Владислав Крапивин

                       БЕЛЫЙ ЩЕНОК ИЩЕТ ХОЗЯИНА

                                      Всем мальчишкам с Уктусских гор,
                                        где лес подходит к самым окнам
                                                           Свердловска

ПРЯМАЯ СТРЕЛА

Хребет, покрытый сосновым лесом, врезается в город с юга. Он разрубает
на две части самую солнечную окраину. Слева раскинулся новый район
восточных улиц. Справа белеет многоэтажный поселок химкомбината.

Горы небольшие. Но все-таки это горы. Есть там и острые каменные
зубцы, и гранитные обрывы, хоть встречаются они не часто. Зато много
круглых вершин, на которые могут подняться даже совсем маленькие
мальчишки. На одной из самых высоких гор сосны расступаются и
открывают поляну. Здесь, в метелках высокой травы, среди глазастых
ромашек греются под солнцем валуны, похожие на спящих слонят. Сухой
зеленовато-серый мох покрывает спины слонят узорчатыми чешуйками.

Если взойти на эту вершину да еще подняться на самый большой валун, то
можно увидеть, как горы плавными волнами уходят к юго-западу. Волны,
сначала темно-зеленые, вдали окутываются синевой и, наконец, сливаются
на горизонте с морем совершенно синего леса.

Это если смотреть на юг...

А если повернешься к северу, то сквозь поредевший лес у подножия
зеленых склонов увидишь дома под цветными крышами, и ленточку
асфальта, и синий троллейбус на этой ленточке... Там лежит поселок.
Стрелогорск.

Это имя дали ему не зря. Сам хребет называется странно и красиво -
Прямая Стрела. Так назвали его древние жители гор, смелые всадники в
острых лисьих шапках, с луками, выгнутыми, как маленькие коромысла.
Говорят, по берегам ручья, который бежит вдоль западного склона, рос
удивительный кустарник с прямыми и крепкими ветками. Всадники делали
из этих веток стрелы.

Стрелогорску тесно внизу. Некоторые улицы уже заползают на горы,
подобрались к самому лесу.

На самой высокой улице, на той, за которой уже поднимается березовый
подлесок, как раз и живут герои этой повести. Вообще там живет много
людей: рабочие с химкомбината и фабрики <Металлист>, почтальоны,
учителя, шофер дядя Саша, лейтенант милиции Сережа, мальчишки и
пенсионер Гурьян Кириллович.

О Гурьяне Кирилловиче стоит рассказать подробнее потому, что мы с ним
еще встретимся. Мальчишки не любят этого почтенного человека. Называют
его не иначе, как Курьян Курилыч. Впрочем, чаще зовут его просто
Курилычем. А все из-за того, что Гурьян Кириллович каждый день
рассказывает соседям, будто бросил курить. Ему вредно курить. У него
гипертония и больное сердце. Поговорив о гипертонии и больном сердце,
Курилыч обязательно попросит папироску - последнюю, будь она проклята.
И уйдет, тяжело покачивая животом, подхваченным снизу прочным ремнем.

Лицо у Курилыча мясистое и красное, будто он каждый день трет его
спелой свеклой. Мальчишкам это не нравится. Они говорят, что у
инвалидов не бывает таких здоровых мор... то есть лиц. Не ценят они и
мужества Курилыча. Ведь он, несмотря на больное сердце, копается
целыми днями на своем огороде, в малиннике или среди кустов
крыжовника. А то еще возьмется дрова колоть. Кубометров пять за один
прием наколет и в поленницу сложит. Жизнью рискует человек, а
мальчишки смеются. И всякие обидные слова говорят. Придумали даже, что
свою инвалидную мотоколяску Гурьян Кириллович приобрел незаконным
путем. Мол, у него две ноги, и коляска не нужна. Не соображают, что
грузному человеку, да еще с таким животом, трудно пешком ходить...

В Стрелогорске смешались деревянные старые домики и новые здания из
крупных панелей. Поэтому рядом с домом Курилыча поднимается
трехэтажный корпус. Новый, светло-розовый, с большими веселыми окнами.
Здесь-то и живут враги почтенного владельца мотоколяски... Впрочем,
хватит о нем. Речь главным образом пойдет о мальчишках.

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО. ХУДОЖНИК ВОВКА
РИСУЕТ С НАТУРЫ

- Боря-а! Бори-и-ска!

Слышишь? Нам повезло. Сейчас мы и познакомимся с главным героем
повести. Борискина мать зачем-то зовет сына. Она открыла окно и с
третьего этажа своим певучим голосом взывает:

- Борис! Ну, где ты, наконец?!

А правда, где он? Ага, вот...

Знакомство придется начинать не совсем обычно. На середине двора стоит
коричневый <москвич>. Из-под <москвича> торчат четыре ноги. Две ноги -
в желтых туфлях сорок третьего размера и узких синих штанах, две
другие - в старых маленьких сандалиях и в разных царапинах. Особенно
интересна одна царапина, украшающая левую ногу. Длинная,
зигзагообразная, словно молния.

После каждого крика нога с царапиной-молнией досадливо дрыгается.
Значит, она принадлежит Борису. И, значит, Борис помогает шоферу.

Ноги, конечно, не голова. Но и по ним судить о человеке можно.
Царапины говорят о том, что человек презирает гладкие дороги. Левая
сандалия с протертой насквозь подошвой доказывает, что ее хозяин любит
скорость: ведь левой ногой толкаются, когда мчатся на самокате. На
правой ноге обувь просит каши. Подошва оторвалась. Все знают, что сами
подошвы отрываются редко. А вот если садануть как следует по мячу...

- Бориска! Уголек! Долго мне ждать?!

Две ноги начинают выползать из-под машины. Появляются на солнце
вымазанные автолом колени. Потом вельветовые штаны, загорелый живот и
сбитая на грудь рубашка в красную и желтую клеточку.

И вот он на ногах.

Ты думал, что Бориска черный, как цыганенок? Ничего подобного. Волосы
у него не светлые, но и не темные, а самые обыкновенные. А почему же
тогда все зовут его Угольком? Может быть, из-за глаз? Они у Бориски и
вправду словно блестящие угли. Но ведь ему девять лет. А когда
человеку девять лет, кого интересуют его глаза? Просто фамилия такая у
Бориски - Угольков. Потому и дали это прозвище. И Угольком его зовут
гораздо чаще, чем настоящим именем.

Он стоит посреди асфальтового двора, щурясь от солнца и прикусив
нижнюю губу. Прикусил губу он от досады: так и не дали ему помочь дяде
Саше до конца.

- Уголек! - закричала мама. - Появился, слава богу! Ну-ка скажи, куда
ты дел ручку от мясорубки?

- Хорошенькое дело, - обиделся он. - Я ее и не видел.

- А где веревка для белья? Тоже не видел? Кто учил Вьюна через нее
прыгать?

- Это была другая веревка! - крикнул Уголек. - Маленькая! - Он не стал
уточнять, что маленькая веревка была проводом от электроутюга. - А про
большую я не знаю...

Певучесть окончательно исчезла в мамином голосе.

- Вы посмотрите! Он ничего не знает!.. А кто Гурьяну Кириллычу пистоны
в замок сунул, тоже не знаешь, да? А он почему-то знает!

- Какие пистоны? - сказал Уголек и стал разглядывать палец, который
вылез из правой сандалии.

- Вот приди домой! Узнаешь, какие! - рассердилась мама.

Она обязательно сердилась, если не могла что-нибудь найти или если у
нее что-нибудь не получалось. Тогда Угольку вспоминались все грехи, и
ему попадало. Бывало даже, что не совсем справедливо попадало...

От упоминания о пистонах вполне могло испортиться настроение. И оно
уже начало портиться. Угольку не захотелось возвращаться под машину.
Уголек грустно задумался. Он вздохнул и повернул голову, чтобы
почесать плечо о подбородок.

И тогда он увидел Белого Щенка.

В двадцати шагах от Уголька тянулся забор, опутанный вверху колючей
проволокой. Его построил Курилыч, чтобы отгородить свои грядки,
парники и малинник от шумного и опасного двора соседей. Новых досок он
не нашел, забор получился кривой и разношерстный. И вот на сером и
скучном заборе кто-то нарисовал мелом Щенка.

Щенок был веселый. Он припадал на передние лапы, улыбался и тявкал.
Правое ухо у Щенка торчало, как стрелка, а кончик левого загибался
вниз.

Уголек подходил к забору медленно, широко раскрыв свои большие черные
глаза. Будто оказалось перед ним невиданное чудо. Щенок смотрел на
него с забора и улыбался, словно звал поиграть.

- Ты как сюда попал? - спросил Уголек. - Тебя кто нарисовал?

Но собаки, нарисованные на заборе, не умеют разговаривать. Щенок
улыбался и молчал. Уголек тоже заулыбался и протянул к забору ладонь.
Рука сама потянулась, словно хотела погладить Щенка. Но как погладишь,
если под ладонью только шершавые доски...

- Уголек, здравствуй! А я на дачу еду.

Бориска оторвал глаза от Щенка. Дядя Саша вылез из-под машины и теперь
заталкивал в багажник огромный рыжий чемодан. Рядом стоял приятель
Уголька Вовка Ларионов, Вовка-художник. Несмотря на жару, он был в
длинных бархатных штанах и такой же куртке, похожей на колокол.
Говорят, это обычный костюм художников. Сверху Вовку накрывала
широченная войлочная шляпа, которую в прошлом году он привез из Сочи.

Счастливо блестя круглыми очками, Вовка повторил:

- Мы на дачу едем.

Уголек молчал. Подумаешь, на дачу едет! Какой интерес ехать на дачу в
августе? И вообще, зачем дача, когда лес в двух шагах от дома, где
живут Уголек и Вовка.

Уголек снова глянул на забор.

- Слушай, Вов, не знаешь, кто его нарисовал?

- Щенка? Я, - сказал Вовка так спокойно, словно речь шла о
какой-нибудь обыкновенной обезьяне или, скажем, крокодиле.

- Ух, Вовка, - выдохнул Уголек, - замирая от проснувшейся надежды. -
Ты просто так рисовал, из головы, или срисовывал?

- Я всегда рисую с натуры, - солидно сказал Вовка. - Утром я вышел
подышать свежим воздухом. Ты, конечно, еще дрыхнул... Я вышел, а он
сидит. Потом стал какой-то щепкой играть, развеселился. У калитки, где
лужа. Я посмотрел и набросал для разминки... Ничего?

- А где он сейчас? Вовка! Где? - отчаянным голосом спросил Уголек.

- Ушел, - развел руками Вовка и снова между прочим кивнул на рисунок:
- Ну как?

- Ушел. Эх ты...

Вовка, видя, что Уголек воздерживается от оценки его произведения,
надул губы.

- Славная псина, - грустно сказал Уголек. - Чья же она?

- Может быть, ничья. Ведь без ошейника.

- Правда! Вдруг ничья? Может, потерялась...

Полыхнув нарядным цветастым платьем, к машине проплыла Вовкина мать.

- Вовочка, мы едем.

- Ну, пока, - сказал Вовка-художник.

- Ты не знаешь, как его звать?-глупо спросил Уголек у захлопнувшейся
дверцы.

Машина выпустила синий дымок и укатила со двора.

СОБАК ВОСПИТЫВАЮТ С ДЕТСТВА.
ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ВЬЮНА

Уголек шел домой с опаской. Но мама уже отыскала и ручку от мясорубки,
и веревку. А порванный провод от утюга она еще не видела. Поэтому она
не вспомнила о пистонах, и Уголек не получил ни шлепков, ни
подзатыльника. Мама весело велела ему смыть с себя мазут и садиться
обедать. А сама стала собираться в клуб. Она спешила на занятие
оперной труппы. Мама всегда куда-нибудь спешила: то на работу, то в
вечерний институт, то на репетицию.

- Не хочется есть, - сказал Уголек. Он и думать не хотел о еде. Он
думал о щенке.

Уголек вздохнул и позвал:

- Кис! Вьюн! Иди сюда, морда.

- Бедное животное, - жалобно сказала мама. - Ты, Уголек,
ненормальный...

Но это была неправда. Голова Уголька работала отлично. Он дажезакончил
второй класс без <троек>. <Тройку> вывели только по рисованию. Уголек
не меньше других любил гонять футбол, прыгать с сарая.и лазить за
малиной в огород Курилыча. То есть он был вполне нормальным человеком.

Но у него была страсть: он бредил собаками.

Конечно, есть люди, которые равнодушны к собакам. Есть даже такие
глупцы, которые боятся собак. Эта повесть не для них. Им не понять
человека, в груди которого бьется сердце, полное любви ко всем собакам
на свете: к лохматым городским дворнягам, к мужественным пограничным
псам, к смелым караульщикам овечьих стад, к благородным представителям
охотничьих пород и даже к бесприютным динго - жителям. австралийских
степей.

Конечно, если бы имел Уголек свою собаку, он излил бы любовь на. нее
одну.

Но не было собаки.

В прошлом году, летом. Уголек чуть не стал самым счастливым.

Он шел с мамой в соседний гастроном и у крыльца магазина увидел. пса.

Пес был большой и пегий. Он линял, и шерсть висела клочьями на худых
боках. У него была добрая розовая пасть и чудесные коричневые глаза.

- Ох, какой ты... - выдохнул Уголек. Он медленно поставил на асфальт
сумку с банкой для сметаны. Он сел перед псом на корточки.

- Боря! - воскликнула мама и певуче застонала.

Сидя на корточках. Уголек был ниже собаки. Пес перестал зевать.
Веселыми глазами он посмотрел на Уголька и, поднимая пыль, заколотил
по асфальту тяжелым хвостом.

- Псина. Милая, - сказал Уголек. Он притянул к себе мохнатую голову с
полувисячими ушами и прижал ее к плечу. Милая псина облизала Угольку
ухо. Сердце Уголька от радости запрыгало, словно крышка на кипящем
чайнике.

- О-о, - проговорила мама издалека, потому что боялась собак больше,
чем мышей и скарлатины.- О-о... Не прижимай это чудовище.

Чудовище облизало Угольку второе ухо.

Пока сын обдумывал, какой угол в квартире лучше подойдет для собаки, а
мама выбирала место, чтобы упасть в обморок, на крыльце раздалось
постукивание. Из магазина вышел человек с седой щетиной на подбородке
и деревяшкой вместо левой ноги.

- Балалай, - сипло позвал он.

Балалай бросил Уголька, медленно поднялся и описал вокруг хозяина
ленивую орбиту. Как большая планета вокруг светила. Светило, что-то
бормоча, прятало в кармане зеленое горлышко поллитровки.

Уголек молчал. Но в его черных глазах, наверно, была такая тоска. что
человек решил снизойти до разговора.

- С тобой Балалай не пойдет. Н-не пойдет, - сообщил он, уперев в
Уголька мутноватый взор. - Ты собаку с детства... воспитывай с
дет-ства. Тогда пойдет. Потому что преданность в ней. Вот я последние
штаны... отдам. А собаку н-ни за что...

Видимо, он собрался произнести длинную речь о собачьей преданности, но
мама, оправившись от потрясения, схватила Уголька за локоть и увлекла
от опасного места...

Итак, собаки не было. Был только пожилой кот Вьюн, прозванный так за
то, что в молодости отличался изяществом и грациозностью.

Собачья жизнь не для котов. Коты созданы для того, чтобы по ночам
дурными голосами орать на крышах, днем спать на солнце, утром и
вечером воровать на кухне молоко и рыбу, а в свободное от этих занятий
время изредка ловить мышей. Вьюн считал такой образ жизни совершенно
правильным. Уголек считал иначе.

У него не было верного пса, который бы вытаскивал хозяина из кипящей
морской пучины, шагал с ним по ледяным арктическим пустыням. помогал в
охоте на носорогов и ловил шпионов. Зато у нашего Уголька было богатое
воображение. А с помощью воображения нетрудно сделать из кота собаку.

Начались для Вьюна тяжелые дни. Через неделю он похудел и стал тонким,
как в юности. Он сопротивлялся. Он показывал когти. Но через месяц
Вьюн понял, что для собственного благополучия следует ходить на
цепочке, не упираясь, и становиться на задние лапы, как только этого
захочет упрямый хозяин. В общем, он многое понял.

Но ничего не понял Митька Шумихин. И его друзья не поняли.

Когда Уголек первый раз вывел кота на цепочке от старых ходиков, во
дворе раздался восторженный вой пяти глоток. Даже Витька-Мушкетер,
которого Уголек считал человеком благородным и умным, поддался общему
настроению. Он подскочил к Угольку, вежливо помахал перед ним бумажной
шляпой и задал вопрос:

- Позвольте узнать, что за порода у вашей великолепной собаки?

- Верблюд, - сказал Уголек.

- Очевидно, иностранная порода? Удивительное название...

- Ты верблюд, - уточнил Уголек, отойдя поближе к дому...

Ты думаешь, с тех пор он бросил дрессировать Вьюна? Уголек упрямый.
Если смеются над ним или не получается что-нибудь, он только
прикусывает нижнюю губу. Даже глаз не прищуривает, как это делают
другие упрямые люди. Он лишь прикусит губу, а глаза открывает еще
шире, будто удивляется чему-то.

УГОЛЕК НЕ ХОЧЕТ БЕЖАТЬ.
ДВОЕ И ОТЧАЯННАЯ ТЕТКА

В доме, где живет Уголек, в каждом подъезде - сквозной коридор. Одна
дверь ведет на улицу, другая во двор.

