Владислав Крапивин
Рассказы

АЛЫЕ ПЕРЬЯ СТРЕЛ
АЛЬФА БОЛЬШОЙ  МЕДВЕДИЦЫ
БЕГСТВО РОГАТЫХ ВИКИНГОВ
ВОСЬМАЯ ЗВЕЗДА
ГВОЗДИ
ДАЛЕКИЕ ГОРНИСТЫ
ЗВЕЗДЫ ПОД ДОЖДЕМ
КАПИТАНЫ НЕ СМОТРЯТ НАЗАД
КОСТЕР
КРАСНЫЙ КЛИВЕР
МИННОЕ ЗАГРАЖДЕНИЕ
НАДПИСЬ НА БРАНДМАУЭРЕ
НАСТОЯЩЕЕ
ОСТРОВ ПРИВИДЕНИЯ
ПАЛОЧКИ ДЛЯ ВАСЬКИНОГО БАРАБАНА
ПЕРВЫЙ ШАГ
ПИСЬМО СЕВЕРНОЙ КОРОЛЕВЫ
ПЛАНШЕТ
ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ?
ПУТЕШЕСТВЕННИКИ НЕ ПЛАЧУТ
РЕЙС "ОРИОНА"
РИСК
РУКАВИЦЫ
САМЫЙ МЛАДШИЙ
СИГНАЛ ГОРНИСТА
СНЕЖНАЯ ОБСЕРВАТОРИЯ
СТРАНА СИНЕЙ ЧАЙКИ
ТАБАКЕРКА ИЗ БУХТЫ ПОРТ-ДЖЕКСОН
ТРОЕ С БАРАБАНОМ
ШТУРМАН КОНОПЛЁВ
Я ИДУ ВСТРЕЧАТЬ БРАТА

                                                  Владислав Крапивин

                         ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ?
                      Рассказы. 1960 - 1963 гг

                         ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ?

     Тоник, Тимка   и   Римма  возвращались  с  последнего  детского
киносеанса из клуба судостроителей.
     - Далеко  до  моста,  - сказал Тимка.  - Айда на берег.  Может,
кто-нибудь перевезёт.
     - Попадёт, если дома узнают, - засомневался Тоник.
     Римма презрительно вытянула губы:
     - Мне не попадёт.
     - Он всегда боится:  "Нельзя,  не разрешают..." Петька и тот не
боится никогда, - проворчал Тимка. - Пойдёшь?
     Тоник пошёл. Уж если маленький Петька, сосед Тоника, не боится,
то ничего не поделаешь.
     Обходя штабеля мокрого леса и перевёрнутые лодки, они выбрались
к воде.  Было начало лета, река разлилась и кое-где подошла вплотную
к домам,  подмывала заборы.  Коричневая от размытого песка и  глины,
она несла брёвна и обрывки плотов.
     По середине реки двигалась моторка.
     - Везёт нам, - сказал Тимка. - Вон Мухин едет. Я его знаю.
     - Какой Мухин? Инструктор ДОСААФ? - поинтересовалась Римка.
     - Ага. Его брат в нашем классе учится.
     Они хором несколько раз позвали Мухина,  прежде чем он  помахал
кепкой и повернул к берегу.
     - Как жизнь,  рыжие?  - приветствовал  ребят  Мухин.  -  На  ту
сторону?
     Рыжей была только Римка.
     - Сами-то вы красивый? - язвительно спросила она.
     - А как же! Поехали.
     - Женя,  дай  маленько порулить,  - начал просить Тимка.  - Ну,
дай, Жень!
     - На брёвна не посади нас, - предупредил Мухин.
     Тимка заулыбался и стиснул в ладонях рукоятку  руля.  Всё  было
хорошо. Через несколько минут Тимка развернул лодку против течения и
повёл её вдоль плотов, которые тянулись с правого берега.
     - Ставь к волне! - закричал вдруг Мухин.
     Отбрасывая крутые гребни,  мимо проходил буксирный катер. Тимка
растерялся.  Он  рванул  руль,  но не в ту сторону.  Лодка ударилась
носом о плот.  Тоник ничего не успел сообразить.  Он сидел впереди и
сразу  вылетел  на  плот.  Скорость  была  большой,  и Тоник проехал
поперёк плота,  как по громадному ксилофону,  пересчитав  локтями  и
коленками каждое брёвнышко.
     Мухин обругал  Тимку,  отобрал  руль  и   крикнул   Тонику:
     - Стукнулся, пацан? Ну, садись!
     - Ладно,  мы отсюда доберёмся,  - сказала Римка и  прыгнула  на
плот. За ней молча вылез Тимка.
     Тоник сидел на брёвнах и всхлипывал.  Боль была такая,  что  он
даже не сдерживал слёз.
     - Разнюнился, ребёночек, - вдруг разозлился Тимка. - Подумаешь,
локоть расцарапал.
     - Тебе бы так, - заступилась Римка. - Рулевой "Сено-солома"...
     - А он хуже девчонки... То-о-нечка, - противно запел Тимка.
     Теперь Тоник всхлипнул от обиды.  Кое-как он поднялся и в  упор
поглядел  на  Тимку.  Когда Тимка начинал дразниться,  он становился
противным: глаза делались маленькими, белёсые брови уползали на лоб,
губы оттопыривались... Так бы и треснул его.
     Тоник повернулся,  хромая, перешёл на берег, и стал подниматься
на обрыв по тропинке, едва заметной среди конопли и бурьяна.
     В переулке,  у водонапорной  колонки  он  вымыл  лицо,  а  дома
поскорей  натянул  шаровары  и  рубашку  с длинными рукавами,  чтобы
скрыть ссадины. И всё же мама сразу спросила:
     - Что случилось, Тоничек?
     - Ничего, - буркнул он.
     - Я знаю,  - сказал папа, не отрываясь от газеты. - Он подрался
с Тимофеем.
     Мама покачала головой:
     - Не может быть,  Тима почти на два года старше.  Впрочем...  -
она коротко вздохнула,  - без матери растёт мальчик. Присмотра почти
никакого...
     Тоник раздвинул  листья  фикуса,  сел на подоконник и свесил на
улицу ноги. В горле у него снова запершило.
     - Тимка никогда не дерётся.
     Папа отложил газету и полез в карман за папиросой.
     - Так что же произошло?
     - А вот то...  Придумали такое имя, что на улице не покажешься.
То-о-нечка. Как у девчонки.
     - Хорошее имя. Ан-тон.
     - Чего хорошего?
     - А  чего  плохого?  -  Папа  отложил  незажжёную  папиросу   и
задумчиво произнёс: - Это имя не так просто придумано. Тут, дружище,
целая история.
     - Мне  не  легче,  -  сказал  Тоник,  но  всё-таки  обернулся и
поглядел украдкой сквозь листья: собирается ли папа рассказывать?

     Вот эта история.

     Тогда папа   учился   в  институте,  и  звали  его  не  Сергеем
Васильевичем,  а Сергеем,  Серёжей,  и даже Серёжкой.  После второго
курса он вместе с товарищами поехал в Красноярский край убирать хлеб
на целине.
     Папа, то  есть  Сергей,  жил  вместе  с  десятью  товарищами  в
глинобитной  мазанке,  одиноко  белевшей на пологом склоне.  Рядам с
мазанкой  были  построены  два  крытых  соломой  навеса.   Всё   это
называлось: "Полевой стан Кара-Сук".
     Больше кругом ничего не было.  Только степь и горы. На горах по
утрам  лежали серые косматые облака,  а в степи стояли среди колючей
травы горячие от солнца каменные идолы  и  странные  синие  ромашки.
Среди  жёлтых  полей  ярко  зеленели квадраты хакасских курганов.  В
светлом небе кружили коршуны.  Их распластанные  тени  скользили  по
горным склонам.
     По ночам ярко горели звёзды.
     Но однажды из-за горы, похожей на двугорбого верблюда, прилетел
сырой ветер, и звёзды скрылись за глухими низкими облаками.
     В эту ночь Сергей возвращался с соседнего стана.  Он ходил туда
с поручением бригадира и мог бы там заночевать,  но не стал. Утром к
ним  на  ток должны были прийти первые машины с зерном,  и Сергей не
хотел опаздывать к началу работы.
     Он шагал  прямиком  по степи.  Пока совсем не стемнело,  Сергей
видел знакомые очертания гор и не боялся сбиться с пути.  Но сумерки
сгущались, и горизонт растаял. А скоро вообще ничего не стало видно,
даже свою вытянутую руку. И не было звёзд. Только низко над землёй в
маленьком  разрыве  туч  висела  едва заметная хвостатая комета.  Но
Сергей увидел комету впервые и не мог узнать по ней направление.
     Потом исчезла  и  комета.  Глухая  тёмная ночь навалилась,  как
тяжёлая чёрная вата.  Ветер,  который летел с северо-запада, не смог
победить эту плотную темноту, ослабел и лёг спать в сухой траве.
     Сергей шёл и думал,  что заблудиться ночью в степи  в  сто  раз
хуже,  чем в лесу. В лесу даже на ощупь можно отыскать мох на стволе
или наткнуться на муравейник и узнать, где север и юг. А здесь темно
и пусто.  И тишина. Слышно лишь, как головки каких-то цветов щёлкают
по голенищам сапог.
     Сергей поднялся на невысокий холм и хотел идти дальше, но вдруг
увидел с стороне  маленький  огонёк.  Он  горел  неподвижно,  словно
где-то далеко светилось окошко.  Сергей повернул на свет.  Он думал,
что придётся ещё много шагать,  но  через  сотню  метров  подошёл  к
низкой глинобитной мазанке.  Огонёк был не светом далёкого окошка, а
пламенем керосиновой лампочки.  Она стояла на плоской крыше мазанки,
бросая вокруг жёлтый рассеянный свет.
     Дверь была заперта.  Сергей постучал в оконце и через несколько
секунд  услышал  топот босых ног.  Звякнул крючок и скрипнули старые
шарниры.  Мальчик лет десяти или одиннадцати,  в большом,  до колен,
ватнике, взглянул снизу вверх на Сергея.
     - Заблудились?
     - Мне надо на полевой стан Кара-Сук, - сказал Сергей.
     - У Княжьего кургана? Это правее, километра три отсюда. А вы не
здешний?
     - Будь я здешний,  разве бы я заблудился? - раздражённо заметил
Сергей.
     - Случается... - Мальчик переступил с ноги на ногу и неожиданно
спросил:
     - Есть хотите?
     - Хочу.
     Мальчик скрылся за скрипучей дверью и сразу вернулся с  большим
куском хлеба и кружкой молока.
     - Там совсем темно,  - объяснил он,  кивая на  дверь.  -  Лучше
здесь поесть.
     - Ты, что же, один здесь?
     - Не... Я с дедом. У нас отара здесь. Совхозные овцы.
     - Значит, пастухи?
     - Дед  мой  пастух,  а  я так...  Я на лето к нему приехал.  Из
Абакана.
     Сергей сел  в  траву,  прислонился  спиной  к  стене  хибарки и
принялся за еду. Мальчик сел рядом.
     - Джек,  иди сюда!  - негромко крикнул он и свистнул. Откуда-то
из темноты появился большой лохматый пёс.  Он обнюхал сапоги Сергея,
лёг и стал стучать по земле хвостом.
     - А зачем у  вас  лампа  на  крыше  горит?  -  спросил  Сергей,
прожёвывая хлеб.
     - Да так, на всякий случай. Вдруг заплутает кто... А в степи ни
огонька.
     - Спасибо, - сказал Сергей, протягивая кружку.
     - Может, ещё хотите?
     - Не надо...
     Сергей не  стал объяснять,  что сказал спасибо не за еду,  а за
огонёк, который избавил его от ночных блужданий.
     Мальчик позвал  Сергея  в мазанку,  но тот не пошёл.  Ночь была
тёплой, да и спать не хотелось. Мальчик отнёс кружку и вернулся.
     Они долго  сидели  молча.  Лампа  бросала вокруг мазанки кольцо
рассеянного света,  но мальчик  и  Сергей  оставались  в  тени,  под
стеной.
     - Ты каждую ночь зажигаешь свой маяк? - спросил Сергей.
     - Каждую...  Только  дед  сердится,  что  я керосин зря жгу.  Я
теперь  стал  рано-рано  вставать,  чтобы   успеть   погасить.   Дед
проснётся, а лампа уже на лавке...
     Мальчик негромко засмеялся, и Сергей тоже улыбнулся.
     - Сердитый дед?
     - Да нет,  он хороший...  Он с белогвардейцами воевал, конником
был. У него орден Красного Знамени есть.
     - А что же он керосин жалеет?
     Мальчик не расслышал, и снова наступила тишина.
     - Не скучно здесь? - спросил Сергей, чтобы разбить молчание.
     - Бывает,  что скучно.  Это,  если дождь.  А так интересно, тут
горы,  балки.  В балках ручьи чистые-чистые.  И шиповник цветёт... -
Мальчик  нерешительно  повернулся к Сергею,  но не увидел лица.  - А
вечером делается тихо-тихо.  И  нет  никого  кругом.  Спускаешься  в
долину и думаешь:  а вдруг там что-нибудь удивительное...  Смотришь,
ничего нет. Только месяц над горой. Смешно?
     - Нет,  -  сказал Сергей,  и подумал,  что ночью почему-то люди
гораздо легче открывают свои тайны.
     Сергей неожиданно задремал.  Когда он проснулся, то увидел, что
ночь посветлела.  Снова проступили очертания  гор,  начинался  синий
рассвет.
     Мальчик спал,  завернувшись в телогрейку.  Он сразу  проснулся,
как только Сергей поднялся на ноги.
     - Эй,  внук,  - донёсся вдруг из мазанки стариковский голос,  -
лампу задул? А то я сегодня рано встаю.
     Мальчик вскочил. Сергей весело рассмеялся и протянул ему руку.
     - Мне пора... Спасибо за огонёк, товарищ.
     Мальчик смущённо подал маленькую ладонь и покосился  на  лампу.
Она всё ещё горела неподвижным жёлтым огнём.
     - Как тебя зовут? - спросил Сергей.
     - Антон.
     - Ну, будь здоров...
     Сергей пришёл  на свой стан,  когда первые лучи уже пробивались
между облаками и каменистой грядой.  В  это  же  время  подъехал  на
мохнатой лошадке хакас-почтальон.
     Телеграмма есть! - крикнул он. - Кто товарищ Калунов?
     - Калинов, - сказал Сергей, и побледнел. - Это я.
     Он рванул телеграмму и почитал первый раз  быстро  и  тревожно,
второй  -  медленно и с улыбкой.  В телеграмме говорилось,  что жена
Сергея родила сына. Она спрашивала, какое дать ему имя.
     - Дай коня!  - закричал Сергей.  - Пожалуйста,  дай.  Съезжу на
телеграф!
     - Что ты! - воскликнул почтальон. - Не могу. Ответ пиши.
     И Сергей торопливо  начал  писать:  "Поздравляю  сыном  Антоном
родная..."
     Так появился на свете ещё один Антон.

     - А что дальше? - спросил Тоник.
     - Всё. Конец.
     Тоник, не оборачиваясь, пожал плечами и протянул:
     - Ну-у... Я думал, что-нибудь интересное.
     - Что поделаешь... - сказал папа.
     Тоник молчал.  Он приклонил голову к нагретому солнцем косяку и
крепко  зажмурил  глаза.  Ему  хотелось  представить,  какая  бывает
темнота в степи, когда опускается августовская ночь.
     И ещё Тонику вдруг стало обидно, что ему никогда не приходилось
зажечь огонёк, который бы помог кому-нибудь.
     Когда стемнело, он украдкой взял свой фонарик и вышел на улицу.
В  переулке  горела  на  столбе лампочка и светились окна.  За рекой
переливалась целая тысяча огней.  Красные и  зелёные  огни  горел  у
причалов,  где стояли буксиры,  катера и самоходки.  Далёкий самолёт
пронёс над городом три цветные сигнальные лампочки...  У каждого был
свой огонёк, и никому, видно, не нужен был фонарик мальчишки.
     И вдруг сразу исчезли все  огоньки,  потому  что  глаза  Тоника
закрыли  чьи-то  маленькие  тёплые  ладони.  Тоник  мотнул головой и
сердито обернулся.  Рядом стояли Римка и маленький Петька, и в руках
у Римки был небольшой узелок.
     - А мы картошку печь будем,  -  сказал  Петька.  Тоник  толкнул
ногой  с обрыва обломок кирпича и слушал,  как он,  падая,  шуршит в
бурьяне.
     - Ну и пеките, - ответил Тоник.
     - Антон-горемыка,  - вздохнула Римка.  - Ты,  что, сильно тогда
брякнулся, да?
     - Тебе бы так, - сказал Тоник.
     Римка покачала узелком.
     - Мы на костре  будем  картошку  печь.  Из  сухой  травы  огонь
разведём.
     - Из травы! Там щепки есть на берегу...
     - А тебя отпустят? - спросила Римка.
     - Маленький я, что ли...
     Они уже  стали  спускаться  по  тропинке,  когда Тоник всё-таки
решил спросить:
     - А он чего не пошёл?
     - Тимка-то? Дома его нет, - объяснил Петька.
     - Мы проходили мимо,  - сказал Римка, - да у него в окне темно.
Может, спит уже.
     - Ну и что же, что темно, - пробормотал Тоник. Он подумал, что,
наверное,  Тимка лежит на кровати и смотрит в синее окно на  далёкие
заречные огоньки. Всё-таки плохо, если поссоришься, да ещё зря.
     - Может, он и дома, - вздохнула Римка. - Вы не помирились, да?
     - Мириться  ещё...  -  сказал  Тоник.  Он остановился,  подумал
немного и полез наверх.
     Скоро все трое были у Тимкиного дома.
     - Постучи в окно, - велел Тоник Петьке.
     - Ну  да,  -  сказал  Петька.  -  Лезьте  сами.  Там  крапива в
палисаднике во какая.
     Тогда Тоник  вытащил  из кармана фонарик.  Он включил его и так
повернул стекло,  что свет падал узким лучом.  Тоник направил луч  в
окошко и стал нажимать кнопку:  три вспышки и перерыв, три вспышки и
перерыв...
     Свет жёлтым  кружком  ложится на занавеску за стеклом и золотил
листья герани на подоконнике.
     И вот, наконец, ярко вспыхнуло в ответ Тимкино окно.

                     АЙСБЕРГИ ПРОПЛЫВАЮТ РЯДОМ

     О том, что к ним кто-то приехал, Тоник узнал ещё в коридоре. На
вешалке висела рыжая собачья доха в бисеринках растаявшего снега, на
полу лежал брезентовый тюк и стоял большой потёртый чемодан.
     Тоник всегда  радовался  гостям.  Но сегодня ни гость,  ни даже
мысль о том,  что завтра воскресенье, не улучшили настроения Тоника.
Поэтому  он  равнодушно поздоровался с высоким лысоватым человеком в
сером свитере и даже не стал никого спрашивать,  кто этот человек, и
зачем приехал.
     - Отметки,  что ли плохие принёс? - поинтересовался папа, когда
Тоник нехотя сел к столу и начал царапать вилкой клеёнку.
     - Отметки-то хорошие... - вздохнул Тоник и положил вилку.
     - А что нехорошее? - сразу встревожилась мама. - Антон, отвечай
сию же минуту!
     - Да понимаешь...  самолётик. Бумажный. Я его на уроке выпустил
случайно. А она сразу в дневник записала.
     - Кто она?  Ах,  Галина Викторовна!  Так,  - деревянным голосом
сказала мама. - Ну-ка, покажи дневник.
     Тоник медленно  слез  со стула.  Он знал,  что оправдываться не
стоит.
     А дело было так.  Пока весь третий "Б" умирал со скуки, слушая,
как Лилька  Басова  объясняет  у  доски  пустяковую  задачку,  Тоник
мастерил из тетрадного листа маленький аэроплан.
     Клочки бумаги упали  на  тетрадную  обложку.  "Будто  льдины  в
голубой  воде,  если  смотреть на них с самолёта",  - подумал Тоник.
Летать и смотреть с высоты на льдины ему не приходилось, но это было
неважно.
     На одном из клочков он поставил несколько чернильных точек:  на
льдине  оказались  люди.  Они  терпели  бедствие.  С северо-запада и
востока  на  льдину  двигались  громадные,  ослепительно  сверкающие
голубоватым  льдом  айсберги.  Тоник  сделал  их  из  самых  больших
обрывков бумаги. Он читал недавно об айсбергах, и знал, что шутить с
ними опасно.  Сейчас они сойдуся,  сплющат льдину, и люди погибнут в
ледяной воде. Спасти их может только самолёт. Скорей!
     Но пилот  не  рассчитал силы мотора.  Самолёт ударился бумажным
крылом о чернильницу, взмыл вверх и упал в проходе между парт...
     - Да-а,  -  сказал  папа,  прочитав запись учительницы.  А мама
обратилась к гостю:
     - Хорош,  а?  Беда  с  ним.  - Затем она повернулась к сыну.  -
Спроси-ка у Германа Ивановича, пускал ли он на уроках самолёты.
     Тоник исподлобья взглянул на приезжего,  но тот спрятал лицо за
большой кружкой и торопливо глотал горячий чай.  "Факт,  пускал",  -
решил Тоник, но промолчал.
     - Мы ещё с тобой поговорим,  предупредила мама,  но было  ясно,
что гроза прошла.
     В соседней комнате кто-то стал царапать дверь.  Герман Иванович
поднялся,  и  впустил  крупного  серого  щенка.  Одно  ухо  у  щенка
наполовину висело, другое было острым, как стрелка.
     - Барс проснулся. Знакомьтесь.
     Тоник тихо чмокнул губами.  Щенок подбежал,  ухватил Тоника  за
штанину и весело замотал головой.  Он решил,  наверно,  что так надо
знакомиться.
     - У него какая порода?  - спросил Тоник. - Лайка? А вы с Севера
приехали? Я догадался сразу. А вы... видели айсберги?
     Герман Иванович серьёзно посмотрел на Тоника.
     - Нет,  айсберги я не видел,  - ответил он.  -  Очень  хотелось
увидеть, но до сих пор не приходилось.
     Вечером Тоник, Тимка и Петька, сосед Тоника по квартире, сидели
в  палисаднике  перед Тимкиным окном.  Тоник рассказывал про Германа
Ивановича.
     - Весёлый   такой.   Он  с  папой  в  одном  институте  учился.
Биолог-охотовед.  Сейчас из экспедиции в Москву возвращается и решил
нас навестить.
     - Так,  на Севере,  наверно, полярная ночь, - с завистью сказал
Петька.
     - Нет,  он говорит,  что солнце бывает. Только оно низко стоит.
Красное и большое. Когда летишь, солнце ниже самолёта.
     - А он на самолёте прилетел?
     Тимка с сожалением взглянул на Петьку:
     - Чему вас учат в первом классе? Пароходы по льду не плавают.
     Петька понял,  что  ляпнул  глупость и от досады стал сбивать с
веток мелкие сосульки.
     - А тебе повезло,  Антон,  - вспомнил вдруг Тимка. - Если бы не
этот ваш знакомый, влетело бы за твой самолёт.
     - Тоже  уж...  Про  всякий  пустяк в дневнике писать,  - сказал
Тоник.
     - Конечно.  Вот  у  нас Лёнька Кораблёв живого воробья на уроке
выпустил, и то ничего. Только из класса выгнали.
     - Воробья? - спросил Петька.
     - Ну, и Лёньку, конечно. А в дневник не писали.
     - Хорошо вам, пятиклассникам, - вздохнул Тоник.
     - Ага...  Только пришлось Лёньке брать пальто  в  раздевалке  и
полчаса  по  улицам  ходить,  чтобы  завуч  не поймал в коридоре.  А
знаешь, какой мороз был!
     - Подумаешь,  мороз!  Герман  Иванович  недавно  прямо  в снегу
ночевал.  В тайге.  У него и спальный мешок есть,  большущий. Сверху
брезентовый, а внутри меховой.
     Петька оставил в покое сосульки и придвинулся  ближе.  У  Тимки
заблестели глаза.
     - Настоящий?
     Тоник презрительно промолчал.
     - Поспать бы в нём, а?
     - Я и так весь день про это думаю,  - соврал Тоник,  удивляясь,
как такая мысль раньше не пришла  ему  в  голову.  Иметь  под  боком
настоящий спальный мешок и не переночевать в нём!
     Тимка мечтательно продолжал:
     - Мы  бы вдвоём в него залезли.  Будто ночёвка на льдине...  Не
разрешат?
     - Где  там!  -  Тоник уныло махнул варежкой.  - Да тут ещё этот
дурацкий дневник...
     Тимка наморщил лоб так, что брови уползли под шапку.
     - Головы у нас есть?
     - Есть.
     - Значит, надо думать.
     В девять  часов  Тимка пришёл к Тонику.  Он сказал,  что отец у
него работает во вторую смену,  сестра Зинаида ночует у  Подруги,  а
спать одному в пустой квартире ему как-то скучновато.
     - Где же тебя устроить?  - задумалась мама.  - На диване  будет
спать  Герман  Иванович.  На  раскладушке  вдвоём  с  Тоником  вы не
поместитесь. Может быть, на полу?
     - А знаешь,  - Тоник с серьёзным видом почесал затылок,  - если
так сделать:  Тимку - на раскладушку, а для меня попросить у Германа
Ивановича этот... как его... спальный мешок?
     - Ещё новости! - воскликнула мама.
     - Да  вы не бойтесь,  Зоя Петровна,  - сказал Герман Иванович и
подмигнул Тонику. - Блох в мешке нет.
     Мама сделала  вид,  что  совсем  не  думала про блох и пошла за
простынями, чтобы постелить их внутрь мешка.
     Ребят поместили  в  маленькой комнатке,  дверь которой выходила
прямо на лестницу.
     - Пора,  - прошептал Тимка,  едва был погашен свет и в квартире
наступила тишина. - Ну-ка, подвинься.
     Печально скрипнула  покинутая  раскладушка,  и  Тимка  штопором
ввинтился в спальный мешок.
     - Простыни  выкинуть,  -  заявил он.  - В снегу с простынями не
ночуют.
     Они выкинули   простыни  и  несколько  минут  прислушивались  к
тишине.  Вдруг в коридоре раздалось осторожное шлёпанье  босых  ног.
Кто-то сказал свистящим шёпотом в замочную скважину:
     - Тоник, открой, а?
     - Петька. Чего ему надо?
     Тоник скользнул к двери и  открыл,  стараясь  не  скрипнуть.  В
полумраке он увидел две маленькие фигурки, завёрнутые в одеяла.
     - Вам чего?
     - В мешок, - сказал Петька.
     - Дубина! Марш домой! - прошептал из мешка Тимка.
     - Я  тоже  хочу  в  мешок,  -  хнычущим  голосом сказала вторая
фигурка.  Это был пятилетний Петькин брат Владик, прозванный Кляксой
за постоянное нытьё.
     - Не влезем же! А Клякса-то ещё зачем?
     - Не отстаёт, рёва.
     В соседней  комнате  раздались  тяжёлые  шаги.  Тимка   молнией
вылетел из мешка на раскладушку.
     - Лезьте,  черти,  - выдохнул Тоник и захлопнул  дверь.  Они  с
Петькой  ухватили  Кляксу  и  затолкнули  его  в мешок.  Петька тоже
укрылся в мешке. Тоник остался стоять посреди комнаты.
     Герман Иванович осторожно приоткрыл дверь.
     - Хлопцы, пусть Барс у вас переночует. Можно?
     - Можно,  - сказал Тоник.  - А вы уже легли? А я вот... тоже...
ложусь.
     Теперь в мешке было очень тесно.
     - Звали  вас?  -  зашептал  Тимка.  -   Мне   Клякса   коленкой
позвоночник сверлит. А ну, лежи тихо!
     Клякса попробовал заныть.
     - Заткнись,  -  сказал  Петька  так  сурово,  что  Клякса сразу
замолчал.
     - Ну и достанется нам утром, - вздохнул Тоник.
     - Мы рано уйдём. Не заметят, - успокоил Петька.
     Минуты три  они  молчали.  Клякса начал мирно посапывать носом.
Где-то в углу тихонько скулил во сне Барс.
     - Знаете что?  - начал Тимка.  - Просыпать нам нельзя. Попадёт,
если увидят. Давайте дежурить по очереди. Каждый час меняться будем.
Вон и часы.
     В темноте светился циферблат будильника.
     - Здорово, - сказал Петька. - Будто мы в походе.
     - Давайте,  будто  наш  пароход  налетел  на  айсберг,   и   мы
высадились на льдину, - предложил Тоник.
     - На что налетел? - не понял Петька.
     - На айсберг, на ледяную гору. Такие в северных морях плавают.
     Тимка не согласился высаживаться на льдину.
     - Там  еды  нет.  Лучше на необитаемый остров.  На острове хоть
белые медведи.
     Они поговорили ещё немного,  поспорили,  водятся ли на Северном
полюсе пингвины и бывает ли над южным полюсом северное сияние. Потом
договорились,  что первым будет дежурить Тимка.  Кляксу от дежурства
освободили.
     У Тоника слипались глаза.
     - Спишь? - спросил Тимка.
     - Сплю. Чего нам бояться? Полярная ночь кончилась.
     - Скоро за нами придёт самолёт.
     - Конечно. Но следи за белыми медведями. Возьми мой револьвер.
     Через час Тимка локтем растолкал Тоника.
     - Твоя очередь. Слышишь?
     - Ага... - зевнул Тоник.
     Тимка повернул голову и прошептал ему в самое ухо:
     - Ты Петьке дай поспать побольше. Всё-таки мы старшие.
     - Конечно, - пробормотал Тоник. - Дам...
     Он сказал это машинально,  а думал о другом.  Тоник думал,  что
тень,  которая  ложится  от  него на снег,  очень длинная.  Так было
потому, что солнце стояло совсем низко. Большое, красное, как спелый
помидор,  оно  повисло  над кромкой льдов.  Снег был залит оранжевым
светом.  Фиолетовые тени далеко тянулись по нему  от  ледяных  глыб.
Льды кончались у чёрных береговых скал.
     У самого берега медленно плыли айсберги.  Они  были  громадные,
как  горы.  С  одной стороны их освещали красные лучи,  с другой,  в
тени,  айсберги  были  голубые.  Они  целиком  отражались  в   тихой
тёмно-зелёной  воде.  Потом  по  снегу скользнула большая тень,  и в
воздухе стал кружить самолёт.  Был он белый,  в тонкую синюю клетку.
Громко шуршали его бумажные крылья...
     Утром, в половине девятого,  Герман Иванович пошёл  в  комнату,
чтобы  взять из чемодана бритву.  Он открыл дверь и замер на пороге.
Из его  спального  мешка  торчали  четыре  головы.  Справа  виднелся
аккуратный  Петькин  чубчик,  за  ним  тёмный  взлохмаченный затылок
Тоника,  Тимкин белобрысый ёжик и  стриженная  под  машинку  круглая
голова Кляксы.
     А в раскладушке, удобно расположившись на чистой простыне, спал
Барс. Он морщил нос и беззвучно рычал. Барсу снились белые медведи.

                            МИНУТА СОЛНЦА

     У забора,  где  растут большие лопухи и высокий репейник,  есть
скамейка.  Это  даже  не  настоящая  скамейка,  а  старая  доска  на
столбиках из обломков кирпичей. Столбики сложили ребята. А доску они
оторвали от забора,  чтобы  получилась  лазейка.  Теперь  хорошо:  и
дорога к реке стала короче,  и скамейка есть. Можно здесь посидеть и
поговорить о разных вещах.
     Но сейчас  говорить не с кем.  Тоник сидит один.  Тимка всё ещё
купается,  а Петька с Кляксой и Римка ушли обедать.  Только на самом
конце скамейки греется на солнышке тощий кот Аркашка. Он дремлет, но
один глаз у кота всё равно приоткрыт.  Аркашка и во сне следит  этим
глазом,  нельзя ли поймать бабочку или даже воробья,  чтобы сожрать.
Серый Аркашка ещё не совсем взрослый кот, но бандит и обжора.
     С другого конца двора слышен голос:
     - Тоник, иди же, наконец, обедать!
     Это мама  зовёт  его.  Но  уходить  Тонику  не хочется.  Солнце
пригревает голые плечи,  маленький ветер трогает волосы, которые уже
высохли после купания. Иногда хорошо посидеть просто так, глядя, как
качаются листья травы.
     - Щас, - говорит Тоник. - Это значит "сейчас".
     - Никаких "щас"! Всё остынет. Через минуту чтобы был дома!
     Минута - это много или мало?  Тоник не раз сидел здесь и знает,
что за минуту тень от забора должна переползти с  рыжего  кирпичного
обломка  примерно вон до того клочка бумаги в траве.  Чтобы ветер не
сдвинул бумажку с места,  Тоник вытягивает ногу и  прижимает  клочок
пяткой.
     Тень движется почти незаметно для глаза.  Но  зато  очень  даже
заметно для глаза выползает из травяных джунглей чёрный жук с усами.
Жук блестящий и круглый.  Величиной он с копейку.  Жук  карабкается,
как  по канату,  по шнурку от тапочки и взбирается на ногу к Тонику.
Тоник вздрагивает и хочет сбросить  усатого  гостя.  Только  тут  же
спохватывается,  потому что надо воспитывать в себе смелость.  А как
быть смелым, если пугаешься какого-то жучка?
     Тоник решает  сидеть  и не шевелиться.  Жук очень быстро ползёт
вверх по ноге.  Даже совсем его не чувствуешь,  такой он лёгкий.  Но
хоть лёгкий и маленький он,  а всё равно страшновато: вдруг возьмёт,
да как цапнет!  Но жук не цапает,  а  мирно  продолжает  свой  путь.
Добрался  почти  до  колена.  Здесь  он  останавливается  и начинает
шевелить усами.  "Зачем он полез на такую высоту?" -  думает  Тоник.
Наверно,  это очень любопытный жук.  А может быть,  это даже великий
путешественник из Страны насекомых.  Он бродил сейчас  в  незнакомом
лесу  из  гигантских репейников,  среди кирпичных скал под лопухами.
громадными,  как зелёное небо.  Когда-нибудь путешественник вернётся
домой,  и  на  радостях  насекомые устроят бал.  Божьи коровки будут
водить на широких листьях медленный  хоровод,  разноцветные  бабочки
примутся танцевать "Вальс цветов" под оркестр весёлых кузнечиков.  А
знаменитый жук сядет в кругу усатых родственников и соседей и начнёт
рассказ про чужие края, приключения и встречи с чудовищами.
     Тоник подумал  о  чудовищах  и  покосился  на   кота.   Вовремя
вспомнил.  Аркашка  открыл  оба  глаза.  Полосатый  хвост  его  тихо
вздрагивал от охотничьего азарта. Аркашка увидел жука!
     Тоник пальцем сбросил "путешественника" в траву, а коту показал
язык.  Аркашка с досады зажмурил оба глаза.  А жук скрылся в  траве.
Наверное,  сидел  под  лопухами  и думал о непонятной силе,  которая
швырнула  его  с  высокой  горы.  Будет  о  чём  рассказать  друзьям
насекомым!..
     Край тени,  пока Тоник наблюдал за жуком,  сполз  с  кирпичного
обломка  и  почти  коснулся  бумажного  обрывка.  Тень  делалась всё
короче,  освобождая место для солнца.  И вдруг  самый  храбрый  луч,
который   дальше  других  забрался  в  траву,  заблестел  на  чём-то
серебристом.
     Тоник не  успел  даже заинтересоваться,  что это там загорелось
под солнцем. Он сразу вспомнил, как увидел такой же серебряный блеск
в густом лесу.
     Это случилось   в   начале   лета.   Тоника   и   ещё    многих
третьеклассников  должны  были  принимать  в  пионеры.  Сбор дружины
решили сделать необычным,  провести его  в  лесу.  Кончался  май,  и
вокруг широких полян празднично шумели светлые берёзки.
     Тоник рано проснулся в то утро.
     Но, как назло,  договорился он идти на сбор вместе с Тимкой,  и
поэтому случилась беда.
     Тимка слишком долго собирался. Он сначала чистил ботинки, потом
искал фуражку,  хотя можно было идти и без  неё.  Тоник  нетерпеливо
ёрзал  на  стуле,  а  Тимка вытаскивал фуражку из-за шкафа шваброй и
говорил:
     - Успеем. Ещё даже рано придём.
     Он совсем не волновался,  этот Тимка,  потому что его приняли в
пионеры два года назад.
     И они опоздали в школу,  где перед  походом  в  лес  собиралась
дружина.
     Это была  такая  беда,   с   которой   справиться   невозможно.
Ссутулившись,  Тоник  отвернулся  к стене и стал отковыривать ногтем
масляную краску.
     В непривычной тишине пустого коридора чётко тикали часы.  Часам
всё равно, если даже у человека громадное несчастье.
     - Слёзки на колёсиках. Подумаешь... - сердито сказал Тимка. - А
ну, айда бегом! Дорогу-то я знаю.
     Тоник помнит  огородные плети и рыхлые гряды на окраине,  через
которые он с Тимкой мчался  напрямик.  Ещё  помнит  зелёное  поле  и
дальнюю стену леса.  Лес был всё ближе и ближе. И, наконец, обступил
их со всех сторон.
     Ребята отдыхали  и  бежали  снова.  И  над вершинами сосен,  не
отставая от Тоника и Тимки, мчались белые облака.
     Но вот   за  ручьём,  у  опушки  берёзовой  рощицы,  затерялась
последняя тропинка. И пришлось остановиться.
     - Подумаешь...  -  снова  сказал  Тимка.  Но  больше  ничего не
сказал.  Тоник  отвернулся  от  него.  Было  тихо  в  лесу.   Облака
неподвижно   стояли  над  деревьями.  Солнце  насквозь  просвечивало
молодые листики и блестело у  Тоника  на  ресницах.  А  потом  из-за
деревьев  ударил  в  глаза  другой,  яркий  серебряный блеск.  Тоник
невольно взглянул туда из-под ладони и сразу вскочил.
     И облака  снова  помчались  над  вершинами  деревьев,  а  потом
остановились  над  широкой  поляной.  На  поляне  большим  квадратом
выстроилась  дружина,  а  в  середине  этого  квадрата стоял горнист
Васька Серёгин и готовился протрубить сигнал "слушайте все!"  Солнце
ослепительно горело на венчике горна...
     И сейчас,  когда что-то засверкало в зелени серебряным блеском,
Тоник вспомнил этот самый хороший день.
     Но что же там в траве?  Он хочет встать и  посмотреть,  но  тут
вырастает  и  разбегается  по  всему двору мягкая серая тень.  Тоник
поднимает голову.  Маленькое облако набежало  на  солнце.  У  облака
тёмная  серединка  и лохматые,  жёлтые от просвечивающих лучей края.
Рядом с ним стоят в небе два других облачка, поменьше.
     - Облака,   облака...  -  шепчет  Тоник,  и  вдруг  сами  собой
добавляются несколько слов: - Вы лохматые бока...
     Почему-то вспоминает  сразу  же  Тоник,  как  ещё прошлым летом
неожиданно у него сложились строчки про голубей, улетающих к солнцу.
Он  прибавляет  их  к новым строчкам про облака,  и получается не то
песенка, не то считалка:

           Облака, облака,
           Вы лохматые бока,
           К солнцу не летите!
           Все вы там сгорите...

     И облака,  испугавшись,  уходят  от  солнца.  Серебряный  блеск
острым лучиком снова покалывает глаза. Тоник вскакивает и раздвигает
стебли лебеды.
     Там лежит  жестяной  пропеллер.  Знакомый   пропеллер-вертолёт,
который   Тоник  недавно  вырезал  из  блестящей  консервной  банки.
Нашёлся!
     Но тут  будто снова тень ложится на землю.  Только это не тень.
Солнце  светит  по-прежнему.  Просто  убегает  от   Тоника   хорошее
настроение.  Ведь из-за пропеллера поссорился он с Петькой.  Значит,
зря поссорился.
     Два дня  назад  Тоник и Петька запускали "вертолёт" с нехитрого
сооружения из катушки для  ниток  и  палочки.  Дёрнешь  за  нитку  -
пропеллер  срывается  с  места  и  с жужжанием летит на другой конец
двора.  И вот один раз "вертолёт" упал в  траву,  а  недалеко  стоял
Петькин брат Клякса.  Встав на четвереньки,  пошарил Клякса в траве,
поднялся и сказал:
     - Нету.
     Тоник с Петькой поискали и тоже не нашли.  И показалось Тонику,
что глаза у Кляксы блестят как-то подозрительно.
     - Клякса, говори сразу! - потребовал он. - Стянул вертолёт?
     - Нету, - повторил Клякса.
     - Лучше отдай, а то получишь сейчас, - вмешался Петька.
     Клякса переступил с ноги на ногу и заморгал:
     - Нету же его...
     - Не брал он, - уверенно произнёс Петька. - Если он врёт, то не
моргает, а просто сопит.
     - Он и сейчас сопел,  - настаивал Тоник. - Он под рубашку сунул
вертолёт. Дай-ка, посмотрю.
     Но Петька не дал.
     - Думаешь, все жулики, да?
     - Я не думаю...  А Клякса жулик.  Камеру от футбола кто стянул?
Он стянул и гвоздём пропорол.
     Это была  правда,  но Петька обиделся за Кляксу.  Хоть Клякса и
рёва, а всё равно брат.
     - Может, ты сам и пропорол, - нахально заявил Петька.
     Драки не случилось,  потому что Петька почти на два года младше
Тоника. Так всегда. Кто бы не ссорился здесь, драк не бывает: силы у
всех разные.  Тимка больше Тоника,  Римка - девчонка и связываться с
ней вообще не стоит,  хотя сама она бывает не прочь. В общем, как ни
поверни,  ничего не выйдет.  Только иногда Петька треснет Кляксу  по
затылку, но это их дело, семейное.
     Вот и сейчас  Петька  знал,  что  драки  не  будет,  и  говорил
нахальные вещи. Может быть, Тоник и дал бы ему всё-таки один раз, но
пришла во двор Римка.
     - Вот базар!  - вмешалась она.  - Ты, Антон, взял бы да вырезал
новый пропеллер. Долго тебе, что ли?
     Это она правду сказала:  недолго. Но уже не хотелось заниматься
"вертолётами". Скучно...
     Так они  с Петькой и разошлись.  И теперь не поймёшь толком,  в
ссоре они или нет.  А если говорить честно,  то,  конечно,  в ссоре.
Когда  вся  компания  вместе,  то вроде бы они и не ругались.  А как
вдвоём останутся - в разные стороны.
     Тоник держит на ладони пропеллер и думает,  что надо мириться с
Петькой.  Подойти к нему и  сказать,  что  "вертолёт"  нашёлся...  а
камеру проткнул всё-таки Клякса. И всё будет в порядке...
     - Антон!  Долго нам тебя ждать?!  - слышен мамин  голос.  Тоник
вздрагивает от неожиданности.  Край тени уже переполз через бумажный
клочок,  и минута,  конечно,  прошла. Она, оказывается, большая, эта
минута.  Тоник  вон  сколько  успел за неё!  Спас от гибели великого
путешественника.  Вспомнил про самый хороший  день.  Сочинил  не  то
считалку, не то песенку про облака. И с Петькой решил помириться...
     Раскинув крыльями руки и жужжа,  как  самолётный  мотор,  Тоник
летит  "на  заправку".  О  минуте,  проведённой на скамейке,  он уже
забыл.  Впереди сегодня ещё много разных минут:  то ясных, как синее
небо,  то затуманенных тенью набежавшего облака,  то радостных,  как
солнечный блеск сигнальной трубы.

                               РУБИКОН

     - Нытик, - сказал Тимка.
     - Трус, - добавил Тоник.
     - Ты бы хоть воспитывал его,  Петька,  - вздохнула Римка. - Ему
через год в школу идти, а он только реветь умеет.
     - Сами  попробуйте.  Я  вчера  воспитывал.  Меня  за это в угол
поставили... Как дошкольника какого-то.
     Это воспоминание  так  расстроило  Петьку,  что  он  даже хотел
треснуть Кляксу по затылку.  Но тот  догадался  и  пересел  на  край
поленницы.
     - Воспитаешь такого,  -  проворчал  Тимка.  -  Всего  на  свете
боится, даже каких-то паршивых гусаков.
     Клякса обиженно покосился на ребят,  но ничего не  сказал.  Это
была правда. Гусей Клякса боялся даже пуще, чем грозы или пчёл.
     Этих зловредных птиц завела  соседка,  Нелли  Прокопьевна.  Она
недавно  вышла на пенсию и решила заняться птицеводством.  С тех пор
началась для Кляксы совсем скверная жизнь. Гусаки его возненавидели.
Неизвестно за что, просто загадка какая-то.
     Как только Клякса выходил на крыльцо,  гуси  вытягивали  шеи  и
хищно шипели.  Потом они медленно переходили в наступление.  Большой
светло-серый гусак  шёл  в  лобовую  атаку,  а  белый,  который  был
поменьше,  обходил Кляксу с левого фланга.  Конечно,  Клякса ревел и
пускался в бегство.
     Всем опротивело Кляксино нытьё.
     - Хватит! - сказала Римка. - Клякса! Ты должен перейти рубикон.
     Глаза у   Кляксы   сделались   круглыми,  как  синие  блестящие
пуговицы.
     - Чего? - спросил он.
     - Рубикон,  - терпеливо объяснила Римка.  -  Так  говорят.  Это
значит, перебороть страх.
     - Это один царь так сказал,  - вмешался Тоник. - Он всё думал и
думал,  переходить или не переходить реку перед боем.  А потом решил
перейти, чтоб некуда было отступать.
     - Не царь,  а римский император, - сказал Тимка. - Юлий Цезарь.
Мы это проходили.
     Клякса ничего  не понял.  Вернее,  понял только,  что он должен
сделать что-то особенное.  Он засопел и на всякий случай  прыгнул  с
поленницы.
     - Ничего он не перейдёт, - махнул рукой Петька. - Я его знаю.
     И Клякса  вдруг  остановился.  Он совсем было хотел уйти домой,
даже заморгал, но вдруг остановился. И спросил:
     - А как переходить?
     - Очень просто,  - посоветовала Римка.  - Выйди  на  крыльцо  и
дверь за собой захлопни.  Бежать-то некуда будет. Вот ты и дашь этим
гусятам как следует.
     -Дашь! - уныло возразил Клякса. - Они вперёд дадут.
     Почему-то ему захотелось доказать, что гуси не такой уж пустяк,
как все думают.
     - Вон как за ногу тяпнули. Такой синячище.
     - Не ври!  Это ты о ступеньку треснулся, - сказал Петька. - Иди
сюда. Кому говорят? Будешь переходить рубикон?
     Клякса молчал. Тимка полез в карман.
     - Если так боишься, вот возьми. Не реви только и не бойся. А то
уж надоело...
     Он вытащил рогатку.  Рогатка была новая,  из красной резины,  с
гладкой чёрной кожанкой.
     Клякса медленно подошёл.  Все смотрели на него молча.  Ждали. И
Кляксе  первый  раз  в  жизни стало неловко оттого,  что на него так
глядят. Может быть, это было потому, что смотрели сразу четверо и не
дразнились,  а только думали,  что он самый последний трус.  А может
быть,  потому, что Кляксе было уже почти шесть лет. Когда шесть лет,
не очень-то приятно признаваться, что ты трусишь.
     Клякса посмотрел на новую рогатку, потом на Петьку.
     - Давай, - сказал он и потянулся за Тимкиной рогаткой.
     В тот день гусей не выпускали из сарая,  и перейти  рубикон  не
удалось.
     Ночью Петька проснулся оттого,  что  кто-то  залез  к  нему  на
кровать.   Он   здорово  перепугался,  а  когда  увидел  Кляксу,  то
разозлился.  Он даже вытянул из-под одеяла руку,  чтобы дать  Кляксе
подзатыльник,  но  раздумал.  Клякса это сообразил и прижался и нему
поплотней.
     - Петя,  а зачем дверь закрывать? - прошептал он. Петька ничего
не понял.
     - Ну, завтра, - объяснил Клякса. - Когда гуси...
     - Тебе ж сказали, - ответил Петька. - Чтоб не сбежал опять.
     Клякса молчал. Петька только слышал его дыхание.
     - А что такое рубикон?  -  снова  раздался  Кляксин  шёпот.  Но
Петька и сам толком не знал.
     - Когда отступать нельзя, это и есть рубикон. Ты целься прямо в
башку, если гусаки полезут.
     Клякса вдруг соскочил и зашлёпал к своей кровати.  Петьке стало
его почему-то жалко. Он хотел что-нибудь сказать Кляксе, но сразу не
смог придумать. А пока думал, заснул...
     Утром все собрались в коридоре.
     - Ты поближе подпусти,  - учил Тимка.  - А потом  бей  в  упор.
Понял?
     В карман рубашки он насыпал Кляксе пригорошню мелких камешков.
     Тоник снял  защёлку с самозакрывающегося замка,  которым обычно
не пользовались.
     - Не вздумай бежать за калитку, - предупредила Римка. - И дверь
закрой.
     А Петька  ничего  не  сказал.  Только  подобрал с пола ещё один
камешек и сунул его в Кляксин карман.
     Ребята ушли на речку,  а Клякса остался в коридоре. Один раз он
высунул голову за дверь,  но сразу спрятался.  Гуси ходили недалеко.
Серый увидел Кляксу и гоготнул: "Доберёмся, погоди".
     Клякса вынул рогатку,  вложил камень и шумно вздохнул. Потом он
поддёрнул  на плече лямку штанов,  как поддёргивают ружейный ремень,
отправляясь в опасный поход.
     - Раз,  два,  три,  - прошептал Клякса, но не двинулся с места.
Как только он представил,  что останется один на один с гусаками,  в
животе  у него захолодело.  Клякса мотнул головой и ещё раз сосчитал
до трёх.  И вдруг без всякого счёта выскочил на крыльцо и  захлопнул
дверь.
     Гусаки как по команде взглянули на Кляксу.  Они  вытянули  шеи,
опустили к самой земле головы и приоткрыли клювы.  Клякса прижался к
двери спиной.  Он судорожно натянул рогатку и выстрелил.  Но  камень
щёлкнул  по  земле и пробил лопух.  А гуси шли через солнечный двор,
заросший подорожниками и  пушистыми  одуванчиками.  Впереди  каждого
гусака двигалась длинная чёрная тень.
     Белый гусь зашёл слева и отрезал путь к калитке. Серый двигался
прямо. Его приоткрытый клюв внутри был красным.
     - Пошёл!  - отчаянно заорал Клякса и выстрелил наугад.  А потом
бросил  рогатку и стал отчаянно дёргать дверь.  Дверь,  конечно,  не
открылась.  Клякса зажмурился и повис на  ручке.  Он  изо  всех  сил
поджал ноги,  чтобы спастись от страшных клювов. Но долго так висеть
было нельзя. Руки сорвались, и Клякса шдёпнулся на крыльцо.
     И тут  он увидел удивительную вещь.  Серый гусак лежал на боку.
Его шея вытянулась по земле,  как обрывок пылесосного шланга.  Белый
гусь, подняв голову, смотрел на упавшего приятеля.
     - Га? - удивлённо спрашивал он.
     Клякса поднял рогатку и встал.  И тут он понял,  что не боится.
Даже странно было,  что он только что дрожал  перед  этими  птицами.
Серый гусь дёрнул красной лапой, медленно поднялся и обалдело открыл
клюв.
     - Ну?  - сказал Клякса. Гусаки понуро побрели прочь. Клякса дал
им вслед пару выстрелов и вышел на середину двора.
     Он стоял,  как  укротитель  хищников на арене.  Расставил ноги,
помахивал рогаткой, словно хлыстом. На гусей он даже не смотрел.
     И вдруг  в  калитку  рыжим  выхрем  влетела  Римка,  а с забора
посыпались Петька, Тимка и Тоник.
     - Ура! - заорал Петька. - Качать его!
     Клякса был непрочь,  чтоб его покачали.  Но когда Тоник схватил
его за руки,  а Тимка хотел схватить за ноги, он ни с того ни с сего
ойкнул и вырвался.
     - Ух ты! - удивился Тимка. - Кожу-то как содрал!
     На левой руке, у запястья, кожа у Кляксы была содрана до крови.
То  ли  ссадил  её,  когда висел на ручке,  то ли резиной от рогатки
попало. Он и сам не заметил этого.
     - Здорово больно, Владик? - спросила Римка.
     Клякса мотнул головой.
     - Маленько... - И отвернулся к забору. Плечи его вздрогнули, но
этого,  наверное,  никто не заметил.  Ведь все привыкли, что если он
ревёт, то ревёт открыто, во весь голос.
     Римка потянула Кляксу за рукав.
     - Айда, я завяжу. А то засоришь.
     Клякса коротко вздохнул и пошёл впереди.  Он шагал к калитке, у
которой топтались гуси.  Контуженный гусь что-то сказал здоровому, и
оба направились к сараю. По дороге они презрительно загоготали, но в
их гусячьих глазах был страх.
     - Ну, что? - сказал Петька. - Перешёл он этот самый рубикон?
     - Факт,  - сказал Тимка.  Тогда Клякса остановился.  И все тоже
остановились. Клякса повернулся и нерешительно поднял лицо.
     - А это?
     - Что? - удивились все.
     - Ну...  Это,  - он неловко ткнул пальцем в щёку,  где оставила
дорожку слезинка.
     - Это не считается,  - решил Тоник. - Правда, ребята? Это же не
от страха. Это так...
     И Клякса облегчённо улыбнулся,  потому что все сказали, что эта
случайная слезинка не считается.  Теперь его беспокоила только  одна
мысль. Он покосился на Тимку. Тимка ничего не говорил про рогатку, и
Клякса сунул её под рубашку.

                              ПОДКОВА

     Тоник нашел подкову на обочине дороги, в пыльной траве. Подкова
была старая, стертая. Блестела на солнце.
     -  Пригодится,-сказал  Тоник.
     И  она пригодилась.
     Вечером Тоник,  Петька и Римка пускали подкову по мостовой.  Ее
нужно было кинуть так же,  как кидают по воде плоские  камни,  чтобы
"испечь блины".  Тогда подкова со звоном прыгала по булыжникам, и во
все стороны из-под нее сыпались ярко-желтые искры.
     Пришел Тимка,  а  с ним Генка Звягин с Пушкинской улицы.  Генке
тоже дали кинуть подкову.  Но он не рассчитал,  пустил ее  не  вдоль
переулка,  а  наискосок.  Подкова перелетела через канаву и попала в
лопухи у забора.
     Генка долго шарил в лопухах,  но не мог отыскать подкову. После
него искали все по очереди, вырывали лопухи, но тоже не нашли. Генка
переминался с ноги на ногу и скреб лохматый затылок. Он понимал, что
забрасывать неизвестно куда чужую подкову,- это свинство.
     - Ладно,- решил Тимка.- Ну ее, эту железяку. Домой пора.
     Тоник не спорил.  Уже совсем  почти  стемнело,  и  над  темными
крышами поднялась луна, похожая на розовый воздушный шар. "Спа-ать",
- сонно прогудел на реке буксир. "Спать, спать",- тонко откликнулись
пристанские паровозы. И ребята пошли спать.
     Тоник подбежал к большому  тополю.  Там  у  него  была  сегодня
стоянка самоката.
     - Скорей!  - окликнула его Римка. - Всегда ты возишься со своим
драндулетом.
     - Номера нет,  - растерянно  сказал  Тоник.  -  Ребята,  пропал
номер.
     Тимка деловито осмотрел  самокат.  Нащупал  на  передней  доске
дырки от гвоздиков и заключил:
     - Видать, сорвали...
     Маленький Петька  сказал,  что,  может,  номер  сам  отвалился,
потому что гвоздики расшатались.
     -  Новый сделаешь,-  махнул   рукой Тимка.
     Тоник шел позади всех и  тащил  за  собой  гремящий  на  камнях
самокат.  Номер,  который он потерял, был от настоящей машины. Кроме
того,  он как будто специально для Тоника был сделан:  ТК 11-25. Его
можно было прочесть так:  Тоник Калинов,  одиннадцать лет,  двадцать
пятая школа.  Под этим номером Тоник хотел участвовать в  гонках  по
Береговому спуску,  который недавно заасфальтировали. Но теперь туда
не стоит показываться.  У всех ребят есть  на  самокатах  что-нибудь
настоящее:  фара  от  велосипеда,  красный  фонарик  от  машины или,
например,  мотоциклетный сигнал,  который не  гудит,  но  все  равно
настоящий. А у Тоника теперь - только дырки от гвоздиков.
     Дома Тоник толкнул  самокат  без  номера  в  чулан,  подошел  к
кровати и начал стаскивать рубашку.
     - Хорош,- сказала мама.- С такими ногами в постель?
     Тоник побрел  на  кухню,  налил  в  таз  воды.  Вода,  конечно,
расплескалась,  и на полу появилась лужа.  Тоник сел  на  табуретку,
рассеянно  обмакнул  в лужу правую ногу и большим пальцем написал на
половице:  ТК  11-25.  Потом,   подперев   ладонями   голову,   стал
разглядывать в луже отражение лампочки.
     Раскаленная нить в лампочке была похожа  на  золотую  подковку.
Тоник  вспомнил,  что  читал  в какой-то книжке,  будто раньше коням
разных богачей ковали подковы из серебра.  А вот делал ли кто-нибудь
их из золота? Нет, наверное. Золото, наверно, очень мягкое. А может,
кто-нибудь и делал золотые подковы.  Не для лошадей,  а просто  так.
Говорят, подкова приносит счастье.
     Интересно, почему так говорят?
     Шлепая босыми ногами, одной сухой и одной мокрой, Тоник подошел
к двери и спросил об этом у мамы.  Но  мама  ответила,  что  никакие
подковы  не  помогут  ему,  если  он  немедленно не вытрет лужу и не
вымоет ноги.
     -  Ладно,- сказал  Тоник.
     И  снова задумался.
     Он решил  попробовать  добыть  себе счастье.  Конечно,  сказкам
Тоник не верил.  Но попробовать-то можно.  Ведь и  счастья  никакого
особенного ему не надо. Лишь бы найти номер от самоката.
     Тоник прихватил фонарик и незаметно выбрался на улицу. Небо уже
совсем потемнело.  Луна поднялась выше,  стала желтой и плоской. Под
ее светом слабо поблескивали тополиные листья.
     Тоник подошел  к соседскому забору,  задвинул ногами прохладные
лопухи и включил фонарик. Подкову он увидел сразу. Даже удивительно,
что недавно ее не могли найти пять человек.
     Утром Тоник прибил  подкову  к  передней  доске  самоката,  где
раньше была желтая железная табличка с номером.  Получилось неплохо.
Будто подкова - что-то вроде аппарата для  поисков,  который  должен
сам навести на след.
     Потом Тоник отправился искать номер.  Он объехал все места, где
был накануне, исследовал заросшие травой канавы. Расспрашивал ребят.
Но подкова не принесла удачи.
     Когда искать уже надоело, Тоник встретил Римку.
     - Целый час за тобой охочусь,-  не  глядя  на  Тоника,  сказала
Римка.- Пойдем. Лилька тебе хочет сказать... В общем, что-то важное.
Пойдем.
     Лилькой звали девчонку,  которая жила в угловом доме. Она давно
приехала не то к тетке,  не то к бабушке в гости.  С ребятами Лилька
редко играла.  Все больше сидела на лавочке у своих ворот и смотрела
издалека, как Тимкина и Генкина команды дуются в лапту или гоняют по
мостовой деревянного "попа".  Может,  боялась порвать свой широкий и
пестрый, как спортивный парашют, сарафан, а может, еще не привыкла к
новой компании.
     -  Амеба какая-то, а не человек,- говорил Тимка...
     -  Чего ей надо?- дернул  плечом Тоник.- Некогда мне.
     Римка хмуро промолчала.  Потом  тряхнула  копной  рыжих  волос,
взяла Тоника за руку и повела, как маленького.
     Но Тоник уже не обратил  на  это  внимания.  Блестящая  догадка
озарила его. Конечно, Лилька знает, где потерянный номер!
     Думая об этом,  Тоник так и шагал:  одной рукой тащил за  собой
самокат, а другую держал в Римкиной ладони.
     - Вот,- хмуро сказала Римка.- Он пришел.
     Лилька стояла  у  калитки.  Она опустила голову и наматывала на
палец длинный стебель облетевшего одуванчика.
     - Ну,  чего ты,- Тоник нетерпеливо громыхнул самокатом.-Говори,
раз звала.
     Лилька молчала.
     - Ладно,- басовито сказала Римка.- Вообще-то я этого,  конечно,
не одобряю, но, в общем, это дело ее... Она в тебя влюбилась, вот.
     Тонику показалось,  что  небо  раскололось,  и  самый   крупный
осколок треснул его по голове.
     - А номер?- глупо спросил он.  Но было ясно, что номер здесь ни
при чем.
     - В общем, я пошла,- поспешно заявила Римка.
     Растерянность Тоника переходила в возмущение.  Кажется, над ним
издевались.
     - Хорошо,-зловеще процедил он.  Круто развернул самокат и хотел
помчаться за Римкой. Чтоб сказать ей...
     И случайно взглянул на Лильку.
     Она все так же стояла у  калитки,  только  стебелек  бросила  и
опустила руки.  Маленькая,  тонконогая, с мятыми синими ленточками в
коротких косах,  которые торчат неодинаково:  одна  вниз,  другая  в
сторону. А на длинных ресницах - росинки.
     Тоник не помчался за Римкой.
     -  Ты это что?- пробормотал   он.- Правда?
     -  Что?- тихо сказала Лилька.
     -  Ну... это. Что Римка говорит.
     Лилька мотнула головой:
     - И  ничего не правда...  Я сказала,  что ты...  мне нравишься.
Просто так.
     - Ну вот,- в великой растерянности пролепетал он.- А я что...
     Они стояли и молчали,  наверное,  минут пять.  Тоник нагнулся и
сердито царапал ногтями колено. Чтобы не смотреть на Лильку.
     Потом он спросил:
     - Чего это тебе в голову стукнуло?
     - Что стукнуло?- откликнулась  Лилька.
     - Ну... что я... что ты сказала.
     Лилька зачем-то потянула  за  ленточку  косу,  которая  торчала
вниз.
    -  Так... У тебя глаза красивые.
    -  Ненормальная,-сказал  Тоник.
    Тут уж он совсем твердо решил  уехать, но колесо попало в щель
деревянного тротуара. Тоник дергал и не мог вытащить.
    - Дай, помогу,- сказала Лилька.
    -  Не лезь.
    Она спросила:
    - Ты за меня заступаться будешь?
    - А кто тебя трогает? Придумываешь  чепуху.
    - Ну давай... давай в кино с тобой ходить.
    - Мы в кино все  вместе  ходим,-  не  глядя  на  Лильку,  сказал
Тоник.- Тимка,  я,  Петька. Римка тоже ходит. И на речку - вместе. А
зимой на лыжах катаемся. Знаешь, какие обрывы здесь...
     Лилька вздохнула:
     - Ты один никуда, значит, не ходишь...
     - Хожу,- не без ехидства ответил Тоник.- Вечером за червями для
рыбалки пойду.
     -  А можно мне?
     "Ну, привязалась",- подумал  Тоник и отрезал:
     -  Нельзя. Поймают.
     Он сказал,  что червей надо копать на соседнем огороде, у бабки
Веры. Сама бабка старая, но у нее есть два взрослых сына. Они всегда
говорят,  что мальчишки воруют морковь. Если поймают, разбираться не
станут.
     Но Лилька  не  боялась  опасностей.  Она,  оказывается,  любила
приключения больше всего на свете.
     - Как хочешь,- ответил Тоник.- Мне что, жалко, что ли?
     Вернувшись в  свой  двор.  Тоник увидел Тимку,  Петьку и Римку.
Друзья сидели на крыльце и вопросительно смотрели на Тоника.
     - Ну, Римка, это я тебе припомню,- мрачно сказал он.
     - А я при чем?- заговорила Римка.- Она просила, чтоб ты пришел.
Вот. Я и привела.
     - Привела,-   проворчал   Тимка.
     - Нет, чтоб с людьми посоветоваться,- сказал маленький Петька.
     Римка прищурила желтые глаза и встала.
     - Ну чего ко мне привязались?  Я, что ли, влюбилась, да? Лилька
ведь...
     Тоник подскочил, как на горячей сковородке:
     - Вовсе она не влюбилась! Не ври!
     - Не  связывайся  ты  с девчонками,  Антон,- посоветовал Тимка.
Петька укрылся за Тимкиной спиной и выразил свое мнение:
     - Все они вредные.
     - Я и не связываюсь,- вздохнул Тоник.
     - Обормоты,- уныло сказала Римка.
     Дома Тоник рассеянно бродил из угла в угол.  Конечно,  он решил
никуда  не  ходить  вечером.  Только  все равно вспоминалась Лилька.
Вспоминался белый стебелек-одуванчика,  который  она  наматывала  на
палец.  Синие  ленты в маленьких косах,  которые торчат неодинаково.
Ресницы с росинками...
     - Ты чего сегодня скучный?- поинтересовалась мама,  когда пришла
с работы.
     - Я  не скучный, я задумчивый.
     Он побродил еще немного и спросил:
     - Мама,  я красивый?
     - Что,  что?- удивилась мама. Посмотрела на него и вдруг весело
сказала:
     - Очень. В зеркало взгляни. Ты когда умывался?
     Тоник снова  принялся  шагать  из  угла  в  угол:  от фикуса до
книжного шкафа и обратно.  И чего Лилька к нему привязалась?  Может,
дать ей по шее? Но шея-то у нее, как стебелек одуванчика...
     Тоник решил лечь спать пораньше.  Только начало смеркаться,  он
пошел к постели.  Хотел откинуть одеяло.  Но почему-то не откинул, а
полез под кровать.  Вытащил оттуда  жестянку  с  крышкой  и  детскую
лопатку,  которую они с Тимкой отточили, как саперную. Сунул лопатку
за ремень. Вывел из чулана самокат...
     В конце переулка, у зеленых ворот. Тоник постоял немного, чтобы
собраться с  духом.  Потом  повернул  железное  скрипучее  кольцо  и
толкнул  калитку.  Хрипло  залаял  большой  лохматый  пес с грустной
мордой и с хвостом,  похожим на швабру без ручки. Тоник был знаком с
этим псом.
    - Бомба,-  приседая, зашипел он.- Замолчи, балда.
     Бомба замолчал  и  помахал  шваброй.  Тоник встал на завалинку,
дотянулся до высокого окна и постучал три раза,  как сказала Лилька.
И поскорей отошел к калитке.
     Лилька сразу  выскочила  на  крыльцо:  Тоник  даже   не   успел
сообрадеть, хотелось ему, чтобы Лилька вышла, или нет.
     - Идем, если охота,- бросил он.
     - Охота,- кивнула Лилька.
     Когда они проникли на огород,  сумерки  уже  сгустились.  Снова
повисла  над  крышами похожая на розовый шар луна.  Стало прохладно.
Пахло влажной землей. Белесый туман пластом лежал над грядами.
     За маленькой бревенчатой баней у морковной грядки Тоник воткнул
в землю лопатку.
     - Здесь... А ты присядь. Твой сарафан с луны разглядеть можно..
     Лилька послушно присела рядом на корточки.
     Лопатка легко   врезалась  в  чернозем.  Тоник  иногда  включал
фонарик и выбирал из земли жирных красных червей.
     - Помогай,- велел он и подумал, что Лилька ни за что не посмеет
взять в руки червяка.  Но Лилька  посмела.  Только  она  каждый  раз
вздрагивала и поскорей бросала извивавшуюся добычу в жестянку.
     Потом она прошептала Тонику в самое ухо:
     - Мы как будто кладоискатели. Правда?
     У Тоника защекотало в ухе,  и он сперва рассердился, промолчал.
Но затем все-таки сказал:
     - Правда.
     - Я  бы  одна никогда не пошла сюда,- опять прошептала Лилька.-
Ты не боишься?
     - Еще чего,- сказал Тоник тоже шепотом.- И ты не бойся.
     Он покосился на Лильку.  Девочка торопливо перебирала  пальцами
земляные комки и часто вздрагивала. Все-таки ей было страшно.
     - Не бойся,- тихо повторил Тоник.- И червяков не трогай. Я сам.
Смотри, все руки в земле.
     - Ну  и пусть.
     - Ничего не пусть,- сказал он. Лилькиным рукам не быть в земле.
     - Ну  как она, чужая морковь? Сладкая?
     Этот голос,  наверное,  был  не очень громким.  Но показался он
оглушительней грозового раската.  Тоник от неожиданности опрокинулся
навзничь.  Высокий  человек  в  сапогах тянул к нему руку.  Тоник не
видел лица. Видел только эту руку с растопыренными пальцами.
     И вдруг  вскочила  Лилька.  Она  нырнула  под рукой и бросилась
бежать по грядам.  Тоник не понял, зачем она помчалась через огород,
ане  к  забору.  Человек  заорал что-то и кинулся за ней.  Но Лилька
выскочила с огорода на двор,  а со двора на улицу.  Тоник опомнился.
Подхватил свое имущество и махнул через забор.
     Когда Тоник проходил мимо тополя,  его  окликнула  Лилька.  Она
стояла за стволом. Дальше шли вместе.
     У Лилькиных ворот они остановились,  хотя Тоник и сам не  знал,
почему.
     - Я боялась,  что калитка во дворе у них  закрыта,-  призналась
-Лилька.- А он гонится в сапожищах...
     - Ты нарочно по грядам побежала?
     - Он тебя схватить хотел...
     Тоник стал вытаскивать из палисадника спрятанный там самокат.Он
дергал  его за руль,  хотя самокат ни за что и не зацепился.  Лилька
стояла рядом.  Она.  наверно,  тоже не знала,  что сказать, и потому
спросила:
     - Ты зачем сюда подкову приколотил?
     - Так,- сказал Тоник.- Приколотил...
     Вдруг он уперся в рулевую доску и одним рывком отодрал подкову.
     - Хочешь, отдам?.. Ну, подарю.
     - Хочу,- кивнула  Лилька.- А зачем?
     - Ну, так,- тихо сказал он.- Просто так. Она приносит счастье.
     -  Правда?
     - Это  сказка,-  вздохнул  он.- Но зато можно вот что делать...
Иди. на дорогу, дальше, еще дальше! Лови ее, не потеряй! Смотри!
     Тоник пустил  подкову  по мостовой,  и она со звоном полетела к
Лильке. Брызнули золотые искры.
     На следующее  утро  Тоник проснулся рано.  Он встал,  осторожно
выдвинул ящик комода,  вытащил из него  все  свои  штаны:  старые  и
новые,  длинные и короткие.  Во всех штанах он вывернул карманы. Так
удалось собрать семь копеек.  После этого Тоник слазил под  кухонный
стол.  Там  еще  с  прошлого  месяца  лежала  трехкопеечная  монета.
Набрался,  целый гривенник.  Да еще  один  гривенник  у  Тоника  был
раньше.
     В семь часов Тоник прибежал в кинотеатр  "Северный",  где  шла;
"Судьба барабанщика". Он купил два билета на первый сеанс.
     До начала оставалось чуть больше часа.  Тоник вернулся  в  свой
переулок. Было очень хорошее утро. С реки тянул прохладный ветер. Он
приносил с берега маленькие "парашюты" одуванчиков и  запах  сырого.
дерева.  Солнце стояло уже высоко.  Просмоленные лодки, что лежали у
заборов, грели под его лучами свои горбатые спины.
     Тоник спешил  к зеленой калитке.  Правда,  спешил он,  пока был
далеко,  а  когда  подошел  совсем  близко,   перестал   торопиться.
Остановился.  Зачем-то  вытащил  из кармана билеты и осмотрел с двух
сторон.  Сердце у него колотилось отчаянно. Оно вполне могло пробить
грудную клетку, выскочить наружу и взорваться, как граната.
     Но сердце не взорвалось.  Оно стало колотиться  тише,  и  Тоник
вошел  во  двор.  На  этот раз Бомба не залаял.  Он лениво поднялся,
помахал шваброй и снова лег, положив на лапы грустную морду.
     Тоник встал  на  завалинку.  Приподнялся на носках.  Стукнул по
стеклу три раза. Стукнул и отбежал на всякий случай к калитке. Бомба
опять помахал шваброй.
     Прошла минута,  а может  быть,  пять  минут  прошло.  Никто  не
показывался.  Тоник  снова  залез  на завалинку,  снова дотянулся до
окна.
     - Тебе  кого,  молодой  человек?  - услышал он.  Лысый дядька с
большим  животом  ив  голубых  подтяжках  стоял   на   крыльце.   Он
потягивался и, лениво щурясь, смотрел на Тоника.
     - Здравствуйте,- пробормотал Тоник,  слетев с  завалинки.-  Мне
Лильку... то есть Лилю.
     Человек в  голубых  подтяжках  поднял  руки  на  уровень  плеч,
несколько раз согнул их и наконец ответил:
     - Уехала Лилька. Ночью за ней мамаша приезжала.
     - Ага,- сказал Тоник.- Ладно... До свиданья...
     За калиткой он сунул руки в карманы и побрел  к  кинотеатру.  В
кармане лежали два билета.  Один можно было отдать Тимке или Петьке.
Но Тонику никому не хотелось отдавать этот билет.
     Он шел,  опустив голову, и смотрел, как пляшут на тротуаре тени
тополиных  листьев.  Что-то  сверкнуло  у   края   тротуара.   Тоник
остановился. Он увидел подкову. Ту самую. Он узнал ее.
     Тоник присел на корточки,  положил холодную подкову на  ладонь.
Но ведь она была простым куском железа и ничего не могла рассказать.
     Тоник встал.  Он пошел дальше,  держа подкову,  как  оторванную
ручку чемодана. Он уже не смотрел на тени тополиных листьев.
     У штакетника  на   углу   Пушкинской   и   Старой   Пристанской
возвышалась  куча  металлолома.  Этот  лом еще три дня назад собрали
мальчишки с окрестных улиц, но завод до сих пор не прислал машину.
     Тоник вышел на середину мостовой, прищурился и метнул подкову в
кучу металлолома.
     Подкова звякнула  о  дырявый  таз  и  затерялась среди железной
рухляди,  но Тоник все еще смотрел в ту сторону.  Из-под таза торчал
угол желтой таблички.
     Тоник подбежал и выдернул ее.  Это был номер ТК 11-25.  Значит,
кто-то  оторвал  его  от  самоката,  чтобы прибавить лишние граммы к
своей "добыче". А может быть, номер отлетел сам, и его нашли...
     Тоник равнодушно  сунул  железную  табличку под мышку и зашагал
дальше.
     Случилось так, что подкова и вправду помогла отыскать ему номер.
     Но счастливым себя Тоник не чувствовал.

                                КРЫЛЬЯ

     На маленьком   досаафовском   аэродроме  мальчишку  знали  все:
планеристы, инструкторы шоферы и хромой сторож дядя Костя.
     Первый раз  его увидели весной,  когда начались пробные полеты.
Мальчик стоял  недалеко  от  мотолебедки  и  смотрел,  как  длинными
крыльями рассекают воздух зеленые "Приморцы".  С тех пор он приходил
почти каждый день.  Сначала его прогоняли:  просто так, по привычке,
как  гоняют  любопытных мальчишек,  чтобы не мешали серьезному делу.
Потом к нему привыкли.
     Он помогал    курсантам    подтаскивать   к   старту   планеры,
пристегивать  парашюты,  расстилать  и  свертывать  белые  полотнища
посадочных знаков.
     Вечером вместе со всеми мальчик сидел у костра.  Над аэродромом
висело,   опрокинувшись,  темно-серое,  с  синим  отливом  небо.  На
северо-западе приподнимала сумерки желтая закатная полоса. Крикливые
поезда   проносились  за  темной  рощей,  и  от  их  железного  гула
вздрагивали одинокие звезды.  Курсанты пекли картошку, накопанную на
соседнем  огороде,  инструктор  Григорий Юрьевич рассказывал о своей
службе в полярной авиации.
     А мальчик  ни  о  чем не говорил.  Он только слушал и постоянно
думал об одном и том же.
     Долгое время  мальчик  на решался попросить,  чтобы его взяли в
полет.  Когда он,  наконец,  сказал о своем желании,  ему,  конечно,
отказали.  В  этот  день  он больше ни о чем не просил.  Назавтра он
сказал Олегу - одному из наиболее опытных планеристов:
     - Даже собаку катаете, а меня нельзя?
     Он имел в виду Мирзу,  маленького шпица, на счету которого было
не меньше десятка полетов.
     - За собаку отвечать не придется, - ответил Олег.
     Через неделю,  сломленный  ежедневными  просьбами,  Олег сказал
Григорию Юрьевичу, что хочет прокатить мальчишку. Тот разрешил.
     На следующее утро мальчик пришел на аэродром так рано, что даже
дядя Костя еще спал. Только через три часа появились планеристы. Еще
через  полчаса  пришел  моторист  лебедки.  Потом  вывели  из ангара
недавно полученный планер.  Каждый был занят своим делом и никто  не
замечал,  как вздрагивал голос мальчишки, когда он старался подавить
волнение.
     - Сначала я полечу один,  - сказал Олег,  надевая парашют.  - А
тебя возьму во второй раз.
     На другом конце аэродрома загудела лебедка,  трос натянулся,  и
планер взмыл по крутой траектории.
     И вдруг   кто-то   очень  спокойно,  как  показалось  мальчику,
произнес:
     - Не может отцепиться.
     Планер был уже над самой лебедкой,  но трос все  еще  удерживал
его.  Мальчик представил, как в кабине Олег судорожно дергает черный
рычажок,  чтобы  освободиться  от  троса.  На  другом   конце   поля
заметалась фигурка машиниста.  Он хотел обрубить трос и не мог найти
топор.  Планер вошел в крутое  пике,  затем  у  самой  земли  сделал
штопорный  виток  и  как-то  наискось  врезался в огородные гряды за
аэродромом.
     Мальчик стоял  с  побелевшим лицом,  стоял неподвижно и слышал,
как отовсюду наваливается тишина,  плотная,  словно ватное одеяло. И
только когда, взревев, промчались мимо него мотоциклы с инструктором
и курсантами,  он очнулся и побежал.  Впервые мальчик  почувствовал,
какой  все-таки  огромный  этот  маленький аэродром.  Когда мальчик,
задыхаясь, подбежал к упавшему планеру, Олега уже увезли в больницу.
     На следующий день мальчик не пришел на аэродром.
     Он появился через четыре дня и сказал планеристам:
     - Я в больнице был.  У Олега ребра сломаны и рука. И сотрясение
мозга было. А сейчас ничего...
     - Ничего?  -  усмехнулся  Григорий Юрьевич,  который тоже был в
больнице.
     Мальчик потупился. Потом тронул инструктора за рукав.
     - Олег долго  пролежит,  -  тихо  сказал  он.  -  Можно  мне  с
кем-нибудь полететь? Можно, а?
     Григорий Юрьевич долго смотрел  на  мальчика,  слегка  наморщив
лоб. Потом он сказал:
     - Ты  здесь крутишься столько времени... Как хоть тебя зовут?
     - Антон, - хмуро сказал мальчик.
     - Смотри-ка ты... Совсем крылатое имя.
     - Почему?
     Он тут же понял почему:  на краю  аэродрома  стрекотал  мотором
другой "Антон" - маленький АН-2.
     Григорий Юрьевич  взглянул на часы.
     - Иди  к  Мише  Крылову,-  сказал  он.- Пусть он даст тебе свой
парашют.

                       ЗВЕЗДЫ ПАХНУТ  ПОЛЫНЬЮ

     Два месяца  на  краю  стадиона  рабочие  монтировали парашютную
вышку.  К августу она была готова.  Пятьдесят метров высоты.  Тонкое
железное кружево.
     Каждый день мальчишки приходили на стадион  и  ложились  вокруг
вышки на подсыхающую траву.  Горы белых облаков медленно двигались к
востоку, и казалось, что вышка падает им навстречу.
     Мальчишки лежали,  грызли  травинки  и  смотрели  на  тех,  кто
прыгал.
     Прыгали по-разному.   Одни   шагали,   не  раздумывая,  с  края
площадки, другие чуть-чуть задерживались, словно про себя считали до
трех.   А   некоторые   по   нескольку   минут   стояли  под  белым,
просвечивающим на солнце куполом и переступали с ноги на ногу. Ветер
полоскал  шелковый провисший парашют.  Человек на площадке вздыхал и
смотрел вниз. Внизу лежали зловредные мальчишки. Они орали:
     -  Эй, ты там! Приклеился?!
     Один раз случилось,  что какой-то  молодой  дядька  с  длинными
волосами  и  в  голубом пиджаке так и не решился прыгнуть.  Он задом
наперед спускался по дрожащим железным ступенькам и говорил:
     - У меня сердце...
     Мальчишки выли.  Инструктор ДОСААФ вернул длинноволосому деньги
за билет:
     - Пожалуйста... Раз у вас сердце...
     Инструкторами были Женька Мухин, знакомый ребятам еще по водной
станции,  и пожилой хмурый Владимир Андреевич.  За густую  седину  в
коротком сердитом ежике прически мальчишки звали его Дедом.
     Мухин внизу  продавал   билеты   и   объяснял   новичкам,   как
подниматься  на  вышку  и  что делать перед прыжком.  Дед-на верхней
площадке-опутывал   человека   брезентовыми   лямками,   пристегивал
карабинами парашют и рассказывал, как правильно приземляться.
     Но иногда Дед  надолго  уходил.  Тогда  Женька  ждал,  пока  из
желающих  прыгнуть  наберется  команда в пять человек.  Потом вел их
наверх и по одному сплавлял на землю. Сам прыгал последним.
     А если  никого  из  любителей парашюта не было,  Мухин открывал
задачник  по  физике,  просил  у  мальчишек  огрызок  карандаша   и,
чертыхаясь, погружался в составление тепловых балансов. Он готовился
не то в техникум,  не то в училище.  Тимка говорил:  в  авиационное.
Когда спросили Женьку, он сказал:
     - В школу поварского искусства.
     Махнули  рукой. Не поймешь, когда он серьезно, а когда так...
     Однажды, когда не было Деда,  Тимке  удалось  каким-то  образом
упросить Мухина, и тот разрешил прыгнуть.
     После прыжка Тимка лежал  в траве кверху пузом и небрежно объ-
яснял:
     - Когда приземляешься,  надо ноги поджать и  подтянуть  стропы.
Иначе  на  спину  опрокинет.  Ясно?  А так все это ерунда.  Главное,
поджать ноги, чтоб спиной не хряпнуться...
     Он, наверное,  сто  раз  повторил,  что  надо  поджать  ноги  и
подтянуться на стропах. Тоник сказал:
     - Слышали  уж...
     - Ну и еще послушай.  Небось  не  треснешь,-  буркнул  Тимка  и
обиженно повернулся на живот.
     Солнце грело  плечи  сквозь  рубашки.  Сонно  шелестела  трава.
Желающих прыгнуть с вышки пока больше не было.  Делалось скучно.  И,
наверное, просто  так,  чтобы  разогнать  молчание,  Генка   Звягин,
который лежал рядом, лениво сказал:
     - А  самому завидно...
     - Кому? - не понял Тоник.
     - Тебе,-зевнул Генка.
     - Чего завидно? - Тоник сел.
     - Что Тимоха прыгнул.
     - Ха...- сказал Тоник.
     Не поворачиваясь, Тимка проворчал:
     - Если "ха", прыгнул бы сам.
     - Ну и прыгнул бы...
     - Прыгни!  -  оживился  Генка.  Он  приподнялся на локтях.  Его
серые,  широко  посаженные  глаза  смотрели  на  Тоника  с  ядовитым
прищуром.- Спорим, не прыгнешь!
     - Мухин же не пустит.
     - А ты спрашивал?
     - Все спрашивали. Никого же не пустил.
     - А Тимку?
     - Сравнил! Он же вон какая оглобля.
     - Сам оглобля,- сказал Тимка и зевнул.
     Подползли на животах (подниматься-то неохота) маленький  Петька
Сорокин и еще один Петька, из Тимкиного класса.
     - Айда, спросим Женьку,- наседал Генка.- Боишься?
     Петькам захотелось знать, кто чего боится.
     - Антошка  прыгнуть  обещал,  а  теперь  трясется.  Спорим,  не
прыгнешь?
     - На  что спорим?-спросил Тоник и встал.
     - Хоть на что... На твой фонарь и на мой ножик.
     Генка знал вещам цену:  у старого,  никудышного на вид фонарика
был большой зеркальный отражатель. Свет вырывался как из прожектора.
Луч бил метров на сто.
     Но и ножик был хороший, охотничий. Рукоятка его кончалась двумя
бронзовыми перекладинками с зацепами,  чтобы вытаскивать из ружейных
стволов  застрявшие гильзы.  Из-за этих перекладин,  когда открывали
главное лезвие, нож делался похожим на кинжал.
     Мальчишки уже  обступили  Тоника  и Генку.  Ждали.  Тоник молча
раздвинул их плечом и пошел к Женьке.
     Мухин сидел  в  дверях  фанерной  будки,  построенной  рядом  с
вышкой. Он читал. Он не взглянул на Тоника.
     - Жень,- сказал Тоник.
     - Ну?
     - Прыгнуть бы, Жень, а?- сказал Тоник громко, чтобы слышали.
     - Не  плохо бы.
     - Можно?
     Тоник этого совсем не  ждал.  Сейчас?  Так  сразу?  Серебристые
сплетения тонкого металла уходили высоко в синюю пустоту.  Казалось,
вышка тихо звенит от несильного и высокого ветра. Там, наверху, этот
звон становится, наверное, тревожным и напряженным...
     - Можно? Да?- уже тихо проговорил Тоник.
     - Нельзя,  - сказал Мухин,  не отрываясь от книги.  Его смуглое
горбоносое лицо было невозмутимым.
     - Ну,  Женя,-  помолчав,  начал Тоник.- Ведь никто же не видит.
Никого же нет. Ну, Тимка же прыгал.
     - Он тяжелый, - сказал Мухин, перелистывая страницу.
     И далась ему эта книга!  Хоть бы интересная  была,  а  то  одни
цифры  да  значки  какие-то.  Уж захлопнул бы ее скорее и прогнал бы
всех от вышки!
     Генка, Тимка и оба Петьки молча ждали.
     - Жень,- сказал Тоник.
     Женька  пятерней поправил нависшую  на лоб курчавую шевелюру
и наконец отложил  книгу.
     - Вы отвяжетесь, черт возьми?!
     Мальчишки не  двинулись.  Тоник  царапал  каблуком  вытоптанную
траву.
     - Сколько в тебе весу?
     - Сорок почти,- соврал Тоник.
     Мухин раздраженно усмехнулся:
     - Почти...  У парашюта противовес как раз сорок кило. Повиснешь
над всем городом и будешь болтаться,  как клоун на елке. Не понятно,
да?
     - Понятно,- вздохнул Тоник.- А если я  карманы  камнями  набью?
Или дроби насыплю? А? Она тяжелая...
     Женька молча и почти серьезно  оглядел  щуплого  Тоника.  Потом
поднял книгу и, уже глядя в нее, объяснил:
     - Загрузишь карманы - штаны вниз и улетят. А сам повиснешь.
     Это было уже издевательство. Тоник повернулся к ребятам и пожал
плечами.  Мальчишки  его  поняли.  И  Тимка,  почти   забыв   обиду,
проворчал:
     - Айда отсюда...
     Там, где  Тоник  лежал  раньше,  место было уже занято:  пришли
какие-то малыши и восторженно галдели, задрав головы.
     Тоник молча прошел дальше, к забору, и лег там среди шелестящих
высохших стеблей. Он как-то сразу устал после разговора с Мухиным.
     У левой   щеки   его   начиналась   полянка,  заросшая  луговой
овсяницей.  Там  среди  спелой  желтизны  рассыпался  сухой  стрекот
кузнечиков. Справа нависали покрытые седоватой пыльцой кусты полыни.
     Полынь пахла заречной степью и  теплом  позднего  лета.  Тонику
нравилось, как она пахнет. Иногда он растирал в пальцах ее листья, и
потом  ладони  долго  сохраняли  горьковатый  и  какой-то  печальный
запах...
     Зашуршали шаги,  и Тоник увидел над собой Генку Звягина.  Генка
держал на ладони свой ножик.
     - Бери...
     - Зачем?
     Глядя  в сторону, Генка небрежно сказал:
     - Выспорил,  ну и  бери.
     - Я же не прыгал,- сказал Тоник.- Ты в уме?
     - В уме. Все равно ты бы прыгнул, если бы Мухин пустил...
     - Если  бы да кабы... Ну тебя... - Тоник отвернулся.
     - Слушай,-  тихо  сказал  Генка.  Наклонился,  сгреб  Тоника за
рубашку и заставил сесть.- По-твоему, у меня совести нет? Если я нож
проспорил, буду его зажимать?
     - Ну-ка отцепись.- Тоник встал.- Я к тебе  не  лезу.  И  ты  не
лезь.
     Генка стоял напротив.  Тонкий,  жилистый,  будто сплетенный  из
коричневых веревок. И каждая жилка была в нем натянута. Генка считал
себя справедливым человеком и не терпел,  когда ему мешали  проявить
свою справедливость. Он сжал губы, и широкие скулы с редкими-редкими
веснушками стали бледными и острыми.
     - Значит, не прыгнул бы? Сам признаешься?- тихо спросил Генка.
     - Я?!- Тоник  оттопырил губу.
     - Ну и не брыкайся.
     Генка быстро сунул ему ножик  в  карман  рубашки  и  зашагал  в
сторону калитки.  Прямой, быстрый, легкий. Уверенный, что сделал все
как надо...
     Беспокойные мысли    чаще   всего   приходят   вечером,   когда
вспоминаются радости и обиды отшумевшего длинного дня.
     Сначала появляется  просто  мысль,  такая  же,  как другие,  не
печальная, не радостная-воспоминание о чем-то. Но вот она застревает
в голове,  не укладывается как надо, царапает острыми краями. Словно
та железная штука в кармане,  которую Тоник сегодня нашел на дороге.
Недовольно крутятся с боку на бок другие мысли, ворча на беспокойную
соседку.  Потом вскакивают и вступают в перепалку.  Но  беспокойство
трудно победить.  Оно растет,  прогоняет сон,  который подкрадывался
раньше времени...
     Генкин охотничий ножик оттягивал карман рубашки.  Маленький,  а
до чего тяжелый... Тоник со стуком выложил его на подоконник. Сел на
стул  и стал смотреть в окно.  Ведь можно сидеть совсем не двигаясь,
даже когда мысли не дают покоя.
     Желтый светофор-мигалка  через  каждые  две  секунды  бросал  в
сумерки пучки тревожного света.  И кто придумал повесить светофор на
этом перекрестке? Машины проезжают здесь раз в год!
     Вспышки словно  толкают  мысли  Тоника:  "Прыгнул  бы?  Или  не
прыгнул?.. Прыгнул - не прыгнул... Прыгнул - не прыгнул..." Кажется,
что кто-то обрывает у громадной желтой ромашки крылья-лепестки...
     А  прыгнул  бы?!
     Все мальчишки поверили,  когда он уговаривал Мухина.  А если бы
Мухин  разрешил?  Тоник передергивает плечами.  Вспоминается высота.
Парашют с земли кажется маленьким,  как детская панамка...  Тоник не
боится,  что  парашют  оборвется.  Ерунда!  Парашюты  на  вышках  не
обрываются. Но страшно думать о прыжке.
     О первой секунде!
     О том коротком времени,  когда еще не натянулись стропы.  Когда
человек падает в пустоте.
     Это жутко - падать в пустоте.
     Все чаще и чаще, почти каждую ночь, Тонику снится одно и то же:
он падает.  Летит вниз,  летит без конца! Хочется крикнуть, но грудь
перехвачена чем-то крепким, как железный обруч.
     Мама  сказала однажды:
     - Это ты  растешь...
     Лучше бы уж не рос.  Маленькому легче. Маленький может сказать:
"Боюсь".
     А если тебе одиннадцать?..
     Свет лампы  искрился  на  зеленой ручке ножика.  "Отдам,- решил
Тоник.  - Завтра отдам Генке.  Подумаешь,  лезет со своими  спорами,
когда не просят!"
     Сразу стало спокойнее.  Вернуть ножик-и дело с  концом.  А  там
будет видно.
     Только что "будет видно"?
     Он, конечно,  отдаст ножик.  А Генка? Он, наверно, возьмет. Он,
может быть, даже ничего не скажет. Криво улыбнется и опустит ножик в
карман. А что говорить, когда и так ясно. И они опять будут лежать в
траве и смотреть на парашют и на небо.  А небо  перечеркнуто  белыми
следами  реактивных самолетов.  Сами самолеты не видны.  Они высоко.
Оттуда если прыгать,  то  затяжным.  Затяжным  -  это  не  с  вышки.
Говорят,  ветер  в ушах ревет,  как зверь,  а земля,  поворачиваясь,
летит навстречу, готовая сплющить человека в тонкий листик...
     Ладно, ты  можешь  бояться  этого,  если  тебе все ряпно.  Если
хочешь стать бухгалтером,  шофером,  киномехаником,  садоводом... Да
мало ли кем! Но если...
     Тоник лег щекой на  подоконник.  Звезды  были  яркими,  белыми,
холодными.  Август не то, что середина лета. Нет еще десяти часов, а
уже совсем темно.  Опустилась ночь,  по-осеннему черная и по-летнему
теплая.   Пахнет   сухим  нагретым  асфальтом  и  мокрыми  доски  ми
причалов-с  реки.  Светофор-мигалка  все  шлет  и  шлет  в   темноту
перекрестка   желтые  волны.  И  звезды  каждый  раз  съеживаются  и
тускнеют...
     - Ложился  бы  ты.-  Это  вошла  мама.- Каждый день носишься до
темноты, а потом засыпаешь, где попало... Укладывайся, лохматый.
     Она подошла сзади и ласково запустила пальцы в его нестриженные
волосы.  Запрокинув голову, он посмотрел в мамино лицо. Но сейчас не
могла помочь и она.
     Тоник сказал:
     - Не хочется спать.
     Он встал.
     - Куда еще?- забеспокоилась   мама.
     - Я  быстро.
     - Куда это быстро? На ночь глядя!
     - Ну,  к Тимке.  Надо мне там...- пробормотал  он,  морщась  от
того, что сейчас приходится врать. И повторил с порога:
     - Я быстро!
     - Вот погоди, папа узнает...
     Он не дослушал.
     Теперь Тоник думал только об одном:  пусть Женька Мухин будет у
себя на месте. Он должен сегодня ночевать в будке. Тоник слышал, как
он говорил:
     - Дома Наташка ревет,  бабка ругается.  А здесь тихо, прохладно
Долбай себе физику хоть всю ночь.
     Может, и вправду долбает?
     До стадиона два квартала. В заборе нет одной доски.
     Здесь!
     Наспех сколоченная фанерная будка светится всеми щелями.
     Вышку прятала  темнота.  Лишь  высоко-высоко  горела  затянутая
красной  материей  звезда.  Это  не украшение - Тоник знал.  Это ЛПР
самолетов.
     Вобрав рассеянный свет звезды, чуть заметным красноватым пятном
плавал там купол парашюта.  Женька не снимал его,  если  ночевал  не
стадионе и если ночь была безветренной и ясной.
     Тоник подошел к будке.  Фанерная дверца уехала внутрь,  едва он
коснулся  пальцами,-без  скрипа,  тихо и неожиданно.  Свет ударил по
глазам.
     Мухин лежал на спине,  поверх одеяла,  закрывавшего топчан.  Он
спал.  Одна рука опустилась и пальцы уперлись костяшками в  земляной
пол.  На каждом пальце, кроме большого,-синие буквы: Ж-Е-Н-Я. Он был
в черной майке-безрукавке.  Открытый учебник лежал у него на  груди.
Грудь  поднималась  короткими толчками.  Развернутые веером страницы
вздрагивали, словно крылья больших белых бабочек.
     В другом  углу,  спиной  к  двери,  сидел на чурбане незнакомый
светловолосый парень в шелковой тенниске.  Он  поставил  на  дощатый
столик локти, обхватил руками затылок и замер так над книгой.
     Тоник растерялся. Он стоял у порога, не зная теперь, что делать
и что говорить.
     Парень вдруг отпустил голову и обернулся.
     - Что там за привидение? Ты зачем?
     Тоник, жмурясь от света,  шагнул в будку.  Снова  посмотрел  на
Мухина. Шепотом спросил:
     - А  он... спит?
     - А ты не видишь?
     Женька неожиданно открыл глаза.  Качнул головой,  провел по лбу
ладонью и снял с груди учебник. Потом уставился на Тоника.
     - Ты  зачем здесь? Гость из ночи...
     - Я думал...- начал Тоник.- Если ты один...  Может быть,  можно
сейчас. Темно ведь и никого нет...
     - Прыгнуть?- громко спросил Мухин.
     - Да.- Тоник сейчас не волновался. Было уже ясно, что Женька не
разрешит.  Он смотрел на Тоника долго и молчал.  Наверное,  подбирал
слова, чтобы как следует обругать его за позднее вторжение.
     Вдруг Женька  легко вскочил.
     - Пойдем!
     Что-то ухнуло и замерло внутри у Тоника.
     Приятель Мухина  медленно закрыл книгу.
     - Женька,-  сказал  он  тихо  и  очень  серьезно.-  Не валяй-ка
дурака, дорогой мой.
     - Ладно тебе,- ответил Женька. И засвистел кубинский марш.
     - Что ладно?- вдруг разозлился парень.- Потом опять будешь...
     - Потом не буду, - сказал Женька. - Успокой свои нервы.
     - Я успокою. Я расскажу  в клубе.
     - Ничего  ты,  Юрочка,  не  расскажешь.  Разве  ты  способен на
cвинство?
     - Для твоей же пользы! Это будет свинством?
     - Да!- жестко и незнакомо произнес Мухин.-  Надо  знать,  когда
проявлять благородство. Сейчас - не надо.
     Тоник смотрел на него чуть испуганно и  удивленно.  Мухин  стал
какой-то  другой.  Не  похож  он был сейчас на знакомого Женьку,  ко
торый со всеми ребятами на равной ноге.
     Или этот  свет  яркой лампочки так падал на его лицо?  Оно былс
резким и строгим.  Лоб до самых глаз покрывала тень от волос. В этоН
тени сердито блестели белки.
     - Не волнуйся. Юра,- сказал  Женька.
     - Дурак,-сказал  Юра.  И  обратился к Тонику:- Слушай,  парень.
катись домой. Пойми ты...
     - Никуда он не покатится. Он пойдет со мной,- перебил Женька, и
подтолкнул Тоника к дверям.
     После яркого света ночь показалась абсолютно черной.  Огни были
скрыты забором стадиона.  Лишь звезда  на  вышке  да  белые  высокио
звезды неба горели над темной землей.
     Тоник понял,  что вот сейчас  придется  прыгать.  Очень  скоро.
Череп  минуту.  И словно кто-то холодными ладонями сдавил ему ребра.
Тоник вздохнул. Вздох получился прерывистый, как при ознобе.
     - Сюда.-  Мухин подтолкнул его к ступенькам.- Ну,  давай.  Марш
вперед.
     Тонкие железные  ступеньки вздрогнули под ногами.  Они казались
легкими и непрочными. Интересно, сколько их? Спросить бы у Женьки Но
Тоник не решился.
     Они поднимались молча. Казалось, что вышка начинает тихо гудеть
в  темноте от двойных металлических шагов.  Тоник плотно,  до боли в
пальцах перехватывал холодную полоску перил.
     Чем выше,  тем  реже  и прозрачнее становилась темнота.  Черная
земля уходила вниз,  из-за высокого забора поднимались огни  города.
Их становилось все больше.
     Тоник шагал,  очень стараясь не думать,  что между  ним  и  уже
далекой землей - только тонкие пластинки железа...  Оставались внизу
площадки и повороты.  И наконец над головой смутно проступил квадрат
люка. В нем горели звезды.
     Тоник выбрался на площадку и встал у  края  люка,  не  выпуская
перил.  Красная звезда светила над ним совсем низко,  метрах в трех.
Она оказалась громадной. Купол парашюта навис багровыми складками.
     Мухин, оказывается, сильно отстал. Его шаги раздавались глубоко
внизу.
     - Женя,- сдавленно позвал Тоник.
     - Не шуми  ты. Иду,- глухо ответил он из черной дыры люка.
     Тоник ждал. Он не смотрел вокруг, потому что было страшно. Лишь
краем глаза он видел большую россыпь огней.
     Мухин поднялся  и  несколько  секунд  стоял молча и неподвижно.
Потом нащупал  и  отстегнул  парашютные  лямки,  которые  висели  на
перилах.
     - Иди  ко мне... Да отпустись ты, никуда не свалишься. И не дрожи.
     - Это  я  дрожу?- хрипло сказал Тоник и заставил себя расцепить
пальцы.
     Женька надел  на  него  брезентовые лямки.  Застегнул пряжки на
груди,  на  поясе,  у  ног.  Лямки  оказались  неожиданно  тяжелыми.
Щелкнули  железные  карабины  - Мухин прицепил парашютные стропы.  И
сказал:
     - Подожди...
     Тоник стоял на середине площадки.  Пустота охватывала его.  Она
была всюду:  внизу,  под тонким настилом,  и вокруг. Она ждала. Огни
сливались в желтые пятна.
     Мухин шагнул  к  перилам  и  откинул  тонкую  железную планку -
последнее, что отделяло Тоника от пустоты.
     Потом Женька  не то спросил, не то приказал:
     - Ну,  пошел...
     И Тоник пошел.  Надо было идти. У него все застыло внутри, а по
коже пробегала электрическая дрожь.  Очень  хотелось  за  что-нибудь
ухватиться.  Крепко-крепко.  Он вцепился в лямки: если уж держаться,
так за то,  что будет падать вместе  с  ним.  Шаг,  второй,  третий,
четвертый.  Край совсем близко,  а сколько много шагов.  Или он едва
ступает?
     Но  вот обрыв.
     Больше не сделать даже самого маленького шага.  И задерживаться
нельзя.  Остановишься  хоть  на  секунду  - и страх окажется сильнее
тебя.
     Шагнуть?
     Тоник глянул вверх. Звезды мигали. Он стал наклоняться вперед.
     Все вперед и  вперед.
     И вот он перешел границу равновесия. Ноги еще касались площадки,
но уже не держали его. Пустота качнулась навстречу. Пошел!
     И  вдруг сильный рывок  бросил его назад, на  доски площадки.
     Тоник увидел над собой черную фигуру Мухина.
     - Нельзя,-  сказал  Женька.-  Пойми,  там  противовес.  Ты   не
потянешь вниз.
     Прежде, чем Тоник встал, Мухин отцепил парашют. И повторил:
     - Понимаешь,  нельзя...
     Тоник понял.  Понял, что Женька издевается! Как над беспомощным
котенком!  Нет, еще хуже!! Зачем? Ведь он уже почти прыгнул! Сейчас,
в эту секунду уже все было бы позади!
     Тоник рванул с себя лямки. Он знал, что сейчас заплачет громко,
взахлеб. Ни за что не сдержаться, потому что в этих слезах не только
обида.  В  них  должно  было  вылиться все напрасное волнение,  весь
страх, который он сжал перед прыжком.
     - Собака!  Змея!- сказал он перед тем, как заплакать. Он совсем
не боялся Мухина.  Он ненавидел его  изо  всех  сил.  Уже  почти  со
слезами он выкрикнул:- Жулик! Подлый обманщик!
     Мухин поднял руки.  Тоник понял - сейчас Женька ударит.  Но  не
закрылся, не шевельнулся. Пусть!
     Мухин  ладонями сжал плечи Тоника. И сказал негромко:
     - Ведь не жалко мне. Но, честное слово, нельзя.
     Тоник стих.
     - Ведь ты бы прыгнул,- сказал Женька, не отпуская его.
     Тоник молчал.  Он так и  не  заплакал,  но  слезы  остановились
где-то у самого горла.
     - Ты бы все равно прыгнул,- повторил Женька.- Я  поймал,  когда
ты уже падал. Главное-то знать, что не испугался. Верно?
     Тоник молчал.  Ему стало стыдно за свой отчаянный злой крик. Он
пошевелил плечами. Женька послушно убрал руки.
     Тоник подошел к перилам.  Теперь уже не было страшно.  Ведь  он
знал,  что прыжка не будет.  Он различил среди беспорядочной россыпи
огней прямые линии уличных светильников,  цветные вывески магазинов.
На  востоке  огни  прорезал  широкий темный рукав,  по которому тихо
двигались светлые точки. Это была река.
     - Не переживай,  - сказал за спиной Женька.  - Ты сможешь, если
будет надо.
     Тоник пожал  плечами.
     - Высота пугает, да?- спросил Мухин.
     - Да,- тихо сказал Тоник.
     - Ничего.  Пройдет.  Это  как  боязнь  темноты   у   маленьких.
Проходит. Ты боялся темноты?
     - Да,-  прошептал Тоник.
     - Ничего... Не в этом главное.
     - А в чем?- спросил Тоник,  глядя,  как далеко-далеко,  на  его
перекрестке вспыхивает желтая искра светофора.
     - Станешь побольше, поймешь, - сказал Женька.
     Тоник решил не обижаться.  В конце концов,  Мухин,  может быть,
прав.
     И Тоник сказал:
     - Тебе хорошо. Тебе уже в аэроклубе самолет, наверно, дают...
     - Нет уж... - ответил Женька.
     Он произнес это очень медленно,  с каким-то глубоким вздохом. И
Тонику показалось даже,  что вместо Мухина подошел и встал в темноте
кто-то другой, с большой тоской на душе.
     - Нет  уж,-  повторил Женька своим обычным голосом.- Не возьмут
меня. Двигатель барахлит.
     - Что? - встревоженно спросил Тоник.
     - Ну что...- Он резко взял Тоника за кисть и прижал его  ладонь
к своей груди.  Под майкой то слабо и медленно,  то сильно и коротко
толкалось Женькино сердце.
     Хриплым  и злым  шепотом Женька сказал:
     - Булькает, как дырявый чайник. Аж в горле отдает.
     Тоник  тихо отнял ладонь.
     - Может, еще пройдет, - прошептал он, потому что надо было хоть
что-то  сказать.  Потому что ему показалось,  будто он виноват перед
Женькой. И стало понятно упорство парня, который не пускал Женьку на
вышку.
     Женька отвернулся.  Он стал смотреть куда-то вниз,  навалившись
на железную планку.
     Тоник подвинулся ближе.
     -  Может, еще пройдет?- тихо повторил он.
     Окруженный кольцом  огней,  внизу  лежал  темный  стадион.   Со
стадиона тянул запах теплых листьев полыни.
     В черном зените горели белые звезды.  Они очень ярко горели. До
них отсюда было чуть ближе.  И,  может быть, поэтому казалось, что и
они пахнут земной горьковатой полынью.

                                                  Владислав Крапивин

                         ЗВЕЗДЫ ПОД ДОЖДЕМ

                         Маленькая повесть

                               Ребята!

Представьте себе,  что с вечернего неба сыплет  и  сыплет  бесконечный
дождь.  А по улицам идет человек, который может показать вам, где све-
тят сейчас звезды Большой Медведицы,  Кассиопеи и любого другого  соз-
вездия северного небосвода.  Может, несмотря на тучи, затянувшие небо.
Кое-кто смеется над ним и говорит, что это никому не нужно. Однако это
ничуть не смешно.  Просто есть люди, не умеющие мечтать, и есть другие
- те, кто любит звезды, и ветер, и весь мир с громадными горами, океа-
нами и тайнами.  Очень много таких людей и среди взрослых, и среди ре-
бят.

В этой книге я хочу рассказать вам о мальчишках,  умеющих мечтать, и о
взрослых, которые эти мечты понимают.

                                                     А в т о р

Дождь шел давно.

Отражения фонарей растекались по черному асфальту,  как яичные  желтки
по сковороде.

Деревья, дома, газетные киоски и гипсовые горнисты у входа в маленький
сквер привыкли к такой погоде. Они уже вымокли как только могли, и те-
перь им было все равно. И каждый продолжал заниматься своим делом: де-
ревья качали ветками,  заборы держали на себе сырые  афиши  о  приезде
Московского цирка, дома хлопали парадными дверями и светили разноцвет-
ными окнами, а горнисты держали у губ свои фанфары и готовились затру-
бить, если что-нибудь случится.

Только газетные киоски ничего не делали.  Они уже были закрыты и тоск-
ливо глядели темными стеклами.

А трамваям дождь нравился. Вымытые вагончики так сверкали красными бо-
ками,  словно  их только что выпустили с завода.  Они бегали по городу
особенно резво,  звонили весело-весело и на каждом стыке проводов рас-
сыпали  изумрудные влажные искры.  Это были даже не искры,  а лоскутки
зеленого пламени.  Они сыпались на мокрые крыши трамваев, на блестящий
асфальт и шипели.

К маленькому скверу,  который  охраняли  гипсовые  горнисты,  подкатил
трамвай из трех вагонов.  Пассажиров было немного, и кондукторша хвос-
тового вагона дремала,  опустив подбородок на грудь.  Это была опытная
кондукторша и,  даже задремав, сохраняла строгий вид. Со стороны каза-
лось,  что она просто рассматривает висящую на груди сумку со сверкаю-
щим запором и голубыми катушками билетов.

Она проснулась, как только в вагон вошел мальчик.

- Бери-ка билет! Ну, живенько!

Мальчик сунул руку в карман куртки.  Потом пошарил в карманах брюк. Он
не нашел трех копеек и молча повернулся, чтобы уйти.

- А ну постой...

Кондукторша уже совсем прогнала дремоту.  Она глянула вслед мальчику и
поняла,  что  он  долго шел под дождем.  Волосы его слиплись в длинные
пряди,  а на шее склеились в тонкую косичку.  Капли скатывались по ко-
сичке за воротник разбухшей от дождя куртки. В ботинках, конечно, хлю-
пало.

- А ну постой!  - прикрикнула  кондукторша.  -  Гордый  какой...  Куда
едешь-то на ночь глядя?

- До цирка,  - сказал мальчик и обернулся. Ему было все равно. Он даже
не помнил точно, идет ли этот трамвай до цирка.

Кондукторша, ворча, оторвала билет:

- Возьми. А то пойдет контролер...

Мальчик взял билет мокрыми пальцами.  Он не сказал  спасибо:  наверно,
забыл.  А может быть, не хотел. Он стоял и, прищурившись, смотрел, как
за окном плещется дождь. Мальчик не боялся дождя и в трамвай сел толь-
ко для того, чтобы дальше уехать от дома.

Куда? Хоть куда. Его гнала обида.

Вагон дернулся и пошел.

Кондукторша снова опустила на грудь подбородок.  И снова стало казать-
ся, что она рассматривает сумку с голубыми роликами билетов.

Трамвайные лампочки горели дрожащим светом.  Во время  дождя  лампочки
всегда светят слабее. А по мокрым стеклам пролетали разноцветные пятна
- от зеленых и красных букв на горящих вывесках  магазинов.  Это  было
красиво. Но мальчик совсем не думал о разноцветных пятнах. Он смотрел,
все так же прищурившись и опустив уголки губ. И думал совсем о другом.

Потом ему захотелось сесть. Он почувствовал, что устал. Человек быстро
устает, если у него обида. Она оттягивает плечи в сто раз сильнее, чем
тяжелая намокшая куртка. Куртку, в конце концов, можно снять и выжать.
А что делать с обидой?

Мальчик решил ехать.  Просто сидеть и просто ехать, пока идет трамвай.
А что будет потом, он и сам не знал.

В вагоне было много свободных мест, но мальчик не хотел садиться рядом
со  взрослыми.  Они будут сердито поджимать губы,  хмуриться и отодви-
гаться от промокшего насквозь мальчишки.

На одной из скамеек устроилась у окна девчонка.

Мальчик видел светлые завитки на ее затылке,  маленькие косы с растре-
панными концами и откинутый серый капюшон, усыпанный темными крапинка-
ми дождя.

Мальчик шагнул к скамейке и мельком глянул на девчонку. Она оторвалась
от окна, чтобы тоже взглянуть на незваного мокрого соседа. И от неожи-
данности мальчик чуть не сказал "здравствуй".

Это была знакомая девчонка.

Правда, не очень знакомая.  Мальчик ее знал,  а она его,  наверно,  не
знала.

Осенью, зимой и весной он встречал ее почти каждый день.

Он учился в двадцать первой школе,  а она,  видимо, в тридцать второй.
И,  наверно, тоже в шестом классе. По крайней мере, уроки у них всегда
кончались в одно время.  Домой мальчик шел по Садовой,  а девочка - по
Чехова. На Первомайской они попадались навстречу друг другу.

Мальчик сначала не обращал внимания. Обыкновенная девчонка. И запомнил
ее он только потому,  что у нее была черная меховая шапка,  похожая на
свернувшуюся кошку. И было немножко смешно смотреть, как большая шапка
наползала на лоб,  когда девочка спешила.  А она почти всегда спешила:
ходила  быстро,  чуть наклонялась вперед и нетерпеливо глядела на под-
руг.  И куда торопилась?  Из-под шапки маленькими соломенными кольцами
выбивались  волосы  и перепутывались с длинным черным мехом.  В общем,
самая обыкновенная девчонка. Мальчик просто привык видеть ее по дороге
из школы.  Так же, как привык видеть, например, милиционера в стеклян-
ной будке на углу или часы на здании сельхозтехникума. А может быть, и
не так... По крайней мере, когда сняли часы, он не чувствовал никакого
беспокойства,  а когда целую неделю не встречал  на  Первомайской  эту
девчонку,  шевелилась какая-то тревога.  А когда встретил снова, поче-
му-то стало весело. И тогда он разозлился, покраснел и украдкой глянул
на Серегу Дерябина, который вышагивал рядом. И решил с тех пор на дев-
чонку ни разу больше не смотреть.  Больно ему надо таращить  глаза  на
встречных девчонок!

Но человеческий характер устроен очень глупо. Только что-нибудь решишь
- сразу же хочется сделать наоборот.

А однажды в конце марта, когда была уже настоящая весна, вдруг юго-за-
падный тяжелый ветер забил небо серыми облаками, и начал падать липкий
снег.  Падал и падал,  гнул тополя, затягивал черные лужи, цеплялся за
провода.  Сам просился в ладони,  которые ловко лепят скрипучие шарики
снежки.

- Полундр-ра!  - процедил Серега, когда шли из школы. - Прямо по курсу
противник!

Противник в черной шапке шел навстречу.  Он, как всегда, торопился и о
коварных дерябинских планах не догадывался.

Серега нагнулся за снегом.  Нагнулся и мальчик. Взять да и засадить по
мохнатой шапке! Тогда узнает... А Дерябин уже щурил левый глаз и отво-
дил назад руку со снежком.  Рука у него была точная, глаз тоже точный.
И как это получилось? Мальчик вмиг распрямился и, будто случайно, зак-
рыл девчонку.

А потом, повернув к Сереге заляпанное снегом лицо, сказал сквозь зубы:

- Глядеть надо!

Ничего не ответил раздосадованный и смущенный Дерябин.  Разве  он  мог
догадаться?..

Пришло лето,  и мальчик перестал ее встречать.  И забыл.  Но сейчас он
сразу узнал ее, хотя не было шапки, похожей на лохматую кошку.

Мальчик сел рядом. Он садился осторожно и все-таки зацепил ногой зонт,
который лежал на коленях у девочки.  Нахмурился,  отвернулся и неловко
мазнул ее мокрым рукавом по плащу.

- Не бойся,  он непромокаемый,  - сказала девочка,  потому что мальчик
суетливо прижал свой локоть и отодвинулся на самый краешек.

- Никто  и не боится,  - пробормотал он и стал рассматривать пол трам-
вая.

Пол был покрыт решеткой из тонких реек. К рейкам прилипли намокшие би-
летики.

- Плохо, когда без зонта, - негромко сказала девочка.

В ее  словах  не было девчоночьей жалости.  Было только скуповатое со-
чувствие. И мальчик, подумав, ответил:

- Чего ж хорошего...

- А дождь все хлещет.

Это было уже лишнее.  Видно,  ей просто хотелось поговорить.  И, кроме
того, дождь не хлестал. Он сыпал частые капли. Мальчик так и сказал:

- Ой, "хлещет"... Не сочиняй.

- Это я сочиняю? - обиделась она. - Ну и пусть. На небе ни облачка, на
улице сухо. И ты совсем сухой.

- Тебе хорошо, - сердито усмехнулся мальчик. - В плаще да еще под зон-
том. Как под крышей.

- Мне хорошо, - сразу согласилась девочка и почему-то вздохнула. Потом
сказала:  - Зонтик не мой.  Мамин.  Она впереди сидит, вон там... А ты
почему без зонтика?

- У меня нет зонта,  - отчетливо произнес мальчик. - А если бы он был,
я сейчас сидел бы дома. В том-то и дело.

Он с удовольствием увидел, что девочка удивилась.

- Без зонта ходишь под дождем, а с зонтом... дома?

- Да, - сказал мальчик. Сжал губы и прищурился. - Что, непонятно?

- Ты вообще каклй-то... - немного обиженно сказала она.

- Какой? - хмуро спросил он и добавил: - Что я, виноват? Раз так полу-
чилось...

- Как?

Это слово девочка произнесла очень равнодушно.  Будто просто из вежли-
вости. Но мальчик видел, что ей интересно. Он перестал сердито щурить-
ся.

Все-таки это была немного знакомая девчонка и разговаривала с ним, как
со знакомым. И однажды он спас ее от прямого попадания снежком. А сне-
жок был крепкий. Правда, она ничего не знала, но это, подумал мальчик,
даже лучше.  А рассказать про свою неудачу хотелось.  Ведь даже  самым
сильным  и  гордым  людям хочется иногда поделиться с кем-нибудь своей
горечью. От этого делается легче.

- Понимаешь...  - вздохнул мальчик и пошевелил раскисшим  ботинком.  -
Понимаешь, - повторил он уже решительнее, - я сделал открытие.

Он хотел сказать "изобретение", но получилось не так. Слово "открытие"
само спрыгнуло с языка. И, может быть, мальчик был прав.

Для него это и в самом деле было открытием.  Оно случилось три дня на-
зад.  Тогда еще не было дождя,  а было яркое солнце.  Мальчик стоял на
крыше сарая и держал над собой зонт.

- Прыгай! - кричали внизу мальчишки.

Мальчик не прыгал.

- Забоялся,  - сказал самый маленький и толстый из приятелей и презри-
тельно оттопырил губу.

Мальчик молчал.

С земли сарай казался очень обыкновенным:  старым и невысоким. До ниж-
ней кромки пологой крыши всего три метра.  Обыкновенным был и мальчик.
Невысокий,  тонкорукий, с выгоревшими волосами, по которым уже скучали
ножницы.  Загорелый,  как и все мальчишки в августе.  В майке, которая
выбилась из-под ремня.  Конечно, он не очень походил на героя. Но ведь
и трусом до сих под, кажется, не был.

А сейчас стоит и не прыгает.

- Забраться  да как дать ему!  - предложила тощая белобрысая девчонка,
одна из тех девчонок, которые всегда вместе с мальчишками участвуют во
всех опасных делах.  - Тебе говорят! Прыгай давай! Или съезжай на брю-
хе! А других не задерживай.

Мальчик не отвечал.

В небе двигались облака. Большие, круглые, как желтые аэростаты. И са-
рай,  который казался с земли очень обыкновенным, плыл навстречу обла-
кам, будто поднятый в небо корабль.

А двор напоминал поверхность планеты,  увиденную с космической высоты.
Островки пыльной травы, пересыпанной седыми шариками одуванчиков, были
похожи на зеленый архипелаг,  а дождевая вода в бочке у сарая,  словно
круглое озеро в отвесных берегах, светилось голубой синевой.

Мальчик любил всему на свете давать имена и названия.  Они всегда при-
думывались сразу.  Зеркальце воды в бочке он назвал Озером Синего Све-
та, а пятна травы Архипелагом Неизведанных Лесов...

- Да прыгай же! - Это изо всех сил крикнула белобрысая девчонка.

