Михаил Чулаки
 Борисоглеб

Борис проснулся, а Глеб еще спал. Значит, через минуту-другую проснется и
Глеб. Какие-то гормоны бодрствования появляются в крови, ударяют в голову -
и будят брата. Но эта минута - минута почти одиночества, минута,
принадлежащая только Борису.

Он успел подумать, что сегодня день рождения, появятся гости: двоюродная
сестра Леночка и противный Иван Павлович. Но в такой день сойдет и Иван
Павлович: лишь бы гости, лишь бы не праздновать между собой.

- Ленка придет и Палыч противный, - сказал Глеб.

Проснулся.

Глеб неведомо как понял, что брат проснулся первым, потому и заговорил.
Понял, хотя Борька молчал и лежал тихо, затаился. Только они так могут -
чувствовать и за себя, и за другого. Потому что у них кровь - общая.

Такими Борис и Глеб родились семнадцать лет назад - сросшимися. От таза
почти до подмышек. Сосуды, связки, мышцы образовали обширное средостение.
От этого внутренние их руки - правая Бориса, левая Глеба - стиснутые
плечами, так и остались недоразвитыми. Можно ими почесаться, можно
придержать чашку за столом, но уже поднять ту же чашку, поднести ко рту не
хватает сил. Зато кожа на маленьких ладошках нежная и очень чувствительная,
потому и называют они свои внутренние ручки - щупальцами. Сейчас Глеб
пошевелил своим щупальцем и пощекотал Борьку.

Борис не хотел, а захихикал, но сквозь невольный смех закричал зло:

- Ты ж знаешь!.. Опять!

Знает Глеб, прекрасно знает, что Борька боится щекотки - потому и щекочет.
А то бы и неинтересно.

Борис защищался своим щупальцем, они толкались плечами, так что тахта
застонала от их толкотни.

Спали они в эту ночь на спинах. Это как договориться с вечера: на живот
ложиться или на спину. Глеб считал, что ему трудней вылежать всю ночь на
спине, потому что Борька более толстокожий; Глеб с удовольствием сменил бы
позицию раза четыре, да Борька очень злится, если его разбудить: можно
испортить интересный сон.

Глебу сегодня и самому досталось во сне интересное кино: всю ночь
показывались бабы - в разных видах. И сестра Ленка, и какая-то незнакомая.
Если спать на животах, бабы снятся еще отчетливее, но и на спинах никуда от
них не денешься.

- Чего снилось? - спросил Глеб.

Борис иногда любил рассказывать сны, а иногда - нет.

Ведь сон - это единственный кусок его собственной жизни, куда никто не
смеет влезть без спроса. Во сне он почти всегда ощущал себя отдельным, не
прикованным к брату - а значит, свободным. Этой ночью во сне Борис плавал в
бассейне вместе с совсем голой Леной - и это никого не касалось, кроме
него.

Бассейны Борис с Глебом видели только по телевизору, потому что не могли
они идти на самом деле в бассейн, не могли раздеваться при всех, чтобы
глазели на них как на бегемотов в зоопарке. Как на маленьких жирных
бегемотиков... Они вообще восемь лет никуда из дома не выходили, а уж тем
более - в бассейн. Глядят каждый день и час не на зеленую воду, а на
зеленые обои. Когда-то казалось красиво, как только оклеили ("Смотрите,
мальчики, какая изумрудность изумительная!" - воскликнула мама), а теперь
от этой изумрудности тоска. Недаром говорят: "тоска зеленая".

- А, не помню. Ерунда всякая, - отозвался Борис и сам тоже пощекотал брата.

- Врешь. Небось, Ленку драл.

Глеб злился, потому что Борька вечно чего-то строит из себя.

Чтобы не отвечать, Борис дернулся их общим боком:

- Встаем. Дупелиться охота.

Так они называют походы в уборную. "Дупель-шесть" означает серьезное
сидение, а "дупель-два" - веселое журчанье струй.

- Лежи! - резко дернул боком и Глеб.

Глеб уже и наяву видел Ленку, видел словно бы всех женщин сразу - и ничего
другого не хотелось на всем свете, кроме как схватить сорок тысяч сестер
разом сильной своей рукой, а чувствительное щупальце пустить шарить по
прекрасному телу... Ага, Борька тоже задышал.

Приступ желания, охвативший Глеба, с кровью передался и Борису. В первый
миг всегда противно чувствовать, как с кровью вливается чужое желание,
противно убеждаться снова и снова, что даже кровь в жилах несобственная,
что брат не только прикован снаружи к правому боку, но и вторгается
изнутри...

Но протест не может длиться долго. Чужое желание становится своим,
затмевает мысли, и Борису тоже захотелось только одного: схватить женщину,
прижать к себе и щупать, щупать...

А Глеб, не помня себя, уже торопил желание - рукой.

Ничто на свете не может сравниться с таким наслаждением!

И он достиг предела, липкий теплый студень испачкал ему пальцы - и тотчас
сделалось противно и стыдно. Глеб вытер пальцы о простыню и покосился на
брата.

Борька еще дышал тяжело, глаза закрыты - не кончил.

А Борис испытывал смешанное со страхом наслаждение.

Зараженная желанием кровь брата сделала свое дело - и Борис изверг свою
страсть даже не прикладая рук. Отчего сделалось противно вдвойне.

Если бы с этой минуты навсегда оставаться чистыми и никогда больше не
погружаться в эту сладкую липкую грязь!..

- Пошли дупелиться, - вяло позвал Глеб.

Встают они тоже - особенно. Их широкая тахта не имеет спинки со стороны
ног, и они сползают вниз, ерзая спинами, пока не спустятся ноги и можно
будет сесть. Ну а дальше - легче. Разом надевают громадные широкие трусы,
которые шьет мама. Потом рубашку - тоже общую с двумя проемами для голов и
рукавчиками посреди широкой двойной груди для ручек-щупалец. Наконец-то
встали. Пошли.

Ногами они ступают всеми четьремя. Только медленно и неловко. Сначала
выносятся вперед обе внутренние ноги, а вместе с ними выдвигаются вперед и
внутренние плечи, так что животы как бы отворачиваются друг от друга, или
вернее, брат от брата. А затем шагают разом наружные ноги, вынося вперед и
наружные плечи, животы же почти соприкасаются, а если сделать широкий шаг,
то большие мягкие их животы сталкиваются, целуясь пупками. Если бы
двустворчатая ширма могла ходить, она бы передвигалась таким же способом:
складываясь-раскладываясь, складываясь-раскладываясь...

В узкую уборную им иначе как боком не войти. Да и не поместиться бы там
вдвоем, если бы не была убрана стенка между уборной и ванной. Ну а к
унитазу приходится причаливать по очереди: один сидит, а другой висит в
ожидании. Да к тому же, когда наступает очередь Глеба, ему приходится
садиться под прямым углом к нормальному направлению, потому что слева от
унитаза нет места, где бы мог зависнуть Борис.

Пока Борька пыхтел на унитазе, Глеб, чтобы легче держаться на весу,
придерживался рукой за край ванны. Никогда они не принимали ванну, потому
что вдвоем им в ней не поместиться. Какое это, наверное, наслаждение:
разнежиться в горячей воде. Но для них - только душ. И то Борька всегда
спешит вырвать рожок, обливается сам и не отдает.

Потом, в свою очередь, уселся Глеб. Борис после облегчения парил почти в
невесомости. И в тысячный раз думал о том, что если бы в детстве, когда им
было лет пять или даже раньше, хирурги решились бы их оперировать, то в
какой невероятной легкости они жили бы все время, каждую минуту! Жили бы
врозь... то есть вместе, рядом - играли бы, ходили бы в школу, а может
быть, и в бассейне бы занимались. Жить просто вместе - хорошо, но слишком
вместе - ужасно...

Наконец они отдупелились, помылись и добрались до стола. За стол они
садятся плечом к плечу - почти как все нормальные люди. Может быть потому
они сидят так подолгу. И съедают помногу. За столом никто из них не лишний!

Вошла мама.

Мама у них молодая и тоненькая. Они еще в детстве прозвали ее Мышкой. Если
полностью, то Белой Мышкой - не только волосы у нее совсем светлые, но и
сама она беленькая и нежная, будто смазанная сметаной.

Маме разрезали живот, чтобы вынуть на свет их двоих вместе. Ну а теперь
каждый из них толще ее в два раза.

- Мальчики, поздравляю! Прямо не верится, какие вы у меня взрослые!

Мама забежала сзади - она всегда скорее бегает, чем ходит, на то и Мышка -
поцеловала каждого в затылок, в ухо, просунула свою головку между их
головами, прижимаясь сразу обеими щеками к их внутренним щекам. А они
только надували щеки, чтобы прижиматься сильнее.

Разом она и оторвалась, отбежала, вернулась:

- Мальчики, это вам! Посмотрите, какой цвет изумительный! Бирюза, чистая
бирюза.

И она протянула им двойной свитер.

Мама не только шьет, но и вяжет сама. Да никто бы и не смог связать на них
свитер, потому что фасон такой особый, какой не нужен больше никому на
свете.

- Ну а сегодня вам овсяная каша! - объявила мама таким голосом, будто
радостную весть сообщала. - С изюмом! Я специально для вас придумала с
изюмом. А по-настоящему праздновать будем вечером.

- Да ну-у! - хором отозвались Борис и Глеб.

- Лучше бы яичницу с картошкой, - уточнил Борис. - И с жареным луком.

- Лучше бы сосиски с капустой, - уточнил и Глеб.

- Вот видите, вы и между собой не решили, что лучше.

А сосиски теперь, знаете, сколько стоят? И яйца тоже. Вы же новых цен не
знаете. А от овсянки будете сильными.

А зачем им быть сильными, сидя дома, мама не объяснила.

Хорошо быть богатым и не думать, дорогие сосиски или нет, пожелал себе
Борис на день рождения.

А Глеб подумал, что он заказывал бы жареную печенку, если бы не знал, какие
цены. А он, хотя и сидит дома, но все знает.

За столом они сидят почти как нормальные люди. Глеб и ложку держит в правой
руке, ну а Борис - в левой, потому что у него наружная сильная - левая. А
тарелка у каждого отдельная, и чашка - отдельная. Совсем было бы интересно,
если бы и ел каждый свое, но мама всегда готовит одно и то же на двоих. И
только если бывают гости, и мама ставит на стол несколько закусок, они
кладут себе разное: если Глеб - салат, то Борис - рыбу. А потом наоборот.
Но гости бывают редко. А уж сами они ни к кому не ходят.

И в школу не ходят. Учатся дома по учебникам. Сейчас считается, что они в
девятом классе. Хотя в чем-то уже захватили программу десятого. Иногда
приходят учителя, спрашивают и ставят отметки. Общие на двоих. Бывали такие
зануды, которые пытались спрашивать каждого отдельно, да еще чтобы другой
не подсказывал, но наконец директор школы приказал специально для таких
зануд, чтобы спрашивать вместе и отметку ставить общую, потому что
отдельные знания каждому из них не нужны, если кто-то что-то забыл или не
понял, другой всегда рядом, чтобы помочь: ведь и работать им придется
только вместе, и встречаться с людьми по одиночке они никогда не смогут. В
смысле работы, в смысле знаний они как бы один человек, хотя паспорта в
прошлом году им выдали отдельные. Отвечать уроки вдвоем, все равно что
маленькой командой отвечать на вопросы в игре "Что? Где? Когда?", которую
они очень любят смотреть по телевизору. Только "Что? Где? Когда?", конечно,
интереснее.

Готовят уроки они за тем же столом, за которым едят. И вообще читают,
пишут. Письменные столы им не подходят, ведь все письменные столы
рассчитаны на одного: двоим там ногами не поместиться между тумбами. Мама
убрала тарелки, сняла обеденную клеенку, а под ней прикноплена зеленая
бумага - и вот уже стол стал как бы письменным. Мама и книжки положила, и
тетрадки, чтобы им лишний раз не вставать.

Мама тоже не ходит на работу, потому что из-за таких особенных близнецов у
нее много работы дома. Называется такая работа "по уходу", но уходить
надолго она как раз и не может. Мама после их рождения переменила
профессию, стала машинисткой, берет заказы на дом. У нее быстрые пальчики,
и она берет любые срочные заказы. А когда-то до их рождения она была
парикмахершей, и не просто, а "мастером-художником в мужском зале", как она
всегда повторяет. Ее собирались послать на международный конкурс в Варшаву,
а она вместо конкурса близнецов родила.