Во двор Уголек не пошел: там он мог встретить Митьку и других своих
недоброжелателей. А друзей Уголька в городе не было. Разъехались на
лето кто куда. Вовка-художник оставался, но и тот сегодня уехал на
дачу.

Уголек перехватил покороче цепочку и вывел кота на улицу.

Эх и не повезло же ему! Вся Митькина компания двигалась навстречу.
Впереди приплясывал маленький веснушчатый Сережка. Он с Угольком
учился в одном классе. Только там его звали не Сережкой, а Шурупом.
Шуруп - вот и все. Это за вертлявость.

За Шурупом шли шеренгой сам Митька Шумихин и толстощекие
неповоротливые братья Козловы - Глебка и Валентин. Они очень похожи,
но Валентин отличается более высоким ростом и глупостью.

Сережка-Шуруп крутился перед ним и что-то рассказывал писклярым своим
голосом. Шурупа слушали, и сначала никто не увидел Уголька.

Немного в стороне от компании шагал Витька-Мушкетер. Он не обращал
внимания на Шурупа, потому что презирал его. Уголька он тоже не
заметил. Тонкой сосновой шпагой, изящно выгибая талию, Витька рубил
головы ромашкам. Эти ромашки цвели у тротуара. Ветер принес семена из
леса, и они проросли у асфальта. Не думали, что погибнут от клинка
легкомысленного Мушкетера.

Лишь одну ромашку пощадил - самую большую, приютившую на себе
черно-золотистую пчелу. Узкий клинок вздрогнул и замер у самого
стебля. И уткнулся в траву. Витька-Мушкетер вздохнул и поднял
задумчивые глаза.

И он заметил Уголька.

- О-о, - сказал Витька. - Взгляните, почтенные дамы и господа.

<Дамы и господа> тоже увидели Уголька. Братья Козловы радостно
завопили. Шуруп завертелся вокруг оси. Митька замотал своим казацким
черным чубом и сделал вид, что боится Вьюна.

- Тише, - сказал Митька. - Оно кусается...

После этого они двинулись навстречу Угольку. И ничего хорошего такая
встреча не обещала. Мушкетер еще помнил <верблюда>, Митька вообще
любил дразниться, братья Козловы были с ним за компанию. А Шуруп
всегда был за тех, кого больше - на всякий случай.

Уголек стоял. Сзади была открытая дверь, но он стоял, потому что
бежать ему мешала гордость. А может быть, это была не гордость, Уголек
и сам не знал. Если бы за ним гнались, кричали, свистели, он бы,
конечно, удирал без оглядки. Но мальчишки подходили медленно. Они
ухмылялись. Будто испытывали нервы Уголька. И он не двигался, стоял,
прикусив губу.

- Я ведь к вам не лезу, - сказал наконец Уголек.

- Пусть он прыгнет через огненное кольцо, - потребовал Митька и
показал концом ботинка на Вьюна. Вьюн сидел, лениво щуря желтые глаза.
Ему было все равно.

- А где мы кольцо-то возьмем?-спросил глупый Валентин.

Витька-Мушкетер вытянул шпагу и пощекотал ею кошачьи усы. Вьюн
сморщился и зевнул. Это всем, кроме Уголька, понравилось. Витька
повторил опыт. Вьюн вдруг размахнулся и трахнул лапой по шпаге.

- Презренный, - холодно сказал Мушкетер. - Ты оскорбил священный
клинок. Ты умрешь.

- Они умрут оба, - решил Митька. - Взять их!

- Взять их! - завертелся Шуруп.

Братья Козловы с сопением потянулись к Угольку. Он отступил на
крыльцо, а потом в дверь. Братья не отвязывались, и Уголек прошел
спиной вперед весь коридор. Он отступал молча и думал, что все равно
поймают. Завернут назад руки, дадут в лоб пару шалабанов. Это ничего,
но Вьюна жалко. Начнут сами <дрессировать> кота - замучают. Он хоть и
дурак, а все-таки...

Уголек пятился и забыл, что сзади есть ступенька. Он сорвался с
крыльца. На ногах удержался, только пришлось пробежать задом наперед
несколько шагов.

А когда он остановился, - случилось неожиданное.

Уголек увидел, что стоит между двух мальчишек, одетых в одинаковые
белые рубашки и сатиновые трусы. Но сами мальчишки были неодинаковые.
Тот, что стоял слева, был высокий, даже повыше Мушкетера, и красивый.
То есть, может быть, и некрасивый, но Угольку понравился, лицо
понравилось и волосы - густые такие, светлые и курчавые, прямо целая
шапка. А справа стоял мальчишка весь какой-то круглый. Толстоватый,
низенький, голова стриженая, и уши торчком.

Они враз уставились на Уголька.

- Держите его! - заорали с крыльца братья Козловы, Митька Шумихин и
Шуруп. Незнакомые мальчишки враз положили ладони на плечи Уголька.

- Держим, - весело сказал старший. Уголек не двигался. Ясно, что
попался. Эх, была бы настоящая собака!

- Толик, а зачем держать? - вдруг спросил круглый.

- Зачем держать? - спросил Толик у Митьки. Митька прищурился,
разглядывая незнакомцев.

- Надо, - сказал он, - вот и держите.

Круглый мальчик снял с плеча Уголька ладонь и поглядел на Вьюна. Вьюн
сидел с безразличной мордой.

- Киса, - осторожно сказал круглый и погладил Вьюна. Кот неожиданно
выгнул спину и ласково муркнул. Мальчишка взял его на руки и почесал
за ухом. Вьюн потерся щекой о белую рубашку. Наконец-то с ним
обращались не как с собакой.

Уголек удивился. Разве не удивительно? То поймали, а то ласкают его
кота. А дальше что? Он по очереди смотрел то в одно, то в другое лицо.
Но высокий Толик разглядывал Митьку, а его круглый приятель гладил
Вьюна.

- Дай-ка нам кошку, - велел Митька.

- Это их кошка? - удивился круглый.

- Мой кот, - сказал Уголек. - Правда, мой.

- Это его кот, - объяснил Митьке Толик.

Митька через плечо глянул на свою армию. Потом поинтересовался:

- А если по зубам?

- А если обратно? - улыбнулся Толик.

Круглый мальчик отпустил кота. Митька сказал:

- Мушкетер, дай саблю.

Но Витька не дал: благородное оружие - не для уличных потасовок. Он
прислонил шпагу к стенке.

- Дать им? - хором спросили братья Козловы.

- Дать им! - завертелся Шуруп.

- Дать или не дать... - задумчиво произнес Мушкетер и скрестил руки.

- Вы откуда? - хмуро поинтересовался Митька. - Откуда два таких?..

- А что?

- А у нас закон: кто нахальный, того все сразу бьют, без правил.

- Получается?

- Щас покажем.

Братья Козловы с готовностью засопели.

Уголек рывком снял с Вьюна ошейник. Уноси ноги, Вьюн! Сейчас здесь
будет веселая жизнь! Отчаянная смелость зазвенела в Угольке: он был не
один. И он до конца будет защищать новых друзей.

- Славка, - сказал Толик, - позови тетушку.

Круглый Славка сложил рупором ладони. Ну и голос! Угольку почудилось,
что в доме дрогнули стекла.

- Тетка, к бою!!

Прошла секунда изумленного молчания. Потом вторая. Когда кончалась
третья, в первом подъезде раздался дробный грохот и вырвалось что-то
непонятное - зеленое и голубое.

Оно ударило Митьку в живот. Митька прижал к желудку ладони и стал
медленно сгибаться, будто простреленный навылет. Глаза у него
таращились, а рот беззвучно открывался и закрывался. В это время
братья Козловы, с большой силой трахнутые друг о друга лбами,
безуспешно пытались понять, что случилось. Шуруп лежал на земле и
верещал на всякий случай. Ему не попало, он успел упасть заранее.
Уголек, сбитый на асфальт, покатился под ноги Толику. Мушкетер стоял
рядом с дверью на цыпочках и не шевелился, будто его приклеили.

Тут шум затих, и Уголек понял, что никакой тетушки нет. Была девчонка.
Ростом с мушкетера, в зеленой кофточке и синей юбке. У нее были
толстые, как у негра, губы, румяные щеки и отчаянные глаза. А еще были
косы, торчащие вверх от затылка и загнутые, как рога на шлеме викинга.

Уголек сел.

- Совершенно бестолковая ты, Тетка, - сказал Славка, - его-то за что?

Толик молча поставил Уголька и отряхнул.

- И вообще! - возмутился Славка. - Всегда одна. А мы тоже хотели...

Митька наконец распрямился и сипло пообещал:

- Встретимся еще.

На него не смотрели. А чего на него теперь смотреть? Сгибаясь, он
ушел. Ушли за ним, потирая лбы, братья Козловы. Исчез Шуруп. Только
Витька-Мушкетер не исчез. Он зацепился штанами за гвоздь, когда тетка
мимоходом шарахнула его. И отцепиться не мог. Рвать штаны Витька не
хотел и с философским спокойствием ждал решения своей судьбы.

Толик подошел и отцепил Мушкетера.

- Благодарю, - сказал Мушкетер.

Высокий красивый Толик промолчал.

- Ну, я пойду, - вздохнул Мушкетер.

- Ну, иди.

Уголек спросил у Толика:

- Вы сюда к кому пришли?

И Толик сказал:

- Жить.

- В шестую квартиру? - догадался Уголек. - Там раньше полковник Карпов
жил.

- Вот это да! Полковник... - удивился круглый Славка. - А ты кто?

- Я? Просто... Борька. Угольков.

- Толик, - сказал Толька и протянул тонкую ладонь, - Селиванов.

Уголек нерешительно подержал пальцы Толика. Он впервые здоровался за
руку.

Славка тоже сказал:

- Селиванов. Славка.

Второе рукопожатие получилось лучше.

- Селиванова, - буркнула Тетка и дала Угольку руку, украшенную боевой
ссадиной. - Пока. У меня дела.

Уголек смущенно поглядел вслед.

- А чего у нее... имя какое-то не такое. Так Каштанку звали, когда она
у Дурова жила. Тетка...

- А это и не имя, - объяснил Толик. - Она в самом деле наша тетка.
Папина сестра. Вообще ее Надеждой зовут.

Славка спросил:

- А почему у тебя кот на цепочке? Дрессированный?

Это были друзья. Уголек сразу понял. Понял, что смеяться не станут.
Они сели на крыльцо, и Уголек рассказал все. И про веселого пса
Балалая, у которого хозяин с деревяшкой вместо ноги. И про дрессировку
Вьюна. Вьюн хороший. Но он все-таки кот, а не настоящая собака. На
цепочке его водить неудобно. И мальчишки смеются.

- Мне бы щенка, - сказал Уголек. - Чтобы с детства его воспитывать.
Собаку обязательно надо воспитывать с детства. Только где ее взять?
Утром бегал тут один щенок, да и тот...

И Уголек рассказал про щенка, которого нарисовал Вовка.

- Не мог уж поймать, - снова обиделся он на Вовку. - Все равно он,
наверно, беспризорный. Здесь таких щенков нет, я же знаю. И без
ошейника он.

Угольку стало грустно. И чтобы утешить его. Толик сказал:

- Может, врет он, твой художник.

И Славка добавил:

- Может, не было щенка совсем...

НО БЕЛЫЙ ЩЕНОК БЫЛ

Они сам не помнил, откуда взялся. Помнил только нагретый солнцем
деревянный пол, который немного качался. С одной стороны пол
огораживала железная сетка, и на ней висели большие красно-белые
кольца. Внизу за сеткой плескалась вода. Много воды. А с другой
стороны тянулась белая стена с окнами.

А еще он помнил дом на колесах, длинный коридор и кругом полки. а на
полках люди. Пол в коридоре все время дрожал, и под ним что-то
стучало. Щенок сначала боялся, а потом привык.

Он привык, потому что его успокоили Руки. Это были большие и добрые
Руки. Щенок помнил их с тех пор, как помнил себя. Он узнавал их сразу:
Руки пахли дымом, смолой, рыбой и маслом, которым мажут ружье. Щенок
знал ружье. Он его побаивался, хотя и скрывал это. Ружье умело грохать
так, что земля подпрыгивала, а в ушах долго звенело.

Но сейчас ружье спало в узком черном чемодане. Оно ехало рядом с
пузатым зеленым мешком, в котором лежало мясо и сухая рыба. Иногда
Руки давали мясо и рыбу щенку. Потом Руки гладили щенка, играли с ним,
ласково ерошили шерсть на загривке. Играя, он мягко хватал Руки губами.

Однажды Руки сняли с него ошейник с цепочкой, пустили побегать. Щенок
побегал и лег под лавкой. Но мимо проплыла большая корзина, и она
пахла мясом. Щенок тихо пошел за корзиной. Открылась дверь, ударил
ветер, и щенок попятился. Но корзина пахла мясом, и он пошел за
корзиной туда, где сильно гремело.

Корзина опустилась на пол. Рядом с ней остановились две ноги в
сапогах, но сапоги щенка не интересовали. Он ткнул носом корзину.

И тогда один сапог страшно ударил щенка в живот.

Навстречу помчалась зеленая земля, и в уши набился воздух. Потом стало
темно.

Долго было темно. Когда щенок открыл глаза, у него болели лапы и
голова. Он заскулил и стал ждать, когда Руки поднимут его. Но Рук не
было. Кругом только тихо качалась трава. Щенок поскреб лапами землю и
встал. Он хотел пить и есть. Впереди виднелись дома. Они казались
очень маленькими. Щенок уже понимал, что такое дома. Он пошел к ним
сквозь густую пахучую траву.

Он шел долго и оказался в городе, когда солнце спряталось за домами.

СОЛНЦЕ И

НЕ НАДО УБИВАТЬ МАМОНТОВ

У сосен мохнатые зеленые лапы. Они закрывают небо. Только отдельные
клочки неба можно увидеть сквозь ветки. Зато эти клочки синие-синие, в
них гораздо больше синевы, чем в целом небосводе.

Солнце в лесу тоже особенное. Оно висит, запутавшись в вершинах сосен,
и похоже на большую золотую звезду с тысячью лучей. Лучи прорезают
темный зеленоватый воздух леса. Каждый луч что-нибудь находит для
себя. Один зажег искры в желтых каплях смолы на оранжевой коре дерева,
другой сквозь черный глазок влетел в дупло - прямо в беличью квартиру
- и светлым пятном улегся на рыжую спину хозяйки. А еще один луч
отыскал на земле удивительный лист какого-то растения. Уже август, и
этот листок, услыхав о недалекой осени, поспешил сделаться
красно-желтым. Он пятиконечный и похож на яркую морскую звезду. Много
деревьев с каплями смолы и гнездами лесных жителей. Много цветных
листьев. Много маленьких чудес. Уголек умеет находить их не хуже
солнечных лучей.

- Пошли, - сказал он друзьям.

Братья Селивановы и Тетка быстро подружились с лесом. Они примолкли
сначала, когда сосны окружили их и сделался слышным ровный и негромкий
шум. Но Уголек сказал:

- Это ветер вверху.

Толик посмотрел на вершины деревьев, оглянулся и предложил весело и
громко:

- Давайте охотиться на мамонтов!

- На мамонтов! - отчетливо сказало на просеке эхо, и все мамонты в
лесу, наверное, сразу узнали про опасность.

Отчаянная Тетка сверкнула глазами, почти такими же черными, как глаза
Уголька.

- Мы будем племенем охотников за бивнями.

Они смастерили оружие. Взяли палки, расщепили их Славкиным ножом и в
развилку вставили длинные узкие камни. Камней и палок много на склонах
лесистых гор.

Камни крест-накрест прикрутили к рукояткам проволокой, которая нашлась
в Славкиных карманах. Получились топоры, как у настоящих первобытных
людей.

Только Витька-Мушкетер отказался от топора.

Витька тоже был здесь. Великодушие Толика Селиванова покорило
благородную мушкетерскую натуру. Через полчаса после нападения Тетки
Мушкетер обругал Митьку и Козловых гнилыми кочанами и мимоходом, не
теряя достоинства, помирился с Угольком и Вьюном.

Участвовать в охоте на мамонтов Мушкетер согласился, но только
отказался сменить шпагу на топор. Это было не по правилам, но Толик
сказал:

- Пусть. Это будет самая первобытная шпага.

Угольку топор сделал Толик. Сам Уголек не умел. Зато он знал, где
пасутся мамонты.

Уголек шел впереди. Он руками и коленями раздвигал высокий влажный
папоротник, и кругом колыхались листья. Они медленно качались, большие
кружевные листья, и на них из-за сосен падали пятна солнца. Многие
листья уже стали желтыми.

- Правда, они похожи на перья Жар-птицы? - сказал Толику Уголек.

- Или на перья желтого страуса, - ответил Толик.

- Такие разве бывают?

- Не знаю.

- А разве бывают Жар-птицы? - удивился круглый Славка. Он всегда
удивлялся и всегда спрашивал.

- Бывают Жар-птицы, - серьезно сказал Толик. А Витька-Мушкетер сорвал
одно такое перо и украсил им свою кепку.

- Чучело, - хмыкнула Тетка.

- О, сеньорита, - сокрушенно протянул Мушкетер.

