Владислав КРАПИВИН

                        ТРОЕ С ПЛОЩАДИ КАРРОНАД
                                Повесть

                      Часть первая. НОВЭМБЭР ЧАРЛИ

                            Урок математики

   Здание было  старинное.  В  давние времена,  лет  сто  назад,  в  нём
устроили гимназию,  а ещё раньше,  до Первой обороны,  здесь размещались
классы морских юнкеров.  Говорят,  в  этом доме не раз бывали знаменитые
адмиралы парусного флота --  те,  кто похоронен сейчас в  белом храме на
горе, высоко над синими бухтами.
   От  французских и  английских ядер здание почти не пострадало.  Чудом
уцелело  оно  и  во  время  последней  войны.   Теперь  в  этом  длинном
двухэтажном  доме   находилась   обыкновенная  школа   номер   двадцать.
Общеобразовательная,   средняя,   с   преподаванием  ряда  предметов  на
английском языке. Проще говоря, "с английским уклоном".
   С  тыльной стороны к  школе  пристроили спортивный зал  и  крыло  для
малышовой продлёнки, а классы и кабинеты помещались в старом корпусе.
   Окна  были  узкие и  очень высокие,  прорезанные в  могучих стенах из
посеревшего инкерманского камня.  Перед окнами росли громадные акации. В
самый  знойный полдень в  классе стоял  мягкий зеленоватый свет  и  было
прохладно.
   ...За окнами забренчал звонок.  Славка удивился: неужели конец урока?
Но ни один человек не поднял головы от тетради.  Значит, просто недалеко
от  школы  проехала машина  для  сборки  мусора.  Они  ездят  медленно и
водитель на  ходу  звенит колокольчиком.  Здешние ребята умеют  отличать
колокольчик от школьного звонка. А Славка ещё не научился...
   Славка  улыбнулся,  отодвинул тетрадь  и  стал  смотреть на  окна.  В
крайних были только деревья, и между листьями ярко синели клочки неба. В
среднем  окне  видна  была  часть  школьною  двора  и  белая  изгородь с
решетчатым  каменным  забором.  Её  узор  напоминал  поставленные в  ряд
штурвалы.
   За  "штурвалами" виднелись крыши  ближних улиц  --  школа  стояла  на
взгорье.  Крыши были  под  оранжевой ребристой черепицей.  Раньше Славка
видел такие лишь  на  картинках и  в  кино.  Между крышами торчали узкие
острые  тополя.  Они  назывались  "пирамидальные",  но  походили  не  на
пирамиды. На зелёные копья они походили.
   Дальше было  видно только небо.  Но  Славка знал,  что  за  крышами и
тополями лежит море.
   От  того,  что  море совсем близко,  Славку ни  на  миг  не  покидала
спокойная прочная радость.

   Он  познакомился с  морем не  так,  как ожидал...  В  самолёте Славку
укачало,  и  в  конце рейса он  уже  не  поднимал голову с  подлокотника
кресла.  И чего греха таить,  несколько раз даже сунулся носом в плотный
бумажный  пакет,   который   по   маминой   просьбе  торопливо  принесла
стюардесса.  Когда через динамик объявили,  что  самолёт идёт над "самым
синим в мире" Чёрным морем, Славка не смог даже привстать, чтобы глянуть
в иллюминатор.
   Мама сказала укоризненно и жалобно:
   -- Что же ты? А ещё в моряки собрался.
   Славка в  ответ еле  шевельнул спиной.  Мама  сама не  понимала,  что
говорила.  Качки Славка не боялся.  А самолёт и не качало,  он шёл,  как
автобус по бетонке,  но всё равно желудок наливался муторной тяжестью, и
сердце словно повисало в пустоте.
   Из самолёта Славка вышел на ватных ногах и  с  каплями на лбу.  Пахло
нагретым бетоном от рулёжной дорожки,  остывающим металлом от самолёта и
незнакомыми травами откуда-то издалека -- от вечернего горизонта.
   Земля качнулась под Славкой, но он улыбнулся.
   "Пусть, -- подумал он. -- Ничего..."
   Эта земля была не виновата,  не она измотала Славку. Измотал самолёт,
а  он  был  частью  прежней жизни,  частью  города,  из  которого Славка
прилетел. Там могло быть плохо, а здесь уже не могло...
   Ехать надо было ещё километров семьдесят, и мама боялась. Думала, что
в машине Славку совсем укачает. Но пока получали багаж, пока мама искала
такси, Славка почти пришёл в себя.
   Кода  подъезжали,  было  совсем темно.  Города Славка не  увидел.  Он
увидел только несметное множество огней --  и очень ярких, и не очень, и
еле заметных.  Они горели и  внизу и  вверху,  потому что улицы взбегали
высоко  по  склонам.  В  небе  огни  смешивались со  звёздами,  а  внизу
вытягивались в дрожащие золотые нитки. Славка понял, что огни отражаются
в  чёрной  воде.  Среди  отражений тоже  горели  огни:  белые,  зелёные,
красные.
   -- Это корабли! -- догадался Славка. -- Мама, там корабли!
   Было похоже на сон. Голова слегка гудела от долгой дороги, врывался в
кабину и шумел в ушах тёплый ветер,  стремительно шуршали колёса. А огни
наплывали -- снизу, сверху. Отовсюду...
   -- Мама, это же корабли, да?
   Мама погладила его по плечу.
   -- Большой рейд, -- сказал водитель. -- Флот стоит...
   Они долго ездили по узким улицам с неяркими фонарями, искали переулок
с названием Якорный спуск.  Машина выла на крутых подъёмах. Славку опять
слегка замутило.  Мама нервничала.  Ей  казалось,  что водитель спешит и
сердится.  Но шофёр сделал всё, как надо: отыскал нужный дом, подъехал к
самой калитке, вытащил из багажника чемоданы и сказал:
   -- С прибытием вас. Всего вам хорошего...
   Бабушка  Вера  Анатольевна оказалась высокой  старухой с  морщинистым
коричневым  лицом.   Она  неторопливо  и  крепко  обняла  маму,   и  они
поцеловались.  Потом  она  протянула к  Славке ладонь,  словно хотела по
голове его погладить,  но не дотронулась. Пожевала впалыми губами и тихо
сказала:
   -- Вот ты какой, Славушка. Большой...
   Морщины у неё слегка разошлись. При яркой лампочке Славка увидел, что
лицо у Веры Анатольевны покрыто мелкой белой сеткой:  это кожа в глубине
морщинок была незагорелая...
   Потом  Вера  Анатольевна кормила маму  и  Славку  ужином:  голубцами,
виноградом,  арбузом.  Мама всё  благодарила и  боялась,  что  у  Славки
заболит  живот.  А  ещё  они  с  Верой  Анатольевной о  чём-то  говорили
вполголоса... Славка не слушал, он думал о своём.
   -- Вера Анатольевна, а море далеко?
   Бабушка замолчала, будто удивилась.
   -- Море?  Тут везде,  Славушка,  море... Вот спустишься до гостиницы,
потом направо, а там и набережная.
   -- Мама... -- умоляюще сказал Славка.
   Мама рассердилась. Потому что Славка сумасшедший! Он едва держится на
ногах (мама,  кстати,  тоже).  Идти  неизвестно куда среди ночи!..  Море
никуда не денется!
   -- Ну, ма-ма... -- отчаянным шёпотом сказал Славка.
   Мама виновато посмотрела на Веру Анатольевну...
   На улице,  так же как на аэродроме,  пахло незнакомыми травами, а ещё
почему-то -- свежим тёплым хлебом. Горели редкие фонари, светились окна.
Тени от  листьев падали на  белые заборы и  домики.  Они  были похожи на
мягкие серые крылья, эти тени.
   Кто-то весело,  не по-ночному,  трещал в траве:  то ли сверчки, то ли
цикады.
   "Какой ты хороший,  Город",  --  одними губами сказал Славка. И вдруг
его толкнуло: он-то всё видит и слышит, а бедный Артёмка...
   Славка кинулся во двор, влетел в комнату, слегка напугав бабушку Веру
Анатольевну. Выволок из-за чемоданов портфель, а из портфеля выдернул за
уши  Артёмку.  Тот  обалдело  косил  блестящими  глазами.  Славка  бегом
вернулся к маме. Артёмка радостно махал растопыренными лапами.
   -- Боже мой, какой ты ещё ребёнок, -- сказала мама...
   Набережная в самом деле была недалеко. Славка не сразу понял, что это
набережная.  Были  деревья с  фонарями (листья на  свету  казались очень
зелёными),  потом  под  ногами вместо асфальта появились мокрые каменные
плиты, и вдруг Славка увидел, что он на краю земли.
   Дальше ничего не было.  Громадная темнота была дальше. Начиналась она
в двух шагах и уходила неизвестно куда. Эго распахнулся космос. Он дышал
йодисто-солёной свежестью,  словно в  темноте развесили громадные чёрные
простыни, выстиранные в холодном рассоле.
   Из этой темноты и прохлады подкралось что-то смутно-белое, шипучее, и
-- бах!  --  перед  Славкой встала стена из  брызг.  Они  секунду висели
неподвижно, а потом посыпались на Славку, на маму.
   Мама по-девчоночьи взвизгнула и отскочила. А Славка засмеялся:
   -- Мама, это прибой!
   -- Отойди, Славка, вымокнешь!
   -- Это же прибой! Мама, он солёный!
   Бах!  --  опять  выросла белая стена.  А  когда рассыпалась и  упала,
Славка увидел,  что космос не пустой.  В нём жили огоньки. Яркий красный
огонёк --  прямо  перед  Славкой --  давал  тройную вспышку и  угасал на
несколько секунд.  Конечно,  это  был маяк.  А  левее маяка,  теряясь во
мраке,  тоже  мигали белые  и  красные огоньки,  каждый по-своему:  одни
редко, другие часто.
   Справа от  маяка вклинивалась в  морскую тьму полоса огней.  Наверно,
там  был  мыс  или другой берег бухты.  Вдруг часть берега оторвалась и,
сверкая  огнями,  тихо  пошла  влево,  к  маяку.  Целый  кусок  суши  со
множеством окон и фонарей!
   Славка не сразу понял, что случилось. Но потом услышал далёкую музыку
и догадался, что это уходит в море пассажирский лайнер.
   Теплоход шёл  вроде  бы  не  быстро,  но  почему-то  очень скоро стал
уменьшаться, тускнеть и превратился в еле заметное светящееся облачко.
   Ослепительной звездой вспыхнул в дальней дали прожектор, махнул синим
лучом и погас...
   -- Славка, ты же промок насквозь!
   И  правда,  рубашка прилипла к плечам и груди.  Брюки набухли,  стали
жёсткие и тяжёлые,  будто из жести. Артёмка тоже был весь мокрый, только
длинные уши, зажатые в Славкином кулаке, оставались сухими.
   -- Славка, ты меня слышишь? Пора.
   -- Ещё самую минуточку...
   Через полчаса,  засыпая на  скрипучем диване,  Славка успел подумать:
"Лишь бы это был не сон!" С таким страхом он и уснул.
   ...Это  не  было  сном.  Утром он  увидел море во  всей его  синеве и
громадности. И Город...
   Славка зажмурился и  задохнулся.  Потом захохотал и,  забыв про маму,
кинулся вниз по улице,  по тропинкам, по каменистому откосу, через сухие
колючки, которые обрадованно вцепились в брюки...
   С  моря летел тёплый ветер.  На  мачтах и  сигнальных вышках бились и
трепетали разноцветные флаги.

   -- Семибратов, голубчик мой, ты почему не решаешь? -- Грузный и седой
учитель математики навис над Славкой.
   Славка поспешно встал.
   -- Я решил. Яков Павлыч...
   -- Когда же ты решил? Покажи-ка... Дорогой мой, где же здесь решение?
Ты -- просто ответы написал!
   -- Разве неправильно? -- удивился Славка.
   -- Ответы правильные,  но объяснения-то нет.  Почему у тебя икс равен
пяти, а, скажем, не семи или не тысяче?
   Славка неловко улыбнулся и пожал плечами:
   -- Как же тысяче? Если пяти.
   -- Да! Но почему? Может быть, ты просто списал ответ?
   -- Он не списывал,  Яков Павлыч,  он раньше всех закончил,  -- тут же
заступился Славкин сосед,  маленький Женя Аверкин. -- Остальные-то ещё и
не решили.
   -- Да я понимаю,  голубчики,  я это,  так сказать, чисто теоретически
предположил.  Но  что мне ставить Семибратову?  Пятёрку за  молниеносное
решение или двойку за отсутствие такового?
   Пятый "А"  зашумел,  доказывая,  что,  ставить,  разумеется,  следует
пятёрку.  Даже ехидная Любка Потапенко высказалась за  это.  Видимо,  по
инерции.
   -- Тогда напиши всё-таки объяснение,  --  рассудил Яков Павлович.  --
Или вот что...  Реши-ка  лучше,  любезный Семибратов,  ещё задачку.  Вот
эту...
   Он положил на парту четвертушку листа с уравнением.
   Славка несколько секунд смотрел на бумажку.
   -- Надо объяснение писать? Или можно сразу?
   -- М-да...  --  сказал Яков Павлович задумчиво,  но с  интересом.  --
Следовательно,  ты утверждаешь,  что данное уравнение для тебя -- дважды
-- два?
   Славка этого не утверждал. Он вовсе не хотел показаться хвастуном. Но
он видел, что икс равен двенадцати, а если видишь, зачем лишние слова?
   -- А  ну-ка  напиши  ответ,  --  сказал Яков  Павлович.  --  Садись и
напиши...  Так...  А  теперь всё  же  сооруди мне  решение по  правилам,
постарайся. Я тебя прошу...
   Над объяснением Славка вздыхал минут десять.  Не  напишешь ведь,  что
икс похож на жёлтый шарик и  что этот шарик мечется туда-сюда по лиловой
плоскости,  ищет,  где темнее, а деваться ему всё равно некуда. Всё-таки
Славка  разжевал  уравнение,   как  требовали  правила.   Яков  Павлович
посмотрел, покачал головой. Спросил:
   -- В прошлые годы у тебя как было с математикой?
   Славка опять встал.
   -- По-всякому... Двоек не было.
   -- Угу...  Троек тоже не было.  Почти... -- заметил Яков Павлович. --
Так?
   Славка кивнул.  "Не подумали бы,  что хвастаюсь",  -- опять мелькнула
мысль.
   -- А  четвёрки если и  были,  то за плохой почерк и неряшливость,  --
заметил Яков Павлович. -- Или я не угадал?
   Славка вздохнул. Всё было угадано точно.
   -- Однако математику ты не очень любишь, -- сказал Яков Павлович.
   -- А любишь ты... что?
   -- Географию и английский... -- шёпотом сказал Славка.
   -- Ну, садись... Садись, голубчик Семибратов.
   Яков Павлович вздохнул почему-то, подошёл к столу, придвинул журнал.
   Галка Ракитина глянула с передней парты, что там появилось в журнале,
и  показала пятерню.  Славка сел и  улыбнулся.  В  этой школе он получил
первую отметку.

   ...Школа понравилась Славке с первого взгляда.
   Она  стояла на  стыке двух зелёных улиц.  Угол у  здания был  как  бы
срезан,  и  срез  этот  служил фасадом.  Фасад  --  узкий,  с  зубчатыми
башенками, с высоким крыльцом и чугунным узорчатым балконом.
   Перед крыльцом лежала маленькая площадь.  Справа,  от нижних улиц,  к
площади  взбегали две  лестницы со  ступенями из  ракушечника.  Наверно,
здорово мчаться по этим лестницам, когда кончились уроки!
   Над лестницами росли большие деревья...  Сначала Славка пришёл сюда с
мамой. С утра мама сходила к директору и записала Славку, а потом повела
его знакомиться со школой и классной руководительницей.
   Учительницу,  Светлану Валерьяновну,  они нашли во  дворе.  Там она с
молоденькой вожатой и  похожим на д'Артаньяна преподавателем физкультуры
обсуждала дистанцию для какой-то эстафеты.
   Мама строгим взглядом напомнила Славке, что следует поздороваться: не
себе  под  нос,   а  отчётливо  и  с  наклоном  головы,  как  полагается
интеллигентному мальчику одиннадцати с половиной лет.
   Славка  так  и  сделал,  хотя  Светлана  Валерьяновна сперва  ему  не
понравилась.  Она была высокая, тощая и длинноносая. С не очень строгим,
но каким-то скучным лицом.  Но когда она улыбнулась,  Славка успокоился:
хорошая была улыбка, совсем даже не учительская.
   У мамы с классной руководительницей завёлся разговор,  и Славка сразу
заскучал.  Отошёл тихонько к  забору и  сел  на  каменный выступ.  Мама,
конечно, говорила, что Славка -- мальчик, в общем, неплохой, спокойный и
даже ласковый,  хотя,  разумелся,  бывает всякое.  А сама она,  Славкина
мама,  по  специальности тоже  педагог,  окончила  факультет иностранных
языков,  но  из-за  слабого голоса работать в  школе не смогла.  И  что,
видимо,  это  к  лучшему,  потому что  для работы с  детьми нужен особый
талант. И она преклоняется перед теми, кто посвятил детям всю жизнь.
   Светлана Валерьяновна кивала:  да,  учительская работа,  конечно,  не
сахар.  Иногда просто бежать из школы хочется на все четыре стороны,  но
куда   побежишь?   Славкиной  маме  хорошо,   а   куда  денешься,   если
специальность --  историк?  Да и, по правде говоря, привыкла уже, трудно
без ребят...
   -- Вот они, мои гвардейцы! Отучились...
   Во двор выбегали будущие Славкины одноклассники.  Издалека --  ничего
ребята, а если поближе -- кто их знает?
   Девчонки  были  в  обычной  коричневой форме,  а  мальчишки в  разных
рубашках:  белых, светло-голубых, васильковых, синих. Брюки тоже разные,
а кое-кто в шортиках.
   "Прийти бы так на уроки в Усть-Каменске!" -- подумал Славка.
   В  начале  четвёртого класса тёплым сентябрьским днём  отправила мама
Славку в  школу в  летней пионерской форме,  и  многие тогда смотрели на
него,  как на заморское чудо.  А  Юрка Зырянов и  компания гоготали:  "У
моряка акулы штаны обгрызли..." Завуч Ангелина Самойловна сперва наорала
на Зырянова,  а потом сказала Славке: "Сам виноват. Надо быть как все, а
не выпендриваться..."
   Но  хватит об  этом!  Не будет больше ни Усть-Каменска,  ни горластой
Ангелины, ни криков "моряк с печки бряк..."
   Длинноногий очкастый парнишка в  зелёных шортах  и  сиреневой рубашке
догнал кудрявую девчонку и деловито огрел по спине портфелем.
   Девчонка взвизгнула:
   -- Змея очковая!
   -- Савин! -- заволновалась Светлана Валерьяновна. -- Игорь, иди сюда!
Ты опять?
   Белобрысый Игорь Савин подошёл, не теряя достоинства.
   -- Игорь, когда это кончится?
   Савин вежливо наклонил набок голову.
   -- На выпускном вечере в десятом классе, -- разъяснил  он. --  Там  я
отлуплю её последний раз.
   -- Кто кого ещё... -- издалека подала голос девчонка.
   -- Сил  у  меня нет,  --  сказала классная руководительница Славкиной
маме.-- Они дерутся с первого класса.
   -- Мы не дерёмся,  -- возразил Савин. -- В первом и втором классе она
лупила меня. А теперь я её. Это не драка.
   -- Вы  решили при новичке и  его маме продемонстрировать всё,  на что
способны...
   Савин  внимательно посмотрел  сквозь  очки  на  Славку,  повернулся к
Славкиной маме и сказал ей "здрасте". Мама заулыбалась. Видимо, несмотря
ни на что, она угадала в Савине интеллигентного и воспитанного мальчика.
   -- Что вы с Любой опять не поделили? -- горестно спросила учительница
у Игоря.
   -- Она  объективно вредна для  человечества,  --  авторитетно сообщил
Савин. -- Своим ехидством она доводит людей до стрессового состояния.
   -- Глиста,   --   отчётливо  проговорила  в   отдалении  вредная  для
человечества Люба (кстати, внешне вполне симпатичная).
   -- Потапенко!  С  ума  сойти...  Убирайтесь  оба...  И  чтобы  ничего
подобного больше не было! Игорь, ты можешь, наконец, это обещать?
   Игорь дипломатично шевельнул плечом:  он не хотел давать опрометчивых
обещаний. Он только сказал "до свидания".
   Мама смеялась:
   -- Славные ребята...
   Светлана Валерьяновна неожиданно согласилась:
   -- Хорошие. Иногда дурачатся, а вообще неплохой класс.
   -- Я  так довольна,  что мы попали к  вам.  Директор сначала не хотел
записывать,  потому что Славик не учился раньше в "английской" школе, но
я объяснила, что сама с ним занималась.
   -- А  у нас в любой школе неплохо.  Знаете,  с разными там проблемами
"трудных детей",  вопросами дисциплины и всякими подобными вещами особых
сложностей нет... У нас, Елена Юрьевна, другое горе...
   Светлана Валерьяновна замолчала и слегка ссутулилась. Потом сказала:
   -- Три дня назад опять вот...  Вы не слышали?  Андрейка Илюхин. Я его
знала немного, он раньше в нашей школе учился.
   -- Господи... -- прошептала мама. -- Что же случилось?
   -- Война...  --  Светлана Валерьяновна слегка  развела руками,  будто
оправдывалась. -- Сколько лет прошло, а вот... Земля-то была нашпигована
этим ужасом:  снаряды,  мины.  До  сих пор нет-нет да и  откопают...  Уж
говорим,  говорим ребятам,  лекции читаем,  плакаты развешиваем,  а  всё
равно...  В прошлом году гранатой шестиклассника искалечило,  а нынче...
Нашли  что-то,  в  костёр положили.  Трое  теперь в  больнице,  а  самый
старший,  четвероклассник...  Один был у  родителей.  Отец в море,  даже
прилететь не смог. Мать вся седая...
   Славка увидел, что мама смотрит на него отчаянными глазами.
   -- Расстроила я вас,  --  негромко сказала Светлана Валерьяновна.  --
Только я это не ради пустого разговора. Славе... Тебя ведь Славой зовут?
Тебе это  надо знать,  ты  здесь новичок.  Если попадётся на  глаза хоть
какая-то подозрительная железка...
   -- Он  не  тронет!  --  громко сказала мама.  --  Он  мне поклянётся!
Слышишь?
   Славка хмуро кивнул.  Разве он  не  понимает?  Но зачем пугаться так,
будто он уже нашёл противотанковую мину и играет ею в футбол...
   Потом,  когда шли из школы,  Славка много раз дал маме всякие клятвы,
что нигде,  никогда,  ни  с  кем...  Ни при каких обстоятельствах!  Даже
пальчиком не коснётся, если увидит что-нибудь такое. И будет бежать, как
от бешеной собаки.
   Он это повторял, но думал не про себя. С ним-то ничего не случится. А
почему погиб незнакомый Андрейка?  Что его толкнуло совать в  огонь свою
находку?
   Какая-то тоскливая жалость появилась у  Славки.  Будто давно хотел он
встретить этого Андрейку здесь, в Городе, и не успел...
   Но Город же не виноват!  Он не сам родил в своей земле взрывчатку. По
нему стреляли...
   -- Славка, ты меня не слушаешь!
   -- Слушаю. Мама! Я уже сто раз дал самое честное слово!
   -- Всё равно,  --  устало проговорила мама.  -- Теперь это будет моим
вечным страхом.
   Не  хотел Славка для мамы вечного страха.  Он  сказал рассудительно и
ласково:
   -- Ты  же  совершенно зря  боишься.  Здесь  столько  тысяч  ребят,  а
случилось это...  ну, всего несколько раз. Наверно, под машину и то чаще
попадают.
   -- Ещё не хватает, чтобы ты попал под машину!
   -- Да,  --  вздохнул Славка.  -- Кроме того, я могу поскользнуться на
арбузной  корке,  подавиться косточкой  от  абрикоса,  отравиться старой
колбасой.  Что ещё? Да! Стукнуться головой о батарею, упасть с лестницы,
насмерть простудиться...
   -- И получить от меня по загривку.
   -- Как неинтеллигентно, -- сказал Славка. -- Мама, пойдём купаться! Я
не захлебнусь, не разобьюсь, не уйду на дно. Пойдём, ты же обещала!
   Мама вдруг взяла его  да  локоть и  принялась звонко хлопать сзади по
штанам. Славка изумился так, что и сказать нельзя.
   -- Это что? Новый метод воспитания?
   -- Метод!  Все брюки перепачкал извёсткой,  когда сидел на  заборе...
Кстати,  пора бы  знать,  что  неприлично сидеть при взрослых,  если они
разговаривают стоя.
   -- А вы бы тоже садились на забор, -- сказал Славка.
   Они посмеялись, хотя и не очень весело. Потом ещё некоторое время шли
они задумчивые. Но море было рядом, а день стоял такой хороший...
   -- Почему ты не познакомился с ребятами? -- спросила мама.
   Славка даже замигал.
   -- Как это?
   -- Очень просто.  Подошёл бы  и  сказал:  "Здравствуйте,  меня  зовут
Слава. Я буду учиться с вами".
   Славка только вздохнул.

   Знакомство -- дело непростое и долгое. Четвёртый день учится Славка в
этом классе, а не всех ещё знает. Даже по именам не всех запомнил... Или
всех -- уже?
   Он  решил проверить и  глянул вперёд,  вдоль своего ряда.  На  первой
парте -- Галка Ракитина и Юра Конев, потом Костя Головин и Дима Неходов.
Кажется, хорошие ребята. На третьей парте Оксана Байчик и Лена Смирнова.
Это ещё не ясно, что за люди...
   Зато  с  четвёртой партой ясно всё:  здесь сам  Вячеслав Семибратов и
быстроглазый, стриженный ёжиком Женя Аверкин...
   Женька словно ждал,  когда о  нём  вспомнят:  легонько задел Славкину
ногу коленом.  Он улыбался жалобно и  виновато.  Украдкой показал Славке
раскрытую ладонь.
   На Женькиной смуглой ладошке были написаны две лиловые буквы: NC.
   Славка даже вздрогнул: "Новэмбэр Чарли"!
   Он  скосил  глаза  в  Женькину  тетрадь.  Ну  и  ну!  Бедный  Женечка
барахтался в числах,  как утопающий телёнок среди плавучих льдин. А кому
хочется хватать двойку, да ещё за первую в году самостоятельную работу?
   Что у  него за уравнение?  Почти как у  Славки,  только числа другие,
потому что  другой вариант.  Но  как  помочь?  Яков Павлович вроде бы  и
добрый,  а следит строго,  особенно за последними партами. За шпаргалку,
не моргнувши,  вкатит Аверкину два очка,  да и  Славке заодно переправит
оценочку.
   Славка поднял руку.
   -- Яков Павлыч, можно выйти?
   -- Сделай одолжение.  Можешь даже не возвращаться, с тобой у нас дела
на сегодня кончены.
   -- Да нет, я на минуточку! -- испугался Славка.
   Он  мигнул Аверкину:  "Не бойся".  И  выскочил в  коридор.  И  тут же
обругал себя балдой.  Ручку-то не взял!  А в коридоре,  как назло, -- ни
души.
   Женька  страдает и  ждёт.  Положение действительно "NC":  урок  скоро
кончится.  Внизу  уже  весело  голосит  малышня:  первоклассников  часто
отпускают минут за пять до звонка.
   Славка помчался на  первый этаж.  Первоклашки носились по  коридору и
толпились  у   выхода.   На  коричневых  ногах-стебельках,   в   пёстрых
неформенных  рубашках,  с  разноцветными ранцами,  они  были  похожи  на
какие-то растеньица, сбежавшие с грядок и газонов.
   Славка  не  умел  обращаться  с  представителями  младшего  школьного
возраста,   но  сейчас  выхода  не  было.  Он  быстро  глянул:  кого  бы
остановить?  Вдоль  стены гарцевал верхом на  швабре,  взятой напрокат у
технички тёти Лизы,  пацанёнок в  клетчатой рубашонке.  На спине у  него
подпрыгивал зелёный ранец, украшенный Винни-Пухом из мультфильма.
   -- Эй, наездник!
   Мальчишка сделал разворот и подскакал.  Глянул на Славку бесстрашно и
весело.
   -- Хорошая у меня лошадка?
   -- Хорошая,   --   торопливо  сказал  Славка.  --  Послушай,  выручи,
пожалуйста. У тебя есть ручка? Лучше, бы шариковая...
   -- У меня всякие есть!
   Он  с  радостной готовностью скинул ранец и  вытащил из  него толстый
пучок фломастеров, карандашей и авторучек, стянутый резинкой.
   -- Выбирай. Тебе насовсем?
   -- Мне на минуточку. Спасибо, Наездник...
   ...Через три минуты Славка смирно сидел в классе, с интересом смотрел
в  окно  и  показывал Женьке из-за  локтя  ладонь с  мелкими фиолетовыми
цифрами.  Аверкин радостно шпарил в  тетради строчку за строчкой.  Потом
благодарно опустил ресницы.
   Весело затренькал звонок.

                                Наездник

   Славка вместе с Аверкиным вышел в коридор.
   -- Спас ты меня, -- сказал Женька. -- Прямо за уши вытянул.
   Он вытащил из кармана мятый, но довольно чистый платок. Начал стирать
с ладони буквы, спохватился, отдал платок Славке:
   -- Вытри руку.
   Славка попробовал,  но без успеха:  чернильные иксы,  плюсы и  минусы
въелись в кожу.
   -- Всухую не оттереть...
   -- А ты помусоль.  Вот так...  -- Женька смешно полизал растопыренную
ладошку.  Потом,  видя,  что Славка опять возится с  платком,  торопливо
вытер ладонь об острую поцарапанную коленку. Коленка сделалась лиловой.
   -- Ну вот, покрасился, -- с упрёком сказал Славка. -- Нет, я потерплю
до дома. Целое уравнение мне всё равно не съесть.
   Женька с задумчиво-огорчённым видом разглядывал на ладони размазанный
"сигнал бедствия".
   -- А почему ты SOS не написал? -- спросил Славка.
   -- SOS все понимают.  Яков Павлыч, если бы заметил, дал бы такой SOS!
А это... -- он помахал рукой с растёртыми буквами, -- мало кто знает.
   -- Жень... А как ты догадался, что я это пойму?
   Женька заулыбался:
   -- Я у тебя в портфеле красный справочник видел. Ну и подумал: если у
человека такая книжка, он знает, наверно...
   Славка опасливо глянул на  Аверкина:  не увидел ли Женька в  портфеле
кое-что ещё?  Вернее, кое-кого. На самом дне, под учебниками. Но Аверкин
улыбался бесхитростно.
   -- Ты откуда знаешь свод сигналов? Занимался? -- спросил Славка.
   -- Немного.  Я  в  этом году в детскую флотилию хочу пойти,  в группу
рулевых-сигнальщиков...  Туда с  двойками не берут,  вот я  и засигналил
тебе...
   -- А где такая флотилия? -- заволновался Славка.
   -- На Пушкинской, над Малой бухтой. Недалеко.
   -- Там парусная секция есть?
   -- Не знаю. Но я спрошу сегодня, если хочешь.
   -- Хочу, -- сказал Славка. -- Ещё бы... Ты не забудь, спроси. Ладно?
   Они вышли на крыльцо,  и сразу --  тр-р-р-р:  словно кто-то прочертил
мелом  пунктир через  площадь!  Это  в  своих  белых сандаликах радостно
мчался к ним Наездник.
   -- Привет! Ну что, помогла моя ручка?
   -- Помогла, -- сказал Славка. И объяснил Женьке: -- Я его ручкой твоё
уравнение писал. Свою-то забыл.
   -- Целая  бригада  меня  спасала,   --   вздохнул  Женька.   --  Даже
неудобно...
   Наездник переступил с  ноги  на  ногу  и  осторожно потянул Славку за
рукав.
   -- Что тебе? -- спросил Славка.
   Мальчишка встал на цыпочки и осторожно прошептал:
   -- Прокати меня... пожалуйста...
   -- Как это прокати?
   -- На плечах. Я люблю кататься.
   Славка слегка обалдел от такого простодушного нахальства:
   -- Ничего себе заявочка!
   Но он помнил про авторучку и понимал,  что нельзя быть неблагодарным.
Вообще-то,  если разобраться, катать Наездника должен Аверкин, но как-то
неловко торговаться.
   -- А далеко тебя везти?
   -- Не-е... До лестницы и назад! -- Ну, давай...
   Славка присел.  Наездник прямо с крыльца ловко перебрался ему на шею.
Он оказался лёгонький, словно кости у него были трубчатые, как у птахи.
   -- Ты держи меня, -- предупредил он.
   -- Ещё  и  держи его...  --  проворчал Славка и  ухватил Наездника за
бока. -- Ноги убери, ты мне каблуками рубашку извозишь.
   Наездник послушно вытянул  вперёд  ноги  в  жёлтых  гольфах  и  белых
сандаликах.
   Женька смотрел на Славку и Наездника с весёлым интересом.
   Славка трусцой пересёк площадь туда и  обратно и  ссадил пассажира на
каменный парапет крыльца.
   -- Спасибо, -- с достоинством сказал Наездник.
   -- На здоровье...
   Наездник ускакал к приятелям,  которые резвились под деревьями.  А на
крыльце Славка  увидел  ребят  из  своего  класса.  И  среди  них  Любку
Потапенко.
   -- Кони сытые бьют копытами... -- пропела Любка.
   У Славки заполыхали уши.  Ну что он за несчастный человек?  Неужели и
здесь ему не прожить без дразнилок и прозвищ?
   Но Женька Аверкин поспешно и сердито сказал:
   -- Тебя,  Любушка, уже сунуло не в своё дело! Прокатил человека -- ну
и что такого?
   А Игорь Савин разъяснил:
   -- Конь --  животное благородное.  Ехидна же --  вымирающий вид.  Она
осталась с  тех  времён,  когда на  земле жили тупоголовые плезиозавры и
всякие другие ископаемые.
   -- Жаль, что охраняется законом, -- вздохнул Аверкин.
   А Костя Головин сказал Любке:
   -- Не  бойся,  на  тебе никто не  поедет.  Кому охота потом из штанов
ядовитые колючки вытаскивать?
   Любка сказала,  что все мальчишки дураки, и ушла. Ребята разбежались.
Только Славка с Женькой задержались на крыльце.  Стояли и смотрели,  как
резвится Наездник.  Первоклассники побросали в кучу ранцы и прыгали друг
через  друга.  Что-то  вроде  чехарды устроили.  Наездник прыгал легко и
красиво, но всё время оглядывался на Славку. Скакнёт -- и посмотрит...
   "Знаем мы это дело..." -- подумал Славка и поторопил Аверкина:
   -- Пошли.
   Но Женька помотал головой и сел на ступень. Положил на колени плоский
твердый портфель. Глянул на хитрого Наездника, на Славку и сказал:
   -- Да прокати ты его ещё немножко. Осчастливь человека.
   Наездник замер и насторожил уши. Женька засмеялся.
   -- Ты что!  --  возмутился Славка. -- Он привыкнет и совсем с меня не
слезет!
   -- Ну, разок... -- попросил Женька.
   -- Тебе-то зачем?
   -- Ну, пожалуйста, -- как-то слишком серьёзно сказал Женька.
   Славка повернулся к Наезднику:
   -- Иди сюда, подарок судьбы! Свалился ты на мою голову...
   Он  обвёз  радостного Наездника вокруг  площади,  а  когда  вернулся,
увидел,  что Женька делает в  альбоме рисунок.  На  рисунке --  Славка и
Наездник во время скачки.
   Это был очень лёгкий, быстрый набросок. Лица -- едва намечены. Но всё
равно можно было  узнать коня  и  всадника (по  крайней мере,  Наездника
Славка сразу узнал).
   Наездник заглянул в альбом и сообщил:
   -- Я тоже рисовать умею.
   -- В твоем возрасте все умеют рисовать, -- сказал Женька.
   -- Ага, -- согласился Наездник и опять умчался.
   -- Жень, подари картинку, -- попросил Славка.
   Женька молча выдернул из альбома и протянул листок. Потом снизу вверх
внимательно посмотрел на Славку.
   -- Слушай-ка, а я догадался! Вы братья, да?
   -- С чего ты взял?  -- изумился Славка. -- Я его сегодня первый раз в
жизни увидел.
   -- А похожи...
   -- Мы?  Да брось ты...  --  начал Славка и тут же понял: в самом деле
есть сходство.
   У Наездника были прямые,  очень светлые волосы. Они ровно разбегались
во  все стороны от  макушки,  как меридианы от  полюса.  А  на  "полюсе"
торчала мягкая кисточка.
   У  Славки была такая же  причёска (если можно это назвать причёской),
только волосы потемнее и, кажется, пожёстче.
   Мама  сама  стригла  Славку:  подрезала отросшие прядки  на  лбу,  на
висках,  на  затылке.  Славкина кисточка на  темени ей  нравилась.  Мама
иногда ласково дёргала её и называла Славку "Кисточка ты моя".  Если без
посторонних,  это было даже приятно. И всё же Славка срезал бы волосяной
пучок без жалости,  если бы не боялся, что получится лысинка. Потому что
малышам,  вроде  Наездника,  такие  кисточки  на  макушке,  может  быть,
подходят,  но  одиннадцатилетним мальчишкам  героического  вида  они  не
придают.
   Впрочем,  Славка никогда не старался походить на героя.  Ни видом, ни
делами. Быть бы не хуже других. Но и это не всегда получалось...
   Славка и Аверкин спустились на Морскую и распрощались у лестницы.
   Славка оглянулся. Наездник спускался следом. Он был не один, по бокам
шли две первоклассницы. Славка даже загляделся: как Наездник идёт! Плечи
откинул назад,  кончики пальцев сунул в  кармашки,  прорезанные у пояса,
локти развёл по сторонам и  ступает,  будто фея по головкам одуванчиков.
Снисходительно беседует с  девочками.  Повернёт к  одной голову,  скажет
слово,  улыбнётся. Потом на другую так же глянет. А они с него не сводят
глаз, даже спотыкаются.
   Неужели Славка в семь лет был такой же?  Нет.  С виду,  может быть, и
похожий, а характером совсем другой.

                            Бриг "Меркурий"

   Когда Славка был маленьким и  жил в  Невьянске,  он ходил с  мамой на
работу.  Мама  заведовала  библиотекой  в  заводском  клубе,  руководила
самодеятельным театром и  вела кружок английского языка.  Дел у неё было
"выше головы", а Славка проводил время в полуподвальной большой комнате,
где стоял бильярд.
   В  бильярд играли  с  утра  до  вечера.  Славка забирался на  высокий
подоконник и  часами смотрел,  как  по  сукну мечутся с  костяным стуком
жёлтые шары.
   Мама просто стонала:
   -- Неужели тебе здесь лучше, чем в детском саду?
   Славка кивал.  Он был ненормальный ребёнок. Он не любил детский сад и
жутко  скучал там.  До  обеда кое-как  терпел,  а  когда наступало время
тихого часа, впадал в отчаянье. При мысли, что надо укладываться спать в
большущей комнате,  где  совсем  не  так,  как  дома,  и  где  ничего не
напоминает о маме, на Славку наваливалась чёрная тоска.
   Дома  было лучше.  В  своей комнате Славка мог  просидеть в  одиночку
целый день и  не  соскучиться.  Но  приходил сосед Юрка Зырянов.  Он был
старше Славки, закончил первый класс и делал всё, что хотел. Развинчивал
Славкины игрушки, лазил в холодильник за вареньем (Славка даже сам этого
не  делал!)  и  маминой  губной  помадой  рисовал на  зеркале чёртиков и
крокодилов.  А  если Славка запирался и  не  пускал,  грозил отлупить во
дворе.
   Однажды  Славка  не   выдержал.   Он  вежливо  попросил  Юркину  маму
поговорить с сыном, чтобы тот вёл себя посдержаннее.
   Тётя  Зина  выслушала Славку внимательно,  потому что  знала:  Славик
Семибратов --  хороший,  воспитанный мальчик,  никогда не хулиганит и не
врёт. Она покивала:
   -- Эт-та что ж... Эт-та правильно. Я с ним поговорю.
   Разговор состоялся через  несколько минут.  Славка гулял  во  дворе и
слышал  каждое  слово,  потому  что  окно  в  тёти  Зининой комнате было
открыто.
   -- Юрий!  А ну иди ближе,  паразит!  Иди, иди! Эт-та что, я бегать за
тобой буду? Кому говорят!
   Потом послышалась короткая возня, и вдруг раздался вопль:
   -- Мамочка, я не буду!
   Славка от ужаса скорчился за кадушкой у водосточной трубы.
   -- Не буду,  мамочка,  прости, не надо больше! Ой-я, прости, не буду!
-- верещал Юрка.  Потом он на несколько секунд умолк:  видно,  кончилось
дыхание.  И тогда в нестерпимой тишине слышны стали сухие частые щелчки.
Они были равномерные и неумолимые, как тиканье больших часов, которые не
остановить.
   -- Ой-я-я,  не  надо,  больно же!!  --  опять  взорвался криком Юрка.
Захлебнулся,  и  вопли его превратились в тонкий визг.  Это был режущий,
вибрирующий визг,  словно в  горле у  Юрки,  как в  милицейском свистке,
прыгал маленький шарик.
   Славка,  приседая, убежал в дальний угол двора и зарылся в лопухи. Он
зарылся бы в землю,  если бы мог!  Он сидел там до вечера. Стояла глухая
тишина, и Славке всё чудилось в ней громкое беспощадное щёлканье...
   Он же не хотел такого ужаса! Ему надо было только, чтобы Юрка оставил
его в покое!
   Юрка его  не  оставил.  На  другой день он  поймал Славку на  детской
площадке,  надавал  пинков  и  подзатыльников,  накормил мокрым  песком.
Славка молча отплёвывался и  даже не  защищался,  только закрывал глаза.
Смотреть на Юрку было нестерпимо стыдно.
   С  той поры он  ни дня не оставался дома.  С  утра до вечера торчал в
бильярдной.   Мама  приходила  в  отчаянье:   Славка  дышал  прокуренным
воздухом,  Славка слушал неподходящие разговоры, Славка мог простудиться
на подоконнике, потому что от окна дуло.
   Мама не знала, что, следя за игрой, Славка почти не дышал, разговоров
не  слышал и  холода не  чувствовал.  И  не  видел  людей.  Только шары.
Движение жёлтых шаров завораживало Славку.  В этом движении были строгие
законы,  разгадывание которых приносило радость. Он научился безошибочно
чувствовать, куда и как разбегутся шары, ударившись друг о друга.
   Может быть,  поэтому Славка легко угадывал и  другое:  куда  отскочит
брошенный в забор камень,  как взлетит под напором ветра воздушный змей,
куда  ляжет  сорвавшийся с  дерева лист  и  попадёт ли  в  цель  стрела,
пущенная  из   самодельного  лука.   Всё  подчинялось  законам  инерции,
скольжения и рикошета, законам жёлтых шаров.
   И  когда Славка в  школе познакомился с  наукой математикой,  цифры и
числа в задачах тоже показались ему жёлтыми шарами.
   Но это было потом.  А  тогда в клубе Славку невозможно было стащить с
насиженного  места  на  подоконнике.   Редкие  часы,   когда  бильярдная
пустовала,  были  для  Славки  тоскливыми часами.  Он  сидел,  сиротливо
съёжившись,  и уныло глядел на лиловое суконное поле.  По сторонам почти
не смотрел.  Поэтому лишь случайно и  далеко не в первый день он заметил
на тускло-зелёной стене картину.
   Обычно картина висела в  тени,  а  в  тот раз на неё падали лучи.  На
картине было лунное море.  Сама луна скрывалась за светлыми облаками, но
её  лучи пронизывали воздух и  рассыпали свет по  высоким волнам.  Среди
волн  шёл  двухмачтовый парусник.  Несмотря на  волны,  он  шёл  ровно и
спокойно.  У  него были сплошь дырявые паруса,  и  сквозь них  виднелось
небо, но всё равно он шёл уверенно.
   В  этих рваных и гордых парусах,  в этой уверенности маленького судна
была загадка. Какая-то заманчивость и притягательная сила. Была в лунном
неспокойном просторе  музыка  --  совсем  непохожая на  строгую  ударную
музыку костяных шаров.
   Славка молча привёл за  руку  слегка испуганную маму  и  только тогда
шёпотом спросил:
   -- Это что?
   -- Это  бриг  "Меркурий".  Копия картины художника Айвазовского.  Что
тебя испугало?
   Славка досадливо поморщился.  Его ничего не  испугало.  Просто он  не
хотел говорить громко, когда рядом тайна.
   -- Почему рваные паруса?
   -- Кажется,  после  боя.  Это  наш  русский  корабль,  он  сражался с
турецкими кораблями. Их было много, а он один, но он победил.
   -- Где он сражался?
   -- На Чёрном море... Славка, я не помню точно, я же не историк.
   -- Что такое "бриг"?
   -- Ты же сам видишь -- корабль...
   -- Нет, почему он "бриг"?
   -- Ты меня уморишь, -- сказала мама.
   Она  не  понимала!  У  Славки  отозвалось в  душе  звучание  когда-то
слышанных и забытых морских слов:  "Бриг...  брег... регата... фрегат...
навигатор..."  Это были слова про одно и  то же.  Про что-то загадочное,
связанное с этим лунным морем.
   А где их разгадка?
   -- Ну почему "бриг"? -- повторил он, потому что не умел сказать иначе
о своей непонятной тревоге.
   Мама вздохнула.
   Она повела Славку к  себе в библиотеку.  Там,  на задних полках,  она
отыскала две старые книги, которые назывались "Морской словарь".
   -- Если хочешь,  читай и разбирайся.  Не маленький уже, через месяц в
школу.
   Она объяснила ему, как искать по буквам нужные слова.
   Слово "бриг" Славка нашёл быстро. Вот что было написано:
   "БРИГ (Brig).  Двухмачтовое судно с  прямым вооружением,  но  имеющее
гафель на гроте.  Б.  становятся очень редкими судами, т.к. бригантины и
шхуны вытеснили их..."
   Почти ничего Славка не  понял.  Но незнакомые корабельные слова опять
отозвались в нём как странная зовущая музыка.  Вроде вступления к фильму
"Дети  капитана Гранта",  который Славка любил до  безумия.  И  он  стал
искать букву "Г": нужно было узнать, что такое "гафель" и "грот"...
   С  того  дня  Славка почти позабыл про  бильярд.  Он  ушёл  в  чтение
словаря, как уходят в дальнее плавание -- надолго и без оглядки...
   Но  через месяц словарь пришлось отдать:  мама устраивалась на другую
работу, и ей без этих книг не подписали бы какой-то обходной лист.
   Славка будто с лучшим другом распрощался.  Тогда мама,  чтобы утешить
его, достала где-то книгу "Корабли и бастионы". Подарила Славке.
   В  этой  книге было  про  всё!  Про  бриг  "Меркурий",  про  адмирала
Нахимова, про Синопское сражение, про неприступные морские крепости, про
искусных парусных капитанов.  И про город,  в который возвращались после
побед линейные корабли, фрегаты и бриги.
   Это был город,  куда русские моряки приходили с  палуб для последнего
отчаянного боя. И в прошлом веке, и в этом...
   Город, где стоял памятник капитану брига "Меркурий"...
   Книгу Славка прочитал десять раз и сто раз -- её последние слова:
   "Отшумела война, и опять заросли непобедимыми травами бастионы.
   Может  быть,   теперь  навсегда?  Может  быть...  Над  бухтами  висел
безоблачный полдень.  Два  человека шли  вдоль  зелёных  брустверов,  на
которых чернели давно умолкнувшие карронады,  мимо старых памятников, по
извилистым лестницам,  сложенным из  брусьев ракушечника.  А  по  холмам
раскинулся Город, который они любили больше жизни..."
   Два человека -- это старый морской офицер и его десятилетний внук.
   Всё на свете,  кроме мамы,  отдал бы Славка, чтобы оказаться на месте
этого мальчишки...

   Книга эта была лучше всех,  которые знал Славка.  Но  она не заменила
морской словарь.  Она только рассказывала о кораблях,  а словарь был сам
как частичка кораблей, частичка того далёкого Города.
   ...Однажды Славка с  мамой зашёл в районную библиотеку.  Там работала
Василиса Георгиевна --  старушка в  больших,  как иллюминаторы крейсера,
очках.  Это  было уже  в  Первозаводске.  Славка учился тогда во  втором
классе.  Мама и Василиса Георгиевна разговаривали,  а Славка разглядывал
книги.  Ходил  он  от  стеллажа к  стеллажу.  И  вдруг  увидел полочку с
надписью: "Тому, кто хочет стать военным".
   А  на полке среди разных учебников и  уставов стояла красная книжечка
со звёздочкой и якорьком. "Справочник вахтенного офицера"!
   Зачем она здесь, за тысячи миль от моря?
   Славка начал листать. Многое было совсем непонятно и скучно: чертежи,
схемы,  какие-то правила.  Но потом... Потом пошли морские узлы, курсы и
галсы   парусных  судов,   корабельные  огни!   А   главное   --   флаги
Международного свода сигналов! О такой таблице Славка целый год мечтал!
   Он хотел поскорее попросить книгу у Василисы Георгиевны.  Хотел...  и
не попросил.  Испугался:  "А вдруг скажет: нельзя, ты здесь не записан".
Или решит, что Славка слишком маленький для такой книжки. А если и даст,
то не насовсем же. Потом опять прощаться, как со словарём?
   Что  случилось со  Славкой?  Может  быть,  "морская  болезнь"  совсем
помутила ему  мозги?  Он  оглянулся.  Никого  рядом  не  было.  Он  тихо
расстегнул ранец...
   И началась у Славки странная жизнь: она состояла из радости и страха.
   Пока он изучал флаги Свода,  пока разбирался в морских узлах, про всё
забывал.  Но когда закрывал "Справочник", сразу вспоминал, какое ужасное
совершил дело.
   Он  прятал книгу то под подушку,  то за шкаф,  то внутрь дивана.  Так
часто и старательно её перепрятывал, что мама увидела и спросила:
   -- Откуда у тебя "Справочник"?
   Славка,  наверно,  стал краснее, чем корочка книги. И сказал, что дал
почитать один мальчик.
   Мама удивилась.  Она знала,  что приятелей у  Славки в  школе нет.  В
классе его дразнили непонятным,  но  обидным словом "Изюмчик" и  считали
слабачком, потому что он боялся давать сдачи приставалам.
   -- Странно, -- сказала мама.
   Она полистала "Справочник" и увидела библиотечный штамп.
   -- Почему здесь печать?
   Славка  пробормотал,  что,  наверно,  мальчик взял  почитать книгу  в
библиотеке.
   -- Что-то  не  нравится мне твоё заиканье,  --  сказала мама.  --  Ты
правду говоришь?
   Славка прошептал, что правду.
   -- А ну-ка дай честное морское слово, -- потребовала мама.
   Это  был коварный приём.  Что Славка мог ответить?  Дать такое слово?
Но не самый же последний человек он  на свете!  Тогда признаться?  Легко
сказать...
   И Славка заревел. Тут же всё и выяснилось.
   Ух как ему влетело!  Конечно, мама его не лупила, как тётя Зина Юрку,
но ругала с такой силой,  что волосы дыбом и дым из ушей.  Славка просто
булькал от слёз и умолял маму, чтобы она поскорее отнесла "Справочник" в
библиотеку.
   Но  мама не  отнесла.  Она отправила туда Славку и  объявила,  что не
будет  ему  прощенья  и  пощады,  пока  он  не  расскажет  всё  Василисе
Георгиевне и не вернёт ей книгу собственноручно.
   Что  делать.  Славка побрёл.  С  полчаса он  всхлипывал перед  дверью
библиотеки. Наконец Василиса Георгиевна зачем-то вышла и увидела его.
   Давясь от стыда,  Славка признался в своём чёрном деле. И разумеется,
опять пустил слезу.
   Маленькая, седая, очень добрая на вид Василиса Георгиевна не пожалела
Славку. Она разговаривала с ним сурово. Потому что если человек в восемь
лет украдкой тащит домой казённые книги,  добром этот человек не кончит!
Что сказал бы  Валерик Семибратов,  Славкин папа,  если бы  он  был жив?
Валерик Семибратов ходил в эту библиотеку девять лет подряд и ни разу не
то что не украл,  а даже не порвал ни одной книжки.  А сын? Стыд и срам!
Бедная Славкина мама...  Пусть  Славка поставит на  место "Справочник" и
уходит, потому что больше им разговаривать не о чем... А если он захочет
когда-нибудь в  жизни ещё  раз  украсть книгу или что-то  другое,  пусть
вспомнит этот кошмарный день.
   Но когда Славка прошептал "до свиданья" и поплёлся к двери,  Василиса
Георгиевна спросила чуть помягче:
   -- А скажи на милость, зачем тебе эта взрослая книга?
   Славка остановился и молчал.
   -- Я тебя спрашиваю, Вячеслав Семибратов. Зачем?
   -- Интересно... -- еле слышно сказал Славка.
   -- Что интересно?
   -- Про корабли...
   -- Ну  ладно...  Раз  тебе так интересно и  раз ты  признался,  можно
поступить следующим образом:  я отдам тебе "Справочник",  а ты принесёшь
взамен какую-нибудь другую книгу. Согласен?
   Славке было  невыносимо стыдно,  но  отказаться тоже  никаких сил  не
было.  Чтобы теперь всё сделалось по-честному,  он  принёс в  библиотеку
"Маугли". После "Кораблей и бастионов" это была самая любимая книга.
   Большая, с цветными вкладками.
   -- Мама разрешила?  --  строго спросила Василиса Георгиевна.  (Славка
кивнул.) -- А не жалко?
   Славка даже засопел от жалости, но сказал:
   -- У нас есть, маленькая. На английском языке.
   -- А ты умеешь читать по-английски?
   -- Немножко... А ещё мама читает...
   Через  день  Василиса Георгиевна,  вернула  книгу  маме,  потому  что
"Справочник"  всё  равно  был  не  нужен:  его  собирались  списывать  в
макулатуру.  Но Славка узнал об этом лишь через полгода.  А до той поры,
если очень хотелось вспомнить о  приключениях лесного мальчишки,  они  с
мамой читали по-английски. И Славка хорошо понимал. Наверно, потому, что
всё в этой книжке было уже знакомо.

   Они с мамой часто читали вдвоём.  И в кино ходили вдвоём.  И в лес. И
картошку  чистили,   и  посуду  мыли,   и  чемоданы  укладывали,   когда
переезжали.  Всё вдвоём.  Они вообще были вдвоём на свете. Только где-то
далеко,  в южном городе Новочеркасске,  жила двоюродная бабушка -- тётка
Славкиного отца.  Мама  и  Славка никогда её  не  видели.  Но  время  от
времени,  обычно к  праздникам,  от  бабушки Веры  Анатольевны приходили
письма. Мама отвечала и однажды послала даже фотографию: свою и Славки.
   После этого Вера Анатольевна стала писать чаще, спрашивать про Славку
и  звала их с  мамой в гости.  Но мама говорила,  что это,  наверно,  из
вежливости.
   Потом...  Славка  даже  не  поверил  сначала!  Бабушка написала,  что
поменялась домами  с  какими-то  знакомыми  и  переехала  в  город,  где
родилась и жила до войны. К морю она переехала! Туда, где были корабли и
бастионы,  где  на  мачтах трепетали разноцветные флаги  Свода сигналов,
которые Славка знал теперь наизусть.
   Она переехала в тот самый Город!
   Славка решился.  Крупными буквами он  написал письмо и  сам  кинул  в
ящик. Это была просьба о чуде.
   "Здравствуйте,  бабушка Вера Анатольевна!  Я  никогда не видел моря и
кораблей.  Пожалуйста,  ещё раз посильнее позовите нас с  мамой в гости.
Тогда мама согласится. Пожалуйста!"
   И Вера Анатольевна позвала:
   "Приезжайте со Славушкой хоть в  гости,  хоть насовсем.  Дом большой,
прописку я оформлю, потому что я ветеран войны и мне помогут. Жить у нас
хорошо, а вместе будет всем веселее..."
   -- Поедем! -- возликовал Славка.
   Но мама засмеялась:
   -- Глупенький! В незнакомые края, к незнакомому человеку...
   -- Но она же зовёт!
   -- Видишь ли, Славик... Она человек старый и, кажется, больной. У неё
дом.  Она думает, наверно, что я стану помогать ей по хозяйству. А разве
я похожа на домохозяйку? На бабушку в фартуке?
   Нет,  мама  не  была похожа на  домашнюю хозяйку.  Она  была молодая,
стройная,  красивая. Многие люди говорили Славке: "Какая у тебя красивая
мама". Будто Славка сам этого не знал!
   Но  почему же  всё-таки не поехать?  Если маме некогда,  он сам будет
помогать бабушке.  А может быть,  и помогать нечего.  Скорее всего, Вере
Анатольевне просто скучно жить одной.
   -- Она же зовёт!
   -- Позвать легко.  А  кто мне найдёт там работу по  специальности?  А
если мы с бабушкой не сойдёмся характерами?  Она хозяйка в доме,  а я не
привыкла быть квартиранткой...  Да и  хватит уж нам мотаться с  места на
место.
   Славка тихо и умоляюще сказал:
   -- Ну, тогда хоть в гости...
   -- Это другое дело. Если будут деньги и летний отпуск, можно поехать.
   Разговор был  в  марте.  Ждать оставалось три месяца.  Сначала Славка
очень ждал и очень надеялся.  А потом всё меньше. Потому что это было бы
слишком большое чудо. Таких чудес просто не бывает.
   И он оказался прав. Мама не поладила с начальством и уволилась, денег
на  дальние поездки не  было.  Когда  Славка  окончил второй класс,  они
переехали в Покровку.

