O'ГЕНРИ
Рассказы

ПОСТСКРИПТУМЫ
С КУРЬЕРОМ
ПОСЛЕДНИЙ ЛИСТ
ОБРАЩЕНИЕ ДЖИММИ ВАЛЕНТАЙНА
ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ

                                 O'ГЕНРИ

                              ПОСТСКРИПТУМЫ

                            ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

     Этими коротенькими рассказами Вильям Сидней  Портер  (О`Генри)  начал
свою карьеру. Появлением их, собранных в посмертном томике, в свет  -  она
теперь завершается.
     Вошедшие в этот сборник миниатюры печатались на столбцах издававшейся
в Хаустоне газеты "Post" в период между октябрем 1895 и июнем 1896ягг. под
заголовками: "Городские рассказы",  "Постскриптумы  и  зарисовки"  и  "Еще
несколько постскриптумов". Всего вернее  было  бы  назвать  этот  сборник:
"Хаустонские рассказы".  Но  мы  сохраняем  название  английского  издания
"Постскриптумы", чтобы оттенить посмертный характер томика:  рассказы  эти
вписывает в нашу память уже истлевшая рука американского юмориста.
     Подлинность предлагаемых вещиц неоспорима. Правда, они  печатались  в
газете без подписи. Но добросовестная  составительница  сборника  (и  -  в
скобках - беззаветная  поклонница  "американского  Мопассана")  установила
авторство О`Генри не только показаниями лиц, причастных к  газете  "Post",
но даже бухгалтерскими выписками сумм, которые О`Генри получал, и чисел, в
каковые гонорар выплачивался. Впрочем, для  лиц,  знакомых  с  творчеством
О`Генри, достаточными аргументами в пользу подлинности этих вещиц являются
их стиль и конструкция -  обязательно  на  трюке!  -  столь  типичные  для
О`Генри.
     Как бы там  ни  было,  русские  поклонники  даровитого  американского
юмориста не должны пропустить этого сборника.  В  числе  вошедших  в  него
вещиц есть немало крошечных шедевров  -  ценных,  кстати  сказать,  прежде
всего для эстрады.
     Мы опустили только миниатюры в стихах, за редкими исключениями весьма
уступающие  прозаическим,  да  несколько  вещиц,  частью   основанных   на
непереводимой  игре  слов,  частью   включенных   в   сборник   вследствие
фанатической добросовестности составительницы,  разделять  которую  мы  не
можем.

                        ЧУВСТВИТЕЛЬНЫЙ ПОЛКОВНИК

     Солнце ярко светит и птицы весело поют на  ветвях.  Во  всей  природе
разлиты мир и гармония. У входа в небольшую  пригородную  гостиницу  сидит
приезжий и, тихо покуривая трубочку, ждет поезда.
     Но вот высокий мужчина в сапогах и в  шляпе  с  широкими,  опущенными
вниз полями выходит из гостиницы с  шестизарядным  револьвером  в  руке  и
стреляет. Человек на скамье скатывается с громким воплем.  Пуля  оцарапала
ему ухо. Он вскакивает на ноги в изумлении и ярости и орет:
     - Почему вы в меня стреляете?
     Высокий мужчина приближается с широкополой шляпой в руке, кланяется и
говорит:
     - П'ошу п'ощения, сэ'. Я полковник Джэй, сэ', мне показалось, что  вы
оско'бляете меня, сэ', но вижу, что я ошибся. Очень 'ад, что не убил  вас,
сэ'.
     - Я оскорбляю вас - чем? - вырывается у приезжего. - Я не  сказал  ни
единого слова.
     - Вы стучали по скамье, сэ', словно хотели  сказать,  что  вы  дятел,
сэ', а я - п'инадлежу к д'угой  по'оде.  Я  вижу  тепе'ь,  что  вы  п'осто
выколачивали пепел из вашей т'убки, сэ'. П'ошу  у  вас  п'ощения,  сэ',  а
также, чтобы вы пошли и де'нули со мной по стаканчику, сэ', дабы показать,
что у вас нет никакого осадка на душе п'отив джентльмена,  кото'ый  п'инес
вам свои извинения, сэ'.

                            НЕ СТОИТ РИСКОВАТЬ

     - Посмотрим, -  сказал  жизнерадостный  импрессарио,  наклоняясь  над
географическим атласом. - Вот город, куда мы можем завернуть  на  обратном
пути. Антананариво, столица Мадагаскара, имеет сто тысяч жителей.
     - Это звучит обещающе, - сказал Марк Твен,  запуская  руки  в  густые
кудри. - Прочтите, что там есть еще по этому вопросу.
     - Жители Мадагаскара, - продолжал читать жизнерадостный  импрессарио,
- отнюдь  не  дикари,  и  лишь  немногие  из  племен  могут  быть  названы
варварскими. Среди мадагаскарцев много ораторов, и язык их полон фигурами,
метафорами  и  притчами.  Есть  много  данных,  чтобы  судить   о   высоте
умственного развития населения Мадагаскара.
     - Звучит очень хорошо, - сказал юморист. - Читайте дальше.
     - Мадагаскар, - продолжал импрессарио,  -  родина  огромной  птицы  -
эпиорнис - кладущей яйца величиной в 15  с  половиной  на  9  с  половиной
дюймов, весом от десяти до двенадцати фунтов. Эти яйца...
     - Не стоит читать дальше, - сказал Марк  Твен.  -  Мы  не  поедем  на
Мадагаскар.

                                  ЗЕЛЕНЫЙ

     -  Я  впредь  буду  иметь  дело  только  с   опытными   приказчиками,
освоившимися со всеми особенностями ювелирной  торговли,  -  сказал  вчера
хаустонский ювелир своему другу. Видите ли, на рождественские праздники мы
обычно нуждаемся в помощи и часто берем на эти дни людей, которые являются
прекрасными приказчиками, но не посвящены  в  тонкости  именно  ювелирного
дела. И вот тот молодой  человек  чрезвычайно  исполнителен  и  вежлив  со
всеми, но благодаря ему я  только  что  потерял  одного  из  лучших  своих
клиентов.
     - Каким образом? - спросил друг.
     - Господин, всегда покупающий у нас, зашел с женой неделю тому назад,
дал ей выбрать великолепную бриллиантовую булавку, обещанную им в качестве
рождественского подарка, и попросил этого молодого  человека  отложить  ее
для него до сегодня.
     - Понимаю, - сказал друг, - он продал ее кому-то другому, к  великому
разочарованию вашего клиента.
     - Вы, по-видимому,  недостаточно  хорошо  знаете  психологию  женатых
людей, - сказал ювелир. - Этот  идиот  действительно  сохранил  отложенную
булавку, и тому пришлось купить ее.

                             ОБОРОТНАЯ СТОРОНА

     Все газеты обошло  одно  утверждение,  касающееся  хорошо  известного
женского недостатка - любопытства. Оно гласит, что если  мужчина  принесет
домой номер газеты, из которого вырезан кусочек, жена его не успокоится до
тех пор, пока не достанет другого экземпляра и  не  убедится,  что  именно
было вырезано.
     Один  из   хаустонских   жителей   настолько   заинтересовался   этим
утверждением, что решил проверить его на опыте. Как-то вечером на  прошлой
неделе он вырезал из утренней газеты объявление о  новом  средстве  против
катара - так, дюйма на два - и оставил искалеченный номер  на  столе,  где
жена не могла его не заметить.
     Он взял книгу и сделал вид, что поглощен ею, в то же  время  наблюдая
за женой, просматривающей газету. Когда той попалось  место,  откуда  была
вырезана заметка, она нахмурилась, и серьезное раздумье отразилось  на  ее
лице.
     Однако, она ни слова не сказала, и муж никак не мог решить наверняка,
возбуждено в ней любопытство или нет.
     На следующий день, когда он вернулся к обеду, жена  встретила  его  с
пылающими глазами и зловещим дрожанием губ.
     - Жалкий лживый негодяй!  -  вскричала  она.  -  После  стольких  лет
совместной жизни узнать, что ты низко обманывал меня, ведя двойную жизнь и
навлекая позор и горе  на  твою  ни  в  чем  неповинную  семью!  Я  всегда
подозревала, что ты мерзавец и подлец, а теперь у меня в руках неоспоримое
доказательство этого!
     - Что - что - что ты имеешь в виду, Мэри? - вырвалось  у  него.  -  Я
ничего не сделал!
     - Конечно, ты готов добавить и ложь к списку твоих  пороков!  Раз  ты
делаешь вид, что не понимаешь меня - погляди на это!
     Она держала перед ним  неповрежденный  экземпляр  вчерашней  утренней
газеты.
     - Ты рассчитывал скрыть от меня твои поступки, вырезав часть  газеты,
но я умнее, чем ты думал!
     - Но это всего лишь шутка, Мэри. Я не  думал,  что  ты  отнесешься  к
этому серьезно.
     - Ты называешь это шуткой, бессовестный негодяй!  -  вскричала  жена,
развертывая перед ним газету.
     Муж взглянул - и прочел в смущении  и  ужасе.  Вырезая  объявление  о
катаре, он ни на минуту не подумал  взглянуть,  что  стояло  на  оборотной
стороне его - и вот какая заметка должна была представиться  глазам  того,
кто встретился с вырезкой, читая другую страницу листа:
     Один из жителей города, видный делец, весьма  весело  проводил  вчера
время  в  одном  из  ресторанов,  ужиная   вместе   с   двумя   хористками
гастролирующей в настоящее время у нас комической оперы.  Излишне  громкий
разговор и битье  посуды  привлекли  внимание  посторонних,  но  все  было
улажено, благодаря видному положению, занимаемому упомянутым джентльменом.
     - Ты называешь это шуткой, старая ты гадина? -  визжала  возбужденная
дама. - Я уезжаю к маме сегодня же вечером и намерена остаться там.  Думал
надуть меня, вырезав заметку, да? Ты низкая, транжирящая деньги змея - ты!
Я уже упаковала свои сундуки и еду сию же минуту домой...  не  подходи  ко
мне!
     - Мэри! - пролепетал не находивший слов муж. - Клянусь, что я...
     - Не прибавляйте кощунства к вашим преступлениям, сэр!
     Муж сделал три-четыре тщетных попытки  заставить  себя  выслушать,  а
затем схватил шляпу и выбежал на улицу. Через четверть часа он вернулся  с
двумя шелковыми платьями, четырьмя фунтами  конфет,  бухгалтером  и  тремя
приказчиками, чтобы доказать, что в упомянутый вечер он был по горло занят
у себя в магазине.
     Дело в конце концов было улажено к удовлетворению  обеих  сторон,  но
зато один из хаустонских  жителей  больше  не  испытывает  любопытства  по
вопросу о женском любопытстве.

                            СПОРТИВНЫЙ ИНТЕРЕС

     На задворках одной из крупнейших мануфактурных фабрик Хаустона  кипит
оживленная работа. Целый ряд рабочих хлопочет, подымая тяжести  с  помощью
блоков и талей. Каким-то образом канат перетирается и подъемный кран летит
вниз. Толпа с быстротой молнии рассеивается, кто  куда.  Сильный,  режущий
уши грохот, туча пыли и - труп человека под тяжелыми лесами.
     Остальные окружают его и геркулесовыми усилиями  стаскивают  балки  с
исковерканного тела. Из грубых, но добрых грудей вырывается хриплый  ропот
жалости, и вопрос обегает все уста:
     - Кто скажет ей?
     В маленьком аккуратном домике  близ  железной  дороги,  который  они,
стоя,  видят  отсюда,  ясноглазая,   каштаново-волосая   молодая   женщина
работает, напевая, и не знает, что смерть в мгновение ока вырвала ее  мужа
из числа живых.
     Работает, счастливо напевая,  в  то  время,  как  рука,  которую  она
выбрала для защиты и поддержки в течение всей ее жизни, лежит  неподвижная
и быстро холодеет холодом могилы!
     Эти грубые люди, как  дети,  стараются  уклониться  от  необходимости
сообщить ей. Их страшит принести весть, которая сменит ее улыбку на горе и
плач.
     - Иди ты, Майк, - говорят одновременно трое или четверо из них. - Ты,
брат, ученее, чем кто-либо из нас, и будешь чувствовать себя, после  того,
как скажешь ей, как ни в чем не бывало. Пошел, пошел - и будь поласковее с
женкой бедного Тима, пока мы попробуем привести труп в порядок!
     Майк - приятного вида  мужчина,  молодой  и  дюжий.  Кинув  последний
взгляд на злополучного товарища, он медленно направился вниз  по  улице  к
домику, где живет молодая жена - теперь, увы, вдова.
     Прибыв  на  место,  он  не  колеблется.  Сердце  у  него  нежное,  но
закаленное. Он поднимает щеколду калитки и твердым  шагом  идет  к  двери.
Прежде, чем он успевает произнести хоть одно  слово,  что-то  в  его  лице
говорит ей всю правду.
     - Что это было? - спрашивает она. - Внезапный взрыв или укус змеи?
     - Подъемный кран сорвался, - говорит Майк.
     - В таком случае я проиграла пари, - говорит она. - Я не сомневалась,
что это будет - виски.
     Жизнь, господа, полна разочарований.

                             УМЕНИЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ

     Сильный запах лука и  того  сорта  спирта,  который  рекомендуется  в
рекламах "для технических целей", проникли  сквозь  замочную  скважину,  а
немедленно за ними  появился  индивидуум,  неся  под  мышкой  внушительную
рукопись, напоминавшую величиной скатанный кусок обоев.
     Индивидуум  принадлежал  к  типу,  определяемому  нашими  английскими
кузенами, как "представитель низших классов",  а  демагогической  прессой,
как "кости и нервы страны"; местом же его  вторжения  была  святая  святых
великого техасского еженедельника.
     Редактор сидел за письменным столом, вцепившись руками в свои скудные
волосы и глядя с отчаянием на письмо, полученное от фирмы,  у  которой  он
брал в кредит бумагу.
     Индивидуум пододвинул  стул  к  самому  креслу  редактора  и  положил
тяжелую рукопись на стол - так что последний даже затрещал под ее весом.
     - Я работал над этим девятнадцать часов, - сказал он, - но,  наконец,
оно кончено.
     - Что это такое? - спросил редактор. - Травокосилка?
     - Это ответ, сэр, на послание президента: развенчание каждой  и  всех
его проклятых доктрин, полный и уничтожающий образ каждого из  утверждений
и каждой из лживых и предательских теорий, им выдвинутых.
     -  Приблизительно  сколько...  гм..  сколько  фунтов  оно   содержит,
по-вашему? - спросил в раздумьи редактор.
     - Пятьсот двадцать семь страниц, сэр, и...
     - Написано карандашом на одной стороне листа? - спросил  редактор  со
странным блеском в глазах.
     - Да, и здесь затронуто...
     - Можете оставить рукопись, -  сказал  редактор,  вставая  со  своего
кресла. - Полагаю, что мы сумеем использовать ее надлежащим образом.
     Индивидуум отчаянным усилием перевел дух и  удалился,  чувствуя,  что
решительный удар нанесен - тем, наверху.
     Не прошло и десяти минут, как были приобретены шесть лучших  резинок,
и весь состав конторы приступил к работе над рукописью.
     Великий еженедельник вышел вовремя, но редактор задумчиво взглянул на
непогашенный с прошлого месяца счет за бумагу и сказал:
     - Пока что - хорошо. Но хотел бы я знать, на чем  мы  будем  печатать
следующий выпуск!

                                 ПРИМЕРЕНИЕ

     Одноактная драма
     Действующие лица: хаустонская супружеская чета.
     Место действия: будуар супруги.
     Он. А теперь, Виола, раз мы понимаем друг друга, не станем  повторять
этого еще раз. Забудем горькие слова, сказанные нами друг другу,  и  решим
жить всегда в любви и в мире. (Берет ее за талию).
     Она. Ах, Чарльз, ты не представляешь, как я счастлива! Разумеется, мы
никогда больше не будем ссориться. Жизнь слишком коротка для  того,  чтобы
изводить ее на мелкие дрязги и стычки. Будем идти по светлому пути любви и
никогда больше не сойдем с него. Ах, какое блаженство  сознавать,  что  ты
любишь меня и что ничто никогда не встанет между нами!  Совсем  как  будто
вернулись прежние дни наших встреч у сиреневой  изгороди,  не  правда  ли?
(Кладет голову ему на плечо).
     Он. Да, и я еще срывал тогда гроздья  и  вплетал  в  твои  волосы,  и
называл тебя царицей Титанией.
     Она. Ах, это было прелестно! Я помню. Царица Титания? Ах, это одна из
шекспировских героинь, которая еще полюбила человека с ослиной головой.
     Он. Гм!
     Она. Не надо. Я не имела в виду тебя. Ах, Чарльз, прислушайся к  этим
рождественским колоколам! Что за  веселый  день  это  будет  для  нас!  Ты
уверен, что любишь меня так же, как любил раньше?
     Он. Больше! (Чмок!)
     Она. Мои губки сладки?
     Он. (Чмок! Чмок!)
     Она. Ты хочешь их съесть?
     Он. Все без остатка. Чья ты женушка?
     Она. Моего собственного маленького мальчика.
     Оба. (Чмок!)
     Он.  Слушай,  колокола  зазвонили  опять.  Мы  должны  быть   вдвойне
счастливы, любовь моя, потому что мы  переплыли  бурные  моря  сомнений  и
гнева. Но теперь близок рассвет: розовая заря любви вернулась!
     Она. И вечно останется. Ах, Чарльз, ни словом ни взглядом не причиним
больше боли друг другу!
     Он. Никогда! И ты не будешь больше бранить меня?
     Она. Нет, любимый. Ты знаешь, я никогда не браню  тебя,  если  ты  не
даешь мне повода.
     Он. Иногда ты злишься и говоришь неприятности без всякого повода.
     Она. Может быть, ты так думаешь, но это не так. (Отрывает  голову  от
его плеча).
     Он. Я знаю, о чем я говорю (Снимает руку с ее талии.)
     Она. Ты приходишь домой раздраженным, потому что не умеешь вести свои
дела, как следует, и срываешь зло на мне.
     Он. Я устаю от тебя. Ты наступаешь сама себе на уши,  потому  что  ты
принадлежишь к такой уж бездумной широкоротой  породе  и  не  в  силах  не
делать этого.
     Она. Ты  старый  беспардонный  лгун  из  лгуньего  рода,  и  не  смей
разговаривать так со мной, или я выцарапаю твои глаза!
     Он. Ты проклятая бешеная кошка! Жалею,  что  меня  не  убило  молнией
прежде, чем я встретил тебя.
     Она. (хватая щетку). Бах! Бах! Тррах!
     Он. (после  того,  как  выбрался  на  тротуар).  Интересно,  прав  ли
полковник Ингерсол, что самоубийство не грех?
     Занавес.

                                ПЕРЕМУДРИЛ

     Есть в Хаустоне человек, идущий в ногу с  веком.  Он  читает  газеты,
много  путешествовал  и  хорошо  изучил  человеческую   натуру.   У   него
естественный дар разоблачать мистификации и подлоги, и нужно быть поистине
гениальным актером, чтобы ввести его в какое-либо заблуждение.
     Вчера ночью, когда он возвращался  домой,  темного  вида  личность  с
низко надвинутой на глаза шляпой шагнула из-за угла и сказала:
     - Слушайте, хозяин, вот  шикарное  бриллиантовое  кольцо,  которое  я
нашел в канаве. Не хочу наделать себе хлопот с ним.  Дайте  мне  доллар  и
держите его.
     Человек из Хаустона с улыбкой взглянул на сверкающий  камень  кольца,
которое личность протягивала ему.
     - Очень  хорошо  придумано,  паренек,  -  сказал  он.  -  Но  полиция
наступает на самые пятки таким, как ты. Лучше выбирай покупателей на  свои
стекла с большей осторожностью. Спокойной ночи!
     Добравшись до дому, человек нашел свою жену в слезах.
     - О, Джон! - сказала она. - Я отправилась за покупками нынче  днем  и
потеряла свое кольцо с солитером! О, что мне теперь...
     Джон повернулся, не сказав ни слова, и помчался по улице - но  темной
личности уже нигде не было видно.
     Его жена часто размышляет на тему, отчего он никогда не бранит ее  за
потерю кольца.

                             ПОКУПКА ФОРТЕПЬЯНО

     Человек из Хаустона решил несколько дней тому назад купить своей жене
фортепьяно в качестве рождественского подарка. Надо при этом сказать,  что
между  агентами  по  распространению  фортепьяно   больше   соперничества,
соревнования  и  объегоривания  друг  друга,  нежели  между  людьми   всех
остальных  профессий.  Страховое  дело  и  разведение  фруктовых  садов  -
беззубые младенцы по сравнению с фортепьянной промышленностью. Человек  из
Хаустона - он видный адвокат - знал это  и  постарался  посвятить  в  свои
намерения самый ограниченный  круг  людей,  опасаясь,  что  агенты  станут
досаждать ему. Он всего один раз справился в музыкальном магазине о  ценах
и решил через неделю-другую сделать свой выбор.
     Выйдя из магазина, он по пути в свою контору завернул на почту.
     Придя в контору, он нашел трех агентов, примостившихся в ожидании его
в кресле и на письменном столе.
     Один из них раскрыл рот первым и сказал:
     - Слышал, что вы хотите купить  фортепьяно,  сэр.  Стейнвей  славится
нежностью звука, прочностью, изяществом отделки, тоном,  работой,  стилем,
качеством и...
     - Чепуха! - сказал второй агент, проталкиваясь между  ними  и  хватая
адвоката за воротник. - Возьмите  Читтерлинг.  Единственное  фортепьяно  в
мире. Нежностью звука, прочностью, изяществом отделки, тоном, работой...
     - Виноват! - сказал третий агент. - Не могу стоять  рядом  и  видеть,
как  человека  обжуливают.  Фортепьяно  Кроник  и  Барк  нежностью  звука,
прочностью, изяществом отделки...
     - Убирайтесь вон, все трое! - завопил адвокат. - Когда я хочу  купить
фортепьяно, я покупаю то, которое мне нравится. Вон из комнаты!
     Агенты удалились, и адвокат занялся выпиской  из  какого-то  дела.  В
течение дня пятеро из его личных друзей захотели порекомендовать различные
марки  инструментов,  и  адвокат  начал  раздражаться.  Он  вышел,   чтобы
пропустить стаканчик. Хозяин бара сказал ему:
     - Послушайте, господин, мой брат работает на фортепьянной  фабрике  и
он сболтнул мне, что  вы  хотите  купить  одно  из  этих  там-тамов.  Брат
говорит, что по нежности звука, прочности, изяществу от...
     - Черт побери вашего брата! - сказал адвокат.
     Он влез в вагон трамвая, направляясь домой, и  там  внутри  уже  было
четверо агентов, поджидавших его. Он отпрянул назад прежде,  чем  они  его
заметили, и остался на площадке. В ту же минуту вагоновожатый наклонился к
нему и шепнул:
     -   Дружище,   эпперсоновские   фортепьяны,   которые   мой    дядька
распространяет в Южном Техасе, по нежности звука, прочности...
     - Остановите вагон! - рявкнул адвокат.
     Он слез и забился в темный подъезд, так что  четверо  агентов,  также
покинувших вагон, промчались, не заметив, мимо. Тогда он поднял с мостовой
тяжелый булыжник, положил его в карман, задами пробрался к своему дому  и,
чувствуя себя в полной безопасности, направился к калитке.
     Священник его прихода был сегодня с визитом у его семьи. В ту минуту,
когда адвокат достиг калитки, он выходил из нее. Адвокат был гордым  отцом
новехонького, всего двух недель от роду,  ребенка,  и  священник,  захотел
поздравить его.
     - Дорогой брат мой!  -  сказал  священник.  -  Ваш  дом  скоро  будет
наполнен радостной музыкой. Это будет великое прибавление к вашей жизни. И
вот - во всем мире нет ничего, что по нежности звука...
     - Черт побери вас! И вы тоже будете бубнить  мне  про  фортепьяно,  -
завопил адвокат, извлекая булыжник из кармана.
     Он швырнул камень и  сбил  высокую  шляпу  священника,  так  что  она
отлетела на другую сторону улицы, и пнул его в голень. Но священник  верил
в то, что церковь - христов воин, и двинул адвоката кулаком по носу, и они
сцепились и покатились с тротуара на кучу сваленных кирпичей.
     Соседи услышали шум, прибежали с фонарями и ружьями, и в конце концов
недоразумение разъяснилось.
     Адвокат был порядочно-таки избит, и пришлось послать за обслуживающим
его семью врачом, чтобы малость починить его. Когда  доктор  наклонился  к
нему с липким пластырем в одной руке и свинцовой примочкой  в  другой,  он
сказал:
     - Через день-два вы сможете выходить, и тогда я хотел  бы,  чтобы  вы
завернули насчет покупки фортепьяно к моему брату. Те, представителем коих
он является, считаются лучшими по  нежности  звука,  прочности,  изяществу
отделки, качеству и стилю - во всем мире.

                                СЛИШКОМ ПОЗДНО

     Юный лейтенант Болдуин ворвался вне себя в комнату генерала и  хрипло
крикнул:
     - Ради бога, генерал! Скорей, скорей - и в путь!  Орлиное  Перо  увез
вашу дочь Инессу!
     Генерал Сплашер в ужасе вскочил на ноги.
     - Как, - вскричал он, - Орлиное Перо, вождь  Киомов,  самого  мирного
племени в округе?
     - Он самый.
     - Милосердное небо! Вы знаете, что представляет из  себя  это  племя,
когда его затронут?
     Лейтенант бросил на своего начальника понимающий взгляд.
     - Это самое мстительное,  кровожадное  и  вероломное  племя  из  всех
индейцев запада, когда оно воюет, - ответил он.  -  Но  в  течение  многих
месяцев они были мирны, как никто.
     - В путь, - сказал генерал. - Мы не можем  терять  ни  минуты.  Какие
меры приняты?
     - Пятьдесят кавалеристов готовы броситься в  погоню,  а  Билл  Острый
Нож, знаменитый следопыт, готов указывать путь.
     Десять минут спустя генерал и лейтенант, в сопровождении Билл Острого
Ножа, помчались галопом во главе кавалерийского эскадрона.
     Билль Острый Нож с тренированным чутьем  пограничной  ищейки  шел  по
следу лошади Орлиного Пера с безошибочной быстротой.

     - Помоги бог, чтобы мы не опоздали,  -  сказал  генерал,  пришпоривая
своего задыхающегося скакуна. - Из  всех  вождей  племени  судьба  выбрала
именно Орлиное Перо! Он всегда казался нашим другом!
     - Вперед! Вперед! - вопил лейтенант Болдуин. - Может быть, время  еще
не ушло!
     Милю за милей оставляли за собой преследователи, не останавливаясь ни
есть, ни пить, почти до самого заката солнца.
     Билл Острый Нож показал на тоненькую струйку дыма вдали и сказал:
     - Вот их лагерь!
     Сердца всех людей готовы были выпрыгнуть  наружу  от  возбуждения  по
мере приближения к указанному месту.
     - Поспели ли мы во-время? - был немой вопрос в каждом мозгу.
     Они вынеслись на открытый простор прерии  и  натянули  поводья  перед
палаткой Орлиного Пера. Завеса у входа была опущена. Солдаты  соскочили  с
коней наземь.
     - Если  случится  то,  чего  я  боюсь,  -  хрипло  прошептал  генерал
лейтенанту, - это будет означать войну с племенем Киомов. О, почему он  не
выбрал кого-нибудь другого, вместо моей дочери?
     В это мгновение завеса над  входом  приподнялась  и  Инесса  Сплашер,
генеральская дочь, дева тридцати восьми весен,  показалась,  неся  в  руке
окровавленный скальп Орлиного Пера.
     - Слишком поздно! - вскричал генерал, без чувств падая с лошади.
     - Я знал это, - сказал Билл Острый Нож, скрещивая на  груди  руки  со
спокойной улыбкой. - Меня удивляет только, как он ухитрился добраться сюда
живым.

                          НЕМНОГО МОКРО - И ТОЛЬКО

     Когда пароход  вошел  в  Арканзасскую  бухту,  пассажир  -  родом  из
Гальвестона - упал за борт.  Ему  был  брошен  спасательный  круг,  но  он
оттолкнул его с  презрением.  Была  поспешно  спущена  шлюпка,  которая  и
настигла утопающего, когда он во второй раз всплыл на поверхность. Десятки
рук протянулись к нему, но он отверг их помощь. Он выплюнул  добрую  пинту
соленой воды и прокричал:
     - Уходите и оставьте меня в покое! Я шагаю по дну.  Ваша  шлюпка  сию
минуту врежется в песок. Я достигну берега вброд и немедленно отправлюсь в
парикмахерскую, чтобы из меня выбили пыль. Здесь немного мокро, но насморк
меня не пугает!
     Тут он окончательно пошел ко дну, и шлюпка повернула обратно.  Житель
Гальвестона обнаружил до конца  свое  презрение  ко  всем  другим  портам,
которые тоже имели дерзость считать себя глубоководными!