Отец от них давно ушел, но деньги по закону пока еще платит. До
совершеннолетия. Значит, всего один год остался. А дальше - дальше надо бы
им самим зарабатывать, чтобы маме меньше портить глаза над почерками
заказчиков. Надо самим зарабатывать, потому что на инвалидную пенсию не
проживешь. Они - инвалиды самой первой, самой больной группы. Все у них
здоровое - сердца, головы, желудки, но они - инвалиды, и каждый из них
болен родным братом, вырастающим из бока как громадная опухоль. И такая
болезнь неизлечима.

Глеб отодвинул надоевшие тетради.

- Да ну их, неохота уроки делать. Успеем. Давай лучше сыграем.

Играют они иногда в шахматы. Доску приходится ставить боком к ним обоим,
смотреть неудобно, но столько они терпят неудобств похуже, что о таком и
говорить нечего.

- Да ну, - отозвался Борис, - лучше включим телек.

Вообще-то они играют одинаково, но Глеб чуть-чуть лучше. Непонятно почему.
Так что Борис соглашается играть не так уж охотно: все-таки приятнее
выигрывать, чем проигрывать.

Будь они обычными братьями, Борис мог бы смотреть телевизор, а Глеб пошел
бы поискать себе партнера. Но они всегда должны делать одно и то же. Разве
что могут читать в одно время разные книги.

Всего лишь год назад Борис думал, что если бы они родились такими же
сращенными, но не двумя братьями, а братом и сестрой, все-таки жить было бы
интереснее. Протянешь ночью руку, а у нее... Но учительница биологии им
объяснила, что такое невозможно, что они по всем генам, ну и следовательно,
по внешнему строению как бы один человек, только удвоенный. Учительница
биологии, анатомии и физиологии. А сама такая молодая, что хочется изучать
анатомию и физиологию прямо на ней...

- Да ну его, этот телек! - уперся Глеб. - И так только сидим и смотрим, как
идиоты! Лучше сыграем.

Глеб когда чего-нибудь захочет, ни за что не отстанет.

- Да не хочу я играть! - Борис даже дернулся. - Тоже надоело: цацки
переставлять.

Они от мамы научились этому слову, и слово почему-то очень обидное.

Глеб тоже дернулся - в досаде. Он читал когда-то книжку "Отверженные". Они
оба читали, но Глебу понравилось больше. Там описано, как раньше
каторжникам приковывали ядро к ноге. Чтобы далеко не ушли - с ядром. Но оно
хотя бы молчит, потому что железное. А если бы ядро все время спорило? Если
бы не просто висело своей тяжестью, но и тянуло бы в свою сторону? Никакой
каторжник бы не выдержал! А Глеб должен терпеть.

- А жрать тебе не надоело?! А спать?!

Такие внезапные вспышки бывают у обоих. У Глеба - чаще. Хотя и не разобрать
иногда, с кого началось. Тем более, сразу передается от одного к другому -
через кровь.

- С тобой на боку - надоело! Торчишь из меня - как чирей!

- Это ты торчишь! Как рак. Рак и есть.

И не разойтись по своим углам.

В такие минуты каждый инстинктивно тянет в свою сторону, - пока не
сделается больно в средостении.

Глеб уперся щупальцем в шею Борису, тот в ответ схватил своим щупальцем
брата за подбородок.

- Гнилой мешок!

- Прыщ идиотский!

- Пузырь!

Они не ходят во двор, не знаются с уличными мальчишками, потому и ругаются
не очень умело. Но оттого еще более зло.

Вбежала мама. Она оказалась в одной рубашке. Наверное, переодевалась, когда
услышала крики. Братья уставились на нее - и забыли про свою дурацкую
драку.

Рубашка была почти прозрачная, мама казалась в ней особенно молодой.

- Мальчики! Мальчики! Чего вы?!

- Да ну! - сказал Борис, уставившись на мамины ноги.

- Это все он! - не удержался наябедничать Глеб, хотя тоже глядел на маму
разинув рот.

- Нельзя вам ссориться, мальчики! Вы что? Вы должны всегда дружить! А как
же иначе?

- Это все он, - повторил Глеб.

В другой момент Борис бы доспорил. И потому, что Глеб врал: ведь сам же все
начал; и потому, что не любит ябед. Но сейчас он глазел на маму в короткой
рубашке - и ему было не до спора.

- Не бойся, Мышка. Ну просто поговорили между собой, - необычным горловым
голосом сказал Борис. - Давай теперь говорить вместе.

- Ничего себе - "между собой"! Мне в той комнате слышно. Я сначала
подумала, телевизор.

Весь мир они узнали через телевизор. Не выходя из дома совершили несколько
кругосветных путешествий.

- Мы бы и могли говорить - в телевизоре! - воскликнул Борис, осененный
идеей. - И все бы смотрели. Больше чем на Ельцина.

- Смотрели бы - как на зверей! - зло ответил Глеб.

Глеб очень не любит, чтобы на них смотрели. Свои - те привыкли. А если
приходят чужие - противно. Смотрят и в самом деле как на бегемотов в
зоопарке. Борька тоже не любит, когда на них пялятся, но не так. Борька
больше соглашатель.

- Чтобы смотрели прямо так - противно, - согласился Борис. - Вживую. А по
телеку бы - ничего. По телеку - иначе. Потому что пялиться будут дома в
свой ящик, а не прямо на нас. Зато заплатят.

- В цирке тоже - заплатят, - возразил Глеб, но не очень уверенно.

Довод, что смотреть будут не прямо на них, а через ящик, на Глеба
подействовал. На экране все иначе. Те, кто показывается в телевизоре -
особые люди. Как бы дворяне двадцатого века.

Правда, неплохо было бы похудеть ради телевидения. Здесь в своей невылазной
квартире они сидят, не думая, как выглядят со стороны, а в телевизоре надо
смотреться.

А еще: интересно ведь посмотреть на себя! В зеркале - не то. Вот показаться
на экране - почти что снова родиться.

- Считай, Мышка, что мы тренировались перед телевизором, - окончательно
успокоил маму Борис. - Репетировали. - Слово это непривычно прозвучало по
отношению к братьям. - Не дрались мы вовсе, а репетировали.

Мама все еще стояла перед ними - в коротенькой рубашке.

- Значит, все в порядке, мальчики?

- А чего ты, Мышка, такая пришла? - хрипло спросил Глеб. Такая.
Короткохвостая. Спать, что ли, собралась?

- Выйти надо. Как раз переодевалась.

- Перераздевалась! - захохотал Глеб.

- Ну, будьте умницами, - сказала мама. - Погода сегодня в честь вашего
дня - изумительная!

Погода их не касалась, раз они восемь лет из дома не выходили. Их даже
времена года не касаются.

- Ходит куда-то, - сказал Борис вслед маме. - Или к кому-то.

- К заказчикам, - подхватил Глеб. - К своему противному Палычу.

Раз отец давно их бросил, значит приходится подозревать заказчиков.

Иван Павлович тоже - заказчик. Вообще-то он какой-то экономист и приносит
маме перепечатывать скучные статьи, а однажды она печатала ему целую книгу.
Как начал ходить лет пять назад, так все и ходит. "Писучий очень", говорит
мама. Так она называет тех, кто приносит заказы часто и помногу. От писучих
авторов ей прямая выгода, но все равно она произносит это слово с
насмешкой.

Писучий Иван Павлович все носит статьи, но Борис с Глебом давно поняли, что
он приходит не только со своими писаниями. Однажды мама попросила его
поставить розетку, и с тех пор он напрашивается на разные мужские работы.
Даже недавно бачок в уборной чинил.

И хотя носит он статьи про экономику, целую книгу сочинил, весь он
плюгавенький, лысенький, так что сам себе не соответствует: если человек
учит других экономике, то и вид должен иметь процветающий - уверенным
должен быть, упитанным. Правда, мама говорила, что машина у него есть.
Только чаще он ее чинит.

Оттого что Иван Павлович такой плюгавенький, Борису и Глебу все-таки легче:
неужели мама таким прельстится? Но подозрения остаются: что она делает,
когда уходит в город? К кому заходит? С кем раздевается? Плюгавенький-то
плюгавенький, а своим человеком в доме стал. Вот и на день рождения явится.

Мама заглянула снова - одетая.

- Ну, мальчики, будьте умницами! Часа через два вернусь.

А ведь может она бегать и к совсем другим заказчикам, о которых Борис и
Глеб даже не догадываются. Наглым, которые одной рукой забирают
перепечатанные страницы, а другой задирают Мышке платье...

И все-таки они любят оставаться одни в квартире.

Когда мама уходит, они чувствуют себя полными хозяевами. Даже если ничего
особенного не делают. Обычно заходят в мамину комнату.

В маминой комнате обои желтые. После надоевшей изумрудности - приятный
контраст. Мамина комната полна женских мелочей: полочки, салфеточки,
фотографии в рамках. В том числе и фотография отца: бородатого мужчины,
похожего на Рабиндраната Тагора. Мама когда-то рассказала, что бороду и усы
она отцу всегда подстригала сама. Ну а прическу - тем более. Надо было
давно снять и выбросить портрет за то, что отец бросил маму с близнецами,
но мама почему-то портрет не выбрасывает.

Но самое интересное в маминой комнате - рыться в ее столе и читать письма.
Потому что это занятие запретное.

Когда-то они это делали с невинным любопытством, уверенные, что у мамы не
может быть от них секретов, как нет у них секретов брат от брата. Какие
могут быть секреты между родными? Но однажды мама, застав их за таким
интересным чтением, объяснила, что чужие письма читать нехорошо. Труднее ей
было объяснить, почему ее письма - чужие. Братья усвоили только одно: что
читать мамины письма надо тайно - и с тем большим усердием принялись за это
занятие в мамино отсутствие. Открывая ящик стола, они чувствовали себя
секретными агентами, выкрадывающими чертежи новейшей подводной лодки. Надо
было заметить расположение бумаг, аккуратно вынуть новое письмо, а потом
вернуть на место, чтобы мама ничего не заметила.

Они играли в агентов, но у них был и обычный интерес, вполне семейный:
вдруг мама снова соберется замуж, вдруг здесь в квартире появится чужой?
Они хотели бы узнать о подобной опасности заранее, чтобы попытаться
защититься. Иван Павлович в этом смысле не в счет: он околачивается уже так
давно, что настоящим мужем стать не сможет - мама держит его в положении
полуприслуги. Но всегда грозит появиться другой!..

Под тремя уже прочитанными раньше письмами в ящике лежало четвертое -
новое. И необычное!

Большой плотный конверт с английской надпечаткой в углу. Адрес тоже был
написан по-английски. А под ним приписано карандашом по-русски:
"Железноводская ул." - для почтальона.

Конверт был распечатан. А внутри на бланке письмо - и тоже по-английски.
Мама по-английски ничего не понимает, а они читают свободно. Мама давно
решила, что очень хорошая специальность для них: сидеть дома и переводить.
Потому они с первого класса несколько лет занимались английским с
учительницей.

Два или три раза мама уже получала английские письма, и она давала им
переводить. Ей бывало приятно убедиться, что они на это способны. А это
письмо почему-то не показала. Или просто не успела? Вряд ли. Скорее, решила
это письмо от них скрыть, поискать переводчика где-то на стороне. Значит, в
этом письме что-то секретное!

Не колеблясь, братья принялись читать. Читать они могут вместе, держа
страницу посредине - зрение у них хорошее.

Бланк с крупными буквами наверху:

Массачуссетский генеральный госпиталь

- Дженерал хоспитал, - неприязненно повторил Борис. - Госпиталь ей
понадобился!

- Лучше бы Дженерал моторс! - подхватил Глеб.

Миссис Кошкарова!

Вынужден с сожалением сообщить Вам, что операцию по разделению Ваших
сыновей мы произвести не сможем. Наше мнение полностью совпадает с мнением
коллег из клиники Медицинского института Санкт-Петербурга.

Вы пишете о том, что хирургия всегда риск. Но проблема состоит в том, что
равный риск здоровью обоих Ваших сыновей в данном случае невозможен.
Степень их неразделенности такова, что для успеха операции надо было бы
заранее решить, кого из двоих оставить в живых, сознательно идя на
заведомую гибель второго. Это означало бы медицинское убийство и невозможно
по этическим соображениям.

Не думаю, что прогресс хирургии дает надежду на проведение такой операции в
близком будущем. Ваши сыновья, как мне представляется, приспособились к
жизни в качестве почти общего существа, и советую Вам смириться с подобным
положением вещей.

Желаю Вам всего лучшего. Преклоняюсь перед Вашим мужеством.

Профессор Уильям Рубль."

Бывают же такие американские фамилии: Ruble. Вообще-то произносится "Рабл",
но пишется буквально - Рубль.