Мальчик наконец спохватился: да, пора.

И поднял зонт.

Черный зонт был похож на купол цирка,  уменьшенный в сотни раз. Только
под куполом всегда сверкали лампы,  а здесь было темно.  Лишь  одиноко
светилось  крошечное  отверстие.  Как прокол иголки.  Микроскопическая
капля неба горела в нем, словно синяя звезда на темном небосводе.

- Синий Сириус,  - шепотом сказал мальчик, и в нем шевелььнулось пред-
чувствие близкой радости.

Он опустил зонт совсем низко, так что волосы на макушке коснулись шур-
шащего полотна. Теперь мальчик видел только землю, а вместо неба везде
была  черная материя,  насквозь прогретая солнцем и почему-то пахнущая
клеем.  Лишь в звездном проколе по-прежнему горела яркая синева. Потом
в него попало солнце.  Звезда вспыхнула ослепительным огнем и рассыпа-
лась на тонкие лучи и радужные кольца.

- Вспышка сверхновой, - прошептал мальчик.

- Ха,  он,  кажется,  шепчет "господи,  спаси!" - съязвила внизу тощая
девчонка и отвернулась в знак негодования.

- Какой  толк,  что он знает наизусть звездную карту?  - пожал плечами
самый старший и рассудительный из мальчишек.  - Он не может прыгнуть с
высоты трех метров. Видали мы таких космонавтов!

- Что? - спросил с крыши мальчик. Он понял наконец: они решили, что он
боится!

Мальчик неторопливо закрыл зонт: его нужно было теперь беречь.

- Я и так могу!

Он прыгнул без всякого зонта-парашюта!  Перелетел  через  поленницу  и
упал  руками и коленями на траву - прямо на самый большой остров Архи-
пелага Неизведанных Лесов...

- Подумаешь...  - сказала тощая белобрысая девчонка. Когда нечего ска-
зать, девчонки всегда говорят "подумаешь".

Самый толстый  и самый маленький из приятелей закусил свою большую гу-
бу.

- Думаешь,  другие не могут?  - спросил он. И, пыхтя, стал карабкаться
по шаткой поленнице на крышу.

Мальчик не ответил.  Раскрыл зонт и снова поймал отверстием солнце. На
матерчатом небе заиграла звезда.  Мальчик подмигнул ей и тихо засмеял-
ся.

Так родилось открытие.

Он не мог все это рассказать девочке.  Было бы долго и  непонятно.  Он
только объяснил:

- Я хотел сделать планетарий.  Маленький планетарий, складной. Надо на
зонт нанести все созвездия.  Понимаешь?  Раскрыл зонт -  и  над  тобой
звезды.  Надо  только на месте звезд сделать иголкой проколы.  И можно
будет днем узнавать, где какие звезды, хоть их и не видно. Только нуж-
но заранее высчитать, как установить зонт...

- А ты знаешь все звезды?  - удивленно спросила девочка. - И высчитал,
да?

- Да. Я проверял ночью.

Ночь пахла травами, речным туманом и остывающим асфальтом тротуаров.

Мальчик сошел с крыльца.  Три этажа погасших окон тускло блестели.  От
нагретых за день стен веяло теплом.  Дом был похож на большой пароход,
приплывший из жарких стран,  и уснувший у знакомого причала.  А старый
сарай в глубине двора выступал, как большая темная скала.

Мальчик пересек двор и взобрался на сарай.

Сейчас все было на так. Травяные пятна-острова исчезли в темноте. Дож-
девая  вода  в  бочке совсем не напоминала маленького озера.  Она была
черной,  и в ней неподвижно висели две звезды.  Словно  кто-то  прорыл
земной  шар  насквозь,  и сейчас из этого круглого колодца на мальчика
смотрели звезды южного неба.

Под майкой у мальчика стучал будильник.  Стучал испуганно,  как сердце
спрятанной за пазуху птицы.  Он не понимал, зачем его стащили с уютной
тумбочки, сунули между майкой и голым животом и понесли неизвестно ку-
да.  Маленький  комнатный  будильник не догадывался,  что ему придется
стать астрономическим хронометром.

Мальчик вытащил его и поставил рядом на доски.  Оказавшись на свободе,
будильник сразу успокоился, застучал деловито и совсем по-домашнему.

Потянуло сыростью.  Это проснулся на минуту не сильный,  но прохладный
ветер.  Мальчик поежился,  подтянул колени к подбородку и обхватил  их
руками.  Светящиеся стрелки показывали, что до полуночи еще десять ми-
нут.

Мальчик стал смотреть в небо.

Оно казалось таким бесконечным, что было страшно дышать.

В черной глубине влажно сияли звезды. Мальчик хорошо знал карту север-
ного неба. Он мог даже по памяти нарисовать ее. Но, конечно, он помнил
только главные,  яркие звезды, Те, из которых складываются ломкие кон-
туры созвездий. А сейчас, будто стараясь помочь мальчику, небо опроки-
нуло на него все запасы звездного искристого света.

Чем дольше он смотрел,  тем больше звезд проступало в бесконечной чер-
ноте. За самыми близкими и горячими светились другие - не такие яркие,
но зато их было больше.  А за ними мерцала целая россыпь далеких искр.
Но это не все.  Приглядевшись,  мальчик увидел, что небо сплошь усеяно
тончайшей звездной пылью. Эта пыль сгущалась в туманную полосу Млечно-
го Пути и светлые островки других галактик.

Мальчик растерялся. Он не мог запомнить столько! Этого не было на кар-
те!

Это нельзя было нарисовать...

Но потом он заставил себя успокоиться. Он подумал, что ему нужны толь-
ко главные звезды.  Вот те,  из которых сложены Медведица,  Кассиопея,
Персей.  По крайней мере,  для начала...  Это благодаря им ночное небо
кажется знакомым.  Они, как большие деревья, по которым находят дорогу
в густом мелколесье;  как главные острова,  по которым  моряки  узнают
очертания архипелагов.

Он думал так, но продолжал отыскивать глазами все новые и новые искры.
В каждой из них светилась, дрожала тайна.

Лениво шевелился ветер,  сырой и зябкий. Казалось, что космический хо-
лод тяжелыми каплями просачивается в теплый воздух Земли и растворяет-
ся в нем влажной свежестью.  Мальчик вздрагивал.  Но холодное  дыхание
неба для него было все равно что для морехода ветер, зовущий в дорогу.
Резкий трезвон безжалостно распорол тишину. Мальчик вздрогнул и пяткой
прижал кнопку звонка. Будильник опрокинулся и обиженно замолчал. Приш-
ла полночь.

Мальчик отыскал в небе Полярную звезду и взглядом провел от нее точную
линию на север - до темного горизонта. Потом на юг, на восток и на за-
пад.

Мальчик запоминал.

Конечно, он не был силен в астрономии,  но кое-что  знал  и  рассуждал
просто. Небо вращается вокруг Полярной звезды и за двадцать четыре ча-
са делает полный оборот.  Так кажется с Земли.  Значит,  за час звезды
проходят двадцать четвертую часть круга.  И можно определить,  где они
находятся в любое время дня и ночи,  только для начала надо знать, как
они стоят в полночь. Теперь мальчик знал и это.

Созвездия были у него в плену.

- Я все проверил и высчитал, - сказал мальчик.

- А дальше? - спросила девочка.

- А дальше... все. Ведь зонта у меня нет.

Зонт был. Тот самый, с которым он хотел прыгать с крыши. Валялся он за
шкафом, потому что и отец и мать мальчика в непогоду надевали плащи. И
мальчик считал его своим.

Глупо все  получилось.  Из-за  этой сушеной скуки - Вероники Павловны.
Все вечера она сидела дома,  а сегодня,  в такой дождь,  заявила,  что
пойдет к друзьям своего мужа.  У нее, видите ли, там дела. Муж оставил
у этих друзей какие-то свои бумаги,  и она должна их взять. Это важные
материалы. Они имеют отношение к его неоконченной диссертации.

- А может быть, завтра, Вероника Павловна? - осторожно спросил отец.

- О, нет, нет! - сказала она.

У нее был маленький подбородок,  серые губы и скорбные глаза с нарисо-
ванной вокруг синевой.  И еще большие цыганские серьги - золоченые по-
лумесяцы.  Зачем она,  такая интеллигентная особа,  таскает в ушах это
средневековье, мальчик никак не мог понять.

Он спросил об этом у отца.

- Не твое дело. Нечего хихикать над старшими! - рассердился отец.

Вероника Павловна была женой папиного брата. Брат умер три года назад,
а супруга его ежегодно приезжала к ним в гости.  Каждый раз она жила в
гостях по две недели.  Днем она скучала в комнатах одна,  а по вечерам
заводила разговоры о муже, который так и не написал до конца диссерта-
цию об  исследовании  каких-то  ископаемых  рукописей.  Не  успел.  Но
все-таки он был кандидатом наук,  и Вероника Павловна этим весьма гор-
дилась.

Мама и отец почему-то перед ней робели. Может быть, потому, что они не
были кандидатами наук и ничего не понимали в исследовании новгородских
грамот, написанных на бересте?

Смешно!

Веронику Павловну считали близкой родственницей,  но звали по имени  и
отчеству. Только мальчик никак ее не звал.

- Почему ты с ней не разговариваешь? - спросил отец.

- О чем?

- Ты вот порассуждай! - пригрозил отец. - Разболтался совсем. Возьмусь
я за тебя...

- Ой, - тихонько сказал мальчик.

Такая была у него привычка.  Он сам ее не любил. И ребята иногда драз-
нили: ойкаешь, как девчонка. Но отвыкнуть мальчик не мог. Он по-разно-
му говорил свое "ой":  то с насмешкой, то с удивлением, то с равнодуш-
ным зевком,  то еще как-нибудь.  Иногда громко,  иногда шепотом.  А на
этот раз совсем тихонько сказал. И отец не слышал.

А с Вероникой Павловной мальчик все равно не разговаривал.  И  она  не
обращала на него внимания.

Но сегодня ей понадобился зонт.

А мальчик сидел у окна и протыкал зонт иголками. Материя была плотной,
и после каждого прокола оставалось ровное  круглое  отверстие.  От  от
толстой иголки - побольше, от тонкой - поменьше. Ведь и звезды на небе
разные.

Но не всем интересны звезды.

- Это вандализм, - сухо произнесла Вероника Павловна, - так обращаться
со старинными вещами!

Зонт был не старинный,  а просто старый.  Кроме того,  было непонятно,
что такое вандализм.  Но мать и отец взглянули на мальчика так, словно
он уничтожил целый сундук ценностей.

- Вы подумайте...  Одна, две, три... Он сделал восемь дыр, - аккуратно
подсчитала Вероника Павловна.

Созвездие Большой Медведицы было для нее просто дырами!

- Семь, - сказал мальчик. - Одна была раньше.

- Ты поговори!  - вскинулся отец. И поспешно обратился к Веронике Пав-
ловне:  - У меня есть изоляционная лента.  Я сделаю заплатки и подклею
изнутри.

Вероника Павловна оскорбленно поджала губы: вдове кандидата наук пред-
лагали зонт с заплатками!

- У наших с Дмитрием детей такой поступок не остался бы безнаказанным.

У нее не было детей.

- Это само собой, - заверил отец.

Качая тусклыми серьгами, Вероника Павловна покинула комнату.

- Только и знаешь, что позорить перед людьми! - с непонятным отчаянием
произнесла мать.

- "Перед людьми"... - сказал мальчик.

У него были длинные прямые ресницы.  Когда мальчик смотрел без  обиды,
широко и весело,  ресницы торчали вверх.  Но когда прищуривался, глаза
его словно ощетинивались.

Отец, маленький,  сердитый и потому какой-то колючий, неумело застучал
кулаком по столу:

- Ты порассуждай! Ты пощурься у меня! Ты как смеешь!

- Тише, - умоляюще сказала мама.

- Если  бы вам жалко было зонта,  - чувствуя закипающие слезы,  сказал
мальчик.  - а то вам ведь не жалко.  Вы для нее стараетесь... Боитесь,
что ли?

- Молокосос! - тонким голосом закричал отец. - Щенок! Вон!

Нет, мальчик  ничего  не крикнул в ответ и не хлопнул дверью.  Он тихо
вышел на лестницу, лег животом на перила и стал смотреть вниз, в узкий
черный пролет. Дом был старый, и на лестнице пахло сырой штукатуркой и
керосином.  Обида царапала горло, и в глазах становилось горячо. Тогда
мальчик медленно спустился и вышел под дождь.

Он ничего  не имел против того,  чтобы простудиться насмерть.  Ну,  не
совсем насмерть,  а так,  до воспаления легких. Тогда бы все узнали...
Но дождь оказался добрым.  Он совсем не хотел губить мальчишку. Принял
его под теплые струи и постарался растворить обиду. Обида не растворя-
лась,  от нее оставался едкий и мутный осадок. Но мальчик был благода-
рен дождю.  Теперь они оказались вдвоем против тех,  кто укрывался под
зонтами. Правда, таких прохожих было немного, большинство предпочитало
плащи. Но мальчик думал о зонтах и видел только их.

Мальчик долго шел по блестящим от воды улицам и ни разу не спрятался в
подъезд  или под навес книжного киоска.  А потом сел в трамвай,  чтобы
уехать далеко от дома. Здесь-то он и встретил девочку.

- Зонта  у меня нет,  - сказал мальчик.  - А так все очень просто было
бы.  Надо нанести звезды на зонт, как на карту северного неба, и все в
порядке.  Потом только поставишь его как надо, и сразу ясно, где какое
созвездие!

Он оживился.  Обида немного притихла,  и снова начинала звенеть в  нем
радостная  струнка.  Ведь  можно  отобрать зонт,  но отобрать открытие
нельзя.

- Я объясню, как это надо делать, - говорил мальчик. - Главное, запом-
нить,  где Полярная звезда. Это легко. Надо только знать, где север, а
потом...

- Ох,  подожди, - перебила девочка. - Я же совсем бестолковая! Ты сна-
чала нарисуй, а потом объясняй. По нарисованному.

- Как... нарисуй?

- На зонте, - просто сказала она. - Вот. - Вынула кусочек мела , кото-
рый есть в кармане у каждой девчонки, чтожы чертить на асфальте "клас-
сы".  - не обязательно же иголкой.  Можно и мелом звезды отметить. Да?
Мне такой зонтик знаешь как пригодится!

И как он сам не догадался?  Мелом даже лучше!  Ведь проколы  ночью  не
увидишь,  а  меловые точки можно рассмотреть при самом слабом отблеске
света. Значит, и пасмурными ночами он сможет отыскать в небе звезды!

Девочка открыла зонт.

- Ты правда помнишь все созвездия?

Мальчик снисходительно промолчал.

- Рисуй, - сказала она.

Но рисовать не пришлось. Мальчик даже не успел взять мел. Мать девочки
нависла над ними,  высокая и неумолимая, в коричневом плаще с торчащим
капюшоном, как инквизитор - грозный и страшный судья.

- Татьяна! Я так и знала. Тебя ни на минуту нельзя оставить одну! Пош-
ли,  мы  сейчас выходим.  Нужно зайти в гастроном.  На мальчика она не
взглянула. А девочка взглянула. И, уходя, нарочно громко сказала ему:

- До свиданья.

- До свиданья,  - резко ответил мальчик и отвернулся.  Ему показалось,
что он опять краснеет.  А что он такого сделал?  Хотел научить девочку
узнавать, где какие светят звезды, если их даже не видно на небе...

Мальчик придвинулся к окну.  Что-то острое надавило ему бок. Поморщив-
шись, он сунул руку в карман куртки и нащупал кусочек мела.

На конечной остановке, у цирка, мальчик вышел из трамвая. Светлый цир-
ковой купол был похож на громадный серебристый зонт.  А под его карни-
зом сияли длинные, как стеклянные ленты, окна, и в них мелькало что-то
цветное,  стремительное. Там под защитой серебряного зонта искрилось и
звенело пестрое веселье. Наружу выплескивалась музыка, на сразу утиха-
ла,  будто прибитая к земле тяжелыми каплями. Сильно пахло сырыми дос-
ками. Над входом в цирк ощеривали красные пасти громадные фанерные ль-
вы дрессировщицы Бугримовой.  Львы отсырели и были совсем не страшные,
облинялые и грустные, как бродячие коты. Мальчик пожалел их.

Было тоскливо стоять так и прислушиваться к чужому празднику.  Мальчик
вернулся к остановке и сел на "четверку",  идущую от вокзала в Городок
Металлургов.

Молодая добродушная кондукторша посмотрела, зевнула и ничего не сказа-
ла. Пусть едет человек. Места хватает.

В вагоне было почти пусто.  Лишь похрапывал,  привалившись к окну, ка-
кой-то дядька в надвинутой на глаза кепке да н апередней скамейке  си-
дел капитан.

Это был красивый капитан. Он сидел прямо, положив ногу на ногу. Он си-
дел прямо, положив ногу на ногу. Когда вагон встряхивало, носок сапога
покачивался.  и  по нему бегало отражение лампочки.  Было удивительно,
что в такую погоду сапоги капитана оставались сухими и блестящими. Все
остальное тоже было блестящим:  коричневая портупея, пуговицы, козырек
фуражки и даже выбритый подбородок.  И звезды на зеленом погоне горели
желтыми  искрами.  Вместе  они  были похожи на среднюю часть созвездия
Ориона.

На коленях у капитана лежал потемневший от сырости плащ, а поверх пла-
ща - зонт.  Большой черный зонт с выгнутой ручкой.  Мальчик смотрел на
зонт и не мог решиться сказать капитану. А что сказать, он знал. Он не
мог и не хотел больше один владеть своей удивительной выдумкой. Одному
ему она не нужна.  Всякое открытие, даже самое крошечное, должно радо-
вать  других  -  это мальчик чувствовал.  Но он боялся.  что не сможет
рассказать, как надо.

- Товарищ капитан... - сказал мальчик. - Разрешите обратиться, товарищ
капитан.

Капитан поднял глаза. Если он и удивился, то мальчик этого не заметил.
Лицо у капитана было невозмутимым. Наверно, так полагалось.

- Валяй, - разрешил он. - Обращайся.

- Хотите, я нарисую на вашем зонте звезды? - спросил мальчик и коротко
вздохнул.

- Что за звезды?

- Как на небе, - сказал мальчик. - Это чтобы определять...

У капитана шевельнулась левая бровь.

- Ты подожди.  Непонятно.  Ты докладывай по порядку.  На каком небе, с
какой целью?

- Хорошо, - согласился мальчик. - Я объясню. Вот в чем дело. Если отк-
рыть зонт и нарисовать на нем изнутри звезды, точно как на карте неба,
то получится маленький планетарий.  Это я сам придумал, - не удержался
он.

- Зачем? - спросил капитан.

- Ну... я не знаю... Это само придумалось. - Мальчик неловко улыбнулся
и шевельнул плечами.

- Я не о том, - пояснил капитан. - Какая задача у твоего планетария? У
каждой вещи должна быть задача.  - Он говорил негромко, и каждое слово
было похоже на сдержанный зевок.  И выбритый подбородок почти не шеве-
лился.

- Ну...  какая  задача.  Вот какая.  Можно определять днем,  где какие
звезды.  Или ночью,  если тучи, тоже можно. Надо только правильно дер-
жать зонт над собой... Направить на Полярную звезду, а потом...

- Хорошо. А зачем?

- Зачем на Полярную?  Потому что она в небе всегда на одном месте. Она
будто ось. Ведь с Земли кажется, что все звезды вращаются вокруг нее.

Неужели капитан не знал про это?

- Не в том дело,  - чуть поморщился капитан.  - Зачем знать, где какие
звезды?  Для ориентировки? Это же несерьезно - зонт. Есть более точные
методы. Или для другого? Для чего?

Действительно, для чего?  Какая польза?  Мальчик не знал.  Он был  рад
своему открытию и совсем не думал, какая от него польза. И вообще, что
такое польза?.. Знакомые звезды, которым можно подмигнуть как друзьям,
- это польза? Или это просто так?

А знать,  в какой стороне Персей, Возничий, Лев, Андромеда, знать это,
если даже в небе нет ни одной звезды, это нужно кому-нибудь?

Или это никому не нужно?..

- Не знаю... - сказал мальчик и перестал смотреть на капитана. - Я ду-
мал...  если запустят,  например,  корабль на Луну или на Марс и будут
передавать: сегодня он в таком созвездии, а завтра в другом... а в не-
бе тучи,  ничего не видать,  тогда зонт открыл,  и можно, направил как
надо, и сразу видно, где какие созвездия, и можно знать, где летит ра-
кета...

- Лишь бы долетела, - сказал капитан. - А проследят локаторы.

Сонный дядька у окна зашевелился и сдвинул вверх козырек.

- Чего, опять ракету али спутник запустили? М-м?

- Сиди уж! - сонно прикрикнула кондукторша. - Да остановку не проспи.

Трамвай затормозил,  и капитан легко поднялся. Высокий, прямой. Набро-
сил на плечи зеленый плащ.

- Не положено разрисовывать зонты,  - сказал он и шагнул к  выходу.  А
зонт спрятал под плащом.  Наверно, капитанам не положено ходить с зон-
тами и он взял его не для себя, а вез кому-то другому.

- Не положено, - с усмешкой проговорил мальчик.

Неудача его не испугала. Радость открытия, приглушенная раньше обидой,
снова пробивалась в нем, как теплый ключик. Мальчик ждал: вдруг встре-
тится человек, которому нужны будут звезды.

Двое поднялись  в вагон и остались на задней площадке,  хотя почти все
скамейки были пустыми.

Один был молодой и высокий,  в коротком светлом плаще. Лицо его словно
состояло из больших очков с толстыми стеклами и крутого лба, над кото-
рыми копной курчавились темные волосы,  пересыпанные дождевыми брызга-
ми. Второй выглядел гораздо старше и обыкновеннее: лицо пожилого и ус-
тавшего за день человека,  черная сатиновая спецовка,  серая кепка.  И
зонт, который он сунул под мышку.

Если мальчик  не хнал чьих-нибудь нестоящих имен,  он придумывал свои.
Придумывал сразу.  Это получалось само собой.  Это получалось само со-
бой.

"Шахматист", - подумал мальчик про первого. А второму - так показалось
мальчику - очень подходило имя "Мастер".

Они разговаривали. Вернее, говорил Мастер, а Шахматист только слушал -
вежливо, но, кажется, без особого интереса.

- Я ему как человеку,  практически,  говорю:  "Ты что же это,  Архимед
разнесчастный, где глаза у тебя, на каком месте? Тут какой допуск раз-
решается?  Ноль-ноль три! А у тебя ноль один." А он мне: "Идите, гово-
рит, и жалуйтесь начальнику цеха. И придираться понапрасну, говорит, я
не позволю..."

- Понапрасну, значит? - усмехнулся очкастый.

- Понапрасну,  говорит... Ну, тут уж я дипломатию отбросил. "К началь-
нику,  говорю,  я не пойду, я и сам для тебя начальник, а чтоб ты это,
практически,  усвоил,  я сейчас возьму вот этот шланг, пополам сложу и
тебе пониже поясницы ка-ак..."

Он слегка развернул руку с зонтом, чтобы показать, как собирался проу-
чить зловредного спорщика,  но показать не смог:  зонт обо что-то уда-
рился,  и сзади послышался короткий вдох,  вернее,  не вдох, а звук, с
которым при неожиданной боли втягивают сквозь зубы воздух.

- Виноват!..  - Он сказал это очень торопливо, раньше, чем успел обер-
нуться. А обернувшись, увидел мальчика.

Мальчик прижимал к ушибленному колену ладонь.

Целую секунду лицо Мастера было растерянным  и  добрым.  Потом  Мастер
нахмурился:

- Ну вот... Вроде, не тесно, мог бы и подальше стать. Зашиб?.. Экий же
ты мокрый!

Под сердитостью он хотел скрыть испуг за мальчика и,  может быть, сму-
щение  от  того,  что  так поспешно бросил свое "виноват".  Ведь перед
мальчишками не принято извиняться.

- Не тому, кому надо, попало, - излишне весело проговорил Шахматист. -
Не разглядели, Виктор Семенович.

Мальчик разогнулся.

- Я сам виноват...  Стою тут... - сказал он, глядя в лицо Мастеру. И в
этом взгляде уже была невысказанная просьба.

- Ладно... Сам...

- Правда сам... - почти жалобно повторил мальчик. - Я задумался.

- Задумчивость в трамвае - свойство натуры глубокой и  поэтической,  -
произнес Шахматист уже без улыбки. Наоборот, подчеркнуто серьезно. - А
нога заживет...  Ну,  и как дальше развивались события, Виктор Семено-
вич? Вы остановились на шланге...

- Дяденька,  послушайте, - негромко и быстро сказал мальчик, - давайте
я вам на зонте нарисую созвездия.  Как в планетарии. Развернете зонт -
и сразу видно,  где какое созвездие, если даже на небе тучи. Или днем.
Только надо направить ручку зонта на то место  в  небе,  где  Полярная
звезда, а потом повернуть... - Он говорил теперь все сразу, не дожида-
ясь вопросов, чувствуя, что надо первыми же словами объяснить свое же-
лание.

Ведь он дарит людям созвездия!

Мальчик нарочно говорил теперь не "звезды",  а "созвездия". Это избав-
ляло его от лишних объяснений. Сразу было ясно. что речь идет о небе.

И, боясь,  что не дослушают, он торопился, глотая слова, повторял их и
снова торопился объяснить все скорее и понятнее.

И вдруг умолк.  Он внезапно понял,  что сказал все. И его не перебили.
Он молчал и растерянно ждал ответа.

- Дела-а, - сказал Мастер. - Ты это сам, что ли, изобрел?

- Ну да...  А что?  Это легко...  Зато будут звезды. - Последние слова
мальчик произнес упавшим голосом.  Он подумал,  что Мастер сейчас тоже
спросит:  "А зачем?" И, опустив глаза, стал смотреть на его забрызган-
ные тупоносые сапоги.

- Любопытно, - проговорил Шахматист.

Мастер подумал и спросил:

- Это, практически, выходит что-то вроде небесной схемы?

- Ну да,  вроде карты!  - обрадовался мальчик. - Только лучше. Как по-
ходный планетарий.  И можно узнать,  где какое созвездие в небе, будто
увидеть его сквозь тучи...

- Постой,  постой.  -  Мастер сильно потер подбородок желтым от курева
пальцем.  - Что-то не совсем понятно.  Вообще-то понятно,  да не  сов-
сем... Про Полярную звезду, например. Это как тут разобраться?

Виктор Семенович,  я  так  понимаю,  - вмешался Шахматист,  и очки его
оживленно заблестели.  - Оригинально придумано,  хотя принцип довольно
простой:  небесный  свод мысленно делится на двадцать четыре части.  В
сутках, как известно, двадцать четыре часа...

- Это-то известно... - усмехнулся Мастер.

- Значит,  продолжал Шахматист,  - за это время небо над  нами  делает
полный оборот. Так?

- Так! - радостно откликнулся мальчик. - Я это и хотел...

- Подожди.  Значит, и зонт с созвездиями надо поворачивать над головой
в зависимости от времени. Только надо заранее рассчитать...

- Я рассчитал,  честное слово!  - Мальчик теперь с надеждой глядел  на
оживленного Шахматиста.  - Я проверял. И по карте, и по небу.. Все бу-
дет правильно.  Я же все объясню.  И как Подярную звезду находить  для
начала...

- Нет, это действительно любопытно, - снова сказал Шахматист.

- Да... А не любопытно тебе, что моя Марья Павловна скажет, когда уви-
дит такое дело?

- А, ну что вы, Виктор Семенович! Что она скажет... Ей понравится. - И
Шахматист, потеряв на секунду солидность, подмигнул мальчику.

Мастер этого не видел.  Он держал перед собой на ладонях зонт, повора-
чивал его,  разглядывал и все еще не решался.  Словно этот зонтик  был
живой и хозяин боялся, что мальчик его обидит.

- Чем рисовать-то будешь?

- Мелом. Не бойтесь, я осторожно.

- Ну,  и как ты это планируешь? - спросил Мастер. - Все звезды до еди-
ной отмечать?

- Ну что вы!  Все разве запомнишь! Я только самые крупные, чтобы отме-
тить созвездия.

- Тогда уж и названия пиши,  - вздохнул Мастер.  - А то какой прок? Я,
кроме Большой Медведицы,  отродясь ни одного созвездия не  знал.  Даже
Малую Медведицу... Напишешь?

- Есть написать названия! - весело отчеканил мальчик.

Он уже шарил в намокшем кармане, нащупывая мел.

- Дела-а,  -  снова протянул Мастер и неожиданно улыбнулся,  приоткрыв
крупные желтые зубы.  - Пойдет Марья Павловна на рынок,  заглядится на
какого-нибудь там Сириуса и, практически, в лужу носом. Будет история.
Ну, ладно, рисуй. Ехать нам далеко. - И он открыл зонт.

Зонт был не черный.

Он казался черным при неярком свете лампочки,  свернутый и намокший. А
теперь все увидели, что он коричневый, с серыми зубцами.

Разве бывает коричневое небо с серыми зубцами?

Мальчик молча сунул в карман мелок.

- Тьфу ты, будь она неладна! - Мастер стукнул открытым зонтом о затоп-
танный мокрыми подошвами пол. - Ручки, понимаешь, одинаковые, - объяс-
нил он Шахматисту.  - Который раз путаем. Это Клавдии зонт, нашей нор-
мировщицы.

- Жаль, - сказал Шахматист...

Устало дребезжал трамвай.  Сонно мигала на площадке  желтая  лампочка.
Дремали в вагоне редкие пассажиры.  И только дождь за окнами плескался
весело и неутомимо.

     Трамвай номер семь шел по от Городка Металлургов к центру. Долгое
время никто не входил в вагон,  ехали только те, кто сел на первой ос-
тановке.

Потом появился малыш.  В коротеньком пальтишке,  в резиновых  сапогах.
Широкие голенища хлопали малыша по ногам: сапоги были слишком большие.
"Мамкины", - подумал мальчик.

Малыш забрался на переднюю площадку.  В одной руке он держал бидон для
молока, другой тащил за собою открытый зонт.

Маленький зеленый бидон вел себя спокойно. Только один раз он зацепил-
ся дном за ступеньку и недовольно звякнул  крышкой,  но  это  было  не
страшно:  крышка  держалась  на тесемке и нигде никогда не могла поте-
ряться отдельно от своей посудины.

А тяжелый зонт сопротивлялся.  Он широко растопырил прутья с натянутым
черным полотном и не хотел пролезать в дверь.  И разве мог малыш спра-
виться с ним - таким большим и упрямым - одной рукой?

Трамвай тронулся.  Малыш вздрогнул от толчка. Потом рассердился и дер-
нул зонт изо всех сил.

- Сломаешь, - сказал мальчик. - Ну что ты делаешь, в самом деле...

Он шагнул на площадку и перехватил ручку зонта.

- Закрыть же надо. - И закрыл. Зонт съежился и стал послушным.

Малыш глянул из-под сломанного козырька старой школьной фуражки, вино-
вато моргнул и объяснил:

- Он туго закрывается.

- "Туго"...  Посылают таких козявок на  ночь  глядя  куда-то!..  Зачем
едешь? - строго спросил мальчик. Рядом с этим первоклассником, а может
быть, даже дошколенком он был сейчас большим и сильным.

- За сметаной, - робко сказал малыш и снова поднял глаза.

Испуганные и широко открытые,  они казались в тени козырька очень тем-
ными и большими. Малыш не знал: может быть, нельзя ему вечером, да еще
под дождем, ездить в дежурный магазин за сметаной, и, может быть, этот
большой хмурый мальчишка имеет полное право его допрашивать. Вот возь-
мет и скажет сейчас:  "А ну пойдем,  разберемся в  милиции!"  Или  еще
что-нибудь страшное скажет...

- Хочешь, я нарисую на твоем зонте ночные звезды? - сказал мальчик.

Он и сам не понимал, зачем это надо. Ведь малыш не знает, как движутся
звезды. Но слова сорвались сами по себе, неожиданнно. Наверно, Они си-
дели на кончике языка и готовы были спрыгнуть при виде любого подходя-
щего зонтика.

Глаза малыша стали еще темнее и шире.

- Ночные звезды? - переспросил малыш и сдвинул коротенькие брови.

- Ну да,  звезды,  - повторил мальчик и подумал,  что сейчас  нарисует
созвездия малышу. Может быть, хоть здесь повезет.

- Зонт будет как маленькое небо,  понимаешь?  - объяснил он.  - Кругом
тучи, а над тобой звезды. Как на настоящем небе. Хочешь?

- Маленькое небо? - чуть нараспев повторил малыш.

- Ну конечно! Давай...

Не надо было спешить. Поспешность испугала малыша.

- Нет! - громко сказал он и прижал зонт к себе. - Не надо. Не трогай!

Две женщины,  сидевшие неподалеку, услыхали, наверно, испуганный голос
малыша - разом обернулись. Кто обижает ребенка?

- Ты совсем глупый,  - устало проговорил мальчик. - Будто я тебя граб-
лю...  Я хотел,  чтобы у тебя был зонт, каких ни у кого нет. Да ну те-
бя...

Он ушел с площадки и сел на пустую скамью.

Трамвай дребезжал и катил вдоль темного парка.  За окном не было фона-
рей,  и оно казалось непрозрачным.  В стекле,  как в  черном  зеркале,
мальчик разглядел себя.

А за собой он увидел малыша.

Малыш подошел незаметно.  За железным стуком колес не было слышно хло-
панья резиновых голенищ. Он подошел и теперь стоял у скамейки, малень-
кий и какой-то виноватый.

- А ты... много звезд нарисуешь?

- Много,  - обрадованно сказал мальчик и обернулся.  - Садись.  Я тебе
все объясню.

И малыш сел рядом.

Мальчик открыл зонт,  уткнул его острый конец в спинку  переднего  си-
денья,  а  ручку  положил себе на плечо.  Теперь перед ним была черная
внутренность маленького купола.

- Смотри. - Мальчик ткнул мелом в тугое полотно. - Вот здесь, где пал-
ка,  в самой середине неба, всегда на одном месте стоит Полярная звез-
да.

- Всегда? - переспросил малыш и снова сдвинул коротенькие светлые бро-
ви.

- Всегда.

- А днем? - хитро улыбнулся малыш.

- И днем. Только при солнце звезд не видать.

Малыш замигал.

- Смотри,  - продолжал мальчик.  - Вот здесь семь звезд. Будто ковшик.
Это Большая Медведица...

- Медведица?

- Да. - Мальчик нетерпеливо поморщился. - Ты что, никогда не слыхал?

Малыш склонил к плечу голову.

- Это звезды? - он показал пальцем на меловые точки.

- Ну... да, - осторожно сказал мальчик.

- Нет.  - Малыш энергично замотал головой.  - Такие не надо. Нарисуй с
лучиками.

- С какими лучиками?

- Вот с такими!  - И малыш нарисовал в воздухе пятиконечную звезду.  -
Большие.

Мальчик опустил руку с мелом и отвернулся к окну.

- Такие не бывают.

- Нарисуй, - тихо попросил малыш.

- Большие, все не влезут, - не оборачиваясь, ответил мальчик.

- Ну все равно. Немного влезут.

- Они будут не настоящие.

- Сам обещал... - с трудом проговорил малыш.

Мальчик наконец взглянул на него.  Тень козырька теперь не  падала  на
лицо  малыша,  и  в темных влажных глазах плавали отражения трамвайных
лампочек.

Словно искорки обиды.

Мальчик вздохнул. Он знал, что такое обида.

- Ладно, - сказал он.

Погромыхивал, дребезжал,  звенел полупустой вечерний трамвай. Останав-
ливался и бежал дальше.  Входили и выходили пассажиры.  А на скамейке,
где  сидели двое мальчишек - маленький и постарше,  - тихо совершалось
чудо: черный зонт превращался в сказочное небо.

Мальчик рисовал большие белые  звезды:  пятиконечные,  восьмиконечные,
десятиконечные.  Они  складывались в созвездия,  каких не знал ни один
астроном.  Малыш сидел, приткнувшись к плечу мальчика, и не шевелился.
Рот у него был приоткрыт,  и нижняя губа повисла маленьким розовым по-
лумесяцем.  Не открывая взгляда от звезд,  малыш вынул из сапог ноги в
коричневых чулках, поставил пятки на скамейку и обнял колени. Так было
удобнее.  А покинутые сапоги качались,  толкали друг друга,  И широкие
голенища с красной подкладкой были похожи на большие, удивленно откры-
тые рты. Сапоги не могли понять, что там происходит.

На самом краю сиденья нетерпеливо звякал забытый бидон. Вагон потряхи-
вало,  и казалось, что кто-то маленький и любопытный прыгает в бидоне,
подбивает головой крышку и хочет выглянуть: в чем там дело?

Мальчик рисовал быстро и умело.  Сначала это было нелегко:  мел  плохо
приставал к влажному полотну. Но мальчик приспособился. Рисовал конту-
ры, а потом легкими частыми штрихами плотно закрашивал звезду.

- Слушай,  - вдруг спохватился он. Только сейчас спохватился. - А дома
тебе не влетит?

- Нет! Не влетит.

Глаза малыша сияли. Разве могло влететь за такую красоту!

- А ты можешь еще луну? - радостным шепотом спросил он. - Вот здесь...

- Круглую или месяц?

- Круглую... и месяц. Можно?

- Ну нет, - отрубил мальчик. - Так уж совсем не бывает.

- Ну, тогда круглую.

Мальчик нарисовал  большое  белое полнолуние,  и матерчатое небо стало
еще удивительнее.

- И ракету, - попросил малыш.

Ракета получилась похожей на морковь,  с пушистым хвостиком ботвы,  но
малыш был доволен.  Он поднял над собой зонт и завертел ручку.  Ракета
помчалась по краю маленького неба,  а звезды и луна закружились в ска-
зочном хороводе...

- Ой!  - сказал мальчик. - Эх ты! - и схватил за руку малыша. Небо ос-
тановилось. - Ты знаешь, где мы едем? Где твой магазин?

Небо качнулось.

Малыш прыгнул в сапоги.  Глаза его были теперь совсем  круглые  и  рот
сделался похожим на букву "о".

- Не вздумай реветь, - сказал мальчик.

Ну что с ним было делать, с этим малышом? Нельзя же так - подарить че-
ловеку звезды, а потом его бросить.

- Ладно, никуда не денется твоя сметана.

И они поехали назад, отыскали магазин, купили сметану и снова пошли на
остановку - ждать трамвая. Ждали долго, стояли под одним зонтом. Капли
дождя стали реже и крупнее. Они дробно колотили по зонту.

Лучи фонарей отражались от мокрого асфальта и высвечивали  под  зонтом
колючие белые звезды и луну.

Мальчик сошел с тротуара, чтобы взглянуть, не показалось ли за деревь-
ями огоньки трамвая.

Куда ты? Стой под нашим небом, - обеспокоенно сказал малыш.

А когда уже подходил трамвай, он спохватился:

- Я забыл бросить три копейки!

Он забыл опустить в кассу три копейки и оторвать билет,  когда ехал  в
трамвае. И никто не напомнил - трамвай был без кондуктора.

- Ерунда, - успокоил мальчик. - Сейчас поедешь и бросишь два раза. Это
ведь все равно.

- Это ведь все равно, конечно, - повторил малыш.

Мальчик помог ему взобраться на площадку вагона. Помог и пошел с оста-
новки.

Малыш хотел махнуть ему рукой. Но как? В одной руке был зонт, в другой
- посудина со сметаной.  И он просто смотрел  вслед  большому  доброму
мальчишке, который подарил ему такое удивительное небо.

Проводив малыша,  мальчик вернулся в магазин. Когда мальчик первый раз
уходил отсюда,  ему показалось, что у порогаблеснула трехкопеечная мо-
нета.  Он почему-то постеснялся поднять ее при малыше.  А три  копейки
были нужны:  ехать зайцем больше не хотелось, противно. И мальчик вер-
нулся.

Монетки у порога не было.  Мальчик хотел выйти на улицу,  но там в это
время рванул ветер и дождь приударил так, что асфальт будто закипел.

Это было слишком даже для промокшего насквозь мальчишки. Он остановил-
ся в тамбуре - в проходе,  решил переждать неожиданный дождевой шквал.
Прислонился к узкой стенке,  чтобы не мешать людям,  которые торопливо
забегали в магазин, спасаясь от потоков.

Лишь один человек не спешил. Это была довольно грузная тетя в прозрач-
ном плаще с капюшоном.  Она вошла,  заполнив собой тамбур, и останови-
лась, шумно дыша. В руке у нее была тугая кошелка, сплетенная из цвет-
ных пластмассовых полосок. Они весело блестели в свете тамбурного пла-
фона. Сверху из кошелки торчали, как зеленые фазаньи хвосты, пучки лу-
ка.

Спешили мимо люди,  задевали эти хвосты,  кошелка дернулась,  и мокрые
перья лука мазнули мальчика по штанам.

Владелица кошелки повернула к мальчику большое набрякшее лицо.  У  нее
были красные, как у гусыни, глазки.

- Это еще зачем?  - Она выбросила слова такой скороговоркой, что полу-
чилось непонятно:  "Эт-ще-зчем?" - Эт-ще-зчем? - повторила она и маши-
нально сжала в круглом кулаке плетеные ручки кошелки. - Чево тут надо?
Чево стоишь-то?

- Какое ваше дело? - сказал мальчик.

- Знаем мы вас таких! - задохнулась хозяйка пестрой кошелки. - Стрель-
цов по чужим карманам!

Злость, захлестнувшая мальчика, была холодной и прозрачной, как снего-
вая вода. Он не крикнул и не ощетинил глаза.

Он помолчал секунду и отчетливо сказал, глядя прямо в гусиные глаза:

- Слониха. Мешочница.

Сорвался и выскочил из магазина.  Он услышал за собой  захлебывающийся
крик,  оборванный хлопком двери.  И побежал, не оглядываясь и отчаянно
размахивая руками.  Бежал он не потому,  что боялся,  а потому,  что в
горле закипали слезы.  Однако и сейчас дождю удалось успокоить мальчи-
ка. А потом дождь и сам успокоился, стал опять несильным и ровным.

Мальчик бежал все тише и наконец остановился на  углу  улиц  Чехова  и
Павлика Морозова.  Здесь была остановка трамвая. Мальчик решил поехать
домой. Без билета так без билета. Он знал, что дома беспокоятся и ждут
и  будет  сегодня  еще много неприятностей,  но думал об этом устало и
равнодушно.

Он стоял и ждал.

Проходили разные трамваи: старые, расхлябанные и новые, с автоматичес-
кими дверцами и серебристыми звонками. Но нужного номера все не было.

Сыпались, сыпались крупные круглые капли...

И вдруг они перестали сыпаться. Плясали на асфальте, щелкали по листь-
ям, но не падали на мальчика.

Он поднял голову.  Два темных зубчатых круга сошлись над ним и закрыли
от дождя.

Вот еще! Он хотел уйти из-под зонтов и уже сердито качнулся вперед, но
его остановил голос:

- Ты же промок до костей.

Это был голос девушки.  И мальчику показалось,  что в словах ее сколь-
знула усмешка. Он сунул в сырые карманы кулаки и резко повернулся.

Сзади стояли двое.  Это они держали зонты.  Мужчина и девушка. Лица их
были почти неразличимы. Свет фонаря только чуть касался волос девушки,
выбивавшихся из-под косынки.  А мужчина весь был в  тени.  Высокий,  в
темном костюме, молчаливый.

- Ты же промок до нитки, - повторила девушка.

- В самом деле? - ядовито сказал мальчик. - А я думал, что я абсолютно
сухой.

Она усмехнулась.

- Тебе показалось.  А на самом деле ты абсолютно мокрый. Как цыпленок,
упавший в лужу.

Надо было  сразу бросить в ответ что-нибудь едкое и злое.  НО мальчика
опередил мужчина.

- Леночка, перестань, - сказал он хрипловатым низким голосом.

И мальчик подумал,  что у этого человека, наверно, твердое, но немного
усталое лицо с резкими прямыми морщинами.

- Перестань,  пожалуйста,  - сказал мужчина.  - Если ты и с кавалерами
своими так разговариваешь, я им, честное слово, сочувствую.

- Кавалер! - фыркнула она.

Мальчик медленным, но решительным шагом ушел из-под зонтов.

- Зря ты ходишь под дождем., - сказал ему в спину незнакомец.

- Я не виноват, что идет дождь, - ответил мальчик.

- Пожалуй... Но сейчас ты мокнешь зря. Или кому-нибудь назло?

- А хотя бы! - сказал мальчик.

- Дело хозяйское, - вздохнул мужчина.

- Конечно, - сказал мальчик.

- Папа, не тронь его, - вмешалась девушка. - Он укусит.

Очевидно, у нее был нетерпимый характер.

А трамвай все не показывался...

Промокшая насквозь куртка мальчика стала плотной и блестящей, как кле-
енка. Дождь часто и звонко щелкал по ней водяной картечью.

- Я долго не был дома и отвык от дождей,  - заговорил отец девушки.  -
Возможно,  я ошибаюсь, но, по-моему, стоять так и мокнуть - неприятное
занятие.

"Долго нет трамвая,  - подумал мальчик. - Придется идти домой пешком."
И он пошел.

- Подожди,  - услышал он все такой же спокойный и глуховатый голос.  -
Возьми зонт.  В самом деле.  Нам хватит одного. Можешь даже не возвра-
щать.

"Хочет показать, какой он добрый", - подумал мальчик. И сказал:

- Мне не нужен зонт.  По крайней мере для того,  чтобы  прятаться  под
ним.

Последние слова сами слетели с языка.  Но жалеть мальчик не стал. Ска-
зав это, он ждал ответа. Но мужчина и девушка молчали. Может быть, они
удивились?

Тогда он спросил в упор:

- Думаете, зонты нужны, только чтобы прятаться под ними от дождя?

- Нет, почему, - сказал мужчина вполне серьезно, - мы так не думаем. С
зонтом,  например,  очень удобно прыгать с крыши... Или выдергивать из
него спицы...

- А если ручка выгнутая,  можно кого-нибудь цеплять за ноги,  - так же
серьезно добавила девушка. - Это очень удобно.

И оба засмеялись негромко и как-то очень необидно.  Мальчик почувство-
вал, что необидно. Однако ему хватало и старых обид и неудач.

- Вы смеетесь,  - бросил он. - Вам даже не жалко зонта. Для того чтобы
меня не мочило, вам не жалко...

- Вот нисколечко, - поддакнула Лена.

- А для другого все равно бы пожалели...

- Чем ты лучше других? - удивился отец девушки.

- Я не о том,  - хмуро сказал мальчик. - я о деле другом, а не о чело-
веке... Ну, давайте я вам нарисую звезды! Хотите?

Он совершенно этого не ожидал. Они хотели. Они сразу поняли, в чем де-
ло.

Сначала мальчик решил, что его просто жалеют.

- Вон идет ваш трамвай,  - сказал он. Мальчик испытывал судьбу. Он был
уверен,  что сейчас девушка с отцом поспешат в вагон,  где сухо и  где
светят яркие лампы.

- Не последний... - ответил мужчина.

- Пойдем к киоску,  - предложила девушка.  - Там светло... А ты правда
знаешь все созвездия?

"Девчонка!" - подумал мальчик.  Или нет, не подумал, а, кажется, шепо-
том сказал, потому что ее отец возразил:

- Ну что ты. Она уже почти невеста.

- Папа!

- Ну что "папа"? Я же сказал "почти".

В пустом  закрытом  киоске  сияла яркая лампочка,  и сквозь стеклянные
стенки глупо таращились на прохожих пластмассовые куклы-голыши.

Здесь мальчик разглядел своих новых знакомых.  У мужчины действительно
было твердое лицо с резкими морщинами и крупными складками у рта. Нем-
ного,  чуть-чуть знакомое лицо.  А девушка была похожа на их  отрядную
вожатую Люсю, которая уехала во Владивосток.

Мальчик прислонил  зонт к стенке.  Девушка и ее отец стали за спиной и
держали другой зонтик так, чтобы дождь не падал на мальчика.

Мальчик вынул мел.

Не надо,  - остановил его мужчина и протянул складной нож. Мел сотрет-
ся. И не видно на просвет. Здесь есть шило, делай проколы...

Наплывали с  железным  гулом,  уходили  и стихали в темноте улиц яркие
трамваи.  Шуршал, звенел, плескался вокруг дождь. И эти звоны и шорохи
были веселыми, как неумелая, но радостная песенка.

Мальчи острым шилом,  сверкающим,  как тонкий луч, прокалывал в черном
небе звезды.

Иногда рядом останавливались прохожие, чтобы подивиться на трех сумас-
шедших, дырявящих почти новый зонт.

Иногда за  спиной  отец девушки шепотом называл созвездия:  - Орион...
ага... так... Кассиопея...

- Теперь ты возьмешь этот зонт с собой? - тоже шепотом спросила девуш-
ка...

- Да, - сказал мужчина.

Их слова были непонятны,  но спрашивать мальчик не решился.  Он только
сказал, продолжая работать шилом:

- Мел все-таки лучше. А так, видите, зонт дырявый.

- Не беда, - ответил мужчина. - Там, куда я еду, не бывает дождей.

"Наверно, это в пустыне", - решил мальчик. И, чтобы проверить догадку,
спросил:

- Это на юге?

- Что верно, то верно. Южнее некуда.

"Там нет дождей,  - радостно подумал мальчик.  - Значит, он берет зонт
только ради моих звезд".  И ему стало весело.  И вспомнилось все хоро-
шее,  что было в этот вечер. Оказывается, было и хорошее: немного зна-
комая девчонка, смешной малыш в сапогах... И эти двое...

Но тут снова появилась беспокойная мысль.

- Ведь на юге очень темные ночи. Вы же не увидите проколы. Небо не бу-
дет сквозь них просвечивать!

- Будет, - ответил мужчина. - Там, куда я собираюсь, будут очень свет-
лые ночи.

"Странно", - подумал мальчик,  но дальше спрашивать постеснялся.  И не
хотелось казаться любопытным при насмешливой, острой на язык Лене.

- Я объясню сейчас,  - сказал он, потому что кончил уже свою работу. -
Все это просто. Надо палку зонта направить на полярную звезду...

- Ладно уж,  - тихо сказал отец девушки.  - Объяснять не надо. Я и сам
разбираюсь в этой механике.

Мальчик смущенно  замолчал.  Он  не поверил и решил,  что этот человек
просто ничего не понял.

- Это легко, - нерешительно сказал мальчик. - Главное - запомнить, где
Полярная звезда...

- Я знаю, - повторил этот странный человек. - Я знаю, малыш. Не в этом
дело. Ты, кстати, многого не учел.

- Что не учел? - встревоженно спросил мальчик. Он даже забыл обидеться
на "малыша".

- Небо - штука сложная.  Видишь ли, положение звезд меняется и в зави-
симости от времени года, а не только от времени суток. И соотношения у
тебя не очень точны. Да и запомнишь ли ты с точностью, где должна быть
в небе Полярная звезда?.. Мало знать карту, надо знать небо.

- Значит, все зря... - упавшим голосом сказал мальчик. - Зачем вы тог-
да...

- Не зря,  - ответил незнакомец.  - Ты молодец все-таки. И ошибки твои
для меня не беда... К тому же там все равно не будет Полярной звезды.

- Где это "там"? - удивленно произнес мальчик.

И человек сказал:

- В Антарктиде.

...Мальчик молчал.  Это ведь не просто  -  сказать  что-нибудь,  когда
встретишь  т а к о г о человека.  Уплывающего в Антарктиду.  На другой
край земли.  Где другие звезды.  Где Южный крест. И люди не могут уви-
деть полярную звезду.

- Вы... не смеетесь? - прошептал мальчик.

- Нет,  - сказал человек,  уплывающий в Антарктиду.  - Конечно,  может
быть, это смешно: везти с собой дырявый зонт. Но там... понимаешь. это
будет  приятно  - вдруг развернуть его и увидеть наши северные созвез-
дия. Честное слово. Они все-таки очень похожи на настоящие.

- У тебя точная рука, - заметила девушка.

Мальчик не сразу решился спросить о главном.

- Вы только не сердитесь, - попросил он. - Ладно? Знаете что... Вы мо-
жете сказать вашу фамилию?

- Допрос с пристрастием, - чуточку улыбнулся мужчина. - Ну что ж...

И ответил.

- Ой... - прошептал мальчик. И, конечно, в этом "ой" не было теперь ни
насмешки,  ни обиды. Было только удивление и растерянная улыбка. Маль-
чик помнил эту фамилию.

Нет, он не знал точно, где и когда ее слышал. И все-таки помнил. В па-
мяти мальчика имя этого человека сливалось с тем,  что он очень любил:
с  книгами о дальних архипелагах,  с непонятными и звучными названиями
морских ветров, с загадками звезд и Земли. Оно, как слово из полузабы-
той,  но хорошей песни,  заставило вспомнить многое. Ведь можно вспом-
нить и ярко представить даже то,  что никогда не  видел.  Можно,  если
только очень хочешь,  увидеть:  серебристые эскадрильи летучих рыб над
пологими волнами экватора; туманные ущелья фиордов, где эхо многократ-
но  повторяет  беспокойные  выкрики сирен;  и мерцающий сумрак глубин,
прорезанный широким лучом батисферы; и заиндевелый такелаж ледоколов и
теплоходов,  идущих к той земле, где ледяные утесы медленно отделяются
от берега и с нарастающим грохотом сползают в зеленый океан...

- Я понимаю...  Вы капитан, - тихонько сказал мальчик. Он не хотел го-
ворить  громко,  словно боялся расплескать радость этой удивительной и
немного таинственной встречи. - Вы капитан...

- Ну что ж, - спокойно ответил незнакомец. - Да, пожалуй. В своем деле
капитан.

- Вы  видели пингвинов?  - спросил мальчик и тут же отчаянно смутился:
это был совершенно детский вопрос,  достойный не шестиклассника, а ма-
лыша, которому он рисовал сказочные звезды.

Капитан улыбнулся.

- Я передам им от тебя привет.  Они будут довольны. Или вот что: лучше
я привезу тебе пару пингвинят. Идет?

Мальчик не обиделся на шутку.  Он представил двух  смешных  пингвиньих
детенышей,  важно ковыляющих на красных лапах и засмеялся. Засмеялся и
Капитан. И девушка...

За квартал от остановки, у темного поворота, забренчал, засветился ок-
нами и рассыпал зеленые обрывки пламени трамвай.  Тот самый, пятнадца-
тый, с зеленым и красным огоньками. Его и ждал Капитан.

"Еще минута,  - подумал мальчик.  - Ну,  может быть, две, если трамвай
задержится у светофора".

Трамвай не задержался.

Радость мальчика не погасла.  Она стала чуть глуше, с легкой тенью пе-
чали. Таким делается свет, когда в комнате на яркую лампу надевают зе-
леный абажур.

- Вот  и все,  - глядя на Капитана,  шепотом сказал мальчик.  Он хотел
сказать: "Вот и ваш трамвай", но это было слишком длинно.

- Да,  - ответил Капитан,  и мальчик почувствовал,  что на левом плече
куртка на секунду стала тяжелее: Капитан коснулся его плеча ладонью.

- Хочешь,  я привезу тебе...  ну, скажем, черный камень с того берега?
Настоящий антарктический камень. Край там сувенирами не богат.

Это уже не было шуткой.

- Конечно! - звонко сказал мальчик.

- А не забудешь? Я вернусь через полгода.

- Я? - сказал мальчик. - Забуду?!

- Тогда слушай адрес...

- Не надо! - почти испугался мальчик.

Он не хотел так просто узнать адрес. Через полгода он сам найдет Капи-
тана.  Так будет лучше. А найти он сумеет. Разве можно не отыскать та-
кого человека?!

Подошел трамвай, и, зашипев, разъехались двери.

- Вот увидите, я найду вас, - торопливо сказал мальчик.

- Я знаю. Спасибо за звезды.

Капитан пропустил вперед девушку и сам поднялся на подножку.

- Слушай,  возьми!  - вдруг закричала девушка и протянула через  плечо
отца зонт, который был без созвездий. - Возьми! Мы все равно живем ря-
дом с остановкой.

- Возьми, - кивнул Капитан.

- Зачем?  Все равно я уже как мокрый цыпленок.  - Мальчик сказал это и
вдруг испугался, что девушка подумает, будто он до сих пор не забыл ее
насмешку. - Дождь совсем теплый, - объяснил он поскорее. - Пустяки.

Дверь угрожающе зашипела, готовая сдвинуть створки.

- Как тебя зовут? - крикнул Капитан.

- Славка, - сказал мальчик и зашагал домой по блестящему асфальту.

А дождь сыпал на него крупные капли,  и каждая капля несла в себе  ис-
корку света. Словно оттуда, сверху, они захватили с собой по крошечной
звезде, которыми в безоблачную ночь, как пылью, усеяно небо.

Славка шел, смеялся и ловил звездные капли губами.

                                                  Владислав Крапивин

                       Я ИДУ ВСТРЕЧАТЬ БРАТА

                         Маленькая повесть

                          Ждите "Магеллан"

                                 1

     Кто бывал  в  Консате,  должен помнить узкую и крутую лестницу,
вырезанную в береговых скалах.  Лестница  начинается  у  площадки  с
колоннадой  и  ведет к морю.  Внизу ее отделяет от воды только узкая
полоска земли.  Покрытая ноздреватыми камнями и круглым  галечником,
она  тянется между морем и желтовато-белыми скалами от Долины Юга до
самой Северной Косы,  где наклонной иглой пронзает  небо  обелиск  -
памятник погибшим астролетчикам.
     Здесь хорошо  собирать  обточенные  волной  пестрые   камни   и
охотиться  за  черными  злыми крабами.  Ребята из школьного городка,
лежащего к югу от Ратальского космодрома,  по  дороге  домой  всегда
задерживаются на берегу.  Набив карманы находками,  ценность которых
никогда не понимали и не понимают взрослые,  они взбегают по высоким
ступеням.  Старая лестница нравится им больше чем эскалатор, бегущий
среди скал в сотне шагов отсюда.
     В ту  пору  я  только что закончил отчет о третьей экспедиции в
бассейн Амазонки.  Теперь  целый  месяц  можно  читать  обыкновенные
книги, по которым я так стосковался за эти дни напряженной работы.
     Взяв томик стихов или новеллы  Рандина,  я  уходил  на  верхнюю
площадку Старой лестницы.  Место было пустынное. В трещинах каменных
плит росла трава. В завитках тяжелых капителей гнездились птицы.
     Сначала я все время проводил на площадке один.  Потом туда стал
приходить высокий смуглый человек в серой куртке странного покроя. В
первые  дни  мы,  словно по взаимному уговору,  не обращали внимания
друг на друга.  Но,  кроме нас,  здесь почти никто не бывал,  и  мы,
постоянно встречаясь,  стали в конце концов здороваться.  Но никогда
не разгодаривали.  Я читал книгу,  а незнакомца все  время,  видимо,
беспокоила  какая-то мысль,  и,  занятый ею,  он не хотел вступать в
разговор.
     Приходил этот  человек  всегда  вечером.  Солнце уже висело над
Северной Косой,  за которой громоздились белые здания Консаты.  Море
теряло синеву,  и волны отливали серым металлом. На востоке, отражая
вечернее солнце,  окрашивались в розовый цвет арки старой  эстакады.
Она стояла на краю Ратальского космодрома,  как памятник тех времен,
когда планетные лайнеры не были еще  приспособлены  к  вертикальному
взлету.
     Придя на площадку, незнакомец садился на цоколь колонны и молча
сидел, подперев кулаком подбородок.
     Он оживлялся только,  когда  на  берегу  появлялись  школьники.
Встав на верхней ступени лестницы, этот человек следил за их игрой и
ждал,  когда светлоголовый  мальчуган  в  черно-оранжевой  полосатой
куртке-тигровке заметит его и помчится наверх.  Каждый раз он мчался
с такой быстротой,  что наброшенная на плечи  тигровка  развевалась,
как пестрое знамя.
     И хмурый незнакомец  менялся  на  глазах.  Он  весело  встречал
мальчика, и, оживленно говоря о своих делах, оба уходили, кивнув мне
на прощанье.
     Я думал сначала, что это отец и сын. Но однажды мальчик на бегу
крикнул кому-то в ответ:
     - Я иду  встречать  брата!
     Из разговоров  братьев  я  узнал  потом,  что  старшего   зовут
Александром.

     Это случилось  примерно через неделю после того,  как я впервые
увидел Александра.  Он пришел в  обычное  время  и  сел  у  колонны,
насвистывая   странный   и   немного   резкий  мотив.  Я  читал,  но
невнимательно,  потому что "Песню синей планеты"  Валентина  Рандина
знал  почти  наизусть.  Иногда  я  бросал  поверх  книги  взгляд  на
Александра и думал, что лицо его мне знакомо.
     Был небольшой   ветер.   Переворачивая  страницы  растрепанного
томика,  я не удержал оторванный лист. Прошелестев по камням, он лег
почти у самых ног Александра.  Тот поднял его и встал, чтобы отнести
мне. Я тоже встал. Мы зстретились на середине площадки.
     Я впервые увидел Александра так близко. Он оказался моложе, чем
я думал.  Морщины  над  переносицей  делали  суровым  его  лицо.  Но
Александр  улыбнулся,  и  морщины  исчезли.
     - Книга,  наверное,  не интересная?  - спросил  он,  протягивая
листок.
     - Просто очень знакомая.
     Мне не  хотелось  обрывать разговор,  и я заметила:
     - Твой брат задержался...
     - Он должен задержаться. А я забыл...
     Мы сели рядом.  Александр попросил книгу. Было удивительно, что
он не знает новелл Рандина,  но я ничего не сказал. Александр открыл
книжку и положил  на  страницы  ладонь,  чтобы  удержать  листы.  На
тыльной  стороне  ладони  я заметил у него белый разветвленный шрам.
Александр перехватил мой взгляд.
     - Это  еще  там...  У Желтой Розы.
     Я сразу все вспомнил.
     - На   Снежной  планете?!-  воскликнул  я.-  Александр Снег...
     Необычные передачи,  экстренные  номера  журналов,  со  страниц
которых смотрели Александр Снег и его три товарища,- это было совсем
недавно. По всей Земле тогда с  удивлением  повторяли  их  имена.
     Я видел  перед  собой  человека,  вернувшегося  на  Землю через
триста лет после старта. Но это не было удивительным. "Бандерилья" и
"Муссон"  тоже  плавали  в космосе более двух веков.  И хотя история
фотонного фрегата,  на котором вернулся Снег,  была необычнее, чем у
других, я думал не о его истории.
     - Александр,- спросил я,  чувствуя,  что столкнулся со странной
загадкой,-  ведь  триста  лет...  А  мальчику  не больше двенадцати.
Откуда у тебя брат?
     - Я  знаю,  ты  археолог,-  сказал  Александр  после некоторого
молчания.- Ты должен чувствовать время лучше, чем другие. И понимать
людей... Поможешь мне, если я расскажу все? -
     - Постараюсь помочь.
     - То,  о чем я расскажу, знают, кроме меня, только трое. Но они
помочь не  могут...  Очень  нужен  чей-то  совет...  Только  с  чего
начать?..  Впрочем,  все  началось как раз на этой лестнице...

                                 2

     Все началось на лестнице.
     Нааль впервые  после  гибели  родителей  пришел  к морю.  Море,
окаймленное  широкой  дугой  белого  города,  сверкало   синевой   и
вспыхивало  белыми  гребешками волн.  Оно было ласковым и солнечным,
словно никогда в его глубинах не гибли корабли.
     Нааль спускался к воде.  И чем ближе было море,  тем торопливее
шагал он по ступеням.  И скоро  он  мчался  во  всю  мочь  навстречу
громадной  синеве,  брызжущей  солнцем,  дышащей  влажным  и соленым
ветром.
     На неровном камне у него  подвернулась  нога.  Нааль  упал.  Он
ударился, но  не  сильно.  Прикусив  губу  и  прихрамывая,  он  стал
спускаться дальше. Как и все мальчишки,  Нааль  верил,  что  соленая
вода - лучшее  лекарство  от  царапин  и  ссадин.  Поэтому,  сбросив
сандалии, он хотел  войти  в  воду.  Но  среди  камней,  то  и  дело
заливаемых легкой  волной,  Нааль  увидел  большого  черного  краба.
     Мальчик невольно отскочил.  Но одно дело - поддаться секундному
страху, а другое - струсить совсем.
     Чтобы проверить свею смелость и отомстить крабу за испуг, Нааль
решил поймать черного отшельника и  забросить  его  далеко  в  море.
Краб, видимо, почуяв опасность, заспешил и скрылся среди камней.
     - Ну, держись!.. - прошептал мальчик.
     Увлеченный охотой,  он стал отворачивать камень. Плоский камень
плюхнулся в воду. Краб, видя, что его нашли, заторопился еще больше.
Но  Нааль  уже  не  смотрел  на  него.  На  мокром  гравии он увидел
маленькую голубую коробку.  Коробка  была  гладкая  и  круглая,  как
обточенный  волнами  голыш.  Неизвестно,  откуда  вынесло ее к этому
берегу.
     Мальчик сел  на  гравий  и  стал разглядывать находку.  Коробка
оказалась закупоренной наглухо.  Не меньше  часа  Нааль  царапал  ее
пряжкой своего пояска, прежде чем сорвал крышку. Завернутый в листок
старой бумаги,  в коробке лежал странный значок;  золотая  ветка,  в
листьях  которой запутались блестящие звезды.  На стебле было выбито
короткое слово: "Поиск".
     Разглядывая значок,  Нааль забыл о бумаге. Он и не вспомнил бы,
но ветер бросил смятый листок ему на колени.  Мальчик стал читать, с
трудом  разбирая  старинный  шрифт.  Вдруг  лицо его сделалось очень
серьезным.  В конце листа он нашел слова, неожиданные, как громкий и
внезапный звук струны.
     Часа через два пришли на берег школьники. Нааль сидел на том же
месте.  Он  уперся локтями в теплый от солнца камень и смотрел,  как
вырастают у берега белые гребни.
     - Мы искали тебя,  - сказал старший мальчик. - Не знали, что ты
ушел к морю. Зачем ты один сидишь на берегу?
     Нааль не слышал.  Резче стал ветер,  и сильно шумели волны.  Вы
знаете,  как шумят волны? Сначала растет шум набегающего вала. Потом
на  камни  с  плеском  рушится  гребень.  Волна,  распластавшись,  с
шипением ползет по берегу. А ее догоняет другая...

                                 3

     Среди школьников  Долины  Юга  он не выделялся ничем особенным.
Как и все,  любил летать на высоких качелях в  опасной  близости  от
корявых  и  сучковатых деревьев,  гонять пестрый мяч среди стволов в
солнечной роще.  Не  очень  любил  учить  историю  открытия  больших
планет. Мог многих ребят обогнать в беге,  но не очень умело плавал.
Охотно вступал в любую игру,  но не был никогда в ней  первым.  Лишь
один раз он сделал то, что сможет не каждый.
     Упругая  ветка  росшего  на берегу куста сорвала с его рубашки
значок.  Золотой значок с синими звездами полетел в воду. Было видно
в прозрачной воде, как он уходит в глубину. И тогда, не думая ни се-
кунды,  Нааль прыгнул с шестиметрового обрыва, чудом не задев нагро-
можденные внизу острые камни.
     Скоро он выбрался на берег и,  зажав в ладони значок, свободной
рукой стал молча выжимать рубашку.
     Никто не  знал,  откуда  у  него этот значок и почему он так им
дорожит.  Никто и не расспрашивал.  Ведь у каждого может  быть  своя
тайна.  После  гибели  родителей Нааль словно повзрослел и не всегда
отвечал на вопросы сверстников.
     Внешне ничего  почти не изменилось в его жизни,  когда он узнал
про свое горе.  Нааль и раньше большую часть времени  жил  в  школе.
Отец  и  мать  были специалистами по изучению больших глубин и часто
уходили в  экспедиции.  Но  теперь  мальчик  знал,  что  никогда  не
вернется  батискаф  "Олень"  и в конце аллеи не появится человек,  к
которому можно помчаться навстречу, позабыв про все на свете.
     Проходили месяцы.  Были  тихие  утренние часы школьных занятий,
были дни,  полные солнца,  шумных игр и  веселых  дождей.  Может,  и
забылось  бы  горе.  Но  однажды  волны вынесли неизвестно откуда на
берег у Старой лестницы маленькую голубую коробку.  Нет, она не была
памятью о погибшем батискафе...
     Ночью, видя в окне оранжевые отблески Ратальских маяков,  Нааль
доставал  из  коробки  смятый  журнальный  лист.  Свет был не нужен,
каждую строчку мальчик помнил наизусть. Это был очень старый журнал,
изданный лет триста назад. Текст, отпечатанный на листе, рассказывал
о старте фотонного фрегата "Магеллан".
     В учебнике   по   истории  звездных  полетов  об  этом  корабле
говорилось коротко и сухо: "Магеллан" ушел к одной из желтых звезд с
целью отыскать планету,  подобную Земле.  Видимо, экипаж пользовался
неточными сведениями о планете,  полученными  от  гибнущего  фрегата
"Глобус".  "Магеллан" должен был вернуться через сто двенадцать лет.
Известий от  него  не  поступало.  Очевидно,  молодые  астролетчики,
увлекшиеся легендой и не имеющие опыта, погибли, не достигнув цели."
     В учебнике не было даже их имен.  Нааль узнал их из  найденного
листка. Капитана звали Александр Снег.
     Нааль слышал от отца,  что один из его предков был астронавтом.
И тогда,  на берегу, прочитав имя "Снег", он почувствовал гордость и
обиду.  Обиду на учебник за скупые и,  наверно, неправильные слова о
космонавтах.  Мало ли почему мог погибнуть фрегат.  И был ли виноват
экипаж?
     "А если  они  не  нашли  ничего  у той желтой звезды и полетели
дальше?  А если они...  летят до сих пор?" - подумал Нааль, споря со
строчками учебника.   Но   подумав  так,  вдруг  зажмурился,  словно
испугался собственной мысли.  Он отчетливо увидел длинную  и  густую
аллею школьного парка, а в конце ее -высокого человека в серебристой
куртке астронавта,  человека,  навстречу  которому  можно  побежать,
позабыв обо всем на свете.
     А если он вернется?  Он мог бы еще  вернуться.  Ведь  никто  не
знает, до какой плотности сжал свое полетное время "Магеллан". Вдруг
вернется фрегат?  И тогда Нааль встретил бы  не  предка,  не  чужого
человека  из  другого столетия.  Он встретил бы брата.  Потому что в
конце журнального листа мальчик  прочитал  слова,  сказанные  кем-то
экипажу "Магеллана":
     "Не забывайте старых имен.  Вы вернетесь через  много  лет.  Но
внуки  ваших  друзей встретят вас,  как друзья.  Внуки ваших братьев
станут вашими братьями..."
     Нааль понимал,   что   все  это  просто  фантазия.  И  все-таки
отчетливо представлял, как это может случиться. Будет утро...
     Он ясно видел это утро:  яркое, уже высоко подйявшсеся солнце и
такое синее небо,  что  на  белых  зданиях,  на  белых  одеждах,  на
серебристом  корпусе фрегата лежит голубой отблеск.  Вспомогательные
ракеты только что осторожно опустили корабль на поле  космопорта.  И
он   замер,   опираясь  на  черные  цилиндры  фотонных  отражателей,
громадный звездный фрегат - сверкающая башня с черным гребнем длиной
в полторы сотни метров. Четко выделяются ка гребне старинные светлые
буквы названия:  "Магеллан".  Нааль  видит,  как  маленькие  фигурки
астролетчиков  медленно  спускаются  по  спиральному  трапу.  Сейчас
космонавты ступят на землю и пойдут навстречу людям.  Нааль встретит
их  первым,  встанет  впереди других.  Он сразу спросит,  кто из них
Александр Снег.  А потом... Нет, он не будет говорить много. Сначала
просто назовет свое имя. Ведь он тоже Снег...
     Нааль не привык скрывать свои радости и печали.  Но об этом  не
сказал никому.  Ведь сам йе желая того,  он начал мечтать о чуде.  А
кто же станет верить в чудо?  Но иногда по ночам,  глядя на отблески
маяков  космодрома,  Нааль доставал мятый листок.  Ведь каждый имеет
право на свою мечту, если даже она несбыточная.
     Чудес не бывает.  Но в силу странного совпадения в этом же году
Пятая лоцманская станция приняла всколыхнувший всю планету позывной:
"Земля... Дайте ответный сигнал. Я иду. Я "Магеллан".

                                 4

     Луна еще не вставала,  но верхняя часть Энергетического  Кольца
уже поднялась над холмами крутой неправильной дугой.  Его желтоватый
рассеянный свет скользнул в окно и широкой полосой лег на ковер.
     Нааль выключил наручный приемник.  Новых сообщений не было.  Но
он не  мог  больше  ждать.  Мальчик  колебался  еще  секунду,  потом
вскочил,  мгновенно убрал постель и оделся.  Бросив на плечо куртку,
он подошел к окну. Окно было полуоткрыто. Оно никогда не закрывалось
полностью, потому что снаружи, цепляясь крошечными шипами за карниз,
пробрался в комнату пунцовый марсианский вьюнок.  Тонкий стебель был
бы перерезан, если бы стекло задвинули до конца.
     За окном искрились в свете Кольца  мокрые  от  недавнего  дождя
кусты.  Они бросали едва заметный зеленоватый отблеск на белые стены
и широкие стекла школьных зданий.  Над холмами вздрогнул и погас  на
редких  облаках  оранжевый  луч:  вновь  сигналил кому-то Ратальский
космодром.
     Нааль отодвинул стекло и шагнул на протоптанную тропинку.
     Ректор школы Алексей Оскар  еще  не  спал.  Он  читал.  Свежий,
пахнущий дождем воздух вошел в открывшуюся дверь и шевельнул книжные
листы.
     В двери стоял мальчик.
     - Нааль?
     Слегка сбиваясь  и  торопясь закончить разговор,  Нааль впервые
рассказал все.
     Оскар встал и отвернулся к окну.  Вопреки общему мнению,  он не
считал себя  опытным  педагогом.  Просто  была  у  него  способность
вовремя находить правильное решение. Но он растерялся сейчас. Что он
мог сказать?  Попробовать что-то объяснить,  отговорить мальчика? Но
можно ли отговорить? И будет ли он тогда прав?..
     Ректор молчал, а время шло, и молчать дальше было нельзя.
     - Слушай,  Нааль,-  начал  ректор,  не  зная  еще,  что  скажет
дальше.- Сейчас... ночь...
     - Оскар,  отпусти меня на Берег Лета,- тихо сказал мальчик. Это
не было даже просьбой. В голосе его послышалась тоска, похожая на ту
непобедимую тоску по Земле, которая заставляет космонавтов совершать
отчаянные поступки.
     Есть вещи,  перед которыми обычные понятия и правила бессильны.
Что мог сказать Оскар?  Только то,  что уже ночь и надо  бы  выехать
утром. Но какое это имело значение?
     - Я отвезу тебя на станцию,  - сказал Оскар.
     - Не надо. Лучше я пойду. Один...
     Мальчик  ушел.
     Оскар, подойдя   к  видеофону,  вызвал  Берег  Лета  и,  набрав
позывной  лоцманской  станции,  отчаянно  надавил  клавишу  срочного
вызова. Никто не ответил. Лишь автомат успокоил: "Все благополучно".

                           Ночная дорога

                                 1

     Лучше бы он не ходил этой дорогой!
     Думая сократить путь, Нааль решил пройти к станции через холмы.
За  четверть  часа  он добрался до перевала.  Над круглыми вершинами
висела белая Луна в светлом эллипсе Энергетического  Кольца.  Справа
медленно гасли и загорались Ратальские маяки. Слева, отчасти скрытые
грядой невысоких холмов, сияли огни Консаты. Они раскинулись широкой
дугой, а за ними стояла, слабо мерцая в лунном свете, туманная стена
моря.
     А вся долина была пересечена черной громадой Ратальского  моста
- старинной эстакады.
     До сих пор Нааль не боялся встречи и ни в  чем  не  сомневался.
Слишком  неожиданным  и  чудесным  было  сообщение о "Магеллане",  и
радость не оставила места для тревоги.
     И тревоги не было до той минуты, пока Нааль не увидел эстакаду.
Он  не  мог  бы  объяснить,  почему  появилось  сомнение.   Наверно,
двухсотметровые арки, вставшие на пути, как исполинские ворота, были
слишком мрачные и громадные.  Они напоминали о непостижимой величине
всего,   что   связано   с   космосом,   о  расстояниях,  пройденных
"Магелланом",  о трех  столетиях...  "Внуки  братьев  станут  вашими
братьями!" Но мало ли кто какие слова говорил триста лет назад!..
     Черные опоры эстакады стояли,  как двойной  строй  атлантов,  и
молча  спрашивали  мальчишку:  куда идет он?  зачем?  что за нелепые
мысли у него в голове? Мальчик оглянулся, словно искал поддержку. Но
огни Долины Юга скрылись за холмом.
     Тогда он замер на миг и вдруг,  рванувшись, побежал к эстакаде.
Он  мчался  напрямик по высокой,  еще сырой траве.  Какое-то колючее
растение оцарапало ему ногу. Нааль остановился, яростно вырвал его с
корнем и побежал опять.  Скорей, скорей, чтобы не догнала непонятная
звенящая тревога!  Сейчас он пересечет широкую полосу тени и  минует
черные ворота Ратальского моста...

                                 2

     Вагон кольцевого  экспресса,  идущего  через  Берег   Лета   на
северную оконечность материка,  был пуст.  Нааль забрался с ногами в
кресло  и  смотрел,  как  со  скоростью  пятисот  километров  в  час
пролетает за окнами темнота.
     Нааль устал.  В другое время он,  конечно, заснул бы, но сейчас
снова зазвенела,  как надоедливая струна, тревога: "А если он ничего
не скажет в  ответ?  Или  подумает,  что  это  просто  шутка?  И  до
мальчишки ли будет герою космоса, вернувшемуся на Землю через триста
лет?"
     Мальчик представил вдруг громадное поле космодрома, заполненное
тысячами встречающих.  Тысячи  приветствий,  тысячи  протянутых  для
рукопожатия ладоней. А что будет делать там он? Что скажет?
     И вдруг появилась мысль,  что не надо ночевать в городе,  ждать
утра и приземления корабля. Надо обо всем сказать Александру сейчас.
"Лоцман-5" держит связь с фрегатом.  Станция в сорока километрах  от
Берега Лета. Ехать нужно еще пять минут.
     Дождавшись очередного  поворота,  Нааль  вышел  на   движущийся
кольцевой  перрон.  Прыгая  по  замедляющим  свой бег кругам,  Нааль
добрался до неподвижного центра и через тоннель вышел за платформы.
     Перед ним   лежало  черное  поле.  Сзади  горели  неяркие  огни
перрона,  далеко впереди светился синий  шпиль  лоцманской  станции.
Тихо  шумел ветер.  Этот шум почему-то успокоил мальчика.  Раздвигая
ногами высокую траву, Нааль побрел прямо на синий шпиль.
     Здесь, видимо, тоже недавно прошел дождь. Мокрые листья липли к
коленям. Ветер был теплым и влажным.
     Скоро Нааль  вышел  на  дорогу  и  зашагал быстрее.  Ветер тоже
быстрей полетел навстречу,  стараясь сорвать с плеч мальчика  легкую
куртку.

                                 3

     Станция "Лоцман-5"  уже  давно  отказывалась  давать  подробную
информацию.   На   все   запросы   коротко   отвечал  автомат:  "Все
благополучно".  Многие  пытались  настроиться  на  волну   связи   с
кораблем, но не удавалось: никто не знал старинной системы передач.
     Первое сообщение с приближающегося  фотонного  фрегата  приняла
промежуточная  станция  Юпитера.  Но  теперь у Земли уже была прямая
связь с кораблем.  Лоцманы не покидали станцию ни  на  минуту.  Трое
дежурили  у  векторного  маяка,  четвертый спал здесь же,  в кресле.
Экипаж корабля уже передал управление  Земле.  Лоцманы  должны  были
посадить фрегат на Береговой космодром.
     Лишь несколько часов назад Сергей Костер установил  с  фрегатом
двустороннюю  звуковую  связь.  Но  экипаж пока не передавал никаких
сведений,  кроме  данных  о  системе  автоматов,   необходимых   для
приземления.
     Лоцманы вывели корабль на  круговую  орбиту,  и  он  повис  над
Землей, превратившись в спутник с суточным обращением. Сергей кончил
передачу координат, когда Мигель Нувьос сказал:
     - Кто-то второй час сигналит,  просит ответить.
     - Бессонница у кого-то,  - не оборачиваясь, предположил Сергей.
Он внимательно следил за вектором,  пересекающим на светящейся карте
черную точку космодрома.
     - Срочный  вызов,  шесть  отчаянных  сигналов.  Это  не  просто
любопытство.
     - Если что-то важное, почему не прямая связь?
     - Не знаю...
     Через несколько минут Сергей сам услышал гудок срочного вызова.
Ни  он,  ни  два   других   лоцмана,   дежуривших   у   параллельных
передатчиков, не могли подойти к видеофону.
     - Миша, ответь в конце концов,- попросил Сергей.
     Но Мигель уже спал,  полулежа в кресле.
     Сигнал не повторялся.
     Прошло еще   полчаса.   Автоматы   корабля  получили  последнее
задание.  Сергей облегченно закрыл глаза.  Но все  равно  плясала  в
глазах красная россыпь цифр, от усталости ломило веки.
     В эту минуту кто-то тронул его за рукав.  Лоцман отнял от  глаз
ладонь.   Он   увидел  мальчика  лет  двенадцати,  светловолосого  и
загорелого,  в незастегнутой полосатой куртке,  с золотым значком на
светло-зеленой рубашке, со свежими царапинами на ногах.
     Мальчик смотрел снизу вверх в лицо Сергея.  И,  желая,  видимо,
все объяснить в одну минуту, он сказал несколько слов, смысл которых
лоцман понял не сразу.
     - О чем ты говоришь? Как ты попал сюда?- спросил Сергей.

     А попал сюда он просто.
     Подойдя к центральному зданию,  Нааль  сразу  отыскал  какую-то
дверь  и  оказался в длинном узком коридоре.  Гулко отдавались шаги.
Пол, гладкий и блестящий, как стекло, отражал большие плафоны. Нааль
шел по коридору,  и снова начали стонать тревожные струнки, сливаясь
в один ноющий звук.  Снова нарастала тревога,  и от волнения к горлу
подступал   комок.   Нааль   почувствовал,   что   сердце  колотится
беспорядочно, как прыгающий по ступеням мяч.
     Коридор кончался  крутым  поворотом.  Нааль поднялся по широкой
лестнице,  замер на секунду с поднятой рукой и,  решившись,  толкнул
матовые, просвечивающие двери.
     Он увидел круглый зал с низкими стенами и  прозрачным  куполом,
расчерченным  непонятными белыми линиями.  Сквозь паутину этих линий
смотрели звезды.  Пол,  выложенный белыми и черными ромбами,  слегка
поднимался  к центру,  где была небольшая площадка.  Там,  у черного
конусообразного аппарата, стояли три человека. Недалеко от площадки,
в  одном  Из  креселу  в  беспорядке  расставленных  по  залу,  спал
четвертый.   Люди   у   аппарата   о   чем-то   говорили.   Гулкими,
неестественными были их голоса.  Нааль разобрал каждое слово,  но не
понял,  о чем они говорят.  Видимо,  от усталости  слегка  кружилась
голова.  Все стало каким-то ненастоящим. Нааль прошел по бело-черным
ромбам к центру,  поднялся на площадку и  взял  за  руку  одного  из
лоцманов.  Человек обернулся,  и по удивленному взгляду Нааль понял,
что тот не слышал его шагов.
     Тогда, чтобы сразу объяснить все, мальчик сказал:
     - Я пришел встречать брата...
     Все было  как  во  сне.  Нааль рассказывал и слышал,  словно со
стороны,  как голос его звенит и теряется в громадном помещении.  Он
не  помнил,  долго  ли  говорил.  Наверно,  очень  недолго.  Мерцали
лампочки на пультах у  круглых  стен,  и  синие  змейки  на  экранах
стремительно меняли свой рисунок.
     - Скажи,  лоцман,  он не откажется,  ответит?-  спросил  Нааль,
стряхнув на миг оцепенение.  Наступила короткая тишина. Потом кто-то
произнес фразу,  которая из-за своей простоты и обыкновенности никак
не вязалась с тем, что происходило.
     - Вот ведь какое дело...
     Кто-то будил спящего:
     - Миша!  Мигель! Встань, слушай.
     Быстро плясали  на экранах молнии,  и старший лоцман,  которого
звали Сергеем, вдруг сказал:
     - Ты спишь, мальчик.
     Он поднял его на руки и положил в широкое пушистое  кресло.  Но
Наэль  не спал.  Он смотрел на пляшущие огоньки и слышал гудящие под
куполом слова:
     - Человек...
     - Три  столетия.
     - Не испугался... А если нет?
     - Он спит.
     - Нет.
     И тот, кто сказал "нет", спросил:
     - Как тебя зовут,  брат космонавта?
     - Нааль.
     Он не слышал повторного вопроса,  но почувствовал,  что лоцманы
не поняли, и сказал:
     - Натаниаль Снег.
     - Снег... - отозвались голоса.
     - Странное сочетание...
     "Ничего странного,  - хотел сказать Нааль. - Так назвали меня в
честь Натаниэля Лида, капитана батискафа "Свет"..."
     Кто-то шевельнул кресло и произнес:
     - Спит.
     - Я не сплю,- сказал Нааль и  открыл  глаза.-  Лоцман,  ответил
"Магеллан"?
     Сергей наклонился к нему:
     - Ты спи...  Они сказали,  что встретятся с тобой через неделю.
Экипаж решил спуститься на десантной ракете в зону лесов...  Видимо,
не  хотят они шумной встречи.  Стосковались по Земле,  по ветру,  по
лесу.  Через несколько дней пешком придут к Берегу Лета.
     Сон быстро таял.
     - А я? А людей... разве не хотят они встретить?
     - Ты  не  волнуйся,-  сказал  Сергей.-  Ведь  с  тобой  обещали
встретиться через неделю.
     Теперь Нааль  увидел,  что  зал  лоцманской  станции  не так уж
велик.  Погасли экраны.  Небо над прозрачным куполом стало низким  и
туманным.
     - Куда они спустятся?- спросил мальчик.
     - Они просили не говорить об этом.
     - А мне?
     - Полуостров... Белый Мыс.
     Нааль встал.
     - Спи  здесь до утра,- предложил Сергей.- Потом все решим.
     - Нет.  Я поеду домой.
     - Я провожу.
     - Нет.
     Вот и кончилось все...  Была глупая сказка,  которой он поверил
совсем зря. Триста лет...
     Он не  дослушал  последних  слов лоцмана и быстро пошел,  потом
побежал по черно-белым ромбам зала, по стеклянному полу коридора, по
усыпанной  гравием тропинке.  Снова мальчик оказался в черном поле и
пошел к далекому перрону.  Шел он  медленно.  Куда  теперь  спешить?
"Встретимся  через  неделю..."  Если  человек  хочет встречи,  он не
станет ждать и часа.

                                 4

     Может быть, все так и кончилось бы. Но в сотне шагов от станции
Нааль наткнулся на  стоянку  "пчел".  И  вдруг  шевельнулась  мысль,
которая сначала показалась просто смешной. Но, пройдя метров десять,
мальчик остановился.  "Может быть,  Александр не  мог  уже  отменить
решения  о  высадке,  когда услышал обо всем от лоцмана?  Ведь он не
один?" - думал Нааль.
     Чувствуя, как  колотится  сердце  от вновь появившейся надежды,
Нааль нерешительно подошел к аппаратам.  Ему не хватало трех месяцев
до  двенадцати  лет  -  возраста,  когда  разрешается самостоятельно
водить "пчелу". Можно ли ему нарушить запрет?..
     Все еще  колеблясь,  он сел в кабину и опустил защитный колпак.
Потом проверил двигатель.  Подбадривающе мигнули на доске управления
желтые огоньки.  Тогда Нааль поднял "пчелу" на горизонтальных винтах
и сразу разогнал ее на северо-восток.
     Высокая скорость  позволит  ему  за  два часа достигнуть Белого
Мыса.
     Он, наверно,  заснул в полете. По крайней мере, полет показался
Наалю очень коротким.
     Думал он только об одном:  "Подойду и скажу,  кто я. Теперь все
равно..."
     Если он встретит равнодушный взгляд, он молча сядет в кабину и,
подняв аппарат, уведет его на юго-запад.
     Беда случилась,   когда  "пчела"  пересекла  тихий,  отразивший
звезды залив и летела к мысу над черным лесным массивом.  Уже  начал
синеть восток,  но в зените небо оставалось темным. Где-то там висел
покинутый экипажем "Магеллан".
     Нааль напрасно  старался  увидеть внизу огни или хотя бы темный
конус десантной ракеты.  Дважды он прошел до  оконечности  мыса  над
самыми   вершинами   деревьев.   Потом   стал   слабеть   двигатель.
Аккумуляторы оказались израсходованными.  Мальчик  понял,  что  взял
аппарат,  который  не  был  подготовлен  к  полету.  Тогда,  чтобы в
последний раз осмотреть как можно шире темнеющий  внизу  лес,  Нааль
стал подниматься на горизонтальных винтах. Он поднимался до тех пор,
пока не заглох двигатель.  Винты остановились,  и,  выпустив крылья,
"пчела" заскользила к земле.
     Нааль поздно  понял  ошибку.  Внизу   тянулся   сплошной   лес.
Приземлиться, планируя на крыльях, было невозможно.
     Он почему-то не очень  испугался.  Глядя  на  проносящиеся  под
самыми  крыльями  деревья,  Нааль постарался выровнять полет.  Потом
увидел перед собой черные вершины и машинально рванул  тормоза.  Был
трескучий удар,  несколько резких толчков,  затем еще толчок,  более
мягкий.  Туго ударила спинка  сиденья,  что-то  твердое  уперлось  в
плечо.  К щеке прильнули какие-то сухие,  пахучие стебельки. "Где же
ракета?" - подумал мальчик и вытянулся на траве.

                          Четвертое солнце

                                 1

     - Ни  лоцманы,  ни  мальчик не знали,  конечно,  причины нашего
странного решения,- сказал Александр.- Причиной была  растерянность.
Не простая растерянность,  какую может вызвать неожиданное известие,
а какая-то беспомощность и страх. Что мы могли ответить?..
     Я не стану говорить о полете.  Все они проходят одинаково, если
не случится катастрофы.  Работа,  долгий сон в анабиозе...  На Земле
прошло  полвека,  а  в  корабле  -  около двенадцати лет,  когда мы,
обогнув по орбите Желтую Розу, подошли наконец к планете.
     Мы испытали сначала горечь неудавшегося поиска. Перед нами была
ледяная земля. Без жизни, без шума лесов, без плеска волн. Кутаясь в
дымку  холодного  тумана,  над  ломаной  чертой  гор  висело большое
ярко-желтое солнце.  Оно, действительно, было похоже на желтую розу.
Розовым и желтым светом отливал замерзший океан.  В расщелинах скал,
в трещинах льда,  в тени сумрачных обрывов застоялась густая синева.
Лед... Холодный блеск... Тишина...
     Единственным, что обрадовало нас,  был воздух. Настоящий, почти
земной воздух,  только холодный, как вода горного ключа. В первый же
день мы сбросили шлемы и дышали сквозь  стиснутые  от  холода  зубы.
Надоел  нам  химически  чистый,  пресный воздух корабельных отсеков.
По-моему,  как раз от него появляется та мучительная тоска по Земле,
о  которой страшно даже вспоминать!  А там,  на Снежной планете,  мы
перестали так остро ощущать эту тоску.  Было что-то близкое человеку
в этом ледяном,  завороженном холодном мире, только поняли мы это не
сразу.  Покидая фрегат,  каждый раз мы видели царство снега, камня и
льда...

                                 2

     Они видели глубокие ущелья,  в  которых  стоял  голубой  туман.
Плоские'  и  широкие  солнечные  лучи  из  оранжевых  превращались в
зеленые,  когда попадали в ущелье сквозь трещины отвесных стен.  Они
дробились  на сотни изумрудных искр среди изломов льда.  А если лучи
достигали дна,  там вспыхивали букетами фантастических  огней  сотни
ледяных кристаллов.
     По ночам за окнами "Магеллана"  черной  стеной  стояло  небо  с
изломанным  и  контурами  синих созвездий.  Иногда желтоватым светом
начинали мерцать высокие прозрачные облака.  Этот свет  струился  по
обледенелым склонам гор, выхватывая из темноты нагромождения скал.
     И все-таки  не  была  она  мертвой,   эта   холодная   планета.
Случалось,  что,  закрыв оранжевое закатное солнце и стирая со льдов
черные уродливые тени,  с запада приходили тяжелые тучи.  И  начинал
падать снег.  Настоящий снег, как где-нибудь на берегу Карского моря
или в районе антарктических городов. Он таял на ладонях, превращаясь
в обычную воду. Потом вода становилась теплой.
     А однажды в южном полушарии люди  нашли  долину,  где  не  было
снега,  не было льда.  Там были голые скалы,  камни,  серебристые от
влаги, и гравий на берегу незамерзшего ручья. Среди скал, окруженный
сотнями маленьких радуг,  гремел сверкающий водопад. Он словно хотел
разбудить уснувший в холоде мир.
     Недалеко от   водопада   Кар   увидел   маленькое  чернолистное
растеньице,  прилепившееся  к  скале.  Кар  снял  перчатку  и  хотел
потянуть тонкий узловатый стебель.  А растение вдруг качнуло черными
стрелками листьев и  потянулось  к  руке  человека.  Кар  машинально
отдернул руку.
     - Оставь, - посоветовал осторожный Ларсен. - Кто его знает...
     Но Кар  понял  по-своему.  На  лице дрогнула скупая улыбка.  Он
провел ладонью над черным  кустиком,  и  снова  устремились  к  руке
маленькие узкие листья.
     - К теплу оно тянется, - негромко сказал Кар. Потом крикнул
отставшему биологу:  - Таэл!  Наконец для тебя настоящая находка!
     В тот  момент штурман еще не понял всю важность открытия.

     Вечером все собрались в кают-компании "Магеллана". Было их пять
человек.   Белокурый  и  широкоплечий  Кнуд  Ларсен,  добродушный  и
рассеянный во всем, что не имело отношения к вычислительным машинам.
Два африканца:  веселый,  маленький биолог Таэл и штурман Тэй Карат,
которого называли всегда просто Кар. Пилот и астроном Георгий Рогов,
светловолосый, как Ларсен, и смуглый, как африканцы, самый молодой в
экипаже.  И,  наконец,  Александр  Снег,  который   был   штурманом-
разведчиком  и художником.  В последнее время он настолько был занят
своими этюдами, что передал управление Кару.
     Они собрались,  и  Кар сказал:
     - Странная  планета,  не  правда  ли?  Ясно   одно:   не   будь
оледенения,  была  бы  жизнь.  Солнце,  то есть Желтая Роза,  когда-
нибудь  растопит  лед,  это  тоже  ясно.  Неизвестно  лишь,  сколько
тысячелетий нужно для этого... Растопим лед сами?
     Он предложил зажечь над Снежной планетой  четыре  искусственных
солнца  по  системе академика Воронцова.  Это была старая и довольно
простая система.  Такие атомные солнца зажигались  на  Земле  еще  в
первые десятилетия после того,  как люди,  уничтожив оружие,  смогли
наконец всю ядерную энергию использовать для  мирных  дел.  Как  раз
тогда   и  были  растоплены  льды  Гренландии  и  береговых  районов
Антарктиды.
     - Почему  именно  четыре?  -  спросил Георгий.
     - Это минимум.  Меньше четырех нельзя - не будет уничтожен весь
лед и вечная зима снова расползется по всей планете.
     Однако на четыре солнца уйдет две  трети  оставшегося  эзана  -
звездного горючего. Значит, не смогут космонавты разогнать до нужной
скорости корабль.  Они вернутся на Землю не раньше, чем через двести
пятьдесят лет. Большую часть полета экипаж вынужден будет провести в
анабиозе.  Двести пятьдесят лет... Но зато астронавты принесут людям
планету,  которая станет новым форпостом человечества в космосе.  Не
будет напрасным далекий поиск.
     - Что для этого нужно?  - спросил Ларсен.
     - Согласие,- Кар оглядел всех.
     - Да,  - сказал Ларсен.
     - Конечно! - воскликнул Таэл.
     Георгий молча кивнул.
     - Нет!- произнес вдруг Снег и  встал.
     Прошло несколько секунд удивленного молчания, и Снег заговорил.
     Он говорил,  как глупо делать из  планеты  инкубатор.  Люди  не
должны бояться суровых льдов,  борьбы с природой незнакомой планеты.
Без борьбы жизнь теряет  смысл...  А  вдруг  погаснут  искусственные
солнца  прежде,  чем сойдет весь лед?  Что станет с первыми жителями
Снежной планеты,  если вдруг нагрянет опять вечная  зима?  Но  пусть
даже не погаснут солнца.  Пусть сойдут льды.  Что тогда увидят люди?
Голые горы, равнины без лесов, серую пустыню...
     Они слушали,   и   были   мгновения,  когда  каждый  хотел  уже
согласиться с товарищем.  Даже не потому,  что  слова  его  казались
убедительными.  Убеждали горячность и настойчивость. Так спорил Снег
всегда,  когда  чувствовал  твердо  свою  правоту.  Ведь  с  той  же
горячностью отстаивал он на Земле право полета к "своей звезде".

                                 3

     Помнили друзья,  как он стоял в большой  комнате  Дворца  Звезд
перед бледным сухим человеком и говорил с яростной прямотой:
     - Я удивляюсь, как Союз астронавтов мог доверить решение такого
вопроса вам одному, человеку, не умеющему верить в легенды!
     Человек бледнел все сильней,  но  его  раздражение  сказывалось
лишь в легкой сбивчивости тихих ответов:
     - Каждый  юноша,  побывав  за  орбитой  Юпитера,  считает  себд
подготовленным  к  свободному  поиску  и  готов  лететь хоть в центр
Галактики.  Это смешно.  Вам кружат голову сказки о планетах  Желтой
Розы.  Желтая  Роза - коварная звезда.  Заманчиво,  конечно.  Вечная
истина: сказка привлекательна.
     - Вы  претендуете  на  звание вечных истин,  но забыли одну:  в
каждой легенде есть зерно правды. Мы верим, что есть планеты...
     Ротайс  наклонил голову.
     - Я позволю себе закончить бесполезный разговор.  Не вижу у вас
оснований претендовать на экспедицию свободного поиска...  К тому же
я очень огорчен,  и мне  трудно  говорить.  Час  назад  разбился  на
гидролете Валентин Янтарь. Он дома сейчас, и я спешу к нему.
     Видимо, он не очень спешил,  потому что Александр,  придя в дом
старого астронавта,  увидел там только врачей.  Он узнал, что Янтарь
отказался от операции.
     - Летать я больше не смогу,  а жизнь... Она была и так долгая,-
заявил он.
     Снег молча прошел в комнату, где лежал астронавт. Янтарь сказал
растерявшемуся врачу:
     - Прошу вас уйти.
     В комнате был полумрак.  Не от штор,  а от  густых  зацветающих
яблонь,  которые закрыли окна.  Александр подошел к постели.  Янтарь
был укрыт до самой шеи белым  покрывалом.  Поверх  покрывала  лежала
спутанная светлая борода. Кровавая полоса тянулась через морщинистый
лоб.
     - Никто не поймет меня, кроме вас,- начал Александр,- остальные
могут обвинить меня в бесчувственности,  одержимости,  эгоизме... Но
мы можем говорить друг другу правду. Вы летать больше не будете.
     - Так...
     - Наш  экипаж  не  пускают  в поиск,  - тихо сказал Александр.-
Дайте нам ваше право второго полета... И мы полетим.
     - На Леду?  На мою планету?- Янтарь не пошевелил ни руками,  ни
головой, только радостно вспыхнули его глаза.- Вы решили?
     В этот миг он увидел,  наверное, синий мир так и не разгаданной
до конца Леды,  развалины бирюзовых городов и белые  горы,  вставшие
над фиолетовыми грудами непроходимых лесов, окутанных ядовитым сизым
туманом. Но необыкновенное видение исчезло. Снова возникло перед ним
строгое и напряженное лицо Александра.
     - Нет. Конечно, не на мою,- глухо произнес Янтарь.
     - Каждому светит своя звезда, -сказал Снег.
     Он сел  у  постели  и  коротко  рассказал  все:  про  последнее
сообщение  с  "Глобуса"  о загадке Желтой Розы,  про план свободного
поиска,  который возник у пяти молодых астролетчиков,  про последний
разговор с Ротайсом.
     - Леда ждет  археологов.  Мы  же  разведчики.  Мы  хотим  найти
планету, где воздух как на Земле. Людям нужны такие планеты.
     Янтарь закрыл глаза.
     - Хорошо...  Ваше право.
     - Он не поверит,-  возразил  Александр,  вспомнив  бесстрастное
бледное лицо Ротайса.
     - Возьми мой значок. В синей раковине, на столе.
     В раковине,  найденной  на Леде,  лежал золотой значок с синими
звездами и надписью "Поиск".
     Александр взглянул  на  значок,  потом  на раненого астронавта.
Впервые за эти дни ему изменила твердость.  Он сжал зубы  и  опустил
протянутую было руку.
     - Возьми,- повторил Янтарь.- Ты прав.
     - Выбей  окно,-  попросил  он,  когда  Александр зажал в ладони
значок.- Нет,  не открывай,  а разбей стекло...  Оно  старое,  очень
хрупкое... Хорошо,-  сказал он,  когда зазвенели осколки.  Александр
выломал за окном большую ветку, и в комнату вошел солнечный луч.
     - Счастливого  старта!  -  проговорил Валентин Янтарь,  усилием
воли стараясь подавить нарастающую в груди боль.- Пусть вернется  на
Землю каждый из вас!
     - Это удается редко.
     - Потому  и  желаю...
     У выхода Снег встретил Ротайса и показал  на  раскрытой  ладони
значок.  Ротайс слегка пожал плечами и наклонил голову. Это означало
скрытое возмущение поступком молодого астролетчика и в то  же  время
вынужденное  согласие.  Никто  в Солнечной системе не мог отвергнуть
права  на  второй  полет:  космонавт,  открывший  новую  планету   и
вернувшийся на Землю,  мог вторично отправиться в любую экспедицию и
в любое время,  на любом из готовых к старту кораблей.  Он мог также
уступить это право другому капитану.
     В одну  секунду  Александр  вспомнил  вдруг   лицо   Янтаря   -
знаменитого  капитана  "Поиска",  его  морщинистый  лоб  с  кровавой
полосой и глаза,  синие,  словно отразившие фантастический мир Леды.
"На  Леду?  На  мою  планету?  Вы решили?" Но старый астронавт понял
Александра.  А Ротайс?
     - Сообщите Восточному космопорту. Мы выбрали "Магеллан".
     ...Он больше всех сделал для этого полета.  А улетать ему  было
труднее  всех.  У  каждого  на  Земле оставались родные.  Но,  кроме
родных, у Снега оставалась девушка, у него одного.
     Со стороны казалась странной эта молчаливая дружба. Их не часто
видели вместе.  Они редко говорили друг о друге.  О любви  их  знали
только друзья...
     За неделю до старта Александр встретил ее в  молодом  солнечном
саду,  там,  где сейчас Золотой парк Консаты.  Ветер рвал листья,  и
солнце плясало на белом песке аллеи. Девушка молчала.
     - Ты же знала: я астронавт, - сказал Снег.
     Он умел быть спокойным.
     Перед стартом он отдал ей золотой значок.
     ...Однажды, случайно заглянув в каюткомпанию,  Георгий  увидел,
как  Снег  достал и поставил перед собой маленький стереоснимок.  Он
смотрел на него не отрываясь. Молчал.
     - Я убрал бы этот снимок навсегда, - сказал Георгий.
     Александр взглянул  на  него  не  то  с  насмешкой,  не  то   с
удивлением.
     - И думаешь, все забудется?
     Он закрыл   ладонью   глаза   и  несколькими  резкими  штрихами
карандаша с удивительной точностью набросал на листе  картона  черты
девушки.
     - Вот так.
     Шел восьмой год полета по собственному времени "Магеллана".

                                 4

     И вот теперь Александр Снег,  больше всех  рвавшийся  в  поиск,
отстаивал   ледяную   планету,   словно'   ее  ждала  гибель,  а  не
возрождение.
     - Серая   пустыня,   чахлые  кустики!  Льда  не  будет,  а  что
останется? Мертвая земля, мертвые камни.
     - Люди сделают все!  - возразил Таэл.  - Все, что надо, сделают
люди.
     - Но  я  не  сказал  еще  одного,  -  продолжал Снег.  - Нельзя
отнимать у людей тот мир,  который мы здесь  нашли,  потому  что  он
прекрасен. Разве вы этого не поняли?
     Он швырнул на стол свои этюды.  Все затихли,  снова увидев  то,
что  видели  раньше,  но  забывали,  угнетенные царством льда.  Были
удивительно точно схвачены краски.  Черно-оранжевые закаты,  голубые
ущелья  со  светящимся  туманом,  утро,  зажигающее золотые искры на
изломах льда, желтое небо с нагромождением серых облаков...
     Медленно шелестели листы. Наконец Кар сказал:
     - Хорошо. Но нельзя же так - холод и смерть ради красоты. Зачем
нужны мертвые льды?
     - Не мертвые,- покачал головой Александр.- есть в  них  и  своя
жизнь.  Ветер,  ручьи,  кусты... Все здесь просыпается понемногу. Но
нельзя спешить. Иначе будет пустыня.
     - Не будет пустыни.  Будет океан,  синий и безграничный, как на
Земле.  На это хватит растопленного льда.  Будут  греметь  водопады.
Представь,  Александр:  тысячи  серебристых  водопадов  среди скал и
радужного тумана.  Будет и суровая природа, будет и своя красота, но
еще будет жизнь. Ведь такую планету мы и искали.
     - Будет океан и заросшие лесами острова,- сказал тихо Таэл.
     - Откуда леса? Разрастутся черные кустики?
     - Люди посадят леса!
     - На камне?
     - Ты не прав,  Саша,  - негромко сказал молчавший  до  сих  под
Георгий. - Вспомни Антарктиду.
     Снег хотел возразить, но вдруг устало сел и проговорил:
     - Ладно. Разве я спорю?.
     - Ты примешь участие в расчетах?
     - В работе - да. Но не в расчетах. Какой из меня математик?

                                 5

     Они работали  долгое  время.  Потом  вывели  на  орбиты  четыре
десантные    ракеты,   окруженные   сетью   магнитных   регуляторов.
Автопилотов на ракетах не было. Кар и Ларсен сами садились в кабины,
а  потом  выбрасывались  в  спасательных скафандрах.  Так они делали
дважды. Четыре ракеты со звездным горючим РЭ-202-эзаном стали как бы
вершинами   трехгранной  пирамиды,  внутри  которой  висела  Снежная
планета.
     Никто не  вспоминал  о споре.  Александр работал увлеченно.  Он
даже сделал расчеты, которые касались одного из искусственных солнц.
Свое солнце было у каждого,  кроме Кара,  который взял на себя общий
расчет и управление.
     Когда кончился   последний   день   работ,  экипаж  "Магеллана"
собрался в ущелье, где была поставлена станция управления.
     - Ну... боги, создающие весну... - излишне серьезно сказал Кар.
     - Давай, - шумно выдохнул Таэл.
     - Давать?
     - Давай.
     Дали сигнал.
     Три экрана ослепительно вспыхнули. Потом проступили на них горы
и нагромождения льда, освещенные двумя или тремя солнцами. Четвертый
экран бесстрастно белел непрозрачной поверхностью.
     - Мое,- сказал Снег.
     Четвертое  солнце  не  зажглось.
     Неизвестно, что  случилось.  Вероятно,  была  нарушена  система
магнитных регуляторов. Может быть, достаточно было малейшего толчка,
удара  метеоритапесчинки,  чтобы  солнце  вспыхнуло  через несколько
секунд. Но много ли шансов, что в ракету попадет метеорит?
     - Что   за  беда?  Останется  ледяная  шапка,  как  когда-то  в
Антарктиде...  Черт возьми,  а ведь получится даже здорово:  снежное
плоскогорье имени Снега! - воскликнул простодушный Ларсен.
     - Получится великолепно, - сухо сказал Александр.
     Все неловко  замолчали.  Никому,  конечно,  не  могло  прийти в
голову,  что Снег нарочно сделал неправильный расчет.  Но  нужно  же
было так случиться, что именно его подстерегла неудача.
     - Я поднимусь на ракете и  реактивной  струей  разобью  систему
регуляторов, - негромко и твердо сказал Снег, когда они вернулись на
"Магеллан".
     - Ложимся спать,- предложил Кар.
     - Ларсен, считай!- крикнул Снег.- Я докажу, что это возможно.
     -  Лечь спать?
     - Разбить сдерживающую систему регуляторов  и  успеть  уйти  от
вспышки.
     Ларсен послушно сел за клавиатуру электронного мозга. Александр
диктовал.
     - Видите,  в принципе это возможно,- произнес он,  когда расчет
был закончен.
     - В  принципе...-  проговорил  Ларсен.-  Не  валяй  дурака,  ты
сгоришь.
     - Пойдем спать, Саша,- сказал Георгий.- Все не так уж плохо.
     Но все понимали, что плохо. Очень плохо...
     Они истратили две трети эзана.  Только через  две  с  половиной
сотни  лет астронавты вернутся на Землю.  Вернутся ни с чем.  К тому
времени холод снова зажмет Снежную планету в ледяные тиски.  Когдато
еще  снова  прилетят  сюда люди и зажгут атомные солнца?  А ведь все
было почти готово.  Если бы не случилось ошибки, экипаж "Магеллана""
принес  бы  на  Землю  известие  о  планете,  которая  пригодна  для
нормальной жизни.  Людям нужны такие планеты - форпосты человечества
в  бескрайней  вселенной,  трамплины  для  новых,  все более дальних
прыжков.
     Ночью их  разбудил громкий сигнал вызова.  Усиленный приемником
голос Александра произнес:
     - Я в ракете.  Не сердитесь,  ребята, надо попробовать.
     - Саша,- сказал Георгий,- мы все просим: не надо. Черт с ней, с
этой планетой. Вспомни Землю.
     - Ничего не случится.
     - Ты сгоришь.
     - Нет.
     - Снег!  Я приказываю вернуться! - крикнул Кар.
     - Не сердись, Кар... Но все-таки капитан я.
     - Ты же сам хотел,  чтобы планета осталась подо льдом,  - робко
сказал Ларсен.
     Было слышно, как Александр усмехнулся.
     - Это  Кар  виноват.  Он  хорошо  рассказал  об   океане...   о
водопадах, островах. А я художник. Мне захотелось написать это.
     Кар тихо выругался.
     - Включи видеофон,  - попросил Таэл.
     Снег включил.  Все увидели на экране его лицо.  Он  насвистывал
что-то, склонившись над доской управления. Кажется, был спокоен.
     - Будь осторожен,- сказал Георгий.
     Снег кивнул,  продолжая насвистывать.
     - Перед самым возвращением на Землю?  Зачем ты это делаешь? - с
отчаянием  сказал  Кар.  -  А  вдруг  оно  вспыхнет  сразу?
     - Ты же знаешь... Надо как-то до конца.
     Гул двигателя  прервал разговор.  Изображение качнулось,  затем
стало видно лицо Александра, искаженное перегрузкой. Потом ускорение
исчезло,  и скорость стала падать.  На большой скорости Александр не
мог развернуть ракету и ударить реактивной  струей  по  регуляторам.
Все молчали, не видя ничего, кроме напряженного лица Александра. Так
было до того мгновения, когда экран залила белая вспышка...

                                 6

     - Как же тебе удалось спастись? - спросил я Александра.
     Он взглянул исподлобья.
     - В том-то и дело...  Меня зовут Георгий Рогов.  Снег погиб. Ты
понимаешь,  что  мы  почувствовали,  когда  лоцман  передал  нам   о
мальчике?  На  земле  отчаянно  ждал брата маленький человек.  Тебе,
может, трудно понять. Но нам, столько лет не видевшим Земли и людей,
были хорошо знакомы тоска и ожидание. Особенно тяжело, когда знаешь,
что при встрече не увидишь ни одного знакомого лица.  Триста  лет...
Даже имен не разыщешь.  И вдруг - брат...  Мы понимали мальчика, его
тоску по родному человеку.  И  очень  трудно  было  сказать  правду.
Невозможно.
     Таэл оказался  находчивей   всех.   Он   дал   станции   ответ,
позволяющий оттянуть время.
     "Это не выход,- сказал Ларсен.- Что мы ответим ему потом?"
     "Как зовут  мальчика?"  -  спросил  я.
     Кар ответил.  Затем взглянул на меня как-то странно.  Но в  тот
момент ничего не сказал.
     Двигатель десантной  ракеты   отказал   у   самой   Земли.   Мы
выбросились в спасательных скафандрах.
     Было еще темно.  Только начинал пробиваться синий рассвет. Я не
помню всего.  Пахло сырыми листьями и землей. Таэл стоял, прижавшись
темным лицом к белеющему в сумраке  стволу  березы.  Ларсен  лег  на
землю и сказал: "Смотри-ка! Трава..."
     Я смотрел на  небо.  В  нем  вдруг  быстро  начала  разгораться
ярко-желтая заря,  а зенит стал часто-синим.  И мне показалось,  что
небо звенит.  Я никогда не знал, что оно может звенеть, как миллионы
тонких  певучих  струн.  Легкое  облако  у меня над головой медленно
налилось розовым огнем... Я вдруг почувствовал ужас. Мне показалось,
что  это  снова  мучительный сон о Земле,  который каждому из нас не
давал покоя на Снежной планете.  Страх этот был как удар тока. Я лег
на траву.  Зажмурился. Вцепился в корень какого-то куста. Корень был
шершавый и мокрый...
     Через секунду я разжал пальцы и открыл глаза.  Синее небо снова
звенело над лесом.  И сквозь этот звон я услышал, как Ларсен опять
сказал: "Смотри-ка! Листья..."
     Потом взошло солнце.

     Нааль смотрел на солнце сквозь траву.  Он  вспомнил  все,  даже
видел краем глаза разбитую "пчелу", но не чувствовал ни волнения, ни
запоздалого  страха,  Все,  что  случилось  ночью,  вспомнилось  как
путаный сон. Мальчик понимал теперь неосуществимость своей мечты.
     Когда солнце поднялось настолько,  что нижний край его  касался
головок  высоких  цветов,  растущих  на  краю лужайки,  Нааль встал.
Слегка  кружилась  голова,  болело  ушибленное  плечо.  Но  ему  еще
повезло.  Амортизаторы бросили его в мягкую траву.  Нааль заснул, не
попытавшись даже подняться: настолько сильна была усталость.
     Мальчик, не торопясь, огляделся. Спешить все равно было некуда.
На сотню километров вокруг стоял лес.  На  ветру  трепетали  листья.
Вдруг кто-то за спиной у мальчика сказал радостно и удивленно:
     - Смотрите-ка! Человек!
     Нааль обернулся  на  голос  и  замер.  Он  увидел людей в синих
комбинезонах,  в белом переплетении широких  ремней.  Чувствуя,  как
замирает сердце, мальчик крикнул:
     - Вы с "Магеллана"!
     - Нааль... - сказал смуглый и светловолосый летчик.

     - Я заметил его позже других,- сказал Георгий.- И странно:  мне
показалось,  что я знаю этого мальчика.  Может быть, вспомнил самого
себя, каким был в детстве?.. Он стоял, весь подавшись нам навстречу.
Маленький,  светлоголовый,  в рубашке,  порванной на плече,  с сухой
травинкой,  прилипшей к щеке, с ссадиной на колене... Он смотрел мне
в лицо. Синие-синие, широко открытые глаза. Кажется, я назвал его по
имени.
     Кар неожиданно  и  громко  сказал,  подтолкнув  меня  в  плечо:
"Александр, встречай брата..."
     - Может быть,  я поступил эгоистично, - продолжал Георгий. - Но
в тот момент я совсем забыл, что Нааль мне не брат. Надо понять, что
значит встретить на Земле родного человека,  когда  вовсе  этого  не
ждешь...  Но постепенно все чаще стала приходить мысль: имел ли я на
это право?
     Я не понял Георгия. Тогда он сказал:
     - Александр   зажег   солнце.   Последнее,   необходимое    для
уничтожения  льдов.  Сейчас  там океан,  острова...  Имел ли я право
отнять у мальчика такого брата?
     - Мертвого?
     - Даже мертвого.
     - Георгий,  -  спросил я,  - мне трудно судить.  Может быть,  у
Александра были другие причины для риска?  Хотел ли он вернуться? Та
девушка...
     Георгий скупо улыбнулся.  Видимо,  мой вопрос  он  счел  просто
глупым.
     - Хотел.  Он очень любил Землю.  Кто же не хочет  вернуться  на
Землю?
     Мы замолчали.
     - Он  все  время насвистывал какую-то старинную песенку,- вдруг
сказал Георгий.- Я знаю из нее лишь несколько слов:

     Пусть Земля - это только горошина
     В непроглядной космической тьме...
     На Земле очень много хорошего...

     - Если все останется по-старому,- снова заговорил  он,-  будет,
наверно,  хуже. Я не только отнял брата у мальчика. Я отнял подвиг у
Александра. Ведь никто не знает, как зажглось четвертое солнце.
     - Ты отнял и у себя имя. Ведь Георгий Рогов считается погибшим.
     - Мое имя не ценность.
     - Тогда послушай мой совет. Ты просил его. Пусть все останется,
как было.  Четвертое солнце не погаснет  от  этого.  Надо  думать  о
Наале.
     - О нем я и думаю все время... Но как же Снег?
     - Когда-нибудь люди узнают про все...  Кстати,  ты помнишь лишь
три строчки из песенки.  Я знаю больше,  ведь я историк.  Это  песня
разведчиков Венеры. Вот последний куплет:

     Тот, кто будет по нашим следам идти,
     Помнит пусть на  тропинках  кривых:
     Нам не надо ни славы,  ни памяти,
     Если звезды зажжем для живых.

     - Но память об Александре,  память о подвиге! То, что он сделал
-  пример  для  живых.  Может  быть,  и Наалю придется зажигать свое
солнце.
     Я взглянул на Георгия. Он ждал возражений. Он хотел их слышать,
потому что они возвращали ему брата. Я сказал:
     - Может быть... Но над какой планетой ему зажигать свое солнце?
Научи его быть разэедчиком,  на то ты и брат.  А  солнце  он  зажжет
сам...
     Уже давно  погас  закат.  Половина  луны,  опоясанная  с  одной
стороны дугой Энергетического Кольца, низко висела над водой.
     Топот ног по каменным ступеням прервал наш  разговор.  Впрочем,
говорить, больше было не о чем.
     Они ушли,  кивнув на прощанье.  Астронавт крепко держал в  руке
маленькую ладонь брата.

     Передо мной  на  листе  раскрытой тетради лежит золотой значок,
история которого осталась неизвестной.  Мне отдал  его  перед  нашим
стартом Нааль...
     Мы, археологи, идем на Леду, на ту планету, тайну которой так и
не раскрыл до конца Валентин Янтарь. Мы вернемся не скоро.
     Может быть,  и меня на Земле  через  восемьдесят  лет  встретит
среди многих один,  незнакомый пока человек - большой или маленький,
все равно. И скажет своим друзьям:
     - Я иду встречать брата!