                                ОНА УБЕДИЛАСЬ

     Хаустон - то самое место, где живет некая молодая  особа,  засыпанная
по горло дарами богини Фортуны. Она прелестна с виду,  блестяща,  остра  и
обладает  тем  грациозным  очарованием,  не   поддающимся   описанию,   но
совершенно неотразимым, которое обычно называют личным магнетизмом.
     Как ни одинока она  в  этом  огромном  мире  и  как  ни  преисполнена
достоинств наружных и  внутренних,  однако,  она  -  не  пустая  порхающая
бабочка, и лесть бесчисленных вздыхателей не вскружила ей головы.
     У нее есть близкий  друг  -  молодая  девушка,  простая  с  виду,  но
наделенная тонким практическим умом - к которой она  обычно  и  прибегает,
как к мудрой  советчице  и  наставнице,  когда  дело  касается  запутанных
жизненных проблем.
     Однажды она сказала Марианне - этой самой умной подруге:
     - Как бы мне хотелось узнать, кто из моих льстивых поклонников честен
и правдив в своих комплиментах! Мужчины ужасные обманщики,  и  они  всегда
расточают мне такие безоговорочные  похвалы  и  произносят  такие  сладкие
речи, что я так и не знаю, кто из них  говорит  честно  и  искренно  -  и,
вообще, говорит ли честно и искренно хоть один из них!
     - Я укажу тебе путь, - сказала Марианна. - В следующий раз,  когда  у
тебя будут гости, продекламируй что-нибудь  драматическое  и  потом  скажи
мне, как отзовется об этой попытке каждый из них.
     Юной леди очень понравилась эта идея, и в ближайшую пятницу, когда  с
полдюжины молодых людей собрались вечером в  ее  гостиной,  она  вызвалась
что-нибудь продекламировать.
     У нее не было ни малейшего драматического дарования. Но она встала  и
дочитала до самого конца длинную поэму с массой жестов, вращением  глаз  и
прижиманием рук к сердцу.  Она  проделала  это  очень  скверно,  обнаружив
полное незнание правил дикции и экспрессии.
     Позже ее подруга Марианна справилась у нее,  как  была  встречена  ее
попытка.
     - Ах, - сказала та, - они все столпились  вокруг  меня  и,  казалось,
были восхищены до последней степени. Том и Генри, и Джим, и  Чарли  -  все
были в восторге. Они сказали, что Мэри Андерсен не может и  сравниться  со
мной.  Они  говорили,  что  никогда  в  жизни  не  слышали  такой  степени
драматизма и чувства!
     - Все до одного хвалили тебя? - спросила Марианна.
     - За одним исключением. Мистер Джудсон откинулся в кресле и  ни  разу
не аплодировал. Когда я закончила, он сказал  мне,  что  боится,  что  мое
драматическое дарование очень невелико.
     - Теперь, - спросила Марианна, - ты знаешь,  кто  из  них  правдив  и
искренен?
     -  Еще  бы!  -  сказала  прекрасная  девушка,  и  глаза  ее  блеснули
энтузиазмом. - Испытание было как нельзя более удачным. Я  ненавижу  этого
гадкого Джудсона и намерена немедленно начать готовиться к сцене!

                             СПРАВЕДЛИВАЯ ВСПЫШКА

     Он источал запах  джина  и  его  бакенбарды  походили  на  цилиндрики
музыкального ящичка. Он вошел вчера в игрушечный магазин на главной  улице
города и с убитым видом прислонился к прилавку.
     - Что-нибудь прикажете? - холодно спросил владелец.
     Он вытер глаза красным платком далеко не первой свежести и сказал:
     - Ничего решительно, благодарю  вас.  Я  просто  зашел  сюда  пролить
слезу. Я не люблю делать свидетелями моего горя случайных прохожих. У меня
есть маленькая  дочка,  сэр,  пяти  лет  от  роду,  с  золотыми  вьющимися
волосиками. Ее зовут Лилиан. Она говорит мне нынче утром: -  "Папа,  Санта
Клаус принесет  мне  на  рождество  красный  вагончик?"  Это  лишило  меня
последних сил, сэр, потому что, увы, я без работы  и  не  имею  ни  гроша.
Подумайте только, один красный вагончик сделает ее счастливой, а ведь есть
дети, у которых сотни красных вагонов!
     - Прежде, чем вы покинете магазин, - сказал  владелец,  -  а  вы  это
сделаете через какие-нибудь 15 секунд, я считаю долгом довести  до  вашего
сведения, что мой магазин  имеет  отделение  на  Трэйнс-Стрит,  в  каковом
отделении я вчера и находился. Вы вошли вчера и сообщили  то  же  самое  о
вашей маленькой девочке, которую вы назвали Дэйзи,  и  я  дал  вам  вагон.
По-видимому, вы плохо помните имя вашей маленькой девочки.
     Человек с достоинством выпрямился и направился к двери. Достигнув ее,
он повернулся и сказал:
     - Ее имя Лилиан-Дейзи, сэр, а в вагоне, который  вы  мне  дали,  одно
колесо соскакивает и с ручки сцарапана краска. У меня есть друг,  владелец
бара на Виллоу-Стрит, который хранит его для меня  до  рождества,  но  мне
будет  стыдно  за  вас,  сэр,  когда  Лилиан-Дэйзи  увидит  этот   старый,
исцарапанный, дребезжащий, из  вторых  рук,  оставшийся  с  прошлого  года
вагон. Но, сэр, когда Лилиан-Дэйзи опустится вечером на колени перед своей
маленькой кроваткой, я скажу ей, чтобы она помолилась за вас  и  попросила
небо смилостивиться над вами. Есть у вас под рукой карточка с названием  и
адресом фирмы, чтобы Лилиан-Дэйзи  правильно  указала  ваше  имя  в  своей
молитве?

                            ФАКТЫ, ФАКТЫ И ФАКТЫ

     Было далеко за полдень и дневной штат уже разошелся по домам.  Ночной
редактор только что вошел, снял пиджак,  жилетку,  воротничок  и  галстук,
закатил рукава сорочки, спустил с плеч подтяжки и приготовился засесть  за
работу.
     Кто-то робко постучался в дверь снаружи, и ночной редактор гаркнул:
     - Войдите!
     Красивая молодая леди  с  умоляющими  голубыми  глазами  и  прической
Психеи вошла со скатанной в трубку рукописью в руке.
     Ночной редактор молча взял трубку и раскатал ее. Это была поэма, и он
стал читать ее вполголоса, судорожно кривя челюсть,  так  как  его  органы
речи были частично закупорены доброй четвертью плитки жевательного табака.
     Поэма гласила:

     РЕКВИЕМ
     Рассвет в окна немую муть
     Проник, развеяв тьму,
     Где он лежит, закончив путь,
     Назначенный ему.
     О, сердце, рвись от тяжких мук,
     Рыдая и стеная:
     Мой alter ego, ментор, друг -
     Оторван от меня!
     Когда в восторге он творил
     В часы ночной тиши -
     Он слишком много в масло лил
     Огня своей души.
     И взрыв пришел. И яркий свет
     Погас: не вспыхнуть вновь.
     И не проснется мой поэт
     Принять мою любовь!

     - Когда это случилось? - спросил ночной редактор.
     - Я написала это вчера ночью, сэр, -  сказала  молодая  леди.  -  Оно
годится для печати?
     - Вчера ночью? Гм... Материал немного лежалый, но все равно, в другие
газеты он не попал. Теперь, мисс, - продолжал ночной редактор, улыбаясь  и
выпячивая грудь, - я намерен дать вам урок, как надо писать для газеты. Мы
воспользуемся вашей заметкой, но не в такой форме. Сядьте в это кресло,  и
я напишу ее заново, чтобы показать вам, в какую форму надо  облекать  факт
для печати.
     Юная писательница уселась, а ночной редактор сдвинул брови и  два-три
раза перечитал стихотворение, чтобы схватить главные  черты.  Он  небрежно
набросал несколько строк на листе бумаги и сказал:
     - Вот, мисс, та форма,  в  которой  ваша  заметка  появится  в  нашей
газете:

     НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

     Вчера ночью мистер Альтер Эго из нашего города, обладающий недюжинным
поэтическим дарованием, был убит взрывом керосиновой лампы во время работы
у себя в комнате.

     - Как видите, мисс, заметка содержит все существенное, и, однако...
     - Сэр! -  воскликнула  с  негодованием  юная  леди.  -  Ничего  этого
абсолютно нет в стихотворении! Сюжет его вымышлен  и  целью  стихотворения
является изобразить горе друга поэта по поводу его безвременной смерти.
     - Но, мисс, - сказал ночной редактор, - стихотворение ясно говорит  о
том, что в масло было подлито слишком много огня - или,  вернее,  в  огонь
слишком много масла - и что последовал взрыв,  и  что  когда  свет  погас,
джентльмен остался в положении, после которого он никогда  уже  больше  не
проснется.
     - Вы прямо ужасны! - сказала юная леди. - Отдайте мне мою рукопись. Я
занесу ее, когда здесь будет редактор литературного отдела.
     - Очень жаль, - возразил ночной редактор, возвращая  ей  свернутую  в
трубку рукопись. - У нас мало происшествий сегодня и ваша заметка была  бы
весьма кстати. Может быть, вам пришлось слышать о каких-нибудь  несчастных
случаях по соседству: рождениях, угонах, грабежах, разорванных помолвках?
     Но хлопнувшая дверь была единственным ответом юной поэтессы.

                              РОКОВАЯ ОШИБКА

     - Что ты такой мрачный сегодня? - спросил один из  жителей  Хаустона,
завернув в сочельник в контору своего приятеля.
     - Старая дурацкая шутка с перепутанными письмами - и я  боюсь  теперь
идти домой. Жена прислала мне час тому назад с  посыльным  записку,  прося
отправить ей десять долларов и подождать ее здесь в три часа, чтобы  пойти
вместе за покупками. В это же время я  получил  счет  на  10  долларов  от
торговца, которому я должен, с просьбой погасить его. Я нацарапал торговцу
ответ: "Никак не могу выполнить просьбы. Десять долларов нужно  для  одной
штучки, от которой не  считаю  возможным  отказаться".  Я  сделал  обычную
ошибку: торговцу послал 10 долларов, а жене - записку.
     - Разве ты не можешь пойти домой и объяснить жене ошибку?
     - Ты не знаешь моей жены.  Я  уже  принял  все  меры,  какие  мог.  Я
застраховался на 10.000 долларов от несчастного случая сроком на два часа,
и жду ее сюда в течение ближайших  пятнадцати  минут.  Передай  всем  моим
приятелям  прощальный  привет,  и  если,  когда  будешь  спускаться  вниз,
встретишь даму на лестнице - держись ближе к стенке!

                                ТЕЛЕГРАММА

     Место действия: телеграфная контора в Хаустоне.
     Входит очаровательное манто из черного велюра, отделанное шнурками  и
выпушками, с воротником из тибетской козы, заключающее  в  себе  не  менее
очаровательную юную леди.
     Юная леди. О, мне нужно немедленно послать телеграмму  -  будьте  так
добры, дайте мне, пожалуйста, бланков - штук шесть. (Пишет  в  течение  10
минут). Сколько это будет стоить?
     Телеграфист. (Подсчитывает  слова).  Шестнадцать  долларов  девяносто
пять центов, мэм.
     Юная леди. Господи боже  мой!  У  меня  с  собой  только  30  центов.
(Подозрительно). За что вы берете так много, когда почтой это стоит  всего
два цента?
     Телеграфист. Мы берем за то, что доставляем корреспонденцию  быстрее,
чем почта, мэм. Вы можете послать телеграмму в 10 слов всего  за  двадцать
пять центов.
     Юная леди. Дайте мне еще один  бланк,  пожалуйста.  Я  думаю,  одного
хватит.
     Через пять минут напряженной работы она представляет следующее:
     "Кольцо ужасно красиво. Приходите ко мне  как  только  сумеете.  Ваша
Мэми".
     Телеграфист.  Здесь  одиннадцать  слов.  Это  будет  стоить  тридцать
центов.
     Юная леди. Ах, какая жалость! Я как раз хотела  на  эти  пять  центов
купить жевательную резинку.
     Телеграфист. А вот посмотрим. Вы можете выбросить слово: "ужасно" - и
все будет в порядке.
     Юная леди. Но я не могу его выбросить! Вам следовало бы посмотреть на
это кольцо. Я лучше дам вам 30 центов.
     Телеграфист. Кому вы посылаете телеграмму?
     Юная леди. Вы, кажется, слишком любопытны, сэр!
     Телеграфист. Уверяю вас, мой вопрос не носит личного  характера.  Нам
необходимы имя и адрес, чтобы знать, куда доставлять телеграмму.
     Юная леди. Ах, да! Я не подумала об этом.
     Она надписывает имя  и  адрес,  платит  30  центов  и  уходит.  Через
двадцать минут она появляется снова, задыхаясь от быстрой ходьбы:
     - Ах, я совсем забыла... Вы уже отослали?
     Телеграфист. Да. Десять минут тому назад.
     Юная леди. Такая жалость! Я совсем не то хотела сказать. Вы не можете
протелеграфировать, чтобы изменили?
     Телеграфист. Конечно. И  у  нас  есть  прелестные  духи:  фиалка.  Не
прикажете ли спрыснуть телеграмму?
     Юная леди. О, да! Вы так любезны! Я непременно буду посылать все свои
телеграммы через вашу контору - вы до  такой  степени  обязательны!  Всего
хорошего.

                           ОТКЛОНЕННАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ

     Фермер, живущий приблизительно в четырех милях от Хаустона, как-то на
прошлой неделе заметил во дворе незнакомца, который  вел  себя  не  совсем
обычным образом. На нем были парусиновые штаны, засунутые в сапоги, а  нос
у него был цвета прессованного кирпича. Он держал в руке заостренную палку
фута в два длиной, втыкал  ее  землю,  и,  поглядев  через  нее  в  разных
направлениях, переносил ее в другое место и повторял ту же процедуру.
     Фермер вышел во двор и справился; что ему здесь нужно.
     - А вот  обождите  минутку,  -  сказал  незнакомец  и,  прищурившись,
поглядел через палку на курятник. - Так. Это будет пункт Т. Видите  ли,  я
принадлежу к разведывательному отряду инженеров,  который  проводит  новую
линию из Колумбуса, Огайо, до Хаустона. Понимаете? Остальные парни там  за
холмом с обозом и багажом. Свыше миллиона основного  капитала.  Понимаете?
Меня послали вперед, чтобы найти  место  для  большого  узлового  вокзала,
стоимостью  в  27.000  долларов.  Стройка  начнется  как  раз  от   вашего
курятника. Я даю вам намек - соображаете? Требуйте  основательно  за  этот
участок. Тысяч пятьдесят они выложат. Почему? Потому что деньги у них есть
и потому, что они должны строить вокзал в том самом месте, которое
     @я укажу. Понимаете? Мне  нужно  ехать  сейчас  в  Хаустон  оформлять
заявку, да забыл взять пятьдесят центов у казначея. Казначей  -  низенький
человек в светлых брюках. Вы можете дать мне  50  центов,  а  когда  парни
подъедут попозже скажите им и  они  вам  вернут  доллар.  Вы  можете  даже
спросить с них пятьдесят тысяч, если...
     - Брось эту палку через забор, возьми топор и наколи  ровно  половину
этих вот дров - и я дам тебе четверть доллара и ужин, - сказал  фермер.  -
Улыбается тебе это предложение?
     - Вы хотите отклонить возможность отдать часть своей земли под вокзал
и получить за нее..?
     - Да. Эта часть земли мне нужна под курятник.
     - Вы, значит, отказываетесь взять за нее 50.000 долларов?
     - Значит. Ты будешь колоть дрова или мне свистнуть собаку?
     - Давайте ваш топор, мистер, и покажите, где дрова. Да  велите  вашей
миссис  поджарить  лишнюю   сковородку   оладий   к   ужину.   Когда   эта
железнодорожная линия Колумбус-Хаустон пройдет перед самым вашим  забором,
вы пожалеете, что не воспользовались моим  предложением.  Да  скажите  ей,
чтобы она не пожалела к оладьям патоки и топленого масла. Понимаете?

                          НЕЛЬЗЯ ТЕРЯТЬ НИ МИНУТЫ

     Молодая мать из Хаустона влетела на этих днях в страшном  возбуждении
к себе в квартиру и крикнула своей  матери,  чтобы  та  как  можно  скорее
поставила на плиту утюг.
     - Что случилось? - спросила та.
     - Томми укусила собака, и я боюсь, что она бешеная.  Ах,  поторопись,
мама! Не теряй ни минуты!
     - Ты хочешь попробовать прижечь ранку?
     - Нет - я хочу отутюжить голубую юбку, чтобы ее можно было  надеть  к
доктору. Скорее, мама! Скорее!

                       ПОРАЗИТЕЛЬНЫЙ ОПЫТ ЧТЕНИЯ МЫСЛЕЙ

     Как ужасно было бы жить, если бы мы умели читать в мыслях друг друга!
Можно с уверенностью сказать, что при таком положении вещей люди думали бы
не иначе, как шепотом!
     В качестве примера этому  можно  привести  случай,  имевший  место  в
Хаустоне. Несколько месяцев тому назад очаровательная юная  леди  посетила
наш город и дала ряд публичных  сеансов  чтения  мыслей,  проявив  в  этом
отношении  настоящие  чудеса.  Она  легко  разгадывала  мысли  любого   из
присутствовавших, находила спрятанный предмет после  того,  как  брала  за
руку человека, его спрятавшего, и читала фразы,  написанные  на  маленьких
клочках бумаги людьми, отстоявшими от нее на значительном расстоянии.
     Один  из  молодых  людей   Хаустона   влюбился   в   нее,   и   после
продолжительного ухаживания дело кончилось браком. Они  занялись  домашним
хозяйством и некоторое время были счастливейшими из смертных.
     В один прекрасный вечер они сидели на веранде  своего  домика,  держа
друг  друга  за  руки,  охваченные  тем  чувством  близости  и   взаимного
понимания,  которое  может  дать  только  разделенная  любовь.  Вдруг  она
вскочила на ноги и сшибла его с веранды  огромным  цветочным  горшком.  Он
поднялся в полнейшем изумлении, с чудовищной шишкой на голове, и  попросил
ее - если ей не трудно - дать объяснения.
     - Тебе не удастся одурачить меня, - сказала она, сверкая  глазами.  -
Ты думал сейчас о рыжеволосой девушке по имени Мод с золотой  коронкой  на
одном из передних  зубов,  одетой  в  легкую  розовую  кофточку  и  черную
шелковую юбку. Ты  представлял  ее  стоящей  на  Руск-Авеню  под  кедровым
деревом, и жующей гуммипепсин, и называющей тебя  "душечкой",  и  играющей
твоей часовой цепочкой, и чувствующей, как твоя рука обвивает ее талию,  и
говорящей: - Ах, Джордж, дай же мне перевести дыхание! - в то  время,  как
мать никак не дозовется ее ужинать. Пожалуйста, не  отрицай  этого!  И  не
являйся на порог дома прежде,  чем  заставишь  себя  думать  о  чем-нибудь
лучшем!
     Тут входная дверь захлопнулась, и Джордж остался наедине  с  разбитым
цветочным горшком.

                           ЕГО ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС

     На прошлой неделе труппа, делающая турне с пьесой "Громовержцы", дала
в Хаустоне два  спектакля  -  дневной  и  вечерний.  На  последним  видный
политический деятель Хаустона занял одно из мест в самом  первом  ряду.  В
руках он держал блестящий черный шелковый  цилиндр  и  казался  в  страшно
напряженном состоянии: так и ерзал в кресле,  держа  цилиндр  перед  собой
обеими руками. Один из его приятелей, сидевший как раз сзади, наклонился к
нему и справился о причинах такой возбужденности.
     - Я скажу вам, Билл, - ответил политический деятель  конфиденциальным
шепотом, - в чем собственно дело. Я уже  десять  лет  принимаю  участие  в
политической  жизни  и  меня  за  это  время  столько  раз   оклеветывали,
обкладывали, смешивали  с  грязью  и  называли  крепкими  именами,  что  я
подумал, что хорошо было бы, если бы ко мне хоть один раз  прежде,  чем  я
умру, обратились приличным  образом  -  а  нынче  кажется,  представляется
единственная возможность к этому. Сегодня в одном из  антрактов  состоится
сеанс престидижитатора, и профессор черной  магии,  конечно,  спустится  в
публику и скажет: - "Не будет ли кто-либо из джентльменов так любезен, что
одолжит мне шляпу?" Тогда я встану и протяну ему свою - и после этого я
     @буду чувствовать себя хорошо целую  неделю.  Меня  уже  столько  лет
никто не называл джентльменом! Боюсь только, что разрыдаюсь, пока он будет
брать у меня цилиндр... А теперь, извините, я должен быть наготове,  чтобы
кто-нибудь не опередил меня. Я отсюда вижу одного  из  гласных  города  со
старым котелком в руке - и готов держать пари, что  он  здесь  с  этой  же
целью!

                               БУДЕМ ЗНАКОМЫ

     Пальто его порыжело и шляпа уже вышла из моды, но  пенсне  на  черной
ленте придавало ему  внушительный  вид,  а  в  манере  держать  себя  были
изысканность и  непринужденность.  Он  вошел  в  новую  бакалейную  лавку,
недавно открывшуюся в Хаустоне, и сердечно приветствовал ее владельца.
     - Я должен представиться, - сказал он. - Мое имя Смит, и я живу рядом
с квартирой, куда вы только что  переехали.  Видел  вас  в  церкви  в  это
воскресенье. Наш священник также обратил на вас внимание  и  после  службы
сказал мне: "Брат Смит, вы должны обязательно узнать, кто этот  незнакомец
с таким интеллигентным лицом, что так внимательно  слушал  меня  сегодня".
Как вам понравилась проповедь?
     - Очень хороша, - сказал торговец, извлекая из банки какие-то смешные
(точно с крылышками) ягодки.
     - Да, это богобоязненный и красноречивый человек. Вы недавно занялись
коммерцией в Хаустоне, не правда ли?
     - Недели три, - сказал торговец, перекладывая нож для сыра  из  ящика
на полку.
     - Жители нашего города, - сказал  порыжелый  господин,  -  радушны  и
гостеприимны. К  приезжим  они  относятся  даже  сердечнее,  чем  к  своим
согражданам. А прихожане нашей церкви  особенно  внимательны  к  тем,  кто
заходит разделить  с  ними  служение  господу.  У  вас  прекрасный  подбор
товаров.
     - Так, так, - сказал торговец, поворачиваясь  спиной  и  рассматривая
жестянки с консервированными калифорнийскими фруктами.
     - Всего лишь неделю назад у меня был спор с моим бакалейщиком о  том,
что он поставляет мне второсортные продукты. У вас,  надо  полагать,  есть
хорошие окорока и такие вещи, как кофе и сахар?
     - Н-да, - сказал торговец.
     -  Моя  жена  заходила  нынче  утром  навестить  вашу  и  с   большим
удовольствием провела время. В какие часы ваша повозка объезжает улицу?
     - Послушайте, - сказал торговец. - Я скупил тут весь остаток одной из
бакалейных лавок и дополнил его массой новых товаров. В  одной  из  старых
книг я вижу против вашего имени сумму долга в 87 долларов 10  центов.  Вам
угодно еще что-нибудь взять сегодня?
     - Нет, сэр, - сказал порыжелый субъект, выпрямляясь и сверкая глазами
через пенсне. -  Я  просто  зашел  из  чувства  долга,  присущего  каждому
христианину, чтобы приветствовать вас, но вижу, что вы не тот, за  кого  я
вас принял. Мне не нужно вашей бакалеи. Черви в вашем сыре  видны  даже  с
той стороны улицы, а жена моя говорит, что ваша жена  носит  нижнюю  юбку,
сшитую из старой скатерти. Многие из наших прихожан заявляли, что  от  вас
несло грогом в церкви и что вы немилосердно храпели во время  службы.  Моя
жена вернет занятую сегодня утром у вашей жены  чашку  шпека,  как  только
получу продукты из лавки, которая мне их поставляет. Всего хорошего, сэр.
     Торговец тихо напевал про себя: "Никто играть со мной  не  хочет!"  и
машинально отколупывал  свинец  с  одной  из  гирь,  к  вящему  ущербу  ее
полновесности.

                          ОПАСНОСТИ БОЛЬШОГО ГОРОДА

     Иеремия К. Дилуорти живет в конце Сан-Джакинто-Стрит. Он каждый вечер
возвращается домой пешком. Первого января он пообещал жене, что в  течение
года ни разу не выпьет. Он тут же забыл свое обещание и второго января  мы
сошлись  веселой  компанией,  так  что  когда  он  направился  домой,   он
чувствовал себя несколько беззаботно.
     Мистер Дилуорти - хаустонский старожил  и  в  дождливые  ночи  всегда
ходит по середине улицы, где мостовая лучше всего.
     Увы! Если б только мистер Дилуорти помнил обещание, данное им жене!
     Он пустился в  путь  в  полном  порядке,  но  когда  он  шел  уже  по
Сан-Джакинто-Стрит, ноги отнесли его к одной из сторон улицы.
     Полисмен,  стоявший  на  углу,  услышал   громкий   крик   ужаса   и,
обернувшись, заметил как какой-то  человек  судорожно  взмахнул  руками  и
затем исчез из виду. Прежде, чем  полисмен  мог  кликнуть  кого-либо,  кто
добрался бы до несчастного вплавь, человек всплыл в третий и последний раз
и исчез уже навсегда.
     Мистер Иеремия К. Дилуорти утонул в тротуаре.

                              ВЗДОХ ОБЛЕГЧЕНИЯ

     Джентльмен из Хаустона, стоящий сотни тысяч и живущий на  одиннадцать
долларов в неделю, спокойно сидел в  своей  конторе  несколько  дней  тому
назад, как вдруг вошел человек самого отчаянного вида и осторожно  прикрыл
за собой дверь. У посетителя было лицо типичного  негодяя,  а  в  руке  он
чрезвычайно бережно держал продолговатый четырехугольный сверток.
     - Что вам угодно? - справился капиталист.
     - Мне угодно денег, - прошипел незнакомец. - Я умираю от голода, в то
время, как вы катаетесь в миллионах. Видите этот пакетец?  Знаете,  что  в
нем содержится?
     Богач выскочил из-за стола, бледный от ужаса.
     - Нет, нет! - вырвалось у него. - Не может быть, чтобы  вы  были  так
жестоки, так бессердечны!
     - Этот пакет, - продолжал отчаянный человек,  -  содержит  количество
динамита, достаточное - если уронить его на пол  -  чтобы  превратить  все
здание в бесформенную груду развалин.
     - Только и всего? - сказал капиталист, опускаясь в свое кресло  и  со
вздохом облегчения подымая выпущенную им из  рук  газету.  -  Вы  даже  не
представляете, как вы меня перепугали. Я думал, что это  слиток  золота  и
что вы хотите под него денег!

                                НИЗКИЙ ТРЮК

     Когда  актеру  по  ходу  пьесы  требуется  написать  письмо,  он   по
установившемуся обычаю читает вслух слово за словом по мере  занесения  их
на бумагу. Это необходимо для того, чтобы зрители  знали  его  содержание,
иначе фабула пьесы  будет  для  них  недостаточно  ясна.  Письмо,  которое
пишется на сцене, чаще всего  имеет  существенное  значение  для  развития
драматической интриги, и, конечно, пишущий должен читать вслух то, что  он
пишет, чтобы довести об этом до сведения аудитории.
     Но во время представления пьесы "Монбарс" в Хаустоне, несколько  дней
тому назад, джентльмен, играющий роль отъявленного негодяя, воспользовался
упомянутой выше особенностью писания сценических писем  самым  недостойным
образом.
     В последнем акте мистер  Мантель,  в  роли  Монбарса,  пишет  имеющее
решающее значение письмо и - по обычаю - читает  его  по  мере  написания,
строка за строкой. Негодяй прячется за пологом алькова и прислушивается  в
низкой радости к тому, что  мистер  Мантель  сообщает  публике  совершенно
конфиденциально. Затем он пользуется полученными таким недостойным образом
сведениями, чтобы привести в исполнение свои дьявольские планы.
     Пусть мистер Мантель незамедлительно обратит на  это  свое  внимание.
Человек, принадлежащий  к  его  труппе  и  получающий,  несомненно,  очень
приличное  содержание,  должен  стоять  выше  этого  и  не  злоупотреблять
выгодами обыкновенного сценического приема.

                                  ПАСТЕЛЬ

     Над всем распростерла свои крылья черная ночь.
     Он умоляет ее.
     Его рука лежит на ее руке. Они стоят в холодной торжественной тьме  и
смотрят в ослепительно освещенную комнату. Его лицо бледно от ужаса. На ее
лице написаны желание и презрительный упрек,  и  оно  бледно  от  волнения
перед неизбежным.
     В  десяти  милях,  на  Гаррисбургском  шоссе,  уже   прокричал   свое
"ку-ка-реку" петух с растрепанным хвостом, но женщина непоколебима.
     Он умоляет ее.
     Она  стряхивает  его  руку  со  своей  жестом,  ясно   говорящим   об
отвращении, и делает шаг по направлению к освещенной комнате.
     Он умоляет ее.
     Хрустальные блики луны дрожат на ветвях деревьев над  ними.  Звездная
пыль осыпала грань, за которой начинается Непостижимое.  Нечто  Абсолютное
царит над всем.
     Грех - внизу. Наверху - мир.
     Порыв  норда  хлестнул  их  резким  ударом  хлыста.  Мимо  проносятся
экипажи.  Изморозь  ползет  по  камням,  ложится  хрустя  вдоль  перил   и
отбрасывает, как северное сияние, назад к луне ее вызывающие лучи.
     Он умоляет ее.
     Наконец, она поворачивается, убежденная.
     Он настоял на своем отказе угостить ее устрицами.