- Олух, - сказала тогда сеньорита. - Как дам! Пообзывайся еще...

Мушкетер как-то сник. Он стал отставать и скоро оказался совсем рядом
с Теткой, которая шла позади всех.

- Ты чего? - тихо спросил Мушкетер. - Я могу еще один лист сорвать...
тебе.

Тетка с презрением мотнула загнутыми косами.

- Ну и наплевать, - изящно выразился Мушкетер. Тетка насупилась...
Мушкетер сорвал самый большой и самый золотой лист. Молча показал
Тетке. Она косо взглянула на Витьку.

- Ну, давай...

И никто не заметил, когда в черных волосах отчаянной девчонки
появилось яркое перо Жар-птицы.

Уголек вывел охотников к поляне, где из травы поднимали свои круглые
спины валуны-слонята.

Это были маленькие слонята, а не мамонты, и в душе Уголька
шевельнулась жалость. Он лежал в молодом колючем сосняке рядом с
Толиком и жалел слонят, будто они были живые, а не из камня. Он всегда
так играл - забывал, что в игре не все настоящее. А сейчас Уголек
привел охотников к поляне, где паслись знакомые слоновьи детеныши, и
его слегка мучила совесть.

И когда охотники вскочили и бросили камни, и хотели добить топорами
загнанных в ловушку зверей. Уголек выбежал на поляну. Он выбежал и
крикнул, подняв свой топор:

- Стойте! Не надо убивать мамонтов!

Все остановились и замолчали, и только удивленно покачивали головами
сосны. Толик опустил свое оружие. Он был вождем племени. Его выбрали
вождем, потому что он все время что-нибудь придумывал. Это он умел.
Кроме того. Толик был самый старший. Мушкетеру, правда, тоже
исполнилось двенадцать, но его не сделали вождем. Тетка сказала что он
оболтус.

Толик опустил топор, и другие охотники тоже опустили топоры. Да же
Тетка.

- Почему не надо убивать мамонтов? - удивился Славка.

- Почему не надо? - подумав, спросил Уголька вождь охотников.

- Можно приручить их, - сказал Уголек. - Они сильные, они буду
помогать нам... Это добрые звери...

Он стоял с опущенным топором среди больших круглых камней, и Толику
вдруг показалось, что камни сейчас оживут. Шевельнутся и поднимутся на
толстых ногах, вскинут хоботы и выставят желтые кривые бивни... И по
приказу Уголька встанут на дыбы. Все разом.

Толик подошел к Угольку, а охотники остались у края поляны.

- А если мамонты растопчут тебя? - тихо спросил вождь. Уголек поднял
на него черные задумчивые глазищи.

- Не растопчут. Звери меня не трогают. Я их люблю.

Он только не сказал, что больше всех зверей любит собак.

- Ты мог бы стать укротителем, - раздумывая, произнес Толик. - Правда,
мог бы.

- Зачем?

- В цирке.

- В каком цирке? - удивился Уголек, потому что знал, что мальчишек не
берут в укротители. Но Толик уже придумал.

- В нашем, - сказал он. - Сами устроим цирк. Ведь идея?

Если бы знал Уголек, сколько неприятностей случится из-за этой идеи!
Но про неприятности потом...

ПОХИЩЕНИЕ БЕРТЫ. ИНОГДА ХОЧЕТСЯ

БЫТЬ ОТКРОВЕННЫМ

- А как же охота? Эй вы, дрессировщики! - начала злиться Тетка. Ей не
терпелось испробовать в деле настоящий каменный топор.

- Я знаю, где живет старый мамонт. Он злющий, - сказал Уголек.

Он повел охотников к вывороченному пню. Самый большой корень этого пня
был похож на хобот, а два корня по бокам торчали, как острые бивни.

Шли гуськом, и сзади всех шагал Витька-Мушкетер. Он собирал букет из
ярких листьев папоротника. Витька забыл, что через час желтые перья
увянут и свернутся в сухие коричневые трубочки.

Но охотники не дошли до старого мамонта. Недалеко от дома, где
кончается хвойный лес и шелестит невысокий березняк, они услыхали
противное блеяние.

- Берта, - определил Уголек. - Курьянова коза.

Братья Селивановы и Тетка уже знали про Курилыча. Они выразили
сожаление, что козу почтенного пенсионера нельзя тут же пустить на
похлебку.

- Вся в хозяина, ведьма, - пожаловался Уголек. - Бодается, как бешеная.

- Тетка, оставь топор, - строго сказал Толик. - Это все-таки не дикая
коза.

Но если топоры охотников не грозили гнусной козе Курилыча, то ее
поджидала другая неприятность: Витька-Мушкетер со зловещей
медлительностью вытягивал из-за ремня шпагу. У него с козой были
особые счеты.

Мягким шагом Витька двинулся туда, где раздавалось блеяние...

И вдруг послышался Витькин призывный свист.

- Тихо, - зашептал Мушкетер, когда все залегли рядом. - Смотрите, что
делает, гад.

Среди тонких березок гулял Курилыч. Он гулял в синей рубахе навыпуск,
брюках галифе и тапочках. Из-под брюк торчали белые завязки кальсон.
Круглое брюхо медленно колыхалось под рубахой. Остатки шевелюры и
розовую лысину Курилыч защитил газетным колпаком.

- Что он делает здесь? - удивился Славка.

- Что? - дернул Толик Мушкетера за штанину.

- Не видите?

Курилыч подошел к березке и зажал в большом волосатому кулаке
вздрогнувшую ветку. Он стал откручивать ее. Старательно, не торопясь.
Лежа в кустах, ребята видели, как трепетали мелкие листья, лопалась
тонкая кожица коры и перекручивались белые волокна. Потом Курилыч
рванул ветку, и она оторвалась, потянув за собой кору узким ремешком...

Толик даже вздрогнул. А может быть, это лишь показалось. Но он тихо и
медленно сказал:

- У нас бы за это просто убили.

- Где? - прошептал Уголек.

- В степи... У нас там три тополька прижились, так за ними знаешь как
ухаживали... Один пьяный дурак машиной тополек зацепил и сломал.
Знаешь что с ним за это сделали? Со строительства прогнали.

- Уволили? - шепотом спросил Уголек.

- Наверно, уволили потом. А сперва просто его чемодан папка наш в
самосвал кинул - и катись на все четыре...

- А если бы не покатился?

- Он покатился. Если папа скажет, значит, точка.

- Он у вас сильный, наверно, - сказал Уголек. С уважением сказал. но
без зависти. А чего ему завидовать? У него самого отец такой, что
лучше не найти.

- Сильный? - переспросил Толик. - Ну... да. Ну и что? Ты думаешь, он
драться стал бы? Он не руками сильный. Просто справедливый.

- Тише вы, - прошипел Славка. - Смотрите, он всю верхушку открутил.

Во время короткого разговора Уголек перестал следить за Курилычем. А
за эти полминуты Курилыч согнул и обезглавил тонкую аккуратную
березку. Теперь она стояла жалкая, некрасивая. Протянула куда-то
наугад оставшиеся длинные ветки, как человек протягивает руки, если
внезапно ослепнет.

Тетка сжала зубы, и ноздри у нее вздрагивали.

- Целую кучу веток наломал, - удивился Славка. - Жрать, что ли, будет?

- Видишь, веники вяжет, - объяснил Уголек. - У него в огороде баня
своя. Париться будет.

- Давайте все выскочим и заорем, - предложила Тетка. - Он убежит.
Вредители всегда трусливые.

- А потом опять придет, - сказал Толик.

Уголек решил:

- Надо Сереже рассказать. Есть такой милиционер. Лейтенант.

Мушкетер задумчиво покусывал травинку, вспоминая одну умную фразу из
рыцарского романа.

- Черная злоба опутала ваши сердца, - наконец сокрушенно сказал он. -
И нет в них милосердия... Пусть парится человек, жалко вам, да? Пусть
парится. Только надо в каждый веник добавить несколько веток боярки.

Боярка - это кусты боярышника, растущие на склоне у камней. Шагах в
сорока. Шипы у боярки длиной в палец Уголька, острые и крепкие, как
сталь. Говорят, их можно использовать вместо граммофонных иголок. Если
такие шипы да в веник...

- А как? - прошептал Толик и показал на Курилыча, который трудился над
четвертым веником.

- Он уйдет, - с демонической улыбкой произнес Мушкетер. Передав Тетке
свою шпагу, он скользнул туда, где рогатая Берта объедала с березок
листья.

Через минуту в отдалении раздался вопль козы. Это было даже не
блеяние, а какой-то козлиный вой, полный невыразимой тоски и
безнадежного ужаса.

Курилыч заволновался. Он бросил веник и, раздвигая животом ветки,
тяжело двинулся в направлении ужасных звуков. Звуки удалялись. Курилыч
наддал ходу. Затрещали сучья.

- Бежим за бояркой, - крикнул Уголек.

Через несколько минут Тетка цепкими пальцами развязывала веники, а
остальные маскировали в березовых листьях ветки с шипами.

- А вот если он нас поймает...- сквозь зубы сказал Славка. Он
перетягивал веник шпагатом и даже вспотел от усердия. - Если он нас
поймает...

- Пусть, - сказала отважная Тетка и придвинула топор. - Пусть он,
поймает. Браконьерская рожа...

Они торопились. И Уголек очень испугался, когда в кустах послышались
шаги. Но это был не Курилыч, а Витька. Он сел на траву и усталым
взглядом скользнул по веникам.

- Готово?

- Уходим, - скомандовал Толик.

- Не торопитесь, он вернется не скоро, - сказал Мушкетер. - Ему еще
надо лезть на дерево. Оно высокое.

Славка удивленно захлопал глазами.

- Зачем Курилыч полезет на дерево?

- Зачем на дерево? - спросил Толик.

- За козой, - скромно сказал Мушкетер.

Уголек от восторга лег на спину и взбрыкнул ногами. Славка согнулся от
беззвучного хохота и сел. Он сел на веники и тут же с воем вскочил.
Тетка поправила в волосах желтый лист папоротника и подарила Мушкетеру
восхищенный взгляд.

- Руку! - сказал Толик, и они с Витькой обменялись железным
рукопожатием.

- А Курилыч все равно будет ломать, - заявил упрямый Уголек. - Я
Курилыча знаю. Надо сказать Сереже. А то Курилыч все березы изведет.
Для него они, что ли, растут?

- Мы сами можем караулить, - решил Толик. - Мы патруль организуем!
Идея?

Это была вторая идея Толика. В отличие от первой, она потом помогла
Угольку избавиться от многих несчастий.

В этот день больше не играли в охотников. Да и не было уже дня. Солнце
скатилось за сосны, и в воздухе стала растекаться фиолетовая краска. И
снизу, со двора, все чаще слышались примерно такие возгласы:

- Бори-иска! Марш домой!

- Толя-а! Надя-а!

- Витька! Долго я орать буду! Ну, приди только!

Тетка, Славка и Мушкетер спустились домой.

- Подождем чуть-чуть, - попросил Толик Уголька.

Стало темнее, и розовый месяц над черными соснами посветлел, сделался
желтым. А внизу до самого горизонта рассыпались огни: квадратики окон,
звезды фонарей...

- Мы жили в степи, - тихо сказал Толик, - папка работал там. Канал
рыли. В палатках жили да в вагончиках. И школа была в вагончике. А
кругом ровная степь. Ни города, ни леса...

- Только те три тополька, да?

- Два. Третий погиб.

- А мама у тебя кто?

- Врач. У нас в палатке медпункт был.

- А у меня отец капитан, - сказал Уголек. - Самоходку водит.

Он хотел сказать ему многое. О папиной смелости, о его долгих рейсах.
О том шторме в устье Иртыша, когда папа хотел уже выбрасывать
груженную кирпичом баржу на берег, чтобы не перевернуло. О шраме на
подбородке - это память о том случае, когда папина самоходка, уходя от
столкновения с дряхлым пассажирским пароходиком, врезалась в песчаную
косу. О просторах нижней Оби, где летом не бывает ночей и, как в море,
не видно берегов. О долгих переходах по обмелевшим фарватерам
извилистых маленьких рек, когда капитан никому не может доверить
штурвал... Но об этом Уголек не стал рассказывать. Может быть, потому,
что сам он ни разу не плавал на отцовском транспорте и на других судах
тоже не плавал. И подвигов никаких не совершал - не то, что Толик,
который вместе с отцом жил в голой степи и учился в школе-вагончике...
А может быть. Уголек просто не нашел подходящих слов. И сказал другое:

- Только летом он дома не бывает. Здесь реки нет подходящей. Мы с
мамой ждем его все лето. Я поэтому люблю осень... Ты любишь осень?

- Хороший ты, Уголек, - задумчиво сказал Толик.

Уголек растерялся в первую секунду. Он почувствовал на плече тонкую
ладонь Толика, и ему стало радостно. Будто с головой накрыла его
теплая веселая волна.

- Почему? - прошептал он.

- Так...

Уголек взглянул на Толика, но было уже темно.

- Не такой уж я хороший, - сказал Уголек серьезно и доверчиво. Ему
вдруг захотелось быть очень откровенным. Он почувствовал, что с
Толикам начинается дружба. - Вот ты не знаешь. А я боюсь... когда
темно.

- Почему? - спросил Толик. Он не удивился. Спросил даже немного
рассеянно.

- Сам не понимаю. Хорошо, когда светло. А вот сейчас я бы здесь ни за
что не остался. Без тебя...

Он вдруг испугался: Толик мог засмеяться. И как тогда Уголек объяснит?
Ведь он не трус. Он не бегал от Митьки Шумихина и глупых братьев
Козловых, он не боялся драк. Это он догадался заложить во французский
замок Курилыча бумажные пистоны. И он мог подойти к любому свирепому
псу...

Толик молчал.

- Я не знаю, - прошептал Уголек. - Может, это пройдет? Вот доучусь,
как ты, до пятого класса, и пройдет. А?

- Пройдет, - сказал Толик.

- Мне бы собаку достать хорошую, - вздохнул Уголек. - С ней нигде не
страшно.

Словно услыхав его, где-то внизу загремел цепью и загавкал чей-то пес.
И его поддержали собаки из соседних дворов.

- На месяц тявкают, - засмеялся Толик.

- А зачем?

- Наверно, на щенка. Кто их знает.

- На какого щенка? - встревожился Уголек.

- Который на луне. Разве не видно? Смотри сам.

На светлой половине луны и вправду темнела фигурка щенка. Он сидел,
свесив на бок голову, и, наверно, с грустью разглядывал землю.

- Ищет хозяина, - сказал Толик. - Правда?

-Это же темнеют лунные долины, - вздохнул Уголек. - Горы светлые, а
равнины в тени. А щенок только кажется.

- Ну и что? Собаки этого не знают.

Уголек подумал про белого щенка. Если он ничей, то ему сейчас очень
грустно. Может быть, он тоже боится темноты и для храбрости лает на
желтую половину луны...

Но месяц не хотел, чтобы на него лаяли. Он рассердился и нырнул
головой в ближайшее облако.

ЩЕНОК НАХОДИТ ДОМ

- Пош-ш-шел! Ш-шкура! Ш-шпана! - яростно шипел старый взъерошенный
кот. Он стоял на откинутой крышке мусорного ящика. Спича у кота
выгнулась, а глаза так и сыпали зеленые искры.

Щенок не отступал. Он уже три раза прыгал на ящик, три раза получал по
носу когтистой лапой и с визгом летел на землю. Но из ящика пахло
рыбой, а щенок хотел есть.

На четвертый раз кот не выдержал натиска и перелетел на забор. Он
долго шипел и ругался, глядя, как щенок жует селедочные головы.

Голов было много. Кроме того, щенок нашел хлебную корку и почти
наелся. Он прыгнул на траву, пролез в дыру под забором и побежал к
низкому кирпичному складу.

У задней стены склада возвышалась груда пустых ящиков. Под ящиками
было немного стружки, и щенок там устроил свой дом. То есть он,
конечно, ничего не устраивал, а просто стал здесь жить.

Щенок отыскал это жилье в тот же вечер, когда пришел в город. Он
тащился по окраинной улице, едва передвигая разбитые лапы. Ему не
хотелось ни пить, ни есть. Хотелось только упасть и заскулить. Но
падать было страшно. Нельзя падать, когда кругом все незнакомое.
Страшно рыча и сердито сверкая глазами, прополз тяжелый грузовик. Шли
мимо люди, и громко стучали их тяжелые сапоги. Разве тут ляжешь?

У низкого кирпичного дома без окон, среди светлых фанерных ящиков
увидел щенок черную дыру и залез туда. Упаковочная стружка, которая
высыпалась из ящиков, была мягкой и сухой. Щенок вытянулся, поскулил и
заснул.

Сначала этот дом не понравился щенку. Ветер залетал в щели, и дождь
ночью громко и страшно барабанил по крыше. Щенок просыпался и дрожал.

Но на следующий вечер щенок снова забрался под ящики: все-таки это
была крыша. Под открытым небом щенок спать не умел и боялся.

Потом он привык к своему жилищу. К любому дому привыкнешь, даже к
плохому, если он единственный и если долго живешь в нем. А щенок
прожил там долго. Сколько дней? Но ведь он не умел считать дни. Только
не забудь, что для трехмесячного щенка неделя - все равно, что для
тебя год.

