кор-
       респондент еще раньше сидел с фельдмаршалом Паулюсом - и вот
       все подробности о Паулюсе мы тоже знаем. 
            Проходит полоса допросных вызовов - и для оставшихся в
       камере открывается долгий приятный день, украшенный возмож-
       ностями и не слишком омраченный обязанностями. Из обязаннос-
       тей нам может выпасть два раза в месяц прожигание кроватей
       паяльной лампой (спички на Лубянке запрещены категорически,
       чтобы прикурить папиросу, мы должны терпеливо " голосовать"
       пальцем при открывании волчка, прося огонька у надзирателя,
       - паяльные же лампы нам доверяют спокойно). - Еще может вы-
       пасть как будто и право, но сильно сбивается оно на обязан-
       ность: раз в неделю по одному вызывают в корридор и там ту-
       поватой машинкой стригут лицо. - Еще может выпасть обязан-
       ность натирать паркет в камере (З-в всегда избегает этой ра-
       боты, она унижает его, как всякая). Мы выдыхаемся быстро
       из-за того, что голодны, а то ведь пожалуй эту обязанность
       можно отнести и к правам - такая это веселая здоровая рабо-
       та: босой ногой щетку вперед - а корпус назад, и наоборот,
       вперед-назад, вперед-назад, и не тужи ни о чем! Зеркальный
       паркет! Потемкинская тюрьма! 
            К тому ж мы не теснимся уже в нашей прежней 67-й. В се-
       редине марта к нам добавили шестого, а ведь здесь не знают
       ни сплошных нар, ни обычая спать на полу - и вот нас переве-
       ли полным составом в красавицу 53-ю. (Очень советую: кто не
       был - побывать!) Это - не камера! Это - дворцовый покой, от-
       веденный под спальню знатным путешественникам! Страховое об-
       щество "Россия" (18) в этом крыле без оглядки на стоимость
       постройки вознесло высоту этажа в пять метров.
       -------------------------------------------------------------
            (18)Достался этому обществу неравнодушный к крови кусо-
       чек московской земли: пересеча Фуркасовский, близ дома Рос-
       топчина, растерзан был в 1812 г. неповинный Верещагин, а по
       ту сторону ул. Б.Лубянки жила (и убивала крепостных) душегу-
       бица Салтычиха. ("По Москве" - под ред. Н. А . Гейнике и
       др., М., изд. Сабашниковых, 1917 , стр. 231) 

                           - 151 -

       (Ах, какие четырехэтажные нары отгрохал бы здесь начальник
       фронтовой контрразведки, и сто человек разместил бы с гаран-
       тией!) А окно! - такое окно, что с подоконника надзиратель
       еле дотягивается до форточки, одна окончина такого окна дос-
       тойна быть целым окном жилой комнаты. И только склепанные
       стальные листы намордника, закрывающие четыре пятых этого
       окна, напоминают нам, что мы не во дворце.
            Все же в ясные дни и поверх этого намордника, из колод-
       ца лубянского двора, от какого-то стекла шестого или седьмо-
       го этажа, к нам отражается теперь вторичный блеклый солнеч-
       ный зайчик. Для нас это подлинный зайчик- живое существо! Мы
       ласково следим за его переползанием по стене, каждый шаг
       его исполнен смысла, предвещает время прогулки, отсчитывает
       несколько получасов до обеда, а перед обедом исчезает от нас.
            Итак, наши возможности: сходить на прогулку! читать
       книги! рассказывать друг другу о прошлом! слушать и учиться!
       спорить и воспитываться! И в награду еще будет обед из двух
       блюд! Невероятно!
            Прогулка плоха первым трем этажам Лубянки: их выпускают
       на нижний сырой дворик - дно узкого колодца между тюремными
       зданиями. Зато арестантов четвертого и пятого этажей выводят
       на орлиную площадку - на крышу пятого. Бетонный пол, бетон-
       ные трехростовые стены, рядом с нами надзиратель безоружный,
       и еще на вышке часовой с автоматом, - но воздух настоящий и
       настоящее небо! "Руки назад! идти по два! не разговаривать!
       не останавливаться!" - но забывают запретить запрокидывать
       голову! И ты, конечно, запрокидываешь. Здесь ты видишь не
       отраженным, не вторичным - само Солнце! само вечно живое
       Солнце! или его золотистую россыпь через весенние облака. 
            Весна и всем обещает счастье, а арестанту десятерицей!
       О, апрельское небо! Это ничего, что я в тюрьме. Меня, види-
       мо, не расстреляют. Зато я стану тут умней. Я многое пойму
       здесь, небо! Я еще исправлю свои ошибки - не перед ними -
       перед тобою, Небо! Я здесь их понял - и я исправлю!
            Как из ямы, с далекого низа, с площади Дзержинского, к
       нам восходит непрерывное хриплое земное пение автомобильных
       гудков. Тем, кто мчится под эти гудки, они кажутся рогом
       торжества, - а отсюда так ясно их ничтожество. 
            Прогулка всего двадцать минут, но сколько ж забот вок-
       руг нее, сколько надо успеть!
            Во-первых, очень интересно, пока ведут туда и назад,
       понять расположение всей тюрьмы и где эти висячие дворики,
       чтобы когда-нибудь на воле идти по площади и знать. По пути
       мы много раз поворачиваем, я изобретаю такую систему: от са-
       мой камеры каждый поворот вправо считать плюс один, каждый
       влево - минус один. И как бы быстро нас ни крутили, - не
       спешить это представить, а только успевать подсчитывать
       итог. И если еще по дороге в каком-нибудь лестничном окошке
       ты увидишь спины лубянских наяд, прилегших к колончатой ба-
       шенке над самой площадью, и при этом счет запомнишь, то в
       камере ты потом все сориентируешь и будешь знать, куда выхо-
       дит ваше окно.

                           - 152 -

            Потом на прогулке надо просто дышать - как можно сосре-
       доточенней. 
            Но и там же, в одиночестве, под светлым небом, надо во-
       образить свою будущую светлую безгрешную и безошибочную
       жизнь. 
            Но и там же удобней всего поговорить на самые острые
       темы. Хоть разговаривать на прогулке запрещено, это неважно,
       надо уметь,- зато именно здесь вас наверняка не слышит ни
       наседка , ни микрофон.
            На прогулку мы с Сузи стараемся попадать в одну пару -
       мы говорим с ним и в камере, но договаривать главное любим
       здесь. Не в один день мы сходимся, мы сходимся медленно, но
       уже и много он успел мне рассказать. С ним я учусь новому
       для меня свойству: терпеливо и последовательно воспринимать
       то, что никогда не стояло в моем плане и, как будто, никако-
       го отношения не имеет к ясно прочерченной линии моей жизни.
       С детства я откуда-то знаю, что моя цель - это история русс-
       кой революции, а остальное меня совершенно не касается. Для
       понимания же революции мне давно ничего не нужно, кроме мар-
       ксизма; все прочее, что липло, я отрубал и отворачивался. А
       вот свела судьба с Сузи, у него совсем была другая область
       дыхания, теперь он увлеченно рассказывает мне все о своем, а
       свое у него это - Эстония и демократия. И хотя никогда преж-
       де не приходило мне в голову поинтересоваться Эстонией, уж
       тем более - буржуазной демократией, но я слушаю и слушаю
       его влюбленные рассказы о двадцати свободных годах этого
       некрикливого трудолюбивого маленького народа из крупных муж-
       чин с их медленным основательным обычаем; выслушиваю принци-
       пы эстонской конституции, извлеченные из лучшего европейско-
       го опыта, и как работал на них однопалатный парламент из ста
       человек; и неизвестно зачем, но все это начинает мне нра-
       виться, все это и в моем опыте начинает откладываться.(19) 
       Я охотно вникаю в их роковую историю, между двумя молотами,
       тевтонским и славянским, издревле брошенная маленькая эстон-
       ская наковаленка. Опускали на нее в черед удары с востока и
       с запада - и не было видно этому чередованию конца, и еще до
       сих пор нет. Вот известная (совсем неизвестная...) история,
       как мы хотели взять их наскоком в 18-м году, да они не да-
       лись. Как потом Юденич презирал в них чухну, а мы их честили
       белобандитами, эстонские же гимназисты записывались добро-
       вольцами. И ударили по ней еще и в сороковом году, и в сорок
       первом, и в сорок четвертом, и одних сыновей брала русская
       армия, других немецкая, а третьи бежали в лес. И пожилые
       таллинские интеллигенты толковали, что вот вырваться бы им
       из заклятого колеса, отделиться как-нибудь и жить самим по
       себе (ну, и предположительно будет у них премьер-министром,
       скажем, Тииф, а министром народного просвещения, скажем, Су-
       -------------------------------------------------------------
            (19)Сузи обо мне потом вспомнит так: странная смесь
       марксиста и демократа. Да, диковато у меня тогда соединялось. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 153 -

       зи). Но ни Черчиллю, ни Рузвельту до них дела не было, зато
       было дело до них у "дяди Джо" (Иосифа). И как только вошли
       наши войска, всех этих мечтателей в первые же ночи забрали с
       их таллинских квартир. Теперь их человек пятнадцать сидело
       на московской Лубянке в разных камерах по одному, и обвиня-
       лись они по 58-2 в преступном желании самоопределиться.
            Возврат с прогулки в камеру это каждый раз - маленький
       арест. Даже в нашей торжественной камере после прогулки воз-
       дух кажется спертым. Еще после прогулки хорошо бы закусить,
       но не думать, не думать об этом! Плохо, если кто-нибудь из
       получающих передачу нетактично раскладывает свою еду не во
       время, начинает есть. Ничего, оттачиваем самообладание! Пло-
       хо, если тебя подводит автор книги, начинает подробно смако-
       вать еду - прочь такую книгу! Гоголя - прочь! Чехова - тоже
       прочь! - слишком много еды! " Есть ему не хотелось, но он
       все-таки съел (сукин сын!) порцию телятины и выпил пива".
       Читать духовное! Достоевского - вот кого читать арестантам!
       Но позвольте, это у него: "дети голодали, уже несколько дней
       они ничего не видели, кроме хлеба и  к о л б а с ы"?
            А библиотека Лубянки - ее украшение. Правда, отврати-
       тельна библиотекарша - белокурая девица несколько лошадиного
       сложения, сделавшая все, чтобы быть некрасивой: лицо ее на-
       белено, что кажется неподвижной маской куклы, губы фиолето-
       вые, а выдерганные брови - черные. (Вообще-то, дело ее, но
       нам бы приятнее было, если бы являлась фифочка, - а может
       начальник Лубянки это все и учел?) Но вот диво, раз в десять
       дней придя забрать книги, она выслушивает наши заказы! -
       выслушивает с той же бесчеловечной лубянской механичностью,
       нельзя понять - слышала она эти имена? эти названия? да даже
       сами наши слова слышит ли? Уходит. Мы переживаем несколько
       тревожно-радостных часов. За эти часы перелистываются и про-
       веряются все сданные нами книги: ищется, не оставили ли мы
       проколов или точек под буквами (есть такой способ тюремной
       переписки), или отметок ногтем на понравившихся местах. Мы
       волнуемся, хотя ни в чем таком не виновны: придут и скажут:
       обнаружены точки, и как всегда они правы, и как всегда дока-
       зательств не требуется, и мы лишены на три месяца книг, если
       еще всю камеру не переведут на карцерное положение. Эти луч-
       шие светлые тюремные месяцы, пока мы еще не окунаемся в ла-
       герную яму - уж очень досадно будет без книг! Ну, да мы не
       только же боимся, мы еще трепещем, как в юности, послав лю-
       бовную записку и ожидая ответа: придет или не придет? и ка-
       кой будет?
            Наконец, книги приходят и определяют следующие десять
       дней: будем ли больше налегать на чтение или дрянь принесли
       и будем больше разговаривать. Книг приносят столько, сколько
       в камере - расчет хлебореза, а не библиотекаря: на одного -
       одну, на шестерых - шесть. Многолюдные камеры выигрывают. 
            Иногда девица на чудо выполняет наши заказы! Но и когда
       пренебрегает ими, все равно получается интересно. Потому что

                           - 154 -

       сама библиотека Большой Лубянки - уникум. Вероятно, свозили
       ее из конфискованных частных библиотек; книголюбы, собирав-
       шие их, уже отдали душу Богу. Но главное: десятилетиями по-
       вально цензуруя и оскопляя все библиотеки страны, госбезо-
       пасность забывала покопаться у себя за пазухой - и здесь, в
       самом логове, можно было читать Замятина, Пильняка, Пантеле-
       имона Романова и любой том из полного Мережковского . (А
       иные шутили: нас считают погибшими, потому и дают читать
       запрещенное. Я-то думаю, лубянские библиотекари понятия не
       имели, что они нам дают - лень и невежество.)
            В эти предобеденные часы остро читается. Но одна фраза
       может тебя подбросить и погнать, и погнать от окна к двери,
       от двери к окну. И хочется показать кому-нибудь, что ты про-
       чел и что отсюда следует, и вот уже затевается спор. Спорит-
       ся тоже остро в это время!
            Мы часто схватываемся с Юрием Е.

                                    *
                                   * *

            В то мартовское утро, когда нас пятерых перевели в
       дворцовую 53-ю камеру - к нам впустили шестого. 
            Он вошел - тенью, кажется - не стуча ботинками по полу.
       Он вошел и, не уверенный, что устоит, спиной привалился к
       дверному косяку. В камере уже не горела лампочка, и утренний
       свет был мутен, однако новичок не смотрел в полные глаза,
       он щурился. И молчал.
            Сукно его военного френча и брюк не позволяло отнести
       его ни к советской, ни к немецкой, ни к польской или англий-
       ской армии. Склад лица был вытянутый, мало русский. Ну, да и
       худ же как! И при худобе очень высок.
            Мы спросили его по-русски - он молчал. Сузи спросил
       по-немецки - он молчал. Фастенко спросил по-французски,
       по-английски - он молчал. Лишь постепенно на его изможденном
       желтом полумертвом лице появилась улыбка - единственную та-
       кую я видел за всю мою жизнь!
            -"Люди"... - слабо выговорил он, как бы возвращаясь из
       обморока или как бы ночью минувшей прождав расстрела. И про-
       тянул слабую истончавшую руку. Она держала узелочек в тряпи-
       це. Наш наседка уже понял, что это, бросился, схватил узе-
       лок, развязал на столе - граммов двести там было легкого та-
       баку, и уже сворачивал себе четырехкратную папиросу.
            Так после трех недель подвального бокса у нас появился
       Юрий Николаевич Е.
            Со времен столкновения на КВЖД в 1929-м году распевали
       по стране песенку:

                           - 155 -

            "Стальною грудью врагов сметая,
            Стоит на страже  д в а д ц а т ь  с е д ь м а я!"

            Начальником артиллерии этой 27-й стрелковой дивизии,
       сформированной еще в гражданскую войну, был царский офицер
       Николай Е. (я вспомнил эту фамилию, я видел ее среди авторов
       нашего артиллерийского учебника). В вагоне-теплушке с нераз-
       лучной женой пересекал он Волгу и Урал то на восток, то на
       запад. В этой теплушке провел свои первые годы и сын Юрий,
       рожденный в 1917 году, ровесник революции.
            С той далекой поры отец его осел в Ленинграде, в Акаде-
       мии, жил благостно и знатно, и сын кончил училище комсоста-
       ва. В финскую войну, когда Юрий рвался воевать за Родину,
       друзья отца поднаправили сына на адьютанта в штаб армии.
       Юрию не пришлось ползать на финские ДОТы, ни попадать в ок-
       ружение в разведке, ни замерзать в снегу под пулями снайпе-
       ров - но орден Красного Знамени, не какой-нибудь! - аккурат-
       но прилег к его гимнастерке. Так он окончил финскую войну с
       сознанием ее справедливости и своей пользы в ней.
            Но в следующей войне ему не пришлось так гладко. Бата-
       рея, которой он командовал, узнала себя окруженной под Лу-
       гой. Разбредшихся, их ловили, гнали в плен. Юрий попал в
       концентрационный офицерский лагерь под Вильнюсом.
            В каждой жизни есть какое-то событие, решающее всего
       человека - и судьбу его, и убеждения, и страсти. Два года в
       этом лагере перетряхнули Юрия. То, что был этот лагерь,
       нельзя было ни оплести словечками, ни оползти на силлогизмах
       - в этом лагере надо было умереть, а кто не умер - сделать
       вывод.
            Выжить могли орднеры - внутренние лагерные полицаи, из
       своих. Разумеется Юрий не стал орднером. Еще выживали пова-
       ра. Еще мог выжить переводчик - таких искали. Великолепно
       владея разговорным немецким, Юрий это скрыл. Он понимал,что
       переводчику придется предавать своих. Еще можно было оття-
       нуть смерть копкой могил, но там были крепче его и провор-
       ней. Юрий заявил, что он - художник. Действительно, в его
       разнообразном домашнем воспитании были уроки живописи, Юра
       недурно писал маслом, и только желание следовать отцу, кото-
       рым он гордился, помешало ему поступить в художественное
       училище.
            Вместе с другим художником-стариком (жалею, что не пом-
       ню его фамилии) им отвели отдельную кабину в бараке, и там
       Юрий писал комендантским немцам бесплатные картинишки - пир
       Нерона, хоровод эльфов, и за это ему приносили поесть. Та
       бурда, за которой военнопленные офицеры с шести утра занима-
       ли с котелками очередь, и орднеры били их палками, а повара
       черпаками, - та бурда не могла поддержать человеческую
       жизнь. Вечерами из окна их кабины Юрий видел теперь ту един-
       ственную картину, для которой дано ему было искусство кисти
       : вечерний туманец над приболотным лугом, луг обнесен колю-
       чей проволокой, и множество горит на нем костров, а вокруг

                           - 156 -

       костров - когда-то русские офицеры, а сейчас звероподобные
       существа, грызущие кости павших лошадей, выпекающие лепешки
       из картофельной кожуры, курящие навоз и все шевелящиеся от
       вшей. Еще не все эти двуногие издохли. Еще не все они утеря-
       ли членораздельную речь, и видно в багряных отсветах костра,
       как позднее понимание прорезает лица их, опускающиеся к неа-
       дертальцам.
            Полынь во рту! Жизнь, которую Юрий сохраняет, уже не
       мила ему сама по себе. Он не из тех, кто легко соглашается
       забыть. Нет, ему достается выжить - он должен сделать выводы.
            Им уже известно, что дело - не в немцах, или не в одних
       немцах, что из пленных многих национальностей только советс-
       кие так живут, так умирают, - никто хуже советских. Даже по-
       ляки, даже югославы, содержатся гораздо сносней, а уж англи-
       чане, а норвежцы - они завалены посылками международного
       Красного Креста, посылками из дому, они просто не ходят по-
       лучать немецкого пайка. Там, где лагеря рядом, союзники из
       доброты бросают нашим через проволоку подачки, и наши броса-
       ются как свора собак на кость.
            Русские вытягивают всю войну - и русским такой жребий.
       Почему так?
            Оттуда, отсюда постепенно приходят объяснения: СССР не
       признает русской подписи под гаагской конвенцией о пленных,
       значит не берет никаких обязательств по обращению с пленными
       и не претендует на защиту своих, попавших в плен.(20)
       СССР не признает международного Красного Креста. СССР не
       признает своих вчерашних солдат: нет ему расчета поддержи-
       вать их в плену.
            И холодеет сердце восторженного ровесника Октября. Там,
       в кабинке барака, они сшибаются и спорят с художником-стари-
       ком (до Юрия трудно доходит, Юрий сопротивляется, а старик
       вскрывает за слоем слой). Что это? - Сталин? Но не много ли
       списывать все на Сталина, на его коротенькие ручки? Тот, кто
       делает вывод до половины - не делает его вовсе. А - осталь-
       ные? Там, около Сталина и ниже, и повсюду по Родине - в об-
       щем те, которым Родина разрешила говорить от себя? 
            И как правильно быть, если мать продала нас цыганам,
       нет, хуже - бросила собакам? - Разве она остается нам ма-
       терью? Если жена пошла по притонам - разве мы связаны с ней
       верностью? Родина, изменившая своим солдатам - разве это Ро-
       дина?
            ...Как обернулось все для Юрия! Он восхищался отцом - и
       -------------------------------------------------------------
            (20)Эту конвенцию мы признали только в 1955 году. Впро-
       чем, в дневнике 1915 г. Мельгунов записывает СЛУХИ , что
       Россия не пропускает помощи своим пленным в Германию и они
       там живут хуже всех союзных - чтобы не было СЛУХОВ о хорошей
       жизни пленных и не сдавались бы охотно в плен. Какая-то пре-
       емственность идей - есть. (С.П.Мельгунов - Воспоминания и
       дневники, вып.1, Париж, 1964 , стр.199 и 203) 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 157 -

       вот проклял его! Он впервые задумался, что ведь отец его по
       сути изменил присяге той армии, в которой вырос, - изменил,
       чтоб устанавливать вот этот порядок, теперь предавший своих
       солдат. И почему же с этим предательским порядком связан
       присягою Юрий?
            Когда весной 1943 года в лагерь приехали вербовщики от
       первых белорусских "легионов" - кто-то шел, чтобы спастись
       от голода, Е. пошел с твердостью, с ясностью. Но в легионе
       он не задержался: кожу сняли - так не по шерсти тужить. Юрий
       перестал теперь скрывать хорошее знание немецкого, и вскоре
       некий ШЕФ, немец из-под Касселя, получивший назначение соз-
       дать шпионскую школу с ускоренным военным выпуском, взял
       Юрия к себе правой рукой. Так началось сползание, которого
       Юрий не предвидел, началась подмена. Юрий пылал освобождать
       родину, его засовывали готовить шпионов - у немцев планы
       свои. А где была грань?..С какого момента нельзя было перес-
       тупать? Юрий стал лейтенантом немецкой армии. В немецкой
       форме он ездил теперь по Германии, бывал в Берлине, посещал
       русских эмигрантов, читал недоступных прежде Бунина, Набоко-
       ва, Алданова, Амфитеатрова... Юрий ждал, что у всех у них,
       что у Бунина - каждая страница истекает живыми ранами Рос-
       сии. Но что с ними? На что растратили они неоценимую свобо-
       ду? Опять о женском теле, о взрыве страсти, о закатах, о
       красоте дворянских головок, об анекдотах запыленных лет. Они
       писали так, будто никакой революции в России не бывало или
       слишком уж недоступно им ее объяснить.Они оставляли русским
       юношам искать азимут жизни. Так метался Юрий, спешил видеть,
       спешил знать, а между тем по исконной русской манере все
       чаще и все глубже окунал свое смятение в водку.
            Что такое была их шпионская школа? Совсем не настоящая,
       конечно. За шесть месяцев их могли научить только владеть
       парашютом, взрывным делом да рацией. В них и не очень-то ве-
       рили. Их забрасывали для инфляции доверия. А для умирающих,
       безнадежно брошенных русских военнопленных эти школки, по
       мнению Юрия, были хороший выход: ребята здесь отъедались,
       одевались в теплое, новое, да еще все карманы набивали им
       советскими деньгами. Ученики (как и учителя) делали вид, что
       так все и будет, что в советском тылу они будут шпионить,
       подрывать назначенные объекты, связываться радио-кодом, воз-
       вращаться назад. А они через эту школу просто улетали от
       смерти и плена, они хотели остаться жить, но не ценой того,
       чтобы стрелять в своих на фронте.(21) Их перепускали через 
       фронт, а дальше их свободный выбор зависел от их нрава и
       -------------------------------------------------------------
            (21)Конечно, наше следствие не принимало таких резонов.
       Какое право они имели хотеть жить, когда литерные семьи в
       советском тылу и без того хорошо жили? Никакого уклонения от
       взятия немецкого карабина за этими ребятами не признавали.
       За их шпионскую игру им клепали тягчайшую 58-6 да еще дивер-
       сию через намерение. Это значило: держать, пока не околеют. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 158 -

       сознания. Тринитротолуол и рацию они все бросали сразу. Раз-
       ница была только: сдаваться ли властям тут же (как мой кур-
       носый "шпиен" в армейской контрразведке) или сперва поку-
       тить, погулять на даровые деньги. И только никто никогда не
       возвращался через фронт назад, опять к немцам.
            Вдруг под новый 1945 год один бойкий парень вернулся и
       доложил, что задание выполнил (пойди его проверь!) Это было
       необычайно. Шеф не сомневался, что он прислан от смерша и
       решил его расстрелять (судьба добросовестного шпиона!) Но
       Юрий настоял, что, напротив, надо наградить его и поднять
       перед курсантами. А вернувшийся шпионяга предложил Юрию рас-
       пить литр и, багровый , наклонясь через стол, открыл: " Юрий
       Николаевич! Советское командование обещает вам прощение, ес-
       ли вы сейчас перейдете сами к нам".
            Юрий задрожал. Уже ожесточившееся, уже ото всего отре-
       шившееся сердце розгняло теплом. Родина?.. Заклятая, неспра-
       ведливая и такая же все дорогая! Прощение?.. И можно вер-
       нуться к семье? И пройтись по Каменноостровскому? Ну что, в
       самом деле, мы же русские! Простите нас, мы вернемся, и ка-
       кие еще будем хорошие!.. Эти полтора года, с тех пор, как он
       вышел из лагеря не принесли Юрию счастья. Он не раскаивался,
       но не видел и будущего. Встречаясь за водкой с другими таки-
       ми же бесприкаянными русскими, они ясно чувствовали: опоры -
       нет, все равно жизнь не настоящая. Немцы крутят ими по-свое-
       му. Теперь, когда война уже явно проигрывалась немцами, у
       Юрия как раз появился выход: шеф любил его и открыл, что в
       Испании у него есть запасное имение, куда они при прогаре
       империи и умотаются вместе. Но вот сидел пьяный соотечест-
       венник через стол и, сам рискуя жизнью, заманивал: "Юрий
       Николаевич! Советское командование ценит ваш опыт и знания,
       их хотят у вас перенять - организацию немецкой разведки..."
            Две недели разбирали Е. колебания. Но во время завис-
       ленского советского наступления, когда он школу свою отводил
       вглуубь, он приказал свернуть на тихий польский фольварк,
       там выстроил школу и объявил: " Я перехожу на советскую сто-
       рону! Каждому - свободный выбор!" И эти горе-шпионы с моло-
       ком на губах, еще час назад делавшие вид, что преданы гер-
       манскому райху, теперь восторженно закричали: " Ура-а! И
       мы-ы!" (Они кричали "ура" своим будущим каторжным работам...)
            Тогда их шпионская школа в полном составе дотаилась до
       подхода советских танков, а потом и СМЕРШа. Больше Юрий не
       видел своих ребят. Его отделили, десять дней заставили опи-
       сывать всю историю школы, программы, диверсионные задания, и
       он действительно думал, что "его опыт и знания..." Даже уже
       обсуждался вопрос о поездке домой, к родным.
            И понял он только на Лубянке, что даже в Саламанке был
       бы ближе к своей Неве...Можно было ждать ему расстрела или
       никак не меньше двадцати.
            Так неисправимо поддается человек дымку с родной сторо-
       ны...Как зуб не перестает отзываться, пока не убьют его нерв,
       так и мы, наверно, не перестанем отзываться на родину, пока

                           - 159 -

       не глотнем мышьяка. Лотофаги из " Одиссеи" знали для этого
       какой-то лотос...
            Всего недели три пробыл Юрий в нашей камере. Все эти
       три недели мы с ним спорили. Я говорил, что революция наша
       была великолепна и справедлива, ужасно лишь ее искажение в
       1929-м. Он с сожалением смотрел на меня и пожимал нервные
       губы: прежде чем браться за революцию, надо было вывести в
       стране клопов. (Где-то тут они странно смыкались с Фастенко,
       придя из таких разных концов.) Я говорил, что долгое время
       только люди высоких намерений и вполне самоотверженные вели
       всякое большое дело в нашей стране. Он говорил - одного поля
       со Сталиным, с самого начала. (В том, что Сталин - бандит,
       мы с ним не расходились.) Я превозносил Горького: какой ум-
       ник! какая верная точка зрения! какой великий художник! Он
       парировал: ничтожная скучнейшая личность! придумал сам себя
       и придумал себе героев, и книги все выдуманные насквозь. Лев
       Толстой - вот царь нашей литературы!
            Из-за этих ежедневных споров, запльчивых по нашей моло-
       дости, мы с ним не сумели сойтись ближе и разглядеть друг в
       друге больше, чем отрицали.
            Его взяли из камеры, и с тех пор, сколько я ни расспра-
       шивал, никто не сидел с ним в Бутырках, никто не встречался
       на пересылках. Даже рядовые власовцы все ушли куда-то бесс-
       ледно, вернее что в землю, а иные и сейчас не имеют докумен-
       тов выехать из северной глуши. Судьба же Юрия Е. и среди них
       была не рядовая. 

                                    *
                                   * *

            Наконец, приходил и лубянский обед. Задолго мы слышали
       радостное звяканье в коридоре, потом вносили по-ресторанному
       на подносе каждому две алюминиевых тарелки (не миски): с
       черпаком супа и с черпаком редчайшей кашицы.
            В первых волнениях подследственному ничего в глотку не
       идет, кто несколько суток и хлеба не трогает, не знает, куда
       его деть. Но постепенно возвращается аппетит,потом посто- 
       янно-голодное состояние, доходящее до жадности. Потом, если
       удается себя умерить, желудок сжимается, приспособливается к
       скудному - здешней жалкой пищи становится даже как раз. Для 
       этого нужно самовоспитание, отвыкнуть коситься, кто ест лиш-
       нее,запретить чревоопасные тюремные разговоры о еде и как мо-
       жно больше подниматься в высокие сферы. На Лубянке это облег-
       чается двумя часами разрешенного послеобеденного лежания- то-
       же диво курортное. Мы ложимся спиной к волчку, приставляем
       для вида раскрытые книги и дремлем. Спать-то, собственно,
       запрещено, и надзиратели видят долго не листаемую книгу, но
       в эти часы обычно не стучат. (Объяснение гуманности в том,

                           - 160 -

       что кому спать не положено, те в это время на дневном допро-
       се . Для упрямцев, не подписывающих протоколы даже сильней
       контраст: приходят, а тут конец мертвого часа.)
            А сон - лучшее средство против голода и против кручины:
       и организм не горит, и мозг не перебирает заново и заново
       сделанных тобою ошибок. 
            Тут приносят и ужин - еще по черпачку кашицы. Жизнь
       спешит разложить перед тобой все дары. Теперь пять-шесть ча-
       сов до отбоя ты не возьмешь в рот ничего, но это уже не
       страшно, вечерами легко привыкнуть, чтобы не хотелось есть -
       это давно известно и военной медицине, и в запасных полках
       вечером тоже не кормят. 
            Тут подходит время вечерней оправки, которую ты скорее
       всего с содроганием ждал целый день. Каким облегченным ста-
       новится сразу весь мир! Как в нем сразу упростились все ве-
       ликие вопросы - ты почувствовал? 
            Невесомые лубянские вечера! (Впрочем, тогда только не-
       весомы, если ты не ждешь ночного допроса.) Невесомое тело,
       ровно настолько удовлетворенное кашицей, чтобы душа не чувс-
       твовала его гнета. Какие легкие свободные мысли! Мы как буд-
       то вознесены на Синайские высоты, и тут из пламени является
       нам истина. Да не об этом ли и Пушкин мечтал:

            "Я жить хочу, чтобы мыслить и страдать!"

       Вот мы и страдаем, и мыслим и ничего другого в нашей жизни
       нет. И как легко оказалось этого идеала достичь...
            Спорим мы, конечно, и по вечерам, отвлекаясь от шахмат-
       ной партии с Сузи и от книг. Горячее всего сталкиваемся опять
       мы с Е., потому что вопросы все взрывные, например - об ис-
       ходе войны. Вот, без слов и без выражения войдя в камеру,
       надзиратель опустил на окне синюю маскировочную штору. Те-
       перь там, за второй, вечерняя Москва начинает лупить салюты.
       Как не видим мы салютного неба, так не видим и карты Европы,
       но пытаемся вообразить ее в подробностях и угадать, какие же
       взяты города. Юрия особенно изводят эти салюты. Призывая
       судьбу исправить наделанные им ошибки, он уверяет, что армия
       и англоамериканцы врежутся друг в друга, и только тогда нач-
       нется настоящая война. Камера относится к такому предсказа-
       нию с жадным интересом. И чем же кончится? Юрий уверяет, что
       - легким разгромом Красной армии (и, значит, нашим освобож-
       дением? или расстрелом?). Тут упираюсь я, и мы особенно
       яростно спорим. Его доводы - что наша армия измотана, обеск-
       ровлена, плохо снабжена и, главное, против союзников уже не
       будет воевать с такой твердостью. Я на примере знакомых мне
       частей отстаиваю, что армия не столько измотана, сколько
       набралась опыта, сейчас сильна и зла, и в этом случае будет
       крошить союзников еще чище, чем немцев. - Никогда! - кричит
       (но полушепотом ) Юрий. - А Арденны? - кричу (полушепотом)
       я. Вступает Фастенко и высмеивает нас, что оба мы не понима-
       ем Запада, что сейчас и вовсе никому не заставить воевать

                           - 161 -

       против нас союзные войска.
            Но все-таки вечером не так уж хочется спорить, как слу-
       шать что-нибудь интересное и даже примиряющее, и говорить
       всем согласно.
            Один из таких любимейших тюремных разговоров - разговор
       о тюремных традициях, о том, как сидели раньше. У нас есть
       Фастенко, и потому мы слушаем эти рассказы из первых уст.
       Больше всего умиляет нас, что раньше быть политзаключенным
       была гордость, что не только их истинные родственники не от-
       рекались от них, но приезжали незнакомые девушки и под видом
       невест добивались свиданий. А прежняя всеобщая традиция
       праздничных передач арестантам? Никто в России не начинал
       разговляться, не отнеся передачи безымянным арестантам на
       общий тюремный котел. Несли рождественские окорока, пироги,
       кулебяки, куличи. Какая-нибудь бедная старушка - и та несла
       десяток крашеных яиц, и сердце ее облегчалось. И куда же де-
       лась эта русская доброта? Ее заменила сознательность! До че-
       го ж круто и бесповоротно напугали наш народ и отучили забо-
       титься о тех, кто страдает. Теперь это дико. Теперь в ка-
       ком-нибудь учреждении предложите устроить предпраздничный
       сбор для заключенных местной тюрьмы - это будет воспринято
       почти как антисоветское восстание! Вот до чего мы озверели!
            А что были эти праздничные подарки для арестантов! Раз-
       ве только - вкусная еда? Они создавали теплое чувство, что
       на воле о тебе думают, заботятся.
            Рассказывает нам Фастенко, что и в советское время су-
       ществовал политический Красный Крест, - но уже тут мы не то,
       что не верим ему, а как-то не можем представить. Он говорит,
       что Е.П. Пешкова, пользуясь своей личной неприкосновен-
       ностью, ездила за границу, собиррала деньги там (у нас не
       очень-то соберешь) - а потом здесь покупались продукты для
       политических, не имеющих родственников. Всем политическим? И
       вот тут выясняется: нет, не КАЭРАМ, то есть не контрреволю-
       ционерам (например, значит, не инженерам, не священникам), а
       только членам бывших политических партий. А-а-а, так и ска-
       жите!.. Ну, да впрочем, и сам Красный Крест, обойдя Пешкову,
       тоже пересажали в основном...
            Еще о чем приятно поговорить вечером, когда не ждешь
       допроса - об освобождении. Да, говорят - бывают такие удиве-
       тильные случаи, когда кого-то освобождают. Вот взяли от нас
       З-ва "с вещами" - а вдруг на свободу? следствие ж не могло
       кончиться так быстро. (Через десять дней он возвращается:
       таскали в Лефортово. Там он начал, видимо, быстро подписы-
       вать, и его вернули к нам.) Если только тебя освободят -
       слушай, у тебя ж пустяковое дело, ты сам говоришь, - так ты
       обещай: пойдешь к моей жене и в знак этого пусть в передаче
       у меня будет, ну скажем, два яблока...- Яблок сейчас нигде
       нет. - Тогда три бублика. - Может случиться, в Москве и буб-
       ликов нет. - Ну, хорошо, тогда четыре картошины! (Так дого-
       ворятся, а потом действительно N берут с вещами, а М получа-
       ет в передаче четыре картошины. Это поразительно, это изуми-

                           - 162 -

       тельно! его освободили, а у него было гораздо серьезней де-
       ло, чем у меня, - так и меня может быть скоро?... А просто у
       жены М пятая картошина развалилась в сумке, а N уже в трюме
       парохода едет на Колыму.)
            Так мы разговоримся о всякой всячине, что-то смешное
       вспомним, - и весело и славно тебе среди интересных людей
       совсем не твоей жизни, совсем не твоего круга опыта,- а меж-
       ду тем уже и прошла безмолвная вечерняя поверка, и очки
       отобрали - и вот мигает трижды лампа. Это значит - через
       пять минут отбой!
            Скорей, скорей, хватаемся за одеяла! Как на фронте не
       знаешь, не обрушится ли шквал снарядов, вот сейчас, через
       минуту, возле тебя,- так и здесь мы не знаем своей роковой
       допросной ночи. Мы ложимся, мы выставляем одну руку поверх
       одеяла, мы  стараемся выдуть ветер мыслей из головы. Спать!
            В такой момент в один апрельский вечер, вскоре после
       того, как мы проводили Е., у нас загрохотал замок. Сердца
       сжались: кого? Сейчас прошипит надзиратель: "на сэ!" "на
       зэ"! Но надзиратель не шипел. Дверь затворилась. Мы подняли
       головы. У дверей стоял новичок: худощавый, молодой, в прос-
       теньком синем костюме и синей кепке. Вещей у него не было
       никаких. Он озирался растерянно.
            -Какой номер камеры? - спросил он тревожно.
            -Пятьдесят третий.
            Он вздрогнул.
            - С воли? - спросили мы.
            -Не-ет... - страдальчески мотнул он головой.
            -А когда арестован?
            -Вчера утром.
            Мы расхохотались. У него было простоватое, очень мягкое
       лицо, брови почти совсем белые.
            -А за что?
            (Это - нечестный вопрос, на него нельзя ждать ответа.)
            -Да не знаю...Так, пустяки...
            Так все и отвечают, все сидят за пустяки. И особенно
       пустяком кажется дело самому подследственному.
            -Ну, все же?
            -Я ...воззвание написал. К русскому народу.
            -Что-о??? (Таких "пустяков" мы еще не встречали!)
            -Расстреляют? - вытянулось его лицо. Он теребил козырек
       так и не снятой кепки.
            -Да нет, пожалуй,- успокоили мы. - Сейчас никого не
       расстреливают. ДЕСЯТКА как часы.
            -Вы - рабочий? служащий? - спросил социал-демократ,
       верный классовому принципу.
            -Рабочий.
            Фастенко протянул руку и торжествующе воскликнул мне:
            -Вот вам, А.И., настроение рабочего класса!
            И отвернулся спать, полагая, что дальше уж идти некуда
       и слушать нечего.
            Но он ошибся.

                           - 163 -

            -Как же так - воззвание ни с того, ни с сего? От чьего
       ж имени?
            -От своего собственного.
            -Да кто ж вы такой?
            Новичок виновато улыбнулся: - Император. Михаил.
            Нас пробило, как искрой. Мы еще приподнялись на крова-
       тях, вгляделись. Нет, его застенчивое худое лиыцо нисколько
       не было похоже на лицо Михаила Романова. Да и возраст...
            -Завтра, завтра, спать! - строго сказал Сузи.
            Мы засыпали, предвкушая, что завтра два часа до утрен-
       ней пайки не будут скучными.
            Императору тоже внесли кровать, постель, и он тихо лег
       близ параши.

                                    *
                                   * *

            В тысяча девятьсот шестнадцатом году в дом московского
       паровозного машиниста Белова вошел незнакомый дородный ста-
       рик с русой бородой, сказал набожной жене машиниста: " Пела-
       гея! У тебя - годовалый сын. Береги его для Господа. Будет
       час - я приду опять". И ушел.
            Кто был тот старик - не знала Пелагея, но так внятно и
       грозно он сказал, что слова его подчинили материнское серд-
       це. И пуще глаза берегла она этого ребенка. Виктор рос ти-
       хим, послушливым, набожным, часто бывали ему видения ангелов
       и Богородицы. Потом реже. Старик больше не являлся. Обучился
       Виктор шоферскому делу, в 1936-м взяли его в армию, завезли
       в Биробиджан, и был он там в автороте. Совсем он не был раз-
       вязен, но может этой-то нешоферской тихостью и кротостью
       приворожил девушку из вольнонаемных и закрыл путь своему ко-
       мандиру взвода, добивавшемуся той девушки. В это время на
       маневры к ним приехал маршал Блюхер и тут его личный шофер
       тяжело заболел. Блюхер приказал командиру автороты прислать
       ему лучшего в роте шофера, командир роты вызвал командира
       взвода, а уж тот сразу смекнул спихнуть маршалу своего со-
       перника Белова. (В армии часто так: выдвигается не тот, кто
       достоин, а от кого надо избавиться.) К тому же Белов - не
       пьющий, работящий , не подведет.
            Белов понравился Блюхеру и остался у него. Вскоре Блю-
       хера правдоподобно вызвали в Москву (так отрывали маршала
       перед арестом от послушного ему Дальнего Востока), туда при-
       вез он и своего шофера. Осиротев, попал Белов в кремлевский
       гараж и стал возить то Михайлова (ЛКСМ) то Лозовского, еще
       кого-то и наконец, Хрущева. Тут насмотрелся Белов ( и много
       рассказывал нам) на пиры, на нравы, на предосторожности. Как
       представитель рядового московского пролетариата он побывал
       тогда и на процессе Бухарина в Доме Союзов. Из своих хозяев
       только об одном Хрущеве он говорил тепло: только в его доме
       шофера сажали за общий семейный стол, а не отдельно на кух-

                           - 164 -

       не; только здесь в те годы сохранялась рабочая простота.
       Жизнерадостный Хрущев тоже привязался к Виктору Алексеевичу,
       и, уезжая в 1938 году на Украину, очень звал его с собой. 
       "Век бы не ушел от Хрущева" - говорил Виктор Алексеевич. Но
       что-то удеражало его в Москве.
            В 41-м году, около начала войны, у него вышел какой-то
       перебой, он не работал в правительственном гараже, и его,
       беззащитного, тотчас мобилизовал военкомат. Однако, по сла-
       бости здоровья, его послали не на фронт, а в рабочий
       батальон сперва  в Инзу, а там траншеи копать и дороги
       строить. После беззаботной сытой жизни последних лет - это 
       вышло об землю рылом, больненько. Полным черпаком захватил 
       он  нужды и горя и увидел вокруг, что народ не только не 
       стал жить к войне лучше, но изнищал. Сам едва уцелев, по 
       хворости освободясь, он вернулся в Москву и здесь опять 
       было пристроился: возил Щербакова, (22) потом наркомнефти 
       Седина. Но Седин проворовался (на 35 миллионов всего), его 
       тихо отстранили, а Белов почему-то опять лишился работы при 
       вождях. И пошел шофером на автобазу, в свободные часы подка-
       лымливая до Красной Пахры.Но мысли его уже были о другом. В 
       1943 году он был у матери, она стирала и вышла с ведрами к 
       колонке. Тут отворилась дверь и вошел в дом незнакомый дород-
       ный старик с белой бородой. Он перекрестился на образ, строго 
       посмотрел на Белова и сказал: " Здравствуй, Михаил! Благослов-
       ляет тебя Бог!" "Я - Виктор" - ответил Белов, " А будешь - Ми-
       хаил, император святой Руси!" - не унимался старик. Тут вошла 
       мать и от страху так и осела, расплескав ведра: тот самый это 
       был старик, приходивший двадцать семь лет назад, поседевший,но
       все он. "Спаси тебя Бог, Палагея, сохранила сына" - сказал
       старик. И уединился с будущим императором, как патриарх по-
       лагая его на престол. Он поведал потрясенному молодому чело-
       веку, что в 1953-м сменится власть, и он будет всероссийским
       императором (23) (вот почему 53- номер камеры так его пора-
       зил!), а для этого в 1948-м году надо начать собирать силы.
       Не научил старик дальше - как же силы собирать, и ушел. А
       Виктор Алексеевич не управился спросить. 
            Потеряны были теперь покой и простота жизни! Может быть
       другой бы отшатнулся от замысла непомерного, но как раз Вик-
       тор потерся там, среди самых высших, повидал этих Михайло-
       вых,Щербаковых, Сединых, послушал от других шоферов и уяс-
       нил, что необыкновенности тут не надо совсем, а даже наобо-

       -------------------------------------------------------------
            (22)Он рассказывал, как тучный Щербаков приезжая в свое
       Информбюро, не любил видеть людей, и из комнат, через кото-
       рые он должен был проходить, сотрудники все выметались.
       Кряхтя от жирности, он нагибался и отворачивал угол ковра. И
       горе было всему Информбюро, если там обнаруживалась пыль. 
            (23)С той малой ошибкой, что спутал шофера с ездоком,
       вещий старик почти ведь и не ошибся! 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 165 -

       рот.
            Новопомазанный царь, тихий совестливый, чуткий, как Фе-
       дор Иоаннович, последний из Рюриков, почувствовал на себе
       тяжко-давящий обруч шапки Мономаха. Нищета и народное горе
       вокруг, за которые до сих пор он не отвечал - теперь лежали
       на его плечах, и он виноват был, что они все еще длятся. Ему
       показалось странным- ждать до 1948-го года, и осенью того же
       43-го он написал свой первый манифест к русскому народу и
       прочел четырем работникам гаража Наркомнефти...
            ...Мы окружили с утра Виктора Алексеевича,и он нам
       кротко все это рассказывал. Мы все еще не распознали его
       детской доверчивости, затянуты были необычным повествованием
       и- вина на нас! - не успели остеречь против наседки. Да нам
       в голову не приходило, что из простодушно рассказываемого
       нам здесь еще не все известно следователю!.. По окончании
       рассказа Крамаренко стал проситься не то " к начальнику
       тюрьмы за табаком", не то к врачу, но в общем его вскоре
       вызвали. Там и заложил он этих четырех наркомнефтенских, о
       которых никто бы и не узнал никогда... (На другой день, при-
       дя с допроса, Белов удивлялся, откуда следователь узнал о
       них. Тут нас и стукнуло...)...Наркомнефтинские прочли мани-
       фест, одобрили все - и НИКТО НЕ ДОНЕС на императора! Но сам
       он почувствовал, что - рано! рано! И сжег манифест.
            Прошел год. Виктор Алексеевич работал механиком в гара-
       же автобызы. Осенью 1944 года он снова написал манифест и
       дал прочесть его ДЕСЯТИ человекам - шоферам, слесарям. Все
       одобрили! И НИКТО НЕ ВЫДАЛ!( Из десяти человек никто, по тем
       временам доносительства - редкое явление! Фастенко не ошиб-
       ся, заключив о "настроении рабочего класса".) Правда импера-
       тор прибегал пр этом к невинным уловкам: намекал, что у него
       есть сильная рука в правительстве; обещая своим сторонникам
       служебные командировки для сплочения монархических сил на
       местах.
            Шли месяцы. Император доверился еще двум девушкам в га-
       раже. И уж тут осечки не было - девушки оказались на идейной
       высоте! Сразу защемило сердце Виктора Алексеевича, чувствуя
       беду. В воскресенье после Благовещенья он шел по рынку, ма-
       нифест неся при себе. Один старый рабочий из его единомыш-
       ленников, встретился ему и сказал: "Виктор! Сжег бы ты пока
       ту бумагу, а?" И остро почувствовал Виктор : да, рано напи-
       сал! надо сжечь! "Сейчас сожгу, верно." И пошел домой жечь.
       Но приятных два молодых человека окликнули его тут же, на
       базаре: " Виктор Алексеевич! Подъедемте с нами!" И в легко-
       вой привезли его на Лубянку. Здесь так спешили и так волно-
       вались, что не обыскали по обычному ритуалу, и был момент -
       император едва не уничтожил своего манифеста в уборной. Но
       решил, что хуже затягают: где да где? И тотчас на лифте под-
       няли его к генералу и полковнику, и генарал своей рукой выр-
       вал из оттопыренного кармана манифест.
            Однако, довольно оказалось одного допроса, чтобы Боль-
       шая Лубянка успокоилась: все оказалось нестрашно. Десять

                           - 166 -

       арестов по гаражу автобазы. Четыре по гаражу Наркомнефти.
       Следствие передали уже подполковнику, и тот похохатывал,
       разбирая воззвание: 
            -Вот вы тут пишете, ваше величество: "моему министру
       земледелия дам указание к первой же весне распустить колхо-
       зы" - но как разделить инвентарь? У вас тут не разработа-
       но... Потом пишете: "усилю жилищное строительство и располо-
       жу каждого по соседству с местом его работы...повышу зарпла-
       ту рабочим..." А из каких шишей, ваше величество? Ведь де-
       нежки придется на станочке печатать? Вы же займы отменяе-
       те!.. Потом вот: "Кремль снесу с лица земли." Но где вы рас-
       положите свое собственное правительство? Например, устроило
       бы вас здание Большой Лубянки? Не хотите ли походить осмот-
       реть?..
            Позубоскалить над императором всероссийским приходили и
       молодые следователи. Ничего, кроме смешного, они тут не за-
       метили.
            Не всегда могли удеражаться от улыбки и мы в камере.
       "Так вы же нас в 53-м не забудете, надеюсь?" - говорил З-в,
       подмигивая нам.
            Все смеялись над ним...
            Виктор Алексеевич, белобровый, простоватый, с намозо-
       ленными руками, получив вареную картошку от своей злополуч-
       ной матери Палагеи, угощал нас, не деля на твое и мое: "Ку-
       шайте, кушайте, товарищи..."
            Он застенчиво улыбался. Он отлично понимал, как это
       несвоевременно и смешно - быть императором всероссийским. Но
       что делать, если выбор Господа остановился на нем?!
            Вскоре его забрали из нашей камеры.(24)

                                    *
                                   * *

            Под первое мая сняли с окна светомаскировку. Война зри-
       мо кончалась. 
            Было как никогда тихо в тот вечер на Лубянке, еще чуть
       ли не был второй день Пасхи, праздники перекрещивались. Сле-
       дователи все гуляли в Москве, на следствие никого не водили.
       В тишине слышно было, как кто-то против чего-то стал протес-
       товать. Его отвели из камеры в бокс (мы слухом чувствовали
       расположение всех дверей) и при открытой двери бокса долго
       били там. В нависшей тишине отчетливо слышен был каждый удар
       в мягкое и в захлебывающийся рот.
            Второго мая Москва лупила тридцать залпов, это значило
       -------------------------------------------------------------
            (24)Когда меня знакомили с Хрущевым в 1962-м году, у
       меня язык чесался сказать: "Никита Сергеевич! А у нас ведь с
       вами общий знакомый есть". Но я сказал ему другую, более
       нужную фразу, от бывших арестантов. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 167 -

       - европейская столица. Их две осталось невзятых - Прага и
       Берлин, гадать приходилось из двух.
            Девятого мая принесли обед вместе с ужином, как на Лу-
       бянке делалось только на 1-е мая и 7-е ноября.
            По этому мы только и догадались о конце войны.
            Вечером отхлопали еще один салют в тридцать залпов.
       Невзятых столиц больше не оставалось. И в тот же вечер уда-
       рили еще салют - кажется, в сорок залпов - это уж был конец
       концов.
            Поверх намордника нашего окна, и других камер Лубянки,
       и всех окон московских тюрем, смотрели и мы, бывшие пленники
       и бывшие фронтовики, на расписанное фейерверками, перерезан-
       ное лучами московское небо.
            Борис Гаммеров - молоденький противотанкист, уже демоби-
       лизованный по инвалидности (неизлечимое ранение легкого),
       уже посаженный со студенческой компанией, сидел этот вечер в
       многолюдной бутырской камере, где половина была пленников и
       фронтовиков. Последний этот салют он описал в скупом вось-
       мистишьи, в самых обыденных строках: как уже легли на нарах,
       накрывших шинелями; как проснулись от шума; приподняли голо-
       вы, сощурились на намордник: а, салют; легли

            "И снова укрылись шинелями".

            Теми самыми шинелями - в глине траншей, в пепле кост-
       ров, в рвани от немецких осколков.

            Не для нас была та Победа. Не для нас - та весна.

                            ---------------------

                           - 168 -

                               \/1

                            ТА ВЕСНА

            В июне 1945 года каждое утро и каждый вечер в окна Бу-
       тырской тюрьмы доносились медные звуки оркестров откуда-то
       изнедалека - с Лесной улицы или с Новослободской. Это были
       все марши, их начинали заново и заново.
            А мы стояли у распахнутых, но непротягиваемых окон
       тюрьмы за мутно-зелеными намордниками из стекло-арматуры и
       слушали. Маршировали то воинские части? или трудящиеся с
       удовольствием отдавали шагистике нерабочее время? - мы не
       знали, но слух уже пробрался и к нам, что к большому параду
       Победы, назначенному на 22 июня - четвертую годовщину начала
       войны.
            Камням, которые легли в фундамент, кряхтеть и вдавли-
       ваться, не им увенчивать здание. Но даже почетно лежать в
       фундаменте отказано тем, кто, бессмысленно покинутый, обре-
       ченным лбом и обреченными ребрами принял первые удары этой
       войны, отвратив победу чужую.

            "Что изменнику блаженства звуки?.."

            Та весна 45 года в наших тюрьмах была преимущественно
       весна русских п л е н н и к о в. Они шли через тюрьмы Сою-
       за необозримыми плотными серыми косяками, как океанская
       сельдь. Первым углом такого косяка явился мне Юрий Е. А те-
       перь я весь, со всех сторон был охвачен их слитным, уверен-
       ным движением, будто знающим свое предначертание.
            Не одни пленники проходили те камеры - лился поток
       всех, побывавших в Европе: и эмигранты гражданской войны; и
       ost'овцы новой германской; и офицеры Красной Армии, слишком
       резкие и далекие в выводах, так что опасаться мог Сталин,
       чтоб они не задумали принести из европейского похода евро-
       пейской свободы, как уже сделали за сто двадцать лет до них.
       Но все-таки больше было моих ровесников, не моих даже, а ро-
       весников Октября - тех, кто вместе с Октябррем родился, кто
       в 1937-м, ничем не смущаемый, валил на демонстрации двадца-
       той годовщины, и чей возраст к началу войны как раз составил
       кадровую армию, разметанную в несколько недель.
            Так тюремная томительная весна под марши Победы стала
       расплатной весной моего поколения.
            Это нам над люлькой пели: "Вся власть советам!" Это мы
       загорелою детской ручонкой тянулись к ручке пионерского гор-
       на и на возглас "Будьте готовы!" салютовали "Всегда готовы!"
       Это мы в Бухенвальд проносили оружие и там вступали в ком-
       партию. И мы же теперь оказались в черных за одно то, что
       все-таки остались жить.(1)

                           - 169 -

            Еще когда мы разрезали Восточную Пруссию, видел я пону-
       рые колонны возвращающихся пленных - единственные при горе,
       когда радовались вокруг все, - и уже тогда их безрадостность
       ошеломляла меня, хоть я еще не разумел ее причины. Я соска-
       кивал, подходил к этим добровольным колоннам (зачем колон-
       нам? почему они строились? ведь их никто не заставлял, воен-
       нопленные всех наций возвращались разбродом! А наши хотели
       прийти как можно более покорными...) Там на мне были капи-
       танские погоны, и под погонами да и при дороге было не уз-
       нать: почему ж они так все невеселы? Но вот судьба завернула
       и меня вослед этим пленникам, я уже шел с ними из армейской
       контрразведки во фронтовую, во фронтовой послушал их первые,
       еще неясные мне, рассказы, потом развернул мне это все Юрий
       Е., а теперь, под куполами кирпично-красного Бутырского зам-
       ка, я ощутил, что эта история нескольких миллионов русских
       пленных пришивает меня навсегда, как булавка таракана. Моя
       собственная история попадания в тюрьму показалась мне нич-
       тожной, я забыл печалиться о сорванных погонах. Там, где бы-
       ли мои ровесники, там только случайно не был я . Я понял,
       что долг мой - подставить плечо к уголку их общей тяжести -
       и нести до последних, пока не задавит. Я так ощутил теперь,
       будто вместе с этими ребятами и я попал в плен на Соловьевс-
       кой переправе, в Харьковском мешке, в Керченских каменолом-
       нях; и, руки назад, нес свою советскую гордость за проволоку
       концлагеря; и на морозе часами выстаивал за черпаком остыв-
       шей кавы (кофейного эрзаца) и оставался трупом на земле, не
       доходя котла; в офлаге= 68 (Сувалки) рыл руками и крышкою от
       котелка яму колоколоподобную (кверху уже), чтоб зиму не на
       открытом плацу зимовать; и озверевший пленный подползал ко
       мне умирающему грызть мое еще не остывшее мясо под локтем; и
       с каждым новым днем обостренного голодного сознания, в ти-
       фозном бараке и у проволоки соседнего лагеря англичан - яс-
       ная мысль проникала в мой умирающий мозг: что Советская Рос-
       сия отказалась от своих издыхающих детей. "России гордые сы-
       ны", они нужны были ей, пока ложились под танки, пока еще
       можно было поднять их в атаку. А взяться кормить их в плену?
       Лишние едоки. И лишние свидетели позорных поражений.
            Иногда мы хотим солгать, а Язык нам не дает. Этих людей
       объявляли изменниками, но в языке примечательно ошибались -
       и судьи, и прокуроры, и следователи. И сами осужденные, и
       весь народ, и газеты повторили и закрепили эту ошибку, не-
       вольно выдавая правду, их хотели объявить изменниками Роди-
       нЕ, но никто не говорил и не писал даже в судебных материа-
       лах иначе, как "изменники РодинЫ".
            Ты сказал! Это были не изменники е й, а ее изменники.
       Не они, несчастные, изменили Родине, но расчетливая Родина
       изменила им и притом ТРИЖДЫ.
       -------------------------------------------------------------
            (1)Уцелевшие бухенвальдские узники ЗА ТО И САЖАЛИСЬ в
       наши лагеря: как это ты мог уцелеть в лагере уничтожения?
       Тут что-то нечисто! 

                           - 170 -

            Первый раз бездарно она предала их на поле сражения -
       когда правительство, излюбленное Родиной, сделало все, что
       могло, для проигрыша войны: уничтожило линии укреплений,
       подставило авиацию на разгром, разобрало танки и артиллерию,
       лишило толковых генералов и запретило армиям сопротивлять-
       ся.(2) Военнопленные - это и были именно те, чьими телами
       был принят удар и остановлен вермахт.
            Второй раз бессердечно предала их Родина, покидая по-
       дохнуть в плену.
            И теперь третий раз бессовестно она их предала, заманив
       материнской любовью ("Родина простила! Родина зовет!") и на-
       кинув удавку уже на границе.(3)
            Кажется, сколько мерзостей совершалось и видено у нас
       за тысячу сто лет нашего государственного существования! -
       но была ли среди них такая многомиллионная подлость: предать
       своих воинов и объявить их же предателями?!
            И как легко мы исключили их из своего счета: изменил? -
       позор! - списать! Да  с п и с а л   их еще до нас наш Отец: 
       цвет московской интеллигенции он бросил в вяземскую мясору-
       убку с берданками 1866-го года, и то одна на пятерых. (Какой
       Лев Толстой развернет нам   э т о   Бородино?) А тупым пере- 
       ползом жирного короткого пальца Великий Стратег переправил
       через Керченский пролив в декабре 41-го года - бессмысленно,
       для одного эффектного новогоднего сообщения - СТО ДВАДЦАТЬ
       ТЫСЯЧ наших ребят - едва ли не столько, сколько было всего
       русских под Бородиным - и всех без боя отдал немцам.
            И все-таки почему-то не он - изменник, а - они.
            (И как легко мы поддаемся предвзятым кличкам, как легко
       мы согласились считать этих преданных - изменниками! В одной
       из бутырских камер был в ту весну старик Лебедев, металлург,
       по званию профессор, по наружности - дюжий мастеровой прош-
       лого или даже позапрошлого века, с демидовских заводов. Он
       был широкоплеч, широколоб, борода пугачевская, а пятерни -
       только подхватывать ковшик на четыре пуда. В камере он носил
       серый линялый рабочий халат прямо поверх белья, был неопря-
       тен, мог показаться подсобным тюремным рабочим, - пока не
       садился читать, и привычная властная осанка мысли озаряла
       его лицо. Вокруг него собирались часто, о металлуургии рас-
       суждал он меньше, а литавровым басом разъяснял, что Сталин -
       такой же пес, как Иван Грозный: " стреляй! души! не огляды-
       вайся!" , что Горький - слюнтяй и трепач, оправдатель пала-
       -------------------------------------------------------------
            (2)Теперь, через 27 лет, уже всплыла первая честная ра-
       бота об этом (П.Г. Григоренко - Писмо в журнал "Вопросы ис-
       тории КПСС" - Самиздат, 1968 ), а дальше они умножаться - не
       все же свидетели умерли,- и скоро никто не назовет прави-
       тельства Сталина иначе как правительством безумия и измены. 
            (3)Один из главных военных преступников, бывший началь-
       ник разведупра РККА, генерал-полковник Голиков теперь руко-
       водил заманом и заглотом репатриированных. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 171 -

       чей. Я восхищался этим Лебедевым: как будто весь русский на-
       род воплотился передо мною в одно кряжистое туловище с этой
       умной головой, с этими руками и ногами пахаря. Он столько
       уже обдумал! - я учился у него понимать мир! - а он вдруг,
       рубя ручищей, прогрохотал, что один бэ - изменники родины, и
       им простить нельзя. А "один бэ" и были набиты на нарах кру-
       гом. Ах, как было ребятам обидно! Старик с уверенностью ве-
       щал от имени земляной и трудовой Руси - и им трудно и стыдно
       было защищать себя еще с этой новой стороны. Защитить их и
       спорить со стариком досталось мне и двум мальчикам по " де-
       сятому пункту". Но какова же степень помраченности, достига-
       емая монотонной государственной ложью! Даже самые емкие из
       нас способны объять лишь ту часть правды, в которую ткнулись
       собственным рылом. (4) 
            Сколько войн вела Россия (уж лучше бы поменьше...) - и
       много ли мы изменников знали во всех тех войнах? Замечено ли
       было, чтобы измена коренилась в духе русского солдата? Но
       вот при справедливейшем в мире строе наступила справедливей-
       шая война - и вдруг миллионы изменников из самого простого
       народа. Как это понять? Чем объяснить?
            Рядом с нами воевала против Гитлера капиталистическая
       Англия, где так красноречиво описаны Марксом нищета и стра-
       дания рабочего класса - почему же у  н и х  в эту войну на- 
       шелся единственный только изменник - коммерсант "лорд
       Гау-Гау"? А у нас - миллионы?
            Да ведь страшно рот раззявить, а может быть дело
       все-таки в государственном строе?..
            Еще давняя наша пословица оправдывала плен: "Полонен
       вскликнет, а убит - никогда". При царе Алексее Михайловиче
       за полонное терпение давали дворянство! Выменять своих плен-
       ных, обласкать их и обогреть была задача общества во ВСЕ
       последующие войны. Каждый побег из плена прославлялся как
       высочайшее геройство. Всю первую мировую войну в России
       велся сбор средств на помощь нашим пленникам, и наши сестры
       милосердия допускались в Германию к нашим пленным и каждый
       номер газеты напоминал читателям, что их соотечественники
       томятся в злом плену. Все западные народы делали то же и в
       -------------------------------------------------------------
            (4)Об этом более общо пишет Витковский (по тридцатым
       годам): удивительно, что лже-вредители, понимая, что сами
       они никакие не вредители, высказывали, что военных и священ-
       ников т р я с у т правильно. Военные, зная про себя, что
       они не служили иностранным разведкам и не разрушали Красной
       армии, охотно верили, что инженеры - вредители, а священники
       достойны уничтожения. Советский человек, сидя в тюрьме, рас-
       суждал так: я-то лично невиновен, но с ними, с врагами го-
       дятся всякие методы. Урок следствия и урок камеры не прос-
       ветляли таких людей, они и осужденные все сохраняли ослепле-
       ние ВОЛИ: веру во всеобщие заговоры, отравления, вредитель-
       ства, шпионаж. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 172 -

       эту войну: посылки, письма, все виды поддержки свободно ли-
       лись через нейтральные страны. Западные военнопленные не
       унижались черпать из немецкого котла, они презрительно раз-
       говаривали с немецкой охраной. Западные правительства начис-
       ляли своим воинам, попавшим в плен - и выслугу лет, и оче-
       редные чины, и даже зарплату.
            Только воин единственной в мире Красной армии не сдает-
       ся в плен! - так написано было в уставе ("Еван плен нихт" -
       как кричали немцы из своих траншей) - да кто ж мог предста-
       вить весь этот смысл?! Есть война, есть смерть, а плена нет!
       - вот открытие! Это значит:иди и умри, а мы останемся жить.
       Но если ты и ноги потеряв, вернешься из плена на костылях
       живым (ленинградец Иванов, командир пулеметного взвода в
       финской войне, потом сидел в Устьвымьлаге) - мы тебя будем
       судить. 
            Только наш солдат, отверженный родиной и самый ничтож-
       ный в глазах врагов и союзников, тянулся к свинячьей бурде,
       выдаваемой с задворков Третьего Райха. Только ему была наг-
       лухо закрыта дверь домой, хоть старались молодые души не ве-
       рить: какая-то статья 58-1-б и по ней в военное время нет
       наказания мягче, чем расстрел! За то, что не пожелал солдат
       умереть от немецкой пули, он должен после плена умереть от
       советской! Кому от чужих, а нам от своих.
            (Впрочем, это наивно сказать: за то. Правительства всех
       времен - отнюдь не моралисты. Они никогда не сажали и не
       казнили людей за что-нибудь. Они сажали и казнили, чтобы не!
       Всех этих пленников посадили, конечно, не за измену родине,
       ибо и дураку было ясно, что только власовцев можно судить за
       измену. Этих всех посадили, чтобы они не вспоминали Европу
       среди односельчан. Чего не видишь, тем и не бредишь...)
            Итак, какие же пути лежали перед русским военнопленным?
       Законный - только один: лечь и дать себя растоптать. Каждая
       травинка хрупким стеблем пробивается, чтобы жить. А ты - ляг
       и растопчись. Хоть с опозданием - умри сейчас, раз уж не мог
       умереть на поле боя, и тогда тебя судить не будут.

            Спят бойцы. Свое сказали
            И уже навек правы.

       Все же, все остальные пути, какие только может изобрести
       твой отчаявшийся мозг, - все ведут к столкновению с Законом.
            Побег на родину - через лагерное оцепление, через
       пол-Германии, потом через Польшу или Балканы, приводил в
       СМЕРШ и на скамью подсудимых: как это так ты бежал, когда
       другие бежать не могут? Здесь дело нечисто! Говори, гадина,
       с каким заданием тебя прислали (Михаил Бурнацев, Павел Бон-
       даренко и многие, многие.)(5)
            Побег к западным партизанам, к силам Сопротивления,
       только оттягивал твою полновесную расплату с трибуналом, но
       он же делал тебя еще более опасным: живя вольно среди евро-
       пейских людей, ты мог набраться очень вредного духа. А если

                           - 173 -

       ты не побоялся бежать и потом сражаться,- ты решительный че-
       ловек, ты вдвойне опасен на родине.
            Выжить в лагере за счет своих соотечественников и това-
       рищей? Стать внутрилагерным полицаем, комендантовм, помощни-
       ком немцев и смерти? Сталинский закон не карал за это стро-
       же, чем за участие в силах Сопротивления - та же статья, тот
       же срок (и можно догадаться, почему: т а к о й человек ме-
       нее опасен! ) Но внутренний закон, заложенный в нас необъяс-
       нимо, запрещал этот путь всем, кроме мрази.
            За вычетом этих четырех углов, непосильных или неприем-
       лимых, оставался пятый: ждать вербовщиков, ждать куда позо-
       вут.
            Иногда на счастье приезжали уполномоченные от сельских
       бецирков и набирали батраков к бауерам; от фирм отбирали се-
       бе инженеров и рабочих. По высшему сталинскому императиву ты
       и тут должен был отречься, что ты инженер, скрыть, что ты -
       квалифицированный рабочий. Конструктор или электрик, ты
       только тогда сохранил бы патриотическую чистоту если бы ос-
       тался в лагере копать землю, гнить и рыться в помойках. Тог-
       да за  ч и с т у ю   измену родине ты с гордо поднятой голо-
       вой мог бы рассчитывать получить десять лет и пять намордни-
       -------------------------------------------------------------
            (5) В нашей критике установлено писать, что Шолохов в
       своем бессмертном рассказе "Судьба человека" высказал "
       горькую правду: об "этой стороне нашей жизни", " открыл"
       проблему. Мы вынуждены отозваться, что в этом вообще очень
       слабом рассказе, где бледны и неубедительны военные страницы
       (автор видимо не знает последней войны), где стандартно-лу-
       бочно до анекдота описание немцев (и только жена героя ууда-
       лась, но она - чистая христианка из Достоевского), - в этом
       рассказе о судьбе военнопленного ИСТИННАЯ ПРОБЛЕМА ПЛЕНА
       СКРЫТА ИЛИ ИСКАЖЕНА:
            1.Избран самый некриминальный случай плена - без памя-
       ти, чтобы сделать его "бесспорным", обойти всю остроту проб-
       лемы.(А если сдался в памяти, как было с большинством - что
       и как тогда?) 
            2.Главная проблема плена представлена не в том, что ро-
       дина нас покинула, отреклась, прокляла (об этом у Шолохова
       вообще ни слова) и именно э т о создает безвыходность, - а
       в том, что там среди нас выявляются предатели. (Но уж если
       это главное, то покопайся и объясни, откуда они через чет-
       верть столетия после революции, поддержанной всем народом?) 
            3.Сочинен фантастически-детективный побег из плена с
       кучей натяжек, чтобы не возникла обязательная, неуклонная
       процедура приема пришедшего из плена: СМЕРШ - Провероч-
       но-Фильтрационный лагерь. Соколова не только не сажают за
       колючку, как велит инструкция, но - анекдот! - он еще полу-
       чает от полковника месяц отпуска! (т.е. свободу выполнять 
       з а д а н и е фашистской разведки? Так загремит  т у д а 
       ж е  и полковник!) 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 174 -

       ка. Теперь же за измену родине, оттягченную работой на врага
       да еще по специальности, ты с потупленной головой получал -
       десять лет и пять намордника!
            Это была ювелирная тонкость бегемота, которой так отли-
       чался Сталин!
            А то приезжали вербовщики совсем иного характера - рус-
       ские, обычно из недавних красных политруков, белогвардейцы
       на эту работу не шли. Вербовщики созывали в лагере митинг,
       бранили советскую власть и звали записываться в шпионские
       школы или во власовские части.
            Тому, кто не голодал, как наши военнопленные, не обгла-
       дывал летучих мышей, залетавших в лагерь, не вываривал ста-
       рые подметки, тому вряд ли понять, какую необоримую вещест-
       венную силу приобретает всякий зов, всякий аргумент, если
       позади него, за воротами лагеря, дымится походная кухня и
       каждого согласившегося тут же кормят кашею от пуза - хотя бы
       один раз! хотя бы в жизни еще один только раз!
            Но сверх дымящейся каши в призывах вербовщика был приз-
       рак свободы и настоящей жизни - куда бы ни звал он! В ба-
       тальоны Власова. В казачьи полки Краснова. В трудовые ба-
       тальоны - бетонировать будущий Атлантический вал. В норвежс-
       кие фиорды. В ливийские пески. В "hiwi" - Hilfswillige -доб-
       ровольных помощников немецкого вермахта (12 hiwi было в каж-
       дой немецкой роте). Наконец, еще - в деревенских полицаев,
       гоняться и ловить партизан (от которых Родина тоже откажется
       от многих).Куда б ни звал он, куда угодно - только б тут не
       подыхать, как забытая скотина.
            С человека, которого мы довели до того, что он грызет
       летучих мышей - м ы  с а м и  сняли всякий его долг не то 
       что перед родиной, но - перед человечеством!
            И те наши ребята, кто из лагерей военнопленных вербова-
       лись в краткосрочных шпионов, еще не делали крайних выводов
       из своей брошенности, еще поступали чрезвычайно патриотичес-
       ки. Они видели в этом самый ненакладный способ вырваться из
       лагеря. Они почти поголовно так представляли, что едва толь-
       ко немцы перебросят их на советскую сторону - они тотчас об-
       ъявяться властям, сдадут свое оборудование и инструк-
       ции, вместе с добродушным командованием посмеются над глупы-
       ми немцами, наденут красноармейскую форму и бодро вернутся в
       строй вояк. Скажите, ДА ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ КТО МОГ ОжИДАТЬ ИНО-
       ГО? КАК МОГЛО БЫТЬ ИНАЧЕ? Это были ребята простосердечные, я
       многих их повидал - с незамысловатыми круглыми лицами, с
       подкупающим вятским или владимирским говорком. Они бодро шли
       в шпионы, имея четыре -пять классов сельской школы и никаких
       навыков обращаться с компасом и картой.
            Так, кажется, единственно-верно они представляли свой
       выход. Так, кажется, расходна и глупа была для немецкого ко-
       мандования вся эта затея. Ан нет! Гитлер играл в тон и в лад
       своему державному брату! Шпиономания была одной из основных
       черт сталинского безумия. Сталину казалось, что страна кишит
       шпионами. Все китайцы, жившие на Дальнем Востоке, получили 

                           - 175 -

       шпионский пункт 58-6, взяты были в северные лагеря и вымерли
       там. Та же участь постигла китайцев-участников Гражданской
       войны, если они заблаговременно не умотались. Несколько сот
       тысяч корейцев были высланы в Казахстан, сплошь подозреваясь
       в том же. Все советские, когда-либо побывавшие за границей,
       когда-либло замедлившие шаги около гостиницы "Интурист",
       когда-либо попавшие в один фотоснимок с иностранной физионо-
       мией, или сами сфотографировавшие городское здание (Золотые
       Ворота во Владимире) - обвинялись в том же. Глазевшие слиш-
       ком долго на железнодорожные пути, на шоссейный мост, на
       фабричную трубу - обвинялись в том же. Все многочисленные
       иностранные коммунисты, застрявшие в Советском Союзе, все
       крупные и мелкие коминтерновцы сподряд, без индивидуальных
       различий - обвинялись прежде всего в шпионстве.(6) И латышс-
       кие стрелки - самые надежные штыки ранних лет революции, при
       их сплошных посадках в 1937 году обвинялись в шпионстве же!
       Сталин как бы обернул и умножил знаменитое изречение кокет-
       ливой Екатерины: он предпочитал сгноить девятьсот девяносто
       девять невинных, но не пропустить одного всамделишного шпио-
       на. Так как же можно было поверить русским солдатам, дейст-
       вительно побывавшим в руках немецкой разведки?! И какое об-
       легчение для палачей МГБ, что тысячами валящие из Европы
       солдаты и не скрывают, что они - добровольно завербованные
       шпионы! Какое разительное подтверждение прогнозов Мудрейшего
       из Мудрейших! Сыпьте, сыпьте, недоумки! Статья и мзда для
       вас давно уже приготовлены! 
            Но уместно спросить: все-таки были же и такие, которые
       ни на какую вербовку не пошли; и нигде по специальности у
       немцев не работали; и не были лагерными орднерами; и всю
       войну просидели в лагере военнопленных, носа не высовывая; и
       все-таки не умерли, хотя это почти невероятно! Например, де-
       лали зажигалки из металлических отбросов, как инженеры-элек-
       трики Николай Андреевич Семенов и Федор Федорович Карпов, и
       тем подкармилвались. Неужели им-то не простила Родина сдачи
       в плен?
            Нет, не простила! И с Семеновым и с Карповым я познако-
       мился в Бутырках, когда они уже получили свои законные...
       сколько? догадливый читатель уже знает: десять и пять на-
       мордника. А будучи блестящими инженерами они ОТВЕРГЛИ немец-
       кое предложение работать по специальности! А в 41-м году
       младший лейтенант Семенов пошел на фронт ДОБРОВОЛЬНО. А в
       42-м году он еще имел пустую кобуру вместо пистолета (следо-
       ватель не понимал, почему он не застрелился из кобуры). А из
       плена он ТРИЖДЫ бежал. А в 45-м, после освобождения из конц-
       лагеря, был посажен как штрафник на наш танк (танковый де-
       сант ) - и БРАЛ БЕРЛИН, и получил орден Красной звезды - и
       -------------------------------------------------------------
            (6)Иосиф Тито еле увернулся от этой участи. А Попов и
       Танеев, сподвижники Димитрова по лейпцигскому процессу, оба
       схватили срок. Для самого Димитрова Сталин готовил другую
       участь. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 176 -

       уже после этого только был окончательно посажен и получил
       срок. Вот это и есть зеркало нашей Немезиды.
            Мало кто из военнопленных пересек советскую границу как
       вольный человек, а если в суете просочился, то взят был по-
       том, хоть и в 1946-47-м годах. Одних арестовывали в сгонных
       пунктах в Германии. Других будто арестовывали , но от грани-
       цы везли в товарных вагонах под конвоем в один из многочис-
       ленных, по всей стране разбросанных Проверочно-Фильтрационных
       лагерей (ПФЛ). Эти лагеря ничем не отличались от ИТЛ кроме
       того, что помещенные в них еще не имели срока и должны были
       получить его уже в лагере. Все эти ПФЛ были тоже при деле,
       при заводе, при шахте, при стройке, и бывшие военнопленные,
       видя возвращенную родину через ту же колючку, как видели и
       Германию, с первого же дня могли включиться в 10-часовой ра-
       бочий день. На досуге - вечерами и ночами - проверяемых доп-
       рашивали, для того было в ПФЛ многократное количество опера-
       тивноиков и следователей. Как и всегда, следствие начинало с
       положения, что ты заведомо виноват. Ты же, не выходя за про-
       волоку, должен был доказать, что не виноват. Для этого ты
       мог только ссылаться на свидетелей - других военнопленных,
       те же могли попасть совсем не в ваш ПФЛ , а за тридевять об-
       ластей, и вот оперативники кемеровские слали запросы опера-
       тивникам соликамским, а те допрашивали свидетелей и слали
       свои ответы и новые запросы, и тебя тоже допрашивали как
       свидетеля. Правда, на выяснение судьбы могло уйти и год, и
       два - но ведь Родина ничего на этом не теряла: ведь ты же
       каждый день добывал уголек. И если кто-нибудь из свидетелей
       что-нибудь показал на тебя не так или уже не оказалось сви-
       детелй в живых, - пеняй на себя, тут уж ты оформлялся как
       изменник родины, и выездная сессия трибунала штемпелевала
       твою десятку. Если же, как ни выворачивай, сходилось, что
       вроде ты действительно немцам не служил, а главное - в глаза
       не успел повидать американцев и англичан (освобождение из
       плена не нами, а ИМИ, было обстоятельством сильно отягчаю-
       щим) - тогда оперативники решали, какой степени изоляции ты
       достоин. Некоторым предписывали смену места жительства (это
       всегда нарушает связи человека с окружением, делает его бо-
       лее уязвимым). Другим благородно предлагали идти работать в
       Вохру, то есть военизированную лагерную охрану: как будто
       оставаясь вольным, человек терял всякую личную свободу и
       уезжал в глушь. Третьим же жали руки и, хотя за чистую сдачу
       в плен такой человек все равно заслуживал расстрела, его гу-
       манно отпускали домой. Но преждевременно такие люди радова-
       лись! Еще опережая его самого, по тайным какналам спецчастей
       на его родину уже пошло его дело. Люди эти все равно навек
       оставались не нашими, и при первой же массовой посадке, вро-
       де 48-49 годов, их сажали уже по пункту агитации или другому
       подходящему, сидел я и с такими.
            "Эх, если б я знал!..." - вот была главная песенка тю-
       ремных камер той весны. Если б я знал, что так меня встре-
       тят! что так обманут! что такая судьба! - да неужели б я

                           - 177 -

       вернулся на Родину? Ни за что!!! Прорвался бы в Швейцарию,
       во Францию! ушел бы за море! за океан! за три океана. (7)
            Более рассудительные поправляли: ошибка раньше сделана!
       нечего было в 41-м году в передний ряд лезть. Знать бы
       знать, не ходить бы в рать. Надо было в тылу устраиваться с
       самого начала, спокойное дело, они теперь герои. А еще, мол,
       вернее было дезертировать: и шкура наверняка цела, и десятки
       им не дают, а восемь лет, семь; и в лагере ни с какой долж-
       ности не сгонят - дезертир ведь не враг, не изменник, не по-
       литический, он свой человек, б ы т о в и ч е к.  Им возражали  
       запальчиво: зато дезертирам эти все годы - отсидеть и
       сгнить, их не простят. А на нас - амнистия скоро будет, нас
       всех распустят. (Еще главной-то дезертирской льготы тогда не
       знали!..)
            Те же, кто попал по 10-му пункту, с домашней своей
       квартиры или из Красной армии, - те частенько даже завидова-
       ли: черт его знает! за те же деньги (за те же десять лет)
       сколько можно было интересного повидать, как эти ребята, где
       только не побывать! А мы так и околеем в лагере, ничего,
       кроме своей вонючей лестницы не видав. Впрочем, эти, по
       58-10, едва скрывали ликующее предчувствие, что им-то амнис-
       тия будет в первую очередь!)
            Не вздыхали "эх, если бы я знал" (потому что знали, на
       что шли), и не ждали пощады, и не ждали амнистии- только
       власовцы.

                                  *
                                 * *

            Еще задолго до нежданного нашего пересечения на тюрем-
       ных нарах я знал о них и недоумевал о них.
            Сперва это были много раз вымокшие и много раз высохшие
       листовки, затерявшиеся в высоких, третий год не кошенных
       -------------------------------------------------------------
            (7)Впрочем, когда пленники и з н а л и , они поступа-
       ли часто так же. Василий Александров попал в плен в Финлян-
       дию. Его разыскал там какой-то старый петербургский купец,
       уточнил имя-отчество и сказал: "Вашему батюшке остался я
       должен с 17-го года большую сумму, заплатить было не с руки.
       Так поневольтесь получить!" Старый долг - за находку! Алек-
       сандров после войны был принят в круг русских эмигрантов,
       там же нашлась ему и невеста, которую он полюбил, не как-ни-
       будь. А будущий тесть для его воспитания дал ему читать под-
       шивку "Правды" - всю как она есть с 1918 по 41-й год без
       сглаживаний и исправлений. Одновременно он ему рассказывал
       ну, примерно, историю  п о т о к о в, как во главе 2-й. И  
       все же... Александров бросил и невесту, и достаток, вернулся
       в СССР и получил, как легко догадаться,  д е с я т ь   и  
       п я т ь  намордника. В 1953-м году в Особом лагере он рад
       был зацепиться бригадиром... 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 178 -

       травах прифронтовой орловской полосы. В них объявлялось о
       создании в декабре 1942 года какого-то смоленского "русского
       комитета" - то ли претендующего быть подобием русского пра-
       вительства, то ли нет. Видно, этого еще не ришили и сами
       немцы. И оттого неуверенное сообщение казалось даже просто
       вымыслом. На листовках был снимок генерала Власова и изложе-
       на его биография. На неясном снимке лицо казалось сыто-удач-
       ливым, как у всех наших генералов новой формации. (Говорили
       мне потом, что это не так, что Власов имел наружность скорей
       западного генерала - высок, худ, в роговых очках). А из би-
       ографии эта удачливость как будто подтвержадалась: не запят-
       нала служба военным советником у Чан-Кай-Ши. Первое потрясе-
       ние его жизни только и было, когда его 2-ю ударную армию
       бездарно покинули умирать от голода в окружении. Но каким
       фразам той биографии вообще можно было верить? (8)
       -------------------------------------------------------------
            (8) Сколько можно установить сейчас, Андрей Андреевич
       Власов, не окончив из-за революции нижегородской духовной
       семинарии, был призван в Красную армию с 1919г. и воевал ря-
       довым. На южном фронте, против Деникина и Врангеля, он под-
       нялся до командира взвода, потом и роты. В 20-х годах окон-
       чил курсы "Выстрел"; с 1930 г. стал членом ВКП(б); с 1936г.,
       уже в звании комполка, послан военным советником в Китай.
       Видимо, никак не связанный с высшими военными и партийными
       кругами, он естественно оказался в том сталинском "втором
       эшелоне", который был выдвинут на замену вырезанных коман-
       дармов- комдивов- комбригов. С 1938г. он получил дивизию, а
       в 1940 г. при первом присвоении "новых" (старых) воинских
       званий стал генерал-майором. Из дальнейшего можно заключить,
       что среди генеральской смены, где много было совсем тупых и
       неопытных Власов был из самых способных. Его 99-я стрелковая
       дивизия, которую он обучал и готовил с лета 1940 г., не была
       захвачена врасплох гитлеровским нападением, напротив: при
       общем нашем откате на восток, он пошла на запад, отбила Пе-
       ремышль и шесть дней удерживала его. Быстро миновав долж-
       ность командующего корпусом, генерал-лейтенант Власов под
       Киевом в 1941 г. командовал уже 37-й армией. Из огромного
       Киевского мешка он вышел и в декабре 41 г. под Москвой ко-
       мандовал 20-й армией, успешное контрнаступление которой в
       защиту столицы (взятие Солнечнегорска) отмечено в сводке Ин-
       формбюро за 12 декабря (перечень генералов такой: Жуков, Ле-
       люшенко, Кузнецов, Власов, Рокоссовский, Говоров...) Со
       стремительностью тех месяцев он успел стать зам. командующе-
       го Волховским фронтом (Мерецков), получить 2-ю Ударную армию
       и во главе ее начать 7 января 1942г. попытку прорыва ленинг-
       радской блокады - наступление через р. Волхов на северо-за-
       пад.Операция была задумана комбинированной, с нескольких
       сторон, от Ленинграда тоже, в ней должны были в согласован-
       ные сроки принять участие также 54-я, 4-я, и 52 армии. Но те
       три армии либо не тронулись во время по неготовности, либо
       быстро остановилсь (у нас еще не умели таких сложных опера-

                           - 179 -

            Глядя на этот снимок, невозможно было поверить, что вот
       - выдающийся человек или что вот он давно и глубоко болел за
       Россию. А уж листовки, сообщавшие о создании РОА - "русской
       освободительной армии" не только были написаны дурным русс-
       ким языком, но и с чужим духом, явно немецким, и даже неза-
       интересованно в предмете, зато с грубой хвастливостью по по-
       воду сытой каши у них и веселого настроения у солдат. Не ве-
       рилось и в эту армию, а если она действительно была то уж
       какое там веселое настроение?.. Вот так-то соврать только
       немец и мог.(9) 
       -------------------------------------------------------------
       ций планировать, а главное - снабжать). - Вторая же Ударная
       пошла успешно и к февралю 1942 г. оказалась углубленной в
       немецкое расположение на 75 километров! И с этого момента
       даже для нее у сталинского верховного авантюрного командова-
       ния не оказалось - ни людских подкреплений, ни боеприпасов.
       (И с такими-то резервами начали наступление!) Так остался
       колеть в блокаде и Ленинград, не зная новгородских подроб-
       ностей. В марте еще держались зимние пути, с апреля же раз-
       везло всю болотистую местность, по которой продвинулась 2-я
       Ударная, и не стало никаких путей снабжения, и не было помо-
       щи с воздуха. Армия оказалась БЕЗ ПРОДОВОЛЬСТВИЯ - и при
       этом Власову ОТКАЗАЛИ В РАЗРЕШЕНИИ НА ОТХОД! После двухме-
       сячного голодания и вымаривания армии (солдаты оттуда расс-
       казывали мне потом в бутырских камерах, что с околевших гни-
       ющих лошадей они строгали копыта, варили стружку и ели) на-
       чалось 14 мая немецкое концентрическое наступление против
       окруженной армии (и в воздухе, разумеется, только немецкие
       самолеты!) И лишь тогда (в насмешку) было получено разреше-
       ние возвратиться за Волхов... И еще были эти безнадежные по-
       ытки прорваться! - до начала июля. 
            Так (словно повторяя судьбу русской 2-й самсоновской
       армии, столь же безумно брошенной в котел) погибла 2-я Удар-
       ная Власова.
            Тут конечно была измена родине! Тут конечно жестокое
       эгоистическое предательство! Но - сталинское. Измена - не
       обязательно проданность за деньги. Невежество и небрежность
       в подготовке войны, растерянность и трусость при ее начале,
       бессмысленные жертвы армиями и корпусами, чтобы только выру-
       учить свой маршальский мундир- да какая есть горше измена
       для верховного главнокомандующего?
            В отличие от Самсонова, Власов не кончил с собой. После
       гибели армии он еще скитался по лесам и болотам и сдался в
       плен 6 июля в районе Сиверской. Он перевезен был в германс-
       кую ставку под Летцен (Восточная Пруссия), где было собрано
       несколько пленных генералов и бригадный комиссар Г. Н. Жи-
       ленков (в прошлом успешный партработник,секретарь одного из
       московских райкомов партии). Они уже заявили о своем несог-
       ласии с политикой сталинского правительства. Но не хватало
       настоящей фигуры. Ею стал Власов. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 180 -

            Что русские против нас вправду есть и что они бьются
       круче всяких эсэсовцев, мы отведали вскоре. В июле 1943 года
       под Орлом взвод русских в немецкой форме защищал, например,
        -----------------------------------------------------------
            (9) Никакой РОА действительно и не было почти до самого
       конца войны. И название это и нарукавный герб были сочинены
       немцем русского происхождения капитаном Штрик-Штрикфельдом в
       Остпропагандабтайлюнг. (Незначительный по должности, он
       имел, однако, влияние и старался убедить гитлеровские верхи
       в необходимости германо-русского союза, а русских привлечь к
       сотрудничеству с Германией. Обоесторонне тщетная затея! Обе
       стороны лишь искали как друг друга использовать и обмануть.
       Но у немцев были для того позиции на горе, власть, у власов-
       ских офицеров - фантазии на дне ущелья.) Армии такой не бы-
       ло, но противосоветские формирования из недавних советских
       граждан стали составляться с первых же месяцев войны. Первы-
       ми поддержали немцев литовцы (круто ж насолили мы им за
       год!); затем из украинцев была создана добровольческая диви-
       зия SS-Галиция; затем - отряды из эстонцев; осенью 1941 г.
       появились охранные роты в Белоруссии; а в Крыму - татарский
       батльон. (И все это мы посеяли сами! Например, в Крыму - на-
       шим тупым двухдесятилетним гонением на мечети, закрытием и
       разрушением их, тогда как дальновидная завоевательница Ека-
       терина отпускала государственные средства на постройку и
       расширение крымских мечетей. И гитлеровцы, придя, догадались
       тоже стать на их защиту.) Позже появились на немецкой сторо-
       не кавказские отряды и казачьи войска (свыше конного корпу-
       са). Первой же военной зимой стали формировать из русских
       добровольцев взводы и роты - но русским формированиям немец-
       кое командование сильно не доверяло, фельдфебелей и лейте-
       нантов ставили немцев (лишь унтерофицеры могли быть русс-
       кие), немецкие же утверждались и команды ("ахтунг!", "halt"!
       и др.) Более значительными и уже сплошь русскими формирова-
       ниями были: бригада в Локте Брянской области - с ноября
       1941г. (Местный преподаватель машиностроения К.П. Воскобой-
       ников возглавил "национально-трудовую партию России", мани-
       фест к гражданам страны и флаг с Георгием Победоносцем);
       формирование в поселке Осинторф под Оршей с начала 1942г.
       под руководством русских эмигрантов (лишь малая струйка рус-
       ских эмигрантов пришла к этому движению, и та не скрывала
       антинемецких настроений, допустила многие перебеги на совет-
       скую сторону и даже переход целого батальона, после чего
       эмигранты были немцами отозваны); да Гиля, под Люблиным с
       лета 1942г. (В.В. Гиль, член ВКП(б) и даже кажется еврей, не
       только уцелел в плену, но, при поддержке других пленных,
       стал старостою лагеря под Сувалками и предложил немцам соз-
       дать "боевой союз русских националистов"). Однако не было
       еще во всем том никакой РОА и никакого Власова. Роты под не-
       мецким командованием были для опыта выдвинуты на русский
       фронт, а русские соединения выставлены против брянских, ор-
       шанских и польских партизан. 

                           - 181 -

       Собакинские Выселки. Они бились с таким отчаянием, будто эти
       Выселки построили сами. Одного загнали в погреб, к нему туда
       бросали ручные гранаты, он замолкал; но едва совались спус-
       титься - он снова сек автоматом. Лишь когда ухнули туда про-
       тивотанковую гранату, узнали, еще в погребе у него была яма,
       и в ней он перепрятывался от разрыва противопехотных гранат.
       Надо представить себе степень оглушенности, контузии и без-
       надежности, в которой он продолжал сражаться.
            Защищали они, например, и несбиваемый днепровский плац-
       дарм южнее Турска, там две недели шли безуспешные бои за
       сотни метров, и бои свирепые и морозы такие же (декабрь
       43-го года). В этом осточертении многодневного зимнего боя в
       маскхалатах, скрывавших шинель и шапку, были и мы и они, и
       под Малыми Козловичами, рассказывали мне, был такой случай.
       В перебежках между сосен запутались и легли рядом двое, и
       уже не понимая точно, стреляли в кого-то и куда-то. Автоматы
       у обоих - советские. Патронами делились, друг друга похвали-
       вали, матерились на замерзающую смазку автомата. Наконец
       совсем перестало подавать, решили они закурить, сбросили с
       голов белые капюшоны - и тут разглядели орла и звездочку на
       шапках друг у друга. Вскочили! Автоматы не стреляют! Схвати-
       ли и, мордуя ими как дубинками, стали друг за другом гонять-
       ся: уж тут не политика и не родина-мать, а простое пещерное
       недоверие: я его пожалею, а он меня убьет.
            В Восточной Пруссии в нескольких шагах от меня провели
       по обочине тройку пленных власовцев, а по шоссе как раз гро-
       хотала Т-тридцать четверка. Вдруг один из пленных вывернул-
       ся, прыгнул и ласточкой шлепнулся под танк. Танк увильнул,
       но все же раздавил его краем гусеницы.Раздавленный еще изви-
       вался, красная пена шла на губы. И можно было его понять!
       Солдатскую смерть он предпочитал повешению в застенке.
            Им не оставлено было выбора. Им нельзя было драться
       иначе. Им не оставлено было выхода биться как-нибудь побе-
       режливее к себе. Если один "чистый" плен уже признавался у
       нас непрощаемой изменой родине, то что ж о тех, кто взял
       оружие врага? Поведение этих людей с нашей пропагандной то-
       порностью объяснялось: 1)предательством (биологически? теку-
       щим в крови?)и 2)трусостью. Вот уж только не трусостью! Трус
       ищет где есть поблажка, снисхождение. А во "власовские" отря-
       ды вермахата их могла привести только последняя крайность,
       только запредельное отчаяние, только неутолимая ненависть к
       советскому режиму, только презрение к собственной сохраннос-
       ти. Ибо знали они: здесь не мелькнет им ни полоски пощады! В
       нашем плену их расстреливали, едва только слышали первое
       разборчивое русское слово изо рта. В русском плену, также
       как и в немецком, хуже всего приходилось русским. 
            Эта война вообще нам открыла, что хуже всего на земле
       быть русским. 
            Я со стыдом вспоминаю, как при освоении (то есть, разг-
       рабе) бобруйского котла я шел по шоссе среди разбитых и по-

                           - 182 -

       валенных немецких автомашин, рассыпанной трофейной роскоши,
       - и из низинки, где погрязли утопленные повозки и машины,
       потерянно бродили немецкие битюги и дымились костры из тро-
       феев же, услышал вопль о помощи: "Господин капитан! Господин
       капитан!" Это чисто по-русски кричал мне о защите пеший в
       немецких брюках, выше пояса нагой, уже весь окровавленный -
       на лице, груди, плечах, спине, - а сержант-особист, сидя на
       лошади, погонял его перед собою кнутом и наседанием лошади.
       Он полосовал его по голому телу кнутом, не давая оборачи-
       ваться, не давая звать на помощь, гнал его и бил, вызывая из
       кожи новые красные ссадины.
            Это была не пуническая, не греко-персидская война! Вся-
       кий, имеющий власть, офицер любой армии на земле должен был
       остановить бессудное истязание. Любой - да, а - нашей?.. При
       лютости и абсолютности нашего разделения человечества? (Если
       не с нами, не наш и т.д. - то достоин только презрения и
       уничтожения.) Так вот, я СТРУСИЛ защищать власовца перед
       особистом, я НИЧЕГО НЕ СКАЗАЛ И НЕ СДЕЛАЛ, Я ПРОШЕЛ МИМО,
       КАК БЫ НЕ СЛЫША - чтоб эта признанная всеми чума не переки-
       нулась на меня (а вдруг этот власовец какой-нибудь сверхзло-
       дей?.. а вдруг особист обо мне подумает..? а вдруг..?) Да
       проще того, кто знает обстановку тогда в армии - стал ли бы
       еще этот особист слушать армейского капитана? 
            И со зверским лицом особист продолжал стегать и гнать
       беззащитного человека как скотину.
            Эта картина навсегда перед мною осталась. Это ведь -
       почти символ Архипелага, его на обложку книги можно помещать.
            И все это они предчувствовали, предзнали - а нашива-
       ли-таки на левый рукав немецкого мундира щит с бело-сине
       -красной окантовкой, андреевским полем и буквами РОА. (10)
        Жители оккупированных областей презирали их как немецких
       наемников, немцы- за их русскую кровь. жалкие их газетки бы-
       ли обработаны немецким цензурным тесаком : Великогермания да
       фюрер. И оттого оставалось власовцам биться на смерть, а на
       досуге водка и водка. ОБРЕЧЕННОСТЬ - вот что было их сущест-
       вование все годы войны и чужбины, и никакого выхода никуда. 

                                 - 183 -

       -------------------------------------------------------------
            (10)Буквами все более известными, хотя никакой армии
       по-прежнему не было, все части были разбросаны, расподчине-
       ны, а власовские генералы играли в преферанс в Далемдорфе
       под Берлином. Бригада Воскобойникова, а после его смерти Ка-
       минского, насчитывала к середине 1942г. 5 пехотных полков по
       2,5 - 3 тысячи человек в каждом с приданнными артиллерийски-
       ми расчетами, танковый батальон из двух дюжин советских тан-
       ков и артдивизион с тремя десятками орудий. (Командный сос-
       тав был из военнопленных офицеров, а рядовой - в значитель-
       ной степени из местных брянских добровольцев.) А поручено
       было этой бригаде - охранять район от партизан... Для той же
       цели летом 1942 г. бригада Гиля-Блажевича была переброшена
       из Польши (где отмечены ее жестокости над поляками и еврея-
       ми) под Могилдев. В начале 1943 г. ее командование отказа-
       лось подчиниться Власову, упрекая, почему в его объявленной
       программе нет "борьбы с мировым еврейством и жидовствующими
       комиссарами"; и они же, именно эта бригада ("родионовцы",
       Гиль переименовался в Родионова), сменили свой черный флаг с
       серебряным черепом на красный и объявила обширный Партизанс-
       кий Край и советскую власть в северо-восточном углу Белорус-
       сии. (О партизанском этом крае без объяснения, откуда он
       взялся, у нас тогда начали писать в газетах. Позже всех
       уцелевших родионовцев пересажали). И кого же тотчас бросили
       немцы против "родионовцев"? Да бригаду Каминского! (В мае
       1944 г. - еще и 13 своих дивизий, чтоб ликвидировать "Парти-
       занский край"). Так понимали немцы все эти трехцветные ко-
       карды. Георгия Победоносца и андреевское поле. Русский и
       немецкий языки были взаимно непереводимы, невыразимы, несо-
       ответсвенны. Хуже того: в октябре 1944 г. немцы бросили бри-
       гаду Каминского (вместе с мусульманскими частями) на подав-
       ление восставшей Варшавы.
            Пока одни русские предательски дремали за Вислой, пог-
       лядывая на гибель Варшавы в бинокли, другие русские душили
       восстание. Мало досталось русского зла полякам за 19 век -
       еще и кривые ножи 20 вонзились туда же (да все ли уже? да
       последние ли?) - Более прямым было как будто существование
       осинторфского батальона, переброшенного под Псков. Там сос-
       тояло около 600 солдат и 200 офицеров, командование, - эмиг-
       рантское (И.К.Сахаров, Ламсдорф), русская форма, бело-сине-
       красный флаг. Батальон, дополнив до полка, готовили для па-
       рашютной выброски на линию Вологда-Архангельск с расчетом на
       гнездо лагерей в тех местах. Весь 1943 г. Игорю Сахарову уда-
       лось удержать свою часть от посылки против партизан. Тогда
       его сместили, а батальон разоружили, сажали в лагерь, потом
       послали на Западный фронт. Утеряв, забыв, не нуждаясь пом-
       нить первоначальный замысел, немцы осенью 43 г. приняли ре-
       шение посылать русское пушечное мясо ... на Атлантический
       вал, против французского и итальянского Сопротивления. Те из
       власовцев, кто держали в уме какой-то политический смысл или
       надежду - потеряли их. 
       -------------------------------------------------------------

                           - 184 -

            Гитлер и его окружение, уже отовсюду отсутупая, уже на-
       кануне гибели, все не могли преодолеть своего стойкого недо-
       верия к отдельным русским формированиям, решиться на целост-
       ные русские дивизии, на тень независимой, не подчиненной им
       России. Лишь в треске последнего крушения, в ноябре 1944 г.,
       был разрешен (в Праге) поздний спектакль: созыв объединяюще-
       го все национальные группы "комитета освобождения народов
       Росии" и издание манифеста (по-прежнему ублюдочного, ибо в
       нем не разрешалось мыслить Россию вне Германии и вне нациз-
       ма). Председателем комитета стал Власов. Только с осени 1944
       года и стали формироваться собственно власовские цельнорусс-
       кие дивизии. (11) Вероятно, мудрые немецкие политики предпо- 
       лагали, что тут-то русские рабочие (ost'овцы) и хлынут раз-
       бирать оружие. Да уж Красная армия стояла на Висле и на Ду-
       нае... И как будто в насмешку, чтобы подтвердить дальновид-
       ность самых недальновидных немцев, эти власовские дивизии
       своим первым и последним независимым действием нанесли
       удар... по немцам! Уже при общем развале, уже без соглаосва-
       ния с Oberkomando, Власов к концу апреля собрал свои две с
       половиной дивизии под Прагу. Тут узналось, что эсесовский
       генерал Штейнер готовится уничтожить чешскую столицу, в це-
       лом виде не отдать ее. И Власов скомандовал своим дивизиям
       перейти на сторону восставших чехов. И всю обиду, горечь,
       злость, какую накопили на немцев подневольные русские груди
       за эти жестокие и бестолковые три года, выпустили теперь в
       нападении на немцев: с неожиданной стороны вышибли их из
       Праги. (Все ли чехи разобрались потом, к а к и е русские
       спасли им город? У нас история искажена, и говорят, что Пра-
       гу спасли советские войска, хотя они бы не могли успеть.)
            А затем власовская армия стала отступать в сторону аме-
       риканцев, к Баварии: вся надежда их только и была на союзни-
       ков - что они пригодятся союзникам и тогда осветится смыслом
       их долгое висение в немецкой петле. Но американцы встретили
       их вооруженной стеной и принудили сдаться в советские руки,
       как и предусмотрено было Ялтинской конференцией. А в том же
       мае в Австрии такой же лояльный союзнический шаг (из обычной
       скромности у нас не оглашенный) совершил и Черчиль: он пере-
       дал советскому командованию казачий корпус в 90 тысяч чело-
       век, (12) да еще много обозов - старых, малых и баб, не же-
       лавших возвращаться на родные казачьи реки. (Великий муж,
       памятниками которому со временем покроется вся Англия, рас-
       порядился и этих отдать на смерть.)
            Помимо создаваемых спешно власовских дивизий немало
       русских подразделений так и продолжало закисать в глуби не-
       мецкой армии, под неотличимыми немецкими мундирами. Они кон-
       -------------------------------------------------------------
            (11)1-я (на базе "бригады Каминского" - С.К. Буняченко,
       2-я - Зверева (бывшего военного коменданта Харькова), поло-
       вина 3-й, начатки 4-й и авиаотряд Мальцева. Больше четырех
       дивизий не было разрешено. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 185 -

       чали войну на разных участках и по-разному.
            За несколько дней до моего ареста попал под власовские
       пули и я. Русские были и в окруженном нами восточно-прусском
       котле. В одну из ночей в конце января их часть пошла на про-
       рыв на запад через наше расположение без артподготовки, мол-
       -------------------------------------------------------------
            (12)Сама эта передача носила коварный характер в духе
       традиционной английской дипломатии. Дело в том, что казаки
       были настроены биться на смерть или уезжать за океан, хоть в
       Парагвай, хоть в ИндоКитай, только не сдаваться живыми. Поэ-
       тому англичане сперва предложили казакам сдать оружие под
       предлогом его унификации. Потом офицеров отдельно от солдат
       вызвали якобы на совещание о судьбах армии в г. Юденбург ан-
       глийской зоны оккупации - но за ночь перед тем англичане
       тайно уступили этот город советским войскам. Сорок автобусов
       с офицерами от командиров рот до генерала Краснова, переехав
       высокий виадук, спустились прямо в полуокружение  в о р о н -
       к о в, около которых уже стоял конвой со списками. А путь
       назад заперли советские танки. И даже нечем было застрелить-
       ся, заколоться - все оружие отобрано. Бросались с виадука на
       камни мостовой. - Потом так же обманно англичане передавали
       и рядовых - поездами (будто бы - к своим командирам, полу-
       чать оружие).
            В своих странах Рузвельт и Черчилль почитаются как эта-
       лоны государственной мудрости, Нам же, в русских тюремных
       обсуждениях, выступала разительно-очевидно их систематичес-
       кая близорукость и даже глупость. Как могли они, сползая от
       41-го года к 45-му, не обеспечить никаких гарантий независи-
       мости Восточной Европы? Как могли они за смехотворную игруш-
       ку четырехзонного Берлина (свою же будущую ахиллесову пяту)
       отдать обширные области Саксонии и Тюрингии? И какой военный
       и политический резон для них имела сдача на смерть в руки
       Сталина несколько сот тысяч вооруженных советских граждан,
       решительно не хотевших сдаваться? Говорят, что тем они пла-
       тили за непременное участие Сталина в японской войне. Уже
       имея в руках атомную бомбу, платили Сталину за то, чтоб он
       не отказался оккупировать Манчжурию, укрепить в Китае Мао-
       дзе-Дуна, а в половине Кореи - Ким-ир Сена!.. Разве не убо-
       жество политического расчета? Когда потом вытесняли Миколай-
       чика, кончались Бенеш и Масарик, блокировался Берлин, пылал
       и глох Будапешт, дымилась Корея, а консерваторы мазали пятки
       от Суэца - неужели и тогда самые памятливые из них не при-
       помнили ну хотя бы эпизода с казаками?
       ------------------------------------------------------------- 

                               - 186 -

       ча.Сплошного фронта не было, они быстро углубились, взяли в
       клещи мою высунутую вперед звукобатарею, так что я едва ус-
       пел вытянуть ее по последней оставшейся дороге. Но потом я
       вернулся за подбитой машиной и перед рассветом видел, как,
       накопясь в маскхалатах на снегу, они внезапно поднялись,
       бросились с "ура" на огневые позиции 152-го миллиметрового
       дивизиона у Адлиг Швенкиттен и забросали двенадцать тяжелых
       пушек гранатами, не дав сделать ни выстрела. Под их трасси-
       рующими пулями наша последняя кучка бежала три километра
       снежною целиной до моста через речушку Пассарге. Там их ос-
       тановили.
            Вскоре я был арестован, и вот перед парадом Победы мы
       теперь все вместе сидели на бутырских нарах, я докуривал
       после них и они после меня, и вдвоем с кем-нибудь мы выноси-
       ли жестяную шестиведерную парашу.
            Многие "власовцы", как и "шпионы на час", были молодые
       люди, этак между 1915 и 1922 годами рождения, то самое "пле-
       мя молодое незнакомое", которое от имени Пушкина поспешил
       приветствовать суетливый Луначарский. Большинство их попало 
       в военные формирования той же волной   случайности, какою в 
       соседнем лагере их товарищи попадали в шпионы - зависело от 
       приехавшего вербовщика.
            Вербовщики глумливо разъясняли им - глумливо, если б то
       не было истиной! - "Сталин от вас отказался!", "Сталину на
       вас наплевать!"
            Советский закон поставил их вне себя еще прежде, чем
       они поставили себя вне советского закона. 
            И они - записывались...Одни - чтоб только вырваться из
       смертного лагеря. Другие - в расчете перейти к партизанам (и
       переходили! и воевали потом за партизан! - но по сталинской
       мерке это нисколько не смягчало их приговора). Однако в
       ком-то же и заныл позорный сорок первый год, ошеломляющее
       поражение после многолетнего хвастовства; и кто-то же счел
       первым виновником вот этих нечеловеческих лагерей - Сталина.
       И вот они тоже потянулись заявить о себе, о своем грозном
       опыте; что они - тоже частицы России и хотят влиять на ее
       будущее, а не быть игрушкой чужих ошибок.
            Но еще горше посмеялась над ними судьба, еще худшими
       пешками они стали. С тупым верхоглядством и самомнением доз-
       воляли им немцы лишь умирать за свой Рейх, но не дозволяли
       думать о независимой русской судьбе.
            А до союзников было две тысячи верст - и еще каковы
       окажутся те союзники?..
            Слово "власовец" у нас звучит подобно слову "нечисто-
       ты", кажется мы оскверняем рот одним только этим звучанием и
       поэтому никто не дерзнет вымолвить двух трех фраз с подле-
       жащим "власовец".
            Но так не пишется история.Сейчас четверть века спустя,
       когда большинство их погибло в лагерях, а уцелевшие доживают
       на крайнем севере, я хотел страницами этими напомнить, что
       для мировой истории это явление довольно небывалое: чтобы

                           - 187 -

       несколько сот тысяч молодых людей (13) в возрасте от двадца-
       ти до тридцати подняли оружие на свое Отечество в союзе со
       злейшим его врагом. Что, может, задуматься надо: кто ж боль-
       ше виноват - эта молодежь или седое Отечество? Что биологи-
       ческим предательством этого не объяснить, а должны быть при-
       чины общественные.
            Потому что, как старая пословица говорит: от корма кони
       не рыщут.
            Вот так представить: поле - и рыщут в нем неухоженные
       оголодалые обезумевшие кони. 

                                   *
                                  * *

            А еще в ту весну много сидело в камерах русских эмиг-
       рантов.
            Это выглядело почти как во сне: возвращение канувшей
       истории. Давно были дописаны и запахнуты тома гражданской
       войны, решены ее дела, внесены в хронологию учебников ее 
       события. Деятели белого движения уже были не современники
       наши на земле, а призраки растаявшего прошлого. Русская
       эмиграция, рассеянная жесточе колен израилевых, в нашем со-
       ветском представлении если и тянула еще где свой век, - то
       таперами в поганеньких ресторанах, лакеями, прачками, нищи-
       ми, морфинистами, кокаинистами, домирающими трупами. До вой-
       ны 1941 года ни по каким признакам из наших газет, из высо-
       кой беллетристики, из художественной критики нельзя было
       представить (и наши сытые мастера не помогали нам узнать),
       что Русское Зарубежье - это большой духовный мир, что там
       развивается русская философия, там Булгаков, Бердяев, Лос-
       ский, что русское искусство полонит мир, там Рахманинов, Ша-
       ляпин, Бенуа, Дягилев, Павлова, казачий хор Жарова, там ве-
       дутся глубокие исследования Достоевского (в ту пору у нас
       вовсе проклятого), что существует небывалый писатель Набо-
       ков-Сирин, что еще жив Бунин и что-то же пишет эти двадцать
       лет, издаются художественные журналы, ставятся спектакли,
       собираются съезды землячеств, где звучит русская речь, и что
       эмигранты-мужчины не утеряли способности брать в жены эмиг-
       ранток-женщин, а те рожать им детей, значит наших ровесников.
            Представление об эимигрантах было выработано в нашей
       стране настолько ложное, что если бы произвести массовый оп-
       рос: за кого были эмигранты в испанской войне? а во второй
       мировой? - все бы одним вздохом ответили: за Франко! за Гит-
       лера! В нашей стране и сейчас-то не знают, что гораздо боль-
       ше белоэмигрантов воевало за республиканцев. Что и власовс-
       -------------------------------------------------------------
            (13)Именно столько насчитывалось советских граждан в
       Вермахте - в до-власовских, и власовских формированиях, в
       казачьих, в мусульманских, прибалтийских и украинских частях
       и отрядах. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 188 -

       кие дивизии и казачий корпус фон-Панневица (" красновский")
       были созданы из советских граждан, а вовсе не эмигрантов -
       те к Гитлеру не шли, и остались средь них в отчужденном оди-
       ночестве Мережковский и Гиппиус, взявшие сторону Гитлера. В
       виде анекдота - и даже не в виде его: порывался Деникин идти
       воевать за Советский Союз против Гитлера, и Сталин одно вре-
       мя едва не собирался вернуть его на родину (не как боевую
       силу, очевидно, а как символ национального объединения). Во
       время оккупации Франции множество русских эмигрантов, старых
       и молодых, примкнули к движению Сопротивления, а после осво-
       бождения Парижа валом валили в советское посольство подавать
       заявления на родину. Какая б Россия ни была - но Россия! -
       вот был их лозунг, и так они доказали, что и раньше не лгали
       о любви к ней. (В тюрьмах 45-46 годов они были едва ли не
       счастливы, что эти решетки и эти надзиратели - свои, русс-
       кие; они с удивлением смотрели, как советские мальчишки че-
       шут затылки: " И на черта мы вернулись? Что нам в Европе бы-
       ло тесно?")
            Но по той самой сталинской логике, по которой должен
       был сажаться в лагерь всякий советский человек, поживший за
       границей, - как же могли эту участь обминуть эмигранты? С
       Балкан, из центральной Европы, из Харбина их арестовывали
       тотчас по приходу советских войск, брали с квартир и на ули-
       цах, как своих. Брали пока только мужчин и то пока не всех,
       а заявивших как-то о себе в политическом смысле. (Их семьи
       позже этапировали на места российских ссылок, а чьи и так
       оставили в Болгарии, в Чехословакии.) Из Франции их с поче-
       том, с цветами принимали в советские граждане, с комфортом
       доставляли на родину, а загребали уже тут. - Более затяжно
       получилось с эмигрантами шанхайскими - туда руки не дотяги-
       вались в 45-м году. Но туда приехал уполномоченный от совет-
       ского правительства и огласил Указ Президиума Верховного Со-
       вета: прощение всем эмигрантам! Ну, как не поверить? не мо-
       жет же правительство лгать! (Был ли такой указ на самом де-
       ле, не был, - Органов он во всяком случае не связывал.) Шан-
       хайцы выразили восторг. Предложено им было брать столько ве-
       щей и такие, какие хотят (они поехали с автомобилями, это
       родине пригодится), селиться в Союзе там, где хотят; и рабо-
       тать, конечно, по любой специальности. Из Шанхая их брали
       пароходами. Уже судьба пароходов была разная: на некоторых
       почему-то совсем не кормили. Разная судьба была и от порта
       Находки (одного из главных перевалочных пунктов ГУЛага).
       Почти всех грузили в эшелоны из товарных вагонов, как заклю-
       ченных, только еще не было строгого конвоя и собак. Иных до-
       возили до каких-то обжитых мест, до городов, и действительно
       на 2-3 года пускали пожить. Других сразу эшелоном в лагерь,
       где-нибудь в Заволжье разгружали в лесу с высокого откоса
       вместе с белыми роялями и жардиньерками. В 48-49 годах еще
       уцелевших дальневосточных ре-эмигрантов досаживали наподск-
       реб.
            Девятилетним мальчиком я охотнее, чем Жюля Верна, читал

                           - 189 -

       синенькие книжечки В.В.Шульгина, мирно продававшиеся тогда в
       наших книжных киосках. Это был голос из мира, настолько ре-
       шительно канувшего, что с самой дивной фантазией нельзя было
       предположить: не пройдет и двадцати лет, как шаги автора и
       мои шаги невидимым пунктиром пересекутся в беззвучных кори-
       дорах Большой Лубянки. Правда, с ним самим мы встретились не
       тогда, еще на двадцать лет позже, но ко многим эмигрантам,
       старым и молодым, я имел время присмотреться весной 45-го
       года.
            С ротмистром Борщом и полковником Мариюшкиным мне приш-
       лось вместе побывать на медосмотре, и жалкий вид их голых
       сморщенных темно-желтых уже не тел, а мощей, так и остался
       перед моими глазами. Их арестовали в пяти минутах перед гро-
       бом, привезли в Москву за несколько тысяч километров и тут в
       1945 году серьезнейшим способом провели следствие об ... их
       борьбе против советской власти в 1919 году!
            Мы настолько уже привыкли к нагромождению следственно-
       судебных несправедливостей, что перестали различать их сту-
       пени. Этот ротмистр и этот полковник были кадровыми военными
       царской русской армии. Им было уже обоим лет за сорок, и в
       армии они уже отслужили лет по двадцать, когда телеграф при-
       нес сообщение, что в Петрограде свергли императора. Двадцать
       лет они прослужили под царской присягой, теперь скрепя серд-
       це (и, может быть, внутренне бормоча: "сгинь, рассыпься!" ),
       присягнули еще Временному правительству. Больше никто им не
       предлагал никому присягать, потому что всякая армия развали-
       лась. Им не понравились порядки, когда срывали погоны, и
       офицеров убивали, и естественно, что они объединились с дру-
       гими офицерами, чтобы против этих порядков сражаться. Естес-
       твенно было Красной армии биться с ними и сталкивать их в
       море. Но в стране, где есть хоть зачатки юридической мысли -
       какие же основания СУДИТЬ их, да еще через четверть века?
       (Все это время они жили как частные лица: Мариюшкин до само-
       го ареста, Борщ правда оказался в казачьем обозе в Австрии,
       но именно не в вооруженной части, а в обозе среди стариков и
       баб.) 
            Однако, в 1945 году в центре нашей юрисдикции их обви-
       нили: в действиях, направленных к свержению власти рабо-
       че-крестьянских советов; в вооруженном вторжении на советс-
       кую территорию (т.е., в том, что они не уехали немедленно из
       России, которая была из Петрограда объявлена советской); в
       оказании помощи международной буржуазии (которой они сном и
       духом не видели); в службе у контрреволюционных правительств
       (т.е. у своих генералов, которым они всю жизнь подчинялись).
       И все эти пункты (1-2-13) 58 -й статьи принадлежали уголов-
       ному кодексу принятому... в 1926 году, то есть через 6-7 лет
       ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ гражданской войны! (Классический и бессовес-
       тный пример обратного действия закона!) Кроме того статья
       2-я кодекса указывала, что он распространяется лишь на граж-
       дан, задержанных на территории РСФСР. Но десница ГБ выдерги-
       вала совсем НЕ-граждан и изо всех стран Европы и Азии! (14)

                           - 190 -

       А уж о давности мы и не говорим: о давности гибко было пре-
       дусмотрено, что к 58-й она не применяется. ("Зачем старое
       ворошить?..") давность применяется только к своим доморощен-
       ным палачам, уничтожавшим соотечественников многократно
       больше, чем вся гражданская война.
            Мариюшкин хоть ясно все помнил, рассказывал подробности
       об эвакуации из Новороссийска. А Борщ впал как бы в детство
       и простодушно лепетал, как вот он Пасху праздновал на Лубян-
       ке: всю Вербную и всю Страстную ел только по полпайки, дру-
       гую откладывая и постепенно подменяя черствые свежими. И так
       на разговление скопилось у него семь паек, и три дня Пасхи
       он пировал.
            Я не знаю, какими именно белогвардейцами были они оба в
       гражданскую войну:теми исключительными, которые без суда ве-
       шали каждого десятого рабочего и пороли крестьян, или не те-
       ми, солдатским большинством. Что их сегодня следовали и су-
       дили здесь - не доказательство и соображение. Но если с той
       поры четверть стлолетия они прожили не почетными пенсионера-
       ми, а бездомными изменниками - то все-таки, пожалуй, не ука-
       жут нам и моральных оснований, чтобы их судить. Эта - та ди-
       алектика, которой владел Анатоль Франс, а нам она никак не
       дается. По Франсу вчерашний мученик сегодня уже неправ - с
       той первой минуты, как кумачевая рубаха обляжет его тело. И
       наоборот. А в биографиях нашего революционного времени: если
       на мне годок поездили, когда я из жеребят вышел, так на всю
       жизнь теперь называюсь лошадью, хоть служу давно в извозчи-
       ках.
            От этих беспомощных эмигрантских мумий отличался пол-
       ковник Константин Константинович Ясевич. Вот для него с кон-
       цом гражданской войны борьба против большевизма очевидно не
       кончилась. Уж чем он там мог бороться, где и как - мне он не
       рассказывал. Но ощущение, что он и посейчас в строю.У него,
       очевидно, был   четкий   ясный   взгляд на окружающее,
       а   от  отчетливой   жизненной   позиции  -  и  в теле
       постоянная крепость, упругость, деятельность. Было ему
       не меньше шестидесяти, голова совершенно лыса, без волоска,
       уж он пережил следствие (ждет приговора, как все мы), и по-
       мощи, конечно, ниоткуда никакой - а сохранил молодую, даже
       розоватую кожу, из всей камеры один делал утреннюю зарядку и
       оплескивался под краном (мы же все берегли калории от тюрем-
       ной пайки). Он не пропускал времени, когда между нарами ос-
       вобождался проход - и эти пять-шесть метров выхаживал, выха-
       живал чеканной походкой с чеканным профилем, скрестив руки
       на груди и ясными молодыми глазами глядя мимо стен.
       -------------------------------------------------------------
            (14) Да этак ни один африканский президент не гаранти-
       рован, что через десять лет мы не издадим закона, по которо-
       му будем судить его за сегодняшнее. Да китайцы и издадут,
       дай им только дотянуться. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 191 -

            И именно потому, что мы все изумлялись происходящему с
       нами, а для него ничто из окружающего не противоречило его
       ожиданиям, - он в камере был совершенно одинок.
            Его поведение в тюрьме я соразмерил через год : снова я
       был в Бутырках и в одной из тех же 70-х камер встретил моло-
       дых однодельцев Ясевича уже с приговорами по десять и пят-
       надцать лет. На папиросной бумажке был отпечатан приговор
       всей их группе, почему-то у них на руках. Первый в списке
       был Ясевич, а приговор ему- расстрел. так вот что он видел,
       предвидел сквозь стены непостаревшимися глазами, выхажиивая
       от стола к двери и обратно! Но безраскаянное сознание вер-
       ности жизненного пути давало ему необыкновенную силу.
            Среди эмигрантов оказался и мой ровесник Игорь Тронко.
       Мы с ним сдружились. Оба ослабелые, высохшие, желто-серая
       кожа на костях (почему, правда, мы так поддавались? Я думаю
       от душевной растерянности.) Оба худые, долговатые, колебле-
       мые порывами летнего ветра в бутырских прогулочных дворах,
       мы ходили все рядом осторожной поступью стариков и обсуждали
       параллели наших жизней. В один и тот же год мы родились с
       ним на юге России. Еще сосали мы оба молоко, когда судьба
       полезла в свою затасканную сумку и вытянула мне короткую со-
       ломинку, а ему долгую. И вот колобок его закатился за море,
       хотя "белогвардеец" его отец был такой: рядовой неимущий те-
       леграфист. 
            Для меня было остро-интересно через его жизнь предста-
       вить все мое поколение соотечественников, очутившихся там.
       Они росли при хорошем семейном надзоре при очень скромных
       или даже скудных достатках. Они были все прекрасно воспитаны
       и по возможности хорошо образованы. Они росли, не зная стра-
       ха и подавления, хотя некоторый гнет авторитета белых орга-
       низаций был над ними, пока они не окрепли. Они выросли так,
       что пороки века, охватившие всю европейскую молодежь (высо-
       кая преступность, легкое отношение к жизни, бездумность,
       прожигание) их не коснулись - это потому, что они росли как
       бы под сенью неизгладимого несчастья их семей. Во всех стра-
       нах, где они росли, - только Россию они чли своей родиной.
       Духовное воспитание их шло на русской литературе, тем более
       любимой, что на ней и обрывалась их родина, что первичная
       физическая родина не стояла за ней. Современное печатное
       слово было доступно им гораздо шире и объемнее, чем нам, но
       именно советские издания до них доходили мало, и этот изъян
       они чувствовали всего острее, им казалось, что именно поэто-
       му они не могут понять главного, самого высокого и прекрас-
       ного о Советской России, а то, что доходит до них, есть ис-
       кажение, ложь, неполнота. Представления о нашей подлинной
       жизни у них были самые бледные, но тоска по родине такая,
       что если бы в 41-м году их кликнули - они бы все повалили в
       Красную армию, и слаще даже для того, чтобы умереть, чем вы-
       жить. В двадцать пять-двадцать семь лет эта молодежь уже
       представила и твердо отстояла несколько точек зрения, все
       несовпадавшие с мнениями старых генералов и политиков. Так,

                           - 192 -

       группа Игоря была "непредрешенцы". Они декларировали, что,
       не разделив с родиной всей сложной тяжести прошедших десяти-
       летий, никто не имеет права ничего решать о будущем России,
       ни даже что-либо предлагать а только идти и силы свои от-
       дать на то, что решит народ.
            Много мы пролежали рядом на нарах. Я схватил, сколько
       мог, его мир, и эта встреча открыла мне (а потом другие вст-
       речи подтвердили) представление, что отток значительной час-
       ти духовных сил, происшедший в гражданскую войну, увел от
       нас большую и важную ветвь русской культуры. И каждый, кто
       истинно любит ее, будет стремиться к воссоединению обеих
       ветвей - метрополии и зарубежья. Лишь тогда она достигнет
       полноты, лишь тогда обнаружит способность к неущербному раз-
       витию.
            Я мечтаю дожить до того дня.

                              *
                             * *

            Слаб человек, слаб. В конце концов и самые упрямые из
       нас хотели в ту весну прощения, готовы были многим посту-
       питься за кусочек жизни еще. Ходил такой анекдот: "Ваше пос-
       леднее слово, обвиняемый!" "Прошу послать меня куда угодно,
       лишь бы там была советская власть! И - солнце..." Советс-
       кой-то власти нам не грозило лишиться, грозило лишиться сол-
       нца... Никому не хотелось в крайнее Заполярье, на цынгу, на
       дистрофию. И особенно почему-то цвела в камерах легенда об
       Алтае. Те редкие, кто когда-то там был, а особенно - кто там
       и не был, навевали сокамерникам певучие сны: что за страна
       Алтай! И сибирское раздолье, и мягкий климат. Пшеничные бе-
       рега и медовые реки. Степь и горы. Стада овец, дичь, рыба.
       Многолюдные богатые деревни...(15)
            Ах, спрятаться бы в эту тишину! Услышать чистое звонкое
       пение петуха в незамутненном воздухе! Погладить добрую
       серьезную морду лошади! И будьте прокляты, все великие проб-
       лемы , пусть колотится о вас кто-нибудь другой, поглупей.
       Отдохнуть там от следовательской матерщины и нудного разма-
       тывания всей твоей жизни, от грохота тюремных замков, от
       спертой камерной духоты. Одна жизнь нам дана, одна маленькая
       короткая! - а мы преступно суем ее под чьи-то пулеметы или
       лезем с ней, непорочной, в грязную свалку политики. Там, на
       Алтае, кажется  жил бы в самой  низкой и темной избушке 
       -------------------------------------------------------------
            (15)Арестантские мечты об Алтае - не продолжают ли ста-
       рую крестьянскую мечту о нем же? На Алтае были так называе-
       мые земли Кабинета его величества, из-за этого он был долго
       закрытее для переселения, чем остальная Сибирь, - но именно
       туда крестьяне более всего и стремились (и переселялись). Не
       оттуда ли такая устойчивая легенда? 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 193 -

       на краю деревни, подле леса. Не за хворостом и не за гри-
       бами - так бы просто вот пошел в лес, обнял бы два ствола:
       милые мои! ничего мне не надо больше!..
            И сама та весна призывала к милосердию: весна окончания
       такой огромной войны! Мы видели, что нас, арестантов, текут
       миллионы, что еще большие миллионы встретят нас в лагерях.
       Не может же быть, чтобы стольких людей оставили в тюрьме
       после величайшей мировой победы! Это просто для острастки
       нас сейчас держат, чтобы помнили лучше. Конечно, будет вели-
       кая амнистия, и всех нас распустят скоро. Кто-то клялся да-
       же, что сам читал в газете, как Сталин, отвечая некоему аме-
       риканскому корреспонденту (а фамилия? - не помню...) сказал,
       что будет у нас после войны такая амнистия, какой не видел
       свет. А кому-то и следователь САМ верно говорил, что будет 
       скоро всеобщая амнистия. (Следствию были выгодны эти слухи,
       они ослабляли нашу волю: черт с ним, подпишем, все равно не
       надолго.)
            Но - на милость разум нужен. Это - для всей нашей исто-
       рии, и еще надолго.
            Мы не слушали тех немногих трезвых из нас, кто каркал,
       что никогда за четверть столетия амнистии политическим не
       было - и никогда не будет. (Какой-нибудь камерный знаток из
       стукачей еще выпрыгивал в ответ: "Да в 1927-м году, к деся-
       тилетию Октября, все тюрьмы были пустые, на них белые флаги
       висели!" Это потрясающее видение белых флагов на тюрьмах -
       почему белых? - особенно поражало сердца. (16) Мы отмахива-
       лись от тех рассудительных из нас, кто разъяснял, что именно
       потому и сидим мы, миллионы, что кончилась война: на фронте
       мы более не нужны, в тылу опасны, а на далеких стройках без
       нас не ляжет ни один кирпич. (Нам не хватало самоотречения
       вникнуть если не в злобный, то хотя бы в простой хозяйствен-
       ный расчет Сталина: кто ж это теперь, демобилизованный, за-
       хотел бы бросить семью, дом и ехать на Колыму, на Воркуту, в
       Сибирь, где нет еще ни дорог, ни домов? Это была уже почти
       задача Госплана: дать МВД контрольные цифры, сколько поса-
       дить.) Амнистии! великодушной и широкой амнистии ждали и
       жаждали мы! Вот, говорят, в Англии даже в годовщины корона-
       ций, то есть каждый год, амнистируют!
            Была амнистия многим политическим и в день трехсотлетия
       Романовых. Так неужели же теперь, одержав победу масштаба
       -------------------------------------------------------------
            (16)Сборник "От тюрем к воспитательным учреждениям" да-
       ет (стр. 396 ) такую цифру: в амнистию 1927-го года было ам-
       нистирована 7,3 процента заключенных. Этому поверить можно.
       Жидковато для Десятилетия. Из политических освобождали жен-
       щин с детьми да тех, кому несколько месяцев осталось. В Вер-
       хне-Уральском изоляторе, например, из двухсот содержавшихся
       освободили дюжину. Но на ходу раскаялись и в этой убогой ам-
       нистии и стали  з а т и р а т ь  ее: кого задержали, кому 
       вместо "чистого" освобождения дали "минус".
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 194 -

       века и даже больше, чем века, сталинское правительство будет
       так мелочно мстительно, будет памятливо на каждый оступ и
       оскольз каждого маленького своего подданного?..
            Простая истина, но и ее надо выстрадать: благословенны
       не победы в войнах, а поражения в них! Победы нужны прави-
       тельствам, поражения нужны - народу. После побед хочется еще
       побед, после поражения хочется свободы - и обычно ее добива-
       ются. Поражения нужны народам, как страдания и беды нужны
       отдельным людям : они заставляют углубить внутреннюю жизнь,
       возвыситься духовно.
            Полтавская победа была несчастьем для России: она потя-
       нула за собой два столетия великих напряжений, разорений,
       несвободы - и новых, и новых войн. Полтавское поражение было
       спасительно для шведов: потеряв охоту воевать, шведы стали
       самым процветающим и свободным народом в Европе. (17)
            Мы настолько привыкли гордиться нашей победой над Напо-
       леоном, что упрекаем: именно благодаря ей освобождение
       крестьян не произошло на полстолетия раньше; именно благода-
       ря ей укрепившийся трон разбил декабристов. (Французская же
       оккупация не была для России реальностью.) А Крымская война,
       а японская, а германская - все приносили нам свободы и рево-
       люции. 
            В ту весну мы верили в амнистию - но вовсе не были в
       этом оригинальны. Поговорив со старыми арестантами, посте-
       пенно выясняешь: эта жажда милости и эта вера в милость ни-
       когда не покидает серых тюремных стен. Десятилетие за деся-
       тилетием разные потоки арестантов всегда ждали и всегда ве-
       рили: то в амнистию, то в новый кодекс, то в общий пересмотр
       дел (и слухи всегда с умелой осторожностью поддерживались
       Органами). К сколько-нибудь кратной годовщине Октября, к ле-
       ниниским годовщинам и к дням Победы, ко дню Красной армии
       или дню Парижской Коммуны, к каждой новой сессии ВЦИК, к за-
       кончанию каждой пятилетки, к каждому пленуму Верховного Суда
       - к чему только не приурочивало арестанстское воображение
       это ожидаемое нисшествие ангела освобождения! И чем дичей
       были аресты, чем гомеричнее, умоисступленнее широта арес-
       танстких потоков, - тем больше они рождали не трезвость, а
       веру в амнистию!
            Все источники света можно в той или иной степени срав-
       нивать с Солнцем. Солнце же несравнимо ни с чем. Так и все
       ожидания в мире можно сравнивать с ожиданием амнистии, но
       ожидания амнистии нельзя сравнить ни с чем.
            Весной 1945 года каждого новичка, приходящего в камеру,
       прежде всего спрашивали: что он слышал об амнистии? А если
       двоих-троих брали из камеры С ВЕЩАМИ, - камерные знатоки
       тотчас же сопоставляли их ДЕЛА и умозаключали, что это - са-
       мые легкие, их разумеется взяли освобождать. Началось! В
       -------------------------------------------------------------
            (17)Может быть только в 20 веке, если верить рассказам,
       застоявшаяся их сытость привела к моральной изжоге. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 195 -

       уборной и в бане, арестантских почтовых отделениях, всюду
       наши активисты искали следов и записей об амнистии. И вдруг
       в знаменитом фиолетовом выходном вестибюле бутырской бани
       мы в начале июля прочли громадное пророчество мылом по фио-
       летовой поливанной плитке гораздо выше человеческой головы
       (становились значит, друг другу на плечи, чтоб только дольше
       не стерли):
            "Ура!! 17-го июля амнистия!" (18)
            Сколько ж у нас было ликования! ("Ведь если б не знали
       точно - не написали бы!") Все, что билось, пульсировало, пе-
       реливалось в теле - останавливалось от удара радости, что
       вот откроется дверь...
            Но - НА МИЛОСТЬ РАЗУМ НУЖЕН...
            В середине же июля одного старика из нашей камеры кори-
       дорный надзиратель послал мыть уборную и там с глазу на глаз
       (при свидетелях бы он не решился) спросил, сочувственно гля-
       дя на его седую голову: "По какой статье, отец?" - " По
       пятьдесят восьмой!" - обрадовался старик, по кому плакали
       дома три поколения. "Не подпадаешь..." - вздохнул надзира-
       тель. Ерунда! - решили в камере. - Надзиратель просто негра-
       мотный.
            В той камере был молодой киевлянин Валентин (не помню
       фамилии) с большими по-женски прекрасными глазами, очень на-
       пуганный следствием. Он был безусловно провидец, может быть
       в тогдашнем возбужденном состоянии только. Не однажды он
       проходил утром по камере и показывал: сегодня тебя и тебя
       возьмут, я видел во сне. И их брали! Именно их! Впрочем душа
       арестанта так склонна к мистике что восприниемает провидение
       почти без удивления.
            27-го июля Валентин подошел ко мне: "Александр! Сегодня
       мы с тобой". И рассказал мне сон со всеми атрибутами тюрем-
       ных снов: мостик через мутную речку, крест. Я стал собирать-
       ся и не зря: после утреннего кипятка нас с ним вызвали. Ка-
       мера провожала нас шумными добрыми пожеланиями, многие уве-
       ряли, что мы идем на волю (из сопоставления наших легких дел
       так получилось).
            Ты можешь искренне не верить этому, не разрешать себе
       верить, ты можешь отбиваться насмешками, но пылающие клещи,
       горячее которых нет на земле, вдруг да обомнут, вдруг да
       обомнут твою душу: а если правда?..
            Собрали нас человек двадцать из разных камер и повели
       сначала в баню (на каждом жизненном изломе арестант прежде
       всего должен пройти баню). Мы имели там время, часа полтора,
       предаться догадкам и размышлениям. Потом распаренных, прине-
       женных - провели изумрудным садиком внутреннего бутырского
       двора, где оглушающе пели птицы (а скорее всего одни только
       -------------------------------------------------------------
            (18) И ведь ошиблись-то, сукины дети, всего на палочку!
       Подробней о великой сталинской амнистии 7 июля 1945 года -
       см. Часть 3, главу 6. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 196 -

       воробьи), зелень же деревьев отвыкшему глазу казалась непе-
       реносимо яркой. Никогда мой глаз не воспринимал с такой си-
       лой зелени листьев, как в ту весну! И ничего в жизни не ви-
       дел я более близкого к божьему раю, чем этот бутырский са-
       дик, переход по асфальтовым дорожкам которого никогда не за-
       нимал больше тридцати секунд! (19) 
            Привели в бутырский вокзал (место приема и отправки
       арестантов; название очень меткое, к тому ж главный вести-
       бюль там похож на хороший вокзал), загнали в просторный
       большой бокс. В нем был полумрак и чистый свежий воздух: его
       единственное маленькое окошко располагалось высоко и без на-
       мордника. А выходило оно в тот же солнечный садик, и через
       открытую фрамугу нас оглуушал птичий щебет, и в просвете
       фрамуги качалась ярко-зеленая веточка, обещавшая всем нам
       свободу и дом. (Вот. И в боксе таком хорошем ни разу не си-
       дели! - не случайно!)
            А все мы числились за ОСО! (20) И так выходило, что все
       сидели за безделку.
            Три часа нас никто не трогал, никто не открывал двери.
       Мы ходили, ходили, ходили по боксу и, загонявшись, садились
       на плиточные скамьи. А веточка все помахивала, все помахива-
       ла за щелью, и осатанело перекликались воробьи.
            Вдруг загрохотала дверь, и одного из нас, тихого бух-
       галтера лет тридцати пяти, вызвали. Он вышел. Дверь запер-
       лась. Мы еще усиленнее забегали в нашем ящике, нас выжигало.
            Опять грохот. Вызвали другого, а того впустили. Мы ки-
       нулись к нему. Но это был не он! Жизнь лица его останови-
       лась. Разверстые глаза его были слепы. Неверными движениями
       он шатко передвигался по гладкому полу бокса. Он был конту-
       жен? Его хлопнули гладильной доской?
            -Что? Что? - замирая спрашивали мы. (Если он еще не с
       электрического стула, то смертный приговор ему во всяком
       случае объявлен.) Голосом, сообщающим о конце Вселенной,
       бухгалтер выдавил:
            -Пять!! Лет!!!
            И опять загрохотала дверь - так быстро возвращались,
       будто водили по легкой надобности в уборную. Этот вернулся,
       сияя. Очевидно его освобождали.
            -Ну?Ну? - столпились мы с вернувшейся надеждой. Он за-
       махал рукой, давясь от смеха:
            -Пятнадцать лет!
            Это было слишком вздорно, чтобы так сразу поверить.
       -------------------------------------------------------------
            (19)Еще один подобный садик, только поменьше, но зато
       интимнее, я много лет спустя, уже экскурсантом, видел в Тру-
       бецком бастионе Петропавловки. Экскурсанты охали от мрачнос-
       ти коридоров и камер, я же подумал, что имея  т а к о й  про- 
       гулочный садик, узники Трубецкого бастиона не были потерян-
       ными людьми. Н а с   выводили гулять только в мертвые камен-
       ные мешки.
            (20) Особое СОвещание при ГПУ-НКВД.

                           - 197 -

                             \/11

                     В МАШИННОМ ОТДЕЛЕНИИ

            В соседнем боксе бутырского "вокзала" - известном шмо-
       нальном боксе (там обыскивались новопоступающие, и достаточ-
       ный простор дозволял пяти-шести надзирателям обрабатывать в
       один загон до двадцати зэков) теперь никого не было, пусто-
       вали грубые шмональные столы, и лишь сбоку под лампочкой си-
       дел за маленьким случайным столиком опрятный черноволосый ма-
       йор НКВД. Терпеливая скука - вот было главное выражение его
       лица. Он зря терял время, пока зэков приводили и отводили по
       одному. Собрать подписи можно было гораздо быстрей.
            Он показал мне на табуретку против себя через стол, ос-
       ведомился о фамилии. Справа и слева от чернильницы перед ним
       лежали стопочки белых одинаковых бумажонок в половину маши-
       нописного листа - того формата, каким в домоуправлениях дают
       топливные справки, а в учреждениях - доверенности на покупку
       канцпринадлежностей. Пролистнув правую стопку, майор нашел
       бумажку, относящуюся ко мне. Он вытащил ее, прочел равнодуш-
       ной скороговоркой (я понял, что мне - восемь лет) и тотчас
       на обороте стал писать авторучкой, что текст объявлен мне
       сего числа.
            Ни на полудара лишнего не стукнуло мое сердце - так это
       было обыденно. Неужели это и был мой приговор - решающий пе-
       релом жизни? Я хотел бы взволноваться, перечувствовать этот
       момент - и никак не мог. А майор уже пододвинул мне листок
       оборотной стороной. И семикопеечная ученическая ручка с пло-
       хим пером, с лохмотом, прихваченным из чернильницы лежала
       передо мной.
            -Нет, я должен прочесть сам.
            -Неужели я буду вас обманывать? - лениво возразил ма-
       йор. - Ну, прочтите.
            И нехотя выпустил бумажку из руки. Я перевернул ее и на-
       рочно стал разглядывать медленно, не по словам даже, а по
       буквам. Отпечатано было на машинке, но не первый экземпляр
       был передо мной, а копия:

                      В ы п и с к а 

        из постановления ОСО НКВД СССР  от 7 июля 1945 года, (1)
        N.....

            Затем пунктиром все это было подчеркнуто и пунктиром же
       вертикально разгорожено:

            С л у ш а л и :          :     П о с т а н о в и л и :
                                     :

                           - 198 -

         Об обвинении такого-то      :     Определить такому-то
       (имя рек, год рождения,       :(имя рек) за антисоветскую 
       место рождения).              :агитацию и попытку к созданию
                                     :антисоветской организации 8
                                     :(восемь) лет исправительно-
                                     :трудовых лагерей.

                Копия верна.    Секретарь ...........

            И неужели я должен был просто подписать и молча уйти? Я
       взглянул на майора - не скажет ли он мне чего, не пояснит
       ли? Нет, он не собирался. Он уже надзирателю в дверях кивнул
       готовить следующего.
            Чтоб хоть немножко придать моменту значительность,
       спросил его с трагизмом:
            -Но ведь это ужасно! Восемь лет! За что?
            И сам услышал, что слова мои звучат фальшиво: ужасного
       не ощущал ни я, ни он.
            -Вот тут, - еще раз показал мне майор, где расписаться.
            Я расписался. Я просто не находил - что бы еще сделать?
            - Но тогда разрешите, я напишу здесь у вас обжалование.
       Ведь приговор несправедлив.
            - В установленном порядке, - механически подкивнул мне
       майор, кладя мою бумажонку в левую стопку. 
            - Пройдите! - приказал мне надзиратель.
            И я прошел.
            (Я оказался не находчив. Георгий Тэнно, которому, прав-
       да, принесли бумажку на двадцать пять лет, ответил так:
       "Ведь это пожизненно! В былые годы,когда человека осуждали
       пожизненно - били барабаны, созывали толпу. А тут как в ве-
       домости за мыло - двадцать пять и откатывай!"
            Арнольд Раппопорт взял ручку и вывел на обороте: "Кате-
       горически протестую против террористического незаконного
       приговора и требую немедленного освобождения". Объявляющий
       сперва терпеливо ждал, прочтя же - разгневался и порвал всю
       бумажку вместе с выпиской. ничего, срок остался в силе: ведь
       это ж была копия.
            А Вера Кореева ждала пятнадцати лет и с восторгом уви-
       дела, что в бумажке пропечатано только пять. Он а засмеялась
       своим светящимся смехом и поспешила расписаться, чтоб не от-
       няли. Офицер усомнился: "Да вы поняли, что я вам прочел?"
       "Да, да, большое спасибо! Пять лет исправительно-трудовых
       лагерей!"
            Рожашу Яношу, венгру, его десятилетний срок прочитали в
       коридоре на русском языке и не перевели. Расписавшись, он не
       понял, что это был приговор, долго потом ждал суда, еще поз-
       же в лагере смутно вспоминал этот случай и догадался.)
       -------------------------------------------------------------
            (1)Заседали в самый день амнистии, работа не терпит.
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 199 -

            Я вернулся в бокс с улыбкой. Странно, с каждой минутой
       я становился все веселей и облегченней. Все возвращались с
       червонцами, и Валентин тоже. Самый детский срок из нашей се-
       годняшней компании получил тот рехнувшийся бухгалтер (до сих
       пор он сидел невменяемый). После него наиболее детский был у
       меня.
            В брызгах солнца, в июльском ветерке все так же весело
       покачивалась веточка за окном. Мы оживленно болтали. Там и
       сям все чаще возникал в боксе смех. Смеялись, что все гладко
       сошло; смеялись над потрясенным бухгалтером; смеялись над
       нашими утренними надеждами и как нас провожали из камер, за-
       казывали условные передачи - четыре картошины! два бублика!
            -Да амнистия будет! - утверждали некоторые. - Это так,
       для формы, пугают, чтоб крепче помнили. Сталин сказал одному
       американскому корреспонденту...
            -А как корреспондента фамилия? 
            -Фамилию не знаю...
            Тут нам велели взять вещи, построили по-двое и опять
       повели через тот же дивный садик, наполненный летом.
            И куда же? Опять в   б а н ю!
            Это привело нас уже к раскатистому хохоту - ну и голо-
       вотяпы! Хохоча, мы разделись, повесили одежки наши на те же
       крючки и их закатили в ту же прожарку, куда уже закатывали
       сегодня утром. Хохоча, получили по пластинке гадкого мыла и
       прошли в просторную гулкую мыльню смывать девичьи гульбы.
       Тут мы оплескивались, лили, лили на себя горячую воду и так
       резвились, как если б это школьники пришли в баню после пос-
       леднего экзамена. Этот очищающий, облегчающий смех был, я
       думаю, даже не болезненным, а живой защитой и спасением ор-
       ганизма.
            Вытираясь, Валентин говорил мне успокаивающе, уютно:
            -Ну ничего, мы еще молодые, еще будем жить.Главное - не
       оступиться теперь. В лагерь приедем - и ни слова ни с кем,
       чтобы нам новых сроков не мотали. Будем честно работать - и
       молчать, молчать.
            И так он верил в эту программу, так надеялся, невинное
       зернышко промеж сталинских жерновов! Хотелось согласиться с
       ним, уютно отбыть срок а потом вычеркнуть пережитое из голо-
       вы.
            Но я начинал ощущать в себе: если надо НЕ ЖИТЬ для то-
       го, чтобы жить - то и зачем тогда?..

                                    *
                                   * *

            Нельзя сказать, чтобы ОСО придумали после революции.
       Еще Екатерина II дала неугодному ей журналисту Новикову пят-
       надцать лет можно сказать - по ОСО , ибо не отдавала его под
       суд. И все императоры по-отечески нет-нет да и высылали неу-
       годных им без суда. В 60-х годах 19 века прошла коренная су-
       дебная реформа. Как будто и у властителей и у подданных стало

                           - 200 -

       вырабатываться что-то вроде юридического взгляда на общест-
       во. Тем не менее и в 70-х и в 80-х годах Короленко прослежи-
       вает случаи административной расправы вместо судебного осуж-
       дения. Он и сам в 1876 году с еще двумя студентами был выс-
       лан без суда и следствия по распоряжению товарища министра
       государственных имуществ (типичный случай ОСО). Без суда же
       в другой раз он был сослан с братом в Глазов. Короленко на-
       зывает нам Федора Богдана - ходока, дошедшего до самого царя
       и потом сосланного; Пьянкова, оправданного по суду, но сос-
       ланного по высочайшему повелению; еще несколько человек. И
       Засулич в письме из эмиграции объясняла, что скрывается не
       от суда, а от бессудной административной расправы.
            Таким образом традиция пунктирчиком тянулась, но была
       она слишком расхлябанная, пригодная для азиатской страны
       дремлющей, но не прыгающей вперед. И потом эта обезличка:
       кто же был ОСО? То царь, то губернатор, то товарищ министра.
       И потом, простите, это не размах, если можно перечислить
       имена и случаи.
            Размах начался с 20-х годов, когда для постоянного об-
       мина суда были созданы постоянно же действующие тройки. Вна-
       чале это с гордостью даже выпирали - тройка ГПУ! Имен засе-
       дателей не только не скрывали - рекламировали! Кто на Солов-
       ках не знал знаменитой московской тройки - Глеб Бойкий, Вуль
       и Васильев?! Да и верно, слово-то какое ТРОЙКА! Тут немножко
       и бубенчики под дугой, разгул масленицы, и впереплет с тем и
       загадочность: почему - "тройка"? что это значит? суд - тоже
       ведь не четверка! а тройка - не суд! А пущая загадочность в
       том, что - заглазно. Мы там не были, не видели, нам только
       бумажка: распишитесь. Тройка еще страшней ревтрибунала полу-
       чилась. А там она еще обособилась, закуталась, заперлась в
       отдельной комнате и фамилии спрятались. И так мы привыкли,
       что члены Тройки не пьют, не едят и среди людей не передви-
       гаются. А уж как удалились однажды на совещание и - навсег-
       да, лишь приговоры нам - через машинисток. (И - с возвратом:
       такой документ нельзя на руках оставлять.)
            Тройки эти (мы на всякий случай пишем во множественном
       числе, как о божестве не знаешь никогда, где оно существует)
       отвечали возникшей неоступной потребности: однажды аресто-
       ванных на волю не выпускать (ну вроде Отдела технического
       контроля при ГПУ: чтоб не было брака). И если уж оказался не
       виноват и судить его никак нельзя, так вот через Тройку
       пусть получит свои "минус тридцать два" (губернских города)
       или в ссылочку на два-три года, а уже смотришь - ушко и выс-
       трижено, он уж навсегда помечен и теперь будет впредь "реци-
       дивист".
            (Да простит нас читатель: ведь мы опять сбились на этот
       правый оппортунизм - понятие "вины", виноват-не виноват.
       Ведь толковано ж нам, что дело не в личной вине, а в соци-
       альной опасности: можно и невиного посадить, если социаль-
       но-чуждый, можно и виноватого выпустить, если социаль-
       но-близкий. Но простительно нам, без юридического образова-

                           - 201 -

       ния, если сам Кодекс 1926-го года, по которому батюшке мы
       двадцать пять лет жили, и тот критиковался за "недопустимый
       буржуазный подход", за "недостаточный классовый подход" , за
       какое-то "буржуазное отвешивание наказания в меру тяжести
       содеянного".(2)
            Увы, не нам достанется написать увлекательную историю
       этого Органа: как Тройки превратились в ОСО; когда переназ-
       вались; бывало ли ОСО в областных городах - или только одно
       в белокаменной; и кто из наших крупных гордых деятелей туда
       входил; как часто и как долго оно заседало; с чаем ли, без
       чая и что к чаю; и как само это обсуждение шло - разговари-
       вали при этом или даже не разговаривали? Не мы напишем - по-
       тому что не знаем. Мы наслышаны только, что сущность ОСО бы-
       ла триединой, и хотя сейчас недоступно назвать усердных его
       заседателей, известны те три органа, которые имели там
       представителей: один - от  ГБ, один - от  МВД,  один 
       - от  прокуратуры. Однако  не  будет  чудом,  если  ког-
       да-нибудь мы узнаем, что не было никаких заседаний, а был 
       штат опытных машинисток, составляющих выписки из несущест-
       вующих протоколов, и один управделами, руководивший маши-
       нистками. Вот машинистки это точно были, за это ручаемся!
            До 1924-го года права троек ограничивались тремя года-
       ми; с 1924-го распростерлись на пять лет лагерей; с 1937-го
       вкатывало ОСО червонец; с 1948-го успешно клепало и четверт-
       ную. Есть люди (Чавдаров), знающие что в годы войны ОСО да-
       вало и расстрел. Ничего необыкновенного. 
            Нигде не упомянутое ни в конституции, ни в кодексе,
       ОСО, однако, оказалось самой удобной котлетной машинкой -
       неупрямой, нетребовательной и не нуждающейся в смазке зако-
       нами. Кодекс был сам по себе, а ОСО - само по себе и легко
       крутилось без всех его двухсот пяти статей, не пользуясь ими
       и не упоминая их.
            Как шутят в лагере: на нет и суда нет, а есть Особое
       Совещание.
            Разумеется, для удобства оно тоже нуждалось в каком-то
       входном коде, но для этого оно само себе и выработало литер-
       ные статьи, очень облегчавшие оперирование (не надо голову
       ломать, подгонять к формулировкам кодекса), а по числу свое-
       му доступные памяти ребенка (часть из них мы уже упоминали):
            -АСА - АнтиСоветская Агитация
            -КРД - КонтрРеволюционная Деятельность
            -КРТД - КонтрРеволюционная Троцкистская Деятельность
       (эта буквочка "т" очень утяжеляла жизнь зэка в лагере)
            -ПШ - Подозрение в Шпионаже (шпионаж, выходящий за по-
       дозрение передавался в трибунал)
            -СВПШ - Связи, Ведущие (!) к Подозрению в Шпионаже
            -КРМ - КонтрРеволюционное Мышление
            -ВАС - Вынашивание АнтиСоветских настроений
            -СОЭ - Социально-Опасный Элемент
       -------------------------------------------------------------
            (2)Сборник "От тюрем к воспитательным учреждениям".
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 202 -

            -СВЭ - Социально-Вредный Элемент
            -ПД - Преступная Деятельность (ее охотно давали бывшим
       лагерникам, если ни к чему больше придраться было нельзя)
            И, наконец, очень емкая
            -ЧС - Член Семьи (осужденного по одной из предыдущих
       литер)
            Не забудем, что литеры эти не рассеивались равномерно
       по людям и годам, а подобно статьям кодекса и пунктам Ука-
       зов, наступали внезапными эпидемиями.
            И еще оговоримся: ОСО вовсе не претендовало дать чело-
       веку приговор! - оно не давало приговора! - оно накладывало
       административное взыскание, вот и все. Естественно ж было
       ему иметь и юридическую свободу!
            Но хотя взыскание не претендовало стать судебным приго-
       вором, оно могло быть до двадцати пяти лет и включать в себя:
            - лишение званий и наград;
            - конфискацию всего имущества; 
            - закрытое тюремное заключение;
            - лишение права переписки - и человек исчезал с лица
       земли еще надежнее, чем по примитивному судебному приговору.
            Еще важным преимуществом ОСО было то, что его постанов-
       ления нельзя было обжаловать - некуда было жаловаться: ника-
       кой инстанции ни выше его, ни ниже его. Подчинялось оно
       только министру внутренних дел, Сталину и сатане.
            Большим достоинством ОСО была и быстрота: ее лимитиро-
       вала лишь техника машинописи.
            Наконец, ОСО не только не нуждалось видеть обвиняемого
       в глаза (тем разгружая межтюремный транспорт), но даже не
       требовало и фотографии его. В период большой загрузки тюрем
       тут было еще то удобство, что заключенный, окончив следст-
       вие, мог не занимать собою места на тюремном полу, не есть
       дарового хлеба, а сразу - быть направляем в лагерь и честно
       там трудиться. Прочесть же копию выписки он мог и гораздо
       позже.
            В льготных случаях бывало так, что заключенных выгружа-
       ли из вагонов на станции назначения; тут же, близ полотна,
       ставили на колени (это - от побега, но получалось - для мо-
       литвы ОСО) и тотчас же прочитывали им приговоры. Бывало ина-
       че: приходящие в Переборы в 1938 году этапы не знали ни сво-
       их статей, ни сроков, но встречавший их писарь уже знал и
       тут же находил в списке : СВЭ - 5 лет (это было время, когда
       требовалось срочно много людей на канал "имени Москвы")
            А другие и в лагере по много месяцев работали, не зная
       приговоров. После этого (рассказывает И. Добряк) их торжест-
       венно построили - да не когда-нибудь, а в день 1 мая 1938
       года, когда красные флаги висели, и объявили приговоры трой-
       ки по Сталинской области (все-таки ОСО рассредотачивалось в
       натужное время): от десяти до двадцати лет каждому. А мой ла-
       герный бригадир Синебрюхов в том же 1938 году с целым эшело-
       ном неосужденных отправлен был из Челябинска в Череповец.
       Шли месяцы, зэки там работали. Вдруг зимою, в выходной день

                           - 203 -

       (замечаете, в какие дни-то? выгода ОСО в чем?) в трескучий
       мороз их выгнали во двор, построили, вышел приезжий лейте-
       нант и представился, что прислан объявить им постановления
       ОСО. Но парень он оказался не злой, покосился на их худую
       обувь, на солнце в морозных столбах и сказал так:
            -А впрочем, ребята, чего вам тут мерзнуть? Знайте: всем
       вам дало ОСО по десять лет, это редко-редко кому по восемь.
       Понятно? Р-разой-дись!..

                               *
                              * *

            Но при такой откровенной машинности Особого Совещания -
       зачем еще суды? Зачем конка, когда есть бесшумный современ-
       ный трамвай, из которого не выпрыгнешь? Кормление судейских?
            Да просто неприлично демократическому государству не
       иметь судов. В 1919 году 8 съезд партии записал в программе:
       стремиться чтобы все трудящееся население поголовно привле-
       калось к отправлению судейских обязанностей. "Все поголовно"
       привлечь не удалось, судейское дело тонкое, но и не без суда
       же совсем!
            Впрочем, наши политические суды - спецколлегии област-
       ных судов, военные трибуналы (а почему, собственно, в мирное
       время - и трибуналы?) , ну и все Верховные - дружно тянутся
       за ОСО, они тоже не погрязли в гласном судопроизводстве и
       прениях сторон.
            Первая и главная их черта - закрытость. Они прежде все-
       го закрыты - для своего удобства.
            И мы так уже привыкли к тому, что миллионы и миллионы
       людей осуждены в закрытых заседаниях, мы настолько сжились с
       этим, что иной замороченный сын, брат или племянник осужден-
       ного еще и фыркает тебе с убежденностью: " А как же ты хоте-
       ле? Значит, касается дело... Враги узнают! Нельзя..."
            Так, боясь, что "враги узнают" , и заколачиваем мы свою
       голову между собственных колен. Кто теперь в нашем отечестве
       кроме книжных червей, помнит, что Каракозову, стрелявшему в
       царя дали защитника? Что Желябова и всех народовольцев суди-
       ли гласно, совсем не боясь, " что турки узнают"? Что Веру
       Засулич, стрелявшую, если переводить на наши термины в на-
       чальника московского управления МВД (хоть и мимо головы, не
       попала просто) - не только не уничтожили в застенках, не
       только не судили закрыто, но в ОТКРЫТОМ суде ее ОПРАВДАЛИ
       присяжные заседатели (не тройка) - и она с триумфом уехала в
       карете?
            Этими сравнениями я не хочу сказать, что в России ког-
       да-то был совершенный суд. Вероятно, достойный суд есть са-
       мый поздний плод самого зрелого общества, либо      уж надо
       иметь царя Соломона. Владимир Даль отмечает, что в дорефор-
       менной России " не было ни одной пословицы в похвалу судам"!
       Это ведь что-нибудь значит! Кажется, и в похвалу земским на-
       чальникам тоже ни одной пословицы сложить не успели. Но су-

                           - 204 -

       дебная реформа 1864 года все же ставила хоть городскую часть
       нашего общества на путь, ведущий к английским образцам, так
       восхищавшим Герцена.
            Говоря все это, я не забываю и высказанного Достоевским
       против наших судов присяжных ("Дневник писателя"): о злоу-
       потреблении адвокатским красноречием ("Господа присяжные! да
       какая б это была женщина, если б она не зарезала соперни-
       цы?.. господа присяжные! да кто б из вас не выбросил ребенка
       из окна?.."), о том, что у присяжных минутный импульс может
       перевесить гражданскую ответственность. Но Достоевскимй ду-
       шою далеко вперед забежал от нашей жизни, и опасается НЕ ТОГО,
       чего надо было опасаться! Он считал уже гласный суд достиг-
       нутым навсегда!.. (Да кто из его современников мог поверить
       в ОСО?..) В другом месте пишет и он: "лучше ошибиться в ми-
       лосердии, чем в казни". О, да,да,да!
            Злоупотребление красноречием есть болезнь не только
       становящегося суда, но и шире - ставшей уже демократии
       (ставшей, но не выяснившей своих нравственных целей.) Та же
       Англия дает нам примеры, как для перевеса своей партии лидер
       оппозиции не стесняется приписывать правительству худшее по-
       ложение дел в стране, чем оно есть на самом деле.
            Злоупотребление красноречием - это худо. Но какое ж
       слово тогда применимо для злоупотребления закрытостью? Меч-
       тал Достоевский о таком суде, где все нужное В ЗАЩИТУ обви-
       няемого выскажет прокурор. Это сколько ж нам веков еще
       ждать? Наш общественный опыт пока неизмеримо обогатил нас
       такими адвокатами, которые ОБВИНЯЮТ подсудимого (" как чест-
       ный советский человек, как истинный патриот, я не могу не
       испытывать отвращение при разборе этих злодеяний..")
            А как хорошо в закрытом заседании! Мантия не нужна,
       можно и рукава засучить. Как легко работать! - ни микрофо-
       нов, ни корреспондентов, ни публики.(Нет, отчего, публика
       бывает, но: следователи. Например, в ЛенОблсуд они приходили
       днем послушать, как ведут себя питомцы, а ночью потом наве-
       щали в тюрьме тех, кого надо было усовестить ).(3) 
       -------------------------------------------------------------
            (3)Группа Ч-на.
       ------------------------------------------------------------- 

                            - 205 -

            Вторая главная черта наших политических судов - опреде-
       ленность в работе. То есть предрешенность приговоров.(4) То
       есть, всегда известно, что от тебя начальству надо (да ведь
       и телефон есть!) Даже, по образцу ОСО, бывают и приговоры
       все заранее отпечатаны на машинке, и только фамилии потом
       вносятся от руки. И если какой-нибудь Страхович вскричит в
       судебном заседании: "Да не мог же я быть завербован Игнатов-
       ским, когда мне было от роду десять лет!" - так председателю
       (трибунал ЛВО, 1942 ) только гаркнуть: "Не клевещите на со-
       ветскую разведку!" Уже все давно решено: всей группе Игна-
       товского вкруговую - расстрел. И только примешался в группу
       какой-то Липов: никто из группы его не знает, и он никого не
       знает. Ну, так Липову - десять лет, ладно.
            Предрешенность приговоров - насколько ж она облегчает
       тернистую жизнь судьи! Тут не столько даже облегчение ума -
       думать не надо, сколько облегчение моральное: ты не терза-
       ешься, что вот ошибешься в приговоре и осиротишь собственных
       своих детишек. И даже такого заядлого судью как Ульриха -
       какой крупный расстрел не его ртом произнесен? - предрешен-
       ность располагает к добродушию. Вот в 1945г. Военная Колле-
       гия разбирает дело "эстонских сепаратистов." Председательст-
       вует низенький плотненький добродушный Ульрих. Он не пропус-
       кает случая пошутить с коллегами, но и с заключенными (ведь
       это человечность и есть! новая черта, где это видано?). Уз-
       нав, что Сузи - адвокат, он ему с улыбкой: " Вот и пригоди-
       лась вам ваша профессия!" Ну, что в самом деле им делить?
       зачем озлобляться? Суд идет по приятному распорядку: прямо
       тут за судейским столом и курят, в приятное время - хороший
       обеденный перерыв. А к вечеру подошло - надо совещаться. Да
       кто ж совещается ночью? Заключенных оставили сидеть всю ночь
       за столами, а сами поехали по домам. Утром пришли свежень-
       кие, выбритые, в девять утра: "Встать, суд идет!" - и всем
       по червонцу.
            И если упрекнут, что мол ОСО хоть без лицемерия, а тут 
       -------------------------------------------------------------
            (4)Все тот же сборник "От тюрем..." навязывает нам ма-
       териал: что предрешенность приговоров - дело давнее, что и в
       1924-29 годах приговоры судов регулировались едиными адми-
       нистративно-экономическими соображениями. Что начиная с 1924
       года из-за   б е з р а б о т и ц ы  в  с т р а н е     суды
       уменьшили число приговоров к исправтрудработам с проживанием
       на дому и увеличили краткосрочные тюремные приговоры (речь,
       конечно, идет о бытовиках). От этого произошло переполнение
       их на работе в колониях. В начале 1929 года Наркомюст СССР
       циркуляром N5 ОСУДИЛ вынесение краткосрочных приговоров, а
       6.11.29 (в канун двенадцатой годовщины Октября и вступая в
       строительство социализма) постановлением ЦИК и СНК было уже
       просто ЗАПРЕЩЕНО давать срок менее одного года! 
       -----------------------------------------------------------

                           - 206 -

       де лицемерие - делают вид, что совещаются, - нет, мы будем
       решительно возражать! Решительно!
            Ну, и третья черта, наконец - это диалектика (а раньше
       грубо называлось: "дышло, куда повернешь, туда и вышло").
       Кодекс не должен быть застывшим камнем на пути судьи.
       Статьям кодекса уже десять, пятнадцать, двадцать лет быстро-
       текущей жизни и, как говорил Фауст:
            "Весь мир меняется, несется все вперед,
            А я нарушить слова не посмею?""

       Все статьи обросли истолкованиями, указаниями, инструкциями.
       Если деяние обвиняемого не охватывается кодексом, так можно
       осуждать еще:
            -по аналогии (какие возможности!)
            -просто за п р о и с х о ж д е н и е (7-35, принадлеж-
             ность к социально-опасной среде)(5) 
            -за связь с опасными лицами (6) (вот где широта! какое
       лицо опасно и в чем связь - это лишь судье видно).

            Только не надо придираться к четкости издаваемых зако-
       нов. Вот 13 января 1950 года вышел указ о возврате смертной
       казни (надо думать из подвалов Берии она и не уходила) На-
       писано: можно казнить подрывников-диверсантов. Что это зна-
       чит? Но сказано. Иосиф Виссарионович любит так: не доска-
       зать, намекнуть. Здесь только ли о том, кто толовой шашкой
       подрывает рельсы? Не написано. "Диверсант" мы знаем давно:
       кто выпустил недоброкачественную продукцию - тот и дивер-
       сант. А кто такой подрывник? Например, если разговорами в
       трамвае подрывал авторитет правительства? Или замуж вышла за
       иностранца - разве она не подорвала величия нашей родины?..
            Да не судья судит - судья только зарплату получает, су-
       дит инструкция! Инструкция 37-го года: десять- двадцать -
       расстрел. Инструкция 43-го: двадцать каторги - повешение.
       Инструкция 45-го: всем вкруговую по десять плюс пять лишения
       прав (рабочая сила на три пятилетки).(7)Инструкция 49-го:
       всем по двадцать пять вкруговую. (8) 

       -------------------------------------------------------------
            (5)В Южно-Африканской республике террор дошел в послед-
       ние годы до того, что каждого   п о д о з р и т е л ь н о г о
       (СОЭ) негра можно без следствия и суда арестовать на три ме-
       сяца!.. Сразу видно слабинку: почему не от трех до десяти? 
            (6)Этого мы не знали. Это нам газета "Известия" расска-
       зала в июле 1957года. 
            (7)Как Бабаев им крикнул, правда бытовик: "Да намордни-
       ка мне хоть триста лет, вешайте! И до смерти за вас руки не
       подыму, благодетели!" 
            (8)И так настоящий шпион (Шульц, Берлин, 1948г.) мог
       получить 10 лет, а никогда им не бывший Гюнтер Вашкау -
       двадцать пять. Потому что - волна, 1949 год. 
       -------------------------------------------------------------

                           - 207 -

            Машина штампует. Однажды арестованный лишен всех прав
       уже при обрезании пуговиц на пороге ГБ и не может избежать
       СРОКА. И юридические р а б о т н и к и так привыкли к этому,
       что оскандалились в 1958-м году: напечатали в газетах проект
       новых "Основ уголовного производства СССР" и в нем ЗАБЫЛИ
       дать пункт о возможном содержании оправдательного приговора!
       Правительственная газета (9) мягко выговорила: "Может соз-
       даться впечатление , что наши суды выносят только обвини-
       тельные приговоры."
            А стать на сторону юристов: почему, собственно, суд
       должен иметь два исхода, если всеобщие выборы производятся
       из одного кандидата? Да оправдательный приговор это же эко-
       номическая бессмыслица. Ведь это значит, что и осведомители,
       и оперативники, и следствие, и прокуратура, и внутренняя ох-
       рана тюрьмы, и конвой - все проработали вхолостую!

            Вот одно простое и типичное трибунальское дело. В 1941
       году в наших бездействующих войсках, стоявших в Монголии,
       оперчекистские отделы должны были проявить активность и бди-
       тельность. Военфельдшер Лозовский, имевший повод приревно-
       вать какую-то женщину к лейтенанту Павлу Чульпеневу, это со-
       образил. Он задал Чульпеневу, с глазу на глаз три вопроса:
       1.Как ты думаешь - почему мы отступаем перед немцами? (Чуль-
       пенев: техники у него больше, да и отмобилизовался раньше.
       Лозовский: нет, это маневр, мы его заманиваем )2)Ты веришь в
       помощь союзников? (Чульпенев: верю что помогут, но не беско-
       рыстно. Лозовский: обманут, не помогут ничуть.) 3)Почему Се-
       веро-западным фронтом послан командовать Ворошилов?
            Чульпенев ответил и забыл. А Лозовский написал донос.
            Чульпенев вызван в политотдел дивизии и исключен из
       комсомола: за пораженческие настроения, за восхваление не-
       мецкой техники, за умаление стратегии нашего командования.
       Больше всего при этом ораторствует комсорг Калягин (он на
       Халхин-голе при Чульпеневе проявил себя трусом и теперь ему
       удобно навсегда убрать свидетеля). 
            Арест. Единственная очная ставка с Лозовским. Их преж-
       ний разговор НЕ ОБСУЖДАЛСЯ следователем. Вопрос только: зна-
       ете ли вы этого человека? - Да. - Свидетель, можете идти.
       (Следователь боится, что обвинение развалиться.)(10)
            Подавленный месячным сидением в яме, Чульпенев предста-
       ет перед трибуналом 36-й мотодивизии. Присутствуют: комиссар
       дивизии Лебедев, начальник политотдела Слесарев. Свидетель
       Лозовский на суд даже не вызван. (Однако, для оформления
       ложных показаний уже после суда возьмут подпись и с Лозовс-
       ского? О чем он вас спрашивал? как вы ответили? Чульпенев
       -------------------------------------------------------------
            (9) "Известия" 10 сентября 1958 года.
            (10) Лозовский теперь кандидат медицинских наук, живет
       в Москве, у него все благополучно. Чульпенев - водитель
       троллейбуса. 
       -------------------------------------------------------------

                           - 208 -

       простодушно докладывает, он все еще не видит своей вины."Ну
       ведь многие ж разговаривают!" - наивно восклицает он. Суд
       отзывчив: " Кто именно? Назовите." Но Чульпенев не из их по-
       роды! Ему дают последнее слово. "Прошу суд еще раз проверить
       мой патриотизм, дать мне задание, связанное со смертью!" И
       простосердечный богатырь: "мне - и тому, кто меня оклеве-
       тал, нам вместе!"
            Э, нет, эти рыцарские замашки мы имеем задание в народе
       убивать. Лозовский должен выдавать порошки, Серегин должен
       воспитывать бойцов. (11) И разве важно - умрешь ты или не
       умрешь? Важно, что мы стояли на страже. Вышли, покурили,
       вернулись: десять лет и три лишения прав.
            Таких дел в каждой дивизии за войну было не десять
       (иначе дороговато было бы содержать трибунал). А сколько
       всего дивизий - пусть посчитает читатель.
            ...Удручающе похожи друг на друга заседания трибуналов.
       Удручающе безлики и бесчувственны судьи - резиновые перчат-
       ки. Приговоры- все с конвейера.
            Все держат серьезный вид, но все понимают, что это -
       балаган, и яснее всего это - конвойным ребятам, попроще. На
       новосибирской пересылке в 1945 году конвой принимает арес-
       тантов перекличкой по делам. "Такой-то!" "58-1а, двадцать
       пять лет". Начальник конвоя заинтересовался: " За что дали?"
       - " Да ни за что." - "Врешь. Ни за что - десять дают!"
            Когда трибунал торопится, " совещание" занимает одну
       минуту - выйти и войти. Когда рабочий день трибунала по 16
       часов подряд - в дверь совещательной комнаты видна белая
       скатерть, накрытый стол, вазы с фруктами. Если очень спешат
       - приговор любят читать " с психологией": " ... приговорить
       к высшей мере наказания!..." Пауза. Судья смотрит осужден-
       ному в глаза, это интересно: как он переживает? что он там
       сейчас чувствует? "...Но, учитывая чистосердечное раская-
       ние..."
            Все стены трибунальской ожидальни исцарапаны гвоздями и
       карандашами: "получил расстрел", "получил четвертную", " по-
       лучил десятку". Надписей не стирают: это назидательно. Бой-
       ся, клонись и не думай, что ты можешь что-нибудь изменить
       своим поведением. Хоть демосфенову речь произнеси в свое оп-
       равдание в пустом зале при кучке следователей (Ольга Слиоз-
       берг на ВерхСуде, 1936 ) - это нисколько тебе не поможет.
       Вот поднять с десятки на расстрел - это ты можешь; вот если
       крикнешь им: "Вы фашисты! Я стыжусь, что несколько лет сос-
       тоял в вашей партии!" (Николай Семенович Даскаль - спецкол-
       ------------------------------------------------------------
            (11) Серегин Виктор Андреевич сейчас в Москве, работает
       в комбинате бытового обслуживани при Моссовете. Живет хорошо. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 209 -

       легии Азово-Черноморского края, председатель Холик, Майкоп,
       1937) - тогда мотанут новое дело, тогда погубят.
            Чавдаров рассказывает случай, когда на суде обвиняемые
       вдруг отказались от всех своих ложных признаний на следст-
       вии. Что ж? Если и была заминка для перегляда, то только
       несколько секунд. Прокурор потребовал перерыва, не объясняя,
       зачем. Из следственной тюрьмы примчались следователи и их
       подсобники-молотобойцы. Всех подсудимых разведенных по бок-
       сам, снова хорошо избили, обещая на втором перерыве добить.
       Перерыв окончился. Судья заново всех опросил - и все теперь
       признали.
            Выдающуюся ловкость проявил Александр Григорьевич Ка-
       ретников, директор научно-исследовательского текстильного
       института. Перед самым тем, как должно было открыться засе-
       дание Военной Коллегии Верховного Суда, он заявил через ох-
       рану, что хочет дать  д о п о л н и т е л ь н ы е   показа-
       ния. Это, конечно, заинтересовало. Его принял прокурор. Ка-
       ретников обнажил ему свою гниющую ключицу, перебитую табу-
       реткой следователя, и заявил: "Я все подписал под пытками."
       Уж прокурор проклинал себя за жадность к "дополнительным"
       показаниям, но поздно. Каждый из них бестрепетен лишь пока
       он - незамечаемая часть общей действующей машины. Но как
       только на нем сосредодотичилась личная ответственность, луч
       света уперся прямо в него - он бледнеет, он понимает, что и
       он - ничто, и он может поскользнуться на любой корке. Так
       Каретников поймал прокурора и тот не решился притушить дела.
       Началось заседание Военной коллегии, Каретников повторил все
       и там... Вот когда Военная Коллегия ушла действительно сове-
       щаться! Но приговор она могла вынести только оправдательный
       и, значит, тут же освободить Каретникова. И поэтому... НЕ
       ВЫНЕСЛА НИКАКОГО!
            Как ни в чем не бывало, взяли Каретникова опять в тюрь-
       му, подлечили его, подержали три месяца. Пришел новый следо-
       ватель, очень вежливый, выписал новый ордер на арест (если б
       Коллегия не кривила, хоть эти три месяца Каретников мог бы
       погулять на воле!), задал снова вопросы первого следователя.
       Каретников, предчувствуя свободу, держался стойко и ни в чем
       не признавал себя виноватым. И что же?.. По ОСО он получил 8
       лет.
            Этот пример достаточно показывает возможности арестанта
       и возможности ОСО. А Державин так писал:

            "Пристрастный суд - разбоя злее.
            Судьи - враги, где спит закон.
            Пред вами гражданина шея 
            Протянута без оборон."

            Но редко у Военной Коллегии Верховного Суда случались
       такие неприятности, да и вообще редко она протирала свои
       мутные глаза, чтобы взглянуть на отдельного оловянного
       арестантика. А.Д.Р., инженер-электрик, в 1937 году был вта-
       щен наверх, на четвертый этаж, бегом по лестнице двумя кон-

                           - 210 -

       воирами под руки (лифт, вероятно, работал, но арестанты сы-
       пали так часто, что тогда и сотрудникам бы не подняться).
       Разминуясь со встречным, уже осужденным, вбежали в зал. Во-
       енная коллегия так торопилась, что даже не сидели, а стояли
       все трое. С трудом отдышавшись (ведь обессилел от долгого
       следствия) Р. вымолвил свою фамилию, имя-отчество. Что-то
       бормотнули, переглянулись и Ульрих - все он же! - объявил:
       "Двадцать лет!" И прочь бегом поволокли Р., бегом втащили
       следующего.

            Случилось как во сне: в феврале 1963 года по той же са-
       мой лестнице, но в вежливом сопровождении полковника-партор-
       га, пришлось подняться и мне. И в зале с круглою колоннадой,
       где, говорят, заседает пленум Верховного Суда Союза, с ог-
       ромным подковообразным столом и внутри него еще с круглым и
       семью старинными стульями, меня слушали семьдесят сотрудни-
       ков Военной Коллегии - вот той самой, которая судила   ког-
       да-то Каретникова, и Р. и других и прочее и так далее.. И я
       сказал им: " Что за знаменательный день! Будучи осужден
       сперва на лагерь, потом на вечную ссылку - я никогда в глаза
       не видел ни одного судьи. И вот теперь я вижу вас всех, соб-
       ранных вместе!" (И они-то видели живого зэка, протертыми
       глазами, - впервые.)
            Но, оказывается, это были - не они! Да. Теперь говорили
       они, что - это были не они. Уверяли меня, что ТЕХ - уже нет.
       Некоторые ушли на почетную пенсию, кого-то сняли (Ульрих,
       выдающийся из палачей, был снят, оказывается, еще при Стали-
       не, в 1950 году за... бесхребетность!) Кое-кого (наперечет
       нескольких ) даже судили при Хрущеве, и те со скамьи подсуди-
       имых угрожали: " Сегодня ты нас судишь, а завтра мы тебя,
       смотри!" Но как все начинания Хрущева, это движение, сперва
       очень энергичное, было им вскоре забыто, покинуто, и не дош-
       ло до черты необратимого изменения, а значит, осталось в об-
       ласти прежней.
            В несколько голосов ветераны юрисдикции теперь вспоми-
       нали, подбрасывая мне невольно материал для этой главы (а
       если б они взялись опубликовать да вспоминать? Но годы идут,
       вот еще пять прошло, а светлее не стало.) Вспомнили, как на
       судебных совещаниях с трибуны   судьи  гордились  тем, что 
       у д а л о с ь   не применять статью 51-ю УК о смягчающих
       обстоятельствах и таким образом  у д а л о с ь   давать 
       двадцать пять вместо десятки! Или как были унижено С у д ы
       п о д ч и н е н ы   О р г а н а м !  Некоему судье поступило
       на суд дело: гражданин, вернувшийся из Соединенных Штатов,
       клеветнически утверждал, что там хорошие автомобильные доро-
       ги. И больше ничего. И в деле - больше ничего! Судья отва-
       жился вернуть дело на доследование с целью получения " пол-
       ноценного антисоветского материала" - то есть, чтобы заклю-
       ченного этого попытали и побили. Но эту благую цель судьи не

                           - 211 -

       учли, отвечено было с гневом: "Вы что нашим Органам не дове-
       ряете?" - и судья был сослан секретарем трибунала на Саха-
       лин! (При Хрущеве было мягче: "провинившихся" судей посыла-
       ли.. ну, куда бы вы думали? .. а д в о к а т а м и!)(12) 
       Так же склонялась перед Органами и прокуратура. Когда в
       1942 году вопиюще разгласилось злоупотребление  Рюмина в се-
       веро-морской контрразведке, прокуратура не посмела вмешаться
       своею властью, а лишь почтительно доложила Абакумову, что
       его мальчики шалят. Было отчего Абакумову  считать Органы 
       солью земли! (Тогда-то, вызвав Рюмина, он его и возвысил на
       свою погибель.)
            Просто времени не было, они бы мне рассказали и вдеся-
       теро. Но задумаешься и над этим. Если и суд и прокуратура
       были только пешками министра госбезопасности - так может и
       главою отдельною их не надо описывать? 
            Они рассказывали мне наперебой, я оглядывался и удив-
       лялся: да это люди! вполне ЛЮДИ! Вот они улыбаются! Вот они
       искренно изъясняют, как хотели только хорошего. Ну, а если
       так повернется еще, что опять придется им меня судить? - вот
       в этом зале (мне показывают главный зал).
            Так что ж, и осудят.
            Кто ж у истока - курица или яйцо? люди или система? 
            Несколько веков была у нас пословица: не бойся закона -
       бойся судьи.
            Но, мне кажется, закон перешагнул уже через людей, люди
       отстали в жестокости. И пора эту пословицу вывернуть: не
       бойся судьи - бойся закона.
            Абакумовского, конечно.
            Вот они выходят на трибуну, обсуждая "Ивана Денисови-
       ча". Вот они обрадованно говорят, что книга эта облегчила их
       совесть (так и говорят...). Признают, что я дал картину еще
       очень смягченную, что   к а ж д ы й  из них знает более тяже-
       лые лагеря. (Так - ведали?..) Из семидесяти человек, сидящих
       по подкове, несколько выступающих оказываются сведущими в
       литературе, даже читателями "Нового мира", они жаждут ре-
       форм, живо судят о наших общественных язвах, о запущенности
       деревни...
            Я сижу и думаю: если первая крохотная капля правды ра-
       зорвалась как психологическая бомба - что же будет в нашей
       стране, когда Правда обрушится водопадами?
            А - обрушится, ведь не миновать.
       -------------------------------------------------------------
            (12) ("Известия" 9.6.64) Тут интересен взгляд на судеб-
       ную защиту!.. А в 1918 г. судей, выносящих слишком мягкие
       приговоры, В.И.Ленин требовал исключать из партии. 
       ------------------------------------------------------------- 

                        -212-

                        \/111.