                             КОМНАТА С ПРЕДКАМИ

     Пройдоха-репортер "Техасской Почты" направлялся вчера  ночью  к  себе
домой, когда к нему подошел худой, голодного вида человек с дикими глазами
и изнуренным лицом.
     - Не можете ли сказать мне, сэр, - спросил он,  -  где  мне  найти  в
Хаустоне семью самого что ни на есть низкого происхождения?
     - Я вас не совсем понимаю, - сказал репортер.
     - Позвольте объяснить вам, как  обстоит  дело,  -  сказал  истощенный
человек.  -  Я  приехал  в  Хаустон  месяц  тому  назад  и   стал   искать
меблированную комнату с пансионом, так как гостиницы мне не по  средствам.
Мне попался прелестный аристократического вида особнячок, и я зашел  туда.
Хозяйка комнат вышла в гостиную: очень  представительная  дама  с  римским
носом. Я справился о цене и она назвала цифру:
     - Восемьдесят долларов в месяц!
     Я с таким глухим стуком ударился,  отшатнувшись,  о  дверь,  что  она
сказала:
     - Вы, по-видимому, удивлены, сэр. Имейте, пожалуйста, в виду,  что  я
вдова бывшего губернатора штата Вирджиния.  У  моей  семьи  очень  высокие
связи. Иметь в моем доме комнату с пансионом чрезвычайно лестно, сэр. Я не
считаю никакие деньги достаточным эквивалентом пребыванию в моем обществе.
Вы хотите комнату с отдельным ходом?
     - Я зайду еще раз, - сказал я, и сам не помню, как выбрался оттуда  и
направился к  другому  -  красивому  трехэтажному  особнячку  с  вывеской:
"комнаты с пансионом и без".
     У второй дамы были седые кудри и нежные, как  у  газели,  глаза.  Она
была кузиной генерала Магона из Вирджинии и хотела 15 долларов в неделю за
маленькую боковую комнатку с розовой вышивкой и олеографией,  изображающей
битву при Чанселорсвилле на стене.
     Я пошел дальше по меблированным комнатам.
     Следующая  дама  сообщила,   что   она   произошла   от   знаменитого
проповедника Аарона  Бурра  с  одной  стороны,  и  от  знаменитого  пирата
капитана  Кидда  -  с  другой.  В  деловой   жизни   в   ней   проявлялись
наследственные черты  капитана  Кидда.  Она  хотела  получать  с  меня  за
помещение и пансион по 60 центов в час. Я обошел весь Хаустон и столкнулся
с  девятью  вдовами  судей  Верховного  суда,  с  двенадцатью   отпрысками
губернаторов и генералов, с двадцатью  двумя  развалинами,  состоявшими  в
счастливом браке с  полковниками,  профессорами  и  мэрами  -  и  все  они
расценивали свое общество в огромные  цифры,  а  комнату  и  стол  давали,
по-видимому, как бесплатное приложение.
     Но я к этому времени буквально умирал от голода,  и  потому  снял  на
неделю комнату с пансионом в одном из красивых,  стильных  домов.  Хозяйка
была высокой представительной дамой. Одну руку  она  постоянно  упирала  в
бок, а в другой держала молитвенник и крюк для льда. Она говорила, что она
тетка Дэви Крокета и до сих пор носит по нему траур.  Ее  семья  считалась
одной из первых в Техасе. Когда я въехал, был как раз час ужина, и я сразу
же отправился к столу. Ужин подавался  между  шестью  часами  пятьюдесятью
минутами и семью часами и состоял из покупного хлеба, молитвы  и  холодной
подошвы. Я так устал за день, что немедленно после ужина попросил показать
мне мою комнату.
     Я взял свечу, вошел в указанное помещение и быстро замкнул  за  собой
дверь. Комната была меблирована в стиле поля битвы при Аламо. Стены и  пол
были голы, как камень, а кровать была, как монумент - только жестче.
     Около полуночи мне приснилось, будто я упал в куст шиповника, который
страшно колется. Я вскочил и зажег свечу. Оглядев постель, я быстро оделся
и воскликнул:
     - Фермопилы  имели  одного  вестника  несчастья,  но  в  Аламо  таких
вестников тысячи.
     Я выскользнул за дверь и был таков.
     Так вот, дорогой мой сэр, я  недостаточно  богат,  чтобы  платить  за
аристократическое происхождение и за  предков  содержателей  пансионов.  Я
больше дорожу обыкновенными коронками  своих  зубов,  чем  геральдическими
коронами своих хозяев. Я голоден, и в отчаянии, и  ненавижу  всякого,  чья
родословная восходит дальше отца с матерью. Я хочу найти комнату и стол  у
такой хозяйки, которая была в детстве подкинута  сердобольным  людям,  чей
отец имел пять судимостей и у которой вовсе не было никакого деда. Я  хочу
найти низкую по происхождению,  вульгарную,  нечистокровную,  санкюлотскую
семью, в которой никогда не слышали  о  хорошем  тоне,  но  которая  может
подать к обеду кусок жаркого по обычной  рыночной  цене.  Есть  хоть  одна
такая в Хаустоне?
     Репортер печально покачал головой в ответ.
     - Ни разу не слыхал о такой, - сказал он. -  Здешние  содержательницы
пансионов сплошь аристократичны и цены заламывают выше любой примадонны.
     - В таком случае, - сказал худосочный господин в полном  отчаянии,  -
угостите хоть стаканом грога!
     Репортер надменно сунул руку в жилетный карман, но господин почему-то
презрительно отвернулся и исчез во тьме плохо освещенной улицы.

                               ПРИТЧА ОБ Х-ЛУЧЕ

     И случилось  так,  что  Некто  с  Катодным  Лучом  обходил  страну  и
показывал одним  людям,  за  приличное  вознаграждение,  содержимое  голов
других людей и то, о чем они думают. И он ни разу не сделал ошибки.
     И в одном из городов жил человек по имени Рюбен и дева по имени Руфь.
И оба они любили друг друга и вскоре должны были стать мужем и женой.
     И Рюбен пришел к Некоему и заказал у него за плату  снимок  с  головы
Руфи, чтобы узнать, кого в действительности она любит.
     И позже пришла Руфь и также заказала Некоему, чтобы он узнал, кого  в
действительности любит Рюбен.
     И Некто сделал так, как они просили, и получил два хороших негатива.
     Тем временем Рюбен и Руфь  признались  друг  другу  в  том,  что  они
сделали, и на следующий день они пришли рука об руку, чтобы Некто  дал  им
ответ. И он, увидев их, написал каждое из имен на отдельном клочке  бумаги
и дал им их в руки.
     - На этих клочках бумаги, - сказал Некто, -  вы  найдете  имена  тех,
кого каждый из вас любит  в  действительности,  как  это  обнаружено  моим
чудесным Катодным Лучом.
     И человек и дева взглянули на клочки бумаги и увидели, что  на  одном
написано: "Рюбен", а на другом: "Руфь", и были они преисполнены радостью и
счастьем, и ушли, обнимая друг друга.
     Но  Некто  с  Лучом  забыл  им  сказать,  что  сделанные  им   снимки
показывали, что голова Рюбена была полна глубокой и неувядающей любовью  к
Рюбену, а голова Руфи - глубокой и неувядающей любовью к Руфи.
     Мораль этой притчи в том, что владелец Луча, по-видимому, хорошо знал
свое дело.

                              ВСЕОБЩАЯ ЛЮБИМИЦА

     Наиболее популярная  и  повсеместно  любимая  девушка  в  Соединенных
Штатах - мисс Анни Вильямс из Филадельфии. Нет такого человека, который не
имел бы хоть раз в жизни ее  изображения.  Его  добиваются  иметь  больше,
нежели фотографии самых выдающихся красавиц. На него больший спрос, чем на
портреты всех знаменитейших мужчин и женщин мира, вместе взятых. И тем  не
менее, это - скромная, милая и, пожалуй, даже  предпочитающая  одиночество
молодая девушка далеко не чисто-классического типа.
     Мисс Вильямс скоро выйдет замуж, но полагаем, что борьба за обладание
ее изображениями будет идти по-прежнему.
     Она - та самая девушка,  чей  профиль  послужил  моделью  для  головы
Свободы, выбитой на серебряной монете достоинством в один доллар.

                               СПОРТ И ДУША

     - Литературный редактор принимает?
     Редактор отдела спорта поднял глаза от газеты, которую  он  читал,  и
увидел перед собой воплощение женственной прелести, лет двадцати отроду, с
нежными голубыми глазами и с тяжелой массой коричневато-золотистых  волос,
собранных в самую модную и как нельзя более идущую прическу.
     - Ни-ни, - сказал спортивный редактор. - Можете поставить сто  против
одного, что его нет. Вы зашли насчет стихотвореньица или хотите, чтобы  он
спер для вас пару лишних купонов на получение в премию велосипеда?
     - Ни то и ни  другое,  -  сказала  юная  леди  с  достоинством.  -  Я
секретарь Хаустонской Лиги Этической Культуры для Молодых  Девиц,  и  меня
делегировали к редактору  литературного  отдела  вашей  газеты,  чтобы  он
порекомендовал нам, как лучше и шире всего развить наши функции.
     - Вот это хорошая штука, - сказал спортивный редактор. - Не улавливаю
в точности, что такое этическая культура, но если  это  нечто  похожее  на
физическую, то вы, барышня, попали как раз на нужного человека. Я могу  за
одну минуту дать вам больше ценных сведений для  развития  ваших  функций,
чем литературный  редактор  за  целый  час.  Он  знает  все  решительно  о
происхождении пирамид, но он не сделает ни одного шага, чтобы научить вас,
как увеличить размеры вашей груди хотя бы  на  полдюйма.  Сколько  времени
ваша лига занимается тренировкой?
     - Мы организовались в  прошлом  месяце,  -  ответила  посетительница,
рассматривая жизнерадостное лицо редактора с некоторым сомнением.
     - Ну-с, а как вы, девицы, дышите - легкими или диафрагмой?
     - Сэр!?
     - О, вы должны приниматься за дело немедленно и вам надо знать, какой
способ дыхания правильный и какой нет. Первое дело - держать грудь вперед,
плечи назад, и в течение нескольких дней проделывать упражнения с  руками.
Затем попробуйте вот что: выпрямьте верхнюю  часть  туловища  и,  стоя  на
одной ноге, постарайтесь...
     - Сэр! - сурово воскликнула юная леди. - Вы слишком  самоуверенны.  Я
не понимаю, о чем вы говорите. Наше общество не имеет никакого отношения к
гимнастике. Наша цель - поощрение социальной этики.
     - О! - разочаровано протянул спортивный редактор. - Так это  все-таки
общество - и чай в розовых чашечках... В  таком  случае  это  не  по  моей
специальности. Полагал, что вы интересуетесь атлетикой. Вы смело могли бы!
Послушайтесь моего совета и проделывайте  это  упражнение  каждое  утро  в
течение недели. Вы будете изумлены, когда увидите, насколько оно  разовьет
вашу мускулатуру. Как я уже говорил, станьте на одну ногу...
     Бах! - хлопнула дверь, и голубоглазое видение исчезло.
     - Ужасно жалко, - сказал спортивный редактор, - что наши девицы никак
не хотят заниматься саморазвитием без... без этой самой этики!

                          ГОТОВНОСТЬ НА КОМПРОМИССЫ

     Подойдя к бару, он подтянул обеими руками воротник и поправил  старый
красный галстук, который упорно хотел заползти ему за ухо.
     Владелец бара  взглянул  на  него  и  продолжал  крошить  в  посудину
лимонную корку.
     - Послушайте, - сказал субъект с красным галстуком, - мне  прямо-таки
больно думать об этом.
     - О чем? - спросил владелец. - О воде?
     - Нет, сэр.  Об  индифферентизме,  проявляемом  населением  штата,  в
вопросе о поднесении достойного подарка дредноуту "Техас". Это  позор  для
нашего патриотизма! Я беседовал с Вудро Вильсоном по этому поводу и мы оба
решили, что что-нибудь необходимо предпринять немедленно.  Вы  дадите  два
доллара в фонд на приобретение подарка дредноуту?
     Владелец бара протянул руку назад и снял с полки стакан.
     - Я, может быть, дам вам и 10 долларов, - сказал он, - но вот  стакан
виски, в который я  по  ошибке  капнул  скипидаром  нынче  утром  и  забыл
выплеснуть. Это может заменить?
     - Может, - сказал субъект в красном галстуке, потянувшись к  стакану,
- и я также собираю пожертвования в  пользу  голодающего  населения  Кубы.
Если вы хотите поддержать гуманное начинание, но не располагаете свободной
наличностью, фужер пива со случайно попавшей мухой...
     - Катись дальше, - сказал владелец бара. - В заднюю дверь заглядывает
член евангелической конгрегации, а он не  войдет,  пока  кто-нибудь  здесь
есть.

                            ИСПОРЧЕННЫЙ РАССКАЗ

     Недавно  вечером  в  довольно  грязной  ресторанчик,  имевший  вообще
малозавидную репутацию, в небольшом городке на линии Центральной  железной
дороги вошел верзила самого отчаянного вида. Он подошел к  бару  и  громко
потребовал, чтобы все находившиеся в ресторанчике присоединились и  выпили
вместе с ним. Толпа быстро двинулась к бару при этом приглашении, так  как
субъект был почти вдребезги пьян и несомненно опасен в таком состоянии.
     Лишь один человек не откликнулся на приглашение. Это  был  невысокого
роста господин, чисто одетый, который спокойно сидел  в  кресле  и  лениво
разглядывал толпу. Внимание физиономиста было бы привлечено выражением его
лица, соединявшим в себе холодную решимость  и  силу  воли.  У  него  была
плотная квадратная челюсть и пристальные серые глаза - с тем  своеобразным
оттенком серого цвета, который больше говорит о таящейся за ним опасности,
нежели какой-либо другой.
     Хулиган обернулся и увидел, что нашелся один, который не  откликнулся
на его приглашение.
     Он повторил его во всю силу своих легких.
     Невысокий господин встал и спокойно подошел к пьяному верзиле.
     - Виноват, -  сказал  он  негромким,  но  решительным  голосом.  -  Я
несколько туг на ухо и не расслышал, что вы сказали в первый  раз.  Гоните
сюда виски! Живо!
     И еще один рассказ был испорчен для печати.

                               НИКАКОГО ИСХОДА

     - Джон, - сказал на этих днях хаустонский бакалейный торговец  одному
из своих приказчиков, - вы были мне верным и  исполнительным  служащим  и,
чтобы показать  вам  свою  признательность,  я  решил  взять  вас  в  дело
компаньоном. С этого дня вы имеете часть в  деле  и  являетесь  участником
фирмы.
     - Но, сэр, - сказал обеспокоенный Джон, - у меня семья на  плечах.  Я
ценю оказанную мне  честь,  но  боюсь,  что  я  слишком  молод  для  столь
ответственного положения. Я предпочел бы остаться в прежних условиях.
     - Ничего не могу  поделать,  -  сказал  торговец.  -  Времена  теперь
тяжелые, и с целью сократить расходы я  не  остановлюсь  даже  перед  тем,
чтобы сделать всех своих приказчиков компаньонами!

                              СТРЕЛЯНЫЙ ВОРОБЕЙ

     В прошлую субботу субъект без воротничка, в белом жилете и с дырявыми
локтями, бодро вошел в бакалейную лавку на Конгресс-Стрит с пакетом в руке
и сказал:
     - Вот, Фриц, я купил у вас сегодня две дюжины яиц,  и,  должно  быть,
ваш приказчик ошибся...
     -  Поди  сюда,  Эмиль,  -  закричал  торговец,  -  ты   надул   этого
джентльмена, подсунув ему тухлые яйца. Дай ему еще дюжину и...
     - Вы меня не так поняли, - сказал покупатель с  приятной  улыбкой.  -
Ошибка не в этом. Яйца хороши, но вы положили  их  больше,  чем  нужно.  Я
уплатил всего за две дюжины, а дойдя до дому, обнаружил, что их в мешке 36
штук. Я хочу возвратить лишнюю дюжину и для этого вернулся назад. Я...
     - Эмиль! - снова крикнул мальцу  торговец.  -  Немедленно  дай  этому
господину две дюжины яиц. Ты подсунул ему  тухлые  яйца.  Не  делай  этого
больше, или я уволю тебя.
     - Но, сэр, - сказал человек в белом жилете с нотками  беспокойства  в
голосе. - Вы дали мне больше яиц, чем следует на мои деньги, и я хочу  вам
вернуть дюжину. Я слишком честен, чтобы...
     - Эмиль, - сказал торговец, - дай этому господину  три  дюжины  самых
свежих яиц и пусть он  уходит.  Если  мы  отпускаем  плохие  яйца,  мы  их
заменяем хорошими. Поспеши, да положи на всякий  случай  три-четыре  штуки
лишних.
     - Но выслушайте меня, сэр, - сказал человек. - Я хочу...
     - Вот что, мой друг, - сказал тихо торговец, - вы лучше забирайте эти
яйца и идите домой. Я знаю, для чего вы принесли яйца  назад.  Если  я  их
возьму у вас, я скажу: ну, это очень хороший человек, он честно поступил с
этими яйцами, не правда ли? А потом вы придете в понедельник и возьмете  у
меня на 9 долларов муки, и ветчины, и консервов, и скажете, что  заплатите
в субботу вечером. Я стреляный воробей, меня на мякине  не  проведешь.  Вы
лучше заберите эти три дюжины яиц и считайте, что сделали хорошее дело. Мы
всегда исправляем мелкие ошибки, если нам случится сделать.  Эмиль,  клади
уж прямо три с половиной дюжины - да прибавь штук пять леденцов для ребят!

                              ВОЕННАЯ ХИТРОСТЬ

     - Как я удерживаю Джона дома по вечерам? - сказала  хаустонская  дама
своей подруге. - Видишь ли, я однажды по вдохновению придумала способ -  и
он прекрасно действует до сих пор. Джон ежедневно  уходил  из  дому  после
ужина и возвращался не раньше 10-11 часов.  В  один  прекрасный  вечер  он
ушел, как всегда, но пройдя несколько кварталов, заметил, что забыл  взять
зонтик, и вернулся за ним. Я сидела и читала в  гостиной,  и  он,  подойдя
сзади на цыпочках, закрыл мне руками глаза. Джон ожидал, вероятно,  что  я
перепугаюсь, но я только спросила тихо:
     - Это ты, Том?
     С тех пор Джон все вечера проводит дома.

                       ПОЧЕМУ КОНДУКТОРА НЕОБЩИТЕЛЬНЫ

     Трамвайных кондукторов бестактная публика часто выводит из  себя;  но
им запрещено возражать и тем более облегчать свою душу. Вот рассказ одного
из кондукторов о случае, имевшем место несколько дней назад.
     В числе пассажиров - а вагон был переполнен - находилась  чрезвычайно
изящно одетая дама с маленьким мальчиком.
     - Кондуктор, - сказала она томно, -  дайте  мне  знать,  когда  будет
Роу-Стрит.
     Когда вагон поровнялся с этой улицей, кондуктор дернул веревку звонка
и остановил вагон.
     - Роу-Стрит, сэр, - сказал он, проталкиваясь ближе, чтобы помочь даме
выйти.
     Дама поставила маленького мальчика на колени и указала ему в окно  на
дощечку с названием улицы, прикрепленную к забору.
     - Посмотри, Фредди, - сказала она, - вот эта высокая прямая буква  со
смешной завитушкой вверху -  "Р".  Постарайся  запомнить.  Можете  пускать
вагон, кондуктор. Мы выходим на Грэй-Стрит.

                               ПО ВДОХНОВЕНИЮ

     Он сидел  на  перевернутом  вверх  дном  пустом  ящике  под  холодным
моросящим дождем.  Это  было  вчера,  поздно  вечером,  на  главной  улице
Хаустона. Одет он был бедно, и его толстое пальто  с  поднятым  воротником
было  застегнуто  доверху.  На  его  лице  застыло  выражение   горестного
замешательства, и во всем его виде было что-то такое, что отличало его  от
обыкновенного бродяги, строящего свою жизнь на обманах и надувательствах.
     Журналист  из  "Техасской  Почты"  почувствовал  к  нему  жалость  и,
подойдя, сказал:
     - Сразу же за углом есть место, где вы сможете найти еду и ночлег  за
сравнительно небольшую сумму. Как давно вы попали в Хаустон?
     Человек посмотрел на репортера своими маленькими острыми  глазками  и
спросил:
     - Вы новый человек в газете, не так ли?
     - Да, более или менее.
     - Видите этот квартал, застроенный сплошь трехэтажными домами?
     - Вижу!
     - Так вот, все эти дома принадлежат мне, и я сижу здесь и  размышляю,
что мне делать.
     - Что именно вас беспокоит?
     - А видите ли, стены дают трещины и расползаются, и я боюсь, что  мне
придется всадить уйму денег в ремонт. У меня свыше ста квартиронанимателей
во всех этих зданиях.
     - Я вам скажу, что делать.
     - Ну?
     - Вы говорите, стены расползаются?
     - Да.
     - В таком случае жилая площадь  квартир  увеличивается.  Повысьте  на
этом основании квартирную плату.
     - Молодой человек, вы гений! Я  завтра  же  увеличу  ее  на  двадцать
процентов.
     И таким образом был спасен еще один капиталист.

                                  РАЗГАДКА

     В оранжерее  одного  из  роскошнейших  особняков  Хаустона  стоял  со
сложенными на груди руками и улыбкой сфинкса на лице Роланд  Пендергаст  и
глядел сверху вниз на сидевшую в кресле Габриэль Смитерс.
     - Почему, - говорил он, - меня так влечет к вам? Вы не прекрасны, вам
не хватает апломба, грации и savoir faire. Вы холодны, несимпатичны,  и  у
вас кривые ноги. Я пытался проанализировать вашу власть надо мной -  и  не
мог. Мы связаны друг с другом таинственной цепью  телепатических  явлений,
но какова их природа? Мне противно думать, что  я  влюблен  в  женщину,  у
которой нет ни шика, ни naivete, ни передних зубов, но рок судил так.  Все
в вас отталкивает меня, но я не в силах вырвать вас из своего сердца. Днем
вы наполняете мои мысли; ночью - кошмары. Вы сложены уродливо; но когда  я
прижимаю вас к своему сердцу, странный восторг наполняет его.  Я  не  могу
вам сказать, почему я люблю вас, как не могу сказать
     @почему парикмахер может скоблить бритвой чью-нибудь голову  четверть
часа и не задеть воспаленного места. Говорите, Габриэль,  скажите  мне,  в
чем заключаются чары, которыми вы околдовали меня?
     - Я скажу вам, - ответила Габриэль с мягкой улыбкой. - Я  уже  многих
мужчин очаровывала этим. Когда я помогаю вам надеть пальто, то никогда  не
засовываю под него руку и не пытаюсь одернуть ваш пиджак.

                             ДОРОГО, КАК ПАМЯТЬ

     - Предложенная цена?
     Аукционер высоко поднял детскую лошадь-качалку, поломанную и грязную.
Она принадлежала кому-то из младших членов семьи человека,  чье  имущество
продавалось с молотка.
     Он был  разорен  вконец.  Он  отдал  все,  что  у  него  было,  своим
кредиторам - дом, обстановку, лошадей, товары и землю. Он стоял в толпе  и
смотрел, как вещи, составлявшие его домашний очаг  и  доставшиеся  ему  от
родителей, расходились по сотням незнакомых рук.
     Женщина в густой вуали опиралась на его руку.
     - Предложенная цена?
     Аукционер высоко поднял игрушку, чтобы ее было  видно  всем.  Детские
ручонки оборвали и без того скудную  гриву;  уздечка  была  перекручена  и
потерта от прикосновений нежных пальчиков. Толпа молчала.
     Женщина под густой вуалью зарыдала и протянула руки.
     - Нет, нет, нет! - вырвалось у нее.
     Мужчина  был  бледен  от  волнения.  Маленькое   существо,   когда-то
скакавшее на этой лошадке, много лет назад ушло  и  потерялось  в  широком
мире. Это было все, что осталось в воспоминании о счастливых днях детства.
     Аукционер со  странным  влажным  блеском  в  глазах  передал  мужчине
игрушку, не говоря ни слова. Тот схватил ее жадными  руками  и,  вместе  с
женщиной под густой вуалью, поспешил прочь.
     По толпе пробежал шепот сочувствия.
     Мужчина и женщина вошли в одну из пустых комнат и  поставили  на  пол
лошадь-качалку. Он вынул перочинный нож, вспорол  грудь  лошади  и  извлек
оттуда пачку кредиток. Он пересчитал их и сказал.
     - Меня  мороз  продирает  по  коже  при  мысли,  что  кто-нибудь  мог
предложить за нее несколько центов! Восемь тысяч  пятьсот  долларов  -  но
этот аукционер чуть-чуть не испортил всей штуки!

                            НИКАК НЕ МОГ УГАДАТЬ

     Субъект с длинным, острым носом и с огромным тюком на ремне  поднялся
по ступенькам на крыльцо мрачного  кирпичного  дома,  скинул  тюк,  дернул
звонок, а потом снял шляпу и вытер пот со лба.
     Женщина открыла дверь, и он сказал:
     - Мэм, я имею предложить целый  ряд  не  только  полезных,  но  прямо
необходимых вещей, которые я хотел бы показать вам. Во-первых, попрошу вас
взглянуть на эти изумительные жизнеописания великих людей и путешествия  в
разные страны в  роскошных  переплетах  самых  лучших  авторов.  Продаются
исключительно по подписке. Переплет сделан...
     - Мне нечего их смотреть. У нас ос...
     - Особые вкусы, а? В таком случае,  мэм,  вот  кубики  для  маленьких
детей под названием "Юный строитель". Чрезвычайно полезно и  занимательно.
Нет? Тогда разрешите показать вам прелестные кружевные шторы для гостиной,
ручной работы и совершенно даром. Могу...
     - Не надо! Не надо! У нас ос...
     - Осторожное отношение к торговцам в разнос? Все, что я продаю,  мэм,
я продаю с гарантией. Вот, например, остроумнейшее  приспособление,  чтобы
будить по утрам ленивых слуг. Стоит только нажать эту кнопку...
     - Говорю вам, у нас ос...
     - Острая нужда в деньгах? Пусть это не беспокоит  вас,  мэм.  Я  могу
предоставить кредит до следующего посещения  этого  района  или  на  любой
указанный вами срок. Взгляните, мэм, на эту  веревку  для  белья.  Она  не
требует никаких прищепок и может быть прикреплена к чему угодно -  забору,
дереву, шесту. Ее можно снижать и натягивать в одну секунду, и для большой
стирки это совершенно незаменимое...
     - Я все пытаюсь сказать вам, - перебила женщина, - что у нас  оспа  в
доме, и мы...
     Длинноносый субъект судорожно  схватил  свои  товары  и  скатился  со
ступеней в две секунды. Женщина тихо закрыла за ним дверь, а подъехавший в
эту минуту мужчина вылез из экипажа и прикрепил к дому желтый флаг.

                        НЕСМОТРЯ НИ НА КАКУЮ НАУКУ

     Человек, следящий за всеми новейшими открытиями и достижениями -  тот
же "пророк в своем отечестве".  Он  знает  все  решительно  о  бациллах  и
микробах и обо всем многообразии вновь открытых  врагов  человечества.  Он
читает все газеты и наматывает на ус все предостережения, необходимые  для
долголетия и здоровья как физического, так  и  умственного.  Он  остановил
вчера на Мэйн-Стрит приятеля, который спешил на почту, и сказал, вне  себя
от волнения:
     - Минуточку, Браун. Вы куда-нибудь кусали ногти?
     - Полагаю, что да - нет, впрочем, не знаю! Извините меня, пожалуйста,
я должен вскочить в трамвай.
     - Погодите вы! Боже  милосердный,  вы  не  представляете,  какая  вам
грозит опасность! Если острая частица  ногтя  попадает  к  вам  в  легкие,
начнется воспалительный процесс,  который  завершится  поражением  тканей,
упадком  сил,  кровохарканьем,  припадками,  летаргией,   туберкулезом   и
смертью. Подумайте об этом! И,  между  прочим,  обнаружена  очень  опасная
бацилла, возникающая в воде, в которой стояли розы. Хочу предостеречь вас.
Знаете ли вы, что...
     - Послушайте, старина, премного вам обязан, но это письмо...
     - Что значит письмо в сравнении с вашей жизнью! В ложке  обыкновенной
ключевой воды  находится  свыше  десяти  миллионов  живых  существ;  науке
известны две тысячи их разновидностей. Вы солите пиво, когда пьете?
     - Не знаю. Право же, я должен идти. Я...
     - Не делайте меня ответственным за вашу жизнь - я пытаюсь ее  спасти.
Да знаете ли вы, что всякий прожитый нами день есть  уже  чудо!  В  каждом
стакане пива  находится  бесконечно  малое  количество  хлористоводородной
кислоты. Соединение ее с солью дает чистый хлор. Вы  поглощаете  хлористый
газ каждый день вашей жизни. Остановитесь, пока не поздно!
     - Я не пью пива!
     - Но вы дышите через рот во время сна. Вы знаете к чему это ведет?  К
грудной жабе и бронхиту. Или вы твердо решили,  чтобы  невежество  привело
вас к могиле? Подумайте о жене и детях! Известно ли вам, что  обыкновенная
комнатная муха носит на подушечках своих ног сорок тысяч микробов и служит
распространителем холеры, тифа, дифтерита, скарлатины и...
     - К черту микробов! У меня  ровно  три  минуты,  чтобы  успеть  сдать
письмо. Всего!
     - Одну секундочку! Доктор Пьер Пастер говорит, что...
     Но жертва исчезла.
     Десять минут спустя живой каталог новейших открытий был  сбит  с  ног
трамваем в то время, как пересекал  улицу,  поглощенный  чтением  о  вновь
изобретенном фильтре, и сочувствующие друзья отнесли его домой на руках.

                              "ДУРНОЙ" ЧЕЛОВЕК

     Один смелый и "дурной" человек привлек на этих днях всеобщее внимание
в одном из городов  Техаса.  По-видимому,  он  поглотил  такое  количество
спиртных напитков,  что  им  овладело  желание  во  что  бы  то  ни  стало
продемонстрировать свои особенности "дурного" человека.  А  когда  полиция
захотела арестовать его, он  встал  спиной  к  стене  здания  и  предложил
полиции "попробовать". Значительная толпа горожан - в том числе  несколько
коммивояжеров из находившейся неподалеку гостиницы -  собралась  поглазеть
на происходящее.
     "Дурной" человек был  огромным,  свирепого  вида  парнем  с  длинными
курчавыми волосами, ниспадавшими на плечи, в широкополой шляпе, в плаще из
лосины с бахромой внизу и с весьма образным лексиконом. Он играл громадным
шестизарядным револьвером и клялся костьми Дэви  Крокета,  что  продырявит
каждого, кто попробует его схватить.
     Шериф города вышел на середину улицы и стал было уговаривать его,  но
"дурной" человек гаркнул и поднялся на носки - и вся  толпа  очутилась  на
противоположной стороне улицы. Полисмены устроили совещание, но ни один из
них не хотел начинать военные действия первым.
     В  это  время  маленький,  худосочный,  чахоточного  вида  вояжерчик,
разъезжавший от одной из обувных фабрик  Коннектикута,  протиснулся  через
толпу на противоположной стороне улицы, чтобы  взглянуть  на  бандита.  Он
весил какие-нибудь девяносто фунтов и носил двойные очки в золотой оправе.
В эту самую минуту бандит гаркнул еще раз:
     - Черт вас подери, почему никто из вас не  подойдет  и  не  попробует
взять меня? Я проглочу любых пятерых из вас, даже не  разжевывая,  хотя  я
совсем не голоден - га! га!
     Толпа подалась назад еще на несколько ярдов, а  полисмены  побледнели
еще больше. Но худосочный человечек поправил обеими руками очки, шагнул  с
тротуара на мостовую и внимательно оглядел "дурного"  человека.  Затем  он
спокойно направился через улицу смешной подпрыгивающей  походкой  -  прямо
туда, где стояло воплощение ужаса.
     Толпа завопила, чтобы он вернулся, а  бандит  еще  раз  потряс  своим
револьвером, но маленький человечек подошел к нему в упор и сказал что-то.
Зрители   затрепетали,   ожидая,   что   смельчак   полетит    наземь    с
сорокапятимиллиметровой пулей внутри - но он не полетел. Все с  изумлением
увидели, как бандит опустил револьвер,  сунул  руку  в  карман  и  передал
что-то маленькому человечку.
     После этого бандит робко поплелся по тротуару,  а  человечек  пересек
улицу и присоединился к толпе.
     - "Дурной" человек? - сказал он. - Полагаю, что нет. Он  не  способен
обидеть и муху. Это - Зеке Скиннер. Он вырос на ферме  в  Коннектикуте  по
соседству со мной. Он представитель какого-то дутого средства от печени, и
это его обычный уличный трюк, чтобы привлечь внимание  толпы.  Я  дал  ему
взаймы восемь долларов в Гартфорде лет девять тому назад и думал, что  уже
никогда больше его не увижу. Его голос показался  мне  знакомым.  Уплатил?
Надо думать, что уплатил. Я всегда получаю то, что мне следует.
     После этого толпа рассеялась,  а  двенадцать  полисменов  перехватили
Зеке на ближайшем углу и избивали его до самого участка.