- Разбежалась! - сказал Глеб. - Думала, в Америке все могут. Разрежут как
двойное яблоко.

Им однажды попались два сросшихся яблока на одном черенке. Борька тогда
взял да запустил в окно. Хорошо, никого не убил внизу.

Значит, мама все еще надеется, что ее близнецы смогут сделаться нормальными
людьми! Борис подумал об этом без благодарности: настолько очевидна была
несбыточность такой надежды, что лучше бы и не бередить.

И Глеб только разозлился на маму. Конспираторша! Подарочек приготовила ко
дню рождения! Думала, войдет и скажет: "Собирайтесь, мальчики, едем в
Америку разделяться!" Это только амебы запросто делятся - без вредных для
себя последствий.

Они вдвоем вложили письмо обратно в плотный американский конверт и
аккуратно положили в ящик на прежнее место. Прикрыли тремя старыми
письмами - будто и не читали.

Не трогая больше ничего в маминой комнате, братья зашагали в свою комнату.
Складываясь-раскладываясь, складываясь-раскладываясь. И нечего им мечтать о
свободе!

Самое лучшее занятие для них - сидеть за столом и переводить с английского.
Перевести какой-нибудь роман полный приключений, в котором герой любит,
дерется, побеждает, путешествует по всей планете в поисках клада или
справедливости... А самим, тем временем, гулять до уборной и обратно.

- Выходит, если бы этот американский Рубль не знал заранее, кто выживет, а
кто - нет, он бы взялся, - сказал Борис. - Кинуть жребий - он согласен.

- Как будто в этом разница, если так и так один выживает. Жребий или не
жребий, - не то заспорил, не то согласился Глеб.

- Разница... - задумчиво промолвил Борис. - Разница...

Борис подумал, что лишние люди, случается, умирают. Даже довольно часто. И
тем самым освобождают близких от своего присутствия. Умирают злые, умирают
больные - и оставшимся становится легче. А если бы... если бы один из них
двоих умер? Если бы Глеб умер? Пришлось бы срочно сделать операцию, чтобы
освободить оставшегося в живых. Освободить его, Бориса!.. Если только
возможно кому-то из них умереть одному, если только болезнь и сама смерть
не перетечет с кровью и к другому, как перетекают даже настроения. И мысли
тоже... А вдруг и эта мысль - перетечет?! Вдруг Глеб поймет, о чем сейчас
мечтает брат?!.. Нет-нет, не мечтает - просто "проигрывает варианты"...

А Глеб подумал, что все-таки американский Рубль не сказал окончательно, что
операция невозможна, он ведь пишет: "вряд ли в ближайшее время..." А вдруг
изобретут в медицине такое, что можно будет запросто выпустить их с Борькой
брат от брата на волю?! Ну не в следующем году, а лет через десять. Им ведь
исполнится всего по двадцать семь! Может быть, очень может... Американский
Рубль будет теперь думать. До маминого письма он не знал и не думал, а
теперь будет думать...

- Ленка сегодня придет, - сказал Борис.

Сказал, чтобы резко переменить мысли, чтобы не перетекали к Глебу опасные
мечты.

- Интересно, хахаль у нее уже есть? - мечтательно предположил Глеб.

- Само собой! В школе они только и делают, что трахаются. Когда все вместе.

Школа - это место, где все вместе. Борису и Глебу такое даже вообразить
трудно. Человек сто, даже больше - и все вместе. Ходят, болтают,
обнимаются.

Раза два к ним приходили ребята из школы. От них-то у Бориса и Глеба все
сведения о школе, о девочках; слова, которым их не учила мама. Ленка тоже
кое-что рассказывает о школьной жизни, но иначе, от нее слово "целка",
например, они узнать не могли. А какое хорошее слово! Образное. Раза два
или три приходили, но потом куда-то исчезли.

- А чего делать, если не трахаться? В десятых классах сейчас десять
процентов целок. Которых никому трахать не захотелось.

- Ты что ли считал? - насмешливо спросил Борис.

Он и сам думал, что не может сохраняться больше целок, но его злила
уверенность Глеба.

- Значит - сосчитали. Осмотр устроили - и сосчитали!

Глеб сказал - и тут же очень зримо представил себе: осмотр девочек. Так и
надо их всех - осматривать! И ощупывать заодно.

Дальше говорить на эту тему не имело смысла - только себя растравлять.

Когда вернулась мама, они усердно занимались.

- Ну как вы тут без меня, мальчики?

- Нормально! - с излишней бодростью откликнулся Глеб.

Он опасался, как бы мама по их настроению не почувствовала, что они читали
ответ из Дженерал хоспитал.

- Куда сбегала, Мышка? - ревниво спросил Борис.

- Куда я могу от вас бегать? Как всегда - по магазинам.

Сейчас чего-нибудь приготовлю быстренько, чтобы перекусить до гостей.
Вечером будут всякие угощения, так что я вам пока немного сделаю, хорошо?

Борис предпочел бы много - и сейчас, и вечером. Они оба любят поесть, Борис
даже немного больше. Но все равно толстые они одинаково: общая кровь
разносит питание и все уравнивает. Может быть даже, кто-то один из них мог
бы есть и пить за двоих, но второй ни за что бы не согласился сидеть рядом
и только смотреть, как жует брат.

- Ленка еще когда придет, - сказал Глеб. - Опоздает, как всегда. А нам
ждать.

- Хорошо-хорошо, - засмеялась мама, - сделаю полный обед. Мужчин надо
кормить. Мужчинки вы мои, - и она потрепала их по головам. Правой рукой -
Бориса, левой - Глеба.

Братья под мамиными руками крутили головами, а Глеб еще и старался боднуть
лбом ласкающую руку.

- Лука жареного побольше, - напутствовал Борис.

После еды им захотелось спать. Они сидели за тем же столом, но перед ними
лежали уже не учебники, а газеты. Они любят читать газеты, мама нарочно
выписывает для них, а сама не читает. Но после еды спать хотелось больше,
чем читать. Однако каждый старался не показать себя соней перед братом,
каждый хотел сказать потом: "Это ты задрых, а я сидел читал", но сонная
кровь переливалась из одной головы в другую, мозги затуманивались.

- Это ты заснул, - пробормотал Глеб.

У Бориса не нашлось сил заспорить.

Головы клонились, подбородки упирались в грудь.

Продремали они, наверное, около часа, Первый очнулся Борис. Как всегда
после дневного сна, голову застилал тяжелый дурман. Да брат еще гнал свою
дурманную кровь.

- Эй, хватит! - толкнул он щупальцем Глеба.

Так же трудно очнулся и Глеб.

- Ну что, не пришла еще? - ошалело спросил он.

- Больно быстро хочешь.

Можно было наконец приняться за газеты.

Для газет у них существует особый прием: широко разворачивают номер, и
Борис читает левую полосу, а Глеб - правую. А потом тычут пальцем в самое
интересное, чтобы брат быстро просмотрел самое интересное. Это у них
называется "перекрестный метод".

Борис свою полосу прочитал быстро - просмотрел по диагонали, потому что там
оказалось большинство экономики: пусть о ней читает противный Иван
Павлович. А Глебу попалась статья про мафию - и он застрял.

- Давай дальше, - дернул Борис. - Чего у тебя?

- Погоди. Представляешь, он в бронированном "мерседесе" всегда, а все равно
достал снайпер - когда дверца открылась.

- От всего не предохранишься, - философски заметил Борис. - Давай дальше!

- Погоди ты, - дернул к себе и Глеб.

Они бы снова шумно заспорили как утром, но услышали звонок и разом
помирились: Лена пришла!

Веселая мордочка заглянула в комнату.

- Привет, мальчики! Как ваше нерушимое единство?

Ленка совсем своя. И братья ее не стесняются. Потому она может шутить на
тему их - нет, не уродства, а особенности.

- Нерушимое единство крепнет, скрепленное братскими узами! - в тон ей
отрапортовал Глеб.

- Сейчас разденусь.

Она имела в виду - снимет пальто. Хотя могла бы раздеться гораздо
интереснее.

Ленка снимала пальто, потому что на улице была какая-то погода. А у Бориса
и Глеба пальто вообще не было. Или плаща. Хотя они знали теоретически, что
плащ похож на пальто, только он еще и против дождя.

Лена вошла уже окончательно.

- Ну поздравляю, мальчишки. Вот вам от меня.

И она с лихим стуком поставила на стол две одинаковых чашки.

- А поцеловать? - потребовал Борис.

- Сейчас, мальчики!

И она, не давая им встать, забежала со спины и поцеловала Бориса в левую
щеку, а Глеба в правую.

- Вот так. Ну, что новенького? Крепнут узы?

Что у них может быть новенького?

- Вот ты пришла, - сообщил Борис.

- Приехала с орехами, - добавил Глеб, глупо хихикнув.

- Какая же я новенькая? Я - старенькая.

- Совсем молодая, - серьезно заверил сестру Борис.

Не такую уж сестру - двоюродную.

- Молодая, как яблочко, - подхватил Глеб. - Как персик.

Леночка уселась на диван, обнаружив обтянутые черными чулками коленки. И
даже ляжки до половины, потому что уехала наверх короткая юбка. Братья
развернулись вместе со стульями - примерно так же разворачивается на месте
тракторный бульдозер - и оказались лицами к дивану.

- Как персик, - повторил Глеб тоном эксперта и протянул сильную правую руку
к леночкиному колену.

- Да ну вас, мальчишки!

Леночка сдвинулась в сторону Бориса, но и он протянул сильную левую к ее
колену.

- Чулки порвете!

Братьев охватил неведомый прежде задор. До сих пор они лишь мечтали о
женщинах, доходили в своих мечтах до экстаза - но никогда не притрагивались
вот так нежно и настойчиво к настоящей женщине. Хотя бы и к сестре. Да и не
к сестре, а к кузине, и вообще просто к девочке, которая совсем голая под
коротеньким платьем.

- Растаешь ты, что ли, если тронуть тебя? - сказал Борис.

- Будешь тронутая, только и всего! - объяснил Глеб.

И они придвинулись ближе к дивану.

- Вы прямо как наши мальчишки в классе, - засмеялась Леночка. - Те тоже
руки распускают.

- А мы тоже учимся! - сказал Борис.

- Заочно, - добавил Глеб.

- Вот и трогали бы - заочно, - засмеялась Леночка.

- Трогали бы - за! - поправил Глеб.

Борис потянулся к леночкиному боку левой рукой, Глеб - правой, и они обняли
бы ее вместе, но она быстро подтянула ноги, вскочила на диван и, перешагнув
через руку Бориса, ускользнула.

Вдвоем им ее не поймать. Если не придет сама.

- А давайте танцевать! - догадался Борис. - Мы никогда не танцевали.

- А теперь попробуем! - посулил Глеб.

- Как же вы сможете? - удивилась Леночка.

- Так и сможем! - заверили братья хором.

И встали.

Встали так резко, что один стул упал, а другой сильно покачнулся, но
устоял.

Им нужно совершить целый маневр, чтобы поднять то, что упало за спиной:
опять разворачиваться с изяществом бульдозера. И пришлось бы
разворачиваться: нельзя же будет танцевать, если под ногами будет путаться
стул.

Но Леночка их опередила, шмыгнула под рукой Бориса, быстро подняла стул - и
осталась у них за спиной. Братья продолжили маневр, стараясь повернуться в
ней фасадом, но Леночка снова скользнула под рукой Бориса.

- Чего ты ее выпускаешь? - закричал Глеб на брата. - Хватай!

- Чего ты скачешь? - закричал Борис на сестру. - Стой! Будем мы танцевать
или нет?!

- А музыка? - хихикнула Леночка.

- У нас есть музыка! - хором объявили братья. - Врубим маг.

- Ну давайте, - смилостивилась Леночка. - Я включу. Где у вас?

Глеб хотел ответить: "Там же, где у всех!", но не решился.

Леночка поставила пленку.

- Ну что, мальчишки, как мы будем?

Она шла к ним навстречу, смеясь, и Борису показалось, что она идет к ним
почти совсем раздетая и спрашивает: "Ну как мы будем?" имея в виду совсем
другое.

Борис ощутил восторг и страх, странное восхитительное чувство, в котором
страх был так же необходим, придавая особенную остроту восторгу.

Глеб смотрел на Леночку и думал, как было бы здорово, если бы нашлись и
двойные девочки, близнечихи; ну пусть бы и не сросшиеся, а просто
одинаковые - по сестре на брата.

А так идет к ним одна - и смеется. Думает, они растеряются, надвигаясь на
нее одну - вдвоем.

- Так и будем! - заверил Глеб, широко раскрывая свою правую руку.

