Антон Никитин. Рассказы и повести Библиотекарь Эпоха Великих Географических Открытий 1.Секта Стелларитов 2.Обстоятельства места-времени 3.Смерть времени 4.Дуэль Сын Предательство БИБЛИОТЕКАРЬ В тот день я встал раньше обычного: в библиотеку должны были прийти новые контейнеры с книгами, и среди них несколько арабских рукописей, и один трактат четырнадцатого века, которые меня весьма интересовали. Не- кий загадочный магнат пожелал передать свою библиотеку в дар нашей наци- ональной, и, как гласит предание, это были последние слова, которые он произнес перед тем, как скончался в своем кипрском имении. Я слишком дорожу отпущенным мне остатком времени, и, хоть глаза мои уже почти ничего не различают в темноте обступающего меня мира, я стара- юсь ощупать каждый новый лист перед тем, как отправить его в хранилище. Кто-то говорил мне, что наш кипрский благодетель был весьма странен, меня предупреждали о том, что возможен подлог, но я рассудил, что выяс- нить подлинность текстов никогда не поздно, и не отказался от дара. Так, не выдавая главной причины - моей бессонной страсти к старинным рукопи- сям - я сумел укрепить свою репутацию учтивого и непреклонного перед сплетниками (коли речь заходит о последней, священной воле) человека . Я сидел в своем кабинете и ожидал телефонного звонка из порта, чтобы дать финальные, не столь уж и необходимые указания, когда мне позвонили по внутреннему телефону. Я с неохотой поднял трубку, и по слабому фоновому шуму (с потерей зрения слух мой обострился) понял, что звонят из вестибюля. Взволнованный, но уверенный в себе мужчина извинился за нарушение мо- его покоя ( мне подумалось, что он обращается со мной, как с больным) и попросил у меня немедленной аудиенции. Я отказывался, как мог, придумывая самые невообразимые предлоги - так не хотелось мне смазывать сладость ожидания надоевшими за сорок лет ра- боты ходатайствами, но напор мужчины был необычаен, и я уступил. Он появился у меня в кабинете через три минуты, так быстро добраться от вестибюля не мог ни один из моих предыдущих просителей. Я пытался рассмотреть циферблат моих часов, всерьез уже волнуясь за судьбу груза (корабль должен был войти в порт уже полтора часа назад). - Вы ждете звонка, - сказал мужчина, выдвинулся из мрака, сел, не до- жидаясь приглашения и положил на стол визитную карточку. Наглость его не имела границ, но что-то мешало мне выгнать его из комнаты. - Я понимаю Вас. Каждый директор, наверное, хочет, чтобы его библио- тека была самой полной. Тут я понял, к чему он клонит. Он не будет ничего просить, он будет предлагать. Он станет всовывать мне какой-нибудь невообразимый хлам, купленный у старьевщика, и утверждать, что этот китайский манускрипт на- писан на первой созданной на Земле бумаге. Естественно, библиотека этого не купит, но скандала, скорее всего, не миновать. Я уже потянулся к звонку, чтобы вызвать секретаршу, но посетитель, выступавший из темноты неразборчивым тепло-синим пятном, остановил мой порыв.Рука его была мягкой, дружественной, но неколебимой. - Не нужно, я не хочу вам продавать список "Тысячи и одной ночи", продиктованный самой Шахерезадой. Я вообще ничего не хочу продавать. Я хочу убедить вас, что всякая библиотека должна быть полной до некоторого предела. - Книги из собрания национальной библиотеки не продаются. - И не нужно. Просто мне хочется знать, понимаете ли вы, что нет на Земле библиотеки, которая имела бы все книги? Я потерял всякое терпение. Он обращался со мной, как с мальчишкой. Мне хотелось его одернуть, но мешало одно - я не знал, как к нему обра- титься. Туманное белое пятно визитной карточки маячило на столе, но мне почему-то было стыдно показывать ему свою слепоту. - Говорите, пожалуйста, поскорее, у меня нет времени. - К сожалению, это правда, но если вы согласитесь, то времени у нас будет целая вечность. Я задумался, пытаясь предугадать, что он скажет мне в следующий мо- мент. Мысль моя была словно парализована, плутая в тумане я старался найти просвет, но мир моего воображения впервые оказался таким же смут- ным, как и мир реальный. - Вы, конечно, знаете про Зогар? Конечно, я знал про Зогар. Каббалистическая книга волновала мое вооб- ражение в молодости. Казалось, весь мир был создан так, чтобы его можно было описать понятиями Зогара. - Тогда вы должны знать, что Зогар - это не только сам Зогар, это сотни , может быть - тысячи книг, ими можно навьючить верблюда. Зогар постоянно пишется, и я знаю, что он дописан. Что-то смутно-знакомое послышалось мне в этих словах. Какая-то тайна, к которой некогда был причастен, но забыл, или ста- рался забыть, восстала во мне и настойчиво била тревогу. - Мне нужно напоминать Вам, что случится, если все эти книги собрать вместе? - Пожалуйста... - Весь древний Восток связывал с этим событием конец мира. Наверное, старость источила меня, как жуки проедают старую книгу. Иначе не объяснить, почему в этот момент я потерял сознание. Когда я оч- нулся, расплывчатое лицо посетителя плавало надо мной. - Вы хотите этого? - спросил он. Несмотря на весь ужас положения, по- завтракать он не забыл, и в его завтраке было много чеснока, - Ваш меце- нат уже совершил половину преступления. - Что мне нужно сделать? - Подпишите доверенность на получение контейнера в порту. По дороге я изыму из него то, что не должно доехать до библиотеки и сожгу этот доку- мент. - Что это за книга? - мне показалось, что он не ответит, и я хитрил, задавая этот вопрос, потому что уже решил вычислить книгу по описи. - К сожалению, я не уполномочен говорить ни о чем, что имеет хотя бы случайное отношение к Тайне. Я до сих пор не могу понять, почему я подписал, но сразу после этого ко мне вернулось нормальное расположение духа и я вспомнил, что вечером собирался пойти на органный концерт. Посетитель был вежлив, попрощался и растаял в темноте. Через два часа ко мне пришел шофер грузовика и протянул мне документы на подпись. - Ничего не произошло? - поинтересовался я. - Я задержался, потому что проколол колесо. - Вам ничего не передавали? - Нет. Сомнение мое быстро исчезло: шофер, даже через туман, не казался лже- цом, контур его почти что не был размыт. Вероятность того, что, пока во- дитель возился с колесом, в запертом кузове кто-то орудовал, была крайне невелика. Я второй раз за день расписался и велел оставить контейнеры во внутреннем дворе, под навесом. Я не сомневался: мой утренний посетитель или был убит, или попал в автокатастрофу. Вся тяжесть решения ложилась на меня. Но я не знал ни названия книги, ни способа, которым она вызовет раз- рушение вселенной. По крайней мере, она была безвредна, находясь в одном здании с остальными составными частями этой мистической бомбы. Единственная ее жертва - мой посетитель - уже не мог сообщить мне ни одной подробности. Мне оставалось догадываться самому, как нужно собрать Зогар: нужно ли, чтобы все книги прошли через одни руки, или стояли на одной полке, или их нужно прочесть вслух в определенном порядке, или же они сами выберут время, чтобы раскрошить все окружающее. Вариантов было столько, что даже мое, тренированное слепотой, воображение, отказывалось все их осознать. Я вызвал к себе в кабинет плотника и, по старой дружбе, попросил его оставить мне топор. Он не очень удивился, за долгие годы совместной ра- боты он привык уже к моим чудачествам. Я просидел на работе до самого позднего вечера, и когда в коридоре стихли шаги последнего сотрудника, я взял топор и вышел во внутренний двор. Для слепого ночь не слишком отличается от дня, я, например, могу видеть только молочно-белое пятно солнца, если буду смотреть прямо на него. Но эта ночь показалась мне особенно темной. Я ждал, что сейчас, в ослепительной ( даже для меня!) вспышке из этой темноты выплывет Некто, прекрасный и карающий и поймет все мои намерения. Я наощупь взламывал контейнер за контейнером, пока что-то не подсказало мне, что я найду то, что ищу, в этом ящике. Я сунул дрожащую руку в ворох какого-то мусора, возможно, опилок, и слабое тепло пергамента подсказало мне, что поиск окончен. И тут на плечо мне легла рука. - Прекрасно, Вы выполнили работу, возложенную на Вас. Это был утренний незнакомец. - Отдайте книгу, - и он вырвал свиток у меня из рук, - только Вы, с Вашим чутьем могли отыскать ее среди тысяч других. Я пытался нашарить в темноте влажные руки похитителя, но был жалок и беспомощен. - Зачем она Вам, я и сам могу ее уничтожить. - А никто не собирался ее уничтожать, - незнакомец хмыкнул и исчез. С тех пор прошло уже полгода, но ничего необычного не произошло. Иногда я думаю, что он не дал мне уничтожить книгу, потому что именно уничтожение Зогара пускает в ход взрывной механизм, а иногда мне кажет- ся, что конец света уже наступил, но тогда я подхожу к окну и вижу сла- бый мерцающий свет Солнца. ЭПОХА ВЕЛИКИХ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ОТКРЫТИЙ 1.