                                 Анюта

   Покровка --  это  не  деревня,  а  небольшой город  рядом  с  большим
заводом.   Мама   там   нашла  наконец  интересную  работу:   устроилась
консультантом-переводчиком  в   технической  библиотеке.   Славку   тоже
устроила:  на лето --  в городской лагерь (где он скучал),  а потом -- в
третий класс маленькой восьмилетней школы...
   В третьем классе Славке жилось спокойно -- его почти не дразнили и не
обижали.  Правда, и друзей не нашлось, но Славку это в те времена ещё не
волновало.  Главное --  что?  Отсидеть уроки, сделать побыстрее домашние
задания --  и  бултых на тахту с  хорошей книжкой.  Или можно побежать к
маме  в  библиотеку.  Там  всегда много журналов из  всяких стран,  а  в
журналах часто попадаются снимки с  разными теплоходами и даже парусными
кораблями. И с видами дальних приморских городов...
   Бабушка Вера  Анатольевна по-прежнему писала письма.  Спрашивала "про
Славушку" и звала хотя бы в гости.  Мама говорила, что будущим летом они
поедут обязательно.
   В апреле Славку приняли в пионеры и даже выбрали звеньевым --  за то,
что  учился без  троек.  В  конце мая  завком выделил маме однокомнатную
квартиру,  и они переехали туда из тесной комнатушки в старом доме,  где
коридоры пропахли горелым луком и кислой капустой.
   А в начале каникул у Славки за один день случилось три радости.
   Во-первых,  мама  купила  ему  джинсовый костюм.  Вообще-то  мама  не
одобряла этой моды:  она  считала,  что  интеллигентные мальчики гораздо
лучше выглядят в коротких штанишках.  Но Славка её долго упрашивал. Мама
уступила,  потому  что  школьную форму  Славка истрепал,  а  дни  стояли
прохладные.
   На  костюме была нашивка с  корабликом и  медные морские пуговки.  Не
совсем такие,  как  у  настоящих моряков,  но  всё  равно блестящие и  с
якорями. Славка млел от счастья.
   В этом костюме он пошёл с мамой в гости к её знакомому -- Константину
Константиновичу. Это была вторая радость.
   У Константина Константиновича оказалось интересно,  как в музее.  Над
дверью висели большущие лосиные рога, в углу -- чучело ястреба, на стене
-- оленья шкура,  а на шкуре -- большой бинокль, тяжёлый охотничий нож и
двуствольное ружьё "зауэр".
   Константин Константинович сказал,  что ружьё старое, но прекрасное. И
очень ценное --  штучной работы.  Но  хотя оно  было ценное,  Константин
Константинович вставил в  него  пустые  гильзы  и  дал  Славке два  раза
щёлкнуть курком.  И посмотреть в бинокль,  конечно,  тоже дал (жаль, что
бинокль был полевой, а не морской). И даже разрешил поиграть ножом, хотя
мама боялась, что Славка "останется без пальцев".
   Мало  того!  Они  с  Константином Константиновичем грохнули на  кухне
охотничьим капсюлем!  Тут  мама  чуть  не  потеряла  сознание  и  строго
попросила "не портить ребёнка".
   -- Хорошо,  хорошо,  --  сказал Константин Константинович. -- Это был
последний эксперимент.  Вообще-то,  Слава,  мама права: такими вещами не
шутят.  В  этих штуках гремучая ртуть,  а  она очень капризная.  Сто лет
может лежать, а потом взрывается от одного чиха.
   Славка  серьёзно  кивнул.   Константину  Константиновичу  можно  было
верить.  Он  был  опытный и  смелый человек:  охотник,  путешественник и
спортсмен. Он стрелял на соревнованиях по летающим мишеням -- тарелочкам
-- и за это получал грамоты и медали.
   Славке казалось,  что Константин Константинович похож на  английского
морского  капитана из  книжки  с  рассказами Джозефа  Конрада.  Высокий,
худой,  с  ровным пробором на  гладкой причёске,  с  белозубой улыбкой и
светлыми глазами.  Только  смеялся  он  не  по-капитански:  дребезжаще и
нерешительно.  И при этом сильно стискивал пальцы, словно пробовал их на
излом.  Но,  может быть,  это  оттого,  что  он  стеснялся мамы.  Славка
замечал,  что  многие  мужчины  при  маме  начинают  смущаться и  слегка
глупеют...
   После чая Константин Константинович предложил Славке и маме погулять.
И они втроём отправились в парк.
   Славка раньше не бывал в этом конце Покровки. Весь прошлый год он жил
в  своём квартале и  других мест почти не знал.  Он слышал,  что рядом с
Покровкой есть озеро,  но думал,  что оно вроде пруда в Первозаводске. А
озеро оказалось громадное.
   Славка метнулся к берегу.
   Вода уходила почти до горизонта! А у дощатой пристани качался большой
белый катер и поднимались настоящие мачты!
   Но  и  это не  всё.  В  сотне метров от берега летели над серой водой
похожие на белые сабли паруса.
   Славка припаялся к  месту.  Напрасно мама и Константин Константинович
звали его на карусель,  в тир и в комнату смеха. Он молча мотал головой.
А потом отчаянно сказал:
   -- Мама,  ну вы идите.  Вы гуляйте,  а  потом придёте за мной.  Я  не
полезу к воде, не свалюсь. Не утону! Я никуда не уйду... Ну, пожалуйста!
   Мама хотела заспорить,  но Константин Константинович взял её под руку
и подмигнул Славке. Он был замечательный человек.
   Едва  они  ушли,  Славка подбежал к  пирсу.  Но  ступить на  него  не
решился.  Наверное, это разрешалось лишь тем счастливцам, которые ходили
под парусами.
   Маленькая яхта,  лихо кренясь,  прошла у самого берега.  Её вели двое
мальчишек  в  оранжевых  спасательных жилетах.  Мальчишкам было  лет  по
тринадцати.  Славка начал дышать медленно и с дрожью.  А яхта уходила, и
было слышно, как смеются ребята...
   Кто-то тяжело остановился рядом. Славка посмотрел. Это был коренастый
дядька с густой светлой бородой. Он спросил:
   -- Ты откуда, прекрасное дитя?
   Славка осип:
   -- Я... Смотрю. Здесь можно стоять?
   -- Стой, -- сказал бородач.
   Яхта сделала поворот и опять пошла к берегу.
   -- А  здесь...  --  сказал Славка совсем шепотом.  --  Здесь с какого
класса записывают?
   Бородатый дядька задумчиво посмотрел на Славку сверху. Провёл толстым
пальцем по его морским пуговкам, будто пересчитал. Потом поднял голову.
   -- Анюта! -- крикнул он в пространство.
   Славка вздрогнул от громкого голоса.  В этот миг он не знал, конечно,
что случилась у него сегодня третья радость.

   -- Анюта! -- крикнул бородатый.
   Из-за  сарайчика  появилась  большая  девчонка.   Странная  какая-то:
квадратная,  с  японскими глазами,  большим ртом  и  носом-картошкой.  С
тёмной мальчишеской чёлкой.
   -- Чего надо? -- поинтересовалась она.
   -- Вот,  человек пришёл,  -- не очень решительно сказал бородатый. --
Может, возьмёшь? Воспитаешь -- матросом будет...
   Анюта  посмотрела на  Славку,  потом  на  бородатого,  потом опять на
Славку. Затем -- куда-то между ними. И сказала:
   -- Это называется "дай вам боже, что нам негоже".
   -- Ну,  Анюта,  --  приглушённо сказал бородатый.  -- Человек сохнет.
Посмотри в  его  страдальческие очи.  Он  целый час  торчит у  пирса как
пришитый.
   -- Он  сбежит  через  неделю,  --  заявила Анюта,  рассеянно глядя  в
дальние дали.
   -- Не сбегу я, честное слово, -- сипло поклялся Славка.
   -- Пошли, -- сказала Анюта, взяла Славку за плечо и повела на пирс.
   На  пирсе  стояли  фанерные тупоносые яхточки с  удивительно высокими
мачтами.  А одна такая же,  покачивалась рядом, на воде. Она была белая,
недавно покрашенная,  но на плоском носу краска оказалась уже содранной.
Полоскали поднятые паруса.  На  главном парусе была пришита чёрная буква
"С" и цифры "2021".
   -- Моя,  --  хмуро  сказала Анюта.  --  Международный класс  "кадет".
Монотип. Имя -- "Трэмп". По-английски значит "Бродяга".
   -- Я знаю, -- торопливо сообщил Славка.
   Анюта покосилась на него и продолжала:
   -- Два паруса. Большой называется "грот", маленький...
   -- Стаксель! Я знаю.
   -- Я смотрю, всё ты знаешь, -- заметила Анюта.
   У Славки заполыхали уши.
   Анюта сказала:
   --  Сейчас пойдём... Вылезай из клёшей и куртки. А то кильнёмся --  и
булькнешь на дно, как кот в авоське.
   Послушно и  суетливо Славка выбрался из костюма.  И сразу задрожал --
то ли от озноба, то ли от волнения. Анюта глянула на него -- тощенького,
покрытого пупырышками, -- сердито хмыкнула:
   -- Подарок судьбы...  Комариная личинка на  морозе.  Плавать-то  хоть
умеешь?
   -- Я в бассейне занимался.
   -- Знаю я эти бассейны... Где я на тебя жилет возьму? Подожди...
   Она  принесла откуда-то  надутый  резиновый круг  и  продела  в  него
Славку.
   Славка  знал,  что  с  такими  кругами плавают на  пляжном мелководье
малыши,  но не стал обижаться и спорить.  Главное,  что сейчас он пойдёт
под парусами. По правде! Не во сне!
   -- Будешь работать на стакселе,  --  сказала Анюта. -- Вон те верёвки
называются стаксель-шкоты.
   -- Я з...  -- Славка прикусил язык и, кажется, стал пунцовым, как его
спасательный круг. Вытянул руки по швам и тихонько сказал: -- Есть...
   День был пасмурный,  и плотный ветерок от облачного горизонта нагонял
волну. Яхточка, отвалив от пирса, подскочила на гребне.
   Славка вцепился в борт.
   -- Шкот возьми! -- прикрикнула Анюта.
   Второй  гребень ударил  в  фанерную скулу  и  окатил Славку брызгами.
Брызги оказались неожиданно тёплыми.  И  Славка на  всю  жизнь  запомнил
первое приветствие встречной волны...
   Они мотались по озеру больше часа.  Иногда "Трэмп" кренился так,  что
почти ложился парусом на воду.  Анюта сидела на борту и время от времени
лихо откидывалась назад. Сейчас она совсем не казалась неуклюжей, ловкая
была и быстрая.
   Иногда она хитро поглядывала на Славку.
   -- Страшно?
   -- Нисколечко, -- говорил Славка.
   -- А если ляжем?
   -- Не ляжем.
   -- Откуда ты знаешь?
   Славка пожимал мокрыми плечами.  Он не мог объяснить.  Просто у  него
внутри словно был маятник,  отмечавший границу опасного крена.  И  опять
вспомнились жёлтые шары...
   -- А если всё-таки ляжем, Комарик?
   -- Ну и что? -- говорил Славка, и ему становилось жутковато, но не от
страха, а от азарта и счастья.
   -- Поворот!
   Как управляться со стаксель-шкотами, Славка понял быстро.
   -- Есть поворот!
   ...При полном ветре они подлетели к пирсу.  Мокрый и счастливый,  как
тысяча  именинников,  Славка  со  швартовым концом в  руках  выскочил на
доски. Подошёл бородатый тренер. Посмотрел на Анюту:
   -- Ну?
   -- Лады, -- сказала Анюта.
   А Славка увидел, как по пирсу бежит перепуганная мама.

   Он  отчаянно  боялся,  что  мама  не  разрешит заниматься в  парусной
секции.  Она всегда так за  него тревожилась!  Но мама разрешила.  Может
быть, для того, чтобы Славка не огорчался из-за сорванной поездки к Вере
Анатольевне.  Поездка опять не получилась, потому что все деньги ушли на
обстановку новой квартиры.
   -- Занимайся,  плавай, -- сказала мама и вздохнула: -- Это лучше, чем
всё лето слоняться без дела.
   И  Славка не  слонялся.  Почти каждый день он с  утра бегал на озеро.
Было  на  спортивной базе  какое-то  расписание занятий,  но  Славка  не
обращал на него внимания.  Когда появлялась Анюта,  они спускали на воду
"Трэмп" и начиналось счастье.  Когда Анюты не было.  Славка всё равно не
скучал.  Помогал  спускать яхты,  варить  обед  на  самодельной печке  и
штопать старенькие флаги Свода сигналов. Эти флаги развешивали над базой
во время праздников и соревнований.
   Секция парусников была маленькая:  пять "кадетов" и  семь "финнов" --
гоночных яхт-одиночек.  Занималось полтора  десятка  взрослых и  десяток
ребят.  Славка был  самый  младший,  а  маленькому среди  больших всегда
живётся неплохо...
   Славка приходил домой вечером.  В  первые дни  мама  волновалась,  но
понемногу привыкла.  Бывало,  что Славка заставал у них дома Константина
Константиновича.   Мама  при  этом  почему-то  притворялась  строгой,  а
Константин Константинович становился особенно  бодрым  и  разговорчивым.
Славка  про  себя  снисходительно улыбался.  Он  прекрасно понимал,  что
взрослые мужчина и  женщина могут  понравиться друг  другу.  Могут  даже
влюбиться. С этим ничего не поделаешь. Но Славка не тревожился. Он знал,
что  мама всегда останется мамой и  никогда не  будет любить его меньше,
чем сейчас.
   Они втроём пили чай, потом Славка брал книжку и лез в постель. Гудели
усталые ноги,  горели от  солнца плечи,  и  сладко ныли натёртые шкотами
ладони. Буквы начинали бегать по книжным страницам, как муравьи.
   Засыпая,  Славка слышал, как Константин Константинович рассказывает о
приключениях на охоте, о поездках за границу и о встречах со знаменитыми
артистами. Он и сам раньше был артистом, а потом работал администратором
концертных бригад  и  жил  в  больших городах.  В  Покровку его  занесли
"странные жизненные обстоятельства"...
   Однажды Славка увидел дома  большую компанию незнакомых гостей.  Было
шумно,   звенели  рюмки.   Когда  мама  торопливо  целовала  Славку,  он
почувствовал, что от неё пахнет вином. Славка слегка испугался.
   Мама  кормила его  на  кухне  и  как-то  скомканно объясняла,  что  у
Константина Константиновича день рождения, а в комнате у него ремонт...
   Славка молчал, он не любил, когда обманывали...
   Хотя,  конечно,  обманы бывают разные.  На  Анюту Славка не обиделся,
когда она выкинула с ним шуточку.
   Один раз шли к базе от острова Лазурит,  и Анюта вдруг скорчилась,  а
японские глаза её сделались круглыми.
   -- Комарик,  задай стаксель-шкот на утку. Бери гика-шкот и руль. Я не
могу.
   -- Что с тобой?
   -- Кажется, приступ. Давно надо было аппендикс вырезать...
   Славка перехватил управление. Крепко дуло с левого борта, шла боковая
волна,   приходилось  сильно  откренивать.  Но  Славка  (может  бить,  с
перепугу) лихо подогнал яхту к  пирсу,  молниеносно ошвартовался по всем
правилам корабельной науки и завопил:
   -- Виктор Семёнович, вызывайте "скорую", у Аньки аппендицит!
   Тогда завопила и Анюта:
   -- Молчи, балда, я же пошутила!
   -- Зачем? -- опешил Славка.
   -- Чтобы посмотреть, как ты справишься без меня.
   Славка помолчал и заплакал.
   Анюта удивилась. Подолом тельняшки принялась вытирать Славке лицо.
   -- Ты чего, Комарик? Обиделся, что ли?
   -- При чем тут "обиделся"! Страшно же...
   -- Чего страшно? Ты, хорошо управляешься.
   -- Дура,  -- сказал Славка. -- Я из-за этого разве? Я думал, вдруг не
успею.  Если сильный приступ, может быть... этот... перитонит... От него
же умереть можно.
   Она виновата засопела, а Славка продолжал тихонько реветь.
   -- Перестань, -- попросила Анюта.
   -- Дореву и перестану, -- сердито сказал Славка.
   Анюты он давно уже не стеснялся.  Всё равно она знала, что за человек
Славка Семибратов:  где он хорош, а где так себе. Притворяться перед ней
героем было бесполезно.  Поэтому Славка без смущения визжал, когда Анька
мазала  ему  зелёнкой  ссадины,   не   скрывал,   что  боится  нырять  с
трёхметровой вышки (всё  равно ведь  нырял!),  и  даже доверял кое-какие
тайны.
   Рассказал, например, об Артёмке.
   -- Тащи его к нам, -- велела Анюта.
   С тех пор Артёмка плавал на носу "Трэмпа"...

   А в августе всё это кончилось. Сразу, в одну неделю. Сначала уехала в
Пермь  Анюта.  Она  подала  заявление на  какие-то  курсы,  чтобы  стать
корабельным радистом и плавать по рекам и морям.
   -- Крику дома было! "Десятый класс не кончила, куда-то срываешься!" А
я всё равно... На аттестат я в вечерней школе сдам.
   -- А я как? -- шёпотом спросил Славка.
   -- Ну,  Комарик...  Ты чего?  Я тебе писать буду... Ты в том году сам
станешь рулевым!
   Через  несколько дней  после  Анюткиного отъезда  закрыли  спортивную
базу.  То  есть  не  совсем  закрыли,  а  соединили с  большим заводским
яхт-клубом,  но  клуб этот находился в  двадцати километрах,  на  другом
озере. Славка понимал, что в такую даль он ездить не сможет.
   Бородатый Виктор  Семёнович грустно  объяснил  Славке,  что  в  парке
решено строить красивую набережную,  а  их дощатый домик и пирсы снести,
потому что они портят пейзаж.
   -- Кому она нужна, эта набережная!
   -- Нас  с  тобой,  Славка,  не  спросили.  Ничего не  поделаешь,  это
форс-мажор.
   -- Что?
   -- Иначе  говоря,  действие непреодолимой силы.  Есть  такое  морское
понятие. Это когда стихия сильнее и люди уже ничего не могут сделать.
   -- Но здесь же не стихия!
   -- Всё равно форс-мажор, Славка. Обстоятельства сильнее нас.
   "А кто теперь будет ходить на "Трэмпе""? -- хотел спросить Славка, но
не смог.  Он стиснул зубы,  вытащил из кладовой два флага и поднял их на
сигнальной мачте.
   Один флаг был сине-белый,  в шахматную клетку. Он означал букву "N" и
назывался "Новэмбэр".  Второй состоял из  пяти  полос:  по  краям синие,
потом белые,  а посередине красная.  Он соответствовал букве "C" и носил
имя  "Чарли".  Когда  их  поднимают вместе,  получается сигнал  NC.  Это
значит,  что люди израсходовали силы и,  если не  будет помощи,  корабль
пойдёт ко дну.
   Виктор  Семёнович увидел флаги  и  взъерошил большой ладонью Славкины
волосы.
   -- Не поможет это нам, мой капитан. Да и бедствия особого нет. Только
у нас двоих неприятность:  ты без плаваний останешься, а я из начальства
пойду в рядовые тренеры...
   Славка и  сам  понимал,  что ничего уже не  поможет.  И  флаги поднял
просто так. В знак протеста, что ли...
   -- Ладно, переживём как-нибудь, -- утешил его Виктор Семёнович.
   Но переживать было трудно.  Славка горевал.  И как раз в один из этих
дней, мама сказала:
   -- Если уж  так получилось,  не переехать ли нам в  Усть-Каменск?
   -- Зачем?
   --  Большой город...  Театры,  музеи.  Окончишь  школу  --  под боком
институты.
   Нужны  были  Славке эти  институты,  как  в  днище дырка.  А  никакой
мореходки в сухопутном Усть-Каменске, конечно, нет.
   Но мама продолжала уговаривать.
   Славка грубовато сказал:
   -- Кому мы там нужны...
   Мама очень смутилась:
   -- Видишь ли...  Туда переехал Константин Константинович. Он работает
в филармонии...  Ну и...  Я давно хотела с тобой побеседовать...  Короче
говоря...
   -- Короче  говоря,  он  сделал тебе  предложение,  --  снисходительно
сказал Славка.

                        Бабушка Вера Анатольевна

   В  Усть-Каменске  перед  первым  сентября мама  купила  Славке  новый
портфель. Вместо потрёпанного ранца. Портфель был большой, коричневый, с
двумя блестящими замками и кожаной пряжкой посередине.
   -- Смотри, -- смеясь, говорила мама, -- у портфеля лицо. Замки -- как
два глаза, а пряжка вместо носа. Похоже?
   Славка слегка улыбнулся: похоже.
   -- Выразительная физиономия,  -- продолжала мама. -- Мне кажется, она
будет говорить о твоих успехах.  Если всё хорошо --  будет весёлая. Если
чего-нибудь натворишь или получишь двойку --  тоже всё на ней отразится.
Так что лучше не скрывай свои грехи.
   Славка  пожал  плечами.  После  истории  со  "Справочником вахтенного
офицера",  которая случилась давным-давно,  он ничего никогда от мамы не
скрывал.  Вернее, почти ничего. Бывали, конечно, редкие случаи, когда он
помалкивал.  Например,  о том, как они с Анютой во время крепкого шквала
перевернулись посреди озера  и  бултыхались в  волнах минут  пятнадцать,
пока не  подлетел на взмыленной моторке перепуганный Виктор Семёнович...
Славка не болтал об этом,  чтобы маме не почудилось,  что он был на краю
гибели.
   А про оценки и про школьные дела он всегда рассказывал. Тем более что
и скрывать было нечего.
   Но  всё  же  мамины слова про  лицо  портфеля он  запомнил.  Казалось
иногда,   что  портфель  поглядывает  на  хозяина  с   усмешкой  и  даже
пренебрежительно.  Это могла заметить и  мама.  И  Славка привык ставить
портфель носом к стенке.
   Он не щадил портфель. Ездил на нём с ледяной горки, пинал, когда были
горькие минуты, и два раза дрался им с врагами. Кроме того, он провертел
внизу дырку,  чтобы живущий в  портфеле Артёмка не сидел в полной тьме и
мог хоть одним глазочком глянуть на белый свет.
   Через  год  портфель выглядел так,  словно  его  раскопали в  древнем
кургане.
   В этом году,  когда Славка первый раз собрался в новую школу, бабушка
Вера Анатольевна осторожно сказала:
   -- Какой он у тебя,  Славушка...  подержанный.  Хочешь,  я тебе новый
куплю?
   -- Спасибо, Вера Анатольевна, я к нему привык.
   Он и в самом деле привязался к портфелю, хотя сначала его не любил.
   Вера Анатольевна вздохнула:
   -- Ну, привык так привык...
   И отошла.

   Она всегда так:  скажет что-нибудь, повздыхает и отойдёт. Или захочет
его по  голове погладить и  руку на  полпути остановит.  Славку это,  по
правде говоря, слегка раздражало. И ещё раздражало, как она жуёт губами,
прежде чем сказать что-нибудь. Или начнёт что-то искать в своём шкафчике
и копошится,  звенит многочисленными пузырьками с лекарствами. А ты стой
и жди...
   Но  Славка ни  разу не выдал своего раздражения.  Он чувствовал,  что
Вера Анатольевна его любит.  Только это была какая-то осторожная любовь,
издалека. Словно бабушка боялась, что Славка огрызнётся на ласку.
   В  доме  у  Веры Анатольевны были две  большие комнаты с  побеленными
стенами и  несколько закутков и комнатушек.  Мебель стояла старая,  и её
было  мало.  Главным образом,  кровати.  Вера Анатольевна летом  сдавала
комнаты отдыхающим.
   -- Ведь не ради денег,  Леночка,  -- рассказывала она как-то маме. --
Скучно одной... А теперь вы приехали, вот у меня и праздник.
   Мама  вежливо поцеловала её  в  коричневую щёку.  А  Вера Анатольевна
нерешительно улыбнулась и сказала:
   -- Умру когда, всё вам и останется...
   Славка увидел,  как маме это не понравилось.  Ему тоже.  Что они,  за
наследством сюда приехали? Но Вера Анатольевна торопливо добавила:
   -- Ты только не обижайся, Леночка, вы ведь у меня одни...
   Славка знал от мамы,  что муж Веры Анатольевны был директором школы в
Новочеркасске  и  умер  пятнадцать  лет  назад.  Давным-давно  была  ещё
маленькая дочь, но она погибла под бомбёжкой в первые дни войны.
   Конечно, невесело жить одной...

   В тот день,  когда Славка получил пятёрку по математике,  он вернулся
домой в самом лучшем настроении.  Мамы не было:  она ушла договариваться
насчёт работы.  Славка решил, пока её нет, оборудовать свой угол. Он жил
в комнатушке с одним окном и хотел сделать её похожей на каюту.
   Когда он здесь поселился, Вера Анатольевна сказала:
   -- Не тесно тебе, Славушка? В угловой комнате попросторнее...
   -- Нет, спасибо. Вера Анатольевна, здесь хорошо.
   -- Ну, хорошо так хорошо... -- Она повздыхала и принесла из сарайчика
обшарпанную, но прочную этажерку.
   Узкий,  будто корабельная койка,  диван, столик, этажерка, вешалка за
дверью -- что ещё надо?
   А  сегодня по дороге из школы Славка купил в книжном магазине большую
карту мира. Она могла закрыть всю стену над диваном.
   -- Вера Анатольевна,  можно, я её повешу?
   -- Да что ты спрашиваешь... Твоя комната,  делай как хочешь.  Говорил
бы ты мне, Славушка, "баба Вера". Не чужие ведь...
   -- Хорошо... баба Вера. А молоток у вас есть? И гвоздики...
   Он прибил карту,  а потом, над столиком, рисунок Женьки Аверкина, Тут
Вера Анатольевна позвала его обедать. Пока Славка жевал котлету и глотал
компот, она всё поглядывала на него издалека. Потом сказала:
   -- Всё не пойму,  похож ты на своего папу или нет...  Иногда вроде бы
совсем такой же, а иногда -- непохожий.
   Славка  вытряхивал в  рот  прямо  из  стакана  компотные ягоды  (что,
разумеется,  никогда  не  должны  позволять себе  воспитанные дети).  Он
прожевал их и сообщил:
   -- Мама говорит, что я ни на кого не похож. Все в роду тёмные были, а
я русый.
   -- Папа твой тоже светленький был...
   -- Да что вы,  Вера Ан...  ой, баба Вера... У нас же карточки есть. У
него тёмные волосы! И мама говорила...
   -- Мама-то его не видела маленького. А у меня есть фотография. Хочешь
взглянуть?
   -- Спасибо. Хочу, конечно.
   Они  пошли в  комнату,  и  баба Вера опять долго звенела пузырьками в
шкафу,  из которою пахло лекарствами.  Достала картонную коробку.  В ней
лежали вперемешку разные снимки.
   -- Вот он,  Валерик... Папа твой. Сколько уж прошло-то? Двадцать пять
лет почти... Это когда мама его уже болела, и он у меня жил.
   Славка даже замигал.  На лужайке среди пушистых одуванчиков и  солнца
стоял мальчишка лет восьми с велосипедом "Школьник".  С прямыми светлыми
волосами  и  кисточкой  на  макушке.  В  сбившейся на  животе  клетчатой
рубашке. Он смотрел весело и смело. В глазах -- блестящие точки.
   -- Наездник, -- шёпотом сказал Славка.
   -- И  верно,  наездник,  --  согласилась баба Вера.  --  Всю жизнь за
рулём. Вот и... А что ни говори -- похож.
   Не  может быть,  что столько лет прошло!  Снимок будто вчера сделали.
Прочный, блестящий, без всякой желтизны. И чёткий-чёткий. Каждое семечко
видно на одуванчиках,  каждый узорчик на шинах велосипеда. А у мальчишки
-- каждый волосок.  И  царапинка на лбу.  И  крошечная родинка под левой
коленкой --  такая же,  как у  Славки.  И даже видны прожилки в радужной
оболочке глаз, обращённых прямо на Славку.
   "Это  папа...  --  мысленно сказал Славка.  --  Па-па..."  Он  словно
пробовал на вес это слово. Он его так редко говорил.
   Кому скажешь?
   Но  и  этому  мальчишке не  скажешь.  Это  просто Валерка Семибратов.
Похожий на Наездника пацанёнок,  не знающий,  что у  него будет когда-то
сын Славка.
   Или... знающий всё-таки?
   "Ты кто?"
   "Я... Славка... Твой сын".
   "Вот это да! А не врёшь?"
   "Хоть кого спроси..."
   "Интересно... А какой ты, сын?"
   "Я... я не знаю..."
   "А кто знает? Пушкин? Чего ты молчишь?"
   "А чего говорить?"
   "Какой ты? Смелый?"
   "Ну..."
   "Что ну? Говори по правде".
   "Если по правде, всякое бывает".
   "Эх ты, "всякое"..."
   "Ладно!  И ты сейчас не герой... Может, ты верещишь, когда тебе мажут
йодом царапины,  и боишься оставаться в тёмной комнате, как я, когда был
восьмилетним...  И  вообще не  очень задавайся.  А  то завтра заканючишь
"прокати", а получишь фигу".
   "Ты, Славка, не путай. Катаешь ты не меня. Время другое..."
   Неужели правда двадцать пять лет  прошло?  И  нет мальчишки,  который
прямо  сейчас  глядит  на  Славку  живыми  глазами...  Вообще нет.  Даже
взрослого, который из этого мальчишки вырос...
   -- Ты, Славушка, что шепчешь?
   -- Я?..  Так просто. Баба Вера, вы не убирайте эту карточку, ладно? Я
потом ещё посмотрю... А это кто?
   -- Это я.
   Вот здорово!  На  снимке с  отломанным уголком была молодая женщина в
коротком бушлате,  в  чёрном берете со звёздочкой,  с брезентовой сумкой
через плечо.  А  рядом --  двое матросов с автоматами.  Автоматы старого
образца -- с большими дисками.
   -- Вы в морской пехоте воевали, баба Вера?
   -- Да  нет,  Славушка.  Разве я  воевала?..  Не  говори мне "вы" ради
бога...  Это они воевали.  --  Баба Вера показала на матросов.  --  А  я
фельдшером была, в медсанбатах да в госпитале.
   -- Но всё равно же на войне. Вы... ты же рисковала?
   -- Это,  конечно,  случалось.  Под обстрелами сколько раз была. И под
бомбёжками, когда раненых вывозили...
   -- Баба Вера... Страшно, да?.
   -- Да нет,  Славушка...  Как Ниночку убило,  мне уж ничего не страшно
сделалось.  Думала:  пускай со мной хоть что...  Боли только боялась.  Я
какая-то чудная была: чьи-то раны обрабатываю, перевязываю, а сама будто
их боль чувствую.  Потом сколько лет в больницах проработала, а так и не
привыкла...
   -- Баба Вера, а ты это где снялась? Ты в этом городе на войне была?
   -- Нет,  отсюда я  ещё до войны уехала...  А  это на Дунае,  в  сорок
четвёртом.
   -- У тебя... наверно, медали есть?
   -- Есть.  Орден даже.  Красная Звезда... Это как раз дали после того,
как фотографию сделали. Ранило ещё тогда...
   Она улыбнулась, и на лице её сбежалась частая сетка морщин.
   -- Ты,  Славушка,  не думай,  что я из-за старости хромаю и лекарства
пью. Не такая уж я ещё старуха. Это во мне кое-где железо сидит. Правда,
самую малость...
   Славка подвинулся к ней и щекой коснулся её рукава. Чуть-чуть.
   -- Баба Вера... ты не обижайся на меня.
   -- Славушка, да ты что, мой хороший? За что обижаться?
   Он вздохнул:
   -- Мало ли... Есть за что.
   Она притянула Славку, прижала к своей шерстяной кофте. От кофты пахло
лекарствами,  кухонным дымом и горькой сухой травой -- той же, что пахло
в каждой комнате этого дома.

   Когда вернулась мама, она удивилась до невозможности. И обрадовалась:
Славка,  одетый в  драный тренировочный костюм,  самоотверженно драил  в
комнатах полы.  Вера Анатольевна жалобно уговаривала перестать или  хотя
бы отдохнуть.
   А  вечером,  когда баба Вера собралась в  магазин за крупой и  солью,
Славка сказал:
   -- Всё ты да ты. Давай схожу. Маленький я, что ли?
   -- Ты и так устал. С полом намучился, уроки делал...
   -- Не намучился я. Мне всё равно гулять надо. Мне нравится.
   Он правду говорил. Для него было радостью ходить по улицам Города.

                                  Боль

   Из  магазина Славка  не  пошёл  знакомой улицей.  Гораздо  интересней
выбирать новые  дороги.  Славка наугад свернул в  переулок с  маленькими
белыми домами и большими деревьями.
   У деревьев были крупные листья --  по пять на одном корешке.  Их края
уже задела сентябрьская желтизна. Среди листьев качались колючие зелёные
шарики.
   Деревья назывались "каштаны".  Шарики тоже назывались "каштаны". Если
с шарика содрать колючую кожуру,  под ней окажется ядро --  твёрдое, как
деревяшка.  Это и есть по-настоящему каштан.  Говорят, их как-то жарят и
едят. Спросить надо бабу Веру...
   Крупный шарик  с  длинными шипами  словно услыхал Славкины мысли.  Он
лопнул  у  Славки  на  глазах,  и  лаковый  коричневый орех  запрыгал по
ракушечным плитам: лови меня и жарь.
   Славка даже ойкнул. Потом засмеялся и кинулся за каштаном.
   И запнулся. За край каменной плиты.
   Недаром говорят,  что запинаться левой ногой --  к несчастью.  Славка
грохнулся так,  что,  кажется,  звон  пошёл  над  улицей.  И  не  только
грохнулся,  а ещё проехался по ракушечнику. Сумка улетела вперёд, из неё
выкатился пакет с солью.
   Славка  полежал,   приходя  в  себя.   Поднялся,   постанывая.   Боль
раскатывалась по нему колючими тяжёлыми клубками. Славке показалось, что
они  похожи  на  неочищенные  каштаны,   только  не  на  зелёные,  а  на
багрово-красные.  Славка рукавом вытер  глаза,  подобрал и  уложил соль.
Потом присел на краешек тротуара, прислушался, где и что особенно болит.
   Сильнее всего  болела  левая  нога.  Но  хуже  было  другое:  штанина
оказалась распластанной от калена до самого низа.  Видимо, зацепилась за
острый угол плиты. На ноге Славка увидел длинную кровавую царапину.
   Но царапина -- что? Заживёт. А брюки...
   "Ой, мамочка..." -- сокрушённо подумал Славка.
   И словно эхо отозвалось на улице:
   -- Ой, мамочка, не надо! Больше не буду! Пустите!

   Славку будто прижало к тротуару. Издалека, из давних недобрых времён,
прилетел эти крик.
   -- Ой, мамочка, не надо! Больно!
   Да что же это? Неужели здесь может быть такое?!
   Славка вскочил.
   На  другой  стороне улицы  крепкая женщина в  розовом брючном костюме
вела за ухо толстого мальчишку лет девяти.  Он неуклюже пританцовывал на
ходу и верещал.
   Собственная боль придала Славке смелости.  Он  бросился через дорогу.
Порванная штанина захлопала по ноге.
   -- Вы что! -- закричал Славка. -- Не надо!
   Женщина остановилась и  отпустила мальчишку.  Он отскочил к  забору и
взялся за ухо. Женщина повернулась к Славке.
   -- Чего не надо? Ты откуда такой заступник?
   Славка почувствовал, как вся его решимость испаряется. Но сказал:
   -- Ему же больно...
   Женщина визгливо крикнула:
   -- Больно?! Ещё не так надо! Ещё штаны снять да хворостиной!..
   Славку снова  толкнула злость.  Он  вспомнил мать  Юрки  Зырянова.  И
сказал сипловато, но храбро:
   -- Это  никто  не  имеет права,  даже  родители.  За  это  можно и  в
милицию...
   Он вдруг увидел, что глаза у женщины налились слезами.
   -- Да? -- сказала она тонким голосом. -- В милицию? -- И неожиданно
   заплакала,  шумно хлюпая носом и фыркая.  -- А если у него рук-ног не
останется, тогда в какую милицию? Кого поведут?
   Славка совсем растерялся.  Он  готов был,  что  она заругается,  даже
стукнуть попробует, а тут -- вон что.
   -- Легко грозить-то!  --  причитала тётка.  --  Все  заступники,  все
храбрые. Вам всё игрушки, а матерям да отцам потом слёзы на всю жизнь!
   Качая  высокой крашеной причёской,  она  пошла от  Славки,  но  потом
обернулась и плачущим голосом закричала с новой силой:
   -- От  Андрюшки Илюхина что осталось?  Матери и  посмотреть не  дали!
Гроб заколотили,  а  что там,  никто не знает!  А вам что в лоб,  что по
лбу!..  Обожди,  матери всё равно скажу!  Она тебе покажет,  как патроны
ковырять! Она тебе ремнём поковыряет!
   Последние слова были уже  не  для Славки,  а  для толстого мальчишки.
Прокричав их,  женщина ещё  раз  громко шмыгнула носом  и  зашагалавдоль
забора. Скрылась в ближней калитке.
   Славка проводил её  взглядом и  посмотрел на  мальчишку.  Тот всё ещё
держался за  ухо.  Лицо у  него оставалось злым,  но на Славку он глянул
виновато и  смущённо.  Это был толстый неуклюжий мальчишка,  но  глаза у
него были хорошие:  большие, тёмно-коричневые. Славка их разглядел, хотя
уже наползали сумерки. В глазах у мальчишки всё ещё блестели слёзы.
   Славка хмуро спросил:
   -- Что за патрон ты расковыривал? Голова-то у тебя есть?
   -- Да  он  пустой же,  --  отозвался мальчишка.  --  Ржавая гильза от
зенитки,  я её в Сухой балке нашёл.  Ничего я не расковыривал,  а только
чистил. Хотел из неё автомат сделать...
   -- Бывает,  что гильза пустая,  а капсюль в ней целый. В нём гремучая
ртуть, -- сказал Славка. -- Она может сто лет лежать, а потом взрывается
от одного чиха. Я это... в книжке про сапёров читал.
   -- Там капсюль выстреленный,  -- возразил мальчишка. -- В нём ямка...
Я  чистить начал,  а  эта дура как подскочит!  Прямо на улице...  Гильзу
куда-то кинула, а меня за ухо...
   -- Наверно,  она не со зла, -- сказал Славка. -- Просто перепугалась.
Вон, даже заплакала...
   -- А она всегда такая,  то ругается,  то ревёт.  Я её давно знаю, это
наша соседка.
   -- Я сперва думал, что это твоя мама...
   -- Ты  что!  --  возмущённо сказал  мальчишка.  --  Мама  никогда  не
дерётся... Откуда ты взял, что это мама моя?
   -- Ну... ты же сам кричал: "Мамочка!"
   Мальчишка вздохнул и со взрослой серьёзностью ответил:
   -- Что же ещё кричать, если больно...
   Они помолчали.
   -- У тебя брючина порвалась, -- неловко сказал мальчишка.
   Будто Славка сам не знал!
   Мальчишка вдруг, предложил:
   -- Хочешь, пойдём ко мне? Мама зашьёт.
   -- Нет уж, -- вздохнул Славка. -- У меня своя мама есть.
   И,  хромая,  он зашагал домой,  хотя свидание с  мамой на этот раз не
обещало ему радости.

   Когда Славка вернулся,  бабы  Веры  не  было  дома:  видимо,  ушла  к
соседям.  А мама была.  И конечно,  нервничала. Она спросила, где Славка
изволил болтаться столько времени.
   Славка шагнул на  свет и  с  сокрушённым видом встал посреди комнаты:
чтобы мама сразу увидела порванную штанину.
   Мама сказала неприятным голосом:
   -- Миленький сюрпризик.
   -- Я же не нарочно, -- буркнул Славка.
   -- Если человек спокойно идёт по улице, брюки у него не рвутся.
   -- Я запнулся.
   -- Ты выгладишь так, будто не запнулся, а побывал в хорошей свалке. И
дышишь, как после драки.
   -- Потому что... Там к мальчишке приставали...
   Мама посмотрела недоверчиво:
   -- И ты полез заступаться?
   -- Что  же  было  делать,   --   скромно  сказал  Славка.   Он  сразу
почувствовал, что вопрос о брюках теряет опасную остроту.
   -- И сколько их было, этих... обидчиков?
   Славка смутился.
   -- Одна...  К  нему  соседка привязалась,  такая  здоровая тётка.  Он
кричит на всю улицу, а она... за ухо тащит.
   Мама слегка встревожилась:
   -- Но, надеюсь, ты не грубил этой женщине
   Славка  дипломатично пожал  плечами.
   --  Она  его  отпустила и  ушла куда-то...
   Мама покачала головой.
   -- Никогда не думала, что ты способен вмешиваться в уличные скандалы.
У тебя переменился характер... Жаль.
   -- Что жаль? Значит, пускай уши отрывает?
   -- Я не про то. Жаль, что я не  знала заранее. Купила бы   не  только
рубашку, но и брюки. Хотя, конечно, денег в обрез...
   -- Разве нельзя зашить эти?
   Мама нагнулась.
   -- Ну где же... Если бы по шву, а то вон как разодрал. Да и машинка у
Веры Анатольевны не  работает...  А  это  что?  Та-ак.  --  Она  увидела
царапину.
   -- Чепуха, -- поспешно сказал Славка.
   -- Открой тумбочку, принеси йод.
   -- Ну, мама...
   -- Стыд  какой!  В  пятом классе,  а  боится йода,  как  детсадовский
ребёнок.
   -- Лучше уж зелёнкой, она не так щиплет.
   -- Йод испарится,  а  зелёнка липучая и долго не смывается.  Или ваше
сиятельство намерено ходить размалёванным на потеху публике?
   У Славки тоскливо засосало под желудком.  Горестно вздыхая, Славка по
плечи забрался в самые недра тумбочки. Маму он понял сразу.
   Мама каждый день спрашивала,  почему он жарится в  шерстяных брюках и
не хочет носить шорты.  Лёгкая одежда -- это так эстетично и полезно для
здоровья!
   -- Не  понимаю твоего упрямства,  --  огорчалась она.  --  Ходят же в
шортах твои одноклассники.
   -- Всего три человека...
   -- Я уверена, что они -- самые умные. Почему тебе не быть четвёртым?
   Славка в ответ неопределённо бормотал. После прошлогоднего скандала с
Юркой  Зыряновым  и  завучем  Ангелиной  ходить  в  коротких  штанах  он
стеснялся. Во время каникул ещё туда-сюда. Но в школу... Здешним ребятам
хорошо,  они привыкли,  а ему всё кажется, что найдётся какой-нибудь тип
вроде Зырянова и поднимет злорадный крик...  Но признаться в таком своём
страхе Славка тоже стеснялся и отговаривался как умел.
   Однако завтра не  отговоришься.  Не  идти же в  школу в  измочаленных
джинсах  с  кожаной  заплатой  на  заду  или  в  продранных  на  коленях
"трениках"...
   Сумрачно размышляя о неотвратимости судьбы,  Славка вернулся к маме с
коричневым пузырьком.
   -- Садись и давай ногу,  --  велела мама.  -- Убедительная просьба не
пищать и не дёргаться.
   -- Не буду я  дёргаться,  --  хмуро сказал Славка.  Он вспомнил,  как
верещал на улице толстый мальчишка. Не хватало ещё и ему, Славке, так же
завопить.
   Ватка  в  маминых пальцах набухла почти чёрным йодом.  Р-раз!  --  от
колена до  щиколотки прошла по царапине коричневая полоса.  Славка часто
задышал, но даже не зажмурился.
   -- Больно?
   -- Больно, -- сказал Славка. -- Но наплевать.
   -- Зачем выражатъся так энергично?  Впрочем,  если,  как ты говоришь,
"наплевать", давай для верности ещё раз. Мало ли какие тут микробы...
   Мама  примерилась,  чтобы  снова  смазать царапину.  Но  тут,  спасая
Славку,  звякнул в  коридоре колокольчик.  От него к  рычажку на калитке
тянулась проволока.
   -- Я открою, -- поспешно сказал Славка и выскочил во двор.
   Он думал, что вернулась баба Вера. Но это была не она.
   Пожилой почтальон принёс телеграмму.  Попросил расписаться. И опять у
Славки  тоскливо засосало внутри:  при  жидком свете  уличного фонаря он
разобрал на бумажной полоске печатные буквы: "УСТЬ-КАМЕНСК..."
   Телеграмма была маме.  Не Славке.  Ни в  коем случае не имел он права
совать в  неё  нос.  Однако такой жгучей сделалась тревога,  что  Славка
остановился  под  яркой  лампочкой  у  крыльца.  Воровато  отогнул  край
телеграфного бланка.
   Все строчки прочитать он не сумел, но подпись увидел...
   Славка молча отдал маме телеграмму,  ушёл в свою комнатушку и залез в
постель.
   Было ещё рано, и спать не хотелось. Но Славка выключил свет и натянул
на голову простыню.  В душной темноте завертелись, запрыгали беспокойные
мысли.

                             Гремучая ртуть

   Когда  улетали из  Усть-Каменска,  Славка поверил,  что  всё,  точка.
Прошлое не вернётся.  Но миновала неделя --  и  вот,  телеграмма.  Будто
бесконечно длинная злая рука протянулась за Славкой и за мамой.
   Славка съёжился под простынёй.  Хочешь не хочешь,  а  лезли в  голову
воспоминания об Усть-Каменске.
   ...Там  были  спокойными лишь  первые дни.  А  когда  Славка пришёл в
школу,  сразу стало ясно:  хорошей жизни не будет.  В  том же классе,  в
четвёртом "А",  оказался Юрка  Зырянов.  Они  с  тётей Зиной переехали в
Усть-Каменок ещё давно.  В каком-то классе,  во втором или третьем, Юрка
посидел два года, и теперь они со Славкой сравнялись.
   Юрка узнал Славку сразу:
   -- Семибратик-семицветик,  мамина кисточка!  Какое счастье...  --  Он
обвёл красным языком тонкие губы,  словно облизнулся от удовольствия. --
Смотри-ка, в адмиралы записался! Здравия желаю, ваше превосходительство!
   У  Славки на  школьную курточку были  перешиты пуговки от  джинсового
костюма.
   Из-за этих пуговиц Юрка больше всего издевался над Славкой.  И Юркины
дружки издевались.  Сколько прозвищ они Славке надавали!  Хватило бы  на
весь морской флот.
   И если бы только прозвища!  И подножки,  и щипки всякие, и рисунки на
доске. И ухмылки из всех углов...
   Надо было сразу дать им в  ответ как следует!  Славка боялся сначала.
Но если у тебя за душой паруса, нельзя бояться до бесконечности.
   Однажды  на  перемене  Славку  взорвало,   как  гремучую  ртуть!  Он,
всхлипывая от ярости, кинулся на Юрку. Того загородили дружки.
   -- Шкура...  --  сказал Славка Зырянову.  --  Один на один душонки не
хватает?
   Юрка ухмыльнулся:
   -- В  школе  драться нехорошо,  нельзя  учителей расстраивать.  После
уроков -- наше вам, пожалуйста. За гаражами.
   И Славка пришёл за гаражи. Он трусил отчаянно и всё же пришёл. Потому
что не было выхода.  Но едва он встал против ненавистного Зырянова,  как
отовсюду слетелась Юркина  компания.  Славку  закатили в  сухой  бурьян,
зажали  рот,  набили  в  волосы репьёв,  надавали пинков и  разбежались,
хохоча и подвывая.
   Славка на целые сутки будто закаменел от ненависти.  А на другой день
в  начале первого урока молча врезал Юрке по физиономии тяжёлой коробкой
с акварелью.  Но драки опять не случилось.  Случилось классное собрание,
на котором долго ругали Славку,  а  классная руководительница предложила
снять с него на месяц пионерский галстук.  Галстук не сняли (попробовали
бы  только!).  Вмешалась вожатая и  объяснила,  что делать этого нельзя.
Кроме того,  она  сказала,  что Юра Зырянов тоже виноват.  Семибратов --
новичок,  и  Зырянову  с  товарищами следовало поскорее приобщить его  к
коллективу.
   Юрка скромно кивал и  соглашался.  Он был подлый.  Видимо тёти Зинино
воспитание приучило его к изворотливости.  Он сказал, что прощает Славку
за утренний случай (вот гад!),  а после собрания опять подкараулил его с
дружками...
   Про эти дела наконец узнала мама.
   -- Почему у тебя в каждой школе истории?
   -- Не в каждой...
   -- Срежь ты  в  конце концов эти  пуговицы,  если из-за  них  столько
несчастий!
   Славка не  срезал.  Потому что это была память об  озере и  "Трэмпе".
Потому что,  если срежет --  значит,  совсем струсил.  Потому что,  если
срежет -- Юрка обрадуется, а потом найдёт другую причину для насмешек.
   -- Разве в пуговицах дело... -- сказал Славка маме.
   -- Дело  в  том,  что  ты  не  умеешь  ладить  с  другими мальчиками.
Учительница говорит,  что ты  ведёшь себя вызывающе.  Не  хочешь найти с
классом общий язык.
   -- Это они не хотят. Я никого не трогаю...
   -- А ты попробуй подружиться.
   -- Как?
   -- Ну,  позови Юру Зырянова с  ребятами в  гости.  Покажи свои книги,
фильмоскоп...
   -- О господи... -- сказал Славка.
   И  всё  продолжалось.  Утром он  шёл в  громадную гулкую,  похожую на
вокзал школу и  то  воевал там,  то  плакал.  Потом шёл домой по  городу
Усть-Каменску и ненавидел его улицы.
   На улицах было два цвета:  грязно-белый и чёрный.  Грязно-белыми были
многоэтажные коробки домов,  обледенелый снег,  подёрнутое дымкой зимнее
небо.  Чёрными  --  голые  деревья,  окна,  заборы,  телеграфные столбы,
провода и  трамвайные рельсы.  И  комья застывшей земли на  пустырях.  И
клетки  недостроенных зданий.  И  угольные кучи  у  котельных...  Словно
кто-то нарисовал всё на пыльном ватмане мутной тушью.
   Может быть,  для  других это был хороший город,  счастливый город.  И
даже разноцветный.  Для тех,  у  кого была радость.  У Славки радости не
было.  В  школе её  не было и  дома --  в  больших комнатах с  блестящей
мебелью, которая называлась "гарнитур".
   Мама   и   Константин  Константинович  ссорились.   Сначала  нечасто.
Незаметно и сдержанно,  когда думали,  что Славка их не слышит. Потом --
чаще и откровеннее. Константин Константинович уже не болтал со Славкой и
не  рассказывал о  путешествиях.  Он  частенько приходил  домой  поздно,
сердито разматывал шарф и укрывался в своей комнате.  В это время у него
бывали блестящие, как у больного, глаза и красное лицо.
   Мама, неприятно ровным голосом спрашивала, где и с кем он задержался.
Константин  Константинович  отвечал,  что  у  него  много  работы.  Мама
смеялась ненастоящим смехом и говорила,  что это прекрасная работа, если
там каждый вечер угощают коньяком.
   Иногда у мамы были заплаканные глаза.
   Однажды  Славка  вернулся  из   школы  и   услышал,   как  Константин
Константинович кричит.  Он  кричал маме  такие слова,  что  Славку будто
лицом ударили о тёрку. Он, как был в мокрых ботинках, шагнул в комнату и
громко сказал:
   -- Не смейте кричать на маму!
   Константин Константинович бешено  глянул  на  Славку,  сцепил пальцы,
словно переломать их решил, и сказал маме:
   -- Ну вот что...  Я в воспитание твоего наследника не лезу.  Пусть он
не лезет в мои дела.
   -- А ты не кричи на нас, -- сказала ему мама и увела Славку.
   Она успокаивала Славку,  объясняла, что у Константина Константиновича
нервная работа и  расшатанное здоровье,  потому что у  него была трудная
жизнь. Скоро всё наладится, и они станут жить дружно.
   Но  ничего не налаживалось.  Однажды они опять ссорились.  Константин
Константинович противно кричал и вдруг замахнулся на маму.  И встретился
взглядом со  Славкой.  Он  задержал руку,  как-то по-щенячьи взвизгнул и
убежал к себе в комнату.  Славка увидел,  как он упал на тахту,  стукнул
кулаками по тугой подушке и мелко затрясся.
   Было противно. Неужели этот человек недавно казался Славке похожим на
капитана?
   Славка стал его ненавидеть. Не называл по имени. Даже мысленно Славка
называл теперь этого человека просто Он.
   Он тоже не терпел Славку. Запретил бывать в своей комнате, где висели
чучела,  оружие,  спортивные медали и стоял хрустальный кубок -- главная
награда, которую Он получил за стрельбу.
   По  вечерам в  квартире была  давящая тишина.  Он  запирался в  своей
комнате.  Мама, вздыхая иногда, сидела у лампы над переводами английских
статей. Славка в своём углу шелестел страницами или шептался с Артёмкой.
   Так прошёл учебный год.  К бабушке Вере Анатольевне опять не поехали.
У мамы было неважно со здоровьем,  и врачи запретили ей далёкие поездки.
Славку на  июнь отправили в  лагерь:  мама говорила,  что в  лагере есть
яхты.
   Яхты были.  Четыре "оптимиста".  После "кадета" они показались Славке
фанерными коробками.  Но дело не в этом.  Плавали "оптимисты" --  смешно
сказать! -- в бассейне длиной в двадцать пять метров.
   Славка не  стал смеяться.  Он  пожал плечами и  начал считать дни  до
конца смены. Ко многим приезжали родители, а к Славке мама не приезжала.
Только посылала письма.  Лишь вернувшись,  он узнал, что мама две недели
лежала в больнице.
   Потом  были  два  дождливых унылых  месяца.  Мама  и  Он  по-прежнему
ссорились.  По  ночам,  когда  подступала злая  тоска,  Славка  сжимал в
темноте кулаки и мечтал, чтобы Он попал под трамвай...
   В конце августа мама и Он поругались особенно сильно. Мама заплакала,
надела плащ, взяла сумочку и хлопнула дверью. Славке показалось, что она
ушла насовсем.
   Славка бросился следом.  Он  искал маму  под  дождём по  всем улицам.
Почему она  ушла  одна?  Им  надо было уйти вдвоём.  Навсегда.  Где  она
теперь?!
   Вернулся Славка часа через три. В комнате встретил Славку Он.
   -- Где ты шляешься, мерзавец? Мать бегает, ищет... Щенок сопливый!
   Славка даже не обратил внимания на "сопливого щенка". Его захлестнула
радость: значит, мама вернулась!
   -- Где она?
   -- Где? Носится за тобой по слякоти, трагедии устраивает, вместо того
чтобы дождаться и надавать оплеух. Марш в комнату!
   Он хотел схватить Славку за плечо. Славка откачнулся и сказал:
   -- Оставьте меня в покое.
   -- В  покое?!  --  Он  взвизгнул и  задышал,  будто обжёг рот горячей
картошкой. -- Тебя в покое? А меня?.. Ты мне жизнь изломал, змеёныш!
   Славка удивился. Спросил с любопытством и чуть пренебрежительно:
   -- Каким образом?
   -- А таким, что ты на свете есть... -- неожиданно усталым и печальным
голосом проговорил Он.  --  На  кой чёрт ты  появился?  Мне свой сын был
нужен, а не такая пиявка...
   Славка сказал:
   -- Я к вам в сыновья не записывался. У меня мама есть...
   -- Мама твоя... -- начал Он, скрипнув зубами.
   -- Что? -- прищурившись, спросил Славка. А потом подумал: чего стоять
здесь и слушать всякие гадости? Лучше пойти и встретить поскорее маму.
   Славка шагнул к двери.
   Он взревел:
   -- Куда?! -- Ухватил Славку за ворот и дёрнул к порогу своей комнаты.
-- Опять надеешься исчезнуть? Не пройдёт!
   Кажется, Он замахнулся.
   "Неужели будет  бить?"  --  подумал Славка и  приготовился драться до
смерти.
   Он не ударил. Швырнул Славку на середину комнаты и глухо сказал:
   -- Будешь сидеть под замком, пока мать не придёт. А потом...
   Не договорил, выскочил, захлопнул дверь.
   Славка поднялся с  пола.  Отчаянно болел ушибленный локоть.  Шумело в
ушах,  как на встречном ветру,  и  щипало в  глазах от жуткого унижения.
Даже мама никогда не поднимала руку на Славку, а этот... этот...
   Славка  старательно разбежался и  грянулся плечом  об  очень  твёрдую
дверь.
   -- Откройте сейчас же, -- отчётливо сказал он.
   Тихо было за дверью.
   -- Откройте!! -- закричал Славка. Ударил каблуком.
   Крепкая была  дверь.  Ненавистная была дверь!  Всё  было ненавистно в
этой комнате, в этой клетке!
   -- Откройте!.. Открывай!!
   Ни  звука в  ответ.  Лишь закопчённый трамвай невыносимо прогремел за
окном по мокрым чёрным рельсам.
   Всё, что копилось на душе у Славки, поднялось в нём, как неторопливая
холодная волна.  Очень тяжёлая волна. Как ртуть. Славка отошёл к столу и
взвесил в руке призовой кубок.
   От удара о дверную ручку хрусталь разлетелся на мельчайшие брызги.