Никто не тревожил щенка в его доме. Иногда приходил человек, открывал
скрипучие двери склада. Приходила рыжая лошадь и, тащила за собой
телегу. Человек вытаскивал из склада тяжелые ящики, грузил телегу, и
лошадь увозила их. А через некоторое время она привозила их обратно,
уже пустые.

С лошадью щенок познакомился, это была добрая старуха. А человека он
боялся - на человеке были тяжелые сапоги. И щенок поскорее уползал в
свое укрытие, когда слышал стук сапог.

Заведующий складом хватал с телеги пустые ящики и швырял их в кучу.
Куча росла, но внизу, в доме щенка, ничего не менялось. Все так же
пахло отсыревшей фанерой и было полутемно. Заведующий складом не берег
пустые ящики. Они могли бы еще пригодиться, а вместо этого гнили под
дождем и рассыхались на солнце. Но щенок ничего, конечно. не понимал и
радовался, что его не трогают.

В общем, он полюбил это место и уходить никуда не собирался. Он даже
притащил под ящики обмусоленную кость, которую подарил ему большой и
веселый Балалай.

С Балалаем щенок познакомился недавно. Это серый с рыжими клочьями
пес. Ноги и хвост у Балалая тонкие и длинные, уши не то стоят, не то
висят, а на бегу качаются, словно крылья.

Увидев такое чудовище, бедный щенок опрокинулся на спину и задрал все
четыре лапы. Он всегда так делал, чтобы взрослые собаки его не
трогали. И собаки не трогали. Балалай тоже не тронул. Обнюхал его и
сказал слова, которые на человеческий язык можно перевести примерно
так:

- Брось валять дурака, старик. Не маленький. Как звать?

- Не знаю, - робко сказал щенок и сел.

- Ну и глупый же! - удивился Балалай. - Как тебя хозяин зовет?

- Меня никто никак не зовет, - ответил щенок. - Хозяин - это кто?

Балалай удивился еще больше. Он высунул язык и наклонил голову. Одно
ухо у него совсем поднялось, а другое совсем повисло и закрыло глаз.

- У тебя нет хозяина?

- Нет, - смутился щенок. Он не знал, хорошо это или плохо, когда нет
хозяина.

- Везет парню, - с завистью заметил Балалай. - Вольная жизнь. А
кормишься где?

Щенок был рад, что хоть на один вопрос может дать толковый ответ. Он
рассказал, что еду находит во дворах, в мусорных ящиках. Научился
носом откидывать крышки. Один ящик особенно хорош. Крышка совсем
легкая, и еды много. Только вредный серый кот все время ссорится со
щенком. Дерется.

- Это Филимон, - сказал Балалай. - Подлая натура. Я его знаю...
Прогуляемся, что ли, пока мой живодер меня опять на цепь не посадил?

- Живодер - это кто? - спросил щенок.

- Человек такой. Поймает собаку, шкуру сдерет и сошьет рукавицы.
Тявкнуть не успеешь. А вообще-то я так хозяина зову. Хозяин не лучше
живодера.

- Он в сапогах? - спросил щенок и даже зажмурился от страха.

- Конечно. Только у моего хозяина один сапог. Вместо другого
деревяшка. Еще хуже, если деревяшкой попадет. Ну да я, ничего, живу!

Балалай был жизнерадостным псом. И хоть он совсем взрослый, перед
щенком не задирался и зубов не показывал.

Они повалялись в траве, потаскали друг друга за шиворот, побегали по
улицам, заглянули во двор, где стоял ящик с легкой крышкой, нашли
большую кость. Повстречался им кот Филимои и сохранил об этой встрече
самые горестные воспоминания.

Но потом Балалай стал грустным.

- Пора мне. Наверно, будет вздрючка. Я ведь с цепи сам сорвался... А
кость ты забирай. Я еще достану.

- Зачем ты идешь к хозяину? - сказал щенок. - Там плохо. Живи один.
Или давай жить вместе.

Балалай поскреб задней лапой за ухом и грустно вздохнул:

- Не умею я. Не привык жить без человека. Ты привык, ты счастливый.
Ну, бывай...

После этого щенок не видел Балалая и скучал. Другие собаки не
подпускали щенка, рычали:

- Пр-рочь, шантр-рапа!

А люди не обращали на него внимания. Кто посмотрит на тощего грязного
щенка? Ребра торчат, белая шерсть на груди скаталась и висит грязными
сосульками...

Иногда щенок вдруг пускался бежать за каким-нибудь человеком, если
только на человеке не было сапог. Бежал просто так, сам не понимал,
зачем. Хотелось, чтобы человек его позвал.

А если позовет, что будет потом? Становилось страшно. Вдруг это
окажется Хозяин - страшный злодей. Лучше всего вернуться под ящики.

Щенок забрался в свой дом и закрыл глаза. Тогда к нему подкрались
Воспоминания.

Ты удивляешься: какие могут быть у щенка Воспоминания? Бывают. Он
вспомнил Руки. Человека щенок вспомнить не мог, а Руки его помнил.
Щенок закрывал глаза, и ему казалось, что Руки совсем близко. Они
пахнут смолой, рыбой и ружейным маслом. Они трогают шерсть. Вот они
пощекотали затылок, весело взъерошили загривок, пригладили спину...
Щенок от удовольствия прижимал уши и вытягивался на стружке.

Иногда ему даже казалось, что он видит Руки. Большие, коричневые, с
голубыми жилками и почерневшим разрезанным ногтем на большом пальце.
Тяжелый нож ударил однажды по пальцу, когда Руки отрезали мясо для
щенка, и оставил этот след... А может быть, и сейчас Руки накормят
щенка? Нет, они уже исчезли. Но все равно щенок доволен. Руки
успокоили его, и он заснул.

Проснулся щенок от жажды. Селедочные головы были солеными, и от них
пересохло горло. Щенок знал, где есть вода. Надо было до конца
пробежать улицу, а потом еще одну - вверх, почти до леса. Там есть
розовый дом и зеленый забор с калиткой. У калитки блестит большая
лужа. Она осталась после дождя. Раньше были и другие лужи, но они
высохли, и сохранилась только эта - самая широкая и самая дальняя.
Щенок один раз уже пил там.

БОЛЬШИЕ ПЛАНЫ, БОЛЬШИЕ САПОГИ

И БОЛЬШИЕ НЕПРИЯТНОСТИ

Цирк устроили у пустого сарайчика, где во время ремонта помещалась
прорабская. Сначала Толик начертил на земле круг. Потом все
обкладывали этот круг обломками кирпича. Их отдала артистам веселая
комендантша дома тетя Клава. За это она потребовала билет на
представление. Витька-Мушкетер притащил ведро с песком. Он тащил его с
другого конца улицы, где строилось общежитие химкомбината. Ведро было
тяжелое, но Витька шел быстро и все время оглядывался.

- Выпросил наконец! - обрадовался Славка. Он был цирковым завхозом.

- Выпросишь там, - сказал Мушкетер. Брякнул на землю ведро и,
обессиленный, брякнулся рядом. Мушкетера отнесли в сторону, а песок
разровняли внутри круга. Получилась арена.

Потом Славка притащил старое одеяло и повесил на дверь сарая. Тетка
пришпилила к одеялу вырезанного из бумаги разноцветного клоуна. Таким
образом был готов парадный выход для артистов.

Программу обсуждали с утра до вечера. Наконец решили, что братья
Селивановы покажут акробатический этюд, а затем проведут на арене
показательную встречу по классической борьбе. Тетка сказала, что
продемонстрирует искусство фигурной езды на велосипеде.

- Не пойдет, - возразил Толик. - Места мало.

Тетка предложила другой номер: пройти по канату над головами зрителей.

- У нас хорошая веревка есть, - вспомнил Уголек. - Она все равно
каждый день теряется. Принести?

- Зрителей жалко, - вздохнул Славка.

Тогда Тетка решила прочитать с выражением басню о пьяном зайце.

Витьке предложили стать фокусником. Толик спросил:

- Шпагу свою можешь проглотить?

- Не жуя?

- Искусство требует жертв, - сказал Толик.

Мушкетер подумал и заявил, что лучше станет клоуном. Но из клоунов его
скоро прогнали: эта роль была явно не для возвышенной натуры
Мушкетера. Тогда он стал жонглером и на первой же репетиции с успехом
превратил в осколки три стакана и фарфоровый чайник.

Таким образом, все шло отлично...

Стой, скажешь ты, что же отличного? Какой-то акробатический этюд,
басня про пьяного зайца да еще немного такой же ерунды? И это цирк?
Подожди. Готовился коронный номер. Он-то и был настоящим искусством.
Он-то и требовал жертв...

Первой жертвой стал оранжевый петух Курилыча, носивший пышное имя
Георгин. Он был красив и безнадежно глуп даже с куриной точки зрения.
Кроме того, как все красивые дураки. Георгин был самоуверен. Это и
стало причиной его несчастья. Заметив с забора, как девчонка с черными
косами приглашает его угоститься хлебными крошками, Георгин возомнил,
что покорил сердце незнакомки.

Он шумно спланировал на чужую территорию, снисходительно прокудахтал
приветствие и направился к угощению. Увы! Он попал в сети вероломства
и жестокости. Три пары цепких рук ухватили Георгина за крылья, и
куриный рыцарь в ту же секунду лишился лучшей половины блистательного
хвоста.

Когда истошно орущий Георгин был переброшен в свой огород, завхоз
Славка любовно расправил атласные перья.

Тетка принесла довольно потрепанную соломенную шляпу. Витька прикрепил
к ней перья. Он сначала примерил шляпу сам, а потомно вздохом отдал
Угольку. Уголька снаряжали для главного номера.

Костюм выдумал, конечно, Витька. Никто не слыхал, чтобы дрессировщики
наряжались в мушкетерскую одежду, но это было красиво, и с Витькой
согласились.

Только одной шляпы мало. Нужен был плащ. И Уголек пошел на отчаянный
риск. Из нижнего ящика гардероба он извлек нарадную скатерть, тяжелую,
всю в черно-золотых узорах. Любитель пышных нарядов знаменитый
мушкетер Портос, увидев такой великолепный плащ, потерял бы от тоски
аппетит. Но пока терял аппетит Уголек. От тяжелых предчувствий. А
вдруг в выходной, когда намечалось представление, мама не уйдет в клуб
на репетицию? Вдруг она увидит, в каком прекрасном наряде выступает ее
дорогой сын? Конечно, мама любила искусство. Но и скатерть она очень
любила...

Чтобы костюм был полный. Славка притащил старые отцовские сапоги.
Витька со знанием дела отогнул им голенища. Получились почти
мушкетерские отвороты. Сапоги были страшно большими. Когда Уголек влез
в них, его ноги сделались похожими на лучинки, торчащие из черных
ведер. Но других сапог не было. Славка почесал свою круглую голову и
взглянул на Толика. Толик подумал и сказал:

- Сойдет.

А раз Толик сказал, что сойдет. Уголек не спорил.

Наступил день представления. Зрители устроились на стульях вокруг
арены. В билетах так и было сказано: <Вход свободный со своими
сиденьями>.

Впереди сидели малыши. Их много живет в большом трехэтажном доме. До
сих пор о них не было сказано ни слова лишь потому, что в повести они
не принимали участия. Народ это не очень сообразительный, и толку от
них никакого, один шум.

Но сейчас малыши сидели притихшие и ждали начала, как в настоящем
цирке.

За малышами устроились их родители. Кроме того, там был отец братьев
Селивановых - очень серьезный, очень загорелый и очень высокий человек.

Перед тем, как сесть среди зрителей, он зашел за <кулисы>. Внимательно
и без усмешки осмотрел снаряжение артистов, сухими коричневыми
пальцами расправил перья Георгина, прилаженные к шляпе Уголька. И
спросил мимоходом:

- Готов, дрессировщик?

Почему-то не у своих сыновей спросил, а у него. Уголек поспешно
кивнул. Конечно, готов. Правда, от волнения сосет под ложечкой, но про
это ведь не станешь говорить. И неожиданно для себя Уголек сказал,
искоса глянув на Селиванова:

- А у меня отец - капитан грузового теплохода. Он на Севере.

- Повезло тебе, - заметил Селиванов и пошел на свое место во втором
ряду.

Была в числе зрителей и комендантша тетя Клава. А позже всех пришел
лейтенант милиции Сережа. Сережу, пользуясь давним знакомством,
пригласил Уголек. Он пообещал:

- Ты там такую вещь увидишь! Спасибо говорить будешь.

- Знаю я эти вещи, - усомнился лейтенант милиции. - В Лесном переулке
тоже цирк устраивали. Пришлось вызывать пожарную команду, врача и
плотника.

- Нам Клава разрешила, - успокоил Уголек. - Она тоже придет, - добавил
он между прочим. Услыхав это сообщение, Сережа сделал задумчивое лицо
и сказал, что, пожалуй, стоит прийти посмотреть представление...

А пока представление не началось, лейтенант милиции Сережа смотрел на
комендантшу, которой было двадцать два года и которую все, кроме
малышей, звали просто Клавой. Он смотрел искоса, но так внимательно,
будто хотел сосчитать все веснушки на Клавином лице.

Наконец из сарая донеслась музыка. Это играл Толик. Играл на баяне,
который почему-то называл <полбаяна>. Одеяло с клоуном заколыхалось, и
появилась Тетка в желтом платье, густо обсыпанном елочным блеском. С
загнутых кос тоже сыпался блеск легкими искрящимися струйками.

Тетка с достоинством подождала, когда стихнет восторженный гвалт
малышей, и объявила первый номер.

Полбаяна умолкли, и на арену вырвались братья Селивановы в красных
трусиках. Они с разбегу встали на головы и заслужили аплодисменты.
Потом братья прошлись по арене колесом и показали еще несколько таких
же интересных штук. Малыши начали подвывать от восторга.

Митька, братья Козловы и Шуруп, проникшие в цирк для подрывной
деятельности, пробовали свистеть. Но лейтенант Сережа посмотрел на них
очень серьезно, а Клава пообещала выставить с музыкой.

Едва Толик и Славка скрылись за одеялом, как снова появилась Тетка, с
ватным зайчонком. Она заявила о своем намерении читать басню про
пьяного зайца.

Толик взял свои полбаяна и на басах начал изображать за одеялом
львиное рычание. Получалось здорово.

- Он все умеет, - с восхищением прошептал Уголек в Славкино ухо.

- Ага, - рассеянно отозвался Славка.

- Хороший у тебя брат...

- Ничего... Только принципиальный очень.

- Как это?

- Ну, упрямый. Хочет, чтобы все были такие же, как он.

- Разве это плохо? - удивился Уголек.

- Как когда...

В сарай вернулась довольная Тетка. Снаружи гремели аплодисменты. Тетка
швырнула в угол зайца и велела Мушкетеру готовиться к выходу.

- Собирай свои склянки, Витенька. А потом ваша борьба, акробаты. Не
копайтесь!

Но борьбу пришлось пропустить. Из-за Витьки.

Мушкетер успешно жонглировал стаканами и блюдцем. Упало только два
стакана, да и те не разбились на песке. Но вот появился Славка.
Мушкетер стоял на одной ноге. На другой ноге и на руках у него
вращались картонные обручи. Мушкетер покосился на Славку и сказал:

- Алле!

Славка прицелился и размахнулся...

Целился он точно. Он должен был швырнуть пластмассовую чашку, чтобы
она красиво наделась на мушкетерскую голову. Но в последний момент
Славка не нашел пластмассовую посудину и прихватил тяжелую
металлическую миску. Впопыхах Славка не подумал о Витькиной голове.

О ней подумала Тетка. Славка говорил потом, что если бы дело коснулось
чьей-нибудь другой головы. Тетка бы не крикнула. Но опасность грозила
Мушкетеру. Серебрясь на солнце, тяжелая миска снижалась на голову
жонглера.

- Ви-ить! - истошно заорала Тетка. Мушкетер поднял глаза, ловко
извернулся и вовремя ушел от гибели. Миска стукнула по ногам
пятилетнюю зрительницу Натку Лопухову и мирно легла на траву. Рев
Натки и глухой ропот родителей грозили срывом представления. Спасти
дело мог лишь неожиданный эффект.

- Марш с манежа, болтан, - тихо и зловеще процедила Тетка. Потом Тетка
подняла руку, мило улыбнулась и объявила:

- Гвоздь программы! Дрессированные звери. Аттракцион <Смерть и
воскрешение браконьера>!

Грянули полбаяна. Из-за одеяла появился самый сообразительный из
пятилетних жителей - Алешка Маковкин. На Алешке Маковкине был синий
бумажный шлем. В руках Алешка сжимал полосатую палку.

Ничуть не тронутый хлопками и криками друзей-зрителей, Алешка встал
посреди арены и поднял палку. Полбаяна угрожающе завыли. Одеяло
откинулось, и, сверкая нарядом, появился дрессировщик Угольков.

Уголек тянул деревянную тележку. В тележке, сонно щурясь, лежал Вьюн.
Регулировщик Алешка Маковкин махнул жезлом. Полбаяна оборвали вой.
Уголек дернул за цепочку, и Вьюн сел, подняв передние лапы...

Теперь, пока не поздно, следует рассказать, что должно было случиться
дальше.

Регулировщик Алешка обязан был сурово спросить:

- Гражданин Папиросыч! Зачем вам коляска? Разве у вас мало ног?

Вьюну полагалось лечь на спину и задрать лапы.