СЕКТА СТЕЛЛАРИТОВ Почти всю прошедшую неделю я читал книгу, попавшую ко мне чудом. Мой друг, работающий униформистом в театре, нашел ее, пропыленную и истре- панную, где-то между стопками задников, относящихся к "Гамлету", и к "Звездочету". Книга, видимо, была принесена в театр кем-то из художни- ков, да так и забыта( Виктор (так имя моего друга) рассказывал мне, что художники читают только при крайней нужде). Книга была наполнена множеством неожиданных (возможно, тщательно скрывавшихся ранее) данных. В ней было собрано практически все о поверьях, связанных со звездами, не нашел я только времени и места издания самой книги, что было явным упущением со стороны издателей этого небесного свода. Позже я стал дога- дываться, почему они захотели остаться неизвестными. Введение было посвящено традиционной астрологии, большая же часть текста отводилась под ее опровержение. Секта стелларитов, к которой при- надлежали и авторы издания начала существовать в девятом или десятом ве- ке нашей эры. "Видимо, какой-нибудь бедуин, потрясенный размерами завоеванных ис- панских городов и их непрерывным ростом, вернулся к себе домой" - пишут тайные жрецы, -" и сообщил, что каждый человек не может иметь собствен- ной звезды, потому что иначе через полсотни лет ночное небо будет сиять , как солнце. С еретиком поступили согласно доброй арабской традиции убивать за неверие, но, видимо, в Европе успело прорасти семя невнятной азиатской проповеди. По крайней мере, именно в это время мы сталкиваемся с первым упомина- нием о том, что не всякий достоин иметь собственную звезду." Секта долгое время не могла найти собственное лицо, поскольку никто не мог остановить свой выбор на какой-либо модели мироздания. Было оче- видно, что далеко не всякий человек имеет свое светило, и что двое не могут быть рождены под одной эвеэдой - такой вывод затуманивал бы яс- ность мироздания и опрокидывал бы фундамент простоты, на котором все и базировалось. Прошло по крайней мере триста лет, описываемых авторами книги весьма подробно, прежде чем появилось учение о Настоящих - о людях,обладающих звездами. Согласно этой гипотезе, существуют только несколько тысяч вечноживу- щих людей, чьи звезды сияли над нами вечно. Большинство же людей не име- ло никогда своих звезд, и не играло никакой роли в мире. Сразу же возникла группа энтузиастов, секта в секте, направившая свои усилия на поиск Настоящих. Первый же шарлатан, объявивший себя Настоящим был проверен - в скрытом под землей храме секты его торжественно убили. Звездное небо от этого не изменилось, и оказалось, что лжец понес заслу- женное наказание. Так началась самая кровавая эпоха в истории секты. Некоторые сектанты начали предполагать, что Настоящие - это монархи, продолжая свой род, они передают свою звезду наследникам, предположение это не выдерживало никакой критики, поскольку монархии образовались сов- сем недавно, да и несколько дворцовых переворотов с отравлениями авгус- тейших владык полностью развенчали заблуждавшихся. Никто больше не брал на себя ответственность называться Настоящим, так как исход был очевиден - проверить его слова можно было только одним способом. Поэтому многие стали верить, что Настоящие сами не знают о том, что они избраны. Благодаря тайному перерождению (так же, как зашед- шая звезда должна взойти ) они не помнят своего прошлого, начиная новый виток. Как происходит перерождение, меняют ли Настоящие вместе со своей памятью еще и внешность - никто не знал этого. В то время в священном языке обрядов секты, основанном на латыни, глаголы "придумать" и "запомнить" слились в один. Через два века стеллариты поняли, что весь мир перерождается каждые 36000 лет, и основным вопросом теологии стал вопрос о положении звезд в переродившемся мире. Но пока что секту томил вопрос обнаружения Настоящих. Варфоломеевская ночь была самым известным экспериментом по открытию тайны. Кровожадность кортесовских завоевателей объяснялась двумя заблуж- дениями: открывший Америку Колумб полагал, что обнаружил рай земной (а где же, как не в раю жить Настоящим), стеллариты же полагали, что Насто- ящие не похожи на европейцев. На мой взгляд, Ку-клукс-клан зря не приз- нает своей очевидной принадлежности к стелларитам - это могло бы хоть как-то облагородить движение. Бойня в Америке кончилась так же неожиданно, как и началась. Кто-то из жрецов понял, что солнцепоклонство индейцев рождено той же причиной, только под жертвенный нож кладутся те, на кого пало подозрение в том, что их звезда - Солнце. Несколько, особо упорных еретиков еще некоторое время плавали по Ка- рибскому морю, топили корабли и сжигали прибрежные селенья, по ночам с надеждой всматриваясь в небо, но и они вскоре поняли бесплодность своих попыток. Открытие Америки внесло смятение в души стелларитов, появилась идея, что Настоящие сами обратили внимание людей на новый континент, чтобы отвлечь от себя внимание. Язык обрядов еще более упростился, глаголы "открыть" и "создать" слились, а затем срослись и оба двухзначных глаго- ла, и полученное слово стало обозначать "существовать". С той поры секта все больше и больше склонялась к философскому созер- цанию: все равно, ничего изменить простой человек не в силах, все в ру- ках Настоящих. Последний варварский всплеск экспериментирования произо- шел во время второй мировой войны, когда озлобленные собственным бесси- лием фашисты истребляли по всей Европе евреев. "Ныне (когда "ныне"?) секта стелларитов видит перед собой одну задачу - оберегать Настоящих. Мы (здесь авторы признались, наконец) избежали печальной участи баптистов, не всякий Настоящий - стелларит, и уж тем более, не всякий стелларит - Настоящий. Поэтому мы оберегаем всякого, кто вызывает у нас сомнение. Вспышка сверхновой, описанная в китайских летописях четвертого века, должна стать последей горькой звездой этого перерождения Вселенной. Мы надеемся, что и нас кто-то оберегает." Я читал эту книгу ночами на кухне, к полному неудовольствию жены, оз- лобленной и моим увлечением, и моими ночными дежурствами в обсерватории. Теперь я почти не ночую дома - ночи напролет я сижу у телескопа, бо- ясь увидеть яркий и невосполнимый знак смерти. 2.ОБСТОЯТЕЛЬСТВА МЕСТА-ВРЕМЕНИ Лишенный жены, которая не в силах была больше выносить мое постоянное отсутствие, и друга, вынужденного отправиться в другой город на поиски работы, я нашел себе собеседника в книге. Виктор, отдавший мне ее перед отъездом, в спешке, сказал только, что прочитать до конца он ее не ус- пел, но, похоже, в ней причина всех его сегодняшних неурядиц. Это меня несколько удивило, потому что я знал, что Виктора уволили за недосмотр: часть декораций оказалась не на месте и в сценическое пространство че- тырнадцатого века вклинился паровоз. Тоскливый и отрешенный тон Кирматта, автора монографии, очаровал меня своей близостью. Отвергнутый всеми (причина этого остается неясна, но недомолвки поз- воляют догадываться, что гонения были повсеместны, а вина, их вызвавшая- довольно серьезна), он вынужден искать убежища, отдыха, и горы показа- лись ему самым подходящим местом для забвения. Со сладострастным унижением, ставшим для него, похоже, привычкой, описывает он тяжесть пути и неизмеримую грубость проводника. Возможно, только мое состояние помогло мне преодолеть первые главы, перегруженные, как рюкзаки и корявые, как горы. Через две недели, в туманное утро Кир- матт увидел, как близкий снежный склон плавно превращался в туман и мглистое небо. Между черными горами зияла дыра, в которой ничего нельзя было различить. " - Что там? - спросил я у проводника. - Ничего, - резко ответил он, продолжая пить чай и не оглядываясь." Кирматт встал и пошел в ту сторону. "Там действительно не было Ничего. Я стоял в одном шаге от отсутсвия чего бы то ни было. Вокруг меня еще можно было ощутить снег, воздух, То же, что было на шаг впереди, было лишено и света, и воздуха, и существо- вания. Около минуты я размышлял о целесообразности следующего шага, но страх победил мое сомнение и я вернулся к костру. Через час туман расс- тупился и на месте провала оказалась каменная осыпь." Как всякий представитель германской культуры, Кирматт слишком доверял своим чувствам и потому он немедленно вернулся из гор обратно в долину и начал изучать физику. Скоро он, однако, понял, что ищет не там, и , про- учившись всего два года, вновь занялся своей старой работой (бухгалтер на пивном заводе). Учеба, правда, не прошла даром, так как гипотеза о том, что белое пятно - это место, лишенное измерений, подкреплялась в книге примитивной математикой. Кирматт решил, что вселенский недосмотр позволил ему прикоснуться к тайне белых пятен. Мир - это только декорация для испытания человека добром и злом, может случиться так, что какая-то деталь в декорации бу- дет утеряна, и тогда белые пятна покрывают карты древних. В этом месте из книги выпала закладка Виктора. Кирматт не стал развивать свою идею дальше, хотя чего, казалось бы, заманчивей: Колумб, открывая до той поры неведомые острова, думал, что открывает Индию, мы сегодня думаем, что он открыл Америку, а на самом же деле Аме- рики до того момента просто не существовало. Возможно, что не существо- вало ее и после этого, а острова, открытые великим мореплавателем в мо- мент открытия действительно были индийскими островами. Только потом Про- видение рассмотрело все выгоды, связанные с наличием в этом месте нового континента. Земной шар разошелся, выдвигая из своих недр фон для разви- тия будущих драм. Можно поразмыслить о том, какие географические откры- тия, или завершения каких пьес послужили поводом для исчезновения Атлан- тиды. После столь небрежно упущенной, пускай даже и очевидной, возможности, я заподозревал Кирматта в ограниченности взглядов, но довольно скоро по- нял, что ошибся. Прошел год после того, как был оставлен университет, и Кирматт женил- ся. Женитьба была, видимо, очень удачной, потому что Кирматт прекратил все свои изыскания и некоторое время писал только в дневник. Радость возвращения к спокойной жизни после всеобщего презрения и последующего холодного отношения в университете была черезвычайно велика - почти все книги, проходившие через Кирматта служили ему прежде всего мерилом его собственного счастья. В это время он увлекается собиранием легенд о зем- ном рае, особенно его поражает история, связанная с именем Александра Македонского. Великий завоеватель прошел всю Азию и остановился перед стеной. Войс- ко пыталось сокрушить стену, или громкими криками привлечь внимание хо- зяина неведомо зачем огражденной территории, но все было понапрасну. Случайно встреченный путник объяснил, что за стеной находится Рай. Кирматт записал в дневнике: "Неужели всякий, у кого достанет сил сокрушить стену, окажется в раю? " Семейное счастье длилось недолго, в результате каких-то интриг (снова неясно, чьих и с какой целью), связанных, кажется с темным прошлым Кир- матта, жена уходит от него, заставив пройти через унизительный бракораз- водный процесс. Кирматт опять собрался уйти в горы, но вдруг образ, посетивший его, стал причиной переворота во всей его жизни. "Я вновь и вновь вспоминал ту минуту, которую я простоял на краю Нич- то, проклиная себя за нерешительность. И однажды, читая Данте, я понял, что удержало меня от того шага: я не сумел бы оттуда вернуться." Так Кирматт создал космогонию, в которой белые пятна играли роль вхо- дов в ад. То, что количество белых пятен уменьшалось всю историю