   Дверь  распахнулась сразу.  Он  встал  на  пороге,  увидел стеклянную
россыпь и приоткрыл рот.
   -- Подонок,  --  сказал  Он  плачущим голосом.  Подумал и  растерянно
добавил:
   -- Убью ведь... Пусть...
   Славка увидел его глаза и подумал: "Может, в самом деле больной?"
   Странно  подпрыгивая,   Он  вбежал  в  комнату,  подскочил  к  стене,
оглянулся на Славку и как-то полувопросительно сказал опять:
   -- Убью...
   Он сдёрнул с гвоздя ружьё. Отбежал, стал шарить в ящике стола.
   В  первый  миг  Славка  испугался.   Но  почти  сразу  что-то  в  нём
отключилось.  Не стало ни страха,  ни злости,  ни обиды.  Только тяжёлое
утомление наваливалось.  Такое,  что хотелось прилечь и  про всё забыть.
Такое,  что  хотелось прилечь и  про  всё забыть.  "Пускай,  --  подумал
Славка, -- всё равно..."
   Вместо  того  чтобы  выскочить за  дверь,  Славка подошёл к  стене  и
прислонился лопатками к  оленьей шкуре (из которой всегда лезли волосы).
Там, где недавно висел "зауэр".
   С  безразличием Славка  смотрел,  как  Он  дрожащими ломкими пальцами
толкает  в  казённик  патроны,  как,  отвесив  губу,  поднимает пляшущие
стволы. Впрочем, была, кажется, в Славке капелька любопытства: выстрелит
или нет? Но боязни не было никакой.
   Дульные срезы  двустволки глянули на  Славку --  как  зрачки,  близко
посаженные к переносице.
   Славка очень хотел спать.
   Но  всё же  он  оставался Славкой Семибратовым,  сыном весёлого парня
Валерия Семибратова,  который успел  в  жизни сделать одно  очень важное
дело:  вовремя рванул  в  сторону руль.  И  видимо,  поэтому появилась у
Славки мысль: "Как же так? Без сопротивления?"
   Ему  не  хотелось сопротивляться.  Но  до  последнего момента человек
должен быть  человеком,  и  Славка через силу  потянул руку к  висевшему
рядом ножу.
   Рубчатая рукоятка удобно легла в  ладонь.  И,  бросая нож от плеча --
прямо врагу в глаза, -- Славка уже знал, что не промахнётся.
   Но  Он  был опытный стрелок,  привыкший на  лету расшибать мелькающие
мишени.  Вздёрнув стволы,  он отбил ими клинок (Славка сразу понял,  что
нож рикошетом уйдёт в угол и воткнётся в косяк у окна).
   Несколько секунд  (или  минут,  или  часов) висела тишина.  Потом  Он
бросил ружьё на тахту, взял себя за щёки и побрёл из комнаты.
   Славка постоял,  закрыв глаза, подошёл к тахте и неторопливо разрядил
"зауэр"...
   Когда прибежала мама,  Славка сидел у стола и, как шахматных королей,
рассеянно переставлял по клетчатому пластику тяжёлые патроны. А Он лежал
в спальне на кровати и не то постанывал, не то скулил.
   Мама увидела открытое ружьё и торчавший в косяке нож.
   -- Что? -- шёпотом сказала мама. -- Что здесь было?
   Славка молчал. Мама прижала его к себе. Патроны покатились и стукнули
о паркет. Славка высвободился.
   -- Осторожнее, мама, -- тихо сказал он. -- Это не игрушки.
   -- Что здесь было?!
   Славка подобрал патроны.
   -- Давай уедем, мама, -- попросил он. -- Пожалуйста. Давай уедем...
   -- Уедем! Немедленно! Уедем!.. Господи, какая же я была глупая...

   Они  дали  Вере  Анатольевне  телеграмму,  уложили  чемоданы,  купили
билеты.  На сборы ушло двое суток. Всё это время Он не показывался, даже
не  ночевал.  А  Славку  не  покидала  трепетная,  смешанная со  страхом
радость. Неужели ждёт его море и Город? Лишь бы ничего не сорвалось!
   Иногда среди дня  Славку валил тяжёлый сон.  Будто Славка вернулся из
трудного похода,  где было много бессонных ночей.  Но, падая на постель,
Славка успевал тайком от мамы сунуть под подушку конверт с билетами.  На
всякий случай...
   Они  отдали соседям ключ,  уехали в  аэропорт,  а  через восемь часов
перед  Славкой было  ночное море  и  мигали маяки.  И  Славка знал,  что
прежней жизни больше не будет.

   Сначала было  всё-всё  хорошо,  а  теперь опять горько и  беспокойно.
Славка лежал и  думал:  почему?  С чего это началось?  Не сегодня,  не с
телеграммы.  Наверно,  с  того разговора на школьном дворе.  С  рассказа
Светланы Валерьяновны о незнакомом Андрюшке Илюхине.
   Тогда словно облако прошло по ясному солнцу.
   Славка  думал  в  тот  день:  позабудется,  уляжется беспокойство.  И
правда,  он ходил по Городу,  купался в море, сидел на уроках, таскал на
плечах Наездника,  и  вроде бы  снова всё  стало,  как  надо.  Солнечно,
радостно.
   А  сегодня --  опять  тревога.  Сначала этот  крик  на  улице,  потом
телеграмма... Опять словно замотались на ветру флаги Новэмбэр и Чарли.
   Славка вертелся.  У  простыни были жёсткие швы,  горела расцарапанная
нога. Больно так...
   Но  сильнее боли было ощущение опасности.  Она подкрадывалась с  двух
сторон.   Брала   Славку  в   клещи.   Отчаянные  мысли   о   телеграмме
перепутывались с  мыслями об  Илюхине.  Два  этих страха,  две опасности
смыкались,  зажимали Славку в кольцо. Но почему? Телеграмма -- это ясно.
А Илюхин? Он-то при чём?
   Будто  он  должен  был  что-то  важное  сказать  Славке,   о   чём-то
предупредить и не успел.
   Не успел Андрюшка, не стало его в один миг...
   "Почувствовал он что-нибудь или нет? -- мучаясь, размышлял Славка. --
Понял ли, что это смерть? Каким был его последний миг? Вспышка, удар?.."
   Говорят, ощущения бегут по нервам к мозгу, как ток по проводам. Чтобы
увидеть и почувствовать что-то,  нужно время.  Очень-очень короткое,  но
всё-таки время.  Может быть,  Андрюшка перестал существовать раньше, чем
нервы передали сигнал о взрыве?
   От мысли,  что Андрюшка не успел испытать ни страха,  ни боли,  стало
немного легче.  Не  было для Андрюшки ни  толчка,  ни  пламени --  сразу
темнота. Или даже темноты нет? Ни-че-го...
   Как это? Жил-жил и сразу -- ничего?
   А  если бы  это с  ним,  со  Славкой?  Если бы тот гад нажал тогда на
спуск?..  Мама потом успокаивала, говорила, что не мог он выстрелить, не
хотел:  просто попугать решил.  Но  Славка-то  знал,  что  мог.  Хотя бы
случайно:  у  него  же  пальцы тряслись,  у  психа...  И  тогда --  что?
Наверное, всё же был бы горячий удар в грудь...
   А потом?
   Славка представил себя,  будто со  стороны.  Как он  лежит ничком,  и
волосы от оленьей шкуры прилипли к мокрой куртке.  И наверно, всё так же
торчала бы кисточка на макушке... А потом вбежала бы мама...
   Что было бы с мамой?!
   Славка дёрнулся и сел.
   Как же так вышло?  Он стоял у стены -- чурбан чурбаном -- и совсем не
подумал о маме.
   Вот почему его мучит Андрюшка Илюхин!
   "Вам игрушки,  а отцам и матерям на всю жизнь слёзы!" Нет, тогда было
не до игрушек, но всё равно... Почему он не по думал?
   "Один был у родителей... Мать вся седая..."
   Что осталось бы маме?  Славка смотрел бы на неё с фотографий -- вот и
всё.  Как сегодня смотрел на Славку маленький Валерка Семибратов... Как,
наверно,  смотрит со  снимков на  свою  маму Андрюшка Илюхин.  С  чётких
больших снимков, на которых глаза -- будто живые...
   Славка крепко зажмурился и  замотал головой.  Нет!  Его мама не будет
седая. Ничего с ним больше не случится. Во веки веков.
   Ничего!  Лишь бы не вернулась усть-каменская жизнь. Это было бы самое
страшное. Но с чего вдруг она вернётся? Смешно даже думать!
   Телеграмма?  Но мало ли какие дела могут быть у  мамы?  Славка просто
слишком  крепко  треснулся  о   тротуар,   и  от  такого  удара  у  него
разболтались нервы.  Да ещё от этой истории с  толстым мальчишкой и  его
соседкой.  Да ещё от духоты в комнате.  Сам виноват:  забрался в постель
спозаранку и даже окно не открыл.
   Надо встать.  Выйти на улицу.  Пробежать пару кварталов, чтобы свежий
воздух выдул из  головы дурацкие мысли.  Ведь  ничего же  не  случилось.
Славка сам выдумал опасности и страхи!
   Славка нащупал ногами свои лёгонькие кроссовки...
   Мама сидела в  большой комнате у  лампы и пришивала к голубой рубашке
белый накладной воротничок. Она обернулась на Славкины шаги.
   -- Ты почему улёгся и не поужинал? Вера Анатольевна вся извелась, она
ещё не привыкла к твоим фокусам.
   -- Не хочется мне есть... -- Он двинулся к двери.
   -- Ты куда?
   -- Ну, "куда"... -- Пришлось взять с тумбочки газету и демонстративно
оторвать клок...
   -- У тебя что, живот болит?
   -- Немножко.
   -- Я говорила: не ешь столько арбуза и винограда.
   -- Да пустяки... -- пробормотал Славка и выскользнул за дверь.
   Он прыгнул с крыльца.  Ему показалось,  что он окунулся в ночь, как в
ласковую  воду.   Воздух  был  тёплый-тёплый.  Трещали  сверчки.  Славка
осторожно,  чтобы в доме не динькнул колокольчик, открыл калитку. Высоко
среди  листьев светил  фонарь.  Славка  шагнул  на  каменный тротуар,  в
перистую тень акаций.  Огляделся.  Время позднее и  тёмное,  на улице ни
души, можно пробежаться раздетому.
   ...Когда Славка вернулся, мама, конечно, стояла на крыльце.
   -- Где ты был? Почему ты голый носишься по улицам?
   -- Так, пробежался... В комнате жарко, я решил на воздухе погулять.
   -- Ты сведёшь меня с ума.
   -- Со мной же ничего не случилось. Просто побегал.
   -- Ты сегодня какой-то на себя не похожий. Что у тебя стряслось?
   "Ничего не стряслось",  -- хотел сказать Славка. Но тревога вернулась
и прихлынула с такой силой, что он не сдержался:
   -- Потому что... Мама, а что в той телеграмме?
   Она сразу стала другая. Ласковая и чуточку виноватая.
   -- Да что ты, маленький... Ты из-за этого?
   -- Что в ней?
   -- Чепуха в ней. Глупые просьбы о прощении. Как будто в этом дело.
   -- Мы не уедем отсюда?
   -- Куда? Я уже о работе почти договорилась...
   -- Правда, не уедем?
   -- Разве мама тебя когда-нибудь обманывала?
   "Всякое бывало",  -- подумал Славка без обиды, но сумрачно. Однако не
верить и  бояться не  было уже сил.  Тревога ушла.  Славка вздохнул так,
будто хотел вобрать в себя весь тёплый воздух Города.  Мама взяла его за
плечи:
   -- Горячий какой! Набегался... Пойдём спать, беспокойная душа.
   -- Я  погуляю ещё,  мама...  Да  не на улице,  здесь,  во дворе!  Две
минуточки.
   Когда она ушла,  Славка подошёл к забору. Виноградные листья легонько
задевали его плечи и щёки.  Славка встал на старый курятник, забрался на
забор и  сел,  свесив ноги на  улицу.  Сидеть было удобно:  забор сверху
покрывали широкие черепичные плитки.
   Тепло  приморской ночи  обнимало Славку.  Он  просто  купался в  этом
тепле.  Голубые мохнатые звёзды светили ему  с  высокого неба.  Это было
очень чёрное южное небо,  но  Славке казалось,  что где-то над невидимым
отсюда морем, у самой воды, горит полоска заката. Ему хотелось почему-то
так думать.
   Тишина была сплошь наполнена трелями ночных кузнечиков.  А  больше --
ни звука.
   Потом далеко отсюда,  на  башне Матросского клуба,  заиграли куранты.
Наверно, уже пришла полночь.
   Куранты вызванивали слова корабельного вальса:

              Нелёгкого дня отгремели раскаты,
              И ночь на стеклянные бухты упала,
              Храня под опущенным флагом заката
              Непрочный покой бастионов и палуб...

                                  Утро

   Славка натянул новую голубую рубашку и  --  со вздохом обречённого --
лёгонькие синие шорты. Они тоже были почти новые. В Усть-Каменске Славка
надевал их всего два-три раза: лето выдалось зябкое и слякотное.
   Мама   сама   повязала  Славке  галстук,   поправила  пришитый  белый
воротничок.  Причесала Славку,  стараясь не  задеть  гребнем кисточку на
макушке.  Она смотрела потеплевшими глазами,  и Славка понял: наконец-то
он выглядит, "как нормальный воспитанный мальчик одиннадцати с половиной
лет".
   -- Для  полного вида  возьми  портфель и  покажись мне  издалека,  --
попросила мама.
   Квадратная   физиономия  портфеля   стала   удивлённой.   Он   привык
соседствовать с потёртыми синими брюками,  а сейчас в его никелированных
очах отражались тощие незнакомые ноги.
   -- Чего  уж  теперь...  --  сердитым полушёпотом сказал Славка то  ли
портфелю, то ли себе.
   Он нехотя крутнулся на пятке перед мамой.  Потом дрыгнул поцарапанной
ногой:
   -- Вон какое украшение...
   -- С  каких  пор  мальчики  стали  стесняться боевых  ранений?  Такие
украшения только придают мужественный вид.
   -- Вот и получается, что я хвастаюсь, -- буркнул Славка.
   Мама вздохнула:
   -- Вашему сиятельству не  угодишь...  Ладно,  если ты  так страдаешь,
сегодня купим  новые  брюки.  Только  пойдём  вместе,  чтобы  примерить.
Сколько у тебя уроков?
   -- Пять. И ещё классный час.
   -- Классный час был позавчера.
   -- И опять будет.  В четверг говорили, чтобы никто посторонние вещи в
школу не таскал,  а сегодня какой-то военный придёт.  Будет опять... ну,
про это рассказывать. Чтобы не трогали всякие штуки, если кто найдёт.
   У  мамы сразу испортилось настроение.  Славка увидел мамины тревожные
глаза и пожалел её.
   -- Мам,  ну  ты так боишься,  будто на каждом шагу мины понаставлены.
Что ты за меня волнуешься? Я же по разным оврагам и закоулкам не ползаю!

   Славка немного хитрил.  В "разных закоулках" он бывал.  Ему нравилось
бродить по старым улицам, и эти улицы приводили его в неожиданные места.
То в  заросший незнакомый травой тупичок с заколоченным домом без крыши,
то на полянку среди высоких стен из ноздреватого песчаника, то на старое
кладбище, где между кипарисами темнели пустые окна разбитой часовни.
   На  серых  камнях брошенного дома  можно было  разглядеть длинный ряд
круглых выбоин --  видимо,  след  пулемётной очереди.  На  полянке среди
редкой  травы,  мелких  жёлтых  цветов и  осколков черепицы Славка нашёл
ржавую шлюпочную уключину и  маленький якорь с курсантского погона.  А в
колючих  кустах  на  кладбище прятались памятники с  настоящими тяжёлыми
якорями и горками пушечных ядер...
   Славка уже  побывал с  мамой  на  Кургане Славы,  на  бастионах,  где
дремали на солнце старые корабельные орудия,  в  Панораме и Музее флота.
Сильной,  хотя и  осторожной любовью новичка он любил многоэтажные белые
улицы,   зелёную  чащу  Приморского  бульвара  и  площади  с  бронзовыми
памятниками адмиралов.  Любил причалы,  где  над  вышками трепещут флаги
сигнальных сводов и  где  вместо причальных тумб  впаяны в  бетон стволы
старинных пушек. Но это были места, известные всем, там ходило множество
людей.
   А в старых переулках Славка оставался с Городом один на один.
   Славке всё было интересно.  Как растут в щелях среди камней маленькие
синие цветы.  Как блестят на лестничных ступенях спрессованные в  камень
ракушки.  Что за  слова оттиснуты латинскими буквами на разбитых плитках
оранжевой черепицы. Где живут громадные чёрно-лиловые жуки-рогачи...
   Однажды на  пустыре,  позади  маленького уютного стадиона,  он  долго
крался за  таким жуком.  Тот привёл его к  нагромождению бетонных глыб у
жёлтого каменного обрыва.  Между глыбами торчало ржавое железо и чернела
узкая щель. Наверно, это был разбитый дот. Славка придвинулся к щели. Но
из темноты веяло такой могильной сыростью,  что он подумал:  "Как-нибудь
потом, когда буду не один..."
   Мама,  конечно,  тревожилась,  если  Славка долго не  приходил домой.
Расспрашивала, где был.
   -- Просто гуляю. Смотрю вокруг, -- объяснял Славка.
   Он  не  обманывал.  Он  просто  не  касался  подробностей,  чтобы  не
волновать маму.
   Схитрил Славка и  сегодня.  Накануне объявили,  что не  будет первого
урока, но он вышел пораньше. Ему хотелось пойти в школу длинной дорогой,
через гору,  на  склоне которой стоял на гранитном уступе зелёный "Т-34"
-- памятник погибшим танкистам.  У  танка Славка уже бывал,  но  выше не
поднимался. Что там?
   Было нежаркое утро с очень синим небом и маленькими жёлтыми облаками.
Славка стал поднимать по кремнистой тропинке.  Хотя и  круто шла дорога,
но  шагать было  легко.  Славка ничуть не  запыхался,  когда добрался до
верха.
   Слева была  стройка с  башенным краном и  клетчатым каркасом большого
дома.  Далеко впереди --  привычно-белая улица с  зелёными калитками.  А
прямо перед Славкой лежала поляна с  густой высохшей травой.  Трава была
серая,  высокая --  Славке по пояс.  Немного похожая на бурьян, только с
колючками на редких листьях.
   Прикрывая портфелем колени,  Славка двинулся через  траву.  И  только
сейчас заметил удивительную вещь:  на  ломких стеблях тут  и  там висели
раковины улиток.  Они были пустые и лёгкие.  Кое-где они приклеились так
густо, что стучали друг о друга, как маленькие кастаньеты.
   Славка сорвал несколько самых крупных и сунул в карман.
   Скоро  трава  стала  ниже.  Теперь это  была  свежая трава с  мелкими
цветами.  Какие-то  очень крупные кузнечики запрыгали перед Славкой.  Он
загляделся на них и почти наткнулся на низкую каменную стенку.
   Стенка была чуть выше Славкиных колен, а длиной в несколько шагов. По
краям её  стояли квадратные башенки --  Славке до  пояса.  В  их верхние
площадки были вмурованы чёрные ядра, а посреди стенки на широком выступе
лежала чугунная плита с выпуклыми буквами и цифрами:

                           Батарея Въдънскаго
                               1854-1855

   Славка тронул коленками стенку и погладил плиту.  Пористый камень был
холодный и влажный, он впитал в себя прохладу ночи. А чугун уже нагрелся
от солнца.
   Славке понравился этот памятник. Запрятанный в траве, побитый кое-где
осколками более  поздней суровой войны,  но  всё  равно  прочный.  Очень
простой и  крепкий.  Он таким и  должен быть,  потому что здесь в давние
времена стояла батарея.  Не пускала в город врага. И, конечно, держалась
до  конца.  Здесь  всегда  держались до  конца  все  бастионы,  редуты и
равелины.
   Славка смущённо оглянулся,  дёрнул с  земли похожий на мелкую ромашку
цветок, положил его на плиту.
   Потом он присел на холодные камни.
   И  вдруг он увидел улитку.  Живую!  С рожками и крошечными блестящими
глазками. Она тащила вверх по стенке свой спиральный домик. Славка видел
улиток раньше только в  книжках и мультфильмах.  Он присел на корточки и
стал разглядывать это маленькое чудо.  А  потом спохватился!  Артёмка-то
ничего не видит!  Сколько можно держать в темноте беднягу? Кругом пусто,
никто не станет смеяться, что пятиклассник возится с тряпичным зайцем.
   Славка торопливо вытянул Артёмку из-под учебников, взял за уши.
   -- Смотри вокруг!
   И  сам  выпрямился,  оглянулся.
   Он до сих  пор  смотрел  только  перед  собой,  а  теперь  глянул  по
сторонам.
   И просто задохнулся от  неожиданной  радости.
   Утренний Город  лежал вокруг,  как громадный праздник,  как лучшая на
свете морская сказка.
   Две узкие синие бухты врезались в улицы и обнимали центр Города. Они,
как две исполинские руки, хотели обнять и холм, на котором стоял Славка.
И самого Славку.
   Это сам Город протягивал к Славке руки, звал его.
   Звали  сверкающие  от   солнца  белые  дома,   похожие  на  громадные
теплоходы.  Звали белые теплоходы у причалов,  похожие   на многоэтажные
дома.  Звали замершие в  бухтах грозно-синие крейсеры и  эсминцы.  Звала
зелёная  громада Кургана,  жёлтый  равелин у  выхода  из  Большой бухты,
путаница старых переулков...
   Город принимал Славку!
   Славка хотел качнуться навстречу и оробел.
   "Правда?  --  спросил он  у  Города.  --  Но я  ведь ещё...  Я  всего
неделю... Разве я уже твой?"
   Город празднично сверкал и смеялся:
   "Не  бойся  Славка Семибратов!  У  меня  тысячи мальчишек!  Будет ещё
один!" "Но я...  может быть,  я ещё не такой уж...  Не такой как тебе на
до..."
   Город  распахивал руки.  Он  принимал  Славку  такого,  как  есть.  С
младенческой кисточкой  на  темени,  с  припухшей царапиной на  ноге,  с
тряпичным другом Артёмкой. Со всякими боязливыми мыслями и с невыученным
уроком по ботанике. Со всеми обидами и надеждами.
   "Значит, я твой? -- сказал Славка. -- Ладно, я буду... Я иду!"
   На другом краю поляны,  за поворотом каменного забора,  Славка увидел
лестницу,  о  которой не  знал раньше.  Она  шла рядом со  стеной,  тоже
опускавшейся  по  склону.   Лестница  была  обыкновенная,   а  стена  --
старинная,  сложенная из такого же серовато-жёлтого камня, как береговые
равелины. В ней темнели бойницы, украшенные вверху тяжёлыми карнизами. В
точности такие, как в оборонительной башне на Кургане.
   Что сейчас за стеной?  Склады какие-нибудь или мастерские.  Но раньше
здесь наверняка была крепость...
   Лестница привела к  маленькой Орудийной бухте,  где  у  пирсов  ждали
народ  пассажирские катера.  Пассажиров было  мало,  и  катера  обиженно
подвывали сиренами.
   Славка обошёл бухту и зашагал вдоль набережной. Мимо театра с высокой
колоннадой,   мимо  запертых  киосков  и  фонтана,   опутанного  ветками
раскидистой ивы,  мимо Дворца пионеров с  белыми горнистами над  высоким
фасадом... У маленького кинотеатра с названием "Прибрежный" он спустился
к самой воде.
   Никого здесь не было.
   На  каменной  плите  лежали  многопудовые адмиралтейские якоря  --  в
память о погибших моряках с восставшего в 1905 году крейсера.
   Славка опять вытащил Артёмку.  Макнул с берега лапами и ушами,  чтобы
Артёмка почуял, что такое солёная вода. Сказал:
   -- Погляди на море при солнечном свете.
   Поглядеть было  на  что.  На  рейде весело рыскали моторки,  деловито
суетились буксиры.  Неторопливо шёл  вдаль  набережной серый  катер  под
флагом вспомогательного флота и с синим вымпелом брандвахты. Выползал из
бухты   теплоход   "Шота   Руставели"  с   чёрным   острым   корпусом  и
сахарно-белыми  надстройками.  Только  серо-синие  боевые  корабли  были
неподвижны.  Жизнь  этих  стальных громад была  таинственна и  скрыта от
посторонних глаз.  Они стояли как возникшие над водой крепости:  недаром
над их форштевнями полоскали красные, с большими звёздами флаги -- такие
же, какие принято поднимать над береговыми крепостями...
   Над кораблями, над морем неутомимо носились чайки...
   Море вдали было очень синее, а у берега тёмно-зёленое. Оно шевелило у
камней водоросли.  Громадные камни едва виднелись над водой.  Они лежали
там и тут, недалеко от гранитных ступеней.
   У  самого  большого и  самого  дальнего камня  Славка  заметил  белое
пятнышко. Там бился на мелкой волне игрушечный кораблик.
   На  мачте не было флагов Новэмбэр Чарли,  но и  так любой мог понять,
что яхточка попала в беду.
   Гибнущие корабли надо спасать если они даже совсем крошечные.
   До парусника было метров двадцать.  Доплыть -- раз плюнуть. Но Славка
твёрдо обещал маме,  что не будет купаться в одиночку.  Можно,  конечно,
успокоить совесть тем,  что спасательная экспедиция --  не  купание,  но
лучше сначала попробовать другой способ.
   Славка отправил Артёмку в портфель и торопливо разулся. Камни обросли
скользкой зеленью. Время от времени их заливала
   волна,  и  тогда вода становилась белесой и непрозрачной от миллионов
крошечных пузырьков.  Славка  балансировал и  несколько раз  вставал  на
четвереньки.
   "Ка-а-ак булькнусь,  -- думал Славка. -- Вот тогда будет спасательная
операция..." Но думал, впрочем, без особого страха.
   Некоторые камни были совсем скрыты, и он пробирался по колено в воде.
Царапину сильно щипало от морского рассола. Иногда приходилось прыгать с
одного скользкого уступа на другой. Было жутковато и весело.
   Наконец Славка  добрался.  Встал  коленями на  мокрый  каменный скос,
дотянулся до маленькой мачты.
   Яхточка оказалась сделанной грубо,  но правильно:  с  большим плоским
фальшкилем,  с  намертво закреплённым прямым рулём,  с  туго  натянутыми
проволочными вантами. Лёгонький корпус был вырезан из пенопласта.
   Славка заколебался.  Взять парусник с собой? В портфель не влезет. Да
и зачем?  Если надо, Славка может сам такой смастерить. К тому же не для
Славки его строили, а чтобы плыл он по морям и океанам.
   -- Плыви, -- сказал Славка.
   И маленький шлюп с треугольными парусами запрыгал среди волн. Пошёл к
выходу из Большой бухты, в открытое море.
   Славка повернулся к берегу.
   И охнул...
   Рядом с  его  портфелем сидела на  корточках Любка Потапенко.  Она не
просто так сидела! Она открывала портфель!
   -- А ну, не тронь!!! -- заорал Славка.
   Любка посмотрела на него и, кажется, удивилась. Громко сказала:
   -- Ты чего кричишь?  Я  забыла,  что по истории задано.  Я  у  тебя в
дневнике посмотрю!
   -- Не тронь портфель, дура! -- опять завопил Славка.
   А что он ещё мог сдалать?  Пока доберёшься по скользким камням, Любка
всё разнюхает!
   И  она разнюхала.  Она весело ойкнула и  вытащила Артёмку за  уши.  В
точности как Славка.
   -- Не тронь! -- опять закричал Славка.
   Он прыгал,  скользил,  ударялся о  камни коленками,  подымал брызги и
наконец выскочил на плиты.
   -- Дай сюда, -- свирепо сказал он.
   Но Любка отскочила и всё любовалась Артёмкой.
   -- Какой смешной! Это твой, да?
   -- Ты чего шаришь по чужим портфелям?
   -- Тебе жалко, что ли? Я только задание посмотреть...
   Наглость какая! Это она так задание смотрит!
   -- Отдай зайца! -- потребовал Славка, и голос у него стал звенящим от
злости и страха.
   -- А если не отдам?
   Славка  шагнул  вплотную.   Любка  перестала  улыбаться  и  протянула
Артёмку:
   -- На, а то заплачешь. Возьми свою куклу.
   -- Сама кукла! Кудрявая кукла с ватными мозгами.
   -- Мальчик, успокойся. Ты из какого детсада?
   Славка лягнул её мокрой ногой.  Любка отпрыгнула, аккуратно поставила
свой портфель, прищурилась и сжала кулачки.
   -- Вот как врежу...
   Славка понял,  что она в самом деле врежет. Она его ничуть не слабее,
а главное -- не трусливее. Отлупит, и тогда совсем позор.
   -- Скажи  спасибо,  что  ты  девчонка,  --  пробормотал он.  Отошёл и
поспешно запихал Артёмку в портфель. Потом оглянулся.
   Любка смотрела на него непонятно: без ехидства и как-то задумчиво.
   -- Какой чёрт тебя сюда принёс?! -- в сердцах крикнул Славка.
   -- Никакой не  чёрт.  Я  от  бабушки ехала,  с  той стороны.  --  Она
показала на другой берег Большой бухты. -- Иду и вижу: ты на камнях.
   -- Ну и иди... к бабушке, -- сумрачно посоветовал Славка.
   Она заморгала,  будто растерялась. Потом опять прищурилась и медленно
проговорила:
   -- Так, да?.. Припомним.
   И  зашагала прочь,  потряхивая чёрными кудряшками.  А Славка горестно
задумался.  Что за подлая особенность у Любки: оказываться где не надо и
соваться куда не просят.
   Под желудком у него тоскливо засосало.  Видимо,  там есть неизвестная
науке железа,  которая откликается на тревожные мысли и всякие опасения.
Сейчас откликалась она активно: Славку даже слегка затошнило.
   А  ведь как хорошо начиналась Славкина жизнь в  новой школе!  В пятом
"А" встретили его просто замечательно. Раньше нигде так не встречали.
   Женька Аверкин тогда сразу сказал:
   -- Садись со мной, я пока один.
   Костя Головни посоветовал:  --  Станут в продлёнку агитировать --  не
ходи. Детский сад. Лучше записывайся в баскетбольную секцию.
   Славка удивился:
   -- Там же рост нужен!
   -- Подумаешь,  рост,  --  сказал Дима Неходов.  -- Была бы голова. --
Этим  он  сразу  как  бы  признал,  что  считает  Славку  здравомыслящим
человеком.
   Никто  не  косился с  насмешкой,  никто не  задевал,  будто случайно,
плечом и  не предлагал помериться силой.  Только Любка Потапенко чуть не
испортила настроение. Всё улыбалась хитренько, а потом спросила:
   -- У вас в Усть-Каменске девочки красивые?
   Славка  сперва  растерялся.  Сказать,  что  их  там  много  и  всякие
встречаются?    Кто-нибудь   подденет:   "А   ты   что,   всех   девочек
разглядываешь?" Ответить,  что на девчонок не смотрел? Здешние, девчонки
скажут: "Глядите, какой гордый!" А с ними ссориться тоже не стоит.
   Славка подумал и ответил:
   -- Они там все такие, как ты.
   Любка сделала вид, что счастлива без памяти:
   -- Ой как замечательно!
   А Игорь Савин сказал Славке:
   -- Несчастный город. Понятно, почему ты оттуда сбежал.
   Все засмеялись, а Любка фыркнула, надулась и отошла...
   Сегодня она, конечно, постарается отыграться.
   Как теперь быть?  Артёмку он  даже не успеет домой занести:  до урока
пятнадцать минут. Куранты на Матросском клубе пробили четверть десятого.
   Славка стал натягивать носки и кроссовки. Настроение было унылое. Так
хорошо начинался день, и всё испортила проклятая Любка!
   А может быть...  Может быть,  не так уж и страшно? Если Любка в самом
деле  начнёт  болтать,  он  как-нибудь отговорится.  Сочинит,  например,
историю про  соседского малыша,  который всегда толкает ему  в  портфель
свои игрушки.
   А может быть, Любка не такая уж и вредная?
   Ладно!  Будет ли неприятность из-за Артёмки,  ещё неизвестно.  А если
опоздаешь на английский, неприятностей точно не миновать.
   И Славка помчался к школе,  попутно размышляя,  что у коротких штанов
есть всё же  свои преимущества:  в  своих шерстяных брючках он  бы такую
скорость не развил!

   Славка поднялся по  лестнице на  площадь и  увидел,  что не  опоздал.
Всюду бегали ребята: был самый разгар перемены.
   У  верхних ступеней росло  большое дерево с  гладким серым  стволом и
большущими зубчатыми листьями.  На  нижней  ветке  по-обезьяньи держался
Наездник.  Он  уцепился за  сук  руками и  ногами и  висел  спиной вниз.
Вывернув шею, смотрел на пробегавших внизу ребят.
   Он встретился со Славкой глазами и просиял:
   -- Здравствуй! Подожди, я на тебя сяду.
   -- Повадилась лиса в  курятник...  --  сказал Славка.  --  Ты что,  в
лошади меня записал?
   -- Да, ты моя лошадка, -- весело согласился Наездник.
   -- За лошадьми,  между прочим, ухаживают, -- хмуро заметил Славка. --
Их, между прочим, кормят...
   -- Овсом?
   -- Овёс ешь сам. Я лошадь особой породы...
   -- Ладно,  я подумаю, -- серьёзно сказал Наездник, спустился с дерева
и стал что-то искать в своих карманах.
   Вытащил синий стеклянный шарик,  три этикетки от жевательной резинки,
бельевую прищепку,  два пятака,  шестерёнку от будильника...  Не поймёшь
даже,  как всё это помещалось в его плоских кармашках. Наконец он достал
сплюснутую конфету "Белочка" в замусоленном фантике.
   -- На! Вместо овса.
   Славка понял, что краснеет, и сурово сказал:
   -- Не выдумывай чепуху! Лопай сам, я же пошутил.
   -- Давай тогда пополам.
   -- Пополам -- другое дело, -- сказал Славка. -- Ладно уж, садись.
   Он загадал,  что если хорошо прокатит Наездника,  то и  в  классе всё
будет хорошо.  И прокатил как надо!  Правда,  на крыльце слегка запнулся
левой ногой,  но  зато  привёз Наездника прямо в  школьный коридор и,  к
неудовольствию тёти Лизы, приземлил его на широкий подоконник.
   -- Спасибо,  моя лошадка,  -- крикнул Наездник и приготовился мчаться
по своим делам.
   -- Постой... Наездник... Тебя хоть как зовут-то?
   Он обрадованно заулыбался:
   -- Меня? Денис.
   Взрослое какое-то было имя.
   -- Денис... И больше никак?
   -- Ещё... Динька.
   Будто колокольчик звякнул.  И,  откликнувшись на  этот короткий звон,
забренчал школьный звонок.
   ...Любку  на  уроке  английского  Славка  не  увидел.  Занимались  по
группам,  и Потапенко была в другом кабинете.  Зато Аверкин, как всегда,
сидел рядом.
   Славка незаметно отклеивал от ног присохшую зелень водорослей.
   -- По морю бродил? -- прошептал Женька.
   -- Ага.
   -- Крабов ловил?
   -- Корабль спасал. Кто-то яхточку упустил, а она в камнях застряла.
   -- Слушай, я узнал про паруса. Есть такая секция во флотилии.
   -- Вот здорово... Спасибо, Жень.
   -- Тебя твой Наездник искал...
   -- Да видел я уже это сокровище...
   -- Семибратов и Аверкин,  беседовать будете на перемене,  -- перебила
их англичанка Анна Ивановна.  --  А  если у Семибратова есть потребность
поговорить,  пусть  он  выйдет  к  доске.  Я  вам  задавала какое-нибудь
английское стихотворение, на выбор. Учили?
   Славка не учил. Но кое-что он знал с прошлых времён. Он поспешно стёр
с  ноги последнюю зелень,  вздохнул и вышел.  И выдал балладу Стивенсона
"Рождество в море".  Это были его любимые стихи.  Когда Славка их читал,
он даже забывал стесняться.
   Все  остались  довольны.  Анна  Ивановна --  Славкиным произношением.
Славка -- отметкой, а группа -- тем, что баллада оказалась очень длинной
и спасла по крайней мере трёх человек.

                                Артёмка

   Всё-таки Любка Потапенко была подлая. Ехидная, коварная и вероломная.
Целый день она  даже не  смотрела на  Славку,  а  в  начале пятого урока
подняла руку и сладким голосом сказала:
   -- Светлана  Валерьяновна,  мы  ведь  говорили на  классном собрании,
чтобы никто не носил в  шкалу посторонние предметы?  А  у  Семибратова в
портфеле посторонний предмет.
   Класс обрадовался.
   -- Мина? -- спросил Костя Головин.
   -- Самогонный аппарат, -- предположил Дима Неходов.
   -- Ножницы  для   длинных  языков!   --   крикнул  Женька  Аверкин  и
шевельнулся, будто хотел прикрыть собой Славку.
   -- Это не посторонний предмет, -- возразила Оксана Байчик.
   -- Тише...  Тише,  ребята!  --  Светлана Валерьяновна почти испуганно
смотрела то на Любку,  то на Славку. Она очень не любила всякие ЧП. Да и
кто из учителей их любит? -- Слава Семибратов, объясни, что случилось?
   В эти секунды Славка успел передумать многое.
   Можно  отпереться.  Шарить в  портфеле никто  не  станет,  здесь  нет
усть-каменской  Ангелины,   которая  не  стеснялась  обыскивать  ребячьи
карманы и сумки (Славка там поэтому запирал портфель на ключ).
   Можно обиженно встать и уйти из класса.  За это попадёт, но не очень.
Зато он успеет спрятать Артёмку.
   Но тогда опять надо будет хитрить, что-то сочинять. Славка решился на
дерзкий шаг. На атаку. Он встал.
   -- Я могу показать! Можно, Светлана Валерьяновна, я всем покажу?
   Он  взял портфель,  твёрдыми шагами вышел к  доске и  за уши выдернул
Артёмку на свет. Поднял его над головой.
   Конечно,  никто,  кроме Любки,  не  ожидал увидеть лупоглазого зайца,
сшитого из диагоналевой пиджачной ткани, в полинялом зелёном комбинезоне
и клетчатой кепочке между ушей.
   Ребята  на  несколько  секунд  притихли.  Потом  кто-то  младенческим
голосом пропел:
   -- Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять!
   И пошло:
   -- В лесу родилась ёлочка...
   -- Плутишка зайка серенький...
   -- Я не хочу в этот зоопарк, здесь хищники без клеток!
   -- Витька, он на тебя похож!
   -- А ты на обезьяну!
   -- Ну, заяц, погоди!
   -- Ребята, ребята! Ну-ка, успокоились! У нас урок!
   И  понемногу в самом деле все успокоились.  Наверно,  не потому,  что
уговаривала Светлана Валерьяновна,  а  потому,  что всем хотелось узнать
про зайца.
   Светлана Валерьяновна слегка растерянно спросила:
   -- Это и есть твой посторонний предмет?
   -- Да,  -- сказал Славка и опустил Артёмку. -- Это неопасный предмет.
Зайцы взрываются только в мультфильмах,  да и то резиновые. А этот лежал
на дне портфеля и никому не мешал. Про него никто бы даже не узнал, если
бы не Потапенко. Что за привычка лазить в чужие портфели!
   -- Я только дневник хотела посмотреть!
   В классе опять засмеялись.
   Савин сказал:
   -- Любочка боялась, что мама Семибратова забыла расписаться.
   -- Игорь,  подожди...  Хорошо,  Слава,  садись на  место...  Всё  же,
наверно, не следует такие игрушки носить в школу. Зачем он тебе здесь?
   Славка обвел глазами класс и решительно сказал:
   -- Я его всё время с собой ношу. Кто хочет, пускай говорит, что я как
в детском садике...  Потапенко этого и хотела... Только я этим зайцем не
играю. Ношу -- вот и всё.
   -- А зачем? -- спросил кто-то.
   -- А  просто так...  Я  мог сейчас что угодно придумать:  будто я его
случайно нашёл или  будто мне  его кто-то  из  малышей подсунул.  Все бы
поверили.  Но врать я  не буду.  Это мой зверь.  Его зовут Артёмка.  Кто
хочет, может смеяться.
   Никто не засмеялся.  Может быть, потому, что голос у Славки стеклянно
зазвенел.
   Опять стало тихо. Светлана Валерьяновна осторожно спросила:
   -- Это что же, Слава? Твой талисман?
   Славка мотнул головой.
   -- Нет.  Я не знаю... Просто он со мной путешествует. Когда я на яхте
занимался, он всегда со мной плавал...
   -- Морской заяц, -- серьёзно сказал Дима Неходов.
   -- Там не море,  а озеро, -- объяснил Славка. -- Зато Артёмку там все
любили...  Он намокнет,  а его за уши вздёрнут на мачту,  он и сохнет на
ветерке...  Когда я уезжал,  ребята говорили,  чтобы я Артёмке настоящее
море показал.  Я сегодня с ним на берег пришёл, а Потапенко... Появилась
откуда-то -- и в портфель!
   Оксана Байчик подняла руку.
   -- У  Потапенко есть одно свойство,  --  деловито разъяснила она.  --
Если кто-нибудь привлек её внимание,  она за ним ходит по пятам, а потом
выскакивает навстречу, будто случайно...
   Любка взвилась:
   -- Чем это Семибратов привлёк моё внимание?
   -- Уж не знаю.
   -- Ну и молчи, если не знаешь!
   -- Девочки! Девочки, успокойтесь...
   -- А  как  Артёмка с  тобой  плавал?  --  спросил Костя  Головин.  --
Болтался на мачте?
   -- Нет, он на носу сидел. Мы его к штагу привязывали.
   Светлана Валерьяновна взглянула на часики.
   -- Ну хорошо,  ребята,  Артёмка Артёмкой,  а урок уроком... Что тебе,
Женя?
   Аверкин встал.
   -- Светлана Валерьяновна! У нашей бабушки старые журналы есть, "Нива"
за тысячу девятьсот двенадцатый год,  а  там фотография:  лётчик капитан
Андреади.  Он из нашего города до Москвы долетел. Самолет весь из реечек
и парусины, а под крылом плюшевый мишка привязан...
   -- Вот бы Любочку туда,  -- сказал Савин. -- Она бы на этого капитана
сразу в морской штаб наябедничала: посторонний предмет!
   -- Я не ябедничала, я при всех! Потому что сами договаривались, чтобы
в классе был порядок!
   -- Тише!  Люба! Ребята!.. Порядок нужен без сомнения. Но что касается
Артёмки,  то он, по-моему, порядка не нарушал. Жил себе спокойно у Славы
в портфеле... -- Светлана Валерьяновна вдруг улыбнулась. -- Ну и что? Я,
например,  могу вам честно признаться: когда я была студенткой, все годы
таскала в  сумке шахматного конька.  Мне его один третьеклассник подарил
на практике,  на первом курсе. В приметы я не верю, но конёк определённо
приносил мне счастье. Потому что я его любила.
   -- Не было там у вас Потапенко... -- сказал Аверкин.
   -- Не  надо нападать на  Любу.  Она  заботилась о  пользе класса,  но
немного перестаралась...
   -- Ну-ну, -- сказала Оксана Байчик.
   Светлана Валерьяновна предложила:
   -- Теперь  всё-таки  займёмся историей.  Артёмка в  это  время  пусть
посидит на подоконнике. Я уверена, что он будет самым дисциплинированным
учеником.
   -- Подождите,  -- попросил Савин. -- Семибратов, подними его ещё раз,
покажи всем.
   Славка опять вскинул Артёмку над головой. И сам на цыпочки привстал.
   Игорь  выхватил из-под  парты фотоаппарат и  щёлкнул спуском.  Славка
даже вздрогнул. Потом растерянно улыбнулся и спросил:
   -- Зачем тебе?
   -- Для истории.
   -- Всё равно не получится. Здесь темно.
   -- Получится. У меня плёнка двести пятьдесят единиц.

   После урока Артёмка пошёл по  рукам.  Отнеслись к  нему  любовно,  но
каждый хотел подержать, погладить, подёргать за уши.
   Поэтому вид у него скоро стал помятый.
   Славка стоял  в  сторонке,  чтобы  не  подумали,  будто он  дрожит за
Артёмку.  Но  когда Витька Семенчук собрался рисовать на Артёмкином пузе
череп и кости, Славка решительно вмешался. Отобрал потрёпанного зайца, а
заодно и мел:
   -- Давай, я лучше на тебе нарисую!
   -- Давай, -- согласился Витька и выпятил живот.
   Но  тут пришло известие,  что не  будет классного часа.  Все радостно
завопили, похватали портфели и разбежались.
   Славку в коридоре остановила вожатая Люда.
   -- Семибратов! У тебя правда есть заяц-путешественник?
   Славку даже шатнуло. Он-то думал, что вся история уже позади.
   -- Откуда вы знаете?
   -- Ребята сказали.  Да ты что расстроился? Это же здорово! Напиши про
него заметку,  а?  Надо стенгазету выпускать,  а  ни  одного интересного
материала, все такая сухомятина...
   "Прославился", -- тоскливо подумал Славка.
   -- Лучше не надо, Люда...
   -- Ой,  только,  пожалуйста,  без этих "не надо"!  Игорь Савин обещал
снимок сделать.
   Ещё не легче!
   -- Да не умею я заметки писать!
   -- А  я не умею работать вожатой,  --  бодро сообщила Люда.  --  Но я
работаю. Уже четвёртый год. И говорят, что вроде бы получается. Вот и ты
давай так же. Газету всё равно выпускать надо.
   Отступать было некуда. Да и какой смысл отказываться? Раз про Артёмку
знает столько народа, бояться уже бесполезно.
   Люда  устроила  Славку  в  уголке  пионерской комнаты  за  журнальным
столиком. Дала листок.
   Славка подумал и,  вздыхая,  написал название "Артёмка". Зачеркнул и,
рассердившись на весь белый свет, написал снова "Мой Артёмка".
   Но заголовок -- не самое трудное. Мама говорила, что самое трудное --
первая фраза (иногда маме приходилось писать статьи и доклады).
   Славка написал первую фразу:
   "У меня есть игрушечный заяц Артёмка".
   Почесал авторучкой переносицу и написал вторую:
   "Только я им не играю".
   Дальше пошло легче:
   "Артёмка со  мной путешествует.  Мы с  мамой часто ездили с  места на
место.  Артёмка сидел у  окна вагона и смотрел на леса и поля.  Когда мы
жили в Покровке, Артёмка ходил со мной и Анютой Лагуновой на яхте. Анюта
Лагунова была мой рулевой..."
   Славка вспомнил Анюту и подумал: "Где она теперь? Обещала написать...
Наверно,  писала, да только по старому адресу, в Покровку. Не знает, что
я давно уехал..."
   "Артёмка всегда сидел на носу и первый получал все брызги. Один раз у
нас были гонки,  и мы заняли второе место. Все говорили, что это Артёмка
нам помог.  Нам дали грамоты,  а ему шоколадную медаль.  Мы с Анютой эту
медаль съели, потому что тряпичные зайцы не питаются шоколадом..."
   Тут Славка засомневался:  "Может быть,  не  надо про гонки и  медаль?
Подумают,  что хвастаюсь..."  Но потом решил не зачёркивать,  потому что
без этого получалось очень коротко.  А с медалью,  которую они съели, --
смешнее.
   Пока Славка писал и  размышлял,  собрались ребята.  Видимо,  это  был
совет дружины.  Среди них  оказался Женька.  Славка не  знал,  что он  в
совете!
   Женька подмигнул Славке --  "трудись,  не  унывай" --  и  забрался на
подоконник в другом конце комнаты.
   Славка опять согнулся над листом.
   "Теперь мы с  Артёмкой живём у  моря.  Я  его макнул в  солёную виду,
чтобы он был настоящий морской заяц. Меня об этом просили ребята..."
   Что ещё написать?  Он  перечитал заметку.  Не всё здесь было правдой.
Никто не просил макать Артёмку.  Никто в Покровке и не знал,  что Славка
через год  окажется у  моря.  Но  Славка успокоил себя:  "Если бы  Анюта
знала, то обязательно попросила бы".
   Да,  в заметке была не вся правда про Артёмку.  Всю правду Славка мог
бы рассказать лишь очень близким друзьям...
   Ребята шумно рассаживались вдоль стен. Пришла и тоже села -- недалеко
от  Славки --  полная,  завитая учительница английского языка.  Не  Анна
Ивановна,  а  другая.  Классная руководительница пятого "Б".  Звали  её,
кажется, Елизавета Дмитриевна.
   Рыжеволосый мальчишка,  чуть  постарше  Славки,  весело  спросил:
   -- Кого-то чистить будем?
   -- Тебя, -- сказала серьезная девочка с жёлтой косой.
   -- Меня не за что... А может, и есть, да вы не знаете.
   -- Сергей,  сядь,  пока не узнали,  -- попросила Люда. И обратилась к
учительнице: -- Елизавета Дмитриевна, где Сель?
   "Англичанка" нервно  подняла  голову  и  сказала почему-то  обиженным
тоном:
   -- Я  велела ему сидеть в  классе,  пока не позовут.  Я  же не знала:
вдруг у вас есть ещё какие-то вопросы на повестке дня?
   -- У нас,  конечно,  есть вопросы,  но давайте сначала отпустим вас и
вашего ученика.
   -- А что он опять начудил? -- спросил огненноволосый Сергей.
   -- Сейчас узнаешь, тебе понравится. Кстати, сходи-ка позови его.
   Сергей охотно убежал и через полминуты вернулся. Следом за ним шагнул
в пионерскую комнату небольшой веснушчатый мальчик.
   Очевидно, это и был пятиклассник со странной фамилией Сель.