- Так и будем! - подтвердил Борис, и точно так же раскрыл свою левую.

Леночка шагнула совсем близко, и наружные сильные руки братьев сомкнулись
за ее спиной.

Близнецы затопали не в такт, каждый потянул Леночку к себе, и в результате
она оказалась прижатой к внутренним ногам, к ложбине между животами, к
средостению, а недоразвитые ручки-щупальца легли ей на груди.

- Ой, мальчики, руки-то уберите!

- Какие же это руки? - гордо возразил Глеб.

- Руками мы бы не стали, - тоном оскорбленного достоинства заявил Борис. -
Руками другие хватаются, которые нахалы. А это же так - рудименты. Да и
деваться им больше некуда. Если не отрезать.

- Рудименты-грудименты! - объяснил Глеб.

Впервые они словно хвастались своими странными щупальцами.

И Леночка удовлетворилась таким объяснением. Она давала понять, что лапать
ее так бесстыдно руками, конечно же, нельзя, ну а рудиментами - можно.
Недоразвитые щупальца похожи на детские ручки, получалось, что ее как будто
бы ласкает маленький ребенок. А ребенку все позволено.

Быстрая музыка сменялась медленной, но в их топтании ничего не менялось.
Щупальца застыли в своем положении как в блаженном обмороке.

- Хитрые вы, на халяву хотите, - хихикала Леночка.

- Это как - "на халяву"? - не поняли близнецы.

- Ой, как же вы живете? Простых слов не знаете. На халяву - оно и есть, на
халяву. Как еще?

- У тебя, значит, здесь халявы торчат?

И щупальца особенно вкрадчиво сжали достигнутые и уже ставшие как бы
рассекреченными объекты.

- Нет, это вам на халяву.

- Значит, это у нас такие халявики? На тебя навострились.

- Ой, какие вы смешные, мальчишки!

Но мальчишкам было не до смеха. Восторг и страх усиливался, каждый из
близнецов тянул Леночку в свою сторону, но наконец Глеб первым понял, что
можно заняться более интересным делом и стал своей сильной правой рукой
задирать леночкину коротенькую юбку.

И Борис сразу же стал делать то же самое.

- Вы что, мальчики? - Леночка все еще смеялась, но уже скорее по инерции.

- Ничего... сейчас... ничего...

Юбчонка задралась, под ней обнаружилась еще одна шелковистая восхитительная
преграда, не имеющая ничего общего с грубыми мужскими трусами, и пальцы
неумело заскользили по ней, как неподкованные копыта по блестящему льду.

- Вы что, мальчики?! Пустите! Я же сестра. Пустите!

- Ничего... сейчас... ничего...

Сильные руки братьев, скользившие по запретным шелкам, уже почти не
удерживали Леночку, но она не отстранялась, словно другие - невидимые -
руки еще крепче прижали ее к этой горячей дрожащей живой стене.

- Вы с ума сошли... Тетя Вера войдет...

Да-да, сейчас у них просто танцы, а по-настоящему надо потом.

- А чего? Просто танцуем... Ты приходи, когда одни...

В этот момент мама действительно вошла. Шаги в коридоре за музыкой все трое
не расслышали.

- Сейчас будем ужи... - с разбегу заговорила мама. Запнулась, и докончила
совсем другим тоном: - Ужинать будем сейчас. Иван Павлович пришел.

Они и не слышали звонка.

- А мы, тетечка Верочка, танцуем, - объяснила Леночка, опуская юбку.

- Я вижу. Веселитесь.

- А хотите, я вам чего-нибудь помогу? Мы уже почти потанцевали.

- Помоги, - явно обрадовалась предлогу мама. - У меня еще салат майонезом
не заправлен.

- Нужен очень - твой-йонез... - пробурчал Глеб.

Леночка оторвалась от братьев, и Борис подумал, что мама может увидеть на
брюках горб, не предусмотренный фасоном. Да и у Глеба, наверняка, такой же.
Леночка пусть бы видела, а маме - нельзя.

Глеб подумал то же самое. И не только подумал, но и взял поспешно книгу со
стола, словно страсть к чтению его вдруг охватила. Взял книгу, но не к
глазам ее поднес, а как бы случайно прикрылся. Роль фигового листка
досталась затесавшейся между газетами тригонометрии.

- Тангенс угла измерить хочешь? - спросил Борис, когда мама с Леночкой
вышли.

Но Глеб еще не успокоился и не мог улыбаться вместе с Борисом.

- Ленка сказала "почти потанцевали", - вспомнил он мечтательно. - А как бы
с ней совсем дотанцевать!

Они прочно уселись за стол, и ожидание праздничных угощений охладило Глеба.

- Мамаша на Ленку ругаться будет, - сказал Борис.

Нельзя было сказать "Мышка будет ругаться": Мышка не может ругаться по
такому поводу - только строгая мамаша.

- Не, не будет при противном Палыче. И Ленка наябедает, что она не
виновата, что это мы к ней полезли.

- Подумаешь, полезли. В школе только все и лезут. Даже на уроках! -
вдохновенно фантазировал Борис. - За партами сидят парами, а под партой
руками шарят. Училка про спряжение говорит, и они в это время шарят.
Халявочки да халявики друг другу щупают.

- Халявки-халявики, большие да маленькие, - пропел Глеб.

- Ленке чего, мамаша на нас может потом ругаться, что двое на одну, -
самокритично сказал Борис. - Вот если бы близнечихи пришли, тогда бы на
всех хватило. И на них, и на нас.

- Сиамочки - под пузом ямочки! - Глебом владели рифмы.

Вернулась мама, торжественно неся большую латку. А следом Леночка с миской
салата. Обе шли - как будто и не случилось ничего.

- Сейчас-сейчас, мальчики. Сейчас еще Иван Павлович. Он там свой сюрприз
заканчивает.

В предвкушении сюрприза Борис и Глеб ощутили даже некоторую симпатию к
обычно противному Ивану Павловичу: когда человек приносит подарок, это
многое в нем извиняет.

Вошел наконец и Иван Павлович, внес графин с темной жидкостью.

- Вот, молодые люди, по случаю вашего юбилея вам вишневое вино. Домашнее.
Градусов в нем почти нет.

Графин был знакомый: мама рассказывала, что она его принесла в приданое. А
ей он достался еще от бабушки. Значит, Иван Павлович подарил только вино, а
графин пожалел, налил в мамин. Другого от него и ждать нечего.

- А почему градусов нет? - разочаровался Глеб. - Будто мы не взрослые.

- Вот через год отпразднуем совершеннолетие, тогда и отметим чем-нибудь
настоящим. А пока еще для вас вино полудетское.

Иван Павлович старался шутить, не понимая, что он шутить не умеет, лучше и
не пытаться.

Вина Борис и Глеб до сих пор не пили. Вообще никакого алкоголя. Даже пива.
Раньше мама говорила "рано", а теперь говорит "дорого". Иван Павлович мог
бы разориться по случаю дня рождения, а он - "полудетское". Да разве от
него чего-нибудь дождешься?

- Ну давайте, все на столе, - скомандовала мама.

Иван Павлович суетливо разливал свое полудетское, возглашая:

- Сначала за именинников... Теперь за мать новорожденных, так сказать, за
виновницу...

Последнее прозвучало почти двусмысленно: словно мама виновата, что таких
родила.

А Леночка почему-то все время рассказывала, как интересно у них преподают
химию. Опыты хорошо ставят.

Градусов в вине Ивана Павловича совсем не чувствовалось, головы у Бориса и
Глеба с каждым тостом становились яснее и яснее.

Когда мама вышла поставить чайник, а Иван Павлович почему-то увязался ей
помогать, Борис протянул левую ногу и потрогал ею ногу Леночки. Тоже
поставил опыт: проверить, какая будет реакция. Леночка слегка сдвинулась.
Тогда Глеб потрогал ее правой ногой. Леночка сдвинулась было обратно, но
там ее уже ждала нога Бориса. Братья действовали так синхронно, словно
управлялись одной общей головой.

- Ну, мальчишки, вы сегодня играете! Как кони.

Сказано это было скорее одобрительно.

Вернулись взрослые, и Леночка снова заговорила про опыты. А Борису с Глебом
хотелось произвести только один опыт - с участием Леночки, и потому самое
слово "опыт" в ее устах звучало для них как намек.

После чая Леночка сразу заторопилась, чмокнула братьев в щеки, а когда те
полезли было с ответными поцелуями, засмеялась и ускользнула. Им же ее не
схватить, пока сама не захочет.

Исчез и Иван Павлович, не стал докучать своим присутствием.

- Вот и праздник прошел, - сказала мама. - Проходят, и не заметишь. И
никакое Пал-Пал принес не вино. Даже и не почувствовала.

И мама стала напевать: "лишь один не спит, пьет шампанское". Очень давно
она не пела.

- Чего ты, Мышка, какой он тебе "Пал-Пал"?! - грубо оборвал Борис.

- Пал-Пал - не попал, - откликнулся Глеб.

- Не попал, - засмеялась мама. - Очень нужен!.. - А сейчас бы хорошо -
шампань. У нас в салоне говорили "шампунь". Ваш папа сначала не понимал.

- А давай сейчас купим шампуня! Сходим вместе, Мышка! И будем сами
праздновать!

Борису показалось, что его никогда еще не осеняла такая великолепная мысль.

- Прибежала Мышка, Мышка-коротышка, - мурлыкал Глеб.

- Ложитесь, мальчики, ложитесь. Мы и так сами лучше всех празднуем.
Ложитесь, - шепнула мама, - я в пирог особенной травки положила, чтобы вам
что-нибудь приснилось.

С общего согласия близнецы улеглись на спины. И сразу замолчали в ожидании
чудесного сна.

Дверь тихо открылась и мама вошла к ним в комнату. Когда-то давно она
всегда заходила поцеловать их перед сном, но потом перестала, сказала:
"Хватит, вы уже взрослые". И вот - вошла.

Неслышно, как мышка, она подошла и молча погладила по головам. Оба замерли
под ее рукой.

- Бедные вы, бедные, - прошептала она наконец. - Взрослые уже. Взрослые
мужчины, да? А живем тут как в монастыре.

Она гладила их по головам, потом ее маленькие ладошки спустились ниже - на
шеи, на плечи.

- Кто же вас выберет, кто пожалеет? Какая девушка?

Мама гладила их по плечам, по груди. Они боялись пошевелиться.

- Я во всем виновата, что родила вас такими. Я. Я и одна помочь вам могу.
Кто же кроме мамы вас полюбит? Кроме мамы и помочь вам некому.

Из окна в комнату вливался слабый свет. И близнецы не отрываясь смотрели,
как мама встает, медленно расстегивает халат - а под халатом она оказалась
как Венера из эрмитажного альбома.

- Я ведь тоже не старая, мальчики мои. Может, понравлюсь вам.

По радио часто передают арию, которую поет сладкий тенор: "И вот она без
покрывала вдруг предстала предо мной".

Но никогда Борис и Глеб не смели думать, что счастье, доступное оперному
красавцу, достанется и им.

Но мама медлила.

Не мама - мышка. Женщина, прекрасная как на картине - и маленькая родная
Мышка.

Она стояла со стороны Глеба. И Борис видел, как поднялась сильная правая
рука брата и потянулась к Мышке. Маленькая Белая Мышка вздрогнула от
прикосновения, вытянулась и сразу наклонилась, шепча:

- Мальчики мои... кто же... какая другая...

Она гладила обоих, но больше доставалось Глебу, который был ближе.

Глеб вскочил бы, чтобы обнять женщину и повалить на тахту, если бы не висел
на нем гирей брат. А так оставалось принимать ласки и ждать, что быстрая
Белая Мышка что-нибудь сделает сама.

А Борису сделалось страшно. Это был не сладостный страх, пережитый недавно
с Леночкой, а страх панический, позорный. Тогда с Леночкой была игра, он не
мог идти до конца и Леночка не ждала от него этого - и потому можно было
играть роль настойчивого и страстного мужчины. А сейчас не игра, сейчас не
притворишься, сейчас надо доказать свое мужество на деле... Но вдруг не
получится?! Вдруг он опозорится?! Постыдный страх наростал, захотелось в
уборную, немедленно в уборную! Единственное желание, единственная страсть.

- Идем скорей, - хрипло сказал он. - Дупелиться. Не могу.

- Ты чего?

- Идем, говорю, скорей! Дупель-шесть!

Борис дернулся, чтобы привстать, таща за собой Глеба.

Почти всегда подобные позывы возникают у них в резонанс, но сейчас Глеб был
весь захвачен непривычными ласками и резонанс разладился.