                             МАЛЕНЬКАЯ ОШИБКА

     Самого обыкновенного вида субъект в сорочке-неглиже, вышедшей из моды
еще в прошлом году, вошел в контору газеты и развернул рукопись  длиною  в
добрых три фута.
     - Я хотел повидать вас относительно этой небольшой вещицы, которую  я
собираюсь поместить у вас в газете. Здесь пятнадцать четверостиший, помимо
прозаического материала.  Стихи  трактуют  о  весне.  Мой  почерк  немного
неразборчив,  и  мне  придется  прочесть  вам  это   самому.   Благоволите
послушать.
     ВЕСНА
     Воздух полон нежных зефиров,
     Трава в зеленые коврики вяжется.
     Зима ушла из наших квартиров,
     А весна пришла, как мне кажется.
     Когда солнце заходит, туманы
     Ползут из низких болот,
     А когда звезды зажигаются, освещая заоблачные страны,
     Холодный ветер дует, принося много хлопот.
     - Отнесите эту  ерунду  в  редакцию,  -  сказал  заведующий  конторой
коротко.
     - Я там уже был, - возразил  обыкновенного  вида  субъект,  -  и  они
направили меня сюда. Это заполнит целый столбец. Я хочу поговорить с  вами
о цене. Последнее четверостишие читается так:
     Весенняя томность, чему есть примеры,
     Закупоривает нашу кровь в сердцах -
     И мы должны немедленно принимать меры,
     Чтобы не обратиться в то, чему имя "Прах".
     - За этим следует прозаический материал, который написан на  машинке,
как вы можете видеть, и вполне разборчив. Теперь я...
     - К черту! - сказал заведующий конторой. - Нечего вам тут  шляться  в
контору и читать ваш старый весенний бред. Мне и так  все  утро  досаждали
представители фабрик,  вырабатывающих  бумагу  и  краску.  Почему  вам  не
заняться делом вместе того, чтобы валять дурака таким образом?
     - Я не имел в виду отнять у вас время, - сказал посетитель,  скатывая
в трубку рукопись. - В городе имеются еще другие газеты?
     - Да. Несколько. Семья у вас есть?
     - Есть, сэр.
     - Тогда какого черта не займетесь вы приличным  делом,  вместо  того,
чтобы кропать гнусные вирши и читать их занятым людям? Мужчина вы или нет?
     - Очень извиняюсь за беспокойство, - сказал самого обыкновенного вида
субъект, направляясь к выходу, - я вам сейчас объясню, как обстоит дело. Я
заработал за прошлый год свыше восьмидесяти тысяч долларов на  этих  самых
маленьких вещицах, которые я  пишу.  Я  помещаю  свои  весенние  и  летние
рекламки для фирмы, вырабатывающей патентованное средство  "Сарсапарилла",
одним из совладельцев коей я  являюсь.  Я  решил  затратить  около  тысячи
долларов на рекламу в этом городе. Я побываю в других газетах,  о  которых
вы упомянули. Всего хорошего!
     Заведующий конторкой стал после этого случая настолько осторожен, что
все начинающие поэты города читают ему теперь свои стихи и  он  безропотно
их выслушивает.

                             ВЫШЕ СИЛ ЖУРНАЛИСТА

     - Вы дали заметку о самоубийстве, как я вас просил вчера  вечером?  -
спросил  редактор  у  новичка-репортера,  только  что  окончившего   школу
журналистов.
     - Я видел труп, сэр, но не нашел возможным дать его описание.
     - Почему?
     - Каким бы  образом  мог  я  написать,  что  горло  несчастного  было
перерезано от уха до уха, когда у него всего-то было одно ухо?

                            ЧТОБЫ ИЗБЕЖАТЬ КРИКА

     Это  был  большой  мистификатор,  никогда  не   пропускавший   случая
подшутить над кем-нибудь.
     Несколько дней тому  назад  он  встретил  приятеля  на  Мейн-Стрит  и
конфиденциально шепнул ему:
     - Я никогда бы не поверил этому, но полагаю своим долгом сделать факт
общеизвестным. Мистер Джонсон, гласный нашей части города, принял деньги с
определенной целью избежать крика.
     - Невозможно! - сказал приятель.
     - Говорю вам, что это правда, так как я случайно подслушал разговор и
своими глазами видел, как деньги были переданы ему и  как  он  взял  их  и
положил в карман.
     Затем он продолжал свой путь,  не  сообщив  никаких  подробностей,  и
целых два дня город только об этом и говорил.
     Он совсем забыл об этом и не вспоминал до того дня, когда  столкнулся
с мистером Джонсоном и понес ущерб в  виде  двух  фонарей  под  глазами  и
разорванного сверху донизу пальто.
     После чего ему пришлось обходить всех и объяснять, что под  деньгами,
данными гласному во избежании крика, он разумел десятицентовик, переданный
последнему его женой, чтобы купить успокоительного для младенца.

                         ПАМЯТНИК СЛАДКОГО ДЕТСТВА

     Он был стар и слаб, и  песок  в  часах  его  жизни  почти  истек.  Он
двигался  неверными  шагами  вдоль  одной  из  самых  фешенебельных   улиц
Хаустона. Он оставил город двадцать лет тому назад,  когда  последний  был
немногим больше влачащей полунищее существование деревни, и теперь,  устав
странствовать по свету и полный мучительного желания поглядеть еще раз  на
места, где протекало его детство, он вернулся и нашел, что шумный  деловой
город вырос на месте  дома  его  предков.  Он  тщетно  искал  какой-нибудь
знакомый предмет, могущий напомнить ему минувшие дни. Все изменилось. Там,
где стояла хижина его отца, высились стены стройного небоскреба;  пустырь,
где он играл ребенком, был застроен современными зданиями. По обе
     @стороны расстилались великолепные лужайки, подбегавшие  к  роскошным
особнякам.
     Внезапно,  с  радостным  криком,  он  бросился  вперед  с   удвоенной
энергией. Он увидел перед собой - нетронутый рукой человека и  неизменимый
временем - старый знакомый предмет,  вокруг  которого  он  бегал  и  играл
ребенком.  Он  простер  руки  и  кинулся  к  нему   с   глубоким   вздохом
удовлетворенности.
     Позже его нашли спящим с тихой улыбкой на  лице  на  старой  мусорной
куче посередине улицы - единственном памятнике его сладкого детства!

                            КОЕ-ЧТО ДЛЯ РЕБЕНОЧКА

     Это всего только легкий диссонанс  в  радостной  праздничной  музыке.
Минорная нотка под пальцами Рока, скользнувшими по клавишам, в  то  время,
как рождественские славословия и песни наполняют весельем святочные дни.
     Журналист из "Техасской Почты" стоял  вчера  в  одном  из  крупнейших
мануфактурных и галантерейных магазинов на Мейн-Стрит, наблюдая за  толпой
разодетых покупателей, главным образом, дам,  рывшихся  в  предпраздничных
безделушках и предметах для подарков.
     Но вот маленькая, тоненькая, бледненькая  девочка  робко  пролезла  к
прилавку сквозь осадившую его толпу.  Она  была  в  слишком  холодном  для
рождества пальтишке, а ее сношенные башмачки были сплошь в заплатках.
     Она оглядывалась с видом наполовину печальным, наполовину испуганным.
     Приказчик заметил ее и подошел.
     - Ну, чего тебе? - спросил он, пожалуй, слишком резко.
     - Пожалуйста, сэр, - ответила тоненьким голоском девочка, - мама дала
мне десять центов, чтобы купить кое-что для ребеночка.
     - Кое-что для ребеночка, на десятицентовик?  Рождественский  подарок,
а? А не находишь ли ты, что тебе  лучше  сбегать  за  угол,  в  игрушечный
магазин? У нас этих вещей нету. Тебе нужно жестяную  лошадку,  или  мячик,
или паяца на веревочке, верно ведь?
     - Пожалуйста, сэр, мама сказала, чтобы я зашла  сюда.  Ребеночка  уже
нет с нами, сэр. Мама велела мне купить - на... десять... центов... крепа,
сэр, пожалуйста!

                              СИЛА РЕПУТАЦИИ

     В  один  из  вечеров  на  прошлой  неделе  в   Сан-Антонио,   высокий
торжественного вида господин в шелковом цилиндре вошел в бар при гостинице
и остановился около камина, где уже сидели - куря  и  болтая  -  несколько
человек.  Толстяк,  видевший,  как  он  входил,  справился  у   конторщика
гостиницы, кто это такой. Конторщик назвал его имя, и  толстяк  последовал
за незнакомцем в бар, бросая на него взгляды восторженного восхищения.
     - Довольно холодная ночь, джентльмены, для теплого  пояса,  -  сказал
господин в шелковом цилиндре.
     - Ха-ха-ха-ха-ха-ха! -  проревел  толстяк,  разражаясь  оглушительным
хохотом. - Это недурно!
     Торжественного вида господин был изумлен этим, но продолжал стоять  и
греться у камина.
     Вскоре один из людей, сидевших подле огня, заметил:
     - Старуха-Турция там в Европе,  по-видимому,  приутихла  в  настоящее
время.
     - Да, - сказал торжественный  господин,  -  похоже,  что  обязанность
шуметь взяли на себя другие нации.
     Толстяк издал громкий вопль, лег на пол, и начал кататься по нему.
     - Вот  умора!  -  вопил  он.  -  Лучшее,  что  я  слышал  когда-либо!
Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Давайте, джентльмены, дернем по этому поводу!
     Приглашение дернуть показалось всем  достаточным  удовлетворением  за
такую ничем не оправданную веселость, и  они  сгрудились  у  стойки.  Пока
смешивались напитки, толстяк  успел  шепнуть  что-то  на  ухо  каждому  из
присутствующих, за исключением господина в  шелковом  цилиндре.  Когда  он
кончил, все лица растянулись в широкие улыбки.
     - Ну-с, джентльмены, если в чем и заключается шутка,  то  в  этом!  -
произнес торжественный господин, поднимая стакан.
     Вся компания единодушно разразилась  в  буквальном  смысле  ревом  от
хохота, расплескав половину содержимого стаканов на стойку и на пол.
     - Когда-нибудь слышали такой поток остроумия? - спросил один.
     - Он битком набит шутками, разве нет?
     - Такой же, каким он был всегда!
     - Лучшее, что мы имели здесь за год!
     - Джентльмены, - сказал торжественный господин,  -  вы,  по-видимому,
сговорились разыграть меня. Я сам не прочь посмеяться от хорошей шутки, но
мне хотелось бы знать, насчет чего вы проходитесь?
     Трое лежали, вываленные в опилках, на полу и взвизгивали, а остальные
попадали в кресла или держались за стойку в пароксизмах хохота. Затем трое
или четверо чуть не подрались  за  честь  собрать  всех  снова  у  стойки.
Торжественного вида господин держал себя подозрительно и  осторожно  -  но
пил каждый раз, когда кто-нибудь заказывал угощение. Стоило ему произнести
слово, как вся орда выла от хохота, пока слезы не брызгали из глаз.
     -  Ну,  -  сказал  торжественный  господин,  когда  его  собутыльники
оплатили  по  крайней  мере  двадцать  круговых,  -  даже  лучшие   друзья
расстаются. Мне нужно спешить к моему жестокому ложу.
     - Здорово! - проревел толстяк. - Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Жесткое ложе, это
- здорово! Лучшее, что я когда-либо слышал. Вы  так  же  неистощимы,  черт
подери, каким были всегда! Ни разу не слышал такого экспромта острословия!
Техас гордится вами, старина!
     - Спокойной ночи, джентльмены! - сказал торжественный господин. - Мне
нужно встать очень рано и приняться за работу.
     - Послушайте только!  -  взвыл  толстяк.  -  Говорит,  что  ему  надо
приняться за работу. Ха-ха-ха-ха-ха-ха!
     Вся толпа разразилась прощальным ревом хохота вслед направлявшемуся к
выходу торжественному господину. Последний остановился на минуту и сказал:
     - Провел (ик!) чрезвычайно приятный вечер (ик!), джентльмены. Надеюсь
увидеться с вами (ик!) утром. Вот моя карточка. Доброй ночи!
     Толстяк схватил карточку  и  потряс  торжественному  господину  руку.
Когда тот исчез за дверью, толстяк взглянул на карточку, и лицо его  вдруг
стало серьезно.
     - Джентльмены, - сказал он, - вы все  знаете,  кто  такой  наш  друг,
которого мы только что угощали?
     -  Еще  бы!  Вы  сказали,  что  это  Алекс  Сладкий  из   "Техасского
Весельчака".
     - Так я и думал, - сказал толстяк. - Конторщик гостиницы сказал,  что
это Алекс Сладкий.
     Он протянул  им  карточку  и  исчез  через  боковой  выход.  Карточка
гласила:
     Л.Х.УИТТ
     Канзас-Сити
     Представитель фирмы "СМИТ и ДЖОНС"
     ГРОБЫ. ВЕНКИ. ПАМЯТНИКИ.
     Угощение стоило - всем по совокупности - тридцать два доллара.  Толпа
вооружилась, чем попало, и села в засаду в ожидании толстяка
     Когда теперь в Сан-Антонио незнакомцу приходит желание  пошутить,  он
может вызвать  улыбку  не  прежде,  чем  представит  оформленные  по  всем
правилам письменные данные.

                   ВО ИСПРАВЛЕНИЕ СТРАШНОЙ НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ

     Недавно было сделано открытие, которое не замедлит пробудить в каждом
джентльмене нашей страны чувство живейшего раскаяния.  В  течение  долгого
времени мужчины полагали, что обыкновение дам  надевать  в  театр  высокие
шляпы есть просто результат невнимания к тем  несчастным,  которым  судьба
предоставила места непосредственно сзади них.
     Ныне  выясняется,  что  такое  предположение  было  по  отношению   к
прекрасному полу  глубочайшей  несправедливостью.  Известная  женщина-врач
раскрыла болезненное явление, от которого  женская  половина  человечества
уже давно и мучительно страдает, но  которое  ей  удавалось  сохранить  до
настоящего  времени  в  полнейшей  тайне.  Обыкновение  дам  появляться  в
публичных местах в шляпах есть  результат  печальной  необходимости  -  и,
следовательно, с них должно быть снято обвинение, столь часто  против  них
выдвигавшееся, в эгоистическом невнимании к удобствам других.
     Оказывается, дамы, перешагнувшие за 35 лет, особенно чувствительны  к
действию световых лучей, падающих  им  на  головы  сверху.  Женский  череп
существенно отличается от мужского, главным образом, в верхней своей части
и,  начиная  с  35-летнего  возраста,  теменные  ткани   женского   черепа
утончаются. Лучи света - особенно электрического -  производят,  проникая,
чрезвычайно раздражающее действие на мозговые центры.
     Как ни странно, этот недостаток черепного  устройства  совершенно  не
замечается женщинами в молодости; но стоит им перешагнуть за грань юности,
как он немедленно дает себя почувствовать. Сами женщины знают  об  этом  и
часто толкуют на эту тему, но они ревностно оберегали свой секрет даже  от
самых близких мужчин. Женщина-врач, разоблачившая его на столбцах научного
журнала, первая представительница их пола, заговорившая  об  этом  вопросе
открыто.
     Если кто-нибудь даст себе труд  проделать  опыт,  он  незамедлительно
убедится в соответствии изложенного  истине.  Начните  разговор  с  дамой,
перешагнувшей средний возраст, стоя под  ярко  светящей  лампой,  и  через
несколько минут ей станет не по себе и вскоре  боль,  причиняемая  светом,
заставит ее отодвинуться от его источника.  На  молодых  здоровых  девушек
лучи света не оказывают никакого заметного действия. Таким  образом,  если
мы видим в театре даму в высокой  и  громоздкой  шляпе,  мы  сможем  смело
сделать вывод, что ей больше 35 лет и что она просто предохраняет себя  от
болезненного явления, постигшего ее с  годами.  Напротив,  где  бы  мы  ни
увидели даму, носящую небольшой и никому не мешающий головной убор,
     @мы должны заключить, что она все еще молода, очаровательна  и  может
сидеть под пронизывающими лучами света, не  испытывая  никаких  неудобств.
Нет такого человека, на чьей совести лежит грех осуждения  женщины  за  ее
предполагаемое пренебрежение к удобству ее ближних, который бы  теперь  не
высказал искреннейшего сожаления о своем заблуждении. Американцам  присуще
уважать старость - особенно женскую  -  и  когда  изложенные  здесь  факты
станут общеизвестными,  терпимость  и  сочувствие  заменят  негодование  и
упреки. С этих пор впредь высокие шляпы с ниспадающими перьями и торчащими
цветами и отделкой, встающие между нами и сценой, будут рассматриваться не
с неудовольствием, но с уважением - коль скоро мы поймем,
     @что их носительницы уже не молоды и идут быстрыми шагами к могиле, и
что они вынуждены принимать предосторожности, необходимые в таком возрасте
для их хрупких организмов.

                    РАССКАЗ-ЗАГАДКА С ПРЕМИЕЙ ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ

     Наиболее распространенный и модный способ для увеличения тиража наших
газет - помещение в них романов-загадок с премиями для читателей.  Публика
приглашается принять участие в разгадывании, чем все это  закончится  -  и
следовательно вынуждается покупать или выписывать газету.
     Нет ничего легче в мире, чем  написать  загадочный  рассказ,  который
устоял бы против изощренности самых гениальных отгадчиков страны.
     В доказательство этого - вот  рассказ,  за  расшифровку  которого  до
прочтения последней главы  мы  предлагаем  премию  десять  тысяч  долларов
любому мужчине и пятнадцать тысяч долларов любой женщине.
     Мы даем только конспект рассказа, потому что литературный  стиль  нас
не интересует - загадочность нам нужна, а не стиль!

                                 Глава 1
     Судья Смит, высокочтимый житель города Плунквилля,  найден  убитым  в
постели у себя дома. Его грудь пронзена парой ножниц, отравленных крысиным
ядом. Его горло перерезано бритвой с ручкой из слоновой кости, артерия  на
одной из рук вскрыта и в него  всажен  добрый  фунт  дроби  из  охотничьей
двустволки.
     Следователь  вызван,  и  комната  подвергнута  осмотру.  На   потолке
обнаружен кровавый след ноги, а на полу найдены дамский кружевной платочек
с инициалами "Д.Б.", пачка папирос и  бутерброд  с  ветчиной.  Следователь
считает самоубийство доказанным.

                                 Глава 2
     После судьи остается его дочь, Мэбель, восемнадцати  лет,  необычайно
красивая. Вечером, накануне убийства, она показывала  в  одном  из  лучших
ресторанов города револьвер и топор и  говорила  о  намерении  "прикончить
старикашку". Жизнь судьи была застрахована на  сто  тысяч  долларов  в  ее
пользу. Никто не подозревает ее в преступлении.
     Мэбель обручена с молодым человеком по имени Чарли, которого  в  ночь
убийства многие граждане видели вылезающим из окна судьи  с  окровавленной
бритвой и ружьем в руках. Общество не обращает никакого внимания на Чарли.
     Бродяга попадает под трамвай  и  прежде,  чем  умереть,  сознается  в
совершении преступления. На похоронах судьи его брат, полковник  Смит,  не
выдерживает и кается, что убил судью с целью завладеть его часами.  Мэбель
посылает в Чикаго и нанимает для расследования дела искусного сыщика.

                                 Глава 3
     Прелестная незнакомка в глубоком  трауре  приезжает  в  Плунквилль  и
называет администрации отеля свое  имя:  Джейн  Бумгартнер.  (Инициалы  на
платке!).
     На следующий день сыщик натыкается на китайца,  отрицающего,  что  он
убил судью, и арестовывает его. Незнакомка встречает  на  улице  Чарли  и,
услышав запах его сигары, падает в обморок.  Мэбель  порывает  с  Чарли  и
обручается с китайцем.

                                 Глава 4
     Во время следствия над китайцем Джэйн Бумгартнер показывает, что  она
видела, как сыщик убил судью Смита по наущению  священника,  руководившего
похоронами, и что Мэбель - мачеха Чарли. Китаец уже готов  сознаться,  как
вдруг раздаются приближающиеся шаги. Следующая глава - последняя, и  можно
с уверенностью сказать, что никому не удастся предугадать  ее  содержание.
Чтобы показать, как это трудно, даем теперь последнюю главу.

                                 Глава 5
     Шаги   оказываются    принадлежащими    Томасу    Р.Хеффлбомеру    из
Вашингтонского округа, который представляет исчерпывающие  доказательства,
что судью убил он в припадке временного помешательства, а  Мэбель  выходит
замуж за человека по имени Томпкинс, которого она встретила  двумя  годами
ранее в Горячих Ключах.

                              ПРАВО НА ПЕНСИЮ

     - Кстати о ста  сорока  миллионах  долларов,  выплачиваемых  ежегодно
правительством на пенсии,  -  сказал  один  видный  деятель  представителю
"Техасской Почты". - Мне рассказывали, что один человек из Индианы  заявил
месяц тому назад свое право на пенсию на основании  операции,  которой  он
подвергся в прошлую войну. И как вы думаете, о какой операции шла речь?
     - Не имею ни малейшего представления!
     - Ему отрезали отступление во время битвы при Геттисбурге!

                                ПОСЛЕ УЖИНА

     Мистер Шарп. - Мне кажется, дорогая моя, что каждый год,  пролетающий
над твоей головой, приносит тебе лишь новое очарование,  выявляет  скрытую
красоту, увеличивает твою душевную грацию. В  твоих  глазах  сегодня  есть
что-то пленительно-девическое - как в тот день,  когда  я  впервые  увидел
тебя. Какое счастье, когда два сердца становятся лишь нежнее друг к  другу
по мере того, как годы проносятся над ними. Ты сейчас столь же  прекрасна,
как тогда...
     Миссис Шарп. - А я и забыла, что у тебя сегодня заседание в масонской
ложе. Постарайся вернуться не позже двенадцати, пожалуйста!

                           УМЕНЬЕ ХРАНИТЬ СЕКРЕТ

     Пора положить конец распространению старой шутки о том,  что  женщины
не умеют хранить  секреты.  Ни  в  чем  черная  неблагодарность  мужчин  к
прекрасному полу не  проявилась  так  ярко,  как  в  распространении  этой
клеветы. Где бы и когда бы человек,  считающий  себя  наделенным  чувством
юмора, ни вернулся к этой более древней, чем сам мир,  теме,  которой  его
братья-мужчины  считают  своим  священным  долгом  аплодировать,  на  лице
женщины  появляется  странная,  непостижимая,  полная  жалости,   усмешка,
понятная лишь очень немногим из мужчин.
     Правда в том, что только женщины и умеют хранить секреты. Одному богу
понятна та изумительная сила, с какой девяносто  девять  из  ста  замужних
женщин ухитряются скрыть от всего прочего мира, что  они  связали  себя  с
существом, недостойным их чистой и полной самопожертвования любви к  нему.
Женщина  может  шепнуть  соседке,  что  миссис  Джонс   уже   второй   раз
перелицовывает свое старое шелковое  платье,  но  если  в  ее  груди  есть
что-либо, касающееся любимого ею человека, сами боги не вырвут это оттуда.
     Слабый мужчина заглядывает в чашу с вином - и смотрите:  вот  он  уже
выболтал свои сокровеннейшие мысли развесившему уши случайному встречному!
Женщина может щебетать о погоде и глядеть своими детскими  глазами  в  очи
хитрейшего из дипломатов, без труда  пряча  в  это  время  в  своей  груди
важнейшие государственные тайны.
     Адам был праотцом болтунов, первым из сплетников - и  нам  нечего  им
гордиться. Под грезящим, взывающим к нему взглядом Евы  -  той,  что  была
создана для его удобства и удовольствия - в ту  самую  минуту,  когда  она
стояла рядом с ним, любящая, и юная, и прекрасная, как весенняя луна,  он,
жалкий приживальщик, сказал:
     - Женщина дала мне, и я вкусил!
     Этот отвратительный поступок нашего прародителя не может быть извинен
ни одним джентльменом, знающим свой долг по отношению к леди!
     Поведение Адама должно было бы привести к  исключению  его  имени  из
списков каждого порядочного клуба страны. И  тем  не  менее,  с  того  дня
женщина идет рука об руку с мужчиной - верная, преданная и готовая на  все
жертвы  ради  него.  Она  скрывает  от  света  его  жалкие   пороки,   она
перетолковывает в обратную сторону его позорные проступки и  -  главное  -
она молчит... когда одного слова  достаточно,  чтобы  пронзить  его  дутое
величие и обратить его в смятую тряпку!
     А мужчина говорит, что женщина не умеет держать секретов!
     Пусть он будет благодарен, что она умеет их держать -  иначе  бы  все
воробьи на крышах чирикали про его ничтожество!

                                ПОБЕДИТЕЛЬ

     После того, как в пятницу вечером была  поставлена  пьеса  "В  старом
Кентукки",   трое   стариков-приятелей   отправились   в   ресторанчик   с
непреклонным решением "вспрыснуть". "Вспрыснув" один раз, они "вспрыснули"
и другой, и третий.
     Когда они почувствовали, что дозрели, то сели за стол и начали врать.
Не со злой целью, а естественно по-приятельски, о том, что им  приходилось
видеть и делать. Каждый из них приводил случаи из своей жизни и,  так  как
небо было безоблачно, то никакого дневного повторения трагедии  с  Ананием
не состоялось.
     Наконец, судья внес предложение заказать огромный бокал мятного грога
- напитка, исключающего всякую необходимость в щипцах для завивки волос! -
и тот, кто расскажет наиболее  невероятную  историю,  получит  возможность
выдуть весь бокал через соломинку!
     Мэр и судья выступили первыми с парой изумительных рассказов на  тему
о галстуках. Полковник облизнул губы, пересохшие при взгляде  на  огромный
бокал, сверкавший алмазами и янтарем и увенчанный  благоуханной  мятой,  и
начал свой рассказ:
     - Случай, который я собираюсь вам поведать, не только изумителен,  но
и правдив. Он имел место в этом самом городе, в  субботу  после  обеда.  Я
встал в этот день очень  рано,  ибо  мне  предстояло  много  работы.  Жена
закатила мне добрый стаканчик виски, так что я  чувствовал  себя  довольно
недурно. Когда я спускался по лестнице, она подала  мне  кредитку  в  пять
долларов, выпавшую у меня из кармана, и сказала:
     - Джон, тебе нужно  найти  горничную  помиловиднее.  Джейн  настолько
буднична, что ты никогда не посмотришь на нее нежно. Попробуй, не  найдешь
ли ты служанки покрасивее - и, Джон, милый, ты уж слишком много работаешь!
Тебе право же надо отдохнуть. Почему бы тебе не прокатиться сегодня  после
обеда с мисс Муггинс, твоей  машинисткой?  Ты  бы  кстати  мог  заехать  в
шляпный магазин и сказать там, чтобы мне не  присылали  шляпы,  которую  я
отобрала, и...
     - Довольно, полковник! - сказал судья. - Можете  приступать  к  этому
мятному грогу сию же минуту. Вам нет надобности заканчивать ваш рассказ.

                         ГОЛОДНЫЙ ГЕНРИ И ЕГО ПРИЕМ

     Голодный  Генри.  Мэм,  я  представитель  новейших,  на  роликах,  не
рвущихся, двойных подтяжек. разрешите показать?
     Миссис Лоунстрит. Нет, у нас в доме нет мужчин.
     Голодный Генри В таком случае я имею предложить нечто единственное  в
своем  роде  -  собачьи  ошейники   из   русской   кожи,   с   серебряными
инкрустациями, с именем, которое мы вырезаем за ту же цену в виде  премии.
Быть может...
     Миссис Лоунстрит. Не надо, не надо. У меня нет собаки.
     Голодный Генри. Вот это мне и надо было знать. Подай-ка  мне,  тетка,
самый лучший ужин, какой только можешь, да поворачивайся живее, не то  это
плохо отразится на твоем здоровье. Понятно?

                           ЕДИНСТВЕННОЕ УТЕШЕНИЕ

     Завтрак был кончен,  и  Адам  вернулся  к  своей  постоянной  работе:
наклеиванию ярлыков с именами на клетки, в которых сидели звери.
     Ева взяла на руку попугая и сказала ему:
     - Дело было так. Он устроил целый скандал по поводу  пирога,  который
был к завтраку...
     - А что ты сказала? - спросил попугай.
     - Я сказала, что у меня есть во всем этом одно утешение: он не  может
ткнуть мне в глаза, что у его матери пирог всегда выходил лучше!