- Четыре ноги! - следовало удивиться Алешке.

Уголек собирался заступиться за Вьюна-Папиросыча, сказать, что это
очень больной человек, то есть кот. Трудно ему таскать свой живот по
земле.

После этого Вьюн должен был гулять среди прутиков, торчащих из песка,
и делать вид, что ломает веники. А потом Вьюну предстояло удирать от
милиционера Алешки, прыгать при этом через барьерчики и наконец упасть
мертвым. Тетка, одетая врачом, не сможет оживить умершего от страха
Папиросыча.

- Папиросыч! Вашу малину ребята едят! - крикнет из сарая Славка своим
оглушительным голосом. Тогда Вьюн оживет и, прыгнув сквозь обруч,
кинется спасать малинник...

Все зрители, конечно, поймут, о ком идет речь. Поймет и лейтенант
милиции Сережа. И тогда для заготовителя веников Курилыча начнется
печальная жизнь. Но...

- Гражданин Папиросыч, - скрежеща от усердия зубами, начал Алешка. -
Сколько у вас ног?

Но Вьюн не падал и лап не задирал. А чего он будет падать, если хозяин
не дергает за цепочку?

- Гражданин Папиросыч... - жалобно повторил Алешка и умолк. Цепочка
скользнула из пальцев Уголька. Уголек смотрел куда-то вдаль. Он не
думал о цепочке. Он не думал о Вьюне, о Курилыче, о лейтенанте Сереже,
о цирке. В просвете между зрителей, окружавших арену тремя тесными
кольцами. Уголек видел забор и открытую калитку.

У калитки стоял Белый Щенок.

Не будь на Угольке дурацких сапог, и повесть бы кончилась. Но сапоги,
тяжелые, как якоря, загрохотали по асфальту. И щенок вздрогнул.

И щенку показалось, что сейчас сапог опять страшно ударит его в живот,
и опять навстречу полетит зеленая земля, и воздух набьется в уши.

Щенок мчался вдоль забора, а за ним мчалось что-то пестрое, с
оранжевыми перьями на голове, и гремели сапоги. Но гром этот делался
тише и закончился шумным всплеском...

Когда Уголек поднялся из лужи, со шляпы, с плаща-скатерти и с рукавов
стекали мутные капли.

А щенка не было нигде.

Ну, а раз уж начались несчастья, то они пойдут вереницей.

- Это. Что. Такое? - прозвенел металлический голос. Мама стояла за
спиной Уголька. По лицу ее он понял, что вереница несчастий только
началась.

Но он испугался не очень. Он все еще искал глазами щенка. А потом
взглянул на грязную бахрому скатерти и тихо объяснил:

- Искусство требует жертв.

В справедливости своих слов Уголек убедился немедленно. Мама
натренированным движением повернула его спиной и затем довольно
крепким способом сообщила ему ускорение.

Она вела его по двору и говорила, что вот они придут домой, и тогда...

Уголек слушал, гремел сапогами и думал о щенке.

Цирковое представление окончилось. Зрители, забрав стулья, шумно
расходились. Артисты заперлись в сарае. Митька Шумихин, братья Козловы
и Шуруп радостно орали что-то о погорелом театре.

Вьюн продолжал сидеть на тележке. И лишь когда цирк опустел, Вьюн
пошел к дому. Он понял, что не дождется хозяина. Вьюн шел и думал о
своем поганом житье.

- Неприятности? - спросил его с забора Георгин. Вьюн сел и горестно
почесал за ухом.

- Здешние дети - такие варвары, - прокудахтал Георгин, качаясь на
голенастых лапах. С остатками хвоста ему было трудно балансировать на
заборе. - Они вас загонят в могилу.

- Собачья жизнь, - сказал Вьюн. Он поднялся и побрел домой, волоча
цепочку.

СТАРЫЙ НЕПТУН ЗНАЕТ О ЩЕНКЕ БОЛЬШЕ,

ЧЕМ САМ ЩЕНОК

В канаве щенок нашел пряник. Настоящий пряник, почти целый, только
обкусанный с одной стороны. Какой-то малыш не доел и бросил. А щенок
нашел. Повезло.

Но, как назло, подвернулась тут Шайба, кудлатая черная собачонка.
Пожилая, хоть и меньше щенка в два раза. Вредная. Увидела пряник и
заверещала сразу:

- Отдай, жулик, беспризорник! Отдай!

Дурак он, что ли, отдавать? Живот и так подвело от голода. Ухватил
пряник в зубы - и драпать. Шайбу щенок боялся. Кусается она ужасно.
Налетит, завизжит да как цапнет! А он все-таки щенок...

Шайба не отставала. А щенок со страха промчался мимо ящиков и оказался
в тупике - между складом и забором.

- Отдай! - снова завизжала Шайба и приготовилась к атаке. И вдруг
щенок увидел, что она совсем маленькая. Просто комок шерсти. Он
выпустил пряник, оскалил зубы и рыкнул. Первый раз в жизни.

Шайба присела с открытой пастью. Потом прижала уши и с отчаянным воем
рванулась в сторону. С испугу не разглядела, куда бежит. трахнулась о
забор и заверещала еще громче.

На шум прибежала длинная изящная такса Нелли, притрусила дворняжка
Вилька и приковылял хромой пудель Боб. Шайба продолжала верещать.

- Милая, успокойтесь, - извиваясь длинным телом, уговаривала Нелли. -
Не волнуйтесь так, дорогая. В чем дело?

- Жулик! - взвизгивала нервная Шайба. - Напал! Украл! Сожрал! Пряник!

Тогда все двинулись на щенка. Он уже успел изгрызть половину черствого
пряника. Но вторую половину отдавать он тоже не собирался.

- Хулиган! - визгливо пролаяла Нелли.

- Все дети сейчас такие, - сокрушенно проворчал пудель Боб и потряс
поредевшей гривой.

- Куда смотрит хозяин? - тяфкнула Вилька.

- У него нет хозяина! - пронзительно взвизгивала Шайба. - Нет!
Хозяина! Разве! У этого! Бродяги! Может! Быть! Хозяин!?

- Какой ужас! - взвыла Нелли. - Он бродячий!

- В наши времена таких щенят сразу отправляли на живодерню. - хрипло
прорычал Боб.

- Смотрите! Он все-таки жрет пряник, - возмутилась Вилька. И все
возмутились вместе с Вилькой. И еще решительней двинулись к щенку.
Конечно, каждому хотелось добраться до пряника первым.

А щенок торопился жевать. Потом будь что будет. И ничего хорошего не
было бы, но Шайба не решалась близко сунуться к щенку. А когда одна
собачонка боится, страх переходит и к другим.

- Так нельзя, - покрутив задом, решила Нелли. - Мы не какие-нибудь
бродячие. Неприлично устраивать уличную драку.

- Надо позвать Нептуна, - предложил Боб. - Это его дело - наводить
порядок.

Вилька побежала за Нептуном, и щенок понял, что ему придется худо.
Нептун был старым громадным сеттером с рыжей волнистой шерстью и
длинными ушами. Вообще сеттеры - мирные собаки, но Нептун отличался
крутым и мрачным характером. С его зубами многие были знакомы.

Нептун приближался. Вилька юлила впереди и повизгивала:

- Вот этот. Вот он... Щенок еще, а уже ворует...

Шавки поспешно расступились.

Щенок посмотрел в мутноватые синие глаза Нептуна и понял, что лучше
всего брякнуться на спину и задрать лапы. Пора.

Но он не брякнулся и не задрал. Что-то случилось со щенком. Словно
какая-то пружина вдруг в нем натянулась. Кроме страха, появилась злоба
и сразу выросла. Он был, конечно, щенком, но ведь и щенка нельзя
обижать без конца...

Он прижался задом к забору, беззвучно сморщил нос, приподнял губу. И
показал свои мелкие щенячьи зубы. Стало тихо и страшно.

- Хи, - вдруг пискнула Вилька. - Он хочет драться. С Нептуном.

Нептун опустил голову и тяжелым взглядом обвел трусливых шавок. От
этого взгляда они сначала прижались к земле, а потом брызнули в разные
стороны. Щенок увидел, как Нептун повернулся и стал медленно уходить.

Старый сеттер уходил. Он не ответил на смешную щенячью дерзость. Он
прожил на свете целых одиннадцать лет и был умным псом. Нептун многое
видел и многое знал. Помнил он и то, что есть на свете край, где
кругом только лес и реки, а люди живут в домах из оленьих шкур. Эти
люди охотятся и пасут оленей. Охотиться и стеречь стада им помогают
собаки. Нептун бывал там и знал этих собак. Встретив волка, они и ему
не уступят дорогу.

Нептун вспомнил северных собак, когда увидел остроухого белого щенка,
смешно оскалившего зубы. И ушел.

ИЗГНАНИЕ

Только под вечер Уголек появился во дворе. Он был мрачен. Он перенес
дома много неприятностей, но не это его печалило. Уголек думал,
конечно, о щенке. О белом щенке с золотыми глазами, с черной крапиной
на ухе, с самой красивой собачьей мордой...

Двор был пуст, одеяло с клоуном уже не висело на сарае, кирпичный
барьер оказался разрушенным, а на двери белели какие-то глупые надписи
и карикатуры. <Митькина работа>, - подумал Уголек, но рассматривать и
читать не стал. Не хотелось. Зато он вспомнил про другой рисунок, про
щенка, которого нарисовал Вовка-художник. Щенячий портрет все еще
белел на заборе. Но ведь это был только портрет.

С горестным вздохом Уголек покинул двор и стал подниматься по
заросшему березками склону.

Он вышел на поляну и увидел своих друзей. Они сидели на спине обросшей
махом коряги, которая лежала здесь с незапамятных времен.

- Из дальних стран, с лазурных берегов явился он, прекрасный и.
счастливый, - так известил о приближении Уголька Мушкетер. Уголек
только усмехнулся: <Счастливый>. Он сел рядом с Толиком и стал
молчать, чтобы все поняли, какая у него неудачная жизнь.

- Попало дома? - поинтересовался Славка.

- Попало, - равнодушно сказал Уголек. - Ерунда. Вот если бы...

- Значит мало попало, - с сожалением заметил Славка. - Надо бы больше.

- Ты чего это? - черные глазищи Уголька от удивления даже посветлели и
стали почти синими. - За что? Сами же скатерть просили... А теперь...

- При чем тут скатерть? Как маленький, - тихо сказал Толик. На Уголька
Толик даже не взглянул.

- Он не знает! - яростно взвыла Тетка и затрясла косами, похожими на
рога. - Он ничего не знает! Глядите! Номер сорвал! Все дело испортил!
На дворе теперь показаться нельзя! И спрашивает еще!.. Давайте выдерем
его!

Уголек испугался. Не Тетки он, конечно, испугался, а того, что все с
ним сейчас поссорятся. Все до единого! Они не понимают!

Если человека сильно обидят, ему трудно говорить громко. Уголек
прошептал:

- Вы не знаете. Вы не видели, да? Там же сидел щенок. В калитке. Белый
щенок. Я побежал, а он...

- А из настоящего цирка ты бы побежал? - спросил Толик.

- Как из настоящего?

- Очень просто. Был бы настоящим укротителем, выступал бы в настоящем
цирке. Вдруг появляется твой любимый белый щенок. Ты бы за ним, да?

- Отвечай! - заорала Тетка. - Ты бы удрал с арены, да?! А львы пускай
зрителей жрут, да?!

Уголек не отвечал. Он только моргал, чтобы не заплакать, и не отвечал.
А что говорить? Он о настоящем цирке не думал.

- Не ори, Тетка, -сказал Толик и снова спросил: - А если бы ты, как
твой отец-капитан, стоял на вахте и вдруг увидел любимого белого
щенка? Ты бы от штурвала за ним побежал?

Уголек молчал, потому что о вахте и о штурвале он тоже не думал. Он
думал о щенке. Витька-Мушкетер выпрямился во весь свой длинный рост,
глянул сверху на Уголька и заявил:

- Раньше таких людей вешали за ноги на крепостных воротах. Потому что
он изменник и дезертир..

Тут Уголек знал, что делать. Знал сразу. Тут думать некогда и бояться
нельзя. Надо всего полсекунды. Надо вскочить, разогнувшись пружиной, и
головой дать в поддыхало длинному Мушкетеру. А когда он, хватая
воздух, станет сгибаться, нужно с размаху стукнуть его по носу. Лучше
не один, а два раза. Пусть Мушкетер поколотит его. Все равно! Толик
зато увидит, что Уголек не терпит таких страшных слов. Потому что он
не изменник! Смотри, Толик!

Уголек рванулся, как пущенный из лука. Р-раз!.. Но голова его не
попала в мушкетерский живот. Голова попала в пустоту, и Уголек
пролетел шагов пять и растянулся в траве.

Было не очень больно, только жесткий стебель оцарапал лицо. Но Уголек
лежал, и ему хотелось умереть.

Спокойно умереть ему не дали. С двух сторон ухватили за плечи и
поставили. Тетка и Мушкетер.

- Живой, - сказала Тетка.

- Еще и на людей кидается, удивился Славка.

Мушкетер ядовито улыбнулся:

- Он больше не будет кидаться. Укротим укротителя.

- Ну чего вы? - с отчаяньем сказал Уголек. - Чего вы все пристали?
Толик?

- Отпустите его, - тихо приказал Толик. - Пусть идет. - Он опять не
смотрел на Уголька. Он сидел с опущенной головой и ручкой каменного
топора чертил на траве треугольники.

Уголек ушел. Раз его прогоняли, он ушел. Он шагал среди березок, не
оглядываясь и прикусив губу. Когда поляна скрылась, он лег на траву.
Может быть, он даже заплакал. Но этого никто не знает, не видел. Ведь
Уголек был совсем один.

ПОГОНЯ. <ЭТО МОИ ЩЕНОК>

Солнце на улицах. Жара. Наверное, высохла последняя лужа. А если и не
высохла, то все равно бежать туда опасно. Там живет страшилище в
сапогах и с перьями на голове.

Свесив розовый язык, щенок бегал по улицам, искал воду. Он нашел ее
далека от дома, когда уже совсем измучился.

На тротуаре стояла синяя тележка, и женщина в белом халате торговала
шипучим яблочным напитком. Из ближнего подъезда к тележке тянулся
резиновый шланг. В одном месте шланг лопнул. Холодная вода била
фонтанчиком и стекала в углубление на асфальте. Щенок напился и сел
отдохнуть у стены, где была тень. От жары он часто-часто дышал.

- Мама, смотри. Жарко щенку.

Мимо шла девочка в красном платьице с белыми горошинами. В одной руке
она держала красную сумочку, в другой эскимо. Рядом шла ее мать с
пестрым зонтом и чемоданом.

- Смотри. Совсем жарко щенку.

- Мы опоздаем на поезд, - сказала мама.

Взрослые всегда боятся опоздать на поезд. Девочка упрямо мотнула
головой. Пшеничные волосы упали ей на глаза. Девочка ладонью откинула
их, а эскимо она взяла в другую руку, держала его вместе с сумочкой.
Мороженое капало на сумочку и белело на ней горошинами, такими же, как
на платье.

- Что ты делаешь! - ахнула мама. - Идем, несносный ты человек.

Но девочка присела на корточки и чмокнула губами.

- Песик, иди сюда.

Щенок понял, что его зовут. Он вскочил. Сначала он хотел убежать. Но
он не убежал. Девочка позвала его снова. Она была маленькая и без
тяжелых страшных сапог. И щенок пошел. Он боялся, а лапы двигались
сами.

Но подойти совсем близко щенок не посмел. Девочка протянула руку, и
щенок отскочил. <Что же сейчас будет?> - подумал он. Девочка отломила
кусочек эскимо и бросила щенку. Он прыгнул в сторону.

Потом он все-таки решился подойти и лизнул угощение. Было вкусно.
Очень вкусно. Гораздо вкуснее, чем селедочные головы или сухие корки.
И сразу стало прохладнее. Щенок торопливо зализал мороженое. Девочка
ушла уже далеко, и он заторопился следом. Он побежал за ней, потому
что, во-первых, в руке у нее была очень вкусная еда, а во-вторых, он и
сам не знал, зачем бежит.

Вдруг раздался грохот, и рядом упал железный обруч. На обруч была
надета сетка, и щенок чуть-чуть не попал под нее. Он услышал стук
сапог и увидел, как два человека бегут к нему. Они бежали от машины, в
кузове которой стоял желтый ящик с маленьким окошком.

Ужас хлынул на щенка. Он завизжал и бросился от страшных людей, от
ящика, от сетки. У него шумело в ушах. Шумело так же страшно, как в
тот раз, когда щенок падал из дома на колесах.

Он бежал, спасался. Мчался к тому человеку, который только что звал
его и кормил. Больше некуда было бежать. Девочка бросила сумку и
схватила щенка. Он был тяжелый. Девочка держала его поперек живота.

- Лена! - сказала мама.

Подбежали двое с сеткой. Щенок прижал уши, закрыл глаза и решил, что
сейчас умрет.

- Ваша собака? - спросил громкий и сердитый голос.

- Моя, - сказала девочка.

- Ваша? - переспросил голос уже не так громко.

- Вам ответили, - сказала мать девочки.

- Незачем тогда отпускать, - проговорил сердитый человек. - Ошейника к
тому же нет. Откуда знать, что она не бродячая?