                   ЗАКОН - РЕБЕНОК

            Мы все забываем.Мы помним не быль, не историю,- а толь-
       ко тот штампованный пунктир, который и хотели в нашей памяти
       пробить непрестанным долблением.
            Я не знаю, свойство ли это всего человечества, но наше-
       го народа - да.Обидное свойство. Может быть, оно и от добро-
       ты, а - обидное. Оно отдает нас добычею лжецам.
            Так, если не надо, чтобы мы помнили даже гласные судеб-
       ные процессы - то мы их и не помним. Вслух делалось, и в га-
       зетах писалось, но не вдолбили нам ямкой в мозгу - и мы не
       помним. (Ямка в мозгу лишь от того, что каждый день по ра-
       дио.) Не о молодежи говорю, она, конечно, не знает, но - о
       современниках тех процессов. Попросите среднего человека пе-
       речислить, какие были громкие гласные суды - вспомнит буха-
       ринский, зиновьевский.Еще поднаморщась - Промпартию.Все,
       больше не было гласных процессов.
            А они начались тотчас же после Октября. Они в 1918 году
       уже обильно шли, во многих трибуналах. Они шли, когда не бы-
       ло еще ни законов, ни кодексов, и сверяться могли судьи
       только с нуждами рабоче-крестьянской власти. Они открывали
       собой, как думалось тогда, стезю бесстрашной законности. Их
       подробная история еще когда-нибудь кем-нибудь напишется, а
       нам и мериться нечего вместить ее в наше исследование.
            Однако, без малого обзора не обойтись. Какие-то обуг-
       ленные развалины мы все ж обязаны расщупать и в том утреннем
       розовом нежном тумане.
            В те динамичные годы не ржавели в ножнах сабли войны,
       но и не пристывали к кобурам револьверы кары.Это позже при-
       думали прятать расстрелы в ночах, в подвалах и стрелять в
       затылок. А в 1918-м известный рязанский чекист Стельмах рас-
       стреливал днем, во дворе, и так, что ожидающие смертники
       могли наблюдать из тюремных окон.
            Был официальный термин тогда: в н е с у д е б н а я
       расправа. Не потому, что не было еще судов, а потому, что
       была ЧК.(1) Потому что так эффективнее. Суды были и судили,
       и казнили, но надо помнить, что параллельно им и независимо
       от них шла сама собой внесудебная расправа. Как представить
       размеры ее? М.Лацис в своем популярном обзоре деятельности
       ЧК (2) дает нам только за полтора года (1918-й и половина
       1919-го) и только по двадцати губерниям центральной России
       ("цифры, представленные здесь далеко не полны", (3) отчасти
       может быть и по скромности): растрелянных ЧК (т.е. бессудно,
       помимо судов) - 8389 человек (4) (восемь тысяч триста во-
       семьдесят девять), раскрыто контрреволюционных организаций-
       412 (фантастическая цифра, зная неспособность нашу к органи-
       зации во всю нашу историю, да еще общую разрозненность и
       -------------------------------------------------------------
       (1)Этого птенца с твердеющим клювом своим отогревал Троцкий:
       "Устрашение является могущественным средством политики, и
       надо быть ханжей, чтобы этого не понимать". И Зиновьев лико-
       вал, еще не предвидя своего конца: "Буквы ГПУ, как и буквы
       ВЧК, самые популярные в мировом масштабе". 
       (2)М.Н.Лацис (Судрабс) - Два года борьбы на внутреннем фрон-
       те. - ГИЗ, М. 1920. 
       (3)стр.74.
       (4)стр.75.
       -----------------------------------------------------------

                           - 213 -

       упадок духа тех лет), всего арестовано - 87 тысяч. (5) ( А
       эта цифра отдает преуменьшением.)
            С чем можно было бы сопоставить для оценки? В 1907 г.
       группа левых деятелей издала сборник статей "Против смертной
       казни", (6) где приводится (7) поименный перечень всех при-
       говоренных к казни с 1826 г. по 1906 г. Составители оговари-
       ваются, что он еще незаконченный, что этот список тоже непо-
       лон (однако, не ущербнее же данных Лациса, составленных в
       гражданскую войну). Он насчитывает 1397 имен, отсюда должны
       быть исключены 233 чел., которым приговор был заменен и 270
       чел. не разысканных (в основном - польских повстанцев, бе-
       жавших на Запад). Остается 894 чел. Эта цифра за 80 лет не
       выдерживает сравнения с лацисовой за полтора года да еще не
       по всем губерниям. - Правда, составители сборника тут же
       приводят и другую предположительную статистику, по которой
       приговорено к смерти (может быть и не казнено) за один лишь
       1906 год- 1310 ч., а всего с 1826 г. - 3419 чел. Это - как
       раз разгар преславутой столыпинской реакции, и о нем есть
       еще цифра (8): 950 казней за 6 месяцев. (Они существовали
       столыпинские военно-полевые суды.) Жутко звучит, но для ук-
       репившихся наших нервов не вытягивает и она: нашу-то цифирку
       на полгода пересчитав, все равно получим ВТРОЕ ГУЩЕ - да это
       еще по 20 губерниям, да это еще     б е з  с у д о в , б е з
       т р и б у н а л о в.
            Суды же действовали само собой еще с ноября 1917 г. При
       всем недосуге издали для них в 1919 г. "Руководящие начала
       уголовного права РСФСР" (мы их не читали, достать не могли,
       а знаем, что было там "лишение свободы на неопределенный
       срок", то есть - до особого распоряжения).
            Суды были трех родов: народные, окружные и ревтрибуналы.
            Нарсуды занимались бытовыми и уголовными делами. Расст-
       рела они давать не могли. До июля 1918 г. еще тянулось в юс-
       тиции левоэсеровское наследство: нарсуды, смешно сказать, не
       могли давать более двух лет. Лишь особым вмешательством пра-
       вительства отдельные недопустимо-мягкие приговоры поднима-
       лись до   д в а д ц а т и  лет.(9) С июля 1918 г. отпустили
       нарсудам право на пять лет. Когда же утихли все военные гро-
       зы, в 1922 г. нарсуды получили право присуждать к десяти го-
       дам и потеряли право присуждать меньше, чем к шести месяцам.
            Окружные суды и ревтрибуналы постоянно имели право рас-
       стрела, но на короткое время лишались его: окружные в 1920-м,
       трибуналы - в 1921-м. Тут много мелких зубчиков, проследить
       которые сумеет только подробный историк тех лет. 
            Тот историк может быть разыщет документы, развернет нам
       свиток трибунальских приговоров, выложит и статистику. (Хотя
       вряд ли. Чего не уничтожило время и события, то уничтожили
       заинтересованные.) А мы только знаем, что ревтрибуналы не
       дремали, судили кипуче.Что каждое взятие города в ходе граж-
       данской войны отмечалось не только ружейными дымками во дво-
       ре ЧК, но и бессонными заседаниями трибунала. И для того,
       чтоб эту пулю получить, не надо было непременно быть белым
       офицером, сенатором, помещиком, монахом, кадетом, эсером или
       анархистом. Лишь белых мягких немозолистых рук в те годы бы-
       -------------------------------------------------------------
            (5)Лацис, стр. 76.
            (6)Под ред. Гернета, изд. 2-е.
            (7)стр. 385-423.
            (8)Журнал "Былое" N2/14, февраль 1907 г.
            (9)См. Часть 3, гл. 1.
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 214 -

       ло совершенно довольно для расстрельного приговора. Но мож-
       но догадаться, что в Ижевске или Воткинске, Ярославле или
       Муроме, Козлове или Тамбове мятежи недешево обошлись и коря-
       вым рукам. В тех свитках - внесудебном и трибунальском - ес-
       ли они когда-нибудь перед нами опадут, удивительнее всего
       будет число простых крестьян. Потому что нет числа крестьян-
       ским волнениям и восстаниям с 18-го по 21-й год, хотя не ук-
       расили они цветных листов "Истории гражданской войны", никто
       не фотографировал и для кино не снимал возбужденных толп с
       кольями, вилами и топорами, идущих на пулеметы, а потом со
       связанными руками - десять за одного! - в шеренги построен-
       ных для расстрела. Сапожковское восстание так и помнят в од-
       ном Сапожке, пителинское - в одном Пителине. Из того же об-
       зора Лациса за те же полтора года по 20 губерниям узнаем и
       число подавленных восстаний - 344.(10) (Крестьянские восста-
       ния еще с 1918 года обозначали словом "кулацкие", ибо не
       могли же крестьяне восставать против рабоче-крестьянской
       власти! Но как объяснить, что всякий раз восставало не три
       избы в деревне, а вся деревня целиком? Почему масса бедняков
       своими такими же вилами и топорами не убивала восставших
       "кулаков", а вместе с ними шла на пулеметы? Лацис: "прочих
       крестьян [кулак] обещаниями, клеветой и угрозами заставлял
       принимать участие в этих восстаниях".(11)Но уж куда обеща-
       тельней, чем лозунги комбеда! куда угрозней, чем пулеметы
       ЧОНа!) (12)
            А сколько еще затягивало в те жернова совсем случайных,
       ну совсем случайных людей, уничтожение которых составляет
       неизбежную половину сути всякой стреляющей революции?
            Вот рассказанное очевидцем заседание рязанского ревтри-
       бунала в 1919 г. по делу толстовца И. Е-ва.
            При обявлении всеобщей обязательной мобилизации в Крас-
       ную армию (через год после: "Долой войну! Штык в землю! По
       домам!") в одной только Рязанской губернии до сентября 1919
       г. было " выловлено и отправлено на фронт 54.697 дезертиров"
       (13)(а сколько-то еще на месте пристреляно для примера .)
       Е-в же не дезертировал вовсе, а открыто отказывался от воен-
       ной службы по религиозным соображениям. Он мобилизован на-
       сильно, но в казармах не берет оружия, не ходит на занятия.
       Возмущенный комиссар части передает его в ЧК с запискою:
       "не признает советской власти". Допрос. За столом трое, пе-
       ред каждым по нагану. " Видели мы таких героев, сейчас на
       колени упадешь! Немедленно соглашайся воевать, иначе тут и
       застрелим!" Но Е-в тверд: он не может воевать, он - привер-
       женец свободного христианства. Передается его дело в ревтри-
       бунал.
            Открытое заседание, в зале - человек сто. Любезный ста-
       ренький адвокат. Ученый обвинитель (слово "прокурор" запре-
       щено до 1922 г.) Никольский, тоже старый юрист. Один из за-
       седателей пытается выяснить у подсудимого его воззрения
       ("как же вы, представитель трудящегося народа можете разде-
       лять взгляды аристократа графа Толстого?" ), председатель
       трибунала обрывает и не дает выяснить. Ссора.  
            Заседатель: -Вот вы не хотите убивать людей и отговари-
       ваете других. Но белые начали войну, а вы нам мешаете защи-
       -------------------------------------------------------------
            (10)Лацис, стр. 75.
            (11)Там же, стр.70
            (12)Части Особого Назначения.
            (13)стр.74
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 215 -

       щаться. Вот мы отправим вас к Колчаку, проповедуйте там свое
       непротивление!
            Е-в: - Куда отправите, туда и поеду.
            Обвинитель: - Трибунал должен заниматься не всяким уго-
       ловным деянием, а только контрреволюционным. По составу
       преступления требую передать это дело в народный суд.
            Председатель: -Ха! Деяние! Ишь, ты, какой законник! Мы
       руководствуемся не законами, а нашей революционной совестью!
            Обвинитель: - Я настаиваю, чтобы вы внесли мое требова-
       ние в протокол.
            Защитник: - Я присоединяюсь к обвинителю. Дело должно
       слушаться в обычном суде.
            Председатель: - Вот старый дурак! Где его выискали?
            Защитник: - Сорок лет работаю адвокатом, а такое оскор-
       бление слышу первый раз. Занесите в протокол.
            Председатель (хохочет): - Занесем! Занесем!
            Смех в зале. Суд удаляется на совещание. Из совещатель-
       ной комнаты слышны крики раздора. Вышли с приговором: 
            р а с с т р е л я т ь!
            В зале шум возмущения.
            Обвинитель: - Я протестую против приговора и буду жало-
       ваться в комиссариат юстиции! 
            Защитник: - Я присоединяюсь к обвинителю!
            Председатель: - Очистить зал!!!
            Повели конвоиры Е-ва в тюрьму и говорят: "Если бы, бра-
       ток, все такие были, как ты - добро! Никакой бы войны не бы-
       ло, ни белых, ни красных!" Пришли к себе в казарму, собрали
       красноармейское собрание. Оно осудило приговор.Написали про-
       тест в Москву.
            Ожидая каждый день смерти и воочию наблюдая расстрелы
       из окна, Е-в просидел 37 дней. Пришла замена: 15 лет стро-
       гой изоляции.
            Поучительный пример. Хотя революционная законность от-
       части и победила, но сколько усилий это потребовало от пред-
       седателя трибунала! Сколько еще расстроенности, недисципли-
       нированности, несознательности! Обвинение - заодно с защи-
       той, конвоиры лезут не в свое дело слать резолюцию. Ох, не
       легко становиться диктатуре пролетариата и новому суду! Ра-
       зумеется, не все заседания такие разболтанные, но и такое же
       не одно! Сколько еще уйдет лет, пока выявится, направится и
       утвердится нужная линия, пока защита станет заодно с проку-
       рором и судом, и с ними же заодно подсудимый, и с ними же
       заодно все резолюции масс!
            Проследить этот многолетний путь - благодарная задача
       историка. А нам- как двигаться в том розовом тумане? Кого
       опрашивать? Расстрелянные не расскажут, рассеянные не расс-
       кажут.Ни подсудимых, ни адвокатов, ни конвоира, ни зрителей,
       хоть бы они и сохранились, нам искать не дадут.
            И, очевидно, помочь нам может только обвинение.
            Вот попал к нам от доброхотов неуничтоженный экземпляр
       книги обвинительных речей неистового революционера, первого
       рабоче-крестьянского наркомвоена, Главковерха, потом - зачи-
       нателя Отдела Исключительных Судов Наркомюста (готовился ему
       персональный пост Трибуна, но Ленин этот термин отменил,(14)
       славного обвинителя величайших процессов, а потом разоблаче-
       -------------------------------------------------------------
            Ленин, 5 изд., т.36, стр.210.
       ------------------------------------------------------------- 

                              -216-

       енного лютого врага народа Н.В.Крыленко.(15) И если все-таки
       хотим мы провести наш краткий обзор гласных процессов, если
       затягивает нас искус глотнуть судебного воздуха первых пос-
       лереволюционных лет - нам надо суметь прочесть эту книгу.
       Другого не дано.А недостающее все, а провинциальное все надо
       восполнить мысленно.
            Разумеется предпочли бы мы увидеть стенограммы тех про-
       цессов, услышать загробно драматические голоса тех первых
       подсудимых и тех первых адвокатов, когда еще никто не мог
       предвидеть, в каком неумолимом череду будет все это прогла-
       тываться - и с этими ревтрибунальцами вместе.
            Однако, объясняет Крыленко, издать стенограммы "было
       неудобно по ряду технических соображений", (16) удобно же
       только его обвинительные речи да приговоры трибуналов, уже
       тогда вполне совпадавшие с требованиями обвинителя.
            Мол, архивы московского и верховного ревтрибуналов ока-
       зались (к 1923 году) "далеко не в таком порядке... По ряду
       дел стенограмма... оказалась настолько невразумительно запи-
       санной, что приходилось либо вымарывать целые страницы, либо
       восстанавливать текст по памяти"(!) А "ряд крупнейших про-
       цессов" (в том числе - по мятежу левых эсеров, по делу адми-
       рала Щастного) "прошел вовсе без стенограммы".(17)
            Странно. Осуждение левых эсеров была не мелочь - после
       Февраля и Октября это был третий исходный узел нашей исто-
       рии, переход к однопартийной системе в государстве. И расст-
       реляли немало. А стенограмма не велась.
            А "военный заговор" 1919 года "ликвидирован ВЧК в по-
       рядке внесудебной расправы", (18) так тем более "доказано
       его наличие".(19) (Там всего арестовано было больше 1000 че-
       ловек (20) - так неужто на всех суды заводить?)
            Вот и рассказывай ладком да порядком о судебных процес-
       сах тех лет...
            Но важные принципы мы все-таки узнаем. Например, сооб-
       щает нам верховный обвинетель, что ВЦИК имеет право вмеши-
       ваться в любое судебное дело. "ВЦИК милует и казнит по свое-
       му усмотрению неограниченно" (21) (курсив наш. -А.С.) Напри-
       мер, приговор к 6 месяцам заменял на 10 лет (и, как понимает
       читатель, для этого весь ВЦИК не собирался на пленум, а поп-
       равлял приговор, скажем, Свердлов в кабинете). Все это, об-
       ъясняет Крыленко, "выгодно отличает нашу систему от фальши-
       вой теории судебной власти. (Верно, говорил и Свердлов: "Это
       хорошо, что у нас законодательная и исполнительная власть не
       разделены, как на Западе, глухой стеной. Все проблемы можно
       быстро решать." Особенно по телефону.)
            Еще откровеннее и точнее в своих речах, прозвеневших на
       тех трибуналах, Крыленко формулирует о б щ и е   з а д а ч и
       с о в е т с к о г о    с у д а, когда суд был "одновеременно
       -------------------------------------------------------------
            (15)Н.В.Крыленко.- "За пять лет (1918-1922)" Обвини-
       тельные речи по наиболее крупным процессам, заслушанным в
       московском и Верховном революционных трибуналах. -ГИЗ,М.-Пд,
       1923.Тираж 7000. 
            (16)стр.4
            (17)стр.4-5
            (18)Крыленко "За пять лет..." стр.7
            (19)стр.44
            (20)Лацис - "Два года...", стр.46
            (21)Крыленко, стр.13
            (22)стр.3
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 217 -

       и  о р у д и е м      п о л и т и к и" (23) (разрядка моя. -
       А.С.) 
            Творцом права - потому что 4 года не было никаких ко-
       дексов: царские отбросили, своих не составили. "И пусть мне
       не говорят, что наш уголовный суд должен действовать, опира-
       ясь исключительно на существующие писанные нормы. Мы живем в
       процессе Революции..." (24) "Трибунал - это не тот суд, в
       котором должны возродиться юридические тонкости и хитроспле-
       тение... Мы творим новое право и новые этические нормы" (25)
       - Сколько бы здесь ни говорили о вековечном законе права,
       справедливости и так далее - мы знаем... как дорого они нам
       обошлись". (26)
            (Да если В А Ш И сроки сравнивать с Н А Ш И М И , так
       может не так и дорого? Может с вековечной справедливостью -
       поуютнее?..)
            Потому не нужны юридические тонкости, что не приходится
       выяснять - виновен подсудимый или невиновен: понятие винов-
       ности, это старое буржуазное понятие, вытравлено теперь. (27)
            Итак, мы услышали от т.Крыленки, что трибунал - это не
       тот суд! В другой раз мы услышим от него, что трибунал - это
       вообще не суд:" Трибунал есть орган классовой борьбы рабо-
       чих, направленный против их врагов" и должен действовать " с
       точки зрения интересов революции..,имея в виду наиболее же-
       лательные для рабочих и крестьянских масс результаты" (28)
       (курсив всюду мой. - А.С.) 
            Люди не есть люди, а "определенные носители определен-
       ных идей" (29) Каковы бы ни были индивидуальные качества
       [подсудимого], к нему может быть применим только один метод
       оценки: это - оценка с точки зрения к л а с с о в о й  ц е-
       л е с о о б р а з н о с т и."(30)
            То есть, ты можешь существовать только если это целесо-
       образно для рабочего класса. А "если эта целесообразность
       потребует, чтобы карающий меч обрушился на головы подсуди-
       мых, то никакие... убеждения словом не помогут" (31) (ну,
       там доводы адвокатов и т.д.) "В нашем революционном суде мы
       руководствуемся не статьями и не степенью смягчающих обстоя-
       тельств; в Трибунале мы должны исходить из соображений целе-
       сообразности." (32)
            В те годы многие вот так: жили-жили, вдруг узнали, что
       существование их НЕЦЕЛЕСООБРАЗНО.
            Следует понимать: не то ложится тяжестью на подсудимо-
       го, что он уже сделал, а то, что он сможет сделать, если его
       теперь же не расстреляют. "Мы охраняем себя не только от
       прошлого, но и от будущего". (33)
            Ясны и всеобщи декларации товарища Крыленко. Уже во
       всем рельефе они надвигают на нас весь тот судебный период.
       -------------------------------------------------------------
            (21)Крыленко, стр.13.
            (22)стр.14.
            (23)стр.3
            (24)стр.408
            (25)стр.22, курсив мой.
            (26)стр.505
            (27)стр.318.
            (28)стр.73
            (29)стр.83
            (30)Крыленко, стр.79
            (31)стр.81
            (32)стр.524
            (33)стр.82.

                           - 218 -

       Через весенние испарения вдруг прорезается осенняя прозрач-
       ность. И может быть - не надо дальше? не надо перелистывать
       процесс за процессом? Вот эти декларации и будут непреклонно
       применены.
            Только, зажмурившись, представить судебный залик, еще
       не украшенный золотом. Истолюбивых трибунальцев в простень-
       ких френчах, худощавых, с еще не разъеденными ряжками. А на
       обвинительной власти (так любит называть себя Крыленко) пид-
       жачок гражданский распахнут и в воротном вырезе виден уголок
       тельняшки.
            По-русски верховный обвинитель изъясняется так:" мне
       интересен вопрос факта!"; "конкретизуйте момент тенденции!";
       " мы оперируем в плоскости анализа объективной истины".
       Иногда, глядишь, блеснет и латинской пословицей (правда, из
       процесса в процесс одна и та же пословица, через несколько
       лет появляется другая). Ну да ведь и то сказать - за всей
       революционной беготней два факультета кончил. Что к нему
       располагает - выражается о подсудимых от души: "профессио-
       нальные мерзавцы!" И нисколько не лицемерит. Вот не нравится
       ему улыбка подсудимой, он ей и выляпывает грозно, еще до
       всякого приговора: "А вам, гражданка Иванова, с вашей усмеш-
       кой, мы найдем цену и найдем возможность сделать так, чтобы
       вы не смеялись больше никогда!" (34)
            Дело "Русских Ведомостей". Этот суд, из самых первых и
       ранних,- суд над с л о в о м. 24 марта 1918 года эта извест-
       ная "профессорская" газета напечатала статью Савинкова "С
       дороги". Охотнее схватили бы самого Савинкова, но дорога
       проклятая, где его искать? Так закрыли газету и приволокли
       на скамью подсудимых престарелого редактора П.В. Егорова,
       предложили ему объяснить: как посмел? ведь 4 месяца уже Но-
       вой Эры, пора привыкнуть!
            Егоров наивно оправдывается, что статья - "видного по-
       литического деятеля, мнения которого имеют общий интерес,
       независимо от того, разделяются ли редакцией". Далее: он не
       увидел клеветы в утверждении Савинкова "не забудем что Ле-
       нин, Натансон и К приехали в Россию через Берлин, т.е. что
       немецкие власти оказали им содействие при возвращении на ро-
       дину" - потому что на самом деле так и было, воюющая кайзе-
       ровская Германия помогла т.Ленину вернуться.
            Восклицает Крыленко, что он и не будет вести обвинения
       по клевете (почему же?..), газету судят за попытку воздейст-
       вия на умы! (А разве смеет газета иметь такую цель?!)
            Не ставится в обвинение газете и фраза Савинкова: "надо
       быть безумцем-преступником, чтобы серьезно утверждать, что
       международный пролетариат нас поддержит" - потому что он
       ведь нас еще поддержит...
            За попытку же воздействия на умы приговор: газету, из-
       даваемую с 1864 г., перенесшую все немыслимые реакции -
      Лорис-Меликова, Победоносцева, Столыпина, Кассо и кого там
       еще,- ныне закрыть навсегда! А редактору Егорову... стыдно
       сказать, как в какой-то Греции три месяца одиночки. (Не так
       стыдно, если подумать: ведь это только 18-й год! ведь если
       выживет старик - опять же посадят, и сколько раз еще посадят!)
            Как ни странно, но в те громовые годы так же ласково
       давались и брались взятки, как отвеку на Руси, как довеку в
       Союзе. И даже и особенно неслись даяния в судебные органы.
       И, робеем добавить, - в ЧК. Красно переплетенные с золотым 
       ----------------------------------------------------------
            (34)стр.296

                           - 219 -

       тиснением тома истории молчат, но старые люди, очевидцы
       вспоминают, что, в отличие от сталинского времени, судьба
       арестованных политических в первые годы революции сильно за-
       висела от взяток: их нестеснительно брали и по ним честно
       выпускали. И вот Крыленко, отобрав лишь дюжину дел за пяти-
       летие, сообщает нам о двух таких процессах. Увы, и московс-
       кий и Верховный трибуналы продирались к совершенству непря-
       мым путем, грязли в неприличии.
            б)Дело трех следователей московского ревтрибунала.
       (апрель 1918 г.)
            В марте 18 г. был арестован Беридзе, спекулянт золотыми
       слитками. Жена его, как это было принято, стала искать путей
       выкупить мужа. Ей удалось найти цепочку знакомства к одному
       из следователей, тот привлек еще двоих, на тайной встрече
       они потребовали с нее 250 тысяч, после торговли скинули до
       60 тысяч, из них половину вперед, а действовать через адво-
       ката Грина. Все обошлось бы безвестно, как проходили гладко
       сотни сделок, и не попало бы дело в крыленковскую летопись,
       и в нашу (и на заседание Совнаркома даже!), если бы жена не
       стала жаться с деньгами, не привезла бы Грину только 15 ты-
       сяч аванса вместо тридцати, а главное по женской суетливос-
       ти не перерешила бы за ночь, что адвокат не солиден, и утром
       не бросилась бы к новому - присяжному поверенному Якулову.
       Не сказано, кто именно, но видимо Якулов и решил защемить
       следователей.
            В этом процессе интересно, что все свидетели, начиная
       со злополучной жены, стараются давать показания в пользу
       подсудимых и смазывать обвинение (что невозможно на процессе
       политическом!). Крыленко объясняет так: это из обывательских
       соображений, они чувствуют себя чужими нашему Революционному
       Трибуналу. (Мы же осмелимся обывательски предположить: а не
       научились ли свидетели боятся за полгода диктатуры пролета-
       риата? Ведь большая дерзость нужна - топить следователей рев-
       трибунала. А - что потом с тобой?..)
            Интересна и аргументация обвинителя. Ведь месяц назад
       подсудимые были его сподвижники, соратники, помощники, это
       были люди, безраздельно преданные интересам Революции, а
       один из них, Лейст, был даже "суровым обвинителем, способным
       метать громы и молнии на всякого, кто посягнет на основы", -
       и что ж теперь о них говорить? откуда искать порочащее? (ибо
       взятка сама по себе порочит недостаточно). А понятно, отку-
       да: прошлое! анкета! 
            "Если присмотреться" к этому Лейсту, то "найдутся чрез-
       вычайно любопытные сведения". Мы заинтригованы: это давний
       авантюрист? Нет, но - сын профессора Московского университе-
       та! А профессор-то не простой, а такой, что за двадцать лет
       уцелел черезо все реакции из-за безразличия к политической
       деятельности! (Да ведь несмотря на реакцию и у Крыленки тоже
       экстерном принимали...) Удивляться ли, что сын его - двуруш-
       ник?
            А Подгайский - тот сын судейского чиновника, безусловно
       - черносотенца, иначе как бы отец двадцать лет служил царю?
       А сынишка тоже готовился к судебной деятельности. Но случи-
       лась революция - и шнырнул в ревтрибунал. Еще вчера это ри-
       совалось благородно, но теперь это отвратительно!
            Гнуснее же их обоих, конечно, - Гугель. Он был издате-
       лем - и что же предлагал рабочим и крестьянам в качестве

                          -220-

        умственной пищи? - он "питал широкие массы недоброкачествен-
        ной литературой", не Марксом, а книгами буржуазных профессо-
        ров с мировыми именами (тех профессоров мы тоже вскоре вст-
        ретим на скамье подсудимых).
             Гневается и диву дается Крыленко - что за людишки про-
        лезли в трибунал? (Недоумеваем и мы: из кого ж состоят рабо-
        че-крестьянские трибуналы? почему пролетариат поручил разить
        своих врагов именно такой публике?)
             А уж адвокат Грин, "свой человек" в следственной комис-
        сии, который кого угодно может освободить - это "типичный
        представитель той разновидности человеческой породы, которую
        Маркс назвал п и я в к а м и капиталистического строя" и ку-
        да входят кроме всех адвокатов еще все жандармы, священники
        и... нотариусы... (35)
             Кажется, не пожалел сил Крыленко, требуя беспощадного
        жестокого приговора без внимания к "индивидуальным оттенкам
        вины", - но какая-то вязкость, какое-то оцепенение охватило
        вечно-бодрый трибунал, и еле промямлил он: следователям по
        шести месяцев тюрьмы, а с адвоката - денежный штраф. (Лишь
        пользуясь правом ВЦИК "казнить неограниченно", Крыленко до-
        бился там, в Метрополе, чтобы следователям врезали по 10
        лет, а пьявке-адвокату - 5 с полной конфискацией. Крыленко
        прогремел бдительностью и чуть-чуть не получил своего
        Т р и б у н а )
             Мы сознаем, что как среди революционных масс тогда так
        и среди наших читателей сегодня этот несчастный процесс не
        мог не подорвать веры в святость трибунала. И с тем большей
        робостью переходим к следующему процессу, касательно к учреж-
        дению, еще более возвышенному.
            в) Дело Косырева. (15 февраля 1919 г.) Ф.М. Косырев и
        дружки его Либерт, Роттенберг и Соловьев прежде служили в
        комиссии снабжения Восточного фронта (еще против войск Учре-
        дительного Собрания, до Колчака). Установлено, что там они
        находили способы получать зараз от 70 тысяч до 1 миллиона
        рублей, разъезжали на рысаках, кутили с сестрами милосердия.
        Их Комиссия приобрела себе дом, автомобиль, их артельщик ку-
        тил в "Яре". (Мы не привыкли представлять таким 1918 год, но
        так свидетельствует ревтрибунал.)
             Впрочем, не в этом состоит дело: никого из них за Вос-
        точный фронт не судили и даже все простили. Но диво! - едва
        лишь была расформирована их комиссия по снабжению, как все
        четверо с добавлением еще Назаренко, бывшего сибирского бро-
        дяги, дружка Косырева по уголовной каторге, были приглашены
        составить... Контрольно-Ревизионную Коллегию ВЧК!
             Вот что это была за Коллегия: она имела полномочия про-
        верять закономерность действий всех остальных органов ВЧК,
        кроме только Президиума ВЧК!!! (36) Немаловато! - вторая
        власть в ВЧК после Президиума! - в следующем ряду за Дзер-
        жинским-Урицким-Петерсом-Лацисом-Менжинским-Ягодой!
             Образ жизни сотоварищей при этом остался прежний, они
        нисколько не возгордились, не занеслись: с каким-то Максимы-
        чем, Ленькой,Рафаильским и Мариупольским, "не имеющими ника-
        кого отношения к коммунистической организации", они на част-
        ных квартирах и в гостинице Савой устраивают "роскошную обс-
        -------------------------------------------------------------
             (36)стр. 507
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 221 -

        тановку... там царят карты (в банке по тысяче рублей), вы-
        пивка и дамы". Косырев же обзаводится богатой обстановкой
        (70 тысяч), да не брезгует тащить из ВЧК столовые серебряные
        ложки, серебряные чашки (а в ВЧК они откуда?..), да даже и
        просто стаканы. "Вот куда, а не в идейную сторону... направ-
        ляется его внимание, вот что берет он для себя от революци-
        онного движения".(Отрекаясь теперь от полученных взяток,
        этот ведущий чекист не смаргивает солгать, что у него... ле-
        жит 200 тыс. рублей наследства в Чикагском банке!.. Такую
        ситуацию он, видимо, реально представляет наряду с мировой
        революцией!)
             Как же правильно использовать свое надчеловеческое пра-
        во кого угодно арестовать и кого угодно освободить? Очевид-
        но, надо намечать ту рыбку, у которой икра золотая, а такой
        в 1918 г. было немало в сетях. (Ведь революцию делали слиш-
        ком впопыхах, всего не доглядели, и сколько же драгоценных
        камней, ожерелий, браслетов, колец, серег успели попрятать
        буржуазные дамочки.) А потом искать контакты с родственника-
        ми арестованных через кого-то подставного.
             Такие фигуры тоже проходят перед нами на процессе. Вот
        22-х летняя Успенская, она окончила петербургскую гимназию,
        а на высшие курсы не попала, тут - власть Советов, и весной
        18-го года Успенская явилась в ВЧК предложить свои услуги в
        качестве осведомительницы. По наружности она подходила, ее
        взяли.
             Само стукачество (тогда - сексотство) Крыленко коммен-
        тирует так, что для себя "Мы в этом ничего зазорного не ви-
        дим, мы это считаем своим долгом; ...не самый факт работы
        позорит; раз человек признает что эта работа необходима в
        интересах революции - он должен идти. (37) Но, увы, Успенс-
        кая, оказывается, не имеет политического кредо! - вот что
        ужасно. Она так и отвечает: "я согласилась, чтобы мне плати-
        ли определенные проценты" по раскрытым делам и еще "пополам
        делиться" с кем-то, кого Трибунал обходит, велит не назы-
        вать. Своими словами Крыленко так выражает: "Успенская "не
        проходила по личному составу ВЧК и работала  п о ш т у ч н о." 
        (38) Ну да впрочем,по-человечески ее понимая, объясняет нам
        обвинитель:она привыкла не считать денег, что такое ей нес-
        частные 500 рублей зарплаты в ВСНХ, когда одно вымогательство
        (посодействовать купцу, чтоб сняли пломбы с его магазина)
        дает ей пять тысяч рублей, другое - с Мещерской-Гревс, жены
        арестованного - 17 тысяч. Впрочем, Успенская недолго остава-
        лась простой сексоткой, с помощью крупных чекистов она через
        несколько месяцев была уже коммунисткой и следователем.  
             Однако, никак мы не доберемся до сути дела. Этой Мещер-
        ской-Гревс Успенская устроила свидание на частной квартире с
        неким Годелюком, закадычным другом Косырева, чтобы догово-
        риться о цене выкупа мужа (потребовала с нее... 600 тысяч
        рублей!) Но к несчастью каким-то необъясненным на суде путем
        это тайное свидание стало известно опять-таки присяжному по-
        веренному Якулову - тому самому, который уже завалил следо-
        вателей-взяточников и, видимо, имел классовую ненависть ко
        всей системе пролетарского судо- и бессудо-производства.
        Якулов донес в московский ревтрибунал, (39) а председатель  
        трибунала (помня ли гнев СНК по поводу следователей? ) тоже
        совершил классовую ошибку: вместо того, чтобы просто предуп-
        -------------------------------------------------------------
             (37)Крыленко, стр.513, курсив мой.
             (38)стр.507
        -------------------------------------------------------------

                           - 222 -

        редить товарища Дзержинского и все уладить по-семейному, -
        посадил за занавеску стенографистку. Итак, застенографирова-
        ны были все ссылки Годелюка на Косырева, на Соловьева, на
        других комиссаров, все его рассказы, кто в ВЧК сколько тысяч
        берет, и под стенограмму же получил Годелюк 12 тысяч авансу,
        а Мещерский выдал пропуска для прохода в ВЧК, уже выписанные
        Контрольно-Ревизионной Комиссией, Либертом и Роттенбергом
        (там, в ЧК, торг должен был состояться). И тут - был накрыт!
        И в растерянности дал показания! (А Мещерская успела побы-
        вать и в Контрольно-Ревизионной Комиссии, и уже затребовано
        туда для проверки дело ее мужа.)
             Но позвольте! Но ведь такое разоблачение пятнает небес-
        ные одежды ЧК! Да в уме ли этот председатель московского
        ревтрибунала? Да своим ли делом он занимается?
             А таков был, оказывается, м о м е н т - момент, вовсе
        скрытый от нас в складках нашей величественной Истории! Ока-
        зывается, первый год работы ЧК произвел несколько отталкива-
        ющее впечатление даже на партию пролетариата, еще к тому не
        привыкшую. Всего только первый год, первый шаг славного пути
        был пройден ВЧК, а уже, как не совсем внятно пишет Крыленко,
        возник "спор между судом и его функциями - и внесудебными
        функциями ЧК... спор, разделявший в то время партию и рабо-
        чие районы на два лагеря". (40) Потому-то дело Косырева и
        могло возникнуть (а до той поры всем сходило), и могло под-
        няться даже до всегосударственного уровня.
             Надо было спасать ВЧК! Спасать ВЧК! Соловьев просит
        Трибунал допустить его в Таганскую тюрьму к посаженному
        (увы, не на Лубянку) Годелюку - п о б е с е д о в а т ь.
        Трибунал отказывает. Тогда Соловьев п р о н и к а е т   в
        к а м е р у Годелюка и безо всякого трибунала. И вот совпа-
        дение:как-раз тут Годелюк тяжело заболевает, да. ("Едва ли
        можно говорить о наличии злой воли Соловьева", - расшаркива-
        ется Крыленко.) И, чувствуя приближение смерти, Годелюк пот-
        рясенно раскаивается, что мог оболгать ЧК, и просит бумагу и
        пишет письменное отречение: все неправда, в чем он оболгал
        Косырева и других комиссаров ЧК, и что было застенографиро-
        вано через занавеску - тоже неправда! (41) 
             "А кто пропуска ему выписал?" - настаивает Крыленко,
        пропуска для Мещерской не из воздуха взялись? Нет, обвини-
        тель "не хочет говорить, что Соловьев к этому делу причас-
        тен, потому что... нет достаточных данных", но предполагает
        он, что "оставшиеся на свободе граждане с рыльцем в пушку"
        могли послать Соловьева в Таганку.
             Тут бы в самый раз допросить Либерта и Роттенберга и
        вызваны они! - но не явились! Вот так просто, не явились,
        уклонились. Так позвольте, Мещерскую же допросить! Предс-
        тавьте, и эта затруханная аристократка тоже имела смелость
        не явиться в Ревтрибунал! И нет сил ее принудить! А Годелюк
        -------------------------------------------------------------
             (39)Чтобы утишить возмущение читателя: этого Якулова,
        пьявистого змея, к моменту суда над Косыревым уже посадили
        под стражу, нашли ему д е л о. Свидетельствовать его приводи-
        ли под конвоем, а вскоре, надо надеяться, расстреляли. (И
        теперь мы удивляемся: как дошло до беззакония? Почему никто
        не боролся?) 
             (40)Крыленко, стр.14
             (41)О, сколько сюжетов! О, где Шекспир? Сквозь стены
        прошел Соловьев, слабые камерные тени, Годелюк отрекается
        слабеющей рукой - а нам в театрах, нам в кино только уличным
        пением "Вихрей враждебных" передают революционные годы... 

                           - 223 -

        отрекся - и умирает. А Косырев ничего не признает! И Со-
        ловьев ни в чем не виноват! И допрашиваеть некого...
             Зато какие свидетели по собственной доброй воле приеха-
        ли в Трибунал! - зам.пред.ВЧК товарищ Петерс - и даже сам
        Феликс Эдмундович прибыл, встревоженный. Его продолговатое
        сожигающее лицо подвижника обращено к замершему трибуналу, и
        он проникновенно свидетельствует в защиту ни в чем не винов-
        ного Косырева, в защиту его высших моральных, революционных
        и деловых качеств. Показания эти, увы, не приведены нам, но
        Крыленко так передает: "Соловьев и Дзержинский расписывали
        прекрасные качества Косырева" (42) (Ах, неосторожный прапор-
        щик! - через 20 лет припомнят тебе на Лубянке этот процесс!)
        Легко догадаться, что мог говорить Дзержинский: что Косырев
        - железный чекист, беспощадный к врагам; что он - хороший
        товарищ. Горячее сердце, холодная голова, чистые руки. 
             И из хлама клеветы восстает перед нами бронзовый рыцарь
        Косырев. К тому ж и биография его выявляет недюжинную волю.
        До революции он был судим несколько раз - и все больше за
        убийство: за то, что (г.Кострома) обманным образом с целью
        грабежа проник к старушке Смирновой и удушил ее собственны-
        ми руками. Потом - за покушение на убийство своего отца и за
        убийство сотоварища с целью воспользоваться его паспортом. В
        остальных случаях Косырев судился за мошеничество, а в общем
        много лет провел на каторге (понятно его стремление к рос-
        кошной жизни!) и только царские амнистии его выручали.
             Тут строгие справедливые голоса крупнейших чекистов
        прервали обвинителя, указали ему, что все те предыдущие суды
        были помещичье-буржуазные и не могут быть приняты во внима-
        ние нашим новым обществом. Но что это? Зарвавшийся прапорщик
        с обвинительной кафедры Ревтрибунала отколол в ответ такую
        идейно-порочную тираду, что даже негармонично нам приводить
        ее здесь, в стройном изложении трибунальских процессов:
             "Если в старом царском суде было что-нибудь хорошее,
        чему мы могли доверять, так это только суд присяжных... К
        решению присяжных можно было всегда относиться с доверием, и
        там наблюдался минимум судебных ошибок".
             Тем более обидно слышать подобное от товарища Крыленки,
        что за три месяца перед тем на процессе провокатора Р.Мали-
        новского, бывшего любимцем партийного руководства, несмотря
        на четыре уголовных судимости в прошлом, кооптированного в
        ЦК и назначенного в Думу, Обвинительная Власть занимала
        классово-безупречную позицию:
             "В наших глазах каждое преступление есть продукт данной
        социальной системы, и в этом смысле уголовная судимость по
        законам капиталистического общества и царского времени не
        является в наших глазах тем фактом, который кладет раз нав-
        сегда несмываемое пятно... Мы знаем   м н о г о  п р и м е -
        р о в, когда в  н а ш и х  р я д а х  находились лица, имев-  
        шие в прошлом подобные факты, но мы никогда не делали отсюда
        вывода, что необходимо изъять такого человека из нашей сре-
        ды. Человек, который знает наши принципы, не может опасать-
        ся, что наличие судимости в прошлом угрожает поставить вне
        рядов революционеров... (43) 
             Вот как умел партийно говорить т.Крыленко! А тут, бла-
        годаря его порочному рассуждению, затемнялся образ рыцаря
        Косырева. И создалась на трибунале такая обстановка, что 
        -------------------------------------------------------------
             (42)Крыленко, стр.522
             (43)Крыленко, стр.509

                              -224-

        товарищ Дзержинский вынужден был сказать: "У меня на секунду
        (ну, на секунду только! - А.С.) возникла мысль, не падает ли
        гражданин Косырев жертвой политических страстей, которые в
        п о с л е д н е е  в р е м я  р а з г о р е л и с ь  в о к -
        р у г  Ч р е з в ы ч а й н о й   К о м и с с и и ?"(44)
             Спохватился Крыленко: "Я не хочу и никогда не хотел,
        чтобы настоящий процесс стал процессом не Косырева и Успенс-
        кой, а процессом над ЧК.Этого я не только не   м о г у  хо-
        теть, я должен всеми силами бороться против этого!" - "Во
        главе Чрезвычайной Комиссии были поставлены наиболее ответс-
        твенные, наиболее честные и выдержанные товарищи, которые
        брали на себя тяжелый долг разить, х о т я  б ы  с  риском 
        с о в е р ш и т ь  о ш и б к у... За это Революция обязана
        сказать свое спасибо... Я подчеркиваю эту сторону для того,
        чтобы мне... никто не мог потом сказать: "он оказался оруди-
        ем политической измены". (45) (Скажут!...)
             Вот по какому лезвию ходил верховный обвинитель! Но,
        видно, были у него какие-то контакты, еще из подпольных вре-
        мен, откуда он узнавал, как повернется завтра. Это заметно
        по нескольким процессам, и здесь тоже. Какие-то были веяния
        в начале 1919 года, что - х в а т и т! пора обуздать ВЧК! Да
        был тот момент и "прекрасно выражен в статье Бухарина, когда
        он говорит, что на место законной революционности должна
        стать революционная законность." (46)
             Диалектика, куда ни ткни! И вырывается у Крыленки:
        "Ревтрибунал призывается стать на смену чрезвычайным комис-
        сиям" (НА СМЕНУ??.) Он впрочем "должен быть... не менее
        страшным в смысле осуществления системы устрашения, террора
        и угрозы, чем была Чрезвычайная Комиссия".
             Б ы л а ?.. Да он ее уже похоронил?!.. Позвольте, вы -
        на смену, а куда же чекистам? Грозные дни! Поспешишь и сви-
        детелем в длинной до пят шинели.
             НО, может быть, ложные у вас источники, товарищ Крылен-
        ко?
             Да, затмилось небо над Лубянкой в те дни. И могла бы
        иначе пойти эта книга. Но так я предполагаю, что съездил же-
        лезный Феликс к Владимиру Ильичу, потолковал, объяснил. И -
        разотмилось. Хотя через два дня, 17 февраля 1919 г., особым
        постановлением ВЦИК и была ЧК лишена ее судебных прав, - "но
        н е  н а д о л г о"! (47)
             А наше однодневное разбирательство еще тем осложнилось,
        что отвратительно вела себя негодница Успенская. Даже со
        скамьи подсудимых она "забросала грязью" еще других видных
        чекистов, не затронутых процессом, и даже самого товарища
        Петерса! (Оказывается, она использовала его чистое имя в
        своих шантажных операциях; она уже запросто сиживала у Пе-
        терса в кабинете при его разговорах с другими разведчиками.)
        Теперь она намекает на какое-то темное дореволюционное прош-
        лое т.Петерса в Риге. Вот какая змея выросла из нее за 8 ме-
        сяцев, несмотря на то, что эти восемь месяцев она находилась
        среди чекистов! Что делать с такой? Тут Крыленко вполне сом-
        кнулся с мнением чекистов: "пока не установится прочный
        строй, а до этого еще далеко (?? разве?).. в интересах защи-
        ты Революции... - нет и не может быть никакого другого при-
        говора для гражданки Успенской, кроме уничтожения ее. Не
        расстрела, так и сказал: уничтожения! да ведь девчонка-то
        молоденькая, гражданин Крыленко! Ну, дайте ей десятку, ну- 
        -------------------------------------------------------------
             (44)Крыленко, стр.509 
             (45)стр. 509-510, курсив  мой А.С.
             (46)стр.511

                           - 225 -

        четвертную, к тому-то времени строй уже будет прочный? Увы:
        "Другого ответа нет и не может быть в интересах общества и
        Революции - и иначе нельзя ставить вопроса. Никакое изолиро-
        вание в данном случае не принесет плодов!"
             Вот насолила... Значит, знает много...
             А Косыревым пришлось пожертвовать тоже. Расстреляли.
        Будут другие целей.
             И неужели когда-нибудь мы будем читать старые лубянские
        архивы? Нет, сожгут. Уже сожгли.

             Как видит читатель, это был процесс малозначный, на нем
        можно было и не задерживаться. А вот

            г)Дело "церковников" (11-16 января 1920 г.)
        займет по мнению Крыленки "соответствуующее место в анналах
        русской революции". Прямо-таки в анналах. То-то Косырева за
        один день свернули, а этих мыкали пять дней.
             Вот основные подсудимые: А.Д.Самарин (известное в Рос-
        сии лицо, бывший обер-прокурор Синода, старатель освобожде-
        ния церкви от царской власти, враг Распутина и вышиблен им с
        поста;(48) Кузнецов, профессор церковного права Московского
        университета; московские протоиереи Успенский и Цветков. (О
        Цветкове сам же обвинитель: "крупный общественный деятель,
        быть может лучший из тех, кого могло дать духовенство, фи-
        лантроп").
             А вот их вина: они создали "Московский Совет Объединен-
        ных Приходов", а тот создал (из верующих сорока-восьмидесяти
        лет) добровольную охрану патриарха (конечно, безоружную),
        учредив в его подворье постоянные дневные и ночные дежурства
        с такой задачей: при опасности патриарху от властей - соби-
        рать народ набатом и по телефону, и всей толпой потом идти
        за патриархом, куда его повезут, и   п р о с и т ь (вот она,
        контрреволюция!) Совнарком отпустить патриарха!
             Какая древнерусская, святорусская затея! - по набату
        собраться и валить толпой с челобитьем!...
             Удивляется обвинитель: а какая опасность грозит патри-
        арху? зачем придумано его защищать?
             Ну, в самом деле: только того, что уже два года, как ЧК
        ведет внесудебную расправу с неугодными; только того, что
        незадолго в Киеве четверо красноармейцев убили митрополита;
        только того, что уже на патриарха "дело закончено, остается
        пересылать его в Ревтрибунал", и "Только из бережного отно-
        шения к широким рабоче-крестьянским массам, еще находящимся
        под влиянием клерикальной пропаганды, мы оставляем этих на-
        ших классовых врагов п о к а  в  п о к о е" (49) - и какая 
        же тревога православным о патриархе? Все два года не молчал
        патриарх Тихон - слал послания народным комиссарам, и свя-
        щенству, и пастве; его послания (вот где первый Самиздат!)
        не взятые типографиями, печатались на машинках; обличал
        уничтожение невинных, разорение страны - и какое ж теперь
        беспокойство за жизнь патриарха?
             А вот вторая вина подсудимых. По всей стране идет опись
        -------------------------------------------------------------
             (47) Крыленко, стр.14. 
             (48) Но обвинитель считает: что Самарин, что Распутин -
        какая разница? 
             (49)Крыленко, стр.61.
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 226 -

        и реквизиция церковного имущества (это уже - сверх закрытия
        монастырей, сверх отнятых земель и угодий, это уже о блюдах,
        чашах и паникадилах речь) - Совет же приходов распространял
        воззвание к мирянам: сопротивляться и реквизициям, бья в на-
        бат. (Да ведь естественно! Да ведь и от татар защищали храмы
        так же!) 
             И третья вина: наглая непрерывная подача заявлений в
        СНК о глумлениях местных работников над церковью, о грубых
        кощунствах и нарушениях закона о свободе совести. Заявления
        же эти, хоть и не удовлетворенные (показания Бонч-Бруевича,
        управделами СНК), приводили к дискредитации местных работни-
        ков.
             Обозрев теперь все вины подсудимых, что и можно потре-
        бовать за эти ужасные преступления? Не подскажет ли и чита-
        телю революционная совесть? Да ТОЛЬКО РАССТРЕЛ! Как Крыленко
        и потребовал (для Самарина и Кузнецова).
             Но пока возились с проклятой законностью, да выслушива-
        ли слишком длинные речи слишком многочисленных буржуазных
        адвокатов (не приводимые нам по техническим соображениям),
        стало известно, что... отменена смертная казнь! Вот тебе
        раз! Не может быть, как так? Оказывается, Дзержинский распо-
        рядился по ВЧК (ЧК - и без расстрела? ..) А на трибуналы СНК
        распространил? Еще нет. И воспрял Крыленко. И продолжал тре-
        бовать расстрела, обосновывая так:
             "Если бы даже полагать, что укрепляющееся положение
        Республики устраняет непосредственную опасность от таких
        лиц, все же мне представляется несомненным, что в этот пери-
        од созидательной работы... чистка... от старых деятелей-ха-
        мелеонов... является требованием революцонной необходимос-
        ти". "Постановлением ВЧК об отмене расстрелов разрешен раз
        навсегда... во все времена Советской власти" (50)
             Очень пророчески! Вернут расстрел, вернут и весьма
        вскоре! Ведь еще какую вереницу надо ухлопать! (Еще самого
        Крыленко, и многих классовых братьев его...)
             Что ж, послушался трибунал, приговорил Самарина и Куз-
        нецова к расстрелу, но подогнал под амнистию: в концентраци-
        онный лагерь до  п о л н о й  п о б е д ы  н а д  м и р о -
        в ы м   и м п е р и а л и з м о м! (И сегодня б еще им там
        сидеть..) А "лучшему, кого могло дать духовенство" - 15 лет
        с заменой на пятерку.
             Были и другие подсудимые, пристегнутые к процессу, чтоб
        хоть немного иметь вещественного обвинения: монахи и учителя
        Звенигорода, обвиненные по звенигородскому делу лета 1918
        года, но почему-то полтора года не сужденные (а может быть
        уже разок и сужденные, а теперь еще разок, поскольку целесо-
        образно). В то лето в звенигородский монастырь явились сов-
        работники к игумену Ионе (51) велели (" поворачивайся живей!") 
        выдать хранимые мощи преподобного Саввы. Совработники при этом
        не только курили в храме (очевидно, и в алтаре) и уж конечно
        не снимали шапок, но тот, который взял в руки череп Саввы,
        стал в него плевать, подчеркивая мнимость святости. Были и
        другие кощунства. Это и привело к набату, народному мятежу и
        -------------------------------------------------------------
             (50)Крыленко, стр.81
             (51)Бывший гвардеец-кавалергард Фиргуф, который "потом
        вдруг духовно переродился, все раздал нищим и ушел в монас-
        тырь,- и,впрочем, не знаю, была ли действительно эта разда-
        ча". Да ведь если допустить духовные перерождения, - что ж
        остается от классовой теории?  
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 227 -

        убийству кого-то из совработников. Остальные потом отпер-
        лись, что не кощунствовали и не плевали, и Крыленке доста-
        точно их заявления. (52) Так вот теперь судили и ... этих
        совработников? Нет, - этих монахов.

             Мы просим читателя сквозно иметь в виду: еще с 1918 г.
        определился такой наш судебный обычай, что каждый московский
        процесс (разумеется, кроме несправедливого процесса над ЧК)
        не есть отдельный суд над случайно стекшими обстоятельства-
        ми, нет: это - сигнал судебной политики; это - витринный об-
        разец, по которому со склада отпускают для провинции; это -
        тип, это - перед разделом арифметического задачника одно об-
        разцовое решение, по которому ученики дальше сообразят сами.
             Так, если сказано - "процесс церковников", то поймем во
        многомножественном числе. Да впрочем и сам верховный обвини-
        тель охотно разъясняет нам: " п о ч т и   п о  в с е м  
        трибуналам Республики п р о к а т и л и с ь" (53)(словеч-
        ко-то) подобные процессы. Совсем недавно были они в Севе-
        ро-двинском, Тверском, Рязанском трибуналах; в Саратове, Ка-
        зани, Уфе, Сольвычегодске, Царевокакшайске судилось духовен-
        ство, псаломщики церкви, освобожденные Октябрьской революци-
        ей."
             Читателю помнится тут противоречие: почему же многие
        эти процессы ранее московского образца? Это - лишь недоста-
        ток нашего изложения. Судебное и внесудебное пресле-
        дование освобожденной церкви началось еще в 1918 г. и, судя
        по звенигородскому делу, уже тогда достигло остроты. В ок-
        тябре 1918 г. патриарх Тихон писал в послании Совнаркому,
        что нет свободы церковной проповеди, что "уже заплатили
        кровью мученичества многие смелые церковные проповедники...
        Вы наложили руку на церковное достояние, собранное поколени-
        ями верующих людей и не задумались нарушить их посмертную
        волю". (Наркомы, конечно, послания не читали, а управделы
        вот уж хохотали: нашел, чем корить - посмертная воля! Да 
        с... мы хотели на наших предков! - мы только на потомков ра-
        ботаем.) "Казнят епископов, священников, монахов и монахинь,
        ни в чем не повинных, а просто по огульному обвинению в
        чем не повинных, а просто по огульному обвинению в какой-то
        расплывчатой и неопределенной контрреволюционности". Правда,
        с подходом Деникина и Колчака остановились, чтоб облегчить
        православным защиту революции. Но едва гражданская война стала
        спадать- снова взялись за церковь, и вот прокатилось по три-
        буналам, и в 1920 г. ударили и по Троицко-Сергиевской лавре,
        добрались до мощей этого шовиниста Сергея Радонежского,  
        -------------------------------------------------------------
             (52)Да кто же не помнит этих сцен? Первое впечатление
        всей моей жизни, мне было, наверно, года три-четыре: как в
        кисловодскую церковь входят   о с т р о г о л о в ы е  
        (чекисты в буденовках), прорезают обомлевшую онемевшую толпу
        молящихся и прямо в шишаках, прерывая богослужение - в ал-
        тарь. 
             (53)Крыленко, стр.61
        ------------------------------------------------------------- 

                               -228-

        перетряхнули их в московский музей.(54)
             И был циркуляр Наркомюста (25 августа 1920 г.) о ликви-
        дации всяких вообще мощей, ибо именно они затрудняли нам
        светоносное движение к новому справедливому обществу.
             Следуя дальше за выбором Крыленки, оглядим и рассмот-
        ренное в Верхтрибе (так мило сокращают они между собой, а
        для нас-то, букашек, как рявкнут: встать! суд идет!)

             д) Дело "Тактического центра" (16-20 августа 1920 г.) -
        28 подсудимых и еще сколько-то обвиняемых заочно по недос-
        тупности.
             Голосом, еще не охрипшим в начале страстной речи, весь
        осветленный классовым анализом, поведывает нам верховный об-
        винитель, что кроме помещиков и капиталистов "существовал и
        продолжает существовать еще один общественный слой, над со-
        циальным бытием которого давно задумываются представители
        революционного социализма.(То есть: быть ему или не быть?
        -А.С.) ...Этот слой - так называемой интеллигенции... В
        этом процессе мы будем иметь дело с судом истории над дея-
        тельностью русской интеллигенции" (55) и с судом революции
        над ней.
             Специальная узость нашего исследования не дает возмож-
        ности охватить, к а к  ж е  и м е н н о  ЗАДУМЫВАЛИСЬ пред-
        ставители революционного социализма над судьбой так называе-
        мой интеллигенции и что же именно они для нее надумали? Од-
        нако, нас утешает, что материалы эти опубликованы, всем дос-
        тупны и могут быть собраны с любой подробностью. Поэтому
        лишь для ясности общей обстановки в Республике напомним мне-
        ние Председателя Совета Народных Комиссаров тех лет, когда
        все эти трибунальские заседания происходят.
             В письме Горькому 15 сентября 1919 г. (мы его уже цити-
        ровали) Владимир Ильич отвечает на хлопоты Горького по пово-
        ду арестов интеллигенции (среди них, очевидно, и часть под-
        судимых этого процесса) и об основной массе тогдашней русс-
        кой интеллигенции ("околокадетской") пишет:"на деле это не
        мозг нации, а говно".(56) В другой раз он говорит Горькому:
        "это ее [интеллигенции] будет вина, если мы разобьем слишком
        много горшков". Если она ищет справедливости - почему она
        не идет к нам?.. "Мне от интеллигенции и попала пуля" (57)
        (т.е. от Каплан.)
             При таком ощущении он выражался об интеллигенции недо-
        верчиво, враждебно: гнило-либеральная; "благочестивая";
        "разгильдяйство, столь обычное у "образованных" людей" (58);
        -------------------------------------------------------------
             (54)Патриарх цитирует Ключевского: "Ворота лавры Пре-
        подного затворятся и лампады погаснут над его гробницей
        только тогда, когда мы растратим без остатка весь духовный
        нравственный запас, завещанный нам нашими великими строите-
        лями земли Русской, как Преподобный Сергий". Не думал Клю-
        чевский, что эта растрата совершится почти при его жизни.
             Патриарх просил приема у Председателя Совета Народных
        Комиссаров, чтоб уговорить не трогать лавру и мощи, ведь от-
        делена же церковь от государства! Отвечено было, что Предсе-
        датель занят обсуждением важных дел и свидание не может сос-
        тояться в ближайщие дни.
             Ни  -  в позднейшие.
             (55)Крыленко, стр. 34.
             (56)Ленин, 5 изд., т. 51 , стр. 48.
             (57)"В.И.Ленин и А.М.Горький" - изд.АН,М,1961,стр.263.
             (58)Ленин, 4 изд.т. 26, стр. 373.

                           - 229 -

        считал, что она всегда недомысливает, что она изменила рабо-
        чему делу. (Но именно рабочему делу - диктатуре рабочих -
        когда она присягала?)
             Эту насмешку над интеллигенцией, это презрение к ней
        потом уверенно перехватили публицисты 20-х годов, и газеты
        20-х годов, и быт, и наконец - сами интеллигенты, прокляв-
        шие свое вечное недомыслие, вечную двойственность, вечную
        беспозвоночность, и безнадежное отставание от эпохи.
             И справедливо же! Вот рокочет под сводами Верхтриба го-
        лос Обвинительной Власти и возвращает нас на скамью:
             "Этот общественный слой... подвергся за эти годы испы-
        танию всеобщей переоценки". Да-да, переоценки, так часто го-
        ворилось тогда. И как же прошла переоценка? А вот: "Русская
        интеллигенция, войдя в горнило Революции с лозунгами  наро-
        довластия (а все-таки было что-то!), вышла из нее союзником
        черных (даже не белых!) генералов, наемным (!) и послушным
        агентом европейского империализма.Интеллигенция попрала свои
        знамена (как в армии ,да?) и забросала их грязью".(59)
             Ну, как нам не надорваться в раскаянии? Ну, как нам не
        расцарапать грудь когтями?..
             И только потому "нет нужды добивать отдельных ее предс-
        тавителей", что "эта социальная группа отжила свой век".
             На раскрыве ХХ столетия! Какая мощь предвидения! О, на-
        учные революционеры! (Добивать однако пришлось. Еще все 20-е
        годы добивали и добивали.)
             С неприязнью осматриваем мы 28 лиц союзников черных ге-
        нералов, наемников европейского империализма. Особенно шиба-
        ет нам в нос этот Центр - тут и Тактический Центр, тут и На-
        циональный Центр, тут и Правый Центр (а в память из процес-
        сов двух десятилетий лезут Центры, Центры и Центры, то ин-
        женерные, то меньшевистские, то троцкистско-зиновьевские, то
        право-бухаринские, и все разгромлены, и все разгромлены, и
        только потому мы с вами еще живы). Уж где Центр, там конечно
        рука империализма.
             Правда, от сердца несколько отлегает, когда мы слышим
        далее, что судимый сейчас Тактический Центр не был организа-
        цией, что у него не было: 1.устава;2.программы;3.членских
        взносов. А что же было? Вот что: они в с т р е ч а л и с ь!
        (Мурашки по спине.) Встречаясь же, ознакамливались с точкой
        зрения друг друга!(Ледяной холод.)
             Обвинения очень тяжелые и поддержаны уликами: на 28 об-
        виняемых 2 (две) улики .(60) Это - два письма отсутствующих
        (они за границей) деятелей: Мякотина и Федорова. Отсутствую-
        щих, но до Октября состоявших в тех же разных Комитетах, что
        и присутствующие, и это дает нам право отождествить отсутст-
        вующих и присутствующих. А письма вот о чем: о расхождениях
        с Деникиным по таким маленьким вопросам, как крестьянский
        (нам не говорят, но очевидно: советуют Деникину отдать землю
        крестьянам), еврейский (очевидно: не возвращаться к прежним
        стеснениям), федеративно-национальный (уже ясно), админист-
        ративного управления (демократия, а не диктатура) и другие.
        И какой же вывод из улик? Очень простой: тем самым доказана
        переписка и единство присутствующих с Деникиным! (Б-р-р...
        гав-гав!) 
             Но есть и прямые обвинения присутствующим: обмен инфор-
        -------------------------------------------------------------
             (59)Крыленко, стр. 54
             (60)стр.38.
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 230 -

        мацией со своими знакомыми, проживавшими на окраинах (в Кие-
        ве, например), не подвластных центральной советской власти!
        То есть, допустим, раньше это была Россия, а потом в интере-
        сах мировой революции мы тот бок уступили Германии, а люди
        продолжают записочки посылать: как там, Иван Иваныч, живе-
        те?... а мы вот как... И М.М. Кишкин (член ЦК кадетов) даже
        со скамьи подсудимых нагло оправдывается: " человек не хочет
        быть слепым и стремится узнать все, что делается всюду".
             Узнать ВСЕ, что делается ВСЮДУ??. Не хочет быть сле-
        пым??.. Так справедливо же квалифицирует их действие обвини-
        тель как предательство! предательство по отношению к Советс-
        кой Власти!!
             Но вот самые страшные их действия: в разгар гражданской
        войны они... писали труды, составляли записки, проекты. Да,
        "знатоки государственного права, финансовых наук, экономи-
        ческих отношений, судебного дела и народного образования",
        они писали труды! (И, как легко догадаться, нисколько при
        этом не опираясь на предшествующие труды Ленина, Троцкого и
        Бухарина...) Проф. С.А. Котляревский - о федеративном уст-
        ройстве России, В.И. Стемпковский - по аграрному вопросу (и,
        вероятно, без коллективизации..), В.С.Муралевич - о народном
        образовании в будущей России, Н.Н.Виноградарский - об эконо-
        мике. А (великий) биолог Н.К. Кольцов (ничего не видавший от
        родины, кроме гонений и казни) разрешал этим буржуазным ки-
        там собираться для бесед у него в институте. (Сюда же угодил
        и Н.Д.Кондратьев, которого в 1931 г. окончательно засудят по
        ТКП.)
             Обвинительное наше сердце так и прыгает из груди опере-
        жая приговор. Ну, какую такую кару вот этим генеральским
        подручным? Одна им кара - р а с с т р е л! Это не требование
        обвинителя - это уже приговор трибунала! (Увы, смягчили по-
        том: концентрационный лагерь до конца гражданской войны.)
             В том-то и вина подсудимых, что они не сидели по своим
        углам, посасывая четвертушку хлеба, "они столковывались и
        сговаривались между собой, каков должен быть государственный
        строй после падения советского?"
             На современном научном языке это называется: они изуча-
        ли альтернативную возможность.
             Грохочет голос обвинителя, но какая-то трещинка слышит-
        ся нам, как будто он глазами шнырнул по кафедре, ищет еще
        бумажку? цитатку? Мгновение! надо на цирлах подать! из дру-
        гого процесса? неважно! не эту ли, Николай Васильич, пожай-
        луста:
             "для нас... понятие истязания заключается уже в самом
        факте содержания политических заключенных в тюрьме..."
             Вот что! Политических держать в тюрьме - это истязание!
        И это говорит обвинитель! - какой широчайший взгляд! Восхо-
        дит новая юрисдикция! дальше,
             "... Борьба с царским правительством была их [полити-
        ческих] второй натурой и не бороться с царизмом они не мог-
        ли!"(61)
             Как не могли не изучать альтернативных возможностей?..
        Может быть, мыслить - это первая натура интеллигента?
             Ах, не ту цитату подсунули по неловкости! Вот кон-
        фуз!.. Но Николай Васильевич уже в своей руладе:
             "И даже если бы обвиняемые здесь, в Москве, не ударили
        пальцем о палец - (оно как-то похоже, что так и было...) -
        -------------------------------------------------------------
             (61)Крыленко, стр.17.
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 231 -

        все равно:... в такой момент даже разговоры за чашкой чая,
        какой строй должен сменить падающую якобы Советскую власть,
        является контрреволюционным актом... Во время гражданской
        войны преступно не только действие [против советской власти]
        ... преступно само бездействие." (62)
             Например, петроградские интеллигенты решили в случае
        прихода Юденича "прежде всего озаботиться созывом демократи-
        ческой городской думы" (т.е., чтобы отстоять ее от генераль-
        ской диктатуры.)
             Крыленко: - Мне хотелось бы им крикнуть:" Вы обязаны
        были думать прежде всего - как бы лечь костьми, но не допус-
        тить Юденича!!"
             А они - не легли.
             (Впрочем, и Николай Васильевич не лег.)
             А еще также есть подсудимые, кто был осведомлен! и -
        молчал. ("Знал-не сказал" по-нашенскому.)
             А вот уже не бездействие, вот уже активное преступное
        действие: через Л.Н. Хрущеву, члена политического Красного
        Креста (тут же и она, на скамье), другие подсудимые помогали
        бутырским заключенным деньгами (можно себе представить этот
        поток капиталов - на тюремный ларек!) и вещами (да еще, гля-
        ди, шерстяными?).
             Нет меры их злодеяниям! Да не будет же удержу и проле-
        тарской каре!
             Как при падающем киноаппарате, косой неразборчивой лен-
        той проносятся перед нами двадцать восемь дореволюционных
        мужских и женских лиц. Мы не заметили их выражения! - они
        напуганы? презрительны? горды?
             Ведь их ответов нет! ведь их последних слов нет! - по
        техническим соображениям... Покрывая эту недостачу, обвини-
        тель напевает нам: "Это было сплошное самобичевание и раска-
        яние в совершенных ошибках. Политическая невыдержанность и
        промежуточная природа интеллигенции... - (да-да, еще вот
        это: промежуточная природа!) - ...в этом факте всецело оп-
        равдала ту марксистскую оценку интеллигенции, которая всегда
        давалась ей большевиками." (63)
             Не знаю. Может быть, самобичевались. Может быть нет.
        Может УЖЕ поддались жажде сохранить жизнь во что бы то ни
        стало. Может ЕЩЕ сохранили старое достоинство интеллигенции.
        Не знаю.
             А кто эта женщина молодая промелькнула? 
             Это - дочь Толстого, Александра. Спросил Крыленко: что
        она делала на этих беседах? Ответила: "Ставила самовар!" -
        Три года концлагеря!

             Так восходило солнце нашей свободы. Таким упитанным ша-
        луном рос наш октябренок-Закон.
             Мы теперь совсем не помним этого.

                    _______________________

        -------------------------------------------------------------
             (62)стр. 39.
             (63)Крыленко,стр.8
        ------------------------------------------------------------- 

                                -232-
                                  1Х.

                               ЗАКОН МУЖАЕТ

             Наш обзор уже затянулся. А ведь мы еще и не начинали.
        Еще все главные, еще все знаменитые процессы впереди. Но ос-
        новные линии уже промечаются.
             Посопутствуем нашему закону еще и в пионерском возрасте.
             Упомянем давно забытый и даже не политический 
             е)п р о ц е с с Главтопа (май 1921 г.) - за то, что он
        касался и н ж е н е р о в , или спецов, как говорилось тог-
        да.
             Прошла жесточайшая из четырех зим гражданской войны,
        когда уж вовсе не осталось, чем топить, и поезда не дотяги-
        вали до станций, и в столицах был холод и голод и волна за-
        водских забастовок (теперь вычеркнутых из истории). Кто ж
        виноват? - знаменитый вопрос: КТО ВИНОВАТ?
             Ну, конечно, не Общее Руководство. Но даже и не Мест-
        ное! - вот важно. Если "товарищи, часто пришедшие со сторо-
        ны" (коммунисты-руководители) не имели правильного представ-
        ления о деле, то для них "наметить правильный подход к воп-
        росу" должны были спецы! (1)Так значит: " не руководители
        виноваты... - виновны те, кто высчитывал, пересчитывал и
        составлял план" (как накормить и натопить полями). Виноват
        не кто заставлял, а кто составлял! Плановость обернулась ду-
        тостью - спецы и виноваты. Что цифры не сошлись - "это вина
        спецов, а не Совета Труда и Обороны", даже "и не ответствен-
        ных руководителей Главтопа".(2)Нет ни угля, ни дров, ни неф-
        ти - это спецами "создано запутанное, хаотическое положе-
        ние". И их же вина, что они не выстаивали против срочных те-
        лефонограмм Рыкова - и выдавали, и отпускали кому-то не по
        плану.
             Во всем виноваты спецы! Но не беспощаден к ним проле-
        тарский суд, приговоры мягки.Конечно, в пролетарских ребрах
        сохраняется нутряная чужость к этим проклятым спецам, -одна-
        ко, без них не потянешь, все в развале.И Трибунал их не тра-
        вит, даже говорит Крыленко, что с 1920 г. "о саботаже нет
        речи". Спецы виноваты, да, но они не по злости, а просто -
        путаники, не умеют лучше, не научились работать при капита-
        лизме, или просто эгоисты и взяточники.
             Так в начале восстановительного периода намечен удиви-
        тельный пунктир снисходительности к инженерам.

             Богат был гласными судебными процессами 1922 год - пер-
        вый мирный год, так богат, что вся эта наша глава почти и
        уйдет на один этот год. (Удивятся: война прошла - и такое
        оживление судов? Но ведь и в 1945-м и в 1948-м Дракон ожи-
        вился чрезвычайно. Нет ли тут самой простой закономерности?) 
             И в начале того года не упустим 
            ж) Дело о самоубийстве инженера Ольденборгера (Верхтриб,
        февраль 1922) - никем уже не помнимый, незначительный и сов-
        сем не характерный процесс. Потому не характерный, что объем
        его - одна единственная человеческая жизнь, и она уже окон-
        чилась. А если б не окончилась, то именно тот инженер, да с
        ним человек десять, образуя центр, и сидели бы перед Верхтри- 
        бом, и тогда процесс был бы вполне характерный. А сейчас на 
        скамье - видный партийный товарищ Седельников, да два рабкри-
        новца, да два профсоюзника. Но, как дальняя лопнувшая струна
        -------------------------------------------------------------
             (1)Крыленко, стр. 381
             (2)Стр. 382-383
        -------------------------------------------------------------

                           - 233 -

        у Чехова, что-то щемящее есть в этом процессе раннего пред-
        шественника шахтинцев и "промпартии". 
             В.В.Ольденборгер тридцать лет проработал на московском
        водопроводе и стал его главным инженером видмо еще с начала
        века. Прошел Серебряный Век искусства, четыре Государствен-
        ных Думы, три войны, три революции - а вся Москва пила воду
        Ольденборгера. Акмеисты и футуристы, реакционеры и революци-
        онеры, юнкера и красногвардейцы, СНК,ЧК и РКИ - пили чистую
        холодную воду Ольденборгера. Он не был женат, у него не было
        детей, во всей жизни его был - только этот один водопровод.
        В 1905 г. он не допустил на водопровод солдат охраны - " по-
        тому что солдатами могут быть по неловкости поломаны трубы
        или машины". На второй день февральской революции он сказал
        своим рабочим, что революция кончилась, хватит, все по мес-
        там, вода должна идти. И в московских октябрьских боях была
        у него одна забота: сохранить водопровод. Его сотрудники за-
        бастовали в ответ на большевистский переворот, пригласили
        его. Он ответил: " с технической стороны я, простите, не
        бастую. А в остальном... в остальном я, ну да, бастую." Он
        принял для бастующих деньги от стачечной комиссии, выдал
        расписку, но сам побежал добывать муфту для испортившейся
        трубы. 
             И все равно он враг! Он вот что сказал рабочему: "Со-
        ветская власть не продержится и двух недель". (Есть новая
        преднэповская установка, и Крыленко разрешает себе пооткро-
        венничать с Верхтрибом: "Так думали тогда не только спецы -
        так думали не раз и мы".(3)
             И все равно он враг! Как сказал нам товарищ Ленин: для
        наблюдения за буржуазными специалистами нуждаемся в стороже-
        вом псе РКИ.
             Двух таких сторожевых псов стали постоянно держать при
        Ольденборгере. (Один из них - плут-конторщик водопровода Ма-
        каров-Землянский, уволенный "за неблаговидные поступки", по-
        дался в РКИ "потому, что там лучше платят", поднялся в Цент-
        ральный Наркомат, потому, что "там оплата еще лучше" - и от-
        туда приехал контролировать своего бывшего начальника,
        мстить обидчику от всего сердца.) Ну, и местком не дремал,
        конечно - этот лучший защитник рабочих интересов. Ну, и ком-
        мунисты же возглавили водопровод. "Только рабочие должны
        стоять у нас во главе, только коммунисты должны обладать
        всей полнотой руководства, - правильность этой позиции подт-
        вердилась и данным процессом". (4) Ну, и московская же пар-
        тийная организация глаз не спускала с водопровода. (А за ней
        сзади - еще ЧК) "На здоровом чувстве классовой неприязни
        строили мы в своей время нашу армию; во имя ее же ни одного
        ответственного поста мы не поручаем людям не нашего лагеря,
        не приставив к ним... комиссара." 5) Сразу стали все главно-
        го инженера поправлять, направлять, учить, и без его ведома
        перемещать технический персонал ("рассосали все гнездо дель-
        цов").
             И все равно водопровода не спасли! Дело не лучше стало
        идти, а хуже! - так умудрилась шайка инженеров исподтишка
        проводить злой умысел. Более того: переступив свою промежу-
        точную интеллигентскую природу, из-за которой никогда в жиз-
        ни он резко не выражался, Ольденборгер осмелился назвать
        -------------------------------------------------------------
             (3)Крыленко, стр. 439, курсив мой.
             (4)Крыленко, стр.433
             (5)Стр. 434
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 234 -

        действия нового начальника водопровода Зенюка ("фигуры глу-
        боко-симпатичной" Крыленке " по своей внутренней структуре")
        - самодурством!
             Вот тогда-то ясно стало, что "инженер Ольденборгер соз-
        нательно предает интересы рабочих и является прямым и откры-
        тым противником диктатуры рабочего класса". Стали зазывать
        на водопровод проверочные комиссии - однако, комиссии нахо-
        дили, что все в порядке и вода идет нормально. Рабкриновцы
        на этом не помирились, они сыпали и сыпали доклады в РКИ.
        Ольденборгер просто хотел "разрушить, испортить, сломать во-
        допровод в политических целях", да не умел это сделать. Ну,
        в чем могли - мешали ему, мешали расточительному ремонту
        котлов или замене деревянных баков на бетонные. Вожди рабо-
        чих стали въявь говорить на собраниях водопровода, что их
        главный инженер - "душа организованного технического сабота-
        жа" и надо не верить ему и во всем сопротивляться.
             И все равно работа не исправилась, а пошла хуже!...
             И что особенно ранило "потомственную пролетарскую пси-
        хологию "рабкриновцев и профсоюзников - что большинство ра-
        бочих на водокачках, "зараженные мелко-буржуазной психологи-
        ей", стояли на стороне Ольденборгера и не видели его сабота-
        жа. А тут еще подоспели выборы в Моссовет, и от водопровода
        рабочие выдвинули кандидатуру Ольденборгера, которой партя-
        чейка, разумеется, противопоставила партийную кандидатуру.
        Однако, она оказалась безнадежной из-за фальшивого авторите-
        та главного инженера среди рабочих. Тем не менее комячейка
        послала в райком, во все инстанции и объявила на общем соб-
        рании свою резолюцию:"Ольденборгер - центр и душа саботажа,
        в Моссовете он будет нашим политическим врагом!" Рабочие от-
        ветили шумом и криками "неправда!", "врете!" И тогда секре-
        тарь парткома товарищ Седельников прямо объявил в лицо тыся-
        чеголовому пролетариату: "С такими черносотенцами я и гово-
        рить не хочу!", в другом месте, мол, поговорим.
             Приняли такие партийные меры: исключили главного инже-
        нера из... коллегии по управлению водопроводом, но создали
        для него постоянную обстановку следствия, непрерывно вызыва-
        ли его в многочисленные комиссии и подкомиссии, допрашивали
        и давали задания к срочному исполнению. Каждую его неявку
        заносили в протоколы "на случай будущего судебного процес-
        са". Через Совет Труда и Обороны (председатель - товарищ Ле-
        нин) добились назначения на водопровод "Чрезвычайной Тройки"
        (Рабкрин, Совет Профсоюзов и т.Куйбышев).
             А вода уже четвертый год все шла по трубам, москвичи
        пили и ничего не замечали...
             Тогда т.Седельников написал статью в "Экономическую
        жизнь": "в виду волнующих общественное мнение слухов о ка-
        тастрофическом состоянии водопровода" он сообщил много новых
        тревожных слухов и даже: что водопровод качает воду под зем-
        лю и сознательно подмывает фундамент всей Москвы" (заложен-
        ный еще Иваном Калитой). Вызвали комиссию Моссовета. Она
        нашла: "состояние водопровода удовлетворительное, техничес-
        кое руководство рационально". Ольденборгер опроверг все об-
        винения. Тогда Седельников благодушно: " я ставил своей за-
        дачей сделать шум вокруг вопроса, а дело спецов разобраться
        в этом вопросе".
             И что ж оставалось рабочим вождям? Какое последнее, но
        верное средство? Донос в ВЧК! Седельников так и сделал! Он
        "видит картину сознательного разрушения водопровода Ольден-
        боргером", у него не вызывает сомнения " наличие на водопро-
        воде, в сердце Красной Москвы, контрреволюционной организа-

                           - 235 -

        ции". К тому ж и: катастрофическое состояние Рублевской
        башни!
             Но тут Ольденборгер допускает бестактную оплошность,
        беспозвоночный и промежуточный интеллигентский выпад: ему
        "зарезали" заказ на новые заграничные котлы (а старых в Рос-
        сии починить невозможно) - и он кончает с собой. (Слишком
        много для одного, да ведь еще и не тренированы.)
             Дело не упущено, контреволюционную организацию можно
        найти и без него, рабкриновцы берутся всю ее выявить. Два
        месяца идут какие-то глухие маневры. Но дух начинающегося
        НЭПа таков, что "надо дать урок и тем и другим". И вот -
        процесс Верховного Трибунала. Крыленко вмеру суров. Крыленко
        вмеру неумолим. Он понимает: "Русский рабочий, конечно, был
        прав, когда в каждом не своем видел скорее врага, чем дру-
        га", (6) но: "при дальнейшем изменении нашей практической и
        общей политики, может быть, нам придется идти еще на боль-
        шие уступки, отступать и лавировать; быть может, партия ока-
        жется принужденной избирать тактическую линию, против кото-
        рой станет возражать примитивная логика честных самоотвер-
        женных борцов". (7)
             Ну, правда, рабочих, свидетельствующих против т.Седель-
        никова и рабкриновцев, трибунал "третировал с легкостью". И
        бестревожно отвечал подсудимый Седельников на угрозы обвини-
        теля: "Товарищ Крыленко! Я знаю эти статьи; но ведь здесь не
        классовых врагов судят, а эти статьи относятся к врагам
        класса".
             Однако, и Крыленко сгущает бодро. Заведомо ложные доно-
        сы государственным учреждениям... при увеличивающих вину об-
        стоятельствах (личная злоба, сведение личных счетов).. ис-
        пользование служебного положения... политическая безответст-
        венность... злоупотребление властью, авторитетом советских
        работников и членов РКП (б) ... дезорганизация работы на во-
        допроводе.. ущерб Моссовету и Советской России, потому что
        мало таких специалистов... заменить невозможно... "Не будем
        уже говорить об индивидуальной личной утрате... В наше вре-
        мя, когда борьба представляет главное содержание жизни, мы
        как-то привыкли мало считаться с этими невозвратимыми утра-
        тами... (8) Верховный Революционный Трибунал должен сказать
        свое веское слово... Уголовная кара должна лечь со всей су-
        ровостью!.. Мы не шутки пришли шутить!.."
             Батюшки, что ж им теперь? Неужели...? Мой читатель при-
        вык и подсказывает: ВСЕХ РАС...
             Совершенно верно. Всех рас-смешить: ввиду чистосердеч-
        ного раскаяния подсудимых приговорить их к... общественному
        порицанию!
             Две правды...
             А Седельникова будто бы - к одному году тюрьмы.
             Разрешите не поверить.

             О, барды 20-х годов, кто представляет их светлым бурле-
        нием радости!даже краем коснувшись, даже детством коснувшись
        - ведь их не забыть. Эти хари, эти мурлы, травившие инжене-
        ров - в 20-е годы они и отъедались.
             Но видим теперь, что и с 18-го...
        -------------------------------------------------------------
             (6)Крыленко,стр.435
             (7)Крыленко,стр.438
             (8)Стр.458

                                  -236-
                                    *
                                   * *

             В двух следующих процессах мы несколько отдохнем от на-
        шего излюбленного обвинителя: он занят подготовкой к большо-
        му процессу эсеров.(9) Этот грандиозный процесс уже заранее
        вызвал волнение в Европе, и спохватился Наркомюст: ведь че-
        тыре года судим, а уголовного кодекса нет, ни старого, ни
        нового. Наверно, и забота о кодексе не миновала Крыленку:
        надо было заранее все увязывать.
             Предстоявшие же церковные процессы были внутренние,
        прогрессивную Европу не интересовали, и можно было провер-
        нуть их без кодекса.
             Мы уже видели, что отделение церкви от государства по-
        нималось государством так, что сами храмы и все, что в них
        навешено, наставлено и нарисовано, отходят к государству, а
        церкви остается лишь та церковь, что в ребрах, согласно Свя-
        щенному Писанию. И в 1918 г., когда политическая победа ка-
        залась уже одержанной, быстрее и легче, чем ожидалось, прис-
        тупили к церковным конфискациям. Однако этот наскок вызвал
        слишком большое народное возмущение. В разгоравшуюся граж-
        данскую войну неразумно было создавать еще внутренний фронт
        против верующих. Пришлось диалог коммунистов и христиан пока
        отложить.
             В конце же гражданской войны, как ее естественное пос-
        ледствие, разразился небывалый голод в Поволжьи. Так как он
        не очень украшает венец победителей в этой войне, то о нем и
        буркают у нас не более, как по две строки. А голод этот был
        - до людоедства, до поедания родителями собственных детей -
        такой голод, какого не знала Русь и в Смутное Время (ибо
        тогда, как свидетельствуют историки, выстаивали по нескольку
        лет под снегом и льдом неразделанные хлебные зароды). Один
        фильм об этом голоде может быть переосветил бы все, что мы
        видели и все, что мы знаем о революции и гражданской войне.
        Но нет ни фильмов, ни романов, ни статистических исследова-
        ний - это стараются забыть, это не красит. К тому ж и   
        п р и ч и н у всякого голода мы привыкли сталкивать на кула-
        ков, - а среди всеобщей смерти кто ж были кулаки? В.Г. Коро-
        ленко в "Письмах к Луначарскому" (10) (вопреки обещанию пос-
        леднего, никогда у нас не изданных) объясняет нам повальное
        выголаживание и обнищание страны: это - от падения всякой
        производительности (трудовые руки заняты оружием) и от паде-
        ния крестьянского доверия и надежды хоть на малую долю уро-
        жая оставить себе. Да когда-нибудь кто-нибудь подсчитает и
        те многомесячные многовагонные продовольственные поставки по
        Брестскому миру - из России, лишившейся языка протеста, и
        даже из областей будущего голода - в кайзеровскую Германию,
        довоевывающую на Западе.
             Прямая и короткая причинная цепочка: потому поволжане
        ели своих детей, что невтерпеж нам было няньчиться с Учреди-
        тельным Собранием.

             Но гениальность политика в том, чтоб извлечь успех и из
        народной беды. Это озарением приходит - ведь три шара ложат-
        ся в лузы одним ударом: пусть попы и накормят теперь По-
        волжье! ведь они - христиане, они - добренькие! 
             1)откажут - и весь голод переложим на них, и церковь
        -------------------------------------------------------------
             (9)Провинциальные процессы эсеров, вроде Сартовского
        1919 г., были и раньше. 
             (10)Париж, 1922 и Самиздат, 1967г.
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 237 -

        разгромим;  
             2)согласятся - выметем храмы;
             3)и во всех случаях пополним валютный запас.
             Да вероятно догадка была навеяна действиями самой церк-
        ви. Как показывает патриарх Тихон, еще в августе 1921 года,
        в начале голода, церковь создала епархиальные и всероссийс-
        кие комитеты для помощи голодающим, начали сбор денег. Но
        допустить прямую помощь от церкви и голодающему в рот значи-
        ло подорвать диктатуру пролетариата. Комитеты запретили, а
        деньги отобрали в казну. Патриарх обращался за помощью и к
        папе Римскому и к архиепископу Кентерберийскому, -но и тут
        оборвали его, разъяснив, что вести переговоры с иностранцами
        уполномочена только советская власть. Да и не из чего разду-
        вать тревогу: писали газеты, что власть имеет все средства
        справиться с голодом и сама.
             А на Поволжьи ели траву, подметки и грызли дверные ко-
        сяки. И наконец в декабре 1921 г. Помгол (государственный
        комитет помощи голодающим) предложил церкви: пожертвовать
        для голодающих церковные ценности - не все, но не имеющие
        богослужебного канонического употребления. Патриарх согла-
        сился, Помгол составил инструкцию: все пожертвования - толь-
        ко добровольно! 19 февраля 1922 г. патриарх выпустил посла-
        ние: разрешить приходским советам жертвовать предметы, не
        имеющие богослужебного  значения.
             И так все опять могло распылиться в компромиссе, обво-
        лакивающем пролетарскую волю, как когда-то с Учредительным
        Собранием хотели, как во всех европейских говорильнях.
             Мысль - удар молнии! Мысль - декрет! Декрет ВЦИК 26
        февраля: изъять из храмов  в с е  ценности - для голодающих! 
        Патриарх написал Калинину - тот не ответил. Тогда 28 февраля
        патриарх издал новое, роковое послание: с точки зрения церк-
        ви подобный акт - святотатство, и мы не можем одобрить изъя-
        тия.
             Из полустолетнего далека легко теперь упрекнуть патри-
        арха. Конечно, руководители христианской церкви не должны
        были отвлекаться мыслями: а нет ли у советской власти других
        ресурсов или кто довел Волгу до голода: не должны были дер-
        жаться за эти ценности, совсем не в них предстояло возник-
        нуть (если предстояло) новой крепости веры. Но и надо предс-
        тавить себе положение этого несчастного патриарха, избранно-
        го уже после Октября, короткие годы руководившего церковью
        только теснимой, гонимой, расстреливаемой - и доверенной ему
        на сохранение.
             И тут же в газетах началась беспроигрышная травля пат-
        риарха и высших церковных чинов, удушающих Поволжье костля-
        вой рукой голода! И чем тверже упорствовал патриарх, тем
        слабей становилось его положение. В марте началось движение
        и среди духовенства - уступить ценности, войти в согласие с
        властью. Опасения, которые здесь оставались, выразил Калини-
        ну епископ Антонин Грановский, вошедший в ЦК Помгола: "веру-
        ющие тревожатся, что церковные ценности могут пойти на иные,
        узкие и чуждые их сердцам цели". (Зная общие принципы Пере-
        дового Учения, опытный читатель согласится что это - очень
        вероятно. Ведь нужды Коминтерна и освобождающегося Востока
        не менее остры, чем поволжские.)
             Также и петроградский митрополит Вениамин пребывал в
        бессомненном порыве: "это - Богово, и мы все отдадим сами".
        Но не надо изъятия, пусть это будет вольная жертва. Он тоже
        хотел контроля духовенства и верующих: сопровождать церков-
        ные ценности до того момента, как они превратятся в хлеб для

                           - 238 -

        голодающих. Он терзался, как при всем этом не преступить и
        осуждающей воли патриарха.
             В Петрограде как будто складывалось мирно. На заседении
        петроградского Помгола 5 марта 22 г. создалась по рассказу
        свидетеля даже радужная обстановка. Вениамин огласил: "Пра-
        вославная церковь готова все отдать на помощь голодающим" и
        только в насильственном изъятии видит святотатство. Но тогда
        изъятие и не понадобится! Председатель Помгола Канатчиков
        заверил, что это вызовет благожелательное отношение Советс-
        кой власти к церкви. (Как бы не так!) В теплом порыве все
        встали. Митрополит сказал: "Самая главная тяжесть - рознь и
        вражда. Но будет время - сольются русские люди. Я сам во
        главе молящихся сниму ризы с казанской Божьей матери, слад-
        кими слезами оплачу их и отдам". Он благословил большеви-
        ков-членов Помгола, и те с непокрытыми головами провожали его
        до подъезда."Петроградская правда" от 8,9 и 10 марта (11)
        подтверждает мирный и успешный исход переговоров, благожела-
        тельно пишет о митрополите. "В Смольном договорились, что
        церковные чаши, ризы в присутствии верующих будут перелиты в
        слитки".
             И опять же вымазывается какой-то компромис! Ядовитые
        павры христианства отравляют революционную волю. Такое едине-
        ние и такая сдача ценностей не нужны голодающим Поволжья!
        Сменяется бесхребетный состав Петропомгола, газеты взлаивают
        на "дурных пастырей" и "князей церкви", и разъясняется цер-
        ковным представителям: не надо никаких ваших жертв! и ника-
        ких с вами переговоров! все принадлежит власти - и она возь-
        мет, что считает нужным.
             И началось в Петрограде, как и всюду, принудительное
        изъятие со столкновениями.
             Теперь были законные основания начать церковные процес-
        сы.(12)
             з) М о с к о в с к и й  ц е р к о в н ы й  п р о ц е с с
        (26 апреля - 7 мая 1922 г.), в Политехническом музее, Мос-
        ревтрибунал, председатель Бек, прокуроры Лунин и Лонгинов.
        17 подсудимых, протоиереев и мирян, обвиненных в распростра-
        нении патриаршего воззвания. Это обвинение - важней самой
        сдачи или несдачи ценностей. Протоиерей А.Н. Заозерский в
        СВОЕМ ХРАМЕ ВСЕ ЦЕННОСТИ СДАЛ,но в принципе отстаивает пат-
        риаршье воззвание, считая насильственное изъятие святотатст-
        вом - и стал центральной фигурой процесса - и будет сейчас
        РАССТРЕЛЯН. (Что и доказывает: не голодающих важно накор-
        мить, а сломить в удобный час церковь.)
             5 мая вызван в Трибунал свидетелем - патриарх Тихон.
        Хотя публика в зале - уже подобранная, подсаженная (в этом
        1922 не сильно отличается от 1937-го и 1968-го), но так еще
        въелась закваска Руси и так еще пленкой закваска Советов,
        что при входе патриарха поднимается принять его благословле-
        ние больше половины присутствующих.
             Тихон берет на себя всю вину за составление и рассылку
        воззвания. Председатель старается допытаться: да не может
        этого быть! да неужели своею рукой - и все строчки? да вы,
        наверное, только подписали, а кто писал? а кто советчики?   
        -------------------------------------------------------------
             (11)Статьи "Церковь и голод", "Как будут изъяты церков-
        ные ценности". 
             (12)Материалы взяты мною из "Очерков по истории церков-
        ной смуты" Анатолия Левитина. Ч.1, Самиздат, 1962 и Записки
        допроса патриарха Тихона, том 5 Судебного дела. 
        -------------------------------------------------------------

                           - 239 -

        И потом: зачем вы в воззвании упоминаете о травле, которую
        газеты ведут против вас? (Ведь травят вас, зачем же это слы-
        шать нам...) Что вы хотели выразить? 
             Патриарх: - Это надо спросить у тех, кто травлю подни-
        мал, с какой целью это поднимается?
             Председатель: - Но ведь это ничего общего не имеет с
        религией!
             Патриарх: - Это исторический характер имеет. 
             Председатель: - Вы употребили выражение, что пока вы с
        Помголом вели переговоры - за спиною был выпущен декрет?
             Тихон: - Да.
             Председатель: - Таким образом вы считаете, что Советс-
        кая власть поступила неправильно?
             Сокрушительный аргумент! Еще миллионы раз нам его пов-
        торят в следовательских ночных кабинетах! И мы никогда не
        будем сметь так просто ответить, как 
             Патриарх: - Да.
             Председатель: - Законы, существующие в государстве, вы
        считаете для себя обязательными или нет?
             Патриарх: - Да, признаю, поскольку они не противоречат
        правилам благочестия.
             (Все бы так отвечали! Другая была б наша история!)
             Идет переспрос о канонике. Патриарх поясняет: если цер-
        ковь сама передает ценности - это не святотатство, а если
        отбирать помимо ее воли - святотатство. В воззвании не ска-
        зано, чтобы вообще не сдавать, а только осуждается сдача
        против воли.
             (Так тем нам интересней - против воли!)
             Изумлен председатель товарищ Бек: - Что же для вас в
        конце концов более важно - церковные каноны или точка зрения
        советского правительства?
             (Ожидаемый ответ: - ... советского правительства.)
             -Хорошо, пусть святотатство по канонам, - восклицает об-
        винитель, - но с точки зрения  м и л о с е р д и я !!
             (Первый раз и за 50 лет последний вспоминают на трибу-
        нале это убогое милосердие...)
             Проводится и филологический анализ. "Святотатсво" от
        святот-тать.
             Обвинитель: - Значит, мы, представители советской влас-
        ти - воры по святым вещам?
             (Долгий шум в зале. Перерыв. Работа комендантских по-
        мощников.)
             Обвинитель: - Итак, вы представителей советской власти,
        ВЦИК, называете ворами?
             Патриарх: - Я привожу только каноны.
             Далее обсуждается термин "кощунство". При изъятии из
        церкви Василия Кессарийского иконная риза не входила в ящик,
        и тогда ее топтали ногами. Но сам патриарх там не был?
             Обвинитель: - Откуда вы знаете? Назовите фамилию того
        священника, который вам это рассказывал! (=мы его сейчас по-
        садим!)
             Патриарх не называет.
             Значит - ложь!
             Обвинитель наседает торжествующе: - Нет, кто эту гнус-
        ную клевету распространил?
             Председатель: - Назовите фамилии тех, кто топтал ризу
        ногами! (Они ведь при этом визитные карточки оставляли.) 

                                     -240-

        Иначе Трибунал не может вам верить!
             Патриарх не может назвать.
             Председатель: - Значит, вы заявляете голословно!
             Еще остается доказать, что патриарх хотел свергнуть со-
        ветскую власть. Вот как это доказывается: "агитация является
        попыткой подготовить настроение, чтобы в будущем подготовить
        и свержение".
             Трибунал постановляет возбудить против патриарха уго-
        ловное дело.
             7 мая выносится приговор: из семнадцати подсудимых -
        одиннадцать к расстрелу. (Расстреляют пятерых.)
             Как говорил Крыленко, мы не шутки пришли шутить.
             Еще через неделю патриарх отстранен и арестован. (Но
        это еще не самый конец. Его пока отвозят в Донской монастырь
        и там будут содержать в строгом заточении, пока верующие
        привыкнут к его отсутствию. Помните, удивлялся не так давно
        Крыленко: а какая опасность грозит патриарху?... Верно, ког-
        да подкрадется, не поможешь ни звоном, ни телефоном.)
             Еще через две недели арестовывается в Петрограде и мит-
        рополит Вениамин. Он не был высокий сановник церкви, ни даже
        - назначенным, как все митрополиты. Весною 1917 г. - впервые
        со времен древнего Новгорода - избрали митрополита в Москве
        и в Петрограде. Общедоступный, кроткий, частый гость на за-
        водах и фабриках, популярный в народе и в низшем духовенст-
        ве, их голосами и был избран Вениамин. Не понимая времени,
        задачею своей он видел свободу церкви от политики, "ибо в
        прошлом она много от нее пострадала". Этого-то митрополита и
        вывела на 
        и)П е т р о г р а д с к и й  ц е р к о в н ы й  п р о ц е с с 
        (9 июня - 5 июля 1922 г.) Обвиняемых (в сопротивлении сдаче
        церковных ценностей ) было несколько десятков человек, в том
        числе - профессора богословия, церковного права, архимандри-
        ты, священники и миряне. Председателю трибунала Семенову -
        25 лет отроду (по слухам - булочник). Главный обвинитель -
        член коллегии Наркомюста П.А.Красиков - ровесник и краснояр-
        ский, а потом эмигрантский приятель Ленина, чью игру на
        скрипке Владимир Ильич так любил слушать.
             Еще на Невском и на повороте с Невского что ни день
        густо стоял народ, а при провозе митрополита многие опуска-
        лись на колени и пели "Спаси, Господи, люди твоя!" (Само со-
        бою, тут же, на улице, как и в здании суда, арестовывали
        слишком ретивых верующих.) В зале большая часть публики -
        красноармейцы, но и те всякий раз вставали при входе митро-
        полита в белом клобуке. А обвинитель и трибунал называли его
        врагом народа (словечко уже было, заметим).
             От процесса к процессу сгущаясь, уже очень чувствова-
        лось стесненное положение адвокатов. Крыленко ничего нам не
        рассказал о том, но тут рассказывает очевидец. Главу защит-
        ников Бобрищева-Пушкина самого посадить загремел угрозами
        Трибунал - и так это было уже в нравах времени, и так это
        было реально, что Бобрищев-Пушкин поспешил передать адвокату
        Гуровичу золотые часы и бумажник... А свидетеля профессора
        Егорова Трибунал и постановил тут же заключить под стражу за
        высказывания в пользу митрополита. Но оказалось, что Егоров
        к этому готов: с ним - толстый портфель, а в нем - еда,
        белье и даже одеяльце.
             Читатель замечает, как суд постепенно приобретает зна-
        комые нам формы.
             Митрополит Венимамин обвиняется в том, что злонамеренно
        вступил в соглашение с ... Советской властью и тем добился

                           - 241 -

        смягчения декрета об изъятии ценностей. Свое обращение к
        Помголу злонамеренно распространял в народе (Самиздат!). И
        действовал в согласии с мировой буржуазией.
             Священник Красницкий, один из главных живоцерковников и
        сотрудник ГПУ, свидетельствовал, что священники сговорились
        вызвать на почве голода восстание против советской власти.
             Были выслушаны свидетели только обвинения, а свидетели
        защиты не допущены к показания. (Ну, как похоже!... Ну, все
        больше и больше...)
             Обвинитель Смирнов требовал "шестнадцать голов". Обви-
        нитель Красиков воскликнул: "Вся православная церковь - кон-
        трреволюционная организация. Собственно следовало бы поса-
        дить в тюрьму всю Церковь!"
             (Программа очень реальная, она вскоре почти удалась. И
        хорошая база для ДИАЛОГА.)
             Пользуемся редким случаем привести несколько сохранив-
        шихся фраз адвоката (С.Я.Гуровича), защитника митрополита:
             -"Доказательства виновности нет, фактов нет, нет и об-
        винения... Что скажет история? (Ох, напугал! Да забудет и
        ничего не скажет!) Изъятие церковных ценностей в Петрограде
        прошло с полным спокойствием, но петроградское духовенство-
        на скамье подсудимых, и чьи-то руки подталкивают их к смер-
        ти. Основной принцип, подчеркиваемый вами - польза советской
        власти. Но не забывайте, что на крови мучеников растет цер-
        ковь. (А у нас не вырастет!)... Больше нечего сказать, но и
        трудно расстаться со словом. Пока длятся прения - подсудимые
        живы. Кончатся прения - кончится жизнь..."
             Трибунал приговорил к смерти десятерых. Этой смерти они
        прождали больше месяца, до конца процесса эсеров (как если б
        готовили их расстреливать вместе с эсерами). После того ВЦИК
        шестерых помиловал, а четверо (митрополит Вениамин; архиман-
        дрит Сергий, бывший член Государственной Думы; профессор
        права Ю.П.Новицкий; и присяжный поверенный Ковшаров) расст-
        реляны в ночь с 12 на 13 августа.
             Мы очень просим читателя не забывать о принципе провин-
        циальной множественности. Там, где было два церковных про-
        цесса, там было их двадцать два.
                                     *
                                    * *

             К процессу эсеров очень торопились с уголовным кодек-
        сом: пора было уложить гранитные глыбы Закона! 12 мая, как
        договорились, открылась сессия ВЦИК, а с проектом кодекса
        все еще не успевали - он только подан был в Горки Владимиру
        Ильичу на просмотр. Шесть статей кодекса предусматривали
        своим высшим пределом расстрел. Это не было удовлетворитель-
        но. 15 мая на полях проекта Ильич добавил еще шесть статей,
        по которым также необходим расстрел (в том числе - по ст.69:
        пропаганда и агитация... в частности - призыв к пассивному
        противодействию правительству, к массовому невыполнению во-
        инской или налоговой повинности.)(13) И еще один случай рас-
        стрела: за неразрешенное возвращение из-за границы (ну, как
        все социалисты то и дело шныряли прежде). И еще одну кару,
        равную расстрелу: высылку за границу. (Предвидел Владимир
        Ильич то недалекое время, когда отбою не будет от рвущихся к
        нам из Европы, но выехать от нас на Запад никого нельзя бу-
        -------------------------------------------------------------
             (13)Т.е. как Выборгское воззвание, за что царское пра-
        вительство врезало по три месяца тюрьмы. 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 242 -

        дет понудить добровольно.) Главный вывод Ильич так пояснил
        наркому юстиции: 
            "Товарищ Курский! По-моему надо расширить применение
        расстрела... (с заменой высылкой за границу) ко всем видам
        деятельности меньшевиков, эсеров и т.п.; найти формулировку,
        ставящую эти деяния в связь с  м е ж д у н а р о д н о й 
        б у р ж у а з и е й" (курсив и разрядка Ленина).(14)
             Расширить применение расстрела! - чего тут не понять?
        (Много ли выслали ?) Террор - это средство убеждения, (15)
        кажется ясно!
             А Курский все же не допонял. Он вот чего, наверно, не
        дотягивал: как эту формулировку составить, как эту самую
        связь запетлять. И на другой день он приезжал к председателю
        СНК за разъяснениями. Эта беседа нам не известна. Но вдогон-
        ку, 17 мая, Ленин послал из Горок второе письмо:
             "Т.Курский! В дополнение к нашей беседе посылаю вам
        набросок дополнительного параграфа Уголовного кодекса... Ос-
        новная мысль, надеюсь, ясна, несмотря на все недостатки чер-
        няка: открыто выставить принциапиальное и политически прав-
        дивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее
        суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы.
             Суд должен не устранить террор; обещать это было бы са-
        мообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принци-
        пиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо
        как можно шире, ибо только революционное правосознание и ре-
        волюционная совесть поставят условия применения на деле, бо-
        лее или менее широкого.
                           С коммунистическим приветом
                                                      Ленин" (16)
             Комментировать этот важный документ мы не бермся. Над
        ним уместны тишина и размышление.
             Документ тем особенно важен, что он - из последних зем-
        ных распоряжений еще не охваченного болезнью Ленина, важная
        часть его политического завещания. Через девять дней после
        этого письма его постигает первый удар, от которого лишь не-
        полно и ненадолго он оправится в осенние месяцы 1922 года.
        Быть может и написаны оба письма Курскому в том же светлом
        беломраморном будуаре-кабинетике, угловом 2-го этажа, где
        уже стояло и ждало будущее смертное ложе вождя.
             А дальше прикладывается тот самый черняк, два варианта
        дополнительного параграфа, из которого через несколько лет
        вырастает и 58-4 и вся наша матушка 58-я Статья. Читаешь и
        восхищаешься: вот оно что значит ф о р м у л и р о в а т ь 
        к а к   м о ж н о  ш и р е! вот оно что значит прменения
        б о л е е  ш и р о к о г о! Читаешь и вспоминаешь, как ши-
        роко хватала родимая...
             "...пропаганда или агитация, или участие в организации,
        или содействие (объективно содействующие или способные со-
        действовать)... организациям или лицам, деятельность которых
        имеет характер... "
             Да дайте мне сюда Блаженного Августина, я его сейчас же
        в эту статью вгоню!
             Все было, как надо, внесено, перепечатано, расстрел
        расширен - и сессия ВЦИК в 20-х числах мая приняла и поста-
        -------------------------------------------------------------
             (14) Ленин,Собр. соч. 5 изд., т.45, стр.189
             (15)Ленин, Собр. соч.5 изд., т. 39, стр.404-405 
             (16)Ленин, Собр. соч.5 изд., т. 45, стр.190 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 243 -

        новила ввести Уголовный Кодекс в действие с 1 июня 1922г.
             И теперь на законнейшем основании начался двухмесячный
             к)П р о ц е с с  э с е р о в (8 июня - 7 августа 1922г.)
        Верховный Трибунал. Обычный председатель т.Карклин (хорошая
        фамилия для судьи!) был для этого ответственного процесса,
        за которым следил весь социалистический мир, заменен оборо-
        тистым Георгием Пятаковым. (Любит насмехаться запасливая
        судьба! - но ведь и время оставляет нам подумать! Пятнадцать
        лет оставила Пятакову...) Адвокатов не было - подсудимые,
        видные эсеры, защищали себя сами. Пятаков держался резко,
        мешал подсудимым высказываться.
             Если бы мы с читателем не были уже достаточно подкова-
        ны, что главное во всяком судебном процессе не обвинение, не
        так называемая "вина", а - целесообразность, - может быть мы
        бы не сразу распахнувшеюся душой приняли этот процесс. Но
        целесообразность срабатывает без осечки: в отличие от мень-
        шевиков эсеры были сочтены еще опасными, еще нерассеянными,
        недобитыми - и для крепости новосозданной диктатуры (проле-
        тариата) целесообразно было их добить.
             А не зная этого принципа можно ошибочно воспринять весь
        процесс как партийную месть.
             Над обвинениями, высказанными в этом суде, невольно за-
        думаешься, перенося их на долгую, протяженную и всетянующую-
        ся историю государств. За исключением считанных парламентс-
        ких демократий в считанные десятилетия вся история государ-
        ств есть история переворотов и захватов власти. И тот, кто
        успевает сделать переворот проворней и прочней, от этой са-
        мой минуты осеняется светлыми ризами Юстиции, и каждый прош-
        лый и будущий шаг его - законен и отдан одам, а каждый прош-
        лый и будущий шаг его неудачливых врагов - преступен, под-
        лежит суду и законной казни.
             Всего неделю назад принят уголовный кодекс - но вот уже
        пятилетнюю прожитую послереволюционную историю трамбуют в
        него. И двадцать, и десять, и пять лет назад эсеры были -
        соседняя по свержению царизма революционная партия, взявшая
        на себя (благодаря особенностям своей тактики террора) глав-
        ную тяжесть каторги, почти не доставшейся большевикам.
             А теперь вот первое обвинение против них: эсеры - ини-
        циаторы Гражданской войны! Да, ее начали они, это - они на-
        чали! Они обвиняются, что в дни Октябрьского переворота воо-
        руженно воспротивились ему. Когда Временное правительство,
        ими поддерживаемое и отчасти ими составленное, было законно
        сметено пулеметным огнем матросов, - эсеры совершенно неза-
        конно пытались его отстоять (17) и даже на выстрелы отвечали
        выстрелами, и даже подняли юнкеров, состоявших у того, свер-
        гаемого правительства на военной службе.
             Разбитые оружейно, они не покаялись и политически. Они
        не стали на колени перед СНК, объявившим себя правительством.
        Они продолжали упорствовать, что единственно законным было
        предыдущее правительство. Они не признали тут же краха своей
        двадцатилетней политической линии, (18) но попросили их по-
        миловать, распустить, перестать считать партией. (19)  
        -------------------------------------------------------------
             (17)Другое дело - очень вяло пытались, тут же и колеба-
        лись, тут же и отрекались. Но в и н а  их от этого не меньше. 
             (18)А крах-то конечно был, хотя выяснился не враз.
        ------------------------------------------------------------- 

                                     -244-

             А вот и второе обвинение: они углубили пропасть Граж-
        данской войны тем, что 5 и 6 января 1918 г. выступили как
        демонстранты и тем самым бунтовщики против законной власти
        Рабоче-Крестьянского правительства: они поддерживали свое
        незаконное (избранное всеобщим свободным равным тайным и
        прямым голосованием) Учредительное Собрание против матросов
        и красногвардейцев, законно разгоняющих и то Собрание и тех
        демонстрантов. (А к чему доброму могли бы повести спокойные
        заседания Учредительного Собрания? - только к пожару трех-
        летней Гражданской войны. Потому-то и началась Гражданская
        война, что не все жители единовременно и послушно подчини-
        лись законным декретам Совнаркома).
             Обвинение третье: они не признали Брестского мира - то-
        го законного и спасительного Брестского мира, который не от-
        рубал у России головы, а только часть туловища. Тем самым,
        устанавливает обвинительное заключение, налицо "все признаки
        государственной измены и преступных действий, направленных к
        вовлечению страны в войну".
             Государственная измена! - она тоже перевертушка, ее как
        поставишь...
             Отсюда же вытекает и тяжкое четвертое обвинение: летом
        и осенью 1918 года, когда кайзеровская Германия еле достаи-
        вала свои последние месяцы и недели против союзников, а Со-
        ветское правительство, верное Брестскому договору, поддержи-
        вало Германию в этой тяжелой борьбе поездными составами про-
        довольствия и ежемесячными золотыми уплатами - эсеры преда-
        тельски готовились (даже не готовились, а по своей манере
        больше  о б с у ж д а л и : а что, если бы...) взорвать путь
        перед одним таким поездом и оставить золото на родине - то
        есть они "готовились к преступному разрушению нашего народ-
        ного достояния - железных дорог".
             (Тогда еще не стыдились и не скрывали, что - да, выво-
        зилось русское золото в будущую империю Гитлера, и не навену-
        ло Крыленке с его двумя факультетами, историческим и юриди-
        ческим, и из помощников никто не подшепнул, что если рельсы
        стальные - народное достояние, то может быть и золотые слит-
        ки?..)
             Из четвертого обвинения неумолимо вытягивается пятое:
        технические средства для такого взрыва эсеры намеревались
        приобрести на деньги, полученные у союзных представителей
        (чтобы не отдавать золота Вильгельму, они хотели взять день-
        ги у Антанты) - а это уже крайний предел предательства! (На
        всякий случай бормотнул Крыленко, что и со штабом Людендорфа
        эсеры были связаны, но не в тот огород перелетал камень, и
        покинули.)
             Отсюда уже совсем недалеко до обвинения шестого: эсеры
        в 1918 г. были шпионами Антанты! Вчера революционеры - се-
        годня шпионы! - тогда это, наверно, звучало взрывно. С
        тех-то пор за много процессов набило оскомину до мордоворота.
             Ну, и седьмое, десятое - это сотрудничество с Савинко-
        вым, или Филоненко, или кадетами, или "Союзом Возрождения"
        (еще был ли он...), и даже белоподкладчиками или даже белог-
        вардейцами.
        -------------------------------------------------------------
             (19) На тех же основаниях незаконны и все местные и ок-
        раинные правительства - Архангельское, Самарское, Уфимское
        или Омское, Украинское, Кубанское, Уральское или Закавказс-
        кие, поскольку они объявили себя правительствами уже 
        п о с л е  того, как объявил себя Совнарком.
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 245 -

             Вот эта цепь обвинений хорошо протянута прокурором.
         (20) Кабинетным ли высиживанием или внезапным озарением за
        кафедрою он находит здесь ту сердечно-состардательную, обви-
        нительно-дружескую ноту, на которой в последующих процессах
        будет вытягивать все увереннее и гуще, и которая в 37-м году
        даст ошеломляющий успех.Нота эта - найти единство между су-
        дящими и судимыми - и против всего остального мира. Мелодия
        эта играется на самой любимой струне подсудимого. С обвини-
        тельной кафедры эсерам говорят: ведь мы же с вами - револю-
        ционеры! (Мы!Вы и мы - это мы!) И как же вы могли так пасть,
        чтоб объединиться с кадетами? (да наверно сердце ваше разры-
        вается!) с офицерами? Учить белоподкладочников вашей разра-
        ботанной блестящей технике конспирации?
             Нет у нас ответов подсудимых. Указал ли кто-нибудь из
        них на особый характер октябрьского переворота: объявить
        войну всем партиям сразу и тут же запретить им объединяться
        между собой ("тебя не гребут - не подмахивай")? Но ощущение
        почему-то такое, что потупились иные подсудимые, и действи-
        тельно разнялось у кого-то сердце: ну, как они могли так
        низко пасть? Ведь это сочувствие прокурора в светлом зале -
        оно очень пробирает узника, привезенного из темной камеры.
             И еще такую, такую логическую тропочку находит Крыленко
        (очень она пригодится Вышинскому против Каменева и Бухари-
        на): входя с буржуазией в союзы, вы принимали от нее денеж-
        ную помощь. Сперва вы брали  н а  д е л о , только  н а
        д е л о, ни в коем случае не для партийных целей - а где
        грань? Кто это разделит? Ведь д е л о - тоже партийная
        цель? Итак, вы докатились: вас, партию социалистов-революци-
        онеров, содержит буржуазия?! Да где же ваша революционная
        гордость?
             Набралась обвинений мера полная и с присыпочкой - и уж
        мог бы Трибунал уходить на совещание, отклепывать каждому
        заслуженную казнь, - да вот ведь неурядица: 
             -все, в чем здесь обвинена партия эсеров,- относится к
             1919 году; 
             -с тех пор, 27 февраля 1919 г., исключительно для эсе-
        ров была издана амнистия, прощающая им всю прошлую борбу
        против большевиков, если только они не будут впредь;
             - И ОНИ С ТЕХ ПОР НЕ БОРОЛИСЬ!
             - и на дворе 1922 год!
             И как же выйти из положения?
             Думано было об этом. Когда социалистический Интернацио-
        нал просил советское правительство остановиться, не судить
        своих социалистических собратьев, - думано.
             Действительно, в начале 1919 г., в виду угрозы Колчака
        и Деникина, эсеры сняли задачу восстания и с тех пор не ведут
        вооруженной борьбы против большевиков. (И даже самарские
        эсеры открыли коммунистическим братьям кусок колчаковского
        фронта, из-за чего и амнистия-то пошла.) И даже тут на про-
        цессе, подсудимый Гендельман, член ЦК, сказал: "Дайте нам
        возможность пользоваться всей гаммой так называемых граждан-
        ских свобод - и мы не будем нарушать законов". (Дайте им, да
        еще "всей гаммой"! Вот краснобаи!..)
             Мало того, что они не ведут борьбы - они признали
        власть Советов! (то есть, отреклись от своего бывшего Вре-
        менного, да и от Учредительного тоже). И только просят про-
        извести перевыборы этих советов со свободной агитацией пар-
        -------------------------------------------------------------
             (20)Вернули ему эту кличку.
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 246 -

        тий. 
             Слышите? слышите? Вот оно! Вот оно где прорвалось враж-
        дебное буржуазное звериное рыло! Да нешто можно? Да ведь
        серьезный момент! Да ведь окружены врагами! (И через двад-
        цать, и через пятьдесят, и через сто лет так будет.) А вам -
        свободную агитацию партий, сукины дети?!
             Люди политически трезвые, говорит Крыленко, могли в от-
        вет только рассмеяться только плечами пожать. Справедливо
        было решено: "немедленно всеми мерами государственной реп-
        рессии пресечь этим группам возможность агитировать против
        власти". (21) А именно: в ответ на отказ эсеров от вооружен-
        ной борьбы и на мирные их предложения - ВЕСЬ ЦК ЭСЕРОВ (кого
        ухватили ) ПОСАДИЛИ В ТЮРЬМУ!
             Вот это по-нашему!
          Но держа их (не три ли уже года?) в тюрьме, - надо было
        судить, что ли. А в чем обвинять? "Этот период не является в
        такой мере обследованным судебным следствием" - сетует наш
        прокурор.
             Впрочем, одно-то обвинение было верное: в том же февра-
        ле 19 г. эсеры вынесли резолюцию (но не проводили в жизнь, -
        однако по новому уголовному кодексу это все равно): тайно
        агитировать в Красной армии, чтобы красноармейцы отказыва-
        лись участвовать в карательных экспедициях против крестьян.
             Это было низкое коварное предательство революции! - от-
        говаривать от карательных экспедиций.
             Еще можно было обвинить их во всем том, что говорила,
        писала и делала (больше говорила и писала) так называемая
        "Заграничная делегация ЦК" эсеров - те главные эсеры, кото-
        рые унесли ноги в Европу.
             Но этого всего было маловато. И вот что было удумано:
        "многие из сидящих здесь подсудимых не подлежали бы обвине-
        нию в данном процессе, если бы не обвинения их в организации
        террористических актов!".. Когда, мол, издавалась амнистия
        1919 года, "никому из деятелей советской юстиции не приходи-
        ло в голову", что эсеры организовали еще и террор против де-
        ятелей советского государства! (Ну, кому, в самом деле, в
        голову могло прийти, чтоб: эсеры - и вдруг террор? Да приди
        в голову - пришлось бы заодно и амнистировать! Или не прини-
        мать дыры в колчаковском фронте. Это просто счастье, что тог-
        да - в голову не приходило. Лишь когда понадобилось - тогда
        пришло.) А теперь э т о обвинение не амнистировано (ведь ам-
        нистирована только борьба) - и вот Крыленко предъявляет его!
             А сколько, наверно, раскрылось! Сколько раскрылось!
             Да прежде всего: что  с к а з а л и  вожди эсеров (22)
        еще в первые дни после Октябрьского переворота? Чернов (на 4
        съезде с-р): что партия все свои силы "противопоставит вся-
        кому покушению на права народа, как она это делала" при ца-
        ризме. (А все помнят, как она делала.) Гоц: "Если Смольные
        самодержцы посягнут и на [Учр. Собр.]... партия с-р вспомнит
        о своей старой испытанной тактике".
             Может быть и вспомнила, да не решилась. А судить уже
        как будто и можно.
             "В этой области исследования", - жалуется Крыленко, -
        из-за конспирации "свидетельских показаний... будет мало". 
        "Этим до чрезвычайности затруднена моя задача... В этой об-
        ласти [т.е. террора] приходится в некоторых моментах бродить
        ----------------------------------------------------------
             (21)Крыленко, стр. 183
             (22)А чего эти говоруны не высказали за жизнь!..
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 247 -

        в потемках". (23)
             Задача Крыленки тем затруднена, что террор против Со-
        ветской власти обсуждался на ЦК с-р в 1918 г. и был отверг-
        нут. И теперь, спустя годы, надо доказать, что эсеры сами
        себя обманывали. 
             Эсеры тогда говорили: не раньше, чем большевики перей-
        дут к казням социалистов. Или в 1920-м: если большевики по-
        сягнут на жизнь заложников-эсеров, то партия возьмется за
        оружие.(24)
             Так вот: почему с оговорками? Почему не абсолютно отка-
        зались? Да как смели думать взяться за оружие! "Почему не
        было высказываний абсолютно отрицательного характера?" (То-
        варищ Крыленко, а может террор - их "вторая натура"?)
             Никакого террора партия не проводила, это ясно даже из
        обвинительной речи Крыленки. Но натягиваются такие факты: в
        голове одного подсудимого был проект взорвать паровоз сов-
        наркомовского поезда при переезде в Москву - значит,ЦК вино-
        ват в терроре. А исполнительница Иванова с ОДНОЙ пироксили-
        новаой шашкой дежурила одну ночь близ станции - значит, по-
        кушение на поезд Троцкого и значит, ЦК виноват в терроре.
        Или: член ЦК Донской предупредил Ф.Каплан, что она будет ис-
        ключена из партии, если выстрелит в Ленина. Так- мало! Поче-
        му не - категорически запретили? (Или может быть: почему не
        донесли на нее в ЧК?)
             Только то и нащипал Крыленко с мертвого петуха, что
        эсеры не приняли мер по прекращению индивидуальных террорис-
        тических актов своих безработных томящихся боевиков. Вот и
        весь их террор. (Да и те боевики не сделали ничего. Двое из
        них, Коноплева и Семенов с подозрительной готовностью обога-
        тили в 1922 г. своими добровольными показаниями ГПУ и теперь
        Трибунал, но не лепятся их показания к эсеровскому ЦК - и
        вдруг также необъяснимо этих заядлых террористов полностью
        освобождают. ) 
             Все показания таковы, что их надо подкреплять подпорка-
        ми. Об одном свидетеле Крыленко разъясняет так: "если бы че-
        ловек хотел бы вообще выдумывать, то вряд ли этот человек
        выдумал бы так, чтобы случайно попасть как раз в точку".
        (25)(Очень сильно! Это можно сказать обо всяком подделанном
        показании.) Или (о Донском): неужели "заподозрить в нем су-
        губую проницательность - показать то, что нужно обвинению?"
        О Коноплевой наоборот: достоверность ее показания именно в
        том, что она не все показывает то, что необходимо обвинению.
        (Но достаточно для расстрела подсудимых). "Если мы поставим
        вопрос, что Коноплева выдумывает все это... то ясно: выду-
        мывать так выдумывать (он знает! - А.С.), уличать так ули-
        чать" (26) -а она вишь не до конца. А есть и так: "Подводить
        Коноплеву ни с того ни с сего под расстрел - едва ли Ефимову
        было нужно". (27) Опять правильно, опять сильно. Или еще
        сильней: "Могла ли произойти эта встреча? Такая возможность
        не исключена" .Не исключена? - значит, была! Катай-валяй!
             Потом -"подрывная группа". Долго о ней толкуют, вдруг:
        "распущена за бездеятельностью". Так что ж уши забиваете? 
        -------------------------------------------------------------
             (23)Стр. 236 (а язычек-то!)
             (24)А других заложников пусть хоть и добивают...
             (25)Крыленко, стр.251
             (26)Стр. 253,          (27)Стр. 258
        ------------------------------------------------------------- 

                                     -248-

            Было несколько денежных экспроприаций из советских уч-
        реждений (оборачиваться-то не на что эсерам, квартиры сни-
        мать, из города в город ездить). Но раньше это были изящные
        благородные эксы, как выражались все революционеры. А теперь
        перед советским судом? - "грабеж и укрывательство краденого".
             В обвинительных материалах процесса освещается мутным
        желтым немигающим фонарем закона вся неуверенная, заколеблен-
        ная, запетлившаяся история этой пафосно-говорливой, а по су-
        ти растерявшейся беспомощной и даже бездеятельной партии,
        никогда не возглавленной достойно. И каждое ее решение или
        нерешение, и каждое ее метание, порыв или отступление - те-
        перь обращаются и вменяются ей только в вину, в вину, в вину.
             И если в сентябре 1921 г., за 10 месяцев до процесса,
        уже сидя в Бутырках, арестованный ЦК писал новоизбранному
        ЦК, что не на всякое свержение большевистской диктатуры он
        согласен, а только - через сплочение трудящихся масс и аги-
        тационную работу (то есть, и сидя в тюрьме, не согласен он
        освободиться ни террором, ни заговором!) так и это выворачи-
        вается им в первейшую вину: ага, значит, на свержение сог-
        ласны!
             Ну, а если все-таки в свержении не виноваты, в терроре
        не виновны, экспроприаций почти нет, за все остальное давно
        прощены? Наш любимый прокурор вытягивает заветный запасец:
        "В крайнем случае недонесение есть состав преступления, ко-
        торый по отношению ко всем без исключения подсудимым имеет
        место и должен считаться установленным". (28)
             Партия эсеров уже в том виновна, что НЕ ДОНЕСЛА НА СЕ-
        БЯ! Вот это без промаха! Это - открытие юридической мысли в
        новом кодексе, это - мощеная дорога, по которой покатят и
        покатят в Сибирь благородных потомков.
             Да и просто, в сердцах выпаливает Крыленко, - "ожесто-
        ченные вечные противники" - вот кто такие подсудимые! А тог-
        да и без процесса ясно, что с ними надо делать.
             Кодекс так еще нов, что даже главные контрреволюционные
        статьи Крыленко не успел запомнить по номерам - но как он
        сечет этими номерами! как глубокомысленно приводит и истол-
        ковывает их! - будто десятилетиями только на тех статьях и
        качается нож гильотины. И вот что особенно ново и важно:
        различения методов и средств, которые проводил старый царс-
        кий кодекс, у нас нет! Ни на квалификацию обвинения, ни на
        карательную санкцию они не влияют! Для нас намерение или
        действие- все равно! Вот была вынесена резолюция - за нее и
        судим. А там "проводилась она или не проводилась - это ника-
        кого существенного значения не имеет". (29) Жене ли в посте-
        ли шептал, что хорошо бы свергнуть советскую власть, или
        агитировал на выборах, или бомбы бросал - все едино! Наказа-
        ние - одинаково!!!
             Как у провидчивого художника из нескольких резких
        угольных черт вдруг восстает желанный портрет - так и нам
        все больше выступает в набросках 1922 года - вся панорама
        37-го, 45-го, 49-го.
             Но - нет, еще не то - ПОВЕДЕНИЕ ПОДСУДИМЫХ. Они еще - 
        не подученные бараны, они еще - люди! Мало, очень мало ска-
        зано нам, а понять можно. Иногда Крыленко по оплошности при-
        водит их слова, произнесенные уже здесь, на суде. Вот подсу-
        димый Берг "обвинял большевиков в жертвах 5 января" (расст-
        -------------------------------------------------------------
             (28)Крыленко, стр.305
             (29)Стр. 185
        -------------------------------------------------------------

                           - 249 -

        рел демонстрантов в защиту Учредительного Собрания). А вот и
        прямехонько, Либеров: "я признаю себя виновным в том, что в
        1918 г. я недостаточно работал для свержения власти больше-
        виков". (30) И Евгения Ратнер о том же, и опять Берг: "счи-
        таю себя виновным перед рабочей Россией в том, что не смог
        со всей силой бороться с так называемой рабоче-крестьянской
        властью, но я надеюсь, что мое время еще не ушло". (Ушло,
        голубчик, ушло.)
             Есть тут и старая страсть к звучанию фразы - но есть же
        и твердость!
             Аргументирует прокурор: обвиняемые опасны Советской
        России, ибо считают благом все, что делали. "Быть может не-
        которые из подсудимых находят свое утешение в том, что ког-
        да-нибудь летописец будет о них или об их поведении на суде
        отзываться с похвалой".
             И постановление ВЦИК уже после суда: они "на самом про-
        цессе оставили за собой право продолжать" прежнюю деятель-
        ность. 
             А подсудимый Гендельман -Грабовский (сам юрист) выде-
        лился на суде спорами с Крыленко о подтасовке свидетельских
        показаний, об "особых методах обращения со свидетелями до
        процесса" - читай: о явности обработки их в ГПУ. (Это уже
        все есть! все есть! - немного осталось дожать до идеала.)
        Оказывается: предварительное следствие велось под наблюдени-
        ем прокурора (Крыленки же) и при этом сознательно сглажива-
        лись отдельные несогласованности в показаниях. Есть показа-
        ния, впервые заявленные только перед Трибуналом.
             Ну что ж, ну есть шероховатости. Ну, недоработки есть.
        Но в конце концов "нам надлежит с совершенной ясностью и
        хладнокровностью сказать... занимает нас не вопрос о том,
        как суд истории будет оценивать творимое нами дело". (31)
             А шероховатости - учтем, исправим.
             А пока, выворачиваясь, Крыленко - должно быть, первый и
        последний раз в советской юриспруденции - вспоминает о доз-
        нании! о первичном дознании, еще до следствия! И вот как это
        у него ловко выкладывается: то, что было без наблюдения про-
        курора и вы считали следствием - то было дознание, а то, что
        вы считаете переследствием под оком прокурора, когда увязы-
        ваются концы и заворачиваются болты - так это и есть следст-
        вие! Хаотические "материалы органов дознания, не проверенные
        следствием, имеют гораздо меньшую судебную доказательную
        ценность, чем материалы следствия", (32) когда направляют
        его умело.
             Ловок, в ступе не утолчешь.
             По-деловому говоря, обидно Крыленке полгода к этому
        процессу готовиться, да два месяца на нем гавкаться, да ча-
        сиков пятнадцать вытягивать свою обвинительную речь, тогда
        как все эти подсудимые " не раз и не два были в руках чрез-
        вычайных органов в такие моменты, когда эти органы имели
        чрезвычайные полномочия: но благодаря тем или иным обстоя-
        тельствам им удалось уцелеть" (33) - и вот теперь на Крылен-
        ке работа - тянуть их на законные расстрел.
             Конечно, "приговор должен быть один - расстрел всех до
        одного!" (34) Но, великодушно оговаривается Крыленко, пос-
        -------------------------------------------------------------
             (30)Крыленко, стр. 103
             (31)Стр. 325
             (32)Стр. 238
             (33)Крыленко, стр.322 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 250 -

        кольку дело все-таки у мира на виду, сказанное прокурором
        "не является указанием для суда", которое бы тот был "обя-
        зан непосредственно принять к сведению или исполнению".(35)
             И хорош же тот суд, которому это надо объяснять!..
             И Трибунал в своем приговоре проявляет дерзость: он из-
        рекает расстрел действительно не "всем до одного", а только
        четырнадцати человекам. Остальным - тюрьмы, лагеря, да еще
        на дополнительную сотню человек" выделяется дело производст-
        вом".
             И - помните,помните, читатель: На Верховный Трубунал
        "смотрят все остальные суды Республики [он] дает им руководя-
        щие указания" (36), приговор Верхтриба используется "в ка-
        честве указующей директивы".(37) Скольких еще по провинции
        закатают - это уж вы смекайте сами.
             А пожалуй всего этого процесса стоит кассация Президиума
        ВЦИК: утвердить расстрельный приговор, но исполнением приос-
        тановить. И дальнейшая судьба осужденных будет зависеть от
        поведения эсеров, оставшихся на свободе (очевидно - и загра-
        ничных). Если будут против нас - хлопнем этих.
             На полях России уже жали второй мирный урожай. Нигде,
        кроме дворов ЧК, уже не стреляли (в Ярославле - Перухова, в
        Петрограде - митрополита Вениамина. И присно, и присно, и
        присно). Под лазурным небом, синими водами плыли за границу
        наши первые дипломаты и журналисты. Центральный Исполнитель-
        ный Комитет Рабочих и Крестьянских депутатов оставлял за па-
        зухой вечных  з а л о ж н и к о в.
             Члены правящей партии прочли шестьдесят номеров "Прав-
        ды" о поцессе (они все читали газеты) - и все говорили ДА,
        ДА, ДА. Никто не вымолвил НЕТ.
             И чему они потом удивлялись в 37-м? На что жалова-
        лись?.. Разве не были заложены все основы бессудия- сперва
        внесудебной расправой ЧК, потом вот этими ранними процессами
        и этим юным Кодексом? Разве 1937-й не был тоже ЦЕЛЕСООБРАЗЕН
        (сообразен целям Сталина, а может быть и Истории)?
             Пророчески же сорвалось у Крыленки, что не прошлое они
        судят, а будущее. 
             Лихо косою только первый взмах сделать.
                                     *
                                    * *

             Около 20 августа 1924 г. перешел советскую границу Бо-
        рис Викторович Савинков. Он тут же был арестован и отвезен
        на Лубянку. (38)
        -------------------------------------------------------------
             (34)Стр. 326
             (35)Стр.319
             (36)Стр. 407
             (37)Стр. 409
             (38)Об этом возвращении много плелось догадок. Но вот
        недавно некий Ардаматский (явно связанный с архивами и лица-
        ми КГБ) напечатал с дутыми побрякушками претенциозной лите-
        ратуры, повидимоу историю, близкую к истине (журнал "Нева",
        1967, N 11). Склонив к предательству одних агентов Савинкова
        и одурачив других, ГПУ через них закинуло верный крючок:
        здесь в России, томится большая подпольная организация, но
        нет достойного руководителя! Не придумать было крючка заце-
        пистей! Да и не могла смятенная жизнь Савинкова тихо окон-
        читься в Ницце. Он не мог не попытать еще одной схватки, не
        вернуться сам в Россию на гибель. 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 251 -

             Следствие состояло из одного допроса - только добро-
        вольные показания и оценка деятельности. 23 августа уже было
        вручено обвинительное заключение. (Скорость невероятная, но
        это произвело эффект. Кто-то верно рассчитал: вымучивать из
        Савинкова жалкие ложные показания - только бы разрушило кар-
        тину достоверности).
             В обвинительном заключении, уже отработанною выворотной
        терминологией, в чем только Савинков не обвинялся: "и после-
        довательный враг беднейшего крестьянства"; и "помогал рос-
        сийской буржуазии осуществлять империалистические стремле-
        ния" (то есть был за продолжение войны с Германией); и "сно-
        сился с представителями союзного командования" (это когда
        был управляющим военного министерства!); и "провокационно
        входил в солдатские комитеты" (то есть, избирался солдатски-
        ми депутатами); и уж вовсе курам насмех - имел "монархичес-
        кие симпатии".
             Но это все - старое. А были и новые - дежурные обвине-
        ния всех будущих процессов: деньги от империалистов; шпионаж
        для Польши (Японию пропустили!..) и - цианистым калием хотел
        перетравить Красную армию (но ни одного красноармейца не от-
        равил).
             26 августа начался процесс. Председателем был Ульрих
        (впервые его встречаем), а обвинителя не было вовсе, как и
        защиты.
             Савинков мало и лениво защищался, почти не спорил об
        уликах. Он - лирически этот процесс понимал: это была его
        последняя встреча с Россией и последняя возможность объяс-
        ниться вслух. Покаяться. (Не в этих вмененных грехах - но в
        других.)
             (И очень сюда пришлась, смущала подсудимого эта мело-
        дия: ведь мы же с вами - русские!.. вы и мы - это м ы! Вы
        любите Россию, несомненно, мы уважаем вашу любовь, - а разве
        не любим мы? Да разве мы сейчас и не есть крепость и слава
        России? А вы хотели против нас бороться? Покайтесь!.. )
             Но чуднее всего был приговор: "применение высшей меры
        наказания не вызывается интересами охранения революционного
        правопорядка и, полагая, что мотивы мести не могут руково-
        дить правосознанием пролетарских масс" - заменить расстрел
        десятью годами лишения свободы.
             Это - сенсационно было, это много тогда смутило умов:
        помягчение? перерождение? Ульрих в "Правде" даже объяснялся и
        извинялся, почему Савинкова помиловали. Ну, да ведь за 7
        лет какая ж и крепкая стала Советская власть! - неужели она
        боится какого-то Савинкова! (Вот на 20-м году послабеет, уж
        там не взыщите, будем сотнями тысяч стрелять.)
             Так после первой загадки возвращения был бы второю за-
        гадкою несмертный этот приговор, если бы в мае 1925 года не
        покрыт был третьею загадкой: Савинков в мрачном настроении
        выбросился из неогражденного окна во внутренний двор Лубян-
        ки, и гепеушники, ангелы-хранители, просто не управились
        подхватить и спасти его крупное тяжелое тело, Однако оправ-
        дательный документ на всякий случай (чтобы не было неприят-
        ностей по службе ) Савинков им оставил, разумно и связно об-
        ъяснил, зачем покончил с собой - и так верно, и так в духе и
        слоге Савинкова письмо было составлено, что даже сын умерше-
        го Лев Борисович вполне верил и всем подтверждал в Париже,
        что никто не мог написать этого письма, кроме отца, что кон-
        чил с собою отец в сознании политического банкротства.(39)
          А все главные и знаменитые процессы - все равно впереди... 
                     ________________________

                           - 252 -

        -------------------------------------------------------------
             (39)И мы-то, мы, дурачье, лубянские поздние арестанты,
        доверчиво попугайничали, что железные сетки над лубянскими
        лестничными пролетами натянуты с тех пор, как бросился тут
        Савинков. Так покоряемся красивой легенде, что забываем;
        ведь опыт же тюремщиков международен! Ведь сетки также в
        американских тюрьмах были уже в начале века - а как же со-
        ветской технике отставать?
             В 1937 году, умирая в колымском лагере, бывший чекист
        Артур Прюбель рассказал кому-то из окружающих, что он был в
        числе тех четырех, кто в ы б р о с и л и  Савинкова из окна
         пятого этажа в лубянский двор! (И это не противоречит ны-
        нешнему повествованию Ардаматского: этот низкий подоконник,
        почти как у двери балконной, а не окна, - выбрали комнату!
        Только у Ардаматского ангелы зазевались, а по Прюбелю - ки-
        нулись дружно.)
             Так вторая загадка - необычайно милостивого приговора,
        развязывается грубой третьей.
             Слух этот глух, но меня достиг, а я передал его в 1967
        г. М.Н.Якубовичу, и тот с сохранившейся еще молодой оживлен-
        ностью, с заблескивающими глазами воскликнул: "Верю! Сходит-
        ся! А я-то Блюмкину не верил, думал, что хвастает". Разъяс-
        нилось: в конце 20-х годов под глубоким секретом рассказывал
        Якубовичу Блюмкин, что это о н написал так называемое предс-
        мертное письмо Савинкова, по заданию ГПУ.Оказывается, когда
        Савинков был в заключении, Блюмкин был постоянно допущенное
        к нему в камеру лицо - он "развлекал" его вечерами. (Почуял
        ли Савинков, что это смерть к нему зачастила - вкрадивая,
        дружественная смерть, от которой никак не угадаешь формы ги-
        бели?) Это и помогло Блюмкину войти в манеру речи и мысли
        Савинкова в круг его последних мыслей.
             Спросят: а зачем из окна? А не проще ли было отравить?
        Наверно, кому-нибудь останки показывали или предполагали по-
        казать.
             Где, как не здесь, досказать и судьбу Блюмкина, в сво-
        ем чекистском всемогуществе когда-то бесстрашно осаженного
        Мандельштамом. Эренбург начал о Блюмкине - и вдруг засты-
        дился и покинул. А рассказать есть что. После разгрома левых
        эсеров в 1918 г. убийца Мирбаха не только не был наказан, не
        только не разделил участи всех левых эсеров, но был Дзержин-
        ским прибережен (как хотел он и Косырева приберечь), внешне
        обращен в большевизм. Его держали видимо для ответственных
        мокрых дел. Как-то, на рубеже 30-х годов, он ездил в Париж
        тайно убить Баженова (сбежавшего сотрудника секретариата
        Сталина) - и успешно сбросил того с поезда ночью. Однако,
        дух авантюризма или восхищение Троцким завели Блюмкина на
        Принцевы острова: спросить у законоучителя, не будет ли по-
        ручения в СССР? Троцкий дал пакет для Радека. Блюмкин при-
        вез, передал, и вся его поездка к Троцкому осталась бы в
        тайне, если бы сверкающий Радек уже тогда не был стукачом.
        Радек з а в а л и л Блюмкина, и тот поглощен был пастью
        чудовища, которого сам выкармливал из рук еще первым крова-
        вым молочком. 
        ------------------------------------------------------------- 

                                     -253-

                                      X.
                                ЗАКОН СОЗРЕЛ

             Но где же эти толпы, в безумии лезущие на нашу погра-
        ничную колючую проволоку с Запада, а мы бы их расстреливали
        по 71 УК за самовольное возвращение в РСФСР? Вопреки научно-
        му предвидению не было этих толп, и втуне осталась статья,
        продиктованная Курскому. Единственный на всю Россию такой
        чудак нашелся Савинков, но и к нему не извернулись применить
        ту статью. Зато противоположная кара - высылка за границу
        вместо расстрела, была испробована густо и незамедлительно.
             Еще в тех же днях, вгорячах, когда сочинялся кодекс,
        Владимир Ильич не оставляя блеснувшего замысла, написал 19
        мая:
             "Тов. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писа-
        телей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это
        подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим... Надо
        поставить дело так, чтобы этих "военных шпионов" изловить и
        излавливать постоянно и систематически и высылать за грани-
        цу. Прошу показать это секретно, не размножая, членам Полит-
        бюро". (1)
             Естественная в этом случае секретность вызвалась важ-
        ностью и поучительностью меры. Прорезающе-ясная расстановка
        классовых сил в Советской России только и нарушалась этим
        студенистым бесконтурным пятном старой буржуазной интелли-
        генции, которая в идеологической области играла подлинную
        роль военных шпионов - и ничего нельзя было придумать лучше,
        как этот застойник мысли ппоскорей соскоблить и вышвырнуть
        за границу.
             Сам т. Ленин уже слег в своем недуге, но члены Политбю-
        ро, очевидно, одобрили, и т. Дзержинский провел излавливание
        и в конце 1922 года около трехсот виднейших русских гумани-
        тариев были посажены на... баржу? нет, на пароход и отправ-
        лены на европейскую свалку. (Из имен утвердившихся и просла-
        вившихся там были философы Н.О.Лоссовский, С.Н.Булгаков,
        Н.А. Бердяев, Ф.А.Степун, Б.П.Вышеславцев, Л.П. Карсавин,
        С.Л.Франк, И.А.Ильин; затем историки С.П.Мельгунов, В.Л.Мя-
        котин, А.А.Кизеветтер, И.И.Лапшин и др.; литераторы и публи-
        цисты Ю.И.Айхенвальд, А.С.Изгоев, М.А.Осоргин, А.В. Пешехо-
        нов. Малыми группами досылали еще и вначале 1923 г., напри-
        мер, секретаря Льва Толстого В.Ф.Булгакова. По худым знаком-
        ствам туда попадали и математики - Д.Ф.Селиванов).
             Однако, постоянно и систематически - не вышло. От рева
        ли эмиграции, что это ей "подарок", прояснилось, что и эта
        мера - не лучшая, что зря упускался хороший расстрельный ма-
        териал, а на той свалке мог произрасти ядовитыми цветами. И
        - покинули эту меру.И всю дальнейшую очистку вели либо к Ду-
        хонину, либо на Архипелаг.
             Утвержденный в 1926г. (и вплоть до хрущевского времени)
        улучшенный уголовный кодекс скрутил все прежние верви поли-
        тических статей в единый прочный бредень 58-й - и заведен
        был на эту ловлю.Ловля быстро расширилась на интеллигенцию
        инженерно-техническую - тем более опасную, что она занимала
        сильное положение в народном хозяйстве, и трудно было ее
        контролировать при помощи одного только Передового Учения.
        Прояснилось теперь, что ошибкою был судебный процесс в защи-
        ту Ольденборгера (а хороший там центрик сколачивался!) и -
        -------------------------------------------------------------
             (1)Ленин, 5 изд., 54, стр. 265-266
        -------------------------------------------------------------

                           - 254 -

        поспешным отпускательное заявление Крыленки: "о саботаже ин-
        женеров уже не было речи в 1920-21 годах".(2) Не саботаж,
        так хуже - вредительство (это слово открыто было, кажется,
        шахтинским рядовым следователем).
             Едва было понято, что искать: вредительство, - и тут
        же, несмотря на небывалость этого понятия в истории челове-
        чества, его без труда стали обнаруживать во всех отраслях
        промышленности и на всех отдельных производствах. Однако, в
        этих дробных находках не было цельности замысла, не было со-
        вершенства исполнения,а натура Сталина да и вся ищущая часть
        нашей юстиции очевидно стремились к ним. Да наконец же соз-
        рел наш Закон и мог явить миру нечто действительно совершен-
        ное! - единый, крупный, хорошо согласованный процесс, на
        этот раз над инженерами. Так состоялось
             л)Шахтинское дело (18 мая-15 июля 1928 г). Спецприсутс-
        твие Верховного Суда СССР, председатель А.Я.Вышинский (еще
        ректор 1-го МГУ), главный обвинитель Н.В.Крыленко (знамена-
        тельная встреча! как бы передача юридической эстафеты), (3)
        53 подсудимых, 56 свидетелей. Грандиозно!!!
             Увы, в грандиозности была и слабость этого процесса:
        если на каждого подсудимого тянуть только по три нитки, то
        уже 159, а у Крыленки лишь десять пальцев, и у Вышинского
        десять. Конечно, "подсудимые стремились расскрыть обществу
        свои тяжелые преступления": но - не все, только - шестнад-
        цать. А тринадцать извивались. А двадцать четыре вообще себя
        виновными не признали. (4)Это вносило недопустимый разнобой,
        массы вообще не могли этого понять. Наряду с достоинствами
        (впрочем, достигнутыми уже в предыдущих процессах) - беспо-
        мощностью подсудимых и защитников, их неспособностью смес-
        тить или отклонить глыбу приговора - недостатки нового про-
        цесса били в глаза, и кому-кому, а опытному Крыленке были
        непростительны. 
             На пороге бесклассового общества мы в силах были, нако-
        нец, осуществить и бесконфликтный судебный процесс (отражаю-
        щий внутреннюю бесконфликтность нашего строя), где к единой
        цели стремились бы дружно и суд и прокурор, и защита, и под-
        судимые. 
              Да и масшатабы Шахтинского Дела - одна угольная про-
        мышленность и только Донбасс, были несоразмерны эпохе. 
             Очевидно тут же, в день окончания Шахтинского Дела, Кры-
        ленко стал копать новую вместительную яму (в нее свалились
        даже два его сотоварища по Шахтинскому Делу - общественные
        обвинители Осадчий и Шейн).Нечего и говорить, с какой охотой
        и умением ему помогал весь аппарат ОГПУ, уже переходящий в
        твердые руки Ягоды. Надо было создать и раскрыть инженерную
        организацию, объемлющую всю страну. Для этого нужно было
        несколько сильных вредительских фигур во главе. Такую безус-
        ловно сильную, нетерпимо-гордую фигуру кто ж в инженерии не 
        знал? - Петра Акимовича Пальчинского. Крупный горный инженер
        еще в начале века, он в мировую войну уже был товарищем
        председателя Военно-Промышленного Комитета, то есть руково-
        -------------------------------------------------------------
             (2)Крыленко, стр. 437
             (3)А членами были старые революционеры Васильев-Южин и
        Антонов-Саратовский. Располагало само уже простецкое звуча-
        ние их фамилий. Запоминаются. Вдруг в 1962 г. читаешь в "Из-
        вестиях" некрологи о жертвах репрессий - и кто же подписал?
        Долгожитель Антонов-Саратовский! 
             (4)"Правда", 24 мая 1928г., стр.3
        -------------------------------------------------------------

                           - 255 -

        дил военными усилиями всей русской промышленности, сумевшей
        на ходу восполнить провалы царской подготовки. После февраля
        он стал товарищем министра торговли и промышленности. За ре-
        волюционную деятельность он преследовался при царе; трижды
        сажался в тюрьму после Октября (1917,1918,1922),с 1920 г. -
        профессор Горного института и консультант Госплана. (Подроб-
        но о нем - ч.111, гл.10).
             Этого Пальчинского и наметили как главного подсудимого
        для нового грандиозного процесса. Однако, легкомысленный
        Крыленко, вступая в новую для себя страну инженерии, не
        только не знал сопромата, но даже о возможном сопротивлении
        душ совсем еще не имел понятия, несмотря на десятилетнюю
        уже громкую прокурорскую деятельность. Выбор Крыленко ока-
        зался ошибочным. Пальчинский выдержал все средства, какие
        знало ОГПУ - и не сдался, и умер, не подписав никакой чуши.
        С ним вместе прошли испытание и тоже видимо не сдались -
        Н.К. фон-Мекк и А.Ф.Величко. В пытках ли они погибли или
        расстреляны - этого мы пока не знаем, но они доказали, что
        МОЖНО сопротивляться и МОЖНО устоять - и так оставили пла-
        менный отблик упрека всем последующим знаменитым подсудимым.
             Скрывая свое поражение, Ягода опубликовал 24 мая 1929г.
        краткое коммюнике ОГПУ о расстреле их троих за крупное вре-
        дительство и осуждение еще многих других непоименованных.
             А сколько времен зря потрачено! - почти целый год! А
        сколько допросных ночей! а сколько следовательских фантазий!
        - и все впустую. Приходилось Крыленко начинать все с начала,
        искать фигуру и блестящую, и сильную - и вместе с тем совсем
        слабую, совсем податливую. Но настолько плохо он понимал эту
        проклятую инженерную породу, что еще год ушел у него на неу-
        дачные пробы. С лета 1929 г. возился он с Хренниковым, но и
        Хренников умер, не согласившись на низкую роль. Согнули ста-
        рого Федотова, но он был слишком стар, да и текстильщик, не
        выигрышная отрасль. И еще пропал год! Страна ждала всеобъем-
        лющего вредительского процесса, ждал товарищ Сталин, - а у
        Крыленки никак не вытанцовывалось.(6) И только летом 1930
        года кто-то нашел, предложил, директор Теплотехнического ин-
        ститута Рамзин! - арестовали, и в три месяца был подготовлен
        и сыгран великолепный спектакль, подлинное совершенство на-
        шей юстиции и недостижимый образец для юстиции мировой -

             м) п р о ц е с с " П р о м п а р т и и" (25ноября - 7
        декабря), Спецприсутствие Верхсуда, тот же Вышинский, тот же
        Антонов-Саратовский, тот же любимец наш Крыленко.
             Теперь уже не возникает "технических причин", мешающих
        предложить читателю полную стенограмму процесса - вот она,
        (7) или не допустить иностранных корреспондентов. 
             Величие замысла: на скамье подсудимых вся промышлен-
        ность страны, все ее отрасли и плановые органы. (Только глаз
        устроителя видит щели, куда провалилась горная промышлен-
        ность и железнодорожный транспорт). Вместе с тем - скупость
        в использовании материала: обвиняемых только 8 человек 
        (учтены ошибки Шахтинского).
        -------------------------------------------------------------
             (5)"Известия", 24 мая 1929 г.
             (6)Очень может быть, что этот его неуспех запал в не-
        добрую память Вождя и определил символическую гибель бывшего
        прокурора - от той же гильотины. 
             (7)"Процесс Промпартии", из-во "Советское законодатель-
        ство",М. 1931. 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 256 -

             Вы воскликнете: и восемь человек могут представить всю
        промышленность? Да нам даже много! Трое из восьми - только
        по текстилю, как важнейшей оборонной отрасли. Но тогда на-
        верно толпы свидетелей? Семь человек, таких же вредителей,
        тоже арестованных. Но кипы уличающих документов? чертежи?
        проекты? директивы? сводки? соображения? донесения? частные
        записки? Ни одного! То есть - НИ ОДНОЙ БУМАЖОНКИ! Да как же
        это ГПУ ушами прохлопало? - стольких арестовало и ни одной
        бумажки не цапнуло? "Много было", но "все уничтожено". Пото-
        му что: "где держать архив?" Выносятся на процесс лишь нес-
        колько открытых газетных статеек - эмигрантских и наших. Но
        как же вести обвинение?!.. Да ведь - Николай Васильевич Кры-
        ленко. Да ведь не первый день. "Лучшей уликой при всех обс-
        тоятельствах является все же сознание подсудимых". (8)
             Но признание какое - не вынужденное, а душевное, когда
        раскаяние вырывает из груди целые монологи, и хочется гово-
        рить, говорить, обличать, бичевать! Старику Федотову (66
        лет) предлагают сесть, хватит - нет, он навязывается давать
        еще объяснения и трактовки! Пять судебных заседаний кряду
        даже не приходится задавать вопросов: подсудимые говорят,
        говорят, объясняют, и еще потом просят слова, чтобы допол-
        нить упущенное. Они дедуктивно излагают все необходимое для
        обвинения безо всяких вопросов. Рамзин после пространных об-
        ъяснений еще дает для ясности краткие резюме, как для серо-
        ватых студентов. Больше всего подсудимые боятся, чтоб
        что-нибудь осталось неразъясненным, кто-нибудь - не разобла-
        чен, чья-нибудь фамилия не названа, чье-нибудь вредительское
        намерение - на растолковано. И как честят сами себя! - "я -
        классовый враг", "я - подкуплен", "наша буржуазная идеоло-
        гия". Прокурор: "Это была ваша ошибка?" Чарновский: "И прес-
        тупление!" Крыленке просто делать нечего, он пять заседаний
        пьет чай с печеньем или что там ему приносят.
             Но как подсудимые выдерживают такой эмоциональный
        взрыв? Магнитофонной записи нет, а защитник Оцеп описывает:
        "Деловито текли слова обвиняемых, холодно и профессиональ-
        но-спокойно". Вот те раз! - такая страсть к исповеди - и де-
        ловито? холодно? да больше того, видимо свой расскаянный и
        очень гладкий текст они так вяло вымямливают, что часто про-
        сит их Вышинский говорить громче, ясней, ничего не слышно.
             Стройность процесса нисколько не нарушает и защита: она
        согласна со всеми возникающими предложениями прокурора; об-
        винительную речь прокурора называет исторической, свои же
        доводы - узкими и произносимыми против сердца, ибо "советс-
        кий защитник - прежде всего советский гражданин" и "вместе
        со всеми трудящимися переживает чувство возмущения" преступ-
        лениями подзащитных. (9) В cудебном следствии защита задает
        робкие скромные вопросы и тотчас же отшатывается от них, ес-
        ли прерывает Вышинский. Адвокаты и защищают-то лишь двух бе-
        зобидных текстильщиков, и не спорят о составе преступления,
        ни - о квалификации действий, а только: нельзя ли подзащит-
        ному избежать расстрела? Полезнее ли, товарищи судьи, "его
        труп или его труд".

        -------------------------------------------------------------
             (7)Там же, стр.453
             (8)"Процесс Промпартии", стр.488
        ------------------------------------------------------------- 

                                    -257-

            И каковы же зловонные преступления этих буржуазных ин-
       женеров? Вот они. Планировались уменьшенные темпы развития
       (например, годовой прирост продукции    в с е г о  л и ш ь
       -20-22%, когда трудящиеся готовы дать 40 и 50%).Замедлялись
       темпы добычи местных топлив. Недостаточно быстро развивали
       Кузбасс. Использовали теоретико-экономические споры (снаб-
       жать ли Донбасс электричеством ДнепроГЭСа? строить ли свер-
       хмагистраль Москва-Донбасс?) для задержки решения важных
       проблем. (Пока инженеры спорят, а дело стоит!) Задерживали
       рассмотрение инженерных проектов (не утверждали мгновенно).
       В лекциях  п о   с о п р о м а т у  проводили  а н т и с о-
       в е т с к у ю  л и н и ю. Устанавливали устарелое оборудо-
       вание.Омертвляли капиталы (вгоняли их в дорогостоящие и дол-
       гие постройки).Производили ненужные (!) ремонты. Дурно ис-
       пользовали металл (неполнота ассортимента железа). Создавали
       диспропорции между цехами, между сырьем и возможностью его
       обработать (и особенно это выявилось в текстильной отрасли,
       где построили на одну-две фабрики больше, чем собрали урожай
       хлопка). Затем делались прыжки от минималистских к максима-
       листским планам. И началось явное вредительское  у с к о р е-
       н н о е развитие все той же злополучной текстильной промыш-
       ленности. И самое главное: планировались (но ни разу нигде
       не были совершены) диверсии в энергетике. Таким образом вре-
       дительство было не в виде поломок или порч, но - плановое и
       оперативное, и оно должно было привести ко всеобщему кризису
       и даже экономическому параличу в 1930 году! А не привело -
       только из-за встречных промфинпланов масс (удвоение цифр!)

            -Те-те-те.., - что-то заводит скептический читатель.
            Как? Вам этого мало? Но если на суде мы каждый пункт
       повторим и разжуем по пять-по восемь раз - то, может, полу-
       читься уже не мало?
            -Те-те-те, - тянет свое читатель 60-х годов. - А не
       могло ли это все происходить именно из-за встречных промфин-
       планов? Будет тебе диспропорция, если любое профсобрание, не
       спрося Госплана, может как угодно перекарежить все пропорции.
            О, горек прокурорский хлеб!Ведь каждое слово решили
       публиковать! Значит, инженеры тоже будут читать. Назвался
       груздем - полезай в кузов! И бесстрашно бросается Крыленко
       рассуждать и допрашивать об инженерных подробностях! И раз-
       вороты и вставные листы огромных газет наполняются петитом
       технических тонкостей. Расчет, что одуреет любой читатель,
       не хватит ему ни вечеров, ни выходного, так не будет всего
       читать, а только заметит рефрены через каждые несколько аб-
       зацев: вредители! вредили! вредили!
            А если все-таки начнет? Да каждую строку?
            Он увидит тогда, через нудь самооговоров, составленных
       совсем неумно и неловко, что не за дело, не за свою работу
       взялась лубянская удавка. Что выпархивает из грубой петли
       сильнокрылая мысль ХХ века. Арестанты - вот они, взяты, по-
       корны, подавлены, а мысль - выпархивает! Даже напуганные ус-
       талые языки подсудимых успевают нам все назвать и сказать.

            Вот в какой обстановке они работали. Калиников: "У нас
       ведь создано техническое недоверие". Ларичев: "Хотели бы мы
       этого или не хотели, а мы эти 42 млн. тонн нефти должны до-
       быть (т.е. сверху так приказано) потому что все равно 42

                           - 258 -

       млн. тонн нефти нельзя добыть ни при каких условиях".(10)
            Между такими двумя невозможностями и зажата была вся
       работа несчастного поколения наших инженеров. - Теплотехни-
       ческий институт гордится главным своим исследованием - резко
       повышен коэффициент использования топлива; исходя их этого
       в перспективный план ставятся меньшие потребности в добыче
       топлива - ЗНАЧИТ, ВРЕДИЛИ, преуменьшая топливный баланс! - В
       транспортный план поставили переоборудование всех вагонов на
       автосцепку - з н а ч и т, в р е д и л и, омертвляли капитал!
       (Ведь автосцепка внедрится и оправдает себя лишь в длитель-
       ный срок,а нам дай завтра!) - Чтобы лучше использовать одно-
       путные железные дороги, решили укрупнять паровозы и вагоны.
       Так это - модернизация? НЕТ, в р е д и т е л ь с т в о ! -
       ибо придется тратить средства на укрепление верхней части
       мостов и пути! - Из глубокого экономического рассуждения,
       что в Америке дешев капитал и дороги рабочие руки, у нас же
       - наоборот, и потому нельзя нам перенимать по-мартышечьи, вы-
       вел Федотов: ни к чему нам сейчас покупать дорогие американ-
       ские конвейерные машины, на ближайшие 10 лет нам выгоднее
       подешевле купить менее совершенные английские и поставить к
       ним больше рабочих, а через 10 лет все равно неизбежно ме-
       нять, какие б ни были, тогда купим подороже. Так  в р е д и-
       т е л ь с т в о! - под видом экономии он не хочет, чтоб в 
       советской промышленности были передовые машины! - Стали
       строить новые фабрики из железобетона вместо более дешевого
       бетона с объяснением, что за 100 лет они очень себя оправда-
       ют - так ВРЕДИТЕЛЬСТВО! омертвление капиталов! поглощение
       дефицитной арматуры! (На зубы что ли ее сохранять?) 
            Со скамьи подсудимых охотно уступает Федотов: - Конеч-
       но, если каждая копейка на счету сегодня, тогда считайте
       вредительством. Англичане говорят: я не так богат, чтобы по-
       купать дешевые вещи...
            Он пытается мягко разъяснить твердолобому прокурору:
            -Всякого рода теоретические подходы дают нормы, которые
       в конце концов являются (сочтены будут!) вредительскими...(11)
            Ну, как еще ясней может сказать запуганный подсуди-
       мый?.. То,что для нас - теория, то для вас - вредительство!
       Ведь вам надо хватать сегодня, нисколько не думая о завтраш-
       нем...
            Старый Федотов пытается разъяснить, где гибнут сотни
       тысяч и миллионы рублей из-за дикой спешки пятилетки: хлопок
       не сортируется на местах, чтоб каждой фабрике слался тот
       сорт, который соответствует ее назначению, а шлют безалабер-
       но, вперемешку. Но не слушает прокурор! С упорством каменно-
       го тупицы он десять раз за процесс возвращается и возвраща-
       ется к более наглядному, из кубиков сложенному вопросу: по-
       чему стали строить "фабрики-дворцы" - с высокими этажами,
       широкими коридорами и слишком хорошей вентииляцией? Разве
       это не явное в р е д и т е л ь с т в о ? Ведь это- омертвле-
       ние капитала, безвозвратное!! Разъясняют ему буржуазные вре-
       дители, что Наркомтруд хотел в стране пролетариата строить
       для рабочих просторно и с хорошим воздухом (значит, в Нар-
       комтруде в р е д и т е л и тоже, запишите!), врачи хотели
       высоту этажа 9 метров, Федотов снизил до 6 метров - так по-
       чему не до пяти?? вот в р е д и т е л ь с т в о! (А снизил
       бы до четырех с половиной - уже наглое вредительство: хотел
       -------------------------------------------------------------
            (10)"Процесс Промпартии", стр. 325
            (11)"Процесс Промпартии", стр. 365
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 259 -

       бы создать свободным советским рабочим кошмарные условия ка-
       питалистической фабрики.) Толкуют Крыленке, что по общей
       стоимости всей фабрики с оборудованием тут речь идет о трех
       процентах суммы - нет, опять, опять, опять об этой высоте
       этажа! И: как смели ставить такие мощные вентиляторы? Их
       рассчитывали на самые жаркие дни лета... Зачем же на самые
       жаркие дни? в самые жаркие дни пусть рабочие немного и попа-
       рятся!
            А между тем: "Диспропорции были прирожденные...Голово-
       тяпская организация выполнила это до "Инженерного центра"
       (Чарновский)(12) "Никакие вредительские действия и не нуж-
       ны... Достаточны н а д л е ж а щ и е действия, и тогда все
       придет само собой".(13) (Он же) Он не может выразиться яс-
       ней! ведь это после многих месяцев Лубянки и со скамьи под-
       судимых. Достаточны н а д л е ж а щ и е (то есть, указанные
       НАДстоящими головотяпами) действия - и немыслимый план сам
       же себя подточит. - Вот их вредительство: "Мы  и м е л и 
       в о з м о ж н о с т ь  выпустить, скажем 1000 тонн, а  д о-
       л ж н ы б ы л и (т.е. по дурацкому плану)- 3000, и мы не
       приняли мер к этому выпуску".

            Для официальной, просмотренной и прочищенной, стеног-
       раммы тех лет - согласитесь, это немало.
            Много раз доводит Крыленко своих артистов до усталых
       интонаций - от чуши, которую заставляют молоть и молоть,
       когда стыдно за драматурга, но приходится играть ради куска
       жизни.
            Крыленко: - Вы согласны?
            Федотов: - Я согласен... хотя в общем не думаю... (14)
            Крыленко: - Вы подтверждаете?
            Федотов: - Собственно говоря... в некоторых частях...
       как будто в общем... да. (15)
            У инженеров (еще тех, на воле, еще не посаженных, кому
       предстоит бодро работать после судебного поношения всего
       сословия) - у них выхода нет. Плохо - все. Плохо да и плохо
       нет. Плохо вперед и плохо назад. Торопились - вредительская
       спешка, не торопились - вредительский срыв темпов. Развивали
       отрасль осторожно - умышленная задержка, саботаж; подчини-
       лись прыжкам прихоти - вредительская диспропорция. Ремонт,
       улучшение, капитальная подготовка - омертвление капиталов;
       работа до износа оборудования - диверсия! (Причем все это
       следователи будут узнавать у них самих так: бессонница -
       карцер - а теперь сами приведите убедительные примеры, где
       вы могли вредить.)
            -Дайте яркий пример! Дайте яркий пример вашего вреди-
       тельства! - понукает нетерпеливый Крыленко. (Дадут, дадут
       вам яркие примеры! Будет же кто-нибудь скоро писать и  и с-
       т о р и ю  т е х н и к и  этих лет! Он даст вам все примеры
       и непримеры. Оценит он вам все судороги вашей припадочной
       пятилетки в четыре года. Узнаем мы тогда, сколько народного 
       богатства и сил погибло впустую. Узнаем, как все лучшие про-
       екты были загублены, а исполнены худшие и худшим способом.
       Ну, да если хун-вей-бины руководят алмазными инженерами -
       -------------------------------------------------------------
            (12)Стр.204
            (13)Стр.202
            (14)Стр.425
            (15)Стр.356
       -------------------------------------------------------------

                           - 260 -

       что из того может доброго выйти? дилетаны-энтузиасты -
       они-то наворочали еще больше тупых начальников.)
            Да, подробнее - невыгодно. Чем подробнее, тем как-то
       меньше тянут злодеяния на расстрел.
            Но погодите, еще же не все! Еще самые главные преступ-
       ления - впереди! Вот они, вот они, доступны и понятны даже
       неграмотному!! Промпартия: 1)готовила интервенцию;2)получала
       деньги от имепериалистов;3)вела шпионаж;4)распределяла порт-
       фели в будущем правительстве.
            И все! И все рты закрылись. И все возражетели потупи-
       лись. И только слышен топот демонстраций и рев за окном:
       "СМЕРТИ! СМЕРТИ! СМЕРТИ!"
            А - подробнее нельзя? - А зачем вам подробней?.. Ну,
       хорошо, пожалуйста, только будет еще страшней. Всем руково-
       дил французский генеральный штаб. Ведь у Франции нет ни сво-
       их забот, ни трудностей, ни борьбы партий, достаточно свист-
       нуть - и дивизии шагают на интервенцию! Сперва наметили ее
       на 1928 г. Но не договорились, не увязали. Ладно, перенесли
       на 1930-й. Опять не договорились. Ладно, на 1931-й. Собст-
       венно вот что: Франция сама воевать не будет, а только берет
       себе (за общую организацию) часть Правобережной Украины. Ан-
       глия - тем более воевать не будет, но для страху обещает
       выслать флот в Черное море и в Балтийское (за это ей - кав-
       казскую нефть). Главные же воители вот кто: 100 тысяч эмиг-
       рантов (они давно разбежались, разъехались, но по свистку
       сразу соберутся). Потом - Польша (ей - половину Украины).
       Румыния (известны ее блистательные успехи в первой мировой
       войне, это страшный противник). Латвия! И Эстония (Эти две
       малых страны охотно покинут заботы своих молодых государст-
       венных устройств и всей массой повалят на завоевание). А
       страшнее того - направление главного удара. Как, уже извест-
       но? Да! Оно начнется из Бессарабии и дальше, о п и р а я с ь
       на правый берег Днепра - п р я м о  на Москву! (16) И в этот
       роковой момент на всех железных дорогах ... будут взрывы?? -
       нет, будут созданы пробки! И на электростанциях Промпартия
       тоже выкрутит пробки, и весь Союз погрузится во тьму, и все
       машины остановятся, в том числе и текстильные! Разразятся
       диверсии. (Внимание, подсудимые. До закрытого заседания ме-
       тодов диверсии не называть! заводов не называть! географи-
       ческих пунктов не называть! фамилий не называть, ни иност-
       ранных, ни даже наших!) Присоедините сюда смертельный удар
       по текстилю, который к этому времени будет нанесен! Добавь-
       те, что 2-3 текстильных фабрики вредительски строятся в Бе-
       лоруссии, они послужать опорной базой для интервентов! (17)
       Уж имея текстильные фабрики, интервенты неумолимо рванут на
       Москву! Но самый коварный заговор вот: хотели (не успели)
       осушить кубанские плавни, Полесские болота и болото около
       Ильмень-озера (точные места Вышинский запрещает называть, но
       один свидетель пробалтывает) - и тогда интервентам откроются
       кратчайшие пути, и они, не промоча ног и конских копыт, дос-
       тигнут Москвы.(Татарам почему так было трудно? Наполеон поче-
       му Москвы не нашел? Да из-за полесских и ильменских
       болот. А осушат - и обнажили белокаменную!) Еще, еще добавь-
       те, что под видом лесопильных заводов построены (мест не на- 
       -------------------------------------------------------------
            (16)Эту стрелку - кто начертил Крыленке на папиросной
       пачке? Не тот ли, кто всю нашу оборону продумал к 1941 го-
       ду?.. 
            (17)"Процесс Промпартии", стр.356, нисколько не шутят.
       ------------------------------------------------------------- 

                                   -261-

       зывать, тайна!) ангары, чтобы самолеты интервентов не стояли
       под дождем, а туда бы заруливали. А также построены (мест не
       называть!) помещения для интервентов! (Где квартировали без-
       домные оккупанты всех предыдущих войн?..) Все инструкции об
       этом подсудимые получали от загадочных иностранных господ К.
       и Р. (имен не называть ни в коем случае! да наконец и госу-
       дарств не называть!)(18) А в последнее время было даже прис-
       туплено к "подготовке изменнических действий отдельных час-
       тей Красной армии" (родов войск не называть! частей не назы-
       вать! фамилий не называть!) Этого, правда, ничего не сдела-
       ли, но зато намеревались (тоже не сделали) в каком-то цент-
       ральном армейском учреждении сколотить ячейку финансистов,
       бывших офицеров белой армии. (Ах, белой армии? Запишите,
       арестовать!) Ячейки антисоветски-настроенных студентов...
       (Студентов? - запишите, арестовать.)
            (Впрочем, гни-гни не проломи. Как бы трудящиеся не при-
       уныли, что теперь все пропало, что советская власть все
       прохлопала. Освещают и эту сторону: много намечалось, а сде-
       лано мало! Ни одна промышленность существенных потерь не по-
       несла!)
            Но почему же все-таки не состоялась интервенция? По
       разным сложным причинам. То Пуанкаре во Франции не выбрали,
       то наши эмигранты-промышленники считали, что их бывшие пред-
       приятия еще недостаточно восстановлены большевиками - пусть
       большевики лучше поработают! Да и Польшей-Румынией никак не
       могли договориться.
            Хорошо, не было интервенции, но была же Промпартия! Вы
       слышите топот? Вы слышите ропот трудящихся масс: "СМЕРТИ!
       СМЕРТИ! СМЕРТИ!" Шагают "те, которым в случае войны придется
       своей жизнью, лишениями и страданиями искупить работу этих
       лиц". (19)
            (А ведь как в воду смотрел: именно - жизнями, лишения-
       ми и страданиями искупят в 1941 году эти доверчивые демонст-
       ранты - работу ЭТИХ ЛИЦ! Но куда ваш палец, прокурор? Но ку-
       да показывает ваш палец?)
            Так вот - почему "Промышленная партия"? Почему - пар-
       тия, а не Инженерно-Технический Центр?? Мы привыкли - Центр!
            Был и Центр, да. Но решили преобразоваться в Партию.
       Это солиднее. Так будет легче бороться за портфели в будущем
       правительстве. Это "мобилизует инженерно-технические массы
       для борьбы за власть". А с кем бороться? А - с другими пар-
       тиями! Во-первых - с Трудовой Крестьянской партией, ведь у
       них же - 200 тысяч человек! Во-вторых - с меньшевистской
       партией! А Центр? Вот три партии вместе и должны были соста-
       вить Объединенный Центр. Но ГПУ разгромило. И хорошо, что
       нас разгромили! (Подсудимые все рады.)
            (Сталину лестно разгромить еще три Партии! Много ли
       славы добавят три "центра"!)
            А уж раз партия - то ЦК, да, свой ЦК! Правда, никаких
       конференций, никаких выборов ни разу не было. Кто хотел,
       тот и вошел, человек пять. Все друг другу уступали. И пред-
       седательское место все друг другу уступали. Заседаний тоже
       не бывало - ни у ЦК (никто не помнит, но Рамзин хорошо пом-
       нит, он назовет!), ни в отраслевых группах. Какое-то без-
       людье даже... Чарновский: " да формального образования Пром-
       партии не было".  
       -------------------------------------------------------------
            (18)Стр.409
            (19)"Процесс Промпартии", из речи Крыленки, стр.437
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 262 -

       А сколько же членов? Ларичев: "подсчет членов труден, точный
       состав неизвестен". А как же вредили? как передавали дирек-
       тивы? да так, кто с кем встретится в учреждении - передаст на
       словах. А дальше каждый вредит по сознательности. (Ну, Рам-
       зин две тысячи членов уверенно называет. Где две, там поса-
       дят и пять. Всего же в СССР, по данным суда, - 30-40 тысяч
       инженеров. Значит, каждый седьмой сядет, шестерых напугают.)
       - А контакты с Трудовой-Крестьянской? Да вот встретятся в
       Госплане или ВСНХ и "планируют систематические акты против
       деревенских коммунистов"...
            Где это мы уже видели? Ба, вот где: в "Анде", Радамеса
       напутствуют в поход, гремит оркестр, стоит восемь воинов в
       шлемах и с пиками, а две тысячи нарисованы на заднем холсте.
            Такова и Промпартия.
            Но ничего, идет, играется! (Сейчас даже поверить нель-
       зя, как это грозно и серьезно тогда выглядело.) И еще вдалб-
       ливается от повторений, еще каждый эпизод по несколько раз
       проходит. И от этого множатся ужасные видения. А еще, чтоб
       не пресно, подсудимые вдруг на две копейки "забудут", "пыта-
       ются уклониться", - тут их сразу "стискивают перекрестными
       показаниями" и получается живо как во МХАТе.
            Но - пережал Крыленко. Задумал он еще одной стороной
       выпластать Промпартию - показать социальную базу. а уж тут
       стихия классовая, анализ не подведет, и отступил Крыленко от
       системы Станиславского, ролей не роздал, пустил на импрови-
       зацию: пусть мол каждый расскажет о своей жизни, и как он
       относился к революции и как дошел до вредительства. 
            И это опрометчивая вставка, одна человеческая картина,
       вдруг испортила все пять актов.
            Первое, что мы изумленно узнаем - что эти киты буржуаз-
       ной интеллигенции все восемь - из бедных семей. Сын
       крестьянина, сын многодетного конторщика, сын ремесленника,
       сын сельского учителя, сын коробейника... Все восьмеро учи-
       лись на медные гроши, на свое образование зарабатывали себе
       сами, и с каких лет? - с 12, с 13, с 14 лет! кто уроками, кто
       на паровозе. И вот что чудовищно: никто не загородил им пути
       образования! Они все нормально кончили реальные училища, за-
       тем высшие технические, стали крупными знаменитыми профессо-
       рами. (Как же так? А нам говорили, что при царизме... только
       дети помещиков и капиталистов...? Календари же не могут
       врать?..)
            А вот с е й ч а с, в советское время, инженеры были
       очень затруднены: им почти невозможно дать своим детям выс-
       шего образования (ведь дети интеллигенции - это последний
       сорт, вспомним!) Не спорит суд. И Крыленко не спорит. (Под-
       судимые сами спешат сговориться, что, конечно, на фоне общих
       побед - это неважно.)
            Начинаем мы немного различать и подсудимых (до сих пор
       они очень сходно говорили). Возрастная черта разделяющая их
       - он же и черта порядочности. Кому под шестьдесят и больше -
       объяснения тех вызывают сочувствие. Но бойки и бесстыдны
       43-летние Рамзин и Ларичев и 39-летний Очкин (этот тот, ко-
       торый на Главтоп донес в 1921г.), а все главные показания на
       Промпартию и интервенцию идут от них. Рамзин был таков (при
       ранних чрезмерных успехах), что вся инженерия ему руки не
       подавала - вынес! А на суде намеки Крыленки он схватывает с
       четверти слова и подает четкие формулировки. Все обвинения и
       строятся на памяти Рамзина. Такое у него самообладание и на-
       пор, что действительно мог бы (по заданию ГПУ,разумеется)
       вести в Париже полномочные переговоры об интервенции. - Ус-

                           - 263 -

       пешлив был и Очкин: в 29 лет уже "имел безграничное доверие
       СТО и Совнаркома".  
            Не скажешь этого о 62-летнем профессоре Чарновском:
       анонимные студенты травили его в стенной газете; после 23
       лет чтения лекций его вызвали на общее студенческое собрание
       "отчитаться о своей работе" (не пошел).
            А проф. Калинников в 1921 г. возглавил открытую борьбу
       против советской власти! - именно: профессорскую забастовку!
       Дело в том, что МВТУ еще в годы столыпинской реакции отвое-
       вало себе академическую автономию (замещение должностей, вы-
       бор ректора и др.). В 1921 г. профессора МВТУ переизбрали
       Калинникова ректором на новый срок, а наркомат не пожелал,
       назначил своего. Однако профессора забастовали, их поддержа-
       ли студенты (еще ведь не было настоящих пролетарских студен-
       тов) - и целый год был Калинников ректором вопреки воле со-
       ветской власти.(Только в 1922-м скрутили голову их автоно-
       мии, да неверно не без арестов.)
            Федотову - 66 лет, а его инженерный фабричный стаж на
       11 лет старше всей РСДРП. Он переработал на всех прядильных
       и текстильных фабриках России (как ненавистны такие люди,
       как хочется от них скорее избавиться!). В 1905 г. он ушел с
       директорского места у Морозова, бросил высокую зарплату -
       предпочел пойти на "красных похоронах" за гробом рабочих,
       убитых казаками. Сейчас он болен, плохо видит, вечерами из
       дому выйти не мог, даже в театр.
            И они - готовили интервенцию? экономическую разруху?
            У Чарновского много лет подряд не было свободных вече-
       ров, так он был занят преподаванием и разработкой новых наук
       (организации производства, научные начала рационализации).
       Инженеров-профессоров тех лет мне сохранила память детства,
       именно такими они и были: вечерами донимали их дипломанты,
       проектанты, аспиранты, они к своей семье выходили только в
       одиннадцать вечера. Ведь тридцать тысяч на всю страну, на
       начало пятилетки - ведь на разрыв они!
            И - готовили кризис? и - шпионили за подачки?
            Одну честную фразу сказал Рамзин на суде: "Путь вреди-
       тельства чужд внутренней конструкции инженерства".
            Весь процесс Крыленко принуждает подсудимых пригибаться
       и извиняться, что они - "малограмотны" , "безграмотны" в по-
       литике. Ведь политика - это гораздо трудней и выше, чем какое
       -нибудь металловедение или турбостроение! - здесь тебе ни го-
       лова не поможет, ни образование. Нет, ответьте - с каким наст-
       роением вы встретили Октябрьскую революцию? Со скепсисом. -
       То есть, сразу враждебно? Почему? Почему? Почему?
            Донимает их Крыленко своими теоретическими вопросами -
       и из простых человеческих обмолвок, не по ролям, приоткрыва-
       ется нам ядро правды - что БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ, из чего вы-
       дут весь пузырь.
            Первое, что инженеры увидели в Октябрьском перевороте -
       развал. (И три года действительно был только развал.) Еще
       они увидели - лишение простейших свобод. (И эти свободы уже
       никогда не вернулись.) Как могли инженеры воспринять дикта-
       туру рабочих - этих своих подсобников в промышленности, мало
       квалифицированных, не охватывающих ни физических, ни эконо-
       мических законов производства, - но вот занявших главные
       столы, чтобы руководить инженерами? Почему инженерам не счи-
       тать более естественным такое построение общества, когда его
       возглавляют те, кто могут разумно направить его деятель-
       ность? (И, обходя лишь нравственное руководство обществом, -
       разве не к этому ведет сегодня вся социальная кибернетика?