                Часть вторая. ТИМСЕЛЬ -- ОРАНЖЕВЫЙ ПАРУС

                         Похититель баркентины

   Он был заляпан веснушками так густо и беспорядочно,  что они казались
ненастоящими.  К тому же это были не обычные золотисто-рыжие веснушки, а
коричневые.  Того же цвета,  что загар, только темнее. Словно мальчишка,
запрокинув худенькое треугольное лицо,  бегал  под  обильным дождиком из
густого кофе.  На щеках,  на носу,  на лбу,  на подбородке --  и  мелкие
брызги,  и  пятнышки величиной с  копейку,  и  целые сгустки.  Маленькие
галактики из веснушек.  Но не только лицо забрызгал коричневый дождик --
и шею, и руки, и ноги. На коленках такие пятна, будто мальчишке пришлось
ползать по лужайке, где росли ягоды с шоколадным соком.
   -- Здравствуйте, -- негромко, но без стеснительности, сказал мальчик.
   И  Славка сразу понял:  вот человек,  в  котором мама за одну секунду
угадала   бы   "воспитанного  интеллигентного  мальчика".   Несмотря  на
веснушки.
   Он был сдержан,  вежлив,  подтянут.  И аккуратен во всем:  начиная от
ровно  зачесанных набок  темно-русых прядок и  кончая белыми носочками и
блестящими, будто сейчас из магазина, сандалиями-босоножками.
   Что такой мальчик мог натворить?
   -- Выйди на середину, -- сухо сказала Елизавета Дмитриевна.
   Сель оставил у дверей портфель и вышел.
   -- Встань как следует,  --  потребовала Елизавета Дмитриевна. Видимо,
по привычке.
   Он и  так стоял по струночке.  В  самом прямом смысле.  Будто струнки
были натянуты в  нем от  ключиц до подошв.  Руки опустил по швам,  пятки
сдвинул,  плечи держит ровненько. Белые уголки воротника лежат точно над
блестящими пуговками  нагрудных карманов;  галстук  --  отутюженный,  на
рубашке стального цвета --  тоже ни морщинки; пряжка пионерского ремешка
не  сдвинута от  середины ни  на  сантиметр,  а  стрелки на  васильковых
шортиках  такие,  словно  под  ними  спрятаны стальные линеечки.  Только
голову Сель  держал не  по-строевому.  Он  ее  слегка опустил --  как  и
положено примерному, но случайно провинившемуся ученику.
   Однако Елизавету Дмитриевну почему-то  лишь  рассердил образцовый вид
ее питомца.
   -- Сейчас  ты,  конечно,  изображаешь милого  послушного  ребенка.  А
расскажи-ка, что ты устроил той ночью?
   Сель слегка шевельнул головой. Это было почти неуловимое движение. Но
странное дело,  у Славки тут же --  в один миг! -- исчезла всякая мысль,
что  Сель  собрался  просить  прощения.  Не  было  в  этом  мальчишке ни
покорности,  ни раскаяния.  И струнки,  которые держали его прямо,  были
стальные.
   -- Я уже много раз рассказывал, -- сдержанно сказал Сель.
   -- Ты рассказывал в милиции и в классе,  а ребята,  которые собрались
здесь, ничего не знают. Вот им и расскажи. Или боишься?
   Сель быстро поднял на учительницу спокойные зеленовато-серые глаза. И
тут же опустил.
   -- Тима,  расскажи, пожалуйста, -- поспешно попросила Люда. -- Ребята
в самом деле ничего не знают.
   -- Подробно рассказывать?
   -- Давай подробно,  -- с явным интересом попросил рыжеволосый Сергей.
-- С деталями.
   Сель   согнутым  пальцем  быстро  поскреб  подбородок,   будто  хотел
отцарапать веснушку, и опять опустил руку. Потом сказал:
   -- Было десять часов вечера.  С зюйда пошел хороший ветер, примерно в
шесть баллов. Я решил, что этого хватит...
   Славка отодвинул листок и насторожился.
   -- Я  решил,  что этого хватит.  Все,  что было нужно,  я  приготовил
заранее...
   -- То  есть  это  был  обдуманный  поступок!  --  перебила  Елизавета
Дмитриевна. -- Заранее запланированное хулиганство!
   Сель не изменился в лице.
   Но Славке почудилось, что струнки в мальчишке натянулись туже.
   -- Это  был обдуманный поступок,  --  подтвердил Сель и  посмотрел на
вожатую. -- Люда, как я могу рассказывать, если меня перебивают?
   -- Тима, не капризничай... Елизавета Дмитриевна, пусть он расскажет.
   -- Он паясничает! Пусть он не разводит истории, а сразу скажет, зачем
проник на корабль.
   -- На баркентину?  -- спросил Сель, и Славке послышалось в его голосе
еле заметная насмешка.
   Славка смотрел на Селя, не отрываясь. Он еще не знал, что сделал этот
веснушчатый мальчишка, но уже твердо знал, какой он.
   -- Да,  да,  на  баркентину "Сатурн"!  --  громко  сказала  Елизавета
Дмитриевна. -- Какая разница!
   -- Разница есть,  но  не в  этом дело...  Я  хотел перегнать "Сатурн"
через бухту и выбросить на бетонные сваи старого причала.
   Рыжий  Сережка  тихо  свистнул,   и  Люда  наградила  его  неласковым
взглядом.
   Кто-то громко сказал:
   -- Одиссея капитана Блада...
   Спокойная девочка с косой приоткрыла рот.
   Женька Аверкин,  который сидел на подоконнике,  подтянув к подбородку
колени, быстро опустил ноги, словно решил спрыгнуть на пол.
   У  Славки затюкало сердце.  Почему-то  так же  затюкало,  как прошлым
летом, когда он увидел над Покровским озером летящие паруса.
   Смуглый,  строгого вида  паренек  с  комсомольским значком--  видимо,
председатель совета дружины -- спросил:
   -- Откуда там взялись сваи? Где они?
   -- Напротив Чернореченского пирса. Левее разделочной базы.
   -- Там нормальные причалы базы. Неразрушенные.
   -- А еще левее...
   -- Там нет.
   -- Есть. Я же не вслепую собирался идти. У меня схема была начерчена.
   -- Начерти.
   -- На чем?
   Славка торопливо поднялся.  Он  должен был  хоть чем-то  помочь этому
мальчишке.  Позади Славки стояли у  стены  листы картона.  Он  торопливо
вытащил один лист на середину комнаты, а потом протянул Селю кусок мела.
Тот, что отобрал у Витьки Семенчука.
   -- Спасибо,  --  сказал Сель  и  быстро посмотрел на  Славку.  И  они
встретились глазами.  И  в  серо-зеленых  глазах  Селя  было  не  просто
"спасибо". Он словно сказал взглядом: "Видишь, как мне приходится..."
   "Ты держись", -- успел ответить Славка.
   "Я держусь..."
   Картон поставили на стул и прислонили к спинке. Сель нарисовал что-то
похожее на длинный сачок.
   -- Это  Большая  бухта.  Это  станция  Черная  Речка.  Вот  причал  и
"Сатурн".  А  это база и  сваи.  Если с  разгона туда врезаться,  корпус
застрял бы между сваями и  получил бы пробоину.  Он бы засел там,  и его
раздолбило бы волнами.
   -- Ве-ли-ко-лепно! -- вставила Елизавета Дмитриевна.
   Неожиданно поднялся круглолицый и немного сонный семиклассник.
   -- По-моему,  Сель все придумывает,  --  сообщил он,  -- Рассказывает
сказки,  а мы слушаем.  Какой может быть разгон без парусов?  Там нет ни
одного паруса,  мы по этому "Сатурну" еще в прошлом году лазили. Там все
сгнило.
   -- У  меня  был  свой  парус.  Старый грот  от  крейсерской яхты,  --
объяснил Сель. -- Я его поднял вместо фока-стакселя.
   "Такую  парусину при  шести  баллах?  Один?"-подумал Славка.  И  Сель
словно услышал его мысли.  Он опять попробовал отколупнуть от подбородка
веснушку и сказал с сожалением:
   -- Вручную было не  поднять.  Я  фал намотал на ручной брашпиль...  А
барабан там несмазанный, визжит. Наверно, от этого сторож и проснулся. Я
шкот закрепил на нагеле и стал носовой швартов перепиливать,  а сторож в
это время и появился. На трапе...
   -- А ты бы драпал! -- воскликнул рыжий Сережка.
   Ему тут же возразили:
   -- Куда драпать, если сторож на трапе? В воду, что ли?
   Сель спокойно сказал:
   -- Я мог и в воду.  На мне надувной круг был. Я все равно собирался с
борта  прыгать  перед  сваями...   Но  тут  я  не  сумел,  у  меня  нога
подвернулась.
   -- Стойте! Что здесь происходит? -- Елизавета Дмитриевна обвела совет
негодующим взглядом.  -- Вы... обсуждаете его поступок как итоги военной
игры!  Вы забыли,  что Тимофей Сель совершил злостное хулиганство! Он...
хуже!  Он пытался совершить угон судна!  Если хотите,  это преступление.
Мне сказали, что по закону это... пиратский акт.
   Все притихли сначала. Потом кто-то хихикнул:
   -- Страшный пират одноногий Сильвер...
   -- Сельвер...
   -- Повесить на рее...
   А Женька Аверкин негромко сказал:
   -- Пиратский акт, это если для грабежа. Для выгоды.
   -- А  он?  --  Елизавета  Дмитриевна ткнула  в  похитителя баркентины
круглым пальцем. -- Вы хотя бы спросите, чего он хотел!
   -- И так понятно.  Он хотел спасти "Сатурн",  -- по-прежнему негромко
сказал Женька. У него был странный, виноватый какой-то вид, и на Селя он
не смотрел. И Сель не взглянул на него ни разу.
   -- От чего спасти? -- удивилась девочка с косой.
   Сель обвел глазами всех ребят. И на Славку посмотрел. И спросил:
   -- А  вы знаете,  сколько было у нас баркентин?  Голос у него не стал
громче, но сделался вдруг особенно ясным, открытым.
   -- Их  было  двенадцать,  --  сказал  Сель,  не  опуская  головы.  --
"Тропик", "Меридиан", "Сириус", "Шокальский", "Капелла"...
   "Вега", "Кропоткин", "Альфа"..." -- отозвалось в Славке.
   -- Я  даже все  названия не  помню,  --  продолжал Сель.  --  Но  все
равно...  Это же нечестно!  Идешь в каком-нибудь городе,  видишь: мачты!
Все  как  по  правде:  ванты,  реи...  Подбегаешь --  ресторан "Нептун",
ресторан "Кронверк", кафе "Парус"... Даже из маленькой шхуны "Испаньолы"
в Ялте бар сделали! "Сатурн" оставался последний, а теперь и его...
   -- И  что же  плохого в  том,  что устаревшие суда продолжают служить
людям? -- почти спокойно поинтересовалась Елизавета Дмитриевна.
   У Славки даже кулаки сжались. Он бы ей сейчас сказал...
   Но Сель ответил не хуже:
   -- Мне трудно вам объяснить. Некоторые люди не понимают разницы между
парусником и пивной.
   -- Тима! -- воскликнула Люда.
   На  розовом  лице  Елизаветы  Дмитриевны появились белые  пятна.  Как
заплаты. Но она решила, видимо, больше не кипятиться.
   -- Допустим,  --  сказала она.  --  Допустим, я презренное сухопутное
существо,  а  ты  рыцарь моря.  Но вот что странно:  ты один протестуешь
против того, чтобы на "Сатурне" оборудовали кафе. А из настоящих моряков
никто не протестовал.
   -- Протестовали, -- сказал строгий восьмиклассник. -- Мой отец даже в
газету писал.
   -- В  газету -- другое дело! Но ни  твой отец, ни  другие не пытались
устроить кораблекрушение.
   -- Им  бы  от  начальства влетело,  они боялись,  --  разъяснил рыжий
Сережка.
   Елизавета Дмитриевна встала.
   -- Вот именно!  А  неустрашимый Сель не боится ничего.  Он чувствует,
что совет дружины на его стороне.  И  я  это чувствую.  Вы видите в  нем
героя!  А  этот герой,  между прочим,  теперь на учете в детской комнате
милиции и сегодня на классном собрании получил строгий выговор. Вот так!
   -- Может быть, и хватит? -- тихо спросила девочка с косой.
   -- По-вашему,  хватит?  Значит,  по  пионерской линии  ему  ничего не
будет?  А  на  классном собрании даже было предложение исключить его  из
пионеров!
   Люда удивленно взглянула на учительницу, а потом на чернявую девочку,
сидевшую недалеко от Женьки.
   -- Галя! Было такое предложение?
   Чернявая девочка смущенно сказала:
   -- Да, Елизавета Дмитриевна предлагала...
   Послышались   смешки.   Люда   подумала,   нахмурившись,   и   нехотя
проговорила:
   -- Извините нас,  Елизавета Дмитриевна,  но такие вопросы не ставятся
классными руководителями,  это  дело отряда.  И  решает по  не  классное
собрание, а пионерский сбор. Есть определенная разница.
   Елизавета Дмитриевна обессиленно села.
   -- Ну, если так... Если здесь решили обсуждать меня, а не его... А вы
на него посмотрите! Он даже ошибок своих не признал.
   -- Почему? Я признал, -- тихо сказал Сель. -- Глупо это было.
   -- Наконец-то до тебя дошло!
   -- Да.  Нельзя  было  делать это  одному.  И  парус,  и  швартовы,  и
штурвал...
   -- Я вас поздравляю!  --  Елизавета Дмитриевна поднялась и решительно
направилась к дверям. -- Целуйтесь с этим... адмиралом.
   Сель неожиданно громко сказал:
   -- На "Сатурне" папин брат, дядя Саша, практикантом плавал. А меня на
"Сатурне" в октябрята принимали, там сбор был! А теперь что?
   -- Не  одного тебя принимали там в  октябрята!  --  бросила Елизавета
Дмитриевна.
   -- Не одного, -- согласился Сель.
   А  Женька  Аверкин,  который  насупленно смотрел  на  него,  медленно
отвернулся. Остальные тоже выглядели недовольными.
   Елизавета Дмитриевна остановилась у дверей и решительно потребовала:
   -- Ответьте наконец: по-вашему, он ни в чем не виноват?
   Восьмиклассник встал.
   -- Сель виноват,  --  сказал он.  --  И  давайте с  этим кончать.  Он
виноват,  потому что нарушил портовый режим. У него нет судоводительских
прав,  а он хотел вести судно,  да еще по внутреннему рейду. У него даже
опыта нет...
   -- Я с дядей Сашей на Л-6 ходил,  на руле,  -- негромко сказал Сель и
опять опустил голову. Как в начале разговора.
   -- Яхта --  одно,  а трехмачтовый парусник -- другое. Ты и штурвал бы
не удержал.  Тебя могло снести на другие суда,  на военные корабли.  Вот
тогда было бы дело!
   -- Другие суда стоят очень далеко,  --  глядя в пол,  сказал Сель. --
Ближе к выходу из бухты.
   -- Ну  и  что  же?  Ты  такой  опытный капитан,  что  хотел управлять
баркентиной?  Да еще в ночное время и без огней. А если бы снесло?.. Вот
за это я предлагаю строгий выговор.  А за все остальное он и без нас уже
получил. Кто-нибудь против?
   Здесь все  решала секунда.  И  Славка даже не  колебался.  Он  быстро
встал.
   -- Я против!
   Конечно, к нему обернулись все разом. И конечно, Елизавета Дмитриевна
возмутилась:
   -- Ты, по-моему, не в совете! И вообще, ты, кажется, новичок!
   -- Вы тоже не в совете, -- осторожно сказал Славка.
   -- А ты нахал. Как твоя фамилия?
   -- Семибратов,  -- сказал Славка и посмотрел на Селя. Они встретились
взглядами  лишь  на  секунду,   но  Славка  все  равно  успел  заметить:
"Спасибо".
   И  спасибо  не  за  то,  что  против  выговора.  Выговор-ерунда.  Все
понимают,  что скоро он будет забыт.  И Сель про него забудет,  и совет.
Тут другое...
   -- Дело не в том,  кто в совете, а кто нет, -- сказал Славка, -- дело
в том, что баркентину снести не могло.
   -- Почему  не  могло?   --   быстро  спросил  восьмиклассник.  Славка
торопливо выбрался из-за  столика,  зацепил его  и  чуть  не  опрокинул.
Подошел к столу с картоном.
   -- Вот смотрите,  --  волнуясь,  начал он.  --  Если ветер отсюда,  а
баркентина стоит носом к  выходу из  бухты,  тогда стаксель закреплен на
левый галс. Когда судно увалится, галс все равно останется левый... Если
и снесло бы, то сюда, в конец бухты.
   -- А  там,  --  сказала  Елизавета Дмитриевна,  --  у  самого  берега
чернореченский Дом пионеров.
   -- Да,  --  согласился Сель,  --  Они как раз просили "Сатурн", чтобы
сделать морской клуб.
   -- Но туда тоже не снесло бы,  -- сказал Славка. -- Потому что вот...
-- Он быстро, несколькими взмахами нарисовал баркентину -- вид сверху --
и от стакселя прочертил длинную стрелу. -- Ветер сюда. Дрейфа почти нет,
потому что  курс-полный бакштаг.  С  таким  маленьким парусом баркентина
только полным курсом и пошла бы. Он же всего вот какой...
   Славка  перевернул картон  и  нарисовал теперь баркентину,  стоящую к
зрителям бортом.  И  впереди  фок-мачты,  над  носовой палубой --  белый
треугольничек. Стаксель, сделанный из паруса яхты.
   Никто не перебивал Славку. А когда он кончил, все пошло очень быстро.
Даже  неправдоподобно  быстро.   Председатель  совета  дружины  серьезно
сказал:
   -- Это  довольно убедительно.  Видимо,  человек разбирается...  Тогда
что?  Тогда я предлагаю объявить Селю не выговор, а порицание. Кто "за"?
Все "за".  Переходим к  следующему вопросу.  Кто не член совета,  тот...
спасибо, может идти домой.
   Сель пошел первый.  Он сделал налево кругом и  зашагал к двери.  Мимо
безмолвно негодующей Елизаветы Дмитриевны.
   "Оглянись, -- подумал Славка, -- ну, пожалуйста, оглянись!"
   Сель обернулся. То ли просто так, то ли молча позвал Славку за собой.
И вышел.
   Славка торопливо шагнул за ним.
   -- Семибратов, а заметка?
   Славка сунул вожатой листок и выскочил в коридор.
   "Только бы он не ушел! Только бы не ушел!"

                             Мы одной крови

   Сель  не  ушел.  Он  поставил ногу на  батарею отопления и,  кажется,
возился с пряжкой сандалии. Он глянул на Славку зеленоватыми с искорками
глазами, подергал на сандалии ремешок и сказал:
   -- Растянулся. Хлябает и хлябает, просто невозможно ходить.
   Славка остановился рядом. Очень внимательно, словно от этого зависела
чья-то судьба, он осмотрел ремешок и пряжку.
   -- Надо новую дырку проколоть.
   -- Так нечем же, -- объяснил Сель почти обрадованно.
   Славка сдернул с  себя  кожаный поясок.  Там  у  пряжки был  шпенек с
довольно острым концом.
   -- Давай, -- сказал Славка.
   Сель  снял  сандалетку.  Славка  положил  ее  на  подоконник и  начал
сверлить в  ремешке  отверстие.  Сель  нагнулся рядом  и  тихо  дышал  у
Славкиной щеки.
   -- Тупой, не берет... -- пробормотал Славка.
   -- Ну, тогда не надо. Я дома шилом...
   -- Подожди, я еще... Вот, пошла... Слушай, а где стоит этот "Сатурн"?
Я парусных судов наяву еще не видел...
   -- У станции Черная Речка. Разве ты там не бывал?
   -- Я  еще  нигде почти не  бывал...  Я  неделю назад приехал...  Вот,
готово! На.
   -- Спасибо.  --  Сель встал на колено и застегнул пряжку.  -- В самый
раз...
   (А было не в самый раз. Туговато было. Славка это видел.)
   Славка, стоя над Селем, спросил:
   -- Я   еще  хотел  узнать...   Разве  бегучий  такелаж  на  "Сатурне"
сохранился?
   -- Нет, конечно. Все сгнило или растащили.
   -- А как ты поднял стаксель? Откуда взялся фал?
   Сель  встал.   У  него  странные  сделались  глаза:  и  виноватые,  и
обрадованные.
   -- Кроме тебя,  никто про это спросить не  догадался...  Ты никому не
говори, ладно?
   -- Честное слово, -- быстро сказал Славка.
   -- У меня свой фал был. Капроновая веревка...
   -- Значит,  до марсовой площадки лазил?  --  тихо спросил Славка.  --
Иначе же не продернуть.
   Сель опустил голову и шевельнул плечом.  Словно хотел сказать: "А что
было делать?"
   Славка представил,  как  это  было.  Ветер шесть баллов --  натянутые
тросы гудят,  а  обрывки хлещут по мачте.  Высота --  с пятиэтажный дом.
Темно. Под ногами гнилые выбленки -- ступеньки, привязанные к вантам...
   -- Жутковато, наверно... -- тихо сказал он.
   Сель вдруг улыбнулся:
   -- Ветер свистит,  а я --  гордый и бесстрашный -- устремляюсь вверх,
прямо к звездам!.. И на каждой выбленке шепчу "мамочка".
   Они со Славкой засмеялись. И были они уже не просто Славка Семибратов
и Тимка Сель. Кажется, что-то уже связало их. Чуть-чуть.
   Сель перестал смеяться и сказал:
   -- Обидно только, что все зря...
   -- Не зря!  --  вырвалось у Славки,  и он смутился.  И начал суетливо
продергивать в петли поясок.
   "Ты,  Тимка,  не  зря пробрался на "Сатурн".  Иначе не было бы совета
дружины. И тогда неизвестно, как бы мы встретили друг друга!"
   Сель спросил:
   -- Неужели ты никогда парусников не видел? Схему точно нарисовал...
   -- Ну, по книжкам-то я знаю...
   -- У тебя какие книжки?
   -- Со схемами?  "Операция "Парус", журналы "Катера и яхты", потом еще
"Паруса над океанами",  перевод с чешского. Только там кое-что напутано.
Еще "Парусно-моторные суда" Цурбана...
   -- Цурбан есть? Вот повезло! Там все подробно, да?
   -- Конечно. У тебя нет?
   -- Откуда? Я только слышал про нее.
   -- Хочешь почитать?
   -- Еще бы! А когда можно?
   -- Сейчас можно,  -- ликуя в душе, сказал Славка. -- Давай побежим ко
мне...
   -- Давай! Если у тебя время есть...
   -- Конечно, есть!
   Они вышли на крыльцо.
   -- Ой!  -- спохватился Сель. -- Мне же еще надо в библиотеку! В нашу,
школьную. Если не сдам книжку, будет скандал. Их всего на три дня нашему
классу дали.
   -- Что за книжка?
   -- Да  вот...  --  Сель  вытащил  из  портфеля потрепанную книжонку в
бумажной корочке.
   Славка  даже  засмеялся:  он  увидел  старого знакомого --  "Маугли".
Сокращенное издание для тех, кто изучает английский язык.
   -- У меня такая была, только потерялась.
   -- Жаль,  что потерялась,  --  вздохнул Сель,  --  Пригодилась бы.  Я
письменный перевод не  сделал из-за всей этой истории.  Завтра Куин Лиза
вкатает мне двойку от всей души.
   -- Какая Куин Лиза?
   -- Елизавета Дмитриевна. Ее так зовут у нас: Королева Елизавета, Куин
Элизабет. Куин Лиза... Тебе хорошо, ты не у нее...
   -- Много задали переводить?
   -- Целая страница. Вот, у меня заложено... Сель открыл книжку. Из нее
упал сложенный вчетверо листок. Славка нагнулся за ним.
   -- А!  Это уже не надо,  --  сказал Сель.  --  Это анкета для детской
флотилии. Записаться хотел...
   -- А сейчас не хочешь?
   -- Ты смотри,  тут графа: "Согласие классного руководителя". Думаешь,
Куин Лиза даст мне теперь согласие? От нее дождешься!
   -- Жалко...
   -- Конечно. Только упрашивать ее я не буду.
   -- Я тоже хотел записаться... -- сказал Славка.
   Сель, кажется, обрадовался:
   -- Тогда возьми анкету, она чистая!
   Славка  замотал  головой.  Получалось  нехорошо:  Тимке  во  флотилию
нельзя, а Славке вроде бы на эту Тимкину беду наплевать.
   -- Да  бери!  --  сказал Сель.  --  Зачем тебе  лишний раз  бегать за
анкетой? Сразу заполнишь, подпишешь -- и к начальнику.
   Славка вздохнул и  взял.  Потому что отказываться тоже было неудобно.
Вдруг Сель скажет: "Я тебе помочь хочу, а ты ломаешься..."
   Славка виновато спросил:
   -- Неужели она такая вредная, ваша Куин Лиза?
   Сель печально ответил:
   -- Королевы  бывают  хорошими  только  в  сказках  и  шахматах...  Ты
подождешь, пока я книжку сдам?
   -- Постой,  -- сказал Славка. -- Двойка-то тебе к чему? Давай напишем
перевод. Я его, наверно, помню.
   -- Вот здорово!
   Сель без лишних слов уселся на высокий парапет крыльца -- в сторонке,
чтобы  не  мешать  пробегавшим  туда-сюда  ребятам.  Положил  на  колени
портфель, на портфель -- тетрадку. Славка сел рядом.
   -- Готов? Пиши: "Когда Маугли вышел из зарослей на поляну..."
   Славка помнил текст  почти  наизусть.  Иногда увлекался и  шпарил без
передышки. Сель останавливал:
   -- Подожди, это я сам, а то нечестно получается... Здесь я тоже могу.
А это что?  Все слова знаю,  а выходит чепуха какая-то. Они что, дрались
до крови?
   -- Да нет! Это же клич такой. Как пароль: "Мы одной крови-- ты и я!"
   Сель  быстро глянул сбоку  на  Славку.  Хотел написать,  но  задержал
ручку.  Головкой ручки  поцарапал подбородок.  Сказал,  опустив глаза  в
тетрадку:
   -- Сидим рядом,  разговариваем...  а  даже не  знаем,  как друг друга
зовут...
   -- Я знаю,  --  торопливо и смущенно возразил Славка.  --  Тебя Тимка
зовут... Да?
   -- Меня зовут Тим,  --  серьезно сказал Сель. -- Все меня так зовут с
тех пор, как я только родился. Все, кто... ну, кто мне не враг...
   -- А меня Славка... Тим... ты пиши. "Мы одной крови -- ты и я..."

   ...Тим,  конечно,  понравился маме.  Славка видел, что мама им просто
любуется.  В Тиме было все,  чего не хватало Славке. А Славке не хватало
собранности, подтянутости, внутренней интеллигентности, умения держаться
и вести себя, как положено воспитанному мальчику из приличной семьи.
   Когда баба Вера позвала обедать,  Тим не  ломался и  не  отказывался.
Вилку и  нож он держал как полагается.  Не торопился,  как на поезд,  не
глотал непрожеванные куски и  спокойно,  без смущения отвечал на  мамины
деликатные вопросы.
   И Славка благодаря маме узнал,  что отец у Тима --  инженер на судне,
которое часто уходит в  океан,  чтобы поддерживать связь со спутниками и
космонавтами.  А Тимкина мама -- дежурный администратор в  гостинице для
моряков.
   -- Надеюсь,  дома у тебя не станут волноваться, что ты задержался? --
осторожно спросила мама.
   -- Просто некому волноваться.  Папа  в  море,  а  мама  до  завтра на
дежурстве.
   -- И больше у вас никого нет?
   -- Еще сестра Валентина. Я в шесть часов пойду за ней в детский сад.
   -- Маленькая сестра?
   -- Нет, большая. Почти семь лет.
   -- Это все-таки не очень большая. Ты, наверное, о ней заботишься?
   Тим улыбнулся:
   -- О ней не надо заботиться, Елена Юрьевна. Она самый самостоятельный
человек у нас в семье. Вы бы слышали, как она по телефону разговаривает!
Те, кто не знает, сразу начинают к ней на "вы" обращаться...
   После обеда Славка и  Тим рассматривали книги и  журналы с кораблями.
От книжки Цурбана Тим еле оторвался.
   -- Ты ее бери домой и читай сколько влезет, -- сказал Славка. -- Хоть
месяц,  хоть год...  --  Он  готов был сказать:  "Если хочешь,  то  бери
насовсем",  но не решился.  Получится,  будто он сразу набивается Тиму в
друзья.
   Тим обрадовался:
   -- Я срисую кое-что. Тут все детали как на ладони... Смотри, марсовая
площадка в  точности как  на  "Сатурне".  Вот  через  этот  брус  я  фал
перекинул, блок искать было некогда.
   -- Парус тебе вернули?
   -- Ой...  Даже вспоминать боюсь.  Обещали отдать, когда кто-нибудь из
взрослых придет.  Дядя Саша,  когда узнает, еще устроит мне головомойку.
Это его парус.  Мы однажды в  Голубую балку ездили,  и дядя Саша нам его
дал, чтобы тент от солнца на пляже сделать...
   Славка жалобно засопел.  Когда при нем говорили о пляже, его сразу же
нестерпимо тянуло купаться.
   Он сказал об этом Тиму. Тим подпрыгнул:
   -- Так идем!
   -- Легко  сказать  "идем"...   Меня  одного  не   пускают.   "Ребенок
захлебнется, ребенок ударится о камни..."
   -- А со мной?
   Славка посмотрел на Тима с сомнением.
   Тим подошел к двери:
   -- Елена Юрьевна!  Простите,  что я вас отрываю.  Можно, мы со Славой
сходим на пляж?
   Славка не видел маму,  но сразу представил, какие круглые у нее стали
глаза.
   -- Одни?
   -- Я всегда купаюсь один...
   -- Да, конечно... Но Славик... Он еще не привык.
   Знала бы мама, что случалось на Покровском озере...
   Тим рассудительно сказал:
   -- Елена Юрьевна, привыкать все равно придется. Если живешь у моря, с
мамой каждый раз купаться не будешь.
   -- Ох, я это понимаю. Но я так волнуюсь...
   -- А мы придем ровно через час -- из минутки в минутку. Вы не успеете
поволноваться.
   -- Это совершенно точно? -- жалобно спросила мама.
   "Ура!" -- шепотом сказал Славка.
   ...Они были уже в квартале от дома,  когда мама догнала их. Она несла
пляжную сумку.
   -- Вы  забыли полотенца...  И,  кроме того,  я  тоже  хочу поплавать.
Нет-нет, не думайте, что я вам не доверяю. Просто мне стало завидно.

   Они купались долго и  весело.  Плавали наперегонки.  Брызгали друг на
друга. Ныряли с бетонных ступеней. Пытались достать на глубине дно. Мама
наконец вытащила их на берег.
   -- Сколько можно сидеть в воде! Вы превратитесь в русалок.
   -- Мальчики-русалчики,  новое открытие в  науке,  --  сказал Тим.  Он
прыгал на одной ноге и тер полотенцем плечи.
   Мама смотрела, смотрела на него и вдруг начала смеяться:
   -- Нет, это просто чудо! Какой же ты пестренький!
   Славка вспыхнул: а если Тим обидится? Но Тим тоже засмеялся:
   -- Меня  маляры обрызгали...  Это  мне  мама рассказывала маленькому.
Будто,  когда я родился,  меня в больнице несли по коридору, а там стены
красили.  У маляров случайно повернулся распылитель,  и вся краска -- на
меня.
   -- Похоже, что так и было, -- смеясь, заметила мама.
   -- Я этому долго верил,  --  сказал Тим.  -- Один раз у нас в детском
садике был  ремонт,  и  я  у  маляров узнал,  чем  надо  масляную краску
смывать.  Растворитель такой в  плоских бутылочках...  Стащил у них одну
бутылку и давай ноги тереть...
   Мама удивилась:
   -- Почему же не нос и не щеки?
   -- А  что мне нос?  У меня с ногами беда была...  Мы в пряталки часто
играли  в  коридоре,   где  взрослая  раздевалка.   Там  халаты  висели.
Спрячешься за них,  а ноги торчат.  Тапочки у всех одинаковые были, ну и
ноги похожие, не угадаешь, кто где. А меня сразу -- хвать!
   Мама опять залилась смехом.  И Славка. Он был рад, что Тим так весело
и доверчиво рассказал эту историю.  "Будто давним знакомым",  -- подумал
Славка.

   Когда вернулись,  Тим сказал,  что Славка теперь должен пойти к нему.
Иначе будет просто несправедливо!
   -- А уроки? -- привычно напомнила мама.
   -- Завтра же воскресенье! -- разом сказали Славка и Тим.
   -- А ты забыл, что мы собирались в магазин за брюками?
   -- Зачем они мне в такую жару? Тим сказал:
   -- Еще целый месяц будет лето.
   Сначала они зашли в садик за Валентиной. Тим объяснил по дороге:
   -- Она  могла бы  одна  ходить,  да  воспитатели не  пускают.  Боятся
ответственности.
   Валентина  оказалась  рослой  девчонкой с  круглым  лицом  и  темными
косами. Она басовито сказала:
   -- Я  тебе поражаюсь,  Тимофей.  Неужели ты даже в  субботу не можешь
прийти пораньше? Я извелась в этом детском учреждении.
   -- Ой, я совсем забыл, что в субботу можно раньше...
   Валентина  посмотрела на  аккуратно зачесанные,  но  все  еще  мокрые
волосы брата.
   -- Искупаться ты почему-то не забыл.
   Они поднялись по узкой лестнице,  стиснутой белыми стенами, в которых
глубоко  сидели  зеленые калитки.  Со  стен  спускались плети  ползучего
кустарника. Лестница называлась "улица Камчатского люнета".
   Наверху был  новый  квартал.  Тим  показал на  самый  высокий дом  --
девятиэтажный:
   -- Мы на четвертом этаже живем. Вон балкон, слева...
   Квартира у  Тима оказалась большущая.  От пола до потолка поднимались
книжные стеллажи.  Среди стеллажей висели индейские и африканские маски.
Многие книги были непонятные:  физика, электроника. Но зато стояли томов
полтораста библиотеки приключений, собрание фантастики и романы Фенимора
Купера в старинных обложках с золотыми узорами.
   -- Тут я и помру, -- жалобно сказал Славка.
   Тим  сказал,  что  помереть Славка еще  успеет,  и  повел  показывать
корабельный конструктор, который отец привез из Англии.
   Славка думал,  что конструктор -- это железки и кубики, чтобы строить
игрушечные пароходы.  Но  увидел  совсем  другое  --  детали для  модели
галиона "Мэйфлауэр" --  старинного парусника, который доставил в Америку
первых переселенцев из  Европы.  Все  было отштамповано так  аккуратно и
тонко,  что  казалось  настоящим.  Даже  прожилки и  сучки  виднелись на
коричневых досочках обшивки.  Даже  швы  на  выпуклых парусах  из  белой
пластмассовой пленки.
   -- Корпус я почти склеил, -- объяснил Тим, -- а рангоут одному трудно
ставить. Надо, чтобы кто-то держал.
   -- Давай попробуем!
   Они провозились больше часа.  Зато на "Мэйфлауэре" встали три мачты с
марсовыми площадками и вантами.
   -- Хватит,  --  решительно сказал Тим. Славка разогнулся. И заметил в
углу  на  столике  пишущую машинку.  Это  был  "Рейнметалл" с  латинским
шрифтом.
   -- Такая же, как у нас! Мы еще не распаковали.
   -- Это папина... Вообще-то и наша с Валентиной. Мы играем иногда.
   Славка удивился. Мама его не подпускала к машинке. Какие тут игрушки?
   -- В  сигналы играем,  --  объяснил Тим.  --  У  нас  есть  два  тома
трехфлажного "Международного свода"... Знаешь?
   Славка кивнул:
   -- Знаю. Только он устарел, сейчас двухфлажный.
   -- Для игры-то не устарел.  Мы знаешь как играем?  Я Вальке диктую по
три  буквы наугад...  Она  у  нас  ученый товарищ,  все  латинские буквы
знает...  Она печатает, а потом я по книге разбора расшифровываю. Иногда
так смешно получается! Хочешь, попробуем?
   Тим выволок с книжной полки толстенный синий том.
   -- Называй какие-нибудь флаги. Любые три буквы.
   -- Тим... -- сказал Славка.
   -- Что?
   Славка рассмеялся:
   -- Ничего. Просто ТИМ. Тангоу, Индия, Майк.
   -- Ой, а мне и в голову не приходило!
   Они плюхнулись животами на ковер, начали поспешно листать книгу.
   -- Вот,  смотри. Славка! ТИМ... "Облегчать вес, осадку..." Что бы это
значило?..  А,  знаю!  Это меня стащили с  "Сатурна" и  облегчили у него
осадку. Все правильно. Теперь посмотрим про тебя.
   -- У меня же шесть букв.
   -- Разобьем на два сигнала.
   -- Точно. Сла.. Сьерра, Лима, Альфа... Что будет?
   -- Сейчас... Вот это да! "Освобождать"!.. Ты кого-нибудь освобождал?
   Славка  вспомнил  толстого  мальчишку,  которого  отбил  у  крикливой
соседки.
   -- Да. Кажется, освобождал.
   -- А кого?  Сейчас узнаем...  Викта,  Кило,  Альфа... Что получается?
Странно. Эти флаги означают слово "как"... Как ты освобождал?
   Славке неловко было  рассказывать об  этом случае.  Получится,  будто
хвастается, а героизма-то никакого тут нет. Он вздохнул:
   -- Военная тайна.
   -- Тайна?  Хорошо,  --  сказал Тим.  Зачем-то  пополз по-пластунски к
широкой тахте  с  подушками вместо спинки.  Выволок из-под  тахты желтую
пластмассовую трубу с  двумя пистолетными ручками.  Славка такие видел в
"Детском мире" --  это был пневматический автомат, стреляющий теннисными
шариками.
   -- Заряжен, -- предупредил Тим. -- Будешь открывать военную тайну?
   Славка укрылся за томом сигнальнного свода:
   -- Вероломное нападение на мирных жителей...
   -- Не вероломное! Я честно предупредил.
   -- А я без оружия!
   -- Можешь кидаться подушками.
   -- Могу?
   -- Можешь.
   Славка прыгнул на тахту.
   -- Пускаю в ход тяжелую артиллерию!
   -- А я скорострельную!
   Шарики  застучали  о  стену  вокруг  Славки.  Славка  пустил  в  Тима
увесистой подушкой.  Тим ее поймал и бросил в Славку.  И прыгнул следом!
Со  стены с  гулом сорвался боевой барабан какого-то племени из джунглей
Ориноко.
   Через минуту Славка лежал на полу,  носом в  ковер.  Тим сидел на нем
верхом.  Славке было хорошо. Он чувствовал, что может скинуть легонького
Тима одним движением плеч,  но не хотел.  Он был счастлив, что лежит вот
так,  а  Тим победно смеется над ним и упирает ему между лопаток широкий
автоматный ствол.
   -- Откроешь тайну?
   -- М-м... -- сказал Славка. -- Ни за какие сокровища.
   -- Что с тобой сделать?
   -- Как что? В сигналах же сказано: освобождать.
   -- Как? -- насмешливо откликнулся Тим.
   -- Облегчить вес и осадку. Слезть с меня.
   -- Тебя спасло знание Международного свода.
   Тим вскочил,  но подкатился на теннисном шарике и шлепнулся на ковер.
Задумчиво сказал:
   -- Бах...
   -- Сейчас посмотрим,  что  такое  БАХ,  --  деловито сообщил Славка и
потянулся к синей книге.  --  Браво,  Альфа,  Хотэл... "Открытая якорная
стоянка".
   -- Все  правильно.  Пора становиться на  якорь.  А  то  сейчас явится
Валентина.
   И Валентина явилась.
   -- Это  выходит  за  всякие  рамки,  --  сурово  произнесла  она.  --
Немедленно приведите квартиру в порядок.
   Славка почувствовал себя как  перед завучем.  Тим  вскочил.  Заправил
рубашку,  пригладил волосы и  --  просто чудо какое-то!  --  в  один миг
превратился из растрепанного мальчишки в аккуратно подтянутого Тима.
   -- Валечка, мы больше не будем.
   Славка с сожалением посмотрел в окно.
   -- Темнеет уже. Пора домой, а то будет мне "бах"...

   Тим проводил Славку до лестницы.  Снизу к  ним подбежал большой тощий
пес.
   -- Боцман! -- обрадовался Тим.
   Славка вздрогнул.
   -- Не бойся,  --  сказал Тим.  --  Это здешний общий пес.  Он ко всем
ласкается.
   -- Да я не боюсь...
   Боцман  лизнул  Славке ладонь,  вежливо помахал хвостом и  побежал по
своим делам.  Славке было неловко.  Вдруг Тим решил, что он в самом деле
испугался собаки?
   -- Тим... Я знаешь почему вздрогнул? Ты сказал "Боцман"... А меня так
в старой школе дразнили...
   Тим ничего не сказал.  Он, видимо, сразу все понял: как несладко было
Славке в той школе и каким обидным было прозвище.
   -- Не говори только никому... -- пробормотал Славка.
   -- Конечно,  Славка...  А  меня  в  первом  классе  дразнили  "Ржавая
селедка".
   -- Почему?
   -- Ржавая -- из-за веснушек. А селедка -- из-за фамилии.
   -- Дрался? -- тихо спросил Славка.
   Тим вздохнул:
   -- И ревел,  и дрался... На "ржавую" я не обижался, а на "селедку" --
очень.  Потому что она скользкая и соленая...  А потом новая учительница
пришла,  услыхала и говорит:  "Сель -- это вовсе не селедка. Это могучий
горный поток,  лавина,  которая может все разрушить. Поэтому не дразните
Тима..."
   -- И перестали?
   -- Не сразу, но перестали...
   "Сель. Грозная лавина", -- повторил про себя Славка. Нет, не годилось
это для Тима.
   -- Пойду, -- сказал Славка.
   -- Ну, до завтра. Да?
   -- До завтра...  Тим!  А можно, я тебе позвоню? В нашем квартале есть
автомат.
   -- Вот   правильно!   Позвони!   Запиши   телефон.   Двадцать  три...
девятнадцать... ноль восемь.
   Славка легко запоминал числа.  Но  телефон ему  хотелось записать.  В
этом был особый смысл.  Будто они с  Тимом подписывали договор о дружбе.
Нет, до этого, конечно, еще далеко, но все-таки...
   -- А чем писать?
   -- Сейчас...  --  Тим достал из нагрудного кармана тонкий карандашик.
-- Смотри-ка,  даже не сломался,  когда по полу катались. Осторожнее, он
как иголка.
   -- А бумага? Ой, у меня же есть. -- Славка тоже полез в карман.
   -- Постой, -- сказал Тим. -- Это анкета.
   -- А зачем она мне...
   -- Ты же хотел...
   -- Не пойду я во флотилию, -- сказал Славка. -- Может, еще где-нибудь
есть парусные секции?
   -- Не знаю. Есть, но, по-моему, только взрослые... А почему не хочешь
в эту?
   Славка положил свернутый листок на  левую ладонь.  Было еще не  очень
темно, можно писать.
   Но сначала надо ответить Тиму.  А  что отвечать,  если Тим и  так все
понимает.
   Славка шепотом сказал:
   -- А ты как же?.. Мы одной... В одной секции было бы лучше...
   Чтобы  скрыть  смущение,  он  начал  отчаянными штрихами  рисовать на
листке крупные цифры, а потом с размаху поставил точку. И ойкнул. Острый
грифель проколол бумагу и воткнулся под кожу. Прямо в середину ладони.
   Выступила капелька крови.
   Тим  взял  Славкину руку  и  промокнул красную каплю  уголком анкеты.
Сказал:
   -- Теперь навсегда темная точка останется, как татуировка. Графит под
кожу попал.
   -- Пусть, -- сказал Славка.
   Пусть.  Это  на  память  о  бесконечно длинном счастливом дне,  когда
появился в  Славкиной жизни  Тим.  Он  будто  подарил Славке  одну  свою
веснушку.

   Когда Славка подходил к  Якорному спуску,  было уже  совсем темно.  В
будке  телефона-автомата  горела  яркая  лампочка.   Славка  зашарил  по
карманам. Ну конечно же, как назло, ни копейки! А придешь домой: сначала
нахлобучка, затем ужин. А потом:
   "Никуда твой  Тим  не  денется,  нечего  бегать  к  телефону на  ночь
глядя..."
   Славка заглянул в  будку:  вдруг повезет?  И чудо случилось.  На полу
поблескивала монетка.  Правда,  это был гривенник,  а не две копейки, но
Славка знал, что можно звонить и с гривенником.
   Что-то сердце бухает.  От волнения и  от радости.  От того,  что есть
Тим.
   "Двадцать три, девятнадцать, ноль восемь"...
   -- Тим... Это ты?
   -- Славка?!
   -- Это я...
   -- Вот здорово...
   -- Тим... ну, ты как? Все в порядке?
   -- Да. А у тебя? Был "бах"?
   -- Я еще не был дома. Еще будет.
   -- Может, пронесет?
   -- Пронесет, Тим! Ну... до завтра?
   -- Ладно. Утром приходи пораньше.
   -- Конечно... Тим...
   -- Что, Славка?
   -- Сель --  это не лавина.  Не поток...  Сель -- это парус. Мар-сель,
брам-сель, стак-сель...
   -- Ой, точно...
   -- Тим... Ты тоже парус... Тим-сель...
   -- Славка... А какой это парус? Где на корабле тимсель?
   -- Я... не знаю... Тим!
   -- Что, Славка?
   "Тимсель, ты самый хороший парус. Тим, мы одной крови, да? Тим, с ума
сойти, я утром еще не знал, что ты есть на свете! Тим..."
   -- Тим, до завтра!

                            Неспокойное море

   Радостное ожидание не  покидало Славку всю ночь.  Ему снились искры и
вспышки.  Солнечные зайчики плясали на зеленых волнах, звезды сыпались с
фиолетового неба, а в густых травах, где звонко перестукивались раковины
улиток, крошечные гномы роняли фонарики.
   Славка пытался поймать колючие огоньки и наконец зажал один в ладони.
Огонек  обжигал руку.  Славка проснулся,  раскрыл кулак  и  посмотрел на
ладонь.  Там темнела угольная точка,  а вокруг нее припухла и покраснела
кожа. Это приживалась к Славкиной ладони Тимкина веснушка!
   Славка вскочил. Вот откуда радость: его ждет Тим!
   ...Тим ждал Славку на балконе.  Он был в оранжевой рубашке, и рубашка
эта  полыхала на  солнце.  Он  замахал руками,  увидев Славку,  а  потом
крикнул в сторону балконной двери:
   -- Мама, он уже пришел!
   Тимкина  мама  была  большая,  с  веселым громким голосом и  светлыми
волосами.  Совсем на  Тима не похожая.  Она показалась Славке похожей на
женщину со снопом --  с  плаката,  выпущенного в честь праздника урожая.
Такой плакат Славка недавно видел в книжном магазине.
   Тимкина мама сообщила,  что сейчас они будут завтракать.  Да-да,  она
понимает,  что Славка уже накормлен дома,  но ни один мальчишка на свете
не  умер  от  того,  что  позавтракал дважды.  Особенно такие  костлявые
товарищи, как Славка и Тим. Пусть они сию секунду отправляются за стол и
не рассуждают, а то под горячую руку влетит обоим!
   Славка подчинился.  Из  солидарности с  Тимом он  героически умял два
блинчика с мясом.
   -- Какие у вас планы?  --  спросила Тимкина мама.  --  Надеюсь, вы не
собираетесь угонять сегодня какой-нибудь  корабль?  Вдвоем вы,  пожалуй,
справитесь...
   Тим серьезно сказал:
   -- Я же обещал, что больше не буду.
   -- Да,  я помню.  Ты сказал:  честное слово, больше не полезу на этот
"Сатурн".  Об  остальных  крупнотоннажных  единицах  мирового  флота  ты
деликатно умолчал.  А  сегодня на  рейд  пришел  большой противолодочный
крейсер.
   Тим, глядя в тарелку, торжественно поднял левую ладонь.
   -- Клянусь:  на Черном море флоту ничего не грозит.  А  до других нам
сегодня не добраться.
   Тимкина мама сказала задумчиво:
   -- Не знаю. На месте командира крейсера я бы все-таки усилила вахты и
не пускала команду на берег.
   Потом она поинтересовалась, куда Тим и Славка собрались.
   -- На Качаевку,  на песчаный пляж,  --  сказал Тим.  -- Славка еще не
видел по-настоящему открытого моря.
   -- Мама, я уверена, что мальчики не слышали сводку погоды, -- заявила
Валентина. -- Иначе они побеспокоились бы о куртках. Синоптики обещали в
середине дня дождь.
   -- Я возьму тонкую, капроновую, -- решил Тим. -- Нам хватит одной...
   В троллейбусе Тим спросил:
   -- Сразу на пески или побродим?
   -- А где побродим? Зачем?
   Тим слегка замялся.
   -- Знаешь,  есть место...  Ну,  просто такое место, обрывы громадные.
Море видно далеко-далеко.  Я,  когда маленький был,  там  часто с  папой
гулял... Может, тебе неинтересно, тогда сразу на пляж поехали...
   -- Мне интересно,  -- быстро сказал Славка. Он заранее любил все, что
нравилось Тиму. Да и в самом деле: обрывы над морем!
   -- Тогда поехали на Северный берег.
   -- Катером?
   -- Конечно.
   -- Ура!
   Солнце было яркое,  но появились волокнистые облака и усилился ветер.
Когда катер отвалил от  пристани,  его  слегка закачало.  Тим  и  Славка
стояли на носу. Славка на секунду зажмурился и улыбнулся.
   -- Здорово...
   -- Что? -- не понял Тим.
   Славка сказал немного виновато:
   -- Для тебя такой катер,  наверно,  все равно что автобус. А я первый
раз по морю плыву.
   -- Что ты!  --  откликнулся Тим. -- Не автобус. Мне на катерах всегда
нравится.  Только  на  открытом рейде  лучше,  чем  здесь.  Знаешь,  как
бросает, когда волна!.. Смотри, Славка, вот он, крейсер.
   Славка  оглянулся.  Катер  левым  бортом  проходил недалеко от  кормы
военного  корабля.  Она  была  такой  громадной,  что  казалась стальным
островом, поднявшимся из моря. Полоскал на ветру огромный военно-морской
флаг.  По  палубам и  трапам  сновали матросы в  сизых  робах  и  черных
беретах. Совсем крошечными они казались на этом корабле-исполине.
   На  одной из палуб выстроились моряки в  белых форменках,  перед ними
прохаживался офицер с кортиком.
   -- В увольнение собираются,  --  сказал Тим.  -- Не послушал командир
мою маму.
   Славка осторожно спросил:
   -- Тим,   а  тебе  нисколько  тогда  не  попало  от  мамы?..  Ну,  за
"Сатурн"...
   -- А  как мне попадет?  Меня привезли домой с опухшей ногой,  думали,
перелом. Перепугались все. А после времени мама не ругает, она только по
горячим следам... Зато мне вчера утром перепало.
   -- Как это? -- с опаской спросил Славка.
   -- Я рубашку не успел выгладить,  а мама говорит:  "Пиратскими делами
по ночам заниматься успеваешь, а на хорошее дело времени нет". Я говорю:
"То дело тоже было хорошее".  А  она:  "Хорошее,  да?"  И  --  бэмс меня
полотенцем по шее. Я под стол -- раз! Голову высунул, а она по тому краю
стола--  бэмс! Я с другого конца -- она тоже. Я тогда засел и жду. Потом
спрашиваю:  "Можно уже вылезать?" А мама говорит:  "Лучше сиди, я еще не
успокоилась".
   Славка засмеялся. То, что рассказал Тим, было не страшно. Это не так,
как с Юркой Зыряновым. Но все же Славка сказал:
   -- А говорил: не попало.
   -- Так это потом,  и  не  за "Сатурн",  а  за рубашку.  И  не мне,  а
столу... Смотри, Славка, подходим.
   Крутой  берег,  сложенный из  желтых  пластов  песчаника,  навис  над
катером.  Внизу пласты были  изрыты пещерами,  у  обрыва торчали обломки
скал.  На  одном  из  обломков загорелый пацаненок в  белых  штанишках и
похожем на пальто черном пиджаке ловил крабов натянутой на обруч сеткой.
Еще  несколько  мальчишек удили  бычков  намотанными на  палец  лесками.
Славка хотел посмотреть, но не решился задерживать Тима.
   Тим повел Славку по длинной лестнице.  Они поднялись на площадку, где
стоял  высокий  обелиск  с  гвардейским значком.  Его  с  четырех сторон
охраняли обелиски поменьше. Было пустынно, ветер шумел. Над серой плитой
братской могилы качались высокие красные цветы.
   С  моря  все  гуще  двигались облака.  Острая вершина обелиска словно
летела им навстречу.
   -- Кругом здесь памятники, -- тихо сказал Славка. Тим кивнул:
   -- Сам знаешь, сколько было боев...
   От  площадки шла  извилистая улочка.  Дикий виноград оплетал каменные
изгороди.   Над  черепичными  крышами  захлебывались  в   потоках  ветра
самодельные вертушки.
   -- Здесь в прошлом году кино снимали,  -- сказал Тим. -- "Приключения
Буратино". У нас в школе режиссер выступал. Стал рассказывать про съемки
и  говорит:  "У вас здесь хорошо,  похоже на Италию".  А я говорю:  "Это
Италия на наш Город похожа". Куин Лиза потом ругалась.
   -- Тим, -- спросил Славка, -- ты здесь родился, в Городе?
   -- Конечно. И мама, и папа...
   "Счастливый", -- подумал Славка.
   После  "итальянской"  улочки  они  прошли  по   новому  району,   где
поднимались двенадцатиэтажные белые корпуса,  и  долго шагали окраинными
переулками.  Затем они миновали посадки молодых кипарисов и строительную
площадку,  на  которой  уютно  дремал  маленький желтый  экскаватор.  За
площадкой потянулась ровная  земля  с  жесткой  низкорослой травой.  Эта
земля обрывалась кромкой берега.
   И  дальше  было только море. Впереди, слева и справа. И внизу -- там,
куда уходили стометровые обрывы.
   Славка подошел к самому краю,  и его мягко качнуло.  Он впервые видел
такие кручи, такую высоту. Тим осторожно, но крепко взял его за плечи.
   Солнце давно уже ушло за  пасмурные облака,  но  море вдали все равно
оставалось синим.  Только это  была не  праздничная,  а  суровая синева.
Такими  синими  бывают  иногда  грозовые тучи.  А  ближе  к  берегу море
делалось зеленовато-желтым. Видимо, волны поднимали со дна песок.
   Волны  двигались на  обрывы  длинными пенными  валами.  Далеко-далеко
внизу  они  заливали полоску пляжа  и  расшибались о  красноватые утесы.
Среди  утесов  росли  кое-где  большие  деревья.   Сверху  они  казались
крошечными.
   Ветер шел с  моря плотным потоком.  Он  ударялся о  подножие берега и
взмывал вверх по бурым глинистым откосам.  Длинные пряди мягкой высохшей
травы струились на ветру, как серое несветящееся пламя.
   -- Куртку достанем? -- спросил Тим.
   -- Тебе холодно?
   -- Я для тебя...
   Славка помотал головой. Ветер был сильный, но не холодный.
   Правда,  сначала руки  и  ноги у  Славки покрылись гусиной кожей,  но
через минуту он  привык.  А  от  Тимкиных ладоней на плечах стало совсем
тепло.
   По  границе  двух  морей  --   зеленовато-желтого  и  синего  --  шел
пассажирский катер. Он тяжело нырял среди гребней.
   -- Купальщиков повез с  Качаевки,  --  сказал Тим.  --  Погода не для
плавания и загорания... Но мы все равно туда пойдем, да, Славка?
   Славка кивнул, но не двинулся с места.
   -- Ну... тогда пойдем, -- осторожно напомнил Тим.
   -- Подожди,  Тим,  -- попросил Славка. -- Еще посмотрим. Ты, наверно,
это тысячу раз видел, а я только сегодня...
   Он лишь сейчас до конца понял слова: открытое море.
   Ветер вдруг надавил так,  словно хотел сорвать со Славки рубашку, а с
Тима сдуть все веснушки. Славка едва удержался на ногах. Тим сказал:
   -- Пошли.  А  то  мы  целый час на  одном месте...  Мы  же не уйдем с
берега, а двинемся по краю. Там дальше еще интереснее.
   Они зашагали недалеко от кромки обрыва. Кое-где громадные темно-рыжие
пласты отслаивались от берега и стояли отдельными стенами. Их равновесие
было  непрочным  и  угрожающим  --   вот-вот  рухнут  на  узенький  пляж
тысячетонной массой.
   Славка и Тим прочно держались за руки.  Так не страшно было подходить
к самому краю. В одном месте Тим сказал:
   -- Смотри, здесь полный отвес.
   Пляжной полоски внизу не было,  и море входило в берег острым клином.
Берег опускался вертикальными стенами.
   Славка глянул вниз.  Прямо под ним,  далеко-далеко,  кипела штормовая
вода. Славка бросил туда камень. Он упал в пену прибоя.
   -- Страшенная глубина,  -- сказал Тим. -- Ребята рассказывали, что во
время войны там пряталась наша подводная лодка. Немцы ищут-ищут, а она у
самого берега... Может быть, это легенда...
   -- А может, и не легенда? -- сказал Славка.
   -- Может быть... Смотри, Славка! Иди сюда.
   Тим отвел Славку от обрыва, и они оказались на краю бетонной ямы. Это
было  что-то  вроде  круглого сухого бассейна глубиной метра в  полтора.
Вниз  вели  ступеньки.   На  дне  темнела  ржавая  железная  площадка  с
громадными торчащими болтами но углам.
   Славка почти сразу догадался, что это такое.
   -- Орудийное гнездо?
   -- Да.  А вон там еще одно.  Это была береговая батарея.  Корабельные
пушки крупного калибра.
   Славка спустился к орудийной площадке.  Здесь,  за бетонными стенами,
было безветренно и совсем тепло. На железе валялся голубой пластмассовый
пропеллер от игрушечного самолета.  На бетоне Славка увидел нацарапанную
чем-то черным надпись:
   "Тома, Витя".
   -- Тома  и  Витя тире безмозглые ослы,  --  сказал он.  --  Нашли где
писать.
   -- Конечно,  ослы,  --  согласился Тим.  --  А знаешь, Славка, иногда
настоящие надписи находят...
   -- Какие настоящие?
   -- Тех времен...  Наши моряки и  солдаты оставили,  когда защищались.
Когда уже понимали,  что погибнут... Имена разные и адреса. "Мы не уйдем
отсюда. Сообщите родным..."
   -- А те, кто на этой батарее воевали... Они тоже погибли?
   -- Кажется,  не  все.  Те,  кто  остались  живые,  взорвали орудия  и
пробились к своим.  Кажется, ушли в равелин, он еще держался... Говорят,
с ними мальчишка был. Мне папа рассказывал, когда мы тут с ним бывали.
   -- Большой мальчишка?
   -- Вроде  нас.  Говорят,  подносчик снарядов.  А  может  быть,  и  не
подносчик.  Такие снаряды вручную,  наверно,  и  не  поднимешь.  Но  все
равно... Тогда много ребят воевало.
   -- Я читал про одного, как он самодельную газету в окопах выпускал. А
потом рванул немецкий танк и сам погиб.
   -- Да, я знаю, -- сказал Тим.
   Они поднялись из орудийного гнезда и опять пошли по краю обрыва.
   -- В этой глине еще сколько снарядов сидит, наверно... -- тихо сказал
Славка.
   Тим его понял:
   -- Есть еще... Про Андрюшку Илюхина слышал?
   -- Слышал,  конечно...  Тим,  я  только понять не  могу...  Как ему в
голову пришло:  в  огонь такую штуку толкать?  Зачем?  Не  ребенок   же!
Неужели не понимал, что взорвется?
   Тим посмотрел удивленно:
   -- Почему не понимал? Он как раз и хотел... Ты разве не знаешь?
   Славка насторожился.  Он в  самом деле не знал подробности.  В  школе
говорили о взрыве глухо и неохотно.
   Тим сказал, будто заступаясь за Илюхина:
   -- Ты думаешь,  он играл? Когда они с ребятами снаряд нашли, сразу на
стройку побежали,  чтобы кому-нибудь взрослым сказать.  Это  на  пустыре
было,  а рядом стройка...  Прибежали, а сторож на них накричал: "Уходите
отсюда, не выдумывайте!"
   -- Сторож что, ненормальный?
   -- Кто его знает... Наверно, какой-нибудь пьяный дурак попался... Ну,
они  побоялись еще  куда-нибудь идти,  решили сами  обезвредить.  Костер
зажгли,  снаряд в огонь сунули и залегли за плитами.  Там такие бетонные
панели...  Ждали,  ждали,  а  костер погас.  Один  мальчишка хотел пойти
покочегарить, а Илюхин не пустил, сам побежал... Тут и рвануло...
   -- Тим, ты откуда знаешь?
   -- Все  знают.  Те,  кто  был  с  ним,  они же  рассказали потом.  Их
некоторых поранило. Тех, кто высунулся...
   "Вот как было дело... -- подумал Славка с каким-то облегчением. -- Не
так уж все глупо..."
   Нет,  все равно,  конечно,  глупо: бежать к какому-то сторожу, а не к
военным!  И костер --  тоже глупо.  Но все же это была не игра. Андрюшка
Илюхин думал не о забаве. Просто он не знал, что делать, он ошибся. Но и
взрослые иногда ошибались, когда приходилось сталкиваться со смертью.
   -- Тим... Ты его знал?
   Тим хмуро объяснил:
   -- Его многие знали, он в хоре Дворца пионеров пел. Хорошо так пел...