челове- чества, по мнению Кирматта говорило о том, что Спаситель пролил свою кровь не напрасно, но на мой взгляд, этот вывод - из тех, что придуманы до того, как доказаны, а само доказательство играет роль тени, чтобы итог был ярче и блистательней. Узилищ белых пятен не может покинуть ник- то, всякий предмет, попавший в этот беспространственный мир теряет все свои измерения, он исчезает, а от человека там, вероятно, остается лишь бесконечная по протяженности мысль - мысль ужаса от исчезновения. Описания ужасов такого ада у Кирматта, как и у любого другого провид- ца, занимают немало места, и когда, истомленный муками бесконечной мыс- ли, читатель готов уже погрузиться в холодные воды рая, он встречает длинную наукообразную главу о мире без времени. Если не отвлекаться на поверхностные или ошибочные математические выкладки недоучившегося физика, то выводы его таковы: В мире без времени нет движения, поскольку движение - это процесс, растянутый во времени. Там нет ничего, что могло бы трансформироваться, нет логики, поскольку логика - цепь причин и следствий, а там не может быть следствия. Этот мир не может измениться, то есть он включает в себя единственное - свою первопричину. А так как первопричина всего - Созда- тель, то это именно Он заточен в своем создании. На вопрос о том, что побудило Бога создать это добровольное узилище ответить очень просто: в этот рай попасть практически невозможно, так как любое появление изменит его, что немыслимо. Свои функции Рай выпол- няет посредством допущения душ праведников до созерцания рая. Естествен- но, что это не физическое видение (так как свет, необходимый нам для то- го, чтобы видеть - тоже дви-жение), это духовное, мистическое, иррацио- нальное созерцание. Именно поэтому никто не был в силах описать рай. Перенесение в язык этого видения просто невозможно, потому что язык - логическая структура, выражающая набор мыслей, а разум, "помещенный" в Рай теряет способность к мысли, переполняясь бесконечной по протяженнос- ти эмоцией восторга. Немногие попытки подобных описаний проваливались. Иоанн в своем откровении растерял столько эмоциональных связей, а места- ми заменил их насущными моралями, обращенными к церквям, что вся картина теперь воспринимается в зловещем тоне и трактуется, как конец Света. У Иоанна же конец Света - не конец всего физически существующего, но пре- дел физическому существованию света, начало блистательно темного бытия Вселенной. Так, в узкую щель игры слов ускользнул смысл всего повество- вания. Каждый из нас может понять ощущение такой потери, возобновив в себе невозможность восстановления сна после пробуждения. Некоторые провидцы, описывая потусторонний мир, достигли своей цели, но, видимо, не тем путем, которым они желали это сделать. Собственно их описания беспомощны, но названия описываемых сфер выбраны так, что зву- чание их не напоминает ни один человеческий язык. Пожалуй, несколько страниц подобных слов показали бы нам райское бытие лучше, нежели тома, тщащиеся осознать величие Бога. Часть праведников после смерти, возможно, получает свой "персо- нальный" рай, но происходит это только с теми, кто достиг каких-то нево- образимых вершин миропонимания, и черезвычайно великое знание не позво- ляет их душе двигаться во времени. Так, довольно давно было замечено, что наиболее совершенный механизм должен быть неподвижен. Здесь вновь возникает вопрос, далеко не новый, но вечно остающийся ключевым: насколько Бог, заключенный в своем Раю, существует и чьей воле подчинен Мир? Кирматт смущается, дойдя до этого вопроса и не хочет давать на него ответ, мучительно выкручивая читателю руки давно устаревшими приемами. Книга, как я уже говорил, далеко не безупречна, но я не сумел отыс- кать больше ни одной книги Кирматта, даже ни одного упоминания про этого философа в других работах. Я нашел в книге множество мелких ошибок. Концовка труда, вновь авто- биографическая, переполнена намеками на то, что именно проповедь идей книги послужила причиной изгнания Кирматта, с которого начинается вся монография, а самому автору не удалось скрыть своего желания быть гением и создать новое Протоевангелие. Все это заставляет меня до сих пор сомневаться в талантливости автора или в его существовании. 3.СМЕРТЬ ВРЕМЕНИ Понемногу я прихожу к убеждению, что скитание среди книг - это единственное, что мне осталось.Последнее письмо от друга,в котором чувствуется уже ожидание непредвиденной смерти, и недавний телефонный звонок жены, зачеркивающий всякую надежду на примирение подтверждают мои наблюдения. Меня раздражает невозможность присутствовать сразу в нескольких мес- тах, отягощенная желанием это совершить: мне хочется сидеть на могиле друга в Саратове, просить прощения у жены в Москве и заниматься наблюде- нием звезд. Поэтому избранный мною путь прост: я или отказываюсь от вре- мени, в котором мне пришлось жить, или же осуществляю все свои желания мыслью. Мое последнее странствие написано в 1567 году неизвестным (следующие поколения сделали все, чтобы его забыть) монахом Раниусом. Неизвестным он был не всегда, около десяти лет эта фигура властвовала над умами, но после появления трактата "Время смерти" он был изгнан из монастыря, и через год погиб в дорожной драке, спровоцированной, скорее всего, святой инквизицией. За время недолгого триумфа Раниус стал легендой, про него рассказывали самые невероятные истории. В частности, ему приписывалась слава получения философского камня. Раниус будто бы получил некую жид- кость, способную обращать в золото любой материал, но дальнейшие иссле- дования показали, что это химическое соединение является в то же время извлеченной сущностью зла, поэтому Раниус прибег к разложению жидкости и постарался, чтобы рецепт ее получения не достался никому. Про эту жид- кость известно только, что она была немного тяжелее воды, прозрачна и слегка голубовата, пахла довольно приятно и была получена при воз- действии на кровь собаки ряда неустановленных реагентов. Было предприня- то множество попыток разгадать формулу богатства и молодости, но самые серьезные работы увязали в детективных подробностях установления породы зарезанного пса. Известно, что Раниус выделил и сущность добра, но результаты анализа оказались черечур разрушительны, открылось несколько побочных эффектов, которые невозможно было предсказать, добро попросту не пожелало уме- щаться в предложенное время и Раниус уничтожил и его. Неудачи поразили монаха, поэтому он обратился к классическому богос- ловию и философии и забросил алхимию, но любители наживы еще долго прес- ледовали его в надежде найти тайную лабораторию гения. Вообще очень трудно что-либо рассказать о времени известности Раниу- са, потому что практически все рукописи, содержавшие похвалу в его адрес были уничтожены, и о его авторитете приходится догадываться по редким и путанным арабским комментариям. Арабы почему-то спокойнее отнеслись к крамольной работе Раниуса, видимо, сочтя ее внутренней болезнью христи- анства и чувствуя приближение гибели религиозного противника. Впрочем, это никак не следует из текста, более того, Раниус утверждает всеобщ- ность своих доводов. "Поставленный перед лицом неумолимого времени человек," - пишет за- думчивый монах,- "вправе отчаяться и просить для себя свободы не только земной, но и свободы во времени. Страшный Суд сможет найти подсудимого в любых временах, даже до его рождения." По скудной фактографии трудно решить, что заставило Раниуса отва- житься на этот бунт. Ничто не говорило о его потенциальном вероотступни- честве. По легенде, записанной арабским переписчиком Али Кумхани, Раниус был скорее ортодоксом, строго соблюдал обрядовую сторону своей религии и в народе почитался почти что за святого. Требовать же чего-то от Бога- черезмерная ересь, доступная немногим, а уж требовать свободы отважива- лись крайне редко, чаще всего - на костре. Для того, чтобы написать что-то подобное "Времени Смерти" нужно было знать Нечто или верить во что-то, что спасло бы Раниуса не только от возмездия инквизиции, но и от Страшного Суда. Надежда, которая скрывала Раниуса, становится, кажется, понятной только в конце произведения, полного мольбы, тоски о прошедшем навсегда и стремления к возвращению в детство. "Времени не существует,"- написал Раниус, не поясняя почти ничего в своей мысли. Вряд ли бы его поняли даже и с объяснениями. Крестьянин, видящий каждое утро восход и чувствующий загодя заморозки, или горожа- нин, помнящий о голодном времени зимы, не могут понять того, что мир ли- шен любого подобия перемен. Сожженные труды Раниуса должны были погиб- нуть, а те немногие экземпляры, что уцелели, должны были остаться непро- читанными. Для человека средневековья во всей рукописи Раниуса нет ниче- го, кроме чудовищной, всеохватной ереси, и мы только сейчас можем дога- даться,что он имел в виду,отказывая времени в существовании. Если мир запакован в едином моменте времени, как в кубе (мне не сов- сем понятно, почему философы всегда предпочитали шар), то объяснить, из- менения окружающего пространства можно только одним способом: течет не время, это мы меняем миры, как одежду, секунда за секундой. Это может показаться моим личным домыслом, если бы Раниус не отметил эту мысль, едва-едва: "Человек ненасытен, он считает, что вправе решать, что зло, а что-нет." По скрытой мысли Раниуса, в кубе тесного "теперь" упаковано множество миров, мы перемещаемся между ними шаг за шагом. Если бы Раниус жил в на- ше время, он отметил бы не только ненасытность людей, но и испорченность их вкусов: каждый последующий мир более разрушен, чем предыдущий, это следует из второго закона термодинамики. Остается непонятным, почему последующие миры так мало друг от друга отличаются, но это можно отнести на счет узкого кругозора человечества. Ньютон сам, по сути дела, выбрал цепочку миров, в которой яблоко было все ближе и ближе к земле, а меня от открытия Америки отделяет промежу- ток не больший, чем от написания следующей буквы. В доказательство своей мысли Раниус мог бы воспользоваться громадным опытом обнаружения ведьм, известной их способностью неожиданно переме- щаться в пространстве и оказывать