                           - 264 -

       Разве профессиональные политики - не чирьи на шее общества,
       мешающие ему свободно вращать головой и двигать руками?) И
       почему инженерам не иметь политических взглядов? ведь поли-
       тика - это даже не род науки, это - эмпирическая область, не
       описываемая никаким математическим аппаратом да еще подвер-
       женная человеческому эгоизму и слепым страстям. (Даже на су-
       де высказывает Чарновский: "политика должна все-таки до из-
       вестной степени руководиться выводами техники")
            Дикий напор военного коммунизма мог только претить ин-
       женерам, в бессмыслице инженер участвовать не может - и вот
       до 1920 г. большинство их бездействует, хотя и бедствует пе-
       щерно. Начался НЭП - инженеры охотно приступили к работе:
       НЭП они приняли за симптом, что власть образумилась. Но увы,
       условия не прежние: инженерство не только рассматривается
       как социально-подозрительная прослойка, не имеющая даже пра-
       ва учить своих детей; инженерство не только оплачивается не-
       измеримо ниже своего вклада в производство; но спрашивая с
       него успех производства и дисциплину на нем - лишили его
       прав эту дисциплину поддерживать. Теперь любой рабочий может
       не только не выполнить распоряжения инженера, но - безнака-
       занно его оскорбить и даже ударить - и как представитель
       правящего класса рабочий при этом ВСЕГДА ПРАВ.
            Крыленко возражает: - Вы помните процесс Ольденборгера?
       (То есть, как мы его, де, защищали.)
            Федотов: - Да.Чтоб обратить внимание на положение инже-
       нера, нужно было потерять жизнь.
            Крыленко (разочарованно)-  Ну, так вопрос не стоял. 
            Федотов: - Он умер и не он один умер. Он умер добро-
       вольно, а многие были убиты.(20)
            Крыленко молчит. Значит, правда. (Перелистайте еще про-
       цесс Ольденборгера, вообразите ту травлю. И с концовкой:
       "многие были убиты.)
            Итак, инженер во всем виноват, когда он еще ни в чем не
       провинился! А ошибись он где-то действительно, ведь он чело-
       век - так его растерзают, если коллеги не прикроют. Разве
       они оценят откровенность?.. Так иногда инженеры вынуждены и
       солгать перед партийным начальством?
            Чтобы восстановить авторитет и престиж инженерства, ему
       действительно нужно объединиться и выручать друг друга - они
       все под угрозой. Но для такого объединения не нужна никакая
       конференция, никакие членские билеты. Как всякое взаимопони-
       мание умных, четко мыслящих людей, оно достигается немногими
       тихими даже случайно сказанными словами, голосования совер-
       шенно не нужны. В резолюциях и в партийной палке нуждаются
       лишь ограниченные умы. (Вот этого никак не понять Сталину,
       ни следователям, ни всей их компании! - у них нет опыта та-
       ких человеческих взаимоотношений, они такого никогда не ви-
       дели в партийной истории!) Да такое единство давно уже су-
       ществует между русскими инженерами в большой неграмотной
       стране самодуров, оно уже проверено несколькими десятилетия-
       ми - но вот его заметила новая власть и встревожилась.
            А тут наступает 1927 год. Куда испарилось благоразумие
       НЭПа! - да оказывается весь НЭП был циничный обман. Выдвига-
       ют взбалмошные нереальные проекты сверхиндустриального скач-
       ка, объявляются невозможные планы и задания. В этих условиях- 
       -------------------------------------------------------------
            (20)"Промпартия", стр.228
       ------------------------------------------------------------- 

                                   -265-

       что делать коллективному инженерному разуму - инженерной го-
       ловке Госплана и ВСНХ? Подчиниться безумию? Отойти в сторо-
       ну? Им-то самим ничего, на бумаге можно написать любые циф-
       ры, - но "нашим товарищам, практическим работникам, будет не
       под силу выполнять эти задания". Значит, надо постараться
       умерить эти планы, разумно отрегулировать их, самые чрезмер-
       ные задания вовсе устранить. Иметь как бы свой инженерный
       Госплан для корректировки глупости руководителей - и самое
       смешное, что в их же интересах! и в интересах всей промыш-
       ленности и народа, ибо всегда будут отводиться разорительные
       решения и подниматься с земли пролитые и просыпанные миллио-
       ны. Среди общего гама о количестве, о плане и переплане -
       отстаивать "качество - душу техники". И студентов воспиты-
       вать так.
            Вот она, тонкая нежная ткань правды. К а к  б ы л о. 
            Но высказать это вслух в 1930 году? - уже расстрел!
            А для ярости толпы - этого мало, не видно!
            И поэтому молчаливый и спасительный для всей страны
       сговор инженерства надо перемалевать в грубое вредительство
       и интервенцию.
            Так во вставной картине представилось нам бесплотное -
       и бесплодное! - видение истины. Расползлась режиссерская ра-
       бота, уже проговорился Федотов о бессонных ночах (!) в тече-
       ние 8 месяцев его сидки; о каком-то важном работнике ГПУ,
       который пожал руку ему (?) недавно (так это был уговор? вы-
       полняйте свои роли - и ГПУ выполнит свое обещание?) Да вот
       уже и свидетели, хоть роли у них несравненно меньше, начина-
       ют сбиваться.
            Крыленко: - Вы принимали участие в этой группе?
            Свидетель Кирпотенко: - Два-три раза, когда разрабаты-
       вались вопросы интервенции.
            Как раз это и нужно! Крыленко (поощрительно): -Дальше!
            Кирпотенко. (пауза) - Кроме этого ничего не известно.
            Крыленко побуждает, напоминает.
            Кирпотенко (тупо): - Кроме интервенции мне больше ниче-
       го не известно. (21)
            А на очной ставке с Куприяновым у него уже и факты не
       сходятся. Сердится Крыленко и кричит на бестолковых арестан-
       тов:
            -Тогда надо сделать, чтобы ответы были одинаковы! (22)
            Но вот в антракте, за кулисами, все снова подтянуто к
       стандарту. Все подсудимые снова на ниточках, и каждый ожида-
       ет дерга. И Крыленко дергает сразу всех восьмерых: вот про-
       мышленники-эмигранты напечатали статью, что никаких перего-
       воров с Рамзиным и Ларичевым не было и никакой "Промпартии"
       они не знают, а показания подсудимых скорей всего вымучены
       пытками. Так что вы на это скажете?..
            Боже! как возмущены подсудимые! Нарушая всякую очеред-
       ность, они просят поскорее дать им высказаться! Куда делось
       то измученное спокойствие, с которым они несколько дней уни-
       жали себя и своих коллег! Из них просто вырывается клокочу-
       щее негодование на эмигрантов! Они рвутся сделать письменное
       заявление для газет - коллективное письменное заявление под-
       судимых в защиту методов ГПУ! (Ну, разве не украшение, разве  
       не бриллиант?) Рамзин: "что мы не подвергались пыткам и ис-
       тязаниям - достаточное доказательство наше присутствие
       -------------------------------------------------------------
            (21)"Промпартия", стр.354
            (22)Стр.358 
       -------------------------------------------------------------

                           - 266 -

       здесь!" (Так куда ж годятся те пытки, когда вывести на суд
       нельзя!) Федотов: "Заключение в тюрьму принесло пользу не
       одному мне... Я даже лучше чувствую себя в тюрьме, чем на
       воле". Очкин: и я, и я лучше!
            Просто уж по благородству отказываются Крыленко и Вы-
       шинский от такой письменной коллективки. А - написали бы! а
       подписали бы!
            Да может еще у кого-нибудь подозрение таится? Так това-
       рищ Крыленко уделяет им от блеска своей логики: "Если допус-
       тить хотя бы на одну секунду, что эти люди говорят неправду
       - то почему именно их арестовали и почему вдруг эти люди за-
       говорили" (23)
            Вот сила мысли! - и за тысячи лет не догадывались обви-
       нители: сам факт ареста уже доказывает виновность! Если под-
       судимые невиновны - так зачем бы их тогда арестовали? А уж
       если арестовали - значит виноваты!
            И действительно: ПОЧЕМУ Б ОНИ ЗАГОВОРИЛИ?
            "Вопрос о пытках мы отбросим в сторону!.. но психологи-
       чески поставим вопрос: почему сознаются? А я спрошу: А что
       им оставалось делать?" (24)
            Ну, как верно! Как психологически! Кто сиживал в этом
       учреждении, вспомните: а что оставалось делать?..
            (Иванов-Разумник пишет, (25) что в 1938 г. он сидел с
       Крыленко в одной камере, в Бутырках, и место Крыленко было
       под нарами. Я очень живо это себе представляю (сам лазил):
       там такие низкие нары, что только по пластунски можно под-
       ползти по грязному асфальтовому полу, но новичок сразу никак
       не приноровится и ползет на карачках. Голову-то он подсунет,
       а выпяченный зад так и останется снаружи. Я думаю, верховно-
       му прокурору было особенно трудно приноровиться, и его еще
       не исхудавший зад подолгу торчал во славу советской юстиции.
       Грешный человек, со злорадством представляю этот застрявший
       зад, и во все долгое описание этих процессов он меня как-то
       успокаивает.) 
            Да более того, развивает прокурор, если б это все была
       правда (о пытках) - непонятно, что бы понудило всех единог-
       ласно, без всяких уклонений и споров так хором признавать-
       ся?.. Да где они могли совершить такой гигантский сговор? -
       ведь они не имели общения друг с другом во время следствия!?!
            (Через несколько страниц уцелевший свидетель расскажет
       нам, где...)
            Теперь не я читателю, но пусть читатель мне разъяснит,
       в чем же преславутая "загадка московских процессов 30-х го-
       дов" (сперва дивились "промпартии", потом перенеслась загад-
       ка на процессы партийных вождей)?
            Ведь не две тысячи замешанных и не двести-триста вывели
       на суд, а только восемь человек. Хором из восьми не так уж
       немыслимо управлять. А  в ы б р а т ь  Крыленко мог из тыся-
       чи, и два года выбирал. Не сломился Пальчинский - расстрелян
       (и посмертно объявлен "руководителем Промпартии", так его и
       поминают в показаниях, хоть от него ни словечка не осталось).
       Потом надеялись выбить нужное из Хренникова - не уступил им
       Хренников. Так сноска петитом один раз: "Хренников умер во
       время следствия". Дуракам пишите петитом, а мы-то знаем, мы  
       знаем, мы двойными буквами напишем: ЗАМУЧЕН ВО ВРЕМЯ СЛЕДСТ-
       -------------------------------------------------------------
            (23)Стр.452
            (24)Стр. 454
            (25)Иванов-Разумник -"Тюрьмы и ссылки", изд.им. Чехова.
       ------------------------------------------------------------

                           - 267 -

       ВИЯ! (Посмертно и он объявлен руководителем "промпартии". Но
       хоть бы один фактик от него, хоть бы одно показание в общий
       хор - нет ни одного. Потому что НЕ ДАЛ НИ ОДНОГО!) и вдруг
       находка - Рамзин! Вот энергия, вот хватка! И чтобы жить - на
       все пойдет! А что за талант! В конце лета его арестовали,
       вот перед самым процессом - а он не только вжился в роль, но
       как бы не он и всю пьесу составил, и охватил гору смежного
       материала, и все подает с иголочки, любую фамилию, любой
       факт. А иногда ленивая витиеватость заслуженного: " Деятель-
       ность Промпартии была настолько разветвлена, что даже при
       11-дневном суде нет возможности вскрыть с полной подроб-
       ностью" (то есть: ищите! ищите дальше!). "Я твердо уверен,
       что небольшая антисоветская прослойка еще сохранилась в ин-
       женерных кругах" (кусь-кусь, хватайте еще!) И, как палка
       бесчувственный, вдруг находит в себе " черты русского прес-
       тупления, для которого очищение - во всенародном покаянии".
       (26)
            Так значит вся трудность Крыленко и ГПУ была - только
       не ошибиться в выборе лиц. Но риск не велик: следственный
       брак всегда можно отправить в могилу. А кто пройдет и решето
       и сито - тех подлечи, подкорми и выводи на процесс!
            И в чем тогда загадка? Как их обработать? А так: вы
       жить хотите? (Кто для себя не хочет, тот для детей, для вну-
       ков.) Вы понимаете, что расстрелять вас, не выходя из двора
       ГПУ, уже ничего не стоит? (Несомненно так. А кто еще не по-
       нял - тому курс лубянского выматывания.) Но и нам и вам вы-
       годнее, если вы сыграете некоторый спектакль, текст которого
       вы сами же и напишите, как специалисты, а мы, прокуроры, ра-
       зучим и постараемся запомнить технические термины. (На суде
       Крыленко иногда сбивается, ось вагона вместо оси паровоза.)
       Выступать вам будет нприятно, позорно - надо перетерпеть!
       Ведь жить дороже! - А какая гарантия, что вы нас потом не
       расстреляете? - А за что мы будем вам мстить? Вы - прекрас-
       ные специалисты и ни в чем не провинились, мы вас ценим. Да
       посмотрите, уже сколько вредительских процессов, и всех, кто
       вел себя прилично, мы оставли в живых. (Пощадить послушных
       подсудимых предыдущего процесса - важное условие успеха бу-
       дущего процесса. Так цепочкой и передается эта надежда до
       самого Зиновьева-Каменева.) Но уж только выполните в с е на-
       ши условия до последнего! Процесс должен сработать на пользу
       социалистическому обществу!
            И подсудимые выполняют  в с е  условия...
            Всю тонкость интеллектуальной инженерной оппозиции вот
       они подают как грязное вредительство, доступное пониманию
       последнего ликбезника. (Но еще нет толченого стекла, насы-
       панного в тарелки трудящихся! - до этого еще и прокуратура
       не додумалась.)
            Затем - мотив идейности. Они начали вредить? - из враж-
       дебной идейности, но теперь дружно сознаются? - опять-таки
       из идейности, покоренные (в тюрьме) пламенным доменным ликом
       3-го года Пятилетки! В последних словах они хотя и просят
       себе жизни, но это - не главное для них. (Федотов:" Нам нет
       прощения! Обвинитель прав!") Для этих странных подсудимых
       сейчас, на пороге смерти, главное - убедить народ и весь мир
       -------------------------------------------------------------
            (26)Рамзин незаслуженно обойден русской памятью. Я ду-
       маю он вполне выслужил стать нарицательным типом цинического
       и ослепительного предателя. Бенгальский огонь предательства!
       Не он был за эту эпоху, но он - на виду. 
       -------------------------------------------------------------

                           - 268 -

       в непогрешимости и дальновидности советского правительства.
       Рамзин особенно славословит "революционное сознание проле-
       тарских масс и их вождей", которые "сумели найти неизмеримо
       более верные пути экономической политики", чем ученые, и го-
       раздо правильней рассчитали темпы народного хозяйства. Те-
       перь "я понял, что надо сделать бросок, что надо сделать
       скачок, (27) надо штурмом взять..." и т.д. Ларичев: "Совет- 
       ский Союз не победим отживающим капиталистическим миром."
       Калинников: "Диктатура пролетариата есть неизбежная необхо-
       димость". "Интересы народа и интересы советской власти сли-
       ваются в одну целеустремленность". Да кстати и в деревне
       "правильна генеральная линия партии, уничтожение кулачест-
       ва". Обо всем у них есть время посудачить в ожидании каз-
       ни... И даже для такого предсказания есть проход в горле
       раскаявшихся интеллигентов: "По мере развития общества инди-
       видуальная жизнь должна суживаться... Коллективная воля есть
       высшая форма".(28)
            Так усилиями восьмерной упряжки достигнуты все цели
       процесса:
            1.Все недостачи в стране, и голод, и холод, и безо-
       дежье, и неразбериха, и явные глупости- все списано на вре-
       дителей-инженеров; 
            2.народ напуган нависшей интервенцией и готов к новым
       жертвам;  
            3.левые круги на Западе предупреждены о кознях их пра-
       вительств; 
            4.инженерная солидарность нарушена, вся интеллигенция
       напугана и разрознена. И чтоб сомнений не оставалось, эту
       цель процесса еще раз отчетливо возглашает Рамзин:
            "Я хотел, чтобы в результате теперешнего процесса Пром-
       партии на темном и позорном прошлом всей интеллигенции...
       можно было поставить раз и навсегда крест".(29)
            Туда ж и Ларичев: "Эта каста должна быть разрушена...
       Нет и не может быть лойяльности среди инженерства!" (30) И
       Очкин: интеллигенция "это есть какая-то слякоть, нет у нее,
       как сказал государственный обвинитель, хребта, это есть бе-
       зусловная бесхребетность... Насколько неизмеримо выше чутье
       пролетариата". (31)
            И за что ж эти старателей расстреливать?..
            Так писалась десятилетиями история нашей интеллигенции
       - от анафемы 20-го года (помнит читатель: " не мозг нации, а
       говно", "союзник черных генералов", "наемный агент империа-
       лизма") до анафемы 30-го.
            Удивляться ли, что слово "интеллигенция" утвердилось у
       нас как брань?
       -------------------------------------------------------------
            (27)"Промпартия" стр.504. Вот как У НАС говорилось в
       1930-м, когда Мао еще ходил в молодых. 
            (28)"Промпартия" стр.510
            (29)Стр.49
            (30)Стр.508
            (31)Стр.509. И всегда у пролетариата главное почему-то
       ч у т ь е ... Все через ноздри. 
       ------------------------------------------------------------- 

                                    -269-

            Вот как делаются гласные судебные процессы? Ищущая ста-
       линская мысль наконец достигла своего идеала. (То-то позави-
       дуют недотыки Гитлер и Геббельс, сунутся на позор со своим
       поджогом рейхстага...)
             Стандарт достигнут - и теперь может держаться многоле-
       тие и повторяться хоть каждый сезон - как скажет Главный Ре-
       жиссер. Благоугодно же Главному назначить следующий спек-
       такль уже через три месяца. Сжатые сроки репетиции, но ниче-
       го. Смотрите и слушайте! Только в нашем театре! Премьера
            к)П р о ц е с с  С о ю з н о г о  Б ю р о  м е н ь ш е-
       в и к о в (1-9 марта 1931г.). Спецприсутствие Верховного су-
       да, председатель почему-то Шверник, а так все на местах -
       Антонов-Саратовский, Крыленко, помощник его Рогинский.Режис-
       сура уверена в себе (да и материал не технический, а партий-
       ный, привычный) - и вывела на сцену 14 подсудимых.
            И все проходит не только гладко - одуряюще гладко.
            Мне было тогда 12 лет, уже третий год я внимательно вы-
       читывал всю политику из больших "Известий". От строки до
       строки я прочел и стенограммы этих двух процессов. Уже в
       "Промпартии" отчетливо ощущалась детскому сердцу избыточ-
       ность, ложь, подстройка, но там была хоть грандиозность де-
       кораций - всеобщая интервенция! паралич всей промышленности!
       распределение министерских портфелей! В процессе же меньше-
       виков все те же были вывешены декорации, но поблекшие, и
       актеры артикулировали вяло, и был спектакль скучен до зево-
       ты, унылое бездарное повторение. (Неужели Сталин мог это по-
       чувствовать через свою носорожью кожу? Как объяснить, что
       отменил ТКП и несколько лет не было процессов?)
            Было бы скучно опять толковать по стенограмме. Но я
       имею свежее свидетельство одного из главных подсудимых на
       том процессе - Михаила Петровича Якубовича, а сейчас его хо-
       датайство о реабилитации с изложением подтасовок просочилось
       в наш спаситель-Самиздат, и уже люди читают, как это бы-
       ло.(32) Его рассказ вещественно объясняет нам всю цепь мос-
       ковских процессов 30-х годов.
            Как составилось несуществующее "Союзное бюро"? У ГПУ
       было плановое задание: доказать, что меньшевики ловко про-
       лезли и захватили в контрреволюционных целях многие важные
       государственные посты. Истинное положение к схеме не подхо-
       дило: настоящие меньшевики никаких постов не занимали. Но
       такие и не попали на процесс. (В.К. Иков, говорят, действи-
       тельно состоял в нелегальном, тихо пребывавшем и ничего не
       делавшем московском бюро меньшевиков, - но на процессе об
       этом и не знали, он прошел вторым планом, получил восьмер-
       ку.) ГПУ имело такую схему: чтобы было два от ВСНХ, два от
       Наркомторга, два от Госбанка, один от Центросоюза, один от
       Госплана. (До чего уныло-неизобретательно! И в 1920 г. дикто-
       вали "Тактическому Центру" : чтобы два от Союза Возрождения,
       два от Совета Общественных Деятелей, два от...). Поэтому
       брали подходящих по должности. А меньшевики ли они на самом
       деле - это по слухам. Иные попались и вовсе не меньшевики, но
       приказано им считаться меньшевиками. Истинные политические
       взгляды обвиняемых совсем не интересовали ГПУ.Не все осуж-
       -------------------------------------------------------------
            (32) В реабилитации ему отказано: ведь процесс их вошел
       в золотые скрижали нашей истории, ведь ни камня вытаскивать
       нельзя - как бы не рухнуло! За М.П.Я. остается судимость, но
       в утеху назначена  п е р с о н а л ь н а я   пенсия за рево-
       люционную деятельность! Каких только уродств у нас не бывает. 
       -------------------------------------------------------------

                           - 270 -

       денные даже друг друга знали. Соскребали и свидетелями где 
       каких меньшевиков находили. (33)(Все свидетели потом непре-
       менно получали свои сроки.) Услужливо и многословно выступал
       свидетелем также Рамзин. Но надежа ГПУ была на главного под-
       судимого Влад. Густовича Громана (что он поможет создать это
       дело, и за то будет амнистирован) и на провокатора Петунина.
       (Излагаю по Якубовичу.)
            Теперь представим М.П.Якубовича. Он начал революционе-
       рить так рано, что даже не кончил гимназии. В марте 1917 он
       был уже председателем смоленского совдепа. Под напором
       убеждения (а оно постоянно куда-то его тащило) он был силь-
       ным успешным оратором. На съезде Западного фронта он опро-
       метчиво назвал врагами народа тех журналистов, которые при-
       зывают к продолжению войны - это в апреле 17 года! едва не
       был снят с трибуны, извинился, но тут же в речи нашел такие
       ходы и так забрал аудиторию, что в конце речи снова обозвал
       их врагами народа, но уже под бурные аплодисменты - и избран
       был в делегацию, посылаемую в Петросовет. Там же, едва прие-
       хав, с легкостью того времени был кооптирован в военную ко-
       миссию Петросовета, влиял на назначение армейских комисса-
       ров, (34) в конце концов и сам поехал комиссаром армии на
       ЮЗФ и в Винице лично арестовал Деникина (после корниловского
       мятежа), весьма жалел (и на процессе), что тут же его не
       расстреляли. 
            Ясноглазый, всегда очень искренний и всегда совершенно
       захваченный своей, правильно ли, неправильной идеей, он в
       партии меньшевиков ходил в молодых, да и был таков. Это не
       мешало ему, однако, с дерзостью и горячностью предлагать ру-
       ководству свои проекты, вроде того чтобы: весной 1917г.
       сформировать с.-д. правительство или в 1919 г. - меньшевикам
       войти в Коминтерн (Дан и другие неизменно отвергали все его
       варианты и даже свысока). В июле 17 г. он больно переживал и
       считал роковою ошибкой, что социалистический Петросовет
       одобрил вызов Временным правительством войск против других
       социалистов, хотя бы и выступивших с оружием. Едва произошел
       октябрьский переворот, Якубович предложил своей партии все-
       цело поддержать большевиков и своим участием и воздействием
       улучшить создаваемый ими государственный строй. В конце кон-
       цов он был проклят Мартовым, а к 1920 году и окончательно
       вышел из меньшевиков, убедясь, что бессилен повернуть их на
       стезю большевиков.
            Я для того так подробно все это называю, чтобы выясне-
       ло: Якубович не меньшевиком, а большевиком был всю революци-
       ию, самым искренним и вполне бескорыстным. А в 1920 г. он
       еще был и смоленским губпродкомиссаром (среди них - единст-
       венный не большевик) и даже был по Наркомпроду отмечен как
       лучший (уверяет, что обходился без карательных отрядов; не
       -------------------------------------------------------------
            (33)Одним из них был Кузьма А.Гвоздев, горькой судьбы
       человек, - тот самый Гвоздев, пред. рабочей группы при
       Военно-Промышленном комитете, кого по крайней глупости поса-
       дило царское правительство в 1916 г., а Февральская револю-
       ция сделала министром труда. Гвоздев стал одним из мучеников-
       д о л г о с и д ч и к о в  ГУЛага. Не знаю, сколько он сидел
       до 1930-го , а с 30-го сидел непрерывно, и еще в 1952г. мои
       друзья знали его в Спасском легере (Казахстан).  
            (34)Не путать с генштаба полковником Якубовичем, кото-
       рый в то же время на тех же заседаниях представлял военное
       министерство. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 271 -

       знаю; на суде упомянул, что выставлял заградительные). В
       20-е годы он редактировал "Торговую газету", занимал и дру-
       гие заметные должности. Когда же в 1930 году таких вот имен-
       но "пролезших" меньшевиков надо было набрать по плану ГПУ -
       его и арестовали. 
            И тут его вызвал на допрос Крыленко, который как всегда
       и раньше, читатель уже знает, организовывал стройное следст-
       вие из хаоса дознания. И оказывается, что прекрасно они друг
       с другом были знакомы, ибо в те же годы (промеж первых про-
       цессов) в ту же Смоленскую губернию Крыленко приезжал укреп-
       лять продработу. И вот что сказал теперь Крыленко:
            -Михаил Петрович, скажу вам прямо: я считаю вас комму-
       нистом! (Это очень подбодрило и выпрямило Якубовича.) Я не
       сомневаюсь в вашей невинности. Но наш с вами партийный долг
       - провести этот процесс. (Крыленке Сталин приказал, а Якубо-
       вич трепещет для идеи, как рьяный конь, который сам спешит
       сунуть голову в хомут.) Прошу вас вячески помогать, идти
       навстречу следствию. А на суде в случае непредвиденного зат-
       руднения, в самую сложную минуту я попрошу председателя дать
       вам слово.
            !!!
            И Якубович - обещал. С сознанием долга - обещал. Пожа-
       луй, такого ответственного задания еще не давала ему Советс-
       кая власть!
            И можно было на следствии не трогать Якубовича и паль-
       цем! Но это было бы для ГПУ слишком тонко. Как и все, дос-
       тался Якубович мясникам-следователям, и применили они к нему
       всю гамму - и морозный карцер, и жаркий закупоренный, и
       битье по половым органам. Мучили так, что Якубович и его по-
       дельник Абрам Гинзбург в отчаянии вскрыли себе вены. После
       поправки их уже не пытали и не били, только была двухнедель-
       ная бессонница. (Якубович говорит: " Только бы заснуть! Уже
       ни совести, ни чести...") А тут еще и очные ставки с други-
       ми, уже сдавшимися, тоже подталкивают "сознаться", городить
       вздор. Да сам следователь (Алексей Алексеевич Наседкин): "Я
       знаю, знаю, что ничего не было! Но - требуют от нас!"
            Однажды, вызванный к следователю, Якубович застает там
       замученного арестанта. Следователь усмехается: "Вот Моисей
       Исаевич Тейтельбаум просит вас принять его в вашу антисовет-
       скую организацию. Поговорите без меня посвободнее, я пока
       уйду". Ушел. Тейтельбаум действительно умоляет: "Товарищ
       Якубович! Прошу вас, примите меня в ваше Союзное Бюро мень-
       шевиков! Меня обвиняют во "взятках с иностранных фирм", гро-
       зят расстрелом. Но лучше я умру контриком, чем уголовником!"
       (А скорей - обещали, что контрика и пощадят? Он ошибся: по-
       лучил детский срок, пятерку). До чего ж скудно было у ГПУ с
       меньшевиками, что набирали обвиняемых из добровольцев!.. (И
       ведь важная роль ждала Тейтельбаума! - связь с заграничными
       меньшевиками и со Вторым Интернационалом! Но по уговору -
       пятерка, честно.) С одобрения следователя Якубович принял
       Тейтельбаума в Союзное Бюро.
            За несколько дней до процесса в кабинете старшего сле-
       дователя Дмитрия Матвеевича Дмитриева было созвано первое
       оргзаседание Союзного Бюро меньшевиков: чтоб согласовать и
       каждый бы роль свою лучше понял. (Вот так и ЦК "промпартии"
       заседал! Вот г д е подсудимые " могли встретиться", чему
       дивился Крыленко.) Но так много наворочено было лжи, не вме-
       щаемой в голову, что участники путали, за одну репетицию не
       усвоили, собирались и второй раз.
            С каким же чувством выходил Якубович на процесс? За все

                           - 272 -

       принятые муки, за всю ложь, натолканную в грудь- устроить на
       суде мировой скандал? Но ведь:
            1)это будет удар в спину Советской власти! Это будет
       отрицанием всей жизненной цели, для которой Якубович живет,
       всего того пути, которым он выдирался из ошибочного меньше-
       визма в правильный большевизм;  
            2)после такого скандала не дадут умереть, не расстреля-
       ют просто, а будут снова пытать, уже в месть, доведут до бе-
       зумия, а тело и без того измучено пытками. Для такого еще
       нового мучения - где найти нравственную опору? в чем почерп-
       нуть мужество?
            (Я по горячему звуку слов записал эти его аргументы -
       редчайший случай получить как бы "посмертно" объяснение
       участника такого процесса. И я нахожу, что это все равно,
       как если бы причину своей загадочной судебной покорности об-
       ъяснили нам Бухарин или Рыков: та же искренность, та же пар-
       тийная преданность, та же человеческая слабость, такое же
       отсутствие нравственной опоры для борьбы из-за того что нет
       отдельной позиции.)
            И на процессе Якубович не только покорно повторял всю
       серую жвачку лжи, выше которой не поднялась фантазия ни Ста-
       лина, ни его подмастерий, ни измученных подсудимых. Но и
       сыграл он свою вдохновенную роль, обещанную Крыленке.
            Так называемая Заграничная Делегация меньшевиков (по
       сути - вся верхушка их ЦК) напечатала в "Vorwarts" свое от-
       межевание от подсудимых. Они писали, что это - позорнейшая
       судебная комедия, построенная на показаниях провокаторов и
       несчастных обвиняемых, вынужденных к тому террором. Что по-
       давляющее большинство подсудимых уже более десяти лет как
       ушли из партии и никогда в нее не возвращались. И что сме-
       хотворно большие суммы фигурируют на процессе - такие день-
       ги, которыми и вся партия никогда не располагала.
            И Крыленко, зачтя статью, просил Шверника дать подсуди-
       мым высказаться (то же дерганье всеми нитками сразу, как и
       на Промпартии). И все выступили. И все защищали методы ГПУ
       против меньшевистского ЦК...
            Но что вспоминает теперь Якубович об этом своем "отве-
       те", как и о своей последней речи? Что он говорил отнюдь не
       только по обещанию, данному Крыленке, что он не просто под-
       нялся, но его подхватил, как щепку, поток раздражения и
       красноречия. Раздражения - на кого? Узнавший и пытки, и вск-
       рывавший вены, и обмиравший уже не раз, он теперь искренне
       негодовал - не на прокурора! не на ГПУ! - нет! на Загранич-
       ную Делегацию!!! Вот она, психологическая переполюсовка! В
       безопасности и комфорте (даже нищая эмиграция конечно ком-
       форт по сравнению с Лубянкой) они там, бессовестные, самодо-
       вольные - как могли не пожалеть э т и х за муки и страдания?
       как могли так нагло отречься и отдать несчастных их участи?
       (Сильный получился ответ, и устроители процесса торжествова-
       ли.)
            Даже рассказывая в 1967 году, Якубович затрясся от гне-
       ва на Заграничную Делегацию, на их предательство, отречение,
       их измену социалистической революции, как он упрекал их еще
       в 1917 году.
            А стенограммы процесса при этом не было у нас. Позже я
       достал ее и удивился: в каждой мелочи, в каждой дате и имени
       такая точная память Якубовича здесь его подвела: ведь он
       сказал на процессе, что заграничная делегация по поручению
       11-го Интернационала давала им директивы вредить! - и не  

                                   -277-

            И в эти предарестные месяцы что было самой большой бо-
       язнью Бухарниа? Достоверно известно: боязнь быть исключенным
       из Партии! лишиться Партии! остаться жить, но вне Партии!
       Вот на этой-то его (их всех!) черте и великолепно играл до-
       рогой Коба, с тех пор как сам стал Партией. У Бухарина (у
       них у всех!) не было своей ОТДЕЛЬНОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ, у них не
       было своей действительно оппозиционной идеологии, на которой
       они могли бы обособиться, утвердиться. Сталин объявил их оп-
       позицией прежде, чем они ею стали, и тем лишил всякой мощи.
       И все усилия их направились - удеражаться в Партии. И при том
       же не повредить Партии!
            Слишком много необходимостей, чтобы быть независимым!
            Бухарину назначалась, по сути, заглавная роль - и ничто
       не должно было быть скомкано и упущено в работе Режиссера с
       ним, в работе времени и в собственном его вживании в роль.
       Даже посылка в Европу минувшей зимой за рукописями Маркса не
       только внешне была нужна для сети обвинений в завязанных
       связях, но бесцельная свобода гастрольной жизни еще неоткло-
       нимее предуказывала возврат на главную сцену. И теперь под-
       тучами черных обвинений - долгий, бесконечный неарест, изну-
       рительное домашнее томление - оно лучше разрушало волю жерт-
       вы, чем прямое давление Лубянки. (А то - и не уйдет, того
       тоже будет - год).
            Как-то Бухарина вызвал Каганович и в присутствии круп-
       ных чекистов устроил ему очную ставку с Сокольниковым. Тот
       дал показания о "параллельном Правом Центре" (т.е. парал-
       лельном троцкистскому), о подпольной деятельности Бухарина.
       Каганович напористо провел допрос, потом велел увести Со-
       кольникова и дружески сказал Бухарину: "Все врет, б..!"
            Однако, газеты продолжали печатать возмущение масс. Бу-
       харин звонил в ЦК. Бухарин писал письма: "Дорогой Коба!.." -
       с просьбой снять с него обвинения публично. Тогда было напе-
       чатано расплывчатое заявление прокуратуры: "для обвинения
       Бухарина не найдено объективных доказательств".
            Радек осенью звонил ему, желая встретиться. Бухарин от-
       городился: мы оба обвиняемые, зачем навлекать новую тень? Но
       их дачи известинские были рядом, и как-то вечером Радек при-
       шел: "Что бы я потом ни говорил, знай, что я ни в чем не ви-
       новат. Впрочем - ты уцелеешь: ты же не был связан с троцкис-
       тами".
            И Бухарин верил, что он уцелеет, что из партии его не
       исключат - это было бы чудовищно! К троцкистам он, действи-
       тельно, всегда относился худо: вот они поставили себя вне
       партии - и что вышло! А надо держаться вместе, делать ошибки
       - так вместе.
            На ноябрьскую демонстрацию (свое прощание с Красной
       Площадью) они с женой пошли по редакционному пропуску на
       гостевую трибуну. Вдруг - к ним направился вооруженный крас-
       ноармеец. Захолонуло! - здесь? в такую минуту?.. Нет, берет
       под козырек: "Товарищ Сталин удивляется, почему вы здесь? Он
       просит вас занять свое место на мавзолее".
            Так из жарка в ледок все полгода и перекидывали его.
       5-го декабря с ликованием приняли бухаринскую конституцию и
       нарекли ее во веки сталинской. На декабрьский пленум ЦК
       привели Пятакова с выбитыми зубами, ничуть уже и на себя не
       похожего. За спиной его стояли немые чекисты (ягодинцы, Яго-
       да тоже ведь проверялся и готовился на роль). Пятаков давал
       гнуснейшие показания на Бухарина и Рыкова, тут же сидевших
       среди вождей. Орджоникидзе приставил к уху ладонь (он не
       дослышивал): "Скажите, а вы добровольно даете все эти пока-

                           - 278 -

       зания?" (Заметка! Получил пулю и Орджоникидзе). "Совершенно
       добровольно" - пошатывался Пятаков. И в перерыве сказал Бу-
       харину Рыков: "Вот у Томского - воля, еще в августе понял и
       кончил. А мы с тобой, дураки, остались жить".
            Тут гневно и проклинающе выступали Каганович (он так
       хотел верить невинности Бухарчика! - но не выходило...) и
       Молотов. А Сталин! - какое широкое сердце! какая память на
       доброе! - "Все-таки я считаю, вина Бухарина не доказана. Ры-
       ков может быть и виноват, но не Бухарин". (Это помимо его
       желания кто-то стягивал обвинения на Бухарина!)
            Из ледка в жарок. Так падает воля. Так вживаются в роль
       потерянного героя.
            Тут непрерывно стали на дом носить протоколы допросов:
       прежних юношей из Института Красной Профессуры, и Радека, и
       всех других - и все давали тяжелейшие доказательства буха-
       ринской черной измены. Ему на дом несли не как обвиняемому,
       о нет! - как члену ЦК, лишь для осведомления...
            Чаще всего, получив новые материалы, Бухарин говорил
       22-х летней жене, только этой весной родившей ему сына: "Чи-
       тай ты, я не могу!" - а сам зарывался головой под подушку.
       Два револьвера были у него дома (и время давал ему Сталин!)
       - он не кончил с собой.
            Разве он не вжился в назначенную роль?..
            И еще один гласный процесс прошел - и еще одну пачку
       расстреляли... А Бухарина щадили, а Бухарина не брали...
            В начале февраля 37-го года он решил объявить домашнюю
       голодовку - чтобы ЦК разобрался и снял с него обвинения. Об-
       ъявил в письме Дорогому Кобе - и честно выдерживал. Тогда
       созван был пленум ЦК с повесткой : 1.О преступлениях Правого
       Центра. 2. Об антипартийном поведении товарища Бухарина, вы-
       разившемся в голодовке.
            И заколебался Бухарин: а может быть в самом деле он
       чем-то оскорбил Партию?.. Небритый, исхудалый, уже арестант
       и по виду, приплелся он на Пленум. "Что это ты выдумал?" -
       душевно спросил Дорогой Коба. "Ну как же, если такие обвине-
       ния? Хотят из партии исключать.. " Сталин сморщился от несу-
       разицы: "Да никто тебя из партии не исключит!"
            И Бухарин поверил, оживился, охотно каялся перед Плену-
       мом, тут же снял голодовку. (Дома: "Ну-ка отрежь мне колба-
       сы! Коба сказал - меня не исключат".) Но в ходе пленума Ка-
       ганович и Молотов (вот ведь дерзкие! вот ведь со Сталиным не
       считаются!) (37) обзывали Бухарина фашистским наймитом и
       требовали расстрелять.
            И снова пал духом Бухарин, и в последние свои дни стал
       сочинять "письмо к будущему ЦК". Заученное наизусть и так
       сохраненное, оно недавно стало известно всему миру. Однако
       не сотрясло его. (38) Ибо что решил этот острый блестящий
       теоретик донести до потомства в своих последних словах? Еще
       один вопль восстановить его в партии (дорогим позором запла-
       тил он за эту преданность!). И еще одно заверение, что "пол-
       ностью одобряет" все происшедшее до 1937-го года включитель-
       но. А значит - не только все предыдущие глумливые процессы,
       но и - все зловонные потоки нашей великой тюремной канализа-
       ции!
            Так он расписался, что достоин нырнуть в них же...
       -------------------------------------------------------------
            (37)Каких мы богатейших показаний лишаемся, покоя бла-
       городную  молотовскую старость!  
            (38)Как и "будущее ЦК".
       -------------------------------------------------------------

                           - 279 -

            Наконец, он вполне созрел быть отданным в руки суфлеров
       и младших режиссеров - этот мускулистый человек, охотник и
       борец! (В шуточных схватках при членах ЦК он сколько раз
       клал Кобу на лопатки! - наверно, и этого не мог ему Коба
       простить.)
            И у подготовленного так, и у разрушенного так, что ему
       уже и пытки не нужны - чем у него позиция сильней, чем была
       у Якубовича в 1931-м году? В чем не подвластен он тем самым
       двум аргументам? Даже он слабей еще, ибо Якубович смерти
       жаждал, а Бухарин ее боится. 
            И оставался уже нетрудный диалог с Вышинским по схеме:
            -Верно ли, что всякая оппозиция против Партии есть
       борьба против Партии? - Вообще - да. Фактически - да. Но
       борьба против Партии не может не перерасти в войну против
       Партии. - По логике вещей - да. - Значит, с убеждениями оп-
       позиции в конце концов могли бы быть совершены любые мерзос-
       ти против Партии (убийства, шпионства, распродажа Родины)? -
       Но позвольте, они не были совершены. - Но могли бы? - Ну,
       теоретически говоря... (ведь теоретики!..) - Но высшими-то
       интересами для вас остаются интересы Партии? - Да, конечно,
       конечно! - Так вот осталось совсем небольшое расхождение:
       надо реализовать эвентуальность, надо в интересах посрамле-
       ния всякой впредь оппозиционной идеи - признать за совершен-
       ное то, что только могло теоретически совершиться. Ведь мог-
       ло же? - Могло... - Так надо возможное признать действитель-
       ным, только и всего. Небольшой философский переход. Догово-
       рились? .. Да, еще! ну, не вам объяснять: если вы теперь на
       суде отступите и скажете что-нибудь иначе - вы понимаете,
       что вы только сыграете на руку мировой буржуазии и только
       повредите Партии. Ну и, разумеется, вы сами тогда не легкой
       умрете смертью. А все сойдет хорошо - мы, конечно, оставим
       вас жить: тайно отправим на остров Монте-Кристо и там вы бу-
       дет работать над экономикой социализма. - Но в прошлых про-
       цессах вы, кажется, расстреляли? - Ну, что вы сравниваете -
       о н и   и  в ы ! И потом, мы многих оставили, это только
       по газетам.
            Так может, уж такой густой загадки и нет?
            Все та же непобедимая мелодия, через столько уже про-
       цессов, лишь в вариациях: ведь мы же с вами - коммунисты! И
       как же вы могли склониться - выступить против нас? Покай-
       тесь! Ведь вы и мы вместе - это   м ы!
            Медленно зреет в обществе историческое понимание. А
       когда созреет - такое простое. Ни в 1922-м, ни в 1924-м, ни
       в 1937-м еще не могли подсудимые так укрепиться в точке зре-
       ния, чтоб на эту завораживающую замораживающую мелодию крик-
       нуть с поднятой головой:
            -Нет, С ВАМИ мы не революционеры!.. Нет, С ВАМИ мы не
       русские!.. Нет, С ВАМИ  мы не коммунисты!
            А кажется, только бы крикнуть! - и рассыпались декора-
       ции, обвалилась шуткатурка грима, бежал по черной лестнице
       режиссер, и суфлеры шнырнули по норам крысиным. И на дворе
       бы - 1967-й год!
                               *
                              * *

            Но даже и прекрасно удавшиеся спектакли были дороги,
       хлопотны. И решил Сталин больше не пользоваться открытыми
       процессами.
            Вернее, был у него в 37-м году замах провести широкую

                           - 280 -

       сеть публичных процессов в районах - чтобы черная душа оппо-
       зиции стала наглядна для масс. Но не нашлось хороших режис-
       серов, непосильно было так тщательно готовиться, и сами об-
       виняемые были не такие замысловатые - и получился у Сталина
       конфуз, да только об этом мало кто знает. На нескольких про-
       цессах сорвалось - и было оставлено.
            Об одном таком процессе уместно здесь рассказать - о
       кадыйском деле, подробные отчеты которого уже начали было
       печаться в ивановской областной газете.
            В конце 1934 года в дальней глухомани Ивановской облас-
       ти на стыке с Костромской и Нижегородской, создан был новый
       район, и центром его стало старинное неторопливое село Ка-
       дый. Новое руководство было назначено туда из разных мест, и
       сознакомились уже в Кадые. Они увидели глухой печальный ни-
       щий край, изможденный хлебозаготовками, тогда как требовал
       он, напротив, помощи деньгами, машинами и разумного ведения
       хозяйства. Так сложилось, что первый секретарь райкома Федор
       Иванович Смирнов был человек со стойким чувством справедли-
       вости, заврайзо Ставров - коренной мужик, из крестьян - "ин-
       тенсивников", то есть тех рачительных и грамотных крестьян,
       которые в 20-х годах вели свое хозяйство на основах науки
       (за что и поощрялись тогда советской властью; еще не решено
       было тогда, что всех этих интенсивников придется выгребать).
       Из-за того, что Ставров вступил в партию, он не погиб при
       раскулачивании (а быть может и сам раскулачивал?). На новом
       месте попытались они что-то для крестьян сделать, но сверху
       скатывались директивы и каждая - против их начинаний: как
       будто нарочно изобретали там, наверху, чтоб сделать мужикам
       горше и круче. И однажды кадыйцы написали докладную в об-
       ласть, что необходимо снизить план хлебозаготовок - район не
       может его выполнить, иначе обнищает дальше опасного предела.
       Надо вспомнить обстановку 30-х годов (да только ли 30-х?),
       чтобы оценить, какое это было святотатство против Плана и
       какой бунт против власти! Но по ухваткам того же времени ме-
       ры не были приняты в лоб и сверху, а пущены на местную само-
       деятельность. Когда Смирнов был в отпуске, его заместитель
       Василий Федорович Романов, 2-й секретарь, провел такую резо-
       люцию на райкоме : "успехи района были бы еще более блестя-
       щими (?), если бы не троцкист Ставров". Началось "персональ-
       ное дело" Ставрова. (Интересна ухватка: разделить! Смирнова
       пока напугать, нейтрализовать, заставить отшатнуться, а до
       него потом доберемся - это в малых масштабах именно сталинс-
       кая тактика в ЦК.) На бурных партийных собраниях выяснилось
       однако, что Ставров столько же троцкист, сколько римский ие-
       зуит. Заведующий РайПО Василий Григорьевич Власов, человек
       со случайным клочным образованием, но тех самобытных способ-
       ностей, которые так удивляют в русских, кооператор-саморо-
       док, красноречивый, находчивый в диспутах, запаляющийся до
       полного раскала вокруг того, что он считает верным, убеждал
       партийное собрание исключить из партии - Романова, секретаря
       райкома за клевету! И дали Романову выговор! Последнее слово
       Романова очень характерно для этой породы людей и их уверен-
       ности в общей обстановке: "Хотя тут и доказали, что Ставров
       - не троцкист, но я уверен, что он троцкист. Партия разбе-
       рется, и в моем выговоре тоже." И Партия разобралась: почти
       немедленно районное НКВД арестовало Ставрова, через месяц -
       и предрайисполкома эстонца Универа - и вместо него Романов
       стал предРИКом. Ставрова отвезли в областное НКВД, там он
       сознался: что он - троцкист; что он всю жизнь блокировался с
       эсерами; что в своем районе состоит членом подпольной правой

                                 -281-

      организации (букет - тоже достойный того времени, не хватает
      прямой связи с Антантой). Может быть, он и не сознался, но
      этого никто никогда не узнает, потому что в Ивановской внут-
      рянке он под пытками умер. А листы протоколов были написаны.
      Вскоре арестовали и секретаря райкома Смирнова, главу предпо-
      лагаемой правой организации; завРайФо Сабурова и еще кого-то.
           Интересно, как решалась судьба Власова. Нового предрика
      Романова он недавно призывал исключить из партии. Как смер-
      тельно он обидел районного прокурора Русова, мы уже писали
      (глава 4).Председателя рай-НКВД Крылова Н.И. он обидел тем,
      что отстоял от посадки за мнимое вредительство двух своих
      оборотистых толковых кооператоров с замутненным соцпроисхож-
      дением (Власов всегда брал на работу всяких "бывших" - они
      отлично владели делом и к тому же старались;пролетарские же
      выдвиженцы ничего не умели и ничего главное не хотели де-
      лать).И все-таки НКВД еще готово было пойти с кооперацией на
      мировую! Заместитель райНКВД Сорокин сам пришел в РайПО и
      предложил Власову: дать для НКВД бесплатно ("как-нибудь по-
      том спишешь") на семьсот рублей мануфактуры (тряпичники! а
      для Власова это было две месячных зарплаты, он крохи не брал
      незаконной). "Не дадите -будете жалеть". Власов выгнал его:
      "Как вы смеете мне, коммунисту, предлагать такую сделку!" На
      другой же день в РайПО явился Крылов уже как представитель
      райкома партии (этот маскарад и все приемчики - душа 37-го
      года! ) и велел собрать партийное собрание с повесткой дня :
      "О вредительской деятельности Смирнова-Универа в потреби-
      тельской кооперации", докладчик - товарищ Власов. Тут что ни
      прием, то перл! Никто пока не обвиняет Власова! Но достаточ-
      но ему сказать два слова о вредительской деятельности бывше-
      го секретаря райкома в его, Власова, области, и НКВД прер-
      вет: "а где же были вы? почему вы не пришли своевременно к
      нам?" В таком положении многие терялись и увязали. Но не
      Власов! Он сразу же ответил: "Я делать доклада не буду!
      Пусть докладчиком будет Крылов - ведь это он арестовал и ве-
      дет дело Смирнова-Универа!" Крылов отказался: "Я не в кур-
      се". Власов: "А если даже вы не в курсе - так они арестованы
      без основания!" И собрание просто не состоялось. Но часто ли
      люди смели обороняться? (Обстановка 37-го года не будет пол-
      ной, мы утеряем из виду еще сильных людей и сильные решения,
      если не упомянем, что поздно вечером того же дня в кабинет к
      Власову пришли старший бухгалтер РайПО Т. и заместитель его
      Н. и принесли ему десять тысяч рублей: "Василий Григорьевич!
      Бегите этой ночью! Только этой ночью, иначе вы пропали!" Но
      Власов считал, что не пристало коммунисту бежать.) На утро в
      районной газете появилась резкая заметка о работе РайПО (на-
      до сказать, в 37-м году печать была всегда рука об руку с
      НКВД), к вечеру предложено было Власову сделать в райкоме
      отчет о работе (что ни шаг - то всесоюзный тип!).
           Это был 1937 год, второй год Mikojan-prosperity в Моск-
      ве и других крупных городах, и сейчас иногда встретишь у
      журналистов и писателей воспоминания, как уже тогда наступа-
      ла сытость. Это вошло в историю и рискует там остаться. А
      между тем в ноябре 1936 года, через два года после отмены
      хлебных карточек, было издано по Ивановской (и другим) об-
      ласти тайное распоряжение о запрете мучной торговли. В те
      годы многие хозяйки в мелких городах, а особенно в селах и
      деревнях, еще пекли хлеб сами. Запрет мучной торговли озна-
      чал: хлеба не есть! В районном центре Кадые образовались не-
      померные, никогда не виданные хлебные очереди (впрочем, на-
      несли удар и по ним: в феврале 1937-го запрещено было выпе-

                           - 282 -

      кать в райцентрах черный хлеб, а лишь дорогой белый). В Ка-
      дыйском же районе не было других пекарен, кроме районной, из
      деревень теперь валили за черным сюда. И мука на складах
      РайПО была, но двумя запретами перегорожены были все пути
      дать ее людям!! Власов, однако нашелся и вопреки государст-
      венным хитрым установлениям накормил район в тот год: он от-
      правился по колхозам и в восьми из них договорился, что те в
      пустующих "кулацких" избах создадут общественные пекарни (то
      есть попросту привезут дров и поставят баб к готовым русским
      печам, но - общественным, а не личным), РайПО же обязуется
      снабжать их мукой. Вечная простота решения, когда оно уже
      найдено! Не строя пекарен (у него не было средств) Власов их
      построил за один день. Не ведя мучной торговли он непрерывно
      отпускал муку со склада и требовал из области еще. Не прода-
      вая в райцентре черного хлеба, он давал району черный хлеб.
      Да, буквы постановления он не нарушил, но он нарушил дух
      постановления - экономить муку, а народ - морить - и его бы-
      ло за что критиковать на райкоме.
           После этой критики еще одну ночь он пережил, а днем был
      арестован. Строгий маленький петушок (маленького роста, он
      всегда держался несколько заносчиво, закидывая голову) он
      попытался не сдать партбилета (вчера на райкоме не было ре-
      шения об его исключении!) и депутатскую карточку (он избран
      народом и нет решения РИКа о лишении его депутатской непри-
      косновенности!). Но милиционеры не разумели таких формаль-
      ностей, они накинулись и отняли силой. - Из РайПО его вели в
      НКВД по улице Кадыя днем, и молодой товаровед его, комсомо-
      лец, из окна райкома увидел. Еще не все тогда люди (особенно
      в деревнях по простоте) научились говорить не то, что дума-
      ют. Товаровед воскликнул: "Вот сволочи! И моего хозяина взя-
      ли!" Тут же не выходя из комнаты, его исключили и из райкома
      и из комсомола, и он покатился известной тропкой в яму.
           Власов был поздно взят по сравнению со своими однодель-
      цами, дело было почти завершено уже без него и теперь подст-
      раивалось под открытый процесс. Его привезли в Ивановскую
      внутрянку, но, как на последнего, на него уже не было нажима
      с пристрастием, снято было два коротких допроса, не был доп-
      рошен ни единый свидетель, и папка следственного дела была
      наполнена сводками РайПО и вырезками из районной газеты.
      Власов обвинялся: 1)В создании очередей за хлебом;2)в недос-
      таточном ассортиментном минимуме товаров (как будто где-то
      эти товары были и кто-то предлагал их Кадыю);3)в излишке за-
      везенной соли (а это был обязательный "мобилизационный" за-
      пас - ведь по старинке в России на случай войны всегда боят-
      ся остаться без соли).
           В конце сентября обвиняемых повезли на открытый процесс
      в Кадый. Это был путь не близкий (вспомнишь дешевизну ОСО и
      закрытых судов!): от Иваново до Кинешмы - столыпинским ваго-
      ном, от Кинешмы до Кадыя - 110 километров на автомобилях.
      Автомобилей было больше десятка - и следуя необычайной вере-
      ницей по пустынному старому тракту, они вызывали в деревнях
      изумление, страх и предчувствие войны. За безупречную и уст-
      рашающую организация всего процесса отвечал Клюгин (началь-
      ник спецсекретного отдела ОблНКВД, по контрреволюционным ор-
      ганизациям). Охрана была - сорок человек из резерва конной
      милиции, и каждый день с 24 по 27 сентября их вели по Кадыю
      с саблями наголо и выхваченными наганами из РайНКВД в недос-
      троенный клуб и назад - по селу, где они недавно были прави-
      тельством. Окна в клубе уже были вставлены, сцена же - не-
      достроена, не было электричества (вообще его не было в Ка-

                           - 283 -

      дые),и вечерами суд заседал при керосиновых лампах. Публику
      привозили из колхозов по разверстке. Валил и весь Кадый. Не
      только сидели на скамьях и на окнах, но густо стояли в про-
      ходах, так что человек до семисот умещалось всякий раз (на
      Руси все-таки эти зрелища всегда любят). Передние же скамьи
      были постоянно отводимы коммунистам, чтобы суд всегда имел
      благожелательную опору.
           Составлено было спецприсутствие областного суда из зам-
      пред облсуда Шубина, членов - Биче и Заозерова. Выпускник
      Дерптского университета областной прокурор Карасик вел обви-
      нение (хотя обвиняемые все отказались от защиты, но казенный
      адвокат был им навязан для того, чтобы процесс не остался
      без прокурора). Обвинительное заключение, торжественное,
      грозное и длинное сводилось к тому, что в Кадыйском районе
      орудовала подпольная право-бухаринская группа, созданная из
      Иванова (сиречь - жди арестов и там) и ставившая целью пос-
      редством вредительства свергнуть советскую власть в селе Ка-
      дый (большего захолустья правые не могли найти для начала!)
           Прокурор заявил ходатайство: хотя Ставров умер в тюрь-
      ме, но его предсмертные показания зачитать здесь и считать
      данными на суде (а на ставровских-то показаниях все обвине-
      ния группы и построены!). Суд согласен: включить показания
      умершего, как если б он был жив (с тем, однако преимущест-
      вом, что уже никто из подсудимых не сумеет его оспорить).
           Но кадыйская темнота этих ученых тонкостей не уловила,
      она ждет - что дальше. Зачитываются и заново протоколируются
      показания убитого на следствии. Начинается опрос подсудимых
      и - конфуз - ВСЕ они ОТКАЗЫВАЮТСЯ от своих признаний, сде-
      ланных на следствии!
           Неизвестно, как поступили бы в этом случае в Октябрь-
      ском зале Дома Союзов, - а здесь решено без стыда продол-
      жать! Судья упрекает: как же вы могли на следствии показы-
      вать иначе? Универ, ослабевший, едва слышимым голосом: "как
      коммунист, я не могу на открытом суде рассказывать о методах
      допроса в НКВД" (вот и модель бухаринского процесса! вот
      это-то их и сковывает: они больше всего блюдут, чтобы народ
      не подумал худо о партии. Их судьи давно уже оставили эту
      заботу).
           В перерыве Клюгин обходит камеры подсудимых. Власову:
      "Слышал, как скурвились Смирнов и Универ, сволочи?Ты же дол-
      жен признать себя виновным и рассказывать всю правду!" -
      "Только правду! " охотно соглашается еще не ослабевший Вла-
      сов. - Только правду, что вы ничем не отличаетесь от герман-
      ских фашистов!" Клюгин свирепеет: "Смотри, б...., кровью
      расплатишься!".(39) С этого времени в процессе Власов со
      вторых ролей переводится на первые - как идейный вдохнови-
      тель группы.
           Толпе, забивающей проходы, яснеет вот когда. Суд бесст-
      рашно ломится разговаривать о хлебных очередях, о том, что
      каждого тут и держит за живое (хотя, конечно, перед процес-
      сом хлеб продавали несчитанно, и сегодня очередей нет). Воп-
      рос подсудимому Смирнову: "Знали вы о хлебных очередях в ра-
      йоне?" "Да, конечно, они тянулись от магазина к самому зда-
      нию райкома". "И что же вы предприняли?" Несмотря на истяза-
      ния, Смирнов сохранил звучный голос и покойную уверенность в
      -------------------------------------------------------------
           (39)Скоро, скоро прольется твоя собственная! - в ежовс-
      кий косяк гебистов захвачен будет Клюгин и в лагере зарублен
      стукачом Губайдулиным. 
      ------------------------------------------------------------- 

                           - 284 -

      правоте. Этот ширококостый русый человек с простым лицом не
      торопится и зал слышит каждое слово: " Так как все обращения
      в областные организации не помогали, я поручил Власову напи-
      сать докладную товарищу Сталину" - "И почему же вы ее не на-
      писали?" (Они еще не знают!.. Проворонили!) - "Мы написали,
      и я ее отправил фельдсвязью прямо в ЦК, минуя область. Копия
      сохранилась в делах райкома". 
           Не дышит зал. Суд переполошен, и не надо бы дальше
      спрашивать, но кто-то все же спрашивает:
           -И что же?
           Да этот вопрос у всех в зале на губах: "И что же?"
           Смирнов не рыдает, не стонет над гибелью идеала (вот
      этого не хватает московским процессам!). Он отвечает звучно,
      спокойно:
           -Ничего. Ответа не было.
           В его усталом голосе: так я, собственно, и ожидал.
           ОТВЕТА НЕ БЫЛО! От Отца и Учителя ответа не было! Отк-
      рытый процесс уже достиг своей вершины! уже он показал массе
      черное нутро Людоеда! Уже суд мог бы и закрыться! Но нет, на
      это не хватает им такта и ума, и они еще три дня будут то-
      лочься на подмоченном месте.
           Прокурор разоряется: двурушничество! Вот значит вы как!
      - одной рукой вредили, а другой смели писать товарищу Стали-
      ну! И еще ждали от него ответа?? Пусть ответит подсудимый
      Власов - как он додумался до такого кошмарного вредительства
      - прекратить продажу муки? прекратить выпечку ржаного хлеба
      в районном центре?
           Петушка Власова и поднимать не надо, он сам торопится
      вскочить и пронзительно кричит на весь зал:
           -Я согласен полностью ответить за это перед судом, если
      вы покинете трибуну обвинителя, прокурор Карасик, и сядете
      рядом со мной!
           Ничего не понятно. Шум, крики. Призовите к порядку, что
      такое?..
           Получив слово таким захватом, Власов теперь охотно раз-
      ъясняет:
           -На запрет продажи муки, на запрет выпечки хлеба пришли
      постановления президиума Облисполкома. Постоянным членом
      президиума является областной прокурор Карасик. Если это
      вредительство - почему же вы не наложили прокурорского зап-
      рета? Значит, вы - вредитель раньше меня?..
           Прокурор задохнулся, удар верный и быстрый. Не находит-
      ся и суд. Мямлит:
           -Если надо будет (?) - будем судить и прокурора. А се-
      годня судим вас.
           (Две правды - зависит от ранга!)
           -Так я требую, чтоб его увели с прокурорской кафедры! -
      клюет неугомонный неуемный Власов.
           Перерыв...
           Ну, какое воспитательное значение для массы имеет по-
      добный процесс?
           А они тянут свое. После допроса обвиняемых начинаются
      допросы свидетелей. Бухгалтер Н.
           -Что вам известно о вредительской деяетельности Власова?
           -Ничего.
           -Как это может быть?
           -Я был в свидетельской комнате, я не слышал, что гово-
      рилось.
           -Не надо слышать! Через ваши руки проходило много доку-
      ментов, вы не могли не знать.

                           - 285 -

           -Документы все были в порядке.
           -Но вот - пачка районных газет, даже тут сказано о вре-
      дительской деятельности Власова. А вы ничего не знаете?
           -Так и допрашивайте тех, кто писал эти статьи!
           Заведующая хлебным магазином.
           -Скажите, много ли у советской власти хлеба?
           (А ну-ка! Что ответить?.. Кто решится сказать: я не
      считал?).
           -Много...
           -А почему ж у вас очереди?
           -Не знаю...
           -От кого это зависит?
           -Не знаю...
           -Ну, как не знаете? У вас кто был руководитель?
           -Василий Григорьевич.
           -Какой к чертям Василий Григорьевич! Подсудимый Власов!
      Значит от него и зависело.
           Свидетельница молчит.
           Председатель диктует секретарю: "Ответ.Вследствие вре-
      дительской деятельности Власова создавались хлебные очереди,
      несмотря на огромные запасы хлеба у советской власти".
           Подавляя собственные опасения, прокурор произнес гнев-
      ную длинную речь. Защитник в основном защищал себя, подчер-
      кивая, что интересы родины ему так же дороги, как и любому
      честному гражданину.
           В последнем слове Смирнов ни о чем не просил и ни в чем
      не раскаивался. Сколько можно восстановить теперь, это был
      человек твердый и слишком прямодушный, чтобы пронести голо-
      ву целой через 37-й год.
           Когда Сабуров пропросил сохранить ему жизнь - "не для
      меня, но для моих маленьких детей", Власов с досадой одернул
      его за пиджак: "Дурак ты!"
           Сам Власов не упустил последнего случая высказать дер-
      зость:
           - Я не считаю вас за суд, а за артистов, играющих воде-
      виль суда по написанным ролям. Вы - исполнители гнусной про-
      вокации НКВД. Все равно вы приговорите меня к расстрелу, что
      б я вам ни сказал. Я только верю: наступит время - и вы ста-
      нете на наше место!.. (40)
           С семи часов вечера и до часу ночи суд сочинял приговор,
      а в зале клуба горели керосиновые лампы, сидели под саблями
      подсудимые, и гудел народ, не расходясь.
           Как долго писали приговр, так долго и читали его с наг-
      ромождением всех фантастических вредительских действий, свя-
      зей и замыслов. Смирнова, Универа, Сабурова и Власова приго-
      ворили к расстерелу, двух к 10 годам, одного - к восьми.
      Кроме того выводы суда вели к разоблачению в Кадые еще и
      комсомольской вредительской организации (ее и не замедлили
      посадить; товароведа молодого помните?), а в Иванове - цент-
      ра подпольных организаций, в свою очередь, конечно, подчи-
      ненного Москве (под Бухарина пошел подкоп).
           После торжественных слов "к расстрелу!" судья оставил
      паузу для аплодисментов - но в зале было такое мрачное нап-
      ряжение, слышны были вздохи и плач людей чужих, крики и об-
      мороки родственников, что даже с двух передних скамей, где 
      сидели члены партии, аплодисментов не зазвучало, а это уже
      было совсем неприлично. "Ой, батюшки, что ж вы делаете?!" -
      -------------------------------------------------------------
           (40)Говоря обобщенно, - в этом одном он ошибся.
      ------------------------------------------------------------- 

                           - 286 -

      кричали суду из зала. Отчаянно залилась жена Универа. И в
      полутьме зала в толпе произошло движение. Власов крикнул пе-
      редним скамьям:
           -Ну что ж вы-то, сволочи, не хлопаете? Коммунисты!
           Политрук взвода охраны подбежал и стал тыкать ему в ли-
      цо револьвер. Власов потянулся вырвать револьвер, подбежал
      милиционер и отбросил своего политрука, допустившего ошибку.
      Начальник конвоя скомандовал "К ружью!" - и тридцать караби-
      нов милицейской охраны и пистолеты местных НКВД'иситов были
      направлены на подсудимых и на толпу (так и казалось, что она
      кинется отбивать осужденных).
           Зал был освещен всего лишь несколькими керосиновыми
      лампами, и полутьма увеличивала общую путаницу и страх. Тол-
      па, окончательно убежденная если не судебным процессом, то
      направленными на нее теперь карабинами, в панике и давясь,
      полезла не только в двери, но и в окна. Затерещало дерево,
      зазвенели стекла. Едва не затоптанная без сознания, осталась
      лежать под стульями до утра жена Универа.
           Аплодисментов так и не было...(41)
           А приговоренных не только нельзя было тотчас же расст-
      релять, но теперь еще пуще надо было охранять, потому что
      им-то терять уже больше было нечего, а надлежало для расст-
      рела препроводить их в областной центр.
           С первой задачей - этапировать их по ночной улице в
      НКВД, справились так: каждого приговоренного сопровождало
      пятеро. Один нес фонарь. Один шел впереди с поднятым писто-
      летом. Двое держали смертника под руки и еще пистолеты в
      своих свободных руках. Еще один шел сзади, нацелясь пригово-
      ренному в спину.
           Остальная милиция была расставлена равномерно, чтобы
      предотвратить нападение толпы.
           Теперь каждый разумный человек согласистся, что если бы
      возюкаться с открытыми судами, - НКВД никогда бы не выполни-
      ло своей великой задачи.
           Вот почему открытые политические процессы в нашей стра-
      не не привились.

                        -------------------

      -------------------------------------------------------------
           (41) Пусть маленькое примечание будет посвящено восьми-
      летней девочке Зое Власовой. Она любила отца взахлеб. Больше
      она не смогла учиться в школе (ее дразнили: "твой папа вре-
      дитель!" она вступала в драку: "мой папа хороший!"). Она
      прожила после суда всего один год (до того не болела), за
      этот год НИ РАЗУ НЕ ЗАСМЕЯЛАСЬ, ходила всегда с опущенной
      головой, и старухи предсказывали: " в землю глядит, умрет
      скоро". Она умерла от воспаления мозговой оболочки, и при
      смерти все кричала: "Где мой папа? Дайте мне папу!"
           Когда мы подсчитываем миллионы погибших в лагерях, мы
      забываем умножить на два, на три... 
      ------------------------------------------------------------- 

                                    -287-

                                     Х1.

                               К ВЫСШЕЙ МЕРЕ

            Смертная казнь в России имеет зубчатую историю. В Уло-
       жении Алексея Михайловича доходило наказание до смертной
       казни в 50 случаях, в воинском уставе Петра уже 200 таких
       артикулов. А Елизавета, не отменив смертных законов, однако
       и не применила их ни единожды: говорят, она при восшествии
       на престол дала обет никого не казнить - и все 20 лет царст-
       вования никого не казнила. Притом вела Семилетнюю войну! - и
       обошлась. Для середины Х\/111 века, за полстолетия до яко-
       бинской рубиловки, пример удивительный. Правда, мы нашустри-
       лись все прошлое свое высмеивать; ни поступка, ни намерения
       доброго мы там никогда не признаем. Так и Елизавету можно
       вполне очернить: заменяла она казнь - кнутовым боем, вырыва-
       нием ноздрей, клеймлением "воръ" и вечною ссылкой в Сибирь.
       Но молвим и в защиту императрицы: а как же было ей круче по-
       вернуть, вопреки общественным представлениям? а может и се-
       годняшний смертник, чтоб только солнце для него не погасло,
       весь этот комплекс избирал бы для себя по доброй воле, да мы
       по гуманности ему не предлагаем? и может в ходе этой книги
       еще склонится к тому читатель, что двадцать да даже и десять
       лет наших лагерей потяжелее елизаветинской казни?
            По нашей теперешней терминологии Елизавета имела тут
       взгляд общечеловеческий, а Екатериина 11 - классовый (и ста-
       ло быть, более верный). Совсем уж никого не казнить ей каза-
       лось жутко, необороненно. И для защиты себя, трона и строя,
       то есть, в случаях политических (Мирович, московский чумной
       бунт, Пугачев) она признала казнь вполне уместной. А для
       уголовников, для бытовиков - отчего ж бы и не считать казнь
       отмененной?
            При Павле отмена смертной казни была подтверждена. (А
       войн было много, но полки - без трибуналов). И во все долгое
       царствование Александра 1 вводилась смертная казнь только
       для воинских преступлений, учиненных в походе (1812 г.).
       (Тут же скажут нам: а шпицрутенами насмерть? Да слов нет,
       негласные убийства конечно были, так довести человека до
       смерти можно и профсоюзным собранием! Но все-таки отдать
       божью жизнь через голосование над тобою судейских - еще пол-
       века от Пугачева до декабристов не доставалось в нашей стра-
       не даже и государственным преступникам.)
            Кровь пяти декабристов разбудила ноздри нашего государ-
       ства. С тех пор казнь за государственные преступления не от-
       менялась и не забывалась до самой Февральской революции, она
       была подтверждена Уложениями 1845 и 1904 г.г., пополнялась
       еще и военно-уголовными и морскими уголовными законами. 
            И сколько же человек было за это время в России казне-
       но? Мы уже приводили (гл.8) подсчеты либеральных деятелей
       1905-07 годов. Добавим проверенные данные знатока русского
       уголовного права Н.С. Таганцева. (1) До 1905 г. смертная
       казнь в России была мерой исключительной. За тридцать лет с
       1876 г. по 1905-й (время народовольцев и террористических
       актов, не намерений, высказанных в коммунальной кухне; время
       массовых забастовок и крестьянских волнений; время в котором
       создались и окрепли все партии будущей революции) было каз-
       нено 486 человек, то есть около 17 человек в год по стране.
       -------------------------------------------------------------
            (1)Н.С.Таганцев - Смертная казнь. - Спб, 1913.
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 288 -

       (Это - вместе с уголовными казнями!)(2) За годы первой рево-
       люции и подавления ее число казней взметнулось, поражая во-
       ображение русских людей, вызывая слезы Толстого, негодование
       Короленко и многих и многих: с 1905 по 1908 г. было казнено
       около 2200 человек (сорок пять человек в месяц!). Это была
       эпидемия казней, как пишет Таганцев. (Тут же она и оборва-
       лась.)
            Временное правительство при своем вступлении отменило
       смертную казнь вовсе. В июле 1917 г. оно возвратило ее для
       Действующей армии и фронтовых областей - за воинские прес-
       тупления, убийства, изнасилования, разбой и грабеж (чем те
       районы весьма тогда изобиловали). Это была - из самых непоп-
       пулярных мер, погубивших Временное правительство. Лозунг
       большевиков к перевороту был: "долой смертную казнь, восста-
       новленную Керенским!"
            Сохранился рассказ, что в Смольном в самую ночь с 25 на
       26 октября возникла дискуссия: одним из первых декретов не
       отменить ли навечно смертную казнь? - и Ленин тогда справед-
       ливо высмеял утопизм своих товарищей, он-то знал, что без
       смертной казни нисколько не продвинуться в сторону нового
       общества. Однако, составляя коалиционное правительство с ле-
       выми эсерами, уступили их ложным понятиям, и с 28 октября
       1917 г. казнь была-таки отменена. Ничего хорошего от этой
       "добренькой" позиции выйти, конечно, не могло. (Да и как от-
       меняли? В начале 1918 г. велел Троцкий судить Алексея Щаст-
       ного, новопроизведенного адмирала за то, что он отказался
       потопить Балтфлот. Председатель Верхтриба Карклин ломаным
       русским языком приговорил быстро: "расстрелять в 24 часа". В
       зале заволновались: отменена! Прокурор Крыленко разъяснил:
       "Что вы волнуетесь? Отменена - смертная казнь. А Щастного мы
       не казним - расстреливаем". И расстреляли.)
            Если судить по официальным документам, смертная казнь
       была восстановлена во всех правах с июня 1918 г. - нет, не
       "восстановлена", а - установлена как новая   э р а  казней.
       Если считать, что Лацис (3) не приуменьшает, а лишь только
       не имеет полных сведений, и что ревтрибуналы выполнили по
       крайней мере такую же судейскую работу, как ЧК бессудную, мы
       найдем, что по двадцати центральным губерниям России за 16
       месяцев (июнь 1918 - октябрь 1919) было расстреляно более 16
       тысяч человек, т.е. БОЛЕЕ ТЫСЯЧИ В МЕСЯЦ.(4) (Кстати, тут
       были расстреляны и председатель первого русского (Петербург-
       ского 1905 г.) совдепа Хрусталев-Носарь и тот художник, ко-
       торый создал для всей гражданской войны эскиз былинного
       красноармейского костюма.) 
            Впрочем, даже может быть не этими, произнесенными или
       не произнесенными как приговор, одиночными расстрелами, по-
       том сложившимися в тысячи, оледенила и опьянила Россию нас-
       тупившая в 1918 г. эра казней.
            Еще страшней нам кажется мода воюющих сторон, а потом
       победителей - на потопление барж, всякий раз с несосчитанны-
       ми, непереписанными, даже и не перекликнутыми сотнями людей.
       -------------------------------------------------------------
            (2) В Шлиссельбурге с 1884 по 1906 г. казнено ... 13
       человек. Страшная цифра... для Швейцарии. 
            (3)Уже цитированный обзор "Два года борьбы..." 1920,
       стр. 75. 
            (4)Уж пошло на сравнение, так еще одно: за 80 вершинных
       лет инквизиции (1420-1498) во всей Испании было осуждено на
       сожжение 10 тыс. чел., т.е. около 10 чел. в месяц.  
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 289 -

       ( Морских офицеров - в Финском заливе, в Белом, Каспийском и
       Черном морях, еще и в 1920 г. заложников - в Байкале.) Это
       не входит в нашу узкосудебную историю, но это -    история 
       н р а в о в, откуда - все дальнейшее. Во всех наших веках от
       первого Рюрика была ли полоса таких жестокостей и стольких
       убийств, как в послеоктябрьской Гражданской войне? 
            Мы пропустили бы характерный зубец, если б не сказали,
       что смертная казнь отменялась.. в январе 1920 года, да! Иной
       исследователь может стать даже в тупик перед этой доверчи-
       востью и беззащитностью диктатуры, которая лишила себя кара-
       ющего меча, когда еще на Кубани был Деникин, в Крыму Вран-
       гель, а польская конница седлалась к походу. Но, во-первых,
       тот декрет был весьма благоразумен: он не распространялся на
       военные трибуналы (а только на бессудные действия ЧК и тыло-
       вые трибуналы). Во-вторых, он был подготовлен предваритель-
       ной чисткой тюрем (широкими расстрелами заключенных, могущих
       потом попасть "под декрет"). И в третьих, что самое утеши-
       тельное, его действие было краткосрочно - 4 месяца (пока
       снова в тюрьмах не накопилось). Декретом от 28 мая 1920 г.
       права расстрела были возвращены ВЧК.
            Революция спешит все переназвать, чтобы каждый предмет
       увидеть новым. Так и "смертная казнь" была переназвана - в
       высшую меру и не "наказания" даже, а социальной защиты. Ос-
       новы уголовного законодательства 1924 г. объясняют нам, что
       установлена эта высшая мера  в р е м е н н о, впредь до пол-
       ной ее отмены ЦИКом.
            И в 1927 г. ее действительно начали отменять: ее оста-
       вили лишь для преступлений против государства и армии (58-я
       и воинские), еще, правда, для бандитизма (но известно широ-
       кое политическое истолкование "бандитизма" в те годы да и
       сегодня: от "басмача" и до литовского лесного партизана вся-
       кий вооруженный националист, не согласный с центральной
       властью, есть "бандит", как же без этой статьи остаться? И
       лагерный повстанец и участник городского волнения - тоже
       "бандит"). По статьям же, защищающим частных лиц, к 10-летию
       Октября расстрел отменили.
            А к 15-летию Октября добавлена была смертная казнь по
       закону от седьмого- восьмого - тому важнейшему закону уже
       наступающего социализма, который обещал подданному пулю за
       каждую государственную кроху.
            Как всегда, особенно по началу накинулись на этот за-
       кон, в 1932-1933 году, и особенно рьяно стреляли тогда. В
       это мирное время (еще при Кирове...) в одних только ленинг-
       радских Крестах в декабре 1932г. ожидало своей участи ЕДИ-
       НОВРЕМЕННО ДВЕСТИ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЬ СМЕРТНИКОВ (5) - а за це-
       лый год по одним Крестам и за тысячу завалило?
            И что ж это были за злодеи? Откуда набралось столько
       заговорщиков и смутьянов? А,например, сидело там шесть
       колхозников из-под Царского Села, которые вот в чем провини-
       лись: после колхозного (их же руками!) покоса они прошли и
       сделали по кочкам подкос для своих коров. ВСЕ ЭТИ ШЕСТЬ МУ-
       ЖИКОВ НЕ БЫЛИ ПОМИЛОВАНЫ ВЦИКом, ПРИГОВОР ПРИВЕДЕН В ИСПОЛ-
       НЕНИЕ!
            Какая Салтычиха? какой самый гнусный и отвратительный
       крепостник мог бы УБИТЬ шесть мужиков за несчастные окос-
       ки?.. Да ударь он их только розгами по разу, - мы б уже зна-
       -------------------------------------------------------------
            (5)Свидетельство Б., разносившего по камерам смертников
       пищу. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 290 -

       ли и в школах проклинали его имя.(6) А сейчас - ухнуло в воду
       и гладенько. И только надежду надо таить, что когда-нибудь
       подтвердят документами рассказ моего живого свидетеля. Если
       бы Сталин никогда и никого больше не убил, - то только за
       этих шестерых царскосельских мужиков я бы считал его достой-
       ным четвертования! И еще смеют нам визжать (из Пекина, из
       Тираны, из Тбилиси, да и подмосковных боровов хватает): "
       как вы смели его разоблачать?" "тревожить великую тень?"..
       "Сталин принадлежит мировому коммунистическому движению!" -
       а по-моему только уголовному кодексу. "Народы всего мира с
       симпатией вспоминают о нем... " - но не те, на которых он
       ездил, которых кнутом порол.
            Однако вернемся к бесстрастию и беспристрастию. Конеч-
       но, ВЦИК непременно бы "полностью отменил" высшую меру, раз
       это было обещано, - да в том беда, что в 1936 г. Отец и Учи-
       тель " полностью отменил" сам ВЦИК. А уж Верховный совет
       скорей звучал под Анну Иоанновну. Тут и " высшая мера" нака-
       зания стала, а не "защиты" какой-то непонятной. Расстрелы
       1937-38 года даже для сталинского уха не умещались уже в
       "защиту".
            Об этих расстрелах - какой правовед, какой уголовный
       историк приведет нам проверенную статистику? где тот спецх-
       ран, куда бы нам проникнуть и вычитать цифры? Их нет. Их и
       не будет. Осмелимся поэтому лишь повторить те цифры-слухи
       которые посвежу, в 1939-40 годах, бродили под бутырскими
       сводами и истекали от крупных и средних павших ежовцев, про-
       шедших те камеры незадолго (они-то знали!). Говорили ежовцы,
       что в два эти года расстреляно по союзу П О Л М И Л Л И О Н А
       "политических" и 480 тысяч блатарей (59-3, их стреляли как
       "опору Ягоды";этим и был подрезан был "старый воровской бла-
       городный"  мир).
            Насколько эти цифры невероятны? Считая, что расстрелы
       велись не два года, а лишь полтора, мы должны ожидать (для
       58-й статьи) в среднем в месяц 28 тысяч расстрелянных. Это
       по Союзу. Но сколько было мест расстрела? Очень скромно бу-
       дет посчитать, что - полтораста. (Их было больше конечно. В
       одном только Пскове под многими церквями в бывших кельях от-
       шельников были устроены пыточные и расстрельные помещения
       НКВД. Еще и в 1953 г. в эти церкви не пускали экскурсантов:
       "архивы"; там и паутины не выметали по десять лет, такие
       "архивы". Перед началом реставрационных работ оттуда кости
       вывозили грузовиками.) Тогда значит в одном месте, в один
       день уводили на расстрел по 6 человек. Разве это фантастич-
       но? Да это преуменьшено даже! (По другим источникам к 1 ян-
       варя 1939 г. расстреляно 1 миллион 700 тысяч человек.)
            В годы отечественной войны по разным поводам применение
       смертной казни то расширялось (например, военизация железных
       дорог), то обогащалось по формам (с апреля 1943 г. - указ о
       повешении).
            Все эти события несколько замедлили обещанную полную
       окончательную и навечную отмену смертной казни, однако тер-
       пением и преданностью наш народ все-таки выслужил ее в мае
       1947 г. примерил Иосиф Виссарионович крахмальное жабо перед
       зеркалом, понравилось - и продиктовал президиуму Верховного
       -------------------------------------------------------------
            (6) Только неизвестно в школах, что Салтычиха по приго-
       вору (классового) суда отсидела за свои зверства 11 лет в
       подземной тюрьме Ивановского монастыря в Москве. (Пругавин,
       "Монастырские тюрьмы" изд.Посредник, стр. 39). 
       ------------------------------------------------------------- 

                                    -291-

        Совета отмену смертной казни в мирное время (с заменою на
        новый срок - 25 лет. Хороший предлог ввести четвертную).
             Но народ наш неблагодарен, преступен и неспособен це-
        нить великодушия. Поэтому покряхтели-покряхтели правители
        два с половиной года без смертной казни, и 12 января 1950 г. 
        издан Указ противоположный: " ввиду поступивших заявлений от
        национальных республик (Украина?..), от профсоюзов (милые
        эти профсоюзы, всегда знают, что надо), крестьянских органи-
        заций (это среди сна продиктовано,все крестьянские организа-
        ции  растоптал Милостивец еще в год великого перелома), а
        также от деятелей культуры (вот это вполне правдоподобно)...
        возвратили смертную казнь для уже накопившихся "изменников
        родины, шпионов и подрывников- диверсантов". (А убрать чет-
        вертную забыли, так и осталась.)
             И уж как начали возвращать нашу привычную, нашу голово-
        рубку, так и потянулось без усилия: 1954 г. - за умышленное
        убийство тоже; май 1961 г. - за хищение государственного
        имущества тоже, и подделку денег тоже, и террор в местах
        заключения (это кто стукачей убивает и пугает лагерную адми-
        нистрацию); июль 1961 г. - за нарушение правил валютных опе-
        раций; февраль 1962 - за посягательство (замах рукой) на
        жизнь милиционеров и дружинников; и тогда же - за изнасило-
        вание; и тут же сразу - за взяточничество.
             Но все это - временно, впредь до полной отмены. И се-
        годня так записано. (7)
             И выходит, что дольше всего мы без казни держались при
        Елизавете Петровне.

                                    *
                                   * *

             В благополучном и слепом нашем существовании смертники
        рисуются нам роковыми и немногочисленными одиночками. Мы ин-
        стинктивно уверены, что мы-то в смертную камеру никогда бы
        попасть не могли, что для этого нужна если не тяжкая вина,
        то во всяком случае выдающаяся жизнь. Нам еще много нужно
        перетряхнуть в голове, чтобы представить: в смертных камерах
        пересидела тьма самых серых людей за самые рядовые поступки,
        и - кому как повезет - очень часто не помилование получали
        они, а вышку (так называют арестанты "высшую меру", они не
        терпят высоких слов и все называют как-нибудь погрубей и по-
        короче).
             Агроном РайЗО получил смертный приговор за ошибки в
        анализе колхозного зерна! (а может быть не угодил начальству
        анализом?) - 1937 год.
             Председатель кустарной артели (изготовлявшей ниточные
        катушки!) Мельников приговорен к смерти за то, что в мастер-
        ской случился пожар от локомобильной искры! - 1937 год.
        (Правда, его помиловали и дали десятку).
             В тех же Крестах в 1932 году ждали смерти: Фельдман -
        за то, что у него нашли валюту; Файтелевич, консерваторец,
        за продажу стальной ленты для перьев. Исконная коммерция,
        хлеб и забава еврея, тоже стали достойны казни!
             Удивляться ли тогда, что смертную казнь получил иванов-
        ский деревенский парень Гераська: на Миколу вешнего гулял в
        соседней деревне, выпил крепко и стукнул колом по заду - не
        милиционера, нет! - но милицейскую лошадь! (Правда, той же
        -------------------------------------------------------------
             (7) Ведомости Верх. Совета СССР,1959, N1 - Основы уго-
        ловного законодательства СССР, ст. 22 

                           - 292 -

        милиции на зло он оторвал от сельсовета доску обшивки, потом
        сельсоветский телефон от шнура и кричал: "громи чертей!"...)
              Наша судьба угодить в смертную камеру не тем решается,
        что мы сделали что-то или чего-то не сделали, - она решается
        кручением большого колеса, ходом внешних могучих обстоятель-
        ств. Например, обложен блокадою Ленинград. Его высший руко-
        водитель товарищ Жданов что должен думать, если в делах ле-
        нинградского ГБ в такие суровые месяцы не будет смертных
        казней? Что Органы бездействуют, не так ли? Должны же быть
        вскрыты крупные подпольные заговоры, руководимые немцами из-
        вне? Почему же при Сталине в 1919-м такие заговоры были
        вскрыты, а при Жданове в 1942 их нет? Заключено - сделано:
        открывается несколько разветвленных заговоров! Вы спите в
        своей нетопленной ленинградской комнате, а когтистая черная
        рука уже снижается над вами. И от вас тут ничего не зависит!
        Намечается такой-то, генерал-лейтенант Игнатовский - у него
        окна выходят на Неву, и он вынул белый носовой платок выс-
        моркаться - сигнал! А еще Игнатовский как инженер любит бе-
        седовать с моряками о технике. Засечено! Игнатовский взят.
        Подошла пора рассчитываться! - итак назовите сорок членов
        вашей организации. Называет. Так если вы - капельдинер Алек-
        сандринки, то шансы быть названным у вас невелики, а если вы
        профессор Технологического института - так вот вы и в списке
        (опять эта проклятая интеллигенция!) - и что же от вас зави-
        село? А по такому списку - всем расстрел.
             И всех расстреливают. И вот как остается в живых Конс-
        тантин Иванович Страхович, крупный русский гидродинамик: ка-
        кое-то еще высшее начальство в госбезопасности недовольно,
        что список мал и расстреливается мало. И Страховича намечают
        как подходящий центр для вскрытия новой организации. Его вы-
        зывает капитан Альтшуллер: "Вы что ж? нарочно поскорее все
        признали и решили уйти на тот свет, чтобы скрыть подпольное
        правительство? Кем вы там были?" Так, продолжая сидеть в ка-
        мере смертников Страхович попадает на новый следственный
        круг! Он предлагает считать его минпросом (хочется кончить
        все поскорей!), но Альтшуллеру этого мало. Следствие идет,
        группу Игнатовского тем временем расстреливают. На одном из
        допросов Страховича охватывает гнев: он не то, что хочет
        жить, но он устал умирать и, главное, до противности подка-
        тила ему ложь. И он на перекрестном допросе при каком-то
        большом чине стучит по столу: "Это вас всех расстреляют! Я
        не буду больше лгать! Я все показания вообще беру обратно!"
        И вспышка эта помогает! - его не только перестают следовать,
        но надолго забывают в камере смертников.
             Вероятно среди всеобщей покорности вспышка отчаяния
        всегда помогает.
             И вот столько расстреляно - сперва тысячи, потом сотни
        тысяч. Мы делим, множим, вздыхаем, проклинаем. И все-таки -
        это цифры. Они поражают ум, потом забываются. А если б ког-
        да-нибудь родственники расстрелянных сдали бы в одно изда-
        тельство фотографии своих казненных, и был бы издан альбом
        этих фотографий, несколько томов альбома, - то перелистыва-
        нием их и последним взглядом в померкшие глаза мы бы много
        почерпнули для своей оставшейся жизни. Такое чтение, почти
        без букв, легло бы нам на сердце вечным наслоем.
             В одном моем знакомом доме, где бывшие зэки, есть такой
        обряд: 5 марта, в день смерти Главного Убийцы, выставляются
        на столах фотографии расстрелянных и умерших в лагере - де-
        сятков несколько, кого собрали. И весь день в квартире тор-
        жественность - полуцерковная, полумузейная. Траурная музыка.

                           - 293 -

        Приходят друзья, смотрят на фотографии, молчат, слушают, ти-
        хо переговариваются; уходят, не попрощавшись.
             Вот так бы везде... Хоть какой-нибудь рубчик на сердце
        мы бы вынесли из этих смертей.
             Чтоб - НЕ НАПРАСНО все же!..
             У меня тоже вот есть несколько случайных. Посмотрите
        хоть на них.
             Покровский Виктор Петрович - расстрелян в Москве в 1918.
             Штробиндер Александр, студент - расстрелян в Петрограде
        в 1918.
             Аничков Василий Иванович - расстрелян на Лубянке в 1927.
             Свечин Александр Андреевич, профессор генштаба - расст-
        релян в 1935.
             Реформатский Михаил Александрович, агроном, расстрелян
        в 1938 г. в Орле.
             Аничкова Елизавета Евгеньевна, расстреляна в лагере на
        Енисее в 1942.
             Как это все происходит? Как люди ждут? Что они чувству-
        ют? О чем думают? К каким приходят решениям? И как их берут?
        И что они ощущают в последние минуты? И как именно... это...
        их... это...?
             Естественна больная жажда людей проникнуть за завесу
        (хоть никого из НАС это, конечно, никогда не постигнет). Ес-
        тественно и то, что пережившие рассказывают не о самом пос-
        леднем - ведь их помиловали.
             Дальше знают палачи. Но палачи не будут говорить. (Тот
        крестовский знаменитый дядя Леша, который крутил руки назад,
        надевал наручники, а если уводимый вскрикивал в ночном кори-
        доре "прощайте, братцы!", то и комом рот затыкал, - зачем он
        будет вам рассказывать? Он и сейчас, наверно, ходит по Ле-
        нинграду, хорошо одет. Если вы его встретите в пивной на ос-
        тровах или на футболе - спросите!)
             Однако, и палач не знает всего до конца. Под какой-ни-
        будь сопроводительный машинный грохот неслышно освобождая
        пули из пистолета в затылки, он обречен тупо не понимать со-
        вершаемого. До конца-то и он не знает! До конца знают только
        убитые - и, значит, никто.
             Еще, правда, художник - неявно и неясно, но кое-что
        знает вплоть до самой пули, до самой веревки.
             Вот от помилованных и от художников мы и составили себе
        приблизительную картину смертной камеры. Знаем, например,
        что ночью не спят, а ждут. Что успокаиваются только утром.
             Нароков (Марченко) в романе "Мнимые величины", (8)
        сильно испорченном предварительным заданием - все написать
        как у Достоевского, и еще даже более разодрать и умилить,
        чем Достоевский, смертную камеру, однако, и саму сцену расст-
        рела написал, по-моему, очень хорошо. Нельзя проверить, но
        как-то верится.
             Догадки более ранних художников, например, Леонида Анд-
        реева, сейчас уже поневоле отдают крыловскими временами. Да
        и какой фантаст мог вообразить, например, смертные камеры
        37-го года? Он плел бы обязательно свой психологический шну-
        рочек: как ждут? как прислушиваются?.. Кто ж бы мог предви-
        деть и описать нам такие неожиданные ощущения смертников:
             1)Смертники страдают от холода. Спать приходиться на
        цементном полу, под окном это минус три градуса (Страхович).
        Пока расстрел, тут замерзнешь. 
        -------------------------------------------------------------
             (8)Издательство им. Чехова.
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 294 -

            2)Смертники страдают от тесноты и духоты. В одиночную
        камеру втиснуто семь (меньше и НЕ БЫВАЕТ), десять, пятнадцать  
        или ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ смертников (Страхович,Ленинград,1942). И
        так сдавлены они недели и МЕСЯЦЫ! Так что там кошмар твоих
        семи повешенных! Уже не о казни думают люди, не расстрела
        боятся, а - как вот сейчас ноги вытянуть? как повернуться?
        как воздуха глотнуть?
             В 1937 году, когда в ивановских тюрьмах - Внутренней,
        N1,N2 и КПЗ, сидело одновременно до 40 000 человек, хотя
        рассчитаны они были вряд ли на 3-4 тысячи, - в тюрьме N2
        смешали: следственных, осужденных к лагерю, смертников, по-
        милованных смертников и еще воров - и все они НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ
        в большой камере СТОЯЛИ ВПЛОТНУЮ в такой тесноте, что невоз-
        можно было поднять или опустить руку, а притиснутому к нарам
        могли сломать колено. Это было зимой, и чтобы не задохнуться
        - заключенные выдавили стекла в окнах. (В этой камере ожидал
        своей смерти уже приговоренный к ней седой как лунь член
        РСДРП с 1898 года Алалыкин, покинувший партию большевиков в
        1917-м после апрельских тезисов.)
             3.Смертники страдают от голода. Они ждут после смертно-
        го приговора так долго, что главным их ощущением становится
        не страх расстрела, а муки голода: где бы поесть? Александр
        Бабич в 1941 году в Красноярской тюрьме пробыл в смертной
        камере 75 суток! Он уже вполне покорился и ждал расстрела
        как единиственно-возможного конца своей нескладной жизни. Но
        он опух с голода - и тут ему заменили расстрел десятью года-
        ми, и с этого он начал свои лагеря. - А какой вообще рекорд
        пребывания в смертной камере? Кто знает рекорд? .. Всеволод
        Петрович Голицын, староста (!) смертной камеры, просидел в
        ней 140 суток (1938 г.) - но рекорд ли это? Слава нашей нау-
        ки, академик Н.И.Вавилов прождал расстрела несколько меся-
        цев, да КАК БЫ И НЕ ГОД; в состоянии смертника был эвакуиро-
        ван в Саратовскую тюрьму, там сидел в подвальной камере без
        окна, и когда летом 1942 года, помилованный, был переведен в
        общую камеру, то ходить не мог, его на прогулку выносили на
        руках.
             4.Смертники страдают без медицинской помощи. Охрименко
        за долгое сидение в смертной камере (1938) сильно заболел.
        Его не только не взяли в больницу, но и врач долго не шла.
        Когда же пришла, то не вошла в камеру, а через решетчатую
        дверь, не осматривая и ни о чем не спрашивая протянула по-
        рошки. А у Страховича началась водянка ног, он объяснил это
        надзирателю - и прислали... зубного врача.
             Когда же врач и вмешивается, то должен ли он лечить
        смертника, то есть продлить ему ожидание смерти? Или гуман-
        ность врача в том, чтобы настоять на скорейшем расстреле?
        Вот опять сценка от Страховича: входит врач и, разговаривая
        с дежурным, тычет пальцем в смертника: "покойник!.. покой-
        ник!.. покойник!.." . (Это он выделяет для дежурного дистро-
        фиков, настаивая, что нельзя же так изводить людей, что пора
        же расстреливать!)
             А отчего, в самом деле, так долго их держали? Не хвата-
        ло палачей? Надо сопоставить с тем, что очень многим смерт-
        никам предлагали и даже просили их подписать просьбу о поми-
        ловании, а когда они очень уж упирались, не хотели больше
        сделок, то подписывали от их имени. Ну, а ход бумажек по из-
        воротам машины и не мог быть быстрей, чем в месяцы.
             Тут, наверно, вот что: стык двух разных ведомств. Ве-
        домство следственно-судебное (как мы слышали от членов Воен-
        ной Коллегии, это было - едино) гналось за раскрытием дос-

                                    -295-

       тойной кары - расстрелов. Но как только расстрелы были про-
       изнесены, записаны в актив следствия и суда - сами эти чуче-
       ла, называемые осужденными, их уже не интересовали: на са-
       мом-то деле никакой крамолы не было, и ничто в государствен-
       ной жизни не могло измениться от того, останутся ли пригово-
       ренные в живых или умрут. И так они доставались полностью на
       усмотрение тюремного ведомства. Тюремное же ведомство, при-
       мыкавшее к ГУЛагу, уже смотрело на заключенных с хозяйствен-
       ной точки зрения, их цифры были - не побольше расстрелять, а
       побольше рабочей силы послать на Архипелаг.
            Так посмотрел начальник внутрянки Большого Дома Соколов
       и на Старховича, который в конце концов соскучился в камере
       смертников и стал просить бумагу и карандаш для научных за-
       нятий. Сперва он писал тетрадку "О взаимодействии жидкости с
       твердым телом, движущимся в ней", "Расчет баллист, рессор и
       амортизаторов" , потом "Основы теории устойчивости", его уже
       отделили в отдельную "научную" камеру, кормили получше, тут
       стали поступать заказы с Ленинградского фронта, он разраба-
       тывал им "объемную стрельбу по самолетам" - и кончилось
       тем, что Жданов заменил ему смертную казнь 15-ю годами (но
       просто медленно шла почта с Большой Земли: вскоре пришла
       обычная помиловка из Москвы и она была пощедрее ждановской:
       всего только десятка). (9)
            А Н.П., доцента-математика, в смертной камере решил эк-
       сплуатнуть для своих личных целей следователь Кружков
       (да-да, тот самый, ворюга): дело в том, что он был - сту-
       дент-заочник! И вот он ВЫЗВАЛ П. ИЗ СМЕРТНОЙ КАМЕРЫ - и да-
       вал решать задачи по теории функций комплексного переменного
       в своих (а скорей всего даже и не своих!)контрольных работах. 
            Так что понимала мировая литература в предсмертных страда-
       ниях?..
            Наконец, (рассказ Ч-ва) смертная камера может быть ис-
       пользована как элемент следствия, как прием воздействия.
       Двух несознающихся (Красноярск) внезапно вызвали на "суд",
       "приговорили" к смертной казни и перевели в камеру смертни-
       ков. (Ч-в обмолвился: "над ними была инсценировка суда". Но
       в положении, когда всякий суд - инценировка, каким словом
       назвать еще этот лже-суд? Сцена на сцене, спектакль, встав-
       ленный в спектакль.) Тут им дали глотнуть этого смертного
       быта сполна. Потом подсадили наседок, якобы тоже "смертни-
       ков". И те вдруг стали раскаиваться, что были так упрямы на
       следствии и просили надзирателя предать следователю, что го-
       товы все подписать. Им дали подписать заявления, а потом
       увели из камеры днем, значит - не на расстрел.
            А те истинные смертники в этой камере, которые послужи-
       ли материалом для следовательской игры - они тоже что-нибудь
       чувствовали, когда вот люди "раскаивались" и их миловали. Ну
       да это режиссерские издержки.
            Говорят, Константина Рокоссовского, будущего маршала, в
       1939 году дважды вывозили в лес на мнимый ночной расстрел,
       наводили на него стволы, потом опускали и везли в тюрьму.
       Это тоже - высшая мера, примененная как следовательский при-
       ем. И ничего же, обошлось, жив-здоров, и не обижается.
            А убить себя человек дает почти всегда покорно. Отчего
       так гипнотизирует смертный приговор? Чаще всего помилованные
       -------------------------------------------------------------
            (9) Все тюремные тетради у Страховича и сейчас целы. А
       "научная карьера" его за решеткой на этом только начина-
       лась. Ему предстояло возглавить один из первых в СССР проек-
       тов турбо-реактивного двигателя. 

                           - 296 -

       не вспоминают, чтоб в их смертной камере кто-нибудь сопро-
       тивлялся. Но бывают и такие случаи. В ленинградских Крестах
       в 1932 году смертники отняли у надзирателей револьверы и
       стреляли. После этого была принята техника: разглядевши в
       глазок, кого им надобно брать, вваливались в камеру сразу
       пятеро невооруженных надзирателей и кидались хватать одного.
       Смертников в камере было восемь-десять, но ведь каждый из
       них послал апелляцию Калинину, каждый ждал себе прощения, и
       поэтому: "умри ты сегодня, а я завтра". Они расступались и
       безучастно смотрели, как обреченного крутили, как он кричал
       о помощи, а ему забивали в рот детский мячик. (Смотря на
       детский мячик - ну догадаешься разве обо всех его возможных
       применениях?.. Какой хороший пример для лектора по диалекти-
       ческому методу!)
            Надежда! Что больше ты - крепишь или расслабляешь? Если
       бы в каждой камере смертники дружно душили приходящих пала-
       чей - не верней ли прекратились бы казни, чем по апелляциям
       во ВЦИК? Уж на ребере могилы - почему бы не сопротивляться? 
            Но разве и при аресте не так же было все обречено? Од-
       нако, все арестованные, на коленях, как не отрезанных ногах,
       ползли поприщем надежды.
                                   *
                                  * *
          Василий Григорьевич Власов помнит, что в ночь после при-
       говора, когда его вели по темному Кадыю и четырьмя пистоле-
       тами трясли с четырех сторон, мысль его была: как бы не зас-
       трелили сейчас, провокаторски, якобы при попытке к бегству. 
       Значит, он еще не поверил в свой приговор!Еще надеялся жить..
            Теперь его содержали в комнате милиции. Уложили на кан-
       целярском столе, а два-три милиционера при керосиновой лампе
       непрерывно дежурили тут же. Они говорили между собой: " Че-
       тыре дня я слушал-слушал, так и не понял: за что их осуди-
       ли?" - "А, не нашего ума дело!" 
            В этой комнате Власов прожил пять суток: ждали утверж-
       дения приговора, чтобы расстрелять в Кадые же: очень трудно
       было конвоировать смертников дальше. Кто-то подал от него
       телеграмму о помиловании: "Виновным себя не признаю, прошу
       сохранить жизнь." Ответа не было.Все эти дни у Власова так
       тряслись руки, что он не мог нести ложки, а пил ртом из та-
       релки. Навещал поиздеваться Клюгин. (Вскоре после Кадыйского
       дела ему предстоял перевод из Иванова в Москву. В тот год у
       этих багровых звезд гулаговского неба были крутые восходы и
       заходы. Нависла пора отрясать и их в ту же яму, да они этого
       не ведали.)
            Ни утверждения, ни помилования не приходило, и приш-
       лось-таки четырех приговоренных везти в Кинешму. Повезли их
       в четырех полуторках, в каждой один приговоренный с семью
       милиционерами.
            В Кинешме - подземелье монастыря (монастыря архитекту-
       ра, освобожденная от монашеской идеологии сгожалась нам
       очень!) Там подбавили еще других смертников, повезли арес-
       танским вагоном в Иваново.
            На товарном дворе в Иванове отделили троих: Сабурова,
       Власова и из чужой группы, а остальных увели сразу- значит,
       на расстрел, чтоб не загружать тюрьму. Так Власов и простил-
       ся со Смирновым.
            Трех оставшихся посадили в промозглой октябрьской сы-
       рости во дворе тюрьмы N1 и держали часа четыре, пока уводи-
       ли, приводили и обыскивали другие этапы. Еще, собственно, не
       было доказательств, что их сегодня же не расстреляют. Эти

                           - 297 -

       четыре часа еще надо просидеть на земле и передумать! Был
       момент, Сабуров понял так, что ведут на расстрел (а вели в
       камеру). Он не закричал, но так вцепился в руку соседа, что
       закричал от боли тот. Охрана потащила Сабурова волоком, под-
       талкивая штыками. 
            В той тюрьме было четыре смертных камеры - в одном ко-
       ридоре с детскими и больничными! Смертные камеры были о двух
       дверях: обычная деревянная с волчком и железная решетчатая,
       а каждая дверь о двух замках (ключи у надзирателя и корпус-
       ного порознь, чтоб не могли отпереть друг без друга ). 43-я
       камера была через стену от следовательского кабинета, и по
       ночам, когда смертники ждут расстрела, еще крики истязуемых
       драли им уши.
            Власов попал в 61-ю камеру. Это была одиночка: длиною
       метров пять, а шириною чуть больше метра. Две железные кро-
       вати были намертво прикованы толстым железом к полу, на каж-
       дой кровати валетом лежало по два смертника. И еще четырнад-
       цать лежало на цементном полу поперек. 
            На ожидании смерти каждому оставили меньше квадратного
       аршина! Хотя давно известно, что даже мертвец имеет право на
       три аршина земле - и то еще Чехову казалось мало...
            Власов спросил, сразу ли расстреливают. "Вот мы давно
       сидим, и все еще живы..."
            И началось ожидание - такое, как оно известно: всю ночь
       все спят, в полном упадке ждут вывода на смерть, слушают шо-
       рохи коридора (еще из-за этого растянутого ожидания падает
       способность человека сопротивляться!..). Особенно тревожны
       те ночи, когда днем кому-нибудь было помилование: с воплями
       радости ушел он, а в камере сгустился страх - ведь вместе с
       помилованием сегодня прикатились с высокой горы и кому-то
       отказы, и ночью за кем-то придут...
            Иногда ночью гремят замки, падают сердца - меня? не ме-
       ня!! а вертухай открыл деревянную дверь за какой-нибудь
       чушью: "Уберите вещи с подоконника!" От этого отпирания мо-
       жет быть все четырнадцать стали на год ближе к своей будущей
       смерти; может быть, полсотни раз так отпереть - и уже на на-
       до тратить пуль! - но как ему благодарны, что все обошлось:
       "Сейчас уберем, гражданин начальник!"
            С утреней оправки, освобожденные от страха, они засыпа-
       ли. Потом надзиратель вносил бачок с баландой и говорил: "до-
       брое утро!" По уставу полагалось, чтобы вторая, решетчатая,
       дверь открывалась только в присутствии дежурного по тюрьме.
       Но, как известно, сами люди лучше и ленивее своих установле-
       ний и инструкций, - и надзиратель входил в утреннюю камеру
       без дежурного и совершенно по-человечески, нет, это дороже,
       чем просто по-человечески! - обращался: "Доброе утро!" 
            К кому же еще на земле оно было добрее, чем к ним! Бла-
       годарные за теплоту этого голоса и теплоту этой жижи, они
       теперь засыпали до полудня. (Только-то утром они и ели! Уже
       проснувшись днем, многие есть не могли. Кто-то получал пере-
       дачи - родственники могли знать, а могли и не знать о смерт-
       ном приговоре, - передачи эти становились в камере общими, но
       лежали и гнили в затхлой сырости.)
            Днем еще было в камере легкое оживление. Приходил на-
       чальник корпуса - или мрачный Тараканов или расположенный
       Макаров - предлагал бумаги на заявления, спрашивал, не хотят
       ли, у кого есть деньги, выписать покурить из ларька. Эти
       вопросы казались или слишком дикими или чрезвычайно человеч-
       ными: делался вид, что они никакие и не смертники?
            Осужденные выламывали донья спичечных коробок, размеча-

                           - 298 -

       ли их как домино и играли. Власов разряжался тем, что расс-
       казывал кому-нибудь о кооперации, а это всегда приобретает у
       него комический оттенок. (10) Яков Петрович Колпаков, пред-
       седатель судогдского райисполкома, большевик с весны 1917
       года, с фронта, сидел десятки дней, не меняя позы, стиснув
       голову руками, а локти в колени, и всегда смотрел в одну и
       ту же точку стены. (Веселой же и легкой должна была ему
       вспоминаться весна 17-го года!..) Говорливость Власова его
       раздражала: "Как ты можешь?" - "А ты к раю готовишься?" -
       огрызался Власов, сохраняя и в быстрой речи круглое оканье.
       - Я только одно себе положил - скажу палачу: ты - один! не
       судьи, не прокуроры - ты один виноват в моей смерти, с этим
       теперь и живи! Если б не было вас, палачей-добровольцев, не
       было б и смертных приговоров! И пусть убивает, гад!" 
            Колпаков был расстрелян. Расстрелян был Константин Сер-
       геевич Аркадьев, бывший заведующий александровского (Влади-
       мерской области) райзо. Прощание с ним почему-то прошло осо-
       бенно тяжело. Среди ночи притопали за ним шесть человек ох-
       раны, резко торопили, а он, мягкий, воспитанный, долго вер-
       тел и мял шапку в руках, оттягивая момент ухода - ухода от
       последних земных людей. И когда говорил последнее "прощай-
       те", голоса почти совсем уже не было. В первый миг, когда
       указывают жертву, остальным становится легче ("не я!"), - но
       сейчас же после увода становится вряд ли легче, чем тому,
       кого повели.На весь следующий день обречены оставшиеся мол-
       чать и не есть. 
            Впрочем, Гераська, громивший сельсовет, много ел и мно-
       го спал, по-крестьянски обжившись и здесь. Он как-будто по-
       верить не мог, что его расстреляют. (Его и не расстреляли:
       заменили десяткой.)
            Некоторые на глазах сокамерников за три-четыре дня ста-
       новились седыми.
            Когда так затяжно ждут смерти - отрастают волосы, и ка-
       меру ведут стричь, ведут мыть. Тюремный быт прокачивает
       свое, не зная приговоров.
        Кто-то терял связную речь и связное понимание - но все рав-
       но они оставались ждать своей участи здесь же.Тот,что сошел 
       с ума в камере смертников, сумасшедшим и расстреливается.
            Помилований приходило немало. Как-раз в ту осень
       1937-го года впервые после революции ввели пятнадцати- и
       двадцатилетние сроки, и они оттянули на себя много расстре-
       лов. Заменяли и на десятку. Даже и на пять заменяли, в стра-
       не чудес возможны и такие чудеса: вчера ночью был достоин
       казни, сегодня утром- детский срок, легкий преступник, в ла-
       гере имеешь шанс быть бесконвойным.
            Сидел в их камере В.Н.Хоменко, шестидесятилетний куба-
       нец, бывший есаул, "душа камеры", если у смертной камеры мо-
       жет быть душа: шутковал, улыбался в усы, не давал вида, что  
       горько. - Еще после японской войны он стал негоден к строю и
       усовершился по коневодству, служил в губернской земской уп-
       раве, а к тридцатым годам был при ивановском областном зе-
       мельном управлении , инспектором по фонду коня РККА",то-есть  
       как бы наблюдающим, чтобы лучшие кони доставались армии. Он
       посажен был и приговорен к расстрелу за то, что вредительски
       рекомендовал кастрировать жеребят до трех лет, чем "подрывал
       боеспособность Красной армии". - Хоменко подал кассационную
       -------------------------------------------------------------
            (10)Его рассказы о кооперации замечательны и достойны
       отдельного изложения. 

                           - 299 -

       жалобу. Через 55 дней вошел корпусной и указал ему, что на
       жалобе он написал не ту инстанцию. Тут же на стенке, каран-
       дашом корпусного, Хоменко перечеркнул одно   учреждение, на-
       писал вместо него другое, как будто заявление было на пачку
       папирос. С этой корявой поправкой жалоба ходила еще 60 дней,
       так что Хоменко ждал смерти уже четыре месяца. (А пождать
       год-другой, - так и все же мы ее годами ждем, Косую! Разве
       весь мир наш - не камера смертников?..) И пришла ему - пол-
       ная реабилитация! (За это время Ворошилов так и распорядил-
       ся: кастрировать до трех лет). То - голову с плеч, то - пля-
       ши изба и печь! 
            Помилований приходило немало, многие все больше надея-
       лись. Но Власов, сопоставляя с другими свое дело и, главное,
       поведение на суде, находил, что у него наворочено тяжче. И
       кого-то же надо расстреливать? Уж половину-то смертников -
       наверно надо? И верил он, что его расстреляют. Хотелось
       только при этом головы не согнуть. Отчаянность, свойственная
       его характеру, у него возвратно накоплялась, и он настроился
       дерзить до конца.
            Подвернулся и случай. Обходя тюрьму, зачем-то (скорей
       всего - чтоб нервы пощекотать) велел открыть двери их камеры
       и стал на пороге Чингули - начальник следственного отдела
       ивановского ГБ. Он заговорил о чем-то, спросил:
            -А кто здесь по кадыйскому делу?
            Он был в шелковой сорочке с короткими рукавами, которые
       только-только появлялись тогда и еще казались женскими. И
       сам он или эта его сорочка были овеяны сладящими духами, ко-
       торые и потянуло в камеру.
         Власов проворно вспрыгнул на кровать, крикнул пронзительно: 
           -Что это за колониальный офицер?! Пошел вон, убийца!! и
       сверху сильно, густо плюнул Чингули в лицо.
            И - попал!
            И тот - обтерся и отступил. Потому что войти в эту ка-
       меру он имел право только с шестью охранниками, да и то не-
       известно - имел ли.
            Благоразумный кролик не должен так поступать. А что ес-
       ли именно у этого Чингули лежит сейчас твое дело и именно от
       него зависит виза на помилование? И ведь недаром же спросил:
       " Кто здесь по кадыйскому делу?"  Потому наверно и пришел. 
            Но наступает предел, когда уже не хочется, когда уже
       противно быть благоразумным кроликом. Когда кроличью голову
       освещает общее понимание, что все кролики предназначены
       только на мясо и на шкурки, и поэтому выигрыш возможен лишь
       в отсрочке, не в жизни. Когда хочется крикнуть: "Да будьте
       вы прокляты, уж стреляйте поскорей!"
            За сорок один день ожидания расстрела именно это чувст-
       во озлобления все больше охватывало Власова. В ивановской
       тюрьме дважды предлагали ему написать заявление о помилова-
       нии - а он отказывался.
            Но на 42-й день его вызвали в бокс и огласили, что Пре-
       зидиум Верховного Совета заменяет ему высшую меру наказания
       - двадцатью годами заключения в исправительно-трудовых лаге-
       рях с последующими пятью годами лишения прав.
          Бледный Власов улыбнулся криво и даже тут нашелся сказать:
            -Странно.Меня осудили за неверие в победу социализма в
       одной стране. Но разве Калинин - верит, если думает, что еще
       и через двадцать лет понадобятся в нашей стране лагеря?..

            Тогда это недостижимо казалось - через двадцать.
            Странно, они понадобились и через тридцать...

                                    -300-

                                     Х11

                                    ТЮРЗАК

            Ах, доброе русское слово - острог - и крепкое-то какое!
       и сколочено как! В нем, кажется, - сама крепость этих стен,
       из которых не вырвешься. И все тут стянуто в этих шести зву-
       ках - и строгость, и острога,и острота (ежовая острота, ког-
       да иглами в морду, когда мерзлой роже метель в глаза, остро-
       та затесанных кольев предзонника и опять же проволоки колю-
       чей острота), и осторожность (арестантская) где-то рядышком
       тут прилегает, - а рог? Да рог прямо торчит, выпирает! прямо
       в нас и наставлен!
            А если окинуть глазом весь русский острожный обычай,
       обиход, ну заведение это все за последние, скажем, лет девя-
       носто, - так так и видишь не рог уже, а - два рога: народо-
       вольцы начинали с кончика рога - там, где он самое бодает,
       где нестерпимо принять его даже грудной костью - и постепен-
       но все это становилось покруглей, поокатистей, сползало сю-
       да, к комлю, и стало уже как бы даже и не рог совсем - стало
       шерстной открытой площадочкой (это начало ХХ века) - но по-
       том (после 1917-го) быстро нащупались первые хребтинки вто-
       рого комля - и по ним, и по ним, через раскоряченье, через
       "не имеете права!" стало это все опять подниматься, сужать-
       ся, строжеть, рожеть - и к 38-му году впилось человеку вот в
       эту выемку надключичную пониже шеи: тюрзак! (1) И только как
       колокол сторожевой, ночной и дальний, - по одному удару в
       год: ТОН-н-н!.. (2)
            Если параболу эту прослеживать по кому-нибудь из шлис-
       сельбуржцев, (3) то страшновато вначале: у арестанта - но-
       мер, и никто его по фамилии не зовет; жандармы - как будто
       на Лубянке учены: от себя ни слова. Заикнешься "мы..." -
       "Говорите только о себе!". Тишина гробовая. Камера в вечных
       полусумерках, стекла мутные, пол асфальтовый. Форточка отк-
       рывается на сорок минут в день. Кормят щами пустыми да ка-
       шей. Не дают научных книг из библиотеки. Два года не видишь
       ни человека. Только после трех лет - пронумерованные листы
       бумаги. (4) 
            А потом, исподволь - набавляется простору, округляется:
       вот и белый хлеб, вот и чай с сахаром на руки; деньги есть -
       подкупай; и куренье не запрещается; стекла вставили прозрач-
       ные, фрамуга открыта постоянно, стены перекрасили посвет-
       лей; смотришь и книжечки по абонементику из санкт-петербург-
       ской библиотеки; между огородами - решетки, можно разговари-
       вать и даже лекции друг другу читать. И уж арестантские руки
       на тюрьму наседают: еще нам землицы, еще! Вот два обширных
       тюремных двора разделали под насаждения. А цветов и овощей -
       уже 450 сортов! Вот уже - научные коллекции, столярка, куз-
       ница, деньги зарабатываем, книги покупаем, даже русские по-
       литические, (5) а из-за границы журналы. И переписка с род-
       ными. Прогулка? -хоть и полный день. 
            И постепенно, вспоминает Фигнер, "уже не смотритель
       кричал, а мы на него кричали". А в 1902-м году он отказался
       -------------------------------------------------------------
            (1)ТЮРемное ЗАКлючение (официальный термин).
            (2)ТОН -Тюрьма Особого Назначения.
            (3)"Запечетленный труд" В.Фигнер.
            (4)По подсчетам М.Новорусского с 1884 по 1906 в Шлис-
       сельбурге трое покончили с собой и пятеро сошли с ума. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 301 -

       отправить ее жалобу, и за это она со смотрителя сорвала по-
       гоны! Последствие было такое: приехал военный следователь и
       всячески перед Фигнер извинялся за невежу-смотрителя!
            Как же произошло это все сползание и уширение? Кое-что
       объясняет Фигнер гуманностью отдельных комендантов, другое -
       тем, что "жандармы сжились с охраняемыми", привыкли. Немало
       тут истекло от стойкости арестантов, от достоинства и уменья
       себя вести. И все ж я думаю: воздух времени, общая эта влаж-
       ность и свежесть, обгоняющая грозовую тучу, этот ветерок
       свободы, уже протягивающий по обществу - он решил! Без него
       бы можно было по понедельникам учить с жандармами краткий
       курс, да подтягивать, да подструнивать. И вместо "запечат-
       ленного труда" получила бы Вера Николаевна за срыв погонов -
       девять грамм в подвале.
            Раскачка и расслабление царской тюремной системы не са-
       ми, конечно, стались - а от того, что все общество заодно с
       революционерами раскачивало и высмеивало ее как могло. Ца-
       ризм проиграл свою голову не в уличных перестрелках февраля,
       а еще за несколько десятилетий прежде: когда молодежь из
       состоятельных семей стала считать побывку в тюрьме честью, а
       армейские (и даже гвардейские) офицеры пожать руку жандарму
       - бесчестьем. И чем больше расслаблялась тюремная система,
       тем четче выступала победоносная этика политических и тем
       явственней члены революционных партий ощущали силу свою и
       своих собственных законов, а не государственных.
            И на том пришел в Россию Семнадцатый год, и на плечах
       его - и Восемнадцатый. Почему мы сразу к 18-му: предмет на-
       шего разбора не позволяет нам задерживаться на 17-м - с
       февраля все политические тюрьмы, срочные и следственные, и
       вся каторга опустели, и как этот год пережили тюремные и ка-
       торжные надзиратели - надо удивляться, а,наверно, что огороди-
       ками перебились, картошкой. (С 1918-го у них много легче
       пошло, а на Шпалерной так и 1928-м еще дослуживали новому
       режиму, ничего.)
            Уже с последнего месяца 1917-го стало выясняться, что
       без тюрем никак нельзя, что иных и держать-то негде, кроме
       как за решеткой (см. главу 2) - ну, просто потому, что места
       им в новом обществе нет. Так площадку между рогами наощупь
       перешли и стали нащупывать второй рог.
            Разумеется, сразу было объявлено, что ужасы царских тю-
       рем больше не повторяться: что не может быть никакого дони-
       мающего исправления, никакого тюремного молчания, одиночек,
       разъединенных прогулок и разного там ровного шага гуськом, и
       даже камер запретых! (6) - встречайтесь, дорогие гости, раз-
       говаривайте сколько хотите, жалуйтесь друг другу на больше-
       виков. А внимание новых тюремных властей было направлено на
       боевую службу внешней охраны и прием царского наследства по
       тюремному фонду (это как раз не та была государственная ма-
       шина, которую следовало ломать и строить заново). К счастью
       обнаружилось, что гражданская война не причинила разрушений
       всем основным централам или острогам. Не миновать только бы-
       ло отказаться от этих загаженных старых слов. Теперь назвали
       их политизоляторами, соединенным этим названием выказывая: 
       признание членов бывших революционных партий политическими
       -------------------------------------------------------------
            (5)П.А.Красиков (тот самый, который будет на смерть су-
       дить митрополита Вениамина) читает в Петропавловской крепос-
       ти "Капитал" (да только год один, освобождают его). 
            (6)Сборник "От тюрем..."
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 302 -

       противниками и указывая не на карательный характер решеток,
       а необходимость лишь изолировать (и, очевидно, временно)
       этих старомодных революционеров от поступательного хода но-
       вого общества. Со всем тем и приняли своды старых централов,
       (а Суздальский кажется и с гражданской войны) - эсеров, эс-
       деков и анархистов.
            Все они вернулись сюда с сознанием своих арестантских
       прав и с давней проверенной традицией - как их отстаивать.
       Как законное (у царя отбитое и революцией подтвержденное )
       принимали они специальный политпаек (включая и полпачки па-
       пирос в день); покупки с рынка (творог, молоко); свободные
       прогулки по много часов в день; обращение надзора к ним на
       " вы" (а сами они перед тюремной администрацией не поднима-
       лись); объединение мужа и жены в одной камере; газеты, жур-
       налы, книги, письменные принадлежности и личные вещи до
       бритв и ножниц - в камере; трижды в месяц - отправку и полу-
       чение писем; раз в месяц свидание; уж конечно ничем не заго-
       роженные окна (еще тогда не было и понятия "намордник");
       хождение из камеры в камеру беспрепятственное; прогулочные
       дворики с зеленью и сиренью; вольный выбор спутников по про-
       гулке и переброс мешочка с почтой из одного прогулочного
       дворика на другой; и отправку беременных (7) за два месяца
       до родов из тюрьмы в ссылку.
             Но это все - только политрежим. Однако политические
       20-х годов хорошо еще помнили нечто и повыше: самоуправление
       политических и оттого ощущение себя в тюрьме частью целого,
       звеном общины. Самоуправление (свободное избрание старост,
       представляющих перед администрацией все интересы всех заклю-
       ченных) ослабляло давление тюрьмы на отдельного человека,
       принимая его всеми плечами зараз, и умножало каждый протест
       слитием всех голосов.
            И все это они взялись отстаивать! А тюремные власти все
       это взялись отнять! И началась глухая борьба, где не рвались
       артиллерийские снаряды, лишь изредка гремели винтовочные
       выстрелы, а звон выбиваемых стекол ведь не слышен далее по-
       луверсты. Шла глухая борьба, за остатки свободы, за остатки
       права иметь суждение, шла глухая борьба почти двадцать лет -
       но о ней не изданы фолианты с иллюстрациями. И все переливы
       ее, списки побед и списки поражений - почти недоступны нам
       сейчас, потому что ведь и письменности нет на Архипелаге, и
       устность прервывается со смертью людей. И только случайные
       брызги этой борьбы долетают до нас иногда, освещенные лун-
       ным, не первым и не четким, светом. 
            Да и мы с тех пор куда надмились! - мы же знаем танко-
       вые битвы, мы же знаем атомные взрывы - что это нам за борь-
       ба, если камеры заперли на замки, а заключенные, осуществляя
       свое право на связь, перестукиваются открыто, кричат из окна
       в окно, спускают ниточки с записками с этажа на этаж и нас-
       таивают, чтобы хоть старосты партийных фракций обходили ка-
       меры свободно? Что это нам за борьба, если начальник Лубянс-
       кой тюрьмы входит в камеру, а анархистка Анна Г-ва (1926)
       или эсерка Катя Олицкая (1931) отказываются встать при его
       входе? (И этот дикарь придумывает наказание: лишить ее пра-
       ва... выходить на оправку из камеры). Что за борьба, если
       две девушки, Шура и Вера (1925), протестуя против подавляю-
       щего личность лубянского приказа разговаривать только шепо-
       том - запевают громко в камере (всего лишь о сирени и весне)
       - и тогда начальник тюрьмы латыш Дукес отволакивает их за
       волосы по коридору в уборную? Или если (1924) в столыпинском
       вагоне из Ленинграда студенты поют революционные песни, а

                           - 303 -

       конвой за это лишает их воды? Они кричат ему: "Царский кон-
       вой так бы не сделал!" - а конвой их бьет? Или эсер Козлов
       на пересылке в Кеми громко обзывает охрану палачами - и за
       то проволочен волоком и бит?
            Ведь мы привыкли под доблестью понимать доблесть только
       военную (ну, или ту, что в космос летает), ту, что позвяки-
       вает орденами. Мы забыли доблесть другую - гражданскую, - а
       ее-то! ее-то! ее-то! только и нужно нашему обществу! только
       и нет у нас...
            В 1923-м году в Вятской тюрьме эсер Стружинский с това-
       рищами (сколько их? как звали? против чего протестуя?) заба-
       рикадировались в камере, облили матрацы керосином и самосож-
       глись, вполне в традиции Шлиссельбурга, чтоб не идти глубже.
       Но сколько было шума тогда, как волновалось все русское об-
       щество! а сейчас ни Вятка не знала, ни Москва, ни история. А
       между тем человеческое мясо так же потрескивало в огне!
            В том сотояла и первая соловецкая идея - что вот хоро-
       шее место, откуда полгода нет связи с внешним миром. Отсюда
       - не докричишься, здесь можешь хоть и сжигаться. В 1923 г.
       заключенных социалистов перевезли сюда из Пертоминска (Онеж-
       ский полуостров) - и разделили на три уединенных скита.
            Вот скит Савватьевский - два корпуса бывшей гостинницы
       для богомольцев, часть озера входит в зону. Первые месяцы
       как будто все в порядке: и политрежим, и некоторые родствен-
       ники добираются на свидание, и трое старост от трех партий
       только и ведут все переговоры с тюремным начальством. А зона
       скита - зона свободы, здесь внутри и говорить, и думать, и
       делать арестанты могут безвозбранно.
            Но уже тогда, на заре Архипелага, еще не названные па-
       рашами, ползут тяжелые настойчивые слухи: политрежим ликви-
       дируют... ликвидируют политрежим...
            И действительно, дождавшись середины декабря, прекраще-
       ния навигации и всякой связи с миром, начальник соловецкого
       лагеря Эйхманс (8) объявил: да, получена новая инструкция о
       режиме. Не все, конечно, отнимают, о нет! - сократят пере-
       писку, там что-то еще, а всего ощутимее сегодняшнее: с 20
       декабря 1923 года запрещается круглосуточный выход из корпу-
       сов, а только в дневное время до 6 вечера.
            Фракции решают протестовать, из эсеров и анархистов
       призываются добровольцы: в первый же запретный день выйти
       гулять именно с шести вечера. Но у начальника Савватьевского
       скита Ногтева так чешутся ладони на ружейное ложе, что еще
       прежде назначенных шести вечера (а может быть часы разош-
       лись? по радио тогда проверки не было) конвоиры с винтовками
       входят в зону и открывают огонь по законно гуляющим. Три
       залпа. Шесть убитых, трое тяжело раненных. 
            На другой день приехал Эйхманс: это печальное недоразу-
       мение, Ногтев будет снят (переведен и повышен). Похороны
       убитых. Хор поет над соловецкой глушью:
            "Вы жертвою пали в борьбе роковой..."
            (Не последний ли раз еще разрешена эта протяженная ме-
       лодия по свежепогибшим?) Взвалили большой валунный камень на
       их могилу и высекли на нем имена убитых.(9) 
            Нельзя сказать, чтобы пресса скрыла это событие. В
       "Правде" была заметка петитом: заключенные напали на конвой, 
       -------------------------------------------------------------
            (8)Как похоже на Эйхмана, а?..
            (9)В 1925 году камень перевернули и надписи схоронили.
       Кто там лазит по Соловкам - поищите, посмотрите! 

                           -304-

       и шесть человек убито. Честная газета "Роте фане" описала
       бунт на Соловках. (10)
            Но режим-то отстояли! И целый год никто не заговаривал
       об его изменении. 
            Целый 1924-й год, да. А к концу его снова поползли
       упорные слухи, что в декабре опять собираются вводить новый
       режим. Дракон уже проголодался, он хотел новых жертв.
            И вот три скита социалистов - Савватьевский, Троицкий и
       Муксалмский, разбросанные даже по разным островам, сумели
       конспиративно договориться и в один и тот же день все пар-
       тийные фракции всех трех скитов подали заявления с ультима-
       тумом Москве и администрации Соловков: или до конца навига-
       ции всех их отсюда вывезти или оставить прежний режим. Срок
       ультиматума - две недели, иначе все скиты объявят голодовку.
            Такое единство заставляло себя выслушать. Такого ульти-
       матума мимо ушей не пропустишь. За день до срока ультиматума
       мимо ушей не пропустишь. За день до срока ультиматума прие-
       хал Эйхманс в каждый скит и объявил: Москва отказала. И в
       назначенный день во всех трех скитах (уже теряющих теперь и
       связь) началась голодовка (не сухая, воду пили). В Савватии
       голодало около двухсот человек. Больных освободили от голо-
       довки сами. Врач из своих арестантов каждый день обходил го-
       лодающих. Коллективную голодовку всегда трудней держать, чем
       единоличную: ведь она равняется по самым слабым, а не по са-
       мым сильным. Имеет смысл голодать только с безотказной реши-
       мостью и так, чтоб каждый хорошо знал остальных лично и был
       в них уверен. При разных партийных фракциях, при нескольких
       стах человек неизбежны разногласия, моральные терзания из-за
       других. После пятнадцати суток в Савватии пришось провести
       тайное (носили урну по комнатам) голосование: держаться
       дальше или снимать голодовку?
            А Москва и Эйхманс выжидали: ведь они были сыты, и о
       голодовке не захлебывались столичные газеты, и не было сту-
       денческих митингов у Казанского собора. Глухая закрытость
       уже уверенно формировала нашу историю.
            Скиты сняли голодовку. Они ее не выиграли. Но, как ока-
       залось, и не проиграли: режим на зиму остался прежним, толь-
       ко добавилась заготовка дров в лесу, но в этом была и логи-
       ка. Весной же 1925 года показалось наоборот - что голодовка
       выиграна: арестантов всех трех голодавших скитов увезли с
       Соловков! На материк! Уже не будет полярной ночи и полугодо-
       вого отрыва!
            Но был очень суров (по тому времени) принимающий конвой
       и дорожный паек. А скоро их коварно обманули: под предлогом,
       что старостам удобно жить в "штабном" вагоне вместе с общим
       хозяйством, их обезглавили: вагон со старостами оторвали в
       Вятке и погнали в Тобольский изолятор. Только тут стало яс-
       но, что голодовка прошлой осени проиграна: сильный и влия-
       тельный старостат срезали для того, чтобы завинтить режим у
       остальных. Ягода и Катанян лично руководили водворением быв-
       ших соловчан в стоявшее уже давно, но до сих пор не заселен-
       ное тюремное здание Верхне-Уральского изолятора, который та-
       ким образом был "открыт" ими весной 1925 года (при начальни-
       -------------------------------------------------------------
            (10)Среди эсеров Савватьевского скита был Юрий Подбель-
       ский. Он собрал медицинские документы о соловецком расстре-
       ле - для опубликования когда-нибудь. Но через год при обыске
       на Свердловской пересылке у него обнаружили в чемодане двой-
       ное дно и выгребли тайник. Так спотыкается русская История... 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 305 -

       ке Дуппере) - и которому предстояло стать изрядным пугалом
       на много десятилетий.
            На новом месте у бывших соловчан сразу отняли свободное
       хождение: камеры взяли на замки. Старост все-таки выбрать
       удалось, но они не имели права обхода камер. Запрещено было
       неограниченное премещение денег, вещей и книг между камера-
       ми, как раньше. Они перекрикивались через окна - тогда ча- 
       совой выстрелил с вышки в камеру. В ответ устроили обструк-
       цию - били стекла, портили тюремный инвентарь. (Да ведь в
       наших тюрьмах еще и задумаешься - бить ли стекла, ведь возь-
       мут и на зиму не вставят, ничего дивного. Это при царе
       стекольщик прибегал мигом.) Борьба продолжалась, но уже с от-
       чаянием и в условиях невыгодных.
           Году в 1928-м (по рассказу Петра Петровича Рубина) какая-
       то причина вызвала новую дружную голодовку всего Верхне-Ураль-
       ского изолятора. Но теперь уже не было их прежней строго-тор-
       жественной обстановки, и дружеских ободрений, и своего врача.
       На какой-то день голодовки тюремщики стали врываться в каме-
       ры в превосходном числе - и попросту бить ослабевших людей
       палками и сапогами. Избили - и кончилась голодовка.

                                    *
                                   * *
            Наивную веру в силу голодовок мы вынесли из опыта прош-
       лого и из литературы прошлого. А голодовка - оружие чис-
       то-моральное, она предполагает, что у тюремщика не вся еще
       совесть потеряна. Или что тюремщик боится общественного мне-
       ния. И только тогда она сильна.
            Царские тюремщики были еще зеленые: если арестант у них
       голодал, они волновались, ахали, ухаживали, клали в больни-
       цу. Примеров множество, но не им посвящена эта работа. Смеш-
       но даже сказать, что Валентинову достаточно было поголодать
       12 дней - и добился он тем не какой-нибудь режимной льготы,
       а ПОЛНОГО ОСВОБОЖДЕНИЯ из-под следствия (и уехал в Швейцарию
       к Ленину). Даже в Орловском каторжном централе голодовщики
       неизменно побеждали. Они добились смягчения режима в 1912-м;
       а в 1913-м - дальнейшего, в том числе общей прогулки всех
       политкаторжан - настолько, очевидно, не стесненной надзором,
       что им удалось составить и переслать на волю свое обращение
       "К русскому народу" (это от каторжников централа!), которое
       и было ОПУБЛИКОВАНО (!да ведь глаза на лоб лезут! кто из нас
       сумасшедший?) в 1914 году в N1 "Вестника каторги и ссылки"
       (11) (а сам Вестник чего стоит? не попробовать ли издавать и
       нам?). - В 1914 году всего лишь пятью сутками голодовки,
       прпвда без воды, Дзержинский и четыре его товарища добились
       всех своих многочисленных (бытовых) требований. (12)
            В те годы кроме мучений голода никаких других опаснос-
       тей или трудностей голодовка не представляла для арестанта.
       Его не могли за голодовку избить, второй раз судить, увели-
       чить срок, или расстрелять, или этапировать. (Все это узна-
       лось позже.)
            В революцию 1905 года и в годы после нее арестанты по-
       чувствовали себя настолько хозяевами тюрьмы, что и голодов-
       ку-то уже не трудились объявлять, а либо уничтожали казенное
       имущество (обструкция), либо додумались объявлять забастов-
       -------------------------------------------------------------
            (11)Гернет "История царских тюрем", М., 1963, том
       \/,гл.8 
            (12)Там же.
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 306 -

       ку, хотя для узников это, казалось бы, не имеет даже и смыс-
       ла. Так в городе Николаеве в 1906-м году 197 арестантов мес-
       тной тюрьмы объявили "забастовку", согласованную, конечно, с
       волей. На воле по поводу их забастовки выпустили листовки и
       стали собирать ежедневные митинги у тюрьмы. Эти митинги (а
       арестанты - само собою из окон без намордников) понуждали
       администрацию принять требования "бастующих" арестантов.
       После этого одни с улицы, другие через решетки окон дружно
       пели революционные песни. Так продолжалось (беспрепятствен-
       но! ведь это был год послереволюционной реакции) восемь су-
       ток! На девятые же все требования арестантов были удовлетво-
       рены! Подобные события произошли тогда и в Одессе, и в Хер-
       соне, и в Елисаветграде. Вот как легко давалась тогда победа!
            Интересно бы сравнить попутно, как проходили голодовки
       при Временном Правительстве, но у тех нескольких большеви-
       ков, которые от Июля до Корнилова сидели (Каменев, Троцкий,
       чуть дольше Раскольников), видимо повода не нашлось голодать.
            В 20-х годах бодрая картина голодовок омрачается (то
       есть, с чьей точки зрения как...) Этот широко известный и,
       кажется, так славно себя оправдавший способ борьбы перенима-
       ют, конечно, не только признанные "политическими", но и не
       признанные ими - "каэры" (Пятьдесят Восьмая) и всякая слу-
       чайная публика. Однако что-то затупились эти стрелы, такие
       пробойные прежде, или их уже на вылете перехватывает желез-
       ная рука. Правда, еще принимаются письменные заявления о го-
       лодовке, и ничего подрывного в них пока не видят. Но выраба-
       тываются неприятные новые правила: голодовщик должен быть
       изолирован в специальной одиночке (в Бутырках - в Пугачевс-
       кой башне): не только не должна знать о голодовке митингую-
       щая воля, не только соседние камеры, но даже и та камера, в
       которой голодовщик сидел до сего дня - это ведь тоже общес-
       твенность, надо и от нее оторвать. Обосновывается мера тем,
       что администрация должна быть уверена, что голодовка прово-
       дится честно - что остальная камера не подкармливает голо-
       довщика. (А как проверялось раньше? По "честному-благородно-
       му" слову?..)
            Но все ж в эти годы можно было добиться голодовкой хоть
       личных требований. 
            С 30-х годов происходит новый поворот государственной
       мысли по отношению к голодовкам. Даже вот такие ослабленные,
       изолированные, полуудушенные голодовки - зачем, собственно,
       государству нужны? Не идеальнее ли представить, что арестан-
       ты вообще не имеют своей воли, ни своих решений, - за них
       думает и решает администрация! Пожалуй, только такие арес-
       танты могут существовать в новом обществе. И вот с 30-х го-
       дов перестали принимать узаконенные заявления о голодовках.
       "Голодовка как способ борьбы больше не существует!" - объя-
       вили Екатерине Олицкой в 1932-м году и объявили многим.
       Власть упразднила ваши голодовки! - и баста. Но Олицкая не
       послушалась и стала голодать. Ей дали поголодать в своей
       одиночке пятнадцать суток. Затем взяли в больницу, для соб-
       лазна ставили перед ней молоко с сухарями. Однако, она удер-
       жалась и на девятнадцатый день победила: получила удлиненную
       прогулку, газеты и передачи от политического Красного Креста
       (вот как надо было покряхтеть, чтобы получить эти законные
       передачи!) А в общем победа - ничтожная, слишком дорого оп-
       лачена. Олицкая вспоминает такие вздорные голодовки и у дру-
       гих: чтобы добиться выдачи посылки или смены товарищей по
       прогулке, голодали по 20 дней. Стоило ли того? Ведь в тюрьме
       нового типа утраченных сил не восстановишь. Сектант Колосков

                           - 307 -

       так вот голодал - и на 25-е сутки умер. Можно ли вообще поз-
       волить себе голодать в Тюрьме Нового Типа? Ведь у новых тю-
       ремщиков в условиях закрытости и тайны появились вот какие
       могучие средства против голодовки:
            1.Терпение администрации. (Его достаточно мы видели из
       предыдущих примеров).
            2.Обман. Это - тоже благодрая закрытости. Когда каждый
       шаг разносят корреспонденты, не очень-то обманешь. А у нас -
       отчего ж и не обмануть? В 1933 году в Хабаровской тюрьме 17
       суток голодал С.А.Чеботарев, требуя сообщить семье, где он
       находится (приехали с КВЖД, и вдруг он "пропал", он беспоко-
       ился, что думает жена). На 17-е сутки к нему пришли замести-
       тель начальника краевого ОГПУ Западный и хабаровский крайпро-
       курор (по чинам видно, что длительные голодовки были не так
       уж часты) и показали ему телеграфную квитанцию (вот, сообщи-
       ли жене!) - тем уговорили принять бульон. А квитанция была
       ложная! (Почему все-таки высокие чины обеспокоились? Не за
       жизнь же Чеботарева. Очевидно, в первой половине 30-х годов
       еще была какая-то личная ответственность за затянувшуюся го-
       лодовку.)
            3.Насильственное искусственное питание. Этот прием взят
       безусловно из зверинца. И может существовать он - только при
       закрытости. К 1937 году искусственное питание было уже, оче-
       видно, в большом ходу. Например, в групповой голодовке соци-
       алистов ярославском централе ко всем было применено на 15-й
       день искусственное питание.
            В этом действии очень много от изнасилования - да это
       именно оно и есть: четверо больших мужиков набрасываются на
       слабое существо и должны лишить одного запрета - всего толь-
       ко один раз лишить, а дальше что с ним будет, - неважно. От
       изнасилования здесь - и перелом воли: не по твоему будет, а
       по моему, лежи и подчиняйся. Рот разжимают пластинкой, щель
       между зубами расширяют, вводят кишку: "Глотайте!" А если не
       глотаешь - продвигают кишку дальше, и жидкий питательный
       раствор попадает прямо в пищевод, Еще затем массируют живот,
       чтобы заключенные не прибег к рвоте. Ощущение: моральной ос-
       кверненности, сладости во рту и ликующего всасывающего же-
       лудка, до наслаждения приятно.
            Наука не застаивалась, и разработаны были также и дру-
       гие способы кормления: клизмой через задний проход, каплями
       через нос.
            4. Новый взгляд на голодовки: голодовки есть продолже-
       ние контрреволюционной деятельности в тюрьме, и должны быть
       наказуемы новым сроком. Этот аспект обещал породить богатей-
       шую новую ветвь в практике Тюрьмы Нового Типа, но остался
       больше в области угроз. И не чувство юмора, конечно, его ос-
       тановило, а пожалуй просто лень: зачем все это, когда есть
       терпение? Терпение и еще раз терпение сытого перед голодным.
            Примерно со средины 1937-го года пришла директива: ад-
       министрация тюрьмы впредь совсем не отвечает за умерших от
       голодовки! Исчезла последняя личная ответственность тюремщи-
       ков! ( Теперь бы уже к Чеботареву крайпрокурор не пришел!..)
       Больше того: чтоб и следователь не волновался, предложено:
       дни голодовки подследственного вычеркивать из следственного
       срока, то есть не только считать, что голодовки не было, но
       даже - будто заключенный эти дни находился на воле! Пусть
       единственным ощутимым последствием голодовки будет истощение
       арестанта!
            Это значило: хотите подыхать? Подыхайте!!

                                 -308-

            Арнольд Раппопорт имел несчастье объявить голодовку в 
       архангельской внутренней тюрьме как раз при приходе этой ди- 
       рективы. Голодовку он держал особенно тяжелую и, казалось 
       бы, тем более значительную - "сухую", тринадцать суток 
       (сравни пять суток такой же голодовки Дзержинского, да в от- 
       дельной ли камере? - и полную победу). И за эти тринадцать 
       суток в одиночку, куда его поместили, только фельдшер иногда 
       заглядывал, а не пришел ни врач и никто из админитрации хоть 
       поинтересоваться: чего ж он требует своей голодовкой? Так и 
       не спросили... Единственное внимание, которое ему оказал 
       надзор - тщательно обыскали одиночку, вытряхнули запрятанную 
       махорку и несколько спичек. - А хотел Раппопорт добиться 
       прекращения следовательских издевательств. К голодовке своей 
       он готовился научно: перед тем получив передачу, ел только 
       сливочное масло и баранки, черный же хлеб перестал есть за 
       неделю. Доголодался он до того, что сквозь его ладони прос- 
       вечивало. Помнит: было очень легкое ощущение и ясность мыс- 
       ли. Добрая улыбчивая надзирательница Маруся как-то вошла в 
       его одиночку и шепнула: "Снимите голодовку, не поможет, так 
       и умрете! Надо было на неделю раньше..." Он послушался, снял 
       голодовку, так ничего и не добившись. Все-таки дали ему го- 
       рячего красного вина с булочкой, после этого надзиратели на 
       руках отнесли его в общую камеру. Через несколько дней нача- 
       лись опять допросы. (Однако, не совсем уж зря прошла голо- 
       довка: понял следователь, что у Раппопорта достаточная воля 
       и готовность к смерти, и следствие помягчело. "А ты, оказы- 
       вается, волк!" - сказал ему следователь. "Волк" - подтвердил 
       Раппопорт, - "и собакой для вас никогда не буду".) 
            Еще потом одну голодовку объявил Раппопорт на котласс- 
       кой пересылке, но она прошла скорее в комических тонах. Он 
       объявил, что требует нового следствия, а на этап не идет. На 
       третий день к нему пришли: "Собирайся на этап!" - "Не имеете 
       права! Я - голодающий". Тогда четыре молодца подняли его, 
       отнесли и зашвырнули в баню. После бани так же на руках от- 
       несли его на вахту. Нечего делать, встал Раппопорт и пошел 
       за этапной колонной - ведь сзади уже собаки и штыки. 
           Вот так Тюрьма Нового Типа победила буржуазные голодовки.
           Даже у сильного человека не осталось никакого пути про-
       тивоборствовать тюремной машине, только разве самоубийство.
       Но самоубийство - борьба ли это? Не подчинение?
            Эсерка Е.Олицкая считает, что голодовку как способ
       борьбы сильно уронили троцкисты и следовавшие за ними в
       тюрьмы коммунисты: они слишком легко ее объявляли и слишком
       легко снимали. Даже, говорит она, И.Н.Смирнов, вождь их,
       проголодав перед московским процессом четверо суток, быстро
       сдался и снял голодовку. Говорят, до 1936 г. троцкисты даже
       принципиально отвергали всякую голодовку против  с о в е т -
       с к о й  в л а с т и   и никогда не поддерживали голодающих 
       эсеров и с.-д. (13)
            Пусть оценит история, насколько упрек этот верен или
       неверен. Однако, и тяжелее никто не заплатил за голодовку,
       чем троцкисты (к их голодовкам и забастовкам в лагерях мы
       еще придем в Части 111). 
       -------------------------------------------------------------
            (13)Напротив, от с-р и с-д всегда требовали себе под-
       держки. В карагандо-колымском этапе 1936 г. они называли
       "предателями и провокаторами" тех, кто отказывался подписать
       их телеграмму протеста Калинину - "А в а н г а р д а  р е в о-
       л ю ц и и (=их) на Колыму". (Рассказ Макотинского).
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 309 -

            Легкость в объявлении и снятии голодовок вероятно вооб- 
       ще свойственна порывистым натурам, быстрым на проявление 
       чувств. Но ведь такие натуры были и среди старых русских ре- 
       волюционеров, были где-нибудь и в Италии, и во Франции, - но 
       нигде ж, ни в России, ни в Италии, ни во Франции не смогли 
       так отповадить от голодовок, как в Советском Союзе, нас. Ве- 
       роятно, телесных жертв и стойкости духа приложено было к го- 
       лодовкам во второй четверти нашего века никак не меньше, чем 
       в первой. Однако не было в стране общественного мнения! - и 
       оттого укрепилась Тюрьма Нового Типа, и вместо легко достаю- 
       щихся побед постигали арестантов тяжело зарабатываемые пора- 
       жения.
            Проходили десятилетия - и время делало свое. Голодовка
       - первое и самое естественное право арестанта, уже и самим
       арестантам стала она чужда и непонятна, охотников на нее на-
       ходилось все меньше. Для тюремщиков же она стала выглядеть
       глупостью или злостным нарушением. 
            Когда в 1960 году Геннадий Смелов, бытовик, объявил в
       ленинградской тюрьме длительную голодовку, все-таки как-то
       зашел в камеру прокурор (а может - общий обход делал) и
       спросил: "Зачем вы себя мучаете?" Смелов ответил:
            -Правда мне дороже жизни!
            Эта фраза так поразила прокурора своей бессвязностью,
       что на следующий же день Смелов был отвезен в ленинградскую
       спецбольницу (сумасшедший дом) для заключенных. Врач объяви-
       ла ему:
            -Вы подозреваетесь в шизофрении.

                                    *
                                   * *
            По виткам рога и уже в узкой части его возвысились быв-
       шие централы, а теперь специзоляторы, к началу 37-го года.
       Выдавливалась уже последняя слабина, уже последние остатки
       воздуха и света. И голодовка проредевших и усталых социалис-
       тов в штрафном Ярославском изоляторе в начале 37-го года бы-
       ла из последних отчаянных попыток. 
            Они еще требовали всего, как прежде - и старостата, и
       свободного общения камер, они требовали, но вряд ли уже на-
       деялись и сами. Пятнадцатидневным голоданием, хоть и закон-
       ченным кормежкой через кишку, они как будто отстояли ка-
       кие-то части своего режима: часовую прогулку, областную га-
       зету, тетради для записи. Это они отстояли, но тут же отби-
       рали у них собственные вещи и швыряли им единую арестантскую
       форму специзолятора. И немного прошло еще - отрезали полча-
       са прогулки. А потом отрезали еще пятнадцать минут.
            Это были все одни и те же люди, протягиваемые сковозь 
       череду тюрем и ссылок по правилам Большого Пасьянса. Кто из 
       них десять, кто ужи и пятнадцать лет не знал обычной челове- 
       ческой жизни, и лишь худую тюремную еду да голодовки. Не все 
       еще умерли те, кто до революции привык побеждать тюремщиков. 
       Однако, тогда они шли в союзе со Временем и против слабнуще- 
       го врага. А теперь против них в союзе были и Время и крепну- 
       щий враг. Были среди них и молодые (нам странно это сейчас) 
       - те, кто осознали себя эсерами, эсдеками или анархистами 
       уже после того, как сами партии были разгромлены, не сущест- 
       вовали больше - и новопоступленцам предстояло только сидеть 
       в тюрьмах. 
            Вкруг всей тюремной борьбы социалистов, что ни год то 
       безнадежней, одиночество отсасывалось до вакуума. Это не бы- 
       ло так, как при царе: только бы двери тюремные распахнуть- и 

                           - 310 -

       общество закидает цветами. Они разворачивали газеты и виде- 
       ли, как обливают их бранью, даже помоями (ведь именно социа- 
       листы казались Сталину самыми опасными для его социализма) - 
       а народ молчал, и по чему можно было осмелиться подумать, 
       что он сочувствует тем, за кого не так давно голосовал в Уч- 
       редительное собрание? А вот газеты перестали браниться - 
       настолько уже неопасными, незначащими, даже несуществующими 
       считались русские социалисты. Уже на воле упоминали их толь- 
       ко в прошлом и давнопрошедшем времени, молодежь и думать не 
       могла, что еще живые где-то есть эсеры и живые меньшевики. И 
       в череде чимкентской и чердынской ссылки, изоляторов Верхне- 
       уральского и Владимирского - как было не дрогнуть в темной 
       одиночке, уже с намордником, что может быть ошиблись и прог- 
       рамма их и вожди, ошибками были и тактика и практика? И все 
       действия свои начинали казаться сплошным бездействием. И 
       жизнь, отданная на одни только страдания - заблуждением ро- 
       ковым. 
            Их одинокий тюремный бой был, по сути, за всех нас, бу-
       дущих арестантов (хотя сами они могли и не думать так, не
       понимать этого), за то, как будем мы потом сидеть и содер-
       жаться. И если б они победили, то, пожалуй не было бы ничего
       того, что потом с нами будет, о чем эта книга, все семь ее
       частей.
            Но они были разбиты, не отстояв ни себя, ни нас.
            Сень одиночества распростерлась над ними отчасти и от- 
       того, что в самые первые послереволюционные годы, естествен- 
       но приняв от ГПУ заслуженное звание политических, они также 
       естественно согласились с ГПУ, что все "направо" от них, 
       (14) начиная с кадетов, - не политические, а каэры, контры, 
       навоз истории. И страдающие за Христову веру тоже получились 
       каэры. И кто не знает ни "права", ни "лева" (а это в будущем 
       - мы, мы все!) - тоже получатся каэры. Так отчасти вольно, 
       отчасти невольно, обособляясь и чураясь, освятили они буду- 
       щую Пятьдесят Восьмую, в ров которой и им предстояло еще 
       ввалиться. 
            Предметы и действия решительно меняют свой вид в зави-
       симости от стороны наблюдения. В этой главе мы описываем
       тюремное стояние социалистов с их точки зрения - и вот оно
       освещено трагическим чистым лучом. Но те каэры, которых по-
       литы на Соловках обходили пренебреженно, - те каэры вспоми-
       нают: "политы? Какие-то они противные были: всех презирают,
       сторонятся своей кучкой, все свои пайки и льготы требуют. И
       между собой ругаются непрестанно". - И как не почувствовать,
       что здесь - тоже правда? И эти бесплодные бесконечные диспу-
       ты, уже смешные. И это требование себе пайковых добавок пе-
       ред толпою голодных и нищих? В советские годы почетное зва-
       ние политов оказалось отравленным даром. И вдруг возникает
       еще такой упрек: а почему социалисты, так беззаботно бегав-
       шие при царе - так смякли в советской тюрьме? Где их побеги?
       Вообще побегов было немало - но кто в них помнит социалиста?
            А те арестанты, кто был еще "левее" социалистов - троц-
       кисты и коммунисты, - те в свой черед чурались социалистов
       как таких же каэров - и смыкали ров одиночества в кольцевой.
            Троцкисты и коммунисты, каждые ставя свое направление
       чище и выше остальных, презирали и даже ненавидели социалис-
       тов (и друг друга), сидящих за решетками того же здания, гу-
       -------------------------------------------------------------
            (14)Не люблю я эти "лево" и "право": они условны, пе-
       репрокидываются и не содержат сути. 
       -------------------------------------------------------------

                           - 311 -

       ляющих в тех же тюремных дворах. Е. Олицкая вспоминает, что
       на пересылке в бухте Ванино в 37-м году, когда социалисты
       мужской и женской зон перекрикивались через забор, ищи своих
       и сообщая новости, коммунистки Лиза Котик и Мария Крутикова
       были возмущены, что таким безответсвенным поведением социа-
       листы могут и на всех навлечь наказания администрации. Они  
       говорили так: "Все наши бедствия - от этих социалистических
       гадов. - (глубокое объяснение и какое диалектическое!) - Пе-
       редушить бы их!" - А те две девушки на Лубянке в 1925 году
       лишь потому пели о сирени, что одна из них была эсерка, а
       вторая - оппозиционерка, и не могло быть у них общей полити-
       ческой песни, и даже вообще оппозиционерка не должна была
       соединяться с эсеркой в одном протесте.
            И если в царской тюрьме партии часто объединялись для
       совместной тюремной борьбы (вспомним побег из Севастополь-
       ского централа), то в тюрьме советской каждое течение видело
       чистоту своего знамени в том, чтобы не объединяться с други-
       ми. Троцкисты боролись отдельно от социалистов и коммунис-
       тов, коммунисты вообще не боролись, ибо как же можно разре-
       шить себе бороться против собственной власти и тюрьмы?
            И оттого случилось так, что коммунисты в изоляторах, в 
       срочных тюрьмах были притеснены ранее и жестче других. Ком- 
       мунистка Надежда Суровцева в 1928 году в Ярославском центра- 
       ле на прогулку ходила в "гусиной" шеренге без права разгова- 
       ривать, когда социалисты еще шумели в своих компаниях. Уже 
       не разрешалось ей ухаживать за цветами во дворике - цветы 
       остались от прежних арестантов, боровшихся. И газет уже тог- 
       да лишили ее. (Зато Секретно-Политический Отдел ГПУ разрешил 
       ей иметь в камере полных Маркса-Энгельса, Ленина и Гегеля.) 
       Свидание с матерью ей дали почти в темноте, и угнетенная 
       мать умерла вскоре (что могла она подумать о режиме, в кото- 
       ром содержат дочь?). 
            Многолетняя разница тюремного поведения прошла глубоко
       дальше и в разницу наград: в 37-38-м годах ведь социалисты
       тоже сидели и тоже получали свои десятки. Но их, как прави-
       ло, не понуждали к самооговору: ведь они не скрывали своих
       особенных взглядов, достаточно для осуждения! А у коммуниста
       никогда нет особенных взглядов - и за что ж его судить, если
       не выдавить самооговора?

                                   *
                                  * *

            Хотя уже разбросался огромный Архипелаг - но никак не
       хирели и отсидочные тюрьмы. Старая острожная традиция не те-
       ряла ретивого продолжения. Все то новое и бесценное, что да-
       вал Архипелаг для воспитания масс, еще не была полнота. Пол-
       ноту давало присоединение ТОНов и вообще срочных тюрем.
            Не всякий, поглощаемый великою Машиной, должен был сме-
       шиваться с туземцами Архипелага. То знатные иностранцы, то
       слишком известные лица и тайные узники, то свои разжалован-
       ные гебисты - никак не могли быть открыто показываемы в ла-
       герях: их перекатка тачки не оправдывала бы разглашения и 
       м о р а л ь н о - п о л и т и ч е с к о г о (15) ущерба.
       Так же и социалисты в постоянном бою за свои права никак не
       -------------------------------------------------------------
            (15)Есть такое словечко!.. Небесно-болотный цвет.
       ------------------------------------------------------------ 

                                 -312-

       могли быть допущены до смешения с массой - но именно под ви-
       дом их льгот и прав содержимы и удушены отдельно. Гораздо
       позже, в 50-е годы, как мы еще узнаем, Тюрьмы Особого Назна-
       чения понадобятся и для изолирования лагерных бунтарей. В
       последние годы своей жизни, разочаровавшись в "исправлении"
       воров, велит Сталин и разным паханам давать тоже тюрзак, а
       не лагерь. И наконец, приходилось брать на дармовое государ-
       ственное содержание еще таких арестантов, кто по слабости
       сразу в лагере умерев, уклонился бы тем самым от отбывания
       срока. Или еще таких, кто никак не мог быть приспособлен к
       туземной работе - как слепой Копейкин, 70-летний старик,
       постоянно сидевший на рынке в городе Юрьевце (Волжском).
       Песнопения его и прибаутки повлекли 10 лет по КРД, но лагерь
       пришлось заменить тюремным заключением.
            Соответственно задачам оберегался, обновлялся, укреп-
       лялся и усовершался старый острожный фонд, наследованный от
       династии Романовых. Некоторые централы, как Ярославский,
       настолько прочно и удобно были оборудованы (двери, обитые
       железом, в каждой камере постоянно привинчены стол, табурет-
       ка и койка), что потребовали только укрепления намордников
       на окнах да разгораживания прогулочных дворов до размеров
       камеры (к 1937 году спилены были в тюрьмах все деревья, пе-
       рекопаны огороды и травяные площадки, залит асфальт). Дру-
       гие, как Суздальский, требовали переоборудования из монас-
       тырского помещения, но ведь само заключение тела в монастыре
       и заключение его государственным законом в тюрьме преследуют
       физически-сходные задачи, и оттого здания всегда легко прис-
       посабливаются. Так же был приспособлен под срочную тюрьму
       один из корпусов Сухановского монастыря - ну да ведь надо же
       было пополнить и утери фонда: выделение Петропавловской кре-
       пости и Шлиссельбурга под экскурсантов. Владимирский централ
       был расширен и достроен (большой новый корпус при Ежове), он
       много использовался и много вобрал за эти десятилетия. Уже
       упомянуто, что действовал Тобольский централ, а с 1925 года
       открылся для постоянного и обильного использования Верх-
       не-Уральский. (Все эти изоляторы живы на нашу беду и работа-
       ют в минуту, когда пишутся эти строки.) Из поэмы Твардовско-
       го "За далью даль" можно заключить, что не пустовал при Ста-
       лине и Александровский централ. Меньше сведений у нас об Ор-
       ловском: есть опасения, что он сильно пострадал в Отечест-
       венную войну. Но по соседству он всегда дополняется хорошо
       оборудованной отсидочной тюрьмой в Дмитровске (Орловском).

            В 20-е годы в политизоляторах ( еще политзакрытками на-
       зывают их арестанты) к о р м и л и очень прилично: обеды
       были всегда мясные, готовили из свежих овощей, в ларьке мож-
       но было купить молоко. Резко ухудшилось питание в 1931-33
       годах, но не лучше тогда было и на воле. В это время и цынга
       и голодные головокружения не были в политзакрытках ред-
       костью. Позже вернулась еда, да не та. В 1947 году во Влади-
       мирском ТОНе И.Корнеев постоянно ощущал голод: 450 граммов
       хлеба, 2 куска сахара, два горячих, но не сытных приварка -
       и только кипятка "от пуза" (опять же скажут, что не харак-
       терный год, что и на воле был тогда голод. Зато в этом году
       великодушно разрешали воле кормить тюрьму: посылки не огра-
       ничивались). С в е т  в камерах был пайковый всегда - и в
       30-е годы и в 40-е: намордники и армированное мутное стекло
       создавали в камерах постоянные сумерки (темнота - важный
       фактор угнетения души!). А поверх намордника еще натягива-
       лась часто сетка, зимой ее заносило снегом, и закрывался

                           - 313 -

       последний доступ свету. Чтение становилось только порчей и
       ломотой глаз. Во Владимирском ТОНе этот недостаток света
       восполняли ночью: всю ночь жгли яркое электричество, мешая
       спать. А в Дмитровской тюрьме (Н.А.Козырев) в 1938 году свет
       вечерний и ночной был - коптилка на полочке под потолком,
       выжигающая последний воздух; в 39-м году появился в лампоч-
       ках половинный красный накал. В о з д у х  тоже нормировался,
       форточки - на замке и отпирались только на время оправки,
       вспоминают и из Димитровской тюрьмы и из Ярославской. (Е.
       Гинзбург: хлеб с утра и до обеда уже покрывался плесенью,
       влажное постельное белье, зеленели стены.) А во Владимире в
       48-м году стеснения в воздухе не было, постоянно открытая
       фрамуга. П р о г у л к а  в разных тюрьмах и в разные годы 
       колебалась от 15 до 45. Никакого уже шлиссельбургского или
       соловецкого общения с землей, все растущее выполото, вытоп-
       тано, залито бетоном и асфальтом. При прогулке даже запреща-
       ли поднимать голову к небу - "Смотреть только под ноги!" -
       вспоминают и Козырев и Адамова (Казанская тюрьма). С в и -
       д а н и я с родственниками запрещены были в 1937-м году и
       не возобновлялись. П и с ь м а по два раза в месяц отпра-
       вить близким родственникам и получить от них разрешалось
       почти все годы (но, Казань: прочтя, через сутки вернуть
       письмо надзору), также и  л а р е к  на присылаемые огра-
       ниченные деньги. Немаловажная часть режима и  м е б е л ь.
       Адамова выразительно пишет о радости после убирающихся коек
       и привинченных к полу стульев увидеть и ощупать в камере
       (Суздаль) простую деревянную кровать с сенным мешком, прос-
       той деревянный стол. Во Владимирском ТОНе И.Корнеев испытал
       два разных р е ж и м а: и такой (1947-48 годы), когда из ка-
       меры не отбирали личных вещей, можно было днем лежать, и
       вертухай мало заглядывал в глазок. И такой (1949-53 годы),
       когда камера была под двумя замками (у вертухая и у дежурно-
       го), запрещено лежать, запрещено в голос разговаривать (в
       Казанке - только шепотом!), личные вещи все отобраны, выдана
       форма из полосатого матрасного материала; переписка - 2 раза
       в год и только в дни, внезапно назначаемые начальником тюрь-
       мы (упустив день, уже писать не можешь), и только на листике
       вдвое меньше почтового; участились свирепые  о б ы с к и  на-
       летами с полным выводом и раздеванием догола. Связь между
       камерами преследовалась настолько, что после каждой оправки
       надзиратели лазили по уборной с переносной лампой и светили
       в каждое очко. За надпись на стене давали всей камере  к а р-
       ц е р. Карцеры были бич в Тюрьмах Особого Назначения. В кар-
       цер можно было попасть за кашель ("закройте одеялом голову,
       тогда кашляйте!"); за ходьбу по камере (Козырев: это счита-
       лось "буйный"); за шум, производимый обувью (Казанка, женщи-
       нам были выданы мужские ботинки N44). Впрочем, Гинзбург вер-
       но выводит, что карцер давали не за проступки, а по графику:
       все поочередно должны били там пересидеть и знать, что это.
       И в правилах был еще такой пункт широкого профиля: "В случае
       проявления в карцере недисциплинированности (?), начальник
       тюрьмы имеет право продлить срок пребывания в нем до двадца-
       ти суток". А что такое "недисциплинированность"?.. Вот как
       было с Козыревым (описание карцера и многого в режиме так
       совпадает у всех, что чувствуется единое режимное клеймо).
       За хождение по камере ему объявлено пять суток карцера.
       Осень, помещение карцера - неотапливаемое, очень холодно.
       Раздевают до белья, разувают. Пол - земля, пыль (бывает -
       мокрая грязь, в Казанке - вода). У Козырева была табуретка
       (у Гинзбург не было). Решил сразу, что погибнет, замерзнет.

                           - 314 -

       Но постепенно стало выступать какое-то внутреннее таинствен-
       ное тепло, и оно спасало. Научился спать, сидя на табуретке.
       Три раза в день давали по кружке кипятку, от которого стано-
       вился пьяным. В трехсотграммовую пйку хлеба как-то один из
       дежурных вдавил незаконный кусок сахара. По пайкам и разли-
       чая свет из какого-то лабиринтного окошечка, Козырев вел
       счет времени. Вот кончились его пять суток - но его не вы-
       пускали. Обостренным ухом он услышал шепот в коридоре - нас-
       чет не то шестых суток, не то шести суток. В том и была про-
       вокация: ждали, чтоб он заявил, что пять суток кончилось,
       пора освобождать - и за недисциплинированность продлить ему
       карцер. Но он покорно и молча просидел еще сутки - и тогда
       его освободили, как ни в чем не бывало. (Может быть, началь-
       ник тюрьмы так и испытывал всех по очереди на покорность?
       Карцер для тех, кто еще не смирился).- После карцера камера
       показалась дворцом. Козырев на полгода оглох, и начались у
       него нарывы в горле. А однокамерник Козырева от частых кар-
       церов сошшел с ума, и больше года Козырев сидел вдвоем с су-
       масшедшим. (Много случаев безумия в политизоляторах помнит
       Надежда Суровцева - одна не меньше, чем насчитал Новорусский
       по летописи Шлиссельбурга).
            Не покажется ли теперь читателю, что мы постепенненько
       взобрались на вершину второго рога - и, пожалуй, он повыше
       первого? и пожалуй, поострей?
            Но мнения расходятся. Старые лагерники в одни голос
       признают Владимирский ТОН 50-х годов курортом. Так нашел
       Владимир Борисович Зельдович, присланный туда со станции
       Абезь, и Анна Петровна Скрипникова, попавшая туда (1956 год)
       из кемеровских лагерей. Скрипникова особенно была поражена
       регулярной отправкой заявлений каждые десять дней (она стала
       писать... в ООН) и отличной библиотекой, включая иностранные
       языки: в камеру приносят полный каталог и составляешь годо-
       вую заявку.
            А еще же не забудьте и гибкость нашего Закона: пригово-
       рили тысячи женщин ("жен") к тюрзаку. Вдруг свистнули - всем
       сменить на лагеря (на Колыме золота недомыв!) И сменили. Без
       всякого суда.
            Так  е с т ь ли еще тот тюрзак? Или это только лагерная
       прихожая? 

                                *
                               * *

            И вот тут только - только здесь! - должна была начаться
       эта наша глава. Она должна была рассмотреть тот мерцающий
       свет, который со временем, как нимб святого, начинает испус-
       кать душа одиночного арестанта. Вырванный из жизненной суеты
       до того абсолютно, что даже счет преходящих минут дает ин-
       тимное общение со Вселенной, - одиночный арестант должен
       очиститься от всего несовершенного, что взмучивло его в
       прежней жизни, не давало ему отстояться до прозрачности. Как
       благородно тянуться пальцы его рыхлить и перебирать комки
       огородной земли (да, впрочем асфальт!..). Как голова его са-
       ма запрокидывается к Вечному Небу (да, впрочем, запреще-
       но!..). Сколько умильного внимания вызывает в нем прыгающая
       на подоконнике птичка (да, впрочем намордник, сетка и фор-
       точка на замке...). И какие ясные мысли, какие поразительные
       иногда выводы он записывает на выданной ему бумаге (да,
       впрочем только если достанешь из ларька, а после заполнения
       сдать навсегда в тюремную канцелярию...).

                           - 315 -

            Но что-то сбивают нас ворчливые наши оговорки. Трещит и
       ломается план главы, и уже не знаем мы: в Тюрьме Нового Ти-
       па, в Тюрьме Особого (а какого?) Назначения - очищается ли
       душа человека? или гибнет окончательно?

            Если каждое утро первое, что ты видишь - глаза твоего
       обезумевшего однокамерника, - чем самому тебе спастись в
       наступающий день? Николай Александрович Козырев, чья блестя-
       щая астрономическая стезя была прервана арестом, спасался
       только мыслями о вечном и беспредельном: о мировом порядке -
       и Высшем духе его; о звездах; об их внутреннем состоянии; и
       о том - что же такое есть Время и ход Времени.

            И так стала ему открываться новая область физики. Толь-
       ко этим он и выжил в Дмитровской тюрьме. Но в своих рассуж-
       дениях он уперся в забытые циифры. Дальше он строить не мог
       - ему нужны были многие цифры. Откуда же взять их в этой
       одиночке с ночной коптилкой, куда даже пптичка не может вле-
       теть? И ученый взмолился: Господи! Я сделал все, что мог. Но
       помоги мне! Помоги мне дальше.
            В это время полагалась ему на 10 дней всего одна книга
       (он был уже в камере один). В небогатой тюремной библиотеке
       было несколько изданий "Красного концерта" Демьяна Бедного,
       и они повторно приходили и приходили в камеру. Минуло полча-
       са после его молитвы - пришли сменить ему книгу, и, как
       всегда не спрашивая, швырнули - "Курс астрофизики"! Откуда
       она взялась? Представить было нельзя, что такая есть в биб-
       лиотеке! Предчувствуя недолгость этой встречи, Козырев наки-
       нулся и стал запоминать, запоминать все, что надо было се-
       годня и что могло понадобиться потом. Прошло всего два дня,
       еще восемь дней было на книгу - и вдруг обход начальника
       тюрьмы. Он зорко заметил сразу. "Да ведь вы по специальности
       астроном?" - "Да." - "Отобрать эту книгу!" - Но мистический
       приход ее освободил пути для работы, продолженной в нориль-
       ском лагере.
            Так вот, теперь мы должны начать главу о противостоянии
       души и решетки.
            Но что это?.. Нагло гремит в двери надзирательский
       ключ. Мрачный корпусной с длинным списком: "Фамилия? Имя-от-
       чество? Год рождения? Статья? Срок? Конец срока?.. Собери-
       тесь с вещами! Быстро!"
            Ну, братцы, этап! Этап!.. Куда-то едем! Господи, бла-
       гослови! Соберем ли косточки?..
            А вот что: живы будем - доскажем в другой раз. В Чет-
       вертой части. Если будем живы...

                   К о н е ц   п е р в о й    ч а с т и .

                                 -316-

                             Ч А С Т Ь  11.

                  В Е Ч Н О Е   Д В И Ж Е Н И Е 

                                    Колеса тоже не стоят, 
                                            Колеса...
                                    Вертяться, пляшут жернова,
                                            Вертяться...

                                                     В.Мюллер.

                                 1.

                        КОРАБЛИ  АРХИПЕЛАГА

                           - 317 -

            От Берингова пролива и почти до Босфорского разбросаны
       тысячи островов заколдованного Архипелага. Они невидимы, но
       они - есть, и с острова на остров надо также невидимо, но
       постоянно перевозить невидимых невольников, имеющих плоть,
       объем и вес.
            Черезо что же возить их? На чем?
         Есть для этого крупные порты - пересыльные тюрьмы, и порты
       помельче - лагерные пересыльные пункты. Есть для этого сталь-
       ные закрытые корабли - вагон-заки. А на рейдах вместо шлюпок 
       и катеров их встречают такие же стальные замкнутые оборотис-
       тые воронки. "Вагон-заки" ходят по расписанию. А при нужде 
       отправляют из порта в порт по диагоналям Архипелага еще целые
       караваны - эшелоны красных товарных телячьих вагонов.
            Это все налаженная система! Ее создавали люди десятки
       лет - и не в спешке. Сытые, обмундированные, неторопливые
       люди создавали ее. Кинешемскому конвою по нечетным числам в
       17.00 принимать на Северном вокзале Москвы этапы из Бутырс-
       кого, Пресненского и Таганского воронков. Ивановскому конвою
       по четным числам к шести утра прибывать на вокзал, снимать и
       держать у себя пересадочных на Нерехту, Бежецк, Бологое.
            Это все - рядом с вами, впритирочку с вами, но - неви- 
       димо вам (а можно и глаза смежить). На больших вокзалах пог- 
       рузка и выгрузка чумазых происходит далеко от пассажирского 
       перрона, ее видят только стрелочники да путевые обходчики. 
       На станциях поменьше тоже облюбован глухой проулок между 
       двумя пакхаузами, куда воронок подают задом, ступеньки к 
       ступенькам вагон-зака. Арестанту некогда оглянуться на вок- 
       заал, посмотреть на вас и вдоль поезда, он успевает только 
       видеть ступеньки (иногда нижняя ему по пояс, и сил караб- 
       каться нет), а конвоиры, обставшие узкий переходик от ворон- 
       ка к вагону, рычат, гудят: "Быстро! Быстро!..Давай! Да- 
       вай!..", а то и помахивают штычками. 
            И вам, спешащим по перрону с детьми, чемоданами и
       авоськами, надосуг приглядываться: зачем это подцепили к по-
       езду второй багажный вагон? Ничего на нем не написано, и
       очень похож он на багажный - тоже косые прутья решеток и
       темнота за ними. Только зачем-то едут в нем солдаты, защит-
       ники отечества, и на остановках двое из них, посвистывая,
       ходят по обе стороны, косятся под вагон.
            Поезд тронется - и сотня стиснутых арестантских судеб,
       измученных сердец - понесется по тем же змеистым рельсам, за
       тем же дымом, мимо тех же полей, столбов и стогов, и даже на
       несколько секунд раньше вас - но за вашими стеклами в воз-
       духе еще меньше останется следов от промелькнувшего горя,
       чем от пальцев по воде. И в хорошо знакомом, всегда одинако-
       вом поездном быте - с разрезаемой пачкой белья для постели,
       с разносимым в подстаканниках чаем - вы разве можете вжить-
       ся, какой темный сдавленный ужас пронесся за три секунды до
       вас через этот же объем эвклидова пространства? Вы, недо-
       вольные, что в купе четверо и тесно, - вы разве смогли бы
       поверить, вы разве над этой строкою поверите, что в таком же
       купе перед вами только-что пронеслось - четырнадцать чело-
       век? А если - двадцать пять? А если - тридцать?...
            Вагон-зак - какое мерзкое сокращение! Как, впрочем, все
       сокращения, сделанные палачами. Хотят сказать, что это - ва-
       гон для заключенных. Но нигде, кроме тюремных бумаг, слово
       это не удержалось. Усвоили арестанты называть такой вагон
       столыпинским или просто Столыпиным.
            По мере того, как рельсовое передвижение внедрялось в
       наше отечество, меняли свою форму и арестантские этапы. Еще

                           - 318 -

       до 90-х годов Х1Х века сибирские этапы шли пешком и на лоша-
       дях. Уже Ленин в 1896 году ехал в сибирскую ссылку в обыкно-
       венном вагоне третьего класса (с вольными) и кричал на поез-
       дную бригаду, что невыносимо тесно. Всем известная картина
       Ярошенко "Всюду жизнь" показывает нам еще очень наивное пе-
       реоборудование пассажирского вагона четвертого класса под
       арестантский груз: все оставлено, как есть, и арестанты едут
       как просто люди, только поставлены на окнах дусторонние ре-
       шетки. Вагоны эти еще долго бегали по русским дорогам, неко-
       торые помнят, как их и в 1927 году этапировали в таких имен-
       но, только разделив мужчин и женщин. С другой сторны эсер
       Трушин вспоминает, что он и при царе уже этапировался в
       "столыпине", только ездило их, опять-таки по крыловским вре-
       менам, шесть человек в купе.
           Вероятно, вагон этот действительно пошел по рельсам
       первый раз при Столыпине, то есть, до 1911-го года - и по
       общему кадетско-революционному ожесточению прилепили к нему
       это название. Однако по-настоящему этот вагон был излюблен
       лишь в 20-е годы, а нашел всеобщее и исключительное примене-
       ние - с 1930-го года, когда все в нашей жизни становилось
       единообразным, и поэтому справедливей бы было называть его
       не Столыпиным, а Сталиным. Но не будем спорить с языком.
            Столыпин - это обыкновенный купированный вагон, только
       из девяти купе пять, отведенные арестантам (и здесь, как
       всюду на Архипелаге, половина идет на обслугу!), отделены от
       коридора не сплошной перегородкой, а решеткой, обнажающей
       купе для просмотра. Решетка эта - косые перекрещенные
       прутья, как бывает в станционных садиках. Она идет на всю
       высоту вагона, доверху, и оттого нет багажных чердачков из
       купе над коридором. Окна коридорной стороны - обычные, но в
       таких же косых решетках извне. А в арестантском купе окна
       нет - лишь маленький, тоже обрешеченный, слепыш на уровне
       вторых полок (вот, без окон, и кажется нам вагон как бы ба-
       гажным). Дверь в купе - раздвижная: железная рама, тоже об-
       решеченная.
            Все вместе из коридора это очень напоминает зверинец:
       за сплошной решеткой, на полу и на полках, скрючились ка-
       кие-то жалкие существа, похожие на человека, и жалобно смот-
       рят на вас, просят пить и есть. Но в зверинце так тесно ни-
       когда не скучивают животных. 
            По расчетам вольных инженеров в столыпинском купе могут
       шестеро сидеть внизу, трое - лежать на средней полке (она
       соединена как сплошные нары, и оставлен только вырез у двери
       для лаза вверх и вниз) и двое - лежать на багажных полках
       вверху. Если теперь сверх этих одиннадцати затолкать в купе
       еще одиннадцать (последних под закрываемую дверь надзиратели
       запихивают уже ногами) - то вот и будет вполне нормальная
       загрузка арестантского купе. По двое скорчатся, полусидя, на
       верхних багажных, пятеро лягут на соединенной средней (и это
       - самые счастливые, места эти берутся с бою, а если в купе
       есть блатари, то именно они лежат там), на низ же останется
       тринадцать человек: по пять сядут на полках, трое - в прохо-
       де меж их ног. Где-то там, вперемежку с людьми, на людях и
       под людьми - их вещи. Так со сдавленными поджатыми ногами и
       сидят сутки за сутками. 
            Нет, это не делается специально, чтобы мучить людей!
       Осужденный - это трудовой солдат социализма, зачем же его
       мучить, его надо использовать на строительстве. Но, согласи-
       тесь, и не к теще же в гости он едет, не устраивать же его
       так, чтобы ему с воли завидовали. У нас с транспортом труд-

                           - 319 -

       ности: доедет, не подохнет.
            С пятидесятых годов, когда расписания наладились, ехать
       так доставалось арестантам недолго - ну, полтора, ну двое
       суток. В войну и после войны было хуже: от Петропавловска
       (казахского) до Караганды столыпин мог идти семь суток (и
       было двадцать пять человек в купе!), от Караганды до Сверд-
       ловска - восемь суток (и в купе было по двадцать шесть). Да-
       же от  Куйбышева до Челябинска в августе 1945 года Сузи ехал
       в столыпине несколько суток - и было их в купе ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ
       человек, лежали просто друг на друге, барахтались и боролись.
       (1) А осенью 1946-го года Н.В. Тимофеев-Рессовский ехал из
       Петропавловска в Москву в купе, где было ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ ЧЕ-
       ЛОВЕК! Несколько суток он ВИСЕЛ в купе между людьми, ногами
       не касаясь пола. Потом стали умирать - их вынимали из-под
       ног (правда , не сразу, на вторые сутки) -и так посвободнело.
       Все путешествие до Москвы продолжалось у него три недели. (2) 
            Предел ли - тридцать шесть? У нас нет свидетельств о
       тридцати семи, но придерживаясь единственно-научного метода
       и воспитанные на борьбе с "предельщиками", мы должны ответить:
       нет и нет! Не предел! Может быть где-нибудь и предел, да не у 
       нас! Пока еще в купе остаются хотя бы под полками, хотя бы ме-
       жду плечами, ногами и головами кубические дециметры невытес-
       ненного воздуха - купе готово к приему дополнительных арес-
       тантов! Условно можно принять за предел число не разъятых тру-
       пов, умещаемых в полном объеме купе при спокойной укладке.
            В.А.Корнеева ехала из Москвы в купе, где было тридцать
       женщин - и большинство из них дряхлые старушки, ссылаемые на
       поселение за веру (по приезду ВСЕ эти женщины, кроме двоих,
       сразу легли в больницу). У них не было смертей, потому что
       несколькие среди них были молодые, развитые и хорошенькие
       девушки, сидевшие "за иностранцев". Эти девушки принялись
       стыдить конвой: "Как не стыдно вам так везти? Ведь это же
       ваши матери!" Не столько, наверно, их нравственные аргумен-
       ты, сколько привлекательная наружность девушек нашла в кон-
       вое отзыв - и несколько старушек пересадили... в карцер. А
       карцер в столыпине это не наказание, это блаженство. Из пяти
       арестантских купе только четыре используются как общие каме-
       ры, а пятое разделено на две половины - два узких полукупе с
       одной нижней и одной верхней полкой, как бывет у проводни-
       ков. Карцеры эти служат для изоляции; ехать там втроем-вчет-
       вером - удобство и простор.
            Нет, не для того, чтобы нарочно мучить арестантов жаж-
       дой, все эти вагонные сутки в изнемоге и давке их кормят
       вместо приварка только селедкой или сухою воблой (так было
       ВСЕ годы, тридцатые и пятидесятые, зимой и летом, в Сибири и
       на Украине, и тут примеров даже приводить не надо). Не для
       того, чтобы мучить жаждой, а скажите сами - чем эту рвань в
       дороге кормить? Горячий приварок в вагоне им не положен (в
       одном из купе столыпина едет, правда, кухня, но она - только
       для конвоя), сухой крупы им не дашь, сырой трески не дашь,
       мясных консервов - не разожрутся ли? Селедка, лучше не при-
       думаешь, да хлеба ломоть - чего ж еще? 
       -------------------------------------------------------------
            (1)Это к удовлетворению тех, кто удивляется и упрекает,
       п о ч е м у  н е   б о р о л и с ь? 
            (2)В Москве же, по законам страны чудес, Тимофеева-Рес-
       совского вынесли на руках   о ф и ц е р ы  и повезли в лег-
       ковом автомобиле: он ехал двигать науку!
       ------------------------------------------------------------- 

                                 -320-

            Ты бери, бери свои полселедки, пока дают, и радуйся!
       Если ты умен - селедку эту не ешь, перетерпи, в карман ее
       спрячь, слопаешь на пересылке, где водица. Хуже, когда дают
       азовскую мокрую камсу, пересыпанную крупной солью, она в
       кармане не пролежит, бери ее сразу в полу бушлата, в носо-
       вой платок, в ладонь - и ешь. Делят камсу на чьем-нибудь
       бушлате, а сухую воблу конвой высыпает в купе прямо на пол,
       и делят ее на лавках, на коленях.(3)
            Но уже если тебе рыбу дали - так и от хлеба не отрекут-
       ся, и сахарку еще, может, подсыпят. Хуже, когда конвой при-
       ходит и объявляет: сегодня кормить не будем, на вас не выда-
       но. И так может быть, что вправду не выдано: в какой-то тю-
       ремной бухгалтерии не там цифру поставили. А может быть и
       так, что - выдано, но конвою самому не хватает пайки (они
       тоже ведь не больно сыты), и решили хлебушек з а к о с и т ь, 
       а уж одну полуселедку давать подозрительно.
            И, конечно, не для того, чтобы арестант мучился, ему не
       дают после селедки ни кипятка (это уже никогда), ни даже сы-
       рой воды. Надо понять: штаты конвоя ограничены, одни стоят в
       коридоре на посту, несут службу в тамбуре, на станциях лазят
       под вагоном, по крыше: смотрят, не продырявлено ли где. дру-
       гие чистят оружие, да когда-то же надо с ними заняться и
       политучебой, и боевым уставом. А третья смена спит, восемь
       часов им отдай как закон, война-то кончилась. Потом: носить
       воду ведрами - далеко, да и обидно носить: почему советский
       воин должен воду таскать как ишак, для врагов народа? Порой
       для сортировки или перецепки загонят столыпинский вагон от
       станции на полсуток так (от глаз подальше), что и на свою-то
       красноармейскую кухню воды не принесешь. Ну, есть правда вы-
       ход: из паровозного тендера черпануть - желтую, мутную, со
       смазочными маслами, охотно пьют зэки и такую, ничего, им в
       полутьме купе и не очень видно - окна своего нет, лампочки
       нет, свет из коридора. Потом еще: воду эту раздавать больно
       долго - своих кружек у заключенных нет, у кого и были так
       отняли, - значит пои их из двух казенных, и пока напьются,
       ты все стой рядом, черпай, черпай да подавай. (Да еще заве-
       дутся промеж себя: давайте сперва, мол, здоровые пить, а по-
       том уже туберкулезные, а потом уже сифилитики! Как будто в
       соседней камере не сначала опять: сперва здоровые...)
            Но и все б это конвой перенес, и таскал бы воду и поил,
       если б, свиньи такие, налакавшись воды, не просились бы потом
       на оправку. А получается так: не дашь им сутки воды - и оп-
       равки не просят; один раз напоишь - один раз и на оправку;
       пожалеешь, два раза напоишь - два раза и на оправку. Прямой
       расчет, все-таки - не поить.
            И не потому оправки жалко, что уборной жалко, - потому
       что ответственная и даже боевая операция: надолго надо за-
       нять ефрейтора и двух солдат. Выставляются два поста - один
       около двери уборной, другой в коридоре с противоположной
       -------------------------------------------------------------
            (3)П.Ф.Якубович ("В мире отверженных", М., 1964, т.1)
       пишет о 90-х годах прошлого века, что в то страшное время в
       сибирских этапах давали кормовых 10 копеек в сутки на чело-
       века при цене на ковригу пшеничного хлеба - килограмма три?
       - пять копеек, на кринку молока - литра два? - три копейки.
       "Арестанты благоденствуют", - пишет он. А вот в Иркутской
       губернии цены выше, фунт мяса стоит 10 копеек и "арестанты
       просто бедствуют". Фунт мяса в день на человека - это не
       полселедки?.. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 321 -

       стороны (чтоб туда не кинулись), а ефрейтору то и дело отод-
       вигать и задвигать дверь купе, сперва впуская возвратного,
       потом выпуская следующего. Устав разрешает выпускать только
       по одному, чтоб не кинулись, не начали бунта. И получается,
       что этот выпущенный в уборную человек держит тридцать арес-
       тантов в своем купе и сто двадцать во всем вагоне, да наряд
       конвоя! Так "Давай! Давай!.. Скорей!Скорей!" - понукают его
       по пути ефрейтор и солдат, и он спешит, спотыкается, будто
       ворует это очко уборной у государства. (В 1949 году в столы-
       пине Москва-Куйбышев одноногий немец Шульц, уже понимая рус-
       ские понукания, прыгал на своей ноге в уборную и обратно, а
       конвой хохотал и тебовал, чтоб тот прыгал быстрее. В одну
       оправку конвоир толкнул его в тамбуре перед уборной, Шульц
       упал. Конвоир, осердясь, стал его еще бить, - и, не умея
       подняться под его ударами, Шульц вползал в грязную уборную
       ползком. Конвоиры хохотали.)(4) 
            Чтоб за секунды, проводимые в уборной, арестант не со-
       вершил побега, а также для быстроты оборота, дверь в уборную
       не закрывается, и, наблюдая за процессом оправки, конвоир из
       тамбура поощряет: "Давай-давай!.. Ну, хватит, тебе, хватит!"
       Иногда с самого начала команда: "Только по легкому!" - и уж
       тогда из тамбура тебе иначе не дадут. Ну, и рук, конечно,
       никогда не моют: воды не хватит в баке, и времени нет. Если
       только арестант коснется соска умывальника, конвоир рыкает
       из тамбура: "А ну, не трожь, проходи!" (Если у кого в вещ-
       мешке есть мыло или полотенце, так из одного стыда не доста-
       нет: это по-фраерски очень.) Уборная загажена. Быстрей,
       быстрей! и неся жидкую грязь на обуви, арестант втискивается
       в купе, по чьим-то рукам и плечам лезет наверх, и потом его
       грязные ботинки свисают с третьей полки ко второй и капают.
       Когда оправляются женщины, устав караульной службы и здравый
       смысл требуют также не закрывать дверей уборной, но не вся-
       кий конвой на этом настоит, иные попустят: ладно мол, закры-
       вайте. (Еще ж потом женщине эту уборную и мыть, и опять око-
       ло нее стой, чтоб не сбежали.)
            И даже при таком быстром темпе уходит на оправку ста
       двадцати человек больше двух часов - больше четверти смены
       трех конвоиров! И все равно не угодишь! - и все равно ка-
       кой-нибудь старик-песочник через полчаса опять же плачется и
       просится на оправку, его, конечно, не выпускают, он гадит
       прямо у себя в купе, и опять же забота ефрейтору: заставить
       его руками собрать и вынести.
            Так вот: поменьше оправок! А значит, - воды поменьше. И
       еды поменьше - и не будут жаловаться на поносы и воздух от-
       равлять, ведь это что? - в вагоне дышать нельзя!
            Поменьше воды! А селедку положенную выдать! Недача воды
       - разумная мера, недача селедки - служебное преступление.