   ...Берег стал ниже. Тим и Славка обошли стоянку для автотуристов и по
тропинке спустились на пляж. Оттуда расходились последние купальщики. На
мачте качался черный шар --  сигнал, что купаться нельзя. Ветер гонял по
песку пустые коробки от  сигарет.  Волны выкатывались на  пляж  длинными
пенистыми языками. Они шумели. И ветер шумел.
   Славка и  Тим  скинули обувь  и  побродили по  набегающей воде.  Пена
забрызгала им  колени.  Вода  откатывалась и  старалась утянуть Славку и
Тима за  собой.  Высасывала у  них  из-под  пяток песок.  Она  оказалась
довольно холодной,  эта неспокойная вода. Тим честно сказал, что лезть в
такой холод и  в  такие волны ему не  хочется.  Тем более что на  берегу
пусто, а на вышке штормовой сигнал.
   Славка согласился. Он такое разыгравшееся море видел впервые.
   Они сели и прислонились к большой выброшенной волнами коряге.  Корягу
выбелило море и  высушил ветер.  Она отливала алюминиевым блеском.  Была
гладкой и  теплой.  Сухой песок тоже был теплым.  Славка и  Тим зарыли в
него озябшие от воды и гудевшие от долгой ходьбы ноги...
   Море теперь было трехцветным:  у берега --  песочно-желтое, дальше --
ярко-зеленое,  а  у  самого  горизонта  лежала  сине-фиолетовая  полоса.
Недалеко от  берега прыгали на гребнях оранжевые шары --  буйки пляжного
ограждения.  Словно  какой-то  пароход за  горизонтом растерял громадные
апельсины, и волнами их пригнало к земле.
   Кучевые облака сизо-серого цвета быстро двигались в середине неба. За
ними иногда чувствовался проблеск солнца. Над головами у Славки и Тима в
струях ветра неподвижно стояли чайки с распластанными крыльями.
   Потом пошел дождик.  Можно было убежать под  навес,  но  не  хотелось
покидать насиженное место.  Тим  вытянул из  спортивной сумки  курточку.
Ветер рванул капроновую ткань, но Славка и Тим быстро обмотали ею головы
и плечи. Получилась крошечная общая палатка.
   -- Мы робинзоны,  --  сказал Тим.  -- Катер уже не придет, нечего ему
тут делать.  Нужно будет ехать автобусом на Северный причал... Славка...
Ты не обижаешься, что я тебя сюда затащил?
   -- Здесь хорошо, Тим, -- сказал Славка.
   Что он мог еще сказать? Не скажешь ведь вот так открыто, что мечтал о
такой минуте целые годы.  Не будешь объяснять,  что все это --  счастье.
Счастье от того, что рядом штормовое море и Тим.
   Славка сказал:
   -- Смотри, какой водопад.
   Недалеко стояла железная горка, чтобы скатываться прямо к воду. Волны
взбегали на нее, и вода с верхней площадки лилась на гулкие ступени.
   -- Большой каскад Петродворца,  --  сказал Тим.  --  Я  туда в июле с
папой ездил... Ты там бывал?
   Славка медленно качнул головой:
   -- Нет,  Тим.  Я  мало где бывал:  в  Невьянске,  в Первозаводске,  в
Покровке...  Это все в  одних краях,  недалеко друг от  друга.  Мы там с
мамой кочевали с места на место.
   Тим примолк. Потом виновато проговорил:
   -- Дурак я все-таки. Ты меня извини, ладно?
   -- За что? -- удивился Славка.
   -- Я болтаю,  хвастаюсь.  Все про отца,  про отца... А ты... только с
мамой.
   -- Ну и что такого,  --  спокойно сказал Славка.  -- Это у кого как в
жизни получилось...  Ты,  может,  думаешь, что он нас бросил или пьяница
какой-нибудь?  Он хороший был,  Тим.  Только я его никогда не видел.  Он
погиб в тот год, когда они с мамой поженились. Еще студентами были.
   -- А что случилось? -- осторожно спросил Тим.
   -- Он  разбился на  мотоцикле...  Ехал к  товарищу на дачу,  а  через
дорогу ребята побежали.  Из  лагеря.  В  войну играли.  Он и  крутнул на
обочину,  прямо на камни...  Это в  Первозаводске было,  где они с мамой
учились.  А потом мама в Невьянск уехала после института... Знаешь, Тим,
я там впервые море увидел...
   Тим удивленно поднял глаза,  но  ничего не спросил.  Он почувствовал,
видимо, что Славка расскажет сам.
   И Славка рассказал про бриг "Меркурий".  А потом,  незаметно, еще про
многое:  про  Покровское озеро,  про  Анюту,  потом про  Юрку Зырянова и
Усть-Каменск. И даже про то, как уехали из Усть-Каменска.
   Тиму рассказал и морю.
   Море шумело то  возмущенно,  то сочувственно:  сердилось на Славкиных
недругов и понимало его огорчения.
   Тим тоже все понимал. Он слушал молчаливо и серьезно.
   И только время от времени натягивал на Славкины плечи подол куртки.

   Домой Славка вернулся к вечеру.  Мама, конечно, сказала, что "чуть не
сошла с ума" за этот день. Засадила Славку за обед, а потом за уроки.
   Уроки были пустяковые. Славка читал "Ботанику" и рассказывал про все,
что сегодня видел. Мама просила его не отвлекаться, но он отвлекался.
   -- Мама! А еще мы видели, где стояла береговая батарея!
   Мама охнула:
   -- Я же просила не соваться в такие места!
   -- Ну,  мама!  Ты сама не знаешь, чего пугаешься. Там только площадки
от орудий.  Тим еще в детские годы там гулял...  А на море сегодня почти
настоящий шторм!
   -- Я боялась, что ты полезешь купаться...
   -- Нет, волны большие. Тим не разрешил.
   Мама сказала, что готова молиться на Тима.
   -- Когда он с тобой, я почти спокойна.
   -- А говорила, что чуть не сошла с ума.
   -- Но не сошла. Спасибо за это Тиму. Я благодарна судьбе, что он есть
на свете.
   "Я тоже", -- подумал Славка.
   Он  вспомнил,  как  сегодня они  прощались на  улице и  Тим побежал к
троллейбусной остановке.  Быстро побежал,  не  оглядываясь.  Будто сразу
забыл про Славку. И Славка испугался: вдруг не оглянется ни разу? Но Тим
оглянулся. А потом высунулся из окна троллейбуса и долго махал свернутой
курткой. И Славка был счастлив...
   -- Мама,  дай,  пожалуйста, две копейки. Я Тиму позвоню. Он побежал к
автомату.
   Было уже темно. Ветер улегся, облака ушли, и светили теплые звезды.
   Славка набрал номер.
   -- Валентина?.. А где Тим?
   -- Он только что залез в  ванну и,  судя по всему,  занимается в  ней
подводным плаванием. Ты, Слава, не представляешь, какой там шум и плеск!
   Славка огорченно завздыхал.
   -- Я могу его позвать, -- предложила Валентина.
   -- Что же он, мокрый побежит?
   -- Он вылетит из ванной как пуля, если узнает, что ты звонишь. Я тебе
гарантирую.
   Славка представил мокрую веснушчатую пулю и засмеялся:
   -- Не надо. Передай ему: "До завтра".

                              Флагограммы

   Утром Славку встретил радостный Динька.
   -- Про тебя в газете написали! И фотокарточка приклеена!
   Славка поежился.
   Газета висела в коридоре нижнего этажа. Перед ней толпились читатели.
Славка обошел толпу стороной: лишней известности ему не хотелось.
   В классе на Славкиной парте лежали три фотоснимка.  Большие, размером
с тетрадку,  и очень четкие. Но Славка посмотрел и огорчился. Он себе не
понравился. Встрепанный какой-то, глаза испуганные, рот приоткрыт. Стоит
на носочках и так тянет вверх Артемку, будто хочет приклеить его ушами к
потолку. И конечно, волосы на макушке -- торчком.
   И такая фотография приклеена в газете!
   Ну а кто виноват? Не Савин же. Савину все равно надо сказать спасибо:
он старался, карточки напечатал быстро и аккуратно.
   Славка  поискал  глазами Игоря,  но  того  не  было  в  классе.  Зато
откуда-то вынырнул Аверкин.
   -- У, как здорово! Подари одну.
   -- Возьми...  --  неохотно сказал Славка.  --  Только я  тут какой-то
уродина.
   -- Да что ты, все нормально! Как живой!
   Женька засунул снимок в портфель, потом глянул мимо Славки, поскучнел
и отошел в сторону.  Славка оглянулся и сразу забыл про Аверкина:  сзади
стоял Тим.
   -- Тим, привет!
   Тим улыбался.
   -- Здравствуй! Я твою заметку читал... Покажешь Артемку?
   -- Конечно. После уроков, ладно? А то все опять набегут...
   Тим увидел фотографии.
   -- Это Савин снимал?  Мастер...  --  Он помялся и спросил:  -- У тебя
всего две карточки?
   Славка вздохнул:
   -- Возьми одну, если хочешь. Только что здесь хорошего?
   -- Все хорошее. Ты и Артемка...
   После уроков Славка и  Тим  ушли  в  глухой уголок школьного двора --
между забором и гаражом. Тут Славка и познакомил Тима с Артемкой.
   Тим сел на перевернутое мусорное ведро, посадил Артемку на заляпанное
веснушками колено,  покачал его.  Улыбнулся ему. И сказал про лупоглазую
Артемкину морду:
   -- У него лицо умное.
   Славка засмеялся.
   -- Нет,  правда,  --  сказал Тим. -- Он так смотрит, будто заговорить
хочет.
   Ну что же,  Тим был прав. Иногда и Славке казалось, что Артемка может
разговаривать.
   Тим спросил:
   -- А откуда у него эта награда? На снимке ее нет.
   К  зеленому Артемкиному комбинезону был  приколот маленький значок --
синяя стеклянная капля с золотистым якорьком внутри.
   Славке стало неловко, но он ответил честно:
   -- Женька Аверкин ему подарил.  Сегодня мы сидим на географии,  а  он
вдруг дает: "Возьми для Артемки..."
   Тень скользнула по лицу Тима, но он тут же улыбнулся:
   -- Хороший значок.
   Славку не успокоила эта улыбка.
   -- Тим... А что у вас с Женькой? Поссорились, да?
   Тим  покачал головой.  Почесал у  Артемки за  ухом,  подбросил его  в
воздух, опять усадил на колено и наконец ответил:
   -- Нет,  мы не ссорились.  Просто нам теперь...  говорить не о чем. Я
его тогда на "Сатурн" звал, а он не захотел. Ну и... все.
   -- Да? Я не знал, что он трус, -- подавленно сказал Славка.
   -- Аверкин не трус,  --  возразил Тим.  --  Он, наверно, решил, что у
меня это просто так,  фантазия.  Не  поверил,  что я  по  правде все это
задумал.
   -- Теперь он, как увидит тебя, виноватый делается...
   Тим пожал плечами, словно хотел сказать: "Я здесь ни при чем". Славка
нерешительно спросил:
   -- Может, вы еще помиритесь?
   -- А зачем?  Это когда друзья поссорятся, они могут мириться, а мы...
так.  Просто мы летом в одном лагере были.  До этого почти не знали друг
друга,  а  там оказались в одном отряде.  Спали рядом,  разговаривали по
ночам... Я тогда думал, что он все понимает...
   Славка хотел взять у Тима Артемку.
   -- Давай снимем значок.
   -- Зачем?  Это как-то нечестно... Слушай, разве Аверкин думает, что я
на него злюсь?
   -- Не знаю. Я с ним про тебя не говорил. Просто я заметил...
   -- Аверкин рисует хорошо,  -- вдруг сказал Тим. -- Он в лагере первый
приз получил на выставке рисунков.
   -- Да,  --  грустно согласился Славка.  --  Помнишь, у меня в комнате
картинка,  где  я  первоклассника на  плечах таскаю?  Это он  рисовал...
Тим...
   -- Что?
   -- А почему ты к Женьке пошел насчет "Сатурна"?  У вас в классе разве
нет... ну, таких, с которыми можно...
   Тим  опять  покачал  на  колене  Артемку,  помолчал и  ответил с  еле
заметной досадой:
   -- У нас хорошие ребята, но они не пошли бы. Тоже сказали бы, что это
глупости...  Знаешь,  Славка,  считают почему-то,  что у  меня в  голове
только несбыточные планы.
   -- Кто считает? -- возмутился Славка.
   -- Многие.  Даже мама иногда...  Мне поэтому и  за  "Сатурн" не очень
попало.  "А,  это опять Сель! Ну конечно, он всю жизнь чудит!" Одна Куин
Лиза  по-настоящему злилась,  а  остальные  для  вида.  Даже  на  совете
дружины...  Ты сам видел.  Ни один человек всерьез не верит,  что я  мог
увести баркентину от пирса.
   -- Но ведь мог...
   -- А они не верят... Думают, что в голове у меня завихрения.
   -- Тим... А почему так? Это же неправда!
   -- Не знаю,  может быть, и правда. Это еще с первого класса пошло. Мы
тогда школьный забор изукрасили.
   -- Как?
   -- Всякими картинками...  По  телевизору передача была про Польшу,  и
показали,  как  там ребята на  улицах рисуют.  Если где-нибудь стройка и
ставят временный забор, им специально дают краски: рисуйте на досках что
хотите.  Чтобы веселее было.  Вот я гоже решил:  зачем нам в школе белый
забор?  Подговорил ребят,  мы  целую неделю масляные краски собирали,  а
потом  пришли рано  утром  и  такую роспись устроили!  Корабли,  ракеты,
слоны, пальмы!
   -- Здорово влетело?
   -- Мы не только забор,  мы еще себя расписали,  как индейцы. Конечно,
шум был. Вместо уроков целый день олифой и скипидаром отмывались.
   -- А рисунки замазали?
   -- Нет,  директор не дал. Их только через год закрасили, когда ремонт
был...  А про меня с тех пор и привыкли говорить: одни фантазии пустые в
мозгах...
   -- Они же не пустые,  Тим.  Ты же все делаешь,  как задумал.  Рисунки
сделал. И на "Сатурне"... Ты не виноват, что не удалось.
   Тим протянул Славке Артемку и сказал с зелеными искрами в глазах:
   -- У  меня и еще кое-что есть на совести.  Потом расскажу...  Ну что,
идем по домам?
   -- Увидимся сегодня?
   -- Конечно!  Я к тебе приду. Я Артемке "куриного бога" принесу, чтобы
на шее носил.
   -- Это такой камешек с дыркой?
   -- Да. Видел такие?
   -- Только слышал.
   -- Из них амулеты делают...  Знаешь,  Славка, значок -- хорошо, но он
из магазина все-таки. А "куриный бог" -- настоящий морской подарок.

   Тим  прибежал через два часа.  Дома он  переоделся,  и  опять на  нем
весело полыхала оранжевая рубашка. Но сам он казался смущенным.
   -- Не нашел я этот камешек.  Все перерыл... Славка, поехали к морю! Я
там знаю место, где людей мало, а камни такие, как надо. Сразу найдем.
   ...Место,  о  котором  говорил  Тим,  оказалось  маленьким каменистым
пляжем  на  плоском  берегу  Карантинной  бухты,  недалеко  от  развалин
древнегреческой крепости.  По развалинам,  среди одиноких белых колонн и
заросших остатков башен,  бродили туристы. Славка тоже рванулся туда, но
Тим сказал:
   -- В другой раз. Там надо целый день ходить, а сегодня мало времени.
   День был тихий и солнечный.  Славка и Тим искупались в прогретой воде
бухты.  Славка немного боялся маленьких прозрачных медуз. А Тим говорил,
что надо привыкать: моря без медуз не бывает.
   Артемка в это время сидел на ржавом буйке, выброшенном на берег. Ждал
друзей.  Его принесли сюда не в портфеле,  а просто так,  взявши за уши:
Тим держал за одно,  а Славка за другое. Славка сначала опасался везти в
автобусе и  тащить  по  улицам Артемку открыто.  Думал,  что  все  будут
оборачиваться и смеяться. Но Тим сказал:
   -- Что особенного? Идут люди, несут зайца. Кому какое дело?
   И правда, почти никто не обращал на них внимания и уж совсем никто не
улыбнулся...
   Когда искупались, пошли искать "куриного бога". Нашли быстро. Круглый
белый камешек со  сквозным отверстием.  А  еще  Славка нашел две  ржавые
автоматные гильзы,  маленькую завитую  ракушку --  очень  красивую --  и
трезубец  от  подводного  ружья,   которым  тут  же  пропорол  карман  и
расцарапал ногу.
   Тим   продел   в   отверстие  камешка   припасенный  заранее  шнурок.
Торжественно повесил украшение на Артемку.
   -- Носи. Ты заслужил... Заслужил он, верно. Славка?
   Славка кивнул. А Тим спросил:
   -- Давно он у тебя живет?
   -- Давно. Мне четыре года было, когда его купили. Случайно в каком-то
киоске...  Я им почти не играл тогда,  забросил через несколько дней. Он
валялся в  старом чемодане.  А потом мы стали переезжать,  и мама начала
ненужные вещи выкидывать. Его тоже хотела... А он лежит, лапы растопырил
и  смотрит так жалобно...  Ну,  я как-то...  в общем,  не по себе стало.
Думаю:  "Ему,  наверно, обидно. За что его на помойку?" И вцепился. Мама
говорит: "Большой уже, семь лет, а за всякую рухлядь цепляешься". А я не
отдал, в ранец засунул. Так он и живет у меня вместе с учебниками...
   -- Ну и правильно.
   -- Знаешь,   Тим,   это,   может,  смешно,  только  я  с  ним  иногда
разговаривал...  По  ночам,  в  Усть-Каменске.  Когда  совсем уже  тоска
брала...  Посажу перед собой на одеяло и разные сказки рассказываю.  Или
про то,  как к бабе Вере поедем...  Я,  Тим,  про это никому не говорил,
даже маме.
   -- Я понимаю. Славка. Я никому не скажу...
   Они собрались домой.
   -- Позвонишь сегодня? -- спросил Тим.
   -- Конечно. А ты в ванне опять не засядешь?
   -- Не засяду.  Славка,  знаешь что? Если ты когда-нибудь позвонишь, а
меня дома не будет, можно Валентине передать флагограмму.
   -- Что?
   -- Письмо  по  трехфлажному  "Своду".   По  нему  любые  фразы  можно
составить.  Валентина их напечатает, а разбирать она не умеет. Получится
секретное сообщение.  А если даже я дома, тоже можно секретное сообщение
передать.
   -- А зачем, Тим?
   -- Мало ли  что!  Вдруг надо по секрету что-то сообщить,  чтобы никто
посторонний не понял!
   -- Тогда мне книга нужна, чтобы сигналы составлять.
   -- Конечно! Ты второй том возьми себе, а первый, для разбора, будет у
меня.
   Славка обрадовался:
   -- Давай сейчас забежим к тебе за книгой!

   Мама  в  этот  вечер  была  хмурая.  Может  быть,  получила письмо из
Усть-Каменска?  Или ее рассердила Славкина случайная тройка по ботанике?
Мама сказала,  что если Славка целыми днями будет где-то болтаться,  это
кончится печально.
   Чтобы не накликать лишних печалей.  Славка поскорее сел з;1 уроки. Их
много задали, и он просидел до темноты.
   Пора было бежать к телефону.
   Славка придвинул к себе синий том "Свода".
   Какую флагограмму составить для  Тима?  Надо передать что-то  важное.
То, что не скажешь просто так... Или то, что не решаешься сказать? "Тим,
мы одной крови-ты и я..."
   Может быть, в самом деле?..
   Славка открыл книгу на букве "м". "Мы"... "Кэбек-Фокстрот -- Оскар".
   Теперь слово "один".  Вернее,  "одинаковый",  это ближе по  смыслу...
"Фокстрот -- Сьерра -- Зулу".
   "Кровь"... "Чарли -- Браво -- Зулу"...
   Слова "ты" в  книге не нашлось.  Международный свод сигналов требовал
безукоризненной вежливости. Ладно, Тим поймет.
   "Кэбек --  Янки  --  Лима"...  "Браво  -- Браво -- Эхо"...  "Хотэл --
Джулиэт -- Индия"...
   Линия  трехбуквенного шифра вытянулась на  листке.  Но  это  были  не
буквы.  Это  хлопали на  ветру пестрые праздничные флаги.  Это был их  с
Тимом тайный сигнал.
   -- Мама, у тебя найдется две копейки?
   -- Опять к телефону! Тим наверняка уже спит! Одиннадцатый час.
   -- Он не спит!
   -- У меня нет двух копеек.
   У бабы Веры их тоже не нашлось. И гривенника не было.
   Славка чуть не заплакал:
   -- Ну, дайте мелочи, я разменяю в дежурном гастрономе!
   -- Еще  не  хватало!  --  сказала  мама.  --  Ночью  бежать  за  пять
кварталов! Ложись-ка спать.
   Славка знал:  если у мамы такое настроение, с ней спорить бесполезно.
Он сделал вид, что ему срочно необходимо на двор, и кинулся к телефонной
будке.
   Может быть, повезет, как в первый раз?
   Нет, не повезло, хотя Славка обшарил в будке весь пол, все уголки. Он
пробовал позвонить без монетки,  но,  конечно,  ничего не вышло.  Славка
беспомощно посмотрел на телефон.
   А в будке было все привычно и знакомо, словно он и не уходил отсюда с
позавчерашнего  дня.   Словно  до  этой  минуты  шел  у   них  с   Тимом
долгий-долгий разговор.  И  вдруг оборвался.  И  Славка не успел сказать
всего, что хотел.
   "Тимсель -- ты парус..."
   "Славка... а какой я парус?"
   "Тим,  ты  замечательный парус.  Парус огненного цвета.  Их ставят на
спасательных судах, такие паруса, чтобы видно было издалека..."
   "Разве я спасатель?"
   "Да, Тимсель".
   "Потому что хотел спасти "Сатурн"?"
   "Потому что ты спас меня. Я думал, у меня никогда не будет настоящего
друга...  Была только Анюта,  но она большая была,  а я маленький. И она
ушла...  Тим, ты никуда не уходи! Я все время боюсь: вдруг что-нибудь не
так скажу или не так сделаю,  а  ты обидишься.  Или вдруг я тебе надоем.
Тим...  ты все равно меня не бросай.  Я уже не смогу один... Тим, это не
скажешь флагограммой.  В трехфлажных сигналах даже нет слова "друг". И я
все равно не решусь тебе сказать про это ни сигналами, ни словами.
   Тим, ты для меня как Город, как море... Как мама. Потому что без тебя
я не смогу жить так же, как без них...
   Тим, ты не сердись, что я не позвонил, ладно?
   Спокойной ночи, Тим...
   До завтра, Тим!"

   Тим примчался в восемь часов утра.
   -- Ты почему не позвонил?
   Славка с  суровым упреком глянул на маму и  рассказал Тиму,  как было
дело.
   -- Ты, Тим, не обижайся...
   Когда шли в школу, Тим спросил:
   -- Артемка с тобой?
   Славка хлопнул по портфелю.
   -- Давай вытащим, -- попросил Тим.
   Они извлекли Артемку на свет и  ухватили за уши.  Артемка обрадованно
заболтал растопыренными лапами.
   И  тут Славка сказал слова,  в  которых уместились все неотправленные
флагограммы и вчерашний молчаливый разговор у телефона. Он сказал:
   -- Тимсель, хочешь, это будет наш общий Артемка?
   Тим просиял.

                           Денис и Валентина

   Шли  дни.  Летние,  хорошие.  Почти без огорчений.  Только мама порой
тревожила   Славку.   После   очередного   письма   или   телеграммы  из
Усть-Каменска она  ходила то  задумчивая,  то  раздраженная.  Но  Славка
прогонял тревогу.  Все равно они не  уедут!  Об этом даже думать смешно.
Куда он денется от Города, от моря, от Тима?
   И от школы...
   В этой школе Славка будто все годы учился,  а не две недели. Его даже
успели выбрать в  редколлегию.  После заметки про  Артемку Люда сказала,
что у Славки журналистские способности...
   В субботу Люда предупредила:
   -- Скоро будет линейка, ты про нее напиши.
   Линейку объявили после  четвертого урока.  Все  классы выстроились во
дворе.  На середину вышли директор Юрий Андреевич, завуч Мария Павловна,
а с ними майор милиции, похожий на Тараса Бульбу.
   "Что-то случилось", -- подумал Славка.
   Но директор начал говорить о  самых обычных делах:  о том,  что пятый
"Б" неплохо подежурил на  этой неделе;  о  том,  что санитарная комиссия
разваливает работу;  о  том,  что  совету  дружины пора  взять  на  себя
подготовку ко  Всесоюзной радиолинейке,  а  не  взваливать это  дело  на
классных руководителей.
   В конце речи Юрий Андреевич сказал:
   -- Теперь еще  один  вопрос.  Пусть  выйдет сюда  первоклассник Денис
Васильченко.
   "Ого..." -- с опаской подумал Славка.
   Наездник вышел. Видно, не хотелось ему идти. Брел он, понурив голову.
Остановился в пяти шагах от директора.
   -- Ближе,  ближе,  пожалуйста...  Ну,  Денис,  что же было в  прошлый
вторник?
   Денис переступил своими белыми сандалетками, помолчал и заревел:
   -- Я его только один раз стукнул! Он сам... Я же извинился...
   Юрий Андреевич испуганно оглянулся на  завуча.  Мария Павловна быстро
села перед Динькой на корточки.
   -- Денис, Денис! Что ты! Ну-ка перестань, никто тебя не ругает...
   Юрий Андреевич смущенно заговорил:
   -- Тут  недоразумение.   Речь  не  о  том,  что  Васильченко  стукнул
кого-то...  Тем более что он извинился. Дело в том, что во вторник Денис
Васильченко помог  предотвратить аварию.  Один  шофер  оставил на  улице
грузовик с металлоломом,  а тормоза оказались неисправные.  Машина стала
потихоньку двигаться назад,  под  уклон.  Представляете,  что  она могла
натворить,  если бы набрала скорость?  Денис проходил мимо, увидел такое
дело и  тут же сунул под заднее колесо сумку с  капустой и картофелем...
Ты с рынка шел, Денис?
   Денис хмуро пробормотал:
   -- От дедушки.
   -- Молодец...  -- продолжал директор. -- Грузовик шел еще очень тихо,
сумка его на минуту задержала...
   -- Люблю капустные шницели, -- прошептал Славке Женька Аверкин.
   Однако Славке было не до смеха.
   -- ...А  Денис  побежал и  позвал  морской патруль,  который проходил
недалеко, -- закончил Юрий Андреевич.
   Усатый майор  открыл папку и  неожиданно тонким голосом сообщил,  что
Денис  Васильченко за  смелость и  находчивость награждается грамотой от
имени городской автоинспекции.
   Все захлопали,  но  торжественности не получилось:  аплодисменты были
вперемешку со смехом. Всех развеселило, как перепуганный Наездник пустил
слезу.
   Майор  вручил  насупленному Диньке  грамоту и  пожал  руку.  А  Мария
Павловна сказала:
   -- Ступай,  Денис, в строй, ты молодец. Только старайся больше никого
не стукать. По крайней мере, без причины.
   -- А я не без причины. Я его за дело, -- мрачно объявил Денис.
   -- Тогда зачем же ты извинялся?
   -- Тамара Алексеевна велела.
   По рядам прокатился хохот... После линейки Славка сказал Тиму:
   -- И про эту комедию я должен писать заметку.
   -- А ты не пиши про линейку,  -- посоветовал Тим. -- Расскажи, как он
машину остановил, вот и все. "Подвиг первоклассника".
   -- Тим, ну их к черту, такие подвиги, -- озабоченно сказал Славка. --
Он же сам под колеса мог сыграть. Вместо сумки...
   -- А что ему было делать?  -- возразил Тим. -- Стоять и смотреть, как
машина ход набирает?
   Славка поморщился.
   -- Да  нет,  он  все правильно сделал.  Но обидно же:  из-за взрослых
дураков такие,  как Динька,  головой рискуют.  Один тормоза не закрепил,
другой еще что-нибудь не так... вроде того сторожа на стройке... А потом
приезжает мать, спрашивает: "Где мой Динька?" -- "Ах, извините, его нет,
он подвиг совершил..." Весело?
   -- Уж куда веселее,  --  согласился Тим.  -- А где Динькина мама? Она
уехала?
   -- Он говорил,  что в командировку... Она какие-то аппараты на разных
заводах налаживает...  А  он,  обормот,  на продленку ни за что не хочет
ходить.  Вроде как я  в детский сад.  Раньше за ним соседка смотрела,  а
теперь он у  деда живет.  А дед,  кажется,  старый и глухой.  Динька что
хочет, то и делает.
   -- Валентина тоже забастовала,  --  пожаловался Тим.  -- Заявила, что
уволилась из детсада. Сидит дома и читает "Робинзона Крузо". Ничего себе
дошкольница, да?
   -- Почему вы ее в школу не записали?
   -- Мама спрашивала --  сказали, что рано. Ей только в январе семь лет
исполнится.
   -- Так и будет весь год сидеть дома?
   -- Ох, не знаю... Славка, давай их познакомим! Вальку и Дениса!
   -- Думаешь, польза получится?
   -- Хуже не будет.  Ей веселее, а Диньку она, может, к рукам приберет.
Он меньше бродяжить станет... И тебе спокойнее. А то, я смотрю, ты из-за
этого Наездника землю копытом роешь.
   Славка слегка покраснел.
   -- Раз в лошади попал... Лошадь всегда о наезднике беспокоится.
   -- Если хорошая лошадь...
   -- Иго-го!  -- согласился Славка. -- Пошли искать героя. Мне еще надо
подробности  узнать.   Писать-то   придется,   хочешь  не  хочешь.   Раз
поручили...
   В столовой,  где обедал первый класс.  Наездника не было.  И никто не
знал,  где  он.  Даже  молоденькая Тамара Алексеевна,  которая,  видимо,
раскаивалась, что напрасно заставила бедного Дениса извиняться.
   Нашли Диньку в закутке между школьным гаражом и забором.  Он сидел на
перевернутом  ведре  и  через  бумажную  трубу  разглядывал  свои  белые
сандалетки.  Очень  внимательно.  Будто хотел понять,  почему они  такие
пыльные и  потрескавшиеся и  почему там,  где большие пальцы,  появились
грязно-серые бугорки.
   Другим, не занятым трубой глазом Динька настороженно глянул на Славку
и Тима. Глаз был мокрый и красный.
   -- Нашел где сидеть...  --  сказал Славка.  -- А это что? Ему награду
дали,  а он из нее телескопы делает. Ну-ка, убери грамоту в ранец... Дай
я распрямлю.
   Динька отдал грамоту и раскрыл ранец, а сам все смотрел в землю.
   -- Надо в альбом положить, чтобы разгладилась, -- посоветовал Тим.
   Динька,  не  глядя,  протянул альбом для рисования.  Тим открыл его и
удивился:
   -- Смотри-ка! Это ты рисовал?
   Динька на секунду скосил в альбом влажные глаза.
   -- Я...
   На  рисунке была баррикада --  не  то  из  мешков,  не  то из крупных
булыжников.  Из-за  баррикады торчала старинная черная пушка.  Из  пушки
вырывался желто-красный огонь и синий дым.  На баррикаде рядом с огнем и
дымом стоял лохматый мальчишка, в руке его дымился факел для запала.
   -- Здорово, -- сказал Тим.
   Славка  согласился.  Мальчишка  был,  пожалуй,  слишком  тонконогий и
длинношеий,   но  лицо  хорошее,  смелое.  Он  что-то  кричал:  наверно,
командовал.   Позади  мальчишки  было  голубое  море  и  много  парусных
кораблей. Они тоже палили -- из всех пушек. Некоторые шли ко дну...
   Конечно,  Динька был  не  такой умелый художник,  как Женька Аверкин.
Зато очень старательный.
   Славка спросил:
   -- Динь, ты это про что нарисовал?
   Наездник поцарапал сандалеткой асфальт и нехотя объяснил:
   -- Нам  про этого мальчика Тамара Алексеевна рассказывала,  его Колей
звали. А фамилию не помню. Это давно еще было, когда война с французами.
У него отца убили, а он тогда сам стал вместо него... Стрелял из пушки.
   -- Из мортиры, -- сказал Тим.
   -- Ну, из мортиры... А потом мы про него рисовали.
   -- Отлично нарисовано,  --  похвалил Славка. -- Только знаешь... он у
тебя какой-то немножко слишком современный получился...
   Юный артиллерист был в  желтой рубашке с  погончиками,  в  ярко-синих
шортиках с  модными косыми кармашками и  в  кедах,  у  которых Динька не
позабыл прорисовать даже рубчики вокруг подошв.
   -- А какого надо? -- слегка ревниво спросил Динька.
   -- Ну...   --  начал  Славка  и  перехватил  укоряющий  взгляд  Тима.
Торопливо сказал: -- А в общем-то,  правильно.  Они почти такими и были,
те ребята... Ты почему не пошел обедать?
   Наездник опять насупился. Моментально.
   -- Не хочу.
   -- Врешь, -- сурово сказал Славка. -- Ты боишься, что будут смеяться.
А никто не будет...
   -- Ага, не будет! Вон как гоготали на линейке!
   -- Линейка давно прошла,  -- сказал Тим. -- До вечера, что ли, будешь
тут прятаться? С голоду помрешь. И так уже совсем тощий.
   -- А ты конопатый! -- огрызнулся Наездник.
   -- Денис! -- рявкнул Славка. -- Вот как дам по шее. И даже извиняться
не буду...
   Наездник дерзко хмыкнул.
   -- Не  надо  по  шее,  --  примирительно сказал Тим.  --  Не  хочет в
столовую -- пойдем к нам. Валентина покормит.
   -- Никуда я не пойду,  --  ощетинился Динька. Видно, ему было неловко
за "конопатого".
   -- Пойдешь, -- сказал Славка.
   Они  с  Тимом  надели  на  Диньку ранец.  Потом  ухватили строптивого
Наездника за руки.
   -- Поехали!
   Динька  уперся.  Они  его  потянули.  Динькины  подошвы  заскребли по
асфальту.  Он  в  самом деле  поехал.  Сначала он  сердито сопел.  Потом
посмотрел на Славку, на Тима и засмеялся.

   Когда пришли, Тим сказал:
   -- Валентина! Это Денис. Его надо покормить. Нас тоже.
   Валентина со спокойным интересом посмотрела на Диньку и сообщила, что
его она покормит,  а Тима и Славку не станет.  Пускай сначала съездят на
рынок за помидорами и кабачками.  Дом доведен до полного опустошения: не
из чего приготовить ужин.
   -- Кошмар какой-то, -- жалобно сказал Тим. -- С тех пор как она сидит
дома, началось сплошное тиранство... Ты со мной съездишь?
   Славка любил бывать на рынке.  Там было так интересно:  разноцветно и
празднично.  Под навесами лежали на  прилавках груды помидоров,  лиловых
баклажанов,  розово-серых  гранатов,  оранжевого перца.  И  целые горные
хребты груш и яблок.  И прозрачно-зеленые россыпи винограда.  А по углам
хитроватые старики и  бабки  продавали неожиданные и  удивительные вещи:
живых пестрых попугаев,  рисовые веники с узорными ручками, разноцветные
корзины, сделанных из плоских ракушек лягушат и чертиков, покрытые лаком
раковины-рапаны, крабьи клешни на цепочках и целые чучела крабов.
   А  как-то раз надутая краснолицая тетка продавала за два рубля живого
краба.  Он тихо шевелил клешнями и  безнадежно поглядывал на покупателей
черными шариками-глазками на стебельках.
   -- Зачем такой?  --  спросил какой-то строгий мужчина. -- Для чего он
годен?
   -- А  хоть  для  чего!  --  оживленно объяснила тетка.  --  Хочете --
сварите на закуску,  а хочете --  чучело делайте, оно дешевле обойдется,
чем готовое.
   Славка и Тим насобирали по карманам рубль тридцать девять копеек и за
эту сумму сторговали краба. Они отпустили его с бетонного блока недалеко
от памятника кораблям,  погибшим в  Первую оборону.  Сначала краб мертво
шлепнулся на дно.
   -- Довели человека, -- горестно сказал Тим.
   Но краб полежал, шевельнулся и боком пошел в расщелину среди камней.
   -- Один-ноль в нашу пользу!  Да здравствует охрана животного мира! --
возликовал Славка...
   В общем,  рынок был интересным местом.  Он тоже был частью Города,  и
Славка обрадовался,  когда  Валентина погнала туда  его  и  Тима.  Домой
Славка не  спешил.  Мама  была занята на  какой-то,  пока временной,  но
сложной работе в библиотеке,  а бабу Веру он предупредил, что задержится
у  Тима.  Когда уходили,  было слышно,  как на кухне Валентина командует
Денисом:
   -- Иди мой руки,  а потом нарежь хлеб. Надеюсь, это у тебя получится?
Очень хорошо. А то я просто поражаюсь, какими беспомощными бывают иногда
мужчины.

                            Трое на площади

   Славка и  Тим поехали по кольцевому маршруту:  это дальше,  но зато в
троллейбусе свободнее.  Троллейбус  шел  над  Малой  бухтой,  где  стоял
вспомогательный флот и гидрографические суда.  С высоты видны были белые
рубки,  трубы  с  голубыми полосами,  желтые  солнечные палубы и  тонкая
паутина антенн.
   -- Я,  когда  первый раз  увидел столько кораблей,  просто обалдел от
радости, -- признался Славка.
   Тим сказал:
   -- Папин "Пеленг" тоже здесь стоит,  когда приходит из  рейса.  Они в
ноябре вернутся.  Мы  туда пойдем,  он все покажет.  Знаешь,  как у  них
здорово!
   Славка улыбался. Столько радостей ждало его еще в Городе!
   Лишь  одна досада грызла иногда Славку:  где-то  недалеко были яхты и
паруса, а он вел береговую жизнь. Когда белые крылья скользили по синеве
рейда,  к Славке подкрадывалась тоска.  Но не мог же он идти во флотилию
без Тима!  И Славка уговаривал себя, что все еще впереди, все как-нибудь
наладится...
   Они  вышли  на  главной  площади у  старинной Адмиральской пристани с
белой колоннадой и мраморными львами. Бронзовый адмирал Нахимов спокойно
смотрел на Город.  Над площадью разносились размеренные звуки шагов. Это
шел  пионерский караул.  Ребята лет четырнадцати в  матросской форме,  в
белых пилотках,  с  черными десантными автоматами.  Два  мальчика и  три
девочки.  Они  шли на  смену к  городскому мемориалу,  где на  плитах из
красного  гранита  были  перечислены  все   военные  части  и   корабли,
защищавшие город в последней войне.
   -- Четко идут, -- с легкой завистью сказал Славка.
   -- Ничего,  --  согласился Тим.  --  Только девчонок я бы в караул не
пускал.
   -- Почему? Всякие бывают девчонки. У меня Анютка знаешь какой капитан
была!
   Тим упрямо сказал:
   -- Анютку я не знаю.  Если капитан -- другое дело. А эти с бантиками.
Бантики и автомат! Если заряженный дать, они и выстрелить не сумеют.
   Славка промолчал.  Он не имел ничего против девчонок.  Такие же люди.
Даже с Любкой Потапенко у него вроде бы наладились отношения. Потому что
она подошла недавно и  без всяких ужимок сказала:  "Семибратов,  ты меня
извини за Артемку". Славке что? Он сказал: "Да ладно, пустяки..."
   Славка  и  Тим  прошли площадь и  зашагали вдоль  решетки Приморского
бульвара.
   Тим вдруг спросил:
   -- Знаешь, сколько в Городе памятников?
   -- Всех-всех? И Первой, и Второй обороны?
   -- И еще революции...
   -- И танки, и катера считать, которые на земле стоят, и все обелиски?
   -- Конечно.
   -- Я же весь Город не знаю, -- сказал Славка. -- Наверно, больше ста.
   -- Больше трехсот.  А  точно,  по-моему,  никто не  знает.  Зато одно
совсем точно: ни одного памятника нет... знаешь кому?
   -- Ребятам... Да?
   Тим кивнул и сердито щелкнул себя по ноге пустой авоськой.
   Славка сказал:
   -- Я знаю, ты про это подумал, когда Динькин рисунок увидел. А потом,
когда караул шел...
   -- Я  об  этом  и  раньше думал.  А  сегодня опять...  Тому парнишке,
которого  Динька  нарисовал,   памятник,   может  быть,   поставят.   Он
знаменитый.  А  сколько было незнаменитых...  Пули в  земле собирали для
штуцеров, воду на бастионы носили под обстрелом...
   -- Я читал. Полегло их сколько...
   -- А в последнюю войну еще больше...  Знаешь,  Славка, по-моему, надо
тем и другим поставить один памятник.
   -- Общий обелиск?
   Тим опять щелкнул авоськой.
   -- Обелиск не надо.  Они все какие-то одинаковые... Если бы я умел, я
бы нарисовал, как я хочу.
   -- А ты расскажи.
   -- Ну,  понимаешь...  Надо,  чтобы просто мальчишки.  Из камня или из
металла,  совсем небольшие.  Чтобы как живые.  И невысоко совсем. Может,
прямо среди травы. Там у стены камни, а между ними трава...
   -- Где?
   Тим замялся,  сбил шаг,  но потом посмотрел на Славку прямо.  И  тихо
сказал, не опуская глаз:
   -- На площади Карронад.
   -- А где такая?
   -- А такой нет. Я придумал.
   Это  было  непонятно.  Славке стало даже  чуточку обидно,  словно Тим
что-то скрывал. И Славка проговорил с упреком:
   -- Придумал... А рассказал, будто все по правде. Камни, трава...
   Тим как-то задумчиво улыбнулся:
   -- Я название придумал.  А площадь есть... Ну может быть, не площадь,
а так, пустырь. Такой широкий перекресток. Но там хорошо.
   В этом была загадка. Еще одна тайна Города. И тайна Тима.
   Славка нерешительно спросил:
   -- Покажешь?
   Тим сказал:
   -- Это недалеко от рынка, на горе. Если хочешь, можно сейчас.

   Они  поднялись по  лестнице,  которая вела  вдоль  крепостной стены с
бойницами.  Наверху Тим провел Славку по кремнистой тропинке мимо белого
забора и маленьких тонких кипарисов.  "Кипарисы-мальчишки", -- почему-то
подумал Славка.
   Они свернули за угол и оказались на широком месте.
   Действительно,  не то перекресток,  не то пустырь.  А скорее всего --
маленькая площадь,  потому  что  земля  была  вымощена старыми  стертыми
булыжниками.
   И росла между камнями высокая трава с зонтиками желтых цветов.
   Кругом --  знакомая картина:  небольшие белые дома,  тополя и акации.
Справа дома расступились,  и видно,  что склон уходит к нижней улице, за
которой синеет Орудийная бухта.
   Словно охраняя этот  спуск,  поднялись в  одном  месте остатки желтой
крепостной стены.  Такие же,  как у лестницы. Наверно, в прежние времена
здесь был один из бастионов крепости.
   Было  здесь безлюдно и  солнечно,  и  большие белые облака висели над
площадью. Круглые, как надутые паруса...
   Славка сказал шепотом, как в тихом незнакомом доме:
   -- Хорошее место...  Я сколько раз рядом ходил,  а не знал, что здесь
такая площадь.
   Тим показал на маленький двухэтажный дом:
   -- Вон там я  раньше жил.  Пока на новую квартиру не переехали...  Мы
тут играли с ребятами, по вечерам салют устраивали.
   -- Какой салют?
   -- У нас железное кольцо было,  тяжеленное --  звено от якорной цепи.
Мы  встанем со всех сторон --  и  давай его друг другу кидать,  чтобы по
камням рикошетило.  Оно  звенит,  а  от  камней искры сыплются.  Красиво
так... И вообще хорошо.
   Славка почувствовал:  Тим не  просто рассказывает,  он чем-то дорогим
делится.  Так же,  как Славка,  когда рассказывал про Покровское озеро и
про Артемку.
   -- Тим... -- осторожно спросил он. -- Ты сюда, наверно, часто ходишь?
   -- Иногда...
   -- А почему такое название -- площадь Карронад?
   -- Ты знаешь, что такое карронады?
   -- Знаю,   конечно.  Пушки  корабельные.  Они  корпуса  не  пробивали
насквозь, а разрушали внутри.
   ...Славка читал  про  эти  пушки  много  раз.  А  недавно увидел одну
собственными глазами.  Был  пустой урок,  и  Славка решил прогуляться до
бастионов на Историческом бульваре. Прихватил с собой Наездника, который
без дела болтался на  школьном дворе.  На  бастионе никого не было,  над
брустверами  стояла  сонная  трава  с  пушистыми,   как  у  одуванчиков,
головками. Их неподвижные тени лежали на тускло-черных туловищах орудий.
   Орудийные  лафеты  были  ненастоящие,  их  отлили  из  чугуна,  когда
восстанавливали бастион.  Зато  сами пушки --  это  действительно пушки.
Боевые.  Не  раз  они  качались на  деревянных палубах  старых  линейных
кораблей, а потом отсюда, с укреплений, посылали картечь и ядра в густые
колонны атакующего врага...
   Славка хотел не спеша пройти от орудия к  орудию,  но Динька,  верный
своей кавалерийской привычке,  лихо гикнул и  с разбегу оседлал толстый,
как железная бочка, орудийный ствол. Тут же взвыл и скатился на землю.
   -- Ты что? -- перепугался Славка.
   -- "Что"! Потрогай!..
   Славка ладонью коснулся орудия.  Ого!  Солнце, оказывается, разогрело
пушку,  как чугунную печку. "Будто после стрельбы", -- подумал Славка, а
Диньке сердито сказал:
   -- Прыгаешь очертя голову! Вот и поджарился.
   Динька  виновато  пританцовывал,   прижимая  к  "поджаренным"  местам
растопыренные ладошки. Славке стало жаль его, и он заговорил помягче:
   -- Смотри-ка, здесь надпись. Я раньше и не замечал...
   -- Тут не по-нашему...
   -- Написано "Carron".  Это был пушечный завод в Шотландии.  Пушки они
всему свету продавали, специально для кораблей.
   -- Если для кораблей,  зачем она здесь? -- насупленно спросил Динька.
В  его  голосе так  и  звучало:  "Забралась не  на  свое место,  да  еще
жжется..."
   Славка серьезно сказал:
   -- Когда враги навалились, было, наверно, некогда выбирать. Все пушки
с кораблей пошли на бастионы...
   Славка наклонился и глянул вдоль ствола.  Ему захотелось представить,
как на бастион движутся плотные шеренги английских пехотинцев в  красных
мундирах  и   зуавов  в  синей  униформе  и  малиновых  фесках.   Динька
пристроился рядом и  тихо дышал у  Славкиной щеки.  Видно,  он  перестал
обижаться на карронаду и тоже думал об атаке и залпах.
   Но  не  было ни штурма,  ни стрельбы.  Стояла тишина,  только трещали
кузнечики. Так же, как сейчас, на площади Карронад...
   -- Хорошее название, -- сказал Славка Тиму.
   -- Мне это слово нравится --  "карронада",  --  сказал Тим.  -- Ну, и
вообще, говорят, эта площадь с пушками связана. Во время Первой обороны,
когда укрепления строили,  сюда орудия с кораблей свозили,  а отсюда уже
везли на бастионы.
   -- На такую высоту затаскивали?
   -- Зато  дальше  удобно  везти.  А  сюда,  наверно,  была  дорога  от
Орудийной бухты...  А может,  и не так было...  Но если и не так, здесь,
по-моему, все равно стояли пушки. Вот и стена оборонительная...
   -- Ты хотел, чтобы памятник у стены стоял, да?
   Тим  серьезно кивнул и  подвел Славку к  стене.  Она  была сложена из
больших каменных блоков, на которых сохранились выбоины от пуль. В узких
бойницах синело небо. На разрушенной верхней кромке росли кустики.
   -- Вот здесь...  -- тихо проговорил Тим. -- Они бы стояли вдвоем и за
руки держались. Будто собой стену защищают. А за стеной -- весь Город...
А они будто не из разных времен,  а вместе.  Потому что Город один и тот
же. Ну, я не знаю, как объяснить.
   -- А чего объяснять, -- сказал Славка.
   Он их как наяву увидел.  Только не из камня и не из металла, а живых.
Один --  широкоскулый,  курносый,  в широкой холщовой рубашке, старинной
большой бескозырке. Другой -- чуть повыше, темноволосый, строгий. Держит
за ремешок снятую каску.  На плече тельняшка разорвана -- большая, не по
росту тельняшка...
   А потом --  будто даже неожиданно для Славки --  подошел третий. Чуть
повыше Диньки,  чуть пониже Тима.  В голубой школьной рубашке, с помятым
ранцем на одном плече. Тоненький и угрюмый. Исподлобья глянул на Славку.
Встал чуть в стороне от тех двоих.
   -- Тим,  --  сказал Славка.  -- Неправильно, если только двое. Такие,
как Андрюшка Илюхин...  Они ведь тоже погибли из-за войны... -- Он хотел
объяснить и не мог подобрать слова.
   С  давних пор Славка научился чувствовать неумолимость математических
законов.  Еще тогда,  когда неотрывно следил за движением костяных шаров
по бильярдному сукну.  И сейчас он хотел объяснить, что во всем виновата
жестокая математика войны. Если лежат в земле сгустки тротила и гремучей
ртути в  ржавых оболочках,  на них все равно кто-нибудь наткнется.  Рано
или поздно.  И чаще всего натыкаются маленькие и любопытные --  те,  кто
ближе к земле и к траве; те, кто ощупывают коленками и локтями глинистые
откосы и  камни  развалин;  те,  кто  не  пройдут мимо  темного входа  в
подземелье и мимо загадочной находки. Это -- тоже закон. Можно охранять,
беречь,  запрещать,  но  по беспощадному закону больших чисел на кого-то
падает жребий.  Не  на того,  так на этого.  Потому что укрытые в  земле
снаряды --  это  продолжение войны.  И  если  Андрюшка Илюхин погиб,  он
закрыл от  смерти другого.  Может быть,  Диньку.  Может быть,  Тима  или
Славку. Может быть, тех ребят, которым не дал добежать до костра...
   Но сказать все это Славка не сумел. Он только повторил:
   -- Они тоже из-за войны... Не все ведь по глупости...
   Хорошо, когда тебя понимают. Тим понял сразу.
   -- Правильно...  Почему я не подумал?..  Трое,  конечно,  лучше, а то
несправедливо...  Знаешь,  Славка,  в позапрошлом году какие-то малыши в
подземелье провалились, где раньше минные склады были. Один семиклассник
их вытащил, а сам не выбрался. Засыпало...
   Славка кивнул. Потом сказал:
   -- А если бы не засыпало?  Наверно,  никто бы и не узнал. И героем бы
никто не  считал.  А  он  ведь все равно как на войне.  Будто тоже Город
защищал... Тим, таких, наверно, тоже немало...
   -- Конечно...
   Они постояли еще у теплой от солнца стены. Наверху в кустах ссорились
воробьи. Где-то на рейде прогремела якорная цепь. Тим неловко улыбнулся:
   -- Мы размечтались,  будто про памятник все уже решено.  Будто от нас
зависит...
   Но Славка сказал серьезно:
   -- Все равно ты хорошо придумал.
   -- Мы, по-моему, вместе придумали, -- сказал Тим. -- Пошли, Славка, а
то Валентина нам задаст...
   Они обогнули стену, и Орудийная бухта вся открылась перед ними.
   В бухту входила баркентина.
   -- "Сатурн"! -- крикнул Тим.
   И они помчались к берегу.
   Баркентину тащил  буксирный  катер.  Он  вел  ее  к  месту  последней
стоянки,  где трехмачтовый парусник должен был превратиться из  учебного
судна в торговую точку треста кафе и ресторанов.
   В  своем последнем плавании старая,  с  ободранной краской на бортах,
без  парусов баркентина все  равно была  красива.  На  низкой набережной
собрались зрители. Славка и Тим пробрались к самой воде.
   -- Отплавалось корытце,  --  послышался слева  от  Славки насмешливый
голос.
   Славка и Тим разом обернулись.  Недалеко от них стояли трое курсантов
и пожилой моряк с капитанскими шевронами на погончиках светлой куртки.
   Капитан коротко глянул на курсанта с гладким красивым лицом.
   -- О любом судне следует говорить уважительно, курсант Вересов.
   Вересов, видимо, смутился и поэтому сказал излишне громко:
   -- Это если о судне,  товарищ старший воспитатель.  А "Сатурн" уже не
судно, он без флага. Он теперь плавучая танцплощадка.
   -- И вы говорите об этом с удовольствием...
   -- Никак нет. Я просто отражаю объективную истину.
   "Дурак", -- подумал Славка.
   Другой курсант,  совсем юный,  похожий на восьмиклассника,  почему-то
засмущался и спросил:
   -- Дмитрий Георгиевич,  а правда, что какой-то пацан хотел перерезать
швартовы у "Сатурна" и грохнуть его о камни? Капитан кивнул:
   -- Да, я слышал.
   Вересов усмехнулся:
   -- Представляю, как папаша порол этого юного флибустьера...
   Славка взорвался:
   -- А  ты!..  Сам-то...  Только форму носишь!  Попробовал бы ночью при
шести баллах на  марс подняться,  чтобы фал  протянуть!  Весь день потом
клеши сушил бы!
   К Славке обернулись:  и курсанты,  и капитан,  и вообще все,  кто был
рядом.
   Вересов снисходительно сказал:
   -- Юноша,  с  вами не разговаривают.  А что касается моих клешей,  не
беспокойтесь. У меня первый разряд по альпинизму.
   -- А по уму четвертый, детсадовский, -- рубанул Славка.
   Кругом засмеялись.  Тим осторожно дернул Славку за  рукав.  Капитан с
короткой усмешкой сказал Вересову:
   -- Видите, подрастающее поколение не нашло с вами общего языка.
   Вересов с вкрадчивым нахальством спросил:
   -- Товарищ  старший  воспитатель,  разрешите вопрос...  Вы,  кажется,
одобряете того пирата, который хотел затопить "Сатурн"?
   Дмитрий Георгиевич опять усмехнулся и наставительно произнес:
   -- Курсант Вересов, вы могли заметить, что действий, идущих вразрез с
уставами морской службы, я никогда не одобрял...
   -- По   крайней   мере,    вслух,    --   негромко   добавил   третий
курсант -- горбоносый и курчавый.
   -- Курсант  Гальченко...  --  сказал  капитан.  Впрочем,  без  особой
строгости.
   Тим опять дернул Славку за рукав.
   -- Пойдем,  --  попросил он  каким-то виноватым шепотом.  --  Пойдем,
Славка.
   И  они ушли с набережной.  Славка все оглядывался,  а Тим смотрел под
ноги...