                                                  Владислав Крапивин

                      КАПИТАНЫ НЕ СМОТРЯТ НАЗАД

                              Рассказ

                                  1

     Вечер был синим.  Казалось,  что синий он не от сумерек,  а  от
прозрачного  тонкого дыма,  который наползал с востока.  На высохших
болотах горел торф.
     Борис и  Юрик  сидели  на  чердаке у широкого квадратного окна.
Валька вскарабкалась к ним.
     - Пустите-ка.
     Они молча подвинулись.
     - Не  приехал?  - спросил Юрик.  Он и так знал,  что спрашивает
зря,  но было трудно сидеть так и молчать.  Он вообще не мог молчать
долго.
     Валька медленно качнула головой.
     - Не...
     - Черти его носят! - сказал Юрик Борису.
     Борис не ответил.
     Воздух был пропитан запахом горящего торфа  -  не  сильным,  но
едким  и каким-то тревожным.  Огонь скрытно полз по торфу под тонким
слоем почвы.  Еще днем путь его можно было проследить лишь по  белым
змейкам  дыма и редким язычкам пламени на стеблях высохшей травы.  А
сейчас за поселком горели  стога.  Огонь  подбирался  к  ним  снизу,
изнутри.  Они стояли на равном расстоянии друг от друга и загорались
через каждые три минуты. Едва затухал один, как вспыхивал следующий.
     Сперва стог начинал светиться чем-то красным и зловещим,  будто
внутри у него билась живая кровь,  потом вырывалось пламя,  и желтый
костер вырастал до неба.
     Валька сидела,  завернувшись  в  большую  кофту  матери,  и  не
двигалась.   Отблески   пламени   разгорались  в  ее  глазах  яркими
огоньками.
     - Краси-иво! - певуче сказала она.
     - Шарики у тебя работают?  - хмуро спросил Борис.  -  Там  сено
горит, а она "краси-иво"... Нашла чего хорошего.
     - Я и не говорю, что хорошо. Просто красиво, - спокойно сказала
Валька. - Ничего не понимаешь...
     - А так не бывает,  чтобы плохое и красивое!  - громко вмешался
Юрик. Он почувствовал, что можно поспорить. И повторил: - Не бывает!
     - Бывает, - тихо сказала Валька.
     - Ну и глупо!
     Спора не получилось.  Но молчать Юрик не хотел.  Когда молчишь,
сильнее делается тревога.
     - Теперь не потушишь.  Еще и лес загореться может.  Или хлеб на
полях.
     Борис подумал и произнес:
     - Поля за насыпью.  Через железную дорогу огонь не пойдет. А за
лесом воздушные патрули следят. С парашютами.
     - А чего сено не вывозят? - спросил Юрик.
     - Не успели, значит. И машины все на уборочной.
     Снова запылал  стог.  Если  говорить  по-честному,  Юрику  тоже
нравилось смотреть, как они горят, но он ни за что бы не признался в
этом, раз Борис недоволен. И со злостью сказал:
     - Какой-то дурак окурок бросил, вот и пошло...
     - И  никакой  не  окурок,  - своим протяжным голосом заговорила
Валька. - Это все от метеорита загорелось. Мне рассказывали.
     - Кто тебе рассказывал? - огрызнулся Юрик.
     - Ну, Алешка рассказывал.
     - Слушай ты его больше,  - сказал Борис. - Он наговорит... Тоже
вот сказал сегодня: "Один часик покатаюсь". Теперь ищи ветра... Ночь
уже скоро.
     - Слышь,  Борь,  - вкрадчиво заговорил Юрик,  -  он  ей  всякую
чепуху насочиняет,  а она верит.  Тогда тоже какую-то горушку в лесу
увидели говорит,  что курган.  И потащил ее клад  искать.  А  нашли,
знаешь, что? Ха...
     - Да ну тебя, - сказал Борис.
     - А  про  метеорит все равно правда,  - вздохнула Валька.  - Вы
ничего не знаете,  потому что спали,  а Алешка не спал и все  видел,
как звезда упала на болото, видел. А утром уже горело.
     - А нам почему не сказал? - спросил Борис.
     - Он только ей одной про все говорит, - невесело хихикнул Юрик.
- Невесте своей.
     - Болтун  несчастный!  -  печально  сказала  Валька.  - Хоть бы
полечил язык свой длинный, что ли...
     Борис повернулся к ней.
     - Может, он этот метеорит искать поехал?
     Валька встревоженно заморгала.
     - Я не знаю. На велосипеде разве можно туда?
     - Туда  никак  нельзя,  - вмешался Юрик.  - В торфе такие ямищи
выгорают. Бухнешься туда и в горячем пепле задохнешься.
     - Брехня! - отрезал Борис.
     - Если бы брехня!.. - сказал Юрик тихо и серьезно.
     Еще один стог вспыхнул ярким,  бездымным пламенем. Свет долетел
до  чердака  и  выхватил  из  темноты  ребячьи   лица.   Толстогубый
белобрысый Борис сидел насупившись.  Круглое Юркино лицо было уже не
насмешливым,  а обеспокоенным.  Валька смотрела прямо перед собой  и
грызла кончик тоненькой светлой косы.  И вдруг побежала по Валькиной
щеке блестящая точка - слезинка.
     - Еще чего! - разозлился Борис. - Пореви еще. Ладно, что матери
нет, а то бы уже на два голоса...
     - А  почему  ее  нет?  -  спросил  Юрик,  чтобы хоть что-нибудь
сказать.
     - Дежурит на станции. Она всегда дежурит по пятницам.
     Валька выпустила из зубов косу.
     - Сегодня пятница?
     - Привет! - сказал Юрик.
     - Я знаю,  - быстро заговорила Валька,  - он на реку уехал. Ой,
что бу-удет...
     - Что "бу-удет"? Почему на реку? - закипятился Юрик.
     Но Борис уже вскочил. И первый спустился по лестнице.
     - В какую сторону?- спросил он на ходу.
     - Где обрыв.  К сухой сосне, - тяжело дыша, сказала Валька. Она
еле поспевала за мальчишками.
     - Всего-то километра два,  - тихо проговорил Борис.  - Сто  раз
можно было съездить.
     - Думаешь, потонул? - брякнул Юрик.
     - Да помолчи! - крикнул Борис.
     Улицу прошли быстро.  Потянулся луг.  Пересекли шоссе.  Асфальт
был еще теплый.
     Желтые ромашки светились в темной траве. Круг земли, очерченный
горизонтом,  был уже укрыт сумерками. Небо на юго-востоке тоже стало
густо-синим,  ночным. Но северо-запад оставался зеленовато-желтым, и
на  светлом  небе  рисовалась черная сосна с голыми кривыми сучьями.
Там был обрыв над рекой.
     - Зачем его туда понесло,  Алешку твоего? - сквозь зубы спросил
Борис у Вальки.
     - Твоего!..   Я,   что  ли,  знаю,  зачем...  Он  "Рахманинова"
провожать поехал.
     - Кого?
     - Ну, теплоход...
     Борис плюнул на ходу.
     - Хоть бы я что-нибудь понимал.
     - У   них  всякие  свои  тайны,  -  забегая  вперед,  торопливо
заговорил Юрик. - Он ей про все рассказывает. А нам ничего.
     Валька всхлипнула:
     - Я, что ли, виновата?
     Разве она была виновата в том, что ей, а не им все рассказывал Алешка?

     Прошлым летом было не так.
     Он тогда тоже все каникулы прожил у них.  Мать Вальки и  Бориса
была хорошей подругой Алешкиной матери - тети Гали.  Она давно звала
"свою Галинку" приехать в поселок,  где лес и река и совсем  как  на
даче, но Галинка не могла и второе лето подряд присылала вместо себя
сына.
     В том году они все пошли встречать его - мама, Борис, соседский
Юрка. И она, Валька, пошла.
     Он вышел  из вагона,  маленький,  тщательно причесанный и чисто
умытый на дорогу, в аккуратном сером костюмчике и черном беретике на
затылке...
     Ну и что же,  что она подумала,  будто  Алешка  красивый?  Ведь
никто этого не знал.
     А он  через  несколько   дней   превратился   в   обыкновенного
мальчишку.  Забросил свою курточку с большими красивыми пуговицами и
беретик с блестящим значком,  изодрал о футбольный мяч новые  желтые
сандалии.  Волосы  отросли  и  стали растрепанными.  Пропылился он и
загорел,  потому что целые дни носился где-то с мальчишками.  И  так
же, как они, дразнил ее, когда надоедала:

               По болоту шла Валюха - Позолоченное брюхо!

     Спали они,  как и нынче,  на чердаке.  Втроем - Алешка, Борис и
Юрик.  Там  у  них  был  какой-то  штаб.  Там они делали себе луки с
легкими тростниковыми стрелами.  А Вальке не делали.  Ну и не  надо,
она и сама умела. Только ей не хотелось...
     А в  этом году все получилось иначе.  Алешку никто не встречал.
Он приехал неожиданно и пришел со станции  один.  В  том  же  черном
берете и сером костюмчике, из которого сильно вырос.
     Валька поливала в огороде огурцы.
     - Алешка, ой!.. - растерялась она.
     Он сказал:
     - Что ойкаешь? Пчела, что ли укусила?
     - Не...  Не укусила,  - ответила она и смутилась. - А почему не
написал, когда приедешь? Мы бы встретили.
     - И так знаю дорогу,  - сказал  он,  стаскивая  с  плеча  лямку
маленького рюкзака. Вдруг посмотрел на Вальку и удивился:
     - Ты длинная какая стала!
     - И ты...  - Валька несмело улыбнулась.  - Тоже какой-то... как
журавель длинноногий.
     Она тут  же  испугалась.  И  чтобы Алешка не вздумал обидеться,
добавила:
     - Теперь  на Васькином велосипеде с седла до педалей достанешь,
наверно.
     - Нет,  - вздохнул он,  - еще не достану.  Еще на раме придется
ездить.
     И они замолчали. Потом Валька сказала,
     - Наших-то дома нет. Мама с Василием на работе, а Борис пошел с
Юркой на карьер рыбачить.
     - У-у...  - Алешка  сразу  как-то  потускнел.  И  Валька  опять
испугалась. Она не хотела, чтобы ему было скучно.
     - Может,  отдохнешь?  - нерешительно спросила она,  потому  что
знала: с дороги полагается отдыхать.
     - Не хочу,  - отмахнулся Алешка.  - Думаешь,  устал?  Всего три
часа в поезде...
     - А пыльный-то какой. Ужас! - сказала она.
     - Это я в окне торчал.
     - А умыться хочешь? Хочешь, полью?
     - Полей.
     Валька поливала ему на руки прямо из лейки  и  думала:  сказать
или не сказать? Ей было не жалко своей тайны, но Валька боялась, что
Алешка будет смеяться.
     И все-таки  она  решилась.  Ведь  нельзя же,  чтобы он с первых
минут заскучал здесь.
     - А хочешь... Хочешь, покажу чудовище?
     - Где? - быстро спросил он.
     - А близко. В роще за кладбищем.
     - Хочу.
     И они  побежали,  бросив  среди  гряд  тощий Алешкин рюкзачок и
зеленую лейку, из которой, булькая, выливалась вода...
     Алешка не смеялся. Чудовище оказалось просто обломанным стволом
кривой березы, но Алешка не смеялся.
     - У-у,  -  тихо протянул он.  И сказал смущенной Вальке:  - Это
белый дракон.
     Выгнутая книзу,   расщепленная   верхушка  ствола  походила  на
страшную голову с ощеренной пастью. Черный сучок-глаз бешено смотрел
с высоты.
     - А другого глаза  нет,  -  озабоченно  сказал  Алешка.  Скинул
сандалии,  с  трудом  вскарабкался  по  стволу и сел дракону на шею.
Потом вытащил перочинный ножик и стал выцарапывать на морде чудовища
второй глаз.
     - Ой, свалишься, - прошептала Валька.
     Он не свалился, но порезал палец.
     - Говорила я,  - взрослым голосом сказала  Валька.  -  Подожди,
найду подорожник.
     Сунув палец в рот, Алешка пробормотал:
     - Здесь нозыком бесполезно. Нузен топор...
     - Сбегаем? - предложила она робко.
     - Сбегаем!
     Они побежали напрямик,  по большой запутанной траве,  и  Алешка
бежал рядом и смеялся, все еще держа палец во рту.
     Дома по-прежнему никого не было,  и они взяли  плотничий  топор
Василия  - младшего брата Валькиной матери.  Сделали чудовищу второй
хороший  глаз,  приладили  костлявые  лапы  из  сучьев  и  гриву  из
прошлогодней травы.
     Вечером соседская бабка Анюта, крестясь, рассказывала женщинам,
что по дороге на кладбище видела нечистую силу. Валька и Алешка тихо
смеялись, а Борис и Юрик ничего не понимали...
     И потом  они  не понимали многого.  Юрка однажды сказал хмурому
Борису:
     - Мамочкиным сынком он стал. Жених...
     Ну и пусть! А про теплоход все равно Алешка рассказал ей одной.
     Это была его тайна.
     Так получилось. Он катался на большом велосипеде Василия, ехал,
куда поведет тропинка, и она привела его на обрывистый берег к сухой
одинокой сосне.  Алешка удивился:  почему не  спилят  на  дрова  это
дерево без единой зеленой иголки?
     Из-за дальнего поворота  показался  теплоход.  Он  двигался  не
посередине реки,  а к правому берегу, прямо на сосну и на Алешку. Но
потом развернулся и пошел вдоль обрыва,  поблескивая белыми  буквами
названия: "Рахманинов".
     И Алешка понял: сосна - это знак для капитанов.
     - Это чтобы правильно вести судно,  - объяснил он потом Вальке.
- Чтобы выбирать путь, где река глубже...
     Через неделю "Рахманинов" возвращался из рейса.  И Алешка снова
поехал на берег.  И когда теплоход опять  уходил  на  север,  Алешка
стоял у сосны и смотрел, смотрел...
     - А другие пароходы тебе не нравятся? - спросила Валька.
     - Я не знаю, - вздохнул он. - Другие какие-то не такие.
     - Этот красивый, - сразу согласилась она.
     - Он как морской,  - тихо сказал Алешка. - Он, говорят, ходит в
Обскую губу. А там уже море...
     И сегодня Алешка уехал смотреть, как мимо пройдет "Рахманинов".
Днем еще уехал.
     Валька очень   боялась,   что   они  найдут  у  сосны  одинокий
велосипед. Но его не было. Не было его и под обрывом, на песке.
     - Могли же украсть, - уныло сказал Юрка. - Если Алешка потонул,
велик увести могли.
     - Городишь сам не знаешь что!  - разозлился Борис. - Здесь и не
бывает никто почти.
     - А может, бывает...
     - В чем он уехал?  - спросил Борис у Вальки.  - Да перестань ты
носом хлюпать!
     - Я, что ли, знаю... В трусах, в майке.
     - Босиком?..
     - В сандалетах.
     - Ну,  вот.  Они-то все равно бы остались.  Кому они нужны? Там
дыры в подошвах - каждая с пятак.  Айда домой,  может, он приехал. Я
ему морду набью, маминому сыночку.
     - Тебе бы только бить, - всхлипнула Валька.
     Они торопливо зашагали назад.
     - Может, правда, приехал? - шепотом сказала Валька.
     - Сейчас Василий придет.  Надо сказать, что Алешка потерялся, -
бросил Борис.
     - Ничего и говорить не надо, - вздохнул Юрик. - Он сам спросит,
где велосипед. Ему же на танцы с Зойкой надо ехать.
     - Все ты знаешь, - сердито сказал Борис.
     - А чего?  Знаю!  И Алешка знает.  Фигу ему  Василий  даст  еще
покататься. Не понимает, что ли, ваш Алешка?

                              2

     Алешка все понимал. Но с самого начала ему просто не везло.
     Виноваты были машины.
     Они шли и шли нескончаемой  цепью.  Алешка  насчитал  пятьдесят
четыре и сбился.  Мелькали, мелькали зеленые кузова с белой надписью
"Уборочная".  А за  стеклами  кабин  Алешка  видел  лица  водителей,
усталые и равнодушные. Водителям не было дела до Алешки.
     Ни один из них не нажмет тормоз!
     И надо ждать,  ждать,  пока не пройдет этот гудящий поток. Лишь
тогда можно будет пересечь шоссе и  снова  помчаться,  налегая  всей
тяжестью  на  педали.  И  уже не по тропинке,  а напрямик,  подминая
колесами желтые высокие ромашки. Потому что надо спешить.
     А машины,  кажется,  не  спешили.  И  Алешка  уже ненавидел их,
тупомордых,  тяжелых,  гудящих надоедливо и бесконечно.  Они закрыли
ему путь к берегу!  И ползли, ползли по горячему от солнца асфальту.
А время летело...
     Он опоздал.
     Когда хвост автоколонны вытянулся из леса,  Алешка  сквозь  гул
моторов  услышал  гудение теплохода.  Вернее,  не услышал,  а просто
почувствовал  чуть  заметный   двойной   толчок   воздуха.   Значит,
"Рахманинов" показался из-за желтого глинистого мыса.
     И Алешка повернул назад.
     Правда, он  знал,  что  мог  бы  еще  успеть  и  увидеть  корму
теплохода. Вдали, у нижнего поворота. Но зачем? Капитан все равно не
заметит  Алешку.  Капитаны  не  смотрят  назад.  Им нельзя.  Впереди
опасная дорога: мели, перекаты.
     Он опоздал.  Значит,  все было зря.  Зря ездил на станцию,  зря
просил  какого-то  недовольного  пассажира  позвонить  в  город,  на
пристань.  Сам  Алешка  звонить  не  мог:  телефонистка знала его по
голосу и бросала трубку.  Он ей надоел.  Пассажир торопился куда-то,
но   Алешка   очень  вежливо  попросил  его  узнать,  когда  отчалит
"Рахманинов".  И тот дозвонился и узнал.  И  проворчал,  подхватывая
чемодан:
     - В двенадцать тридцать по-местному. И зачем тебе? Все равно он
здесь не останавливается...
     Зачем? Будто все на свете можно объяснить!
     Он и себе-то не мог объяснить как следует.  Просто, когда белый
трехпалубный  теплоход  появлялся  из-за  мыса,  что-то   непонятное
делалось   с   Алешкой.   Словно   "Рахманинов"   вез  ему  какой-то
удивительный подарок. Или какую-то тайну...
     Теплоход походил  мимо.  Путь  его  лежал  по синим лентам рек,
окаймленных тайгой.  А  на  берегу  оставался  Алешка,  и  ему  было
грустно.  Он хотел, чтобы у него было что-то общее с теми, кто водит
"Рахманинова" к морю.  Чтобы он мог сказать:  "Мой корабль". Но пока
он  мог  только  приходить  на берег и смотреть,  как белый теплоход
проплывает мимо. И он приходил каждый раз, как на вахту. И смотрел.
     Он думал,  что,  может  быть,  капитан заметит его - мальчика с
велосипедом, всегда стоящего у сухой одинокой сосны.
     А зачем надо, чтобы он заметил? Этого Алешка совсем не сумел бы
объяснить. Даже Вальке, хотя она все хорошо понимала.
     Но, может   быть,   будущим   летом  он  с  отцом  поплывет  на
"Рахманинове" в  Самарово  -  там  живет  папин  товарищ.  И  Алешка
где-нибудь на трапе встретит капитана и скажет:
     - Здравствуйте.  Вы помните сухую сосну  на  обрыве  у  поселка
Белые Юрты?
     - Да,  - ответит капитан, потому что он, конечно, знает все все
береговые приметы. - Помню. Ну и что? - И нетерпеливо сведет брови.
     - А помните, в прошлом году там всегда стоял велосипедист?
     - Да,  действительно,  - вспомнит капитан.  - Это было. А в чем
дело?
     - Так просто. Ни в чем, - скажет Алешка. - Это был я.
     - Вот как?  - слегка удивится капитан.  - И что ты  там  делал?
Всегда...
     И Алешка ответит:
     - Ждал вас.
     Брови под лаковым козырьком разойдутся,  и  капитан  не  станет
больше спрашивать.  Капитаны понимают с полуслова. Он возьмет Алешку
за плечо и поведет на мостик...
     А что будет потом, Алешка придумать не мог. Но, наверно, что-то
хорошее. Лишь бы капитан действительно заметил его.
     И, кажется, это случилось. В прошлый раз.
     Алешка поднял руку и нерешительно махнул  теплоходу.  Произошло
удивительное:  дрогнул  воздух,  и  басовитый  голос  сирены  трижды
прозвучал над водой: та-а... та-а... та-а...
     Кому сигналил  "Рахманинов"?  Раньше он никогда не гудел здесь,
честное слово!  Зачем ему гудки,  если до поворота далеко, а впереди
ни  суденышка?  И  вообще  никого  кругом.  Только Алешка на обрыве.
Значит, это ему? Может быть, правда ему?
     А в  следующий  раз,  если  снова  махнуть рукой?  Ответит?
     Но следующего раза не было. Помешали машины.

     Домой Алешка не поехал. Не хотелось. Борис и Юрка собираются на
старый карьер купаться,  а может,  рыбачить. Борис у Алешки спросит:
"Пойдешь?" Алешка мотнет головой:  "Не пойду". "Почему?" Ну, как ему
объяснишь? Сказать, что настроения нет? Борис только плюнет в лопухи
- настроения еще какие-то! А Юрка ехидно зашепчет: "Ну и пусть сидит
дома  с  невестой  своей.  Мы и без него...  Ага,  Борь?" И чего они
злятся на Алешку?  Будто он что-то плохое им сделал! Будто он должен
ходить везде вместе с ними и делать все,  что они делают! А если ему
интересно что-то другое?
     И, проезжая  у  березовой  опушки,  он свернул на чуть заметную
тропинку.  Увидел ее и сразу повернул,  даже сам не ожидал этого. По
лицу,  по  плечам,  по  коленям  стеганули мелкие листья.  Зазвенели
спицы,  отбивая и перемалывая  тонкие  сухие  ветки.  Лицо  залепила
невидимая   лесная  паутина.  Отплевываясь,  Алешка  успел  заметить
толстого  серого  паука.  Паук  раскачивался  на  обрывке  порванной
мухоловной сети, сердито шевелил ногами и, наверно, ругался.
     Березняк скоро кончился, тропинка пошла под уклон, и велосипед,
прыгая по корням, сам выехал на желтую песчаную дорогу.
     Если свернуть налево,  дорога выведет на тракт.  Но чего Алешка
не видел на этом тракте?  Опять смотреть,  как ползут грузовики?  Он
повернул направо и нажал на педали.
     Там, где песок, ехать нелегко, даже если сидишь в седле. А если
велосипед большой и надо стоять на педалях и в то же  время  крутить
их,  то  совсем тяжело.  И все же он ехал.  Он вспомнил про машины и
снова здорово разозлился на  них.  А  когда  злишься,  то  часто  не
замечаешь  трудностей.  И,  кроме  того,  было  интересно:  что  там
впереди? И дальше, за поворотом?
     За поворотом была машина.
     Съехав задними колесами в травянистый кювет и наклонившись,  на
дороге стоял лесовоз.  Прицеп его совсем лежал на боку,  завалился в
яму с рыжими осыпавшимися краями. Наверно, эта машина, которая везла
несколько  длинных  сосновых  стволов,  задела  прицепом о дерево на
повороте.  Прицеп съехал в яму из-под выкорчеванных пней  и  потянул
грузовик в кювет.
     Тяжелые стволы  порвали  стягивающую  нить  и  грозили   совсем
развалиться.
     Алешка остановился. Он не мог не остановиться, не порадоваться.
Он  еще слишком сердит был на всех шоферов на свете,  и ему казалось
справедливым,  что хоть один из них прочно засел в яме.  Так и надо!
Это им не по шоссе ездить!
     Из-за кабины  вышел   водитель.   Невысокий,   круглолицый,   с
рыжеватым  ежиком волос.  И совсем еще молодой.  На лице у него было
такое выражение, будто он только что получил взбучку от начальства.
     Водитель подошел  к  переднему  колесу  и с беспомощной злостью
ударил ботинком по шине. Это было смешно. Алешка злорадно сказал:
     - Теперь не выбраться. Никак.
     Шофер оглянулся.  Он только сейчас увидел Алешку,  но, кажется,
не удивился. Лишь спросил:
     - А чего скалишься? Весело?
     "Скалишься!" Алешка,  наоборот,  сдерживал  смех.  Но теперь он
сказал:
     - Весело, конечно.
     - Ну и катись отсюда, если весело, - мрачно произнес парень.
     Ничего особенного  он,  кажется,  не  сказал,  но  обида  вдруг
прихлынула к Алешке, большая и горячая.
     - Катись?!  - крикнул он удивленному парню. - Куда ни сунешься,
везде катись,  да?  Весь тракт забили - не проскочишь, и отсюда тоже
катиться? Ваша, что ли, дорога?
     Шофер стоял у колеса,  моргал рыжими ресницами и молчал. Алешке
стало неловко:  раскричался, как капризная девчонка. Только зареветь
не хватало.  И чтобы как-то  оправдать  перед  перед  водителем  эту
вспышку обиды, Алешка сердито пробормотал:
     - И так опоздал из-за этих ваших грузовиков... Ползут и ползут,
всю дорогу закрыли. Хоть бы один остановился...
     - Не  остановятся,  -  миролюбиво  объяснил  шофер.  -  это  же
колонна. Я и сам на тракт выходил, думал, попрошу кого-нибудь, чтобы
выбраться помог. Черта с два! Идут и идут. Торопятся.
     Алешка оттопырил губу:
     - Торопятся! Как черепахи...
     - Да  нет,  торопятся,  -  серьезно сказал водитель.  - Вот и я
торопился.  Надо было по тракту ехать,  а я...  - он  сунул  руки  в
карманы и виновато поежился, будто оправдывался перед Алешкой.
     "Видно, мало еще водил  лесовозы,  -  подумал  Алешка.  -  Это,
наверно, трудно - водить их..."
     Шофер, не глядя на Алешку, вдруг тихо попросил:
     - Слышь, парень... Одолжи велосипед?
     - Что-о?
     - Ненадолго. Съезжу только за тягачом.
     - Куда?  - машинально сказал Алешка.  Он  совсем  не  собирался
давать  велосипед.  Даже  качнул  его для пробы:  легко ли тронуть с
места,  если придется отступить?  Но водитель понял его  "куда"  как
согласие. И заговорил, коротко взмахивая веснушчатыми ладонями:
     - Близко совсем,  там наши работают. Ну не сидеть же мне здесь,
там люди ждут, им столбы нужны позарез.
     Алешка поглядел на желтые  со  смолистыми  подтеками  стволы  и
понял: "Это столбы".
     - Не мой велосипед, - насупившись, сказал он.
     Парень как-то сразу сник. И поговорил, будто ища сочувствия:
     - И чего меня здесь понесло?  Искать будут - в жизни не найдут.
Пешком, что ли, топать на ток?
     - Куда? - удивился Алешка.
     - Да на ток... Полевой стан там, а рядом зерноочистительный ток
оборудуют.  Не понимаешь,  что ли?  Движки есть, зернопульты есть, а
столбов нету. По земле, что ли, провода тянуть?
     Алешка молчал. Он понимал, что по земле провода тянуть нельзя.
     - Ты,  может,  за велосипед боишься,  - спросил шофер.  - Да не
бойся.  Я же от машины никуда не денусь.  Да на Малом Торфянике меня
любой знает. Улица Гоголя, дом три, Феликс Ерохин.
     "Феликс!" - усмехнулся про себя Алешка. Людей с таким именем он
представлял высокими,  сильными и молчаливыми. Вот Дзержинский - это
Феликс.  А тут что?  Маленький,  лицо как блин,  глаза испуганные  -
боится, наверно, что попадет за аварию.
     - Жмот!  - вдруг  резко  сказал  Феликс.  Нет,  глаза  не  были
испуганными. Они стали зелеными и злыми.
     Алешка хотел обидеться и не сумел.  Не  получилось.  Он  только
снова объяснил:
     - Если чужой велосипед... Мне к четырем часам домой надо.
     - Я  бы успел до четырех десять раз обернуться.  Туда и обратно
всего километров пятнадцать. А сейчас пятнадцать минут третьего. Это
же легкая машина, - он показал на велосипед. - У меня такая же была.
Соседские пацаны добили.
     Алешка молчал.
     - Надо сегодня поставить столбы. Завтра на ток зерно повезут.
     - Может,  кто-нибудь  поедет  здесь  и  вытащит,  - глядя вниз.
сказал Алешка.
     - Поедет!  Кто сюда сунется? Это я, дурак, полез. Зеркала нет в
кабине,  смотреть назад нельзя. Дорога такая, что на оглянешься. Вот
и зацепил.
     "Он все-таки плохой шофер,  - подумал Алешка.  -  Догадался  же
сунуться  с  такой махиной на эту дорогу...  Но что ему было делать?
Назад не то что повернуть, но и посмотреть было нельзя!"
     - Сидишь тут,  как на другой планете, - с унылой злостью сказал
Феликс и опять пнул колесо.
     Как на другой планете...  Алешка прислушался.  На дороге стояла
густая,  пропитанная смолистым  запахом  тишина.  Медленно  качались
верхушки сосен.  Совсем бесшумно качались. Мохнатые тени тихо ползли
по дороге. Где-то совсем далеко журчал мотор автомашины.
     Это, конечно,  очень  плохо  -  сидеть  здесь и ждать случайной
помощи. Ждать почти напрасно.
     - Ну, дашь? - в упор спросил Феликс.
     - А мне сидеть здесь, пока ты... пока вы ездите? - тихо спросил
Алешка.
     Феликс наморщил  маленький  лоб,  глянул  на  Алешку  быстро  и
осторожно.
     - Слушай,  парень.  Я бы тебе все объяснил.  Если  по  тропинке
вдоль насыпи, то еще ближе будет, чем по дороге. Машину-то оставлять
мне тоже неохота. Может, съездишь?
     Тропинки вдоль  насыпи...  Если  вы  часто  ездите  в поездах и
любите стоять у вагонного окна,  то знаете,  что: эти узкие тропинки
везде  бегут  вдоль  железных  дорог.  То  взлетают на снегозащитный
гребень,  то спускаются в ложбину,  вьются между кустами, тянутся от
столба  к  столбу,  обрываются  у  темных речек и чудом возникают на
другой стороне. По ним, как и по рельсам, объехать можно всю страну.
     Твердые, будто   асфальт,  они  сами  просятся  под  колесо,  и
километры летят незаметно...
     А все-таки  этот  Феликс наврал.  Стан оказался гораздо дальше,
чем он говорил.  Алешка насчитал десять километровых столбов, прежде
чем  увидел  в стороне от насыпи длинные навесы и зеленые вагончики.
Далеко среди желтого пшеничного поля.
     Алешка подкатил  к  переезду.  От шлагбаума разбегались дороги.
Одна, пыльная и неширокая, вела к стану.
     У горизонта  ползли  комбайны,  похожие  на  припавших  к земле
кузнечиков...
     Алешка остановил  велосипед  у  крайнего  вагончика.  Несколько
человек стояли рядом и все враз кричали друг  на  друга.  На  Алешку
даже не глянули.  Он этого не ожидал.  Он думал,  что спросят сразу:
"Ты здесь зачем?" Тогда бы он объяснил. А так что делать?
     - Здравствуйте, - сказал Алешка кричащим людям.
     Они не слышали.
     - Мне надо Колыванцева! - громко заявил Алешка.
     Никто не обернулся.
     Тогда он положил велосипед, шагнул к ним и, собравшись с духом,
кого-то потянул за рукав.
     На Алешку глянули сердитые, непонимающие глаза:
     - Ну?
     - Мне надо Колыванцева! - отчаянным голосом повторил Алешка.
     - А я при чем? - Вдруг человек посмотрел куда-то через Алешку и
крикнул с явным облегчением: - Дмитрий Васильич! Иди! К тебе тут...
     Колыванцев был высокий,  в пыльных до белизны сапогах,  в сером
пиджаке и полотняной фуражке,  которая когда-то была белой, а теперь
стала одного цвета с пиджаком.  Худое небритое лицо  его  показалось
Алешке сердитым.
     - Что нужно?  - спросил Колыванцев  и,  не  дождавшись  ответа,
повернулся  к спорящим:  - Хоть орите,  хоть нет.  Зернопульты я вам
вручную,  что ли,  буду крутить?  - И опять нетерпеливо взглянул  на
Алешку. - Чего тебе?
     - Мне Великанова, - пробормотал Алешка.
     - Какого еще Великанова? Трое их.
     - Миш...  Михаила,  - сказал Алешка.  Феликс  говорил  ему  про
какого-то Мишку Великанова.
     - Ну, а я-то для чего? Ищи этого Михаила.
     - Ну,  вы послушайте, - громко и жалобно произнес Алешка. - Ваш
Ерохин застрял со столбами  и  говорит:  "Найди  Колыванцева,  пусть
пошлет Великанова, чтоб меня вытащил!"
     - Кого вытащил? - хрипло спросил Колыванцев.
     - Да Ерохина же! Два километра от тракта, на старой дороге.
     Колыванцев отчаянно хлопнул себя по карманам.
     - Какой дьявол его туда понес?!  Где я тебе возьму Великанова?!
Он здесь раз в сутки бывает! Чего чепуху-то молоть!
     Алешка отступил на шаг.
     - Что вы на меня кричите? - тихо сказал Алешка.
     Он еще  хотел  добавить,  что не заставлял Ерохина опрокидывать
прицеп, а Великанова - лишь раз в сутки приезжать на полевой стан...
Но Колыванцев замолчал, вздохнул и неожиданно спросил:
     - Есть хочешь?
     Алешка посмотрел  в  глаза  Колыванцеву - припухшие,  усталые и
немного виноватые. Вытер локтем вспотевший лоб и кивнул. Он и правда
хотел есть.
     Они прошли через широкую утрамбованную площадку.  Словно кто-то
расчистил  здесь  футбольное  поле.  По  краю  площадки  было вырыто
несколько узких глубоких ям.  "Для столбов,  - понял Алешка. - Может
быть,   еще   успеют   поставить   сегодня?   Интересно,  что  такое
зернопульты?"
     - Уморился, пока ехал? - на ходу спросил Колыванцев.
     - Да нет, - сказал Алешка и постарался шагать пошире.
     - Все же без седла, на ногах. Километров двенадцать накрутил.
     - Подумаешь,  - сказал  Алешка  и  вспомнил  Юркин  язвительный
шепот. Собирались на рыбалку, и Юрка шептал: "Ну его, Борь, маминого
сыночка. Еще заплачет по дороге, что устал..."
     Шиш тебе, Юрка!
     У дальнего вагончика дымила походная кухня,  похожая немного на
старинный паровоз.
     - Катюша! - позвал Колыванцев.
     Маленькая смуглая   Катюша   выскочила   из-за   кухни.  "Будто
прокоптилась здесь у огня",  - подумал Алешка, и ему стало почему-то
смешно.
     - Осталось у тебя что-нибудь? - спросил ее Колыванцев.
     Блестя белками глаз, Катюша затрещала:
     - Ой,  господи, Дмит-Васильич, ковалевцы не приезжали, Мохов не
приезжал,  студенты тоже.  Совсем,  что ли, не будут обедать? Куда я
буду все это девать?
     - Покорми  человека.  -  Дмитрий Васильевич подтолкнул Алешку в
спину шершавой ладонью.
     Алешка получил  полную  чашку  супа  из  разваренной картошки с
коричневыми крупинками мяса.
     Раньше, когда мама водила его к кому-нибудь в гости,  он всегда
отчаянно смущался за столом. Давился пирогом, захлебывался чаем и от
неловкости начинал болтать ногами, что, по утверждению мамы, было уж
совсем скверно.
     А тут он не стеснялся.  Нисколько.  Сел прямо на землю, опустил
ноги в яму для столба,  поставил посудину  на  колени  и  взялся  за
ложку.  Но  алюминиевое  дно обжигало колени.  Тогда Алешка отошел к
траве,  лег на живот, поставил чашку перед собой. Сейчас же из травы
попрыгали  в  суп  крошечные  зеленые букашки.  И сварились.  Алешка
вздохнул:
     - Вот сумасшедшие.  - И стал вылавливать их кончиком ложки.  Но
рыгали все новые, и он махнул рукой.
     Суп был  горячий,  и  Алешка глотал,  не разбирая вкуса.  Краем
глаза он увидел,  как лихо  подкатил  тяжелый  грузовик.  Из  кузова
сбросили доски и осторожно спустили какой-то мотор.
     К водителю  подошел  Колыванцев.  Что-то  сказал,  и  громадная
машина  послушно  попятилась,  развернулась и пошла назад,  поднимая
летучую пыль.
     Алешка отнес посуду Катюше.
     - Добавку? - спросила она.
     Он засмеялся и замотал головой.
     - И куда я все это дену?  - жалобно глядя на  котел,  протянула
Катюша.
     На другом конце тока  Алешка  разыскал  велосипед.  Подъехал  к
Колыванцеву.
     - Уже? - рассеянно спросил тот.
     - До  свидания,  -  сказал Алешка.  - Мне к четырем обязательно
надо домой.
     - К четырем?
     Дмитрий Васильевич вздернул рукав  и  показал  часы.  Было  три
минуты пятого.

     Дорога прямая и ровная. Груженый "ЗИЛ" идет мягко. Лишь изредка
его тряхнет на случайной кочке.  Тогда у велосипеда бренчит звонок и
начинает медленно крутиться заднее колесо. Велосипед лежит у кабины,
воткнувшись рулем в зерно.  Алешка сидит рядом.  Сидеть  хорошо.  Он
зарыл  в  пшеницу  ноги.  Зерно  сухое и прохладное.  И поэтому даже
солнце кажется не таким жарким.  Да и не высоко оно,  не так,  как в
полдень. Ветер бьет навстречу короткими хлесткими волнами. Эти волны
пахнут теплой сухой землей, дымом торфа и смолистым воздухом леса.
     Так бы ехать и ехать все время.
     Но Алешке надо скорее домой.  Василий,  наверно,  пришел уже  и
спрашивает,  где велосипед. Он требует, чтобы к его приходу "машина"
всегда была на месте. Поэтому и едет Алешка на грузовике.
     Устроил его  Колыванцев.  Он вышел на дорогу и махнул первой же
машине,  и та затормозила,  подняв перед собой серое пылевое облако.
Водитель  высунулся  из  кабины.  Это  был  очень пожилой шофер.  И,
наверное,  он казался еще старше,  чем был на самом деле.  В морщины
набилась пыль, и они стали резкими и темными. Лицо недовольное, даже
суровое.
     - Закурить есть? - спросил Колыванцев.
     Шофер молча протянул ему пачку и щелчком выбил сигарету.
     - В  Юрты  сейчас?  -  поинтересовался Колыванцев,  отыскивая в
кармане спички.
     - В Юрты.
     - Мальца захвати. Ему туда же.
     Шофер мельком взглянул на Алешку.
     - Я еще в Боровое заскочу. Зерно-то надо ссыпать.
     - Ну,  заскочишь,  а потом в Юрты.  Все равно скорее, чем он на
педалях пилить будет.  Приехал,  понимаешь, Ерохина выручать. Устал,
пока крутил.
     - Я не устал. Просто мне надо быстрее, - объяснил Алешка.
     Шофер не обратил внимания. Спросил Колыванцева:
     - А с Ерохиным что?
     - Сел в песке.
     - Вот рыжий балалаечник, - сквозь зубы сказал водитель.
     Почему балалаечник, было непонятно.
     - Дмитрий  Васильевич,  а  поехали  уже  его   вытаскивать?   -
озабоченно спросил Алешка.
     - Поехали уже.
     - Великанов?
     - Нет, другой.
     Колыванцев легко  поднял  в  кузов  велосипед  и  велел  Алешке
садиться в кабину.
     - Можно  я в кузове?  - Ехать рядом с сердитым водителем Алешке
не хотелось.
     - Не бойся, не свалится твой драндулет, - сказал шофер.
     - Я не боюсь. Просто я хочу в кузове.
     - Только без дураков там. Сиди смирно...
     И вот Алешка сидит. Смотрит с высоты и видит землю. Земля - это
круг,  опоясанный  дымчатой  кромкой лесов.  Круг,  желтый от спелых
колосьев,  зеленый от листьев и трав.  Он перехлестнут дорогами.  По
дорогам пылят машины.  Вдали по насыпи тянется состав.  Ходят в поле
красные комбайны.  А дальше,  за насыпью, стелются над жухлой травой
сухого болота седые космы дыма,  уползают куда-то к лесу. Прошел над
лесом самолет и оставил в небе черные точки.  Точки падают, падают и
вдруг  превращаются  в  легкие  белые  пузырьки.  Цепочка  пузырьков
повисает в синем воздухе.  Парашютисты.  Что  это?  Тренировка?  Или
что-то другое?
     Круг земли,  который виден Алешке, живет беспокойно и тревожно.
Все в работе и движении. И Алешка, подхваченный этим движением, тоже
мчится куда-то.
     Ну и пусть.  Даже хорошо, что так вышло. Если сегодня придет на
стан  лесовоз  и  поставят  столбы,  протянут  провода   и   загудят
таинственные зернопульты,  то,  может быть, не зря Алешка опоздал на
берег.  Ведь в конце концов не в последний рейс  ушел  "Рахманинов".
Вот  только Василий...  Он может отобрать велосипед навсегда.  Он не
любит слушать объяснений...  Но  сегодня  же  пятница!  Может  быть,
сегодня  он  придет  поздно.  Кажется,  по  пятницам  он  с друзьями
ремонтирует поселковый клуб...  В общем,  все равно:  теперь  жалеть
поздно.
     Удивительная вещь - дорога.  Сколько встреч  и  приключений  на
ней, если только не смотреть назад, не бояться...

     Шофер оставил  Алешку  на  заросшей лопухами деревенской улице.
Сказал,  что сдаст зерно и заедет сюда на обратном пути. А на пункте
Алешке, мол, делать нечего.
     Алешка прислонил велосипед к плетню,  сооруженному из прутьев и
палок. Потом сел в траву. И начал ждать.
     Улица была пуста. Только бродили неподалеку серые недружелюбные
гуси.  Один  из  них,  с шишковатым лбом и красными глазами,  иногда
отделялся от компании и  направлялся  к  Алешке.  Останавливаясь  на
полдороге,  он  вытягивал над землей шею и нахально шипел.  Потом он
успокоился.  Успокоился и Алешка.  Бросил прут,  который  на  всякий
случай выдернул из плетня.
     А время  шло.  Где-то  за  домами  гудели  моторы,  протарахтел
мотоцикл, а здесь было тихо. Никого и ничего, кроме гусей.
     Появилась собака,,  очень большая, серая и лохматая. Она бежала
куда-то   по   своим   делам.  Алешка  подумал  и  свистнул.  Собака
остановилась.  У нее была добрая,  озабоченная морда. Алешка чмокнул
губами.  Собака подошла и махнула хвостом,  один раз,  для приличия.
Алешка погладил ей белое пятно  на  лбу,  почесал  за  ухом.  Собака
терпеливо  перенесла  это  и  вопросительно  глянула на него желтыми
прозрачными глазами: а что дальше? Что дальше, Алешка и сам не знал.
Взгляд собаки стал укоризненным: "Эх ты! А зачем-то звал, отрывал от
дела".  Она отвернулась и деловитой рысцой потрусила  вдоль  забора,
сразу позабыв про Алешку.
     Ему вдруг стало грустно, одному на пустой незнакомой улице.
     И шофер куда-то исчез...
     Алешка сорвал сухой стебелек,  смерил  его  по  длине  мизинца,
торчком зажал между указательным и средним пальцами. Потом развернул
обе ладони,  будто книгу.  Тень стебелька перескочила шесть пальцев.
Неужели шесть часов? Вот тебе и "скорее"!
     Это Валька его научила так измерять время.  А раз она сказала -
значит, все правильно. Она никогда не врет ему. Не то что Алешка. Он
терпит,  терпит,  а потом что-нибудь да сочинит. Зачем-то наврал про
метеорит,  который  зажег торф...  А может быть,  не наврал?  Может,
правда был метеорит? Они же часто падают в августе...
     - Все сидишь?..
     Алешка вздрогнул.  Это подошел шофер. Подошел незаметно и встал
рядом.  И смотрит как-то внимательно, будто хочет о чем-то спросить.
Он, наверно, не сердитый, а просто очень устал.
     - Ну, пойдем, - тихо сказал шофер.
     Алешка вскочил и взял велосипед.
     - К машине? А где она?
     - Там она... Пойдем.
     Он пошел вперед, потом замедлил шаги, чтобы Алешка догнал его.
     - Вот что... Звать-то тебя как?
     - Алеша.
     - Вот что, Алексей, - мягко сказал шофер, - тут беда случилась.
Человек раненый, надо бы в больницу везти. А машин, кроме моей, нет.
     - Да?  - пробормотал Алешка.  Больше он не знал,  что  сказать.
Ранило какого-то человека. И есть только одна машина.
     - А до Юрт далеко? - спросил он.
     - Тридцать один. По спидометру.
     - У-у... - вырвалось у Алешки.
     - То-то и оно, что "у-у".
     Они подошли к длинному дому с побеленным каменным  фундаментом.
У калитки стояли трое. Алешка слышал, как один говорил:
     - Я фельдшер,  а не хирург. Что вы, честное слово... И рентгена
здесь нет.
     На скамейке, привалившись к забору, неловко вытянув ногу, сидел
четвертый.  В  синем  брезентовом  комбинезоне.  Рядом лежал кожаный
шлем.
     - Парашютист? - шепотом спросил Алешка и шофера.
     - Да... Из пожарников. Парашют раскрылся не полностью.
     - А нога сломана, да?
     - Кто ее знает...  Вроде нет перелома, фельдшер не обнаружил, а
все-таки... Сам видишь.
     Парашютист прислонился затылком к доске,  молчал и  по  очереди
смотрел на стоявших.  Лицо у него было бело-коричневым,  с запавшими
щеками. Он коротко дышал, приоткрыв рот и сжав зубы.
     Человек в   кожаной   куртке   на   плечах   осторожно   сказал
парашютисту:
     - Вы   три   километра  продержались  едва-едва.  А  до  города
пятьдесят. Будь у меня коляска - другое дело...
     - Но  есть  же  машина!  -  вмешался  еще один,  сердито жующий
папиросу.
     - Есть-то   есть,   -   озабоченно   проговорил  шофер,  и  все
повернулись к нему.
     Тот, который   говорил  про  машину,  сунул  в  карман  кулаки,
выплюнул окурок и тонко закричал:
     - Будешь сопляков возить, а человек пусть мучается?!
     Парашютист разжал зубы.
     - Ты за меня не плачь... Я могу и здесь отлежаться. Приходилось
и не так...
     - Я не знаю, - устало и раздраженно сказал фельдшер. - Не знаю,
понятно? Может быть, ничего серьезного, а может быть...
     - Вот-вот! - снова закричал самый шумный из мужчин. - Все может
быть! А мы в детский сад играем!
     Пальцы шофера покрепче сжали Алешкино плечо.
     - Ты не ори попусту, - медленно произнес шофер. - В Юрты больше
не будет машин.  А тридцать верст для парня - путь не близкий.  И он
не просто  так  катается,  он  тоже  сделал  свое  дело.  А  у  меня
распоряжение Колыванцева.
     И, чуть наклонившись к Алешке, он негромко сказал:
     - В общем, решай сам.
     Алешка растерялся.  Он никогда не решал таких  вопросов.  Чтобы
вот  так,  от одного его слова зависело,  куда пойдет,  кого повезет
громадная, могучая машина. Он вспомнил колонну грузовиков на тракте.
Если  бы там они были так послушны!..  А люди ждали.  И вдруг Алешке
стало стыдно, что он думает о всякой ерунде и молчит. Ведь вопрос-то
хоть и важный, но совсем простой. Чего же тут думать?
     Он так и сказал:
     - Чего тут решать...
     - А доберешься? - спросил шофер.
     - Доберусь.  Подумаешь!  -  сказал Алешка.  И вдруг понял,  что
другого ответа от него и не ждали.
     Человек в кожаной куртке вдруг предложил:
     - Оставь-ка  ты  велосипед  у  меня.  И  адрес  напиши.  Завтра
забросим на попутной. А сейчас я тебя на мотоцикле.
     И все заговорили, что это правильно, что так и надо сделать.
     - Я  не могу,  - сказал Алешка,  - он не мой.  Обязательно надо
сегодня.
     - Всыплют  тебе  дома  небось,  что  поздно  приедешь,  - вдруг
посочувствовал тот, который недавно кричал.
     - Просто больше не дадут велосипед, - сказал Алешка.
     - Мальчик,  подожди.  -  Это  снова  заговорил  парашютист.  Он
потянулся к боковому карману.  Фельдшер поспешно качнулся к нему, но
движением пальцев парашютист остановил его.  Медленно оттянул язычок
застежки-"молнии" и вытащил плотный помятый конверт.
     - Где-нибудь опусти по дороге. Ладно? Ну, спасибо.
     - Я  опущу на станции,  - пообещал Алешка.  Прежде,  чем сунуть
письмо под майку, он украдкой прочитал адрес: "Дмитров, Центральная,
3-а, кв. 19, Кольчугиной Марии В.".
     Кто она,  Кольчугина Мария В.?  Может быть,  жена,  может быть,
мать.  Она  не узнает про несчастье.  Ведь письмо наверняка написано
еще перед полетом. Кольчугина Мария Будет думать, что все в порядке.
И пусть. Значит, так надо.
     Он повернул велосипед и встал на педаль. И сказал всем:
     - До свидания.
     - Ты помнишь дорогу? - спросил шофер.
     - Помню.
     Алешка толкнулся  ногой.  Потом  ему  захотелось  обернуться  и
сказать  парашютисту:  "А вы поправляйтесь скорее".  Но дорога пошла
под уклон,  и к  тому  же  блестели  на  ней  битые  стекла.  Нельзя
оглядываться, когда такая дорога...
     Алешка засвистел сквозь зубы и нажал на педали.  Тридцать  один
километр. Он никогда не проезжал столько. И он все понимает: что его
будут  искать,  что  Василий,  не  говоря  ни  слова,  молча  уведет
велосипед в сарай и повесит замок, что Валька будет вздыхать и молча
жалеть его,  Алешку...  Но если так получается! Если вдруг на лесной
дороге валится в кювет лесовоз, если горит торф и грозит огнем лесу,
а у десантников иногда не совсем раскрываются парашюты...
     Дорога была  ровной,  и велосипед шел легко.  И Алешка подумал,
что,  может быть,  не так уж и много тридцать один километр.  Он  не
знал,  что  усталость иногда приходит неожиданно и сразу.  Падает на
плечи, как мешок с песком. Не знал, что в темноте любая дорога может
показаться незнакомой.
     И не знал  еще  самого  обидного:  проезжая  мимо  станции,  он
забудет опустить в ящик письмо. И почти у самого дома, закусив губу,
чтобы  не  заплакать,  он  повернет  назад  тяжелый  и   непослушный
велосипед...

                              3

     Все так и получилось, как он ожидал.
     Василий стоял  у  крыльца,  и  огонек  его  сигареты то сердито
разгорался, то почти угасал.
     Алешка молча  прислонил  велосипед к палисаднику и направился к
воротам.  Он шел и смотрел  под  ноги.  Василий  выплюнул  сигарету.
Красный огонек искрами рассыпался по дороге.  Василий взялся за руль
и сказал в спину Алешке:
     - Черта с два ты его еще увидишь.
     Алешка не оглянулся.
     Во дворе пахло парным молоком и подгоревшей картошкой.  И сразу
же страшно,  до боли в желудке,  захотелось  есть.  Но  еще  больше,
гораздо  больше,  хотелось просто лечь и вытянуть ноги.  И он решил,
что сначала немного полежит, а потом спустится и поест.
     Алешка медленно  подошел к лестнице.  Ноги были как деревянные.
Они  могли  бы  еще,  пожалуй,  крутить  педали,  но  ходить  словно
разучились.  И  подниматься  было трудно,  особенно вначале,  где не
хватало двух перекладин лестницы.
     Он поднялся и нырнул в черный квадрат окна.
     - Появился мамочкин жених!
     Алешка узнал голос Бориса.  Но узнал с трудом. Борис никогда не
говорил так раньше. Может быть, думал, но не говорил.
     - Ты чего?  - слабо сказал Алешка.  - Ну.  пусти. - Он не видел
Бориса, но чувствовал в темноте, как тот загородил ему дорогу.
     - Чего!  Пусти! Где-то шатается, а люди из-за него не спят! Как
въеду сейчас!
     Борис щелкнул   фонариком  и  качнулся  вперед.  Алешка  быстро
вскинул руку. Он не боялся, что Борис ударит. Просто закрылся локтем
от слепящего света.
     Он простоял  так  несколько  секунд.  Было  тихо.  Даже  как-то
слишком тихо.
     - Алешка,  ой...  - Это  сказала  Валька.  Тогда  он,  жмурясь,
опустил руку. Широкий луч фонарика уперся ему в локоть.
     - Вот это да-а... - потянул Юрка.
     - Где это ты? - хмуро спросил Борис.
     - Что?
     - Ну,  это...  -  Борис двумя пальцами приподнял его локоть.  И
Алешка увидел длинную ссадину,  с запекшейся кровью.  К ней прилипли
зернышки пшеницы.
     - Ты хоть скажи по-людски, где был, проговорил Борис.
     - Я скажу... Только полежу, ладно?
     Он лег на мохнатый,  пахнущий теплой  шерстью  тулуп  и  закрыл
глаза.  И  сразу перед глазами поплыла дорога.  Она разворачивалась,
бесконечная,  как кинолента, повторяя дневной Алешкин путь. Он видел
дорогу  со  всеми подробностями,  которые память сберегла зачем-то в
самом дальнем своем уголке.  Видел сосновую ветку в глубокой  колее,
сверкнувшие звездами песчинки,  узорчатые змеи автомобильных следов,
пунцовые головки клевера у края тропинки...  И все это плыло, плыло,
плыло...  И начинала кружиться голова. Тогда Алешка резко дернулся и
повернулся на бок.
     Дорога исчезла.
     Чтобы она не появилась опять и не закружила  его,  Алешка  стал
думать  о другом:  об улице,  о лесе,  о небе.  Но картины деревьев,
облаков, заборов не удерживались в памяти, расплывались и скользили.
А нужно было что-то яркое и неподвижное.
     Тогда он подумал: "Сосна".
     И увидел ее. Как наяву. Небо на западе было желтым, и река была
желтой. Дальний берег отделял ее от неба синей расплывчатой полосой.
А сосна была прямая, высокая и черная.
     Потом рядом с сосной Алешка представил себя - маленькую  темную
фигурку с велосипедом. Но тут же вспомнил, что велосипеда нет.
     Значит, больше не поедет он на берег.  Да и не в том беда,  что
не  поедет.  И  пешком  бы можно.  Только все равно велосипед нужен.
Иначе как узнает капитан Алешку?  Ведь  с  теплохода  не  разглядеть
человека в лицо. Для капитана Алешка - просто мальчик с велосипедом.
Просто маленькая фигурка с поднятой рукой,  а рядом - два  колеса  и
треугольная рама.
     Два колеса и  рама...  Кто  так  говорил?  А,  это  шофер.  Тот
молодой,  который  на  лесовозе.  Феликс.  Ну,  да,  Феликс  Ерохин.
"Спроси, кого хочешь. Малый Торфяник, на улице Гоголя, дом три..."
     Два колеса и рама! Остальное неважно!
     - Валька, - тихо позвал он.
     - Спать пошла она, - сказал из темноты Борис.
     - Зачем она тебе? - заинтересовался Юрка.
     - Спросить хотел...
     - А чего? Может, мы знаем.
     - Да нет.
     Конечно, они,  наверно, знают, далеко ли до Малого Торфяник. Но
ведь Юрка спросит: "А зачем?" И надо будет объяснять. Объяснять одно
за другим:  про лесовоз,  про  велосипед,  который  нужен  даже  без
педалей. И, значит, про теплоход.
     А Вальке объяснять не надо. Валька понимает сразу.
     - Конечно,  - зашептал Борису Юрик. - Я же говорю: у них всегда
свои тайны.
     - Помолчи уж, - сказал Борис.
     "Все равно достану велосипед,  - подумал Алешка.  - Теперь  все
равно достану".
     Только все-таки было немного обидно,  что сегодня он  пропустил
"Рахманинова".
     Капитан скользнет прищуренным взглядом по берегу и не увидит  у
сосны мальчишку с велосипедом.  Может быть,  и ему, капитану, станет
немножко грустно и беспокойно.  Ведь  он  привык  видеть  на  обрыве
маленькую  фигурку  велосипедиста.  Капитан  уберет  руку с сигнала,
раздраженно передвинет в угол рта мундштук и скажет помощнику:
     - Не знаю, но как-то не так начинается этот рейс...
     Они не посмотрят назад, но друг друга поймут.
     - Да, - скажет помощник. - Вроде бы все в порядке, а что-то не так...
     Может, и в самом деле это было?
     И, утешив себя этой мыслью, Алешка заснул.

                                                  Владислав Крапивин

                      БЕГСТВО РОГАТЫХ ВИКИНГОВ

                 Повесть из цикла "Мушкетер и фея"

     Про викингов рассказал мне Серёжка  Волошин,  рассудительный  и
спокойный человек двенадцати лет.  Я жил тогда в подмосковном город-
ке, и Серёжка был моим соседом....

                               * * *

     Герои наших историй живут в подмосковном городке. На улице, ко-
торая называется Крепостная. Дело в том, что в давние времена, когда
по полям шастали орды кочевников,  здесь стояла крепость. Небольшая,
деревянная, с бревенчатыми восьмиугольными башнями. Потом она сгоре-
ла  и  разрушилась.  Остался  только земляной вал да овраг,  который
раньше, говорят, был крепостным рвом. Но скорее всего это просто ле-
генда,  потому что овраг далеко от вала. Да ещё название улицы напо-
минает о старине.
     Вал густо порос одуванчиками. В овраге растёт крапива, булькает
ручеёк и живут стрекозы и лягушки.  На Крепостной улице живут  маль-
чишки.
     Конечно, там есть и взрослые,  но речь главным образом пойдёт о
мальчишках.
     Улица широкая, но тихая. Машины по ней не ходят, потому что она
упирается в овраг.  Дорога заросла,  и даже сквозь узкий асфальтовый
тротуар пробиваются лопухи.  Домики прячутся в  палисадниках  с  си-
ренью.
     Сами понимаете, что такая улица - рай для футбола. И для всяких
других игр.
     Серёжка возвращался поздно вечером и на кухне,  сдержанно крях-
тя, начинал заклеивать пластырем ссадины на ногах.
     - Ну и побоища у вас!  - сказал я однажды. - Каждый раз с отме-
тинами приходишь.
     Серёжка, вытянув шею, пытался облизать ссаженный локоть.
     - Подумаешь... побоища, - ответил он. - какие это... побоища...
Чушь... Вот в прошлом году...
     И, лизнув наконец локоть, поведал эту историю.

     В конце июня их осталось пятеро. Почти все "овражники" - ребята
с этого конца - разъехались кто куда: в лагерь, к бабушкам, на юг, а
один даже в тайгу с отцом-геологом.
     А из компании Тольки Самохина никто не разъехался. Или сговори-
лись,  или случайно так получилось,  но их как было,  так и осталось
шестнадцать, не считая всякой мелкоты.
     У пятиклассника  Серёжки  Волошина и его друзей никогда не было
прочного мира с Толькиной компанией. Кто тут виноват, сказать нелег-
ко.  Однако все отмечали, что Самохин - человек въедливый и зловред-
ный.  Он ко всем придирался и никогда ничего не прощал.  Серёжке он,
видно,  не  мог  простить,  что тот не подчиняется.  Не считает его,
Тольку,  за командира в здешних местах, а сам имеет "армию". Правда,
Серёжкина  армия  была не такая большая и воинственная,  но пока она
была в сборе,  могла постоять за себя.  И вдруг неприятность - разъ-
ехались!

     Те, кто остался, жили в одном дворе. В двухэтажном доме - маль-
чишки, а в маленьком, в глубине двора, - девчонка Виктория. Или поп-
росту Вика. Одноклассница Сергея.
     Викины родители  были  путешественники.  Они  не поднимались на
снежные вершины,  не искали рудные залежи и не раскапывали в  песках
древние города, они просто ездили. Каждый отпуск они проводили с ту-
ристскими группами то на Чёрном море,  то в Ленинграде, то на Волге.
А воспитывать Вику приглашали папину сестру Нину Валерьевну.
     Нина Валерьевна была худая,  длинноносая и  печальная  женщина.
То,  что она тяжело больна, подразумевалось само собой. Это все зна-
ли, когда ещё Виктории на свете не было. А если кто-нибудь спохваты-
вался и пытался узнать о её болезнях подробнее, Нина Валерьевна мед-
ленно и выразительно поднимала глаза на невежу. "Как же вам не стыд-
но?  - говорил этот взгляд.  - Мучить бедную женщину,  жизнь которой
висит на паутинке!" И невеже становилось стыдно.
     Чтобы окружающие  не забывали о её страданиях,  Нина Валерьевна
постоянно сообщала:  "Ах,  как у меня болит голова".  Фразу эту  она
произносила регулярно через каждые четыре с половиной минуты.
     То, что ей приходилось воспитывать Вику, Нина Валерьевна счита-
ла подвигом. Она так и говорила: "Надеюсь, люди когда-нибудь поймут,
какой подвиг я совершаю".
     Может быть, Викины родители это понимали, но они были далеко. А
Вика не понимала.
     - Уик-то-о-риа-а!  -  на  иностранный манер голосила по вечерам
Нина Валерьевна.  - Пора домой!  Слышишь?!  Все нормальные дети  уже
спят!  Уик... (ах, как у меня болит голова! )... ториа. Не заставляй
меня снова принимать валокордин!
     - Выходит, я ненормальная! - шептала в каком-нибудь укрытии Ви-
ка. - Ну и отлично. Тогда мы ещё погуляем. Ага, мальчики?
     Как все  нормальные  девчонки,  Вика  гоняла с ребятами футбол,
временами дралась, ныряла с полузатопленной баржи и никогда не забы-
вала,  что  она  девочка.  Довольно часто Вика появлялась во дворе в
модном сарафане или платье и  вопросительно  поглядывала  на  ребят.
Мальчишки  понимали  девчоночью слабость и сдержанно хвалили обнову.
Платья и сарафаны Виктория кроила из прошлогодних туристских нарядов
матери и шила на расхлябанной швейной машинке, которая постоянно ло-
малась. Чинили машинку братья Дорины.
     Братья были близнецы, хотя и ничуть не похожие: Стасик белобры-
сый,  а Борька худой и темноволосый. Жили они душа в душу. И увлече-
ния  у  Дориных были одинаковые.  Больше всего они любили книжки про
технику и роботов.  Дома у них был механический кот для ловли мышей,
звали его Меркурий. Правда, ни одной мыши он не поймал, зато бросал-
ся под ноги гостям и хватал их за ботинки железными челюстями...
     Ещё в этой компании был первоклассник Джонни.  Вернее,  даже не
первоклассник.  В школу он лишь собирался,  а пока ходил в "подгото-
вишку" - самую старшую группу детсада.  Но ведь те,  кто,  например,
только перешёл в пятый класс,  тут же называют себя пятиклассниками,
не дожидаясь новой осени. Вот и Джонни не стал ждать.
     Имя Джонни было ненастоящее.  Вообще-то его  звали  Женька.  Но
Женькин  язык имел маленькую странность:  не умел выговаривать букву
"ж".  Получалось "дж".  Вместо "железо"  Женька  говорил  "джелезо",
вместо "жулик" - "джулик".  И себя называл Дженькой. Но что за имя -
Дженька! Вот и переделали в Джонни.
     Детсадовскую жизнь и порядки Джонни холодно презирал. Он отлич-
но умел читать и решать примеры с "иксами",  знал, как устроены кос-
мические ракеты и электропробки,  и терпеть не мог всякие хороводы и
"гуси-лебеди".  Чахлая программа подготовительной группы была не для
него.
     В группу Джонни являлся в потрепанных техасских штанах  с  мор-
дастым ковбоем на заднем кармане и выцветшей футболке. "Техасы" под-
метали бахромой паркет и пылили,  как мотоцикл на деревенской улице.
Воспитательницу  Веру Сергеевну этот костюм доводил до истерики,  но
Джонни оставался спокоен.  Во-первых,  Вера Сергеевна была его двою-
родной  сестрой,  во-вторых,  он никогда не унижался до споров с на-
чальством.  Если жизнь в группе становилась нестерпимой,  он  просто
брал  под  мышку  "Сказки братьев Гримм" и уходил к малышам.  Малыши
смотрели на Джонни,  как новобранцы на прославленного генерала. А их
воспитательница на него чуть не молилась: Джонни избавлял её от мно-
гих забот.
     Ребят из  младшей и средней группы Джонни любил.  Конечно,  они
были народ необразованный,  но это по малолетству, а не по глупости.
И носов они не задирали. А как они слушали сказки!
     Малыши верили в Джонни и чуть что бежали к нему.  И в тот воск-
ресный день,  когда викинги совершили первое преступление, два пяти-
летних гонца отыскали Джонни.
     А Джонни отыскал друзей.

     Серёжка, Виктория, Стасик и Борька сидели на верхней переклади-
не забора,  которая называлась "насест".  Это было их любимое место.
Они сидели и бездельничали. Хмурый Джонни влез на насест и сообщил:
     - Самохин опять пиратничает...
     - Что? - напружиненно переспросил Сергей.
     - Понаделали всякого оружия и на всех лезут. У Митьки Волкова и
Павлика Гаврина плотину сломали.  Они её в овраге на ручье делали, а
они растоптали.
     - Шакалы! - искренне сказала Вика. - Нашли на кого нападать!
     Серёжка прищурился и медленно произнёс:
     - Думают, если Санька уехал, Митьку можно задевать...
     Санька был братом пятилетнего Митьки и приятелем Сергея.
     - Пошли поговорим с ними, - деловито предложил Борис.
     - Их шестнадцать,  - сказал Джонни.  - И мечи, и щиты, и копья.
Вот они скоро здесь проходить будут, увидите.
     И правда,  через минуту раздался дружный топот и бренчанье. То-
пала Толькина компания, а бренчали доспехи.
     - Укройсь, - велел Сережка. Они прыгнули с забора и прильнули к
щелям.
     По дороге шло грозное войско.
     Необычный был у войска строй.  Впереди шел один человек, за ним
два - плечом к плечу,  потом шеренга из трех, за ней - из четырех. А
дальше снова шли три,  два и один. Получался остроконечный четыреху-
гольник - ромб.
     Каждый воин держал громадный,  как цирковая афиша, щит, который
закрывал  хозяина от щиколоток до плеч.  Все щиты смыкались краями и
опоясывали строй, как сплошная броня.
     Но удивительней всего оказались шлемы. Чего здесь только не бы-
ло!  Ржавые каски, кастрюли с прорезями для глаз, колпаки от автомо-
бильных фар, алюминиевые тазики. И каждый шлем был с рогами! Рога из
железных трубок,  из проволоки, из жести - припаянные, приклепанные,
прикрученные - торчали грозно и вызывающе.
     Самохин шел первым.  На нем сверкал никелированный  чайник.  Из
носика  чайника получился отличный рог.  Второй рог - такой же - был
припаян с другой стороны.  Крышка, видно, тоже была припаяна. Чайник
закрывал  лицо  до подбородка.  На блестящем металле чернели прорези
для глаз.
     Над щитами, над шлемами гордо подымались копья. Мочальные хвос-
ты и пестрые флажки реяли у наконечников.
     - Ну и стадо, - сказала Вика.
     - Смех смехом,  а не подступиться, - возразил Борька. - Даже из
рогаток не прошибешь.
     В середине строя,  за щитами, дробно стучал металлический бара-
бан.
     - Понятно, - зло сказал Сережка. - Начитался Самохин про викин-
гов.  Есть такая книжка - "Черный ярл".  Слыхали, кто такие викинги?
Это морские бродяги были вроде пиратов. Давно еще. Они в Скандинавии
жили, где сейчас Швеция и Норвегия... В пешем строю они всегда таким
ромбом ходили. Закроются с четырех сторон щитами, и не подступишься.
И шлемы у них рогатые были, чтобы страх нагонять.
     - Ну и страх!  Потеха одна!  - громко заявила Вика. - Что-то вы
побледнели, мальчики. Животы в порядке?
     - Уикториа-а! - укоризненно протянул Стасик. - Зачем ты так го-
воришь? Не заставляй нас принимать валерьянку.
     - А ярл - это кто? - спросил Борис.
     - Это значит вождь, - объяснил Сережка. - Вроде князя.
     - Он негр? - поинтересовался Джонни.
     - Почему?
     - Ну, раз черный!
     - Да это прозвище. Тоже для страха.
     - А ярда в чайнике мы тоже боимся? - спросила Вика.
     - Мы  его вечером поймаем,  - решил Сережка.  - Когда будет без
чайника.

     ...Тольку Самохина  друзья повстречали у входа в летний киноте-
атр. Толька хотел попасть на двухсерийный фильм про трех мушкетеров.
Он  не попал.  Его прижали спиной к решетчатой оградке,  над которой
поднималась трехметровая фанерная афиша.  На афише д'Артаньян  ловко
раскидывал длинной рапирой целый взвод кардинальских гвардейцев,  но
Тольке от этого было не легче.
     - Поговорим? - сказал Сережка.
     - Четверо на одного? - сказал Толька.
     - А разве много?  - язвительно спросила Вика.  - Вас-то сколько
было, когда плотину у двух малышей раздавили?
     - Мы? Раздавили?
     - А не давили, да?
     - Мы  по  ней  только через ручей прошли!  У нас на той стороне
тактические занятия были! Мы что, знали, что она сломается?
     - Думать надо было, - наставительно сказал Борька.
     - Головой, - добавил Стасик.
     - А  у него не голова,  - произнес остроумный Джонни.  - У него
джестянка с рогами.
     - Ты мои рога не тронь, - мрачно сказал предводитель викингов.
     - Можно и потрогать, - заметил Сережка.
     - Четверо на одного?
     - Пятеро!!  - взвился уязвленный в самое сердце Джонни.  Только
сейчас он понял,  что Самохин не желает его даже считать.  - Вот как
вделаю по уху!
     - Козявка, - сказал викинг. - Вделай.
     Джонни зажмурился и "вделал"...
     В общем,  Самохин вырвался из окружения помятый и взъерошенный.
Наверно,  хотелось ему зареветь.  Но он не заревел.  Он, часто дыша,
сказал издали:
     - Ну, увидимся еще! Не будет вам жизни теперь ни ночью ни днем.
     Друзья озабоченно молчали и не смотрели друг на друга.
     - Вот что, люди, - заговорил наконец командир Сережка. - Давай-
те-ка топать на свою территорию.  И поскорее. Полезное это будет де-
ло.

     Он оказался прав. Едва укрылись во дворе, как Джонни известил с
"насеста":
     - Идут!
     Все забрались на перекладину.
     Противник двигался  в боевом порядке.  Мерно колыхались копья и
звякало железо.
     - Красиво идут,  черти,  - со вздохом сказал Сережка. Наверное,
все-таки завидовал, что нет у него такой могучей армии.
     - Ну и красота! Понацепляли утильсырье... - откликнулась Вика.
     Викинги приближались.  Толька шел впереди.  Рогатый чайник  его
вспыхивал на вечернем солнце.  Лучи отскакивали от него, как оранже-
вые стрелы.  Справа и позади командира шагал верный  адъютант  Вовка
Песков по прозвищу Пескарь.  Впрочем,  знающие люди утверждают,  что
прозвище это надо писать через "и",  потому что оно не от фамилии, а
от  Вовкиной писклявости.  Пескарь (или Пискарь) тоже был в чайнике,
только не в блестящем,  а в эмалированном. Крышки у чайника не было,
и в круглом отверстии торчал белобрысый хохол.
     Строй викингов остановился, нацелившись острием на забор.
     - Ну,  чего  расселись,  как  курицы?  -  глухо спросил Самохин
из-под шлема. - Идите, побеседуем.
     - Сено к корове не ходит, - сказал Сережка.
     - Трусы,  - заявил Толька, презрительно глядя сквозь прорези. -
Это вам не пятеро на одного.
     Джонни гордо улыбнулся.
     - И не шестнадцать на двух малышей, - сказала Вика.
     - Пескарь, давай, - приказал Самохин.
     Адъютант вышел из строя и приблизился к забору.  Тонким голосом
он отрапортовал:
     - Объявляем  вам всем смертельную войну до полной победы,  чтоб
не было вам нигде проходу!
     - Все? - спросил Сережка.
     - Все, - сказал Пескарь и нерешительно оглянулся на ярла.
     - Объявил и катись отсюда, - хмуро предложил Сережка.
     - Сам катись,  - ответил Пескарь,  потому что приказа отступать
не было.
     Джонни деловито плюнул,  целясь в неприкрытую макушку  викинга,
но  не  попал.  Оскорбленный  Пескарь поднял копье,  чтобы отомстить
обидчику.  Борька и Стасик ухватили копье за наконечник,  дернули  к
себе.  Пескарь не ожидал такого фокуса и выпустил оружие. Дорины ту-
пым концом копья трахнули Пескаря по щиту, и посол викингов шлепнул-
ся на асфальт, раскидав худые, как циркуль, ноги.
     Викинги склонили копья и ринулись к забору.  Пятеро друзей, как
парашютисты, посыпались вниз, во двор.
     - Минуточку! - крикнула Вика и метнулась к своему крыльцу. Бук-
вально через несколько секунд она примчалась с ведерком.  Вода блес-
тящим языком перехлестнула через забор.  Послышались яростные крики,
и викинги отступили. Вика снова уселась на шатком заборе.
     - Эй вы,  мелкий рогатый скот!  - радовалась она.  - Обезьяны в
дырявых мисках!  Получили? Мы вас всех переловим по одному, рога по-
обломаем!
     - Уикто-ориа-а!  - раздался позади возмущенный вопль.  - Что ты
говоришь! Сию же минуту ступай домой! Ты сведешь меня в могилу!
     - Сведешь тебя...  - проворчала Вика и шумно упала с забора.  -
До завтра, мальчики. Сегодня меня весь вечер будут перевоспитывать.
     - Держись, - откликнулся Сережка. - Утро вечера мудренее.

     Но утро не оказалось мудренее.  Оно не принесло ни радостей, ни
свежих мыслей,  ни особых новостей. Была только одна новость: Джонни
оказался именинником. Ему исполнилось семь лет, и он на законных ос-
нованиях не пошел в детский сад.
     - Уговаривали, - сказал Джонни. - Хотели, чтобы я туда до самой
осени таскался. Я сказал, что фиг. Джирно будет.
     Не было теперь нужды дразнить своим видом воспитателей. Поэтому
Джонни явился к друзьям не в обычном ковбойском костюме,  а в октяб-
рятской форме, купленной вчера в магазине "Светлячок".
     - Джонни,  ты - генерал,  - сказала Вика, разглядывая синюю пи-
лотку и голубую рубашку с погончиками.  - Тебя,  именинника, надо бы
за уши потаскать, да я подступиться боюсь.
     - Мы ему железного кота подарим, - пообещал Стасик.
     Слова о генерале повернули все мысли к военным делам.
     - Эти паразиты вчера до ночи маршировали, - сказал Борька.
     Сережка вздохнул.  Это был вздох полководца без армии.  Сережка
сказал:
     - Набрать бы человек двадцать, поставить бы впереди всех Джонни
с барабаном... Дали бы мы этой рогатой банде!
     - Может, на них вашего кота напустить? - спросил Джонни у Дори-
ных.
     - Мелковат, - сказал Борька.
     - А если что-нибудь покрупнее смастерить? - оживилась Вика.
     - Пушку? - спросил Борька.
     - За пушку влетит, - рассудительно заметил Джонни.
     - Броневик бы склепать...  - задумчиво произнес Стасик.  - И на
всем ходу на них: др-р-р-р!
     - "Др-р-р!"  - передразнил Борька.  - На каком ходу?  Двигатель
где возьмешь?
     - А на педалях?
     - Много ты наездишь на педалях?  - спросил Сережка.  -  Тебя  в
этом "броневике" как в мышеловке накроют.
     - Мы и так, как в мышеловке, - сказал Стасик. - На улицу не су-
нешься, чтоб футбол погонять.
     - Вот в августе вернутся наши,  тогда мы дадим жизни,  - мечта-
тельно сказала Вика.
     - В августе! - возмутился Джонни. - А сейчас как воевать?
     Настроение было неважное, и Вике захотелось поспорить:
     - Вам, мальчишкам, только воевать да футбол гонять!
     - А что делать? Взаперти сидеть?
     - Не обязательно сидеть.  Тыщу дел можно придумать, самых инте-
ресных!
     - Не надо тыщу. Придумай одно, - попросил Сергей.
     Ничего не придумывалось,  но отступать было нельзя, и с разгона
Вика заявила:
     - Ну... звено можно организовать! Для шефской работы. Как в зо-
не пионерского действия. Помогать там кому-нибудь или еще что...
     - Бабушкам водичку с колонки носить, - вставил Стасик.
     - Ну и что? Рассыплешься?
     - Не рассыплемся,  - ответил за брата Борька.  - Только пока ей
воду таскаешь,  она будет на рынке земляникой торговать.. Знаю я та-
ких.
     - Не все же такие.
     - Не все! Есть и другие, которые во двор не пустят. Сунешься, а
там кобель здоровенный. Враз штаны оборвет.
     Вмешался Сережка и сказал,  что затея так себе. Никаких бабушек
и стариков, которым помощь нужна, не найдешь. У каждого толпа здоро-
венных родственников и детей.  Это раньше были одинокие старушки,  а
сейчас...
     - Есть  одна бабушка,  - вдруг сказал Джонни.  - Она без никого
живет. Ее бабкой Наташей зовут. Да вы же знаете, у нее щенок Родька.
     Щенка Родьку знали. Он был веселый и добродушный. А хозяйка...
     - Неподходящая бабка, - твердо сказал Сергей. - Ерунду ты выду-
мал, Джонни. Она ребят просто видеть не может.
     - Кричит, что все мы бандиты, - заметила Вика.
     - Ну... - нерешительно сказал Джонни. - Мы, наверно, сами вино-
ваты...
     - Мы?! - хором возмутились Дорины.
     - Ну...  то есть,  наверно, я... Я в прошлом году нечаянно свой
вертолет  ей в огород пустил.  И полез за ним...  И там нечаянно два
огурца сорвал...
     - А  она нечаянно тебе уши надрала,  - обрадованно добавил Ста-
сик.
     - Нет,  не успела. Только я от нее по парникам убегал, по стек-
лам...
     - Понятно, почему она кричит, - задумчиво сказала Вика.
     - Я там все ноги изрезал, - огрызнулся Джонни.
     - Теперь к ней не сунешься, - сказал Борька.
     Сережка молчал.  Он обдумывал.  И все тоже замолчали,  вопроси-
тельно глядя на командира.
     - А может, попробуем? - спросил Сережка. - Трудно, конечно... А
вдруг перевоспитаем бабку? Все-таки польза для человечества.
     Решили попробовать.

     На разведку пошли Стасик и Борька.
     Бабка Наташа жила в угловом домике. Домишко был старый, осевший
в  землю  одним  углом.  Словно кто-то сверху стукнул его кулаком по
краю.  Калитка тоже была старая.  Она оказалась запертой,  но Борька
просунул в щель руку и отодвинул засов.
     По двору ходили Куры и петух Гарька (полное имя  Маргарин).  Из
фанерного  ящика выкатился толстопузый Родька,  тявкнул и помчался к
разведчикам,  виляя хвостиком, похожим на указательный палец. В углу
двора из ветхого сарайчика появилась бабка Наташа.
     Бабка была еще крепкая.  Высокая,  худая и сутулая.  Она колюче
глянула  на ребят из-под клочкастых бровей,  и Стасик торопливо пос-
мотрел назад: открыта ли калитка.
     - Здрасте... - сказал Борька.
     - Нету макулатуры!  - заговорила бабка голосом, неожиданно чис-
тым и громким. - И железа нету! Ничего нету!
     - И не надо,  - поспешно сказал Борька. - Мы к вам, бабушка, по
другому делу.
     - И никаких делов нету! Хулиганство одно, - неприступно отвеча-
ла  бабка Наташа,  зачем-то подбирая с земли хворостину,  похожую на
гигантский крысиный хвост.
     Стасик жалобно сказал:
     - Никакого хулиганства. Мы совсем наоборот...
     - Ну и шагайте отседова, раз наоборот. И нечего собаку со двора
сманивать!  Брысь! - Она подняла хворостину, и Родька пушечным ядром
влетел в ящик. Стасик и Борька зажмурились, но остались на месте.
     - Непонятно вы говорите, - начал Борька, приоткрывая один глаз.
-  При чем тут хулиганство?  Разве можно считать хулиганами всех лю-
дей?
     - Я про людей и не говорю,  - ворчливо ответила бабка.  - А вас
еще сколько надо палкой учить, пока людями станете.
     - Не все же палкой. Можно и по-хорошему, - ввернул Стасик.
     - С вами-то?
     - С нами,  - твердо сказал Борька.  - Мы к вам по хорошему делу
пришли. Починить что-нибудь, если надо, помочь где-нибудь. У нас пи-
онерское звено для этого создано. Шефская работа.
     - И чего это мне помогать... - неуверенно сказала бабка.
     - Мало ли чего!  - перешел в наступление Борька.  - Забор почи-
нить или крыльцо... Или вон дверь на сарае! Ну, что за дверь!
     - Чихнешь - и отпадет, - сказал Стасик.
     Дверь и правда была никудышная. Три кое-как сбитых доски висели
на одной петле.
     - Мы бы вам такую дверь отгрохали, - мечтательно сказал Стасик.
     - "Отгрохали",  -  опасливо повторила бабка.  - Еще стянете че-
го-нибудь из сарая-то.
     Братья Дорины оскорбленно вскинули головы.
     - Во-первых, - сказал Борька, - мы не жулики...
     - Во-вторых, - сказал Стасик, - было бы что тянуть! Золото, что
ли, там спрятано?
     - Там у меня коза, - с достоинством ответила бабка Наташа.
     Борька вздохнул и устало спросил:
     - Бабушка! Ну подумайте, зачем нам коза? В велосипед запрягать?
     Бабка смотрела то на ребят, то на дверь. Дорины с обиженным ви-
дом ждали. Родька опять вылез из ящика и тявкал на Маргарина.
     - А... почем возьмете-то? - поинтересовалась бабка Наташа.
     - Да что вы, бабушка! - хором сказали братья.

     Дверь делали у себя во дворе.  Доски для  нее  собрали  старые,
разные, но Борька прошелся по ним фуганком, опилил концы, и они заб-
лестели - одна к одной.  Потом их сбили двумя поперечными  брусьями.
Стасик  притащил из своих запасов две тяжелые дверные петли и щекол-
ду.  Сережка у себя в чулане оторвал от старого сундука узорную мед-
ную ручку. Вика отыскала полбанки оранжевой краски, которой покрыва-
ют деревянные полы. Краска осталась от ремонта дома.
     Один Джонни  бездельничал.  В начале работы он треснул молотком
по пальцу,  и его отправили "на отдых".  Сказали, что, во-первых, он
именинник,  во-вторых,  испачкает свою форму,  а в-третьих,  кто его
знает: может быть, в другой раз он стукнет не по своему пальцу, а по
чужому.  Джонни сидел на Викином крыльце и канючил,  что хочет рабо-
тать.
     Потом, когда развернулись главные события, Джонни поэтому и от-
воевал себе основную роль.  "Хватит заджимать человека, - сказал он.
- Тогда не дали работать и сейчас не пускаете?" И его пустили...  Но
это было после. А пока друзья возились с дверью.
     Они унесли  готовую  дверь  в бабкин двор,  приладили к сараю и
взялись за кисти.  Через полчаса дверь  снаружи  полыхала  оранжевым
пламенем. Сияла на солнце. Бабка Наташа тоже сияла. Вся ее суровость
растаяла, как эскимо на солнцепеке.
     - Голубчики, - повторяла она. - Работнички! Я вам конфеточек...
- И она заспешила к дому.
     - А ну, пошли, ребята, - распорядился Сережка. - А то еще прав-
да начнет конфетки совать.
     Они побежали на улицу.
     Джонни задержался в калитке. Опустился на колено. Его заторопили.
     - Идите! - откликнулся он. - Я догоню! Только сандаль поправлю!
Ремешок порвался...

     Вся компания,  кроме Джонни, устроилась на крыльце у Вики. Вика
чинила Борькину рубашку.  Борька, сидя на корточках, чистил бензином
штаны Стасика.  Стасик оглядывался и давал советы.  Сережка зачем-то
старался укусить свою ладонь.
     - У-ик-то-о-ориа-а!  - доносилось изредка из дома.  - Почему ты
не идешь обедать? Я напишу папе и маме!
     - Ах, как у меня болит голова, - деревянным голосом сказала Ви-
ка.
     - Джонни куда-то исчез,  - озабоченно заметил Сережка.  - А тут
еще эта заноза...
     - Ты имеешь в виду мою тетю? - спросила Вика.
     - Я имею в виду настоящую занозу. В ладони сидит..
     - Вот он, Джонни, бежит, - сказал Борька.
     Встрепанный Джонни подлетел к друзьям и перевел дух.
     - Викинги? - спросил Сергей.
     - Братцы, - громким шепотом сказал Джонни. - Липа взбесилась.

     Борька приоткрыл рот и вылил на Стасика бензин. Вика воткнула в
палец иголку. Сережка лязгнул зубами и проглотил занозу.
     Липа взбесилась!  Все знали бабкину Липу как пожилую мирную ко-
зу. Что случилось?

     ... Случилось вот что.  Хитрый Джонни услыхал от бабки про кон-
феты и решил не упускать случая.  Поэтому и застрял в калитке, а ни-
какой ремешок у него не рвался.  Ребята ушли, а Джонни сидел на кор-
точках, теребил у сандалии пряжку и поглядывал на крыльцо.
     Появилась бабка Наташа,  но без конфет. На Джонни она не взгля-
нула,  видно,  не заметила.  Бабка побрела к сарайчику, полюбовалась
дверью, осторожно открыла ее и медовым голосом позвала :
     - Иди сюда, голубушка, иди сюда, сладкая...
     Появилась "сладкая  голубушка" Липа.  При свете солнца особенно
заметно было, какая она худая и клочкастая. Бабка распутала у нее на
рогах веревку.
     - Пойдем, матушка, я тебя привяжу, травки пощиплешь.
     Липа ничего не имела против.  Сонно качая бородой,  она побрела
за хозяйкой. Но тут нахальный петух Гарька боком начал подбираться к
открытой двери.  У бабки,  видно, были причины, чтобы Гарьку туда не
пускать.
     - Брысь, нечистая сила! - гаркнула она. Оставила козу и побежа-
ла к сараю.  Петух развязной походкой удалился в курятник. Бабка На-
таша прикрыла дверь и заложила щеколду, приговаривая:
     - Сейчас, сейчас, моя Липушка.
     Липа лениво оглянулась...
     И увидела дверь.
     Никто никогда не узнает,  что произошло в ее душе. Козья душа -
потемки.  Но Джонни видел,  как Липины глаза вспыхнули желтой  нена-
вистью. Липа сразу как-то помолодела.
     - Им-ммэх! - энергично сказала она. Широко расставила ноги, по-
далась назад и, разбежавшись, врезала рогами по оранжевой двери.
     - Голубушка! - ахнула бабка.
     Липа тяжелой  кавалерийской  рысью вернулась на прежнее место и
склонила рога.
     - Ладушка... - позвала бабка Наташа и сделала к ней шаг.
     Липа рванулась и смела ее с дороги,  как охапку  соломы.  Сарай
слегка закачало от могучего удара.
     - Спасите...  - нерешительно сказала бабка и, пригибаясь, побе-
жала за угол.
     Джонни вскочил и,  хлопая расстегнутой  сандалией,  помчался  к
друзьям...
     Когда ребята ворвались в калитку.  Липа готовилась к очередному
штурму.  Она дышала со свистом,  словно внутри у нее работал дырявый
насос.  Рыла землю передним копытом и качала опущенными  рогами.  На
рогах пламенели следы краски. Глаза у Липы тоже пламенели.
     - М-мэу-ау, - хрипло сказала Липа и, наращивая скорость, устре-
милась к сараю.
     Трах!
     Дверь крякнула.  Внутри сарайчика что-то заскрежетало и ухнуло.
С козырька крыши посыпался мусор.  В  курятнике  скандально  завопил
Гарька. В глубине своего ящика нерешительно вякнул Родька.
     - Красавица моя...  - плаксиво сказала бабка Наташа,  укрываясь
за кадкой.
     "Красавица" гордо тряхнула бородой, встала на задние ноги, раз-
вернулась,  как танцовщица, и бегом отправилась на исходную позицию.
Там она снова ударила копытом и с ненавистью глянула на дверь.
     орька, срывая через голову рубашку, метнулся к взбесившейся ко-
зе.  Коза метнулась к двери.  Они сшиблись на полпути. Падая, Борька
набросил  рубашку Липе на рога.  Клетчатый подол закрыл козью морду.
Липа по инерции пробежала почти до сарая и остолбенело замерла.
     - Мэ? - нерешительно спросила она.
     Подскочила Вика и покрепче укутала рубашкой Липину голову.
     Бабка Наташа выбралась из укрытия.
     - Это что же?  - спросила она со сдержанным упреком.  - Значит,
так оно и будет с нонешнего дня?
     - А мы при чем? - огрызнулся Борька. Он ладонью растирал на го-
лом боку кровоподтеки от Липиных рогов. - Дура бешеная! Больная, что
ли?
     - "Больная"!  - обиделась бабка.  - Да сроду она не болела! Вот
что! Сымайте-ка вашу дверь, мне коза дороже!
     - Ну,  и... - со злостью начал Борька, но Сережка одними губами
произнес:
     - Тихо... - и повернулся к бабке.
     - Дверь снять недолго,  - покладисто сказал он. - Только как вы
без двери будете?  Старая-то совсем рассыпалась.  Украдут ведь козу,
бабушка. Или сбежит.
     Бабка открыла рот, чтобы обрушить на Сережку гром и молнии... и
не обрушила. Потому что без двери в самом деле как?
     - Ироды, - плаксиво сказала она.
     - Да вы не расстраивайтесь,  бабушка,  - убеждал Сережка. - Ну,
разволновалась коза немножко.  С непривычки. Бывает... А может быть,
у козы вашей какая-нибудь испанская порода? Как у быков. Знаете, ис-
панские быки на все такое яркое кидаются.
     - Сам ты порода-урода!  - опять взвилась бабка. - Значит, так и
будет она кидаться?
     - Да перекрасим дверь,  - спокойно объяснил Сережка.  -  0  чем
разговор!  В  зеленый цвет перекрасим.  Не будет она кидаться на зе-
лень. Ведь на траву она не кидается.
     Бабка подозрительно молчала.  Но,  подумав, решила, видимо, что
нет Липе никакого резона кидаться на зеленую дверь.
     - А когда перекрасите?
     - Ну,  сперва пусть эта краска высохнет...  А пока мы Липушку в
овраге  попасем,  -  сладко  пообещал Сережка.  - Раз уж так получи-
лось...  Главное,  вы не беспокойтесь. Мы ей дверь показывать не бу-
дем.  Уведем и приведем аккуратненько.  Там и травка густая, сочная,
не то что здесь...
     Когда Липу вывели за калитку, Борька в сердцах саданул ей коле-
ном в худые ребра.
     - У, кляча испанская!
     - Вот и нашлось дело.  А боялись, что заскучаем, - ехидно заме-
тила Вика.
     - Зачем связались?  - возмущенно спросил Стасик.  - Ну и пускай
разносит сарай! Мы-то при чем? - И он треснул Липу с другой стороны.
     - Не тронь дживотное, - сердито сказал Джонни.
     - А в овраге нас викинги живьем возьмут, - заметил Стасик.
     - Не возьмут.  Мы за поворот уйдем, они туда не полезут в своих
доспехах, - объяснил Сережка.
     - Звено козопасов, - сказала Вика и вздохнула. - Да еще зеленую
краску добывать надо. Предупреждаю: у меня нет.
     - Зеленая подождет,  - сказал Сережка.  - Надо оранжевую. Оста-
лась?
     - А зачем?
     - Осталась?
     - Немножко, - сказала Вика. - А...
     - Пока хватит немножко. А вообще... Фанера есть?
     - Есть, - откликнулись Дорины.
     - В чем дело, Сергей? - строго спросила Виктория.
     Сережка зорко глянул по сторонам и шепотом сообщил:
     - Есть одна мысль...

     ... В тот же день Джонни появился в детском саду.  Он пришел на
площадку независимой походкой  вольного  человека.  Бывшая  Джоннина
группа  хором вздохнула,  завидуя его свободе и ослепительной форме.
Вера Сергеевна сказала:
     - Не понимаю, Воробьев, что тебе здесь нужно.
     Джонни ответил непочтительно и отправился к малышам. В тенистом
уголке за деревянной горкой Джонни собрал верных людей.
     - Вот что, парни, - сказал он. - Есть важное дело.
     Малыши часто дышали от внимания и почтительности.
     - Кто знает, что такое ремонт?
     - Это когда папка мотоцикл чинит,  - сказал крошечный,  как иг-
рушка, Юрик Молчанов.
     - Молодец, - сказал Джонни. - А еще?
     - У нас был ремонт холодильника, - сообщил толстый Мишка Панин.
- Только это плохой ремонт,  потому что холодильник все равно не ра-
ботает.
     Два голоса вместе сказали, что бывает еще ремонт телевизора.
     - Правильно, - терпеливо согласился Джонни.
     - А у нас дома везде ремонт, - раздался голос у него за спиной.
Джонни обернулся, как охотник, услышавший зверя.
     - И пол красят?
     - Ага, - сказал стриженый малыш Дима.
     - Вот!  Это самое главное! - торжественно объявил Джонни. - Нам
такой ремонт и нужен. Там, где есть оранжевая краска.
     - Какая? - спросил Юрик Молчанов.
     - О-ран-жевая.  Ну, которой полы красят... Ну, вот, как штаны у
Димки.
     Все с уважением посмотрели на Димкины штаны с вышитым на карма-
не цыпленком.
     - У нас есть такая!
     - И у нас! - раздались голоса.
     Джонни рассчитал  правильно:  летом  хозяева  деревянных  домов
всегда стараются заняться ремонтом:  белят,  шпаклюют,  крыши чинят.
Полы красят. Три Джонниных агента сразу пообещали добыть краску. Ос-
тальные сказали, что разведают у соседей.
     - Приносите утром,  - велел Джонни. - Каждый по консервной бан-
ке. И спрячьте там под... Ну, вы знаете где.
     - Ага. А зачем? - спросил Мишка Панин.
     - Потом скажу.  Пока военная тайна.  Если проболтаюсь,  за язык
повесят, - серьезно ответил Джонни. - И вы помалкивайте.
     - Есть, - шепотом сказал Мишка.

     Утром викинги снова ступили на тропу войны. Пестрые флажки рея-
ли на ветру.  Шлемы блестели и грозно брякали. Викинги шли на поиски
подвигов и славы.
     Но, чтобы  совершить подвиг,  надо победить врага.  А врагов не
было.
     Местные собаки заранее убирались с дороги и гавкали за крепкими
заборами.  Кошки смотрели с крыш зелеными глазами и тихо стонали  от
ненависти.  Куры,  заслышав мерный тяжелый шаг, разлетались по пали-
садникам, и даже заносчивый Маргарин поспешил исчезнуть в чужой под-
воротне.
     Сомкнутый четырехугольник воинов прошел уже пол-улицы. Подвигов
не предвиделось.  Под рогатыми кастрюлями и чайниками начинали шеве-
литься недовольные мысли.  Шаг стал  сбивчивым.  Кое-кто  за  спиной
предводителя  стянул  со  взмокшей головы шлем и взял его под мышку.
Дисциплина падала.
     Но зоркие глаза вождя разглядели впереди сине-голубую фигурку.
     - Внимание!!  - взревел обрадованный ярл.  - Впереди  вражеский
лазутчик!
     - Внимание!  - тонким голосом поддержал его верный адъютант.  -
Впереди вражеский Джонни по прозвищу Карапуз!
     Никогда не было у Джонни такого прозвища!  И все это знали.  Но
Толька на ходу приказал:
     - Полк, слушай боевую задачу! Изловить подлого Джонни Карапуза,
взять его в заложники и выведать все военные секреты!
     - Ура! - рявкнули воодушевленные викинги.
     Джонни, однако, не хотел, чтобы его изловили. Он заметил врагов
и поднажал, стараясь успеть к своей калитке раньше викингов.
     Рогатое войско тоже поднажало.
     Джонни был не такой противник,  на которого надо идти сомкнутым
строем.  Викинги сломали ряды и кинулись за добычей наперегонки.  Но
быстро бежать им не давали щиты и копья.
     А Джонни мешало бежать ведерко с краской.  Он тащил его из дет-
сада. Малыши постарались, и ведерко было полное. И тяжелое. Оно цеп-
лялось липким боком за ногу, краска плескала через край, и за Джонни
по асфальту тянулась рваная оранжевая цепочка. Ну как тут побежишь?
     Наверное, поэтому Джонни не успел к калитке. Викинги опередили,
и казалось, что спасенья нет.
     Но спасенье было. Джонни затормозил и юркнул в проход между за-
борами.
     Это был  очень  узкий коридор.  Если бы Джонни развел руки,  он
коснулся бы того и другого забора.  Проход вел к ручью, который жур-
чал позади огородов.  Зимой хозяйки ходили на ручей полоскать белье,
а летом здесь никто не ходил, и проход зарос лопухами.
     Джонни вошел в лопухи, повернулся и стал ждать.
     Надо сказать,  что кроме ведра у Джонни были две мочальные кис-
ти,  которыми белят стены.  Ведерко он поставил перед собой, а кисти
взял, как гранаты.
     Громыхая щитами  и шлемами,  полезли в проход викинги.  Впереди
были Самохин и Пескарь.
     - Только суньтесь,  коровы, - холодно сказал Джонни. И по самый
корень окунул в ведерко кисть.
     Это непонятное движение слегка смутило суровых воинов.  Они ос-
тановились.
     - Сдавайся, - неуверенно сказал Пескарь.
     Свободной рукой Джонни показал  фигу.  На  этот  возмутительный
жест викинги ответили нестройными угрозами.  Но не двинулись. Краска
падала с кисти, и ее тяжелые капли щелкали по лопухам.
     - А ну, положи свою мазилку, - устрашающим голосом сказал Само-
хин.
     Джонни дерзко хмыкнул.
     - Взять шпиона!  - приказал Толька. Склонил копье и двинулся на
противника.
     Джонни изогнулся и метнул кисть в щит предводителя.
     Бамм! Фанера тяжело ухнула,  и на ней расцвела оранжевая клякса
величиной с кошку. Кисть рикошетом ушла в задние ряды и зацепила еще
несколько щитов.
     - Я так не играю, у меня рубаха новая, - сказали оттуда.
     - Молчать! Не отступать! - крикнул Самохин.
     Джонни обмакнул вторую кисть.
     - Джить надоело?
     Викингам не надоело жить,  но надо было спасать свой авторитет.
Они опять склонили копья.
     Бамм! Вторая кисть разукрасила щит  Пескаря  и  щедро  окропила
других викингов.  Джонни,  не теряя секунды,  схватил с земли гнилую
палку,  перешиб о колено и оба конца макнул в краску. Палки полетели
вслед за кистями.  Викинги яростно взревели. Безоружный Джонни подх-
ватил ведерко и пустился к ручью.
     Путаясь в  лопухах,  цепляясь  друг  за друга копьями и рогами,
грозные покорители северных морей кинулись  в  погоню.  Жажда  мести
подхлестывала их. Они догоняли беднягу Джонни.
     Что делает охотник, когда его настигает разъяренный медведь? Он
бросает по очереди зверю одну рукавицу, вторую, потом шапку... Рука-
виц у Джонни не было,  а новенькую пилотку он не отдал бы даже  Змею
Горынычу. И Джонни бросил врагам ведерко. Вернее, не бросил, а оста-
вил в лопухах.
     Неожиданный трофей  на минуту задержал орущих викингов.  Джонни
оторвался от погони. Он, не снимая сандалий, перешел ручей, погрозил
с того берега кулаком и по чужим огородам вернулся к своему забору.
     Там его ждали.
     - Получилось? - спросил Сережка, бледнея от нетерпения.
     - Джелезно, - сказал Джонни. - Сейчас увидите.
     Они повисли на заборе.
     Викинги выбирались из прохода и смыкали ряды.  К забору они по-
дошли уже неприступным ромбом. Их щиты сверкали оранжевыми заплатами
всех размеров.
     - Вашего Джонни мы все равно поймаем,  - сказал Толька, сдвигая
на затылок чайник. - Оторвем ноги и приставим к ушам.
     - Самохин, ты грабитель, - с достоинством ответил Сережка. - Вы
не викинги,  а мародеры.  Такая банда -  на  одного  первоклассника!
Краску отобрали!
     - Он ее сам бросил! - возмутился Толька.
     - Сам! - хором подтвердили викинги.
     - Вы бы не лезли, я бы не бросил! Джулье! - вмешался Джонни.
     - До тебя мы еще доберемся, - пообещал Пескарь.
     - Отдавайте краску! - потребовала Вика.
     - Да? А сметаны не хотите? - язвительно спросил Талька.
     А услужливый Пескарь захохотал.
     - Ну послушай, Толька, - сказал Сережка с неожиданным миролюби-
ем. - Ну зачем она вам? А нам она правда нужна.
     Самохин удивился: противник не ругался, а просил. Но Толька ус-
тупать не хотел.
     - Сами виноваты,  - непреклонно ответил он и нахлобучил чайник.
- Зачем ваш Джонни нам щиты заляпал?  Думаешь,  мы такие ляпаные хо-
дить будем?
     - А что будете?  - с подозрительным нетерпением спросила Викто-
рия.
     Талька мстительно сказал из-под чайника:
     - Будем  вашей  краской наши щиты красить.  Чтоб пятен не было.
Чтоб одинаковые были. А остаточек вам вернем, так и быть.
     - Чтоб  вы  подавились  этим  остаточком!  - с восторгом в душе
воскликнула Вика.  И друзья посыпались с забора, чтобы враг не заме-
тил их ликования.

     Но они еще не были уверены до  конца.  Они  сидели  на  Викином
крыльце и ждали, и грызла их тревога.
     В два часа дня появились в  калитке  два  Джонниных  пятилетних
разведчика. Джонни, сдерживая нетерпение, пошел навстречу.
     - Ну?
     - Красят! - отчеканили разведчики.
     - Красят, - небрежно сообщил Джонни, возвратившись на крыльцо.
     - Джонни, ты великий человек, - проникновенно сказал Сережка.
     - Мы подарим тебе Меркурия, - снова пообещал Борька.
     Стасик в немом восторге встал на руки.  А Вика...  Ну что возь-
мешь с девчонки! На радостях она чмокнула героя в перемазанную крас-
кой щеку. Джонни шарахнулся и покраснел...
     - Ой! - спохватился Стасик и встал на ноги. - Борька, пора!
     - Куда вы? - спросил Сережка.
     - Липушку на выпас, - ласково сказал Борька.
     - Липушку на тренировочку, - нежно добавил Стасик. - Тренировка
- залог победы.
     - Вы  там  не очень,  - предупредил Сережка.  - А то как снизит
удои, да как запрет ее от нас бабка...
     - Снизит?!  - возмутился Стасик. - У нас режим! Программа! Рас-
порядок. Все по-научному!

     В тот же вечер Стасик Дорин бесстрашно явился во двор к Самохи-
ным.  В одной руке он держал пакет с пластилиновой печатью, в другой
- лыжную палку с белым полотенцем.
     - Что надо?  - нелюбезно спросил предводитель викингов, появля-
ясь на крыльце. Стасик повыше поднял флаг и протянул пакет. Толька с
сожалением поглядел на полотенце.  Никакие законы не разрешали отлу-
пить посла.  А так хотелось! Он вздохнул, разорвал пакет и вынул бу-
магу.
     "Вызываем на бой!!!  Послезавтра. В четверг. В девять часов ут-
ра",  - прочитал он.  Придраться было не к чему:  ни одного оскорби-
тельного выражения.
     - Будет ответ? - вежливо спросил Стасик.
     - Будет,  - сказал Самохин.  - Послезавтра в девять. Вам понра-
вится.
     - Вот и хорошо, - сказал Стасик.

     Утро решающей битвы было безоблачным,  синим, ослепительным. Не
воевать бы,  а радоваться. Но суровые покорители северных морей, по-
велители фиордов, грозные бойцы в рогатых шлемах созданы не для мир-
ной жизни.  Их дни проходят в боях... Правда, на этот раз они знали,
что больших подвигов совершить не удастся. Велика ли заслуга - обра-
тить в бегство маленький, почти беззащитный отряд! Но проучить непо-
корного врага следовало, и ровно в девять боевой четырехугольник ви-
кингов показался на улице. Заполыхали на солнце оранжевые щиты.
     И вот викинги увидели противника.
     - Тихо!  -  сурово сказал Самохин,  потому что в рядах началось
неприличное, подрывающее дисциплину веселье.
     Ну а  как было не веселиться?  Противник был такой беспомощный,
потешный!  Пять человек стояли поперек дороги, вооруженные чем попа-
ло.  У девчонки вместо щита была деревянная крышка от бочки.  Джонни
Карапуз держал игрушечный автомат,  бесполезный в настоящем  бою.  У
Сережки Волошина вообще не видно было оружия. Лишь братья Дорины ук-
рылись за настоящими,  как у викингов,  щитами. Пятерка эта растяну-
лась в редкую шеренгу,  только Борька и Стасик стояли рядом, сдвинув
некрашеные щиты.
     - Сейчас побегут, - пропищал Пескарь. - Не будет никакого боя.
     Но противник не бежал.
     - Может быть,  они решили геройски погибнуть? - с опаской спро-
сил Пескарь.
     - Помолчи, - обрезал предводитель. И, не оглядываясь, приказал:
- Пленных заприте до вечера в нашем штабе.  А Джонни - сразу ко мне.
Я из него сделаю чучело.
     ...А Сережкин отряд молча ждал врага.
     - Не тяни,  - прошептал наконец Стасик. - Оставь место для раз-
бега.
     - Давай, - попросила Вика.
     Викинги надвигались, как рыжий танк.
     - Внимание... - сказал Сережка. - Старт!
     Братья Дорины раздвинули щиты и убрали руки с Липиных рогов.
     Липа глянула вдаль,  и ее затрясло, как вентилятор со сломанной
лопастью.  Еще бы!  Раньше она воевала только с  одной  отвратитель-
но-оранжевой дверью, а сейчас такие двери двигались на нее толпой!
     Липа коротко замычала.  Вернее,  это было не мычанье,  а глухой
утробный звук, похожий на стон раненого льва. Потом она тяжело вста-
ла на дыбы,  оттолкнулась задними копытами и ринулась на врага, под-
нимая над дорогой клочковатые дымки пыли.
     - Ха-ррашо идет, - сказал Сережка.
     Викинги замедлили шаг.  Едва ли они испугались.  Скорее, просто
удивились.  А потом, разглядев, что мчится на них не носорог, не ди-
кий бык и не баллистическая ракета,  со смехом опустили щиты и скло-
нили копья.
     Ох, как это опасно - недооценивать врага! Что были тонкие копья
для разъяренной Липы! Остановить ее удалось бы, пожалуй, только пря-
мым попаданием из пушки.
     Раздался сухой треск фанеры и нестройный крик растерявшихся ви-
кингов.  Строй дрогнул и развалился. Липа исчезла в гуще копий, шле-
мов и щитов. Она бесновалась в середине толпы рогатых воинов.
     В армии викингов стремительно нарастала паника.
     - Бешеная! - раздался крик, и это было как сигнал.
     Бойцы кинулись в калитки, на заборы и в подворотни, устилая по-
ле брани рогатыми кастрюлями  и  огненными  прямоугольниками  щитов.
Правда, четыре человека сомкнули ряд и хотели встретить грудью дико-
го врага,  но пустились в бегство, едва Липа обратила на них горящий
взгляд.
     Не бросил оружие только ярл.  Грозный вождь викингов не мог по-
кинуть место битвы, оставив на нем меч и щит. Копье он тоже не хотел
оставлять.  Закинув щит за плечи и взяв  копье  под  мышку,  Самохин
крупной рысью помчался к своей калитке. Блестящий шлем слетел с него
на дорогу и несколько метров,  бренча и прыгая, катился за хозяином.
Потом застрял о травянистом кювете.
     Если бы Толька догадался повернуть щит крашеной стороной к  се-
бе,  он легко спасся бы от погони. Но фанерный квадрат прыгал у него
на спине,  сверкая оранжевой краской, и Липа расценила это как изде-
вательство.  Набирая скорость,  она пустилась за последним викингом,
настигла и атаковала с тыла.  Шит рогами она не  достала  и  ударила
несколько ниже, но Тольке от этого было не легче.
     Получив еще два удара.  Толька понял,  что не уйдет.  Он бросил
снаряжение  у кривого тополя и с цирковой ловкостью взлетел на толс-
тый сук.
     Липа остановилась.  Ее  клочкастые  бока  взлетали и на дали от
яростного дыхания. Она ударила копытом брошенный щит и с отвращением
сказала:
     - М-мэ!
     Очевидно, она хотела сказать: "М-мэрзость!"
     Толька смотрел на нее с тоскливой безнадежностью.
     Победители окружили тополь.
     - Сидишь?  - почти ласково спросила Вика. - Ну и как там? Удоб-
но?
     Да ничего,  - уклончиво ответил Толька. Он немного пришел в се-
бя. Все-таки сейчас он был не один на один с бешеным зверем.
     - Слезай, джаба с рогами, - потребовал Джонни.
     - Фиг, - сказал Толька.
     - Хуже будет, - предупредил Борька.
     - За штаны стянем, - пообещал Стасик.
     - Попробуй. Как врежу каблуком по носу.
     Сережка молчал. Он считал, что побежденный враг не стоит разго-
воров. Он гладил Липу и чесал у нее за ухом. Липа хрипела и косилась
на щит.  Сережка повернул его краской вниз. Потом взглянул на Тольку
и спросил у ребят:
     - Что с ним делать?
     - Дать ему джару, чтоб запомнил, - мрачно сказал Джонни.
     - Десять раз по шее, - предложил Стасик.
     - Точно, - откликнулся Борька.
     - Нельзя,  -  с сожалением сказал Сережка.  - Пленных лупить не
полагается.
     - А хоть два разика по шее можно пленному? - с надеждой спросил
Стасик.
     - Я еще не пленный,  - подал голос Толька. - Вы меня еще сперва
достаньте.
     - Очень надо,  - сказала Виктория.  - Сиди. А мы здесь посидим.
Спешить некуда. Кто кого пересидит?
     Толька вдруг почувствовал,  что сук очень твердый и не такой уж
толстый. Он при каждом движении скрипел и потрескивал.
     - Драться будете, если спущусь?
     - Не будем, - сказал Сережка. - Нужен ты нам такой...
     - Хватит с тебя козы, - усмехнулась Вика.
     - Уберите ее,  - хмуро сказал Толька. - И где нашли такую сата-
ну...
     Вика отвела Липу.  Толька уцепился за сук,  повис и  прыгнул  в
траву.
     Несколько секунд все молчали.
     - Забирай барахло и топай, - сказал, наконец Сережка.
     Толька поднял копье, меч и щит. Вика закрыла Липины глаза ладо-
нями.
     - Сколько рогатых не могли с одной козой справиться,  - хмыкнул
Джонни.
     - Еще полезете - четырех боевых козлов выставим, - пообещал Се-
режка.
     Конечно, сгоряча он прихвастнул.  Четырех козлов не нашлось  бы
на всех окрестных улицах.  Но Толька ничего не сказал. Волоча снаря-
жение, он уходил к своему дому.
     История викингов кончилась.

                                                  Владислав Крапивин

                  ПАЛОЧКИ ДЛЯ ВАСЬКИНОГО БАРАБАНА

                         Маленькая повесть

                  1. Все хотят от него избавиться

     Второклассник Васька Снегирев пришел в пионерскую комнату,  по-
топтался на пороге и сказал:
     - Значит, не берете, да? Сами в кружок записали, а теперь, зна-
чит, выписываете обратно, да?
     - Мы предполагали,  что за зиму ты подрастешь, - разъяснила ум-
ная пятиклассница Галина,  та самая,  которая вела походный  дневник
кружка краеведов.
     - Я и подрос!
     - Подрос Васькин нос до верхушек берез,- тут же сочинил ехидный
человек - ворчливый бритоголовый Лех.
     Круглые веснушки на Васькином носу съежились, желтые крапинки в
серых глазах потускнели. Хотел Васька что-то сказать, но не сказал и
опустил голову.
     Пришел командир походного звена - десятиклассник Сеня. Поглядел
на второклассника Ваську.  Стоит Васька на пороге с самодельным рюк-
зачком за плечами.  Веревочные лямки режут худенькие  плечи.  Васька
шевелит плечами, молчит и разглядывает свои потертые тапочки.
     - Эх... - сказал Сеня.
     Потом Сеня добавил:
     - Дома-то тебя все равно не отпустят.
     Желтые крапинки снова засветились в Васькиных глазах.
     - Папа в командировке,  мама у тети в деревне. Ольга экзамены в
институт сдает. Она говорит, что рада от меня избавиться.
     - Мы тоже,  - заметил Лех.
     Сеня еще  два раза сказал "эх" и еще поглядел на Ваську.  Потом
велел:
     - Лямки смени у рюкзака...  Да,  и скажи еще, что ты будешь де-
лать в походе?
     - Все! - с готовностью пообещал Васька.
     - Все - это значит ничего,  - строго сказала Галина.  - Какая у
тебя обязанность?
     Васька растерялся.  Не было у Васьки обязанности.  Откуда  она,
если его в поход брать не хотели?
     Сеня сморщил лоб и пригладил светлый ежик волос. Ежик, конечно,
не послушался.
     - Эх, - сказал Сеня.- Ладно. Возьми барабан, в походе пригодит-
ся.

                   2. Почему барабанщик маленький

     Когда на  земле  начинались  революции,  смелые барабанщики шли
впереди колонн,  штурмующих дворцы и тюрьмы. Брали в барабанщики са-
мых маленьких: в них пули попадали реже, чем в больших.
     Так объяснил Сеня.  Да Лех и сам это знал. Но он знал и то, что
в походе не будет ни пуль, ни атак. И сказал Лех, что незачем делать
барабанщиком хлюпика Ваську Снегирева,  если есть люди и  поопытнее.
Например, он сам, Алексей Орлов.
     Но опытному человеку Алексею Орлову дали нести большущую  зеле-
ную кастрюлю. Она служила походным котлом.
     У каждого путешественника был не только рюкзак,  но и  еще  ка-
кой-нибудь груз. Командир Сеня взял с собой топор и большую плащ-па-
латку.  Галина несла толстую дневниковую тетрадку и  планшет,  чтобы
снять план местности. Ее подруга Таня надела через плечо пухлую сум-
ку с красным крестом на боку. Знаменитый на всю школу собиратель жу-
ков  и бабочек Игорь Васильков прихватил банки-морилки для своей до-
бычи.
     У Леха особой специальности не было, он просто считался опытным
путешественником. По солнцу, луне и звездам умел узнать, где север и
юг.  Впрочем,  без солнца, луны и звезд тоже умел. Лучше всех строил
шалаш. Но самое главное - костер он разжигал с одной спички. Это бы-
ло Лехиной гордостью.
     Однако для всех этих занятий почти никакого груза ему не требо-
валось.  Топор Сеня взял себе.  Даже спичек не дал Леху, боялся, что
он где-нибудь, чего доброго, лес подожжет. Вместо спичек у Сени была
зажигалка.
     Ну, а раз у Леха ничего не было,  ему и поручили тащить кастрю-
лю. Надо же ее кому-то нести. Кастрюля тяжелая, к ушкам веревка при-
вязана, чтобы через плечо надевать. Очень интересно.
     Лех надулся. Поглядел на Ваську сердито:
     - Нашли музыканта. Из-за барабана не видать!
     - Несообразительный ты, Лех, - тихо сказала умная Галина. - Все
уже давно все понимают,  а ты не понимаешь. Кастрюля тяжелая, не та-
щить же ему кастрюлю. А барабан легкий. И не тяжело, и польза есть.
     - Польза!- громко и нахально заявил Лех.- Он и барабанить-то не
умеет. Вот увидите.
     Васька не утерпел. Тут же закатил такую дробь, что Таня сказала
Леху:
     - Во! Попробуй-ка ты так.
     Этого уж  совсем говорить не стоило.  Лех разозлился теперь еще
больше.
     - На кастрюле вашей,  что ли,  пробовать?  Ладно! Все равно ваш
барабанщик палочки потеряет.
     - Не шуми, Лех,- сказал Сеня.- Что он, совсем маленький? Не по-
нимает, что барабанщикам палочки терять нельзя? Это же его оружие.
     - Потеряет. Их ему и засунуть-то некуда. Ремня даже нет. Ха!
     Правда, ремешка у Васьки не было. Штанишки на лямках.
     - Не потеряю,  - заверил Васька.  - Честное октябрятское,  я не
потеряю. Я их в руке нести могу.
     Он так стиснул палочки в кулаках,  что костяшки сделались белее
дерева.
     Лех снова хотел сказать что-то ехидное.
     - Алексей!  - крикнул Сеня. - Ты смотри... Я сказал, что Снеги-
рев - барабанщик? Сказал. Значит, точка. Приказ не обсуждается. Лоп-
нет мое терпение.
     Но Лех еще долго обсуждал приказ.  Только его уже никто не слу-
шал.

                       3. Лех и зеленый ящер

     У походного звена номер три было важное задание: узнать, откуда
вытекает быстрая речушка Ящерка.
     Звено шагало по берегу в ту сторону,  где синели невысокие  ле-
систые горы. Васька шел впереди. Солнце разбивало ослепительные лучи
о зеленую воду Ящерки. Ветер качал траву. Белые зонтики высоких цве-
тов  щекотали  Васькины колени.  Васька прыгал через цветы.  Барабан
прыгал у него на боку и негромко гудел.
     Веселый человек Васька. Чего ему не прыгать, если он первый раз
в настоящем походе, если в небе ни одной тучки, а новые широкие лям-
ки рюкзака совсем не режут плеч. Да и в рюкзаке у Васьки только лыж-
ная курточка на случай холодной погоды, зубная щетка, кружка да пач-
ка ванильных сухарей.  Других сухарей Васька не достал, а совсем без
них тоже нельзя, какое же тогда это будет путешествие?
     Васька прыгал, оборачивался, и желтые крапинки в глазах блесте-
ли, как солнечные точки.
     - Почему речка Ящеркой называется? - спрашивал Васька.
     - Этого никто не знает, - объяснила умная Галина.
     - А откуда течет, тоже совсем никто не знает?
     - Вот это мы и узнаем, - сказала решительная девочка Таня.
     - Я знаю!  - выпалил Лех. - Все знаю. Она течет... догадайтесь,
откуда!  Эх, вы... Она из пасти ящера течет. Это такое зеленое чудо-
вище, вроде крокодила.
     - На тебя похоже, - подсказала Таня.
     Васька обрадованно хихикнул и с разбегу перепрыгнул через целый
куст белых соцветий.
     - Вроде крокодила, - спокойно продолжал Лех. - Только в сто раз
больше. Поэтому и речка так называется. Вот придем, сами увидите.
     - Мели, Емеля, - сказала Таня.
     Лех молол:
     - Поглядит ящер,  откроет зубастую пасть. Хап! И привет с Ямала
- нету барабанщика с барабаном. Только тюбетейка по течению плывет.
     Васька потрогал на макушке тюбетейку, перестал прыгать и слегка
задумался.
     - Разве что палочками барабанными подавится...  - вслух размыш-
лял Лех. - Стоп! А где палочки? Потерял?!
     Васька схватился за живот.
     - Тут они. Я их под рубашку сунул.
     - То-то же! Ты гляди, этот ящер зубастый.
     - Их уж давным-давно нет на свете, - заявила Галина.
     - Я и сам знаю, что нет, - сказал Васька.
     - Они вымерли целые тысячелетия назад.
     - Даже  миллионолетия назад,  - уточнил Игорь.  - Сейчас только
кости находят.
     - Там посмотрим,  от кого найдут кости,  - пообещал Лех и поко-
сился на Ваську.
     Сеня шагал молча.  Может, слушал, а может, думал о своих важных
делах. Все-таки командир.
     - Сень!  - окликнула Таня.  - Правда,  что гигантские ящеры все
давным-давно померли?
     - Правда, - кивнул Сеня.
     - Ты, Лех, всегда против науки споришь, - сказал Игорь.
     - То есть,  не совсем правда, - спохватился Сеня. - Еще кое-где
живут гигантские ящеры.  В Африке, в Средней Азии. В газетах писали,
что в каком-то озере большущий водяной змей живет.  Только его никто
не видел.
     - В каком озере? - осторожно спросил Васька.
     - Да я забыл. Где-то за границей.
     - У нас-то,  наверно, нет таких... - равнодушным голосом сказал
Васька.
     - Наверно...  А  вообще у Игоря спрашивать надо.  Он же специа-
лист.
     Но синий  берет  и желтый сачок Игоря мелькали уже далеко среди
лиловых кустов иван-чая.
     И донеслось оттуда:
     - Пресмыкающиеся - не моя специальность!