влияние на весьма отдаленные предметы, но его испугала возможность апатии, которая захлестнула бы плененное че- ловечество. Поэтому он не мог выразить свою мысль слишком ясно. Раниус написал только: "Господу проще наблюдать за заключенными во времени, чем дать им свободу. Время смерти всего сущего уже близко, оно - сейчас, и когда последний из нас будет призван, время уйдет вместе с ним" Возникшая в фантастике XX века полемика вокруг возможности путешест- вий во времени была снята еще до возникновения: нет причины или следствия, нет причинно-следственной связи, нарушить которую черезвычай- но опасно ( или невозможно), мы сами все это придумываем и выбираем. Всю свою историю человечество ищет наиболее удобный мир, чтобы "спо- койствие и вера пришли к нему", или чтобы, найдя его, этого не заметить. Отягощенный знаниями человек понимает, что мир стремится к устойчи- вости, на самом же деле, это сам человек ищет абсолютной неизменности и комфорта ,чтобы окружающая его Вселенная пришла в соответствие с сутью его Несвободы. Поиски до сих пор не окончены и каждый ищущий умирает. Возможно, что искомое именно Там, но мне хочется верить, что я найду в себе силы, чтобы перешагнуть непрозрачную преграду и оказаться рядом с моим другом и женой. Видимо, Раниус надеялся на то, что сумеет уйти от возмездия, улизнув в мир, в котором нет ничего - ни времени, ни церкви, ни даже Бога. Воз- можно, он осуществил свой замысел, воспользовавшись древним знанием ал- химии, и нам только кажется, что его жизнь оборвалась где-то в шестнад- цатом веке несуществующего времени. Теперь, после этой книги, у меня уже нет сил вглядываться в ночное небо,чувствуя за этим движением покой несравненно лучшей, но абсолютно невозможной жизни. СЫН Недавно мне посчастливилось прочесть рукопись, которой не суждено быть напечатанной из-за жесткого протеста Патриархии Поводом для протес- та послужило "обилие порнографических деталей в описаниях земной жизни Господа". Я перечел книгу трижды, но не обнаружил в ней ни одного сколь-нибудь грубого намека или чего-либо, что можно было бы принять за такой намек. Скандал вокруг книги, скорее всего, послужил ее популярнос- ти больше, нежели пресловутая повсеместная испорченность нравов. Автор, по вполне понятной причине пожелал остаться неизвестным, под- писавшись литерой "R.", но, кто бы он ни был , остается только позавидо- вать той смелости, с которой он взялся за разбор вопросов, рассматривае- мых уже две тысячи лет. Несопоставимость величины первородного греха и суточных мук на крес- те, искупивших этот грех, послужило отправной точкой его размышлений. Автор не нов в своих суждениях, и прямо ссылается на Нильса Рунеберга , книга которого "Den hemlige Fralsahren" вышла в Лунде в 1909 году. Но версия Рунеберга о том, что Спаситель нашел свое воплощение в Иуде, что- бы пройти в обличьи человека через все муки и грехи, не нашла отклика в R. "Было бы нелепым бахвальством думать, что можно искупить, пусть даже вечными, страданиями одного человека грех всего человечества. Сомни- тельно, чтобы Бог не понимал этого, как и того, что многовековая привыч- ка к греху, скорее всего, помешает человечеству воспринять его учение. Хотя бы из уважения к Творцу мы должны признать, что он не мог не видеть несовершенства своего творения." Одним из самых красивых и, несомненно, самым спорным из всех образов книги является образ Бога, мучимого угрызениями совести за несовер- шенство мира. "Он пришел не для того, чтобы исправить род людской, но чтобы дать ему шанс. В старом мироустройстве это невыполнимо, поэтому Ему нужно бы- ло изменить этот миропорядок." Тут в рукописи ощущается некий провал, который, вероятно, возник из-за мучительного поиска перехода к изложению сути нового взгляда на Христа. R. не нашел ничего лучшего, чем просто начать длинные перемежаю- щиеся ряды цитат из Евангелий. "И, взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть те- ло Мое, которое за вас предается; сие творите в Мое воспоминание" (Еван- гелие от Луки, 22, 19). Автора несколько удивляет, что разговор о теле Господнем возникает только в самом конце повествования. Это понятно, если рассматривать Евангелия, как книги, написанные с целью проповеди, но совершенно аб- сурдно, если считать их описаниями жизни Христа. Бог остается в них не человеко-богом, но прежде всего духом. "Зачем тогда нужно было это воплощение, если материальная субстанция божества осталась зависимой от лености крестьян, мельников и пекарей? Сугубый символизм этого акта тем более очевиден, что после тайной ве- чери сразу следует моление о чаше, просьба об облегчении мук телесных, присущих человеку." Рассуждая и далее в том же ключе, R. заставляет споткнуться читателя о следующие цитаты: "Иисус говорит ей: жена! что ты плачешь? кого ищешь? [...] не прикасайся ко Мне"(Евангелие от Иоанна, 20,15; 20,17). "Что заставляет Иисуса оттолкнуть Марию Магдалину столь властным при- казом? Это не удержание от сомнения, потому что дальнейшие деяния Марии дают нам убедиться в ее глубочайшей вере, и потому что Фоме Он дозволяет вложить персты в ладони свои. Скорее всего, это отстранение от порыва женщины броситься Ему на шею. Он окончил свой плотский путь, и теперь не хочет быть запятнан в своем духовном обличии своею плотью: "посему оста- вит человек отца и мать и прилепится к жене своей и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть"(Евангелие от Матфея, 19, 5-6)." Именно эта крамола послужила поводом для запрета, но, как не удиви- тельно, выводы, произведенные R. из этого небесспорного постулата, сов- падают с религиозными призывами искать бога в себе. "Так как ни одно из канонических Евангелий не обращает наше внимание на связь между Иисусом и Магдалиной, указывая только на апостольскую роль Марии, не следует доверять Евангелиям как жизнеописаниям. Связь между Иисусом и Марией несомненна, так как именно Магдалина первой видит воскресшего Спасителя, а в литературе средневековья момент отстранения Иисуса от соприкосновения с Марией занимал довольно видное место." Исходя из этого, R. обращается к апокрифическим сказаниям, иногда, правда, вспоминая и о каноне. "И спутница [ Сына - это Мария ] Магдалина. [ Господь любил Марию ] более [ всех ] учеников, и он [часто] лобзал ее [уста]." (Евангелие от Филиппа, 55). Далее R. несколько раз ссылается на упоминания гностиков о том, что совершенные могут зачать от поцелуя, но, похоже, сам не придает этому символу излишнего значения, увлекаясь следующей цитатой. " Петр ответил и сказал по поводу этих самых вещей. Он спросил их о Спасителе: "Разве говорил он с женщиной втайне от нас, неоткрыто? Должны мы обратиться и все слушать ее ? Предпочел он ее более нас?" Тогда Мария расплакалась и сказала Петру: "Брат мой Петр, что же ты думаешь? Ты ду- маешь, что я сама это выдумала в моем уме или я лгу о Спасителе?""(Еван- гелие от Марии 17,15 - 18,5). "Хотя речь в предыдущем отрывке шла только о действиях души при ее восхождении на небо,но утраченный фрагмент достаточно велик, и сомни- тельно, чтобы учеников так сильно смутило то, что учитель проповедовал Марии то, чего не проповедовал им. Их скорее всего изумляет, что он был близок с ней более, нежели с ними." Чуть позже R. вспоминает странное высказывание в Евангелии от Фо- мы:"Блажен тот лев, кто съест человек, и лев станет человеком. И проклят тот человек, которого съест лев, и лев станет человеком"( 7). "Исключительно плотские манипуляции служат основанием для перерожде- ния льва в человека. Можно подумать, что душа съеденного не играет во всем этом никакой роли. Не в этом ли разгадка, возможно, что это прямое указание на высшее происхождение нашей плоти." По словам R., гностики, придававшие словам и именам черезвычайное значение, допустили в своем Евангелии от Филиппа непонятную оплошность. Заявляя, что имя Сына скрыто, они употребляли его и в полной форме, и каждую часть по отдельности. "Вполне возможно, что речь здесь идет о сыне Христовом, в котором Отец оставил свою телесную сущность. Именно его имя было скрыто ото всех. Иначе на Человеческого сына пала бы ноша святости, которая сводила бы на нет все усилия Творца. Канонические евангелисты, возможно, по незнанию, но скорее всего, из ханжества умалчивают об этом, все евангелия со ссылками на суть Спасения зачислены в апокрифы, а наиболее откровенные места попросту уничтожены. Вероятно, это было замыслом Божиим, чтобы плоть его получила распростра- нение. Вполне вероятно, что детей этих было несколько, но на это нет ни- каких ссылок даже в апокрифах. По крайней мере, даже если существовал только один ребенок, то восточные традиции многодетности помогли осу- ществлению замысла. Бесконечные миграции, гонения на евреев, растворение этой многостра- дальной нации в других нациях, помогли расселению колен Христовых. Шестидесяти поколений, прошедших по планете с тех пор, было вполне достаточно, чтобы каждый из нас стал немного сыном Господним, не только духовным (это проистекает из процесса творения), но и телесным. Поистине, велик Господь, сознающий всю боль людскую сквозь боль свою, не желающий уничтожить свое творение из сострадания к созданному разуму, и не могущий оставить все как создано, из-за несовершенства творения, а потому растворившийся в своем создании и пребывающий в нем навеки." Несмотря на некоторую натянутость доказательств, напыщенность и неук- люжесть языка (взять, хотя бы, последний абзац), книга мне показалась. Гнев церкви, тем не менее, не напрасен. Воспринимая книгу как величайший грех, патриархи, несомненно, болят сердцем за плутающего впотьмах еретика. Своими плотскими страданиями они будят боль в теле Господнем, и эта бесконечная вселюдская мука очищает нас снова и снова. ПРЕДАТЕЛЬСТВО Предательство приходило ко мне не раз. Впервые я встретился с его искушением много лет назад, еще когда слу- жил телохранителем. Хозяин, достопочтенный Маруф, действительно нуждался в охране, Сейчас многие позволяют себе заводить телохранителей, считая, видно, что это приближает их к богачам и властителям, и делает их самих богаче. В то время эти глупые домыслы еще не успели распространиться по свету и