   У самого входа на рынок их окликнули:
   -- Мальчики! Сбавьте скорость! Я за вами от самой набережной бегу!
   Их догоняла удивительно большая девушка.  Высокая и толстая. Несмотря
на тепло,  она была в полосатом свитере, похожем на старинную матросскую
фуфайку.
   "Боцманша какая..." -- подумал Славка.
   Они с Тимом остановились.
   -- За вами не угонишься,  --  сердито сказала "боцманша". И выпуклыми
синими глазами внимательно посмотрела на Тима.  -- Я про тебя слышала. Я
тебя давно ищу. Это ты хотел перерезать швартовы?
   Славка ощетинился: что ей надо?
   Тим встал, как на совете дружины. Опустил голову.
   -- Вы из детской комнаты?
   -- Я  из  детской  парусной секции  при  Доме  культуры Вторчермета.
Заместитель начальника базы.  Пойдешь в матросы?
   У Славки екнуло сердце. А Тим, не поднимая головы, сказал:
   -- Нет.
   "Боцманша" обиделась:
   -- Это почему?
   -- Мы только вдвоем,  -- сказал Тим и взял Славку за руку. "Боцманша"
оглядела Славку с ног до головы и серьезно сказала:
   -- Кто же спорит...

                              Винджаммеры

   В  конце сентября выдалось несколько прохладных дней.  Но  что значит
"прохладных"?  Градусов двадцать тепла.  По  утрам перепадали дождики --
тоже не холодные,  летние.  Пощелкают по виноградным листьям, позвенят о
перевернутое корыто,  прибьют пыль на кремнистых тропинках...  К полудню
облака разбегались,  и  небо опять становилось праздничным.  Однако мама
волновалась за Славку:
   -- Ты  забываешь про  свои  гланды.  Сколько можно щеголять в  летней
одежде?
   Но Славка не хотел идти с  мамой в магазин.  Он был немного суеверен.
Ему  казалось,  что,  если они  купят школьный костюм (такой же,  как  в
Усть-Каменске),  мама  скажет однажды:  "Вот  что,  Славик,  погостили и
хватит. Все это было несерьезно. Пора возвращаться туда"
   Славка уговаривал себя,  что опасения эти -- пустые. Мама же обещала!
Поэтому страх был маленький,  дремлющий.  Но  он был постоянный.  Славка
видел,  что  мама  недовольна.  Затягивалось дело с  выпиской-пропиской,
поэтому и работа у мамы была временная. Кажется, не нравилось маме и то,
как устроена жизнь в доме:  туалет во дворе,  умывальник и водопровод --
тоже,  вместо  удобного  серванта  и  шифоньера скрипучие пыльные  шкафы
пенсионного возраста...
   А  тут  еще эти письма!  Они приходили из  Усть-Каменска почти каждый
день. Сначала мама рвала их, а потом стала прятать в сумочку...
   Нет,   не  было  у  Славки  полного  спокойствия.   Он  даже,   чтобы
умилостивить судьбу, отыскал и надел на Артемку второго "куриного бога".
А  о  школьной куртке и брюках он даже думать не хотел.  В летней форме,
обветренный,  успевший загореть под сентябрьским солнцем,  он чувствовал
себя частью Города. Не оторвать!
   В  самом  деле,  не  повезут же  его  в  рубашке и  коротких штанах в
холодные края...
   -- Уже все мальчики ходят в костюмах, -- убеждала мама.
   -- Не все,  -- упрямился Славка. -- Тим не ходит. Он говорит, что еще
будет жарко.
   -- Я уверена, что Тим в свою очередь ссылается на тебя.
   -- Тим ни на кого никогда не ссылается. Он самостоятельный.
   -- Это правда. И он, по крайней мере, всегда выглядит аккуратно. А ты
свою рубашку и шорты скоро превратишь в лохмотья.
   -- А ты купи еще одни.
   -- Можно подумать, что я сама печатаю деньги!
   Разговор услышала баба Вера. Сказала маме:
   -- О чем вы говорите, Леночка! Неужели я Славушке одежду не куплю?
   Мама незаметно поморщилась, а Славка остался доволен.
   -- Баба Вера, постарайся, пожалуйста, чтобы рубашка была темно-синяя.
Нам надо для формы.
   -- Вячеслав, -- сказала мама, и Славка сделал вид, что смутился.
   А баба Вера вдруг весело, совсем не по-старушечьи, ему подмигнула.
   Когда мама ушла. Славка шепотом попросил:
   -- Баба Вера,  а  морской ремень можно?  Два.  Мне и Тиму.  Ребятам в
военторге не продают, а тебе дадут, ты ветеран...
   В  тот же  вечер Славка пришил на рукав черный треугольник с  золотым
якорем и  двумя маленькими звездочками для погон.  На  погончики рубашки
Славка тоже  поставил золотые якорьки.  Баба  Вера  распорола и  сделала
пошире петли на новеньких шортах, чтобы входил матросский пояс. Это была
форма "винджаммеров", а звездочки -- знак командира яхты.
   Когда Славка пришел в  этой форме в  школу,  Женька Аверкин сразу все
понял.
   -- Записался? В парусную?
   Славка кивнул. Женька сказал со вздохом:
   -- Вы с Тимом счастливые...  А я ушел из флотилии.  Две недели подряд
только  маршировать  учат.  Рулевые-сигнальщики...  Я  в  художественную
студию пойду во Дворце пионеров.
   Славка почувствовал себя  вроде  бы  виноватым перед  Женькой.  Такое
ощущение вины приходило к  нему уже не в  первый раз.  И  чтобы прогнать
его. Славка спросил:
   -- Нарисовал что-нибудь новое?
   -- Конечно. Я каждый день...
   -- Покажешь?
   Женька обрадованно полез за альбомом.
   Славку вдруг будто толкнуло.
   -- Жень... Ты только с натуры рисуешь или можешь фантазировать?
   Женька смутился:
   -- Не знаю... Смотря что...
   -- А ты когда-нибудь рисовал памятники?

   "Боцманшу" звали Настя.  Во  время первой встречи она объяснила,  как
ехать до  спортивной базы,  и  сказала,  чтобы Славка и  Тим приезжали в
воскресенье с утра.
   Они добирались около часа.  Сначала катером через Большой рейд, потом
на автобусе вдоль Северного берега.  Почти до конца бухты.  Зато база им
сразу  понравилась:  аккуратные  пирсы,  сигнальная мачта  с  настоящего
морского охотника, новый белый домик и большая вывеска:

              ЮНОШЕСКАЯ ПАРУСНАЯ СЕКЦИЯ "ВИНДЖАММЕР"

   "Винджаммер" значит "выжиматель ветра".  Так  называли самые  быстрые
парусные суда  --  сначала клипера,  а  потом громадные стальные барки и
фрегаты.
   На  пирсах базы стояли "кадеты".  Десяток новеньких,  пластмассовых и
три старых, с обшарпанными фанерными бортами.
   Но оказалось,  что секции в полном смысле еще нет. Потому что не было
людей.  Базу недавно оборудовали, и Настя подбирала экипажи. А подбирала
она не спеша.  Не хотела,  чтобы записались случайные люди,  такие,  кто
сбежит через несколько дней, испугавшись трудностей морской науки. Настя
показалась Славке чем-то похожей на Анюту.
   Начальником базы был  высокий лысоватый дядька с  недовольным лицом и
шевронами старшего  помощника капитана.  Игорь  Борисович.  Когда  Настя
привела Славку и Тима,  он посмотрел на них вполне равнодушно, а на свою
заместительницу  --  почему-то  насмешливо.  Записал  в  толстый  журнал
фамилии и сообщил:
   -- Занятия с пятнадцатого октября.  Осенью и зимой пройдете теорию, с
апреля -- на воду. Есть вопросы?
   У Славки были вопросы. Он набрался смелости:
   -- А в этом году... нельзя на воду?
   Игорь Борисович не удивился и  не рассердился.  Но и  не обрадовался.
Без всякого выражения спросил:
   -- Имеете опыт?
   Славка кивнул на Тима:
   -- Вот он ходил на "эл-шесть"...
   -- Два раза, -- честно сказал Тим.
   -- А ты?
   Славка,  волнуясь,  достал свое удостоверение.  Это был,  наверно, не
очень законный документ -- Славке явно не хватало возраста. Но все же на
плотном сероватом листке было отпечатано,  что "Вячеслав Семибратов сдал
необходимые зачеты  по  морской  практике и  судовождению и,  на  правах
яхтенного рулевого третьего класса,  может водить яхты с  парусностью до
12 кв.  м в дневное время". Стояла круглая печать ДСО и подпись старшего
тренера.
   Эта  бумага  --  все,  что  мог  сделать для  Славки бородатый Виктор
Семенович,  когда прощались. Наверно, начальник покровского яхт-клуба не
думал, что в ближайшие годы удостоверение Славке пригодится.
   Игорь  Борисович молча  свернул и  возвратил листок.  Скучным голосом
сказал:
   -- Анастасия Евгеньевна,  помогите им спустить старый "кадет".  Лучше
седьмой номер, он не течет. Пусть поставят паруса, пройдутся у пирса...
   "Седьмой  номер"  показался Славке  таким  родным,  будто  неведомыми
путями  приплыл сюда  старенький "Трэмп".  Славка взялся за  паруса.  Он
ничего не забыл за прошедший сухопутный год.  А Тим просто молодец!  Все
схватывал с первого раза.
   Здесь,  в оконечности бухты, была постоянная толчея волн. Приходила с
рейда зыбь,  раскачивали воду  катера,  ветер тоже  взъерошивал на  воде
гребешки.  Все это перемешивалось,  и получались невысокие,  но крутые и
беспорядочные волны.  Они подбрасывали "кадет",  и  он на ходу шлепал по
воде звонким днищем.
   Хорошие,  веселые были волны!  Они совсем не мешали Славке. "Семерка"
помчалась по гребешкам,  как лихая, но послушная лошадка. Брызги ударили
по  Тиму,  который  сидел  впереди.  Тим  радостно взвизгнул.  А  Славке
захотелось сразу и петь, и плакать, и смеяться...
   Когда вернулись к  пирсу,  толстая веселая Настя показала им  большой
палец. А Игорь Борисович сообщил:
   -- Приведите яхту  в  порядок и  можете  ходить,  пока  у  нас  набор
экипажей и предварительный период... Но имейте в виду: не дальше вон той
баржи.  --  Он показал на большую наливную баржу "Бея", которая стояла в
полукилометре от пирса;  ее собирались резать на металл. -- Помните, что
здесь не  Покровское озеро.  Здесь военные власти,  портовое начальство,
движение катеров и диспетчерская служба. Есть вопросы?
   -- Нет вопросов,  товарищ начальник базы,  -- с готовностью отозвался
Славка.  Но когда Игорь Борисович ушел,  он спросил:--  Настя, а чего он
такой... скрипучий какой-то?
   Настя  утопила  в  море  сигарету (она  целыми  днями  дымила,  чтобы
похудеть) и разъяснила:
   -- Он  хороший человек,  только неприятности у  него  были.  Какая-то
авария  случилась,  когда  он  стоял  на  вахте.  Он  старпомом  был  на
сухогрузе.  Сказали,  что  виноват,  перевели  на  портовый  буксир,  он
поругался с  начальством и  ушел  из  пароходства...  Только  это  между
нами...  А  раньше еще,  несколько лет  назад,  он  на  "Сатурне" плавал
третьим помощником, паруса знает.
   Сама  Настя занималась в  секции крейсерского плавания,  во  взрослом
яхт-клубе,  и заочно училась в пединституте.  Славке и Тиму она сказала,
что будет оттачивать на них свое педагогическое мастерство.
   -- Сначала отучись курить,  --  посоветовал Славка.  -- Не педагог, а
пароход "Саванна" в плавании через Атлантику.
   -- Не смей критиковать начальство,  -- отозвалась Настя. -- Должна же
я иметь хотя бы один недостаток...
   Однажды Настя предложила:
   -- Хотите, выпрошу для вас у Игоря новый "кадет"?
   -- Пфу!  Это мыльницы,  --  сказал Славка.  Он не любил пластмассовые
яхты, потому что в свое время их презирала Анюта. Тим сказал:
   -- Нам и этот хорош. Зря, что ли, возились?
   Они  за  четыре  дня  привели "семерку" в  порядок:  заново выкрасили
корпус, подлатали паруса. Написали на белых бортах название "Маугли".
   Игорь Борисович покосился и ничего не сказал.  Вернее,  сказал, но не
про название:
   -- Семибратова назначаю командиром. Есть вопросы?
   На следующий день, когда Славка и Гим увлеклись и выскочили за "Бею",
он вызвал их к себе.
   -- Я предупреждал?
   -- Да, -- прошептал Славка и обмер.
   -- Как это произошло?
   -- Случайно, -- еще тише отозвался Славка.
   -- Надеюсь,  что не нарочно.  В следующий раз за подобную случайность
будете до весны сидеть на берегу.  В  море за случайности расплачиваются
головами.
   Когда они как ошпаренные вылетели от начальника, Тим сказал:
   -- Давай,  Славка,  не рисковать.  Лучше спросим сначала про Диньку и
Валентину, а то опять влетит.
   Дело в том, что Наездник уже много раз просил покатать его на яхте. И
Валентину.  Вместе.  Потому что он  и  Валентина сделались неразлучными.
Динька по  секрету даже сообщил Славке,  что  они обязательно поженятся,
как только окончат школу.
   "Слишком рано,  --  сказал Славка.  --  Кроме того,  Валентина кончит
школу на год позже, чем ты".
   "Верно..." -- пробормотал Динька и задумался.
   Прокатить их Игорь Борисович разрешил. Только по одному и недалеко от
пирса.  Валентина отнеслась к морской прогулке спокойно, а Наездник даже
тихо подвывал от восторга, когда "Маугли" прыгал на гребнях. А потом про
все расспрашивал: про паруса, про руль, про мачту.
   -- А эта цепь зачем?
   -- Для швартовки.
   Затаскивать "Маугли" на пирс Тим и  Славка не могли,  сил не хватало.
Они оставляли яхточку на  плаву.  В  гавани,  за пирсом,  где начиналось
мелководье,  волны  не  бывало,  и  "кадет" мог  ночевать спокойно.  Его
пристегивали цепью  к  плавучему буйку,  а  потом  вброд перебирались на
берег: воды здесь было чуть выше колен.
   Обзавестись цепью  их  заставил сторож  дядя  Сеня.  Он  сказал,  что
обычный пеньковый швартов ненадежен:  могут  проникнуть злоумышленники и
угнать яхту,  а  он,  дядя Сеня,  отвечает за  все здешние плавсредства.
Славка и Тим сначала заспорили:  откуда им тут взяться, злоумышленникам?
Но  дядя Сеня резонно заметил,  что  в  свое время именно так  рассуждал
сторож, карауливший "Сатурн".
   Цепь отыскали на железной свалке рядом с  "Беей".  Хорошая была цепь,
почти не ржавая, длиной метра два. Звенья диаметром с грецкий орех. Один
конец Тим и Славка намертво закрепили на скобе форшпигеля --  плоского и
тупого носа яхточки.  А для запора Славка попросил у бабы Веры небольшой
замок с  двумя серебристыми ключиками.  Один  ключик взял  себе,  другой
отдал Тиму...
   Тим был прав,  когда говорил,  что придут еще теплые дни.  Тридцатого
сентября,  в субботу,  наступила такая жара, что хоть прямо с урока беги
-- и  головой в море.  Судьба сжалилась над школьниками:  из-за какой-то
конференции  четвертые  и   пятые  уроки  отменили.   Школа  наполнилась
радостными воплями.
   Славка и  Тим  запаслись в  буфете бутербродами и  покатили на  базу.
Зачем терять время?
   Настя   выстраивала  на   пирсе  шеренгу  незнакомых  мальчишек.   Те
почтительно смотрели на Славку и Тима, на их якоря и нашивки.
   -- Мы  немного пройдемся,  --  небрежно сказал Славка Насте.  Что  ни
говори, а приятно быть ветераном.
   Настя грустно кивнула.  Славка ее понял: ей отчаянно хотелось курить,
но перед новичками было неудобно.
   Вместе  с  портфелями (в  них  бутерброды и  Артемка)  Славка  и  Тим
перебрались на "Маугли".  Подняли паруса.  Ветерок был теплый и плотный.
Они вышли из гавани.
   -- Пойдем на ту сторону?  --  спросил Тим.  Славка кивнул.  Тим опять
спросил:
   -- Дашь на руле походить?
   -- А вот возьму и не дам, -- сказал Славка, -- чтоб не задавал глупых
вопросов.
   -- Виноват, товарищ рулевой третьего класса.
   Славка вздохнул:
   -- Учу я тебя на свою голову.  На будущий год получишь яхту,  а где я
возьму матроса?..
   -- Диньку возьмешь. Он в тот раз два часа канючил, просился.
   -- Опять заново учить. Да Игорь и не разрешит. Скажет: что за детский
сад?
   -- Настю попросим,  она его уговорит.  Она на него влияние имеет. Как
Валька на Дениса... Ой, чуть не забыл!
   -- Что?
   -- Можешь писать заметку "Новый подвиг первоклассника Васильченко".
   Славка даже рулем дернул не в  ту сторону,  и "Маугли" чуть не улегся
парусом на воду.
   -- Что еще он натворил?
   -- Это мирный подвиг, -- успокоил Тим. -- Денис Васильченко записал в
первый класс Валентину Сель.
   -- Ты что... Серьезно? Как это?
   -- Очень просто.  Пришел в  кабинет к  директору и  говорит:  что  за
безобразие!  Девочка без присмотра,  одна дома.  Читает, пишет, считает,
как отличница, а в школу не берут. Ну, Юрий Андреевич посмеялся: хорошо,
товарищ Васильченко,  разберемся.  Позвонил нам  домой.  Оказывается,  в
первом классе неполный состав...  Мама Вальку быстро сводила в школу, ей
там что-то вроде экзамена устроили.  А  она Тамаре Алексеевне знаешь что
заявила?  "Я  просто поражаюсь,  какие наивные вопросы вы задаете..."  В
понедельник пойдет учиться...
   "Маугли" пересек бухту.  Они сменили галс и  пошли от  чернореченских
причалов к "Бее".
   -- Артемку забыли высадить на палубу!  --  спохватился Тим.  -- Опять
бедняга в темноте сидит.
   -- Зато там вкусно пахнет,  --  сказал Славка.  --  Подбери стаксель,
полощет...
   Прыгали волны,  плясало на них солнце.  Ветер кидал навстречу соленые
брызги.  Славка жмурился от  брызг и  солнечных бликов.  Сквозь радужные
пятна он видел желтые обрывы,  один из створных маяков Большого рейда --
белую башню на  горе --  и  пассажирский катер,  бегущий из города вдоль
Северного берега.  Кто-то помахал им с  катера,  но Славка не разглядел.
Над "Маугли" весело носились чайки. И жизнь была замечательная.
   Тим сказал:
   -- Динька портрет Валентины нарисовал. Знаешь, даже похоже немного...
   Славка подумал о Диньке, вспомнил его альбом, рисунок с мальчишкой на
баррикаде. Потом вспомнил еще один альбом...
   -- Тим...  Не обижайся,  ладно?  Может,  подумаешь, что я болтун... Я
Аверкину про памятник рассказал. На площади Карронад...
   Тим резко обернулся:
   -- Зачем?
   -- Ну, ты не обижайся.
   -- Я не обижаюсь,  ты что... Но только я не понимаю: зачем? -- сказал
Тим с мягким нажимом.
   -- Он  рисует  здорово,   ты  же  знаешь...   Так  захотелось,  чтобы
кто-нибудь  памятник нарисовал.  Чтобы  глазами  увидеть.  Я  как-то  не
стерпел и проговорился... Надо было тебя спросить, конечно...
   Тим сказал без восторга, но и без огорчения:
   -- Ладно, это же не военная тайна. Лишь бы он не стал всем болтать, а
то опять начнут говорить про мои фантазии...
   -- Что ты! Он никому... Он так обрадовался -- и скорее за карандаш.
   -- Хорошо получилось?
   -- Я же не видел, он только начал... Тим!
   -- Что?
   -- Знаешь,  я  подумал...  А  если  у  него  хорошо получится,  можно
показать какому-нибудь скульптору.  А  потом набрать цветного металла...
Все ребята помогли бы, если бы по правде памятник делать.
   Тим потуже выбрал стаксель-шкот и  повернул к  Славке мокрое от брызг
лицо.
   -- Славка,  ну  зачем  ты...  Говоришь про  памятник,  а  думаешь про
другое. Будто извиняешься...
   -- Ну...  ты, наверно, все еще злишься на Аверкина, а я тогда про это
забыл.
   -- Нисколько я на него не злюсь...
   -- Ну и хорошо,  --  с облегчением сказал Славка. -- Возьми руль, сам
же просил... А про памятник я все равно думаю. Они поменялись местами.
   -- Металл собрать не  так уж  трудно,  --  сказал Тим.  --  Со старых
кораблей знаешь сколько меди снимают! Например, оправы иллюминаторов.
   -- Вот бы достать иллюминатор!  Я  бы на стенку его приделал,  а  под
стекло -- какой-нибудь парусник.
   -- Иногда на свалке попадаются. Даже среди железа.
   -- Когда цепь искали, я что-то не заметил.
   -- Ну, не каждый же раз. Как повезет.
   -- Тим, сходим посмотрим?
   -- Давай.
   Тим взял покруче к ветру, и "Маугли" устремился прямо на корму "Бей".
У  самой  кормы он  рыскнул к  берегу.  Славка выдернул шверт,  и  днище
заскрипело о  твердый песок и  мелкие ракушки.  Тим поднял перо руля,  а
Славка сбросил спасательный жилет, выпрыгнул на берег и закрепил цепь за
ржавый рельс. Ослабшие паруса заполоскали на ветру.
   На берегу громоздилась куча металлолома.
   -- Смотри-ка, мы тут не одни такие охотники, -- сказал Тим. Несколько
мальчишек --  из  второго или третьего класса --  возились среди железа.
Трое  по  очереди дергали ручку  разбитого корабельного телеграфа.  Двое
выдергивали из-под  гремящего стального листа обрывок якорной цепи.  Еще
один --  смуглый, похожий на галчонка, в продранных на коленях джинсах и
обвисшей  полосатой  майке  --   стоял  над  ними  и   рассеянно  баюкал
заостренный с одного конца ржавый цилиндр.
   Славка и Тим быстро посмотрели друг на друга.
   "Все-таки  это  случилось, -- подумал  Славка. -- Надо  же,  все  так
просто..."
   Тим не спеша подошел к мальчишке и негромко спросил:
   -- Можно посмотреть?
   И принял цилиндр на свои ладони. Оглянулся на Славку и сказал:
   -- Какой тяжелый...

                           Часть третья. ЦЕПЬ

                             Право капитана

   -- Какой тяжелый, -- сказал Тим и посмотрел исподлобья на Славку.
   Славка опять подумал:  "Все-таки это случилось... -- Он прислушался к
себе.  Сердце билось редкими толчками.  -- Значит, не боюсь", -- подумал
Славка. Он знал, что, если человек боится, сердце колотится беспорядочно
и часто.
   Снаряд  размером  с  небольшой термос  лежал  в  веснушчатых Тимкиных
руках.  Тим  осторожно прижимал его  к  оранжевому спасательному жилету.
Снаряд был покрыт коричневой ржавчиной.  К  ней кое-где прилипли плоские
маленькие ракушки.  Словно ребристые чешуйки.  У  снаряда была маленькая
головка, похожая на привинченную пробку. Видимо, взрыватель.
   "Все-таки это случилось..."
   Прежде всего надо было убрать мальчишек.
   Славка сказал негромко, но очень решительно:
   -- Идите отсюда, ребята. Здесь нельзя.
   Его серьезный тон подействовал:  ребята отступили на  пару шагов.  Но
похожий на галчонка мальчишка-тот, что отдал снаряд, -- огрызнулся:
   -- Нам нельзя, а вам можно?
   -- Здесь зона,  понимаете?  -- сказал Славка.-- Придет сторож, он вам
головы поотрывает.
   Белокурый мальчик лет восьми рассудительно заметил:
   -- Мы здесь сколько раз играли. Никакого сторожа здесь нет.
   И  остальные наперебой подтвердили это.  Они  стояли  теперь  плотной
шеренгой.  Их было шестеро, и при желании они вполне могли справиться со
Славкой и с Тимом.
   -- Раньше не было, а сейчас есть, -- напористо сказал Славка.
   -- А вы кто такие? -- скандальным тоном спросил "галчонок".
   Славка придумал на ходу:
   -- Мы пионерский патруль. Кто не верит, поехали на базу, там узнаете!
   Он снова шагнул к ребятам,  и они опять отступили.  Наверно, поверили
насчет  патруля.  В  самом  деле  --  форменная рубашка,  нашивки...  Но
"галчонок" крикнул:
   -- Врет он! Он хочет все забрать, что мы нашли!
   -- Дураки! Хотите, чтобы вас в пыль разнесло?
   -- Подумаешь,  в пыль!  У нас Степан патроны разряжал --  как семечки
щелкал!
   И шеренга сдвинулась еще плотнее.
   Славка быстро оглянулся на  Тима.  Тим стоял неподвижно.  Со  сжатыми
губами и напряженным лицом. И прижимал к груди ржавую находку.
   -- Убирайтесь!  --  отчаянно крикнул Славка ребятам. -- Ну? Считаю до
трех!  Раз...  -- И он прыгнул к ним. Словно хотел схватить того, кто не
послушается.
   Они отбежали,  но теперь смотрели совсем враждебно.  "Галчонок" вдруг
громко сказал:
   -- Пошли, ребята, к Степану! Степан придет -- он им даст!
   Компания грозно и обрадованно загудела, давая понять, что со Степаном
шутки плохи. Сейчас они его приведут, и тогда самозваный патруль узнает,
как приставать и командовать не на своей улице.
   Они ушли, сердито оглядываясь. Курчавый мальчишка на прощание швырнул
в  Славку и  Тима  обломок черепицы.  Славка сразу увидел,  что  обломок
пролетит в  стороне,  но Тим вздрогнул и  резко отступил на шаг.  Славку
будто шарахнуло током!
   -- Тихо ты!
   -- Я тихо... -- виновато сказал Тим.
   -- Очень тяжело?
   -- Да нет, держу. А что дальше?
   -- Сейчас!
   Славка  прыгнул  к  яхте,  схватил  портфель,  вытряхнул бутерброды и
учебники.  Хотел вытряхнуть и  Артемку,  но подумал:  "Не надо,  Артемка
мягкий".
   Он подбежал к Тиму, поставил открытый портфель у его ног:
   -- Давай уложим...
   Тим начал медленно сгибаться, отодвигая снаряд от груди.
   -- Дай мне, -- сказал Славка. -- Дай, Тим. У тебя руки устали.
   Тим осторожно переложил свой груз в  Славкины ладони.  Снаряд в самом
деле  оказался очень тяжелым для  своих размеров.  Наверно,  килограммов
десять.
   "Вот тебе и  клятвы",  --  подумал Славка,  вспомнив про  все честные
слова, которые давал маме.
   Никаких угрызений совести Славка не чувствовал.  Если оставить снаряд
и  кто-нибудь из-за  него  погибнет,  какими честными словами оправдаешь
себя?   Обстоятельства  оказались  сильнее  Славкиных  клятв.   Это  был
форс-мажор.
   Тим  встал на  коленки и  пошире растянул открытый портфель.  Видимо,
руки у Тима в самом деле устали: пальцы вздрагивали.
   На  дне  портфеля  Славка  увидел  Артемкину неунывающую физиономию с
блестящими глазами.  Славка медленно сел  на  корточки и  начал опускать
снаряд. Тихо-тихо. Теперь он уже не думал, что не боится.
   Артемка понимающе улыбался и растопыривал лапы:  готовился принять на
себя ржавую тяжесть.
   Снаряд лег на ватное Артемкино тело.
   Славка встал.  Было  очень тихо.  Казалось,  что  совсем исчез ветер.
Палило солнце.
   -- Все, -- сказал Славка и вытер мокрый лоб рукавом.
   -- Что все? Дальше-то что делать?
   Славка не знал. Просто еще не подумал.
   -- Сейчас ребята вернутся,  -- сказал Тим.-- С этим своим Степаном. И
получится свалка.
   Славка кивнул. Тим был прав.
   Тим опять сказал:
   -- Наверно,  мы зря их прогнали. Надо было все объяснить и послать за
кем-нибудь: за военными или за милицией.
   -- Какие-то они бестолковые,  --  пробормотал Славка.  Но он понимал,
что Тим говорит правильно. И признался: -- Это я сглупил.
   -- Я тоже, -- сказал Тим.
   -- А теперь с ними не договоришься.
   -- Смотря что за Степан. Может, умный, а может, такой же, как они.
   -- Умный! Патроны расковыривал...
   -- Да, -- согласился Тим. -- Сейчас нельзя рисковать.
   -- Тим, -- сказал Славка. -- Давай затопим эту штуку.
   -- В бухте? Здесь мелко. Если она у кого-нибудь под килем сыграет?
   Славка оглянулся на воду. Крутые резвые волны плескались под солнцем.
   -- Да,  --  сказал Славка.--  И  нельзя ее  везти на  яхте.  Вон  как
кидает... Тим, ты не знаешь, как устроен взрыватель у этой штуки?
   -- Откуда я знаю...
   -- Нельзя на  яхте,  --  опять сказал Славка.  --  Тут  каждый толчок
опасный.  Может, в нем какая-нибудь проволочка на одной чешуйке ржавчины
держится...
   Он увидел,  как Тим побледнел.  Веснушки Тима сделались почти черными
на побелевшей коже. Ну и что? Славка сам не боялся, что ли?
   -- Один пусть подежурит,  а другой --  на базу,  --  сказал Славка.--
Надо кого-то позвать.
   -- А что на базе? -- возразил Тим.-- Игоря нет, Настя катер не водит.
Телефон еще  не  подключили...  И  можно не  успеть:  явится компания со
Степаном...
   -- Может, спрячем?
   -- Где?
   Кругом был пустой берег, твердая как камень земля. Не зароешь. Если в
железе  спрятать --  найдут.  Если  в  песке,  у  самой  воды  --  вдруг
кто-нибудь наступит?
   -- А  если сбегать в  милицию или  в  какую-нибудь военную часть?  --
предложил Славка.
   -- Где они здесь?
   -- Поискать...
   -- Ходить с этим подарочком среди людей?
   -- Да нет же! Один с ним здесь останется...
   -- Это  все равно что на  базу,  --  устало сказал Тим.  --  Можно не
успеть... Давай, Славка, унесем его куда-нибудь подальше, где нет людей.
Осторожно...
   -- Куда?
   -- Знаешь что...  Здесь если  по  прямой,  то,  наверно,  недалеко до
обрывов. Помнишь, где гнездо орудия?
   -- Ну и что?
   -- Там всегда пусто.  И  глубина...  Кинем с обрыва и отскочим.  Если
утонет -- пускай. А если грохнет от удара об воду -- нас не зацепит.
   -- А много идти?
   -- Километра полтора, наверно...
   "Никуда не  денешься,  --  подумал Славка.--  Если это случается,  не
спрячешься,  не свалишь на другого..." И пришел такой страх,  что дышать
стало трудно.  Неужели это его,  Славкина,  судьба? Неужели как Андрюшка
Илюхин?
   Да  нет же!  Не в  костер же он будет толкать снаряд!  Просто отнесет
тихонечко и выбросит.
   Но  мысль о  чешуйке ржавчины,  на которой держится спуск взрывателя,
была неотступной.
   Славка резко дернул плечом и коротко выдохнул воздух.
   -- Придется нести, -- сказал он.-- А если кого-нибудь встретим, сразу
пошлем за саперами.
   -- Если идти пустырями,  едва ли встретим...  Да ладно,  Славка!  Эту
штуку в металлоломе привезли, и то она не взорвалась. Чего ей взрываться
в мягком портфеле? Донесем.
   "В самом деле..." -- подумал Славка.
   -- Пошли, -- сказал Тим.
   "Пошли... Значит, вместе?.. А зачем вместе? Вдвоем не так страшно, но
если что-то... Если эта ржавая проволочка..."
   Он сел на корточки и  очень осторожно,  стараясь не звякнуть замками,
застегнул портфель. Лицо у портфеля было хмурое и боязливое.
   -- Тим, -- сказал Славка, -- яхту оставлять нельзя. Тим удивился:
   -- Разве сейчас нам до яхты?
   -- Все  равно,  --  сказал Славка.--  Зачем идти  вдвоем?  Ты  отведи
"Маугли",  а я эту штуку отнесу... Ну чего ты смотришь? Отнесу, и ничего
не случится.
   -- Ты с ума сошел?  --  жалобно проговорил Тим.  Но Славка не сошел с
ума. Наоборот, он понял: сумасшедшими надо быть, чтобы идти вдвоем. И он
понял еще, что надо говорить честно.
   -- Тимсель,  --  сказал Славка ласково.  -- Ну, пожалуйста, не спорь.
Ну, ты же понимаешь... Зачем рисковать обоим?
   Тим,  нагнувшись,  отколупывал  от  колен  плоские  плотно  прилипшие
ракушки. Не поднимая головы, он сказал:
   -- Тогда уводи яхту ты. Ты капитан.
   Это  была  правда.  И  Славка...  Славка  даже  обрадовался в  первую
секунду!  Но  тут же представил,  как Тим,  согнувшись набок от тяжести,
уходит  через  поросший  бурьяном пустырь.  И  почувствовал Славка,  что
смотреть на это он не сможет.
   "Гадина проклятая,  свалилась на нашу голову!  --  мысленно сказал он
снаряду.  И  тут  же  испугался:  --  Нет-нет,  не  гадина.  Только лежи
спокойно. Совсем спокойно..."
   И он сказал Тиму то, что обязан был сказать, раз уж так получилось:
   -- Тим...  Если я капитан...  Капитан должен быть, где... труднее, --
Он не решился сказать "опаснее".
   -- А я не справлюсь с яхтой, -- не глядя на Славку, отозвался Тим.
   -- Не валяй дурака.
   Тим выпрямился. У него были решительные зеленые глаза.
   -- Славка, давай по-честному. Бросим жребий.
   "Давай!" --  чуть-чуть не сказал Славка. Но не сказал, потому что это
было бы как раз не по-честному.
   Конечно,  ничего страшного не случится,  он в этом уверен. Но... если
все-таки... Тогда что он скажет матери Тима?
   "Тетя Маша,  так получилось.  Мы  тянули жребий.  Я  не виноват,  что
выпало ему..."
   А если наоборот?  Если что-то с ним случится,  со Славкой?  Тогда что
скажут его маме?
   Ну почему здесь не появится ни один взрослый?! Что за проклятое такое
невезение? И ждать уже нельзя. Пацаны могут вернуться в любую минуту.
   Славка решился:
   -- Тим, не надо жребия, не обижайся.
   Они  всегда  во  всем  были  равны.  До  сих  пор.  Но  сейчас  стало
по-другому.  Тим не  мог отказаться от  жребия,  а  Славка мог,  он имел
право. Но он еще не сказал об этом. Он сказал о другом:
   -- Не обижайся,  Тим, но я сильнее. И я к своему портфелю привык... И
я умею толчки и рикошеты рассчитывать: не упаду не споткнусь. Мне легче.
   -- Это нечестно, -- сказал Тим.
   Тогда, глядя в сторону. Славка наконец сказал:
   -- Тим, я командир яхты. Мы сейчас считаемся в плавании.
   -- Ну и... что? -- тихо спросил Тим.
   -- Тим,  --  сказал Славка.  -- Ты не сердись... Командир имеет право
приказывать.
   У Тима стало чужое лицо.
   -- Ты мне приказываешь?
   -- Да, -- чуть не плача, сказал Славка.
   -- Есть,  капитан, -- откликнулся Тим, глядя мимо Славки.-- Слушаюсь,
капитан.
   Он это спокойно произнес,  без всякой насмешки. Но ох как тошно стало
Славке. И, глядя, как Тим идет к яхте. Славка отчаянно сказал:
   -- Ты думаешь,  мне в герои хочется?  Дурак ты...  Тим! Ну, не злись!
Нельзя же иначе!
   -- Я ничуть не злюсь,  --  не оборачиваясь,  ответил Тим.  Нагнулся и
стал распутывать цепь.
   -- Ты...  знаешь  что?  --  нерешительно  проговорил  Славка.  --  Ты
ошвартуй "Маугли" и подожди меня на базе. Я быстро...
   Тим грохнул цепью о палубу и столкнул "Маугли" с песка.  Вошел в воду
по колено и прыгнул в яхту. По-прежнему не глядя на Славку, он ответил:
   -- Я ошвартую яхту.  Но после этого плавание кончится, и тогда ты мне
уже не командир. Я сам знаю, что мне делать.
   "Вот мы и поссорились", -- подумал Славка.
   Но  надо  было  идти.  Главное сейчас --  чтобы  идти.  Чтобы  скорее
избавиться от  страшного груза.  Остальное будет потом:  они помирятся с
Тимом,  который все  поймет;  они  опять вдвоем сядут на  "Маугли";  они
обсудят с  Тимом,  как избавить Славкину маму от писем из Усть-Каменска;
они завтра пойдут купаться на Качаевку и возьмут Валентину и Диньку...
   ...Если проржавевший спуск взрывателя не окажется слишком хрупким.

                              Белая дорога

   Потом  Славке много ночей подряд будет сниться эта  дорога.  Светлая,
почти белая земля с  блестками кремния.  Бесконечная дорога,  белый бред
под палящим солнцем...
   Он вышел на эту дорогу не сразу. Сначала был пустырь с колючей травой
и сухими раковинами улиток.  Они хрустели под кроссовками.  Славка решил
было спрятать снаряд в  этой траве и  сбегать за помощью,  но на пустыре
паслись козы, и, значит, здесь в любую минуту могли появиться люди.
   За пустырем тянулись домики и  сады окраины.  Обходить их пришлось бы
очень далеко,  и Славка пошел по улице.  Он понимал, что делать этого не
следует, нужно держаться подальше от людей. Но понимал он и другое: если
идти в обход,  не доберешься до моря и к вечеру.  Тим явно ошибся, когда
сказал,  что до обрывов полтора километра.  Он,  видимо, не очень хорошо
знал эти места.
   К счастью,  улица оказалась почти безлюдной. Только дважды промчались
навстречу мальчишки-велосипедисты.  Славка оба  раза каменел от  страха,
будто встречные люди могли разбудить и встряхнуть снаряд...
   Страх  был  непостоянный:  он  приходил волнами.  Иногда он  накрывал
Славку с  головой --  Славка леденел и  замирал,  и не спасало от холода
солнце, которое жгло спину и плечи сквозь темно-синюю рубашку. Казалось,
что  вот-вот,  сию  секунду ударит грохот...  Потом  страх откатывал,  и
Славка  ругал  себя  трусом,  сопляком  и  нервной  барышней.  С  минуту
казалось,  что все случившееся -- пустяк. Что железная болванка, лежащая
в Артемкиных объятиях,  не опаснее,  чем старинный литой утюг бабы Веры.
Но минута проходила, и опять наваливался страх.
   Один раз Славка услышал в  портфеле тихий,  но отчетливый щелчок.  Он
оцепенел  на  секунду.  Потом  осторожно (быстро,  но  очень  осторожно)
поставил портфель в дорожную пыль и кинулся в кювет,  в жесткую траву. И
залег там, прикрыв голову руками.
   Хорошо, что никого на улице не было.
   Славка полежал,  приподнял голову.  Портфель стоял  посреди улицы,  и
квадратная физиономия была у него виноватой.  Славка понял,  что щелкнул
язычок разболтанного замка.
   После этого страх ушел  надолго.  Славка даже  стал насвистывать.  Он
спокойно добрался до конца улицы.
   И тогда он увидел дорогу.
   Узкая,  прямая и  длинная,  она уходила в  направлении моря.  Но моря
Славка не увидел. Дорога шла вверх и словно втыкалась в небо. Нужно было
подняться  до  перевала.  С  двух  сторон  дорогу  стискивали побеленные
каменные заборы.  За ними поднимались острые кипарисы. Наверно, там были
большие сады.
   "А может быть, кладбища. Подходящее место, -- подумал Славка и тут же
одернул себя: -- Не распускайся!"
   Он  ступил на эту дорогу с  твердой белесой землей,  почти горячей от
солнца.  Белый блеск резал глаза.  Даже небо теперь было не  голубым,  а
светло-стальным и беспощадным.
   От  тяжести ныли руки и  болели плечи.  Славка осторожно перекладывал
портфель из руки в руку,  но ставить его на дорогу не решался.  Не хотел
лишних толчков.  Портфель приходилось держать на  отлете,  чтобы жесткая
нижняя кромка не чиркала по ноге и чтобы случайно не ударить коленом.
   У Славки опять появилась мысль:  спрятать портфель в укромном месте и
сбегать за кем-нибудь.  Но здесь, на дороге, сделать это было нельзя. Ни
ямы,  ни  камня,  ни  заросшего  травой  кювета.  Ровная  твердая  земля
подходила прямо к  белым стенам.  У  подножия стен росли кустики пыльной
травы, но в них не спряталась бы даже улитка.
   Дорога была как судьба: не избавишься от груза и никуда не убежишь. В
каменных  заборах  --  ни  калитки,  ни  щели,  ни  выхода  в  переулок.
Оставалось идти вперед,  а  что впереди --  неизвестно.  И  путь казался
бесконечным.
   Тогда Славка стал думать,  что  все равно это кончится.  Все равно он
выйдет к обрыву и кинет снаряд в воду.  И станет хорошо и спокойно. И он
побежит к Тиму,  чтобы скорее помириться. И Тим скажет: "Ох и натерпелся
я из-за тебя, Славка..."
   А если не скажет?
   Если обида у Тима такая, что он не захочет больше видеть Славку?
   Но почему? Тим поймет! Он же справедливый. Он поступил бы так же, как
Славка, если бы сам был капитаном.
   А что сделал бы тогда Славка? Подчинился бы приказу?
   "Я... я не знаю, -- подумал Славка. -- Да, я, наверно, подчинился бы.
Но  я  извелся бы от страха,  думая о  Тиме.  Я  боялся бы сильнее,  чем
сейчас..."
   "А он, думаешь, не боится? Думаешь, ему сейчас легко?"
   "Но он меня простит, когда я вернусь..."
   "Кто знает...  Вот если наоборот,  если не вернешься, тогда, конечно,
простит. Потому что взрыв -- это оправдание..."
   При  этой  мысли  Славке стало  так  жутко,  как  еще  не  было.  Ему
показалось, что все предугадано. С самого начала. С его приезда в Город.
И разговоры об Андрюшке Илюхине,  и находка на берегу,  и эта дорога,  с
которой не свернешь, -- все вело к одному.
   "Что будет с мамой, если это случится?"
   И мама будто появилась откуда-то и пошла рядом.
   "Мама, ты прости. Что я мог сделать?"
   А мама молчала и укоряюще смотрела на Славку.
   И Славка вдруг сообразил, что надо сделать!
   Надо осторожно вынуть снаряд и  положить у стены.  Кто-нибудь найдет?
Пусть. Почему один Славка должен рисковать? Он унес эту страшную игрушку
от ребят,  он отмерил для себя свою долю риска. Пускай теперь кто-нибудь
другой. Он не за себя боится, а за маму.
   "У других тоже мамы..."
   "Значит, я должен ходить по ниточке, а другие не должны?.."
   "Сам взялся..."
   "Но я не знал,  что это так далеко.  И так страшно... Я просто больше
не могу".
   "Ладно, оставь снаряд... Тим не оставил бы..."
   "Это несправедливо. Почему это случилось именно со мной? Я живу здесь
всего месяц. Другие целую жизнь живут и ничего..."
   "Значит, это не твой Город?"
   -- Будь ты проклят,  гадина такая,  -- шепотом сказал снаряду Славка,
уже не думая, что снаряд может отомстить.
   И будто от этих слов дорога кончилась.
   Славка оказался на  перекрестке.  Впереди была обычная улица окраины,
черепичные крыши,  а  за  крышами плавилось под  солнцем море.  И  опять
рванулся с моря плотный теплый ветер.
   -- ...Слава! Семибратов!
   Он  даже не  удивился.  Он только обрадовался.  К  нему торопливо шла
Любка Потапенко.
   -- Семибратов! Ты что здесь делаешь?
   -- А ты?  --  глупо спросил Славка и очень мягко поставил портфель на
каменный тротуар. Она улыбалась.
   -- Я же тебе говорила:  у меня здесь бабушка живет.  На улице Морских
пехотинцев.
   Славка не помнил такого разговора. Но какая разница? Главное, что все
теперь будет просто. Главное, что не надо двигаться с места.
   -- Любка,  --  быстро сказал Славка. -- Здесь есть где-нибудь военная
часть?
   У нее широко распахнулись глаза.
   -- Тебе зачем?
   -- Ты не спрашивай. Скажи -- есть?
   -- Военная тайна, да?
   -- Да скорее же...
   Она капризно пожала плечами.
   -- Подумаешь,   какой  нервный.   Вон,  через  дорогу  посмотри,  там
проходная.
   И Славка увидел.  Там опять была белая стена, но не такая глухая, как
у  дороги.  В  нее  была  встроена проходная будка,  а  рядом  виднелись
решетчатые ворота со звездами и якорями. У зеленой двери стоял часовой в
черной форме морского пехотинца.
   "Вот и все", -- подумал Славка. И нетерпеливо сказал:
   -- Потапенко, сходи к ним, позови кого-нибудь из военных. Пожалуйста.
   -- Зачем?
   -- Очень надо.
   -- Сперва скажи. Было не до споров.
   -- Люба,  --  сказал Славка, -- позови, пожалуйста. У меня в портфеле
неразорвавшийся снаряд.
   Она еще обиделась, дура:
   -- Ты  что меня разыгрываешь?  У  тебя там Артемка.  Вон из дыры лапа
торчит!
   В  самом деле,  внизу из  портфеля торчала Артемкина лапа  в  зеленой
штанине.
   -- Артемка на дне, а сверху снаряд. Честное слово.
   Любой нормальный человек сразу кинулся бы к проходной.
   Но Любка прижала к щекам ладони, приоткрыла рот и шепотом спросила:
   -- Правда, Слава? Покажи...
   -- Ну  какая же ты  безмозглая! -- с отчаянием сказал Славка.-- Тогда
отойди! Отойди на сто метров! Ну!!
   Он  крикнул так,  что она отскочила.  Конечно,  не на сто метров,  но
довольно далеко.
   Славка  поднял  портфель и  перешел дорогу.  Сзади  раздались тяжелые
шаги.  Славку обогнал пожилой усатый мичман в голубой куртке. Или, может
быть,   прапорщик  --  Славка  не  знал,  какие  там  звания  у  морских
пехотинцев.  В  общем,  две звездочки на гладком черном погоне.  Часовой
козырнул. Мичман кивнул и взялся за ручку двери.
   -- Постойте, -- тонким голосом сказал Славка.-- У меня важное дело!
   Мичман обернулся и удивленно поднял клочкастые седые брови. Придержал
дверь.
   -- Ты к кому? Проходи. Ты сын майора Ковского?
   Славка вошел.  Он  не  имел  права  идти  туда  со  своим грузом,  но
получилось само собой.
   После  знойной улицы здесь было  прохладно и  темно.  Славка помигал,
разглядел у стены табурет и опустил на него портфель.
   -- Я не сын... Пожалуйста, осторожнее. Здесь снаряд.
   -- Что за шутки? -- недоверчиво и слегка раздраженно спросил мичман.
   Славка быстро,  хотя  и  осторожно,  отстегнул замки.  Он  чувствовал
небывалое облегчение.  Здесь,  при опытном взрослом человеке,  не  могло
случиться ничего страшного.
   -- Вот...  --  сказал Славка и тихо откинул крышку. Мичман заглянул в
портфель. Сначала нахмурился, но тут же лицо его стало спокойным.
   -- Где ты эту штуку разыскал?
   -- На свалке у танкера "Бея", в конце Большой бухты.
   -- А зачем притащил сюда?
   -- Куда же было девать?  -- со звоном спросил Славка. Его захлестнула
обида. -- Там были маленькие ребята!
   Мичман   опять   посмотрел  на   Славку  --   теперь  внимательным  и
продолжительным взглядом. И коротко улыбнулся.
   -- Да не бойся,  --  вдруг мягко сказал он. -- Натерпелся, да? Это не
снаряд, это портативный газовый баллон для разогрева самолетных моторов.
Их многие путают со снарядами, кто не знает...
   -- Баллон?
   Кто-то громко хихикнул.
   Славка растерянно оглянулся и  увидел Потапенко.  Он только силуэт ее
увидел в прямоугольнике двери, за которой полыхал знойный день, но сразу
представил Любкино лицо.
   Баллон!!
   Завтра будет хохотать вся школа...
   И все было зря: белая дорога, изнуряющий страх...
   И нелепая ссора с Тимом!
   Славка всхлипнул и кинулся к двери, проскочил мимо отлетевшей Любки и
побежал вдоль стены.  Сначала быстро --  так,  что горячий ветер забивал
горло.  Потом тише:  стало колоть в боках. Но все равно бежал. По улице,
по белой дороге...
   Потом не хватило дыхания,  и  Славка перешел на шаг.  Ветер мохнатыми
ладонями гладил мокрое лицо. Славка наконец подумал: зачем было убегать?
   Еще хуже будет. Еще больше станет издеваться Любка. Расскажет, как он
выскочил, будто капризная девчонка.
   И портфель с Артемкой остался там...
   Вернуться?
   Нет, вернуться он не мог. Он только пошел потише.
   И может быть, от ровного шага ровнее стали мысли.
   Что он  нервы распустил?  Разве плохо,  что снаряд оказался баллоном?
Наоборот.  Иначе кто знает, был бы сейчас на свете Славка Семибратов или
не был?
   Портфель, конечно, отдадут Любке...
   Любка раззвонит про эту историю? Пусть. Славка не виноват, что снаряд
не настоящий.  А  если найдутся дураки,  которые будут смеяться,  --  их
дело.  Пускай хоть весь свет смеется.  Разве это сейчас главное? Главное
-- Тим!
   Лишь бы Тим не ушел!
   Какой-то переулок вывел Славку к бухте. Правее базы. Славка подскочил
к воде, разогнал ладонями нефтяную пленку, которая приплыла от стоявшего
неподалеку танкера.  Плеснул  соленой  водой  в  лицо.  Вытерся подолом,
заправил рубашку. Быстро зашагал к базе.
   Тим  не  ушел.  Он  сидел у  ворот на  старом перевернутом ялике.  Он
поднялся навстречу Славке.
   -- Тим!  -- поспешно сказал Славка. -- Это был не снаряд! Это газовый
баллон... Мне мичман сказал... Тим, ты что?
   Тим протянул Славке его учебники,  связанные обрывком фала. Не глядя.
Потом повернулся и пошел.
   -- Тим... -- сдавленно сказал Славка.
   Тим не остановился.
   Славка пошел следом. Тим не оглядывался.
   -- Тимсель...  --  позвал Славка.  Это было как пароль.  Как сигнал о
помощи.
   Тим замедлил шаги. Не обернувшись, он сказал негромко:
   -- Ты за мной не ходи, пожалуйста. Ты... хуже, чем враг...

                          Никогда не забуду...