            Никто, никто не задался целью мучить нас! Действия кон-
       воя вполне рассудительны! Но как древние христиане, сидим мы
       в клетке, а на наши раненые языки сыпят соль. 
            Так же и совсем не имеют цели (иногда имеют) этапные
       конвоиры перемешивать в купе Пятьдесят Восьмую с блатарями и
       бытовиками, а просто: арестантов чересчур много, вагонов и
       купе мало,, времени в обрез - когда с ними разбираться? Одно
       из четырех купе держат для женщин, в трех остальных если уж
       -------------------------------------------------------------
            (4)Это, кажется, названо "культ личности Сталина"?
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 322 -

       и сортировать, так по станциям назначения, чтоб удобнее выг-
       ружать.
            И разве потому распяли Христа между разбойниками, что
       хотел Пилат его унизить? Просто день был такой - распинать,
       Голгофа - одна, времени мало.  И К ЗЛОДЕЯМ ПРИЧТЕН. 

                                   *
                                  * *

            Я боюсь даже и подумать, что пришлось бы мне пережить,
       находясь на общем арестантском положении... Конвой и этапные
       офицеры обращались со мной и моими товарищами с предупреди-
       тельной вежливостью... Будучи политическим, я ехал в каторгу
       со сравнительным комфортом - пользовался отдельным от уго-
       ловной партии помещением на этапах, имел подводу, и пуд ба-
       гажа шел на подводе... 
                         ...Я опустил в этом абзаце кавычки,
       чтобы читатель мог лучше вникнуть. Ведь кавычки всегда если
       не ирония, то - отстранение. А вот без кавычек абзац дикова-
       то звучит, а?
            Это пишет П.Ф.Якубович о 90-х годах прошлого века. Кни-
       га переиздана сейчас в поучение о том мрачном времени. Мы
       узнаем, что и на барже политические имели особую комнату и
       на палубе - особое отделение для прогулки. (То же - и в
       "Воскресеньи", и посторонний князь Нехлюдов может приходить
       к политическим на собеседования.) И лишь потому, что в спис-
       ке против фамилии Якубовича было "пропущено магическое слово
       "политический" (так он пишет) - на Усть-Каре он был "встре-
       чен инспектором каторги... как обыкновенный уголовный арес-
       тант - грубо, вызвающе, дерзко". Впрочем, это счастливо раз-
       ъяснилось.
            Какое неправдоподобное время! - смешивать политических
       с уголовными казалось почти преступлением! Уголовников гнали
       на вокзалы позорным строем по мостовой, политические могли
       ехать в карете (Ольминский, 1899). Политических из общего
       котла не кормили, выдавали кормовые деньги и несли им из
       кухмистерской. Большевик Ольминский не захотел принимать да-
       же больничного пайка - груб ему показался.(5) Бутырский кор-
       пусной просил извинения за надзирателя, что тот обратился к
       Ольминскому на "ты": у нас, де, редко бывают политические
       надзиратель не знал...
            В Бутырках редко бывают политические!.. Что за сон? А
       где ж они бывают? Лубянки-то и Лефортова тем более еще не
       было!..
            Радищева вывезли на этап в кандалах и по случаю холод-
       ной погоды набросили на него "гнусную нагольную шубу", взя-
       тую у сторожа. Однако, Екатерина немедленно вослед распоря-
       дилась: кандалы снять и все нужное для пути доставить. Но
       Анну Скрипникову в ноябре 1927-го отправили из Бутырок в
       этап на Соловки в соломенной шляпе и летнем платье (как она
       была арестована летом, а с тех пор ее комната стояла запеча-
       танная, и никто не хотел разрешить ей взять оттуда свои же
       зимние вещи).
            Отличить политических от уголовных - значит уважать их
       как равных соперников, значит признавать, что у людей могут
       -------------------------------------------------------------
            (5)За то все, правда, шпанка (уголовная масса) называла
       профессиональных революционеров "паршивыми дворянишками".
       (П.Ф. Якубович.) 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 323 -

       быть взгляды. Так даже арестованный политический ощущает по-
       литическую свободу! 
            Но с тех пор, как все мы - каэры, а социалисты не удер-
       жались на политах, - с тех пор только смех заключенных и не-
       доумение надзирателя мог ты вызвать протестом, чтоб тебя,
       политического, не смешивали с уголовными. "У нас - все уго-
       ловные" - искренно отвечали надзиратели.
            Это смешение, эта первая разящая встреча происходит или
       в воронке или в столыпинском вагоне. До сих пор как ни угне-
       тали, пытали и терзали следствием - это все исходило от го-
       лубых фуражек, ты не смешивали их с человечеством, ты видел
       в них только наглую службу. Но зато твои однокамерники, хо-
       тя б они были совсем другими по развитию и опыту, чем ты,
       хотя б ты спорил с ними, хотя б они на тебя и стучали - все
       они были из того же привычного, грешного и обиходливого че-
       ловечества, среди которого ты провел всю жизнь.
            Вталкиваясь в столыпинское купе ты и здесь ожидаешь
       встретить только товарищей по несчастью. Все твои враги и
       угнетатели остались по   т у  сторону решетки, с  этой ты
       их не ждешь. И вдруг ты поднимаешь голову к квадратной про-
       рези в средней полке, к этому единственному небу над тобой -
       и видишь там три-четыре - нет, не лица! нет, не обезьяньих
       морды, у обезьян хоть чем-то должна быть похожа на образ! -
       ты видишь жестокие гадкие хари с выражением жадности и нас-
       мешки. Каждый смотрит на тебя как паук, нависший над мухой.
       Их паутина - эта решетка, и ты попался! Они кривят рты, буд-
       то собираются куснуть тебя избоку, они при разговоре шипят,
       наслаждаясь этим шипением больше, чем гласными и согласными
       звуками речи - и сама речь их только окончаниями глаголов и
       существительных напоминает русскую, она - тарабарщина.
            Эти странные гориллоиды скорее всего в майках - ведь в
       столыпине духота, их жилистые багровые шеи, их раздавшиеся
       шарами плечи, их татуированные смуглые груди никогда не ис-
       пытывали тюремного истощения. Кто они? Откуда? Вдруг с одной
       такой шеи свесится - крестик! да, алюминиевый крестик на ве-
       ревочке. Ты поражен и немного облегчен: среди них верующие,
       как трогательно; так ничего страшного не произойдет. Но
       именно этот "верующий" вдруг загибает в крест и в веру (ру-
       гаются они отчасти по-русски) и сует два пальца тычком, ро-
       гатинкой, прямо тебе в глаза - не угрожая, а вот начиная
       сейчас выкалывать. В этом жесте "глаза выколю, падло!" - вся
       философия их и вера! Если уж глаз твой они способны разда-
       вить как слизняка - так что на тебе и при тебе они пощадят?
       Болтается крестик, ты смотришь еще не выдавленными глазами
       на этот дичайший маскарад, и теряешь систему отсчета: кто из
       вас уже сошел с ума? кто еще сходит?
            В один миг трещат и ломаются все привычки людского об-
       щения, с которыми ты прожил жизнь. Во всей твоей прошлой
       жизни - особенно до ареста, но даже и после ареста, но даже
       отчасти и на следствии - ты говорил другим людям слова, и
       они отвечали тебе словами, и эти слова производили действие,
       можно было или убедить, или отклонить, или согласиться. Ты
       помнишь разные людские отношения - просьбу, приказ, благо-
       дарность, - но то, что застигло тебя здесь - вне этих слов и
       вне этих отношений. Посланником харь спускается вниз кто-то,
       чаще всего плюгавенький малолетка, чья развязность и наг-
       лость омерзительнее втройне, и этот бесенок развязывает твой
       мешок и лезет в твои карманы - не обыскивая, а как в свои! С
       этой минуты ничто твое - уже не твое, и сам ты - только гут-
       таперчевая болванка, на которую напялены лишние вещи, но вещи 

                                 -324-

       можно снять. Ни этому маленькому злому хорьку, ни тем харям
       наверху нельзя ничего объяснить словами, ни отказать, ни
       запретить, ни выпроситься! Они - не люди, это объяснилось
       тебе в одну минуту. Можно только - бить! Не ожидая, не тратя
       времени на шевеление языка - бить! - или этого ребенка, или
       тех крупных тварей наверху.
            Но снизу вверх тех трех - ты как ударишь? А ребенка,
       хоть он гадкий хорек, как будто тоже бить нельзя? можно
       только оттолкнуть мягенько?.. Но и оттолкнуть нельзя, потому
       что он тебе сейчас откусит нос, или сверху тебе сейчас про-
       ломят голову (да у них и ножи есть, только они не станут их
       вытаскивать, об тебя пачкать).
            Ты смотришь на соседей, на товарищей - давайте же или
       сопротивляться или заявим протест! - но все твои товарищи,
       твоя Пятьдесят Восьмая, ограбленные по одиночке еще до твое-
       го прихода, сидят покорно, сгорбленно, и смотрят хорошо еще
       если мимо тебя, а то и на тебя, так обычно смотрят, как буд-
       то это не насилие, не грабеж, а явление природы: трава рас-
       тет, дождик идет.
            А потому что - упущено время, господа, товарищи и брат-
       цы! Спохватываться - кто вы, надо было тогда, когда Стружин-
       ский сжигал себя в вятской камере и раньше еще того, когда
       вас объявляли  "каэрами".
            Итак, ты даешь снять с себя пальто, а в пиджаке твоем
       прощупана и с клоком вырвана зашитая двадцатка, мешок твой
       брошен наверх, проверен, и все, что твоя сантиментальная же-
       на собрала тебе после приговора в дальнюю дорогу, осталось
       там, наверху, а тебе в мешочке сброшена зубная щетка...
            Хотя не каждый подчинялся так в 30-е и 40-е годы, но
       девяносто девять. (6) Как же это могло стать? Мужчины! офи-
       церы! солдаты! фронтовики!
            Чтобы смело биться, человеку надо к этому бою быть го-
       товым, ожидать его, понимать его цель. Здесь же нарушены все
       условия: никогда не знав раньше блатной среды, человек не
       ждал этого боя, а главное - соврешенно не понимает его необ-
       ходимости, до сих пор представляя (неверно), что его враги -
       это голубые фуражки только. Ему еще надо воспитываться, пока
       он поймет, что татуированные груди - это задницы голубых фу-
       ражек, это то откровение, которое погоны не говорят вслух:
       "умри ты сегодня, а я завтра!" Новичок-арестант хочет себя
       считать политическим, то есть: он - за народ, а против них -
       государство. А тут неожиданно сзади и сбоку нападает ка-
       кая-то повортливая нечисть, и все разделения смешиваются, и
       ясность разбита в осколки. (И нескоро арестант соберется и
       разберется, что нечисть, выходит - с тюремщиками заодно.)
            Чтобы смело биться, человеку надо ощущать защиту спины,
       поддержку с боков, землю под ногами. Все эти условия разру-
       шены для Пятьдесят Восьмой. Пройдя мясорубку политического
       следствия, человек сокрушен телом: он голодал, не спал, вы-
       мерзал в карцерах, валялся избитый. Но если бы только телом!
       - он сокрушен и душой. Ему втолковано и доказано, что и взг-
       ляды его, и жизненное поведение, и отношение с людьми - все
       было неверно, потому что привело его к разгрому. В том ко-
       мочке, который выброшен из машинного отделения суда на этап,
       -------------------------------------------------------------
            (6)Немногие случаи рассказывали мне, когда трое спаянных
       (молодых и здоровых) человека устаивали против блатарей - но
       не общую спараведливость защищая, не всех, грабимых рядом, а
       только себя, вооруженный нейтралитет. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 325 -

       осталась только жажда жизни, и никакого понимания. Оконча-
       тельно сокрушить и окончательно разобщить - вот задача сле-
       дствия по 58-й статье. Осужденные должны понять, что наи-
       большая вина их на воле была - это попытка как - нибудь со-
       общаться или объединяться друг с другом помимо парторга,
       профорга и администрации. В тюрьме это доходит до страха
       всяких коллективок: одну и ту же жалобу высказать в два го-
       лоса или на одной и той же бумаге подписаться двоим. Надолго
       теперь отбитые от всякого объединения, лже-политические не
       готовы объединиться и против блатных. Так же не придет им в
       голову иметь для вагона или пересылки оружие - нож или кис-
       тень. Во-первых - зачем оно? против кого? Во-вторых, если
       его применишь ты, отягченный зловещей 58-ю статьею - то по
       пересуду ты можешь получить и расстрел. В-третьих, еще рань-
       ше, при обыске, тебя за нож накажут не так, как блатаря: у
       него нож - это шалость, традиция, несознательность, у тебя -
       террор.
            И, наконец, большая часть посаженных по 58-й - это мир-
       ные люди (а часто и старые, и больные), всю жизнь обходивши-
       еся словами, без кулаков - и не готовые к ним теперь, как и
       раньше.
            А блатари не проходили такого следствия. Все их следст-
       вие - два допроса, легкий суд, легкий срок, и даже этого
       легкого срока им не предстоит отбыть, их отпустят раньше:
       или амнистируют или они убегут.(7) Никто не лишал блатаря
       его законных передач и во время следствия - обильных передач
       из доли товарищей по воровству, оставшихся на свободе. Он не
       худел, не слабел ни единого дня - и вот в пути подкармлива-
       ется за счет ф р а е р о в.(8) Воровские и бандитские статьи
       не только не угнетают блатного, но он гордится ими - и в
       этой гордости его поддерживают все начальники в голубых по-
       гонах или с голубыми окаемками: "Ничего, хотя ты бандит и
       убийца, но ты же не изменник родины, ты же наш человек, ты
       исправишься". По воровским статьям нет одиннадцатого пункта
       - об организации. Организация не запрещена блатарям - отчего
       же? - пусть она содействует воспитанию чувств коллективизма,
       так нужных человеку нашего общества. И отбор оружия у них -
       это игра, за оружие их не наказывают - уважают их закон ("им
       иначе нельзя"). И новое камерное убийство не удлинит срока
       убийцы, а только украсит его лаврами.
            (Это все уходит очень глубоко. В трудах прошлого века
       люмпен-пролетариат осуждался разве только за некоторую невы-
       держанность, непостоянство настроения. А Сталин всегда тяго-
       тел к блатарям - кто ж ему грабил банки? Еще в 1901 году со-
       товарищами по партии и тюрьме он был обвинен в использовании
       уголовников против политических противников. С 20-х годов
       родился и услужливый термин: социально-близкие. В этой плос-
       кости и Макаренко: ЭТИХ можно исправить. (По Макаренко,(9)
       исток преступлений - только "контрреволюционное подполье").
       Нельзя исправить ТЕХ - инженеров, священников, эсеров, мень-
       шевиков.) 
       -------------------------------------------------------------
            (7)В.И.Иванов (ныне из Ухты) девять раз получал 162-ю
       (воровство), пять раз 82-ю (побег), всего 37 лет заключения
       - и "отбыл" их за пять-шесть лет. 
            (8)Ф р а е р - это  н е  вор, то есть не "Человек" 
       (с большой буквы). Ну, попросту: фраера- это остальное, не
       воровское человечество. 
            (9)"Флаги на башнях".
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 326 -

            Отчего ж не воровать, коли некому унять? Трое-четверо
       дружных и наглых блатарей владеют несколькими десятками за-
       пуганных придавленных лже-политических.
            С одобрения начальства. На основе Передовой Теории.
            Но если не кулачный отпор - то отчего жертвы не жалуют-
       ся? Ведь каждый звук слышен в коридоре, и вот он медленно
       прохаживается за решеткою конвойный солдат.
            Да, это вопрос. Каждый звук и жалобное хрипение слышны,
       а конвоир все прохаживается - почему ж не вмешается он сам?
       В метре от него, в полутемной пещере купе грабят человека -
       почему ж не заступится воин государственной охраны.
            А вот по тому самому. Ему внушено тоже.
            И - больше: после многолетнего благоприятствия, конвой
       и сам склонился к ворам. Конвой и САМ СТАЛ ВОР.
            С середины 30-х годов и до середины 40-х, в это десяти-
       летие величайшего разгула блатарей и нижайшего угнетения по-
       литических - никто не припомнит случая, чтобы конвой прекра-
       тили грабеж политического в камере, в вагоне, в воронке. Но
       расскажут вам множество случаев, как конвой принял от воров
       награбленные вещи и взамен принес им водки, еды (послаще
       пайковой), курева. Эти примеры уже стали хрестоматийными.
            У конвойного сержанта ведь тоже ничего нет: оружие,
       скатка, котелок, солдатский паек. Жестоко было бы требовать
       от него, чтоб он конвоировал врага народа в дорогой шубе или
       в хроммовых сапогах, или с кешером городских богатых вещей -
       и примирился бы с этим неравенством. Да ведь отнять эту рос-
       кошь - тоже форма классовой борьбы? А какие еще тут есть
       нормы?
            В 1945-46 годах, когда заключенные тянулись не отку-
       да-нибудь, а из Европы, и невиданные европейские вещи были
       надеты на них и лежали в их мешках - не выдерживали и кон-
       войные офицеры. Служебная судьба, оберегшая их от фронта, в
       конце войны оберегла их и от сбора трофеев - разве это было
       справедливо?
            Так не случайно уже, не по спешке, не по нехватке мес-
       та, а из собственной корысти - смешивал конвой блатных и по-
       литических в каждом купе своего столыпина. И блатари не под-
       водили: вещи сдирались с  б о б р о в (10) и поступали в че-
       моданы конвоя.
            Но как быть, если бобры-то в вагон загружены, и поезд
       уже идет, а воров - нет и нет, ну просто не подсаживают, се-
       годня их не этапирует ни одна станция? Несколько случаев из-
       вестно и таких.
            В 1947 году из Москвы во Владимир для отбывания сроков
       во Владимирском централе везли группу иностранцев, у них бы-
       ли богатые вещи, это показывало первое раскрытие чемодана.
       Тогда конвой сам начал в вагоне систематический отбор ве-
       щей. Чтобы ничего не пропустить, заключенных раздевали дого-
       ла и сажали на пол вагона близ уборной, а тем временем прос-
       матривали и отбирали вещи. Но не учел конвой, что везет-то
       их не в лагерь, а в серьезную тюрьму. По прибытии туда И.А.
       Корнеев подал письменную жалобу, все описав. Нашли тот кон-
       вой, обыскали самих. Часть вещей еще нашлась и вернули ее
       владельцам, невозвращенное владельцам оплатили. Говорили,
       что конвою дали по 10 и 15 лет. Впрочем, это проверить нель-
       зя, да и статья воровская, не должны засидеться.
       -------------------------------------------------------------
            (10) Б о б р ы  - богатые зэки  с  б а р а х л о м    и
            б а ц и л а м и, т.е. с жирами.
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 327 -

            Однако это случай исключительный и умерь свою жадность
       вовремя, начальник конвоя понял бы, что здесь лучше не свя-
       зываться. А вот случай попроще, и тем подает он надежду, что
       не один такой был. В столыпине Москва-Новосибирск в августе
       1945 года (в нем этапировался А.Сузи) тоже не случилось во-
       ров. А путь предстоял долгий, столыпины тянулись тогда. Не
       торопясь, начальник конвоя объявил в удобное время обыск -
       по одиночке с вещами в коридоре. Вызываемых раздевали по тю-
       ремным правилам, но не в этом таился смысл обыска, потому
       что обысканные возвращались в свою же набитую камеру, и лю-
       бой нож, и любое запретное можно было потом из рук в руки
       передавать. Истинный обыск был в пересмотре всех личных ве-
       щей - надетых и из мешков. Здесь, у мешков, не скучая весь
       долгий обыск, простоял с надменным неприступным видом на-
       чальник конвоя, офицер, и его помощник, сержант. Грешная жаж-
       да просилась наружу, но офицер замыкал ее притворным безраз-
       личием. Это было положение старого блударя, который рассмат-
       ривает девочек, но стесняется посторонних, да и самих дево-
       чек тоже, не знает, как подступиться. Как ему нужны были
       несколько воров! Но воров в этапе не было.
            В этапе не было воров, но были такие кого уже коснулось
       и заразило воровское дыхание тюрьмы. Ведь пример воров поу-
       чителен и вызывает подражание: он показывает, что есть лег-
       кий путь жить в тюрьме. В одном из купе ехали два недавних
       офицера - Санин (моряк) и Мережков. Они были оба по 58-й, но
       уже перестаривались. Санин при поддержке Мережкова объявил
       себя старостой купе и попросился через конвоира на прием к
       начальнику конвоя (он разгадал эту надменность, ее нужду в
       своднике!). Небывалый случай, но Санина вызвали, и где-то
       там состоялась беседа. Следуя примеру Санина, попросился
       кто-то из другого купе. Был принят и тот.
            А на утро хлеба выдали не 550 граммов, как был в то вре-
       мя этапный паек, а - двести пятьдесят.
            Пайки роздали, начался тихий ропот. Ропот, - но боясь
       "коллективных действий" эти политические не выступали. На-
       шелся только один, кто громко спросил у раздатчика:
            -Гражданин начальник! А сколько эта пайка весит?
            -Сколько положено, - ответили ему.
            -Требую перевески, иначе не возьму! - громко заявил от-
       чаянный.
            Весь вагон затаился. Многие не начинали паек, ожидая,
       что перевесят и им. И тут-то пришел во всей своей непороч-
       ности офицер. Все молчали, и тем тяжелее, тем неотвратимее
       придавили его слова:
            -Кто тут выступал против советской власти?
            Обмерли сердца.(Возразят, что это - общий прием, что
       это и на воле любой начальник заявляет себя советской
       властью и пойди с ним поспорь. Но для пуганных, для только
       что осужденных за антисоветскую деятельность - страшней).
            -Кто тут поднял МЯТЕЖ  из-за пайки? - настаивал офицер.
            -Гражданин лейтенант, я хотел только..., - уже оправ-
       дывался во всем виноватый бунтарь.
            -Ах, это ты, сволочь? Это тебе не нравится советская
       власть?
            (И зачем бунтовать? зачем спорить? Разве не легче
       съесть эту маленькую пайку, перетерпеть, промолчать?.. А вот
       теперь встрял...)
            -...Падаль вонючая! Контра! Тебя самого повесить - а ты
       еще пайку вешать?! Тебя, гада, советская власть поит-кормит
       - и ты еще недоволен? Знаешь, что за это будет?.. 

                                 -328-

            Команда конвою: "Заберите его!" Гремит замок. "Выходи,
       руки назад!" Несчастного уводят.
            -Еще кто недоволен? Еще кому перевесить?
            (Как будто что-то можно доказать! Как будто где-то по-
       жалуешься, что было двести пятьдесят и тебе поверят, а лей-
       тенанту не поверят, что было точно пятьсот пятьдесят.)
            Битому псу только плеть покажи. Все остальные оказались
       довольны, и так утвердилась штрафная пайка НА ВСЕ ДНИ долгого
       путешествия. И сахара тоже не стали давать - его брал конвой.
            (Это было в лето двух великих Побед - над Германией и
       над Японией, побед, которые извеличат историю нашего Отечес-
       тва, и внуки и правнуки будут их изучать.)
            Проголодали день, проголодали два, несколько поумнели,
       и Санин сказал своему купе: "Вот что, ребята, так пропадем.
       Давайте, у кого есть хорошие вещи - я выменяю, принесу вам
       пожрать" Он с большой уверенностью одни вещи брал, другие
       отклонял (не все соглашались и давать - так никто ж их и не
       вынуждал!). Потом попросился на выход вместе с Мережковым,
       странно - конвой их выпустил. Они ушли с вещами в сторону
       купе конвоя и вернулись с нарезанными буханками хлеба и с
       махоркой. Это были те самые буханки - из семи килограммов,
       не додаваемых на купе в день, только теперь они назначались
       не всем поровну, а лишь тем, кто дал вещи.
            И это было вполне справедливо: ведь все же признали,
       что они довольны и уменьшенной пайкой. И справедливо было
       потому, что вещи чего-то стоят, за них надо же платить. И в
       дальнем загляде тоже справедливо: ведь это слишком хорошие
       вещи для лагеря, они все равно обречены там быть отняты или
       украдены.
            А махорка была - конвоя. Солдаты делились с заключенны-
       ми своею кровной махрой - но и это было справедливо, потому
       что они тоже ели хлеб заключенных и пили их сахар, слишком
       хороший для врагов. И, наконец, справедливо было то, что Са-
       нин и Мережков, не дав вещей, взяли себе больше, чем хозяева
       вещей - потому что без них бы это все и не устроилось.
            И так сидели, сжатые в полутьме, и одни жевали краюхи
       хлеба, принадлежавщие соседям, а те смотрели на них. Прику-
       ривать же конвой не давал поодиночке, а в два часа раз - и
       весь вагон заволакивался дымом, как будто что горело. Те,
       кто сперва с вещичками жались, - теперь жалели, что не дали
       Санину, и просили взять у них, но Санин сказал - потом.
            Эта операция не прошла бы так хорошо и так до конца, 
       если б то не были затяжные поезда и затяжные столыпины пос- 
       левоенных лет, когда их и перецеляли, и на станциях держали, 
       - так зато без после войны и вещичек бы тех не было, за ко- 
       торыми гоняться. До Куйбышева ехали неделю - и всю неделю от 
       государства давали только двести пятьдесят граммов хлеба 
       (впрочем, двойную блокадную норму), сушеную воблу и воду. 
       Остальной хлеб нужно было выкупить за свои вещи. Скоро пред- 
       ложение превысило спрос, и конвой уже очень неохотно брал 
       вещи, перебирал. 
            На Куйбышевскую пересылку их свозили, помыли, вернули
       в том же составе в тот же вагон. Конвой принял их новый, -
       но по эстафете ему было, очевидно, объяснено, как добывать
       вещи,- и тот же порядок покупки собственной пайки возобно-
       вился до Новосибирска. (Легко представить, что этот заразит-
       ельный опыт в конвойных дивизионах переимчиво распространял-
       ся.)
            Когда в Новосибирске их высадили на землю между путями,
       и какой-то новый офицер пришел, спросил: "Есть жалобы на

                           - 329 -

       конвой?" - все растерялись, и никто ему не ответил. 
         Правильно рассчитал тот первый начальник конвоя - Россия!..

                                 *
                                * *

            Еще отличаются пассажиры столыпина от пассажиров ос- 
       тального поезда тем, что не знают, куда идет поезд и на ка- 
       кой станции им сходить: ведь билетов у них нет, и маршрутных 
       табличек на вагонах они не читают. В Москве их иногда поса- 
       дят в такой дали от перрона, что даже и москвичи не сообра- 
       зят: какой же это из восьми вокзалов. Несколько часов в 
       смраде и стиснутости сидят арестанты и ждут маневрового па- 
       ровоза. Вот он придет, отведет вагон-зак к уже сформирован- 
       ному составу. Если лето, то донесутся станционные динамики: 
       "Москва-Уфа отходит с третьего пути... С первой платформы 
       продолжается посадка на Москва-Ташкент..." Значит вокзал - 
       Казанский, и знатоки географии Архипелага и путей его теперь 
       объясняют товарищам: Воркута, Печора - отпадают, они - с 
       Ярославского; отпадают кировские, горьковские лагеря. (11) В 
       Белоруссию, на Украину, на Кавказ - из Москвы и не возят ни- 
       когда, там своих девать некуда. Слушаем дальше. Уфимский от- 
       правили - наш не дрогнул. Ташкентский отошел - стоим. "До 
       отправления поезда Москва-Новосибирск... Просьба к провожаю- 
       щим... билеты отъезжающих"... Тронули. Наш! А что это дока- 
       зывает? Пока ничего. И среднее Поволжье наше, и наш южный 
       Урал. Наш Казахстан с джезказганскими медными рудниками. Наш 
       и Тайшет со шпалопропиточным заводом (где, говорят, креозот 
       просачивается сквозь кожу, в кости, парами его насыщаются 
       легкие - и это смерть). Вся Сибирь еще наша до СовГавани. И 
       наша - Колыма. И Норильск - тоже наш. 
            Если же зима - вагон задраен, динамиков не слышно. Если 
       конвойная команда верна уставу - от них тоже не услышишь об- 
       молвки о маршруте. Так и тронемся, уснем в переплете тел, в 
       пристукивании колес, не узнав- леса или степи увидятся завт- 
       ра через окно. Через то окно, которое в коридоре. Со средней 
       полки через решетку, коридор, два стекла и еще решетку видны 
       все-таки станционные пути и кусочек пространства, бегущего 
       мимо поезда. Если стекла не обмерзли, иногда можно прочесть 
       и название станции - какое-нибудь Авсюнино или Ундол. Где 
       такие станции?.. Никто не знает в купе. Иногда по солнцу 
       можно понять: на север вас везут или на восток. А то в ка- 
       ком-нибудь Туфанове втолкнут в ваше купе обшарпанного бытов- 
       ичка, и он расскажет, что везут его в Данилов на суд, и бо- 
       ится он, не дали б ему годика два. Так вы узнаете, что ехали 
       ночью через Ярославль и, значит, первая пересылка на пути - 
       Вологодская. И обязательно найдутся в купе знатоки, кто 
       мрачно просмакует знаменитую присказку: "вОлОгОдский кОнвОй 
       шутить не любит!" 
            Но и узнав направление - ничего вы еще не узнали: пере-
       сылки и пересылки узелками впереди на вашей ниточке, с любой
       -------------------------------------------------------------
            (11) Так попадают плевелы в жатву славы. Но - плевелы
       ли? Ведь нет же лагерей пушкинских, гоголевских, толстовских
       - а горьковские есть, да какое гнездо! А еще отдельно катор-
       жный прииск "имени Максима Горького" (40 км от Эльгена)! Да,
       Алексей Максимыч,.. "вашим, товарищ, сердцем и именем..."
       Если враг не сдается... Скажешь лихое словечко, глядь - а ты
       ведь уже не в литературе... 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 330 -

       вас могут повернуть в сторону. Ни на Ухту, ни на Инту, ни на
       Воркуту тебя никак не тянет - а думаешь 501-я стройка слаще
       - железная дорога по тундре, по северу Сибири? Она стоит их
       всех. 
            Лет через пять после войны, когда арестантские потоки
       вошли все-таки в русла (или в МВД расширили штаты?) - в ми-
       нистерстве разобрались в миллионных ворохах дел и стали соп-
       ровождать каждого осужденного запечатанным конвертом его тю-
       ремного дела, в прорези которого открыто для конвоя писался
       маршрут (а больше маршрута им знать не полезно, содержание
       дел может влиять развращающе). Вот тогда, если вы лежите на
       средней полке, и сержант остановится как раз около вас, и вы
       умеете читать вверх ногами - может быть вы и словчите про-
       честь, что кого-то везут в Княж-Погост, а вас в Каргопольлаг.
            Ну, теперь еще больше волнений! - что это за Каргополь-
       лаг? Кто о нем слышал?.. Какие там общие? (бывают общие ра-
       боты смертные, а бывают и полегче.) Доходиловка, нет? И как
       же, вы впопыхах отправки не дали знать родным, и они все еще
       мнят вас в сталиногорском лагере под Тулой? Если вы очень
       нервны и очень находчивы, может быть удастся вам решить и
       эту задачу: у кого-то найдется сантиметровый кусочек каран-
       дашного грифеля, у кого-то мятая бумага. Остерегаясь, чтобы
       не заметил конвойный из коридора (а ногами к проходу ложить-
       ся нельзя, только головой), вы, скрючившись и отвернувшись,
       между толчками вагона пишете родным, что вас внезапно взяли
       со старого места и теперь везут, что с нового места может
       будет только одно письмо в год, пусть приготовяться. Сложен-
       ное треугольником письмо надо нести с собой в уборную науда-
       чу: вдруг да сведут вас туда на подходе к станции или на от-
       ходе от нее, вдруг зазевается конвойный в тамбуре,- тогда
       нажимайте скорее педаль, пусть откроется отверстие спуска
       нечистот, и, загородивши телом, бросайте письмо в это отвер-
       стие! Оно намокнет, испачкается, но может проскочить и
       упасть под колеса или минует их и отлого спустится на откос
       полотна. Может быть так и лежать ему тут до дождей, до сне-
       га, до гибели, может быть рука человека поднимет его. И если
       этот человек окажется не идейный - то подправит адрес, буквы
       наведет или вложит в другой конверт - и письмо еще, смотри
       дойдет. Иногда такие письма доходят - доплатные, стершиеся,
       размытые, измятые, но с четким всплеском горя...

                                 *
                                * *

            А еще лучше - переставайте вы поскорее быть этим самым
       фраером - смешным новичком, добычей и жертвой. Девяносто
       пять из ста, что письмо ваше не дойдет. Но и дойдя, не вне-
       сет оно радости в дом. И что за дыхание - по часам и суткам,
       когда выступили вы в страну эпоса? Приход и уход разделяются
       здесь десятилетиями, четвертью века. ВЫ НИКОГДА НЕ ВЕРНЕТЕСЬ
       в прежний мир! Чем скорее вы отвыкнете от своих домашних, и
       домашние отвыкнут от вас - тем лучше. Тем легче.
            И как можно меньше имейте вещей, чтобы не дрожать за
       них! Не имейте чемодана, чтобы конвой не сломал его у входа
       в вагон (а когда в купе по двадцать пять человек - что б вы
       придумали на их месте другое?). И не имейте новых сапог, и
       не имейте модных полуботинок, и шерстяного костюма не имей-
       те: в столыпине, в воронке ли, на приеме в пересыльную тюрь-
       му - все равно крадут, отберут, отметут, обменяют. Отдадите
       без боя - будет унижение травить ваше сердце. Отнимут с боем

                           - 331 -

       - за свое же добро останетесь с кровоточащим ртом. Отврати-
       тельны вам эти наглые морды, эти глумные ухватки, это от-
       ребье двуногих, - но имея собственность и трясясь за нее, не
       теряете ли вы редкую возможность наблюдать и понять? А вы
       думаете, флибустьеры, пираты, великие капитаны, расцвеченные
       Кипилингом и Гумилевым - не эти ли самые они были блатные?
       Вот этого сорта и были... Прельстительные в романтических
       картинах - отчего же они отвратные вам здесь?
            Поймите и их. Тюрьма для них - дом родной. Как ни при-
       ласкивает их власть, как ни смягчает им наказания, как ни
       амнистирует - внутренний рок приводит их снова и снова сю-
       да... Не им ли и первое слово в законодательстве Архипелага?
       Одно время у нас и на воле право собственности так успешно
       изгонялось (потом изгонщикам самим понравилось иметь) - по-
       чему ж должно оно терпеться в тюрьме? Ты зазевался, ты вов-
       ремя не съел своего сала, не поделился с друзьями сахаром и
       табаком - теперь блатные ворошат твой сидор, чтоб исправить
       твою моральную ошибку. Дав тебе на сменку жалкие отопки
       вместо твоих фасонных сапог, робу замазанную вместо твоего
       свитера, они не надолго взяли эти вещи и себе: сапоги твои -
       повод пять раз проиграть их и выиграть в карты, а свитер
       завтра толкнут за литр водки и за круг колбасы. Через сутки
       и у них ничего не будет, как и у тебя. Это - второе начало
       термодинамики: уровни должны сглаживаться, сглаживаться...
            Не имейте! Ничего не имейте! - учили нас Будда и Хрис-
       тос, стоики, циники. Почему же никак не вонмем мы, жадные,
       этой простой проповеди? Не поймем, что имуществом губим душу
       свою?
            Ну разве селедка пусть греется в твоем кармане до пере-
       сылки, чтобы здесь не клянчить тебе попить. А хлеб и сахар
       выдали на два дня сразу - съешь их в один прием. Тогда никто
       не украдет их. И забот нет. И будь как птица небесная!
            То имей, что можно всегда пронести с собой: знай языки,
       знай страны, знай людей. Пусть будет путевым мешком твоим -
       твоя память. Запоминай! запоминай! Только эти горькие семе-
       на, может быть, когда-нибудь и тронуться в рост.
            Оглянись - вокруг тебя люди. Может быть, одного из них
       ты будешь всю жизнь потом вспоминать и локти кусать, что не
       расспросил. И меньше говори - больше услышишь. Тянуться с
       острова на остров Архипелага тонкие пряди человеческих жиз-
       ней. Они вьются, касаются друг друга одну ночь вот в таком
       стучащем полутемном вагоне, потом опять расходятся навеки -
       а ты ухо приклони к их тихому жужжанию и к ровному стуку под
       вагоном. Ведь это постукивает - веретено жизни.
            Каких только дииковинных историй ты здесь не услышишь,
       чему не посмеешься!
            Вот этот французик подвижной около решетки - что он все
       крутится? чему удивляется? чего до сих пор не понимает? Раз-
       ъяснить ему! А между тем и расспросить: как попал? Нашелся
       кто-то с французским языком, и мы узнаем: Макс Сантер, фран-
       цузский солдат. Вот такой же вострый и любопытный был он и
       на воле, в своей duce France. Говорили ему по-хорошему - не
       крутись, а он все околачивался около пересыльного пункта для
       русских репатриируемых. Тогда угостили его русские выпить, и
       с некоторого момента он ничего не помнит. Очнулся уже в са-
       молете, на полу. Увидел себя - в красноармейской гимнастерке
       и брюках, а над собой сапоги конвоира. Теперь ему объявили
       десять лет лагерей, но это же, конечно, злая шутка, это раз-
       ъясниться?.. О, да, разъясниться, голубчик, жди! 

                                  -332-

        (12)(Ну, да такими случаями в 1945-46 годах не удивишь.)
             То сюжет был франко-русский, а вот - русско-французс-
        кий. Да нет, чисто русский, пожалуй, потому что таких колей
        кто ж кроме русского напетляет? Во всякие времена росли у
        нас люди, которые не вмещались, как Меньшиков у Сурикова в
        березовскую избу. Вот Иван Коверченко - и поджар, и роста
        среднего, а все равно - не вмещается. А потому что детинка
        был кровь с молоком, да подбавил черт горилки. Он охотно
        рассказывает о себе и со смехом. Такие рассказы - клад, их -
        слушать. Правда, долго не можешь угадать: за что ж его арес-
        туют и почему он - политический. Но из "политического" не
        надо себе лакировать фестивального значка. Не все ль равно,
        какими граблями захватили? 
             Как все хорошо знают, к химической войне подкрадывались
        немцы, а не мы. Поэтому, при откате с Кубани, очень было
        неприятно, что из-за каких-то растяп в боепитании мы остави-
        ли на одном аэродроме штабели химических бомб - и немцы мог-
        ли на этом разыграть международный скандал. Тогда-то старше-
        му лейтенанту Коверченко, родом из Краснодара, дали двадцать
        человек парашютистов и сбросили в тыл к немцам, чтоб он все
        эти многовредные бомбы закопал в землю. (Уже догадались слу-
        шатели и зевают: дальше он попал в плен, теперь - изменник
        родины. А ни хренышка подобного!) Коверченко задание выпол-
        нил превосходно, со всей двадцаткой без потерь пересек фронт
        назад, и представлен был к Герою Советского Союза.
             Но ведь представление ходит месяц и два, - а если ты в
        этого Героя тоже не помещаешься? "Героя" дают тихим мальчи-
        кам, отличникам боевой и политической подготовки - а у тебя
        если душа горит, выпить хоц-ца, а - нечего? Да если ты Герой
        всего Союза - что ж они, гады, скупятся тебе литр водки до-
        бавить? И Иван Коверченко сел на лошадь и, по правде ничего
        о Калигуле не зная, въехал на лошади на второй этаж к город-
        скому военкому чи команданту: водки, мол, выпиши! (Он смек-
        нул, что так будет попредставительней, как бы больше подо-
        бать Герою, и отказать трудней.) За это и посадили? - Нет,
        что вы! За это был снижен с Героя до Красного Знамени.
             Очень Коверченко нуждался выпить, а не всегда бывало, и
        приходилось кумекать. В Польше помешал он немцам взорвать
        один мост - и почувствовал этот мост как бы своим, и пока,
        до подхода нашей комендатуры, положил с поляков плату за
        проход и проезд по мосту: ведь без меня у вас его б уже не
        было, заразы! Сутки он эту плату собирал (на водку), надое-
        ло, да и не торчать же тут, - и предложил капитан Коверченко
        окружным полякам справедливое решение: мост этот у него ку-
        пить. (За это и сел? - Не-ет.) Не много он и просил, да по-
        ляки жались, не собрались. Бросил пан капитан мост, черт с
        вами, ходите бесплатно.
             В 1949 году он был в Полоцке начальником штаба парашют-
        ного полка. Очень не любил майора Коверченко политотдел ди-
        визии за то, что на политвоспитание он клал. Раз попросил он
        характеристику для поступления в Академию, но когда дали -
        заглянул и швырнул им на стол: "С такой характеристикой мне
        не в Академию, а к бендеровцам идти!" (За это?.. - За это
        вполне могли десятку сунуть, но обошлось.) Тут еще примкну-
        ло, что он одного солдата незаконно в отпуск уволил. И что
        сам в пьяном виде гнал грузовую машину и разбил. И дали ему
        -------------------------------------------------------------
             (12)Ему предстоит еще лагерная судимость, 25 лет, и из
        Озерлага он освободится только в 1957 году. 
             (13)Гаупвахты.

                           - 333 -

        десять... суток ГУБЫ.(13) Впрочем, охраняли его свои же сол-
        даты, они его любили беззаветно и отпускали с "губы" гулять
        в деревню. И так и быть стерпел бы он эту "губу", но стал
        ему Политотдел еще грозить судом! Вот эта угроза потрясла и
        оскорбила Коверченко: значит, бомбы хоронить - Иван лети? а
        за поганую полуторку - в тюрьму? Ночью он вылез в окно, ушел
        на Двину, там знал спрятанную моторку своего приятеля и уг-
        нал ее.
             Оказался он не пьянчужка с короткой памятью: теперь за
        все, что Политотдел ему причинял, он хотел мстить: и в Литве
        бросил лодку, пошел к литовцам просить: "братцы, отведите к
        партизанам! примите, не пожалеете, мы им накрутим!" Но ли-
        товцы решили, что он подослан.
             Был у Ивана зашит аккредитив. Он взял билет на Кубань,
        однако подъезжая к Москве, уже сильно напился в ресторане.
        Поэтому, из вокзала выйдя, прищурился на Москву и велел так-
        серу: - "Вези-ка меня в посольство!" - "В какое?" - "Да хрен
        с ним, в любое." И шофер привез. - "Эт какое ж?" - "Француз-
        кое" - "Ладно".
             Может быть его мысль сбивалась, и намерения к посольст-
        ву у него сперва были одни, а теперь стали другие, но лов-
        кость и сила его ничуть не охилели: он не напугал приворот-
        ного милиционера, тихонько обошел в переулок и взмахнул на
        гладкий двухростовый забор. Во дворе посольства пошло легче:
        никто его не обнаружил и не задержал, он прошел внутрь, ми-
        новал комнату, другую и увидел накрытый стол. Многое было на
        столе, но больше всего его поразили груши, соскучился он по
        ним, напихал теперь все карманы кителя и брюк. Тут вошли хо-
        зяева ужинать. "Эй вы, французы! - стал на них первый насе-
        дать и кричать Коверченко. Подступило ему, что Франция ниче-
        го хорошего за последние сто лет не совершила. - Вы почему ж
        революции не делаете? Вы что ж деГолля к власти тянете? А мы
        вас - кубанской пшеничкой снабжай? Не-вый-дет!!" - "Кто вы?
        Откуда?" - изумились французы. Сразу беря верный тон, Ковер-
        ченко нашелся: "Майор МГБ". Французы встревожились: "Но все
        равно вы не должны врываться. Вы - по какому делу?" - "Да я
        вас в рот...!!" - объявил им Коверченко уже напрямик, от ду-
        ши. И еще немного перед ними помолодцевал, да заметил, что
        из соседней комнаты уже звонят о нем по телефону. И хватило
        у него трезвости начать отступление, но - груши стали у него
        выпадать из карманов! - и позорный смех преследовал его...
             А впрочем, стало у него сил не только уйти из посольст-
        ва целым, но и куда-то дальше. На другое утро проснулся он
        на Киевском вокзале (не в Западную ли Украину ехать собрал-
        ся?) - и тут вскоре его взяли.
             На следствии бил его сам Абакумов, рубцы на спине взду-
        лись толщиною в руку. Министр бил его, разумеется не за гру-
        ши, и не за справедливый упрек французам, а добивался: кем и
        когда завербован. И срок ему, разумеется, вкатили двадцать
        пять.
             Много таких рассказов, но как и всякий вагон, столыпин
        затихает в ночи. Ночью не будет ни рыбы, ни воды, ни оправки.
             И тогда, как всякий иной вагон, его наполняет ровный
        колесный шум, и ничуть не мешающий тишине. И тогда,если еще
        и конвойный ушел из коридора, можно из третьего мужского ку-
        пе тихо поговорить с четвертым женским.
           Разговор с женщиной в тюрьме - он совсем особенный. В нем 
        благородное что-то, даже если говоришь о статьях и сроках.
             Один такой разговор шел целую ночь, и вот при каких об-
        стоятельствах. Это было в июле 1950 года. На женское купе не

                           - 334 -

        набралось пассажирок, была всего одна молодая девушка, дочь
        московского врача, посаженная по 58-10. А в мужских занялся
        шум: стал конвой сгонять всех зэков из трех купе в два (уж
        по сколько там сгрудили - не спрашивай). И ввели какого-то
        преступника, совсем не похожего на арестанта. Он был прежде
        всего не острижен - и волнистые светло-желтые волосы, истые
        кудри, вызывающе лежали на его породистой большой голове. Он
        был молод, осанист, в военном английском костюме. Его прове-
        ли по коридору с оттенком почтения (конвой сам оробел перед
        инструкцией, написанной на конверте его дела) - и девушка
        успела это все рассмотреть. А он ее не видел (и как же потом
        жалел!).
             По шуму и сутолоке она поняла, что для него освобождено
        особое купе - рядом с ней. Ясно, что он ни с кем не должен
        был общаться. Тем более ей захотелось с ним поговорить. Из
        купе в купе увидеть друг друга в столыпине невозможно, а ус-
        лышать при тишине можно. Поздно вечером, когда стало стихать,
        девушка села на край своей скамьи перед самой решеткой и ти-
        хо позвала его (а может быть сперва напела тихо. За все это
        конвой должен был бы ее наказать, но конвой угомонился, в
        коридоре не было никого). Незнакомец услышал и, наученный
        ею, сел так же. Они сидели теперь спинами друг к другу, вы-
        давливая одну и ту же трехсантиметровую доску, а говорили
        через решетку, тихо, в огиб этой доски. Они были так близки
        головами и губами, как будто целовались, а не могли не толь-
        ко коснуться друг друга, но даже посмотреть.
             Эрик Арвид Андерсен понимал по-русски уже вполне снос-
        но, говорил же со многими ошибками, но в конце концов мысль
        передавал. Он рассказал девушке свою удивительную историю
        (мы еще услышим ее на пересылке), она же ему - простенькую
        историю московской студентки, получившей 58-10. Но Арвид был
        захвачен, он расспрашивал ее о советской молодежи, о советс-
        кой жизни - и узнавал совсем не то, что знал раньше из левых
        западных газет и из своего официального визита сюда.
             Они проговорили всю ночь - и все в эту ночь сошлось для
        Арвида: необычный арестантский вагон в чужой стране; и на-
        певное ночное постукивание поезда, всегда находящее в нашем
        сердце отзыв; и мелодичный голос, шепот, дыхание девушки у
        его уха - у самого уха, а он не мог на нее даже взглянуть!
        (И женского голоса он уже полтора года вообще не слышал.)
             И слитно с этой невидимой (и наверно, и конечно, и обя-
        зательно прекрасной ) девушкой он впервые стал разглядывать
        Россию, и голос России всю ночь ему рассказывал правду. Мож-
        но и так узнать страну в первый раз... (Утром еще предстояло
        ему увидеть через окно ее темные соломенные кровли - под пе-
        чальный шепот затаенного экскурсовода.)
             Ведь это все Россия: и арестанты на рельсах, отказавши-
        еся от жалоб; и девушка за стеной столыпинского купе; и
        ушедший спать конвой; груши, выпавшие из кармана, закопанные
        бомбы и конь, взведенный на второй этаж.
                                  *
                                 * *
             -Жандармы!жандармы! - обрадованно кричали арестанты.
        Они радовались, что дальше их будут сопровождать жандармы, а
        не конвой.
             Опять я кавычки забыл поставить. Это рассказывает сам
        Короленко.(14) Мы, правда, голубым фуражкам не радовались.Но 
        кому не обрадуешься, если в столыпине попадешь под маятник. 
        ----------------------------------------------------------
         (14) "История моего современника", М., 1955,т.\/11, стр.166

                           - 335 -

             Обычному пассажиру на промежуточной маленькой станции
        лихо СЕСТЬ, а сойти- отчего же? - скидывай вещи и прыгай. Не
        то с арестантом. Если местная тюремная охрана или милиция не
        придут за ним или опоздают на две минуты, - тю-тю! - поезд
        тронулся, и теперь везут этого грешного арестанта до следую-
        щей пересылки. И хорошо, если до пересылки - там тебя опять
        кормить начнут. А то - до конца столыпинского маршрута, там
        в пустом вагоне продержат часиков восемнадцать да везут на-
        зад с новым набором, и опять сидеть, и все это время ведь НЕ
        КОРМЯТ! Ведь на тебя выписали до первого взятия, бухгалтерия
        не виновата, что тюрьма проворонила, ты ведь числишься уже
        за Тулуном. И конвой своими хлебами тебя кормить не обязан.
        И качают тебя ШЕСТЬ РАЗ (бывало!): Иркутск - Красноярск,
        Красноярск - Иркутск, Иркустск - Красноярск, так увидишь на
        перроне Тулуна картуз голубой - готов на шею броситься: спа-
        сибо, родненький, что выручил!
             В столыпине и за двое суток так изморишься, задохнешь-
        ся, изомлеешь, что перед большим городом сам не знаешь: то
        ли б еще помучиться, да скорей доехать, то ль отпустили б
        размяться маленько, на пересылку.
             Но вот завозился конвой, забегал. Выходят в шинелях,
        стучат прикладами.Значит, выгружают весь вагон.
             Сперва конвой станет кругом у вагонных ступенек, и едва
        ты с них скатишься, свалишься, сорвешься, - конвоиры дружно
        и оглушительно кричат тебе со всех сторон (так учены): "Са-
        дись! Садись! Садись!" Это очень действует, когда в несколь-
        ко глоток и не дают тебе поднять глаз. Как под разрывами
        снарядов, ты невольно корчишься, спешишь (а куда тебе спе-
        шить?), жмешься к земле и садишься, догнав тех, кто слез
        раньше.
             "Садись!" - очень ясная команда, но если ты арестант
        начинающий, ты ее еще не понимаешь. В Иванове на запасных
        путях я по команде этой с чемоданом в обнимку (если чемодан
        не в лагере, а на воле, у него всегда рвется ручка и всегда
        в крутую минуту) перебежал, поставил его на землю долгой
        стороной и, не углядев, как сидели передние, сел на чемодан
        - не мог же я в офицерской шинели, еще не такой уж грязной,
        еще с необрезанными полами, сесть прямо на шпалы, на темный
        промазученный песок! Начальник конвоя - румяная ряжка, доб-
        ротное русское лицо, разбежался - я не успел понять, что он?
        к чему? - и хотел, видно, святым сапогом в окаянную спину,
        но что-то удержало - не пожалел своего наблещенного носка,
        стукнул в чемодан и проломил крышку. "Са-ди-сь!" - пояснил
        он. И только тут меня озарило, что как башня я возвышаюсь
        среди окружающих зэков - и еще не успев спросить: " А как же
        сидеть?", я уже понял, как, и берегомой своей шинелью сел
        как все люди, как сидят собаки у ворот, кошки у дверей.
             (Этот чемодан у меня сохранился, я и теперь, когда по-
        падется, провожу пальцами по его рваной дыре. Она ведь не
        может зажить, как заживает на теле, на сердце. Вещи памятли-
        вее нас.)
             И эта посадка - она тоже продумана. Если сидишь на зем-
        ле задом, так что колени твои возвышаются перед тобой, то
        центр тяжести - сзади, подняться трудно, а вскочить невоз-
        можно. И еще сажают нас потеснее прижавшись, чтоб друг другу
        мы больше мешали. Захоти мы все сразу броситься на конвой, -
        пока зашевелимся, нас перестреляют прежде.
             Сажают ждать воронка (он возит партиями, всех ведь не
        уберет) или пешего отгона. Сажать стараются в скрытом месте,
        чтоб меньше видели вольные, но иногда посадят неловко прямо 

                                 -336-

       на перроне или на открытой площадке (в Куйбышеве так). Вот
       здесь - испытание для вольных: мы-то разглядываем их с пол-
       ным правом, во все честные глаза, а им на нас как поглядеть?
       С ненавистью? - совесть не позволяет (ведь только Ермиловы
       верят, что люди сидят "за дело"). С сочувствием? с жалостью?
       - а ну-ка фамилию запишут? И срок оформят, это просто. И
       гордые свободные наши граждане ("читайте, завидуйте, я граж-
       данин") опускают свои виновные головы и стараются вовсе нас
       не видеть, как будто место пустое. Смелее других старухи: их
       уже не испортишь, они и в Бога веруют, - и отломив ломоть
       хлеба от скудного кирпичика, они бросают нам. Да еще не бо-
       ятся бывшие лагерники, бытовики, конечно. Лагерники знают:
       "Кто не был - тот побудет, кто был - тот не забудет", и,
       смотришь, кинут пачку папирос, чтоб и им так кинули в их
       следующий срок. Старушечий хлеб от слабой руки не долетит,
       упадет на земь, пачка крутнет по воздуху под самую нашу гу-
       щу, а конвой тут же заклацает затворами - на старуху, на
       доброту, на хлеб: "Эй, проходи, бабка!"
            И хлеб святой, преломленный, остается лежать в пыли,
       пока нас не угонят.
            Вообще, эти минуты - сидеть на земле на станции - из
       наших лучших минут. Помню, в Омске нас посадили так на шпа-
       лах, между двумя долгими товарными составами. В этот прогон
       никто не заходил (наверно, выслали в оба конца по солдату:
       "Нельзя туда!" А наш человек и на воле воспитан подчиняться
       человеку в шинели). Смеркалось. Был август. Станционная мас-
       ляная галька еще не успела остыть от дневного солнца и грела
       нас в сиденьи. Вокзал был не виден нам, но где-то очень
       близко за поездами. Оттуда гремела радиола, веселые пластин-
       ки, и слитно гудела толпа. И почему-то не казалось унизи-
       тельно сидеть сплоченной грязной кучкой на земле в каком-то
       закутке; не издевательски было слушать танцы чужой молоде-
       жи, которых нам уже никогда не танцевать; представлять, что
       кто-то кого-то на перроне сейчас встречает, провожает и мо-
       жет быть даже с цветами. Это было двадцать минут почти сво-
       боды: густел вечер, зажигались первые звезды, красные и зе-
       леные огни на путях, звучала музыка. Продолжается жизнь без
       нас - и даже уже не обидно. 
            Полюби такие минуты - и легче станет тюрьма. А то ведь
       разорвет от злости.
            Если до воронка перегонять зэков опасно, рядом - дороги
       и люди, - то вот еще хорошая команда из конвойного устава:
       "Взяц-ца под руки!" Ничего в ней нет унизительного - взяться
       под руку! Старикам и мальчишкам, девушкам и старухам, здоро-
       вым и калекам. Если одна твоя рука занята вещами - под эту
       руку тебя возьмут, а ты берись другою. Теперь вы сжались
       вдвое плотнее, чем в обычном строю, вы сразу отяжелели, вы
       все стали хромы, на перевесе от вещей, от неловкости с ними,
       вас всех качает неверно. Грязные, серые, нелепые существа,
       вы идете как слепцы, с кажущейся нежностью друг ко другу -
       каррикатура на человечество!
            А воронка, может быть, и вовсе нет. А начальник конвоя,
       может быть, трус, он боится, что не доведет - и вот так,
       отяжеленные, болтаясь на ходу, стукаясь о вещи - вы поплете-
       тесь и по городу, до самой тюрьмы.
            Есть и еще команда - каррикатура уже на гусей: "Взяться
       за пятки!" Это значит, у кого руки свободны - каждой рукой
       взять себя за ногу около щиколотки. И теперь - "шагом марш!"
       (Ну-ка, читатель, отложите книгу, пройдите по комнате!.. И
       как? Скорость какая? Что видели вокруг себя? А как насчет

                           - 337 -

       побега?) Со стороны представляете три-четыре десятка таких
       гусей? (Киев, 1940 г.)
            На улице не обязательно август, может быть - декабрь
       1946 года, а вас гонят без воронка при сорока градусах моро-
       за на Петропавловскую пересылку. Как легко догадаться, в
       последние часы перед городом конвой столыпина не трудился
       водить вас на оправку, чтоб не мараться. Ослабевшие от след-
       ствия, схваченные морозом, вы теперь почти не можете удер-
       жаться, особенно женщины. Ну так что ж! Это лошади надо ос-
       тановиться и распереться, это собаке надо отойти и поднять
       ногу у заборчика. А вы, люди, можете и на ходу, кого нам
       стесняться в своем отечестве? На пересылке просохнет... Вера
       Корнеева нагнулась поправить ботинок, отстала на шаг - кон-
       воир тотчас притравил ее овчаркой, и овчарка через всю зим-
       нюю одежду укусила ее в ягодицу. Не отставай! А узбек упал -
       и его бьют прикладами и сапогами.
            Не беда, это не будет сфотографировано для "Дейли Эксп-
       ресс". И начальника конвоя до его глубокой старости никто
       никогда не будет судить. 

                                 *
                                * *

            И воронки тоже пришли из истории. Тюремная карета, опи-
       санная Бальзаком - чем не воронок? Только медленней тащится
       и не набивают так густо.
            Правда, в 20-е годы еще гоняли арестантов пешими колон-
       нами по городам, даже по Ленинграду, на перекрестках они ос-
       танавливали движение. ("Доворовались? " - корили их с троту-
       аров. Еще ж никто не знал великого замысла канализации...)
            Но, живой к техническим веяниям, Архипелаг не опоздал
       перенять черного ворона, а ласковей - воронка. На еще булыж-
       ные мостовые наших улиц первые воронки вышли с первыми же
       грузовиками. Они были плохо подрессорены, в них сильно тряс-
       ло - но и арестанты становились не хрустальные. Зато укупор-
       ка уже тогда, в 1927 году, была хороша: ни единой щелки, ни
       электрической лампочки внутри, уже нельзя было ни дохнуть,
       ни глянуть. И уже тогда набивали коробки воронков стоя до
       отказу. Это не так, чтобы было нарочито задумано, а - колес
       не хватало. 
            Много лет они были серые стальные, откровенно тюремные.
       Но после войны в столицах спохватились - стали красить их
       снаружи в радостные тона и писать сверху "Хлеб" (арестанты и
       были хлебом строительств), "Мясо" (верней бы написать -
       "кости"), а то и "Пейте советское шампанское!"
            Внутри воронок может быть просто бронированным кузовом
       - пустым загоном. Может иметь скамейки вкруговую вдоль стен.
       Это - вовсе не удобство, это хуже: втолкают столько же лю-
       дей, сколько помещается стоймя, но уже друг на друга как ба-
       гаж, как тюк на тюк. Могут воронки иметь в задке бокс - уз-
       кий стальной шкаф на одного. И могут целиком быть боксирова-
       ны: по правому и левому борту одиночные шкафики, они запира-
       ются как камеры, а коридор для вертухая.
            Такого сложного пчелиного устройства и вообразить нель-
       зя, глядя на хохочущую девицу с бокалом: "Пейте советское
       шампанское!"
            В воронок вас загоняют все с теми же окриками конвоиров
       со всех сторон "Давай! Давай! Быстрей!" - чтоб вам некогда

                           - 338 -

       было оглянуться и сообразить побег, вас загоняют совом да
       пихом, чтобы вы с мешком застряли в узкой дверце, чтоб стук-
       нулись головой о притолоку. Защелкивается с усилием стальная
       задняя дверь - и поехали!
            Конечно, в воронке редко возят часами, а то - двад-
       цать-тридцать минут. Но и швыряет же, но и костоломка, но и
       бока же намнет вам за эти полчаса, но голова ж пригнута, если
       вы рослый - вспомнишь, пожалуй, уютный столыпин.
            А еще воронок - это новая перетасовка, новые встречи,
       из которых самые яркие, конечно, - с блатными. Может быть,
       вам не пришлось быть с ними в одном купе, может быть и на
       пересылке вас не сведут в одну камеру, - но здесь вы отданы
       им.
            Иногда так тесно, что даже и уркам несручно бывает ку-
       рочить. (15) Ноги, руки ваши между тел соседей и мешков за-
       жаты как в колодках. Только на ухабах, когда всех претряхи-
       вает, отбивая печенки, меняет вам и положение рук-ног.
            Иногда - попросторнее, урки за полчаса управляются про-
       верить содержимое всех мешков, отобрать себе бациллы и луч-
       ше из барахла. От драки с ними скорее всего вас удержат
       трусливые и благоразумные соображения (и вы по крупицам уже
       начинаете терять свою бессмертную душу, все полагая, что
       главные враги и главные дела где-то еще впереди, и надо для
       них поберечься). А может быть вы размахнетесь разок - и вам
       между ребрами всадят нож. (Следствия не будет, а если будет
       - блатным оно ничем не грозит: только притормозятся на пере-
       сылке, не поедут в дальний лагерь. Согласитесь, что в схват-
       ке социально-близкого с социально-чуждым не может государст-
       во стать за последнего.)
            Отставной полковник Лунин, осоавиахимовский чин, раска-
       зывал в бутырской камере в 1946 году, как при нем в московс-
       ком воронке, в день восьмого марта, за время переезда от го-
       родского суда до Таганки, урки в очередь изнасиловали девушку
       -невесту (при молчаливом бездействии всех остальных в ворон-
       ке).  Эта девушка утром того же дня, одевшись поприятнее, 
       пришла на суд еще как вольная (ее судили за самовольный уход 
       с работы - да и то гнусно подстроенный ее начальником,в месть
       за отказ с ним жить.) За полчаса до воронка девушку осудили
       на пять лет по Указу, втолкнули в этот воронок и вот теперь
       среди бела дня, где-то на Садовом кольце ("Пейте советское
       шампанское!") обратили в лагерную проститутку. И сказать ли,
       что это учинили блатные? А не тюремщики? А не тот ее началь-
       ник?
            Блатная нежность! - изнасилованную девушку они тут же и
       ограбили: сняли с нее парадные туфли, которыми она думала
       судей поразить, кофточку, перетолкнули конвою, те останови-
       лись, сходили водки купили, сюда передали, блатные еще и вы-
       пили за счет девочки.
            Когда приехали в Таганскую тюрьму, девушка надрывалась
       и жаловалась. Офицер выслушал, зевнул и сказал:
            -Государство не может предоставлять вам каждому отдель-
       ный транспорт. У нас таких возможностей нет.
            Да, воронки - "узкое место" Архипелага. Если в столыпи-
       ных нет возможности отделить политических от уголовных, то в
       воронках нет возможности отделить мужчин от женщин. Как же
       уркам между двумя тюрьмами не пожить "полной жизнью"?
            Ну, а если б не урки -то спасибо воронкам за эти корот-
       -------------------------------------------------------------
            (15) Грабить.
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 339 -

       кие встречи с женщинами! Где же в тюремной жизни их увидеть,
       услышать и прикоснуться к ним, как не здесь?
            Как-то раз, в 1950 году, везли нас из Бутырок на вокзал
       очень просторно - человек четырнадцать в воронке со
       скамьями. Все сели, и вдруг последнюю втолкнули к нам женщи-
       ну, одну. Она села у самой задней дверцы, сперва боязливо -
       с четырнадцатью мужчинами в темном ящике, ведь тут защиты
       никакой. Но с нескольких слов стало ясно, что все здесь
       свои, Пятьдесят Восьмая.
            Она назвалась: Репина, жена полковника, села вслед за
       ним. И вдруг молчаливый военный такой молодой, худенький,
       что быть бы ему лейтенантом, спросил: "Скажите, а вы не си-
       дели с Антониной И..?" "Как? А вы - ей муж? Олег?" -"Да" -
       "Подполковник И.?.. Из Академии Фрунзе??" - "Да!"
            Что это было за "да!" - оно выходило из перехваченного
       горла, и страха УЗНАТЬ в нем было больше, чем радости. Он
       пересел к ней рядом. Через две маленьких решетки в двух зад-
       них дверях проходили расплывчатые сумеречные пятна летнего
       дня и на ходу воронка пробегали, пробегали по лицу женщины и
       подполковника. "Я сидела с ней под следствием четыре месяца
       в одной камере". - "Где она сейчас?" - "Все это время она
       жила только вами! Все ее страхи были не за себя, а за вас.
       Сперва - чтоб вас не арестовали. Потом - чтоб осудили вас
       помягче." - " Но что с ней сейчас?" - "Она винила себя в ва-
       шем аресте. Ей так было тяжело!" - "Где она сейчас?!" -
       "Только не пугайтесь. - Репина уже положила руки ему на
       грудь как родному. - Она этого напряжения не выдержала. Ее
       взяли от нас. У нее немножко... смешалось... Вы понимае-
       те...?"
            И крохотная эта бурька, охваченная стальными листами,
       проезжает там мирно в шестирядном движении машин, останавли-
       ваясь перед светофорами, показывая повороты. С этим Олегом
       И. я только-только что познакомился в Бутырках и вот как.
       Согнали нас в вокзальный бокс и приносили из камеры хранения
       вещи. Подозвали к двери разом его и меня. За раскрытою
       дверью в коридоре надзирательница в сером халате, развораши-
       вая содержимое его чемодана, вытряхнула оттуда на пол золо-
       той погон подполковника, уцелевший невесть как один, и сама
       не заметила его, наступила ногой на его большие звезды.
             Она  попирала его ботинками как для кинокадра.
            Я показал ему: "Обратите внимание, товарищ подполков-
       ник!"
            И. потемнел. У него ведь еще было понятие - беспорочная
       служба.
            И вот теперь - о жене.
            Это все ему надо было вместить в какой-нибудь час.

                   -----------------------

                                 -340-

                                   11

                            ПОРТЫ АРХИПЕЛАГА

            Разверните на большом столе просторную карту нашей Ро-
       дины. Поставьте жирные черные точки на всех областных горо-
       дах, на всех железнодорожных пунктах, где кончаются рельсы и
       начинается река, или поворачивает река и начинается пешая
       тропа. Что это? вся карта усижена заразными мухами? Вот это
       и получилась у вас величественная карта портов Архипелага.
            Это, правда, не те феерические порты, куда увлекал нас
       Александр Грин, где пьют ром в тавернах и ухаживают за кра-
       сотками. И еще не будет здесь - теплого голубого моря (воды
       для купанья здесь - литр на человека, а чтоб удобней мыться
       - четыре литра на четверых в один таз, и сразу мойтесь!) Но
       всей прочей портовой романтики - грязи, насекомых, ругани,
       баламутья, многоязычья и драк - тут с лихвой.
            Редкий зэк не побывал на трех-пяти пересылках, многие
       припомнят с десяток их, а сыны ГУЛага начтут без труда и по-
       лусотню. Только перепутываются они в памятии всем своим схо-
       жим: неграмотным конвоем; непутевым выкликанием по делам;
       долгим ожиданием на припеке или под осеннею морозгою; еще
       дольшим шмоном с раздеванием; нечистоплотной стрижкой; хо-
       лодными скользкими банями; зловонными уборными; затхлыми ко-
       ридорами; всегда тесными, душными, почти всегда темными и
       сырыми камерами; теплотой человеческого мяса с двух сторон
       от тебя на полу или на нарах; почти жидким хлебом; баландой,
       сваренной как бы из силоса.
            А у кого память четкая и отливает воспоминания одно от
       другого особо, - тому теперь и по стране ездить не надо, вся
       география хорошо у него уложилась по пересылкам. Новоси-
       бирск? Знаю, был. Крепкие такие барки, рубленые из толстых
       бревен. Иркутск? Это где окна несколько раз кирпичами закла-
       дывали, видать какие при царе были, и каждую кладку отдель-
       но, и какие продушины остались. Вологда? Да, старинное зда-
       ние с башнями. Уборные одна над другой, а деревянные перек-
       рытия гнилые, и с верхних так и течет на нижних. Усмань? А
       как же. Вшивая вонючая тюряга, постройка старинная со свода-
       ми. И ведь ее набивают, что когда на этап начнут выводить -
       не поверишь, где они тут все помещались, хвост на полгорода.
            Такого знатока вы не обидьте, не скажите ему, что знае-
       те, мол, город без пересыльной тюрьмы. Он вам точно докажет,
       что городов таких нет, и будет прав. Сальск? Так там в КПЗ
       пересыльных держат, вместе со следственными. И в каждом рай-
       центре - так, чем же не пересылка? В Соль-Илецке? Есть пере-
       сылка! В Рыбинске? А тюрьма N2, бывший монастырь? Ох, покой-
       ная, дворы мощеные пустые, старые плиты во мху, в бане ба-
       дейки деревянные чистенькие. В Чите? Тюрьма N1. В Наушках?
       Там не тюрьма, но лагерь пересыльный, все равно. В Торжке? А
       на Горе, в монастыре тоже.
            Да пойми ты, милый человек, не может быть города без
       пересылки! Ведь суды же работают везде! А в лагерь как их
       везти - по воздуху?
            Конечно, пересылка пересылке не чета. Но какая лучше,
       какая хуже - доспроситься невозможно. Соберутся три-четыре
       зэка, и каждый хвалит обязательно "свою".
            -Да хоть Ивановская не уж такая знатная пересылка, а
       расспроси, кто там сидел зимой с 37-го на 38-й. Тюрьму НЕ
       ТОПИЛИ - и не только не мерзли, но на верхних нарах лежали
       раздетые. Выдавливали все стекла в окнах, чтоб не задох-
       нуться. В 21-й камере вместо положенных двадцати человек си-

                           - 341 -

       дело ТРИСТА ДВАДЦАТЬ ТРИ! Под нарами стояла вода, и настеле-
       ны были доски по воде, на этих досках и лежали. А из выби-
       тых окон туда-то как раз морозом и тянуло. Вообще там, под
       нарами, была полярная ночь: еще ж света никакого, всякий
       свет загородили кто на нарах лежал и кто между нар стоял. По
       проходу к параше пройти было нельзя, лазали по краям нар.
       Питание не людям давали, а на десятку. Если кто из десятки
       умрет - его сунут под нары и держат там, аж пока смердит. И
       на него получают норму. И это бы все еще терпеть можно, но
       вертухов как скипидаром подмазали- и из камеры в камеру так
       и гоняли, так и гоняли. Только умостишься - "Падъем! Перехо-
       ди в другую камеру!" И опять место хватай. А почему там выш-
       ла такая перегрузка - три месяца в баню не водили, развели
       вшей, от вшей - язвы на ногах и тиф. А из-за тифа наложили
       карантин, и этапов четыре месяца не отправляли.
            -Так это, ребята, не в Ивановской дело, а дело в году.
       В 37-м -38-м, конечно, не то, что зэки, но - камни пересыль-
       ные стонали. Иркутская тоже - никакая не особенная пересылка,
       а в 38-м врачи не осмеливались и в камеру заглянуть, только
       по коридору идут, а вертухай кричит в дверь: "Которы без
       сознания - выходи!"
            - В 37-м, ребята, все это тянулось через Сибирь на Ко-
       лыму и упиралось в Охотское море да во Владивосток. На Колы-
       му пароходы справлялись только тридцать тысяч в месяц отво-
       зить - а из Москвы гнали и гнали, не считаясь. Ну, собралось
       сто тысяч, понял?
            -А кто считал?
            -Кому надо, те считали.
            -Если владивостокская Транзитка, то в феврале 37-го там
       было не больше сорока тысяч.
            -Да по несколько месяцев там вязли. Клопы по нарам шли
       - как саранча! Воды - полкружки в день: нету ее, возить не-
       кому! Целая зона была корейцев - все от дизентерии вымерли,
       все! Из нашей зоны каждое утро по сто человек выносили.
       Строили морг - так запрягались зэки в телеги и так камень
       везли. Сегодня ты везешь, завтра тебя туда же. А осенью на-
       валился сыпнячок тоже. Это и у нас так: мертвых не отдаем,
       пока не завоняет - пайку на него получаем. Лекарств - ника-
       ких. На зону лезем - дай лекарства! - а с вышек пальба. По-
       том собрали тифозных в отдельный барак. Не всех туда носить
       успевали, но и оттуда мало кто выходил. Нары там - двухэтаж-
       ные, так со вторых нар он же в температуре не может на оп-
       равку слезть - на-а нижних льет! Тысячи полторы там лежало.
       А санитарами - блатари, у мертвых зубы золотые рвали. Да они
       и у живых не стеснялись...
            -Да что все ваш тридцать седьмой да тридцать седьмой? А
       Сорок Девятого в бухте Ванино, в 5-й зоне, - не хотели?
       Тридцать пять тысяч! И - несколько месяцев! - опять же на
       Колыму не справлялись. Да каждой ночью из барака в барак, из
       зоны в зону зачем-то перегоняли. Как у фашистов: свистки!
       крики! - "выходи без последнего!" И все бегом! Только бегом!
       За хлебом сотню гонят - бегом! за баландой - бегом! Посуды
       не было никакой! Баланду во что хочешь бери - в полу, в ла-
       дони! Воду цистернами привозили, а разливать не во что, так
       струей поливают, кто рот подставит - твоя. Стали драться у
       цистерны - с вышки огонь! Ну, точно, как у фашистов. Приехал
       генерал-майор Деревянко, начальник УСВИТЛа, (1) вышел к нему
       -------------------------------------------------------------
            (1)УСВИТЛ -Управление Северо-Восточных (т.е. колымских)
       ИсправТрудЛагерей. 

                           - 342 -

       перед толпой военный летчик, разорвал на себе гимнастерку:
       "У меня семь боевых орденов! Кто дал право стрелять по зо-
       не?" Деревянко говорит: "Стреляли и будем стрелять, пока вы
       себя вести не научитесь". (2)
            -Нет, ребята, это все - не пересылки. Пересылка - Ки-
       ровская! Возьмем не такой особенный год, возьмем 47-й, - а
       на Кировской впихивали людей в камеру два вертуха сапогами,
       и только так могли дверь закрыть. На трехэтажных нарах в
       сентябре (а Вятка - не Черное море), все сидели голые от жа-
       ры - потому сидели, что лежать места не было: один ряд сидел
       в головах, один в ногах. И в проходе на полу - в два ряда
       сидели, а между ними стояли, потом менялись. Котомки держали
       в руках или на коленях, положить некуда. Только блатные на
       своих законных местах, вторые нары у окна, лежали привольно.
       Клопов было столько, что кусали днем, пикировали прямо с по-
       толка. И вот так по неделе терпели и по месяцу.
            Хочется и мне вмешаться, рассказать о Красной Пресне в
       августе 45-го, (3) в лето Победы, да стесняюсь: у нас все же
       на ночь ноги как-то вытягивали, и клопы были умеренные, а
       всю ночь при ярких лампах нас, от жары голых и потных, мухи
       кусали - да ведь это не в счет, и хвастаться стыдно. Облива-
       лись мы потом от каждого движения, после еды просто лило. В
       камере, немного больше средней жилой комнаты, помещалось сто
       человек, сжаты были, ступить на пол ногой тоже нельзя. А два
       маленьких окошка были загорожены намордниками из железных
       листов, это на южную сторону, они не только не давали движе-
       ния воздуху, но от солнца накалялись и в камеру пышели жаром.
            Как пересылки все бестолковые, так и разговор о пере-
       сылках бестолковый, так и эта глава, наверно, получится: не
       знаешь, за что скорей хвататься, о какой рассказывать, о чем
       наперед. И чем больше сбивается людей на персылке, тем еще
       бестолковее. Невыносимо человеку, невыгодно и ГУЛагу, - а
       вот оседают люди по месяцам. И становится пересылка истой
       фабрикой: хлебные пайки несут навалом в строительных носил-
       ках, в каких кирпичи носят. И баланду парующую несут в шес-
       тиведерных деревянных бочках, прохватив проушины ломом.
            Напряженней и откровенней многих была Котласская пере-
       сылка. Напряженнее потому, что она открывала пути на весь
       европейский русский северо-восток, откровеннее потому, что
       это было уже глубоко в Архипелаге, и не перед кем хоронить-
       ся. Это просто был участок земли, разделенный заборами на
       клетки, и клетки все заперты. Хотя здесь уже густо селили
       мужиков, когда ссылали их в 30-м (надо думать, что крыши над
       ними не бывало, только теперь некому рассказать), однако и в
       38-м далеко не все помещались в хлипких одноэтажных бараках
       из горбылька, крытых... брезентом. Под осенним мокрым снегом
       и в заморозки люди жили здесь просто против неба на земле.
       Правда, им не давали коченеть неподвижно, их все время счи-
       тали, бодрили проверками (бывало там 20 тысяч человек еди-
       новременно) или внезапными ночными обысками. - Позже в этих 
       в этих клетках разбивали палатки, в иных возводили срубы -
       -------------------------------------------------------------
            (2)Эй, "Трибунал Военных Преступлений" Бертрана Рассе-
       ла! Что же вы, что ж вы материальчик не берете?! Аль вам не
       подходит? 
            (3) Эту пересылку со славным революционным именем знают
       москвичи мало, экскурсий туда нет, да какие экскурсии, когда
       она РАБОТАЕТ. А близко бы посмотреть, никуда не ездить! - от
       Новохорошевского шоссе по окружной железке рукой подать. 
       -------------------------------------------------------------

                           - 343 -

       высотой в два этажа, но чтоб разумно удешевить строительство
       - междуэтажного перекрытия не клали, а сразу громоздили шес-
       тиэтажные нары с вертикальными стремянками по бортам, кото-
       рыми доходяги и должны были карабкаться как матросы (устрой-
       ство, более приличествующее кораблю, чем порту). - В зиму
       1944-45 года, когда все были под крышей, помещалось только
       семь с половиной тысяч, из них умирало в день - пятьдесят
       человек, и носилки, носящие в морг, не отдыхали никогда.
       (Возразят, что это сносно вполне, смертность меньше процента
       в день, и при таком обороте человек может протянуть до пяти
       месяцев. Да, но ведь и главная-то косиловка - лагерная рабо-
       та, тоже ведь еще не начиналась. Эта убыль в две трети про-
       цента в день составляет чистую усушку, и не на всяком складе
       овощей ее допустят).
            Чем глубже туда, в Архипелаг, тем разительнее сменяются
       бетонные порты на свайные пристани. 
            Карабас, лагерная пересылка под Карагандою, имя которой
       стало нарицательным, за несколько лет прошло полмиллиона че-
       ловек (Юрий Карбе был там в 1942 году зарегистрирован уже в
       433-й тысяче). Пересылка состояла из глинобитных низких ба-
       раков с земляным полом. Каждодневное развлечение было в том,
       что всех выгоняли с вещами наружу, и художники белили пол и
       даже рисовали на нем коврики, а вечером зэки ложились и бо-
       ками своими стирали и побелку и коврики. (4)
            Княж-Погостский пересыльный пункт (63 градус северной
       широты) составлялся из шалашей, утвержденных на болоте! Кар-
       кас из жердей охватывался рваной брезентовой палаткой, не
       доходящей до земли. Внутри шалаша были двойные нары из жер-
       дей же (худо очищенных от сучьев), в проходе - жердевой нас-
       тил. Через настил днем хлюпала жидкая грязь, ночью она за-
       мерзала. В разных местах зоны переходы тоже шли по хлипким
       качким жердочкам, и люди, неуклюжие от слабости, там и сям
       сваливались в воду и мокредь. В 38-м году в Княж-Погосте
       кормили всегда одним и тем же: затирухой из крупяной сечки и
       рыбных костей. Это было удобно, потому что мисок, кружек и
       ложек не было у пересыльного пункта, а у самих арестантов
       тем более. Их подгоняли десятками к котлу и клали затируху
       черпаками в фуражки, в шапки, в полу одежды.
            А в пересыльном пункте Вогвоздино (в нескольких кило-
       метрах от Усть-Выми), где сидело одновременно 5 тысяч чело-
       век (кто знал Вогвоздино до этой строчки? сколько таких
       безызвестных пересылок? умножьте-ка их на пять тысяч! ) - в
       Вогвоздино варили жидко, но мисок тоже не было, однако извер-
       нулись (чего не осилит наша смекалка!) - баланду выдавали в
       БАННЫХ ТАЗАХ на десять человек сразу, предоставляя им хле-
       бать вперегонки. (5)
            Правда, в Вогвоздино дольше года никто не сидел. (По
       году - бывало, если доходяга, и все лагеря от него отказыва-
       ются.) 
       -------------------------------------------------------------
            (4)Карабас изо всех пересылок достойнее других был
       стать музеем, но, увы, уже не существует: на его месте - за-
       вод железо-бетонных изделий. 
            (5) Галина Серебрякова! Борис Дьяков! Алдан-Семенов! Вы
       не хлебали из банного таза вдесятером? Разумеется, и в ту
       минуту вы бы не спустились до "животных потребностей" Ивана
       Денисовича? И в толкучке над банным тазом вы бы думали толь-
       ко о родной партии? 

                                 -344- 

            Фантазия литераторов убога перед туземной бытностью Ар- 
       хипелага. Когда желают написать о тюрьме самое укоризненное, 
       самое очернительское - то упрекают всегда парашей. Параша! - 
       это стало в литературе символом тюрьмы символом унижения, 
       зловония. О, легкомыслы! Да разве параша - зло для арестан- 
       та? Это милосердечнейшая затея тюремщиков. Весь-то ужас на- 
       чинается с того мига, когда параши в камере НЕТ. 
            В 37-м году в некоторых сибирских тюрьмах НЕ БЫЛО ПА- 
       РАШ, их не хватало! Их не было подготовлено заранее столько, 
       сибирская промышленность не поспела за широтой тюремного 
       захвата. Для новосозданных камер не оказалось парашных бач- 
       ков на складах. В камерах же старых параши были, но - древ- 
       ние, маленькие, и теперь пришлось их благоразумно вынести, 
       потому что для нового пополения они стали ничто. Так, если 
       Минусинская тюрьма была издавна выстроена на 500 человек 
       (Владимир Ильич не побывал в ней, он ехал вольно), а теперь 
       в нее поместили 10 тысяч, - то значит, и каждая параша долж- 
       на была увеличиться в 20 раз! Но она не увеличилась... 
            Наши русские перья пишут вкрупне, у нас пережито уйми- 
       ща, а не описано и не названо почти ничего, но для западных 
       авторов с их рассматриванием в лупу клеточки бытия, со 
       взбалтыванием аптечного пузырька в снопе проектора - ведь 
       это эпопея, это еще десять томов "Поисков утраченного време- 
       ни": рассказать о смятении человеческого духа, когда в каме- 
       ре двадцатикратное переполнение, а параши нет, а на оправку 
       водят в сутки раз! Конечно, тут много фактуры, им неизвест- 
       ной: они не найдут выхода мочиться в брезентовый капюшон и 
       совсем уж не поймут совета соседа мочиться в сапог! - а меж- 
       ду тем это - совет многоопытной мудрости, и никак не означа- 
       ет порчи сапога, и не низводит сапог до ведра. Это значит: 
       сапог надо снять, опрокинуть, теперь завернуть голенище на- 
       ружу - и вот образуется кругожелобчатая, такая желанная ем- 
       кость! Но зато сколькими психологическими извивами западные 
       авторы обогатили бы свою литературу (без всякого риска ба- 
       нально повторить прославленных мастеров), если бы только 
       знали распорядок той же минусинской тюрьмы: для получения 
       пищи выдана одна миска на четверых, а питьевой воды наливают 
       кружку на человека в день (кружки есть). И вот один из чет- 
       верых управился использовать общую миску для облегчения 
       внутреннего давления, но перед обедом отказывается отдать 
       свой запас воды на мытье этой миски. Что за конфликт! Какое 
       столкновение четырех характеров! какие нюансы! (И я не шучу. 
       Вот так-то и обнажается дно человека. Только русскому перу 
       недосуг это описывать, и русскому глазу читать это некогда. 
       Я не шучу, потому что только врачи скажут, как месяцы в та- 
       кой камере на всю жизнь губят здоровье человека, хотя б его 
       даже не расстреляли при Ежове и реабилитировали при Хрущеве.)

            Ну вот, а мы то мечтали отдохнуть и размяться в порту! 
       Несколько суток зажатые и скрюченные в купе столыпина - как 
       мы мечтали о пересылке! Что здесь мы потянемся, распрямимся. 
       Что здесь мы вволю попьем и водицы и кипяточку. Что здесь не 
       заставят нас выкупать у конвоя свою же пайку своими вещами. 
       Что здесь нас накормят горячим приварком. И, наконец, что в 
       баньку сведут, мы окатимся горяченьким, перестанем чесаться. 
       И в воронке нам бока околачивало, швыряло от борта к борту, 
       и кричали на нас "Взяц-ца под руки!", "Взяц-ца за пятки!", а 
       мы подбодрялись: ничего-ничего, скоро на пересылку! вот уж 
       там-то... 

                           - 345 -

           А здесь если что по нашим грезам и сбудется, так все
       равно чем-нибудь обгажено. 
            Что ждет нас в бане? Этого никогда не узнаешь. Вдруг 
       начинают стричь наголо женщин (Красная Пресня, 1950 год, но- 
       ябрь). Или нас, череду голых мужчин, пускают под стрижку од- 
       ним парикмахершам. В вологодской парной дородная тетя Мотя 
       кричит:"Становись, мужики!" и всю шеренгу обдает из трубы 
       паром. А иркутская пересылка спорит: природе больше соответ- 
       ствует чтобы вся обслуга в бане была мужская, и женщинам 
       между ногами промазывал бы санитарным квачом - мужик. Или на 
       Новосибирской пересылке зимой в холодной мыльной из кранов 
       идет одна холодная вода; арестанты решаются требовать на- 
       чальство; приходит капитан, подставляет не брезгуя, руку под 
       кран: " А я говорю, что вода - горячая, понятно?" Уже надое- 
       ло рассказывать, что бывают бани и вовсе без воды; что в 
       прожарке сгорают вещи; что после бани заставляют бежать бо- 
       сиком и голому по снегу за вещами (контрразведка 2-го Бело- 
       русского фронта в Бродницах, 1945 г.) 
            С первых же шагов по пересылке ты замечаешь, что тут 
       тобой будут владеть не надзиратели, не погоны и мундиры, ко- 
       торые все-таки нет-нет, да держатся же какого-то писаного 
       закона. Тут владеют вами - придурки пересылки. Тот хмурый 
       банщик, который придет за вашим этапом: "Ну, пошли мыться, 
       господа фашисты!"; и тот нарядчик с фанерной дощечкой, кото- 
       рый глазами по нашему строю рыщет и подгоняет; и тот выбри- 
       тый, но с чубиком воспитатель, который газеткой скрученной 
       себя по ноге постукивает, а сам косится на ваши мешки; и еще 
       другие неизвестные вам пересылочные придурки, которые рент- 
       геновскими глазищами так и простигают ваши чемоданы, - до 
       чего ж они друг на друга похожи! и где вы уже всех их видели 
       на вашем коротком этапном пути? - не таких чистеньких, не 
       таких приумытых, но таких же скотин мордатых с безжалостным 
       оскалом?
            Ба-а-а! Да это же опять блатные! Это же опять воспетые 
       утесовские УРКИ! Это же опять Женька Жоголь, Серега-Зверь, и 
       Димка-Кишкеня, только они уже не за решеткой, умылись, оде- 
       лись в доверенных лиц государства и С ПОНТОМ (6) наблюдают 
       за дисциплиной - уже нашей. Если с воображением всматривать- 
       ся в эти морды, то можно даже представить, что они - русско- 
       го нашего корня, когда-то были деревенские ребята, и отцы их 
       звались Климы, Прохоры, Гурии, и у них даже устройство на 
       нас похожее: две ноздри, два радужных ободочка в глазах, ро- 
       зовый язык, чтобы заглатывать пищу и выговаривать некоторые 
       русские звуки, только складываемые в совсем новые слова. 
            Всякий начальник пересылки догадывается до этого: за 
       все штатные работы зарплату можно платить родственникам, си- 
       дящим дома, или делить между тюремным начальством. А из со- 
       циально-близких - только свистни, сколько угодно охотников 
       исполнять эту работу за то одно, что они на пересылке зача- 
       лятся, не поедут в шахты, в рудники, в тайгу. Все эти наряд- 
       чики, писари, бухгалтеры, воспитатели, банщики, парикмахеры, 
       кладовщики, повара, посудомои, прачки, портные по починке 
       белья - это вечно-пересыльные, они получают тюремный паек и 
       числятся в камерах, остальной приварок и прижарок они и без 
       начальства выловят из общего котла или из сидоров пересылае- 
       мых зэков. Все эти пересылочные придурки основательно счита- 
       ют, что ни в каком лагере им не будет лучше. Мы приходим к 
       -------------------------------------------------------------
       (6)"С понтом" - с очень важным (но ложным) видом. 
       -------------------------------------------------------------

                           - 346 -

       ним еще не дощупанными, и они дурят нас всласть. Они нас 
       здесь и обыскивают вместо надзирателей, а перед обыском 
       предлагают сдавать деньги на хранение, и серьезно пишут ка- 
       кой-то список - и только мы и видели этот список вместе с 
       денежками! "Мы деньги сдавали!" "Кому"? - удивляется пришед- 
       ший офицер. "Да вот тут был какой-то!" "Кому ж именно?" При- 
       дурки не видели... "Зачем же вы ему сдавали?" "Мы думали..." 
       "Индюк думал! Меньше думать надо!" Все. - Они предлагают нам 
       оставить вещи в предбаннике: "Да никто у вас не возьмет! ко- 
       му они нужны!" Мы оставляем, да ведь в баню же и не проне- 
       сешь. Вернулись: джемперов нет, рукавиц меховых нет. "А ка- 
       кой джемпер был?" "Серенький..." "Ну, значит мыться пошел!" 
       - Они и честно берут у нас вещи: за то чтоб чемодан взять в 
       каптерку на хранение; за то, чтоб нас тиснуть в камеру без 
       блатных; за то, чтоб скорей отправить на этап; за то, чтоб 
       дольше не отправлять. Они только не грабят нас прямо. 
            -"Так это же не блатные! - разъясняют нам знатоки среди 
       нас. - Это - суки, которые служить пошли. Это враги честных 
       воров. А честные воры - те в камерах сидят". Но до нашего 
       кроличьего понимания это как-то туго доходит. Ухватки те же, 
       татуировка та же. Может они и враги тех, да ведь и нам не 
       друзья, вот что... 
            А тем временем посадили нас во дворе под самые окна ка- 
       мер. На окнах намордники, не заглянешь, но отуда хрипло-доб- 
       рожелательно нам советуют: "Мужички! Тут порядок такой: от- 
       бирают на шмоне все сыпучее - чай, табак. У кого есть - пу- 
       ляйте сюда, нам в окно, мы потом отдадим." Что мы знаем? Мы 
       же фрайера и кролики. Может, и правда отбирают чай и табак. 
       Мы же читали в великой литературе о всеобщей арестантской 
       солидарности, узник не может обманывать узника! Обращаются 
       симпатично - "мужички!". И мы пуляем им кисеты с табаком. 
       Чистопородные воры ловят - и хохочут над нами: "Эх, фашис- 
       ты-дурачки!" 
            Вот какими лозунгами, хотя и не висящими на стенах, 
       встречает нас пересылка: "Правды здесь не ищи!" "Все, что 
       имеешь - придется отдать!" Все придется отдать! - это повто- 
       ряют тебе и надзиратели, и конвоиры, и блатари. Ты придавлен 
       своим неподымаемым сроком, ты думаешь, как тебе отдышаться, 
       а все вокруг думают, как тебя ограбить. Все складывается 
       так, чтобы угнести политического, и без того подавленного и 
       покинутого. "Все придется отдать..." - безнадежно качает го- 
       ловой надзиратель на Горьковской пересылке, и Анс Бернштейн 
       с облегчением отдает ему комсоставскую шинель - не просто 
       так, а за две луковицы. Что же жаловаться на блатных, если 
       всех надзирателей на Красной Пресне ты видишь в хромовых са- 
       погах, которых им никто не выдавал? Это все курочили в каме- 
       рах блатные, а потом толкали надзирателям. Что же жаловаться 
       на блатных, если воспитатель КВЧ (7) - блатной и пишет ха- 
       рактеристики на политических (КемПерПункт)? В Ростовской ли 
       пересылке искать управу на блатных, если это их извечный 
       родной курень? 
            Говорят, в 1942 году на Горьковской пересылке арестан- 
       ты-офицеры (Гаврилов, воентехник Щебетин и др.) все- таки 
       поднялись, били воров и заставили их присмиреть. Но это 
       всегда воспринимается как легенда: в одной ли камере присми- 
       реть? надолго ли присмиреть? а куда ж смотрели голубые фу- 
       -------------------------------------------------------------
            (7)КВЧ - Культурно-Воспитательная Часть, отдел лагерной 
       администрации. 
       -------------------------------------------------------------

                           - 347 -

       ражки, что чуждые бьют близких? Когда же рассказывают, что 
       на Котласской пересылке в 40-м году уголовники в очереди у 
       ларька вырывали деньги из рук политических, и те стали бить 
       их так, что остановить не удавалось, и тогда на защиту блат- 
       ных вошла в зону охрана с пулеметами - в этом уже не усом- 
       нишься, это - как отлитое! 
            Неразумные родные! - они мечутся там на воле, деньги 
       занимают (потому что таких денег дома не было), и шлют тебе 
       какие-то вещи, шлют продукты - последняя лепта вдовы, но - 
       дар отравленный, потому что из голодного, зато свободного он 
       делает тебя беспокойным и трусливым, он лишает тебя того на- 
       чинающегося просветления, той застывающей твердости, которые 
       одни только и нужны перед спуском в пропасть. О, мудрая 
       притча о верблюде и игольном ушке! В небесное царство осво- 
       божденного духа не дают тебе пройти эти вещи. И у других, с 
       кем привез тебя воронок, ты видишь те же мешки. "Куток сво- 
       лочей" - уже в воронке ворчали на нас блатные, но их было 
       двое, а нас полсотни, и они пока не трогали. А теперь нас 
       вторые сутки держат на пресненском вокзале, на грязном полу, 
       с поджатыми от тесноты ногами, однако никто из нас не наблю- 
       дает жизни, а все пекутся, как чемоданы сдать на хранение. 
       Хотя сдать на хранение считается нашим правом, но уступают 
       нарядчики только потому, что тюрьма - московская, и мы еще 
       не все потеряли московский вид. 
            Какое облегчение! - вещи сданы (значит, мы отдадим их 
       не на этой пересылке, дальше). Только узелки со злосчастными 
       продуктами еще болтаются в наших руках. Нас, бобров, собра- 
       лось слишком много вместе. Нас начинают растасовывать по ка- 
       мерам. С тем самым Валентином, с которым мы в один день рас- 
       писались по ОСО, и который с умилением предлагал начать в 
       лагере новую жизнь, - нас вталкивают в какую-то камеру. Она 
       еще не набита: свободен проход, и под нарами просторно. По 
       классическому положению вторые нары занимают блатные: стар- 
       шие - у самых окон, младшие - подальше. На нижних - нейт- 
       ральная серая масса. На нас никто не пападает. Не оглядясь, 
       не рассчитав, неопытные, мы лезем по асфальтовому полу под 
       нары - нам будет там даже уютно. Нары низкие, и крупным муж- 
       чинам лезть надо по-пластунски, припадая к полу. Подлезли. 
       Вот тут и будем тихо лежать и тихо беседовать. Но нет! В 
       низкой полутьме, с молчным шорохом, на четвереньках как 
       крупные крысы, на нас со всех сторон крадутся малолетки - 
       это совсем еще мальчишки, даже есть по двенадцати годков, но 
       кодекс принимает и таких, они уже прошли по воровскому про- 
       цессу, и здесь теперь продолжают учебу у воров. Их напустили 
       на нас! Они молча лезут на нас со всех сторон и в дюжину рук 
       тянут и рвут у нас и из-под нас все наше добро. И все это 
       совершенно молча, только зло сопя! Мы - в западне: нам не 
       подняться, не пошевельнуться. Не прошло минуты, как они выр- 
       вали мешочек с салом, сахаром и хлебом - и уже их нет, а мы 
       нелепо лежим. Мы без боя отдали пропитание и теперь можем 
       хоть и остаться лежать, но это уже совсем невозможно. Смешно 
       елозя ногами, мы поднимаемся задами из-под нар. 
            Трус ли я? Мне казалось, что нет. Я совался в прямую 
       бомбежку в открытой степи. Решался ехать по проселку, заве- 
       домо заминированному противотанковыми минами. Я оставался 
       вполне хладнокровен, выводя батарею из окружения и еще раз 
       туда возвращаясь за подкалеченным "газиком". Почему же сей- 
       час я не схвачу одну из этих человеко-крыс и не терзану ее 
       розовой мордой о черный асфальт? Он мал? - ну, лезь на стар- 
       ших. Нет... На фронте укрепляет нас какое-то дополнительное 

                                 -348-

       сознание (может быть совсем и ложное): нашего армейского
       единства? моей уместности? долга? А здесь ничего не задано,
       устава нет, и все открывать наощупь.
            Встав на ноги, я оборачиваюсь к их старшему, к пахану. 
       На вторых нарах у самого окна все отнятые продукты лежат пе- 
       ред ним: крысы-малолетки ни крохи не положили себе в рот, у 
       них дисциплина. Та передняя сторона головы, которая у двуно- 
       гих обычно называется лицом, у этого пахана вылеплена приро- 
       дой с отвращением и нелюбовью, а может быть от хищной жизни 
       стала такая - с кривой отвислостью, низким лбом, первобытным 
       шрамом и современными стальными коронками на передних зубах. 
       Глазками равно того размера, чтобы видеть всегда знакомые 
       предметы и не удивляться красотам мира, он смотрит на меня 
       как кабан на оленя, зная, что с ног сшибить может меня всег- 
       да. 
            Он ждет. И что же я? Прыгаю наверх, чтобы достать этой
       хари хоть раз кулаком и шлепнуться вниз в проход? Увы, нет.
            Подлец ли я? Мне до сих пор казалось, что нет. Но вот
       мне обидно ограбленному, униженному, опять брюхом ползти под
       нары. И я возмущенно говорю пахану, что, отняв продукты, он
       мог бы нам хоть дать место на нарах. (Ну, для горожанина,
       для офицера - разве не естественная жалоба?)
            И что ж? Пахан согласен. Ведь я этим и отдаю сало; и
       признаю его высшую власть; обнаруживаю сходство воззрений с
       ним - он бы тоже согнал слабейших. Он велит двум серым нейт-
       ралам уйти с нижних нар у окна, дать место нам. Они покорно
       уходят. Мы ложимся на лучшие места. Мы еще некоторое время
       переживаем свои потери (на мое галифе блатные не зарятся,
       это не их форма, но один из воров уже щупает шерстяные брюки
       на Валентине, ему нравятся). И лишь к вечеру доходит до нас
       укоряющий шопот соседей: как могли мы просить защиты у бла-
       тарей, а двух своих загнать вместо себя под нары? И только
       тут прокалывает меня сознание моей подлости, и заливает
       краска (и еще много лет буду краснеть, вспоминая). Серые
       арестанты на нижних нарах - это же братья мои, 58-1-б, это
       пленники. Давно ли я клялся, что на себя принимаю их судьбу?
       И вот сталкиваю под нары? Правда, и они не заступились за
       нас против блатарей - но почему им надо биться за наше сало,
       если мы сами не бьемся? Достаточно жестоких боев еще в плену
       разуверили их в благородстве. Все же они мне зла не сделали,
       а я им сделал.
            Вот так ударяемся, ударяемся боками и хрюкалками, чтобы
       хоть с годами стать людьми... Чтобы стать людьми...

                                 *
                                * *

            Но даже новичку, которого пересылка лущит и облупливает,
       - она нужна, нужна! Она дает ему постепенность перехода к
       лагерю. В один шаг такого перехода не могло бы выдержать
       сердце человека. В этом мороке не могло бы так сразу разоб-
       раться его сознание. Надо постепенно.
            Потом пересылка дает ему видимость связи с домом. Отсю-
       да он пишет первое законное свое письмо: иногда - что он не
       расстрелян, иногда - о направлении этапа, всегда это первые
       необычные слова домой от человека, перепаханного следствием.
       Там, дома, его еще помнят прежним, но он никогда уже не ста-
       нет им - и вдруг это молнией прорвется в какой-то корявой
       строчке. Корявой, потому что, хоть письма с пересылок и раз-
       решены, и висит во дворе почтовый ящик, но ни бумаги, ни ка-

                           - 349 -

       рандашей достать нельзя, тем более нечем их чинить. Впрочем,
       находится разглаженная махорочная обертка, или обертка от
       сахарной пачки, и у кого-то в камере все же есть карандаш -
       и вот такими неразборными каракулями пишутся строки, от ко-
       торых потом пролягут лад или разлад семей.
            Безумные женщины иногда по такому письму опрометчиво
       едут еще застигнуть мужа на пересылке - хотя свиданья им ни-
       когда не дадут, и только можно успеть обременить его вещами.
       Одна такая женщина дала, по-моему, сюжет для памятника всем
       женам - и указала даже место.
            Это было на Куйбышевской пересылке, в 1950 году. Пере-
       сылка располагалась в низине (из которой, однако, видны Жи-
       гулевские ворота Волги), а сразу над ней, обмыкая ее с вос-
       тока, шел высокий долгий травяной холм. Он был за зоной и
       выше зоны, а как к нему подходить извне - нам не было видно
       снизу. На нем редко кто и появлялся, иногда козы паслись,
       бегали дети. И вот как-то летним и пасмурынм днем на круче
       появилась городская женщина. Приставив руку козырьком и чуть
       поводя, она стала рассматривать нашу зону сверху. На разных
       дворах у нас гуляло в это время три многолюдных камеры - и
       среди этих густых трех сотен обезличенных муравьев она хоте-
       ла в пропасти увидеть своего! Надеялась ли она, что подска-
       жет сердце? Ей, наверно, не дали свидания - и она взобралась
       на эту кучу. Ее со дворов все заметили и все на нее смотре-
       ли. У нас, в котловине, не было ветра, а там наверху был из-
       рядный. Он откидывал, трепал ее длинное платье, жакет и во-
       лосы, выявляя всю ту любовь и тревогу, которые были в ней.
            Я думаю, что статуя такой женщины, именно там, на холме
       над пересылкой, и лицом к Жигулевским воротам, как она и
       стояла, могла бы хоть немного что-то объяснить нашим вну-
       кам.(8)
            Долго ее почему-то не прогоняли - наверно, лень была
       охране подниматься. Потом полез туда солдат, стал кричать,
       руками махать - и согнал.

            Еще пересылка дает арестанту - обзор, широту зрения.
       Как говорится, хоть есть нечего, да жить весело. В здешнем
       неугомонном движении, в смене десятков и сотен лиц, в откро-
       венности рассказов и разговоров (в лагере так не говорят,
       там повсюду боятся наступить на щупальце опера) - ты просве-
       жаешься, просквожаешься, яснеешь, и лучше начинаешь пони-
       мать, что происходит с тобой, с народом, даже с миром. Один
       какой-нибудь чудак в камере такое тебе откроет, чего б ни-
       когда не прочел. 
       -------------------------------------------------------------
            (8) Ведь когда-нибудь же и в памятниках отобразится та-
       кая потайная, такая почти уже затерянная история нашего Ар-
       хипелага! Мне, например, всегда рисуется еще один: где-то на
       Колыме, на высоте - огромнейший Сталин, такого размера, ка-
       ким он сам бы мечтал себя видеть - с многометровыми усами, с
       оскалом лагерного  к о м е н д а н т а, одной рукой натягива-
       ет возжи, другою размахнулся кнутом стегать по упряжке - уп-
       ряжке из сотен людей, запряженных попятеро и тянущих лямки.
       На краю Чукотки около Берингова пролива это тоже бы очень
       выглядело. (Уже это было написано, когда я прочел "Барельеф
       на скале". Значит, что-то в этой идейке есть!.. Рассказыва-
       ют, что на жигулевской горе Могутова, над Волгой, в километ-
       ре от лагеря, тоже был масляными красками на скале нарисован
       для пароходов огромный Сталин.) 

                           - 350 -

            Вдруг запускают в камеру диво какое-то: высокого моло-
       дого военного с римским профилем, с неостриженными вьющимися
       светло желтыми волосами, в английском мундире - как будто
       прямо с Нормандского побережья, офицер армии вторжения. Он
       так гордо входит, словно ожидает, что все перед ним встанут.
       А оказывается, он просто не ждал, что сейчас войдет к
       друзьям: он сидит уже два года, но еще не побывал ни в одной
       камере и сюда-то, до самой пересылки, таинственно везен в
       отдельном купе столыпина - а вот негаданно, оплошно или с
       умыслом, выпущен в нашу общую конюшню. Он обходит камеру,
       видит в немецком мундире офицера вермахта, зацепляется с ним
       по-немецки, и вот уже они яростно спорят, готовые, кажется,
       применить оружие, если бы было. После войны прошло пять лет,
       да и твержено нам, что на западе война велась только для ви-
       да, и нам странно смотреть на их взаимную ярость: сколько
       этот немец средь нас лежал, мы русаки, с ним не сталкива-
       лись, смеялись больше.
            Никто бы и не поверил рассказу Эрика Арвида Андерсена,
       если б не его пощаженная стрижкой голова - чудо на весь ГУ-
       Лаг; да если б не чуждая эта осанка; да не свободный разго-
       вор на английском, немецком и шведском. По его словам он был
       сын шведского даже не миллионера, а миллиардера (ну, допус-
       тим, добавлял), по матери же - племянник английского генера-
       ла Робертсона, командующего английской оккупационной зоной
       Германии. Шведский подданный, он в войну служил добровольцем
       в английской армии, и высаживался-таки в Нормандии, после
       войны стал кадровым шведским военным. Однако, социальные
       запросы тоже не покидали его, жажда социализма была в нем
       сильнее привязанности к капиталам отца. С глубоким сочувст-
       вием следил он за советским социализмом и даже наглядно убе-
       дился в его процветании, когда приезжал в Москву в составе
       шведской военной делегации, и здесь им устраивали банкеты, и
       возили на дачи, и там совсем не был им затруднен контакт с
       простыми советскими гражданами - с хорошеньким артистками,
       которые ни на какую работу не торопились и охотно проводили
       с ними время, даже с глазу на глаз. И окончательно убежден-
       ный в торжестве нашего строя, Эрик по возвращении на Запад
       выступил в печати, защищая и прославляя советский социализм.
       И вот этим он перебрал и погубил себя. Как раз в те годы,
       47-48-й, изо всех щелей натягивали передовых западных моло-
       дых людей, готовых публично отречься от Запада (и еще, каза-
       лось, набрать их десятка бы два, и Запад дрогнет и развалит-
       ся). По газетной статье Эрик был сочтен подходящим в этом
       ряду. А служа в то время в Западном Берлине, жену же оставив
       в Швеции, Эрик по простительной мужской слабости посещал хо-
       лостую немочку в Восточном Берлине. Тут-то ночью его и повя-
       зали (да не про то ли и пословица - "пошел к куме, да засел в
       тюрьме"? Давно это наверно так, и не он первый). Его привез-
       ли в Москву, где Громыко, когда-то обедавший в доме отца его
       в Стокгольме и знакомый с сыном, теперь на правах ответного
       гостеприимства, предложил молодому человеку публично прок-
       лясть и весь капитализм и своего отца, и за это было сыну
       обещано у нас тотчас же - полное капиталистическое обеспече-
       ние до конца дней. Но хотя Эрик материально ничего не терял,
       он, к удивлению Громыки, возмутился и наговорил оскорбитель-
       ных слов. Не поверив его твердости, его заперли на подмос-
       ковной даче, кормили как принца в сказке (иногда "ужасно
       репрессировали": переставали принимать заказы на завтрашнее
       меню и вместо желаемого цыпленка приносили вдруг антрекот),
       обставили произведениями Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина и

                           - 351 -

       год ждали, что он перекуется. К удивлению, и этого не прои-
       зошло. Тогда подсадили к нему бывшего генерала-лейтенанта,
       уже два года отбывшего в Норильске. Вероятно, расчет был,
       что генерал-лейтенант преклонит голову Эрика перед лагерными
       ужасами. Но он выполнил это задание плохо или не хотел вы-
       полнять. Месяцев за десять совместной сидки он только научил
       Эрика ломаному русскому языку и поддержал возникшее в нем
       отвращение к голубым фуражкам. Летом 1950 года вызвали Эрика
       еще раз к Вышинскому, он отказался еще раз (совершенно не по
       правилам попирая бытие сознанием!). Тогда сам Абакумов про-
       чел Эрику постановление : 20 лет тюремного заключения (?? за
       что?). Они уже сами не рады были, что связались с этим недо-
       рослем, но нельзя ж было и отпускать его на Запад. И вот
       тут-то повезли его в отдельном купе, тут он слушал через
       стенку рассказ московской девушки, а утром видел в окно гни-
       лосоломенную рязанскую Русь.
            Эти два года очень утвердили его в верности Западу. Он
       верил в Запад слепо, он не хотел признавать его слабостей,
       он считал несокрушимыми западные армии, непогрешимыми его
       политиков. Он не верил нашему рассказу, что за время его
       заключения Сталин решился на Блокаду Берлина и она сошла ему
       вполне благополучно. Молочная шея Эрика и кремовые щеки рде-
       ли от негодования, когда мы высмеивали Черчилля и Рузвельта.
       Так же был уверен он, что Запад не потерпит его, Эрика, зак-
       лючения; что вот сейчас по сведениям с Куйбышевской пересыл-
       ки разведка узнает, что Эрик не утонул в Шпрее, а сидит в
       Союзе - и его выкупят или выменяют. (Этой верой в особен-
       ность своей судьбы среди других арестантских судеб он напо-
       минал наших благонамеренных ортодокосов). Несмотря на жаркие
       схватки, он звал друга моего и меня к себе в Стокгольм при
       случае ("нас кажыдй знает, - с усталой улыбкой говорил он, -
       отец мой почти содержит двор шведского короля"). А пока сыну
       миллиардера нечем было вытираться, и я подарил ему лишнее
       драненькое полотенце. Скоро взяли его на этап. (9)
            А переброска все идет! - выводят, выводят, по одному и
       пачками, гонят куда-то этапы. С виду такое деловое, такое
       планоосмысленное движение - даже поверить нельзя, сколько в
       нем чепухи. 
       -------------------------------------------------------------
            (9) С тех пор спрашивал я случайно-знакомых шведов или
       едущих в Швецию: как найти такую семью? слышали ли о таком
       пропавшем человеке? В ответ мне только улыбались: Андерсен в
       Швеции - все равно, что Иванов в России, а миллиардера тако-
       го нет. И только сейчас, через 22 года, перечитывая эту кни-
       гу в последний раз, я вдруг просветился: да ведь настоящие
       имя-фамилию ему конечно ЗАПРЕТИЛИ называть! его конечно же
       предупредил Абакумов, что в этом случае УНИЧТОЖИТ его! И
       пошел он по пересылкам как шведский Иванов. И только незап-
       рещенными побочными деталями своей биографии оставлял в па-
       мяти случайных встречных след о своей погубленной жизни.
       Вернее, спасти ее он еще надеялся - по-человечески, как мил-
       лионы кроликов этой книги: пока пересидит, а там возмущенный
       Запад освободит его. Он не понимал крепости Востока. И не
       понимал, что ТАКОГО свидетеля, проявившего ТАКУЮ твердость,
       не виданную для рыхлого Запада - не освободят никогда.
            А ведь жив, может быть, еще и сегодня. (Примечание 1972
       г.) 
       ------------------------------------------------------------- 

                                 -352-

            В 1949 году создаются Особые лагеря - и вот чьим-то
       верховным решением массы женщин гонят из лагерей европейско-
       го Севера и Заволжья - через свердловскую пересылку - в Си-
       бирь, в Тайшет, в Озерлаг. Но уже в 50-м году Кто-то нашел
       удобным стягивать женщин не в Озерлаге, а в Дубровлаге - в
       Темниках, в Мордовии. И вот эти самые женщины, испытывая все
       удобства гулаговских путешествий, тянутся через эту же самую
       свердловскую пересылку - на запад. В 51-м году создаются но-
       вые особлаги в Кемеровской области (Камышлаг) - вот где,
       оказывается, нужен женский труд! И злополучных женщин морду-
       ют теперь в Кемеровские лагеря через ту же заклятую сверд-
       ловскую пересылку. Приходят времена высвобождения - но не
       для всех же! И тех женщин, кто остался тянуть срок среди
       всеобщего хрущевского полегчения - качают опять из Сибири
       через свердловскую пересылку - в Мордовию: стянуть их вместе
       будет верней.
            Ну, да хозяйство у нас внутренее, островишки все свои,
       и расстояния для русского человека не такие уже протяжные.
            Бывало так и с отдельными зэками, беднягами. Шендрик-
       веселый крупный парень с незамысловатым лицом, как говорится
       честно трудился в одном из куйбышевских лагерей и не чуял
       над собой беды. Но она стряслась. Пришло в лагерь срочное
       распоряжение - и не чье-нибудь, а самого министра внутренних
       дел! (откуда министр мог узнать о существовании Шендрика?) -
       немедленно доставить этого Шендрика в Москву, в тюрьму N18.
       Его схватили, потащили на Куйбышевскую пересылку, оттуда, не
       задерживаясь - в Москву, да не в какую-то тюрьму N18, а со
       всеми вместе на широко известную Красную Пресню. (Сам-то
       Шендрик ни про какую N18 и знать не знал, ему ж не объявля-
       ли.) Но беда его не дремала: двух суток не прошло - его дер-
       нули опять на этап и теперь повезли на Печору. Все скудней и
       угрюмей становилась природа за окном. Парень струсил: он
       знал, что распоряжение министра, и вот так шибко волокут на
       север, значит, министр имеет на Шендрика грозные материалы.
       Ко всем изматываниям пути еще украли у Шендрика в дороге
       трехдневную пайку хлеба, и на Печору он приехал пошатываясь.
       Печора встретила его неприютно: голодного, неустроенного, в
       мокрый снег погнали на работу. За два дня он еще и рубахи
       просушить ни разу не успел, и матраса еще не набил еловыми
       ветками, - как велели сдать все казенное, и опять загребли и
       повезли еще дальше - на Воркуту. По всему было видно, что
       министр решил сгноить Шендрика, ну правда, не его одного,
       целый этап. На Воркуте не трогали Шендрика месяц. Он ходил
       на общие, от переездов еще не оправился, но начинал смирять-
       ся со своей заполярной судьбой. Как вдруг его вызвали днем
       из шахты, запыхавшись погнали в лагерь сдавать все казенное
       и через час везли на юг. Это уж пахло как бы не личной расп-
       равой! Привезли в Москву, в тюрьму N18. Держали в камере ме-
       сяц. Потом какой-то подполковник вызвал, спросил: - Да где ж
       вы пропадаете? Вы правда техник-машиностроитель? Шендерик
       признался. И тогда взяли его... на Райские острова! (Да, и
       такие есть в Архипелаге!)
            Это мелькание людей, эти судьбы и эти рассказы очень
       украшают пересылки. И старые лагерники внушают: лежи и не
       рыпайся! Кормят здесь гарантийкой, (10) так и горба ж не
       натрудишь. И когда не тесно, так и поспать вволю. Растянись
       и лежи от баланды до баланды. Неуедно, да улежно. Только
       -------------------------------------------------------------
        (10) Пайка, гарантируемая ГУЛагом при отсутствии работы.
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 353 -

       тот, кто отведал лагерных общих, понимает, что пересылка -
       это дом отдыха, это счастье на нашем пути. А еще выгода:
       когда днем спишь - срок быстрей идет. Убить бы день, а ночи
       не увидим.
            Правда, помня, что человека создал труд и только труд
       исправляет преступника, а иногда имея подсобные работы, а
       иногда подряжаясь укрепить финансы со стороны, хозяева пере-
       сыльных тюрем гоняют трудиться и эту свою леглую пересыльную
       рабочую силу.
            Все на той же Котласской пересылке перед войной работа
       эта была ничуть не легче лагерной. За зимний день шесть-семь
       ослабевших арестантов, запряженные лямками в тракторные (!)
       сани, должны были протянуть их ДВЕНАДЦАТЬ километров по Дви-
       не до устья Вычегды. Они погрязли в снегу и падали, и сани
       застревали. Кажется, нельзя было придумать работу изморчи-
       вей! Но это была еще не работа, а разминка. Там, в устье Вы-
       чегды, надо было нагрузить на сани ДЕСЯТЬ кубометров дров -
       и в том же составе, и в той же упряжке (Репина нет, а для
       новых художников это уже не сюжет, грубое воспроизведение
       натуры) притащить сани на родную пересылку! Так что твой и
       лагерь! - еще до лагеря кончишься. (Бригадир этих работ был
       Колупаев, а лошадками - инженер-электрик Дмитриев, интендан-
       тский подполковник Беляев, известный уже нам Василий Власов,
       да всех теперь не соберешь.)
            Арзамасская пересылка во время войны кормила своих
       арестантов свекольной ботвой, зато работу ставила на основу
       постоянную. При ней были швейные мастерские, сапожно-валяль-
       ный цех (в горячей воде с кислотами катать шерстяные заго-
       товки).
            С Красной Пресни лета 1945 года из душно-застойных ка-
       мер мы ходили на работу добровольно: за право целый день ды-
       шать воздухом; за право беспрепятственно неторопливо поси-
       деть в тихой тесовой уборной (вот ведь какое средство поощ-
       рения упускается часто!), нагретой августовским солнцем (это
       были дни Подсдама и Хиросимы), с мирным жужжанием одинокой
       пчелы; наконец, за право получить вечером лишних сто граммов
       хлеба. Водили нас к пристани Москва-река, где разгужался
       лес. Мы должны были раскатывать бревна из одних штабелей,
       переносить и накатывать в другие. Мы гораздо больше тратили
       сил, чем получали возмещения. И все же с удовольствием ходи-
       ли туда.
            Мне часто достается краснеть за воспоминания молодых
       лет (а там и были молодые мои годы!). Но что омрачит, то на-
       учит. Оказалось, что от офицерских погонов, всего-то два го-
       дика вздрагивавших, колыхавшихся на моих плечах, натряслось
       золотой ядовитой пыли мне в пустоту между ребрами. На той
       речной пристани - тоже лагерьке, тоже зона с вышками обмыка-
       ла его, - мы были пришлые, временные работяги, и ни разгово-
       ру, ни слуху не было, что нас могут в этом лагерьке оставить
       отбывать срок. Но когда нас там построили первый раз, и на-
       рядчик пошел вдоль строя выбрать глазами временных бригади-
       ров - мое ничтожное сердце рвалось из-под шерстянной гимнас-
       терки: меня! меня! меня назначь!
            Меня не назначили. Да зачем я этого и хотел? Только бы
       наделал еще позорных ошибок.
            О, как трудно отставать от власти!.. Это надо понимать.

                                 *
                                * *

                           - 354 -

            Было время, когда Красная Пресня стала едва ли не сто-
       лицей ГУЛага - в том смысле, что куда ни ехать, ее нельзя
       было обминуть, как и Москву. Как в Союзе из Ташкента в Сочи
       и из Чернигова в Минск всего удобней приходилось через Моск-
       ву, так и арестантов отовсюду и вовсюду таскали через Прес-
       ню. Это-то время я там и застал. Пресня изнемогала от пере-
       полнения. Строили дополнительный корпус. Только сквозные те-
       лячьи эшелоны осужденных контр-разведками миновали Москву по
       окружной дороге, как раз рядышком с Пресней, может быть са-
       лютуя ей гудками.
            Но приезжая пересаживаться в Москву, мы все-таки имеем
       билет и чаем рано или поздно ехать своим направлением. На
       Пресне же в конце войны и после нее не только прибывшие, но
       и самые высокостоящие ни даже главы ГУЛага не могли предска-
       зать, кто куда теперь поедет. Тюремные ппорядки тогда еще не
       откристаллизовались, как в пятидесятые годы, никаких маршру-
       тов и назначений никому не было вписано, разве только слу-
       жебные пометки: "строгая охрана!" , "использовать только на
       общих работах!" Пачки тюремных ДЕЛ, надорванных папок,
       кое-где перепоясанные разлохмаченным шпагатом или его бумаж-
       ным эрзацем, вносились конвойными сержантами в деревянное
       отдельное здание канцелярии тюрьмы и швырялись на стеллажи,
       на столы, под столы, под стулья и просто в проходе на полу
       (как их первообразы лежали в камерах), развязались, рассыпа-
       лись и перепутывались. Одна, вторая, третья комната загро-
       мождались этими перемешанными делами. Секретарши из тюремной
       канцелярии - раскормленные ленивые вольные женщины в пестрых
       платьях, потели от зноя, обмахивались и флиртовали с тюрем-
       ными и конвойными офицерам. Никто из них не хотел и сил не
       имел ковыряться в этом хаосе. А эшелоны надо было отправ-
       лять! - несколько раз в неделю по красному эшелону. И каждый
       день сотню людей на автомашинах - в близкие лагеря. Дело
       каждого зэка надо было отправлять с ним вместе. Кто б этой
       морокой занимался? кто б сортировал дела и подбирал этапы?
            Это доверено было нескольким нарядчикам - уж там сукам
       или полуцветным, (11) из пересылочных придурков. Они вольно
       расхаживали по коридорам тюрьмы, шли в здание канцелярии, от
       них зависело прихватить ли твою папку в ПЛОХОЙ этап или дол-
       го гнуть спину, искать и сунуть в ХОРОШИЙ. (Что есть целые
       лагеря гиблые - в этом новички не ошибались, но что есть ка-
       кие-то хорошие - было заблуждение. "Хорошими" могут быть не
       лагеря, но только иные жребии в этих лагерях, а это устраи-
       вается уже на месте). Что вся будущность арестантов зависела
       от другого такого же арестанта, с которым может быть надо
       улучить поговорить (хотя бы через банщика), которому надо,
       может быть, сунуть лапу (хотя бы через каптера), - было ху-
       же, чем если бы судьбы раскручивались слепым кубиком. Эта
       невидимая упускаемая возможность - за кожаную куртку поехать
       в Нальчик вместо Норильска, за килограмм сала в Серебрянный
       Бор вместо Тайшета (а может лишиться и кожаной куртки и сала
       зря) - только язвила и суетила усталые души. Может быть
       кто-то так и успевал, может быть кто-то так и устраивался -
       но блаженнее были те, у кого нечего было давать или кто обе-
       рег себя от этого смятения.
       -------------------------------------------------------------
            (11) Полуцветной - примыкающий к воровскому миру по ду-
       ху, старающийся перенимать, но еще не вошедший в воровской
       з а к о н . 
       ------------------------------------------------------------- 
        ОТ ИЗДАТЕЛЯ: ОТСУТСТВУЮТ  ПРИМЕРНО 4 СТР.  (А.К.)

                                 -355-

                                  11

                         КАРАВАНЫ НЕВОЛЬНИКОВ

            Маетно ехать в столыпине, непереносимо в воронке, заму-
       чивает скоро и пересылка, - да уж лучше бы обминуть их все,
       да сразу в лагерь красными вагонами.
            Интересы государства и интересы личности, как всегда,
       совпадают и тут. Государству тоже выгодно отправлять осуж-
       денных в лагерь, прямым маршрутом, не загружая городских ма-
       гистралей, автотранспорта и персонала пересылок. Это давно
       понято в ГУЛаге и отлично освоено: караваны краснух (красных
       телячьих вагонов), караваны барж, а уж где ни рельс, ни воды
       - там пешие караваны (эксплуатировать лошадей и верблюдов
       заключенным не дают.)
            Красные эшелоны всегда выгодны, когда где-то быстро ра-
       ботают суды или где-то пересылка переполнена - и вот можно
       отправить сразу вместе большую массу арестантов. Так отправ-
       ляли миллионы крестьян в 1929-31 годах. Так высылали Ленинг-
       рад из Ленинграда. В тридцатых годах так заселялась Колыма:
       каждый день изрыгала такой эшелон до Совгавани, до порта Ва-
       нино столица нашей Родины Москва. И каждый областной город
       тоже слал красные эшелоны, только не ежедневно. В 1941-м так
       выселяли Республику Немцев Поволжья в Казахстан, и с тех пор
       все остальные нации - так же. В 1945-м такими эшелонами вез-
       ли русских блудных сынов и дочерей - из Германии, из Чехос-
       ловакии, из Австрии и просто с западных границ, кто сам под-
       ъезжал туда. В 1949-м так собирали Пятьдесят Восьмую в Осо-
       бые лагеря.
            Столыпины ходят по пошлому железнодорожномму расписа-
       нию, красные эшелоны - по важному наряду, подписанному важ-
       ным генералом ГУЛага. Столыпин не может идти в пустое место,
       в конце его назначения всегда есть вокзал, и хоть плохенький
       городишка, и КПЗ под крышей. Но красный эшелон может идти и
       в пустоту: куда придет он, там рядом с ним тотчас подымается
       из моря, степного или таежного, новый остров Архипелага.
            Не всякий красный вагон и не сразу может везти заклю-
       ченных - сперва он должен быть подготовлен. Но не в том
       смысле подготовлен, как может быть подумал читатель: что его
       надо подмести и очистить от угля или извести, которые пере-
       возились там перед людьми, - это делается не всегда. И не в
       том смысле подготовлен, что если зима, то надо его проконо-
       патить и поставить печку. (Когда построен был участок желез-
       ной дороги от Княж-Погоста до Ропчи, еще не включенный в об-
       щую железнодорожную сеть, по нему тотчас же начали возить
       заключенных - в вагонах, в которых не было ни печек, ни нар.
       Зэки лежали зимой на промерзлом снежном полу и еще не полу-
       чали при этом горячего питания, потому что поезд успевал
       пройти участок всегда меньше, чем за сутки. Кто может в мыс-
       лях перележать там, пережить эти 18-20 часов - да пережи-
       вет!) А подготовка вот какая: должны быть проверены на це-
       лость и крепость полы, стены и потолки вагонов; должны быть
       надежно обрешечены их маленькие оконца; должна быть прореза-
       на в полу дыра для слива, и это место особо укреплено вокруг
       жестяной обивкой с частыми гвоздями; должны быть распределе-
       ны по эшелону равномерно и с нужною частотой вагонные пло-
       щадки (на них стоят посты конвоя с пулеметами), а если пло-
       щадок мало, они должны быть достроены; должны быть оборудо-
       ваны всходы на крыши; должны быть продуманы места расположе-
       ния прожекторов и обеспечено безотказное электропитание;
       должны быть изготовлены длинноручные деревянные молотки;

                           - 356 -

       должен быть подцеплен штабной классный вагон, а если нет его
       - хорошо оборудованы и утеплены теплушки для начальника ка-
       раула, для оперуполномоченного и для конвоя; должны быть ус-
       троены кухни - для конвоя и для заключенных. Лишь после это-
       го можно идти вдоль вагонов и мелом косо надписывать: "спе-
       цоборудование" или там "скоропортящийся". (В "Седьмом ваго-
       не" Е.Гинзбург этап красными вагонами описала очень ярко и
       во многом освобождает нас сейчас от подробностей.)

            Подготовка эшелона закончена - теперь предстоит сложная
       боевая операция посадки арестантов в вагоны. Тут две важных
       обязательных цели:
            -скрыть посадку от народа и 
            -терроризировать заключенных.

            Утаить посадку от жителей надо потому, что в эшелон са-
       жается сразу около тысячи человек (по крайней мере двадцать
       пять вагонов), это не маленькая группка из столыпина, кото-
       рую можно провести и при людях. Все, конечно, знают, что
       аресты идут каждый день и каждый час, но никто не должен
       ужаснуться от их вида ВМЕСТЕ. В Орле в 38-м году не скроешь,
       что в городе нет дома, из которого не было бы арестованных,
       да и крестьянские подводы с плачущими бабами запружают пло-
       щадь перед орловской тюрьмой как на стрелецкой казни у Сури-
       кова. (Ах, кто б это нам еще нарисовал когда-нибудь! И не
       надейся: не модно, не модно...) Но не надо показывать нашим
       советским людям, что набирается в сутки эшелон (в Орле в тот
       год набирался). И молодежь не должна этого видеть - молодежь
       наше будущее. И поэтому только ночью - еженощно, каждой
       ночью, и так несколько месяцев - из тюрьмы на вокзал гонят
       пешую черную колонну этапа (воронки заняты на новых арес-
       тах). Правда, женщины опоминаются, женщины как-то узнают - и
       вот они со всего города ночами крадутся на вокзал и подсте-
       регают там состав на запасных путях, они бегут вдоль ваго-
       нов, спотыкаясь о шпалы и рельсы, и у каждого вагона кричат:
       такого-то здесь нет?.. такого-то и такого-то нет?.. И бегут
       к следующему, а к этому подбегают новые: такого-то нет? И
       вдруг отклик из запечатанного вагона: "я! я здесь!" Или:
       "ищите! он в другом вагоне!" Или: "женщины! слушайте! моя
       жена тут рядом, около вокзала, сбегайте скажите ей!"
            Это недостойные нашей современности сцены свидетельст-
       вуют только о неумелой организации посадки в эшелон. Ошибки
       учитываются, и с какой-то ночи эшелон широко охватывается
       кордоном рычащих и лающих овчарок. 
            И в Москве, со старой ли Сретенской пересылки (теперь
       уж ее и арестанты не помнят), с Красной ли Пресни, посадка в
       красные эшелоны - только ночью, это закон. 
            Однако, не нуждаясь в излишнем блеске дневного светила,
       конвой использует ночные солнца - прожекторы. Они удобны
       тем, что их можно собрать на нужное место - туда, где арес-
       танты испуганной кучкой сидят на земле в ожидании команды:
       "Следующая пятерка - встать! К вагону - бегом!" (Только -
       бегом! Чтоб он не осматривался, не обдумывался, чтоб он бе-
       жал как настигаемый собаками, и только боялся бы упасть.); и
       на эту неровную дорожку, где они бегут; и на трап, где они
       карабкаются. Враждебные призрачные снопы прожекторов не
       только освещают: они - важная театральная часть арестантско-
       го перепуга, вместе с резкими угрозами, ударами прикладов по
       отстающим; вместе с командой "садись на землю!" (а иногда,
       как и в том же Орле на привокзальной площади: "Стать на ко-

                           - 357 -

       лени!" - и как новые богомольцы, тысяча валится на колени);
       вместе с этой совсем ненужной, но для перпуга очень важной
       перебежкой к вагону; вместе с яростным лаем собак; вместе с
       наставленными стволами (винтовок или автоматов, смотря по
       десятилетию). Главное: должна быть смята, сокрушена воля
       арестанта, чтоб у них и мысли не завязалось о побеге, чтоб
       они еще долго не сообразили своего нового преимущества: из
       каменной тюрьмы они перешли в тонкодощатый вагон.
            Но чтобы так четко посадить ночью тысячу человек в ва-
       гоны, надо тюрьме начать выдергивать их из камер и обрабаты-
       вать к этапу с утра накануне, а конвою весь день долго и
       строго принимать их в тюрьме и принятых держать часами дол-
       гими уже не в камерах, а на дворе, на земле, чтобы не смеша-
       лись с тюремными. Так ночная посадка для арестантов есть
       только облегчительное окончание целого дня измора.
            Кроме обычных перекличек, проверок, стрижки, прожарки и
       бани, основная часть подготовки к этапу это - генеральный
       шмон (обыск). Обыск производится не тюрьмой, а принимающим
       конвоем. Конвою предстоит в согласии с инструкцией о красных
       этапах и собственными оперативно-боевыми соображениями про-
       вести этот обыск так, чтобы не оставить заключенным ничего
       способствующего побегу: отобрать все колющее-режущее; отоб-
       рать всевозможные порошки (зубной, сахарный, соль, табак,
       чай), чтобы не был ими ослеплен конвой; отобрать всякие ве-
       ревки, шпагат, ремни поясные и другие, потому что все они
       могут быть использованы при побеге (а значит - и ремешки! и
       вот отрезают ремешки, которыми пристегнут протез одноногого
       - и калека берет свою ногу через плечо и скачет, поддержива-
       емый соседями.) Остальные же вещи - ценные, а также чемода-
       ны, должны по инструкции быть взяты в особый вагон-камеру
       хранения, а в конце этапа возвращены владельцу.
            Но слаба, не натяжна власть московской инструкции над
       вологодским или куйбышевским конвоем, но телесна власть кон-
       воя над арестантами. И тем решается третья цель посадочной
       операции:
            -по справедливости отобрать хорошие вещи у врагов наро-
       да в пользу его сынов.
            "Сесть на землю!", "стать на колени!", "раздеться дого-
       ла!" - в этих уставных конвойных командах заключена коренная
       власть, с которой не поспоришь. Ведь голый человек теряет
       уверенность, он не может гордо выпрямиться и разговаривать с
       одетыми как с равными. Начинается обыск (Куйбышев, лето 1949
       года). Голые подходят, неся в руках вещи и снятую одежду, а
       вокруг - множество настороженных вооруженных солдат. Обста-
       новка такая, будто ведут не на этап, а будут сейчас расстре-
       ливать или сжигать в газовых камерах - настроение, когда че-
       ловек перестает уже заботиться о своих вещах. Конвой все де-
       лает нарочито-резко, грубо, ни слова простым человеческим
       голосом, ведь задача - напугать и подавить. Чемоданы вытря-
       хиваются (вещи на землю) и сваливаются в отдельную гору.
       Портсигары, бумажники и другие жалкие арестантские "ценнос-
       ти" все отбираются и, безымянные, бросаются в тут же стоящую
       бочку. (И именно то, что это - не сейф, не сундук, не ящик,
       а бочка - почему-то особенно угнетает голых, и кажется бес-
       полезным протестовать.) Голому впору только поспевать соби-
       рать с земли свои обысканные тряпки и совать их в узелок или
       связывать в одеяло. Валенки? Можешь сдать, кидай вот сюда,
       распишись в ведомости! (не тебе дают расписку, а ты расписы-
       ваешься, что бросил в кучу!) И когда уходит с тюремного дво-
       ра последний грузовик с арестантами уже в сумерках, арестан-

                           - 358 -

       ты видят, как конвоиры бросились расхватывать лучшие кожаные
       чемоданы из груды и выбирать лучшие портсигары из бочки. А
       потом полезли за добычей надзиратели, а за ними и пересылоч-
       ная придурня.

            Вот чего вам стоило за сутки добраться до телячьего ва-
       гона! Ну, теперь-то влезли с облегчением, ткнулись на зано-
       зистые доски нар. Но какое тут облегчение, какая теплушка?!
       Снова зажат арестант в клещах между холодом и голодом, между
       жаждой и страхом, между блатарями и конвоем. 
            Если в вагоне есть блатные (а их не отделяют, конечно,
       и в красных эшелонах), они занимают свои традиционные лучшие
       места на верхних нарах у окна. Это летом. А ну, догадаемся -
       где ж их места зимой? Да вокруг печурки же конечно, тесным
       кольцом вокруг печурки. Как вспоминает бывший вор Минаев,
       (1) в лютый мороз на их "теплушку" на всю дорогу от Воронежа
       до Котласа (это несколько суток) в 1949 году выдали три вед-
       ра угля! Тут уж блатные не только заняли места вокруг печки,
       не только отняли у фраеров все теплые вещи, надев их на се-
       бя, не побрезговали и портянки вытрясти из их ботинок и
       намотали на свои воровские ноги. Подохни ты сегодня, а я
       завтра! Чуть хуже с едой - весь паек вагона принимают извне
       блатные и берут себе лучшее или по потребности. Лощилин
       вспоминает трехсуточный этап Москва-Переборы в 1937-м году.
       Из-за каких-нибудь трех суток не варили горячего в составе,
       давали сухим пайком. Воры брали себе всю карамель, а хлеб и
       селедку разрешали делить; значит были не голодны. Когда паек
       горячий, а воры на подсосе, они же делят и баланду (трехне-
       дельный этап Кишенев-Печора, 1945 год). При всем том не
       брезгуют блатные в дороге и простой грабиловкой: увидели у
       эстонца зубы золотые - положили его и выбили зубы кочергой.
            Преимуществом красных эшелонов считают зэки горячее пи-
       тание: на глухих станциях (опять-такое не видит народ) эше-
       лоны останавливают и разносят по вагонам баланду и кашу. Но
       и горячее питание умеют так подать, чтобы боком выперло. Или
       (как в том же кишеневском эшелоне) наливают баланду в те са-
       мые ведра, которыми выдают и уголь. И помыть нечем! - потому
       что и вода питьевая в эшелоне меряна, еще нехватней с ней,
       чем с баланадою, так и хлебаешь баланду, заскребая крупинки
       угля. Или принеся баланду и кашу на вагон, мисок дают с не-
       достатком, не сорок, а двадцать пять, и тут же командуют:
       "Быстрей, быстрей! Нам другие вагоны кормить, не ваш один!"
       Как теперь есть? Как делить? Все разложить справедливо по
       мискам нельзя, значит надо дать на глазок да поменьше, чтоб
       не передать. (Первые кричат: "Да ты мешай,мешай!", последние
       молчат: пусть будет на дне погуще.) Первые едят, последние
       ждут - скорей бы, и голодны, и баланда остывает в бачке, и
       снаружи уже подгоняют: "ну, кончили? скоро?" Теперь наложить
       вторым - и не больше, и не меньше, и не гуще, и не жиже, чем
       первым. Теперь правильно угадать добавку и разлить ее хоть
       на двоих в одну миску. Все это время сорок человек не столь-
       ко едят, сколько смотрят на раздел и мучаются.
            Не нагреют, от блатных не защитят, не напоют, не накор-
       мят - но и спать же не дадут. Днем конвоиры хорошо видят
       весь поезд и минувший путь, что никто не выбросился в бок и
       не лег на рельсы, ночью же их терзает бдительность. Деревян-
       ными молотками с длинными ручками (общегулаговский стандарт)  
       -------------------------------------------------------------
            (1) Его письмо ко мне, "Литературная газета" 29.11.62
       ------------------------------------------------------------- 

                                 -359-

       они ночами на каждой остановке гулко простукивают каждую
       доску вагона: не управились ли ее уже выпилить? А на некот-
       рых остановках распахивается дверь вагона. Свет фонарей или
       даже луч прожектора: "Проверка!" Это значит: вспрыгивай на
       ноги и будь готов, куда покажут - в левую или в правую сторо-
       ну всем перебегать. Вскочили внутрь конвоиры с молотками (а
       другие с автоматами, ощерились полукругом извне) и показали:
       налево! Значит, левые на местах, правые быстро перебегай ту-
       да же, как блошки, друг через друга, куда попало. Кто не про-
       ворен, кто зазевался - тех молотками по бокам, по спине -
       бодрости поддают! Вот конвойные сапоги уже топчут ваше ни-
       щенское ложе, расшвыривают ваши шмотки, светят и простукива-
       ют молотками - нет ли где пропила. Нет. Тогда конвойные ста-
       новятся посредине и начинают со счетом пропускать вас слева
       направо: "Первый!.. Второй!.. Третий!.." Довольно было бы
       просто считать, просто взмахивать пальцем, но так бы страху
       не было, а наглядней, безошибочней, бодрей и быстрей - отс-
       тукивать этот счет все тем же молотком по вашим бокам, пле-
       чам, головам, куда придется. Пересчитали, сорок. Теперь еще
       расшвырять, осветить и простучать левую сторону. Все, ушли,
       вагон заперт. До следующей остановки можете спать. (Нельзя
       сказать, чтобы беспокойство конвоя было совсем пустым - из
       красных вагонов бегут, умеючи. Вот простукивают доску - а ее
       уже перепиливать начали. Или вдруг утром при раздаче баланды
       видят: среди небритых лиц несколько бритых. И с автоматами
       окружают вагон: "Сдать ножи!" А это мелкое пижонство блатных
       и приблатненных: им "надоело" быть небритымми, и вот теперь
       приходиться сдать МОЙКУ - бритву.)
            От других беспересадочных поездов дальнего следования
       красный эшелон отличается тем, что севший в него еще не зна-
       ет - вылезет ли. Когда в Соликамске разгружали эшелон из ле-
       нинградских тюрем (1942 г.) - вся насыпь была уложена трупа-
       ми, лишь немногие доехали живыми. Зимами 1944-45 и 1945-46
       годов в поселок Железнодорожный (Княж-Погост), как и во все
       главные узлы Севера, арестантские эшелоны с освобожденных
       территорий - то прибалтийский, то польский, то немецкий -
       приходили, везя при себе вагон или два трупов. Но это зна-
       чит, в пути аккуратно отбирались трупы из живых вагонов в
       мертвецкие. Так было не всегда. На станции Сухобезводная
       (УнжЛаг) сколько раз, дверь вагона раскрыв по прибытии,
       только и узнавали, кто жив тут, кто мертв: не вылез, значит
       и мертв.
            Страшно и смертно ехать зимой, потому что конвою за за-
       ботами о бдительности не под силу уже таскать уголь для
       двадцати пяти печек. Но и в жару ехать не так-то сладко: из
       четырех малых окошек два зашиты наглухо, крыша вагона перег-
       рета; а воду носить для тысячи человек ии вовсе конвою не
       надорваться же, если не управлялись напоить и один столыпин.
       Лучшие месяцы этапов поэтому считаются у арестантов - апрель
       и сентябрь. Но и самого хорошего сезона не хватит, если идет
       эшелон ТРИ МЕСЯЦА (Ленинград-Владивосток, 1935-й). А если
       надолго так он и рассчитан, то продумано в нем и политичес-
       кое воспитание бойцов конвоя и духовное призрение заключен-
       ных душ: при таком эшелоне в отдельном вагоне едет  к у м -
       оперуполномоченный. Он заранее готовился к этапу еще в тюрь-
       ме, и люди по вагонам рассованы не как-нибудь, а по спискам
       с его визой. Это он утверждает старосту каждого вагона и в
       каждый вагон обучил и посадил стукача. На долгих остановках
       он находит повод вызвать из вагона одного и другого, высп-
       рашивает о чем там в вагоне говорят. Уж такому оперу стыдно

                           - 360 -

       окончить путь без готовых результатов - и вот в пути он зак-
       ручивает кому-нибудь следствие, смотришь - к месту назначе-
       ния арестанту намотан и новый срок.
            Нет уж, будь и он проклят с его прямизной и беспереса-
       дочностью, этот красный телячий этап! Побывавший в нем - не
       забудет. Скорей бы уж в лагерь, что ли! Скорей бы уж прие-
       хать.
            Человек - это надежда и нетерпение. Как будто в лагере
       будет опер человечнее или стукачи не так бессовестны - да
       наоборот! Как будто когда приедем - не с теми же угрозами и
       собаками нас будут сошвыривать на землю: "Садись!" Как будто
       если в вагон забивает снег, то на земле его слой не толще.
       Как будто если нас сейчас выгрузят, то уж мы и доехали до
       самого места, а нас не повезут теперь по узкоколейке на отк-
       рытых платформах. (А как на открытых платформах везти? как
       конвоировать? - задача для конвоя. Вот как: велят нам скрю-
       читься, повалом лечь и накроют общим большим брезентом, как
       матросов в "Потемкине" для расстрела. И за брезент еще спа-
       сибо! Оленеву с товарищами досталось на севере в октябре на
       открытых платформах просидеть целый день (их погрузиили уже,
       а паровоз не слали). Сперва пошел дождь, он перешел в мороз,
       и лохмотья замерзали на зэках.) Поездочек на ходу будет ки-
       дать, борта платформы станут трещать и ломиться, и кого-то
       от болтанки сбросит под колеса. А вот загадка: от Дудинки
       ехать узкоколейкой 100 километров в полярный мороз и на отк-
       рытых платформах - так где усядуться блатные? Ответ: в сере-
       дине каждой платформы, чтобы скотинка грела их со всех сто-
       рон и чтобы самим под рельсы не свалиться. Верно. Еще воп-
       рос: а что увидят зэки в конечной точке этой узкоколейки
       (1939)? Будут ли там здания? Нет, ни одного. Землянки? Да,
       но уже заполненные, не для них. Значит, сразу они будут ко-
       пать себе землянки? Нет, потому что как же копать их в по-
       лярную зиму? Вместо этого они пойдут добывать металл. - А
       жить? - Что - жить? .. Ах, жить... Жить - в палатках.
            Но не всякий же раз еще и на узкоколейке?.. Нет, конеч-
       но. Вот приезд на самое место: станция Ерцево, февраль 1938
       года. Вагоны вскрыли ночью. Вдоль поезда раззожжены костры и
       при них происходит выгрузка на снег, счет, построение, опять
       счет. Мороз - минус тридцать два градуса. Этап - донбасский,
       арестованы были все еще летом, поэтому в полуботинках, туф-
       лях, сандалиях. Пытаются греться у костров - их отгоняют: не
       для того костры, для света. С первой же минуты немеют паль-
       цы. Снег набился в легкую обувь и даже не тает. Никакой по-
       щады, команда: "Становись! разберись!.. шаг вправо.. шаг
       влево... без предупреждения.. Марш!" Взвыли на цепях собаки
       от своей любимой команды, от этого волнующего мига. Пошли
       конвоиры в полушубках - и обреченные в летнем платье пошли
       по глубокоснежной и совершенно не проторенной дороге - ку-
       да-то в темную тайгу. Впереди - ни огонька. Полыхает поляр-
       ное сияние - наше первое и наверно последнее... Ели трещат
       от мороза. Разутые люди мерят и торят снег коченеющими ступ-
       нями, голенями. 
            Или вот приезд на Печору в январе 1945 года. ("Наши
       войска овладели Варшавой!.. Наши войска отрезали Восточную
       Пруссию!"). Пустое снежное поле. Вышвырнутых из вагонов по-
       садили в снег и по шесть человек в ряд и долго считали, оши-
       бались и пересчитывали. Подняли, погнали на шесть километ-
       ров по снежной целине. Этап тоже с юга (Молдавия), все - в
       кожаной обуви. Овчарок допустили идти близко сзади, и они
       толкали зэков последнего ряда лапами в спину, дышали со-

                           - 361 -

       бачьим дыханием в затылки (в ряду этом шли два священника -
       старый седовласый о.Федор Флоря и поддерживавший его молодой
       о.Виктор Шиповальников). Каково применение овчарок? Нет, ка-
       ково самообладание овчарок! - ведь укусить как хочется!
            Наконец, дошли. Приемная лагерная баня: раздеваться в
       одном домике, перебегать через двор голыми, мыться в другом.
       Но теперь это уже все можно перенести: отмучились от главно-
       го. Теперь-то ПРИЕХАЛИ! Стемнело. И вдруг узнается: в лагере
       нет мест, к приему этапа лагерь не готов. И после бани этап-
       ников снова строят, считают, окружают собаками - и опять,
       волоча свои вещи, все те же шесть километров, только уже во
       тьме, они месят снег к своему эшелону назад. А вагонные две-
       ри все эти часы были отодвинуты, теплушки выстыли, в них не
       осталось даже прежнего жалкого тепла, да к концу пути и
       уголь весь сожжен, и взять его сейчас негде. Так они переко-
       ченели ночь, утром дали им пожевать сухой тарани (а кто хо-
       чет пить - жуй снег) - и повели опять по той же дороге.
            И это еще случай СЧАСТЛИВЫЙ! - ведь лагерь-то есть, се-
       годня не примет - так примет завтра. А вообще по свойству
       красных эшелонов приходить в пустоту, конец этапа нередко
       становится днем открытия нового лагеря, так что под полярным
       сиянием их могут и просто остановить в тайге и прибить на
       ели дощечку: "Первый ОЛП".(2) Там они и неделю будут воблу
       жевать и замешивать муку со снегом.
            А если лагерь образовался хоть две недели назад - это
       уже комфорт, уже варят горячее, и хоть нет мисок, но первое
       и второе вместе кладут на шесть человек в банные тазы, шес-
       терка становится кружком (столов и стульев тоже нет), двое
       держат левыми руками банный таз за ручку, а правыми в оче-
       редь едят. Повторение? Нет, это Переборы, 1937 год, рассказ
       Лощилина. Повторяюсь не я, повторяется ГУЛаг.
            ... А дальше дадут новичкам бригадиров из старых лагер-
       ников, которые быстро их научат жить, поворачиваться и обма-
       нывать. И с первого же утра они пойдут на работу, потому что
       часы Эпохи стучат и не ждут. У нас не царский каторжный Аку-
       тай с тремя днями отдыха прибывшим. (3)

                                 *
                                * *

            Постепенно расцветает хозяйство Архипелага, протягива-
       ются новые железнодорожные ветки, и уже во многие такие мес-
       та везут на поездах, куда совсем недавно только водою плыли.
       Но живы еще туземцы, кто расскажут, как плыли по реке Ижме
       ну в настоящих древнерусских ладьях, по сто человек в ладье,
       сами же и гребли. Как по рекам Ухте, Усе, Печоре добирались
       к родному лагерю - шныгами. И на Воркуту-то гнали зэков на
       баржах: до Адзьвавом на крупных, а там был перевалочный
       пункт ВоркутЛага, и оттуда уже, скажем до Усть-Усы рукой по-
       дать - на мелководной барже десять дней - вся баржа шевелится
       от вшей, и конвой разрешает по одному вылезать наверх и
       стряхивать паразитов в воду. Лодочные этапы тоже были не
       сплошные, а перебивались то перегрузками, то переволоками,
       то пешими перегонами.
            И были там пересылки свои - жердевые, палаточные -
       Усть-Уса, Помоздино, Щелья-Юр. Там свои были щелевые поряд-
       -------------------------------------------------------------
            (2)ОЛП -Отдельный Лагерный Пункт.
            (3)П.Якубович, там же.
       -------------------------------------------------------------

                           - 362 -

       ки. И свои конвойные правила и, конечно, свои особые тяготы
       зэкам. Но уж видно той экзотики нам не описать, так не будем
       и браться.
            Северная Двина, Обь и Енисей знают, когда стали арес-
       тантов перевозить в баржах - в раскулачивание. Эти реки тек-
       ли на Север прямо, а баржи были брюхаты, вместительны - и
       только так можно было управиться сбросить всю эту серую мас-
       су из живой России на Север неживой. В корытную емкость бар-
       жи сбрасывались люди, и там навалом и шевелились, как раки в
       корзине. А высоко на бортах, как на скалах, стояли часовые.
       Иногда эту массу так и везли открытой, иногда покрывали
       большим брезентом - то ли чтоб не видеть, то ли чтоб лучше
       охранить, не от дождей же. Сама перевозка в такой барже уже
       была не этапом, а смертью в рассрочку. К тому ж их почти и
       не кормили, а выбросив в тундру - уже не кормили совсем. Их
       оставляли умирать наедине с природой.
            Баржевые этапы по Северной Двине (и по Вычегде) не заг-
       лохли и к 1940 году, так этапировался А.Я.Оленев. Арестанты
       в трюме СТОЯЛИ вплотную - и это не одни сутки. Мочились в
       стеклянные банки, передавали из рук в руки и выливали в ил-
       люминатор, а что пристигало серьезнее - то шло в штаны.
            Баржевые перевозки по Енисею утвердились, сделались
       постоянными на десятилетия. В Красноярске на берегу построе-
       ны были в 30-х годах навесы, и под этими навесами в холодные
       сибирские весны дрогли по суткам и по двое арестанты, ждущие
       перевозки. (4) Енисейские этапные баржи имеют постоянно обо-
       рудованный трюм - трехэтажный, темный. Только через колодец
       проема, где трап, проходит рассеянный свет. Конвой живет в
       домике на палубе. Часовые охраняют выходы из трюма и следят
       за водою, не выплыл ли кто. В трюм охрана не спускается, ка-
       кие бы стоны и вопли о помощи оттуда ни раздавались. И ни-
       когда не выводят арестантов наверх на прогулку. В этапах
       37-го, 44-45-го (а смекнем, что и в промежутке) вниз, в
       трюм, не подавалось и никакой врачебной помощи. Арестанты на
       "этажах" лежат вповалку в две длины: один ряд головами к
       бортам, другой к ногам первого ряда. К парашам на этажах
       проход только по людям. Параши не всегда разрешают вынести
       вовремя (бочку с нечистотами по крутым трапам наверх - это
       надо представить!), они переполняются, жижа течет по полу
       яруса и стекает на нижние ярусы. А люди лежат. Кормят, раз-
       нося по ярусам баланду в бочках , подсобники - из заключен-
       ных же, и там, в вечной тьме (сегодня, может быть, есть
       электричество) при свете "Летучих мышей" раздают. Такой этап
       до Дудинки иногда продолжался месяц. (Сейчас, конечно, могут
       управиться за неделю). Из-за мелей и других водных задержек
       поездка, бывало, растягивалась, взятых продуктов не хватало,
       тогда несколько суток не кормили совсем (и уж, конечно, "за
       старое" никто потом не отдавал).
            Усвойчивый читатель теперь уже и без автора может доба-
       вить: при этом блатные занимают верхний ярус и ближе к прое-
       му - к воздуху, к свету. Они имеют столько доступа к раздаче
       хлеба, сколько в том нуждаются, и если этап проходит трудно,
       то без стеснения  о т м е т а ю т  с в я т о й  к о с т ы л ь 
       -------------------------------------------------------------
            (4)В.И.Ленин в 1897 году садился на "Святого Николая" в
       пассажирском порту как вольный. 
       ------------------------------------------------------------- 

                                  -363-

        (отбирают пайку у серой скотинки). Долгую дорогу воры коро-
        тают в карточной игре: карты для этого они делают сами, (5)
        а игральные ставки собирают себе  ш м о н а м и  фраеров,
        повально обыскивая всех, лежащих в том или ином секторе бар-
        жи. Отобранные вещи какое-то время проигрываются и перепро-
        игрываются между ворами, потом сплавляются наверх, конвою.
        Да, читатель все угадал: конвой на  к р ю ч к е  у блатных,
        ворованные вещи берет себе или продает на пристанях, блатным
        же взамен приносят поесть.
             А сопротивление? Бывает, но очень редко. Вот один сох- 
        ранившийся случай. В 1950-м году в подобной и подобно устро- 
        енной барже, только покрупнее - морской, в этапе из Влади- 
        востока на Сахалин семеро безоружных ребят из Пятьдесят 
        Восьмой оказали сопротивление блатным (сукам), которых было 
        человек около восьмидесяти (и, как всегда, не без ножей). 
        Эти суки обыскали весь этап еще на владивостокской пересылке 
        "три-десять", они обыскивают очень тщательно, никак не хуже 
        тюремщиков, все потайки знают, но ведь ни при каком шмоне 
        никогда не находится ВСЕ. Зная это, они уже в трюме обманом 
        объявили: "У кого есть деньги - можно купить махорки". И 
        Мишка Грачев вытащил три рубля, запрятанные в телогрейке. 
        Сука Володька Татарин крикнул ему:" Ты что ж, падло, налогов 
        не платиишь?" И подскочил отнять. Но армейский старшина Па- 
        вел (а фамилия не сохранилась) оттолкнул его. Володька Тата- 
        рин сделал рогатку в глаза, Павел сбил его с ног. Подскочило 
        сук сразу человек 20-30, - а вокруг Грачева и Павла встали 
        Володя Шпаков, бывший армейский капитан; Сережа Потапов; Во- 
        лодя Реунов, Володя Третюхин, тоже бывшие армейские старши- 
        ны; и Вася Кравцов. И что ж? Дело обошлось только нескольки- 
        ми взаимными ударами. Проявилась ли исконная и подлинная 
        трусость блатных (всегда прикрытая их наигранным напором и 
        развязностью), или помешала им близость часового (это было 
        под самым люком), а они ехали и берегли себя для более важ- 
        ной общественной задачи - они ехали перехватить у честных 
        воров Александровскую пересылку (ту самую, которую описал 
        нам Чехов) и Сахалинскую стройку (не затем перехватить, ра- 
        зумеется, чтобы строить) - но они отступили, ограничась уг- 
        розой: "На земле - мусор из вас будет!" (Бой так и не состо- 
        ялся, и "мусора" из ребят не сделали. на Александровской пе- 
        ресылке сук ждала неприятность: она уже была захвачена чест- 
        ными.) 
             В пароходах, идущих на Колыму, устраивается все похоже,
        как и в баржах, только все покрупнее. Еще и сейчас, как ни
        странно, сохранились в живых кое-кто из арестантов, этапиро-
        ванных туда с известной миссией "Красина" весной 1938 года в
        нескольких старых пароходах-галошах - "Джурма", "Кулу", "Не-
        вострой", "Днепрострой", которым "Красин" пробивал весенние
        льды. Тоже оборудованы были в холодных грязных трюмах три
        яруса, но еще на каждом ярусе - двухэтажные нары из жердей.
        Не всюду было темно: кое-где коптилки и фонари. Отсеками по-
        очередно выпускали и гулять на палубу. В каждом пароходе
        везли по три-четыре тысячи человек. Весь рейс занял больше
        недели, за это время заплесневел хлеб, взятый во Владивосто-
        ке, и этапную норму снизили с 600 граммов на 400. Кормили
        рыбой, а питьевой воды... Ну да, да, нечего злорадствовать,
        с водой были временные трудности. По сравнению с речными
        -------------------------------------------------------------
             (5) Об этом подробно рассказывает В.Шаламов в "Очерках
        преступного мира". 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 364 -

        этапами здесь еще были штормы, морская болезнь, обессиленные 
        измможденные люди блевали, и не в силах были из этой блево-
        тины встать, все полы были покрыты ее тошнотворным слоем.
             По пути был некий политический эпизод. Суда должны были
        пройти пролив Лаперуза - близ самых японских островов. И вот
        исчезли пулеметы с судовых вышек, конвоиры переоделись в
        штатское, трюмы задраили, выход на палубу запретили. А по
        судовым документам еще из Владивостока было предусмотритель-
        но записано, что везут, упаси боже, не заключенных, а завер-
        бованных на Колыму. Множество японских суденышек и лодок
        юлили около кораблей, не подозревая. (А с "Джурмой" в другой
        раз, в 1939-м такой был случай: блатные из трюма добрались
        до каптерки, разграбили ее, а потом подожгли. И как раз это
        было около Японии. Повалил из "Джурмы" дым, японцы предложи-
        ли помощь, - но капитан отказался и даже НЕ ОТКРЫЛ ЛЮКОВ!
        Отойдя от японцев подале, трупы задохнувшихся от дыма потом
        выбрасывали за борт, а обгоревшие полуиспорченные продукты
        сдали в лагеря для пайка заключенных.)(6)
             Перед Магаданом караван застрял во льду, не помог и
        "Красин" (было слишком рано для навигации, но спешили доста-
        вить рабочую силу). Второго мая выгрузили заключенных на
        лед, не дойдя берега. Приезжим открылся маловеселый вид тог-
        дашнего Магадана: мертвые сопки, ни деревьев, ни кустарника,
        ни птиц, только несколько деревянных домиков да двухэтажное
        здание Дальстроя. Все же играя в исправление, то есть делая
        вид, что привезли не кости для умощения золотоносной Колымы,
        а временно-изолированных советских граждан, которые еще вер-
        нутся к творческой жизни, - их встретили дальнестроевским ор-
        кестром. Оркестр играл марши и вальсы, а измученные полужи-
        вые люди плелись по льду серой вереницей, волокли свои мос-
        ковские вещи (этот сплошь политический огромный этап почти
        еще не встречал блатных) и несли на своих плечах других по-
        луживых - ревматиков или безногих (безногим тоже был срок).
             Но вот я замечаю, что сейчас начну повторяться, что
        скучно будет писать и скучно будет читать, потому что чита-
        тель уже знает все наперед: теперь их повезут грузовиками на
        сотни километров, и еще потом будут пешком гнать десятки. И
        там они откроют новые лагпункты ив первую же минуту прибытия
        пойдут на работу, а есть будут рыбу и муку, заедая снегом. А
        спать в палатках.
             Да, так. А пока, в первые дни, их расположат тут, в Ма-
        гадане, тоже в заполярных палатках, тут их будут комиссо-
        вать, то есть осматривать голыми и по состоянию зада опреде-
        лять их готовность к труду (и все они окажутся годными). И
        еще, конечно, их поведут в баню и в предбаннике велят им
        оставить их кожаные пальто, романовские полушубки, шерстяные
        джемперы, костюмы тонкого сукна, бурки, сапоги, валенки
        (ведь это приехали не темные мужики, а партийная верхушка -
        редакторы газет, директора трестов и заводов, сотрудники об-
        комов, профессора политэкономии, уж они все в начале тридца-
        тых годов знали толк в вещах). "А кто будет охранять?" -
        усумнятся новички. "Да кому нужны ваши вещи?" - оскорбится
        -------------------------------------------------------------
             (6) С тех пор идут десятилетия, но сколько случаев на
        мировых морях, где кажется не зэков уже возят, а советские
        граждане терпят бедствие, - однако из той же  з а к р ы т о-
        с т и, выдаваемой за национальную гордость, отказываются от
        помощи! Пусть нас акулы лопают, только б не вашу руку при-
        нять! ЗАКРЫТОСТЬ и есть наш рак. 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 365 -

        обслуга. - "Заходите, мойтесь спокойно." И они зайдут. А вы-
        ход будет в другие двери, и там они получат черные хлопчато-
        бумажные брюки и гимнастерки, лагерные телогрейки без карма-
        нов, ботинки из свиной кожи. (О, это не мелочь! Это расста-
        вание со своей прежней жизнью - и со званиями, и должностя-
        ми, и гонором! ) "А где наши вещи?!" - взопят они. "Ваши ве-
        щи - дома остались! - рявкнет на них какой-то начальник. В
        лагере не будет ничего вашего! У нас в лагере - коммунизм!
        Марш, направляющий!"
             Но если "коммунизм" -что ж тут им было возразить? Ему ж
        они и отдали жизни...

                                 *
                                * *

             А еще есть этапы - на подводах и просто пешие. Помните,
        в "Воскресеньи" - гнали в солнечный день от тюрьмы и до вок-
        зала. В Минусинске же, в 194... после того, как целый год не
        выводили даже на прогулку, люди отучились ходить, дышать,
        смотреть на свет, - вывели, построили и погнали ДВАДЦАТЬ
        ПЯТЬ километров до Абакана. С десяток человек дорогой умер-
        ло. Великого романа, ни даже главы его, об этом написано не
        будет: на погосте живучи, всех не оплачешь.
             Пеший этап - это дедушка железнодорожного, дедушка сто-
        лыпина и дедушка краснух. В наше время он все меньше приме-
        няется, только там, где невозможен еще механический транс-
        порт. Так из блокадного Ленинграда на каком-то ладожском
        участке доставляли осужденных до КРАСНУХ (женщин вели вместе
        с пленными немцами, а наших мужчин отделяли от женщин штыка-
        ми, чтоб не отняли у них хлеба. Падающих тут же разували и
        кидали на грузовик - живого ли, мертвого). Так в 30-е годы
        отправляли с Котласской пересылки каждый день этап в сто че-
        ловек до Усть-Выми (около 300 километров), а иногда и до
        Чибью (более пятисот). Однажды в 1938-м году гнали так и
        женский этап. В этих этапах проходили в день 25 километров.
        Конвой шел с одной-двумя собаками, отстающих подгонял прик-
        ладами. Правда, вещи заключенных, котел и продукты везли
        сзади на подводах, и этим этап напоминал классические этапы
        прошлого века. Были и этапные избы - разоренные дома раску-
        лаченных с выбитыми окнами, сорванными дверьми. Бухгалтерия
        Котласской пересылки выдавала этапу продуктов на теоретичес-
        ки-расчетное время, если все в пути будет гладко, и никогда
        ни на день лишний (общий принцип всякой нашей бухгалтерии).
        При задержках же в пути - продукты растягивали, кармливали
        болтушкой из ржаной муки без соли, а то и вовсе ничем. Здесь
        было некоторое отступление от классики.
             В 1940 г. этап Оленева после барж погнали пешком по
        тайге (от Княж-Погоста на Чибью) - и вовсе не кормя. Пили
        болотную воду, быстро несла их дизентерия. Падали без сил -
        собаки рвали одежду упавших. В Ижме ловили рыбу брюками и
        поедали живой. (И с какой-то поляны им объявили : тут будете
        строить железную дорогу Котлас-Воркута!)
             И в других местах нашего европейского Севера пешие эта-
        пы гонялись до тех пор, пока по тем же маршрутам, по насы-
        пям, теми же первичными арестантами проложенными, не побежа-
        ли веселые красные вагоны, везя вторичных арестантов.
             У пеших этапов есть своя техника, ее разрабатывают там,
        где приходится почасту и помногу. Когда таежной тропой ведут
        этап от Княж-Погоста до Весляны, и вдруг какой-то заключен-
        ный упал и дальше идти не может - то делать с ним? Разумно

                           - 366 -

        подумайте, - что? Не останавливать же весь этап. И на каждо-
        го упавшего и отставшего не оставлять же по стрелку - стрел-
        ков мало, заключенных много. Значит?.. Стрелок остается с
        ним ненадолго, потом нагоняет поспешно, уже один.
             Долгое время держались постоянные пешие этапы из Кара-
        баса в Спаск. Всего там 35-40 километров, но прогнать надо в
        один день и человек тысячу зараз и среди них много ослабев-
        ших. Здесь ожидается, что будут многие падать и отставать с
        той предсмертною нехотью и безразличием, что хоть стреляй в
        них, а идти они не могут. Смерти они уже не боятся, - но
        палки? но неутомимой палки, все снова бьющей их по чем попа-
        ло? - палки они побоятся и пойдут! Это проверено, это - так.
        И вот колонна этапа охватывается не только обычной цепью ав-
        томатчиков, идущих от нее в пятидесяти метрах, но еще и
        внутренней цепью солдат невооруженных, но с палками. Отстаю-
        щих бьют (как впрочем, предсказывал и товарищ Сталин), бьют
        и бьют - а они иссиливаются, но идут! - и многие из них чу-
        дом доходят! Они не знают, что это - палочная проверка, и
        что тех, кто уже и под палками все равно лег и не идет - тех
        забирают идущие сзади телеги. Опыт организации! (Могут спро-
        сить: а почему бы не сразу всех на телеги?.. А где их взять,
        и с лошадьми? У нас ведь трактора. Да и почем ныне овес?..)
        Эти этапы густо шли в 1948-50 годах.
             А в 20-е годы пеший этап был один из основных. Я был
        мальчишкой, но помню их хорошо, по улицам Ростова-на-Дону их
        гнали, не стесняясь. Кстати, знаменитая команда "...открывает
        огонь без предупреждения!", тогда звучала иначе, опять-таки
        из-за другой техники: ведь конвой часто бывал только с шаш-
        ками. Командовали так: "шаг в сторону - конвой стреляй,ру-
        би!" Это сильно звучит - "стреляй, руби!" Так и представля-
        ешь, как тебе сейчас разрубят голову сзади.
             Да даже и в 1936 г. в феврале по Нижнему Новгороду гна-
        ли пешком этап заволжских стариков с длинными бородами в са-
        мотканных зипунах, в лаптях и онучях - "Русь уходящая".. И
        вдруг наперерез - три автомобиля с председателем ВЦИКа Кали-
        ниным. Этап остановили. Калинин проехал, не заинтересовался.
             Закройте глаза, читатель. Вы слышите грохот колес? Это
        идут столыпины. Это идут краснухи. Во всякую минуту суток.
        Во всякий день года. А вот хлюпает вода - это плывут арес-
        тантские баржи. А вот рычат моторы воронков. Все время ко-
        го-то ссаживают, втискивают, пересаживают. А этот гул? - пе-
        реполненные камеры пересылок. А этот вой? - жалобы обокра-
        денных, изнасилованных, избитых.
             Мы пересмотрели все способы доставки - и нашли, что все
        они - ХУЖЕ. Мы оглядели пересылки - но не развидели хороших.
        И даже последняя человеческая надежда, что лучше будет впе-
        реди, что в лагере будет лучше - ложная надежда.

             В лагере будет - хуже.

                         -------------------

                                  -367-

                                   1\/.

                          С ОСТРОВА НА ОСТРОВ

             А и просто в одиноких челноках перевозят зэков с остро-
        ва на остров Архипелага. Это называется - спецконвой. Это -
        самый нестесненный вид перевозки, он почти не отличается от
        вольной езды. Переезжать так достается немногим. Мне же в
        моей арестантской жизни припало три раза.
             Спецконвой дают по назначению высоких персон. Его не
        надо путать со спецнарядом, который тоже подписывается
        кое-где повыше. Спецнарядчик чаще едет общими этапами, хотя
        и ему достаются дивные отрезки пути (тем более разительные).
        Например, едет Анс Бернштейн по спецнаряду с севера на ниж-
        нюю Волгу, на сельхозкомандировку. Везут его во всех описан-
        ных теснотах, унижениях, облаивают собаками, обставляют шты-
        ками, орут "шаг вправо, шаг влево..." - и вдруг ссаживают на
        маленькой станции Занзеватка, и встречает его там одинокий
        спокойный надзиратель безо всякого ружья. Он зевает: "Ладно,
        ночевать у меня будешь, а до завтрева пока гуляй, завтра
        свезу тебя в лагерь." И Анс гуляет. Да вы понимаете ли, что
        значит - ГУЛЯТЬ человеку, у которого срок десять лет, кото-
        рый уже с жизнью прощался сколько раз, у которого сегодня
        утром еще был столыпин, а завтра будет лагерь - сейчас же он
        ходит и смотрит, как куры роются в станционном садике, как
        бабы, не продав поезду маслаа и дынь, собираются уходить.
        Он идет вбок три, четыре и пять шагов, и никто не кричит ему:
        "стой"!, он неверящими пальцами трогает листики акаций и
        почти плачет. 
             А спецконовой - весь такое диво, от начала до конца.
        Общих этапов тебе в этот раз не знать, рук назад не брать,
        догола не раздеваться, на землю задом не садиться и даже
        обыска никакого не будет. Конвой приступает к тебе дружески
        и даже называет на "вы". Вообще-то, предупреждает он, при
        попытке к бегству мы, как обычно, стреляем. Пистолеты наши
        заряжены, они в карманах. Однако, поедемте просто, держитесь
        легко, не давайте понять, что вы - заключенный. (Я очень
        прошу заметить, что и здесь, как всегда, интересы отдельной
        личности и интересы государства полностью совпадают!)
             Моя лагерная жизнь перевернулась в тот день, когда я
        со скрюченными пальцами (от хватки инструмента они у меня
        перестали разгибаться) жался на разводе в плотницкой брига-
        де, а нарядчик отвел меня от развода и со внезапным уважени-
        ем сказал: "Ты знаешь, по распоряжению министра внутренних
        дел..."
             Я обомлел. Ушел развод, а придурки в зоне меня окружи-
        ли. Одни говорили: "навешивать будут новый срок", другие го-
        ворили: "на освобождение". Но все сходились в том, что не
        миновать мне министра Круглова. И я тоже зашатался между но-
        вым сроком и освобождением. Я забыл совсем что полгода назад
        в наш лагерь приехал какой-то тип и давал заполнять учетные
        карточки ГУЛага (после войны эту работу начали по ближайшим
        лагерям, но кончили вряд ли). Важнейшая графа там была "спе-
        циальность". И чтоб цену себе набить, писали зэки самые зо-
        лотые гулаговские специальности: "парикмахер", "портной",
        "кладовщик", "пекарь". А я прищурился и написал: "ядерный
        физик". Ядерным физиком я отроду не был, только до войны
        слушал что-то в университете, названия атомных частиц и па-
        раметров знал - и решился так написать. Был год 1946-й,
        атомная бомба была нужна позарез. Но я сам той карточке зна-
        чения не придал, забыл.

                           - 368 -

             Это - глухая, совершенно недостоверная, никем не подт-
        вержденная легенда, которую нет-нет да и услышишь в лагерях:
        что где-то в этом же Архипелаге есть крохотные райские ост-
        рова. Никто их не видел, никто там не был, а кто был - мол-
        чит, не высказывается. На тех островах, говорят, текут мо-
        лочные реки в кисельных берегах, ниже как сметаной и яйцами
        там не кормят; там чистенько, говорят, всегда тепло, работа
        умственная и сто раз секретная.
             И вот на те-то райские острова (в арестантском просто-
        речии - ш а р а ш к и) я на полсрока и попал. Им-то я и обя-
        зан, что остался жив, в лагерях бы мне весь срок ни за что
        не выжить. Им и обязан я, что пишу это исследование, хотя
        для них самих в этой книге места не предусматриваю (уж есть
        о них роман). Вот с тех-то островов с одного на другой, со
        второго на третий меня и перевозили спецконвоем: двое надзи-
        рателей да я.
             Если души умерших иногда пролетают среди нас, видят
        нас, легко читают в нас наши мелкие побуждения, а мы не ви-
        дим и не угадываем их, бесплотных, то такова и поездка спец-
        конвоем.
             Ты окунаешься в гущу воли, толкаешься в станционном за-
        ле. Рассеянно проглядываешь объявления, которые наверняка и
        ни с какой стороны не могут тебя касаться. Сидишь на старин-
        ном пассажирском "диване" и слушаешь странные и ничтожные
        разговоры: о том, что какой-то муж бьет жену или бросил ее;
        а свекровь почему-то не уживается с невесткой; а комунальные
        соседи жгут электричество в коридоре и не вытирают ног; а
        кто-то кому-то мешает по службе; а кого-то зовут в хорошее
        место, но не решается он на переезд - как это с места сни-
        маться, легко ли? Ты все это слушаешь - и мурашки отречения
        вдруг бегут по твоей спине и голове: тебе так ясно проступа-
        ет подлинная мера вещей во Вселенной! мера всех слабостей и
        страстей! - а этим грешникам никак не дано ее увидеть. Ис-
        тинно жив, подлинно жив только ты, бесплотный, а эти все
        лишь по ошибке считают себя живущими.
             И - незаполнимая бездна между вами! Ни крикнуть им, ни
        заплакать над ними нельзя, ни потрясти их за плечи: ведь ты
        - дух, ты - призрак, а они - материальные тела.
             Как же внушить им - прозрением? видением? во сне? -
        братья! люди! Зачем дана вам жизнь?! В глухую полночь распа-
        хиваются двери смертных камер - и людей с великой душой во-
        локут на расстрел. На всех железных дорогах страны сию мину-
        ту, сейчас, люди лижут после селедки горькими языками сухие
        губы, они грезят о счастьи распрямленных ног, об успокоении
        после оправки. В Оротукане только летом на метр отмерзает
        земля - и лишь тогда в нее закапывают кости умерших за зиму.
        А у вас - под голубым небом, под горячим солнцем есть право
        распорядиться своей судьбой, пойти выпить воды, потянуться,
        куда угодно ехать без конвоя - какие ж невытертые ноги? при-
        чем тут свекровь? Самое главное в жизни, все загадки ее -
        хотите, я высыплю вам сейчас? Не гонитесь за призрачным - за
        имуществом, за званием: это наживается нервами десятилетий,
        а конфискуется в одну ночь. Живите с ровным превосходством
        над жизнью - не пугайтесь беды, и не томитесь по счастью,
        все равно ведь: и горького не довеку, и сладкого не до-
        полна. Довольно с вас, если вы не замерзаете, и если жажда
        и голод не рвут вам когтями внутренностей. Если у вас не пе-
        решииблен хребет, ходят обе ноги, сгибаются обе руки, видят
        оба глаза и слышат оба уха - кому вам еще завидовать? зачем?
        Зависть к другим больше всего съедает нас же. Протрите гла-

                           - 369 -

        за, омойте сердце - и выше всего оцените тех, кто любит вас
        и кто к вам расположен. Не обижайте их, не браните, ни с кем
        из них не расставайтесь в ссоре: ведь вы же не знаете, может
        быть это ваш последний поступок перед арестом, и таким вы
        останетесь в их памяти!..
             Но конвоиры поглаживают в карманах черные ручки писто-
        летов. И мы сидим втроем рядышком, непьющие ребята, спокой-
        ные друзья.
             Я тру лоб, я закрываю глаза, открываю - опять этот сон:
        никем не конвоируемое скопище людей. Я твердо помню, что еще
        сегодня ночевал в камере и завтра буду в камере опять. А тут
        какие-то контролеры со щипчиками: "Ваш билет!" "Вон, у това-
        рища." 
             Вагоны полны (ну, по-вольному "полны" - под скамейками
        никто не лежит, и на полу в проходах не сидят). Мне сказано
        - держаться просто, я и держусь куда проще: увидел в сосед-
        нем купе боковое место у окна и пересел. А конвоирам в том
        купе места не нашлось. Они сидят в прежнем и оттуда влюблен-
        ными глазами за мной следят. В Переборах освобождается место
        через столик против меня, но прежде моего конвоира место ус-
        певает занять мордатый парень в полушубке, меховая шапка, с
        простым, но крепким деревянным чемоданом. Чемодан этот я уз-
        нал: лагерного изготовления, made in Архипелаг.
             "Фу-у-уф" - отдувается парень. Света мало, но вижу: он
        раскраснелся весь, посадка была с дракой. И достает флягу:
        "Пивка выпьешь, товарищ?" Я знаю, что мой конвоир изнемогает
        в соседнем купе: не должен же я пить алкогольного, нельзя!
        Но - держаться надо просто. И я говорю небрежно: "Да налей,
        пожалуй." (Пиво?? Пиво!! За три года я его не выпил ни гло-
        точка! Завтра в камере буду хвастать: пиво пил!) Парень на-
        ливает, я с содроганием пью. Уже темно. Электричества в ва-
        гоне нет, послевоенная разруха. В старом фонаре в дверной
        перегородке горит один свечной огарок, на четыре купе сразу:
        на два вперед и два назад. Мы с парнем приятельски разгова-
        риваем, почти не видя друг друга. Как ни перегибается мой
        конвоир - ничего ему не слышно за стуком вагона. У меня в
        кармане - открытка домой. Сейчас объясню моему простецкому
        собеседнику, кто я, и попрошу опустить в ящик. Судя по чемо-
        дану, он и сам сидел. Но он опережает меня: "Знаешь, еле от-
        пуск выпросил. Два года не пускали, такая служба собачья."
        "Какая же?" "Да ты не знаешь. Я - асмодей, голубые погоны,
        никогда не видал?" Тьфу, пропасть, как же я сразу не дога-
        дался : Переборы - центр ВолгоЛага, а чемодан он изнудил из
        зэков, бесплатно ему сделали. Как же проткало это нашу
        жизнь: на два купе два асмодея уже мало! - третий сел. А мо-
        жет и четвертый где притаился? А может, они в каждом купе?..
        А может еще кто из наших едет спецконвоем?..
             Мой парень все скулит, жалуется на судьбу. Тогда я воз-
        ражаю ему загадочно: "А кого ты охраняешь, кто по десять лет
        ни за хрен получил - тем легче?" Он сразу оседает и замолка-
        ет до утра: в полутьме он и прежде неясно видел, что я в ка-
        ком-то полувоенном - шинель, гимнастерка. Он думал - просто
        вояка, а теперь шут его знает: может я - оперативник? бегле-
        цов ловлю? зачем я в этом вагоне? а он лагеря при мне ру-
        гал...
             Огарок в фонаре заплывает, но все еще горит. На третьей
        багажной полке какой-то юноша приятным голосом рассказывает
        о войне - настоящей, о какой в книгах не пишут, был сапером,
        рассказывает случаи, верные с правдой. И так приятно, что
        вот незагражденная правда все же льется в чьи-то уши.

                           - 370 -

             Мог бы рассказать и я... Я бы даже хотел рассказать!..
        Нет, пожалуй уже не хочу. Четыре года моей войны как корова
        слизнула. Уже не верю, что это было, и вспоминать не хочу.
        Два года ЗДЕСЬ, два года Архипелага, затмили для меня фрон-
        товые дороги, фронтовое товарищество, все затмили. Клин вы-
        шибается клином.
             И вот, проведя лишь несколько часов среди ВОЛЬНЫХ, я
        чувствую: уста мои немы: мне нечего делать среди них, мне -
        связано здесь. Хочу - свободной речи! хочу - на родину! хочу
        - к себе на Архипелаг!
             Утром я ЗАБЫВАЮ открытку на верхней вагонной полке:
        ведь будет конудукторша протирать вагон, снесет ее в ящик,
        если человек...
             Мы выходим на площадь с Северного вокзала. Надзиратели
        мои опять попались новички, Москвы не знают. Поедем трамваем
        "Б", решаю я за них. Посреди площади у трамвайной остановки
        - свалка, время перед работой. Надзиратель поднимается к ва-
        гоновожатому и показывает ему книжечку МВД. На передней пло-
        щадке, как депутаты Моссовета, мы важно стоим весь путь и
        билетов не берем. Старика не пускают: не инвалид, через зад-
        нюю влезешь!
             Мы подъезжаем к Новослободской, сходим - и первый раз я
        вижу Бутырскую тюрьму извне, хотя четвертый раз уже меня в
        нее привозят, и без труда я могу начертить ее внутренний
        план. У, какая суровая высокая стена на два квартала! Холо-
        деют сердца москвичей при виде раздвигающейся стальной пасти
        этих ворот. Но я без сожаления оставляю московские тротуары,
        как домой иду через сводчатую башенку вахты, улыбаюсь в пер-
        вом дворе, узнаю знакомые резные деревянные главные двери -
        и ничто мне, что сейчас поставят - вот уже поставили - лицом
        к стене и спрашивают: "фамилия? имя-отчество?.. год рожде-
        ния?.."
             Фамилия!.. Я - Межзвездный Скиталец! Тело мое спелена-
        ли, но душа - неподвластна им.
             Я знаю: через несколько часов неизбежных процедур над
        моим телом - бокса, шмона, выдачи квитанций, заполнения
        входной карточки, прожарки и бани - я введен буду в камеру с
        двумя куполами, с нависающей аркой посередине (все камеры
        такие), с двумя большими окнами, одним длинным столом-шкафом
        - и встречу не известных мне, но обязательно умных, интерес-
        ных, дружественных людей, и станут рассказывать они, и стану
        рассказывать я, и вечером не сразу захочется уснуть.
             А на мисках будет выбито (чтоб на этап не увезли): "Бу-
        Тюр". Санаторий Бутюр, как мы смеялись тут прошлый раз. Са-
        наторий, мало известный ожирелым сановникам, желающим поху-
        деть. Они тащат свои животы в Кисловодск, там вышагивают по
        маршрутным тропам, приседают, потеют целый месяц, чтобы
        сбросить два-три килограмма. В санатории же БуТюр, совсем
        под боком, любой бы из них похудел на полпуда в неделю безо
        всяких упражнений. Это - проверено. Это не имело исключений.

                                 *
                                * *

             Одна из истин, в которой убеждает тебя тюрьма, - та,
        что мир тесен, просто очень уж тесен. Правда, Архипелаг ГУ-
        Лаг, раскинутый на все то же пространство, что и Союз Сове-
        тов, по числу жителей гораздо меньше его. Сколько их именно 

                                 -371-

       в Архипелаге - добраться нам невозможно. Можно допустить,
       что одновременно в лагерях не находилось больше двенадцати
       миллионов (1) (одни уходили в землю, Машина приволакивала
       новых). И не больше половины из них было политических. Шесть
       миллионов? - что ж, это маленькая страна, Швеция или Греция,
       там многие знают друг друга. Немудрено же, попади в любую
       камеру любой пересылки, послушай, разговорись - и обязатель-
       но найдешь с однокамерниками общих знакомых. (Да что там,
       если Д., в одних одиночках год пересидев, попадает после Су-
       хановки, после рюминских избиений и больницы, в лубянскую
       камеру, называет себя - и шустрый Ф. сразу ему навстречу:
       "А-а, так я вас знаю!" "Откуда? - дичится Д. - Вы ошибае-
       тесь". Ничуть. Ведь это вы тот самый американец Александр
       Д., о котором буржуазная пресса лгала, что вас похитили, а
       ТАСС опровергало. Я был на воле и читал.")
            Люблю этот момент, когда в камеру впускают новенького
       (не новичка - тот входит подавленно, смущенно, а уже сидело-
       го зэка). И сам люблю входить в новую камеру (впрочем, Бог
       помилуй, больше бы и не входил) - беззаботная улыбка, широ-
       кий жест: "Здорово, братцы!" Бросил свой мешочек на нары, -
       "Ну, какие новости за последний год в Бутырках?" 
            Начинаем знакомиться. Какой-то парень, Суворов 58-я
       статья. На первый взгляд ничем не примечателен, но лови, ло-
       ви: на Красноярской пересылке с ним в камере некий Махот-
       кин...
            -Позвольте, не полярный летчик?
            -Да-да, его имени...
            -... остров в Таймырском заливе. А сам он сидит по
       58-10. Так скажите значит пустили его в Дудинку?
            -Откуда вы знаете? Да.
            Прекрасно. Еще одно звено в биографии совершенно неиз-
       вестного мне Махоткина. Я никогда его не встречал, никогда
       может быть и не встречу, но деятельная память все отложила,
       что я знаю о нем: Махоткин получил червонец, а остров нельзя
       переименовать, потому что он на картах всего мира (это же -
       не гулаговский остров). Его взяли на авиационную шарашку в
       Болшино, он там томился, летчик среди инженеров, летать же
       не дадут. Ту шарашку делили пополам, Махоткин попал в таган-
       рогскую половину, и кажется все связи с ним обрезаны. В дру-
       гой половине, в рыбинской, мне рассказали, что просился па-
       рень летать на Дальний Север. Теперь вот узнаю, что ему раз-
       решили. Мне это - ни за чем, но я все запомнил. А через де-
       сять дней я окажусь в одном бутырском банном боксе (есть та-
       кие премиленькие боксы в Бутырках с кранами и шайкой, чтобы
       большой бани не занимать) еще с неким Р. Этого Р. я тоже не
       знаю, но оказывается, он полгода лежал в бутырской больнице,
       а теперь едет на рыбинскую шарашку. Еще три дня - и в Рыбин-
       ске, в закрытом ящике, где у зэков обрезана всякая связь с
       внешним миром, станет известно и о том, что Махоткин в Ду-
       динке, и о том куда взяли меня. Это и есть арестантский те-
       леграф: внимание, память и встречи.
            А этот симпатичный мужчина в роговых очках? Гуляет по
       камере и приятным баритоном напевает Шуберта:
            "И юность вновь гнетет меня, 
             И долог путь к могиле..."
            -Царапкин, Сергей Романович.
       -------------------------------------------------------------
            (1) По материалам с-д Николаевского и Далина в лагерях
       считалось от 15 до 20 миллионов заключенных. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 372 -

            -Позвольте, так я вас хорошо знаю. Биолог? Невозвраще-
       нец? Из Берлина? 
            -Откуда вы знаете?
            -Ну как же, мир тесен! В сорок шестом году с Николаем
       Владимировичем Тимофеевым-Рессовским...