добрые мусульмане не тешили себя бесполезными мечтами: все были тверды в вере, и знали, что Аллах отпускает каждому столько, сколько тот заслуживает. Хозяин мой был вполне благочестив, и, хотя злые языки пого- варивали, что он нажил свои несметные богатства нечестным путем, но ник- то этому не верил. Слышал я также, и не раз, что несколько лет назад хо- зяин мой был башмачником, и сумел разбогатеть за один день, и происхож- дение его сокровищ никому не известно, но мало ли что болтают на база- рах? С тех пор я побывал во многих краях, но и за морем, где неверные живут в тесных каменных глыбах, и в далекой стране, где мудрецы поклоня- ются шестируким идолам, и откуда привозят к нам шелк, я не видел ни од- ного честного торговца. Хозяин наш был и мудр и добр, только одно сомнение снедало мою душу: жаркие дни и холодные ночи расшатали мою память, и она треснула, как ка- мень, лежащий в пустыне: я не помнил уже, как я попал к своему хозяину, из какой страны я пришел к нему, как звались отец мой и мать, а мое имя мне было уже не нужно. Сперва я думал, что болезнь моя так мучительна из-за моих грехов, но со временем я понял, что здесь не обошлось без колдовства, и стал прис- матриваться к окружавшим меня людям, чтобы по едва видимым приметам, по преступной искре, мелькнувшей у кого-нибудь во взоре, по тревожной печа- ли, грызущей сердце, узнать собрата по несчастью, или разоблачить злоу- мышленника. Мне стало казаться, что я - законный сын султана, украденный в детстве, что злодей, бросивший меня на произвол судьбы, только ждет моей смерти, чтобы захватить трон, и ходит где-то поблизости, я чувствовал его взгляд все время, даже во сне. Мне снилось, что я живу во дворце, более богатом, чем дворец моего господина, что моя старшая жена более красива, чем его, и что власть моя безгранична. День за днем я не мог открыть тайны своего падения. Только один человек казался мне подозрительным: он тоже искал кого-то и тоже служил в охране. Однажды ночью мне удалось застать его врасплох, и, приставив меч к его горлу, я потребовал от него правды. Я ошибся: и его томил тот же недуг. С той ночи мы стали друзьями и долго не расста- вались. Дружба наша была крепка, а редкие размолвки были вызваны его вы- сокомерием: я не мог смириться с тем, что он тоже не раз примерял к себе дворец султана. Мы стали вместе искать сведущего человека, и однажды некий книжник, заросший пылью и изъеденный червями, выслушав нас, сказал, что подобные нам всегда назывались порождением демонов, и его проклятие ложилось и на нас, и на род наш. На следущее утро книжника нашли мертвым в его лавке. Кто-то распра- вился с ним, и жестокость убийцы была необыкновенной. Впрочем, поговари- вали, что книжник не соблюдал заповедей, и был близок с дьяволами. Мы с другом ни о чем не жалели. Все только и говорили, что об этом убийстве, достопочтенный Маруф, как нам показалось, был очень напуган, и нанял еще двадцать охранников. Ночью мой друг сумел меня убедить в том, что именно Маруф опоил нас зельем, чтобы потом сделать нас охранниками. Какое наслаждение должен был испытывать этот нечестивец, повелевая высокопоставленными и обраща- ясь с ними, как с рабами! Мы не откладывали своей мести. Маруф ничего не сказал нам даже под страхом смерти. Не думая, уже почти машинально, мы убили его, и срезали ему лицо. После этого мы с другом отправились на поиски Родины. Мы пересекли море и попали в страшную северную страну неверных, где никто не понимал нашего языка. После долгих скитаний мы пришли в край, где нас считали врагами, и мы поспешили вернуться к морю. Мы нищенство- вали, пытались добыть себе пропитание мечом , но Аллах покинул нас. Од- нажды ночью мой друг бежал от меня, захватив с собой все наши припасы, и этим же утром меня схватили и я снова потерял свободу. В тюрьме мне удалось завоевать расположение начальства, потому что я выдал человека, готовившегося к побегу (он считал, что я не понимаю язы- ка, а я уже понимал его). Добившись снисходительности, я усыпил их бди- тельность, сделав вид, что отрекся от Великого и Всеблагого Аллаха и по- верил в их идола. Радость их была недолгой, они стали выпускать меня в город, и один раз я так и не вернулся. Я плавал на разных кораблях, я жил в трюмах, я питался крысами и ви- дел сотни стран, но ни одна из них не возбудила во мне воспоминаний. Я спал на деревьях в северных лесах, несколько раз я видел падающий с неба лед, и стоял на берегу моря, за которым оставался только край земли. Я кланялся шестируким, сохраняя в сердце Аллаха, я пел дикарские песни, прославляющие несуществующих богов, я убивал ради денег и просто так. Наступила старость, я не знаю, где я нахожусь, сколько мне лет, куда мне идти дальше и нахожу утешение в книгах. Недавно , среди повестей, занявших тысячу и одну ночь, я нашел ответ на вопрос, мучавший меня всю жизнь. Там говорилось, что мой первый хозя- ин чудесным образом стал властелином джинна, и первое, что он потребовал от всемогущего духа - сорок невольников и невольниц. Джинн исчез на мгновение, и принес это. Я вспомнил умоляющего о пощаде книжника, о своих снах, в которых я был всесилен, всеведущ и всегда прав,и понял, что мне, сыну духа, нечего вспоминать. Я не совершил еще только одного, последнего предательства. Перед тем, как я отвернусь от Аллаха и своей жизни, я написал это письмо (язык, на котором оно написано, скорее всего был неизвестен мне до сих пор), чтобы мои братья, рассеянные в поисках по всему миру, могли бы найти его и понять свое предназначение. Дуэль вместо предисловия Неизвестно, когда человечество прибегло к услугам магии впервые. Из- вестно лишь, что это было очень давно. Призывы к Дождю, поклонение Солн- цу, разведение облаков руками - все это только примитивные, неотточенные проявления тонкой жизни. Настоящая магия начинается только там, где встречаются два опытных, обладающихвысшим знанием мастера. Внешние проявления этих встреч зачас- тую незаметны. Но только в них сила магии может проявиться в полной ме- ре. Такие встречи зачастую заканчиваются достаточно крупными катастрофа- ми, истинная причина которых так и остается тайной, ибо сохранение тайны - свидетельство истинного мастерства. Падающие самолеты, просыпающиеся вулканы, нежданные землетрясения - мы замечаем эти события только благодаря большим жертвам, которые часто сопровождают схватки мастеров. Однако, несмотря на увеличение числа этих скорбных событий, все меньшая их доля приходится на магически спровоци- рованные. Проблема всякой серьезной дуэли заключается в том, что выживает сильнейший, и сегодня настоящих мастеров не так уж и много. Все чаще и чаще катастрофические последствия вызваны стремлением обыкновенного человека уничтожить самого себя в огне прогресса и техни- ческого развития. Великие мастера магии спиваются, пробуют свои силы в поднятии полити- ческих рейтингов (потом, правда, тоже спиваются), исчезают бесследно. Путь однажды победившего магистра тернист - потеря основного против- ника самая пагубная болезнь мага. Самым простым средством от этого неду- га является опыт создания своего клона - полностью идентичной матрицы, способной к бою, что, однако, не дает наслаждения битвой, и не может быть полноценной заменой. Тысячи двойников, встречающихся на планете, что это - шутка природы, или след грандиозного пути дуэлей, ведущего в пустоту? Так или иначе, но именно дуэль, именно смертельная схватка - способ существования напряженной ткани магии. Маг без оппонента - это уже не маг, это лишь тень, эхо. Эхо, которое лишено звука, его породившего. Именно эти маги, прошедшие свою главную дуэль - наиболее загадочны и наиболее опасны. Их гибель не является следствием естественных причин, они - это сгустки энергии, взбалтывающие течение нашей спокойной жизни. И оглянувшись, многие из нас могут обнаружить, что кто-то из них уже ря- дом, что Дуэль уже близка. И когда битва утихнет, кто-то чужой, совершенно непричастный, сможет оценить, к чему же на самом деле она привела. ПОВЕСТЬ О НЕКОЕЙ БРАНИ "Сочинена эта повесть о некоей войне, случившейся за наши грехи в благочестивой России, и о явлении некоего знамения в нынешнем последнем поколении нашем." Евстратий(?). Повесть о некоей брани. "Вышли два больших змея, готовые драться друг с другом; и велик был вой их, и по вою их все народы приготовились к войне." Есфирь. "...ажно царевич лежит во Спасе зарезан и царица сказала: зарезали-де царевича Микита Качалов да Михайлов сын Битяговского Данило да Осип Волохов." свидетельство игумена Савватия. С самого утра началось. Прохожий у метро остановился, пытался заку- рить, был неосторожен. Ветер все время срывал огонек со спички, а - то ли с перепою, то ли от нервов - прикрыть не догадывался долго. Потом весь сжался, догадался наконец-то, и все так быстро произошло. Сгорел он, только одежда осталась коробом стоять, а потом с грохотом рухнула. "Был бы в сапогах - так бы и остался стоя, а тут ботинки - у брючин сцепления никакого, вот и упал, как дерево," - подумал Петр, а из брючин - пепел ручейками рассосался по снегу, по снегу и исчез; только и пользы, что ходить по скользоте легче стало - зола все-таки. Стали про- хожие собираться, смотрят - сгорел весь, даже пепла уже толком не соб- рать, кто-то в милицию побежал звонить. Слева в толпе - про скрытую энергетику, справа - про запой и водку, а Петя потрогал затвердевший ма- терчатый кожух, сказал, что, мол, орехи, они завсегда так - скорлупа ес- ли твердая, то внутри - почти точно - пусто, и думать начал, почему одежда задубела. "Наверное, у них сначала кровь вся вытекает, засыхает тут же, а что высохнуть не успело - морозом прихватило - и ага." В ботинках, верно, осталось, что родственникам снести, их сразу нак- рыли газеткой, кирпичом от ветра придавили, но Петр видел, что зола со- чится еще, через шнурочные дырочки, что ли, а говорить - лень. Потом ми- лиция приехала, взяли одежду, заломали рукава, чтобы влезло в воронок, ботинки тоже взяли и уехали. Бабка охнула сбоку, заковыляла дальше; Петр подумал, подумал, не понял, чего расстраиваться-то - так все хорошо и чисто произошло; оглянулся вокруг - смотрит - пачка сигарет лежит в сто- роне, синяя, раскрытая, как с желтыми зубами. "Точно, - подумал Петя, - он ее как-то в руках ухитрялся держать, вот она и выпала, сам он, как труха, рассыпался, пальцы тоже, и все." Подобрал пачку, пошел в метро - вроде на работу опаздывает, первый день после отпуска. В переходе все размышлял, зачем взял, не курит ведь, но не класть же обратно, не поме- шает. Достал из кармана "единый", еще удивился, что по размеру на пачку похож, показал мужику на входе, только потом опомнился, вернулся, спро- сил про бабушку, бабушка все время тут стояла. Выяснилось, что ушла на пенсию, Петр расстроился страшно, залез в поезд и стал вспоминать ее, и как она ему головой кивала, и какая аккуратная была. "Вот надо же, при- вык я к бабушке, она вроде мне как родная стала, может, я ее и полюбил даже". Классический дебют должен переходить в ничейную раскладку. Семен с Кириллычем для начала схлестнулись на вечном вопросе о невинно убиенном царевиче Дмитрии Углицком. Семен, ненавидящий царизм, раз за разом бро- сал восьмилетнего отрока в приступ эпилепсии, да на ножичек, Кириллыч противостоял, выстраивая милые его сердцу интриги до самой златоглавой столицы, и при помощи Битяговских кромсал мальчишеское горло от уха до уха. Пили сидя на ящиках из-под яблок, молча, как всегда.