                  4. История с рогатым экспонатом

     Специальностью Игоря в кружке была энтомология.  так называется
изучение насекомых. Но сам Игорь этого умного слова не знал, насеко-
мыми он стал заниматься совсем недавно,  весной. Тогда, на экскурсии
в музее, он увидел большую коллекцию бабочек. И онемел от удивления.
Сколько  их было!  Переливались красками громадные махаоны,  чернели
бархатные крылья траурниц,  мягким лиловым светом горели  на  темной
бронзе  кружочки  "павлиньего глаза".  Россыпью шелковых лоскуточков
пестрели под стеклом маленькие мотыльки.
     И весь этот легкокрылый народец жил, оказывается, под самым го-
родом:  в сосновых лесах,  березовых рощах, на лугах, пестреющих ро-
машками и синими цветами мышиного гороха...
     Два чувства прожгли насквозь  пятиклассника  Игоря  Василькова.
Так  же,  как  железный раскаленный прут прожигает ручку деревянного
меча, чтобы сделать дыру для веревочной петли. Это была страсть кол-
лекционера и жажда научных открытий.
     Но знаменитым он стал не потому,  что сделал  важное  открытие.
Игоря прославил случай.
     В конце апреля,  на перемене между географией и немецким  Игорь
нашел  жука.  Жук  неторопливо  шагал вдоль школьного забора,  усами
раздвигая молодые травинки.
     Какой это был красавец! Длинный, в мизинец Игоря. Усы прямо как
крабьи клешни.  Черная спина блестит под солнцем,  словно  вороненая
сталь.
     Игорь цапнул жука за вороненую спину.  Замирая от счастья, пом-
чался в химический кабинет.  Ребята из 9 "а" готовились к лаборатор-
ной работе.
     - Т-товарищи, - заикаясь от волнения, обратился Игорь.- Н-нель-
зя ли эфирчику? Д-для науки.
     Стуча каблучками,  девятиклассницы  с визгом разлетелись по уг-
лам. Девятиклассники жука оценили. Таинственными путями эфир был до-
быт.  Его  щедро накапали на промокашку.  Промокашку и жука сунули в
круглую жестянку из-под леденцов, а леденцы разделили поровну.
     На немецкий  Игорь чуть не опоздал.  Когда он ворвался в класс,
на его парте сидела толстая тетенька в маленьких  очках  на  кончике
носа.  Сосед Игоря болел,  но тетенька занимала сразу два места.  На
соседних задних партах тоже сидели солидные дяди и тети, наверно, из
гороно или института.  Урок должна была давать студентка-практикант-
ка.
     Игорь взял в охапку свое имущество - портфель,  жестянку книжку
"Картины природы",  которую читал на географии,  и побрел на  первую
парту, к Ленке Масловой.
     Студентка вбежала в класс немедленно после звонка.  Она кивнула
прической,  похожей на извержение вулкана Этны, нарисованное желтыми
красками. Бодрая улыбка сияла на ее лице.
     - Гутен  таг!- жизнерадостным голосом приветствовала она.- Зэтц
ойх.
     Сели.
     - Вэр ист хойте орднэр?  - без передыха  шпарила  практикантка.
Игорь толкнул Ленку локтем:
     - Ты дежурная.
     Ленка встала, не отрывая восторженных глаз от великолепного из-
вержения Этны.
     - Их... бин... хойте орднэр...
     Рука в позолоченном браслетике часов  описала  плавную  дугу  и
указала на доску,  где были нарисованы несколько чертей разного воз-
раста, худой большеглазый кот и мишень для попадания теннисным шари-
ком.
     - Во ист ди ляппэ?
     Ленка не знала, где "ляппэ". А Игорь знал. Он видел, как на пе-
ремене Павлик Седых выкинул ее в окно.  Он старался  попасть  мокрой
"ляппэ" кому-то по затылку, но промазал.
     - Разрешите, пожалуйста, я схожу, - вызвался Игорь.
     Извержение Этны милостиво качнулось.  Игорь выскочил из класса,
не успев затолкать в парту свои вещи.
     Когда он принес тряпку,  студентка,  мило улыбаясь,  спрашивала
Ленку:
     - Дас  ист  ди  крайде?  - и розовым маникюром пыталась открыть
жестянку с мелками.
     Игорь подумал,  что жестянка-то в точности такая,  как у него с
жуком.
     Больше ничего подумать он не успел.
     Раздался звон покатившейся крышки и визг.
     Визжала студентка здорово.  Не очень громко, но зато мелодично,
переходя на све более высокие ноты.  В то же время она быстро перес-
тупала с ноги на ногу и поднимала растопыренные пальцы к голове.  То
ли хотела поддержать свой вулкан, то ли уши заткнуть от собственного
визга.
     Визг длился долго.  Кое-кто уже успел прийти в себя,  а  Павлик
Седых даже сказал:
     - Во дает!
     Только тут увидел Игорь жука.  Жук лежал на спине, скорбно сло-
жив лапки на желто-сером брюшке. Игорь бросился к своему сокровищу.
     Решительная рука ухватила его за плечо.
     - Как это называется?!
     - Я еще не знаю,  я его недавно нашел, - растерянно пробормотал
Игорь, и его ясные голубые глаза встретились с холодными очками пол-
ной дамы.
     - Вон! - сказала дама.
     Чьи-то осторожные пальцы брезгливо взяли жука промокашкой, и он
отправился в свой последний полет - через открытую форточку.
     Стоило так визжать! Ведь рогатый жук был мертв.
     Бедняга! Лучше бы он бродил среди свежих травинок и грелся  под
апрельским  солнцем.  Все равно ему не суждено было украсить коллек-
цию.
     И как  это  безголовая Ленка Маслова ухитрилась перепутать жес-
тянки?
     После уроков Игоря и Павлика,  который сказал "во дает", водили
к директору. Потом Игорь и Павлик водили к директору родителей...
     В общем,  дальше ничего интересного не было.  Интересно другое.
На следующий день про случай с жуком знала вся школа. Девятиклассни-
ки сказали, что достанут Игорю хоть цистерну эфира. Поэтому Игорь не
бросил заниматься насекомыми.  Он только все время жалел потерянного
жука-рогача и мечтал найти нового.
     С этой мечтой он и отправился в поход.  Дело в том,  что такого
жука даже в музее Игорь не видел.

                    5. Васька и "кукушкин ершик"

     Пока Игорю не везло. Жук-рогач не попадался. А может, он в лесу
совсем и не водится? Игорь не знал.
     Лес толпился у берегов.  Острые макушки елок и пышные  верхушки
берез  отражались в воде.  Ящерка разбивала отражения на мелкие тем-
но-зеленые кусочки.
     Игорь шел,  тоскуя о черном рогатом жуке. Заглядывал под каждый
кустик.  Жука не нашел, а на одном из березовых листков увидел гусе-
ницу. Темно-оранжевую, с длинной черной щетиной.
     - Кукушкин ершик!
     Все подошли  посмотреть на мохнатую находку.  Гусеница и правда
походила на ершик от ружейного шомпола. Таня спросила:
     - А почему кукушкин?
     - Так называется.  Не я же придумал.  Может,  ее кукушки любят.
Может, вкусная.
     Умная Галина поджала губы.
     - Ты,  Васильков,  хоть бы немного теорией занялся.  Собираешь,
что придется, а толку нет. Даже названий научных не знаешь.
     Игорь полюбовался гусеницей,  научного названия которой  он  не
знал, и не спеша ответил умной Галине:
     - Я сперва накоплю материал,  а потом  буду  си-сте-ма-тизи-ро-
вать.
     Это было солидно сказано,  и Галина промолчала.  О находке  она
тут же записала в дневник,  для научного названия оставила свободное
место.
     Игорь уже  хотел  отправить "кукушкиного ершика" в морилку.  Но
вперед вылез Лех.
     - Минуточку,  граждане!  - Лех подставил гусенице прутик, и она
сразу обвилась вокруг него,  превратилась в мохнатый шарик. - Прове-
дем проверку нервов. Не хватай, Гарька, ничего с ней не стрясется.
     Гусеница завертела оранжевой головкой с черными  точками-глаза-
ми: что еще с ней хотят делать?
     Лех поднял прутик и пошел к Тане.  Он мог смело проводить  свой
опыт: Сеня ушел вперед выбирать место для привала.
     Но узнать,  боится ли Таня гусениц,  Лех не смог. Таня отломила
от сухой березы порядочную дубинку,  прищурила левый глаз и пообеща-
ла:
     - Ну,  сунься. Сразу носом в чернозем зароешься, как американс-
кая ракета со спутником.
     Лех, ясное  дело,  не хотел изображать американскую ракету.  Он
повернул к Галине. Галина сказала:
     - Я ужа запросто вокруг шеи могу узлом завязать.  А ты? Можешь?
Можешь?
     - Лех, давай гусеницу, - велел Игорь. - Замучаешь раньше време-
ни.
     - Сейчас,  - сказал Лех. - Последний опыт. Только поглядим, как
она к барабанщику за шиворот поползет.
     Васька остановился. Передернул лопатками.
     - Чего ты, Лех, ко мне лезешь? - жалобно сказал Васька, и круг-
лые веснушки снова сморщились у него на носу.  - Я же тебе ничего не
сделал. Лезешь и лезешь. Большой, да?
     Толстые губы  Леха растянулись в довольную улыбку.  Он двигался
медленно и торжественно.
     - Ну,  чего  ты...  - опять начал Васька и прижался рюкзачком к
березе.
     - Хи,  - сказал Лех.  - А барабанщик-то...  нервный. Сейчас она
тебя слопает, и привет с Сахалина. Бей тревогу!
     - Лех! - не выдержала Таня. - Бессовестный!
     Лех стал подносить  "кукушкиного  ершика"  к  Васькиному  лицу.
Васька поднял барабан, как щит. Он съежился. Он понял, что сейчас во
весь голос заревет,  потому что мохнатое  страшилище  извивалось  на
пруте  и черными точками смотрело прямо в Васькины зрачки,  огромные
от ужаса.  Черная щелочка рта прорезала голову  "ершика".  Оранжевые
губы  ,  наверное,  были мясистые и холодные...  Васька зажмурился и
открыл рот...
     - Алексей! Опять ты к Снегиреву привязался? Честное слово, лоп-
нет мое терпение! - Высокая Сенина фигура показалась из-за березок.
     Васька закрыл рот и открыл глаза.
     Над "кукушкиным ершиком" захлопнулась морилка.

                      6. Когда надо барабанить

     Очень плохо бывает человеку,  если выберут его барабанщиком,  а
он испугается какой-то маленькой гусеницы.
     Васька уже не прыгает.  И рюкзачок,  где лежит лишь лыжная кур-
точка, да пачка ванильных сухарей, кажется тяжелым. Гора на плечах.
     Лех идет  впереди и оглядывается.  Оглянется и тихонько пальцем
пошевелит.  Показывает, как "кукушкин ершик" выгибает мохнатое туло-
вище. Смешно ему. А как быть Ваське, если он даже видеть спокойно не
может,  когда что-нибудь ползет да еще извивается?  Пусть тебя  хоть
генералом выберут, все равно страшно.
     Но Леху,  кажется, надоело над Васькой смеяться. А Ваське грус-
тить  тоже понемногу надоело.  Ну,  пусть он боится всяких гусениц и
червяков.  А зато не боится с разбегу перепрыгнуть на  другой  берег
Ящерки.  Речка уже узкая стала и мелкая,  видно, как на дне стелются
тонкие водоросли. Длинные, будто зеленые волосы русалок.
     Р-раз! Только  барабан загудел от толчка,  да рюкзак хлопнул по
спине.  И под ногами другой бережок.  Ну-ка,  Лех, попробуй так! Где
тебе! Даже длинноногая Таня ойкнула, а Сеня погрозил кулаком.
     Из леса бежит среди ромашек чуть заметная тропинка. К самой во-
де бежит. А у воды что-то блестит. Подкова! Значит, лошади приходили
на водопой.
     Выхватил Васька из-под рубашки палочки. Тр-рах! Находка!
     Сеня вздрогнул даже:
     - Ты чего, Снегирев? Барабан продырявишь!
     - Подкова!
     - Я думал, жук, - почему-то обиделся Игорь.
     - Шла корова,  потеряла подкову, барабанщик шел, подкову нашел,
- сказал Лех.
     Галина не стала писать про подкову в дневник.
     - Если бы она была хоть старинная...
     - Все равно открытие,  - доказывал с того берега Васька.  - Раз
есть подкова, значит, здесь где-то деревня.
     Сеня засмеялся.
     - Эх,  Васька,  Васька... Открытие! Про деревню мы и так знаем.
Называется Палкино. Вон и крыши видать.
     Васька бросил подкову в воду.  Сверкнула на солнце и скрылась в
зеленых русалочьих волосах.  Разбежался Васька и махнул снова на ле-
вый  берег.  А  он  выше правого.  Попал Васька животом на глинистую
кромку, а ноги в воде. Животу больно, а все равно весело.
     Солнце пляшет на воде и листьях. Трескотня кузнечиков на полян-
ках. Небо перерезал наискось белой чертой быстрый реактивный лайнер.
На Москву.
     Вылил Васька воду из тапочек.  Только собрался догонять  ребят,
видит - в траве мертвая стрекоза.  Синяя, а крылья прозрачные с чер-
ными крапинками. Снова взметнул Васька палочки: Тр-рах!
     Ну, хочется  человеку  побарабанить!  До  сих пор не удавалось.
Сперва думал Васька,  в походе все под барабан маршировать будут,  а
ничего не вышло. Сразу разбрелись. Лех идет, ворчит на кастрюлю. Се-
ня думает о чем-то,  девчонки о своих делах говорят.  А Игорь за ба-
бочками гоняется... Тр-рах!
     - Игорь! Гляди, стрекоза...
     Все сбежались  на сигнал.  Поглядел Сеня на Ваську,  попробовал
пригладить свой ежик, сказал:
     - Эх,  Васька...  Ну,  чего ты, Снегирев, зря гром устраиваешь?
Разве за этим барабан у тебя?
     - А зачем? - сказал Васька и стал смотреть, как из мокрых тапо-
чек идут пузыри. Шевельнешь ногой - пузырь.
     - Для важного дела барабан...  Вот если случится большое откры-
тие, и надо позвать всех... или будет тревога...
     Васька перестал смотреть на пузыри. Поднял Васька широко откры-
тые глаза.
     - Или если настанет очень важный момент,  - тихо сказал Сеня, -
вот тогда ты, пожалуйста, барабань, Васька.
     - Ладно,- тоже тихо сказал Васька. - А какой это важный момент?
     - Всякий... Знаешь, сказать трудно... Хочешь, я расскажу лучше,
что я видел однажды?
     Все хотели, не только Васька. И все пошли рядом.

                    7. Рассказ о важном моменте

     Сеня был тогда чуть постарше Васьки и чуть помладше Игоря и Ле-
ха. Ему исполнилось одиннадцать лет. Со своим дядей моряком он прие-
хал в Севастополь.
     Дом, где жил дядя,  стоял недалеко от  Исторического  бульвара.
Над холмом, усеянным белыми домиками, поднималось круглое здание Се-
вастопольской панорамы.  Белый камень,  серебряный купол,  башенка и
шпиль с маленьким парусником.
     В первый же день Сеня уговорил дядю купить билет.
     ...Низенький экскурсовод в полотняных брюках и сандалиях на бо-
су ногу что-то громко объяснял.  Сеня почти не слушал.  Он стоял  на
круглой площадке с медными, как на капитанском мостике, поручнями.
     Громадное полотно окружало склоны Малахова кургана. Склоны были
как настоящие:  с траншеями и землянками,  с перевернутыми зарядными
ящиками,  брустверами из корзин. С фигурами убитых. А дальше, на по-
лотне  (и как это сумели нарисовать такую громадную картину!),  анг-
лийские,  французские, русские колонны, синий дым выстрелов, далекие
британские фрегаты, мачты затопленных русских кораблей, желтые форты
и Севастополь под первым лучом солнца.
     Уже не поймешь,  что нарисованное, а что настоящее. Все настоя-
щее! Но почему оно застыло и молчит?
     - А здесь изображен особенно важный момент... - донесся до Сени
голос экскурсовода в сандалиях. Что за момент, он уже не слышал. Ему
показалось,  словно чье-то волшебство разорвало заколдованную тишину
и неподвижность. Сене показалось, что все ожило. Он увидел маленько-
го барабанщика.
     Круглые бомбы с треском выбрасывали желто-красные букеты  взры-
вов. Громкое щелканье выстрелов било по ушам. Воздух гудел от криков
тысяч людей,  содрогался от залпов тяжелых бомбических пушек и  мор-
тир.  И, как ни странно, слышался сквозь шум боя спокойный голос На-
химова,  поднявшегося на оборонительную башню, ворчливый бас хирурга
Пирогова,  скрип  ведер на коромысле сестры милосердия Даши Севасто-
польской. А маленький барабанщик в зеленом мундире с белой перевязью
выбивал спокойную негромкую дробь.
     Уже не нужен был сигнал тревоги.  Солдаты пехотного полка почти
построились в ощетинившуюся длинными штыками колонну.
     Не нужен был сигнал атаки.  Все и так знают,  что начнется  она
сейчас.
     И все-таки барабанщик бил.  Он стоял совсем спокойно среди тон-
кого  свиста пуль и шуршания тяжелых ядер.  Он чуть расставил ноги и
склонил голову, глядя, как ровно пляшут палочки на желтой коже высо-
кого барабана.
     И Сеня понял,  что это и есть важный момент.  Было очень важно,
что мальчик-барабанщик оставался очень спокойным и палочки не сбива-
лись с ровного ритма.
     Вы слышали когда-нибудь,  как в рокот грозного ливня, шум ветра
и трескучие раскаты вливается негромкий звон струи, ударившей в пус-
тое  ведро?  Кто-то  выскочил на секунду и сунул его под водосточную
трубу.  "Тра-та-та-та",  - часто бьют капли о металлическое  дно.  И
гроза словно отходит и делается спокойнее.
     Так же и ровная дробь маленького барабанщика в грохоте штурма.
     - Здесь, товарищи, вы можете рассмотреть... - голос экскурсово-
да,  усиленный микрофоном,  ворвался в грохот боя. Вздрогнул Сеня, и
кончилось волшебство.  Умолкли пушки. Неподвижно повисли синие дымы.
Замерли на бегу солдаты.
     А мальчик с барабаном стоял так же,  как раньше. Чуть расставил
ноги и склонил голову в зеленой с красным околышем бескозырке. Толь-
ко палочки не мелькали в руках. Он отдыхал...
     Экскурсия обходила площадку по кругу. И вот уже надо спускаться
по лестнице,  узкой и крутой, как корабельный трап. Сеня не спустил-
ся. он протолкался осторожно и пристроился к другой группе. Вернулся
к барабанщику.
     Так он делал три раза...
     Потом он  ушел из панорамы к Четвертому бастиону.  Черные кора-
бельные пушки были горячими от солнца.  Два загорелых малыша прыгали
с бруствера в мелкие желтые цветы.  Заберутся и прыгнут... Ветер за-
путался в выгоревшей траве,  и ее сладковатый запах смешался с запа-
хом моря.  Струился теплый воздух. В нем колебались белые ряды доми-
ков на крутых склонах за Южной  бухтой  и  темный  памятник-танк  на
Красной горке.
     Сеня сел на бруствер.
     Он вспомнил  барабанщика,  сохранившего мужество в очень важный
момент.  И показалось Сене,  что он встретил хорошего друга. Ведь он
тоже был из беспокойного племени мальчишек.  Он был таким же, как те
мальчишки, которые помогали отстаивать Севастополь и в прошлом веке,
и позже, когда немецкие снаряды разбивали памятники и дома.
     И он подумал, что смог бы тоже...
     Но этого Сеня ребятам уже не сказал. Об этом не говорят...

                        8. Мечты и травинка

     Васька лежит на траве.  Ноги у Васьки гудят.  Ведь прошагали-то
ой-ой сколько!  Сеня говорит,  что девять километров. А Лех говорит,
что двенадцать.
     Ваську только что отругали за легкомыслие: за то, что не взял с
собой одеяло. Васька вместо того, чтобы расстроиться, обрадовался:
     - А разве поход с ночевкой будет?
     - Горе луковое! - ахнула Таня. - Ты и не знал?
     Галина застонала.  Лех засвистел сквозь зубы, стал разглядывать
совершенно пустое небо и заметил между прочим:
     - Я сразу говорил... Свяжись с мелкотой - хлебнешь соленого.
     Сеня хотел выругать Ваську покрепче,  но не стал.  Себя  ругать
надо: не проверил даже, с чем идет в поход малыш Снегирев.
     - Эх... - сказал Сеня. - Пустая голова!
     Все думали, что это про Ваську, а он это про себя сказал.
     - Можно двоим под одним одеялом, - рассудил Игорь. - Когда зна-
менитый  путешественник Александр Гумбольдт путешествовал по Амазон-
ке, он однажды...
     Васька не узнал,  что стало со знаменитым путешественником. Ус-
талость как-то сразу налила ноги.  Васька лег там,  где стоял. Сунул
под голову рюкзачок, где уже не было пачки ванильных сухарей.
     Сквозь сомкнутые ресницы Васька смотрел на солнце.  Оно  разби-
лось на брызги. И вдруг потемнело. Открыл Васька глаза. Солнце спря-
талось за прозрачное облачко. Просвечивает сквозь него, стало ровное
и круглое, без лучей. Похоже на маленький барабан.
     Васька трогает локтем барабан,  щупает  под  рубашкой  палочки.
Тут.
     Васька начинает мечтать.  Он теперь знает, что нельзя поднимать
палочки из-за мертвой стрекозы или блестящей подковы.  Вот если слу-
чится важное открытие,  или нападут на путешественников  враги,  или
встретится  на пути такое,  что потребует большой смелости и больших
сил... Тогда вставай, Васька! И стой крепко, пусть палочки не сбива-
ются от страха.  Барабанщик всегда должен оставаться спокойным. Ведь
он подает сигналы. Что будет, если растеряется барабанщик?
     Вот опустится  ночь,  и  запляшут  на  деревьях желтые отблески
костра. И все уснут. Кроме Васьки. А он сядет у огня. Будут тихонько
трещать  в  пламени  сучья,  будет  шептаться  кругом темный лес.  И
вдруг... Бей тревогу! Из черных листьев протиснулась к огню страшная
зеленая голова. Горят, как зеленые светофоры, глаза, шевелится в зу-
бастой пасти красный раздвоенный язык,  извивается  чешуйчатая  шея.
Ящер!
     Или, ну его, этого ящера. Все равно таких на свете не бывает.
     Лучше пускай  будет  бой  у крепости,  где враги держат в плену
тех,  кто за революцию. Пусть двинутся на приступ штурмовые колонны!
Стены и башни опоясаны синим дымом выстрелов. Все равно вперед! Бьет
Васькин барабан. Так бьет, что камни рушатся и сыплются со стен раз-
валившиеся зубцы...
     Но нет,  не бывает так.  Сейчас другие войны,  и барабанщики не
ходят в атаку впереди цепей.
     Может быть,  полететь на Луну,  открыть там лунный город и уда-
рить в барабан,  чтобы все космонавты сбежались и помогли Ваське ра-
зузнать, какие здесь есть тайны?
     Но читал Васька,  что на Луне даже выстрелов не услышишь,  а не
только барабана. Потому что нет там воздуха.
     Ладно! Если барабанщик смелый, дело ему найдется.
     Будет трудная дорога,  будут горы:  пропасти и обвалы.  И висит
над одной страшной пропастью веревочный мост. Остановились путешест-
венники. Даже самые смелые опустили глаза. А надо идти.
     И Васька идет.
     Натянулись тонкие веревки. Качается мост. Так качается, что ка-
жется Ваське,  будто уплывает он куда-то.  Плывет,  плывет. Но вот и
берег.  Над самой пропастью,  на узком каменном карнизе, встал бара-
банщик и поднял палочки.  Ровно стучат они,  эхо рассыпалось в горах
веселым горохом.  Барабанщик спокоен.  Значит, мост надежен. Значит,
все будет хорошо, только не надо бояться...
     Но что это щекотит Васькин локоть?  Васька  поднимает  ресницы.
Мохнатая зеленая гусеница!
     Дернул Васька руку, вскочил.
     Рядом на перевернутой кастрюле сидел улыбающийся Лех.  Крутил в
пальцах длинную травинку с пушистым зеленым колоском.

                         9. Барабанят капли

     - Бессовестный ты,  Лех,  - сказала Таня. Но голос у нее был не
сердитый.  Ваське даже показалось,  что она тихонько смется. Правда,
разглядеть Васька не успел.  Таня вдруг принялась рыться в своей са-
нитарной сумке. И чего ей там понадобилось?
     Сеня снова предупредил Леха, что у него лопнет терпение. Но и у
Сени голос звучал несерьезно.  Галина что-то черкала в дневнике и на
Ваську не смотрела. Губы кусала.
     Плохо стало Ваське. Опять смеются. Смешно, конечно, что он тра-
винки испугался.
     А может, он и не испугался! Может, вскочил он просто так.
     Васька надел барабан. Хмуро сказал:
     - Пора уж. А то сидим, сидим... Вечер скоро.
     - Ну,  раз ты все равно проснулся, значит, можно идти, - согла-
сился Сеня. - Отдохнул?
     - Я и не устал.
     - Побарабань-ка. Игорь где-то своего жука ищет.
     Васька сунул палочки под рубашку.
     - Буду я из-за пустяка барабанить... Так позовем.
     Хором позвали Игоря.
     Пошли.
     С запада подкрались серые и сизые облака.  Дождь пошел. Сначала
маленький, а потом как приударил!
     Сеня раскинул  под березой плащ-палатку,  укрыл всех с головой,
залез сам.
     Из-под плащ-палатки ничего не видно. Все сбились кучей, не пой-
мешь, где чьи руки, ноги, головы. Зато тепло. Уютно.
     Лех послушал, как барабанит по брезенту дождь. Определил:
     - Зарядил на неделю.
     Ему поверили.  Лех - опытный путешественник.  Стали думать, что
делать.  Ничего не придумали и решили пока сидеть просто так.  Потом
видно будет.
     Сначала сидели тихо. Наконец Игорь сказал:
     - На меня капает.
     - Не размокнешь, - решил Лех.
     - На морилки капает...  И вообще,  если не перестанет,  мы пле-
сенью обрастем.
     - Плесень  -  ерундовщина,-  грустно сказал Лех.- А вот в сырые
места места любят змеи заползать - это да.
     - Какие змеи? - забеспокоился Васька.
     - Всякие, - охотно сообщил Лех. Протянул назад руку и провел по
Васькиной ноге сырой холодной травинкой. - Ядовитые.
     Васька ойкнул и дрыгнул ногой. Здорово дрыгнул.
     - Скажите  вы  вашему барабанщику,  чтобы тихо сидел!- закричал
Лех.- Он мне коленом затылок продолбил.
     - Ничего я не продолбил, - стал оправдываться Васька. - Я о его
затылок коленную чашечку разбил. Он твердый и колючий какой-то.
     - Сам  ты колючий!  - разозлился Лех.  - Чем ты мне под лопатку
колешь?
     - Это палочки, - виновато сказал Васька. - Ну, ладно. Я их убе-
ру сейчас.
     - Хоть бы ты их потерял скорее!.. Расселся тут со своим бараба-
ном.
     Лех толкнул ногой барабан,  который лежал отдельно. Барабан вы-
катился из-под плащ-палатки. Подпрыгивая, покатился по траве: поляна
шла под уклон.
     - В речку свалится,  - спокойно сказал Лех.- Беги.  А то  зачем
тебе палочки, если без барабана.
     Васька поежился.  Дул ветер,  и косой дождь порывами хлестал по
брезенту.
     - Алексей! - гаркнул Сеня. - Марш за барабаном! Домой отправлю!
Одного!  И с дежурных по костру я тебя снимаю!  И вообще...  Лопнуло
мое терпение... Марш!
     Но Васька уже выскочил под дождь.
     Он долго не возвращался.
     - Простудишься! - крикнула Таня. Она ведь заботилась о здоровье
путешественников.  И вдруг все услышали, как Васька смеется. Он сме-
ялся и говорил:
     - А дождя-то никакого нет.  Это ветер  березу  качает  и  капли
сбрасывает.  Они и барабанят.  А дождь совсем кончился. Сейчас будет
солнце...

                     10. Лех кричит "помогите"

     Знаменитый собиратель жуков и бабочек первым увидел место,  от-
куда вытекает Ящерка.  Он погнался за  бабочкой  "павлиний  глаз"  и
наткнулся  на  родничок  у серого камня,  покрытого серыми чешуйками
мха. От родничка бежал ручей. Он и был началом Ящерки.
     Игорь закричал,  чтобы  посмотрели  на родник.  Васька опоздал.
Когда он прибежал,  все уже стояли у камня. И не пришлось барабанить
Ваське. Зачем шум поднимать, когда каждый уже знает об открытии?
     Обидно.
     Сеня сказал,  что  задача  выполнена.  Галина пристала к Игорю,
чтобы он описал в дневнике "условия открытия истоков  реки  Ящерки".
Игорь  только рукой махнул.  Что ему эти истоки!  Ведь он не собирал
коллекций ручьев и речек.
     - Вот если бы жука рогатого найти...
     В лес уже пробрались сумерки.  С самой середины  неба  смотрела
неяркая  звездочка.  Перестали  шуметь деревья,  и громче стал голос
родника. Решили, что построят у родника шалаш, переночуют, а утром -
домой.  Сеня велел Леху нарубить еловых лап для шалаша. Лех взял то-
пор, плюнул и пообещал:
     - Костер без меня вы все равно не зажжете,  хоть лопните на все
четыре стороны.
     И ушел.
     Ответственным за костер Сеня назначил Игоря. Помогать сам взял-
ся.  Вытащил зажигалку.  Интересная зажигалка, сделана, как пистоле-
тик.
     - Мне ее дядя подарил! Из Одессы привез, - сказал Сеня.
     - Хорошая, - похвалил Васька.
     Сеня надавил курок. Фитилек не загорелся. Игорь поглядел на за-
жигалку, тоже похвалил:
     - Ничего, красивая.
     - Мне ее дядя...  - сказал Сеня и снова нажал курок.  Потом  он
нажал еще сто или двести раз. Даже искорка не вылетела.
     Сеня опустился на камень.
     Подошли Таня и Галина.
     - Без огня нам костер не зажечь, - сказала умная Галина.
     - Спать и без костра можно, - вздохнула Таня. - Но кто согласен
есть сырую картошку?
     Никто не был согласен.
     Игорь старательно шарил по карманам. Наконец вытащил коробок.
     - Для жука взял,  если попадется.  Тут,  по-моему,  одна спичка
застряла.
     Спичка нашлась.  Сеня взял ее двумя пальчиками, будто она могла
загореться раньше времени. А она могла совсем не загореться. Или по-
гаснуть сразу...
     - Позвать Леха? - спросил Игорь. Все понимали, что надо позвать
Леха. Он костер с одной с одной спички зажжет, сумеет.
     Лех вдалеке постукивал топором.
     Сеня молчал. Васька понял его. Васька сказал:
     - Зажигай сам.
     - Дай-ка бумаги, - велел Сеня Галине. - Сучья совсем сырые пос-
ле дождя. И кто этот дождь выдумал?
     Галина протянула два листка, вырвала из тетради.
     - От сердца отрываю.
     Сеня погладил на голове ежик. Прищурился. Вздохнул. Чиркнул.
     Спичка зашипела...
     Зажглась!
     Вспыхнула бумага.  Нехотя загорелась сырая береста. Все опусти-
лись на корточки и стали дуть.
     И наконец поползли среди сучьев желтые языки огня.
     - Уф!  - сказал Васька.  Выпрямился и потер ладонью закопченный
нос.
     И тут услышали, как Лех кричит издалека:
     - Ой-ой! Рогатина-страхилатина! Помогите!

                     11. Рогатина-страхилатина

     Игорь первый метнулся в чащу.  Так рванул, что сачок свистнул в
воздухе.
     Таня схватила сумку и помчалась следом.
     - Мама!- сказала Галина и зажала уши.  Второй раз  она  сказала
"мама" уже на бегу.
     Васька вытянулся, как струнка, и задрожал. Не испугался Васька.
Только почувствовал, будто воздух стал холодным, как в октябре. Ста-
ли громадными черные березы и ели,  широко-широко раздвинулась поля-
на, небо поднялось на страшную высоту, и сразу глянули с него десят-
ки новых звезд.
     Тревога! Выхватил Васька палочки.
     - Стой!  - приказал Сеня.  - Останься, следи за костром. Пойду,
посмотрю.
     И широкими шагами двинулся туда, где только что орал Лех.
     А тревоги никакой не было.  Лех тащил навстречу тяжелый лосиный
рог. Большущий, широкий, как лопата. Отдуваясь, Лех похвастался:
     - Лось весной сбросил, а я нашел. Видали находочку!
     - Нашел,  ну и тащи,  - рассердилась Таня.  - Заорал, будто его
волки жрут.
     - Тащи! Он застрял.
     - Брось тогда, завтра притащим.
     - Я тоже застрял.
     - Лучше бы ты в городе застрял, - вздохнул Сеня. - Не вынесу я.
Васильков! Ты почему бросил костер?
     - Ой,  - испугался Игорь. - Я забыл. Я думал, Лех рогатого жука
нашел. Кричит: "Рогатина"...
     - Значит, жук виноват? - сказал Сеня. - Ну-ну...
     - Васька где? - забеспокоилась Таня.
     - Остался. Караулит костер.
     - Эх,  вы... - прохрипел застрявший Лех. - Он там один, а вы...
Он же первый раз один... Помрет со страха... И никакого костра...
     - Пошли. Быстро, - скомандовал Сеня, вытаскивая Леха из развил-
ки двойного березового ствола.
     Затрещали ветки. Васька шел навстречу.
     - Костер горит?
     Васька тихо сказал:
     - Горит.

                    12. Когда барабанщик плачет

     Солнце пробило еловую крышу и разбудило командира. Васька лежал
рядом, под одним одеялом.
     Сеня пошевелил его локтем:
     - Просыпайся, барабанщик, бей подъем.
     Васька поднялся сразу.
     - Ты что невеселый?? Не выспался?
     - Выспался, - глядя в землю, сказал Васька. - Я давно не сплю.
     Он ушел на другой край поляны и начал барабанить, стоя спиной к
шалашу.
     Лех вылез  на  солнце.  Медленно  стал подкрадываться к Ваське,
чтобы пощекотать травинкой ему шею. Вот подскочит барабанщик!
     И подкрался. Не слышал Васька.
     - Братцы! - завопил Лех. - А палочек-то нет! У него сучочки бе-
резовые! Я говорил, потеряет!
     Васька быстро обернулся.  Бросил в траву два березовых сучка. И
вдруг побежал в лесную глубину сквозь путаницу веток...
     Его нашли у старой сосны.  Он тихо плакал, прижавшись к смолис-
тому стволу. Сеня взял его за плечо. Оно было мокрым от росы.
     - Хватит, Васька, - сказал Сеня.
     - Ладно, - всхлипнул Васька, но все еще плакал.
     - Эх...  - прошертпл Сеня.  - Беда мне с вами.  - И он  добавил
очень тихо,  так, что слышал только Васька: - Перестань. Ты же бара-
банщик.
     Слезы снова прорвались у Васьки.
     - Какой... барабанщик... если... без палочек...
     Игорь, Таня,  Галина,  Лех стояли позади. Стояли в двух шагах и
не знали,  как скверно сейчас их командиру.  Наверно,  никогда он не
научится быть настоящим вожатым, если не умеет даже успокоить плачу-
щего октябренка.  И напрасно говорила ему Светка Левакова,  та,  что
ушла  со вторым звеном к Чертовым Камням:  "Ты родился,  чтобы стать
вожатым, Сенечка".
     Ей хорошо,  этой  Светке Леваковой:  у нее в группе одни семик-
лассники, не то что этот детский сад...
     - Снегирев!  -  сказал  Сеня.  - Ты в походе!  Ну-ка повернись.
Смирно!
     Он повернулся.  Он стоял прямо,  сдвинув вместе вымокшие в росе
тапочки и опустив руки.  На штанах и рубашке капли смолы  и  чешуйки
коры - прижимался к стволу.  На щеке тоже чешуйка - золотистая,  как
веснушка,  только побольше.  Слезинки скатываются по щеке и  огибают
смолистый кусочек коры, не трогают.
     - Где же палочки?
     - Сго... рели, - всхлипнул Васька.
     - Да перестань ты,  - вдруг принялась утешать его Таня.  -  Ну,
сгорели. Помирать теперь, что ли? Ты же не нарочно.
     Васька поднял влажные глаза.
     - Нарочно.

                        13. Что было вечером

     - Все тогда убежали,  - прошептал Васька, - а костер совсем пе-
рестал гореть.
     Он вытер кулаком глаза и поднял лицо.
     - Ну,  почти совсем...  Только дым, а огня нету. Один маленький
огонек остался. А ветки не горят, все сырые...
     Ветки не  хотели  гореть.  Они только шипели,  как рассерженные
змеи,  и ждали,  когда умрет последний желтый язычок огня. И не было
больше спичек. И времени, чтобы думать, тоже не было. Васька кинулся
животом в мокрую траву и дул,  дул так, что в глазах затанцевали зе-
леные пауки.  Пока он дул,  огонь держался. Но Васька уже обессилел.
Он задохнулся от дыма.
     Васька вскочил.  Не были слышны голосов!  Что там за беда?  Что
случилось с Лехом? А может... там уж... и живых нет...
     Если бы  мог  Васька  разорваться,  чтобы и у костра остаться и
помчаться туда, на помощь!
     Но тут  и  без разрывания не сберечь огонь.  Не отстоять одному
костер. Помощь нужна.
     Поднял Васька палочки.  И увидел, что совсем сжался огонек, по-
гаснет вот-вот.
     Ударить он не успел. Отдал палочки огоньку, потому что наступа-
ла ночь, а он, Васька, должен был как угодно сохранить костер.
     Палочки были сухие. Ведь он их все время держал под рубашкой...
     - Вот и все, - кончил Васька печальный рассказ.
     Сеня взял его за плечи,  и они пошли к шалашу. Васька нес бара-
бан за лямку. Барабан гудел, задевая ветки.
     Таня, Галина и Лех шли следом.  Сзади брел Игорь, волоча за со-
бой сачок.
     - Допрыгался,  - сказала ему Галина. - Хорош бы ты был, если бы
не Васька.
     - Мы-то хоть думали, что с Лехом случилось что-то, - добавила с
другого бока Таня. - А ученый наш за жуком помчался, костер бросил.
     - Будто первый раз в походе, - ввернула Галина.
     Игорь молчал.  Потому что был не в первый раз в походе и  знал,
что дежурному нельзя бросать костер,  особенно, если нет больше спи-
чек.  Такой в походе закон.  Пусть хоть тысячи рогатых жуков ползают
вокруг, пусть даже летают рядом тропические бабочки, живущие в лесах
Амазонки, где путешествовал Александр Гумбольдт...
     Таня догнала Ваську.
     - Чего же ты сразу не сказал?  - упрекнула она.  - Скрывал  за-
чем-то.
     - Я хотел...
     Он, правда, хотел сказать сразу. Когда пламя охватило палочки и
расползлось среди сучьев,  он бросился,  наконец, следом за всеми на
выручку Леху.
     Он бехал очень быстро и скоро услышал голоса.
     - Он  же первый раз один...  - говорил Лех.  - Он там от страха
помрет...
     И ничего не сказал Васька.  Ведь подумают, что сжег он палочки,
потому что испугался.
     А он не боялся. Некогда ему было бояться.
     И ничего не сказал Васька. Только сказал одно слово:
     - Горит.
     Это когда Сеня спросил о костре.  Ответил Васька и  только  тут
понял,  что наделал!  Нет у него палочек!  Значит, не барабанщик он.
Барабанщики не бросают палочки в огонь,  это их оружие.  И если слу-
чится  тревога или надо будет дать важный сигнал,  что станет делать
Васька?..
     Когда совсем  стемнело,  Васька  выломал  две  березовые ветки,
оборвал с них листья. Но разве это настоящие палочки? Это все равно,
что деревянный наган вместо настоящего пистолета.
     Никому не показал он эти два березовых сучка.  А когда не приз-
наешься в чем-нибудь сразу, потом в сто раз труднее...

                    14. Картошка будет в мундире

     - Алексей! - сказал Сеня. - Иди-ка сюда.
     - Не пойду, - сказал Лех.
     - Ну!
     - А зачем кулак показывал?
     - Иди.
     Лех перестал копаться в рюкзаке. Вздохнул. Пошел.
     - Свинство это, - тихо проговорил Сеня. - Все из-за тебя. Изви-
нись перед Васькой.
     - Буду я еще извиняться...  - хмуро сказал Лех. - Новости. При-
вет с Камчатки... Кастрюлю таскай да еще извиняйся...
     Он ушел. Далеко ушел, за деревья.
     Васька, сгорбившись, сидел у шалаша.
     Сеня вытащил плащ-палатку, начал скручивать в пакет.
     - Сеня, - тихо окликнул Васька поднял глаза. - Сеня... Я теперь
барабанщик или так просто?
     Сеня помолчал.  Он мог бы,  конечно,  ответить сразу,  но решил
иначе.
     - Ладно,  - сказал Сеня. - Спросим ребят, быть ли тебе барабан-
щиком.
     Васька посмотрел на ребят. Леха где-то нет. Галина сидит на пе-
ревернутой Лехиной кастрюле,  что-то пишет в дневнике. Пишет, навер-
но,  как он потерял палочки. Конечно, умная Галина скажет, что неза-
чем второклассника Ваську делать барабанщиком.  И Лех скажет,  когда
придет.  А Игорю,  наверно,  все равно.  Вот сидит он на корточках и
разжигает костер увеличительным стеклом,  которое взял,  чтобы расс-
матривать насекомых. И на Ваську не смотрит. А Таня?
     Тане тоже не до Васьки.  Она потеряла нож. Все перерыла в шала-
ше, рюкзаки перетрясла. Ругается:
     - Зубами я должна чистить картошку?
     - Чисти моим, - предложил Сеня.
     - Или моим, - сказал Игорь.
     - Вашими ножами только тесто месить! - У меня кухонный.
     Она пошла искать Леха. Лех сидел под кустом.
     - Рогатина-страхилатина! - гаркнула Таня. - Сейчас ты получишь!
Люди картошку ждут, а он ножичком играет. Давай!
     Лех не обернулся.
     - Не дам, - деловито сказал Лех. - Сваришь в мундире.
     Таня подошла ближе,  чтобы ухватить упрямого Леха за шиворот. И
не ухватила.
     С минуту она стояла у него за спиной. И смущенно сказала потом:
     - Ладно... Сварю в мундире.

                      15. Будет много дорог...

     Барабанщиков много. Целые миллионы.
     Может быть,  не стоило рассказывать о барабанщике Ваське.  Ведь
ничего особенного Васька не сделал. Даже в барабан ударить по-насто-
ящему ему не пришлось ни разу.  И если уж быть честным до конца,  то
мохнатых гусениц Васька боится до сих пор.
     О чем же тут говорить?
     Но снова звено собирается в поход.
     - А Васька? - осторожно спрашивает Таня.
     Галина пожимает плечами.
     - Что Васька? Надо яснее выражать свои мысли.
     - Пустят? - выразил мысль Игорь.
     Ваське теперь труднее.  Мама приехала из деревни, папа вернулся
из командировки.  Экзамены у Ольги кончились.  За прошлый раз Ваське
от Ольги влетело, он ведь не сказал, что уходит с ночевкой.
     - Пустят, - ворчит Лех. - Всем гамозом пойдем, потребуем.
     - Ну и выражения, - говорит Галина.

     ...Васька вытаскивает из под кровати рюкзак. Скручивает одеяло.
Потом Васька лезет за палочками.  Барабан в школе,  а скрещенные па-
лочки для барабана висят над Васькиной кроватью, рядом с картой Ура-
ла и портретом космонавта Титова. На белом дереве коричневый кружев-
ной узор. Игорь выжег своим увеличительным стеклом. С узором палочки
кажутся даже красивее старых,  хотя и не  такие  гладкие.  А  совсем
гладкими  сделать  барабанные палочки Лех не сумел:  ведь у него был
только маленький кухонный ножик.

                                                  Владислав Крапивин

                           СИГНАЛ ГОРНИСТА

                               Рассказ

                                  1

     Шёл отряд.
     Сухо и рассыпчато стучали два барабана.  Знамя хлопало на ветру -
красное знамя с костром, серпом и молотом.
     Раз-два, левой!  Топали ноги по травам  переулков,  по  гранитной
мостовой  Екатерининского  спуска,  по  дощатым  шатким мостикам через
ручьи и канавы. Кто в стареньких ботинках, кто в самодельных тапочках,
а кто и просто босиком. Не привыкать!
     Шагал отряд мимо деревянных заборов, мимо церкви на площади, мимо
кирпичных лабазов и покосившихся бревенчатых домов.
     Гурьбой бежали по обочинам чумазые босые ребятишки, помахал рукой
парень в богатырке с голубой кавалерийской звездой.  Краснорожий боро-
датый мироед,  придержав у перекрестка подводу, с размаху перекрестил-
ся,  будто воздух саблей рубил, плюнул и трахнул кулаком по лошадиному
крупу. Ну, плюйся, плюйся. Доплюёшься! Теперь тебе не прежние времена.
     Шёл отряд,  и не уставали барабанщики. Шагали ребята по централь-
ным улицам,  по заросшим проулкам окраинной слободы, по лесной дороге,
по песчаному берегу озера. День был хороший: облака - будто желтые го-
ры, небо - синее, как море, а озеро - как небо.
     У перевернутой  самодельной  лодки  возились двое деревенских па-
реньков. Услыхали барабанщиков, подняли головы, засмотрелись на знамя,
на незнакомых мальчишек в белых рубашках и штанах до колен, с красными
платками на шеях, с мотками верёвок и топориками у поясов.
     - С городу.  Пионеры называются. Батя сказывал, цельный месяц бу-
дут в лесу жить.
     - А тебе-то чего? Пускай живут, нам не мешают. Ты конопать давай,
дело не бросай.
     - Я ничо,  так. Афанасий Петрович говорит, нехристи они и совести
не знают.
     - А сам-то он знает? Семь шкур с соседей дерёт.
     - Дак я и говорю. Эй, ребята, далеко идёте-то?
     - На Гамаюн!
     - Хорошее место! В гости приплывём!
     - Давайте!
     Это Генка крикнул "давайте",  Тот,  что в третьей шеренге  слева.
Конечно, не следует кричать в строю, но ведь и не ответить нельзя: не-
хорошо получится.  Да и трудно удержаться,  не крикнуть, потому что на
душе очень радостно:  брызжет солнце, ярко синеет вода, стройно шагают
товарищи.  Неутомимые барабанщики Петька Бубенчиков и Саня Черноскатов
то попеременке,  то вместе бьют весёлый походный марш.  А за синим ле-
сом,  в конце дороги,  ждёт мальчишек заваленный гранитными  валунами,
заросший полуостров с дремучим сказочным названием - Гамаюн.

     К лагерю пришли, когда солнце уже садилось за сизый лесистый хре-
бет на том берегу.  Зарозовели облака,  вода стала золотистой, и мелко
поблёскивал  слюдяными чешуйками гранит валунов.  Среди камней в траве
раскидано было отрядное имущество:  его дежурные привезли на подводе и
на шлюпке.  Лежали свёрнутые палатки, стояли корзины с картошкой, вёд-
ра. Поблёскивали штыки на составленных в пирамиду винтовках. А еще од-
на винтовка - в руках у часового.
     Хоть и устали ребята, а отдыхать некогда - ночь на носу.
     - За дело, друзья!
     Десять человек - ставить палатки,  двое - за водой, пятеро - чис-
тить картошку.  Остальные - за дровами, за ветками для постелей, кост-
ровую площадку готовить и мачту для флага.
     И часовой к знамени!
     Генка и Саня Черноскатов вместе таскали хворост. Наберут по охап-
ке - и к костру. Саня наконец выдохся:
     - Хватит уже. Дров-то на целую неделю нанесли.
     А Генка ничуть не устал.  Хоть всю ночь работать готов. Жаль, ни-
какого дела не осталось: палатки стоят ровным квадратом, мачта на мес-
те,  огонь трещит, в вёдрах булькает картофельная похлёбка. Вот и кон-
чился день, похожий на солнечную карусель. Голубые звёзды проклюнулись
в светлом небе. Звенят комары, кусаются помаленьку, но ничего.
     - Ребята? Ужинать и спать!
     А спать совсем не хочется.  Посидеть бы ещё у костра.  Или у воды
постоять,  поглядеть,  как мерцают в десяти  вёрстах  огоньки  города.
Где-то там, в домике у городского пруда, мамка, Бориска, Лида. Бориска
чуть не ревел, просился с отрядом, да нельзя: мал ещё.
     - Гена, а ты и не устал вроде.
     Генка вздрогнул. Это старший вожатый Юра Боровикин подошёл.
     - Нет, Юра, не устал. Я ещё хоть что могу делать.
     - А часовым быть?
     - Да хоть всю ночь!
     - Всю ночь не надо.  Я тебе через два часа смену пришлю. А сейчас
даже  не знал,  кого поставить.  Все уморились,  ты один такой боевой.
Винтовку возьми.
     - С патронами?
     - Ну, а как же! Дело нешуточное.
     У Генки под сердцем прошёл холодок. Дело и впрямь серьёзное. Вре-
мя такое неспокойное,  в сёлах народ всякий, оглядка нужна. На прошлой
неделе  в уполномоченного окружкома комсомола два раза стреляли из об-
реза, когда ехал через лес на лошади. Но ведь недаром у Генки патроны.
Юра высыпал их ему в ладонь - тёплые, тяжёлые, остроконечные.
     Генка отвёл в сторону ствол  со  штыком,  оттянул  затвор  старой
трехлинейки, вложил патроны в магазин. Верхний патрон придержал, чтобы
тот раньше срока не ускочил в ствол.
     - Ну, парень ты надёжный, правила знаешь, - сказал Юра.
     - Ага.  Сперва:  "Стой!  Кто идёт?" Потом: "Стой, стрелять буду!"
Потом, ежели что, в воздух трахну. Ну, а если уж...
     - Всё правильно.

     Генка обходил палатки по квадрату.  Сосны и кусты тёмным  облаком
обложили  лагерь  с  трёх сторон,  а с четвёртой светилась кое-где меж
стволов озёрная вода. Звёзды мигали. И тишина была. Слышно, как ребята
дышат в палатках.
     Генка прислушивался.  Трава под ногами шелестит.  А иногда кто-то
завозится,  зашумит в дальних кустах. Может, ветер проснулся, а может.
Генка снял с плеча и взял на руку винтовку.  Пять патронов в магазине,
будто пять пальцев ладони,  сжатой для салюта.  Стоит передернуть зат-
вор,  и.  Пусть сунутся! Генка не вздрогнет, не отступит даже полшага.
Потому что он отвечает за лагерь, за товарищей, за знамя.
     Но пока всё спокойно.  И ветер опять затих.  Даже комары угомони-
лись.  Тихо,  тепло.  И сильно пахнут листья и травы. Так же, как в то
лето, год назад.
     Генке вспомнился июльский вечер...

                                  2

     Травы пахли соками, росой и медом. Солнце ушло за березняк на том
конце луга. Генка нехотя поднялся с пенька, сунул за пояс книжку, взял
с земли кнут.  Он устал сегодня,  бегая за коровами, и лишь под вечер,
когда стадо притомилось,  посидел немного с книжкой. А теперь вот пора
гнать коров в деревню.
     Пасти стадо - непривычное занятие для городского мальчишки. Рога-
тая скотина не очень-то его слушается.  Ну какой пастух  из  паренька,
которому  недавно лишь двенадцать стукнуло?  Только Генка не жалуется.
Быть пастухом лучше,  чем батрачить за одни харчи у  свихнувшегося  от
жадности "хозяина" Петра Макарыча Малопудова.
     К Малопудову Генку устроил дядя Федор,  знакомый отца. Когда отец
помер, мамка работать пошла, а дядя Федор её уговаривал:
     - Отдай мальчонку в деревню, у меня там свояк есть, крепкий хозя-
ин. Будет Генка под присмотром, делом займётся. Глядишь, к осени мешок
муки заработает.
     У матери, кроме Генки, маленькие Лидка да Борис. Попробуй прокор-
ми. Время-то тяжёлое. Поглядела мать на Генку, вздохнула, спросила:
     - Ты сам-то, Гена, как думаешь?
     - А чего. - сказал Генка. - Если мешок муки, то конечно.
     Свояк дяди  Федора  и впрямь был "крепкий хозяин".  Проще говоря,
кулак. Генка с утра до темноты ни минуты отдыха не знал: чистил конюш-
ню, корм задавал скотине, навоз вывозил. Свиньям завидовал, потому что
те могли спать сколько хочется.
     А когда,  совсем измочаленный.  Генка валился на лавку, костистая
рука Малопудова вцеплялась в его плечо.
     - Подымайся, ты. Табак за тебя Николай-угодник рубить будет?
     Ух как ненавидел Генка его заросшее лицо и гусиные глазки!
     Глотая слезы,  поднимался  он  и  рубил в деревянном корыте сухие
листья самосада.  Запах его он до сих пор не выносит.  Маленькие  окна
избы  казались  красными  от позднего летнего заката.  В одном из окон
чернел ненавистный силуэт хозяина.  Генка встряхивал сонной головой  и
зубы  стискивал  от злости.  Но ведь никому не скажешь про свои обиды,
помощи ни у кого не попросишь.
     Один раз Генка,  разозлившись, так трахнул в корыте железной сеч-
кой, что корыто треснуло.
     - Это что ж?!  - заголосил Петр Макарыч.  - Кормишь его,  прорву,
жрёт, как лошадь, да ещё добро в щепки переводит!
     Замахнулся было, да Генка тоже не промах: отскочил к стене, сечку
сжал покрепче, стерпеть не захотел.
     - Какое это добро! Насквозь уж прорублено.
     Малопудов поостыл. Корыто и в самом деле старое. А мальчишку тро-
гать - себе дороже обойдётся. Вон как глазами-то зыркает: чисто волчо-
нок.  К тому же и соседи, чтоб им провалиться, всё больше говорят, что
заездил парнишку.
     И партейный этот, Завьялов, нехорошо на него, на Малопудова, пог-
лядывает.
     - На вышку полезай да новое корыто найди,  - проворчал Петр Мака-
рыч. - Там, за вениками, лежит. Лампу возьми. Да не запали там чего.
     Вышка - это по-деревенски значит чердак.  Взял Генка  керосиновую
лампу  с  пузатым  стеклом,  забрался по приставной лестнице в пыльную
темноту чердака.  Пахло сухой землей и  берёзовыми  листьями.  Веники,
подвешенные к стропилам, словно скребучие лапы, хватали за лицо. Генка
долго не мог найти корыто.  Потом отыскал его в углу за старым  сунду-
ком, окованным ржавыми полосками.
     Сундук был старинный, могучий. Интересный. Уж не золото ли прячет
в нем Петр Макарыч?  Генка поднатужился, поднял крышку. Была в сундуке
всякая рухлядь:  гнилые голенища от сапог, драный шёлковый абажур, мя-
тый самовар без крана.  А ещё была книжка - разлохмаченная,  без коро-
чек.  И на первой странице картинка:  мальчишка в  широкополой  шляпе,
верхом на тонконогом коне,  перепоясанный патронташами, поднял к губам
сигнальную трубу. А издалека мчатся по степи лихие всадники.
     Через неделю Семен Завьялов. тот, что из Красной Армии пришёл ра-
неный. Генку окликнул через изгородь и сказал:
     - Мы тут с народом порешили,  что нечего тебе на Малопудова спину
гнуть.  Определим тебя в пастухи.  Мужиков у нас мало,  на это дело  с
охотой никто не идёт, а тебе в самый раз, если постараешься. Скотины у
нас немного, управишься. До осени походишь за стадом, муки заработаешь
- и домой.  Чего тебе в деревне делать? Ты человек городской, рабочий.
А пока у меня поживёшь.
     С тех  пор и ходит Генка в пастухах.  Кнут на плече,  а за поясом
книжка.  Та,  что на чердаке нашлась.  Чуть свободная минута  выпадет.
Генка сразу нос в книгу. Написано там о далёкой стране Трансвааль, где
народ дрался за свою свободу против англичан.  Страна  далёкая,  афри-
канская, а дела понятные: вся Россия тоже воюет за свободу, против бо-
гатеев,  таких,  как Малопудов.  Да и против этих самых англичан тоже,
которые до чужого каравая большие охотники. Семён Завьялов с ними вое-
вал, рассказывал.
     Генка уже два раза перечитал книжку, где говорилось про мальчишек
из Трансвааля,  которые с англичанами дрались.  И очень  ему  нравится
картинка на первом листе: всадник-трубач.
     Вот бы Генке такую трубу!
     Он так  замечтался,  что даже кулак к губам поднёс.  Даже показа-
лось, что губы коснулись холодного металла.
     Заиграет труба, и послушное стадо соберётся в путь. Станут гарце-
вать на мустангах - пастухи и охотники дикого Запада.  (Генка про  них
ещё  раньше  читал  в  книжках Купера и Майн Рида.) А если кто заденет
Генку, целая армия бросится на выручку, сотрясая поля топотом подков.
     И вот как наяву видит Генка, будто на звук трубы мчатся от тёмно-
го леса по холмам, лугам и перелескам всадники. Их стремительные силу-
эты чётко рисуются на вечернем небе. Вытянулись по ветру плащи, головы
в широкополых сомбреро склонены к лошадиным гривам.
     Всадники спешат к Генке. Помощь и дружба! Месть за обиды!

                                  3

     Генка усмехнулся своим воспоминаниям. Поправил на плече винтовоч-
ный ремень и зашагал снова.
     Всадники и трубачи из дальних стран.  Всё это было неплохо, инте-
ресно,  но Генку они теперь мало волновали.  Они были сказкой, а Генка
прошлой осенью встретил настоящего трубача.
     Это случилось,  когда он вернулся домой лз деревни. Вернулся не с
пустыми руками.  Мешок муки, о котором думалось всю весну и лето, он и
в самом деле привёз. Свой, заработанный.
     Мать счастливо хлопотала у стола,  заводила тесто. Говорила, бла-
годарно поглядывая на Генку:
     - Учиться теперь пойдёшь. А то без грамоты куда денешься?
     В школу вернуться Генка и сам хотел. Да только. Бориска без боти-
нок, в отцовских сапогах шлёпает, а они как решето.
     У Лидки кофта - дыра на дыре. Да и с едой туго, одним мешком муки
жив не будешь.
     - Успеется с учёбой-то,  - небрежно сказал он матери.  - Работать
пойду.
     Друзья отца  обещали  устроить  его  в  слесарные  мастерские при
электромеханической фабрике.  Правда, дело затягивалось: уж больно мал
парнишка.  И  пока шли разговоры да уговоры,  выпали у Генки свободные
дни.
     Да лучше бы их не было,  этих дней-то. Скука. Пришла на Урал сля-
котная серая осень,  и улицы раскисли от грязи. Не хочется и нос высо-
вывать из дома.
     А вот малышу Бориске холод и дождь нипочём.  Целыми  днями  он  с
приятелями пропадал на улице.  Ничем не удержишь,  хотя и сапоги дыря-
вые.  "Ну и пусть бегает,  - думал Генка.  - Помощи в доме от него всё
равно мало. Только вот ноги не застудил бы".
     Однажды Бориска заявился домой с военным котелком,  а в котелке -
до половины - ячневая каша.
     - Откуда? - сурово спросил Генка.
     - Красноармейцы дали, - сказал Бориска. - И котелок насовсем. Я у
них уже два раза бывал. Всегда кормят.
     Он блестел глазами и счастливо шмыгал носом. Потом протянул коте-
лок.
     - Вы с Лидкой ешьте. Да мамке оставьте. А я сытый.
     Не понравилась вся эта история Генке. Но каша была хорошая.
     А Борька зачастил к новым знакомым. В трёх кварталах от городско-
го пруда,  в длинных каменных казармах, стоял красноармейский пехотный
полк.  Малыши-то  хорошо знали туда дорогу,  а Генка ни разу не бывал.
Ну,  в самом деле, не побежишь же за красноармейской колонной вместе с
малыми ребятами, когда полк, щетинясь штыками, проходит по улицам.
     Но однажды,  когда Бориска пропал чуть ли не на целый день. Генка
забеспокоился и пошёл к казармам.
     Казармы стояли квадратом,  а  внутри  был  вымощенный  брусчаткой
двор.  Во  двор надо было пройти через каменную арку.  Мимо часового в
суконном шлеме с распущенными "ушами".  Часовой глянул на Генку и доб-
родушно спросил:
     - Ты куда, паренёк? По делу или так?
     - Брат у меня там, должно быть. Повадился к вам.
     - А-а, Борька-то? Ну иди.
     Бориску Генка нашел у подводы,  что стояла рядом с конюшней.  Бо-
риска "помогал" выпрягать лошадь.
     - Болтаешься  тут,  -  хмуро сказал Генка.  И неловко обратился к
красноармейцам: - Надоел, поди, он вам.
     - С чего же он надоел?  - возразил усатый высокий красноармеец. -
Он тут помогает.  А ты, значит, брат? Вот и хорошо. Сейчас работу кон-
чим, ужинать пойдём.
     Не смог Генка отказаться.  Любопытно было поужинать с военными да
и есть хотелось.
     Ужинали в низкой комнате за длинными столами при керосиновых лам-
пах. Генка сидел между Бориской и усатым красноармейцем, которого зва-
ли дядя Алексей.  Усы у дяди Алексея были жёлтые, будто медные, пальцы
тоже жёлтые - от табака,  наверно.  А в глазах прыгали жёлтые точки от
лампы.
     Генка очистил миску, "спасибо" сказал и спросил:
     - Может,  вам по правде чего помочь надо?  А то из Бориски  какой
помощник. А я всё могу. Пол вымыть или винтовки почистить.
     - Ну, винтовки-то мы сами чистим, - сказал дядя Алексей. - Каждый
свою. Доверять другому своё оружие устав не дозволяет. А вот если тру-
бу поможешь почистить, спасибо скажу.
     И он принёс гнутую сигнальную трубу с узким раструбом.  При свете
лампы она блестела, как тусклое золото.
     У Генки застучало сердце, и он принял трубу на вытянутые руки.

     Он скоро научился чистить трубу мазью и шинельной суконкой до го-
рячего блеска.  Он выучил на память несколько сигналов:  "атака", "от-
бой",  "подъём".  С дядей Алексеем они уходили в тупичок за казармы, и
трубач-красноармеец негромко наигрывал  Генке  тревожные  мелодии:  то
быстрые, как атака конницы, то медленные и немного печальные.
     Дядя Алексей был трубачом ещё в войну с германцами.  А потом вое-
вал с Юденичем, с Колчаком. В одной руке винтовка, в другой солдатский
горн. Сколько раз "атаку" трубил - не счесть. А однажды крепко ранило.
Отлежался в лазарете, и перевели его в запасной полк.
     Слушал Генка рассказы дяди Алексея и забывал понемногу трубача  с
книжной картинки.  Тот трубач то ли был,  то ли не был,  неизвестно, а
настоящий - рядом.  Вот он:  шлем с малиновой звездой,  красные полосы
застежек на шинели,  винтовка за плечом.  И труба настоящая - тяжёлая,
блестящая, звонкая. Генке казалось иногда, что от горна перешёл на дя-
дю Алексея жёлтый золотистый налёт. На усы, на руки осела медная пыль,
жёлтыми точками засветилась в глазах.
     Много раз Генка тайком подносил к губам холодный мундштук.  Хотел
сыграть.  Ничего не получалось,  только хрип вылетал. Один раз заметил
это дядя Алексей. Ругать Генку не стал, смеяться - тоже. Объяснять на-
чал:
     - Ты не просто дуй, а губы держи твёрдо. И язык к губам прижимай,
будто клапан. Воздух им выталкивай. "Атака языка" это называется. Поп-
робуй-ка.
     Попробовал Генка - маленько получилось.
     Потом стало получаться лучше.
     Всякие сигналы показывал дядя Алексей, только один никогда не иг-
рал. Насвистит его, напоёт тихонько, а на трубе не играет.
     - Если этот сигнал затрубить, тут, Генка, такое дело начнётся.

     И  всё же пришлось.
     Как-то сидели  Генка и дядя Алексей в казарменной каптёрке.  Тихо
было, дождик моросил за окном. И вдруг затопали ноги, зашумели голоса.
Молоденький  красноармеец  забежал  в  каптёрку,  покосился  на Генку,
что-то на ухо шепнул дяде Алексею.  Дядя Алексей встал.  Генку взял за
плечо.
     - Беги-ка, братец, домой. Дело серьезное.
     Прихватил трубу и вышел.
     И тут же донёсся со двора сигнал.  Тот самый - прерывистый и нес-
покойный.
     Не успел Генка домой убежать.  Да и не хотел. Выскочил на крыльцо
и  смотрел с тревогой,  как строится в длинные шеренги полк.  Штыки да
шлемы.  Могучая сила, как стена. Вот уже и дяди Алексея не видать: за-
терялся в рядах. Вышли на середину двора командиры.
     - По-олк! Нале-е. во! Шагом марш!
     И пошли, ухая подмётками по брусчатке, рота за ротой. Исчезали за
широкой каменной аркой.  И остались только несколько человек во  дворе
да часовой.
     - Куда они? - спросил Генка у часового.
     - Банда объявилась. Беляки недорезанные.
     Шёл Генка домой, а в ушах у него всё повторялся тревожный сигнал.
     Какая же сила в трубе горниста! Заиграл - и встали железным стро-
ем тысячи товарищей. Кто их победит, кто сломит?

                                  4

     Полк не вернулся в казармы.  На его место пришла другая часть.  С
пушками и оркестром.  Мальчишки бегали туда каждый день. Бориска, вос-
торженно хлопая ресницами и путаясь в словах,  рассказывал про большие
орудия, сверкающие трубы музыкантов и вороную лошадь командира.
     Но Генка больше не ходил в казармы. Всё равно дяди Алексея там не
было.  Да и времени не стало. Устроили Генку всё-таки в слесарные мас-
терские.
     - Слесарем будешь,  рабочим человеком,  - говорили  Генке  отцовы
друзья.
     Рабочим - это хорошо.  Только слова словами,  а оказалось всё  не
так.  Делу никто не учит, а только слышишь: "Генка, слетай в цех, мас-
тера кликни!..  Генка,  отнеси бумаги в контору. Генка, помоги инстру-
менты прибрать!"
     Генка не отказывался,  но досада его брала: разве при такой жизни
ремеслу научишься? Ну, а с другой стороны, жаловаться как-то неудобно.
Никто не обижает,  а к делу не пристраивают,  потому что  жалеют:  мал
ещё.
     Наконец взял его в ученики слесарь Козельский,  Степан  Казимиро-
вич. Высокий, узкогрудый, желтолицый. Кашляет всё время. И не поймёшь:
сердитый или добрый.  Если Генка неправильно держит напильник,  Степан
Казимирович ничего не скажет,  а молча возьмет и вложит в Генкины руки
инструмент как надо.  Глядишь,  через две минуты у Генки опять всё  не
так получается.  Тут бы Степану Казимировичу хоть слегка рассердиться,
а он опять подойдёт и давай снова всё молча  показывать.  Потом  рядом
постоит, посмотрит, вот и всё. И кажется Генке, что Козельский недово-
лен. Один раз Генка не выдержал:
     - Вы,  Степан  Казимирович,  будто сердитесь всё время и молчите.
Лучше бы уж обругали, что ли.
     Степан Казимирович хмыкнул в усы, покашлял и тихо сказал:
     - Чего же мне на тебя сердиться,  хлопец. Ты - старательный. Беда
только,  что не туда твоё старание идёт. Я понимаю так, что место твоё
в школе, а не здесь.
     Это он, Степан Казимирович, наверно, привёл однажды в цех кругло-
лицего веснушчатого парня в полинялой  гимнастёрке  и  с  командирскои
сумкой на плече.
     - Здравствуйте,  товарищи,  - сказал парень и стрельнул  весёлыми
глазами в Генкину сторону. - Дошли до нас такие слухи, что среди пожи-
лого народа завелось у вас молодое пополнение.  Что же вы от нас моло-
дой рабочий класс прячете?
     - Вон он, твой молодой класс, - проворчал бородатый слесарь Васи-
лий Ефимыч. - Пилку мне поломал, чёртова душа. На две минуты одолжил -
и конченое дело.
     - Ты,  Ефимыч,  из-за этой пилки мальца запилишь совсем, - сказал
Степан Казимирович.
     - Не пилку мне жалко,  а то,  что у нонешних молодых аккуратности
ни на грош.
     - Как  это  "аккуратности ни на грош"?  - шутливо рассердился па-
рень. - В этом мы разберёмся. А ну, товарищ Гена, айда на крыльцо, по-
говорим.
     На крыльце он сразу посерьезнел.
     - В общем,  так.  Зовут меня Анатолий, фамилия Суровкин. Я из ок-
ружкома комсомола. Слыхал про комсомол?
     Генка даже обиделся:
     - Как не слыхать! Я же не из дикого леса.
     - Ну,  а чего же ни разу к нам в клуб не зашёл?  Это же недалеко,
на Пушкинской.
     Генка чуть покраснел:
     - Да.  Все говорят:  мал,  мал. Надоело. Думал, не пустят. А что,
примете в комсомол, если приду?
     Толя засмеялся:
     - Ты больно скорый. Приходи, посмотрим. Ты кем в жизни быть соби-
раешься?
     Генка знал - кем.  Хотел он быть боевым трубачом.  Но говорить об
этом никому не решался.  Стеснялся как-то свою мечту открывать. Вздох-
нул он, поднял на Толю Суровкина глаза и сказал:
     - Красным командиром.
     Он не обманул. Ведь трубач - тоже командир. Ведь он зовёт в поход
и в атаку, он играет тревогу, если грозят враги.
     - Ну что же, - сказал Толя. - Это самое правильное дело. Команди-
ры нам как раз и нужны.

     Это удивительное и радостное чувство - быть равным среди  равных,
своим  среди своих!  Никто здесь не вспоминал,  что Генка меньше всех.
Он,  как и остальные, бежал работать на железнодорожную станцию, когда
объявляли  субботник,  вместе  со всеми сидел над стенгазетой "Красный
луч" и, так же как остальные, пел боевые комсомольские песни. И только
один раз Генке напомнили,  что он маленький,  да и то не зря.  Когда в
лесу учились стрелять из винтовок. Юра Боровикин, секретарь окружкома,
сказал:
     - Приклад прижимай покрепче,  да сам пузом к земле прижимайся,  а
то гляди, отдача сильная, назад уедешь.
     Юра Боровикин и Толя Суровкин были друзья.  Всегда вместе.  И  за
столом сидели вместе,  когда Генку принимали в комсомол.  Собрание уже
проголосовало,  чтобы Генку принять,  и бояться вроде было нечего,  но
Генка всё равно волновался. Вместе с Толей и Юрой был ещё один парень,
суровый на вид незнакомый. Его Генка побаивался.
     - Это и есть ваш "командир"? - спросил парень.
     - Он и есть.
     - Маловат вроде.
     - Для нового дела в самый раз, - сказал Юра.
     - Гена - человек серьёзный, работать умеет, - сказал Толя.
     - Кто такие пионеры, знаешь? - спросил незнакомый парень.
     Месяца два  назад Генка ответил бы,  что пионеры - это охотники и
путешественники, которые открывали для переселенцев дикий американский
Запад.  Про это книжка писателя Фенимора Купера есть. Но недаром Генка
ходил в комсомольский клуб. Теперь во многом разбирается.
     - Пионеры - это юные коммунисты. Есть в Москве такие отряды.
     - Есть в Москве. И ещё кое-где есть. А надо, чтобы во всей стране
были. Понимаешь?
     - Понимаю, - сказал Генка.
     - Ну вот. А каждому отряду нужны командиры. Где их взять?
     - В Красной Армии?
     - Нет,  брат.  Красноармейские  командиры у себя в полках и ротах
нужны. А пионерам надо своих, ребячьих. Значит, нам самим их учить на-
до.  Вот  и собираем мы сейчас первый пионерский отряд.  Командирский.
Научатся ребята в нём пионерским делам и будут потом сами  командовать
отрядами. Ясно?
     - Ясно, - сказал Генка.

                                  5

     Разные собрались в отряде ребята. Такие же, как Генка и помладше.
И постарше были. Незнакомые и знакомые - из тех,, что жили неподалёку.
Среди знакомых - тоже разные. Хороший приятель Саня Черноскатов и дав-
ний недруг Лёнька Голомштейн. С Лёнькой они, когда поменьше были, дра-
лись чуть не каждый день: не нравилась маленькому Генке Лёнькина длин-
ная шинель и гимназическая фуражка блином.  Да и  потом  Генка,  когда
постарше  стал,  косо  поглядывал на бывшего гимназистика:  буржуй ка-
кой-то, на скрипке играть учится.
     Ну, а если разобраться,  то какой Лёнька буржуй? Отец его чуть ли
не подмастерьем работал у ювелира Хризанова.  Сына всякими правдами  и
неправдами в гимназию определил.  А на скрипке у них дома все играют -
это ещё от деда ихнего повелось. Поглядели бывшие враги друг на друга.
     - Здравствуй, Гена.
     - Здорово,  Лёнь.
     И засмеялись.
     Общее теперь у них дело. У обоих красные галстуки.
     Генку выбрали командиром звена: комсомолец и рабочую закалку име-
ет.  Набралось в звене девять человек: Саня Черноскатов, Петька Бубен-
чиков,  Леня Голомштейн, Витёк Панькин, что по соседству с Генкой жил,
да еще несколько ребят.
     А звеньев  в  отряде  - чуть ли не десяток.  Когда выстроились во
дворе комсомольского клуба,  Генка даже глазам  не  поверил:  "Ух  ты,
сколько нас!"
     А Юра Боровикин, которого назначили вожатым, сказал;
     - Нас,  товарищи,  пока ещё очень мало. Мало, ребята. Посмотрите,
сколько ребятишек у нас в городе,  сколько на всём  Урале.  На  каждой
улице ватага,  друзья-приятели. А как они живут, что могут? Ну, в чижа
играют да в разбойников. На пруд купаться бегают да из луков по грачам
стреляют.  А они ведь ребята замечательные. Все они про революцию зна-
ют,  все за Советскую власть.  Есть, конечно, буржуйские да купеческие
детки,  но про них мы пока не говорим.  Про тех речь идёт, у кого отцы
на заводах работают,  у кого с колчаковцами воевали,  нашу  республику
отстаивали. Разве эти ребята не хотят помочь Советской власти?
     - Хотят! - выдохнул строй.
     - Хотят, да толком не знают как. Потому что беганьем по улицам да
игрушками революции не поможешь. Нужны красные отряды пролетарских ре-
бят. Чтобы вместе со старшими наше боевое дело отстаивали. Ясно?
     - Ясно!
     - Вы сейчас - один отряд. А потом каждый из вас станет вожатым. И
будет не один отряд, а сотня. Сотня только в нашем городе. А по стране
зашагают тысячи и тысячи отрядов.

     Ничего особенного не было в тот день, но запомнился Генке залитый
мартовским солнцем двор,  тополя с грачами и летящие тени  облаков.  И
ребята,  стоявшие тесным, еще неровным строем. Без формы, без знамени,
без барабанов.
     Потом появилась и форма,  и знамя вручили в окружкоме.  И два ма-
леньких военных барабана принёс откуда-то Юра.  Санька  Черноскатов  и
Петька  Бубенчиков  вмиг напросились в барабанщики.  Генка так не умел
вперёд всех вылезать. Да и не хотелось ему барабанщиком быть. Вот если
бы трубачом.
     Дел в отряде было выше головы.  Неграмотных рабочих  с  лесопилки
надо  грамоте  научить.  Газету  надо  к пасхе выпустить против попов.
Представление про революцию для окрестных ребятишек  устроить  -  тоже
важное дело.  Строем ходить надо научиться так,  чтобы все завидовали,
чтобы всем захотелось в пионеры. А когда все на субботник идут, отста-
вать ведь тоже не годится.
     С фабрики Генка ушёл. Юра Боровикин ему сказал:
     - С осени в школу пойдёшь.  А пока сам за книжками посиди. До ле-
та. А летом, брат, будет одно дело.

     Летом окружком  решил  организовать  для отряда лагерь - походную
школу будущих пионерских командиров. Достали несколько старых палаток,
два котла,  чтобы в лесу обеды варить.  Старую шлюпку где-то для ребят
раздобыли комсомольцы.  Мальчишкам уже снились синие вечера у озера  и
жаркие костры...
     Наступил последний вечер перед отъездом в лагерь. Генка забежал в
клуб, чтобы проверить ещё раз, хорошо ли уложена палатка его звена, не
забыл ли кто-нибудь принести из дома миску,  кружку и ложку, у всех ли
упакованы как надо заплечные мешки.
     В клубе было пусто.  Пионерская комната оказалась заперта.  Генка
нащупал в тайничке у косяка ключ, открыл дверь. Щёлкнул выключателем.
     Всё имущество  было сложено в одном углу и укрыто брезентом.  Где
же тут мешки и палатки третьего звена?
     Генка откинул  край брезента.  Поверх палаточных тюков и свёртков
из мешковины тускло блеснула медь.
     Трубы!
     Откуда?
     Генка встал  на  колени,  осторожно взял в руки горн.  Такой же в
точности, как у дяди Алексея. И мундштук не вынут.
     Наверно, Юра достал трубы совсем недавно. И ничего не сказал. Кто
же будет горнистом?
     Если бы догадались дать трубу Генке! А как догадаются? Ведь никто
же не знает,  что он умеет играть.  Самому попросить?  Ни за что он на
это не решится,  не получается у него так,  чтоб за себя просить.  Ещё
скажут,  что похвастаться хочет. Вон Лёнька на скрипке играет, да и то
не хвастается.
     Генка выпрямился.  Сердце стукнуло,  но не мог он ничего с  собой
сделать.
     "Только самую малость попробую." Он прижал  к  губам  мундштук  и
взял первую ноту.
     Это был плавный и красивый сигнал "сбор командиров".
     Казалось, весь  двухэтажный дом притих от удивления.  Генка пере-
дохнул, положил трубу под брезент, прислушался. Где-то в коридоре раз-
дались шаги.  Генка запер дверь, спрятал ключ. И сбежал по лестнице на
улицу.

                                  6

     Спит лагерь.  Тихо дышат в палатках мальчишки. Дышит в кустах ве-
тер, чуть слышно. Колыхнёт кусты и замрёт. Небо стало темнее, разгоре-
лись звёзды. Вода потускнела и теперь едва заметна меж стволов. По но-
гам тянет холодок, и плечам зябко. Курточку бы взять в палатке, да как
уйдёшь с поста?
     Опять колыхнулся в листьях ветер. Раз, второй. А может, это шаги?
Похоже. Точно!
     - Стой? Кто идёт?
     Винтовку с плеча на руку, затвор на себя!
     - Свои, смена! Старший вожатый и пионер Черноскатов!
     - Ой, Юра! Я не узнал. Ты так незаметно подошёл.
     Новый часовой Саня Черноскатов передернул  плечами  -  прохладно.
Зевнул, проверил винтовку. Спросил небрежно:
     - Всё тихо?
     - Вроде бы.
     - Иди спать,  - сказал Генке Юра. - На рассвете разбужу. Есть для
тебя ещё одно дело.
     - Какое, Юра?
     - Спи. Утром узнаешь.
     Генка забрался в темноту и тепло сонной палатки,  втиснулся неиз-
вестно между кем,  натянул на ноги край чужого одеяла и мгновенно зас-
нул.
     - Гена, вставай.
     - Чего?
     - Поднимись. Дело есть.
     - Ты же говорил: на рассвете.
     - Уже и так рассвет. Самый настоящий. Давай, Гена.
     Поёживаясь и зевая. Генка выбрался из палатки. Во всех жилах сто-
нала  усталость.  - Небо над головой было серым.  Росистая трава будто
мокрыми пальцами хватала за ноги. Пахло гарью погасшего костра.
     Генка повернулся  к озеру.  Косматые пряди тумана лежали на воде.
Вдали, где был город, алели облака и золотисто светился горизонт.
     Юра скрылся в командирской палатке, крикнул оттуда:
     - Иди сюда!
     "Что у него за дело?" - подумал Генка, хотел нырнуть под брезент,
по Юра уже сам вышел навстречу. И держал в руках трубу.
     - Возьми,  Генка.  Сыграй,  как только солнце покажется.  Пусть в
первое утро лагерь встанет вместе с солнцем. Да не отказывайся, я ведь
знаю, что ты умеешь. Я тогда вечером в клубе слышал, как ты играл.
     Генка не отказывался. Потому что всё было правильно. Он очень хо-
тел стать трубачом, и вот - пришло время.
     Генка вздохнул глубоко,  улыбнулся и взял холодный, чуть запотев-
ший горн в вытянутые руки. Шепотом спросил
     - А что играть? Какой сигнал?
     - А это уж сам смотри. Я ведь в такой музыке ещё не научился раз-
бираться.
     Генка вышел к озеру. Туман был как мохнатые гривы лошадей. Вспом-
нились Генке всадники и трубачи из книжек. Вспомнился дядя Алексей - в
одной руке винтовка, в другой труба. И полк, уходящий на бой.
     Генка ждал. И когда появился над огненным облаком малиновый крае-
шек солнца, он вскинул горн и заиграл тот самый сигнал: тревога!
     Сначала он играл хрипловато, а потом всё чище и звонче.
     Вставай, товарищ! Время такое - неспокойное! Много дел, много бо-
ёв впереди! Недаром у нас настоящие винтовки. Вставай.
     Было лето двадцать третьего года. Над Уралом, над синими хребтами
и светлыми озёрами впервые летел сигнал пионерского горна.

                                                  Владислав Крапивин

                          ШТУРМАН КОНОПЛЁВ

                               Рассказ

     За окном был двор и горячие от солнца  гаражи.  За  гаражами  -
улица.  За  улицей  - тополя.  Среди тополей виднелась озерная вода:
местами - серая,  местами - блестящая  от  полуденных  лучей.  Озеро
страдало от жары и безветрия.
     Над тополями белела треугольная верхушка паруса.  Серёжа  знал,
что  это  яхта класса "финн",  гоночный швертбот-одиночка заводского
яхтклуба. Рулевого с "финна" звали Саша Мартынчук. Серёжа и еще двое
ребят  из  морского  пионерского отряда "Варяг" позавчера гонялись с
этим Сашей на своем швертботе "Четыре ветра" от острова  Петушок  до
водного стадиона.  Сперва "финн" ушел далеко вперед, но ребята сбро-
сили стаксель и подняли прямой парус брифок и летучий кливер.  У са-
мого финиша они обошли Мартынчука, и Серёжа показал ему с кормы кон-
чик пенькового троса...
     Сейчас "финн"  еле  движется.  Никакого удовольствия ходить под
парусом в такую погоду.
     Впрочем, торчать  на  вахте  в  кают-компании  отряда - тоже не
очень большая радость. Ребята купаются или жарятся на песке - животы
кверху.  Своего  помощника  Владика Стрельцова Серёжа отпустил:  все
равно на вахте делать нечего,  пусть малек  гуляет.
     Скучно.
     Серёжа расстелил на штурманском столе карту  Балтийского  побе-
режья, взял параллельную линейку. Но заниматься не хотелось. Карта с
четкими квадратами меркаторской сетки, с разноцветными колечками ма-
яков и цифрами глубин была знакома,  и задачи по прокладке курса уже
не вызывали интереса. Все это Серёжа изучил еще прошлой зимой. Неда-
ром же  у  него на форменной рубашке две золотых полоски под якорем:
штурманский шеврон.  Штурман пионерской парусной флотилии Сергей Ко-
ноплёв...
     Штурманское звание заслужить не просто.  Мало тут в картах раз-
бираться и задачи решать,  мало уметь управляться с компасом и пару-
сами.  Надо, чтобы вообще... Ну, как это сказать? Надо, чтобы ребята
знали: такой человек не подведет.

     Что ж. Серёжка и не подводил. Он второклассником был, октябрен-
ком еще, когда его взяли в отряд. Совет дружины в школе ворчал слег-
ка: непорядок,  мол,  отряд-то пионерский.  Ну, только это все же не
обычный отряд,  как в каком-нибудь пятом "А" или  четвертом  "Б",  а
морской, сводный.  И  вожатый у него не какой-нибудь восьмиклассник,
который без классной руководительницы боится лишний шаг ступить,  а
Валерий Васильевич Стронский.  Аспирант университета, почти кандидат
педагогических наук.  Чемпион области по  стрельбе  из  пистолета  и
спортсмен-парусник. Командир флотилии.
     Он сказал совету дружины:
     - Люди,  не будьте бюрократами. Мы должны воспитывать октябрят?
Должны. Кроме того, отряду нужен хороший барабанщик.
     А барабанщиком Серёжка уже тогда был настоящим. Сейчас у Серёж-
ки на околыше черного морского берета четыре  золотистых  звездочки:
четыре  года  он в морском отряде.  И не расстается с барабаном.  На
красном,  облупленном кое-где барабанном ободе выцарапано "СК".  Это
чтобы  другой барабанщик - Вовка Голосов - не перепутал инструменты.
Сам-то Сергей никогда не перепутает.
     Каждую неделю,  в среду, в семь вечера, на отрядной линейке Се-
режа и Вовка выбивают торжественный марш, двигаясь навстречу знамен-
ной группе. Потом они разворачиваются и выводят знаменосцев и ассис-
тентов на правый фланг.  Отточены движения,  отмерены шаги,  палочки
будто  сами собой скачут в дробном ритме.  Другое дело,  когда идешь
впереди отряда по городу. Шагай да не сбивайся! За тобой сорок чело-
век, и вся улица смотрит на тебя.
     Серёжа вспомнил Ригу.  Странный, так и не узнанный до конца го-
род.  Высокие башни с флюгерами и мачты парусных баркентин.  По ста-
ринным улицам шагали к памятнику Ленину отряды, которые съехались на
слет юных моряков.  И Серёжа шагал впереди. Летел вдоль улиц пасмур-
ный ветер, полоскал знамя, взмахивал флажками на трубах горнистов. И
далеко разносил стук Серёжкиного барабана. Барабан стучал лихо и за-
дорно. Отряд тогда впервые оказался у настоящего моря...
     Серёжа подошел  к стеллажу и снял с полки альбом с фотографиями
рижской операции. Вот плавбаза морклуба, на которой жили ребята. Вот
немецкая  бриган  тина "Вильгельм Пикк" - были на ней в гостях.  Вот
катерный тральщик "Румб",  на котором выходили в море...  А вот  сам
Серёжа - в шеренге,  вместе с другими ребятами. Это утренняя линейка
на палубе плавбазы.
     Серёжа грыз  колпачок шариковой ручки и разглядывал снимок.  За
спинами ребят видна была покрытая рябью Даугава,  старинные башни на
том берегу, небо в серых облаках. Крейсерская яхта с приземистой ка-
юткой, накренившись, бежит мимо большого сухогруза "Витя Хоменко"...
     Серёжа хорошо помнил эти ранние линейки.  Погода стояла свежая,
и ребята поеживались в строю. Вот и на снимке видно: Валерка Садовс-
кии втянул голову в плечи,  а у Юрки Сараева лицо такое жалостливое,
будто сейчас слезы побегут. Он вообще такой - часто обижается.
     Серёжа усмехнулся и на Юркиных щеках нарисовал слезинки.

     Он тут же испугался.  Тут же подумал:  "Что это я, с ума сошел?
Испортил зачем-то..." Он сразу же вспомнил, что снимок этот - единс-
твенный, негатив не сохранился. Альбом ребята листают часто, особен-
но новички. Сегодня же увидят, как Серёжка изукрасил фотографию.
     А кто узнает, что Серёжка?
     Это была не очень-то хорошая мысль,  противная какая-то,  но он
представил, какую нахлобучку получит от Кэпа, и поежился.
     Кэпом звали десятиклассника Сергея Семенова, капитана флагманс-
кой яхты, заместителя командира флотилии. Кэп суров был и требовате-
лен.  Его побаивались. Впрочем, если случалось что-нибудь серьезное,
Семенов никогда не ругал виноватого, ничего не решал сгоряча. Всегда
разбирался,  что и почему.  Но всякое мелкое разгильдяйство и глупые
поступки он не переносил.  Он считал, что как раз из-за глупых мело-
чей случаются большие беды,  и часто рассказывал, как его яхта выле-
тела на камни,  потому что на стаксель-шкоте был неправильно завязан
узел (потом двое суток чинились).
     Когда Кэп увидит чернильные слезы на снимке,  он начнет рвать и
метать, потому что поступок Серёжки совершенно глуп и непонятен. Се-
рёжка  даже не сможет объяснить,  зачем это сделал.  Лучше не риско-
вать.
     Серёжа медленно,  почти против воли, снова взял ручку и добавил
еще два штриха:  на своем собственном лице нарисовал усики.  Кто те-
перь его заподозрит? Ведь умный человек не станет портить свой порт-
рет.
     Сережа зажмурился  и захлопнул альбом.  Было чертовски неприят-
но...

     А потом все случилось быстро.  Будто во  сне.  Новый  вахтенный
стал искать список дежурств,  начал перетряхивать альбом, увидел ис-
порченную фотографию, разозлился и отказался принимать вахту. Позво-
нил Семенову.
     Кэп сказал:
     - Докатились. И велел собрать отряд.
     Собрали. Пришел "командор" - Валерий. Узнал. в чем дело, и ска-
зал привычную фразу:
     - С такой жизнью не соскучишься.
     Потом спросил:
     - Кто валял дурака? Делать было нечего, что ли? У кого это руки
чесались?
     Отряд молчал.
     - Люди,-  сказал  Валерий уже встревоженно,- вы что?  Ну сделал
кто-то глупость,  так пусть уж скажет.  Ну нельзя же так,  это уже и
трусость,  и обман,  и шут его знает, что еще получается. Ведь мы же
никогда не врали друг другу.
     Самое простое дело было встать сейчас и сказать "я". Ну отруга-
ли бы, и все. Но Серёжку будто веревками привязали к стулу.
     - Может, кто из посторонних начеркал? - сказал Мишка Данько.
     - Посторонних целую неделю в кают-компании не было,  -  сердито
сказал Сергей Семенов.  - А фотография еще позавчера была чистая,  я
помню.
     - Ребята,  давайте кончим этот разговор,  - попросил Валерий. -
Есть ведь простой выход.  Поднимите руки,  кто дает честное пионерс-
кое, что фотографию не портил.
     С облегчением (действительно,  как все просто) вскинули  ребята
руки.
     Поднял руку и Серёжа.
     Что он думал в этот момент?  Пожалуй,  так: "Все равно никто не
знает.  А раз не знает,  этого будто и не было. Ну что хорошего слу-
чится, если признаюсь? Ведь снимок лучше не станет, значит, все рав-
но пользы никакой никому.  А я с этих пор  никогда-никогда  не  буду
больше  нарушать слово,  врать не буду и дурацких вещей таких делать
не буду тоже..."
     Потом он  увидел  очень  удивленные,  обиженные  какие-то глаза
Владьки Стрельцова и услышал, как он спрашивает: - Ну зачем ты? Я же
у окна стоял, я же видел. Зачем ты так врешь?
     Ух как тихо и тошно стало кругом...
     И в  этой  тишине Сергей Семенов хмуро сказал:
     - Встань... штурман Коноплёв. Рассказывай.

     Он рассказал. Сбивчиво, но подробно.
     - Зачем ты все это сделал? - спросил Семенов.
     Серёжка молчал. Если бы он знал - зачем!
     - Бестолочь,  - сказала семиклассница Ольга Сватова.  - И трус.
Из-за такой глупости из пионеров вылетишь.
     - Ну уж!  - вскинулся спорщик Валерка Садовский.  -  Из-за  ка-
кой-то фотографии - сразу из пионеров!
     - Ну и глупый же ты,  Садовский,  - сказал Мишка Данько.  - При
чем здесь фотография?
     - Жалко же человека,  - проворчал Садовский. - Вот если бы тебе
так пришлось...
     - И меня бы выгнали.  А что еще можно сделать?  Хоть десять раз
жалко...
     - Когда из пионеров исключают, должен совет дружины утверждать,
- напомнила Ольга.
     - Да не утвердит совет, - капризно сказал маленький кругловатый
Павлик Локтев , по прозвищу Бритый Ёжик.
     - Почему это не утвердит?
     - Да, не утвердит! Скажут: подумаешь, из-за одного слова.
     - Вот балда! Не из-за одного, а из-за честного пионерского.
     Вовка Голосов  метко  плюнул  себе на колено и начал оттирать с
него смолистое пятно. Так, не поднимая головы, он и объяснил:
     - В  этом  совете честными пионерскими как фантиками играют.  С
каждого двоечника требуют: дай честное пионерское, что будешь хорошо
учиться. Ну он и дает, чтоб поскорей отпустили. А через неделю опять
"гусей" нахватает, а ему опять: дай слово... Вон, спросите у Валерки
Садовского. Его  Мария Яковлевна весной два раза на совет вытаскива-
ла.
     - А чо я сделал...  - на всякий случай мрачно сказал Садовский.
     В дальнем углу засмеялись.
     - Я, что ли, давал слово? - разозлился Валерка. - Я просто ска-
зал,  что обещаю исправиться. А что там исправлять, я и не знаю. Что
ни сделаешь, все равно не так. Раз у меня характер такой...
     - От такого характера знаешь что помогает?
     - Ну, вы! Тут о серьезном деле говорят...
     - А я серьезно.
     Солнце сквозь окно жарило спину,  и Серёжа устал стоять. Перес-
тупил с ноги на ногу.
     - Сядь,  -  как-то  жалостливо сказал Семенов.  - Чего тебе зря
торчать.
     Серёжа сел на краешек скамьи между Локтевым и Вовкой Голосовым.
Бритый Ёжик чуть отодвинулся.  Серёже показалось, будто тихо и пусто
вокруг.
     А может быть, не случилось ничего? Может быть, не о нем и гово-
рят?  Ведь все кругом как раньше. Вон и фотография на стенде, где он
вместе с Вовкой Голосовым барабанит у палаток сигнал подъема. И чер-
ный  якорь с балтийского тральщика,  привезенный из Риги.  Он прочно
лежит у стены, опираясь веретеном на серый гранитный валун с вершины
Солнечной  горы.  А на треугольной лапе якоря шевелит крыльями зале-
тевшая в окно оранжевая бабочка.
     Никто не старается накрыть бабочку беретом. Никто даже не смот-
рит на нее. Все слушают Валерия.
     - Когда  мы  шли  на  операцию "Черные ветры" и тральщик мотала
волна,  глуховато говорит он,  - помните, меня позвали в рубку. И вы
дали  мне слово,  что ни один без меня не сунется на палубу.  Потому
что могло смыть. Запросто могло, вы же помните. И я был спокоен там,
в  рубке,  потому что знал,  что ни один не высунется из люка.  И ни
один не высунулся даже тогда, когда навстречу летела под зарифленным
марселем немецкая бригантина - зрелище, которое видишь не часто.
     А когда в прошлом году кто-то изрисовал,  исцарапал новый гараж
у Висловых и они подняли крик,  что это Садовский и Данько,  мы даже
не стали ничего доказывать,  а только смеялись в ответ.  Потому  что
Мишка и Валерий сказали ребятам: "Честное пионерское, не мы".
     А когда группа "Ветер" дала слово,  что через три  дня  соберет
библиотеку для октябрят Северки, разве кто-нибудь сомневался?
     До сих пор наше слово было как закон.  Давшему слово верили как
себе.  Не надо было ничего доказывать,  подтверждать,  бояться обма-
на... А теперь?

     Тридцать девять человек смотрели на Серёжку и молча спрашивали:
"А теперь?" Может быть, не только его спрашивали, но и себя.
     Вот если бы речь шла о другом каком-то деле, Серёжка огрызнулся
бы уже десять раз.  Он вспомнил бы, что часто попадало Садовскому за
грубость со взрослыми,  что Бритый Ёжик однажды в  походе  отказался
вставать на ночную вахту и заревел,  когда его начали будить покреп-
че,  что у Мишки Данько вечно мятая форма и,  кроме того, он чуть не
заработал  годовую  двойку по русскому.  Он мог бы сказать,  что сам
Сергей Семенов чуть не был пойман в сквере детского сада,  когда ла-
зил за сиренью (знаем для кого!).
     Но все эти грехи,  большие и  маленькие,  все-таки  можно  было
простить. Они  не нарушали главного.  А главное нарушил он,  Серёжка
Коноплёв, - человек, никогда не просыпавший ночных вахт, не боявший-
ся трудных  походов,  смело  встречавший  на  паруснике семибалльные
шквалы,  гордо носивший отрядную форму и дробными веселыми сигналами
встречавший пионерское знамя.
     И снова стало тихо и пусто вокруг.
     - Что же теперь делать? - спросил Валерий. - Не громко и груст-
но спросил, совсем не для того, чтобы лишний раз упрекнуть Серёжку.
     И все молчали.  Было ясно,  что в словах Валерия не один, а два
вопроса. Во-первых,  что делать вообще.  Во-вторых, что делать с Ко-
ноплёвым.
     Вообще делать было нечего. Просто с горечью запомнить этот слу-
чай. Потому что никуда не денешься: что было - то было.
     А с Серёжкой?
     - Как же нам быть?  - громко и с легкой усмешкой спросил Сергей
Семенов. - Что с тобой делать, бывший штурман Коноплёв?
     И многие  поняли,  что  за этой усмешкой и громкостью он прятал
нерешительность: начиналось самое неприятное.
     Серёжа встал. Можно было уже и не вставать, все равно. И все же
он встал,  подчиняясь давней привычке,  опустил по швам руки. Только
голову не поднял.
     Он знал,  что никто не станет считать его врагом.  И разговари-
вать с ним будут,  и футбол будут гонять вместе.  И в кино бегать. И
лишний раз не напомнят о том,  что было.  Но когда заполощут у пирса
паруса, когда выйдут горнисты на склон горы и заиграют старый сигнал
"Ветер с утра",  когда мимо окон побегут с рюкзаками и веслами Вовка
Голосов,  Павлик Локтев,  Мишка Данько,  как же он,  Серёжка,  будет
жить?
     Вот если бы заплакать сейчас,  сказать, что больше не будет ни-
когда-никогда... Но заплакать было почему-то нельзя.
     И, отвечая на прямой безжалостный вопрос, он одними губами ска-
зал:
     - Выгнать из пионеров и из флотилии.

     Видимо, этим он спас себя.
     Все-таки, сами понимаете,  у каждого сердце не  камень.  Четыре
года он был вместе со всеми.  Шагал по горам, спал у костров, строил
яхты и пел отрядные песни.
     - Все-таки  жалко же,  - сказал Вовка Голосов и стал смотреть в
угол. - С ума, что ли, вы посходили?
     Как будто ему одному было жалко! Но что делать?
     - Пусть просто так уйдет из отряда,- сказал Мишка Данько.  - Не
надо его ниоткуда исключать.  Мы никому ничего не скажем.  И в школе
никто не узнает.  Будет он в отряде  шестого  "А",  запишется  в  ка
кой-нибудь кружок... И будет вроде как все люди.
     - Значит,  в нашем отряде он не может быть пионером, а в другом
может? Это правильно? - жестко спросил Сергей Семенов.
     - Ну,  я не знаю,  - тихо сказал Мишка. - Наверно, неправильно.
Только, по-моему, так можно. Ну, ради него...
     - Лучше уж наоборот,  - неожиданно предложил Павлик  Локтев.  -
Пусть во флотилии остается, а галстук забрать.
     - Ну, Ёжик! Сам же говорил: совет не утвердит.
     - А какой совет? Нету никакого совета дружины, потому что кани-
кулы. Да вы что думаете. Серёжка жаловаться пойдет? Пойдешь?
     Серёжа мотнул головой: не пойду.
     "Наверно, все надо не так,- торопливо и растерянно думал  Вале-
рий.  - Наверно, с точки зрения педагогики, здесь делается что-то не
то. И не так. А как надо? Вот тебе и педагогика".
     Он не знал.  И, наверно, никто не мог дать совета. Когда проис-
ходит такой случай, все старые правила никуда не годятся.
     - Пусть решает сам,  - твердо сказала Ольга Сватова. - Если хо-
чет,  пусть уходит из отряда.  Ну, а если нет... Ну, тогда пусть все
начинает заново...  Уйдешь?
     Серёжа покачал опущенной головой: не уйду.
     - А галстук? - спросил дотошный Павлик Локтев.
     - Тоже... Сам пусть решает.

     ...Разбежались кто куда.  Будто сразу про него забыли. На улице
стояла солнечная знойная тишина.  Даже малыши не возились в песочни-
це. И снова подумалось Серёже, что, может быть, ничего не случилось.
Ведь все, как прежде, спокойно и светло. Но это был секундный обман.
Ведь еще не стерты с фотографии проклятые чернильные следы.  А  вах-
тенный  Андрюшка Копытов сейчас делает короткую беспощадную запись в
журнале про недавний сбор отряда.  В конце, перед сдачей дежурства ,
он , конечно , напишет : "Вахту здал" . Не "сдал" , а именно "здал".
И получит очередной нагоняй от Сергея Семенова за безграмотность.  И
несмотря на этот нагоняй,  он будет в тысячу раз счастливее Серёжки.
     Серёжа ушел с солнцепека за угол, за кусты черёмухи, и, моргая,
стал развязывать галстук.

     Дома не  горели.  В озере никто не тонул.  Лесные пожары щадили
ближайшую сосновую рощу,  яростные циклоны обходили наши края сторо-
ной,  высоковольтные линии не обрывались, бандиты не нападали по но-
чам на уставший от похода отряд.  Некого было спасать,  негде риско-
вать,  не с кем сражаться. Даже работать как вол было нельзя: строи-
тельство яхт кончилось,  шла парусная практика.  И требовалась  лишь
точность, уверен ность, умение. Но ведь это - не подвиг.
     Лишь один раз,  во время ночной операции "Десант", Серёже пока-
залось, что он может, что он должен рискнуть.
     Охрана острова прозевала подошедшие из темноты парусники  и  не
включила  вовремя контакты взрывпакетов.  Группа отчаянных малышей с
тендера "Стивенсон" уже готова была высыпаться на отмель  и  заголо-
сить "ура". А если пакеты начнут рваться у них прямо под ногами? Се-
рёжа ринулся на нос парусника и хотел уже прыгнуть на  берег,  чтобы
опередить ребят. Но Валерий крепко взял его за плечо.
     - Куда?  Не лезь без команды.
     Он прыгнул сам, скомандовал малышам и вывел их по отмели правее
опасного места. В траве запоздало начали хлопать безвредные "мины".
     Тогда Серёжа испугался. Ему показалось, что все обязательно до-
гадаются о его тайных мыслях.  О том, что он геройством хочет добыть
прощение.
     И с тех пор он больше не надеялся на подвиги и риск. Стал жить,
как все.  И даже часто забывал о том,  что с ним случилось.  Лишь на
линейках становилось неловко и грустно,  когда, шагая навстречу зна-
мени, малёк Валерка Свешников неумело колотил в его, Серёжкин, бара-
бан. И непривычно было стоять с опущенной рукой,  когда отдавали са-
лют.  Рука сама рвалась вверх,  когда звенела команда: "Флаг пошел'"
Несколько раз он отдавал салют вместе со всеми, и ему ничего не ска-
зали. Серёжа понял, что его пожалели.
     В конце июля вернулся из лагеря Юрка Сараев. В лагере он совсем
отвык от морского порядка и явился на линейку без ремня.  Он стоял в
строю и украдкой под дергивал сползавшие шорты.
     - В  следующий  раз без ремня в строй не пущу.  Ясно?  - сказал
Сергей Семенов.
     Юрке бы ответить "ясно", и делу конец. А он полез в бутылку:
     - Подумаешь,  ремень забыл один раз.  Вон Серёжка без  галстука
пришел, а ему ничего не говорят.
     И очень удивился,  когда Мишка Данько локтем  саданул  его  под
ребро.  Удивился даже не удару, а тому, что этот случай - толкание в
строю - сошел Мишке совершенно безнаказанно.
     А Серёжа опять подумал о пожарах и ураганах.

     На рассвете  с  зюйд-веста сорвался сухой колючий ветер.  Озеро
вздыбилось крутыми гребешками,  высокие травы прижались  к  берегам,
телеграфные провода застонали. А если так поют провода и тросы, зна-
чит, не меньше семи баллов.
     Когда вахтенный  Владик Стрельцов прибежал к мачте,  чтобы под-
нять флаг,  мачта поскрипывала,  а фанерный кораблик на её  верхушке
взад-вперед ходил в синем,  очень чистом небе, словно его мотали тя-
желые волны.
     "При такой  безоблачности и вдруг такой ветер",  - подумал Вла-
дик.  И загляделся на кораблик. Зря, конечно, загляделся. Когда раз-
дергиваешь фал, надо смотреть на узел.
     Ветер вырвал у Владика из пальцев один конец фала, и конец этот
сразу взлетел почти до нижней перекладины.  Не допрыгнешь,  не ухва-
тишь.
     Тот конец, который остался у Владика в руках, был длинней и по-
тому тяжелее.  В короткий момент затишья плотная веревка начала мед-
ленно скользить в блоке у верхушки мачты,  затем побежала быстрее. И
вот свободный конец выскочил из блока. Фал кругами упал к Владькиным
ногам.  Ветер обрадованно взвыл.  Владик тоже чуть не взвыл,  потому
что через полчаса должны были собраться ребята.  Ну и скандал же бу-
дет, если флага не окажется на мачте! Как теперь продергивать верев-
ку?
     Стрельцов потоптался  ещё  у мачты и с несчастным видом пошел к
Сергею Семенову.
     Нахлобучки не было.  Вздохнул Сергей, глянул на щуплого, вконец
расстроенного Владьку и сказал:
     - Иди собери ребят, несчастный человек. Может, кто доберется до
блока. Я бы сам полез, да подо мной мачта сломается, это точно.
     - Она  и  так может сломаться,  - предупредил Владька.  - Такой
ветрище, гнет как тростиночку.
     - Утешил, - сказал Сергей.

     Мачта была высотой метров восемь. Гладкая, блестящая. В прошлом
году ребята сами шкурили ее наждачной бумагой, стеклышками скребли и
покрывали лаком.
     - Легче на сосульку забраться, - сказал Мишка Данько.
     - Я бы забрался,  - сказал Валерка Садовский,  - да  Сергей  не
разрешает.
     - Потому что ты толстый и тяжелый. Она сломается.
     - Ну и лезьте сами...
     Они стояли полукругом,  мальчишки в черных морских  рубашках  и
беретах с якорями.  Смотрели,  запрокинув головы, на фанерный кораб-
лик,  мотавшийся взад-вперед под свистящим  ветром.  И  думали,  как
быть. Подниматься было страшно. Мальчишки не были трусами, им прихо-
дилось попадать в переделки среди ветра и волн.  И дело  было  не  в
страхе:  боишься ты или не боишься, а тонкая мачта действительно мо-
жет сломаться под твоим весом и напором ветра.
     А что делать?
     Мачта стоит высоко на горе.  Со всех окрестных кварталов  виден
был флаг отряда. Всегда. С восьми утра и до захода солнца. Его виде-
ли и малыши, мечтавшие когда-нибудь надеть морскую форму, и мальчиш-
ки-ровесники, тайно  завидовавшие  ребятам  из парусной флотилии,  и
вредные соседки,  считавшие, что в отряде "одно хулиганство на уме",
и ребята из ближнего пионерского лагеря - постоянные друзья и сопер-
ники юнморов. Флаг трепетал в небе - яркий и постоянный - как сигнал
о том, что "есть отряд".
     А сегодня флаг был особенно нужен.  К вечеру из городского пио-
нерлагеря должны были прийти ребята.  Линейку надо выстроить,  чтобы
все как полагается. А тут...
     Пришел Валерий. Поглядел на мачту. Сказал привычную фразу:
     - При такой жизни не соскучишься.
     - Кинем жребий, что ли, кому лезть?- просил Вовка Голосов.
     - Я вот тебе кину, - сказал Валерий.
     - Кто сильный,  тот тяжелый, - проговорил Сергей Семенов. - Кто
легкий, у того сил не хватит забраться.
     - У меня,  может, хватит, - нерешительно сказал Мишка Данько. -
Я попробую, ага, Валера?
     И, не дождавшись ответам он поплевал на ладони и полез.
     Он очень старался.  Было видно,  как на тонких Мишкиных руках и
ногах натянулись под коричневой кожей мышцы и сухожилия. Он отчаянно
стискивал скользкое дерево коленями, рывками отвоевывал у него деци-
метр за дециметром. Словно вгрызался в высоту. Но хватило его только
на три метра.
     Мишка соскользнул к подножию мачты и сердито сказал:
     - Ч-черт...
     И, не глядя ни на кого, стал заправлять под ремень рубашку.
     - Хватит, наверно, - сказал Валерий. "Никому нельзя разрешать,-
думал он и ясно представлял, как вместе с тонким обломком с фанерным
корабликом полетит в траву темная мальчишечья фигурка.  - Тьфу, будь
ты неладен? Надо же иметь такое разнузданное воображение!"
     "Никому больше нельзя.  Пошли по домам",  - хотел сказать он. И
встретился глазами с Серёжкой.
     Серёжка смотрел так, будто говорил: "Ну вот видишь, пора попро-
бовать мне".
     Он, пожалуй,  действительно мог - легкий, жилистый, быстрый. По
крайней  мере,  когда надо было забраться на сосну,  скользкий забор
или на чердак по жидкой и ржавой пожарной  лестнице,  Серёжка  делал
это шутя.
     Только тут не чердак и не сосна.  И ветер такой...
     "Нельзя же",  -  подумал Валерий.  Он так бы и сказал,  если бы
просил кто другой, а не Серёжка...
     То место,  на котором выдохся Мишка, Серёжа преодолел шутя. Без
большого труда поднялся еще на два метра. А дальше стало тяжело. Се-
рёжа отчаянно стискивал скользкий ствол коленками и ладонями, рывка-
ми старался добраться до нижней перекладины. А сил не хватало. И са-
мое главное  -  мешал  страх.  Самый настоящий,  откровенный большой
страх.  От него слабели мускулы и кружилась голова. А не бояться Се-
рёжа не мог: мачта гнулась и потрескивала, и выл ветер.
     Все-таки Серёжа делал все, что мог. Он выматывал остатки сил на
эти  отчаянные сантиметры,  он почти плакал,  стараясь дотянуться до
перекладины.  Было бы неправдой сказать,  что он не думал  сейчас  о
галстуке.  Он понимал,  что, может быть, в этот миг завоевывает его.
Но знал Серёжка и другое:  если бы галстук был на нем,  он,  штурман
Коноплёв,  все равно дрался бы за эту высоту. Потому что самое глав-
ное было сейчас - флаг отряда.
     У него сорвалась рука. Он перехватил мачту покрепче, всем телом
прижался к гибкому стволу. Замер.
     - Спускайся! - крикнул Валерий.
     "Я еще немножко. Я сейчас", - хотел ответить Серёжа, но в зубах
у него была зажата веревка.
     - Спускайся,  я приказываю! - опять крикнул Валерий.
     Серёжа начал скользить вниз. Мачта не везде была гладкая. В од-
ном месте лак сошел,  и занозистое  дерево,  как  наждачная  бумага,
ободрало ногу.  Когда Серёжа встал на землю,  кровь большими каплями
катилась по ноге вдоль длинных царапин.  Мальчишки сочувственно мол-
чали.
     - Перевяжи ему ногу,- сказал Валерий Ольге Сватовой. И добавил:
- Ничего не поделаешь, будем ждать, когда стихнет ветер.

     Через полчаса Серёжа пришел к Валерию домой.  Ладони, рубашка и
даже свежий бинт на ноге были у него в оранжевой кирпичной пыли. Се-
рёжа встал у порога и сказал:
     - Валера,  позови Кэпа.  Вы вдвоем подежурите у мачты на всякий
случай, а я поднимусь. Я руки кирпичом натер, сейчас легче будет.
     - Хватит. Мне инфаркт ни к чему, - сказал Валерий.
     - Нет, я правда поднимусь.
     - Ты сначала меня подними со стула.  Пусть я  провалюсь  сквозь
землю, если еще раз разрешу такое дело.
     - Ничего не случится.  Я в самом деле смогу теперь подняться, -
очень убедительно проговорил Серёжа.

     Он поднялся.
     Он продернул фал через блок,  тихо соскользнул  вниз.  вытер  о
траву ладони и шепотом сказал:
     - Ну вот... Все.
     Валерий стал поднимать флаг.
     Кэп Сергей Семенов подтянулся и поднес к берету ладонь.  На Се-
рёжу не смотрели.  Он выпрямился и поднял в салюте руку.
     Когда флаг был поднят и закреплен,  они,  трое, молча разошлись
по домам.

     Собирался отряд.  В  ожидании  линейки мальчишки толклись в ка-
ют-компании и во дворе. Вахтенный Павлик Локтев сказал Юрке Сараеву:
     - Иди почисти ботинки, а то будет нахлобучка. Кэп и так рычит.
     Сергей действительно рычал на весь  белый  свет.  Его  швертбот
"Ласточка" при  полном ветре сел на затопленную корягу и погнул перо
руля, а на "Андрюшке"  погнуло  обойму  гика  и  оборвало  на  гроте
галс-оттяжку.  И все потому,  считал Сергей, что дисциплина в отряде
"дошла до ручки". Он погнал двух человек пришивать висящие на ниточ-
ках пуговицы, горнистам сказал, что трубы у них заросли ржавчиной, и
велел драить до солнечного блеска,  а Вовку Голосова пообещал выста-
вить из рулевых за дырку на локте.
     - Орда, а не отряд, - негодовал он. - Причем совсем не золотая.
Повтыкать бы всех на грядках вместо пугал - самое подходящее дело...
     И тут ему на глаза попал Серёжа. Видимо, случайно.
     - Иди сюда.
     Серёжа подошел, торопливо прикидывая в уме, все ли у него в по-
рядке. Семенов сказал:
     - Возьми на вахте свой барабан.  Валерка спит и видит,  как  от
него избавиться. Замучился совсем.
     Потом так же хмуро он оглядел растерянно моргающего Коноплёва с
ног до головы: белая обмотка бинта, блестящая пряжка с якорем, выго-
ревшая рубашка с темным следом споротой штурманской нашивки на рука-
ве.
     - На кого ты похож...  Ты что,  своим беретом велосипед чистил?
Якорь едва пришит,  пятна какие-то...  Да иди галстук надень. И чтоб
глаженый был, как пола гается.
     И потом,  видя Серёжкины глаза, в которых разгора лись счастли-
вые искорки, он перешел на вежливо-ироничный тон:
     - И  вообще,  штурман Коноплёв,  потрудитесь привести в порядок
вашу форму...

                                                  Владислав Крапивин

                   ТАБАКЕРКА ИЗ БУХТЫ ПОРТ-ДЖЕКСОН
                             (ТАБАКЕРКА)

                               Рассказ

     - Нет ли у тебя спичек?- Это были первые слова, которые я услышал
от своего друга - инженера Виктора Кравцова,  когда мы  встретились  в
рыбачьем поселке в Крыму.  Получив коробок, он вынул трубку и принялся
набивать ее из плоской табакерки.
     - Как это понимать?- спросил я.- А твой излюбленный "Беломор"?
     - От папирос бывает  рак  легких,-  авторитетно  заявил  Виктор.-
Кроме  того,  надо же использовать по назначению эту вещь.- Он щелкнул
крышкой табакерки и добавил:- Штука эта необыкновенная.
     - Да? - сказал я довольно равнодушно.
     - Не веришь?- усмехнулся Виктор.- А хочешь,  я расскажу  тебе  ее
историю?
     - Ладно,- согласился я.- Валяй, рассказывай историю...
     Мы шли  берегом  моря.  Он  тянулся вдаль белой песчаной полосой,
ровный и однообразный.  И прежде чем Виктор закончил свой рассказ,  мы
ушли далеко от поселка...

     - Однажды  утром  я  обнаружил,  что кто-то испортил мой кабель,-
начал Виктор.- Хороший кабель для антенны  в  пластмассовой  изоляции,
длиной  метров  в  шесть.  Он по-прежнему лежал в ящике стола,  но был
перерезан в самой середине... Я позвал своего младшего братишку Антона
и спросил:
     - Твоя работа?
     По его лицу я сразу понял,  что не ошибся.  Да он и не отпирался,
только  наотрез  отказался  объяснить,  зачем  сделал  это.  Тогда   я
рассвирепел и заявил, что не возьму его с собой в Крым.
     - Витя,  так нужно было,- тихо  проговорил  Тоник.-  Ну,  честное
слово, я ничего плохого не сделал.
     - Ничего плохого?! А это?.. Где я достану новый?.. Никуда со мной
не поедешь!..
     Словом, я довел его до слез  и,  ничего  не  добившись,  ушел  на
аэродром, где проводились тренировочные полеты.
     Ожидая своей очереди, я лежал в тени ангара и слушал, как механик
ворчит на какого-то мальчишку.
     - Ну,  чего надо?  Иди отсюда!- время от времени  покрикивал  он.
Мальчик отходил на несколько шагов, потом приближался снова. "Кравцов,
готовься!" - услышал я и, поднявшись, пошел к планеру.
     - Подождите,  -  вдруг  позвал мальчик.  Он догнал меня и сказал,
шагая рядом:
     - Тоник нe виноват. Это я перерезал кабель...