            ...Ах, что это была за камера! - не самая ли блестящая
       в моей тюремной жизни?.. Это было в июле. Меня из лагеря
       привезли в Бутырки по загадочному "распоряжению министра
       внутренних дел". Привезли после обеда, но такая была нагру-
       женность в тюрьме, что одиннадцать часов шли приемные проце-
       дуры, и только в три часа ночи, заморенного боксами, меня
       впустили в 75-ю камеру. Освещенная из-под двух куполов двумя
       яркими электрическими лампами, камера спала вповалку, мечась
       от духоты: жаркий воздух июля не втекал в окна, загороженные
       намордниками. Жужжали бессонные мухи и садились на спящих,
       те подергивались. Кто закрыл глаза носовым платком от бьюще-
       го света. Остро пахла параша - разложение ускорялось в такой
       жаре. В камеру, расчитанную на 25 человек, было натолкано не
       чрезмерно, человек восемьдесят. Лежали сплошь на нарах слева
       и справа и на дополнительных щитах, уложенных через проход,
       и всюду из-под нар торчали ноги, а традиционный бутырский
       стол-шкаф был сдвинут к параше. Вот тут-то и был еще кусочек
       свободного пола, и я лег. Встававшие к параше так до утра и
       переступали через меня.
            По команде "подъем!", выкрикнутой в кормушку, все заше-
       велилось: стали убирать поперечные щиты, двигать стол к ок-
       ну. Подошли меня проинтервъюировать - новичок я или лагер-
       ник. Оказалось, что в камере встречается два потока: обычный
       поток свежеосужденных, направляемых в лагеря, и встречный
       поток лагерников, сплошь специалистов - физиков, химиков,
       математиков, инженеров-конструкторов, направляемых неизвест-
       но куда, но в какие-то благополучные научно-исследователь-
       ские институты. (Тут я успокоился, что министр не будет мне
       доматывать срока.) Ко мне подошел человек нестарый, широко-
       костый (но сильно исхудавший), с носом, чуть-чуть закруглен-
       ным под ястреба:
            -Профессор Тимофеев-Рессовский, президент научно-техни-
       ческого общества 75-й камеры. Наше общество собирается ежед-
       невно после утренней пайки около левого окна. Не могли бы вы
       нам сделать какое-нибудь научное сообщения? Какое именно?
            Застигнутый врасплох, я стоял перед ним в своей длинной
       затасканной шинели и в зимней шапке (арестованные зимой об-
       речены и летом ходить в зимнем). Пальцы мои еще не разогну-
       лись с утра и были все в ссадинах. Какое я мог сделать науч-
       ное сообщение? Тут я вспомнил, что недавно в лагере была у
       меня две ночи принесенная с воли книга Смита - официальный
       отчет военного министерства США о первой атомной бомбе. Кни-
       га вышла этой весной. Никто в камере ее еще не видел? Пустой
       вопрос, конечно, нет. Так судьба усмехнулась, заставляя меня
       сбиться таки на атомную физику, по которой я и записался в
       ГУЛаге. 
            После пайки собралось у левого окна научно-техническое
       общество человек из десяти, я сделал свое сообщение и был
       принят в общество. Одно я забывал, другого не мог допонять,
       - Николай Владимирович, хоть год уже сидел в тюрьме и ничего
       не мог знать об атомной бомбе, то и дело восполнял пробелы
       моего рассказа. Пустая папиросная пачка была моей доской, в
       руке - незаконный обломок грифеля. Николай Владимирович все

                           - 373 -

       это у меня отбирал, и чертил, и перебивал своим так уверен-
       но, будто он был физик из самой лос-аламосской группы.
            Он действительно работал с одним из первых евпропейских
       циклотронов, но для облучения мух-дрозофил. Он был биолог,
       из крупнейших генетиков современности.Он уже сидел в тюрьме,
       когда Жебрак не зная о том (а может быть и зная), имел сме-
       лость написать для канадского журнала: "русская биология не
       отвечает за Лысенко, русская биология - это Тимофеев-Рессов-
       ский" (во время разгрома биологии в 1948 году Жебраку это
       припомнили). Шредингер в брошюре "Что такое жизнь" нашел
       место дважды процитировать Тимофеев-Рессовского, уже давно
       сидевшего.
            А он вот был перед нами и блистал сведениями изо всех
       возможных наук. Он обладал той широтой, которую ученые сле-
       дующих поколений даже и не хотят иметь (или изменились воз-
       можности охвата?). Хотя сейчас он так был измотан голодом
       следствия, что эти упражнения ему становились нелегки. По
       материнской линии он был из захудалых калужских дворян на
       реке Рессе, по отцовской же - боковой потомок Степана Рази-
       на, и эта казацкая могута очень в нем чувствовалась - в ши-
       рокой его кости, в основательности, в стойкой обороне против
       следователя, но зато и в голоде, сильнейшем, чем у нас.
            А история была та, что в 1922 году немецкий ученый
       Фогт, создавший в Москве институт Мозга, попросил откоманди-
       ровать с ним для постоянной работы двух способных окончивших
       студентов. Так Тимофеев-Рессовский и друг его Царапкин были
       посланы в командировку, не ограниченную временем. Хоть они и
       не имели там идеологического руководства, но очень преуспели
       собственно в науке, и когда в 1937-м (!) году им велели вер-
       нуться на родину, это оказалось для них инерционно-невозмож-
       ным: они не могли бросить ни логики своих работ, ни прибо-
       ров, ни учеников. И, пожалуй, еще не могли потому, что на
       родине теперь надо было бы публично облить дерьмом всю свою
       пятнадцатилетнюю работу в Германии, и только это дало бы им
       право существовать (да и дало ли бы?). Так они стали невозв-
       ращенцами, оставаясь однако патриотами.
            В 1945-м году советские войска вошли в Бух (северо-вос-
       точное предместье Берлина), Тимофеев-Рессовский встретил их
       радостно и целеньким институтом: все решалось как нельзя
       лучше, теперь не надо было расставаться с институтом! Прие-
       хали представители, проходили, сказали: -У-гм, пакуйте все в
       ящики, повезем в Москву. - Это невозможно! - отпрянул Тимо-
       феев. -Все погибнет! Установки налаживались годами! -
       Гм-м-м. - удивилось начальство. И вскоре Тимофеева и Царап-
       кина арестовали и повезли в Москву. Наивные, они думали, что
       без них институт не будет работать. Хоть и не работай, но да
       восторжествует генеральная линия! На Большой Лубянке аресто-
       ванным легко доказали, что они изменники родины (е?), дали
       по десять лет, и теперь президент научно-технического общес-
       тва 75-й камеры бодрился, что он нигде не допустил ошибки.
            В бутырских камерах дуги, держащие нары, очень низкие:
       даже тюремной администрации не приходило в голову, что под
       ними будут спать арестанты. Поэтому сперва бросаешь соседу
       шинель, чтоб он там ее разостлал, затем ничком ложишься на
       полу в проходе и подползаешь. По проходу ходят, пол под на-
       рами подметается разве что в месяц раз, руки помоешь ты
       только на вечерней оправке, да и то без мыла, - нельзя ска-
       зать, чтоб тело свое ты ощущал как сосуд Божий. Но я был
       счастлив! Там, на асфальтовом полу под нарами, в собачьем
       заползе, куда с нар сыпались нам в глаза пыль и крошки, я

                           - 374 -

       был абсолютно, безо всяких оговорок счастлив. Правильно выс-
       казал Эпикур: и отсутствие разнообразия может ощущаться как
       удовольствие после предшествующих разнообразных неудовольст-
       вий. После лагеря, казавшегося уже нескончаемым, после деся-
       тичасового дня, после холода, дождей, с наболевшей спиной -
       о, какое счастье целыми днями лежать, спать и все-таки полу-
       чать 650 граммов хлеба и два приварка в день - из комбикор-
       ма, из дельфиньего мяса. Одно слово - санаторий БуТюр.
            Спать! - это очень важно. На брюхо лечь, спиной укрыть-
       ся и спать! Во время сна ты не расходуешь сил и не терзаешь
       сердца - а срок идет, а срок идет! Когда трещит и брызжет
       факелом наша жизнь, мы проклинаем необходимость восемь часов
       бездарно спать. Когда же мы обездолены, обезнадежены - бла-
       гословение тебе, сон четырнадцатичасовой!
            Но в той камере меня продержали два месяца, я отоспался
       на год назад, на год вперед, за это время подвинулся под на-
       рами до окна и снова вернулся к параше, уже на нары, и на
       нарах дошел до арки. Я уже мало спал - хлебал напиток жизни
       и наслаждался. Утром научно-техническое общество, потом шах-
       маты, книги (их, путевых, три-четыре на восемьдесят человек,
       за ними очередь), двадцать минут прогулки - мажорный аккорд!
       мы не отказываемся от прогулки, даже если выпадает идти под
       проливным дождем. А главное - люди, люди, люди! Николай Анд-
       реевич Семенов, один из создателей ДнепроГЭСа. Его друг по
       плену инженер Ф.Ф. Карпов. Язвительный находчивый Виктор Ка-
       ган, физик. Консерваторец Володя Клемпнер, композитор. Дро-
       восек и охотник вятских лесов дремучий как лесное озеро.
       Православный проповедник из Европы Евгений Иванович Дивнич.
       Он не остается в рамках богословия, он поносит марксизм, об-
       ъявляет, что в Европе уже давно никто не принимает такого
       учения всерьез - и я выступаю на защиту, ведь я марксист.
       Еще год назад как уверенно я б его бил цитатами, как бы я
       над ним уничижительно насмехался! Но этот первый арестантс-
       кий год наслоился во мне - когда это произошло ? я не заме-
       тил - сколькими новыми событиями, видами и значениями, что я
       уже не могу говорить: их нет! это буржуазная ложь! Теперь я
       должен признавать: да, они есть. И тут сразу же слабеет цепь
       моих доводов и меня бьют почти шутя.
            И опять идут пленники, пленники, пленники - поток из
       Европы не прекращается второй год. И опять русские эмигранты
       - из Европы и из Манчжурии. С эмигрантами ищут знакомых так:
       из какой вы страны? а такого-то знаете? Конечно, знает. (Тут
       я узнаю о расстреле полковника Ясевича.)
            И старый немец - тот дородный немец, теперь исхудалый и
       больной, которого в Восточной Пруссии я когда-то заставлял
       нести мой чемодан. О, как тесен мир!.. Надо ж было нам уви-
       деться! Старик улыбается мне. Он тоже узнал и даже как будто
       рад встрече. Он простил мне. Срок ему десять лет, но жить
       осталось меньше гораздо... И еще другой немец - долговязый,
       молодой, но оттого ли что по-русски ни слова не знает - бе-
       зответный. Его и за немца не сразу признаешь: немецкое с не-
       го содрали блатные, дали на сменку вылинявшую советскую гим-
       настерку. Он - знаменитый немецкий асс. Первая его компания
       была - война Боливии с Парагваем, вторая - испанская, третья
       - польская, четвертая - над Англией, пятая - Кипр, шестая -
       Советский Союз. Поскольку он - асс, не мог же он не расстре-
       ливать с воздуха женщин и детей! - военный преступник, 10
       лет и 5 намордника. - И, конечно, есть на камеру один благо-
       мысл (вроде прокурора Кретова): "Правильно вас всех посадили, 

                                  -375-

        сволочи, контрреволюционеры! История перемелет ваши кости,
        на удобрение пойдете!" " И ты же, собака, на удобрение!" -
        кричат ему. "Нет, мое дело пересмотрят, я осужден невинно!"
        Камера воет, бурлит. Седовласый учитель русского языка,
        встает на нарах, босой, и как новоявленный Христос простира-
        ет руки: "Дети мои помиримся!.. Дети мои!" Воют и ему: "В
        Брянском лесу твои дети! Ничьи мы уже не дети! Только - сы-
        новья ГУЛага..."
             После ужина и вечерней оправки подступила ночь к намор-
        дникам окон, зажигались изнурительные лампы под потолком.
        День разделяет арестантов, ночь сближает. По вечерам споров
        не было, устраивались лекции или концерты. И тут опять блис-
        тал Тимофеев-Рессовский: целые вечера посвящал он Италии,
        Дании, Норвегии, Швеции. Эмигранты рассказывали о Балканах,
        о Франции. Кто-то читал лекцию о Корбюзье, кто-то - о нравах
        пчел, кто-то - о Гоголе. Тут и курили во все легкие! Дым за-
        полнял камеру, колебался как туман, в окно не было тяги
        из-за намордника. Выходил к столу Костя Килуа, мой сверст-
        ник, круглолицый, голубоглазый, даже нескладно смешной, и
        читал свои стихи, сложенные в тюрьме. Его голос переламывал-
        ся от волнения. Стихи были: "Первая передача", "Жене", "Сы-
        ну". Когда в тюрьме ловишь на слух стихи, написанные в тюрь-
        ме же, ты не думаешь о том, отступил ли автор от силлабо-то-
        нической системы и кончаются ли строки ассонансами или пол-
        ными рифмами. Эти стихи - кровь ТВОЕГО сердца, слезы ТВОЕЙ
        жены. В камере плакали. (2)
             С той камеры потянулся и я писать стихи о тюрьме. А там
        я читал вслух Есенина, почти запрещенного до войны. Молодой
        Бубнов - из пленников, а прежде кажется, недоучившийся сту-
        дент, смотрел на чтецов молитвенно, по лицу разливалось си-
        яние. Он не был специалистом, он ехал не из лагеря, а в ла-
        герь и скорее всего - по чистоте и прямоте своего характера
        - чтобы там умереть, такие там не живут. И этти вечера в
        75-й камере были для него и для других - в затормозившемся
        смертном сползании внезапный образ того прекрасного мира,
        который есть и - будет, но в котором ни годика, ни молодого
        годика не давала им пожить лихая судьба.
             Отпадала кормушка, и вертухайское мурло рявкало нам:
        "Ат-бой!" Нет, и до войны, учась в двух ВУЗах сразу, еще за-
        рабатывая репетированием и порываясь писать- кажется и тогда
        не переживал я таких полных, разрывающих, таких загруженных
        дней, как в 75-й камере в то лето...

             ...- Позвольте, - говорю я Царапкину, - но с тех пор от
        некоего Деуля, мальчика, в шестнадцать лет получившего пя-
        терку (только не школьную) за "антисоветскую агитацию"...
             -Как, и вы его знаете?... Он ехал с нами в одном этапе
        в Караганду...
             -...я слышал, что вы устроились лаборантом по медицинс-
        ким анализам, а Николай Владимирович был все время на об-
        щих...
             -И он очень ослабел. Его полумертвого везли из столыпи-
        на в Бутырки. Теперь он лежит в больнице, и от Четвертого
        Спецотдела (3) ему выдают сливочное масло, даже вино, но  
        -------------------------------------------------------------
             (2)Не откликается, гинул Костя Киула. Боюсь, что нет
        его в живых.
             (3)Четвертый Спецотдел МВД занимался разработкой науч-
        ных проблем силами заключенных.

                           - 376 -

        встанет ли он на ноги - сказать трудно. 
             -Четвертый Спецотдел вас вызывал? 
             -Да. Спросили, не считаем ли мы все-таки возможным пос-
        ле шести месяцев Караганды заняться налаживанием нашего инс-
        титута на земле отечества.
             -И вы бурно согласились?
             -Еще бы! Ведь теперь мы поняли свои ошибки. К тому же
        все оборудование, сорванное с мест и заключенное в ящики,
        приехало и без нас.
             -Какая преданность науке со стороны МВД! Очень прошу
        вас, еще немножко Шуберта!
             И Царапкин напевает, грустно глядя в окна (в его очках
        так и отражаются темные намордники и светлые верхушки окон):
                Vom Abendrot zum Morgenlicht
                War mancher Kopf zum Greise
                Wer glaubt es? meiner ward es nicht
                Auf dieser ganzen Reise.

                                  *
                                 * *

             Мечта Толстого сбылась: арестантов больше не заставляют
        присутствовать при порочной церковной службе. Тюремные церк-
        ви закрыты. Правда, сохранились их здания, но они удачно
        приспособлены под расширение самих тюрем. В Бутырской церкви
        помещается таким образом лишних две тысячи человек, - а за
        год пройдет и лишних пятьдесят тысяч, если на каждую партию
        класть по две недели.
             Попадая в Бутырки в четвертый или в пятый раз, уверенно
        спеша двором, обомкнутым тюремными корпусами, в предназна-
        ченную мне камеру, даже обходя надзирателя на плечо (так ло-
        шадь без кнута и вожжей спешит домой, где ждет ее овес) - я
        иной раз и забуду оглянуться на квадратную церковь, перехо-
        дящую в осьмерик. Она стоит особо посреди квадратного двора.
        Ее намордники совсем не техничны, не стеклоарматурны, как в
        основной тюрьме - это посеревший подгнивающий тес, указываю-
        щий на второстепенность здания. Там как бы внутрибутырская
        пересылка для свежеосужденных.
             А когда-то, в 45-м году, я переживал как большой и важ-
        ный шаг: после приговора ОСО нас ввели в церковь (самое вре-
        мя! не худо бы и помолиться!), взвели на второй этаж (там
        нагорожен был и третий) и из осьмигранного вестибюля растол-
        кали по разным камерам. Меня впустили в юго-восточную.
             Это была просторная квадратная камера, в которой держа-
        ли в то время двести человек. Спали, как всюду, на нарах
        (они одноэтажные там), под нарами и просто в проходах, на
        плитчатом полу. Не только намордники на окнах были второсте-
        пенные, но и все содержалось здесь как бы не для сынов, а
        для пасынков Бутырок: в эту копошащуюся массу не давали ни
        книг, ни шахмат и шашек, а алюминиевые миски и щербленные
        битые деревянные ложки от еды до еды забирали тоже, опасаясь
        как бы их не увезли впопыхах этапов. Даже кружек и тех жале-
        ли для пасынков, а мыли миски после баланды и из них же ла-
        кали чайную бурду. Отсутствие своей посуды в камере особенно
        разило тех, кому падало счастье- несчастье получить передачу
        от родных (а в эти последние дни перед далеки этапом родные
        на скудеющие средства старались обязательно что-то пере-
        дать). Родственники сами не имели тюремного образования, и в
                                  -379-

       штаба, тот велел открыться и разоружиться. Тогда Владимирес-
       ку хладнокровно дал показания и теперь в медленном течении
       камерного дня все равно уж кое-что рассказывал и мне. Его
       даже не судили! ему не дали срока! (ведь он не свой домаш-
       ний! "Я кадровый до самой смерти, меня будут беречь.")
            -Но вы мне открываетесь, - указал я. - Глядя на ваше
       лицо, я могу его запомнить. Вообразите, что когда-нибудь мы
       встречаемся с вами на улице...
            -Если я буду уверен, что вы меня не узнали - вы остане-
       тесь живы. Если узнаете - я вас убью, или заставлю работать
       у нас.
            Он совсем не хотел портить отношений с соседом по на-
       рам. Он сказал это просто, вполне убежденно. Я поверил, что
       ему ничего не стоило бы пристрелить или зарезать.
            Во всей этой длинной арестантской летописи больше не
       встретится такого героя. За одиннадцать лет тюрем, лагерей и
       ссылки единственная такая встреча у меня и была, а у других
       и одной-то не было. Многотиражные же наши комиксы дурачат
       молодежь, что только таких людей и ловят Органы.
            Достаточно было оглядеться в той церковной камере, что-
       бы понять, что саму-то молодежь они в первую очередь и ло-
       вят. Война кончалась, можно было дать себе роскошь арестовы-
       вать всех, кого наметили: их не придется уже брать в солда-
       ты. Говорили, что с 1944-го на 45-й год через Малую (област-
       ную) Лубянку прошла "демократическая партия". Она состояла,
       по молве, из полусотни мальчиков, имела устав, членские би-
       леты. Самый старший по возрасту - ученик 10-го класса мос-
       ковской школы, был ее "генеральный секретарь". - Мелькали и
       студенты в московских тюрьмах в последний год войны, я вст-
       речал их там и здесь. Кажется и я не был стар, но они - мо-
       ложе...
            Как же незаметно это подкралось! Пока мы - я, мой одно-
       делец, мои сверстники воевали четыре года на фронте - а
       здесь росло еще одно поколение! Давно ли мы попирали паркет
       университетских коридоров, считая себя самыми молодыми и са-
       мыми умными в стране и на земле?! - и вдруг по плитам тюрем-
       ных камер подходят к нам бледные надменные юноши, и мы пора-
       женно узнаем, что самые молодые и умные уже не мы - а они!
       Но я не был обижен этим, уже тогда я рад был потесниться.
       Мне была знакома их страсть со всеми спорить, все знать. Мне
       была понятна их гордость, что вот они избрали благую участь
       и не жалеют. В мурашках - шевеление тюремного ореола вокруг
       самовлюбленных и умных мордочек.
            За месяц перед тем в другой бутырской камере, полуболь-
       ничной, я еще только вступил в проход, еще места себе не
       увидел, - как навстречу мне вышел с предощущением разгово-
       ра-спора, даже с мольбой о нем - бледно-желтый юноша с ев-
       рейской нежностью лица, закутанный, несмотря на лето, в тре-
       панную прострелянную солдатскую шинель: его знобило. Его
       звали Борис Гаммеров. Он стал меня расспрашивать, разговор
       покатился одним боком по нашим биографиям, другим по полити-
       ке. Я, не помню почему, упомянул об одной из молитв уже тог-
       да покойного президента Рузвельта, напечатанной в наших га-
       зетах, и оценил как само собой ясное:
            -Ну, это, конечно, ханжество.
            И вдруг желтоватые брови молодого человека вздрогнули,
       бледные губы насторожились, он как будто приподнялся и спро-
       сил: 
            -По-че-му? Почему вы не допускаете, что государственный
       деятель может искренно верить в Бога?
            Только всего и было сказано! Но - с какой стороны напа-

                           - 380 -

       дение? Услышать такие слова от рожденного в 1923 году?.. Я
       мог ему ответить очень уверенными фразами, но уверенность
       моя в тюрьмах уже шатнулась, а главное живет в нас отдельно
       от убеждений какое-то чистое чувство, и оно мне осветило,
       что это я сейчас не убеждение свое проговорил, а это в меня
       со стороны вложено. И - я не сумел ему возразить. Я только
       спросил:
            -А вы верите в Бога?
            -Конечно, - спокойно ответил он.
            Конечно? Конечно... Да,да. Комсомольская молодость уже
       облетает, облетает везде. И НКГБ среди первых заметило это.
            Несмотря на свою юность Боря Гаммеров уже не только по-
       воевал сержантом-противотанкистом на сорокопятках "прощай,
       Родина!", но и получил ранение в легкое, до сих пор не зале-
       ченное, от этого занялся туберкулезный процесс. Гаммеров был
       списан из армии инвалидом, поступил на биофак МГУ - и так
       сплелись в нем две пряжи: одна - от солдатчины, другая - от
       совсем не глупой и совсем не мертвой студенческой жизни кон-
       ца войны. Собрался их кружок размышляющих и рассуждающих о
       будущем (хотя это им не было никем поручено) - и вот оттуда
       наметанный глаз Органов отличил троих и выхватил. - Отец
       Гаммерова был забит в тюрьме или расстрелян в 37-м году, и
       сын рвался на тот же путь. На следствии он  с  в ы р а ж е-
       н и е м  прочел следователю несколько своих стихотворений
       (я очень жалею, что ни одного из них не запомнил, и не могу
       теперь сыскать, я бы привел здесь.)
            На какие-то месяцы мой путь пересекся со всеми тремя
       однодельцами: еще в одной бутырской камере я повидал Вячес-
       лава Д.- такие тоже есть всегда, когда сажают молодых людей:
       он очень ЖЕЛЕЗНЫЙ был в своем кружке, затем поспешно рассы-
       пался на следствии. Он получил меньше их всех - 5 лет и, ка-
       жется, втайне очень рассчитывал, что влиятельный папаша вы-
       ручит его.
            Потом в Бутырской церкви нагнал меня и Георгий Ингал,
       старший изо всех них. Несмотря на молодость, он уже был кан-
       дидат Союза Писателей. У него было очень бойкое перо, он пи-
       сал в контрастных изломах, перед ним при политическом смире-
       нии легко открылись бы эффективные и пустые литературные пу-
       ти. У него уже был близок концу роман о Дебюсси. Но первые
       успехи не выхолостили его, на похоронах своего учителя Юрия
       Тынянова он вышел с речью, что того затравили - и так обес-
       печил себе 8 лет срока.
            Тут нагнал нас и Гаммеров, и в ожидании Красной Пресни
       мне пришлось столкнуться с их объединенной точкой зрения.
       Это столкновение было трудным для меня. Я в то время был
       очень прилежен в том миропонимании, которое не способно ни
       признать новый факт, ни оценить новое мнение прежде, чем не
       найдет для него ярлыка из готового запаса: то ли это - мяту-
       щаяся двойственность мелкой буржуазии, то ли - воинственный
       нигилизм деклассированной интеллигенции. Не помню, чтоб Иг-
       нал и Гаммеров нападали при мне на Маркса, но помню, как на-
       падали на Льва Толстого - и с какой стороны! Толстой отвер-
       гал церковь? Но он не учитывал ее мистической и организующей
       роли! Он отвергал библейское учение? Но для новейшей науки в
       Библии нет противоречий, ни даже в первых строках ее о соз-
       дании мира. Он отвергал государство? Но без него будет хаос!
       Он проповедовал слияние умственного и физического труда в
       одном человеке? Но это - бессмысленная нивелировка способ-
       ностей! И, наконец, как видим мы по сталинскому произволу,
       историческая личность может быть всемогущей, а Толстой зу-

                           - 381 -

       боскалил над этим! (4)
            Мальчики читали мне свои стихи и требовали взамен моих,
       а у меня их еще не было. Особенно же много они читали Пас-
       тернака, которого превозносили. Я когда-то читал "Сестра моя
       жизнь" и не полюбил, счел манерным, заумным, очень уж дале-
       ким от простых человеческих путей. Но они мне открыли пос-
       леднюю речь Шмидта на суде, и эта меня проняла, так подходи-
       ла к нам:
                 Я тридцать лет вынашивал 
                 Любовь к родному краю, 
                 И снисхожденья вашего 
                 Не жду и не теряю!

       Гаммеров и Ингал так светло и были настроены: не надо нам
       вашего снисхождения! Мы не тяготимся посадкой, а гордимся
       ею! (Хотя кто ж способен истинно не тяготиться? Молодая жена
       Ингала в несколько месяцев отреклась от него и покинула. У
       Гаммерова же за революционными поисками еще не было близ-
       кой.) Не здесь ли, в тюремных камерах и обретает великая ис-
       тина? Тесна камера, но не еще ли теснее  в о л я? Не народ 
       ли наш, измученный и обманутый, лежит с нами рядом под нара-
       ми и в проходе? 

                 Не встать со всею родиной
                 Мне было б тяжелее,
                 И о дороге пройденной
                 Теперь не сожалею.

            Молодежь, сидящая в тюремных камерах с политической
       статьей
                            -1-

                         Часть  пятая 

                         К А Т О Р Г А

               "Сделаем из Сибири каторжной, кандальной - Сибирь со-
        ветскую, социалистическую!"
                                    Сталин.

                            Глава 1 

                           ОБРЕЧЕННЫЕ

             Революция бывает торопливо-великодушна. Она от многого
        спешит отказаться.Например, от слова каторга. А это - хоро-
        шее, тяжелое слово, это не какой-нибудь недоносок ДОПР, не
        скользящее ИТЛ. Слово каторга опускается с судейского помос-
        та как чуть осекшаяся гильотина и еще в зале суда перебивает
        осужденному хребет, перешибает ему всякую надежду. Слово
        "каторжане" такое страшное, что другие арестанты, не катор-
        жане, думают между собой: вот уж где, наверное, палачи! (Это
        - трусливое и спасительное свойство человека: представлять
        себя еще не самым плохим и не в самом плохом положении. На
        каторжанах номера! - ну, значит, отъявленные! На нас-то с
        вами не повесят же!.. Подождите, повесят!)
             Сталин очень любил старые слова, он помнил, что на них
        государства могут держаться столетиями. Безо всякой проле-
        тарской надобности он приращивал отрубленные второпях:"офи-
        цер", "генерал", директор", верховный". И через двадцать
        шесть лет после того, как Февральская революция отменила ка-
        торгу - Сталин снова ее ввел. Это было в апреле 1943-го го-
        да, когда Сталин почувствовал, что, кажется, воз его вытянул
        в гору. Первыми гражданскими плодами сталинградской народной
        победы оказались: Указ о военизации железных дорог (мальчи-
        шек и баб судить трибуналам) и, через день (17 апреля), -
        Указ о введении каторги и виселицы. (Виселица - тоже хорошее
        древнее установление, это не какой-нибудь хлопок пистолетом,
        виселица растягивает смерть и позволяет в деталях показать
        ее сразу большой толпе). Все следующие победы пригоняли на
        каторгу и под виселицу обреченные пополнения - сперва с Ку-
        бани и Дона, потом с левобережной Украины, из-под Курска,
        Орла, Смоленска. Вслед за армией шли трибуналы, одних пуб-
        лично вешали тут же, других отсылали в новосозданные каторж-
        ные лагпункты.
             Самый первый такой был, очевидно - на 17-й шахте Ворку-
        ты (вскоре - и в Норильске, и в Джезказгане). Цель почти не
        скрывалась: каторжан предстояло умертвить. Это откровенная
        душегубка, но, в традиции ГУЛага, растянутая во времени -
        чтоб обреченным мучиться дольше и перед смертью еще порабо-
        тать. 
             Их поселили в "палатках" семь метров на двадцать, обыч-
        ных на севере. Обшитые досками и обсыпанные опилками, эти

                           - 2 -

        палатки становились как бы легкими бараками. В такую палатку
        полагалось 80 человек, если на вагонках, 100 - если на
        сплошных нарах. Каторжан селили - по двести. 
             Но это не было уплотнение! - это было только разумное
        использование жилья. Каторжанам установили двухсменный две-
        надцатичасовой рабочий день без выходных - поэтому всегда
        сотня была на работе, а сотня в бараке.
             На работе их оцеплял конвой с собаками, их били, кому
        не лень, и подбодряли автоматами. По пути в зону могли по
        прихоти полоснуть их строй автоматной очередью - и никто не
        спрашивал с солдат за погибших. Изморенную колонну каторжан
        легко было издали отличить от простой арестантской - так по-
        теряно, с трудом таким они брели.
             Полнопротяжно отмерялись их двенадцать рабочих часов.
        (На ручном долблении бутового камня под полярными норильски-
        ми вьюгами они получали за полсуток - один раз 10 минут
        обогревалки.) И как можно несуразнее использовались двенад-
        цать часов их отдыха. За счет этих двенадцати часов их вели
        из зоны в зону, строили, обыскивали. В жилой зоне их тотчас
        вводили в никогда не проветриваемую палатку - барак без окон
        - и запирали там. В зиму густел там смрадный, влажный, кис-
        лый воздух, которого и двух минут не мог выдержать непривык-
        ший человек. Жилая зона была доступна каторжанам еще менее,
        чем рабочая. Ни в уборную, ни в столовую, ни в санчасть они
        не допускались никогда. На все была или параша, или кормуш-
        ка. Вот какой проступила сталинская каторга 1943-44-го го-
        дов: соединением худшего, что есть в лагере, с худшим, что
        есть в тюрьме. (1)
             На 12 часов их отдыха еще приходилась утренняя и вечер-
        няя проверка каторжан - проверка не просто счетом поголовья,
        как у зэков, но обстоятельная, поименная перекличка, при ко-
        торой каждый из ста каторжан дважды в сутки должен был без
        запинки огласить свой номер, свою постылую фамилию, имя, от-
        чество, год и место рождения, статьи, срок, кем осужден и
        конец срока; а остальные девяносто девять должны были дважды
        в сутки все это слушать и терзаться. На эти же двенадцать
        часов приходились и две раздачи пищи: через кормушку раздав-
        лись миски и через кормушку собирались. Никому из каторжан
        не разрешалось работать на кухне, никому - разносить бачки с
        пищей. Вся обслуга была - из блатных, и чем наглее, чем бес-
        пощаднее они обворовывали проклятых каторжан - тем лучше жи-
        ли сами, и тем больше были довольны каторжные хозяева -
        здесь, как всегда за счет Пятьдесят Восьмой, совпадали инте-
        ресы НКВД и блатарей.
             Но так как ведомости не должны были сохранить для исто-
        рии, что каторжан морили еще и голодом, - то по ведомостям
        им полагались жалкие, а тут еще трижды разворованные добавки
        "горняцких" и "премблюд". И все это долгой процедурой совер-
        шалось через кормушку - с выкликом фамилий, с обменом мисок
        на талоны. И когда можно было бы наконец свалиться на нары и
        заснуть - отпадала опять кормушка, и опять выкликались фами-
        -------------------------------------------------------------
             (1) Царская каторга, по свидетельству Чехова, была го-
        раздо менее изобретательна. Из Александровской (Сахалин)
        тюрьмы каторжане не только могли круглосуточно выходить во
        двор и в уборную (парашами там даже не пользовались), но и
        весь день - в город! Так что подлинный смысл слова "каторга"
        - чтоб гребцы были к веслам прикованы,- понимал только Ста-
        лин. 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 3 -

        лии, и начиналась выдача тех же талонов на следующий день
        (простые зэки не возились с талонами, их получал и сдавал на
        кухню бригадир).
             Так от двенадцати часов камерного досуга едва-едва ос-
        тавались четыре покойных часа для сна.
             Еще, конечно, каторжанам не платили никаких денег, они
        не имели права получать посылок, ни писем (в их гудящей за-
        дурманенной голове должна была погаснуть бывшая воля и ниче-
        го на земле но остаться в неразличимой полярной ночи, кроме
        труда и этого барака).
             От того всего каторжане хорошо подавались и умирали
        быстро. 
             Первый воркутинский а л ф а в и т (28 букв, при каждой
        литере нумерация от единицы до тысячи) - 28 тысяч первых
        воркутинских каторжан - все ушли под землю за один год.
             Удивимся, что - не за месяц.(2)
             В Норильске на 25-й кобальтовый завод подавали в зону
        за рудою состав - и каторжане ложились под поезд, чтобы кон-
        чать это все скорей. Две дюжины человек с отчаяния убежали в
        тундру. Их обнаружили с самолетов, расстреляли, потом убитых
        сложили у развода.
             На воркутской шахте N2 был женский каторжный лагпункт.
        Женщины носили номера на спине и на головных косынках. Они
        работали на всех подземных работах и даже, и даже... - пере-
        выполняли план!... (3)
             Но я уже слышу, как соотечественники и современники
        гневно кричат мне: остановитесь! О ком вы смеете нам гово-
        рить? Да! Их содержали на истребление, - и правильно! Ведь
        это - предателей, полицаев, бургомистров! Так им и надо! Уж
        вы не жалеете ли их?? (Тогда, как известно, критика выходит
        за рамки литературы и подлежит органам.) А женщины там - это
        же немецкие подстилки! - кричат мне женские голоса. (Я не
        преувеличил? - ведь это наши женщины назвали других наших
        женщин подстилками?)
             Легче всего мне бы отвечать так, как это принято те-
        перь, разоблачая культ. Рассказать о нескольких исключитель-
        ных посадках на каторгу (например, о трех комсомолках-добро-
        волках, которые на легких бомбардировщиках испугались сбро-
        сить бомбы на цель, сбросили их в чистом поле, вернулись
        благополучно и доложили, что выполнили задание. Но потом од-
        ну из них замучила комсомольская совесть - и она рассказала
        комсоргу своей авиационной части, тоже девушке, та, разуме-
        ется - в Особ-Отдел, и трем девушкам вкатали по 20 лет ка-
        торги). Воскликнуть: вот каких честных советских людей под-
        вергал каре сталинский произвол! И дальше уже негодовать не
        на произвол собственно, а на роковые ошибки по отношению к
        комсомольцам и коммунистам, теперь счастливым образом исп-
        равленные.
             Однако недостойно будет не взять вопрос во всю его глу-
        бину.
        -------------------------------------------------------------
             (2)При Чехове на всем каторжном Сахалине оказалось ка-
        торжан - сколько бы вы думали? - 5905 человек, хватило бы и
        шести букв. Почти такой был наш Экибастуз, а Спасск-то боль-
        ше куда. Только слово страшное - "Сахалин" - а на самом деле
        - одно лаготделение! Лишь в Степлаге было двенадцать таких,
        как Степлаг, - десять лагерей. Считайте, сколько Сахалинов. 
             (3)На Сахалине для женщин каторжных р а б о т не было
        вообще (Чехов). 
        -------------------------------------------------------------

                           - 4 -

             Сперва о женщинах - как известно, теперь раскрепощен-
        ных. Не от двойной работы, правда - но от церковного брака,
        от гнета социального презрения и от Кабаних. Но что это? -
        не худшую ли Кабаниху мы уготовили им, если свободное владе-
        нием своим телом и личностью вменяем им в антипатриотизм и в
        уголовное преступление? Да не вся ли мировая (досталинская)
        литература воспевала свободу любви от национальных разграни-
        чений? от воли генералов и дипломатов? А мы и в этом приняли
        сталинскую мерку: без Указа Президиума Верховного Совета не
        сходись. Твое тело есть прежде всего достояние Отечества.
             Прежде всего - кто они были по возрасту, когда сходи-
        лись с противником не в бою, а в постелях? Уж наверное не
        старше тридцати лет, а то и двадцати пяти. Значит - от пер-
        вых детских впечатлений они воспитаны после Октября, в со-
        ветских школах и в советской идеологии! Так мы рассердились
        на плоды своих рук? Одним девушкам запало, как мы пятнадцать
        лет не уставали кричать, что нет никакой родины, что отечес-
        тво есть реакционная выдумка. Другим прискучила пуританская
        преснятина наших собраний, митингов, демонстраций, кинема-
        тографа без поцелуев, танцев без обнимки. Третьи были поко-
        рены любезностью, галантностью, теми мелочами внешнего вида
        мужчины и внешних признаков ухаживания, которым никто не обу-  
        чал парней наших пятилеток и комсостав фрунзенской армии.
        Четвертые же были просто голодны - да, примитивно голодны,
        то есть им нечего было жевать. А пятые, может быть, не виде-
        ли другого способа спасти себя или своих родственников, не
        расстаться с ними.
             В городе Стародубе Брянской области, где я был по горя-
        чим следам отступившего противника, мне рассказывали, что
        долгое время стоял там мадьярский гарнизон - для охраны го-
        рода от партизан. Потом пришел приказ его перебросить - и
        десятки местных женщин, позабыв стыд, пришли на вокзал и,
        прощаясь с оккупантами, так рыдали, как (добавлял один нас-
        мешливый сапожник) "своих мужей не провожали на войну".
             Трибунал приехал в Стародуб днями позже. Уж наверно не
        оставил доносов без внимания. Уж кого-то из стародубских
        плакальщиц послал на воркутскую шахту N2.
             Но чья ж тут вина? Чья? Этих женщин? Или - нас, всех
        нас, соотечественники и современники? Каковы ж были мы, что
        от нас наши женщины потянулись к оккупантам? Не одна ли это
        из бесчисленных плат, которые мы платим, платим и еще долго
        будем платить за наш путь, поспешно избранный, суматошно
        пройденный, без оглядки на потери, без загляда вперед?
             Всех этих женщин и девушек, может быть, следовало пре-
        дать нравственному порицанию (но выслушать и их), может
        быть, следовало колко высмеять - но посылать за это на ка-
        торгу? в полярную душегубку??
             - Да это Сталин послал! Берия!
             Нет, извините! Те, кто послал, и содержал, и добивал -
        сейчас в общественных советах пенсионеров и следят за нашей
        дальнейшей нравственностью. А мы все? Мы услышим: "немецкие
        подстилки" - и понимающе киваем головами. То, что мы и сей-
        час считаем всех этих женщин виновными - куда опаснее для
        нас, чем даже то, что они сидели в свое время.
             - Хорошо, но мужчины-то попали за дело?! Это - предате-
        ли родины и предатели социальные.
             Можно бы и здесь увильнуть. Можно бы напомнить (это бу-
        дет правда), что главные преступники, конечно, не сидели на
        месте в ожидании наших трибуналов и виселиц. Они спешили на
        Запад, как могли, и многие ушли. Карающее же наше следствие

                                 -5-

       добирало до заданных цифр за счет ягнят (тут доносы соседей
       помогли очень): у того почему-то на квартире стояли немцы -
       за что полюбили его? а этот на своих дровнях возил немцам
       сено - прямое сотрудничество с врагом. (4) 
            Так можно бы смельчить, опять свалить на культ: были
       перегибы, теперь они исправлены. Все нормально.
            Но начали, так пойдем.
            А преподаватели? Те учителя, которых панически откаты-
       вающаяся наша армия бросила с их школами и с их учениками -
       кого на год, кого на два, кого на три. Оттого, что глупы бы-
       ли интенданты, плохи генералы - что делать теперь учителям?
       - учить своих детей или не учить? И что делать ребятишкам -
       не тем кому уже пятнадцать, кто может зарабатывать или идти
       в партизаны - а малым ребятишкам? Им - учиться или баранами
       пожить года два-три в искупление ошибок верховного главноко-
       мандующего? Не дал батька шапки, так пусть уши мерзнут, да?..
            Такой вопрос почему-то не возникал ни в Дании, ни в
       Норвегии, ни в Бельгии, ни во Франции. Там не считалось,
       что, легко отданный под немецкую власть своими неразумными
       правителями или силою подавляющих обстоятельств, народ дол-
       жен теперь вообще перестать жить. Там работали и школы, и
       железные дороги, и местные самоуправления.
            Но у кого-то (конечно, у них!) мозги повернуты на сто
       восемьдесят градусов. Потому что у нас учителя школ получали
       подметные письма от партизан: "не сметь преподавать! За это
       расплатитесь!" И работа на железных дорогах стала - сотруд-
       ничество с врагом. А уж местное самоуправление - предатель-
       ство неслыханное и беспредельное.
            Все знают, что ребенок, отбившийся от учения, может не
       вернуться к нему потом. Так если дал маху Гениальный Стратег
       всех времен и народов - траве пока расти или иссохнуть? де-
       тей пока учить или не учить?
            Конечно, за это придется заплатить. Из школы придется
       вынести портреты с усами и, может быть, внести портреты с
       усиками. Елка придется уже не на Новый год, а на Рождество,
       и директору придется на ней (и еще в какую-нибудь имперскую
       годовщину вместо октябрьской) произнести речь во славу новой
       замечательной жизни - а она на самом деле дурна. Но ведь и
       раньше говорились речи во славу замечательной жизни, а она
       была тоже дурна.
            То есть, прежде-то кривить душой и врать детям приходи-
       лось гораздо больше - из-за того, что было время вранью ус-
       тояться и просочиться в программы в дотошной разработке ме-
       тодистов и инспекторов. На каждом уроке, кстати ли, некста-
       ти, изучая ли строение червей или сложно-подчинительные сою-
       зы, надо было обязательно лягнуть Бога (даже если сам ты ве-
       ришь в Него); надо было не упустить воспеть нашу безгранич-
       ную свободу (даже если ты не выспался, ожидая ночного сту-
       ка); читая ли вслух Тургенева, ведя ли указкой по Днепру,
       надо было непременно проклясть минувшую нищету и восславить
       нынешнее изобилие (когда на глазах у тебя и у детей задолго
       до войны вымирали целые села, а на детскую карточку в горо-
       дах  давали триста граммов).
            И все это не считалось преступлением ни против правды,
       ни против детской души, ни против Духа Святого.
       -------------------------------------------------------------
            (4) Для справедливости не забудем: с 1946 года таких
       иногда перетуживали и 20 лет КТР (каторжных работ) заменяли
       на 10 ИТЛ. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 6 -

            Теперь же, при временном неустоявшемся режиме оккупан-
       тов, врать надо было гораздо меньше, но - в другую сторону,
       в другую сторону! - вот в чем дело! И потому глас отечества
       и карандаш подпольного райкома запрещали родной язык, геог-
       рафию, арифметику, и естествознание. Двадцать лет каторги за
       такую работу! 
            Соотечественники, кивайте головами! Вон ведут их с со-
       баками в барак с парашей. Бросайте в них камнями - они учили
       ваших детей.
            Но соотечественники (особенно пенсионеры из льготных
       ведомств, этакие лбы, ушедшие на пенсию в сорок пять лет)
       подступают ко мне с кулаками: я кого защищаю? бургомистров?
       старост? полицаев? переводчиков? всякую сволочь и накипь?
            Что же, спустимся, спустимся дальше. Слишком много лесу
       наваляли мы, глядя на людей как на палочки. Все равно заста-
       вит нас будущее поразмыслить о причинах.
            Заиграли, запели "Пусть ярость благородная..." - и как
       же не зашевелиться волосам? Наш природный - запретный, осме-
       янный, стреляный и проклятый патриотизм вдруг был разрешен,
       поощрен, даже прославлен святым - и как же было всем нам,
       русским, не воспрять, не объединиться благодарно-взволнован-
       ными сердцами, и по щедрости натуры уж так и быть простить
       своим самородным палачам - перед подходом палачей закордон-
       ных? А зато потом, заглушая смутные сомнения и свою поспеш-
       ную широту - тем дружней и неистовей проклинать изменников -
       таких явно худших, чем мы, злопамятных людей?
            Одиннадцать веков стоит Русь, много знала врагов и мно-
       го вела войн. А - предателей много было на Руси? Толпы пре-
       дателей вышли из нее? Как будто нет. Как будто и враги не
       обвиняли русский характер в предательстве, в переметничест-
       ве, в неверности. И все это было при строе, враждебном тру-
       довому народу.
            Но вот наступила самая справедливая война при самом
       справедливом строе - и вдруг обнажил наш народ десятки и
       сотни тысяч предателей.
            Откуда они? Почему?
            Может быть это снова прорвалась непогасшая гражданская
       война? Недобитые беляки? Нет! Уже было упомянуто выше, что
       многие белоэмигранты (в том числе злопроклятый Деникин) при-
       няли сторону Советской России и против Гитлера. Они имели
       свободу выбора - и выбрали так.(5)
            Эти же десятки и сотни тысяч - полицаи и каратели, ста-
       росты и переводчики - все вышли из граждан советских. И мо-
       лодых было средь них немало, тоже возросших после Октября.
            Что же их заставило?.. Кто это такие?
            А это прежде всего те, по чьим семьим и по ком самим
       прошлись гусеницы Двадцатых и Тридцатых годов. Кто в мутных
       потоках нашей канализации потерял родителей, родных, люби-
       мых. Или сам тонул и выныривал по лагерям и ссылкам, тонул и
       выныривал. Чья нога довольно назябла и перемялась в очередях
       к окошку передач. И те, кому в жестокие эти десятилетия пе-
       ребили, перекромсали доступ к самому дорогому на земле - к
       самой земле, кстати, обещанной великим Декретом и за кото-
       рую, между прочим, пришлось кровушку пролить в Гражданскую
       -------------------------------------------------------------
            (5)Они не хлебнули с нами Тридцатых годов, и издали, из
       Европы, им легко было восхититься "великим патриотическим
       подвигом русского народа" и проморгать двенадцатилетний
       внутренний геноцид. 
       -------------------------------------------------------------

                           - 7 -

       войну. (Другое дело - дачные майораты офицеров Советской ар-
       мии, да обзаборенные подмосковные поместья : это - нам, это
       можно). Да еще кого-то хватали "за стрижку колосков". Да ко-
       го-то лишили права жить там, где хочешь. Или права занимать-
       ся своим издавним и излюбленным ремеслом (мы все ремесла
       громили с фанатизмом, но об этом уже забыто).
            Обо всех таких у нас говорят (а сугубо - агитаторы, а
       трегубо - напостовцы-октябристы) с презрительной пожимкой
       губ: "обиженные советской властью" "бывшие репрессирован-
       ные", "бывшие кулацкие сынки", "затаившие черную злобу к со-
       ветской власти".
            Один скажет - а другой кивает головой. Как будто что-то
       понятно стало. Как будто народная власть имеет право обижать
       своих граждан. Как будто в этом и есть исходный порок, глав-
       ная язва: обиженные... затаившиеся...
            И не крикнет никто: да позвольте же! да черт же вас
       раздери! да у вас бытие-то в конце концов - определяет созна- 
       ние или не определяет? Или только тогда определяет, когда
       вам выгодно? а когда невыгодно, так чтоб не определяло?
            Еще так у нас умеют говорить с легкой тенью на челе:
       "да, были допущены некоторые ошибки". И всегда - эта невин-
       но-блудливая безличная форма - допущены, только неизвестно
       кем. Чуть ли не работягами, грузчиками да колхозниками допу-
       щены. Никто не имеет смелости сказать: партия допустила!
       бессменные и безответственные руководители допустили! А кем
       же еще, кроме имеющих власть, они могли быть "допущены"? На
       одного Сталина валить? - надо же и чувство юмора иметь. Ста-
       лин допустил - так вы-то где были, руководящие миллионы?
            Впрочем, и ошибки эти в наших глазах разошлись как-то
       быстро в туманное, неясное, бесконтурное пятно и не числятся
       уже плодом тупости, фанатизма и зломыслия, а только в том
       все ошибки признаны, что коммунисты сажали коммунистов. А
       что 15-17 миллионов крестьян разорено, послано на уничтоже-
       ние, рассеяно по стране без права помнить и называть своих
       родителей- так это вроде и не ошибка. А все Потоки канализа-
       ции, осмотренные в начале этой книги - так тоже вроде не
       ошибка. А что нисколько не были готовы к войне с Гитлером,
       пыжились обманно, отступали позорно, лозунги меняя на ходу,
       и только Иван да за Русь Святую остановили немца на Волге -
       так это уже оборачивается не промахом, а едва ли не главной
       заслугой Сталина.
            За два месяца отдали мы противнику чуть ли не треть
       своего населения - со всеми этими недоуничтоженными семьями,
       с многотысячными лагерями, разбегавшимися, когда убегал кон-
       вой, с тюрьмами Украины и Прибалтики, где еще дымились выст-
       релы от расстрелов Пятьдесят Восьмой.
            Пока была наша сила - мы всех этих несчастных душили,
       травили, не принимали на работу, гнали с квартир, заставляли
       подыхать. Когда проявилась наша слабость - мы тотчас же пот-
       ребовали от них забыть все причиненное им зло, забыть роди-
       телей и детей, умерших от голода в тундре, забыть расстре-
       лянных, забыть разорение и нашу неблагодарность к ним, за-
       быть допросы и пытки НКВД, забыть голодные лагеря, - и тот-
       час же идти в партизаны, в подполье и защищать Родину, не
       щадя живота.(Но не мы должны были перемениться! И никто не
       обнадеживал их, что, вернувшись, мы будем обращаться с ними
       как-нибудь иначе, чем опять травить, гнать, сажать в тюрьму
       и расстреливать!)
            При таком положении чему удивляться верней - тому ли,
       что приходу немцев было радо слишком много людей? Или еще

                           - 8 -

       слишком мало? (А приходилось же немцам иногда и правосудие
       вершить - например, над доносчиками советского времени - как
       расстрел дьякона Набережно-Никольской церкви в Киеве, да не
       единицы случаев таких.)
            А верующие? Двадцать лет кряду гнали веру и закрывали
       церкви. Пришли немцы - и стали церкви открывать. (Наши после
       немцев закрыть сразу постеснялись.) В Ростове н/Д, например,
       торжество открытия церквей вызвало массовое ликование, боль-
       шое стечение толп. Однако, они должны были проклинать за это
       немцев, да?
            В том же Ростове в первые дни войны арестовали инженера
       Александра Петровича М.-В., он умер в следственной камере,
       жена несколько месяцев тряслась, ожидая и своего ареста - и
       только с приходом немцев спокойно легла спать: "Теперь-то,
       по крайней мере высплюсь!" Нет, она должна была молить о
       возвращении своих палачей.
            В мае 1943 при немцах, в Виннице в саду на Подлесной
       улице (который в начале 1939 горсовет обнес высоким забором
       и объявил "запретной зоной Наркомата Обороны") случайно нач-
       лаи раскапывать совсем уже незаметные, поросшие пышной тра-
       вой могилы - и нашли таких 39 массовых, глубиной 3,5 метра,
       размерами 3 на 4 м. В каждой могиле находили сперва слой
       верхней одежды погибших, затем трупы, сложенные "валетами".
       Руки у всех были связаны веревками, расстреляны были все -
       из малокалиберных пистолетов в затылок. Их расстреливали,
       видимо, в тюрьме, а потом ночами свозили хоронить. По сохра-
       нившимся у некоторых документам опознавали тех, кто был в

       \2. Опознание трупов расстрелянных в Виннице \ \Приведена
       фотография. Примечание изд. - А.К.\

       1938 осужден "на 20 лет без права переписки". Вот одна из
       сцен раскопки: винницкие жители пришли смотреть или опозна-
       вать своих (фото 2). Дальше - больше. В июне стали раскапы-
       вать близ православного кладбища - у больницы Пирогова и от-
       крыли еще 42 могилы. Затем - "парк культуры и отдыха имени
       Горького" - и под аттракционами, "комнатой смеха", игровыми
       и танцевальными площадками открыли еще 14 массовых могил.
       Всего в 95 могилах - 9439 трупов. Это только в Виннице од-
       ной, где обнаружили случайно. А - в остальных городах сколь-
       ко утаено? И население, посмотрев на эти трупы, должно было
       рваться в партизаны?
            Может быть, справедливо допустить, наконец, что если
       нам с вами больно, когда топчут нас и то, что мы любим, -
       так больно и тем, кого топчем мы? Может быть, справедливо
       наконец допустить, что те, кого мы уничтожаем, имеют право
       нас ненавидеть? Или - нет, не имеют права? Они должны уми-
       рать с благодарностью?
            Мы приписываем этим полицаям и бургомистрам какую-то
       исконную, чуть ли не врожденную злобу - а злобу -то посеяли
       мы в них сами, это же наши "отходы производства". Как это
       Крыленко произносил? - "в наших глазах каждое преступление
       есть продукт данной социальной системы". (6) Вашей системы,
       товарищи! Надо свое Учение помнить!
            А еще не забудем, что среди тех наших соотечественников,
       -------------------------------------------------------------
            (6) Крыленко. За пять лет. Стр. 337.
       ------------------------------------------------------------- 

                                 -9-

       кто шел на нас с мечом и держал против нас речи, были и со-
       вершенно бескорыстные, у которых имущества никакого не отни-
       мали (у них не было ничего), и которые сами в лагерях не си-
       дели, и даже из семьи никто, но которые давно задыхались от
       всей нашей системы, от презрения к отдельной судьбе; от
       преследования убеждений; от песенки это глумливой:

            "где так вольно дышит человек";

       от поклонов этих богомольных Вождю; от дерганья этого каран-
       даша - дай скорей на заем подписаться! от аплодисментов, пе-
       реходящих в овацию! Можем мы допусить, что этим-то людям,
       нормальным, не хватало нашего смрадного воздуха? (Обвиняли
       на следствии отца Федора Флорю - как смел он при румынах
       рассказывать о сталинских мерзостях. Он ответил: "А что я
       мог говорить о вас иначе? Что знал - то и говорил. Что было
       - то и говорил". А по-нашему: лги, душою криви и сам погибай
       - да только чтоб нам на выгоду! Но это ведь, кажется, уже не
       материализм, а?)
            Случилось так, что в сентябре 1941 года, перед тем как
       мне уйти в армию, в поселке Морозовске, на следующий год взя-
       том немцами, мы с женой, молодые начинающие учителя, снимали
       квартиру в одном дворике с другими квартирантами - бездетной
       четой Броневицких. Инженер Николай Герасимович Броневицкий,
       лет шестидесяти, был интеллигент чеховского вида, очень рас-
       полагающий, тихий, умный. Сейчас я хочу вспомнить его про-
       долговатое лицо, и мне все чудиться на нем пенсне, хотя, мо-
       жет, пенсне никакого и не было. Еще тише и мягче была его
       жена - блекленькая, с льняными прелегшими волосиками, на 25
       лет моложе мужа, но по поведению совсем уже не молодая. Они
       были нам милы, вероятно и мы им, особенно по различию с жад-
       ной хозяйской семьей.
            Вечерами мы вчетвером садились на ступеньки крыльца.
       Стояли тихие теплые лунные вечера, еще не разорванные гулом
       самолетов и взрывами бомб, но для нас тревога немецкого нас-
       тупления наползала как невидимые, но душные тучи по молочно-
       му небу на беззащитную маленькую луну. Каждый день на стан-
       ции останавливались новые и новые эшелоны, идущие на Сталин-
       град. Беженцы наполняли базар поселка слухами, страхами, ка-
       кими-то шальными сотенными из карманов и уезжали дальше. Они
       называли сданные города, о которых еще долго потом молчало
       Информбюро, боявшееся правды для народа. (О таких городах
       Броневицкий говорил не "сдали", а "взяли".)
            Мы сидели на ступеньках и разговаривали. Мы, молодые,
       очень были наполнены жизнью и тревогой за жизнь, но сказать
       о ней, по сути, не могли ничего умней, чем то, что писалось
       в газетах. Поэтому нам было легко с Броневицкими: все, что
       думали, мы говорили и не замечали разноты восприятия.
            А они, вероятно, с удивлением рассматривали в нас два
       экземпляра телячьей молодежи. Мы только-что прожили Тридца-
       тые годы - и как будто не жили в них. Они спрашивали нас,
       чем запомнились нам 39-й - 38-й? Чем же! - академической
       библиотекой, экзаменами, веселыми спортивными походами, тан-
       цами, самодеятельностью, ну и любовью, конечно, возраст люб-
       ви. А профессоров наших не сажали в то время? Да, верно,
       двух-трех посадили, кажется. Их заменили доценты. А студен-
       тов - не сажали? Мы вспомнили: да, верно, посадили несколь-
       ких старшекурсников. - Ну и что же?.. - Ничего, мы танцева-
       ли. - А из ваших близких никого н-н-не.. тронули?.. - Да
       нет...

                           - 10 -

            Это страшно, и я хочу вспомнить обязательно точно. Но
       было именно так. И тем страшней, что я как раз не был из
       спортивно-танцевальной молодежи, ни - из маньяков, упертых в
       свою науку и формулы. Я интересовался политикой остро - с
       десятилетнего возраста, я сопляком уже не верил Вышинскому,
       и поражался подстроенности знаменитых судебных процессов -
       но ничто не наталкивало меня продолжить, связать те крохот-
       ные московские процессы (они казались грандиозными) - с ка-
       чением огромного давящего колеса по стране (число его жертв
       было как-то незаметно). Я детство провел в очередях - за
       хлебом, за молоком, за крупой (мяса мы тогда не видали), но
       я не мог связать, что отсутствие хлеба значит разорение де-
       ревни и почему оно. Ведь для нас была другая формула: "вре-
       менные трудности". В нашем большом городе каждую ночь сажа-
       ли, сажали, сажали - но ночью я не ходил по улицам. А днем
       семьи арестованных не вывешивали черных флагов, и сокурсники
       мои ничего не говорили об уведенных отцах. 
            А в газетах так выглядело все безоблачно-бодро.
            А молодому так хочется принять, что все хорошо.
            Теперь я понимаю, как Броневицким было опасно что-ни-
       будь нам рассказывать. Но немного он нам приоткрыл, старый
       инженер, попавший под один из самых жестоких ударов ГПУ. Он
       потерял здоровье в тюрьмах, знал больше, чем одну посадку и
       лагерь не один- но со вспыхнувшей страстью рассказал только
       о раннем Джезказгане - о воде, отравленной медью; об отрав-
       ленном воздухе; об убийствах;о бесплодности жалоб в Москву.
       Даже самое это слово Джез-каз-ган подирало по коже теркой,
       как безжалостные его истории. (И что же? Хоть чуть повернул
       этот Джез-каз-ган наше восприятие мира? Нет, конечно. Ведь
       это не рядом. Ведь это не с нами. Этого никому не передашь.
       Легче не думать. Легче - забыть.)
            Туда, в Джезказган, когда Броневицкий был расконвоиро-
       ван, к нему приехала еще девушкой его нынешняя жена. Там, в
       сени колючей проволоки, они поженились. А к началу войны чу-
       дом оказались на свободе, в Морозовске, с подпорченными, ко-
       нечно, паспортами. Он работал в какой-то жалкой стройконто-
       ре, она - бухгалтером.
            Потом я ушел в армию, моя жена уехала из Морозовска.
       Поселок попал под оккупацию. Потом был освобожден. И как-то
       жена написала мне на фронт: "Представляешь, говорят, что в
       Морозовске при немцах Броневицкий был бургомистром! Какая
       гадость!" И я тоже поразился и подумал : "Какая мерзость!"
            Но прошли еще годы. Где-то на тюремных темных нарах,
       перебирая в памяти, я вспомнил Броневицкого. И уже не нашел
       в себе мальчишеской легкости осудить его. Его не по праву
       лишали работы, потом давали работу недостойную, его заточа-
       ли, пытали, били, морили, плевали ему в лицо - а он? Он дол-
       жен был верить, что все это - прогрессивно, и что его собст-
       венная жизнь, телесная и духовная, и жизни его близких, и за-
       щемленная жизнь всего народа не имеют никакого значения.
            За брошенным нам клочком тумана "культа личности" и за
       слоями времени, в которых мы менялись (а от слоя к слою пре-
       ломление и отклонение луча), мы теперь видим и себя, и 30-е
       годы не на том месте и не в том виде, как на самом деле мы и
       они были. То обожествление Сталина и та вера во все, без
       сомнения и без края, совсем не были состоянием общенародным,
       а только - партии; комсомола; городской учащейся молодежи;
       заменителя интеллигенции (поставленного вместо уничтоженных
       и рассеянных); да отчасти - городского мещанства (рабочего
       класса)(7), у кого не выключались репродукторы трансляции от 

                           - 11 -

       утреннего боя Спасской башни до полуночного Интернационала,
       для кого голос Левитана стал голосом их совести. ("Отчасти"
       - потому что производственные Указы "двадцать минут опозда-
       ния" да закрепление на заводах тоже не вербовали себе защит-
       ников.) Однако, было и городское меньшинство, и не такое уж
       маленькое, во всяком случае, из нескольких миллионов, кто с
       отвращение выдергивал вилку радиотрансляции, как только смел;
       на каждой странице каждой газеты видел только ложь, разлитую
       по всей полосе; и день голосования был для этих миллионов
       днем страдания и унижения. Для этого меньшинства существую-
       щая у нас диктатура не была ни пролетарской, ни народной,ни 
       (кто точно помнил первоначальный смысл слова) советской, а -
       захватной диктатурой другого меньшинства, отнюдь не элиты
       духа.
            Человечество почти лишено познания безэмоционального,
       бесчувственного. В том, что человек разглядел как дурное, он
       почти не может заставить себя видеть также и хорошее. Не все
       сплошь было отвратно в нашей жизни, и не каждое слово в га-
       зетах была ложь - но это загнанное, затравленное и стукачами
       обложенное меньшинство воспринимало жизнь страны - целиком
       как отвратность, и газетные полосы - целиком как ложь. На-
       помним, что тогда не было западных передач на русском языке
       (да и радиоприемников ничтожно мало), что единственнную ин-
       формацию житель мог получить только из наших газет и офици-
       ального радио, а именно их Броневицкие и подобные ему опро-
       бовали как невылазную назойную ложь или трусливую утайку. И
       все, что писалось о загранице, и о бесповоротной гибели за-
       падного мира в 1930-м году, и о предательстве западных соци-
       алистов, и о едином порыве всей Испании против Франко (а в
       1942 г. о предательском стремлении Неру к свободе для Индии
       - ведь это ослабляло союзную английскую империю) - тоже ока-
       залось ложью. Ненавистническая осточертелая агитация по сис-
       теме "кто не с нами, тот против нас", никогда не отличала
       позиций Марии Спиридоновой от Николая 11, Леона Блюма от
       Гитлера, английского парламента от германского рейхстага. И
       почему же фантастические по виду рассказы о книжных кострах
       на германских площадях и воскрешении какого-то древнего тев-
       тонского зверства (не забудем, что о зверстве тевтонов дос-
       таточно прилыгала и царская пропаганда в мировую войну) Бро-
       невицкий должен был отличить и выделить как правду, и в гер-
       манском нацизме (обруганном почти в тех же - то есть, пре-
       дельных - выражениях, как ранее Пуанкаре, Пилсудский и анг-
       лийские консерваторы) узнать четвероногое, достойное того,
       которое уже четверть столетия вполне реально и во плоти ду-
       шило, отравляло и когтило в кровь его самого, и Архипелаг, и
       русский город, и русскую деревню? И всякий газетный поворот
       о гитлеровцах - то дружеские встречи наших добрых часовых в
       гадкой Польше, и вся волна газетной симпатии к этим мужест-
       венным воинам против англо-французских банкиров, и дословные
       речи Гитлера на целую страницу "Правды"; то потом в единое
       утро (второе утро войны) взрыв заголовков, что вся Европа
       истошно стонет под их пятой, - только подтверждали вертля-
       вость газетной лжи и никак не могли бы убедить Броневицкого,
       что есть на земле палачи, сравнимые с нашими палачами, кото-
       рых он-то знал истинно. И если б теперь, для убеждения, пе-
       ред ним каждый день клали информационный листок Би-Би-Си, то
       -------------------------------------------------------------
            (7) Именно с 30-х годов рабочий класс стал главным ко-
       сяком нашего мещанства, весь включился в него. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 12 -

       самое большее, в чем еще можно было его убедить - что Гитлер
       - вторая опасность для России, но никак, при Сталине, не
       первая. Однако, Би-Би-Си не клало листка; а Информбюро и в
       день своего рождения имело столько же кредита, сколько ТАСС;
       а слухи, доносимые эвакуированными, тоже были не из первых
       рук (не из Германии, не из-под оккупации, оттуда еще ни од-
       ного живого свидетеля); а из первых рук был только Джезказ-
       ганский лагерь, да 37-й год, да голод 32-го, да раскулачива-
       ние, да разгром церквей. И с приближением немецкой армии
       Броневицкий (и десятки тысяч других таких же одиночек) испы-
       тывали, что подходит их час - тот единственный неповторимый
       час, на который уже двадцать лет не было надежды и который
       единожды только и может выпасть человеку при краткости нашей
       жизни сравнимо с медлительными историческими передвигами -
       тот час, когда он (они) может заявить свое несогласие с про-
       исшедшим, с проделанным, просвистанным, протоптанным по
       стране, и каким-то еще совсем неизвестным, неясным путем
       послужить гибнущей стране, послужить возрождению какой-то
       русской общественности. Да, Броневицкий все запомнил и ниче-
       го не простил. И никак не могла ему быть родною та власть,
       которая избила Россию, довела до колхозной нищеты, до нравс-
       твенного вырождения и вот теперь до оглушающего военного по-
       ражения. И он задыхаясь смотрел на таких телят, как я, как
       мы, не в силах нас переуверить.Он ждал к о г о - н и б у д ь, 
       кого-нибудь, только на смену сталинской власти! (Известная
       психологическая переполюсовка: любое другое, лишь бы не тош-
       нотворное свое! Разве можно вообразить на свете кого-нибудь
       хуже наших? Кстати, область была донская - а там половина
       населения вот так же ждала немцев.) И так, всю жизнь прожив
       существом неполитическим, Броневицкий на седьмом десятке ре-
       шил сделать политический шаг.
            Он согласился возглавить морозовскую городскую управу...
            А там, я думаю, он быстро увидел, во что он влопался:
       что для пришедших Россия еще ничтожней и омерзительней, чем
       для ушедших. Что только соки русские нужны вурдалаку, а тело
       замертво пропади. Не русскую общественность предстояло вести
       новому бургомистру, а подручных немецкой полиции. Однако, уж
       он был насажен на ось, и оставалось ему, хорошо ли, дурно
       ли, а крутиться. Освободясь от одних палачей, помогать дру-
       гим. И ту патриотическую идею, которую он мнил противопос-
       тавленной идее советской, - вдруг узнал он слитою с советс-
       кой: непостижимым образом она от хранившего ее меньшинства,
       как в решето, ушла к большинству - забыто было, как за нее
       расстреливали, и как над ней глумились, и вот уж она была
       главный ствол чужого древа.
            Должно быть, жутко и безысходно стало ему (им). Ущелье
       сдвинулось и выход остался: либо в смерть, либо в каторжный
       приговор.
            Конечно, не все там были Броневицкие. Конечно, на этот
       короткий чумной пир слетелось во множестве и воронье, любя-
       щее власть и кровь. Но эти - куда не слетаются! Такие и к
       НКВД прекрасно подошли. Таков и Мамулов, и дудинский Анто-
       нов, и какой-нибудь Пой-суй-шапка - разве можно себе предс-
       тавить палачей мерзее? Да княжествуют десятилетиями и изво-
       дят народу во сто крат. А скоро встретиться нам надзиратель
       Ткач - так тот и туда и сюда поспел.
            Сказав о городе, не упустим теперь и о деревне. Среди
       сегодняшних либералов распространено упрекать деревню в по-
       литической тупости и консерватизме. Но довоенная деревня -
       вся, подавляюще вся была трезва, несравнимо трезвее города,

                                 -13-

       она нисколько не разделяла обожествления батьки Сталина (да
       и мировой революции туда же). Она была просто нормальна рас-
       судком, и хорошо помнила, как ей землю обещали и как отобра-
       ли; как жила она, ела и одевалась до колхозов и как при кол-
       хозах: как со двора сводили теленка, овечку и даже курицу;
       как посрамляли и поганили церкви. О тот год еще не гундосило
       радио по избам и газеты читал не в каждой деревне один гра-
       мотей, и все эти Чжан-Цзо-лины, Макдональды или Гитлеры были
       русской деревне - чужими, равными и ненужными болвашками.
            В одном селе Рязанской области 3 июля 1941 г. собрались
       мужики близ кузни и слушали по репродуктору речь Сталина. И
       как только доселе железный и такой неумолимый к русским
       крестьянским слезам сблажил растерянный и полуплачущий бать-
       ка: "Братья и сестры!...", - один мужик черной бумажной
       глотке:
            -А-а, б...дь, а в о т не хотел? - и показал репродукто-
       ру излюбленный грубый русский жест, когда секут руку по ло-
       коть и ею покачивают.
            И зароготали мужики.
            Если бы по всем селам да всех очевидцев опросить, - де-
       сять тысяч мы таких бы случаев узнали, еще и похлеще.
            Вот таково было настроение русской деревни в начале
       войны - и, значит, тех запасных, кто пил последние поллитра
       на полустанке и в пыли плясал с родными. А к тому же навали-
       лось еще невиданное на русской памяти поражение, и огромные
       деревенские пространства до обеих столиц и до Волги и многие
       мужицкие миллионы мгновенно выпали из-под колхозной власти,
       и - довольно же лгать и ретушировать историю! - оказалось,
       что республики хотят только независимости! деревня - только
       свободы от колхозов! рабочие - свободы от крепостных Указов!
       И если бы пришельцы не были так безнадежно тупы и чванны, не
       сохраняли бы для Великогермании удобную казенную колхозную
       администрацию, не замыслили бы такую гнусь, как обратить
       Россию в колонию, - то не воротилась бы национальная идея
       туда, где вечно душили ей, и вряд ли пришлось бы нам празд-
       новать двадцатипятилетие российского коммунизма. (И еще о
       партизанах кому-то когда-то придется рассказать, как совсем
       не добрым выбором шли туда оккупированные мужики. Как пона-
       чалу они вооружались против партизан, чтоб не отдавать им
       хлеба и скота.)
            Кто помнит великий исход населения с Северного Кавказа
       в январе 1943 - и кто его даст аналог из мiровой истории?
       Чтобы население, особенно сельское, уходило бы массами с
       разбитым врагом, с чужеземцами, - только бы не оставаться у
       победивших своих, - обозы, обозы, обозы, в лютую январскую
       стужу с ветрами!
            Вот здесь и лежат общественные корни тех добровольчес-
       ких сотен тысяч, которые даже при гитлеровском уродстве от-
       чаялись и надели мундир врага. Тут приходит нам пора снова
       объясниться о в л а с о в ц а х. В 1-й части этой книги чи-
       татель еще не был приготовлен принять правду всю (да всею не
       владею я, напишутся специальные исследования, для меня эта
       тема побочная). Там, в начале, пока читатель с нами вместе
       не прошел всего лагерного пути, ему выставлена была только
       настрожка, приглашенье подумать. Сейчас, после всех этапов,
       пересылок, лесоповалов и лагерных помоек быть может читатель
       станет посогласнее. В 1-й части я говорил о тех власовцах,
       какие взяли оружие от отчаяния, от пленного голода, от без-
       выходности. (Впрочем, и там задуматься: ведь немцы начали
       использовать русских военнопленных только для нестроевой и

                           - 14 -

       тыловой помощи своим войскам, и кажется это был лучший выход
       для тех, кто только спасался, - зачем же оружие брали и шли
       лоб-на-лоб против Красной армии?) А теперь, отодвигать даль-
       ше некуда, надо ж и о тех сказать, кто еще до 41-го ни о чем
       другом не мечтал, как только взять оружие и  б и т ь  этих
       красных комиссаров, чекистов и коллективизаторщиков? Помни-
       те, у Ленина: "Угнетенный класс, который не стремиться к то-
       му , чтобы научиться владеть оружием, иметь оружие, заслужи-
       вал бы лишь того, чтобы с ним обращались как с рабами"
       (изд.4, том 23, стр.85). Так вот, на гордость нашу, показала
       советско-германская война, что не такие-то мы рабы, как нас
       заплевали во всех либерально-исторических исследованиях : не
       рабами тянулись к сабле снести голову Сталину-батюшке (да не
       рабами и с  э т о й  стороны распрямились в красноармейской 
       шинелке - эту сложную форму краткой свободы невозможно было
       предсказать социологически).
            Эти люди, пережившие на своей шкуре 24 года коммунисти-
       ческого счастья, уже в 1941-м знали то, чего не знал еще
       никто в мире: что на всей планете и во всей истории не было
       режима более злого, кровавого и вместе с тем более лука-
       во-изворотливого, чем большевистский, самоназвавшийся "со-
       ветским". Что ни по числу замученных, ни по вкоренчивости на
       долготу лет, ни по дальности замысла, ни сквозной унифициро-
       ванной тоталитарностью не может сравниться с ним никакой
       другой земной режим, ни даже ученический гитлеровский, к то-
       му времени затмивший Западу все глаза. И вот - пришла пора,
       оружие давалось этим людям в руки - и неужели они должны бы-
       ли смирить себя, дать большевизму пережить свой смертельный
       час, снова укрепиться в жестоком угнетении - и только тогда
       начинать с ним борьбу (и посегодня не начатую почти нигде в
       мире)? Нет, естественно было повторить прием самого больше-
       визма: как он сам вгрызся в тело России, ослабленное Первой
       мировой войной, так и бить его в подобный же момент во Вто-
       рой.
            Да уже в советско-финской войне 1939 года проявилось
       наше нежелание воевать. Это настроение пытался использовать
       Б.Г. Бажанов, бывший секретарь Политбюро и Оргбюро ВКЛ(б),
       близкий помощник Сталина: обратить пленных красноармейцев
       под командой русских эмигрантов-офицеров против советского
       фронта - не для сражения, но для убеждения. Опыт оборвался
       внезапной капитуляцией Финляндии.
            Когда началась советско-германская война - через 10 лет
       после душегубской коллективизации, через 8 лет после велико-
       го украинского мора (ш е с т ь   м и л л и о н о в  м е р т-
       в ы х и даже не замечены соседнею Европой), через 4 года
       после бесовского разгула НКВД, через год после кандальных
       законов о производстве, и все это - при 15-миллионных лаге-
       рях в стране и при ясной памяти еще всего пожилого населения
       о дореволюционной жизни, - естественным движением народа бы-
       ло - вздохнуть и освободиться, естественным чувством - отв-
       ращение к своей власти. И не "застиг врасплох" и не "числен-
       ное превосходство авиации и танков" (кстати, всеми численны-
       ми превосходствами обладало РККА) так легко замыкало катаст-
       рофические котлы - по 300 тысяч (Белосток, Смоленск) и по
       650 тысяч вооруженных мужчин (Брянск, Киев), разваливало це-
       лые фронты, и гнало в такой стремительный и глубокий откат
       армий, какого не знала Россия за все 1000 лет, да наверно и
       ни одна страна, ни в одной войне, - а мгновенный паралич
       ничтожной власти, от которой отшатнулись подданные как от
       виснущего трупа. (Райкомы, горкомы сдувало в пять минут, и

                           - 15 -

       захлебнулся Сталин.) А в 1941 году это сотрясение могло
       пройти доконечно (к декабрю 1941 г. 60 миллионов советского
       населения из 150 уже было вне власти Сталина). Не зря коло-
       тился сталинский приказ (0019,16.7.41): "На всех (!) фронтах
       имеются многочисленные (!) элементы, которые даже бегут нав-
       стречу противнику(!) и при первом соприкосновении с ним бро-
       сают оружие". (В Белостокском котле, начало июля 1941, при
       340 тысячах пленных было 20 тысяч перебежчиков!) Положение
       казалось Сталину настолько отчаянным, что в октябре 1941 он
       телеграфно предлагал Черчилю высадить на советскую террито-
       рию 25-30 английских дивизий - какой коммунист глубже падал
       духом! Вот настроение того времени: 22 августа 1941 г. ко-
       мандир 436-го стрелкового полка майор Конов открыто объявил
       своему полку, что переходит к немцам, чтобы влиться в Осво-
       бодительную армию для свержения Сталина, - и пригласил с со-
       бой желающих. Он не только не встретил сопротивления, но 
       в е с ь   п о л к  пошел за ним! Уже через три недели Конов
       создал на т о й стороне добровольческий казачий полк (он
       сам был донским казаком). Когда он прибыл в лагерь военноп-
       ленных под Могилевым для вербовки желающих, то из 5000 та-
       мошних пленных - 4000 тут же выразило желание идти к нему,
       да он их взять не мог. В лагере под Тильзитом в том же году
       половина советских военнопленных - 12 тыс. человек - подпи-
       сали заявление, что пришла пора  п р е в р а т и т ь  в о й-
       н у  в  г р а ж д а н с к у ю. Мы не забыли и всенародное 
       движение и Локтя Брянского: создание автономного русского
       самоуправления еще до прихода немцев и независимо от них,
       устойчивая процветающая область из 8 районов, более миллиона
       жителей. Требования локотян были совершенно отчетливы: русс-
       кое национальное правительство, русское самоуправление во
       всех занятых областях, декларация о независимости России в
       границах 1938 г. и создание освободительной армии под русс-
       ким командованием. А группа ленинградской молодежи свыше
       1000 человек (студент Рутченко) вышла в леса под Гатчину,
       чтоб дождаться немцев и бороться против сталинского режима.
       (Но немцы послали их в свой тыл - шоферами и кухонными по-
       мощниками.) С хлебом-солью встречали немцев и донские стани-
       цы. Населению СССР до 1941 г. естественно рисовалось: приход
       иностранной армии - значит, свержение коммунистического ре-
       жима, никакого другого смысла для нас не м огло быть в таком
       приходе. Ждали политической программы, освобождающей от
       большевизма.
            Разве от нас - через глушь советской пропаганды, через
       толщу гитлеровской армии, - легко было поверить, что запад-
       ные союзники вошли в эту войну не за свободу вообще, а толь-
       ко за свою западно-европейскую свободу, только против нациз-
       ма, получше использовать советские армии, а на том и кон-
       чить? Разве не естественней было нам верить, что наши союз-
       ники верны самому принципу свободы - и не покинут нас под
       тиранией худшей?.. Правда, именно эти союзники, за которых
       мы умирали и в 1-ю Мировую войну, уже и тогда покинули нашу
       армию в разгроме спеша обернуться к своему благополучию. Но
       опыт слишком жесток, чтоб усвоиться сердцем.
            Справедливо научившись не верить советской пропаганде
       н и   в  ч е м, мы естественно не верили, что за басни рас-
       сказывались о желании нацистов сделать Россию - колонией, а
       нас - немецким рабами, такой глупости нельзя было предполо-
       жить в головах ХХ века, невозможно было поверить, не испытав
       реально на себе. Еще и в 1942 году русское формирование в
       Осинторфе привлекало больше добровольцев, чем могла принять

                           - 16 -

       развертывающаяся часть, на Смоленщине и Белоруссии для само-
       охраны сельских жителей от партизан, руководимых Москвой,
       создалась добровольная  с т о т ы с я ч н а я  "народная ми-
       лиция" (в испуге запрещенная немцами).Даже и весной 1943 го-
       да еще повсеместное воодушевление встречало Власова в двух
       его пропагандистких поездках, смоленской и псковской. Еще и
       тогда население ждало: когда же будет наше независимое пра-
       вительство и наша независимая армия? Есть у меня свидетель-
       ство из Пожеревицкого района Псковской области, как
       крестьянское население радушно относилось к тамошней власов-
       ской части - та часть не грабила, не дебоширила, имела ста-
       рую русскую форму, помогала в уборке урожая, воспринималась
       как русская неколхозная власть. В нее приходили записываться
       добровольцы, из гражданского населения (как записывались и в
       Локте к Воскобойникову) - надо же задуматься - по какой нуж-
       де? ведь не из лагеря военнопленных! да немцы запрещали вла-
       совцам принимать пополнения (пусть-де записываются в поли-
       цаи). Еще в марте 1943-го в лагере военнопленных под Харько-
       вом читали листовки о власовском движении (мнимом) - и 730
       о ф и ц е р о в подписали обращение о вступлении в русскую
       освободительную армию - это с опытом двух полных лет войны,
       многие - герои сталинградской битвы, среди них комнадиры ди-
       визий, комиссары полков! - притом лагерь был очень сытый,
       не голодное отчаяние влекло их на подписи. (Но характерно
       для немецкой тупости: из 730 подписавших 722 так никогда до
       конца войны не были освобождены из лагеря и не привлечены к
       действию.) Даже в 1943 году за отступающей немецкой армией
       вереницами тянулись из советских областей десятки тысяч бе-
       женцев - только б не остаться под коммунизмом.
             Возьму на себя сказать: да ничего бы не стоил наш на-
       род, был бы народом безнадежных холопов, если б в эту войну
       упустил хоть издали потрясти винтовкой сталинскому прави-
       тельству, упустил бы хоть замахнуться да матюгнуться на Отца
       родного. У немцев был генеральский заговор - а у нас? Наши
       генеральские верхи были (и остались посегодня) ничтожны,
       растлены партийной идеологией и корыстью и не сохранили в
       себе национального духа, как это бывает в других странах. И
       только н и з ы солдатско-мужицко-казацкие замахнулись и уда-
       рили.Это были сплошь - н и з ы, там исчезающе мало было
       участие бывшего дворянства из эмиграции или бывших богатых
       слоев, или интеллигенции. И если бы дан был этому движению
       свободный размах, как он потек с первых недель войны - то
       это стало бы некой новой Пугачевщиной: по широте и уровню
       захваченных слоев, по поддержке населения, по казачьему
       участию, по духу - рассчитаться с вельможными злодеями, по
       стихийности напора при слабости руководства. Во всяком слу-
       чае, движение это было куда более народным, простонародным,
       чем все интеллигентское "освободительное движение" с начала
       ХХ века и до февраля 17 г. с его мнимо-народными целями и с
       его октябрьскими плодами. Но не суждено было ему развернуть-
       ся, а погибнуть позорно с клеймом: и з м е н а  священной
       нашей Родине!
            Потеряли мы вкус к социальным объяснениям событий, это
       у нас - переверташка, когда как выгодно. А дружеский пакт с
       Риббентропом и Гитлером? А хорохоренье молотовское и вороши-
       ловское перед войною? И потом - оглушительная бездарность,
       неготовность, неумение (и трусливое бегство правительства из
       Москвы), и по полмиллиона войск, оставляемых в котлах - э т о 
       н е  и з м е н а   Р о д и н е? Не с большими последствиями?
       Почему же  э т и х  изменников мы так бережем в квартирах на 

                                   -17-

         улице Грановского?
              О-о, долга! долга! долга та скамья, на которой рассе-
         лись бы  в с е  палачи и  в с е  предатели нашего народа,
         если б сажать их от самых...  и до самых...
              На неудобное у нас не отвечают. Умалчивают. Вместо это-
         го вот что нам вскричат:
              -Но принцип! Но самый принцип! Но имеет ли право русс-
         кий человек для достижения своих политических целей, пусть
         кажущихся ему правильными, опереться на локоть немецкого им-
         периализма?!.. Да еще в момент беспощадной с ним войны?
              Вот, правда, ключевой вопрос: для целей, кажущихся тебе
         благородными, можно ли воспользоваться поддержкой воюющего с
         Россией немецкого империализма? 
              Все единодушно воскликнут сегодня: нет! нет! нет!
              Но откуда же тогда - немецкий пломбированный вагон от
         Швейцарии до Швеции и с заездом (как мы теперь узнали) в
         Берлин? Вся печать от меньшевиков до кадетов тоже кричала:
         нет! нет! - а большевики разъяснили, что это можно, что даже
         смешно в этом укорять. Да и не один там был вагон. А летом
         1918-го сколько вагонов большевики погнали из России - то с
         продуктами, то с золотом - и все Вильгельму в пасть! П р е -
         в р а т и т ь  в о й н у   в   г р а ж д а н с к у ю - это
         Ленин предложил  прежде власовцев.
              -Но ц е л и! но цели какие были?!
              А - какие? 
              А ведь то - Вильгельм! кайзер! кайзерчик! То же - не
         Гитлер! И в России рази ж было правительство? временное...
              Впрочем, по военной запальчивости мы и о кайзере ког-
         да-то не писали иного, как "лютый" да "кровожадный", о кай-
         зеровских солдат незапасливо кричали, что они младенцам го-
         ловы колют о камни. Но пусть - кайзер. Однако и Временное
         же: ЧК не имело, в затылки не стреляло, в лагеря не сажало,
         в колхозы не загоняло, мутью к горлу не подступало. Времен-
         ное - тоже не сталинское.
              Пропорционально.

                                  *
                                 * *

              Не то, чтоб у кого-то дрогнуло сердце, что умирают ка-
         торжные алфавиты, а просто кончалась война, острастка такая
         уже не была потребна, новых полицаев образоваться не могло,
         рабочая сила была нужна, а в каторге вымирали зря. И уже к
         1945 году бараки каторжан перестали быть тюремными камерами,
         двери отперлись на день, параши вынесли в уборную, в сан-
         часть каторжане получили право ходить своими ногами, а в
         столовую гоняли их рысью - для бодрости. И сняли блатных,
         объедавших каторжан, и из самих каторжан назначили обслугу.
         Потом и письма стали им разрешать, дважды в год.
              В годы 46-47-й грань между каторгой и лагерем стала
         достаточным образом стираться: политически-неразборчивое ин-
         женерное начальство, гонясь за производственным планом, ста-
         ло (во всяком случае на Воркуте) хороших специалистов-катор-
         жан переводить на обычные лагпункты, где уж ничего не оста-
         валось каторжанину от каторги, кроме его номера, а чернора-
         бочую скотинку с ИТЛ'овских лагпунктов для пополнения совать
         на каторжные.
              И так засмыкали бы неразумные хозяйственники великую

                           - 18 -

         сталинскую идею воскрешения каторги, - если бы в 1948 году
         не подоспела у Сталина новая идея вообще разделить туземцев
         ГУЛага, отделить социально-близких блатных и бытовиков от
         социально-безнадежной Пятьдесят Восьмой.
              Все это было частью еще более великого замысла Укрепле-
         ния Тыла (из названия видно, что Сталин готовился к близкой
         войне). Созданы были ОСОБЫЕ ЛАГЕРЯ (8) с особым уставом -
         малость помягче ранней каторги, но жестче обычных лагерей.
              Для отличия придумали таким лагерям давать названия не
         по местности, а фантастическо-поэтические. Развернуты были:
         Горлаг (Горный Лагерь) в Норильске, Берлаг (Береговой ла-
         герь) на Колыме, Минлаг (Минеральный) на Инте, Речлаг на Пе-
         чоре, Дубровлаг в Потьме, Озерлаг в Тайшете, Степлаг, Пес-
         чанлаг и Луглаг в Казахстане, Камышлаг в Кемеровской облас-
         ти. 
              По ИТЛовским лагерям поползли мрачные слухи, что Пять-
         десят Восьмую будут посылать в Особые лагеря уничтожения.
         (Ни исполнителям, ни жертвам не вступало, конечно, в голову,
         что для этого может понадобиться какой-нибудь там особый но-
         вый приговор.)
              Закипела работа в УРЧах (9) и оперчекистских отделах.
         Писались таинственные списки и возились куда-то на согласо-
         вание. Затем подгонялись долгие красные эшелоны, подходили
         роты бодрого конвоя краснопогонников с автоматами, собаками
         и молотками, - и враги народа, выкликнутые по списку, неотк-
         лонимо и неумолимо вызывались из пригретых бараков на дале-
         кий  этап.
              Но называли Пятьдесят Восьмую не всю. Лишь потом, сооб-
         разя по знакомым, арестанты поняли, кого оставляли с бытови-
         ками на островах ИТЛ - оставили чистую 58-10, то есть прос-
         тую антисоветскую агитацию, значит - одиночную, ни к кому
         не обращенную, ни с кем не связанную, самозабвенную. (И хотя
         почти невозможно было представить себе таких агитаторов, но
         миллионы их были зарегистрированы и оставлены на старых ГУ-
         Лаговских островах.) Если же агитаторы были вдвоем или втро-
         ем, если они имели хоть какую-нибудь наклонность к выслуши-
         ванию друг друга, к перекличке или к хору, - они имели до-
         весок 58-11 "группового пункта" и как дрожжи антисоветских
         организаций ехали теперь в Особые лагеря. Само собой ехали
         туда изменники Родины (58-1-а и -б), буржуазные националисты
         и сепаратисты (58-2), агенты мировой буржуазии (58-4), шпио-
         ны (58-6), диверсанты (58-7), террористы (58-8), вредители
         (58-9) и экономические саботажники (58-14). Сюда же удобно
         помещались те военнопленные немцы (Минлаг) и японцы (Озер-
         лаг), которых намеревались держать и после 1948 года.
              Зато в лагерях ИТЛ оставались недоносители (58-12) и
         пособники врага (58-3). Наоборот, каторжане, посаженные
         именно за пособничество врагу, ехали теперь в Особые лагеря
         вместе со всеми.
              Разделение было еще глубозначительнее, чем мы его опи-
         сали. По каким-то непонятным признакам оставались в ИТЛ то
         двадцатипятилетницы-изменницы (Унжлаг), то кое-где цельные
         лагпункты из одной Пятьдесят Восьмой, включая власовцев и
         полицаев - не Особлаги, без номеров, но с жестоким режимом
         (Например, Красная Глинка на волжской Самарской луке; лагерь
         Туим в Ширинском районе Хакасии; южно-сахалинский). Лагеря
         -------------------------------------------------------------
              (8) Сравни 1921 год - лагеря Особого Назначения.
              (9) УРЧ - Учебно-Распределительная Часть.
         ------------------------------------------------------------- 

                           - 19 -

         эти оказались суровы, и не легче было в них жить, чем в
         Особлагах.
              А чтобы однажды произведенный Великий Раздел Архипелага
         не вернулся опять к смешению, установлено было с 1949 года,
         что каждый новообработанный с воли туземец получает кроме
         приговора еще и постановление (ОблГБ и прокуратуры) в тюрем-
         ном деле: в каких лагерях этого козлика постоянно содержат.

              Так, подобно зерну, умирающему, чтобы дать растение,
         зерно сталинской каторги проросло в Особлаги.
              Красные эшелоны по диагоналям Родины и Архипелага по-
         везли новый контингент. 
              А на Инте догадались и просто перегнали это стадо из
         одних ворот в другие.

              Чехов жаловался, что нет у нас "юридического определе-
         ния - что такое каторга и для чего она нужна".
              Так то ж еще было в просвещенном Х1Х веке! А в середине
         ХХ-го пещерного мы и не нуждались понимать и определять. Ре-
         шил Батька, что будет так - вот и все определение.
              И мы понимающе киваем головами.

                 ---------------
                                 -20-

                               Глава 2

                         ВЕТЕРОК РЕВОЛЮЦИИ

            Никогда б не поверил я в начале своего срока, подавлен-
       ный его непроглядной длительностью и пришибленный первым
       знакомством с миром Архипелага, что исподволь душа моя ра-
       зогнется; что с годами, сам для себя незаметно подымаясь на
       невидимую вершину Архипелага, как на гавайскую Мауна-Лоа, я
       оттуда взгляну совсем спокойно на дали Архипелага, и даже
       неверное море потянет меня своим переблескиванием.
            Середину срока я провел на золотом островке, где арес-
       тантов кормили, поили, содержали в тепле и чисте. В обмен за
       все это требовалось немного: двенадцать часов сидеть за
       письменным столом и угождать начальству.
            А я вдруг потерял вкус держаться за эти блага!.. Я уже
       нащупывал новый смысл в тюремной жизни. Оглядываясь, я приз-
       навал теперь жалкими советы спецнарядчика с Красной Пресни -
       " не попасть на общие любой ценой". Цена, платимая нами, по-
       казалась несоразмерной покупке.
            Тюрьма разрешила во мне способность писать, и этой
       страсти я отдавал теперь все время, а казенную работу нагло
       перестал тянуть. Дороже тамошнего сливочного масла и сахара
       мне стало - распрямиться.
            И нас, нескольких, "распрямили" - на этап в Особый ла-
       герь.
            Везли нас туда долго - три месяца (на лошадях в Х1Х ве-
       ке можно быстрей). Везли нас так долго, что эта дорога стала
       как бы периодом жизни, кажется, за эту дорогу я даже харак-
       тером изменился и взглядами. 
            Путь наш выдался какой-то бодрый, веселый, многозначи-
       тельный. В лица толкался нам свежий крепчающий ветерок - ка-
       торги и свободы. Со всех сторон подбывали люди и случаи,
       убеждавшие, что правда за нами! за нами! за нами! - а не за
       нашими судьями и тюремщиками.
            Знакомые Бутырки встретили нас раздирающим женским кри-
       ком из окна, наверное, одиночки: "Спасите! Помогите! Убива-
       ют! Убивают!" И вопль захлебнулся в надзирательских ладонях.
            На бутырском "вокзале" нас перемешали с новичками 49-го
       года посадки. У них у всех были смешные сроки - не обычные
       десятки, а четвертные. Когда на многочисленных перекличках
       они должны были отвечать о конце своего срока, то звучало
       издевательством: - "октября тысяча девятьсот семьдесят чет-
       вертого!" "февраля тысяча семьдесят пятого!"
            Отсидеть столько - казалось нельзя. Надо было кусачки
       добывать - резать проволоку.
            Самые эти двадцатипятилетние сроки создавали новое ка-
       чество в арестантском мире. Власть выпалила по нам все, что
       могла. Теперь слово было за арестантами - слово свободное,
       уже нестесненное, неугрожаемое - то самое слово, которого
       всю жизнь не было у нас и которое так необходимо для прояс-
       нения и сплочения.
            Уж мы сидели в столыпине, когда из станционного репро-
       дуктора на Казанском вокзале услышали о начале корейской
       войны. В первый же день до полудня пройдя сквозь прочную ли-
       нию обороны южнокорейцев на 10 километров, северокорейцы
       уверяли, что на них напали. Последний придурковатый фронто-
       вик мог разобраться, что напал именно тот, кто продвинулся
       в первый день.
            Эта корейская война тоже возбудила нас. Мятежные, мы

                           - 21 -

       просили бури! Ведь без бури, ведь без бури, ведь без бури мы
       были обречены на медленное умирание!..
            За Рязанью красный солнечный восход с такой силой бил
       через оконные слепыши "вагон-зака", что молодой конвоир в
       коридоре против нашей решетки щурился от солнца. Конвой был
       как конвой: в купе натолкал нас по полтора десятка, кормил
       селедкой, но, правда, приносил и воды и выпустил на оправку
       вечером и утром, и не о чем нам было бы с ним спорить, если б
       этот паренек не бросил неосторожно, да даже и без злости
       совсем, что мы - враги народа. 
            И тут поднялось! Из купе нашего и соседнего стали ему
       лепить:
            "Мы - враги народа, а почему в колхозе жрать нечего?"
            " Ты-то вон сам деревенский, по лицу видно, небось на
       сверхсрочную останешься, псом цепным, землю пахать не вер-
       нешься?"
            "Если мы - враги, что ж вы воронки перекрашиваете! И
       возили б открыто!"
            "Эй, сынок! У меня двое таких, как ты, с войны не вер-
       нулись, а я - враг, да?"
            Ничто подобное уже давно-давно не летало через наши ре-
       шетки! Кричали мы все вещи самые простые, слишком зримые,
       чтоб их опровергнуть.
            К растерявшемуся пареньку подошел сержант-сверхсрочник,
       но не поволок никого в карцер, не стал записывать фамилий, а
       пробовал помочь своему солдату отбиться. И в этом тоже нам
       чудились признаки нового времени - хотя какое уж там "новое"
       время в 1950-м! - нет, признаки тех новых отношений в тюрем-
       ном мире, которые создавались новыми сроками и новыми поли-
       тическими лагерями. 
            Спор наш стал принимать вид истинного состязания аргу-
       ментов. Мальчики оглядывали нас и уже не решались называть
       врагами народа никого из этого купе и никого из соседнего.
       Они пытались выдвигать против нас что-то из газет, из полит-
       грамоты - но не разумом, а слухом почувствовали, что фразы
       звучат фальшиво.
            "Смотри, ребята! Смотри в окно! - подали им от нас. -
       Вон вы до чего Россию довели!"
            А за окнами тянулась такая гнилосоломная, покосившаяся,
       ободранная, нищая страна (рузаевской дорогой, где иностранцы
       не ездят), что если бы Батый увидел ее такой загаженной - он
       бы ее и завоевывать не стал.
            На тихой станции Торбеево по перрону прошел старик в
       лаптях. Крестьянка старая остановилась против нашего окна со
       спущенною рамой и через решетку окна и через внутреннюю ре-
       шетку долго, неподвижно смотрела на нас, тесно сжатых на
       верхней полке. Она смотрела тем извечным взглядом, каким на
       "несчастненьких" всегда смотрел наш народ. По щекам ее сте-
       кали редкие слезы. Так стояла корявая, и так смотрела, будто
       сын ее лежал промеж нас. "Нельзя смотреть, мамаша", - негру-
       бо сказал ей конвоир. Она даже головой не повела. А рядом с
       ней стояла девочка лет десяти с белыми ленточками в косич-
       ках. Та смотрела очень строго, даже скорбно не по летам, ши-
       роко-широко открыв и не мигая глазенками. Так смотрела, что,
       думаю, засняла нас навек. Поезд мягко тронулся- старуха под-
       няла черные персты и истово неторопливо перекрестила нас.
            А на другой станции какая-то девка в горошковом платье,
       очень не стесненная и не пугливая, подошла к нашему окну
       вплотную и бойко стала спрашивать, по какой мы статье и сро-
       ки какие. "Отойди" - зарычал на нее конвойный, ходивший по

                           - 22 -

       платформе. "А что ты мне сделаешь? Я и сама такая! На вот
       пачку папирос передай ребятам!" - и достала пачку из сумоч-
       ки. (Мы-то уж догадались, девка эта отсидевшая. Сколько из
       них, бродящих как вольные, уже прошли обучение в Архипела-
       ге!) "Отойди! Посажу!" - выскочил из вагона помначкар. Она
       посмотрела с презрением на его сверхсрочный лоб. "Шел бы ты
       на ..., му..к!" Подбодрила нас :"... на них кладите, ребя-
       та!" И удалилась с достоинством.
            Вот так мы и ехали, и не думаю, чтобы конвой чувствовал
       себя конвоем народным. Мы ехали - и все больше зажигались и
       в правоте своей, и что вся Россия с нами, и что подходит
       время кончать, кончать это заведение.
            На Куйбышевской пересылке, где мы загорали больше меся-
       ца, тоже настигли нас чудеса. Из окон соседней камеры вдруг
       раздались истеричные, истошные крики блатных (у них и скуле-
       ние какое-то противно-визгливое): "Помогите! Выручайте! Фа-
       шисты бьют! Фашисты!" 
            Вот где невидаль! - "фашисты" бьют блатных? Раньше
       всегда было наоборот.
            Но скоро камеры пересортировывают, и мы узнаем: еще по-
       ка дива нет. Еще только первая ласточка - Павел Боронюк,
       грудь как жернов, руки - коряги, всегда готовые и к рукопо-
       жатию и к удару, сам черный, нос орлиный, скорее похож на
       грузина, чем на украинца. Он - фронтовой офицер, на зенитном
       пулемете выдержал поединок с тремя "Мессерами"; представлял-
       ся к Герою, отклонен Особым Отделом; посылался в штрафную,
       вернулся с орденом; сейчас - десятка, по новой поре - "детс-
       кий срок".
            Блатных он успел уже раскусить за то время, что ехал из
       новоград-волынской тюрьмы, и уже дрался с ними. А тут в со-
       седней камере сидел на верхних нарах и мирно играл в шахма-
       ты. Вся камера была - Пятьдесят Восьмая, но администрация
       подкинула двоих блатарей. Небрежно куря Беломор и идя очис-
       тить себе законное место на нарах у окна, Фиксатый пошутил:
       " Ну, так и знал, опять к бандитам посадили!" Наивный Вели-
       ев, еще не видавший как следует блатарей, захотел его под-
       бодрить: "Да нет Пятьдесят Восьмая. А ты?" "А я - растрат-
       чик, ученый человек!" Согнав двоих, блатари бросили свои
       мешки на законные места, и пошли вдоль камеры просматривать
       чужие мешки и придираться. И Пятьдесят Восьмая - нет! она
       еще не была нова, она не сопротивлялась. Шестьдесят мужчин
       покорно ждали, пока к ним подойдут и ограбят. Есть заворажи-
       вающее какое-то действие в этой наглости блатных, не допус-
       кающих встретить сопротивления. (Да и расчет, что начальство
       всегда за них.) Боронюк продолжал как будто переставлять фи-
       гуры, но уже ворочал своими грозными глазищами и соображал,
       как драться. Когда один блатной остановился против него, он
       свешенной ногой с размаху двинул ему ботинком в морду, сос-
       кочил, схватил прочную деревянную крышку параши и второго
       блатного оглушил этой крышкой по голове. Так и стал пооче-
       редно бить их этой крышкой, пока она разлетелась - а кресто-
       вина там была из бруска-сороковки. Блатные перешли к жалос-
       ти, но нельзя отказать, что в их воплях был и юмор, смешную
       сторону они не упускали: "Что ты делаешь? Крестом бьешь!"
       "Ты ж здоровый, что ты человека обижаешь?" Однако, зная им
       цену, Боронюк продолжал бить, и тогда-то один из блатарей
       кинулся кричать в окно: "Помогите! Фашисты бьют!"
            Блатари этого так не забыли, несколько раз потом угро-
       жали Боронюку: "От тебя трупом пахнет! Вместе поедем!" Но не
       нападали больше.

                           - 23 -

            И с суками тоже было вскоре столкновение у нашей каме-
       ры. Мы были на прогулке, совмещенной с оправкой, надзира-
       тельница послала суку выгонять наших из уборной, тот гнал,
       но его высокомерие (по отношению к "политическим"!) возмути-
       ло молоденького, нервного, только что осужденного Володю
       Гершуни, тот стал суку одергивать, сука свалил паренька уда-
       ром. Прежде бы так и проглотила это Пятьдесят Восьмая, сей-
       час же Максим-азербайджанец (убивший своего предколхоза)
       бросил в суку камень, а Боронюк двинул его по челюсти, тот
       полосанул Боронюка ножом (помошники надзора ходят с ножами,
       это у нас неудивительно) и бежал под защиту надзора, Боронюк
       гнался за ним. Тут всех нас быстро загнали в камеру, и приш-
       ли тюремные офицеры - выяснить кто и пугать новыми сроками
       за бандитизм (о суках родных у эмведистов всегда сердце бо-
       лит). Боронюк кровью налился и выдвинулся сам: "Я этих сво-
       лочей бил и буду бить, пока жив!". Тюремный кум предупредил,
       что нам, контрреволюционерам, гордиться нечем, а безопасней
       держать язык за зубами. Тут выскочил Володя Гершуни, почти
       еще мальчик, взятый с первого курса - не однофамилец, а род-
       ной племянник того Гершуни, начальника боевой группы эсеров.
       "Не смейте звать нас контрреволюционерами! - по-петушиному
       закричал он куму. - Это уже прошло. Сейчас мы опять ре-во-
       лю-ционеры! только против советской власти!"
            Ай, до чего ж весело! Вот дожили! И тюремный кум лишь
       морщится и супится, все глотает. В карцер никого не берут,
       офицеры-тюремщики бесславно уходят.
            Оказывается, можно так жить в тюрьме? - драться? огры-
       заться? громко говорить то, что думаешь? Сколько же мы лет
       терпели нелепо! Добро того бить, кто плачет! Мы плакали -
       вот нас и били.
            Теперь в этих новых легендарных лагерях, куда нас ве-
       зут, где носят номера, как у нацистов, но где будут, нако-
       нец, одни политические, очищенные от бытовой слизи - может
       быть, там и начнется такая жизнь? Володя Гершуни, черногла-
       зый, с матово-бледным заостренным лицом, говорит с надеждой:
       " Вот приедем в лагерь, разберемся, с кем идти". Смешной
       мальчик! Он серьезно предполагает, что застанет там сейчас
       оживленный многоотеночный партийный разброд, дискуссии,
       программы, подпольные встречи? "С кем идти"! Как будто нам
       оставили этот выбор! Как будто за нас не решили составители
       республиканских версток на арест и составители этапов.
            В нашей длинной-предлинной камере - бывшей конюшне, где
       вместо двух рядов ясель установились две полосы двухэтажных
       нар, в проходе столбишки из кривоватых стволов подпирают
       старенькую крышу, чтоб не рухнула, а окошки по длинной стене
       тоже типично-конюшенные, чтоб только сена не заложить мимо
       ясель (и еще эти окошки загорожены намордниками) - в нашей
       камере человек сто двадцать, и кого только не наберется.
       Больше половины - прибалтийцы, люди необразованные, простые
       мужики: в Прибалтике идет вторая чистка, сажают и ссылают
       всех, кто не хочет добровольно идти в колхозы, или есть по-
       дозрение, что не захочет. Затем немало западных украинцев -
       ОУН'овцев, (1) и тех, кто дал им раз переночевать и кто на-
       кормил их раз. затем из Российской Советской Федеративной -
       меньше новичков, больше повторников. Ну и, конечно, сколь-
       ко-то иностранцев.
            Всех нас везут в одни и те же лагеря (узнаем у нарядчика 
       -------------------------------------------------------------
            (1)Организация Украинских Националистов.
       -------------------------------------------------------------

                                 -24-

       - в Степной лагерь). Я всматриваюсь в тех, с кем свела судь-
       ба, и стараюсь вдуматься в них. 
            Особенно прилегают к моей душе эстонцы и литовцы. Хотя
       я сижу с ними на равных правах, мне так стыдно перед ними,
       будто посадил их я. Неиспорченные, работящие, верные слову,
       недерзкие - за что и они втянуты на перемол под те же прок-
       лятые лопасти? Никого не трогали, жили тихо, устроенно и
       нравственне нас - и вот виноваты в том, что хочется нам ку-
       шать, виноваты в том, что живут у нас под локтем и отгоражи-
       вают от нас море.
            "Стыдно быть русским!" - воскликнул Герцен, когда мы
       душили Польшу. Вдвое стыдней мне сейчас перед этими незаби-
       ячливыми беззащитными народами. 
            К латышам у меня отношение сложнее. Тут - рок какой-то.
       Ведь они это сами сеяли.
            А украинцы? Мы давно не говорим - "украинские национа-
       листы", мы говорим только "бендеровцы", и это слово стало у
       нас настолько ругательным, что никто и не думает разбираться
       в сути. (Еще говорим - "бандиты" по тому усвоенному нами
       правилу, что все в мире, кто убивает за нас - "партизаны", а
       все, кто убивает нас - "бандиты", начиная с тамбовских
       крестьян 1921 года.)
            А суть та, что хотя когда-то, в Киевский период, мы
       составляли единый народ, но с тех пор его разорвало, и века-
       ми шли врозь и вкось наши жизни, привычки, языки. Так назы-
       ваемое "воссоединение" было очень трудной, хотя может быть и
       искренней чьей-то попыткой вернуться к прежнему братству. Но
       плохо потратили мы три века с тех пор. Не было в России та-
       ких деятелей, кто б задумался, как свести дородна украинцев
       и русских, как сгладить рубец между ними. (А если б не было
       рубца, так не стали бы весной 1917 года образовываться укра-
       инские комитеты и Рада потом.)
            Большевики до прихода к власти приняли вопрос без зат-
       руднений. В "Правде" 7 июня 1917 года Ленин писал: "мы расс-
       матриваем Украину и другие невеликорусские области как ан-
       нексированные русским царем и капиталистами". Он написал
       это, когда уже существовала Центральная Рада. А 2 ноября 17
       года была принята "Декларация прав народов России" - ведь не
       в шутку же? ведь не в обман заявили, что имеют право народы
       России на самоопределение вплоть до отделения? Полугодом
       позже советское правительство просило кайзеровскую Германию
       посодействовать Советской России в заключении мира и опреде-
       лении точных границ с Украиной - и 14 июня 1918 г. Ленин
       подписал такой мир с гетманом Скоропадским. тем самым он по-
       казал, что вполне примирился с отделением Украины от России
       - даже если Украина будет при этом монархической!
            Но странно. Едва только пали немцы перед Антантой (что
       не могло иметь влияния на принципы нашего отношения к Украи-
       не!), за ними пал и гетман, а наших силенок оказалось по-
       больше, чем у Петлюры (вот еще ругательство: "петлюровцы". А
       это были украинские горожане и крестьяне, которые хотели ус-
       троиться жить без нас) - мы сейчас же перешли признанную на-
       ми границу и навязали единокровным братьям свою власть.
       Правда, еще 15-20 лет потом мы усиленно и даже с нажимом
       играли на украинской мове и внушали братьям, что они совер-
       шенно независимы и могут от нас отделиться, когда угодно. Но
       как только они захотели это сделать в конце войны, мы объя-
       вили их "бендеровцами", стали ловить, пытать, казнить и отп-
       равлять в лагеря. (А "бендеровцы", как и "петлюровцы", это
       все те же украинцы, которые не хотят чужой власти. Узнав,

                           - 25 -

       что Гитлер не несет им обещанной свободы, они и против Гит-
       лера воевали всю войну, но мы об этом молчим, это так же не-
       выгодно нам, как Варшавское восстание 1944 г.)
            Почему нас так раздражает украинский национализм, жела-
       ние наших братьев говорить и детей воспитывать, и вывески
       писать на своей мове? Даже Михаил Булгаков (в "Белой гвар-
       дии") поддался здесь неверному чувству. Раз уж мы не слились
       до конца, раз ум мы разные в чем-то (довольно того, что это
       ощущают они, меньшие!) - очень горько! но раз уж это так?
       раз упущено время и больше всего упущено в 30-е и 40-е годы,
       обострено-то больше всего не при царе, а после царя! - поче-
       му нас так раздражает их желание отделиться? Нам жалко одес-
       ских пляжей? черкасских фруктов?
            Мне больно писать об этом: украинское и русское соеди-
       няются у меня и в крови, и в сердце и в мыслях. Но большой
       опыт дружественного общения с украинцами в лагерях открыл
       мне, как у них наболело. Нашему поколению не избежать запла-
       тить за ошибки старших.
            Топнуть ногой и крикнуть "мое!" - самый простой путь.
       Неизмеримо трудней произнести: " кто хочет жить - живите!"
       Нельзя и в конце ХХ века жить в том воображаемом мире, в ко-
       тором голову сломил наш последний недалекий император. Как
       ни удивительно, но не сбылись предсказания Передового Уче-
       ния, что национализм увядает. В век атома и кибернетики он
       почему-то расцвел. И подходит время нам, нравится или не
       нравится, - платить по всем векселям о самоопределении, о
       независимости - самим платить, а не ждать, что будут нас
       жечь на кострах, в реках топить и обезглавливать. Великая ли
       мы нация, мы должны доказать не огромностью территории, не
       числом подопечных народов, - но величием поступков. И глуби-
       ною вспашки того, что нам останется за вычетом земель, кото-
       рые жить с нами не захотят.
            С Украиной будет чрезвычайно больно. Но надо знать их
       общий накал сейчас. Раз не уладилось за века - значит, выпа-
       ло проявить благоразумие нам. Мы обязаны отдать решение им
       самим - федералистам или сепаратистам, кто из них кого убе-
       дит. Не уступить - безумие и жестокость. И чем мягче, чем
       терпимее, чем разъяснительнее мы будем сейчас, тем больше
       надежды восстановить единство в будущем.
            Пусть поживут, попробуют. Они быстро ощутят, что не все
       проблемы решаются отделением.(2)
            Мы почему-то долго живем в этой длинно-конюшенной каме-
       ре, и нас все никак не отправят в наш Степлаг. Да мы и не
       торопимся: нам весело здесь, а там будет - только хуже.
            Без новостей нас не оставляют - каждый день приносят
       какую-то газетенку половинного размера, мне достается читать
       ее всей камере вслух, и я читаю ее с   в ы р а ж е н и е м,
       там есть что выразить.
            В эти дни как раз исполняются десятилетия освобождения
       Эстонии, Латвии и Литвы. Кое-кто понимает по-русски, перево-
       -------------------------------------------------------------
            (2) Из-за того, что в разных областях Украины - разное
       соотношение тех, кто считает себя русским и кто - украинцем,
       и кто - никем не считает, - тут будет много сложностей. Мо-
       жет быть, по каждой области понадобится свой плебисцит и
       потом льготное и бережное отношение ко всем, желающим перее-
       хать. Не вся Украина в ее сегодняшних формальных советских
       границах есть действительно Украина. Какие-то левобережные
       области безусловно тяготеют к России. 
       -------------------------------------------------------------

                           - 26 -

       дит остальным (я делаю паузы), и те воют, просто воют со
       всех нар, нижних и верхних, услышав, какая в их странах
       впервые в истории установилась свобода и процветание. За
       каждым из этих прибалтов (а их во всей пересылке добрая
       треть) остался разоренный дом, и хорошо, если еще семья, а
       то и семья другим этапом едет в ту же Сибирь.
            Но больше всего, конечно, волновали пересылку сообщения
       из Кореи. Сталинский блицкриг там сорвался. Уже скликались
       добровольцы ООН. Мы воспринимали Корею как Испанию третьей
       мировой войны. (Да наверно как репетицию Сталин ее и заду-
       мал.) Эти солдаты ООН особенно нас воодушевляли: что за зна-
       мя! - кого оно не объединит? Прообраз будущего всечеловечес-
       тва!
            Так тошно нам было, что мы не могли подняться выше сво-
       ей тошноты. Мы не могли так мечтать, так согласиться: пусть
       мы погибнем, лишь были бы целы все те, кто сейчас из благо-
       получия равнодушно смотрит на нашу гибель. Нет, мы жаждали
       бури!
            Удивяться: что за циничное, что за отчаянное состояние
       умов? И вы могли не думать о военных бедствиях огромной во-
       ли? - Но воля-то нисколько не думала о нас! - Так вы что ж:
       могли хотеть мировой войны? - А давая всем этим людям в 1950
       году сроки до середины 70-х - что же им оставили хотеть,
       кроме мировой войны?
            Мне самому сейчас дико вспоминать эти наши тогдашние
       губительные ложные надежды. Всеобщее ядерное уничтожение ни
       для кого не выход. Да и без ядерного: всякая военная обста-
       новка лишь служит оправданием для внутренней тирании, усиля-
       ет ее. Но искажена будет моя история, если я не скажу правды
       - что чувствовали мы в то лето.
            Как поколение Ромена Роллана было в молодости угнетено
       постоянным ожиданием войны, так наше арестантское поколение
       угнетено было ее отсутствием - и только это будет полной
       правдой о духе Особых политических лагерей. Вот как нас заг-
       нали. Мировая война могла принести нам либо ускоренную
       смерть (стрельба с вышек, отрава через хлеб и бациллами, как
       делали немцы), либо все же свободу. В обоих случаях - избав-
       ление гораздо более близкое, чем конец срока в 1975 году.
            На это и был расчет Пети П-ва. Петя П-в был в нашей ка-
       мере последний живой человек из Европы. Сразу после войны
       все камеры забиты были этими русаками, возвращавшимися из
       Европы. Но кто тогда приехал - давно в лагерях или уже в
       земли, остальные зареклись, не едут - а этот откуда? Он доб-
       ровольно вернулся на родину в ноябре 1949 года, когда уже
       нормальные люди не возвращались.
            Война застигла его под Харьковом учеником ремесленного
       училища, куда он был мобилизован насильно. Так же насильно
       немцы повезли их, подростков, в Германию. Там он и пробыл
       "ost-овцем" до конца войны, там же сформировалась и его пси-
       хология: надо стараться жить легко, а не работать, как зас-
       тавляют с малолетства. На Западе, пользуясь европейской до-
       верчивостью и пограничной нестесненностью, П-в угонял фран-
       цузские автомобили в Италию, итальянские - во Францию и про-
       давал со скидкой. Во Франции его, однако, выследили и арес-
       товали. Тогда он написал в советское посольство, что желает
       вернуться в дорогое ему отечество. П-в рассуждал так: фран-
       цузскую тюрьму придется отбыть до последнего дня, а могут
       дать лет десять. В Советском же Союзе за измену родине дадут
       двадцать пять - но уже падают первые капли третьей мировой
       войны; Союз, дескать, не простоит и трех лет, выгоднее сесть

                           - 27 -

       в советскую тюрьму. Друзья из посольства явились немедленно
       и прижали Петю П-ва к сердцу. Французские власти охотно ус-
       тупили вора. (3) Человек тридцать собралось в посольстве та-
       ких и близких к таким. Их с комфортом доставили на пароходе
       в Мурманск, распустили по городу погулять и в течении суток
       поодиночке всех переловили.
            Теперь в камере Петя заменял нам западные газеты (он
       подробно читал процесс Кравченко), театр (на щеках и губах
       он ловко исполнял западную музыку) и кино (рассказывал и пе-
       редавал в жестах западные фильмы).
            До чего на Куйбышевской пересылке было вольно! Камеры
       порой встречались в общем дворе. С перегоняемыми по двору
       этапами можно было переговариваться под намордники. Идя в
       уборную, можно было подойти и к открытым (с решетками, но
       без намордников) окнам семейного барака, где сидели женщины
       со многими детьми (это все из той же Прибалтики и Западной
       Украины слали в ссылку). А между двумя камерами-конюшнями
       была скважина, называлась "телефон", там с утра до вечера
       лежало по охотнику с двух сторон и переговаривались о новос-
       тях.
            Все эти вольности нас пуще раззадоривали, мы прочней
       ощущали под ногами землю, а под ногами наших охранников, ка-
       залось, она начинала припекать. И, гуляя во дворе, мы запро-
       кидывали головы к белесо-знойному июльскому небу. Мы бы не
       удивились и нисколько не испугались, если бы клин чужеземных
       бомбардировщиков выполз бы на небо. Жизнь была нам уже не в
       жизнь.
            Встречно ехавшие с пересылки Карабас привозили слухи,
       что там уже вывешивают листовки: "Довольно терпеть!" Мы на-
       каляли друг друга таким настроением - и жаркой ночью в Омс-
       ке, когда нас, распаренное, испотевшее мясо, месили и впихи-
       вали в воронок, мы кричали надзирателям из глубины: "Подож-
       дите, гады! Будет на вас Трумен! Бросят вам атомную бомбу на
       голову!" И надзиратели трусливо молчали. Ощутимо и для них
       рос наш напор и, как мы ощущали, наша правда. И так уж мы
       изболелись по правде, что не жаль было и самим сгореть под
       одной бомбой с палачами. Мы были в том предельном состоянии,
       когда нечего терять.
            Если этого не открыть - не будет полноты об Архипелаге
       50-х годов.
            Омский острог, знавший Достоевского, - не какая-нибудь
       сколоченная из теса наспех ГУЛаговская пересылка. Это - ека-
       терининская грозная тюрьма, особенно ее подвалы. Не придума-
       ешь лучших декораций для фильма, чем камера здешнего подва-
       ла. Квадратное окошечко - это вершина наклонного колодца,
       там, наверху, выходящего на поверхность земли. По трехметро-
       вой глубине этого проема видно, что тут за стены. И потол-
       ка-то в камере нет, а глыбой нависают сходящиеся своды. И
       мокра одна стена: насачивается вода из почвы, подтекает на
       пол. Утром и вечером здесь темно, ярким днем - полутьма.
       Крыс нет, но чудится, что ими пахнет. И хотя своды свисают
       так низко, что до них местами достаешь рукой - умудрились
       тюремщики и сюда встроить двухэтажные нары, нижний настил
       -------------------------------------------------------------
             (3) Говорят, французская статистика показала, будто
       между 1-й и 2-й мировыми войнами самая низкая преступность
       среди национальных групп была у русских эмигрантов. напро-
       тив, после второй мировой войны самая высокая, из националь-
       ных групп, преступность оказалась опять-таки у русских - у
       советских граждан, попавших во Францию. 

                                -28-
       едва над полом, у щиколотки.
           Этот острог должен был бы, кажется, подавить те смутные
       бунтарские предчувствия, которые росли в нас на распущенной
       Куйбышевской пересылке. Но нет! Вечером при лампочке ватт на
       пятнадцать, слабенькой как свеча, лысый старик Дроздов, кти-
       тор одесского кафедрального собора, становится у глуби окон-
       ного колодца и слабым голосом, но с чувством кончающейся
       жизни, поет старую революционную песню:
                  Как дело измены, как совесть тирана 
                       Осенняя ночка черна.
                  Чернее той ночи встает из тумана
                       Видением грозным - тюрьма!
            Он поет только для нас, но тут хоть и громко кричи - не 
       услышат.При пении бегает острый кадык под сухой бронзой его 
       шейной кожи.Он поет и вздрагивает,он вспоминает и пропускает 
       через себя несколько десятилетий русской жизни - и дрожь его 
       передается нам: 
                Хоть тихо внутри, но тюрьма - не кладбище,
                   И ты, часовой, не плошай!
            В такой тюрьме да такую песню! (4) Все - в лад. Все в
       лад тому, что ждет наше арестантское поколение.
            Потом мы раскладываемся спать в этой желтой полутьме,
       холоде и сырости. Ну, а кто ж бы нам тиснул роман?
        И раздается голос - Ивана Алексеевича Спасского,какой-то сво-
       дный голос всех героев Достоевского. Это голос срывается,зады-
       хается, никогда не покоен, кажется в любую минуту может перей-
       ти в плач, крик боли. Самый примитивненький роман Брешко-Бреш-
       ковского, вроде "Красной мадонны", звучит как эпос о Роланде в
       изложении этого голоса, проникнутого верой, страданием и нена-
       вистью. И уж там правда это,или чистый вымысел,но в память на-
       шу врезается как эпос -Виктор Воронин,его пеший бросок на пол-
       тораста километров к Толедо и снятие осады с крепости Альказар
            Да не последний из романов составила бы и жизнь самого 
       Спасского. Юношей он был участником Ледяного похода. Воевал 
       всю гражданскую войну. Эмигрировал в Италию. Окончил русскую 
       балетную школу за границей, кажется у Карасавиной, а у ка- 
       кой-то из русских графинь учился изящному столярному мастер- 
       ству (потом в лагере удивил нас, сделавши себе миниатюрный 
       инструмент, и вырабатывая начальству такую тонкую легкую ме- 
       бель, с плавными кривыми линиями, что они только рты разева- 
       ли. Правда уж, столик делал месяц). С балетом гастролировал 
       по Европе. Был оператором итальянской кинохроники во время 
       испанской войны. Майором итальянской армии под чуть изменен- 
       ным именем Джиованни Паски командовал батальоном - и летом 
       1942 года опять пришел на тот же Дон. Тут батальон его вско- 
       ре попал в окружение, хотя в общем русские еще отступали. 
       Спасский думал бы биться насмерть, но итальянские мальчики, 
       составлявшие батальон, стали плакать - они хотели жить! Ма- 
       йор Паски поколебался и вывесил белый флаг. Сам-то с собой 
       он кончить мог, но теперь раззадоривало хоть немного посмот- 
       реть советских. Он прошел бы обычный плен и через четыре го- 
       да был бы в Италии, однако русская душа его не выдержала, он 
       разговорился с офицерами, взявшими его. Роковая ошибка! Если 
       ты по несчастью русский - скрывай это как дурную болезнь, 
       иначе тебе не сдобровать! Сперва его держали год на Лубянке. 
       Потом три года - в интернациональном лагере в Харькове (ис- 
       панцы, итальянцы, японцы - был и такой). И когда уже он от- 
       сидел четыре года - не засчитав этих четырех, ему отвесили 
       -------------------------------------------------------------
            (4) Очень не хватало Шостаковичу перед Одиннадцатой сим-
       фонией послушать эту песню  з д е с ь! Либо вовсе б он ее не 
       тронул, либо выразил бы ее современный, а не умерший  смысл. 

                           - 29 -

       еще двадцать пять. Где уж теперь двадцать пять! - в каторж- 
       ном лагере он был обречен кончить невдолге. 
            Омская тюрьма, потом Павлодарская, принимали нас пото-
       му, что в городах этих - важное упущение! - до сих пор не
       было специализированных пересылок. В Павлодаре даже - о, по-
       зор! - не оказалось и воронка, и нас от вокзала до тюрьмы,
       много кварталов, гнали колонной, не стесняясь населения -
       как это было до революции и в первое десятилетие после нее.
       В кварталах, проходимых нами, еще не было ни мостовых, ни
       водопровода, одноэтажные домики утопали в сером песке. Собс-
       твенно город начинался с двухэтажной белокаменной тюрьмы.
            Но по ХХ веку тюрьма эта внушала не ужас, а чувство по-
       коя, не страх, а смех. Просторный мирный двор, кое-где по-
       росший жалкой травкой и нестрашно как-то разделенный забор-
       чиком на прогулочные коробки. Окна камер второго этажа пе-
       рекрешены редкой решеткой, не закрыты намордниками - стано-
       вись на подоконник и изучай местность. Прямо внизу, под но-
       гами, между стеной тюрьмы и внешней стеной-оградой, изредка,
       чем-нибудь потревоженный, пробежит, проволакивая цепь свою,
       огромный пес и гулко гавкнет раза два. Но он тоже совсем не
       тюремный, не страшный, не дрессированная против людей овчар-
       ка, а желто-белый, лохматый, вроде дворняги (есть в Казахс-
       тане такая порода собак) и, кажется, уже стар изрядно. Он по- 
       хож на тех добродушных стариков, лагерных надзирателей, ко-
       торых переводили сюда из армии, и которые, не скрывая, тяго-
       тились собачьей охранной службой.
            Дальше за стеной сразу видна улица, и ларек с пивом, и
       все, кто там ходят,стоят - или принесли в тюрьму передачу или 
       ждут возврата тары. А еще дальше - кварталы, кварталы  таких 
       одноэтажных домиков, и изгиб Иртыша и даже заиртышские  дали. 
            Какая-то живая девушка, которой только что вернули с ва-
       хты пустую корзину из-под передачи, подняла голову, завидела 
       нас в окне и наши приветственные помахивания, но виду не по-
       дала. Пристойным шагом, чинно зашла за пивной ларек, что ее 
       не просматривали с вахты, а там вдруг порывисто вся измени-
       лась, корзину опустила, машет, машет нам обеими вскинутыми 
       руками, улыбается! Потом быстрыми петлями пальца показывает:
       "пишите, пишите записки!", и - дугой полета: "бросайте, бро-
       сайте мне!", и - в сторону города: "отнесу, передам!". И рас-
       пахнула обе руки: "что еще вам? чем помочь? Друзья!"
            Это было так искренне, так прямодушно, так непохоже на
       нашу замордованную волю, на наших замороченных граждан! - да
       в чем же дело??? Время такое настало? Или это в Казахстане
       так? здесь ведь половина - ссыльных...
            Милая бесстрашная девушка! Как быстро ты прошла, как
       верно усвоила притюремную науку! Какое счастье (да не слезы
       ли в уголке глаза?), что еще есть вы, такие!... Прими наш
       поклон, безымянная! Ах, весь наш народ был бы такой! - ни
       черта б его не сажали! заели бы проклятые зубья!
            У нас, конечно, были в телогрейках обломки грифеля. И 
       обрывки бумаги. И штукатурки можно было отколупнуть ку- 
       сок,ниточкой записку привязать и добросить вполне.Но реши- 
       тельно не о чем было нам просить ее в Павлодаре! И мы только 
       кланялись ей и помахивали приветственно. 
            Нас везли в пустыню. Даже непритязательный деревенский
       Павлодар скоро припомнится нам как сверкающая столица.
           Теперь нас принял конвой Степного лагеря (но, к счастью,
       не джез-каз-ганского лаготделения; всю дорогу мы заклинали 
       судьбу, чтобы не попасть на медные рудники). За нами пригнали
       грузовики с надстроенными бортами и с решетками в передней 

                           - 30 -

       части кузова, которыми автоматчиики защищены от нас, как от
       зверей. Нас тесно усадили на пол кузова со скрюченными ногами,
       лицами назад по ходу, и в таком положении качали и ломали на 
       ухабах восемь часов. Автоматчики сидели на крыше кабины,и ду-
       ла автоматов всю дорогу держали направленными нам в спины. 
            В кабинах грузовиков ехали лейтенанты, сержанты, а в на-
       шей кабине - жена одного офицера с девчушкою лет шести. На
       остановках девочка выпрыгивала, бежала по луговым травам,
       собирала цветы, звонко кричала маме. Ее ничуть не смущали ни
       автоматы, ни собаки, не безобразные головы арестантов, тор-
       чащие над бортами кузовов, наш страшный мир не омрачал ей
       луга и цветов, даже из любопытства она на нас не посмотрела
       ни разу... Я вспомнил тогда сына старшины Загорской спец-
       тюрьмы. Его любимая игра была: заставить двух соседских
       мальчишек взять руки за спину (иногда связывал им руки) и
       идти по дороге, а он с палкой шел рядом и конвоировал их.
            Как отцы живут, так дети играют...
            Мы пересекли Иртыш. Мы долго ехали заливными лугами,по-
       том ровнейшей степью. Дыхание Иртыша, свежесть степного ве-
       чера, запах полыни охватывали нас в минуты остановок, когда 
       улегались вихри светло-серой пыли, поднимаемой колесами.Гус-
       то опудренные этой пылью, мы смотрели назад (поворачивать го-
       лову было нельзя),молчали (разговаривать было нельзя) - и ду-
       мали о лагере, куда мы едем, с каким-то сложным нерусским на-
       званием. Мы читали его на своих "делах" с верхней полки сто-
       лыпина вверх ногами - ЭКИБАСТУЗ, но никто не мог вообразить, 
       где он есть на карте, и только подполковник Олег Иванов пом-
       нил, что это угледобыча. Представлялось даже, что это где-то 
       недалеко от границ Китая (и некоторые радовались тому, не ус-
       пев привыкнуть, что Китай еще гораздо хуже, чем мы.) Кавторанг
       Бурковский (новичок и 25-летник, он еще диковато на всех смот-
       рел, ведь он коммунист и посажен по ошибке, а вокруг - враги 
       народа; меня он признавал лишь за то, что я - бывший советский
       офицер и в плену не был) напомнил мне забытое из университетс-
       кого курса: перед днем осеннего равноденствия протянем по зе-
       мле полуденную линию, а 23 сентября вычтем высоту кульминации
       солнца из девяноста - вот и наша географическая широта. Все-
       таки утешение, хотя долготы не узнать.
            Нас везли и везли. Стемнело. По крупнозвездному черному
       небу теперь ясно было, что везли нас на юго-юго-запад.
            В свете фар задних автомобилей плясали клочки пыльного
       облака, взбитого всюду над дорогой, но видимого только в фа-
       рах. Возникало странное марево: весь мир был черен, весь мир
       качался, и только эти частицы пыли светились, кружились и
       рисовали недобрые картины будущего.
            На какой край света? В какую дыру везли нас, где сужде-
       но нам делать нашу революцию?
            Подвернутые ноги так затекли, будто были уже и не наши.
       Лишь под полночь приехали мы к лагерю, обнесенному высоким
       деревянным заплотом, освещенному в черной степи и близ черно-
       го спящего поселка ярким электричеством вахты и вокруг зоны. 
            Еще раз перекликнув по делам - "... марта тысяча де-
       вятьсот семьдесят пятого!" - на оставшиеся эти четверть сто-
       летия нас ввели сквозь двойные высоченные ворота. 
            Лагерь спал, но ярко светились все окна всех бараков,
       будто там брызжела жизнь. Ночной свет - значит, режим тюрем-
       ный. Двери бараков были заперты извне тяжелыми висячим зам-
       ками. На прямоугольниках освещенных окон чернели решетки.
           Вышедший помбыт был облеплен лоскутами номеров. Ты читал
       в газетах, что в лагерях у фашистов на людях бывают номера? 

                                 -31-

                               Глава 3

                             ЦЕПИ, ЦЕПИ...

            Но наша горячность, наши забегающие ожидания быстро
       оказались раздавлены. Ветерок перемен дул только на сквозня-
       ках - на пересылках. Сюда же, за высокие заборы Особлагов,
       он не задувал. И хотя лагеря состояли из одних только поли-
       тических - никакие мятежные листовки не висели на столбах.
            Говорят, в Минлаге кузнецы отказались ковать решетки
       для барачных окон. Слава им, пока не названным! Это были ли-
       юди. Их посадили в БУР. Отковали решетки для Минлага - в
       Котласе. И никто не поддержал кузнецов.
            Особлаги начинались с той же бессловесной и даже угод-
       ливой покорности, которая была воспитана тремя десятилетиями
       ИТЛ.
            Пригнанным с полярного Севера этапам не пришлось пора-
       доваться казахстанскому солнышку. На станции Новорудное они
       спрыгивали из красных вагонов - на красноватую же землю. Это
       была та джезказканская медь, добыванья которой ничьи легкие
       не выдерживали больше четырех месяцев. Тут же, на первых
       провинившихся, радостные надзиратели продемонстрировали свое
       новое оружие: наручники, не применявшиеся в ИТЛ - блестяще
       никелированные наручники, массовый выпуск которых был нала-
       жен в Советском Союзе к тридцатилетию Октябрьской революции
       (на каком-то заводе делали их рабочие с седеющими усами, об-
       разцовые пролетарии нашей литературы - ведь не сами же Ста-
       лин и Берия делали их?). Эти наручники были тем замечательны,
       что их можно было забивать на большую тугость: была в них
       металлическая пластинка с зубчиками, и надетые уже наручники
       забивали на коленях конвоира так, чтобы больше зубчиков вош-
       ло в замок и было бы больней. Тем самым наручники из предох-
       ранителя, сковывающего действия, превращались в орудия пыт-
       ки, они сдавливали кисти, с острой постоянной болью и часами
       так держали, да все за спиной, на вывернутых руках. Еще осо-
       бо был разработан прием зажима наручников по четырем паль-
       цам, это причиняло острую боль в суставах пальцев.
            В Берлаге наручниками пользовались истово: за всякую
       мелочь, за неснятые шапки перед надзирателем. Надевали на-
       ручники (руки назад) и ставили около вахты. Руки затекали,
       мертвели, и взрослые мужчины плакали: "Гражданин начальник,
       больше не буду! Снимите наручники!" (Там были славные поряд-
       ки, в Берлаге, - не только в столовую шли по команде, но по
       команде входили за стол, по команде садились, по команде
       опускали ложки в баланду, по команде вставали и выходили.)
            Легко было кому-то пером черкнуть: "Создать Особлаги!
       Доложить проект режима к такому-то числу!" А ведь каким-то
       труженикам-тюрьмоведам (и душеведам, и знатокам лагерной
       жизни) надо было по пунктам продумать: что еще можно завин-
       тить подосаднее? чем еще можно нагрузить понадрывнее? в чем
       еще можно утяжелить и без того не льготную жизнь туземца-зэ-
       ка? Переходя из ИТЛ в Особлаги, эти животные должны были
       сразу почувствовать строгость и тяжесть - но ведь прежде
        кому-то надо по пунктам изобрести!
            Ну, естественно усили меры охраны. Во всех Особлагах
       были добавочно укреплены зонные полосы, натянуты лишние нит-
       ки колючки и еще спирали Бруно рассыпаны в предзоннике.По
       пути следования рабочих колонн на всех важных перекрестках и
       поворотах заранее ставились пулемты и залегали пулеметчики. 

                           - 32 -

            В каждом лагпункте была каменная тюрьма - БУР. (1) С
       сажаемых в БУР обязательно снимались телогрейки: мучение хо-
       лодом было важной особенностью БУРа. Но и каждый барак был
       тюрьмой, потому что окна все зарешечены, на ночь вносились
       параши и запирались двери. И еще в каждой зоне были один-два
       штрафных барака, имевших усиленную охрану свою особую ма-
       ленькую зонку в зоне; они запирались тотчас после прихода
       арестантов с работы - по образцу ранней каторги. (Вот это -
       и были собственно БУРы, но у нас назывались режимками.)
            Затем совершенно откровенно заимствовали ценный гитле-
       ровский опыт с номерами: заменить фамилию заключенного, "я"
       заключенного, личность заключенного - номером, так что один
       от другого отличается уже не всей человеческой особенностью,
       а только плюс-минус единичкой в однообразном ряду. И эта ме-
       ра может стать гнетущей - но если ее очень последовательно
       до конца провести. Так и пытались. Всякий новопоступающий,
       "сыграв на рояле" в спецчасти лагеря (то есть, оставив отпе-
       чатки пальцев, как это делалось в тюрьмах, а в ИТЛ не дела-
       лось), надевал на шею веровочку с дощечкой. На дощечке наби-
       рался его номер, вроде Щ-262, (в Озерлаге было теперь и "Ы",
       ведь короток алфавит!), и в таком виде его фотографировал фо-
       тограф спецчасти. (Эти все фотографии еще где-нибудь хра-
       няться! Мы еще их увидим!)
            Дощечку снимали с шеи арестанта (ведь не собака же он),
       а взамен давали четыре (в иных лагерях - три) белых тряпочки
       размером сантиметров 8 на 15. Эти тряпочки он должен был
       пришить себе в места, установленные не во всех лагерях оди-
       наково, но обычно - на спине, на груди, надо лбом на шапку,
       еще на ноге или на руке. (2) В ватной одежде на этих уста-
       новленных местах заранее производилась порча - в лагерных
       мастерских отдельные портные отряжались на порчу новых ве-
       щей: фабричная ткань вырезалась квадратиком, обнажая испод-
       нюю вату. Это делалось для того, чтобы зэк не мог при побе-
            // ПРИВЕДЕНА ФОТОГРАФИЯ "3.На шмоне"  ПРИМ. А.К.//
       ге отпороть номера и выдать себя за вольняшку. В других ла-
       герях еще проще: номер вытравлялся хлоркой на одежде.
            Велено было надзирателям окликать заключенных только по
       номерам, а фамилий не знать и не помнить. И довольно жутко
       было бы, если б они выдержали - да они не выдержали (русский
       человек - не немец), и уже на первом году стали сбиваться и
       кого-то звать по фамилиям, а потом все больше. Для облегче-
       ния надзирателям прибивалась на вагонке соответственно каж-
       дому спальному месту - фанерная бирка, и на ней - номер спя-
       щего тут. Так, и не видя номеров на спящем, надзиратель
       всегда мог его окликнуть, а в отсутствии его знать, на чьей
       койке нарушение. Надзирателям открывалась и такая полезная
       деятельность: или тихо отпереть замок и тихо войти в барак
       перед подъемом и записывать тех, кто еще не встал. В обоих
       случаях можно было сразу назначать карцеры, но больше пола-
       -------------------------------------------------------------
            (1) Я и дальше буду звать ее БУР, как говорили у нас,
       по привычке ИТЛ, хотя это не совсем верно - это была именно
       лагерная тюрьма. 
            (2) Эта фотография (фото 3) и та, что в начале книги -
       сделаны уже в ссылке, но и телогрейка, и номера - живые, ла-
       герные и приемы - именно те. Весь Экибастуз я проходил с но-
       мером Щ-232, в последние же месяцы приказали мне сменить на
       Щ-262. Эти номера я и вывез тайно из Экибастуза, храню и
       сейчас. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 33 -

       галось в Особлагах требовать объяснительных записок - и это
       при запрете иметь чернила и ручки и при никаком снабжении
       бумагой. Система объяснительных записок - тягучая, нудная,
       противная, была неплохим изобретением, тем более, что у ла-
       герного режима хватало для этого оплачиваемых лоботрясов и
       времени для разбора. Не просто тебя сразу наказывали, а тре-
       бовали письменно объяснить: почему твоя койка плохо застеле-
       на; как ты допустил, что покосилась на гвозде бирка с твоим
       номером; почему запачкался номер на твоей телогрейке и поче-
       му ты своевременно не привел его в порядок; почему ты ока-
       зался с папиросой в секции; почему не снял шапку перед над- 
       зирателем.(3) Глубокомыслие этих вопросов делало письменный
       ответ на них для грамотных еще даже мучительней, чем для
       неграмотных. Но отказ писать записку приводил к устрожению
       наказания! Записка писалась, чистотою и четкостью уважитель-
       но к Работникам Режима, относилась барачному надзирателю,
       затем рассматривалась ПомНачРежима или НачРежима, и писалось
       на ней письменное же определение наказания.
            Так же и в бригадных ведомостях полагалось писать номе-
       ра прежде фамилий - вместо фамилий? но боязно было отказать-
       ся от фамилий! как-никак, фамилия - это верный хвост, своей
       фамилией человек ущемлен навек, а номер - это дуновение, фу
       - и нет. Вот если б номера на самом человеке выжигать или
       выкалывать! - но до этого дойти не успели. А могли бы, шутя
       могли бы, не много и оставалось. 
            И тем еще рассыпался гнет номеров, что не в одиночках
       же мы сидели, не одних надзирателей слышали - а друг друга.
       Друг друга же арестанты не только никогда по номерам не на-
       зывали, а даже не замечали их (хотя кажется, как не заметить
       эти кричащие белые тряпки на черном? когда много вместе нас
       собиралось - на развод, на проверку, обилие номеров пестри-
       ло, как логарифмическая таблица - но только свежему взгляду)
       - настолько не замечали, что о самых близких друзьях и бри-
       гадниках никогда не знали, какой у них номер, свой только и
       помнили. (Среди придурков встречались пижоны, которые очень
       следили за аккуратной и даже кокетливой пришивкой своих но-
       меров, с подвернутыми краями, мелкими стежками, покрасивее.
       Извечное холуйство! Мы с друзьями, наоборот, старались, что-
       бы номера выглядели на нас как можно более безобразно.)
            Режим Особлагов был рассчитан на полную глухость: на
       то, что отсюда никто никому не пожалуется, никто никогда не
       освободится, никто никуда не вырвется. (Ни Освенцим, ни Ка-
       тынь не научили хозяев нисколько.) Поэтому ранние Особлаги
       это - Особлаги с палками. Чаще не сами надзиратели носили их
       (у надзирателей были наручники!), а доверенные из зэков -
       коменданты и бригадиры, но бить могли всласть и с полного
       одобрения начальства. В Джезказгане перед разводом станови-
       лись у двери барака нарядчики с дубинками и по-старому кри-
       чали: "Выходи без последнего!!" (читатель давно уже понял,
       почему последний если и оказывался, то тут же его как бы уже
       и не было.)(4) Поэтому же начальство мало огорчалось, если
       скажем, зимний этап из Карбаса в Спасск - 200 человек - за- 
       -------------------------------------------------------------
            (3) Дорошевич  у д и в и л с я   на Сахалине, что арес-
       танты снимают шапку перед начальником тюрьмы. А мы обязаны
       были снимать при встрече каждого рядового надзирателя. 
            (4) В Спасске в 1949-м что-то однако хрустнуло. Брига-
       диров созвали к "штабу" и велели сложить дубинки. Предложено
       впредь обходиться без них. 
       ------------------------------------------------------------

                           - 34 -

       мерз по дороге, уцелевшие забили все палаты и проходы сан-
       части, гнили заживо с отвратительной вонью и доктор Колесни-
       ков ампутировал десятки рук, ног и носов.(5) Глухость была
       такая надежная, что знаменитый начальник Спасского режима
       капитан Воробьев и его подручные сперва "наказали" заключен-
       ную венгерскую балерину карцером, затем наручниками, а в на-
       ручниках изнасиловали ее.
            Режим замыслен был неторопливо проникающий в мелочи.
       Вот, например, запрещалось иметь чьи-то фотографии, не толь-
       ко свои (побег!), но и близких. Их отбирали и уничтожали.
       Староста женского барака в Спасске, пожилая женщина, учи-
       тельница, поставила на столике портретик Чайковского, надзи-
       ратель изъял и дал ей трое суток карцера. "Да ведь это порт-
       рет Чайковского!" - "Не знаю кого, но не положено женщинам в
       лагере иметь мужские портреты." - В Кенгире разрешено было
       получать крупу в посылках (отчего ж не получать?), но также
       неукоснительно запрещено было ее варить, и если зэк пристра-
       ивался где-нибудь на двух кирпичах, надзиратель опрокидывал
       котелок ногой, а виновного заставлял тушить огонь руками.
       (Правда, потом построили сарайчик для варки, но через два
       месяца печь разрушили и расположили там офицерских свиней и
       лошадь опера Беляева).
            Однако, вводя разные режимные новинки, хозяева не забы-
       вали и лучшего опыта ИТЛ. В Озерлаге капитан Мишин, началь-
       ник лагпункта, привязывал отказчиков к саням и так волок их
       на работу.
            А в общем режим получился настолько удовлетворителен,
       что прежние исходные каторжане содержались теперь в Особла-
       гах на общих равных основаниях, в общих зонах, и только от-
       личались другими буквами на номерных нашлепках. (Ну, разве
       что при нехватке бараков, как в Спасске, назначали им для
       жилья сараи и конюшни.)
            Так Особлаги, не названные официально каторгой, стали
       ее правопреемником и наследником, слились с нею.
            Но чтобы режим хорошо усваивался арестантами - надо
       обосновать его еще и правильной работой и правильной едой.
            Работа для Особлагов выбиралась тяжелейшая из окружаю-
       щей местности. Как верно заметил Чехов: " в обществе и от-
       части в литературе установился взгляд, что настоящая самая
       тяжкая и самая позорная каторга может быть только в рудни-
       ках. Если бы в "Русских женщинах" Некрасова герой... ловил
       бы для тюрьмы рыбу или рубил лес - многие читатели остались
       бы неудовлетворенными". (Только о лесоповале, Антон Павло-
       вич, за что уж так пренебрежительно? Лесоповал, - ничего,
       подходит). Первые отделения Степлага, с которых он начинал-
       ся, все были на добыче меди (1-е и 2-е Отделения - Рудник,
       3-е - Кенгир, 4-е - Джезказган). Бурение было сухое, пыль
       пустой породы вызывала быстрый силикоз и туберкулез.(6) За-
       болевших арестантов отправляли умирать в знаменитый Спасск
       (под Карагандою) - "всесоюзную инвалидку" Особлагов. 
       -------------------------------------------------------------
            (5) Этот доктор Колесников был из числа "экспертов",
       незадолго до того подписавших лживые выводы Катынской комис-
       сии (то есть, что не мы убивали там польских офицеров). За
       это и посажен он был сюда справедливым Провидением. А за что
       властью? Чтоб не проболтался Мавр, дальше стал ненужен.
            (6) По закону 1886 года работы, вредно действующие на
       здоровье, не разрешалось  д а ж е  п о   в ы б о р у  са-
       мих арестантов.
       ------------------------------------------------------------- 

                                -35-

           О Спасске можно бы сказать и особо.
           В Спасск присылали инвалидов - конченных инвалидов, ко-
       торых уже отказывались использовать в своих лагерях. Но,
       удивительно! - переступив целебную зону Спасска, инвалиды
       разом обращались в полноценных работяг. Для полковника Чече-
       ва, начальника всего Степлага, Спасское лагерное отделение
       было из самых любимых. Прилетев сюда из Караганды на самоле-
       те, дав себе почистить сапоги на вахте, этот недобрый коре-
       настый человек шел по зоне и присматривался, кто еще у него
       не работает. Он любил говорить: "Инвалид у меня во всем
       Спасске один - без двух ног. Но и он на легкой работе - по-
       сыльным работает". Одноногие все использовались на сидячей
       работе: бой камня на щебенку, сортировка щепы. Ни костыли,
       ни даже однорукость не были препятствием к работе в Спасске.
       Это Чечев придумал - четырех одноруких (двух с правой рукою
       и двух с левой) ставить на носилки. Это у Чечева придумали -
       вручную крутить станки мехмастерских, когда не было электро-
       энергии. Это Чечеву нравилось - иметь "своего профессора" ,
       и биофизику Чижевскому он разрешил устроить в Спасске лабо-
       раторию (с голыми столами). Но когда Чижевский из последних
       бросовых материалов разработал маску против силикоза для
       джезкаганских работяг, - Чечев не пустил ее в производство.
       Работают без масок, и нечего мудрить. Должна же быть обора-
       чиваемость контингента.
            В конце 1948 года в Спасске было около 15 тысяч зэков
       обоего пола. Это была огромная зона, столбы ее то поднима-
       лись на холмы, то опускались в лощины, и угловые вышки не
       видели друг друга. Постепенно шла работа саморазгораживания:
       зэки строили внутренние стены и отделяли зоны женскую, рабо-
       чую, чисто-инвалидную (так было стеснительнее для внутрила-
       герных связей и удобнее для хозяев). Шесть тысяч человек хо-
       дило работать на дамбу за 12 километров. Так как они были
       все-таки инвалиды, то шли туда более двух часов и более двух
       часов назад. К этому следует прибавить 11-часовой рабочий
       день. (Редко кто выдерживал на той работе два месяца). Сле-
       дующая крупная работа была - каменоломни, они находились в
       самых зонах (на острове - свои ископаемые!), и в женской, и в
       мужской. В мужской зоне карьер был на горе. Там после отбоя
       взрывали камень аммоналом, а днем инвалиды молотками разби-
       вали глыбы. В женской зоне аммонала не применяли, а женщины
       рылись до пластов вручную кирками, а потом дробили камень
       большими молотками. Молотки у них, конечно, соскакивали с
       рукояток, а новые ломались, а для насадки надо было отправ-
       лять в другую зону. Тем не менее, с каждой женщины требовали
       норму - 0,9 кубометра в день, а так как выполнить ее они не
       могли, то и получали долго штрафной паек - 400 граммов, пока
       мужчины не научили их перед сдачей перетаскивать камень из
       старых штабелей в новые. Напомним, что вся эта работа произ-
       водилась не только инвалидами и не только без единого меха-
       низма, но в суровые степные зимы (до 30-35 мороза с ветром)
       еще и в летней одежде, потому что неработающим (то есть ин-
       валидам) не полагается на зиму выдавать теплую одежду. П-р
       вспоминает, как она в такой мороз, почти неодетая, орудовала
       над камнем с огромным молотком. - Польза этой работы для
       Отечества особенно выясняется, если мы доскажем, что камень
       женского карьера почему-то оказался негоден для строительст-
       ва и в некий день некий начальник распорядился, чтобы женщи-
       ны весь добытый ими за год камень теперь засыпали бы назад в
       карьер, подрыли землею и развели бы парк (до парка, конечно,
       не дошло). - В мужской зоне камень был хорош, доставка же

                           - 36 -

       его на место строительства совершалась так: после проверки
       весь строй (сразу тысяч около восьми, кто еще в этот день
       был жив) гнали в гору, а назад допускали только с камнями. В
       выходной такая инвалидная прогулка совершалась дважды - ут-
       ром и вечером.
            Затем шли такие работы: самозагораживание; строительст-
       во поселка для лагерщиков и конвоиров (жилые дома, клуб, ба-
       ня, школа); работа на полях и огородах.
            Урожай с тех огородов тоже шел на вольных, а зэкам дос-
       тавалась лишь свекловичная ботва: ее привозили возами на ма-
       шинах, сваливали в кучи близ кухни, там она мокла, гнила, и
       оттуда кухонные рабочие вилами таскали ее в котлы. (Это нес-
       колько напоминает кормление домашнего скота?..) Из этой бот-
       вы варилась постоянная баланда, к ней добавлялся один черпа-
       чок кашицы в день. Вот огородная спасская сценка: человек
       полтораста зэков, сговорясь, ринулись разом на один такой
       огород, легли и грызут с гряд овощи. Охрана сбежалась, бьет
       их палками, а они лежат и грызут.
            Хлеба давали неработающим инвалидам 550, работающим -
       650.
            Еще не знал Спасск медикаментов (на такую ораву где
       взять! да и все равно им подыхать) и постельных принадлеж-
       ностей. В некоторых бараках вагонки сдвигались и на сдвоен-
       ных щитах ложились уже не по двое, а по четверо впритиску.
            Да, еще же была работа! Каждый день 110-120 человек вы-
       ходило на рытье могил. Два студебекера возили трупы в обре-
       шетках, откуда руки и ноги выпячивались. Даже в летние бла-
       гополучные месяцы 1949 года умирало по 60-70 человек в день,
       а зимой по сотне (считали эстонцы, работавшие при морге).
            (В других Особлагах не было такой смертности, и кормили
       лучше, но и работы же покрепче, ведь не инвалиды - это чита-
       тель уравновесит уже сам.)
            Все это было в 1949 (тысяча девятьсот сорок девятом)
       году - на тридцать втором году Октябрьской революции, через
       четыре года после того, как кончилась война и ее суровые не-
       обходимости, через три года после того, как закончился Нюрн-
       бергский процессе и все человечество узнало об ужасах фашис-
       тских лагерей и вздохнуло с облегчением: "это не повторить-
       ся!"..(7)
            Если ко всему этому режиму еще добавить, что с переез-
       дом в Особлаг почти прекращалась связь с волей, с ожидающей
       тебя и твоих писем женой, с детьми, для которых ты превра-
       щался в миф (два письма в год, - но не отправлялись и эти,
       куда вложил ты лучшее и главное, собранное за месяцы. Кто
       смеет проверить цензорш, сотрудниц МГБ? Они часто облегчали
       себе работу - сжигали часть писем, чтобы не проверять. А что
       твое письмо не дошло - всегда можно свалить на почту. В
       Спасске позвали как-то арестантов отремонтировать печь в
       -------------------------------------------------------------
            (7) Я предвижу волнение читателя и спешу его заверить:
       все эти Чечев, и Мишин, и Воробьев, и надзиратель Новгородов
       живут хорошо; Чечев - в Караганде, генерал в отставке. Никто
       из них не был судим и не будет. А за что их судить? Ведь они
       п р о с т о   в ы п о л н я л и   п р и к а з. Нельзя же их
       сравнить с нацистами, которые просто выполняли приказ. А ес-
       ли они делали что  с в е р х   приказа - так ведь от чистоты
       идеологии, с полной искренностью, просто по неведению, что
       Берия, "верный соратник великого Сталина" - также и агент
       международного империализма. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 37 -

       цензуре - те нашли там сотни неотправленных, но еще и не
       сожженных писем - забыли цензоры поджечь. Вот обстановка
       Особлага - печники еще боялись об этом рассказывать друзьям!
       - гебисты могли с ними быстро расправиться... Эти цензорши
       МГБ, для своего удобства сжигавшие душу узников, - были ли
       они гуманнее тех эсесовок, собиравших кожу и волосы уби-
       тых?). А уж о свиданиях с родственниками в Особлагах и не
       заикались - адрес лагеря был зашифрован и не допускалось
       приехать никому.
            Если еще добавить, что хемингуэевский вопрос иметь или
       не иметь почти не стоял в Особлагах, он со дня создания их
       был уверенно разрешен в пользу не иметь. Не иметь денег и не
       получать зарплаты (в ИТЛ еще можно было заработать какие-то
       гроши, здесь - ни копейки). Не иметь смены обуви или одежды,
       ничего для поддевания, утепления или сухости. Белье (и что
       то было за белье! - вряд ли хемингуэевские бедняки согласи-
       лись бы его натянуть) менялось два раза в месяц, одежда и
       обувь - два раза в год, кристальная аракчеевская ясность.
       (Не в первые дни лагеря, но позже, наладили вечную камеру
       хранения - до дня "освобождения", считалось важным проступ-
       ком не сдать туда какой-либо собственной носильной вещи: это
       была подготовка к побегу, карцер,следствие). Не иметь ника-
       ких продуктов в тумбочке (а утром стоять в очереди в продук-
       товую каптерку, чтобы сдать их, вечером - чтобы получить -
       тем самым удачно занимались еще оставшиеся свободными для
       ума утренние и вечерние получасы). Не иметь ничего рукопис-
       ного, не иметь чернил, химических и цветных карандашей, не
       иметь чистой бумаги свыше одной ученической тетради. Не
       иметь в конце концов и книг. (В Спасске отбирали собственные
       книги при приеме арестанта в лагерь. У нас сперва разреша-
       лось иметь одну-две, но однажды вышел мудрый указ: зарегист-
       рировать все собственные книги в КВЧ, поставить на титульном
       листе "Степлаг. Лагпункт N..." Все книги без штампа будут
       впредь отбираться как незаконные, книги же со штампом будут
       считаться библиотечными и уже не принадлежат владельцу.)
            Если еще напомнить, что в Особлагах настойчивее и чаще,
       чем в ИТЛ, производились обыски (ежедневный тщательный вы-
       ходной и входной (фото 3); планомерные обыски бараков с под-
       нятием полов, выламыванием печных колосников, выламыванием
       досок у крылечек; затем еще тюремного типа повальные личные
       обыски с раздеванием, перещупыванием, отпарыванием подкала-
       док, подметок). Что со временем стали выпалывать в зоне всю
       траву дочиста ("чтобы не прятали в траве оружия"). Что вы-
       ходные дни занимались хозяйственными работами в зоне.
            Все это вспомнив, пожалуй, не удивишься, что ношение
       номеров было далеко не самым чувствительным или язвительным
       способом унизить достоинство арестанта. Когда Иван Денисович
       говорит, что "они не весят, номера", это вовсе не утеря чув-
       ства достоинства (как упрекали гордые критики, сами номеров
       не носившие, да ведь и не голодавшие), - это просто здравый
       смысл. Досада, причиняемая нам номерами, была не психологи-
       ческая, не моральная (как рассчитывали хозяева ГУЛага) - а
       практическая досада, что под страхом карцера надо было тра-
       тить досуг на пришивку отпоровшегося края, подновлять цифры
       у художников, а изодравшиеся при работе тряпки - целиком ме-
       нять, изыскивать где-то новые лоскуты.
            Для кого номера были действительно самой дьявольской из
       здешних затей- это для истовых сектанток некоторых сект. Та-
       кие были в женском лаготделении близ станции Суслово (Камыш-
       лаг), - женщин, сидевших за религию, там вообще была -

                           - 38 -

       треть. Ведь прямо же все предсказано Апокалипсисом:
            13,16 - ... положено будет начертание на правую руку
       или на чело их.
            И эти женщины отказывались носить номера! - печать са-
       таны! не соглашались они и давать свою подпись (сатане же)
       за казенное обмундирование. Администрация лагеря (начальник
       Управления - генерал Григорьев, начальник ОЛПа майор Богуш)
       проявила достойную твердость! - она велела раздеть этих жен-
       щин до сорочек, снять с них обувь (надзирательницы-комсомол-
       ки все сделали) - чтобы зима помогла принудить бессмысленных
       фанатичек принять казенное обмундирование и нашить номера.
       Но и в мороз женщины ходили по зоне босиком и в сорочках, а
       не соглашались отдать душу сатане!
            И перед этим духом (конечно, реакционным, мы-то люди
       просвещенные, мы бы не стали так возражать против номеров!)
       - администрация сдалась, вернула сектанткам их носильные ве-
       щи - и они надели их без номеров! (Елена Ивановна Усова так
       и проходила все 10 лет в своем, одежда и белье истлели уже,
       сползали с плеч - но не могла бухгалтерия выдать ей ничего
       казенного без расписки!)
            Еще досаждали нам номера тем, что, крупные, они легко
       прочитывались издали конвоем. Конвой всегда нас видел только
       на расстоянии, возможном для автоматной изготовки и выстре-
       ла, никого из нас по фамилиям, разумеется, не знал, и, оди-
       наково одетых, не различал бы если б не наши номера. Теперь
       же конвоиры примечали, кто в колонне разговаривал, или путал
       пятерки, или рук не держал назад, или поднял что-нибудь с
       земли - и достаточно было рапорта начкара в лагерь, чтобы
       виновника ждал карцер. 
            Конвой был еще одной силой, сжимающей воробышка нашей
       жизни в жмых. Эти "краснопогонники", регулярные солдаты, эти
       сынки с автоматами были силой темной, нерассуждающей, о нас
       не знающей, никогда не принимающей объяснений. От нас к ним
       ничто не могло перелететь, от них к нам - окрики, лай собак,
       лязг затворов и пули. И всегда были правы они, а не мы.
            В Экибастузе на подсыпке железнодорожного полотна, где
       зоны нет, а есть оцепление, один зэк в дозволенной черте
       ступил несколько шагов, чтобы взять свой хлеб из брошенной
       куртки - а конвоир вскинулся и убил его. И он был, конечно,
       прав. И получить мог только благодарность. И, конечно, не
       раскаивается по сей день. А мы ничем не выразили возмущения.
       И, разумеется, не писали никуда (да никто б нашей жалобы и
       не пропустил).
            19 января 1951 года наша колонна в пятьсот человек по-
       дошла к объекту АРМу. С одной стороны была зона, и тут уже
       не стояло солдат. Вот-вот должны были впускать нас в ворота.
       Вдруг заключенный Малой (а на самом деле - рослый широкопле-
       чий парень) ни с того, ни с сего отделился от строя и как-то
       задумчиво пошел на начальника конвоя. Впечатление было, что
       он не в себе, что он сам не понимает, что делает. Он не под-
       нял руки, он не сделал ни одного угрожающего жеста, он
       просто задумчиво пошел. Начальник конвоя, франтоватый га-
       денький офицер - перепугался и стал задом напред бежать от
       Малого, что-то визгливо крича и никак не умея вынуть писто-
       лета. Против Малого быстро выдвинулся сержант-автоматчик и
       за несколько шагов дал ему очередь в грудь и живот, тоже
       медленно отходя. И Малой, прежде чем упасть, еще шага два
       продолжал свое медленное движение, а из спины его, по следу
       невидимых пуль, вырвались видимые клочки ваты из телогрейки.  

                                -39-

       Но хотя Малой упал, а мы, вся остальная колонна, не шевельну-
       лись, начальник конвоя так был перепуган, что выкрикнул сол-
       датам боевую команду, и со всех сторон захлопали автоматы,
       полосуя чуть выше наших голов, застучал пулемет, развернутый
       заранее на позиции, во много голосов, состязаясь в истерич-
       ности, нам кричали: "Ложись! Ложись! Ложись!" И пули пошли
       ниже, ниже, в проволоку зоны. Мы, полтысячи, не бросились на
       стрелков, не смяли их, а все повалились ничком и так, утк-
       нувшись лицами в снег, в позорном, беспомощном положении, в
       это крещенское утро дольше четверти часа лежали как овцы -
       всех нас они шутя могли бы перестрелять и не несли бы отве-
       та: ведь попытка к бунту!
            Такие мы были подавленные жалкие рабы на первом и вто-
       ром году особых лагерей - и о периоде этом довольно сказано
       в "Иване Денисовиче".
            Как же это сложилось? Почему многие тысячи этой ско-
       тинки, Пятьдесят Восьмой, - но ведь политических же, черт
       возьми? Но ведь теперь-то, кажется политических? - вели себя
       так ничтожно? так покорно?
            Эти лагеря и не могли начаться иначе. И угнетенные, и
       угнетатели пришли из ИТЛ'овских лагерей, и десятилетия рабс-
       кой и господской традиции стояли и за теми и за другими.Образ
       жизни и образ мыслей переносился вместе с живыми людьми, они
       притепляли и поддерживали его друг в друге, потому что ехали
       по несколько сот человек с одного лаготделения. На новое
       место они привозили с собой всеобщую внушенную уверенность,
       что в лагерном мире человек человеку - крыса и людоед, и не
       бывает иначе. Они привозили в себе интерес к одной лишь сво-
       ей судьбе и полное равнодушие к судьбе общей. Они ехали, го-
       товые к беспощадной борьбе за захват бригадирства, за теплые
       придурочьи места на кухне, в хлеборезке, в каптерках, в бух-
       галтерии и при КВЧ.
            Но когда на новое место едет одиночка, он в своих рас-
       четах устроиться там может полагаться только на случайную
       удачу и на свою бессовестность. Когда же долгим этапом,
       две-три-четыре недели везут в одном вагоне, моют в одних пе-
       ресылках ведут в одном строю уже довольно сталкивавшихся
       лбами, уже хорошо оценивших друг в друге и бригадирский ку-
       лак, и умение подползать к начальству, и умение кусать из-за
       угла, и умение тянуть "налево", отворачивая от работяг, -
       когда вместе этапируют уже спевшееся кубло придурков, - ес-
       тественно, им не предаваться свободолюбивым мечтам, а дружно
       перенести эстафету рабства сговориться, как они будут захва-
       тывать ключевые посты в новом лагере, оттесняя придурков из
       других лагерей. А работяги темные, вполне смирившиеся со
       своей корявой темной судьбой, сговариваются, как им на новом
       месте составить бригаду получше да подпасть под сносного
       бригадира.
            И все эти люди бесповоротно забыли не только то, что
       каждый из них - человек, и несет в себе Божий огонь, и спо-
       собен на высшую участь, но забыли даже, что спину можно бы и
       разогнуть, что простая свобода есть такое же право челове-
       ка, как воздух, что все они - так называемые политические, и
       вот теперь остаются промеж себя.
            Правда, толика блатных все-таки среди них была: отчаяв-
       шись удержать своих любимцев от частых побегов (82-я статья
       УК давала за побег только до двух лет, а у воров бывали уже
       десятки и сотни наплюсованных, отчего ж не бежать, коли не-
       кому унять?) власти решились клепать им за побег 58-14, то
       есть экономический саботаж.

                           - 40 -

            Таких блатных ехало в Особые лагеря в общем очень мало,
       в каждом этапе горстка, но, по их кодексу, вполне достаточ-
       но, чтобы вести себя дерзко, нагло, ходить в комендантах с
       палками (как те два азербайджанца в Спасске, зарубленные по-
       том) и помогать придуркам утверждать на новых островах Архи-
       пелага все то же черно-говенное знамя рабских подлых истреби-
       тельно-трудовых лагерей.
            Экибастузский лагерь был создан за год до нашего приез-
       да - в 1949 году, и все тут так и сложилось по подобию преж-
       него, как оно было принесено в умах лагерников и начальства.
       Были комендант, помкоменданта и старшие бараков, кто кулака-
       ми, кто доносами изнимавшие своих подданных. Был отдельный
       барак придурков, где на вагонках и за чаем дружески решались
       судьбы целых объектов и бригад. Были (благодаря особому уст-
       ройству финских бараков) отдельные кабины в каждом бараке,
       которые занимались, по чину, одним или двумя привилегирован-
       ными зэками. И нарядчики били в шею, и бригадиры - по морде,
       и надзиратели - плетками. И подобрались наглые мордастые по-
       вара. И всеми каптерками завладели свободолюбивые кавказцы.
       А прорабские должности захватила группка проходимцев, кото-
       рые считались все инженерами. А стукачи исправно и безнака-
       занно носили свои доносы в оперчасть. И, год назад начатый с
       палаток, лагерь имел уже и каменную тюрьму - однако еще не
       достроенную и потому сильно переполненную: очереди в карцер
       с уже выписанным постановлением приходилось ожидать по меся-
       цу и по два - беззаконие, да и только! - очередь в карцер!
       (Мне был присужден карцер, так я и не дождался очереди.)
            Правда, за этот год уже поблекли блатные (точнее суки,
       поскольку не пренебрегали лагерными постами). Уже как-то по-
       чувствовалось, что нет им настоящего размаха - нет блатной
       молодежи, пополнения, не скачет никто на цирлах. Что-то у
       них не срабатывало. Комендант Магеран, когда начальник режи-
       ма представлял его выстроившемуся лагерю, еще пытался смот-
       реть с мрачной бодростью; но уже неуверенность владела им, и
       скоро бесславно сошла его звезда.
            На наш этап, как и на всякий новый, был сделан натиск
       уже в первой приемной бане. Банщики, парикмахеры и нарядчики
       были напряжены и дружно налетали на каждого, кто пытался
       сделать хотя бы робкое возражение против рваного белья, или
       холодной воды, или порядка прожарки. Они только и ждали та-
       ких возражений и налетали сразу несколько, как псы, нарочи-
       то, кричали повышенно громко: "Здесь вам не Куйбышевская пе-
       ресылка!" и совали к носу откормленные кулаки. (Это психоло-
       гически очень верно. Голый человек десятикратно беззащитен
       против одетых. И если новый этап припугнуть в первой бане,
       он будет уже и в лагерной жизни ущемлен).
            Тот самый студент Володя Гершуни, который предполагал в
       лагере, осмотревшись, понять, "с кем идти", был в первый же
       день поставлен укреплять лагерь - копать яму под столб осве-
       щения. Он был слаб, не одолел нормы. Помбыт Батурин, из сук,
       тоже притихающий, но еще не притихщий, обозвал его пиратом и
       ударил в лицо. Гершуни бросил лом и вовсе ушел от ямки. Он
       пошел в комендатуру и объявил: "сажайте, на работу больше не
       пойду, пока ваши пираты дерутся" (его этот "пират" особенно
       обидел с непривычки). Посадить его не отказались, он отсидел
       в два приема 18 суток карцера (делается это так: сперва вы-
       писывается 5 или 10 суток, а потом по окончании срока не ос-
       вобождают, ждут, чтобы заключенный начал протестовать и ру-
       гаться - и тут-то "законно" втирают ему второй карцерный
       срок). После карцера ему, за буйство, выписали еще два меся-

                           - 41 -

       ца БУРа, то есть, в той же тюрьме сидеть, но получать горя-
       чее, пайку по выработке и ходить на известковый завод. Видя,
       что погрязает все глубже, Гершуни пытался спастись теперь
       через санчасть, он еще не знал цену ее начальнице мадам Ду-
       бинской. Он предполагал, что предъявит свое плоскостопие и
       его освободят от далеких хождений на известковый. Но его и в
       санчасть отказались вести, экибастузский БУР не нуждался в
       амбулаторном приеме. Чтобы все-таки туда попасть, Гершуни,
       наслушавшись, как надо протестовать, по разводу остался на
       нарах в одних кальсонах. Надзиратели "Полундра" (психованный
       бывший морячок) и Коненцов стащили его за ноги с нар и так,
       в кальсонах, поволокли на развод. Они волокли, а он руками
       хватался за лежащие там камни, подготовленные к кладке,-
       чтобы удержаться за них. Уж Гершуни согласен был на извест-
       ковый и только кричал "дайте брюки надеть!" - но его волок-
       ли. На вахте, задерживая весь четырехтысячный развод, этот
       слабый мальчик кричал: "Гестаповцы! Фашисты!" и отбивался,
       не давая надеть наручников. Все же Полундра и Коненцов сог-
       нули ему голову до земли, и надели наручники, и теперь тол-
       кали идти. Их и начальника режима лейтенанта Мачеховского не
       смущало, смущало почему-то самого Гершуни - как это он через
       весь поселок пойдет в кальсонах. И он отказался идти! Рядом
       стоял курносый собаковод-конвоир. Запомнилось Володе, как он
       тихо ему буркнул: "Ну, что бушуешь, становись в колонну. По-
       сидишь у костра, неужто работать будешь?" И крепко держал
       свою собаку, которая из рук его рвалась, чтобы достичь Воло-
       диного горла, она же видела, что этот пацан сопротивляется
       голубым погонам! Володю сняли с развода, повели назад, в БУР.
       Руки в наручниках за спиной стягивало ему все больнее, а над-
       зиратель-казак держал за горло и тыкал коленом под вздох.
       Потом бросили его на пол, кто-то сказал профессионально-де-
       ловито: "Так его бейте, чтоб у...лся!" и его стали бить са-
       погами, попадая и по виску, пока он не потерял сознания. Че-
       рез день вызвали к оперуполномоченному и стали мотать ему
       дело о намерении террора - ведь, когда волокли его, он хва-
       тался за камни! Зачем?
            На другом разводе так же сопротивлялся идти Твердохлеб,
       он и голодовку объявил - на сатану работать не будет! Прези-
       рая его голодовку и его забастовку, тащили и его силком,
       только из простого барака, и Твердохлеб мог дотянуться и
       бить стекла. Разбиваемые стекла резко звенели на всю линей-
       ку, мрачно аккомпанируя счету нарядчиков и надзирателей.
            Аккомпанируя тягучему однообразному тону наших дней,
       недель, месяцев, лет.
            И никакого просвета не предвиделось. Не задумано было
       просвета в плане МВД, когда эти лагеря создавались.
            Мы, четверть сотни новоприбывших, большей частью запад-
       ные украинцы, сбились в одну бригаду и удалось договориться
       с нарядчиками иметь бригадира из своих - того же Павла Боро-
       нюка. Получилась из нас бригада смирная, работящая (западных
       украинцев, недавно от земли, еще не коллективизированной, не
       подгонять надо было, а впору, пожалуй, удерживать!) Дней
       несколько мы считались чернорабочими, но скоро объявились у
       нас каменщики-мастера, а другие взялись подучиться, и так мы
       стали бригадой каменщиков. Кладка получалась хорошо. Началь-
       ство это заметило, и сняло нас с жилого объекта - с построй-
       ки домов для вольных, оставило в зоне. Показали бригадиру
       кучу камней у БУРа - тех самых, за которые цеплялся Гершуни,
       пообещали, что камни с карьера будут подвозить непрерывно. И
       объяснили, что тот БУР, который стоит, это только половина

                           - 42 -

       БУРа, а нужно теперь пристроить такую же вторую половину, и
       это сделает наша бригада.
            Так, на позор наш, мы стали строить тюрьму для себя. 
            Стояла долгая сухая осень - за весь сентябрь и за поло-
       вину октября не выпало ни дождика. Утром бывало тихо, потом
       поднимался ветер, к полудню крепчал, к вечеру стихал опять.
       Иногда этот ветер был постоянен - он дул тонко, щемяще и
       особенно давал чувствовать эту щемящую ровную степь, откры-
       вающуюся нам даже с лесов Бура - ни поселок с первыми завод-
       скими зданиями, ни военный городок конвоя, ни тем более наша
       еще проволочная зона не закрывали от нас беспредельности,
       бесконечности, совершенной ровности и безнадежности этой
       степи, по которой только первый рядок едва ошкуренных теле-
       фонных столбов пошел на северо-восток к Павлодару. Иногда
       ветер вдруг брался крутой, за час надувал холоду из Сибири,
       заставлял натянуть телогрейки и еще бил и бил в лицо крупным
       песком и мелкими камушками, которые мел по степи. Да уж не
       обойтись, проще повторить стихотворение, которое я написал в
       те дни на кладке БУРа.

                         КАМЕНЩИК.

            Вот - я каменщик. Как у поэта сложено, 
            Я из камня дикого кладу тюрьму.
            Но вокруг - не город.Зона. Огорожено.
            В чистом небе коршун реет настороженно.
            Ветер по степи!!. И нет в степи прохожего,
            Чтоб спросить меня: кладу - кому?
            Стерегут колючкою, псами, пулеметами -
            Мало! Им еще в тюрьме нужна тюрьма...
            Мастерок в руке. Размеренно работаю,
            И влечет работа по себе сама.
            Был майор. Стена не так развязана.
            Первых посадить нас обещал.
            Только ль это! Слово вольно сказано.
            На тюремном деле - галочка проказою,
            Что-нибудь фигурной скобкой сообща.
            Вперекличь дробят и тешут молотки проворные.
            За стеной стена растет, меж стенами стена...
            Шутим, закурив у ящика растворного,
            Ждем на ужин - хлеба, каш добавка вздорного-
            А с лесов, меж камня - камер ямы черные, 
            Чьих-то близких мук немая глубина.
            И всего-то нить у них одна - автомобильная
            Да с гуденьем проводов недавние столбы...
            Боже мой! Какие мы бессильные!
            Боже мой! Какие мы рабы!

            Рабы! Не потому даже, что, боясь угроз майора Максимен-
       ко, клали камни вперехлест и цементу честно, чтобы нельзя
       было легко эту стену разрушить будущим узникам. А потому
       что, действительно, хотя мы не выполняли и ста процентов
       нормы - бригаде, клавшей тюрьму, выписывались дополнитель-
       ные, и мы не швыряли их майору в лицо, а съедали. А товарищ
       наш Володя Гершуни сидел в уже отстроенном крыле БУРа. А Иван
       Спасский, без всяких проступков, за какую-то неведомую га-
       лочку, уже сидел в режимке. И из нас еще многим предстояло

                           - 43 -

       посидеть в этом самом БУРе, в этих самых камерах, которые мы
       так аккуратно надежно выкладывали. И в самое время работы,
       когда мы быстро поворачивались с раствором и камнями, вдруг
       раздались выстрелы в степи. Скоро к вахте лагеря, близ нас,
       подъехал воронок (самый настоящий, городской, он состоял в
       штате конвойной части, только на боках не было расписано
       для сусликов "Пейте советское шампанское!"). Из воронка вы-
       толкнули четверых - избитых, окровавленных; двое спотыка-
       лись, одного тянули; только первый, Иван Воробьев, шел гордо
       и зло.
            Так провели беглецов под нашими ногами, под нашими под-
       мостями - и завели в правое, уже готовое крыло БУРа.
            А мы - клали камни...
            Побег! Что за отчаянная смелость! - не имея гражданской
       одежды, не имея еды, с пустыми руками - пройти зону под выс-
       трелами - и бежать - в открытую безводную бесконечную голую
       степь! Это даже не замысел - это вызов, это гордый способ
       самоубийства. И вот на какое сопротивление только и способны
       самые сильные и смелые из нас!
            А мы... кладем камни.
            И обсуждаем. Это - уже второй побег за месяц. Первый
       тоже не удался, но тот был глуповатый. Василий Брюхин (проз-
       ванный "Блюхер"), инженер Мутьянов и еще один бывший поль-
       ский офицер выкопали в мехмастерских под комнатой, где рабо-
       тали, яму в один кубометр, с запасом еды засели туда и пе-
       рекрылись. Они наивно рассчитывали, что вечером, как обычно,
       с рабочей зоны снимут охрану, они вылезут и пойдут. Но ведь
       на съеме не досчитались троих, а проволока вокруг вся цела -
       и оставили охрану на несколько суток. За это время наверху
       ходили люди приводили собаку - и скрывшиеся подносили ватку
       с бензином к щели, отбивая собаке нюх. Трое суток они сидели
       не разговаривая, не шевелясь, с руками и ногами переплетен-
       ными, скорченными, потому что в одном кубометре трое - нако-
       нец, не выдержали и вышли.
            Приходят в зону бригады и рассказывают, как бежала
       группа Воробьева: рвала зону грузовиком. 
            Еще неделя. Мы кладем камни. Уже очень ясно вырисовы-
       вается второе крыло БУРа - вот будут уютные карцерочки, вот
       одиночки, вот тамбурочки, уже нагородили мы в малом объеме
       множество камня, а его все везут и везут с карьера: камень
       даровой, руки даровые там и здесь, только цемент государст-
       венный. 
            Проходит неделя, достаточное время четырем тысячам эки-
       бастузцев помыслить, что побег - безумие, что он не дает ни-
       чего. И - в такой же солнечный день опять гремят выстрелы в
       степи - побег!!! Да это эпидемия какая-то: снова мчится кон-
       войный воронок - и привозят двоих (третий убит на месте).
       Этих двоих - Батанова и совсем какого-то маленького, молодо-
       го, - окровавленных проводят мимо нас, под нашими подмостя-
       ми, в готовое крыло, чтобы там бить их еще, и раздетыми бро-
       сить на каменный пол и не давать им ни есть, ни пить. Что
       испытываешь ты, раб, глядя вот на этих, искромсанных и гор-
       дых? Неужели подленькую радость, что это не меня поймали, не
       меня избили, не меня обрекли?
            "Скорей, скорей кончать надо левое крыло!" - кричит нам
       пузатый майор Максименко.
            Мы - кладем. Нам будет вечером дополнительная каша.
            Носит раствор кавторанг Бурковский. Все, что строится -
       все на пользу Родины. 
            Вечером рассказывают : и Батанов тоже бежал на рывок на

                           - 44 -

       машине. Подстрелили машину.
            Но теперь-то поняли вы, рабы, что бежать - это самоу-
       бийство, бежать никому не удастся дальше одного километра,
       что доля ваша - работать и умереть?!
            Дней пять не прошло, и никаких выстрелов никто не слы-
       шал - но будто небо все металлическое и в него грохают ог-
       ромным ломом - такая новость: побег!! опять побег!! И на
       этот раз удачный!
            Побег в воскресенье 17 сентября сработан так чисто, что
       проходит благополучно вечерняя проверка - и все сошлось у
       вертухаев. Только утром 18-го что-то начинает не получаться
       у них - и вот отменяется развод и устраивают всеобщую про-
       верку. Несколько общих проверок на линейке, потом проверки
       по баракам, потом проверки по бригадам, потом перекличка по
       формулярам - ведь считать только деньги у кассы умеют псы.
       Все время результат у них разный! До сих пор не знают,
       сколько же бежало? кто именно? когда? куда? на чем?
            Уже к вечеру и понедельник, а нас не кормят обедом (по-
       варов с кухни тоже пригнали на линейку, считать!)- но мы ни-
       чуть не в обиде, мы рады-то как! Всякий удачный побег - это
       великая радость для арестантов! Как бы ни зверел после этого
       конвой, как бы ни ужесточался режим, но мы ничуть не в оби-
       де, мы рады-то как! Всякий удачный вас, господа псы! Мы-то
       вот убежали! (И, глядя в глаза начальству, мы все затаенно
       думаем: хоть бы не поймали! хоть бы не поймали!)
            К тому ж - и на работу не вывели, и понедельник прошел
       для нас как второй выходной. (Хорошо, что ребята дернули не
       в субботу! Учли, что нельзя нам воскресенья портить!)
            Но - кто ж они? кто ж они?
            В понедельник разносится: это - Георгий Тэнно с Колькой
       Жданком.
            Мы кладем тюрьму выше. Мы уже сделали наддверные пере-
       мычки, мы уже замкнули сверху маленькие оконца, мы уже ос-
       тавляем гнезда для стропил.
            Три дня с побега. Семь. Десять. Пятнадцать.
            Нет известий!
            Бежали!!