                            НЕУДАЧНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

     В  Техасе  есть  старый  проповедник-негр,  большой   поклонник   его
преподобия Сэма Джонса. В  прошлое  воскресенье  он  решил  отказаться  от
обычного увещевания чернокожих братьев и кинуться, очертя голову, в  самую
гущу своей паствы  по  способу,  столь  успешно  практикуемому  знаменитым
евангелистом Джорджии. Когда вступительный  гимн  был  пропет  и  собрание
прочло положенные молитвы, старый проповедник положил свои очки на  библию
и сразу же бросился в атаку.
     - Горячо любимые братья, - сказал он, - я проповедую вам  уже  больше
пяти лет, а милосердие божие так и не проникло в ваши беспокойные  сердца.
Я никогда еще не видел худшей банды, чем это горячо любимое собрание. Вот,
например, Сэм Уадкинс на первой скамейке налево. Может кто-нибудь  указать
мне более низкого,  жульнического,  продувного,  грязного  негра  во  всей
округе? Откуда те куриные перья, которые я увидел у него на  заднем  дворе
сегодня утром? Пусть брат Уадкинс встанет и ответит на это!
     Брат Уадкинс сидел на скамье, вращал глазами и тяжело  дышал.  Но  он
был застигнут врасплох и не мог дать ответа.
     - А вот Эльдер Хоскинс, на правой стороне. Все знают, что это лживая,
беспомощная, налитая пивом бочка. Его содержит  жена,  стирая  белье.  Что
хорошего принесла ему кровь агнца? Он, должно  быть,  думает,  что  сможет
околачиваться вокруг чужих кухонь и в Новом Иерусалиме.
     Эльдер Хоскинс, пришпоренный этими обвинениями, поднялся  с  места  и
сказал:
     - Это мне приводит на ум одну шутку. Не помню, чтобы  я  когда-нибудь
работал тридцать дней на починке дорог в  Бастропском  графстве  за  кражу
тюка хлопка.
     - А кто работал? Кто работал? - возопил проповедник, надевая  очки  и
сверкая глазами на Эльдера. - Кто украл  этот  хлопок?  Заткни  свой  рот,
негр, не то я спущусь вниз и раскрою его так, что шире некуда. А вон сидит
мисс Джинни Симпсон. Поглядите,  как  она  разрядилась!  Поглядите  на  ее
желтые башмаки, да на страусовые перья, да на шелковую кофту, да на  белые
перчатки. Откуда она берет деньги на все это? Она нигде  не  работает.  Но
господь видит эту суетную неряху, и он  бросит  ее  в  кипящую  серу  и  в
смердящий кладезь
     Мисс Симпсон поднялась, и каждое из ее страусовых перьев  дрожало  от
негодования.
     - Старая, лживая, черномазая морда - ты! - сказала она. - Ты, что ли,
платишь за мои тряпки? Может, ты скажешь всему собранию, кто  вчера  утром
передал через забор огромный букет и жбан с сидром Лиззи Джаксон, когда ее
старик ушел на работу?
     - Ты лжешь, ехидная, низкая, шпионская дщерь диавола! Я  был  у  себя
дома, погруженный в молитву за порочных братьев  и  сестер  во  Христе.  Я
сейчас спущусь вниз и заткну тебе рот, если ты не  закроешь  его!  Вы  все
обречены геенне огненной! Вы все  до  единого  -  только  грязные  отбросы
земли! Я вижу отсюда Билла Роджерса, который, как известно, налил  свинцом
кости для того, чтобы играть наверняка, и который  не  тратит  ни  единого
цента на прокорм своей семьи. Господь  скоро  переломает  ему  все  ребра!
Праведный суд духа святого скоро притянет его к ответу!
     Билл Роджерс поднялся  с  места  и  заложил  большие  пальцы  рук  за
жилетку.
     - Я мог бы назвать, - сказал он, - некоторых игроков, которых выгнали
с фермы полковника Янси за игру краплеными картами - если бы захотел.
     - Вот  это  уж  ложь!  -  сказал  проповедник,  захлопывая  библию  и
засучивая рукава. - Берегись, Билл Роджерс, я сейчас спущусь к тебе!
     Проповедник слез с кафедры и направился  к  Биллу,  но  мисс  Симпсон
успела по дороге запустить пальцы в шерсть на его голове, а Сэм Уадкинс  и
Эльдер Хоскинс не  замедлили  придти  к  ней  на  помощь.  Затем  вступили
остальные братья и сестры. И летающие во все стороны книги гимнов,  вместе
с  треском  разрываемых  одежд,  красноречиво   засвидетельствовали,   что
свойственный Сэму Джонсу стиль проповедей именно к этому приходу  подходит
мало.

                           СКОЛЬКО СТОИТ ПРАВДА

     На одного из жителей Хаустона,  прослушавшего  целый  ряд  проповедей
Сэма Джонса, произвело особенное впечатление  осуждение  всяких  сделок  с
совестью и неправд всех цветов и оттенков.
     Так повлияло это на него, и на такую плодородную почву  упало  зерно,
брошенное  великим  евангелистом,  что   этот   самый   житель   Хаустона,
неоднократно грешивший  до  тех  пор  против  правдивости,  решил  в  одно
прекрасное утро начать жизнь сызнова и говорить правду  во  всех  случаях,
больших и малых, ни на йоту не отступая от голой неприукрашенной истины.
     Во время завтрака жена спросила его:
     - Как ты находишь бисквит, Генри?
     - Тяжеловат, - ответил он, - и не выпечен.
     Жена выскочила из столовой, и  он  доел  завтрак  наедине  с  детьми.
Прежде Генри сказал бы:
     - Бисквит очень хорош, душечка!
     И все сошло бы хорошо.
     Когда он позже выходил из  калитки,  к  дому  подъехала  его  богатая
старуха-тетка,  любимчиком  которой  он  всегда  был.  Она  была   завита,
напудрена и в корсете, чтобы казаться как можно моложе.
     - О, Генри, - оскалила она зубы в глупейшей улыбке.  -  Как  поживает
Элла и детки? Я бы зашла, но у меня такой ужасный  вид  сегодня,  что  мне
совсем нельзя показываться!
     - Это верно, - сказал Генри, - вид у вас ужаснейший. Хорошо, что ваша
лошадь в шорах, а то она могла бы случайно увидеть вас, понести и  сломать
вам шею.
     Тетка свирепо взглянула на него и, не говоря  ни  слова,  взялась  за
вожжи.
     Генри перевел это впоследствии в цифры и рассчитал, что каждое слово,
сказанное им тетке, обошлось ему в восемь тысяч долларов.

                         ЕЩЕ ОДНА ЖЕРТВА СЭМА ДЖОНСА

     Унылого вида человек с отвисшими каштановыми баками вошел вчера  днем
в участок и сказал дежурному:
     - Хочу  отдать  себя  в  руки  правосудия.  Лучше  наденьте  на  меня
наручники и посадите в самую темную камеру, где будет  побольше  пауков  и
мышей. Я один из  худших  людей  в  мире  и  уклоняюсь  от  суда.  Велите,
пожалуйста, тюремщику дать  мне  заплесневелого  хлеба  и  воды  из  самой
грязной лужи.
     - Что именно вы сделали? - спросил дежурный.
     - Я жалкий, опустившийся человек, изолгавшийся, ни на что не  годный,
на всех клевещущий, пьяный, вероломный, святотатственный мерзавец - и я не
достоин даже умереть! Вы можете также велеть тюремщику  приводить  к  моей
камере маленьких детей, чтобы  они  глядели  через  решетку,  как  я  буду
скрежетать зубами и каяться в бесовском исступлении!
     - Мы не в праве посадить вас в тюрьму, если вы не совершили  никакого
определенного преступления. Не можете ли вы выдвинуть  против  себя  более
конкретное обвинение?
     -  Нет,  я  хочу  отдаться  в  руки  правосудия   на   принципиальных
основаниях. Видите ли, я слушал вчера вечером Сэма Джонса, он заметил меня
в толпе и вынес мне приговор. Я думал,  что  я,  на  худой  конец,  старая
кляча, но Сэм показал мне обратное изображение и убедил  меня.  Я  старый,
грязный, паршивый, блудливый пес - вы можете смело  пнуть  меня  несколько
раз, прежде чем посадите под замок, да пошлите  сообщить  моей  жене,  что
старый негодяй, который в течение двадцати лет измывался над нею, получил,
наконец, по заслугам.
     - Чего там, бросьте это, - сказал дежурный. - Не верю, чтобы вы  были
так плохи, как вам кажется. Откуда вы знаете, что Сэм Джонс  имел  в  виду
именно вас? Он мог целить в кого-либо другого. Подтянитесь,  и  пусть  это
вас не трогает!
     - Погодите-ка, - сказал унылого  вида  человек  в  раздумьи.  -  Если
подумать, то как раз сзади меня сидел один из  соседей,  гнуснее  которого
нет во всем Хаустоне. Это шелудивый щенок - и никаких  гвоздей!  Он  лупит
свою жену и отказывал мне в трех долларах целых пять  раз.  Все,  что  Сэм
говорил, подходит к нему точка в точку. Если подумать...
     - Вот это правильный способ смотреть на вещи, -  сказал  дежурный.  -
Все шансы за то, что Сэм имел вовсе не вас в виду.
     - Черт побери, если я сам так не думаю теперь, когда я  вспомнил  про
этого соседа, - сказал кающейся, начиная оживляться. - Вы не представляете
себе, какую тяжесть вы сняли с меня. Мне уже совсем казалось, что я  самый
худший грешник в мире. Держу пари на десять долларов, что он  говорил  как
раз про того жалкого, презренного негодяя, что сидел сзади меня. Слушайте,
пойдем и пропустим по стаканчику по этому поводу, а?
     Дежурный отклонил предложение, и унылого вида человек запустил  палец
за шею, извлек наружу воротничок и сказал:
     - Никогда не забуду, сэр, как вы любезно  помогли  мне  выбраться  из
этого. Я чувствовал себя не на месте с самого утра. Иду сию же  минуту  на
ипподром и поставлю на фукса против фаворита. Всего хорошего, сэр, никогда
не забуду вашей любезности!

                                ПОСТЕПЕННО

     - Вы не туда попали, - сказал Цербер. - Эти ворота  ведут  в  глубины
ада, а на паспорте, который вы предъявили, помечен рай.
     - Я это знаю, - устало сказала  тень,  -  но  билет  разрешает  здесь
остановку. Я, видите ли, из  Гальвестона  и  мне  надо  менять  обстановку
постепенно.

                                ЕЩЕ ХУЖЕ

     Двое жителей Хаустона пробирались домой в одну из дождливых ночей  на
прошлой неделе, и когда они,  спотыкаясь,  переправлялись  через  лужи  на
одной из главных улиц, один сказал:
     - Это и есть ад, не правда ли?
     - Хуже, - сказал другой. - Даже ад вымощен благими намерениями.

                                  УДАР

     Бледный,  как  смерть,  человек,  с  шерстяным  кашне  вокруг  шеи  и
тоненькой тростью в руке, вошел вчера, спотыкаясь, в один  из  аптекарских
магазинов Хаустона и прислонился к прилавку, крепко прижимая другую руку к
груди.
     Фармацевт взял стаканчик с делениями, быстро влил туда унцию  spiriti
frumenti и подал вошедшему. Человек выпил его залпом.
     - Немного лучше? - спросил фармацевт.
     - Чуть-чуть. Мне еще не приходилось испытывать подобного удара.  Едва
стою на ногах. Еще немножко, пожалуйста...
     Фармацевт налил ему еще одну унцию виски.
     - Кажется, пульс у меня возобновился, - сказал человек. - Но это было
ужасно!
     - Выпали из экипажа? - осведомился фармацевт.
     - Нет, не совсем.
     - Поскользнулись на банановой корке?
     - Если бы это! Я, кажется, опять лишусь чувств, если вы...
     Обязательный фармацевт подал третью дозу возбудительного напитка.
     - Попали под трамвай? - спросил он.
     - Нет, - сказал бледный человек. - Я  расскажу  вам  как  было  дело.
Видите того краснокожего типа, что пляшет  и  изрыгает  проклятия  там  на
углу?
     - Да.
     - Это по его вине. Боюсь, что не смогу  держаться  дальше  на  ногах.
Я... спасибо!
     Посетитель хлопнул четвертую порцию и начал оправляться.
     - Может быть позвать доктора? - спросил фармацевт.
     - Нет, пожалуй, не надо. Ваша любезность  оживила  меня.  Я  расскажу
вам, в чем дело. У меня был привязан к трости игрушечный паук, и я  увидел
этого краснокожего типа, который сидел на  пороге,  спиной  ко  мне,  и  я
опустил паука прямо ему на нос. Я тогда еще не знал, кто он!  Он  упал  от
перепуга на спину, и порезал ухо  о  скобу  для  чистки  сапог,  и  сломал
вставную  челюсть,  стоящую  шестьдесят   долларов.   Этот   тип   -   мой
домовладелец, и я должен ему тридцать семь долларов за прежнее время, и  у
него закладная в десять долларов на мою корову, и он уже однажды  грозился
переломать мне ребра. Я шмыгнул сюда, и он не заметил меня. Удар для  моих
чувств, когда я увидел, кто это такой, прямо ужасен! Если у вас есть
     @немного еще этого возбудителя, я...

                                   ЦИНИК

     Младший компаньон. Вот честная фирма! Шарп и Симон посылают  нам  чек
на пятьдесят  долларов  в  добавление  к  расчету  за  этот  месяц,  чтобы
возместить разницу в цене, ввиду того, что им в  прошлом  месяце  были  по
ошибке посланы товары высшего качества!
     Старший компаньон. Они делают при этом новый заказ?
     Младший. Да! Больший, чем когда-либо.
     Старший. Отправить его наложенным платежом!

                              ГОВОРЯ О ЦИКЛОНАХ

     Человек  с  бронзовым  лицом  и  импонирующей  осанкой  был   великим
путешественником и только что вернулся из кругосветного плавания. Он сидел
у камина в Ламлоре,  а  несколько  заезжих  коммивояжеров  да  зашедших  в
гостиницу горожан слушали с большим интересом его рассказы.
     Он говорил о жестоких бурях, бывающих в Южной Америке, когда  длинные
стебли травы в пампасах сначала  переплетаются,  а  потом  с  такой  силой
прибиваются к земле порывами ветра, что их режут квадратами и продают, как
соломенные циновки высшего качества.
     Он также рассказывал о чудесном инстинкте дикого  скота,  который,  -
говорил он, - хотя его бросает во все стороны жестоким ураганом и хотя ему
преграждают путь раздувшиеся от дождей потоки  -  никогда,  ни  ночью,  ни
днем, не теряет верного направления.
     - У них есть какой-нибудь орган, приспособленный для этого? - спросил
представитель мукомольной компании из Топеки.
     - Конечно. Вымя, - сказал путешественник.
     - Не вижу, над чем тут смеяться, - заговорил человек из Канзаса. - Но
если говорить о страшных ветрах, мы имеем нечто в этом роде у нас в штате.
Вы все слыхали о канзасских циклонах, но весьма немногие из вас знают, что
это такое. У нас они не редки и выдаются  между  ними  очень  сильные,  но
большинство  рассказов,  которые  вам  приходилось  читать,  преувеличены.
Однако, хороший, зрелого возраста циклон может иногда  поднимать  вещи  на
изрядную   высоту.   Единственное,   обо   что   их   ярость   разбивается
безрезультатно, это - агенты по продаже земельных участков. Я знаю некоего
парня, по имени Боб Лонг, который работает в качестве земельного агента  с
незапамятных времен. Боб скупил огромное пространство степи
     @и перепродает его небольшими участками под фермы. Однажды он повез в
своей тележке человека, чтобы показать ему землю.
     - Только поглядите на нее, - говорит он.  -  Это  лучший,  богатейший
кусок земли в Канзасе. Стоит он много больше, но для почина,  да  принимая
во внимание необходимые улучшения, я уступлю вам 160 акров по 40  долларов
за...
     Прежде, чем Боб успел сказать: "акр",  налетел  циклон  и  унес  Боба
вверх. Его увлекало все выше и выше, и  он  превратился,  наконец,  в  еле
заметное пятнышко, а покупатель стоял и следил до тех  пор,  пока  Боб  не
исчез из виду.
     Земля покупателю понравилась, так что он купил ее у наследников Боба,
и вскоре через нее прошла железная дорога, и на этом месте  вырос  и  стал
процветать прекрасный город.
     Ну-с, этот самый человек стоял однажды на тротуаре и размышлял о том,
как ему повезло, и - кстати - как не повезло Бобу,  как  вдруг  он  поднял
глаза и увидел, что кто-то падает. Оно делалось все  больше  и  больше,  и
вскоре оказалось, что это человек.
     Он свалился вниз, ударился о тротуар со звуком, который был слышен на
четыре квартала в окружности, подскочил вверх по крайней мере на 10 футов,
встал на ноги и крикнул:
     - Ногу вперед!
     Это был Боб Лонг. Борода у него стала седее и длиннее, но он  остался
таким же дельцом, как и был.  Он  заметил  перемены,  происшедшие  за  это
время, пока он  летел  вниз,  и  когда  он  заканчивал  фразу,  прерванную
циклоном, он соответственно изменил ее содержание.  Боб  был  спекулянтом.
Вскоре после этого он...
     - Погодите, - сказал путешественник. - Подойдем к стойке  и  спрыснем
это происшествие.  Я  требую  законной  передышки  перед  началом  второго
раунда.

                                    ЦИФРЫ

     Джентльмен  с   большой   шевелюрой   и   с   выражением   на   лице,
свидетельствовавшем   об   отрешении   от   всего   земного,    сошел    с
двенадцатичасового поезда на Центральном вокзале.  Он  нес  в  руках  кипу
брошюр о воздержании и, почуяв острый запах, пошел  в  его  направлении  и
уперся в красноносого субъекта, прислонившегося к сундуку  близ  багажного
отделения.
     - Друг мой, - сказал длинноволосый джентльмен, - знаете  ли  вы,  что
если бы вы поместили стоимость трех стаканчиков виски на сложные  проценты
в год сооружения Соломонова храма, у вас был бы сейчас капиталец в 47.998.
645 долларов 22 цента?
     - Знаю, - сказал красноносый субъект. - Я сам  немного  математик.  Я
также вычислил - за тот промежуток времени, пока доктор  мазал  мне  йодом
нос, чтобы вылечить эту болячку -  что  первый  криворотый,  гнилокостный,
резиновошеий собачий сын из  ханжеской  округи  Меддельсомского  графства,
который позволит себе замечание по  этому  поводу,  должен  будет  сделать
прыжок на 17 футов в девять секунд, или  получить  тринадцать  пинков  под
брюхо. У вас осталось ровно четыре секунды.
     Длинноволосый джентльмен совершил блестящее отступление, не  превысив
данного  ему  срока,  и  насел  со  своими  брошюрами  о  воздержании   на
показавшегося  ему  подозрительным  жителя  Хаустона,  который  нес  домой
завернутую в газету бутылку минеральной воды для тещи.

                              ОРИГИНАЛЬНАЯ ИДЕЯ

     Есть  одна  леди  в  Хаустоне,  которой  вечно  приходят   в   голову
оригинальные идеи.
     Для женщин это - очень большой недостаток,  заслуживающий  всяческого
порицания. Женщина должна узнать, как смотрит на вещи ее муж, и  построить
свое мировоззрение соответственно. Конечно, неплохо, если  у  нее  есть  и
свой взгляд на вещи, который она держит про себя  -  но  кому  приходилось
встречать женщину, которая поступала бы таким образом?
     Эта леди, в частности, имела обыкновение применять свои  оригинальные
идеи на практике, и не только ее семья, но и соседи вечно  были  настороже
против каких-нибудь ошарашивающих сюрпризов с ее стороны.
     В один прекрасный день она прочла в  газете  статью,  не  замедлившую
внушить ей оригинальную идею. Статья  указывала  на  то  хорошо  известное
обстоятельство, что если бы мужчины могли найти у себя дома удовлетворение
своих нужд и прихотей, у них не являлось бы потребности покидать  домашний
очаг  и  шляться  по  кабакам.  Это  утверждение  показалось  нашей   леди
разительнейшей истиной, и она смело заимствовала идею и решила  немедленно
применить ее на практике как свое собственное изобретение.
     Когда в этот вечер ее муж вернулся домой, он заметил, что один  конец
гостиной отделен  занавеской,  но  он  уже  так  привык  ко  всякого  рода
новшествам, что даже побоялся расспрашивать, в чем тут дело.
     Здесь будет кстати упомянуть, что у мужа нашей леди была  слабость  к
пиву. Он не только любил - он обожал пиво. Пиво смело могло никогда  ни  к
чему не ревновать этого джентльмена.
     После ужина леди сказала:
     - А теперь, Роберт, у меня есть маленький сюрприз для тебя.  Тебе  не
нужно уходить в город сегодня.  Я  приспособила  наш  дом  к  тому,  чтобы
доставлять тебе все удовольствия, которые ты ищешь на стороне.
     С этими словами она отдернула занавеску, и Роберт  увидел,  что  один
конец гостиной обращен в бар - или, вернее, в  представление  его  жены  о
баре.
     Несколько дорожек, из числа составлявших ковер,  были  сняты,  и  пол
посыпан опилками. Кухонный стол был поставлен наискосок в одном из  углов.
Сзади на полке красовалась внушительная батарея бутылок  всех  размеров  и
форм, а в центре  было  артистически  приспособлено  лучшее  из  туалетных
зеркал его жены.
     На козлах  помещался  непочатый  бочонок  пива,  и  жена  его,  надев
кокетливую наколку и передничек, грациозно прыгнула за стойку и,  смущенно
протягивая ему кружку пива, сказала:
     - Вот идея, пришедшая мне в голову, Роберт. Мне казалось,  что  будет
гораздо лучше, если ты станешь тратить деньги дома и в то же  время  иметь
все удовольствия  и  развлечения,  которые  ты  получаешь  в  городе.  Что
прикажете, сэр? - продолжала она с милой деловой вежливостью.
     Роберт прислонился к стойке и  тщетно  двинул  три  или  четыре  раза
носком сапога, пытаясь найти перекладину для  ног.  Он  был  до  некоторой
степени ошеломлен, как бывал всегда от оригинальных идей своей жены. Затем
он взял себя в руки и изобразил на лице мрачное подобие улыбки.
     - Мне пива, пожалуйста, - сказал он.
     Его  жена  нацедила  пива,  положила   пятицентовик   на   полку,   и
облокотившись на бар, стала непринужденно болтать на  темы  дня,  как  это
делают все рестораторы.
     - Вы должны пить много сегодня, -  сказала  она  лукаво,  -  так  как
сегодня вы мой единственный посетитель.
     Настроение у Роберта было подавленное, но он пытался не  обнаруживать
этого. Если не считать пива - действительно,  первоклассного  -  мало  что
напоминало ему здесь те места, где он имел обыкновение тратить деньги.
     Яркого света хрусталя,  стука  игральных  костей,  смешных  анекдотов
Брауна,  Джонса  и  Родинсона,   оживленного   движения   и   специфически
ресторанного колорита - ничего из того, что он находил там, здесь не было.
     Некоторое время Роберт был  задумчив  -  и  вдруг  оригинальная  идея
пришла ему в голову.
     Он вытащил из кармана пригоршню мелочи и начал заказывать  кружку  за
кружкой пива. Леди за стойкой вся так и сияла от успеха своей идеи. Обычно
она устраивала целую бучу, если от ее супруга несло по  возвращении  домой
пивом - но  теперь,  когда  прибыль  шла  ей  в  руки,  она  и  не  думала
жаловаться.
     Неизвестно, сколько в точности кружек пива подала она своему мужу, но
на полке уже красовалась целая стопка пяти- и десятицентовиков, и даже две
или три монетки в четверть доллара.
     Роберт почти уже лежал на стойке, время от времени  выбрасывая  ногу,
чтобы попасть на перекладину, которой там не было, но говорил очень  мало.
Его жене следовало бы не допустить до этого, но  прибыльность  предприятия
вскружила ей голову.
     Наконец Роберт выговорил чрезвычайно повышенным тоном:
     - Ччерт ппобери, ггоните ссюда еще ппару ссклянок и ззапишите  их  на
ммой ссчет!
     Жена посмотрела на него с удивлением.
     - Конечно же, я не сделаю этого, Роберт, - сказала она. -  Ты  должен
платить за все, что берешь. Я думала, что ты это понял.
     Роберт посмотрел в зеркало так  прямо,  как  только  мог,  пересчитал
отражения и затем гаркнул голосом, который можно было услышать за квартал:
     - Кк ччерту вссе этто, ггони, сюда шшесть ккружек ппива, дда ппоставь
их на ллед, Ссюзи, ккрасавица моя,  или  я  ссброшу  к  ччерту  всю  ттвою
ммузыку. Га-га!
     -  Роберт!  -  сказала  его  жена  тоном,   обнаруживающим   растущее
подозрение, - ты пил сегодня!
     - Этто ннаглая лложь! - возразил Роберт, запуская  пивной  кружкой  в
зеркало. - Ббыл в  кконторе  и  ппомогал  пприятелю  отправлять  ккниги  и
оппоздал на ттрамвай.  Слушай,  Ссюзи,  ккрасавица,  ты  ддолжна  мне  две
ккружки с прошшлого рраза. Ггони их ссюда, или  я  ссброшу  к  ччерту  всю
сстойку!
     Жену Роберта звали Генриеттой. В ответ  на  последнее  замечание  она
вышла из-за стойки и двинула его в глаз штукой для выжимания лимона. Тогда
Роберт пнул стол, переломал половину  бутылок,  пролил  пиво  и  заговорил
языком, не пригодным для печатного издания.
     Десять минут спустя, жена связала  его  бельевой  веревкой  и,  мерно
нанося ему удары теркой для картофеля,  обдумывала  в  промежутках  способ
ликвидации своей последней блестящей оригинальной идеи.

                                ЕЕ НЕДОСТАТОК

     Это  были  две   хаустонские   барышни,   совершающие   прогулку   на
велосипедах. Они  встретили  третью  барышню,  не  признающую  велосипеда,
которая катила с молодым человеком в шарабане.
     Конечно, они должны были  сделать  какое-нибудь  замечание  о  ней  -
потому что это рассказ из жизни и потому что они настоящие живые  барышни!
- и вот одна из них сказала:
     - Мне никогда не нравилась эта особа.
     - Почему?
     - О, она слишком женственна!

                                 РАЗНОГЛАСИЕ

     -  Этот  мистер  Бергман,  оперный  антрепренер,  -  сказал  один  из
хаустонских граждан, - поступил со мной  несправедливо.  Когда  я  недавно
пошел брать билет на оперетту "Паук и муха", я просил  его  взять  с  меня
полцены, потому что я глух на одно ухо и  могу  услышать  только  половину
спектакля, а он сказал мне, что я должен заплатить вдвойне,  так  как  мне
чтобы прослушать пьесу, требуется больше времени, чем кому-либо другому!

                            ПРИЧИНА БЕСПОКОЙСТВА

     Во время  гастролей  оркестра  Суза  в  Хаустоне  на  прошлой  неделе
профессор Суз был приглашен  отобедать  у  одного  из  выдающихся  жителей
города, с которыми он встречался раньше на севере.
     Джентльмен этот - хотя он занимал видное  положение  и  имел  высокую
репутацию - составил свое состояние благодаря  чрезвычайной  бережливости.
Его мелочная экономия была предметом вечных разговоров  среди  соседей,  и
один-двое из  его  знакомых  доходили  даже  до  того,  что  называли  его
скаредом.
     После обеда профессора попросили сыграть на рояле -  он  владел  этим
инструментом мастерски - и  Суз  сел  и  сыграл  несколько  очаровательных
бетховенских сонат и других вещиц лучших композиторов.
     Во время исполнения прекраснейшего адажио в миноре профессор заметил,
что хозяин  дома  бросает  в  окно  беспокойные  взгляды  и  вообще  имеет
тревожный и удрученный вид. Вскоре джентльмен из Хаустона подошел к  роялю
и тронул профессора за плечо.
     -  Послушайте,  -  сказал  он,  -  сыграйте,  пожалуйста,  что-нибудь
поживее. Дайте нам джигу или квикстеп - что-нибудь быстрое и веселое!
     - Ах, - сказал профессор, - эта печальная музыка, очевидно, действует
на вас удручающе?
     - Не то, - сказал хозяин. - У меня  на  заднем  дворе  человек  пилит
дрова поденно, и он вот уже полчаса держит темп вашей музыки.

                                ЧТО ЭТО БЫЛО

     Во вторник вечером что-то случилось с электричеством,  и  в  Хаустоне
царил такой же  мрак,  как  в  Египте,  когда  Моисей  выключил  газ.  Они
находились в это  время  на  Руск-Авеню,  сидели  на  травке  в  сквере  и
извлекали все выгоды из создавшегося положения.
     Вдруг она сказала:
     - Джордж, я знаю, что вы меня любите, и уверена, что ничто  на  свете
не изменит вашего расположения ко мне, но я чувствую все-таки, что  что-то
есть между нами, и это что-то, хотя  я  долго  колебалась  сказать  вам  -
причиняет мне боль!
     - Что именно, драгоценная? - спросил  Джордж  в  агонии  ожидания.  -
Скажите, любимая, что такое находится между вами и мной?
     - Мне кажется, Джордж, - нежно вздохнула она, - это ваши часы.
     И Джордж ослабил на секунду объятия и  переложил  свой  хронометр  из
жилетного кармана в задний карман брюк.

                             ТОРЖЕСТВЕННЫЕ МЫСЛИ

     Золотой рог молодого месяца висел над городом, и ночь была  холодная,
но прекрасная, как ночи ранней весны.
     Пять или шесть человек сидели перед гостиницей Хатчинса, и они до тех
пор придвигали, переговариваясь,  свои  стулья,  что  составили,  наконец,
тесную группу.
     То были люди из разных концов страны, некоторые из городов, отстоящих
на тысячи миль отсюда. Судьба побренчала ими,  как  игральными  костями  в
чашечке, и швырнула в случайной комбинации в гостеприимные  ворота  города
Магнолии.
     Они курили и болтали, связанные тем чувством товарищества, которое  с
особенной силой проявляется в людях, встречающихся в чужом месте далеко от
родных очагов.
     Они пересказали все анекдоты и поделились случаями из личного  опыта,
а затем наступило непродолжительное молчание. И пока  висевшие  в  воздухе
струйки голубого дыма делались толще, их мысли стали обращаться к прошлому
- подобно тому, как скот тянется к вечеру домой - к иным сценам и лицам.