- Лежи ты!

- Идем! Скорей!

- Ну что вы, мальчики, идите, - шепнула Белая Мышка. - Я же никуда не
денусь. Подожду.

Как были, голые, они заковыляли в уборную. Глеб слегка ворчал, но скоро
ощутил, что цель похода близка и ему. Но при этом первым бздуном показал
себя Борька - даже и удачно получилось.

Борис же едва успел донести свой груз до цели. Но все-таки - успел. И
пережил облегчение, как громадное наслаждение, почти равное предстоящему.

- Я тоже, - пришлось признаться Глебу.

И Борис с удовольствием расслышал, что брат выдал примерно такую же
порцию - а притворялся, что не хочет!..

Отдупелившись, они весело пришагали назад.

Мышка лежала, натянув одеяло на самый нос.

- Все в порядке? - спросила она обыденно.

И вопросом этим сделалась еще ближе и родней: значит, между ними нет стыда,
ничего не нужно скрывать, стесняться - как не стесняются друг друга
поневоле Борис с Глебом.

Страх у Бориса прошел совершенно: как получится, так и получится. Перед ним
была ждущая женщина - но и мама, родная Белая Мышка, которая все поймет и
не станет презирать его за то, что в первый раз может получиться не так уж
здорово.

- Животом - хрипло сказал Глеб.

Скомандовал.

А какое право он имеет - командовать?!

- На спину, - ответил Борис.

Они видели ночью фильм по телеку, и там мужчина лежал на спине. Можно и
так, значит.

Если бы лечь животом, Мышка оказалась бы со стороны Глеба - и значит, он
надвинулся бы на нее первым. А если на спине, выберет она. Кого она
выберет?

- Животом давай! - повторил Глеб.

- Не ссорьтесь, мальчики, не ссорьтесь. Все будет хорошо. Ложитесь на
спинки, очень хорошо.

У них-то, раскормленных, "спинки"!

Маму они слушаются, и Глеб больше не спорил. Дружно спиной вперед близнецы
вползли на тахту. И Мышка оказалась со стороны Бориса.

Он потянулся к ней, в первый раз робко погладил такую белую, такую нежную
кожу. Мышка выпрямилась, стоя на коленях. И руки, и щупальца приподнялись к
ней навстречу. А ее ласкающие ладони спускались от головы, от шеи - ниже...
ниже...

Глеб попытался приподняться правым боком вслед за своей рукой, но большего
он сделать не мог, прикованный к борькиной туше.

А Борис - Борис еще был не совсем готов, и Мышка это увидела, ощутила. Она
поцеловала Бориса и, стоя на коленях, перешагнула к Глебу.

Вот она - столько лет запретная зона! И наконец Глеб оказался в ней
законно. Зона ждала его, устроена для него... Все чувства сосредоточились в
одной точке, как в боеголовке стартующей ракеты.

Дерганья Глеба напрягали и Бориса. Теперь и он был готов, совершенно готов.

Глебу казалось, он несется в каком-то неведомом пространстве, ускоряется -
и головка взорвалась мягким сладким взрывом.

Нетерпение Бориса стремительно возрастало, пьяная от наслаждения кровь
брата туманила голову, и Борис тоже взорвал свой заряд - из солидарности.

Но взрыв произошел далеко от цели.

Глеб лежал в блаженном изнеможении. Вместе с наслаждением он испытал и
полное моральное удовлетворение: ну вот он и настоящий мужчина.

А Борису сделалось стыдно. Чем они занимаются! то-есть - с кем!.. И к тому
же - без толку. Не донес. А Глеб - Глеб все сделал по-настоящему,
по-мужски...

Мышка гладила Глеба.

- Вот и хорошо, вот и умница... А ты, Боренька?

Ее рука протянулась - и нащупала последствия катастрофы.

- Не вытерпел. Конечно, куда ж вытерпеть, когда рядом такое. Ну ничего, ты
тоже молодец. В следующий раз ты - первый.

Борис почти утешился. Успокоился. С кем они занимались? Да с Мышкой же, с
Белой Мышкой. И больше никого здесь нет. Мышка вся своя, стыдиться ее не
нужно...

- Спите теперь, мальчики, - Мышка поцеловала обоих особенными мягкими
губами. - Спите...

И исчезла.

Привычные слова просились на язык.

"Во дает, - чуть не сказал Глеб. - Дала!"

И не сказал.

"Лучше, чем с девчонками в школе, - чуть не сказал Борис.

- Те сами не умеют, а Мышка научит".

И тоже не сказал.

Не нужно было говорить.

Нужно было оставаться в новом незнакомом мире, в котором не говорят простых
слов. Как во сне...

Наутро они завтракали как обычно. И никто не напоминал о том, что случилось
ночью. Ни она, ни они.

Глеб усмехался про себя, но виду не показывал. Он чувствовал себя хозяином
дома, повелителем. Еще вчера он был мальчиком, который должен слушаться
маму. А сегодня он мужчина - и пусть женщина знает свое место.

А Борис думал, что если бы кто-то посмотрел сейчас на их семью со стороны,
то никогда бы не догадался, что за столом сидит не мать со своими
близнецами, а любовница с любовниками. А может быть, и про многих других -
не догадываются? Живет себе одинокая мать с сыном, или отец с дочерью, или
брат с сестрой - и кто знает, чем они занимаются по ночам?.. То есть с ними
за столом не мама, с ними их Белая Мышка, но ведь и в других странных
семьях найдется Кошечка или Курочка.

Потом Мышка ушла в свою комнату и уселась за машинку, а Борис с Глебом
старались учить уроки, но у них не очень получалось. Они ведь стали совсем
другими, случилось то, о чем они мечтали как о недостижимом счастьи,
предаваясь жалким детским наслаждениям - случилось, вопреки их уродству! И
после этого учить уроки, как вчера или позавчера? Мир изменился, а уроки
остались?

День рассеял чары. Братья больше не пребывали в незнакомом мире - не во
сне, но как бы за гранью яви и сна. Они сидели в своей надоевшей зеленой
комнате, и слова просились наружу.

- А интересно бы сюда какую-нибудь отличницу! - предположил Глеб. - Урок
анатомии и физиологии провести.

- Или училку молодую. Светлану Иванну лучше всего. - храбрясь подхватил
Борис.

- Светочку-Котлеточку.

Светлана Ивановна как раз и преподавала анатомию и физиологию.

- Интересно, она ученикам своим дает? - уже уверенно продолжил дискуссию
Борис.

- Отличникам.

- Или наоборот: объясняет на опыте тем, кто плохо понимает.

- Тогда все скажут, что плохо понимают.

- А мы бы ей сами урок анатомии устроили! - догадался Борис. - Такой
анатомии она больше нигде не увидит!

Да-да, они не только инвалиды, не только жалкие уроды. Они - чудо света.
Так что еще и непонятно, стыдиться ли им своего устройства, или гордиться
небывалым строением? По настроению. До сих пор они чаще стыдились. Но,
может быть, зря? Заурядных одинарных людей миллиарды, и кому они интересны?
А они - двойные - единственные! А уж учительнице анатомии интересно бы
вдвойне посмотреть на них - раздетых, чтобы разглядеть все их анатомические
секреты.

Посмотреть. И испытать на себе.

Стыдиться им себя - или гордиться собой?

Оказывается, все зависит от точки зрения.

В воображении Бориса возникла сцена приема где-нибудь в Голливуде: они с
Глебом в специально сшитом двойном смокинге (мама такой, пожалуй, не
сошьет) идут мимо дам в стотысячных туалетах, мимо мужчин в смокингах же; у
всех в руках хрустальные бокалы с шампанским, все поздравляют их,
единственных и неповторимых сиамских близнецов, а внизу ждет новенькая
машина от Дженерал моторс - "кадиллак", например...

Интересно, что за рулем всегда будет Борис, потому что руль в машинах
слева. Правда, в Японии выпускают машины с правым рулем, но Голливуд в
Америке, и Дженерал моторс в Америке, а в Америке на машинах руль слева.
Глеб будет завидовать, но ничего не поделаешь...

И тут Борис вспомнил, что одной рукой машину не поведешь, а жалким
щупальцем ни руль крутить не получится, ни переключать передачи.

А Глеб в это время придумал, что именно в них должна влюбиться какая-нибудь
кинозвезда. И не какая-нибудь, а самая-самая - кто сейчас вместо Софи
Лорен? Влюбится, потому что обычные мужья ей надоели, а вот такого -
двойного - нет ни у кого. Еще и найдутся другие многие звезды и звездочки,
которые попытаются их отбить, так что самой первой и самой догадливой
придется держаться за них всеми ручками. А они еще подумают, оставаться ли
с ней...

Мышка заглянула к ним перед обедом.

- Ну что, мальчики, котлеты есть будете? Я фарш купила. Знаете, сколько
теперь фарш стоит? Самый изумительный взяла, парной. Нельзя же мужчинам без
мяса!

Мышка торжественно и многозначительно подкладывала им котлеты, они жадно
ели и думали, что вчерашняя ночь повторится снова.

По радио запел хор на слова Пушкина: "Восстань, боязливый!" Дальнейших слов
было не разобрать, но самые первые - самые интересные. Но к близнецам
заклинание Пушкина уже не относилось. В первую ночь - пожалуй, в первую
ночь заклинание бы пригодилось, особенно Борису, но теперь он уже это
преодолел.

И Мышка снова неслышно пробралась к ним. На этот раз Борис наконец-то попал
в запретную зону. В запретный рай... Так вот та ось, вокруг которой
вращается Вселенная. Или, по крайней мере, - Земля!

Земля вращалась все быстрее; и вдруг ось начала резко вибрировать - как
волчок, исчерпавший вращение (папа когда-то подарил игрушку). И не только -
ось. Мышка вся дергалась в судорогах - бедная маленькая мокрая Мышка.

Борис испугался было, что сделал что-то не так, даже собственное его
райское блаженство от испуга ослабло, но потом что-то вспомнил, сообразил,
что этого-то Мышка и хотела. В этих вибрациях ее мечта и ее награда!
Насколько же мощнее и дольше ее вибрации, по сравнению со сладким взрывом
боеголовки. Землетрясение - рядом с горячим гейзером!..

А Глеб ей вчера землетрясения организовать не смог. И значит, вчера у Мышки
получилась только репетиция, зато сегодня - настоящая премьера!

Глеб порадовался за Борьку, что брат его догнал в развитии. И не ревновал,
что с Борькой Мышка поймала полный кайф. Потому что вчера Глеб ее разбудил
для радостей - как Спящую Красавицу от долгого сна. Вчера разбудил - ну а
сегодня заплясала.

И вдруг он как-то спокойно понял, что глупо они подозревали подряд всех
заказчиков, никто ее не раздевал после отца. Мышка столько лет ждала и
терпела, терпела и ждала. И дождалась. Поэтому теперь Мышка больше
благодарна им, чем они - ей...

- Ой, мальчики, - шептала Мышка, - мальчики...

И еще что-то - совсем неразборчиво.

Шептала, пока они не заснули.

Борису приснилось, что он один. Отделился. Собственная отдельность снилась
ему не раз, но никогда - так ясно. Вот он просыпается - и он один. Правый
бок затянут кожей точно так же как левый. А прошлое - прошлое было нелепым
сном: будто родился сросшись с братом и жил так, словно с огромной живой
опухолью на боку. Но наконец нелепый сон кончился и он просыпается - один.
Отдельный человек. Такой как все. Ничего больше не надо: быть отдельным,
таким как все! Вот он вскакивает - легко и свободно, и от легкости
подпрыгивает почти под потолок. Поворачивается, наклоняется, идет сам куда
хочет - и не нужно никакого другого счастья! Идет в уборную. Даже пойти
самому в уборную, спустить самому штаны, не подлаживаясь под брата - уже
счастье!

Да, хотелось в уборную... Борис проснулся. И еще не пошевелившись, еще не
слыша дыхание брата, только по привычному чувству натяжения в правом боку
понял, что то был сон. Что по-прежнему он прикован к брату так крепко, что
каторжник с цепью на ноге - свободный человек.

И вспомнилось письмо из Дженерал хоспитал, о котором он старался не думать.
Письмо, в котором американский профессор объяснял, что разъединить
близнецов можно было бы, но выживет при этом только один. И потому они не
возьмут на себя такое решение.

Хорошо им рассуждать об этике - свободным одинарным людям. Хорошо
советовать привыкнуть и терпеть! А если бы этот профессор, этот Рубль
родился таким - он бы терпел?! Неужели не понять, что лучше жить одному,
чем мучиться вдвоем?!