            ----------------------------------------

                                -45-

                            Глава 4

                       ПОЧЕМУ ТЕРПЕЛИ?

       Среди моих читателей есть такой образованный Историк-Марк-
       сист. Долистав в своем мягком креслице до этого места, как
       мы БУР строили, он снимает очки и похлопывает по странице 
       чем-то плоскеньким, вроде линеечки, и покивывает:
            -Вот-вот. Этому я поверю. А то еще ветерок какой-то ре-
       волюции, черти собачьи! Никакой революции у вас быть не мог-
       ло, потому что для этого нужна историческая закономерность.
       А вас вот отобрали несколько тысяч так называемых "полити-
       ческих" - и что же? Лишенные человеческого вида, достоинст-
       ва, семьи, свободы, одежды, еды - что же вы? Отчего ж вы не
       восстали?
            -Мы - пайку вырабатывали. Вот - тюрьму строили.
            -Это - хорошо. Строить вы и должны были! Это - на поль-
       зу народу. Это - единственно-верное решение. Но не называйте
       же себя революционерами, голубчики! Для революции надо быть
       связанным с единственно - передовым классом...
            - Но ведь мы теперь и были все - рабочие?..
            -Эт-то никакой роли не играет. Это - объективная при-
       дирка. Что такое за-ко-но-мерность, вы представляете?
            Да как будто представляю. Честное слово, представляю. Я
       представляю, что если многомиллионные лагеря стоят сорок лет
       - так вот это и есть историческая закономерность. Здесь
       слишком много миллионов и слишком много лет, чтобы это можно
       было объяснить капризом Сталина, хитростью Берии, доверчи-
       востью и наивностью руководящей партии, непрерывно освещен-
       ной светом Передового Учения. Но этой закономерностью я уж
       не буду корить моего оппонента. Он мило улыбнется мне и ска-
       жет, что мы в данном случае не об этом говорим, я в сторону
       ухожу.
            А он видит, что я смешался, плохо представляю себе за-
       кономерность, и поясняет:
            -Революционеры вот взяли и смели царизм метлой. Очень
       просто. А пропробовал бы царь Николка вот так зажать своих
       революционеров! А пропробовал бы он навесить на них номера!
       А попробовал бы...
            -Верно. Он - не пробовал. Он не пробовал, и только по-
       тому уцелели те, кто попробовал после него.
            -Да и не мог он пробовать! Не мог!
            Пожалуй тоже верно: не не хотел - не мог.

            По принятой кадетской (уж не говорю - социалистической)
       интерпретации, вся русская история есть череда тираний. Ти-
       рания московских князей. Пять столетий отечественной деспо-
       тии восточного образца и укоренившегося искреннего рабства.
       (Ни - Земских Соборов, ни - сельского мiра, ни вольного ка-
       зачества или северного крестьянства.) Иван ли Грозный, Алек-
       сей Тишайший, Петр Крутой или Екатерина Бархатная - вплоть
       до Крымской войны все цари знали одно : давить. Давить своих
       подданных как жуков, как гусениц. Ссыльно-каторжный? Так ему
       откровенно на тело ставили клеймо печаткою из игл "СК" и
       приковывали к тачке. Гнул подданных строй, безотказно был
       крепок. Бунты и восстания раздавливались неизменно..
            Но! но! Раздавливались, да со скидкой! Раздавливались -
       это не в нашем техническом смысле. С наполеоновской войны (с
       возвращения из Европы) начиная, прошел по русскому обществу

                           - 46 -

       первый-первый ветерок. И уже его было достаточно, чтобы царь
       должен был с ним считаться. Например, солдаты, стоявшие в
       декабристком каре, - в петлю ни один не попал? не расстрелян
       ни один? А у нас бы хоть один в живых остался? Ни Пушкина,
       ни Лермонтова нельзя было уже просто посадить на десятку, -
       и надо было искать приемы косвенные. "Где бы ты был 14-го
       декабря в Петербурге?" - спросил Николай 1 Пушкина. Пушкин
       ответил искренне: "На Сенатской." И был за это... отпущен
       домой! А между тем мы, испытавшие машинно-судебную систему
       на своей шкуре, да и наши друзья-прокуроры, прекрасно пони-
       маем, чего стоил ответ Пушкина: статья 58, пункт 2, воору-
       женное восстание, а в самом мягком случае через статью 19-ю
       (намерение) - и если не расстрел, то уж никак не меньше де-
       сятки. И Пушкины получали в зубы свои сроки, ехали в лагеря
       и умирали (а Гумилеву и до лагеря ехать не пришлось, разоч-
       лись в подвале).
            Крымская война - изо всех войн счастливейшая для Рос-
       сии! - принесла не только освобождение крестьян и александ-
       ровские реформы! - одновременно с ними родилась в России ве-
       личайшая из сил - общественное мнение!
            Еще по внешности гноилась и даже расширялась сибирская
       каторга, как будто налаживались пересыльные тюрьмы, гнались
       этапы, заседали суды. Но что это? - заседали-заседали, а Ве-
       ра Засулич, стрелявшая в начальника столичной полиции (!) -
       оправдана??..
            Семь раз покушались на самого Александра 11 (Каракозов;
       (1) Соловьев; близ Александровска; под Курском; взрыв Халту-
       рина; мина Тетерки; Гриневицкий). Александр 11 с испуганными
       глазами ходил (кстати, без охраны) по Петербургу, "как
       зверь, которого травят" (свидетельства Льва Толстого, он
       встретил царя на частной лестнице). (2) И что же? - разорил
       и сослал он пол-Петербурга, как было после Кирова? Что вы,
       это и в голову не могло придти. Применил профилактический
       массовый террор? Сплошной террор, как в 1918 году? Взял за-
       ложников? Такого и понятия не было. Посадил сомнительных? Да
       как это можно?!.. Тысячи казнил? Казнили - пять человек. Не
       осудили за это время и трехсот.(А если бы одно такое покуше-
       ние было на Сталина - во сколько миллионов душ оно бы нам
       обошлось?)
            В 1891 году, пишет большевик Ольминский, он был во всех
       Крестах - единственный политический. Переехав в Москву,
       опять же был единственный и в Таганке. Только в Бутырках пе-
       ред этапом собралось их несколько человек!..
            С каждым годом просвещения и свободной литературы неви-
       димое, но страшное царям общественное мнение росло, а цари
       не удерживали уже ни поводьев, ни гривы, и Николаю 11 доста-
       лось держаться за круп и за хвост.
            Правда, по засасывающей инерции династии он не понимал
       требований века и не имел мужества для действия. В век аэ-
       ропланов и электричества он все еще не имел общественного
       сознания, он все еще понимал Россию как свою богатую и раз-
       нообразную вотчину - для взимания поборов, выращивания же-
       -------------------------------------------------------------
            (1)Кстати, у Каракозова был брат. Брат того, кто стре-
       лял в царя! - прикиньте на нашу мерку. Наказан он был так:
       "повелено ему впредь именоваться Владимировым". И никаких
       стеснений он не испытывал ни в имуществе, ни в жительстве. 
            (2)"Лев Толстой в воспоминаниях современников". 1955.
       т.1, стр. 180 
       -------------------------------------------------------------

                           - 47 -

       ребцов, для мобилизации солдат, чтоб иногда повоевать с дер-
       жавным братом Гогенцоллерном. Но у него и всех его правящих
       уже не было и решимости бороться за свою власть. Они уже не 
       давили, а только слегка придавливали и отпускали. Они все
       озирались и прислушивались - а что скажет общественное мне-
       ние? Они преследовали революционеров ровно настолько, чтобы
       сознакомить их в тюрьмах, закалить, создать ореол вокруг их
       голов. Мы-то теперь, имея подлинную линейку для измерения
       масштабов, можем смело утверждать, что царское правительство
       не преследовало, а бережно лелеяло революционеров, себе на
       погибель. Нерешительность, половинчатость, слабость царского
       правительства ясно видны всякому, кто испытал на себе судеб-
       ную систему безотказную. 
            Просмотрим хотя бы хорошо известную всем биографию Ле-
       нина. Весной 1887 года его родной брат казнен за покушение
       на Александра 111.(3) Как и брат Каракозова - брат цареубий-
       цы. И что ж? В том же году осенью Владимир Ульянов поступает
       в Казанский Императорский Университет, да еще - на юридичес-
       кое отделение! Это - не удивительно?
            Правда, в том же учебном году Владимира Ульянова исклю-
       чают из Университета. Но исключают - за организацию проти-
       воправительственной студенческой сходки. Значит, младший
       брат цареубийцы подбивает студентов к неповиновению? Что бы
       он получил у нас? Да безусловно расстрел! (а остальным по
       двадцать пять и по десять!) А его исключают из Университета.
       Какая жестокость! Да еще и ссылают... Сахалин? (4) Нет, в
       семейное поместье Кокушкино, куда он на лето все равно едет.
       Он хочет работать - ему дают возможность... валить лес в
       тайге? Нет, заниматься юридической практикой в Самаре, при
       этом участвовать в нелегальных кружках. После этого - сдать
       экстерном за Петербургский университет. (А как же с анкета-
       ми? Куда же смотрит спецчасть?)
            И вот через несколько лет этот самый молодой революцио-
       нер арестован на том, что создал в столице "Союз борьбы за
       освобождение" - не меньше! неоднократно держал к рабочим
       "возмутительные" речи, писал листовки. Его пытали, морили?
       Нет, ему создали режим, содействующий умственной работе. В
       петербургской следственной тюрьме, где он просидел год и ку-
       да передавали ему десятки нужных книг, он написал большую
       часть "Развития капитализма в России", а кроме того пересы-
       лал - легально, через прокуратуру! - "Экономические этюды" в
       марксистский журнал "Новое слов". В тюрьме он получал плат-
       ный обед по заказанной диете, молоко, минеральную воду из
       аптеки, три раза в неделю домашние передачи. (Как и Троцкий
       -------------------------------------------------------------
            (3)При этом, кстати, в ходе судебного следствия уста-
       новлено, что Анна Ульянова получила из Вильно шифрованную
       телеграмму: "сестра опасно больна", и значило это: "везут
       оружие". Анна не удивилась, хотя в Вильно никакой сестры у
       нее не было, а почему-то передала эту телеграмму Александру.
       Ясно, что она - соучастница, у нас ей была бы обеспечена
       д е с я т к а. Но Анна - даже не привлечена к ответственнос-
       ти! По тому же делу установлено, что другая Анна (Сердюко-
       ва), екатеринодарская учительница, прямо знала о готовящемся
       покушении на царя и молчала. Что б ей у нас? Расстрел! А ей
       дали? два года...
            (4)Кстати, на Сахалине политические - были. Но как по-
       лучилось, что не побывал там ни один сколько-нибудь заметный
       большевик (да и меньшевик)? 
       -------------------------------------------------------------

                           - 48 -

       в Петропавловске мог переносить на бумагу первый проект тео-
       рии перманентной революции.)
            Но потом-то его расстреляли по приговору тройки? Нет,
       даже тюрьмы не дали, сослали. В Якутию, на всю жизнь?? Нет,
       в благодатный Минусинский край, и на три года. Его везут ту-
       да в наручниках? в вагон-заке? О, нет! Он едет как вольный,
       он три дня беспрепятственно ходит еще по Петербургу, потом и
       по Москве, ему же надо оставить конспиративные инструкции,
       установить связи, провести совещание остающихся революционе-
       ров. Ему разрешено и в ссылку ехать за собственный счет -
       это значит, вместе с вольными пассажирами, ни одного этапа,
       ни одной пересыльной тюрьмы ни по пути в Сибирь, ни на об-
       ратной конечно дороге, Ленин не изведал никогда. Потом в
       Красноярске ему еще надо поработать в библиотеке два месяца,
       чтобы закончить "Развитие капитализма", и книга эта, напи-
       санная ссыльным, появляется в печати безо всякого затруднения
       со стороны цензуры (ну-ка, возьмите на нашу мерку)! Но на
       какие же средства он живет в далеком селе, ведь он не найдет
       себе работы? А он попросил казенное содержание, ему платят
       выше потребностей. Нельзя было создать условий лучших, чем
       Ленину в его единственной ссылке. При исключительной деше-
       визне здоровая пища, изобилие мяса (баран на неделю), моло-
       ка, овощей, неограниченное удовольствие охоты (недоволен
       своей собакой, ему всерьез собираются прислать собаку из Пе-
       тербурга, кусают на охоте комары - заказывает лайковые пер-
       чатки), излечился от желудочных и других болезней юности,
       быстро располнел. Никаких обязанностей, службы, повинностей,
       да даже и женщины его не напрягаются: за 2 рубля с полтиной
       в месяц 15-летняя крестьянская девочка выполняла их семье
       всю черную работу. Ленин не нуждался ни в каком литературном
       заработке, отказывался от петербургских предложений взять
       платную литературную работу - печатал и писал только то, что
       могло ему создать литературное имя.
            Он отбыл ссылку (мог бы и "убежать" без затруднения, из
       осмотрительности не стал). Ему автоматически продлили? сде-
       лали вечную? Зачем же, это было бы противозаконно. Ему раз-
       решено жить во Пскове, только ехать в столицу нельзя. Но он
       едет в Ригу, Смоленск. За ним не следят. Тогда со своим дру-
       гом (Мартовым) он везет корзину нелегальной литературы в
       столицу - и везет прямо через Царское Село, где особенно
       сильный контроль (это они с Мартовым перемудрили). В Петер-
       бурге его берут. Правда, корзины при нем уже нет, есть неп-
       роявленное химическое письмо Плеханову, где весь план созда-
       ния "Искры" - но такими хлопотами жандармы себя не утружда-
       ют: три недели арестованный - в камере, а письмо - в их ру-
       ках и остается непроявленным.
            И как же кончается вся эта самовольная отлучка из Пско-
       ва? Двадцатью годами каторги, как у нас? Нет, этими тремя
       неделями ареста! После чего его и вовсе уже отпускают - по-
       ездить по России, подготовить центры распространения "Искры",
       потом - и за границу, налаживать само издание ("полиция не
       видит препятствий" выдать ему заграничный паспорт)!
            Да что там! Он и из эмиграции пришлет в Россию в энцик-
       лопедию ("Гранат") статью о Марксе! и здесь она будет напе-
       чатана. (5) Да и не она одна!
            Наконец, он ведет подрывную работу из австрийского мес-
       -------------------------------------------------------------
            (5) Ну, представьте: БСЭ печатает эмигрантскую статью о
       Бердяеве! 
       ------------------------------------------------------------ 

                                -49-

       течка близ самой русской границы - и не посылают же секрет-
       ных молодцов - выкрасть его и привезти живьем. А ничего бы
       не стоило.
            Вот так можно проследить слабость и нерешительность
       царских преследований на любом крупном социал-демократе (а
       на Сталине бы - особенно, но там вкрадываются дополнительные
       подозрения). Вот у Каменева при обыске в Москве в 1904 г.
       отобрана "компрометирующая переписка". На допросе он отказы-
       вается от объяснений. И все. И высылается... по месту жи-
       тельства родителей.
            Правда, эсеров преследовали значительно круче. Но как -
       круче? Разве мал был криминал у Гершуни (арестованного в
       1903)? у Савинкова (в 1906)? Они руководили убийствами круп-
       нейших лиц империи. Но - не казнили их. А потом попустили
       сбежать Марию Спиридонову, в упор ухлопавшую генерала Луже-
       новского, усмирителя крестьянского тамбовского восстания,-
       тоже казнить не решились, послали на каторгу. (6) А ну бы в
       1921 г. у нас подавителя тамбовского (же!) крестьянского
       восстания застрелила семнадцатилетняя гимназистка! - сколько
       бы тысяч гимназистов и интеллигентов тут же было бы без суда
       расстреляно в волне "ответного" красного террора?
           За мятеж во флоте (в Свеаборге) - расстрелы? Нет, ссылка.
            А как наказывали студентов (за большую демонстрацию в
       Петербурге в 1901 году), вспоминает Иванов-Разумник, в пе-
       тербургской тюрьме - как студенческий пикник: хохот, хоровые
       песни, свободное хождение из камеры в камеру. Иванов-Разум-
       ник даже имел наглость проситься у начальника тюрьмы сходить
       на спектакль гастролирующего Художественного Театра - билет
       пропадал! А потом ему присудили "ссылку" - по его выбору в
       Симферополь, и он с рюкзаком бродил по всему Крыму.
            Ариадна Тыркова о том же времени пишет: "Мы были подс-
       ледственные, и режим был не строгий".Жандармские офицеры
       предлагали им обеды из лучшего ресторана Додона. По свиде-
       тельству неутомимо-допытчивого Бурцева "петербургские тюрьмы
       были много человечнее европейских".
            Леонида Андреева за написание призыва к московским ра-
       бочим поднять вооруженное (!) восстание для свержения (!)
       самодержавия... держали в камере целых 15 суток! (ему и са-
       мому казалось, что - мало, и он добавлял три недели). Вот
       записи из его дневника тех дней: (7)
            "Одиночка! Ничего, не так скверно. Устраиваю постель,
       придвигаю табурет, лампу, кладу папиросы, грушу... Читаю, ем
       грушу - совсем как дома... И весело. Именно весело." - "Ми-
       лостивый государь! А, милостивый государь!" - зовет его в
       кормушку надзиратель. Много книг. Записки из соседних камер. 
            В общем, Андреев признал, что в смысле помещения и пи-
       тания жизнь в камере была у него лучше, чем та, которую он
       вел студентом.
            В это время Горький в Трубецком бастионе написал "Дети
       солнца".
            Большевистская верхушка издала о себе довольно бесстыд-
       -------------------------------------------------------------
            (7) Освободила ее от каторги Февральская революция. За-
       то с 1918 года М.Спиридонова арестовывалась Чекою несколько
       раз. Она шла по многолетнему Большому Пасьянсу социалистов,
       побывала в самаркандской, ташкентской, уфимской ссылках.
       Дальше след ее теряется в каком-то из политизоляторов,
       где-то расстреляна. 
            (6) По книге В.Л. Андреева "Детство".
       -------------------------------------------------------------

                           - 50 -

       ную саморекламу под видом 41-го тома энциклопедии "Гранат" -
       "Деятели СССР и Октябрьской Революции. - Автобиографии и би-
       ографии." Какую из них ни читай, поразишься, сравнимо с на-
       шими мерками, насколько безнаказанно сходила им их революци-
       онная работа. И, в частности, насколько благоприятные были
       условия их тюремных заключений. Вот Красин: "Сиденье в Та-
       ганке всегда вспоминал с большим удовольствием. После первых
       же допросов жандармы оставили его в покое (да почему же? -
       А.С.), и он посвятил весь свой невольный досуг самой упорной
       работе: изучил немецкий язык, прочел в оригинале почти все
       сочинения Шиллера и Гете, познакомился с Шопенгауэром и Кан-
       том, проштудировал логику Милля, психологию Бундта..." и
       т.д. Для ссылки - Красин избирает Иркутск, то есть, столицу
       Сибири, самый культурный город ее.
            Радек в Варшавской тюрьме, 1906 г.: "сел на полгода,
       провел их великолепно, изучая русский язык, читая Ленина,
       Плеханова, Маркса, в тюрьме написал первую статью (о профд-
       вижении)... и был ужасно горд, когда получил (сидя в тюрьме)
       номер журнала Каутского со своей статьей".
            Или наоборот, Семашко: "заключение (Москва,1895) было
       необычайно тяжелым": после трехмесячного сидения в тюрьме
       выслан на три года... в свой родной город Елец!
         Славу "ужасной русской Бастилии" и создавали на Западе та-
       кие размякшие в тюрьме, как Парвус, своими напыщенно-сантиме-
       нтальными приукрашенными воспоминаниями - в месть царизму.
            Всю ту же линию можно проследить и на лицах мелких, на
       тысячах отдельных биографий.
            Вот у меня под рукой энциклопедия, правда некстати -
       литературная, да еще старая (1932 год), "с ошибками". Пока
       этих "ошибок" еще не вытравили, беру наудачу букву "К".
            Карпенко-Карый. Будучи секретарем городской полиции (!)
       в Елисаветграде, снабжал революционеров паспортами! (Про се-
       бя переводим на наш язык: работник паспортного отдела снаб-
       жал паспортами подпольную организацию!) За это он... пове-
       шен? Нет, сослан на... 5 (пять) лет.. на свой собственный
       хутор! То есть, на дачу. Стал писателем.
            Кириллов В.Т. Участвовал в революционном движении чер-
       номорских моряков. Расстрелян? Вечная каторга? Нет, три года
       ссылки в Усть-Сысольск. Стал писателем.
            Касаткин И.М. Сидя в тюрьме, писал рассказы, а газеты
       печатали их! (У нас и отсидевший-то не печатается.)
            Карпову Евтихию после двух (!) ссылок доверили руково-
       дить императорским Александринским театром и театром Сувори-
       на. (У нас бы его во-первых, в столице не прописали, во-вто-
       рых, спецчасть не приняла бы даже суфлером.)
            Кржижановский в самый разгул столыпинской реакции вер-
       нулся из ссылки и (оставаясь членом подпольного ЦК) беспре-
       пятственно приступил к инженерной деятельности. (У нас бы
       счастлив был, устроившись слесарем МТС!)
            Хотя Крыленко в "Литературную энциклопедию" не попал,
       но на букву "К" справедливо вспомнить и его. За все свое ре-
       волюционное кипение он трижды "счастливо избежал ареста",(8)  
       а шесть раз арестованный , отсидел   в с е г о   14 месяцев.
       В 1907 году (опять-таки год реакции) обвинялся: в агитации в
       войсках и участии в военной организации - и Военно-Окружным
       (!) судом оправдан! В 1915 г. "за уклонение от военной служ-
       -------------------------------------------------------------
            (8) Здесь и дальше - по его автобиографии в энциклопе-
                дии "Гранат", т.41, ч.1, стр. 237-245.
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 51 -

       бы" (а он - офицер и идет война!) этот будущий главковерх (и
       убийца другого главковерха) наказан тем, что... послан во
       фронтовую (нисколько не штрафную) часть! (Так царское прави-
       тельство предполагало и победить немцев и одновременно при-
       гасить революцию...) И вот в тени его неподрезанных проку-
       рорских крыл пятнадцать лет тянулись приговоренные в столь-
       ких процессах получать свою пулю в затылок. 
            И в ту же самую "столыпинскую реакцию" кутаисский гу-
       бернатор В.А.Старосельский, который прямо снабжал революцио-
       неров паспортами и оружием, выдавал им планы полиции и пра-
       вительственных войск - отделался как бы не двумя неделями
       заключения. (9)
            Переведи на наш язык, у кого воображения хватает!
            В эту самую полосу "реакции" легально выходит больше-
       вистский философский и общественно-политический журнал
       "Мысль". А "реакционные" "Вехи" открыто пишут: "застаревшее
       самовластье", "зло деспотизма и рабства" - ничего, катайте,
       это у нас можно!
            Строгости были тогда невыносимые. Ретушер ялтинской фо-
       тографии В.К.Яновский нарисовал расстрел очаковских матросов
       и выставил у себя в витрине (ну, как , например, сейчас бы
       на Кузнецком Мосту выставить эпизоды новочеркасского подав-
       ления). Что же сделал ялтинский градоначальник? Из-за бли-
       зости Ливадии он поступил особенно жестоко: во-первых, он
       кричал на Яновского! Во-вторых, он уничтожил... не фотогра-
       фическую мастерскую Яновского, нет, и не рисунок расстрела,
       а - копию этого рисунка. (Скажут - ловок Яновский. Отметим -
       но и градоначальник не велел же бить при себе витрину.)
       В-третьих, на Яновского было наложено тягчайшее наказание:
       продолжая жить в Ялте, не появляться на улице... при проезде
       императорской фамилии.
            Бурцев в эмигрантском журнале поносил даже интимную
       жизнь царя. Воротясь на родину (1914 г., патриотический под-
       ъем) - расстрелян? Неполный год тюрьмы со льготами в получе-
       нии книг и письменных занятиях.
            Топору невозбранно давали рубить. А топор своего дору-
       биться.
            Когда был, как говориться, "репрессирован" Тухачевский,
       то не только разгромили и посадили всю его семью (уж не упо-
       минаю, что дочь исключили из института), но арестовали двух
       его братьев с женами, четырех его сестер с мужьями, а всех
       племянников и племянниц разогнали по детдомам и сменили им
       фамилии на Томашевичей, Ростовых и т.д. Жена его расстреляна
       в казахстанском лагере, мать просила подаяние на астраханс-
       ких улицах и умерла. (10) И то же можно повторить о родст-
       венниках сотен других именитых казненных. Вот что значит
       преследовать.
            Главной особенностью преследований (не-преследований) в
       царское время было пожалуй именно: что никак не страдали
       родственники революционера. Наталья Седова (жена Троцкого) в
       1907 беспрепятственно возвращается в Россию, когда Троцкий -
       осужденный преступник. Любой член семьи Ульяновых (которые
       в разное время тоже почти все арестовывались), в любой мо-
       -------------------------------------------------------------
            (9) "Товарищ губернатор". - "Новый мир", 1966, N2.
            (10) Этот пример я привожу из-за родственников, неви-
       новных родственников. Сам Тухачевский входит у нас теперь в
       новый культ, которого я не собираюсь поддерживать. Он пожал
       то, что посеял, руководя подавлением Кронштадта и Тамбовско-
       го восстания. 

                           - 52 -

       мент свободно получает разрешение выезжать за-границу. Когда
       Ленин считался "разыскиваемый преступник" за призывы к воо-
       руженному восстанию - сестра Анна легально и регулярно пере-
       водила ему деньги в Париж на его счет в "Лионском кредите".
       И мать Ленина и мать Крупской пожизненно получали высокие
       государственные пенсии за гражданско-генеральское или офи-
       церское положение своих покойных мужей - и дико было предс-
       тавить, чтоб стали их утеснять. 
            В таких -то условиях у Толстого и сложилось убеждение,
       будто не нужна политическая свобода, а нужно одно моральное
       усовершенствование. 
            Конечно, не нужна свобода тому, у кого она уже есть.
       Это и мы согласимся: в конце-то концов дело не в политичес-
       кой свободе, да! Не в пустой свободе цель развития челове-
       чества. И даже не в удачном политическом устройстве общест-
       ва, да! Дело, конечно, в нравственных основаниях общества! -
       но это в конце, а в начале? А - на первом шаге? Ясная Поляна
       в то время была открытым клубом мысли. А оцепили б ее в бло-
       каду, как ленинградскую квартиру Ахматовой, когда спрашивали
       паспорт у каждого посетителя, а прижали бы так, как всех нас
       при Сталине, когда трое боялись съехаться под одну крышу -
       запросил бы тогда и Толстой политической свободы. 
            В самое страшное время столыпинского террора либераль-
       ная "Русь" на первой странице без помех печатала крупно:
       "Пять казней!... Двадцать казней в Херсоне!" Толстой рыдал,
       говорил, что жить невозможно, что ничего представить себе
       ужаснее. (11)
            Вот уже упомянутый список "Былого": 950 казней за 6 ме-
       сяцев. (12)
            Берем этот номер "Былого". Обращаем внимание, что издан
       он был (февраль 1907 г.) в самую полосу восьмимесячной (19
       августа 1906 г, - 19 апреля 1907 г.) столыпинской "военной
       юстиции" - и составлен по печатным данным русских же телег-
       рафных агенств. Ну, как если бы в Москве в 1937 г. газеты бы
       печатали списки расстрелянных, и вышел бы сводный бюллетень -
       а НКВД вегетариански бы помаргивало.
            Во-вторых, этот восьмимесячный период "военной юстиции"
       ни до, ни после того в России не повторившийся, не мог быть
       продолжен потому, что "безвластная ", "покорная" Государст-
       венная Дума не утвердила такой юстиции (даже на обсуждение
       Думы Столыпин вынести не решился).
            В-третьих, обоснованием этой "военной юстиции" было
       выдвинуто, что в минувшие полгода произошли "бесчисленные
       убийства полицейских чинов по политическим побуждениям",
       многие нападения на должностных лиц, (13) взрыв на Аптекарс-
       ком острове; а "если государство не дает отпора террористи-
       ческим актам, то теряется смысл государственности". И вот
       столыпинское министерство, в нетерпении и обиде на суд при-
       сяжных с его неторопливыми околичностями, с его сильной и
       неограниченной адвокатурой (это не наш облсуд или окружной
       трибунал, покорный телефонному звонку) - рвется к обузданию
       революционеров (и прямо - бандитов, стреляющих в окна пасса-
       жирских поездов, убивающих обывателей ради трешницы пятерки)
       через малословные полевые суды. (Впрочем, ограничения такие: 
       -------------------------------------------------------------
            (11)"Толстой в воспоминаниях современников". 1955,т.2.
                 стр. 232. 
            (12) Журнал "Былое". N2/14, февраль 1907.
            (13) Та же статья  "Былого" стр. 45, не отрицает этих
                 фактов. 

                                 -53-

       полевой суд может быть открыт лишь в месте, состоящем на по-
       ложении военном или чрезвычайной охраны; собирается только
       по свежим, не позже суток, следам преступления и при очевид-
       ности преступного деяния.)
            Если современники были так оглушены и возмущены - зна-
       чит для России это было необычно!
            В ситуации 1906-7 гг. видно нам, что вину за полосу
       "столыпинского террора" должны разделить с министерством и
       революционеры-террористы.
            Через сто лет после зарождения русского революционного
       террора мы уже без колебания можем сказать, что эта терро-
       ристическая мысль, эти действия были жестокой ошибкой рево-
       люционеров, были бедой России и ничего не принесли ей, кроме
       путаницы, горя и запредельных жертв.
            Перелистенем на несколько страниц тот же самый номер
       "Былого". (14) Вот одна из первоначальных прокламаций 1862
       г., откуда все и пошло:
            "Чего хотим мы? блага, счастья России. Достижение новой
       жизни, жизни лучшей, без жертв невозможно потому, что у нас
       нет времени медлить - нам нужна быстрая и скорая реформа!"
            Какой ложный путь! Радетелям, им - медлить было неког-
       да, они поэтому дали разрешение приблизить жертвами (да не
       собой, а - другими) всеобщее благоденствие! Им - медлить бы-
       ло некогда, и вот мы, их правнуки, через 105 лет, не на той
       же самой точке (освобождение крестьян), но назад гораздо.
            Признаем, что террористы были достойными партнерами
       столыпинских полевых судов.
            Несравнимость столыпинского и сталинского времени для
       нас остается та, что при нас азиатчина была односторонней:
       рубили голову всего лишь за вздох груди и даже меньше, чем
       вздох. (15) 
            "Ничего нет ужаснее", - воскликнул Толстой? А между тем
       это так легко представить - ужаснее. Ужасней, это когда каз-
       ни не от поры до поры в каком-то всем известном городе, но
       всюду и каждый день, и не по двадцать, а по двести, в газе-
       тах же об этом ничего не пишут ни крупно, ни мелко, а пишут,
       что "жить стало лучше, жить стало веселей".
            Разбили рыло - говорят: так и было.
            Нет, не было так! Далеко еще не так, хотя русское госу-
       дарство уже тогда считалось самым угнетательским в Европе.
            Двадцатые и тридцатые годы нашего века углубили челове-
       ческое представление о возможных степенях сжатия. Тот земной
       прах, та твердь земная, которая казалась нашим предкам уже
       предельно сжатой, теперь объяснены физиками как дырявое ре-
       шето. Дробинка, лежащая посреди пустой стометровки, вот мо-
       дель атома. Открыли чудовищную "ядерную упаковку" - согнать
       эти дробинки-ядра вместе, со всех пустых стометровок. Напер-
       сток такой упаковки весит столько, сколько наш земной паро-
       воз. Но и эта упаковка еще слишком похожа на пух: из-за про-
       тонов нельзя спрессовать ядра как следует. А вот если спрес-
       совать одни нейтроны, то почтовая марка из такой "нейтронной
       упаковки" будет весить 5 миллионов тонн!
            Вот   т а к, совсем даже не опираясь на успехи физики,
       -------------------------------------------------------------
            (14) "Былое", 2/14, стр. 82.
            (15) Смело заявляю, что и по карательным бессудным экс-
       педициям (подавление крестьян в 1918-19. Тамбов -1921, Ку-
       бань и Казахстан - 1930) наше время намного превзошло размах
       и технику царских караний. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 54 -

       сжимали и нас!
            Устами Сталина раз навсегда призвали страну отрешится
       от благодушия! А "благодушие" Даль называет: "доброту души,
       любовное свойство ее, милосердие, расположение к общему бла-
       гу". Вот от чего нас призвали отречься, и мы отреклись пос-
       пешно - от расположения к общему благу! Нам довольно стало
       нашей собственной кормушки.
            Русское общественное мнение к началу века составляло
       дивную силу, составляло воздух свободы. Царизм был разбит не
       тогда, когда гнали Колчака, не тогда, когда бушевал февраль-
       ский Петроград - гораздо раньше! Он уже был бесповоротно
       низвержен тогда, когда в русской литературе установилось,
       что вывести образ жандарма или городового хотя бы с долей
       симпатии - есть черносотенное подхалимство. Когда не только
       пожать им руку, не только быть с ними знакомыми, не только
       кивнуть им на улице, но даже рукавом коснуться на тротуаре
       казался уже позор!
             А у нас сейчас палачи, ставшие безработными, да и по
       спецназначению, - руководят... художественной литературой и
       культурой. Они велят воспевать их - как легендарных героев.
       И это называется у нас почему-то патриотизмом!
            Общественное мнение! Я не знаю, как определяют его со-
       циологи, но мне ясно, что оно может составиться только из
       взаимно-влиящих индивидуальных мнений, выражаемых свободно и
       совершенно независимо от мнения правительственного или пар-
       тийного.
            И пока не будет в стране независимого общественного
       мнения - нет никакой гарантии, что все многомиллионное бесп-
       ричинное уничтожение не повторится вновь, - что оно не нач-
       нется любой ночью, каждой ночью - вот этой самой ночью, пер-
       вой за сегодняшним днем.
            Передовое Учение, как мы видели, не оберегло нас от
       этого мора.
            Но я вижу, что мой оппонент кривится, моргает мне, ка-
       чает: во-первых враги услышат! во-вторых - зачем так расши-
       рительно? Ведь вопрос стоял гораздо уже: не - почему нас са-
       жали? и не - почему терпели это беззаконие остающиеся на во-
       ле? Они, как известно, ни о чем не догадывались, они просто
       верили (партии), (16), что раз целые народы ссылают в 24 ча-
       са - значит, виноваты народы. Вопрос в другом: почему уже в
       лагере, где мы могли бы и догадаться, почему мы  т а м  го-
       лодали, гнулись, терпели и не боролись? Им, не ходившим под
       конвоем, имевшим свободу рук и ног, простительно было и не
       бороться - не могли ж они жертвовать семьями, положением,
       зарплатой, гонорарами. Зато теперь они печатают критические
       рассуждения и упрекают нас, почему  м ы, когда нам нечего бы-
       ло терять, держались за пайку и не боролись?
            Впрочем, к этому ответу веду и я. Потому мы терпели в
       лагерях, что не было общественного мнения на воле.
            Ибо какие вообще мыслимы способы сопротивления арестан-
       та - режиму, которому его подвергли? Очевидно, вот они:

                    1.Протест.
                    2.Голодовка.
                    3.Побег.
                    4.Мятеж.

       -------------------------------------------------------------
            (16) Ответ В. Ермилова И.Эренбургу.
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 55 -

            Так вот, как любил выражаться Покойник, каждому ясно (а
       не ясно - можно втолковать), что первые два способа имеют
       силу (и тюремщики боятся их) только из-за общественного мне-
       ния! Без этого смеются они нам в лицо на наши протесты и го-
       лодовки!
            Это очень эффектно: перед тюремным начальством разор-
       вать на себе рубаху, как Дзержинский, и тем добиться своих
       требований. Но это только при общественном мнении. А без не-
       го - кляп тебе в рот и еще за казенную рубаху будешь платить!
            Вспомним хотя бы знаменитый случай на карийской каторге
       в конце прошлого века. Политическим объявили, что отныне они
       подлежат телесным наказаниям. Надежду Сегеду (она дала поще-
       чину коменданту.. чтобы вынудить его уйти в отставку!) долж-
       ны сечь первой. Она принимает яд и умирает, чтоб только не
       подвергнуться розгам! Вслед за ней отравляются еще три жен-
       щины - и умирают! В мужском бараке вызываются покончить с
       собой 14 добровольцев, но не всем удается. (17) В результате
       телесные наказания начисто навсегда отменены! Расчет полити-
       ческих был: устрашить тюремное начальство. Ведь известие о
       карийской трагедии дойдет до России, до всего мира.
            Но если мы примерим этот случай к себе, мы прольем
       только слезы презрения. Дать пощечину вольному коменданту?
       Да еще когда оскорбили не тебя? И что такого страшного, если
       немножко всыпят в задницу? Так зато останешься жить! А зачем
       еще подруги принимают яд? А зачем еще 14 мужчин? Ведь жизнь
       дается нам один только раз! и важен результат! Кормят, поят
       - зачем расставаться с жизнью? А может, амнистию дадут, мо-
       жет зачеты введут?
            Вот с какой арестантской высоты скатились мы. Вот как мы
       пали.
            Но и как же поднялись наши тюремщики! Нет, это не ка-
       рийские лопухи! Если б даже мы сейчас воспряли и возвысились
       - и 4 женщины и 14 мужиков - мы все были бы расстреляны
       прежде, чем достали бы яд.(Да и откуда может быть яд в со-
       ветской тюрьме?) А кто поспел бы отравиться - только облег-
       чил бы задачу начальства. А остальным как раз бы вкатили ро-
       зог за недонесение. И уж, конечно, слух о происшествии не
       растекся бы даже за зону.
            Вот в чем дело, вот в чем их сила: слух бы не растекся!
       А если б и растекся, то недалеко, глухой, газетами не подт-
       вержденный, стукачами нанюхиваемый - все равно, что и ника-
       кого. Общественного возмущения - не возникло бы! А чего ж
       тогда и бояться? А зачем тогда к нашим протестам прислуши-
       ваться? Хотите травиться - травитесь.
            Обреченность же наших голодовок достаточно была показа-
       на в части 1.
            А побеги? История сохранила нам рассказы о нескольких
       -------------------------------------------------------------
            (17) Кстати, немаловажные подробности (Е.Н.Ковальская.
       "Женская каторга", ист.-рев. б-ка, Госиздат. 1920, стр. 8-9;
       Г.Ф.Осмоловский "Карийская трагедия". М., 1920.) Сегеда уда-
       рила и оплевала офицера совершенно ни за что, по "нерв-
       но-клинической обстановке" у каторжан. После этого жандармс-
       кий офицер (Масюков) просил политкаторжанина (Осмоловского)
       произвести над ним следствие. Начальник каторги (Бобровский)
       умер в раскаянии, даже не приняв напутствия священника! (Эх,
       таких бы совестливых тюремщиков - нам!) Сегеду секли в одеж-
       де, и Ковальскую переодевали женщины, а не - при мужчинах,
       как распространился слух. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 56 -

       серьезных побегах из царских тюрем. Все эти побеги, заметим,
       руководились и осуществлялись с воли - другими революционе-
       рами, однопартийцами бегущих, и еще по мелочам с помощью
       многих сочувствующих. Как при самом побеге, так и при даль-
       нейшем схороне и переправе бежавших участвовало много лиц
       ("Ага! - поймал меня Историк-Марксист. - Потому что населе-
       ние было за революционеров и будущее - за них!" - "А может
       быть, - возражу я скромно, - еще и потому, что это была  
       веселая неподсудная игра? - махнуть платочком из окна, дать
       беглецу переночевать в вашей спальне, загримировать его? За
       это ведь не судили. Сбежал из ссылки Петр Лавров - так воло-
       годский губернатор (Хоминский)... его гражданской жене выдал
       свидетельство на отъезд - догонять любимого... Даже вон за
       изготовление паспортов ссылали на собственный хутор. Люди не
       боялись - вы из опыта знаете, что это такое? Кстати, как по-
       лучилось, что вы не сидели?" - " А это знаете, была лоте-
       рея"...)
            Впрочем, есть свидетельства и другого рода. Все вынуж-
       дены были читать в школе "Мать" Горького и, может быть,
       кто-нибудь запомнил рассказ о порядках в нижегородской
       тюрьме: у надзирателей заржавели пистолеты, они забивают ими
       гвозди в стенку, никаких трудностей нет приставить к тюрем-
       ной стене лестницу и спокойно уйти на волю. А вот что пишет
       крупный полицейский чиновник Ратаев: "Ссылка существовала
       только на бумаге. Тюрьмы не существовало вовсе. При тогдаш-
       нем тюремном режиме революционер, попавший в тюрьму, беспре-
       пятственно продолжал свою прежнюю деятельность... Киевский
       революционный комитет, сидевший в полном составе в киевской
       тюрьме, руководил в городе забастовкой и выпускал воззва-
       ния." (18) 
            Мне недоступно сейчас собрать данные, как охранялись
       главнейшие места царской каторги, - но о таких отчаянных по-
       бегах, с шансами один против ста тысяч, какие бывали с ка-
       торги нашей, я оттуда не наслышан. Очевидно, не было надоб-
       ности каторжанам рисковать: им не грозила преждевременная
       смерть от истощения на тяжелой работе, им не грозило незас-
       луженное наращение срока; вторую половину срока они должны
       были отбывать в ссылке, и откладывали побег на то время.
            Со ссылки же царской не бежал, кажется, только ленивый.
       Очевидно, редки были отметки в полиции, слаб надзор, никаких
       опер-постов по дороге; не было и ежедневной почти полицей- 
       -------------------------------------------------------------
            (18) Журнал "Былое", N2/24, 1917, письмо Л.А. Ратаева
       Н.П. Зуеву. Там дальше и обо всей обстановке в России, на 
       в о л е: "Секретной агентуры и вольнонаемного сыска не су-
       ществовало нигде (кроме столиц - А.С.) наблюдение же в край-
       нем случае осуществлялось переодетыми жандармскими ун-
       тер-офицерами, которые, одеваясь в шатское платье иногда за-
       бывали снимать шпоры... При таких условиях стоило революцио-
       неру перенести свою деятельность вне столиц, дабы... (его
       действия) остались для департамента полиции непроницаемой
       тайной.Таким образом создавались самые настоящие революцион-
       ные гнезда и рассадники пропагандистов и агитаторов..."
            Наши читатели легко смекнут, насколько это отличалось
       от советского времени. Егор Сазонов, переодетый извозчиком,
       с бомбой под фартуком пролетки, целый день простоял у под-
       ъезда департамента полиции (!!), ожидая убить министра Плеве
       на Фонтанке, уверенный, что его арестуют - а не тронули! ..
       О, крыловские времена!.. Т а к  революцию делать нетрудно. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 57 -

       ской привязанности к месту работы; были деньги (или их могли
       прислать), места ссылки не были очень удалены от больших рек
       и дорог; опять-таки ничто не грозило тем, кто помогал бегле-
       цу, да и самому беглецу не грозил ни застрел при поимке, ни
       избиение, ни двадцать лет каторжных работ, как у нас. Пой-
       манного обычно водворяли на прежнее место с прежним сроком.
       Только и всего. Игра беспроигрышная. Отъезд Фастенко за гра-
       ницу (ч.1,гл.5) типичен для этих предприятий. Но еще может
       быть типичнее - побег из Туруханского края анархиста А.П.
       Уланского. Во время побега ему достаточно было в Киеве зайти
       в студенческую читальню и спросить "Что такое прогресс" Ми-
       хайловского - как студенты его накормили, дали ночлег и де-
       нег на билет. А заграницу он бежал так: просто по трапу
       иностранного парохода - ведь там патруль МВД не стоял! - и
       пригрелся у кочегарки. Но еще чудней: во время войны 14 го-
       да, он добровольно вернулся в Россию и в Туруханскую ссылку!
       Иностранный шпион? Расстрелять? Говори, гадина, кто тебя за-
       вербовал? Нет. Приговор мирового судьи: за трехлетнее загра-
       ничное отсутствие - или 3 рубля штрафу или 1 день ареста!
       Три рубля были большие деньги, и Улановский предпочел 1 день
       ареста.
            Начиная с соловецких побегов в утлой лодочке через море
       или в трюме с бревнами и кончая жертвенными, безумными, без-
       надежными рывками из позднесталинских лагерей (им посвящают-
       ся дальше несколько глав), - наши побеги были затеями вели-
       канов, но великанов обреченных. Столько смелости, столько
       выдумки, столько воли никогда не тратилось на побеги дорево-
       люционных лет, - но те побеги легко удавались, а наши почти
       никогда.
            -Потому что ваши побеги были по своей классовой сущнос-
       ти реакционны!..
            Неужели реакционен порыв человека перестать быть рабом
       и животным?..
            Потому не удавались, что успех побега на поздних стади-
       ях зависит от того, как настроено население. А наше населе-
       ние боялось помогать или даже продавало беглецов - корыстно
       или идейно.

            "И вот  - общественное мненье!.."

            Что же касается арестантских мятежей, этак на три, на
       пять, на восемь тысяч человек - история наших трех революций
       не знала их вовсе.
            А мы - знали.
            Но по тому же заклятью самые большие усилия и жертвы
       приводили у нас к самым ничтожным результатам.
            Потому что общество не было готово. Потому что без об-
       щественного мнения мятеж даже в огромном лагере - не имеет
       никакого пути развития.

            Так что на вопрос: "Почему терпели?", пора ответить: а
       мы - не терпели! Вы прочтете, что мы совсем не терпели.
            В Особлагах мы подняли знамя политических и стали ими!

                                -58-

                              Глава 5

              ПОЭЗИЯ ПОД ПЛИТОЙ, ПРАВДА ПОД КАМНЕМ

            В начале своего лагерного пути я очень хотел уйти с об-
       щих работ, но не умел. Приехав в Экибастуз на шестом году
       заключения, я, напротив, задался сразу очистить ум от разных
       лагерных предположений, связей и комбинаций, которые не дают
       ему заняться ничем более глубоким. И я поэтому не влачил
       временного существования чернорабочего, как поневоле делают
       образованные люди, все ожидающие удачи и ухода в придурки,-
       но здесь, на каторге, решил получить ручную специальность. В
       бригаде Боронюка нам (с Олегом Ивановым ) такая специаль-
       ность подвернулась - каменщиком. А при повороте судьбы я еще
       побывал и литейщиком. 
            Сперва были робость и колебания: верно ли? выдержу ли?
       Неприспособленным головным существам, нам ведь и на равной
       работе - трудней, чем однобригадникам. Но именно с того дня,
       когда я сознательно опустился на дно и ощутил его прочно под
       ногами - это общее, твердое, кремнистое дно, - начались са-
       мые важные годы моей жизни, придавшие окончательные черты
       характеру. Теперь как бы уже не изменялась вверх и вниз моя
       жизнь, я верен взглядам и привычкам, выработанным там.
            А очищенная от мути голова мне нужна была для того, что
       я уже два года как писал поэму. Очень она вознаграждала ме-
       ня, помогая не замечать, что делали с моим телом. Иногда в
       понуренной колонне, под окрики автоматчиков, я испытывал та-
       кой напор строк и образов, будто несло меня над колонной по
       воздуху - скорей туда, на объект, где-нибудь в уголке запи-
       сать. В такие минуты я был и свободен и счастлив. (1)
            Но как же писать в Особом лагере? Короленко рассказыва-
       ет, что он писал и в тюрьме, однако - что там были за поряд-
       ки! Писал карандашом (а почему не отобрали, переламывая руб-
       чики одежды?), пронесенном в курчавых волосах (да почему ж
       не стригли наголо?), писал в шуме (сказать спасибо, что было
       льготно, что рукописи эти он мог сохранить и на волю перес-
       лать (вот это больше всего непонятно нашему современнику!)
            У нас так не попишешь, даже и в лагерях! (Даже заготов-
       ки фамилий для будущего романа были очень опасны - списки
       организации? я записывал лишь корневую основу их в виде су-
       ществительного или превращая в прилагательное.) Память - это
       единственная заначка, где можно держать написанное, где мож-
       но проносить его сквозь обыски и этапы. Поначалу я мало ве-
       рил в возможности памяти и потому решил писать стихами. Это
       было, конечно, насилие над жанром. Позже я обнаружил, что и
       проза неплохо утолакивается в тайные глубины того, что мы
       носим в голове. Освобожденная от тяжести суетливых ненужных
       знаний, память арестанта поражает емкостью и может все рас-
       ширяться. Мы мало верим в нашу память!
            Но прежде чем что-то запомнить, хочется записать и от-
       делать на бумаге. Карандаш и чистую бумагу в лагере иметь
       -------------------------------------------------------------
            (1) Ведь какой меркой мерить! Пишут вот о Василии Ку-
       рочкине, что 9 лет его жизни, после закрытия журнала "Искра"
       были для него "годами подлинной агонии": он остался БЕЗ СВО-
       ЕГО ОРГАНА ПЕЧАТИ! А мы, о СВОЕМ органе печати и мечтать
       не смеющие, до дикости не понимаем: комната у него была, ти-
       шина, стол, чернила, бумага, и шмонов не было, и написанного
       никто не отбирал - почему, собственно, агония? 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 59 -

       можно, но нельзя иметь написанного (если это - не поэма о
       Сталине).(2) И если ты не придуряешься в санчасти и не при-
       хлебатель КВЧ, ты утром и вечером должен пройти обыск на
       вахте. Я решил писать маленькими кусочками по 12-20 строк,
       отделав - заучивать и сжигать. Я твердо положил не доверять
       простому разрыву бумаги.
            В тюрьмах же все слагание и шлифовку стиха приходилось
       делать в уме. Затем я наламывал обломков спичек, на портси-
       гаре выстраивал их в два ряда - десять единиц и десять де-
       сятков, и, внутренне произнося стихи, с каждой строкой пере-
       мещал одну спичку в сторону. Переместив десять единиц, я пе-
       ремещал один десяток. (Но даже и эту работу приходилось де-
       лать с оглядкой: и такое невинное передвигание, если б оно
       сопровождалось шепчущими губами или особым выражением лица,
       навлекло бы подозрение стукачей. Я старался передвигать как
       бы в полной рассеянности.) Каждую пятидесятую и сотую строку
       я запоминал особо - как контрольные. Раз в месяц я повторял
       все написанное. Если при этом на пятидесятое или сотое место
       выходила не та строка, я повторял снова и снова, пока не
       улавливал ускользнувших беглянок.
            На Куйбышевской пересылке я увидел, как католики (ли-
       товцы) занялись изготовлением самодельных тюремных четок.
       Они делали их из размоченного, а потом промешанного хлеба,
       окрашивали (в черный цвет - жженой резиной, в белый - зубным
       порошком, в красный - красным стрептоцидом), нанизывали во
       влажном виде на ссученные и промыленные нитки и давали до-
       сохнуть на окне. Я присоединился к ним и сказал, что тоже
       хочу молиться по четкам, но в моей особой вере надо иметь
       бусинок вкруговую сто штук (уж позже понял я, что довольно -
       двадцатки, и удобней даже, и сам сделал из пробки)), каждая
       десятая должна быть не шариком, а кубиком, и еще должны нао-
       щупь отличаться пятидесятая и сотая. Литовцы поразились моей
       религиозной ревности (у самых богомольных было не более, чем
       по сорок бусинок), но с душевнымм расположением помогли сос-
       тавить такие четки, сделав сотое зерно в виде темно-красного
       сердечка. С этим их чудесным подарком я не расставался потом
       никогда, я отмеривал и перещупывал его в широкой зимней ру-
       кавичке - на разводе, на перегоне, во всех ожиданиях, это
       можно было делать стоя, и мороз не мешал. И через обыски я
       проносил его так же в ватной рукавичке, где оно не прощупы-
       валось. Раз несколько находили его надзиратели, но догадыва-
       лись, что это для молитвы, и отдавали. До конца срока (когда
       набралось у меня уже 12 тысяч строк), а затем еще и в ссылке
       помогало мне это ожерелье писать и помнить.
            Но и это еще не все так просто. Чем больше становится
       написанного, тем больше дней в каждом месяце съедают повто-
       рения. А особенно эти повторения вредны тем, что написанное
       примелькивается, перестаешь замечать в нем сильное и слабое.
       Первый вариант, и без того утвержденный тобою в спешке, что-
       бы скорее сжечь текст, - остается единственным. Нельзя раз-
       решить себе роскоши на несколько лет его отложить, забыть, а
       затем взглянуть свежими критическими глазами. Поэтому нельзя
       -------------------------------------------------------------
            (2) Случай такого "творчества" описывает Дьяков: Дмит-
       риевский и Четвериков излагают начальству сюжет задуманного
       романа и получают одобрение. Опер следит, чтоб не посылали
       на  о б щ и е! Потом их  т а й к о м   выводят из  зоны 
       ("чтоб бендеровцы не растерзали"), там они продолжают. Тоже
       поэзия под плитой. Да где ж этот роман? 
       -------------------------------------------------------------

                           - 60 -

       написать по-настоящему хорошо. А с клочками несожженными
       медлить было нельзя. Три раза я крупно с ними попадался, и
       только то меня спасало, что самые опасные слова я никогда не
       вписывал на бумагу, а заменял прочерками. Один раз я лежал
       на травке отдельно ото всех, слишком близко к зоне (чтобы
       было тише), и писал, маскируя свой клочок в книжице. Старший
       надзиратель Татарин подкрался совсем тихо сзади и успел за-
       метить, что я не читаю, а пишу.
            - А ну! - потребовал он бумажку. Я встал, холодея, и
       подал бумажку. Там стояло: 

            Все наше нам восполнится,
            Вернется нам в отдар,
            Пять суток пеших, помнится,
            Из Остероде в Бродницы
            Нас гнал [конвой] к[азахов] и т[атар].

            Если бы "конвой" и "татар" были написаны полностью, по-
       волок бы меня Татарин к оперу, и меня бы раскусили. Но про-
       черки были немы:
            Нас гнал _______к_________  и т__________.
            У каждого свой ход мысли. Я-то боялся за поэму, а он
       думал, что я срисовываю план зоны и готовлю побег. Однако и
       то, что нашлось, он перечитывал, морща лоб. "Нас гнал" уже
       на что-то ему намекало. Но что особенно заставило его мозг
       работать, это - "пять суток". Я не подумал, даже, в какой
       ассоциации они могут быть восприняты! Пять суток - ведь это
       было стандартное лагерное сочетание, так отдавалось распоря-
       жение о карцере.
            -Кому пять суток? О ком это? - хмуро добивался он.
            Еле-еле я убедил его (названья Остероде и Бродницы),
       что это я вспоминаю чье-то фронтовое стихотворение, да всех
       слов вспомнить не могу.
            - А зачем тебе вспоминать? Не положено вспоминать! -
       угрюмо предупредил он. - Еще раз тут ляжешь - смотри-и!..
            Сейчас об этом рассказываешь - как будто незначительный
       случай. Но тогда для ничтожного раба, для меня это было ог-
       ромное событие: я лишался лежать в стороне от шума, и попа-
       дись еще раз тому же Татарину с другим стишком - на меня
       вполне могли бы завести следственное дело и усилить слежку.
            И бросить писать я уже не мог!..
            В другой раз я изменил своему обычаю, написал на работе
       сразу строк шестьдесят из пьесы, (3) и листика этого не смог
       уберечь при входе в лагерь. Правда, и там были прочеркнуты
       места многих слов. Надзиратель, простодушный широконосый па-
       рень, с удивлением рассматривал добычу:
            -Письмо? - спросил он.
            (Письмо, которое носилось на объект, пахло только кар-
       цером. Но странное оказалось бы "письмо", если бы его пере-
       дали оперу!)
            -Это - к самодеятельности, - обнаглел я. - Пьеску вспо-
       минаю. Вот постановка будет - приходите.
            Посмотрел-посмотрел парень на ту бумажку, на меня, ска-
       зал:
            -Здоровый, а ду-урак!
            И порвал мой листик надвое, начетверо, навосьмеро. Я
       испугался, что он бросит на земь - ведь обрывки были еще
       -------------------------------------------------------------
            (3) "Пир победителей".
       -------------------------------------------------------------

                           - 61 -

       крупны, здесь, перед вахтой, они могли попасться и более
       бдительному начальнику, вон и сам начальник режима Мачеховс-
       кий в нескольких шагах от нас наблюдает за обыском. Но, вид-
       но, приказ у них был - не сорить перед вахтой, чтобы самим
       же не убирать, и порванные клочки надзиратель положил мне же
       в руку, как в урну. Я прошел сквозь ворота и поспешил бро-
       сить их в печку.
            В третий раз у меня еще не сожжен был изрядный кусок по-
       эмы, но, работая на постройке БУРа, я не мог удержаться и
       написал еще "Каменщика". За зону мы тогда не выходили, и,
       значит, не было над нами ежедневных личных обысков. Уже был
       "Каменщику" день третий, я в темноте перед самой проверкой
       вышел повторить его в последний раз, чтобы потом сразу сжечь. 
       Я искал тишины и одиночества, поэтому ближе к зоне, и думать
       забыл, что это - недалеко от того места, где недавно ушел
       под проволоку Тенно. А надзиратель, видимо, таился в засаде,
       он сразу взял меня за шиворот и в темноте повел в БУР. Поль-
       зуясь темнотой, я осторожно скомкал своего "Каменщика" и за
       спиной наугад бросил его. Задувал ветерок, и надзиратель не
       услышал комканья и шелеста бумаги.
            А что у меня лежит еще кусок поэмы - я совсем забыл. В
       БУРе меня обыскали и нашли, на счастье почти не криминаль-
       ный, фронтовой кусок (из "Прусских ночей").
            Начальник смены, вполне грамотный старший сержант, про-
       чел.
            -Что это?
            - Твардовский! - твердо ответил я. - Василий Теркин.
            (Так в первый раз пересеклись наши пути с Твардовским!)
            -Твардо-овский! - с уважаением кивнул сержант. - А тебе
       зачем?
            -Так книг же нет. Вот вспоминю, почитаю иногда.
            Отобрали у меня оружие - половину бритвенного лезвия, а
       поэму отдали, и отпустили бы, и я бы еще сбегал найти "Ка-
       менщика". Но за это время проверка уже прошла, и нельзя было
       ходить по зоне - надзиратель сам отвел меня в барак и запер
       там.
            Плохо я спал эту ночь. Снаружи разыгрался ураганный ве-
       тер. Куда могло отнести теперь комочек моего "Каменщика"?
       Несмотря на все прочерки, смысл стихотворения оставался яв-
       ным. И по тексту ясно было, что автор - в бригаде, кладущей
       БУР. А уж среди западных украинцев найти меня было нетрудно.
            И так все мое многолетнее писанье - уже сделанное, а
       пуще задуманное - все металось где-то по зоне или по степи
       беспомощным бумажным комочком. А я - молился. Когда нам пло-
       хо - мы ведь не стыдимся Бога. Мы стыдимся Его, когда нам
       хорошо.
            Утром по подъему, в пять часов, захлебываясь от ветра,
       я пошел на то место. Даже мелкие камешки взметал ветер и
       бросал в лицо. Впустую было и искать! От того места ветер
       дул в сторону штабного барака, потом режимки (где тоже часто
       снуют надзиратели и много переплетенной проволоки), потом за
       зону - на улицу поселка. Час до рассвета я бродил нагнув-
       шись, все зря. И уже исчаялся. А когда рассвело - комочек
       забелел мне в трех шагах от места, где я его бросил! - вет-
       ром покатило его вбок и застромило между лежащим досками.
            Я до сих пор считаю это чудом.
            Так я писал. Зимой - в обогревалке, весной и летом - на
       лесах, на самой каменной кладке: в промежутке между двумя
       носилками раствора клал бумажку на кирпичи и огрызком каран-
       даша (таясь от соседей) записывал строчки, набежавшие, пока я 

                                 -62-

       вышлепывал прошлые носилки. Я жил как во сне, в столовой
       сидел над священной баландой и не всегда чувствовал ее вкус,
       не слышал окружающих - все лазил по своим строкам и подгонял
       их, как кирпичи на стене. Меня обыскивали, считали, гнали в
       колонне по степи - а я видел сцену моей пьесы, цвет занаве-
       сов, расположение мебели, световые пятна софитов, каждый пе-
       реход актера. 
            Ребята рвали колючку автомашиной, подлезали под нее, в
       буран переходили по сугробу - а для меня проволоки как не
       было, я все время был в своем долгом далеком побеге, но над-
       зор не мог этого обнаружить, пересчитывая головы. 
            Я понимал, что не единственный я такой, что я прикаса-
       юсь к большой Тайне, эта тайна в таких же одиноких грудных
       клетках скрыто зреет на разбросанных островах Архипелага,
       чтобы в какие-то будущие годы, может быть уже после нашей
       смерти, обнаружиться и слиться в будущую русскую литературу.
            (В 1956 году в Самиздате, уже тогда существовавшем, я
       прочел первый сборничек стихов Варлама Шаламова и задрожал,
       как от встречи с братом:

           "Я знаю сам, что это - не игра,
            Что это - смерть. Но даже жизни ради,
            Как Архимед, не выроню пера,
            Не скомкаю развернутой тетради."

            Он тоже писал в лагере! - ото всех таясь, с тем же оди-
       ноким безответным кликом в темноту:

            "Ведь только длинный ряд могил 
            Мое воспоминанье,
            Куда и я бы лег нагим,
            Когда б не обещанье
            Допеть, доплакать до конца
            Во что бы то ни стало,
            Как будто в жизни мертвеца
            Бывало и начало"..)

            Сколько было нас тогда таких? Я думаю - гораздо больше,
       чем выплыло за эти перемежные годы. Не всем было дано до-
       жить. Кто-то спрятал бутылку с бумагой в землю, но никому не
       назвал места. Кто-то отдал хранить, но в небрежные или, нап-
       ротив, слишком осторожные руки. Кто-то и записать не успел.
            И даже на островке Экибастуза - разве было нам узнать
       друг друга? приободрить? поддержать? Ведь мы по-волчьи пря-
       тались ото всех и, значит, друг от друга тоже. Но даже и при
       этом мне пришлось узнать в Экибастузе нескольких.
            Неожиданно познакомился я, через баптистов, с духовным
       поэтом - Анатолием Васильевичем Силиным. Он был тогда лет за
       сорок. Лицо его не казалось ничуть примечательным. Все его
       состриженные и сбритые волосы прорастали рыженькими, и брови
       были рыжеваты. Повседневно он был со всеми уступчив, мягок,
       но сдержан. Лишь когда мы основательно разговорились и по
       нерабочим воскресеньям стали часами гулять по зоне, и он чи-
       тал мне своим очень длинные духовные поэмы (он писал их тут
       же, в лагере, как и я), я в который раз поразился, как об-
       манчиво бывают скрыты в рядовом облике - нерядовые души.
            Бывший беспризорник, воспитанник детдома, атеист, он в
       немецком плену добрался до религиозных книг и захвачен был
       ими. С тех пор он стал не только верующим человеком, но -
       философом и богословом! А так как именно "с тех пор" он и

                           - 63 -

       сидел непрерывно в тюрьме или в лагере, то весь этот богос-
       ловский путь ему пришлось пройти в одиночку, еще раз откры-
       вая для себя уже и без него открыто, может быть блуждая -
       ведь ни книг, ни советчиков не было у него "с тех пор". Сей-
       час он работал чернорабочим и землекопом, силился выполнить
       невыполнимую норму, возвращался с подгибающимися коленями и
       трясущимися руками - но и днем и вечером в голове его кружи-
       лись ямбы его поэм, все четырехстопные с вольным порядком
       рифмовки, слагаемые от начала до конца в голове. Я думаю,
       тысяч до двадцати он уже знал к тому времени строк. Он тоже
       относился к ним служебно: способ запомнить и способ передать
       другим.
            Его мировосприятие очень украшалось и отеплялось его
       ощущением Дворца Природы. Он восклицал, наклонясь над редкою
       травкой, незаконно проросшей в бесплодной нашей зоне:
            -Как прекрасна земная трава! Но даже ее отдал Творец в
       подстилку человеку. Значит, насколько же прекраснее должны
       быть мы!
            -А как же: "Не любите мира и того, что в мире?" (Сек-
       танты часто повторяли это.)
            Он улыбнулся извинительно. Он умел этой улыбкой прими-
       рять:
            -Да даже в плотской земной любви проявляется наше выс-
       шее стремление к Единению!
            Теодицею, то есть оправдание, почему зло должно быть в
       мире, он формулировал так:

            Дух Совершенства оттого
            Несовершенство допускает-
            Страданье душ, что без него
            Блаженства цену не познают.
            ..........................
            Суров закон, но только им 
            Для малых смертных достижим
            Великий вечный мир.

            Страдания Христа в человеческой плоти он дерзновенно
       объяснял не только необходимостью искупить людские грехи, но
       и желанием Бога перечувствовать земные страдания. Силин сме-
       ло утверждал:
            -Об этих страданиях Бог знал всегда, но никогда раньше
       не чувствовал их!
            Равно и об Антихристе, который

            В душе свободной человека
            Стремленье к Свету извратил
            И ограничил светом века,

            Силин находил свежие человеческие слова:

            Блаженство, данное ему,
            Великий ангел отвергал,
            Когда, как люди, не страдал.
            Без скорби даже у него
            Любовь не знала совершенства.

            Сам мыслящий так свободно, Силин находил в своем широ-
       ком сердце приют для всех оттенков христианства:

                                      ...Суть их та,

                           - 64 -

            Что и в учении Христа
            Своеобразен всякий гений.

            По поводу запальчивого недоумения материалистов о том,
       как мог дух породить материю, Силин только улыбался:
            -Они не хотят задуматься над тем, - а как могла грубая
       материя породить Дух? В таком порядке - разве это не чудо?
       Да это было бы чудо еще большее!
            Мой мозг был переполнен собственными стихами - и лишь
       эти крохи удалось мне сохранить от слышанных поэм Силина - в
       опасении, что сам он, может быть, не сохранит и ничего. В
       одной из поэм его излюбленный герой с античным греческим
       именем (забыл я его) произносил воображаемую речь на ассамб-
       лее Организации Объединенных Наций - духовную программу для
       целого человечества. В четырех навешанных номерах, истощен-
       ный обреченный раб - этот поэт имел в груди больше сказать
       живущим, чем целое стадо утвердившихся в журналах, издатель-
       ствах, на радио - и никому, кроме себя, не нужных.
            До войны Анатолий Васильевич окончил пединститут по ли-
       тературному факультету. Сейчас оставалось ему, как и мне,
       лет около трех до "освобождения" в ссылку. Его единственной
       специальностью было - преподавание литературы в школе. Пред-
       ставлялось маловероятным, чтобы допустили нас, бывших арес-
       тантов, до школы. Ну, а если?
            -Не стану же я внушать детям ложь! Я скажу детям правду
       о Боге, о жизни Духа.
            -Но вас уволят после первого же урока!
            Силин опустил голову, ответил тихо:
            -Пусть.
            И видно было, что он не дрогнет. Не станет он кривить
       душой для того, чтобы держаться за класный журнал, а не за
       кирку. 
            С жалостью и восхищением смотрел я на этого рыженького
       невзрачного человека, не знавшего родителей, не знавшего
       наставников, которому вся жизнь досталась так же трудно, как
       лопатой ворочать экибастузский каменистый грунт.
            С баптистами Силин ел из одного котелка, делил хлеб и
       приварок. Конечно, он нуждался в благодарных слушателях, с
       кем-то вместе должен был читать, толковать Евангелие и таить
       саму книжечку. Но собственно-православных он то ли не искал
       (подозревая, что они могут отвергнуть его за ереси), то ли
       не находил: в нашем лагере кроме западных украинцев их было
       мало или не выделялись они последовательностью поведения.
       Баптисты же как будто уважали Силина, прислушивались к нему,
       причисляли даже к своей общине, однако им тоже не нравилось
       в нем все еретическое, они надеялись постепенно сделать его
       своим. Силин блек, когда разговаривал со мной в их присутст-
       вии, распускался он без них. Трудно было ему обрубить себя
       по их вере, хотя вера у них - очень твердая, чистая, горя-
       чая, помогала им переносить каторгу, не колебнувшись и не
       разрушившись душой. Все они честны, негневливы, трудолюби-
       вы, отзывчивы, преданы Христу.
            Именно потому и искореняют их так решительно. В 1948-50
       годах только за принадлежность к баптистской общине многие
       сотни их получали по 25 лет заключения и отправлялись в
       Особлаги (ведь община - это организация!) (4)
       -------------------------------------------------------------
            (4) Преследование их в хрущевские времена лишь в  с р о-
            ках послабело, но не в сути. (см. часть \/11)
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 65 -

                                  *
                                 * *

            В лагере - не как на воле. На воле каждый неосторожно
       старается подчеркнуть и выразить себя внешне. Легче видно,
       кто на что претендует. В заключении, наоборот, все обезличе-
       ны - одинаковой стрижкой, одинаковой небритостью, одинаковы-
       ми шапками, одинаковыми бушлатами. Духовное выражение иска-
       жено ветрами, загаром, грязью, тяжелой работой. Чтоб сквозь
       обезличенную приниженную наружность различать свет души - на-
       до приобрести навык. 
            Но огоньки духа невольно бредут, пробиваются один к
       другому. Происходит безотчетное сознакомление и собирание
       подобных.
            Быстрее и лучше всего узнать человека, если узнаешь
       хоть осколочек его биографии. Вот работают рядом землекопы.
       Пошел густой мягкий снег. Потому ли что скоро перерыв - бри-
       гада вся ушла в землянку. А один - остался стоять. На краю
       траншеи он оперся о заступ и стоит совсем неподвижно, как
       будто ему так удобно, как статуя. И как статуе, снег засыпа-
       ет ему голову, плечи, руки. Безразлично ему это? или даже
       приятно? Он смотрит сквозь эту кишь снежинок - на зону, на
       белую степь. У него широкая кость, широкие плечи, широкое
       лицо, обросшее светлой жестокой щетиной. Он всегда основа-
       тельный, медленный, очень спокойный. Стоять он остался -
       смотреть на мир и думать. Здесь его нет.
            Я не знаком с ним, но его друг Редькин рассказал мне о
       нем. Этот человек - толстовец. Он вырос в отсталом представ-
       лении, что нельзя убивать (даже во имя Передового Учения!) и
       потому нельзя брать в руки оружия. В 1941-м его мобилизова-
       ли. Он кинул оружие и близ Кушки, куда был прислан, перешел
       афганскую границу. Никаких немцев тут не было и не ожида-
       лось, и спокойно бы он прослужил всю войну, ни разу не выст-
       релив по живому- но даже за спиной таскать это железо было
       противно его убеждениям. Он рассчитывал, что афганцы уважат
       его право не убивать людей и пропустят в веротерпимую Индию.
       Но афганское правительство оказалось шкурой, как и все пра-
       вительства. Оно опасалось гнева всесильного соседа и закова-
       ло беглеца в колодки. И именно так, в сжимающих ноги колод-
       ках, без движения, продержало его три года в тюрьме, ожидая,
       чья возьмет. Верх взяли Советы - и афганцы услужливо вернули
       им дезертира. Отсюда только и пошел считаться его нынешний
       срок.
            И вот он стоит неподвижно под снегом, как часть этой
       природы. Разве родило его на свет - государство? Почему же
       государство присвоило себе решать - как этому человеку жить?
            Иметь своим соотечественником Льва Толстового мы не
       возражаем. Это - марка. (И почтовую можно выпустить.) И
       иностранцев можно свозить в Ясную Поляну. И мы охотно обсо-
       сем, как он был против царизма и как он был предан анафеме
       (у диктора даже дрогнет голос). Но, если кто-нибудь, земляч-
       ки, принял Толстого всерьез, если вырос у нас живой толсто-
       вец - эй, поберегись! - не попадайся под наши гусеницы!!
            ... Иногда на стройке побежишь попросить у заключенного
       десятника складной метр - замерить надо, сколько выложили.
       Метром этим он очень дорожит, а тебя в лицо не знает - тут
       много бригад, но почему-то сразу безоружно протянет тебе 
       свою драгоценность (в лагерном понимании это просто глу-
       пость!).  А когда ты ему этот метр еще и вернешь - он же  

                                -66-

       тебя будет очень благодарить. Как может быть такой чудак в
       лагере десятником? Акцент у него. Ах, он, оказывается, по-
       ляк, зовут его Юрий Венгерский. Ты еще о нем услышишь.
            ... Иногда идешь в колонне, и надо бы четки в рукавице
       перебирать или думать над следующими строфами, - но уж очень
       занятный окажется с тобой в пятерке сосед - новое лицо, бри-
       гаду новую послали на ваш объект. Пожилой интеллигентный
       симпатичный еврей с выражением умно-насмешливым. Его фамилия
       Масамед, он кончил университет.. какой, какой? Бухарестский,
       по кафедре биопсихологии. Такие есть у него между прочим
       специальности - физиономист, графолог. А сверх того он - йог
       и готов хоть завтра начать с тобой курс Хатха-йоги. (Да ведь
       беда: слишком малые сроки дают нам в этом университете! За-
       дыхаюсь! нет времени все охватить!)
            Потом я еще присмотрюсь к нему в зоне рабочей и жилой.
       Соотечественники предлагали ему устроиться в контору, он не
       пошел: ему важно показать, что и еврей может отлично рабо-
       тать на общих. И в пятьдесят лет он бесстрашно бьет киркой.
       Но, правда, как истый йог, владеет своим телом: при десяти
       градусах Цельсия он раздевается и просит товарищей облить
       его из брандсбойта. Он ест не как все мы - поскорее затолк-
       нуть эту кашу в рот, а - отвернувшись, сосредоточенно, мед-
       ленно,маленькими глоточками,специально крохотной ложечкой.(5)
            ... Так бывает на переходе не раз, что сведешь интерес-
       ное новое знакомство. Но вообще-то в колонне не всегда раз-
       вернешься: кричит конвой, шипят соседи ("из-за вас - и
       нас... !"), на работу мы идем вялые, а с работы слишком то-
       ропимся, тут еще ветер откуда-нибудь в рыло. И вдруг... -
       ну, уж это случай совсем НЕ ТИПИЧНЫЙ, как говорят соцреалис-
       ты. Незаурядный какой-то случай.
            В крайнем ряду идет маленький человечек с густой черной
       бородой (в последний раз арестован с нею и на фотокарточке
       снят таким, потому и в лагере она не сбрита). Шагает он бод-
       ро, с сознанием достоинства, и несет под мышкой перевязанный
       рулон ватмана. Это - его рац-предложение или изобретение,
       новинка какая-то, которой он гордится. Он начертил ее на
       производстве, носил кому-то показывать в лагерь, теперь
       опять несет на работу. И вдруг злой ветер вырывает рулон из-
       под его руки и катит от колонны прочь. Естественным движени-
       ем Арнольд Раппопорт (читатель его уже знает) делает за ру-
       лоном первый шаг, второй, третий - но рулон катится дальше,
       между двумя конвоирами, уже за оцепление! - тут бы Раппопор-
       ту и остановиться, ведь "шаг вправо, шаг влево... без пре-
       дупреждения!", но он, вот он, ватман! - Раппопорт скачет за
       ним, согнутый, с протянутыми вперед руками - злой рок уносит
       его техническую идею! - Арнольд вытянул руки, пальцы как
       грабли - варвар! не тронь мои чертежи! Колонна увидела, за-
       мялась и сама собою стала. Автоматы вскинуты, затворы щелк-
       нули!.. Пока все типично, но вот тут начинается нетипичное:
       не нашлось дурака! никто не стреляет! варвары поняли, что
       это - не побег! Даже в замороченные их мозги вошел понятным
       этот образ: автор гонится за убегающим творением! Пробежав
       еще шагов пятнадцать за черту конвоя, Раппопорт ловит рулон,
       распрямляется и очень довольный возвращается в строй. Возв-
       ращается - с того света...
            Хотя Раппопорт отхватил гораздо больше средней лагерной
       -------------------------------------------------------------
            (5) А впрочем - скоро умрет как простой смертный от
       простого разрыва сердца. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 67 -

       нормы (после детского срока и после десятки была ссылка, а
       теперь опять десятка), он жив, подвижен, блещет глазами, а
       глаза его, хоть и всегда веселые, но созданы для страдания,
       очень выразительные глаза. Он гордится, что годы тюрьмы ни-
       чуть его не состарили, не сломили. Впрочем, как инженер, он
       все время работает каким-нибудь производственным придурком,
       и ему можно бодриться. Он оживленно относится к своей рабо-
       те, но еще сверх того вынашивает творения для души.
            Это - тот широкий характер, который все бы хотел охва-
       тить. Когда-то он подумывал написать вот такую книгу, как у
       меня сейчас - все о лагерях, но так и не собрался. Над дру-
       гим его творением мы, все его друзья, смеемся: Арнольд уже
       не первый год терпеливо составляет универсальный технический
       справочник, который охватит все разветвления современной
       техники и естествознания (и виды радиоламп, и средний вес
       слона) и который должен быть... карманным. Наученный этим
       смехом, еще один свой любимый труд Раппопорт мне показывает
       втайне. В клеенчатой черной тетрадке - трактат "О любви", -
       новый, потому что стендалевский его совершенно не удовлетво-
       ряет. Это еще пока не завершенные и не связанные друг с дру-
       гом заметки. Но для человека, полжизни проведшего в лагерях,
       как это целомудренно! Вот немножко оттуда: (6)
            =Обладать нелюбимой - несчастный удел нищих телом и ду-
       хом. А мужчины хвастают этим как "победой".
            =Обладание, не подготовленное органическим развитием
       чувства, приносит не радость, а стыд, отвращение. Мужчины
       нашего века, всю энергию отдающие заработкам, службе, влас-
       ти, утеряли ген высшей любви. Напротив, для безошибочного
       женского инстинкта обладание - только первая ступень настоя-
       щей близости. Только после него женщина признает мужчину за
       родного и начинает говорить ему "ты". Даже случайно-отдавша-
       яся женщина испытывает прилив благодарной нежности.
            =Ревность - это оскорбленное самолюбие. Настоящая лю-
       бовь, лишившись ответа, не ревнует, а умирает, окостеневает.
            =Наряду с наукой, искусством и религией, любовь - это
       тоже способ познания мира.
            Совмещая в себе такие противоположные интересы, знает
       Арнольд Львович и разных людей. Он знакомит меня с челове-
       ком, мимо которого я прошел бы, не заметив: на первый взг-
       ляд, просто доходяга обреченный, дистрофик, ключицы над рас-
       пахнутой лагерной курточкой выпирают как у мертвеца. При его
       долговязости худоба особенно поражает. Он смугл и от приро-
       ды, и еще опалилась его бритая голова под казахстанским сол-
       нцем. Он еще таскается за зону, еще держится за носилки,
       чтобы не упасть. Это - грек, и опять поэт! еще один! Книга
       стихов его на новогреческом издана в Афинах. Но поскольку он
       узник не афинский, а советский (и подданный советский), га-
       зеты наши не проливают о нем слез.
            Он средних лет, а вот уже у смерти. Я жалко и неумело
       пытаюсь отвеять от него эти мысли. Он мудро усмехается и не
       лучшим русским языком объясняет мне, что в смерти страшна не
       сама смерть вовсе, а только моральная подготовка к ней. Ему
       уже было и страшно, и горько, и жалко, и он уже отплакал, и
       вот уже вполне пережил свою неизбежную смерть, и вполне го-
       тов. И осталось только домереть его телу.
            Сколько же среди людей поэтов! - так много, что пове-
       -------------------------------------------------------------
            (6) С тех пор прошло много лет. Раппопорт свой трактат
       забросил, и я пользуюсь его разрешением. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 68 -

       рить нельзя! (Меня это иногда даже в тупик ставит.) Этот
       грек ждет смерти, а вот эти два молодых ждут только конца
       срока и будущей литературной известности. Они поэты - откры-
       тые, они не таятся. Общее у них то, что они оба какие-то
       светленькие, чистые. Оба - недоучившиеся студенты. Коля Бо-
       ровиков - поклонник Писарева (и, значит, враг Пушкина), ра-
       ботает фельдшером санчасти. Тверичанин Юрочка Киреев - пок-
       лонник Блока и сам пишущий под Блока, ходит за зону и рабо-
       тает в конторе мехмастерских. Его друзья (а какие друзья! -
       на двадцать лет старше и отцы семейств) смеются над ним, что
       в ИТЛовском лагере на Севере какая-то всем доступная румынка
       предлагала ему себя, а он не понял ее и писал ей сонеты. Ког-
       да смотришь на его чистую мордочку - очень веришь этому.
       Проклятье юношеской девственности, которую теперь надо тащить
       через лагеря!
            ... К одним людям присматриваешься ты, другие - к тебе.
       В большом бестолковом бараке, где живут, снуют и лежат четы-
       реста человек, я после ужина и во время нудных вечерних по-
       верок читаю второй том далевского словаря - единственную
       книгу, которую довез до Экибастуза, а здесь вынужден был
       обезобразить штампом: "Степлаг. КВЧ." Я никогда его не лис-
       таю, потому что за хвостик вечера едва прочитываю полстрани-
       цы. Так и сижу или бреду по поверке, уткнувшись в одно место
       книги. Я уже привык, что все новые спрашивают, что это за
       толстая книга, и удивляются, на черта я ее читаю. - Самое
       безопасное чтение, - отшучиваюсь я. - Новой статьи не схва-
       тишь. (7) 
            Но много интересных знакомств происходит и вокруг этой
       книги. Вот подходит ко мне маленький человек, похожий на пе-
       тушка - с задорным носом, острым насмешливым взглядом и го-
       ворит, певуче окая:
            -Разрешите поинтересоваться, что это у вас за книга?
            Слово за слова, а потом воскресенье за воскресеньем,
       месяц за месяцем, в этом человеке распахивается передо мной
       микромир, где густо собрана история моей страны за полстоле-
       тия. Сам Василий Григорьевич Власов (тот самый, из Кадыйско-
       го процесса, уже 14 лет оттянувший из своей двадцатки) счи-
       тает себя экономистом и политическим деятелем и понятия не
       имеет, что он - художник слова, только устного. Расскажет ли
       он о сенокосе, о купеческой лавке (мальчишкой работал), о
       красноармейской части, старой усадьбе, палаче из Губдезерти-
       ра или ненасытной бабе из пригорода - и все это вылепленное
       стало передо мной и усвоено так прочно, как будто пережито
       мной самим. Записать хочется тут же - да не запишешь! Вспом-
       нить бы слово в слово через десять лет, да не вспомнишь!..
            Замечаю, что на меня и мою книгу часто поглядывает ис-
       коса, но заговаривать не решается худощавый долгоносый вытя-
       нутый молодой человек, какой-то не по-лагерному воспитанный,
       -------------------------------------------------------------
            (7) А что не опасно читать в Особлаге? Александр Сто-
       тик, экономист в Джезказганском отделении, тайком по вечерам
       читал адаптированного "Овода". Все же был на него донос. На
       обыск пришел сам начальник отделения и свора офицеров: "Аме-
       риканцев ждешь?" Заставил его читать по-английски вслух.
       "Сколько сроку осталось?" - "Два года" -"Будет двадцать!" Да
       еще и стихи нашли: "Любовью интересуешься?.. Создайте ему
       такие условия, чтобы у него не только английский, но и русс-
       кий из головы вылетел!" (Рабы-придурки еще шипели на Стоика:
       "И нас подводишь! Еще и нас разгонят!") 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 69 -

       даже робкий. Знакомимся и с ним. Он говорит тихим застенчи-
       вым голосом, русские слова подыскивает с трудом и делает
       уморительные ошибки, тут же искупляемые улыбкой. Выясняется,
       что - он венгр, зовут его Янош Рожаш. Показываю я ему сло-
       варь Даля, и он кивает высохшим от лагерного изнурения ли-
       цом: "Да-да, нужно внимание отвлекать на посторонних вещей,
       не думать об одной еде". Ему только двадцать пять лет, но
       нет молодого румянца на его щеках; сухая тонкая кожа, провя-
       ленная на ветрах, натянута как будто прямо на продолговатые
       узкие кости черепа. У него болят суставы, огненный ревма-
       тизм, полученный на северном лесоповале.
            Здесь, в лагере, есть два-три его соотечественника, но
       они повседневно уперты в одно: как прожить? как наесться? А
       Янош съедает безропотно, что ему выписал бригадир и, полуго-
       лодный, не разрешает себе ничего другого искать. Он всматри-
       вается, вслушивается, он хочет понять. Что же понять?.. нас
       он хочет понять, нас, русских!
            -Моя личная судьба совсем осерел, когда я узнал тут
       людей. Я вкрайне удивлен. Вот они любили свой народ - и за
       то им каторга. Но я думаю - это военная неразбериха, да? -
       (Это он спрашивает в 1951-м году! Если до сих пор военная,
       так уж не от Первой ли Мировой?..)
            В 1944-м, когда наши схватили его в Венгрии, ему было
       18 лет (и не в армии был). -Я еще тогда не успел принести
       людям ни добро, ни зло, - улыбается он. - От меня еще не был
       людям польза, не был вред." Следствие шло у Яноша так: сле-
       дователь ни слова не понимал по-венгерски, а Янош - по-русс-
       ки. Иногда приходили очень плохие переводчики, из гуцулов.
       Янош подписал 16 страниц протоколов, так и не поняв, о чем
       там. И так же, когда ему незнакомый офицер что-то прочитал с
       бумажки, он долго еще не понимал, что это был - приговор
       ОСО. (8) - И послали его на Север, на лесоповал, где он до-
       шел и попал в больницу.
            До сих пор Россия поворачивалась к нему одной только
       стороной - той, на которую садятся, а теперь повернулась
       другой. В лагерной больничке Сымского ОЛПа под Соликамском
       была медсестра Дуся, сорока пяти лет. Она была бытовичка,
       пропускница, с 5-летним сроком. Свою работу она видела не в
       том, чтобы для себя урвать да срок отбыть (как это очень у
       нас и принято, да с розовым взглядом своим Янош не знал), -
       а в том, чтоб вот этих умирающих и никому уже не нужных, вы-
       хаживать. Но тем, что давала лагерная больница, спасти их
       было нельзя. И сестра Дуся свою утреннюю пайку 300 граммов
       меняла на деревне на поллитра молока, и этим молоком выпоила
       Яноша (а до него - еще кого-то) к жизни. (9) За эту тетю Ду-
       сю полюбил Янош и страну нашу и всех нас. И стал усердно
       учить в лагере язык своих надзирателей и конвоиров - великий
       могучий русский язык. Он 9 лет просидел в наших лагерях,
       Россию только и видел, что из тюремных вагонов, на маленьких 
       -------------------------------------------------------------
            (8) Когда же после смерти Сталина Янош был реабилитиро-
       ван, то, говорят, щекотало его любопытство попросить копию
       приговора на венгерском, чтоб узнать, з а   ч т о  ж  он 9
       лет сидел? Но побоялся: "еще подумают - а зачем это мне? А
       мне и действительно это уже не очень нужно..." Он понял наш
       дух: а зачем бы в самом деле ему теперь знать?...
            (9) Пусть разъяснят мне: это поведение в какую уклады-
       вается идеологию? (Сравните коммунистическую санчасть у
       Дьякова: "Что, зубки заболели, бендеровская твоя харя?") 
       -------------------------------------------------------------

                                -70-

       открытках-репродукциях да в лагере. И - полюбил.
            Янош был из тех, кого все меньше растет в нашем веке:
       кто в детстве не знал другой страсти, как только читать. С
       этой наклонностью он остался и взрослым - и даже в лагере. И
       в северных лагерях, а теперь в Особом экибастузском он не
       пропускал случая доставать и читать новые книги. Ко времени
       нашего знакомства он уже знал и любил Пушкина, Некрасова,
       Гоголя, я ему толковал Грибоедова, но больше всех, едва ли
       не ближе Петефи и Араня, он полюбил Лермонтова, которого
       впервые прочел в плену, недавно. (10) Особенно слился Янош
       со Мцыри - таким же пленным, таким же молодым и таким же об-
       реченным. Он много оттуда взял наизусть, и, годами бредя с
       руками за спиной в иноземной колонне по чужой земле, он на
       языке чужбины бормотал для себя:
            И смутно понял я тогда,
            Что мне на родину следа
            Не проложить уж никогда.

         Приветливый, ласковый, с беззащитными бледно-голубыми гла-
       зами - таков был Янош Рожаш в нашем бессердечном лагере. Он
       присаживался ко мне на вагонку - легко, на самый край, будто
       мой мешок с опилками мог еще быть больше испачкан или при
       давлении изменить форму, - и говорил задушевно-тихо:

            -Кому бы высказать тайных моих мечт?..
            И никогда ни на что не жаловался. (11)
       -------------------------------------------------------------
            (10)От иностранцев я слышал не раз, что Лермонтов им
       дороже всех русских поэтов. Все-таки Пушкин, говорили они,
       мог написать "Клеветникам России". А Лермонтов не сослужил
       самодержавию ни на пятнышко. 
            (11) Всех венгров отпустили домой после смерти Сталина,
       и Янош избежал судьбы Мцыри, к которой вполне уже был готов.
            Прошло двенадцать лет, среди них - и 1956-й. Янош -
       бухгалтер в маленьком городочке Надьканижа, где никто не
       знает русского и не читает русских книг. И что же пишет он
       мне теперь?
            "Уже после всех событий я искренне твержу, что не отдал
       бы назад прошлое мое. Узнал я сурово то, что другим недос-
       тупно... При освобождении я обещал оставшимся товарищам, что
       русского народа никогда не забуду, и не за выносивших стра-
       дания, а за доброе сердце... Зачем в газетах с участием сле-
       жу за новостями бывшей моей "родины"?.. Произведение русских
       классиков - полный полк в моей библиотеке и на русском сорок
       один томов, а на украинском четыре (Шевченко)... Другие чи-
       тают от русских, как от англичан, от немцев, а я читаю русс-
       ких по-другому. Для меня Толстой ближе Томаса Манна, а Лер-
       монтов куда ближе Гете.
            Ты не угадаешь, как я тоскую безгласно о многом. Иногда
       меня спрашивают: что ты за чудак? Что ты там хорошего видал,
       почему тебя тянет к русским?.. Как объяснить, что вся моло-
       дость моя прошла там, а жизнь это вечное прощание от убегав-
       ших дней... Как же отвернуться мальчишком обиженной - ведь
       девять лет моя судьба совпадала с вашими. Как объяснить, по-
       чему вздрогнет сердце, когда услышу по радио русскую народ-
       ную песню? Пропою сам вполголоса: "Вот мчится тройка уда-
       лая..." - и так больно становится, что дальше петь нет сил.
       А дети просят научить их по-русски. Подождите дети, разве
       кому собираю я русских книг?.." 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 71 -

            Среди лагерников движешься как среди расставленных мин,
       лучами интуиции делаешь с каждого снимок, чтобы не взорвать-
       ся. И даже при этой всеобщей осторожности - сколько поэтич-
       ных людей открылось мне в бритой головной коробке, под чер-
       ной курточкой зэка!
            А сколько - удержались, чтобы не открыться?
            А скольких, тысячекратно! -я вообще не встретил? 
            А скольких удушил ты за эти десятилетия, проклятый Ле-
       виафан?!?

                                    *
                                   * *

            Был в Экибастузе и официальный, хотя и очень опасный,
       центр культурного общения - КВЧ, где ставили черные штампы
       на книги и подновляли наши номера.
            Важной и очень калоритной фигурой нашего КВЧ был худож-
       ник, а в прошлом архидьякон и чуть ли не личный секретарь
       патриарха - Владимир Рудчук. Где-то есть в лагерных правилах
       такой неистребленный пункт: лиц духовного звания не остри-
       гать. Конечно, пункт этот нигде не оглашается, и тех священ-
       ников, которые о нем не знают - тех стригут. Но Рудчук свои
       права знал, и у него остались волнистые русые волосы, нес-
       колько длиннее обычных мужских. Он их холил, как и вообще
       свою наружность. Он был привлекателен, высок, строен, с при-
       ятным басом, вполне можно было представить его в торжествен-
       ной службе в огромном соборе. Ктитор Дроздов, приехавший со
       мной, сразу же опознал архидьякона: служил он в одесском ка-
       федральном.
            Но и выглядел и жил он здесь как человек не нашего, зэ-
       ческого мира. Он принадлежал к тем сомнительным деятелям,
       кто примешался или кого примешали к православию, едва с него
       снялась опала; они изрядно помогли опорочить церковь. И ис-
       тория попадания в тюрьму у Рудчука была какая-то темная, за-
       чем-то показывал он свою (почему-то не отнятую) фотокаркточ-
       ку - на улице Нью-Йорка с зарубежным митрополитом Анастаси-
       ем. В лагере он жил в отдельной кабинке. Вернувшись с разво-
       да, где брезгливо писал номера на наших шапках, телогрейках
       и штанах, он лениво проводил день, иногда пописывал грубова-
       тые копии с пошленьких картин. У него невозбранно лежал тол-
       стый том репродукций Третьяковки, из-за которых я к нему и
       попал: хотелось посмотреть, может быть последний раз в жиз-
       ни. Он в лагере получал "Вестник московской патриархии" и
       иногда с важностью рассуждал о великомучениках или деталях
       литургии, но все деланно, неискренне. Еще была у него гита-
       ра, и только это искренне у него получалось - сам себе ак-
       компанируя, он приятно пел:

            "Бродяга Байкал переехал..."

       еще покачиванием передавая,, как он объят скорбным ореолом
       каторжника.
            Чем лучше человек в лагере живет, тем тоньше он страда-
       ет...
            Я был осторожен тогда в двадцать третьей степени, боль-
       ше к Рудчуку не пошел, сам о себе ничего ему не рассказывал,
       и так миновал его острого глаза как безвредный ничтожный
       червяк. А глаз Рудчука был глаз МГБ.
            Да вообще, кому из старых арестантов не понятно, что

                           - 72 -

       КВЧ всегда пронизано стукачами и меньше всего бы, кажется,
       пригодно для встреч и общений? Ну, а в ИТЛовских общих в КВЧ
       тянуло потому, что там встречались мужчины с женщинами. А в
       каторжном зачем в него ходить?
            Оказалось, что и каторжное стукаческое КВЧ может быть
       использовано для свободы! Тому научили меня Георгий Тэнно,
       Петр Кишкин и Женя Никишин.
            В КВЧ мы и познакомились с Тэнно, я очень хорошо запом-
       нил эту короткую единственную встречу, потому что запомнился
       сам Тэнно. Это был стройный, высокий, спортивного склада
       мужчина. Почему-то еще не содрали с него тогда морского ки-
       теля и брюк (еще донашивали у нас свою одежду последний ме-
       сячишка). И хотя вместо погонов капитана второго ранга на
       нем были там и сям номера СХ-520, ему и сейчас было только
       шагнуть с суши на корабль, вылитый флотский офицер. При дви-
       жениях открывались выше кистей его руки, покрытые рыжеватой
       шерсткой, и на одной было татуировано вокруг якоря: "Libe-
       rity!", а на другой - "Do or die".(12) Еще никак не мог Тэн-
       но ни закрыть, ни исказить своих глаз, чтобы спрятать гор-
       дость и зоркость. И еще не мог он спрятать улыбки, которая
       освещала его большие губы. (Я еще не знал тогда: улыбка эта
       значила - план побега уже составлен!)
            Вот он лагерь! - минированное поле! Мы с Тэнно оба были
       здесь и не здесь: я - на дорогах Восточной Пруссии, он - в
       своем будущем очередном побеге, мы несли в себе потенциалы
       тайных замыслов, но ни искорка не должна была проскочить
       между нашими руками при пожатии, между нашими глазами при
       поверхностных словах! Так мы сказали незначащее, я уткнулся
       в газету, а он стал толковать о самодеятельности с Тумарен-
       ко, каторжником, пятнадцатилетником и все же заведующим КВЧ,
       довольно сложным многослойным человеком, которого мне каза-
       лось, что я разгадываю, но не было случая проверить.
            Да смешно сказать! - при каторжном КВЧ еще был и кружок
       художественной самодеятельности, вернее только что создавал-
       ся! Кружок этот настолько не имел ИТЛовских льгот, такой
       ноль поблажек, что только неисправимые восторженцы могли ту-
       да ходить заниматься. И таким оказался Тэнно, хотя по виду
       можно было о нем лучше думать. Более того, с первого же дня
       приезда в Экибастуз он сидел в режимке - и вот оттуда напро-
       сился в КВЧ! Начальство истолковало это как признак начавше-
       гося исправления и разрешило ему ходить...
            А Петя Кишкин совсем не был деятель КВЧ, но самый зна-
       менитый в лагере человек. Весь экибастузский лагерь знал
       его. Горд был тот объект, на который он ходит - там не сос-
       кучишься. Кишкин был как бы юродивый, но совсем не юродивый;
       он притворялся дурачком, но говорилось у нас : "Кишкин умнее
       всех!" Дурачок он был ровно столько сколько младший Иванушка
       из сказки. Кишкин был явление наше русское, исконное: силь-
       ным и злым говорить громогласно правду, народу показывать,
       какой он есть, и все это в дураковатой безопасной форме. 
            Одно из любимых его амплуа было - надеть какой-то кло-
       унский зеленый жилет и собирать грязные миски со столов. Уже
       это было демонстрацией: самый популярный в лагере человек
       собирает миски, чтобы не подохнуть с голоду. А второе, для
       чего это еще было ему нужно - собирая миски, пританцовывая,
       гримасничая, все время в центре внимания, он терся между ра-
       ботягами и сеял мятежные мысли.
       -------------------------------------------------------------
            (12) Свобода! - Совершить или умереть!
       -------------------------------------------------------------

                           - 73 -

            То неожиданно дернет со стола миску с еще нетронутой
       кашей, когда работяга только ест баланду. Работяга вздрог-
       нет, схватится за миску, а Кишкин разойдется в улыбке (у не-
       го было лунообразное лицо, но с жестокостью):
            -Пока у вас каши не тронь, вы ни о чем не схватитесь.
            И поплыл с горой мисок, пританцовывая.
            Уж сегодня не только в этой бригаде будут ребята пере-
       давать очередную шутку Кишкина. 
            Другой раз он наклонился к столу, и все обернутся к не-
       му от мисок. Вращая глазами, как игрушечный кот, с совершен-
       но дурацким видом Кишкин спросит:
            -Ребята! Если отец - дурак, а мать - проститутка, так
       дети будут сытые или голодные?
            И не дожидаясь ответа, слишком явного, тычет пальцем в
       стол с рыбьими костями:
            -Семь-восемь миллиардов пудов в год разделите на двести
       миллионов!
            И убежал. А мысль-то какая простая! - отчего ж мы не
       делили до сих пор? Давно уже отрапортовано, что собираем во-
       семь миллиардов пудов зерна в год, значит, печеного хлеба в
       день даже на младенца - два килограмма. А мы, мужики здоро-
       вые, целый день долбим землю - и где ж они?
            Кишкин разнообразит формы. Иногда эту же мысль начинает
       с другого конца - с "лекции о припеке". Такое время, когда
       перед лагерной или рабочей вахтой стоит колонна и можно раз-
       говаривать, он использует для речей. Один из его постоянных
       лозунгов. "Развивайте лица!" "Иду я по зоне, ребята, и смот-
       рю: у всех такие неразвитые лица. Только о перловой бабке
       думают, больше ни о чем."
            То неожиданно, без связи и объяснений, крикнет при тол-
       пе зэков: "Дарданел!Дичь!" Будто непонятно. Но крикнет один
       раз, другой - и все вдруг ясно начинают понимать, кто этот
       Дарданел, и уже кажется так забавно и так метко, что и усы
       зловещие на этом лице видны: Дарданел!
            Пытаясь, со своей стороны, высмеять Кишкина, начальник
       громко спрашивает его близ вахты: "Что это ты, Кишкин, лысый
       такой? Наверно все трухаешь?" Не задерживаясь минуты, Кишкин
       отвечает при всей толпе: "Что ж, Владимир Ильич тоже трухал,
       да?"
            То ходит Кишкин по столовой и объявляет, что сегодня
       после сбора мисок будет учить доходяг чарльстону.
            Вдруг невидаль - привезли кино! И вечером в той же сто-
       ловой, без экрана, прямо на белой стене его показывают. На-
       роду набралось - невместимо, сидят и на лавках, и на столах,
       и между лавками, и друг на друге. Но не успели показать
       часть - останавливают. Пустой белый сноп света упирается в
       стену, и мы видим: пришло несколько надзирателей, выбирают
       себе место поудобнее. наметили лавку и приказывают всем зак-
       люченным, сидящим там, освободить. Те решаются не встать -
       ведь несколько лет не видели, уж так посмотреть хочется! Го-
       лоса надзирателей грозней, кто-то говорит: "А ну, перепиши
       их номера!" Все кончено, придется уступать. И вдруг на весь
       темный зал - кошачье-резкий, насмешливый, всем знакомый го-
       лос Кишкина: -Ну правильно, ребята, надзирателям же негде
       больше кино посмотреть, уйдем!
            Общий взрыв смеха. О, смех, о, силища! Вся власть - за
       надзирателями, но они, не переписав номеров, отступают с по-
       зором.
            - Где Кишкин? - кричат они.
            Но и Кишкин больше голоса не подает, нет Кишкина!

                           - 74 -

            Надзиратели уходят, кино продолжается.
            На другой день Кишкина вызывают к начальнику режима.
       Ну, дадут суток пять! Нет, вернулся, улыбается. Написал такую
       объяснительную записку: "Во время спора надзирателей с зак-
       люченными из-за мест в кино, я призвал заключенных уступить,
       как положено, и уйти". За что ж его сажать?
            Эту бессмысленную страсть заключенных к зрелищам, когда
       они способны забыть себя, свое горе, свое унижение - за ку-
       сочек киноленты или спектакля, где все издевательски будет
       подаваться как благополучное, Кишкин тоже умело высмеивает.
       Перед таким концертом или кино собирается всегда стадо жела-
       ющих попасть. Но вот дверь долго не открывают, ждут старшего
       надзирателя, который будет по спискам запускать лучшие бри-
       гады - ждут и уже полчаса рабски стоят сплошняком, сжав друг
       другу ребра. Кишкин позади толпы сбрасывает ботинки, с по-
       мощью соседа вскакивает на плечи задних - и босиком ловко
       бежит по плечам, по плечам, по плечам всей толпы - до самой
       заветной двери! Стучит в нее, всем коротким своим телом Па-
       ташона извиваясь, показывая, как его печет туда попасть! - и
       так же быстро по плечам, по плечам бежит назад и соскакивает.
       - Толпа сперва смеется. Но пронимает ее тут же стыд: дейст-
       вительно, стоим как бараны. Добра! Не видели!
            И расходятся. Когда приходит надзиратель со списком -
       впускать почти некого, не ломится никто, хоть ходи и загоняй
       палкой.
            Другой раз в просторной столовой начинается-таки кон-
       церт. Уже все сидят. Кишкин вовсе не бойкотирует концерта.
       Он тут же, в своем зеленом жилете, приносит и уносит стулья,
       помогает раздвигать занавес. Всякое его появление вызывает
       аплодисменты и одобрение зала. Внезапно пробежит по авансце-
       не, будто за ним гонятся, и предупредительно тряся рукой,
       прокричит: "Дарданел! Дичь!" Хохот. Но вот что-то замешка-
       лись: занавес открыт, сцена пуста, и никого нет. Кишкин сей-
       час же вылетает на сцену. Ему смеются, но тут же смолкают:
       вид у него не только комический, а обезумевший, глаза выка-
       чены, смотреть на него страшно. Он декламирует, дрожа, ози-
       раясь мутно:

            Як гляну - шо менi сдаеться? -
            Жандармы бьють - и кровь там льется,
            И трупов сгрудилось богацько, 
            И сын убитый - там, дэ батько!

            Это он - украинцам, которых в зале половина! Недавно
       привезенным из кипящих областей - это им как солью на свежую
       рану! Они взывали! Уже к Кишкину на сцену кинулся надзира-
       тель. Но трагическое лицо Кишкина вдруг растворилось в кло-
       унскую улыбку. Уже по-русски, он крикнул:
            -Это я когда в четвертом классе был, мы про Девятое Ян-
       варя стихотворение учили!
            И убежал со сцены, ковыляя смешно.
            А Женя Никишин был простой приятный компанейский парень
       с открытым веснущатым лицом. (Таких ребят много было прежде
       в деревне, до ее разгрома. Сейчас там преобладают выражения
       недоброжелательные.) У Жени был небольшой голос, он охотно
       пел для друзей в секции барака и со сцены тоже.
            И вот однажды было объявлено:
            - "Женушка-жена"! Музыка Мокроусова, слова Исаковского.
       Исполняет Женя Никишин в сопровождении гитары.
            От гитары потекла простая печальная мелодия. А Женя пе-

                           - 75 -

       ред большим залом запел интимно, выказывая еще недоочерств-
       ленную, недовыхоложенную нашу теплоту:

                   Женушка жена!
                   Только ты одна,
                   Только ты одна в душе моей!

            Только ты одна! Померк длинный бездарный лозунг над
       сценой о производственном плане. В сизоватой мгле зала при-
       гасли годы лагеря - долгие, прожитые, долгие оставшиеся.
       Только ты одна! Не мнимая вина перед властью, не счеты с
       нею. И не волчьи наши заботы... Только ты одна!...

                   Милая моя,
                   Где бы ни был я - 
                Всех ты мне дороже и родней!

            Песня была о нескончаемой разлуке. О безвестности. О
       потерянности. Как это подходило! Но ничего прямо о тюрьме. И
       все это можно было отнести и к долгой войне.
            И мне, подпольному поэту, отказало чутье: я не понял
       тогда, что со сцены звучать стихи еще одного подпольного по-
       эта (да сколько ж их?!), но более гибкого, чем я, более
       приспособленного к гласности.
            А что ж с него? Простоты требовать в лагере, проверять
       Исаковского и Мокроусова? Сказал, наверно, что помнит на па-
       мять.
            В сизой мгле сидели и стояли человек тысячи две. Они
       были неподвижны и неслышны, как бы их не было. Отвердевшие,
       жестокие, каменные - схвачены были за сердце. Слезы, оказы-
       вается, еще пробивались, еще знали путь.

                  Женушка жена!
            Только ты одна!
            Только ты одна в душе моей!...

            -----------------------------

                                 -76-

                                Глава 6

                          УБЕЖДЕННЫЙ БЕГЛЕЦ

             Когда Георгий Павлович Тэнно рассказывает теперь о
        прошлых побегах - своих, и товарищей, и о которых только
        знает понаслышке, то о самых непримеримых и настойчивых - об
        Иване Воробьеве, Михаиле Хайдарове, Григории Кудле, Хафизе
        Хафизове, он с похвалой говорит: "Это был убежденный беглец!"
             Убежденный беглец! - это тот, кто ни минуты не сомнева-
        ется, что человеку жить за решеткой нельзя! - ни даже самым
        обеспеченным придурком, ни в бухгалетерии, ни в КВЧ, ни в
        хлеборезке! Тот, кто, попав в заключение, все дневное время
        думает о побеге, и ночью во сне видит побег. Тот, кто под-
        писался быть непримиримым, и все свои действия подчиняет
        только одному - побегу! Кто ни единого дня не сидит в лагере
        просто так: всякий день он или готовится к побегу, или как
        раз в побеге, или пойман, избит и в наказание сидит в лагер-
        ной тюрьме.
             Убежденный беглец! - этот тот, кто знает, на что идет.
        Кто видел и трупы застреленных беглецов, для показа разло-
        женные у развода. Кто видел и привезенных живыми - синекоже-
        го, кашляющего кровью, которого водят по баракам и заставля-
        ют кричать: "Заключенные! Смотрите, что со мной! Это же бу-
        дет и с вами!" Кто знает, что чаще всего труп беглеца слиш-
        ком тяжел, чтобы его доставлять в лагерь. А поэтому приносят
        в вещмешке только голову или (по уставу так верней) - еще
        правую руку, отрубленную по локоть, чтобы спецчасть могла
        проверить отпечаток пальцев и списать человека.
             Убежденный беглец! - это тот, против которого и вмуро-
        вывают решетки в окна; против которого и обносят зону десят-
        ками нитей колючей проволоки, воздвигают вышки, заборы, зап-
        латы, расставляют секреты, засады, кормят серых собак багро-
        вым мясом.
             Убежденный беглец - это еще и тот, кто отклоняет расс-
        лабляющие упреки лагерных обывателей: из-за беглецов другим
        будет хуже! режим усилят! по десять раз на проверку! баланда
        жидкая! Кто отгоняет от себя шепот других заключенных не
        только о смирении ("и в лагере можно жить, особенно с посыл-
        ками"), но даже о протестах, о голодовках, ибо это не борь-
        ба, а самообман. Изо всех средств борьбы он видит один, он
        верит одному, он служит одному - побегу!
             Он - просто не может иначе! Он так создан. Как птица не
        вольна отказаться от сезонного перелета, так убежденный бег-
        лец не может не бежать.
             В промежутках между двумя неудавшимися побегами Георгия
        Тэнно спрашивали мирные лагерники: "И что тебе не сидится?
        Что ты бегаешь? Что ты можешь найти на воле, особенно на те-
        перешней?" - "Как - что? - удивлялся Тэнно. - Свободу! Сутки
        побывать в тайге не в кандалах - вот и свобода!
             Таких, как он, как Воробьев, ГУЛаг и Органы не знали в
        свое среднее время - время кроликов. Такие арестанты встре-
        чались только в самое первое время, а потом уж только после
        войны.
             Вот таков Тэнно. Во всяком новом лагере (а его этапиро-
        вали частенько) он был вначале подавлен, грустен - пока не
        созревал у него план побега. Когда же план появлялся - Тэнно
        весь просветляется, и улыбка торжествовала на его губах.
             И когда, вспоминает он, начался всеобщий пересмотр дел
        и реабилитации, он упал духом : он ощутил, что надежда на
        реабилитацию подрывает его волю к побегу.

                           - 77 -

                                  *
                                 * *

             Сложная жизнь его не помещается в эту книгу. Но жилка
        беглеца у него от рождения. Ребенком он из Брянского интер-
        ната бежал "в Америку", то есть на лодке по Десне; из пяти-
        горского детдома зимой - в ниижнем белье перелез через же-
        лезные ворота - и к бабушке. И вот что самобытно: в его жиз-
        ни переплетаются мореходная линия и цирковая. Он кончил мо-
        реходное училище, ходил матросом на ледоколе, боцманом на
        тральщике, штурманом в торговом флоте. Кончил военный инсти-
        тут иностранных языков, войну провел в Северном флоте, офи-
        цером связи на английских конвойных судах ходил в Исландию и
        в Англию (фото 4). Но и он же с детства занимался акробати-
        кой, выступал в цирках при НЭПе и позже в промежутках между
        плаваниями; был тренером по штанге; выступал с номерами
        "мнемотехники", "запоминанием" множества чисел и слов, "уга-
        дыванием" мыслей на расстоянии. А цирк и портовая жизнь при-
        вели его и к небольшому касанию с блатным миром: что-то от
        их языка, авантюризма, хватки, отчаянности. Сидя потом с
        блатарями в многочисленных режимках - он еще и еще черпает
        что-то от них. Это тоже все пригодится для убежденного бег-
        леца.
             Весь опыт человека складывается в человеке - так полу-
        чаемся мы...
             В 1948 году его внезапно демобилизовали. Это был уже
        сигнал с того света (знает языки, плавал на английском суд-
        не, к тому же эстонец, правда петербургский) - но ведь нас
        питают надежды на лучшее. В рождественский канун того же го-
        да в Риге, где Рождество еще так чувствуется, так празднич-
        но, - его арестовали и привели в подвал на улице Амату, ря-
        дом с консерваторией. Входя в первую свою камеру, он не
        удержался и зачем-то объяснил равнодушному молчуну-надзира-
        телю: "Вот на это самое время у нас с женой были билеты на
        "Графа Монте-Кристо". Он боролся за свободу, не смирюсь и я".
             Но рано еще было бороться. Ведь нами всегда владеют
        предположения об ошибке. Тюрьма? - за что? - не может быть!
        Разберутся! Перед этапом в Москву его еще даже нарочно успо-
        коили (это делается для безопасности перевозки), начальник 
        //Приведена фотография."4.Георгий Павлович Тэнно" прим.А.К.//
        контрразведки полковник Морщинин даже приехал проводить на
        вокзал, пожал руку: "поезжайте спокойно!". Со спецконвоем
        их получилось четверо, и они ехали в отдельном купе мягкого
        вагона. Майор и старший лейтенант, обсудив, как они весело
        проведут в Москве Новый год (может быть для таких командиро-
        вок и придумывается спецконвой?), залегли на верхние полки и
        как будто спали. На другой нижней лежал старшина. Он шеве-
        лился всякий раз, когда арестованный открывал глаза. Лампоч-
        ка горела верхняя синяя. Под головой у Тэнно лежала первая и
        последняя торопливая передача жены - локон ее волос и плитка
        шоколада. Он лежал и думал. Вагон приятно стучал. Любым
        смыслом и любым предсказанием вольны мы наполнить этот стук.
        Тэнно он наполнял надеждой: "разберутся". И поэтому серьезно
        бежать не собирался. Только примеривался, как бы это можно
        было сделать. (Он потом еще вспомнит не раз эту ночь и толь-
        ко будет покрякивать с досады. Никогда уже не будут так легко
        убежать, никогда больше воля не будет так близка!)
             Дважды за ночь Тэнно выходил в уборную по пустому ноч-
        ному коридору, старшина шел с ним. Пистолет у него висел на

                           - 78 -

        длинной подвеси, как всегда у моряков. Вместе с арестованным
        он втиснулся в саму уборную. Владея приемами дзюдо и борьбы,
        ничего не стоило прихватить его здесь, отнять пистолет, при-
        казать молчать и спокойно уйти на остановке.
             Во второй раз старшина побоялся войти в тесноту, остал-
        ся за дверью. Но дверь была закрыта, пробыть можно было
        сколько угодно времени. Можно было разбить стекло, выпрыгнуть
        на полотно. Ночь! Поезд не шел быстро - 48-й год, делал час-
        тые остановке. Правда, зима, Тэнно без пальто и с собой
        только пять рублей, но у него не отобраны еще часы.
             Роскошь спецконвоя закончилась в Москве на вокзале.
        Дождались, когда из вагона вышли все пассажиры, и в вагон
        вошел старшина с голубыми погонами, из воронка: "Где он?"
             Прием, бессоница, боксы, боксы. Наивное требование ско-
        рее вызвать к следователю. Надзиратель зевнул: "Еще успеешь,
        надоест".
             Вот и следователь. "Ну, рассказывай о своей преступной
        деятельности." - "Я ни в чем не виноват!" - "Только папа Пий
        ни в чем не виноват."
             В камере - вдвоем с наседкой. Так и подгораживается: а
        что было на самом деле? Несколько допросов - и все понятно:
        разбираться не будут, на волю не выпустят. И значит - бежать!
             Всемирная слава Лефортовской тюрьмы не удручает Тэнно.
        Может быть, это - как новичок на фронте, который ничего не
        испытав, ничего и не боится? План побега подсказывает следо-
        ватель - Анатолий Левшин. Он подсказывает его тем, что ста-
        новится злобен, ненавистлив.
             Разные мерки у людей, у народов. Сколько миллионов пе-
        реносило битье в этих стенах, даже не называя это пытками.
        Но для Тэнно сознание, что его могут безнаказанно бить - не-
        выносимо. Это - надругательство, и лучше тогда не жить. И
        когда Левшин после словесных угроз в первый раз подступает,
        замахивается - Тэнно вскакивает и отвечает с яростной
        дрожью: "Смотри, мне все равно не жить! А вот глаз один или
        два я тебе сейчас вытащу! Это я смогу!" 
             И следователь отступает. Такая мена своего хорошего
        глаза за гиблую жизнь арестанта не подходит ему. Теперь он
        изматывает Тэнно карцерами, чтоб обессилить. Потом инсцени-
        рует, что женщина, кричащая от боли в соседнем кабинете -
        жена Тэнно, и если он не признается - ее будут мучить еще
        больше. Он опять не рассчитал, на кого напал! Как удара ку-
        лаком, так и допроса жены Тэнно вынести не мог. Все ясней
        становилось арестанту, что этого следователя придется убить.
        Это соединилось и с планом побега! - майор Левшин носил тоже
        морскую форму, тоже был высокого роста, тоже блондин. Для
        вахтера следственного корпуса Тэнно вполне мог сойти за Лев-
        шина. Правда у него было лицо полное, лощенное, а Тэнно вы-
        худал. (Арестанту нелегко себя увидеть в зеркало. Даже если
        с допроса попросишься в уборную, там зеркало завешено черной
        занавеской. Лишь при удаче одно движение, отклонил занавеску
        - о, как измучен и бледен! Как жалко самого себя!)
             Тем временем из камеры убрали бесполезного стукача.
        Тэнно исследует его оставшуюся кровать. Поперечный металли-
        ческий стержень в месте крепления с ножкой койки - проржав-
        лен, ржавчина выела часть толщины, заклепка держится плохо.
        Длина стержня - сантиметров семьдесят. Как его выломать?
             Сперва надо... отработать в себе мерный счет секунд.
        Потом подсчитать по каждому надзирателю, каков промежуток
        между двумя его заглядываниями в глазок (само собой, кто из
        надзирателей дежурит - надо представлять так, будто ты воль-

                           - 79 -

        но ходишь по коридору). Промежуток - от сорока пяти секунд
        до шестидесяти пяти.
             В один такой промежуток - усилие, и стержень хрустнул с
        проржавленного конца. Второй - целый, ломать его трудней.
        Надо встать на него двумя ногами - но он загремит о пол.
        Значит, в промежутке успеть: на цементный пол подложить по-
        душку, стать, сломить, подушку на место, и стержень - пока
        хотя бы в свою кровать. И все время считать секунды.
             Сломано. Сделано! 
             Но это не выход: войдут, найдут, погибнешь в карцерах.
        Двадцать суток карцера - потеря сил не только для побега, но
        даже от следователя не отобьешься. А вот что: надпороть ног-
        тями матрац. Оттуда вынуть немного ваты. Ватой обернуть кон-
        цы стержня и вставить его на прежнее место. Считать секунды!
        Есть, поставлен!
             Но и это - не надолго. Раз в 10 дней - баня, а за время
        бани - обыск в камере. Поломку могут обнаружить. Значит дей-
        ствовать быстрей. Как вынести стержень на допрос?.. При вы-
        пуске из тюрьмы не обыскивают. Прохлапывают лишь по возвра-
        щению с допроса и то - бока и грудь, где карманы. Ищут лез-
        вия, боятся самоубийств.
             На Тэнно под морским кителем - традиционная тельняшка,
        она греет тело и дух. "Дальше в море - меньше горя!" Попро-
        сил у надзирателя иголку (в определенное время ее дают),
        якобы - пришить пуговицы, сделанные из хлеба. Расстегнул ки-
        тель, расстегнул брюки, вытащил край тельняшки и на ней
        внизу изнутри зашил рубец - получился как карманчик (для
        нижнего края стержня). Еще загодя оторвал кусочек тесемки от
        кальсон. Теперь, делая вид, что пришивает пуговицу к кителю,
        пришил эту тесемку с изнанки тельняшки на груди - это будет
        петля, направляющая для прута.
             Теперь тельняшка оборачивается задом наперед, и день за
        днем начинаются тренировки. Прут устанавливается на спину,
        под тельняшку: продевается через верхнюю петлю и упирается в
        нижний карманчик. Верхний конец прута оказывается на уровне
        шеи; под воротником кителя. Тренировка в том, чтобы, от заг-
        лядывания до заглядывания: забросить руку к затылку - взять
        прут за конец, туловище отогнуть назад - выпрямиться с нак-
        лоном вперед, как тетива лука, одновременно вытягивая прут -
        и резким махом ударить по голове следователя. И снова все на
        место! Заглядывание. Арестант перелистывает книгу.
             Движение получалось все быстрей и быстрей, прут уже
        свистел в воздухе. Если удар и не будет насмерть - следова-
        тель свалится без сознания. Если и жену посадили - никого
        вас не жаль!
             Еще заготавляются два ватных валика - все из того же
        матраца. Их можно заложить в рот за зубы и создать полноту
        лица. 
             Еще, конечно, надо быть побритым к этому дню - а обди-
        рают тупыми бритвами раз в неделю. Значит день не безразли-
        чен.
             А как сделать румянец на лице? Чуть натереть щеки
        кровью. Его кровью.
             Беглец не может смотреть и слушать "просто так", как
        другие люди. Он должен смотреть и слушать со своей особой
        бегляцкой целью. И никакой мелочи не пропускать, не дав ей
        истолкования. Ведут ли его на допрос, на прогулку, в уборную
        - его ноги считают шаги, его ноги считают ступеньки (не все
        это понадобится, но - считают); его туловище отмечает пово-
        роты; глаза  его опущенной по команде головы рассматривают

                                -80-

        пол - из чего он, цел ли, они ворочаются по крайним доступ-
        ным окружностям - и разглядывают все двери, двойные, одинар-
        ные, какие на них ручки, какие на них замки, в какую сторону
        открываются; голова оценивает назначение каждой двери; уши
        слушают и сопоставляют: вот этот звук уже доносился ко мне в
        камеру, а означает он вот что.
             Знаменитый лефортовский корпус буквою "К" - пролет на
        все этажи, металлические галереи, регулировщик с флажками.
        Переход в следственный корпус. Допрашивают попеременно в
        разных кабинетах - тем лучше! - изучить расположение всех
        коридоров и дверей следственного корпуса. Как попадают сюда
        следователи снаружи? Вот мимо этой двери с квадратным око-
        шечком. Главная проверка их документов, конечно, не здесь, а
        на внешей вахте, но здесь тоже они как-то отмечаются или
        наблюдаются. Вот спускается один и кому-то наверх говорит:
        "Так я поехал в министерство!" Отлично, эта фраза подойдет
        беглецу.
             Как они дальше идут потом на вахту - это надо будет до-
        гадаться, без колебания пойти правильно. Но наверно ж про-
        топтана в снегу дорожка. Или асфальт должен быть темней и
        грязней. А как они проходят вахту? Показывают свое удостове-
        рение? Или при входе оставили его у вахтера, а теперь назы-
        вают фамилию и забирают? Или всех знают в лицо, и называть
        фамилию будет ошибка, надо только руку протянуть?
             На многое можно ответить, если не вникаешь во вздорные
        вопросы следователя, а хорошо наблюдаешь за ним. Чтобы почи-
        нить карандаш, он достает бритвенное лезвие из какого-то
        своего удостоверения в нагрудном кармане.  Сразу вопросы:
             -это - не пропуск. А пропуск - на вахте?
             -книжечка очень похожа на автомобильные права вождения.
        Так он приезжает на автомобиле? Тогда с ним и ключ? Ставит
        он машину перед воротами тюрьмы? Надо будет здесь, не выходя
        из кабинета, прочесть номер на техническом талоне, чтобы не
        путать там.
             Раздевалки у них нет. Морское пальто и шапку он вешает
        здесь, в кабинете. Тем лучше.
             Не забыть, не упустить ни одного важного дела, и все
        уложить в 4-5 минут. Когда он уже будет лежать, поверженный,-
             1) сбросить свой китель, надеть его более новый с пого-
        нами; 
             2) снять с него ботиночные шнурки и зашнуровать свои
        падающие ботинки - вот на это много времени уйдет; 
             3) его бритвенное лезвие заложить в специально приго-
        товленное место в каблуке (если поймают и бросят в первую
        камеру - тут перерезать себе вены); 
             4)просмотреть все документы, взять нужное;
             5)запомнить номер автомашины, найти автомобильный ключ;
             6)в его толстый портфель сунуть свое же следственное
        дело, взять с собой; 
             7)снять с него часы;
             8)покрыть щеки кровавым румянцем;
             9)его тело отволочить за письменный стол или за
        портьеру, чтобы вошедшие подумали, что он ушел и не броси-
        лись бы в погоню; 
            10)скатать вату в валики, подложить под щеки;
            11)надеть его пальто и шапку;
            12)оборвать провода у выключателя. Если кто-нибудь вско-
        ре войдет - темно, щелкает выключателем - наверно, перегоре-
        ла лампочка, потому следователь и ушел в другой кабинет. Но
        даже если ввернут лампочку - не сразу разберутся, в чем дело.

                           - 81 -

             Вот так получилось 12 дел, а тринадцатое будет сам по-
        бег... Все это надо делать на ночном допросе. Хуже, если
        окажется, что книжечка - не автомобильные права. Тогда он
        приезжает и уезжает следовательским автобусом (их возят спе-
        циально, ведь среди ночи!), другим следователям будет стран-
        но, что Левшин, не дождавшись 4-5 утра, пошел среди ночи
        пешком.
             Да вот еще: проходя мимо квадратного окошечка, поднести
        к лицу платок, будто сморкаешься; и одновременно отвести гла-
        за на часы; и для успокоения постового крикнуть наверх: "Пе-
        ров! (это его друг) Я поехал в министерство! Поговорим завт-
        ра!"
             Конечно, шансов очень мало, пока видно 3-5 из сотни.
        Почти безнадежна, совсем неизвестна внешняя вахта. Но не
        умирать здесь рабом! но не ослабнуть, чтобы били ногами! Уж
        бритва-то будет в каблуке!
             И на один ночной допрос, сразу после бритья, Тэнно при-
        шел с железным прутом за спиной. Следователь вел допрос,
        бранился, угрожал, а Тэнно смотрел на него и удивлялся: как
        не чувствует он, что часы его сочтены?
             Было одиннадцать часов вечера. Тэнно рассчитывал поси-
        деть часов до двух ночи. В это время следователи иногда уже
        начинают уходить, устроив себе "короткую ночь".
             Тут подловить момент: или чтобы следователь поднес лис-
        ты протокола на подпись, как он делает это всегда, и вдруг
        притвориться что дурно, рассыпать листы на пол, побудить его
        наклониться на минутку и... А то безо всякого протокола -
        встать, покачиваясь и сказать, что дурно, просить воды. Тот
        принесет эмалированную кружку (стакан он держит для себя),
        отпить ее и уронить, в это время правую руку поднять к за-
        тылку, это будет естественно, будто кружится голова. Следо-
        ватель обязательно наклонится посмотреть на упавшую кружку
        и...
             Колотилось сердце. Был канун праздника. Или канун казни.
             Но вышло все иначе. Около двенадцати ночи быстро вошел
        другой следователь и стал шептать Левшину на ухо. Никогда
        так не было. Левшин заторопился, надавил кнопку, вызывая
        надзирателя прийти за арестованным.
             И все кончилось... Тэнно вернулся в камеру, поставил
        прут на место. 
             А другой раз следователь вызвал его заросшим (не имело
        смысла брать и прута).
             А там - допрос дневной. И пошел как-то странно: следо-
        ватель не рычал, обескуражил предсказанием, что дадут 5-7
        лет, нечего горевать. И как-то злости уже не было рассечь
        ему голову. Злость не оказалась у Тэнно устойчивой. 
             Взлет настроения миновал. Представилось, что шансов ма-
        ло, так не играют.
             Настроение беглеца еще капризней, может быть, чем у ар-
        тиста.
             И вся долгая подготовка пропала зря...
             Но беглец и к этому должен быть готов. Он уже сотню раз
        взмахнул прутом по воздуху, он сотню следователей уже убил.
        Он десять раз пережил весь свой побег в мелочах - в кабине-
        те, мимо квадратного окошечка, до вахты, за вахту! - он из-
        мучился от этого побега, а вот, оказывается, он его и не на-
        чинал.
             Вскоре ему сменили следователя, перевели на Лубянку.
        Здесь Тэнно не готовил побега (ход следствия показался ему
        более обнадеживающим, и не было решимости на побег), но он

                           - 82 -

        неотступно наблюдал и составлял тренировочный план.
             Побег с Лубянки? Да возможно ли это вообще?.. А если
        вдуматься, он, может быть, легче, чем из Лефортова. Скоро
        начинаешь разбираться в этих длинных-длинных коридорах, по
        которым тебя водят на допрос. Иногда в коридоре попадаются
        стрелки: "к парадному N2, "к парадному N3" (Жалеешь, что так
        был беспечен на воле - не обошел Лубянку заранее снаружи, не
        посмотрел, где какое парадное). Здесь именно это и легче,
        что не территория тюрьмы, а министерство, где множество сле-
        дователей и других чиновников, которых постовые не могут
        знать в лицо. И, значит, вход и выход только по пропускам, а
        пропуск у следователя в кармане. А если следователя не знают
        в лицо, то не так уж важно на него и в точности походить,
        лишь бы приблизительно. Новый следователь - не в морской
        форме, а в защитной. Значит, пришлось бы переодеться в его
        мундир. Не будет прута - была бы решимость. В кабинете сле-
        дователя - много разных предметов, например, мраморное
        пресс-папье. Да его не обязательно и убивать - на десять ми-
        нут оглушить, и ты уже ушел!
             Но мутные надежды на какую-то милость и разум лишают
        волю Тэнно ясности. Только в Бутырках разрешается тяжесть: с
        клочка ОСОвской бумажки ему объявляют 25 лет лагерей. Он
        подписывает - и чувствует, как ему полегчало, взыграла улыб-
        ка, как легко несут его ноги в камеру 25-летников. Это при-
        говор освобождает его от унижения, от сделки, от покорности,
        от заискивания, от обещанных нищенских пяти-семи лет: двад-
        цать пять, такую вашу мать??? - так нечего от вас ждать,
        значит - бежим!!
             Или - смерть. Но разве смерть хуже, чем четверть столе-
        тия рабства? Да одну стрижку наголо после суда - простая
        стрижка, кому она досаждала? - Тэнно переживает как оскорб-
        ление, как плевок в лицо. 
             Теперь искать союзников. И изучать истории других побе-
        гов. Тэнно в этом мире новичок. Неужели же никто никогда не
        бежал?
             Сколько раз мы все проходили за надзирателем эти желез-
        ные переборки, рассекающие бутырские коридоры, - многие ли
        из нас заметили то, что Тэнно видит сразу:" что в дверях -
        запоры двойные,надзиратель же отпирает только один, и пере-
        борка подается. А второй запор, значит пока бездействует:
        это три стержня, которые могут высунуться из стены и войти в
        железную дверь.
             В камере кто чего, а Тэнно ищет - рассказов о побегах и
        участников их. Находится даже такой, кто был в заварушке с
        этими тремя стержнями - Мануель Гарсиа. Это случилось нес-
        колькими месяцами раньше. Заключенные одной камеры вышли на
        оправку, схватили надзирателя (против устава, он был один,
        ведь годами же ничего не случается, они привыкли к покорнос-
        ти!), раздели его, связали, оставили в уборной, один арес-
        тант надел его форму. Ребята взяли ключи, побежали открывать
        все камеры коридора (а в этом же коридоре были и смертники,
        тем это было очень кстати!). Начался вой, восторги, призывы
        идти освобождать другие коридоры и взять в руки всю тюрьму.
        Забыли осторожность! Вместо того, чтобы тихо приготовиться
        по камерам к выбегу, а по коридору дать ходить только одето-
        му в надзирателя - вывалили масой в коридор и шумели. На
        шум посмотрел в глазок переборки (они там в обе стороны уст-
        роены) надзиратель из соседнего коридора - и нажал кнопку
        тревоги. По этой тревоге с центрального поста перекрываются
        все вторые замки переборок, и нет к ним ключей в надзира-

                           - 83 -

        тельских связках. Мятежный  коридор был отъединен. Вызвали
        множество охраны; став шпалерами, пропускали всех мятежников
        по одному и избивали; нашли зачинщиков и их увели. А им уже
        было по четвертаку. Повторили срок? Расстреляли?
             Этап в лагерь. Известная арестантам "сторожка" на Ка-
        занском вокзале - отступя, конечно, от людных мест. Сюда
        привозят на воронках, здесь загружают "вагон-заки" перед
        тем, как цеплять их к поездам. Напряженные конвоиры с обеих
        сторон рядками. Рвушиеся к горлу собаки. Команда: "Конвой -
        к бою!" - и смертный лязг затворов. Тут не шутят. Так, с со-
        баками, ведут и по путям. Побежать? Собака догонит.
             (Но у беглеца убежденного, всегда перебрасываемого за
        побеги из лагеря в лагерь, из тюрьмы в тюрьму, еще много бу-
        дет этих вокзалов и конвоирования по путям. Будут водить и
        без собак. Притвориться хромым, больным, еле волочиться, еле
        вытягивать за собой сидор и бушлат, конвой будет спокойнее.
        И если много будет составов на путях - то между ними как
        можно петлять! Итак: бросить вещи, наклониться и рвануть под
        вагоны! Но когда ты уже наклонишься, ты увидишь там, за сос-
        тавом, сапоги шагающего запасного конвоира... Все предусмот-
        рено. И остается тебе сделать вид, что ты падал от слабости
        и потому обронил вещи. - Вот если б счастье такое - быстро
        шел бы рядом проходной поезд! Перед самым паровозом перебе-
        жать - никакой конвоир не побежит! ты рискуешь из-за свобо-
        ды, а он? - и пока поезд промчится, тебя нет! Но для этого
        нужно двойное счастье: вовремя поезд и вынести ноги из-под
        колес.)
             С Куйбышевской пересылки открытыми грузовиками на вок-
        зал - собирают большой красный этап. На пересылке, от мест-
        ного воришки, "уважающего беглецов", Тэнно получает два мест-
        ных адреса, куда можно прийти за первой поддержкой. С двумя
        охотниками бежать он делится этими адресами и договаривает-
        ся: всем троим стараться сесть в задний ряд, и когда машина
        снизит скорость на повороте (а бока Тэнно незря уже ехали
        сюда с вокзала в темном воронке, они отметили этот поворот,
        хотя глазами он его не узнает) - разом прыгать всем троим! -
        вправо, влево и назад! - мимо конвоиров, даже свалив их! Бу-
        дут стрелять, но всех трех не застрелят. Да еще будут ли? -
        ведь на улицах народ. Погонятся? - нет, нельзя бросить ос-
        тальных в машине. Значит, будут кричать, стрелять в воздух.
        Задержать может вот кто : народ, наш советский народ, прохо-
        жие. Напугать их, будто нож в руке! (Ножа нет.)
             Трое маневрируют на шмоне и выжидают так, чтоб не сесть
        в машину раньше сумерок, чтобы сесть в последнюю машину.
        Приходит и последняя, но... не трехтонка с низкими бортами,
        как все предыдущие, а студебекер с высокими. Даже Тэнно,
        севши, - макушкой ниже борта. Студебекер идет быстро. Пово-
        рот! Тэнно оглянулся на соратников - на лицах страх. Нет,
        они не прыгнут. Нет, это не убежденные беглецы. (Но стал ли
        уже убежденным ты сам?..)
             В темноте, с фонарями, под смешанный лай, рев, ругань и
        лязганье - посадка в телячьи вагоны. Тут Тэнно изменяет себе
        - он не успевает оглядеть снаружи своего вагона (а убежден-
        ный беглец должен видеть все вовремя, ничего не разрешается
        ему пропустить!).
             На остановках тревожно простукивают вагоны молотками.
        Они простукивают каждую доску. Значит, боятся они - чего?
        Распиливания доски. Значит - надо пилить!
             Нашелся (у воров) и маленький кусок отточенной ножовки.
        Решили резать торцевую доску под нижними нарами. А когда во-

                                 -84-

        езд будет замедляться -вываливаться в пролом, падать на рель-
        сы, пролежать, пока поезд пройдет. Правда, знатоки говорят,
        что в конце телячьего арестантского поезда бывает драга -
        металлический скребок, его зубья идут низко над шпалами, они
        захватывают тело беглеца, волочат его по шпалам, и беглец
        умирает так. 
             Всю ночь, залезая по очереди под нары, держа тряпкой
        эту пилочку в несколько сантиметров, режут доску стены.
        Трудно. Все же сделан первый прорез. Доска начинает немного
        ходить. Отклонив ее, они уже утром видят за загоном белые
        неоструганные доски. Откуда белые? Вот что: значит к их ва-
        гону пристроена дополнительная конвойная площадка. Тут, над
        прорезом, стоит часовой. Доску выпиливать нельзя.

             Побеги узников, как и всякая человеческая деятельность,
        имеют свою историю, имеют свою теорию. Неплохо знать их,
        прежде чем браться самому.
             История - это побеги уже бывшие. Об их технологии опер-
        чекистская часть не издает популярных брошюр, она копит опыт
        для себя. Историю ты можешь узнать от других беглецов, пой-
        манных. Очень дорог их опыт - кровянной, страдательный, едва
        не стоивший жизни. Но подробно, шаг за шагом, расспрашивать
        о побегах одного беглеца, и третьего, и пятого - это не не-
        винная шутка, это очень опасно. Это не намного безопаснее,
        чем спрашивать: кто знает, через кого вступить в подпольную
        организацию? Ваши долгие рассказы могут слушать и стукачи. А
        главное - сами рассказчики, когда истязали их после побега,
        и выбор был - смерть или жизнь - могли дрогнуть, завербо-
        ваться, и теперь уже быть приманкой, а не единомышленниками.
        Одна из главных задач кумовьев - определить заранее, кто
        симпатизирует побегам, кто интересуется ими - и, опережая
        затаенного беглеца, сделать пометку в его формуляре, и уже
        он в режимной бригаде, и бежать ему много трудней.
             Но от тюрьмы к тюрьме, от лагеря к лагерю Тэнно жарко
        расспрашивает беглецов. Он совершает побеги, его ловят, а в
        лагерных тюрьмах он и сидит как раз с беглецами, там-то их и
        расспрашивать. (Не без ошибок. Степан'', героический беглец,
        продает его кенгирскому оперу Беляеву, и тот повторяет Тэнно
        все его расспросы.) 
             А теория побегов - она очень простая: как сумеешь. Убе-
        жал - значит, знаешь теорию. Пойман - значит, еще не овла-
        дел. А букварные начала такие: бежать можно с объектов и бе-
        жать можно из жилой зоны. С объектов легче: их много, и не
        так устоялась там охрана, и у беглеца бывает там инструмент.
        Бежать можно одному - это трудней, но никто не продаст. Бе-
        жать можно нескольким, это легче, но все зависит, на подбор
        вы друг ко другу или нет. Еще есть положение в теории: надо
        географию так знать, чтобы карта горела перед глазами. А в
        лагере карты не увидишь. (Кстати, воры совсем не знают геог-
        рафии, севером считают ту пересылку, где было прошлый раз
        холодно.) Есть еще положение: надо знать народ, среди кото-
        рого ляжет побег. И такое методическое указание: ты должен
        постоянно готовить побег по плану, но в любую минуту быть
        готовым и бежать совсем иначе - по случаю.
             Вот, например, что такое - по случаю. Как-то в Кенгире
        всю режимку вывели из тюрьмы - делать саман. Внезапно нале-
        тел пыльный буран, какой бывает в Казахстане: все темнеет,
        солнце скрывается, горстями пыли и мелкого камня больно бьет
        в лицо, так что нельзя держать открытыми глаз. Никто не был

                           - 85 -

        готов бежать так внезапно, а Николай Крыков подбежал к зоне,
        бросил на проволоку телогрейку, перелез, весь исцарапавшись,
        за зону и скрылся. Буря прошла. По телогрейке на проволоке
        поняли, что - убежал. Послали погоню на лошадях: на поводках
        у всадников собаки. Но холодная буря начисто смела все сле-
        ды. Крыков пересидел погоню в куче мусора. Однако на другой
        день надо ж было идти! И машины, разосланные по степи, пой-
        мали его.
             Первый лагерь Тэнно был - Новорудное, близ Джезказгана.
        Вот - то главное место, где обрекают тебя погибнуть. Именно
        отсюда ты должен и бежать! Вокруг - пустыня, где в солонча-
        ках и барханах, где - скрепленная дерном или верблюжьей ко-
        лючкой. Местами кочуют по этой степи казахи со стадами, мес-
        тами нет никого. Рек нет, набрести на колодец - почти невоз-
        можно. Лучшее время для побегов - апрель и май, кое-где еще
        держаться озерки от таяния. Но это отлично знают и охранни-
        ки. В это время устрожается обыск выходящих на работу, и не
        дают с собой вынести ни лишнего куска, ни лишней тряпицы.
             Той осенью, 1949 года, три беглеца - Слободянюк, Бази-
        ченко и Кожин - рискнули рвануть на юг: они думали пойти там
        вдоль реки Сары-Су и на Кзыл-Орду. Но река пересохла вся. Их
        поймали при смерти от жажды.
             На опыте их Тэнно решил, что осенью не побежит. Он ак-
        куратно ходит в КВЧ - ведь он не беглец, не бунтарь, он из
        тех рассудительных заключенных, которые надеются исправиться
        к концу своего двадцатипятилетнего срока. Он помогает, чем
        может, он обещает самодеятельность, акробатику, мнемотехни-
        ку, а пока, перелистав все, что в КВЧ есть, находит плохонь-
        кую карту Казахстана, не обереженную кумом. Так. Есть старая
        караванная дорога на Джусалы, триста пятьдесят километров,
        по ней может попасться и колодец. И на север к Ишиму четы-
        реста, здесь возможны луга. А к озеру Балхаш - пятьсот ки-
        лометров чистой пустыни Бет-Пак-Дала. Но в этом направлении
        вряд ли погонятся.
             Таковы расстояния. Таков выбор...
             Что только не протеснится через голову пытливого бегле-
        ца! Иногда заезжает в лагерь ассенизационная машина - цис-
        терна с кишкой. Горловина кишки - широка, Тэнно вполне мог
        бы в нее влезть, внутри цистерны - стоять, согнувшись, и
        после этого пусть бы шофер набирал жидких нечистот, только
        не до самого верху. Будешь весь в нечистотах, по пути может
        захлебнуть, затопить, задушить - но это не кажется Тэнно та-
        ким гадким, как рабски отбывать свой срок. Он проверяет се-
        бя: готов ли? Готов. А шофер? Это пропускник-краткосрочник,
        бытовик. Тэнно курит с ним, присматривается. Нет, это не тот
        человек. Он не рискнет своим пропуском, чтобы помочь друго-
        му. У него психология исправительно-трудовых: помогает дру-
        гому - дурак.
             За эту зиму Тэнно составляет и план и подбирает себе
        четырех товарищей. Но пока согласно теории идет терпеливая
        подготовка по плану, его один раз нечаянно выводят на только
        что открытый объект - каменный карьер. Карьер - в холмистой
        местности, из лагеря не виден. Там еще нет ни вышек, ни зоны:
        забиты колья, несколько рядков проволоки. В одном месте в
        проволоке - перерыв, это "ворота". Шесть конвоиров стоят
        снаружи зонки, ничем не приподнятые над землей.
             А дальше за ними - апрельская степь в еще свежей зеле-
        ной траве, и горят тюльпаны, тюльпаны! Не может сердце бег-
        леца вынести этих тюльпанов и апрельского воздуха! Может
        быть, это и есть Случай?.. Пока ты не на подозрении, пока ты

                           - 86 -

        еще не в режимке - теперь-то и бежать!
             За это время Тэнно уже многих узнал в лагере и сейчас
        быстро сбивает звено из четверых: Миша Хайдаров (был в со-
        ветской морской пехоте в Северной Корее, от военного трибу-
        нала бежал через 38-ю параллель; не желая портить хороших
        прочных отношений в Корее, американцы выдали его назад, чет-
        вертная); Яздик, шофер-поляк из армии Андерса (свою биогра-
        фию выразительно излагает по двум своим непарным сапогам:
        "сапоги - один от Гитлера, один от Сталина"); и еще железно-
        дорожник из Куйбышева Сергей.
             Тут пришел грузовик с настоящими столбами для будущей
        зоны и мотками колючей проволоки - как раз к началу обеден-
        ного перерыва. Звено Тэнно, любя каторжный труд, а особенно
        укреплять зону, взялось добровольно разгружать машину и в
        перерыв. Залезли в кузов. Но так как время-то все-таки было
        обеденное - шевелились еле-еле и соображали. Шофер отошел в
        сторонку. Все заключенные лежали кое-где, грелись на солныш-
        ке.
             Бежим или нет? С собой - ничего: ни ножа, ни снаряже-
        ния, ни пищи, ни плана. Впрочем, если на машине, то по мел-
        кой карте Тэнно знает: гнать на Джезды и потом на Улутау.
        Загорелись ребята: случай! Случай!
             Отсюда к "воротам", на часового, получается уклон. И
        вскоре же дорога сворачивает за холм. Если выехать быстро -
        уже не застрелят. И не оставят же часовые своих постов! 
             Разгрузили - перерыв еще не кончился. Править - Яздику.
        Он соскочил, полазил около машины, трое тем временем лениво
        легли на дно кузова, скрылись, может не все часовые и виде-
        ли, куда они делись. Ядзик привел шофера: не задержали разг-
        рузкой - так дай закурить. Закурили. Ну, заводи! Сел шофер в
        кабину, но мотор как на зло почему-то не заводится. (Трое в
        кузове плана Ядзика не знают, и думают - сорвалось.) Яздик
        взялся ручку крутить. Все равно не заводится. Яздик уже ус-
        тал, предлагает шоферу поменяться. Теперь Яздик в кабине. И
        сразу мотор заревел! и машина покатилась уклоном на воротно-
        го часового! (Потом Яздик рассказывал: он для шофера перек-
        рывал краник подачи бензина, а для себя успел открыть.) Шо-
        фер не спешил сесть, он думал, что Яздик остановит. Но маши-
        на со скоростью прошла "ворота".
             Два раза "Стой!" Машина идет. Пальба часовых - сперва в
        воздух, очень уж похоже на ошибку. Может и в машину, беглецы
        не знают, они лежат. Поворот. за холмом, ушли от стрельбы!
        Трое в кузове еще не поднимают голов. Тряско, быстро. И
        вдруг - остановка, и Яздик кричит в отчаянии: не угадал он
        дороги! - уперлись в ворота шахты, где своя зона, свои вышки.
             Выстрелы. Бежит конвой. Беглецы вываливаются на землю,
        ничком, и закрывают голову руками. Конвой же бьет ногами и
        именно старается в голову, в ухо, в висок и сверху в хребет.
             Общечеловеческое спасительное правило - "лежачего не
        бьют" - не действует на сталинской каторге! У нас лежачего
        именно бьют! А в стоячего стреляют.
             Но на допросе выясняется, что никакого побега не было!
        Да! Ребята дружно говорят, что дремали в машине, машина по-
        катилась, тут выстрелы, выпрыгивать поздно, могут застре-
        лить. А Ядзик? Неопытен, не мог справиться с машиной. Но не
        в степь же рулил, а к соседней шахте.
             Так обошлось побоями. (1)
             А побег по плану готовится само собой. Делается компас:
        пластмассовая баночка, на нее наносятся румбы. Кусок намаг-
        ниченной спицы сажается на деревянный поплавок. Теперь нали-

                           - 87 -

        вают воды. Вот и компас. - Питьевую воду удобно будет налить
        в автомобильную камеру и в побеге нести ее как шинельную
        скатку. - Все эти вещи (и продукты, и одежду) постепенно но-
        сят на ДОК (Дерево-Обделочный Комбинат), с которого собира-
        ются бежать, и там прячут в яме близ пилорезки. Один вольный
        шофер продает им камеру. Наполненная водой, лежит уже и она
        в яме. Иногда ночью приходит эшелон, для этого оставляют
        грузчиков на ночь в рабочей зоне. Вот тут-то и надо бежать.
        - Кто-то из вольняшек за принесенную ему из зоны казенную
        простыню (! наши цены) перерезал уже две нижних нити колючки
        против пилорезки, и вот-вот подходила ночь разгрузки бревен!
        Однако нашелся заключенный, казах, который выследил их
        яму-заначку и донес.
             Арест, избиения, допросы. Для Тэнно - слишком много
        "совпадений", похожих на побеги. Когда их отправляют в Кен-
        гирскую тюрьму, и Тэнно стоит лицом к стене, руки назад, ми-
        мо проходит начльник КВЧ, капитан, останавливается против
        Тэнно и восклицает:
             -Эх ты! Эх, ты-ы! А еще самодеятельностью занимался!
             Больше всего его поражает, что беглецом оказался раз-
        носчик лагерной культуры. Ему в день концерта выдавали лиш-
        нюю порцию каши - а он бежал! Что ж еще человеку надо?..
             9 мая 1950 года, в пятилетие Победы, фронтовой моряк
        Тэнно вошел в камеру знаменитой Кенгерийской тюрьмы. В почти
        темной камере с малым окошком наверху - нет воздуха, но мно-
        жество клопов, все стены покрыты кровью раздавленных. В это
        лето разражается зной в 40-50 градусов, все лежат голые.
        Попрохладнее под нарами, но ночью с криком оттуда выскаки-
        вают двое: на них сели фаланги.
             В Кенгирской тюрьме - избранное общество, свезенное из
        разных лагерей. Во всех камерах - беглецы с опытом, редкий
        подбор орлов. Наконец попал Тэнно к убежденным беглецам!
             Сидит здесь и Иван Воробьев, капитан, Герой Советского
        Союза. Во время войны он был партизаном во Псковской облас-
        ти. Это - решительный человек неугнетаемого нрава. У него
        уже есть неудачные побеги и еще будут впереди. На беду, он не
        может принять тюремной окраски - приблатненности, помогающей
        беглецу. Он сохранил фронтовую прямоту, у него - начальник
        штаба, они чертят план местности и открыто совещаются на на-
        рах. Он не может перестроиться к лагерной скрытости и хит-
        рости, и его всегда продают стукачи.
             Бродил в головах план: схватить надзирателя при выдаче
        вечерней пищи, если будет он один. Его ключами отворить все
        камеры. Ринуться к выходу из тюрьмы, овладеть им. Затем, от-
        крыв тюремную дверь, лавиной броситься к лагерной вахте.
        Взять вахтеров на прихват и вырваться за зону в начале тем-
        ного времени.- Стали выводить их на стройку жилого квартала
        - возник план уползти по канализационным трубам.
             Но планы не дошли до осуществеления. Тем же летом все
        это избранное общество заковали в наручники и повезли поче-
        му-то в Спасск. Там их поместили в отдельно охраняемый ба- 
        -------------------------------------------------------------
             (1) Еще много побегов предстоит Мише Хайдарову. Даже в
        самое мягкое хрущевское время, когда беглецы затаятся, ожи-
        дая легального освобождения, он со своими безнадежными (для
        прощения) дружками попытается бежать со всесоюзного штрафня-
        ка Андзеба-307: пособники бросят под вышки самодельные гра-
        наты, чтобы отвлечь внимание, пока беглецы с топорами будут
        рубить проволоку запретки. но автоматным огнем их задержат. 
        ------------------------------------------------------------- 

                                  -88-

        рак. На четвертую ночь же убежденные беглецы вынули решетку
        окна, вышли в хоздвор, беззвучно убили там собаку и через
        крышу должны были переходить в огромную общую зону. Но желез-
        ная крыша стала мяться под ногами, и в ночной тишине это бы-
        ло как грохот. У надзора поднялась тревога. Однако, когда
        пришли к ним в барак - все мирно спали, и решетка стояла на
        месте. Надзирателям померещилось.
             Не суждено, не суждено пребывать им долго на месте!
        Убежденных беглецов, как летучих голландцев, гонит дальше
        беспокойный их жребий. И если они не убежали, то везут их.
        Теперь эту всю пробивную компанию перебрасывают в наручниках
        в Экибастузскую тюрьму. Тут присоединяют к ним и своих неу-
        давшихся беглецов - Брюхина и Мутьянова.
             Как виновных, как режимных, их выводят на известковый
        завод. Негашеную известь они разгружают с машин на ветру, и
        известь гасится у них в глазах, во рту, в дыхательном гор-
        ле. При разгрузке печей их голые потные тела осыпаются пылью
        гашеной извести. Ежедневная эта отрава измысленная им в исп-
        равление, только вынуждает их поспешить с побегом. 
           План напрашивается сам: известь привозят на автомашинах -
        на автомашине и вырваться. Рвать зону, она еще проволочная
        здесь. Брать машину, пополней заправленную бензином. Класс-
        ный шофер среди беглецов - Коля Жданок, напарник Тэнно по
        неудавшемуся побегу от пилорезки. Договорено: он и поведет
        машину. Договорено, но Воробьев слишком решителен, он -
        слишком действие, чтобы довериться чьей-то чужой руке, и
        когда машину прихватывают (к шоферу в кабину с двух сторон
        влезают беглецы с ножами, и бледному шоферу остается сидеть
        посредине и невольно участвовать в побеге) - место водителя
        занимает Воробьев.
             Считанные минуты! Надо всем прыгать в кузов и вырывать-
        ся. Тэнно просит: "Иван, уступи!" Но не может Иван Воробьев
        уступить! Не веря его уменью, Тэнно и Жданок остаются. Бег-
        лецов теперь только трое : Воробьев, Салопаев и Мартиросов.
        Вдруг, откуда ни возьмись, подбегает Редькин, этот матема-
        тик, интеллигент, чудак, он совсем не беглец, он в режимку
        попал за что-то другое. Но сейчас он был близко, заметил,
        понял и в руке с куском почему-то мыла, не хлеба, вскакивает
        в кузов:
             - На свободу? И я с вами!
             (Как в автобус вскакивая: "На Разгуляй идет?")
             Разворачиваясь, малым ходом, машина пошла так, чтобы
        первые нити проволоки прорвать бампером, постепенно, следую-
        щие придутся на мотор, на кабину. В предзоннике она проходит
        между столбами, но в главной линии зоны приходится валить
        столбы, потому что они расставлены в шахматном порядке. И
        машина на первой скорости валит столб!
             Конвой на вышках оторопел: за несколько дней перед тем
        был случай на другом объекте, что пьяный шофер сломал столб в
        запретке. Может, пьян и этот?.. Конвоиры думают так пятнад-
        цать секунд. Но за это время повален столб, машина взяла
        вторую скорость и, не проколов баллонов, вышла по колючке.
        Теперь - стрелять! А стрелять некуда: предохраняя конвоиров
        от казахстанских ветров, их вышки забрали досками с наружных
        сторон. Они стрелять могут только в зону и вдоль. Машина уже
        невидима им и погнала по степи, поднимая пыль. Вышки бес-
        сильно стреляют в воздух.
             Дороги все свободны, степь ровна, через пять минут ма-
        шина Воробьева была бы на горизонте! - но абсолютно случайно
        тут же едет воронок конвойного дивизиона - на автобазу, для

                           - 89 -

        ремонта. Он быстро сажает охрану - и гонится за Воробьевым.
        И побег окончен.. через двадцать минут. Избитые беглецы и с
        ними математик Редькин, ощущая всем раскровавленным ртом эту
        теплую солоноватую влагу свободы, идут, шатаясь, в лагерную
        тюрьму. (2)
             Однако, по всему лагерю слух: прорвали - прекрасно! за-
        держали - случайно! И еще через десяток дней Батанов, бывший
        курсант-авиационник с двумя друзьями повторяет маневр: на
        другом объектее они прорывают проволочную зону и гонят! Но
        гонят - не по той дороге, впопыхах ошиблись и попадают под
        выстрел с вышки известкового завода. Пробит баллон, машина
        остановилась. Автоматчики окружили: "Выходи!" Надо выходить?
        или надо ждать, пока вытащат за загривок? Один из трех - Па-
        сечник, выполнил команду, вышел из машины, и тут же был про-
        шит озлобленными очередями.
             За какой-нибудь месяц уже три побега в Экибастузе - а
        Тэнно не бежит! Он изнывает. Ревнивое подражание истачивает
        его. Со стороны виднее все ошибки и всегда кажется, что ты
        сделал бы лучше. Например, если бы за рулем был Жданок, а не
        Воробьев, думает Тэнно - можно было бы уйти и от воронка.
        Машина Воробьева только-только еще была остановлена, а Тэнно
        со Жданком уже сели обсуждать, как же надо бежать им.
             Жданок - чернявый, маленький очень подвижный, приблат-
        ненный. Ему 26 лет, он белорусс, оттуда вывезен в Германию,
        у немцев работал шофером. Срок у него - тоже четвертак. Ког-
        да он загорается, он так энергичен, он исходит весь в рабо-
        те, в порыве, в драке, в беге. Ему, конечно, не хватает вы-
        держки, но выдержка есть у Тэнно.
             Все подсказывает им: с известкового же завода и бежать.
        Если не на машине, то машину захватить за зоной. Но прежде
        чем замыслу этому помешает конвой или опер, - бригадир
        штрафников Лешка Цыган (Наврузов), сука, щуплый, но наводя-
        щий ужас на всех, убивший в своей лагерной жизни десятки лю-
        дей (легко убивал из-за посылки, даже из-за пачки папирос),
        отзывает Тэнно и предупреждает:
             -Я сам беглец и люблю беглецов. Смотри, мое тело проши-
        то пулями, это побег в тайге. Я знаю, ты тоже хотел бежать с
        Воробьевым. Но не беги из рабочей зоны: тут я отвечаю, меня
        опять посадят.
             То есть, беглецов любит, но себя - больше. Лешка Цыган
        доволен своей ссученной жизнью и не даст ее нарушить. Вот
        "любовь к свободе " у блатного.
             А может, правда, экибастузские побеги становятся одно-
        образны? Все бегут из рабочих зон, никто из жилой. Отважить-
        ся? Жилая зона еще тоже пока проволочная, еще тоже пока за-
        бора нет.
             Как-то на известковом испортили электропроводку на рас-
        творомешалке. Вызван вольный электромонтер. Тэнно помогает
        ему чинить, Жданок тем временем ворует из кармана кусачки.
        Мастер спохватывается: нет кусачек! Заявить охране? Нельзя,
        -------------------------------------------------------------
             (2) В ноябре 1951 г. Воробьев еще раз бежит с рабочего
        объекта на самосвале, 6 человек. Через несколько дней их ло-
        вят. По наслышке в 1953 году Воробьев был одним из центровых
        бунтарей Норильского восстания, потом заточен в Александров-
        ский централ.
             Вероятно, жизнь этого замечательного человека, начиная
        с его предвоенной молодости и партизанства, многое бы объяс-
        нила нам в эпохе. 
        ------------------------------------------------------------ 

                           - 90 -

        самого осудят за халатность. Просит блатных: верните! Блат-
        ные говорят, что не брали. 
             Там же, на известковом, беглецы готовят себе два ножа:
        зубилами вырубают их из лопат, в кузне заостряют, закаляют,
        в глинянных формах отливают им ручки из олова. У Тэнно -
        "турецкий", он не только пригодится в деле, но кривым блес-
        тящим видом устрашает, а это еще важней. Ведь не убивать они
        собираются, а пугать.
             И кусачки, и ножи пронесли в жилую зону под кальсонами
        у щиколоток, засунули под фундамент барака.
             Главный ключ к побегу опять должно быть КВЧ. Пока гото-
        вится и переносится оружие, Тэнно своим чередом заявляет,
        что вместе со Жданком он хочет участвовать в концерте само-
        деятельности (в Экибастузе еще ни одного не было, это будет
        первый, и с нетерпением подгоняется начальством: нужна га-
        лочка в списке мероприятий, отвлекающих от крамолы, да и са-
        мим забавно посмотреть, как после одиннадцатичасового катор-
        жного труда заключенные будут ломаться на сцене). И вот раз-
        решается Тэнно и Жданку уходить из режимного барака после
        его запирания, когда вся зона еще два часа живет и движется.
        Они бродят по еще незнакомой им экибастузской зоне, замеча-
        ют, как и когда меняется на вышках конвой; где наиболее
        удобные подползы к зоне. В самом КВЧ Тэнно внимательно чита-
        ет павлодарскую областную газетку, он старается запомнить
        названия районов, совхозов, колхозов, фамилии председателей,
        секретарей и всяческих ударников. Дальше он заявляет, что
        играться будет скетч и для этого надо им получить свои граж-
        данские костюмы из каптерки и чей-нибудь портфель. (Портфель
        в побеге - это необычно! Это придает начальственный вид!)
        Разрешение получено. Морской китель еще на Тэнно, теперь он
        берет и свой исландский костюм, воспоминание о морском кон-
        вое. Жданок берет из чемодана дружка серый бельгийский, нас-
        только элегантный, что даже странно смотреть на него в лаге-
        ре. У одного латыша хранится в вещах портфель. Берется и он.
        И - кепки настоящие вместо лагерных картузиков. 
             Но так много репетиций требует скетч, что не хватает
        времени и до общего отбоя. Поэтому одну ночь и еще как-то
        другую Тэнно и Жданок вовсе не возвращаются в режимный ба-
        рак, ночуют в том бараке, где КВЧ, приучают надзирателей ре-
        жимки. (Ведь надо выиграть в побеге хотя бы одну ночь!)
             Когда самый удобный момент побега? Вечерняя поверка.
        Когда стоит очередь у бараков, все надзиратели заняты впус-
        ком, да и зэки смотрят на дверь, как бы спать скорее, никто
        не следит за остальною частью зоны. День уменьшается - и
        подгадать надо такой, чтобы поверка пришлась уже после зака-
        та, в посерение, но еще до расстановки собак вокруг зоны.
        Надо подловить эти единственные пятьдесят минут, потому что
        выползать при собаках невозможно.
             Выбрали воскресенье 17 сентября. Удобно, воскресенье
        будет нерабочее, набраться к вечеру сил, неторопливо сделать
        последние приготовления.
             Последняя ночь перед побегом! Много ли ты уснешь? Мыс-
        ли, мысли... Да буду ли жив я через сутки?.. может быть и
        нет. Ну, а в лагере? - растянутая смерть доходяги у помой-
        ки?.. Нет, не разрешать себе даже свыкаться с мыслью, что ты
        - невольник.
             Вопрос так стоит: к смерти ты готов? Готов. Значит, и к
        побегу.
             Солнечный воскресный день. Ради скетча обоих на весь
        день выпустили из режимки. Вдруг в КВЧ - письмо Тэнно от ма-

                           - 91 -

        тери. Да, именно в этот день. Сколько этих роковых совпаде-
        ний могут вспомнить арестанты?.. Грустное письмо, но, может
        быть, закаляющее: жена еще в тюрьме, еще до сих пор не дое-
        хала до лагеря. А жена брата требует от брата прекратить
        связь с изменником родины.
             С едой очень плохо у беглецов: в режимке сидят они на
        подсосе, собирание  хлеба создало бы подозрение. Но у них
        расчет на быстрое продвижение, в поселке захватить машину.
        Однако, от мамы в этот же день и посылка - материнское бла-
        гословление на побег. Глюкоза в таблетках, макароны, овсяные
        хлопья - это с собой в портфель. Сигареты - это выменять на
        махорку. А одну пачку отнести в санчасть фельдшеру. И Жданок
        уже вписан в список освобожденных на сегодня. Это вот зачем.
        Тэнно идет в КВЧ: заболел мой Жданок, сегодня вечером репе-
        тиция не состоится, не придем. А в режимке надзирателю и
        Лешке Цыгану: сегодня вечером мы на репетиции, в барак не
        придем. Итак, не будут ждать ни там, ни здесь.
             Еще достать надо "Катюшу" - кресало с фитилем в трубке,
        это в побеге лучше спичек. Еще надо в последний раз навес-
        тить Хафиза в его бараке. Опытный беглец татарин Хафиз дол-
        жен был идти в побег вместе с ними. Но потом рассудил, что
        он стар и на такой побег будет обузой. Сейчас он - единст-
        венный в лагере человек, кто знает об их побеге. Он сидит,
        подвернув ноги, на своей выгонке. Шепчет: "Дай Бог вам
        счастья! Я буду за вас молиться!" Он шепчет еще по-татарски
        и водит руками по лицу.
             А еще есть у Тэнно в Экибастузе старый лубянский одно-
        камерник Иван Коверченко. Он не знает о побеге, но хороший
        товарищ. Он придурок, живет в отдельной кабине; у него бег-
        лецы и собирают все свои вещи для скетча. С ним естественно
        сегодня сварить и крупу, пришедшую в скудной маминой посыл-
        ке. Заваривается и чифир. Они сидят за маленьким пиршеством,
        двое гостей млея от предстоящего, хозяин - просто от хороше-
        го воскресенья - и вдруг в окно видят, как от вахты несут
        через зону к моргу плохо отесанный гроб.
             Это - для Пасечника, застреленного на днях.
             -Да, - вздыхает Коверченко, - побег бесполезен... 
             (Если б он знал!..)
             Коверченко по наитию поднимается, берет в руки их тугой
        портфель, ходит важно по кабинке и заявляет с суровостью:
             -Следствию все известно! Вы собираетесь в побег!
             Это он шутит. Это он решил сыграть следователя...
             Хороша шуточка.
             (А может быть, это он тонко намекает: я догадываюсь,
        братцы. Но - не советую!?)
             Когда Коверченко уходит, беглецы поддевают костюмы под
        то, что на них. И номера все свои отпарывают и наживляют
        еле-еле, чтобы сорвать одним движением. Кепки без номеров -
        в портфель.
             Воскресенье кончается. Золотистое солнце заходит. Рос-
        лый медлительный Тэнно и маленький подвижный Жданок набрасы-
        вают еще телогрейки на плечи, берут портфель (уже в лагере
        привыкли к этому их чудацкому виду) и идут на свою стартовую
        площадку - между бараками, на траву, недалеко от зоны, прямо
        против вышки. От двух других вышек их заслоняют бараки.
        Только вот этот один часовой перед ними. Они расстилают те-
        логрейки, ложаться на них и играют в шахматы, чтобы часовой
        привык. 
             Сереет. Сигнал проверки. Зэки стягиваются к баракам.
        Уже сумерки, и часовой с вышки не должен бы различать, что

                           - 92 -

        двое остались лежать на траве. У него подходит смена к кон-
        цу, он не так уж внимателен. При старом часовом всегда уйти
        легче.
             Проволоку намечено резать не на участке где-то, а прямо
        у самой вышки, вплотную. Наверняка часовой больше смотрит за
        зоной вдаль, чем под ноги себе.
             Их головы - у самой травы, к тому же - сумерки, они не
        видят своего лаза, по которому сейчас поползут. Но он хорошо
        присмотрен заранее: сразу за зоной вырыта яма для столба, в
        нее можно будет на минуту спрятаться; еще там дальше - бу-
        горки для шлака; и проходит дорога из конвойного городка в
        поселок. План такой: сейчас же в поселке брать машину. Оста-
        новить, сказать шоферу : заработать хочешь? Нам нужно из
        Старого Экибастуза подкинуть сюда два ящика водки. Какой шо-
        ферюга не захочет выпить?! Поторговаться: поллитра тебе?
        Литр? Ладно, гони, только никому! А потом по дороге, сидя с
        ним в кабине, прихватить его, вывезти в степь, там оставить
        связанного. Самим рвануть за ночь до Иртыша, там бросить ма-
        шину, Иртыш переплыть на лодке - и двинуться на Омск. 
             Еще немного стемнело. На вышках зажгли прожекторы, они
        светят вдоль зоны, беглецы же лежат пока в теневом секторе.
        Самое время! Скоро будет смена и приведут-поставят на ночь
        собак.
             В бараках уже зажигаются лампочки, видно, как зэки вхо-
        дят с поверки. Хорошо в бараке? Тепло, уютно... А сейчас вот
        прошьют тебя из автомата и обидно, что - лежа, распростерто-
        го.
             Как бы под вышкой не кашлянуть, не перхнуть. Ну, стере-
        гите, псы сторожевые! Ваше дело - держать, наше дело - бе-
        жать!

             А дальше пусть Тэнно сам рассказывает.

             -------------------------------------

                                  -93-

                                Глава 7

                             БЕЛЫЙ КОТЕНОК
                        (Рассказ Георгия Тэнно)

             "Я - старше Коли, мне идти первому. Нож в ножнах у поя-
        са, кусачки в руках. "Когда перережу предзонник - догоняй!"
             Ползу по-пластунски. Хочется вдавиться в землю. Посмот-
        реть на часового или нет? Посмотреть - это увидеть угрозу
        или даже притянуть взглядом его взгляд. Так тянет посмот-
        реть! Нет, не буду.
             Ближе к вышке.Ближе к смерти. Жду очереди в себя. Вот
        сейчас застрекочет... А может он отлично видит меня, стоит и
        издевается, хочет дать мне еще покопошиться?..
             Вот и предзонник. Повернулся, лег вдоль него. Режу пер-
        вую нить. Освобожденная от натяга, вдруг клацнула перерезан-
        ная проволока. Сейчас очередь?.. Нет. Может, мне одному
        только и слышно этот звук. Но сильный какой. Режу вторую
        нить. Режу третью. Перебрасываю ногу, другую. Зацепились
        брюки за усики перерезанной упавшей нити. Отцепился. 
             Переползаю метры вспаханной земли. Сзади - шорох. Это -
        Коля, но зачем так громко? А, это портфель у него чертит по
        земле.
             Вот и откосики основной зоны. Они наперекрест. Перере-
        зал их несколько. Теперь лежит спираль Бруно. Перерезал ее
        дважды, очистил дорогу. Режу нити главной полосы. Мы, навер-
        но, почти не дышим. Не стреляет. Дом вспоминает? Или ему се-
        годня на танцы?
             Переложил тело за внешнюю зону. А там еще спираль Бру-
        но. В ней запутался. Режу. Не забыть и не запутаться: тут
        еще должны быть внешние наклонные полосы. Вот они. Режу.
             Теперь ползу к яме. Яма не обманула, здесь она. Опуска-
        юсь я. Опускается Коля. Отдышались. Скорее дальше! - вот-вот
        смена, вот-вот собаки.
             Выдаемся из ямы, ползем к холмикам шлака. Не решаемся
        оглядываться и теперь. Коля рвется скорей! поднимается на
        четвереньки. Осаживаю.
             По-пластунски одолели первый холмик шлака. Кладу кусач-
        ки под камень. Вот и дорога. Близ нее - встаем.
             Не стреляют.
             Пошли вразвалочку, не торопясь - теперь настал момент
        изобразить бесконвойных, их барак близко. Срываем номера с
        груди, с колена - и вдруг из темноты навстречу двое. Идут из
        гарнизона в поселок. Это солдаты. А на спинах у нас - еще
        номера!! Громко говорю:
             -Ваня! А может, сообразим на пол-литра?
             Медленно идем, еще не по самой дороге, а к ней. Медлен-
        но идем, чтобы они прошли раньше, но - прямо на солдат, и
        лиц не прячем. В двух метрах от нас проходят. Чтоб не пово-
        рачиваться к ним спинами, мы даже почти останавливаемся. Они
        идут, толкуют свое - и мы со спин друг у друга срываем номе-
        ра!
             Не замечены?!.. Свободны?! Теперь в поселок за машиной.
             Но - что это?? Над лагерем взвивается ракета! другая!
        третья!..
             Нас обнаружили! Сейчас погоня! Бежать!!
             И мы не решаемся больше рассматривать, раздумывать, со-
        ображать - весь наш великолепный план уже сломан. Мы броса-
        емся в степь - просто дальше от лагеря! Мы задыхаемся, пада-
        ем на неровностях, вскакиваем - а там взлетают и взлетают

                           - 94 -

        ракеты! По прошлым побегам мы представляем: сейчас выпустят
        погоню на лошадях с собаками на сворках - во все стороны по
        степи. И всю нашу драгоценную махорку мы сыпем на следы и
        делаем крупные прыжки. (1)
             Теперь надо поселок обойти большим кругом по степи. Это
        берет много времени и труда. Коля начинает сомневаться, пра-
        вильно ли я веду. Обидно.
             Но вот и насыпь железной дороги на Павлодар. Обрадова-
        лись. С насыпи Экибастуз поражает рассыпанными огнями и ка-
        жется таким большим, каким мы никогда его не видели.
             Подобрали палочку. Держась за нее, пошли так: один по
        одному рельсу, другой по другому. Пройдет поезд, и собаки по
        рельсам не возьмут следа. 
             Метров триста так прошли, потом прыжками - и в степь.
             И вот когда стало дышать нам легко, совсем по-новому!
        Захотелось петь, кричать! Мы обнялись. Мы на самом деле сво-
        бодны! И какое уважение к себе, что мы решились на побег,
        осуществили его и обманули псарню.
             И хотя все испытания воли только начинаются, а ощущение
        такое, что главное уже совершено.
             Небо - чистое. Темное и полное звезд, каким из лагеря
        оно никогда не видно из-за фонарей. По Полярной мы пошли на
        северо-северо восток. А потом подадимся правей - и будем у
        Иртыша. Надо постараться за первую ночь уйти как можно даль-
        ше. Этим в квадрат раз расширяется круговая зона, которую
        погоня должна будет держать под контролем. Вспоминая весе-
        лые бодрые песенки на разных языках, мы быстро идем, кило-
        метров по восемь в час. Но оттого, что много месяцев мы си-
        дели в тюрьме, наши ноги, оказывается, разучились ходить и
        вот устают. (Мы предвидели это, но ведь мы думали ехать на
        машине!) Мы начинаем ложиться, составив ноги кверху шала-
        шиком. И опять идем. И еще ложимся.
             Странно долго не угасает зарево Экибастуза за спинами.
        Несколько часов мы идем, а зарево все стоит на небе. 
             Но кончается ночь, восток бледнеет. Днем по гладкой от-
        крытой степи нам не только идти нельзя, нам даже спрятаться
        здесь нелегко: ни кустов, ни порядочной высокой травы, а ис-
        кать нас будут и с самолета, это известно.
             И вот мы ножами выкапываем ямку (земля твердая, с кам-
        нями, копать трудно - шириною в полметра, глубиною сантимет-
        ров в тридцать), ложимся туда валетом, обкладываемся сухим
        -------------------------------------------------------------
             (1) Случайность! Случайность, как тот встречный воро-
        нок! Случайность, которую невозможно предвидеть! На каждом
        шагу подстерегают нас в жизни случайности благоприятные и
        враждебные. Но только в побеге, но только на хребте риска мы
        познаем всю их полную увесистость. Совершенно  с л у ч а й -
        н о через три-пять минут после выполза Тэнно и Жданка пога-
        сает свет зоны - и только поэтому с вышек швыряют ракетами,
        которых в тот год еще много было в Экибастузе. Если бы бег-
        лецы ползли на пять минут позже - насторожившиеся конвоиры
        могли бы заметить их и расстрелять. Если бы беглецы смогли
        под освещенным ярким небом умерить себя, спокойно рассмот-
        реть зону и увидеть, что погасли фонари и прожекторы зоны,
        они спокойно отправились бы за автомашиной, и весь их побег
        сложился бы совсем иначе. - Но в их положении - только что
        подлезли и вдруг ракеты над зоной - и усомниться было нель-
        зя, что это - за ними, по их головы.
             Короткий перебой в осветительной сети - и весь их побег
        оказался перевернут и распластан. 

                           - 95 -

        колючим желтым караганником. Теперь бы заснуть, набраться
        сил! А заснуть невозможно. Это дневное бессильно лежание
        больше чем полсуток куда тяжелее ночной ходьбы. Все думает-
        ся, все думается... Припекает жаркое сентябрьское солнце, а
        ведь пить нечего, и ничего не будет. Мы нарушили закон ка-
        захстанских побегов - надо бежать весной, а не осенью... Но
        ведь мы думали - на машине... Мы изнываем от пяти утра - и
        до восьми вечера! Затекло тело - но нельзя нам менять поло-
        жение: приподнимемся, разворачиваем караганник - может всад-
        ник увидеть издали. В двух костюмах каждый мы пропадаем от
        жары. Терпи.
             И только вот когда темнота - время беглецов.
             Поднялись. А стоять трудно, ноги болят. Пошли медленно,
        стараясь размяться. Мало и сил: за весь день погрызли сухих
        макарон, глотнули таблеток глюкозы. Пить хочется.
             Даже в ночной темноте сегодня надо быть готовым к заса-
        де: ведь, конечно, всюду сообщили по радио, во все стороны
        выслали автомашины, а в омскую сторону больше всего. Инте-
        ресно: как и когда нашли наши телогрейки на земле и шахматы?
        По номерам сразу разберутся, что это - мы, и переклички по
        картотеке устраивать не надо. (2)
             Идем не больше четырех километров в час. Ноги ноют.
        Часто ложимся отдыхать. Пить, пить! За ночь прошли не больше
        километров двадцати. И опять надо искать, где спрятаться, и
        ложиться на дневную муку.
             Показались будто строения. Стали к ним подползать осто-
        рожно. А это, неожиданно в степи, валуны. Нет ли в их выем-
        ках воды? Нет... Под одним валуном щель. То ли шакалы проры-
        ли. Протиснуться в нее было трудно. А вдруг обвалиться? -
        раздавит в лепешку, да еще не умрешь сразу. Уже холодновато.
        До утра не заснули. И днем не заснули. Взяли ножи, стали то-
        чить о камень: они затупились, когда копали яму на прошлой
        стоянке.
             Среди дня - близкий стук колес. Плохо, мы - около доро-
        ги, совсем рядом с нами проехал казах, бормотал что-то. Выс-
        кочить нагнать его, может у него вода? Но как брать его, не
        осмотрев местности может быть, мы видны людям? 
             По этой самой дороге как бы не пошла и погоня. Осторож-
        но вылезли, осмотрелись снизу. Метрах в ста какое-то сломан-
        ное строение. Переползли туда. Никого. Колодец!! Нет, забро-
        сан мусором. В углу труха от соломы. Полежим здесь? Легли.
        Сон не идет. Э-э, блохи кусают! Блохи!! Да какие крупные, да
        сколько их! Светло-серый бельгийский Колин пиджак стал черен
        от блох. Трясемся, чистимся. Поползли назад, в шакалью щель.
        Время уходит, силы уходят, а не движемся.
             В сумерки поднимаемся. Очень слабы. Мучит жажда. Решаем
        взять еще правей, чтоб раньше выйти к Иртышу. Ясная ночь,
        -------------------------------------------------------------
             (2) А было так: утром работяги нашли холодные телогрей-
        ки, явно ночевавшие. Содрали номера и  т я п н у л и   их се-
        бе: телогрейка - это вещь! Надзиратели так и не видали их. И
        порезанные нити увидели только к вечеру понедельника. И
        именно по картотеке целый день дознавались - кто бежал. Бег-
        лецы еще и утром могли открыто идти и ехать! Вот что значит
        - не досмотрелись, почему ракеты.
             Когда же в лагере постепенно выяснилась картина побега
        воскресным вечером, то вспомнили, что свет гас, и восклица-
        ли: "Ну, хитрецы! Ну, ловкачи! Как же умудрились свет выклю-
        чить?" И все долго будут считать, что потухший свет им помог. 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 96 -

        небо черно-звездное. Из созвездий Пегаса и Персея сочетается
        мне очертание быка, наклонившего голову и напористо идущего
        вперед, подбодряя нас. Идем и мы.
             Вдруг - перед нами взлетают ракеты! Уже они впереди! Мы
        замираем. Мы видим насыпь. Железная дорога. Ракет больше
        нет, но вдоль рельс засвечивается прожектор, луч покачивает-
        ся в обе стороны. Это идет дрезина, просматривая степь. Вот
        заметят сейчас - и все... Дурацкая беспомощность: лежать в
        луче и ждать, что тебя заметят.
             Прошла, не заметили. Вскакиваем. Бежать не можем, но
        побыстрей подаемся от насыпи в сторону. А небо быстро заво-
        лакивает тучами, и мы, с нашим бросанием вправо и влево, по-
        теряли точное направление. Теперь идем почти наугад. И кило-
        метров делаем мало, и может они - ненужный зигзаг.
             Пустая ночь!.. Опять светает. Опять рвем караганник.
        Яму копать - а моего кривого турецкого ножа нет. Я потерял
        его, когда лежал или когда резко бросился от насыпи. Беда!
        Как можно беглецу без ножа? Вырыли ямку Колиным.
             Одно только хорошо: у меня было предсказание, что я по-
        гибну тридцати восьми лет. Моряку трудно не быть суеверным.
        Но наступившее утро двадцатого сентября - мой день рождения.
        Мне исполняется сегодня тридцать девять. Предсказание больше
        меня не касается. Я буду жить!
             И опять лежим мы в ямке - без движения, без воды... Если
        б могли заснуть! - не спим. Если б дождь пошел! растянуло.
        Плохо. Кончаются третьи сутки побега - у нас еще не было
        капли воды, мы глотаем в день по пять таблеток глюкозы. И
        продвинулись мы мало - может быть, на треть пути до Иртыша.
        А друзья там в лагере радуются за нас, что у зеленого проку-
        рора мы получили свободу... 
             Сумерки. Звезды. Курс норд-ост. Бредем. Вдруг слышим
        крик вдали: "Ва-ва-ва-ва!" Что это? По рассказу опытного
        беглеца Кудлы - так казахи отгоняют волков от овец.
             Овцу! Овцу бы нам! - и мы спасены. В вольных условиях
        никогда бы не подумали пить кровь. А здесь - только дай.
             Крадемся. Ползем. Строения. Колодца не видим. В дом за-
        ходить - опасно, встреча с людьми - это след. Крадемся к са-
        манной кошаре. Да, это казашка кричала, отгоняя волков. Пе-
        реваливаемся в кошару, где стена пониже, нож у меня в зу-
        бах. Ползком - охота на овцу. Вот слышу - дышит рядом. Но -
        шарахаются от нас, шарахаются! Мы опять заползаем с разных
        сторон. Как бы за ногу схватить? Бегут! (Позже, будет время,
        объяснят мне, в чем была ошибка. Мы ползем - и овцы принима-
        ют нас за зверей. Надо было подходить во весь рост, по-хо-
        зяйски, и овцы легко бы дались.)
         Казашка чует что-то неладное, подошла, всматривется в те-
        мноту. Огня при ней нет, но подняла комья земли, стала бро-
        сать ими, попала в Колю. Идет прямо на меня, вот сейчас нас-
        тупит! Увидела или почувствовала, заверещала: "Шайтан! Шай-
        тан!" - и от нас, а мы от нее, через стенку и залегли. Мужс-
        кие голоса. Спокойные. Наверно, говорят: почудилось бабе. 
             Поражение. Что ж, бредем дальше.
             Силуэт лошади. Красавица! Нужна бы. Подходим. Стоит.
        Потрепали ее по шее, накинули на нее ремень. Жданка я подса-
        дил, а сам не могу вскарабкаться, так ослаб. Руками цепля-
        юсь, животом наваливаюсь, а ноги взбросить не могу. Она вер-
        тится. Вот вырвалась, понесла Жданка, свалила. Хорошо хоть
        ремень остался у него в руке, не оставили следа, вали все на
        шайтана.

                                -97-

            Из сил выбились с этой лошадью. Еще трудней идти. А тут
       земля пошла распаханная, борозды. Увязаем, волочим ноги. Но
       отчасти это и хорошо: где пахота - там люди, где люди - там
       вода.
            Идем, бредем тащимся. Опять силуэты. Опять залегли и
       ползем. Стоги сена! Здорово, Луга? Иртыш близко? (Еще ой как
       далеко...) Из сил последних забрались наверх, закопались.
            Вот когда заснули мы на целый день! Вместе с бессонной
       ночью перед побегом это мы потеряли уже пять ночей без сна.
            Мы просыпаемся в конце дня, слышим трактор. Осторожно
       разбираем сено, высовываем головы чуть-чуть. Подъехали два
       трактора. Избенка. Уже вечереет.
            Идея! - в трактор залита охлаждающая вода! Трактористы
       лягут спать - и мы ее выпьем.
            Стемнело. Исполнилось четверо суток побега. Ползем к
       тракторам.
            Хорошо хоть собаки нет. Тихо добрались до слива, глот-
       нули - нет, с керосином вода. Отплевываемся, не можем пить.
            Все тут у них есть - и вода, и еда. Сейчас постучаться,
       попросить Христом-Богом: "Братцы! Люди! Помогите! Мы - узни-
       ки, мы из тюрьмы бежали!" Как это было в девятнадцатом веке
       - к таежным тропкам выносили горшки с кашей, одежонку, мед-
       ные деньги.

            Хлебом кормили крестьянки меня,
            Парни снабжали махоркой.