               - Всплыть спешит над волнами заката
               Молодого месяца ладья,
               И тускнеют, отпылав богато,
               Неба беспредельные края, -

     процитировал коммивояжер из Нью-Йорка. - А-ха-ха!  Хотел  бы  я  быть
сейчас у себя дома!
     - То же со мной, - сказал маленький человечек из Сент-Луи. - Я так  и
вижу, как мои чертенята катаются по полу и выделывают  штуки,  пока  Лаура
еще не уложила их спать. Хорошо хоть, что я попаду домой к празднику!
     - Я получил нынче письмо из дому, - сказал седобородый  филадельфиец,
- и мне захотелось к своим. Я не отдам и одного фута корявой  мостовой  на
Спрюс-Стрит за все это благорастворение воздуха и рулады пересмешников  на
юге.  Я  двину  прямиком  к  своим  квакерам,  чтобы  попасть  как  раз  к
праздничной индейке, и мне все равно, что скажет моя фирма.
     - Вы  только  прислушайтесь  к  этому  оркестру!  -  вставил  толстый
джентльмен с сильным немецким акцентом. - Мне почти кажется, что я у  себя
в Цинцинати, "у берегов Рейна", рядом с очаровательной девчонкой с шляпной
фабрики. По-моему, вот эти вот дивные ночи и заставляют нас вспоминать про
"дом, сладкий дом"!
     - Что тут толковать!  -  сказал  представитель  железного  и  медного
товара из Чикаго. - Я хотел бы сидеть сейчас в ресторане француза Петэ  за
большой бутылкой пива, да порцией кишок, да лимонным пирогом. Я сам  нынче
вечером что-то стал сентиментален!
     - Хуже всего  то,  -  сказал  человек  в  золотом  пенсне  и  зеленом
галстуке, - что наших близких отделяет от нас много длинных и унылых  миль
и что  мы  ничего  не  знаем  о  тех  преградах,  которые,  в  виде  бурь,
наводнений, крушений, предстоят нам на пути. Если б  можно  было  хоть  на
пять минут уничтожить время и пространство, многие из нас могли бы прижать
сейчас к сердцу тех, кого они любят. Я тоже - муж и отец.
     - Этот ветерок, - сказал человек из Нью-Йорка, - в точности такой же,
как те, что дули над старой фермой в графстве Монтгомери, и все эти  "сад,
и луг, и сумрак бора" и прочее - так и вертятся  у  меня  в  памяти  нынче
вечером.
     - Многие ли из нас, - сказал человек в золотом пенсне, - отдают  себе
отчет в том, сколько волчьих ям рок вырыл на нашем пути?  Самый  ничтожный
случай может перервать нить, привязывающую нас к жизни. Сегодня  -  здесь,
завтра - навсегда ушел из этого мира...
     - Более, чем верно! - сказал человек из Филадельфии,  вытирая  стекла
очков.
     - ...и покинул тех, кого любил!  -  закончил  тот.  -  Привязанности,
длившиеся всю жизнь, любовь самых крепких сердец, обрывались во  мгновение
ока! Объятия, которые  удержали  бы  вас,  размыкаются,  и  вы  уходите  в
печальный, неизвестный, иной мир, оставляя  за  собой  израненные  сердца,
чтобы неутешно оплакивать вас. Жизнь кажется сплошной трагедией!
     - Черт подери, если вы не попали в самую точку! -  сказал  вояжер  из
Чикаго. - Наши чувства хуже, чем свиньи на бойне: бац - и нету! Лопнули!
     Остальные с неудовольствием покосились на вояжера из  Чикаго,  потому
что человек в золотом пенсне собирался продолжать.
     - Мы утверждаем, - заговорил тот снова, - что любовь живет  вечно,  и
однако, когда мы исчезаем, наши места занимают другие, а раны, причиненные
нашей смертью, заживают. Тем не  менее,  у  смерти  есть  еще  одно  жало,
которое  наиболее  умные  из  нас  могут  обезвредить.  Есть   возможность
уменьшить удар, наносимый смертью, умалить победу разверстой могилы. Когда
мы узнаем, что наши часы сочтены, и когда дыхание слабеет и делается реже,
и когда начинает проникать
     В уши тронутые смертью, трепетанье райских крыл,
     В очи, тронутые смертью, блеск раскрывшихся светил,  -  есть  сладкое
утешение в сознании, что те, кого мы оставляем в этом  мире,  защищены  от
нужд. Джентльмены! Мы все - далеко от своих очагов, и вы знаете  опасности
путешествий.  Я  представитель  лучшей  в  мире  страховой   компании   от
несчастных случаев, и я хочу  занести  в  ее  списки  каждого  из  вас.  Я
предлагаю вам на случай смерти, потери трудоспособности, утраты пальцев на
ноге или руке, нервного потрясения, острого заболевания...
     Но человек в золотом пенсне обращался к пяти пустым стульям, и луна с
саркастической усмешкой скользнула за черный контур здания.

                                  СОМНЕНИЕ

     Они жили в чистеньком маленьком домике на Прери-Авеню и  были  женаты
около года. Она  была  молода  и  сентиментальна,  а  он  был  клерком  на
жалованьи в пятьдесят долларов в месяц. Она сидела, качая  колыбель  и  не
отрывая глаз от чего-то, завернутого в розовое и белое, что крепко  спало,
а он читал газету.
     - Чарли, - вдруг сказала она, - ты должен  подумать  о  необходимости
начать экономить и откладывать  понемногу  каждый  месяц  на  будущее.  Ты
должен понять, что следует  позаботиться  о  прибавлении  к  нашему  дому,
которое принесет с собой радость и удовольствие и зазвенит веселой музыкой
у нашего очага. Ты должен приготовиться к обязательствам, которые падут на
тебя, и помнить, что не о нас одних придется подумать. И в то  время,  как
наши пальцы будут прикасаться к струнам, из которых по желанию могут  быть
извлечены чудные мелодии или диссонансы, и в то  время,  как  звуки  будут
расти выше и громче, мы должны не забывать о долге, нами на себя принятом.
Ты представляешь всю ответственность?
     Чарли сказал:
     - Да.
     А потом пошел в сарайчик для дров, бормоча себе под нос:
     -  Интересно:  она  болтала  о  младенце  или  имеет  в  виду  купить
фортепьяно в рассрочку?

                           УДОСТОВЕРЕНИЕ ЛИЧНОСТИ

     Незнакомый человек вошел на  днях  в  хаустонский  банк  и  предъявил
кассиру к оплате именной чек.
     - Кто-нибудь должен удостоверить, - сказал кассир,  -  что  ваше  имя
действительно Генри Б.Саундерс.
     - Но я никого в Хаустоне не знаю, - сказал незнакомец.  -  Вот  целая
пачка писем, ко мне адресованных,  и  телеграмма  от  моей  фирмы,  и  мои
визитные карточки. Разве они не могут служить достаточным доказательством?
     - Сожалею, - сказал кассир, - но хотя я нисколько не сомневаюсь,  что
вы именно нужное лицо, однако наши правила требуют лучших доказательств.
     Человек расстегнул жилет и показал инициалы: "Г.Б.С." на сорочке.
     - Это сойдет? - спросил он.
     Кассир покачал головой.
     - У вас могут быть письма Генри Б.Саундерса, и его бумаги, и даже его
сорочка, и все-таки  вы  можете  не  быть  им.  Нам  приходится  проявлять
максимальную осторожность.
     Незнакомец  распахнул   сорочку   и   показал   огромный   горчичник,
покрывающий почти всю его грудь.
     - Вот, - вскричал он, - если бы  я  не  был  Генри  Б.Саундерсом,  я,
по-вашему, носил бы по всему телу его горчичники? По-вашему  я  согласился
бы покрывать себя  всего  волдырями,  чтобы  изображать  какое-либо  лицо?
Гоните сюда монету, мне некогда валять больше дурака!
     Кассир поколебался, но потом выложил деньги. Когда  незнакомец  ушел,
чиновник мягко потер себе подбородок и пробормотал:
     - Эти горчичники могли быть в конце концов и чужими, но - без всякого
сомнения - все в порядке. Он - он.

                                   ЯБЛОКО

     Юноша держал в руке круглое, румяное, до приторности сладкое яблоко.
     - Съешь его, - сказал Дух. - Это - яблоко Жизни.
     - Я не хочу его, - сказал юноша, и отбросил яблоко далеко от себя.  -
Я хочу успеха. Я хочу славы, богатства, власти и знания.
     - Тогда идем, - сказал Дух.
     Они пошли рука об руку по крутым каменистым тропинкам.  Солнце  жгло,
мочил дождь, окутывали горные туманы и  снег  падал,  такой  прекрасный  и
предательски мягкий, скрывая тропу,  по  которой  они  карабкались  вверх.
Быстро летело время и золотые кудри юноши приняли белую окраску снега. Его
стан согнулся от вечного карабканья вверх, рука его ослабела, и голос стал
высоким и дрожащим.
     Дух не изменился, и на его лице была непроницаемая улыбка мудрости.
     Они достигли наконец высочайшей вершины. Старик, который некогда  был
юношей, сказал, обращаясь к Духу:
     - Дай мне яблоко Успеха. Я взошел на вершины, на которых оно  растет,
и  оно  принадлежит  мне.  Но  поторопись,  потому   что   странная   мгла
заволакивает мои глаза.
     Дух протянул ему яблоко - круглое, румяное, прекрасное на вид.
     Старик откусил от него и увидел, что оно сгнило внутри и обратилось в
пыль.
     - Что это? - спросил он.
     - Это было когда-то яблоком Жизни, - сказал Дух. - Теперь это  яблоко
Успеха.

                              ОТКУДА ЭТО ПОШЛО

     - Вы бы лучше подвинули кресло немного назад, - сказал старожил. -  Я
видел, как один из Джудкинсов только что вошел в редакцию газеты с  ружьем
в руке, и возможно, что будет маленькая перестрелка.
     Репортер, собиравший в это время  в  городе  кое-какие  сведения  для
большого издания, быстро укрылся вместе со своим  креслом  за  колонной  и
спросил о причинах такого возбуждения страстей.
     - Это старая война, длящаяся уже несколько лет, - сказал старожил,  -
между редактором и семейством Джудкинсов. Приблизительно раз в два  месяца
они палят друг в дружку. нет человека в окрестности, который  не  знал  бы
этой истории. Вот откуда это пошло. Джудкинсы живут  в  другом  городе,  и
однажды хорошенькая барышня из их  семейства  приехала  сюда  погостить  у
некоей миссис Браун. Миссис Браун дала бал - как в самом высшем  свете!  -
чтобы показать свою гостью молодым людям города. Один из  них  влюбился  в
барышню и послал маленькое стихотвореньице в  нашу  газету  "Наблюдатель".
Вот как оно читалось:
     ПОСВЯЩЕНИЕ МИСС ДЖУДКИНС
     (Гостящей у миссис Т.Монткальм Браун)
     В ту ночь ты на себе имела
     Манто на царственных плечах,
     Лишь розу, воткнутую смело,
     Являя в черных волосах.
     Вся - воплощение экстаза,
     В румянце робкого стыда
     Под яркими лучами газа
     Стояла в зале ты тогда!

     Это-то стихотвореньице и послужило поводом к войне!
     - Не вижу ничего плохого в этом стихотворении, - сказал  репортер.  -
Оно довольно коряво, но не содержит в себе ничего оскорбительного!
     - Ну, - сказал старожил, - само по себе стихотвореньице в  том  виде,
как его написал автор, было в полном порядке. Беда  началась  в  редакции.
После того, как оно появилось, первой, кому оно попалось  на  глаза,  была
начальница отдела "В городе и в свете". Это - старая  дева,  и  она  нашла
"царственные плечи" нескромностью и вычеркнула всю  вторую  строку.  Затем
заведующий объявлениями  перенюхал  по  обыкновению  всю  корреспонденцию,
полученную на имя редактора, и увидел это стихотвореньице. В номере должно
было как раз идти объявление о том, что каждая дама может легко и навсегда
стать блондинкой, и он нашел, что одобрительный  отзыв  о  шевелюре  иного
цвета едва ли уместен. И он выбросил четвертую строку.
     Затем появилась жена редактора, чтобы проверить,  нет  ли  среди  его
писем квадратных надушенных конвертов, и пробежала стихотворение. Она сама
была на балу у миссис Браун и, когда  прочла  строку,  где  мисс  Джудкинс
определялась,  как  "вся  -  воплощение  экстаза",  то  вздернула  нос   и
выцарапала строчку прочь.
     Наконец  взял  стихотворение  в   руки   сам   редактор.   Он   лично
заинтересован в нашей новой  электрической  сети,  и  его  синий  карандаш
быстро вцепился в строку "Под яркими лучами газа". Позже зашел человек  из
типографии, схватил груду материала, в том числе и это стихотвореньице. Вы
знаете, на что способна типография, если только  ей  представится  случай,
так что вот в каком виде стихотворение появилось в газете:
     ПОСВЯЩЕНИЕ МИСС ДЖУДКИНС
     (Гостящей у миссис Т.Монткальм Браун)
     В ту ночь ты на себе имела
     Лишь розу, воткнутую смело,
     В румянце робкого стыда
     Стояла в зале ты тогда.
     - Ну, и, - закончил старожил, - Джудкинсы взбесились!

                          КРАСНОРЕЧИЕ РЭДА КОНЛИНА

     Они говорили о силе убеждения великих  ораторов  и  каждый  имел  что
сказать в защиту своего фаворита.
     Вояжер готов был выставить мировым чемпионом в  ораторском  искусстве
Барка  Кокрена,  молодой  адвокат  полагал  самым  убедительным  говоруном
сладкого   Ингерсолла,   а   страховой   агент   поддерживал   кандидатуру
магнетического В.К.П.Брекенбриджа.
     -  Они  все  болтают  немного,  -  сказал  старый  скотопромышленник,
пыхтевший своей трубкой и прислушивавшийся к разговору, - но  ни  один  из
них и в подметки не годится Рэду Конлину, который  командовал  скотом  под
Сэнтоном в восьмидесятом. Знали когда-нибудь Рэда?
     Никто из присутствующих не имел этой чести.
     - Рэд Конлин был прирожденный оратор. Он не был  перегружен  науками,
но слова из него текли так же легко  и  свободно,  как  виски  из  полного
бочонка через новый кран. Он был вечно в прекрасном  настроении,  улыбался
до ушей, и если просил передать  ему  хлеба,  так  делал  это,  как  будто
защищал свою жизнь. Он был-таки человеком с даром речи, и этот дар никогда
не изменял ему.
     Помню,  одно  время  в  округе  Атаскоза  на  нас  здорово   наседали
конокрады. Их была целая шайка, и они  угоняли  по  жеребцу  почти  каждую
неделю. Несколько человек собрались вместе, составили  компанию  и  решили
покончить с этим. Главарем шайки был парень по имени Мулленс - и кряжистый
же пес он был! Готовый драться - и при этом когда угодно. Двадцать человек
оседали  коней   и   стали   лагерем,   нагруженные   шестизарядниками   и
винчестерами. У этого Мулленса хватило дерзости попытаться отрезать  наших
верховых коней в первую же ночь,  но  мы  услыхали,  вскочили  в  седла  и
бросились  по  горячему  следу.  Вместе  с  Мулленсом  было  еще   человек
пять-шесть.
     Ночь была - зги не видать, и скоро мы настигли одного из них.  Лошадь
под ним была хромая - и мы узнали в нем Мулленса по огромной белой шляпе и
черной бороде. Мы до такой степени были обозлены, что не дали ему  сказать
ни слова, и через две минуты у него на шее была веревка, и вот уже Мулленс
вздернут, наконец! Мы подождали минут десять,  пока  он  перестал  дрыгать
ногами, и тогда один парень зажигает из любопытства спичку и вдруг - ка-ак
взвизгнет:
     - Боже праведный, ребята, мы повесили не того, кого надо!
     И так оно и было.
     Мы отменили приговор и провели процесс еще раз, и оправдали его -  но
это уже не могло ему помочь. Он был мертв, как Дэйви Крокет.
     То был  Сэнди  Макней,  один  из  спокойнейших,  честнейших  и  самых
уважаемых людей в округе и - что всего хуже - он  всего  три  месяца,  как
женился.
     - Что нам теперь делать? - говорю я, и действительно  тут  было,  над
чем подумать.
     - Мы, должно быть, где-нибудь поблизости от  дома  Сэнди,  -  говорит
один из парней, пробуя вглядеться во тьму и  вроде  как  определить  место
нашего блестящего - как это принято говорить - куп-детата.
     В эту минуту мы видим освещенный четырехугольник открывшейся двери, и
оказывается, что дом всего в двухстах ярдах, и женщина - в которой  мы  не
могли не узнать жену Сэнди - стоит на пороге и выглядывает его.
     - Кто-нибудь должен пойти и сказать ей, - говорю я. Я вроде  как  был
предводителем. - Кто это сделает?
     Ни один не спешил отозваться.
     - Рэд Конлин, - говорю я, - ты этот человек. Ты единственный из всех,
который сможет раскрыть рот перед несчастной женщиной. Иди,  как  подобает
мужчине, и пусть господь научит тебя,  что  сказать,  потому  что  будь  я
проклят, если могу.
     Малый ни одной минуты не колебался. Я видел в темноте, что  он  вроде
как плюнул на руку и пригладил назад свои рыжие кудри, и я  подметил,  как
блеснули его зубы, когда он сказал:
     - Я пойду, ребята. Подождите меня.
     Он ушел, и мы видели, как дверь открылась и закрылась за ним.
     - Да поможет бог несчастной вдове, - говорили мы  друг  дружке,  -  и
черт побери всех нас - слепых кровожадных мясников, которые не имеют  даже
права называть себя людьми!
     Прошло, должно быть, минут пятнадцать, прежде чем Рэд вернулся.
     - Ну, как? - прошептали мы, почти боясь, что он заговорит.
     - Все улажено, - сказал Рэд, - вдова и я  просим  вас  на  свадьбу  в
следующий вторник вечером.
     Этот Рэд Конлин умел-таки говорить!

                             ПОЧЕМУ ОН КОЛЕБАЛСЯ

     Человек с усталым, исхудавшим лицом, которое ясно обнаруживало  следы
глубокого горя и страданий, взбежал  в  волнении  по  лестнице,  ведшей  в
редакцию "Техасской Почты".
     Редактор литературного отдела сидел один у себя  в  углу,  посетитель
бросился в кресло рядом и заговорил:
     - Извините, сэр, что я навязываю вам свое горе, но я должен  раскрыть
душу перед кем-нибудь. Я несчастнейший из людей. Два месяца тому  назад  в
маленьком тихом городке восточного Техаса жила в мире  и  довольстве  одна
семья. Хезекия Скиннер был главой этой семьи, и он почти  боготворил  свою
жену, которая, как ему  казалось,  платила  ему  тем  же.  Увы,  сэр,  она
обманывала его. Ее уверения в любви были лишь позлащенной ложью,  с  целью
запутать и ослепить его. Она влюбилась в Вильяма Вагстафа, соседа, который
вероломно задумал пленить ее. Она вняла мольбам Вагстафа и сбежала с  ним,
оставив своего мужа с разбитым сердцем у разрушенного очага. Чувствуете ли
вы ужас всего этого, сэр?
     - Помилуйте, еще бы! - сказал редактор. -  Я  ясно  представляю  себе
агонию, горе, глубокое страдание, которые вы должны были испытывать!
     - Целых два месяца, - продолжал посетитель, -  дом  Хезекии  Скиннера
пустовал, а эта женщина и Вагстаф метались, спасаясь от его гнева.
     - Что вы намерены делать? - спросил круто литературный редактор.
     - Я совершенно теряюсь. Я не люблю больше этой женщины, но я не  могу
избежать мучений, которым я подвергаюсь все больше день ото дня.
     В эту минуту в соседней комнате  раздался  резкий  женский  голос,  о
чем-то спрашивающий редакционного мальчика.
     - Боже правый, ее голос! - вскричал посетитель, в волнении  вскакивая
на ноги! - Я должен скрыться куда-нибудь. Скорее! разве нет выхода отсюда?
Через окно, через боковую дверь, через что угодно, пока она еще  не  нашла
меня.
     Литературный редактор встал с негодованием на лице.
     - Стыдитесь, сэр, - сказал он. Не  играйте  такой  недостойной  роли.
Встретьте лицом к лицу вашу неверную жену, мистер Скиннер, и обвините ее в
разрушении вашего дома и вашей жизни.  Почему  вы  колеблетесь  встать  на
защиту своих прав и чести?
     - Вы меня не поняли, -  сказал  посетитель,  вылезая,  с  бледным  от
страха лицом, через окно на крышу прилегающего сарайчика.  -  Я  -  Вильям
Вагстаф.

                                ИЗУМИТЕЛЬНОЕ

     Мы знаем человека, который является,  пожалуй,  самым  остроумным  из
всех  мыслителей,  когда-либо  рождавшихся  в  нашей  стране.  Его  способ
логически разрешать задачу почти граничит с вдохновением.
     Как-то на прошлой неделе жена просила его сделать  кое-какие  покупки
и,  ввиду  того,  что  при  всей   мощности   логического   мышления,   он
довольно-таки забывчив на житейские мелочи, завязала ему на платке узелок.
Часов около девяти вечера, спеша домой, он случайно вынул платок,  заметил
узелок и остановился, как вкопанный. Он - хоть убейте! - не мог вспомнить,
с какой целью завязан этот узел.
     - Посмотрим, - сказал он. - Узелок был сделан для того,  чтобы  я  не
забыл. Стало быть он - незабудка. Незабудка - цветок. Ага! Есть! Я  должен
купить цветов для гостиной.
     Могучий интеллект сделал свое дело.

                             ПРИЗЫВ НЕЗНАКОМЦА

     Он   был   высок,   угловат,   с    острыми    серыми    глазами    и
торжественно-серьезным лицом. Темное пальто на нем было застегнуто на  все
пуговицы   и   имело   в   своем   покрое   что-то   священническое.   Его
грязно-рыжеватые брюки болтались, не закрывая даже верхушек  башмаков,  но
зато его высокая шляпа была чрезвычайно внушительна, и вообще  можно  было
подумать, что это деревенский проповедник на воскресной прогулке.
     Он правил, сидя в небольшой тележке, и когда поровнялся с  группой  в
пять-шесть человек, расположившейся на крыльце почтовой конторы маленького
техасского городка, остановил лошадь и вылез.
     - Друзья мои, - сказал он, - у вас всех вид интеллигентных людей, и я
считаю своим долгом сказать несколько слов касательно ужасного и позорного
положения вещей, которое наблюдается в этой части  страны.  Я  имею  ввиду
кошмарное варварство, проявившееся недавно в некоторых из самых культурных
городов Техаса, когда человеческие существа, созданные по образу и подобию
творца, были подвергнуты жестокой пытке, а затем зверски сожжены заживо на
самых людных улицах. Что-нибудь нужно предпринять, чтобы стереть это пятно
с чистого имени вашего штата. Разве вы не согласны со мной?
     - Вы из Гальвестона, незнакомец? - спросил один из людей.
     - Нет, сэр. Я из Массачусетса, колыбели свободы несчастных  негров  и
питомника их пламеннейших защитников. Эти костры из людей  заставляют  нас
плакать кровавыми слезами, и я здесь для того, чтобы попытаться  пробудить
в ваших сердцах сострадание к чернокожим братьям.
     - Полагаю, вы можете смело ехать дальше, - сказал один из группы. - У
нас на этот счет свой взгляд на вещи  и  до  тех  пор,  пока  негры  будут
совершать свои гнусные преступления, мы будем их наказывать.
     - И  вы  не  будете  раскаиваться  в  том,  что  призвали  огонь  для
мучительного отправления правосудия?
     - Нисколько.
     - И вы будете продолжать подвергать негров ужасной смерти на кострах?
     - Если обстоятельства заставят.
     - В таком случае, джентльмены, раз  ваша  решимость  непоколебима,  я
хочу предложить вам несколько гроссов спичек, дешевле которых вам  еще  не
приходилось встречать. Взгляните и убедитесь. Полная гарантия.  Не  гаснут
ни при каком ветре и воспламеняются обо все, что угодно:  дерево,  кирпич,
стекло, чугун, железо и подметки. Сколько ящиков прикажете, джентльмены?

                               РОМАН ПОЛКОВНИКА

     Они сидели у камина за трубками. Их мысли стали обращаться к далекому
прошлому.
     Разговор коснулся мест, где  они  провели  свою  юность,  и  перемен,
которые принесли с собой промелькнувшие годы. Все они  уже  давно  жили  в
Хаустоне, но только один из них был уроженцем Техаса.
     Полковник явился из Алабамы,  судья  родился  на  болотистых  берегах
Миссисипи, бакалейный торговец увидел впервые божий свет в замерзшем Мэне,
а мэр гордо заявил, что его родина - Теннеси.
     - Кто-нибудь из вас, ребята, ездил на побывку домой, с тех пор как вы
поселились здесь? - спросил полковник.
     Оказалось, что судья побывал дома дважды за двадцать лет, мэр -  один
раз, бакалейщик - ни разу.
     - Это забавное ощущение, - сказал полковник, - посетить места, где вы
выросли, после пятнадцатилетнего отсутствия.  Увидеть  людей,  которых  вы
столько времени не видели, все равно, что увидеть привидения. Что касается
меня, то я побывал в Кросстри, в Алабаме, ровно через  пятнадцать  лет  со
дня своего отъезда оттуда. Я никогда не  забуду  впечатления,  которое  на
меня произвел этот визит.
     В  Кросстри  жила  некогда  девушка,  которую  я  любил  больше,  чем
кого-либо на свете. В один прекрасный день я  ускользнул  от  приятелей  и
направился в рощу, где когда-то часто гулял с ней. Я прошел по  тропинкам,
по которым ступали наши ноги. Дубы по обеим сторонам почти не  изменились.
Голубенькие цветочки могли быть теми же самыми, которые она вплетала  себе
в волосы, выходя ко мне навстречу.
     Особенно мы любили гулять  вдоль  ряда  густых  лавров,  за  которыми
журчал крохотный ручеек. Все было точно  таким  же.  Никакая  перемена  не
терзала мне сердца. Надо мной высились те же огромные сикоморы  и  тополя;
бежала та же речушка; мои ноги ступали по той  же  тропе,  по  которой  мы
часто гуляли с нею. Похоже было,  что  если  я  подожду,  она  обязательно
придет, легко ступая во мраке, со своими  глазами-звездами  и  каштановыми
кудрями, такая же любящая, как и прежде. Мне казалось тогда, что ничто  не
могло бы нас разлучить - никакое сомнение,  никакое  непонимание,  никакая
ложь. Но - кто может знать?
     Я дошел до конца тропинки. Там стояло  большое  дуплистое  дерево,  в
котором мы оставляли записки друг другу. Сколько сладких  вещей  могло  бы
рассказать это дерево, если б  только  оно  умело!  Я  считал,  что  после
щелчков и ударов жизни мое сердце огрубело - но оказалось, что это не так.
     Я заглянул в дупло и увидел что-то, белевшее в глубине  его.  То  был
сложенный листок бумаги, желтый и запыленный от времени. Я развернул  и  с
трудом прочел его.
     - "Любимый мой Ричард! Ты знаешь, что я выйду за тебя замуж, если  ты
хочешь этого. Приходи пораньше сегодня вечером, и я дам тебе ответ  лучше,
чем в письме. Твоя и только твоя Нелли".
     Джентльмены, я стоял там, держа в руке этот маленький клочок  бумаги,
как во сне. Я писал ей, прося стать моей женой, и предлагал положить ответ
в дупло старого дерева. Она, очевидно, так и сделала, но я не нашел его  в
темноте, и вот все эти годы промчались с тех пор над этим деревом  и  этим
листком...
     Слушатели молчали. Мэр вытер глаза, а судья забавно хрюкнул. Они были
пожилыми людьми теперь, но и они знали любовь в молодости.
     - Вот тогда-то, - сказал бакалейный торговец, - вы  и  отправились  в
Техас и никогда больше не встречались с нею?
     - Нет, - сказал полковник, - когда я не пришел к ним в ту  ночь,  она
послала ко мне отца, и через два месяца мы поженились. Она и пятеро  ребят
сейчас у меня дома. Передайте табак, пожалуйста.

                            НА ВОЛОСОК ОТ СМЕРТИ

     Кроткого вида человек с одним глазом и робкой виляющей походкой вошел
в один из хаустонский баров в то время, когда там никого  не  было,  кроме
владельца, и сказал:
     - Прошу прощения, сэр, не позволите ли вы мне зайти на  одну  секунду
за стойку? Вы можете не спускать с меня глаз. Я  хочу  взглянуть  на  одну
вещь сам.
     Содержателю бара делать было нечего, и он из любопытства удовлетворил
просьбу посетителя.
     Кроткого вида человек зашел за стойку и подошел к одной из полок.
     - Не будете ли вы любезны снять на минутку  эту  бутылку  с  вином  и
стаканы?
     Владелец сделал это и обнаружил расщепленную часть задней доски  и  в
ней маленькую дырку, довольно глубоко идущую внутрь.
     - Спасибо, больше ничего, -  сказал  кроткий  человек,  выходя  из-за
стойки.
     Он в раздумьи прислонился к ней и сказал:
     - Я прострелил эту дырку в полке девять лет тому назад. Я пришел сюда
со страшной жаждой и без единого цента в кармане.  Хозяин  отказал  мне  в
выпивке, и я начал палить.  Эта  пуля  пробила  ему  ухо  и  пять  бутылок
шампанского прежде, чем попасть в полку. Я так громко гаркнул после этого,
что двое людей сломали себе руки, пытаясь выбраться за дверь, а хозяин так
дрожал, когда смешивал для меня виски и соду,  что  можно  было  подумать,
будто он наливает лекарство, которое надо взбалтывать перед употреблением.
     - Да? - сказал владелец.
     - Да, сэр, мне сегодня что-то не по себе, а такое самочувствие всегда
делает меня резким и  вспыльчивым.  Немного  джина  и  английской  горькой
хорошо помогают в этих случаях. раз шесть, помнится,  я  выстрелил  в  тот
день, про который я вам рассказываю.  Виски  без  всяких  примесей  вполне
годится, если нет джина.
     - Если бы у меня была липкая бумага для мух,  -  сказал  хозяин  бара
нежным голосом, - я бы посадил вас на нее и повесил в заднем окне. Но  она
у меня вся вышла и, следовательно, я вынужден принять более крутые меры. Я
завяжу узел на конце этого полотенца, потом сосчитаю до  десяти  и  только
после этого выйду из-за стойки.  Таким  образом  у  вас  будет  достаточно
времени, чтобы произвести пальбу, да смотрите, не забудьте  гаркнуть  так,
как вы гаркнули тогда!
     - Обождите минутку, - сказал кроткого вида человек. -  Я  припоминаю,
что доктор запретил мне употреблять горячительные напитки в течение  шести
недель. Но все одно вы были на волосок от смерти.  Я,  пожалуй,  дойду  до
ближайшего аптекарского магазина и упаду в припадке на тротуар. Это  даст,
по крайней мере, немного эссенции и ароматической настойки.