     ...С соседкой  Анной  Григорьевной  у  Славки  были самые хорошие
отношения.  Он не отказывался починить ей  электроплитку  или  сменить
пробки,  сбегать  за хлебом,  вообще помочь в чем-нибудь.  За это Анна
Григорьевна предоставила в полное его распоряжение  громадный  шкаф  с
книгами и журналами, оставшимися от покойного мужа.
     Однажды утром,  зайдя к  Анне  Григорьевне,  Славка  увидел,  что
старые  обои  содраны  и  стены  под  ними  оклеены  какими-то старыми
газетами. А в одном месте виднелись исписанные четким почерком большие
тетрадные листы. Необычные бумаги привлекли Славкино внимание. Подойдя
ближе,  он начал читать верхний лист.  Первые слова так заинтересовали
его, что все остальное он прочитал не отрываясь.
     "...мичманом на корвете  "Гриф",  отправлявшемся  в  кругосветное
плавание. Через три месяца мы были в Сиднее.
     Утром, сменившись с вахты, я сошел на берег.
     Миновав бастионы и здание морского госпиталя, я обогнул церковь и
оказался в узком,  выжженном солнцем  переулке.  Навстречу  мне  шагал
сухопарый англичанин в форме капитана королевского флота.  В опущенной
руке он держал стек. Больше прохожих в переулке не было.
     Неожиданно позади  раздался  быстрый  топот  босых  ног,  и  меня
обогнал чернокожий мальчишка. Его появление удивило, так как известно,
что коренных жителей в этом районе Австралии почти не осталось.
     Пробегая мимо  капитана,   мальчик   задел   локтем   рукав   его
белоснежного кителя. Англичанин, тотчас обернувшись, позвал негромко:
     - Бой!
     Оклик прозвучал совсем не сердито, и мальчик подошел. Неторопливо
подняв руку,  англичанин хлестнул его стеком по лицу. Мальчик закрылся
руками,   но  не  вскрикнул,  лишь  втянул  голову  в  плечи.  Капитан
замахнулся снова. Я уже был рядом и, поймав его руку, сжал кисть. Стек
упал на тротуар.
     - Не кажется ли вам,  капитан,  что избиение ребенка  -  занятие,
недостойное звания моряка и офицера,- сказал я.
     В водянистых глазах англичанина появилось не то недоумение, не то
злоба.
     - Вы с ума  сошли,  мичман,-  заговорил  он  на  довольно  чистом
русском языке.- Я ударил черного мальчишку.  Какое вам дело?  Извольте
поднять мой стек...
     - Цвет  кожи  вашей  жертвы  -  не  оправдание,- ответил я.- Бить
ребенка может лишь человек,  лишенный порядочности. Для этого не нужно
обладать ни силой, ни смелостью.
     Я выпалил это единым духом в его физиономию,  обрамленную ржавыми
бакенбардами. Он усмехнулся уголками губ.
     - Смелость  моя  не  вызывала  сомнений  у  русских  моряков   на
севастопольских  бастионах,  мичман,  когда  вы  были  еще в пеленках.
Впрочем, вы и сейчас еще мальчик. Этим я объясняю вашу горячность.
     Я действительно был горяч. И он напомнил о Севастополе, где погиб
мой отец.
     - Моя  молодость  не  должна  вас  смущать,- ответил я,  с трудом
подбирая слова.- Сейчас я убедился,  что вы отлично воюете  с  детьми.
Поэтому  назовите место,  где я могу доказать вам,  что достоин своего
отца-севастопольца.
     - Насколько я понял,  вы предлагаете дуэль,- произнес он довольно
хладнокровно.- Я сумею решить наш спор иным способом...
     - Разумеется, менее шумным и более безопасным?
     - Если не ошибаюсь,  вы с корвета "Гриф"?-  спросил  он,  начиная
выходить из себя.
     - Вы ошибаетесь не более,  чем я,  считая вас трусом и негодяем,-
бросил я ему.  Он круто повернулся и пошел прочь.  Стек остался лежать
на желтых плитах тротуара.
     Взбудораженный столкновением,  я  шагал,  не  обращая внимания на
дорогу,  и скоро оказался за городом.  Тропинка, вьющаяся среди густой
зелени,  привела на высокий берег.  Сверкая синевой и солнцем,  передо
мной открылась бухта Порт-Джексон...
     Кто-то робко тронул меня за плечо.  Я обернулся.  Черный высохший
старик смотрел на меня,  беззвучно шевеля губами.  Рядом с  ним  стоял
мальчик,  за  которого  я недавно заступился.  Один глаз у него совсем
заплыл, другой глядел серьезно и внимательно.
     Старик вдруг улыбнулся,  открыв редкие коричневые зубы,  и что-то
хрипло забормотал.  "Хороший сэр...  Хорошо..." - разобрал я и  понял,
что  он благодарит меня.  Потом туземец достал изпод лохмотьев плоскую
деревянную коробочку и протянул ее мне.  Заметив  мое  недоумение,  он
заговорил  громко  и  возбужденно,  однако  по-прежнему непонятно.  Он
показывал высохшей рукой на бухту,  но,  кроме множества  кораблей,  я
ничего  там  не  видел.  В речи старика несколько раз прозвучало слово
"Норфольк".  Корабля с таким названием на рейде,  по-моему,  не  было.
Неожиданно старик замолчал и осторожно вложил коробку в мою ладонь.
     - Многие белые хотели ее...  Хороший сэр,-  медленно  сказал  он,
повернулся и побрел в заросли, держась за плечо мальчика.
     Я разглядывал  подарок.  Это   была   деревянная   отполированная
табакерка,  без  всяких  украшений  на  крышке.  В  первой  же лавке я
наполнил ее табаком,  так как уже в  то  время  имел  привычку  курить
трубку.
     Я провел в Сиднее весь день:  приятно было после долгого плавания
ступать  по  твердой  земле.  Несколько  раз,  проходя  по  улицам,  я
чувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд,  но, обернувшись, не замечал
среди   людей   никого,  кто  мог  бы  интересоваться  мной.  Вечером,
возвращаясь на пристань,  я шел глухим,  слабо освещенным переулком  и
услышал вдруг, как кто-то зовет меня:
     - Прошу вас, подождите, сэр!
     Я остановился.  Какой-то человек,  по одежде - матрос с торгового
судна, догнал меня.
     - Ради   бога,   сэр,   не   сочтите  за  дерзость.-  Он  говорил
по-английски, но с легким акцентом.- Прошу вас, всего щепоть табаку.
     Пожав плечом, я вынул табакерку. В тот же миг она была выхвачена,
и  человек  бросился   прочь.   Он,   видимо,   рассчитывал   на   мою
растерянность,  но  я  быстро овладел собой:  через две секунды настиг
незнакомца и свалил его ударом в спину. Табакерка упала на мостовую, а
ее  похититель  вскочил  на  ноги  и  выхватил  нож.  Но  я уже достал
револьвер и предложил бандиту убираться ко всем  чертям.  Он  счел  за
благо  последовать моему совету,  а я вернулся на корабль и тут же был
приглашен к командиру корвета.
     Барон фон Грюнберг встретил меня сухо.
     - От капитана фрегата "Дисковери" я получил  сообщение,  что  вы,
мичман  Смолин,  сегодня  на  улице  затеяли  ссору,  подобно  пьяному
матросу,- начал он, шагая по каюте.
     - Ваше  сравнение  и  ваш тон кажутся мне неуместными,  барон,  -
вскипев при упоминании об утреннем событии,  резко ответил я. Командир
на секунду опешил, потом..."
     Остальные листы были скрыты под клочьями обоев,  отодрать которые
никак не удалось.  Лишь кое-где можно было разобрать отдельные слова и
фразы:
     "...предпочтя отставку...  сошел на берег в Сид... Норвежец часто
говорил  мне:  "Если  ты  любишь  море больше своих эполет,  ты будешь
моряком. Не... Я любил... больше... Прав был... чайные клиппера".
     Дальше опять   был   незаклеенный   лист,  начинавшийся  словами:
"...когда я вернулся в Одессу и узнал..."
     Что узнал  мичман  Смолин,  вернувшись в Одессу,  Славке осталось
неизвестным. Оборвав чтение, он помчался за тетрадью, чтобы переписать
удивительный  рассказ о приключении в Сиднее,  а когда вернулся,  было
поздно. Всю стену закрывали новые обои.

     - Ну, что вы наделали!- завопил Славка.- Ведь это же, может быть,
исторический документ!
     - Да бог с тобой,- успокаивала его Анна  Григорьевна.-  Старье-то
всякое... А человек, который писал, давно помер.
     Славка с ненавистью посмотрел на голубые васильки обоев, навсегда
скрывшие под собой таинственные страницы.
     - А кто писал это?  - спросил он через  некоторое  время.  Славка
надеялся,  что  еще не все потеряно и можно будет узнать что-нибудь об
авторе загадочных записок.
     Анна Григорьевна  была в хорошем настроении и отвечала на вопросы
довольно охотно.
     - Жил тут человек один.  Я еще девчонкой была... Имя-то не помню.
Звали его все капитаном.  Моряк он был,  на поселение  сосланный.  Жил
сначала  в  Тобольске,  а потом в наш город переехал.  После революции
выбрали его куда-то...  Потом Колчак стал наступать.  Как-то  вечером,
смотрю,  сидит  капитан  и  наган  чистит.  Потом  тетке  моей  принес
тетрадку,  просил сохранить,  ушел и не вернулся.  А тетка,  видать, и
залепила стену его бумагами. Все одно, погиб человек...
     - А трубку курил этот капитан? - допрашивал Славка.
     - Курил,-  вздохнула  Анна  Григорьевна.  -  Все к теткиному мужу
приходил табачок занимать.  Табакерку достанет  и  стучит  ногтем,  по
крышке: пустая, мол...
     - А табакерка... какая была? - осторожно спросил Славка.
     - Господи,  да где же я упомню?  Тебе-то зачем? Деревянная, вроде
бы... Да она еще недавно в сундуке валялась.
     Славка заволновался. Из дальнейших расспросов он узнал, что после
капитана остался сундук.  Он был почти пустой, и туда стали складывать
разные ненужные вещи.  Там лежала и табакерка.  Последнее время сундук
стоял в чулане у племянницы Анны Григорьевны.
     Через полчаса  Славка  мчался  на  улицу Пушкина,  зажав в кулаке
записку Анны Григорьевны...

     Дом номер  четырнадцать  на  улице  Пушкина  оказался деревянным,
двухэтажным.  Славка поднялся по скрипучей  лестнице  и  постучал.  Не
дождавшись  ответа,  он  хотел  постучать  снова,  но  за  его  спиной
скрипнула дверь соседней квартиры. Он обернулся.
     На пороге  стоял  мальчик  лет  одиннадцати,  чуть пониже Славки,
темноволосый, с облупившейся от загара переносицей.
     В руках он держал широкие полосы резины.
     - Там нет никого,- сказал он,  кивнув  на  запертую  дверь.-  Все
уехали на дачу.
     - Надолго?
     - Недели на две.
     Славка приуныл:  возможность отыскать табакерку  отодвигалась  на
полмесяца.
     - Куда хоть они уехали?
     - Да я не знаю...
     Славка с досадой посмотрел на мальчишку. Тот по-прежнему стоял на
пороге,  не зная,  видимо,  о чем говорить,  и не решаясь уйти. Славка
тоже не уходил, хотя было уже ясно, что делать здесь больше нечего.
     - Что это у тебя? - спросил он, чтобы нарушить неловкое молчание,
и показал на куски резины.
     - Это  я  ласты  делаю,  -  оживился  мальчик.  -  Для подводного
плавания.
     - Подводного!  - усмехнулся Славка.  - В нашей речушке только под
водой и плавать.
     - А я к морю поеду. С братом.
     - К морю?  - Славка посмотрел на него  с  откровенной  завистью.-
Счастливый...
     Все свои двенадцать  лет  Славка  прожил  в  небольшом  уральском
городе и никогда не видел моря.
     Море было его  мечтой.  Еще  малышом  знал  он  о  далеком  синем
море-океане, где живет золотая рыбка и весело прыгают по крутым волнам
с кудрявыми гребешками корабли царя Салтана.
     Потом он  читал  о  море  в  романах  Жюль  Верна  и  Стивенсона.
Солнечные зеленоватые волны катились к берегам таинственных  островов,
выбрасывая  на песок закупоренные бутылки из синего стекла с записками
о кораблекрушениях и кладах...
     В отличие  от многих мальчишек,  Славка совсем не стремился стать
штурманом или капитаном дальнего плавания.  Но море  тянуло  его,  как
живая  сказка.  Оно  обещало  множество  приключений  и хранило в себе
тысячи тайн.
     - Счастливый...-повторил Славка.
     - Я счастливый.  Я всю жизнь хотел на море  попасть,  -  серьезно
сказал мальчик.
     Не произнеси он этих слов,  Славка никогда не рассказал бы ему  о
таинственных   страницах.  Но  сейчас  он  почувствовал  в  незнакомом
мальчишке единомышленника и неожиданно выложил ему историю табакерки.
     - Интересно,- сказал   мальчик. - А ты не врешь?
     Славка не обиделся. Он понимал, что рассказу его поверить трудно.
     - Вот если бы до сундука добраться, - проговорил Славка. - Может,
там еще какиенибудь бумаги есть.  Или хоть табакерку  найти...  Может,
что-нибудь узнали бы.
     - Ну,  если бумаги...  А по табакерке ничего не узнаешь...  Жаль,
кладовка  закрыта,-  Тоник  вздохнул  и  показал  на  досчатую дверь с
большим висячим замком. - Вот если бы... - Он сморщил лоб. - Постой! А
ведь можно... через окно!
     - Без хозяев?-удивился  Славка.
     - А кто хозяин?  Кладовка-то общая.  Там и у Виктора много вещей.
Только ключ потерян, а замок ломать никто не даст.
     - А через окно разрешат? - усомнился Славка.
     - Так мы и спрашивать не будем...
     Окошко находилось  под  самой  крышей.  Оно  было без стекла,  но
подняться к нему с земли ни за что не удалось бы.
     - Можно  с  крыши,  на  веревке,  - предложил Тоник.- Только надо
когда стемнеет,  чтоб никто не видел...  А то мне  здорово  влетит  от
брата за такую акробатику.

     В чулане   было   совершенно  темно.  Славка  включил  фонарик  и
огляделся.  У  одной  из  стен  стояли  какие-то  ящики,   на   полках
громоздилась  старая  посуда  и  пыльные книги.  В углу Славка заметил
черный горбатый сундук, обитый ржавыми железными полосами.
     Он поднял  тяжелую  крышку.  В  сундуке  лежала  стопка журналов,
настольная лампа с порванным абажуром, расколотый письменный прибор из
мрамора  и  другие  ненужные  вещи.  Славка  лихорадочно перерывал их.
Наконец,  рука его нащупала  что-то  гладкое,  и  Славка,  замирая  от
волнения,  вытащил  плоскую  деревянную  коробочку.  В  темной глубине
полированной крышки маленькой искрой горит отблеск  фонаря.  Вот  она,
свидетельница  загадочных событий,  происшедших почти целый век назад!
Она видела парусные корабли и дальние страны.
     Никаких бумаг  Славка  не  нашел,  только вытащил из-под журналов
кожаные корки тетради. По формату переплет подходил к листам, которыми
была  оклеена  стена.  Но он был пуст,  и Славка хотел уже бросить его
обратно,  как заметил вдруг на внутренней стороне  подпись,  сделанную
знакомым почерком: "А. Смоленский".
     "Смоленский... Смолин...  И почерк тот  же,  и  фамилия  похожа,-
думал Славка.- Но почему она так знакома?"
     И вдруг он  вспомнил.  Вспомнил,  что  есть  в  городе  небольшая
зеленая   улица.   Улица   Смоленского.   И  еще  вспомнились  светлые
прищуренные глаза под козырьком морской фуражки  и  скупые  слова  под
большой фотографией в одном из залов городского музея:
     "Александр Николаевич Смоленский. Выслан в наш город из Одессы за
революционную  пропаганду  среди  моряков  торгового  флота в 1907 г..
Активный деятель подпольной большевистской печати. Погиб во время боев
с колчаковскими бандами".
     Славка закрыл сундук и выпрямился.  Теперь он  знал,  чьей  рукой
написаны загадочные страницы.
     Сунув тетрадный переплет за ремень,  а  табакерку  в  карман,  он
вскарабкался по ящикам под самый потолок, где в маленьком оконце слабо
светилось ночное небо.
     - Тоник,  давай,- негромко  крикнул Славка,  высунувшись в окошко.
Сверху,  с крыши,  спустился толстый электропровод,  который Тоник  на
время  позаимствовал  у  брата.  Обвязав  кабель вокруг пояса,  Славка
выбрался наружу.
     Встав на  нижний  карниз  окна,  он закинул руку на выгнутый край
железного кровельного листа и стал подтягиваться.
     Проржавевшее железо  разогнулось  совершенно  неожиданно.  Локоть
соскользнул,  Славка откинулся назад,  и  ноги  сорвались  с  карниза.
Теперь  он  висел  лишь  на проводе,  который нестерпимо резал грудь и
спину.
     - Славка!- окликнул его с крыши Тоник.- Ты что, сорвался? Меня так
дернуло, что чуть пополам не перерезало.
     - Я сейчас,- выдохнул Славка, пытаясь ухватиться за край окна. Но
не мог. Теперь окно было выше головы.
     - Слушай,  кажется,  мы  сейчас полетим,  - довольно хладнокровно
сказал Тоник. - Я не удержусь.
     Славка представил,  как Тоник лежит на крутом скате,  обвязавшись
кабелем,  и судорожно цепляется за гребень крыши.  Падать ему пришлось
бы не на ноги, а вниз головой, и с большей высоты, чем Славке.
     - Ты скорей, у меня железо гнется,- снова заговорил Тоник.
     - Я   сейчас!-  крикнул  Славка  и  оставил  бесполезные  попытки
дотянуться до окна.- Сейчас! Еще секунду продержись.
     Он вынул из кармана перочинный нож,  открыл его зубами и принялся
пилить тупым лезвием кабель,  стараясь не думать о том,  что  висит  в
пяти метрах от земли. Славка всегда боялся высоты.
     Он упал на четвереньки и сразу вскочил.  Удар  о  землю  оказался
слабее,  чем  Славка  ожидал.  Только  звенело  в ушах и слегка болели
отбитые  ступни.  Лезвие  ножа  захлопнулось  само  собой  и   глубоко
разрезало палец.
     - Ты что, оборвался? - послышался голос Тоника. - Ты жив?
     - Жив,-   сказал  Славка,  зажимая  порез,-  Спускайся.  Я  нашел
табакерку...
     Через полчаса,  когда  Славка  рассказал  о  своем открытии,  они
расстались.
     - Знаешь...  ты  хороший  товарищ,  - сказал Тоник чуть смущенно,
прежде чем уйти.- Я бы здорово треснулся с крыши...
     - Брось  ты,-  отмахнулся  Славка.  -  Знаешь  что?  Оставь  пока
табакерку у себя. Завтра я зайду...
     На следующее утро, придя к Тонику, Славка узнал о его несчастье.

     - Эту историю во всех подробностях я узнал гораздо позже,- сказал
Виктор,  кончая свой рассказ.  - На аэродроме Славка объяснил мне лишь
самое главное. Когда он кончил, я задал вопрос:
     - Табакерка у тебя?
     Славка протянул мне ее и спросил в свою очередь:
     - А теперь вы возьмете Тоника к морю?
     Я не  торопился  с ответом,  внимательно разглядывая его находку.
Наконец сказал:
     - Возьму... Но при одном условии: если ты отдашь мне эту вещь.
     - Зачем она вам?- удивился он.
     - Зачем! Для табака,- усмехнулся я.
     Славка пожал плечами и, подумав, ответил:
     - Берите.
     - А Тоник согласится? Ведь вы ее вместе искали.
     - Согласится. Ему что? Он и так счастливый.
     - Это почему?
     - Конечно,-  сказал Славка.- К морю едет.  Я бы за это что угодно
не пожалел, не то что табакерку.
     Тогда я  и  подумал:  "Почему бы не сделать счастливым еще одного
человека?"

     Виктор затянулся трубкой и замолчал.  Я с любопытством  посмотрел
на него.
     - Твои сбережения на мотоцикл, верно, пошли прахом?
     Он усмехнулся.
     - Ерунда...  Но если бы ты знал,  чего стоило уговорить Славкиных
родителей отпустить его со мной!
     - Ты это хорошо сделал, конечно,- сказал я.- Но объясни, зачем ты
отобрал у мальчишек дорогую им вещь? Маленький ты, что ли?
     Виктор достал  табакерку  и  подцепил  ногтем  пластинку   медной
защелки   так,  что  стала  видна  ее  обратная  сторона.  Я  разобрал
выгравированные на меди маленькие русские буквы: "фабрика И. Крамер".
     - Каждую минуту ребята могли обнаружить клеймо и понять,  что эта
штука никогда не была в  Австралии.  Думаешь,  это  было  бы  для  них
лучше?..
     Мы медленно шагали по берегу. Я продолжал разглядывать табакерку,
а Виктор с равнодушным видом сосал трубку.
     - Вот что!-сказал я,  наконец.  - Если ты боишься рака легких, то
брось  курить  вообще.  А табакерку отдай ребятам.  Ты ненаблюдателен,
иначе заметил бы,  что замок сюда поставлен гораздо позже, чем сделана
табакерка.
     С этими словами я вытряхнул табак.
     - Сумасшедший!- закричал Виктор.- Это "Золотое руно"!..
     Однако я отмахнулся от него,  потому что в этот момент заметил на
внутренней  стороне крышки искусно вырезанный,  но уже почти стершийся
маленький вензель:  латинскую букву "N".  И неожиданная мысль поразила
меня.
     - Ведь старик туземец говорил Смолину: "Норфольк"!- вспомнил я.
     - "Норфольк"... Ну и что же?

                                * * *

     Прошло два   года.   История   с   табакеркой   стала  постепенно
забываться.  И вот однажды, перелистывая вечером какой-то исторический
журнал, я наткнулся на такие строчки:
     "Пролив, отделяющий  остров  Тасманию  от  Австралии,  носит  имя
Джорджа  Басса.  Вместе  с  лейтенантом Флиндерсом морской врач Басе в
1798 году  обошел  вокруг  Тасмании  на  маленькой,  водоизмещением  в
двадцать  пять тонн шхуне.  Это было великим открытием.  Жители Сиднея
восторженно   приветствовали   вернувшихся   путешественников.   Шхуна
"Норфольк"  была  поставлена  на  вечный  якорь в бухте Порт-Джексон и
стала музейным экспонатом.  Из ее деревянного киля выточили  несколько
табакерок.  Эти вещи бережно хранятся владельцами.  Ценятся они на вес
золота..."
     Дальше я не стал читать. Схватив журнал, бросился к моим друзьям.
     - Так вот откуда наша табакерка...- задумчиво произнес Славка.
     - Это-то мы узнали,- возразил Тоник.- Одно теперь неизвестно, как
такая редкая вещь попала к старику?

                                                  Владислав Крапивин

                           КРАСНЫЙ КЛИВЕР

                              Рассказ

     В час пятнадцать,  как по расписанию,  появляется  Владька.  Он
ставит у порога измочаленный портфель и старательно трёт о резиновый
коврик подошвы. На меня старается не смотреть.
     - Зашёл бы сначала домой,  - сдержанно говорю я. - Хотя бы поо-
бедал.
     - Потом, - отвечает он. - Ладно? Я немножко посижу...
     - Ну сиди,  - обречённо говорю я,  прекрасно понимая, что рабо-
тать до вечера уже не придётся.
     Впрочем, первые  минуты Владька добросовестно соблюдает тишину.
Сидит на краешке стула и почти не дышит. Разглядывает книжные кореш-
ки в шкафу.  А я, тоже добросовестно, склоняюсь над статьёй, которую
обязательно надо сдать в редакцию к следующему вторнику.
     Потом на пол падает жестянка. Я оборачиваюсь. Владькины большу-
щие  глаза виновато смотрят на меня из-под берета,  который он забыл
снять. Затем мы оба переводим взгляд на жестяную баночку - виновницу
шума.
     - Что это?  - спрашиваю я (имеется в виду:  "Что это за  жизнь?
Дадут мне, в конце концов, спокойно работать или нет?").
     - Мазь.  Чтобы горн чистить,  - торопливо объясняет он и ногой,
дотянувшись, придвигает жестянку к себе.
     Владька - горнист.  Сигналист сводного юнкоровского пионерского
отряда "Стрела". В горнисты он попал не очень-то законно, потому что
ещё не пионер. Но играет он чисто, весело, и ребята сказали:
     - Ладно уж. Всё равно его скоро примем.
     Скоро... А когда?
     Неделю назад ему исполнилось десять лет. Торжественное обещание
он выучил давным-давно.  И законы пионеров знает,  и вообще всё, что
полагается. Не знает лишь, когда будет долгожданная линейка. Говорят
- на днях, а точно никто не говорит. Только усмехаются. Что за люди!
     Всё у  Владьки  есть:  и форма (морского юнкоровского отряда) с
золотистыми нашивками,  и голубая пилотка,  и значок горниста на во-
ротнике.  Но всё это не то. Не так. Потому что отряд - пионерский, а
он,  Владька, пока здесь без всяких прав. И стоит навытяжку, не под-
нимая руки, когда все салютуют отрядному знамени.
     Скоро ли уж?
     Тут и нетерпение, и... разные беспокойные мысли.
     Жизнь у третьеклассника тяжела и полна опасностей. То забудется
почему-то басня, которую учил накануне, и тебе сразу отметочку - са-
ми знаете какую;  то дежурный восьмиклассник (высоченный, как дирек-
тор) хватает тебя за плечо:  "Ты что скачешь по коридору? Ходить ра-
зучился?" -и зачем-то записывает фамилию. А сегодня Владька случайно
(ну  правда же совершенно нечаянно!) зацепил плечом Лидку Васнецову,
когда она чертила рамку в тетради  по  рисованию.  Линия  получилась
кривая,  Лидка захныкала и нажаловалась. И у Владьки в дневнике, ко-
нечно, написали: "Толкается на уроках! Тов. родители, примите меры!"
     Родительских мер Владька не так уж и опасается. А вот не повли-
яет ли запись на его вступление в пионеры?
     Этот осторожный вопрос Владька задаёт мне.  Конечно, решать бу-
дут ребята,  но и от меня кое-что зависит: как-никак я вожатый отря-
да.
     - Поживём - увидим, - рассеянно говорю я.
     Но лицо у Владьки делается такое,  что трудно не засмеяться.  В
самом деле, нельзя же обрушивать на человека беду из-за того, что он
неосторожно (ну честное слово, не нарочно!) пошевелил плечом.
     - Сиди и не мешай мне,  великий грешник,  - говорю я и  пытаюсь
вникнуть в статью.
     Владька, скинув ботинки, перебирается в кресло и занимает в нём
прочную  позицию.  Я приношу ему бутерброд с кабачковой икрой.  Пока
бутерброд уничтожается, я успеваю написать четыре строчки.
     Владька начинает шумно возиться в кресле.
     - Ты что пыхтишь?
     Он вытягивает  из-за  пазухи  пионерский галстук и разглаживает
его на коленях.
     - Ты что, так и таскаешь его с собой?
     - Ага.
     - Ну зачем? Смотри, помял весь. Неужели дома негде положить?
     - Ну да!  Мама начнёт прибираться и спрячет куда-нибудь!  Тогда
вот пилотку спрятала,  и я на три минуты на линейку опоздал.  А если
теперь линейку объявят, а галстука нет?
     Он даже чуть бледнеет, представив такой случай.
     - Выглади и положи на место, - говорю я. - Линейка будет после-
завтра.
     Владька взлетает в кресле.
     - А как? А когда? А во сколько? А это точно? А если...
     Он сейчас ни за что не успокоится, пока не выпустит в меня пол-
ную обойму вопросов.  И приходится отвечать, что всё уже решено, что
совет дружины,  в общем-то, не имеет ничего против его, Владькиного,
вступления в пионеры, что линейка будет в семь часов вечера, со зна-
менем,  барабанами,  горнами, и что форма нужна парадная, и что тор-
жественное  обещание Владьки будет записано на магнитофонную плёнку,
и плёнка эта будет храниться в отряде по крайней мере  до  тех  пор,
пока Владька не вступит в комсомол.
     Такая уж у нас в отряде традиция.
     - А если я собьюсь, когда буду торжественное обещание говорить?
     - Ну, если немножко собьёшься, не беда. Но лучше не сбиваться.
     - А тебя, когда принимали в пионеры, записывали на магнитофон?
     - Да нет,  Владька. Мы про магнитофоны в то время ещё и не слы-
хали.
     - Ну уж..  . говорит Владька. Он подозревает, что я просто хочу
уклониться от разговора.  - Как это не слыхали?  Когда это было? Ты,
что ли, старик?
      - Не совсем старик,  а всё-таки в три раза тебя постарше. Даже
с хвостиком.
      - Это  разве  много?  Чепуха,  - решительно заявляет он.  - Ну
расскажи.
      - Что?
      - Как тебя принимали в пионеры.

     Как это  было?  Я  возвращаюсь  памятью  в детство и опять вижу
очень хорошее утро девятого мая сорок седьмого года.
     Проснулся я  от  тревожного толчка:  "Не опоздал ли?" Но тут же
увидел,  что наши ходики вытянули стрелки в одну вертикальную линию:
шесть часов.  На медных стрелках и маятнике горели колючие солнечные
звёзды.  Солнце хлестало в окна неудержимым потоком, и тонкие шторки
не могли остановить его.
     Разве уснёшь!
     Я потянулся за одеждой.  На спинке стула висела почти новая си-
няя рубашка. Вернее, тёмно-голубая. Она вкусно пахла горячим утюгом.
     То, что  рубашка не белая,  меня слегка тревожило.  Вчера Елена
Ивановна сказала,  что на сбор все должны прийти в белых рубашках. А
у меня не было. Так уж получилось. Были две клетчатых ковбойки с пу-
говками на воротнике,  одна зелёная футболка с заплатой на плече  да
вот эта синяя рубашка. Мне её на день рождения подарила тётя Галя, у
которой мы жили на квартире.
     Помню, накануне  я пытался объяснить Елене Ивановне,  что нет у
меня парадного обмундирования. Но она торопилась и сказала:
     - Ну постарайся как-нибудь...
     Ничего себе "постарайся"!  Это сейчас всё просто: пошёл и купил
пионерскую форму. А в то время жилось потруднее: не каждый день оты-
щешь в магазинах, что нужно, да и с деньгами туго.
     В общем, грызло меня беспокойство.
     Но утро было такое хорошее, что долго терзаться всякими страха-
ми я не мог.  Натянул я штаны и синюю рубашку,  подхватил за ремешки
новые скрипучие сандалии и  на  цыпочках  выбрался  на  крыльцо.  На
крыльце сидел Полкан.  К носу его прилипли кожурки клейких тополиных
почек, и он пытался стряхнуть их лапой.
     - Опять совал нос куда не надо? - спросил я.
     Полкан замахал мохнатым хвостом так,  что по ногам у меня  про-
шёлся ветер.
     У сарая тётя Галя кормила кур. Она оглянулась на меня, заулыба-
лась, заговорила нараспев:
     - Не спится небось в праздник-то?  В школу-то на уроки-небось и
проспать не боялся,  а нонче-то с петухами встал... Вот Колюшка мой,
когда в пионеры его принимали, помню, тоже ранёшенько поднялся...
     Тёти Галиного  Колюшку  я никогда не видел,  но слышал про него
много. Он был военфельдшер и погиб в сорок третьем году.
     Тётя Галя вздохнула,  хотела что-то ещё сказать про Колюшку, но
решила,  видно, не огорчать меня печальными рассказами. Только заме-
тила:
     - А рубашечка-то в аккурат пришлась...
     В палисаднике  зацветала  черёмуха.  Я  оглянулся на тётю Галю,
сорвал кисточку набухших бело-зелёных бутончиков,  зажал в  зубах  и
пошёл за калитку: бродить по переулку и ждать.
     До торжественного сбора,  который начинался в девять часов, ос-
тавалась целая вечность - два с половиной часа...
     Конечно, столько времени ждать я не мог. В восемь часов я прис-
какал в школьный двор.
     Там уже были несколько мальчишек и Елена Ивановна - очень  кра-
сивая, в белой кофточке с пионерским галстуком и командирской пилот-
ке со звёздочкой.  Елена Ивановна была учительницей в нашем  третьем
классе и в то же время старшей пионервожатой.
     Старшеклассники иногда называли её просто Леной, хотя им за это
попадало от завуча.
     Ребята были заняты делом:  пятиклассник Борька  Соколовских  по
пятам ходил за Еленой Ивановной и канючил,  чтобы дала примерить пи-
лотку;  ещё два пятиклассника прибивали к забору кумачовый лозунг  с
белыми буквами: "Да здравствует День Победы!" Мой друг Саня Головкин
стоял высоко на пожарной лестнице у сарая и привязывал к верхней пе-
рекладине верёвку с разноцветными флажками. Он меня увидел и замахал
рукой:
     - Иди помогать!
     Я забрался к Саньке.
     С высоты был виден весь двор и наша белая двухэтажная школа-се-
милетка ь 10,  и окрестные переулки,  и даже блестящий кусочек  реки
Туры,  на берегах которой в древние времена соратники атамана Ермака
построили наш город Тюмень.  Над рекой из тополиной гущи поднимались
купола старого монастыря,  который сооружён был по приказу Петра Ве-
ликого. Из пробитого купола вылетел сизый голубь и свечкой стал под-
ниматься в небо.
     Я последил за голубем и перевёл взгляд вниз.  Школьный двор наш
был  широкий  и  удобный - вытоптанный посередине сотнями ног,  а по
краям заросший высокой травой и лопухами.  У забора бродили  дружной
стайкой куры нашей уборщицы тёти Даши, которая жила в школе, а в ло-
пухах шастал молодой кот Головастик.
     Елена Ивановна у школьного крыльца разговаривала с двумя семик-
лассниками.
     - Здравствуйте, Елена Ивановна! - крикнул я. Она глянула из-под
ладони, заулыбалась и крикнула в ответ:
     - Здравствуй!  Тебя и не разглядишь: небо голубое и рубашка го-
лубая! Ты сегодня будешь как василёк среди ромашек!
     Все опасения насчёт рубашки окончательно оставили меня.  Я при-
вязал верёвку морским узлом,  который называется "рыбацкий штык",  и
скатился вниз.
     Пришли семиклассники,  которые уже вступили в комсомол и должны
были сегодня повязывать нам красные галстуки. Похожий на девочку от-
личник Олег Гаврилюк выговаривал однокласснику Петьке Стрельцову:
     - Ну  как  тебе  не  стыдно!  Будешь повязывать третьекласснику
галстук, а он с дырой.
     - Третьеклассник? - ехидничал Петька. Пожалуйста, не остроумни-
чай! Не третьеклассник, а галстук!
     - А где дыра?  Где?  Это дыра?  Это чернильная точка! Ты мне её
сам в пятом классе посадил, когда я у тебя хотел задачку списать.
     - А ты бы не списывал!
     - А ты бы не размахивал пером!  Всю жизнь придираешься!  Ну где
ты дырку увидел?
     Петька вскочил на крыльцо и растянул  галстук.  Один  конец  он
взял в зубы,  другой натянул до отказа вниз, а задний угол оттянул в
сторону, чтобы не трепался на ветру, и грозно спросил:
     - М-м?
     Это, видимо, означало: "Где тут дыра?"
     Олег присел и начал придирчиво разглядывать галстук.
     Я тоже присел. Никакой, даже самой маленькой дырочки не было. И
чернильная  точка  оказалась  совсем незаметной.  Галстук был яркий,
отглаженный и очень красивый на фоне голубого неба.
     Вот в этот-то момент я и подумал: "Кливер!"
     Удивительное сходство треугольного галстука с передним  парусом
фрегата поразило меня. Я тогда ещё не читал "Алых парусов" Грина, но
по книгам Купера,  Станюковича и Стивенсона хорошо  изучил  оснастку
парусных  судов.  Галстук  выгибался на ветру,  как настоящий парус,
поднятый над бушпритом при курсе бейдевинд...
     Нам сказали,  что пора строиться. Тётя Даша торопливо загнала в
сарай кур и хотела прогнать Головастика,  но он не послушался. Сидел
на крыльце и смотрел на нас завистливыми глазами.
     Дружина встала буквой "П", а нас, третьеклассников, построили в
середине  этой  буквы.  На  крыльцо  вышел горнист Серёга Великанов,
очень важный,  серьёзный и неприступный. Никто бы сейчас не поверил,
что вчера учительница таскала этого человека к директору за то,  что
въехал в школьный коридор на велосипеде (правда,  директор Пётр Сер-
геевич был у нас хороший и Серёгу помиловал).
     Серёга Великанов как-то очень красиво положил левую руку на по-
яс и плавно поднял горящий на солнце горн. Сигнал был чистый и плав-
ный,  и сразу всё притихло, только разноцветные флажки хлопали у нас
над головами да Санька Головкин рядом со мной дышал коротко и часто.
     - Ребята!  - звонко сказала Елена Ивановна. Пионеры! Сегодня, в
день  радостного  праздника  нашей победы,  мы принимаем в свои ряды
своих младших товарищей. И не только мы. Во многих школах разных го-
родов  сегодня  выстроились  дружины,  и третьеклассники перёд лицом
старших друзей дают торжественное обещание.  Мы не видим этих ребят,
но знаем про них и радуемся вместе с ними.  Потому что пионеры - это
одна семья.  И нас очень много. Если все, кто носит красный галстук,
встанут в одну шеренгу,  этот строй протянется через всю нашу страну
- от Белоруссии до Дальнего Востока...
     И я отчётливо увидел этот строй:  в степях и на таёжных сопках,
на полях и по берегам озёр тянется прямая, как струна, шеренга маль-
чишек и девчонок в белых рубашках и красных галстуках. Они взметнули
в салюте руки.  И летит вдоль строя крылатый корабль с алым знаменем
на мачте, с красным кливером впереди.

     Потом я много раз в своей жизни видел,  как ребят  принимают  в
пионеры:  на Красной площади, в торжественных залах пионерских двор-
цов, на палубах военных кораблей. Я радовался за этих ребят и волно-
вался вместе с ними.  Но я ни разу им не позавидовал. Ни разу не по-
жалел, что меня приняли в пионеры в школьном дворе, заросшем по кра-
ям лопухами и полынью, и не было ни взволнованных зрителей, ни воен-
ного оркестра,  и только одинокий барабанщик выстукивал марш,  когда
выносили знамя. Всё равно! Радость моя была такая звонкая, флаги над
головой хлопали так весело,  что я этого никогда не забуду. И не за-
буду первое шелковистое прикосновение галстука,  который мне повязал
незнакомый мальчишка.

     Вечером был костёр. Самый настоящий - трескучий и жаркий. Прямо
во дворе.  Конечно, в школьных дворах не разрешается разводить кост-
ры,  но Пётр Сергеевич разрешил.  Только сказал, чтобы место выбрали
подальше от сараев и забора да приготовили на всякий случай два вед-
ра воды.
     Мы притащили и разломали несколько старых ящиков,  принесли су-
хих веток из старого сада. Саня Головкин принёс под мышками два нас-
тоящих берёзовых полена.
     Был синий вечер, но, когда огонь разгорелся, сумерки сгустились
вокруг костра, и стало казаться, что уже настоящая ночь.
     Пришли семиклассники и все наши ребята, которых сегодня приняли
в пионеры. Елена Ивановна, конечно, пришла, а ещё десятиклассник Ва-
лерий.  Он раньше учился в нашей школе,  а когда ушёл в десятилетку,
часто к нам заходил и наконец сделался вожатым у нынешних семикласс-
ников.
     Валерий принёс гитару...
     Сейчас никого не удивишь гитарой. И у походных костров, и в го-
родских скверах, и во дворах каждый вечер слышен перебор струн. А мы
в  то  время  больше привыкли к гармони или баяну.  Под баян учили и
первые наши песни:  "Мы не дрогнем в бою за столицу свою...", "Варя-
га", "Юного барабанщика". Но оказалось, что под гитару эти песни по-
ются ничуть не хуже.
     А потом Валерий запел один. Мы не знали этой песни. И после то-
го вечера я её никогда не слышал.  Кто ее сочинил?  Может быть,  сам
Валерий?
     В ней говорилось о мальчишках. О тех, кто носил красные галсту-
ки,  пел, смеялся, а когда пришла война, взялся за винтовки и грана-
ты.  И вот уже опять мирное время,  только летние звёзды падают, как
сигнальные ракеты, а человек сидит у костра и всё думает о тех, кого
больше нет.

               Звёзды спускаются низко -
               Так, что достать рукою.
               А над ночной рекою
               Снова встают горнисты.

                       Мальчики в алых испанках,
                       В чёрных морских бескозырках,
                       В пыльных зелёных пилотках
                       Встали шеренгою плотной.

               И барабанщик Володька,
               Маленький и загорелый,
               Снова зовёт в дорогу.
               Слышите? Бьёт тревогу!

     Струны рывками бросали в воздух суровую мелодию,  и Валерий пел
негромко, но сильно. Может быть, он не умел петь как следует, но нам
нравилось,  и мы слушали,  совсем притихнув.  У меня  даже  в  горле
скребло  от этой песни,  и было очень хорошо,  потому что есть такая
песня,  и товарищи, и друг Санька Головкин, и красные галстуки у нас
на груди. И впереди много хороших дней...

     Я опять возвращаюсь памятью в детство,  в самую лучшую пору че-
ловеческой жизни.  Нет,  я не из тех, кто воспевает в детстве безза-
ботность и веселье.  Чушь это!  Я знаю твердо, что у каждого десяти-
летнего человека могут быть и большие несчастья,  и большие тревоги.
И  трудов  ему хватает,  и забот.  И всякая боль ещё сильнее,  чем у
взрослого.  И всё-таки детство прекрасно, потому что в это время че-
ловек открывает для себя мир.
     Ну подумайте,  как это здорово:  в первый раз в жизни прочитать
"Робинзона Крузо" и "Трёх мушкетёров", первый раз приехать с родите-
лями в незнакомый город, первый раз прокатиться на большом велосипе-
де и почувствовать, что он послушен! Впервые в жизни скрутить в себе
страх и нырнуть с трёхметрового обрыва.  И  однажды,  тоже  впервые,
вдруг  почувствовать,  что ты не можешь и дня прожить без соседского
Валерки.  Вот он ушёл вечером как-то очень торопливо, даже не попро-
щался, а ты крутишься в постели и всё думаешь: "Может быть, обиделся
на что-нибудь?" Это значит, тебе нужен друг - тоже первый в жизни и,
наверное, самый лучший.
     И ещё я думаю о красном галстуке.
     Жаль мне тех,  у кого в детстве его не было. Потому что красный
галстук делает детство крылатым. Он учит быть верным друзьям, верным
слову.  Верным нашему красному знамени.  Он говорит, что ты не один:
есть товарищи,  есть отряд,  есть много-много отрядов - и везде твои
товарищи.  Он  зовёт  в страну,  где разбуженные горнистами рассветы
встают над палатками и походными тропами. Он говорит тебе: будь чес-
тен и твёрд, смел и добр...
     Стоп! Я буквально вижу сейчас направленные на меня  насмешливые
глаза читателя.  Читателю этому одиннадцать или двенадцать лет,  а в
глазах у него за насмешкой прячутся недоверие  и  обида.  "Неправда,
говорит он мне.  - Всё это только хорошие слова. А вот мне в третьем
классе повязали галстук,  поздравили - и всё.  Как жил,  так и живу.
Ну, один раз в году игра "зарница" (да и на неё не хотели брать, по-
тому что двойку за диктант схватил). Ну, собираем железо и макулату-
ру. Двоечников на сборах прорабатываем. А что ещё?"
     Я знаю, я встречал и это. Я видел в одной школе, как дежурные у
входа проверяли учеников: "Дневник с собой? Вторая обувь есть? Галс-
тук на шее?" Если всё на месте - проходи. Если нет дневника, тапочек
или галстука - марш домой.
     И так было обидно!  Ну как же можно сравнивать тапочки и  галс-
тук!
     В детстве у меня был товарищ,  который нарочно не надевал галс-
тук,  если  чувствовал себя в чём-то виноватым перед собой или перед
другими.  Пустили бы его в ту школу?  Что он объяснил бы строгим де-
журным?
     И не из этой ли школы ты, скучный обиженный читатель?
     Вот что  я скажу тебе:  в стране тысячи боевых дружных отрядов.
Они живут весело,  интересно, отважно, с пользой для нашей громадной
страны.  А если ты заскучал и друзья твои тоже опустили руки, вспом-
ни, что галстук - это парус, который может унести тебя в жизнь, пол-
ную романтики, беспокойства и радости. Парус...
     Но нужен капитан. Так будь же им!
     Выбирай нужный курс, не прячься от ветра. Ведь отряд, с которым
ты живёшь, - твой отряд. Кто ответит за него, кто ему поможет? Преж-
де всего ты сам.
     Я всегда говорю об этом тем ребятам,  которые впервые  надевают
красный галстук.  Скажу я это и Владьке,  когда в ясной тишине, чуть
сбиваясь от волнения,  он перед чёткими шеренгами товарищей по отря-
ду,  перед строгой группой знаменосцев,  барабанщиков и ассистентов,
вскинувших сверкающие эспадроны,  произнесёт своё Торжественное обе-
щание.
     Я пожелаю ему надёжных друзей, хороших дел, крепких ветров. Мо-
гу пожелать и попутного ветра,  но с попутным ветром плыть не так уж
хитро и не очень интересно.  А кливер - это как раз тот парус, кото-
рый позволяет кораблю идти навстречу ветру.
     Встречных ветров всегда хватало мальчишкам и девчонкам в  крас-
ных галстуках.  Во все времена.  С той поры,  как впервые прозвучали
над нашей страной пионерские горны.

                                                  Владислав Крапивин

                      АЛЬФА БОЛЬШОЙ  МЕДВЕДИЦЫ
                      (ПОСМОТРИ НА ЭТУ ЗВЕЗДУ)

                               Рассказ

     "Вечер бродит по лесным дорожкам..."
     Это слова из песни.  Самое начало, первая строчка. Она вертится
у  Альки  в голове,  потому что вечер и в самом деле бродит по лесу.
Очень темный,  южный.  Черноморский.  Запах моря смешался с  запахом
лесных трав.  Звезды горят среди черных веток, будто далекие фонари-
ки.  И фонарики в руках у ребят мигают,  как пойманные звезды. И все
молчат.  Лишь трава шелестит да широкие листья кустарника хлопают по
ногам, как маленькие ладошки. Да речка журчит.
     Кто-то ойкнул:  оступился с камня в воду.  А речка-то горная, и
вода - не то что в море. Впереди сдержанно засмеялись.
     Потом чей-то жалобный голос, кажется, Димки Снежкова сказал:
     - Эй там,  сзади? Поищите пилотку, пожалуйста. У меня ее веткой
сняло.
     - Подумаешь, пилотку сняло? Не голову ведь!
     - Так Марья Александровна завтра и голову снимет,  когда будем
имущество сдавать.
     - А она тебе зачем, голова-то?
     Острят. Веселятся.  Будто и не грустно никому.  Алька тоже  при
случае может сказать что-нибудь смешное. Только все это так, для ви-
ду. Потому что этот вечер - последний.
     И сейчас,  мигая  фонариками,  идет  восьмой отряд на последний
свой "огонек".  На маленькую костровую площадку,  укрытую в зарослях
дубняка.

     Здесь нет обычая разводить громадные костры.  В некоторых лаге-
рях это любят:  запалят в день открытия такой огонь, что хоть пожар-
ный вертолет вызывай! Да в последний день смены такой же. А зато все
остальные  вечера:  линейка,  отбой - и в постель.  А в "Орленке" не
так.  Почти каждый вечер собираются у маленького огонька отряды.  На
своих площадках.  Их обступает лес,  и каждому отряду кажется,  что,
кроме них, нет ни кого среди темноты и шепота листьев.
     Но Алька знает:  если вдруг найти волшебные слова и,  разбежав-
шись,  взлететь высоко-высоко, то увидишь берег, усыпанный огненными
точками.  Будто это и не берег, а море, и в нем отразились звезды. А
в настоящем море звезды не отражаются,  там расходилась  волна.  Там
стригут темноту громадными голубыми ножницами по граничные прожекто-
ра.
     Каждая огненная точка на берегу - отрядный костер.  Тихо звенят
гитары или идет негромкий разговор. Разговоры у всех разные, а песни
одни и те же.  Орлятские. Можно приземлиться у любого костра, и тебя
встретят как товарища и посадят рядом, хотя, может быть, и не помнят
даже в лицо.
     Но Алька не хочет к другим кострам.  Сегодня,  в по следний ве-
чер,  он хочет быть только здесь. Рядом с Димкой Снежковым, Владиком
Бочкаревым ,  Светой Колончук. И с другими. С теми, кого месяц назад
не знал и без кого теперь не может и полдня прожить.
     Посидеть вот так,  поговорить. Или помолчать. Или спеть. Иногда
песня лучше всякого разговора.
     Саша Гнездов,  лучший отрядный вожатый (в этом абсолютно уверен
весь восьмой отряд), берет обшарпанную в походах гитару.
     - Ну что, братцы? Приуныли немножко? Это бывает...
     Ничего себе "немножко"! Ну ладно...

                    Вечер бродит по лесным дорожкам...

     В общем-то,  это и не пионерская песня. Она про геологов и нем-
ного про любовь. Но так уж повелось: все огоньки во всех отрядах на-
чинаются с нее. Там есть такие хорошие слова :

                    Подожди, постой еще немножко,
                    Посидим с товарищами у костра...

     Посидим. Разговаривает о чем-то костер.  В небе изредка проска-
кивают огненные стрелки метеоритов.  На лицах и рубашках, на Сашиной
гитаре - отблески пламени. Ногам тепло от огня, а по спине пробегает
холодок.
     Димка Снежков  шевелит  плечами  и придвигается к Альке.  Алька
молча набрасывает на плечи ему свою парусиновую куртку.
     - Ты что, мне не холодно, - шепчет Димка. - Я просто так.
     - А мне совсем тепло.  Я тоже просто так...  К тому же это ведь
твоя куртка.
     - Моя?
     - Конечно.  Видишь,  тут рукав прожженный. Помнишь, мы в походе
мою куртку под голову подложили,  а твоей укрылись,  и на нее уголек
упал...
     - Точно. А где твоя?
     - Я ее Галке Снегирёвой отдал из девятого отряда. Помнишь, ког-
да все в Золотую балку ходили первый раз,  Павлик Табаков, маленький
такой, в очках, ногу подвернул и они из Галкиной куртки носилки сде-
лали, а Галка потом в ручей свалилась и давай дрожать. . .
     - Это какая Галка?  - спрашивает Снежков как-то слишком уж рав-
нодушно. - Их командирша, что ли?
     - Ну да. Она из Ленинграда.
     - Помню, говорит Димка и почему-то вздыхает.
     - Нашел пилотку-то?  - шепчет Алька,  хотя и так видит, что вы-
ловленная из речки пилотка сохнет у Димки на колене.
     - Ага... Я из-за значка беспокоился.
     Он переворачивает пилотку и показывает приколоnый к ней значок:
синий, с белым пароходом, красной полоской и золотой надписью: "Вол-
гоград".  Димка сам из Волгограда. Этот значок он целый месяц не хо-
тел ни подарить,  ни променять.  Сейчас он отцепляет его и,  неловко
навалившись локтем на Алькино колено,  начинает прикалывать к Альки-
ной  рубашке  рядом со значком "Орленок" и золотистой медалью - тоже
орлятской.
     Альке больно  коленку,  но он терпит и даже почти не дышит.  Он
сейчас и сам готов отдать Димке все на свете.
     - У меня шариковая ручка есть,  из боевого патрона сделанная, -
шепчет он. - Только не здесь, а в лагере. Я тебе обязательно подарю.
     Света Колончук осуждающе смотрит на них:  возятся что-то,  петь
перестали. Разве можно мешать песне?

                    ...Знаю я, о чем поют ребята:
                    Завтра на маршруты выходить пора.

     Это, конечно, про геологов, про их нелегкие дороги. Но
сейчас каждый из ребят поет про свой маршрут.
     Завтра кому в Москву,  кому в Хабаровск,  кому в маленькую Пок-
ровку,  Тюменской области. Димке- в Волгоград, Альке - в Свердловск,
Свете - в Минусинск...
     Когда-нибудь (и, может быть, уже скоро) люди при думают карман-
ные видеофоны,  чтобы в любую минуту, когда захочешь, можно было по-
говорить с другом, увидеть его лицо. А ракетные корабли, как автобу-
сы, будут за какой-нибудь час переносить человека с Дальнего Востока
на Украину.  Но пока этого нет.  И все понимают что, может быть, ни-
когда больше не увидят друг друга...

     А помнишь, Алька, первый день, когда вы только встретились?
     ... Они только приехали в "Орленок".  День стоял  бессолнечный,
небо казалось  предгрозовым,  а по горизонту,  поднявшись от моря до
облаков, медленно проходили смерчи.  И море,  которое  Алька  мечтал
увидеть ярко-синим и ласковым, жило ожиданием шторма.
     Все было незнакомым:  дома - длинные и белые, как пароходы; де-
ревья,  каких Алька раньше не видел; мальчишки и девчонки, про кото-
рых еще неизвестно,  что они за люди. Особенно вон тот, рыжеватый, с
торчащими на затылке волосками.  Кажется, его Димкой зовут. Наверно,
очень ехидная личность: вон как хитро поглядывает вокруг...
     За деревьями строго и торжественно ударили барабаны,  и к пест-
рой нестройной ребячьей толпе вышел отряд вожатых.
     Конечное Алька тогда не знал,  кто из них самый лучший,  кто из
них Саша Гнездов.  Они все ему показались почти одинаковыми.  Строй-
ные, загорелые. Какие-то сразу в одно время и веселые, и сдержанные.
И сразу было видно, что это друзья. Что они рады ребятам.
     Они хором  сказали  притихшим  новичкам приветствие,  а потом с
шутками и смехом "растащили" ребят по отрядам.
     Саша собрал отряд на лужайке недалеко от моря. Он не стал гово-
рить о распорядке дня, дисциплине и правилах поведения. Он взял ги-
тару и спросил:
     - Кто знает песню "Веселый юнкор"?
     Знали многие. Потому что в восьмом отряде собрались юнкоры.
     Здесь были те,  кто умел писать заметки, стихи и рассказы, умел
рисовать и фотографировать. И не только умел, но и любил.
     Альку послали в "Орленок"" за то,  что он лучше  всех  оформлял
дружинную  стенгазету.  А еще он немножко писал стихи,  но про это в
школе не знали:  Алька стеснялся свои стихи показывать.  И в  первый
день в "Орленке" он не догадывался,  что здесь перестанет стесняться
и стихи его много раз будут повторять по всему лагерю.
     Он многого не знал в первый день.  Не знал, что колючий рыжева-
тый Димка станет его другом,  что пасмурное небо к вечеру очистится,
что  жизнь в лагере будет совсем непохожа на обычный "отдых",  когда
думают лишь о прибавке в весе.
     Эта жизнь закружила его со следующего утра, когда трубы сыграли
"Орленок-орленок..." и торжественным выходом барабанщиков  открылась
линейка.
     - Барабанщики, марш!.. - И начинался день.
     Было много дел. Были игры, походы, костры, плавание. Было синее
море в белой окантовке прибоя.  Пограничная тропа в зарослях над об-
рывом и настоящий автомат на плече. Были песни Саши Гнездова. И было
главное дело - газета,  которая, хоть лопни, должна выйти три раза в
неделю на трех ватманских листах.  И такая,  чтобы целый день в пио-
нерской комнате дружины "Звездной" толпились читатели.
     Алька один раз так умотался с этой газетой,  что заснул на лис-
тах картона в уголке пресс-центра.  Об этом целую неделю  со  смехом
рассказывали в лагере. Ну и что же? Это был хороший смех, без обиды.
Ведь газета все равно вышла в срок.  И недаром Альке вручили на  ли-
нейке медаль за юнкоровскую работу...
     Но самым-самым главным в этой жизни была постоянная  радость  и
ощущение товарищества. И Алька на писал стихи:

                    Я не знал, я не думал, что это так здорово:
                    В этом солнечном мире
                                        так много и дружбы, и силы.
                    Ведь сейчас бы могли своротить даже горы мы,
                    Если б только друзья нас об этом просили.

                    Но не надо. Пускай эти горы стоят.
                    И пускай плещет море задорно и весело.
                    Никогда не забудем ни ты и ни я
                    Наши песни, орлятские песни...

     Песни - как страницы дневникам записанного в памяти. Поешь пес-
ню - и вспоминаешь дни и дела.  Вот эту пели, когда уходили в плава-
ние на теплоходе "Романтик",  эта звучала,  когда возвращались с ла-
герной "Зарницы", под эту строили Бруствер Славы - памятник тем, кто
погиб, защищая эту землю.
     И вот пришла минута для "Звездопада" - песни прощания.
     ... Эта песня звучит иногда по радио.  И у тех,  кто  был  ког-
да-нибудь  в  "Орленке",  в эти мгновения сильнее бьется сердце.  Но
все-таки по радио эту песню поют не так,  как у лагерных костров,  и
пропускают очень важные слова. А все орлята их помнят:

                    Что пожелать вам, мальчишки, девчонки?
                    Встретиться снова бы в нашем "Орленке"...
                    Будет и солнце, и пенный прибой,
                    Только не будет смены такой...

     Не будет...
     Но она была!
     Она, как яркий горячий огонек, останется в твоей жизни. Как ор-
лятский значок, похожий на маленькое пламя. Как звезда.
     Саша отложил гитару и встал.
     - Вот что, ребята, я хочу сказать... Жаль расставаться, да? Яс-
ное дело,  жаль.  Тут, как ни утешай, сколько слов ни говори, ничего
не поделаешь. Да и какие бы мы были друзья, если бы расставались без
сожаления?.. Конечно, сначала письма будем писать друг другу. Часто.
Потом  пореже.  Потом кто-то совсем перестанет.  Дома у каждого свои
дела,  свои товарищи.  Своя жизнь. Но пусть останется между нами ни-
точка,  которая не оборвется никогда...  Смотрите:  видите созвездие
Большой Медведицы?
     Подняли ребята  головы  и сразу отыскали глазами звездный ковш.
Это по нему они находили дорогу в лагерь, когда шли с ночной вылазки
во время "Зарницы".
     - Видите верхнюю правую звезду в чашке ковша?
     - Видим...
     - Это альфа Большой Медведицы.  Мы возьмем ее себе на память...
И каждый месяц пятнадцатого числа в десять часов вечера,  пусть каж-
дый взглянет на эту звезду и вспомнит друзей-орлят.  В этот  миг  мы
всегда  будем думать друг о друге.  Пускай каждый,  глядя на звезду,
спросит себя: честно ли я живу? Не изменил ли орлятскому званию?
     Алька стоял рядом с Димкой и смотрел на звезду. Ему стало хоро-
шо и спокойно, но грусть его не прошла.

     Завтра эта грусть станет еще сильнее. Когда начнут один за дру-
гим уходить автобусы.  Последний взмах руки,  последнее обещание пи-
сать каждый день (в этот миг ты веришь,  что  так  и  будет).  Может
быть, ты даже заплачешь.  Это бывает.  Не только девочки, но и маль-
чишки плачут иногда при расставании.  Тут уж действительно ничего не
поделаешь.
     Но стоп?  Сквозь собственные слезы подумай,  Алька, о том, кому
сейчас еще горше, чем тебе.
     Подумай о вожатом.  Тебе повезло: ты и представления не имеешь,
что значит остаться в пустом лагере, когда разъехались ребята.
     Опустела, замерла звонкоголосая страна. Темный вечер над корпу-
сами.  Окна светятся редко-редко, одно из десяти. Где-то бренчит ги-
тара, но не так, как обычно, а потерянно и сиротливо.
     Идет вожатый по палатам,  мимо кроватей,  которые еще, кажется,
хранят тепло ребячьих тел.  Идет и думает:  вот здесь Алёшка  лежал,
здесь  Саша,  а  здесь Валерка.  А здесь маленький Андрейка в первую
ночь плакал,  по дому заскучал.  А это Володина кровать, вон под ней
еще шнурок от его ботинка валяется...
     Шагает вожатый по палатам,  один.  Не идет к товарищам.  Потому
что  у  товарищей  тоже невесело на душе.  Каждый вспоминает своих -
тех, к кому за этот месяц, сердцем прикипел.
     Опустел лагерь.  На целых три дня. Потом снова придут автобусы,
полные шумных незнакомых пассажиров,  и все начнется сначала. Ты ду-
маешь,  эта мысль утешает вожатого?  Не очень.  Он полюбит тех ребят
так же, как полюбил тебя, и Димку, и всех твоих друзей, но эти ребя-
та не заменят ему вас.  И он не забудет вас. Так же, как и всех дру-
гих.
     Я слышал не раз от вожатых в "Орленке" и в лагерях,  похожих на
него:
     - К черту! Нельзя же так! Каждый раз сердце пополам раздираешь.
Последнюю смену работаю и ухожу!
     Они не уходят. Потому что они очень нужны тебе и таким, как ты,
Алька.  Они очень нужны,  комиссары в красных галстуках,  им  нельзя
уходить.
     Им вообще многое нельзя.  Нельзя хмуриться и быть скучным, если
даже очень скверно на душе.  Ведь если хмурится вожатый, сразу неве-
село делается отряду.  Нельзя уставать.  Нельзя ни на минуту забыть,
что он' вожатый, командир. И что бы там ни случилось, в восемь утра,
на линейке,  когда раздается команда "Барабанщики - марш!",  вожатый
стоит в шеренге сводного комиссарского отряда.  Ему открывать сейчас
торжественный марш дружины, ему начинать день.
     И никто не догадается, что Саша Гнездов поссорился вчера с Олей
Поляковой , вожатой девятого отряда, которую считал самой лучшей де-
вушкой на свете;  что у другой вожатой, Зины Кругловой, всю ночь бо-
лел зуб, а Сереже Косицкому, который командует юными моряками, приш-
ло  с  заочного факультета письмо с грозным напоминанием о несданных
контрольных работах.
     Трудная это наука - не показывать,  что тебе трудно.
     Вот и сейчас подымается с камня Саша Гнездов и говорит:
     - Ну,  орлята, время кончилось. Пора спать. И дело не в режиме,
не в дисциплине,  а в том,  что все равно надо когда-то расходиться,
гасить последний костер.  И кто-то должен сказать об этом. Трудно, а
должен.
     ...Из речки принесли мальчишки в пилотках воду.  Зашипел и умер
огонь. От углей в глазах танцевали зеленые пятнышки.
     - Ну что же... Пора уходить.
     Пора - значит,  пора.  Все дружно поднялись. Но еще с полминуты
стояли  они  и  смотрели на край звездного ковша,  на яркую звезду -
альфу Большой Медведицы.
     Потом не раз - осенью и весной, когда небо совсем черное, и зи-
мой,  когда небосвод бледнеет, отражая снежный блеск земли, и летом,
когда над прозрачными облаками сливаются зори,  - ребята будут смот-
реть на эту звезду.
     Подумайте, как это здорово!
     Взглянуть на звезду и знать,  что в этот же миг смотрят на  нее
синие  веселые  глаза Димки Снежкова,  золотистые и ласковые - Светы
Колончук,  темные и строгие - маленькой Галки Снегирёвой из девятого
отряда (ведь Димка завтра ей расскажет про звезду). Саша Гнездов то-
же смотрит, и еще многие - те, кого ты здесь полюбил.
     Может быть,  в такую минуту тебе опять станет грустно, только в
грусти твоей не будет горечи.  Потому что ты знаешь:  на свете очень
много хороших людей,  твоих товарищей. Одни - близко, другие - дале-
ко.  Тех, кто далеко, ты не можешь увидеть, не можешь улыбнуться им,
но  в  радостные дни,  когда вы были вместе,  вы подарили друг другу
очень многое.  Вы подарили друг другу ощущение крепкого  пионерского
братства. Братства смелого, чистого и боевого. Это - на всю жизнь.
     Ведь недаром ты,  Алька, в прощальной лагерной стенгазете напи-
сал такие строчки:

                    Ты уедешь вечером поздним,
                    Я - пораньше. Время спешит.
                    Но оставим  мы в нашей Звездной
                    Навсегда частицу души.
                    До свиданья,  товарищ.  Пора  мне.
                    Жаль, что смена так быстро прошла.
                    Огонек орлятского пламени
                    Пусть не гаснет в твоих делах...

     Главное - чтобы не гас.

                                                  Владислав Крапивин

                      ПУТЕШЕСТВЕННИКИ НЕ ПЛАЧУТ

                              Рассказ

     У Володьки  пропала  собака.  Все  мальчишки  с маленькой улицы
Трубников знали,  что у него пропала собака. И жалели. Жалели рыжего
Гермеса, потому что привыкли к нему очень давно: еще до того, как он
стал Володькиным псом.  Жалели Володьку,  потому что он был неплохой
парнишка, хотя немного плакса.
     Впрочем, о том, что он плакса, мальчишки сами не догадались бы.
Это  сообщил  Володькин  дядя Виталий Павлович,  тоже проживавший на
улице Трубников.  Он подвел Володьку к ребятам,  которые у  соседних
ворот колдовали над разобранным велосипедом, и сказал:
     - Послушайте,  доблестные рыцари.  Возьмите этого отрока в свою
компанию. Он человек неплохой. Правда, немного плакса, а все осталь-
ное на уровне.
     Сашка Пономарев (Володька тогда еще не знал, что его Сашкой зо-
вут) вытряхнул на масляную ладонь подшипники из втулки, посчитал ше-
потом, затем рассеянно глянул на дядю и на племянника:
     - А пускай, - сказал он. - У нас приемных экзаменов нет.
     Дядя Витя коротко сжал Володькино плечо: "Оставайся", - и ушел.
Он считал,  что суровые законы мальчишеской компании пойдут Володьке
на пользу.
     Но никаких суровых законов не было.  Вольдьку попросили  подер-
жать колесо, пока собирали втулку и надевали цепь, потом дали прока-
титься на отремонтированном велосипеде (все  катались  по  очереди).
Потом спросили, как зовут.
     И уж совсем потом, когда был вечер, маленький Сашкин брат Артур
спросил без всякой насмешки, а просто с любопытством:
     - Почему твой дядя Витя говорит, что ты плакса?
     Володька увидел, как Сашкина ладонь поднялась для подзатыльника
глупому Артуру,  но нерешительно остановилась.  Мальчишки молчали. И
было непонятно,  осуждают они неделикатного Сашкиного брата или ждут
ответа.
     И Володька ответил просто и честно:
     - Я знаю, он сердится. Я при нем разревелся, когда с родителями
прощался.  Они в Крым уезжали, а меня сюда отправили... А он слез не
любит.
     Нельзя было  смеяться  над  таким прямым и беззащитным ответом.
Ребята помолчали немного.  Сашка все-таки шлепнул Артура  по  шее  и
небрежно утешил Володьку:
     - Ничего, привыкнешь...
     - Наверно,  - откликнулся Володька. Ему захотелось еще сказать,
что привыкнет он обязательно,  он умеет привыкать. Весной он распро-
щался  с Юриком Верховским,  и первые дни после этого тоже скребло в
горле,  а потом уже не скребло.  Только иногда.  А с Юркой они  были
всегда вместе еще с детского сада... Но ничего такого Володька гово-
рить не стал, потому что иногда вредно тратить много слов...
     Собака у  него  появилась  через  неделю после этого разговора.
Женька Лопатин,  который жил через два дома от Володьки,  рано утром
стукнул в его окошко. Подтянулся на высокий подоконник и спросил:
     - Вовка, можешь взять собаку? Хоть не насовсем, а на время?
     Сонный Володька спросил, конечно, что это за собака, и что он с
ней будет делать. Оказалось, что делать с ней ничего не надо, только
кормить и поить,  чтобы не померла с голоду и не взбесилась от жары.
Раньше этот пес жил у Женьки, а еще раньше у многих других ребят. Но
подолгу  он не жил нигде.  Все родители ругались и прогоняли собаку.
Сторож из нее был никудышный, а лопала она, как хорошая свинья.
     Женькины слова не обрадовали Володьку. Но неудобно было отказы-
ваться, да и жаль собаку.
     - Ну, давай, - сказал он, предчувствую неприятности.
     И Женька привел на веревке Гермеса.
     Пес был величиной с овчарку,  но лопоухий.  Рыжий, клочкастый и
тощий.
     - Сидеть, - велел ему Женька. Гермес зевнул, сел, глянул на Во-
лодьку светло-коричневыми лукавыми глазами и вдруг замахал репьистым
хвостом. Взлетели с земли клочки газеты и щепки, а по ногам прошелся
пыльный ветер.
     - Он, вроде бы, совсем не злой, - заметил Володька.
     - В том-то и дело,  - вздохнул Женька.  - Он всех людей считает
своими,  потому что настоящего хозяина у него не было.  Со щенячьего
возраста живет беспризорный... Но он хороший. А ты собак любишь?
     - Не знаю, - сказал Володька. Он в самом деле не знал. Он жалел
собак,  если им было плохо.  И кошек жалел,  и зверей в зоопарке,  и
птенцов,  которые падают из гнезда. Но дядя Витя сказал однажды, что
жалость и любовь разные вещи.
     Гермеса Володька привязал в палисаднике среди георгинов. Принес
чашку с водой,  тарелку со вчерашними макаронами. Гермес махал хвос-
том и улыбался розовой пастью.
     Потом, конечно,  был разговор с дядей Витей и тетей Таней,  его
женой.  Тетя ахала, называла Гермеса чудовищем и вопросительно смот-
рела на дядю Витю. Тот назвал Володьку странным человеком, а Гермеса
бесполезным существом.  Но когда узнал,  что Володька обещал ребятам
держать у себя Гермеса, подтянулся и бодрым голосом сказал:
     - Раз обещал, держи.
     - Только, ради бога, уведи его из палисадника, - жалобно сказа-
ла тетя Таня. - Там цветы.
     И Володька увел собаку за сарай, в тень, подальше от пышных ге-
оргинов, которые он презирал за нахальную красоту.
     Потом он привык к Гермесу.
     Однажды он  загнал  Гермеса  в  пруд и намылил туалетным мылом.
Бедный пес тихо выл от ужаса, но терпел.
     - Чего ты собаку мучишь! - вмешался Женька. Он все еще чувство-
вал себя хозяином.
     - А что делать? - сказал Володька немного виновато. - Мне через
две недели уже домой ехать. Как я его повезу, такого замурзанного?
     - С собой возьмешь? - не поверил Женька.
     - Ну, а куда его девать?
     - А мать с отцом что скажут? - спросил рассудительный Сашка.
     - Уговорю. Живут же у других собаки...
     С того дня вся улица стала знать, что Гермес - Володькина соба-
ка.
     А еще через два дня Гермес пропал.

     Его искал  Володька,  искали  все мальчишки.  По всему поселку.
Заглядывали в чужие дворы, спрашивали незнакомых людей. Потом пришли
ребята  с Ишимской улицы и сказали,  что Гермеса сбил грузовик.  Во-
лодька побежал за ним.  В кювете лежала мертвая собака. Тоже большая
и рыжая, но совсем не Гермес.
     - Не он,  - сказал Володька.  И ушел домой. Вдруг почувствовал,
что Гермеса не найдет.
     - Ты странный человек, - сказал дядя Витя. - Как можно убивать-
ся из-за ненужной бродячей собаки!
     - Она была не бродячая, а моя, - ответил Володька и отвернулся.
     - Можешь ты объяснить, зачем она? От любого домашнего животного
должна быть польза.
     Володька не  мог объяснить.  Пользы от Гермеса не было.  Просто
нравилось Володьке, как он тычется мокрым носом в ладони и как тепло
дышит в ухо, когда они играют в пограничников и прячутся в кустах...
     - Володя,  - сказал дядя Витя с легким нажимом.  - Я удивляюсь,
честное слово.  Каждый мальчик должен быть мальчиком, а не плаксивой
девчонкой. А ты все время киснешь. Чем ты недоволен?
     - Всем... доволен, - тихо сказал Володька, с раздражением глядя
на георгины. Их пунцовые, как петушиные гребни, головы, плавно кача-
лись в открытом окне.
     Дядя Витя продолжал:
     - Другой любой мальчишка на твоем месте был бы в восторге.  Все
к твоим услугам.  Хочешь велосипед?  Пожалуйста.  Фотоаппарат? Бери,
учись,  снимай.  Кататься на лодке?  Пойдем попросим у Андрея, он не
откажет. Хочешь пострелять из ружья? Давай, спустимся в овраг, пост-
реляем...
     - У твоего ружья отдача, как у гаубицы, - хмуро сказал Володька
и пошевелил плечом.
     - Просто ты боишься...  Тебе почти одиннадцать лет,  а глаза на
мокром месте.  Как у пятилетнего... - Он усмехнулся и добавил, вспо-
миная давний разговор: - А еще собирался стать путешественником. Пу-
тешественники не роняют слезы. как горох.
     - Я не путешественник, - со сдержанной обидой ответил Володька.
Я ни разу не был ни в каком путешествии. - И, чувствуя, как защипало
в глазах, он торопливо вышел из дома.
     У калитки ему попалась на глаза свежая сосновая щепка, широкая,
как гладиаторский меч. Володька машинально поднял ее. Он пошел вдоль
палисадника,  щелкая по ноге липким от смолы сосновым клинком. Геор-
гины над изгородью горели,  как красные светофоры. Один, самый высо-
кий,  заносчиво поднял голову на прямом,  словно спица,  стебле. Во-
лодька не замедлил шага.  Только рука его сделала молниеносный пово-
рот,  и деревянный меч, описав золотистый полукруг, чиркнул по стеб-
лю.
     Георгин не сразу понял, что случилось. Секунды две он удивленно
смотрел вслед мальчишке.  Потом его пышная голова качнулась,  сорва-
лась и выкатилась на середину дощатого тротуара.
     Вечером дядя Витя сказал:
     - Путешественник,  хочешь в глухие края?  Озеро,  лес, заросли.
Рыбачить будем,  костры жечь и открывать нехоженые места. Устраивает
тебя такой план?
     Володька не любил рыбачить.  Но он представил костер на  темном
берегу, звезды в воде, смутную белизну берез в сумерках, и ему отча-
янно захотелось в глухие края, к неизвестному озеру.
     Они ехали  на  зеленом прыгучем "газике".  Неровная травянистая
дорога петляла по березовым рощицам и  широким  полянам  с  лиловыми
разводами  иван-чая.  Володька устал подскакивать на заднем сиденье.
Рубашка выбилась из-под штанов, и жесткий ремень натирал спину.
     - Долго еще ехать? - осторожно спросил Володька.
     - Устал?  - откликнулся дядя Витя,  обернувшись.  В его  голосе
сразу были и забота,  и насмешка. Володька раздраженно промолчал. Он
так и знал: вместо ответа услышит что-нибудь ненужное и обидное.
     Рядом с  Володькой грузно трясся знакомый дяди Вити,  начальник
здешнего стройуправления Потапов.  Это на его служебной  машине  они
ехали к дальнему озеру.
     Потапов шумно завозился на кожаной скамье и вытянул из  кармана
карту. Карта зашелестела и, развернувшись, упала Володьке на колени.
     - Разбираешься? - спросил Потапов.
     - Чуть-чуть...
     Круглая лужица озера синела в сплошной зелени лесов. Дорога тя-
нулась  к  нему паутинчатой нитью.  Она пересекала коричневый шнурок
шоссе,  который убегал за край карты.  Там у края  Володька  заметил
мелкую-мелкую надпись: "На Крюково".
     Он помолчал.  Зачем-то даже потер пальцем буквы-малютки.  Потом
спросил у Потапова:
     - Эта большая дорога прямо в Крюково ведет?
     - Прямехонько, - оживился Потапов. - Именно туда, в самую точку.
     - Это там строят новую электростанцию?
     - Вроде бы строят...  Да, строят. Точно. Яковлев, один мой бри-
гадир, туда перевелся. Теперь дома только по выходным бывает. Каждый
день ездить не будешь, почти сто верст по шоссе...
     - А зачем тебе Крюково? - вмешался дядя Витя. - Озеро-то в сто-
роне.
     - Ни за чем.  Так,  - сказал Володька и стал смотреть в окно. В
Крюково жил Юрка Верховский. Он уехал туда, потому что отца назначи-
ли начальником стройки.  Два письма всего написал. Да и сам Володька
тоже...
     От рыбной ловли Володька сразу отказался. Если говорить честно,
он жалел пойманных рыб,  беспомощных,  с кровью на жабрах. И немного
боялся их - бьющихся,  скользких.  Он сказал, что займется костром и
поставит палатку.
     - Вот такой ты мне нравишься, - заметил дядя Витя.
     Володька и сам себе нравился таким:  быстрым, спокойным и дело-
витым. Правда, палатку ему помог поставить шофер, но потом он уехал,
и костер Володька разжигал сам. Запалил такой огонь, что загудел ок-
рестный лес.
     Потом он устал и лег в стороне от огня. Небо стало темно-синим,
а немного позже черным. Но звезды светили туманно, как сквозь марлю.
     - Мы сходим на берег,  - равнодушным голосом сообщил дядя Витя.
- Посмотрим, как и что... Ты побудешь у костра?
     - Побуду, - сказал Володька, не поворачивая головы.
     - А мы,  значит,  на разведку, - вставил Потапов. - Быстренько.
Туда и сюда.
     Володька знал,  что дело не в разведке.  Просто им надо распить
четвертинку, а делать это при племяннике дядя Витя не решается, счи-
тает это непедагогичным.  Кроме того, он хочет посмотреть, не боится
ли Володька остаться один.
     - Не заблудитесь там... в разведке, - серьезно сказал Володька.
- Я пока чай поставлю.
     Дядя Витя снял с пояса тяжелый охотничий нож.
     - Возьми. На всякий случай.
     - Зачем?
     - Ты же остаешься часовым.  Кстати, надеюсь, ты не заснешь. Ча-
совому, сам знаешь, спать никак нельзя.
     - Ладно, - сказал Володька.
     Дядя Витя и Потапов ушли, а он повесил нож на ремешок и вытянул
клинок  из чехла.  Лезвие было широким и кривым,  как у самурайского
меча.  На металле дрожали оранжевые змейки отблесков. Володька пере-
рубил ножом несколько веток,  бросил в костер, повесил над огнем ве-
дерко с водой и снова лег, развернув на траве одеяло.
     Он лежал  и  думал о том,  что небо совсем черное,  но деревья,
обступившие поляну,  еще чернее. Их вершины хорошо различимы на этом
небе.  Все верхушки острые, но сразу видно, где сосна, а где ель или
береза.
     Вершины стали медленно кружиться над ним. "Но-но, - строго ска-
зал Володька.  - Не дурачьтесь.  Часовые не спят, Путешественники не
плачут,  деревья не танцуют. Они стоят и сторожат поляны". Он повер-
нулся на бок и стал смотреть в огонь.  Огонь был очень ярким,  и Во-
лодька опустил веки. И тут он услышал шаги дяди Вити и Потапова.
     Появилась у Володьки веселая мысль: притвориться, будто спит. А
потом,  когда  дядя Витя скажет что-нибудь о беспечном часовом,  Во-
лодька вскочит и завопит: "Руки вверх!"
     Они подошли, беседуя вполголоса, и сначала Володька не разобрал
слов. Но скоро понял, что говорят о нем.
     - Ладно, пусть спит, - с привычной усмешкой сказал дядя Витя. -
Замотался. Укачало, наверно, в машине.
     - Зря ты его взял, - заметил Потапов. - Замучается. Слабоват он
у тебя...
     - И телом, и духом, - согласился дядя Витя. Но жестковато доба-
вил: - Ничего. Сделаем покрепче. А то у родителей живет, как в аква-
риуме. В Крым не взяли, боятся, что перемена климата повредит... Мне
в его годы никакие перемены не вредили... Володька, спишь?
     Он не откликнулся, чтобы не вступать в неприятный разговор.
     - Спит,  - сказал Потапов. Давай еще по одной. У меня во фляжке
есть. И на боковую...
     - А чай?
     - Да аллах с ним. Сними, чтоб не выкипел.
     Они звякнули алюминиевыми стаканчиками. Потом дядя Витя подошел
к  Володьке,  сунул ему под голову свернутую куртку,  бросил на него
жесткий тяжелый плащ.
     Володька дышал ровно и тихо.
     - Не простынет? - спросил Потапов.
     - Да  что ты...  Тепло,  как в печке...  - Дядя Витя помолчал и
немного виновато объяснил: - Куда его было девать? Пришлось взять. А
то он из-за этой чертовой собаки совсем извелся.
     - А что с собакой?
     - Да так...  Притащил откуда-то пса. Не собака, а пугало. Жрет,
между прочим, как корова. Татьяна меня совсем заела... Ну, я с неде-
лю  терпел,  потом  сказал Андрею.  Он ее увел в карьер и хлопнул из
винтовочки...
     - Татьяну? - усмехнулся Потапов.
     - Собаку, - сказал дядя Витя и тоже засмеялся.

     "Не двигайся, - сказал себе Володька. - Теперь все равно". Он с
удивлением почувствовал, что не хочется плакать, кричать, обвинять в
предательстве.
     Дядя Витя и Потапов забрались в палатку.  Поговорили и затихли.
Донесся булькающий храп.
     Володька, не открывая глаз,  повернулся на спину.  Сейчас он не
думал о своих взрослых попутчиках. Он думал о карте.
     Стало чуть  прохладнее.  Ночь  вкусно пахла осиновыми листьями,
золой костра и близким дождем. Похоронно кричала какая-то незнакомая
птица. Дрогнул воздух: где-то в страшной дали шел тяжелый самолет.
     "А у Юрика брат - бортрадист", - неожиданно подумал Володька. И
почему-то  именно  эта  посторонняя  мысль помогла ему все решить до
конца.
     Приняв решение, он открыл глаза.
     Сквозь дымку душного неба пробивались звезды Медведицы. Володь-
ка  скользнул  глазами по краю "ковша" и увидел бледное пятнышко По-
лярной звезды. Тогда он встал, поправил пояс и застегнул куртку.
     Неслышно двигаясь, Володька взял ведро и выплеснул воду в дого-
рающее пламя.  Костер взорвался негодующим шипением.  Взметнул вихри
золы и дыма.  Но тут же огонь совсем обессилел, пробежался по пунцо-
вым головешкам и пропал. Володька ногами раскидал недогоревшие ветки
и угли. Он не боялся, что проснутся дядя Витя и Потапов. Они слишком
откровенно храпели, уверенные,что ничего не может случиться.
     Ночь стала совсем глухой,  непроглядной.  Была только темнота и
красная россыпь углей. Они горели, как непонятные письмена на черной
странице.  Словно  какой-то кроссворд,  нарисованный огненным пером.
Володька подумал, что об этом и вспомнил, что сделал еще не все.
     Он отыскал  головешку покрупнее и при ее свете содрал с березо-
вого кругляка полоску коры. Кончиком ножа, на котором сидела рубино-
вая искра, он нацарапал на бересте:

                        Я УШЕЛ СОВСЕМ

     Подумал и добавил:

                          В КРЮКОВО

     Он был уверен, что прежде, чем поднимется шум и перекроют доро-
ги, попутный грузовик домчит его до дальней стройки.
     Потом Володька ножом пригвоздил записку к пню,  сбросил с пояса
ножны,  отвернулся от углей и стал смотреть на север, где была доро-
га. Сначала в глазах плясали зеленые горошины, затем спустилась тем-
нота. И наконец из ночи смутно выступили березовые стволы.
     Тогда, словно  в  темные,  но знакомые сени,  Володька шагнул в
лес.

                                                  Владислав Крапивин

                         СНЕЖНАЯ ОБСЕРВАТОРИЯ

                               Рассказ

     Тихо в комнате. Слабо горит настольная лампочка. Андрейка лежит в
кровати,  натянув одеяло  до  подбородка,  и  смотрит  в  окно.  Мороз
протянул  по  стеклу  цепкие  щупальца  узора.  Лишь в середине стекла
осталось  маленькое  тёмное  окошко,  и  в  нём  переливается  весёлая
звёздочка.
     Потом небо  за  окном  чуть-чуть  светлеет,  в  узоре  вспыхивают
зеленоватые искры, и Андрейка понимает, что из-за снежных туч выползла
луна...
     Если Андрейка слышит слово "луна",  он вспоминает обычную круглую
луну, плывущую среди облаков. А вот месяц - совсем не то. Месяц - луна
из сказки. У него нос картошкой, насмешливая улыбка, острый подбородок
и узкий,  свисающий вперёд колпак  с  бубенчиком...  Странная  вещь  -
слова.
     Андрейка смотрит в окно.  Зелёные искорки в ледяном узоре блестят
всё ярче,  а в небе уже не одна,  а несколько звёзд. А может быть, это
совсем не звёзды,  а голубые снежинки с кружевными лучами? Они играют,
кружатся  в  плавном  хороводе,  и бубенчик на колпаке у месяца звенит
весело-весело...
     Только это совсем не бубенчик.  Это бренчит электрический звонок.
Звякнет два раза и замолчит. Потом опять... Так звонит лишь Павлик. Он
знает,  что Андрейкины родители ушли в кино,  а старшую сестру Лену не
разбудят,  как говорит мама,  никакие громы небесные.  Иначе бы он  не
пришёл так поздно. Андрейка учится в первом классе, а Павлик в шестом,
но они товарищи.  А перед товарищем нельзя притворяться,  что  ты  уже
спишь, и не открывать ему.
     Кутаясь в одеяло, Андрейка бредёт к двери. Павлик стоит на пороге
в пальто и шапке.
     - Есть одно важное дело,-  шепчет  он.  -  Пойдёшь  со  мной?  На
пруд...
     - Зачем?
     - Это пока тайна... По дороге расскажу.
     Андрейка вообще не против тайн.  Но сейчас... На улице холодно. А
пруд далеко, и сугробы там высоченные. А тут одевайся и шагай...
     - Ты Павлик,  всегда выдумываешь, - недовольно бормочет он и трёт
слипающиеся  глаза.  - Вон какой мороз.  И спать хочется.  А если мама
узнает...
     - Не узнает. Мы скоро... Ну, пойдём.
     - Не хочу.  - Андрейка зябко двигает плечами и плотней запахивает
одеяло. Павлик, прищурившись, смотрит на него.
     - Эх,  ты!  Испугался,  - говорит  он  наконец.  -  Я  думал,  ты
настоящий друг, а ты...
     - Я трус, да? - обижается Андрейка.
     - И  совсем  ты  не  трус.  Ты  просто ещё маленький,  - спокойно
отвечает Павлик.
     И он  уходит.  Андрейка  растерянно  смотрит  на тихо закрывшуюся
дверь. Конечно, лучше всего окликнуть Павлика, сказать, что оденется и
пойдёт с ним, но время потеряно.
     Андрейка снова  ложится.  За  окном  мигают  скучные  равнодушные
звёзды.  Им  всё  равно,  будет  ли теперь Павлик дружить с Андрейкой.
Хочется заплакать от обиды,  но ещё сильнее хочется спать,  и Андрейка
засыпает.
     Узкая, как  ниточка,  тропинка  темнела  среди  сугробов.  Павлик
пробрался  по ней на середину пруда,  к проруби,  вытащил из-за пазухи
топорик и ударил по кромке льда.  Брызнули,  сверкая в  лунном  свете,
осколки. Павлик ударил ещё несколько раз и отколол большой кусок льда.
он облегчённо вздохнул и поднялся с колен.
     Голубовато искрился  снег.  Чёрные  тени  падали от редких сосен,
замерших  на  берегу.  За  соснами  ярко  светились  оконные  квадраты
пятиэтажных корпусов, недавно выросших на окраине. Павлик поднял кусок
льда и посмотрел сквозь него на луну.  Яркий диск сразу еж скривился в
бесформенное пятно,  золотыми ручейками разбежался по ледяным изломам.
Лёд был хороший, без пузырьков.
     Павлик снова взглянул на луну простым глазом,  и она превратилась
в обычный жёлтый круг.  Но Павлику показалось,  что он видит  покрытую
неприступными горами планету. По раскалённым скалам хлещут метеоритные
дожди,  в ущельях лежит глухая  таинственная  мгла.  И  где-нибудь  на
уступе  голого  гранитного  склона  блестит в ярком солнце заброшенный
туда ракетой вымпел.  Добраться туда нелегко. Ноги по щиколотку вязнут
в вулканической пыли.  Солнечные лучи нагревают скафандр.  В наушниках
сквозь шум и треск космических помех  звучат  тревожные  сигналы.  Это
беспокоятся о Павлике его товарищи - Олег и Галка,  которые остались в
космолёте.
     - Всё в порядке,  друзья, вымпел найден! - отвечает им Павлик. Он
поднимается на вершину утёса. Ослепительные неподвижные звёзды горят в
бархатисто-чёрном  небе  рядом с солнцем.  С другой стороны горизонта,
над фантастическими  нагромождениями  скал,  повис  громадный  голубой
глобус  - Земля.  Когда солнце уйдёт за рваную кромку дальнего хребта,
от Земли по склонам лунных кратеров и каменистым  равнинам  разольётся
синеватый свет...
     Холод, забравшийся под воротник,  заставил Павлика  вернуться  на
Землю.   Но,   шагая   домой,  мальчик  продолжал  мечтать.  Он  будет
астролётчиком,  в этом Павлик совершенно уверен.  Галка тоже не  хочет
отставать.  Она  даже  придумала название для своей будущей профессии:
штурман межпланетных трасс.  А Олег  ещё  совсем  недавно  отказывался
покидать   родную   планету.   Уже  давно  он  решил  стать  капитаном
экспедиционного судна. Он хотел водить корабли вроде немагнитной шхуны
"Заря"  и  заранее  исчертил  все  карты  в  учебнике географии синими
пунктирами будущих рейсов.  Однако друзьям удалось доказать Олегу, что
если  не  на  Марсе,  так на Венере обязательно будут открыты моря,  и
капитаны окажутся там даже нужнее,  чем на Земле. И Олег согласился. В
конце концов, не расставаться же им!

     Сегодня утром Павлик,  Олег и Галка решили строить  телескоп.  Не
какую-нибудь трубку с очковыми стёклами,  а громадный,  длиной метра в
четыре,  чтобы не только Луна,  но и все планеты  были  видны  как  на
ладони.  Три  больших листа фанеры для раздвижной трубы обещал достать
Олег.  Галка сказала,  что принесёт линзу от фильмоскопа,  нужную  для
окуляра.  Павлик же взялся сделать объектив. Он решил выточить его изо
льда  и  потом  отполировать.  Каждый,  кто  читал  книгу  Жюля  Верна
"Путешествия капитана Гаттераса",  помнит,  как доктор Клоубони разжёг
костёр с помощью ледяной линзы.  А почему нельзя использовать такую же
линзу  для  объектива?  Только  нужно  было  торопится,  чтобы кончить
постройку,  пока не прошло новолуние.  Иначе не на чем будет проверять
телескоп. И Павлик решил не терять сегодняшний вечер.
     На улице тепло.  Пушистые хлопья медленно падают с серого неба, и
берёзы гнутся под снежной тяжестью. Андрейка возвращается из школы. Он
идёт  коротким  путём,  через  пустырь,  отделённый от соседнего двора
покосившимся деревянным забором.  На пустыре несколько ребят строят не
то крепость,  не то ещё что-то.  Андрейка замечает Павлика и Галку. Он
нерешительно подходит.  Интересно,  сердится ещё Павлик, или нет? Ведь
прошло уже три дня...
     Из-за круглой снежной стены появляется голова Олега. ОН скатывает
снежок и попадает им по Андрейкиной шапке. Но тому не до игры.
     - Павлик, вы чего это тут делаете? - робко заводит он разговор.
     - Придёт время, узнаешь, - говорит Павлик. Непонятно, сердится он
или просто важничает.  Конечно, лучше всего обидеться и уйти, но очень
уж  здесь  интересно.  Над  стеной  торчит  длинная наклонная труба из
фанеры.  Вслед  за  Павликом  и  Галкой  Андрейка   проникает   внутрь
сооружения и видит, что труба держится на грубо сколоченной треноге.
     - А когда... узнаю? - снова заговаривает он.
     - Скоро,  -  отвечает Павлик,  не оборачиваясь.  Он прячет в щель
между снежными кирпичами  большую  круглую  коробку  из-под  конфет  и
говорит Галке и Олегу:
     - Запомните,  где эта штука лежит.  Только не открывайте и руками
не трогайте, иначе вссё пропадёт. Сами понимаете...
     - Андрейке очень хочется узнать,  что за вещь спрятана в коробке,
но Павлик больше не обращает на него внимания.  Видно, он злится не на
шутку.  Понурившись,  Андрейка  бредёт  домой...   Ладно,   Павлинище.
Пожалеешь.
     Чтобы забыть о своих горестях,  Андрейка идёт на ледяную  гору  и
катается до тех пор, пока синие сумерки не становятся совсем густыми.
     Усталый, Андрейка возвращается домой  через  пустырь.  Он  бредёт
вдоль забора и замечает, что на соседнем дворе собралась "армия" Мишки
Кобзаря.  Андрейка приникает к забору и начинает скатывать снежки.  Он
решил  подвергнуть  Мишкино  войско  обстрелу,  а  потом отступить под
покровом темноты.  Но тут к Мишке подходят  разведчики.  Они  салютуют
"полководцу"  деревянными  мечами  и  начинают  докладывать наперебой.
Слышит Андрейка сбивчивые фразы:
     - На пустыре... крепость...
     - Пушка большущая...
     - Прямо на нас... И ядра из снега. Громадные, как арбуз.
     Важно махнув рукой, Мишка останавливает их и приказывает:
     - Разведчикам отправиться в крепость противника. Узнать её план и
устройство пушки. Захватить все военные документы... если есть. Только
ничего не ломайте.
     Разведчики козыряют и направляются к забору.
     Андрейка вспоминает  про  круглую  коробку и во весь дух мчится к
снежному сооружению.
     Павлику снится  хороший сон.  Луна,  похожая на громадный золотой
мяч,  висит над заснеженными берёзами.  В окнах  погасли  огни,  и  на
стенах  домов  дрожат  голубые  тени.  Павлик  идёт по залитому лунным
светом пустырю.  Идти легко,  потому что снег не проваливается.  Белый
купол  снежной  обсерватории  блестит  вдали,  словно крыша сказочного
дворца.  Он всё ближе и ближе,  будто плывёт навстречу.  Павлик входит
внутрь и оказывается в сверкающем зале.  "Как могли мы выстроить такую
громадину?" - думает он.  У  телескопа  возятся  Галка  и  Олег.  Олег
беззвучно смеётся и кивает курчавой головой, а упрямая обычно Галка на
этот раз без всякого спора уступает Павлику место у телескопа.
     Павлик приникает к окуляру, и ночное небо вплотную придвигается к
нему. Хрустальные колючие звёзды плавают в тёмно-синем воздухе. Иногда
они,  столкнувшись,  разбиваются, и осколки их с тихим звоном летят на
землю.  Потом в круглом поле телескопа появляется жёлтый глаз огромной
луны.
     Но тут на голову Павлику сыплются комья снега.  Подняв  глаза  он
видит,  что  купол  в  одном  месте  провалился,  и в дыру заглядывает
Андрейка.
     - Что ты делаешь! - кричит Павлик.
     - Я не трогал руками, - отвечает Андрейка.
     Павлик открывает  глаза и вспоминает сразу,  что обсерватория ещё
не достроена,  что скоро придёт Олег и что  метеобюро  обещало  резкое
похолодание: значит, небо будет безоблачным.
     А Андрейка повторяет, склонившись над кроватью:
     - Я  не  трогал  руками  и  не  открывал.  Я  спрятал её вчера на
чердаке,  чтоб не нашли Мишкины разведчики...  Ну,  я про  ту  коробку
говорю...
     По обледенелым перекладинам лестницы они карабкаются  на  чердак.
Там  светло.  В слуховое окно падает сноп солнечных лучей.  Просторный
чердак вдоль и поперёк перегорожен внизу деревянными балками.
     - Где коробка? - нетерпеливо спрашивает Павлик.
     - Я её положил на  кирпич  дымохода.  Где  потеплее,  -  довольно
поясняет Андрейка. Павлик хочет рвануться вперёд, но Андрейка неуклюже
перелезает впереди через балку и загораживает дорогу. "Погибла линза",
- думает Павлик. Он вспоминает, как обтёсывал ножом грубый кусок льда,
как целых два дня полировал его, делал оправу, чтобы тёплыми руками не
попортить гладкую поверхность... Дать бы Андрейке по шее за его глупую
помощь!  А тот не торопится.  Он садится верхом на балку и  тараторит,
блестя глазами:
     - Они туда, а я коробку за пазуху, а сам в снег - бах!.. Они мимо
меня, а я сюда. Пусть ищут... боевые документы.
     Павлик, открывший  уже  рот,  чтобы  назвать  Андрейку  болваном,
молчит почему-то. Потом говорит хмуро:
     - Пошли скорее...
     Андрейка слезает  с  балки  и пробирается дальше,  но скоро снова
оборачивается и продолжает уже немного тише:
     - А здесь темнота была такая... Даже страшно стало. Ну, не то что
страшно, а так...
     Павлик невольно  вспоминает,  как прошлой зимой он с Олегом лазил
сюда,  отыскивал старые лыжи.  Стояла глухая тьма,  лишь  в  маленьком
окошке  вздрагивала  от  холода  большая  синяя  звезда.  Олег включил
фонарь,  и громадные тени заметались по чердаку.  В дальнем углу,  как
чьи-то   тусклые   глаза,  поблёскивали  шарики  на  спинке  сломанной
кровати...
     Через голову  Андрейки  Павлик видит коробку на кирпичном выступе
дымохода. Коробка совсем раскисла от воды. Теперь уже всё равно...
     - Ладно,  - тихо говорит он.  - Это ничего, что было страшно... Я
тоже испугался бы. А ты ведь был без фонарика.
     Андрейка счастливо смеётся.
     - Здорово я их обдурил, верно?
     - Верно,  - говорит Павлик,  поворачивая его спиной к дымоходу. -
Пойдём обратно. Коробка пусть лежит пока.
     - А что в ней?
     - Да  так,  ерунда...  Это  вчера  было  важно,   сегодня   можно
подождать. Я потом расскажу.
     Вдруг перекладины лестницы начинают ритмично скрипеть,  и снаружи
слышится  знакомое покашливание грозного управдома Бориса Семёныча.  И
что ему здесь понадобилось? Андрейка испуганно замирает.
     - Скорей,  -  шепчет  Павлик.  Он  тащит  Андрейку в другой конец
чердака. Там они через маленькое оконце выбираются на крышу.
     - Прыгай,  - приказывает Павлик. Андрейка зажмуривается и летит в
сугроб.  Он ударяется коленом о что-то твёрдое,  скрытое  под  снегом.
Слёзы сами закипают в глазах! Павлик падает рядом.
     - Не реви, - строго шепчет он.
     - Я  не  ревлю,  -  отвечает  Андрейка  тоже  шёпотом.  Он  снова
зажмуривается,  чтобы не было видно слёз.  Боль проходит  медленно,  и
Андрейка держится за коленку обеими руками.
     - Павлик,  - говорит он,  не  открывая  глаз.  -  А  теперь  я...
настоящий друг?
     Сильные руки Павлика поднимают его из сугроба.
     - Настоящий, - слышит Андрейка. - Самый настоящий.

                                                  Владислав Крапивин

                             ПЕРВЫЙ ШАГ

                              Рассказ

     Холод незаметно  дышит  на автобусные окна.  Сначала на стеклах
появляются ломкие прозрачные нити,  похожие на веточки. Потом на них
вырастают узкие листики. Стеклянные "ветки" покрываются ими, как пу-
хом. И вот уже на стекле полупрозрачная лесная чаща.
     Смотреть на это интересно,  если недолго. А если долго - надое-
дает. Володя дышит на стекло и протирает его обшлагом.
     Вчера была  пасмурная оттепель,  а сегодня с утра стукнул моро-
зец,  и все покрыто теперь льдистой пленкой. Сверкают ели и березы в
тяжелой  одежде  веток из снежных пластов,  горят солнечные блики на
белом покрывале полян. Слепящие зайчики прыгают вслед за автобусом.
     Автобус идет неторопливо, басовито подвывает мотором на еле за-
метных подъемах, словно жалуется на перегрузку. Народу и правда мно-
го.  Володю притиснула к окну незнакомая тетя с корзиной.  В корзине
кто-то возится и похрюкивает.  А учительницу Зою Алексеевну и  ребят
не  видно за чужими головами.  Но Володя не скучает.  Он лишь слегка
досадует на водителя,  когда автобус начинает буксовать  в  льдистой
колее. Подъемы надо брать с разгона! Когда Володя станет шофером, он
не будет ползать на машине, как черепаха. На то и машина, чтобы ско-
рость была.
     Правда, шофером он станет не скоро,  хотя и сейчас может управ-
лять  мотоциклом  и  даже немножко трактором:  Толя-тракторист давал
попробовать.  Надо Володьке прожить еще столько же,  сколько прожил,
чтобы разрешили сесть за руль, - девять лет.
     А впрочем,  может быть,  повезет?  До сих пор он многое успевал
раньше срока.  В школу поступил,  когда до семи лет оставалось почти
полгода.  Ничего,  взяли. И в пионеры приняли, едва стукнуло девять.
Ну,  в школу - это не удивительно. Отчего не взять человека, если он
очень хочет, а свободных мест в первом классе хоть отбавляй? А в пи-
онеры - это, наверно, из-за медали. Вернее, из-за того случая...
     Володя раздвигает шарф и осторожно поглаживает шелковистый узел
галстука.  Два часа назад в большой школе, в городе Острове, галстук
повязала Володе незнакомая большая девочка.  Там на дружинном  сборе
принимали в пионеры ребят из Коломницы и других деревень.
     Эта семиклассница со строгим и довольно симпатичным  лицом  еще
до линейки поглядывала на Володю и о чем-то шепталась с вожатой. На-
верно, удивлялась, откуда у маленького коренастого третьеклассника с
торчащими на темени вихрами большая настоящая медаль.
     Когда пришло время повязывать галстук,  девочка то ли случайно,
то ли нарочно мизинцем коснулась медали.
     Медаль булавкой слегка царапала сквозь майку  Володьке  кожу  и
оттягивала рубашку.  Она была тяжелая,  как те медали, которыми наг-
раждали солдат во время войны.  И слово на ней было выбито такое же:
"За отвагу..."
     "За отвагу на пожаре".

     ...Это было в конце весны,  когда  просохли  дороги,  припекало
солнце и проклюнулась из почек острая зелень.  Володя шел из школы и
думал про то,  что скоро лето.  Лето, сами понимаете, лучшее время в
году.  Выскочил из дома, сбежал под крутой берег - бултых! И купайся
пока зубы не застучали.  Или на ту сторону - вразмашку.  Река не ма-
ленькая,  недаром  называется Великая,  но Володя переплывает туда и
обратно не хуже других. На том берегу - заросли орешника. Можно наб-
рать полный полиэтиленовый пакет орехов. Плыть обратно с такой добы-
чей труднее, но Володя справляется и с этим.
     А есть и много других интересных дел.  Например, пасти лошадей.
Володин отец конюх и давно научил его ездить на лошади. Конечно, ма-
шина - это интереснее, но лошадей Володя тоже любит. И многих знает.
Особенно гнедого жеребца Гордого,  на котором ездит отец, и вороного
Героя  -  это  конь папиного друга дяди Павла.  Володя не раз уже на
этих конях ездил.
     Дел летом, конечно, много, но и времени больше. Книжки про вой-
ну можно почитать,  и от телевизора ни старшая сестра,  ни  мама  не
прогонят, не скажут, как обычно: "А уроки выучил?"
     Будто он не учит! За последний месяц у него ни одной тройки. Да
и попробуй не выучи!  Это в большой школе можно, где в каждом классе
тридцать или сорок человек:  то ли вызовут, то ли нет. А в Коломниц-
кой  начальной  школе  второй класс - всего два человека:  Володя да
Генька.  На каждом уроке Зоя Алексеевна по десять раз  успеет  спро-
сить. Генька вчера не доучил таблицу умножения - и пожалуйста: силит
в школе после уроков, учит.
     Володя вздохнул.  Собирались они с Генькой после уроков идти за
удилищами,  а теперь что? Он нащупал в кармане маленький ножик-скла-
дешок,  поиграл им, потоптался у поворота тропинки, что вела к бере-
говым кустам...  Нет,  нехорошо без Геньки,  раз вместе хотели. Да и
есть хочется. Самое время для обеда. Вон у дальнего конца конюшни, у
коновязи,  стоят запряженные в телеги папкин Гордый, Герой и еще че-
тыре коня. Конюхи приехали с поля на перерыв.
     Упругий ветер из-за реки прилетел,  подтолкнул Володю в  спину:
шагай  домой.  У  ближней стены конюшни весело завизжали и притворно
заохали две девчонки: ветер унес от них какие-то бумажки.
     Володя усмехнулся.  Девчонки еще маленькие.  Лилька и Тамара. В
школу не ходят, с куклами пока играют. Наверно, тоже обед готовят. С
баночками возятся. Вон, даже печку устроили...
     - Эй, вы что делаете?!
Их как ветром унесло. А язык огня - бледный, почти невидимый на солнце
- метнулся над травой, лег по ветру, коснулся стены конюшни...
     Если бы  хоть чуточку быть поближе:  подскочить,  ударить печку
ногой, отбросить в сторону! Поздно. Стены с осени обложены для тепла
сухим бракованным льном. Прошлогодний лен - как порох...
     Только что,  секунду назад,  все было  хорошо.  Весенний  день,
близкое лето,  мысли о каникулах.  А теперь стремительно взметнулась
беда - стеной огня,  бесцветного, почти бездымного, но такого жгуче-
го, что Володя отскочил на два шага и громко крикнул.
     А кругом было солнечно и пусто: кричи не кричи... И тихо. Толь-
ко лен шелестел в огне, и пламя нарастало со свистящим шумом. Ветер,
который полминуты назад добродушно  играл  с  Володей,  гнал  теперь
огонь  вдоль крыши и стен длинной конюшни.  Дверь была уже за пламе-
нем. А если бы чудом пробиться сквозь огонь, чем собьешь тяжелый за-
мок?
     У коновязи,  ломая оглобли,  вздыбились лошади.  Еще немного, и
огонь подойдет к тому концу.
     Володя бросил сумку и, на ходу открывая ножик, бросился к лоша-
дям.
     Гнедая кобыла Ритка пятилась,  дико мотая мордой  и  натягивала
сыромятные вожжи, примотанные к жерди. Мягким, почти жестяным лезви-
ем Володька ударил по ремню...
     Это только  в  кино так бывает:  ж-жик саблей по постромкам - и
готово!  А здесь на ремне даже зарубки не осталось.  Володя повис на
вожжах и начал кромсать, давить, царапать сыромятную кожу. И чуть не
плакал ото беспомощности и досады:  вот дурак,  ведь вчера еще соби-
рался наточить ножик!..
     Дикая морда Ритки была у самого плеча,  вожжи дергались.  Потом
вдруг лопнули,  и Володю отбросило.  Ритка, гремя телегой, поскакала
от конюшни.
     Володя забрался на жерди коновязи.  Герой, такой знакомый, доб-
рый, сейчас храпел и рвал упряжь.
     - Герой, Геройчик, постой... Ну подожди, я сейчас...
     Он опять резал тонким лезвием неподатливую кожу,  а рядом с ним
металась, рвалась то назад, то вперед оскаленная морда одичавшего от
ужаса коня. И нож срывался. А ветер был уже горячим, и громкий шорох
пылающего льна нарастал и нарастал...
     Герой ускакал вслед за Риткой,  и  Володя  ухватился  за  вожжи
Вольницы...
     Он резал и разматывал ремни,  стараясь ни о чем не думать. Ни о
ветре, ни о близком огне, ни о том, куда ускакали кони. Только торо-
пил себя: скорее, скорее!..
     Но об одном он не мог не думать.  О двух жеребятах, которые ме-
тались в запертой конюшне и которым никто-никто не мог помочь. И мо-
жет быть, эти мысли, а может быть, боль в измочаленных рукояткой но-
жа пальцах или злая досада,  что может не успеть,  выжали у Володьки
слезы...
     Он успел.
     Он даже не помнил, какую лошадь освободил последней. Просто от-
шатнулся, чтобы не зашибло оглоблей, отскочил от коновязи. Огонь был
уже близко.  Володя отбежал на несколько шагов, чтобы уйти из потока
горячего ветра. Оглянулся. Лошади не убежали. Они ходили неподалеку,
словно не решались бросить Володю одного.
     От деревни бежал к конюшне Володин знакомый,  Алеша, он работал
на электрической подстанции.
     - Вовка! Сейчас провода замкнет! Давай скорее!
     Алеша вскочил на телегу Гордого, схватил вожжи. Володя бросился
к Герою. Гремя колесами, они понеслись к подстанции, нужно было отк-
лючить  напряжение.  Но помочь Алеше Володя уже не успел,  подбегали
взрослые...
     Они вернулись к конюшне.  Черная,  с провалившейся крышей,  она
дымилась, но огня уже не было. Пожарники хлестали по обугленным сте-
нам упругими водяными бичами.
     Кто-то из мужчин отчаянным голосом повторял:
     - Я же говорил - не курить у конюшни! Я же говорил!
     - Да никто не курил.  Это девчонки баловались,  - устало сказал
Володя. И вытер лицо пыльным обшлагом.
     На обшлаге были хлопья сажи, и на лице остались темные полоски.
Тогда все посмотрели на Володю, вдруг замолчали и стали медленно со-
бираться вокруг.
     С криком прибежала тетя Маруся,  соседка. Ей кто-то сказал, что
какой-то мальчишка крутился у лошадей во время  пожара  и,  кажется,
сгинул в огне. Господи, неужели ее Генька?!
     - Генька в школе,  - сказал Володя и вышел  из  расступившегося
круга. Подошел к уцелевшей коновязи, вцепился в жердь.
     Сзади оказался отец, торопливо взял за плечи:
     - Сынок, ты что?
     - Жеребята...

     Он все реже вспоминал про пожар.  Уже и лето  почти  прошло.  И
вдруг говорят: медаль.
     Вручали в Острове,  на пионерском митинге. Он сам еще и не пио-
нер был, а ребят в красных галстуках собралось столько, что и на сто
деревень хватило бы. Даже немного смешно вышло: какая-то бабушка ду-
мала, что космонавта встречают.
     А Володька стоял и толком ничего сказать не мог,  когда  надели
медаль и дали красную книжечку.  Не потому,  что боялся,  а просто -
чего тут говорить?  И только два вихра на темени торчали  задорно  и
упрямо.
     С этими вихрами просто беда. Когда собирался в Остров, мама пы-
талась их пригладить и причесать.  А папка посмотрел, махнул рукой и
сказал:
     - А чеши не чеши, толку не будет. Раз уж такой уродился...
     И заулыбался.
     Непонятно - какой "такой"? Обыкновенный.

     Автобус, качаясь, выполз из обступивших дорогу деревьев на зас-
неженный луг.  На лугу - стога в блестящих снежных шапках. Похожи на
головы  витязей-великанов  в русских шлемах.  Как в сказке "Руслан и
Людмила".  За кромкой берез на том краю луга - старая колокольня  от
церкви,  разбитой во время войны.  И желтые пушистые облака, уже ве-
сенние.
     Все знакомо. Своя земля.
     Псковская древняя земля, север России. Многое видели эти места.
Витязи Александра Невского шли здесь в поход на тевтонских захватчи-
ков. Бродил по этим рощам Александр Сергеевич Пушкин, написавший про
Руслана и Людмилу.  Жила здесь вожатая Клава Назарова, Герой Советс-
кого Союза.
     Живет здесь сейчас и мальчик Володя,  которому повезло в жизни:
многое успел сделать рано.  Стал школьником,  вступил в пионеры. Со-
вершил первый в жизни смелый поступок.  И пусть, Володя, этот первый
смелый шаг не будет у тебя единственным. Шагай по своей земле широко
и прямо. И будь всегда достоин земли, на которой растешь.

                                                  Владислав Крапивин

                            САМЫЙ МЛАДШИЙ

                               Рассказ

     Севка сидит  на  подоконнике и смотрит,  как на горячей от солнца
крыше дерутся два воробья.  Они дерутся  давно,  и  смотреть  надоело.
Севке скучно.
     Со второго этажа видна вся улица,  обсаженная  молодыми  клёнами.
Улица  пуста,  и  со двора не слышно ребячьих голосов.  Все,  наверно,
уехали на велосипедах в Верхний бор. Хорошо им...
     Вы знаете,  какое это счастье - мчаться на велосипеде?  Попадётся
лужа - брызги из-под колёс! Ветер в ушах свистит! А на лугах и в роще,
где  тропинки  в ладонь шириной,  головки цветов ударяют по спицам,  и
спицы звенят,  как струны... Только у Севки ещё нет своего велосипеда.
Мама считает,  что новое пальто Севке нужнее. И спорить тут совершенно
бесполезно.
     Иногда ребята давали Севке прокатиться,  а если ехали куда-нибудь
всем звеном,  Лёнька сажал его на багажник.  Но  так  было  раньше.  А
теперь ребята уехали без Севки. Ну и пусть!
     Быть самым младшим среди ребят не  очень-то  весёлое  дело.  Если
идёт  футбольная  встреча  с  командой соседней улицы,  кого оставляют
запасным?  Севку.  Думаете,  интересно стоять позади ворот и бегать за
мячами,  которые пропустил длинный,  как верста, вратарь Серёжка? А на
реке?  Все уплывают на ту сторону и ныряют  с  плотов,  а  ты  сиди  и
карауль одежду...
     Однако Севка всё это терпел,  пока не узнал, что от него скрывают
какую-то тайну.  Пусть пловец и футболист он неважный. Чего вы хотите,
если человеку нет ещё девяти лет?  Но язык за  зубами  держать  умеет.
Недавно  он  два дня просидел дома взаперти,  но так и не сказал,  кто
старался запустить из-за сарая жестяную космическую ракету  с  зарядом
из спичечных головок.
     А теперь оказывается, что ему не доверяют.

     Вот как это случилось.
     Все ребята с Севкиного двора собирали металлолом.  Решили собрать
больше,  чем во дворе  соседнего  дома,  хотя  там  всех  мальчишек  и
девчонок  было двенадцать,  а здесь только семь,  да и то с пятилетним
Славкой. А какой от Славки толк? Нашёл где-то железный старый ключ, да
и его потом потерял.
     Собирать кончили к обеду.  Получилась целая гора металла,  потому
чтолёнькина  бабушка  отдала  старую  кровать  без  сетки,  а Сергей и
Татьяна нашли на чердаке помятый высокий умывальник.
     Кучу решили  караулить,  пока не придёт машина.  Дело в том,  что
ребята из соседнего дома лопались от  зависти,  и  Лёнька  видел,  как
Борька Табаков пытался утянуть из кучи медную ступку.
     Часовым назначили,  конечно,  Севку.  Но он не стал караулить  во
дворе.  Кому  же  в  голову придёт растаскивать металл,  если во дворе
ходит часовой?  Севка поступил хитрее. Он смотрел во двор из кухонного
окна.  Но  никто  из  соседских  мальчишек  не  покушался на собранные
сокровища.
     Севка размечтался. Он гадал, что сделают из их металла на заводе.
Хорошо,  если  построят  большой  белы  теплоход,  вроде  "Комсомола",
который  ходит,  говорят,  до  самого  Нового  порта.  И  назовут  его
"Пионерский",  чтобы все знали...  Правда,  сам Севка ещё  не  пионер.
Просто  Лёнька  записал  его на лето в своё звено.  И Вовчика из 4 "А"
тоже записал.
     Но это  ничего,  что он не пионер.  Он ещё успеет вступить,  пока
строят теплоход...  А может быть,  не теплоход построят,  а переплавят
железо,  вытянут  из  него телефонные провода,  повесят на столбы - и,
пожалуйста,  говори,  с кем хочешь.  Но теплоход лучше...  Он  мог  бы
доплыть до самого Ледовитого океана.
     И Севка вспомнил о своём кораблике,  который тоже уплыл в  океан.
Это было весной,  когда под заборами лежал грязный ноздреватый снег, а
в канавах вдоль высыхающих тротуаров медленно двигалась  тёмная  вода.
Кораблик  сделал  Лёнька.  Он  вырезал  его из сосновой коры и подарил
Севке.  Тот пустил его в канаву.  Теченье подхватило судёнышко,  и  не
успел  Севка  опомниться,  как  оно было уже далеко.  Попробуй догони,
достань, когда кругом лужи, широкие, как озёра!
     - Ничего, - сказал Лёнька. - Пусть плывёт кораблик в океан.
     И он рассказал Севке,  что вода из канавы попадёт в  реку,  а  их
река  впадает  в  Иртыш.  Ну,  а Иртыш впадает,  как известно,  в Обь,
которая течёт прямо в Ледовитый океан.
     Севка живо  представил  лунную ночь,  чёрную воду в трещине среди
зеленоватых льдов,  а в воде свой маленький парусник.  На льдине лежат
глупые  тюлени,  таращат  на него круглые глаза и от удивления хлопают
себя ластами по тугим кожаным животам.
     Было немного жаль кораблик, зато интересно...
     Вдруг все  воспоминания  у  Севки  разлетелись,  как  городки  от
меткого удара.  Знает, что он увидел? Он увидел, что не Борька Табаков
и не ещё кто-нибудь из  завистников,  а  длинный  Сергей  (тот  самый,
который вратарь) вытянул из кучи погнутый велосипедный руль с вилкой и
потащил к себе в дровяник.
     Вихрем вылетел  Севка  на  улицу  и  встала  на  дороге у Сергея,
который уже выходил из сарая.
     - Стой, - сказал он зловеще прищурившись, зачем взял руль?
     Сергей неожиданно смутился.  Он что-то пробормотал и хотел пройти
мимо,  но Севка стоял, расставив ноги и загораживал путь. Он был готов
даже получить по шее,  но выполнить  свой  долг.  Потому  что  он  был
часовой.
     - Волоки назад, - приказал он.
     - Да брось ты,  - миролюбиво сказал Сергей.  - Мне для велосипеда
руль нужен. Для ремонта.
     Севка от  возмущения  чуть  не  задохнулся.  Он  вцепился в рукав
Серёжкиной рубахи и заорал изо всех сил:
     - Лёнька! Ребята! Тревога!!
     Первыми примчались Татьянка и Люська.  Затем с треском скатился с
лестницы Лёнька, выскочил из окна Вовчик. Наконец, появился Славка, на
ходу дожёвывая кусок колбасы.
     - А тебя кто звал? - сказала ему Люська.
     - Во! Руль стащил из кучи, - начал Севка, не выпуская Серёжкиного
рукава. - Несчастный индувалист...
     - Говорить научись, - хмыкнул Сергей и вырвал рукав.
     - Я научусь, не бойся! А ты воровать не учись!
     Севка был очень  доволен  своим  остроумным  ответом.  Но  ребята
почему-то  остались  спокойными.  Вовчик погладил стриженый,  покрытый
блёстками рыжих волосков затылок и сказал:
     - Да пускай берёт. Подумаешь, руль! Я думал, кровать украли.
     - А я не согласен, - нерешительно заявил Севка. - Пусть отдаст.
     Тогда вмешался Лёнька:
     - Ты не спорь. Руль для дела нужен.
     - Для какого дела?
     И тут увидел Севка,  что все  ребята  смотрят  на  Лёньку  как-то
странно.
     - Я потом скажу, - нахмурился Лёнька. - Ну чего ты привязался?
     - Почему  потом?  Скажи сейчас,  - попросил Севка.  - Я тоже хочу
делать дело.
     - Отвяжись, - ответил Лёнька, и все ребята согласно промолчали.
     - Как караулить,  так сразу я,  а как...  если что  хорошее,  так
можно... плюнуть? Да?
     Севка повернулся и зашагал домой,  чтобы не подумали,  будто  ему
хочется зареветь.
     - Предатели! - бросил он, не оборачиваясь.
     Придя домой,  Севка стал думать о мести.  Драться он, конечно, не
мог.  Даже Люська,  если говорить по правде,  могла с  ним  справиться
"один на один". А Серёжка и Лёнька и возиться не стали бы... Надо было
придумывать что-то другое. И Севка придумал.
     Он взял  кусок  мела и пошёл за сарай,  где по вечерам собирались
ребята, чтобы поболтать о своих делах. На длинном деревянном заборе он
нарисовал  всех  шестерых  обидчиков.  Свет  не видывал таких страшных
уродов!  Особенно  досталось  Сергею.  Он  получился  длинный-длинный,
глаза,  как плошки,  зубы оскалены, а в руках краденый руль. Внизу для
ясности Севка написал: "Серёжка - индивидуалист". Как правильно писать
это слово, Севка заранее посмотрел в словаре у сестры.
     Он осмотрел свою работу.  Пусть теперь порадуются! Уж рисовать-то
Севка умел!
     И теперь он второй день сидит на подоконнике  и  скучает.  Ребята
укатили  в  Верхний бор.  Наверно,  так.  Ведь с самого утра никого не
видно во дворе.  Верхний бор далеко,  километров двенадцать от города.
Может  быть,  раньше Лёнька и взял бы Севку...  А сейчас лучше во двор
при ребятах не показываться, а то ещё получишь за рисунки. И о дальней
экспедиции  на  Зелёную  горку,  куда уже давно собираются ребята,  не
стоит  мечтать.  Лёнька  и  раньше-то  ворчал:  "Всегда  с  грузом  на
корме..."
     - Севка!  Выйди!  -  слышится  вдруг  со  двора  Лёнькин   голос.
"Приехали," - думает Севка.  Он молчит.  Не такой он дурак, чтобы идти
на улицу. Пусть кричат, если охота.
     - Севка!  -  снова  слышен крик.  Теперь уже три голоса:  Вовчик,
Люська и Татьянка. Севка знает, что ребята стоят за углом, у парадного
крыльца и ждут его. Ну и пусть постоят.
     Наконец, Лёнька появляется под окном.
     - Трудно тебе спуститься, если зовут? - спрашивает он. - Оглох?
     Севка решается.  В конце концов,  хоть он и  не  пионер  ещё,  но
Лёнька  - его звеньевой.  Готовый каждую секунду дать стрекача,  Севка
появляется на пороге.
     - Ну, чего надо? - говорит он.
     Но что это?  Севка вздрагивает. Сергей резким движением толкает к
Севке... велосипед. Маленький, подростковый велосипед.
     - На...
     Севка ловит   велосипед   за   руль.  Руль  тот  самый  -  мятый,
ободранный.  И колёса с разными ободами.  Сразу  видно,  что  собирали
велосипед  из  разных  старых  частей.  Но это - пустяки!  Пусть седло
вытертое и расхлябанное,  пусть рама покрыта  голубой  краской,  какой
мажут двери и карнизы, пусть нет щитков над колёсами! Всё это ерунда!
     - Бери, художник, - говорит Лёнька. - Надоело таскать тебя сзади.
     - Насовсем? - тихо спрашивает Севка.
     - Насовсем.
     Маленький Славка теребит Севку за штаны и просит:
     - Прокатишь, а? Прокатишь?
     - Прокачу, - шепчет Севка.
     Вдруг он стремительно вбегает по лестнице домой,  в кухне хватает
тряпку  и  смачивает её под краном.  Потом Севка выбирается из окна на
карниз и прыгает,  не боясь высоты.  Ребята не увидят его,  потому что
окно с другой стороны дома.