- И кормить бы следовало щенка-то, - добавил другой тоже сердито. -
Шкура да ребра. Владе-ельцы...

Они ушли. Девочка поставила щенка на тротуар. Лапы у него подгибались,
и он сел.

- А все-таки нехорошо, - сказала девочке мама.- Мы их обманули.

- Но они содрали бы с него шкуру!

- Почему же? Его бы, наверное, выкупили.

- Кто?

- Тот, чей щенок.

- По-моему, он ничей, - сказала девочка. - Видишь, какой он худой.

- Вижу. Но обманывать все равно нехорошо.

Девочка упрямо тряхнула волосами:

- А я и не обманывала. Щенок на самом деле будет мой.

- Лена! Мы же спешим на поезд. Щенка не пустят в вагон.

- Ну, что ж, - вздохнула она. - Пусть будет мой, пока идем до вокзала.
А потом снова станет ничей... Пойдем!

И щенок пошел. Он боялся, что снова появятся люди с сеткой.

Но шли вместе они недолго. У вокзала щенок снова остался один. Девочка
махнула сумочкой, и он отстал. За решетчатым забором сердито кричали
тепловозы.

Щенок побежал обратно. Ему хотелось скорее забраться под ящики, чтобы
никого не видеть и никого не бояться. И еще ему хотелось вспомнить
Руки. Руки человека, которого он любил и не боялся никогда.

ЗАГОВОР НЕ ОСТАЛСЯ В ТАЙНЕ

На той самой поляне, где три дня назад совершилось изгнание Уголька,
сидела теперь Митькина компания. Сидели все, кроме Шурупа. Шуруп не
мог сидеть от возбуждения. Он приплясывал. Он почесывал одну ногу о
другую. Он дергал лопатками, словно их тоже хотел почесать друг о
дружку. Кроме того, Шуруп все время подтягивал трусы, которые были
велики и от резких движений грозили свалиться. Слова сыпались из
Шурупа, как горох из рваного кармана.

- Там камень, там дерево. Сверху крыша, а кругом фанера, а внизу у них
яма. И не видно нисколечко, кругом ветки, а...

- Заткнись, - хмуро перебил Митька. Шуруп хлопнул губами и заткнулся.
Митька сказал:

- Шуруп ты и есть Шуруп. И язык у тебя шурупистый. Не трещи ты и не
дергайся. Блохи, что ли, накусали? Вот дам сейчас...

Шуруп хнычущим голосом объяснил:

- Лежишь в этой засаде, лежишь, а сверху иголки на ветках. А снизу
колючки всякие. А по спине муравьи бегают, щиплются. Задергаешься.
Один муравей в нос залез, а чихать нельзя, а то услышат. Я чуть не
лопнул, а он все не вылазит...

Митька перестал слушать болтовню Шурупа и сказал братьям Козловым:

- Значит, там штаб-квартира. Ясно?

Старший брат Валентин подумал и ответил:

- Ясно. А какой штаб?

Младший брат Глеб тоже сказал, что ясно, и тоже спросил:

А почему квартира?

Митька долго и с сожалением смотрел на Козловых из-под косого
казацкого чуба. Он не ответил.

- Что у них там в хибаре этой? - спросил он Шурупа.

- Копья всякие. Веревки. Бумаги какие-то. Дубинки из камней. Они ушли,
а я поглядел. А потом она одна опять пришла, а я убежал, а когда...

- Кто она? Дубинка?

- Да нет. Та девчонка, которая тебя в пузо головой...
- Тебя о деле спрашивают, - сухо сказал Митька. - О чем они говорили?
Слышал?

Шуруп набрал воздуха, чтобы выпалить все, что слышал, но тут выразил
свое мнение Валентин:

- А чего сидим? Пойдем, наложим по шеям. И штаб ихний развалим. И айда
в городки играть.

Митька снова кинул взгляд из-под чуба и сказал:

- Когда вас лбами стукнули, я думал, поумнеете.

Валентин стал дышать медленно и тяжело. Глеб поразмыслил над
Митькиными словами и предложил:

- Может, нам тебя стукнуть? О корягу?

- Сразу поумнеет, - пробормотал Валентин.

-...коряга, - добавил Глеб.

Митька не ожидал от глупых братьев такого остроумия. Растерялся и даже
не стал в ответ ругаться. Только сказал:

- Ну и пни вы, Козловы. Ну, надаем по шее. Ну, сломаем все. Мы по шее,
они по шее... Разве это интересная жизнь?

- Разве интересная? - поспешно поддержал Шуруп. - Зачем у них ломать?
Помириться лучше и...

- Я тебе дам помириться, - хмуро пообещал Митька. - Они нас лупят, а
мы мириться пойдем? Ну, иди, иди, Шурупина, мирись. Они тебя в
охотники примут, топорик дадут. Только нам ты, Шуруп, не попадайся.
Понял?!

Шуруп забормотал, что мириться он хотел не совсем, а только так, для
хитрости.

- Мириться не надо, ломать не надо, - удивился Валентин. - А что надо?

- Надо прийти тихо. Разобрать все по косточкам. Унести все барахло
ихнее. Сделать, будто ничего не было, никакого штаба. Пусть они башку
ломают.

- Вот! Поняли? - сказал Шуруп.

Братья подумали и поняли. Их лица прояснились.

- Пошли тогда, - поднялся Валентин.

- Беда мне с вами, - скорбно сказал Митька. - Ну куда, <пошли>? Они
там сейчас сидят все. Сейчас уж вечер. Завтра надо, когда они обедать
будут. Чтоб не видал никто. Ясно вам?

- Ага, - произнес Глеб.

- И чтобы тайна была. Поняли?

- Ага, - сказал Валентин.

Но заговор не остался в тайне. В кустах у края поляны лежал Уголек. Он
шел, страдая от одиночества, услышал голоса и тихо лег. И понял все.

Ты заметил, конечно, что Уголек не был злопамятным человеком. Кроме
того, он уже третий день жил без друзей. И, услышав о коварных
Митькиных замыслах, он помчался в лес. Он помчался, чтобы отыскать
Толика и Славку, Тетку и Мушкетера. Уж, наверно, они забудут о ссоре,
когда услышат его рассказ. И, может быть, Толик... может быть, он даже
скажет опять: <Хороший ты, Уголек...>

Ветки летели навстречу, била по ногам трава, и даже ветер отстал от
Уголька, запутавшись среди сосен.

Уголек знал, где искать друзей, догадался: там, где камень и яма от
большого пня и густые сосенки вокруг. Там они, конечно, и построили
себе шалаш.

Он был построен здорово. Сразу и не увидишь. С одной стороны камень
закрывает, с другой стороны-деревья. Крыша дерном обложена - кажется,
будто простой бугорок. Черную дыру лаза еле разглядишь среди веток.

Уголек раздвинул сосновые лапы и услышал разговор.

- А вдруг не он? Вдруг другие совсем? - доносился Славкин голос.

- Кто другие? - спросил язвительно Мушкетер. - Или я ослеп? Может
быть, я спутал его с твоим папой?

- И коза там снова была, - мрачно сказала Тетка.

<О Курилыче говорят, - понял Уголек. - Опять веники ломает>.

- Все равно он не один, - упрямился Славка. - Я старух с вениками
видел. Из леса шли. Купили они их, что ли?

- Надо поймать и к леснику тащить, - сказала решительная Тетка.

- Курилыча утащишь? - засомневался Славка.

- В наш век удивительной техники тащить никого никуда не надо, -
заявил Мушкетер. - Мы всяких жуликов, кто наши деревья ломает,
тихонечко сфотографируем моей <Сменой>. А потом эти снимки хоть худа.
Хоть к леснику, хоть в милицию.

- А лучше всего на забор, - вмешалась Тетка. - И надпись: <Зеленые
браконьеры>.

- И подпись: <Лесной патруль>, - сказал Толик.

Из шалаша разнеслось <ура>.

Ты понимаешь, конечно, как заволновался Уголек, услышав про патруль.
Такое дело чуть-чуть не решили без него!

Он все еще стоял среди сосенок. Подслушивать нехорошо, он это знал, но
ведь все равно он сейчас помирится. А как все удивятся, когда узнают,
что про патруль ему уже известно!

- Сфотографируем - и сразу гнать, - решила Тетка. - А то пока проявим,
пока напечатаем, да пока к леснику пойдем... Одна старуха пол-леса
выломает. А мы смотреть, что ли, будем?

- А если не послушают? - засомневался Славка.

- Тогда почувствуют, - отозвался Мушкетер. - Копья, топоры и шпага.

- Оружие только для защиты, - твердо сказал Толик. - А то сами в
бандиты попадем... Сколько у нас каменных топоров?

- Три. И еще один Уголек унес, - напомнил Славка.

- Реквизируем, - решил Мушкетер.

- Что сделаем? - не понял Славка.

- От-берем, - объяснила Тетка. - Раз он подвел нас...

- Дезертиров лишают оружия, - сказал Мушкетер.

Уголек почувствовал, что ему больно ладонь. Это он сжал в кулаке
колючую сосновую ветку. Сожмешь тут, когда опять слышишь такие слова!

- Ну, Витька, ты уж совсем... - сказал Славка Мушкетеру, - это
все-таки его топор.

- Его! - возмутилась Тетка. - Толька ему делал.

- Толька, отберем? - спросил Витька-Мушкетер. Толик молчал.

- Онемел ты? - удивилась Тетка.

Толик сказал:

- Ладно. Отбирайте.

Уголек выпустил ветку из ладони. Она рванулась вверх и закачалась.
Будто сосенка успокаивала боль в раненой лапе. Уголек уходил. Пусть
разнесут в щепки этот штаб! Пусть! Пусть не будет никакого патруля! И
не надо ему этой дружбы. Проживет он...

СТАРЫЙ НЕПТУН ГОВОРИТ О ХОЗЯИНЕ

Был вечер, и щенок бежал к своим ящикам. У красной калитки, рядом с
домом, где были очень большие окна, отдыхал старый Нептун.

Щенок растерялся. Нептун не двигался. Его голова лежала на вытянутых
лапах. Он смотрел прямо перед собой. Может быть, он вспоминал свою
долгую жизнь. Щенок хотел осторожно обойти Нептуна, но не решился. И
остановился, поджав хвост.

- Здравствуйте, - робко пискнул щенок.

Нептун, наверное, не слышал. Все смотрел перед собой. И щенок не знал,
что делать. Наконец хвост Нептуна шевельнулся. Чуть-чуть шевельнулся:

- Здравствуй...

Щенок осторожно двигался мимо. Нептун провожал его синими
затуманенными глазами.

- Ты все бегаешь? Зря... Хозяин отпускает тебя одного?

Щенок нерешительно остановился и сел.

- У меня хозяина нет. Разве вы не знали?

- Не знал, - ответил Нептун. - Где же он?

- Его нет. Его не было никогда.

- Вот как, - равнодушно проворчал Нептун. Ему не хотелось
разговаривать с глупым щенком, который городит ерунду, что у него нет
хозяина.

Но щенок не уходил. Он увидел, что Нептун не сердится, и в его желтых
глазах запрыгали искорки любопытства.

- Я не понимаю, - начал щенок осторожно. - Все говорят: хозяин,
хозяин... Зачем хозяин? Разве нельзя жить без него?

- Зачем хозяин... - Нептун поудобнее положил голову на лапы. - Чтобы
жить. Собака не может жить без человека. Она погибнет. Или станет
диким зверем.

Щенок испугался. Но все-таки он осмелился возразить:

- Я живу.

Нептун поднял тяжелую голову.

- Живешь? Ты и вправду живешь без хозяина?

- Да, - пробормотал щенок. - А зачем хозяин? Он бьет. Разве собак надо
бить?

Щенок увидел, что Нептун рассердился. И это еще больше испугало щенка.

- Какой болван тебе это сказал? - рыкнул Нептун. Щенок поскорее
ответил:

- Балалай.

- Он глупый, - сказал Нептун. - А хозяин у него ненастоящий. Барахло.
Пустой хозяин.

- Я не знал, - растерялся щенок.

Нептун опять опустил голову на лапы. Он прожил длинную жизнь и был
умным псом. Он сказал:

- Ты еще ничего не знаешь, щенок... Хозяин - это человек, которого ты
любишь.

- Я никого не люблю, - вздохнул щенок.

- Конечно. Где тебе.

- Это почему? - обиделся щенок.

- Человека любить непросто. Ему надо помогать. Надо ходить с ним по
трудным дорогам, охранять его, гоняться за дичью, чтобы человек поел
мяса.

Щенок молчал. Раньше он никогда не слышал о таких вещах. Ему некого
было охранять, кроме себя, а гоняться он умел только за кошками.

Нептун продолжал, не открывая глаз:

- Зато и человек любит тебя... Он кормит тебя. Кормит, если даже в
мешке остался всего один кусок хлеба. Человек ломает его пополам. Это
я знаю.

- Любит - значит кормит? - спросил щенок. - Но Балалая хозяин тоже
кормит.

- Да, - помолчав, согласился Нептун. - Кормит, потому что у него много
еды. Но он не любит. Балалай не может подойти к нему и положить голову
на колени. И Руки хозяина не будут гладить его мех...

- А вы можете? - робко спросил щенок.

- Да, - хмуро ответил Нептун. Он был суровым старым псом и не хотел
рассуждать о таких нежностях, да еще со щенком.

- Теперь я вспомнил, - обрадовался щенок. - У меня был хозяин. Я помню
его Руки. Они гладили меня. И кормили. Они были добрые.

И щенок гордо взглянул на Нептуна.

- А где же твой хозяин теперь? - усмехнулся Нептун. И щенок растерялся
снова:

- Не знаю.

- Хозяин не должен бросать собаку, - сердито заметил Нептун. - Он
должен ее защищать.

- Меня защищали, - вспомнил щенок. - Значит, у меня был еще хозяин.
Сегодня. Маленькая девочка. Но она ушла.

Казалось, Нептун перестал слушать. Он лежал, закрыв глаза. Он,
наверное, не верил. Мало ли что болтает глупый щенок.

Нептун встал и отряхнул соринки с длинной рыжей шерсти. Он собрался
уходить. Может быть, ему захотелось подойти к хозяину, положить на
колени голову и так подремать немного.

Он встал и сказал щенку:

- Ты должен искать хозяина, малыш.

- Как? - грустно спросил щенок.

- Как умеешь. Увидишь человека и беги за ним. Может быть, он позовет.

<Вот как, - подумал щенок. - Значит, это называется: искать хозяина>.

- Я делал так, - признался он. - Но никто не зовет. Позвала только
девочка. Но она ушла.

- Попробуй еще... Видишь, идет человек. Он хороший, по-моему. Беги за
ним.

- Но он в сапогах! - очень испугался щенок. - Сапог может ударить. Я
знаю.

- Глупый! - рассердился Нептун. - Сапог сам ничего не может. Может
ударить человек, если он плохой. Но ты ищи хорошего. Такого, как твой
старый хозяин.

- Я не помню его, - вздохнул щенок. - Я помню только Руки...

КУРИЛЫЧ ОБИЖЕН. УГОЛЬКУ ВСЕ-ТАКИ НЕ СПИТСЯ. ЛУНА И РОМАШКИ

Была суббота, и мама пришла домой пораньше. Вслед за ней пришел
Курилыч.

Когда-то Курилыч был начальником склада в том же тресте, где мама
работала машинисткой. Поэтому он был знаком с ней лучше, чем с другими
соседями. И когда Курилыч шел жаловаться, он прежде всего звонил в
квартиру Угольковых.

Он протолкнул в дверь живот и с порога жалобно и хрипло загудел:

- Это что же такое, Марья Васильевна, выходит? Давеча козу на дерево
вздрючили, а сегодня еще делов натворили. Одно хулиганство на уме...

Мама бросила на Уголька не совсем ласковый взгляд и поинтересогалась,
каких именно "делов" натворил ее дорогой сын.

- Теща, значит, приходит ко мне денег взять взаймы, чтоб с плотниками
рассчитаться, - гудел Курилыч, - и говорит мне: <Что за страхи, прости
господи, у тебя на воротах нарисованы? Голова мертвечинная. слова
всякие нехорошие написаны>. Я, конечно, вышел. Гляжу, а там череп
нарисованный. Изобразили же, будто с живого скелета рисовали. Кости
всякие и, значит, надпись: <Смерть... этим, как его - браконьерам>.
Ага, зеленым браконьерам. А с какой я стороны браконьер? Я и ружье
племяннику продал еще в запрошлом году...

- Борис! - ледяным тоном спросила мама. - Ты?

- При чем тут я? - тихо и так равнодушно сказал Уголек, что сразу
стало ясно: он и правда ни при чем.

- Я своему сыну верю, - сухо сказала мама. - Я своего ребенка знаю.

- Я про их тоже все знаю, - мрачно изрек Курилыч. - Все говорят: не
виноватые. Вот поймаю, уши пообкручиваю. - Он задом протиснулся в
коридор и пошел жаловаться в другие квартиры.

Угольку стало тоскливо: он сидел один, а лесной патруль начинал свои
интересные дела...

- Бориска, - очень серьезно спросила мама, - скажи-ка честно, сын. Ты
правда не виноват?

Уголек поднял грустные глаза.

- У меня даже в школе рисование еле-еле на <тройку>. Знаешь сама.

Она притянула его за плечи.

- У-у! И настроение у тебя еле-еле на <тройку>. Хочешь, обрадую?