Глеб тоже видел очень яркий сон. Как будто они летят куда-то на самолете -
в Америку, наверное - и стюардесса склоняется над ними, говоря: "Дабл
уиски... Двойное виски", склоняется все ниже, превращаясь в кинозвезду, ту
самую - кто сейчас вместо Софи Лорен? - и шепчет: "Дабл секс... Двойной
секс".

Сон Глеба оказался в руку - по крайней мере, отчасти. Через два дня
позвонил мистер Лив, американец.

Мама, как обычно, сняла трубку: Борису и Глебу никто не звонит, даже
учителя - знают, что их необычные школьники всегда дома и приходят когда
хотят, без звонка.

Мама сняла трубку и слушала сначала в недоумении:

- Мистер?.. Не знаю... Ах, Борис Яковлевич, так бы сразу и сказали!

И объяснила братьям:

- Помните, был такой заказчик. Или не помните. Раз розы принес -
изумительные. Но все равно не в моем вкусе. Он тогда был Левинский, а
теперь мистер Лив.

Когда-то в Ленинграде этот Левинский писал диссертацию по химии, но в
Америке он свою химию забросил, и явился к близнецам в качестве рекламного
агента. Или даже не рекламного - в Америке множество разновидностей
агентов, больше, чем в России.

Мама открыла ему дверь - и заглянула через минуту, шепнув:

- Опять явился с розами! Но они же сейчас бешеных денег!

Следом вошел и мистер Лив, как-то особенно лоснясь - щеками, пуговицами,
пряжками.

- Почему вы здесь сидите? - сразу зашумел он. - Вы сидите на деньгах и не
хотите шевелиться! Как и все в этой стране. Я заключу с вами контракт! Кому
я уже не помог. Знаете Женю Петелина? Он мой. И Алик Лепин. Цой тоже был бы
мой, если бы не разбился.

Мистер Лив заключал контракты и с хоккеистами, и с фигуристами, и с
ударниками. Вывозил в Штаты целыми оркестрами и командами.

- Я сделаю вам миллионный контракт! В Штатах уже сорок лет не выступали
сиамские близнецы! Или пятьдесят.

И мир как бы распахнулся.

Завтра же они могут выйти из своей зеленой комнаты, от которой они уже
почти озверели, сесть в самолет и убедиться, что Земля круглая. А то им уже
начало казаться, что она плоская, как экран телевизора.

- Вы выступите в Майами! - восклицал Борис Яковлевич. - В Лас-Вегасе! В
Лос-Анжелесе!

- Да что же они там будут делать? - в почтительном ужасе возражала мама.

- Показываться! Ходить. Разговаривать. Я же не говорю про какой-нибудь
цирк, балаган. В Штатах тысячи миллионеров, десятки тысяч. И почти все
будут рады выложить по десять тысяч, чтобы посидеть на банкете с "русским
чудом". Или с "ангелами перестройки".

- При чем здесь перестройка? - продолжала пугаться мама. - Мальчики
родились гораздо раньше.

- Я же не в том смысле, что от перестройки... Май гаш!.. Просто американцы
любят. "Перестройка" для них звучит так же хорошо, как "кока-кола" или даже
еще лучше.

Борис Яковлевич доставал из дипломата бумаги.

- Вы тоже поедете, Верочка. Я оплачу. Я же понимаю, что им без вас шагу не
ступить. Тоже будете давать интервью. Что вы чувствовали во время
беременности? Когда вы поняли, что родили особенных детей? Или узнали еще
до родов? Американцев интересует все. Подробности, о которых здесь по
ханжеству боятся спрашивать. Смогут ли ваши ребята жениться? Нет ли у них
уже невест-близниц? А если нет, то появятся, - добавил он многообещающе. -
Когда вернетесь с кучей долларов, все захотят за вас замуж, ребята - и
близницы, и не близницы.

- Близнечихи, - поправил Глеб.

- Оєкей, близнечихи... Турне - это будет только начало. Еще есть
телевидение. Запродадим исключительные права Си-Эн-Эн - они сразу отвалят
миллионов пять.

Мистер Лив словно бы уже потер волшебную лампу.

- Ну и что же? - спросила мама. - Какие условия вы предлагаете?

Борису сделалось неловко за маму: человек пришел сам с чистым сердцем,
предлагает сказочное путешествие, а его в ответ допрашивают о каких-то
условиях! Конечно, мама привыкла торговаться с заказчиками, а еще раньше -
в своей парикмахерской.

А Глеб подумал, что этот Лив - парень не промах и с ним надо держать ухо
востро.

- Верочка, какие могут быть сейчас условия?! Вы доверяете мне быть агентом
ваших ребят! И я буду выбивать для них самые выгодные условия.

- А какой процент вам?

- Какой сейчас может быть процент?! Я же не знаю, что смогу реально
получить! Сначала у меня будут одни затраты: билеты для вас, гостиницы,
реклама. Я рискую своими деньгами. Вы прокатитесь даром в Штаты, а я могу и
не окупить расходы!

- А как же миллионы от Си-Эн-Эн?

- Сначала надо заключить с ними контракт, тогда будут и миллионы. А
заключать буду я. В Штатах все делается через агентов, и вы должны мне
полностью доверять.

- А что же мы должны подписать?

- Что вы доверяете мне вести все ваши дела!

Борис боялся, что мистер Лив сейчас обидится и уйдет.

Глеб боялся, что мама возьмет и подпишет, не подумав.

- Погоди, мама, договор, наверное, по-английски, - сказал Глеб. - Давай, мы
сначала почитаем.

- О, ребята знают английский! - заулыбался Борис Яковлевич. - Очень
правильно. В Штатах вам это пригодится.

Но бумагу братьям протянуть не спешил.

- Мальчики посмотрят, - сказала мама. - Но я еще и с юристом посоветуюсь.

- Верочка, какие здесь юристы! Кто здесь понимает американские законы! Я же
не с улицы к вам пришел, вы же меня десять лет знаете! Я для вас стараюсь,
а вы мне не доверяете.

- Я доверяю, Борис Яковлевич, только дело серьезное, - упрямо сказала мама.

- Женя Петелин подписал! Алик Лепин! Целые команды! Цой бы подписал, если б
накануне не разбился! А вы кобенитесь. Опускаются руки иметь с кем-нибудь
дело в этой стране. Для вас же стараешься - и получаешь благодарность!

- Может быть, Борис Яковлевич очень торопится, - сказал Борис. - У него же
дела, он прилетел.

- Вот именно! Ваши ребята меня понимают лучше вас, Верочка! Мне завтра
лететь в Находку.

- Вот и найдите быстренько других близнецов за углом, - посоветовал Глеб.

- О, молодой человек - не промах. Чувствует себя монополистом. Этот в
Штатах не пропадет. Приятно иметь дело с деловым юношей. Подписывайте,
ребята, первыми. А мамочка ваша подтвердит подписи как совершеннолетняя.

И мистер Лив протянул им наконец контракт.

Борис взялся было читать, мелькнули слова: "исключительное право
представлять...", но Глеб дернул лист к себе. Пришлось отдать, чтобы не
разорвать такую драгоценную бумагу.

- Мама покажет юристу. Как совершеннолетняя.

- Давно уж совершеннолетняя... Мы посоветуемся и подпишем завтра, - сказала
мама заискивающе, но и упрямо. - Я знаю, что вы человек исключительно
честный, но надо же посоветоваться. Я одна.

- Вот именно, что одна. Бабьи нервы вместо дела. А в Штатах вышла бы замуж.
Нашлись бы желающие усыновить таких ребят!

- Я посоветуюсь... Завтра же с утра, до самолета... Да вы посидите...

Но мистер Лив ушел, в сердцах отказавшись от чая.

- Ну вот, обиделся. Такую возможность упустили! - в досаде дернулся Борис.

Но и Глеб дернулся в свою сторону - еще сильнее.

- Ничего не упустили! Фигуристов много, а мы одни. Еще будет пороги
обивать.

От этих рывков как всегда заболело средостение. Только тогда они опомнились
и уселись тихо.

А мама сразу принялась названивать. И кому? Ивану Павловичу противному.

Трубку она держала так, чтобы братья слышали.

- Мистер Лив? Новый американец? Вы "Совспорт" не читаете? Там как раз на
днях статья о том, как Фетисьев с ним судится. Знаете, знаменитый хоккеист.
Этот Лив воспользовался его неопытностью и обобрал! А что он для вас
приготовил?

Глеб стал переводить.

- Ну так и есть. Он будет заключать контракты, грести деньги, а вам платить
гроши. Вы будете его рабами. Крепостными!.. Теперь таких прохиндеев
развелось - знаете, сколько? Америка стонет. Гоните и этого, и всех
поддельных американцев! Имейте дело только с солидными фирмами.

Иван Павлович впервые показался Глебу умным и знающим.

А Борис, хотя и оставался в душе приверженцем мистера Лива, возразить
ничего не мог.

- Странно, а я и не знала, что Иван Павлович интересуется спортом, -
задумчиво сказала мама. - Вид у него совсем не спортивный.

Мистер Лив больше не появился. Наверное, понимал, что после рекламы,
которую ему устроил "Советский спорт", он может действовать только с первой
попытки.

И все-таки новые горизонты он открыл!

Близнецы и сами в последнее время робко задумывались, что могут кому-то
показаться, выступить по телевидению. Но мало ли о чем они мечтают!.. Визит
мистера Лива доказал, что они могут многих заинтересовать. Что они
действительно сидят на деньгах. Мистер Лив перелетел океан, чтобы их
ограбить. Но значит, дело того стоило! Значит, есть что грабить! А ведь они
до сих пор считали, что взять с них нечего.

Раз уж уродились они несчастными уродами, надо обратить само это несчастье
себе на пользу!

- Давай сами на себя напишем сценарий! - вдохновенно объявил Борис.

- И сами пошлем в Голливуд, без агентов и посредников, - тотчас согласился
Глеб.

И это был тоже новый горизонт - самим написать сценарий! Не стать
марионетками в руках режиссеров и продюсеров - всех, кто вертит судьбами в
мире экранов и иллюзий.

Самим написать сценарий. О чем?

О себе, разумеется.

То есть, не о себе, а о сиамских близнецах - других, мечтаемых. О себе им
писать нечего: в их жизни ничего не происходит, они сидят неподвижно в
своей комнате, дошли уже до тоски зеленой. Единственное событие - ночью с
Мышкой, но об этом они в сценарии не напишут. О Мышке не напишут. Но
напишут о любви. О чем же еще.

Они стали лучше относиться друг к другу. Почти не ссорились. И даже не
спорили - обсуждали сюжет.

Появилась цель, к которой они могли идти только вместе. Брат для брата был
теперь не только обузой, не только громадной одушевленной опухолью - они
теперь были нужны друг другу, должны были беречь друг друга, как певец
бережет свой голос, а скрипач даже не драгоценную скрипку - пальцы. В конце
концов, и певец, и скрипач, и танцовщик жертвуют многими удовольствиями,
чтобы сохранять форму, лелеять талант. Вот и они, как теперь оказалось, всю
жизнь приносили жертвы своему необычному таланту. Не то что необычному -
единственному в своем роде!

Борис и Глеб все время пребывали теперь в легкой эйфории. Даже прошлая их
жизнь осветилась новым светом, наполнилась глубоким смыслом. А уж будущее
сулило сплошные триумфы - путешествия, доллары, славу.

А пока они не спорили - обсуждали сюжет.

- Я влюбляюсь в одних близнечих, блондинок, а ты в других, черненьких, -
проталкивал свою идею Глеб. Ну и никто не уступает.

- Но они же не сиамочки, они могут и по отдельности. Ты женишься на
блондинке, я - на брюнетке.

- Нет, они согласны каждые только вдвоем. А что одна останется?

- Ну влюбляемся в разных. А какие приключения? В кино нужны приключения.

- Мои блондиночки решают нас похитить и увезти. А твои черненькие гонятся.

Дело двигалось.

- Но надо же не просто снимать любовь и погоню, надо нашу специфику, -
спохватывался Борис.

- Специфики сколько хочешь! Ты дергаешь в одну сторону, я - в другую. Или
не можем вдвоем пройти в вертящуюся дверь.

- А под конец - целуемся! Не только с близнечихами, но и друг с другом, -
осенило Бориса.

- Целоваться, пожалуй, не получится, - возразил Глеб.

Повернул голову, попытался дотянуться и подтвердил:

- Не получится.

А ведь действительно: они никогда в жизни не целовались. До сих пор они об
этом не задумывались: нужды не было целоваться.