Семен, более сво- бодный, иногда ходил проверить давление в котлах, Кириллыч в это время вплетал в затейливую аферу Марию Нагую, Бориса Годунова и строгого сле- дователя Шуйского. Шуйcкий, правда, был ненадежен - сам не знал, чего ему надо и в любой момент был готов поверить Семену с дурацким самоу- бийством. "Ну пойми же, - внушал Кириллыч через века, - Я сам видел, как они его резали." Возвращался Семен, и продолжали пить. Историю оставили нераспутанной, уже совместно, как в особо сложных делах, напустив туману. - Пар нормальный? - спрашивал Кириллыч, хотя мог просто повелеть ему быть нормальным или, на худой конец, узнать, не спрашивая и не вставая с места, но считал это делом презренным и мелким для себя. - Нормальный, - отвечал Семен, соблюдая этикет и храня профессио- нальное достоинство. Заново прикладывались. В углу было еще много, потом можно отнести по- суду. Завязав на истории окончательно, даже чокнулись, звон стекла породил в Семене очередную идею, и он сотворил из кучи песка клона, которого отправил по городу с неясной еще целью, теплилось слабенькое ожидание, что сюжет выйдет позже, но Кириллыч испепелил творение Семена, за что пришлось немедленно принять. Потом украли у американцев (еще тогда, в сорок пятом) атомную бомбу, подумали, что делать с ней опреде-ленно не- чего, и вернули на место - случайно получилось единство по- мыслов, так изредка происходило, но говорило о полном истощении. Профессор Батогов сидел в архиве третий день и пытался понять. С детства у Ивана Филипповича было отвращение к мудростям типа "рано вставать - рано в кровать". Полная бессмыслица скрипящей доской распира- ла его осушенные долгой работой мозги и мешала соображать. Сейчас в го- лове сидело что-то хрестоматийное, вроде "Каждому воздашеся по делам его", хоть и не совсем понятное, но столь же омерзительное по скрипу. С самого утра профессору казалось, что он набрел на какое-то доказа- тельство давно мучившей его проблемы, но поленился записать, теперь же, перечитывая хронику на месте "...И в этой короткой жизни он устроил себе потеху, а для своей будущей жизни знамение вечного своего жилища...", он думал, что же могло ему придти в голову при чтении этой фразы. Но прош- лое вновь закрылось туманом. "Ах, как бессмысленно все, как все бессмыс- ленно и пошло!" - профессор ходил по комнате широкими шагами от полки к полке. "Нет ничего хуже!" Отбросив какую-то рукопись шестнадцатого века, Иван Филиппович пошел обедать. Петр пришел, когда уже были хорошие. По крайней мере, две уже выжрали и сидели на ящиках, пялясь друг другу в бессмысленные глаза. Петр прогулялся по подвалу, проверил пар, как всегда нормальный - привыкал к рабочему месту после долгой отлучки. Артерии центрального отопления пронзали пространство подвала с тихим дрожанием и утробным теплом, в дальнем углу асбестовым куском бился котел, как сердце велика- на. Только сзади, у Семена и Кириллыча, было достаточнo светло, будто они сидели в гигантском глазу, окошко под самым потолком и лампа дневно- го света обливали их лучистыми потоками. Семен без особого труда вскрыл черепную коробку Петра и отпил оттуда, уступил Кириллычу. Острое наслаждение свежим током ударило в виски и сняло усталость. Кириллыч пил долго, не отрываясь - уже старел, ему нуж- но было все больше и больше. Семен даже отстранил его - иначе ничего не осталось бы. Кириллыч утер губы, стряхнул с тыльной стороны ладони тепло чужого мозга и успокоился, закрыв глаза. Петр почесал в затылке, алкоголики не пошевельнулись, только Кириллыч сидел теперь с закрытыми глазами. "Ну, друзья, меня-то возьмете?" Третий ящик приполз из угла как-то сам собой. Петр сел, взял стакан и выпил. Можно было играть дальше, без пробуксовок. Неназойливые рассуждения Петра растворялись, распадаясь на разноименно заряженные ионы, и теряли окраску, выделяя тепло и свет. Примитивная пища всегда усваивается лег- че. Для разминки Семен оживил одежду клона, которую ошалевшие милиционеры свалили на пол посреди камеры в районном отделении милиции. Панцирь, до сих пор лежавший на спине и смотревший пустым капюшоном в потолок, те- перь бунтовал, бил рукавами и босыми брючинами в дверь, это было видно через глазок. Майор, прибывший на место происшествия, не испугался (ну просто не понял, что произошло) и, как настоящий рубака, принял решение с ходу, по-суворовски внезапно. По его приказу дверь отперли, и майор сам три раза стрельнул в спину уходящему призраку, одежда продырявилась с грохотом кровельной жести, но даже не оглянулась посмотреть, не вскрикнула, засияв тремя дырочками, удалилась навсегда. Майор, ведомый неизвестной силой, сдвинул пистолетом фуражку на заты- лок, задул дымок, слабо тянущийся из ствола, и незнакомым голосом ска- зал: "Ушел, сволочь!" "Красиво получилось!" - Семен расслабился, перемешивая в голове цвет- ные пространства. Стрелки курантов ножницами смыкались к полудню. Царевич Дмитрий вышел на крыльцо. Невдалеке шумела Волга. * * * "Как устал я от этой архивной каторги! - профессор Батогов вспомнил о студенческих годах, когда элементарные средства (вроде выпитого сырого яйца) возвращали его к жизни. - Но и годы уже не те, и силы уже на исхо- де." Подобрав случайно упавший следственный том, профессор углубился в чтение. В котельной выпили за нормальный пар, Кириллыч по-доброму взглянул на Семена и подумал с ласковой издевкой: "Так как же насчет царевича?" Се- мен улыбнулся и ответил: "Разберемся." Дмитрий спустился с парадного крыльца, прикрикнул на мамку, непово- ротливую дуру, и прошествовал по двору в надежде чем-нибудь заняться. Позади дома четверо мальчишек играли в ножички. Профессор оторвался от рукописи, почувствовав легкое движение. Он очень увлекся чтением, и ему показалось, что вокруг - не полки хранили- ща, а сруб великолепных дьяцких покоев. Батогов снова ухнул в чтение с головой, не успев удивиться. Петр понял, что гигантский водоворот сиреневых тонов захватил его уже и тянет к сплющивающей точке своей середины. Там, в узком жерле водного вулкана, бился белый земляной червь, скованный цепью судороги, и светлел речной берег, искаженный переспективой. "Ах, как неохота!" - плавники не слушались Петра, пошевелив хвостом, он ощутил ужасный приступ тошноты (или отвращения к собственному телу). Пройдя за секунды всю эволюцию, Петр осознал себя за столом, уставленным деревянной посудой, вспомнил свое новое имя - Данило - и спросил у мужчины во главе стола: "Что, ба- тя, помолились, пора и каши отведать?" Царица только села обедать, когда во дворе истерически закричали: "Царевича зарезали!!!" Кириллыч глубоко вдохнул свежий воздух и ощутил в себе пульс давно ушедшей молодости. Раскланявшись со звонарем, поднимавшимся на коло- кольню, подошел к пацану в роскошной царской одежде: "Ну, здравствуй, государь!" Дмитрий гордо посмотрел на малознакомого Никиту Качалова и приветствовал его наклоном головы. "Какой красивый ты нынче, государь!" Дмитрий улыбнулся. "Похвастал бы ожерельицем!" Дмитрий неспешно расстег- нул пуговку на вороте и запрокинул голову, тряхнув светлыми кудрями. Ки- риллыч выхватил из кармана ногайский нож. К ним через двор бежал Осип Волохов. Кириллыч встретил его взгляд, безумный взгляд Семена. "О-о-па!!! Перестарались." Семен понял, что игра перехлестнула через край, когда увидел себя в царском дворе Углицкого кремля. Царевич невда- леке играл в ножички. Мягкая земля хозяйственного двора была истыкана сталью и напоминала Семену чудовищный нарыв. "Ну сейчас, сейчас у него припадок случится, а мама моя недоглядит." Василиса Волохова, неповорот- ливая мамка, судачила с какими-то бабами, тоже, верно, мамками. Царевич побледнел, и его кинуло на нож. Земля пропиталась нежданной влагой. Кириллыч резанул по доверчиво открытому горлу мальчишки повыше бусин, рука неожиданно дрогнула, и открывшаяся хрипящая рана показалась недос- таточно широкой. "Надо же, сколько раз все это прокручивал... Чужими-то руками жар загребать, а сам-то, сам!.." Мамка кинулась на тело царевича, закрывая его и мешая вновь поднятой, кровавой уже, руке, закричала. "А Осип-то где? С ним мы вроде?" "Ну, правильно, - профессор оторвался от еды, посмотрел на жену, на сына. - Сам он напоролся. Играл и напоролся. Я же не подбивал Микиту, я же дома сижу, обедаю." Рукопись захватила его с головой. "Хотя бес меня знает. Что Борис прикажет, то и сделаю. Хоть и дьяк, а подневольный че- ловек." Жирная пища быстро насыщала. Петр не совсем еще отошел от прожитого переживания, в голове его шу- мело веретено, складывая пушистые нити отвращения. Молча ждал, пока батя возьмет первый кусок, надлежащий главе семьи, и можно будет начинать трапезу. Мария вскочила, схваченная страшным сознанием потери, кинулась вниз по лестнице, отбрасывая ее пролеты назад руками. На хозяйственном дворе мамка в голос песенно причитала над телом Дмитрия, срываясь на верхних