            Черта лысого! Время не то. Продадут. Или от души про-
       дадут, или себя спасая. Потому что за соучастие можно и им
       влепить по четвертаку. В прошлом веке не догадывались давать
       за хлеб и за воду политическую статью.
            И мы тащимся дальше. Тащимся всю ночь. Мы ждем Иртыша,
       мы ловим признаки реки. Но нет их. Мы гоним и гоним себя, не
       щадя. К утру попадается опять стог. Еще трудней, чем вчера,
       мы на него взлезаем. Засыпаем. И то хорошо.
            Просыпаемся к вечеру. Сколько же может вынести человек?
       Вот уже пять суток побега. Недалеко видим юрту, близ нее -
       навес. Тихо туда крадемся. Там насыпана магара. Набиваем ею
       портфель, пытаемся жевать, но нельзя проглотить - так высох
       рот. Вдруг увидели около юрты огромный самовар, ведра на
       два. Подползли к нему. Открыли кран - пустой, проклятый.
       Когда наклонили - сделали глотка по два.
            И снова побрели. брели и падали. Лежишь - дышится лег-
       че. Подняться со спины уже не можем. Чтобы подняться, надо
       сперва перекатиться на живот. Потом, качаясь - на ноги. И
       уже одышка. Так похудели, что, кажется, живот прирос к поз-
       воночнику. Под утро переходим метров на двести, не больше. И
       ложимся.
            Утром и стог уже не попался. Какая-то нора в холме, вы-
       копанная зверем. Пролежали в ней день, а заснуть не могли; в
       этот день похолодало, и от земли холодно. Или кровь уже не
       греет? Пытаемся жевать макароны. 
            И вдруг я вижу: цепь идет! Краснопогонники! Нас окружа-
       ют! Жданок меня дергает: да тебе кажется, это - табун лоша-
       дей.
            Да, померещилось. Опять лежим. День - бесконечный.
       Вдруг пришел шакал - к себе в нору. Мы положили ему макарон
       и отползли, чтоб заманить его, припороть и съесть. Но он не
       взял. Ушел.
            В одну сторону от нас - уклон, и по нему ниже - солон-

                           - 98 -

       чаки от пересохшего озера, а на другом берегу - юрта, дымок
       тянется.
            Шесть суток прошло. Мы - уже на пределе: прибредились
       вот краснопогонники, язык во рту не ворочается, мочимся ред-
       ко и с кровью. Нет! Этой ночью пищу и воду добыть любой це-
       ной! Пойдем туда, в юрту. А если откажут - брать силой. Я
       вспомнил: у старого беглеца Григория Кудла был такой клич:
       махмадера! (Это значит: уговоры окончены, бери!) Так с Колей
       и договорились: скажу "махмадера"!
            В темноте тихо подкрались к юрте. Есть колодец! Но нет
       ведра. Невдалеке коновязь, оседланная лошадь стоит. Загляну-
       ли в щель двери. Там, при коптилке казах и казашка, дети.
       Стучим. Вошли. Говорю: "Салам!" А у самого перед глазами
       круги, как бы не упасть. Внутри - круглый низкий стол (еще
       ниже нашего модерна) для бешбармака. Вокруг юрты - лавочки,
       покрытые кошмой. Большой кованный сундук.
            Казах пробурчал что-то в ответ, смотрит исподлобья, не
       рад. Я для важности (да и силы надо сохранить) сел, положил
       портфель на стол. "Я - начальник геолого-разведочной пар-
       тии, а то мой шофер. Машина в степи осталась, с людьми, ки-
       лометров пять-семь отсюда: протекает радиатор, ушла вода. И
       сами уж мы третьи сутки не евши, голодные. Пить-есть нам
       дай, аксакал. И - что посоветуешь делать?"
            Но казах щурится, пить-есть не предлагает. Спрашивает:
       "А как памилий, начальник?"
            Все у меня было приготовлено, но голова гудит, забыл.
       Отвечаю: "Иванов. - (Глупо, конечно.) - Ну, так продай, про-
       дуктов, аксакал!" - "Нет. К соседу иди". - "Далеко?" - "Два
       километра".
            Я сижу с осанкой, а Коля тем временем не выдержал, взял
       со стола лепешку и пытается жевать, но видно трудно у него
       идет. И вдруг казах берет кнут - короткая ручка, а длинная
       кожаная плеть - и замахивается на Жданка. Я подымаюсь: "Эх
       вы, люди! Вот ваше гостеприимство!" А казах ручкой кнута ты-
       чет Жданка в спину, гонит из юрты. Я командую: "Махмадера!"
       Нож достаю и казаху : "В угол! Ложись!" Казах бросился за
       полог. Я за ним: может, там у него ружье, сейчас выстрелит?
       А он шлепнулся на постель, кричит: "Все бери! Ничего не ска-
       жу!" Ах ты, сука! Зачем мне твое "все"? Почему ты мне раньше
       не дал то немного, что я просил?
            Коле: "Шмон!" Сам стою с ножом у двери. Казашка визжит,
       дети заплакали. "Скажи жене - никого не тронем. Нам надо -
       есть. Мясо - бар?" -"Йок"! - руками разводит. А Коля шурует
       по юрте и уже тащит из клетушки вяленого барана. "Что же ты
       врал?!" Тащит Коля и таз, а в нем - баурсаки - куски теста,
       проваренные в жиру. Тут я разобрался: на столе в пиалах сто-
       ит кумыс! Выпили с Колей. С каждым глотком просто жизнь воз-
       вращается! Что за напиток! Голова закружилась, но от опьяне-
       ния как-то легко, силы прибавляются. Коля во вкус вошел.
       Деньги мне протягивает. Оказалось двадцать восемь рублей. В
       заначке где-нибудь у него не столько. Барана валим в мешок,
       в другой сыпем баурсаки, лепешки, конфеты какие-то, подушеч-
       ки грязные. Тащит Коля еще и миску с бараньими выжарками.
       Нож! - вот он-то нам нужен. Ничего стараемся не забыть: лож-
       ки деревянные, соль. Мешок я уношу. Возвращаюсь, беру ведро
       с водой. Беру одеяло, запасную уздечку, кнут. (Ворчит, не
       понравилось: ему же нас догонять.)
            "Так вот, - говорю казаху, - учись, запоминай: надо к
       гостям добрее быть! Мы б тебе за ведро воды да за десяток
       баурсаков в ноги поклонились. Мы хороших людей не обижаем.

                           - 99 -

       Последние тебе указания: лежи, не шевелись! Мы тут не одни".
            Оставляю Колю снаружи у дверей, сам тащу остальную до-
       бычу к лошади. Как будто надо спешить, но я спокойно сообра-
       жаю. Лошадь повел к колодцу, напоил. Ей ведь тоже работка:
       целую ночь идти перегруженной. Сам у колодца напился. И Коля
       напился. Тут подошли гуси. Коля слабость имеет к птице. Го-
       ворит: "Прихватим гусей? скрутим головы?" - "Шуму будет мно-
       го. Не трать времени". Спустил я стремена, подтянул подпру-
       гу. Сзади седла Жданок положил одеяло и на него сел с коло-
       дезного сруба. В руки взял ведро с водой. Перекинули через
       лошадь два связанных мешка. Я - в седло. И по звездам поеха-
       ли на восток, чтобы сбить погоню. 
            Лошадь недовольна, что седоков - двое и чужие, старает-
       ся извернуться к дому назад, шеей кружит. Ну, совладали.
       Пошла ходко. В стороне огоньки. Объехали их. Коля мне напе-
       вает на ухо:

            Хорошо в степи скакать, вольным воздухом дышать,
            Только был бы конь хороший у ковбоя!

            "Я, - говорит, - у него еще паспорт видел". - "Чего ж
       не взял? Паспорт всегда пригодится. Хоть корочку издали по-
       казать".
            По дороге, не слезая, очень часто пили воду, закусыва-
       ли. Совсем другой дух! Теперь бы за ночь отскакать подальше!
            Вдруг услышали крики птиц. Озеро. Объезжать - далеко,
       жалко время терять. Коля слез и повел лошадь топкой перемыч-
       кой. Прошли. Но кинулись - нет одеяла. Соскользнуло... Дали
       след... Это очень плохо. От казаха во все стороны- много пу-
       тей, но по найденному одеялу, если эту точку добавить к юрте
       казаха - выявиться наш путь. Возвращаться, искать? Времени
       нет. да все равно поймут, что идем на север.
            Устроили привал. Лошадь держу за повод. Ели-пили,
       ели-пили без конца. Воды осталось - на дне ведра, сами удив-
       ляемся.
            Курс - норд. Рысью лошадь не тянет, но быстрым шагом,
       километров по восемь- десять в час. Если за шесть ночей мы
       километров полтораста дернули - за эту ночь еще семьдесят.
       Если бы зигзагов не делали - уже были б у Иртыша.
            Рассвет. А укрытия нет. Поехали еще. Уже и опасно
       ехать. Тут увидели глубокую впадину, вроде ямы. Спустились
       туда с лошадью, еще попили и поели. Вдруг - затарахтел близ-
       ко мотоцикл. Это плохо, значит - дорога. Надо укрыться на-
       дежней. Вылезли осмотрелись. Не так далеко - мертвый брошен-
       ный аул. (3) Направились туда. В трех стенах разрушенного
       дома сгрузились. Спутал лошади передние ноги, пустил пастись.
            Но сна в этот день нне было: казахом и одеялом дали
       след.
            Вечер. Семь суток. Лошадь пасется вдали. Пошли за ней -
       отпрыгивает, вырывется; схватил Коля за гриву - потащила,
       упал. Распутала передние ноги - и теперь ее уже не взять.
       Три часа ловили - измучились, загоняли ее в развалины, наки-
       дывали петлю из ремней, так и не далась. Губы кусали от жа-
       лости, а пришлось бросить. Осталась нам уздечка, да кнут.
       -------------------------------------------------------------
            (3) Таких немало по Казахстанну от 30-33-го годов.
       Сперва Буденный прошел тут со своей конницей (до сих пор во
       всем Казахстане - ни одного колхоза его имени, ни одного
       портрета), потом - голод. 
       ------------------------------------------------------------- 

                           - 100 -

            Поели, выпили последнюю воду. Взвалили на себя мешки с
       пищей, пустое ведро. Пошли. Сегодня силы есть.
            Следующее утро застало нас так, что пришлось спрятаться
       в кустах и недалеко от дороги. Место неважное, могут заме-
       тить. Протарахтела телега. Не спали еще и этот день.
            С концом восьмых суток пошли опять. Шли сколько-то - и
       вдруг под ногами мягкая земля: здесь было пахано. Идем даль-
       ше - фары автомобилей по дорогам. Осторожно! 
            В облаках - молодая луна. Опять вымерший разрушенный
       казахский аул. А дальше - огоньки села, и доносится оттуда к
       нам 
            Распрягайте, хлопцы, коней!..

            Мешки положили в развалинах, а с ведром и с портфелем
       пошли к селу. Ножи в карманах. Вот и первый дом - поросенок
       хрюкает. Попался бы ты нам в степи! Навстречу едет перень на
       велосипеде. "Слушай, браток, у нас тут машина, зерно везем,
       где б нам воды, радиатор залить?" Парень слез, повел нас,
       показал. На околице - чай, наверно, скот из него пьет. За-
       черпнули ведро, несем, не пьем. Разошлись с парнем, тогда
       сели - и пить, пить. Полведра сразу выпили (сегодня особенно
       пить хотелось, потому что сыты).
            Как будто тянет прохладой. И под ногами - трава настоя-
       щая. Должна быть река! Нужно реку искать. Идем, ищем. Трава
       выше, кусты. Ива! - а она всегда около воды. Камыш! И во-
       да!!.. наверно, затон Иртыша. Ну, теперь плескаться, мыться!
       Двухметровый камыш! Утки выпархивают из-под ног. Приволье!
       Здесь мы не пропадем!
            И вот когда, за восемь суток первый раз желудок обнару-
       жил, что он работает. После восьми суток бездействия - какие
       же это мучения! Вот такие, наверно, и роды...
            А потом опять к заброшенному аулу. Развели там костер
       между стен, варили вяленую баранину. Надо бы тратить эту
       ночь на движение, но хочется есть и есть, ненасытимо. До то-
       го наелись, что двигаться трудно. И довольные, пошли искать
       Иртыш. Чего не было восемь суток, то случилось теперь на
       развилке - спор. Я говорю - направо, Жданок - налево. Я чув-
       ствую точно, что направо, а он не хочет слушаться. Вот еще
       какая опасность ждет беглецов - размолвка. В побеге обяза-
       тельно за кем-нибудь должно быть решительное слово. Иначе
       беда. Чтоб настоять на своем, я пошел направо. Прошел метров
       сто, шагов сзади не слышно. Душа болит. Ведь расставаться
       нельзя. Присел у стога, смотрю назад... Идет Коля! Обнял
       его. Пошли рядом, как ни в чем не бывало.
            Больше кустов, больше прохлады. Подошли к обрыву. Внизу
       плещет, журчит и влажно дышит на нас Иртыш... Радость пере-
       полняет! 
            Мы находим стог сена, забираемся в него. Ну, псы, где
       вы нас ищете? Ау! И крепко заснули.
            И... - проснулись от выстрела! И - собачий лай рядом! 
            Как? И все? И вот уже - конец свободе?..
            Прижались, не дышим. Мимо прошел человек. С собакой.
       Охотник!... Еще крепче заснули - на целый день. И так прово-
       дили наши девятые сутки.
            С темнотой пошли вдоль реки. След мы дали трое суток
       назад. теперь псарня ищет нас только около Иртыша. Им понят-
       но, что мы тянемся к воде. Идти вдоль берега - вполне можем
       наскочить на засаду. И неудобно так идти - надо обходить из-
       гибы, затоны, камыши. Нужна лодка!
            Огонек, домик на берегу. Плеск весел, потом тишина. За-

                                 -101-

        таились и долго ждем. Огонь погасили. Тихо спускаемся. Вот и
        лодка. И пара весел. Добро! (А ведь мог хозяин и прихватить
        их с собой.) "Дальше в море - меньше горя!" Родная стихия!
        Сперва тихо, без плесков. На середину вышли - налег на весла.
             Мы идем вниз по Иртышу, а навстречу нам из-за поворота
        - освещенный пароход. Сколько огней! Все окна светятся, весь
        пароход звучит танцевальной музыкой. Счастливые свободные
        пассажиры, не понимая своего счастья и даже не ощущая своей
        свободы, ходят по палубе, сидят в ресторане. А как уютно у
        них в каютах!..
             Так мы спускаемся километров больше двадцати. Продукты
        у нас на исходе. Пока еще ночь, благоразумно пополнить. Ус-
        лышали петухов, пристаем к берегу и подымаемся туда тихо.
        Домик. Собаки нет. Хлев. Корова с теленком. Куры. Жданок лю-
        бит птиц, но я говорю: берем теленка. Отвязываем его. Жданок
        ведет к лодке, а я в самом подлинном смысле заметаю следы:
        иначе псарне будет явно, что мы плывем по реке.
             До берега теленок шел спокойно, а в лодку идти не за-
        хотел, упирался. Еле-еле мы его вдвоем ввели, уложили. Жда-
        нок сел на него, придавил собою, я погреб, - оторвемся, там
        заколем. Но это была ошибка - везти его живым! Теленок стал
        подниматься, сбросил Жданка и уже передними ногами выбрыкнул
        в воду.
             Аврал! Жданок держит теленка за зад, я держу Жданка, мы
        все переклонились в одну сторону, и вода заливает через
        борт. Только не хватает нам утонуть в Иртыше! Все же втащили
        теленка! Но лодка сильно осела в воду, откачивать надо. Но
        еще прежде надо забить теленка! Беру нож и хочу резать ему
        сухожилье на загривке, где-то тут есть место. Но места не
        нахожу или нож тупой, не берет. Теленок дрожит, вырывается,
        волнуется, - и я волнуюсь. Стараюсь перерезать ему горло -
        опять не выходит. Мычит, брыкается, вот выпрыгнет из лодки
        или потопит нас. Ему надо жить! - но и нам надо жить!!
             Режу - и не могу зарезать. Он качает, толкает лодку,
        дурак бессмысленный, и вот потопит нас сейчас! И за то, что
        он такой дурной и упрямый, меня захватывает к нему красная
        ненависть, как к самому большому врагу, и я начинаю со
        злостью, беспорядочно тыкать, колоть его ножом! (4) Его
        кровь бьет, льется на нас. Теленок громко мычит, отчаянно
        выбрыкивает. Жданок зажимает ему морду, лодка качается, а я
        все колю его и колю. А ведь раньше я мышонка жалел, букашку!
        А сейчас не до жалости: или он, или мы!
             Наконец замер. Стали скорей отливать воду - черпаком и
        банками, в четыре руки. И - грести.
             Течением потянуло в протоку. Впереди - остров. Вот на
        нем бы и спрятаться, скоро утро. Загнали лодку в камыши хо-
        рошенько. Вытащили на берег теленка и все наше добро, лодку
        еще и сверху забросали камышом. Не легко было теленка за но-
        ги на крутой обрыв. А там - трава по пояс и лес. Сказочно!
        Мы - несколько лет уже в пустыне. Мы забыли, какой бывает
        лес, трава, реки...
             Рассветает. И кажется: у теленка - как бы обиженная
        морда. Но благодаря ему, братку, мы можем пожить теперь на
        острове. Точим нож об обломок напильника от "Катюши". Никог-
        да не приходилось раньше свежевать, но учусь. По брюху раз-
        резал, подпорол шкуру, вынул внутренности. В глубине леса
        -------------------------------------------------------------
             (4) Не так ли наши угнетатели, нас губя, нас же и нена-
        видят? 
        -------------------------------------------------------------

                           - 102 -

        развели костер и стали варить телятину с овсяными хлопьями.
        Целое ведро.
             Пир! Главное - спокойно на душе. Оттого спокойно, что -
        на острове. Остров отделяет нас от злых людей. Среди людей
        есть и добрые, но что-то они не очень встречаются беглецам,
        а все - злые.
             Солнечный жаркий день. Нам не надо корчиться в шакальей
        норе. Трава - густая, сочная. Кто каждый день ее топчет, не
        знает ей цену, как это - кинуться в нее грудью, уткнуться
        лицом.
             Бродим по острову. Он густо зарос кустами шиповника, и
        ягоды уже поспели. Едим их без конца. И опять едим суп. И
        опять варим телятину. Кашу варим с почками.
             Настроение легкое. Вспоминается наш трудный путь и не-
        мало находим, над чем посмеяться. И как там скетч наш ждут.
        Как ругаются, как перед Управлением отчитываются. Представ-
        ляем в лицах. Хохочем!..
             На толстом стволе, срезав кору, выжигаем раскаленной
        проволокой: "Здесь на пути к свободе в октябре 1950 г. спа-
        сались люди, невинно осужденные на пожизненную каторгу".
        Пусть оставляется след. В такой глуши он не поможет погоне,
        а когда-нибудь люди прочтут.
             Мы решаем никуда не спешить. Все, для чего мы бежали, у
        нас есть: свобода! (Когда мы доберемся до Омска или до Моск-
        вы вряд ли она будет полней.) Еще теплые солнечные дни, чис-
        тый воздух, зелень, досуг. И мяса вдоволь. Только хлеба нет,
        очень нехватает.
             И так мы живем на острове почти неделю: от десятых су-
        ток и начинаем шестнадцатые. В самой гуще мы строим сухой
        шалаш. Ночами холодно и в нем, правда, но мы досыпаем днями.
        Все эти дни нам светит солнышко. Мы много пьем, стараемся
        по-верблюжьи напиться про запас. Мы безмятежно сидим и через
        ветки подолгу смотрим на жизнь - там, на берегу. Там ездят
        машины. Там косят траву - второй покос. К нам никто не заг-
        лядывает.
             Вдруг днем, когда мы дремлем в траве на последнем сол-
        нышке, слышим на острове стук топора. Приподнимаемся и ви-
        дим: недалеко человек рубит сучья и постепенно движется к
        нам.
             За полмесяца я оброс, странная рыжая щетина, бриться
        нечем, типичный беглец. А у Жданка ничего не растет, он как
        пацан. Поэтому я притворяюсь спящим, а его посылаю идти, не
        дожидаясь, и просить закурить, сказать, что мы - туристы из
        Омска, узнать, откуда он. А если что - я наготове.
             Коля пошел, потолковал. Закурили. Оказался - казах, из
        соседнего колхоза. После видим: пошел по берегу, сел в лод-
        ку, и не взяв нарубленных сучьев, погреб.
             Что это значит? Спешит сообщить о нас? (А может, наобо-
        рот, испугался? - донесем на него, и за порубку леса тоже
        ведь срок, такая жизнь, что все боятся всех.) "Как ты ска-
        зал о нас?" - "Мы - альпинисты". И смех, и грех - всегда
        Жданок что-нибудь напутает. - "Я ж тебе сказал - туристы!
        Какие ж альпинисты в ровной степи?!"
             Нет, не оставаться нам тут! Конец блаженству. Перетащи-
        ли все в лодку и отвалили. Хоть и день, а надо скорей ухо-
        дить. Коля лег на дно лодки, его не видно, со стороны - один
        человек. Я гребу, держусь середины Иртыша.
             Одна проблема - купить хлеба. Вторая - мы выходим в
        людные места, и непременно мне надо побориться. В Омске рас-
        считываем продать один из костюмов, сесть на несколько стан-

                           - 103 -

        ций дальше и уехать поездом.
             Перед вечером подплываем к домику бакенщика, поднимаем-
        ся. Там - женщина, одна. Испугалась, заметалась: "Сейчас по-
        зову мужа!" И пошла куда-то. Я - за ней, слежу. Вдруг от до-
        мика Жданок беспокойно кричит: "Жора!" (Черт бы тебя задрал,
        язык никудышный. Договорились же, что я - Виктор Александро-
        вич.) Возвращаюсь. Два человека, один из них - с охотничьим
        ружьем. "Кто такие?" - "Туристы из Омска. Продуктов хотим
        купить. (И, чтоб рассеять подозрения): Да зайдемте в дом,
        что в так плохо принимаете?" И действительно, они расслабля-
        ются : " У нас нет ничего. Может в совхозе. Два километра
        ниже." 
             Идем в лодку и спускаемся еще двадцать. Вечер лунный.
        Поднимаемся по обрыву. Домик. Свет не горит. Стучим. Выходит
        казах. И этот первый человек продает нам - полбуханки хлеба,
        четверть мешка картошки. Покупаем и иголку с ниткой (это,
        наверное, неосторожно).И бритву спрашиваем, но он не бреет-
        ся, у него не растет. Все-таки первый добрый человек. Мы
        входим во вкус и спрашиваем, нельзя ли рыбки. Поднялась же-
        на, несет нам две рыбки и говорит: "Беш деньга".- Это уж -
        выше ожидания, отдает без денег! Ну, действительно добрые
        люди! Сую рыб в мешок, тащит рыб своих назад. "Беш деньга,
        пять рублей". - объясняет хозяин. Ах, вот оно что! Нет, не
        берем, дорого.
             Мы плывем остаток ночи. Следующий семнадцатый день по-
        бега прячем лодку в кустах, сами спим в сене. И так же - во-
        семнадцатые и девятнадцатые сутки, стараясь не встречаться с
        людьми. Все есть у нас: вода, огонь, мясо, картошка, соль,
        ведро. На обрывистом правом берегу - лиственные леса, на ле-
        вом - луга, много сена. Днем разводим в кустах костер, варим
        похлебку, спим.
             Но скоро будет Омск, и неизбежен выход в люди, а зна-
        чит, нужна бритва. Полная беспомощность: без бритвы и без
        ножниц ничего не придумаешь, как избавиться от волос. Хоть
        выщипывай по волосочку.
             В лунную ночь мы увидели высокий курган над Иртышом.
        Подумали - сторожевой? ермаковских времен? Влезли посмот-
        реть. И при луне увидели таинственный мертвый город из са-
        манных домов. Тоже, наверно, от начала тридцатых... Что го-
        рит - жгли, саман - рушили, кого привязывали к хвостам лоша-
        дей. Сюда туристы не ездят...
             Дождя не было ни разу за все эти две недели. Но стали
        очень уже холодные ночи. Для скорости греб больше я, а Жда-
        нок сидел на корме и мерз. И вот на двадцатой ночью он стал
        просить зажечь костер и согреться кипятком. Я сажал его за
        весла, но он трясся в ознобе и просил только костра.
             В этом костре ему не мог отказать товарищ по побегу -
        Коля должен был понять и отказаться сам. Но у Жданка это бы-
        ло, что он не мог бороться со своим желанием: как когда-то
        схватил лепешку со стола; или как соблазняла его птица.
             Он дрожал и просил костра. Но ведь вдоль Иртыша нас
        должны повсюду настороженно ждать. Это удивительно, что мы
        до сих пор ни разу не пересеклись с конвоем. Что лунными но-
        чами на середине Иртыша они нас не заметили и не остановили. 
             Тут мы увидели на высоком берегу огонек. Коля стал про-
        сить вместо костра зайти и погреться. Это было еще опаснее.
        Нельзя было соглашаться. Столько перетерпеть, столько пройти
        - и для чего же? Но отказать я ему не мог, может заболел. А
        сам он не отказывался.
             При коптилке спали на полу казах и казашка. Вскочили,

                           - 104 -

        испугались. Я объясняю: "Заболел вот у меня человек, дайте
        обогреться. Мы - командировочные, от Заготзерна. Нас на лод-
        ке перевезли с той стороны". Говорит казах: "Ложитесь". Лег
        Коля на какую-то кошму, прилег и я для виду. Это - первый
        наш кров за весь побег, но жжет меня от него. Я не только
        уснуть - я лежать не могу. Такое состояние, будто мы сами
        себя предали, сами залезли в западню.
             Старик вышел в одном нижнем (иначе б я за ним пошел) и
        долго не идет. Слышу - за пологом шепчутся по-казхски. Это
        молодые. Спрашиваю: "Вы - кто? Бакенщики?" - "Нет, мы - жи-
        вотноводческий совхоз имени Абая, первый в республике". Ну и
        местечко выбрали, хуже быть не может! Где совхоз - там
        власть и милиция. Да еще первый в республике! Значит, стара-
        ются...
             Жму руку Коле: "Я к лодке, догоняй. С портфелем." Вслух
        говорю: "Продукты-то мы зря на берегу оставили". Выхожу в
        сени. Толкаю наружную дверь - заперта. Так, ясно. Возвраща-
        юсь, по тревоге дернул Колю и опять к двери. Дверь обивали
        плотники плохие, внизу доска одна короче, туда просовываю
        руку и долго тянусь... - вот оно, колышком снаружи подперто.
        Столкнул его. 
             Выхожу. Скорей к берегу. Лодка на месте. В полной луне
        стою и жду. Но Коли не видно. Ах ты горе! Значит, нет воли у
        него встать. Согревается лишнюю минуту. Или схватили. Надо
        идти выручать.
             Поднимаюсь опять на обрыв. Ко мне от дома идут четверо,
        среди них - Жданок. Плотно идут (или держат его?) Кричит:
        "Жора! (Опять "Жора!") Иди сюда! Документы требуют! " А пор-
        тфеля, как я ему велел, в руках нет.
             Подхожу. Новый с казахским акцентом спрашивает: "Ваши
        документы!" Держусь как можно спокойнее: " А вы кто такой?"
        - "Я - комендант". - "Ну что ж, - говорю поощрительно, -
        пойдемте. Документы всегда проверить можно. Там, в доме, и
        свету больше". Пошли в дом.
             Я поднимаю медленно портфель с пола, подхожу к коптил-
        ке, примеряюсь, как лучше отбиться и выскочить, а сам заго-
        вариваю: "Документы всегда, пожалуйста. Документы проверять
        - надо, у кого следует. Бдительность не мешает. У нас в За-
        готзерне тоже случай был..." Уже за замок держусь - портфель
        расстегнуть. Сгрудились вокруг меня. Ка-ак двину коменданта
        плечом влево, он - на старика, оба упали. Молодому - справа
        прямой в челюсть. Визг, крики! Я - "Махмадера!" и с портфе-
        лем прыгаю в одну дверь, в другую. Тут Коля из сеней мне
        кричит: "Жора! Держат!" Он уцепился за косяк двери, а его
        тянут внутрь. Рванул его за руку, не могу вытянуть. Тогда
        уперся ногой в косяк, и так рванул, что Коля через меня пе-
        релетел, а сам я упал. На меня тут же двое навалились. Не
        понимаю, как я из-под них выскочил. Портфель наш драгоценный
        там остался. Побежал прямо к обрыву, и прыжками! Сзади
        по-русски: "Топором его! Топором!" Наверно, пугают, иначе бы
        - по-казахски. Чувствую, что уже дотягиваются до меня рука-
        ми. Спотыкаюсь, вот упаду! Коля уже у лодки. Кричу.
             Хорошо, что не было у них ружья. Я погнал лодку по ко-
        лени в воду, уже потом прыгаю в лодку. Казахи в воду не ре-
        шаются, бегают по берегу : "гыр-гыр-гыр!" Кричу им: "Что?
        Взяли, гады?"
             Хорошо, что не было у них ружья. Я погнал лодку по те-
        чению. Они горланят, бегут по берегу, но дорогу им преградил
        заливец. Я снял свои две пары брюк - флотские и костюмные,
        отжимаю, зуб на зуб не попадает. "Ну, что, Коля? Обогрелись?" 

                                -105-

       Молчит...
            Ясно, что с Иртышом теперь надо прощаться. На рассвете
       надо на берег и тянуть до Омска на попутных машинах. Да уж
       недалеко.
            В портфеле осталась "Катюша" и соль. А где бритву до-
       быть, уж не говорю обсушиться? Вот у берега - лодка, домик.
       Видно, бакенщик. Сходим на берег, стучим. Света не зажигают.
       Густой мужской голос: "Кто?" - "Пустите погреться! Чуть не
       утонули, лодка опрокинулась. " Долго возятся, потом открыва-
       ют дверь. В сенях, в полусвете стоит сбок двери дюжий ста-
       рик, русский, обеими руками поднял на нас топор. На первого
       опустит, не остановить! "Да не бойтесь, - уговариваю. - Мы
       из Омска. В командировке были, в совхозе Абая. Хотели на
       лодке до нижнего района доплыть, да выше вас там перекат и
       сети стоят, мы сплоховали, перевернулись". Еще смотрит по-
       дозрительно, не опуская топор. Где я его видел, на какой
       картине? Какой-то былинный старик - грива седая, голова се-
       дая. Наконец, отозвался: "Это что ж, значит в Железнянку?"
       Вот добро, узнали и где находимся. "Ну да, в Железнянку. Да
       главное - портфель утонул, а там денег 150 рублей. Мясо ку-
       пили в совхозе, теперь уж и не до мяса. Может, купите у
       нас?" Жданок пошел за мясом. Старик допустил меня в горницу,
       там керосиновая лампа, на стене - охотничье ружье. "Теперь
       документы у вас проверим". Стараюсь говорить бодрей: "Доку-
       менты у нас всегда при себе, хорошо, что в верхнем кармане,
       не замокли. Я - Столяров Виктор Александрович, уполномочен-
       ный областного управления животноводства". Теперь нужно ско-
       рей инициативу перехватить. "А вы кто?" - "Бакенщик" - "А
       имя-отчество?" Тут Коля пришел и старик больше о документах
       не заговаривал. Сказал, что на мясо у него денег нет, а чай-
       ком попоить может.
            Просидели у него с часок. Он согрел нам чаю на щепках,
       дал хлеба и даже отрезал сала. Говорили об иртышском фарва-
       тере, за сколько лодку купили, где продавать. Он больше сам
       говорил. Смотрел сочувствующим умным старым взглядом, и ка-
       залось мне, что он все понимает, настоящий человек. Хотелось
       мне даже ему открыться. Но нам бы это не помогло: бритвы у
       него явно не было, он обрастал, как все в лесу растет. А ему
       безопасней было не знать, иначе - "знал - не сказал."
            Мы ему оставили нашей телятины, он нам дал спичек, по-
       шел провожать и растолковал, где какой стороны держаться. Мы
       отвалили и быстро погребли, чтоб как можно дальше уйти за
       последнюю ночь. Хватали нас на правом берегу, так мы теперь
       больше жались к левому. Луна - под нашим берегом, но небо
       чистое - и видим, как вдоль правого, обрывистого и лесного,
       тоже по течению спускается лодка, только  мы быстрей.
            Не опер-ли группа?.. Идем параллельным курсом. Я решил-
       ся действовать нагло, нажал на весла, сблизился. "Земляк!
       Куда путь держишь?" - "В Омск." - "А откуда? - "Из Павлода-
       ра". - " Что так далеко?" - "Совсем, на жительство".
            Для опера его окающий голос слишком простоват, отвечает
       охотно, видно даже рад встрече. Жена у него спит в лодке, а
       он за веслами ночь коротает. Вглядываюсь - не лодка, а арба,
       скарбу полно, завалено все узлами.
            Быстро соображаю. В последнюю ночь, в последние часы на
       реке - и такая встреча! Если переезжает с концами, значит, у
       них тут и продукты, и деньги, и паспорта, и одежда, и даже
       бритва. И никто их нигде не хватится. Он один, нас двое, же-
       на не в счет. Я пройду по его паспорту, Коля переоденется,
       сойдет за бабу: маленький, лицо голое, фигуру вылепим. У

                           - 2 -

       них, конечно, найдется и чемодан - для нашего дорожного ви-
       да. И любой шофер сегодня же утром подбросит нас до Омска.
            Когда не грабили на русских реках? Судьба лихая, какой
       выход? После того, как мы дали след на реке - единственный
       шанс и последний. Жаль работягу лишать добра - но кто нас
       жалел? Или кто пожалеет?
            Все это - мгновенно, и у меня и у Жданка в голове. И я
       только тихо спрашиваю: "Угм-м?" И он тихо: "Махмадера".
            Я все больше сближаюсь и теперь уже тесню их лодку к
       крутому берегу, к темному лесу, спешу не допустить до повор-
       ота реки - там, может быть лес кончится. Меняю голос на на-
       чальственный и командую:
            - Внимание! Мы - опергруппа министерства внутренних
       дел. Причаливайте к берегу. Проверка документов!
            Гребец бросил весла: то ли растерялся, то ли даже обра-
       довался - не разбойники, опергруппа.
            - Пожалуйста, - окает, - может здесь, на воде проверить.
            - Сказано к берегу - значит к берегу! И быстро.
            Подошли. Стали почти борт к борту. Мы выпрыгнули, он с
       трудом лезет через тюки, видим - хромает. Жена проснулась:
       "Еще далеко?" Подает парень паспорт. "А военный билет?" - "Я
       инвалид, по ранению, с учета снят. Вот тут справочка..." Ви-
       жу - на носу их лодки сверкнуло металлом - топор. Даю Коле
       знак - изъять. Коля рванулся слишком резко и схватил топор.
       Баба завыла, почувствовала. Я строго: "Это что за крик?
       Прекратить. Мы беглецов ищем. Преступников. А топор тоже
       оружие." Немного успокоилась.
            Даю команду Коле:
            - Лейтенант! Сходите на пост. Там должен быть капитан
       Воробьев.
            (И звание и фамилия сами пришли на ум, а вот почему:
       дружок наш - капитан Воробьев, беглец, остался сидеть в Эки-
       бастузском БУРе.)
            Коля понял: посмотреть наверху, нет ли кого, можно ли
       действовать. И побежал наверх. Я пока допрашиваю и присмат-
       риваюсь. Задержанный угодливо присвечивает мне своими спич-
       ками. Я прочитываю паспорта и справки. Подходит и возраст -
       инвалиду нет сорока. Работал бакенщиком. Теперь продали дом,
       корову. (Все деньги, конечно, с собой.) Едут счастья искать.
       Мало им было дня, поехали ночью.
            Случай исключительный, случай редкий, именно потому,
       что их нигде не хватятся. Но что мы хотим? Нужны нам их жиз-
       ни? Нет, я не убивал людей и не хочу. Следователя или опера,
       когда они истязают меня - да, но не может подняться рука на
       простых работяг. Взять их деньги? Только очень немного. Ну,
       как немного? На два билета до Москвы. И на питание. Да еще
       кое-что из барахла. Это их не разорит. А если не взять их
       документов и лодки не взять - и договориться, чтоб не заяв-
       ляли? Трудно поверить. Да и как же нам без документов?
            А если возьмем у них документы - им ничего не останет-
       ся, как заявить. А чтоб они не заявили - надо их тут свя-
       зать. Так связать, чтобы у нас было суток двое-трое в запа-
       се. Но тогда попросту значит...?
            Вернулся Коля, дал знак, что наверху порядок. Он ждет
       от меня "махмадера!" Что делать?
            Рабский каторжный Экибастуз встает перед глазами. И ту-
       да - возвращаться?.. Неужели же не имеем права...?
            И вдруг - вдруг что-то очень легкое коснулось моих ног.
       Я посмотрел: что-то маленькое, белое. Наклонился, вижу: это
       белый котенок. Он выпрыгнул из лодки, хвостик у него задран

                           - 3 -

       стебельком, он мурлычет и трется о мои ноги.
            Он не знает моих мыслей.
            И от этого котячьего прикосновения я почувствовал, что
       воля моя надложилась. Натянутая двадцать суток от самого
       подлаза под проволоку - как будто лопнула. Я почувствовал,
       что бы Коля мне сейчас ни сказал, я не могу не только жизнь
       у них отнять, но даже их трудовых кровных денег.
            Сохраняя суровость:
            -Ну, ждите здесь, сейчас разберемся!
            Мы поднимаемся вверх на обрыв, у меня в руках их доку-
       менты. Я говорю Коле, что думаю.
            Он молчит. Не согласен, но молчит.
            Вот так устроено: о н и могут отнять свободу у каждо-
       го, и у них нет колебаний совести. Если же нашу природную
       свободу мы хотим забрать назад - за это требуют от нас нашу
       жизнь и жизни всех, кого мы встретим по пути.
            Они все могут, а мы - нет. И вот почему они сильнее
       нас. Не договорясь, идем вниз. У лодки хромой. "Где жена?" -
       "Испугалась, в лес убежала".
            - Получите ваши документы. Можете следовать дальше.
            Благодарит. Кричит в лес:
            - Ма-арья! Иди обратно! Люди - добрые. Едем.
            Мы отталкиваемся. Я быстро гребу. Хромой работяга спох-
       ватывается и вслед мне кричит:
            - Товарищ начальник! А вот вчера мы двоих видели - точ-
       но бандиты. Знали б, задержали их, подлецов!"
            - Ну что, пожалел? - спрашивает Коля.

                                 *
                                * *

            С этой ночи - с захода ли погреться или с белого котен-
       ка - сломился весь наш побег. Что-то мы потеряли - уверен-
       ность? хваткость? способность соображать? дружность решений?
       Тут, перед самым Омском, мы стали делать ошибки и клонить
       врезь. А таким беглецам уже не бежать далеко.
            К утру бросили лодку. День проспали в стогу, но тревож-
       но. Стемнело. Хочется есть. Надо бы мясо варить, так ведро
       потеряли при отступлении. Я решил жарить. Нашлось тракторное
       седло - вот это будет сковородка. А картошку - печь.
            Рядом стоял высокий сенный шалаш - от косарей. В том
       затмении, которое сегодня меня постигло, я почему-то решил,
       что хорошо развести костер внутри шалаша: ниоткуда не будет
       видно. Коля не хочет никакого ужина: "Пойдем дальше!" Раз-
       молвка, не ладится. 
            Я развел-таки огонь в шалаше, но подложил лишнего. И
       вспыхнул весь шалаш, я еле успел выползти. А огонь перескочил
       на стог, вспыхнул стог - тот самый, в котором мы день прове-
       ли. Вдруг стало мне жалко этого сена - душистого, доброго к
       нам. Я стал разбрасывать его, кататься по земле, стараясь
       потушить, чтоб огонь дальше не шел. Коля сидит в стороне,
       надулся, не помогает.
            Какой же я дал след! Какое зарево! - на много километ-
       ров. А еще - диверсия. За побег нам дадут тот же четвертак,
       какой мы уже имеем. А за "диверсию" с колхозным сеном - мо-
       гут и вышку при желании.
            А главное - от каждой ошибки нарастает возможность но-
       вых ошибок, теряешь уверенность, оценку обстановки. 
            Шалаш сгорел, но картошка испеклась. Зола вместо соли.
       Поели.

                           - 4 -

            Ночью шли. Обходили большое село. Нашли лопату. Подоб-
       рали на всякий случай. Взяли ближе к Иртышу. И уперлись в
       затон. Опять обходить? Обидно. Поискали - нашли лодку без
       весел. Ничего, лопата вместо весла. Переплыли затон. Там я
       привязал лопату ремнем за спиной, чтоб ручка вверх торчала
       как дуло от ружья. В темноте будто охотники.
            Вскоре встретились с кем-то, в сторону. Он: "Петро!"
            -"Обознался, не Петро!"
            Шли всю ночь. Спали опять в стогу. Проснулись от паро-
       ходного гудка. Высунулись: не так далеко пристань. На маши-
       нах везут туда арбузы. Близко Омск, близко Омск, близко
       Омск. Пора бриться и денег доставать.
            Коля меня точит: "Теперь пропадем. Зачем было и в побег
       идти, если их жалеть? Наша судьба решалась, а ты пожалел.
       Теперь пропадем".
            Он прав. Сейчас это кажется таким бессмысленным: нет
       бритвы, нет денег, а было у нас и то и другое в руках - мы
       не взяли. Надо было столько лет рваться в побег, столько
       хитрости проявлять, лезть под проволокой и ждать разряда в
       спину, шесть дней не пить воды, две недели пересекать пусты-
       ню - и не взять того, что было в руках! Как войти в Омск
       небритому? На что поедем из Омска дальше?..
            Лежим день в стогу сена. Спать не можем, конечно. Часов
       в пять вечера Жданок говорит: "Пойдем сейчас, осмотримся при
       свете". Я : "Ни за что!" Он: "Да скоро месяц пройдет! Ты -
       перестраховщик! Вон вылезу, пойду один. Угрожаю: "Смотри, и
       на тебя нож!" Но конечно, я ж его не пырну.
            Стих, лежит. Вдруг вывалился из стога и пошел. Что де-
       лать? Так и расстаться? Спрыгнул и я, пошел за ним. Идем
       прямо при свете, по дороге вдоль Иртыша. Сели на стог, об-
       суждаем: если кто теперь встретиться, его уже нельзя отпус-
       кать, чтоб не заложил до темноты. Коля неосторожно выбежал -
       пуста ли дорога? - и тут его заметил парень. Пришлось его
       звать: "Подходи, дружок, закурим с горя!" - "Какое ж у вас
       горе?" - "Да вот поехали с шурином в отпуск на лодке, я сам
       из Омска, а он с павлодарского судоремонтного, слесарь, -
       так ночью лодка снялась и ушла, осталось вот, что на берегу
       было. А ты кто?" - "Я бакенщик". - "Нигде нашей лодки не ви-
       дел? Может в камышах?" - "Нет". - "А где твой пост? - "Да
       вон" - показывает на домик. "Ну зайдем к тебе, мы мясца сва-
       рим. Да побреемся."
            Идем. Так оказывается тот домик - еще другого бакенщи-
       ка, соседа, а нашего метров триста дальше. Опять не один.
       Только вошли в дом - и сосед едет к нам на велосипеде с
       охотничьим ружьем. Коситься на мою щетину, расспрашивает о
       жизни в Омске. Меня, каторжанина, расспрашивать о жизни на
       воле! Что-то плету наугад, в основном - что с жильем плохо,
       с продуктами плохо, с промтоварами плохо, в этом, пожалуй,
       не ошибешься. Он кривится, возражает, оказывается - партий-
       ный. Коля варит суп, надо нам наесться впрок, может до Омска
       уже не придется.
            Томительное время до темноты. Ни того, ни другого нель-
       зя отпускать. А если третий придет? Но вот оба собираются
       ехать ставить огни. Предлагаем свою помощь. Партийный отка-
       зывается: "Я всего два огня поставлю и в село мне надо, к
       семье хворост повезу. Да я еще сюда заеду". Даю Коле знак -
       глаз не спускать с партийного, чуть что - в кусты. Показываю
       место встречи. Сам еду с нашим. С лодки оглядываю расположе-
       ние местности распрашиваю, докуда сколько километров. Возв-
       ращаемся с соседом одновременно. Это успокаивает: заложить 

                                -109-

       нас тот еще не успел. Вскоре он действительно подъехал к нам
       на своем возу с хворостом. Но дальше не едет, сел Колин суп
       пробовать. Не уходит. Ну что делать? Прихватить двоих? Одно-
       го в погреб, другого к койке?.. У обоих документы, у того
       велосипед с ружьем? Вот жизнь беглеца - тебе мало простого
       гостеприимства, ты должен еще отнимать силой...
            Вдруг - скрип уключин. Смотрю в окно - в лодке трое,
       это уже пятеро на двоих. Мой хозяин выходит, тут же возвра-
       щается за бидонами. Говорит: "Старшина керосин привез.
       Странно, что сам приехал, сегодня ж воскресенье".
            Воскресенье! Мы забыли считать на дни недели, для нас
       они различались не тем. В воскресенье вечером мы и бежали.
       Значит, ровно три недели побега! Что там в лагере?.. Псарня
       уже отчаялась нас схватить. За три недели, если бы мы рвану-
       ли на машине, мы б уже давно могли устроиться где-нибудь в
       Карелии, в Белоруссии, паспорт иметь, работать. А при удаче
       - и еще западней... И как же обидно сдаться теперь, после
       трех недель!
            "Ну что, Коля, нарубались - теперь и оправиться надо с
       чувством?" Выходим в кусты и оттуда следим: наш хозяин берет
       керосин у пришедшей лодки, туда же подошел и партийный сосед.
       О чем-то говорят, но нам не слышно.
            Уехали. Колю скорей отправляю домой, чтоб не дать ба-
       кенщикам наедине о нас говорить. Сам тихо иду к лодке хозяи-
       на. Чтобы не греметь цепью - тужусь и вытаскиваю самый кол.
       Рассчитываю время: если старшина бакенщиков поехал о нас
       докладывать, ему семь километров до села, значит, минут со-
       рок. Если в селе краснопогонники, им собраться и сюда на ма-
       шине - еще минут пятнадцать.
            Иду в дом. Сосед все не уходит, разговорами занимает.
       Очень странно. Значит брать придется их двоих сразу. "Ну
       что, Коля, пойдем перед сном помоемся?" (Договориться надо).
       Только вышли - и в тишине слышим топот сапог. Нагибаемся и
       на светловатом небе (луна еще не взошла) видим, как мимо
       кустов цепью бегут люди, окружают домик.
            Шепчу Коле : "К лодке!" Бегу к реке, с обрыва скатыва-
       юсь, падаю и вот уже у лодки. Счет жизни - на секунды - а
       Коли нет! Ну, куда, куда делся? И бросить его не могу.
            Наконец вдоль берега прямо на меня бежит в темноте.
       "Коля, ты?" Пламя! Выстрел в упор! Я каскадным прыжком (руки
       вперед) прыгнул в лодку. С обрыва - автоматные очереди. Кри-
       чат: "Кончили одного". Наклоняются: "Ранен?" Стону. Вытаски-
       вают, веду. Хромаю (если покалечен - меньше будут бить). В
       темноте незаметно выбрасываю в траву два ножа.
            Наверху краснопогонники спрашивают фамилию. "Столяров".
       (Может, еще как-нибудь выкручусь. так не хочется называть
       свою фамилию - ведь это - конец воли.) Бьют по лицу: "Фами-
       лия!" - "Столяров". Затаскивают в избу, раздевают до пояса,
       руки стягивают проводом назад, он врезается. Упирают штыки в
       живот. Из-под одного сбегает струйка крови. Милиционер,
       старший лейтенант Саботажников, который меня взял, тычет на-
       ганом в лицо, вижу взведенный курок. "Фамилия!" Ну, беспо-
       лезно сопротивляться. Называю. "Где второй?" Трясет наганом,
       штыки врезаются глубже: "Где второй?" Радуюсь за Колю и
       твержу: "Были вместе, убит наверно".
            Пришел опер с голубой окантовочкой, казах. Толкнул меня
       связанного на кровать и полулежачего стал равномерно бить по
       лицу - правой рукой, левой, правой, левой, как плывет. От
       каждого удара голова ударяется о стену. "Где оружие?" - "Ка-
       кое оружие?" - "У вас было ружье, ночью вас видели". Это -

                           - 110 -

       тот ночной охотник, тоже продал... "Да лопата была , а не
       ружье!" Не верит, бьет. Вдруг легко стало - это я потерял
       сознание. Когда вернулось: "Ну, смотри, если кого из наших
       ранят - тебя на месте прикончим!"
            (Они как чувствовали - у Коли действительно оказалось
       ружье! Выяснилось потом: когда я сказал Коле "к лодке!" - он
       побежал в другую сторону, в кусты. Объяснял, что не понял...
       Да нет, он весь день порывался отделиться, вот и отделился.
       И велосипед он запомнил. По выстрелам он бросился подальше
       от реки и пополз назад, откуда мы сюда пришли. Уже как сле-
       дует стемнело, и пока вся свора толпилась вокруг меня, он
       встал во весь рост и побежал. Бежал и плакал - думал, что
       меня убили. Так добежал он до того второго домика, соседа.
       Выбил ногой окно, стал искать ружье. Нашел его ощупью на
       стене и сумку с патронами. Зарядил. Мысль, говорит, была та-
       кая: "Отомстить? Пойти по ним пострелять за Жору?" Но разду-
       мал. Нашел велосипед, нашел топор. Изнутри разрубил дверь,
       наложил в сумку соли (самое важное показалось или соображать
       некогда) - и поехал сперва проселком, потом через село, пря-
       мо мимо солдат. Им и невдомек.)
            А меня связанного положили в телегу, двое солдат село
       на меня сверху и повезли так в совхоз, километра за два. Тут
       телефон, по которому лесник (он был в лодке со старшиной ба-
       кенщиков) вызвал по телефону краснопогонников - потому так
       быстро и прибыли они, что по телефону, я-то не рассчитал.
            С этим лесником произошла сценка, о которой рассказы-
       вать как будто не приятно, а для пойманного характерная: мне
       нужно было оправиться по-легкому, а ведь кто-то должен помо-
       гать мне при этом, очень интимно помогать, потому что мои
       руки скручены назад. Чтоб автоматчикам не унижаться - лесни-
       ку и велели выйти со мной. В темноте отошли немного от авто-
       матчиков, и он, ассистируя, попросил у меня прощения за пре-
       дательство: "Должность у меня такая. Я не мог иначе".
            Я не ответил. Кто это рассудит? Предавали нас и с долж-
       ностями и без должностей. Все предавали нас по пути, кроме
       того седогривого древнего старика.
            В избе при большой дороге я сижу до пояса раздетый,
       связанный. Очень хочу пить, не дают. Краснопогонники смотрят
       зверьми, каждый улучает прикладом толкнуть. Но здесь уже не
       убьют так просто: убить могут, когда их мало, когда свидете-
       лей нет. (Можно понять как они злы. Сколько дней они без от-
       дыха ходили цепями по воде в камышах и ели консервы одни без
       горячего.)
            В избе вся семья. Малые ребятишки смотрят на меня с лю-
       бопытством, но подойти боятся, даже дрожат. Милицейский лей-
       тенант сидит, пьет с хозяином водку, довольный удачей и пред-
       стоящей наградой. - "Ты знаешь, кто это? - хвастает он хозя-
       ину. - Это полковник, известный американский шпион, крупный 
       бандит. Он бежал в американское посольство. Они людей по до-
       роге убивали и ели."
            Он, может быть, верит и сам. Такие слухи МВД распрост-
       ранило о нас, чтобы легче ловить, чтобы все доносили. Им ма-
       ло преимущества власти, оружия, скорости движения - им еще в
       помощь нужна клевета.
            (А в это время по дороге мимо нашей избы как ни в чем
       не бывало едет Коля на велосипеде с ружьем через плечо. Он
       видит ярко освещенную избу, на крыльце - солдат курящих,
       шумных, против окна - меня голого. И крутит педали на Омск.
       А там, где меня взяли, вокруг кустов всю ночь еще будут ле-
       жать солдаты и утром прочесывать кусты. Еще никто не знает,

                           - 111 -

       что у соседнего бакенщика пропали велосипед и ружье, он, на-
       верно, тоже закатился выпивать и бахвалиться.)
            Насладившись своей удачей, небывалой по местным масшта-
       бам, милицейский лейтенант дает указание доставить меня в
       село. Опять меня бросают в телегу, везут в КПЗ - где их нет!
       при каждом сельсовете. Два автоматчика дежурят в коридоре,
       два вод окном! - американский шпионский полковник! Руки раз-
       вязали, но велят на полу лежать посередине, ни к одной стен-
       ке не подбираться. Так, голым туловищем на полу, провожу ок-
       тябрьскую ночь.
            Утром приходит капитан, сверлит меня глазами. Бросает
       мне китель (остальное мое уже пропили.) Негромко и оглядыва-
       ясь на дверь, задает странный вопрос:
            -Ты откуда меня знаешь?
            -Я вас не знаю.
            -Но откуда ты знал, что поисками руководит капитан Во-
       робьев?Ты знаешь, подлец, в какое положение ты меня поставил?
            Он - Воробьев! И - капитан! Там, ночью, когда мы выда-
       вали себя за опергруппу, я назвал капитана Воробьева, поща-
       женный мной работяга все тщательно донес. И теперь у капи-
       тана неприятности! Если начальник погони связан с беглецом,
       чему ж удивляться, что три недели поймать не могут!...
            Еще приходит свора офицеров, кричит на меня, спрашивают
       и о Воробьеве. Говорю, что - случайность.
            Опять связали руки проволокой, вынули шнурки из ботинок
       и днем повели по селу. В оцеплении - человек двадцать авто-
       матчиков. Высыпало все село, бабы головами качают, ребятишки
       следом бегут, кричат:
            -Бандит! Расстреливать повели!
            Мне режет руки проволокой, на каждом шагу спадают бо-
       тинки, но я поднял голову и гордо открыто смотрю на народ,
       пусть видят, что я честный человек.
            Это вели меня - для демонстрации, на память этим бабам
       и детворе (еще двадцать лет там будут легенды рассказывать).
       В конце села меня толкают в простой голый кузов грузовика с
       защепистыми старыми досками. Пять автоматчиков садятся у ка-
       бины, чтоб не спускать с меня глаз.
            И вот все километры, которым мы так радовались, все ки-
       лометры, отдалявшие нас от лагеря, мне предстоит теперь от-
       мотать назад. А дорогой автомобильной кружной их набралось
       полтысячи. На руки мне надевают наручники, они затянуты до
       предела. Руки - сзади, и лица мне защищать нечем. Я лежу не
       как  человек, а как чурка. Да так они нас и наказывают.
            И дорога испортилась - дождь, дождь, машину бросает на
       ухабах. От каждого толчка меня головой, лицом елозит по дну
       кузова, царапает, вгоняет занозы. А руки не то, чтоб на по-
       мощь лицу, но их самих особенно режет при толчках, будто от-
       пиливает наручниками кисти. Я пытаюсь на коленях подползти к
       борту и сесть, опершись на него спиной. Напрасно! - держать-
       ся нечем, и при первом же сильном толчке меня швыряет по ку-
       зову, и я ползу как попало. Так иногда подбросит и ударит
       досками, будто внутренности отскакивают. На спине невозмож-
       но: отрывает кисти. Я валюсь на бок - плохо. Я перекатываюсь
       на живот - плохо. Я стараюсь изогнуть шею и так поднять го-
       лову, охранить ей от ударов. Но шея устает, голова опадает и
       бьется лицом о доски.
            И пять конвоиров безучастно смотрят на мои мучения.
            Эта поездка войдет в их душевное воспитание.
            Лейтенант Яковлев, едущий в кабине, на остановках заг-
       лядывает в кузов и скалиться: "Ну, не убежал?" Я прошу дать

                           - 112 -

       мне оправиться, он гогочет: "Ну и оправляйся в штаны, мы не
       мешаем!" Я прошу снять наручники он смеется: "Не попался ты
       тому парню, под которым зону подлез. Уже б тебя в живых не
       было".
            Накануне я радовался, что меня избили, но как-то еще
       "не по заслугам". Но зачем портить кулаки, если все сделает
       кузов грузовика? Небольного неизодранного места не осталось
       на всем моем теле. Пилит руки. Голова раскалывается от боли.
       Лицо разбито, иззанозено все о доски, кожа содрана. (5)
            Мы едем полный день и почти всю ночь.
            Когда я перестал бороться с кузовом и совсем уже бес-
       чувственно бился головой о доски, один конвоир не выдержал -
       подложил мне мешок под голову, незаметно ослабил наручники
       и, наклонясь, шепотом сказал: "Ничего, скоро приедем, потер-
       пи". (Откуда это сказалось в парне? Кем он был воспитан? На-
       верняка можно сказать, что не Максимом Горьким и не политру-
       ком своей роты.)
            Экибастуз. Оцепление. "Выходи!" Не могу встать. (Да ес-
       ли бы встал, так тут бы меня еще пропустили на радостях.) От-
       крыли борт, сволокли на землю. Собрались и надзиратели - пос-
       мотреть, понасмехаться. "Ух ты, агрессор!" - крикнул кто-то.
            Протащили через вахту и в тюрьму. Сунули не в одиночку,
       а сразу в камеру - чтобы любители добывать свободу посмотре-
       ли на меня.
            В камере меня бережно подняли на руки и положили на
       верхние нары. Только поесть у них до утренней пайки ничего
       не было.
            А Коля в ту ночь ехал дальше на Омск. От каждой машины,
       завидев фары, отбегал с велосипедом в степь и там ложился.
       Потом в каком-то одиноком дворе забрался в курятник и насы-
       тил свою бегляцкую мечту - трем курам свернул головы, сложил
       их в мешок. А как остальные раскудахтались - поспешил дальше.
            Та неуверенность, которая зашатала нас после наших
       больших ошибок, теперь после моей поимки, еще больше овладе-
       ла Колей. Неустойчивый, чувствительный, он бежал уже дальше
       в отчаянии, плохо соображая, что надо делать. Он не мог
       осознать самого простого: что пропажа ружья и велосипеда ко-
       нечно уже обнаружена, и они уже не маскируют его, а с утра
       надо бросить их как слишком явные; и что в Омск ему надо по-
       дойти не с этой стороны и не по шоссе, а далеко обогнув го-
       род, пустырями и задами. Ружье и велосипед надо бы быстро
       продать, вот и деньги. Он же просидел полдня в кустах близ
       Иртыша, но опять не выдержал до ночи и поехал тропинками
       вдоль реки. Очень может быть, что по местному радио уже об-
       ъявили его приметы, в Сибири с этим не так стесняются, как в
       Европейской части.
            Подъехал к какому-то домику, вошел. Там была старуха и
       лет тридцати дочь. И еще там было радио. По удивительному
       совпадению голос пел:

                  Бежал бродяга с Сахалина
                  Звериной узкою тропой...

           Коля смяк, закапали слезы. "Что у тебя за горе?" - спро-
       сили женщины. От их участия Коля совсем откровенно заплакал.
       Они приступили утешать. Он объяснил: "Одинок. Всеми брошен".
       -------------------------------------------------------------
            (5) К тому ж у Тэнно - гемофилия. На все риски побегов
       он шел, а одна царапина могла стоить ему жизни. 
       -------------------------------------------------------------

                           - 113 -

       - "Так женись, - то ли шутя, то ли серьезно сказала старуха.
       - Моя тоже холостая". Коля еще смягчился, стал поглядывать на 
       невесту. Та обернула по-деловому: "Деньги на водку есть?"
       Выгреб Коля последние рублики, не собралось. "Ну, потом до-
       бавлю". Ушла. "Да! - вспомнил Коля. - Я ж куропаток настре-
       лял. Вари, теща, обед праздничный". Бабка взяла: "Так это ж
       куры!" - "Ну, значит, в темноте не разобрал, когда стрелял"
       - "А отчего шеи свернутые?"..
            Попросил Коля закурить - старуха за махорку просит с
       жениха денег. Снял Коля кепку, старуха переполошилась: "Да
       ты не арестант ли, стриженая голова? Уходи , пока цел. А то
       придет дочка - сдадим тебя!"
            И вертится у Коли все время: почему мы на Иртыше пожа-
       лели вольных, а у вольных к нам жалости нет? Снял со стены
       куртку-москвичку (на дворе похолодало, а он в одном костю-
       ме), надел - как раз по плечам. Бабка кричит: "Сдам в мили-
       цию!" А Коля в окно видно: дочка идет и кто-то с ней на ве-
       лосипеде. Уже заложила! 
            Значит - "махмадера!" Схватил ружье и бабке: "В угол!
       ложись!" Стал к стене, пропустил тех двоих в дверь и коман-
       дует: "Ложись!" И мужчине: "А ты подари-ка мне сапоги на
       свадьбу! Снимай по одному!" Под наставленным ружьем тот снял
       сапоги, Коля их надел, сбросив лагерные опорки, и пригрозил,
       что если кто выйдет за ним - подстрелит.
            И поехал на велосипеде. Но мужчина погнался за ним на
       своем. Коля спрыгнул, ружье к плечу: "Стой! Брось велосипед!
       Отойди!" Отогнал, подошел, спицы ему поломал, шину пропорол
       ножом, а сам поехал.
            Вскоре выехал на шоссе. Впереди Омск. Так прямо и пое-
       хал. Вот и остановка автобуса. На огородах бабы картошку ро-
       ют. Сзади привязался мотоцикл, в нем трое работяг в телог-
       рейках. Ехал-ехал, вдруг на Колю налетел и сшиб его коляс-
       кой. Выскочили из мотоцикла, навалились на Жданка и по голо-
       ве его пистолетом.
            Бабы с огорода завопили. "За что вы его? Что он вам
       сделал?!" 
            Действительно - что он им сделал?..
            Но недоступно пониманию народа, кто кому что сделал и
       будет еще делать. Под телогрейками у всех трех оказалась во-
       енная форма (опергруппа сутки за сутками дежурила при въезде
       в город). И отвечено было бабам: "Это - убийца". Проще все-
       го. И бабы, веря Закону, пошли копать свою картошку. 
            А опергруппа первым долгом спросила у нищего беглеца,
       есть ли у него деньги. Коля честно сказал, что - нет. Стали
       искать, и в одном из карманов его обновки "москвички" нашли
       50 рублей. Их отобрав, подъехали к столовой, проели и пропи-
       ли. Впрочем, накормили и Колю.

            Так мы зачалились в тюрьму надолго, суд был только в
       июле следующего года. Девять месяцев мы припухали в лагерной
       тюрьме, время от времени нас тягали на следствие. Его вели
       начальник режима Мачеховский и оперуполномоченный лейтенант
       Вайнштейн. Следствие добивалось: кто помогал вам из заклю-
       ченных? кто из вольных "по уговору с нами" выключил свет в
       момент побега? (Уж мы им не объясняли, что план был другой,
       а потушка света нам только помешала.) Где была ямка в Омске?
       Через какую границу мы собирались бежать дальше? (Они допус-
       тить не могли, чтобы люди хотели остаться на родине.) "Мы
       бежали в Москву, в ЦК, рассказать о преступных арестах, вот

                           - 114 -

       и все!" Не верят.
            Ничего "интересного" не добившись, клеили нам обычный
       беглецкий букет: 58-3 (бандитизм); Указ "четыре-шестых",
       статья "один-два" (кража, совершенная воровской шайкой); тот
       же указ, статья "два-два" (разбой, соединенный с насилием,
       опасным для жизни); статья 182-я (изготовление и ношение хо-
       лодного оружия).
            Но вся эта устрашающая цепь статей не грозила нам кан-
       далами тяжелей, чем мы уже имели. Судебная кара, давно зах-
       лестнувшая за всякий разумный предел, обещала нам по этим
       статьям те же двадцать пять лет, которые могли дать баптисту
       за его молитву, и которые мы имели безо всякого побега. Так
       что просто теперь на перекличках мы должны будем говорить
       "конец срока" не 1973-й, а 1975-й. Как будто в 1951-м году
       мы могли ощутить эту разницу!
            Только один был грозный поворот в следствии - когда
       пообещали судить нас как экономических подрывников. Это не-
       винное слово было опаснее избитых "саботажник, бандиит, раз-
       бойник, вор". Этим словом допускали смертную казнь, введен-
       ную за годик перед тем.
            Подрывники же мы были потому, что подорвали экономику
       народного государства. Как разъяснили нам следователи, пот-
       рачено было на поимку 102 тысячи рублей; несколько дней сто-
       яли иные рабочие объекты (заключенных не выводили, потому
       что их конвой был снят на погоню); 23 автомашины с солдатами
       днем и ночью ездили по степям и за три недели истратили го-
       довой лимит бензина; опергруппы были высланы во все ближай-
       шие города и поселки; был объявлен розыск и по стране разос-
       лано 400 моих фотографий и 400 Колиных.
            Мы перечет этот весь выслушали с гордостью...

            Итак сроку нам дали по двадцать пять.
            Когда читатель возьмет эту книгу в руки, - еще, навер-
       но, те наши сроки не кончаться..." (6)
            А еще после побега Тэнно - на год разогнали (за злопо-
       лучный скетч) художественную самодеятельность КВЧ.
            Потому что культура - это хорошо. Но должна служить
       культура угнетению, а не свободе.
       -------------------------------------------------------------
            (6) Пока читатель эту книгу в руки возьмет - а Георгий
       Павлович Тэнно - атлет и даже теоретик атлетизма, умер 22
       октября 1967 года от внезапно налетевшего рака. Его постель-
       ной жизни едва хватило, чтобы прочесть эти главы и уже неме-
       ющими пальцами выправить их. Не так представлял он и обещал
       друзьям свою смерть! Как когда-то при плане побега, так за-
       жигался он от мысли умереть в бою. Он говорил, что умирая,
       непременно  у в е д е т за собой десяток убийц, и первого
       среди них - В я ч и к а  К а р з у б о г о (Молотова), и еще
       непременно - Хвата (следователя по делу Вавилова). Это - не
       убить, это - казнить, раз государственный закон охраняет
       убийц. "После первых твоих выстрелов жизнь твоя уже окупле-
       на, - говорит Тэнно, - и ты радостно даешь  с в е р х  п л а-
       н а". Но настигла болезнь внезапно, не дав поискать оружия и
       мгновенно отобрав силы. Уже больной, разносил Тэнно мои
       письма съезду писателей по разным ящикам Москвы. Он пожелал
       похорониться в Эстонии. Пастор тоже был старый узник - и
       гитлеровских, и сталинских лагерей.
            А Молотов остался безопасно перелистывать старые газеты
       и писать свои мемуары палача, а Хват - спокойно тратить пен-
       сию в 41-м доме по ул. Горького. 

                                  -115-

                                 Глава 8

                ПОБЕГИ С МОРАЛЬЮ И ПОБЕГИ С ИНЖЕНЕРИЕЙ

             На побеги из ИТЛ, если они не были куда-нибудь в Вену
        или через Берингов пролив, вершители ГУЛага смотрели, види-
        мо, примиренно. Они понимали их как явление стихийное, как
        бесхозяйственность, неизбежную в слишком обширном хозяйст-
        ве,- подобно падежу скота, утоплению древесины, кирпичному
        половняку вместо целого. 
             Не так было в Особлагах. Выполняя особую волю Отца На-
        родов, лагеря эти оснастили многократно-усиленной охраной и
        усиленным же вооружением на уровне современной мотопехоты
        (те самые контингенты, которые не должны разоружаться при
        самом всеобщем разоружении). Здесь уже не содержали социаль-
        но-близких, от побега которых нет большого убытка. Здесь
        уже не осталось отговорок, что стрелков мало или вооружение
        устарело. При самом основании Особлагов было заложено в их
        инструкциях, что побегов из этих лагерей вообще быть не мо-
        жет, ибо всякий побег здешнего арестанта - все равно, что
        переход госграницы крупным шпионом, это - политическое пятно
        на администрации лагеря и на командовании конвойными войска-
        ми.
             Но именно с этого момента Пятьдесят Восьмая стала полу-
        чать сплошь уже не десятки, а четвертные, то есть потолок
        уголовного кодекса. Так бессмысленное равномерное ужесточе-
        ние в самом себе несло и свою слабость: как убийцы ничем не
        удерживались от новых убийств (всякий раз их десятка лишь
        чуть обновлялась), так теперь и политические не удерживались
        больше уголовным кодексом от побега.
             И людей-то погнали в эти лагеря не тех - рассуждавших,
        как в свете Единственно-Верной Теории оправдать произвол ла-
        герного начальства, а крепких здоровых ребят, проползавших
        всю войну, у которых пальцы еще не разогнулись как следует
        после гранат. Георгий Тэнно, Иван Воробьев, Василий Брюхин,
        их товарищи и многие подобные им в других лагерях оказались
        и безоружные достойны мотопехотной техники нового регулярно-
        го конвоя.
             И хотя побегов в Особлагерях было по числу меньше, чем
        в ИТЛ (да Особлаги стояли и меньше лет), но эти побеги были
        жестче, тяжче, необратимей, безнадежней - и потому славней.
             Рассказы о них помогают нам разобраться - уж так ли на-
        род наш был терпелив эти годы, уж так ли покорен.
             Вот несколько.
             Один был на год раньше побега Тэнно и послужил ему об-
        разцом. В сентябре 1949-го из Первого Отделения Степлага
        (Рудник, Джезказган) бежали два каторжанина - Григорий Кудла
        - кряжистый, степенный рассудительный старик, украинец (но
        когда подпекало, нрав был запорожский, боялись его и блат-
        ные) и Иван Душечкин, тихий белорусс, лет тридцати пяти. На
        шахте, где они работали, они нашли в старой выработке заде-
        ланный шурф, кончавшийся наверху решеткой. Эту решетку они в
        свои ночные смены расшатывали, а тем временем сносили в шурф
        сухари, ножи, грелку, украденную из санчасти. В ночь побега,
        спустясь в шахту, они порознь заявили бригадиру, что нездо-
        ровится, не могут работать и полежат. Ночью под землей над-
        зирателей нет, бригадир - вся власть, но гнуть он должен по-
        мягче, потому что и его могут найти с проломленной головой.
        Беглецы налили воды в грелку, взяли свои запасы и ушли шурф.
        Выломали решетку и поползли. Выход оказался близко от вышек,
        но за зоной. Ушли незамеченными.

                           - 116 -

             Из Джезказгана они взяли по пустыне на северо-запад.
        Днем лежали, шли по ночам. Вода нигде не попадалась им, и
        через неделю Душечкин уже не хотел вставать, Кудла поднял
        его надеждой, что впереди холмы, там может быть вода. Дота-
        щились, но там во впадинах оказалась грязь, а не вода. И Ду-
        шечкин сказал: "Я все равно не пойду. Ты - запори меня, а
        кровь мою выпей!"
             Моралисты! Какое решение правильно? У Кудлы тоже круги
        перед глазами. Ведь Душечкин умрет - зачем погибать и Куд-
        ле?.. А если вскоре он найдет воду - как он потом всю жизнь
        будет вспоминать Душечкина?.. Кудла решил: еще пойду вперед,
        если до утра вернусь без воды - освобожу его от мук, не по-
        гибать двоим. Кудла поплелся к сопке, увидел расщелину и,
        как в самых невероятных романах - воду в ней! Кудла скатился
        и вприпадку пил, пил! (только уж утром рассмотрел в ней го-
        ловастиков и водоросли.) С полной грелкой он вернулся к Ду-
        шечкину: "Я тебе воду принес, воду!" Душечкин не верил, пил
        - и не верил (за эти часы ему уже виделось, что он пил
        ее...) Дотащились до той расселины и остались там пить.
             После питья подступил голод. Но в следующую ночь они
        перевалили через какой-то хребет и спустились в обетованную
        долину: река, трава, кусты, лошади, жизнь. С темнотой Кудла
        подкрался к лошадям и одну из них убил. Они пили ей кровь
        прямо из ран. (Сторонники мира! Вы в тот год шумно заседали
        в Вене или Стокгольме, а коктейли пили через соломинки. Вам
        не приходило в голову, что соотечественники стихослагателя
        Тихонова и журналиста Эренбурга высасывают трупы лошадей?
        Они не объясняли вам, что по-советски так понимается м и р?)
             Мясо лошади они пекли на кострах, ели долго и шли.
        Амангельды на Тургае обошли вокруг, но на большой дороге ка-
        захи с попутного грузовика требовали у них документы, угро-
        жали сдать в милицию.
             Дальше они часто встречали ручейки и озера. Еще Кудла
        поймал и зарезал барана. Уже месяц они были в побеге! Кон-
        чался октябрь, становилось холодно. В первом леске они нашли
        землянку и зажили в ней: не решались уходить из богатого
        края. В этой остановке их, в том, что родные места не звали
        их, не обещали жизни более спокойной - была обреченность,
        ненаправленность их побега.
             Ночами они делали набеги на соседнее село, то стащили
        там котел, то, сломав замок на чулане, муку, соль, топор,
        посуду. (Беглец, как и партизан, среди общей мирной жизни
        неизбежно скоро становится вором...) А еще раз они увели из
        села корову и забили ее в лесу. Но тут выпал снег, и чтоб не
        оставлять следов, они должны были сидеть в землянке невылаз-
        но. Едва только Кудла вышел за хворостом, его увидел лесник
        и сразу стал стрелять. "Это вы - воры? Вы корову украли?"
        Около землянки нашлись и следы крови. Их повели в село, по-
        садили под замок. Народ кричал: убить их тут же без жалости!
        Но следователь из района приехал с карточкой всесоюзного ро-
        зыска и объявил селянам: "Молодцы! Вы не воров поймали, а
        крупных политических бандитов!"
             И - все обернулось. Никто больше не кричал. Хозяин ко-
        ровы - оказалось , что это чечен, принес арестованным хлеба,
        баранины и даже денег, собранных чеченами. "Эх, - говорит
        он, - да ты бы пришел, сказал, кто ты - я б тебе сам все
        дал!.. (В этом можно не сомневаться это по-чеченски). И Куд-
        ла заплакал. После ожесточения стольких лет сердце не выдер-
        живает сочувствия.
             Арестованных отвезли в Кустанай, там в железнодорожном

                           - 117 -

        КПЗ не только отобрали (для себя) всю чеченскую передачу, но
        вообще не кормили! (И Корнейчук не рассказал вам об этом на
        Конгрессе Мира?). Перед отправкой на кустанайском перроне их
        поставили на колени, руки были закованы назад в наручниках.
        Так и держали, на виду у всех.
             Если б это было на перроне Москвы, Ленинграда, Киева,
        любого благополучного города - мимо этого коленопреклоненно-
        го скованного седого старика, как будто с картины Репина,
        все бы шли, не замечая и не оборачиваясь - и сотрудники ли-
        тературных издательств, и передовые кинорежиссеры, и лекторы
        гуманизма, и армейские офицеры, уж не говорю о профсоюзных и
        партийных работниках. И все рядовые, ничем не выдающиеся,
        никаких постов не занимающие граждане тоже старались бы
        пройти, не замечая, чтобы конвой не спросил и не записал их
        фамилии, - потому что у тебя ведь московская прописка, в
        Москве магазины хорошие, рисковать нельзя... (И еще можно
        понять 1949 год, - но разве в 1965-м было бы иначе? Или раз-
        ве наши молодые и развитые остановились бы вступиться перед
        конвоем за седого старика в наручниках и на коленях?)
             Но кустанайцам мало что было терять, все там были или
        заклятые, или подпорченные, или ссыльные. Они стали стяги-
        ваться около арестованных, бросать им махорку, папиросы,
        хлеб. Кисти Кудлы были закованы за спиной, и он нагнулся от-
        кусить хлеба с земли, - но конвоир ногой выбил хлеб из его
        рта. Кудла перекатился, снова подполз откусить - конвоир от-
        бил хлеб дальше! (Вы, передовые кинорежиссеры, снимающие бе-
        зопасных "стариков и старух"! - может быть, вы запомните
        кадр и с этим стариком?) Народ стал подступать и шуметь:
        "Отпустите их! Отпустите!" Пришел наряд милиции. Наряд был
        сильней, чем народ, и разогнал его.
             Подошел поезд, беглецов погрузили для кенгирской тюрьмы.

             Казахстанские побеги однообразны, как сама та степь. Но
        в этом однообразии может быть легче понимается главное?
             Тоже с шахты, тоже с Джезказгана, но в 1951 году, ста-
        рым шурфом трое вышли на поверхность ночью и три ночи шли.
        Уже достаточно проняла их жажда, и увидев несколько казахс-
        ких юрт, двое предложили зайти напиться к казахам, а третий,
        Степан **, отказался и наблюдал с холма. Он видел, как това-
        рищи его в юрту вошли, а оттуда уже бежали, преследуемые
        многими казахами, и взяты тут же. Степан, щуплый, невысокий,
        ушел лощинами и продолжал побег в одиночестве, ничего с со-
        бой не имея, кроме ножа. Он старался идти на северо-запад,
        но всегда отклонялся, минуя людей, предпочитая зверей. Он
        вырезал себе палку, охотился на сусликов и тушканчиков: ме-
        тал в них издали, когда они на задних лапках свистят у норок
        - и так убивал. Кровь их старался высасывать, а самих жарил
        на костре из сухого караганника.
             Но костер его и выдал. Раз увидел Степан, что к нему
        скачет всадник в большом рыжем малахае, он едва успел прик-
        рыть свой шашлык караганником, чтобы казах не понял, какого
        разбора тут еда. Казах подъехал, спросил, кто такой и отку-
        да. Степан объяснил, что работал на марганцевом руднике в
        Джездах (там работали и вольные), а идет в совхоз, где жена
        его, километров полтораста отсюда. Казах спросил, как назы-
        вается тот совхоз. Степан выбрал самое вероятное :"имени
        Сталина".
             Сын степей! И скакал бы ты своей дорогой! Чем мешал те-

                           - 118 -

        бе этот бедняга? Нет! Казах грозно сказал: "Твой на турма
        сидел! Идем со мной!" Степан выругался и пошел своей доро-
        гой. Казах ехал рядом, приказывал идти за ним. Потом отска-
        кивал, махал, звал своих. Но степь был пустынна. Сын степей!
        Ну и покинул бы ты его - ты видишь, с голой палкой он идет
        по степи на сотни верст, без еды, ведь он и так погибнет.
        Или тебе нужен килограмм чаю?
             За эту неделю, живя наравне со зверьми, Степан уже при-
        вык к шорохам и свистам пустыни. И вдруг он учуял в воздухе
        новый свист и не сообразил, а нутром животного ощутил опас-
        ность - отпрыгнул в сторону. Это спасло его! - оказалось,
        казах забросил аркан, но Степан увернулся из кольца.
             Охота на двуногого! Человек или килограмм чая! Казах с
        ругательством выбрал назад аркан, Степан пошел дальше, сооб-
        ражая, и стараясь теперь не упускать казаха из вида. Тот
        подъехал ближе, приготовил аркан и снова метнул. И только
        метнул - Степан рванулся к нему и ударом палки по голове
        сбил с лошади. (Сил-то у него было чуть, но тут шло на
        смерть.) "Получай калым, бабай!" - не давая взнику, стал его
        бить Степан со всей злостью, как животное рвет клыками дру-
        гое. Но увидя кровь, остановился. Взял у казаха и аркан, и
        кнут, и взобрался на лошадь. А на лошади была еще котомка с
        продуктами.
             Побег его длился еще долго - еще недели две, но строго
        везде избегал Степан главных врагов - людей, соотечественни-
        ков. Уже он расстался и с лошадью и перепылывал какую-то ре-
        ку (а плавать он не умел! - и делал плот из тростника, чего
        тоже, конечно, не умел), и охотился, и от какого-то крупного
        зверя, вроде медведя, уходил в темноте. И однажды так был
        измучен жаждой, голодом, усталостью, желанием горячего, что
        решился зайти в одинокую юрту и попросить чего-нибудь. Перед
        юртой был дворик с саманным забором, и слишком поздно, уже
        подходя к забору, Степан увидел там двух оседланных лошадей
        и выходящего ему навстречу молодого казаха в гимнастерке, с
        орденами, в галифе. Бежать было упущено, Степан понял, что
        погиб. А казах этот выходил до ветру. Он был сильно пьян и
        обрадовался Степану, как бы не замечая его изодранного, уже
        не человеческого вида. "Заходи, заходи, гость будешь!" В юр-
        те сидел старик-отец и еще такой же молодой казах с орденами
        - их было два брата, бывших фронтовика, сейчас каких-то
        крупных людей в Альма-Ате, приехавших почтить отца (из кол-
        хоза они взяли две лошади и на них прискакали в юрту). Эти
        ребята отпробовали войну и потому были людьми, а еще они бы-
        ли очень пьяны, и пьяное благодушие распирало их (то самое
        благодушие, которое брался искоренить, да так до конца и не
        искоренил Великий Сталин). И для них радость была, что к пи-
        ру прибавился еще один человек, хоть и простой рабочий с
        рудника, идущий в Орск, где жена вот-вот должна рожать. Они
        не спрашивали у него документов, а поили, кормили и уложили
        спать. Вот и такое бывает... (Всегда ли пьянство враг чело-
        века? А когда открывает в нем лучшее?)
             Степан проснулся прежде хозяев; опасаясь все же ловуш-
        ки, вышел. Нет, обе лошади стояли как стояли, и на одной из
        них он мог бы сейчас ускакать. Но и он не мог обидеть хоро-
        ших людей - и ушел пешком.
             Еще несколько дней он шел, уже стали встречаться авто-
        машины. От них он всяких раз успевал убежать в сторону. И
        вот дошел до железной дороги, и пройдя вдоль нее, той же
        ночью подошел к станции Орск. Оставалось сесть на поезд! Он
        победил! Он совершил чудо - с самодельным ножом и палкой пе-

                                 -119-

        ресек обширную пустыню в одиночку - и вот был у цели.
            Но при свете фонарей он увидел, что по станционным путям
        расхаживают солдаты. Тогда он пошел пешком вдоль железной
        дороги по проселочной. Он не стал прятаться и утром: ведь он
        был уже в России, на родине! Навстречу пылила машина, и пер-
        вый раз Степан не побежал от нее. Из этой первой родной ма-
        шины выпрыгнул родной милиционер: "Кто такой? Покажи докуме-
        нты". Степан объяснил - тракторист, ищет работы. Тут случил-
        ся и председатель колхоза : "Оставь его, мне трактористы во
        нужны! У кого в деревне документы!" 
             День ездили, торговались, выпивали и закусывали, но пе-
        ред сумерками Степан не выдрежал и побежал к лесу, до кото-
        рого было метров двести. Милиционер же спроворился - выст-
        рел! второй! Пришось остановиться. Связали.
             Вероятно, след его был потерян и считали погибшим, а
        солдаты в Орске поджидали совсем не его, потому что милицио-
        нер был к тому, чтоб отпустить, а в районном МВД перед ним
        по началу очень рассыпались - давали чай с бутурбродами, ку-
        рить "Казбек", допрашивал его сам начальник (черт их знает,
        этих шпионов, завтра в Москву повезут, еще пожалуется) и
        только на "вы". "Где ваш радиопередатчик? Вы какой разведкой
        сюда заброшены?" "Разведкой?" - удивлялся Степан. - Я в гео-
        логоразведке не работал, я больше на шахтах."
             Но побег этот кончился хуже, чем бутербродами, и хуже
        даже, чем поимкой тела. По возвращению в лагерь его били
        долго и беспощадно. И, всем измученный и надломленный, Сте-
        пан ** упал ниже прежнего своего состояния: он дал подписку
        кенгирскому оперу Беляеву помогать выявлять беглецов. Он
        стал как утка-манок. Весь этот побег он в кенгирской тюрьме
        подробно рассказывал одному, другому сокамернику, ожидая от-
        зыва. И если отзыв был, проявлялся порыв повторить - Сте-
        пан** докладывал куму.
             Те черты жестокости, которые проступают в каждом труд-
        ном побеге, густо набухали в бестолковом и кровавом побеге -
        тоже из Джезказгана, тоже летом 1951 года.
             Шесть беглецов, начиная ночной побег из шахты, убили
        седьмого, которого они считали стукачом. Затем через шурф
        они поднялись в степь. Эти шестеро заключенных были люди
        очень разной масти, так что сразу же не захотели вместе и ид-
        ти. Это было бы правильно, если бы был умный план. 
             Но один из них пошел сразу в поселок вольных, тут же,
        около лагеря, и постучался в окно своей знакомки. Он не пря-
        таться думал у нее, не пережидать под полом или на чердаке
        (это было бы очень умно), а провести с ней короткое сладкое
        время (мы сразу узнаем контуры блатного). Он прогужевался у
        нее ночь и день, а на следующий вечер надел костюм ее бывше-
        го мужа и пошел вместе с ней в клуб, в кино. Лагерные надзи-
        ратели, бывшие там, опознали его и тут же покрутили.
             Двое других, грузины, легкомысленно и самоуверенно пош-
        ли на станцию и поездом поехали в Караганду. Но от Джезказ-
        гана, кроме пастушьих троп и троп беглецов, нет никаких дру-
        гих путей ко внешнему миру, как именно на Караганду и именно
        поездом. И вдоль дороги этой - лагеря, а на каждой станции -
        оперпосты. Так, не доехав до Караганды, оба тоже были покру-
        чены.
             Трое остальных пошли на юго-запад - самой трудной доро-
        гой. Здесь нет людей, но нет и воды. Пожилой украинец Проко-
        пенко, бывший фронтовик, имевший карту, убедил их избрать
        этот путь и сказал, что воду он им найдет. Товарищи его были
        - приблатненный крымский татарин и плюгавый ссученный вор.

                           - 120 -

        Они прошли без воды и еды четверо суток. Не вынося дальше,
        татарин и вор сказали Прокопенко: "Решили мы тебя кончать".
        Он не понял: "Как это, братцы? Хотите разойтись?" "Нет, кон-
        чать тебя. Всем не дойти". Прокопенко стал их умолять. Он
        распорол кепку, вынул оттуда фотографию жены с детьми, наде-
        ясь их расстрогать. "Братцы!Братцы! Вместе же за свободой
        пошли! Я вас выведу! Скоро должен быть колодец! Обязательно
        будет вода! Потерпите! Пощадите!"
             Но они закололи его, надеясь напиться кровью. Перереза-
        ли ему вены - а кровь не пошла, свернулась тут же!..
             Тоже кадр. Двое в степи над третьим. Кровь не пошла...
             Поглядывая друг на друга волками, потому что теперь
        кто-то должен был лечь из них, они пошли дальше - туда, куда
        показывал им "батя" и через два часа нашли там колодец!..
             А на другой день их заметили с самолета и взяли.
             На допросе они это показали, стало известно в лагере -
        и там решено было запороть их обоих за Прокопенко. Но их
        держали в отдельной камере и судить увезли в другое место.

             Хоть верь, что зависит от звезд, под какими начался по-
        бег. Какой бывает тщательный далекий расчет - но вот в роко-
        вую минуту погасает свет на зоне, и срывается взять грузо-
        вик. А другой побег начат порывом, но обстоятельства склады-
        ваются как подогнанные.
             Летом 1948 года все в том же Джезказганском 1-м Отде-
        лении (тогда это еще не был Особлаг) как-то утром отряжен
        был самосвал - нагрузиться на дальнем песчаном карьере и пе-
        сок этот отвезти растворному узлу. Песчаный карьер не был
        объект - то есть, он не охранялся, и пришлось в самосвале
        везти и грузчиков - троих большесрочников с десяткой и чет-
        вертными. Конвой был - ефрейтор и два солдата, шофер - бес-
        коновойный бытовик. Случай! Но Случай надо и уметь поймать
        так же мгновенно, как он приходит. Они должны были решиться
        - и договориться - и все на глазах и на слуху конвоиров,
        стоявших рядом, когда они грузили песок. Биографии у всех
        троих были одинаковы, как тогда у миллионов: сперва фронт,
        потом немецкие лагеря, побеги из них, ловля, штрафные конц-
        лагеря, освобождение в конце войны и в благодарность за все
        - тюрьма от своих. И почему ж теперь не бежать по своей
        стране, если не боялись по Германии? Нагрузили. Ефрейтор сел
        в кабину. Два солдата-автоматчика сели в переднюю часть ку-
        зова, спинами к кабине и автоматы уставя на зэков, сидевших
        на песке в задней части кузова. Едва выехали с карьера, они
        по знаку одновременно бросили в глаза конвоирам песок и бро-
        сились сами на них. Автоматы отняли и через окно кабины
        прикладом оглушили ефрейтора. Машина стала, шофер был еле
        жив от страха. Ему сказали: "Не бойсь, не тронем, ты же не
        пес! Разгружайся!" Заработал мотор - и песок, драгоценный,
        дороже золотого, тот, который принес им свободу - ссыпался
        на землю.
             И здесь, как почти во всех побегах, - пусть история
        этого не забудет! - рабы оказались великодушнее охраны: они
        не убили их, не избили, они велели им только раздеться, ра-
        зуться и босиком в нижнем белье отпустили. "А ты, шофер, с
        кем?" - "Да с вами, с кем же", - решился и шофер.
             Чтоб запутать босых охранников (цена милосердия!), они
        поехали сперва на запад (степь ровна, езжай куда хочешь),
        там один переоделся в ефрейтора, двое в солдат, и погнали на
        север. Все с оружием, шофер с пропуском, подозрения нет! Все

                           - 121 -

        же, пересекая телефонные линии - рвали их, чтобы нарушить
        связь. (Подтягивали книзу, поближе, веревкой с камнем на
        конце, захлестом, - а потом крюком рвали.) На это уходило
        время, но выигрыш был больше. Гнали полным ходом полный
        день, пока счетчик накрутил километров триста, а бензин упал
        к нолю. Стали присматриваться ко встречным машинам. "Побе-
        да". Остановили ее. "Простите, товарищ, но служба такая,
        разрешите проверить ваши документы". Оказалось- тузы! район-
        ное партийное начальство, едет не то проверять, не то вдох-
        новлять свои колхозы, не то просто на бешбармак. "А ну, вы-
        ходи! Раздевайся!" Тузы умоляют не расстреливать. Отвели их
        в степь в белье, связали, взяли документы, деньги, костюмы,
        покатили на "Победе". (А солдаты, раздетые утром, лишь к ве-
        черу дошли до ближайшей шахты, оттуда им с вышки: "Не подхо-
        ди!" - "Да мы свои!" - "Какое свои, в одном исподнем!")
             У "Победы" бак оказался не полон. Проехали километров
        двести - все, и канистра вся. Уже темнело. Увидели пасшихся
        лошадей и удачно схватили их без уздечек, сели охляблью,
        погнали. Но - шофер упал с лошади и повредил ногу. Предлага-
        ли ему сесть на лошадь вторым. Он отказался: "Не бойтесь,
        ребята, вас не заложу!" Дали ему денег, шоферские права с
        "Победы" и поскакали. Видел их этот шофер последний, а с тех
        пор - никто! И в лагерь свой их никогда не привозили. Так и
        четвертные и червонец без сдачи оставили ребята в сейфе
        спецчасти. Зеленый прокурор любит смелых!
             И шофер действительно их не заложил. Он устроился в
        колхозе около Петропавловска и спокойно жил четыре года. Но
        загубила его любовь к искусству. Он хорошо играл на баяне,
        выступал у себя в клубе, потом поехал на районный смотр са-
        модеятельности, потом на областной. Сам он и забывать уже
        стал прежнюю жизнь, - но из публики его признал кто-то из
        джезказганского надзора - и тут же за кулисами он был взят -
        и теперь приварили ему 25 лет по 58-й статье. Вернули в
        Джезказган.
                                  *
                                 * *

             Особую группу побегов составляют те, где начинается не
        с рывка и отчаяния, а с технического расчета и золотых рук.
             В Кенгире был задуман знаменитый побег в железнодорож-
        ном вагоне. На один из объектов постоянно подавали под разг-
        рузку товарняк с цементом, с асбестом. В зоне его разгружа-
        ли, и он уходил пустым. И пятеро зэков готовили побег такой:
        сделали ложную внутреннюю торцевую стенку товарного пульма-
        новского вагона да еще складную на шарнирах, как ширму - так
        что когдща тащили ее к вагону, она виделась не более как ши-
        рокая сходня, удобная под тачки. План был: пока разгружается
        вагон, хозяева ему - зэки; втащить заготовки в вагон, там
        развернуть; защелками скрепить в твердую стенку; всем пяте-
        рым стать спинами к стене и веревочными тягами поднять и
        поставить стенку. Весь вагон в асбестной пыли - и она в том
        же. Разницы глубины в пульмане не увидишь на глазок. Но есть
        сложность в расчете времени, надо освободить товарняк к от-
        ъезду, пока з/к еще на объекте - заранее нельзя сесть, надо
        убедиться, что сейчас увезут. Вот тогда в последнюю минуту
        бросились с ножами и продуктами - и вдруг один из беглецов
        попал ногой в стрелку и сломал ногу. Это задержало их - и
        они не успели до конвойной проверки состава кончить свой
        монтаж. Так они были открыты. По этому побегу был процесс.(1)
             Ту же идею, но в одиночном побеге, применил летчик-кур-

                           - 122 -

        сант Батанов. На экибастузском ДОКе изготовлялись дверные ко-
        робки и отвозились на строительные объекты. Но на ДОКе рабо-
        та шла круглосуточно, и конвой с вышек не уходил никогда. А
        на стройучастках конвой был только днем. С помощью друзей
        Батанов был зашит досками в раме, погружен на машину и разг-
        ружен на стройучастке. На ДОКе запутали счет между сменами,
        и в тот вечер его не хватились, - а на стройучастке он осво-
        бодился из коробки, вылез - и пошел. Однако той же ночью был
        схвачен по дороге к Павлограду. (Этот его побег был годом
        позже того побега на машине, когда им пробили баллон.)

             В Экибастузе от побегов, состоявшихся и сорвавшихся при
        начале; от тех событий, которыми уже припекала земля зоны
        (2); и по оперативным глубокомысленным отметкам; и от отказ-
        чиков, и от других всяких непокорных - пухла и пухла Бригада
        Усиленного Режима. Ее не вмещали уже два каменных крыла
        тюрьмы и не вмещала Режимка (барак N2 близ штабного). Завели
        еще одну Режимку (барак N8); особо для бендеровцев.
             От каждого нового побега и от каждого бунтарского собы-
        тия режим во всех трех режимках все устрожался. (К истории
        блатного мира заметим: суки в экибастузском БУРе брюзжали:
        "Сволочи! Пора кончать с побегами. Из-за ваших побегов режи-
        мом задушат... За такие дела в бытовом лагере морду бьют".
        То есть говорили то, что требовалось начальству.)
             Летом 1951 года режимка-барак 8 задумала бежать вся це-
        ликом. Она была от зоны метрах в тридцати и решила вести
        подкоп. Но все это было слишком на языках, обсуждалось хлоп-
        цами почти открыто среди своих - они считали, что бендеровец
        не может быть стукачом, а стукачи были. И прокопали они все-
        го то несколько погонных метров, как были проданы.
             Вожди режимки-барака 2 были очень раздосадованы всей
        этой шумливой затеей - не потому, что боялись репрессий, как
        суки, а потому, что сами были в таких же тридцати метрах от
        зоны и сами еще раньше барака 8 задумали и начали подкоп вы-
        сокого класса. Теперь они боялись, что если одинаковая мысль
        пришла обеим режимкам, то это может понять и проверить псар-
        ня. Но больше напуганные побегами на автомашинах, хозяева
        Экибастуза положили свою главную цель в том, чтобы все об-
        ъекты и жилую зону обрыть канавами глубиною в метр и туда бы
        завалилась на выходе любая автомашина. Как в Средние века,
        стены стало мало, еще нужен был ров. Канавокопатель чисто и
        исправно выкапывал теперь один такой ров за другим, вокруг
        всех объектов.
             Режимка-барак 2 была малой зоной, обтянутой колючей
        проволокой внутри большой экибастузской зоны. Ее калитка бы-
        ла постоянно на замке. Кроме времени, проводимого на извест-
        ковом заводе, режимке разрешалось ходить по своему маленько-
        му дворику близ барака только двадцать минут. Все остальное
        время режимные были заперты в своем бараке, общую зону про-
        ходили только на развод и обратно. В общую столовую они ни-
        когда не допускались, повара приносили им в бачках.
             Рассматривая свой известковый завод как возможность по-
        быть на солнышке и подышать, режимка никогда не рвалась ло- 
        -------------------------------------------------------------
            (1) Мой сопалатник в Ташкентском онкодиспансере, конвоир-
             узбек, рассказывал мне об этом побеге, напротив, как об
        удачно совершенном, изнехотя восхищаясь. 
            (2) См. главу 10
        ------------------------------------------------------------- 

                                    -123-

        патить вредоносную известь.А когда в конце августа 1951 года
        там случилось и убийство (блатной Аспанов ломом убил Аникина
        - беглеца, перешедшего проволоку по наметанному сугробу в
        пургу, но через сутки пойманного, за то и в режимке. О нем
        же - часть 111, глава 14), трест вообще отказался от таких
        "рабочих" - и весь сентябрь режимку никуда не выводили, она
        жила по сути на чисто-тюремном режиме.
             Там было много "убежденных беглецов", и летом стала
        сколачиваться, орешек к орешку, надежная группа на побег из
        12 человек (Магомет Гаджиев, вождь экибастузских мусульман;
        Василий Кустарников; Василий Брюхин; Валентин Рыжков;
        Мутьянов; офицер-поляк, любитель подкопов; и другие). Все
        там были равны, но Степан Коновалов, кубанский казак, был
        все же главным. Они замкнулись клятвой: кто проговориться
        хоть душе - тому хана, должен кончить с собой или заколют
        другие.
             К этому времени экибастузская зона уже обнеслась четы-
        рехметровым сплошным забором-заплотом. Вдоль него шел четы-
        рехметровый вспаханный предзонник, да за забором отмежевана
        была пятнадцатиметровая полоса запретки, кончавшаяся метро-
        вой траншеей. Всю эту полосу обороны решено было проходить
        подкопом, но таким надежным, чтобы он ни за что не был обна-
        ружен раньше.
             Первое же обследование показало, что низок фундамент,
        подпольное пространство всего барака так невелико, что неку-
        да будет складывать выкопанную землю. Кажется - непреодоли-
        мо. Значит, не бежать?.. И кто-то предложил: чердак зато
        просторный, поднимать грунт на чердак! Это казалось немысли-
        мым. Многие десятки кубометров земли через просматриваемое,
        проверяемое жилое пространство барак незаметно поднять на
        чердак, поднимать каждый день, каждый час - и еще не просы-
        пать ни щепотки, не оставить же следа! 
             Но когда придумали, как это сделать - ликовали, и по-
        бег был решен окончательно. Решение пришло вместе с выбором
        секции, то есть комнаты. Этот финский барак был рассчитан на
        вольных, смонтирован в лагерной зоне по ошибке, другого та-
        кого во всем лагере не было: там были маленькие комнаты, в
        которых не семь вагонок втискивалось, как везде, а три, то
        есть на двенадцать человек. Такую секцию, где уже жило нес-
        колько из их дюжины, они облюбовали. Разными приемами, доб-
        ровольно меняясь и вытесняя смехом и шутками тех, кто мешал
        (" ты - храпишь, а ты - .... много"), перетолкнули чужих в
        другие секции, а своих стянули.
             Чем больше отделяли режимку от зоны, чем больше режим-
        ных наказывали и давили - тем больше становилось их нравст-
        венное значение в лагере. Заказ режимки был для лагеря -
        первый закон, и теперь что нужно было техническое - заказы-
        вали, где-то на объектах делалось, с риском проносилось че-
        рез лагерный шмон, а со вторым риском передавалось в режимку
        - в баланде, при хлебе или при лекарствах.
             Раньше всего были заказаны и получены - ножи, точильные
        камни. Потом - гвозди, шурупы, замазка, цемент, побелка,
        электрошнур, ролики. Ножами аккуратно перепилили шпунты трех
        половых досок, сняли один плинтус, прижимающий их, вынули
        гвозди у торцов этих досок близ стены и гвозди, пришивающие
        их к лаге на середине комнаты. Освободившиеся три доски сши-
        ли в один щит снизу поперечной планкой, а главный гвоздь в
        эту планку вбит был сверху вниз. Его широкая шляпка обмазы-
        валась замазкой цвета пола и припудривалась пылью. Щит вхо-
        дил в пол очень плотно, ухватить его было нечем и ни разу

                           - 124 -

        его не поддевали через щели топором. Поднимался щит так:
        снимался плинтус, накидывалась проволока на малый зазор вок-
        руг широкой гвоздевой шляпки - и за нее тянули. При каждой
        смене землекопов заново снимали и ставили плинтус. Каждый
        день "мыли пол" - мочили доски водой, чтоб они разбухали и
        не имели просветов, щелей. Эта задача входа была одной из
        главных задач. Вообще подкопная секция всегда содержалась
        особенно чисто, в образцовом порядке. Никто не лежал в бо-
        тинках на вагонке, никто не курил, предметы не были разбро-
        саны, в тумбочке не было крошек. Всякий проверяющий меньше
        всего задерживался здесь. "Культурно"! И шел дальше.
             Вторая была задача подъемника, с земли на чердак. В
        подкопной секции, как и в каждой, была печь. Между нею и
        стеной оставалось тесное пространство, куда еле втискивался
        человек. Догадка была в том, что это пространство надо заде-
        лать - передать его из жилого пространства в подкопное. В
        одной из пустых секций разобрали дочиста, без остатков, одну
        вагонку. Этими досками забрали проем, тут же следом обили их
        дранкой, заштукатурили и под цвет печки побелили. Могла ли
        служба режима помнить, в какой из двадцати комнатенок барака
        печь сливается со стеной, а в какой немного отступает? Да и
        прохлопала исчезновение одной вагонки. Только мокрую штука-
        турку в первые день-два мог бы надзор заметить, но для этого
        надо было обойти печь и переклониться за вагонку - а ведь
        секция-то образцовая! Но если бы и попались, это еще не был
        бы провал подкопа - это была только работа для украшения
        секции: постоянно пылящийся проем безобразил ей!
             Лишь когда штукатурка и побелка высохли прорезаны были
        ножами пол и потолок закрытого теперь проема, там поставлена
        была стремянка, сколоченная все из той же раскуроченной ва-
        гонки, и так низкий подпол соединился с хоромами чердака.
        Это была шахта, закрытая от взглядов надзора, - и первая
        шахта за много лет, в которой этим молодым сильным мужчинам
        хотелось работать до жара!
             Возможна ли в лагере работа, которая сливается с меч-
        той, которая затягивает всю твою душу, отнимает сон? Да,
        только эта одна - работа на побег!!
             Следующая задача была - копать. Копать ножами и их то-
        чить, это ясно, но здесь много еще других задач. Тут и марк-
        шейдерский расчет (инженер Мутьянов)- углубиться до безопас-
        ности, но не более чем надо; вести линию кратчайшим путем;
        определить наилучшее сечение тоннеля; всегда знать, где на-
        ходишься, и верно назначить место выхода. Тут и организация
        смен: копать как можно больше часов в сутки, но не слишком
        часто сменяясь, и всегда безукоризненно, полным составом
        встречая утреннюю и вечернюю проверки. Тут и рабочая одежда,
        и умывание - нельзя же вымазанному в глине подниматься на-
        верх! Тут и освещение - как же вести тоннель 60 метров в
        темноте? Подтянули проводку в подпол и в тоннель (еще сумей
        ее подключить незаметно!) Тут и сигнализация: как вызвать
        землекопов из далекого глухого тоннеля, если в барак внезап-
        но идут? Или как они могут безопасно дать знать, что им не-
        медленно надо выйти?
             Но в строгости режима была и его слабость. Надзиратели
        не могли подкрасться и попасть в барак незаметно - они долж-
        ны были всегда одной и той же дорогой идти между колючих оп-
        летений к калитке, отпирать замок на ней, потом идти к бара-
        ку и отпирать замок на нем, громыхать болтом - все это легко
        было наблюдать из окна, правда не из подкопной секции, а из
        пустующей "кабинки" у входа - и только приходилось держать

                           - 125 -

        там наблюдателя. Сигналы в забой давались светом: два раза
        мигнет - внимание, готовься к выходу; замигает часто - атас!
        тревога! выскакивай живо!
             Спускаясь в подпол, раздевались догола, все снятое кла-
        ли под подушки, под матрац. После люка пролезали узкую
        щель, за которой и не предположить было расширенной камеры,
        где постоянно горела лампочка и лежали рабочие куртки и брю-
        ки. Четверо же других, грязных и голых (смена) вылезали на-
        верх и тщательно мылись (глина шариками затвердевала на во-
        лосах тела, ее нужно было размачивать или срывать вместе с
        волосами).
             Все эти работы уже велись, когда раскрыт был беспечный
        подкоп режимки-барака 8. Легко понять не просто досаду, но
        оскорбление творцов за свой замысел! Однако обошлось благо-
        получно.
             В начале сентября, после почти годичного сидения в
        тюрьме, были переведены (возвращены) в эту же режимку Тэнно
        и Жданок. Едва отдышавшись тут, Тэнно стал проявлять беспо-
        койство - надо же было готовить побег! Но никто в режимке,
        самые убежденные и отчаянные беглецы не отзывались на его
        укоры, что проходит лучшее время побегов, что нельзя же без
        дела сидеть! (У подкопников было три смены по четыре челове-
        ка, и никто тринадцатый им не был нужен.) Тогда Тэнно прямо
        предложил им подкоп! - оно они отвечали, что уже думали, но
        фундамент слишком низкий. (Это конечно было бессердечно:
        смотреть в пытливое лицо проверенного беглеца и вяло качать
        головами, все равно, что умной тренированной собаке запре-
        щать вынюхивать дичь.) Однако Тэнно слишком хорошо знал этих
        ребят, чтобы поверить в их повальное равнодушие. Все они не
        могли так дружно испортиться!
             И он со Жданком установил за ними ревнивое и знающее
        суть наблюдение - такое, на которое надзиратели не были спо-
        собны. Он заметил, что часто ходят ребята курить все в одну
        и ту же "кабинку" у входа и всегда по одному, нет чтобы
        компанией. Что днем дверь их секции бывает на крючке посту-
        чишь - открывают не сразу, и всгда несколько человек крепко
        спят, будто ночи им мало. То Васька Брюхин выходит из параш-
        ной мокрый. "Что с тобой?" - "Да помыться решил".
             Роют, явно роют! Но где? Почему молчат?.. Тэнно шел к
        одному, другому, и прикупал их: "Неосторожно, ребята, роете,
        неосторожно! Хорошо - замечаю я, а если бы стукач?"
             Наконец, они устроили толковище и решили принять Тэнно
        с достойной четверкой. Ему они предложили обследовать комна-
        ту и найти следы. Тэнно облазил и обнюхал каждую половину и
        стенки - и не нашел! - к своему восхищению и восхищению всех
        ребят. - Дрожа от радости, полез он под пол работать на себя!
             Подпольная смена распределялась так: один лежа долбил
        землю в забое; другой, скорчась за ним, набивал отрытую зем-
        лю в специально сшитые небольшие парусиновые мешки; третий
        ползком же таскал мешки (лямками через плечи) по тоннелю на-
        зад, затем подпольем к шахте и по одному цеплял эти мешки за
        крюк, спущенный с чердака. Четвертый был на чердаки. Он
        сбрасывал порожняк, поднимал мешки наверх, разносил их, тихо
        ступая, по всему чердаку и рассыпал невысоким слоем, в конце
        же смены этот грунт забрасывал шлаком, которого на чердаке
        было очень много. Потом внутри смены менялись, но не всегда,
        потому что не каждый мог хорошо и быстро выполнять самые
        тяжелые, просто изнурительные работы: копку и оттаску.
             Оттаскивали сперва по два, потом по четыре мешка сразу,
        для этого закосили у поваров деревянный поднос и тянули его

                           - 126 -

        лямкой, а на подносе мешки. Лямка шла по шее сзади, а потом
        пропускалась подмышками. Стиралась шея, ломили плечи, сбива-
        лись колени, после одного рейса человек был в мыле, после
        целой смены можно было врезать дубаря.
             Копать приходилось в очень неудобном положении. Была
        лопата с короткой ручкой, которую точили каждый день. Ею на-
        до было прорезать вертикальные щели на глубину штыка, потом
        полулежа, опираясь спиной на вырытую землю, отваливать куски
        земли и бросать их через себя. Грунт был то камень, то упру-
        гая глина. Самые большие камни приходилось миновать, изгибая
        тоннель. За восемь-десять часов смены проходили не больше
        двух метров в длину, а то и меньше метра.
             Самое тяжелое было - нехватка воздуха в тоннеле: кружи-
        лась голова, теряли сознание тошнило. Пришлось решать еще и
        задачу вентиляции. Вентеляционные отверстия можно было прос-
        верлить только вверх - в самую опасную, постоянно просматри-
        ваемую полосу - близ зоны. Но без них дышать было не под си-
        лу. Заказали "пропеллерную" стальную пластинку, к ней попе-
        рек приделали палку, получилось вроде коловорота - и так вы-
        вели первое узкое отверстие на белый свет. Появилась тяга,
        дышать стало легче. (Когда подкоп шел уже за забором, вне
        лагеря, сделали второе.)
             Постоянно делились опытом - как лучше какую работу де-
        лать, подсчитывали, сколько прошли.
             Лаз или тоннель нырял под ленточный фундамент, затем
        уклонялся от прямой только из-за камней или неточного забоя.
        Он имел ширину полуметровую, высоту девяносто сантиметров и
        полукруглый свод. Его потолок, по расчетам, был от земной
        поверхности метр тридцать - метр сорок. Боковины тоннеля ук-
        реплялись досками, вдоль него, по мере продвижения, наращи-
        вался шнур и вешались новые и новые электрические лампочки.
             Смотреть вдоль - это было метро, лагерное метро!..
             Уже прошел тоннель на десятки метров, уже копали за зо-
        ной. Над головой бывал ясно слышен топот проходящего развода
        караула, слышен лай и повизгивание собак.
             И вдруг... и вдруг однажды после утренней проверки,
        когда дневная смена еще не опустилась и (по строгому закону
        беглецов) ничего порочащего не было снаружи, - увидели свору
        надзирателей, идущих к бараку во главе с маленьким резким
        лейтенантом Мачеховским, начальником режима. Сердца беглецов
        опустились: заметили? Продали? Или проверяют наугад?
             Раздалась команда:
             -Собирай личные вещи! Вы-ходи из барака все до одного!
             Команда выполнена. Все заключенные выгнаны и на прогу-
        лочном дворике сидят на своих сидорах. Изнутри барака слышен
        плоский горохот - сбрасывают доски вагонок. Мачеховский кри-
        чит: " Тащи сюда инструмент!" И надзиратели волокут внутрь
        ломики и топоры. Слышен натужный скрип отдираемых досок.
             Вот и судьба беглецов! - столько ума, труда, надежд,
        оживления - и все не только зря, но опять карцеры, побои,
        допросы, новые сроки...
             Однако - ни Мачеховский, никто из надзирателей не выбе-
        гают ожесточенно-радостно, потрясая руками. Идут вспотевшие,
        отряхиваясь от грязи и пыли, отдуваясь, недовольные, что
        ишачили впустую. "Пад-ходи по одному!" - разочарованная ко-
        манда. Начинается шмон личных вещей. Заключенные возвращают-
        ся в барак. Что за погром! - в нескольких местах (там, где
        доски были плохо прибиты или явные щели) вскрыт пол. В сек-
        циях все разбросано, и даже вагонки перевернуты со зла.
        Только в культурной секции не нарушено ничего!

                           - 127 -

             Непосвященных в побег разбирает:
             -И что им не сидится, собакам?! Что они ищут?
             Беглецы же теперь понимают, как это мудро, что у них
        под полом нет насыпанных куч грунта: их сейчас могли бы за-
        метить в проломы. А на чердак и не лазили - с чердака ведь
        можно только лететь на крыльях! Впрочем, и на чердаке все
        забросано аккуратно шлаком.
             Не доперла псарня, не доперла! Ах, радость! Если тру-
        диться упорно, следить за собой строго - не может не быть
        плодов. Теперь-то докопаем! Осталось шесть-восемь метров до
        обводной траншеи. (Последние метры надо рыть особенно точно,
        чтоб выйти на дно траншеи - не ниже, не выше.)
             А что будет дальше? Коновалов, Мутьянов, Гаджиев и Тэн-
        но к этому времени уже разработали план, принятый всеми шес-
        тнадцатью. Побег вечером, около десяти часов, когда проведут
        по всему лагерю вечернюю проверку, надзор разойдется по до-
        мам или уйдет в штабной барак, а караул на вышках сменится,
        разводы караулов пройдут.
             В подземный ход по одному за другим спуститься всем.
        Последний наблюдает из "кабинки" за зоной; потом с предпос-
        ледним они вынимаемую часть плинтуса прибивают наглухо к
        доскам люка, так что, когда они за собой опустят люк, - ста-
        нет на место и плинтус. С широкою шляпкою гвоздь втягивается
        до отказа вниз и еще приготовляются сысподу пола задвижки,
        которыми люк будет намертво закреплен, даже если его рвать
        кверху.
             И еще: перед побегом снять решетку с одного из коридор-
        ных окон. Обнаружив на утренней поверке недостачу шестнадца-
        ти человек, надзиратели не сразу решат, что это подкоп и по-
        бег, а кинутся искать по зоне, подумают: режимники пошли
        сводить счеты со стукачами. Будт искать еще в другом лагпунк-
        те - не полезли ли через стену туда. Чистая работа! - под-
        копа не найти, под окном - нет следов, шестнадцать человек -
        ангелами взяты на небо!
             Выползать в обводную траншею, затем по дну траншеи от-
        ползать по одному дальше от вышки (выход тоннеля слишком
        близок к ней); по одному же выходить на дорогу; между чет-
        верками делать перерывы, чтобы не вызывать подозрений и
        иметь время осмотреться. (Самый последний опять применяет
        предосторожность: он закрывает ход лаза снаружи заранее за-
        готовленной деревянной горловиной, измазанной глиной, прими-
        нает ее к лазу своим телом, забрасывает землей! - Чтоб и из
        траншеи нельзя было утром обнаружить следов подкопа!)
             По поселку идти группами с громкими беззаботными шутка-
        ми. При попытке задержать - дружный отпор, вплоть до ножей.
             Общий сборный пункт - около железнодорожного переезда,
        который проходят многие машины. Переезд взгорблен над доро-
        гой, все ложатся вблизи на землю, и их не видно. Переезд
        этот плох (ходили через него на работу, видели), доски уло-
        жены кое-как, грузовики с углем и порожние тут переваливают-
        ся медленно. Двое должны поднять руки, остановить машину
        сразу за переездом, подойти к кабине с двух сторон. Просить
        подвезти. Ночью шофер скорее всего один. Тут же вынуть ножи,
        взять шофера на прихват, посадить его в середину, Валька
        Рыжков садится за руль, все прыгают в кузов и - ходу к Пав-
        лодару! Сто тридцать- сто сорок километров наверняка можно
        отскочить за несколько часов. Не доезжая парома, свернуть
        вверх по течению (когда везли сюда, глаза охватили кое-что),
        там в кустах шофера связать, положить, машину бросить, через
        Иртыш переплыть на лодке, разбиться на группы и - кто куда!

                           - 128 -

        Как раз идут заготовки зерна, на всех дорогах полно машин.
             Должны были кончить работы 6 октября. За два дня, 4 ок-
        тября, взяли на этап двух участников: Тэнно и Володьку Кри-
        вошенина, вора. Они хотели делать мостырку, чтобы остаться
        любой ценой, но опер обещал повезти в наручниках, хоть при
        смерти. Решили, что лишнее упорство вызовет подозрение. Жер-
        твуя для друзей, подчинились.
             Так Тэнно не воспользовался своей настойчивостью влить-
        ся в подкоп. Не он стал тринадцатым - но введенный им, пок-
        ровительствуемый, слишком расхлябанный дерганный Жданок.
        Степан Коновалов и его друзья в худую минуту уступили и отк-
        рылись Тэнно.
             Копать кончили, вышли правильно, Мутьянов не ошибся. Но
        пошел снег, отложили пока подсохнет.
             9 октября вечером сделали все совершенно точно, как бы-
        ло задумано. Благополучно вышла первая четверка - Коновалов,
        Рыжков, Мутьянов и тот поляк, его постоянный соучастник по
        инженерным побегам.
             А потом выполз в траншею злополучный маленький Коля
        Жданок. Не по его вине, конечно, послышались невдалеке свер-
        ху шаги. Но ему бы выдержать, улежать, перетаится, а когда
        пройдут - ползти дальше. А он от излишней шустрости высунул
        голову. Ему захотелось посмотреть - а кто это идет?
             Быстрая вошка всегда первая на гребешок попадает. Но
        эта глупая вошка погубила редкую по слаженности и по силе
        замысла группу беглецов - четырнадцать жезней долгих, слож-
        ных, пересекшихся на этом побеге. В каждой из жизней побег
        этот имел важное, особенное значение, осмысляющее прошлое и
        будущее, от каждого зависели еще где-то люди, женщины, дети,
        и еще нерожденные дети - а вошка подняла голову - и все по-
        летело в тартарары.
             А шел, оказывается, помначкар, увидел вошку - крикнул,
        выстрелил. И охранники - не достойные этого замысла, и не
        разгадавшие его - стали великими героями. И мой читатель,
        Историк-Марксист, похлопывая линеечкой по книге, цедит мне
        снисходительно:
             -Да-а-а... Отчего ж вы не бежали?... Отчего ж вы не
        восстали?..
             И все беглецы, уже выползшие в лаз, отогнувшие решетку,
        уже прибившие плинтус к люку - поползли теперь назад - назад
        - назад!
             Кто дочерпался и знает дно этого досадливого отчаяния?
        этого презрения к своим усилиям?
             Они вернулись, выключили свет в тоннеле, вправили кори-
        дорную решетку в гнезда.
             Очень скоро вся режимка была переполнена офицерами ла-
        геря, офиицерами дивизиона, конвоирами, надзирателями. Нача-
        лась проверка по формулярам и перегон всех - в каменную
        тюрьму.
             А подкопа из секции - не нашли! (Сколько бы же они ис-
        кали, если бы все удалось, как задумано?!) Около того места,
        где просыпался Жданок, нашли дыру, полузаваленную. Но и при-
        дя тоннелем под барак, нельзя было понять, откуда же спуска-
        лись люди и куда они дели землю.
             Только вот в культурной секции не хватило четырех чело-
        век, и восьмерых оставшихся теперь нещадно пропускали - лег-
        чайший способ для тупоумных добиться истины.
             А зачем теперь было скрывать?..
             В этот тоннель устраивались потом экскурсии всего гарни-
        зона и надзора. Майор Максименко, пузатый начальник экибас-

                           - 129 -

        тузского лагеря, потом хвастался в Управлении перед другими
        начальниками лаготделений:
             - Вот у меня был подкоп - да! Метро! Но мы... наша бди-
        тельность...
             А всего-то вошка...

             Поднятая тревога не дала и ушедшей четверке дойти до
        железнодорожного переезда! План рухнул! Они перелезли через
        забор пустой рабочей зоны с другой стороны дороги, перешли
        зону, еще раз перелезли - и двинулись в степь. Они не реши-
        лись остаться в поселке ловить машину, потому что поселок
        уже был переполнен патрулями. 
             Как год назад Тэнно, они сразу потеряли скорость и ве-
        роятие уйти.
             Они пошли на юго-восток, к Семипалатинску. Ни продуктов
        не было у них на пеший путь, ни сил - ведь последние дни они
        выбивались, кончая подкоп.
             На пятый день побега они зашли в юрту и попросили у ка-
        захов поесть. Как уже можно догадаться, те отказали и в про-
        сящих поесть стреляли из охотничьего ружья. (И в традиции ли
        это степного народа пастухов? А если не в традиции - то тра-
        диция откуда?..)
             Степан Коновалов пошел с ножом на ружье, ранил казаха,
        отнял ружье и продукты. Пошли дальше. Но казахи выслеживали
        их на конях, обнаружили уже близ Иртыша, вызвали опрегруппу.
             Дальше они были окружены, избиты в кровь и мясо, дальше
        уже все, все известно...

             Если мне могут теперь указать побеги русских революцио-
        неров Х1Х или ХХ века с такими трудностями, с таким отсутст-
        вием поддержки извне, с таким враждебным отношением среды, с
        такой беззаконной карой пойманных - пусть назовут!
             И после этого пусть говорят, что мы - не боролись.

                                  -150-

                                 Глава 11

                          ЦЕПИ РВЕМ НАОЩУПЬ

             Теперь, когда между нами и нашими охранниками уже не
        канава прошла, а провалилась и стала рвом, - мы стояли на
        двух откосах и примерялись: что же дальше?... 
             Это образ, разумеется, что мы "стояли". Мы ходили ежед-
        невно на работу с обновленными нашими бригадирами (или нег-
        ласно выбранными, уговоренными послужить общему делу, или
        теми же прежними, но неузнаваемо отзывчивыми, дружелюбными,
        заботливыми), мы на развод не опаздывали, друг друга не под-
        водили, отказчиков не было, и приносили с производства неп-
        лохие наряды - и, кажется, хозяева лагеря могли быть нами
        вполне довольны. И мы могли быть ими довольны: они совсем
        разучились кричать, угрожать, не тянули больше в карцер по
        мелочам, и не видели, что мы шапки снимать перед ними перес-
        тали. Майор Максименко по утрам-то развод просыпал, а вот
        вечером любил встретить колонны у вахты и пока топтались тут
        - пошутить что-нибудь. Он смотрел на нас с сытым радушием,
        как хохол-хуторянин где-нибудь в Таврии мог осматривать при-
        ходящие из степи свои бесчисленные стада. Нам даже кино
        стали показывать по иным воскресеньям. И только по-прежнему
        донимали постройкой "великой китайской стены".
             И все-таки напряженно думали мы и они: что же дальше?
        Не могло так оставаться: недостаточно это было с нас и не-
        достаточно с них. Кто-то должен был нанести удар.
             Но - чего мы могли добиваться? Говорили мы теперь 
        вслух, без оглядки все, что хотели, все, что накипело (испы- 
        тать свободу слова даже только в этой зоне, даже так не рано 
        в жизни - было сладко!). Но могли ли мы надеяться распрост- 
        ранить эту свободу за зону или пойти туда с ней? Нет, конеч- 
        но. Какие же другие политические требования мы могли выста- 
        вить? Их и придумать было нельзя! Не говоря, что бесцельно и 
        безнадежно - придумать было нельзя! Мы не могли требовать в 
        своем лагере - ни чтоб вообще изменилась страна, ни чтоб она 
        отказалась от лагерей: нас бомбами с самолетов бы закидали. 
             Естественно было бы нам потребовать, чтобы пересмотрели
        наши дела, чтобы сбросили нам несправедливые, ни за что дан-
        ные сроки. Но и это выглядело безнадежно. В том общем гус-
        тевшем над страною смраде террора большинство наших дел и
        наших приговоров казались судьям вполне справедливыми - да,
        кажется, уже и нас они в этом убедили! И потом пересмотр дел
        - невещественен как-то, не осязаем толпой, на пересмотре нас
        легче всего было обмануть: обещать, тянуть, приезжать перес-
        ледовать, это можно длить годами. И если бы даже кого-нибудь
        вдруг объявили освободившимся и увезли - откуда могли бы мы
        узнать, что не на расстрел, что не в другую тюрьму, что не
        за новым сроком?
             Да спектакль Комиссии разве уже не показал, как это
        можно все изобразить? Нас и без пересмотра собираются домой
        распускать...
             На чем сходились все, и сомнений тут быть не могло -
        устранить самое унизительное: чтобы на ночь не запирали в
        бараках и убрали параши: чтобы сняли с нас номера: чтобы
        труд наш не был вовсе бесплатен; чтобы разрешили писать 12
        писем в год. (Но все это, все это, и даже 24 письма в году
        уже было  у нас в ИТЛ - а разве там можно было жить?)
             А добиваться ли нам 8-часового рабочего дня - даже не
        было у нас единогласия... Так отвыкли от свободы, что уже
        вроде и не тянулись к ней...

                           - 151 -

             Обдумывались и пути: как выступить? что сделать? Ясно
        было, что голыми руками мы ничего не сможем против современ-
        ной армии, и потому путь наш - не вооруженное восстание, а
        забастовка. Во время нее можно, например, самим с себя сор-
        вать и номера.
             Но все еще кровь текла в нас - рабская, рабья. Всеобщее
        снятие с самих себя собачьих номеров казалось таким смелым,
        таким дерзким, бесповоротным шагом, как, скажем, выйти бы с
        пулеметами на улицу. А слово "забастовка" так страшно звуча-
        ло в наших ушах, что мы искали себе опору в голодовке: если
        начать забастовку вместе с голодовкой, то от этого как бы
        повышались наши моральные права бастовать. На голодовку мы,
        вроде, имеем все-таки право, - а на забастовку? Поколение за
        поколением у нас выросло с тем, что вопиюще-опасное и, ко-
        нечно, контрреволюциионное слово "забастовка" стоит у нас в
        одном ряду с "Антанта, Деникин, кулацкий саботаж, Гитлер".
             Так, идя добровольно на совсем не нужную голодовку, мы
        заранее шли на добровольный подрыв своих физических сил в
        борьбе. (К счастью, после нас ни один, кажется, лагерь не
        повторил этой экибастузской ошибки.)
             Мы продумывали и детали такой возможной забастовки-го-
        лодовки. Примененный к нам недавно общелагерный штрафной ре-
        жим научил нас, что в ответ, конечно, нас запрут в бараках.
        Как же мы будем сноситься между собой? как обмениваться ре-
        шениями о дальнейшем ходе забастовки? Кому-то надо было про-
        думать и согласовать между бараками сигналы, и из какого ок-
        на в какое окно они будут видны и поданы.
             Обо всем этом говорилось то там, то сям, в одной групп-
        ке и в другой, представлялось это неизбежнымм и желательным
        - и вместе с тем, по непривычке, каким-то невозможным. Нель-
        зя себе было вообразить тот день, когда вдруг мы соберемся,
        сговоримся, решимся и...
             Но охранники наши, открыто организованные в военную
        лестницу, более привыкшие действовать и менее рискующие по-
        терять в действиях, чем от бездействия, - охранники нанесли
        удары раньше нас.
             А там покатилось оно само...
             Тихенько и уютно встретили мы на привычных наших вагон-
        ках, в привычных бригадах, бараках, секциях и углах - новый
        1952 год. А в воскресенье 6 января, в православный сочель-
        ник, когда западные украинцы готовились славно попраздно-
        вать, кутью варить, до звезды поститься и потом петь колядки
        - утром после проверки нас заперли и больше не открывали.
             Никто не ждал! Подготовлено было тайно, лукаво! В окна
        мы увидели, что из соседнего барака какую-то сотню зэков со
        всеми вещами гонят на вахту.
             Этап?..
             Вот и к нам. Надзиратели. Офицеры с карточками. И по
        карточкам выкликают. Выходи со всеми вещами... и с матраца-
        ми, как есть, избитыми!
             Вот оно что! Пересортировка! Поставлена охрана в проло-
        ме китайской стены. Завтра она будет заделана. А нас выводят
        за вахту и сотнями гонят - с мешками и матрацами, как пого-
        рельцев каких-то, вокруг лагеря и через другую вахту - в
        другую зону. А из той зоны гонят навстречу.
             Все умы перебирают: кого взяли? кого оставили? как по-
        нять смысл перетасовки? И довольно быстро замысел хозяев
        проясняется: в одной половине (2-й лагпункт) остались только
        щирые украинцы, тысячи две человек. В половине, куда нас
        пригнали, где будет 1-й лагпункт - тысячи три всех остальных

                           - 152 -

        наций - русские, эстонцы, литовцы, латыши, татары, кавказцы,
        грузины, армяне, евреи, поляки, молдаване, немцы, и разный
        случайный народ понемногу, подхваченный с полей Европы и
        Азии. Одним словом - "единая и неделимая". (Любопытно. Мысль
        МВД, которая должна была бы освещаться учением социалисти-
        ческим и вненациональным, идет по той же, по старой тропин-
        ке: разделять нации.)
             Разломаны старые бригады, выкликаются новые, они пойдут
        на новые объекты, они жить будут в новых бараках - чехарда!
        Тут разбора не на одно воскресенье, а на целую неделю. Пор-
        ваны многие связи, перемешаны люди, и забастовка, так уж ка-
        жется назревшая, теперь сорвана... Ловко!
             В лагпункте украинцев осталась вся больница, столовая и
        клуб. А у нас вместо этого - БУР. Украинцев, бендеровцев,
        самых опасных бунтарей отделить от БУРа подальше. А - зачем
        так?
             Скоро мы узнаем, зачем так. По лагерю идет достоверный
        слух (от работяг, носящих в БУР баланду), что стукачи в сво-
        ей "камере хранения" обнаглели: к ним подсаживают подозрева-
        емых (взяли двух-трех там-здесь), и стукачи пытают их в сво-
        ей камере, душат, бьют, заставляют раскалываться, называть
        фамилии! Кто режет?? Вот когда замысел прояснился весь - пы-
        тают! Пытает не сама псарня (вероятно, нет санкции, можно
        нажить неприятность), а поручили стукачам: ищите сами своих
        убийц! Рвения им не впрыскивать. И так хлеб свой оправдыва-
        ют, дармоеды. А бендеровцев для того и удалили от БУРа, чтоб
        не полезли на БУР. На нас больше надежды: мы покорные люди и
        разноплеменные, не сговоримся. А бунтари - там. А стена в
        четыре метра.
             Но сколько глубоких историков написало умных книг, - а
        этого таинственного возгорания людских душ, а этого таинст-
        венного зарождения общественных взрывов не научились предс-
        казывать, да даже и объяснять вослед.
             Иногда паклю горящую под поленницу суют, суют, суют -
        не берет. А искорка одинокая из трубы пролетит на высоте - и
        вся деревня дотла.
             Ни к чему наши три тысячи не готовились, ни к чему го-
        товы не были, а вечером пришли с работы - и вдруг в бараке
        рядом с БУРом стали разнимать свои вагонки, хватать продоль-
        ные брусья и крестовины и в полутьме (местечко там полутем-
        ное с одной стороны у БУРа) бежать и долбать этими кресто-
        винами и брусьями крепкий заплот вокруг лагерной тюрьмы. И
        ни топора, ни лома ни у кого не было, потому что в зоне их
        не бывает, ну может из хоздвора выпросили один-два.
             Удары были - как хорошая бригада плотников работает,
        доски первые подались, тогда стали их отгибать - и скрежет
        двенадцатисантиметровых гвоздей раздался на всю зону. Вроде
        не ко времени было плотникам работать, но все-таки звуки бы-
        ли рабочие, и не сразу придали им значение на вышках, и над-
        зиратели, и работяги других бараков. Вечерняя жизнь шла сво-
        им чередом, одни бригады шли на ужин, другие тянулись с ужи-
        на, кто в санчасть, кто в каптерку, кто за посылкой.
             Но все ж надзиратели забеспокоились, ткнулись к БУРу, к
        той подтемненной стенке, где кипело, - обожглись и - назад,
        к штабному бараку. Кто-то с палкой бросился и за надзирате-
        лем. Тут уж для полной музыки кто-то начал камнями или пал-
        кой бить стекла в штабном бараке. Звонко, весело, угрожающе
        лопались штабные стекла!
             А все-то затея было ребят - не восстание поднимать, и
        даже не брать БУР, это нелегко (фото 5 - вот дверь экибас-

                           - 153 -

        тузского БУРа, высаженная и сфотографированная многими года-
        ми позже), а затея была: через окошко залить бензином камеру
        стукачей и бросить туда огонь - мол, знай наших, не
        очень-то! Дюжина человек и ворвалась в проломанную дыру БУ-
        Ровского забора. Стали метаться - которая камера, правильно
        ли угадали окно, да сбивать намордник, подсаживаться, ведро
        передавать, - но с вышек застрочили по зоне пулеметы, и под-
        жечь так и не подожгли.
             Это убежавшие из лагеря надзиратели и начальник режима
        Мачеховский (за ним тоже с ножом погнались, он по сараю хоз-
        двора бежал к угловой вышке и кричал: "Вышка, не стреляй!
        Свои!" - и полез через предзонник)(1) дали знать в дивизион.
        А дивизион (где доведаться нам теперь о фамилиях команди-
        ров?!) распорядился по телефону угловым вышкам открыть пу-
        леметный огонь - по трем тысячам безоружных людей, ничего не
        знающих о случившемся. (Наша бригада была, например, в сто-
        ловой, и всю эту стрельбу, совершенно недоумевая, мы услыша-
        ли там.)
             По усмешке судьбы это произошло - по новому стилю
        22-го, а по старому 9-го января, день, который еще до того
        года отмечался в календаре торжественно-траурным как крова-
        вое воскресенье. А у нас вышел - кровавый вторник, и куда
        просторней для палачей, чем в Петербурге; не площадь, а
        // Приведено фото."5.Дверь Экибастузского БУРа." Прим.А.К.//
        степь, и свидетелей нет, ни журналистов, ни иностранцев.(2) 
             В темноте наугад стали садить из пулеметов по зоне.
        Стреляли, правда, недолго, большая часть пуль, может, прошла
        и поверху, но достаточно пришлось их и вниз - а на человека
        много ли нужно? Пули пробивали легкие стены бараков и рани-
        ли, как это всегда бывает, не тех, кто штурмовал тюрьму, а
        совсем непричастных - но раны свои им надо было теперь
        скрывать, в санчасть не идти, чтоб заживало как на собаках:
        по ранам их могли признать за участников мятежа - ведь ко-
        го-то ж надо выдернуть из одноликой массы! В 9-м бараке убит
        был на своей койке мирный старик, кончавший десятилетний
        срок: через месяц он должен был освобождаться; его взрослые
        сыновья служили в той самой армии, которая лупила по нам с
        вышек.
             Штурмующие покинули тюремный дворик и разбежались по
        своим баракам (еще надо было вагонки снова составить, чтобы
        не дать на себя следа). И другие многие тоже так поняли
        стрельбу, что надо сидеть в бараках. А третьи наоборот, на-
        ружу высыпали, возбужденные, и тыкались по зоне, иша понять
        - что это, отчего.
             Надзирателей к тому времени уже ни одного в зоне не ос-
        талось. Страшновато зиял разбитыми стеклами опустевший от
        офицеров штабной барак. Вышки молчали. По зоне бродили лю-
        бознательные и ищущие истины.
             И тут распахнулись во всю ширину ворота нашего лагпун-
        кта - и автоматчики конвоя вошли взводом, держа перед со-
        бой автоматы и наугад сеча из них очередями. Так они расши-
        рились веером во все стороны, а сзади них шли разъяренные
        надзиратели - с железными трубами, с дубинками, с чем попало. 
        -------------------------------------------------------------
             (1)Его все-таки зарубили, но уже не мы, а блатные, сме-
        нившие нас в Экибастузе в 1954 году. Резок он был, но и
        смел, этого не отнимешь. 
             (2) Впрочем почти с тех лет перестали календари отме-
        чать кровавое воскресенье - как случай в общем-то заурядный
        и не достойный напоминания.

                                  -154-

             Они наступали волнами ко всем баракам, прочесывая зону.
        Потом автоматчики смолкали, останавливались, а надзиратели
        выбегали вперед, ловили притаившихся, раненых или еще целых,
        и немилосердно били их.
             Это выяснилось все потом, а вначале мы только слышали
        густую стрельбу в зоне, но в полутьме не видели и не понима-
        ли ничего.
             У входа в наш барак образовалась губительная толкучка:
        зэки стремились поскорей втолкнуться, и от этого никто не
        мог войти (не то, чтоб досочки барачных стен спасали от выс-
        трелов, а - внутри человек уже переставал быть мятежником).
        Там у крыльца был и я. Хорошо помню свое состояние: тошнот-
        ное безразличие к судьбе, мгновенное безразличие к спасе-
        нию-не спасению. Будьте вы прокляты, что вы к нам привяза-
        лись? Почему мы досмерти виноваты перед вами, что родились
        на этой несчастной земле и должны вечно сидеть в ваших тюрь-
        мах? Вся тошнота этой каторги заняла грудь спокойствием и
        отвращением. Даже постоянная моя боязнь за носимые во мне
        поэму и пьесу, нигде еще не записанные, не присутствовала
        во мне. И на виду той смерти, что уже заворачивала к нам в
        шинелях по зоне, нисколько я не теснился в дверь. Вот это и
        было - главное каторжное настроение, до которого нас довели.
             Дверь освободилась, мы прошли последние. И тут же, уси-
        ленные помещением, грохнули выстрелы. Три пули пустили нам в
        дверь вдогонку, и они рядышком легли в косяк. А четвертая
        взбросилась и оставила в дверном стекле круглую маленькую
        дырочку в нимбе мельчайших трещин.
             В бараки за нами преследователи не врывались. Они за-
        перли нас. Они ловили и били тех, кто не успел забежать в
        барак. Раненых и избитых было десятка два, одни притаились и
        скрыли раны, другие достались пока санчасти, а дальше судь-
        ба их была - тюрьма и следствие за участие в мятеже.
             Но все это узналось потом. Ночью бараки были заперты,
        на следующее утро, 23 января, не дали встретиться разным ба-
        ракам в столовой и разобраться. И некоторые обманутые бара-
        ки, в которых никто явно не пострадал, ничего не зная об
        убитых, вышли на работу. В том числе и наш.
             Мы вышли, но никого не выводили из лагерных ворот после
        нас: пуста была линейка, никакого развода. Обманули нас!
             Гадко было на работе в этот день на наших мехмастерс-
        ких. От станка к станку ходили ребята, сидели и обсуждали -
        как что вчера произошло; и до каких же пор мы будем вот так
        все ишачить и терпеть. А разве можно не терпеть? - возражали
        давние лагерники, согнувшиеся навек. - А разве кого-нибудь
        когда-нибудь не сломили? (Это была философия набора 37-го
        года.)
             Когда мы пришли с работы в темноте, зона лагпункта
        опять была пуста. Но гонцы сбегали под окна других бараков.
        Оказалось: Девятый, в котором было двое убитых и трое ране-
        ных, и соседние с ним на работу уже сегодня не выходили. Хо-
        зяева толковали им про нас и надеялись, что завтра они тоже
        выйдут. Но ясно теперь сложилось - с утра не выходить и нам.
             Об этом было брошено и несколько записок через стену к
        украинцам, чтобы поддержали.
             Забастовка-головка, не подготовленная, не конченная да-
        же замыслом как следует, теперь началась надоумком, без цен-
        тра, без сигнализации.
             В других потом лагерях, где овладевали продскладом, а
        на работу не шли, получалось конечно умней. У нас - хоть и
        не умно, но внушительно: три тысячи человек сразу оттолкнули

                           - 155 -

        и хлеб, и работу.
             Утром ни одна бригада не послала человека в хлеборез-
        ку. Ни одна бригада не пошла в столовую к уже готовой балан-
        де и каше. Надзиратели ничего не понимали: второй, третий,
        четвертый раз они бойко заходили в бараки звать нас, потом
        грозно - нас выгонять, потом мягко - нас приглашать: только
        пока в столовую за хлебом, а о разводе и речи не было.
             Но никто не шел. Все лежали одетые, обутые и молчали.
        Лишь нам, бригадирам (я в этот горячий год стал бригадиром)
        доставалось что-то отвечать, потому что говорили надзиратели
        все нам. Мы тоже лежали и бормотали от изголовий:
             - Ничего не выйдет, начальник...
             И это тихое единое неповиновение власти - никому никог-
        да ничего не прощавшей власти, упорное неподчинение, растя-
        нутое во времени, казалось страшнее, чем бегать и орать под
        пулями.
             Наконец, уговаривание прекратилось, и бараки заперли.
            В наступившие дни из бараков выходили только дневальные:
        выносили параши, вносили питьевую воду и уголь. Лишь тем,
        кто лежал при санчасти, разрешено было обществом не голо-
        дать. И только врачам и санитарам - работать. Кухня сварила
        раз- вылила, еще сварила - еще вылила, и перестала варить.
        Придурки в первый день, кажется, показались начальству, об-
        ъяснили, что никак им нельзя - и ушли.
             И больше нельзя было хозяевам увидеть нас и заглянуть в
        нашии души. Лег ров между надсмотрщиками - и рабами!
             Этих трех суток нашей жизни никому из участников не за-
        быть никогда. Мы не виделии своих товарищей в других бараках
        и не видели непогребенных трупов, лежавших там. Но стальной
        связью мы все были соединены через опустевшую лагерную зону.
             Голодовку объявили не сытые люди с запасами подкожного
        жира, а жилистые, истощенные, много лет каждодневно гонимые
        голодом, с трудом достигшие некоторого равновесия в своем
        теле, от лишения одной стограммовки уже испытывающие расст-
        ройство. И доходяги голодали равно со всеми, хотя три дня
        голода необратимо могли опрокинуть их в смерть. Еда, от ко-
        торой мы отказались, которую считали всегда нищенской, те-
        перь во взбудораженном голодном сне представлялась озерами
        насыщения.
             Голодовку объявили люди, десятилетиями воспитанные на
        волчьем законе: "умри ты сегодня, а я завтра!" И вот они пе-
        реродились, вылезли из воняючего своего болота, и согласи-
        лись лучше умереть все сегодня, чем еще и завтра так жить.
             В комнатах бараков установилось какое-то торжествен-
        но-любовное отношение друг к другу. Всякий остаток еды, ко-
        торый был у кого-нибудь, особенно у посылочников, сносился
        теперь в общее место, на разостланную тряпочку, и потом по
        общему решению секции одна пища делилась, другая откладыва-
        лась на завтра. (В каптерке личных продуктов у посылочников
        могло быть еще изрядно еды, но, во-первых, в каптерку, через
        зону, не было ходу, а во-вторых и не всякий был бы рад при-
        нести свои остатки: ведь он рассчитывал подправиться после
        голодовки. Вот почему голодовка была испытанием неравным,
        как и всякая тюрьма вообще, и настоящую доблесть выказали
        те, у кого не было ничего в запасе и никаких надежд подпра-
        виться потом.) И если была крупа, то ее варили в топке печи
        и раздавали ложками. Чтоб огонь был ярее - отламывали доски
        от вагонок. Жалеть ли казенное ложе, если собственная жизнь
        может не протянуться на завтра!
             Что будут делать хозяева - никто не мог предсказать.

                           - 156 -

        Ожидали, что хоть и снова начнется с вышек автоматная
        стрельба по баракам. Меньше всего мы ждали уступок. Никогда
        за всю жизнь мы ничего не отвоевывали у них - и горечью без-
        надежности веяло от нашей забастовки.
             Но в безнадежности этой было что-то удовлетворяющее.
        Вот мы сделали бесполезный, отчаянный шаг, он не кончится
        добром - и хорошо. Голодало наше брюхо, щемили сердца - но
        напитывалась какая-то другая высшая потребность. В голодные
        долгие эти дни, вечера, ночи три тысячи человек размышляли
        про себя о своих трех тысячах сроках, о своих трех тысяч
        семьях или бессемейности, о том, что с каждым было, что бу-
        дет, и хотя в таком обилии грудных клеток по-разному должно
        было клониться чувство, было и прямое сожаление у кого-то, и
        отчаяние, - а все-таки большая часть склонялась: так и надо!
        назло! плохо - и хорошо, что плохо!
             Это тоже закон не изученный - закон общего взлета мас-
        сового чувства, вопреки всякому разуму. Этот взлет я ясно
        ощущал на себе. Мне оставалось сроку всего один год. Каза-
        лось, я должен был бы тосковать, томиться, что вмазался в
        эту заваруху, из которой трудно будет выскочить без нового
        срока. А между тем я ни о чем не жалел. К кобелю вас под
        хвост, давайте хоть и второй срок!..
             На другой день мы увидели в окна, как группа офицеров
        направляется от барака к бараку. Наряд надзирателей отпер
        дверь, прошел по коридорам и, заглядывая в комнаты, вызывал
        (по-новому, мягко, не как прежде на быдло): "Бригадиры! На
        выход!"
             У нас началось обсуждение. Решали не бригадиры, а бри-
        гады. Ходили из секции в секцию, советовались. У нас было
        двоякое положение: стукачи были искоренены из нашей среды,
        но иные еще подозревались, даже наверняка были - как сколь-
        зкий, смело держащийся Михаил Генералов, бригадир авторемон-
        тников. Да и просто знание жизни подсказывало, что многие
        сегодняшние забастовщики, голодающие во имя свободы, завтра
        будут раскалываться во имя покойного рабства. Поэтому те,
        кто направляли забастовку (такие были, конечно) не выявля-
        лись, не выступали из подполья. Они не брали власти открыто,
        бригадиры же от своей открыто отреклись. Оттого казалось,
        что мы бастуем как бы по течению, никем не руководимые.
             Наконец, незримо где-то выработалось решение. Мы, бри-
        гадиры, человек шесть-семь, вышли в сени к терпеливо ожидав-
        шему нас начальству (это были сени того самого барака два,
        недавней режимки, откуда шел подкоп-метро, и самый их лаз
        начинался в нескольких метрах он нынешней нашей встречи). Мы
        прислонились к стенам, опустили глаза и замерли, как камен-
        ные. Мы опустили глаза потому, что смотреть на хозяев взгля-
        дом подхалимным не хотел уже никто, а мятежнымм - было бы
        неразумно. Мы стояли как заядлые хулиганы, вызванные на пед-
        совет - в расхлябанных позах, руки в карманах, головы набок
        и в сторону - невоспитуемые, непробиваемые, безнадежные.
             Зато из обоих коридоров к сеням подперла толпа зэков и,
        прячась за передних, задние кричали все, что хотели: наши
        требования и наши ответы.
             Офицеры же с голубыми каймами погонов (среди знакомых -
        и новые, доселе не виданные нами) формально видели одних
        бригадиров и говорили им. Они обращались сдержанно. Они уже
        не стращали нас, но и не снисходили еще к равному тону. Они
        говорили, что в наших якобы интересах - прекратить забастов-
        ку и голодовку. В этом случае будет нам выдана не только се-
        годняшняя пайка, но и - небывалое в ГУЛаге! - вчерашнего

                           - 157 -

        дня. (Как привыкли они, что голодных всегда можно купить!)
        Ничего не говорилось ни о наказаниях, ни о наших требовани-
        ях, как будто их не существовало.
             Надзирателии стояли по бокам, держа правые руки в кар-
        манах. 
             Из коридора кричали:
             -Судить виновников расстрела!
             -Снять замки с бараков!
             -Снять номера!
             В других бараках требовали еще: пересмотра ОСОвских дел
        открытыми судами.
             А мы стояли как хулиганы перед директором - скоро ли он
        отвяжется.
             Хозяева ушли, и барак был снова заперт.
             Хотя голод уже притомил многих, головы были неясные,
        тяжелые, - но в бараке ни голоса не раздалось, что надо было
        уступить. Никто не сожалел вслух.
             Гадали - как высоко дойдет известие о нашем мятеже. В
        Министерстве внутренних дел, конечно, уже знали или сегодня
        узнают - но Уо? Ведь этот мясник не остановится расстрелять
        и всех нас, пять тысяч.
             К вечеру слышали мы гудение самолета где-то поблизости,
        хотя стояла нелетная облачная погода. Догадывались, что при-
        летел кто-нибудь еще повыше.
             Бывалый зэк, сын ГУЛага, Николай Хлебунов, близкий к
        нашим бригадам, а сейчас, после девятнадцати отсиженных лет
        устроенный где-то на кухне, ходил в этот день по зоне и ус-
        пел и не побоялся принести и бросить нам в окно мешочек с
        полппудом пшена. Его разделили между семью бригадами и потом
        варили ночью, чтобы не наскочил надзор.
             Хлебунов передал тяжелую весть: за китайской стеной 2-й
        лагпункт, украинский, не поддержал нас. И вчера и сегодня
        украинцы выходили на работу как ни в чем не бывало. Сомнений
        не было, что они получили наши записки и слышат двухдневную
        нашу тишину, и с башенного крана строительства видят двухд-
        невное наше безлюдье после ночной стрельбы, не встречают в
        поле наших колонн. И тем не менее - они нас не поддержали!..
        (Как мы узнали потом, молодые парни, их вожаки, еще не иску-
        шенные в настоящей политике, рассудили, что у Украины -
        судьба своя, от москалей отдельная. Так ретиво начав, они
        теперь отступались от нас.) Нас было, значит, не пять тысяч,
        а только три.
             И вторую ночь, третье утро и третий день голод рвал нам
        желудок когтями.
             Но когда чекисты, еще более многочисленные, на третье
        утро снова вызвали бригадиров в сени, и мы опять пошли и
        стали, неохотливые, непроницаемые, воротя морды, - решение
        общее было: не уступать! Уже у нас появилась инерция борьбы.
             И хозяева только придали нам силы. Новоприехавший чин
        сказал так:
             - Управление Песчаного лагеря просит заключенных при-
        нять пищу. Управление примет все жалобы. Оно разберет и уст-
        ранит причины конфликта между администрацией и заключенными.
             Не изменили нам уши? Нас просят принять пищу! - а о ра-
        боте даже ни слова. Мы штурмовали тюрьму, били стекла и фо-
        нари, с ножами гонялись за надзирателями, и это, оказывает-
        ся, не бунт совсем - а конфликт между! - между равными сто-
        ронами - администрацией и заключенными!
              Достаточно было только на два дня и две ночи нам объе-
        диниться - и как же наши душевладельцы изменили тон! никогда

                           - 158 -

        за всю жизнь, не только арестантами, но вольными, но членами
        профсоюза не слышали мы от хозяев таких елейных речей!
             Однако, мы молча стали расходиться - ведь решить-то
        никто не мог здесь. И пообещать решить - тоже никто не мог.
        Бригадиры ушли, не подняв голов, не обернувшись, хотя на-
        чальник ОЛПа по фамилии окликал нас.
             То был наш ответ.
             И барак заперся.
             Снаружи он казался хозяевам таким же немым и неуступчи-
        вым. Но внутри по секциям началось буйное обсуждение. Слиш-
        ком был велик соблазн! Мягкость тона тронула неприхотливых
        зэков больше всяких угроз. Появились голоса - уступить. Чего
        большего мы могли достигнуть в самом деле?..
             Мы устали! Мы хотели есть! Тот таинственный закон, ко-
        торый спаял наши чувства и нес их вверх, теперь затрепетал
        крыльями и стал оседать.
              открылись такие рты, которые были стиснуты десятилети-
        ями, которые молчали всю жизнь - и промолчали бы ее до смер-
        ти. Их слушали, конечно, и недобитые стукачи. Эти призывы
        позвончавшего, на несколько минут обретенного голоса (в на-
        шей комнате - Дмитрий Панин), должны были окупиться потом
        новым сроком, петлей на задрожавшее от свободы горло. Нужды
        нет, струны горла в первый раз делали то, для чего созданы.
             Уступить сейчас? - значит, сдаться на честное слово.
        Честное слово чье? - тюремщиков, лагерной псарни. Сколько
        тюрьмы стоят и сколько стоят лагеря - когда ж они выполнили
        хоть одно свое слово?!
             Поднялась давно осажденная муть страданий, обид, изде-
        вательств. В первый раз мы стали на верную дорогу - и уже
        уступить? В первый раз мы почувствовали себя людьми - и ско-
        рее сдаться? Веселый злой вихорок обдувал нас и познабливал:
        продолжать! продолжать! Еще не так они с нами заговорят! Ус-
        тупят! (Но когда и в чем можно будет им поверить? Это оста-
        валось неясным все равно. Вот судьба угнетенных: им неизбеж-
        но поверить и уступить...)
             И, кажется, опять ударили крылья орла - орла нашего
        слитого двухсотенного чувства! Он поплыл!
             А мы легли, сберегая силы, стараясь двигаться меньше и
        не говорить о пустяках. Довольно дела нам осталось - думать.
             Давно окончились в бараке последние крошки. Уже никто
        ничего не варил, не делил. В общем молчании и неподвижности
        слышались только голоса молодых наблюдателей, прильнувших к
        окнам: они рассказывали нам обо всех передвижениях по зоне.
        Мы любовались этой двадцатилетней молодежью, ее голодным
        светлым подъемом, ее решимостью умереть на пороге еще не
        начинавшейся жизни - но не сдаться! Мы завидовали, что в на-
        ши головы истина пришла с опозданиемм, а позвонки спинные
        уже костенеют на пригорбленной дужке.
             Я думаю, что могу уже теперь назвать Янска Барановско-
        го, Володю Трофимова и слесаря Богдана.
             И вдруг перед самым вечером третьего дня, когда на очи-
        щающемся западе показалось закатное солнце - наблюдатели
        крикнули с горячей досадой:
             -Девятый барак!.. Девятый сдался!.. Девятый идет в сто-
        ловую!
             Мы вскочили все. Из комнат другой стороны прибежали к
        нам. Через решетки, с нижних и верхних нар вагонок, на чет-
        вереньках и через плечи друг друга, мы смотрели, замерев, на
        это печальное шествие.
             Двести пятьдесят жалких фигурок - черных и без того,

                           - 159 -

        еще более черных против заходящего солнца, тянулись наиско-
        сок по зоне длинной покорной униженной вереницей. Они шли,
        мелькая через солнце, растянутой неверной бесконечной цепоч-
        кой, как будто задние жалели, что передние пошли - и не хо-
        тели за ними. некоторых, самых ослабевших, вели под руку или
        за руку, и при их неуверенной походке это выглядело так, что
        многие поводыри ведут многих слепцов. А еще у многих в руках
        были котелки или кружки - и эта жалкая лагерная посуда, не-
        сомая в расчете на ужин, слишком обильный, чтобы проглотить
        его сжавшимся желудком, эта выставленная перед собой посуда,
        как у нищих за подаянием - была особенно обидной, особенно
        рабской и особенно трогательной.
             Я почувствовал, что плачу. Покосился, стирая слезы, и у
        товарищей увидел их же.
             Слово 9-го барака было решающим. Это у них уже четвер-
        тые сутки, с вечера вторника, лежали убитые.
             Они шли в столовую, и тем самым получалось, что за пай-
        ку и кашу они решили простить убийц.
             Девятый барак был голодный барак. Там были сплошь раз-
        норабочие бригады, редко кто получал посылки. Там было много
        доходяг. Может быть, они сдались, чтоб не было еще новых
        трупов?..
             Мы расходились от окон молча.
             И тут я понял, что значит польская гордость - и в чем
        же были их самозабвенные восстания. Тот самый инженер поляк
        Юрий Венгерский был теперь в нашей бригаде. Он досиживал
        свой последний десятый год. Даже когда он был прорабом -
        никто не слышал от него повышенного тона. Всегда он был тих,
        вежлив, мягок.
             А сейчас - исказилось его лицо. С гневом , с презрени-
        ем, с мукой он откинул голову от этого шествия за милосты-
        ней, выпрямился и злым звонким голосом крикнул: 
             -Бригадир! Не будите меня на ужин! Я не пойду!
             Взобрался на верх вагонки, отвернулся к стене и - не
        встал. МЫ ночью пошли есть, а он - не встал! Он не получал
        посылок, он был одинок, всегда не сыт - и не встал. Видение
        дымящейся каши не могло заслонить для него - бестелесной
        Свободы!
             Если бы все мы были так горды и тверды - какой бы тиран
        удержался?

                                 *
                                * *

            Следующий день, 27 января, был воскресенье. А нас не
        гнали на работу - наверстывать (хотя у начальников, конечно,
        зудело о плане), а только кормили, отдавали хлеб за прошлое и
        давали бродить по зоне. Все ходили из барака в барак, расс-
        казывали, у кого как прошли эти дни, и было у всех празднич-
        ное настроение, будто мы выиграли, а не проиграли. Да ласко-
        вые хозяева еще раз обещали, что все законные просьбы (одна-
        ко: кто знал и определял, что законно?..) будут удовлетворе-
        ны.
             А между тем роковая мелочь: некий Володька Пономарев,
        сука, все дни забастовки бывший с нами, слышавший многие ре-
        чи и видевший многие глаза - бежал на вахту. Это значит - он
        бежал предать и за зоной миновать ножа.
             В этом побеге Пономарева для меня отлилась вся суть
        блатного мира. Их мнимое благородство есть внутрикасовая
        обязательность друг относительно друга. Но, попав в кругово-

                           - 160 -

        рот революции, они обязательно сподличают. Они не могут по-
        нять никаких принципов, только силу.
             Можно было догадаться, что готовят аресты зачинщиков.
        Но объявляли, что напротив - приехали комиссии из Караганды,
        из Алма-Аты, из Москвы и будут разбираться. В застылый седой
        мороз поставили стол посреди лагеря на линейке, сели чины
        какие-то в белых полушубках и валенках и предложили подхо-
        дить с жалобами. Многие шли, говорили. Записывалось.
             А во вторник после отбоя собрали бригадиров - "для
        предъявления жалоб". На самом деле это совещание было еще
        одной подлостью, формой следствия: знали, как накипело у
        арестантов, и давали высказаться, чтобы потом арестовывать
        верней.
             Это был мой последней бригадирский день: у меня быстро
        росла запущенная опухоль, операцию которой я давно отклады-
        вал на такое время, когда, по-лагерному, это будет "удобно".
        В январе и особенно в роковые дни голодовки опухоль за меня
        решила, что сейчас - удобно, и росла почти по часам. Едва
        раскрыли бараки, я показался врачам, и меня назначили на
        операцию. Теперь я потащился на это последнее совещание.
             Его собрали в предбаннике - просторной комнате. Вдоль
        парикмахерских мест поставили длинный стол президиума, за
        него сели один полковник МВД, несколько подполковников, ос-
        тальные помельче, а наше лагерное начальство и совсем теря-
        лось во втором ряду, за их спинами. Там же, за спинами, си-
        дели записывающие - они все собрание вели поспешные записи,
        а из первого ряда им еще повторяли фамилии выступающих.
             Выделялся одиин подполковник из Спецотдела или из Орга-
        нов - очень быстрый, умный, хваткий злодей с высокой узкой
        головой, и этой хваткостью мысли, и узостью лица как бы сов-
        сем не принадлежавший к тупой чиновной своре.
             Бригадииры выступали нехотя, их почти вытягивали из
        густых рядов - подняться. Едва начинали они что-то говорить
        свое, их сбивали, приглашали объяснить: за что режут людей?
        и какие были цели у забастовки? И если злополучный бригадир
        пытался как-то ответить на эти вопросы - за что режут и ка-
        кие требования, на него тут же набрасывались сворой: а отку-
        да вам это известно? значит, вы связаны с бандитами? Тогда
        назовите их!!
             Так благородно и на вполне равных началах выясняли они
        "законность" наших требований...
             Прерывать выступавших особенно старался высокоголовый
        злодей-подполковник, очень хорошо у него был подвешен язык и
        имел он перед нами преимущество безнаказанности. Острыми пе-
        ребивами он снимал все выступления, и уже начал складываться
        такой тон, что во всем обвиняли нас, а мы оправдывались.
             Во мне подступало, толкало переломить это. Я взял сло-
        ва, назвал фамилию (ее как эхо повторили для записывающего).
        Я поднимался со скамьи, зная, что из собравшихся тут вряд ли
        кто быстрее меня вытолкнет через зубы грамматически закон-
        ченную фразу. Одного только я вовсе не представлял - о чем я
        могу им говорить? Все то, что написано вот на этих страни-
        цах, что было нами пережито и передумано все годы каторги и
        все дни голодовки - сказать им было все равно, что орангу-
        тангам. Они числились еще русскими и еще как-то умели пони-
        мать русские фразы попроще, вроде "разрешите войти!", "раз-
        решите обратиться!" Но когда сидели они вот так, за длинным
        столом, рядом, выявляя нам свои однообразно-безмыслые белые
        упитанные благополучные физиономии, - так ясно было, что все
        они давно уже переродились в отдельный биологический тип, и

                           - 161 -

        последняя словесная связь между нами порывается безнадежно,
        и остается - пулевая.
             Только долгоголовый еще не ушел в орангутанги, он от-
        лично слышал и понимал. На первых же словах он попробовал
        меня сбить. Началось при всеобщем внимании состязание молни-
        еносных реплик:
             -А где вы работаете?
             (Спрашивается, не все ли равно, где я работаю?)
             - На мехмастерских! - швыряю я через плечо и еще быст-
        рей гоню основную фразу.
             -Там, где делают ножи? - бьет он меня спрямка.
             -Нет, - рублю я с косого удара, - там, где ремонтируют
        шагающие экскаваторы! (Сам не знаю, откуда так быстро и ясно
        приходит мысль.)
             И гоню дальше, дальше, чтобы приучить их прежде всего
        молчать и слушать.
             Но полкан притаился за столом и вдруг как прыжком куса-
        ет снизу вверх:
             -Вас делегировали сюда бандиты?
             -Нет, пригласили вы! - торжествующе секу я его с плеча
        и продолжаю, продолжаю речь.
             Еще раза два он выпрыгивает и полностью смолкает, отра-
        женный. Я победил.
             Победил - но для чего? Один год! Один год остался мне и
        давит. И язык мой не вывернется сказать им то, что они зас-
        лужили. Я мог бы сказать сейчас бессмертную речь - но быть
        расстрелянным завтра. И я сказал бы ее все равно - но если
        бы меня транслировали по всему миру! Нет, слишком мала ауди-
        тория.
             И я не говорю им, что лагеря наши - фашистского образца
        и суть признак перерождения власти. Я ограничиваюсь тем, что
        перед их выставленными носами провожу керосином. Я узнал,
        что здесь сидит начальник коновойных войск - и вот я оплаки-
        ваю недостойное поведение коновиров, утерявших облик советс-
        ких воинов, помогающих растаскивать производство, к тому же
        грубиянов, к тому же убийц. Затем я рисую надзорсостав лаге-
        ря как шайку стяжателей, понуждающих зэков разворовывать для
        них строительство (так это и есть, только начинается это с
        офицеров, сидящих здесь). И какое же развоспитывающее дейст-
        вие это производит на заключенных, желающих исправиться!
             Мне самому не нравится моя речь, вся выгода ее только в
        выигрыше темпа.
             В завоеванной тишине поднимается бригадир Т. и медлен-
        но, почти косноязычно, от сильного волнения или от роду так
        он, говорит:
             - Я соглашался раньше... когда другие заключенные гово-
        рили... что живем мы - как собаки...
             Полкан из президиума насторожился. Т. мнет шапку в ру-
        ке, стриженный каторжник, некрасивый, с лицом ожесточенным,
        искривленным, так трудно найти ему правильные слова...
             - ... Но теперь я вижу, что был неправ.
             Полкан проясняется.
             - Живем мы - гораздо хуже собак! - с силой и быстротой
        заворачивает Т., и все сидящие бригадиры напрягаются. - У
        собаки один номер на ошейнике, а у нас четыре. Собаку кормят
        мясом, а нас рыбьими костями. Собаку в карцер не сажают! Со-
        баку с вышки не стреляют! Собакам не лепят по двадцать пять!
             Теперь можно его хоть и перебивать - он главное выска-
        зал.
             Встает Черногоров, представляется как бывший Герой Со-

                                 -162-

        ветского Союза, встает еще бригадир, говорят смело, горячо.
        В президиуме настойчиво и подчеркнуто повторяют их фамилии.
             Может быть, это все на погибель нашу, ребята... А может
        быть только от этих ударов головами и развалится проклятая
        стена.
             Совещание кончается вничью. 
             Несколько дней тихо. Комиссии больше не видно, и все
        так мирно идет на лагпункте, как будто ничего и не было.
             Конвой отводит меня в больницу на украинский лагпункт.
        Я - первый, кого туда ведут после голодовки, первый вестник.
        Хирург Янченко, который должен меня оперировать, зовет меня
        на осмотр, но не об опухоли его вопросы и мои ответы. Он
        невнимателен к моей опухоли, и я рад, что такой надежный бу-
        дет у меня врач. Он расспрашивает, расспрашивает. Лицо его
        темно от общего нашего страдания.
             О, как одно и то же, но в разных жизнях, воспринимается
        нами в разном масштабе! Вот эта самая опухоль, повидимому
        раковая, - какой бы удар она была на воле, сколько пережива-
        ний, слезы близких. А здесь, когда головы так легко отлетают
        от туловищ, эта же самая опухоль - только повод полежать, я
        о ней и думаю мало.
             Я лежу в больнице среди раненых и калеченых в ту крова-
        вую ночь. Есть избитые надзирателями до кровавого месива -
        им не на чем лежать, все ободрано. Особенно зверски бил один
        рослый надзиратель - железной трубою (память, память! - фа-
        милии сейчас не вспомню). Кто-то уже умер от ран.
             А новости обгоняют одна другую: на "российском" лагпун-
        кте началась расправа. Арестовали сорок человек. Опасаясь
        нового мятежа, сделали это так: до последнего дня все было
        по-прежнему добродушно, надо было думать, что хозяева разби-
        раются, кто там из них виноват. Только в намеченный день, ко-
        гда бригады уже проходили ворота, они замечали, что их прини-
        мает удвоенный и утроенный конвой. Задумано было взять жертвы 
        так, чтобы ни друг другу мы не помогли, ни стены бараков или 
        строительства - нам. Выведя из лагеря, разведя колонны по сте-
        пи, но никого еще не доведя до цели, начальники конвоя пода-
        вали команду: "Стой! Оружие - к бою! Патроны - дослать! Зак-
        люченные, садись! Считаю до трех, открываю огонь - садись!
        Все садись!"
             И снова, как в прошлогоднее крещение, рабы беспомощные
        и обманутые скованы на снегу. И тогда офицер разворачивал
        бумагу и читал фамилии и номера тех, кому надо было встать и
        выйти за оцепление из бессильного стада. И уже отдельным
        конвоем эту группку в несколько мятежников уводили назад,
        или подкатывал за ними воронок. А стадо, освобожденное от
        ферментов брожения, поднимали и гнали работать.
             Так воспитатели наши объяснили нам, можно ли им ког-
        да-нибудь в чем-нибудь верить.
             Выдергивали в тюрьму и среди опустевшей на день зоны
        лагпунктаа. И через ту четырехметровую стену, через которую
        забастовка перевалиться не смогла, аресты перепорхнули легко
        и стали клевать в украинском лагпункте. Как раз накануне
        назначенной мне операции арестовали и хирурга Янченко, тоже
        увели в тюрьму.
             Аресты или взятия на этап - это трудно было различить -
        продолжались теперь уже без первичных предосторожностей. От-
        правляли куда-то маленькие этапы человек по двадцать - по
        тридцать. И вдруг 19 февраля стали собирать огромный этап
        человек в семьсот. Этап особого режима: этапируемых на выхо-
        де из лагеря заковывали в наручники. Возмездие судьбы! Укра-

                           - 163 -

        инцы, оберегавшие себя от помощи москалям, шли на этот этап
        еще гуще, чем мы.
             Правда, перед самым их отъездом они салютовали нашей
        разбитой забастовке. Новый деревообделочный комбинат, сам
        весь тоже зачем-то из дерева (в Казахстане, где леса нет, а
        камня много!) - по невыясненным причинам (знаю точно, был
        поджог) загорелся сразу из нескольких мест - и в два часа
        сгорело три миллиона рублей. Тем, кого везли расстреливать,
        это было как похороны викинга - древний скандинавский обычай
        вместе с героем сжигать и его ладью.
             Я лежу в послеоперационной. В палате я один: такая за-
        варуха, что никого не кладут, замерла больница. Следом за
        моей комнатой, торцевой в бараке,- избушка морга и в ней уже
        который день лежит убитый доктор Корнфельд, хоронить которо-
        го некому и некогда. (Утром и вечером надзиратель, доходя до
        конца поверки, останавливается пред моей палатой и, чтобы
        упростить счет, обнимающим движением руки обводит морг и мою
        палату: "и здесь два". И записывает в дошечку.)
             Павел Боронюк, тоже вызванный на большой этап, прорыва-
        ется сквозь все кордоны и приходит обняться со мной на про-
        щание. Не наш один лагерь, но вся вселенная кажется нам сот-
        рясаемою, швыряемою бурей. Нас бросает, и нам не внять, что
        за зоной - все, как прежде, застойно и тихо. Мы чувствуем
        себя на больших волнах и что-то утопляемое под ногами, и ес-
        ли когда-нибудь увидимся, - это будет совсем другая страна.
        А на всякий случай - прощай, друг! Прощайте, друзья!

                                  *
                                 * *

             Потянулся томительный тупой год - последний мой год в
        Экибастузе и последний сталинский год на Архипелаге. Лишь
        немногих, подержав в тюрьме и не найдя улик, вернули в зону.
        А многих-многих, кого мы за эти годы узнали и полюбили,
        увезли: кого - на новое следствие и суд; кого в изоляцию по
        нестираемой галочке на деле (хотя бы арестант давно стал ан-
        гелом); кого в джезказганские рудники; и даже был такой этап
        "психически неполноценных" - запекли туда Кишкина-шутника и
        устроили врачи молодого Володю Гершуни.
             Взамен уехавших выползали из "камеры хранения" по одно-
        му стукачи: сперва боязливо, оглядываясь, потом наглей и
        наглей. Вернулся в зону "сука продажная" Володька Пономарев
        и вместо простого токаря стал заведующим посылочной. Раздачу
        драгоценных крох, собранных обездоленными семьями, старый
        чекист Максименко поручил отъявленному вору!
             Оперуполномоченные опять вызывали к себе в кабинеты
        сколько хотели и кого хотели. Душная была весна. У кого рога
        или уши слишком выдавались, спешили нагнуться и спрятать их.
        Я не вернулся больше на должность бригадира (уже и бригади-
        ров опять хватало), а стал подсобником в литейке. Работать
        приходилось в тот год много и вот почему. Как единственную
        уступку после разгрома всех наших просьб и надежд, Управле-
        ние лагеря дало нам хозрасчет, то есть такую систему, при
        которой труд, совершенный нами, не просто канывал в ненасыт-
        ное хайло ГУЛага, но оценивался, и 45% его считалось нашим
        заработком (остальное шло государству). Из этого "заработка"
        70% забирал лагерь на содержание конвоя, собак, колючки, БУ-
        Ра, оперуполномоченных, офицеров режимных, цензорных и вос-
        питательных, - всего, без чего мы не могли бы жить, - зато
        оставшиеся тридцать-десять процентов все же записывали на

                           - 164 -

        лицевой счет заключенного, и хоть не все эти деньги, но
        часть их (если ты ни в чем не провинился, не опоздал, не был
        груб, не разочаровал начальства) можно было по ежемесячным
        заявлениям переводить в новую лагерную валюту - боны, и эти
        боны тратить. И так была построена система, что чем больше
        ты лил пота и отдавал крови, тем ближе ты подходил к тридца-
        ти процентам, а если ты горбил недостаточно, то весь труд
        твой уходил на лагерь, а тебе доставался шиш.
             И большинство - о, это большинство нашей истории, осо-
        бенно когда его подготавливают изъятиями! - большинство было
        заглатывающе радо такой уступке хозяев и теперь укладывало
        свое здоровье на работе, лишь бы купить в ларьке сгущенного
        молока, маргарина, поганых конфет или в "коммерческой" сто-
        ловой взять себе второй ужин. А так как расчет руда велся по
        бригадам,то и всякий кто не хотел укладывать свое здоровье за 
        маргарин - должен был класть его,чтобы товарищи заработали.
             Гораздо чаще прежнего стали возить в зону и кинофильмы.
        Как всегда в лагерях, в деревнях, в глухих поселках, прези-
        рая зрителей, не объявляли названия загодя, - свинье ведь
        тоже не объявляется заранее, что будет вылито в ее корыто.
        Все равно заключенные - да не те ли самые, которые зимой так
        героически держали голодовку?! - теперь толпились, захваты-
        вали места за час до того, как еще занавесят окна, нимало не
        беспокоясь, стоит ли этого фильм.
             Хлеба и зрелищ!.. Так старо, что и повторять неудобно...
             Нельзя было упрекнуть людей, что после стольких лет го-
        лода они хотят насытиться. Но пока мы насыщались здесь - тех
        товарищей наших, кто изобрел бороться, или кто в январские
        дни кричал в бараках "не сдадимся!", или даже вовсе ни в чем
        не замешанных - где-то сейчас судили, одних расстреливали,
        других увозили на новый срок в закрытые изоляторы, третьих
        изводили новым и новым следствием, вталкивали для внушения в
        камеры, испестренные крестами приговоренных к смерти, и ка-
        кой-нибудь змей-майор, заходя в их камеру, улыбался обещаю-
        ще: "А, Панин! Помню-помню. Вы проходите по нашему делу,
        проходите! Мы вас оформим!"
             Прекрасное слово - оформить! Оформить можно на тот
        свет, и оформить можно на сутки карцера, и выдачу поношенных
        штанов тоже можно - оформить. Но дверь захлопнулась, змей
        ушел, улыбаясь загадочно, а ты гадай, ты месяц не спи, ты
        месяц бейся головой о камни - как именно собираются тебя
        оформить?..
             Об этом только рассказывать легко.
             Вдруг собрали в Экибастузе этапик еще человек на двад-
        цать. Странный какой-то этап. Собирали их неспешно, без
        строгостей, без изоляции - почти так, как собирают на осво-
        бождение. Но никому из них не подошел еще конец срока. И не
        было среди них ни одного заклятого зэка, которого хозяева
        изводят карцерами и режимками, нет, это были все хорошие
        заключенные, на хорошем у начальства счету: все тот же
        скользкий самоуверенный бригадир авторемонта Михаил Михайло-
        вич Генералов, и бригадир станочников хитро-простоватый Бе-
        лоусов, и инженер-технолог Гультяев, и очень положительный
        степенный с фигурой государственного деятеля московский кон-
        структор Леонид Райков; и милейший "свой в доску" токарь
        Женька Милюков с блинно-смазливым лицом; и еще один токарь
        грузин Кокки Кочерава, большой правдолюб, очень горячий к
        справедливости перед толпою.
             Куда же их? По составу ясно, что не на штрафной. "Да
        вас в хорошее место! Да вас расконвоируют!" - говорили им.

                           - 165 -

        Но ни у одного ни на минуту не проблеснула радость. Они уны-
        ло качали головами, нехотя собирали вещи, почти готовые ос-
        тавить их здесь, что ли. У них был побитый, паршивый вид.
        Неужели так полюбили они беспокойный Экибастуз? Они и проща-
        лись какими-то неживыми губами, неправдоподобными интонация-
        ми.
             Увезли.
             Не не дали времени их забыть. Через три недели слух: их
        опять привезли! Назад? Да. Всех? Да... Только они сидят в
        штабном бараке и по своим баракам расходиться не хотят.
             Лишь этой черточки не хватало, чтобы завершить экибас-
        тузскую трехтысячную забастовку - забастовка предателей!...
        То-то так не хотелось им ехать! В кабинетах следователей,
        закладывая наших друзей и подписывая иудины протоколы, они
        надеялись, что келейной тишиной все и кончится. Ведь это де-
        сятилетиями у нас: политический донос считается документом
        неоспоримым, и лицо сексота не открывается никогда. Но
        что-то было в нашей забастовке - необходимость ли оправдать-
        ся перед своими высшими? - что заставило хозяев устроить
        где-то в Караганде большой юридический процесс. И вот этих
        взяли в один день - и посмотрев друг другу в беспокойные
        глаза, они узнали о себе и о других, что едут свидетелями на
        суд. Да ничто б им суд, а знали они ГУЛаговское послевоенное
        установление: заключенный, вызванный по временным надобнос-
        тям, должен быть возвращен в прежний лагерь. Да им обещали,
        что в виде исключения оставят их в Караганде! Да какой-то
        наряд и был выписан, но не так, не правильно - и Караганда
        отказалась.
             И вот они три недели ездили. Их гоняли из столыпинов в
        пересылки, из пересылок в столыпины, им кричали: "Садись на
        землю!", их обыскивали, отнимали вещи, гоняли в баню, корми-
        ли селедкой и не давали воды - все, как изматывают обычных,
        не благонастроенных зэков. Потом под конвоем их вводили на
        суд, они еще раз посмотрели в лица тем, на кого донесли, там
        они забили гвозди в их гробы, навесили замки на их одиночные
        камеры, домотали им километры лет до новых катушек - и опять
        через все пересылки привезены и, разоблаченные, выброшены в
        прежний лагерь.
             Они больше не нужны. Доносчик - как перевозчик...
             И, кажется - разве лагерь не замирен? Разве не увезена
        отсюда почти тысяча человек? Разве мешает им теперь кто-ни-
        будь ходить в кабинет кума?.. А они - нейдут из штаба! Они
        забастовали - и не хотят в зону! Один Кочерава решается наг-
        ло сыграть прежнего правдолюбца, он идет в бригаду и говорит:
           - Нэ знаем, зачем возили! Возили-возили, назад привезли.. 
             Но на одну только ночь и на один только рассвет хватает
        его дерзости. На следующий день он убегает в комнату штаба,
        к своим.
             Э-э, значит не впустую прошло то, что прошло, и не зря
        легли и сели наши товарищи. Воздух лагеря уже не может быть
        возвращен в прежнее гнетущее состояние. Подлость реставриро-
        вана, но очень непрочно. О политике в бараках разговаривают
        свободно. И ни один нарядчик и ни один бригадир не осмелится
        пнуть ногой или замахнуться на зэка. Ведь теперь все узнали,
        как легко делаются ножи и как легко вонзаются под ребрину.
             Наш островок сотрясся - и отпал от Архипелага...
             Но это чувствовали в Экибастузе, едва ли - в Караганде.
        А в Москве наверняка не чувствовали. Начался развал системы
        Особлагов - в одном, другом, третьем месте, - Отец же и Учи-
        тель об этом понятия не имел, ему конечно не доложили (да не 

                                 -166-

        умел он ни от чего отказываться, и от каторги бы не отказал-
        ся, пока под ним стул бы не загорелся). Напротив, для новой
        ли войны, он намечал в 1953 году большую новую волну арес-
        тов, а для того в 1952 расширял систему Особлагов. И так
        постановлено было экибастузский лагерь из лаготделения то
        Степлага, то Песчанлага обратить в головное отделение нового
        крупного прииртышского Особого лагеря (пока условно назван-
        ного Дальлагом). И вот сверх уже имевшихся многочисленных
        рабовладельцев, приехало в Экибастуз целое новое Управление
        дармоедов, которых мы тоже должны были всех окупить своим
        трудом.
             Обещали не заставить себя ждать и новые заключенные.

                                 *
                                * *

             А зараза свободы тем временем передавалась - куда ж бы-
        ло деть ее с Архипелага? Как когда-то дубовские привезли ее
        нам, так теперь наши повезли ее дальше. В ту весну во всех
        уборных казахстанских пересылок было написано, выскреблено,
        выдолблено: "Привет борцам Экибастуза!"
             И первое изъятие "центровых мятежников", человек около
        сорока, и из большого февральского этапа 250 самых "отъяв-
        ленных" были довезены до Кенгира (поселок Кенгир, а станция
        Джезказган - 3-го лаготделения Степлага, где было и Управле-
        ние Степлага и сам брюхатый полковник Чечев. Остальных
        штрафных экибастузцев разделили между 1-м и 2-м отделениями
        Степлага (Рудник).
             Для устрашения восьми тысяч кенгирских зэков объявлено
        было, что привезены бандиты. От самой станции до нового
        здания кенгирской тюрьмы их повели в наручниках. Так зако-
        ванною легендой вошло наше движение в рабский еще Кенгир,
        чтоб разбудить и его. Как в Экибастузе год назад, здесь еще
        господствовали кулак и донос.
             До апреля продержав четверть тысячи наших в тюрьме, на-
        чальник Кенгирского лаготделения подполковник Федотов ре-
        шил, что достаточно они устрашены, и распорядился выводить
        на работу. По централизованному снабжению было у них 125 пар
        новеньких никелированных наручников последнего фашистского
        образца - а, сковывая двоих по одной руке, как раз на 250
        человек (этим, наверное, и определилась принятая Кенгиром
        порция).
             Одна рука свободна - это можно жить! В колонне было уже
        немало ребят с опытом лагерных тюрьм, тут и тертые беглецы
        (тут и Тэнно, присоединенный к этапу), знакомые со всеми
        особенностями наручников, и они разъяснили соседям по колон-
        не, что при одной свободной руке ни черта не стоит эти на-
        ручники снять - иголкой и даже без иголки.
             Когда подошли к рабочей зоне, надзиратели стали снимать
        наручники сразу в разных местах колонны, чтоб не умедля на-
        чать рабочий день. Тут-то и стали умельцы проворно снимать
        наручники с себя и с других и прятать под полу: "А у нас уже
        другой надзиратель снял!" Надзору и в голову не пришло пос-
        читать наручники прежде чем запустить колонну, а при входе
        на рабочий объект ее не обыскивают никогда.
             Так в первое же утро наши ребята унесли 23 пары наруч-
        ников из 125 пар! Здесь, в рабочей зоне, их стали разбивать
        камнями и молотками, но скоро догадались острей: стали заво-
        рачивать их в промасленную бумагу, чтоб сохранились лучше, и
        вмуровали в стены и фундаменты домов, которые клали в тот

                           - 167 -

        день (20-й жилой квартал против Дворца Культуры Кенгира),
        сопровождая их идеологически несдержанными записками: "По-
        томки! Эти дома строили советские рабы! Вот такие наручники
        они носили!"
             Надзор клял, ругал бандитов, а на обратную дорогу все
        же поднес ржавых, старых. Но как ни стерегся он - у входа в
        жилую зону ребята стащили еще шесть. В два следующих выхода
        на работу - еще по несколько. А каждая пара их стоила 93
        рубля.
             И - отказались кенгирские хозяева водить ребят в наруч-
        никах.
             В борьбе обретешь ты право свое!
             К маю стали экибастузцев постепенно переводить из
        тюрьмы в общую зону.
             Теперь надо было обучать кенгирцев уму-разуму. Для на-
        чала учинили такой показ: придурка, по праву сунувшегося в
        ларек без очереди, придушили не до смерти. Довольно было для
        слуха: что-то новое будет! не такие приехали, как мы. (Нель-
        зя сказать, чтоб до того в джезказганском лагерном гнезде
        совсем не трогали стукачей, но это не стало направлением. В
        1951 г. в тюрьме Рудчика как-то вырвали ключи у надзирателя,
        открыли нужную камеру и зарезали там Козлаускаса.)
             Теперь создались и в Кенгире подпольные Центры - укра-
        инский и "всероссийский". Приготовлены были ножи, маски для
        рубиловки - и вся сказка началась с начала.
             "Повесился" на решетке в камере Войнилович. Убиты были
        бригадир Белокопыт и благонамеренный стукач Лифшиц, член
        реввоенсоветаа в гражданскую войну на фронте против Дутова.
        (Лифшииц был благополучным библиотекарем КВЧ на лаготделе-
        нии Рудник, но слава его шла впереди, и в Кенгире он был за-
        резан в первый же день по прибытии.) Венгр-комендант заруб-
        лен был около бани топорами. И, открывая дорожку в "камеру
        хранения", побежал туда первым Сауер, бывший министр советс-
        кой Эстонии. 
             Но и лагерные хозяева уже знали, что делать. Стены меж-
        ду четырьмя лагпунктами здесь были давно. А теперь придумали
        окружить своей стеной каждый барак - и восемь тысяч человек
        в свободное время начали над этим работать. И разгородили
        каждый барак на четыре несообщающихся секции. И все малень-
        кие зонки и каждая секция брались под замки. Все-таки в иде-
        але надо было разделить весь мир на одиночки!
             Старшина, начальник кенгирской тюрьмы, был профессио-
        нальный боксер. Он упражнялся на заключенных, как на грушах.
        Еще у него в тюрьме изобрели бить молотом через фанеру, что-
        бы не оставлять следов. (Практические работники МВД, они
        знали, что без побоев ии убийств перевоспитание невозможно:
        и любой практический прокурор был с ними согласен. Но ведь
        мог наехать и теоретик! - вот из-за этого маловероятного
        приезда теоретика приходилось подкладывать фанеру.) Один
        западный украинец, измученный пытками и боясь выдать друзей,
        повесился. Другие вели себя хуже. И прогорели оба Центра.
             К тому же среди "боевиков" нашлись жадные проходимцы,
        желавшие не успеха движению, а добра себе. Они требовали,
        чтобы им дополнительно носили с кухни и еще выделяли "от по-
        сылок". (3) Это тоже помогло очернить и пресечь движение.
             Как будто пресекли. Но присмирели от первой репетиции и
        стукачи. Все же кенгирская обстановка очистилась. 
             Семя было брошено. Однако произрасти ему предстояло не
        сразу и - иначе.