                              ХВАТИТ НА ГОД

     Он был одним из богатейших граждан города, но  не  любил  бахвалиться
своим богатством. Маленькая, худенькая, плохо одетая девочка стояла, глядя
в окно гастрономического магазина, где  было  выставлено  столько  вкусных
вещей.
     - Как тебя зовут, крошка? - спросил он.
     - Сюзи  Тоипкинз,  сэр,  -  отвечала  она,  глядя  на  него  большими
преследующими голубыми глазами.
     В ее невинном, умоляющем голоске было что-то,  пробудившее  в  сердце
старого миллионера странное  чувство.  Впрочем,  это  мог  быть  результат
несварения желудка.
     - У тебя есть отец? - спросил он.
     - Ах, нет, сэр, только я одна поддерживаю свою маму.
     - Разве твоя мать так бедна?
     - О, да, сэр.
     - Как зовут твою мать?
     - Сюзанной, сэр. Как и меня.
     - Скажи мне,  дитя,  -  сказал  богач,  хватая  ее  руку  в  страшном
волнении, - у твоей матери бородавка на носу и от нее вечно пахнет луком?
     - Да, сэр.
     Миллионер на мгновение закрыл лицо руками  и  затем  сказал  дрожащим
голосом:
     - Дитя мое, твоя мать и я некогда знали друг друга. У тебя ее  голос,
ее волосы и ее глаза. Если бы не недоразумение, то может быть...  Впрочем,
это все уже прошло и никогда уже не вернется!
     Человек расстегнул пальто и вынул из кармана пиджака сверток.
     - Возьми это, - сказал он. - У меня их  больше,  чем  нужно.  Тебе  и
твоей матери этого хватит на год.
     Маленькая девочка схватила сверток и радостно побежала домой.
     - Посмотри, мама! - вскричала она. - Мне дал это один джентльмен.  Он
сказал, что этого хватит нам на целый год.
     Бледная женщина вскрыла сверток дрожащими руками.
     То был прелестный новый отрывной календарь.

                                ЛЕГКАЯ СМЕСЬ

     Некий  хаустонский  житель,  любитель   рысистого   спорта,   женился
несколько месяцев тому  назад.  Он  является  также  гордым  собственником
прелестной кобылы-двухлетки, которая прошла 5 с половиной  стадий  в  1.09
минут и от которой он ждет еще большей резвости  в  следующем  сезоне.  Он
назвал  кобылу  по  имени  своей  жены,  и  обе  они  дороги  его  сердцу.
Представитель "Техасской Почты", завернувший к нему вчера, нашел его очень
разговорчивым.
     - Да, - сказал он, - я счастливейший человек  в  Техасе.  Бесси  и  я
живем теперь одной семьей и устраиваемся довольно недурно. Эта моя кобылка
еще покажет чудеса! Бесси так же интересуется ею, как и я.  Вы  знаете,  я
назвал ее по жене. Она чистокровная. Говорю  вам,  глаза  радуются,  когда
видишь, как Бесси трусит ко мне навстречу...
     - Вы имеете в виду кобылу?
     - нет, жену. Она собирается держать пари на двенадцать дюжин лайковых
перчаток за Бесси следующий раз. У меня только одно возражение против нее.
Она держит голову набок, и заплетает ноги на ходу, и вечно рвет чулки.
     - Ваша ж... жена?
     - Нет, что с вами такое? Кобыла. Мне очень приятно, когда мои  друзья
справляются о Бесси. Она становится всеобщей любимицей. Мне  такого  труда
стоило добыть ее. Я готов окружить ее царственным уходом...
     - Вашу кобылу?
     - Нет, жену. Мы с Бесси отправились на днях объездить кобылу. Бесси -
очарование.  У  нее  одно  плечо  выше  чуть-чуть  другого   и   небольшое
затвердение в одной из ног, но зато как развита грудь! А что вы скажете  о
ее крупе?
     - Я... я... я, право, не имел чести встречаться с вашей супругой,  но
я не сомневаюсь...
     - О чем вы толкуете? Я имею в виду кобылу. Бега состоятся как  раз  в
годовщину нашей свадьбы. Это будет настоящее празднество!  Вы  знаете,  мы
ровно год, как женаты. Я считаю, что Бесси скоро  покажет  себя!  Мы  ждем
одного новенького, которым мы все заранее очень  интересуемся.  Вы,  право
же, должны заглянуть к нам и присутствовать при этом событии!
     - Я... я... право, это будет неделикатно... вы должны извинить  меня!
Я ни при чем таком ни разу не присутствовал. Я... я...
     - О, бега, это - такое невинное зрелище! Прекрасный вид  спорта!  Ну,
пока всего. Мне нужно выйти и проветрить Бесси немного.

                               ВЕРНЫЙ СПОСОБ

     Редактор сидел в своем роскошно меблированном святилище,  склонившись
над грудой рукописей и опираясь на руку высоким челом. До  сдачи  полос  в
машину оставалось не более часа, а надо еще  было  написать  передовую  по
вопросу о революции в Венесуэле.
     Бледный одухотворенный юноша приблизился, держа в  руке  свернутую  в
трубку рукопись, перевязанную розовой ленточкой.
     - Вот небольшая вещица, - сказал юноша, - которую я набросал в минуты
досуга.
     Редактор развернул рукопись и взглянул на бесконечные строчки стихов.
Затем он вынул из кармана бумажку в двадцать долларов и протянул ее поэту.
Послышался глухой стук падения и  в  ответ  на  звонок  редактора  вбежали
курьеры и вынесли из кабинета безжизненное тело поэта.
     - Третий за сегодня, - пробормотал великий публицист, кладя обратно в
карман кредитный билет. - Действует лучше пули и дубины,  и  судья  всегда
выносит приговор: смерть от разрыва сердца.

                                   О'ГЕНРИ

                                 С КУРЬЕРОМ

     В этот сезон и час в парке было почти безлюдно,  и  вполне  вероятно,
что  молодая  леди,  которая  расположилась  неподалеку  от  аллеи,   лишь
подчинилась  внезапному  порыву  присесть  на  мгновенье  и   полюбоваться
прелестью нарождающейся весны.
     Она  сидела  неподвижно,  о  чем-то  глубоко  задумавшись.  Некоторая
меланхолия, тронувшая ее лицо, появилась, должно быть, совсем недавно, ибо
еще не испортила тонкие и юные очертания щек и не стерла округлую, хотя  и
решительную складку губ.
     На дорожке, близ которой  сидела  девушка,  появился,  широко  шагая,
молодой человек. За ним по пятам тащился мальчишка с чемоданом.  При  виде
молодой леди мужчина сперва покраснел, а затем побледнел. Приближаясь,  он
вглядывался в выражение ее лица с нескрываемой  надеждой  и  тревогой.  Он
прошел лишь в нескольких ярдах от нее, но не обнаружил  никаких  признаков
того, что она догадывается о его присутствии и существовании.
     Ярдов через пятдесят он  внезапно  остановился  и  сел  на  скамейку.
Мальчишка  поставил  его  чемодан  и  уставился   на   молодого   человека
любопытными, хитрыми глазами. Молодой человек  вытащил  носовой  платок  и
вытер лоб. У него был хороший носовой платок, хороший лоб, да и вообще  он
выглядел хорошо. Он сказал мальчишке:
     - Я хотел бы, чтобы ты передал кое-что  вон  той  леди  на  скамейке.
Скажи ей, что я иду на вокзал, откуда отправлюсь в Сан-Франциско, где меня
ждет экспедиция на Аляску. Еду охотится  на  лосей.  Скажи,  что  раз  она
приказала мне никогда не говорить с ней и даже не писать ей,  я  пользуюсь
таким вот средством для того, чтобы воззвать к ее рассудку и сердцу во имя
всего, что было  между  нами.  Скажи,  что  осуждать  и  отвергать  дружбу
человека, который ничем не заслужил подобного обращения, без  того,  чтобы
по крайней мере выслушать его или объясниться самой, противоречит всему ее
естеству, насколько я ее знаю. Поэтому я в определенной  мере  нарушаю  ее
предписание в надежде, что это послужит торжеству  справедливости.  Иди  и
передай ей все это.
     Молодой человек сунул мальчишке  полдоллара.  Тот  взглянул  на  него
блестящими,  лукавыми  глазами,  светящимися  на  чумазой,  но   смышленой
мордашке, и вприпрыжку  убежал.  Он  приблизился  к  леди  на  скамейке  с
некоторым смущением, однако ни секунды не сомневаясь в собственных силах.
     Посланец   дотронулся   до   козырька   своего   старого   клетчатого
велосипедного кепи, напяленного на самую макушку.  Девушка  посмотрела  на
него холодно, без враждебности, но и без интереса.
     - Леди, - сказал он,  -  вон  тот  жентмен,  что  сидит  на  той  вон
скамейке, посылает вам через меня песню и танец. Ежели вы не  знаете  того
парня и он просто хочет за вами  поволочиться,  скажите  слово,  и  я  сей
момент кликну фараона. Да ежели вы его знаете и все без дураков, так я вам
кое-что выложу из его баек.
     Девушка слегка оживилась.
     - Песню и танец! - сказала она приятным голосом, облекавшими слова  в
прозрачную упаковку непробиваемой иронии. - Новая идея, я думаю,  в  стиле
трубадуров. Я была знакома с джентльменом, который тебя послал, так что, я
думаю, вряд ли потребуется звать полицию. Можешь  начинать  свою  песню  и
танец, однако не пой очень  громко.  Еще  слишком  рано  для  водевиля  на
открытой площадке, и мы можем привлечь к себе внимание.
     - Вот ужас-то, - сказал мальчуган, поежившись, - значит,  так,  леди.
Держитесь крепче, а то сдует. Он велел сказать, что уложил свои манатки  -
воротнички там и манжеты - в тот вон  чемодан  и  навострился  удирать  во
Фриско. Потом поедет в Клондайк охотится на лососей. Он сказал, что вы ему
велели не слать больше  никогда  розовых  записок  и  не  околачиваться  у
калитки, а он хотел бы вправить вам мозги. Он сказал, что вы его  считаете
конченым человеком и  не  даете  ему  оправдаться.  Говорит,  что  вы  его
оставили с носом и не изволили сказать, почему.
     Слегка пробудившийся интерес в глазах  молодой  леди  не  уменьшался.
Возможно, он был вызван необычностью и смелостью идеи  охоты  на  лососей,
превозмогшими ее очевидное  предубеждение  против  любых  форм  общения  с
молодым человеком. Она некоторое время тщательно изучала статую,  стоявшую
в  печальном  одиночестве  среди  запущеных  деревьев,  а  затем   сказала
посыльному:
     - Скажи этому джентльмену, что мне нет  нужды  повторять  ему  список
моих идеалов. Он знает: какими они были, такими они и остаются.  Поскольку
они имеют касательство  к  делу,  напомню,  что  абсолютная  лояльность  и
правдивость имеют решающее значение.  Скажи  ему,  никто  не  знает  моего
сердца лучше, чем я сама. Мне известны  и  его  слабости,  и  его  порывы.
Именно поэтому я не желаю слушать его излияния, какой бы характер  они  не
носили. Однако, коль скоро он упорно стремится еще раз  услышать  то,  что
ему прекрасно известно, можешь изложить ему суть дела.
     Скажи ему, что в тот вечер я вошла  в  оранжерею  с  задней  калитки,
чтобы срезать розу для моей мамочки. Скажи, что под  розовым  олеандром  я
увидела его и мисс Эшбертон. Картина  была  само  великолепие,  а  позы  и
взаиморасположение тел были столь красноречивы и очевидны, что  объяснений
не требовалось. Я покинула оранжерею, а заодно розу и  мой  идеал.  Можешь
передать эту песню и танец своему импресарио.
     - Я тут одно слово не  усек,  леди.  Взимо...  Взамимо...  Мне  и  не
выговорить. Что это значит, а?
     - Взаиморасположение, или можешь назвать  это  близостью,  или,  если
хочешь, положением, слишком откровенным  для  человека,  претендующего  на
звание идеала.
     Гравий захрустел  под  ногами  мальчишки.  Он  остановился  у  другой
скамейки. Глаза молодого человека уже  жадно  допрашивали  его.  Мальчишка
весь светился беспристрастным рвением переводчика.
     - Леди сказала, что  девушки  страсть  как  покладисты,  когда  парни
начинают плести небылицы, чтоб замирится, и потому не будет  слушать  ваши
басни. Она говорит, что застукала вас в обнимку с приличным куском ситца в
теплице. Она подошла, чтоб глянуть на ваши позы, а  вы  так  крепко  сжали
другую девушку, что у той дух вон. Говорит, это было так мило,  ну  полный
блеск, что ее чуть не скрючило. Говорит, вы бы поспешили, чтоб  перекусить
перед отъездом.
     Молодой человек тихонько присвистнул, и его глаза сверкнули внезапной
догадкой. Он сунул руку в карман пальто и достал пачку писем. Выбрав  одно
из них, он протянул его  мальчишке,  сопроводив  серебрянным  долларом  из
портмоне.
     - Передай это письмо леди, - сказал он, -  и  попроси  его  прочесть.
Скажи, что оно, возможно, разъяснит  ей  ситуацию.  Скажи,  что  если  она
добавит капельку доверия в свою концепцию идеалов,  можно  будет  избежать
серьезных недоразумений. Скажи, что лояльность, которой она  так  дорожит,
никогда не была поколеблена. Передай, что я жду ответа.
     Посланник стоял перед леди.
     - Жентмен говорит, на него понапрасну катят баллон. Он  говорит,  что
он не какой-нибуть там повеса; а вы лучше-ка  прочтите  письмо.  Бьюсь  об
заклад, он честный малый, вот как.
     Молодая леди не без сомнения достала письмо и прочитала его:

     "Дорогой доктор Арнольд!
     Хочу выразить Вам свою искреннюю признательность за любезную  помощь,
которую Вы оказали моей дочери в прошлую  пятницу,  когда  она  вследствие
сердечного приступа  лишилась  чувств  в  оранжерее  на  приеме  у  миссис
Уолдрон. Если бы Вас не оказалось рядом, чтобы подхватить  ее,  когда  она
падала, и уделить ей должное внимание, мы могли бы ее лишиться. Я  был  бы
счастлив, если бы Вы зашли к нам и взяли на себя ее лечение.
     С глубочайшим почтением,
                                                         Роберт Эшбертон".

     Молодая леди  сложила  письмо,  сунула  его  в  конверт  и  протянула
мальчишке.
     - Жентмен ждет ответа, - сказал посыльный. - Чего сказать-то?
     Девушка вдруг взглянула на него счастливыми,  смеющимися,  блестящими
от слез глазами.
     - Передай парню,  сидящему  вон  на  той  скамейке,  -  сказала  она,
радостно и звонко рассмеявшись, - что его девушка ждет его!

                                 О'ГЕНРИ

                              ПОСЛЕДНИЙ ЛИСТ
               (из сборника "Горящий светильник" 1907 г.)

     В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы  перепутались
и переломались  в  короткие  полоски,  именуемые  проездами.  Эти  проезды
образуют странные углы и кривые линии.  Одна  улица  там  даже  пересекает
самое себя раза два.  Некоему  художнику  удалось  открыть  весьма  ценное
свойство этой улицы. Предположим, сборщик из магазина со счетом за краски,
бумагу и холст повстречает там самого себя, идущего восвояси,  не  получив
ни единого цента по счету!
     И вот люди искусства набрели на своеобразный квартал Гринич-Виллидж в
поисках окон, выходящих на  север,  кровель  ХVIII  столетия,  голландских
мансард и дешевой квартирной платы. Затем  они  перевезли  туда  с  Шестой
авеню несколько оловянных кружек и одну-две жаровни и основали "колонию".
     Студия Сью и Джонси помещалась наверху трехэтажного кирпичного  дома.
Джонси - уменьшительное от Джоанны. Одна приехала из штата Мэйн, другая из
Калифорнии. Они познакомились за табльдотом одного ресторанчика на Вольмой
улице и нашли, что их взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава
вполне совпадают. В результате и возникла общая студия.
     Это было в  мае.  В  ноябре  неприветливый  чужак,  которого  доктора
именуют Пневмонией, незримо разгуливал по колонии, касаясь то  одного,  то
другого своими ледяными пальцами. По Восточной стороне этот душегуб  шагал
смело, поражая десятки жертв, но здесь, в лабиринте узких, поросших  мохом
переулков, он плелся нога за нагу.
     Господина  Пневмонию  никак  нельзя  было  назвать  галантным  старым
джентльменом. Миниатюрная девушка, малокровная от калифорнийских  зефиров,
едва ли могла считаться достойным противником для дюжего старого тупицы  с
красными кулачищами и одышкой. Однако он свалил ее с ног, и Джонси  лежала
неподвижно на крашеной железной  кровати,  глядя  сквозь  мелкий  переплет
голландского окна на глухую стену соседнего кирпичного дома.
     Однажды утром  озабоченный  доктор  одним  движением  косматых  седых
бровей вызвал Сью в коридор.
     - У нее  один  шанс...  ну,  скажем,  против  десяти,  -  сказал  он,
стряхивая ртуть в термометре. - И то, если она сама захочет жить. Вся наша
фармакопея теряет смысл,  когда  люди  начинают  действовать  в  интересах
гробовщика. Ваша маленькая барышня решила, что ей уже  не  поправиться.  О
чем она думает?
     - Ей... ей хотелось написать красками Неаполитанский залив.
     - Красками? Чепуха! Нет ли у нее на душе чего-нибудь  такого,  о  чем
действительно стоило бы думать, например, мужчины?
     - Мужчины? - переспросила Сью, и ее голос зазвучал резко, как  губная
гармоника. - Неужели мужчина стоит... Да  нет,  доктор,  ничего  подобного
нет.
     - Ну, тогда она просто ослабла, - решил доктор. - Я сделаю  все,  что
буду в силах  сделать  как  представитель  науки.  Но  когда  мой  поциент
начинает считать кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят
процентов с целебной силы лекарств. Если вы сумеете  добиться,  чтобы  она
хоть раз спросила, какого фасона рукава будут носить  этой  зимой,  я  вам
ручаюсь, что у нее будет один шанс из пяти, вместо одного из десяти.
     После того как доктор ушел, Сью выбежала в  мастерскую  и  плакала  в
японскую бумажную салфеточку до тех пор, пока та не размокла окончательно.
Потом она храбро вошла в комнату Джонси с  чертежной  доской,  насвистывая
рэгтайм.
     Джонси лежала, повернувшись лицом к окну, едва заметная под одеялами.
Сью перестала насвистывать, думая, что Джонси уснула.
     Она пристроила доску и начала рисунок тушью к  журнальному  рассказу.
Для молодых художников путь в Искусство  бывает  вымощен  иллюстрациями  к
журнальным  рассказам,  которыми  молодые  авторы  мостят  себе   путь   в
Литературу.
     Набрасывая для рассказа фигуру ковбоя из Айдахо в элегантных  бриджах
и с моноклем в глазу, Сью услышала тихий  шепот,  повторившийся  несколько
раз. Она торопливо подошла к кровати. Глаза Джонси  были  широко  открыты.
Она смотрела в окно и считала - считала в обратном порядке.
     - Двенадцать, - произнесла она, и немного погодя: - одиннадцать, -  а
потом: - "десять" и "девять",  а  потом:  -  "восемь"  и  "семь"  -  почти
одновременно.
     Сью посмотрела в окно. Что там было считать? Был виден только пустой,
унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах. Старый-старый
плющ с узловатым, подгнившим у корней стволом заплел до половины кирпичную
стену. Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и  оголенные  скелеты
ветвей цеплялись за осыпающиеся кирпичи.
     - Что там такое, милая? - спросила Сью.
     - Шесть, - едва слышно ответила Джонси. - Теперь они облетают гораздо
быстрее. Три дня назад их было почти  сто.  Голова  кружилась  считать.  А
теперь это легко. Вот и еще один полетел. Теперь осталось только пять.
     - Чего пять, милая? Скажи своей Сьюди.
     - ЛистьевЮ На плюще. Когда упадет последний лист, я умру. Я это  знаю
уже три дня. Разве доктор не сказал тебе?
     - Первый раз  слышу  такую  глупость!  -  с  великолепным  презрением
отпарировала Сью. - Какое отношение могут иметь листья на старом  плюще  к
тому, что ты поправишься? А ты еще так любила этот плющ,  гадкая  девочка!
Не будь глупышкой. Да ведь еще сегодня доктор говорил мне,  что  ты  скоро
выздоровеешь... позволь, как же это он сказал?.. что у тебя десять  шансов
против одного. А ведь это  не  меньше,  чем  у  каждого  из  нас  здесь  в
Нью-Йорке, когда едешь в трамвае или  идешь  мимо  нового  дома.  Попробуй
съесть немножко бульона и дай твоей Сьюди  закончить  рисунок,  чтобы  она
могла сбыть его редактору и купить вина для своей больной девочки и свиных
котлет для себя.
     - Вина тебе покупать больше не надо, -  отвечала  Джонси,  пристально
глядя в окно. - Вот и еще один полетел. Нет, бульона я  не  хочу.  Значит,
остается всего четыре. Я хочу видеть, как  упадет  последний  лист.  Тогда
умру и я.
     - Джонси, милая, - сказала Сью, наклоняясь над ней, - обещаешь ты мне
не открывать глаз и не глядеть в окно, пока я не кончу работать? Я  должна
сдать иллюстрацию завтра. Мне нужен свет, а то я спустила бы штору.
     - Разве ты не можешь рисовать в другой комнате?  -  холодно  спросила
Джонси.
     - Мне бы хотелось посидеть с тобой, - сказала Сью. - А кроме того,  я
не желаю, чтобы ты глядела на эти дурацкие листья.
     - Скажи мне, когда кончишь,  -  закрывая  глаза,  произнесла  Джонси,
бледная и неподвижная, как поверженная статуя, - потому  что  мне  хочется
видеть, как упадет последний лист. Я устала ждать. Я  устала  думать.  Мне
хочется освободиться от всего, что меня держит, - лететь, лететь все  ниже
и ниже, как один из этих бедных, усталых листьев.
     - Постарайся уснуть, - сказала Сью. - Мне  надо  позвать  Бермана,  я
хочу писать с него золотоискателя-отшельника. Я самое большее на  минутку.
Смотри же, не шевелись, пока я не приду.
     Старик Берман был  художник,  который  жил  в  нижнем  этаже  под  их
студией. Ему было уже за шестьдесят, и  борода,  вся  в  завитках,  как  у
Моисея Микеланджело, спускалась у него с головы сатира на  тело  гнома.  В
искусстве Берман был неудачником. Он все  собирался  написать  шедевр,  но
даже и не начал его. Уже несколько лет он не писал ничего, кроме  вывесок,
реклам и тому подобной мазни ради куска  хлеба.  Он  зарабатывал  кое-что,
позируя молодым художникам, которым профессионалы-натурщики оказывались не
по карману. Он пил запоем, но все еще говорил о своем будущем шедевре. А в
остальном  это  был  злющий  старикашка,  который  издевался  над   всякой
сентиментальностью и смотрел на себя, как на сторожевого  пса,  специально
приставленного для охраны двух молодых художниц.
     Сью застала Бермана, сильно пахнущего можжевеловыми  ягодами,  в  его
полутемной каморке нижнего этажа. В одном углу двадцать пять лет стояло на
мольберте нетронутое полотно, готовое принять первые штрихи  шедевра.  Сью
рассказала старику про фантазию Джонси и про свои  опасения  насчет  того,
как бы она, легкая и хрупкая, как лист, не улетела от них, когда  ослабнет
ее непрочная связь с миром. Старик Берман, чьи красные глада очень заметно
слезились, раскричался, насмехаясь над такими идиотскими фантазиями.
     - Что! - кричал он. - Возможна ли такая глупость  -  умирать  оттого,
что листья падают с проклятого плюща! Первый  раз  слышу.  Нет,  не  желаю
позировать для вашего идиота-отшельника. Как  вы  позволяете  ей  забивать
голову такой чепухой? Ах, бедная маленькая мисс Джонси!
     - Она очень больна и слаба, -  сказала  Сью,  -  и  от  лихорадки  ей
приходят в  голову  разные  болезненные  фантазии.  Очень  хорошо,  мистер
Берман, - если вы не хотите мне позировать, то и не  надо.  А  я  все-таки
думаю, что вы противный старик... противный старый болтунишка.
     - Вот настоящая женщина! - закричал Берман. - Кто сказал,  что  я  не
хочу  позировать?  Идем.  Я  иду  с  вами.  Полчаса  я  говорю,  что  хочу
позировать. Боже мой! Здесь совсем не место болеть такой хорошей  девушке,
как мисс Джонси. Когда-нибудь я напишу шедевр, и мы все уедем отсюда.  Да,
да!
     Джонси дремала, когда они поднялись наверх.  Сью  спустила  штору  до
самого подоконника и сделала Берману знак пройти в другую комнату. Там они
подошли  к  окну  и  со  страхом  посмотрели   на   старый   плющ.   Потом
переглянулись, не говоря ни слова. Шел холодный, упорный дождь пополам  со
снегом.   Берман    в    старой    синей    рубашке    уселся    в    позе
золотоискателя-отшельника на перевернутый чайник вместо скалы.
     На другое утро Сью, проснувшись после  короткого  сна,  увидела,  что
Джонси не сводит тусклых,  широко  раскрытых  глаз  со  спущенной  зеленой
шторы.
     - Подними ее, я хочу посмотреть, - шепотом скомандовала Джонси.
     Сью устало повиновалась.
     И  что  же?  После  проливного  дождя  и  резких  порывов  ветра,  не
унимавшихся всю ночь, на кирпичной стене еще виднелся один  лист  плюща  -
последний! Все еще темнозеленый у стебелька, но тронутый по зубчатым краям
желтизной тления и распада, он храбро держался на ветке в  двадцати  футах
над землей.
     - Это последний, - сказала Джонси. -  Я  думала,  что  он  непременно
упадет ночью. Я слышала ветер. Он упадет сегодня, тогда умру и я.
     - Да бог с тобой! - сказала Сью, склоняясь усталой головой к подушке.
- Подумай хоть обо мне, если не хочешь думать о себе! Что будет со мной?
     Но Джонси не отвечала. Душа,  готовясь  отправиться  в  таинственный,
далекий путь, становится  чуждой  всему  на  свете.  Болезненная  фантазия
завладевала Джонси все сильнее, по мере того как одна  за  другой  рвались
все нити, связывавшие ее с жизнью и людьми.
     День прошел, и даже в сумерки они видели,  что  одинокий  лист  плюща
держится  на  своем  стебельке  на  фоне  кирпичной  стены.  А  потом,   с
наступлением темноты, опять поднялся северный ветер, и  дождь  беспрерывно
стучал в окна, скатываясь с низкой голландской кровли.
     Как только рассвело, беспощадная Джонси велела снова поднять штору.
     Лист плюща все еще оставался на месте.
     Джонси долго лежала,  глядя  на  него.  Потом  позвала  Сью,  которая
разогревала для нее куриный бульон на газовой горелке.
     - Я была скверной девчонкой, Сьюди, - сказала Джонси. - Должно  быть,
этот последний лист остался на ветке для того, чтобы показать мне, какая я
была гадкая. Грешно желать себе смерти. Теперь ты можешь дать мне  немного
бульона, а потом молока с портвейном...  Хотя  нет:  принеси  мне  сначала
зеркальце, а потом обложи меня подушками, и я буду сидеть и смотреть,  как
ты стряпаешь.
     Часом позже она сказала:
     - Сьюди, надеюсь когда-нибудь написать красками Неаполитанский залив.
     Днем пришел доктор, и Сью под  каким-то  предлогом  вышла  за  ним  в
прихожую.
     - Шансы равные, - сказал доктор,  пожимая  худенькую,  дрожащую  руку
Сью. - При хорошем уходе вы одержите победу. А теперь я  должен  навестить
еще одного больного, внизу. Его фамилия Берман. Кажется, он художник. Тоже
воспаление легких. Он уже старик и очень слаб, а  форма  болезни  тяжелая.
Надежды нет никакой, но сегодня его отправят в  больницу,  там  ему  будет
покойнее.
     На другой день доктор сказал Сью:
     - Она вне опасности. Вы победили. Теперь питание и уход  -  и  больше
ничего не нужно.
     В  тот  же  вечер  Сью  подошла  к  кровати,  где  лежала  Джонси,  с
удовольствием довязывая яркосиний, совершенно бесполезный шарф,  и  обняла
ее одной рукой - вместе с подушкой.
     - Мне надо кое-что сказать тебе, белая мышка, - начала она. -  Мистер
Берман умер сегодня в больнице от воспаления легких. Он болел всего только
два дня. Утром первого дня швейцар нашел бедного старика  на  полу  в  его
комнате. Он был без сознания. Башмаки и вся его одежда промокли насквозь и
были холодны, как лед. Никто не  мог  понять,  куда  он  выходил  в  такую
ужасную ночь.  Потом  нашли  фонарь,  который  все  еще  горел,  лестницу,
сдвинутую с места, несколько брошенных кистей и палитру с желтой и зеленой
красками. Посмотри в окно, дорогая,  на  последний  лист  плюща.  Тебя  не
удивляло, что он не дрожит и не шевелится от ветра? Да, милая, это и  есть
шедевр Бермана - он написал его в ту ночь, когда слетел последний лист.