Уголек пожал плечами. Чем теперь его обрадуешь?

- Завтра утром поедем на пристань в Верхневольск. Папина самоходка
придет на погрузку. Повидаемся с папкой. Рад?

Конечно, он был рад! Так рад, что забыл про свои обиды и про патруль.
И до вечера думал о завтрашней встрече.

Он думал о встрече и в постели и от волнения ворочался на своем узком
диванчике.

Это будет чудесно. На пристани, уже у самого причала, он обгонит маму
и по упругому трапу - гибкой доске с перекладинами - легко взойдет на
крытую железными листами палубу. И зашагает навстречу отцу. Не
побежит, а пойдет неторопливо, сдерживая пружинистую радость. И, может
быть, только когда останется несколько шагов, он не выдержит и
помчится, стуча ботинками по гулкому железу, и прижмется щекой к
рукаву потертого синего кителя. От кителя почему-то всегда немного
пахнет соленой рыбой и сырым деревом.

И можно будет рассказать про все: про пистоны в дверном замке, про
таинственного щенка, про злополучное цирковое представление. И про
изгнание... Папа поймет. Он же всегда понимал. Может быть, он даже
скажет, что это совсем разные вещи: убежать с арены абсолютно
ненастоящего цирка и бросить вахту у настоящего штурвала? Ведь это же,
действительно, разные вещи...

Был выключен свет, мама тоже легла спать.

- Мама, откуда он приплывет? - спрашивал в темноте Уголек.

- С севера. Из Салехарда. Спи, пожалуйста. Завтра вставать раным-рано.
Автобус в пять утра отходит.

С севера папка приплывет, с большой реки Оби. Может быть, на этот раз
он привезет щенка? Хорошего щенка - северную лайку. Раньше все
говорил: <Трудно достать, времени нет, стоянки короткие>. Может,
достал наконец?

Вырастет щенок в большого сильного пса... И однажды над громадными
льдинами Арктики загудит, закружится яростный буран. И узнают на
зимовках, что у Северного полюса затерялась в снегах экспедиция...

Сквозь белые вихри мчится на лыжах человек. Что ему буран? Сильная
собака тянет лыжника к поселку зимовщиков. Она, как компас, знает
дорогу. С ней не страшно.

Вдруг собака свернула в сторону.

- Ты что, Снежок?

Сквозь вихри бурана проступает темное пятно, это вездеход. Укрывшись
от ветра за гусеницей, лежит в снегу обессилевший человек.

- Вы кто?

- Начальник экспедиции Селиванов, - шепчет он обмороженными губами.

- Толик?!

А помнишь, Толик, как ты сказал тогда на поляне, чтобы я уходил?
Помнишь, как разрешил отобрать мой охотничий топор? Кто из нас был
предатель?

Может быть, за это не спасать его теперь? Нет, все равно надо спасать.
Пусть потом всю жизнь Толика Селиванова мучает совесть...

- Пусть она тебя мучает, - шепчет Толик, подняв заиндевелые ресницы. -
Ну и не спасай. Все равно ты предатель. Из-за тебя Митька Шумихин
разломал штаб патруля и разграбил его. Ты знал и молчал. А я-то думал,
ты человек...

- Боря, будешь ты спать?! Чего ты крутишься?

Маму разбудил скрип диванных пружин.

Конечно, он будет спать. Он считал, что не спят люди, у которых
нечистая совесть. А у него совесть спокойная. Ну и пусть он сорвал
весь цирк, он не нарочно. Просто не подумал сразу. А тут еще эти
сапоги. Сами подсунули Угольку эти сапоги, а потом кричат: предатель.
Ничего, он все равно будет спать. А не спит пусть Курилыч. У него на
совести много загубленных березок. Он откручивал ветки, и лопалась
тонкая кожица коры, и белые волокна рвались, как нитки. Ничего, теперь
он узнает! Дадут ему жизни!.. А как ему дадут, если у ребят разломают
шалаш? Где они будут штаб устраивать? А разве можно лесному патрулю
без штаба?.. Все равно сами виноваты.

- Мама, что такое совесть?

- О-О! Наказание мое! Это то, чего у тебя ни капельки нет. Заснешь ты,
бессовестное чудище? Или я встану сейчас...

- Мне здесь не спится. Я в кухне на раскладушке лягу.

- Ради бога. Хоть на чердаке.

Но и на кухне ему не спалось. Где ни ложись, а все равно завтра шалаш
разрушат. А в шалаше копья и каменные топоры - оружие. Может быть,
какие-нибудь документы их тайные, планы, как ловить всяких, вроде
Курилыча. А вдруг там и Витькин фотоаппарат хранится? Мать Мушкетера
аппарат все время от него прячет, говорит: вещь дорогая, сломается.
Мушкетер вполне может его заранее из дома утащить в штаб. А если
Митька Шумихин доберется, от аппарата отдельные детальки останутся! А
Уголек все знает и молчит. Толик, конечно, сказал бы, что это
предательство.

Ну, а что делать? Завтра утром рано-рано он уедет, а днем Митька
нападет на штаб патруля. А сейчас уже все спят. Все равно ничего
никому не скажешь, ничего не сделаешь. Ничего.

Ну, уж это ты врешь, Уголек. Сам знаешь, что прешь. Ну, вставай. Раз
уж появилась такая мысль, все равно встанешь. Ты же упрямый. Прикусишь
губу и встанешь. Вот так...

Он встал. В кухне было светло от луны. Он натянул штаны и ковбойку.
Хорошо, что догадался прихватить их из комнаты. В кармане отыскался
карандашик. Он был синий, по это не беда. А в шкафу Уголек нашел
бумажную салфетку...

Уголек взял в руки сандалии. Потом вытащил из-за шкафа каменный топор.

Луна светила, как прожектор, но лес оставался темным. Он поднимался на
склоне туманной стеной.

Неужели туда надо идти?! Уголек передернул плечами.

Ночь была свежей. Уголек вздрагивал и шел вверх по склону. На открытом
месте он еще не очень боялся.

Выступили из сумрака отдельные березки, смутно белели их тоненькие
стволы. И вот уже опушка. А дальше темнота.

Уголек тихо постоял и хотел уйти. Домой. Он боялся. Ну и что? Он не
взрослый. Это взрослые не боятся ночных дорог... Да и то не все.

Но он глубоко вздохнул и раздвинул ветки. Вверху было светлое зеленое
не6о, а кругом обступила темнота. В ней жили черные лохматые кусты.
Они угрожающе шептались. Подбирались вплотную. Листья, как холодные
пальцы, прикасались к лицу. Шуршала под ногами трава. Уголек шел
медленно, чтобы не нарушить покой того страшного, кто мог скрываться
во мраке.

- Ты дурак, - шептал он себе. - Ведь нет никого кругом. Кого бояться?

Но страх не проходил. В Угольке все напряглось. Будто сотни струнок
натянули до отказа. Если бы сейчас затрещали ветки или кто-нибудь
вышел бы навстречу, Уголек рванулся бы куда глаза глядят, ничего не
помня от страха.

Наконец он миновал березняк. И теперь кусты, которые остались позади,
показались ему не страшными и уютными.

А впереди поднимался корабельный лес. Он был просвечен кое-где лунным
зеленым светом. Звенела тишина.

Уголек перехватил покрепче топор и съежился. И шагнул от кустов.
Рваные светлые полосы падали на траву от луны. Уголек шагал поперек
этих полос. Он смотрел только на них. По сторонам не решался смотреть.
вдруг что-нибудь черное и мохнатое шевельнется среди стволов? И
протянет длинную лапу! Разве убежишь от этой лапы?

Надо смотреть только на лунные полосы. И чтобы не думать о страшном,
лучше считать шаги. Все равно приходится высоко поднимать ноги, чтобы
трава не шелестела на весь лес и не царапалась. Раз. Два. Три...

Луна катилась над верхушками сосен, провожала Уголька. Он решился
поднять глаза и взглянул на нее. Луна была такой же, как всегда.
знакомой. Угольку даже показалось, что до нее ближе, чем до дома.
Фигурка щенка темнела на лунном круге. Будто живой щенок. Вот бы
вместе с ним пробежаться по тропинкам среди лунных скал! Только есть
ли там тропинки?

И вспомнилась хорошая песенка. Уголек считал шаги, а песенка тихонько
звенела в ушах.

На пыльных тропинках

Далеких планет

Останутся наши следы...

Когда Уголек сделал триста пятнадцать шагов, он добрался до шалаша...

На обратном пути он не очень боялся. Конечно, лес молчал все так же
загадочно, и лунные полосы стелились по траве. Но большого страха не
осталось. Осталась настороженность. А в голове крутилась песенка о
далеких планетах. Уголек даже напевать ее начал, когда подошел к
кустам.

И черные кусты, наверно, решили отомстить мальчишке за дерзость.

Уголек вышел на поляну. И тут его будто ударило током!

Низко у земли, из кустов, смотрели два тусклых белесых глаза!

В первую секунду Уголек не мог двинуться. А потом почувствовал: если
бежать, оно обязательно кинется следом.

Боком, тихо-тихо, Уголек начал отступать к кустам. Глаза не двигались.
Не шевелились, не моргали, но и не гасли.

Уголек остановился. Было страшно стоять. Но уйти и не узнать, чьи там
глаза, было тоже страшно.

В голове прыгали коротенькие перепутанные мысли. А сквозь них все
равно пробивалась песенка о тропинках на дальних планетах. Пробивалась
сама по себе, как ручеек сквозь снег. Ведь бывает, что какие-то слова
или мотив привяжутся и вертятся в голове в самые неподходящие моменты.

Вдруг далеко протрубил паровоз, а потом Уголек услышал, что кругом
очень тихо. Только песенка звенела в ушах. Хорошая песенка про смелых
людей и звезды.

А кусты перестали шептаться. Наверно, ждали, что же будет.

И они дождались. Мальчишка крикнул и бросил каменный топор в страшные
глаза. Бросил и не побежал, только пригнулся. Глаза шевельнулись и
замерли.

- Ладно! - звонко сказал Уголек. - Значит, ты не живое! Ты бы убежало.

И он пошел через поляну. Сердце беспорядочно прыгало, но он дошел до
другого края поляны. И за два шага увидел, что никаких глаз нет. На
высоких стеблях цвели две большие ромашки.

Уголек нашел топор. Ромашки срывать он не стал. Сначала хотел сорвать,
а потом не тронул. Он отдохнул немного, присев рядом с ними.

Над головой спокойно шептались о своих делах листья...

ЩЕНОК ИЩЕТ ХОЗЯИНА И ТЕРЯЕТ ДОМ

Белый щенок с черной крапинкой на ухе ищет хозяина. Позовите щенка! Он
научится охранять вас, ходить по трудным дорогам, таскать упряжку.
Может быть, он даже научится охотиться за дикими зверями.

Позовите щенка! Он может находить еду в мусорных ящиках, может пить из
луж, но не может жить один. Он все время вспоминает большие добрые
Руки...

Щенок бежит то за одним, то за другим человеком. Иногда на него
оглядываются, иногда даже бросают кусок булки или конфету. Но никто не
зовет с собой, когда он бежит следом. Даже прогоняют. Все думают, что
у него есть хозяин. Правда, щенок худой, и белая шерсть у него
запылилась и свалялась, но ведь он не похож на умирающего. А разве
может щенок без хозяина не умереть с голоду?

К вечеру у щенка болят лапы. Он тащится в свой дом под ящики, где
лежит подаренная Балалаем кость и куда приходят Воспоминания.

Он привык к этому дому. Но сегодня там что-то не так. Щенок понял это,
когда был еще далеко. Пахнет дымом, и что-то трещит. Щенок испугался.
Он даже хотел убежать, но он слишком привык к своему дому. Он
осторожно пошел вперед и свернул в переулок, где был склад.

Синий очень едучий дым полз по переулку. Желтое пламя клочьями
взлетело над крышей склада. Горели ящики. Огонь пожирал их, они
трещали и рассыпались. Люди хлестали огонь струями из шлангов, они
защищали склад. Ящики они отдали на съедение огню. Высохшая тонкая
фанера вспыхивала и сгорала очень быстро.

Щенок никогда не видел столько огня. Он не понимал, откуда огонь
пришел. Ведь щенок не знал, что пламя может вырасти из брошенного
окурка.

Огонь притягивал щенка. И хотя дым ел глаза и нос, щенок сидел и
смотрел, как горит его дом. Он боялся подойти ближе к громадному
костру, но уйти тоже не мог.

Ящики сгорели, и люди уехали на красной машине.

Щенок долго не решался приблизиться к тому месту, где был его дом.
Подошел туда только тогда, когда из пепла перестал сочиться дым.

Вместо ящиков была теперь куча золы и черных головешек. Пепел оказался
очень теплым, даже обжигал лапы.

Щенок походил немного и лег там, где пепел был похолоднее. И тогда он
увидел кость, которую подарил ему Балалай. Кость немного обуглилась.

Щенок взял кость в зубы и пошел.

Был уже вечер. Небо на западе стало желтым. В конце улицы темнел лес.

<ЭТО НЕ ЩЕНОК, А СИНИЙ ВЕРБЛЮД>.

В этот день Тетка изловила Шурупа недалеко от штаба. Шуруп не
сопротивлялся. Он только приседал и жмурился от страха, когда Тетка
толкала его перед собой, держа за воротник.

- У, шпиеныш... Ну, погоди! Мало тебе вчерашнего?

- Не... - хныкнул Шуруп. Вчерашнего ему было достаточно.

Накануне, когда Митька, братья Козловы и Шуруп тихо подкрались к штабу
патруля, их встретил залп зеленых сосновых шишек, тяжелых, как
шрапнель!

Яростная контратака обратила злоумышленников в бегство. Митька хрипло
заорал, чтобы остановить их и организовать оборону. Братья Козловы в
беге сшибли своего предводителя, и он тоже побежал.

Шуруп мчался впереди. Ему не повезло. Застрял, бедняга, в чаще
молоденьких сосенок, зацепился, и твердая рука Мушкетера ухватила его
за рубаху.

Голосящего Шурупа за руки и за ноги принесли в шалаш.

- Что делать? - спросил Славка. Тетка предложила снять с пленника
скальп для охотничьей коллекции и стала подробно рассказывать, как это
делается:

- Надо содрать волосы вместе с кожей и высушить...

- Зачем нам рыжие скальпы? - сказал Толик.

Мушкетер предложил привязать Шурупа к дереву у муравейника. чтобы
муравьи обглодали пленника. Ну, не совсем, а так, наполовину. Шуруп
обмер.

Наконец решили, что возиться не стоит. Дали сзади коленом и отпустили.
Но несчастный Шуруп натерпелся такого страха, что боялся вспомнить
вчерашний день.

Тетка привела Шурупа к шалашу и коротко доложила Толику:

- Шпионил.

- Я не... - начал Шуруп, но умолк под тяжелым взглядом Мушкетера.
Мушкетер сказал:

- Молись перед смертью.

Шурупа прислонили к сосновому стволу. Мушкетер медленно вытянул из-за
пояса шпагу и пощекотал ею Шурупий живот.

- Молись... Ну!!

Шуруп захныкал и сказал, что не умеет молиться.

- А шпионить умеешь!

- Не... Я не хотел.

- А зачем пришел, если не хотел? - вмешался Славка. - Странно как-то.

,- Я к вам пришел.

Все удивились.

- Митька в деревню к бабке хочет уехать. Валька дерется. А куда мне?
Жалко вам, да? Я вчера хотел про нападение рассказать. Только я не
успел.

- Врет! - решила Тетка. Толик сказал:

- Тетка, стоп. А письмо кто писал? Не знаешь?

- Не... - сказал Шуруп. - Какое письмо?

Толик развернул бумажную салфетку. Вот что на ней было:

Берегите

штап

Грозит опасность

Шуруп почему-то испугался:

- Не я...

- Я писал. - Качнулись ветки, и появился Уголек. - Ну, предатель я, да?

Все враз замолчали. Замолчишь тут, когда такая неожиданность.

- Врет, - снова решила Тетка. Славка удивился:

- Откуда он взялся?

- Явился он негаданно-нежданно, - сказал Мушкетер.

- Если ты писал, - говори, что написано? - заявил Славка.

- Берегите штаб. Грозит опасность! - отчеканил Уголек.

- Правильно, - сунулся Шуруп. Ему сразу приказали молчать. Мушкетер
ехидно спросил:

- А сколько ошибок?

- Ладно тебе, - вмешался Толик. - Если бы человек знал про ошибки, он
бы их исправил.

- А если не знал, значит, не знает, сколько их, - добавил Славка.

- Какой карандаш? - строго спросила Тетка.

- Синий.

- Правильно, - облегченно вздохнул Толик. - А когда ты принес письмо?

- Ночью. Не этой ночью, а прошлой.

- Это хорошо, что ты принес, - сказал Толик. - Но ты не ври, что ночью.

- А когда? Я утром уехал. В пять часов. Мы к папе ездили, я еще думал,
что он щенка привезет. Только он не привез. Спроси... хоть кого...

Он чуть не сказал: <У папы спросите>. Но это было бы смешно.