   Дома Славка сразу лег на диван.  Лицом к стене.  Он не удивился,  что
его  не  зовут  обедать.   Не  удивился,  что  баба  Вера  -печальная  и
растерянная. Не удивился тяжелому молчанию в доме. Все так и должно было
быть в этот черный день.
   Сначала Славка ни о чем не думал.  Он очень долго лежал, сцепив зубы,
а  в голове,  как замкнутая в кольцо кинолента,  крутилось воспоминание:
белая дорога, Любка, мичман, баллон, Тим, последние слова Тима. И снова:
дорога... баллон... Тим... И опять.
   "Ты за мной не ходи, пожалуйста. Ты... хуже, чем враг..."
   Но почему?!
   "Тим, почему? Я же тебя не бросил, не обманул... Ну, пусть я виноват,
но я же не хотел... А ты сразу -- как насмерть!"
   И  вдруг появилась ясная мысль.  Такая простая и  легкая,  что Славка
сразу сел. Он даже улыбнулся и кулаком себя стукнул по лбу.
   Тим просто не понял, вот в чем дело! Он увидел у Славки вину, которой
не  было!  Их  поссорила какая-то  ошибка...  Эту ошибку надо выяснить и
убрать.  Уничтожить!  Надо не  валяться здесь,  не  впадать в  тоску,  а
поговорить с  Тимом.  Обо всем спросить и про все объяснить самому.  Тим
поймет. Это же Тим...
   Ну а если не поймет?
   Ладно...  Тогда  Славка скажет:  "Тим,  я  дурак  был  с  этим  своим
капитанством. Я просто потерял голову. Не прогоняй меня, Тим, прости".
   И Тим простит. Не может он поставить на Славке крест. Они одной крови
-- Славка и Тим...
   Славка вскочил. Если бегом -- он увидит Тима через пятнадцать минут!
   Он качнулся к двери, и в эту секунду вошла мама.
   У мамы были сжаты губы. Она коротко глянула на Славку, обвела глазами
комнату и сухо спросила:
   -- Где твой портфель?
   -- Что? -- растерянно сказал Славка.
   -- Меня интересует,  где  твой портфель.  Почему ты  принес учебники,
связанные веревкой?
   Она смотрела мимо Славки. Лицо у нее было напряженным и холодным.
   "Все уже знает,  --  со  страхом подумал Славка.  --  Любка разнюхала
адрес и притащила портфель". Стало ясно, что несчастья не кончились.
   -- Ну, что ты молчишь?
   А  что  было говорить?  Самое глупое дело --  давать ответы,  которые
известны заранее.
   Мама посмотрела на Славку слегка удивленно:
   -- Ты объяснишь наконец?
   -- Он остался у военных, -- пробормотал Славка.
   -- У каких военных? Что ты там делал?
   -- Ну...  что ты меня мучаешь?  --  вырвалось у Славки. -- Ты же сама
знаешь! Любка же рассказала!
   -- Любка? -- удивилась мама. -- Я не знаю никакой Любки. В чем дело?
   Значит, Любки не было? Как по-идиотски он влип!
   -- Вячеслав!  --  сказала  мама.  --  Я  хочу  немедленно знать,  что
произошло. Имей в виду, что мы договаривались: никогда не врать.
   Врать он и  не мог.  Промолчать --  другое дело.  Но молчать уже было
нельзя. Славка, глядя в пол, прошептал:
   -- Я отнес военным... одну штуку. Газовый баллон.
   -- Зачем? Что за баллон?
   -- Мы с Тимом его на свалке нашли...
   -- Ну и что?
   -- Мы его у ребят отобрали...
   -- Ну и что, я спрашиваю!
   -- Ну и... отнес.
   -- За-чем?
   Тянуть  было   бессмысленно.   Славка  был   измотан,   он   не   мог
сопротивляться. Он поднял глаза и проговорил:
   -- Я думал, что это снаряд.
   Он не увидел на мамином лице ни страха, ни гнева. Мама, кажется, даже
обрадовалась. Все так же сухо, но со скрытым облегчением она сказала:
   -- Очень хорошо.  Иди поешь,  а  потом поможешь уложить чемоданы.  Мы
уедем сегодня.
   -- Мамочка...  --  шепотом сказал Славка.  --  Мама,  ты  со мной что
хочешь... Только не это...
   Потом крикнул:
   -- Не надо!
   Он вцепился в маму.  Сам того не сознавая,  он кричал слова,  которые
кричат дети,  оказавшись в тисках жестокости и боли.  Да он и был сейчас
маленьким мальчиком, изнемогавшим от боли и отчаяния:
   -- Мамочка, не надо! Мама, я больше не буду, ну прости, мама!
   Но она оторвала от себя Славкины руки:
   -- Прекрати истерику!
   Славка упал на диван. Но он тут же вскочил! Надо было драться за себя
и за Город!
   -- Ты не имеешь права! -- крикнул он.-- Ты обещала! Ты слово давала!
   -- Ты тоже давал слово. И нарушил.
   -- Но у меня не было выхода!
   -- Не кричи. У меня тоже нет выхода. Ты меня сам вынуждаешь на это.
   -- Я не поеду,  --  сказал Славка. Он вдруг почти успокоился. В самом
деле:  не поедет, и все! -- Я руками и ногами, зубами цепляться буду. Не
поеду.
   -- Поедешь,  --  сказала мама.-- Ты не будешь цепляться ни зубами, ни
когтями.  И  не  будешь устраивать скандалы.  Пожалей Веру  Анатольевну.
Сейчас ты пообедаешь,  и  начнем укладываться.  Поезд уходит в  половине
десятого вечера.
   -- Ну и пусть уходит!.. Все равно ты не достанешь билеты.
   -- О билетах я позаботилась.
   -- Когда?
   -- Не твое дело.
   "Но ведь Любки не было..."  --  подумал Славка.  Любки не было,  и  о
баллоне он рассказал сам. Сейчас. Значит...
   -- Значит, все это неправда, -- сказал Славка и переглотнул.
   -- Что неправда?
   -- Все...  Все твое вранье,  -- с отчаянной грубостью, но тихо сказал
Славка, глядя ей прямо в лицо.-- Ты все врешь. Ты едешь из-за Него.
   Ни разу в жизни он так не говорил с мамой.
   Ее щеки побелели.
   На  столике лежала пустая авоська,  с  которой Славка обычно бегал на
рынок  и  в  магазин.  Этой  авоськой,  вытянутой в  тяжелый жгут,  мама
хлестнула его по лицу. И еще, еще! В кожу впились твердые узелки.
   Славка не увернулся и не защитился. Он только прикрыл глаза, но не от
страха, а машинально. Он расстегнул пряжку и выдернул из петель флотский
ремень.
   -- Возьми,  -- сказал он.-- Пряжкой можно пробить до кости. Не бойся,
шрамы придают мальчикам мужественный вид.
   Мама бросила сетку и выскочила в другую комнату.  Славка увидел,  как
она плачет у окна. Но он не пошел за ней. У него горели от ударов щеки.
   Славка медленно продернул ремень в петли.
   -- Славик, прости меня, -- сказала, не оборачиваясь, мама.
   -- Я не поеду, -- ответил он.
   -- Славик...
   -- Не по-е-ду.
   Он  сел,  положил на  колени руки и  стал смотреть на  окно,  как  на
киноэкран.  В  окне  качались узорчатые листья винограда.  От  вечернего
солнца на них был оранжевый налет.
   Никуда он  не  поедет.  Смешно даже  думать.  Он  еще  и  с  Тимом не
помирился...
   А на той неделе -- отрядный сбор, выпуск новой стенгазеты. На базе --
общее собрание экипажей.  Потом экскурсия на крейсер "Суворов".  Неужели
Славка в это время будет уже в ненавистном слякотном Усть-Каменске?
   Мама вернулась в комнату и села рядом.  Пальцами провела по Славкиной
макушке.
   -- Ты едешь из-за Него, -- опять сказал Славка.
   -- Да... Если хочешь правду, то из-за него тоже.
   -- Он гад, -- решительно сказал Славка.
   Мама не рассердилась.
   -- Он несчастный человек,  --  тихо объяснила она.  --  Ты не знаешь,
сколько ему пришлось пережить.
   -- Я его ненавижу.
   -- Я понимаю...  Он виноват перед нами.  Но я перед ним, видимо, тоже
виновата.
   -- В чем?!
   -- Не кричи. Ты не поймешь.
   -- А я?  --  спросил Славка.  --  Я-то в чем виноват?  Меня вы за что
мучаете?
   -- Ты,  наверное,  не  виноват...  Ты,  видимо,  и  сегодня  поступил
правильно,  я  тебе верю.  Но я извелась от страха за тебя.  И сегодня я
поняла, что этот страх не пустой.
   -- Да как раз пустой! Как этот баллон! Ведь снаряда-то не было!
   -- Но он мог и быть...
   -- И поэтому ты заранее взяла билеты,  --  с жесткой насмешкой сказал
Славка. Мама встала.
   -- Хорошо, издевайся надо мной, -- сказала она. -- Я виновата. Я тебя
ударила... Еще я виновата, что люблю человека, которого ты не терпишь. Я
не могу без него и не могу без тебя. Скажи, что мне делать?
   Славка не знал.  Он понял,  что не устоит перед натиском несчастий. И
подумал, что, наверно, сам виноват: он слишком боялся. Страх притягивает
несчастья,  как  магнит.  Если чего-то  очень боишься,  это  обязательно
случается. Давным-давно Славка отчаянно боялся, что мама увидит краденый
"Справочник вахтенного офицера", -- и мама увидела. Он боялся наткнуться
на снаряд --  и наткнулся. Правда, снаряд оказался не настоящим, но беды
он принес настоящие.  Из-за него случилось то, чего Славка боялся больше
всего.  Две  самые страшные вещи:  он  поссорился с  Тимом и  уезжает из
Города.
   Значит, такая судьба? Такой несчастный день, от которого не убежишь?
   Мама сказала:
   -- Ты, пожалуйста, не думай, что все будет по-старому. Мы разменяем с
ним квартиру и будем жить с тобой вдвоем. Ты пойдешь в новую школу...
   Славка тихо и совершенно честно сказал:
   -- Знаешь,  о  чем я  жалею?  Что я  не нашел настоящего снаряда и не
уронил его на камни. Мама резко встала.
   -- Спасибо! И ты хочешь, чтобы после этого мы остались здесь?
   -- Ничего я уже не хочу, -- с безразличием сказал Славка.
   На него наваливалось тяжелое утомление.  Как тогда, перед ружьем. Все
сделалось пустым и ненужным.
   Он  машинально  помогал  маме  укладывать  чемоданы.  Что-то  отвечал
заплаканной бабе Вере; кажется, обещал написать письмо.
   Баба Вера сказала маме:
   -- Славушке-то зачем ехать? Он, смотри, как прижился.
   -- Вы думаете, Славик захочет меня оставить? -- спросила мама. Славка
взял со  стола тяжелую синюю книгу --  "Международный свод сигналов".  И
тогда все опять взорвалось в Славке! Уехать, не помирившись с Тимом?
   -- Я схожу к Тиму...
   Мама встревоженно выпрямилась над чемоданом:
   -- Не надо, я тебя прошу...
   -- Но я должен попрощаться! Неужели даже этого нельзя?
   -- Ты ему напишешь...  Славик!  Он приедет к  тебе в гости!  Или ты к
нему на будущий год! А сейчас не ходи, я так боюсь.
   -- Чего?
   -- Не  знаю.  Всякой случайности.  Всего  теперь боюсь.  Смотри,  уже
темнеет..
   -- Мне надо ему книгу отдать!
   -- Он зайдет и возьмет у Веры Анатольевны...
   -- Ну хорошо,  --  зло сказал Славка. -- А позвонить я могу? Будка-то
не заминирована.
   -- Сходи позвони... Мы сходим вместе.
   Вот как! Даже и поговорить с Тимом он не может один на один.
   Ну ладно же!
   Славка рванул из тетради листок, взял авторучку и открыл "Свод".
   "NC", -- написал он сначала.
   Даже если Тим обижен насмерть, даже если он решил навсегда забыть про
Славку, после этого сигнала он все равно прочитает флагограмму до конца.
   "Тим,  я не хочу,  но меня увозят!  Тим,  пожалуйста, приходи хоть на
минуту!   Пожалуйста,   Тим!   Меня  увозят  сегодня  вечером!  Поездом!
Насильно..."
   "Насильно... Насильственно" -- PXI.
   "Сегодня вечером" -- FTC.
   "Меня" -- SCI...
   "Поездом" -- RLK...
   "Вагон ь 7... 21 час 30 минут..."
   "Тим,  ты придешь?  Тим,  в "Своде" нет таких слов:  обида, прощение,
дружба... Но ты же поймешь. Поймешь, Тимсель?"

   В  будке горела тусклая лампочка.  Славка вошел,  а  мама  осталась у
открытой двери.
   Славка набрал номер.
   -- Валентина? Позови Тима!
   Он услышал:
   -- Тима нет, он ушел.
   Этого еще не хватало!
   -- Куда?
   -- Он ушел с  мамой к знакомым.  Из Африки прилетел один человек,  он
привез от папы письмо и посылку.  Представляешь, какая неожиданность? Но
Тим сначала не хотел идти...  Слава, может быть, ты объяснишь, что с ним
случилось?
   -- А что?
   -- Он сегодня печальный,  как целое кладбище.  Ходит и  молчит.  Мама
просто в панике.
   Значит, Тим тоже?.. Значит, ему не все равно!
   -- Валентина! У знакомых есть телефон?
   -- Есть, но к сожалению, я не знаю номера.
   -- А как зовут этого знакомого?
   -- Дядя Толя...
   -- Полностью! Фамилия, имя, отчество!
   -- Анатолий Иванович Васильев. Слава, а что...
   Славка нажал на рычаг и набрал 09.
   -- Справочное слушает...
   -- Дайте, пожалуйста, телефон Васильева, Анатолия Ивановича!
   -- Адрес?
   -- Адрес... Я не знаю...
   -- Без адреса не можем, -- И отвратительно заныли короткие гудки.
   Славка опять закрутил диск.
   -- Валентина? Какой адрес у дяди Толи?
   -- Слава,  я,  честное слово,  не имею понятия. Там новый микрорайон,
без улицы. Как идти туда, я знаю, но адреса никогда не слышала...
   -- Прими флагограмму!
   -- Одну минуту, Слава... Я готова.
   -- Новембэр -- Чарли, -- сказал Славка.
   -- Всего две буквы? -- удивилась Валентина.
   -- Сначала две...  Дальше:  Фокстрот --  Тангоу -- Чарли... -- Славка
оглянулся на маму.  Он не хотел маме ни обиды, ни огорчений, но все-таки
сейчас  это  была  его  маленькая  месть:  "Пожалуйста,  разбирай,  если
поймешь".  Он услышал в трубке, как защелкала машинка.-- Сьерра -- Чарли
-- Джулиэт... Папа -- Эксрей -- Индия... Роумио -- Лима -- Кило...
   "Тим, приходи немедленно..."
   -- Дэльта -- Новэмбер -- Гольф...
   "Приходи немедленно..." А как Тим придет, если ничего не знает?
   -- Валентина, когда он вернется?
   -- Мама обещала, что они придут около десяти.
   Ну,  вот и  все.  Тим не  успеет даже на  вокзал.  Не будет у  Славки
последней короткой радости,  последнего утешения.  Он уедет и не узнает,
простил его Тим или нет.  Несчастья сегодня бьют по  Славке без промаха,
до конца.
   -- Слава! Ты почему молчишь? Ты кончил передачу?
   -- Да...  Нет,  подожди.  Валька,  передай ему просто так... Слышишь?
Скажи, что я его никогда не забуду...

                             Прощай, Город

   Когда вернулись, мама сказала:
   -- Вечером прохладно, переоденься. Я все же купила тебе костюм.
   Она разложила на диване куртку и брюки. Это была не школьная форма, а
бархатистый джинсовый костюм со множеством олимпийских нашивок,  пуговок
и  "молний".  Мечта  любого мальчишки.  Но  Славка посмотрел на  него  с
молчаливой тоской.  Так, наверно, смотрит приговоренный к каторге, когда
равнодушный тюремный кладовщик швыряет ему полосатые штаны и рубаху...
   Потом все, что делал Славка, было в последний раз.
   Последний раз он постоял перед зеркалом в форме винджаммеров.
   Последний  раз   умылся   во   дворе   под   звякающим  эмалированным
умывальником.
   Последний раз поужинал в кухне, где пахло дымом и горьковатой травой.
   Последний  раз  оглянулся  на  свою  каюту  с  большой  картой  мира,
Женькиным рисунком над  столом и  брошенным на  диван "Сводом сигналов".
Обнял плачущую бабу Веру...  Последний раз услышал,  как трещат в тишине
теплого вечера сверчки.
   Потом он  смотрел из  такси на  улицы Города.  По ним шли счастливые,
веселые люди,  ничего не знавшие о Славкином горе...  Была суббота, и на
тротуары  словно  выплеснулась  бело-синяя  волна  -форменки  и  широкие
воротники идущих в увольнение матросов...
   Машина прошла над  Орудийной бухтой.  Белым  лучом врезался в  черное
небо освещенный прожекторами обелиск -- памятник Городу.
   Там, за обелиском, за желтым каменным мысом с пещерами и гротами были
скалы,  среди которых любили плавать Славка и  Тим.  Они приходили сюда,
если  надоедал  бетонный  городской пляж  с  его  суетой,  разноцветными
зонтиками и разлапистыми шезлонгами...  Зеленая вода среди скал медленно
поднималась и опускалась --  это подходили незаметные пологие волны. Они
то заливали гроты,  то уходили из них со звонким гулом. Из этих каменных
пустот пахло соленой сыростью. Оттуда выбегали деловитые крабы с тонкими
узорами на спинах и черными глазами на стебельках.  Славку и Тима они не
боялись...  Славка прыгал с  камня  в  прошитую солнцем глубину и  видел
мохнатые бурые водоросли,  узкие тени рыб на  песчаных проплешинах дна и
серебристо-перламутровые осколки раковин-мидий... Из-за темной, обросшей
скалы навстречу Славке выплывал Тим.  Он улыбался. Они брались за руки и
плыли вдвоем, и зеленоватые зайчики скользили по Тиму. И даже здесь, под
водой,  среди размытых красок и  теней были видны Тимкины веснушки...  А
когда Славка выскакивал на поверхность и неторопливая волна приподнимала
его,  он видел синие дали, старую крепость и маяк на ней, белые улицы на
дальнем берегу бухты,  катера,  теплоходы, паруса больших яхт на рейде и
сизые  громады крейсеров.  И  яркое небо,  и  неутомимых чаек,  которые,
подобрав красные лапы, кружили над Славкой. И над Тимом.
   А Тим,  блестящий от воды и солнца, стоял высоко на камне и собирался
опять прыгнуть к Славке...
   "Я не хочу уезжать!  Не хочу!  Не могу!!" -- этот отчаянный тоскливый
крик звенел в Славке,  не переставая. Но это был молчаливый крик. Его не
слышал никто, даже мама.
   Славка сидел прямо и спокойно. Он отвечал на какие-то мамины вопросы.
Он,  кажется,  даже  улыбнулся какой-то  маминой  шутке  --  неловкой  и
жалобной.
   А  улицы  убегали назад,  убегал назад  Город,  убегал от  Славки.  А
впереди не было ничего...
   "Ну, я же не хочу!!"
   ...Он помог маме втащить в  вагон чемоданы.  Он делал все,  как надо.
Вежливо поздоровался с соседями по купе: маленькой загорелой старушкой и
лысым капитаном третьего ранга, который безуспешно пытался открыть окно.
Капитан третьего ранга оставил окно в  покое,  заинтересованно глянул на
Славку (и на маму) и благосклонно кивнул:
   -- Здравствуйте,  молодой человек.  Будем знакомы.  Меня  зовут Федор
Николаевич. А тебя?
   -- Меня зовут Слава.-- Он ответил, как подобает вежливому ребенку.
   -- Очень приятно. Далеко держите путь?
   -- Мы гостили у бабушки,  а теперь едем домой, за Урал. На родину, --
торопливо объяснила мама.
   Какая чушь!  Его родина здесь.  Здесь его единственный Город.  А  там
что?  Они мотались по  разным местам,  и  Славка не  помнил и  не  любил
ничего,  кроме Покровского озера. Он не помнил даже названия поселка под
Первозаводском, в котором родился...
   -- А на пару дней мы заедем в Москву,  --  сказала мама.--  Славик ни
разу не был в Москве.
   И  не надо!  Бывает,  что человеку и  в Москву не хочется нисколечко!
Славка успеет побывать там сто раз, когда вырастет.
   А что заменит ему Город? Кто заменит Тима?
   Поезд  пошел.  Резко загорелись лампы дневного света.  Славка вышел в
коридор. Здесь, напротив купе, окно было открыто. Славка встал на выступ
отопления  и   прижался  грудью   к   верхней  кромке  оконного  стекла.
Теплый-теплый воздух стал гладить его по лицу.
   Поезд  шел  над  ночными  бухтами,   в  которых  жил  таинственной  и
неутомимой жизнью  громадный Флот.  Иногда  пролетали мимо  окна  темные
ветки,  закрывали  Город,  а  потом  опять  распаривалась перед  Славкой
бескрайняя россыпь огней.  И  в  этом свете он  различал скопление труб,
кранов, мачт, сигнальных вышек. А над ними, по высоким берегам, тянулись
высвеченные фонарями улицы. Славка разглядел свою школу...
   "Даже  документы  не  взяли,   --  подумал  Славка.--  Наверно,  мама
затребует по почте... А может быть, она успела сходить в школу?"
   Да  наплевать на  документы!  А  что  будет с  Артемкой?  Посмеются и
выкинут на свалку? Или все же его отыщет и заберет себе Тим?
   Раньше в  самые трудные времена со Славкой был Артемка.  Теперь нет и
его. Никого нет. Ничего нет.
   Поезд  нырял в  туннели,  с  натугой брал  подъемы,  а  Город все  не
кончался. Он только уходил вниз и сейчас был виден, как с самолета...
   -- Славик, помоги мне разобрать постели, -- позвала мама.
   -- Да подожди!  --  вырвалось у Славки.  --  Дай посмотреть последний
раз!
   Мама больше не окликала.
   Потянулись темные деревья,  заборы.  Поезд  сбавил ход.  Остановился.
Славка увидел белый домик с желтыми окнами и большой вывеской:

                              ЧЕРНАЯ РЕЧКА

   Это все еще был Город. За станционным домиком, за деревьями дрожали в
черной воде змеистые отражения огней.  И совсем недалеко,  на том берегу
бухты,  была база "Винджаммер" с маленьким вертким "Маугли", дремлющим у
буйка.
   Недалеко?  За тысячи миль!  Потому что все это уже не его, не Славки.
Потому что завтра ничего этого не  будет:  ни пляшущей воды,  ни теплого
ветра, шумящего в каштанах, ни запаха моря. Будет мокрый снег за окнами,
черные деревья и безрадостные дни...
   "Граждане пассажиры!  Поезд номер двадцать три прибыл на первый путь.
Стоянка   поезда   четыре   минуты.   Будьте   внимательны  к   сигналам
отправления..."
   -- Какая духота!  А?  --  Лысый Федор Николаевич остановился рядом со
Славкой.
   Что ему надо? Почему в самые горькие минуты рядом не те люди, которые
нужны?
   Почему дома не оказалось Тима? Он бы пришел. Он бы к поезду прибежал!
Он бы крикнул еще издалека:
   "Славка!"
   "Тим! Ты пришел! Тим, не обижайся, я не хотел..."
   "Да брось ты про это. Славка..."
   "Тим,  я не хочу уезжать!  Но я не виноват! Тим, мы ведь все равно...
мы одной крови, да?"
   "Конечно, Славка! Навсегда!"
   "Тим, я напишу!"
   "Ты обязательно напиши.  Славка!  И я тоже! Слышишь, Славка? Слышишь,
Славка?!"
   "Слышишь меня. Славка?! Славка!"
   -- Славка-а-а!!

   Кинувшись  к  выходу,  он  сбил  с  ног  капитана  третьего  ранга  и
проводницу...

                          Четыре жизни Тимселя

   Ученик  пятого  класса  "Б"  общеобразовательной средней школы  ь  20
Тимофей Сель за одиннадцать лет и  три с  половиной месяца прожил четыре
жизни.
   Первая жизнь была самая длинная и  обыкновенная.  В нее вошли детский
сад,  три  класса школы,  все радости и  огорчения,  которые случаются с
человеком в его первое десятилетие.
   Вторая жизнь началась,  когда дядя Саша,  папин брат,  усадил Тима на
носу большой яхты Л-6 и дал ему в руки толстый капроновый трос.
   -- Держи стаксель-шкот, морячок...
   Это была жизнь с мечтой о парусах.
   Третья жизнь включала в себя один последний месяц,  сентябрь.  С того
дня,  когда появился Славка.  У каждого человека начинается новая жизнь,
когда  среди  множества приятелей и  товарищей появляется единственный и
самый нужный на свете друг.
   Тим  просыпался с  радостью,  что  есть Славка.  И  засыпал с  той же
радостью.  Каждый раз.  Он,  как  праздника,  ждал  вечернего Славкиного
звонка, а утром, как на праздник, бежал в школу: там будет Славка!
   Эта жизнь кончилась сегодня днем.
   Почему?
   Потому что Тим оказался трусом.  Да!  Может быть, не все время он был
таким, но в тот момент, когда Славка сказал "приказываю", Тим трусил. Он
обрадовался приказу.  Тогда он  себе в  этом не  признался,  он  гордо и
обиженно ушел к  яхте,  сделал вид,  что не  может быть сильнее морского
закона.
   А на самом деле он не мог быть сильнее своего страха.
   Он кидал Славке сдержанно-обидные слова, а в самой-самой глубине души
таилась радость: не надо нести портфель. Можно, никого не предавая, уйти
подальше от страшного места...
   Это  была  недолгая радость.  Когда "Маугли" отошел от  берега и  Тим
увидел, как Славка уходит по пустырю, в Тима ударил горячий залп стыда и
страха.  Стыд был за себя, а страх теперь -- за Славку. Почему Тим в тот
момент не повернул к берегу, не бросился за Славкой? Сам не знал. Он уже
не думал об опасности для себя, но будто по инерции продолжал вести яхту
к базе.  Зато потом,  едва закрепив цепь,  он кинулся туда же,  куда шел
Славка,  --  к обрывам.  Вскочил на автобус,  идущий до Качаевки,  потом
бежал через кипарисовые посадки,  через какие-то ямы с остатками колючей
проволоки...
   Славки не было на обрыве.  Да и не могло еще быть:  он же шел пешком.
Идти встречать?  Но  куда?  Славка мог  выйти на  берег любой тропинкой,
любым переулком.
   Тим  сидел  на  краю  бетонного орудийного гнезда и  ждал.  И  каждую
секунду боялся услышать раскатистый удар  взрыва.  Наверно,  нет  ничего
страшнее такого томительного и беспомощного страха.
   Взрыва не  было.  Но  и  Славки тоже не  было.  И  когда прошла целая
вечность (даже непонятно,  почему ни разу не наступила ночь),  Тим опять
побежал к автобусной остановке, а оттуда приехал к базе.
   И просидел у ворот еще одну вечность.
   Потом  он  издалека  увидел  Славку:   как  он  подходит  к   берегу,
ополаскивает лицо...
   Трудно рассказать,  какое ликование поднялось в Тиме!  Но поднялось и
схлынуло. Потому что теперь, когда страх ушел, Тим опять подумал о себе.
Вспомнил унизительную радость, которую испытал после Славкиного приказа.
И  понял,  что больше они со  Славкой не  могут быть равными.  Славка не
дрогнул, держался до конца, а он, Тим, бросил его.
   Да, бросил! Надо было наплевать на приказ. Надо было сказать: "Пойдем
по очереди,  будем меняться. Один тащит, а другой идет поодаль, чтобы не
зацепило, если взорвется..."
   "Но я же тогда не подумал об этом!" -- сказал себе Тим.
   А Славка?  Славка,  наверно,  подумал, но промолчал. Из благородства!
Капитан!
   Если бы  он  не сунулся со своим приказом,  все было бы как надо.  Не
стал бы  Тим трусом!  Не  было бы  этого унижения,  от  которого хочется
завыть, как от зубной боли. Они до конца шли бы вместе.
   Но Славка не захотел.  Пожалел Тима.  Не пожалел,  а бросил!  Одного!
Чтобы он мучился от своей трусости и страха. Какое он имел право бросать
Тима? Какое имел право делать ею ничтожеством?
   И когда Славка подошел,  обида,  перегоревшая и сбитая в тугой комок,
сидела в горле у Тима. И Тим сказал Славке те слова...

   Так началась четвертая жизнь Тима. Без Славки.
   И очень скоро, уже по дороге домой, Тим почувствовал, что такая жизнь
хуже смерти.
   Сначала Тим говорил себе:  "Он сам виноват. Он поступил нечестно". Но
такие мысли не успокаивали.  Во-первых, несмотря ни на что, Тим понимал:
Славкино решение было правильным.  Славка же  не  подозревал о  Тимкиной
трусости! Он просто хотел уберечь Тима от риска.
   Во-вторых, какая разница -- виноват Славка или нет, если Тим без него
не может жить?  И если сам он,  Тим,  виноват перед Славкой в тысячу раз
больше?
   Была бы  хоть какая-то  надежда,  что Славка забудет эти подлые слова
"хуже, чем враг", -- тогда другое дело...
   А может быть,  надежда есть?  Славка гордый,  но он же добрый. И если
честно рассказать о своем сегодняшнем страхе, о своих дурацких мыслях, о
нелепой обиде, он, может быть, поймет?
   Ведь не  смеялся же  он,  когда Тим  признался,  как  боялся лезть на
марсовую площадку "Сатурна"...
   Но тогда Тим боялся и все-таки лез. А сегодня струсил до конца.
   Но этого же никто не знает!  Если бы Славка не приказал, разве бы Тим
ушел?
   А может быть, завтра утром Славка сам подойдет и скажет:
   "Брось, Тимсель, не надо обижаться..."
   Скажет? После того как Тим сказал ему такое?..
   Нет,  надо идти и  все объяснить.  Сейчас,  скорее...  Или не сейчас?
Может  быть,  лучше  завтра,  чтобы  сначала успокоиться и  найти  самые
убедительные, самые правильные слова?
   Мучиться до завтра?
   Но, может быть, это все-таки лучше -- подождать? Чтобы Славкина обида
не была такой жгучей?
   Эти мысли грызли Тима на улице,  дома и в гостях у человека,  который
недавно встречался с папой на Канарских островах. Это был давний товарищ
отца и мамы, он знал Тима с пеленок. Он спросил:
   -- Тим, что гложет юную твою душу?
   Мама сказала:
   -- Он  сегодня  как  в  воду  опущенный.  И  не  могу  добиться,  что
случилось.
   -- Ничего не случилось, -- сказал Тим.
   Он не знал,  конечно, что в этот момент Валентина смотрит на листок с
отпечатанными буквами и  озабоченно говорит Диньке.  который засиделся у
нее допоздна:
   -- Здесь что-то  не  так.  Я  определенно чувствую,  что нам придется
ехать на другой конец города...

   Они приехали туда через сорок минут. Папин товарищ ввел их в комнату.
   -- Полюбуйтесь  на  неожиданных  гостей.   Валентина  протянула  Тиму
листок:
   -- От Славы.
   Динька держал под  мышкой второй том  "Международного свода сигналов"
-- книгу разбора.

   С   этой   секунды  четвертая  жизнь   Тимселя  рванулась  и   начала
раскручиваться, как часовой механизм, у которого сорвало маятник (в этом
случае  шестерни воют  от  перегрузки,  а  минутная стрелка  вертится со
скоростью велосипедной спицы).
   Буквы NC ударили,  как двойной выстрел.  Тим распахнул книгу. Сколько
ушло на расшифровку?  Минута,  две?  Тим не знал.  Но он запомнил: когда
прочитал номер вагона, большие электронные часы на стене показали 21.07.
   Метнувшись к двери, он успел крикнуть маме:
   -- Славка уезжает, я на вокзал!
   И через три секунды был на улице...
   Про  вокзал Тим крикнул для краткости.  Он  понимал,  что туда уже не
успеть.  Был  единственный шанс  увидеть Славку  --  перехватить его  на
Черной Речке. До отхода поезда двадцать три минуты. Еще примерно столько
же пройдет,  пока поезд минует туннели,  проползет над бухтами и одолеет
подъемы и спуск. Но и катер на Чернореченский причал идет сорок минут. А
как добраться до катера?
   Тим рванулся к обочине.
   По дороге,  пересекавшей новый район,  то и дело проносились легковые
автомобили.  Три  из  них  Тим  без  колебания пропустил.  Это  были два
самодовольных личных "Москвича" и такси,  набитое пассажирами.  Но когда
за  стеклами  еще  одного  такси  блеснули  золотые  полоски  наплечного
шеврона,  Тим вскинул обе руки.  Его оранжевая рубашка полыхнула в свете
фар.
   Тим  не  ошибся.   Машина  проскочила  метров  двадцать  и  завизжала
тормозами.
   -- Эй, мальчуган, что случилось?
   Не было времени придумывать истории. Да и зачем?
   -- Товарищ капитан,  мне  надо на  Черную Речку,  к  поезду!  У  меня
уезжает друг!
   -- Да ты что! Мы совсем не туда!
   -- Я понимаю! Мне бы только до причала, до катера!
   -- Дома-то тебя искать будут...
   -- Дома  знают,  честное  пионерское!  И  улицы  бросились навстречу,
размазывая фонари в сплошные желтые полосы.
   -- Прямо к  Орудийной,  --  сказал водителю человек в  форме капитана
Морфлота. -- Ничего, это не очень большой крюк.
   Машина подлетела к арке, за которой тянулись бетонные пирсы.
   -- Ни пуха ни пера, малыш!
   Тим бросился к кассе.
   ...Зря он торопился. Зря капитан гнал машину. Вообще все зря...
   Над  окошечком  кассира  был  пришпилен  листок  с   обыкновенными  и
беспощадными словами:

            "Движение пассажирских катеров по Большой бухте
                           закрыто до 23.00".

   Тим  прочитал эти слова несколько раз.  И  все еще машинально шарил в
карманах, искал мелочь для билета.
   "А ведь и денег нет ни копейки..."
   Когда бежал,  в кармане что-то звякало,  а сейчас оказалось -- ключи.
Два плоских ключа на блестящем колечке:  от квартиры и от "Маугли".  Тим
растерянно подержал их на ладони.
   И вдруг Тим понял, что ключ -- это надежда.
   Это риск -- почти такой же, как с "Сатурном". Но ведь Славка уезжает!
   По  бульвару,  мимо  праздничных людей  и  светящихся  фонтанов,  Тим
бросился к Адмиральской пристани.
   Повезло!  У дощатого настила прыгал на короткой зыби катер-лимузин. С
пристани на борт шагнул молодой офицер в парадной форме.
   -- Товарищ   капитан-лейтенант!    Подождите,   пожалуйста!   Товарищ
капитан-лейтенант!  Мне надо на Северный берег, а рейд закрыт! Меня мама
потеряет! -- Сейчас нельзя было говорить настоящую причину.
   Офицер обернулся. Веселые глаза, белые зубы.
   -- Что за крик?
   -- Мне надо на Северный берег, а катера не идут!
   -- Мы не туда, мы на крейсер.
   -- Вам же это две минуты! Пожалуйста!
   -- Не положено.
   Тим заплакал. От бессилья и тоски по Славке.
   -- Ты что слезы льешь, моряк? Веснушки хочешь смыть?
   -- Дома же беспокоятся, -- соврал Тим, а думал по-прежнему о Славке.
   -- Где же ты был? С обеда предупреждали, что рейд закроют.
   -- Я у товарища засиделся...
   -- Шут с тобой,  прыгай,  Конопухин...  Пускай мамаша тебе всыплет по
тому месту, на котором засиживаются. Оно у тебя тоже с веснушками?
   Ладно, сейчас не до обид! Лишь бы скорее!
   Катер вздыбился,  раскидав пенные усы.  Северный берег с  обелиском в
честь воинов-гвардейцев приблизился, накатил вплотную, навис над Тимом.
   Каменистая крутая тропинка вела от  пирса наверх,  туда,  где шоссе и
автобусная остановка. Можно и по лестнице, но тропинкой ближе... Теплый,
но плотный ветер качнул Тима над откосом,  пузырем надул рубашку --  она
выбилась из-под  резинки на  поясе.  Тим схватился за  кусты,  в  ладонь
злорадно вгрызлись мелкие колючки. Наплевать! Лишь бы успеть!
   Квадратные окна автобуса светились у остановки.
   -- Подождите!
   Зашипели двери,  мигнули  красные фонарики.  Насмешливо так  мигнули,
будто сказали: "Денег нет -- нечего и соваться".
   Cледующий автобус -- через полчаса. А поезд, наверно, уже в пути.
   У  поворота заметались лучи от  ярких фар.  Тим  выскочил на  дорогу.
Высоко поднял руки.
   Крытый брезентом грузовик взвыл,  как  остановленный на  бегу мамонт.
Шофер в синей робе и берете со звездочкой распахнул дверь:
   -- Ты что, парень?! Головы не жалко?!
   -- Товарищ водитель!  Мне надо на Кипарисную! Это прямо по дороге, до
поворота!
   -- Ты что, обалдел? Это военная машина!
   -- Товарищ водитель! У меня друг уезжает, я не успею!
   -- Уйди с дороги!
   -- Я же его больше никогда не увижу!
   -- Я из-за тебя на губу сяду!
   -- Меня не заметят в кабине, я пригнусь! Товарищ...
   -- Носит вас по ночам! Лезь!
   В машине резко пахло бензином.
   -- Друг у него уезжает...--  проворчал матрос.  --  Твое счастье, что
Друг...
   Все могучие силы --  не лошадиные,  а, наверно, бизоньи -- взревели в
моторе.  Грузовик пошел через тьму, как ракета. Впереди опять замелькали
красные сигналы автобуса.  Еще  несколько секунд  --  и  автобус остался
позади.  Желтые  окошки  окраины  пролетали  мимо,  как  огни  встречных
поездов...
   -- Вот твоя Кипарисная. Шпарь отсюда мигом! Привет другу...
   -- Спасибо!
   ...Белый забор,  зеленые ворота "Винджаммера",  лампочка у  входа.  В
окошке дяди Сени темно.  Спи,  миленький дядя Сеня,  спи  крепко-крепко.
Пожалуйста!  Тим готов молиться,  чтобы ты не проснулся! Как хорошо, что
ты рано ложишься!
   Но в ворота Тим все же соваться не стал.  Он обошел забор по воде. Не
снимая сандалий.  Короткая сердитая зыбь хлестала по ногам,  парусиновые
шортики намокли.  Потом они  высохнут и  затвердевшими солеными кромками
начнут ядовито царапать кожу.  Но  теперь некогда думать про это.  Подол
рубашки тоже намок, и Тим торопливо связал его концы узлом на животе.
   Вот и "Маугли".  Он закачался под Тимом,  обрадованно закивал светлой
мачтой.
   Как хорошо,  что Тим и Славка не уносят паруса в рундук,  хранят их в
ахтерпике --  заднем  отсеке  с  герметической дверцей!  Скорее!  Фал  с
железной мочкой на конце не дается в руки,  мотается на ветру.  Тихо ты,
дурак, не до игры!
   Наконец грот заскреб ползунками по  тонкому рельсу на  мачте,  пополз
вверх. И захлопал. Ух как громко захлопал! Можно разбудить весь Северный
берег!
   Скорее!  Тим вставил румпель и опустил шверт --  деревянный выдвижной
киль. Навалившись животом на носовую палубу, Тим отцепил замок. Подобрал
гика-шкот.
   Пошел!
   Хорошо,  что ветер не встречный,  а  боковой,  можно идти в галфвинд.
Кренит здорово, но зато скорость больше, чем при бейдевинде.
   За пирсом сразу хлестнула в борт волна, ветер нажал, "Маугли" чуть не
положило набок.  Тим  уцепился ногами за  ремень,  перегнулся наружу.  В
одной руке румпель, в другой шкот. "Маугли", родной, держись.
   Тим никогда не  водил яхту в  одиночку и  никогда не держал румпель в
такой ветер.  Хорошо,  что он не поднял стаксель: с двумя парусами он бы
не справился.  Но с одним парусом "кадет" шел неровно,  рыскал на волне.
Его опять чуть не положило на гребне.
   Тиму стало страшно --  одному среди пляшущей черной воды, на фанерной
скорлупке с  непокорным рвущимся парусом.  Он  вспомнил,  что  не  надел
спасательный жилет.  Да  и  где его было взять?  Все жилеты под замком в
кладовке.
   Если "Маугли" опрокинется, Тим не сможет поставить его на таком ветру
и волне.
   И  придется болтаться в  воде,  пока его вместе с  яхтой не прибьет к
берегу.  А когда прибьет?  И куда? И главное -- Славка в это время будет
уже далеко-далеко!
   "Нет, Славка, я держусь! Я спешу! Я изо всех сил, Славка..."
   Бояться больше нельзя.  Сегодня из-за его трусости и так хватило бед!
Может,  и  Славка не  уехал бы,  если бы  не  было ссоры.  Может,  он бы
намертво отказался ехать, если бы знал, что Тим его не бросит!
   А может быть, он еще уговорит Славку? Вдруг случится чудо?
   По   краям  бухты  змеились  желтые  маслянистые  отражения  фонарей.
Впереди,  на стрелках Черной Речки, мелькали синие огоньки. Они были все
ближе. А поезд? Он, наверно, уже вышел из ближнего туннеля.
   Но Тим успеет!  Тут от берега до берега всего полмили,  всею каких-то
шесть или семь минут хорошего хода. Лишь бы "Маугли" не подвел!
   Голубая полоса прожектора метнулась над мачтой и уперлась в парус.
   -- Яхта Це-семь!  Яхта Це-семь,  немедленно вернитесь к  берегу.  Кто
разрешил ночной выход? Яхта Це-семь, рейд закрыт! -- взревел мегафон.
   Откуда это? С патрульного судна? С береговой станции? С маяка?
   Ветер крепче прежнего надавил на парус,  а  Тиму показалось,  что это
нажал широкий луч.  От такого толчка "Маугли" почти лег на борт.  Но Тим
не выпустил гика-шкот,  не ослабил парус.  Потому что нельзя было терять
скорость!
   Он всем телом рванулся за наветренный борт.  "Маугли" тоже рванулся и
встал. С нижнего угла паруса ветер срывал капли.
   -- Яхта Це-семь...
   Тим  понимал,  что  с  "Винджаммером"  покончено.  Никто  не  простит
мальчишке самовольный выход в  ночное время без  прав,  без спасательных
средств. Но и это было теперь неважно. Вдали показалась цепочка вагонных
огней.
   -- Яхта Це-семь...
   "Маугли"  влетел  в   тень  большого  лесовоза.   Кажется,   это  был
"Бахчисарай". Корма "Бахчисарая" возвышалась совсем недалеко от берега.
   Прожектор пометался и погас.
   Трах!  "Маугли" подпрыгнул и встал.  Тим забыл выбрать шверт,  и он с
размаху врезался в песчаное дно.  Его верхний край выбил переднюю стенку
плоского швертового колодца. В яхту сразу пошла вода.
   Тим выдернул шверт,  сбросил парус и  прыгнул за борт.  Схватил цепь,
потянул "Маугли" к  берегу.  Наконец днище зашуршало по песку.  Но волны
подбрасывали и  сносили яхточку.  Унесут  совсем,  если  оставить.  Надо
вытащить ее  на  сушу.  Тим  дергал и  тянул цепь изо всех яростных сил.
Скорее же! Поезд уже подходит к станции!
   Наконец корпус "Маугли" больше чем  наполовину вылез  на  песок.  Тим
отчаянно потянул цепь в  последний раз...  И грохнулся спиной на жесткую
траву и ракушки.  Скоба вырвалась из форшпигеля,  цепь осталась у Тима в
руках.
   Тим  вскочил.  Гремя  цепью,  обежал станционный домик и  выскочил на
платформу. Поезд замедлил ход.
   Где седьмой вагон?
   Тим бросился вдоль перрона, цепь звенела на каменных плитах.
   -- Славка, где ты?! Славка!!

                               Форс-мажор

   Славка  прыгнул  с  верхней  ступеньки и  упал  прямо  на  Тима.  Они
вцепились друг другу в плечи.
   -- Славка...-- сказал Тим. Он сбивчиво дышал после бега.
   А  Славка ничего не  сказал.  Что говорить,  раз Тим пришел?  Он тоже
часто дышал и смотрел на Тима.  И в эту минуту,  несмотря ни на что, был
счастлив. Потом он заметил, что Тим мокрый.
   -- Ты откуда? Так на катере брызгает?
   Тим понимал,  что нельзя говорить про "Маугли".  Если Славка все-таки
уедет, в дороге он изведется от беспокойства за Тима. Тим быстро сказал:
   -- Зато я успел! Ты почему уезжаешь? Славка, ты из-за меня?
   -- Ты что! Тим, я не виноват, это мама...
   -- Из-за снаряда?
   -- Нет, Тим. Из-за... того. Того человека. Я же рассказывал.
   Мама появилась в тамбуре.
   -- Славик, что это такое!.. Боже мой, Тим... Ты откуда?
   Тим махнул рукой.
   -- Славка, -- горячим и умоляющим шепотом сказал он.-- Не уезжай.
   -- Тим,  --  сказала мама.--  Как ты  сюда попал?  Как ты  доберешься
домой?
   -- На катере. Это неважно!.. Славка...
   -- Мальчики, у вас три минуты. Ради бога, не отходите от подножки!
   За мамой появилась проводница. Она, кажется, ругалась.
   Славка яростно оглянулся. И крикнул маме, проводнице, всем на свете:
   -- Хоть на три минуты оставьте нас в покое!
   -- Славка, не уезжай, -- опять сказал Тим.
   -- Тим, я не могу...
   -- Упрись. Убеги...
   -- А мама? Она как? Она говорит, что не может без меня.
   -- Славка... Она сможет, она большая!
   -- Нет, -- сказал Славка. -- Она говорит, что нет... Я бы все сделал!
Я бы в землю впаялся! Но... как я? Значит, получится, что я ее бросил?
   -- Ну, пусть и она не едет!.. Славка, я ей скажу!
   Славка сжал губы и покачал головой. Как объяснить Тиму?
   -- Тим,  я не виноват.  Это... Ну, как приказ. Когда не хочешь, а все
равно надо...  Тим,  ты  сегодня тоже не  хотел,  когда я...  Но  ты  же
понял...
   -- Я был дурак,  -- резко сказал Тим. -- Я понял: не все приказы надо
выполнять!
   -- Наверно. Только я не могу, Тим. Ну, не имею права.
   -- А если бы она разрешила? Ты бы остался!
   -- Тим, она ни за что в жизни не разрешит...
   Получался не  тот  разговор.  Им  сказать бы  сейчас друг другу самые
хорошие слова, а они тратили последние минуты. "Тим, ты не забывай меня.
Ладно, Тим? Это такое чудо, что ты все-таки пришел!"
   Незаметно они отошли метра на три от вагона.
   Мама опять заволновалась:
   -- Славик, Тим... Поезд сейчас тронется.
   -- Подожди, еще красный свет, -- резко сказал Славка. И спросил Тима:
-- Ты мне напишешь?
   -- Славка,  я не о том! Ты скажи! Если бы ты не смог уехать, ты жалел
бы? Она бы уехала, а ты не смог?
   -- Как не смог?
   -- Ну,  заболел,  ногу сломал!  В  яму провалился,  черт возьми!  Что
угодно!
   -- Форс-мажор?
   -- Да! Чтобы ты не был виноват!
   Чтобы мама уехала,  а он остался? Славка не знал. Об этом трудно было
думать.  Как они друг без друга? Но... Позади Город. Позади море. Тим. А
впереди? Да и что об этом говорить? Какая теперь разница?
   -- Тим, не все ли равно сейчас...
   -- Нет! Не все равно! Славка, скажи! Он остался бы?
   Он не знал.  Но Тим так отчаянно спрашивал об этом! Это было для него
так важно! А секунды бежали.
   -- Мальчики, уже зеленый свет!
   -- Славка...
   -- Да, я остался бы сказал Славка.
   -- Да, Тим!
   С отчаянной силой Тим рванул его за руку, подтащил к бетонному столбу
с фонарем. Толкнул так, что Славка ударился о столб затылком...
   -- Тим, ты что?!
   Взметнулась и коротко прошуршала в воздухе цепь. Двумя стремительными
витками опоясала Славку и столб.  Ее замок очень больно ударил Славку по
ребрам. Тим, яростно дыша, рывком стянул у цепи концы. Щелкнул замком.
   Славка машинально рванулся.  Цепь  держала туго --  не  выскользнешь.
Даже не вздохнешь.
   Славка понял.  Он сразу все понял!  Больше,  чем Тим.  Тим думал, что
цепь удержит только Славку,  а  она  удержит и  маму.  Не  уедет она без
Славки!
   Славка рванулся еще, радостно сознавая, что цепь ему не порвать. Мама
оказалась рядом.  В  желтом свете  фонаря Славка увидел ее  перепуганные
глаза.
   -- Что такое? Славка! Тим! Это что?!
   Морщась от боли и смеясь от нарастающего ликования, Славка сказал:
   -- Я не могу. Видишь, я не могу ехать! Видишь, мама?! Хоть убей!
   Тим стоял рядом --  растерянный, маленький и мокрый. Мама лихорадочно
дернула цепь и увидела замок. И мгновенно все поняла. Выпрямилась.
   -- Тимофей! -- сказала она ледяным голосом. -- Дай ключ!
   "Тим, не надо!"
   Тим зажмурился,  будто ожидая пощечины. Сильно махнул рукой в сторону
темных кустов. Славка увидел, как под фонарем сверкнуло колечко...

                              Ты -- парус

   Ровно  шуршали по  сухому асфальту колеса.  Машина легко  взлетала на
подъемы и  потом  стремительно,  почти  со  скоростью падения неслась со
спусков.  От  этого появлялось чувство,  похожее на невесомость.  Теплый
ветер врывался в  окошко.  Он лохматил волосы и  упруго отгибал Славкины
ресницы.
   Город,  плавно  разворачиваясь,  двигался навстречу.  Наплывал.  Огни
наплывали. Множество огней и отражений в бухтах. Город возвращался.
   Ровная  скорость  и  ощущение  спокойного счастья  слегка  убаюкивали
Славку.  То, что недавно произошло, вспоминалось, как ненастоящее. Будто
не с ним это случилось. Сон какой-то... Что было?
   Ключи сверкнули и улетели,  а мама стала снова дергать цепь. И что-то
кричала Славке и Тиму. Потом бросилась к вагону.
   -- Федор Николаевич! Товарищ капитан! Вещи! Ради бога, вещи скорее!
   Маме протянули в окно чемодан.  Потом сумку.  Потом еще чемодан. Мама
его не удержала.  Он грохнулся, отскочила крышка. Тим бросился подбирать
рассыпавшиеся свертки и книги. Кажется, мама сказала, чтобы он убирался,
но он не убрался и  помогал.  А  мимо них все быстрее и быстрее катились
черные колеса, а над колесами ехали желтые квадраты окон.
   А  Славка стоял прикованный к бетонному столбу.  Цепь отчаянно резала
ему бока, а он тихо смеялся.
   Мама захлопнула крышку,  и  они  с  Тимом подтащили чемоданы и  сумку
ближе к прикованному Славке.
   Мама еще раз дернула цепь и сказала Тиму:
   -- Сию минуту ищи ключ.
   Тим послушно полез в кусты,  а Славка, все так же смеясь, сказал, что
искать не  надо.  Надо открыть чемодан.  Там в  кармане на  шортах лежит
другой ключ от замка. От цепи ключ. От их с Тимселем яхты.
   Потом Славка и  Тим затащили "Маугли" на берег,  в  кусты,  и  убрали
парус,  намотали его  на  гик.  Мама  в  это  время что-то  беспорядочно
говорила пожилому дежурному в красной фуражке.  Затем Славка и Тим долго
сидели в  маленьком пустом зале ожидания,  а мама с кем-то разговаривала
по телефону.  Выясняла,  что делать с  билетами.  Горела яркая лампочка.
Мамин голос казался громким, но все равно было тихо.
   Хмурый дежурный несколько раз прошел мимо. Он очень осуждающе смотрел
на Тима и на Славку.
   Славка и Тим сидели рядом.  Скамейка почему-то была очень высокая,  и
ноги не доставали до пола.  Тим держал на заляпанных веснушками коленках
цепь.  Ее  концы свисали.  Тим  качал ногами,  и  цепь  тихо звякала Тим
покусывал нижнюю губу и,  опустив голову,  смотрел на брошенный у скамьи
окурок.  Но  иногда  он  быстро поднимал глаза  на  Славку.  С  какой-то
странной улыбкой: и вопросительной, и виноватой, и упрямой.
   Славка отвечал таким же быстрым взглядом.  А  цепь:  дзинь,  дзинь...
Славка держал Тима за локоть. Двумя руками...
   А  может быть,  ничего не было?  Мчится машина...  Может быть,  они с
мамой едут в Город первый раз, из аэропорта?
   Нет,  было!  Потому что Тим --  вот он,  рядом. Он -- справа, мама --
слева. Славка -- посередине...
   Мама каменно молчит.  Это не очень хорошо,  но это не страшно. Теперь
все  равно,  потому что Город возвращается.  Он  катит на  Славку тысячи
огней, темные тучи деревьев, цветные вспышки маяков.
   И вот уже улицы побежали за окнами машины...
   Тим, который молчал всю дорогу, оторвался от окна и тихо сказал:
   -- Елена Юрьевна, простите меня...
   -- За что? -- сухо спросила мама.
   Тим не ответил. Он сидел прямо и смотрел в затылок водителю. Водитель
был молодой, кудрявый, как Любка Потапенко.
   -- За что же простить? -- переспросила мама.
   -- Ну, за то... что я сделал.
   Мама усмехнулась:
   -- Знаешь,  это  даже  нечестно.  Просишь  прощения,  хотя  вовсе  не
чувствуешь, что виноват... Или чувствуешь?
   Тим сказал негромко и со вздохом:
   -- Нет... Но все равно...
   -- Что все равно?
   -- Вы на меня сердитесь.
   Мама опять усмехнулась:
   -- По-моему,  это для тебя неважно.  Тебя другое беспокоит: что будет
дальше? Верно?
   -- Верно,  --  почти шепотом сказал Тим.--  Но то,  что вы сердитесь,
тоже... беспокоит.
   Славка улыбнулся про себя,  потому что все это были пустяки. Главное,
что они вернулись. Где-то уже далеко в ночи стучал по рельсам поезд. Без
Славки, без мамы...
   Мама взглянула на Тима,  потом на спокойного Славку,  опять на Тима и
сказала как-то удивленно:
   -- Самое непонятное,  что я не сержусь...  Вот в первые минуты, когда
поезд ушел,  я  действительно кипела.  Если бы мне было позволено,  я бы
тебя в тот момент с наслаждением выпорола.
   Славка поморщился,  ему  стало  неловко за  маму.  Но  Тим,  кажется,
искренне удивился:
   -- Кто же вам не давал? Я на что угодно готов был.
   Мама коротко засмеялась:
   -- А сейчас?
   -- Что сейчас?
   -- Тоже готов... на что угодно?
   Почти серьезно Тим сказал:
   -- Ладно. Только не увозите Славку.
   Он,  значит,  еще не понимал! Он думал, что его, Славку, можно увезти
второй раз!
   Тим повторил уже совсем серьезно:
   -- Вы  со  мной что хотите делайте.  Только не увозите его...  Ладно?
Пожалуйста...
   Мама долго молчала.  Тим ждал.  Славка тоже ждал,  но  без страха,  а
просто с любопытством.
   Мама сказала:
   -- Тим,  ты ставишь меня в  безвыходное положение.  Я  просто не имею
права рисковать.  Я же не знаю, что ты сделаешь в следующий раз, если мы
попытаемся уехать.  Вдруг  заминируешь туннель  или  захватишь торпедный
катер и обстреляешь вокзал.  Или запрешь меня в трансформаторной будке и
уморишь голодом...
   Славка засмеялся.
   -- Сдаешься? -- спросил он у мамы.
   Она сказала без смеха:
   -- Почти...
   Они уже ехали по Якорному спуску.
   -- Елена Юрьевна, у меня еще одна просьба...
   -- Это любопытно.
   -- Можно, я у вас переночую?
   -- Ты что же, боишься, что я схвачу сына под мышку и ночью сбегу?
   -- Нет. Нам со Славкой поговорить надо...
   -- У вас еще будет время, я обещаю.
   -- Нам сегодня...
   -- Тебя дома потеряют.
   -- А я позвонил маме со станции. Когда вы машину встречали.
   -- Ну и ну! Я вижу, ты все рассчитал...
   Тим виновато засопел.
   -- Оставайся,  -- разрешила мама. -- Только не будет у вас разговора.
Посмотри, он совсем, спит...
   -- Не сплю я, -- сказал Славка. -- Мы всю ночь не будем спать. Верно,
Тим?
   -- Тогда я тебя запру, а ненаглядного Тима выставлю домой.
   Тим смущенно объяснил:
   -- Домой  не  получится.  Мама  с  Валентиной уехали  на  дежурство в
гостиницу, а у меня ключа нет. Я его выкинул... Вместе с тем...
   Мама сказала,  что оба они,  Тим и Славка, отправят ее на тот свет. В
ближайшее время.
   -- Приехали. Убирайтесь из машины, ироды.
   Тим, гремя цепью, полез из кабины...
   Они выволокли багаж.  Славка подошел к  знакомой калитке с  чешуйками
пересохшей краски.  От  калитки пахло  теплыми старыми Досками.  По  ней
вверх и  вниз ползала мохнатая тень от ветки акации --  это тихо качался
фонарь. Славка потянул шнурок, и знакомо звякнул в доме колокольчик.
   Баба  Вера открыла калитку и,  кажется,  очень удивилась.  Растерянно
стояла на пороге.
   -- Мы  не  поехали,  --  сказала мама.--  Они не захотели.  Баба Вера
пожевала губами:
   -- Славушка...
   Славка  щекой  прикоснулся к  ее  вязаной  кофте,  от  которой  пахло
лекарствами, дымом и горьковатой теплой травой...
   В   Славкином  закутке  рядом  с  диванчиком  поставили  раскладушку.
Свободного места почти не осталось, только узенький проход.
   -- Спать немедленно, -- сказала мама и выключила свет.
   И  сразу  поплыла  на  Славку  темнота  с  россыпью  городских огней,
шуршанием шин  и  фарами встречных автомобилей.  И  опять мягко закачало
Славку...
   -- Славка, подожди, -- попросил Тим. Он протянул с раскладушки руку.
   И  Славка понял это,  на ощупь взял его руку --  маленькую,  горячую,
твердую. Они держали теперь ладонь в ладони. Что еще нужно в жизни?
   Но Тим скрипнул раскладушкой и снова сказал:
   -- Славка,  я дурак такой был тогда... днем. Это я со страху. Сам был
виноват, а на тебя...
   Славку все качало.
   -- Тим, -- сказал Славка, -- ты -- парус... Помнишь, я говорил? Ты --
оранжевый парус.  Ты -- спасатель... Я думал, что уже все, а ты успел...
Ну, что ты бормочешь о каком-то страхе...