                           - 168 -

                                 *
                                * *

             Хоть и толкуют нам, что личность, мол, истории не ку-
        ет, особенно если она сопротивляется передовому развитию, но
        вот четверть столетия такая личность крутила нам овечьи
        хвосты как хотела, и мы даже повизгивать не смели. Теперь
        говорят: никто ничего не понимал - ни хвост не понимал, ни
        авангард не понимал, а самая старая гвардия только понимала,
        но избрала отравиться в углу, застрелиться в дому, на пенсии
        тихо дожить, только бы не крикнуть нам с трибуны.
             И вот освободительный жребий достался самим нам, малют-
        кам. Вот в Экибастузе, пять тысяч плечей подведя под эти
        своды и поднапрягшись - трещинку мы всей-таки вызвали. Пусть
        маленькую, пусть издали не заметную, пусть сами больше на-
        дорвались - а с трещинок разваливаются пещеры.
             Были волнения и кроме нас, кроме Особлагов, но все кро-
        вавое прошлое так заглажено, замазано, замыто швабрами, что
        даже скудный перечень лагерных волнений мне сейчас невозможно
        установить. Вот узнал случайно, что в 1951 г. в сахалинском
        ИТЛовском лагере Вахрушево была пятидневная голодовка пяти-
        сот человек с большим возбуждением и арестными изъятиями -
        после того как трое беглецов были исколоты штыками у вахты.
        Известно сильное волнение в Озерлаге после убийства в строю
        у вахты 8 сентября 1952 года.
             Видно, в начале 50-х годов подошла к кризису сталинская
        лагерная система и особенно в Особлагах. Еще при жизни Все-
        могущего стали туземцы рвать свои цепи.
             Не предсказать, как бы это пошло при нем самом. Да
        вдруг - не по законам экономики, или общества - остановилась
        медленная старая грязная кровь в жилах низкорослой рябой
        личности.
             И хотя по Передовой Теории ничто и нисколько от этого
        не должно было измениться, и не боялись этого те голубые фу-
        ражки, хоть и плакали 5 марта за вахтами, и не смели наде-
        яться те черные телогрейки, хоть и тренькали на балалайках,
        доведавшись (их за зону в тот день не выпустили), что траур-
        ные марши передают и вывесили флаги с каймой, - а что-то не-
        ведомое в подземельи стало сотрясаться, сдвигаться.
             Правда, концемартовская амнистия 1953 года, прозванная
        в лагерях "ворошиловской", своим духом вполне была верна по-
        койнику: холить воров и душить политических. Ища популярнос-
        ти у шпаны, она, как крыс, распустила на всю страну, предла-
        гая жителям пострадать, решетки ставить себе на вольные ок-
        на, а милиции - заново вылавливать всех, прежде выловленных.
        Пятьдесят же Восьмую она освободила в привычной пропорции :
        на 2-м лагпункте Кенгира из трех тысяч человек освободилось
        .. трое.
             Такая амнистия могла убедить каторгу только в одном:
        смерть Сталина ничего не меняет. Пощады им как не было, так
        и не будет. И если они хотят жить на земле, то надо бороться!
        -------------------------------------------------------------
             (3) Среди тех, кто идет путем насилия, вероятно, это
        неизбежно. Думаю, что налетчики Камо, сделав банковские
        деньги в партийную кассу, не оставляли свои карманы пустыми.
        И чтобы руководящий ими Коба остался без денег на вино? Ког-
        да в военный коммунизм по всей Советской России запрещено
        было употребленние вина, держал же он себе в Кремле винный
        погреб, мало стесняясь. 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 169 -

             И в 1953 году лагерные волнения продолжались в разных
        местах - заварушки помельче, вроде 12-го лагпункта Карлага:
        и крупное восстание в Горлаге (Норильск), о котором сейчас
        была бы отдельная глава, если бы хоть какой-нибудь был у нас
        материал. Но никакого.
             Однако, не впустую прошла смерть тирана. Неведомо отче-
        го что-то скрытое где-то сдвигалось, сдвигалось - и вдруг с
        жестяным грохотом, как пустое ведро, покатила кубарем еще
        одна личность - с самой верхушки лестницы да в самое навоз-
        ное болото.
             И все теперь - и авангард, и хвост, и даже гиблые ту-
        земцы Архипелага поняли: наступила новая пора.
             Здесь, на Архипелаге, падение Берии было особенно гро-
        мовым: ведь он был высший Патрон и Наместник Архипелага!
        Офицеры МВД были озадачены, смущены, растеряны. Когда уже
        объявили по радио, и нельзя было заткнуть этого ужаса назад
        в репродуктор, а надо было посягнуть снять портреты этого
        милого ласкового Покровителя со стен Управления Степлага,
        полковник Чечев сказал дрожащими губами : "Все кончено". (Но
        он ошибся. Он думал - на следующий день будут судить их
        всех). (4) В офицерах и надзирателях проявилась неуверен-
        ность, даже растерянность, остро замечаемая арестантами.
        Начальник режима 3-го кенгирского лагпункта, от которого зэ-
        ки взгляда доброго никогда не видели, вдруг пришел на работу
        к режимной бригаде, сел и стал угощать режимников папиросами.
        (Ему надо было рассмотреть, что за искры пробегают в этой
        мутной стихии и какой опасности от них ждать.) "Ну, что? -
        насмешливо спросили его. - Ваш главный-то начальник - враг
        народа?" - "Да, получилось", - сокрушился режимный офицер. -
        "Да ведь правая рука Сталина! - скалились режимники. - Выхо-
        дит - и Сталин проглядел?" "Да-а-а... - дружески калякал
        офицер. - Ну что ж, ребята, может, освобождать будут, подож-
        дите..."
             Берия пал, а пятно берианцев он оставил в наследство
        своим верным Органам. Если до сих пор ни один заключенный,
        ни один вольный не смел без риска смерти даже помыслом усом-
        ниться в кристальности любого офицера МВД, то теперь доста-
        точно было налепить гаду "берианца" - и он уже был беззащи-
        тен!
             В Речлаге (Воркута) в июне 1953 г. совпало: большое
        возбуждение от смещения Берии и приход из Караганды и Тай-
        шета эшелонов мятежников (большей частью западных украин-
        цев). К этому времени еще была Воркута рабски-забита, и при-
        ехавшие зэки изумили местных своей непримиримостью и сме-
        лостью.
             И весь тот путь, который долгими месяцами проходили мы,
        здесь был пройден в месяц. 22 июля забастовали цем-завод,
        строительство ТЭЦ-2, шахты 7-я, 29-я и 6-я. Объекты видели
        друг друга - как прекращаются работы, останавливаются колеса
        шахтных копров. Уже не повторяли экибастузской ошибки - не
        голодали. Надзор сразу весь сбежал из зон, однако - отдай
        пайку, начальничек! - каждый день подвозили к зонам продукты
        и вталкивали в ворота. (Я думаю, из-за падения Берии они
        стали такие исполнительные, а то бы вымаривали.) В бастующих
        зонах создались забастовочные комитеты, установился "рево- 
        -------------------------------------------------------------
             (4) Как приметил Ключевский, н а   с л е д у ю щ и й 
        д е н ь  после освобождения (Указ о вольностях 18 февраля
        1762 г.) освободили и крестьян (19 февраля 1861 г.) - да
        только через 99 лет! 

                           - 170 -

        люционный порядок", столовая сразу перестала воровать и на
        том же пайке пища заметно улучшилась. На 7-й шахте вывесили
        красный флаг, на 29-й, в сторону близкой железной дороги ...
        портреты членов Политбюро.. А что было им вывешивать?.. А
        что требовать?... Требовали снять номера, решетки и замки -
        но сами не снимали, сами не срывали. Требовали переписки,
        свиданий, пересмотра дел.
             Уговаривали бастующих только первый день. Потом неделю
        никто не приходил, но на вышках установили пулеметы и оцепи-
        ли бастующие зоны сторожевым охранением. Надо думать, снова-
        ли чины в Москву и из Москвы назад, нелегко было в новой об-
        становке понять, что правильно. Через неделю зоны стали об-
        ходить генерал Масленников, начальник Речлага генерал Дере-
        вянко, генеральный прокурор Руденко в сопровождении множест-
        ва офицеров (до сорока). К этой блестящей свите всех собира-
        ли на лагерный плац. Заключенные сидели на земле, генералы
        стояли и ругали их за саботаж, за "безобразия". Тут же ого-
        варивались, что "некоторые требования имеют основания" ("но-
        мера можете снять", о решетках "дана команда"). Но - немед-
        ленно приступить к работе: "стране нужен уголь!" На 7-й шах-
        те кто-то крикнул сзади: "а нам нужна - свобода, пошел ты на
        ...!" - и стали заключенные подниматься с земли и расходить-
        ся, оставив генералитет. (5)
             Тут же срывали номера, начали выламывать и решетки. Од-
        нако, уже возник раскол, и дух упал: может, хватит? большего
        не добьемся. Ночной развод уже частично вышел, утренний пол-
        ностью. Завертелись колеса копров, и, глядя друг на друга,
        объекты возобновляли работу.
             А 29-я шахта - за горой, и она не видела остальных. Ей
        объявили, что все уже приступили к работе - 29-я не поверила
        и не пошла. Конечно, не составляло труда взять от нее деле-
        гатов, свозить на другие шахты. Но это было бы унизительное
        цацканье с заключенными, да и жаждали генералы пролить
        кровь: без крови не победа, без крови не будет этим скотам
        науки.
             1 августа 11 грузовиков с солдатами проехали к 29-й
        шахте. Заключенных вызвали на плац, к воротам. С другой сто-
        роны ворот сгустились солдаты. "Выходите на работу - или
        примем жестокие меры!"
             Без пояснений - какие. Смотрите на автоматы. Молчание.
        Движение людских молекул в толпе. Зачем же погибать? Особен-
        но - краткосрочникам... У кого остался год-два, те толкаются
        вперед. Но решительнее их пробиваются другие - и в первом
        ряду, схватясь руками, сплетают оцепление против штрейкбре-
        херов. Толпа в нерешительности. Офицер пытается разорвать
        цепь, его ударяют железным прутом. Генерал Деревянко отходит
        в сторону и дает команду "огонь!". По толпе.
             Три залпа, между ними - пулеметные очереди. Убито 66
        человек. (Кто ж убитые? - передние: самые бесстрашные да
        прежде всех дрогнувшие. Это - закон широкого применения, он
        и в пословицах.) Остальные бегут. Охрана с палками и
        прутьями бросается вслед, бьет зэков и выгоняет из зоны.
             Три дня (1-3 августа) - аресты по всем бастовавшим лаг-
        пунктам. Но что с ними делать? Притупели Органы от потери
        кормильца, не разворачиваются на следствие. Опять в эшелоны,
        -------------------------------------------------------------
             (5) По другим рассказам где-то так и вывесили: "Нам -
        свободу, Родине - угля!" Ведь "нам свободу!" - это уже кра-
        мола скорей добавляют извинительно : "родине - угля". 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 171 -

        опять везти куда-то, развозить заразу дальше. Архипелаг ста-
        новиться тесен.
             Для оставшихся - штрафной режим.
             На крышах бараков 29-й шахты появилось много латок из
        драни - это залатаны дыры от солдатских пуль, направленных
        выше толпы. Безымянные солдаты, не хотевшие стать убийцами.
             Но довольно и тех, что били в мишень.
             Близ терриконика 29-й шахты кто-то в хрущевские времена
        поставил у братской могилы крест - с высоким стволом, как
        телеграфный столб. Потом его валили. И кто-то ставил вновь.
             Не знаю, стоит ли сейчас.

           -----------------------------

                                 -172-

                               Глава 12

                         СОРОК ДНЕЙ КЕНГИРА

             Но в падении Берии была для Особлагов и другая сторона:
        она обнадежило и тем сбило, смутило, ослабило каторгу. Зазе-
        ленели надежды на скорые перемены - и отпала у каторжан охо-
        та гоняться за стукачами, садиться за них в тюрьму, басто-
        вать, бунтовать. Злость прошла. Все и без того, кажется, шло
        к лучшему, надо было только подождать.
             И еще такая сторона: погоны с голубой окаемкой (но без
        авиационной птички), до сей поры самые почетные, самые не-
        сомненные во всех Вооруженных Силах, - вдруг понесли на се-
        бе как бы печать порока и не только в глазах заключенных или
        их родственников (шут бы с ними) - но не в глазах ли и пра-
        вительства?
             В том роковом 1953 году с офицеров МВД сняли вторую
        зарплату ("за звездочки"), то есть они стали получать только
        один оклад со стажными и полярными надбавками, ну и преми-
        альные, конечно. Это был большой удар по карману, но еще
        больший по будущему: значит, мы становимся не нужны?
             Именно из-за того, что пал Берия, охранное министерство
        должно было срочно и въявь доказать свою преданность и нуж-
        ность. Но как?
             Те мятежи, которые до сих пор казались охранникам угро-
        зой, теперь замерцали спасением: побольше бы волнений, бес-
        порядков, чтоб надо было принимать меры. И не будет сокраще-
        ния ни штатов, ни зарплат.
             Меньше чем за год несколько раз кенгирский конвой стре-
        лял по невинным. Шел случай за случаем; и не могло это быть
        непреднамеренным. (1)
             Застрелили ту девушку Лиду с растворомешалки, которая
        повесила чулки сушить на предзоннике.
             Подстрелили старого китайца - в Кенгире не помнили его
        имени, по-русски китаец почти не говорил, все знали его пе-
        реваливающуюся фигуру - с трубкой в зубах и лицо старого ле-
        шего. Конвоир подозвал его к вышке, бросил ему пачку махорки
        у самого предзонника, а когда китаец потянулся взять - выст-
        релил, ранил.
             Такой же случай, но конвоир с вышки бросил патроны, ве-
        лел заключенному собрать и застрелил его.
             Затем известный случай стрельбы разрывными пулями по
        колонне, пришедшей с обогатительнлой фабрики, когда вынесли
        16 раненых. (А еще десятка два скрыли свои легкие ранения от
        регистрации и возможного наказания.)
             Тут зэки не смолчали - повторилась история Экибастуза:
        3-й лагпункт Кенгира три дня не выходил на работу (но еду
        принимал), требуя судить виновных.
             Приехала комиссия и уговорила, что виновных будут су-
        дить (как будто зэков позовут на суд, и они проверят!..)
        Вышли на работу.
             Но в феврале 1954 года на Деревообделочном застрелили
        еще одного - "евангелиста", как запомнил весь Кенгир (кажет-
        ся: Александр Сысоев). Этот человек отсидел из своей десятки
        9 лет и 9 месяцев. Работа его была - обмазывать сварочные
        электроды, он делал это в будке, стоящей близ предзонника.
        -------------------------------------------------------------
             (1) Очевидно, такое же ускорение событиями придало ла-
        герное руководство ии в других местах, например, в Норильске. 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 173 -

        Он вышел оправиться близ будки - и при этом был застрелен с
        вышки. С вахты поспешно прибежали конвоиры и стали подтаски-
        вать убитого к предзоннику, как если б он его нарушил. Зэки
        не выдержали, схватили кирки, лопаты, и отогнали убийц от
        убитого. (Все это время близ зоны ДОЗа стояла оседланная ло-
        шадь оперуполномоченного Беляева - "Бородавки", названного
        так за бородавку на левой щеке. Капитан Беляев был энергич-
        ный садист, и вполне в его духе было подстроить все это
        убийство.) 
             Все в зоне ДОЗа взволновалось. Заключенные сказали, что
        убитого понесут на лагпункт на плечах. Офицеры лагеря не
        разрешили. "За что убили?" - кричали им. Объяснение у хозяев
        уже было готово: виноват убитый сам - он первый стал бросать
        камнями в вышку. (Успели ли они прочесть хоть личную карточ-
        ку убитого? - что ему три месяца осталось и что он еванге-
        лист?..)
             Возвращение в зону было мрачно и напоминало, что идет
        не о шутках. Там и сям в снегу лежали пулеметчики, готовые к
        стрельбе (уже кенгирцам известно было, что - слишком гото-
        вые...) Пулеметчики дежурили и на крышах конвойного городка.
             Это было опять все на том же 3-м лагпункте, который
        знал уже 16 раненых за один раз. И хотя нынче был всего
        только один убитый, но наросло чувство незащищенности, обре-
        ченности, безвыходности: вот и год уже прочти прошел после
        смерти Сталина, а псы его не изменились. И не изменилось во-
        обще ничто.
             Вечером после ужина сделано было так. В секции вдруг
        выключался свет и от входной двери кто-то невидимый говорил:
        "Братцы! До каких пор будем строить, а взамен получать пули?
        Завтра на работу не выходим!" И так секция за секцией, барак
        за бараком.
             Брошена была записка через стену и во второй лагпункт.
        Опыт уже был, и обдумано раньше не раз, сумели объявить и
        там. На 2-м лагпункте, многонациональном, перевешивали деся-
        тилетники, и у многих сроки шли к концу - однако они присое-
        динились.
             Утром мужские лагпункты - 3-й и 2-й, на работу не вышли.
             Такая повадка - бастовать, а от казенной пайки и хлебо-
        ва не отказываться, все больше начинала пониматься арестан-
        тами, но все меньше - их хозяевами. Придумали: надзор и кон-
        вой вошли без оружия в забастовавшие лагпункты, в бараки, и
        вдвоем берясь за одного зэка - выталкивали, выпирали его из
        барака. (Система слишком гуманная, так пристально нянчиться
        с ворами, а не с врагами народа. Но после расстрела Берии
        никто из генералов и полковников не отваживался первый от-
        дать приказ стрелять по зоне из пулеметов.) Этот труд, одна-
        ко, себя не оправдал: заключенные шли в уборную, слонялись
        по зоне, только не на развод.
             Два дня так они выстояли.
             Простая мысль - наказать конвоира, который убил еванге-
        листа, совсем не казалась хозяевам ни простой, ни правиль-
        ной. Вместо этого в ночь со второго дня забастовки на третий
        ходил по баракам уверенный в своей безопасности и всех будя
        бесцеремонно, полковник из Караганды с большой свитой :
        "Долго думаете волынку тянуть?" (2) И наугад, никого не зная
        тут, тыкал пальцем: "Ты - выходи!.. Ты - выходи!.. Ты! - вы-
        ходи!" И этих случайных людей этот доблестный волевой распо-
        рядитель отправлял в тюрьму, полагая в том самый разумный
        ответ на волынку. Вилл Розенберг, латыш, видя эту бессмыс-
        ленную расправу, сказал полковнику: "И я пойду!" - "Иди!" -

                           - 174 -

        охотно согласился полковник. Он даже  н е  п о н я л, навер-
        но, что это был - протест, и против чего тут можно было про-
        тестовать. 
             В ту же ночь было объявлено, что демократия с питанием
        кончена и невышедшие на работу будут получать штрафной паек.
        2-й лагпункт утром вышел на работу. 3-й не вышел еще и в
        третье утро. Теперь к ним применили ту же тактику выталкива-
        ния, но уже увеличенными силами: мобилизованы были все офи-
        церы, какие только служили в Кенгире или съехались туда на
        помощь и с комиссиями. Офицеры во множестве входили в наме-
        ченный барак, ослепляя арестантов мельканием папах и блеском
        погонов, пробирались, нагнувшись, между вагонками и, не гну-
        шаясь, садились своими чистыми брюками на грязные арестантс-
        кие подушки из стружек: "Ну, подвинься, подвинься, ты же ви-
        дишь, я подполковник!" И дальше так, подбоченясь и пересажи-
        ваясь, выталкивали обладателя матраца в проход, а там его за
        рукава подхватывали надзиратели, толкали к разводу, а тех,
        кто и тут еще слишком упирался - в тюрьму. (Ограниченный об-
        ъем двух кенгирских тюрем очень стеснял командование - туда
        помешалось лишь около полутысячи человек.)
             Так забастовка была пересилена, не щадя офицерской чес-
        ти и привилегий. Эта жертва вынуждалась двойственным време-
        нем. Непонятно было, что же надо? и опасно было ошибиться!
        Перестаравшись и расстреляв толпу, можно было оказаться под-
        ручным Берии. Но не достаравшись и не вытолкнув энергично на
        работу, можно было оказаться его же подручным. (3) К тому же
        личным и массовым своим участием в подавлении забастовки
        офицеры МВД как никогда доказали и нужность своих погонов
        для защиты святого порядка, и несокрушаемость штатов, и ин-
        дивидуальную отвагу.
             Применены были и все проверенные ранее способы. В мар-
        те-апреле несколько этапов отправили в другие лагеря. (По-
        ползла зараза дальше!) Человек семьдесят (среди них и Тэнно)
        были отправлены в закрытые тюрьмы с классической формулиров-
        кой: "все меры исправления исчерпаны, разлагающе влияет на
        заключенных, содержанию в лагере не подлежит". Списки отп-
        равленных в закрытые тюрьмы были для устрашения вывешены в
        лагере. А для того, чтобы хозрасчет, как некий лагерный НЭП,
        лучше бы заменял заключенным свободу и справедливость, - в
        ларьки, до того времени скудные, навезли широкий набор про-
        дуктов. И даже - о, невозможность! - выдали заключенным
        аванс, чтобы эти продукты брать. (ГУЛаг верил туземцу в
        долг! - это небывало!)
             Так второй раз нараставшее здесь, в Кенгире, не дойдя
        до назреву, рассасывалось.
             Но тут хозяева двинули лишку. Они потянулись за своей
        -------------------------------------------------------------
             (2) Слово "в о л ы н к а" очень прижилось в официальном
        языке после берлинских волнений в июне 1953 года. Если прос-
        тые люди где-нибудь в Бельгии добиваются прыжка зарплаты,
        это называется "справедливый гнев народа", если простые люди
        у нас добиваются черного хлеба - это "волынка". 
             (3) Полковник Чечев, например, не вынес этой головолом-
        ки. После февральских событий он ушел в отпуск, затем след
        его мы теряем - и обнаруживаем уже персональным пенсионером
        в Караганде. - Не знаем, как скоро ушел из Озерлага его на-
        чальник полковник Евсигнеев. "Замечательный руководитель...
        скромный товарищ", он стал заместителем начальника Братской
        ГЭС. (У Евтушенко не отражено.) 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 175 -

        главной дубинкой против Пятьдесят Восьмой - за блатными!
        (Ну, а в самом деле! - зачем же пачкать руки и погоны, когда
        есть социально-близкие?)
             Перед первомайскими праздниками в 3-й мятежный лагп-
        пункт, уже сами отказываясь от принципов Особлагов, уже сами
        признавая, что невозможно политических содержать беспримесно
        и дать им себя понять, - хозяева привезли и разместили 650
        воров, частично и бытовиков (в том числе много малолеток).
        "Прибывает здоровый контингент! - злорадно предупреждали они
        Пятьдесят Восьмую. - Теперь вы не шелохнетесь". А к приве-
        зенным ворам воззвали: "Вы у нас наведете порядок!"
             И хорошо понятно было хозяевам, с чего нужно порядок
        начинать: чтоб воровали, чтоб жили за счет других, и так бы
        поселилась всеобщая разрозненность. И улыбаться только во-
        рам, когда те, услышав, что есть рядом и женский лагпункт,
        уже канючили в развязной своей манере: "Покажи нам баб, на-
        чальничек!"
             Но вот он, непредсказуемый ход человеческих чувств и
        общественных движений! Впрыснув в Третий кенгирский лагпункт
        лошадиную дозу этого испытанного трупного яда, хозяева полу-
        чили не замиренный лагерь, а самый крупный мятеж в истории
        Архипелага ГУЛага!

                                  *
                                 * *

             Как ни огорожены, как ни разбросаны по видимости ост-
        ровки Архипелага, они через пересылки живут одним воздухом,
        и общие протекают в них соки. И потому резня стукачей, голо-
        довки, забастовки, волнения в Особлагах не остались для во-
        ров неизвестными. И вот говорят, что к 54-му году на пере-
        сылках стало заметно, что воры зауважали каторжан.
             И если это так - что же мешало нам добиться воровского
        "уважения" - раньше? Все двадцатые, все тридцатые, все соро-
        ковые годы мы, Укропы Помидоровичи и Фан Фанычи, так озабо-
        ченные своей собственной общемировой ценностью и содержимым
        своего сидора, и своими еще не отнятыми ботинками или брюка-
        ми - мы держали себя перед ворами как персонажи юмористичес-
        кие: когда они грабили наших соседей, таких же общемировых
        интеллектуалов, мы отводили стыдливо глаза и жались в своем
        уголке; а когда подчеловеки эти переходили расправляться с
        нами, мы также разумеется не ждали помощи от соседей, мы ус-
        лужлииво отдавали этим образинам все, лишь бы нам не откуси-
        ли голову. Да, наши умы были заняты не тем и сердца приго-
        товлены не к этому! Мы никак не ждали еще этого жестокого
        низкого врага! Мы терзались извивами русской истории, а к
        смерти готовы были только публичной, вкрасне, на виду у це-
        лого мира и только спасая сразу все человечество. А может
        быть на мудрость нашу довольно было самой простой простоты.
        Может быть с первого шага по первой пересыльной камере мы
        должны были быть готовы все, кто тут есть, получить ножи
        между ребрами и слечь в сыром углу, на парашной слизи, в
        презренной потасовке с этими крысо-людьми, которым на загры-
        зание бросили нас Голубые. И тогда-то, быть может, раньше,
        выше и даже с ворами этими об руку разнесли бы в щепки ста-
        линские лагеря? В самом деле, за что было ворам нас уважать?.
             Так вот, приехавшие в Кенгир воры уже слышали немного,
        уже ожидали, что дух боевой на каторге есть. И прежде чем
        они осмотрелись и прежде чем слизались с начальством, -  

                                  -176-

        пришли к паханам выдержанные широкоплечие хлопцы, сели пого-
        ворить о жизни и сказали им так: "Мы - представители. Какая
        в Особых лагерях идет рубиловка - вы слышали, а не слышали -
        расскажем. Ножи теперь делать мы умеем не хуже ваших. Вас -
        шестьсот человек, нас - две тысячи шестьсот. Вы - думайте и
        выбирайте. Если будете нас давить - мы вас перережем."
             Вот этот-то шаг и был мудр и нужен был давно! - повер-
        нуться против блатных всем острием! увидеть в них - главных
        врагов!
             Конечно, Голубым только и было надо, чтобы такая свалка
        началась. Но прикинули воры, что против осмелевшей Пятьдесят
        Восьмой один к четырем идти им не стоит. Покровители -
        все-таки за зоной, да и хрена ли в этих покровителях? Разве
        воры их когда-нибудь уважали? А союз, который предлагали
        хлопцы - был веселой небывалой авантюрой, да еще кажется от-
        крывал и дорожку - через забор в женскую зону.
             И ответили воры: "Нет, мы умнее стали. Мы будем с мужи-
        ками вместе!"
             Эта конференция не записана в историю, и имена участни-
        ков ее не сохранились в протоколах. А жаль. Ребята были ум-
        ные.

             Еще в первых же карантинных бараках здоровый контингент
        отметил свое новоселье тем, что из тумбочек и вагонок развел
        костры на цементном полу, выпуская дым в окна. несогласие же
        свое с запиранием бараков они выразили, забивая щепками
        скважины замков.
             Две недели воры вели себя как на курорте: выходили на
        работу, загорали, не работали. О штрафном пайке начальство,
        конечно, и не помышляло, но при всех светлых ожиданиях и
        зарплату выписывать ворам было не из каких сумм. Однако поя-
        вились у воров боны, они приходили в ларек и покупали. Обна-
        дежилось начальство, что здоровый элемент начинает-таки во-
        ровать. Но, плохо осведомленное, оно ошиблось: среди полити-
        ческих прошел сбор на выручку воров (это тоже было, наверно,
        частью конвенции, иначе ворам неинтересно), оттуда у них бы-
        ли и боны! Случай слишком небывалый, чтоб хозяева могли о
        нем догадаться!
             Вероятно, новизна и необычность игры очень занимала
        блатных, особенно малолеток: вдруг относиться к "фашистам"
        вежливо, не входить без разрешения в их секции, не садиться
        без приглашения на вагонки.
             Париж прошлого века называл своих блатных (а у него,
        видимо, их хватало), сведенных в гвардию, - мобили. Очень
        верно схвачено! Это племя такое мобильное, что оно разрывает
        оболочку повседневной косной жизни, оно никак не может в ней
        заключаться в покое. Установлено было не воровать, неэтично
        было вкалывать на казенной работе - но что-то же надо было
        делать! Воровской молодняк развлекался тем, что срывал с
        надзирателей фуражки, во время вечерней проверки джигитовал
        по крышам бараков и через высокую стену из 3-го лагпункта во
        2-й, сбивал счет, свистел, улюлюкал, ночами пугал вышки. Они
        бы дальше и на женский лагпункт полезли, но по пути был ох-
        раняемый хоздвор.
             Когда режимные офицеры, или воспитатели, или оперупол-
        номоченные заходили на дружеское собеседование в барак блат-
        ных, воришки-малолетки оскорбляли их лучшие чувства тем, что
        в разговоре вытаскивали из их карманов записные книжки, ко-
        шельки, или с верхних нар вдруг оборачивали куму фуражку ко-

                           - 177 -

        зырьком на затылок - небывалое для ГУЛага обращение! - но и
        обстановка сложилась невиданная! Воры и раньше всегда счита-
        ли своих гулаговских отцов - дураками, они тем больше прези-
        рали их всегда, чем те индюшачее верили в успехи перековки,
        они до хохота презирали их, выходя на трибуну или перед мик-
        рофон рассказать о начале новой жизни с тачкою в руках. Но
        до сих пор не надо было с ними ссориться. А сейчас конвенция
        с политическими направляла освободившиеся силы блатных как
        раз против хозяев.
             Так, имея низкий административный рассудок и лишенные
        высокого человеческого разума, гулаговские власти сами под-
        готовили кенгирский взрыв: сперва бессмысленными застрелами,
        потом - вливом воровского горючего в этот накаленный воздух.
             События шли необратимо. Нельзя было политическим не
        предложить ворам войны или союза. Нельзя было ворам отказы-
        ваться от союза. А установленноу союзу нельзя было коснеть -
        он бы распался и открылась бы внутренняя война.
             Надо было начинать, что-нибудь, но начинать! А так как
        начинателей, если они из Пятьдесят Восьмой, подвешивают по-
        том в веревочных петлях, а если они воры - только журят на
        политбеседах, то воры и предложили: мы - начнем, а вы - под-
        держите!
             Заметим, что все кенгирское лагерное отделение предс-
        тавляло собой единый прямоугольник с общей внешней зоной,
        внутри которой, поперек длины, нарезаны были внутренние зо-
        ны: сперва 1-го лагпункта (женского), потом хоздвора (о его
        индустриальной мощи мы говорили), потом 2-го лагпункта, по-
        том 3-го, а потом - тюремного, где стояли две тюрьмы - ста-
        рая и новая, и куда сажали не только лагерников, но и воль-
        ных жителей поселка.
             Естественной первой целью было - взять хозяйственный
        двор, где располагались также и все продовольственные склады
        лагеря. Операцию начали днем в нерабочее воскресенье 16 мая
        1954 года. Сперва все мобили влезли на крыши своих бараков
        и усеяли стену между 3-м и 2-м лагпунктами. Потом по коман-
        де паханов, оставшихся на высотах, они с палками в руках
        спрыгивали во 2-й лагпункт, там выстроились в колонну и так
        строем пошли по линейке. А линейка вела по оси 2-го лагпунк-
        та - к железным воротам хоздвора, в которые и упирались.
             Все эти ничуть не скрываемые действия заняли какое-то
        время, за которое надзор успел сорганизоваться и получить
        инструкции. И вот интересно! - надзиратели стали бегать по
        баракам Пятьдесят Восьмой и к ним, тридцать пять лет дави-
        мым, как мразь, взывать: "Ребята! Смотрите! Воры идут ломать
        женскую зону! Они идут насиловать ваших жен и дочерей! Выхо-
        дите не помощь! Отобьем их!" Но уговор был уговор, и кто
        рванулся, о нем не зная, того остановили. Хотя очень вероят-
        но, что при виде котлет коты не выдерживают условий конвен-
        ции, - надзор не нашел себе помощников из Пятьдесят Восьмой.
             Уж как там защищал бы надзор от своих любимцев женскую
        зону - неизвестно, но прежде предстояло ему защитить склады
        хоздвора. И ворота хоздвора распахнулись, и навстречу насту-
        пающим вышел взвод безоружных солдат, а сзади ими руководил
        Бородавка-Беляев, который то ли от усердия оказался в воск-
        ресенье в зоне, то ли потому что дежурил. Солдаты стали от-
        талкивать мобилей, нарушили их строй. Не применяя дрынов,
        воры стали отступать к своему 3-му лагпункту и карабкаться
        снова на стену, а со стены их резерв бросал в солдат камнями
        и саманами, прикрывая отступление.
             Разумеется, никаких арестов среди воров не последовало.

                           - 178 -

        Все еще видя в этом лишь резвую шалость, начальство дало ла-
        герному воскресенью спокойно течь к отбою. Без приключений
        был роздан обед, а вечером с темнотою близ столовой 2-го
        лагпункта стали, как в летнем кинотеатре, показывать фильм
        "Римский-Корсаков".
             Но отважный композитор не успел еще уволиться из кон-
        серватории, протестуя против гонений на свободу, как зазве-
        нели от камней фонари на зоне: мобили били по ним из рога-
        ток, гася освещение зоны. Уже их полно тут сновало в темноте
        по 2-му лагпункту, и заливчатые их разбойничьи свисты реза-
        ли воздух. Бревном они рассадили ворота хоздвора, хлынули
        туда, а оттуда рельсом сделали пролом и в женскую зону. (Бы-
        ли с ними и молодые из Пятьдесят Восьмой).
             При свете боевых ракет, запускаемых с вышек, все тот же
        опер капитан Беляев ворвался в хоздвор извне, через его вах-
        ту, со взводом автоматчиков и - впервые в истории ГУЛага! -
        открыл огонь по социально-близким! Были убитые и несколько
        десятков раненых. А еще - бежали сзади краснопогонники со
        штыками и докалывали раненых. А еще сзади, по разделению ка-
        рательного труда, принятому уже в Экибастузе, и в Норильске,
        и на Воркуте, бежали надзиратели с железными ломами и этими
        ломами досмерти добивали раненых. (В ту ночь в больнице вто-
        рого лагпункта засветилась операционная, и заключенный хи-
        рург испанец Фустер оперировал.)
             Хоздвор теперь был прочно занят карателями, пулеметчики
        там расставались. А 2-й лагпункт (мобили сыграли свою увер-
        тюру, теперь вступили политические) соорудил против хозворот
        барикаду. 2-й и 3-й лагпункты соединились проломом, и боль-
        ше не было в них надзирателей, не было власти МВД.
             Но что случилось с тем, кто успел прорваться на женский
        лагпункт и теперь отрезан был там? События перемахнули через
        развязное презрение, с которым блатные оценивают баб. Когда
        в хоздворе загремели выстрелы, то проломившиеся сюда, к жен-
        щинам, были уже не жадные добытчики, а - товарищи по судьбъе.
        Женщины спрятали их. На поимку вошли безоружные  солдаты, по-
        том - и вооруженные. Женщины мешали им искать и отбивались. 
        Солдаты били женщин кулаками и прикладами, таскали и в тюрьму
        (в жензоне была предусмотрительно своя тюрьма), а в иных муж-
        чин стреляли.
             Испытывая недостаток карательного состава, командование
        ввело в женскую зону "чернопогонников" - солдат строительно-
        го батальона, стоявшего в Кенгире. Однако солдаты стройбата
        отказались от несолдатского дела! - и пришлось их увести.
             А между тем именно здесь, в женской зоне, было главное
        политическое оправдание, которым перед своими высшими могли
        защититься каратели! Они вовсе не были простаками! Прочли ли
        они где-нибудь такое или придумали, но в понедельник впусти-
        ли в женскую зону фотографов и двух-трех своих верзил, пере-
        одетых в заключенных. Подставные морды стали терзать женщин,
        а фотографы фотографировать. Вот от какого произвола защищая
        слабых женщин, капитан Беляев вынужден был открыть огонь!
             В утренние часы понедельника напряженность сгустилась
        над баррикадой и проломленными воротами хоздвора. В хоздворе
        лежали неубранные трупы. Пулеметчики лежали за пулеметами,
        направленными на те же все ворота.
             В освобожденных мужских зонах ломали вагонки на оружие,
        делали щиты из досок, из матрацев. Через баррикаду кричали
        палачам, а те отвечали. Что-то должно было сдвинуться, поло-
        жение было неустойчиво слишком. Зэки на баррикаде готовы бы-
        ли и сами идти в атаку. Несколько исхудалых сняли рубахи,

                           - 179 -

        поднялись на баррикаде и, показывая пулемтчикам свои костля-
        вые груди и ребра, кричали: "Ну, стреляете, что же! Бейте по
        отцам! Добивайте!"
             И вдруг на хоздвор к офицеру прибежал с запиской боец.
        Офицер распорядился взять трупы, и вместе с ними краснопо-
        гонники покинули хоздвор.
             Минут пять на баррикаде было молчание и недоверие. По-
        том первые зэки осторожно заглянули в хоздвор. Он был пуст,
        только валялись там и здесь лагерные черные картузики убитых
        с нашитыми лоскутиками номеров.
             (Позже узнали, что очистить хоздвор приказал министр
        внутренних дел Казахстана, он только что прилетел из Ал-
        ма-Аты. Унесенные трупы отвезли в степь и закопали, чтоб ус-
        транить экспертизу, если ее потом потребуют.)
             Покатилось "Ура-а-а!.. Ура-а-а.." - и хлынули в хоздвор
        и дальше в женскую тюрьму - и все соединилось! Все было сво-
        бодно внутри главной зоны! - только 4-й тюремный лагпункт
        оставался тюрьмой.
             На всех вышках стало по четыре краснопогонника! - было
        кому в уши вбирать оскорбления! Против вышек собирались и
        кричали им (а женщины, конечно, больше всех): "Вы - хуже
        фашистов!.. Кровопийцы!.. Убийцы!.." 
             Обнаружился, конечно, в лагере священник и не один, и в
        морге уже служили панихидную службу по убитым и умершим от
        ран.
             Что за ощущения могут быть те, которые рвут грудь вось-
        ми тысячам человек, все время и давеча и только что бывших
        разобщенными рабами - и вот соединившихся и освободившихся,
        не по-настоящему хотя бы, но даже в прямоугольнике этих
        стен, под взглядами этих счетверенных конвоиров?! Экибастуз-
        ское голодное лежание в запертых бараках - и то ощущалось
        прикосновением к свободе! А тут - Февральская революция!
        Столько подавленное - и вот прорвавшееся братство людей! И
        мы любим блатных! И блатные любят нас! (Да куда денешься,
        кровью скрепили! Да ведь они от своего закона отошли!) И еще
        больше, конечно, мы любим женщин, которые вот опять рядом с
        нами, как полагается в человечестве, и сестры наши по судьбе!
             В столовой прокламации: "Вооружайся, чем можешь, и на-
        падай на войска первый!" На кусках газет (другой бумаги нет)
        черными или цветными буквами самые горячие уже вывели в
        спешке свои лозунги: "Хлопцы, бейте чекистов!" "Смерть сту-
        качам, чекистским холуям!" В одном-другом-третьем месте ла-
        геря, только успевай - митинги, ораторы! И каждый предлагает
        свое! Думай - тебе думать разрешено - за кого ты? Какие выс-
        тавить требования? Чего мы хотим? Под суд Беляева! - это по-
        нятно! Под суд убийц! - это понятно. А дальше?.. Не запирать
        бараков, снять номера! - а дальше?..
             А дальше - самое страшное: для чего это начато и чего
        мы хотим? Мы хотим, конечно, свободы, одной свободы! - но
        кто ж нам ее даст? Те суды, которые нас осудили - в Москве.
        И пока мы недовольны Степлагом или Карагандой, с нами еще
        разговаривают. Но если мы скажем, что недовольны Москвой...
        нас всех в этой степи закопают.
             А тогда - чего мы хотим? Проламывать стены? Разбегаться
        в пустыню?..
             Часы свободы! Пуды цепей свалились с рук и плеч! Нет,
        все равно не жаль! - этот день стоил того!
             А в конце понедельника в бушующий лагерь приходит деле-
        гация от начальства. Делегация вполне благожелательна, они
        не смотрят зверьми, они без автоматов, да ведь и то сказать 

                                   -180-

        - они же не подручные кровавого Берии. Мы узнаем, что из
        Москвы прилетели генералы - гулаговский Бочков, и замести-
        тель генерального прокурора Вавилов. (Они служили и при Бе-
        рии, но зачем бередить старое?) Они считают, что наши требо-
        вания вполне справедливы! (Мы сами ахаем: справедливы? Так
        мы не бунтовщики? Нет-нет, вполне справедливы!) "Виновные в
        расстреле будут привлечены к ответственности!" - "А за что
        женщин избили?" - "Женщин избили? - поражается делегация. -
        Быть этого не может". Аня Михалевич приводит им вереницу из-
        битых женщин. Комиссия растрогана: "Разберемся, разберемся!"
        - "Звери!" - кричит генералу Люба Бершадская. Еще кричат:
        "Не запирать бараков!" - "Не будем запирать". - "Снять номе-
        ра!" - "Обязательно снимем", - уверяет генерал, которого мы
        в глаза никогда не видели (и не увидим). - "Проломы между
        зонами - пусть остаются! - наглеем мы. - Мы должны общать-
        ся!" - "Хорошо, общайтесь, - согласен генерал. - Пусть про-
        ломы остаются". Так братцы, чего нам еще надо? Мы же победи-
        ли!! Один день побушевали, порадовались, покипели - и побе-
        дили! И хотя среди нас качают головами и говорят - обман,
        обман! - мы верим! Мы верим нашему в общем неплохому началь-
        ству! Мы верим потому, что так нам легче всего выйти из по-
        ложения...
             А что остается угнетенным, если не верить? Быть обману-
        тыми - и снова верить. И снова быть обманутыми - и снова ве-
        рить.
             И во вторник 18 мая все кенгирские лагпункты вышли на
        работу, примирясь со своими мертвецами.
             И еще в это утро все могло кончиться тихо! Но высокие
        генералы, собравшиеся в Кенгире, считали бы такой исход сво-
        им поражением. Не могли же они серьезно признать правоту
        заключенных! Не могли же они серьезно наказывать военнослу-
        жащих МВД! Их низкий рассудок извлек один только урок: не-
        достаточно были укреплены межзонные стены! Там надо сделать
        огневые зоны!
             И в этот день усердное начальство впрягло в работу тех,
        кто отвык работать годами и десятилетиями: офицеры и надзи-
        ратели надевали фартуки: кто знал, как взяться - брал в руки
        мастерок; солдаты, свободные от вышек, катили тачки, несли
        носилки; инвалиды, оставшиеся в зонах, подтаскивали и подни-
        мали саманы. И к вечеру заложены были проломы, восстановлены
        разбитые фонари, вдоль внутренних стен проложены запретные
        полосы и на концах поставлены часовые с командой: открывать
        огонь!
             А когда вечером колонны заключенных, отдавших труд
        дневной государству, входили снова в лагерь, их спешно гнали
        на ужин, не давая опомниться, чтобы поскорей запереть. По
        генеральской диспозиции, нужно было выиграть этот первый ве-
        чер - вечер слишком явного обмана после вчерашних обещаний,
        - а там как-нибудь привыкнется и втянется в колею.
             Но раздались перед сумерками те же заливчатые разбой-
        ничьи свисты, что и в воскресенье - перекликались ими третья
        и вторая зоны, как на большом хулиганском гуляньи (эти свис-
        ты были еще один удачный вклад блатных в общее дело). И над-
        зиратели дрогнули, не кончили своих обязанностей и убежали
        из зон. Один только офицер сплоховал (старший лейтенант ин-
        тендантской службы Медведев), задержался по своим делам и
        взят был до утра в плен.
             Лагерь остался за зэками, но они были разделены. По
        подступившимся к внутренним стенам - вышки открывали пуле-
        метный огонь. Нескольких уложили, нескольких ранили. Фонари

                           - 181 -

        опять все перебили из рогаток, но вышки светили ракетами.
        Вот тут второй зоне пригодился хозофицер: с одним оторванным
        погоном его привязали к концу стола, выдвинули к предзонни-
        ку, и он вопил своим: "Не стреляйте, я здесь! Здесь я, не
        стреляйте!"
             Длинными столами столами били по колючке, по свежим
        столбикам предзонника, но под огнем нельзя было ни проломить
        стену, ни лезть через нее - значит, надо было подкопаться.
        Как всегда, в зоне не было лопат, кроме пожарных. Пошли в
        ход поварские ножи, миски.
             В эту ночь, с 18 на 19 мая, прошли подкопами все стены
        и снова соединили все лагпункты и хоздвор. Теперь вышки пе-
        рестали стрелять, а инструмента на хоздворе было вдоволь.
        Вся дневная работа каменщиков с погонами пошла на смарку.
        Под кровом ночи ломали предзонники, пробивали стены и расши-
        ряли проходы, чтобы не стали они западней (в другие дни их
        сделали шириной метров в двадцать).
             В эту же ночь пробили стену и в 4-й лагпункт, тюремный.
        Надзорсостав, охранявший тюрьмы, бежал кто к вахте, кто к
        вышкам, им спускали лестницы. Узники громили следственные
        кабинеты. Тут были освобождены из тюрьмы и те, кому предсто-
        яло стать во главе восстания: бывший полковник Красной армии
        Капитон Кузнецов (выпускник Фрунзенской академии, уже немо-
        лодой; после войны он командовал полком в Германии, и кто-то
        у него сбежал в Западную - за это и получил он срок; а в ла-
        герной тюрьме он сидел "за очернение лагерной действитель-
        ности" в письмах, отосланных через вольняшек); бывший стар-
        ший лейтенант Красной армии Глеб Слученков (он был в плену;
        как некоторые говорят - и власовцем).
             В "новой" тюрьме сидели жители поселка Кенгира, бытови-
        ки. Сперва они поняли так, что в стране - всеобщая револю-
        ция, и с ликованием приняли неожиданную свободу. Но быстро
        узнав, что революция - слишком местного значения, бытовики
        лояльно вернулись в свой каменный мешок и безо всякой охраны
        честно жили там весь срок восстания - лишь за едою ходили в
        столовую мятежных зэков.
             Мятежных зэков! - которые уже трижды старались оттолк-
        нуть от себя и этот мятеж и эту свободу. Как обращаться с
        такими дарами, они не знали, и больше боялись их, чем жажда-
        ли. Но с неуклонностью морского прибоя их бросало и бросало
        в этот мятеж.
             Что оставалось им? Верить обещаниям? Снова обманут, это
        хорошо показали рабовладельцы вчера, да и раньше. Стать на
        колени? Но они все годы стояли так и не выслужили милости.
        Проситься сегодня же быть наказанными? - но наказание сегод-
        ня, как и через месяц свободной жизни, будет одинаково жес-
        токо от тех, чьи суды работают машинно: если четвертаки, так 
        уж всем вкруговую, без пропуска.
             Бежит же беглец, чтоб испытать хоть один день свободной
        жизни! Так и эти восемь тысяч человек не столько подняли мя-
        теж, сколько бежали в свободу, хоть не надолго! Восемь тысяч
        человек вдруг из рабов стали свободными, и предоставилось им
        - жить! Привычно ожесточенные лиица смягчились до добрых
        улыбок. (4) Женщины увидели мужчин, и мужчины взяли их за ру-
        ки. Те, кто переписывались изощренными тайными путями и ни-
        когда не видели друг друга - теперь познакомились! Те литов-
        ки, чьи браки заключали ксендзы через стену, теперь увидели
        -------------------------------------------------------------
             (4) Это отметил недоброжелатель Макеев.
        -------------------------------------------------------------

                           - 182 -

        своих законных по церкви мужей - их брак спустился от Госпо-
        да на землю! Сектантам и верующим впервые за их жизнь никто
        не мешал собираться и молиться. Рассеянные по всем зонам
        одинокие иностранцы, теперь находили друг друга и говорили
        на своем языке об этой странной азиатской революции. Все
        продовольствие лагеря оказалось в руках заключенных. Никто
        не гнал на развод и на одиннадцатичасовой рабочий день.
             Над бессонным взбудораженным лагерем, сорвавшим с себя
        собачьи номера, рассвело утро 19 мая. На проволоках свисали
        столбики с побитыми фонарями. По траншейным проходам и без
        них зэки свободно двигались из зоны в зону. Многие надевали
        свою вольную одежду, взятую из каптерки. Кое-кто из хлопцев
        нахлобучил папахи и кубанки. (Скоро будут и расшитые рубаш-
        ки, на азиатах - цветные халаты и тюрбаны, серо-черный ла-
        герь расцветет.) 
             Ходили по баракам дневальные и звали в большую столовую
        на выборы Комиссии - комиссии для переговоров с начальством
        и для самоуправления (так скромно, так боязливо она себя
        назвала).
             Ее избирали может быть на несколько всего часов, но
        суждено было ей стать сорокадневным правительством кенгирс-
        кого лагеря.

                                  *
                                 * *

             Если б это все свершилось на два года раньше, то из од-
        ного только страха, чтоб не узнал сам, степлаговское хозяева
        не стали бы медлить, а отдали б известный приказ - "патронов
        не жалеть!", и с вышек перестреляли бы всю эту загнанную в
        стены толпу. И надо ли было бы при этом уложить все восемь
        тысяч или четыре - ничто бы в них не дрогнуло, потому что
        были они несодрогаемые.
             Но сложность обстановки 1954 года заставляла их мять-
        ся. Тот же Вавилов и тот же Бочков ощущали в Москве некото-
        рые новые веяния. Здесь уже постреляно было немало, и сейчас
        изыскивалось, как придать сделанному законный вид. И так
        создалась заминка, а значит - время для мятежников начать
        свою независимую новую жизнь.
             В первые же часы предстояло определиться политической
        линии мятежа, а значит бытию его или небытию. Повлечься ли
        должен был он за теми простосердечными листовками поверх га-
        зетных механических столбцов: "Хлопцы, бейте чекистов"?
             Едва выйдя из тюрьмы - и тут же силою обстоятельств,
        военной ли хваткой, советами ли друзей или внутренним позы-
        вом направляясь к руководству, Капитон Иванович Кузнецов
        сразу, видимо, принял сторону и понимание немногочисленных и
        затертых в Кенгире ортодоксов: "Пресечь эту стряпню (листов-
        ки), пресечь антисоветский и контрреволюционный дух тех, кто
        хочет воспользоваться нашими событиями!" (Эти выражения я
        цитирую по записям другого члена Комиссии А.Ф.Макеева об уз-
        ком разговоре в вещкаптерке Петра Акоева. Ортодоксы кивали
        Кузнецову: "Да за эти листовки нам всем начнут мотать новые
        сроки".)
             В первые же часы, еще ночные, обходя все бараки и до
        хрипоты держа там речи, а с утра потом на собрании в столо-
        вой и еще позже не раз, полковник Кузнецов, встречая настро-
        ения крайние и озлобленность жизней, настолько растоптанных,
        что им, кажется, уже нечего было терять, повторял и повто-
        рял, не уставая:

                           - 183 -

             - Антисоветчина - была бы наша смерть. Если мы выставим
        сейчас антисоветские лозунги - нас подавят немедленно. Они
        только и ждут предлога для подавления. При таких листовках
        они будут иметь полное оправдание расстрелов. Спасение наше
        - в лояльности. Мы должны разговаривать с московскими предс-
        тавителями как подобает советским гражданам!
             И уже громче потом: "Мы не допустим такого поведения
        отдельных провокаторов!" (Да впрочем, пока он те речи дер-
        жал, а на вагонках громко целовались. не очень-то в речи его
        и вникали.)
             Это подобно тому, как если бы поезд вез вас не в ту
        сторону, куда вы хотите, и вы решили бы соскочить с него -
        вам пришось бы соскакивать по ходу, а не против. В этом
        инерция истории. Далеко не все хотели бы так, но разумность
        такой линии была сразу понята и победила. Очень быстро по
        легерю были развешаны крупные лозунги, хорошо читаемым с вы-
        шек и от вахт:
             "Да здравствует Советская Конституция!"
             "Да здравствует Президиум ЦК!"
             "Да здравствует советская власть!"
             "Требуем приезда члена ЦК и пересмотра наших дел!"
             "Долой убийц-бериевцев!"
             "Жены офицеров Степлага! Вам не стыдно быть женами
        убийц?"
             Хотя большинству кенгирцев было отлично ясно, что все
        миллионные расправы, далекие и близкие, произошли под болот-
        ным солнцем этой конституции ии утверждены этим составом По-
        литбюро, им ничего не оставалось, как писать - да здравству-
        ет эта конституция и это Политбюро. И теперь, перечитывая
        лозунги, мятежные арестанты нащупали законную твердость под
        ногами и стали успокаиваться: движение их - не безнадежно.
             А над столовой, где только прошли выборы, поднялся вид-
        ный всему поселку флаг. Он висел потом долго: белое поле,
        черная кайма, а в середине красный санитарный крест. По меж-
        дународному морскому коду флаг этот значил:
             "Терпим бедствие!" На борту - женщины и дети".
            В Комиссию было избрано человек двенадцать во главе с Ку-
        знецовым. Комиссия сразу специализировалась и создала отделы: 
             -агитации и пропаганды (руководил им литовец Кнопкус,
              штрафник из Норильска после тамошнего восстания) 
             -быта и хозяйства
             -питания
             -внутренней безопасности (Глеб Слученков)
             -военный и 
             -технический, пожалуй самый удивительный в этом лагер-
              ном правительстве.
             Бывшему майору Михееву были поручены контакты с началь-
        ством. В составе Комиссии был и один из воровских паханов,
        он тоже чем-то ведал. Были и женщины (очевидно: Шахновская,
        экономист, партийная, уже седая; Супрун, пожилая учительница
        из Прикарпатья; Люба Бершадская).
             Вошли ли в эту Комиссию главные подлинные вдохновители
        восстания? Очевидно, нет. Центры, а особенно украинский (во
        всем лагере русских было не больше четверти), очевидно оста-
        лись сами по себе. Михаил Келлер, украиинский партизан, с
        1941-го воевавший то против немцев, то против советских, а в
        Кенгире публично зарубивший стукача, являлся на заседания
        Комиссии молчаливым наблюдателем от того штаба.
             Комиссия открыто работала в канцелярии женского лагпун-
        кта, но военный отдел вынес свой командный пункт (полевой

                                 -184-

        штаб) в баню 2-го лагпункта. Отделы принялись за работу.
        Первые дни были особенно оживленными: надо было все приду-
        мать и наладить. 
             Прежде всего надо было укрепиться. (Михеев, ожидавший
        неизбежного войскового подавления, был против создания ка-
        кой-либо обороны. На ней настояли Слученков и Кнопкус.) Мно-
        го самана образовалось от широких расчищенных проломов во
        внутренних стенах. Из этого самана сделали баррикады против
        всех вахт, т.е. выходов вовне (и входов извне), которые ос-
        тались во власти охранников и любой из которых в любую мину-
        ту мог открыться для пропуска карателей. В достатке нашлись
        на хоздворе бухты колючей проволоки. Из нее наматывали и
        разбрасывали на угрожаемых направлениях спирали Бруно. Не
        упустили кое-где выставить и дощечки: "Осторожно! Минирова-
        но!"
             А это была одна из первых затей Технического отдела.
        Вокруг работы отдела была создана большая таинственность. В
        захваченном хоздворе Техотдел завел секретные помещения, на
        входе в которые нарисованы были череп, скрещенные кости и
        написано: "Напряжение 100 000 вольт". Туда допускались лишь
        несколько работающих там человек. Так даже заключенные не
        стали знать, чем занимается Техотдел. Очень скоро распрост-
        ранен был слух, что изготовляет он секретное оружие по хими-
        ческой части. Так как и зэкам и хозяевам было хорошо извест-
        но, какие умники-инженеры здесь сидят, то легко распростра-
        нилось суеверное убеждение, что они все могут, и даже изоб-
        рести такое оружие, какого еще не придумали в Москве. А уж
        сделать какие-то мины несчастные, используя реактивы, бывшие
        на хоздворе - отчего же нет? И так дощечки "минировано"
        воспринимались серьезно.
             И еще придумано было оружие: ящики с толченым стеклом
        у входа в каждый барак (засыпать глаза автоматчикам).
             Все бригады сохранились как были, но стали называться
        взводами, бараки - отрядами, и назначены были командиры от-
        рядов, подчиненные Военному отделу. Начльником всех караулов
        стал Михаил Келлер. По точному графику все угрожаемые места
        занимали пикеты, особенно усиленные в ночное время. Учитывая
        ту особенность мужской психологии, что при женщине мужчина
        не побежит и вообще проявит себя храбрее, пикеты составляли
        смешанные. А женщин в Кенгире оказалось много не только гор-
        ластых, но и смелых, особенно среди украинских девушек, ко-
        торых и было в женском лагпункте большинство.
             Не дожидаясь теперь доброй воли барина, сами начинали
        снимать оконные решетки с бараков. Первые два дня, пока хо-
        зяева не догадались отключить лагерную электросеть, еще ра-
        ботали станки в хоздворе и из прутьев этих решеток сделали
        множество пик, заостряя и обтачивая их концы. Вообще кузня и
        станочники эти первые дни непрерывно делали оружие: ножи,
        алебарды-секиры и сабли, особенно излюбленные блатными (к
        эфесам цепляли бубенчики из цветной кожи). У иных появлялись
        в руках кистени.
             Вскинув пики над плечами, пикеты шли занимать свои ноч-
        ные посты. И женские взводы, направляемые на ночь в мужскую
        зону в отведенные для них секции, чтобы по тревоге высыпать
        навстречу наступающим (было наивное предположение, что па-
        лачи постесняются давить женщин), шли ощетиненные кончиками
        пик.
             Это все было бы невозможно, рассыпалось бы от глумления
        или от похоти, если бы не было овеяно суровым и чистым воз-
        духом мятежа. Пики и сабли были для нашего века игрушечные,

                           - 185 -

        но не игрушечной была для этих людей тюрьма в прошлом и
        тюрьма в будущем. Пики были игрушечные, но хоть их послала
        судьба! - эту первую возможность защищать свою волю. В пури-
        танском воздухе ранней революции, когда присутствие женщины
        на баррикаде тоже становится оружием, - мужчины и женщины
        держались достойно тому и достойно несли свои пики остриями
        в небо.
             Если кто в эти дни и вел расчеты низменного сладострас-
        тия, то - хозяева в голубых погонах там, за зоной. Их расчет
        был, что предоставленные на неделю сами себе, заключенные
        захлебнуться в разврате. Они так и изображали это жителям
        поселка, что заключенные взбунтовались для разврата. (Конеч-
        но, чего другого могло не доставать арестантам в их обеспе-
        ченной судьбе?) (5)
             Главный же расчет начальства был, что блатные начнут
        насиловать женщин, политические вступятся, и пойдет резня.
        Но и здесь ошиблись психологи МВД! - и это стоит нашего
        удивления тоже. Все свидетельствуют, что воры вели себя как
        люди, но не в их традиционном значении этого слова, а в на-
        шем. Встречно - и политические и сами женщины относились к
        нем подчеркнуто дружелюбно, с доверием. А что скрытей того -
        не относится к нам. Может быть ворам все время помнились и
        кровавые их жертвы в первое воскресенье.
             Если кенгирскому мятежу можно приписать в чем-то силу,
        то сила была - в единстве.
             Не посягали воры и на продовольственный склад, что для
        знающих, удивительно не менее. Хотя на складе было продуктов
        на многие месяцы, Комиссия, посовещавшись, решила оставить
        все прежние нормы на хлеб и другие продукты. Верноподданная
        боязнь переесть казенный харч и потом отвечать за растрату!
        Как будто за столько голодных лет государство не задолжало
        арестантам! Наоборот (вспоминает Михеев) каких-то продуктов
        не доставало за зоной и снабженцы Управления просили отпус-
        кать им из лагеря эти продукты. Имелись фрукты из расчета
        более высоких норм (для вольных!) - и зэки отпускали.
             Лагерная бухгалтерия выписывала продукты в прежней нор-
        ме, кухня получала, варила, но в новом революционном воздухе
        не воровала сама, и не являлся посланец от блатных с указа-
        нием носить для людей. И не наливалось лишнего черпака при-
        дуркам. И вдруг оказалось, что из той же нормы - еды стало
        заметно больше!
             И если блатные продавали вещи (то есть , награбленные
        прежде в другом месте), то не являлись тут же по своему
        обыкновению отбирать их назад. "Теперь не такое время" - го-
        ворили они...
             Даже ларьки от местного ОРСа продолжали торговать в зо-
        нах. Вольной инкассаторше штаб обещал безопасность. Она без
        надзирателей допускалась в зону и здесь в сопровождении двух
        девушек обходила все ларьки и собирала у продавцов их выруч-
        ку - боны. (Но боны, конечно, скоро кончились, да и новых
        товаров хозяева в зону не пропускали.)
             В руках у хозяев оставалось еще три вида снабжения зо-
        ны: электричество,вода, медикаменты. Воздухом распоряжались,
        -------------------------------------------------------------
             (5) После мятежа хозяева не постеснялись провести по-
        вальный медицинский осмотр всех женщин. И обнаружив многих с
        девственностью, изумлялись: как? чего ж ты смотрела? столько
        дней вместе...!
             Они судили о событиях на своем уровне.
        -------------------------------------------------------------

                           - 186 -

        как известно, не они. Медикаментов не дали в зону за сорок
        дней ни порошка, ни капли иода. Электричество отрезали дня
        через два-три. Водопровод оставили.
             Технический отдел начал борьбу за свет. Сперва придумали
        крючки на тонкой проволоке забрасывать с силой на внешнюю
        линию, идущую за лагерной стеной - и так несколько дней во-
        ровали ток, пока щупальцы не были обнаружены и отрезаны. За
        это время Техотдел успел испробовать ветряк и отказаться от
        него и стал на хоздворе (в укрытом месте от прозора с вышек
        и от низко летающих самолетов У-2) монтировать гидроэлект-
        ростанцию, работающую от... водопроводного крана. Мотор,
        бывший на хоздворе, обратили в генератор и так стали питать
        телефонную лагерную сеть, освещение штаба и ... Радиопере-
        датчик! А в бараках светили лучины... Уникальная эта гидрос-
        танция работала до последнего дня мятежа.
             В самом начале мятежа генералы приходили в зону как хо-
        зяева. Правда, нашелся и Кузнецов: на первые переговоры он
        велел вынести из морга убитых и громко скомандовал: "Голов-
        ные уборы - снять!" Обнажили головы зэки - и генералам тоже
        пришлось снять военные картузы перед своими жертвами. Но
        инициатива осталась за гулаговским генералом Бочковым. Одоб-
        рив избрание Комиссии ("нельзя ж со всеми сразу разговари-
        вать"), он потребовал, чтоб депутаты на переговорах сперва
        рассказали о своем следственном деле (и Кузнецов стал длинно
        и может быть охотно излагать свое); чтобы зэки при выступле-
        ниях непременно вставали. Когда кто-то сказал: "Заключенные
        требуют..." Бочков с чувствительностью возразил: "Заключен-
        ные могут только просить, а не требовать!" И установилась
        эта форма - "заключенные просят".
             На просьбы заключенных Бочков ответил лекцией о строи-
        тельстве социализма, небывалом подъеме народного хозяйства,
        об успехах китайской революции. Самодовольное косое ввинчи-
        вание шурупа в мозг, отчего мы всегда слабеем и немеем... Он
        пришел в зону, чтобы разъяснить почему применение оружия бы-
        ло правильным (скоро они заявят, что вообще никакой стрельбы
        по зоне не было, это ложь бандитов, и избиений тоже не бы-
        ло). Он просто изумился, что смеют просить его нарушить "ин-
        струкцию о раздельном содержании зэ-ка - зэка". (Они так го-
        ворят о своих инструкциях, будто это довечные и домировые
        законы.)
             Вскоре прилетели на "Дугласах" еще новые и более важные
        генералы: Долгих (будто бы в то время - начальник ГУЛага) и
        Егоров (зам. министра МВД СССР). Было назначено собрание в
        столовой, куда собралось до двух тысяч заключенных. И Кузне-
        цов скомандовал: "Внимание! Встать! Смирно!", и с почетом
        пригласил генералов в президиум, а сам по субординации стоял
        сбоку. (Иначе вел себя Слученков. Когда из генералов кто-то
        обронил о врагах здесь, Слученков звонко им ответил: "А кто
        и з  в а с не оказался враг? Ягода - враг, Ежов - враг, Аба-
        кумов - враг, Берия - враг. Откуда мы знаем, что Круглов -
        лучше?")
             Макеев, судя по его записям, составил проект соглаше-
        ния, по которому начальство обещало бы никого не этапировать
        и не репрессировать, начать расследование, а зэки за то сог-
        лашались немедленно приступить к работе. Однако когда он и
        его единомышленники стали ходить по баракам и предлагали
        принять проект, зэки честили их "лысыми комсомольцами",
        "уполномоченными по заготовкам" и "чекистскими холуями".
        Особенно враждебно встретили их на женском лагпункте и осо-
        бенно неприемлемо было для зэков согласиться теперь на раз-

                           - 187 -

        деление мужских и женской зон. (Рассерженный Макеев отвечал
        своим возражателям: "А ты подержался за сисю у Параси и ду-
        маешь, что кончилась советская власть? Советская власть на
        своем настоит, все равно!")
             Дни текли. Не спуская с зоны глаз - солдатских с вышек,
        надзирательских оттуда же (надзиратели, как знающие зэков в
        лицо, должны были опознавать и запоминать, кто что делает) и
        даже глаз летчиков (может быть, с фотосъемкой) - генералы с
        огорчением должны были заключить, что в зоне нет резни, нет
        погрома, нет насилий, лагерь сам собой не разваливается, и
        повода нет вести войска на выручку.
             Лагерь - стоял, и переговоры меняли характер. Золотопо-
        гонники в разных сочетаниях продолжали ходить в зону для
        убеждения и бесед. Их всех пропускали, но приходилось им для
        этого брать в руки белые флаги, а после вахты хоздвора, глав-
        ного теперь входа в лагерь, перед баррикадой, сносить обыск,
        когда какая-нибудь украинская дивчина в телогрейке охлопыва-
        ла генеральские карманы, нет ли там пистолета или гранат.
        Зато штаб мятежников гарантировал им личную безопасность!..
             Генералов проводили там, где можно (конечно, не по сек-
        ретной зоне хоздвора), и давали им разговаривать с зэками и
        собирали для них большие собрания по лагпунктам. Блеща пого-
        нами, хозяева и тут рассаживались в президиумах - как рань-
        ше, как ни в чем не бывало.
             Арестанты выпускали ораторов. Но как трудно было гово-
        рить! - не только потому, что каждый писал себе этой речью
        будущий приговор, но и потому, что слишком разошлись знания
        жизни и представления об истине у серых и голубых, и почти
        ничем уже нельзя было пронять и просветить эти дородные бла-
        гополучные туши, эти лоснящиеся дынные головы. Кажется,
        очень их рассердил старый ленинградский рабочий, коммунист и
        участник революции. Он спрашивал их, что будет за коммунизм,
        если офицеры пасутся на хоздворе, из ворованного с обогати-
        тельной фабрики свинца заставляют делать себе дробь для брак-
        оньерства; если огороды им копают заключенные; если для нача-
        льника лагпункта, когда он моется в бане расстилаются ковры и
        играет оркестр.
             Чтоб меньше было такого бестолкового крику, эти собе-
        седования принимали и вид прямых переговоров по высокому
        дипломатическому образцу: в июне как-то поставили в женской
        зоне долгий столовский стол и по одну сторону на скамье рас-
        селись золотопогонники, а позади них стали допущенные для
        охраны автоматчики. По другую сторону стола сели члены Ко-
        миссии, и тоже была охрана - очень серьезно стояла она с
        саблями, пиками и рогатками. А дальше подталпливались зэки -
        слушать толковище, и подкрикивали. (И стол не был без угоще-
        ний! - из теплиц хоздвора принесли свежие огурцы, с кухни -
        квас. Золотопогонники грызли огурцы, не стесняясь...)
             Требования-просьбы восставших были приняты еще в первые
        два дня и теперь повторялись многократно:
             -наказать убийцу евангелиста;
             -наказать всех виновных в убийствах с воскресенья на
              понедельник в хоздворе;
             -наказать тех, кто избивал женщин;
             -вернуть в лагерь тех товарищей, которые за забастовку
              незаконно посланы в закрытые тюрьмы;
             -не надевать больше номеров, не ставить на бараки реше-
              ток, не запирать бараков;
             -не восстанавливать внутренних стен между лагпунктами;
             -восьмичасовой рабочий день, как у вольных;

                                 -188-

             -увеличение оплаты за труд (уж не шла речь о равенстве
        с вольными),
             -свободная переписка с родственниками и иногда свидания;
             -пересмотр дел.
             И хотя ни одно требование тут не сотрясало устоев и не
        противоречило конституции (а многие были только - просьба о
        возврате в старое положение), - но невозможно было хозяевам
        принять ни мельчайшего из них, потому что эти подстриженные
        жирные затылки, эти лысины и фуражки давно отучились призна-
        вать свою ошибку или вину. И отвратна, и неузнаваема была
        для них истина, если проялялась она не в секретных инструк-
        циях высших инстанций, а из уст черного народа.
             Но все-таки затянувшееся это сидение восьми тысяч в
        осаде клало пятно на репутацию генералов, могло испортить их
        служебное положение, и поэтому они обещали. Они обещали, что
        требования эти почти все можно выполнить, только вот (для
        правдоподобия) трудно будет оставить открытой женскую зону,
        это не положено (как будто в ИТЛ двадцать лет было иначе!),
        но можно будет обдумать, какие-нибудь устроить дни встреч. А
        вот начать в зоне работу следственной комиссии (по обстоя-
        тельствам расстрелов) генералы внезапно согласились. (Но
        Слученков разгадал и настоял, чтоб этого не было: под видом
        показаний будут стукачи дуть на все, что происходит в зоне.)
        Пересмотр дел? Что ж, и дела, конечно, будут пересматривать,
        только надо подождать. Но что совершенно безотложно - надо
        выходить на работу! на работу! на работу! 
             А уж это зэки знали: разделить на колонны, оружием по-
        ложить на землю, арестовать зачинщиков.
             Нет, - отвечали они через стол и с трибуны. Нет! - кри-
        чали из толпы. Управление Степлага вело себя провокационно!
        Мы не верим руководству Степлага! Мы не верим  МВД!
             -Даже МВД не верите? - поражался заместитель министра,
        вытирая лоб от крамолы. - Да кто внушил вам такую ненависть
        к МВД?
             Загадка.
             -Члена Президиума ЦК! Члена Президиум ЦК! Тогда пове-
        рим! - кричали зэки.
             - Смотрите! - угрожали генералы. - Будет хуже!
             Но тут вставал Кузнецов. Он говорил складно, легко и
        держался гордо.
             -Если войдете в зону с оружием, - предупреждал он, - не
        забывайте, что здесь половина людей - бравших Берлин. Овла-
        деют и вашим оружием!
             Капитон Кузнецов! Будущий историк кенгирского мятежа
        рязъяснит нам этого человека. Как понимал и переживал он
        свою посадку? В каком состоянии представлял свое судебное
        дело? давно ли просил о пересмотре, если в самые дни мятеже
        ему пришло из Москвы освобождение (кажется, с реабилитаци-
        ей)? Только ли профессионально-военной была его гордость,
        что в таком порядке он содержит мятежный лагерь? Встал ли он
        во главе движения потому, что оно его захватило? (Я это от-
        вергаю.) Или, зная командные свои способности - для того,
        чтобы умерить его, ввести в берега и укрощенной волною поло-
        жить под сапоги начальству? (Так думаю.) Во встречах, пере-
        говорах и через второстепенных лиц он имел возможность пере-
        дать карателям то, что хотел, и услышать от них. Например, в
        июне был случай, когда отправляли за зону для переговоров
        ловкача Маркосяна с поручением от Комиссии. Воспользовался
        ли такими случаями Кузнецов? Допускаю, что и нет. Его пози-
        ция могла быть самостоятельной, гордой.

                           - 189 -

             Два телохранителя - два огромных украинских хлопца, все
        время сопровождали Кузнецова, с ножами на боку. 
             Для защиты? Для расплаты?
             (Макеев утверждает, что в дни восстания была у Кузнецо-
        ва и временная жена - тоже бендеровка.)
             Глебу Слученкову было лет тридцать. Это значит, в не-
        мецкий плен он попал лет девятнадцати. Сейчас, как и Кузне-
        цов, он ходил в прежней своей военной форме, сохраненной в
        каптерке, выявляя и подчеркивая военную косточку. Он чуть
        прихрамывал, но это искупалось большой подвижностью.
             На переговорах он вел себя четко, резко. Придумало на-
        чальство вызывать из зоны "бывших малолеток" (посаженных до
        18 лет, - сейчас уже было кому и 20-21 год) - для освобожде-
        ния. Это, пожалуй, не был и обман, около того времени их
        действительно повсюду освобождали или - сбрасывали сроки.
        Слученков ответил: "А вы спросили бывших малолеток - хотят
        ли они переходить из одной зоны в другую и оставить в беде
        товарищей?" (И перед Комиссией настаивал: "Малолетки - наша
        гвардия, мы их не можем отдать!" В том и для генералов был
        частный смысл освобождения этих юношей в мятежные дни Кенги-
        ра; уж там не знаем, не рассовали бы их по карцерам за зо-
        ной?) Законопослушный Макеев начал все же сбор бывших мало-
        леток на "суд освобождения" и свидетельствует: из четырехсот
        девяти, подлежавших освбождению, удалось ему собрать на вы-
        ход лишь тринадцать человек. Учитывая расположение Макеева к
        начальству и враждебность к восстанию, этому свидетельству
        можно изумиться: 400 молодых людей в самом расцветном воз-
        расте и даже в массе своей не политических отказались не
        только от свободы - но от спасения! остались в гиблом мяте-
        же...
             А на угрозу военного подавления Слученков отвечал гене-
        ралам так: "Присылайте! Присылайте в зону побольше автомат-
        чиков! Мы им глаза толченым стеклом засыпем, отберем автома-
        ты! Ваш кенгирский гарнизон разнесем! Ваших кривоногих офи-
        церов до Караганды догоним, на ваших спинах войдем в Кара-
        ганду! А там - наш брат!"
             Можно верить и другим свидетельствам о нем. "Кто побежит
        - будем бить в грудь!" - и в воздухе финкой взмахнул. Объя-
        вил в бараке: "Кто не выйдет на оборону - тот получит ножа!"
        Неизбежная логика всякой военной власти и военного положе-
        ния...
             Новорожденное лагерное правительство, как и извечно
        всякое, не умело существовать без службы безопасности, и
        Слученко эту службу возглавил (занял в женском лагпункте ка-
        бинет опера). Так как победы над внешними силами быть не
        могло, то понимал Слученков, что его пост означал для него
        неминумую казнь. В ходе мятежа он рассказывал в лагере, что
        получил от хозяев тайное предложение - спровоцировать в ла-
        гере национальную резню (очень на нее золотопогонники расс-
        читывали) и тем дать благовидный предлог для вступления
        войск в лагерь. За это хозяева обещали Слученкову жизнь. Он
        отверг предложение. (А кому и что предлагали еще? Те не рас-
        сказывали.) Больше того, когда по лагерю пущен был слух, что
        ожидается еврейский погром, Слученков предупредил, что пе-
        реносчиков будет публично сечь. Слух угас.
             Ждало Слученкова неизбежное столкновение с благонаме-
        ренными. Оно и произошло. Надо сказать, что все эти годы во
        всех каторжных лагерях ортодоксы, даже не сговариваясь, еди-
        нодушно осуждали резню стукачей и всякую борьбу арестантов
        за свои права. Не приписывая это низменным соображениям (не-

                           - 190 -

        мало ортодоксов были связаны службой у кума), вполне объяс-
        ним это их теоретическими взглядами. Они признавали любые
        формы подавления и уничтожения, также и массовые, но свер-
        ху - как проявление диктатуры пролетариата. Такие же дейст-
        вия, к тому же порывом, разрозненные, но снизу - были для
        них бандитизм, да к тому ж еще в "бендеровской" форме (среди
        благонамеренных никогда не бывало ни одного, допускавшего
        право Украины на отделение, потому что это был бы уже буржу-
        азный национализм). Отказ каторжан от рабской работы, возму-
        щение решетками и расстрелами огорчило, удручило и напугало
        покорных лагерных коммунистов.
             Так и в Кенгире все гнездо благонамеренных (Генкин, Ап-
        фельцвейг, Талалаевский, очевидно Акоев, больше фамилий у
        нас нет; потом еще один симулянт, который годами лежал в
        больнице, притворяясь, что у него "циркулирует нога" - такой
        интеллигентный способ борьбы они допускали; а в самой Комис-
        сии явно - Макеев) - все они с самого начала упрекали, что
        "не надо было начинать"; и когда проходы заделали - не надо
        было подкапываться; что все затеяла бендеровская накипь, а
        теперь надо поскорее уступить. (Да ведь и те убитые шестнад-
        цать были - не с их лагпункта, а уж евангелиста и вовсе
        смешно жалеть.) В записках Макеева выбрюзжано все их сектан-
        стское раздражение. Все кругом - дурно, все - дурны, и опас-
        ности со всех сторон: от начальства - новый срок, от бенде-
        ровцев - нож в спину. "Хотят всех железяками запугать и зас-
        тавить гибнуть." Кенгирский мятеж Макеев зло называет "кро-
        вавой игрой", "фальшивым козырем", "художественной самодея-
        тельностью" бендеровцев, а то чаще - "свадьбой". Расчеты и
        цели главарей мятежа он видит в распутстве, уклонении от ра-
        боты и оттяжке расплаты. (А сама ожидаемая расплата подразу-
        мевается у него как справедливая.)
             Это очень верно выражает отношение благонамернных ко
        всему лагерному движению свободы 50-х годов. Но Макеев был
        весьма осторожен, ходил даже в руководителях мятежа, - а Та-
        лалаевский эти упреки рассыпал вслух - и слученковская служ-
        ба безопасности за агитацию, враждебную восставшим, посадила
        его в камеру кенгирской тюрьмы.
             Да, именно так. Восставшие и освободившие тюрьму арес-
        танты теперь заводили свою. Извечная усмешка. Правда, всего
        посажено было по разным поводам (сношение с хозяевами) чело-
        века четыре, и ни один из них не был расстрелян (а наоборот,
        получил лучшее алиби перед Руководством).
             Вообще же тюрьму, особенно мрачную старую, построенную
        в 30-е годы, широко показывали: ее одиночки без окон, с ма-
        леньким люком наверху; топчаны без ножек, то есть попросту
        деревянные щиты внизу, на цементном полу, где еще холодней и
        сырей, чем во всей холодной камере; рядом с топчаном, то
        есть уже на полу, как для собаки, грубая глинянная миска. 
             Туда отдел агитации устраивал экскурсии для своих - ко-
        му не привелось посидеть и может быть не придется. Туда во-
        дили и приходящих генералов (они не были очень поражены).
        Просили прислать сюда и экскурсию из вольных жителей поселка
        - ведь на объектах они все равно сейчас без заключенных не
        работают. И даже такую экскурсию генералы прислали - разуме-
        ется не из простых работяг, а персонал подобранный, который
        не нашел, чем возмутиться.
             Встречно и начальство предложило свозить экскурсию из
        заключенных на Рудник (1-е и 2-е лаготделение Степлага), где
        по лагерным слухам тоже вспыхнул мятеж (кстати, слова этого
        мятеж, или еще хуже восстание, избегали по своим соображени-

                           - 191 -

        ям и рабы и рабовладельцы, заменяя стыдливо-смягчающим сло-
        вом сабантуй). Выборные поехали и убедились, что там-таки
        действительно все по-старому, выходят на работу. 
             Много надежд связывалось с распространением таких за-
        бастовок! Теперь вернувшиеся выборные привезли с собой уны-
        ние.
             (А свозили-то их вовремя! Рудник, конечно, был взбудо-
        ражен, от вольных слышали были и небылицы о кенгирском мяте-
        же. В том же июне так сошлось, что многим сразу отказали в
        жалобах на пересмотр. И какой-то пацан полусумасшедший был
        ранен на запретке. И тоже началась забастовка, сбили ворота
        между лагпунктами, вывалили на линейку. На вышках появились
        пулеметы. Вывесил кто-то плакат с антисоветскими лозунгами и
        кличем "Свобода или смерть!" Но его сняли, заменили плакатом
        с законными требованиями и обязательством полностью возмес-
        тить убыки от простоя, как только требования будут удовлет-
        ворены. Приехали грузовики вывозить муку со склада - не да-
        ли. Что-то около недели забастовка продлилась, но нет у нас
        никаких точных сведений о ней, это все - из третьих уст, и
        вероятно - преувеличено.)
             Вообще были недели, когда вся война перешла в войну
        агитационную. Внешнее радио не умолкало: через несколько
        громкоговорителей, обставивших лагерь, оно чередило обраще-
        ние к заключенным с информацией, дезинформацией и одной-дву-
        мя заезженными,надоевшими, все нервы источившими пластинками.
             Ходит по полю девчонка, 
             Та, в чьи косы я влюблен.
             (Впрочем, чтобы заслужить даже эту невысокую честь -
        проигрывание пластинок, надо было восстать! Коленопреколен-
        ным даже этой дряни не играли.) Эти же пластинки работали в
        духе века и как глушилка - для глушения передач, идущих из
        лагеря и рассчитанных на конвойные войска.
             По внешнему радио то чернили все движение, уверяя, что
        начато оно с единственной целью насиловть женщин и грабить
        (в самом лагере зэки смеялись, но ведь громкоговорители дос-
        тавалось слышать и вольным жителям поселка. Да ни до какого
        другого объяснения рабовладельцы не могли и подняться - не-
        достижимой высотой для них было бы признать, что эта чернь
        способна искать справедливости!) То старались рассказать ка-
        кую-нибудь гадость о членах Комиссии (даже об одном пахане:
        будто этапируясь на Колыму на барже, он открыл в трюме от-
        верстие и потопил баржу и триста зэ-ка. Упор был на то, что
        именно бедных зэ-ка, да чуть ли все не Пятьдесят Восьмую, он
        потопил, а не конвой; и непонятно, как при этом спасся сам).
        То терзали Кузнецова, что ему пришло освобождение, но теперь
        отменено. И опять шли призывы: работать! работать! почему
        Родина должна вас содержать? не выходя на работу, вы прино-
        сите огромный вред государству! (Это должно было пронзить
        сердца, обреченные на вечную каторгу!) Простаивают целые
        эшелоны с углем, некому разгружать! (Пусть постоят! - смея-
        лись зэки,- скорей уступите! Но даже и им не приходила
        мысль, чтоб золотопогонники сами разгрузили, раз уж так сер-
        дце болит.)
             Однако не остался в долгу и Технический отдел. В хозд-
        воре нашлись две кинопередвижки. Их усилители и были исполь-
        зованы для громкоговорения, конечно, более слабого по мощнос-
        ти. А питались усилители от засекреченной гидростанции! (Су-
        ществование у восставших электрического тока и радио очень
        удивляло и тревожило хозяев. Они опасались, как бы мятежники
        не наладили радиопередатчик да не стали бы о своем восстании

                                 -192-

        передавать заграницу. Такие слухи в лагере тоже кто-то пус-
        кал.) 
             Появились в лагере свои дикторы (известна Слава Яримов-
        ская). Передавались последние известия, радиогазета (кроме
        того была и ежедневная стенная, с карикатурами). "Крокодило-
        вы слезы" называлась передача, где высмеивалось, как охран-
        ники болеют о судьбе женщин, прежде сами их избив. Были пе-
        редачи и для конвоя. Кроме того, ночами подходили под вышки
        и кричали солдатам в рупоры.
             Но не хватало мощности вести передачи для тех единст-
        венных сочувствующих, кто мог найтись тут в Кенгире - для
        вольных жителей поселка, часто тоже ссыльных. А именно их,
        уже не по радио, а там где-то, недоступно для зэков, власти
        поселка заморочивали слухами, что в лагере верховодят крово-
        жадные бандиты и сладострастные проститутки (такой вариант
        имел успех у жительниц); (6) что здесь истязают невинных и
        живьем сжигают в топках (и непонятно только, почему Руковод-
        ство не вмешивается!..) 
             Как было крикнуть им через стены, на километр, и на
        два, и на три: "Братья! Мы хотим только справедливости! Нас
        убивали невинно, нас держали хуже собак! Вот наши требова-
        ния..."?
             Мысль Технического отдела, не имея возможности совре-
        менную науку обогнать, попятилась, напротив, к науке прошлых
        веков. Из папиросной бумаги (на хоздворе чего только не бы-
        ло, мы писали о нем, (7) много лет он заменял джезказганским
        офицерам и столичное ателье и все виды мастерских ширпотре-
        ба) склеен был по примеру братьев Монгольфье огромный воз-
        душный шар. К нему была привязана пачка листовок, а под него
        подвязана жаровня с тлеющими углями, дающая ток теплого воз-
        духа во внутренний купол шара, снизу открытый. К огромному
        удовольствию собравшейся арестантской толпы (арестанты уж
        если радуются, то как дети), это чудное воздухоплавательное
        устройство поднялось и полетело. Но увы! - ветер был быст-
        рей, чем оно набирало высоту, и при перелете через забор жа-
        ровня зацепилась за проволоку, лишенный горячего тока шар
        опал и сгорел вместе с листовками.
             После этой неудачи стали надувать шары дымом. Эти шары
        при попутном ветре неплохо летели, показывая поселку крупные
        надписи:
             -Спасите женщин и стариков от избиения!
             -Мы требуем приезда члена Президиума ЦК!
             Охрана стала расстреливать эти шары.
             Тут пришли в Техотдел зэки-чеченцы и предложили делать
        змеев (они на змеев мастера). Этих змеев стали удачно клеить
        и далеко выбрасывать над поселком. На корпусе змея было
        ударное приспособление. Когда змей занимал удобную позицию,
        оно рассыпало привязанную тут же пачку листовок. Запускающие
        сидели на крыше барака и смотрели, что будет дальше. Если
        листовки падали близко от лагеря, то собирать их бежали пе-
        шие надзиратели, если далеко, то мчались мотоциклисты и кон-
        -------------------------------------------------------------
             (6)Когда уже все было кончено, и повели женскую колонну
        по поселку на работу, собрались замужние русские бабы вдоль
        дороги и кричали им: "Проститутки! Шлюхи! Захотелось...?" и
        еще более выразительно. На другой день повторилось то же, но
        зэчки вышли из зоны с камнями и теперь засыпали оскорбитель-
        ниц в ответ. Конвой смеялся. 
             (7) Часть 111, глава 22.
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 193 -

        ники. Во всех случаях старались не дать свободным гражданам
        прочесть независимую правду. (Листовки кончались просьбою к
        каждому нашедшему кенгирцу - доставить ее в ЦК.)
             По змеям тоже стреляли, но они не были так уязвимы к
        пробоинам, как шары. Нашел скоро противник, что ему дешевле,
        чем гонять толпу надзирателей, запускать контрзмеев, ловить
        и перепутывать.
             Война воздушных змеев во второй половине ХХ века! - и
        все против слова правды...
             (Может быть, читателю будет удобно для привязки кенгир-
        ских событий по времени вспомнить, что происходило в дни
        кенгирского мятежа на воле? Женевская конференция заседала
        об Индо-Китае. Была вручена сталинская премия мира Пьеру Ко-
        ту. Другой передовой француз писатель Сатр приехал в Москву,
        для того, чтобы приобщиться к нашей передовой жизни. Громко
        и пышно праздновалось 300-летие воссоединения Украины и Рос-
        сии. (8) 31 мая был важный парад на Красной площади. УССР и
        РСФСР награждены орденами Ленина. 6 июня открыт в Москве па-
        мятник Юрию Долгорукому. С 8 июня шел съезд профсоюзов (но о
        Кенгире там ничего не говорили).10-го выпущен заем. 20-го
        был день воздушного флота и красивый парад в Тушине. Еще эти
        месяцы 1954 года отмечены были сильным наступлением на ли-
        тературном, как говорится, фронте: Сурков, Кочетов и Ермилов
        выступали с очень твердыми одергивающими статьями. Кочетов
        спросил даже: какие это времена? И никто не ответил ему:
        времена лагерных восстаний! Много неправильных пьес и книг
        ругали в это время. А в Гватемале достойный отпор получили
        империалистические Соединенные Штаты.)
             В поселке были ссыльные чечены, но вряд ли тех змеев
        клеили они. Чеченов не упрекнешь, чтоб они когда-нибудь слу-
        жили угнетению. Смысл кенгирского мятежа они поняли прекрас-
        но и однажды подвезли к зоне автомашину печеного хлеба. Ра-
        зумеется, войска отогнали их.
             (Тоже вот и чечены. Тяжелы они для окружающих жителей,
        говорю по Казахстану, грубы, дерзки, русских откровенно не
        любят. Но стоило кенгирцам проявить независимость, мужество
        - и расположение чеченов тотчас было завоевано! Когда кажет-
        ся нам, что нас мало уважают, - надо проверить, так ли мы
        живем.)
             Тем временем готовил Техотдел и преславутое "секретное"
        оружие. Это вот что такое было: алюминиевые угольники для
        коровопоилок, оставшиеся от прежнего производства, заполня-
        лись спичечной серой с примесью карбида кальция (все ящики
        со спичками отнесли за дверь "100 000 вольт"). Когда сера
        поджигалась и угольники бросались, они с шипением разрыва-
        лись на части.
             Но не злополучным этим остроумцам и не полевому штабу в
        баньке предстояло выбрать час, место и форму удара. Как-то,
        по прошествии недель двух от начала, в одну из темных, ничем
        не освещенных ночей раздались глухие удары в лагерную стену
        во многих местах. Однако в этот раз не беглецы и не бунтари
        долбили ее - разрушали стену сами войска конвоя! В лагере
        был переполох, метались с пиками и саблями, не могли понять,
        что делается, ожидали атаки, но войска в атаку не пошли.  
             К утру оказалось, что в разных местах зоны, кроме су-
        ществующих и забаррикадированных ворот, внешний противник
        проделал с десяток проломов. (По ту сторону проломов, чтоб
        -------------------------------------------------------------
             (8)Кенгирские украинцы объявили тот день траурным.
        -------------------------------------------------------------

                           - 194 -

        зэки теперь не хлынули в них, расположились посты с пулеме-
        тами.(6) Это конечно была подготовка к наступлению через
        проломы, и в лагерном муравейнике закипела оборонная работа.
        Штаб восставших решил: разбирать внутренние стены, разбирать
        саманные пристройки и ставить свою вторую обводную стену,
        особенно укрепленную саманными навалами против проломов -
        для защиты от пулеметов.
             Так все переменилось! - конвой разрушал зону, а лагер-
        ники ее восстанавливали, и воры с чистой совестью делали то-
        же, не нарушая своего закона.
             Теперь пришлось установить дополнительные посты охране-
        ния против проломов; назначить каждому взводу тот пролом,
        куда он строго должен бежать ночью по сигналу тревоги и за-
        нимать оборону. Удары в вагонный буфер и те же заливчатые
        свисты были условлены как сигналы тревоги.
             Зэки не в шутку готовились выходить с пиками против пу-
        леметов. Кто и не был готов - подичась, привыкал.
             Лихо до дна, а там дорога одна.
             И раз была дневная атака. В один из проломов против
        балкона Управления Степлага, на котором толпились чины, кры-
        тые погонами строевыми широкими и прокурорскими узкими, с
        кинокамерами и фотоаппаратами в руках, - в пролом были дви-
        нуты автоматчики. Они не спешили. Они лишь настолько двину-
        лись в пролом, чтобы подан был сигнал тревоги и прибежали бы
        к пролому назначенные взводы, и потрясая пиками и держа в
        руках камни и саманы, заняли бы баррикаду - и тогда с балко-
        на (исключая автоматчиков из поля съемки) зажужжали кинока-
        меры и защелкали аппараты. И режимные офиицеры, прокуроры и
        политработники, и кто там еще был, все члены партии, конеч-
        но, - смеялись дикому зрелищу этих воодушевленных первобыт-
        ных с пиками. Сытые, бесстыжие, высокопоставленные, они глу-
        мились с балкона над своими голодными обманутыми сограждана-
        ми, и им было очень смешно. (10) 
             А еще к проломам подкрадывались надзиратели и вполне
        как на диких животных или на снежного человека пытались наб-
        росить петли с крючьями и затащить к себе языка.
             Но больше они рассчитывали теперь на перебежчиков, на
        дрогнувших. Гремело радио: опомнитесь! переходите за зону в
        проломы! в этих местах - не стреляем! перешедших - не будем
        судить за бунт!
             По лагерному радио отозвалась Комиссия так: кто хочет
        спасаться - валите хоть через главную вахту, не задерживаем
        никого!
             Так и сделал... член самой Комиссии бывший майор Маке-
        ев, подойдя к главной вахте как бы по делам. (Как бы не по-
        тому, что его бы задержали, или было чем выстрелить в спину,
        - а почти невозможно быть предателем на глазах улюлюкающих
        товарищей! (11)  Три недели он притворялся - и только теперь
        ------------------------------------------------------------- 
             (9)Говорят, опыт проломов был норильский: там тоже сде-
        лали их, чтобы через них выманивать дрогнувших, через них
        натравливать урок и через них ввести войска под предлогом
        наведения порядка. 
             (10) Эти фотографии ведь где-то подклеены в карательных
        отчетах. И может быть не достанет у кого-то расторопности
        уничтожить их перед лицом будущего... 
             (11) Еще и спустя десяток лет это так стыдно, что в
        своих мемуарах, вероятно и затеянных для оправдания, он пи-
        шет, будто случайно выглянул за вахту, а там - на него наки-
        нулись и руки связали... 

                           - 195 -

        мог дать выход своей жажде поражения и своей злости на восс-
        тавших за то, что они хотят той свободы, которой он, Макеев,
        не хочет. Теперь отрабатывая грехи перед хозяевами, он по
        радио призывал к сдаче и поносил всех, кто предлагал дер-
        жаться дальше. Вот фразы из его собственного письменного из-
        ложения той радиоречи: "Кто-то решил, что свободы можно до-
        биться с помощью сабель и пик... Хотят подставить под пули
        тех, кто не берет железок... Нам обещают пересмотр дел. Ге-
        нералы терпеливо ведут с нами переговоры, а Слученков расс-
        матривает это как их слабость. Комиссия - ширма для бандитс-
        кого разгула... Ведите переговоры, достойные политических
        заключенных, а не (!!) готовьтесь к бессмысленной обороне".
             Долго зияли проломы - дольше, чем стена была во время
        мятежа сплошная. И за все эти недели убежало за зону человек
        лишь около дюжины.
             Почему? Неужели верили в победу? Нет. Неужели не угне-
        тены были предстоящим наказанием? Угнетены. Неужели людям не
        хотелось спастись для своих семей? Хотелось! И терзались, и
        эту возможность обдумывали втайне может быть тысячи. А быв-
        ших малолеток вызывали и на самом законном основании. Но под-
        нята была на этом клочке земли общественная температура так,
        что если не переплавлены, то оплавлены были по-новому души,
        и слишком низкие законы, по которым "жизнь дается однажды",
        и бытие определяет сознание, и шкура гнет человека в тру-
        сость - не действовали в это короткое время на этом ограни-
        ченном месте. Законы бытия и разума диктовали людям сдаться
        вместе или бежать порознь, а они не сдавались и не бежали!
        Они поднялись на ту духовную ступень, откуда говорится пала-
        чам:
             -Да пропадите вы пропадом! Травите! Грызите!
             И операция так хорошо задуманная, что заключенные раз-
        бегутся через проломы как крысы и останутся самые упорные,
        которых и раздавить, - операция эта провалилась потому, что
        изобрели ее шкуры.
             И в стенной газете восставших рядом с рисунком - женщи-
        на показывает ребенку под стеклянным колпаком наручники "Вот
        в таких держали твоего отца" , появилась карикатура: "Пос-
        ледний перебежчик" (черный кот, убегающий в пролом).
             Но карикатуры всегда смеются, людям же в зоне было мало
        до смеха. Шла вторая, третья, четвертая, пятая неделя... -
        То, что по законам ГУЛага не могло длиться ни часа, то су-
        ществовало и длилось неправдоподобно долго, даже мучительно
        долго - половину мая и потом почти весь июнь. Сперва люди
        были хмельны от победы, свободы, встреч и затей, потом вери-
        ли слухам, что поднялся Рудник - может, за ним поднимутся
        Чурбай-Нура, Спасск, весь Степлаг! там, смотришь, Караганда!
        там весь Архипелаг извергнется и рассыпется на четыреста до-
        рог! - но Рудник, заложив руки за спину и голову опустив,
        все так же ходил на одиннадцать часов заражаться силикозом,
        и не было ему дела ни до Кенгира, ни даже до себя.
             Никто не поддержал остров Кенгир. Уже невозможно было
        рвануть в пустыню: прибывали войска, они жили в степи, в па-
        латках. Весь лагерь был обведен снаружи еще двойным обводом
        колючей проволоки. Одна была только розовая точка: приедет
        барин (ждали Маленкова) и рассудит. Приедет добрый и ахнет и
        всплеснет руками: да как они жили тут? да как вы их тут дер-
        жали? судить убийц! расстрелять Чечева и Беляева! разжало-
        вать остальных... Но слишком точкою была, и слишком розовой.
             Не ждать было милости. Доживать было последние свобод-
        ные денечки и сдаваться на расправу Степлагу МВД.

                                 -196-

             И всегда есть души, не выдерживающие напряжения. И
        кто-то внутри уже был подавлен и только томился, что нату-
        ральное подавление так долго откладывается. А кто-то тихо
        смекал, что он ни в чем не замешан, и если осторожненько
        дальше - то и не будет. А кто-то был молодожен (и даже по
        настоящему венчальному обряду, ведь западная украинка тоже
        иначе замуж не выйдет, а заботами ГУЛага были тут священники
        всех религий). Для этих молодоженов горечь и сладость соче-
        тались в такой переслойке, которой не знают люди в их медлен-
        ной жизни. Каждый день они намечали себе как последний, и то, 
        что расплата не шла - каждое утро было для них даром неба.
             А верующие - молились, и, переложив на Бога исход кен-
        гирского смятения, как всегда были самые успокоенные люди. В
        большой столовой по графику шли богослужения всех религий.
        Иеговисты дали волю своим правилам и отказались брать в руки
        оружие, делать укрепления, стоять в караулах. Они подолгу
        сидели, сдвинув головы, и молчали. (Заставили их мыть посу-
        ду.) Ходил по лагерю какой-то пророк, искренний или поддель-
        ный, ставил кресты на вагонках и предсказывал конец света. В
        руку ему наступило сильное похолодание, какое в Казахстане
        надувает иногда даже в летние дни. Собранные им старушки, не
        одетые в теплое, сидели на холодной земле, дрожали и вытяги-
        вали к небу руки. Да и к кому ж еще!...
             А кто-то знал, что замешан уже необратимо и только те
        дни осталось жить, что до входа войск. А пока нужно думать и
        делать, как продержаться дольше. И эти люди не были самыми
        несчастными. (Самыми несчастными были те, кто не был замешан
        и молил о конце.)
             Но когда эти все люди собирались на собрания, чтобы ре-
        шить, сдаваться им или держаться - они опять попадали в ту
        общественную температуру, где личные мнения их расплавля-
        лись, переставали существовать даже для них самих. Или боя-
        лись насмешки больше, чем будущей смерти.
             -Товарищи! - уверенно говорил статный Кузнецов, будто
        знал он много тайн и все тайны были за арестантов.
             -У нас есть средства огневой защиты, и пятьдесят про-
        центов от наших потерь будут и у противника!
             И так еще он говорил:
             - Даже гибель наша не будет бесплодной!
             (В этом он был совершенно прав. И на него тоже действо-
        вала та общая температура.)
             И когда голосовали - держаться ли? - большинство голо-
        совало за.
             Тогда Слученков многозначительно угрожал:
             -Смотрите же! С теми, кто остается в наших рядах и за-
        хочет сдаться, мы разделаемся за пять минут до сдачи!
             Однажды внешнее радио объявило "приказ по ГУЛагу": за
        отказ от работы, за саботаж, за... за... за... кенгирское
        лаготделение Степлага расформировать и отправить в Магадан.
        (ГУЛагу явно не хватало места на планете. А те, кто и без
        того посланы в Магадан - за что те?) Последний срок выхода
        на работу... 
             Но прошел и этот последний срок, и все оставалось так
        же.
             Все оставалось так же, и вся фантастичность, вся снови-
        денность этой невозможной, небывалой, повиснувшей в пустоте
        жизни восьми тысяч человек только еще более разила от акку-
        ратной жизни лагеря: пища три раза в день; баня в срок; пра-
        чечная, смена белья; парикмахерская; швейная и сапожная мас-
        терские. Даже примирительные суды для спорящих. И даже...

                           - 197 -

        освобождение на волю!
             Да. Внешнее радио иногда вызывало освобождающихся; это
        были или иностранцы одной и той же нации, чья страна заслу-
        жила собрать своих вместе, или кому подошел (или якобы подо-
        шел?..) конец срока. Может быть, таким образом Управление и
        брало "языков" - без надзирательской веревки с крючками? Ко-
        миссия заседала, но проверить не могла и отпускала всех.
             Почему тянулось это время? Чего могли ждать хозяева?
        Конца продуктов? Но они знали, что протянется долго. Счита-
        лись с мнением поселка? Можно было быстрей. (Правда, по-
        том-то узнали, что за это время из-под Куйбышева выписали
        полк "особого назначения", то бишь, карательный. Ведь это не
        всякий и умеет.) Согласовывали подавление наверху? И как вы-
        соко? Нам не узнать, какого числа и какая инстанция приняла
        это постановление.
             Несколько раз вдруг раскрывались внешние ворота хоздво-
        ра - для того ли, чтобы проверить готовность защитников? Де-
        журный пикет объявлял тревогу, и взводы высыпали навстречу.
        Но в зону не шел никто.
             Вся разведка защитников лагеря была - дозорные на кры-
        шах бараков. И только то, что доступно было увидеть с крыш
        через забор, было основанием для предвидения.
             В середине июня в поселке появилось много тракторов.
        Они работали или что-нибудь перетягивали около зоны. Они
        стали работать даже по ночам. Эта ночная работа тракторов
        была непонятна. На всякий случай стали рыть против проломов
        еще ямы (впрочем, У-2 все их сфотографировал или зарисовал).
             Этот недобрый какой-то рев добавил мраку.
             И вдруг - посрамлены были скептики! посрамлены были от-
        чаявшиеся! посрамлены были все, говорившие, что не будет по-
        щады и не о чем просить. Только ортодоксы могли торжество-
        вать. 22 июня внешнее радио объявило: требования лагерников
        приняты! В Кенгир едет член Президиума ЦК!
             Розовая точка обратилась в розовое солнце, в розовое
        небо! Значит, можно добиться! Значит, есть справедливость в
        нашей стране! Что-то уступят нам, в чем-то уступим мы. В
        конце концов и в номерах можно походить и решетки на окнах
        нам не мешают, мы ж в окна не лазим. Обманывают опять? Так
        ведь не требуют же, чтобы мы до этого вышли на работу!
             Как прикосновение палочки снимает заряд с электроскопа,
        и облегченно опадают его встревоженные листочки, так объяв-
        ление внешнего радио сняло тягучее напряжение последней не-
        дели. 
             И даже противные трактора, поработав с вечера 24-го ию-
        ня, замолкли.
             Тихо спалось в сороковую ночь мятежа. Наверно, завтра
        он и приедет, может уже приехал... (12) Эти короткие июнь-
        ские ночи, когда не успеваешь выспаться, когда на рассвете
        спится так крепко. Как тринадцать лет назад.
             На раннем рассвете 25 июня в пятницу в небе разверну-
        лись ракеты на парашютах, ракеты взвились и с вышек - и
        наблюдатели на крышах бараков не пикнули, снятые пулями
        снайперов. Ударили пушечные выстрелы! Самолеты полетели над
        лагерем бреюще, нагоняя ужас. Прославленные танки Т-34, за-
        нявшие исходные позиции под маскировочный рев тракторов, со
        всех сторон теперь двинулись в проломы. (Один из них все-та-
        -------------------------------------------------------------
            (12) А может быть и правда приехал? Может быть о н-т о  и
             распорядился?...
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 198 -

        ки попал в яму.) За собой одни танки тащили цепи колючей
        проволоки на козлах, чтобы сразу же разделять зону. За дру-
        гими бежали штурмовики с автоматами в касках. (И автоматчики
        и танкисты получили водку перед тем. Какие б ни были спец-
        войска, а все же давить безоружных спящих легче в пьяном
        виде.) С наступающими цепями шли радисты с рациями. Генералы
        поднялись на вышки стрелков и оттуда при дневном свете ракет
        (а одну вышку зэки подожгли своими угольниками, она горела)
        подавали команды: "Берите такой-то барак!.. Кузнецов нахо-
        дится там-то!.." Они не прятались, как обычно, на наблюда-
        тельном пункте, потому что пули им не грозили. (13)
             Издалека, со строительных конструкций, на подавление
        смотрели вольные.
             Проснулся лагерь - весь в безумии. Одни оставались в
        бараках на местах, ложились на пол, думая так уцелеть и не
        видя смысла в сопротивлении. Другие поднимали их идти сопро-
        тивляться. Третьи выбегали вон, под стрельбу, на бой или
        просто ища быстрой смерти.
             Бился Третий лагппункт - тот, который и начал (он был
        из двадцатипятилетников, с большим перевесом бендеровцев.)
        Они... швыряли камнями в автоматчиков и надзирателей, навер-
        но и серными угольниками в танки... О толченом стекле никто
        не вспоминал. Какой-то барак два раза с "ура" ходил в конт-
        ратаку...
             Танки давили всех попадавшихся по дороге (киевлянку Ал-
        лу Пресман гусеницей переехали по животу). Танки наезжали на
        крылечки бараков, давили там (эстонок Ингрид Киви и Махла-
        пу). (14) Танки притирались к стенам бараков и давили тех,
        кто виснул там, спасаясь от гусениц. Семен Рак со своей де-
        вушкой в обнимку бросились под танк и кончили тем. Танки
        вминались в дощатые стены бараков и даже били внутрь бараков
        холостыми пушечными выстрелами. Вспоминает Фаина Эпштейн:
        как во сне отвалился угол барака, и наискосок по нему, по
        живым телам, прошел танк; женщины вскакивали, метались; за
        танком шел грузовик, и полуодетых женщин туда бросали.
             Пушечные выстрелы были холостые, но автоматы и штыки
        винтовок - боевые. Женщины прикрывали собой мужчин, чтобы
        сохранить их - кололи и женщин! Опер Беляев в это утро своей
        рукой застрелил десятка два человек. После боя видели, как
        он вкладывал убитым в руки ножи, а фотограф делал снимки
        убитых бандитов. Раненная в легкое, скончалась член Комиссии
        Супрун, уже бабушка. Некоторые прятались в уборные, их реше-
        тили очередями там. (15)
             Кузнецова арестовали в бане, в его КП, поставили на ко-
        лени. Слученкова со скрученными руками поднимали на воздух и
        бросали обземь (прием блатных).
             Потом стрельба утихла. Кричали: "Выходи из бараков,
        -------------------------------------------------------------
             (13)Они только спрятались от истории. Кто были эти рас-
        торопные полководцы? Почему не салютовала страна их славной
        кенгирской победе? С трудом мы разыскиваем теперь имена не
        главных там, но и не последних: начальник оперчекистского
        отдела Степлага полковник Рязанцев; начальник политотдела
        Степлага Семушкин!... Помогите! Продолжите! 
             (14) В одном из танков сидела пьяная Нагибина, лагерный
        врач. Не для оказания помощи, а - посмотреть, интересно. 
             (15) Эй, "Трибунал Военных Преступлений" Бертрана Рас-
        села и Жана Поля Сартра! Эй, философы! Матерьял-то какой!
        Отчего не заседаете? Не слышат... 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 199 -

        стрелять не будем!" И, действительно, только били прикладами. 
             По мере захвата очередной группы пленных, ее вели в
        степь через проломы, через внешнюю цепь конвойных кенгирских
        солдат, обыскивали и клали в степи ничком, с руками протяну-
        тыми над головой. Между танками распято лежащими ходили лет-
        чики МВД и надзиратели и отбирали, опознавали, кого они хо-
        рошо раньше видели с воздуха или с вышек.
             (За этой заботой никому не был досуг развернуть "Прав-
        ду" этого дня. А она была тематическая - день нашей родины:
        успехи металлургов, шире механизированные уборочные работы!
        Историку легко будет обозреть нашу Родину, какой она была в
        тот день.)
             Любознательные офицеры могли осмотреть теперь тайны
        хоздвора: откуда брался ток и какое было "секретное оружие".
             Победители-генералы спустились с вышек и пошли позавт-
        ракать. Никого из них не зная, я берусь утверждать, что ап-
        петит их в то июньское утро был безупречен и они выпили. Шу-
        мок от выпитого нисколько не нарушал идеологической строй-
        ности в их голове. А что было в груди - то навинчено было
        снаружи.
             Убитых и раненых было : по рассказам - около шестисот,
        по материалам производственно-плановой части кенгирского от-
        деления, как познакомились с ними через несколько месяцев -
        более семисот. (16) Ранеными забили лагерную больницу и ста-
        ли возить в гордскую. (Вольным объясняли, что войска стреля-
        ли только холостыми патронами, а убивали друг друга заклю-
        ченные сами.)
             Рыть могилы заманчиво было заставить оставшихся в жи-
        вых, но для большего неразглашения это сделали войска: чело-
        век триста закопали в углу зоны, остальных где-то в степи.
             Весь день 25 июня заключенные лежали ничком в степи под
        солнцем (все эти дни - нещадно знойные), а в лагере был
        сплошной обыск, взламывание и перетрях. Потом в поле привез-
        ли воды и хлеба. У офицеров были заготовлены списки. Вызыва-
        ли по фамилиям, ставили галочку, что - жив, давали пайку и
        тут же разделяли людей по спискам. 
             Члены Комиссии и другие подозреваемые были посажены в
        лагерную тюрьму, переставшую служить экскурсионным целям.
        Больше тысячи человек - отобраны для отправки кто в закрытые
        тюрьмы, кто на Колыму. (Как всегда, списки эти были состав-
        лены полуслепо: и попали туда многие ни в чем не замешанные.)
             Да внесет картина усмирения - спокойствие в души тех,
        кого коробили последние главы. Чур нас, чур! - собираться в
        "камеры хранения" никому не придется, и возмездия карателям
        не будет никогда! 
             26 июня весь день заставили убирать баррикады и заделы-
        вать проломы.
             27 июня вывели на работу. Вот когда дождались железно-
        дорожные эшелоны рабочих рук!
             Танки, давившие Кенгир, поехали самоходом на Рудник и
        там поелозили пред глазами зэков. Для умозаключения...
             Суд над верховодами был осенью 1955 года, разумеется
        закрытый и даже о нем-то мы толком ничего не знаем... Гово-
        рят, что Кузнецов держался уверенно, доказывал, что он бе-
        зупречно себя вел и нельзя было придумать лучше. Приговоры  
        -------------------------------------------------------------
             (16) 9 января 1905 года было убитых около 100 человек.
        В 1912 году в знаменитых расстрелах на Ленских приисках,
        потрясших всю Россию, было убитых 270 человек, раненых - 250. 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 200 -

        нам не известны. Вероятно, Слученкова, Михаила Келлера и
        Кнопкуса расстреляли. То есть, расстреляли бы обязательно,
        но может быть 55-й год смягчил?
             А в Кенгире налаживали честную трудовую жизнь. Не пре-
        минули создать из недавних мятежников ударные бригады. Расц-
        вел хозрасчет. Работали ларьки, показывалась кинофильмовая
        дрянь. Надзиратели и офицеры снова потянулись в хоздвор -
        делать что-нибудь для дома - спиннинг, шкатулку, починить
        замок на дамской сумочке. Мятежные сапожники и портные (ли-
        товцы и западные украинцы) шили им легкие обхватные сапоги и
        обшивали их жен. И так же велели зэкам на обогатиловке сди-
        рать с кабеля свинцовый слой и носить в лагерь для перелива
        на дробь - охотиться товарищам офицерам на сайгаков.
             Тут общее смятение Архипелага докатилось до Кенгира: не
        ставили снова решеток на окна, и бараков не запирали. Ввели
        условно-досрочное "двух-третное" осовобождение и даже неви-
        данную "актировку" Пятьдесят Восьмой - отпускали полумертвых
        на волю.
             На могилах бывает особенно густая зеленая травка.
             А в 1956 году и самую ту зону ликвидировали - и тогда
        тамошние жители из неуехавших ссыльных развели все-таки, где
        похоронили тех - и приносили степные тюльпаны.

                     Мятеж не может кончиться удачей.
                     Когда он победит - его зовут иначе...
                                                 (Бернс)

             Всякий раз, когда вы проходите мимо памятника Долгору-
        кому, вспоминайте: его открыли в дни кенгирского мятежа - и
        так он получился как бы памятник Кенгиру.

                         Конец пятой части.

                                  -201-

                             Часть шестая 

                                ССЫЛКА

                               Глава 1

                      ССЫЛКА ПЕРВЫХ ЛЕТ СВОБОДЫ

             Наверно, придумало человечество ссылку раньше, чем
        тюрьму. Изгнание из племени ведь уже было ссылкой. Соображе-
        но было рано, как трудно человеку существовать оторванному
        от привычного окружения и места. Все не то, все не так и не
        ладится, все временное, не настоящее, даже если зелено вок-
        руг, а не вечная мерзлота.
             И в Российской империи со ссылкой тоже не запозднились:
        она законно утверждена при Алексее Михайловиче Соборным Уло-
        жением 1684 года. Но и ранее того, в конце Х\/1 века ссылали
        безо всякого Собора: опальных каргопольцев; затем угличан,
        свидетелей убийства царевича Дмитрия. Просторы разрешали -
        Сибирь уже была наша. Так набралось к 1645 году полторы ты-
        сячи ссыльных. А Петр ссылал многими сотнями. Мы уже говори-
        ли, что Елизавета заменяла смертную казнь вечной ссылкой в
        Сибирь. Но тут сделали подмену, и под ссылкою стали понимать
        не только вольное поселение, а и - каторгу, принудительные
        работы, это уже не ссылка. Александровский устав о ссыльных
        1822 года эту подмену закрепил. Поэтому, очевидно, в цифрах
        ссылки Х1Х надо считать включенной и каторгу. В начале Х1Х
        века ссылалось, что ни год, от 2 до 6 тысяч человек. С 1820
        года стали ссылать еще и бродяг (по-нашему тунеядцев), и так
        уже вытягивали в иной год до 10 тысяч. В 1863-м излюбили и
        приспособили к ссылке отчужденный от материка пустынный ост-
        ров Сахалин, возможности еще расширились. Всего за Х1Х век
        было сослано полмиллиона, в конце века числилось ссыльных
        единовременно 300 тысяч. (1)
             К концу века все более многообразилось и разветвлялось
        ссыльное установление. Появлялись и более легкие виды: "вы-
        сылка за две губернии", даже "высылка заграницу" (2) (это не
        считалось такой безжалостной карой, как после Октября).
        Внедрялась и административная ссылка, удобно дополняющая
        ссылку судебную. Однако: ссыльные сроки выражались ясными
        точными цифрами, и даже пожизненная ссылка не была подлинно
        пожизненной. Чехов пишет в "Сахалине", что после 10 отбытых
        лет ссылки (а если "вел себя совершенно одобрительно" - кри-
        терий неопределенный, но применяли его по свидетельству Че-
        хова широко, - то и после шести) наказанный переводился в
        -------------------------------------------------------------
             (1)Все эти данные взяты из тома Х\/1 ("Западная Си-
        бирь") известной книги "Россия" Семенова-Тян-Шанского. Не
        только сам знаменитый географ, но и его братья были настой-
        чивыми самоотверженными либеральными деятелями, они много
        способствовали прояснению идеи свободы в нашей стране. В ре-
        волюцию вся семья их разгромлена, один брат расстрелян в их
        уютном имении на р.Ранове, само оно сожжено, вырублен боль-
        шой сад, аллеи лип и тополей. 
             (2)П.Ф.Якубович "В мире отверженных".
        ------------------------------------------------------------

                           - 202 -

        крестьянское состояние и мог возвратиться куда угодно, кроме
        своего родного места.
             Подразумеваемой, всем тогда естественной, а нам теперь
        удивительной особенностью ссылки последнего царского столе-
        тия была ее индивидуальность: по суду ли, административно
        ли, но ссылку определяли отдельно каждому, никогда - по
        групповой принадлежности.
             От десятилетия к десятилетию менялись условия ссылки,
        степень тяжести ее - и разные поколения ссыльных оставили
        нам разные свидетельства. Тяжелы были этапы в пересыльных
        партиях, однако и от П.Ф.Якубовича и от Льва Толстого мы уз-
        наем, что политических этапировали весьма сносно. Ф.Кон до-
        бавляет, что при политических этапная конвойная команда даже
        и с уголовниками хорошо обращалась, отчего уголовники очень
        ценили политических. Многие десятилетия сибирское население
        встречало ссыльных враждебно: им выделялись худшие участки
        земли, им доставалась худшая и плохооплачиваемая работа, за
        них крестьяне не выдавали дочерей. Непристрастные, худо оде-
        ты, клеймленые и голодные, они собирались в шайки, грабили -
        и тем пуще ожесточали жителей. Однако это все не относилось
        к политическим, чья струя заметна стала с 70-х годов. Тот же
        Ф.Кон пишет, что якуты встречали политических приязненно, с
        надеждой, как своих врачей, учителей и законосоветчиков в
        защите от власти. У политических в ссылке были во всяком
        случае такие условия, что выдвинулось из них много ученых
        (чья наука только и пошла со ссылки) - краеведов, этнографов,
        языковедов (3), естественников, а также публицистов и бел-
        летристов. Чехов на Сахалине не видел политических и не опи-
        сал их нам (4), но например Ф.Кон, сосланной в Иркутск, стал
        работать в редакции прогрессивной газеты "Восточное обозре-
        ние", где сотрудничали народники, народовольцы и марксисты
        (Красин). Это был не рядовой сибирский город, а столица ге-
        нерал-губернаторства, куда по Уставу о ссыльных не надлежало
        вовсе допускать политических - они же служили там в банках,
        коммерческих предприятиях, преподавали, перетирались на жур-
        фиксах с местной инетллигенцией. А в омском "Степном крае"
        ссыльный Омск снабжал своей газетой. Еще стал через ссыльных
        радикальным городом и Красноярск. А в Минусинске вокруг
        мартьяновского музея собралась столь уважаемая и не знающая
        административных помех группа ссыльных деятелей, что не
        только беспрепятственно создавала всероссийскую сеть перех-
        оронок-приютов для беглецов (впрочем, о легкости тогдашних
        побегов мы уже писали), но даже направляла деятельность офи-
        циального минусинского "виттевского" комитета. (5) И если о
        сахалинском режиме для уголовных Чехов восклицает, что он
        сведен "самым пошлым образом к крепостному праву" - этого не
        скажешь о русской ссылке для политических с давнего времени
        и до последнего. К началу ХХ века административная ссылка
        для политических стала в России уже не наказанием, а фор-
        -------------------------------------------------------------
             (3)Тан-Богораз, В.И.Иохельсон, Л.Я.Штернберг.
             (4)По юридической своей простоте, а верней в духе свое-
        го времени, Чехов не запасся для Сахалина никакой команди-
        ровкой, никакой служебной бумагой. Тем не менее он был допу-
        щен к придуманной им переписи ссыльно-каторжных и даже к тю-
        ремным документам! (Примерьте это к нам! Поезжайте проверить
        гнездо лагерей без направления от НКВД!). Только с полити-
        ческими встретиться ему не дали. 
           (5)Феликс Кон - "За пятьдесят лет". - том 2. На поселении. 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 203 -

        мальным, пустым, "обветшалым приемом, доказавшим свою негод-
        ность" (Гучков), Столыпин с 1906 г. принимал меры к полному
        упразднению ее.
             А что такое была ссылка Радищева? В поселке Усть-Илимс-
        кий Остров он купил двухэтажный деревянный дом (кстати - за
        10 рублей) и жил со своими младшими детьми и свояченицей,
        заменившей жену. Работать никто и не думал его заставлять,
        он вел жизнь по своему усмотрению и имел свободу передвижения
        по всему Илимскому округу. Что была ссылка Пушкина в Михай-
        ловское - теперь уже многие представляют, побывав там экс-
        курсантами. Подобной тому была ссылка и многих других писа-
        телей и деятелей: Тургенева - в Спасское-Лутовиново, Аксако-
        ва - в Варварино (по его выбору). С Трубецким еще в камере
        нерчинской каторги жила жена (родился сын), когда ж через
        несколько лет он был переведен в иркутскую ссылку, там у них
        был огромный особняк, свой выезд, лакеи, французские гувер-
        неры для детей ("юридическая тогдашняя мысль еще не созрела
        до понятий "враг народа" и "конфискация всего имущества"). А
        сосланный в Новгород Герцен по своему губернскому положению
        принимал рапорты полицмейстера.
             Такая мягкость ссылки простиралась не только на имени-
        тых и знаменитых людей. Ее испытали и в ХХ веке многие рево-
        люционеры и фрондеры, особенно - большевики, их не опаса-
        лись. Сталин, уже имея за спиной 4 побега, был на 5-й раз
        сослан... в саму Вологду. Вадим Подбельский за резкие антип-
        равительственные статьи был сослан... из Тамбова в Саратов!
        Какая жестокость! Уже разумеется, никто не гнал его там на
        подневольную работу.(6)
             Но даже и такая ссылка, по нашим теперь представлениям
        льготная, ссылка без угрозы голодной смерти, воспринималась
        ссылаемым подчас тяжело. Многие революционеры вспоминают,
        как болезнен пришелся им перевод из тюрьмы с ее обеспеченным
        хлебом, теплом, кровом и досугом для университетов и партий-
        ных перебранок - в ссылку, где приходится и одному среди чу-
        жих измысливаться о хлебе и крове. А когда изыскивать их не
        надо, то, объясняют они (Ф.Кон), еще хуже: "ужасы без-
        делья... Самое страшное то, что люди обречены на бездейст-
        вие" - и вот некоторые уходят в науки, кто - в наживу, в ко-
        ммерцию, а кто - спивается от отчаяния.
             Но - отчего безделье? Ведь местные жители не жалуются
        на него, они едва управляются спину разогнуть к вечеру. так
        точней сказать - от перемены почвы, от сбива привычного об-
        раза жизни, от обрыва корней, от потери живых связей.
             Всего два года ссылки понадобилось журналисту Николаю
        Надеждину, чтобы потерять вкус свободолюбия и переделаться в
        честного слугу престола. Буйный разгульный Меньшиков, сос-
        ланный в 1727 году в Березов, построил там церковь, толковал
        с местными жителями о суете мира, отпустил бороду, ходил в
        простом халате и в два года умер. Казалось бы - чем изнури-
        тельна, чем уж так невыносима была Радищеву его вольготная
        ссылка? - но когда потом в России стала угрожать ему повтор-
        ная ссылка, он из страха перед нею покончил с собой. А Пуш-
        кин из села Михайловского, из этого рая земного, где б, ка-
        жется, довел только Бог жить и жить, в октябре 1824 года пи-
        -------------------------------------------------------------
             (6) Этот революционер, чьим именем перезваны Почтовые
        улицы многих русских городов, настолько, видимо, не имел на-
        выков  т р у д а, что на первом же субботнике получил мо-
        золь и от мозоли... умер.
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 204 -

        сал Жуковскому: "Спаси меня [т.е. от ссылки. - А.С.] хоть
        крепостью, хоть Соловецким монастырем!" И это не фраза была,
        потому что и губернатору писал он, прося о замене ссылки на
        крепость. 
             Нам, узнавшим, что такое Соловки, это вдиво теперь: в
        каком порыве, в каком отчаянии и неведении мог травимый поэт
        швырять Михайловское и просить Соловецкие острова?..
             Вот это и есть та мрачная сила ссылки - чистого переме-
        щения и водворения со связанными ногами, о которой догада-
        лись еще древние властители, которую изведал еще Овидий.
             Пустота. Потерянность. Жизнь, нисколько не похожая на
        жизнь...

                                  *
                                 * *

            В перечне орудий угнетения, которые должна была навсегда
        размести светлая революция, на каком-нибудь четвертом месте
        числилась, конечно и ссылка.
             Но едва лишь первые шаги ступила революция своими кри-
        веющими ножками, еще не возмужав, она поняла: нельзя без
        ссылки! Может быть, год какой не было в России ссылки, ну до
        трех. И тут же вскоре начались, как это теперь называется,
        депортации - вывоз нежелательных. Вот подлиинные слова на-
        родного героя, потом и маршала, о 1921 годе в Тамбовской гу-
        бернии:"Было решено организовать ш и р о к у ю  в ы с ы л к у
        бандитских (читай - "партизанских" - А.С.) семей. Были орга-
        низованы о б ш и р н ы е  к о н ц л а г е р я, куда предва-
        рительно эти семьи заключались" (разрядка моя. - А.С.) (7)
             Только удобство расстреливать на месте, вместо того,
        чтобы куда-то везти, и в дороге охранять и кормить, и потом
        расселять и опять охранять - только это одно удобство задер-
        жало введение регулярной ссылки до конца военного коммуниз-
        ма. Но уже 16 октября 1922 г. при НКВД была создана постоян-
        ная Комиссия по Высылке "социально-опасных лиц, деятелей ан-
        тисоветских партий" т.е. всех, кроме большевистской, и рас-
        ходный срок был - 3 года. (8) Таким образом уже в самые ран-
        ние 20-е годы институция ссылки действовала привычно и раз-
        мерно.
             Правда, уголовная ссылка не возобновлялась: ведь были
        уже изобретены исправ-труд лагеря, они и поглотили. Но зато
        политическая ссылка стала удобнее, чем когда-либо: в отсутс-
        твии оппозиционных газет высылка становилась безгласной, а
        для тех, кто рядом, кто близко знал ссылаемых, после расст-
        релов военного коммунизма трехлетняя незлобная непоспешняя
        ссылка казалась лирической воспитательной мерой.
             Однако, из этой вкрадчивой санитарной ссылки не возвра-
        щались в родные места, если же успевали вернуться, то вскоре
        их брали вновь. Затянутые начинали свои круги по Архипелагу,
        и последняя обломанная дуга спускалась непременно в яму.
             По благодушию людскому нескоро прояснился замысел влас-
        ти: просто еще не окрепла власть, чтобы всех неугодных сразу
        искоренить. И вот обреченных вырывали пока не из жизни, а из
        памяти людской.
        -------------------------------------------------------------
             (7) Тухачевский - "Борьба с контрреволюционным восста-
        нием" - Журнал "Война и революция", 1926 г., N7/8, стр. 10 
             (8) СУ РСФСР, 1922, N65, стр. 844
        ------------------------------------------------------------- 

                                 -205-

        тем легче восстанавливалась ссылка, что не залегли еще, не
        запали дороги прежних этапов, и сами места сибирские, архан-
        гельские и вологодские не изменились ничуть, не удивлялись
        нисколько. (Впрочем, государственная мысль на том не замрет,
        чей-то палец еще полазит по карте шестой части суши, и об-
        ширный Казахстан, едва примкнув к Союзу Республик, хорошо
        приляжет к ссылке своими просторами, да и самой Сибири
        сколько мест откроется поглуше).
             Но осталась в ссыльной традиции и кое-какая помеха,
        именно: иждивенческое настроение ссыльных, что государство
        обязано их кормить. Царское правительство  н е  с м е л о
        заставлять ссыльных увеличивать национальный продукт. И про-
        фессиональные революционеры считали для себя унизительным -
        работать. В Якутии имел право ссыльно-поселенец на 15 деся-
        тин земли (в 65 раз больше, чем колхозник теперь). Не то
        чтоб революционеры бросались эту землю обрабатывать, но
        очень держались за землю якуты и платили революционерам "от-
        ступного", арендную плату, расплачивались продуктами, ло-
        шадьми. Так, приехав с голыми руками, революционер сразу
        оказывался кредитором якутов. (9) И еще кроме того платило
        царское государство своему политическому врагу в ссылке: 12
        рублей в месяц кормежных и 22 рубля в год одежных. Лепешинс-
        кий пишет, (10) что и Ленин в шушенской ссылке получал (не
        отказывался) 12 рублей в месяц, а сам Лепешинский - 16 руб-
        лей, ибо был не просто ссыльный, но ссыльный чиновник. Ф.Кон
        уверяет нас теперь, что этих денег было крайне мало. Однако
        известно, что сибирские цены были в 2-3 раза ниже российс-
        ких, и потому казенное содержание ссыльного было даже избы-
        точным. Например, В.И.Ленину оно дало возможность все три
        года безбедно заниматься теорией революции, не беспокоясь об
        источнике сущестования. Мартов же пишет, что он за 5 рублей
        в месяц получал от хозяина квартиру с полным столом, а ос-
        тальные деньги тратил на книги и откладывал на побег.
        Анархист А.П.Улановский говорит, что только в ссылке (в Ту-
        руханском крае, где он был вместе со Сталиным) у него впер-
        вые в жизни появились свободные деньги, он высылал их воль-
        ной девице, с которой познакомился где-то по дороге, и впер-
        вые мог купить и попробовать, что такое какао. У них там
        оленье мясо и стерлядь были нипочем, хороший крепкий дом
        стоил 12 рублей (месячное содержание!). Никто из политичес-
        ких не знал недостачи, денежное содержание получали  в с е 
        административно-ссыльные. И одеты были все хорошо (они и
        приезжали такими).
             Правда, пожизненные ссыльно-поселенцы, по нашему ска-
        зать "бытовики", денежного содержания не получали, но без-
        возмездно шли им от казны шубы, вся одежда и обувь. На Саха-
        лине же, установил Чехов, все поселенцы два-три года, а жен-
        щины и весь срок, получали бесплатное казенное содержание
        натурою, в том числе мяса на день 40 золотников (значит, 200
        г), а хлеба печеного - 3 фунта (т.е. "кило двести", как ста-
        хановцы наших воркутских шахт за 150% нормы. Правда, считает
        Чехов, что хлеб этот - недопечен и из дурной муки - ну да
        ведь и в лагерях же не лучше!) Ежегодно выдавалось им по по-
        лушубку, армяку и по несколько пар обуви. Еще такой был при-
        ем: платила ссыльным царская казна умышленно-высокие цены за
        их изделия, чтобы поддержать их продукцию. (Чехов пришел к  
        -------------------------------------------------------------
             (9) Ф.Кон - Там же.
             (10)Лепешинский - "На переломе".
        -------------------------------------------------------------

                           - 206 -

        убеждению, что не Сахалин, колония, выгоден для России, но
        Россия кормит эту колонию. )
             Ну, разумеется, на таких нездоровых условиях не могла
        основаться наша советская политическая ссылка. В 1928 г. 2-й
        Всероссийский Съезд административных работников признал су-
        ществующую систему высылки неудовлетворительной и ходатайст-
        вовал об "организации ссылки в форме колоний в отдаленных
        изолированных местностях, а также о введении системы неопре-
        деленных приговоров" (т.е. бессрочных). (11) С 1929 г. стали
        разрабатывать ссылку в сочетании с принудительными работами.
        (12) 
             "Кто не работает - тот не ест", вот принцип социализма.
        И только на этом социалистическом принципе могла строиться
        советская ссылка. Но именно социалисты привыкли в ссылке по-
        лучать питание бесплатно! Не сразу посмев сломить эту тради-
        цию, стала и советская казна платить своим политическим
        ссыльным - только, конечно, не всем, уж конечно не каэрам, а
        - политам, среди них тоже делая ступенчатые различия: напри-
        мер, в Чимкенте в 1927-м году эсерам и эсдекам по 6 рублей в
        месяц, а троцкистам - по 30 (все-таки - свои, большевики).
        Только рубли эти были уже не царские, за самую маленькую
        комнатушку надо было платить в месяц 10 рублей, а на 20 ко-
        пеек в день пропитаться очень скудно. Дальше - тверже. К
        1933-му году "политам" платили пособие 6 р.25 к. в месяц. А
        в том году, сам помню отлично, килограмм ржаного сырого "ко-
        мерческого" хлеба (сверх карточного) стоил 3 рубля. Итак, не
        оставалось социалистам учить языки и писать теоретические
        труды, оставалось социалистам горбить. С того же, кто шел на
        работу ГПУ тотчас снимало и последнее ничтожное пособие.
             Однако и при желании работать - сам тот заработок полу-
        чить ссыльным было нелегко! Ведь конец 20-х годов известен у
        нас большой безработицей, получение работы было привилегией
        людей с незапятнанной анкетой и членов профсоюза, а ссыльные
        не могли конкурировать, выставляя свое образование и опыт.
        Над ссыльными еще тяготела и комендатура, без согласиия ко-
        торой ни одно учреждение ии не посмело бы ссыльного при-
        нять. (Да даже и бывший ссыльный имел слабую надежду на хо-
        рошую работу: мешало тавро в паспорте.)
             В 1934 году, в Казани, вспоминает И.С-ва, группа отча-
        явшихся образованных ссыльных нанялась мостить мостовые. В
        комендатуре их корили: зачем эта демонстрация? Но не помог-
        ли найти другую работу, и Григорий Б. отмерил оперу: " А вы
        какого-нибудь процессика не готовите? А то б мы нанялись
        платными свидетелями!"
             Приходилось крошечки со стола да сметать в рот.
             Вот как упала русская политическая ссылка! Не остава-
        лось времени спорить и протесты писать против "Credo". И
        горя такого не знали: как им справиться с бессмысленным без-
        дельем?.. Забота стала - как с голоду не помереть. И не
        опуститься стать стукачом.
             В первые советские годы в стране, освобожденной наконец
        от векового рабства, гордость и независимость политической
        ссылки опала как проколотый шар надувной. Оказалось, что
        мнимой была та сила, которой побаивалось прежняя власть в
        политических ссыльных. Что создавало и поддерживало эту силу
        лишь общественное мнение страны. Но едва общественное мнение
        -------------------------------------------------------------
             (11)ЦГАОР, ф. 4042, оп.38, д.8, л.34-35
             (12)ЦГАОР, ф. 393, оп.84, д.4,л.97
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 207 -

        заменено было мнением организованным - и низверглись ссыль-
        ные с их протестами и правами под произвол тупых зачуханных
        гепеушников и бессердечных тайных инструкций (к первым таким
        инструкциям успел приложить руку и ум министр внутренних
        дел Дзержинский). Хриплый выкрик один, хоть словечко о себе
        туда, на волю крикнуть, стало теперь невозможно. Если сос-
        ланный рабочий посылал письмо на прежний свой завод, то ра-
        бочий, огласившиий его там (Ленинград, Василий Кириллович
        Егошин), тут же ссылался сам. Не только денежное пособие,
        средства к жизни, но и всякие вообще права потеряли ссыль-
        ные: их дальнейшее задержание, арест, этапирование были еще
        доступнее для ГПУ, чем пока эти люди считались вольными -
        теперь уже не стесняемы ничем, как бы над гуттаперчивыми
        куклами, а не людьми.(13) Ничего не стоило и так их сотрясти,
        как было в Чимкенте: объявили внезапно о ликвидации здешней
        ссылки в  о д н и  с у т к и . За сутки надо было: сдать слу-
        жебные дела, разорить свое жилище, освободиться от утвари,
        собраться - и ехать указанным маршрутом. Не на много мягче
        арестантского этапа! Не на много увереннее ссыльное завтра!
             Но не только безмолвность общества и давление ГПУ - а
        что были сами эти ссыльные? эти мнимые члены партий без па-
        ртий? Мы не имеем в виду кадетов - кадетов уже не было в
        живых, всех кадетов извели, - но что значило к 1927-му или
        к 1930-му году считаться эсером или меньшевиком? Нигде в
        стране никакой группы действующих лиц, соответственных этому
        названию, не было. Давно, с самой революции, за десять гро-
        мокипящих лет, не пересматривались их программы, и даже если
        б эти партии внезапно воскресли - неизвестно было, как им
        понимать события и что предлагать? Вся печать давно поминала
        их в только прошлом времени - и уцелевшие члены партии жили
        в семьях, работали по специальности, и думать забывали о
        своих партиях. Но - нестираемы скрижальные списки ГПУ. И по
        внезапному ночному сигналу этих рассеянных кроликов выдер-
        гивали и через тюрьмы этапировали - например, в Бухару.
             Так приехал И.В.Столяров в 1930-м и встретил там соб-
        ранных со всех концов страны стареющих эсеров и эсдеков.
        Вырванным из своей обычной жизни, только и оставалось им те-
        перь, что начать спорить, да оценивать политический момент,
        да предлагать решения, да гадать, как пошло бы историческое
        развитие, если бы... если бы...
             Так сколачивали из них - но уже не партию, а - мишень
        для потопления.
             Ссыльные 20-х годов вспоминают, что единственной живой
        и боевой партией в то время были сионисты-социалисты с их
        энергиичной "Гехалуц", создававшей земледельческие еврейские
        коммуны в Крыму. В 1926-м посадили все их ЦК, а в 1927-м не-
        унывающих мальчишек и девчонок до 15-16 лет взяли из Крыма в
        ссылку. Давали им Турткуль и другие строгие места. Это была
        действительно партия - спаянная, настойчивая, уверенная в
        правоте. Но добивались они не общей цели, а своей частной :
        жить как нация, жить своею Палестиной. Разумеется, коммунис-
        тическая партия, добровольно отвергшая отечество, не могла и
        -------------------------------------------------------------
             (13) Те западные социалисты, которые только в 1967 году
        ощутили "постыдным быть социалистами  в м е с т е   с Совет-
        ским Союзом", могли бы, пожалуй, придти к этому убеждению
        лет и на 40-45 пораньше. Ведь русские коммунисты уже тогда
        под корень уничтожали русских социиалистов, но: за чужой ще-
        кою зуб не болит. 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 208 -

        в других потерпеть узкого национализма... (14) 
             До начала 30-х годов еще сохранялись между ссыльными
        взаимопомощь (например, эсеры, с-д и анархисты, сосланные в
        Чимкент, где было легко с работой, создали тайную кассу вза-
        имопомощи для своих "северных" безработных однопартийцев).
        Еще было у них местами соединенное приготовление пищи, уход
        за детьми и естественные при этом сборища, взаимопосещения.
        Еще дружно праздновали они в ссылке 1 мая (демонстративно не
        отмечая Октября). Но к разгару 30-х годов не станет и этого
        всего - над ссыльными группами повсюду заморгает коршуний
        глаз оперсектора. Ссыльные станут чуждаться друг друга, что-
        бы НКВД не заподозрило у них "организации" и не стало бы
        брать по новой. (А именно эта участь и ждет их все равно.)
        Так в черте государственной ссылки они углубятся во вторую
        добровольную ссылку - в одиночество. (А Сталину именно это и
        надо от них пока.)
             Ослаблены были ссыльные и отчужденностью от них местно-
        го населения: местных преследовали за какую-либо близость к
        ссыльным, провинившихся самих ссылали в другие места, а мо-
        лодежь исключали из комсомола.
             Еще были ослаблены ссыльные недружественными отношения-
        ми между партиями, которые сложились в советские годы, и
        особенно со средины 20-х годов, когда в ссылке появились
        многочисленные троцкисты, никого, кроме себя, не признающие
        за политических.
             Ну, да не одни же социалисты содержались в ссылке 20-х
        годов - и главным образом (что ни год, то верней) - совсем
        не социалисты. Лились и просто беспартийные интеллигенты -
        те духовно-независимые людии, которые мешали новому режиму
        установиться. И - бывшие, недоуничтоженные в гражданскую
        войну. И даже - мальчики "за фокстрот". (15) И спириты. И
        оккулисты. И духовенство - сперва еще с правом служения в
        ссылке. И просто верующие, просто христиане, или крестьяне,
        как переиначили русские много веков назад.
             И все они попадали под око того же оперсектора, все
        разъединялись и костенели.
             Обессиленные равнодушием страны, ссыльные потеряли и
        волю к побегам. У ссыльных царского времени побеги были ве-
        селым спортом: пять побегов Сталина, шесть побегов Ногина -
        грозила им за то не пуля, не каторга, а простое водворение
        на место после развлекательного путешествия. Но коснеющее,
        но тяжеловеющее ГПУ со средины 20-х годов наложило на ссыль-
        ных партийную круговую поруку: все сопартийцы отвечают за
        своего бежавшего! И уже так не хватало воздуха, и уже так
        был прижимист гнет, что социалисты, недавно гордые и неукро-
        тимые, приняли эту поруку! Они теперь сами, своим партийным
        -------------------------------------------------------------
             (14) Казалось бы, такой природный и благородный порыв
        сионистов - воссоздать землю своих предков, утвердить веру
        своих предков и стянуться туда из трехтысячелетнего рассея-
        ния, должен был бы вызвать дружную поддержку и помощь хотя
        бы европейских народов. Правда, Крым вместо Палестины не был
        той чистой сионистской идеей, и не насмешкою ли Сталина было
        предложение этому средиземноморскому народу избрать себе
        второю Палестиною притаежный Биробиджан? Великий мастер вы-
        таивать подолгу свои мысли - он этим ласковым приглашением,
        может быть, делал первую примерку той ссылки, которую им на-
        метит на 1953-й год?
             (15) 1926 г., Сибирь, Свидетельство Витковского.
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 209 -

        решением, запрещали себе бежать! 
             Да и  к у д а  бежать? К  к о м у  бежать? Где тот  н а-
        р о д, к которому бежать?...
             Тертые ловкачи теоретических обоснований быстро прист-
        роили: бежать - не время, нужно ждать. И вообще бороться не
        время, тоже нужно ждать. В начале 30-х годов Н.Я. Мандель-
        штам отмечает у чердынских ссыльных социалистов полный отказ
        от сопротивления. Даже - ощущение неизбежной гибели. И един-
        ственную практическую надежду: когда будут новый срок добав-
        лять, то хоть бы без нового ареста, дали бы расписаться тут
        же, на месте - и тогда хоть не разорится скромно-налаженный
        быт. И единственную моральную задачу: сохранить перед ги-
        белью человеческое достоинство.
             Нам, после каторжных лагерей, где мы из раздавленных
        единиц стали крепким целым, - странно узнавать, как социа-
        листы из уже сочлененного целого, проверенного в действии,
        распадались на беспомощные единицы. Но в наши десятилетия
        идет общественная жизнь к расширению и полноте (вдох), а
        тогда она шла к угнетению и сжатию (выдох).
             Так не гоже нашей эпохе судить эпоху ту.

             А еще у ссылки были многие градации, что тоже разъеди-
        няло и ослабляло ссыльных. Были разные сроки обмена удосто-
        верений личности (некоторым - ежемесячно, и это с изнури-
        тельными процедурами). Дорожа не попасть в категорию худ-
        шую, должен был каждый блюсти правила.
             До начала 30-х годов сохранялась и самая смягченная
        форма: не ссылка, а  м и н у с. В этом случае репрессирован-
        ному не указывали точного места жительства, а давали выбрать
        город за минусом сколько-то. Но, однажды выбрав, к месту
        этому он прикреплялся на тот же трехлетний срок. Минусик не
        ходил на отметки в ГПУ, но и выезжать не имел права. В го-
        ды безработицы биржа труда не давала минусникам работы: если
        ж он умудрялся получить ее - на администрацию дави: уволить! 
             Минус был булавкой: им прикалывалось вредное насекомое
        и так ждало покорно, пока придет ему черед арестоваться
        по-настоящему.
             А еще же была вера в этот передовой строй, который не
        может, не будет нуждаться в ссылке! Вера в амнистию, особен-
        но к блистательной 10-й годовщине Октября!..
             И амнистия пришла, амнистия - ударила. Четверть срока
        (из трех лет - 9 месяцев) стали сбрасывать ссыльным, и то не
        всем. Но так как раскладывался Большой Пасьянс, и за тремя
        годами ссылки дальше шли три года политизолятора и потом
        снова три года ссылки - это ускорение на 9 месяцев нисколько
        не украшало жизни.
             А там приходила пора и следующего суда. Анархист Дмит-
        рий Венедиктов к концу трехлетней тобольской ссылки (1937
        г.) был взят по категоричному точному обвинению: "распрост-
        ранение слухов о займах, наступающих кажегод с неизбежностью
        майского расцвета?!..) "и недовольство советской властью"
        (ведь ссыльный должен быть доволен своей участью!). И что ж
        дальше за такие гнусные преступления? Расстрел в 72 часа и
        не подлежит обжалованию! (Его оставшаяшая дочь Галина уже
        мелькнула на страницах этой книги.)
             Такова была ссылка первых лет завоеваенной свободы и

                           - 210 -

        таков путь полного освобождения от нее.
             Ссылка была - предварительным овечьим загоном всех наз-
        наченных к ножу. Ссыльные первых советских десятилетий были
        не жители, а ожидатели - вызова  т у д а.
             (Были умные люди - из бывших, да и простых крестьян,
        еще в 20-е годы понявшие все предлежащее. И окончив первую
        трехлетнюю ссылку, они на всякий случай там же, например, в
        Архангельске, оставались. Иногда это помогало больше не по-
        пасть под гребешок.)
             Вот как для нас обернулась мирная шушенская ссылка, да
        и туруханская с какао.
             Вот чем была у нас догружена овидиева тоска.

                                 -211-

                                Глава 2

                            МУЖИЧЬЯ ЧУМА

             Тут пойдет о малом, в этой главе. О пятнадцати миллио-
        нах душ. О пятнадцати мииллионах жизней.
             Конечно, не образованных. Не умевших играть на скрипке.
        Не узнавших, кто такой Мейерхольд или как интересно зани-
        маться атомной физикой.
             Во всей первой мировой войне мы потеряли убитыми три
        миллиона. Во всей второй - двадцать миллионов (это - по Хру-
        щеву, а по Сталину - только семь. Расщедрился ли Никита?
        или Иосиф не доглядел капиталу?) Так сколько же од! Сколько
        обелисков, вечных огней! романов и поэм! - да четверть века
        вся советская литература этой кровушкой только и напоена.
             А о той молчаливой предательской чуме, сглодавшей нам
        15 миллионов мужиков, да не подряд, а избранных, а становой
        хребет русского народа - о той Чуме нет книг. И трубы не бу-
        дят нас встрепенуться. И на перекрестках проселочных дорог,
        где визжали обозы обреченных, не брошено даже камешков трех.
        И лучшие наши гуманисты, так отзывчивые к сегодняшним несп-
        раведливостям, в те годы только кивали одобрительно: все
        правильно! так им и надо! 
             И так это глухо было сделано, и так начисто соскребено,
        и так всякий шепот задавлен, что я вот теперь по лагерю от-
        казываю доброхотам: "не надо, братцы, уж вороха у меня этих
        рассказов, не убираются!", а по ссылке мужичьей нисколько
        не несут. А кто бы и где бы рассказал нам?..
             Да знаю я, что здесь не глава нужна и не книга отдель-
        ного человека. А я и главу одну собрать обстоятельно не умею.
             И все ж начинаю. Я ставлю ее как знак, как мету, как
        эти камешки первые - чтоб только место обозначить, где бу-
        дет когда-нибудь же восстановлен новый Храм Христа Спасителя.

             С чего это все началось? С догмы ли, что крестьянство
        есть мелкая буржуазия? (А кто у них - не "мелкая буржуазия?"
        По их замечательно четкой схеме кроме фабричных рабочих, да
        и то исключая квалифиицированных, и кроме тузов-предпринима-
        телей, все остальные, весь собственно народ, и крестьяне, и
        служащие, и артисты, и летчики, и профессора, и студенты,
        и врачи - как раз и есть "мелкая буржуазия".) Или с разбой-
        ного верховного расчета: одних ограбить, а других запугать?
             Из последних писем Короленко Горькому в 1921 году, пе-
        ред тем как первый умер, а второй эмигрировал, мы узнаем,
        что этот бандитский наскок на крестьянство уже тогда начался
        и осуществлялся почти в той форме, что и в 1930 году.
             Но еще не по силе была дерзость - и отсягнули, отступи-
        ли.
             Однако замысел в голове оставался, и все 20-е годы отк-
        рыто козыряли, кололи, попрекали: кулак! кулак! кулак! Приу-
        готовлялось в сознании горожан, что жить с "кулаком" на од-
        ной земле нельзя.
             Истребительная крестьянская Чума началась, сколько мож-
        нол судить, в 1929 году - и составление душегубных списков,
        и конфискации, и выселение. Но лишь в начале 1930 года со-
        вершаемое (уже отрепетированное и налаженное) было возглаше-
        но публично - в постановлении ЦК ВКП(б) от 5 января (партия
        имеет "полное основание перейти в своей практической работе
        от политики ограничения эксплоататорских тенденций кулачест-
        ва к политике ликвидации кулачества как класса". И сразу же

                           - 212 -

        запрещалось принимать кулаков в колхозы. Кто теперь связно
        объяснит - почему?).
             Не задержались вослед ЦК и послушно-согласные ЦИК и
        СНК - 1 февраля 1930 г. развернули волю партии законодатель-
        но. Предоставлялось край-облисполкомам "применять все необ-
        ходимые меры борьбы с кулачеством вплоть до (а иначе и не
        было) полной конфискации имущества кулаков и выселения их из
        пределов отдельных районов и краев".
             Лишь на последнем слове застыдился Мясник. Из каких
        пределов - назвал. Но не назвал - в какие. Кто веками хлопа-
        ет, так могли понять, что - за тридцать верст, по соседст-
        ву...
             А подкулачника в Передовой Теории, кажись, и не было.
        Но по захвату косилки ясно стало, что без него не обойтись.
        Цену этого слова мы разобрали уже. Коль объявлен "сбор тары"
        и пошли пионеры по избам собирать от мужиков мешки в пользу
        нищего государства, а ты не сдал, пожалел свой кровненький
        (их ведь в магазине не купишь) - вот и подкулачник. Вот и на
        ссылку.
             И прекрасно пошли гулять эти клички по Руси Советской,
        чьи ноздри еще не остыли от кровавых воспарений гражданс-
        кой войны! Пущены были слова, и хотя ничего не объясняли -
        были понятны, очень упрощали, не надо было задумываться нис-
        колько. Восстановлен был дикий (да помоему и нерусский; где
        в русской истории такой?) закон гражданской войны: десять за
        одного! сто за одного! За одного в оборону убитого активиста
        (и чаще всего - бездельника, болтуна. А.Я. Оленев не один
        вспоминает: ведали раскулачиванием воры да пьяницы) искоре-
        няли сотни самых трудолюбивых, распорядительных, смышленых
        крестьян, тех, кто и несли в себе остойчивость русской на-
        ции.
             Как? как! - кричат нам. А мироеды? Прижимщики соседей?
        На тебе ссуду, а ты мне шкурой вернешь?
             Верно, в малой доле попали туда и мироеды (да все ли?).
        Только спросим и мы: мироеды - по крови ли? от сути ли своей
        доскональной? Или по свойству всякого богатства (и всякой
        власти!) портить человека? О, если б так проста была "очист-
        ка" человечества или сословия! Но когда железным частым
        гребнем так  о ч и с т и л и  крестьянство от бессердечных
        мироедов, пятнадцати миллионов на это не пожалели - откуда
        же в сегодняшней колхозной деревне эти злые, пузатые, крас-
        нокожие, возглавляющие ее (и райком)? Эти безжалостные при-
        теснители одиноких старух и всех беззащитных? Как же  и х
        хищный корень пропустили при "раскулачивании"? Батюшки, да
        не из активистов ли они?..
             Тот, кто вырос на грабеже банков, не мог рассудить о
        крестьянстве ни как брат, ни как хозяин. Он только свистнуть
        мог Соловьем-разбойником - и поволокли в тайгу и тундру мил-
        лионы трудяг, хлеборобов с мозолистыми руками, именно тех,
        кто власть советскую устанавливал, чтоб только получить зем-
        лю, а получив - быстро укреплялся на ней ("земля принадлежит
        тем, кто на ней трудиться").
             Уж о каких мироедах звонить языком в деревянные щеки,
        если кубанские станицы, например, Урупинскую, выселили всю
        под метлу, от старика до младенца (и заселили демобилизован-
        ными)? Вот где ясен "классовый принцип", да? (Напомним, что
        именно Кубань почти не поддерживала белых в гражданскую вой-
        ну и первая разваливала деникинский тыл, искала соглашения с
        красными. И вдруг - "кубанский саботаж"?) А знаменитое на
        Архипелаге село Долинка, центр процветающего сельского хо-

                           - 213 -

        зяйства - откуда взялось? В 1929 году  в с е    его жители
        (немцы) были "раскулачены" и высланы. Кто там кого эксплуа-
        тировал - непонятно.
             Еще хорошо понятен принцип "раскулачивания" на детской
        доле. Вот Шурка Дмитриев из д.Маслено (Селищенские казармы у
        Волхова). В 1925 году, по смерти своего отца Федора, он ос-
        тался тринадцати лет, единственный сын, остальные девчонки.
        Кому ж возглавить отцовское хозяйство? Он взялся. И девчонки
        и мать подчинялись ему. Теперь как занятой и взрослый раск-
        ланивался он со взрослыми на улице. Он сумел достойно про-
        должать труд отца, и были у него к 1929 году закрома полные
        зерна. Вот и кулак! Всю семью и угнали!..
             Адамова-Слиозберг трогательно рассказывает о встрече с
        девочкой Мотей, посаженной в 1936 году в тюрьму за самоволь-
        ный уход - пешком две тысячи километров! спортивные медали
        за это надо давать - из уральской ссылки в родное село Свет-
        ловидово под Таруссой. Малолетней школьницей она была сосла-
        на с родителями в 1929 году, навсегда лишена учебы.Учительни-
        ца ласково звала ее "Мотя-Эдиссончик": девочка не только от-
        лично училась, но имела изобретательский склад ума, она
         какую-то турбинку ладила от ручья и другие изобретениия для
        школы. Через семь лет потянуло ее хоть глянуть на бревна той 
        недостижимой школы - и получила "Эдисончик" тюрьму и лагерь.
             Дайте-ка детскую судьбу такую из Х1Х века!
             Под раскулачивание непременно подходил всякий мельник -
        а кто такие были мельники и кузнецы, как не лучшие техники
        русской деревни? Вот мельник Прокоп Иванович Лактюнкин из
        рязанских (петелиинских) Пеньков. Едва он был "раскулачен",
        как без него через меру зажали жернова - и спалили мельницу.
        После войны, прощенный воротился он в родное село, и не мог
        успокоиться, что нет мельницы. Лактюнкин испросил разреше-
        ние, сам отлил жернова и на том же (обязательно на том же!)
        месте поставил мельницу - отнюдь не для своей выгоды, а для
        колхоза, еще же верней - для полноты и украшения местности.
             А вот и деревенский кузнец, сейчас посмотрим, какой ку-
        лак. Даже, как любят отделы кадров, начнем с отца. Отец его,
        Гордей Васильевич, 25 лет служил в Варшавской крепости и
        выслужил, как говорится, только то серебро, что пуговка
        оловца: солдат-двадцатипятилетник лишался земельного надела.
        Женясь при крепости на солдатской дочке, приехал он после
        службы на родину жены в деревню Барсуки Красненского уезда.
        Тут подпоила его деревня, и половиной накопленных им денег
        заплатил он за всю деревню недоимки податей. А на другую по-
        ловину взял в аренду мельницу у помещика, но быстро на этой
        аренде потерял и остальные деньги. И долгую старость пробыл
        пастухом да сторожем. И было у него 6 дочерей, всех выдал за
        бедняков, и единственный сын Трифон (а фамилия их - Твардов-
        ские). Мальчик отдан был услуживать в галантерейный магазин,
        но оттуда сбежал в Барсуки и нанялся к кузнецам Молчановым -
        год бесплатным батраком, четыре года учеником, через 4 года
        стал мастером и в деревне Загорье поставил избу, женился.
        Детей родилось у них семеро (средь них - поэт Александр),
        вряд ли разбогатеешь от кузни. Помогал отцу старший сын
        Константин. От света и до света они ковали и варили - и вы-
        рабатывали пять отличных насталенных топоров, но кузнецы из
        Рославля с прессами и наемными рабочими сбивали им цену.
        Кузница их так и была до 29-го года деревянная, конь - один,
        иногда корова с телкой, иногда - ни коровы, ни телки, да 8
        яблонь, вот такие мироеды. Крестьянский Поземельный Банк
        продавал в рассрочку заложенные имения. Взял Трифон Твардов-

                           - 214 -

        ский 11 десятин пустоши, всю заросшую кустами, и вот ту пус-
        тошь корчевали своим горбом до самого года Чумы - 5 десятин
        освоили, а остальные так и покинули в кустах. Наметили их
        раскулачить - во всей деревне 15 дворов, а кого-то же надо!
        - приписали небывалый доход от кузницы, непосильно обложили,
        не уплачено в срок - так собирайся в отъезд, кулачье прокля-
        тое!
             Да у кого был дом кирпичный в ряду бревенчатых, или
        двухэтажный в ряду одноэтажных - вот тот и кулак, собирайся,
        сволочь, в шестьдесят минут! Не должно быть в русской дерев-
        не домов кирпичных, не должно двухэтажных! Назад, в пещеру!
        Топись по-черному! Это наш великий преобразующий замысел,
        такого еще в истории не было.
             Но главный секрет - еще не в том. Иногда, кто и лучше
        жил - если быстро вступал в колхоз, оставался дома. А упор-
        ный бедняк, кто заявленья не подавал - высылался.
             Очень важно, это самое важное! Ни в каком не "раскула-
        чивании" было дело, а в насильственном вгоне в колхоз. Никак
        иначе, как напугав до смерти, нельзя было отобрать у кресть-
        ян землю, данную революцией, - и на эту же землю их же поса-
        дить крепостными. 
             Это была вторая гражданская война - теперь против
        крестьян. Это был Великий Перелом, да, только не говорят -
        ч е г о   п е р е л о м?
             Русского хребта.

                                 *
                                * *

             Нет, согрешили мы на литературу соцреализма - описано у
        них раскулачивание, описано - и очень гладко, и с большой
        симпатией, как охота на лязгающих волков.
             Только не описано, как в длинном порядке деревни - и
        все заколочены окна. Как идешь по деревне - и на крылечке
        видишь мертвую женщиину с мертвым ребенком на коленях. Или
        сидящего под забором старика, он просит у тебя хлеба - а
        когда ты идешь назад, он уже завалился мертвый.
             И такой картины у них не прочтем: председатель сельсо-
        вета с понятой учительницей входит в избу, где лежат на по-
        латях старик и старуха (старик тот прежде чайную держал, ну
        как не мироед? - никто ведь не хочет с дороги горячего чаю!)
        и трясет наганом: "слезай, тамбовский волк!" Старуха завыла,
        и председатель для пущей острастки выпалил в потолок (это
        очень гулко в избе получается). В дороге те старики оба
        умерли.
             Уж тем более не прочтем о таком приеме раскулачивания:
        всех казаков (донская станица) скликали "на собрание" - а
        там окружили с пулеметами, всех забрали и угнали. А уж баб
        потом выселять ничего не стоило.
             Нам опишут и даже в кино покажут целые амбары или ямы
        зерна, укрытые мироедами. Нам только не покажут то малое на-
        житое, то родное и своекожное - скотинку, двор да кухонную
        утварь, которую всю покинуть велено плачущей бабе. (Кто из
        семьи уцелеет, и извернется схлопотать, и Москва "восстано-
        вит" семью как середняцкую - уж не найдут они, вернувшись,
        своего среднего хозяйства: все растащено активистами и баба-
        ми их.)
             Нам только тех узелков малых не покажут, с которыми
        допускают семью на казенную телегу. Мы не узнаем, что в   

                                 -215-

        доме Твардовских в лихую минуту не оказалось ни сала, ни да-
        же печеного хлеба - и спас их сосед, Кузьма многодетный, то-
        же не богач - принес на дорогу.
             Кто успевал - от той чумы бежал в город. Иногда и с ло-
        шадью - но некому было в такую пору лошадь продать: как чума
        стала и та крестьянская лошадь, верный признак кулака. И на
        конном базаре хозяин привязывал ее к коновязи, трепал по хра-
        пу последний раз - и уходил,, пока не заметили.
             Принято считать, что Чума та была в 1929-30-м. Но труп-
        ный дух ее долго еще носился над деревней. Когда на Кубани в
        1932-м намолоченный хлеб весь до зерна тут же из-под моло-
        тилки увозили государству, а колхозников кормили лишь пока
        уборка и молотьба, отмолотились - и горячая кормежка кончи-
        лась, и ни зернышка не трудодень, - как было одергивать во-
        ющих баб? А кто еще тут недокулачен? А кого - сослать? (В
        каком состоянии оставалась раннеколхозная деревня, освобож-
        денная от кулаков, можно судить по свидетельству Скрипнико-
        вой: в 1930 г. при ней некоторые крестьянки из Соловков по-
        сылали посылки с черными сухарями в родную деревню!!)
             Вот история Тимофея Павловиича Овчинникова, 1886 года
        рождения, из деревни Кишкино Михневской области (невдали от
        Горок Ленинских, близ того же шоссе). Воевал германскую, во-
        евал Гражданскую. Отвоевался, вернулся на декретную землю,
        женился. Умный, грамотный, бывалый, золотые руки. Разумел и
        по ветеринарному делу самоучкою, был доброхот на всю округу.
        Неустанно трудясь, построил хороший дом, разбил сад, вырас-
        тил доброго коня из малого жеребенка. Но смутил его НЭП,
        угораздило Тимофея Павловича еще и в это поверить, как по-
        верил в землю - завел на паях с другим мужиком маленькую
        кустарную мастерскую по выделке дешевых колбас. (Теперь-то,
        сорок лет без колбасы деревню продержав, почешешь в затылке:
        и что было в той колбасной плохого?) Трудились в колбасной
        сами, никого не нанимая, да колбасы-то продавали через
        кооперацию. И поработали всего два года, с 1925 по 1927, тут
        стали душить их налогами, исходя из мнимых крупных заработ-
        ков (выдумывалии их фининспекторы по службе, но еще надували
        в уши финотделу деревенские завистники-лентяи, сами ни к че-
        му не способные, только стать активистами.) И пайщики закры-
        ли колбасную. В 1929-м Тимофей вступил в колхоз одним из
        первых, свел туда свою добрую лошадь, и корову, и отдал весь
        инвентарь. Во всю мочь работая на колхозном поле, еще выра-
        щивал двух племенных бычков для колхоза. Колхоз разваливал-
        ся, и многие бежали из него - но у Тимофея было уже пятеро
        детей, не стронешься. По злой памяти финотдела он все счи-
        тался зажиточным (еще и за ветеринаруную помощь народу),
        уже и на колхозника несли и несли на него непомерные нало-
        ги. Платить было нечем, потянули из дому тряпки; трех пос-
        ледних овечек 11-летниий сын спроворился разик тихо угнать
        от описи, другой раз забрали и их. Когда еще раз описывать
        имущество пришли, ничего уже не было у бедной семьи, и
        бесстыдные финотдельщики описали фикусы в кадках. Тимофей не
        выдеражал - и у них на глазах эти фикусы изрубил топором.
        Это что ж он, значит, сделал: 1)уничтожил имущество, прина-
        длежащее уже государству, а не ему;2)агитировал топором про-
        тив советской власти;3)дискредитировал колхозный строй.
             А как раз колхозный строй в деревне Кишкино трещал,
        никто уже работать не хотел, не верил, ушла половина, и
        кого-то надо было примерно наказать. Заядлый нэпман Тимофей
        Овчинников, пробравшийся в колхоз для его развала, теперь и
        был раскулачен по решению председателя сельсовета Шоколова.

                           - 216 -

        Шел 1932 год, массовая ссылка кончилась, и жену с шестью
        детьми (один грудной) не сослали, лишь выбросили на улицу,
        отняв дом. (На свои уже деньги они через год добирались к
        отцу в Архангельск. Все в роду Овчинниковых жили до 80 лет,
        а Тимофей от такой жизни загнулся в 53.)(1)
             Даже и в 1935-м году, на Пасху, ходит по ободранной де-
        ревне пьяное колхозное начальство - и с   е д и н о л и ч -
        н и к о в  требует денег на водку. А не дашь - "раскулачим!
        сошлем!" И сошлют! Ты же - единоличник. В том-то и Великий
        Перелом.

             А саму дорогу, сам путь этот крестный, крестьянский -
        уж этот соцреалисты и вовсе не описывают. Погрузили, отпра-
        вили - и сказке конец, и три звездочки после эпизода.
             А грузили их: хорошо, если по теплому времени в телеги,
        а то - на сани, в лютый мороз - и с грудными детьми, и с ма-
        лыми, и с отроками. Через село Коченево (Новосибирской об-
        ласти) в феврале 1931-го, когда морозы перемежались бурана-
        ми, - шли, и шли, и шли окруженные конвоем бесконечные эти
        обозы, из снежной степи появляясь и в снежную степь уходя. И
        в избы войти обогреться - дозволялось им только с разрешения
        конвоя, на короткие минуты, чтоб не держать обоза. (Эти кон-
        войные войск ГПУ - ведь живые же ведь пенсионеры! ведь пом-
        нят, поди! А может - и не помнят...) Все тянулись они в на-
        рымские болота - и в ненасытимых этих болотах остались все.
        Но еще раньше, в жестоком пути, околевали дети.
             В том и был замысел, чтоб семя мужицкое погибло вместе
        со взрослыми. С тех пор как Ирода не стало - это только Пе-
        редовое Учение могло нам разъяснить: как уничтожать до мла-
        денцев. Гитлер уже был ученик, но ему повезло: прославили
        его душегубки, а вот до наших нет никому интереса.
             Знали мужики, что их ждет. И если счастье выпадало, что
        слали их эшелонами через обжитые места, то своих детей ма-
        лых, но уже умеющих карабкаться, они на остановках спускали
        через окошечки: живите по людям! побирайтесь! - только б с
        нами не умирать.
             (В Архангельске в голодные 1932-33 годы нищим детям
        спецпереселенцев не давали бесплатных школьных завтраков и
        ордеров на одежду, как другим нуждающимся.)
             В том эшелоне с Дона, где баб везли отдельно от каза-
        ков, взятых на "собрании", одна баба в пути родила. А давали
        им стакан воды в день и не всякий день по 300 граммов хле-
        ба. Фельдшера? - не спрашивай. Не стало у матери молока, и
        умер в пути ребенок. Где ж хоронить? Два конвоира сели в их
        вагон на один пролет, на ходу открыли дверь - и выбросили
        трупик.
        -------------------------------------------------------------
             (1)Не относится к нашей теме, но к пониманью эпохи. Со
        временем и в Архангельске устроился Тимофей работать в  з а-
        к р ы т у ю  колбасную - тоже из двух мастеров, но с заведу-
        ющим над ними. Собственная его была закрыта как вредная для
        трудящихся, эта была   з а к р ы т о й, чтоб не знали о ней
        трудящиеся. Они выделывали дорогие сорта колбас для личного
        снабжениия правителей этого северного края. Не раз и Тимофея
        посылали относить изделия в одноэтажный за высоким забором
        особняк секретаря обкома товарища Аустрина (угол улиц Либк-
        нехта и Чумбарова-Лучинского) и начальника областного НКВД
        товарища Шейрона. 
        ------------------------------------------------------------- 

                           - 217 -

             (Этот эшелон пригнали на великую магнитогорскую строй-
        ку. И мужей туда же привезли, копайте землянки! Начиная с
        Магнитогорска наши барды уже позаботились, отразили.)
             Семью Твардовских везли на подводах только до Елани и,
        к счастью уже был апрель. Там грузили их в товарные вагоны,
        и вагоны запирали на замок, а ведер для оправки или дырок в
        полу - не было. И рискуя наказанием или даже сроком за по-
        пытку побега, Константин Трифонович на ходу поезда, когда
        шумней, кухонным ножом прорезал дырку в полу. Кормежка была
        такая: раз в три дня на узловых станциях приносили в ведрах
        суп. Правда, везли их (до станции Ляля, Северный Урал) всего
        дней десять. А там - еще зима, встречали эшелон на сотнях
        саней и по речному льду - в лес. Стоял барак для сплавщиков
        на 20 человек, привезли больше полтысячи, к вечеру. Ходил по
        снегу комендант пермяк Сорокин, комсомолец, и показывал ко-
        лышки вбивать: вот тут будет улица, вот тут дома. Так осно-
        ван был поселок Парча.
             В эту жестокость трудно верится: чтобы зимним вечером в
        тайге сказали: вот здесь! Да разве  л ю д и  так могут? А
        ведь везут - днем, вот и привозят к вечеру. Сотни-сотни ты-
        сяч именно так завозили и покидали, со стариками, женщинами
        и детьми. А на Кольском полуострове (Аппатиты) всю полярную
        темную зиму жили в простых палатках под снегом. Впрочем,
        настолько ли уж милосердней, если приволжских немцев эшело-
        нами привозят летом (1931-го года, 31-го, а не 41-го, не
        ошибитесь!) в безводные места карагандинской степи - и там
        велят копать и строиться, а воду выдают рационом? Да и там
        же наступит зима тоже. (К весне 1932-го дети и старики вы-
        мерли - дизентерия, дистрофия.) - В самой Караганде, как и в
        Магнитогорске, строили долгие низкие землянки-общежития, по-
        хожие на склады для овощей. На Беломорканале селили приехав-
        ших в опустевших лагерных бараках. А на Волгоканал - да за
        Химки сразу, их привозили еще  д о  лагеря, тотчас после кон-
        ца гидрографической разведки, сбрасывали на землю и велели
        землю кайлить и тачки катать (в газетах писали: "на канал
        привезены машины"). Хлеба не было; свои землянки рыть - в
        свободное время. (Там теперь катера прогулочные возят моск-
        вичей. Кости - на дне, кости в земле, кости - в бетоне.)
             При подходе Чумы, в 1929г., в Архангельске закрыли все
        церкви: их и вообще-то назначено было закрывать, а тут под-
        катила всамделишная нужда размещать "раскулаченных". Большие
        потоки ссылаемых мужиков текли через Архангельск, и на время
        стал весь город как одна большая пересылка. В церкви настро-
        или многоэтажных нар, только топить было нечем. На станции
        разгружались ии разгружались телячьи эшелоны, и под лай со-
        бак шли угрюмые лапотники на свои церковные нары. (Мальчику
        Ш. запомнилось, как один мужик шел под упряжной дугой на
        шее: впопыхах высылки не сообразил, что ему всего нужнее. А
        кто-то нес граммофон с трубою. Кинооператоры, вам работа!..)
        В церкви Введения восьмиэтажные нары, не скрепленные со сте-
        нами, рухнули ночью, и много было подавлено семей. На крики
        стянулись к церкви войска.
             Так они жили чумной зимою. Не мылись. Гноились тела.
        Развился сыпняк. Мерли. Но архангелогородцам был строгий
        приказ: спецпереселенцам (так назывались сосланные мужики)
        не помогать!! Бродили умирающие хлеборобы по городу, но
        нельзя было ни единого в дом принять, накормить или за воро-
        та вынести чаю: за то хватала местных жителей милиция и от-
        бирала паспорта. Идет-бредет голодный по улице, споткнулся,
        упал - и мертв. Но и таких нельзя было подбирать (еще ходили

                           - 218 -

        агенты и следили, кто выказал добросердечие). В это самое
        время пригородных огородников и животноводов тоже высылали
        ц е л ы м и    д е р е в н я м и   под гребло (опять: кто ж
        там кого эксплоатировал?), и жители Архангельска сами тряс-
        лись, чтоб не сослали и их. Даже остановиться, наклониться
        над трупом боялись. (Один лежал близко от ГПУ, не подбирали.)
             Хоронили их в порядке организованном, коммунальная
        служба. Без гробов, конечно, в общих ямах, рядом со старин-
        ным городским кладбищем по Вологодской улице - уже в откры-
        том поле. И памятных знаков не ставили.
             И все это было для хлебоделов - только пересылка. Еще
        был большой их лагерь за селом Талаги, и некоторых брали на
        лесопогрузочные работы. Но исхитрился кто-то написать на
        бревне письмо заграницу (вот так и обучай крестьян грамоте!)
        - и сняли их с той работы. Их путь лежал дальше - на Онегу,
        на Пинегу и вверх по Двине.
             Мы шутили в лагере: "дальше солнца не сошлют". Однако,
        тех мужиков слали дальше, где еще долго не будет того крова,
        под которым засветить лучину. 
             От всех предыдущих и всех последующих советских ссылок
        мужицкая отличалась тем, что их ссылали ни в какой населен-
        ный пункт, ни в какое обжитое место - а к зверям, в дичь, в
        первобытное состояние. Нет, хуже: и в первобытном состоянии
        наши предки выбирали поселки хотя бы близ воды. Сколько жи-
        вет человечество - еще никто не строился иначе. Но для спец-
        поселков чекисты выбирали места (а сами мужики не имели пра-
        ва выбирать!) на каменистых косогорах (над р.Пинегой на вы-
        соте 100 метров, где нельзя докопаться до воды и ничего не
        вырастет на земле.) В трех-четырех километрах бывала удобная
        пойма - но нет, по инструкциям не положено близ нее селить!
        Оказывались сенокосы в десятках километров от поселка, и се-
        но привозили на лодках... Иногда прямо  з а п р е щ а л и 
        с е я т ь   х л е б. (Направление хозяйства тоже определяли
        чекисты!) Нам, горожанам, еще одно непонятно: что значит ис-
        конная жизнь со скотиной, без скотины не бывает жизни у
        крестьянина - и вот на много лет обречены они не слышать ни
        ржанья, ни мычанья, ни блеяния; ни седлать, ни доить, ни
        кормить.
             На реке же Чулым в Сибири спецпоселок кубанских казаков
        обтянули колючей проволокой и поставили вышки, как в лагере.
             Кажется все было сделано, чтобы ненавистные эти трудяги
        вымирали поскорей, освободили бы нашу страну и от себя и от
        хлеба. И действительно, много таких спецпоселков вымерло
        полностью. И теперь на их местах какие-нибудь случайные пе-
        рехожие люди постепенно дожигают бараки, а ногами отшвырива-
        ют черепа.
             Никакой Чингисхан не уничтожил столько мужика, сколько
        славные наши Органы, ведомые Партией.
             Вот - Васюганская трагедия. В 1930-м году 10 тысяч се-
        мей (значит, 60-70 тысяч человек, по тогдашним семьям) прош-
        ли через Томск, и дальше погнали их зимою пеших: сперва вниз
        по Томи, потом по Оби, потом вверх по Васюгану - все еще
        зимником. (Жителей попутных сел выгоняли потом подбирать
        трупы взрослых и детей.) В верховьях Васюгана и Тары их по-
        кинули на релках (твердых возвышениях средь болот). Им не
        оставили ни продуктов, ни орудий труда. Развезло, и дорог ко
        внешнему миру не стало, только две гати: одна - на Тобольск,
        одна - к Оби. На обеих гатях стали пулеметные заставы и не
        выпускали никого из душегубки. Начался мор. Выходили в отча-
        янии к заставам, молили - тут их расстреливали. Опозднясь,

                                 -219-

        по вскрытию рек, из томского Интегралсоюза (промыслово-пот-
        ребительской кооперации) послали им баржи с мукой и солью,
        но и те не смогли подняться по Васюгану. (Вел этот груз
        уполномоченный Интегралсоюза Станиславов, от него и известно.)
             Вымерли - все.
             Говорят, было все-таки расследование по этому делу и
        даже будто одного человека расстреляли. Сам я не очень этому
        верю. Но если и так - приемлимая пропорция! знакомая пропор-
        ция гражданской войны: за одного нашего- тысячу ваших! За 60
        тысяч ваших - одного нашего!
             А без этого не построишь Нового Общества.
                                 *
                                * *
             И все-таки - сосланные жили! По их условиям поверить в
        это нельзя, а - жили.
             В поселке Парча день начинали палками десятники, ко-
        ми-зыряне. Всю жизнь эти мужики начинали день сами, теперь
        их палками гнали на лесозаготовку и лесосплав. Месяцами не
        давая обсушиваться, уменьшая мучную норму, с них требовали
        выработку, а потом, вечерами, можно было и строиться. Вся
        одежда износилась на них, и мешки надевали как юбки и пере-
        шивали на штаны.
             Да если б сплошь они помирали, так не было бы многих
        сегодняшних городов, хоть и той Игарки. Игарку-то с 29-го
        строил и построил - кто? Неужто СевПолярЛесТрест? А не рас-
        кулаченные ли мужики? При пятидесяти градусах жили в палат-
        ках - но уже в 30-м году дали первый лесной экспорт.
             В своих спецпоселках жили раскулаченные как зэки в ре-
        жимных лагпунктах. Хоть и не было круговой зоны, но обычно
        пребывал в поселке один стрелок, и был он хозяин всех запре-
        тов и разрешений, и право имел единолично безоговорочно зас-
        треливать всякого непокорного.
             Гражданский разряд, в который входили спецпоселки, их
        кровная близость к Архипелагу легко проясняется законом сооб-
        щающихся сосудов: когда на Воркуте ощущался недостаток рабо-
        чей силы, то перебрасывали (не пересуживали! не переименовы-
        вали!) спецпереселенцев из их поселков - в лагерные зоны. И 
        преспокойненько жили они в зонах, ходили работать в зоны же,
        ели лагерную баланду, только платили за нее (и за охрану и за
        барак ) из своей зарплаты. И никто ничему не удивлялся.
             И из поселка в поселок, разрываемые с семьею, пересыла-
        лись спецмужики как зэки с лагпункта на лагпункт.
             В странных иногда шатаниях нашего законодательства, 3
        июля 1931 года ЦИК СССР издал постановление, разрешавшее
        восстанавливать раскулаченных в правах через 5 лет, "если
        они занимались (это в режимном поселке!) общественно-полез-
        ным трудом и проявили лояльность по отношению к советской
        власти" (ну, помогали стрелку, коменданту или оперу). Однако
        написано это было вздорно, под минутным веянием. Да и конча-
        лись те 5 лет как раз в годы когда стал Архипелаг каменеть.
          Шли все годы такие, что нельзя было ослабить режима: то пос-
        ле убийства Кирова; то 37-й - 38-й; то с 39-го началась война 
        в Европе; то с 41-го у нас. Так надежней было другое: с 37-го 
        стали многих все тех же злосчастных "кулаков" и сыновей их 
        дергать из спецпоселков, клепать им 58-ю и совать в лагеря.
             Правда, во время войны, когда уж не хватало на фронте
        буйной русской силушки, прибегли к кулакам: должна ж была их
        русская совесть выше стоять, чем кулацкая! Там и здесь пред-
        лагали им из режимных спецпоселков и из лагерей идти на
        фронт, защищать святое отечество.

                           - 220 -

             И - шли...
             Однако, не всегда. Н. Х-ву, сыну "кулацкому", чью биог-
        рафию в ранней части я использовал для Тюрина, а в поздней
        выложить не решился, - было в лагере предложено то, в чем
        отказывали троцкистам и коммунистам, как они ни рвались: ид-
        ти защиищать отечество. Х-в нисколько не колебался, он сразу
        вылепил лагерному УРЧу: "Ваше отечество - вы и защищайте,
        говноеды! А у пролетариата нет отечества!!"
             Как будто точно было по Марксу, и действительно всякий
        лагерник еще бедней, ниже и бесправней пролетария, - а вот
        лагколлегия ничего этого не усвоила и приговорила Х-ва к
        расстрелу. Недели две посидел он под вышкой и о помиловании
        не подавал, так был на них зол. Но сами принесли ему замену
        на вторую десятку.
             Иногда случалось, что отвозили раскулаченных в тундру
        или тайгу, выпускали - и забывали там: ведь отвозили их на
        смерть, зачем учитывать? Не оставляли им и стрелка - по глу-
        хости и дальности. И от мудрого руководства наконец отпущен-
        ное - без коня и без плуга, без рыбной снасти, без ружья,
        это трудолюбивое упорное племя, с немногими, может быть, то-
        порами и лопатами, начинало безнадежную борьбу за жизнь в
        условиях чуть полегче, чем в Каменный век. И наперекор эко-
        номическим законам социализма поселки эти вдруг не только
        выживали, но крепли и богатели!
          В таком поселке, где-то на Оби, и не рядом, значит, с судо-
        ходством, а на боковом оттоке, вырос Буров, мальчиком туда 
        попав. Он рассказывает, что как-то уже перед войной шел мимо 
        катер, заметил их и пристал. А в катере оказалось районное на-
        чальство. Допросило - откуда, кто такие, с какого времени.Изу-
        милось Начальство их богатству и доброденствию, какого не зна-
        ли в своем колхозном краю. Уехали. А через несколько дней при-
        ехали уполномоченные со стрелками НКВД и опять, как в год Чу-
        мы, велели им в час все нажитое покинуть, весь теплый поселок 
        - и наголе, с узелками, отправили дальше в тундру.
             Не двольно ли этого рассказа одного, чтобы понять и
        суть "кулаков" и суть "раскулачивания"?
             Что ж можно было сделать с этим народом, если б дать
        ему вольно жить, свободно развиваться!!!
             Староверы! - вечно гонимые, вечные ссыльные, - вот кто
        на три столетия раньше разгадал заклятую суть Начальства! В
        1950 году летел самолет над просторами Подкаменной Тунгуски.
        А после войны летная школа сильно усовершенствовалась, и
        доглядел старательный летчик, чего 20 лет до него не видели:
        обиталище какое-то неизвестное в тайге. Засек. Доложил. Глу-
        хо было, далеко, но для МВД невозможного нет, и через полго-
        да добрались туда. Оказалось, это - яруевские старообрядцы.
        Когда началась великая желанная Чума, то бишь коллективиза-
        ция, они от этого добра ушли глубоко в тайгу, всей деревней.
        И жили, не высовываясь, лишь старосту одного отпускали в
        Яруево за солью, рыболовной и охотниичьей металлической
        снастью да железками к инструменту, остальное делали сами
        все, а вместо денег, должно быть, снаряжался староста шкур-
        ками. Управясь с делами, он, как следимый преступник, изни-
        кал с базара оглядчиво. И так выиграли яруевские староверы
        20 лет жизни! - двадцать лет свободной человеческой жизни
        между зверей вместо двадцати лет колхозного уныния. Все они
        были в домотканной одежде, в самодельных броднях, и выделя-
        лись могутностью.
             Так вот этих гнусных дезертиров с колхозного фронта
        всех теперь арестовали и влепили им статью... ну, как бы вы

                           - 221 -

        думали, какую?... Связь с мировой буржуазией? Вредительство?
        Нет, 58-10, антисоветскую агитацию (!?!?) и 58-11, организа-
        цию. (Многие из них попали потом в джезказганскую группу
        Степлага, откуда и известно.)
             А в 1946 году еще других староверов, из какого-то забы-
        того глухого монастыря выбитых штурмом нашими доблестными
        войсками (уже с минометами, уже с опытом Отечественной вой-
        ны), сплавляли на плотах по Енисею. Неукротимые пленники -
        те же при Сталине, что и при Петре! - прыгали с плотов в
        енисейскую воду, и автоматчики наши достреливали их там.
             Воины Советской армии! - неустанно крепите боевую под-
        готовку!

             Нет, не перемерла обреченная порода! И в ссылке опять-
        таки рождались у них дети - и так же наследственно прикре-
        плялись к тому же спецпоселку. ("Сын за отца не отвечает",
        помните?) Выходила сторонняя девушка замуж за спецпересе-
        ленца - и включалась в то же крепостное сословие, лишалась 
        гражданских прав. Женился ли мужчина на такой - и становился
        ссыльным сам. Приезжала ли дочь к отцу - вписывали и ее в спе-
        цпереселенцы, исправляли ошибку, что не попала раньше. Этими 
        всеми добавками пополнялась убыль пересаженных в лагеря.
             Очень на виду были спецпереселенцы в Караганде и вок-
        руг. Много их там было. Как предки их к уральским и алтай-
        ским заводам, так они - к шахтам карагандинским были прик-
        реплены навечно. Мог не стесняться шахтовладелец, сколько
        иих заставлять работать и сколько им платить. Говорят,
        сильно завидовали они заключенным сельско-хозяйственных ла-
        агпунктов.
             До 50-х годов, а где и до смерти Сталина, не было у
        спецпереселенцев паспортов. Лишь с войны стали применять к
        игарским полярный коэффициэнт зарплаты.
             Но вот - пережившие двадцатилетие чумной ссылки, осво-
        божденные из-под комендатуры, получившие гордые наши пас-
        порта - кто ж они и что ж они внутренне и внешне? Ба! - да
        кондиционные наши граждане! Да точно такие же, как парал-
        лельно воспитаны рабочими поселками, профсоюзными собраниями
        и службой в советской армии! Они так же вколачивают свою не-
        дочерпанную лихость в костяшки домино. Так же согласно кива-
        ют каждому промельку на телевизоре. В нужную минуту так же
        гневно клеймят южноафриканскую республику или собирают свои
        гроши на пользу Кубе.
             Так потупимся же перед Великим Мясником, склоним голо-
        вы и ссутулим плечи перед его интеллектуальной загадкой:
        значит, прав оказался он, сердцевед, заводя этот страшный
        кровавый замес и проворачивая его год от году?
             Прав - морально: на него нет обид! При нем, говорит на-
        род, было "лучше, чем при Хрущее": ведь в шуточный день 1
        апреля, что ни год, дешевели папиросы на копейку и галанте-
        рея на гривенник. До смерти звенели ему похвалы да гимны, и
        еще сегодня не позволено нам его обличать: не только цензор
        любой остановит ваше перо, но любой магазинный стоялец и ва-
        гонный сиделец поспешит задержать хулу на ваших губах.
             Ведь мы уважаем Больших Злодеев. Мы поклоняемся Большим
        Убийцам.
             И тем более прав - государственно: этой кровью спаял он
        послушные колхозы. Нужды нет, что через четверть века оску-
        деет деревня до последнего праха и духовно выродится народ.
        Зато будут ракеты летать в космос, и раболепствовать будет
        перед нашей державой передовой просвещенный Запад.