тонах. Мария закричала, бросилась на мамку,схватив по дороге полено. По- ленница покачнулась и осыпалась, дробясь на чурбачки. "В набат бейте, в набат!!! Государя вашего убили!" Звонарь, не выглядывая из колокольни, услышал крик царицы и намотал веревку на руку. Над Угличем забилось оханье набата. Стайка воробьев сорвалась с крыши и улетела в сторону реки. Ритмичные удары сбивали к кремлю толпу. Профессор, не поняв вначале смысла происходящего, решил было дообе- дать, но, поразмыслив, выбежал во двор, вскочил на коня и ринулся к дворцу. Набат усиливался под цокот копыт. Петр выглянул в окно, убедился, что батя ускакал, и набросился на еду. Мать только головой покачала. На площади собрался почти весь город. Василиса Волохова лежала, прик- рывая руками голову, от нее по земле растекалась кровь, смешиваясь с мертвой кровью царевича. Мария, не догадавшаяся пока бросить окровавленное полено, стояла над ней и кричала:"Это все выблядок твой, Осип, царевича зарезал!" "Истеричка, - подумал Семен, - Как же это - я?! Его Кириллыч убивал, и потом, он же сам, эпилептик, сам, больной сынок-то у тебя, сам он, сам!!!" "Ну я же говорил им - сам!" Профессора трясло над рукописью, как в седле, крупной дрожью. "А у матери просто чердак поехал от потрясения. Любимый сын-то!" Битяговский ворвался в кремль, соскочил с коня и заметался по площа- ди, пытаясь унять холопов. Пьяный брат Марии Михаил заорал: "Да что там думать-то! Мужики, решай их!" "Нет, так не пойдет! Что это они на Осипа? Это же я его! И потом еще не факт, что не несчастный случай! Ну ничего, дядя поможет. Дядя у меня дьяк," - Кириллыч взглянул на профессора и, набравшись духу, выпалил в лицо царице, что негоже людей мутить супротив невинного Осипа, да в час скорбный. Царица побагровела, зашлась в крике от неслыханной дерзости, оклики Битяговского не помогли, Качалова ударили по голове, вмяли в зем- лю ногами, прошлись в азарте по запрокинутому лицу. Кириллыч ахнул, взмахнул лимонными чешуйчатыми крылышками, и его отбросило на теплую стену котельной. "Что вытворяют-то, племяша задавили!" - профессор в ужасе отпрянул от рукописи. "Дикость какая! Качалов тоже хорош - детей резать, но не нога- ми же его топтать!" Битяговского толкнули, он чуть не упал. Михайло пьяно ревел, забывшись в расправе. "Ты, Михайла, уйни шум и дурна, которого не зделал," - произнес по- луграмотно, по-старорусски, профессор. Осип заметил, что Битяговский отвлек на себя внимание толпы, и бро- сился бежать. "Зарезали - так зарезали. Я тут ни при чем. Маму только жалко, да не поможешь ей. Расхлебывайте теперь сами." "Зарезали его - зарезали определенно," - рукопись теснила воображение профессора, по старой памяти свертываясь в свиток. Царица, желающая крови за сына, опомнилась, когда Волохов уже улиз- нул. Василиса Волохова поднялась с сырой темно-красной земли и сквозь боль увидела, как толпа рванулась, подчиняясь царицину наказу, на Битяговско- го. Битяговский побежал. Осип вбежал на подворье дьяка и дурным голосом закричал: "Данило, хо- вайся, Дмитрия зарезали и батьку твоего сейчас затопчут!" Петр оторвался от кваса, осознал реальность происходящего, по-смотрел на Семена, кашляющего у ворот, и позвал его в дом. "На Дьячью избу они свои лапы не подымут - царский чин все-таки." Профессор, путаясь в словах, задыхаясь от волнения, бежал по строкам. "По какому праву, по какому закону - меня? Я же дьяк, нет, я историк, я Батогов, не Битяговский, хотя похоже..." Он ворвался в дом, захлопнув перед толпой дверь избы. Петр посмотрел на отца, понял. "Ну, Господи, пронеси!" Мать рыдала в углу, предчувствуя свое разорванное ухоженное тело. В дверь бился тюлений бок толпы, страшным рыком скалил зубы неведомый столапый зверь. Ухнуло, заголосило - на дворе мужичье вскрыло погреб, пили прямо из бочек, бочки били об намокшую от пролитого землю, и они лопались с хлюпаньем и треском. Дверь, наконец, выпала, обнажая ткань дерева, и толпа ворвалась в дом. "Не при чем я тут! Его, его душите, я не царский человек!"кричал Осип, указывая на Данилу, но захлебнулся, бурой меховой кучей перелетел через голову и, растянувшись, провалился на дно берлоги. Горела лампа дневного света, водочная бутылка сияла отраженной иск- рой, на ящике сидел Кириллыч. Зверские бородатые рожи обступили Петра, пьяно обжигая воздух. Мужик с азиатским прищуром вытащил, путаясь в красной рубахе, из-за пазухи нож. Петр закрыл глаза. Профессор почувствовал, что сердце пытается выбраться из груди, сжа- тое и избиваемое. "Все... Завтра же в отгулы", - выскочил из хранилища. Московский вечер немного его успокоил. Обхватив голову фалангами, лапами, руками, скрючившись, Петр перева- ривал блеск неунявшегося еще под горлом бунта. "Что же они делают-то с людьми, гады, что они делают, - возмущение кипело в нем смолой, обжигая глотку. - Сволочи безнаказанные!" Юность Качалова слиняла с Кириллыча, осела, сморщилась и стерлась, как переводная картинка, обнажая старческий оскал, небритые щеки и угольные морщины старого истопника. Очнулся Кириллыч только от неясной тревоги, исходящей извне. Семен тихо подавил в себе медвежий стон и жалость к чужой, но вроде как родной матери, умершей лет четыреста назад, и тоже насторожился. Оба истопника смотрели на Петра. Привыкшие не оставлять весомых сле- дов, да, к тому же, не слишком еще соображая, они представили себе ис- чезновение ненужного свидетеля. Кириллыч привычно превратил его огнем в пепел, Семен, почувствовав вновь дурной зуд изобретательства и неожиданно вспомнив Волгу, увидел тело Петра оплывающим, растекающимся по полу котельной мутными ручейка- ми. Петр ощутил удар. Начала воды и огня наполнили его и, равные по мощи, слились. Ощущая в себе скрытую энергию взрыва, Петр возмущенно поднялся, посмотрел на пьяных коллег. Они спали, зная за собой силу, не проверяя результатов последнего выпада. Петр вышел, хлопнув дверью. На улице был вечер и легкая пурга. Петр поежился, достал из кармана пачку сигарет, спички. "А спички-то у меня откуда? Спер, наверное, у этих гадов." Петр закурил. Легкая искорка оторвалась от кончика сигаре- ты, полетела прямо в лицо. "Допрыгался," - вспомнил утро Петя. Искра ударила Петра в лоб, нарушила равновесие воды и огня, прожгла сквозь мозг аккуратный туннель. Спрятанная сила равновесия закрутилась, как часовая пружина, и Петр ощутил свое всемогущество. "Ладно. Во-первых, мне пластырь нужен, чтобы дырку на лбу заклеить. Во-вторых, чтобы эти двое меня не достали. В-третьих, чтобы пар нормальный был. Всегда. Да, еще чтобы одежда этог о... Как его зовут?.. Клона - рассыпалась. И еще... Что-нибудь самое же- ланное... Ничего, с утра придумаю. Я им еще шороху задам! Такое с людьми вытво- ряют!" Нина Ивановна неповоротливо ковыляла домой, когда шедший впереди нее человек рассыпался. Подойдя ближе, она увидела на льду только брошенную щедрой дворницкой рукой горсть песка. "Всего вторую неделю на пенсии, а такое уже от лени мерещится. Завтра буду проситься назад. В гости я уже ко всем сходила, не киснуть же дом а..." Следующее утро Нина Ивановна встречала на трудовом посту. ПОВЕСТЬ О ГОРЕ-ЗЛОСЧАСТИИ Создавая новую Землю, Отец Изначальный, Главный Первосоздатель, встретился со множеством трудностей. Его помощники отказались взяться за это дело, обреченное на неудачу. В конце концов Джакайра согласился создать новую, несовершенную землю, прекрасно сознавая, что она "изначально содержала в себе семена раздора и несчастий, уготованные нашим сыновьям и самым отдаленным потомкам". Рубен Барейро Сагиер. "Первосоздатель Ньяманду" Движущийся воздух рванул из руки деревяшку скатанного желтого флажка и затряс ее железным грохотом проходящего скорого на Ригу. Голые ветки закачались, увязая в сером киселе пасмурного неба, вскрикнула ворона, и Павел очнулся, вытащил руку из форточки, запутавшись флажком в недоста- точном отверстии. Последний раз звякнул зуммер переезда, поднялся шлаг- баум. "Вот и вся автоматика. Вот и вся наука будущего, - подумал Павел, доставая из-под скамьи бутылку водки. - Две тысячи шестой год." Поискал на столе место, чтобы поставить, места за пустыми консервными банками не оказалось. Павел водрузил сосуд на книгу, распластанную посреди жестяных зарослей. Теперь на обложке были видны только кусок фамилии автора "рнов" и звездолетик, устремленный в Нечто. Первые буквы иска- жались в призме жидкости и напоминали чудовищного черного таракана. Серое месиво качалось за окном, переживая свою неприкрытость и мок- рость. Павел сел, взял со стола бутылку - таракан метнулся и исчез - и отхлебнул: оказалась уже початой. В снах его все было по-прежнему: Весна 7121 года от сотворения мира в Костроме наступала медленно, март, готовый уже ко всему, утомленный и несолнечный, пьяно грустил над Россией, в столице выбирали нового царя. Мир, охваченный мрачным безна- чалием, тоскливо вглядывался в глубины мозга, окружавшие его, и, кропот- ливо крестясь, молился. Михаил Федорович, совсем еще мальчишка, слушал свою полубезумную мать и вспоминал свое будущее и, отчасти, прошлое. Он сидел около окна и ви- дел, как во двор въехал санный поезд, но встать сразу не смог - от неу- добной позы у него затекла нога. В поисках смысла своего бесплодного существования, Павел бродил по закоулкам снов, открывал и закрывал попадающиеся на дороге двери и забы- вал путь, по которому пришел. Странным образом течения времен пересека- лись, зацепляя друг друга, выхватывая из пронзенного потока второстепен- ную деталь и унося ее в неизвестном направлении. Павел пытался уловить ускользающие мелочи, вернуть их в движение родного периода, но какое-то темное препятствие вставало перед ним. "А надо, надо было в Иерусалим идти, ведь хотел идти в Иерусалим, там бы и был теперь, но..." Он отвернулся от окна, за которым хрипел уже набат и разъяренная тол- па требовала его смерти. "Я думал - свадьба будет, а оно - вон как..." "Лжедмитрия давай!" - страшно закричали на улице, и кого-то сбросили с высокого крыльца. "Я думал, узнаю, что там, дальше, какое царство здесь будет, сделаю его, и потом, потом - в Иерусалим, оттуда видней. Ни свадьбы, ни Иеруса- лима, Марина только, но она останется, будет здесь