     Севка торопится,  бежит к забору, где белеют на тёмных досках его
рисунки.

                                                  Владислав Крапивин

                                 РИСК

                               Рассказ

     Это были два маленьких речных буксировщика,  два катера-близнеца.
Только имена они носили разные.  Один  назывался  длинно  и  скучно  -
"Иртышлес-3", другой коротко и романтично - "Риск".
     Очень уж непохожи были эти имена.  А потому мальчишки с береговых
улиц  по-разному  относились и к самим катерам.  "Риск" считался более
маневренным и быстроходным,  его команда более опытной.  Кто-то пустил
слух,  что капитан "Риска" еще недавно командовал торпедным катером. А
"Иртышлес"  называли  калошей.  Не  повезло   и   капитану   "калоши",
низенькому  человеку  в  модном  костюме и с черной полоской усиков на
губе.  Так его и прозвали - Усатик. Хорошо еще, что в те годы не знали
слова "стиляга".

     Солнце уже  утонуло  в  желтой  воде за старым деревянным мостом.
Воздух,  пропитанный  запахом  сырой  древесины,  стал  неподвижен,  и
бело-синие   вымпелы  на  катерах  повисли  вдоль  мачт.  Катера  были
пришвартованы у плотов, прямо к бревнам.
     Мы сидели на плотах. Мы - это Женька Жмых, Славка Мальцев и я. Мы
сидели и громко,  так,  чтобы слышали  на  "Иртышлесе",  рассуждали  о
недостатках   катера.   Кроме  того,  Славка,  морща  от  удовольствия
веснушчатый нос, щелкал жареные семечки подсолнуха.
     На палубе  катера был только один человек - высокий сутуловатый с
белесыми волосами и очень большим носом.  Рядом с этим носом его глаза
казались маленькими, как голубые горошины.
     Матрос сидел на низкой крыше машинного  отделения  и  невозмутимо
чинил фуражку: пришивал козырек.
     Прошло минут  десять.   В   самый   разгар   нашей   разнузданной
клеветнической кампании по поводу тихоходности "калоши" парень отложил
фуражку,  встал и принялся разглядывать нас.  Мы замолчали. Я прикинул
расстояние до берега.
     - Пацаны, - сказал матрос, - угостили бы семечками.
     Конечно, стоило  ответить так:  "Сплавай на своей калоше к рынку.
Там и купишь".  Но парень улыбнулся, и его некрасивое лицо стало очень
добрым от большой белозубой улыбки.
     И задиристый Славка поднялся с бревен. Он неловко полез в карман:
в ладони семечек у него больше не осталось.  Он вывернул свой карман и
вытряс в руку черные поджаренные зернышки вместе с  крошками  хлеба  и
табака.  Табак Славка добывал обычно из окурков и, давясь дымом, курил
самодельные сигареты.
     Подвинув на ладони крошки и семечки, Славка смущенно покосился на
нас:
     - Дать, что ли?
     - На катер пустишь? - спросил Женька у парня.
     - Валите...
     Игра стоила свеч.  Конечно "Иртышлес" не "Риск", но поглядеть все
же было интересно. Мы не спеша двинулись к сходням.
     - Я  здорово  подсолнухи  люблю,  -  простодушно  сказал  матрос,
принимая семечки в большую ладонь.
     Его звали Иваном.  Он оказался подходящим парнем. Показал кубрик,
машинное отделение. О себе кое-что рассказал.
     Отец у него под Курском погиб, как у Женьки. Мать жила в деревне,
сам он второй год плавал и готовился в речное училище.
     Вам бы  на  "Риске"  плавать,  -  сподхалимничал   Славка.   Иван
добродушно сказал:
     - А разницы-то... Что наш, что ихний - все равно посудина.
     Тогда мы оскорбились за "Риск". Но смолчали.
     Женька Жмых высказал, наконец, затаенную мысль:
     - Прокатиться бы...
     Этот вопрос решился  с  удивительной  легкостью.  Оказалось,  что
завтра  "Иртышлес"  пойдет к Зеленому Мысу на заправку.  Иван крикнул,
обращаясь к рулевой рубке:
     - Сан-Митрич! Прокатим пацанов?!
     Открылась дверца, и показалась голова Усатика.
     - Можно...  Только  вон  тому  рыжему  я  на  одном месте сначала
изображу черепаху. Ту, которую он у нас на корме рисовал.
     Славка, очень гордившийся этим подвигом, сейчас нахально отперся.
     Появился бритоголовый моторист с квадратными плечами,  обтянутыми
тельняшкой. Он хмуро сказал:
     - Ладно тебе,  Саша...  Они все равно дрыхнуть будут.  Мы в  пять
отчалим.
     Наивный он был человек...

     Тянулась фиолетовая ночь,  душная и беззвездная.  Где-то по  краю
горизонта прокатывались грозы. Полыхали розовые зарницы. Один раз была
особенно яркая зарница и короткий громовой удар.
     В половине пятого над водой,  над песком,  над причалом еще висел
туман. Его хлопья ползли по обрыву, цеплялись за кусты бурьяна.
     Мы прошли по бревнам до кромки плотов. Там стоял только "Риск". В
первую минуту мы ни слова не сказали друг другу.  Старая  неприязнь  к
"калоше"  с прозаическим названием снова проснулась в нас.  Теперь она
подогревалась обидой.
     - Трепачи,  - зло сказал Женька. Потом крикнул: - Где "Иртышлес"?
- Он крикнул это пожилому бородатому механику "Риска", который, зевая,
вылез на палубу.
     Механик угрюмо взглянул на нас и отвернулся. Мы пошли к берегу. И
тогда услышали:
     - Где ему быть?  У восьмого причала, за пристанью. Там, видать, и
стоит.
     Мы не ругали "Иртышлес". Береговыми переулками, через весь город,
мы шли к восьмому причалу.  Зачем?  Не знаю.  Но мы не хотели простить
обмана.
     Оранжевое солнце   разогнало  туман  и  застряло  среди  портовых
кранов.  Мы прошли через пассажирскую пристань, где хмурые торговки за
дощатыми  столами  продавали  жареные семечки подсолнуха - по рублю за
стакан.  Потом мы  прошагали  мимо  пахнувших  соленой  рыбой  длинных
складов,  пересекли  рельсовую  линию,  махнули  через забор с большой
цифрой восемь на серых досках и вышли к деревянному пирсу.
     "Иртышлес" мы увидели сейчас же, но не сразу узнали. Мачта у него
стала похожа на букву Т,  потому что верхушка оказалась срезанной  над
самой перекладиной с сигнальными лампами.  В рубке были выбиты стекла,
а белая краска местами закоптилась и покрылась коричневыми пузырьками.
     Медленно, словно под конвоем,  мы поднялись на борт. Нас встретил
бритоголовый моторист и не удивился. Вытирая масляной тряпкой голые по
локоть руки, он как-то виновато сказал:
     - Такие дела...
     Вот что  мы  узнали.  Поздно  вечером  команду  катера  попросили
вывести к мосту паузок с грузом овощей для Салехарда.  Почему-то  дело
это  было  спешное,  и  капитан  согласился.  Но когда катер подошел к
пристани, на барже у восьмого причала вспыхнул пожар.
     Рядом стоял пассажирский пароход "Суриков". На берегу возвышались
штабеля просмоленных шпал.
     Большие буксиры  не могли подойти к горящей барже.  Тогда подошел
"Иртышлес-3".  Нос уже пылал,  как солома,  и капитан подвел  катер  с
кормы.
     Их было трое на катере,  и они спешили. Они очень спешили, потому
что  баржа  сказалась  груженной  бочками с горючим.  Говорили,  что в
нескольких из них бензин,  а остальные пусты,  и это  было  еще  хуже.
Пустые железные бочки с бензиновыми парами взрываются, как фугасы.
     Их было трое на катере, но пойти на баржу мог только один - Иван.
Ведь капитан не оставлял руля,  а моторист находился внизу.  Иван взял
конец троса и прыгнул на рулевую лопасть баржи,  выступающую из  воды.
Было  очень  трудно  подняться  на баржу с тяжелым тросом в руках.  Не
знаю,  как он сумел.  Но он вскарабкался и закрепил  трос  за  кнехты.
Закрепил  и  румпель,  чтобы  не  болтало руль.  Когда Иван прыгнул на
катер, от прилетевших искр у него тлела одежда...

     Моторист рассказывал  и вытирал руки промасленной тряпкой.  Масло
блестело на руках и капало на палубу.
     "Иртышлес" включил  сирену  и повел горящую баржу.  Он тащил ее к
пустынному левому берегу,  но на середине реки лопнул буксирный канат.
Течение двинуло плавучий костер к пассажирской пристани.
     Когда катер подошел к барже снова,  уже горела корма. Ярко-желтое
пламя слепило глаза,  и ночь казалась непроницаемо-черной.  Прыгая  на
рулевую лопасть,  Иван промахнулся и упал в воду. Он потерял несколько
секунд. Потом он долго возился с канатом на горящей корме. Может быть,
у  него  дрожали  руки.  Даже  у очень смелых людей дрожат руки,  если
каждое мгновенье может грянуть взрыв.
     Взрыв ударил,  когда Иван уже был на палубе катера, и буксировщик
уходил, натягивая канат...
     - Мне  вот  повезло,  -  вздохнул  моторист,  -  я  в машине был.
Капитану осколком стекла голову порезало.  А  Ивана  вашего  свезли  в
больницу.
     Мы шли назад.  Перелезли через забор с цифрой  восемь,  пересекли
рельсовый   путь,   миновали   пахнувшие   рыбой  склады  и  вышли  на
пассажирскую пристань, где торговки продавали семечки подсолнуха.
     Молча, будто сговорившись заранее,  мы достали из карманов смятые
рубли и  мелочь.  Женька  подошел  к  маленькой  испуганной  девчонке,
торговавшей у самого края стола:
     - Сыпь на все.
     Через полчаса мы вышли на мост.  Внизу у плотов по-прежнему стоял
"Риск".  Мы только мельком взглянули на него.  Нет, мы не меняли своих
мнений   с  быстротой  и  легкостью.  "Риск",  конечно,  был  неплохим
буксировщиком.  И,  может быть,  капитан  его  действительно  когда-то
командовал   торпедным   катером.   Но   нам  некогда  было  обсуждать
достоинства "Риска". Мы торопились.

     Хорошо, что Женька догадался спросить у моториста адрес больницы.

                                                  Владислав Крапивин

                           ТРОЕ С БАРАБАНОМ

                               Рассказ

     Я видел этот барабан даже во сне.  А когда я проснулся,  то сразу
взглянул в угол у двери.  Там торчал  большущий  гвоздь.  Барабана  на
гвозде не было. Значит, Галка уже встала и умчалась на улицу...
     Галку только вчера выбрали барабанщицей,  когда в нашем  квартале
открылся пионерский лагерь. Не настоящий лагерь, конечно, а городской.
Каменщики из комсомольской бригады Саши Котова подарили  нам  барабан.
Они - наши шефы.  Галка как увидела барабан, сразу вцепилась в него, и
давай нам показывать,  как она сигналы выбивать умеет.  Ну, её сразу и
выбрали.  Конечно,  она уже в седьмой класс перешла, а мы - я, Лёшка и
Майка - только в четвёртый. Не нас же выбирать в барабанщики.
     Целый день мы втроём ходили за Галкой,  Ходили,  будто просто так
гуляем. Она косилась на нас сердито, но ничего не говорила.
     Барабан Галка  таскала  на ремне через плечо.  У меня даже сердце
щемило,  когда я смотрел на него.  Он был тёмно-красный,  с блестящими
ободками, с чёрными винтами, чтобы кожу подтягивать. Внизу у него была
пружинка, от неё звук получался звонче.
     Я первый из всех не выдержал:
     - Галка, дай хоть чуть-чуть...
     Галка сразу завелась:
     - Так я и знала!  Теперь начнёте клянчить! Пропорете барабан, а я
отвечай. Если каждый будет колотить...
     - Жила, - сказал я.
     А Галка  подкинула  барабан  на ремне,  поглядела на нас,  как на
букашек, и ушла.
     После этого мы до вечера были грустные. Я даже с Майкой поругался
из-за пустяка, из-за бумажного голубя, которого она запустила на крышу
гаража, а доставать не хотела...
     За ужином Галка держала барабан на коленях. Потом она вколотила у
двери громадный гвоздь, и барабан поселился в углу. Я сразу повеселел.
Пусть только Галка ляжет спать!
     Но она сказала:
     - Сергей, хочешь, подарю свой автокарандаш? И общую тетрадку...
     - Какая ты добрая, - поддел я её. - Ты всегда такая?
     - Тетрадку с клеёнчатой коркой, - сказала Галка. - Хочешь? Только
дай честное пионерское, что не будешь даже пальцем трогать барабан.
     - А он, что, лопнет?
     - От  вас  что  угодно  лопнет,  -  ответила  она.  -  Даже бочка
железная. А я за инструмент отвечаю. Понятно?
     Я понял,  что,  в конце концов, Галка спать будет на барабане, но
меня не подпустит.  Ну,  я и разозлился.  И сгоряча тут же дал честное
пионерское,  что  не  притронусь  к  барабану,  пусть  Галка лопнет от
жадности вместе с тем самым "инструментом", за который она отвечает. И
лёг спать...
     Сейчас, когда я проснулся, мне сразу вспомнился барабан.
     Дома никого  уже  не было.  Я оделся,  вытащил из кухонного стола
трёхлитровую стеклянную банку и две вилки  с  железными  черенками.  И
начал тренироваться.
     Банка, конечно,  не барабан,  но я  всё  равно  здорово  увлёкся.
Принялся  выстукивать  все сигналы подряд...  Когда банки не стало,  я
пошёл в коридор и начал барабанить по железному тазу, который висел на
стене.  Таз  мог  выдержать сколько угодно.  Не выдержала соседка тётя
Клава, и я поскорей выскочил во двор.
     Во дворе я сразу увидел Лёшку.
     - Что будет за разбитое зеркало? - хмуро спросил Лёшка.
     Я не знал, что бывает человеку за разбитое зеркало.
     - Большое оно?
     - Среднее... Я его на коленях держал.
     - Барабанил? - спросил я.
     - Барабанил, - сказал Лёшка.
     Мы сели на скамейку под грибком и задумались.
     Кругом была весёлая суета.  Таскали стулья,  украшали самодельную
сцену флажками из розовых и голубых тетрадных обложек.  Все готовились
к  концерту  в  честь  открытия лагеря.  Ветер трепал бумажные флажки,
солнце сверкало в оконных стёкклах.  Пел баян - это Федя Костриков  из
восьмого класса репетировал с малышами песенку про чибиса. А мы сидели
грустные. Нам хотелось быть барабанщиками.
     И вдруг мы увидели Галку. Барабан висел у неё на боку. Она шагала
туда, где между двумя новыми корпусами стоял старый двухэтажный дом. В
нём уже никто не жил, скоро дом должны были снести.
     Мы, не  сговариваясь,  двинулись  за  Галкой.  А  она  подошла  к
чердачной   лестнице  старого  дома  и  стала  карабкаться  по  шатким
перекладинам.
     Тогда Лёшка крикнул:
     - Тебе там чего надо?
     Галка поглядела  на  нас  с  половины  лестницы и ответила совсем
мирно:
     - Я задание выполняю,  ясно вам?  Как шефы покажутся, буду "сбор"
барабанить.
     Мы поняли.  С  чердака  видно  всю  улицу,  вот  Галка  и  решила
наблюдать.
     Она подобралась   к   чердачной   дверце.   Дверца  рассохлась  и
открывалась только на одну четверть.  Галка могла пролезть, но барабан
у  неё на боку мешал,  застревал.  Можно было его снять,  только тогда
пришлось бы стоять на лестнице и  не  держаться.  А  так  и  свалиться
недолго.
     - А ты его оставь у нас.  Положи на лавочку, - ехидно посоветовал
Лёшка.
     Я просто глазам не поверил:  Галка слезла, будто нарочно положила
барабан  на  скамейку  у  крыльца,  снова  вскарабкалась и скрылась за
дверцей. Ещё рукой нам помахала.
     Я ждал,  что  Лёшка сразу кинется к барабану.  Даже зажмурился от
зависти. Но Лёшка задумчиво посмотрел вверх и произнёс:
     - Палку бы... А ещё лучше большой гвоздь.
     - И что будет?
     - Месть, - мрачно сказал Лёшка.
     - Пропорешь?! - ахнул я.
     - Что я, сумасшедший? Ну, есть гвоздь?
     Я не стал расспрашивать.  Что было духу помчался  домой,  схватил
тиски  и выдрал из стены гвоздище,  который вколотила Галка.  Это тоже
была месть.
     Гвоздь Лёшке понравился.  Он взял его в зубы, как кинжал, и полез
к чердаку.  Лёшка был похож на  пирата,  который  крадётся  на  спящий
корабль.  Я даже испугался за Галку. Но ей грозила не смерть, а только
заключение. Лёшка захлопнул дверцу и запер гвоздём ржавую щеколду.
     Он не успел спуститься, как Галка принялась барабанить кулаками:
     - Открывайте,  черти!  Шефы идут!  Ну,  правда же идут, надо сбор
играть!
     - Серёжка сыграет, - ответил Лёшка. - Не хуже тебя, не бойся!
     Он почему-то вздохнул и великодушно сказал:
     - Бери, Сергей, барабан!
     Вы знаете, я чуть не заревел от обиды.
     - Не могу я. Вчера честное слово давал...
     Лёшка вытаращил глаза:
     - И ты тоже?
     - Что  "тоже"?  -  простонал  я.  -  Разве  ты ей говорил честное
пионерское?
     - Сегодня,  - пробормотал он. - Что пальцем не задену. Понимаешь,
разозлила...
     Галка сотрясала  дверцу.  Она  кричала,  что  нам  это  даром  не
пройдёт, что она оторвёт головы...
     Когда она замолчала, чтобы передохнуть, Лёшка сказал:
     - Сними с нас честное слово, тогда выпустим.
     - Не сниму! - отрезала Галка. - Сорвёте сбор - будете отвечать.
     Я уже хотел забраться и отпереть её. Но Лёшка вдруг подскочил. Он
даже ногой дрыгнул, такая счастливая мысль у него появилась:
     - А Майка? Шпарь за ней!
     Я хотел сказать,  что пусть сам шпарит,  если хочет, а я с Майкой
дел иметь не желаю. Но сразу раздумал. Тут было не до ссор.
     На обратном  пути,  когда  мы ракетами мчались по двору,  я решил
объяснить Майке,  как барабанят "общий сбор".  Но оказалось, что Майка
уже  умеет.  На  её  счету  была глиняная корчага для теста и стекло в
ванной...
     Когда Майка  барабанной  дробью собирала ребят,  мы стояли рядом.
Галка  сумела  сорвать  запор,  но  поздно.  Не  могла  же  она  драку
устаривать перед строем и перед шефами...
     Вот и вся история. Галка через три дня уехала в лагерь на Зелёное
озеро,  а  Майка  так  и  осталась  барабанщицей.  Но  это  только так
считалось,  а на самом деле мы все трое были барабанщиками.  Майка  не
жадная...

                                                  Владислав Крапивин

                        НАДПИСЬ НА БРАНДМАУЭРЕ
                  (ЗДЕСЬ СРАЖАЛИСЬ КРАСНОГВАРДЕЙЦЫ)

                               Рассказ

     Никто, кроме Лёньки, не называл его морским волком. Был он высок,
сутуловат,   носил   длинный   вязаный   жилет  и  курил  не  короткую
трубку-носогрейку, а обычные сигареты "Прима". Только выцветшая чёрная
фуражка с якорем говорила о капитанском звании.
     Впрочем, он и не был морским волком, потому что из пятидесяти лет
службы  на флоте лишь двадцать плавал на морском судне.  Остальные три
десятка лет отдал он сибирским рекам.
     Лёнька познакомился с ним четыре года назад. Была середина марта.
Снег темнел и оседал под беспощадным солнцем. На крутых спусках к реке
глухо ревели ручьи,  а в канавах вровень с краями тихо двигалась синяя
вода.
     Из куска   сосновой   коры   Лёнька   вырезал  корабль,  вколотил
мачту-лучинку,  наладил  парус  из  тетрадного  листа  и  пустил  своё
судёнышко  в канаву.  Ветер и течение подхватили кораблик.  Лёнька шёл
следом.  Он не заметил, как оказался вблизи двора, где жил его злейший
враг   -  вредный  шпиц  Марсик.  Пользуясь  удобным  случаем,  Марсик
немедленно  бросился  в  атаку.  Лёнька  взлетел  на  высокие   перила
парадного  крыльца  и  огляделся.  Прохожих  не  было,  проклятый шпиц
бесновался внизу, а кораблик уплывал.
     Лёнька уже  собрался  зареветь  от  досады,  но  тут  из-за  угла
появился высокий человек в клеёнчатом пальто и  флотской  фуражке.  Не
глядя  на Лёньку,  он негромко,  но так сурово цыкнул на Марсика,  что
бедный шпиц пополз в подворотню, тихо подвывая от ужаса. Потом человек
ловко выловил кораблик и стал его разглядывать.  Косясь на незнакомца,
Лёнька слез с перил и робко подошёл к нему.
     - Ничего,  - сказал он.  - Это ничего,  что сломалось. Я могу ещё
сделать.
     - Можешь?  - спросил капитан - Только не делай корму широкую, как
у старой баржи.
     Минуты через три они остановились перед приземистым домиком, окна
которого смотрели на реку. Тогда капитан будто впервые увидел Лёньку.
     - Ну, что ж. Раз уж пришли, заходи в гости, - чуть усмехнулся он.
     Так Лёнька впервые попал к капитану. Потом ои часто бывал здесь.
     А в  прошлом  году  капитан  сам  пришёл  в  гости к Лёньке.  Это
случилось на второй день Октябрьского праздника.
     За столом капитан говорил необычно громко и много. Рассказал, как
ещё  молодым  матросом  побывал  в  Сингапуре,  потом  стал   напевать
английскую  песенку о Джиме-подшкипере и,  наконец,  раздавив случайно
фарфоровое блюдце, начал прощаться. Лёнька пошёл провожать его.
     Капитан шагал молча. Лишь у самого дома он сказал:
     - Вот и отплавал своё.  Я ведь теперь на пенсии,  брат.  Чего уж.
Шестьдесят девятый год. Пора.
     А когда  возвращались   домой,   Алексей   Фёдорович   неожиданно
вспомнил, как с отрядом красногвардейцев брал этот город.
     - Чуть-чуть мы тогда не влипли, - привычно хмурясь, говорил он.
     - Почему? - спросил, разумеется, Лёнька.
     - Отрезали нас. Высадились мы с "Ермака". Как раз там, где сейчас
электростанция.  А с востока должен был подойти отряд с броневиком. Но
они ползли,  как старые баржи.  Первую улицу мы прошли без боя,  а как
сунулись на Садовую, с двух сторон пулемёты. Ну, конечно, кто куда. Мы
втроём заскочили во двор напротив банка,  а потом засели между домом и
брандмауэром.  Знаешь,  такие стены из кирпича ставлены? Для защиты от
пожара.
     - А кто ещё был с вами?
     - Был  старик  Алданов,  бывший  рабочий.  И  ещё  паренёк  один,
гимназист.  Фамилию  не помню,  украинская какая-то.  А звали Женькой.
Сидим мы в этой щели и отстреливаемся.  Алданов с одной стороны, а я с
другой.
     Женька ходит от одного к другому и мешается. Мы говорим: "Ложись,
дурак".  А  он  снял  с  винтовки штык и говорит:  "Оставлю наши имена
потомкам", - и давай царапать штыком на кирпиче. Только он кончил, как
Алданова ранило. Выругался он, зажал плечо и отполз. Женька лёг на его
место.  Ну,  прошло ещё минуты две.  Сбоку где-то начал пулемёт  бить.
Потом  замолчал.  В это время у Женьки патроны кончились.  Крикнул он,
чтобы я ему револьвер дал.  Бросил я наган и снова берусь за винтовку,
потому что вижу: солдаты через сад пулемёт тащат. Потом думаю: "Что же
это Женька не стреляет?" Обернулся я  и  увидел,  что  лежит  он  вниз
лицом,  а на его месте снова Алданов. Локоть упёр в колено, целится из
нагана.  Только выстрелить не успел. Появился на улице наш броневик, а
за ним красногвардейцы.
     - А Женька?  Убили его?
     - Да.
     На следующий  день  Лёнька  пошёл  на  улицу  Хохрякова,   бывшую
Садовую. Он хотел найти тот дом и брандмауэр с надписью. Ему казалось,
что капитан будет рад, когда узнает, что надпись цела.
     Но когда Лёнька пришёл туда, он увидел, что старого дома уже нет,
а брандмауэр существует последнюю минуту.  Два трактора  зацепили  его
края  крючьями  на  тросах и дружно двинулись вперёд.  Кирпичная стена
рухнула в облаке розовой пыли.
     Он снова  пришёл сюда на следующее утро.  Было рано,  солнце едва
встало над мокрыми от растаявшего инея крышами.  Сухие листья  тополей
изредка падали на кирпичные глыбы поваленной стены.  На краю одного из
обломков Лёнька  нашёл  надпись.  Она  занимала  один  кирпич  и  была
короткой   и   простой:   "Здесь  сражались  красногвардейцы  Алданов,
Снегирёв, Ковальчук". Даты не было.
     Лёнька осторожно  провёл  пальцами  по  шероховатой  поверхности.
Кирпич был влажный, холодный.
     - Чего смотришь?  - услышал Лёнька и вскочил.  Он увидел высокого
веснушчатого парня в заляпанном цементным раствором  ватнике.  Видимо,
это был каменщик.
     - Это ты нацарапал? - спросил он.
     Лёнька хотел  ответить  что-нибудь  резкое,  но встретил открытый
дружелюбный взгляд и тихо сказал:
     - Ковальчук нацарапал. В девятнадцатом году. А Снегирёва я знаю.
     - Ты  объясни  толком,  -   попросил   каменщик   с   откровенным
любопытством.  Он  выслушал  короткий Лёнькин рассказ и,  посерьёзнев,
произнёс:
     - В музей бы его, этот камень.
     Потом он наморщил лоб,  сказал:  "Подожди" - и,  сходив  куда-то,
вернулся  с  маленьким ломом.  Через несколько минут кирпич с надписью
был отделён от других. Парень взял его под мышку и кивнул Лёньке:
     - Пошли!
     - Куда? В музей?
     - Нет. поближе.
     Лёнька послушно шёл за ним.  Они прошли мимо котлована,  вырытого
на  месте  старого  дома,  миновали деревянный забор и оказались перед
строящимся зданием.  Оно уже выросло  до  половины  четвёртого  этажа.
Начиная со второго этажа, стены здания были сложены из серого кирпича,
а по нему шёл орнамент из красного. Орнамент был ещё не закончен.
     Вслед  за  каменщиком  Лёнька
поднялся наверх.
     Парень взял  мастерок,  зачерпнул из деревянного ящика цементного
раствора и уложил на стену старый кирпич,  увенчав им одно из  звеньев
красного орнамента.
     - Здесь ему самое  место,  -  чуть  смущённо  сказал  он.  Лёнька
кивнул. Лучшего он и сам не придумал бы.
     Теперь дом,  где заложен кирпич,  почти готов.  В  окнах  блестят
недавно вставленные стёкла.  По верхнему кирпичу тянутся большие буквы
из электролампочек.
     В праздничной  колонне,  над которой плывёт,  покачиваясь,  среди
красных полотнищ модель ледокола "Ленин",  Лёнька проходит мимо нового
дома.  Он  поворачивает  голову,  и  острый  взгляд  его нащупывает на
вершине одного из  красных  ромбов  орнамента  кирпич  со  знаменитыми
именами: "Здесь сражались красногвардейцы."

                                                  Владислав Крапивин

                       ПИСЬМО СЕВЕРНОЙ КОРОЛЕВЫ

                               Рассказ

     - Слушай,  а может быть, она забыла твой новый адрес, - попытался
утешить Олега товарищ.
     - Могла  бы  домой написать.  Оттуда переслали бы.  Двадцать дней
писем нет.
     - Значит, самолёты не идут.
     - Почему же? Погода там хорошая. Я слышал метеосводку.
     Он усмехнулся, вспомнив свои слова в недавно отправленном письме:
"Ты жалуешься,  что почта задерживается из-за нелётной погоды.  Но  ты
ведь метеоролог. Сделай так, чтобы всегда было солнце."
     - Сергей,  я поеду домой,  - неожиданно  сказал  Олег.  -  Виктор
писал,  что  первого  января  он  дежурит в радиоклубе.  Я попрошу его
связаться с базой.
     Товарищ пожал плечами:
     - Но тебе придётся встречать Новый год в вагоне.  И кроме того, у
нас третьего числа зачёт.
     - Новый год я встречу дома.  Владивостокский поезд приходит в наш
город в одиннадцать пятнадцать. А второго числа я вернусь.
     В купе,  куда попал Олег,  ехали двое:  молодая женщина и мальчик
лет семи. Женщина внимательно читала какой-то толстый журнал, делая на
полях пометки. Мальчик сидел напротив и, видимо, скучал.
     - Мама, нам долго ещё ехать? - спросил он.
     - Ещё недельку.
     - Значит,  семь дней,  - вздохнул малыш. - А во Владивостоке есть
пароходы?
     - Есть пароходы, - вздохнула женщина, не отрываясь от журнала.
     - Большие? Как у меня на марках?
     - Да. Подожди, не мешай мне, Юрик.
     Малыш замолчал. Несколько минут он смотрел, как уплывают за окном
огни далёкого посёлка. Потом попросил:
     - Мама, достань мои марки.
     - Подожди,  -  недовольно  ответила  мать.  - Какой же ты,  Юрка,
неспокойный.
     - Ну, достань, и я буду спокойный.
     Мать вынула  из  чемодана   тонкую   синюю   тетрадку,   и   Юрка
действительно   успокоился.   Он   долго  разглядывал  свою  небогатую
коллекцию.
     За окном  пролетали  тёмные  деревья.  Бледная  половинка  месяца
висела  в  морозном  тумане.  Слабый  лунный  свет   слегка   серебрил
заснеженные верхушки, но внизу была темнота.
     - Новогодний лес, - сказала женщина. - Помнишь стихи, Юрик?

     Мальчик не ответил, напряжённо вглядываясь в сумрак за окном.
     - Дед-Мороз и сейчас плетётся через лес,  - мрачно сказал Олег. -
Он  бредёт  по  пояс  в  снегу,  тащит тяжёлый мешок и тихо ругается в
бороду,  потому что боится опоздать на станцию к  приходу  поезда.  Он
ведь не знает, что поезд тоже опаздывает на двадцать семь минут.
     Женщина улыбнулась, а Юрка обернулся и ответил уверенно:
     - Дедов-Морозов не бывает на свете. Это в сказке.
     - Может быть,  ты и прав,  - усмехнулся Олег.  - Но, - он понизил
голос и подвинулся к Юрке, - зато есть Северная Королева.
     Малыш взглянул на него с удивлением:
   - Какая королева?
     - Северная.  Она  живёт  там,  где  кончается  тайга и начинаются
широкие белые поля - тундра.
     - Она во дворце живёт?
     - Нет,  не во дворце.  - Олег вдохновился.  У неё  не  дворец,  а
высокая башня из ледяных плит. Плиты прозрачные, как голубое стекло. У
входа в башню стоят на страже два медведя  -  белый  и  коричневый.  А
наверху, под самыми башенными зубцами, есть большие часы. В Новый год,
когда обе стрелки сойдутся на двенадцати, там начинают звонить ледяные
колокола.  Потом  самый  большой  колокол бьёт двенадцать раз,  да так
громко,  что звёзды дрожат и срываются с неба. Начинается метель, и из
всетлых  окон  ледяной башни вылетают маленькие снежные олени.  Они по
всему свету разносят поздравительные письма Северной Королевы.
     - С марками?
     - Конечно. С большими разноцветными марками.
     Юрка уже  давно не смотрел в окно.  Он забрался с ногами на полку
и,  прижавшись  спиной  к  вздрагивающей  стенке  вагона,  внимательно
слушал.
     - Нет, - вздохнул он. - Это тоже сказка.
     - Я и сам не верил,  - серьёзно сказал Олег. Но однажды маленький
снежный олень влетел ко мне в  комнату  через  открытую  форточку.  Он
ударился о стену, разбился на снежные комки и растаял.
     - А письмо у оленя было? - хитро спросил Юрка.
     - Письмо?  - немного растерялся Олег.  - Да.  Да, конечно, было и
письмо.  Оно упало под стол,  и я нашёл чуть позже.  У меня даже марка
сохранилась.
     Он вынул блокнот и,  взяв его за корешок,  тряхнул над  столиком.
Выпал  железнодорожный  билет,  какие-то записки и,  наконец,  большая
шведская марка.
     - Возьми, - великодушно сказал Олег.
     - Насовсем?
     - Бери насовсем.
     Олег содрал эту марку с международного письма, полученного кем-то
в общежитии.  Он вёз её братишке. Но тот не обидится. Он уже взрослый,
учится в седьмом классе и давно не верит в сказки.
     Женщина отложила журнал и подошла к мальчику:
     - Ты совсем спишь, сынок. Ложись.
     Уложив сына, она вышла из купе. Тогда Юрка хитро посмотрел сверху
на Олега и неожиданно заявил:
     - А я знаю, куда вы едете.
     "Прочитал название станции на билете", - понял Олег.
     - Как же ты узнал? - спросил он.
     Потому что я волшебник, - засмеялся Юрка.
     Олег подумал.
     - Если ты волшебник,  - серьёзно сказал он, - сделай так, чтобы я
получил ещё одно письмо Северной Королевы.
     - Нет, - качнул головой мальчик, - пусть она лучше прилетит сама.
На ледяном самолёте.

     Поезд опоздал  на пятнадцать минут.  Олег торопился.  Ярко горели
окна домов, но улицы были пустынны. Мела позёмка.
     До двенадцати  оставалось  не  более  четверти  часа,  когда Олег
подошёл к своему дому. Кто-то окликнул его. Он узнал братишку.
     - Ты откуда так поздно? - удивился Олег.
     - Из парка.  Там было открытие ёлки.  Ты сам  почему  так  поздно
приехал? Мы уж думали, что не приедешь совсем.
     - Постой. А почему я должен был приехать? - озадаченно проговорил
Олег.
     - Разве ты не получил телеграмму?
     - Какую?
     - Я так  и  знал.  Говорил  ведь  ей,  что  телеграф  перегружен.
Прилетела твоя "повелительница стихий".

     Обогнав братишку,  Олег  взбежал  по  лестнице и,  не раздеваясь,
вошёл в комнату. Скрипнули под ногами половицы. На большой, освещённой
цветными  гирляндами  ёлке  тихим  звоном  отозвались серебряные шары.
Люди,  собравшиеся за столом,  с изумлением  смотрели  на  засыпанного
снегом пришельца.  Он окинул их радостным взглядом.  Но дольше всех он
смотрел на ту,  о которой выдумал сказку.  Радость  нежданной  встречи
накрыла  его тёплой волной.  "Пусть лучше она сама прилетит на ледяном
самолёте",  - вспомнил Олег.  И он подумал, что в сказках часто бывает
больше правды, чем кажется вначале.

                                                  Владислав Крапивин

                            РЕЙС "ОРИОНА"

                               Рассказ

     Для посторонних  это  были просто пять брёвен,  сколоченных тремя
поперечными досками.  Но Серёжка и Гарик знали, что это корабль. Нужно
было лишь поставить мачту с парусом из старых мешков и укрепить вместо
штурвала тележное колесо с ручками примотанными проволокой.
     Плот-корабль с  гордым  именем "Орион" вполне годился для дальних
экспедиций.  И потому деньги,  оставленные им для  билетов  на  поезд,
Гарик и Серёжка истратили на припасы, необходимые в дальнем плавании.
     Серёжкина тётка,  у которой целую неделю жили ребята,  ещё  утром
уехала из посёлка в город.
     - А мы приедем вечерним поездом. Надо нам ещё удилища вырубить, -
сказал ей Серёжка.
     Сборы затянулись. Лишь к полудню был оснащён "Орион".
     - Гроза будет. И ветер, - сказал соседский Генка. Он был посвящён
в планы ребят,  но по молодости лет в экспедиции не участвовал.  - Наш
Бобка траву жуёт. Раз собака траву жуёт - значит, к дождю.
     - Ваш Бобка - корова.  Небо чистое,  и не будет дождя, - возразил
Серёжка.
     - Буря застигнет вас в пути!  - зловеще продекламировал Гарик.  -
Трепещите!
     Генка просмотрел на них, посопел и ушёл.

     Ветер и гроза застигли путешественников на полпути.
     - Свистать всех наверх!  - заорал Серёжка,  когда чуть на сорвало
парус.  Они свернули мешковину, затем опустили мачту: Гарик утверждал,
что  мачты  притягивают  молнии.  Потом  сложили  одежду в брезентовый
рюкзак.  Серые лохматые края сизой тучи уже  перешли  зенит,  и  скоро
грянул ливень.
     Минут сорок проели ребята под  дождём  и  ветром,  вздрагивая  от
синих вспышек и трескучих ударов.
     - З-ак-каляйся,  как сталь!  - изредка произносил Серёжка.  Нужно
было оставаться бодрыми.  Всё равно укрытия не было ни на плоту, ни на
берегу.
     Дождь стих  мгновенно,  и  сразу  стало  теплее.  Путешественники
причалили к берегу.  Там, метрах в сорока проходила дорога, ведущая от
кирпичного завода к городу.  Ливень размыл глиняные колеи.  Увязнув да
осей,  на дороге буксовал грузовик.  Наконец,  на последнем  издыхании
машина  выползла  из глиняного мешка,  но не вперёд,  а назад.  Ребята
подошли, с сочувствием глядя на чертыхающегося водителя.
     - Не  проехать,  -  сказал шофёр,  садясь на подножку.  - Чёрт бы
побрал это дело.
     Объезда не было. Слева - размытая глина пологого берега, дальше -
вода, а справа - косогор, на который не заберётся ни одна машина.
     - На  ТЭЦ  кирпичи  везёте?  - спросил Серёжка,  кивнув на кузов.
Шофёр осторожно  мотнул  головой.  В  этот  момент,  прикрыв  ладонями
спичку, он закуривал сигарету.
     - На судостроительный,  - наконец,  произнёс он,  с  ожесточением
выпустив  сквозь  зубы  дымную струю.  - Цех достраивать надо.  График
срывается.
     Он отбросил недокуренную сигарету и полез в кабину. И вдруг замер
на подножке, с надеждой глядя на ребят.
     - Хлопчики,  выручите,  а?  - осторожно сказал он.  - Я бы... Это
такое дело. Понимаете, а?
     Чего уж было не понять, когда водитель смотрел отчаянными глазами
то на мальчишек, то на приткнувшийся к берегу "Орион".
     - Вам  обратно  сколотить  плот - на полчаса работы.  Я и молоток
оставлю. А мост получился бы, что надо. Это ж не долго. Ребята?
     Как жить  на  свете,  если  не  помогать  друг другу?  Втроём они
закатывали на дорогу брёвна.  Мост  был  готов  за  пятнадцать  минут.
Машина прошла.
     Ребята начали разбирать переправу.  Но тут подошёл и  остановился
тяжеловесный "МАЗ".
     - Вы что...  Головы у вас  нет?!  -  загремел  водитель.  -  Люди
старались, а вы переправу губите!
     - Это наши брёвна,  - удивлённо возразил  Гарик.  -  Мы  их  дали
шофёру. Он буксовал.
     - Я вам дам "ваши".  Сейчас забуксуете...  - Тяжело дыша, грузный
водитель   в  промасленном  пиджаке  выбрался  из  кабины.  Растерянно
переглянувшись, ребята отступили.
     Шофёр ногой  закатил  на  старое место вытащенное бревно и провёл
машину,  ещё глубже утопив в глине остатки "Ориона".  Подождав,  когда
отъедет "МАЗ",  ребята снова принялись выковыривать брёвна.  Когда,  с
ног  до  головы   перемазавшись   глиной,   выпрямились   они,   чтобы
передохнуть, Гарик сообрахил:
     - Мачтой надо подковырнуть.
     Скользя по  глине босыми ногами,  они подошли к воде,  где лежала
мачта.  С реки продолжал дуть сырой плотный  ветер.  Маленькие  крутые
волны  коротко  хлестали о берег.  В небе,  жёлтом от низкого солнца и
влажного тумана, проносились серые рваные облака.
     Скользнув взглядом вдоль берега,  Серёжка увидел далеко-далеко, у
поворота,  где река теряла свинцовый блеск и  зелёной  ниткой  казался
береговой тальник, колонну автомашин.
     - Колонна идёт, - сказал он.
     - Колонна?  -  переспросил Гарик.  - Много?  - И тут же определил
сам: - Машин двенадцать... Но мы до них успеем ещё...
     Он замолчал вдруг.  Дальше нужно был сказать слова:  "...вытащить
брёвна", но это было всё равно, что сказать "разрушить мост".
     Далеко-далеко шла колонна грузовиков.
     - Потом ещё будут машины. Бкз конца, - сказал Гарик. - Ну, как?
     Серёжка думал.  Уже  стал  слышен гул моторов.  Но ещё можно было
успеть скатить брёвна к воде.  Серёжка взял мачту и двумя руками,  как
тяжёлый гарпун, кинул её в реку. Гарик вздохнул и промолчал.
     Потом они вымылись  в  реке.  Вода  оказалась  тёплой,  но  ветер
обжигал мокрое тело. Ребята оделись.
     - Пошли?
     Они двинулись в путь, держа в руках ботинки.
     Впереди было семь километров размытой дороги  и  пять  километров
асфальтового  шоссе.  В мокрых кустах шумел ветер.  Солнце клонилось к
горизонту где-то за облаками.

     В трёх километрах от города, когда уже стемнело, их взяла на борт
попутная машина.

                                                  Владислав Крапивин

                            ВОСЬМАЯ ЗВЕЗДА

                               Рассказ

     Поезд шел  из Ленинграда в Свердловск.  Ярко-желтый кленовый лист
прилип к мокрому стеклу где-то у Тихвина и был теперь  так  далеко  от
родного  дерева,  как  не  занес  бы  его ни один осенний ветер.  Лишь
вечером поезд вырвался из-под низкого облачного свода.  Впереди синело
чистое небо, и первые звезды дрожали над черными кронами тополей.
     Через несколько минут поезд  остановился  на  маленькой  станции.
Красный огонь семафора светился впереди.  Узнав,  что путь не откроют,
пока не пройдет встречный состав,  я вышел на перрон. Это была обычная
маленькая  станция,  каких  сотни  встречает  на  своем пути пассажир.
Коричневый домик,  желтый свет в окнах,  палисадник с кустами акаций и
высокие, нависшие над крышей тополя. Влажный ветер изредка пробегал по
их вершинам, и тогда одинокие листья падали на дощатый перрон.
     Я вынул папиросы и, достав из коробки последнюю спичку, закурил.
     - Дяденька,  у вас коробка пустая? - раздался позади мальчишеский
голос.  Я  обернулся.  Двое ребят стояли передо мной:  один в школьной
форме,  только фуражка на нем не обычная,  серая, а наползающая на уши
мичманка с "крабом";  другой,  поменьше,  оделся в громадный,  видимо,
отцовский,  ватник и завернулся в него,  как  в  тулуп.  Должно  быть,
ребята лишь на минуту вышли из дома.
     Оба выжидающе смотрели на меня.
     - Какая коробка? - удивился я.
     - Ну, спичечная. Мы наклейки собираем, - пояснил старший.
     Я отдал им коробку. При свете, падающем из окна вагона, мальчишки
разглядывали этикетку.  На ней вокруг улыбающегося земного шара мчался
спутник.
     - Есть у нас такая,  - вздохнул обладатель мичманки.  -  Ну,  все
равно.  Спасибо...  -  Он  обхватил малыша в ватнике за плечи.  - Айда
домой, Васек.
     - Подождите, - остановил я их и нашарил в кармане другой коробок.
- А такая у вас есть?
     Васек смущенно почесал веснущатую переносицу.  - Есть... Нам бы с
космической ракетой...
     Я развел руками. Коробки с ракетой у меня не было.
     - Нечего им  спички  давать,  -  раздался  вдруг  сердитый  голос
проводницы.   Она   стояла  в  тамбуре  и  с  неприязнью  разглядывала
ребятишек. - Подожгут еще чего.
     - Нам  спичек  вовсе и не надо,  - удивленно сказал Васек.  - Нам
коробку. Пустую...
     - Пустую, - проворчала проводница, скрываясь в вагоне. - Знаем...
     Васек запахнул  поплотней  телогрейку,  и  мальчики   пошли,   не
оглядываясь,  с перрона.  Мне не хотелось,  чтобы они думали,  будто я
заодно с проводницей. Как-то обидно стало.
     - Послушайте,  - окликнул я ребят. - А разве бывают с космической
ракетой? Я таких наклеек и не видел.
     Санька обернулся,  и  вдруг шагнул назад.  Мне показалось,  что у
него промелькнула хитроватая улыбка.
     - Мало  ли  кто  чего не видел,  - сказал Санька.  - А вы знаете,
сколько звезд в Большой Медведице?
     Я без колебания ответил,  что в ковше Медведицы семь звезд,  и по
торжествующим лицам мальчишек понял, что совершил какую-то ошибку.
     - Смотрите,  -  сказал  Санька,  показывая  в небо.  Там уже ярко
проступали созвездия. - Видите среднюю звезду в ручке ковша? Так рядом
с ней, чуть влево и вверх, еще одна, восьмая...
     Старательно вглядываясь, я увидел еле заметную звездочку.
     - Видите?  - обрадовался мальчик. - Ее не каждый видит. В древнем
Египте воины проверяли по ней свое зрение.
     - Это ты откуда знаешь?
     Он пожал плечами.
     - Так, читал...
     Я еще раз отыскал глазами  восьмую  звезду,  и  представил  вдруг
теплую  ночь,  согретую  дыханием близкой пустыни.  На загадочном лице
сфинкса  метались  красные  отблески  жертвенных  огней.  Лунный  свет
струился  по  склонам  пирамид,  и  тускло  блестели  бронзовые  щиты.
Молчаливые люди стояли неподвижно и смотрели в темно-зеленое небо, где
над   самым   горизонтом  висел,  опрокинувшись,  бледнозвездный  ковш
Медведицы.  И была тишина,  лишь  трещало  в  жертвенниках  пламя,  да
изредка тихо звенел щит, коснувшись копейного древка.
     - Слушай,  - спросил я,  - в небе столько больших,  ярких  звезд.
Почему же вы собрались на такую тусклую и маленькую?
     Ребята переглянулись, словно советуясь.
     - Откуда вы знаете? - резко ответил Санька. - Может, она больше и
ярче в сто раз, чем Полярная звезда. Она, может, просто очень далеко.
     Васек беспокойно потянул его за рукав:
     - Пойдем домой, Сань.
     Больше я  ни  о  чем  не  спрашивал у ребят.  Видимо,  у них была
какая-то своя тайна.
     - Может быть... - только и сказал я.
     Семафор вспыхнул зеленым светом, и я вскочил на подножку.
     - Ну, прощайте, космонавты!
     Они кивнули и пошли к маленькому  домику,  желтые  окна  которого
ярко  светились за кустами акации.  Я долго смотрел вслед мальчишкам и
забыл прочитать название станции, когда вокзал медленно проплывал мимо
вагона.
     Так и не знаю,  что это была за станция. Помню только, что шумели
там высокие тополя и неяркие огни робко мигали на стрелке...
     Черные деревья набирали  скорость  за  окном.  Летели  мимо  едва
различимые  столбы,  тихо  плыли  далекие огоньки.  Лишь звезды висели
неподвижно, и среди них восьмизвездная Медведица.
     Если бы кто-нибудь рассказал суровым воинам древнего Египта,  что
через тысячи лет двенадцатилетний мальчишка  решит  лететь  к  далекой
звезде,  по  которой  они проверяли свою зоркость!  Они посмеялись бы,
наверное,  покачивая тяжелыми шлемами,  и  сказали  бы,  что  все  это
сказка, если только мальчик не будет сыном богов.

                                                  Владислав Крапивин

                              НАСТОЯЩЕЕ

                               Рассказ

     Ревёт ветер...
     Юрка, лёжа   на   диване,   видит   в  окно  деревянный  забор  и
приколоченный к доскам самодельный  флюгерок.  Забор  вздрагивает  под
напором ветра.  Захлёбываясь в стремительном потоке воздуха,  отчаянно
вращается на флюгере вертушка.  Стрелка флюгера  мечется  по  жестяной
шкале между буквами S и W: с зюйд-веста ударил циклон...
     Юркины плечи зябко  вздрагивают.  Он  давно  уже  снял  промокшую
рубашку, но до сих пор не согрелся.
     - Дрожишь?  - хмуро спрашивает,  войдя в комнату,  отец.  - Носит
тебя под дождём, а потом болеть будешь.
     Юрка молчит,  хотя мог бы возразить.  Нигде его не носило.  Целый
день  пробыл  он  в  одном  месте.  Там  и  вымок  под бурным коротким
ливнем...
     Юрке до  зарезу нужна была доска для самоката.  Утром он пошёл на
соседнюю улицу, где студенты строили общежитие. Здесь подходящих досок
было сколько угодно. Облюбовав одну, Юрка направился к парням, которые
разравнивали лопатками каменную щебенку.
     - Можно мне доску взять? - спросил Юрка у невысокого круглолицего
студента  в  синей  майке.  Тот  бросил   работу,   согнулся,   упёрся
подбородком в черенок лопаты и задумчиво произнёс:
     - Доску? Это смотря зачем...
     - На самокат.
     - Бери,  - великодушно разрешил Валька.  - Бери и  исчезни,  пока
прораб Васильич не увидел.
     - Валентин!  - закричал длинный черноволосый  парень.  -  Кирпичи
надо перегрузить! Побросали, не видя куда, а кран не достаёт! И машины
не пройдут!
     Валька бросил лопату, помянул чёрта и принялся руководить.
     - В цепь вставайте!  - орал он.  - А  то  до  вечера  провозимся!
Генка, где девчата?
     Девчат пришло  мало.  Цепь  получилась  редкой,  и   кирпичи   не
передавали, а кидали друг другу.
     О Юрке забыли. Он взял доску и пошёл было со стройки. Но девушка,
мимо  которой он проходил,  не сумела поймать брошенный кирпич.  Решив
помочь, Юрка поднял его и вдруг увидел, что стоит в общей цепи.
     - Держи,  товарищ!  -  озорно  крикнули ему.  И Юрка поймал новый
кирпич. Потом ещё. И ещё.
     - Ноги  береги,  -  предупредил его черноволосый,  которого звали
Германом.
     - Лови!
     И пошло!  Теперь уже Юрка никак не мог уйти.  Порвалась бы  цепь,
нарушилась  слаженная работа.  И тогда,  наверное,  круглолицый Валька
плюнул бы и сказал:  "Слаб ещё".  Впрочем, уходить Юрке и не хотелось.
Он перебрасывал кирпичи,  захваченный ритмом работы, и сначала даже не
чувствовал усталости.
     Сначала было  весело.  Потом  закружилась  голова  от  одинаковых
движений.  Потом устали как-то сразу руки и спина.  Иногда Юрка  ронял
кирпичи, но никто ему не сказал ни слова.
     Несколько раз отдыхали,  и Юрка мог бы уйти.  Он и ушёл бы, может
быть, но Герман сказал ему между прочим:
     - Это тебе не самокат! Тут дело серьёзное. Стройка.
     Юрка посмотрел  на  красное  недостроенное  здание,  на громадный
кран, движущийся вдоль стены, на людей, у каждого из которых была своя
работа. Люди строили большой дом. Ясное дело, это не самокат.
     И Юрка каждый раз после отдыха становился в цепь.
     Кончили к часу дня. Сели отдыхать на штабель досок.
     - Обед!  - провозгласил Валька,  потрясая кульком с пряниками. Он
принялся  пересчитывать  людей,  в  каждого тыча пальцем.  Юрка замер,
ожидая своей очереди.
     - Восемь,  -  равнодушно произнёс Валька,  указав на Юрку,  и тот
получил два с половиной пряника,  как и все.  Есть не  хотелось.  Юрка
сунул  пряники  в карман и лёг на спину.  Он чувствовал себя почему-то
очень счастливым.
     Из-за стен   строящегося   общежития  выползали  жёлтые  косматые
облака.  Они волокли за собой мутную серую пелену.  И вдруг упала Юрке
на лоб маленькая капля.
     - Ребята,  - жалобно сказал подошедший  прораб,  -  дождь  будет.
Убрали  бы  тёс под навес.  Намокнет ведь,  факт.  Какие из него тогда
полы?
     Валька лениво поднялся и вплотную подошёл к прорабу.
     - Ответь мне,  друг Васильич,  какой сегодня день?  -  язвительно
спросил он.
     - А я что? Не знаю, что суббота? Так ведь доски смокнут, - быстро
заговорил Васильич. - А где сушить?
     И Юрка со студентами таскал доски.
     Торопились. Герман хватал один конец доски,  Юрка - другой. Потом
бежали через двор к навесу.  Над ними хохотали:  слишком неравной была
пара.  Юрка не обращал внимания.  Он знал, что нужно весь тёс спрятать
от дождя, и кричал вместе с другими:
     - Жмём, хлопцы!
     - Ура! - выдохнули все, когда кончена была работа.
     - Ура,  - уныло выдохнул Герман.  - Пошли машину разгружать. Рамы
привезли. Им тоже сырость противопоказана.
     Когда разгружали машину, ударил ветер и хлынул ливень.
     Через час Юрка уходил домой.  Кисть правой руки у  него  ныла  от
рукопожатий.  Придя домой,  Юрка скинул мокрую рубашку и растянулся на
диване.  До сих пор гудят руки,  ноги,  спина. Но всё равно, он мог бы
ещё...

                                                  Владислав Крапивин

                               ПЛАНШЕТ

                               Рассказ

     - Пусти!  - крикнул Валерка и бросился назад, в лес. Нескольких
секунд нашей растерянности хватило, чтобы он скрылся в темноте.
     - Тихий мальчик, спокойный, послушный,- ехидно сказал я, повто-
ряя слова наших знакомых, которые навязали мне и моему другу Виталию
такого попутчика.

     Впрочем, до  последнего  момента  Валерка  был  и на самом деле
очень спокойным для своих одиннадцати лет попутчиком.  До  тех  пор,
пока не обнаружил, что потерял планшет.
     Со старой сумкой-планшетом Валерка не расставался  ни  разу  за
время плавания. Он таскал его на длинном ремне, а ночью, укладываясь
на постель из наших пальто,  совал его под голову.  Спал Валерка  на
полу и был в нашей каюте "зайцем",  потому что родственники, у кото-
рых он гостил в Самарове, купили ему палубный билет четвертого клас-
са.
     Мы плыли из Самарова в Тюмень.  Маленький "Менделеев" был  пос-
ледним  пароходом,  который в этом году мог пройти к Тюмени по изви-
листому и обмелевшему фарватеру Туры.  Но на Иртыше, несмотря на ко-
нец июля, все еще держался разлив.
     Однажды ночью "Менделеев" неожиданно остановился. Мы с Виталием
вышли на верхнюю, открытую палубу. Было темно, только на севере небо
светилось ртутным отблеском белых ночей.  Неожиданно рядом  оказался
Валерка.  Он  даже  не оделся,  выскочил на палубу в трусах и майке,
только сунул ноги в тапочки.  Однако в руках держал неизменный план-
шет.
     - Зачем ты его таскаешь с собой?
     Валерка ответил неохотно:
     - Так... Карта там.
     - Ну и что?
     - Я отмечаю... путешествия.
     - И много ты путешествовал?- усмехнулся я.
     Валерка смутился. Ответил, вздохнув:
     - Немного... Я не только те отмечаю, в которых бывал, а еще те,
в которых хочу... Ну, потом когда-нибудь.
     Тем временем пароход с трудом приткнулся к невысокому лесистому
берегу: поломка колеса. - Не меньше часа простоим,-сказал матрос.
     - Значит, два,- заключил Виталий и предложил прогуляться по ле-
су. Ему иногда приходили в голову бредовые идеи.
     На берегу смутно белели березовые стволы. В черной, удивительно
спокойной воде на страшной глубине плавали звезды. Мы пошли.
     Ничего интересного не было в этой прогулке.  Только нашли поля-
ну, где слабо светились венчики густо растущих ромашек. Они отражали
те крохи света, которые звезды посылали земде.
     А когда среди деревьев снова заблестели огни парохода,  Валерка
спохватился, что потерял планшет. Он нес его в руках, чтобы сумка не
била по ногам и не цеплялась за ветки. Споткнулся, выпустил планшет.
     - Я думал, вы его подняли,- сказал он.
     - Вот растяпа!-изумился Виталий.
     - Надо найти,- почти со слезами сказал Валерка.
     - Не валяй дурака! Пароход уйдет.
     - Пусть уйдет пароход! А я пойду!- крикнул он.
     И вот теперь мы вынуждены были бежать вслед за мальчишкой, каж-
дую секунду боясь услышать гудок уходящего парохода.
     Валерку мы догнали минут через семь.  Он ждал нас,  прижимая  к
груди планшет. Нашел он его случайно, запнувшись за ремешок.
     В каюте мы извели,  наверное,  полчетвертинки спирта,  смазывая
Валеркины ссадины. Потом он сразу уснул.

     Случилось так,  что мы с Виталием заспорили о месте,  где прои-
зошла остановка.  В конце концов решили обратиться к карте. У нас ее
не было,  но на столе лежал Валеркин планшет.  Будить парня не хоте-
лось, и мы вытащили карту без разрешения.
     - Черт возьми! - сказал я. Вместо ожидаемой карты области перед
нами развернулась карта мира, исчерченная во всех направлениях сини-
ми пунктирами.  Это были будущие Валеркины маршруты.  Они пересекали
континенты  и океаны.  И тогда понятным стал недавний Валеркин марш-
рут, самый короткий,  но не самый простой - через ночной лес, за по-
терянным планшетом.
     - Ну,  что ж...- задумчиво сказал Виталий.- Каждый бережет свою
мечту... Как ты думаешь, он боялся в лесу?
     Мы оба посмотрели на нашего спутника. Тот спал, откинув исцара-
панную ветками руку. Иногда у него беспокойно вздрагивали брови.

                                                  Владислав Крапивин

                                КОСТЕР

                               Рассказ

     Густели темно-синие  сумерки.  Луна,  похожая  на  щит из красной
меди,  поднималась над заросшим  прудом.  На  другом  берегу,  касаясь
черными кронами редких зеленых звезд, стояли одинокие сосны, а за ними
светились окна заводского  поселка.  На  листьях  кустарника  метались
отблески костра.
     А в кустах сидели Димка,  Владик и  Вовка.  У  них  была  задача:
поймать  того,  кто  разжигал костер.  С ребятами соседней улицы у них
была война,  и мальчишка, возившийся у костра, мог быть только часовым
передового поста противника.
     - Пора, - сказал командир Димка. Шнурок висевшего на шее автомата
натирал  ему  кожу,  а  рукоятка  деревянного  кинжала,  засунутого за
резинку трусов, больно уперлась в живот.
     Ребята выбрались из кустов и подкрались к костру. Но "часовой" не
думал ни бежать,  ни сопротивляться.  Он подбрасывал в  костер  щепки,
потом хватал лежащий рядом альбом и кисточку и быстро бросал на бумагу
мазки красок.  На пуговице рубашки у него  висел  включенный  фонарик.
Мальчишки узнали Альку Ершова из четвертого "В".
     - Я вас звал,  да? - быстро сказал Алька, когда на него направили
автоматы  и  скомандовали  "Руки  вверх!"  Он  выпрямился  и загородил
альбом: - Чего вам надо? - спросил он. - Я в войну не играю.
     Димка опустил автомат.
     - Покажь,  - попросил он и кивнул на альбом.  - А почему ты ночью
рисуешь?
     Алька колебался.  Он хотел сказать, что в альбоме еще ничего нет,
но ребята уже подошли и разглядывали рисунок.
     Из темно-синих,  черных и красноватых мазков складывался странный
пейзаж.  Он  был  немного  похож  на тот,  который видели ребята перед
собой,  но в то же время был совсем  другой,  наполненный  напряженной
тишиной и тревогой. Среди черных ветвей и резных листьев мерцала синяя
вода.  Над горизонтом  вставала  розовая  громадная  планета.  У  воды
поднимался  из  черной листвы светлый металлический конус (на самом же
деле на берегу росла береза). На металле горел отблеск багрового огня.
     - Это у тебя ракета, да? - спросил Димка, показывая на рисунок. -
На Марсе, да?
     Алька не ответил.
     - Мало красных отблесков,  - сказал он потом. - Сухих веток надо,
чтобы горел костер.
     И тогда Димка предложил:
     - Давай, ты рисуй, а я посвечу. Дай фонарик.
     Он был  очень  удивлен,  что  маленький  Алька,  которого   можно
положить на лопатки одним мизинцем, умел рисовать такие вещи.
     Через пять минут костер снова начал угасать.
     - Сходите за ветками,  - сказал Димка. Но Владик и Вовка не ушли,
потому что им тоже хотелось смотреть, как рисует Алька. И чтобы костер
горел, они бросили в огонь свои автоматы. Тогда и Димка бросил в пламя
автомат и  меч.  И  маленький  художник  наносил  на  рисунок  красные
отблески   сгоравшего  оружия.  А  на  бортах  космолета,  только  что
опустившегося   на   почву   неизвестной   планеты,   дрожали    блики
таинственного огня.
     - Здорово получилось,  - сказал Владик,  когда шагали домой. - Ты
сам так научился, да?
     - Может,  совсем не здорово,  - смущенно сказал Алька. - Надо еще
днем посмотреть, как вышло.
     Потом заговорил Вовка:
     - Витька Сафонов говорит,  что Тунгусский метеорит совсем даже не
марсианский корабль, а так... ну просто метеорит и все... Врет, да?
     - Ясно, врет, - отрезал Димка.
     Они обошли пруд.  Среди  сосен,  над  городскими  огнями,  горели
зеленоватые созвездия...

                                                  Владислав Крапивин

                               РУКАВИЦЫ

                               Рассказ

     Каждое утро,  в  восемь  часов,  Валерка отправляется в школу.  В
переулке он сворачивает на тропинку и  спешит  по  ней  до  лазейки  в
бетонном заборе. Так делают все мальчишки, чтобы сократить дорогу.
     За бетонным забором - стройка.  Все ребята  знают,  что  строится
здесь  новый  цех  Уралмаша,  самый большой в Европе.  В прошлом году,
осенью,  Валерка видел,  как кранами ставили первые  бетонные  столбы.
Потом   на   громадной   высоте   рабочие   сваривали   синими  огнями
электросварки балки перекрытий.  Сначала Валерка проходил  просто  меж
серых колонн,  а однажды увидел, что над колоннами уже не зимнее небо,
а крыша. Очень она высокая, не заметишь, если голову не запрокинешь. А
наверху  бесстрашно  ходят  по балкам монтажники.  Кажутся они с земли
совсем маленькими.  Да и Валерка сам себе кажется букашкой. Потому что
гулко гудят под сводами машины,  громко кипят сварочные аппараты, и не
поймешь, где тут вход и выход, длина и ширина. Жутковато даже...
     Как-то шел  Валерка  из  школы,  засмотрелся  на  высокие краны и
уронил варежку.  Он наклонился,  чтобы  поднять  ее,  и  тут  чуть  не
случилась  беда.  Неслышно подкатил сзади самосвал и сбросил ребристые
звенья арматуры, из которых сваривают каркасы для бетонных колонн.
     - Берегись!..  -  крикнул  кто-то  громовым  голосом  и  отбросил
Валерку в сторону.
     Упал Валерка в снег,  зажмурился от страха, а когда открыл глаза,
увидел,  что стоит над ним человек в серой шапке-ушанке, в брезентовой
куртке  и  больших  рукавицах.  Рыжие  густые  брови  у  человека были
сдвинуты.
     - Живой? - спросил он и добавил сердито: - Носит вас тут!..
     Подошли другие строители.
     А бригадир с рыжими бровями снова обратился к Валерке:
     - Видишь вот,  из-за тебя железо не  на  место  свалили.  Помогай
теперь перетаскивать, а то здесь дорога для машин...
     Валерка побоялся спорить.  Он не понял, серьезно говорит бригадир
или шутит.
     Взял Валерка железный  прут,  Потащил.  Железо  обжигало  холодом
ладонь.  Стиснул  Валерка  зубы,  кое-как  донес  до  места.  Пришлось
натянуть на правую ладонь рукав,  чтобы она совсем не закоченела.  Так
он таскал железо вместе с рабочими минут десять.
     - Стой,  ребята!  - приказал вдруг бригадир.  - Дело это длинное.
После обеда кран подойдет,  тогда и перегрузим.  Да и помощнику нашему
домой  пора,  -  показал  он  на  Валерку.  И  вдруг  бригадир   снова
нахмурился: - Подожди-ка, друг! А почему у тебя руки голые?
     - А варежка там... под грузом осталась.
     - Эх,  да что же ты! - тихо сказал бригадир и вдруг набросился на
других рабочих: - А вы куда глядели?
     - Большие  парни  в  телогрейках  неловко переступали валенками и
молчали. Надо было Валерке идти домой. А варежку никак не достать.
     - Завтра вернем, - успокоил его бригадир. - А пока вот, возьми...
     И он  протянул  Валерке  большущие  рабочие  рукавицы  на  ватной
подкладке. Валеркины руки утонули в них по локоть.
     Шел Валерка домой, похлопывая по портфелю рукавицей. Пусть теперь
кто-нибудь скажет, что он не помогал стоить цех-великан!

                                                  Владислав Крапивин

                          МИННОЕ ЗАГРАЖДЕНИЕ

                               Рассказ

     Влажный юго-западный  ветер  за  несколько  дней  согнал с горных
склонов серый тающий снег.  Сейчас его нет даже  в  ложбинках.  Вместо
снега там стоят маленькие синие озера.  В них плавают желтые солнечные
облака и чуть заметно качают вершинами перевернутые сосны.
     Между озерами,   между   соснами   и   теплыми  камнями  проходит
государственная граница. Она отмечена флажками. Много бумажных флажков
осталось после недавней спартакиады. Они пачками лежат под деревьями в
серой прошлогодней траве.  Подмокли  немного,  но  для  дела  годятся:
красными флажками со значком спартакиады отмечена граница,  синими - с
эмблемой "Труда" - минные поля.  Минных полей много, и попадать на них
нельзя.
     Сашка лежит  между  маленьких  сосенок.  Он  держит   под   рукой
вырезанный из доски автомат,  и прижимает к земле пограничную дворнягу
Куцего,  которую сегодня переименовали в Дозора.  Сашка и  Дозор  ждут
нападения  дикой  вражеской  конницы.  Она  рыщет  где-то в лесу по ту
сторону границы.
     Солнце уже  высоко,  оно припекает спину часового.  Надо бы снять
тужурку,  но  могут  заметить,  как  он  возится   в   своей   засаде.
Поколебавшись,  Сашка  всё  же  переворачивается  на  бок  и  начинает
отстёгивать пуговицы.  Дозор рад. Освободившись, он мчится от хозяина.
Его совсем не интересует охрана границ.
     - Дозор!  Куцый!  Дезертир несчастный!  - громко шипит вслед  ему
Сашка.  Потом  хватает автомат и мчится за сбежавшей собакой.  Если не
поймать, выдаст "дезертир" пограничный пост.
     К счастью,  Куцый  учуял  что-то,  остановился и,  шумно втягивая
воздух,  старается подковырнуть носом  замшелый  камень.  Сашка  хочет
ухватить  пса  за  загривок  и  вдруг  останавливается.  Среди плоских
камней,  серой  прошлогодней  травы  и  сухой  бурой  хвои  он   видит
желтоватый  цветок  с  пушистыми лепестками.  А потом замечает второй,
подальше,  и  третий,  у  самого  своего  ботинка.  Сашка  садится  на
корточки,   осторожно   проводит   пальцем   по  мягким  лепесткам  и,
оглянувшись, замечает на поляне ещё несколько подснежников...
     Из-за деревьев  слышатся  голоса.  "Дикая  конница" бродит совсем
неподалёку,  ищет место,  где можно обойти часовых.  Может  быть,  она
здесь захочет перейти границу?
      Ветер пробрался между коричневых стволов,  качнул сухие  стебли,
шевельнул  желтоватые  лепестки подснежников.  Маленькие цветы,  давни
такой каблуком - и всё.
      Пригибаясь, чтоб не заметили, собрал Сашка пучок синих флажков и
огородил ими полянку...
      Потом он  ухватил  за  шиворот  зазевавшегося Дозора,  и оба они
покинули новое минное поле.
      Снова Сашка лежит за молодыми сосенками и вслушивается в далекие
крики вражеских кавалеристов...  Высоко,  в очень синем небе плывут  с
юго-запада   наполненные   солнцем  облака.  Негромко  стуча  мотором,
опускается к аэродрому  маленький  ПО-2.  Коричневая  бабочка  рывками
пролетает невысоко над землёй.

     На "границе" спокойно...

                                   Владислав   КРАПИВИН, Сергей КРАПИВИН

                            АЛЫЕ ПЕРЬЯ СТРЕЛ

                                Повесть

                                             Памяти  нашего отца - очень
                                          мирного человека, у   которого
                                          учились будущие снайперы.

   Афишная тумба  похожа была  на  макет  крепостной башни:  круглая,  с
остроконечной крышей и  коротким шпилем,  на конце которого сидел шарик.
Чуть покосившись,  она стояла на заросшем лопухами перекрестке. С давних
времен.
   Сделали тумбу,  видимо,  из фанеры -  на каркасе из досок. А потом на
фанеру стали клеить афиши.  Клеили постоянно,  а  обдирали редко,  и  за
долгие  годы  тумба  покрылась крепкой броней  из  бумаги  и  клейстера.
Митька, однако, надеялся, что его стрела пробьет этот панцирь.
   На   плече  Митька  нес  лук.   Длинный  легкий  лук,   сделанный  из
расщепленной лыжной палки.  Палка была бамбуковая,  пустая,  и в желобок
Митька вложил узкую стальную полоску -  для пущей силы и упругости.  Лук
бил  на  сто  шагов,  а  легкие  тростниковые стрелы  забрасывал  вообще
неизвестно куда.  Но  сейчас  Митька взял  только одну  тяжелую стрелу с
наконечником из пустой винтовочной пули.
   На  перекрестке было солнечно и  пусто.  В  заросшем газоне за низким
деревянным штакетником усердно  трещали  кузнечики.  Штакетник  подходил
вплотную к  тумбе  -  будто крепостной частокол к  башне.  Митька шагнул
через него в траву и остановился перед коричневой афишей.
   На  афише нарисованы были остроконечные дома и  маленькие марширующие
фашисты. Все - коричневой краской. А на этом фоне выделялись две главные
фигуры:  крючконосая тетка в длинном черном платье со стеклышком в глазу
(стеклышко называлось "монокль") и  мальчишка в таком же,  как у Митьки,
матросском костюме,  только не в белом парусиновом,  а голубом.  Тетка -
баронесса -  выглядела рассерженной. А мальчишка хитро смотрел в сторону
и прятал за спиной смеющуюся куколку с красной звездой на шапке. Это был
немецкий пионер Карл Бруннер.
   Пьеса так и называлась - "Приключения Карла Бруннера".
   Митька  два  раза  ходил  на  этот  спектакль  в  летний  театр  сада
"Спартак".  И  не он один,  а  почти все ребята из его класса.  Взрослым
спектакль не так сильно нравился. Они говорили, что артисты эти будто бы
не настоящие, а из какого-то клуба.
   Ну и что?  Пьеса все равно была совершенно правильная! Митька мог это
полностью доказать,  потому что он и книжку про Карла Бруннера читал.  А
то,  что артисты ненастоящие,  так это даже лучше.  У настоящих артистов
мальчишек играют женщины,  а  на это просто смешно смотреть.  В  прошлом
году  Митька  был  в  городском театре  на  постановке "Приключения Тома
Сойера",  и этого Тома там изображала толстоногая тетя в штанах, похожих
на футбольные трусы,  и  с длинными волосами,  кое-как заправленными под
мальчишечий парик.
   А  Карла Бруннера играл настоящий мальчик,  такой же,  как Митька!  И
правильно.  Разве  какая-нибудь  тетенька сумела бы  трахнуть штурмовика
головой в пузо или свистеть в четыре пальца?  А как этот мальчишка пел в
конце пьесы знаменитую песню "Бандьера росса"!  Два  раза Митька был  на
спектакле, и оба раза весь зал подхватывал песню.
   А баронесса - настоящая змея! Ну ладно...
   Митька резко повернулся и пошел по высокой шелестящей траве,  отмеряя
дистанцию. Кузнечики зелеными брызгами кинулись в стороны.
   Митька отмерил тридцать шагов.  Он  не сокращал их.  Все по-честному,
раз  он  сам  поспорил,  что засадит стрелу в  башку баронессе с  такого
расстояния. С Виталькой Логиновым поспорил. Виталька мог бы и проверить,
но  не  стал,  потому  что  Митька  поклялся  "Алыми  перьями",  что  не
сжульничает.
   А промазать Митька не боялся. Он оглянулся еще раз (нет ли поблизости
прохожих?), наложил на лук стрелу и медленно потянул тетиву к губам.
   Только те,  кто стрелял из хорошего лука,  знают эту упругую радость,
когда в руках тугая сила и ты уверен в метком выстреле.
   Ш-ших!  Тетива больно ударила по  запястью (надо бы  сделать щиток на
руку,  да все некогда).  Стрела как бы растаяла,  и  тут же донесся стук
наконечника.
   Вот это да!  На  такую удачу Митька и  не надеялся:  стрела торчала в
монокле баронессы.
   Митька негромко крикнул "ура!"  и бросился к тумбе,  путаясь ногами в
зарослях мышиного гороха.
   Все было здорово. Жаль только, что наконечник вошел не очень глубоко.
Видно, слишком толстой оказалась бумажная шкура.
   Но Митька знал,  что делать.  Ведь главное -  он попал.  И  теперь он
считал себя  вправе помочь стреле.  Он  встал  на  цыпочки,  дотянулся и
выдернул оперенное древко из наконечника. Затем нагнулся, чтобы поискать
обломок кирпича.  Кирпичом он  хотел забить наконечник поглубже и  опять
вставить стрелу.  Так  будет надежнее.  Но  обломка не  нашлось.  Митька
выскочил из газона,  присел перед штакетником и дернул к себе деревянную
планку.  Заскрипели гвозди.  Митька дернул еще раз, планка оторвалась, и
он сел на дощатый тротуар. Шепотом сказал:
   - Муй бьен, камарадос.
   По-испански это приблизительно означало: "Все в порядке, ребята".
   - Муй бьен, - согласился с ним насмешливый мужской голос.
   По  Митьке словно ток  прошел.  От  пяток  до  затылка.  Предчувствуя
неприятности,  он медленно оглянулся. И увидел серые брезентовые сапоги.
Митька начал поднимать глаза. Над сапогами он увидел синие галифе, затем
синюю  же  гимнастерку под  красноармейским ремнем,  малиновые петлицы и
молодое, симпатичное, но довольно безжалостное лицо милиционера.
   - Безобразничаем... - не то спросил, не то просто сказал милиционер.
   Митька молчал.  Спорить было бесполезно,  соглашаться - глупо. Митька
встал,  машинально отряхнул штаны и  с упавшим сердцем стал разглядывать
сапоги милиционера.
   - Ну, придется прогуляться, - сказал милиционер и почему-то вздохнул.
- До отделения.
   Ну отчего так получается?  Только что было все хорошо, и вдруг - раз!
- валится на человека беда!
   Митька чувствовал: если зареветь, сказать что-нибудь вроде "дяденька,
больше не буду,  простите, я нечаянно", то, наверно, можно еще спастись.
Но реветь и унижаться,  когда у тебя в руках боевой лук и стрела с алыми
перьями на хвосте, было немыслимо. Даже и не получилось бы.
   - Идем,  -  сказал милиционер и  подтолкнул Митьку в плечо.  -  Да не
вздумай драпать.
   Где уж тут драпать. У Митьки и ноги-то ослабели.
   Они пошли по улице Герцена.  По той самой,  где он, Митька, родился и
без   особых  несчастий  прожил  почти  двенадцать  лет.   Мимо  швейной
мастерской,  где  работала  мать  Витальки Логинова;  мимо  забора,  где
нарисована была мелом старая лошадь,  похожая на генерала Франко (Павлик
Шагренев  рисовал),  мимо  его,  Митькиного,  двора  с  двумя  тополями,
двухэтажным домом и флигелем.
   Хорошо,   что  хоть  знакомые  не  встретились.   Попалась  навстречу
маленькая  девочка  с   жестяным  бидоном  -   свободная  и  счастливая.
Протарахтел голубой автобус -  в  нем тоже ехали счастливые и  свободные
люди. А по тротуару шагал несчастный арестованный Митька.
   Потом  они  зашагали  по  Садовой.  "Во  второе  отделение ведет",  -
обреченно подумал Митька.  Чуть  повернул голову  и  взглянул на  своего
конвоира.  Молодой  совсем,  новичок наверно.  Обрадовался,  что  поймал
"нарушителя"".  Жулика или шпиона поймать не может,  вот и  привязался к
Митьке.
   Странно даже:  такой парень,  вроде и  не  злой с  виду,  на  артиста
Алейникова похож, а прицепился, как самая вредная зануда.
   - Шагай-шагай,  - поторопил милиционер, - не крути головой. - Подумал
и добавил: - А еще, наверно, пионер...
   - Ну и что... - хмуро сказал Митька.
   - Ну и то. Вот узнают в школе, тогда увидишь что.
   - Сейчас каникулы. Мы уже все экзамены сдали.
   - Ничего, разберемся. Как фамилия?
   - Сидоров.
   Хоть и растерян был Митька, а сообразил: нет никакого смысла называть
свою собственную фамилию.
   - Имя?
   - Валерий.
   - Где живешь?
   - На  Перекопской.  Дом три,  -  сказал Митька и  с  грустью вспомнил
хорошего человека Валерку Сидорова, который жил раньше на Перекопской, а
недавно уехал в Пензу.
   - Ладно, шагай, - снова сказал милиционер.
   Рядом  был  дощатый забор  стадиона.  В  Митьке вдруг  будто  пружина
сработала!  Секунду назад он и не думал о бегстве, а тут вдруг кинулся к
забору, подскочил, подтянулся изо всех сил, закинул ногу на кромку...
   Крепкие пальцы ухватили Митьку пониже колена.
   - Вы куда, гражданин Сидоров? Нам вроде бы не футбол смотреть.
   Митька тяжело прыгнул в траву у тротуара.
   - Странно даже, - сказал милиционер. - Шли, раз говаривали... И вдруг
- бац! Ведь договаривались же: не драпать.
   - Ну что вам от меня надо?!  Что я такого сделал?  ! - с прорвавшимся
отчаянием воскликнул Митька.
   - А тумбу кто дырявил? Может быть, я? Ты.
   - "Дырявил"! Одна малюсенькая дырочка! Зале пят - вот и все.
   - Если все будут по тумбам стрелять, что получится?
   - Все не будут, - безнадежно сказал Митька.
   - Рейку зачем оторвал от штакетника? Разве не хулиганство?
   - Я ее только на минуточку. Я потом бы опять приделал.
   - Врешь, - убежденно сказал милиционер.
   "Вру", - подумал Митька и сказал:
   - Ничуточки.
   - Всю траву, можно сказать, в газоне вытоптал...
   - Траву?  Да  там  чертополох один,  только ноги обо драл.  Во!  -Для
убедительности Митька ухватил себя за  щиколотку и  подтянул вверх ногу.
Царапины  были  похожи  на  след  кошачьих  когтей.   Но  милиционер  не
разжалобился.
   - Не скачи. Больше не ускачешь.
   Он взял Митьку за локоть.
   - Пустите, - хмуро попросил Митька. - Я больше не побегу.
   - Знаем мы это дело.
   - Ну...  честное  пионерское,  не  побегу.  Пустите.  А  то  знакомые
встретятся, скажут: ведут, как вора.
   - Честное  пионерское  начал  давать...   А  ты  пионер?   У  тебя  и
галстука-то нет.
   - Просто  не  надел  сегодня.  Ну  вот  я  за  значок берусь,  он  со
звездочкой. Значит, не вру. Ну честное слово!
   Митька  ухватился за  .тяжелый значок "Ворошиловского стрелка" второй
ступени, которым оттягивал левый край матроски.
   - Не считается это, - возразил милиционер. - Значок-то не твой.
   - Не мой?!
   - А  твой,  что  ли?  Был  бы  хоть  еще  маленький,  а  то  взрослый
"Ворошиловский стрелок"!  Ты голову не морочь. Такой значок заработать -
это не стрелы пулять, подвергая опасности прохожих.
   - Во-первых,  - сипловатым от обиды голосом сказал Митька, - никого я
не подвергал. Во-вторых, значок все равно мой? Вот!
   Ему часто не  верили,  и  он  привык,  но  сейчас обида была сильная:
схватил,  ведет куда-то,  насмехается да  еще и  не верит!  Сам небось и
стрелять не умеет как следует, хоть и нацепил кобуру с наганом.
   Из нагрудного кармашка выхватил Митька сложенный вчетверо листок, уже
порядком  измочаленный  и   потертый  на  сгибах.   С   лиловой  печатью
Осоавиахима и  подписью военрука.  Это было временное удостоверение (для
настоящего не нашлось корочек, обещали дать потом).
   Отпечатанные  на  машинке  слова  отчетливо  свидетельствовали,   что
"ученик  пятого  класса  "Б"  школы-десятилетки  ь  1  Дмитрий  Вершинин
выполнил норму..." Дмитрий Вершинин! А не...
   Митькина  рука  остановилась в  воздухе.  Но  милиционер выхватил  из
пальцев бумажку.  И  на  лице  его  расцвела улыбка.  Радостная,  как  у
мальчишки, который выиграл спор.
   - Я же говорил -  не твой! Тут же не твоя фамилия!.. Постой... - Лицо
его опять стало спокойным, а потом строгим. - Ты Сидоров или Вершинин?
   - Вершинин,  -  тихо  сказал Митька и  стал смотреть в  сторону.  Они
помолчали несколько секунд.
   - Нехорошо,  гражданин  Вершинин,  задумчиво заговорил милиционер.  -
Чужая фамилия. Попытка к бегству...
   "Издевается", - понял Митька. Милиционер оторвал глаза от документа и
пристально глянул на Митьку.
   - А кто у тебя отец?
   - Учитель.
   - В первой школе?
   - В первой...
   - Петр Михайлович?
   - Ага,  -  безнадежно сказал Митька.  Он не удивился:  отца в  городе
знали многие.
   Все еще разглядывая бумажку,  милиционер двинулся по тротуару. Видно,
случайно он изменил направление и шагал теперь обратно, к улице Герцена.
Митька побрел следом: теперь все равно не убежишь. Найдут.
   - Я ведь тоже в первой школе учился,  - сказал милиционер. - У твоего
отца, между прочим. Хороший учитель.
   Надежда на спасение ярким огоньком засветилась перед Митькой.
   - Да? - вроде бы удивился он. - Я вас не помню.
   - Ну,  а как ты можешь помнить?  Я к вам домой не ходил.  Да ты тогда
совсем пацаненок был.  Я в тридцать первом седьмой класс закончил. Потом
работать пошел.
   - Я по фотографиям почти всех помню, - бессовестно соврал Митька. - У
папы есть фотоснимки всех классов,  которые он учил.  Может, вы непохожи
тогда были? Ваша как фамилия?
   - Жарников моя фамилия.
   - А зовут вас... Матвей?
   - Точно! Вспомнил?
   - Угу...  -  сдержанно откликнулся Митька. Взгляд его стал веселым, а
шаг - пружинистым. Все-таки ему везет!
   - Вот  видишь,  -  наставительно заговорил Матвей Жарников,  -  мы  с
тобой,  выходит,  знакомые.  Как-то не ловко получается. Вот пришел бы я
сейчас с тобой к твоему отцу, рассказал бы про все... Что он сказал бы?
   - Ну,  что...  - начал Митька, стараясь точнее рас считать удар. - Он
сказал бы:  "Здравствуйте,  Жарников,  рад вас видеть".  Сказал бы: "Как
поживаете?  Не делаете больше механизмов,  чтобы школьные скелеты махали
руками, пускали дым из глаз и кукарекали? Не доводите больше учителей до
обморока? Это похвально".
   - Ч-черт   возьми...   -   произнес  Матвей  и   свернутым  Митькиным
удостоверением почесал кончик носа. - Все еще помнит?
   - Он мне про это раз десять рассказывал.
   - Да-а... Ну, я тогда маленький был.
   - В шестом классе, - беспощадно уточнил Митька.
   - Пить что-то хочется,  - сказал Жарников. - Вон там вроде клюквенный
морс продают, киоск открыт. Пойдем?
   - Можно... Хотя нет, у меня ни копейки.
   - Ладно уж. Возьми-ка свой документ.
   Потом,  когда они у голубой будки глотали теплый и довольно противный
морс, Матвей спросил:
   - А  все-таки чего тебе приспичило в тумбу стрелять?  Ну нарисовал бы
на заборе мишень, где-нибудь подальше от глаз, да пулял бы.
   - Дак это целая история,  -  сказал Митька-  Долго рассказывать. Если
все по порядку говорить,  то даже не знаю, с чего начать... Есть у нас в
школе немка Адель Францевна. Ты ее... То есть вы ее, наверно, знаете...

   Ух и шумная была история!
   Она случилась в середине мая.  Подкласса,  в основ ном мальчишки,  не
выучили урок по немецкому. Ну, сами понимаете, на дворе уже полное лето,
а тут сиди и зубри,  как два балбеса -  Петер унд Отто - шпацирен в лесу
унд баден в речке.  Мальчишки из пятого "Б" предпочитали сами шпацирен и
баден, хотя вода была еще зверски холодная.
   Но  Адель Францевну это не интересовало.  На каждом уроке она грозила
"неудами" и переэкзаменовками. Она требовала прилежания и порядка.
   Надо  было  оттянуть  беду.   И   в  самом  начале  урока  маленький,
симпатичный  и   очень  вежливый  редактор  отрядной  стенгазеты  Павлик
Шагренев спросил у Адели Францевны, понравилась ли ей пьеса "Приключения
Карла Бруннера".
   - М-м?  -  удивилась Адель Францевна.  -  Ах,  ты  имеешь в  виду эту
постановку...  Ну  конечное  вам  она  должна  нравиться.  Но  когда  вы
повзрослеете и станете смотреть на вещи более взыскательно,  то поймете,
что это совсем не блестяще.
   - А почему? - задиристо спросил с места Митька.
   - Слишком много пафоса и весьма недостаточно мастерства.  Я говорю об
игре исполнителей. Вы меня понимаете?
   - Вполне, - сказал Павлик. - Только... Вот всем нам кажется, что игра
не такая уж плохая. Наоборот. Вот помните баронессу? Как она...
   - Да-да,  -  снисходительно согласилась  немка.  -  Эта  дама  играет
действительно несколько лучше остальных.
   - А Карл?  -  воскликнул Митька.  Он по правде обиделся и разозлился.
Будто его самого задели.
   Адель Францевна устремила на Митьку свое пенсне.
   - Ты говоришь о мальчике,  исполнявшем роль Бруннера?  Ну что же,  он
достаточно мил...  Но это просто мальчик, а не актер. Он ведет себя так,
словно все это происходит у  нас в городе,  а не в Германии.  А там иной
уклад жизни, иные обычаи и мальчики тоже другие.
   - Какие это они другие?  -  недовольно спросил с задней парты похожий
на сердитого скворца Игорь Цыпин (по прозвищу Цыпа).  - Что, там у ихних
пацанов уши на затылке растут, что ли?
   - Цы-пин... - возмущенно выдохнула Адель Францевна.
   - Извините,  это он нечаянно, - торопливо загово рил Павлик Шагренев,
а бестолковому Цыпе показал за спиной кулак.  - Но нам всем непонятно...
Конечно, у капиталистов дети не такие, как мы. А у рабочих?
   - Они такие же пионеры, - агрессивно сказал Митька.
   - Ну безусловно.  Я  имею в  виду не классовые различия,  а некоторые
особенности...  Впрочем,  это сложно для вас. Я только хочу сказать, что
для этого мальчика полезнее было бы не играть на сцене,  а без пропусков
занятий учиться в школе. Театр отвлекает его от учебного процесса.
   - А может, он отличник, - опять не выдержал Митька.
   - Возможно.  По крайней мере, я уверена, что с немецким языком у него
все в  порядке.  К сожалению,  про вас этого не скажешь.  И потому пусть
Цыпин выйдет к доске и переведет первые пять строчек текста, который был
задан.
   Цыпа шумно вздохнул и пошел навстречу неизбежности.
   Вторым она вызвала Вершинина.
   - Можно, я лучше стихотворение Гете по-немецки прочитаю? - безнадежно
спросил Митька.
   - Конечное можно,  мы  все  послушаем с  удовольствием.  Только после
того, как сделаешь заданный перевод.
   После Митьки схлопотали "неуды" еще шесть человек.
   У  Адель Францевны от  возмущения тряслись на  висках рыжеватые букли
прически.
   - Ёлки  зеленые,  -  шепотом  сказал  Митьке  Виталька Логинов  и  от
переживания вцепился в свой белобрысый чуб.  -  Как по заказу: почти все
из нашего звена.
   - Потому  что  самые  лодыри,   -  тут  же  влезла  в  разговор  Эмма
Каранкевич, председательница совета отряда. Она сидела впереди Митьки.
   - Насчет лодырей на перемене поговорим, - пообещал Вершинин.
   - Очень испугалась!
   Всю  оставшуюся часть  урока  Адель  Францевна говорила  о  том,  как
пагубны  лень  и  легкомыслие.  Наконец она  велела  всем,  кто  получил
"неуды", остаться после занятий и удалилась, держа указку как рапиру.

   Они остались. Но в их душах кипело негодование.
   - Теперь три часа будет мучить,  -  сказал Цыпа и пнул парту.  Старая
парта крякнула.
   - Это  она нарочно "неудов"" навтыкала,  -  мрачно сообщил Митька.  -
Из-за пьесы разозлилась. Потому что мы Карла стали защищать.
   - Она,  между прочим,  сама на  ту  баронессу похожая -  вдруг заявил
Сергей Иванов,  человек молчаливый и сосредоточенный.  Он говорил всегда
немного, но умно и безошибочно. К его словам следовало прислушаться.
   - А  правда!  -  подхватил Виталька.  -  Такая же худая и  старая.  И
вредная. Только не со стеклом в глазу, а с очками.
   - Пенсне, - сказал Павлик.
   - Какая разница!
   - По-моему,  она шпионка,  -  сказал Цыпа. Он был сердит больше всех:
папаша его часто лупил за "неуды".
   - Ну-у, Цыпа! - Виталька от удивления замотал чубом. - Ну, ты сказал!
Она на шпионку похожа, как ты на отличника.
   Цыпа молча поддернул длинные,  сморщенные на коленях штаны и  влез на
учительский табурет.
   - Дурак ты,  а не звеньевой,  -  сказал он Витальке с высоты. И как с
трибуны обратился к остальным:  - Шпионы разве бывают похожи на шпионов?
Их  бы тогда сразу всех переловили.  Шпионов как узнают?  Потому что они
вредят.  А  она разве не  вредит?  Вот она оставила нас после уроков,  а
Пашка в авиамодельный кружок опаздывает.  Он,  может, хочет истребителем
стать, а как он станет, если ему не дают в кружок ходить?
   Павлик  Шагренев,   который  до  сих  пор  не  помышлял  о  профессии
истребителя, подтянулся и стал поправлять под ремнем рубашку.
   - А я?!  - завопил Митька. - У меня в два часа стрелковая тренировка!
Завтра соревнования! Мне на "Ворошиловского стрелка" сдавать!
   Он  стукнул кулаком по левому карману матроски,  на который собирался
привинтить значок.
   - Во!  Я  же говорю!  -  воскликнул Цыпа и возмущенно завертел тонкой
коричневой шеей.
   Трах!  В класс влетела Валька Голдина. Захлопнула дверь и вцепилась в
ручку. Обернулась и свистящим шепотом сообщила:
   - Гонятся!
   Дверь задергали.
   - Отпусти, - велел Сергей Иванов. - А сама иди сюда.
   Дверь     распахнулась.     На     пороге     возник    похожий    на
третьеклассника-отличника  Талька  Репин,   председатель  совета  отряда
пятого" "А". По определению Серёги Иванова - "маленький, а вредный".
   - Ага! Вся компания! - ехидно сказал Репин. - Знает, куда бежать...
   - Чего надо? - суховато спросил звеньевой Логинов.
   - Вот ее надо.  -  Талька подбородком указал на Валентину.  У него за
спиной сопели два здоровых телохранителя.
   - У нас сбор звена, - сказал Виталька.
   - А у нас сбор отряда. Чего она со сбора отряда бегает?
   - Сбор  на  тему  "Об  итогах  четвертой четверти  и  о  подготовке к
успешной сдаче  годовых экзаменов"...  -  нудным голосом продекламировал
Павлик.
   - Не твое дело, - сказал Репин.
   - Не его,  не его -  согласился Митька.  - И не Валькино. Она в нашем
звене. Значит, в нашем отряде! Пора бы понять!
   - Как это в вашем? Она в нашем классе учится!
   - Одно дело -  класс,  а  другое -  отряд!  Она с  нами в одном дворе
живет! С малых лет, с самых детсадовских! Мы проголосовали, чтоб в нашем
звене!
   - А мы у СПВ спрашивали! Она говорит, что так нельзя!
   - СИВ говорит?!  -  взревел Виталька.  -  А она у нас спрашивала? Она
сама ничего не знает и даже не разбиралась!
   "СПВ" - старшая пионервожатая - не была для Витальки авторитетом. Она
пришла в школу месяц назад и, судя по всему, не собиралась задерживаться
в своей должности.
   А спор о Валентине был далеко не первый. Она еще осенью объявила, что
хочет быть в  звене с  теми,  с  кем у  нее "разные полезные дела,  а не
всякие  проработки про  успеваемость".  "Полезные дела"  у  нее  были  с
Митькой, Виталькой, Серёгой и прочей компанией. Пятый "А" запротестовал.
Из принципа. А Виталькино звено дружно проголосовало "за".
   - Она им нужна, чтоб процент успеваемости поднимать, - пустил шпильку
Павлик Шагренев.
   - Нам такой процент тоже не лишний, - сказал с табурета Цыпа.
   - Завтра приди только в класс!  - пообещал председатель пятого "А". -
Поговорим...
   - Я с тобой и сегодня могу поговорить. На улице, - сказала Валентина.
Худая, длинная, темноволосая, сердитая, она выглядела сейчас грозно.
   Противник удалился.
   - Ух...  -  сказала Валька.  -  Ну хорошо, что вы тут. А то не знала,
куда бежать...  А почему не сказали, что сбор? - Она неласково взглянула
на Витальку.
   - Да какой сбор... Так сидим.
   - Разговариваем,  - объяснил Серёга Иванов. - Про баронессу Адель фон
Неуд.
   - А-а, после уроков оставила! И вы сидите? Ну и олухи!
   - Вообще-то мне некогда. У меня тренировка, - сказал Митька...

   Спать Митька лег  пораньше.  На  всякий случай.  И  правильно.  Отец,
вернувшись из школы, спросил:
   - Где этот пар-ршивец?
   - Что  случилось?  -  захлопотала  мама.  -  Только,  пожалуйста,  не
нервничай, иначе я ничего не пойму. Опять "неуд"?
   - Мало того!  Их, голубчиков, оставили заниматься после уроков. Адель
Францевна тратит время, чтобы вытянуть этим балбесам приличные оценки, а
эти...  эти...  Она идет в класс,  а дверь заперта!  Изнутри!  Как потом
выясняется,  ножкой от табуретки.  В классе -  никого,  окно открыто. Но
мало и этого!  На двери мелом написано:  "Но пасаран!" Эти лодыри решили
лень свою и безобразия прикрыть республиканскими лозунгами!
   Митька в  своей постели начал дышать глубоко и  ровно.  В  этом  было
единственное спасение.
   - Не шуми, он спит, - осторожно сказала мама.
   - Плевать!  -  сказал отец, известный в городе преподаватель русского
языка и литературы. - Да-да! Плевать! Где мой ремень?
   - Ты с ума сошел!
   - Нет!  Я не сошел с ума!  Пусть! Пусть это будет крушением всех моих
педагогических принципов, но я этого паршивца... Где ремень?
   - Какой ремень? Ты всю жизнь ходишь в подтяжках.
   - Не-ет. У меня был. Я в нем ездил на рыбалку.
   Митька ровно дышал.  Крушения педагогических принципов можно было  не
бояться:  отцовский ремень он давно пустил на обмотку лука. Но что будет
завтра?

   Назавтра  отменили  урок  арифметики и  устроили  классное  собрание.
Сначала выступала классная руководительница Вера  Георгиевна.  Сообщила,
что за такие дела исключают из школы.  Да-да, нечего удивляться! То, что
натворили эти семь человек,  не простое хулиганство, а... Даже слов нет!
Ведь не  маленькие!  Вон  многие уже  в  длинных брюках ходят,  взрослые
прически устраивают, а в голове что?
   Митька напряженно смотрел в окно и думал о своем.  Из школы, он знал,
не  выгонят,  высказывание о  брюках и  прическах его не касалось,  а  в
голове у  него  было вот  что:  "Не  вспомнили бы  только,  что  сегодня
соревнования!"  А то придет он в тир и услышит от военрука:  "Ни чего не
могу поделать.  Приказ директора - не допускать". Конечно, он тоже будет
огорчен:  Митька у него в кружке самый маленький,  но самый способный. А
что делать? Приказ есть приказ. Военрук - человек военный.
   Вообще-то   он  славный  дядька.   Недавно  принес  в   кружок  новую
"малопульку" ТОЗ-8.  Не "семерку",  а  "восьмерку".  У нее прицел совсем
другой:  поставлен намушник. Черное яблоко мишени легче просматривается,
словно само садится на мушку.  И спуск мягче. Митьке военрук первому дал
ее  попробовать.  Три  патрона.  Митька сразу  выколотил двадцать девять
очков.
   Жаль  только,  что  мало военрук дает стрелять.  Да  еще,  прежде чем
допустить к  винтовкам,  целый час  рас сказывает об  иприте и  фосгене,
потом в противогазе гоняет. А в тир - напоследок.
   Кроме того,  еще полчаса лазают ребята по тиру на коленях и  собирают
гильзы,  потому что каждый патрон у военрука на учете и,  если гильза не
нашлась, он ругается. Говорит, что не сможет отчитаться.
   Военрука старшеклассники прозвали "генерал Скобелев".  Никакой он  не
генерал,  конечно, и даже не Скобелев, а младший политрук Кобелев Степан
Васильевич.  На  свою беду,  он  однажды в  школьной стенгазете поместил
заметку:  "Почему в  кружках ПВХО и ВС мало девочек?" И подписался:  "С.
Кобелев". Один десятиклассник ядовито заметил:
   - Тоже мне, Скобелев. Генерал на белом коне.
   Десятиклассника потом чистили на комсомольском собрании,  но прозвище
к военруку прилипло намертво.
   Младшие ребята  любили  "генерала".  Он  вместе с  ними  самозабвенно
ползал  по  школьному  подвалу,   где  расположен  был  тир.   Выискивал
затерявшиеся  стреляные  гильзы,   протирая  на  коленях  свои  шикарные
диагоналевые галифе, и уговаривал:
   - Товарищи, найдите еще четыре штуки. Мне же их сдавать...
   В   тире  после  недавних  выстрелов  попахивало  порохом,   и   этот
вдохновляющий запах заставлял ребят тоже ползать.  В надежде, что Степан
Васильевич даст пальнуть еще по разику.  И  такое случалось:  облегченно
вздохнув,  военрук засовывал найденные гильзы в  пустую коробочку,  а из
другой доставал патроны.
   - В  порядке поощрения,  -  официально произносил "генерал Скобелев",
отряхивая свои диагоналевые колени...
   От мыслей о военруке Митьку отвлек голос директора:
   - Речь идет не о наказании.  Вернее,  не только о наказании.  Я хочу,
чтобы вы поняли, очень хочу...
   Директор Андрей Алексеевич был добрый человек.  Сразу было видно, что
он добрый:  невысокий,  полный,  с очень круглым,  улыбчивым лицом.  Как
мистер  Пик-  квик.  Иногда  он  сердился и  пытался  быть  строгим,  но
получалось это  у  него  плохо.  Учителя знали,  что  пугать  директором
бесполезно даже первоклассников.  И пугали завучем,  Сергеем Осиповичем.
Но завуча сегодня, к счастью, не было.
   - Вы обидели, - продолжал директор, - Адель Францевну. Очень обидели.
Она работает в нашей школе восемнадцать лет,  а вы... Да, она строга. Но
когда вы станете старше, вы поймете, что строгость - это тоже доброта...
Кроме того,  вы обидели тех, кто сражается в Испании. Да, не спорьте. Вы
ради озорства написали лозунг бойцов, которые сражаются с фашистами. Что
скажут испанские ребята, когда узнают об этом случае?
   - Они не узнают, - успокоил Павлик Шагренев.
   - Почему ты уверен?  Шесть испанских мальчиков приедут на днях в  наш
город.  Они будут жить у  нас,  пока там война.  А учиться будут в нашей
школе, по тому что...
   Добрый Андрей Алексеевич никак не ожидал того, что случилось. Ведь он
просто  хотел   доказать  Шагреневу  его   неправоту.   И   оглушительно
взорвавшееся "ура" буквально отбросило директора от стола к доске.
   - Что такое?  -  -сопротивлялся он. - Я не... В самом деле... При чем
здесь "ура"?!  Я не понимаю... Когда в горело узнают про этот случай, их
отправят в другую школу.
   - А вы не говорите!  - вопил Цыпа, вытягивая из свитера птичью шею. -
Мы больше не будем!
   - Мы перед Адель Францевной сто раз извинимся!
   - Это у нас случайно!
   - Потому что она за баронессу заступалась! А не потому, что "неуды"!
   - Мы извинимся!
   - Они извинятся, Андрей Алексеевич! Мы им еще сами налипаем!
   - Я тебе напинаю!
   - А ты молчи!..
   Директор  махал  руками,  словно  отбиваясь  от  пчел.  Наконец  Вера
Георгиевна вытянула указкой по  столу так,  что из  щелей взвилась пыль.
Стало тихо.
   - Я не понимаю... - начал Андрей Алексеевич. - То есть я все понимаю,
но почему такой шум? И при чем здесь какая-то баронесса?
   Эмка Каранкевич ехидно оглянулась на Митьку.
   - Это  они,   Андрей  Алексеевич,   из-за  пьесы  спорили.   Вершинин
воображает,  что он на Карла Бруннера похож. А Адель Францевна правильно
говорит, что...
   - Я воображаю?!  -  взвился Митька.  - Ты лучше помалкивай? Сейчас не
пионерский сбор, а классное собрание. Верно ведь, Андрей Алексеевич?
   - Ну почему же,  почему же...  Можно и сбор в то же время. Я не вижу,
почему бы пионерскому начальству не высказаться.
   - А  если сбор,  пусть Вальку Голдину позовут,  она в нашем звене,  -
вмешался Виталька Логинов, почуявший, что гроза слегка развеялась.
   - Что еще за новости!  -  возмутилась Вера Георгиевна.  - Опять вы об
этом?  Андрей Алексеевич,  они вбили себе в голову,  что Валя Голдина из
пятого "А"* должна быть в их звене. Объясните им, что это абсурд.
   Она замолчала,  чтобы передохнуть,  а вежливый Павлик Шагренев поднял
руку и встал.
   - Вовсе не абсурд,  Андрей Алексеевич. Голдина всегда с нами. Мы даже
в один детский сад ходили. У нас все дела вместе и зимой и летом.
   - Вроде вчерашнего, - вставила Вера Георгиевна.
   - Нет,  не вроде, - бесстрашно отрубил Павлик. - У нас хорошие всякие
дела. Голдина помогала Иванову по арифметике исправляться. И вообще.
   - Ну...  я не знаю. - Директор развел руками. - Это какие-то тонкости
пионерской работы.  По-моему... А впрочем. Вера Георгиевна, есть простой
выход.  Раз  уж  они  так  хотят  быть  вместе,  давайте в  будущем году
переведем Голдину в "Б*. Это не сложно.
   Нельзя сказать,  что Вера Георгиевна засияла от  восторга.  Но  класс
опять гаркнул "ура", кричало главным образом Виталькино звено.
   - Ну-ну,  голубчики,  -  сказал директор. - "Ура" - это хорошо, но по
выговору вы получите. Учтите.
   - Правильно,  Андрей Алексеевич!  - в припадке самокритики воскликнул
Виталька. - Даже по строгому!
   - Это  уж,  дорогой мой,  без вас решат...  Идемте,  Вера Георгиевна,
сейчас перемена.
   Едва они скрылись за дверью,  Цыпа вскочил на парту и сделал страшное
лицо:
   - Ти-хо, вы...
   Класс замер. И слышно стало, как директор за дверью оправдывается:
   - Ну что вы,  любезнейшая Вера Георгиевна, ничуть я не потворствую...
То  есть я  потворствую,  но  только в  хорошем смысле.  А  что касается
вчерашнего, то я уверен: они поняли и вполне...
   В общем,  все кончилось "вполне".  Для всех,  кроме Митьки. Митьку же
дома поставили в угол. Как напроказившего дошкольника.

   Митька  стоял,  прислонившись затылком к  штукатурке,  и  разглядывал
спину отца.  Спина была в полосатой рубашке и перекрестье подтяжек. Отец
сидел  у  стола  и  проверял  тетради.   В  Митькиной  голове  крутилась
неизвестно откуда взявшаяся фраза: "Целься в скрещение подтяжек на спине
противника".  Но отец не был в  полном смысле противником,  и ковбойские
методы здесь не годились. Нужна была дипломатия.
   - В конце концов, - сказал Митька, - это непедагогично.
   - Тоже мне Песталоцци, - откликнулся отец. - Выдеру, тогда узнаешь.
   - Что я, маленький - в углу стоять?
   - Нет,  -  сказал отец,  черкая пером  с?  красными чернилами.  -  Не
маленький. Маленькие стоят час или два. А ты будешь до самого вечера.
   - Не могу я до вечера, - осторожно объяснил Митька. - Что ты, папа. У
меня же в четыре часа соревнования.
   - Вот как? - иронично спросил отец.
   - Ну я же команду подведу, - шепотом сказал Митька.
   - Не ври.  У вас личные соревнования.  Сдача норм.  Степан Васильевич
мне  говорил...  Кстати,  я  очень жалею,  что  упросил его взять тебя в
кружок. На пользу тебе это не пошло.
   Отец действительно просил за Митьку "генерала Скобелева",  потому что
пятиклассников в  кружок ВС  не  брали.  И  это был единственный случай,
когда Митька извлек выгоду из  служебного положения отца.  Но ведь он не
подвел ни отца, ни военрука! Он же ничуть не хуже старшеклассников!
   - Почему ты  говоришь,  что не  пошло на пользу?  -  обиженно спросил
Митька.
   - Потому что у тебя все мысли только о стрельбе.  Кто много думает об
удовольствиях, забывает о делах.
   - Стрельба,  по-твоему,  удовольствие? - спросил Митька. - Стрельба -
необходимость!
   Он,  словно опытный фехтовальщик, воспользовался промахом противника.
И наносил удары отточенными фразами:
   - Если мы не будем уметь стрелять, что делать, когда нападут фашисты?
Будем говорить им по-немецки: "Простите, господа, мы не умеем, мы в углу
простояли и не научились!"
   - Ты демагог, - сказал отец.
   - И-  ни капельки!  Нам генерал...  то есть военрук,  говорит, что мы
укрепляем обороноспособность!
   Отец закрыл очередную тетрадь и .заметил, что если обороноспособность
будет возложена на таких шалопаев, то на будущее он не надеется.
   - А  почему тогда у нас в тире написано:  "Каждый новый ворошиловский
стрелок - удар по фашизму"?
   - А там не написано: "Каждый хулиган и неуч - удар по нам"?
   - А... - начал Митька и заплакал.
   Обида прорвалась слезами в  одну секунду,  и  остановить их  не  было
никакой возможности.  Митька начал  вытирать слезы концами галстука,  но
это  было  неудобно.  Тогда  он  сдернул  серебристый  значок  -  зажим,
скреплявший галстук на  узле,  и  широким красным углом стал размазывать
слезы по щекам.
   Отец удивленно обернулся.  Сын  его был совсем не  похож на  сурового
снайпера,  ворошиловского стрелка и грозу фашистов всех мастей.  Это был
просто  маленький  Митька,   с  зареванным  лицом,   лохматый,  в  мятом
матросском костюме и пыльных,  стоптанных уже сандалиях. Отцу стало жаль
его, и он поступил непедагогично - сказал:
   - Убирайся.

   Норму Митька выбил.  Но  значок дали  не  сразу,  а  только через три
недели когда  пятиклассники сдали экзамены и  на  торжественном собрании
получали табели.
   Вечером того же дня Митька созвал в штабе друзей.
   О штабе надо рассказать по порядку.
   Он  располагался  в  сарае.   Сарай  был  полутораэтажный.   Внизу  -
дровяники,  курятник  скандальной соседки  Василисы  Тимофеевны  и  коза
семейства Голдиных. Наверху - сеновал. В центральном отсеке сеновала уже
оборудован был  штаб  "БП".  За  кучами сенной трухи и  мусора пряталась
фанерная будка.  Называлась она "шатер".  На  стенах шатра висели луки и
колчаны,  портреты Вильгельма Тепля  и  Робин  Гуда,  а  также  бумажные
мишени,  в  центре которых торчали белооперенные стрелы.  Вот  поэтому и
"БП"  -  белые перья.  Год  назад Митька прочитал роман Конан-Дойля "Сэр
Найгель".
   В  "Сэре  Найгеле" из  луков стреляли научно.  Вымеряли направление и
силу ветра.  Для оперений брали перья не степных, а только горных орлов.
Преимущественно  светлые.   Прославленных  лучников   герцог   награждал
белокрылыми стрелами.  Например, за то, что они с расстояния в сто ярдов
могли  перебить  трос  флагштока на  вражеской крепости.  Знамя  падало,
рыцари бросались на приступ. Крепость сдавалась.
   В отряд "БП" вошли сначала четверо:  Митька,  Сергей Иванов, Виталька
Логинов  и  Цыпа.   Затем  поведали  тайну  Павлику  Шагреневу,  который
бесподобно рисовал зверей и фашистов, необходимых для мишеней.
   В  скором  времени  Митька  обнаружил у  своего  соседа  по  квартире
третьеклассника Вовки  Шадрина удивительную книгу "Русския лучники.  Изъ
истории вооружения российской армии отъ  Владимира Светлаго до  Ивана IV
Грознаго.  Санкт-Петербургъ.  1898.  Дозволено Цензурою".  Книга была до
отказа набита картинками,  а  устройство луков  и  стрел описывалось так
подробно, что Митька тут же изъял находку у Вовки.
   Вовка заревел.  Он ссылался на то,  что взял древнюю книгу из шкафа у
деда.  Дед был отставной преподаватель истории, довольно вредный старик,
это Митька знал. Пришлось принять в отряд и Вовку Шадрина.
   Но в общем-то и санкт-петербургская инструкция не давала практических
советов, как самому сделать настоящий лук и стрелы. Приходилось туго. Не
было,  например,  бука.  Ветки с  могучих тополей,  росших во дворе,  не
годились.  Пришлось добывать черемуху и  бамбук.  А  для  тетив явно  не
хватало бараньих кишок и  воловьих жил.  Правда,  внизу,  под сеновалом,
жила голдинская коза,  но еще неизвестно,  когда ее зарежут. Спросили об
этом у  Вальки.  Она  ответила,  что не  обязана думать о  нуждах "Белых
перьев", поскольку в отряде не состоит.
   Приняли и Валентину.
   Сразу  стало  легче делать стрелы.  До  сих  пор  не  хватало перьев,
особенно белых,  а  сейчас вопрос решился.  Валентина на  правах девочки
была вхожа в курятник Василисы Тимофеевны:  "Можно,  я курочек покормлю?
Можно мне цыпляток посмотреть?" -  "Сходи, милая, возьми ключ. Аккуратно
только".
   В курятнике жил белоснежный петух.  Бывал, конечно, он и на дворе, но
при  первом приближении Митьки,  Сережки или Цыпы он  мчался к  дыре под
дверью курятника.
   - Называется рефлекс, - мрачно говорил Митька.
   Вальке дали задание добыть оснастку для стрел.  И  в  тот же день она
доставила в штаб шесть дивных перьев: два хвостовых и четыре из крыльев.
   - Маховые - они лучше, - поблагодарил Митька. - Орал?
   - А ты слышал? - озлилась Валентина..
   - Не...
   - Я.  его башкой в мешочек с пшеном.  Он лопает,  а я дергаю.  Только
лапами царапался.
   Митька уважительно покосился на Валькины запястья...
   Петух  возненавидел Валентину  больше,  чем  ребят.  И  за  зиму  эта
ненависть не прошла.  От Вальки он не прятался в  курятник,  а  мчался к
дому,  взлетал на уровень второго этажа и усаживался на карниз одного из
окон Василисы Тимофеевны.  Оттуда он  даже не орал,  а  как-то непонятно
хрипел на Вальку.
   Василиса распахивала окно и  принималась оглаживать поредевший мундир
любимца.
   - Кто тебя, Петенька, обидел? Кто?
   Петенька пытался  показать оранжевым глазом  на  Вальку,  но  та  уже
сидела на заборе, вне Василисиной видимости.
   В  последний  рейд  за  перьями  выпало  отправляться Серёге.  Митька
сказал,  что  ради  операции  придется  разобрать  чердачное перекрытие.
Серёга сказал:
   - Сделаем.
   Работать он любил.  Саперной лопаткой он вскрыл верхний слой.  Сенная
труха,  песок,  опилки,  снова песок.  Бревно.  Толстое,  но  трухлявое.
Поддалось обыкновенной ножовке.  Выпиленный кусок  бревна Серёга отнес в
шатер: сидеть на нем будет удобно.
   Сразу  под  бревном  обнаружилась фанера:  это  уже  была  потолочная
обшивка курятника.  Серёга раздолбал ее пяткой и поглядел вниз. Куры, на
которых   свалились  обломки   фанеры,   кудахтали  почти   стихотворно:
"Куд-куда? Вы откуда, вы куда?"
   А петуха не было.  Наверно, гулял во дворе. Серёга решил подождать. И
дождался.  Петух был доставлен в  курятник на руках Василисы Тимофеевны.
Он томно склонял гребень на рукав хозяйки, а она потерянно лопотала:
   - Прости меня,  Петенька,  дуру старую,  что  обкормила.  Сиди тут  и
выздоравливай. Сиди, милый...
   Сверху Серёге был  видел  только волосяной кукиш на  затылке Василисы
Тимофеевны.   Кукиш  скорбно  покачивался.  Потом  он  исчез  за  дверью
курятника.
   "Черта с два выживет,  -  решил Серёга, увидев, как петух после ухода
хозяйки опрокинулся на спину и  замахал лапами на приблизившихся кур.  -
Не иначе гречневой крупы обожрался. А в ней железо".
   Серёга еще два раза ударил пятками,  и  дыра в  фанере превратилась в
люк. Серёга нырнул в курятник.
   Курицы разбежались,  и петух остался один на один с Серёгой.  Вредные
Петькины глаза задернулись плен кой.  Когтистые лады чуть подергивались.
Агония. Серёге стало очень жаль петуха. В конце концов, он был храбрый и
хороший:  умел постоять за себя.  А сейчас его выбросят. В лучшем случае
Василиса закопает его за помойкой.
   Перьям-то не пропадать!
   Серёга взялся за хвост.  Петух заорал почти человечьим голосом и  так
внезапно,  что  Серёга  кинулся не  к  люку,  а  к  двери  курятника.  И
столкнулся с Василисой Тимофеевной. Оказывается, она далеко не уходила.
   Услышав петушиный вопль,  она рванулась к  двери,  и Серёга угодил ей
головой в  "поддых".  Василиса Тимофеевна сама  закудахтала.  Серёга без
памяти взлетел на сеновал.
   Вечером Василиса Тимофеевна донесла на Серёгу отцу.  Старший Иванов -
механик судоремонтных мастерских,  человек молчаливый и решительный - за
ухо отвел Серёгу к Василисе и велел извиняться.
   А за что?  Если бы перед петухом,  тогда еще понятно.  А почему перед
Василисой?  Не  из нее же он перья дергал.  Напрасно Серёга уверял,  что
вины его  нет,  что нервная встряска пошла петуху только на  пользу:  он
ожил.
   Пришлось  просить  прощенья.   Эта  унизительная  процедура  доконала
Серёгу, и он заявил:
   - Чтоб они сгорели, эти стрелы! Одни неприятности. Хватит.
   Его неожиданно поддержал Вовка Шадрин.  Он заявил, что лучше взять на
вооружение рогатки: они удобнее и незаметнее.
   Тогда Митька не принял разговор всерьез,  хватало других забот: конец
учебного  года,   экзамены.  Но  вот  экзамены  кончились,  а  никто  не
вспоминал, что надо возобновлять деятельность отряда.
   Была,  по правде говоря,  еще одна причина,  по которой Митька собрал
ребят: хотелось похвастаться перед ними значком.
   Значок был что надо!  Со стрелком и маленькой черно-белой мишенью.  С
большой звездой и флагом.  Тяжелый,  второй ступени.  Немного похожий на
орден Красного Знамени.  Мальчишки щупали значок и вздыхали. Нетактичный
Цыпа сказал:
   - Хорошо,  когда папаша в школе работает. Если б у меня работал, я бы
тоже...
   - Папаша мне, что ли, норму выбивал? - разозлился Митька.
   - А записал кто?
   - Ладно вам, - сказал Виталька. - Ругаться собрались?
   Настоящего  командира  в   отряде  "БП"  не  было.   Командовали  как
получится.  Иногда -  Виталька,  потому что звеньевой,  а  в "БП" все из
одного звена (кроме Вовки,  которого приняли условно).  Иногда - Серёга,
потому  что  самый  серьезный.  Иногда -  Митька,  потому что  в  оружии
разбирался лучше других. Случалось, что и Валька командовала, потому что
девчонка, а с девчонками спорить бесполезно.
   - Давайте о делах говорить, - сердито предложил Митька.
   - Не все еще пришли. Вовки нет, - сказал Виталька.
   - Да ну его! Всегда опаздывает... А, вот он!
   На  лесенке  застучали подошвы,  зашатался пол,  и  в  дверном проеме
"шатра" возник Вовка.
   - Хорош, - сказала Валентина.
   - Каррамба!  - сказал Цыпа (он считал себя похожим на испанца, хотя в
самом деле походил на черную курицу).
   Вовка был достоин таких возгласов.  Запыленный он был и  встрепанный,
рубашка выбилась из  штанов,  которые держались на  одной лямке (вторая,
оторванная, была запихана в карман), в курчавой голове торчала солома.
   - Мировецкий вид, - сказал Серёга. - Волки за тобой гнались?
   - Корова... - выдохнул Вовка.
   - Корова гналась?
   - Корова здесь будет жить,  - отчаянным шепотом сообщил Вовка. - Ясно
вам? Сидите тут, заседаете... Жада корову купил. Будет жить внизу, рядом
с Василисиным курятником. А здесь, наверху, - сеновал.
   - Врешь, - машинально сказала Валька.
   - Ты,  Голдина, глупая, как рыба, - сказал Вовка и поддернул штаны. -
С  тех пор как меня в  пионеры приняли,  я еще ни разу не врал,  это все
знают...  Корова  рыжая  с  пятнами.  И  теленок.  Василиса  и  Феодосия
разговаривали в огороде.  Я их выслеживал,  просто так, будто шпионов...
Феодосия жаловалась, что ей работы прибавится.
   - Это не Жадин двор,  -  заявил Цыпа.  -  Пусть он катится...  Не его
сарай.
   - Ему домоуправша разрешила.  Он его в эту самую взял... Ну, в эту...
когда деньги платят.
   - В аренду?
   - Ага.
   Вовка втиснулся на скамейку между Митькой и  Серёгой.  В  штабе,  над
которым  нависла угроза  вражеского вторжения,  стало  тихо.  Приунывшие
стрелки сидели  тесной кучкой,  и  вечернее солнце,  пробившись в  щели,
перепоясывало их оранжевыми шнурами.  Пахло пылью,  курятником и  старой
соломой.  Не очень-то приятный запах,  но он был привычным. Привычными и
очень  милыми  были  фанерные  стены  "шатра"  с  мишенями и  портретами
рыцарей.  Подумать только,  пять минут назад еще  казалось,  что все это
надоело!
   - Вытряхнут нас отсюда, - вздохнул Виталька.
   - Не имеет права он, буржуй несчастный! - вскипел Цыпа.
   - Будет он тебя спрашивать, - сказал Митька.
   - Что делать? - спросила Валька.
   - Подумаем,  -  сказал Серёга.  -  Мало нам  было Василисы!  Еще один
появился такой же...
   - Я знаю, - сказал Вовка Шадрин и локтем энергично вытер нос. - Знаю,
что делать.
   - Я тоже, - сказал Павлик. - Мстить!