Они близки друг с другом как никто на свете, но им не поцеловаться. Не
дотянуться. Головы их сидят на крепких шеях как на торчащих рядом бетонных
тумбах, и не сойтись им, не придвинуться. Но ведь и двум куполам двуглавого
собора - не сойтись... Когда ночью голые они спешат дупелиться, то
складываются резко, и с тех пор как растолстели, сталкиваются своими
круглыми мягкими животами - и как бы целуются пупками. Но этого они в кино
снимать не будут. А губами - нет, не поцеловаться.

Они - единственные исполнители в своем будущем фильме, конкурентов у них не
существует во всем свете, поэтому они точно знают, что смогут их герои, а
чего - нет.

Они писали для себя - в гораздо более широком значении. Сценарий - это еще
и способ воплотить мечту, пережить то, что не случится, скорей всего, в
реальной их жизни. Даже в самой счастливой жизни. В кино им организуют и
бешеные погони, и поцелуи самых красивых близнечих, и все, что они
соизволят вообразить...

- Имена надо придумать, - сказал Борис. - Потому что хотя и мы, но не мы.

- Какие-нибудь парные, похожие, не как у нас: Алексей и Александр, Юлий и
Юрий.

- Алексей и Александр, - мечтательно выговорил Борис. - Лешка и Сашка.

С именами они придумали хорошо. Отделились. Теперь уж точно: они - и не
они. Мало ли что сделают Алексей и Александр, что придумают. Борис и Глеб
за них не отвечают.

Теперь осталось переписать набело.

Нет, не только переписать - перевести. Нельзя же посылать в Голливуд
сценарий на русском. Попадет в руки к какому-нибудь эмигранту, двойнику
мистера Лива... Переводить они взялись сами - не платить же переводчику. А
если язык получится немного корявый, в Голливуде поправят. Там на этот
случай полно штатных редакторов, сценаристов.

- Нам ведь и диалоги свои придется разыгрывать по-английски, - озабоченно
сказал Борис. - А у нас, наверное, произношение ни к черту.

- Ничего, поставят нам произношение, - отмахнулся Глеб. - Или озвучат
актерами.

Снова и снова они сознавали свою исключительность. Вместо Бельмондо может
сняться Жан Маре, а их заменить некем. Так что придется с ними носиться,
приставить к ним всяких редакторов, менеджеров, секретарей, шоферов...

Мышке они сообщили великую новость только после того, как закончили
перевод.

- Мальчики! А я-то думала, вы так усердно уроки учите! Какие же вы умницы.
Так изумительно все сочинили! Я всегда думала, что вы ужасно талантливые. И
сами будете играть. Потрясающе!

Мышка восхитилась, еще не прочитав. И только такое восхищение чего-то
стоит. Прочитать и восхититься может всякий, но только подлинные поклонники
восхищаются заранее. А тем более - поклонницы. Но кому же стать первой их
поклонницей, как не Мышке?

Впервые Мышка превратилась в заказчицу и отнесла сценарий английской
машинистке. Вернулась возмущенная:

- Подумайте, она берет в два раза больше, чем я. А какая разница? Как будто
у нее на руке пальцев в два раза больше. Ну, ничего, это все в десять раз
окупится. В сто! Но мне противно в принципе. Латинский шрифт у этой цацы!

- Да, подгадили в свое время Кирилл и Мефодий, - сказал Борис.

- Какой Кирилл? - не поняла Мышка. - Лавров? Они с театром в Америку
ездили. Нет, цены подскочили не от этого.

Надо было посылать сценарий в Америку. Но по какому адресу? Не напишешь же:
"Голливуд, продюсеру".

Взялся все устроить тот же Иван Павлович. Не такой уж, может быть, и
противный. Похвастался, что у него есть знакомый, который летит в Штаты и
сможет там все узнать и отправить по точному адресу.

Сценарий отправился в путешествие через океан, и теперь оставалось одно -
ждать. Ждать, когда в такое же путешествие смогут отправиться они сами.

Решившись сниматься в кино, Борис и Глеб перестали стыдиться себя. Или -
почти перестали. После долгих лет безвыходного сидения в квартире им
захотелось выйти на улицу. Не просто выйти - поехать куда-нибудь погулять.
Принято гулять в парках, как они слышали, значит - в какой-нибудь парк. И
пусть глазеют. Не глазеют - смотрят. Ну не с восхищением, не с завистью -
но с пониманием того, что сиамские близнецы - явление исключительное. Не
уродство, а именно, исключительное явление. Посмотрят-посмотрят - и
привыкнут. Как привыкла Мышка, другие близкие. Даже Иван Павлович.

Его машиной и решили воспользоваться, благо она оказалась не в ремонте.

В солнечный день сразу после завтрака Борис и Глеб одевались, чтобы
отправиться в ЦПКО. Впервые приобрели значение и погода, и время года.
Специально послушали прогноз по радио. День был обещан без осадков,
температура четырнадцать-шестнадцать. Пальто у них не было, но зато можно
было обновить подаренный на день рождения свитер.

- Только бы не простудиться с непривычки! - волновалась Мышка. - Там же
ветер с залива. Может быть, лучше в Парк Победы?

- Нет, мы хотим в ЦПКО! - твердо сказали близнецы. - Мы никогда не видели
моря.

Решали они. Как мужчины. Как авторы сценария и киноартисты. Отныне приятная
роль Мышки - обслуживать знаменитостей.

И все-таки в последний момент их охватила робость. Сейчас они покажутся на
улице. Кто угодно сможет на них глазеть. Стены перестанут укрывать их.
Наверное, так же тревожно чувствует себя рак-отшельник, выбираясь из
привычной скорлупы.

- Ну чего? Двинулись!

Мышка игриво подтолкнула их в спины.

Двинулись!

Робость как-то разом сменилась лихорадочным нетерпением. Сейчас они
выйдут... Сейчас увидят...

Дверь на лестницу распахнулась перед ними.

Протиснуться они могли только боком. Каждый хотел идти первым, поэтому
перед дверью возникла тихая борьба. Глеб уперся сильной рукой в стену,
оттолкнулся, и его развернуло плечом вперед. Не мешкая, он схватился за
дверную ручку и потянул их тандем к выходу. Борису ничего не осталось, как
волочиться за братом - боком, приставными шажками.

Лифта в их доме нет, и хотя живут они низко, на втором этаже, два пролета
спуститься все-таки нужно. Они так давно не ходили по лестнице, что почти
забыли, как это делается. Глеб держался рукой за перила и страховал обоих,
а Борис только шарил ладонью по шершавой крашеной стене.

Спускались они медленно, нащупывая каждую ступеньку. Впереди шли Мышка с
Иваном Павловичем. Они уже прошли половину марша, когда внизу хлопнула
дверь и послышались быстрые шаги. Наверх взбегал мужчина. Иван Павлович, не
подумав, посторонился, и мужчина уперся в близнецов. Не понимая, кто перед
ним, он проговорил машинально: "Разрешите". Борис и Глеб занимали как раз
всю вершину лестницы, и посторониться никто из них не мог.

- Пропустите, прошу же, - повторил мужчина.

Воспитанный, просит. Но в следующий момент начнет толкаться.

Ерундовый случай, но близнецы были близки к панике.

Развернуться и стоять на разных ступеньках, на разных уровнях они не могли.

- Да объясните же! - нервно пискнула Мышка.

Иван Павлович опомнился, вернулся и что-то зашептал мужчине. Тот посмотрел
остолбенело и пятясь отступил на площадку.

Хорошенькое начало!

Внизу перед парадным стоял старенький "москвич" с распахнутой задней
дверцей. Борис и Глеб видели машины только в телевизоре, но все равно сразу
узнали марку. Прохожих почти не было. Близнецы разом присели и в таком
положении стали боком вставляться в машину. Борис опирался рукой на спинки
передних кресел, а Иван Павлович несильно, но равномерно напирал сзади на
Глеба, как бы вдвигая братьев на сиденье.

Упаковались благополучно, но с непривычки братья запыхались от стольких
усилий.

Мышка уселась впереди - и поехали.

Снова оказавшись в тесной раковине, близнецы успокоились. Преимущество этой
новой раковины было то, что она двигалась, что за окнами сменялись дома,
улицы, шли люди, ехали машины. Похоже было, как если бы Борис и Глеб
оказались на небывало роскошной передаче Клуба кинопутешествий, и в то же
время волновало сознание, что все происходит на самом деле!

Они выехали на мост через очень широкую реку.

- Малая Нева, - сообщил Иван Павлович. - стадион Ленина и "Юбилейный", где
хоккей и фигурное катание.

Малая! Какой же ширины Большая?!

Они чувствовали себя иностранцами, впервые приехавшими в Петербург.

Скоро остановились перед другим мостом, совсем невзрачным. Но зато на
другом берегу не было домов - одни деревья.

- Приехали, мальчики! - торжествующе объявила Мышка. - Вот и ЦПКО.

Перед парком народу было много. И все, конечно, начали оборачиваться, когда
Борис и Глеб вылезли из машины.

- Завидуют, вот и глазеют, - объяснил Глеб не то себе, не то брату.

- Их вон сколько, а мы одни, - подхватил как заклинание Борис.

И они зашагали по деревянному мосту своей неповторимой походкой -
складываясь-раскладываясь, складываясь-раскладываясь.

От реки шел запах воды и свежести. А когда перешли в парк, в голову ударили
запахи зелени и земли.

Самым удивительным в парке оказался воздух. В конце концов, цветы и
деревья, реки и лодки они видели в телевизоре. Цветы - даже крупнее и
подробнее, чем можно было разглядеть на клумбах.

Но воздух не мог подделать никакой телевизор.

И почему они давно не догадались приехать сюда?!

Близнецы медленно шли по дорожке вдоль Невки, смотрели на зеленеющие
деревья, на катера, проносившиеся по реке. Бесшумно выплыла навстречу и
настоящая яхта.

- Наденьте шапки, мальчики! - волновалась Мышка. - Головы простудите с
непривычки!

Шапки она накануне специально ходила покупать.

Шапки Борису и Глебу понравились тем, что их не пришлось никак подгонять,
перешивать. Шапки - единственная нормальная деталь их одежды. (Туфли,
например, им приходится покупать две пары с разницей в два размера. Большая
пара расходится на внешние ноги, более сильные, а меньшая - на внутренние.

Но сейчас не хотелось надевать даже удобные нормальные шапки.

Ветер шевелил волосы, холодил кожу на голове. И это необыкновенное ощущение
радовало само по себе. Да и встречные все шли без шапок кроме двух-трех
стариков. Чего ж они будут кутаться как старики?!

Иван Павлович выступал гордо рядом с Мышкой. Он вел себя как муж. То есть
он просто шел с мамой, но из-за этого его, наверняка, принимали за отца
близнецов. И хотя он не мог идти иначе, все равно Борис и Глеб смотрели ему
в спину с ревнивым раздражением, забывая, что именно он привез их сюда на
своей машине.

На прудах виднелись лодки.

- А мы бы как раз сели вдвоем на скамью, - сказал Борис. - И каждому по
веслу.

- Давай! - обрадовался Глеб. - И поплывем как пираты!

Это вышло бы здорово. Восемь лет они не выходили из дома, просидели в своей
зеленой комнате - сразу бы поплыли на лодке! Пусть хотя бы и по парковому
пруду. Для них это означало бы куда большее приключение, чем для привычного
гуляки уйти в настоящие пираты.

- Мама, пойдем на лодке кататься! - крикнул Глеб.

При посторонних он не мог назвать ее Мышкой.

- Мы будем грести, а вы сидеть! - крикнул Борис.

Он ведь первый придумал пойти на лодку, а Глеб выскочил, предложил, будто
его идея.

- Пошли, мальчики! - подхватила и Мышка. - Вот будет изумительно!

Все пошли быстрее, потому что появилась цель.

Лодки были причалены к длинному плоту, который соединялся с берегом
метровой ширины сходнями. Без перил. Пройти по ним, наверное, можно было,
но для Бориса и Глеба это означало бы примерно то же самое, что для
обычного человека пройти по узкой доске... По сходням у них на глазах
взбежал мужчина, и сходни под ним пружинили. Значит, то же самое, что
пройти по узкой шатающейся доске.

- Мальчики, не торопитесь, мы вам руки подадим, - предупредила мама.

А в это время внизу на плоту парочка садилась в лодку. Первым прыгнул
парень, лодка закачалась, он с трудом удержал равновесие, выпрямился и
протянул девице руку, и девица, балансируя, шагнула за ним.

Борис с Глебом так не смогут.

Стоящих странных близнецов заметил лодочник, только что отпускавший парочке
лодку. Откровенно уставился на такое чудо, а потом пошел по сходням с плота
на землю.