жить, она еще, может, родит от меня. Или не от меня, от другого какого-то Дмитрия. Может, я еще вернусь, потом, через сорок сороков, через темень, Бог меня не оста- вит." Странный пожар охватил Отрепьева. В этом движении, разрываемый лапами огня, он ощущал себя там - через сорок сороков, - в скучной и вздорной беседе, вспоминающим чудотворную икону Богоматери. "Неправильно все, - подумал Павел. - Все неправильно. Грязь и муть, и все боятся. Здравствуй." Трезвый пока Мефодиев протиснулся в конуру пе- реезда и затих на привычном месте. "Угощайся, я не хочу больше." Мефодиев припал к горлышку, стекленея и опасаясь за мимолетность счастья. "Неправильно все, - сильней и сильней билась в Павле тревога. - Не так надо, не так." Павел менял в себе времена, отыскивая первую непра- вильность, поднимал и опускал на место события, думая, что под ними оты- щется необходимое звено. Действовал иногда даже небрежно, по-ставил ко- го-то на крыло храма и, возвратив, случайно показал ему картины будущих царств. Но потеря не находилась. Испуганный, он возвращался, бродил, спрашивая совета, пытался увидеть лица старых друзей, но, доходя до смутных, неочерченных пределов, он об- наруживал только пустоту, в которой не оставалось места ничему. Пытаясь осознать этот парадокс, Павел строил в пустоте дворцы, путал в них коридоры, плодил потайные лестницы, надеясь обнаружить в этом по- добие реального хаоса, но его опрокидывало, вытаскивало из-за ширм вооб- ражения и волочило куда-то, где выход был неотвратим. Инокиня посмотрела на сына, с трудом поднимавшегося к царскому венцу. "Он все им тут переменит. Он жить станет счастливо, и я с ним буду." Посланники собора уже топтались на крыльце, не решаясь войти. Иссу- шенные дорогой и пропитанные ее грязью, они стояли, не помня о себе ни- чего, запечатлевая окружающие деревья и слабое солнышко сквозь облака, в возмещение пустоты. - Подожди здесь пока, - сказала Марфа и вышла к послам. Михаил понял, зачем они приехали, и ему показалось, что кто-то затя- гивает на его шее шелковую тряпицу. Дмитрий заперся у себя в спальне, открыл потайную дверь - и мимо по- коев неверной Марины выбежал в каменный зал. Грохот алебард, выстрелы и треск ломаемых стен не были здесь слышны, даже набат казался слабее. Вспоминая и пугаясь убийц, поднимавшихся к кому-то по винтовой лестнице, чувствуя приближающееся удушье, он подбежал к окну, не глядя, прыгнул вниз. Боль сковала его, и он понял, что Иерусалим недосягаем. Протягивая руки к открывающимся окнам, судорожно пытаясь зацепиться хоть за что-то, Павел ошалело ощущал свое падение в настоящее. Проноси- мый невидимым течением через квадраты восставшей против игрока шахматной доски, Павел наблюдал гибели и рождения, лежащие на его пути. Необратимо в спальне душили кого-то шелковым шарфом, стреляли по ка- ре, окружающему медную статую, взрывали самодельной бомбой карету, и ка- кой-то полуграмотный мужик в подвале в упор расстреливал малолетнего ге- мофилика. "Неправильно это", - почувствовал Павел всем телом, но ущерб-ность мозга парализовала его, и все, смешавшись, исчезло. - Просим тебя, Марфа, благослови сына своего на царство. - Не гоже нам, бояре, в цари-то лезть. Михаил понял, что мать, следуя верным уже традициям, отказывается только для виду, и ему показалось, что перед коронацией обязательно будет бунт и мятежников придется расстрелять на площади из пушек. - И разве нет достойнее нас и родовитей, - продолжала Марфа, - Почто вы бередите мне сына, он же малой совсем. - Марфа, - вступил бас так, что Михаилу показалось, будто воздух вок- руг него разорвался, разнося на части и крыльцо, и его самого, и облака, обтягивающие небо. - Благослови сына, благослови, люб он всем, ох как люб! Посмотри, что мы привезли с собой. И неопрятные дядьки скинули пок- ров с чудотворной иконы. Марфа взглянула на благородные цвета, золотистый, коричневый, голубой смешались у нее в глазах, накладываясь на окружающий мир (солнце уже светило вовсю, капало на землю с крыш). Она упала на колени, заплакала, замолилась. - Молись, сын, молись, ты царь теперь! Михаил, увлеченный новым и необычным страхом - боязнью порезаться - почувствовал, как кто-то с грохотом выстрелил в него облаком огня, встал на колени и увидел перед собой новые лица и плачущую мать. С Дмитрия сорвали царский костюм, обрядили в грязное тряпье. - Эй ты, сукин сын, кто ты такой? Кто твой отец? Откуда ты родом? - издевалась невыносимая харя. "Кто я? Если бы я знал, кто я, не был бы я здесь. И над телом они бу- дут глумиться, таскать будут по всему городу, и закопают без гроба, а потом опять выкопают, и сожгут, но я вернусь, все равно вернусь." И ответил: - Всем вам известно, что я - ваш венчанный царь, сын Ивана Васильеви- ча. Знающий все, он не захотел сознаться. - Ну скажи же, - бубнил пьяный изрядно Мефодиев, - ведь ты же врал мне про своих дружков в котельной, про сказочников. - Про магов, - вяло включился в течение реальной жизни Павел. - Ну про них, про себя - врал ведь. Ведь ты не можешь ничего, ты же ненастоящий, в тебе силы-то нет, ты не преграда, ведь скажи, врал? Ты же стол передвинуть не можешь уже третий год, а клялся, что поезд остано- вишь. - Нет, - сказал Павел и поднялся, зацепившись за что-то боком. Пустая консервная банка упала и, медленно откатившись, замерла. Лик Непорочной Девы смотрел на него с необъяснимой печалью. Мефодиев вздрогнул, прослюнявил еще раз слово "ненастоящий" и затих, забыв про жизнь и ее причину. Яму брезгливо раскапывали трое. Как ни велика была ненависть, боялись с размаху резануть по покойни- ку. Но все равно задели. Подгнивающий труп вытащили из ямы и расступи- лись, ощущая недоумение, которое должно было вытеснить новой заботой. Павел прогремел кирзой по деревянному настилу, споткнувшись, шагнул с него на шпалы и пошел к повороту полотна. Было совсем темно, только ла- дони покалывало искрами могущества, и они светились, как погруженные в море. "Мы грудью проложим себе, - сказал Павел, остановился и вытянул руки вперед. - И еще: наш паровоз, вперед лети!" Машинист электрички, вылетев на своей оскаленной машине из-за поворота, не смог испугаться, рванулся к тормозам, но труп Павла, расчлененный и разбитый, не нуждался уже в остановке. Измученное тело сожгли, зарядили пеплом пушку, повернули ее ртом на Польшу, и горячий воздух выстрела размешался в окружающем холоде, не ос- тавив следа. [Image] Альтернативная история послесловие историка Человек прикован к месту в котором он живет, ко времени в котором он родился и к собственной личности, то есть к самому себе. Для борьбы с первой привязанностью существуют путешествия, а последняя привязанность выражена настолько глубинно и неявно, что бороться с ней считается гре- хом. Для борьбы же со временем человечество изобрело историческую науку, предназначенную не столько удовлетворить любопытство воспоминаний, сколько почувствовать (и зачастую безнадежно) будущее. История возникает там, где человек, обогащенный новыми знаниями, до- ходит до анализа давно прошедшего - и обнаруживает в прошлом момент или моменты, способные повлиять на всю его дальнейшую судьбу. Применяя при- обретенные знания к этим моментам, он открывает новую жизнь, новую ветвь истории, новый виток неизведанного, но воображаемого мира. К сожалению (к счастью?), человек не способен проверить свои выводы, и поэтому речь здесь может идти только о художественном приеме, а никак не о науке. Со- жаление об упущенной возможности - одна из самых сильных эмоций, вызван- ных этим художественным приемом. Народы преследуемы тем же недугом - каждая нация несет с собой свой опыт, постоянно переживая его, сохраняя в летописях те моменты, которые кажутся значительными, чтобы возвращаться к ним снова и снова. На самом деле, эти ключевые эпизоды могут оказаться ничего не знача- щими отметинами на длительном пути, а действительно важные события и имена останутся скрытыми от глаз. Тем не менее, есть времена, отказать в значительности которым просто невозможно - настолько они туманны, неясны и загадочны. Никак нельзя ошибиться, приписывая этим периодам мистические свойства. Современники превозносят их из одних побуждений, потомки - из других, часто противо- положных. Собственно, не важно, ЧТО именно происходит в эти времена, важно - КАК это происходило. Дело в том, что невозможно изменить окраску эмоции, ведущей все время за собой, а переврать исторические факты - пустячное занятие. Такими мистическими временами являются, в частности, Великая Фран- цузская Революция, реформация религии в Древнем Египте, Смутное время в России. Ссылаясь на них, историки ищут подтверждения своим наблюдениям за днем сегодняшним. Правда, такие наблюдения изменяют исторические фак- ты, и весь исторический поток сворачивает в сторону. В сущности, вопрос о том, к примеру, как был умертвлен царевич Дмит- рий Углицкий носил принципиальный характер только потому, что пришедшая династия Романовых веками носила в себе вопрос о законности собственной власти. Сегодня же, после Павла Первого Задушенного, Александра Второго Взорванного, после Царевича Алексея Расстрелянного, мы видим только одно - вся новая русская династия началась одним убитым мальчиком, и закончи- лась другим. И Первый ЛжеДмитрий, и Тушинский Вор, погибая, не знали цели, которой они служат - оправдать, продолжить кровавое кольцо, затянутое вокруг России. Михаил Романов, принимая трон, не мог предвидеть всех своих не- винно убиенных потомков, но верить в это предвидение очень хочется. Ина- че история превращается в пустую игрушку для проверки политических гипо- тез. Кто заключил Ясский мир? В каком году? После какой войны?.. Важно ли это?.. Плакал ли Михайл Федорович, предчувствуя подвалы Екатеринбурга, где его немощный пра-пра-...-внук умрет не от гемофилии - болезни, свиде- тельствующей о нормальном угасании аристократического рода, но от пули - вот что является вопросом вечной ценности. Эмоции не устаревают, они близки нам в любое время и при любой власти. Тот момент, когда История всерьез займется изучением этого вопроса, ознаменует появление новой, Альтернативной Истории. По крайней мере, так нам кажется сегодня.