   Василия  Терентьевича  Гжатова  не   любили   все,   кроме   Василисы
Тимофеевны.  Взрослые поговаривали,  что,  работая завхозом,  он главным
образом заботится об одном хозяйстве - о своем. Мальчишки, от которых он
усердно  оберегал  свои  яблони,  прозвали его  Жадой.  Серёгин  отец  с
усмешкой говорил:
   - Д-домохозяин...
   Жил Василий Терентьевич в соседнем дворе.  Дом у него был большой,  с
верандой,  и  сад  приличный.  Сад  охраняла собака Джулька,  но  ребята
приручили ее,  чтоб не  лаяла,  и  Жада ее  повесил.  Митьку потом долго
грызла совесть.
   Хозяйство вела двоюродная Жадина сестра со странным именем Феодосия -
очень худая, высокая тетка, всегда до самых глаз закутанная в платок или
косынку.  Говорила Феодосия медовым голосом,  но  по  натуре своей  была
довольно вредная особа.
   А еще был у Жады патефон.  Красный, новый и громкоголосый. Жала добыл
его  этой весной.  Майскими вечерами патефон ставили на  веранде,  и  он
бодро орал  популярные песенки;  "У  меня такой характер",  "Все хорошо,
прекрасная маркиза",  "Я - кукарача". Молодежи в доме не было, танцевать
было некому,  но патефон усердно выталкивал из жестяной утробы:  "Танцуй
танго!  Мне  так  легко!"  Василий  Терентьевич пил  на  веранде  чай  с
прошлогодним вареньем из мелких яблочек и культурно отдыхал.
   Соседям эта  музыка порядком надоедала,  но  связываться с  Жадой они
почему-то опасались...
   В  тот вечер,  когда состоялось заседание штаба,  Василий Терентьевич
пришел  в  соседний двор,  чтобы  осмотреть будущую  коровью резиденцию.
Маленький,  круглолицый,  налитый  здоровьем и  хорошим настроением,  он
ласково поглядывал по сторонам и  мелко ступал по траве тугими хромовыми
полусапожками.  Он  ни  с  кем не хотел ссориться.  И  поэтому его очень
огорчил рисунок, сделанный мелом на двери сарая.
   Нарисовано было странное существо. Если бы Василий Терентьевич помнил
древнегреческие мифы,  он  тут  же  решил бы,  что зверь этот напоминает
кентавра. Но не совсем. Кентавр, как известно, получеловек-полулошадь. А
у  этого существа туловище было  коровье:  худое,  ребристое,  с  острым
задом, поднятым хвостом и большим выменем.
   А человечья часть - плечи и голова - весьма напоминала самого Василия
Терентьевича.  (Недаром Павлик  два  часа  делал  наброски,  прежде  чем
украсил дверь портретом. )
   Василий Терентьевич сокрушенно покачал головой в  плоской полувоенной
фуражечке и  шагнул  в  сарай.  Тут  же  раздался громкий  шелест,  и  в
полуоткрытую дверь с крепким стуком воткнулась белооперённая стрела. Она
засела между ребрами "кентавра".
   Жада  высунул голову  и  увидел  стрелу.  Потом  увидел намотанную на
стрелу записку.  Записку он развернул и  прочитал.  Там было одно слово:
"Берегись".  Жада аккуратно сложил бумажку и убрал в карман гимнастерки.
Затем торжественно переломил стрелу.  После этого он  обвел взглядом все
чердачные окна,  заборы и кроны тополей. Погрозил пальцем в пространство
и опять скрылся в сарае. Дверь за собой прикрыл полностью.
   Вторая стрела пробила "кентавру" вымя.

   - Дмитрий?  -  сказал отец  за  ужином.  -  Есть сведения,  что  ваша
компания опять пиратничает в округе.
   - Нет,  папа, - честно сказал Митька. Мы только "шпацирен унд баден",
как говорит бар...  то есть Адель Францевна.  Гуляем и купаемся.  Да еще
Цыпин велосипед чиним. Вовка три раза камеру проколол, растяпа.
   - И не стреляете?
   - Ну стреляем немножко. По мишеням. А кому это мешает? Василисе?
   Отец дотянулся до лежавшего на подоконнике портфеля и,  поглядывая на
Митьку, извлек сложенный пополам лист. Развернул и с выражением сказал:
   - Заявление...
   - Еще не легче, - сказала мама.
   С тем же выражением отец стал читать:
   - "В  городское НКВД...  Действия хулиганствующих подростков угрожают
даже  самой моей жизни...  При  растущем народном благосостоянии мне  не
дается возможности внести свой  вклад  в  дело  расцвета благо состояния
методом  расширения розничной торговли путем  продажи населению молочных
продуктов рыночным методом..."
   - Чего-чего? - сказал Митька.
   - Откуда это? - испуганно спросила мама.
   - В школу передали...  Мало мне забот с экзаменами в десятых классах?
Я  еще,   понимаете  ли,   должен  превращаться  в  следователя!  Андрей
Алексеевич говорит:  "Проконсультируйтесь у сына,  он в стрелковых делах
разбирается". Еще бы! Боюсь, что слишком хорошо разбирается!
   - Да что случилось-то?  -  спросил Митька и  подумал:  "Неужели из-за
"кентавра" такой шум?"
   - А ты не знаешь,  что случилось?  Не знаешь, кто из вас расстрелял у
Феодосии бутылки с молоком? - недоверчиво спросил отец.
   - Честное пионерское... - Митька даже привстал. - Ну что ты, папа! Из
лука бутылку и не расшибешь,  она скользкая,  рикошетит. Да кто же такую
глупость сделает? Ведь по стрелам сразу догадаются.
   - Про стрелы здесь ничего не  сказано,  -  слегка растерянно произнес
отец.
   - Ну вот видишь!
   ...А через полчаса Митька вышел во двор и крикнул:
   - Вовка! А ну иди сюда!
   Мысли  работали безошибочно.  Три  дня  назад чинили Цыпин велосипед:
задняя камера из оранжевой резины была вся в дырах. Цыпа сказал: "Утиль"
- и  пошел за  другой.  Старую камеру Вовка Шадрин намотал на  себя.  Он
изображал "борьбу с удавом", как в цирке. Потом вместе с "удавом" исчез.
Оранжевая резина -  самая  лучшая для  рогатки.  Вовка -  один  во  всей
компании,  кто  за  пятнадцать  шагов  навскидку  расшибает  из  рогатки
аптечный пузырек...
   На втором этаже открылось окно,  и  курчавая Вовкина голова свесилась
во двор.
   - Чего?
   - Иди, иди. Узнаешь чего.
   Вовка не отпирался. Он и сам не прочь был рассказать о своем подвиге.
А молчал до сих пор потому, что интуиция подсказывала ему: "Осторожность
прежде всего. Похвастаться успеешь".
   А подвиг был вот какой.
   Ранним утром Вовка проник в сквер,  который одной стороной примыкал к
стадиону,  а другой -  к рынку. Все, кто жил на улице Герцена, ходили на
рынок через этот сквер.
   В сквере густо разрослась желтая акация. Она уже отцвела, и гроздьями
висели  молодые  стручки.  Попробовать бы:  годятся ли  на  свистки?  Но
нельзя. Надо было скрываться и ждать.
   А скрыться лучше всего было под нижними ветками кустов. Плохо только,
что нижние -  самые колючие.  Ползти надо лицом вверх,  на спине,  тогда
колючки  все  видны,  их  можно  отодвинуть заранее.  Но  смотреть  надо
осторожно,  вприщур:  на  лицо,  на  ресницы валится всякая тля и  божьи
коровки...
   Вовка вполз под основание куста и перевернулся на живот.  Стало хуже.
Майки на  спине уже  не  было:  дыра  на  дыре.  И  туда  стали садиться
разбуженные утренние комары. Но Вовка лежал. Вытянул из кармана рогатку,
почесал ею спину. Комары не улетали, однако стало легче.
   И тут он увидел Феодосию...
   Феодосии было  тяжело.  Она  тащила  четыре четверти молока -  четыре
трехлитровых бутыли. Две в мешке через плечо и две в руках. А под боком,
прижав локтем,  несла она  завернутую в  полотенце телячью лопатку (Жада
заколол купленного вместе с коровой теленка).
   Телятину надо было продать до жары:  она уже нехорошо попахивала. Это
Феодосия  чувствовала и  заранее  полезла  за  пазуху,  ощупывая  рубль,
который она даст фельдшеру санветнадзора при входе на рынок.
   Но чтобы найти рубль, ей пришлось опустить одну четверть на землю.
   Вовка,  разумеется,  не  знал,  почему Феодосия вдруг  затопталась на
песчаной  дорожке.   Он  просто  обрадовался,  увидев  стоявшую  бутыль.
Неподвижная мишень - это удача.
   И  выстрелил  по  четверти  маленькой граненой  гайкой.  Трехлитровая
посудина расселась без звона и выпустила содержимое в песок.
   Феодосия тихонько ойкнула.  Осторожно поставила другую  бутыль и  для
чего-то принялась изучать горлышко разбитой посудины.
   Вовка ударил по второй четверти.  Звон был,  но не сильный.  Феодосия
села. В молоко. Потом, тихонько подвывая, принялась снимать с плеч мешок
с   двумя   уцелевшими   бутылями.   Мимо   шли   люди,   снисходительно
сочувствовали, а кто-то обозвал Феодосию раззявой.
   Вовка  выжидал.  Феодосия вдруг  встала на  четвереньки и  завопила в
полный голос:
   - Люди добрые, грабют!..
   За собственным воплем она не слышала,  как лопнули в  мешке последние
две четверти. Вовка расстрелял их молниеносно.
   Еще через полминуты Вовка проскочил в щель забора,  отделяющего сквер
от стадиона, и сразу стал подавать советы каким-то футболистам.

   Митька выслушал эту  историю с  интересом,  но  без одобрения.  Потом
выслушали остальные. Валька грустным голосом сказала:
   - Дурак... Надрать бы уши, тогда бы узнал.
   Всего ожидал Вовка:  могли восхищаться им как героем,  могли устроить
нахлобучку  за   то,   что   действовал  без   разрешения.   Но   такого
пренебрежительного осуждения он не ждал.
   - А ты... А ты... - поднялся он на Валентину.
   Но Митька дернул его за штаны.
   - Сиди, не дрыгайся.
   Они  были в  штабе.  Внизу уже прочно обосновалась Жадина корова,  но
сеновал еще пустовал и мальчишек пока не трогали.  Но все знали: недолго
им тут жить.
   Может  быть,  эта  неуверенность,  может быть,  усталость (набегались
днем),  а  может  быть,  какое-то  предчувствие делали ребят грустными и
серьезными.  Потому и  не дождался Вовка ни восторгов,  ни скандала,  ни
крепкого нагоняя от ребят. Не та была обстановка. Они сидели в полумраке
"шатра" и  даже лиц почти не  видели,  только касались друг друга голыми
локтями.
   - Вот выгоним из звена, будешь знать, - сказал Виталька. - Ты у нас и
так незаконно. Да еще неприятности из-за тебя.
   Вовка вздохнул.  Он знал,  что не выгонят.  Да и  говорил Виталька не
сердито, а так, будто между прочим. Но все же Вовка огрызнулся:
   - А сами... Тоже рисовали его по-всякому на заборах и стреляли.
   - Дурак ты,  Вова,  -  сказал Митька.  - На голове густо, а внутри...
Одно дело рисовать... Когда рисовали, мы это показывали, какой он буржуй
и кулак. Рисовать и в заборы стрелять никто не запретит. А сейчас вышло,
что мы сами бандиты.  А он,  выходит, прав. Заявления пишет. Думаешь, не
обидно?
   - А почему в НКВД? - подал голос Цыпа. - Ну, царапал бы свои каракули
для милиции.  А  то  получается,  будто мы  шпионы или вредители.  Враги
народа.
   - А Жала думает,  что он как раз и есть народ, - сказала Валентина. -
А мы его враги. Так и получается.
   - Он - народ?! - подскочил Цыпа. - Помру от смеха! Народ - это кто на
заводах работает и  в  колхозах кто трудится.  И с фашистами дерется.  В
Испании.
   Все деликатно помолчали,  потому что знали недавнюю историю, как Цыпа
собирался в Испанию.
   - Ха!  Вот бы Жаду послать драться с  фашистами!  -  заговорил Вовка,
стараясь загладить вину. - Вот драпал бы! А?
   - Скорей всего, к ним бы сбежал, к фашистам, - сказал Цыпа.
   - Не...  -  заспорил Вовка.  -  Не  сбежал бы.  Они бы  его с  нашими
заставили воевать, а он ведь трус. Только собак вешать может.
   И  опять замолчали в сумраке.  Сидели,  привалившись друг к другу,  и
тихо дышали, как один человек. Только Павлика не было. Потом послышались
шаги, и Виталька угадал:
   - Павлик.
   Белая рубашка Павлика замаячила в двери.
   - Где был? - спросил Виталька.
   - С папой приемник доделывали.
   - Работает?
   - Работает...
   - Хорошо слыхать?
   - Хорошо...  - тихо сказал Павлик. - Только... лучше бы уж плохо было
слышно. А то включили, и сразу - бах - новость: фашисты взяли Бильбао...
   - Во гады! - сказал Цыпа.
   - А еще... генерала Лукача убили.
   - Врешь,  -  по привычке сказала Валентина, но больше никто ничего не
сказал, потому что понимали: Павлик не врет.
   Митька подвинулся на скамейке и тихо позвал Павлика:
   - Садись.
   Внизу, за забором, на Жадиной веранде весело заорал патефон:

   Все хорошо, прекрасная маркиза!

   Вовка Шадрин пошевелился и медленно сказал:
   - Хлопну я  из  рогатки этот  ящик с  маркизой.  С  крыши его  хорошо
видать!
   - Я тебе хлопну!  -  пригрозил Митька.  -  Молочный снайпер... Люди с
фашистами воюют* а ему только бутылки да пластинки бить.
   - Воюют...  -  сказал Вовка тихо и  обиженно.  -  Я  же  не  могу там
воевать. Если бы пустили да винтовку дали...
   Никто не засмеялся.  Потому что каждый знал:  если бы пустили и  дали
винтовку... Ну, а что, в самом деле, разве не вышли бы из них снайперы?
   - Пустят тебя...  -  заметил Серёга.  - Они своих-то пацанов отсылают
подальше от беды.
   И сразу вспомнился им вокзал, люди, цветы, плакаты, деловитое буханье
барабана,  и голоса труб,  и шестеро темноволосых мальчишек,  растерянно
вышедших из тамбура на дощатый перрон.  Обыкновенные пацаны,  худенькие,
тонконогие, некоторых можно одной рукой на лопатки уложить. Только загар
потемнее,  чем у здешних,  вот и все.  Даже не верилось,  что эти ребята
строили баррикады,  а  может быть,  и стреляли по врагам.  Потом автобус
увез  испанских мальчишек в  дом  отдыха Рыбкоопа,  а  наши ребята пошли
бродить по улицам.
   Надо  было готовиться к  экзамену по  арифметике,  но  они  ходили по
рассохшимся деревянным тротуарам, рас тревоженные и недовольные тем, как
устроен  мир.  Там,  на  вокзале,  их  на  секунду задела  грозная жизнь
Испании,  а сейчас в заросших лебедой газонах мирно стрекотали кузнечики
и тишина висела над городком. Зной раннего лета жарил мальчишкам плечи.
   Они  ходили,  позабыв,  что  надо  учить правила действий с  дробями,
спорили о боях под Мадридом, и только смуглый сердитый Цыпа был молчалив
и спокоен...
   - Не  дадут  нам  винтовки,  -  сказал в  темноте Павлик.  -  Чего  ж
говорить...
   - А что делать? - спросил Вовка.
   Это был серьезный вопрос.
   Это  был  очень серьезный вопрос,  потому что в  самом деле нельзя же
сидеть  просто  так,  когда  "юнкерсы"  бомбят  Университетский  городок
Мадрида, когда итальянские фашисты взяли Бильбао - столицу басков, когда
убили Лукача... Но что делать?
   - Учиться стрелять, - твердо сказал Митька. - Это нам еще пригодится.
Не в заборы пулять,  а как следует. Чтоб отряд у нас был настоящий, а не
то,  что сейчас.  Чтобы,  когда надо, мы сразу... Ну все равно сейчас мы
больше ничего не можем.
   - Хорошо тебе,  ты в кружке, - откликнулся Цыпа. - А мы что? Из луков
да из луков.
   - Я.  Скобелева упрошу.  Пусть всех запишет.  Я  за ним по пятам буду
ходить, когда из отпуска вернется.
   - Мы тоже будем, - сказала Валентина.
   - А луки тоже нельзя бросать,  -  продолжал Митька.  -  Думаете, я на
значок сдал бы,  если бы  из  лука не  стрелял?  Он глазомер развивает и
руки.
   - Название какое-то у нас неподходящее,  - сказал Серёга. - Непонятно
как-то: "Белые перья". Какие перья, откуда, для чего?
   - Лучше "красные", - предложил Вовка. - Мы же красный отряд.
   - Лучше... Но все равно непонятно.
   - Лучше полностью: "Красные перья стрел", - сказал Митька.
   - Пускай будут "Алые перья стрел", - заговорила Валька. - Красиво.
   - Тебе бы только чтоб красиво было, - заворчал Цыпа.
   А Павлик медленно сказал:
   - Ну что ты,  Цыпа!  Разве плохо,  если красиво? По слушайте, ребята:
а-лы-е перь-я стр-рел-л...
   Серёга напомнил:
   - Значит, и в самом деле на стрелы красные перья надо. Где брать?
   - У отца, думаешь, мало красных чернил? - сказал Митька.

   Яркий  огонек свечки вздрагивал и  качался от  дыхания ребят.  Валька
Голдина писала красными чернилами на тонкой бумажной полоске:
   - "Мы, пионеры второго звена... Митя Вершинин..."
   - Дмитрий,  сурово сказал Митька.  Он  макал  в  пузырек с  чернилами
бумажный жгутик и мазал хвостовые перья на стрелах.
   "Дмитрий Вершинин,  Игорь Цыпин,  Виталий Логинов, Валентина Голдина,
Владимир Шадрин..."
   - Владимир пишется через "и". Учти, - сунулся Вовка.
   - Знаю... "Владимир Шадрин, Павел Шагренев, Сергей Иванов... вступаем
в  отряд "Алые перья стрел".  В  скобках "АПС".  "И обещаем друг другу и
всем  на  свете,  что...  всегда будем  бороться с  фашистами и  всякими
врагами..."
   Она оглянулась на Митьку.
   - Всегда будем учиться, чтоб бить без промаха.
   - "...Без промаха"".
   - И мстить за всех, кого они убили и замучили, - сказал Цыпин.
   - А если они полезут на нас... - вмешался Павлик.
   - "А если они..."

   Июньские вечера  очень  светлые.  Небо  серебристое,  и  звезды  едва
проступают на нем.  А крыши и заборы - почти черные. И уж совсем черными
кажутся на небе листья и ветви тополей.
   Громадный сук  большого тополя  протянулся над  серединой двора,  как
рука великана.  Высоко -  выше всех проводов и крыш, выше труб кирпичной
пекарни, которая стоит позади двора.
   С  шелестом ушла с земли и вонзилась в сук тяжелая стрела.  Утром все
увидят ее -  высоко над головами. Увидят, что у нее алые перья. Но никто
никогда не сможет достать ее. Только ветер.
   Потом шквалистые ветры истреплют перья,  обломают древко.  Но крепкий
наконечник навсегда останется в де реве.  Наконечник,  в который вложена
туго свернутая бумажная полоска, где имена стрелков и обещание.
   Этот наконечник,  сделанный из  пустой пули,  будет там всегда,  пока
живет тополь. А такие могучие деревья живут долго.
   В детстве кажется, что они стоят вечно.

   Мысль продырявить баронессу на афише пришла Витальке. Раз уж в городе
нет настоящих фашистов,  то надо всадить стрелу хотя бы в нарисованного.
Пусть  все  прохожие видят  большую  стрелу  с  алыми  перьями -  символ
меткости и беспощадности к врагам.
   - А кроме того, - добавил Виталька, - это будет месть Адель Францевне
за то,  что она плохо отзывалась о Карле Бруннере (вернее, не о Карле, а
о том пацане, который играл эту роль, но это ведь все равно).
   - И за то,  что чуть не оставила тебя на осень,  -  въедливо заметила
Валентина.
   - Чушь какая?  -  обиделся Виталька.  - Я могу и не стрелять. У тебя.
Голдина,  между прочим,  не язык,  а швабра.  Если так,  то пусть Митька
стреляет в баронессу.
   - Конечно.  Сам-то  промазать  боишься,  -  поддела  Валька,  которая
обиделась за свой язык.
   - Если  издалека,  хоть  кто  может промахнуться,  -  спокойно сказал
Виталька.  Он  не  хотел ссориться.  -  Надо ведь шагов с  тридцати,  не
меньше. Верно, Мить?
   Читателям, не стрелявшим из лука, наверно, непонятен этот разговор. А
дело в том,  что афиша висит довольно высоко,  и если выпустить стрелу с
двух-трех  шагов,  она  воткнется  некрасиво -  хвост  с  перьями  будет
наклонен вниз.  Сразу все  увидят,  что  стреляли в  упор.  Чтобы стрела
воткнулась как надо - перьями слегка вверх, она должна описать в воздухе
дугу. Значит, пускать ее надо с приличного расстояния.
   - С тридцати я не промажу, - сказал Митька. Он и не думал хвастаться,
просто был уверен.
   - А вдруг? - сказал Виталька и хитровато глянул из-под белого чуба.
   Митька пожал плечами.
   - Да не промажу я.
   - А если?
   - Ну спорим?!

   Вот  так  и  оказался Митька в  тот день у  афишной тумбы.  Вот так и
познакомился  с   Матвеем  Жарниковым,   сотрудником  второго  отделения
милиции, неплохим парнем и понимающим человеком.
   Конечно,   всю  историю  Митька  рассказывать  не  стал,  но  кое-что
объяснил:  что  такое  "АПС" и  зачем нужно было  устраивать стрельбу на
перекрестке.
   Он  и  Матвей шагали сначала по  улице,  а  потом сели на  скамейку в
сквере,  где  случилась беда с  Феодосией.  Матвей только через два часа
должен был идти на  пост,  а  пока гулял.  Митьке же  вообще некуда было
спешить.
   Митька потрогал ногу.
   - Как ты меня ухватил... Аж пальцы отпечатались. Все еще больно.
   - А не надо было прыгать. От меня, брат Митька, не сбежишь.
   - Я бы сбежал, да лук зацепился.
   - А я бы догнал. Думаешь, я не умею через заборы скакать?
   - Матвей...  -  осторожно сказал Митька и  покосился на тугую кобуру.
Из-под   крышки  вызывающе  торчал  металлический  затылок  револьверной
рукоятки. - Матвей... А если б не догнал? Ты бы стал стрелять?
   - Ты спятил! Зачем стрелять-то? Ты что - бандит? Я тебя и в отделение
вести не хотел, а просто так, для порядка. Попугать.
   - Матвей...  Ну попугать,  это понятно. Я ведь не говорю, чтоб в меня
стрелять, а если в воздух? Чтоб попугать, это как раз годится.
   - Да что ты!  Потом объяснение начальнику писать.  Зачем стрелял да в
кого. Ведь у нас каждый патрон на учете.
   - Это я знаю. У нас тоже на учете. А иногда охота пострелять, ага?
   - Конечно. У нас вообще-то бывают занятия, но не часто.
   Митька мечтательно продолжал:
   - А вот если бы патронов сколько хочешь? Хорошо было бы, ага? Стреляй
хоть каждый день...  В овраге один уголок есть хороший: заросли и обрыв.
От  домов  далеко.  Прямо  настоящий  тир...  Хотя,  конечно,  случайные
прохожие, если выстрелы услышат, могут придраться.
   - Как они придерутся?  Я  же в форме.  Раз милиция стреляет,  значит,
надо.  А  если бы  кто из  наших подвернулся,  я  бы сказал,  что оружие
пробовал.
   Увы,  даже  милиционеры не  прочь иногда прихвастнуть.  А  хитроумный
Митька,  словно в шахматах,  сделал еще один ход.  Он с рассеянным видом
сказал:
   - Да... понятно... Значит, все дело в патронах?
   - Конечно.
   - Матвей...  Видишь ли... Если по правде говорить, два патрона у меня
есть.
   Даже спустя много лет Дмитрий Вершинин вспоминал об этом случае как о
чуде.  Матвей согласился!  Почему? Может быть, увидел умоляющие Митькины
глаза и не устоял. А может быть, он сам оставался в душе мальчишкой... В
общем, он встал и сказал:
   - Ну ладно... Встретил я тебя, брат Митька, на свою голову.
   Конечно,  случилось это  не  сразу.  Сначала  Матвей  довольно сурово
спросил,  откуда патроны, и Митьке пришлось рассказать про Цыпу. Про то,
как Цыпа надумал уехать в Испанию,  приготовил сухой паек, карту, оружие
- кинжал  из  обломка пилы  и  самодельный пистолет (еще  недоделанный).
Цыпин-отец  обнаружил запасы и  устроил сыну  "разговор".  После  такого
разговора Цыпа,  который всегда очень  неохотно давал кататься на  своем
велосипеде,  отдал его  ребятам на  целую неделю.  А  сам  лежал дома на
животе  и  читал  роман  "Королева Марго".  Этот  роман  ему  уступил на
несколько дней  Виталька Логинов.  За  два  боевых револьверных патрона.
Поскольку путешествие сорвалось,  боезапас Цыпе был не нужен,  и держать
его дома он опасался.
   Откуда у Цыпы взялись патроны, Митька не знал.
   Он увидел их уже у  Витальки.  Именно на них Митька и  поспорил,  что
попадет в баронессу, а в случае промаха обещал отдать Витальке свой лук.
   - Раз попал,  значит,  они мои,-объяснил он Матвею.  - Виталька сразу
отдаст, у нас по-честному. Я сейчас сбегаю, это рядышком. Ладно, Матвей?
Ну, Матвей.
   Потом они  шагали к  оврагу,  и  Митьке все еще не  верилось.  Матвей
вздыхал и ворчал,  что патроны старые -наверно,  еще с гражданской войны
остались -  и добром все это не кончится.  Митька осторожно уверял,  что
все будет прекрасно.
   В  конце  Садовой улицы на  краю  оврага паслась костлявая коза.  Она
взглянула на Митьку и Матвея, как Адель Францевна.
   - Я тебе... -шепотом сказал Митька и погрозил козе кулаком с зажатыми
патронами.
   Закоулок, похожий на тир, Матвею не понравился :
   - Близко от улицы. Какая-нибудь бабка придет за козой и напугается до
смерти. Отвечай потом...
   Наверно,  Матвей все-таки побаивался начальства.  Они пробирались все
дальше,  под укрытие зарослей и глинистых обрывов, пока Митька не взвыл,
напоровшись на крапивную чащу.  Матвей взял его в охапку и понес. Стебли
шелестели вокруг брезентовых сапог.
   Они выбрали тупичок у глухого откоса за ручьем.
   Матвей приспособил среди  глиняных комьев ржавую консервную банку.  У
Митьки от волнения почти останавливалось сердце,  когда он смотрел,  как
Матвей открывает кобуру и  достает наган.  Матвей вынул из  барабана два
желтых блестящих патрона и вставил Митькины -  потемневшие, с пятнышками
зелени.
   Потом они отошли на десять шагов. И Матвей сказал:
   - Держи.
   Митька взял  в  ладонь шероховатую рукоятку.  Это  было  оружием.  Не
малокалиберка и,  уж  конечно,  не лук.  Тяжелый боевой наган,  с  каким
воевали Чапаев,  Щорс и Котовский.  Он прочно лежал в руке, только мушка
слегка прыгала.
   - Оттяни курок, - сказал Матвей, и Митька с удовольствием оттянул.
   И  опять стал целиться.  Банка казалась крошечной,  а  мушка никак не
могла остановиться.  Не то что у  винтовки.  Винтовочные мушки слушались
Митьку беспрекословно, а эта...
   Выстрел грянул неожиданно для Митьки:  спуск был очень легкий.  Наган
прыгнул в  руке.  Уши словно пробками забило.  Глиняный комок под банкой
разлетелся в пыль, но сама банка не шелохнулась.
   Митька растерянно взглянул на Матвея.  Значит, все? Выстрел, промах -
и  больше ничего не  будет?  Но как же так?  Почему промах?  Ведь Митька
привык всегда-всегда попадать в мишень!
   Сквозь плотный звон в ушах Митька услышал голос Матвея:
   - Старый патрон. Наверно, поэтому пуля вниз ушла.
   Митька  закусил  губу.  Надо  было  достойно перенести поражение.  Он
протянул наган Матвею:
   - Твоя очередь. Стреляй.
   И  стал смотреть на  банку.  Сейчас она вовсе не  казалась маленькой.
Целая кастрюля. Как он мог промахнуться? С десяти шагов...
   Матвей легонько хлопнул его по матросскому воротнику:
   - Ладно уж,  Митька.  Пали еще  раз.  У  меня все  равно через неделю
стрельбы.
   Второй раз  Митька попал.  Банка подскочила,  завертелась волчком.  И
Митька тоже чуть не  завертелся и  не  завопил "ура".  Но он сдержался и
молча протянул револьвер Матвею...

   В  свой двор Митька вернулся только вечером.  Потому что  сначала они
пошли к  Матвею домой и  чистили револьвер.  После этого Митька проводил
Матвея на пост -  в сад "Спартак". В саду было малолюдно и спокойно. Они
долго бродили по аллеям и говорили о важных вещах:  об оружии, о боях на
Северном фронте в Испании,  об учителях,  которых знали, о Марке Твене и
фильме "Дети капитана Гранта".
   А потом пришел Митька опять в овраг. Шипя и охая от крапивных ожогов,
он пробрался сквозь заросли на прежнее место.  Поднял банку.  В  ней,  с
краю, чернела пробоина.
   Митька поставил банку среди глиняных комков. Отошел на десять шагов.
   Поднял согнутую в локте руку,  будто с наганом. Прищурил левый глаз и
отчетливо сказал:
   - Т-тах!
   Он  переживал все заново:  надежную тяжесть боевого оружия,  грохот и
толчок выстрела и пронзительную радость меткого попадания.
   - Т-тах!.. Т-тах!..
   Выбравшись на  улицу,  Митька зашагал домой,  и  радость не оставляла
его.  Он  шел  вприпрыжку,  подбрасывал на  ладони две пустых,  звонких,
порохом пахнувших гильзы и думал,  как еще от калитки крикнет:  "Ребятам
Знаете что?.."

   Он и крикнул.
   Но веселье Митькино разбилось о хмурые взгляды ребят.
   Вся компания сидела на  крыльце двухэтажного дома и  сердито молчала.
Только Вовка Шадрин коротко объяснил:
   - Жада сено привез.
   И  тогда  Митька увидел "шатер"".  Он  стоял  под  наружной чердачной
лестницей - большой кособокий ящик из ободранной фанеры. Голый какой-то,
маленький и  совсем  непохожий на  штаб  грозного  стрелкового от  ряда.
Дверца косо висела на одной петле.
   Митька легонько хлопнул по стенке шатра,  и ящик тихо загудел. Словно
жаловался.
   - Жада выкинул? - спросил Митька.
   - Не мы, конечно, - сказал Павлик.
   - Хотел  сперва к  себе  утащить,  -  объяснил Вовка Шадрин.  -  Чтоб
курятник сделать. Мы как вцепились...
   - Молчи уж.  "Вцепились!" - хмыкнула Валентина. - Хорошо, что Серёгин
отец мимо шел. Он Жаде сказал... Тот чуть не упал.
   - Мы бы все равно не отдали, - угрюмо сказал Цыпа.
   - Ну и зря. Зря, что не отдали, - пожалел Митька.
   - Рехнулся? - спросил Сергей.
   - Ни капельки.  Просто ему еще хуже было бы. Сам бы обратно тащил, на
своем горбу. Под конвоем. Потому что я бы милиционера попросил помочь, у
меня  знакомый  есть.  Сегодня  познакомились  на  улице.  Знаете  какой
человек! Два раза дал из нагана стрельнуть.
   Все молчали,  потому что стало неловко:  такое вранье даже в  детском
саду считалось неумелым.
   Митька небрежно сказал:
   - Не верите? Глядите. Узнаете?
   Он протянул Витальке и Цыпе две гильзы.
   Виталька и Цыпа одинаково приоткрыли рты.  Гильзы были те самые: одна
с  косой царапиной,  другая с круглым зеленым пятнышком.  От гильз пахло
порохом, а в капсюлях виднелись ямки.
   - Чо такое?  Чо такое?  - забеспокоился Вовка Шадрин и сунул курчавую
голову между Виталькой и Цыпой.
   Митька усмехнулся,  захлопнул ладонь и  полез по  чердачной лестнице,
чтобы устроиться там  на  высоте,  на  удобной широкой ступеньке.  Отряд
молча двинулся за ним.
   - А ну рассказывай, - велел Виталька.
   И Митька стал рассказывать.  Про тумбу,  про овраг, про выстрелы. Про
то,  что Матвей обещал зайти в  гости,  и,  может быть,  он даже покажет
ребятам наган...
   Пока  он  говорил,  пришли  сумерки.  Василиса Тимофеевна,  косясь на
мальчишек,  загнала в  сарай кур и  драного Петю.  Мать крикнула из окна
Павлика Шагренева, и он крикнул в ответ:
   - Не пойду!
   И  никто не пошел бы.  Им хорошо было вместе.  Им просто позарез надо
было сейчас быть вместе.
   От  земли теплыми слоями поднимался нагретый за день воздух.  Длинное
пунцовое облако,  похожее на громадное перо, горело над забором. Вдалеке
дробно, как пулеметы, стучали на рельсовых стыках составы.
   - Алёха,  мой брат двоюродный,  сегодня на  планере летал,  -  сказал
Серёга. - Вот бы полетать, ага?
   Все промолчали, потому что и так было ясно, что "вот бы полетать".
   В сарае тихо замычала Жадина корова.
   - Мается, бедная, - сказала Валька. - Зарезал Жада ее теленочка.
   - Он  за  деньги хоть  кого  зарежет,  -  сказал Вовка  и  плюнул.  -
Сквалыга! Даже ящик хотел забрать, не мог удержаться от жадности.
   - Откуда такие люди берутся?  -  удивленно спросил Павлик.  - Правда,
ребята, даже непонятно.
   - Потому что буржуйская натура, - отрезал Цыпа.
   И словно в ответ, на Жадиной веранде обрадовапно взревел патефон:

   Я - кукарача!
   Я - кукарача!

   Вовка  обеспокоенно завозился.  Он  сидел  выше  всех,  а  сейчас еще
поднялся на ноги. И смотрел через забор во двор Василия Терентьевича.
   - Не дали тогда мне расстрелять эту бандуру, - с упреком произнес он.
   - Сядь, - велел Митька. - Ты мне ногой по затылку стукнул.
   Павлик Шагренев задумчиво сказал:
   - Если бы достать такой репродуктор, как на стадионе... Мы бы с папой
все  остальное сделали,  чтобы  пластинки играть.  Жала  завел  бы  свою
"кукарачу",  а  мы бы свою хорошую песню.  Жадин патефон и не услыхал бы
никто.
   - Он охрип бы и лопнул от натуги вместе с хозяином, - заметил Митька.
   - Зачем репродуктор?  -  сказала Валька.  -  Вон у Вовки голос громче
всякого радио.  Ты,  Вовка,  запел бы что-нибудь. Это лучше всякой пули.
Никакой патефон тебя не переорет.
   - А что!  Я могу!  -  неожиданно сказал Вовка и крикнул:  -  "А ну-ка
песню нам пропой, веселый ветер!"
   Голос был в самом деле отчаянно громкий.  Ясный и отчетливый.  Даже в
ушах зазвенело.  Но, кроме голоса, был у Вовки еще хороший слух. И может
быть, сам того не желая, Вовка с протестующего крика перешел на мелодию:

   ...Веселый ветер,
   Веселый ветер!
   Моря и горы ты обшарил все на свете...

   Сейчас эта песня старая и  привычная.  А тогда была она совсем новой.
Она прилетела к  ребятам с  экранов,  из нового фильма,  где их ровесник
Роберт Грант неустрашимо рвался на  помощь отцу-капитану.  Были в  песне
синие ветры, зов морей и яростная уверенность, что "кто ищет, тот всегда
найдет".
   Не прерывая песни. Вовка вскочил и начал подниматься по лестнице. Так
же,  как поднимался по вантам к  верхушке мачты Роберт Грант.  И  ребята
ринулись за ним.
   Они  любили  хорошие  песни,  только  раньше  как-то  стеснялись петь
вместе.  Но сейчас в песне была их борьба,  их протест и гордость. И они
подхватили слова о веселом ветре,  разнесли их с высоты на весь квартал-
звонкие слова о смелости и мальчишечьей правоте.
   Жестяная глотка патефона заскрипела и умолкла. Жадин голос на веранде
нерешительно сказал:
   - Хулиганство...
   Это случилось в  промежутке между куплетами,  и ребята услышали.  Они
засмеялись.  Безбоязненно и торжествующе,  потому что слишком явным было
Жадина бессилие.  А  потом они  закончили песню,  и  Вовка тут же  завел
новую:

   Все выше, и выше, и выше
   Стремим мы полет наших птиц!

   И они подхватили опять,  удивляясь,  как здорово, как слаженно звучит
их неожиданный хор.
   Митькин отец вышел на крыльцо и слушал, подняв голову.
   - Идите к нам, Петр Михайлович, песни петь! - крикнула Валька.
   - Голос теперь не тот,  Валя,  - сказал он. - А то бы я спел, честное
слово. Вот Алеша пусть идет.
   Лешка, деловито сопя, стал карабкаться к ребятам.
   Патефон порывался выплюнуть лихой фокстрот,  но умолк,  не доиграв. А
ребята пели:

   Кра-сно-флотцы!
   Недаром песня льется!
   Недаром в ней поется,
   Как мы на море сильны!

   А потом пришло время для песни,  которая была главной. Главной - в ту
пору.
   Ее пели по-русски и  по-итальянски.  По-испански и по-немецки,  у нее
было много переводов, а кто не знал слов, находил их тут же.
   И,  быть может,  перевирая незнакомые слова, но зато со звонкой силой
выводил Вовка в высоте:

   Аванти, пополо, а ля рискосса!
   Бандьера росса,
   Бандьера росса!

   И с той же силой повторяли Валька и мальчишки:

   Вперед, товарищи! Гори над нами
   Победы знамя,
   Свободы знамя!

   Потом Митька вспомнил немецкий припев:

   Ди ротэ фанэ,
   Ди ротэ фанэ..,

   И совсем притихла улица, слушая боевую песню Испании:

   Ты, знамя алое,
   Красней зари,
   Ты, знамя красное,
   Гори, гори...

   Они стояли и пели у самой крыши, среди тополиной листвы, под бледными
июньскими  звездами,  веселые,  абсолютно  бесстрашные,  готовые  лететь
навстречу всем пулям и штыкам,  навстречу всем врагам.  Вместе с песней,
яростной, как горячий ветер.
   Они не знали,  что будут еще годы,  не очень спокойные, тревожные, но
не опаленные еще самой большой грозой.
   Еще   восторженно  маршировал  по   гамбургским  мостовым  Пауль  фон
Шифенберг,  будущий  командир дивизии СС,  не  ведая,  что  зимой  сорок
четвертого года пуля снайпера Вершинина просверлит ему  переносицу.  Еще
не  была  сделана  противотанковая граната,  которую в  белорусском лесу
швырнет себе под  ноги окруженный немцами партизанский разведчик Шадрин.
Еще не  построен был бомбардировщик,  на котором погибнет стрелок-радист
Шагренев.  Никто не знал,  что будет такой орден Отечественной войны,  с
которым  вернется домой  танкист Цыпин,  а  морской пехотинец Логинов не
вернется,   орденом  его  наградят  посмертно.  И,  наверно,  росла  еще
где-нибудь  в   Сибири  та  береза,   из  которой  сделают  приклад  для
снайперской винтовки Сергея Иванова.  Их,  эти приклады, будут делать на
комбинате, куда пойдет работать Валька...
   А сейчас они пели.
   И  в  тысячах других дворов тоже пели,  гоняли мяч,  клеили воздушных
змеев и стреляли из луков тысячи мальчишек, которых, видимо, не принимал
в  расчет и  о  которых разбил свою  стальную мощь фюрер третьей империи
рейхсканцлер Адольф Гитлер.
   Они пели. Вечер был теплый, и песня славная, и друзья надежные.
   Давайте простимся с ними сейчас,  в этот хороший вечер. Впереди у них
еще четыре лета - солнечных и почти мирных.

                                                      Владислав КРАПИВИН

                           ДАЛЕКИЕ ГОРНИСТЫ

   Это просто сон. Я расскажу его точно, как видел. Ни до этого раза, ни
потом  не  снились мне  такие  подробные и  яркие  сны.  Все  помню  так
отчетливо.  Помню, как трогал старые перила в лунном доме и рука ощущала
теплое   дерево:   волнистые  прожилки  и   крепкие   затылочки  сучков,
отшлифованных многими ладонями.  Помню,  как пружинили доски деревянного
тротуара,  когда на них качался Братик.  Помню, какой большой и выпуклой
была тогда луна...
   Я  видел,  что мне одиннадцать лет и  я  приехал на каникулы к дяде в
Северо-Подольск.  Не знаю, есть ли на свете такой город. Если и есть, то
не тот и не такой.  А дядя и правду есть, но живет он в Тюмени. Впрочем,
это неважно, в рассказе он все равно не участвует.
   Сон мой начинался так:  будто я  проснулся в  дядином доме,  в пустой
деревянной комнате,  звонкой,  как  внутренность гитары.  И  понял,  что
пришло хорошее утро.

   Утро  и  в  самом  деле  было  славное.  Весело ссорились воробьи,  и
чириканье их громко отдавалось в комнате.
   Часто вскрикивали автомобили. В большом городе такого не услышишь.
   Я  и  раньше знал,  что дядин дом стоит у  крепостного холма,  но  не
думал,  что так близко.  Окно смотрело прямо в  заросший откос.  Он  был
щедро усыпан цветами одуванчиков.  Неба я не видел, но одуванчики горели
так ярко, что было ясно: солнце светит вовсю.
   Я  машинально  потянулся  за  одеждой.  На  спинке  скрипучего  стула
оказались старенькие синие шорты и клетчатая рубашка.  Я таких у себя не
помнил,  но было все равно. Оделся. Заметил, что рубашка чуть маловата и
одна пуговица болтается на длинной нитке.
   Потом  я  распахнул окно.  Зеленый с  желтой  россыпью откос  как  бы
качнулся мне навстречу.  Я встал на подоконник и прыгнул в утро,  полное
травы и солнца.

   Я  стал подниматься по холму к  развалинам белых башен.  Солнце сразу
взялось за  меня.  Даже сквозь рубашку я  чувствовал его горячие ладони.
Старенькие кеды скользили по траве,  и  я немного устал.  Вытянул руки и
лег лицом в желтые одуванчики.  Они были мягкие и пушистые. Вы замечали,
что у  них даже запах какой-то пушистый?  Запах летнего утра.  Пахло еще
травой и землей, но этот пушистый запах был сильнее.
   Лежал я  недолго.  Солнце слишком припекало спину,  я вскочил и одним
броском добрался до остатков крепости.
   Только снизу они  казались белыми.  Здесь камень был светло-серый,  с
рыжими подпалинами какого-то лишайника.
   Стены  почти  все  были  разрушены.  Уцелевшими выглядели только  две
остроконечные шатровые башни.  Совсем  такие,  как  рисуют  в  книжках с
русскими сказками.  А  еще  на  холме был  высокий собор с  заколоченным
крест-накрест входом,  полуразрушенная часовенка и  низкий каменный дом.
Тоже пустой.  И тихо-тихо.  Ни кузнечиков,  ни воробьев.  Я оглянулся на
город. Увидел коричневое железо крыш, темную зелень тополей, электричку,
бегущую по желтой насыпи,  два подъемных крана...  Там все было так, как
нужно. А здесь было не так. Я оказался как бы на острове.
   У  разрушенной стены  валялась  чугунная пушка  с  выпуклым двуглавым
орлом на черной спине.  Чугун был теплый и шероховатый, весь в оспинках.
Я  поглядел на  уснувшую пушку,  перелез через  камни и  вошел в  густую
траву.  Хорошо помню  это  ласковое ощущение детства:  идешь по  высокой
траве, раздвигаешь ее коленками, и метелки травы мягко щекочут кожу.
   Мне хотелось найти старинную монету или обломок меча,  но кругом были
трава  и  камни.  Тогда  я  пошел к  башне.  Низко,  за  травой,  темнел
полукруглый вход.
   Я сделал несколько шагов --  пять или шесть -- и ничего не случилось,
но,  как  мягкий толчок,  меня остановило предчувствие тайны.  Тайны или
приключения.  Так бывает и во сне,  и наяву:  возникает ожидание чего-то
необычного. Во сне это чувствуешь резче.
   Я остановился и стал ждать. И тут появились эти двое.
   Впрочем,  не  было  в  них  ничего странного.  Просто двое мальчишек.
Пригнувшись,  они  вынырнули из  похожего на  туннель входа и  пошли мне
навстречу.
   Одному было лет одиннадцать,  как мне,  другому поменьше -- наверное,
лет восемь.
   Старшего  я  не  сумею  описать  точно.   Знаю  только,  что  он  был
темноглазый,  тонкоплечий,  с темной,  косо срезанной челкой. Черты лица
почти забылись,  но выражение,  сосредоточенное и сдержанно-грустное,  я
помню очень хорошо.  И запомнилась еще такая мелочь:  пуговицы на темной
его  рубашке шли  наискосок,  словно через плечо была переброшена тонкая
блестящая цепочка.
   Потом,  когда мы узнали друг друга,  я называл его по имени. Имя было
короткое и  звучное.  Я  забыл его  и  не  могу  придумать теперь ничего
похожего.  Я  буду называть его Валеркой:  он  похож на одного знакомого
Валерку. Но это потом. А сначала он был для меня просто Мальчик, немного
непонятный и печальный.
   Младшего я  помню лучше.  Это  странно,  потому что он  был все время
как-то позади,  за старшим братом. И не о нем, в общем-то, главная речь.
Но  я  запомнил его до  мелочей.  Ясноглазый такой,  с  отросшим светлым
чубчиком, который на лбу распадался на отдельные прядки. Он был в сильно
выцветших   вельветовых  штанишках   с   оттопыренными  карманами  и   в
светло-зеленой,   в  мелкую  клетку,  рубашке.  Помятая  рубашка  смешно
разъехалась на животе, и, как василек, голубел клочок майки.
   У  него были темные от въевшейся пыли коленки и  стоптанные сандалии.
На  левой  сандалии спереди разошелся шов;  получилась щель,  похожая на
полуоткрытый рыбий рот. Из этого "рта" забавно торчала сухая травинка.
   На  переносице у  малыша сидели две или три крапинки-веснушки,  а  на
подбородке темнела длинная царапина. Она была уже старая, распавшаяся на
коричневые точки.
   Верхняя губа у  него была все  время чуть приподнята.  Казалось,  что
малыш хочет что-то спросить и не решается.
   Конечно,  разглядел я все это позже. А пока мы сходились в шелестящей
высоком траве,  молча и выжидательно посматривая друг на друга.  Я опять
ощутил  оторванность от  мира.  Будто  я  не  в  середине  города,  а  в
незнакомом пустом поле,  и  навстречу идут люди неведомой страны.  Почти
сразу это прошло, но ожидание таинственных событий осталось.
   Вдали протяжно затрубил тепловоз.  Оба они обернулись. Младший быстро
и порывисто, старший как-то нехотя.
   -- Ничего там нет, -- громко сказал Мальчик.
   Я подумал,  что они говорят про башню,  где недавно был.  Видимо, это
были "исследователи" вроде меня.
   -- Что вы ищете? -- спросил я.
   -- Следы, -- сказал Мальчик. Малыш встал на цыпочки и что-то зашептал
ему в ухо. Мальчик улыбнулся чуть-чуть и молча взъерошил малышу затылок.
Тот смущенно вздохнул и смешно сморщил переносицу.  "Братик", -- подумал
я.  И  с той минуты всегда звал его про себя Братиком.  Может быть,  это
звучит сентиментально,  однако другого имени  я  ему  не  найду.  Был  у
Мальчика не  просто  младший братишка,  а  именно  братик --  ласковый и
преданный.
   Но вернемся к разговору. Мальчик сказал про следы.
   -- Чьи следы?
   -- Времени, -- спокойно ответил он.
   -- Ничего нет,  --  понимающе сказал я.  --  Никаких монет,  никакого
ржавого обрывочка кольчуги не  найдешь.  Только пушка.  Но ее не утащишь
для коллекции.
   -- Пушка --  это не то,  --  сказал он рассеянно.  И спросил,  как бы
спохватившись: -- А камней с буквами не видел?
   -- Нет.
   -- Значит,  никто не  знает,  где мы,  --  сказал он  почти шепотом и
опустил голову.  --  Иначе они вырубили бы  на камнях какой-нибудь знак.
Такой, что не стерся бы... Хотя бы одно слово.
   -- Твои знакомые?  Туристы? -- спросил я с разочарованием, потому что
только туристы пишут на старинных камнях.
   -- Нет, -- с короткой усмешкой ответил он. -- Тогда туристов не было.
   "Когда?"  --  хотел спросить я,  но  что-то помешало.  Не страх и  не
смущение,  а  какая-то догадка.  И потом,  когда он все рассказал,  я не
удивился и поверил сразу.
   Мы стояли по колено в траве, и на ее верхушках лежала между нами тень
жестяного флага-флюгера башни.  Я шагнул, разорвал тень коленями и встал
рядом с Мальчиком.
   -- Пойдем,  --  не  то сказал,  не то спросил он,  и  мы пошли рядом,
словно сговорившись, что у нас одна дорога.

   Из  травы мы  выбрались на  каменистый пятачок.  Там сидел и  щурился
рыжий  котенок.  Он  увидел  нас  и  разинул маленький розовый рот:  или
зевнул, или сипло мяукнул.
   -- Ой!..  --  радостно сказал  Братик.  Шагнул  было  к  котенку,  но
раздумал  и  стал  шевелить  пальцами в  разорванной сандалии.  Торчащая
соломинка задергалась.  Котенок припал к  камню  и  задрожал от  азарта.
Потом он прыгнул на сандалию.
   -- Пф, -- сказал Братик и легонько топнул.
   Ух,  какой  свечкой взвился рыжий  охотник!  А  потом вздыбил спину и
боком,  боком,  боком,  на  прямых  ногах  ринулся  прыжками в  травяные
джунгли.
   -- Ой! -- уже встревоженно воскликнул Братик. И помчался следом. И мы
тоже.
   Котенка мы не нашли,  но было так здорово бежать по траве под горячим
солнцем! Мы промчались через весь холм и остановились у противоположного
откоса.  Глинистая крутая тропинка сбегала среди  одуванчиков к  городу.
Братик раскинул руки  и  помчался,  поднимая подошвами дымки рыжей пыли.
Мальчик молниеносно и как-то встревоженно бросился за ним. И я помчался!
   Цветы  одуванчиков сливались в  желтые  полосы.  Синий  воздух  шумно
рвался у  щек,  свистел в  ногах.  Город летел ко мне,  и я летел к нему
навстречу.
   Впрочем,  внизу я полетел по-настоящему --  запнулся за кирпич. Левое
колено попало на щебень.  Еще не открывая глаз, я знал, что кожа содрана
до  крови.  Тоже ощущение детства,  хотя и  не очень ласковое.  Конечно,
хотелось зареветь, но пришлось сдержаться. Я. открыл глаза.
   Мальчик лежал рядом.  Ничком.  Над ним встревоженно склонился Братик.
Резкий страх поднял меня на ноги. Я тряхнул Мальчика за плечо.
   -- Что с тобой?
   Он приподнял голову и посмотрел так, словно хотел увидеть не меня, не
эту улицу, а что-то совсем другое.
   -- Ничего, -- устало сказал он и встал. -- Все то же.
   Я  занялся своей раной.  На  колене багровел кровоподтек.  Из длинных
черных царапин щедро выкатывались алые горошинки крови.
   -- Приложи подорожник,  и все пройдет,  --  негромко, со знанием дела
посоветовал Братик.  Я кивнул и, хромая, отправился искать подорожник. И
не  знаю,  как  оказался в  незнакомом переулке.  Темнели с  двух сторон
массивные  старинные ворота,  лежала  тень,  и  сами  по  себе  скрипели
деревянные тротуары.
   Стало грустно,  что вдруг потерялись новые друзья.  Чувствовал я, что
встреча была не случайной.
   Я стал искать.  Менялись улицы, наклонялись навстречу дома. Пружинили
под  ногами  тротуары,   и  качались  травы.  Солнце  уходило  за  купол
старинного крепостного собора.
   Наконец я  увидел Мальчика и  Братика.  Они стояли у  массивных ворот
бревенчатого дома. Дом был похож на деревянную крепость.
   Мальчик  стоял,  прислонившись к  столбу  калитки,  а  Братик  лениво
качался на прогнувшейся доске тротуара.
   -- Куда вы исчезли? -- обрадованно сказал я. -- Бегаю, ищу...
   -- Никуда, -- равнодушно сказал Мальчик.
   -- Пойдем наверх.
   -- Нет.
   -- Почему?
   -- Не знаю.
   -- Ну... разве здесь лучше?
   -- Не знаю...  --  опять сказал он.  --  Не пойму. Здесь все какое-то
ненастоящее.  Будто  все  только кажется.  --  Он  пошатал доску забора,
словно проверял:  может быть,  и она не настоящая. Я не удивился, только
стало обидно.
   -- А  я?  --  спросил я  с  неожиданной горечью.  --  Значит,  и я не
настоящий? Ну, посмотри... -- Я протянул ему ладонь.
   Он подумал,  взял меня за рукав.  Потом его узкая ладонь охватила мою
кисть.
   -- Ты? Ты настоящий? -- сказал он как-то светло и радостно.
   И я понял, что он мне нужен, что я хочу такого друга.
   Помню, что с этого момента я стал звать его по имени.
   А Братик смотрел на нас молча и покачивался на доске.

   Над крышами зеленел край холма,  и  острые башни с  флюгерами белели,
как декорации к сказке. Глядя на башни, Валерка сказал:
   -- Мы жили здесь... Вернее, здесь, но... не так. Крепость была целая,
и башни новые.  И люди там жили... А кругом поля. И такая высокая трава.
Она при луне как серебро.
   -- Когда это было? -- опросил я, и стало немного страшно. Он вздохнул
и, как бы делая трудный шаг, тихо ответил:
   -- Ну... наверное, пятьсот лет.
   -- Да, -- неожиданно подтвердил Братик.
   Как  будто холодная волна прошла между нами.  Словно все  эти пятьсот
лет дохнули ветром,  чтобы развеять нас в  стороны.  Я  торопливо шагнул
ближе к Валерке.
   -- Слушай... А может быть... это тебе только приснилось?
   Он не обиделся и не ответил. Только головой покачал. Потом сказал:
   -- Это здесь, как во сне... если бы не ты.
   И было так хорошо,  что он сказал:  "Если бы не ты".  Значит, он тоже
хотел, чтобы я был. С ним!
   Но это время... Пятьсот лет!
   -- Как же ты... Ну, как вы попали сюда?
   -- Я расскажу. Потом, ладно?
   Мы помолчали.
   -- А как вы живете, у кого?
   Валерка небрежно оглянулся на дом.
   -- Не  знаю.  Мне  все  равно.  Какие-то  старики...  Вот  он  знает,
наверное...  --  И Валерка посмотрел на Братика.  Тот молчал и понимающе
слушал нас. Видимо, он знал. Кажется, он вообще знал больше брата.
   -- А...  --  начал  я  и  вдруг  замолчал,  устыдившись пустых  слов.
Отчетливо и  на  всю глубину вдруг почувствовал,  какая же  тоска должна
быть у этого мальчишки.  Как ему хочется домой,  где новые белые башни и
лунная трава у крепостных стен.
   -- И никак нельзя вернуться?
   Он медленно поднял глаза на меня и пожал плечами.
   И тогда опять на цыпочки встал Братик.  Он что-то сказал ему. Валерка
слушал недоверчиво, но внимательно. Потом произнес вполголоса:
   -- Да ну... сказка.
   Братик зашептал опять. Валерка виновато взглянул на меня.
   -- Он  говорит,  что,  если найти очень старый дом...  со  старинными
часами...
   -- Ну?
   -- И перевести часы назад...
   -- На пятьсот лет? -- спросил я у Братика.
   -- Да, -- шепотом сказал он.
   -- И тогда что?
   -- Тогда, наверное, порвется цепь...
   -- Какая цепь?
   -- Не знаю...
   -- А откуда ты все это взял?
   -- Не знаю... -- Он чуть не плакал, оттого что не знает.
   Валерка ласково взял его за плечо.
   Я сказал:
   -- Рядом с нами есть очень старый дом. Он заколочен.
   -- А часы?
   -- Надо посмотреть.
   Но я уже был уверен, что часы там есть.

   ...События нарастали, и время ускоряло бег.
   Я  помню  пустой  солнечный  двор  старого  дома.  Крыльцо  с  витыми
столбиками, потрескавшиеся узоры на карнизах, галерею с перилами. Окна и
дверь были забиты досками. Мы подошли к окну.
   -- Надо оторвать доски, -- сказал я.
   -- А если увидят? -- засомневался Валерка.
   -- Все  равно,  лучше сейчас оторвать.  Если  сейчас увидят,  скажем:
просто так, поиграть хотели. А если ночью заметят, решат, что воры...
   -- Давайте, -- согласился он.
   И  тут пришел страх.  Непонятный и  тяжелый.  Это бывает лишь во сне:
кругом пусто и солнечно,  а страшно так, что хочется бежать без оглядки.
Но если побежишь, ноги откажут и случится что-то жуткое.
   Я  не  побежал.  Тугим,  почти  физическим усилием я  скрутил страх и
взялся за край доски.  Валерка --  за другой. С отвратительным кряканьем
выползали ржавые гвозди.
   Освободив окно,  мы пошатали раму,  и створки мягко разошлись. В доме
стоял зеленый полумрак, пробитый пыльным солнечным лучом.
   Часов мы  не увидели,  но из глубины доносилось тяжелое металлическое
тиканье. Страх медленно проходил.
   -- Лезем, -- прошептал я.
   -- Надо в полночь, -- возразил Валерка.
   -- Конечно!  --  сказал я с неожиданной досадой.  --  Ну конечно! Все
такие дела делаются в полночь... Чушь какая-то!
   -- Да не обязательно, -- откликнулся он виновато. -- Но стрелки можно
вертеть, пока бьют часы. Вертеть надо очень долго, а в полночь часы бьют
дольше всего.
   На это нечего было возразить.
   Мы закрыли окно.
   -- Слышишь? -- вдруг спросил Валерка.
   -- Что?
   -- Труба играет. Далеко-далеко.
   Я не слышал. И сказал:
   -- Наверное, электричка трубит.
   -- Да?  --  неуверенно проговорил он.  А  Братик  посмотрел  на  меня
осуждающе.
   И тут наступил вечер.

   ...Мы снова поднялись на холм,  к развалинам стены,  и сели на пушку.
Она  еще  не  остыла от  дневного солнца.  От  стены тоже  веяло дневным
теплом,  но  воздух посвежел.  Резко пахло холодными травами.  Последние
краски дня перемешались с вечерней синевой. И встала круглая луна. Очень
большая и какая-то медная.
   -- Луна была такая же, -- вдруг тихо сказал Братик.
   Я не видел его,  потому что между нами сидел Валерка.  Я наклонился и
посмотрел на Братика. Мне показалось, что он плачет, но он просто сидел,
упершись лбом в колени. И теребил траву. Потом он резко поднял голову.
   -- Опять, -- напряженно сказал Валерка. -- Слышишь?
   Я  прислушался  и  на  этот  раз  действительно услыхал,  как  играют
горнисты. Далеко-далеко. Пять медленных и печальных нот перекатывались в
тишине.  Вернее,  где-то  позади  этой  тишины,  за  горизонтом уснувших
звуков. "Та'-а-та' та'-а-а-та".
   -- Ну и что?  -- неуверенно спросил я. -- Кругом много лагерей. Отбой
играют. Что такого?
   -- Наверное... -- согласился Валерка. -- Только... разве это отбой ?
   -- Это зовущий сигнал, -- спокойно и уверенно сказал Братик. -- Ты не
помнишь?
   Валерка не ответил.
   Сигнал,  печальный и  незнакомый,  звучал во  мне  и  все повторялся.
Как-то сами собой подобрались к  нему слова:  "Спать не ложи-и-те-есь...
Ждет вас доро-о-о-оога-а..."
   Что им не спалось, горнистам?
   -- Я  был трубачом,  --  вдруг сказал Валерка,  не глядя на меня.  --
Ну...  я  обещал рассказать.  Я  был трубачом и дежурил на левой угловой
башне...  Всегда... И в тот вечер тоже. Они взяли крепость в кольцо, а у
нас  не  хватало стрел.  Они  жгли костры,  и  всадники Данаты скакали у
самого рва...
   -- Кто такой Даната? Князь? Или вождь?
   -- Начальник арила, -- сказал Валерка. И я больше не стал спрашивать.
   -- И  Даната  послал  Ассана,   своего  брата  и  друга,   будто  для
переговоров.  Ассан поднял шлем на копье,  и  мы,  когда увидели его без
шлема,  опустили мост.  Мы  не  знали...  Он въехал на мост и  перерубил
канат;  мост  уже  нельзя было  поднять.  Даната с  конниками ворвался в
ворота.  А  следом  вошли  тяжелые меченосцы.  И  полезли на  стены,  на
галереи. На башни...
   -- Ты был без оружия?
   -- Вот у него, -- Валерка посмотрел на Братика, -- был маленький лук.
Ну,  игрушка. Даже кожаный щит пробить было нельзя. А меченосцы пришли в
панцирях...  Они,  наверное,  не тронули бы нас,  но я заиграл,  чтобы у
дальних стен построились для рукопашного боя. Тогда меченосец замахнулся
на  меня.  Я  закрылся от  меча трубой,  отступил на карниз.  А  мы были
вместе...  --  Он неожиданно притянул Братика за плечо,  и  тот послушно
прижался к старшему брату.
   -- Я отступил,  -- сказал Валерка, -- и толкнул его нечаянно. Он упал
в ров. Тут уж я про все забыл, обернулся, чтобы посмотреть, испугался. А
он даже не ушибся:  было невысоко и трава густая.  Стоит внизу и на меня
смотрит. Я обрадовался, а меня вдруг как толкнет что-то. Я упал... и вот
здесь...
   -- Если бы ты знал,  --  тихо сказал он.  --  Ходишь,  ходишь по этой
траве...  Думаешь,  может...  может,  хоть камушек знакомый попадется. А
ничего нет... И как там кончился бой?
   Я молчал.
   У меня даже трубы не осталось, -- вздохнул Валерка.

   Наяву я,  конечно,  бросился бы  в  темную пропасть догадок:  кто он,
откуда?  Не было здесь никакого Данаты с  тяжелыми меченосцами.  С какой
планеты  эти  двое  мальчишек,  из  какой  Атлантиды?  Уж  чего-чего,  а
фантастики  я   начитался  и   умел  размышлять  о  таинственных  ветрах
пространства и времени.
   Но  там,   на  крепостном  холме,  я  думал  совсем  о  другом.  Я  с
возрастающей грустью думал,  что  скоро он  уйдет.  Мне  очень нужен был
друг, но Валерка собирался уйти, и Братик тоже.

   Из жерла пушки, не торопясь, вылез котенок. Было еще совсем темно, но
я разглядел, что это наш знакомый -- Рыжик.
   Он  опять сипло мяукнул,  выгнул спину и  начал мягко тереться о  мою
ногу.
   -- Смотри, -- сказал я Братику.
   Он тихонько обрадовался,  подхватил котенка на колени,  и тот заурчал
негромко, будто наш электросчетчик в коридоре.
   -- Пойдем, искупаемся, -- сказал Валерка. -- До двенадцати далеко.
   Я  встал.  Я тоже любил купаться в сумерках.  Мы гуськом спустились к
маленькому пруду.
   Вечер темнел. Был он не синий, не сиреневый, а какой-то коричневатый.
Бывают такие вечера.  Желтый шар луны повис в теплом воздухе и отражался
в воде расплывчатым блином.  Высокие кусты окружили пруд, закрыв огоньки
и  темные  силуэты крыш.  Пахло  чуть-чуть  болотом и  горьковатой корой
деревьев.
   Мы ступили на дощатый мостик.
   -- Раздевайся, -- сказал Валерка Братику.
   -- Нет.  Он тогда убежит...  -- Братик покачал у груди котенка. Потом
он стряхнул сандалии и сел, опустив ноги в воду.
   -- Ух, какая теплая...
   Мы с  Валеркой разделись.  Я сразу скользнул с мостика --  осторожно,
чтобы не  испугать плеском тишину.  Вода  и  в  самом деле  была  словно
кипяченая.  Дно оказалось илистым, но не очень вязким. Я пяткой попал на
бугорок из  увядших водорослей.  Оттуда,  рванувшись,  побежала вверх по
ноге щекочущая цепочка воздушных пузырьков.
   Я  присел на корточки,  распрямился у  самого дна и поплыл под водой,
раздвигая редкие камышинки.  Потом  открыл глаза  и  глянул вверх.  Луна
просвечивала,  как большой желток.  Я вылез на мостик, дождался Валерку.
Мы молчали. Оделись и пошли к старому дому.
   Вечер превратился в  ночь.  Небо  стало темно-зеленым,  а  луна почти
белой.
   Я  боялся  только  одного:  вдруг  появится опять  непонятный тягучий
страх.  Но страха не было. Темный дом под луной казался таинственным, но
не опасным.
   Мы раскрыли окно.  Я скользнул в него первым.  Пол был ниже земли, и,
когда я прыгнул внутрь,  подоконник оказался выше моей головы.  Я принял
на руки Братика. Он сразу прижался ко мне.
   -- Боишься? -- удивился я.
   -- Немножко, -- шепотом сказал он.
   Спустился Валерка. Половицы дружелюбно скрипнули.
   Мы  были  в  широком  коридоре,  вдоль  которого  посередине зачем-то
тянулись точеные  перила.  На  горбатом полу  раскинулись зеленые лунные
квадраты. От них было светло.
   Скользя ладонью по  перилам,  я  пошел к  открытой двери,  из которой
доносился стук часов.  Был  он  громкий,  словно в  металлический ковшик
роняли железные шарики. Братик обогнал меня, он уже перестал бояться.
   Мы вошли в  квадратную комнату и  сразу увидели часы.  Они были очень
старые и громадные,  ростом со взрослого мужчину.  Стояли они на полу --
такой узкий застекленный шкаф  с  резными деревянными рыцарями по  бокам
дверцы.  Рыцари были ростом с Братика. Они стояли, положив руки в боевых
перчатках на перекладины мечей. Я почему-то подумал о меченосцах Данаты.
   Высоко  вверху  за  стеклом дверцы мерцал фарфоровый круг  с  черными
трещинами и  медными  римскими цифрами.  Узорные  стрелки показывали без
двух  минут двенадцать.  Внизу тяжело ходил маятник,  похожий на  медную
сковородку.
   -- Ну, давай, берись за стрелки, -- сказал я. -- Пора.
   Валерка с досадой пожал плечами.
   -- Да  не могу я.  Ну...  нельзя нам.  Ничего не выйдет.  Это ты один
можешь. Понимаешь?
   Я кивнул и,  покосившись на рыцарей,  потянул дверцу.  Она отошла,  и
стук  часов стал  еще  громче.  Я  поднялся на  цыпочки и  прикоснулся к
большой стрелке. Она была холодная, как сосулька. Внутри часов нарастало
скрежетанье.  Мы  напряженно  замерли.  Скрежетанье  исчезло,  и  мягко,
негромко, толкнулся первый удар.
   -- Верти! -- тонко крикнул Братик.
   Я  завертел стрелку так,  что  она расплылась в  прозрачный круг,  на
котором вспыхнули лунные искры. Часы удивленно промолчали, потом ударили
еще два раза.  И  тут я  с  отчетливой тоской понял,  что мы расстаемся.
Валерка и  Братик исчезнут сейчас,  и  я  останусь в  этом пустом лунном
одиночестве. Мы даже не успеем ничего сказать друг другу.
   Я так не мог!
   Рука слегка задержала стрелку.
   -- Ну,  что ты?  --  не сердито, а как-то жалобно крикнул Валерка. --
Крути! Боишься?
   Я подумал,  что теперь всю жизнь он будет считать меня предателем.  И
снова нажал на стрелку. Но тут пришла спасительная мысль.
   -- Бесполезно,  --  сказал я,  устало обернувшись.  --  Потому что не
успеть.  Ну смотри:  один круг -- это один час. В сутках двадцать четыре
часа.  В году триста шестьдесят пять суток. А за пятьсот лет? Это больше
четырех миллионов оборотов!
   Наяву я  ни  за что бы не сосчитал так быстро:  арифметику всегда еле
тянул на тройку...
   Часы ударили последний раз, и навалилась тишина.
   Валерка и  Братик были  рядом,  но  я  не  радовался.  Им  было очень
грустно, и я чувствовал себя виноватым. Надо было все же вертеть стрелки
до конца. Всегда надо вертеть до конца.
   -- Тогда  пусть  возьмет меч,  --  вполголоса,  но  настойчиво сказал
Братик.
   -- Какой меч? -- спросил я.
   -- Он не тяжелый, -- торопливо сказал Братик. -- Только им надо убить
Железного Змея. Это он держит нас в плену.
   -- Сможешь? -- нерешительно и с надеждой спросил Валерка.
   Начиналась совсем уже сказка.  А у сказки свои правила.  Я знал,  что
смогу.  Убью Железного Змея,  и  все  будет хорошо.  Для  Валерки и  для
Братика. А для меня?
   -- Только этот меч на старом кладбище, -- виновато сказал Валерка.
   -- Подумаешь...
   -- Тогда пойдем?
   -- Пойдем.

   Мне очень не хотелось идти. Я ни капельки не боялся ночного кладбища,
но опять стало тоскливо.  Сказка разворачивалась по своим законам,  и  я
знал: скоро надо расставаться с Валеркой.
   Можно  было  бы  не  ходить,   придумать  что-нибудь,  отказаться.  Я
чувствовал,  что он даже не обидится. Но я шел, потому что ни во сне, ни
наяву дружбу не завоюешь предательством.
   Лунные  улицы  были  совсем  не  похожи  на  дневные.  Афишные  тумбы
напоминали маленькие терема.  От них падали очень черные тени.  На углу,
где  раньше  стоял  киоск,  возвышалась  трансформаторная  будка,  очень
странная: на громадном разлапистом пне -- бревенчатая кособокая избушка.
От  нее  тянулись провода.  С  пня спрыгнул на  асфальт крошечный гном с
электрическим фонариком и юркнул в подворотню. Я не удивился.
   Мы вышли на освещенное луной место. Кругом были травянистые холмики и
серые  продолговатые камни,  похожие  на  обломки  бетонных панелей.  На
камнях темнели буквы.  Торчало несколько кривых крестов.  Один  крест --
очень маленький, но на длинной ножке -- ярко блестел.
   И  вдруг  я  понял:  это  воткнутый в  холмик  меч  с  крестообразной
рукоятью.
   Валерка с  Братиком остановились.  Я шагнул к мечу.  Витая рукоятка с
перекладиной была  на  уровне моих  плеч.  Я  ухватил ее  двумя руками и
потянул. Клинок легко-легко вышел из земли.
   На  лезвии не  осталось ни  крошки чернозема.  Лунный свет  буквально
стекал  по  сверкающему лезвию.  Казалось,  он  начнет  падать с  острия
тяжелыми каплями.
   Меч был удобный --  рукоятка увесистая,  а  клинок легкий.  Крути над
головой, как хочешь. Я взмахнул им и...
   Земля ушла из-под ног, словно пол рванувшегося автобуса. Пространство
сдвинулось, перекосилось... и мы опять оказались в старом доме.
   Шкаф из-под часов стоял на прежнем месте, но циферблата и маятника не
было. Вместо них блестел за стеклом дверцы мой меч.
   -- Теперь бери смело, -- сказал Валерка.
   -- Бери, -- сказал Братик. И я взял, хотя сердце бухало как колокол.
   -- Ну, где ваш змей?
   -- Пойдем,  --  как-то скованно отозвался Валерка. Я его понимал: ему
было неловко, что не он идет на поединок. Но ведь он был не виноват, что
у этой сказки такие законы.
   Снова  мы  пошли  по  ночному городу.  По  краям  улицы стояли темные
деревья. Идти было грустно.
   -- Знаешь, что... -- сказал Валерка.
   Я знал.  Он хотел сказать,  что остался бы,  но не может. Обязательно
ему надо туда, где не закончена битва, где он оставил свою трубу.
   -- Понимаю...  --  сказал  я  и  посмотрел на  Братика.  Вот  Братик,
пожалуй,  остался бы.  Если с Валеркой. Потому что ему важно одно: чтобы
рядом был старший брат.

   Улица становилась все темнее,  превращалась в глухую аллею.  Стволы и
ветки смыкались, заслоняя лунный свет. А мы шли и шли.
   А  потом за поворотом ударили по глазам лучи,  и мы увидели,  что уже
утро, почти день.
   Мы  стояли  на  большом пустыре,  поросшем чахлой полынью.  В  полыни
валялся белый конский череп. Костлявый старик таскал за собой на веревке
костлявую козу:  искал, где трава получше. На нас он посмотрел со злобой
и опаской.
   На  краю  пустыря желтел глинистый бугор с  черной норой,  похожей на
подземный ход.
   -- Смотрите, -- звонко сказал Братик.
   Из  черной дыры выбиралось на свет смешное железное чудовище.  Этакий
громыхающий Змей  Горыныч.  Туловище было  похоже  на  ржавую цистерну с
наростами  из  помятых  рыцарских  панцирей  и  кирас.  Сзади  волочился
членистый хвост из металлических бочек,  дырявых ведер и бидонов.  Между
ними  я  заметил  несколько  сломанных  набедренников и  налокотников от
старинных лат.  Скрежетали крылья из  кровельных листов и  автомобильных
дверок.  Голова щелкала челюстями, как медвежьим капканом. Вместо глаз у
нее блестели треснувшие фары.
   Я  с любопытством следил за этой живой грудой металлолома.  Она вдруг
перестала грохотать,  бесшумно поднялась в  воздух и понеслась на меня с
нарастающим реактивным свистом.
   Без  страха,  даже без  всякой тревоги я  поднял навстречу сверкающий
меч.  Он  прошел сквозь железную рухлядь,  как сквозь бумагу.  И  тут же
вокруг меня стали падать друг на друга гремящие обломки. Последним упало
к моей ноге автомобильное колесо.
   -- Вот и все, -- сказал я.
   Сухо пахло пылью и полынью.
   -- Вот и все, -- повторил Валерка.
   Валерка и  Братик стояли рядом.  Они были рядом со мной но уже как бы
за  стеклянной стенкой.  Они  думали  не  обо  мне.  Смотрели  мимо,  за
горизонт.
   "Может быть,  останутся все-таки?" -- подумал я, но вслух не спросил.
Знал, что не останутся, и было горько.
   Что-то  пушистое задело мою  ногу.  На  автомобильном колесе сидел  и
зевал рыжий котенок.  А  я  забыл о нем!  Я взял котенка на руки,  и он,
конечно, опять заурчал. Валерка и Братик смотрели на меня молча.
   -- Как же вы попадете домой? -- спросил я.
   -- А, теперь это все равно как. Пустяки, -- с какой-то преувеличенной
бодростью откликнулся Валерка.  Он  уложил поровнее на  земле  дверцу от
самосвала,   пристроил  к  ней  железную  стойку,   а  на  нее  прицепил
автомобильный руль.
   -- Вот и машина, -- сказал он. -- Это ведь неважно... Пора.
   Он и Братик встали на дверцу.  Я понял,  что сейчас они уйдут совсем.
Было нечего сказать на прощанье. Вернее, незачем было говорить.
   Валерка смотрел на меня виновато.
   Братик вдруг встал на цыпочки и зашептал ему на ухо.  Валерка неловко
улыбнулся:
   -- Он спрашивает, можно ли взять с собой котенка.
   -- Конечно! -- торопливо воскликнул я.
   Невидимая  стеклянная стенка  на  несколько секунд  растаяла.  Братик
прыгнул с  дверцы,  подошел и  торопливо взял  в  ладошки нашего  рыжего
найденыша. Тот даже не перестал урчать.
   -- Спасибо, -- одними губами сказал Братик.
   Потом они опять встали рядом,  и "машина",  приподнявшись над землей,
заскользила к горизонту. И сразу стала таять...
   -- Может быть, еще вернутся? -- сказал я себе вполголоса.
   -- Зачем? -- скрипуче спросил подошедший старик. Я промолчал.
   -- Хулиганство одно на уме, -- проворчал он.
   У  меня скребло в  горле:  не то от слез,  не то от полыни.  И болела
рука.  На тыльной стороне ладони алел глубокий порез,  Видно,  царапнуло
обломком железного змея.
   "Приложи подорожник,  и все пройдет..." -- вспомнил я. И пошел искать
подорожник. Но его не было. За пустырем началась густая трава. Я брел по
ней,  и  пушистые метелки  ласково  трогали колени.  Я  слизывал с  руки
капельки крови. Сон угасал, как гаснет киноэкран, когда на кадрах бывает
затемнение.

   Я.  просыпался,  будто проваливаясь в светлую щель. В окно било яркое
утро. Однако сон еще держал меня в мягких ладонях. Я машинально поднес к
губам  руку,  чтобы  слизнуть кровь.  Но  пореза не  было,  боль  быстро
проходила...
   Во дворе хлопала калитка, и деловито орал соседский петух. Я вскочил,
оделся и стал жужжать электробритвой.
   И тут пришел Володька, с которым два дня назад мы сильно поссорились.
Он был сам виноват тогда,  но обиделся и ушел со слезинками на ресницах.
Ушел, не сказав ничего, не ответив на оклик. Так уходят, чтобы совсем уж
не возвращаться.  И мне было очень горько,  что он не придет,  не будет,
сидя в  кресле,  листать мои книги,  не  будет "давить клопов"" на  моей
пишущей машинке и  рассказывать о  своих приключениях.  И  я  хотел даже
найти  Володьку,  чтобы  помириться,  хотя  и  не  был  виноват.  Но  не
помирился.  Не потому, что я взрослый, а он маленький. Просто он уехал к
своему деду на другой конец города.
   И  вот он  пришел.  Вернее,  прибежал.  Коричневый,  в  белой маечке,
натянутой на мокрое тело,  с влажными волосами. Легкий и тонконогий, как
олененок.
   -- Здравствуй!  --  сказал он.  --  Ты дома? Пойдем купаться! Знаешь,
какая теплая вода! Ну, пойдем... Да?
   Он  говорил,  пританцовывая на  пороге,  и  смотрел веселыми влажными
глазами. И только в глубине этих глаз была виноватинка: "Ты не вспомнишь
обиду?"
   А обиды у меня не было. Была только радость, что он вернулся.
   И мы,  конечно,  пошли купаться на пруд, к плотине, где уже собрались
все  мальчишки с  нашей  улицы.  По  краям  тропинки цвела  белая кашка,
отчаянно звенели кузнечики,  а  в  небе  стояли  желтые  кучевые облака,
похожие на дирижабли.
   Володька прыгал впереди и порой оглядывался. Виноватинки в глазах еще
не совсем исчезли.
   Я  улыбался  ему  и  вспоминал сон.  Хороший  сон  про  возвращение в
детство.  Про то,  как грустно бывает расставаться с  другом,  но тут уж
ничего не поделаешь.  Раз у него страна,  где не доиграна битва и где он
оставил свою трубу.
   А может быть, он все-таки вернулся бы?
   Я  тоже  порой  ухожу в  далекую страну,  где  живет мой  друг  Алька
Головкин из  четвертого "А" и  пружинит под ногами тротуар,  и  сосновые
кораблики  с  клетчатыми парусами  плывут  к  дальним  архипелагам.  Там
сколько хочешь  можно  ходить  по  колено  в  траве,  запускать с  крыши
бумажного змея и воевать с пиратами.  Там всегда выходишь победителем из
поединка со злом, потому что нет оружия сильнее, чем деревянная шпага.
   Но ведь я возвращаюсь. К Володьке. Ко всем.
   Конечно,  если  бы  сделать,  чтобы  никакие ветры,  никакие годы  не
разделяли друзей!  Если бы  время не  отнимало у  человека детство...  А
может быть, это можно сделать? Если очень постараться?
   -- Если постараться, всего добьешься. Да, Володька? -- спросил я.
   -- Нет, -- сказал он, даже не обернувшись. -- Не всего.
   -- Почему?
   -- Нипочему. Не всего, вот и все.
   -- Например? -- начал я раздражаться,
   -- Например,  попробуй загнать муху в  мыльный пузырь,  и чтобы он не
лопнул.
   Я обиделся,  но он даже не заметил.  Потом я перестал обижаться, и мы
купались, пока не перемерзли до крупной дрожи. Тогда мы пошли домой.
   Я  насвистывал сигнал,  который запомнился мне во  сне:  "Та'-а-та-та
та'-та-а..."
   -- Это ты "Исполнение" свистишь? -- вдруг спросил Володька.
   -- Что?
   -- Ну,  сигнал.  Я  же знаю.  Я два раза в лагере горнистом был.  Это
сигнал "Все исполняйте".
   И он просвистел так же, как я, пять протяжных нот.
   -- Выдумываешь все, -- проворчал я.
   -- Пойдем напрямик, через парк, -- сказал Володька.
   -- А куда ты идешь? Вот где ворота!
   Он вздохнул,  удивляясь моей недогадливости. Отодвинул в заборе доску
и показал: "Лезь".
   По  ту  сторону забора,  на  опрокинутой мусорной урне,  сидел  рыжий
котенок с удивительно знакомой мордой.
   -- Что-то знакомая личность, -- сказал я.
   -- Это же Митька.  Мы его в  беседке нашли.  Кормим по очереди.  А он
привык и за нами бегает,  за всеми ребятами... Ну, опять сбежал из дома,
разбойник!
   Митька беззвучно мявкнул. Володька сгреб его и сунул под майку.
   -- Сиди тихо!
   Я свернул на дорожку, но Володька сказал:
   -- Куда ты? Пойдем прямо.
   Он дал мне ладошку и повел через высокую траву и кусты шиповника.
   -- И как ты ухитряешься не исцарапаться? -- спросил я.
   -- Пфе,  --  сказал он.  И  шлепнул по животу,  чтобы рыжий разбойник
Митька сидел спокойно.

                                                      Владислав КРАПИВИН

                                  ГВОЗДИ

   Ночью  Костик сильно кашлял,   прямо  спать   никому не  дал.  Утром
мама сказала:
   - Сиди-ка сегодня дома, не ходи в школу, а то со всем сляжешь.
   Костик не  огорчился.  Дома одному,  конечно,  не очень весело,  но в
школе тоже хорошего мало:  холод как на  улице.  Даже варежки снимать не
хочется.  Да и незачем их снимать,  потому что чернила часто застывают и
писать нельзя. Нина Матвеевна второклассникам даже и не задает ничего, а
только читает книжки вслух.  Старается больше про  лето  читать,  но  от
этого все равно не теплее.
   А дома тепло. Мама выхлопотала два кубометра дров. Дрова, конечно, не
березовые,  а сосна вперемешку с осиной,  но ничего,  греют. Каждое утро
теперь печка-голландка бодро гудит и  потрескивает угольками.  И валенки
всегда просохшие, теплые.
   Только сегодня валенки не нужны.
   Когда мама  и  Зина ушли на  работу.  Костик выскочил из-под  одеяла,
быстренько  оделся  и  нырнул  под  кровать.  Там  в  углу  за  Зинкиным
чемоданчиком прятались пыльные  старенькие сандалии.  Если  от  пола  не
тянет промозглым холодом,  хорошо побегать по комнате в сандалиях.  Лето
вспоминается.
   Костик  побегал.  Какая-то  крошка мешала в  левой  сандалии.  Костик
вытряхнул ее.  Это были слежавшиеся листики и семена полыни.  Наверно, с
того сентябрьского дня остались...
   Костик  вспомнил и  загрустил,  присев  у  окна.  Прыгать  больше  не
хотелось.  Потом он вздохнул и поднялся со стула:  он знал,  что делать.
Как всегда в такие минуты, сделалось страшновато. Костик запер на крючок
дверь,  задернул шторки.  И  опять  полез  под  кровать  -  за  фанерным
чемоданчиком, где хранилось Зинкино личное имущество.
   "Имущество" старшей сестрицы было сплошное барахло.  Железные штучки,
чтобы  волосы  на  них  накручивать,   две  брошки,   пустая  пудреница,
перевязанная шпагатом пачка писем от знакомых ребят с фронта, зеркальце,
лоскутки  какие-то.  Но  среди  лоскутков  лежала  треугольная  косынка.
Красная с белым горошком.
   Она была из остатков материи от платья. Платье Зина шила еще до войны
и давно износила, а косыночка сохранилась. Летом Зина ее надевала, когда
ходила на танцы в Сад судостроителей.  Ну,  а сейчас,  конечно,  в таком
платочке не побегаешь. Отправляясь на завод. Зина шаль наматывает да еще
шарф сверху...
   Костик вынул косынку,  задвинул обратно чемодан.  Подошел к  зеркалу.
Зеркало было почти от пола и до потолка,  старое,  еще бабушкино.  Очень
удобное: человек в нем отражался с головы до ног.
   Сейчас в  зеркале виден был худой,  белобрысый,  давно не  стриженный
мальчишка в  синей выцветшей рубашке и  зеленых штанах из  плащ-палатки.
Остроносый,   остроплечий,  с  немного  оттопыренными  ушами.  Не  очень
красивый, но ничего. На лице у мальчишки было беспокойство.
   Костик перестал себя  разглядывать и  еще  раз  оглянулся на  окна  и
запертую дверь.  Если кто-нибудь застал бы  его за  теперешним занятием,
Костик просто провалился бы  сквозь землю,  хотя и  сам не  знал почему.
Может быть,  потому,  что, не хотел признаваться никому в своих мечтах и
боялся  насмешек.   А  может  быть,  по  тому,  что  было  в  этом  деле
непростительное самозванство.
   Но  он  ничего не  мог  с  собой  поделать.  Костик отогнул воротник,
набросил косынку на шею и начал старательно завязывать узел.
   Если зажмуриться или  просто забыть про  белые горошины,  то  косынка
была абсолютно такая же, как пионерский галстук.

   О  галстуке Костик  мечтал давно.  С  того  сентябрьского дня,  когда
случилось чудо.  Это  было действительно чудо,  и  никаким другим словом
Костик не мог назвать свое спасение.
   Был  тогда  выходной.  Стоял  совсем  летний день,  только ветер  был
плотный и  ровный,  хотя  и  не  холодный.  Костяк  склеил  змей.  Хотел
забраться на  крышу,  чтобы запустить,  но сосед Иван Сергеич Протасов и
его жена тетя Валя подняли такой крик,  что лучше не связываться. А чего
им  надо?  Ведь  он  не  на  их  дом  забирался (они  живут  в  каменном
трехэтажном), а на свой, двухэтажный.
   Протасова не  переспоришь.  И  Костик  решил  идти  на  площадь.  Там
простора много, можно змей прямо с земли запустить, если разбежаться.
   Площадь просто так  называлась площадью,  а  на  самом деле  это  был
громадный  пустырь  посреди  города.   В   центре  его   стояла  красная
водонапорная башня,  похожая на старинную,  а кругом раскинулись заросли
полыни и бурьяна да лужайки с мелкой травой.  На лужайках паслись козы и
гоняли тряпичные футбольные мячи мальчишки со всех улиц.  В прошлые годы
площадь распределяли под огороды, а в этом году запретили; хотели что-то
строить.
   Раньше Костик никогда не  ходил на  площадь один,  только со старшими
ребятами.  Дорога была не близкая.  Но сейчас он решился: очень уж ветер
был хорош.
   Со  змеем под мышкой добрался ой  до края пустыря.  Ветер шел плотным
потоком;  пригибал полынь,  рвал  на  башне выгоревший флаг,  отбрасывал
назад волосы у Костика и даже его ресницам не давал покоя.  Костик зажал
в кулаке катушку, подбросил змей и кинулся на встречу ветру.
   Змей поднимался быстрыми рывками. Катушка разматывалась и дергалась в
кулаке,  как  живой мышонок.  Костик оглянулся и  увидел,  что  змей уже
высоко.
   А потом он увидел врагов.
   Враги сбегались с двух сторон. То, что они враги, Костик сразу понял.
Потому  что  узнал  среди  них  большого мальчишку,  которого все  звали
"Глотик". Глотик был жулик и хулиган. Он постоянно спекулировал билетами
у  кинотеатра "Темп" и  не  прочь был запустить лапу в  чужой карман.  К
маленьким Глотик был безжалостен.
   Мальчишки увидели, что Костик их заметил, и засвистели. Костик поддал
ходу.
   Если бы  он  не бежал,  ничего бы с  ним,  наверно,  не сделали.  Ну,
отобрали бы  змей,  стукнули бы  по  шее  для  порядка,  вот и  все.  Но
попробуйте устоять на месте,  когда к  вам,  воя и визжа,  мчится вражья
ватага.  Костик припустил так,  что ветер даже не  засвистел,  а  просто
застонал в ушах.
   А когда человек убегает,  его надо обязательно догнать.  Это уж закон
такой.  Если  даже непонятно,  зачем его  догонять,  все  равно гонятся.
Потому что интересно и весело.
   Теперь мальчишки,  видимо, и не думали про змей. Он сорвался с высоты
сделал петлю и  косо врубился в  траву.  Несколько метров он  тащился на
нитке, потом нитка лопнула.
   - Эй ты, стой! Хуже будет! - пискляво кричал кто-то сзади.
   Костик  всхлипнул  и  постарался  бежать  еще  быстрей.  Было  трудно
продираться сквозь  густую  полынь,  и  в  боках  кололи  длинные тонкие
иголки. Добежать бы до края пустыря, там улица, а на улице прохожие, они
не дадут в обиду.  Но разве добежишь?  Площадь совершенно бесконечная, а
дышать уже  совсем трудно,  ветер  пролетает мимо  щек  и  ни  капли  не
попадает в легкие.
   "Упаду сейчас", - подумал Костик, потому что иголки в боках стали как
кинжалы.  И в самом деле упал.  Но не оттого,  что совсем обессилел.  Он
ухнул в за росшую по краям, незаметную яму.

   В яме было полно битого кирпича.  Грудью, локтями и коленями грянулся
Костик  на  острые  обломки и  несколько секунд лежал  не  двигаясь.  Он
старался проглотить боль и стискивал зубы,  чтобы не выдать себя громким
плачем.
   "Может, не найдут, - думал он. - Может, проскочат мимо".
   И в самом деле,  прошла,  наверно,  минута, а врагов было не слыхать.
Боль  слегка отпустила Костика.  Он  поднялся и  сквозь траву  глянул на
площадь.
   И он увидел такое,  что потом, когда вспоминал, ему хотелось смеяться
и даже плакать от радости.
   Мальчишки потеряли его (и  устали к  тому же) и  бежали едва-едва.  И
вдруг между Костиком и его врагами поднялся строй.
   Это были тоже ребята.  Человек двадцать.  Они встали из высокой травы
ровной линией.  Костик видел их головы в  бумажных пилотках,  их спины в
зеленых, как гимнастерки, рубашках и алые треугольники галстуков.
   А над плечами у них поднималась щетина сверкающих штыков.
   Костяк ничего не понял сначала. Не поняли и "враги". Они остановились
и затоптались перед неожиданно возникшей шеренгой.
   - Ну,  че  надо?  -  нерешительно сказал Глотик.  Прозвучала короткая
команда, и шеренга, не теряя стройности, двинулась на ватагу.
   - Ну, че надо?! - тонко крикнул Глотик. - Мы к вам не лезли!
   Раздалась еще  одна  команда,  и  штыки  дружно  склонились навстречу
противнику. У ребят с винтовками не было барабана, но Костику показалось
в тот миг, что он отчетливо слышит торжественную атакующую дробь.
   Радостная сила подняла его  как  на  крыльях.  Он  выскочил из  ямы и
догнал шеренгу:
   - Я с вами! Я против них! Я за вас...
   - А мы - за тебя! - весело сказал ему светловолосый парнишка.
   Он  подтолкнул Костика,  не сбивая шага,  ввел его в  строй.  Рядом с
собой. И пошли. Левой, левой...
   Компания Глотика сперва отступала рысью,  а  потом перешла на галоп и
кинулась врассыпную. У них началась паника.
   Шеренга  домаршировала  до  края  площади  и  остановилась,  сохранив
равнение...
   Винтовки у  них были,  конечно,  не настоящие:  деревянные,  покрытые
коричневой краской. И штыки деревянные. Но каждый штык был покрыт жестью
от консервных банок и сверкал грозно, как боевой.
   Ну и пусть винтовки из дерева!  Все равно, когда Кости к шел плечом к
плечу с  этими ребятами,  ему  казалось,  что  никакие танки и  пушки не
остановили бы их.  И повторялись в голове у него простые и крепкие слова
светловолосого парнишки: "А мы - за тебя! А мы - за тебя ! "
   Это были ребята из незнакомой школы,  с  той улицы,  где Костик и  не
бывал  никогда.  Они  готовились на  площади  к  военной  игре,  учились
устраивать засаду и вдруг увидели, как за Костяком гонится толпа. Это же
свинство -  столько больших на одного маленького!  Вот и решили защитить
его.
   Костик проводил ребят до школы.  Он маршировал вместе с  ними посреди
мостовой и ни разу не сбил шага, хотя в сандалии попали крошки и ступать
было неудобно.  И он не чувствовал себя лишним.  Правда,  не было у него
рубашки защитного цвета и винтовки, но зато были штаны из плащ-палатки -
почти военные. А главное, никто не смотрел на него как на чужого.
   И только в тот момента когда светловолосый паренек строго отсалютовал
ему на прощание,  Костик понял, как далеко ему до этих ребят. Ведь он не
мог ответить на салют салютом. И он шепотом сказал:
   - Ну я пошел...

   Он  так и  не  узнал их имен.  И  даже лиц не запомнил.  Они были для
Костика просто  п и о н е р ы.  Просто дружная шеренга,  чеканный строй,
который был  "за  него".  И  с  тех  пор Костяк затосковал о  пионерском
галстуке.
   Костику казалось, что, если станет он пионером, жизнь его сделается в
тысячу раз лучше. Красивее, смелее, интересней. А разве не так? Разве не
рассказывала Майка Рудакова,  как замечательно было в пионерском лагере?
Разве  не  живет  удивительной и  немного таинственной жизнью  их  сосед
пятиклассник Борька? Но как вступают в пионеры?
   Однажды  во   второй   класс   "Б",   где   учился   Костик,   пришла
девчонка-семиклассница и взрослым голосом сказала :
   - Кто  хочет  стать  пионером,  пусть придет после уроков на  сбор  в
четвертый класс "А".  Только запомните: одного желания мало. Надо, чтобы
вы  хорошо учились и  чтобы  вам  исполнилось девять лет.  Кто  хочет  в
пионеры, поднимите руки.
   Костик хотел.  Правда,  лет ему было только восемь с половиной, но он
как-нибудь выкрутился бы.  И  учился он  не  хуже  других.  По  дурацкая
стеснительность связала его будто веревками,  и он не поднял руку.  Если
бы хоть кто-нибудь из мальчиков поднял,  Костик,  наверно,  тоже решился
бы.   Но   мальчишки   пересмеивались  и   недружелюбно  поглядывали  на
семиклассницу.  Им  не  хотелось  оставаться ни  на  какой  сбор.  После
уроков-то!  Захотели только  несколько девчонок:  одна  отличница и  две
ябеды.
   В общем,  что-то было не так.  И семиклассница со всем не похожа была
на того светловолосого паренька-  командира.  Она старалась изо всех сил
походить на учительницу.
   А  потом  Костик узнал,  что  сбор  в  четвертом "А"  по  чему-то  не
состоялся. Девчонки продолжали ходить без галстуков, и все позабылось. И
Кости к ни у кого не решался узнать: как же стать пионером?..
   Он  поправил на  груди Зинкину косынку,  стал по стойке "смирно" и  в
салюте поднял над головой ладонь. И опять вспомнилось ему ярко-ярко, как
идет он в  бое вой шеренге через солнечную заросшую площадь и  невидимый
барабан отстукивает: "А мы - за тебя! А мы - за тебя!"

   Костик убрал  косынку в  чемоданчик,  раздвинул шторки,  отпер дверь.
Начинался день. Надо было думать, какими делами его заполнить.
   Первое дело -  автомат.  Нужно его дострогать. Мамы и Зины нет, никто
не будет охать, что Костик отрежет себе кухонным ножом пальцы.
   Костик  вытащил  из-за  печки  недоделанный автомат  и  навалился  на
работу.  Стружки - по всей комнате. Он выстругивал свое оружие из старой
лыжи.  Приклад  по  лучился гладкий,  коричневый,  почти  настоящий.  Но
автомату обязательно нужен  диск.  Без  дисков автоматы не  бывают,  это
каждый знает. А самые лучшие диски получаются из консервных банок.
   Костик замел стружки к печке, оделся, сунул ноги в валенки и выскочил
во двор.
   Двор был длинный и узкий. С одной стороны стоял кирпичный трехэтажный
дом,  с  другой -  двухэтажный деревянный.  Между  домами в  конце двора
тянулись дровяники и сараи. Получалась будто большая буква П. Ножки этой
буквы  подходили к  овражку.  Овражек летом зарастал дремучими травами и
журчал ручейком, а сейчас был занесен снегом.
   На краю овражка жители устроили зимнюю помойку. На помойке можно было
отыскать консервную банку.  Больше всего  банок выбрасывал Иван  Сергеич
Протасов.
   И Костик нашел банку. Очень хорошую - плоскую, блестящую, с отогнутой
наполовину крышкой,  которую легко  поставить на  место.  Костик глотнул
слюну, пред ставив, какие вкусные консервы ел недавно Протасов, и тут же
заставил себя не думать про это. А то очень захочется есть.
   Костик приставил банку к  автомату.  Так  здорово получилось!  Только
прибить ее надо, эту банку.
   Вот тут-то и была главная трудность.  Чтобы прибить,  нужны гвозди. А
где их возьмешь? Дома Костик еще летом, когда саблю и щит делал, обшарил
все  углы и  из  всех стен гвоздики повыдергал -  не  на  что  полотенце
повесить. А на улице гвозди тоже не валяются - это штука редкая.
   Что делать?  Два гвоздя нужно,  хоть умри.  Может быть,  покопаться в
куче золы, которую выбрасывают из печек? Там иногда попадаются гвоздики,
но они обгоревшие,  очень мягкие.  В дерево заколотить можно, а жесть не
пробьешь.  Чтобы пробить ее,  все  равно нужен крепкий гвоздь,  хотя  бы
один.
   Озабоченный такими мыслями, побрел Костик домой. И тут его окликнули:
   - Мальчик! Покажи автомат!
   У  подъезда  большого  дома  стоял  незнакомый мальчишка.  В  больших
валенках,  куцем пальтишке и  мохнатой шапке с очень длинными ушами.  До
подбородка закутанный шарфом.  Был он гораздо старше Костика, наверно, в
пятом  классе учился,  как  Борька.  Несмотря на  всю  закутанность его,
Костик рассмотрел, что мальчишка очень худ.
   "Эвакуированный",  - понял Костик. Это было обычное дело: в сибирский
городок приезжало немало семей из разоренных войною мест.
   Костик нерешительно остановился. Странный какой-то мальчишка. По всем
правилам он должен был окликнуть Костика так:  "Эй ты,  пацан!  А ну иди
сюда!  Покажи свою тарахтелку!  Да  не бойся,  не возьму!"  И  по тем же
правилам Костику следовало оглянуться и,  если есть возможность, рвануть
к своему крыльцу. Потому что насчет "не возьму" - дело темное.
   Но парнишка этот как-то слишком вежливо и серьезно сказал:  "Мальчик,
покажи автомат".  Может быть,  притворяется?  Лучше бы  не  связываться,
конечно.
   Однако, пока Кости к топтался, незнакомый мальчик сам подошел к нему.
Снял варежку и протянул к автомату.
   - Можно?
   Ладонь была  узкая,  очень бледная,  с  розовым следом ожога.  Костик
молча подал свое оружие.
   - Хороший,  -  сказал мальчик.  -  Ты его сам сделал?  Удачно. Только
банку надо прикрепить как следует.
   - А как?  -  откликнулся Костик слегка сердито.  - Ни одного гвоздика
нету.
   Мальчик подумал.
   - Гвоздики у меня есть.  Несколько штук.  Только я не могу придумать,
как  эту банку приколотить.  Надо ведь изнутри прибивать,  а  молоток не
влезет.
   Костик торопливо сказал:
   - У нас пестик от ступки есть. Можно им приколачивать. Он маленький и
очень тяжелый.
   Неужели этот совсем незнакомый мальчишка поможет?  Значит,  он  такой
же, как те с винтовками? Тогда все понятно.
   - Я принесу гвозди,  -  сказал мальчик,  -  а ты принеси, пожалуйста,
пестик. Мы здесь, на крыльце, и приколотим. Можно было бы у нас, но мама
немного нездорова, ей вредно, когда шумят.
   - Можно у нас, - поскорее сказал Костик. - У нас никого дома нет.
   - Хорошо... Меня Володей зовут. А тебя?
   Костик слегка засмущался и  назвал себя.  Не  привык он  так быстро и
просто знакомиться.
   - Костик...  -  повторил Володя.  -  Значит,  Константин?  Моего папу
Константином зовут. Он морской летчик.
   - А мой отец -  техник-интендант, - сказал Костик и вздохнул. - Ты не
думай только, что он в тылу. Он в атаку ходил, когда в окружении были. У
него ранение и контузия. И орден Красной Звезды...

   С гвоздями они отправились к Костику.  В коридоре Костик почуял беду.
Пахло гарью. Синий дым вы ползал из-под двери.
   Костик рванул дверь. У печки горели стружки и веник. Костик замер. Он
потом никак не  мог понять,  почему стоял и  смотрел на огонь,  хотя мог
броситься за водой.
   - Ух ты...  -  негромко сказал Володя. Странно это у него прозвучало:
не со страхом, не растерянно, а будто даже с одобрением.
   Потом  он  снял  пальто.  Костяку  показалось,  что  двигался  Володя
неторопливо и  аккуратно.  Снятое пальто Володя бросил прямо  на  огонь.
Пламя захлебнулось, только дым еще шел. Володя поднял пальто, бросил еще
раз и похлопал по нему ладонями. Потом сказал:
   - Еще немножко, и пришлось бы пожарников вызывать.
   Костяк заревел.  Он ничего не мог с собой наделать.  Слезы текли, как
вода из умывальника, и нельзя было сдержать отчаянных всхлипываний.
   - Ну что ты плачешь?  -  сказал Володя.  -  Боишься,  что попадет? Да
никто и не заметит, мы сейчас все уберем.
   Он  поднял  пальто и  начал  стряхивать с  него  почерневшие стружки.
Костик стал всхлипывать реже. И сердито сказал:
   - Я ничего не боюсь. Я сам не знаю, откуда слезы взялись. Просто чушь
какая-то...
   Конечно, ему было неловко.
   Но Володя вел себя так,  будто ничего не случилось. Спокойно замел на
фанерку и выбросил в печку обгорелые стружки.  Открыл форточку.  Повесил
свое пальто и  шапку на  крючок у  двери.  Костик молча следил за  ним и
моргал мокрыми ресницами.
   У Володи было симпатичное лицо.  Только очень худое. Наверно, поэтому
глаза и  уши казались слишком большими.  Он  весь был какой-то  острый и
тонкий.  Было  похоже,  что  колючие  Володины локти  и  лопатки вот-вот
прорвут старенький хлопчатобумажный свитер.
   - Ну, принеси ваш пестик, - сказал Володя.
   Костик принес.
   И за две минуты Володя ловко приколотил банку к автомату. Накрепко. А
потом посоветовал:
   - Положи в  нее какие-нибудь железки.  Будешь трясти автомат,  а  они
будут греметь, и получится как стрельба.
   Это  была  мысль!  Костик тут  же  кинулся искать по  углам  гайки  и
колесики от рассыпанного "Конструктора".  Даже про Володю забыл.  А  тот
вдруг негромко сказал:
   - Знаешь, я домой пойду.
   - Почему? - растерялся Костик. И подумал: "Обиделся на меня".
   - Что-то голова закружилась. Наверно, дымом надышался. Надо полежать.
До свиданья.
   "Странный какой-то, - думал Костик, начиняя банку гремучим железом. -
Дымом надышался! Что такого? Не сгорел ведь".
   Он  построил из  стульев "крепость" и  открыл  огонь  из  автомата по
печке,  которая была вражеским дотом.  Дот  не  хотел сдаваться.  Костик
усилил  стрельбу и  хотел  вызвать на  помощь  артиллерию.  Но  тут  под
сердитыми ударами загудела стенка,  и голос соседа Борьки врезался в шум
сражениям
   - Эй, ты! Кончай тарахтеть! Я уроки делаю!
   С  Борькой спорить было  опасно и  невыгодно.  Костяк опять  оделся и
выбежал на улицу.
   Он  пристроился в  партизанском укрытии за поленницей Ивана Сергеича.
Протасовская поленница была  ровная и  прочная,  будто крепостная стена.
Кое-где хозяин даже обил ее фанерой: чтобы не растаскивали дрова,
   Костик  дал  очередь  по  подъезду  большого  дома,   где  как  будто
скрывались фашистские пехотинцы,  и поморщился.  Неудобно было стрелять,
острое полено давило плечо. Костик ухватил полено и отбросил в сторону.
   И тут на него напал враг. Настоящий. Прокравшийся с тыла Иван Сергеич
сдернул с Костика шапку и уцепил его за ухо.
   - Ясно теперь,  -  сказал он, шумно дыша. - Ясно, голубчик. Все ясно,
кто мне поленницу разоряет. Пойдем-ка, дорогой...
   Он  был  громадный,  тяжело сопящий,  в  белом  военном полушубке (он
служил начфином в военкомате и носил форму,  только без погон).  Костику
показалось,  что над ним нависла снеговая глыба. Глыба тронулась с места
и потянула Костика за собой.
   Костик почти висел на выкрученном ухе,  и было очень больно. К сети к
закусил губу:  один  раз  он  уже  плакал  сегодня,  хватит.  Ни  единой
слезинки,  ни одного жалобного слова Протасов не дождется.  Только скоро
ли он отпустит?  Мамы дома все равно нет.  А что,  если Протасов потащит
его за ухо к маме на работу?
   Протасов ногой толкнул дверь, они оказались в коридоре. Костик увидел
Борьку.  Борька стоял у  мусорного ведра и  большим кухонным ножом чинил
красный карандаш. Он услышал топот и оглянулся.
   - Мамаша его дома?  -  спросил Протасов у Борьки и тряхнул Костима за
ухо. - Позови.
   Костик увидел,  как Борька побледнел.  Раньше Костик только в книжках
читал, что люди могут быстро и сильно бледнеть. А сейчас увидел на самом
деле,  хотя света в коридоре было немного. Борькино лицо сделалось вдруг
почти белым, а крупные веснушки на нем будто почернели.
   Сперва Костик решил,  что Борька очень испугался Протасова. Но тут же
понял, что ничуть.
   - Руки... - сказал Борька тихим и странным голосом.
   - Что - руки? - не понял Протасов.
   - Убрать руки!  - крикнул Борька с такой силой, что Протасов дернулся
и отпустил Костика.
   - И держите их при себе!  -  зло сказал Борька. - Нечего маленьких за
уши хватать.
   - Хулиган! - задохнулся Протасов. - Да я...
   - Кто хулиган? - спросил Борька.
   - Оба!
   - Я не хулиган, - сказал Борька уже спокойно. - Что я, окна у вас бил
или ваши дрова воровал? Или хлебные карточки из карманов таскал?.. А он?
- Борька посмотрел на Костика. - Он что плохого вам сделал? Жить мешает,
что  ли?  Не  смейте его трогать!  У  него отец на  фронте,  не  то  что
некоторые.
   - А-га...  -  сказал Протасов и задом отошел к двери. - Понятно. Вот,
значит, как...
   Он старался говорить зловеще,  но было видно,  что он и сам не знает,
при чем тут "ага" и "понятно"".
   - Шпана! - произнес Протасов на прощанье и скрылся за дверью.
   Борька всадил нож в половицу.
   - У, шкура!.. - сказал он. - Чего он к тебе прицепился?
   - Не знаю. Я в войну играл рядом с его поленницей. Он к ней никого не
подпускает.
   - Я сразу понял,  что он зря тебя ухватил. Всех ребят за уши хватает.
Ну ничего, ты не плачь.
   - Разве я  плачу...  -  сказал Костик.  И в глазах у него защипало от
благодарности.
   Он  вспомнил,  как  еще  летом  Борька помог ему  починить деревянный
грузовик,  а  осенью  подарил  синий  карандаш и  открытку,  на  которой
красноармеец втыкал штык в зад Гитлеру.
   А  один  раз  он  даже  открыл Костику военную тайну.  А  еще  Борька
никогда,  ну  ни одного разика не стукал Костика,  хотя часто сердился и
требовал не путаться под ногами...
   Ну и что же, что сердился? У него в школе дела важные и работа такая,
про  которую нельзя,  чтобы шпионы узнали.  Он  ведь  устает.  Даже мама
бывает сердитая, когда устает на работе.
   Костик взглянул Борьке в  лицо и  увидел,  что он смелый и умный и ни
капельки не  рыжий.  Волосы  у  него  золотистые,  а  веснушки светлые и
блестящие. И глаза очень хорошие - светлые и добрые.
   Ну,  все ясно. Просто Костик раньше не понимал до конца, что и Борька
такой же, как те с винтовками.
   И, не зная, что хорошего сделать для Борьки, Костик спросил:
   - Хочешь, я подарю тебе мой автомат?
   Борька взял оружие, взвесил на руке.
   - Хороший... Да нет, Котька, не надо. Я, если надо, могу на комбинате
хоть пулемет выстругать... А ты сам его делал?
   - Сам...  Только банку не сам приколачивал.  Ее Володя прибил. Знаешь
его?
   - Ленинградец? Знаю, - сказал Борька. - Хороший парень.

   Воскресенье было  теплым,  шел  липкий снег.  Костик с  утра строил у
забора блиндаж.  Вырыл в  сугробе яму,  окружил ее  стенкой из  снежных,
кирпичей и выбрался наружу, чтобы придумать, как сделать крышу.
   Тут он увидел Володю.  Володя стоял посреди двора и,  видно, не знал,
чем заняться.
   - Эй, здорово! - крикнул Костик. - Айда играть!
   Володя подошел.
   - Здравствуй... А как играть? Ты что построил?
   - А хоть что!  Можно,  чтобы это штаб был,  а можно, чтобы землянка у
партизан.
   - Это похоже на убежище, - серьезно сказал Володя.
   - Тогда давай играть в воздушную тревогу!
   - Ну давай...
   Володя ухватил в  каждую варежку по  снежному комку (это были бомбы),
раскинул руки и  загудел,  как "юнкере".  Двинулся по кругу -  Костику в
тыл. Не на такого напал! Костяк моментально слепил тугой снежок.
   - Батарея, огонь! Б-бах!
   Снежок копал  Володе в  подбородок.  "Бомбардировщик" прервал полет и
уронил бомбы.  Володя взялся за  лицо,  постоял несколько секунд и  тихо
сказал:
   - Ты совсем глупый. Когда бывает воздушный налет, население не кричит
"бах", а прячется в щели и убежища.
   - А я не население! Я зенитная батарея!
   Володя помолчал, вытер варежкой мокрое лицо и вдруг улыбнулся:
   - Ну ладно.  Я  ведь не знал,  что ты зенитная батарея.-  Подожди,  я
сейчас одну штуку принесу. Бомбы сделаем.
   Он, значит, не обиделся.
   Он  сходил  домой  и  принес  три  капсюля  от  охотничьих патронов -
крошечные медные  чашечки с  зеркальцами внутри.  Если  капсюль залепить
хлебным мякишем,  да нацепить на ручку с пером, да стукнуть о что-нибудь
твердое,  знаете  как  трахает!  Костя  и  Володя  так  и  сделали:  они
превратились в  советские самолеты  и  сбросили три  бомбы  на  немецкие
танки, которые расположились на крыльце.
   - Во грохает! - радостно сказал Костик. - Как на стоящая бомба! Ага?
   Но Володя ответил тихо и серьезно:
   - Что ты! Настоящая как даст - сразу целого дома нет.
   - Ты видел? - спросил Костик.
   - Ещё бы...
   "Еще бы", - сказал он, и Костик отчетливо понял, что для Володи война
-совсем не игра.  Потому что Володя видел сам, как разваливаются от бомб
дома. На самом деле, а не в кино. Они ведь по правде рассыпаются. И люди
гибнут. И большие, и маленькие...
   А зачем?
   Ну что им этим гадам-фашистам, было надо? Ну чего они полезли?!
   И  ощущение злой  беспомощности так  резануло Костика,  что  он  даже
зажмурился.
   Это было уже не первый раз.  Такую же злость и  бессилие почувствовал
Костик,  когда папа приехал в  отпуск и  показал ему  свои лейтенантский
погон, распоротый пулей.
   А если бы чуть в сторону? Значит, пуля в голову или в сердце? И война
словно в упор посмотрела на Костика.
   Костик  пришел домой  и  стал  придумывать бомбу.  Такую  громадную и
сильную,  чтобы немцы в  ужасе бежали до самого Берлина после первого же
взрыва.   Он   хотел  начинить  ее  маленькими  бомбочками,   чтобы  они
разлетались во все стороны и взрывались в самой гуще фашистов. На старых
газетах он сделал несколько чертежей и решил послать их Калинину. Только
надо было перечертить на чистый лист.  Костик попросил бумаги у Зины.  А
она сказала:
   - Ну Костик! Ну какой ты конструктор? Лучшие ученые в Советском Союзе
изобретают самые сильные бомбы и танки.  Они уж как-нибудь справятся.  А
ты бы лучше примеры решал по арифметике.
   Костяк рассердился и  порвал чертежи.  Вот  если бы  посоветоваться с
Борькой!  Но  Борьки нет дома.  Он на фанерном комбинате.  Он туда почти
каждый день ходит,  потому что  их  класс организовал фронтовую бригаду.
Все  мальчишки и  даже  девчонки сколачивают деревянные ящики  будто для
посылок бойцам. Но Костик знает, что ни для каких не для посылок. Борька
однажды под страшным секретом рассказал Костяку, что эти ящики - корпуса
для мин. В них накладывают взрывчатку, а потом эти штуки подсовывают под
немецкие танки. Как рванет - от танка только брызги во все стороны.
   - Понял? - суровым шепотом спросил Борька.
   - Понял, - тоже шепотом ответил Костик и оглянулся.
   - Но  если  хоть  кому-нибудь  разболтаешь,   будешь  самый  паршивый
предатель, хуже всякого шпиона.
   - Ни-ко-му, - сказал Костик. И спросил: - А мне можно с вами?
   - Пока нельзя. Надо подрасти.
   Спорить было бесполезно.  Где ему, Костяку, до Борьки? Тот вон какой:
большой,  сильный,  в настоящей командирской гимнастерке, только немного
перешитой. Заместитель командира бригады. И два пальца перевязаны бинтом
- ударил на работе молотком. Это почти настоящая боевая рана.