                                 Письмо

   Рано утром Славка и Тим приехали на Черную Речку.  Надо было заделать
швертовый колодец и перегнать яхту на базу.  Но они опоздали. С "Маугли"
уже возился Игорь Борисович.  Он  снял мачту и  теперь отцеплял от  гика
парус. У берега стояла моторка.
   Игорь Борисович не  удивился,  когда виноватые Тим и  Славка возникли
перед ним. Он посмотрел исподлобья и грустно сказал:
   -- Чтобы я  вас больше не видел.  Ни на базе,  ни в округе радиусом в
милю.
   Что  же,  они  этого ожидали.  Тим  печально позвенел цепью,  которую
притащил с собой.  Славка покачал тяжелой авоськой: в ней лежала банка с
суриком и коробки с зубным порошком для шпаклевки.
   Оба не двинулись с места.
   Игорь Борисович снова коротко глянул на них.
   -- Есть вопросы?
   -- Есть,  --  хмуро произнес Тим.--  Славку-то за что? Это я один все
сделал.
   -- Семибратов  --   капитан.  Если  у  капитана  матросы  творят  что
вздумают, он виноват больше всех. Гуляйте.
   -- Понял?  --  сердитым шепотом  сказал  Славка  Тиму.  Тим  смешной,
честное слово. Неужели Славка останется, если Тимселя попрут из секции!
   Он протянул банку.
   -- Краску возьмите...
   -- Зачем?
   -- Мы для ремонта принесли.
   Игорь Борисович перестал возиться с  парусом.  Выпрямился и посмотрел
на них внимательнее.
   -- Ах,  для ремонта...  Это мысль.  Поехали на базу.  Сперва почините
колодец,  а потом уж отправляйтесь на все четыре стороны. Так, по-моему,
будет справедливо... Или нет?
   -- Справедливо, -- сказал Тим.
   Они  молча стащили "кадет" на  воду.  Молча погрузили мачту и  парус.
Игорь Борисович укрепил буксирный конец.  Кивком показал,  чтобы лезли в
катер.
   Славка что-то вспомнил:
   -- Подождите!
   Он бросился к  станции,  перебежал линию и  нырнул в кусты.  Вернулся
минуты через три. Протянул Тиму два ключа на блестящем колечке.
   -- Вот это да! -- сказал Тим. -- Как ты нашел?
   -- Я еще тогда заметил, как они летят. Запомнил траекторию... Ты их в
самые колючки закинул. Нарочно, что ли?
   Они посмеялись.  Хорошо им было, хотя и грустно. Грустно, что выгонят
из секции,  и хорошо,  потому что они вдвоем.  Это самое главное. Это уж
никто не отнимет.
   И утро было хорошее.  Ясное такое и горячее.  Синяя вода сверкала,  и
маленькие желтые цветы сияли среди берегового мусора и чахлой травы. Они
качались  от  теплого  ветра.  А  громадные крейсера в  солнечном мареве
казались глыбами сизых скал...
   -- Долго будем стоять?  --  спросил Игорь Борисович.  Они  прыгнули в
катер, затарахтел мотор. Неуправляемый "Маугли" заскакал на буксире.
   Все молчали. Наконец посреди бухты Игорь Борисович заметил:
   -- Могли бы и рассказать, что у вас случилось...
   -- Мы хотели,  --  сказал Тим,  --  а  вы сразу:  "Гуляйте!"  Даже не
спросили...
   -- Ах какие мы самолюбивые!..  А меня вы о чем-нибудь спросили?  Как,
например,  меня  подняли  с  постели  до  рассвета  и  какую  я  получил
нахлобучку?
   Славка и  Тим  растерянно посмотрели друг  на  друга.  О  нахлобучке,
которую получил начальник базы,  они не думали.  А  ведь получил.  Из-за
них.  Что тут ответишь?  А Игорь Борисович больше ничего не говорил и не
спрашивал.
   "Маугли"  через  разбитый  колодец  постепенно набирал  воду.  Но  он
немного набрал. Очень скоро они ошвартовались у базы...
   С ремонтом провозились до полудня.  Когда вгоняли в швертовый колодец
последний шуруп, рядом появилась Настя. Шумно и сердито вздохнула, потом
громко поинтересовалась:
   -- Может, расскажете, что натворили?
   Тим вопросительно посмотрел на Славку. Славка сказал:
   -- Пожалуйста...
   И, работая отверткой, он поведал о ночной погоне Тима.
   -- А что делать, если человека увозят? -- насупленно спросил Тим.
   -- Почему же не увезли?
   -- Он же догнал! -- сказал Славка.
   -- Ну и что?
   Славка засмеялся:
   -- Я же говорю: цепь. В три обмотки к столбу -- и на замок!
   -- Трепачи.  Я  с  вами серьезно,  а  вы...
   Славка встал и  задрал к подбородку рубашку.
   -- А это не серьезно?
   На животе и на ребрах у него были коричневые ссадины.
   Настя  поморгала.  Повернулась и,  прогибая доски на  пирсе,  пошла к
домику.
   Славка с размаху воткнул в доски отвертку.
   -- Все... Прощай, "Маугли". Хорошо мы с тобой жили...
   Тим тоже сказал:
   -- Не  скучай о  нас,  "Маугли".  И  не  сердись...
   Они  погладили у "кадета" облупленный форшпигель и пошли в дом.
   Игорь Борисович сидел за столом с  неприступным видом.  Что-то писал.
Насти не было.
   -- Все готово,  --  сказал Тим.--  Можно взять немного олифы,  краску
оттереть?
   У  него руки,  ноги и  подбородок были в сурике от шпаклевки.  Славка
тоже изрядно перемазался.
   -- Олифу еще на вас изводить...  --  сказал Игорь Борисович Тиму.  --
Особенно на тебя... Все равно пятнистый.
   -- Очень остроумно, -- сказал Славка.
   -- А  мне  сейчас  не  до  остроумия.  Объяснительную пишу  портовому
начальству.  По вашей милости. Возьмите олифу в кладовке... и сгиньте вы
наконец!..  За нарушение портового режима и судоводительских прав имеете
месяц без выхода на воду. Есть вопросы?
   Тим посмотрел на Славку,  Славка на Тима. Поползла у Славки улыбка --
не удержаться. У Тима засияли веснушки.
   -- Нечего тут ослепительно улыбаться,  --  проворчал Игорь Борисович.
-- Гнать бы вас вместе с толстой заступницей...
   Из-за фанерной перегородки вырвался негодующий Настин баритон:
   -- Я попросила бы выбирать выражения, товарищ начальник базы!
   Тим радостно спросил:
   -- А можно просто так пока приходить? Заниматься на берегу?
   -- Не раньше чем через две недели. Пока не приду в себя, вам лучше не
соваться.
   Тим сдвинул пятки и опустил руки. Тим сказал:
   -- Есть появиться на базе через две недели.
   Славка, глядя на него, одернул рубашку и тоже сказал тихонько:
   -- Есть...

   Олифы оказалось на  донышке:  хватило только,  чтобы отмыть ладони да
Тимкин подбородок.
   -- Ладно,  дома отскребемся,  --  сказал Тим.-- Только сначала пойдем
выручим Артемку.
   Оказалось,  что Славка не помнит дорогу.  Он запутался среди заросших
улочек, тропинок, изгородей и пустырей.
   Тим веселился:
   -- Всякие траектории запоминаешь,  а  улицу забыл!  Ты как профессор,
да?
   Но Славке было не до веселья.
   -- Скажут: "Чего вчера убежал?.."
   -- Торопился, вот и убежал. Решил, что Любка портфель возьмет.
   -- Может, она в самом деле взяла?
   -- Вот и узнаем.
   Наконец  они  выбрались  на   улицу  Морских  пехотинцев  и   увидели
проходную.
   Молоденький часовой в  сурово надвинутом на брови берете долго не мог
их понять. Потом взялся за телефон.
   -- Товарищ  капитан!   Тут  пацаны...   перемазанные,   с  якорями  и
нашивками.  Спрашивают с  меня какой-то  портфель и  какого-то  зайца...
Никак нет... Так точно... Есть! -- Он обернулся: -- Подождите за дверью.
   Славка и  Тим вышли на  улицу.  Почти сразу вышел и  часовой.  Строго
сказал:
   -- Портфель вам будет завтра.
   -- Почему? -- удивился Славка.
   -- Так приказано передать. Все. Свободны.
   -- "Свободны"...--  передразнил Славка,  когда  отошли.--  Новобранец
какой-то,  а  командует,  как  адмирал...  Завтра  опять  в  такую  даль
тащиться... Хоть бы объяснил, когда приходить!
   -- Да ладно. После уроков съездим, -- утешил Тим.
   -- Зажилят они Артемку,  --  мрачно сказал Славка. Он понимал, что не
будут  морские  пехотинцы  зажиливать чужого  тряпичного зайца,  но  его
грызла досада.
   -- Славка...
   -- Что?
   -- Славка, -- сказал Тим, -- все это пустяки...
   И Славка понял: "Все это пустяки по сравнению с тем, что было вчера".
И опять поднялась в нем радость: он здесь, он с Тимом! Навсегда!
   А Тим вдруг встревожился:
   -- Слушай, я опять чего-то забоялся... Мама у тебя не передумает?
   -- Что ты!  Она сама учебники мои расставила, одежду развесила. Ты же
видел.
   Тим улыбнулся, но как-то нерешительно:
   -- Ну смотри. А то цепь на базе осталась...
   -- Тим... А если бы вчера не оказалось цепи? Тогда что?
   Очень серьезно Тим сказал:
   -- Все равно... Схватил бы тебя в охапку и утащил бы куда-нибудь. Или
вцепился намертво...
   К ним обоим словно придвинулась вчерашняя ночь.  И чтобы прогнать ее.
Славка торопливо предложил:
   -- Поехали к нам! Отмоемся как следует, у бабы Веры есть керосин.
   Тим жалобно сказал, что не доедет, помрет с голоду.
   -- Пирожок бы купить...
   -- А деньги? -- спросил Славка.
   Тим сиротливо побрякал медяками:
   -- У меня только на катер. А у тебя?
   Славка вывернул пустой правый карман.  А  левый,  истертый ракушками,
камешками,  крабьими клешнями и другими береговыми находками, был дыряв.
Славка  пропустил  сквозь  него  руку  навылет.   Растопыренная  пятерня
высунулась из короткой штанины. Славка торжественно показал ее Тиму.
   -- Миллионер, -- сказал Тим. -- Рокфеллер.
   -- Кто Рокфеллер?  --  спросил Славка. Взял Тима в охапку и аккуратно
уложил в траву у забора.
   Тим извернулся.  Они с хохотом покатились, молотя землю перемазанными
суриком  ногами,   пугая  маленьких  серых  ящериц...  Прогоняя  остатки
тревоги.
   Славка сел Тиму на грудь. Коленками прижал к земле его локти.
   -- Возмездие неизбежно,  --  заявил он.  -- Ты меня обругал два раза:
профессором и миллионером. Было?
   -- Было, -- покаялся Тим.
   -- За профессора -- раз, -- сказал Славка и хлопнул Тима указательным
пальцем по переносице.
   -- Раз, -- согласился Тим и зажмурил один глаз.
   -- За миллионера -- два!
   Тим зажмурил второй глаз и сказал:
   -- Людоед.
   -- За людоеда -- три.
   -- Сдаюсь, -- сказал Тим, который никогда никому не сдавался всерьез.
   Славка поднял его. Тим пожаловался:
   -- Теперь я совсем инвалид.
   -- Не дойдешь -- донесу, -- пообещал Славка.
   У  самой  пристани Тим  вдруг  остановился.  Сунул  руки  в  карманы.
Задумчиво посмотрел на Славку.
   -- От судьбы не уйдешь,  --  сокрушенно сказал он.-- Ключи я все-таки
потерял.

   Мама была спокойной и ласковой.  Она не стала упрекать Славку и Тима,
что долго болтались где-то. Сразу их накормила, а потом помогла оттереть
краску. И сказала:
   -- Теперь от  вас  разит за  версту,  как от  старых примусов.  Пошли
купаться, смоете керосин!
   Славка и Тим заорали "ура!".
   Купались на городском пляже.  Мама развеселилась.  Она была похожа на
девчонку в красном купальнике. Она гонялась за Славкой и Тимом, брызгала
их, и на плечах у нее горели солнечные зайчики.
   Потом все трое, взявшись за руки, ныряли с бетонных ступеней.
   И лишь когда наплавались и напрыгались,  мама села в сторонке и снова
сделалась слишком спокойной. Непонятно как-то смотрела на Славку.
   Славка осторожно подошел.
   -- Мама, ты чего?
   -- Ничего, Славик. Я, кажется, тебе очень завидую.
   -- Почему?
   -- У меня никогда не было такого друга,  как твой Тим...  Это же надо
придумать: цепь...
   -- Ты правда на него не сердишься?
   -- Я  его  люблю,  --  сказал мама.  И  вскочила: -- Не пойти ли нам,
товарищи,  в  кино?  Двухсерийный  фильм  "Четыре  мушкетера"!  Говорят,
глупость ужасная, но очень смешно!
   ...В  общем,  это был прекрасный день.  И прекрасный вечер.  И Славка
уснул счастливый.

   Утро тоже было замечательное.  Безоблачное.  Мама проводила Славку до
школы.  На крыльце он,  не стесняясь, чмокнул маму в щеку. А что? Многих
провожали, и многие так делали. Мама потрогала его кисточку на макушке и
сказала:
   -- Ни пуха ни пера...
   А когда перешла площадь, помахала Славке с лестничной площадки...
   Когда кончился третий урок,  за окнами потемнело, и ударил дождик. Но
это был теплый летний дождик.  Он весело звенел по стеклам,  плескался в
листьях и лупил каплями по асфальту.
   На  перемене  в  коридорах  стали  появляться  мокрые  взрослые.  Это
родители,  бабушки  и  дедушки несли  ребятам плащи  и  зонтики.  Славку
отыскал Наездник.  Он  держал под  мышкой желтый полиэтиленовый сверток.
Значит, о Диньке тоже позаботились.
   -- Слава, тебя внизу какая-то тетя спрашивает, плащ принесла!
   Славка побежал на первый этаж.  Он был уверен,  что увидит маму. Но у
раздевалки стояла баба Вера.
   -- Вот, Славушка... -- Она протянула голубую прозрачную накидку. -- А
то намокнешь, простудишься...
   -- Да что ты,  баба Вера...  Зачем?  Маленький я,  что ли?  Говоришь,
ходить трудно, а сама...
   Баба  Вера  смотрела нерешительно и  куда-то  мимо  Славки.  Шевелила
губами.
   -- Устала, да? -- неловко сказал Славка.
   -- Тут еще... вот. Письмо тебе, Славушка.
   Он удивился. И сразу почему-то встревожился. Взял белый, без надписи,
конверт. Рванул. Развернул клетчатый листок...

         "Хороший мой,  Кисточка моя, не обижайся и не сердись. Я ничего
    не сказала заранее,  чтобы не было лишних слез. Ты уехать не смог, а
    я не могу остаться.  Все так перепуталось в моей взрослой жизни... Я
    обязательно приеду,  как только во всем разберусь и все решу.  Может
    быть, скоро.  Не грусти,  ты уже большой. Я только вчера поняла, что
    ты уже большой и имеешь право выбирать сам...  Слушайся  бабу  Веру,
    помогай ей. Она очень хорошая. Я скоро подробно напишу обо всем.
         Передай привет Тиму.
         Крепко-крепко обнимаю тебя и целую.
                                                                  Мама".

   "Странно,  --  подумал Славка.  --  Дождик идет. Динька стоит. Ребята
бегают. Все как раньше..."
   Мама уехала,  все должно стать черным.  А осталось прежним. И сам он,
Славка...  стоял и  ничего не чувствовал.  И  тут он вспомнил:  он читал
где-то,  что  человек,  получивший большую рану,  не  чувствует боли.  В
первую минуту не чувствует. А потом...
   Но боль --  что... Славка любую готов испытать, лишь бы не было этого
письма.  Однако письмо было.  Славка зачем-то положил его на подоконник.
Прочитал еще раз.  Свернул,  затолкал в  конверт.  Сунул конверт в левый
карман,  вспомнил, что там дыра, переложил в правый. Поковырял краску на
подоконнике.  Подоконник был гладкий, холодный и очень широкий. Наверно,
в   давние  времена  здесь  на  переменах  сидели  мальчишки  в   черных
мундирчиках --  морские юнкера --  и лихорадочно учили такелажные узлы и
названия частей рангоута...  Надо же,  какая чепуха лезет в голову...  А
Динька все стоит рядом... И баба Вера...
   -- Мама на каком поезде уехала? -- тихо спросил Славка.
   -- На самолете, Славушка. Утром еще, как тебя проводила...
   Самолет не догнать. А если и догонишь, то что дальше?
   -- Ладно, баба Вера, -- сказал Славка.-- Спасибо. Я пойду. Ты меня не
теряй, я задержусь сегодня, потому что шесть уроков да еще собрание, я в
школе пообедаю, ты не волнуйся, пойду я...
   Он  пошел,  пошел по  коридору,  а  накидка тащилась сзади и  скребла
жестким краем по паркету. И, словно убегая от шороха, Славка все ускорял
шаги...
   "Ну, тихо ты, -- говорил он себе. -- А ну, держись! Чего ж теперь? Не
смей... Хоть еще полминуты..."
   Через боковую дверь он  выскочил во двор и  бросился в  закуток между
гаражом и забором.  И там под дождем он прижался лбом к мокрой стене.  И
рванулись слезы...
   Кто-то надел ему на плечи накидку.  Кто?  Динька...  Надел и  отошел.
Потом Славка услышал гневный Динькин голос:
   -- Куда лезете?  Нельзя сюда!  Уходите!
   Славка  оглянулся.  Наездник  и  несколько  ребятишек  из  его класса
шеренгой встали в проходе.
   Славка глотнул. Еще глотнул, остановил слезы.
   -- Динь... -- позвал он.
   Динька повернулся. И его друзья разом повернулись, не сломав шеренги.
   Они стояли,  закутанные в  разноцветные плащи и накидки с капюшонами.
Будто  большие  целлофановые кульки  на  тонких,  забрызганных дождем  и
грязью ногах.  И это было не смешно,  они были молчаливые и решительные.
Готовые и  дальше охранять Славку.  Потому что первоклассники лучше всех
понимают, что такое горькие слезы.
   У них были отважные и сердитые лица.
   -- Какие-то девчонки с зонтиками сюда шли,  -- объяснил Динька. -- Мы
их прогнали.
   -- Спасибо, Динь, -- проговорил Славка и не удержался, всхлипнул.
   -- Ты не стесняйся нас,  --  деловито сказал Динька,  -- это все свои
люди.
   -- Хорошо,  Динь,  --  сказал Славка. Ему стало чуточку легче.
   Динька посоветовал:
   -- Ты лицо поверни к дождику.  Он все смоет, получится, будто от воды
мокрое.
   Славка послушался.  Капли ударили по щекам,  по лбу и  подбородку.  И
почти сразу дождь перестал.  Будто,  умыв Славку,  решил, что вся важная
работа сделана.
   -- Звонок уже был...  --  осторожно заметил Динька.  --  Ты  на  урок
опоздал.
   -- Ну и пусть, -- сказал Славка.

   Он не вернулся в школу. Начинался сдвоенный урок физкультуры, и тошно
было думать, что придется полтора часа прыгать в спортзале.
   Славка не хотел видеть людей.  Даже Тима. Потом он расскажет Тиму про
все, а сейчас никого не надо.
   Он пошел к морю.
   Дождя не было,  сделалось совсем тепло.  С листьев катились капли, от
блестящего асфальта поднимался легкий пар.  Но  небо  и  море оставались
пасмурными.  На  пляже было пусто.  О  бетонные ступени билась небольшая
волна.
   Славка бросил на мокрый топчан одежду. Прыгнул в воду.
   Он думал,  что волны теплые, но вода обожгла его неожиданным холодом.
И  это  было  хорошо.  Славка плавал,  уходил в  глубину,  выскакивал на
гребни, бешено лупил по волнам ладонями.
   Снова прошел короткий бурливый дождик.  Славка лег  на  спину и  стал
ловить ртом тяжелые капли.  Но  волны перевернули его,  и  он наглотался
соленой воды.
   Совсем измотавшись.  Славка поплыл к железной лесенке. Здесь опять не
повезло. Сзади подкатила волна, и он, когда поднимался, ударился коленом
о ступеньку с наростами красной морской ржавчины. Ну и пусть!
   Хромая,  он побрел к топчану.  С колена бежала размытая соленой водой
кровь. Пусть бежит!
   Он натянул промокшую одежду. Ну и пусть мокрая!..
   В  школу идти  было  рано.  Славка пошел домой.  Бабы  Веры  дома  не
оказалось.  Славка  нашарил в  тайничке у  косяка ключ.  В  комнатах был
знакомый запах сухой травы.  И  все было как раньше.  Только в  углу под
вешалкой не  стоял теперь большой чемодан.  Славка поставил на это место
свои мокрые кроссовки.
   В  своей комнате на столе он увидел мамины часы с кожаной браслеткой.
Квадратные,  крупные.  Мама любила часы,  похожие на мужские. Под часами
лежал клочок бумаги. На нем было три слова:
   "Славик, это тебе".
   Тоска опять зажала Славку. Он, как был в мокрых штанах и рубашке, сел
на диван.  Привалился к спинке.  Подтянул к подбородку колени.  Кровь из
ссадины все  сочилась.  Славка  плакал,  вздрагивал и  сердито облизывал
колено.  Оно  было  соленое --  от  морской воды,  от  упавших слез,  от
кровяных капель. Это был вкус беды.
   Но...  это был еще вкус моря. Если беда и если счастье -- море всегда
соленое. И когда все было хорошо. Славка со смехом и радостью глотал эту
соль.  В  те  счастливые дни,  когда они с  Тимом плавали наперегонки до
пляжного буйка и обратно и когда носились вдвоем на верном "Маугли"...
   Славка подумал о Тиме, и тот словно встал рядом.
   "Не надо, Славка", -- сказал Тим.
   "Тебе хорошо говорить. Не твоя мама уехала..."
   "Это нечестно,  Славка, -- сказал Тим.-- Значит, я виноват? Если бы я
не запер цепь, ты ехал бы сейчас с мамой".
   Да, в самом деле. Он ехал бы сейчас. Он лежал бы, наверно, на полке и
смотрел,  как  бегут назад голые деревья.  И  может быть,  летели бы  за
стеклом серые полосы осеннего снега.  И  море было бы уже далеко.  И Тим
далеко. И Город...
   "Тим,  ты не виноват,  --  сказал Славка.  -- Я выбрал сам. Ты сделал
все, как надо".
   "Тогда перестань плакать".
   "Я не могу... Ты бы тоже плакал..."
   "Да, наверно..."
   "Тогда подожди".
   "Хорошо, Славка, я подожду... Ну, что?"
   "Все", -- сказал Славка.
   Он высушил утюгом шорты,  рубашку и галстук.  Оделся, затянул ремень.
Вместо мокрых кроссовюк надел  старенькие сандалии.  Надо  было  идти  в
школу.  Отсидеть урок математики,  встретиться с  Тимом,  ехать выручать
Артемку...
   Вернулась баба Вера. Удивилась, увидев Славку. Он сказал:
   -- У нас перерыв был. Я плащ принес, чтобы потом не таскать лишнее.
   -- А как же, если опять дождик?
   Славка посмотрел за окно.
   -- Наверно, не будет больше, -- сказал он.
   У тучи золотился косматый край.

   ...В  школу Славка успел к  перемене.  И сразу же его поймал во дворе
Евгений Львович -- молодой, похожий на д'Артаньяна учитель физкультуры.
   -- Сударь, какие врачи прописали вам прогулки вместо уроков?
   Славка опустил голову.
   -- Молчание -- не всегда золото, -- напомнил Евгений Львович.
   -- Мама у меня уехала, -- сипловато проговорил Славка. Не было у него
сил выкручиваться. -- Она срочно уехала, а я...
   Евгений Львович взял его за плечо, сжал легонько. Тихо сказал:
   -- Не журысь, хлопче...
   И ушел.
   Все-таки легче жить на свете, когда кругом хорошие люди.
   Вместо Евгения Львовича появился перед Славкой Наездник. Глаза у него
были вопросительные и тревожные.
   -- Хочешь, прокачу? -- сказал Славка.
   Динька сразу заулыбался.  Бросил к  забору свой ранец с притороченным
свернутым плащом. Вмиг залез на забор, а с него на Славку.
   -- Два круга, -- сказал Славка.
   -- Ура!
   Они двинулись неторопливой рысью.
   -- Ты почему тут крутишься, домой не пошел? -- спросил Славка.
   -- Маму жду. Она за мной зайти обещала.
   Славка перешел на шаг.
   -- Значит, приехала твоя мама?
   -- Конечно! Позавчера еще!
   -- А моя уехала... -- сказал Славка. И пошел тише.
   Динька негромко спросил:
   -- Ты из-за этого плакал?
   -- Да, -- сказал Славка.
   -- Значит, надолго уехала?
   -- Может, насовсем...
   -- Ты что!  --  Динька негодующе дернулся на плечах у Славки.  -- Она
приедет!
   -- Откуда ты знаешь?
   -- Знаю,  -- убежденно произнес Динька. -- Раз она мама... Они всегда
приезжают.
   "Спасибо, Динь", -- подумал Славка. И спросил:
   -- Ты не видел Тима?
   -- Видел.  Он  тебя искал,  а  потом куда-то подевался...  Вон Валька
идет. Спросим.
   -- Валентина!  --  окликнул Славка.--  Ты  не  знаешь,  где Тим?  Она
остановилась.
   -- К сожалению, знаю. Его только что повели к директору два человека.
Женщина-милиционер и  какой-то  моряк.  Ума  не  приложу,  что он  опять
натворил...
   Ну,  что это такое?  Беда за бедой! Значит, не смог заступиться Игорь
Борисович...  Все теперь припомнят Тиму: не только ночное плавание, но и
баркентину. "Это тот самый Сель. У него не первый раз..."
   Сине-белые  флаги Новэмбэр Чарли опять забились на  ветру.  И  нельзя
было терять ни  единого мига.  Даже Диньку не  ссадишь --  на  это уйдут
лишние секунды.
   Скорее!   Через   двор,   через  коридор,   через  вестибюль!   Двери
директорского кабинета раскрыты. И Тим в самом деле там!
   -- Юрий Андреевич, он не виноват! Честное слово! Он из-за меня!..

                            Город и Флот...

   Юрий Андреевич поднялся из-за стола.  Он был толстоватый, но двигался
легко. Он подошел к Славке.
   -- Во-первых,   --  сказал  Юрий  Андреевич,  --  личностей,  которые
врываются сюда без приглашения,  да еще верхом, мы попросим выйти. Идите
гулять,  товарищ Васильченко.-- Он снял со Славки Наездника, унес его за
порог и прикрыл дверь.  Затем повернулся к Славке:  -- Странные вы люди.
Только захочешь с вами побеседовать,  как вы начинаете каяться в грехах:
"Я виноват, он не виноват, я только один раз стукнул, я больше не буду..
Вас позвали не  для разбора прегрешений,  а  для серьезного разговора...
Сядь, Семибратов. Вон там, рядышком с друзьями.
   Тим сидел на жестком диванчике у стены. На другом конце дивана, глядя
прямо  перед собой и  зажав между коленями прямые ладошки,  сидела Любка
Потапенко.  А у директорского стола расположились в двух креслах люди, о
которых сказала Валентина:  молодая женщина в  форме старшего лейтенанта
милиции и капитан второго ранга с седыми гладкими волосами.
   Увидев Любку,  Славка кое  о  чем  догадался.  И  немного успокоился:
значит,  дело не в Тиме.  К тому же Тим не выглядел ни взволнованным, ни
испуганным. Он шепотом сказал Славке:
   -- Ну и ворвались вы... Как на конных скачках.
   -- Я думал, тебя опять...
   Тим усмехнулся:
   -- Не меня, а всех...
   Капитан второго ранга обернулся и  посмотрел на  Славку.  У  капитана
были  резкие  морщины  и  очень  светлые  прозрачные  глаза.   Будто  из
зеленоватого стекла.
   -- Это ты -- Слава Семибратов? -- глуховато спросил он.
   Славка встал.
   -- Ну и добро, -- сказал офицер.-- Мы принесли тебе сумку.
   Он протянул Славке желтый бумажный сверток.
   -- Посмотри, годится или нет?
   Славка  недоуменно  взял  тяжелый  пакет.   Разорвал  тонкий  шпагат,
развернул  упаковку.  В  пакете  оказалась  голубая  спортивная сумка  с
отпечатанным белой краской веселым и храбрым зубренком.
   -- Это не моя, -- сказал Славка. -- У меня портфель...
   Офицер кивнул:
   -- Да,  я  знаю.  Но  подарок,  который ты принес морским пехотинцам,
решили не доставать из портфеля, это был бы лишний риск. Так и взорвали.
   -- А...--  начал Славка и замолчал. Ни к чему были всякие вопросы. Он
просто снова за одну секунду прошел сейчас раскаленную белую дорогу.  --
А сказали -- баллон...
   -- Да...  --  офицер неловко усмехнулся.  --  Это мичман Федоров. Ему
показалось,  что ты  очень переволновался,  и  он  решил тебя успокоить.
Придумал  на  ходу  какие-то  баллоны  для  разогрева моторов.  Неуклюже
получилось... Но он не знал, что ты сразу убежишь.
   Славка нагнулся и стал подбирать с пола обрывки шпагата.
   Офицер сказал:
   -- Ты сядь, надо поговорить.
   Но  Славка не сел.  Он отошел к  окну,  прижался коленями к  холодной
батарее и уперся ладонями в подоконник. Наверно, так не должны поступать
воспитанные ученики,  когда  разговаривают со  взрослыми,  но  Славка не
хотел, чтобы видели его глаза.
   Он стал смотреть во двор.
   Там верхом на заборе сидел Динькин одноклассник Артур Новиков.  Артур
болтал ногами,  ел банан, а банановой кожурой угощал худого серого кота,
который  устроился напротив.  Интересно,  что  кот  не  отказывался,  ел
кожуру. Очевидно, ему не хватало витаминов.
   "Хорошо,  что Савин сделал фотографию,  --  думал Славка.--  Все-таки
будет память об Артемке".
   -- Слава Семибратов,  ты успокойся,  пожалуйста, и сядь, -- попросила
женщина-милиционер.
   А капитан второго ранга сказал:
   -- Ничего,  в  таких случаях даже  у  взрослых не  всегда выдерживают
нервы.
   И тут впервые заговорила Любка:
   -- При чем тут нервы?  У Семибратова Артемка был в портфеле. Думаете,
не жалко?
   -- Что за Артемка? -- испуганно спросила милиционерша.
   Юрий Андреевич торопливо ответил:
   -- Замечательный Артемка,  герой школьной прессы.  Я потом объясню...
Ладно, Слава, зато люди не пострадали. Не горюй.
   Славка, не оборачиваясь, проговорил:
   -- Спасибо за  сумку...  Бабушке не  говорите про снаряд,  а  то  она
расстроится. И маме напишет...
   -- Напишет? -- переспросил Юрий Андреевич.-- Разве мама не здесь?
   -- Она уехала. Я с бабушкой...
   Тогда Тим поднялся и подошел к Славке. Ничего не сказал, просто встал
рядом. Славка посмотрел на него: "Тим, я держусь".
   И они оба повернулись лицом к директорскому столу. Женщина-милиционер
обратилась к капитану второго ранга:
   -- Сергей Дмитриевич, давайте о главном.
   -- Есть,  Вера Матвеевна. Давайте о главном... Слава, для начала один
вопрос: зачем нужно было тащить находку в такую даль?
   -- Ничего не  оставалось.  Мы  думали по-всякому.  Спрятать негде,  а
ребята могли прибежать... Они какие-то шальные...
   -- Понятно...  И все же это был сумасшедший риск. Неужели нельзя было
придумать ничего другого?
   И тут вмешался Тим. Сдержанный, воспитанный Тим сказал:
   -- Разумеется,  можно было придумать другое... Сидя в кабинете. А там
было некогда.
   -- Тимофей Сель... -- сказал Юрий Андреевич.
   -- А почему получается,  будто Семибратов в чем-то виноват? -- дерзко
спросил Тим.
   Юрий Андреевич развел руками:
   -- Опять вы за свое...
   Сергей Дмитриевич слегка нахмурился:
   -- Подождите, ребята... Никакой вины нет. Слава молодец...
   -- А  почему я?!  --  взвинтился Славка.  --  Тим  раньше меня снаряд
увидел! Он его у ребят отобрал! Он, может, больше моего рисковал!
   -- Да, я понимаю. Вы оба. Я пришел сюда, чтобы сказать вам спасибо...
   -- А милиция тоже для этого? -- напряженным голосом спросил Тим.
   -- Милиция для порядка,  Тима, -- отозвалась Вера Матвеевна.-- У тебя
после истории с  "Сатурном" к  милиции прохладное отношение,  но  мы  не
виноваты. А сейчас разговор о другом...
   -- Разговор вот о чем,  --  подхватил Сергей Дмитриевич.--  Смелые вы
люди.  И неглупые.  Я верю,  что вы поступили правильно... Только не все
такие,  как вы.  Если станет известно об  этом случае,  найдутся ребята,
которым  очень  захочется совершить геройский поступок.  Они  полезут  в
такие места,  куда  лазить не  следует,  будут специально искать,  чтобы
проявить свои доблести. Допустить это нельзя.
   -- А  кто  узнает?  --  сказал  Славка.--  Только пусть  Потапенко не
болтнет где-нибудь.
   -- С ней мы уже договорились,  -- сообщила Вера Матвеевна.-- Я за нее
ручаюсь. Дело теперь за вами, мальчики.
   -- За  нее ручаться нельзя,  --  мстительно сказал Славка.--  А  мы с
Тимом будем молчать. Верно, Тим?
   -- Да, -- сказал Тим.
   Юрий Андреевич поднялся из-за стола.
   -- Спасибо,  ребята.  И  не  обижайтесь,  что  пришлось  обойтись без
торжественных построений и наград.
   Тим засмеялся.
   -- Ты что, Тимофей? -- спросил директор.
   Славку словно бес толкнул:
   -- Юрий  Андреевич,  он  вспомнил линейку,  когда  Дениса Васильченко
награждали.
   Директор не рассердился.
   -- Да,  это не  очень продуманное было мероприятие.  Рад,  что вы все
понимаете... Вера Матвеевна, Сергей Дмитриевич, ребята вам еще нужны?
   -- Мне  нужны,  --  сказал Сергей Дмитриевич.  --  Если можно,  пусть
мальчики меня проводят.
   ...Они  вышли из  школы.  Облака уже  разошлись,  и  асфальт высыхал,
только в  углублениях синели лужицы.  У  крыльца стоял "рафик" с военным
номером. За рулем сидел матрос в отутюженной белой форменке.
   Сергей Дмитриевич открыл дверцу:
   -- Садитесь. Прокатимся, а потом отвезу куда хотите.
   Славка  и  Тим  забрались в  автомобиль.  Сергей Дмитриевич устроился
рядом,  на  том же  сиденье.  Машина поехала.  Славка и  Тим положили на
колени сумку и молча разглядывали зубренка. Сергей Дмитриевич сказал:
   -- Кажется,  обо всем поговорили, а на душе неспокойно. Нельзя, чтобы
такие ребятишки, как вы, рисковали головами. Даже случайно. Постарайтесь
в дальнейшем без этого.
   -- Да уж постараемся, -- сказал Славка. Тихо и без насмешки.
   Зубренок был  очень  симпатичный.  Он  мчался  по  голубой  клеенке в
веселую атаку.
   Сергей Дмитриевич тронул Славку за плечо.
   -- Скажи честно: страшно было?
   Славка хмуро спросил:
   -- Если скажу, что не страшно, вы поверите?
   Сергей Дмитриевич коротко засмеялся:
   -- Пожалуй, нет. Хотя есть дураки, которые не боятся.
   -- Значит, я очень умный, -- сказал Славка.
   -- А я вообще гений, -- сказал Тим.
   Сергей Дмитриевич расстегнул на  левом запястье часы,  положил их  на
зубренка. Они были большие, тяжелые, с парусным кораблем на циферблате.
   -- Это мне подарил командир флотилии. Возьмите, ребята, на память.
   Славка посмотрел на Тима. Тим чуть поморщился.
   -- Спасибо, -- сказал Славка.-- Нам не надо.
   -- Потому что одни на двоих?
   -- Потому что это вам подарили, -- сказал Тим.
   -- Мы  ими  все  равно  похвастаться  нигде  не  сможем,  --  добавил
Славка.-- А если они просто как часы, то у нас есть. У Тима давно, а мне
сегодня... мама оставила, когда уехала...
   Сергей Дмитриевич не настаивал. Он взял часы.
   -- Ладно, -- сказал он будто самому себе. -- Что-нибудь придумаем.
   "Придумайте,  чтобы мама моя вернулась",  -- мысленно сказал Славка и
опять стал смотреть на зубренка.
   -- Что за нашивки у вас? -- спросил Сергей Дмитриевич.
   -- Парусная секция "Винджаммер",  --  объяснил Тим. -- Только мы пока
не занимаемся. Мы пока вроде арестантов.
   -- Что так?
   -- Славка, можно рассказать?
   Славка кивнул. Не все ли равно теперь?
   И Тим рассказал.  Он сумел это сделать коротко. Буквально в несколько
фраз.  А Славка слушал и думал:  где теперь мама? Все еще в самолете или
уже в Усть-Каменске? Хоть бы догадалась прислать телеграмму...
   -- Значит, цепь... -- задумчиво сказал Сергей Дмитриевич.-- Отчаянные
вы ребята...
   -- Мы? -- удивился Тим.
   Сергей Дмитриевич спросил:
   -- Как фамилия начальника базы?
   -- Федосов... Игорь Борисович, -- сказал Тим.
   -- Ладно... Куда вас отвезти?
   -- Если можно, на пляж, -- попросил Славка.
   -- Не холодно купаться?
   -- Ничего, -- сказал Тим.
   "Рафик" покатил к Орудийной бухте.  Недалеко от пассажирских причалов
они вышли из машины. Тим озабоченно проговорил:
   -- Я  все время думаю:  надо узнать,  откуда лом привезли на  свалку.
Может быть, там есть что-нибудь еще... такое же.
   -- Совет опоздал на двое суток, -- сказал Сергей Дмитриевич.-- Но все
равно спасибо... Давайте прощаться. И прошу вас помнить три вещи...
   -- Больше не попадать в такие истории, -- догадался Тим.-- Да?
   -- Да. Это первое...
   -- Молчать как рыбы, -- сказал Славка.-- Это второе.
   -- Все знаете... Ну а третье?
   Славка пожал плечами.  Он  не  ожидал услышать ничего нового.  Сергей
Дмитриевич жестко обнял его и Тима за плечи, придвинул к себе.
   -- Мальчики вы мои...  Несмотря на молчание,  помните: вам благодарны
Город и Флот.

   Когда шли на пляж, Тим спросил:
   -- Она сегодня уехала?
   -- Да.
   -- Ты не знал?
   -- Нет. Она письмо оставила.
   -- Славка... Наверно, это я виноват. Со своей цепью...
   -- Не говори глупости,  -- сказал Славка. На пляже было пусто. Славка
подпрыгнул и  уцепился за  обруч громадного зонтика,  впаянного ножкой в
бетон. Заболтал ногами.
   -- Где ты коленку ободрал? -- спросил Тим.
   -- Здесь.  Купался,  когда  с  физкультуры  сбежал.  Я  устроил  себе
каникулы...
   -- Славка,  --  сказал Тим.--  Не надо веселиться,  если невесело. От
этого не легче, я знаю.
   Славка разжал руки и упал на бетон.
   -- Я не веселюсь, Тим... Давай макнемся!
   Они стали раздеваться.
   Славка сказал:
   -- А все же хорошо,  что сегодня мамы нет.  Не узнает,  что эта штука
настоящая...
   Они встали на бетонную ступень.
   -- Имей в виду, вода сегодня холодная, -- предупредил Славка.
   -- Ладно, вытерпим и это, -- сказал Тим.-- Прыгаем?
   -- Да...  Подожди...  Тим!  А если дать ей телеграмму, что я заболел?
Она же приедет, верно?
   Тим ничего не  сказал.  Он,  видимо,  не  решился ответить и  опустил
глаза.  Но Славка успел заметить в его глазах невысказанный ответ:  "Это
нечестно..."
   -- Я пошутил, Тим, -- сказал Славка и прыгнул в соленую воду.
   Он никуда не поплыл,  а повис,  как в невесомости,  в плотной зеленой
толще.  Холод сжал его на несколько секунд и ослабел,  отступил. Глубина
тихо звенела.  Это отзывалась в ней работа судовых моторов, корабельного
завода,  плавучих кранов и  доков.  Это жили несмолкаемой жизнью Город и
Флот.
   Славка вдруг вспомнил, как ночью звенят сверчки.
   В это время шумно прыгнул Тим...

                            Площадь Карронад

   Прошла неделя. За это время мама прислала сначала телеграмму, а потом
письмо.  В телеграмме она сообщала,  что долетела благополучно. В письме
просила Славку быть осторожным, не ходить раздетым по холоду и слушаться
бабу Веру.
   "Вера Анатольевна -- замечательный человек, -- писала мама.-- Помогай
ей во всем.  Скоро я вышлю вам денег. А когда приеду, мы вместе подумаем
о ремонте дома".
   Этими словами она давала Славке понять, что приедет. Но когда приедет
-- было неясно. Дом бабы Веры выглядел прочным и, судя по всему, скорого
ремонта не требовал.
   Через день после маминого письма пришло еще одно. Совсем неожиданное.

   "Комарик,  здравствуй!  Кое-как нашла твои следы. Сначала узнала твой
старый адрес,  приехала в  Усть-Каменск и  здесь  повстречалась вчера  с
твоей мамой. Она мне все про тебя рассказала. Даже про цепь. Ты молодец,
и твой Тим молодец.  Вы там держитесь,  не меняйте курс.  Тебе, Славчик,
здорово повезло...
   Мне  тоже  повезло.   Меня,   кажется,  берут  стажером  на  теплоход
"Краснокамск".  Если все будет нормально, может быть, в ноябре мы придем
в ваш порт. Вот тогда поговорим!..
   А я все-таки правду говорила: ты стал рулевым. Молодчина.
   Как поживает ушастый друг Артемка?  Привет ему,  обормоту.  Он еще не
забыл Анютку?"

   Стало Славке после этого письма хорошо и грустно.  Хорошо, потому что
Анютка нашлась и  вспомнились счастливые дни  первых плаваний.  Грустно,
потому что столько печального случилось,  пока Анютка где-то  пропадала.
Но ведь и хорошее случилось.  И, несмотря ни на что, были у Славки море,
Город и Тим.
   И  была теплая южная осень.  А  по  Славкиным понятиям --  еще полное
лето.  Вода,  правда,  стала холоднее,  но  все  же  они с  Тимом иногда
купались.  Два раза с  ними ходил купаться Динька.  Холодной воды он  не
боялся, но плавать не умел и, когда его пытались учить, верещал так, что
уши закладывало.
   -- Тихо ты!  -прикрикнул наконец Славка.  И  пригрозил:  -Я  за  тебя
возьмусь.  Ты у меня научишься вести себя,  как положено интеллигентному
ребенку семи с половиной лет.
   Динька притих и  смотрел на Славку с опаской,  пока ему не объяснили,
что это была шутка...
   Наступил еще один понедельник. После четвертого уроки Динька разыскал
Славку на втором этаже.
   -- Тебя с Тимом какая-то тетя ищет. Большущая.
   Большущей тетей оказалась Настя. Она спросила:
   -- Не надоело отдыхать?
   -- Игорь Борисович сказал, чтобы две недели...
   -- Он велел прийти.
   Славка и Тим ринулись на базу.
   Игорь Борисович был, как всегда, хмур и недоволен жизнью. Он выставил
из кабинета трех новичков,  которых записывал в журнал,  а Славке и Тиму
сказал:
   -- Можете готовить яхту к  выходу.  Но  чтобы никто из новых ребят не
знал о ваших подвигах.  Примеры заразительны, а мне здесь вполне хватает
двух авантюристов... Есть вопросы?
   -- Нет!   Вопросов!   Товарищ!  Начальник!  Базы!  --  в  два  голоса
откликнулись Тим и Славка и хотели рвануть на пирс.
   -- Стоп,  -- сказал Игорь Борисович.-- Имейте в виду: я, еще не начав
нормальную работу  секции,  получил уже  от  начальства крупный нагоняй.
Из-за вас.  Поэтому,  если что натворите,  больше вам не помогут никакие
заступники.
   -- А...  какие заступники?  --  осторожно поинтересовался Славка.  Он
почувствовал, что одной Настей здесь не обошлось.
   Игорь Борисович усмехнулся:
   -- А вы не знаете?
   -- Нет! -- хором сказали Тим и Славка.
   -- Любопытно... То из штаба флота звонят, то является кудрявая девица
и  орет на  меня,  как  старый боцман на  провинившегося юнгу...  Чучело
какое-то еще принесла. Чуть не забыл.
   Он  вытащил  из  тумбочки  письменного стола  странное существо.  Оно
оказалось сшитым из пестрых лоскутков.  У  существа торчали длинные уши,
но это был не заяц.  Это был не то ослик с большим улыбчивым ртом, не то
помесь  кролика и  обезьяны.  Плюшевое брюхо  его  подпоясывал ремешок с
блестящей пряжкой, а за ремешком торчал маленький заклеенный конверт.
   Славка и Тим распечатали письмо.
   "Семибратов!  Это тебе вместо Артемки,  раз его больше нет. А если не
понравится,   пожалуйста,   можешь  выбросить.  Мне-то  что!  Только  не
воображай, что я в самом деле обращала на тебя внимание".
   -- Ну и Любка, -- пробормотал Славка.
   А Тим нерешительно посмотрел на обезьяну-кролика:
   -- Что с ним делать? Может, возьмем?
   И  они взяли себе этого ушастого зверя.  Не  вместо Артемки.  Артемку
никто не смог бы заменить.  Взяли просто так --  не выбрасывать же. Дали
ему имя "Шастик".  Сперва назвали Ушастиком,  а потом сократили.  Шастик
лучше.  Как будто он озорной,  неспокойный --  все время где-то шастает.
Пестрый  улыбчивый зверек  "шастал" над  волнами,  когда  "Маугли" опять
начал плавание.  Но в  сумке Славка его не носил.  Шастик жил в яхте,  в
ахтерпике.
   На  базу  приходилось ездить часто.  Теперь Славка и  Тим  не  только
ходили на  "Маугли".  Они  помогали Насте учить новичков.  Тим  носил на
рукаве под якорем подшкиперскую звездочку...
   Возвращались домой под вечер.  И почти каждый раз делали крюк,  чтобы
зайти  на  площадь Карронад.  Иногда здесь  играли мальчишки:  запускали
змеев,  а если дело было в сумерки,  гоняли по камням звонкую железку --
выбивали искры.  Это были старые приятели Тима.  Они и  Славку встречали
как приятеля.
   А  иногда здесь  было  пусто.  Ходили по  камням голуби,  и  качались
травинки  там,   где   должен  был   стоять  памятник.   Славка  и   Тим
останавливались у края разбитой стены и смотрели на Город.
   Город  был  очень  красив под  закатным солнцем.  На  белых  домах  и
теплоходах лежал оранжевый налет.  Море  делалось светлым и  удивительно
ласковым.  Дальние берега  и  темный горбатый Курган видны  были  сквозь
тонкую золотистую пыль.
   Славка  смотрел  на  Город  со  спокойной радостью.  Теперь  это  был
навсегда его Город.  И не потому,  что Славка рисковал со снарядом. Этой
истории могло и не случиться (и лучше бы никогда не случалось!). Это был
его Город, потому что Славка прикипел к нему сердцем.
   Когда-то  Славка (смешной он  был человек!)  думал,  что найдет здесь
безоблачную жизнь.  Что не  будет здесь огорчений и  боли.  Все было.  А
Город стал еще дороже.  Славку приковали к Городу цепью, заперли замок и
выбросили ключи в глубокое море...

   В  тот  день ветерок был слабый,  поэтому ходили под парусом недолго.
Занятий с  новичками не было.  Славка и Тим ушли с базы раньше обычного.
Но  по  Городу они  еле  брели,  потому что  домой  не  хотелось.  Когда
поднялись на площадь, уже вечерело.
   Над площадью стояло безветренное тепло. Стрекотали кузнечики. Сначала
показалось,  что здесь никого нет.  Потом они увидели мальчика в голубой
школьной рубашке.  Он  сидел на старинной,  вросшей в  землю скамейке из
решетчатого чугуна.  Недалеко от стены.  Держал на коленях не то альбом,
не то папку. Быстро водил карандашом.
   -- Смотри-ка,  там Аверкин,  --  сказал Славка и смущенно взглянул на
Тима.
   Тим остановился,  будто споткнулся.  Поскреб на подбородке веснушку и
спросил:
   -- Может быть, подойти?
   -- Ты же не хотел раньше...
   -- Ну, почему я не хотел... Просто причины не было.
   -- Тогда пошли?
   -- Да,  --  сказал Тим.  И добавил,  будто оправдываясь: -- Нельзя же
стоять просто так,  когда он  нас  увидит.  А  уходить тоже...  Это наша
площадь.
   Славка окликнул Аверкина,  чтобы он  не  подумал,  будто они с  Тимом
хотят застать его врасплох:
   -- Женя...
   Аверкин поднял голову.  Вздрогнул.  Захлопнул папку Но  не встал,  не
собрался уходить. Он неловко заулыбался, отложил карандаш, обнял себя за
плечи. Сидел и ждал.
   Тим и Славка медленно подошли. Славка спросил:
   -- Ты здесь что делаешь, Жень?
   Вопрос был глупый. По всем правилам Женьке следовало ответить, что он
косит траву или торгует рыбой. Но Женька перестал улыбаться, переглотнул
и даже побледнел слегка.
   -- А вот помнишь...  ты про памятник рассказывал... чтобы нарисовать.
Вот я... пробую...
   Они  помолчали.  Женька ссутулился на  скамейке и  водил тупым концом
карандаша по  закрытой  папке.  Славке  вдруг  показалось,  что  Аверкин
выцарапывает на коже буквы NC.
   И тогда Тим, словно через пограничную полосу, шагнул:
   -- Женя... Покажешь?
   Женькины щеки  вспыхнули,  он  согнулся,  будто грудью хотел прикрыть
папку. Но тут же выпрямился. Прошептал:
   -- Только еще не готово. Набросок еще...
   -- Ну и что!  --  быстро сказал Славка. Он сел рядом с Женькой, а Тим
обошел скамейку и встал сзади.
   Женька медленно отвернул крышку.
   На серовато-желтом листе была нарисована площадь:  дома в  отдалении,
камни,  остатки стены,  трава и голуби. Но это было не главное. Главными
были ребята.  Они втроем стояли на  низкой каменной площадке сдвинувшись
плечами и взявшись за руки.
   Они были почти такие, какими представил их Славка, впервые оказавшись
на площади Карронад.  Только третий --  в  съехавшем набок галстуке,  со
сбившимся бинтом на  колене,  с  приподнятыми ветром волосами --  не был
угрюмым.  Он  смотрел спокойно и  открыто.  Они  все смотрели спокойно и
открыто-маленький артиллерист со  старинных бастионов,  двенадцатилетний
юнга из морской пехоты и нынешний мальчишка из ближней школы. В их лицах
не было суровости. Но улыбок тоже не было.
   Женька тихо сказал:
   -- Я  сначала хотел  их  веселыми нарисовать.  Думал:  пускай смеются
несмотря ни на что... Но не получились они веселые...
   -- Ну и не надо, -- откликнулся Тим. -- Какое уж тут веселье... А так
все правильно. Да, Славка?
   Славка кивнул.
   Женька был художник.  Мастер он был,  ничего не скажешь. Нарисованный
памятник отливал металлом,  и  в то же время мальчишки выглядели живыми.
Славка тихо спросил:
   -- Ты их долго рисовал?
   -- Долго,  -- признался Женька и тут же, не меняя голоса, не поднимая
лица, проговорил: -- Слава, Тим, возьмите в матросы...
   После этих слов стало совсем тихо.  Славка не  двинулся,  и  Тим тоже
замер.  А  надо  было  ответить.  Что?  Можно было  сказать:  "Ты  же  в
художественной школе занимаешься..." Или другое:  "Понимаешь, у нас яхта
на двух человек..."
   Но в такие моменты нельзя изворачиваться и хитрить.  По крайней мере.
Славка не мог, не хотел. И Тим, видимо, не хотел тоже. Потому что Женька
просился не  в  матросы.  Ему  просто хотелось быть вместе со  Славкой и
Тимом.
   Славка медленно повернулся к Тиму. Тим опустил глаза.
   Женька сказал шепотом:
   -- Я  тогда не  думал,  что ты  всерьез насчет "Сатурна"...  Я  бы не
испугался.
   -- Ну, а если бы даже испугался... Подумаешь, -- хмуро сказал Тим. --
Каждый может испугаться...  И  вообще это  была  глупая затея,  теперь я
понял.
   Славка опять оглянулся на него. Удивленно.
   -- В самом деле,  --  сказал Тим Славке. -- Я уже думал. Надо было не
так.  Надо было шум поднимать на  весь город.  Может быть,  и  спасли бы
"Сатурн".
   Женька повторил негромко, но упрямо:
   -- Я все равно бы не испугался.
   -- Я знаю, -- сказал Тим.
   Женька обрадованно поднял голову.  Папка соскользнула у него с колен.
Листок с рисунком спланировал в сторону и лег на камни. К нему бросились
все трое. Хотели схватить, перепутались руками. Посмотрели друг на друга
и засмеялись.
   -- Порвем ведь... -- сказал Славка. -- Осторожнее...
   А Тим спросил у Женьки:
   -- Ты хорошо плаваешь?
   -- Не знаю... Нормально. А что, Тим?
   -- "Что"... А если вылетишь с яхты?
   -- Тим... Я хорошо!
   -- Если потонешь, в другой раз не возьмем, -- сказал Славка.
   Шуточка была так себе,  но разве в  этом дело?  Женька сразу сделался
такой счастливый. Но он стеснялся показать, какой он счастливый, закусил
губу и понес рисунок к папке. Тим и Славка пошли за ним.
   В распахнувшейся папке лежали другие листы. И сверху...
   Сверху лежал большой портрет Шастика!
   Уже  сбегались легкие  сумерки,  но  стало  видно,  что  Женька опять
покраснел.  Его не успели ни о чем спросить, но он, видимо, и сам понял,
что ребята удивились.
   -- Это я для Потапенко нарисовал,  --  пробормотал он. -- Она просила
зайца,  чтобы сшить такого же, как раньше, а я не стал. Я подумал: зачем
вам другой Артемка? И вот этого придумал...
   -- Женька! Значит, Любка тебе все рассказала?
   -- Она же слово дала, -- сказал Тим.
   -- Она  еще  раньше рассказала,  вечером в  воскресенье.  Она уже все
знала... Ребята, я ей сказал, чтобы молчала намертво! И сам...
   "А ведь правда:  он в  понедельник и  вида не подал,  что знает",  --
подумал Славка.
   -- Ну и хорошо, -- решительно сказал Тим.
   В самом деле хорошо. Не надо будет ничего скрывать от Женьки.
   Они уложили рисунки в папку и сели на скамью. Помолчали. Потом Женька
спросил:
   -- А этот... которого она сшила... Его как зовут?
   -- Шастик, -- сказал Славка.
   -- Он плавает с вами?
   -- Плавает. Завтра увидишь, -- пообещал Тим.
   -- Я его живьем-то и не видел,  --  объяснил Женька, -- Она сшила и--
даже не показала.
   -- Странная она,  эта Любка,  --  сказал Славка.-- Я ей говорю тогда:
"Спасибо  за  зверя",   а  она  как  фыркнет:   "П-жалста..."  И  больше
разговаривать не стала. Пошла драться с Савиным.
   -- У каждого свой характер, -- заметил Тим рассудительно.
   Стало еще темнее.  На военных кораблях переливчато и немного печально
заиграли горнисты.  Это значит,  верхний краешек солнца ушел за  морской
горизонт.  Над Орудийной бухтой зажглись огни.  Вдали коротко прозвенели
куранты:  три четверти.  Славка пошарил в кармане,  достал мамины часы и
положил  на  левую  ладонь.  Темнота наваливалась очень  быстро,  но  он
различил циферблат и  стрелки.  Было без пятнадцати минут семь.  Рядом с
часами темнела маленькая точка  --  след  карандашного прокола.  Тимкина
веснушка. Славка осторожно согнул пальцы, словно хотел согреть севшую на
ладонь бабочку...
   Из  недалекого переулка,  где  светились окна,  выбежали  на  площадь
четверо мальчишек. Разглядели в сумерках, что кто-то есть на скамейке, и
подошли.
   -- Тим! Ребята, Тим пришел! И Славка!
   -- А это Женька, -- сказал Тим.
   -- Погоняем искорки?
   -- А биток есть?
   -- Вот. -- Мальчишка протянул зазубренный кусок железа.
   -- Похоже на осколок, -- сказал Женька.
   Славка взвесил железо в руке:
   -- Тяжелый. Хорошо бьет?
   -- Здорово! Попробуем?
   -- Вставайте на тот край, -- сказал Тим. -- А мы здесь, втроем.
   Ребята убежали метров за  двадцать и  выстроились там  еле различимой
шеренгой.
   Славка изогнулся и метнул осколок.  Метнул,  будто плоский камешек по
воде, чтобы "напечь блинов". Славка умел рассчитывать рикошеты. Когда-то
смертельный,  а  теперь безвредный кусок  железа со  звоном помчался над
землей. Он выбил из камней яркие-яркие искры.

                                                                 1979 г.