Папа далеко. А если бы он был здесь, то сумел бы доказать. Вчера
Уголек выложил ему и про цирк, и про ночной поход, и даже про песенку.
Они сидели в каюте на тесном диване, и Уголек шепотом рассказывал, а
папа слушал, тиская прокуренными пальцами подбородок. А когда узнал о
страшных белых глазах-ромашках, усмехнулся и покачал голову сына
широкой, но совсем не тяжелой ладонью. И Уголек облегченно вздохнул:
все было позади. А оказалось, что неприятности не кончились.

- Все равно, - повторил Толик. - Не ночью.

- Не веришь? - прошептал Уголек.

- Нет, - тихо, но твердо, сказал Толик.

- Почему?

- Сказать, почему?

- Скажи!

- А кто говорил, что боится темноты?

Уголек покраснел.

- Это раньше... Я вовсе и не боюсь. Это я так сказал.

- Так просто не говорят.

Мушкетер предложил:

- Проверим еще. Какая там подпись?

- Нет там подписи, - ответил Уголек. - Там нарисован щенок... Ну,
обыкновенный щенок. Нельзя, что ли, щенка нарисовать?

- Братцы? - заорал Мушкетер. - Не его письмо. Нет щенка!

- Есть! Это что?

- Это щенок?! Товарищи, глядите! Разве это щенок?

- Это кабан, - сказал Славка.

- Нет, - возразил Мушкетер. - Это синий верблюд.

Этого уж Уголек не выдержал. Разве виноват он, что <тройка> по
рисованию еле-еле? Уголек отвернулся, и у него задрожали плечи.

- Ревет, - сказал Шуруп. Все примолкли. Толик потрогал Уголька за
плечо:

- Подожди ты...

- Может, он правду сказал, - задумчиво произнес Славка. Тетка вдруг
вскипела:

- Ироды! - Она была девчонкой. Хоть и сердитой, но все-таки девчонкой.
И сердце у нее было девчоночье. - Издеваются над человеком! Его
письмо, ведь сами видите, олухи! У, Мушкетерище!

- А я чего? - пробормотал растерявшийся Мушкетер. - Раз это верблюд...
И все равно же он боится темноты...

Это уж было слишком!

НОВЫЙ ДОМ И НОВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ ЩЕНКА

Щенок бросил кость, которую нес в зубах. Было жаль ее, но он бросил.
Не мог он тащить ее с собой.

Белый щенок уходил в лес.

Хозяина себе он так и не нашел, а дом у него сгорел. А жить без
хозяина и без дома щенок больше не мог. Старый Нептун был прав, щенок
это понял теперь.

Ну, что ж, раз он не нужен никому, он уйдет в лес и станет диким.

Лес давно звал щенка. Ветер приносил оттуда странные запахи. Они были
непонятные и в то же время знакомые. Они беспокоили щенка. Белый щенок
садился у дороги и смотрел в конец улицы. Там протянулась светлая
полоска березовых кустов. А из-за нее поднимались зеленовато-синие
головы сосен. Совсем близко. Добежать можно очень быстро.

Но щенок не бежал. Лес не только звал его. Он еще и пугал. Как только
щенок подходил к кустам, лапы делались слабыми. Не хотели идти лапы в
лес. Мало ли что там в лесу. Шумит там глухо и непонятно. Может быть,
ветер шумит, а может быть, чудовище с перьями на голове. Как выскочит
да как погонится...

Несколько раз щенок подбирался к опушке. И уходил. Он привык жить на
улицах. Там у него был дом.

Но сейчас дома нет. И щенок уходит в лес.

Наступил вечер. Шум в лесу утих, а запахи стали резче.

Щенок остановился у березок и повел носом. На черном влажном носу
блестела желтая искорка солнца, которое уползало за деревья. Пахло
травами, увядшими листьями, муравейниками и смолой. Пахло земляникой и
нагретыми камнями.

Щенок раздвинул мордой низкие ветки и вошел в лес. Он уже перестал
бояться. Но что-то настораживало его и заставляло идти пружинистым
осторожным шагом.

Так щенок прошел сквозь березняк и оказался на бугре, где росли сосны.
Прямые тонкие деревья стояли часто. Низкая трава под ними была усыпана
сухими иголками. Они покалывали лапы. Сквозь ветки светилось вечернее
желтое небо.

Маленький зверек метнулся с корявой ветки и перелетел на другую сосну
- выше, к самой вершине. Покачался и начал спускаться.

И щенок рванулся к стволу. Рыжий зверек с пушистым хвостом качался
среди зеленых лап и черными бусинками поглядывал на щенка.

Щенок встал на задние лапы, а передними уперся в ствол. И поднял
морду. Глаза у него заблестели. Он залаял. Он лаял коротко и деловито.
Звонкий голос щенка разнесся далеко по лесу. Непонятный маленький
зверь встрепенулся и сердито застрекотал. Щенок не умолкал. Он был
уверен, что делает важное дело. Щенку казалось, что сейчас кто-то
придет и поможет поймать удивительного зверя, не похожего ни на кошку,
ни на собаку. Надо только лаять, он это знал. И щенку стало весело.

Если бы здесь был старый умный Нептун, он бы понял, что случилось: это
заговорила кровь северных собак. В щенке проснулся охотник.

Никто не явился на лай щенка. Рыжий зверек умчался по веткам. Сначала
щенок побежал за ним, потом отстал. Он сел и стал чесать за ухом.
Донимали блохи.

Солнце блеснуло последний раз среди стволов и ушло. Лесные запахи
стали сильнее. Они колыхались вокруг щенка волнами.

Но сквозь них щенок вдруг почуял человеческий след. И пошел по нему.

Он не хотел больше ходить за людьми. Все равно никто не зовет его. И
все-таки пошел по следу.

Стало темнее. Щенок спустился с бугра. След вел сначала через
папоротник, а потом через мелкий сосновый молодняк. Щенок грудью
раздвигал траву и ветки.

След привел к большому камню, а за камнем была дыра. Щенок залез в нее.

Он понял, что нашел дом.

Недавно были здесь люди, щенок это чувствовал. Он сначала хотел
убежать, потому что дом был не его, не такой, как под ящиками. Но
хотелось есть, а щенок слышал хлебный запах, смешанный с запахом травы.

Голод победил, и щенок остался. Лапами с длинными, отросшими когтями
он стал разгребать сухую траву, которая устилала пол. Выкатилась и
перевернулась картонная коробка. Ломтики сухого хлеба посылались на
лапы щенка.

Если бы щенок умел читать и если бы в шалаше было светло, щенок.
заметил бы надпись на коробке: <Аварийный запас патруля>.

Но он, конечно, ничего не заметил. Он просто съел много кусков очень
сухого хлеба, а остатки зарыл в траве.

Потом щенок лег на подстилку и закрыл глаза. Ему уже не хотелось
уходить. К щенку опять пришли Воспоминания.

Ему казалось, что так уже было. Был темный лес и дом из веток,
построенный человеком. И пахло смолой, листьями и муравьями. Но тогда
еще пахло дымом и мясом. А в щели между ветками залетали отблески
огня. Огонь был добрый, непохожий на тот, который сжег ящики. Он
только грел.

И еще были рядом люди. Они говорили и смеялись, а один гладил щенка
большими Руками. Руки пахли смолой, рыбой и ружейным маслом...

Сейчас не было людей и огня. Был только темный лес и шалаш, а о людях
напоминали их следы.

Щенку отчаянно захотелось, чтобы люди пришли и зажгли огонь. Чтобы
кто-нибудь провел по его меху ладонью...

Щенок вспоминал Руки. Ему показалось даже, что он чувствует их. Но он
теперь знал, что это неправда. И он впервые заскулил не от голода, не
от боли, а просто от одиночества.

ПОЧТИ КОНЕЦ. НЕДОВОЛЕН ТОЛЬКО ВЬЮН, И ТО ПО ГЛУПОСТИ

Зверек вскочил на ветку, и его рыжий хвост вдруг превратился в
огненные перья на голове чудовища. Чудовище замахало желтыми крыльями
и грохнуло сапогами. Щенок завизжал и стал убегать, а лапы у него не
хотели двигаться. Щенок с трудом полз по колючим прошлогодним иголкам.
Кругом падали железные обручи с сетками.

Щенок наконец рванулся и будто сбросил тяжесть. Он помчался к костру.
За соснами плясал красный огонь, а там были люди! Щенок летел к людям,
к огню.

Но вдруг пламя выросло и ослепило щенка. Это горели ящики. Много
ящиков, и они горели кругом. Это был дом из огня! Щенок заметался в
нем, а потом зарылся в траву и зажмурился.

Он долго боялся открыть глаза, а когда открыл, то увидел, что лежит в
шалаше, и огня никакого нет, а есть яркий свет, белый и неподвижный.
Светил большой круглый глаз, похожий на маленькое солнце.

Щенок испугался, но глаз тут же погас. Пришла темнота, и сначала щенок
не видел ничего, только плавали красные пятна. Но он понял, что здесь
человек. У людей не бывает горящих глаз, но все равно это был человек.
Щенок прижал уши и насторожился.

Свет еще раз ослепил щенка и снова погас.

Кто-то сказал:

- Снежок.

Красные пятна растаяли, и белый щенок увидел человека.

Человек стоял у входа в шалаш. За ним было зеленое небо, и он казался
черным. Это был маленький человечек. Такой же маленький, как девочка,
которая спасла щенка от людей с сеткой.

Щенок сначала подумал, что это и есть та девочка и что она пришла за
ним.

- Снежок, - снова раздался тихий голос. - Ты как сюда попал? Снежочек,
не бойся...

Щенок понял, что ошибся. Голос был немного не такой.

Маленький человек протиснулся в шалаш и сел у входа на корточки. Луна
выглянула из-за его спины и все осветила: щенка, стены из веток и
фанеры, брошенную коробку. Свет ее отразился от гладкого фанерного
листа и упал на маленького человека. Заблестел в черных глазах и на
голых коленках.

Мальчик бросил в угол палку с привязанным камнем. Щенок вздрогнул.

- Не бойся, - прошептал мальчик. - Не бойся. Снежок. Иди сюда. Теперь
я тебя нашел.

Щенок не понял слов. Но понял, что его зовут. Он заколотил хвостом и
пополз по траве, которая устилала пол. Он пополз и встретил руки,
мальчика.

Руки стали гладить голову и спину щенка. Щенок прикрыл глаза и замер.
Ему стало тепло. Будто недалеко зажгли костер, и теплый воздух окутал
щенка. Маленькие руки не пахли рыбой и ружейным маслом. Пахли пока
только смолой. Но они были добрые. Такие же, как те Руки, которые
щенок помнил.

Он не знал, сколько времени прошло. Ведь щенки не умеют считать время.

Мальчик звонко сказал:

- Снежок! Ну, пошли.

Он выпрямился. Щенок забеспокоился и вскочил. Мальчик задел головой
крышу, и посыпались сухие листья.

- Не бойся, - сказал мальчик. - Мы идем домой.

Он взял щенка на руки и выбрался из шалаша в лес, залитый луной. Щенок
сидел тихо. Он успокоился, и ему было хорошо.

Но вдруг мальчик остановился.

- Постой! А доказательство? - Он объяснил щенку: -Они не верят.
Думают, что я побоюсь... Сами они синие верблюды.

Он перехватил щенка и держал его теперь одной рукой. В другой руке у
него снова вспыхнул огненный глаз.

- Это папкин фонарик, - сказал мальчик щенку. - Я думал: он привезет
мне собаку, а он привез фонарик. Ну и хорошо. Зачем мне две собаки?

Щенку стало неудобно висеть. Тонкая рука оплела его, как обруч и
давила живот. Щенок задергал лапами.

- Ну, не царапайся, - попросил мальчик. - Я сейчас...

Из кармана ковбойки он вынул сложенный вчетверо листок. Развернул и
наколол его на сучок у входа.

- Думают, мне страшно. Сказали, что не смогу второй раз...

Большая луна светила очень ярко, и на листке четко выделялись слова:

ВСЕ РАВНО Я

НЕ БОЮСЬ ТЕМНОТЫ

Вот почти вся история. Уголек принес щенка домой. Проснулась мама.

- Смотри, - сказал Уголек. - Я его нашел.

Мама заломила руки.

- Боже мой, - тихо простонала она. - Где ты был? О-о! По крайней
мере... вымой его. Я сойду с ума.

Но она успокоилась и с ума не сошла.

А Вьюн взлетел на буфет и басовито выл от негодования и ужаса.

Он еще не понял, что щенок принес ему освобождение.

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

Машина прошла четыреста семьдесят километров. Оставалось еще пять.
Машина чихнула и встала. Шофер вспомнил всех знакомых чертей, поднял
капот и по пояс залез в мотор. Когда он выбрался, на лице его была
безнадежность.

Я понял, что самое лучшее - заканчивать экспедицию пешком. Мои друзья
так не думали и остались в кузове под брезентом. За ночь, наверное, не
выспались.

Шоссе петляло, и, чтобы сократить дорогу, я пошел в город через лес.
Был конец сентября. Лес на горных склонах уже не казался одинаковым.
Его синевато-зеленая шкура пестрела красноватыми и желтыми заплатами.
Сразу было видно, что в сосновом бору есть лиственные островки.

Березы стояли в желтых кольчугах. Кое-какие травы тоже увядали. На
зеленом ковре то и дело мелькали кружевные разноцветные листья -
золотистые, оранжевые, красные с черными точками. Но еще цвели мелкие
ромашки. Они поднимались шапками и ярко белели среди темных камней.

Я шагал быстро, потому что рюкзак и ружье оставил в машине. Минут
через тридцать я увидел знакомую вершину с большими круглыми камнями,
а потом в просвете между соснами показались крыши Стрелогорска.

Начинался березняк. Желтые ветки хлестали мен> по брезентовой
штормовке.

Сквозь шорох листьев мне послышались чьи-то шаги. Я хотел оглянуться,
но споткнулся о камень. Чтобы не упасть, пришлось схватиться за ветку.
Она согнулась.

- Стойте!

Я выпрямился и ветку отпустил. Из кустов на меня выскочил мальчишка.
Небольшой, лет девяти, в форменной фуражке с ремешком на подбородке.
Глаза, большие и черные, как два угля, сердито блестели из-под
козырька.

- Зачем вы ломаете ветки? - звонко и отчетливо сказал мальчишка. -
Ветки вам мешают?

На животе у него висел фотоаппарат. Открытый объектив <Смены-8>
смотрел на меня тоже строго и неприветливо. Как зрачок ружейного
ствола.

Я люблю все живое. Я сам не терплю, когда ломают ветки. И потому
ответил:

- Я чуть не упал, вот и схватился. Не нарочно. Смотри, она даже не
сломалась.

Он старательно и долго осматривал ветку. Может быть, даже слишком
долго. Наверно, мальчишке стало неудобно: зря напал на человека.

- Ну ладно, - сказал он чуть-чуть виновато и закрыл объектив. - Я же
не знал. Ведь многие ходят и ломают деревья. Кто на веники, кто просто
так ломает, ни за чем...

Я сказал, что понимаю, но что сам я не из таких. И хотел уже идти.

Но раздался шум, и с хохотом вылетел из кустов юркий веснушчатый
мальчишка, такого же роста, как первый. За ним, хватая за штаны,
мчался крупный белый щенок.

- Шуруп! - черные глаза моего знакомого вновь сердито загорелись. -
Ну, Шуруп... Ладно, Шуруп! Тебе для этого дали собаку. да?!

Веснушчатый Шуруп остановился. Он улыбнулся.

- А чего? Ты взбесился, Уголек?

- Ты патруль или кто?

- Ну и пусть патруль, ну и что, - скачал Шуруп. - Я и слежу кругом.

- Так следят? Сам бегает н еще собаку портит. Я, Шуруп, Толику скажу.
Узнаешь тогда.

Шуруп задумался. Наконец он ответил:

- Говори. Толька все равно не дерется.

- Тогда я сам могу...

- Ха... Помог один раз Курилыча оштрафовать и расхвастался. Все равно
не ты штрафовал, а Сережа...

Уголек закусил губу. Потом медленно произнес:

- Тогда с тобой поговорит Мушкетер. Или лучше Тетка... Снежок. к ноге!

Напоминание о Тетке было, видимо, не очень приятным. Шуруп струхнул. А
щенок не испугался. И к ноге он не спешил. Он сел и начал разглядывать
меня озорными золотистыми глазами. Был щенок совсем белый, а на ухе...
на ухе черное пятнышко!

Черт возьми! Маленькое пятнышко на левом ухе, крошечный черный
треугольник...

- Как ты зовешь его? - спросил я Уголька.

Он сказал:

- Снежок.

Ну что ж... Снежок так Снежок. Когда-то его звали Норд. Это я знаю
точно.

Нордик...

Так глупо все получилось, Норд. Вез я тебя из далекого стойбища на
реке Конде и потерял у самого города, в поезде. Когда я выскочил в
тамбур, пьяный парень с большой корзиной бормотал, что не видел
никакого щенка.

Ты был тогда смешной и пушистый. Не такой большой. Любил когда брали
на руки... Впрочем, ты ведь не помнишь. Смотри как вырос.

Тебе все-таки повезло. Еще походишь по охотничьим тропам когда
подрастете вместе с хозяином. Ты нашел хорошего хозяина. И дело у вас
хорошее, раз вы охраняете наш лес.

Этот лес уходит далеко далеко и сливается с другими лесами. А те леса
уходят еще дальше. Они теряют границы. Это уже зеленый океан который
называется Тайга.