                                 О'ГЕНРИ

                      ОБРАЩЕНИЕ ДЖИММИ ВАЛЕНТАЙНА
                 (Из сборника "Дороги судьбы" 1909 г.)

     Надзиратель вошел в сапожную мастерскую, где Джимми Валентайн усердно
тачал заготовки, и повел его в тюремную канцелярию. Там смотритель  тюрьмы
вручил Джимми помилование, подписанное губернатором  в  это  утро.  Джимми
взял  его  с  утомленным  видом.  Он  отбыл  почти   десять   месяцев   из
четырехлетнего срока, хотя рассчитывал просидеть не больше  трех  месяцев.
Когда у арестованного столько друзей на воле, сколько у Джимми Валентайна,
едва ли стоит даже брить ему голову.
     - Ну, Валентайн, - сказал смотритель, - завтра утром вы  выходите  на
свободу. Возьмите  себя  в  руки,  будьте  человеком.  В  душе  вы  парень
неплохой. Бросьте взламывать сейфы, живите честно.
     - Это вы мне? - удивленно спросил Джимми. - Да я в жизни  не  взломал
ни одного сейфа.
     - Ну да, - улыбнулся смотритель, -  разумеется.  Посмотрим  все-таки.
Как же это вышло, что вас посадили за кражу в Спрингфилде?  Может,  вы  не
захотели доказывать свое алиби из  боязни  скомпрометировать  какую-нибудь
даму из высшего общества? А может, присяжные подвели вас по злобе? Ведь  с
вами, невинными жертвами, иначе не бывает.
     - Я? - спросил Джимми в добродетельном недоумении. - Да что вы! Я и в
Спрингфилде никогда не бывал!
     - Отведите его обратно, Кронин, - улыбнулся смотритель, -  и  оденьте
как полагается. Завтра в семь утра вы его выпустите и приведете сюда. А вы
лучше обдумайте мой совет, Валентайн.
     На следующее утро, в  четверть  восьмого,  Джимми  стоял  в  тюремной
канцелярии. На нем был готовый  костюм  отвратительного  покроя  и  желтые
скрипучие сапоги, какими  государство  снабжает  всех  своих  подневольных
гостей, расставаясь с ними.
     Письмоводитель вручил ему железнодорожный  билет  и  бумажку  в  пять
долларов, которые, как полагал закон, должны  были  вернуть  Джимми  права
гражданства и благосостояние. Смотритель пожал  ему  руку  и  угостил  его
сигарой. Валентайн, N 9762, был занесен в книгу  под  рубрикой  "Помилован
губернатором", и на солнечный свет вышел мистер Джеймс Валентайн.
     Не обращая внимания на пение  птиц,  волнующуюся  листву  деревьев  и
запах цветов, Джимми направился прямо в ресторан. Здесь он  вкусил  первых
радостей свободы в виде жаренного цыпленка и бутылки белого вина. За  ними
последовала сигара сортом выше той,  которую  он  получил  от  смотрителя.
Оттуда он, не торопясь, проследовал на  станцию  железной  дороги.  Бросив
четверть доллара слепому, сидевшему у дверей вокзала,  он  сел  на  поезд.
Через три часа Джимми высадился в маленьком городке, недалеко  от  границы
штата. Войдя в кафе  некоего  Майка  Долана,  он  пожал  руку  хозяину,  в
одиночестве дежурившему за стойкой.
     - Извини, что мы не могли сделать этого раньше, Джимми, сынок, сказал
Долан.  -  Но  из  Спрингфилда  поступил  протест,   и   губернатор   было
заартачился. Как ты себя чувствуешь?
     - Отлично, - сказал Джимми. - Мой ключ у тебя?
     Он взял ключ и, поднявшись наверх,  отпер  дверь  комнаты  в  глубине
дома. Все было так, как он оставил уходя. На полу еще валялась запонка  от
воротничка Бена Прайса,  сорванная  с  рубашки  знаменитого  сыщика  в  ту
минуту, когда полиция набросилась на Джимми и арестовала его.
     Оттащив от стены складную кровать,  Джимми  сдвинул  в  сторону  одну
филенку и достал запыленный чемоданчик. Он открыл  его  и  любовно  окинул
взглядом лучший набор отмычек в Восточных штатах. Это  был  полный  набор,
сделанный из стали  особого  закала:  последнего  образца  сверла,  резцы,
перки, отмычки, клещи, буравчики и еще две-три новинки, изобретенные самим
Джимми, которыми он очень гордился. Больше девятисот долларов  стоило  ему
изготовить этот набор в... словом, там, где  фабрикуются  такие  вещи  для
людей его профессии.
     Через полчаса Джимми спустился вниз и прошел через  кафе.  Теперь  он
был одет со вкусом, в отлично сшитый  костюм,  и  нес  в  руке  вычищенный
чемоданчик.
     - Что-нибудь наклевывается? - сочувственно спросил Майк Долан.
     -  У  меня?  -  удивленно  переспросил  Джимми.  -  Не   понимаю.   Я
представитель Объединенной нью-йоркской  компании  рассыпчатых  сухарей  и
дробленой пшеницы.
     Это заявление привело Майка в такой восторг,  что  Джимми  непременно
должен был выпить стакан содовой с молоком. Он  в  рот  не  брал  спиртных
напитков.
     Через неделю после того, как  выпустили  заключенного  Валентайна,  N
9762, было совершено чрезвычайно ловкое ограбление сейфа в Ричмонде,  штат
Индиана, причем виновник  не  оставил  после  себя  никаких  улик.  Украли
всего-навсего каких-то восемьсот долларов. Через две недели был без  труда
очищен патентованный, усовершенствованный, застрахованный от взлома сейф в
Логанспорте на сумму в полторы тысячи  долларов  звонкой  монетой;  ценные
бумаги и серебро остались нетронутыми. Тогда делом  начали  интересоваться
ищейки. После этого произошло вулканическое извержение старого банковского
сейфа в Джефферсон-сити, причем из кратера вылетело  пять  тысяч  долларов
бумажками.  Убытки  теперь  были  настолько  велики,  что  дело  оказалось
достойным Бена Прайса.  Путем  сравления  было  установлено  поразительное
сходство методов во всех  этих  случаях.  Бен  Прайс,  побывав  на  местах
преступления, объявил во всеуслышание:
     - Это почерк Франта  -  Джимми  Валентайна.  Опять  взялся  за  свое.
Посмотрите на этот секретный замок - выдернут легко, как редиска  в  сырую
погоду. Только у него есть такие клещи,  которыми  можно  это  сделать.  А
взгляните, как чисто пробиты задвижки! Джимми никогда  не  сверлит  больше
одного отверстия. Да, конечно,  это  мистер  Валентайн.  На  этот  раз  он
отсидит  сколько  полагается,  без  всяких   дострочных   освобождений   и
помилований. Дурака валять нечего!
     Бену Прайсу были известны привычки Джимми. Он  изучил  их,  расследуя
спрингфилдское дело. Дальние переезды,  быстрые  исчезновения,  отсутствие
сообщников и вкус к хорошему обществу - все это помогало Джимми Валентайну
ускользать  от  возмездия.  Разнесся  слух,  что  по  следам   неуловимого
взломщика пустился Бен Прайс, и остальные владельцы сейфов, застрахованных
от взлома, вздохнули свободнее.
     В один прекрасный день Джимми Валентайн со своим  чемоданчиком  вышел
из почтовой кареты в Элморе, маленьком городке в пяти  милях  от  железной
дороги, в глубине штата Арканзас, среди зарослей карликового дуба. Джимми,
похожий на студента-спортсмена, приехавшего  домой  на  каникулы,  шел  по
дощатому тротуару, направляясь к гостинице.
     Молодая девушка пересекла улицу, обогнала Джимми на углу  и  вошла  в
дверь, над которой висела  вывеска,  "Городской  банк".  Джимми  Валентайн
заглянул ей в глаза, забыл, кто он такой, и стал другим человеком. Девушка
опустила глаза и слегка покраснела. В Элморе не часто встречались  солодые
люди с манерами и внешностью Джимми.
     Джимми схватил за шиворот  мальчишку,  который  слонялся  у  подъезда
банка, словно акционер, и начал расспрашивать о городе, время  от  времени
скармливая  ему  десятицентовые  монетки.  Вскоре  молодая  девушка  опять
появилась в дверях банка и  пошла  по  своим  делам,  намеренно  игнорируя
существование молодого человека с чемоданчиком.
     - Это, кажется, мисс Полли Симпсон? - спросил Джимми, явно хитря.
     - Да нет, - ответил мальчишка, - это Аннабел Адамс. Ее папа банкир. А
вы зачем приехали в Элмор? Это у вас золотая цепочка?  Мне  скоро  подарят
бульдога. А еще десять центов у вас есть?
     Джимми пошел а "Отель плантаторов", записался там под  именем  Ральфа
Д.Спенсера и взял номер. Облокотившись на конторку он сообщил регистратору
о своих намерениях. Он приехал  в  Элмор  на  жительство,  хочет  заняться
коммерцией. Как теперь у них в  городе  с  обувью?  Он  подумывает  насчет
обувной торговли. Есть какие-нибудь шансы?
     Костюм и манеры Джимми произвели впечатление на  конторщика.  Он  сам
был законодателем мод для не густо позолоченной молодежи Элмора, но теперь
понял, чего  ему  не  хватает.  Стараясь  сообразить,  как  именно  Джимми
завязывает свой галстук, он почтительно давал ему информацию.
     Да, по обувной части шансы должны быть. В городе нет магазина  обуви.
Ею торгуют универсальные и мануфактурные магазины.  Нужно  надеяться,  что
мистер Спенсер решит поселиться в Элморе. Он сам увидит, что у них в гроде
жить приятно, народ здесь очень общительный.
     Мистер Спенсер решил  остановиться  в  городе  на  несколько  дней  и
осмотреться для начала. Нет, звать мальчика  не  нужно.  Чемодан  довольно
тяжелый, он донесет его сам.
     Мистер Ральф Спенсер, феникс, возникший из пепла  Джимми  Валентайна,
охваченного огнем внезапно вспыхнувшей и преобразившей его любви,  остался
в Элморе и преуспел. Он открыл магазин обуви и обзавелся клиентурой.
     В обществе он тоже имел успех и приобрел много знакомых.  И  того,  к
чему стремилось его сердце, он сумел  добиться.  Он  познакомился  с  мисс
Аннабел Адамс и с каждым днем все больше пленялся ею.
     К концу года  положение  мистера  Ральфа  Спенсера  было  таково:  он
приобрел уважение общества, его  торговля  обувью  процветала,  через  две
недели он должен  был  жениться  на  мисс  Аннабел  Адамс.  Мистер  Адамс,
типичный провинциальный банкир, благоволил к Спенсеру.  Аннабел  гордилась
им не меньше, чем любила его. В доме у мистера Адамса и у замужней  сестры
Аннабел он стал своим человеком, как будто уже вошел в семью.
     И вот однажды Джимми заперся в  своей  комнате  и  написал  следующее
письмо, которое потом было послано  по  надежному  адресу  одному  из  его
старых друзей в Сент-Луисе:
     "Дорогой друг!
     Мне надо, чтобы в будущую среду  к  девяти  часам  вечера  ты  был  у
Салливана в Литл-Рок. Я хочу, чтобы ты  ликвидировал  для  меня  кое-какие
дела. Кроме того, я хочу подарить тебе мой набор инструментов. Я знаю,  ты
ему обрадуешься - другого такого не достать и за тысячу долларов.  Знаешь,
Билли, я бросил старое вот уже год. Я открыл магазин.  Честно  зарабатываю
на жизнь, через две недели женюсь: моя невеста - самая лучшая  девушка  на
свете. Только так и можно жить, Билли, - честно. Ни одного  доллара  чужих
денег я теперь и за миллион не возьму. После свадьбы продам магазин и уеду
на Запад - там меньше опасности, что всплывут старые счеты.  Говорю  тебе,
Билли, она ангел. Она в меня верит, и я ни за что  на  свете  не  стал  бы
теперь мошенничать. Так смотри же, приходи к Салли, мне надо тебя  видеть.
Набор я захвачу с собой.
     Твой старый приятель Джимми".
     В понедельник вечером, после того как Джимми написал это письмо,  Бен
Прайс, никем не замеченный, въехал в Элмор в  наемном  кабриолете.  Он  не
спеша прогулялся по городу и разузнал все, что ему нужно  было  знать.  Из
окна аптеки напротив  обувной  лавки  он  как  следует  рассмотрел  Ральфа
Д.Спенсера.
     - Хотите жениться на дочке банкира, Джимми? - тихонько сказал Бен.  -
Не знаю, не знаю, право!
     На следующее  утро  Джимми  завтракал  у  Адамсов.  В  этот  день  он
собирался поехать в Литл-Рок, чтобы  заказать  себе  костюм  к  свадьбе  и
купить что-нибудь в подарок Аннабел. Это в первый раз он уезжал из города,
с тех пор как поселился в нем. Прошло уже больше года после того,  как  он
бросил свою "профессию", и ему казалось, что теперь модно уехать, ничем не
рискуя.
     После завтрака все вместе, по-семейному, отправились в центр города -
мистер Адамс, Аннабел, Джимми и замужняя сестра Аннабел с двумя  девочками
пяти и девяти лет. Когда они проходили мимо гостиницы, где до сих пор  жил
Джимми, он поднялся к себе в номер и вынес оттуда чемоданчик. Потом  пошли
дальше, к банку. Там Джимми Валентайна  дожидались  запряженный  экипаж  и
Долф Гибсон, который должен был отвести его на станцию железной дороги.
     Все вошли в помещение банка, за высокие перила резного дуба, и Джимми
со всеми вместе, так как будущему зятю мистера  Адамса  были  рады  везде.
Конторщикам льстило, что им кланяется любезный  молодой  человек,  который
собирается жениться на мисс Аннабел. Джимми поставил  свой  чемоданчик  на
пол. Аннабел, сердце которой было переполнено счастьем и  буйным  весельем
молодости, надела шляпу Джимми и взялась рукой за чемоданчик.
     - Хороший из меня выйдет  вояжер?  -  спросила  Аннабел.  -  Господи,
Ральф, как тяжело! Точно он набит золотыми слитками.
     - Тут никелированные рожки для обуви, - спокойно отвечал Джимми, -  я
их собираюсь вернуть. Чтобы не было лишних расходов, думаю отвезти их сам.
Я сиановлюсь ужасно экономен.
     В элморском банке только что оборудовали  новую  кладовую  с  сейфом.
Мистер Адамс очень гордился ею и всех и каждого заставлял осматривать  ее.
Кладовая была маленькая, но с новой патентованной дверью. Ее замыкали  три
тяжелых стальных засова, которые запирались сразу одним поворотом ручки  и
отпирались при помощи часового  механизма.  Мистер  Адамс,  сияя  улыбкой,
объяснил действие механизма мистеру Спенсеру, который слушал вежливо,  но,
видимо, не понимал сути дела. Обе девочки, Мэй и Агата, были в восторге от
сверкающего металла, забавных часов и кнопок.
     Пока все были этим заняты, в банк вошел небрежной походкой Бен  Прайс
и стал, облокотившись на перила  и  как  бы  нечаянно  заглядывая  внутрь.
Кассиру он сказал, что ему ничего не  нужно,  он  только  хочет  подождать
одного знакомого.
     Вдруг кто-то из женщин вскрикнул, и поднялась суматоха. Незаметно для
взрослых девятилетняя Мэй, разыгравшись, заперла  Агату  в  кладовой.  Она
задвинула засовы и повернула ручку комбинированного замка, как только  что
сделал у нее на глазах мистер Адамс.
     Старый банкир бросился к ручке двери и начал ее дергать.
     - Дверь нельзя открыть, - простонал он. - Часы  не  были  заведены  и
соединительный механизм не установлен.
     Мать Агаты опять истерически вскрикнула.
     - Тише! - произнес мистер Адамс, поднимая дрожащую руку. -  Помолчите
минуту. Агата! - позвал он как можно громче. - Слушай меня!
     В наступившей тишине до них едва донеслись крики девочки, обезумевшей
от страха в темной кладовой.
     - Деточка моя дорогая! - вопила мать. - Она умрет от страха! Откройте
двеь! Ах, взломайте ее! Неужели вы, мужчины, ничего не можете сделать?
     - Тлько в Литл-Рок есть человек, который  может  открыть  эту  дверь,
ближе никого не найдется, - произнес мистер  Адамс  нетвердым  голосом.  -
Боже мой! Спенсер, что нам делать? Девочка... ей не выдержать  долго.  Там
не хватит воздуха, а кроме того, с ней сделаются судороги от испуга.
     Мать  Агаты,  теряя  рассудок,  колотила  в  дверь  кулаками.  Кто-то
необдуманно предложил пустить в ход динамит. Аннабел повернулась к Джимми,
в ее больших глазах вспыхнула тревога, но она еще не отчаивалась.  Женщине
всегда кажется, что нет ничего невозможного или непосильного для  мужчины,
которого она боготворит.
     - Не можете ли вы что-нибудь сделать, Ральф? Ну, попробуйте!
     Он взглянул на нее, и странная, мягкая улыбка скользнула по его губам
и засветилась в глазах.
     - Аннабел, - сказал он, - подарите мне эту розу.
     Едва веря своим ушам, она отколола розовый бутон на груди и протянула
ему.
     Джимми воткнул розу в  жилетный  карман,  сбросил  пиджак  и  засучил
рукава. После этого Ральф  Д.  Спенсер  перестал  существовать,  и  Джимми
Валентайн занял его место.
     - Отойдите подальше от дверей, все отойдите! - кратко скомандовал он.
     Джимми поставил свой чемоданчик на стол и раскрыл его. С этой  минуты
он перестал сознавать чье бы то ни было присутствие. Он быстро и аккуратно
разложил странные блестящие инструменты, тихо насвистывая  про  себя,  как
всегда  делал  за  работой.  Все  остальные  смотрели  на   него,   словно
заколдованные, в глубоком молчании, не двигаясь с места.
     Уже через минуту любимое сверло Джимми  плавно  вгрызалось  в  сталь.
Через десять минут, побив  собственные  рекорды,  он  отодвинул  засовы  и
открыл дверь.
     Агату, почти в обмороке, но живую и невредимую,  подхватила  на  руки
мать.
     Джимми Валентайн надел пиджак и,  выйдя  из-за  перил,  направился  к
дверям. Ему показалось, что далекий, когда-то знакомый голос слабо  позвал
его: "Ральф!" Но он не остановился.
     В дверях какой-то крупный мужчина почти загородил ему дорогу.
     - Здравствуй, Бен! -  сказал  Джимми  все  с  той  же  необыкновенной
улыбкой. - Добрался-таки до меня! Ну что ж, пойдем. Теперь,  пожалуй,  уже
все равно.
     И тут Бен Прайс повел себя довольно странно.
     - Вы, наверное, ошиблись, мистер Спенсер, - сказал он. - По-моему, мы
с вами незнакомы. Вас там, кажется, дожидается экипаж.
     И Бен Прайс повернулся и зашагал по улице.

                                 О'ГЕНРИ

                       ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ
                  (из сборника "Коловращение" 1910 г.)

     В двадцати милях к западу от Таксона "Вечерний экспресс"  остановился
у водокачки набрать воды. Кроме воды, паровоз этого знаменитого  экспресса
захватил и еще кое-что, не столь для него ролезное.
     В то время как кочегар отцеплял шланг, Боб Тидбол, "Акула"  Додсон  и
индеец-метис из племени криков, по прозвищу Джон Большая Собака, влезли на
паровоз  и  показали  машинисту  три  круглых  отверстия  своих  карманных
артиллерийских  орудий.  Это  произвело   на   машиниста   такое   сильное
впечатление, что он мгновенно вскинул обе руки вверх, как это  делают  при
восклицании: "Да что  вы!  Быть  не  может!"  По  короткой  команде  Акулы
Додсона, который был начальником  атакующего  отряда,  машинист  сошел  на
рельсы и отцепил паровоз  и  тендер.  После  этого  Джон  Большая  Собака,
забравшись на кучу угля, шутки ради направил на машиниста и  кочегара  два
револьвера и предложил им отвести паровоз на пятьдесят ярдов от состава  и
ожидать дальнейших распоряжений.
     Акула Додсон и Боб Тидбол не стали  пропускать  сквозь  грохот  такую
бедную золотом породу, как пасссажиры, а направились  прямиком  к  богатым
россыпям почтового вагона. Проводника они застали  врасплох  -  он  был  в
полной уверенности, что "Вечерний экспресс" не набирает ничего  вреднее  и
опаснее чистой воды. Пока Боб Тидбол выбивал это пагубное  заблуждение  из
его головы ручкой шестизарядного кольта, Акула Додсон, не  теряя  времени,
закладывал динамитный патрон под сейф почтового вагона.
     Сейф взорвался, дав тридцать тысяч долларов чистой прибыли золотом  и
кредитками. Пассажиры то там, то здесь высовывались из окон поглядеть, где
это гремит гром. Старший кондуктор дернул за веревку от  звонка,  но  она,
безжизненно повиснув, не оказала никакого сопротивления.  Акула  Додсон  и
Боб Тидбол, побросав добычу в крепкий брезентовый мешок, спрыгнули  наземь
и, спотыкаясь на высоких каблуках, побежали к паровозу.
     Машинист,  угрюмо,  но  благоразумно  повинуясь  их  команде,  погнал
паровоз прочь от неподвижного состава. Но еще до этого проводник почтового
вагона, очнувшись от гипноза, выскочил на насыпь с винчестером в  руках  и
принял активное участие в игре. Джон Большая Собака, сидевший на тендере с
углем, сделал неверный  ход,  подставив  себя  под  выстрел,  и  проводник
прихлопнул его козырным тузом. Рыцарь большой  дороги  скатился  наземь  с
пулей между лопаток, и таким образом доля добычи каждого из его  партнеров
увеличилась на одну шестую.
     В двух милях от  водокачки  машинисту  было  приказано  остановиться.
Бандиты вызывающе помахали ему на прощанье ручкой и,  скатившись  вниз  по
крутому откосу, исчезли в густых зарослях, окаймлявших  путь.  Через  пять
минут, с треском проломившись сквозь кусты  чаппараля,  они  очутились  на
поляне, где к нижним ветвям деревьев были привязаны три  лошади.  Одна  из
них дожидалась Джона Большой Собака, которому уже не суждено  было  ездить
на ней ни днем, ни ночью. Сняв с этой  лошади  седло  и  уздечку,  бандиты
отпустили ее на волю. На остальных двух они сели сами,  взвалив  мешок  на
луку седла, и поскакали быстро, но озираясь  по  сторонам,  сначала  через
лес, затем  по  дикому,  пустынному  ущелью.  Здесь  лошадь  Боба  Тидбола
поскользнулась на мшистом валуне и сломала переднюю ногу. Бандиты  тут  же
пристрелили  ее  и  уселись  держать  совет.  Проделав  такой  длинный   и
извилистый путь, они пока были в безопасности - время еще  терпело.  Много
миль и часов отделяло из от самой быстрой погони.  Лошадь  Акулы  Додсона,
волоча уздечку по земле и поводя боками, благодарно щипала траву на берегу
ручья. Боб Тидбол развязал мешок и, смеясь, как ребенок,  выгреб  из  него
аккуратно заклеенные пачки новеньких кредиток  и  единственный  мешочек  с
золотом.
     - Послушай-ка, старый разбойник, - весело обратился он к Додсону, - а
ведь ты оказался прав, дело-то выгорело. Ну и голова у тебя, прямо министр
финансов. Кому угодно в Аризоне можешь дать сто очков вперед.
     - Как же нам быть с лошадью, Боб? Засиживаться здесь нельзя. Они  еще
до рассвета пустятся за нами в погоню.
     -  Ну,  твой  Боливар  выдержит  пока  что   и   двоих,   -   ответил
жизнерадостный Боб. - Заберем первую же  лошадь,  какая  нам  подвернется.
Черт возьми, хорош улов, а? Тут тридцать тысяч, если верить тому,  что  на
бумажках напечатано, - по пятнадцати тысяч на брата.
     - Я думал будет больше, - сказал  Акула  Додсон,  слегка  подталкивая
пачки с деньгами носком сапога. И он  окинул  задумчивым  взглядом  мокрые
бока своего заморенного коня.
     - Старик Боливар почти выдохся, - сказал он с расстановкой. -  Жалко,
что твоя гнедая сломала ногу.
     - Еще бы не жалко, - простодушно ответил Боб, - да ведь с этим ничего
не поделаешь. Боливар у тебя двужильный - он нас довезет, куда надо, а там
мы сменим лошадей. А ведь, прах побери, смешно, что ты  с  Востока,  чужак
здесь, а мы на Западе, у себя дома, и все-таки в подметки тебе не годимся.
Из какого ты штата?
     - Из штата Нью-Йорк, -  ответил  Акула  Додсон,  садясь  на  валун  и
пожевывая веточку. - Я родился на ферме в округе Олстер. Семнадцати лет  я
убежал из дому. И на Запад-то я попал случайно. Шел я по дороге с  узелком
в руках, хотел попасть в Нью-Йорк.  Думал,  попаду  туда  и  начну  деньги
загребать. Мне всегда казалось, что я для этого  и  родился.  Дошел  я  до
перекрестка и не знаю, куда мне идти. С  полчаса  я  раздумывал,  как  мне
быть, потом повернул налево. К вечеру я нагнал циркачей-ковбоев и  с  ними
двинулся на Запад. Я часто думаю, что было бы со мной, если  бы  я  выбрал
другую дорогу.
     - По-моему, было бы то жк самое, - философски ответил Боб  Тидбол.  -
Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет  нас
выбирать дорогу.
     Акула Додсон встал и прислонился к дереву.
     - Очень мне жалко, что твоя гнедая сломала ногу, Боб, - повторил он с
чувством.
     - И мне тоже, - согласился  Боб,  -  хорошая  была  лошадка.  Ну,  да
Боливар нас вывезет. Пожалуй, нам пора и двигаться, Акула.  Сейчас  я  все
это уложу обратно, и в путь; рыба ищет где глубже, а человек где лучше.
     Боб Тидбол уложил добычу в  мешок  и  крепко  завязал  его  веревкой.
Подняв глаза, он увидел дуло  сорокапятикалиберного  кольта,  из  которого
целился в него бестрепетной рукой Акула Додсон.
     - Брось ты эти шуточки, - ухмыляясь, сказал Боб. - Пора двигаться.
     - Сиди, как сидишь! - сказал Акула. - Ты отсюда не двинешься Боб. Мне
очень неприятно это говорить, но место есть  только  для  одного.  Боливар
выдохся, и двоих ему не снести.
     - Мы с тобой были товарищами целых три года, Акула Додсон, - спокойно
ответил Боб. - Не один раз мы вместе с тобой рисковали  жизнью.  Я  всегда
был с тобою честен, думал,  что  ты  человек.  Слышал  я  о  тебе  кое-что
неладное, будто бы ты убил двоих ни за что ни про что, да не поверил. Если
ты пошутил, Акула, убери кольт и бежим скорее. А если  хочешь  стрелять  -
стреляй, черная душа, стреляй, тарантул!
     Лицо Акулы Додсона выразило глубокую печаль.
     - Ты не поверишь, Боб, - вздохнул он, - как мне жаль, что твоя гнедая
сломала ногу.
     И его лицо  мгновенно  изменилось  -  теперь  оно  выражало  холодную
жестокость и  неумолимую  алчность.  Душа  этого  человека  проглянула  на
минуту, как выглядывает иногда лицо злодея из окна почтенного  буржуазного
дома.
     В самом деле, Бобу  не  суждено  было  двинуться  с  места.  Раздался
выстрел вероломного друга, и негодующим эхим ответили ем у каменные  стены
ущелья. А  невольный  сообщник  злодея  -  Боливар  -  быстро  унес  прочь
последнего из шайки, ограбившей "Вечерний экспресс", -  коню  не  пришлось
нести двойной груз.
     Но когда Акула Додсон  скакал  по  лесу,  деревья  перед  ним  словно
застлало туманом, револьвер в правой руке стал изогнутой  ручкой  дубового
кресла, обивка седла была какая-то странная, и, открыв глаза,  он  увидел,
что ноги его упираются не в стремена, а в письменный стол мореного дуба.

     Так вот я и говорю, что Додсон, глава  маклерской  конторы  Додсон  и
Деккер, Уолл-стрит, открыл глаза. Рядом с креслом стоял  доверенный  клерк
Пибоди,  не  решаясь  заговорить.  Под  окном  глухо   грохотали   колеса,
усыпительно жужжал электрический вентилятор.
     - Кхм! Пибоди, - моргая, сказал Додсон. - Я,  кажется,  уснул.  Видел
любопытнейший сон. В чем дело, Пибоди?
     - Мистер Уильямс от "Треси  и  Уильямс"  ждет  вас,  сэр.  Он  пришел
рассчитаться за Икс, Игрек, Зет. Он попался с ними, сэр, если припомните.
     - Да, помню. А какая на них расценка сегодня?
     - Один восемьдесят пять, сэр,
     - Ну вот и рассчитайтесь с ним по этой цене.
     - Простите, сэр, - сказал Пибоди, волнуясь, - я говорил с  Уильямсом.
Он ваш старый друг, мистер Додсон, а ведь вы скупили все Икс, Игрек,  Зет.
Мне кажется, вы могли бы, то есть... Может быть, вы  не  помните,  что  он
продал их вам  по  девяносто  восемь.  Если  он  будет  рассчитываться  по
теперешней цене, он должен будет лишиться всего капитала  и  продать  свой
дом.
     Лицо Додсона мгновенно изменилось  -  теперь  оно  выражало  холодную
жестокость и  неумолимую  алчность.  Душа  этого  человека  проглянула  на
минуту, как выглядывает иногда лицо злодея из окна почтенного  буржуазного
дома.
     - Пусть платит один восемдесят пять, - сказал Додсон. -  Боливару  не
снести двоих.