   Пришел  Новый  год.  1944-й.  Мама  принесла  елочку.  Маленькая была
елочка. Костяку до плеча, но пушистая, аккуратненькая. Из корочек старых
Зининых  тетрадей  Костик  склеил  флажки  и  цепи.  Тетрадки  были  еще
довоенные,  с  разноцветными обложками -  желтыми,  розовыми,  голубыми,
зеленоватыми.  Получилось красиво.  Ну и, кроме того, были еще настоящие
елочные игрушки: несколько стеклянных шариков, два серебристых картонных
дирижабля,  ватный  заяц  с  лыжами и  одним  ухом  и  звезда из  тонкой
золотистой бахромы.
   Звезду Костик посадил на верхушку. Получилось здорово.
   Ни свечек, ни цветных лампочек, конечно, не было. Но Костик придумал,
как быть.  Он отыскал в слоем имуществе лампочку от автомобильной фары и
двумя  тонкими  проводками подключил к  розетке  репродуктора.  Как  это
сделать,  ему Борька рассказал.  Когда радио работало,  волосок лампочки
наливался светом.  Если громкая музыка -  разгорался ярко, если разговор
какой-нибудь -  тлел,  как уголек в догорающей печке. Костик повесил эту
лампочку в  самой гуще  еловых веток,  и  она  светила,  будто сказочный
огонек в лесу.
   Вечером к  Зине пришли гости:  две ее бывших одноклассницы,  какой-то
парень  с  завода и  курсант из  пехотного училища Сережа Казанчук.  6се
смотрели на лампочку и хвалили Костика.
   А Зинка подхватила его, посадила на колени и весело сказала:
   - Он у нас изобретатель.  Недавно хотел бомбу придумать.  Немножко не
получилось, а то бы всем фашистам сразу капут. Верно, Костик?
   - Да ладно, хватит языком чесать, - проворчал Костик и слез с колен.
   Все  засмеялись,  только  Казанчук  не  засмеялся.  Он  сказал  очень
серьезно:
   - Что смешного? Человек для фронта старался.
   И  все  тоже  сделались серьезными.  Может быть,  стало неловко перед
Костиком,  а может быть, вспомнили, что скоро Сережа Казанчук уезжает на
фронт...
   На следующий день в  клубе железнодорожников был новогодний утренник.
Его устраивал для детей фронтовиков женский совет военкомата (сокращенно
- "женсовет").  Костяк на утренник не пошел:  прохудились валенки,  а на
улице было морозно. А мама пошла. Она состояла в женсовете и должна была
встречать ребят в клубе.
   Вернулась мама под вечер. Принесла Костяку подарок: бумажный кулек со
слипшимися карамельками,  тремя пряниками и  горсточкой печенья.  Точнее
говоря, она принесла два кулька, и Костик ревниво спросил:
   - А это кому? Зинке?
   - Что ты!  - сказала мама. - Она ведь большая. Это для Володи. Ну, ты
же знаешь, тот мальчик-ленинградец. Он болеет, и меня попросили передать
подарок. Отнесешь ему?
   - Угу, - сказал Костяк.
   Володя жил в соседнем большом доме на третьем этаже. Костик знал, что
в  шестой квартире,  но  никогда там не был.  Сейчас ему было интересно:
есть ли у Володи елка;  правда ли, что у него на столе стоит самодельный
крейсер - маленький, но как настоящий; и действительно ли висят на стене
портрет  Володиного  отца,  морского  летчика?  Про  крейсер  и  портрет
рассказывал Борька, он к Володе несколько раз приходил.
   Костик запахнул пальтишко,  промчался через  двор,  затопал вверх  по
лестнице и, наконец постучал в обитую клеенкой дверь.
   Долго  не  открывали.   Тускло  горела  у  потолка  лампочка,   пахло
керосином,  и  холодно было как на улице.  Костик потоптался,  поколотил
валенок о валенок и решил постучать снова. Тут дверь открылась.
   Ее отворила высокая женщина со строгим лицом,  с шерстяным платком на
плечах.
   - Ты к кому, мальчик?
   - Володя дома? - спросил Костик слегка оробев: женщина была похожа на
учительницу.
   - Ты пришел поиграть? К Володе сейчас нельзя, он болеет.
   - Я не играть. Я вот... - Костик протянул кулек.
   - Что это?
   - Подарок. От военкомата.
   - А-а... - Женщина чуть улыбнулась. - Спасибо.
   - Пожалуйста,  -  сказал Костик и  почему-то  слегка обиделся.  -  До
свиданья.
   - Подожди.  Тебя,  кажется,  зовут Костя?  Приходи к  нам  как-нибудь
потом. Может быть, Володе станет лучше. Хорошо?
   - Приду, - сказал Костяк и сразу перестал обижаться. - Он поправится,
и я приду.

   Но  Володя не  поправился.  В  марте он умер.  Двор притих.  Ребята с
тревогой и  смутным страхом поглядывали на  крайнее окно третьего этажа.
Там в  маленькой комнате случилось непоправимое и непонятное.  Был такой
солнечный день, с крыш бежало, и лужи сверкали изо всех сил, а он умер.
   Вообще-то смерть была не в новинку, но люди умирали где-то далеко, от
осколков и  пуль,  а  сюда  только приходили по  почте  серые  бумажки с
напечатанными буквами.  И  каждый раз  сквозь горе пробивалась крохотная
надежда: вдруг это ошибка?
   А сейчас не было никакой надежды...
   Володя был  такой же,  как  все  мальчишки.  Ему бы  сейчас кораблики
мастерить и  радоваться близким каин купам.  Ведь он  же не какой-нибудь
старик. И не солдат. При чем же здесь смерть?
   - Почему он умер? - спросил Костик у Борьки.
   Борька не ответил.
   Они  стояли на  крыльце,  и  Борька хмуро смотрел,  как две женщины в
ватниках вносят  в  подъезд большого дома  красный маленький гроб.  Этот
гроб привезли на телеге,  и  маленькая брюхатая лошадь терпеливо ждала у
ворот, когда люди управятся со своим непонятным делом.
   Костик не  хотел смотреть на гроб.  Он стал смотреть на свои разбитые
дырявые ботинки. И настойчиво повторил:
   - Почему он умер?
   - Не смог поправиться, вот и умер, - неохотно сказал Борька.
   - А какая у него была болезнь?
   - Я  ведь не врач,  откуда я знаю.  Что-то отбило,  на верно,  у него
внутри, когда с крыши сбросило...
   - С крыши?
   - Ты,  что ли,  ничего не знаешь?  -  с досадливым удивлением спросил
Борька.  -  Его в Ленинграде сбросило с крыши взрывной волной,  когда он
зажигалки тушил.
   Костику почему-то представилось,  как фашисты в  касках со свастиками
скрытно  ползают  по  ленинградским  чердакам  и  рассовывают  по  углам
зажигалки с  горящими  фитилями.  Зажигалки такие  же,  как  у  курсанта
Казанчука, который смастерил ее из трофейного немец кого патрона...
   А Володя пробирается следом за немцами и задувает огоньки.
   Но, конечно, все это были не так. И Костик спросил:
   - Какие это зажигалки?
   - Ну,  лопух, - беззлобно сказал Борька. - Неужели не знаешь? Которые
немцы сбрасывают с самолетов, чтобы дома поджигать.
   - Так  бы  и  говорил,  что зажигательные бомбы,  -  ловко вывернулся
Костик.
   Но Борька не ответил.
   И спорить не хотелось. Костик думал о Володе.
   "Значит,  он  не просто так умер.  Он погиб из-за бомбы,  когда тушил
зажигалки. Его фашисты убили. Он - как солдат..."
   - Говорят,  что он целых сто зажигалок потушил.  А может,  больше,  -
вдруг сказал Борька.  И  прозвучала в  его голосе гордость.  Будто и сам
Борька гасил фашистские зажигалки.  Будто он такой же, как Володя. Ну, а
разве нет?  Зажигательных бомб он  не  тушил,  но зато делал корпуса для
мин,  и,  может  быть,  уже  не  один  танк  вздрогнул и  осел  в  дыму,
напоровшись на Борькин ящик со взрывчаткой.
   А  кроме  того,  Володя и  Борька состояли в  одном  отряде.  Володя,
оказывается,  записан был в  тот же класс,  где учился Борька.  Только в
школу он ходил редко, болел все время...
   - Борька, - сказал Костик тихо, но очень твердо, - как мне записаться
в пионеры? И так же серьезно Борька ответил:
   - Я подумаю.  Это можно. Я давно на тебя смотрю, ты уже не маленький.
Только надо тебе какое-то пионерское задание выполнить.
   - Я  хоть  какое  выполню.  Можно,  я  буду  с  тобой  ящики для  мин
сколачивать?
   - Вообще-то я спрошу в цехе.  Только мы пока не работаем.  Гвоздей не
хватает. Просто беда.
   - Гвоздей всегда не хватает, - вздохнул Костик.

   Володю хоронили через день. Гроб поставили на грузовик с опущенными и
обтянутыми  красным  ситцем   бортами.   Машина  выехала  со   двора   и
остановилась на дороге.  Пришел оркестр -  старшеклассники в  одинаковых
зеленых телогрейках,  с  трубами и большим барабаном.  И солнце сияло на
помятых,  но блестящих трубах так,  будто никто не умирал,  а наоборот -
был  праздник.  И  желтые облака отражались в  лужах,  и  весело шуме ли
воробьи.
   Кто-то плакал в  толпе.  Володино лицо было совсем как живое,  только
очень-очень спокойное.
   Пришли  ребята,   Борькины  одноклассники,   с  венком  и  пионерским
знаменем,  с которого свисала черная лента. И еще много незнакомых ребят
было. Какой-то мальчишка в шапке с полуоторванным ухом дернул Костика за
рукав и шепотом спросил:
   - Правда, что у этого пацана орден Красного Знамени был?
   - Правда, - сердито сказал Костик.
   Оркестр играл  почти без  перерыва,  и  музыка была  такая печальная,
будто на свете не осталось совсем ни чего хорошего.
   Потом  оркестр на  минуту замолчал,  и  стало совсем тихо.  Только со
двора  доносился стук.  Это  Иван  Сергеич Протасов обивал опять фанерой
излишки дров. Чтоб не растащили.
   Знамя  качнулось  над  людьми,  двинулось в  голову  колонны,  машина
заурчала и тихонько поехала вдоль тротуара. Володина голова качнулась на
белой подушке.  Опять заиграли трубы - медленно и сурово. И Костик вдруг
увидел,  что люди на  дороге -  это уже не  беспорядочная длинная толпа.
Ребята и взрослые шли ровными почти солдатским строем.
   Опасаясь,  что ему не найдется в  этом строю места,  Костик прыгнул с
тротуара и  хотел уже встать между незнакомой девчонкой и пятиклассником
Впадиком Солдатовым.  Но откуда-то со стороны появился Борька. Он строго
сказал:
   - Котька, ты с нами не ходи.
   - Еще чего" Тебе можно,  а мне нельзя? Нашел место где распоряжаться!
Раскомандовался!
   - Тебе нельзя, - твердо подтвердил Борька.
   - Я тебя, что ли, обязан спрашивать?
   - Дурень,  -  совершенно по-взрослому сказал Борька. - Смотри, у тебя
ботинки раскисли и  ноги насквозь мокрые.  А  идти-то нам туда и обратно
целых десять километров. По лужам.
   - Тебе-то что...
   - А то,  что потом еще и тебя хоронить придется. Думаешь, я не слышу,
как ты по ночам от кашля крутишься?
   Много обидных слов мог сказать в ответ Костик.  Можно было, например,
ответить, что Борьку ночью даже корабельными пушками не разбудишь, не то
что кашлем. Можно было посоветовать, чтобы заботился не о чужих ногах, а
о  своей голове.  Но все эти ответы перепутались у Костика,  и он только
сказал:
   - Ты для меня не командир.
   - Нет, командир, - сказал Борька.
   - Ты?!  - сердитым шепотом спросил Костик. - Думаешь, если заступался
за меня, значит, командовать можешь? Все равно пойду, не указывай.
   - Не пойдешь, - таким же шепотом ответил Борька. - Если хочешь знать,
я  имею право командовать.  Ты  сам говорил,  что собираешься в  пионеры
вступать.
   - Ну и что?
   - А я в совете дружины, вот что. Значит, ты должен подчиняться.
   Можно было сказать, что он, Костик, еще не пионер и поэтому ничего не
должен.  Но Костик не сказал.  Четкое воспоминание о шеренге мальчишек с
винтовками заставило его  промолчать.  И  когда  Борька  совсем  уже  не
по-командирски попросил: "Останься, будь человеком", Костик тихо сказал:
   - Есть.
   И  вышел из  шеренги на тротуар.  Он стоял,  а  мимо проходили люди и
нескончаемую   печальную   мелодию   повторял   оркестр.    И    Костику
представилось, что это уходит армия, а он оставлен для ее прикрытия.
   Армия  уходила,   унося  с  собой  убитого  фашистами  Володю,  а  он
оставался, чтобы держаться до конца. И отомстить.
   Но ведь Володя убит не "понарошку", а всерьез. Это же не игра. А если
всерьез, то что мог сделать Костик?
   Ну  как он  мог отомстить не  игрушечным,  не из снега слепленным или
нарисованным, а настоящим фашистам?
   Бомбу придумать не удалось,  а  больше он ничего не умел.  И знакомое
ощущение острой беспомощности опять кольнуло его.
   Володя,  пока мог,  тушил зажигалки. Борька ящики для мин сколачивал,
пока гвозди были... Пока были... Гвозди!
   Их  сейчас  нет,  и  мина,  которая должна  взорвать фашистский танк,
взорвет его.  А Протасов свежими,  новенькими гвоздями прибивает к своим
дровам фанеру.
   Сколько надо гвоздей,  чтобы сколотить корпус для мины? Хотя бы один.
Может  быть,   именно  эта   мина  попадет  под   гусеницу  "тигра"  или
"фердинанда",  и стальное чудовище заполыхает оранжевым огнем, бессильно
уронит длинный орудийный ствол...

   Протасов поймал Костика,  когда он  вытаскивал плоскогубцами двадцать
седьмой  гвоздь.  Костик  почувствовал,  как  тяжелая рука  ухватила его
воротник, и сжал в правой руке плоскогубцы, а в левой - добычу.
   - Змееныш... - с придыханием сказал Протасов, и лицо у него было даже
не красное, а сиреневое. - Я все знаю, я давно вижу... Я в милицию...
   Он потянул воротник,  но Костяк рванулся с такой яростной силой,  что
пальтишко затрещало, а Протасов качнулся и не выдержал, отпустил.
   Костик упал, но тут же вскочил, оттолкнувшись от мокрой земли сжатыми
кулаками.  Затем  отступил  на  два  шага,  потому  что  Протасов  опять
потянулся к нему. Глядя в его лиловую рожу, Костик сказал:
   - Тыловая крыса.
   - У-у-у!  -тонко закричал Протасов и почему-то замахал руками. Костик
побежал.  Протасов кинулся следом,  но  сразу отстал.  Костик обернулся,
бросил в него плоскогубцами и выскочил со двора на улицу...
   Он  бежал  по  теплой и  тихой вечерней улице,  и  прохожие удивленно
оглядывались на него.  Он бежал,  сдерживая закипающие слезы. Бежал, как
бегут в атаку, когда самое главное - бить врага наповал.
   Он  бежал  и  видел  перед  собой  немецкий танк,  охваченный ревущим
пламенем.  И  никакие силы не  заставили бы его разжать ладонь и  отдать
гвозди.

                                                                 1971 г.

                                                  Владислав КРАПИВИН

                          ОСТРОВ ПРИВИДЕНИЯ

                 Рассказ из цикла "Шестая Бастионная"

     Опять весна...
     Кто-то говорил мне,  что ранняя весна пахнет свежим разрезанным
арбузом.  А еще я слышал где-то красивые слова,  что "весной оживают
запахи  проснувшихся  ветров  и  веселого  солнца".  Не знаю.  Может
быть...  Мне  всегда  казалось,  что  ранняя  весна  пахнет   просто
весной...  Впрочем,  сейчас  я  понимаю,  что  и это не "просто".  В
воздухе смешиваются запахи талого снега,  сырых деревянных  заборов,
черных  проталин,  где  проклюнулись храбрые травинки.  А еще запахи
тополиной коры,  под которой толкнулись в жилках  соки,  и  железных
крыш,  которые  сбросили  снеговые  пласты  и греют под солнцем свои
поржавевшие спины...
     А над  крышами  в  ясном высоком небе идут пушистые,  желтые от
солнца облака.
     Когда я  был  маленький,  мне казалось,  что весна пахнет этими
облаками.  Если оттолкнуться новыми, скрипучими ботинками от упругих
досок  деревянного  тротуара,  подпрыгнуть  высоко-высоко,  ухватить
кусок похожего на легкую вату облака и уткнуться в него лицом -  вот
тогда-то  и  можно  полностью  надышаться  влажным радостным запахом
весны...
     Сейчас мой  дом  в  центре  большого города,  и весенние запахи
пробиваются сюда еле-еле.  Но я часто езжу  к  маме.  Она  живет  на
окраине,  почти  у  самого леса,  в деревянном двухэтажном доме.  На
старой тихой улице.  Эта улица очень похожа на ту,  где  прошло  мое
детство.  Даже  высокий  тополь недалеко от крыльца совсем такой же,
как тот, что качал надо мной свои ветки в давние-давние годы.
     И синие лужи такие же.
     И пушистые облака отражаются в них так же,  как в далеком сорок
шестом  году.  Только  сам я...  Когда я шагаю к маминому дому через
лужи по обломкам кирпичей, снизу, из синего зеркала, на меня смотрит
не  восьмилетний  пацаненок в мятой ушанке,  телогрейке до колен и с
потертой полевой сумкой через плечо. Смотрит здоровенный гражданин в
драповом  пальто  и  модной  шапке  -  такой  солидный,  что глядеть
тошно...
     Ну ладно,  в  конце  концов  не в этом дело.  Все равно,  как и
раньше,  скачет по берегам луж самый главный и вечный на Земле народ
-  мальчишки  с  легкими  сосновыми корабликами.  У мальчишек сейчас
каникулы.
     Я до  сих  пор  люблю  весенние  каникулы,  хотя  они давно уже
приносят не отдых,  а массу хлопот.  Это хорошие,  веселые  хлопоты.
Начинается  Неделя детской книги,  и дома у меня то и дело трезвонит
осипший телефон:
     - Вы не забыли, что сегодня читательская конференция в районной
библиотеке?
     - Вы обещали прийти к нам в школу на утренник...
     - Завтра  у  нас  пионерский  сбор,  посвященный  героям  ваших
книг...
     По мартовским  улицам  я  топаю  к  школе,   библиотеке,   Дому
пионеров, клубу... Шагаю, попутно думая о делах и заботах. Щурясь от
солнца,  поглядываю по сторонам. И вдруг ахаю про себя: "Неужели это
я иду на встречу с читателями.  С моими читателями?  Неужели там, на
библиотечных полках и стендах, выставлены мои книжки? Я их написал?"
Столько лет прошло, а привыкнуть все еще не могу.
     "Неужели и вправду случилось в жизни такое, о чем я думал в тот
февральский вечер сорок шестого года?"
     Черт возьми, значит, в самом деле случилось.

     ...Сейчас я  шагну  в  зал  или  класс,  к  тем,  кто читал мои
рассказы и повести.  Ребята будут  напряженно  смотреть  на  меня  и
ждать: что хорошего скажет им этот пожилой, грузный дядька, которого
библиотекарша и учителя усаживают за столик с приготовленным заранее
букетиком и почтительно именуют "нашим дорогим земляком-писателем".
     Мальчики и  девочки ждут чего-то интересного.  Они имеют на это
право.  Зря,  что ли, они бросили игры среди теплых весенних дворов,
не стали смотреть по телевизору "Приключения Электроника",  не пошли
в кино,  отложили книжку Жюля  Верна?  Не  так  уж  хочется  посреди
каникул идти в школу и сидеть на запланированном мероприятии.  "А уж
если пришли и сидим,- думают они,- то давайте..."
     И каждый  раз я чувствую себя немного виноватым.  Тем более что
начинать выступления до сих пор не научился.
     Я говорю:
     - Вот что,  товарищи... Длинную речь мне заводить не хочется. Я
ведь, по правде говоря, не знаю, что именно вы хотели бы услышать...
Может быть,  начнем с вопросов?  Пусть каждый спрашивает о том,  что
ему интересно. Кто первый? Главное - начать...
     Повисает растерянное   молчание.   Классные    руководительницы
укоризненно  смотрят  на  меня  и переглядываются:  кажется,  в ходе
событий произошел непредвиденный сбой.
     "Ой-ёй..." -  говорю  я  про  себя  и  приподнимаюсь  за шатким
столиком (букетик падает).
     - Ну   что   же   вы,   ребята?   -   страдальчески  произносит
девушкабиблиотекарь и глазами беспомощного  гипнотизера  смотрит  на
оробелых читателей. - Вы же так готовились, так ждали...
     Я потупясь разглядываю  на  столике  рисунки  и  отзывы  ребят.
Иногда под отзывами поставлены красными чернилами оценки:  пятерки и
(гораздо реже) четверки.  Отзывы с тройками писателям,  естественно,
не показывают. А жаль. Там, несмотря на пропущенные буквы и запятые,
наверно, немало интересного...
     Наконец при  легком  вздохе  всеобщего  облегчения  поднимается
первая рука.  И слышен первый вопрос. Иногда он звучит весело и даже
озорно.  Иногда - робко, после торопливого перешептывания с соседом.
Порой - сбивчиво читается по бумажке,  и  автор  его  зябко  шевелит
плечами, ощущая неотрывный взор классного руководителя.
     Ничего, на первый раз годится и так. Сейчас я отвечу, потом сам
спрошу о чем-нибудь, и разговор закрутится, как в веселом механизме,
где одна шестеренка цепляется за  другую.  Руки  начнут  подниматься
бойко  и  часто,  вопросы пойдут - успевай только отвечать.
     И наконец кто-нибудь обязательно скажет:
     - Расскажите, как вы написали свою первую книгу!

     Когда-то я   ждал   этого   вопроса   с   удовольствием.  Потом
настороженно. Приходилось каждый раз говорить: "Вы уж не обижайтесь,
если  слышали  про  это  раньше.  Возможно,  кое  с  кем  из  вас мы
встречаемся не впервые,  а вопрос  такой  задают  обязательно-вот  и
приходится рассказывать одну и ту же историю".
     Наконец я  стал   бояться   этого   вопроса:   ужасно   неловко
чувствовать  себя  гастролером,  который  выступает с одним и тем же
номером.  Я пробовал что-то мямлить в ответ,  отделываться короткими
фразами,  но  слушатели требовали подробностей.  Я опять извинялся и
запускал старую пластинку.
     Но однажды далеко-далеко от моего дома,  в Гурзуфе, молоденькая
учительница с  улыбкой  призналась,  что  слышит  мое  повествование
четвертый раз.  Сначала она выслушала его, когда еще была школьницей
и жила на Урале,  затем когда училась в пединституте (я выступал там
перед студентами),  потом когда в одной из сельских школ заменяла на
практике  учительницу...  Мне  захотелось  немедленно   скрыться   в
глубинах  ласкового  Черного  моря  и не всплывать до тех пор,  пока
нынешнее  молодое  поколение  не  уйдет  на  пенсию.  Но  это   было
невозможно. И тогда я решил, что пора кончать.
     Выход был  один:  поскорее  написать  про  свою  первую  книжку
рассказ и напечатать в газете или журнале.  Тогда пускай спрашивают!
Я  буду  говорить:  "Про  это  уже  напечатано.   Прочитайте,   если
интересно, там все-все рассказано".
     Я так обрадовался этой мысли,  что хотел сесть за работу в  тот
же  день.  Однако всякие срочные дела мешали...  Но вот опять весна,
близятся каникулы,  и времени уже почти не  осталось.  Я  берусь  за
карандаш. Пишу название...
     Но даже сейчас у меня ощущение, будто я не сижу один за столом,
а  стою  в  классе  и  на меня выжидательно смотрят сорок девчонок и
мальчишек.  Рыжий пятиклассник,  весело морща конопатую  переносицу,
спрашивает:
     - А как вы написали свою первую книгу?

     ...- Как я ее написал... Видишь ли, это длинная история.
     - Вот и хорошо! Расскажите!-слышатся голоса.
     - Разве вы еще не устали?
     - Не-е-ет!!!
     "Вот черти..."
     - Ну  ладно...  Прежде  всего надо сказать,  что в то время мне
было чуть больше семи лет...
     - У-у-у...
     - Да. Именно так. Это случилось в феврале сорок шестого года.

     ...Хороший был год - первый мирный год после войны.  Больше  не
надо  было со страхом ждать:  вдруг придет извещение,  что кто-то из
родных убит, ранен или пропал без вести. Но жизнь еще была нелегкая.
Хлеб  давали  по  карточкам,  одежды  не  хватало,  с  дровами  тоже
случались перебои...
     Мама, я  и  старшая  сестра  Людмила  жили  тогда в Тюмени,  на
заваленной сугробами улице Герцена,  такой тихой,  что по вечерам на
много  кварталов  разносился  скрип  снега  под  полозьями  саней  и
валенками редких прохожих...
     Вечера случались хорошие и плохие. Хорошие, когда горят в печке
дрова,  на столе каша или макароны, посыпанные сахарным песком; мама
вовремя  пришла  с  работы  и  сегодня  больше  никуда  не уйдет;  в
тетрадках нет ни двоек, ни грозных записей Прасковьи Ивановны; уроки
вроде  бы сделаны (а еще лучше,  если завтра воскресенье).  Но самое
главное - у меня есть хорошая книжка!
     Если книжки  не было,  никакой вечер не мог считаться полностью
хорошим.  Я в то время читал,  как  говорится,  напропалую.  Добывал
книжки  где  только  можно:  брал  в детской библиотеке на углу улиц
Ленина и Челюскинцев,  выпрашивал у знакомых,  выменивал "на срок" у
ребят ("Я тебе насовсем пистолет с резинкой, а ты мне на три дня эту
книжечку.  Идет?").  Больше всего мне нравились  потрепанные  томики
детиздатовской "Библиотеки   приключений"  -  маленькие,  пухлые,  в
потертых коленкоровых переплетах,  которые украшала узорчатая  рамка
со следами облезшей позолоты.
     Какие это были книги! "Таинственный остров", "Аэли-та",
"Плутония", "Белый клык", "Всадник без головы"...
     На первой странице  каждой  книжки  я  всегда  видел  маленький
значок со словом "Детиздат" - сидящего мальчика,  который положил на
поднятые коленки книгу и,  видимо,  с головой  ушел  в  мир  бурь  и
приключений.  Мне  казалось,  что  этот  мальчик  похож на меня.  По
крайней мере, мы были друзьями...
     Не всегда  мне  везло.  Случалось,  что  я оставался совсем без
книг:  прежние прочитал и отдал,  новых раздобыть не удалось.  И вот
однажды...
     Вечер без  книжки  был  унылым.  Тем  более  что  мама  все  не
возвращалась.  Людмила  за что-то на меня ворчала,  электричество не
горело,  а желтый свет керосиновой лампы  делал  комнату  тесной  и.
печальной.
     Дрова в печке,  однако,  горели. Я сидел у приоткрытой дверцы и
почти сердито думал о писателях. Что они за люди? Откуда у них такая
сила,  что могут они заставить человека забыть про все на свете? Про
то,  что  хочется  есть,  про уроки,  про боль в распухших от холода
пятках.  Даже про то,  что мамы все  еще  нет  дома,  а  на  улицах,
говорят, хозяйничает по вечерам банда "Черная кошка" (эти бандиты не
только грабят,  но еще страшно мяукают и царапают  людей  громадными
железными когтями)...
     "Как человек придумывает книгу,  от которой не оторвешься?"-это
была, кажется, первая четкая мысль в цепочке моих рассуждений.
     А вторая:
     "Наверно, писать такую книгу еще интереснее, чем читать..."
     И третья:
     "А если так, не попробовать ли самому?"
     Я даже задержал  дыхание-такой  неожиданной  и  блестящей  была
идея.
     Но почти сразу я спросил себя:
     "Разве ты писатель?"
     А может быть, это спросил не я, а тот мальчик с детиздатовского
значка?  Он  вспомнился  -  будто поднял от книжки голову и взглянул
внимательными темными глазами. Без насмешки, но недоверчиво.
     Я немного смутился, но сказал:
     "А что?  Сперва никто не писатель,  пока не написал  книжку.  А
если написал, тогда уж... вот... Вдруг я когда-нибудь тоже?.."
     "Ты же маленький".
     "Но я только попробую... маленькую... Ладно?"
     Он улыбнулся и сказал мне:
     "Ладно. Давай".
     Когда человеку семь лет, у него решительный характер. Я вскочил
и сразу взялся за дело...

     Обычно здесь я прерываю рассказ и спрашиваю ребят:
     - Как по-вашему, что надо, чтобы написать книгу?
     Нынешние школьники не лыком шиты!  Аккуратная строгая девочка в
белом переднике поднимает руку и говорит:
     - Надо знать жизнь.
     Мальчик с первой парты что-то шепчет соседу и потом сообщает:
     - Надо заранее изучить материалы и составить план... Подробный.
     Даже конопатый мальчишка - тот,  что задал  коварный  вопрос  о
первой книге, - произносит с ужасно серьезным видом:
     - Надо получше выучить русский  язык.  -  Он  хитро  косится  в
сторону учительницы, а та одобрительно кивает.
     Я вздыхаю.
     - Правильно,  - говорю я. - Вы молодцы. И мне сейчас неловко за
себя. Потому что в тот далекий зимний вечер я не смотрел на дело так
среьезно  и глубоко.  Мне казалось,  что для работы над книгой нужны
две вещи: бумага и карандаш. (Чернила не годились: они напоминали об
уроках и гасили вдохновение.)
     Карандаш у меня был.  Даже карандаши.  Цветные.  Шесть  штук  в
коробке с надписью "Спартак". Мама положила их под елку в новогоднюю
ночь.  Где мама  взяла  такую  редкость,  я  так  и  не  узнал.  Она
утверждала,  что это подарок Деда Мороза. Но я на восьмом году жизни
верил в Деда Мороза не больше,  чем в  то,  что  когда-нибудь  стану
отличником.
     Я заново отточил кухонным ножом  красный  и  черный  карандаши.
Красным я выведу название и первую заглавную букву - как в старинных
книгах.  А черным стану писать весь роман.  Я сразу решил,  что  это
будет роман - с морскими приключениями, пиратами и сокровищами.
     Итак, у меня было   ч е м   писать. А   н а    ч е м?
     С бумагой  было  туго.  Чистые тетрадки выдавали нам в школе по
строгому счету.  Их не хватало.  Часто приходилось писать на  всяких
случайных листках, на обороте старых документов, а задачки мы иногда
решали даже на газетах.
     Я подумал,  что  если  газеты годятся для школьных занятий,  то
сойдут и здесь. Тем более что другого выхода не было.
     Старые газеты  мы  припасали  для  растопки и хранили в углу за
этажеркой.  Я  их  вытащил  оттуда  под  негодующие  крики   старшей
сестрицы.  Скобками  из  медной проволоки я сшил тетрадку размером в
одну восьмую газетной страницы - так,  чтобы писать поперек печатных
строчек.
     Потом встал  коленями  на  стул,  подвинул  тетрадку  к  лампе,
сердито  оглянулся  на  Людмилу  -  чтобы  не подглядывала - и вывел
название: ОСТРОВ ПРИВИДЕНИЯ.

     С чего  начинаются главные события во всех классических романах
с морскими приключениями?  Конечно,  с бури.  Вспомните "Робинзона",
"Пятнадцатилетнего капитана", "Гулливера"... Я не хотел отступать от
правил. Я написал:

                       БУРЯ БЫЛА УЖАСТНАЯ...

     Отчетливо помню большую красную букву Б в начале строки.  И эту
черную  неровную строку с первыми словами моего "романа" (она дерзко
пересекла  цепочки  мелкого  газетного  шрифта).  И  разлапистое  Т,
совершенно  ненужное  в  слове  "ужасная" (про это мне потом сказала
мама).
     Вторая строчка рассказывала,  что "волны были как десятиэтажный
дом".
     В ту пору я ни разу не видел десятиэтажных домов. Самые большие
здания в Тюмени тогда были высотой в четыре  этажа.  Но  эта  высота
казалась мне совершенно недостаточной, чтобы изобразить гороподобные
волны "ужастной" бури.
     "Ветер выл,  как  тысяча  змеев горынычей,  и дул сразу со всех
сторон..."
     Поразив будущих   читателей   картиной  небывалого  урагана,  я
приступил к изложению событий.
     События заключались вот в чем.
     Среди бушующих десятиэтажных волн беспомощно болталось судно  с
поломанными мачтами, изодранными парусами и разбитым рулем. Это была
пиратская шхуна "Черная макарона" (до сих  пор  горжусь  так  славно
придуманным  названием).  Почти всю команду смыли ревущие гребни,  и
осталось там лишь три человека:  матрос Боб Рыбка, боцман Пушкадёр и
калитан  Джон Кривая Нога.  Они то плакали,  то молились,  то ругали
бурю страшными  "пирацкими"  словами.  В  трюме  открылась  течь,  и
надежды на спасение не было.
     Однако я понимал,  что,  если пираты  потонут,  роман  придется
кончать в самом начале.  И поскольку в своей книжке я был хозяин, то
с помощью громадной волны швырнул несчастную "Макарону" на  скалы  у
небольшого острова.
     Шхуна булькнула и  пошла  на  дно,  а  пиратов  море  милостиво
выбросило на берег.
     Буря сразу выключилась,  так как больше  была  не  нужна.  Небо
очистилось.  Море стало гладким.  Засияло солнышко.  Пираты пришли в
себя на белом песчаном пляже...
     Скоро Джон  Кривая  Нога,  Пушкадёр  и  Боб Рыбка разобрались в
обстановке.  Они поняли,  что судьба (то есть автор) забросила их на
необитаемый  остров.  Сначала они крепко изругали судьбу (про автора
им ничего не было известно),  а потом сообразили, что дело не так уж
плохо: лучше сидеть здесь, чем кормить рыб на дне океана.
     - Ничего,  - сказал капитан Джон.  - Клянусь моей кривой ногой,
мы еще поживем.  Отдохнем здесь от приключений, а потом нас увидят с
какого-нибудь корабля.  Скажем, что мы (ха-ха-ха!) честные матросы с
разбившегося судна,  и нас отвезут на Большую землю. А там мы начнем
все снова.
     - Да здравствует капитан! - крикнул Пушкадёр.
     А Боб Рыбка тихонько проговорил:
     - Только очень хочется кушать...
     Пиратам повезло.  Конечно, необитаемый остров-не дом отдыха, но
жить  здесь  было  можно.  Росли кокосы,  водились на берегу вкусные
крабы и черепахи. Если не лениться, с голоду не помрешь.
     Из пальмовых листьев пираты построили шалаш,  из крабов сварили
похлебку  (в  большой  раковине).  В  другой  раковинеплоской,   как
сковородка,-приготовили  омлет из черепаховых яиц.  После сытной еды
они сидели у маленького костра и лениво разговаривали.  Тут наступил
вечер, а за ним красивая тропическая ночь...
     Не помню,  как я описывал эту ночь,  но представлял я ее  очень
ясно. И сейчас представляю.
     Над морем и островом  висело  темно-зеленое  небо  с  громадной
луной.  Луна  была похожа на медный начищенный таз.  Пальмы казались
черными.  И кусты,  обступившие поляну с  шалашом  и  костром,  были
черные.   Над   кустами  летали  светлячки.  Пламя  костра  освещало
довольные пиратские лица.
     - Клянусь моей кривой ногой,  здесь не так уж плохо,- проворчал
капитан Джон.
     - Вы  абсолютно  правы,  капитан!  -  с  энтузиазмом воскликнул
боцман Пушкадер.
     - Довольно   уютно...   -  согласился  Боб  Рыбка  и  почему-то
вздохнул.
     Они еще ничего не знали...
     Они не знали ужасного сюрприза, который подготовил им автор.
     Дело в   том,   что   остров   был  не  совсем  необитаемый.  С
давнихдавних пор здесь

                      ЖЫЛО-БЫЛО ПРИВИДЕНИЕ..,

     Откуда оно тут появилось,  Привидение и само не помнило. Скорее
всего,  какой-то  сильный  ураган  подцепил  его на дворе старинного
рыцарского замка и ради шутки занес на этот остров.
     Привидение очень тосковало в одиночестве.  Всем известно, какая
задача у привидений-кого-нибудь  пугать.  А  кого  можно  пугать  на
необитаемом острове?  Крабов?  Черепах?  Птичек?  Но эти существа, в
отличие от людей, совершенно не боятся нечистой силы.
     Привидение по своей натуре было трудолюбивым и общительным. Оно
томилось без работы и боялось потерять квалификацию.  И вот  впервые
за  много столетий наступил для него радостный день.  Вернее,  ночь,
потому что все привидения трудятся в ночную смену.
     После захода  солнца  Привидение  почистило  обветшалый  саван,
немножко порепетировало в  своей  пещере  полузабытые  "пугательные"
приемы,  потом  определило по звездам,  что уже полночь,  и вышло на
работу.
     ...Боб Рыбка первый увидел, как над черными кустами тихо всплыл
кто-то непонятный, с большущими горящими глазами и в длинном светлом
балахоне.
     - Я... ик... ик, - сказа-л Боб. - Мама... Я больше не буду.

     Здесь я всегда делаю отступление и говорю:
     - Вы   должны   понять   Боба,  Джона  и  Пушкадера.  Они  были
необразованные,  верили во всяких там чертей,  ведьм и привидения...
Конечно,  вы люди современные и на их месте ничуть не испугались бы,
потому что привидений  нет  и  быть  не  может,  но  эти  несчастные
пираты...
     Среди слушателей  раздается  нервное  хихиканье,  а  иногда   и
открытый смех. И я начинаю догадываться, что даже среди образованных
и смелых пятиклассников есть люди,  которые  почувствовали  бы  себя
немного неуютно там, на ночной поляне...

     ...Тем более   что   Привидение   старалось   вовсю!   Оно  как
сумасшедшее носилось вокруг поляны и  выло,  будто  стая  пикирующих
бомбардировщиков.  Потом  оно  останавливалось,  печально подымало к
луне прозрачные руки и унылым басом говорило непонятные заклинания.
     Пираты лежали,  уткнувшись носом в песок, и наперебой каялись в
грехах.  Они думали, что Привидение собирается взять их за шиворот и
утащить прямехонько в ад.
     - Клянусь кривой ногой,  я брошу пиратское ремесло! - восклицал
капитан Джон и посыпал песком голову.
     - Совершенно верно,  капитан!  -  вторил  Пушкадер.  -  Я  тоже
клянусь! - И он стукался лбом о пустой черепаховый панцирь.
     - А  я  вообще!  -  жалобно  причитал  Боб  Рыбка.-   Я   давно
собирался!..  Я  хотел  поступить  в  садовники и выращивать анютины
глазки! Это мой любимый цветок!
     - Уавы-ахшм-бамухших-х-х-х,-отвечало        Привидение       и,
нечеловечески усмехаясь, опять начинало облет поляны...
     Так продолжалось,   пока   звезды   не   показали  четыре  часа
пополуночи.  Тогда  Привидение,   довольное   проделанной   работой,
отправилось на отдых,  а обалделые от ужаса пираты до восхода лежали
на песке и тихонько стонали.
     При свете  дня  они слегка пришли в себя и,  вздрагивая,  стали
обсуждать ночное происшествие.  Капитан Джон еще раз поклялся  своей
ногой, что бросит пиратское ремесло и начнет честную жизнь. Пушкадер
и Рыбка его,  разумеется,  поддержали.  Боязливо оглядываясь, бывшие
пираты сделали зарядку и занялись дневными трудами.
     День прошел без всяких страхов,  но к вечеру Джон,  Пушкадер  и
Рыбка  опасливо  съежились  у  костра.  И не зря.  Изголодавшееся по
работе Привидение  не  собиралось  так  легко  оставлять  несчастных
робинзонов. Вторая ночь оказалась для них полна тех же ужасов...
     И третья ночь...
     И четвертая...
     И пятая...
     Но у человеческого характера есть неплохое свойство: постепенно
он привыкает к самым большим страхам.  Особенно если страхи эти одни
и  те  же,  однообразные.  И  на  шестую  ночь  бывшие пираты уже не
вздрагивали,  не причитали  и  даже  с  любопытством  смотрели,  как
Привидение старается нагнать на них прежний трепет...

     Тут, посередине длинного рассказа, я обычно останавливаюсь,
чтобы глотнуть водички и прочистить горло. И несколько голосов
обычно говорят:
     - А дальше?
     - Дальше...  Привидение  тоже чувствовало,  что прежней радости
уже нет.  Люди почти перестали бояться.  Теперь пугай  не  пугай,  а
толку  не  будет.  А  что еще может сделать Привидение?  Оно состоит
вроде бы как из тумана и серьезного вреда причинить  человеку  не  в
состоянии...  Кстати,  если встретитесь с привидениями, имейте это в
виду... Ну, конечно, не бывает, это я так, на всякий случай...
     Ну а дальше было вот что...

     Днем Джон Кривая Нога посоветовался с товарищами,  а ночью (это
была уже седьмая ночь) он дождался,  когда  Привидение  всплыло  над
кустами, и сказал:
     - Слушай, парень... Ты какой-то странный, ей-богу. Все ходишь в
сторонке, разговариваешь не по-нашему... Ты подходи, не стесняйся. У
нас вот похлебка еще осталась.  На  одном  острове  живем,  пора  уж
познакомиться.
     Привидение неподвижно повисло в воздухе и задумалось.  С  одной
стороны, вроде не полагается привидениям заводить близкое знакомство
с людьми... а с другой стороны, что еще делать-то?
     Оно влетело  в  круг  света  и  тихо  присело  на большую шляпу
капитана  Джона,  которая  лежала  недалеко  от   костра.   Смущенно
покашляло и сказало:
     - Вообще-то вы правы... Да... Здрасте.
     Они познакомились  и  разговорились.  Рассказали друг другу про
свое житье-бытье.  Привидение стало почти каждый вечер  прилетать  к
новым знакомым на огонек, а иногда заглядывало и днем. Бывшие пираты
всегда   ему   радовались.   Привидение   оказалось    разговорчивым
(намолчалось за века). Оно знало множество старинных легенд и охотно
их рассказывало.  А Джон,  Пушкадер и Рыбка иногда  пели  Привидению
морские  песни  (Пушкадер басом,  Джон средним голосом,  а Боб Рыбка
тонко и нежно).
     В общем,  заброшенные  на  остров  люди  и одинокий призрак все
больше нравились друг другу. Однажды Привидение сказало:
     - Вот что, ребята... Я смотрю, люди вы неплохие. Сами говорите,
что в пираты пошли не по злобе,  а от  скудной  жизни.  Бедняков  не
обижали,   а  если  когда  приходилось  палить  из  пушек  и  махать
кортиками, так  что  поделаешь   -   такая   ваша   была   пиратская
профессия...
     Джон и Пушкадер завздыхали и закивали, а Боб Рыбка напомнил:
     - К тому же мы теперь совсем перевоспитались...
     - Вот и хорошо,  - сказало Привидение. - Поэтому я хочу открыть
вам одну тайну... Видите ту кривую пальму?
     - Видим, - взволнованно выдохнули бывшие пираты.
     - Если там,  куда в полдень упадет тень от верхушки, вы станете
копать яму, найдете сокровище.
     Услыхав такие слова, капитан Джон, боцман Пушкадер и матрос Боб
Рыбка кинулись к пальме, потому что солнце стояло в зените - был как
раз  полдень.  Ржавыми абордажными саблями,  которые они не потеряли
даже при крушении, бывшие пираты начали рыхлить и разгребать землю.
     И они нашли сокровище!
     Это был  полусгнивший  сундук,  полный  золотых  монет,  всяких
драгоценностей и старинного оружия. Когда сундук вытащили, он тут же
рассыпался на досочки.
     В капитане,  боцмане  и  матросе  проснулись  прежние пиратские
привычки.  Пушкадер упал на кучу золота и стал загребать сокровище к
себе.
     - Прочь руки!  - заорал Джон Кривая Нога.  - По закону половина
добычи  принадлежит  капитану!  -  Он  схватил  старинный пистолет и
щелкнул курком. - Всех перестреляю!
     Пистолет был,   конечно,   незаряженный,   и   капитан  стукнул
Пушкадера по шее рукояткой.  Начался шумный дележ, который очень был
похож на обыкновенную драку.
     Наконец Боб Рыбка  (которому  в  этом  дележе  досталось  всего
несколько монеток) воскликнул:
     - Как же нам не стыдно!  Так ведем себя при посторонних! А ведь
мы говорили, что перевоспитались!
     И всем стало стыдно, потому что Привидение маячило неподалеку и
укоризненно поглядывало на драчунов.
     Капитан Джон поднялся с груды сокровищ, выплюнул четыре золотых
дублона, вытряхнул из уха крупный алмаз и сказал:
     - Мы это...  просто так.  Поиграли.  Клянусь моей кривой ногой,
это была просто шутка.
     - Совершенно верно, капитан, - сказал Пушкадер. Сел на травку и
высыпал из широкого сапога с отворотами драгоценные камни. - Давайте
все в общую кучу...  У вас,  капитан,  вон в том  кармане,  кажется,
случайно еще с десяток монет...
     - Будем делить честно, - предложил Боб Рыбка.- На четыре части.
     - Почему на четыре? - удивились капитан и боцман. - Нас трое!
     - А ему...  - Боб украдкой кивнул в сторону Привидения.  Джон и
Пушкадер засмущались и согласились.
     Но когда разделили  сокровище,  Привидение  расхохоталось.  Оно
сказало,  что  золото  и  алмазы  ценятся  только  у  людей,  а  для
привидений они - тьфу!  Все равно что песок.  Так  что  пускай  трое
друзей все забирают себе. Бывшие пираты, конечно, не спорилиподелили
на три части и долю Привидения.
     Потом, тяжело дыша, каждый сел рядом со своим богатством. И Боб
Рыбка печально сказал:
     - Ну и что дальше?  Зачем нам эти сокровища? Здесь не купишь на
них даже пирожок с морковкой.
     - Да!  Пора  решаться!  - воскликнул капитан Джон (и,  конечно,
поклялся ногой).
     - Правильно, капитан! - гаркнул боцман.
     А Боб Рыбка тихонько вздохнул.
     И они решились на то, на что раньше решиться никак не могли: из
пальмовых стволов соорудили плот с мачтой, из рубашек и штанов сшили
парус и с попутным ветром поплыли через океан.
     А Привидение, чтобы не скучало, они взяли с собой...
     Я был полным хозяином в своем романе и сделал так, что плавание
протекало вполне благополучно,  при тихой и  теплой  погоде.  Тяжело
нагруженный  золотом  плот  приплыл  прямо  в  тот город,  где Джон,
Пушкадер и Боб когда-то были маленькими и ходили в школу.
     Теперь бывшим  пиратам  больше не надо было заниматься разбоем.
На свои сокровища каждый купил себе  корабль  и  сделался  настоящим
капитаном. Стал возить, грузы и пассажиров.
     А Привидение поселилось на берегу,  в развалинах старого маяка.
Всем  известно,  что  развалины  для  привидений-все  равно  что для
человека дом со всеми удобствами. Скоро в городе стало известно, что
в   башне   разрушенного  маяка  завелась  нечистая  сила.  На  маяк
потянулись толпы туристов.  Стали приезжать из других городов и даже
из других стран.  Привидение работало изо всех сил: летало по темным
коридорам,  сверкало глазами и выло  на  разные  голоса.  Губернатор
потирал  руки:  деньги  от туристов текли в городскую казну рекой...
Правда,  в конце концов Привидение  переутомилось  и  потребовало  у
губернатора два выходных в неделю. Тот, конечно, согласился...
     Когда капитаны  Джон  Кривая  Нога,  Пушкадер   и   Боб   Рыбка
приплывали  в родной город,  Привидение являлось к ним в гости.  Они
вчетвером сидели в кают-компании и вспоминали  свои  приключения  на
необитаемом острове,

     Так заканчивалась моя первая в жизни книжка.
     Получилась она довольно тонкая:  семь или восемь страничек.  И,
скорее всего,  события, которые я только что изложил, были описаны в
ней не так подробно.  Ведь потом я эту историю рассказывал множество
раз,  она обрастала деталями и,  наверно, даже кое в чем изменялась.
Но  думаю,  что  я  все  же  довольно  точно передаю содержание того
давнего "романа".
     Писал я  его  пять  вечеров подряд.  И никому не объяснял,  чем
занят. Ложился грудью на тетрадку, если кто-то пытался заглянуть мне
через плечо. Маме неловко говорил:
     - Ну потом... Потом покажу.
     А старшей  сестрице  предлагал  идти подальше и заняться своими
делами.
     - Учил бы лучше уроки, - говорила Людмила.
     На эти  глупые  слова  я  не  реагировал  и  снова  окунался  в
таинственные события на острове.
     Наконец "Остров Привидения" был закончен.  Я поставил  красивую
большую точку, облегченно вздохнул и сел перечитывать свое творение.
     И оказалось, что читать, мне совсем неинтересно. Не потому, что
плохо написано.  Просто мне все уже было известно. Тогда я понял еще
одну простую вещь:  писатель пишет книги  не  для  себя.  Ему  нужны
читатели!
     Ни мамы, ни даже Людмилы дома не было. Дядя Боря, живший рядом,
в  проходной комнате,  уехал в командировку.  Самый близкий читатель
находился за шаткой дощатой стенкой,  которая отделяла нашу квартиру
от   соседской.   Там   жил   со  своей  матерью  и  старшим  братом
четвероклассник Лешка Шалимов.
     В то  время  это  был тощий,  стриженный под машинку парнишка в
обвисшем свитере,  латаных шатанах и подшитых,  огромных, как ведра,
валенках.
     Впрочем, такие признаки годились почти  для  всякого  мальчишки
тех лет.  Упитанностью никто не страдал,  заплаты и подшитые валенки
были тоже обычным явлением,  а стригли под машинку  всех  поголовно.
Даже  еле  заметная  челочка,  жалко  торчащая  над  лбом,  вызывала
праведный гнев учителей и завучей...  С той поры  школьники  многого
добились:  теперь их нелегко заставить остричь локоны,  висящие ниже
ушей.  Но педагоги не поднимают  белый  флаг  и  продолжают  упорную
борьбу  за  "короткие прически".  Видно,  им снятся давние сороковые
годы и ровные ряды голых макушек. Судя по всему, они (педагоги, а не
макушки)  уверены,  что  в  одинаково  стриженных головах никогда не
возникнет разнообразных и опасных идей,  грозящих срывами  уроков  и
падением графика успеваемости.
     Увы, по собственному опыту  знаю,  что  это  не  так.  В  наших
"черепушках",  украшенных  строгими  прическами  "под  ноль",  мысли
бродили,  всякие.  Очень  разные.  Лешке,  например,  за   день   до
описываемых  событий  пришла  мысль  притащить  в  класс будильник и
включить под  партой  посреди  урока  звонок.  Стриженые  полчища  с
радостным воем кинулись в коридор: думали, что уже перемена. Вечером
я слышал через стенку,  как Лешкина мать громко причитала и  обещала
разбить  ни в чем не виноватый будильник о башку беспутного сына.  А
брат-студент непедагогично хохотал...
     Лешка был  по  натуре  скептиком.  Он  смотрел  на окружающее с
иронической ухмылкой. Ко всему хорошему он относился с недоверием. Я
знал  это,  но выхода у меня не было.  Я для храбрости набрал в себя
воздуху,  зажмурйлся и крепко забарабанил в стенку. Она затряслась и
загудела. Послышались Лешкины крики - сердитые и жалобные.
     А через полминуты на пороге возник сам Лешка. Его макушку
украшало круглое чернильное пятно.
     ...Здесь все слушатели  почему-то  смеются.  Они  думают,  что,
колотя в перегородку,  я с какой-то полки опрокинул на Лешкину башку
чернильницу.  Ничего подобного.  Кто будет  приколачивать  полку  на
такую  шаткую  стенку  да еще ставить туда посуду с чернилами?  Дело
было в другом.  Лешка не  умел  решать  задачки.  Он  их  ненавидел.
Особенно те,   где   говорилось  про  бассейн  с  трубами.  Вода  то
наливалась в этот бассейн,  то вытекала из него, и надо было решить,
когда  он  в конце концов наполнится.  Лешка негодовал:  "Неужели не
могут  сделать  для  трубы  затычку,  чтобы  ничего  не  выливалось?
Набралось  бы  до  краев - и крышка!" Вот и сейчас он пришел злющий,
потому что не получалась такая задача.
     Писали тогда   деревянными   ручками-вставочками  со  стальными
перьями (сейчас их можно увидеть,  пожалуй,  только на  почтах  и  в
сберкассах).  Перья  макали  в чернильницы-непроливашки или аптечные
пузырьки,  где разводили купленный на толкучке чернильный порошок. У
Лешки  был пузырек.  Лешка заполнял его по самое горлышко,  чтобы не
возиться лишний раз.  Когда он злился на задачку, то забывал про все
и  опускал  ручку в чернила "по самый корешок".  Пальцы поэтому были
перемазаны.  А  что  делает  четвероклассник,  если  не   получается
задачка?  Бросает  ручку  и  скребет перемазанными пальцами затылок.
Оттого и пятно.  Чем  оно  больше,  тем,  значит,  сложнее  попалась
задача.
     Сейчас пятно на Лешкином  темени  было  размером  с  тюбетейку.
Лешка сказал свистящим от злости голосом:
     - Не можешь,  балда, позвать по-человечески? Обязательно стенку
ломать? Тут и так ни фига не решается, а он...
     Я скромно переждал  эту  вспышку  негодования  и  примирительно
произнес:
     - Ладно,  Лешка. Завтра спишешь задачку у Эльки Матюхиной. (Это
была  Лешкина соседка по парте).  А я вот...  - Здесь я засмущался и
потупил глаза. Потом сипловато выговорил: - Я тут книжку написал...
     Надо было  видеть  Лешкино лицо.  Он посмотрел на меня сперва с
изумлением,  а потом как на курицу, которая грозится облететь вокруг
света.
     - Ты?.. - сказал он.
     Однако отступать  мне  было  некуда.  Я вздохнул и протянул ему
газетную тетрадку.
     Лешка усмехнулся так, что у меня под майкой разбежались колючие
шарики. Но тетрадку он взял. Прислонился к дверному косяку, отставил
правую  ногу  в необъятном своем валенке,  помусолил палец,  откинул
обложку и зашевелил губами.
     У меня выключилось дыхание...
     Однако, чем  дальше Лешка читал,  тем серьезнее делалось у него
лицо. Он уже не слюнявил палец и страницы перелистывал аккуратно.
     Так, не  отходя  от  косяка,  он  проглотил  мой  роман "Остров
Привидения". А проглотив, сделался опять насмешливым и недоверчивым:
     - Ну и что? Ты это где-то списал.
     Я очень обиделся, но обиду скрыл. Только сказал, что никогда не
имел привычки что-нибудь списывать. Это   н е к о т о р ы е    то  и
дело списывают у соседки по парте задачки и упражнения...  И,  кроме
того,  где я мог это списать?  Может быть,  Лешка читал раньше книгу
про остров с Привидением? Или хотя бы слышал про такую?
     Лешка поскреб чернильную макушку и вынужден был  признать,  что
не читал и не слышал.
     - Ну  ладно,  не  заводись  на  простокваше,  -  снисходительно
произнес он.  - Если сам, то ничего... Давай, я завтра к нам в класс
унесу. Почитаем, а потом скажу, понравилась нашим или нет...
     Я заволновался.  Я  просто  заметался  в душе.  Конечно,  какой
писатель не мечтает,  чтобы читателей  было  как  можно  больше?  Но
страшно  же:  одно дело - знакомый (хотя и вредный) Лешка,  другое -
сорок почти незнакомых людей...
     - Ну...  ладно,  - решился я.  - Только вы не очень... Если там
какие недостатки,  не ругайте изо всех сил. Все же это у меня первая
книжка.
     - Ничего, - отозвался Лешка. - Там свои люди, не вздрагивай...

     Но я  "вздрагивал".  И  в  этот вечер,  и потом еще целый день.
Лешка учился во вторую смену,  и я с трепетом ждал,  когда он явится
из школы.
     Явился он, конечно, поздно. Встал на пороге, вынул из облезлого
портфеля  мою  газетную тетрадь - порядком измочаленную - и протянул
ее таким жестом,  каким во времена Кутузова и Наполеона  протягивали
маршалам пакеты с важными донесениями.
     - Забирай,  - сказал он. - Мы читали вслух. Даже Анна Яковлевна
подходила  и  слушала.  Все говорят,  что ты пишешь,  как Жюль Берн.
Валяй дальше!
     Надо ли говорить, как я возликовал!
     Вдохновленный массовым признанием,  я склепал новую тетрадку  и
сел писать свой второй роман.
     Однако дело двигалось  хуже.  Помню,  что  я  пытался  сочинить
историю  про  старого  капитана,  который  попал в плен к индейцам и
подружился с мальчишкой-сыном индейского вождя (здесь было что-то от
"Кавказского  пленника" Льва Толстого,  которого мы как раз читали в
классе).  У меня не  получалось  описание  американского  берега,  к
которому капитан приплыл на своем корабле.  Я мучился. Тетрадка была
исчеркана,  я сделал другую,  но это не помогло. Самое скверное, что
целыми  днями я думал только о своей новой книжке.  Ни о чем другом!
Это,  конечно,  сказалось на отметках.  В табеле запахло двойкой  по
арифметике,  а  домакрупным  скандалом.  Тогда я впервые понял,  что
писательская работа - совсем не мед.

     Спасла меня весна. Началась она неожиданно, резко, будто кто-то
щелчком выключателя повысил в солнце  накал.  И  однажды,  прыгая  в
своих валенках по кирпичикам, брошенным в лужи, я понял, что не хочу
писать книги,  а хочу,  как все нормальные люди, кидаться комками из
тающего снега,  носиться по двору и делать из сосновой коры парусные
кораблики.
     Со всеми этими делами,  однако,  произошла задержка. Валенки не
годились для весенней погоды,  а ботинок еще не было. Маме со дня на
день  обещали  на  работе  выдать  их  по  какому-то  ордеру,  но не
выдавали:  то ордер не подписан,  то кладовщик уехал, то нет нужного
размера, И поэтому я сидел дома.
     То, что не надо ходить в школу, я пережил без особой горечи. Но
под нашими окнами растекалась прекрасная мартовская лужацелый океан.
И  по  этому  океану  ходили  эскадры  с бумажными парусами.  Лешка,
очевидно,  был адмиралом.  Он командовал,  когда устраивали гонки  и
морские  сражения.  А  я сидел на подоконнике и с тоскливой завистью
смотрел на это парусное празднество.
     Наконец я не выдержал.  Забарабанил по стеклу,  обратил на себя
внимание адмирала Шалимова и умоляющими знаками  просигналил,  чтобы
он принес мне кусок сосновой коры. После чтения моего "романа" Лешка
относился ко мне с некоторым уважением.  Он снизошел к моей просьбе.
И  через  несколько  минут  я кухонным ножом (тем же,  которым чинил
карандаши для "Острова Привидения")  обрабатывал  мягкую  коричневую
кору, стараясь заострить нос будущего брига "Робинзон".
     Потом я  вколотил  в  корабельный  остов  две  лучинки-мачты  и
воткнул в корму руль из толстого бритвенного лезвия "Стандарт".
     В этот момент пришла на обеденный перерыв мама. Ботинок она так
и не получила,  но купила на толкучке резиновые сапоги. Почти новые,
только с двумя аккуратными заплатками. Они пришлись мне в самую пору
(правда, пришлось надеть еще толстые носки и отогнуть голенища).
     Скорее на улицу! Туда, где сияют просторы весенних морей!
     Но сначала надо было оснастить "Робинзон" парусами.  Подходящей
бумаги  под руками не оказалось,  и я без всякого сострадания пустил
на марсели и брамсели тетрадку с "Островом Привидения"...
     Как ни странно,  мой кораблик оказался быстроходнее других.  Он
лихо резал носом воду и прекрасно держался на курсе. Может быть, это
действовал бритвенный руль.  Но,  скорее всего,  причина в том,  что
паруса моего брига были особенные. Видимо, они сохраняли в себе силу
моего  вдохновения,  силу  тех  морских  ветров,  которые  шумели на
страницах моей первой книжки...
     Даже Лешка   снисходительно   признал  первенство  моего  брига
"Робинзон" (напомнив,  что именно он,  Лешка, добыл для него кору на
соседской поленнице).  Счастливый,  забывший о времени,  я до вечера
метался по берегам огромной синей лужи.  Я радовался морской  жизни:
сверканию   солнца,   теплому   ветру,   парусам  и  крикам  веселых
капитанов...  Я ничуть не жалел о порванном романе и был уверен, что
напишу  еще много книг.  А пока я отправлял свое удачливое суденышко
все в новые и новые рейсы...  За этим делом  и  застала  меня  мама,
когда вернулась с работы.
     - Ой-ей-ей!-сказала она.-Да ты же сырой насквозь!
     Насквозь не насквозь, а в сапогах громко хлюпало (одна заплатка
отлетела в первые полчаса):
     - Домой,-сказала мама.-Домой, домой, домой...
     - Подожди!-взмолился я.-Последний разик!
     ...Помню очень  ясно,  как  я  стою  коленками на шатких досках
деревянного тротуарчика,  а по воде, отразившей чистое небо, убегает
к далекому берегу бриг "Робинзон".
     Мама терпеливо ждет. Она понимает...
     Она всегда понимала меня.  Мои игры, мои стихи, мой тайны и мою
странную привязанность к парусам.  Именно ей  посвятил  я  книжку  о
первых кораблях своего детства.
     И этот рассказ я тоже посвящаю маме... Только подожди, мама, не
торопи  меня  с  улицы  домой,  пока  мой  кораблик  не приткнулся к
дальнему берегу.  Пока впереди есть еще  пространство  синей  чистой
воды...

                                                  Владислав КРАПИВИН

                         СТРАНА СИНЕЙ ЧАЙКИ
                        Неоконченная повесть

                            Предисловие

     Горы -  отроги  Южных  Саян  -лежали по краю степи и в сумерках
были похожи на припавших к земле динозавров. Сумерки густели быстро,
и  ночь  растворяла силуэты гор в непроглядной черноте.  Зато в небе
разгорались небывало яркие звезды...  Посреди этой таинственной -  с
древними  хакасскими  могильниками и отбившимися от табунов конями -
степи стояла мазанка. Она гордо именовалась "полевой стан Карасук".
     В мазанке,  вместе  с  несколькими  товарищами по студенческому
отряду жил автор этой повести.  В августе и сентябре  далекого  1957
года.
     Целина - это вам не фунт изюма. После полновесного рабочего дня
-  на  току  или в поле - гудела спина,  болели руки.  Но физическая
усталость ни коим образом не убавляла творческие  силы  и  энтузиазм
будущего литератора. Он брал карандаш и тетрадку...
     Да, творческих сил было много. А умения мало. Опыта - никакого.
Писать  же  хотелось отчаянно.  Причем,  писать о необычном.  О море
(которое автор знал лишь заочно,  по книжкам А.С.  Грина), о парусах
(которые  автор  изучал  лишь  по  иллюстрациям,  чертежам и морским
словарям),  о приключениях и о мальчишках с рыцарскими характерами -
дань  собственному  не  к  доигранному  детству  И автор вдохновенно
сочинял.  У свечи,  у керосиновой лампы,  а иногда  и  у  костра.  А
бывало,   что   и   в   кузове  тряского  грузовика,  когда  бригаду
перебрасывали с одного поля на другое.
     Иногда на  смену  энтузиазму  приходило отчаяние.  Автор в свои
почти девятнадцать лет был не совсем глуп,  и  порой  его  настигало
трезвое  понимание,  как  беспомощна его первая в жизни повесть.  Но
остановиться не было сил.  Казалось невозможным уйти из страны,  где
ослепительное  море,  опасности и друзья.  К тому же,  страна эта (в
тощей тетрадке с  красными  корочками)  в  те  нелегкие  дни  просто
помогала автору жить...
     Лишь исписав сорок три страницы,  автор окончательно решил, что
работать дальше нет смысла, и спрятал тетрадку подальше. И взялся за
другую, более реалистическую (как ему тогда казалось) повесть.
     А тетрадка лежала,  лежала,  и вдруг теперь,  почти через сорок
лет, автору стало жаль ее. Так бывает жаль свою юность. И он вытащил
маленькую недописанную повесть на свет. Как архивный документ...
     Вот, что я сочинял в 1957 году...

     Есть на  свете  страна  - Страна Синей Чайки.  Мало кто знает о
ней.  Она  лежит  на  юге,  на  полуострове,   который   очертаниями
напоминает голову чайки. А воздух там всегда синий-синий...
     От материка полуостров отделяют горы Гранитного  Ожерелья.  Они
совершенно непроходимы, и поэтому в Страну Синей Чайки можно попасть
лишь по морю.
     Весь год  согревает  Страну теплое южное солнце.  От мыса Белый
Зуб и до Зеленых  Отрогов  Гранитного  Ожерелья  покрыли  ее  густые
заросли и темные южные леса...
     Страна Синей Чайки - страна моряков. Днем и ночью приходят в ее
порты и уходят из них в океан гиганты-теплоходы и маленькие парусные
шхуны.
     Самый большой  порт  и  столица Страны - Город Острых Крыш.  Он
называется так потому,  что прежде всего в  нем  бросаются  в  глаза
разноцветные  острые  крыши  старинных домов,  их жестяные флюгера и
кружевные блестящие флажки.  Но это лишь в старой  части  города,  в
той,  что  лежит  у  самого  моря,  на перешейке,  который соединяет
небольшой полуостров Нижней Губы с сушей.  С  одной  стороны  Старый
Город  выходит  своими/улицами  к  бухте  Чайкин  Зоб,  с другой - к
скалистому берегу океана.
     А в новой части города совсем другая картина: там нет ни старых
домов,  ни узких запутанных переулков,  где между  плитами  мостовой
буйно растет трава;  улицы там широкие, а дома настолько высоки, что
крыш и не видно...
     Здесь, в  Городе Острых Крыш,  и начались события,  о которых я
хочу рассказать.  А события эти были тревожны,  потому  что  не  все
благополучно в Стране Синей Чайки.  Чудесна эта земля, но по-разному
живут здесь люди.
     И даже  в ранний час,  когда город еще спит,  а на море ложится
первый отблеск розового утра,  когда от тишины стоит в  ушах  тонкий
звон, кажется, что это - отголосок тревожных сигналов.
     Тревожно в Стране Синей Чайки...

                     Открытие профессора Аргона

     Темная южная  ночь  нависла над Городом Острых Крыш.  Флюгера и
шпили уже не вырисовываются в  небе,  потому  что  ночь  чернее  их.
Светятся  в  темноте  желтые квадраты окон с кружевными переплетами.
Вдали горят огни и  рекламы  Нового  Города.  И  еще  -  в  глубоком
необъятном небе горят яркие звезды.
     Звезды больше всего интересуют сейчас профессора Бенэма Аргона,
доктора физических,  астрономических,  химических,  математических и
многих других наук.  Он то смотрит в окуляр небольшого телескопа, то
что-то записывает в клеенчатую тетрадь.
     Профессор Аргон - замечательный ученый,  известный как  многими
научными  открытиями,  так  и странным характером.  Все знают,  что,
когда профессор чем-нибудь раздражен,  он бьет стеклянную посуду, но
когда  ему  везет  в работе - не найти в Городе Острых Крыш человека
добрее и веселее Бенэма Аргона.
     Профессор живет один со своей десятилетней племянницей Нэви. Но
сейчас Нэви гостит у друга профессора,  художника Веста.  Это  очень
опасно,  потому что в случае какой-нибудь неудачи профессор перебьет
в доме всю посуду. Но у девочки каникулы, и ей нужно отдохнуть.
     Впрочем, пока  профессор спокоен.  Он даже что-то мурлычет себе
под нос, довольный наблюдениями...
     И вдруг  Бенэм Аргон вздрагивает и в течение получаса смотрит в
телескоп не отрываясь: в кружке звездного неба, видимом в телескопе,
появляется новое небесное тело.
     Это звезда зеленоватого цвета. Она медленно передвигается среди
других звезд.  Откуда взялась эта новая планета? Открытие необычайно
волнует профессора Аргона,  и  он  всю  ночь  проводит  в  маленькой
башенке у телескопа,  а утром спускается в кабинет,  чтобы вычислить
путь, по которому движется планета...
     На следующую ночь профессор вновь был у телескопа. Он следил за
зеленой планетой до тех пор,  пока  надвигающийся  шторм  не  покрыл
тучами  небо.  Но  наблюдений  было  достаточно.  Сидя  в  кабинете,
проофессор покрывал листы цифрами. Он уже не напевал себе под нос, а
один   раз   запустил   графином  в  зазвонивший  некстати  телефон.
Постепенно профессору Аргону становилось ясно,  что "Зеленая  Искра"
(так назвал он планету) на своем пути должна столкнуться с Землей.
     На седьмой день, сломав одиннадцать карандашей, разбив еще один
графин   и  восемь  стаканов,  профессор  вычислил,  что  катастрофа
произойдет через шестьдесят семь суток,  восемнадцать часов и девять
минут.  Страшные  результаты столкновения нетрудно было представить.
Спасти Землю не мог никто... Никто, кроме профессора Аргона.
     Недавно профессор  закончил  работу  над изобретением,  которое
назвал "Разовый Луч".  Особый  аппарат  испускал  необычайно  мощный
поток атомных частиц,  который в темноте казался розовым лучом. Даже
с помощью маленькой модели аппарата,  построенной профессором, можно
было   разнести  в  пыль  любую  из  гор  Гранитного  Ожерелья.  Но,
разумеется, для уничтожения далекого небесного тела нужно было иметь
громадное  сооружение;  построить  его на свои средства профессор не
мог.  Для возведения гигантского аппарата "Розовый Луч"  в  короткий
срок   нужна   была  работа  всех  предприятий  электроаппаратуры  и
металлургических заводов.
     Владельцем всех  этих  заводов  был  самый  богатый  человек  в
стране, миллиардер Биром Бахбур. Его называли Железным Бахбуром.
     Он не  был  членом  правительства,  но с помощью денег держал в
кулаке парламент и президента.
     Железный Бахбур  создал  тайный  Совет  Восьми;  в  этот  Совет
входили  миллионеры,  "короли  промышленности".   Совет   фактически
управлял страной, а Советом управлял Биром Бахбур.
     Основой политики Бахбура была  война.  В  любое  место  земного
шара,  где  народы поднимались за свободу своей земли,  Совет Восьми
направлял войска.  Сражались на стороне  поработителей  и  гибли  за
неправое  дело  отважные легионы Страны Синей Чайки;  днем и ночью с
конвейеров заводов господина Бах-бура  сходило  новейшее  оружие;  с
каждым днем пополнялись сейфы миллиардера и его компаньонов.
     Профессор Аргон понимал,  как опасно доверять  такому  человеку
свое  изобретение.  Розовый  Луч,  с  помощью  которого можно было с
быстротой молнии бурить шахты,  проложить многочисленные  туннели  в
горах  Гранитного Ожерелья,  чтобы соединить полуостров с материком,
мог стать в руках Железного Бахбура страшным оружием.
     Но не  было ни выбора,  ни времени.  Кроме того,  профессор был
уверен,  что  опасность,  нависшая   над   человечеством,   заставит
миллиардера принять все меры для предотвращения катастрофы,  хотя бы
ради спасения собственной жизни.
     Профессор взял трубку чудом уцелевшего телефона:
     - Алло...  Дом господина Бахбура.  Секретарь? Говорит профессор
Аргон.
     - Чем могу быть полезен? - осведомился секретарь.
     Крайне раздраженный  профессор  пояснил,  что полезен ему может
быть не секретарь,  а сам  господин  Бахбур,  к  которому  он  имеет
разговор по важному и секретному делу.
     - Масштаб дела?
     - Мировой, черт возьми!
     - Профессор шутит?
     - Профессор  не  склонен  шутить  в данный момент,  так как это
весьма опасно...
     Не верить  столь известному ученому и пренебрегать разговором с
ним было нельзя.
     На вопрос,  когда  господин  Бахбур  сможет  принять  господина
Аргона,  последовал  ответ,  что  господину  профессору  не  следует
беспокоиться.  Если дело действительно столь важное, господин Бахбур
приедет сам.
     - Угодно  господину  Аргону  принять  его завтра утром в девять
ноль-ноль?..  Великолепно!  - Это  говорил  уже  сам  Биром  Бахбур,
подошедший к телефону.
     Положив трубку,  профессор открыл  вделанный  в  стену  сейф  и
достал   прямоугольную   пластинку  из  светлого  металла.  На  этой
пластинке, величиной с тетрадку, были выгравированы микроскопические
чертежи  и  формулы  -  результат  многолетней  работы  ученого  над
"Розовым Лучом". Бенэм Аргон не доверял бумаге.
     Он взял лупу и,  подойдя к раскрытому окну,  стал рассматривать
пластинку.  Было около восьми часов вечера.  За окном моросил мелкий
теплый  дождик.  По  небу  бежали  низкие  рваные  облака  - остатки
бушевавшего несколько дней шторма. Было довольно темно.
     Профессор положил пластинку на подоконник и повернулся к столу,
чтобы зажечь лампу.  При этом он  задел  пластинку  рукавом,  и  она
полетела со второго этажа на улицу.
     Схватив карманный фонарик, ученый бросился вниз по лестнице.

     Стоит ли говорить,  как старательно искал он то,  что было  для
него  дороже всех сокровищ!  Напрасно обшаривал он каждый квадратный
сантиметр на тротуарах и  мостовой  не  только  у  своего,  но  и  у
соседних  домов.  Часа  через  полтора,  мокрый насквозь,  профессор
вернулся в кабинет.  Копий чертежей  и  расчетов  у  него  не  было.
Построить  гигантский  аппарат  по модели,  оставшейся у профессора,
было нельзя:  слишком проста и несовершенна была она.  Убедившись  в
этом, профессор грохнул бесполезный аппарат об пол и лег на диван.
     За окном ударил ливень...

                           Находка Эника

     Эник любил свой город.  Ему нравилось смотреть, как вечерами на
фоне желторозовых безоблачных закатов,  словно  нарисованные  тушью,
чернеют острые крыши, башни, шпили и флюгера. Он любил широкие улицы
Нового города  и  старые  переулки  с  могучими  тополями,  высокими
крышами  домов  и  мостовыми,  поросшими травой.  Лююбил Эник густые
сады,  кружевные  мосты  над  рекою  Птичьей  Слезы,   веселый   шум
приморского базара,  корабли, заходящие в порт, ночные огни и старые
дома, хотя своего дома у него в городе не было.
     Он был   одним   из   тех,   кого  горожане  называли  уличными
мальчишками.
     Их было  немало в Городе Острых Крыш.  Этих ребят,  выброшенных
жизнью на улицу,  можно было встретить в садах,  на  бульварах  и  в
переулках; но больше всего их было в порту.
     Оборванные, худые,  но всегда гордые и независимые,  они искали
работу.  Только  нестерпимый  голод  заставлял их выпрашивать мелкую
монету  у  прохожих.  Что  поделаешь,  работы  не  хватало   и   для
взрослых...
     Эник не помнил матери.  Его  отец,  шкипер  маленькой  парусной
шхуны,  год назад не вернулся из плавания.  Денег от проданных вещей
хватило на месяц.  Родных не было.  Целый год Эник жил на  случайный
заработок.  Чтобы  поесть  вечером,  он  целый  день ворочал в порту
тяжелые тюки,  помогал грузчикам.  Ночевал  он,  как  и  большинство
других  бездомных  мальчишек,  в больших пустых ящиках из-под разных
товаров. Их было много в порту.
     В штормовые  ночи,  когда  волны кидались на каменный мол,  как
цепные псы, Эник уходил в город. Прижавшись к стене дома, он смотрел
на  другую  сторону  улицы,  где  в окнах зажигались желтые огни,  и
старался представить, как живут там люди. Эник не завидовал.
     Просто мальчику   становилось   теплее,  когда  он  смотрел  на
светящиеся окна.
     Так было и на этот раз. Прислонившись к забору, Эник смотрел на
двухэтажный дом с маленькой башенкой над острой крышей.  Это был дом
професора Аргона. Глядя на два светлых окна, мальчик думал:
     "Интересно, чем занят профессор?  Вот бы  он  придумал  машину,
которая  делает  хлеб из воздуха!  Нажал кнопку - раз,  и каравай...
Можно было бы накормить всех ребят в порту..." -  Голод  с  утра  не
давал Энику покоя.
     "Или придумал бы профессор такую штуку, которая облегчает вес у
корабельных  грузов,  - мечтал мальчик,  - взвалишь на плечи мешок с
мукой, а он ничего не весит. Вот было бы здорово!.."
     Теплый ливень   хлестал   по  голым  плечам  мальчугана,  мочил
непокрытую голову, но Эник не обращал внимания. Он не боялся дождя.
     Наконец Эник встряхнулся.  Нужно было идти спать.  Завтра могла
придти шхуна капитана  Румба  -  единственный  корабль,  на  котором
всегда была работа для маленьких жителей гавани.
     Не успел мальчик сделать нескольких шагов,  как  что-то  острое
впилось ему в босую ногу.
     Закусив губу от боли,  Эник опустился на колено  и  вытащил  из
щели  между  плитами  мостовой  большую  металлическую  пластинку  с
острыми краями.  Зажимая порез на ступне, он подскакал на одной ноге
к  фонарю  и  стал рассматривать находку.  Струи дождя смыли грязь с
серебристой поверхности,  и Эник рассмотрел чертежи и цифры.  "Вдруг
эту штуку потрял профессор Аргон, - подумал он. - Если так, то нужно
отнести.  Пожалуй,  можно получить пару монеток  на  хлеб".  Однако,
поглядев  на  свои босгас ноги,  мальчуган заколебался.  Представил,
сколько мокрых следов наделает он  в  доме  у  профессора.  "Выгонят
еще",  - подумал он.  Но голод пересилил робость. "Кроме того, вдруг
'это что-нибудь важное",  - подумалось мальчику,  и он направился  к
дому.  Удивившись,  что  дверь  открыта настежь в такой поздний час,
Эник поднялся на второй этаж.

     Стук в дверь вывел профессора из оцепенения.  Он сел на диване,
поправил очки и крикнул:
     - Войдите!
     Когда Эник вошел,  профессор увидел не мальчика, а лишь то, что
он держал в руках.
     Радостно вскрикнув,  он выхватил у Эника пластинку и бросился к
лампе: ни одной царапинки не было на серебристой поверхности.
     Бенэм Аргон  положил  пластинку  на  стол и повернулся к своему
гостю.  Перед ним стоял мальчик лет двенадцати,  голый  по  пояс,  в
старых,  больших не по росту брюках. Капли дождя запутались в густых
каштановых волосах.  Широко раскрыв большие темные глаза,  мальчик с
удивлением наблюдал за профессором.  А тот был полон благодарности к
мальчугану,  вернувшему изобретение. Обняв Эника за плечи, профессор
Аргон немного торжественно произнес:
     - Друг мой,  ты даже  не  представляешь,  какую  услугу  оказал
человечеству.
     Он усадил мальчика на диван и хотел уже расспросить  подробнее,
как была найдена пластинка. Вдруг он заметил на полу красные пятна.
     - Что это такое?
     - Извините,  господин  профессор,  но на улице дождь,  - оробел
Эник, думая, что речь идет о мокрых следах.
     - Дождь,  но не кровяной,  надеюсь,  - возразил профессор,  - у
тебя нога поранена.
     Острая боль  напомнила  мальчику о порезе,  и он объяснил,  как
наткнулся на свою находку.
     - Что же ты молчишь!
     Профессор принес йод и бинты.
     - Больно?  -  спросил  он,  смазывая порез йодом.
     Эник закусил губу,  но мотнул головой. Разве он скажет, что ему
больно!
     - Ты совсем вымок,  - сказал профессор,  окончив  перевязку.  -
Тебе нужно согреться. Сейчас мы напьемся чаю, и я отвезу тебя домой.
     - Домой? У меня его нет...
     Профессор смутился.  Черт  возьми,  ему  следовало  догадаться.
Родители не отпустили бы мальчишку вечером под проливной  дождь,  да
еще раздетого.
     - В таком случае переночуешь у меня, - говорит он преувеличенно
весело, стараясь загладить ошибку.
     Эник пробует  отказаться,  но  профессор  не  слушает  его.  Он
включает электрокипятильник собственной конструкции.
     За окном  дождь.  Эник  не  боится дождя,  но здесь,  на мягком
диване, все же лучше, чем на улице или в старом ящике из-под табака.
     Упоминание профессора  о чае решило дело.  Пустой желудок Эника
требовал подрепления.
     Через полчаса  профессор  отвел  Эника  в  комнату Нэви,  и тот
впервые за целый год заснул в постели...
     А Бенэм Аргон не спал. Он думал о Зеленой Искре и о предстоящем
разговоре с Железным Бахбуром.

                    Приобретение Бирома Бахбура

     Биром Бахбур приехал в две минуты десятого.  Профессор встретил
его на лестнице и проводил в кабинет.  Когда миллиардер расположился
в кресле, Бенэм Аргон обратился к нему:
     - Господин Бахбур,  дело, по которому я обращаюсь к вам, весьма
важно. Поэтому я начну без предисловий.
     - Прошу вас, господин Аргон.
     - Неделю назад,  двадцать седьмого мая,  я заметил  в  телескоп
неизвестное  небесное  тело.  По  моим подсчетам,  его масса немного
меньше Луны.  Я мог бы назвать его новой планетой,  но  это  светило
движется не вокруг Солнца, а почти по прямой линии, навстречу Земле.
     - Извините,  господин  профессор,  но  я  не  астроном   и   не
понимаю...
     - Одну  минуту...  Примерно  через  два  месяца   это   светило
столкнется с нашей планетой. Произойдет катастрофа.
     - И велики ли будут ее масштабы?
     - Сравнительно велики - от Земли ничего не останется.
     Бахбур не  заметил  иронии.  Хотя  глаза  его  были  скрыты  за
дымчатыми очками, видно было, что он испугался: его маленькая нижняя
челюсть с оттопыренной губой отвисла и начала мелко дрожать.
     - Вы шутите?
     - Я не стал бы тревожить вас ради шутки.
     Вдруг у Бахбура мелькнула мысль:
     - Вам не кажется странным,  что  эта  звезда  никем  больше  не
замечена? Иначе были бы сообщения в печати...
     Действительно, профессор был так увлечен своим  открытием,  что
не подумал об этом. Но он тут же нашел объяснение.
     - Вам,  вероятно,  известно,  господин Бахбур, что единственная
обсерватория  Страны Синей Чайки прекратила работу из-за отстутствия
средств.
     Напоминание пришлось не по вкусу миллиардеру. Он возразил:
     - Но за границей...
     - Там,  вероятно,  не успели сделать окончательных расчетов.  Я
сам закончил их лишь вчера вечером. А для сообщения нужно время.
     - Но чем я могу помочь? Разве можно предотвратить столкновение?
     - Можно.  И только с вашей помощью.  С помощью Розового Луча  -
моего  изобретения  - можно уничтожить Зеленую звезду.  Но для этого
нужен гигантский аппарат,  который можно построить только  на  ваших
заводах. Это единственное оружие против надвигающейся опасности.
     - Оружие? Я его покупаю у вас.
     У Бирома   Бахбура   возникает   чудесная  мысль:  когда  будет
уничтожено опасное светило,  в руках у него окажется могучее оружие,
которое сделает его. Железного Бахбура, властителем мира.
     - Я покупаю его!
     Глаза миллиардера   закрыты  очками,  но  чувствуется,  что  он
взволнован: его губы сжаты, пальцы барабанят по столу.
     Профессор возмущен:
     - О  какой  торговле  идет  речь,  когда  всей  планете  грозит
гибель?!. Я сам буду руководить работами, - добавляет он.
     - Но зачем  вам  заниматься  работой  простого  инженера?  Вам,
знаменитому ученому!..
     - Речь идет о спасении человечества...
     Но господину  Бахбуру  до  человечества  нет дела.  Он встает и
говорит довольно резко:
     - Я  согласен  строить  апарат,  но только при условии,  что вы
продадите ваше изобретение.
     - Но если я его не продам, вы погибнете вместе со всеми.
     - На моих заводах закончена постройка  межпланетной  ракеты.  Я
улечу на Венеру.
     - Вы уверены,  что там для вас подходящие  условия?  -  не  без
ехидства справляется профессор.
     - Уверен.  Человеку с такими  капиталами,  как  у  меня,  везде
хорошо.
     Бенэм Аргон  вздрагивает.   Он   не   ожидал   такого   ответа.
"Сумасшедший?"  -  думает  он  и  вглядывается  в  лицо Бахбура.  Но
дымчатые очки непроницаемы.
     Профессор решился.  Собственно,  выхода  не было.  Он достал из
сейфа пластинку, с которой накануне сделал несколько фотокопий.
     - Здесь все чертежи и расчеты. Кто будет руководить работой?
     - Инженер Вайкип.
     - Знаю. Он должен справиться.
     - В  случае  затруднения  вы  не  откажетесь  помочь   нам?   -
спрашивает Бахбур.
     - Не откажусь.
     - Имея в виду важность вашего изобретения,  я предлагаю пятьсот
миллионов танимов. Вас устраивает?
     - Я не намерен торговаться, - сухо ответил профессор.
     - Отлично!
     Бахбур достал чековую книжку и выписал чек.
     - Инженеру Вайкипу  многое  известно  в  этом  изобретении,  мы
вместе  начинали  работать  над  ним,  но  затем он забросил работу,
находя ее бесполезной,  и начал заниматься вашей техникой.  Я думаю,
он разберется в этом деле.
     С этими словами профессор передал пластинку Железному  Бахбуру.
Тот встал, собираясь откланяться.
     - Господин Биром Бахбур,  - вдруг остановил его профессор. - На
вас лежит ответственность за судьбу человечества. Учтите это!
     Бенэм Аргон сказал это так,  что у  миллирадера  снова  отвисла
челюсть.  Но  тут  же он подумал,  что,  если катастрофа произойдет,
отвечать ему будет не перед кем.  Биром Бахбур молча кивнул и вышел.
     Профессор вздохнул. Пока он сделал все, что мог.

                           Первая ошибка

     Эник еще спал,  когда проофессор вошел в комнату. Он спал, хотя
было   уже   десять   часов.   Обычно  он  вставал  рано,  но  здесь
подействовала домашняя обстановка.
     Профессор подошел  к кровати.  Его шаги разбудили мальчика.  Он
открыл глаза и сел в кровати, сразу вспомнив, что было вчера.
     - Доброе утро, - улыбнулся профессор.
     - Доброе утро, господин профессор...
     Лицо Эника было озабоченным.
     - Я, наверно, опоздал, - с тревогой сказал он.
     - Куда?
     - В порт. К приходу шхуны капитана Румба.
     - Зачем?
     - Там можно хорошо заработать.
     - Хорошо заработать? Сколько же?
     - Танимов пятнадцать. Этого хватит на пять дней.
     - Не беспокойся,  друг мой.  Заработок не уйдет. Вставай. Будем
завтракать.
     "Неужели этот мальчуган,  который вчера спас планету, найдя мои
чертежи,  сегодня пойдет разгружать  корабль,  чтобы  заработать  на
хлеб?"  - думал профессор Эник уже встал и подошел к книжному шкафу.
Корешки книг золотились на солнце. ,
     - "Черная стрела", "Робинзон Крузо", "Тайна голубых пещер"... -
читал Эник.
     - Как много у вас книг! - воскликнул он.
     - Это книги Нэви,  моей племянницы.  Она гостит у  знакомых,  -
ответил профессор. Потом спросил: - Ты учился в школе?
     - Да, я проучился четыре года.
     - А еще учиться хотел бы?
     - Это невозможно.
     - Оставайся жить у меня,  - неожиданно сказал Бенэм Аргон. - Ты
будешь учиться.
     Эник никак  не ждал этого.  За год уличной жизни он привык быть
хозяином самому себе. Ему жаль было терять эту свободу. Но, с другой
стороны, холод, голод, ночевки в ящиках давно надоели мальчику.
     - В порту у меня много товаришей, - нерешительно проговорил он.
     - Разве  тебе помешает дружить с ними то,  что ты будешь жить у
меня?
     - А почему вы хотите, чтобы я жил у вас?
     Бенэм Аргон не мог точно ответить на этот вопрос.  Ему нравился
этот  мальчуган  с  открытым взглядом больших темных глаз и густыми,
давно нечесанными волосами. Кроме того, не мог же он снова отпустить
на улицу того, кого считал спасителем человечества.
     - Если тебе не понравится,  ты всегда сможешь  уйти,  -  вместо
ответа сказад профессор.
     И Эник остался.

     Вечером, как только появились первые  звезды,  профессор  Аргон
снова был у телескопа. Но напрасно он искал среди знакомых созвездий
Зеленую Искру.  Уже совсем стемнело,  стали видны в  телескоп  самые
слабые  звезды,  а  ее  не  было.  Бенэм  Аргон был поражен.  По его
подсчетам Зеленая звезда должна быть сегодня ярче прежнего!  Неужели
он  ошибся?  И вдруг он увидел не одну,  а две зеленых звезды...  на
крыше Белой башни городской библиотеки.  Профессор не верил  глазам.
Он  подозвал  Эника,  который  сидел  у стола,  читая "Тайну голубой
пещеры".
     - Посмотри,  друг мой, не видишь ли ты на крыше Белой башни две
звезды?
     Но Эник не был удивлен. Он спокойно пояснил:
     - Это не звезды.  Это простые светящиеся жучки.  Они  часто  по
ночам блестят на крышах.
     Потом Эник добавил:
     - Интересно  смотреть,  как  такой  жучок  ползет  по  нитке от
бумажного  змея,  повисшей  между  крышами.  Кажется,  что  на  небе
появилась новая планета...
     Услышав эти слова,  профессор разбил о стену колбу  с  каким-то
раствором   и  бросился  по  лестнице  в  кабинет.  Там  он  швырнул
будильником в книжный шкаф и стал ходить из угла в угол.

     Профессор Аргон понял,  что совершил  первую  в  жизни  большую
ошибку:  он  принял  светящегося жучка за неизвестное небесное тело.
Вероятно, этот жучок не мог почему-то улететь и в течение двух суток
переправлялся  по  нитке  от  одной  крыши до другой.  А потом шторм
сорвал нитку.
     Когда в кабинет вошел удивленный и испуганный Эник,  профессор,
чуть не плача, рассказал ему о своей ошибке. Его ничуть не огорчало,
что  опасная  планета  оказалась  зеленым  жучком.  Бенэм  Аргон  не
беспокоился,  что его ошибка станет всем известна и  над  ним  будут
смеяться.  О  Зеленой  Искре знал лишь один Биром Бахбур,  а ему все
равно никто не поверит, если сам профессор не подтвердит.
     Но профессор не мог себе простить, что отдал в руки миллиардера
страшное оружие.  Имея Розовый Луч,  Железный Бахбур  был  не  менее
страшен,  чем  Зеленая  звезда.  Профессор  позвонил Бахбуру,  желая
предупредить его о бесполезности  постройки  аппарата  и  предложить
расторгнуть сделку.  Однако тот уже запросил крупнейшие обсерватории
мира  и  убедился  в  ошибке  профессора.  Поэтому  он  не   пожелал
разговаривать  с  Бенэмом Аргоном.  Секретарь ответил,  что господин
Бахбур находится в деловой поездке.
     Профессору очень хотелось разбить трубку о голову секретаря, но
тот был далеко,  и он разбил ее о бронзовый письменный прибор.  А  к
полуночи у него поднялась температура.
     Профессор простудился,  когда искал под  дождем  пластинку.  Он
заболел.

                        Эник собирает друзей

     Утром профессор выписал сам себе рецепт, и Эник сбегал в аптеку
за лекарством.
     Потом профессор сказал, что ему лучше, и отправил Эника гулять.
Тот  помчался  в  порт.  Он был подстрижен и одет в белый матросский
костюмчик - обычную одежду "приличных мальчиков" Города Острых Крыш.
Хорошо одетые прохожие уже не шарахались от него...
     На одном из перекрестков стоял мальчуган, одетый в лохмотья, со
скрипкой  в  руках.  Маленький  скрипач  играл,  и  многие  прохожие
останавливались,  чтобы послушать.  Шляпы у него  не  было,  и  люди
осторожно  опускали мелкие монетки в карман его старой куртки.  Чаще
всего это были подвыпившие моряки.
     Мальчик играл  песенку о старом моряке,  который,  почувствовав
приближение смерти, решил умереть в море и вышел в океан на парусном
баркасе.  Но в море его встретил шторм.  Долго боролся старик с этим
давним врагом моряков и остался победителем.  В борьбе со штормом он
помолодел и прожил еще много лет.
     Вдруг на  перекрестке  показался  велосипедист.  Это  был   был
чрезвычайно   толстый   человек   с  красным  лицом.  Видимо,  врачи
посоветовали  ему  заняться  велосипедным  спортом  для   борьбы   с
ожирением. Кажется, толстяк плохо освоил технику езды на велосипеде.
Руль не слушался  его,  и,  несмотря  на  все  старания  свернуть  в
сторону, велосипедист наехал на мальчика-скрипача.
     Увидев приближающегося    полицейского,    толстый     господин
немедленно обвинил мальчика в том, что тот пытался перебежать дорогу
перед самым велосипедом.  Так он хотел избежать штрафа.  Полицейский
схватил мальчика за ворот и собрался тащить в управление.
     Но тут подоспели еще  двое  велосипедистов:  мальчик  в  черном
матросском  костюме и широкополой шляпе и необычайно худой и длинный
человек в клетчатом кепи.
     До этого  они  ехали за толстяком и с любопытством наблюдали за
его попытками справиться с велосипедом.  Сейчас мальчик-велосипедист
с разгона остановился перед полицейским, едва не ударив его передним
колесом.
     - Вы видели,  что мальчик не виноват!  Отпустите его! - крикнул
он. Полицейский шарахнулся от колеса, но скрипача не отпустил.
     - Кто ты такой?! - заорал он на маленького велосипедиста.
     Худой человек в клетчатом кепи  необычайно  жалобным  и  тонким
голосом сказал:
     - Вы с ума сошли! Это сын господина Бахбура!
     Полицейский выпустил скрипача,  щелкнул каблуками и, выгнувшись
дугой, забормотал извинения.
     В это  время  подошел Эник.  Он не слышал,  о чем говорил худой
человек,  но видел, что полицейский отпустил мальчика со скрипкой по
требованию  велосипедистов.  В  скрипаче  он  узнал  своего товарища
Сколя. Схватив его за руку, он нырнул в переулок - подальше от беды.
На бегу он остановился и крикнул мальчику на велосипеде:
     - Спасибо, друг!
     Когда они пробежали квартал. Сколь остановился, оглядел Эника и
спросил:
     - Откуда?
     - Потом,  - отмахнулся тот,  - бежим в  порт.
     По дороге Эник спрашивал:
     - Румб пришел?
     - Нет капитана.
     - Давно пора бы...
     - Пора. Но был шторм... а шхуна старая.
     - Нет. Он, наверно, просто пережидал шторм.
     - Может быть.
     Ребята говорили спокойно,  как бывалые моряки,  но  обоим  было
тревожно.
     У портовых складов их встретили два брата -  Азик  и  Рум.  Оба
голодные, но веселые.
     Увидев Эника в новой одежде, Азик свистнул и сказал:
     - Эник получил наследство.
     - Ничего подобного,  его усыновил Железный Бахбур,  -  возразил
Рум.
     - Бросьте шутить,  ребята,  - возмутился Эник.  - Бахбур не при
чем. Я потом все расскажу.
     - Вчера на заводах Бахбура была забастовка, - тихо сказал Азик.
- Бахбур приказал стрелять в бастующих. Многих убили.
     - Смотри!  - указал Рум на высокую стену портового склада.  Там
была выведена известью громадная надпись:

                           БАХБУР-УБИЙЦА

     - Гад! - сказал Эник.
     - Где Нааль? - спросил он через минуту.
     - Наверно, у Памятника, как всегда.
     - Пойдем к нему, - просит Эник ребят.
     - Да расскажи в конце концов,  откуда ты свалился в таком виде,
- не выдерживают все трое.
     - Там и расскажу. Пошли.
     Мальчики идут  по  старым  переулкам  к   пляжу.   Вдруг   Эник
спохватывается:
     - Есть хотите?
     Он достает из кармана монету в один таним,  которую ему сегодня
подарил профессор. Потом друзья продолжают путь, жуя на ходу жареную
рыбу с хлебом, купленную у бродячего торговца.

                         Сын капитана Дейка

     Около трехсот  лет  назад  к   Городу   Острых   Крыш   подошел
трехмачтовый корабль.  Не входя в гавань,  он приблизился со стороны
Белых скал,  рискуя разбиться о камни.  Пренебрегая  опасностью,  он
встал у самого берега, поднял черный флаг и стал обстреливать город.
Все береговые укрепления были у гавани,  потому что никто не  думал,
что вражеские корабли могут подойти к скалам.
     Пользуясь безнаказанностью,  пираты громили  город  и  готовили
десант.
     Вдруг в той же стороне появился другой корабль.  Он встал рядом
с  пиратами  и,  не  поднимая  флага,  дал  по ним залп всем бортом.
Пиратский корабль сразу загорелся и стал тонуть. Большинство пиратов
погибло,  уцелевшие  высадились  под  огнем  неизвестного корабля на
берег и с боем ушли в леса.
     Город был спасен, а неизвестный корабль ушел в море...
     Благодарные горожане поставили памятник  Неизвестному  Кораблю.
Это  был бронзовый корабль,  стоявший над самым морем.  Перед ним на
серой скале,  как на гребне каменной волны,  сидела белая  мраморная
чайка   с  распущенными  крыльями.  Во  время  шторма,  когда  волны
достигали бушприта бронзового корабля, казалось, что чайка стремится
взлететь на палубу...
     Если встать лицом к морю,  направо от памятника тянулся большой
пляж,  налево  были  скалы,  а  за ними зеленые заросли заброшенного
парка.
     На крутой  скале  у  бронзового  борта  корабля  была маленькая
площадка -  любимое  место  Нааля,  десятилетнего  мальчугана,  сына
капитана Дейка.
     Два года назад теплоход,  которым командовал капитан,  стоял  в
гавани  Города  Железного Шума.  Портовые рабочие отказались грузить
оружие на теплоход.  Когда их хотели заставить взяться за  работу  с
помощью полиции,  капитан Дейк увел теплоход из порта и привел его в
Город Острых Крыш. Через день капитан был убит вместе с женой, когда
ехал в автомобиле.  Трое личностей в надвинутых на глаза шляпах, те,
кто стрелял по машине,  не были  задержаны  полицией...
     У капитана   остался   восьмилетний   сын.  В  квартире  Дейков
поселились другие люди,  но  Наалю  оставили  его  комнату.  Моряки,
товарищи капитана,  не оставляли его,  но прошло два года, и одни из
них уехали,  другие погибли в море.  Жить стало совсем  плохо.  Дома
мальчик  чувствовал  себя  совсем  одиноким и почти не бывал там.  В
порту он нашел четырех зерных друзей:  Эника,  Сколя;  Рума и Азика.
Они  вместе  боролись  за жизнь.  Но иногда он хотел остаться один и
уходил на площадку,  к памятнику Неизвестному Кораблю.  Он смотрел в
море и вспоминал погибших родителей. Он не плакал. Он всегда носил с
собой кортик отца.
     Над морем, над пляжем, над скалами знойный полдень.
     Нааль на площадке.  Он смотрит туда, где синее небо сливается с
синим океаном, и поет песенку, которую сам придумал:

     В небе высоком
     Плывут облака,
     Море в дорогу
     Зовет моряка.

     Море и небо,
     Небо и море -
     Чайка за судном
     Летит на просторе.

     На пляже полным-полно народу.  Даже у самого подножья памятника
трудно пройти.
     Молодой человек  в  полосатых  трусах сидит перед граммофоном и
вертит в руках пластинку. На одной стороне пластинки модное танго "У
бабушки  скончался  Бобик",  на  другой  -  не менее модный фокстрот
"Трах-бах через голову".
     Молодой человек  не  может  решить,  что  же проиграть сначала.
Пение Нааля отвлекает его.
     - Эй ты, заткнись! - кричит он.
     Но Нааль поет:

     Море и небо
     Свободны для всех,
     В море и небе
     Радостен смех.

     Море и небо,
     Небо и море -
     Нет в них печали,
     Нету в них горя...

     Какой-то субъект в темных очках и широкополой  шляпе  роется  в
карманах своего костюма.  Он достает оттуда монету и, размахнувшись,
швыряет ее  на  площадку.  Та  падает  к  ногам  мальчика.  Субъект,
довольный  своей ловкостью,  оглядывается вокруг.  Несколько человек
аплодируют ему,  а затем смотрят на Нааля. Ударом ноги он сбрасывает
монету с площадки, и она, серебрясь на солнце, падает в море.
     Поет Нааль:

     Будь ты хоть самый
     Богатый на суше,
     Моря и неба
     За деньги не купишь.

     Море и небо,
     Небо и море -
     Волны с ветрами
     И скалами спорят.

     Люди смеются над субъектом в темных очках, и он покидает пляж.

                             План Нааля

     Вдруг Нааль услышал, что его зовут. Внизу стояли друзья.
     - Лезьте сюда! - крикнул он им.
     Мальчики забрались на площадку.  Тут Эник и рассказал обо всем:
о своей находке,  о том, что он живет у профессора, об ошибке Бенэма
Аргона.
     - Профессор говорит,  что заболел от простуды, но, по-моему, от
того,  что сильно расстроился. Он не может себе простить, что продал
Бахбуру оружие, - говорил Эник.
     - Теперь  этот  убийца  будет уничтожать забастовщиков,  начнет
войну на весь свет и ничего с ним не сделаешь, - волновался Азик.
     - Сдох бы он, - мечтательно сказал Рум.
     - Толку будет мало. Он не один, - заметил Нааль.
     - Надо  предупредить  всех рабочих,  - предложил Эник.  - И как
можно скорее.
     - По-моему,  спешить некуда. Всем известно, что Железный Бахбур
трус.  Он побоится сразу показать инженерам чертежи - вдруг украдут!
А еще эти самые пушки построить надо, - сказал Рум.
     - Если  так,  надо  вернуть  пластинку  с  чертежами,  -  вдруг
проговорил Нааль.
     - Как?
     - С ума сошел!
     - Как вернуть?
     - Невозможно...
     Но Нааль упрямо мотнул головой:
     - Надо пробраться в дом и достать ее.
     - Как пробраться? - спросил Рум.
     - Как-нибудь.
     - Поймают - убьют, - тихо сказал Азик.
     - А  если  не достать пластинку,  сколько человек убьют Розовым
Лучом, - скрипнул зубами Эник.
     - Шхуна  капитана  Румба!  -  вдруг  крикнул  Азик.  В море шел
парусный корабль.
     - Бежим в порт, - скомандовал Нааль.
     И снова друзья помчались по каменным плитам старых переулков.

     Шхуна спустила паруса и,  включив двигатель,  подошла к молу. У
причала уже толпились десятка три мальчишек.
     - Привет морской гвардии!  - воскликнул  коренастый  человек  с
обветренным  морщинистым  лицом  и седыми усами.  Он помахал ребятам
выцветшей морской фуражкой.
     Это был старый капитан Румб.
     Капитан находился уже в том возрасте, когда большинство моряков
лишь  вечерами  в  приморских кабачках вспоминают опасные рейсы,  но
кораблей уже не водят.  Но Румбу повезло  больше,  чем  другим.  Ему
удалось приобрести старую шхуну,  и он продолжал плавать. Правда, он
не выходил в дальние рейсы, не надеялся на прочность судна.
     Капитан был любимцем всех портовых мальчишек. Для них он всегда
находил работу.
     Когда он  привозил  легкие  товары,  мальчишки разгружали трюм;
когда эта работа была им не под силу,  они  чистили,  красили,  мыли
шхуну.  Капитан не стремился к прибыли. Он плавал, потому, что любил
море.  Поэтому он не скупился,  когда платил за работу.  Ведь он сам
был когда-то таким же беспризорным мальчишкой.
     - Вот подождите,  - говорил капитан Румб, - подрастёте немного,
наберу  я из вас команду,  подремонтирую свою скорлупу,  и махнем мы
вокруг света.
     Мальчишки знали,  что  кругосветное  плавание  -  давняя  мечта
капитана.
     И хотя  команда  капитана  состояла из восьми человек,  а ребят
было гораздо больше, все они верили ему.
     - Здравствуйте,  капитан!  -  кричали  ему мальчишки.  - Работа
есть?
     - Валите на палубу! Будем мыть, чистить, красить надстройки!
     - Разгружаться не будем?!
     - Немного! Пять бочонков! - ответил капитан.
     - Не откажетесь помочь, орлы? - обратился он к нашим друзьям. -
Бочонки небольшие.  Это вино для Железного Бахбура, чтоб он заржавел
от него! Скоро за ними придет машина.
     - Поможем, капитан! - сказал Нааль, и глаза его загорелись.
     Через полчаса бочонки были на  молу.  Нааль  отозвал  друзей  в
сторону и сказал шепотом:
     - Если забраться в бочонок, можно попасть в дом Бахбура.
     - В  погреб  можно,  -  заметил Эник.  - Но не там же пластинка
спрятана.
     - Лишь бы в дом попасть, а там видно будет.
     - В бочонках вино...
     - Можно подменить пустым. Их здесь много.
     - А если поймают? - тихо спросил Азик
     - Ну  и  пусть.  Можно  сказать,  что спал в бочонке,  а его по
ошибке погрузили.
     - А  если  поймают не в бочонке,  а в доме да еще с украденными
чертежами?
     - Если, если... А если море высохнет? - рассердился Сколь.
     Все понимали:  случись  это  "если"  -  хорошего  будет   мало.
Замолчали.
     - Я пойду, - вдруг просто сказал Нааль.
     - Куда? - не поняли его.
     - В бочонок.

     И тут  оказалось,  что  готовы  идти все.  Каждый выдвигал свои
преимущества перед другими,  но все сходились на том,  что Нааль  не
должен идти.  Он самый маленький. Они понимают, что он не боится, но
они старше и сильнее.
     Но Нааль сказал снова:
     - Я пойду.
     - Мы не пустим тебя!
     - Ведь все равно же пойду. Они убили...
     И в синих-синих  глазах  Нааля,  который  плакал  очень  редко,
блеснули слезы.
     - Тебя могут убить, - сказал ему Эник.

     Нет! Его не убьют.  Он  меньше  всех,  значит,  незаметнее.  Он
понимает,  что  чертежи у Бахбура за семью замками,  но с ним кортик
отца.  Он сломает им замки.  Кортиком можно  обороняться.  И  притом
Нааль маленький, только он и может поместиться в бочонке. А если его
не пустят, он найдет другой путь.
     Ну, что можно было с ним сделать?

     Ребята отыскали пустой бочонок и незаметно подменили им бочонок
с вином. У Нааля сжалось сердце, но он быстро забрался и съежился на
дне.  Мальчики  по очереди пожали ему руку и закрыли крышку,  слегка
забив ее, чтобы не выпала раньше времени. Скоро пришел автомобиль, и
ребята закатили в него бочонки. Тот, где сидел Нааль, они не катили,
а втащили волоком и поставили.  Машина тронулась и ребята  бросились
за ней.
     К дому Железного Бахбура.

                       Железная армия Бахбура

     Было темно  и  очень  душно.  Машину  трясло.  Нааль съежился в
бочонке,  стараясь не стукаться головой о крышку. К горлу подкатывал
комок,  в глазах плясали красные и зеленые пятна. Наконец автомобиль
остановился. Бочонок с Наалем взяли последним и долго куда-то несли.
Потом  Нааль почувствовал,  что его закружило,  завертело,  раздался
сильный удар и стало тихо и неподвижно.  Крышка от  удара  вылетела.
Мальчик высунул голову и увидел, что находится в подвале среди бочек
и ящиков с бутылками. Погреб. Никого...
     Дверь была  приоткрыта.  Нааль  вылез  из бочонка и пробрался к
ней.  В голове у него гудело.  Он на минуту притаился у двери, потом
выглянул.  Перед ним виднелся узкий коридор. Больше выходов не было,
и Нааль решился.
     Он осторожно   прошел   до  конца  коридора,  свернул  направо,
поднялся по ступеням  и  оказался  перед  стеклянной  дверью.  Через
стекло был виден громадный вестибюль: цветные плиты пола, зеркальные
окна, бронзовые люстры.
     Только сейчас  мальчик  понял,  что его затея бесполезна.  Куда
пойдет он в этом громадном доме,  как останется незаметным?  Где  он
отыщет маленькую пластинку с чертежами профессора Аргона?
     Страшно стало Наалю.  Захотелось снова оказаться  на  солнечных
улицах, вместе с друзьями.
     А что скажут друзья?  Ничего. Он все объяснит им, и они поймут.
Если бы они были здесь сами, они бы увидели...
     Что сказал бы отец? Он сказал бы: "Сумасшедшая идея".
     Но ведь  он,  Нааль,  со слезами уговаривал товарищей отпустить
его...

     В подвальном коридоре раздались шаги, они приближались. Мальчик
вздрогнул.  Он посмотрел через стеклянную дверь:  в вестибюле никого
не было. По бокам широйкой, покрытой ковром лестницы стояли железные
рыцари  с  белыми  перьями на шлемах - пустые старинные латы.  Нааль
решился.  Открыл дверь,  добежал до лестницы и спрятался за  рыцаря.
Напротив  он  увидел  стеклянные  двери,  ведущие на улицу,  а у них
восемь человек в темных костюмах.
     - Господа,  прошу  подняться  в мой кабинет,  - говорил один из
них, низкорослый, в дымчатых очках.
     Господа направились  к  лестнице.  С  бьющимся  сердцем мальчик
бросился на второй этаж.  Ковер заглушал шаги,  и Нааля не заметили.
Он оказался в широком коридоре,  в конце которого была дверь.  Нааль
слышал голоса поднимавшихся по лестнице людей. Он потянул дверь, она
открылась.  Мальчик  попал  в  полутемную  комнату  с круглым столом
посередине. Громадное окно было скрыто за плюшевой занавесью. Пусто!
Нааль  спрятался  в  оконной нише.  Окно выходило в парк,  за глухой
каменной изгородью которого лежала тихая улица.
     Вошли люди.
     - Что за темнота, Биром, - раздался голос. - Я открою окно.
     Под чьей-то рукой колыхнулась занавесь. Нааль замер от ужаса.
     - Не надо,  - послышался ответ.  Над столом зажглась люстра.  -
Прошу садиться, господа.
     Нааль услышал шум придвигаемых кресел.
     - Господа, - снова раздался голос Бахбура. - Я знаю, что все вы
встревожены. В стране растут коммунистические настроения. На заводах
забастовки.  Вчера  гвардейцы морской дивизии и легионеры отказались
усмирять рабочих. Можно опасаться восстания, тем более, что в других
городах  положение такое же.  Но...  пусть это не беспокоит вас.  На
моих заводах  создана  железная  армия.  Она  уничтожит  мятежников.
Смотрите!
     Нааль был заинтересован.  Он  понял,  что  на  окно  больше  не
обращают внимания, и решился слегка раздвинуть занавесь.
     На столе стояла железная кукла высотой  в  полметра.  Она  была
похожа на рыцаря в латах.  Семь человек с интересом разглядывали ее,
а восьмой,  Бах-бур,  стоял  у  пульта  управления  в  другом  конце
комнаты. На пульте вспыхнули лампочки.
     - Управление очень простое, - говорил миллиардер. - Эти солдаты
управляются по радио. Здесь кнопки со всеми нужными командами: шагом
марш,  кругом,  огонь и так далее, около двухстот пятидесяти кнопок.
Здесь  же  маленький  телевизор,  а в голове солдат телепередатчики.
Поэтому на экране можно видеть все,  что прооисходит  на  поле  боя.
Можно  управлять  всеми  солдатами  сразу и каждым в отдельности.  В
правую руку железного человека вделан пулемет,  левая оставлена  для
рукопашного боя. Все механизмы скрыты под крепчайшей броней, толщина
которой десять сантиметров. Здесь вы видите модель, а настоящий рост
железного солдата около трех метров. Свалить такую фигуру может лишь
прямое  попадание  пушечного  снаряда...  Создание  железной   армии
обошлось  мне необычайно дорого.  Но теперь мы можем быть спокойны и
подавлять бунты, не выходя из дома.
     - Но  это  не  главное  назначение железной армии,  - продолжал
Бахбур.  - Скоро  мы  распустим  нашу  живую  армию,  которая  может
выступить против нас самих,  и будем воевать при помощи механических
солдат. Они не будут бояться смерти, а главное - не будут думать. Их
батальоны   пройдут   сквозь  огонь  и  окажутся  непобедимыми...  А
вооружены они будут сверхмощным оружием,  схема которого вот на этом
металлическом чертеже... - В руках у Бахбура сверкнула прямоугольная
металлическая пластинка.
     Он подошел   к  столу,  положил  пластинку,  с  натугой  поднял
железную куклу и опустил ее на пол. Снова отошел к пульту.
     - Смотрите...
     Бахбур нажал кнопку,  и  кукла  замаршировала  в  дальний  угол
комнаты. Все двинулись за ней.
     Нааль быстро оглядел комнату.  Потом взгляд его опять  упал  на
пластинку  с  чертежами,  лежавшую  на краю стола.  Стол находился в
десяти шагах от Нааля.  Люди были далеко и стояли спиной  к  оконной
нише.
     Еще сам не  поняв,  что  делает,  мальчик  осторожно  отодвинул
занавесь  и  пошел к столу по мягкому,  заглушающему шаги ковру.  Он
двигался с остановившимся дыханием и окаменевшим сердцем, видя перед
собой  только  тускло поблескивающую пластинку.  И вот она уже в его
руках!  Нааль прижал ее к груди.  Глаза его неожиданно встретились с
глазами  одного  из  членов Совета Восьми.  Тот изумленно смотрел на
мальчика, не понимая, что происходит
     Сердце у Нааля словно взорвалось. Он бросился к окну и, прикрыв
лицо пластинкой,  ударился о зеркальное стекло. И вылетел в пустоту.
Упругие ветви подхватили Нааля, подбросили и опустили на землю.
     Он смутно  помнит  шум  за  спиной,   кусты,   цепляющиеся   за
матроску...  Что-то  теплое  бежало  по  щеке,  стекало  по  шее  за
воротник...
     Одним махом   он   взлетел   на  высокий  каменный  забор.  Ему
показалось,  что около уха кто-то коротко свистнул.  Раздался легкий
щелчок, и на ногу ему попала каменная пыль.
     Прыгнув с забора, он не удержался на ногах, но тут же вскочил...
     Потом он  помнит  бегущих рядом друзей,  качнувшуюся под ногами
лодку,  взревевший   мотор,   светлую   комнату,   бородатое   лицо,
склонившееся  над  ним.  А рядом - другое,  и синие глаза незнакомой
девочки...

                            Послесловие,
       (которое, как и предисловие, написано через сорок лет)

     Вот на этом я и оставил работу над сказкой "Страна Синей Чайки".
     Впрочем, не совсем оставил,  не сразу.  В следующем,  пятьдесят
восьмом  году  вместе с друзьями Виталием Бугровым и Леней Шубиным я
попытался  продолжить  эту  сказку  -   пусть   будет   коллективное
произведение.  Но энтузиазма хватило лишь на несколько страниц.  Эти
страницы,  написанные Витей Бугровым,  сохранились у меня. Но ничего
нового в сюжет они не вносят, лишь добавляют подробности. А стиль их
совсем другой - Витин, - и я не решился вставлять их в свой текст.
     Так и пролежала тетрадка много лет.  И читателей у этой повести
оказалось всего два -  Виталий  и  Леонид.  И  лишь  совсем  недавно
появился третий. С полгода назад мой сын Алексей попросил разрешения
покопаться в старых отцовских тетрадях и прочитал  -  "Страну  Синей
Чайки".
     Я ожидал критики,  лишенной всякого снисхождения. Алексей был в
том возрасте, в котором я писал эту свою скажу, но в отличие от меня
имел за душой уже две принятых  к  публикации  повести  и  несколько
рассказов. Однако сын сказал с ноткой благосклонности:
     - Вроде бы ничего, только почему вы ее не дописали? Втроем-то!
     - Видишь ли... Понимали уже, что замысел наивен и подражателен,
стиль неуклюж...  Ну,  а кроме  того,  веселая  студенческая  жизнь,
нехватка времени,  новые планы...
     Алексей нелицеприятно  высказался  о  некоторых  представителях
студенчества середины двадцатого века, а потом спросил:
     - Ну, а все-таки дальше-то что было?
     - Что должно было быть?
     - Какая разница...
     Да, что же должно было быть дальше? Или, если хотите, что было?
Теперь самое время и место ответить на этот вопрос,  если  он  вдруг
возникнет у кого-то из любопытных читателей.
     Дальше сюжет должен бы развиваться  в  соответствии  с  лучшими
традициями   известной   нам   тогда   сказочной  и  приключенческой
литературы (от "Трех толстяков" до "Приключений Чиполлино".

     Естественно, трудовые  массы  -  рабочие,  моряки  и  докеры  -
поднялись на борьбу с тиранией (мы  тогда  неукоснительно  верили  в
прогрессивную  роль  широких народных масс,  сметающих всякий гнет).
Мальчишки активно участвовали в  борьбе.  Поселившись  у  профессора
Аргона,  два  десятка  портовых  пацанов  создали  нечто  вроде юной
морской гвардии.  Профессор заботился о  развитии  интеллекта  своих
подопечных, капитан Румб - об их морском образовании.
     Лишенный чертежей  Розового  Луча,  Железный  Бахбур  не   смог
снабдить    свою    металлическую   армию   сверхоружием,   пришлось
довольствоваться пулеметами.  Но и пулеметы в открытых столкновениях
с  рабочими  дружинами - страшная сила.  Когда дошло до решительного
сражения, железные солдаты начали одерживать верх.
     Здесь-то и  сыграла  свою  героическую роль мальчишечья гвардия
профессора Аргона.  Несколько  ребят  решили  проникнуть  в  особняк
миллиардера,  где  был  расположен  пульт  управления  механическими
батальонами.
     На сей  раз это оказалось гораздо труднее.  Но мальчишкам помог
наследник Бахбура, который (конечно же!) на самом деле был не родным
его сыном,  а похищенным у очень порядочных родителей.  Этот мальчик
был угнетен атмосферой,  царившей в доме миллиардера,  и не разделял
воззрений и устремлений приемного папаши.
     ...Ребячья диверсионная группа  ворвалась  в  кабинет  Бахбура.
Нааль, мечтающий отомстить за родителей (и, к тому же, вдохновляемый
нежной привязанностью к синеглазой девочке Нэви,  племяннице  Бенэма
Аргона)  смаху  всадил в панель управления отцовский кортик.  Лезвие
перерубило главные провода.  К радости восставшего  народа  железные
болваны  на  улицах прекратили стрельбу и начали с грохтом падать на
мостовые...
     В общем, "наши победили".
     Бахбуру удалось бежать за  границу,  но  лишенный  капиталов  и
власти, он был теперь никому не страшен.
     Страна Синей  Чайки  ступила  на  путь  социального  прогресса.
Установки   "Розовый   Луч"   бурили  шахты  и  туннели,  тем  самым
способствуя процветанию демократического государства.
     Из гвардии профессора Аргона (включая,  конечно, его племянницу
и бывшего наследника Бахбура) сложился юный морской экипаж - как раз
для  громадной парусной яхты,  конфискованной у беглого миллиардера.
Яхта эта раньше называлась "Железная Дора" (в просторечии  "Железная
дура"),  но  теперь  ее  избавили от недостойного названия и нарекли
славным именем "Синяя Чайка".  Капитан Румб поклялся  своими  усами,
что через пару лет,  когда он сделает из храбрых мальчишек настоящих
матросов, они отправятся на "Синей Чайке" в кругосветное плавание...