- Вот значит как... - сказал лодочник, пахнув потом и еще чем-то
противным. - вот значит... Крепление жесткое... Интересная конструкция... В
лодку хотите? Только если подъемным краном.

Они и сами уже поняли, что напрасно спешили сюда.

Дома Борис и Глеб, может быть, раскричались бы или расплакались от таких
определений. Впрочем, домой к ним такие личности не ходят. А на людях надо
было держаться.

- "Крепление жесткое", - хмыкнул Глеб. - Этого мы еще не слышали, да?

- Но зато "интересная конструкция", - откликнулся Борис.

Медленно развернувшись, они пошли прочь от недоступных лодок.

На их долю оставались тихие развлечения.

- Как можно таких на работе держать! - возмущалась Мышка. - От него же
перегаром несет как от бомжа какого-нибудь. Таких и не обслуживают, не то
что к работе допускать!

Так вот что это был за запах, оказывается, - знаменитый перегар! О котором
близнецы столько читали, но ни разу до сих пор не обоняли в натуре. Сколько
нового опыта за полчаса!

- Еще вода холодная, - храбрился Борис. - А то бы мы без лодки поплавали.
Чтобы в воду войти, подъемный кран не нужен.

- А мы в другой раз! - подхватил Глеб. - Когда лето.

И оба разом вообразили, как они поплывут. Как катамаран. А то ведь они и
мылись до сих пор только под душем, потому что в стандартную ванну им не
поместиться.

- В Америке у всех звезд дома в Голливуде, - сказал Глеб. - По

широкие, и два унитаза рядом.

- Закажем! - веско заключил Борис.

Они дошагали до окончания острова. Белесая вода уходила до горизонта.

- Вот и залив, - сказала Мышка.

- Это море, мама? - решил уточнить Глеб.

- Залив.

- Залив - значит море?

- Ну не знаю. Залив.

- Часть моря, - объяснил Иван Павлович.

И все-таки осталось непонятным, видят они настоящее море или нет.

На залив смотрели два льва. Одинаковых. Но не соединенных. А бывают ли
сиамские львы? И как они бегают и охотятся - если бывают?

Борис хотел обсудить этот вопрос, но в этот момент сзади послышался
серьезный детский голос:

- Папа, а они тянитолкаи, да? Две головы и четыре ноги.

Голосок слышался сзади, а близнецы из-за своей конструкции ("жесткого
крепления") не могли посмотреть назад иначе как развернувшись своим двойным
телом. Они не видели мальчика, но вообразили аккуратного отличника в очках.

- Значит они четвероногие, да? - продолжал смышленый мальчик. - Люди
двуногие, а они - четвероногие.

И сразу приглушенный голос услужливого Ивана Павловича:

- ...нельзя же... невоспитанно... жестоко...

- Слышишь, Славик, - нарочито громко заговорил папа отличника. - Нельзя
говорить, что думаешь. Хоть и свобода слова.

- Но у них же правда четыре ноги! - настаивал наблюдательный Славик.

- Вот и молчи про свою правду! А то обрадовался, что цензуры нет.

Голос у папы был очень взвинченный. Но не от вида же странных близнецов он
так занервничал.

- Посмотрели на море, можно и назад, - решил Борис.

- Если и залив, тоже достаточно, - согласился Глеб.

Они стали разворачиваться на месте в своем бульдозерном стиле. Но пока
развернулись, возбужденный папа со своим отличником были уже далеко.

- Выпускают таких, - возмутилась Мышка, - которым лечиться надо. Ко мне
тоже такие приходят - заказчики. Но я таких сразу чую, которые из каждого
пальца правду высасывают. И деньги потом не платят. Я лучше беру про химию.

- На том берегу холм видите и вышки осветительные? Это Кировский стадион, -
поспешно переменил тему Иван Павлович. - Раньше, когда гол забивали, на
этом берегу было слышно. А теперь - не то.

Страшно было представить, чтобы столько народу кричало разом. Для Бориса и
Глеба и здесь в парке слишком людно.

- Дышите воздухом, мальчики, дышите! - беспокоилась мама. - Чтобы
кислородом зарядиться. А то сидите дома без кислорода.

- Мы уже надышались, - сказал Борис.

- Мы ходить устали, - сказал Глеб.

Никогда еще они столько не ходили. Складывались-раскладывались, как
передвижная ширма.

- Действительно, слишком много с непривычки, - вступился Иван Павлович.

Как будто он заботится о н их больше, чем мама. Больше, чем Мышка.

Они уже почти дошагали до знакомого моста, когда навстречу показалась
процессия каких-то странных людей. Но, наверное, в парке все можно. На
мужчинах - или мальчишках - были шлемы и кольчуги; окружавшие их девицы,
по-видимому, изображали русалок.

- И тридцать витязей прекрасных! - орал предводитель, размахивая
бутафорским мечом. - Чредой из вод выходят ясных!

Меч бутафорский, потому что настоящим он бы так легко не размахивал. Да и
вообще не бывает же в наше время настоящих мечей.

- И с ними дядька их морской! - отозвалась дородная русалка и громко
чмокнула Морского дядьку.

Борис и Глеб смотрели на ряженых одобрительно: интереснее же встречать
таких, чем нормальную публику. До сих пор все встречные глазели на них, а
теперь они сами сливались со зрителями и глядели на неожиданный аттракцион.

Но предводитель, Морской дядька, заметив Бориса и Глеба, не дал им остаться
зрителями. Аттракцион сошелся с аттракционом!

- Он если не развяжет, так разрубит! - прокричал он стих другого поэта и
рубанул бутафорским мечом близнецов в средостение.

Выпад оказался так стремителен, что они и не попытались защититься.

Но в следующую секунду Борис ударил Морского дядьку своей сильной левой,
Глеб достал сильной правой. Дородная русалка тащила Морского дядьку назад.
Опомнился наконец и Иван Павлович.

- Хулиганство, - наскочил он на ряженых, - хулиганство! Думаете,
вырядились, так и хулиганить можно?!

- Алик, перестань! - тянули Морского дядьку уже две русалки.

- Узлы надо разрубать! - орал тот уже прозой. - Кто разрубил узел? Диоген!

Его наконец оттащили.

- Он вас не ранил? - задыхалась Мышка. - Дайте посмотрю! Крови нет?

- Какая кровь? - засмеялся Глеб. - Ведь картонка же!

Все-таки Мышка сунула ручку под свитер, под рубашку и ощупала средостение.
Горячая ее ручка не столько щупала - ласкала.

- Слава богу, крови нет! - подтвердила она.

Небольшая толпа издали сочувствовала.

- Совсем распустились... - доносилось. - Что же, что несчастье...
ухоженные...

А Борис и Глеб были довольны. Во-первых, они дали сдачу, попали кулаками в
упругое тело врага, так что в крови бурлило никогда прежде не испытанное
упоение боем. Во-вторых, этот Морской дядька совсем неуч, хотя и набит
стихами: Диоген не рубил узел и даже не завязывал, а разрубил узел
Александр Македонский.

- А если бы и у нас мечи, вот была бы битва!

- Он бы заплакал, что двое на одного!

- А мы и безоружные! Хук слева, свинг справа!

- Вы у меня молодцы, мальчики! Мужчины! - расцеловала их Мышка.

А средостение не то что бы болело - но чуть ныло. Все-таки картон был
плотный, а серебряная фольга изображала острие меча.

Средостение чуть ныло - и это была благая боль. Наверное, так же ныло бы
место разреза после операции, если бы нашелся хирург, который нанес такой
же удар - скальпелем. По всем правилам искусства, разумеется, стерильно и
под наркозом, но так же решительно!

Действительно, некоторые узлы можно только рубить. Разом. Без колебаний.

Кто из них об этом подумал? Оба. Ну, может, чуть по-разному. Но брат брату
в этом не признались.

Наконец они дошагали до машины.

- Не с нашей публикой можно в город выходить, - подвел итог Иван Павлович.

Разом присев, близнецы задвинулись на заднее сиденье.

- Да, мальчики, больше мы не гуляем! - подтвердила Мышка. - Разве что
милиционера дадут для охраны.

Близнецы не спорили. Они устали. И просто от ходьбы, и оттого, что всего
случилось слишком много.

- Надо просто на машине по городу кататься, - бодро предложил Иван
Павлович.

- Могли бы и раньше, - грубо сказал Глеб. - Вы ж не предложили.

- Не догадался, - смущенно протянул Иван Павлович. - И ремонтировался.
Недавно вот рессору менял.

Когда они снова вошли в свою привычную как раковина квартиру, их поразил
устоявшийся запах - не поймешь, кухни ли, человеческих ли испарений -
которого они годами не замечали, пока не вышли на свежий воздух.

А изумительная изумрудность, как когда-то пискнула Мышка, их обоев совсем
не похожа была на зелень листьев. Или похожа - на цвет листьев, увядших, не
пожелтев.

- С этим Дядькой морским получилось - прямо в сценарий, - вспомнил Борис.

- А мы допишем. Чтобы он свалился от нокаута.

- И чтобы, падая, отрубил русалке хвост.

- А под хвостом у нее ничего, даже колготок!

Творчество, единожды начавши, уже не остановишь.

Теперь они хотели сразу всего. Они вспоминали благую боль в средостении - и
мечтали о хирурге, который решится разрезать узел. Ну, может, Борис
вспоминал чаще. Но и желали они сохранить свою особенную конструкцию, чтобы
стать звездами Голливуда.

Они как раз прошли по астрономии, что бывают двойные звезды. Почти все
звезды одинарные, как Солнце, но наблюдаются - редко - и двойные, которые
вращаются вокруг друг друга.

- Мы будем тоже - двойная звезда! - догадался Глеб. - Первая и
единственная.

Красивый большой конверт из Калифорнии пришел на удивление быстро - не
прошло и двух месяцев. Сценарный отдел студии "Фокс ХХ век" имел честь
известить, что сам по себе сценарий, присланный мистерами Кашкаровыми, не
соответствует уровню требований, принятых студией; однако идея вывести в
фильме сиамских близнецов представляется интересной и плодотворной, и за
использование ее студия платит, поскольку идея, по закону Соединенных
Штатов, является охраняемой интеллектуальной собственностью. Студия
предлагала 15000 долларов и спрашивала, через какой банк мистеры Кашкаровы
предпочитают названную сумму получить.

Доллары ударили в головы.

Они могут, например, купить хорошую машину. На первое время держать Ивана
Павловича за шофера, а потом компания, Дженерал моторс или Мерседес,
переделает управление для них. Ради собственной рекламы.

Свою телекамеру обязательно. Чтобы репетировать и сразу смотреть на себя,
учитывать ошибки. И рассылать пленки на студии.

Компьютер с хорошим принтером. Чтобы делать на нем новые сценарии и
переводы. И Мышка сможет забросить свою машинку и брать заказы на
компьютер - совсем другой уровень! Если только Мышка будет продолжать брать
заказы, когда у них появится столько долларов.

И эти доллары заработали они сами! Среди маминых заказчиков нет ни одного,
кто способен заработать столько. А уж про школьных учителей и говорить
нечего. Смешная ситуация: отвечать урок учителю, который не способен
заработать десятой доли того, что заработали ученики.

А ведь это - только задаток. 15000 - плата за идею сценария, но ведь после
того как "Фокс" изготовит сценарий на свой вкус, его придется снимать. А
раз основная идея остается, то все равно сыграть в фильме придется мистерам
Кашкаровым - больше некому! И тогда пойдут на счет (в тот банк, который
предпочтут мистеры Кашкаровы) другие суммы. Может быть, с другим
количеством нулей.

Вечером по телеку передавали "Что? Где? Когда?". Это их передача, они
всегда ее смотрят, но такое совпадение придавало ей как бы особый смысл.
Тем более, играла любимая команда - своя, петербургская.

- Если наши выиграют, значит будем сниматься, - сказал Борис. Загадал.

Вообще-то они редко загадывают, но вдруг вырвалось невольно.

- Сниматься будем наверняка, - поправил Глеб. - Раз задаток дали, куда ж
денутся. А если выиграем, значит в этом же году. Чтобы не тянуть зря.

Игра приобретала двойной интерес.

И конечно же, они никогда не бывали пассивными болельщиками. Они вели и
свою параллельную игру, старались ответить сами быстрее чем команда. Тем
более, что рядом сидела Мышка и могла оценить их сообразительность.

Началось с того, что какой-то просвещенный зритель спросил, кто расписал
плафон в парижской Гранд-опера. Вернее, написал стих, из которого
явствовало, что тот, кто стихи написал, тот и плафон расписал -
творец-многостаночник. Тут уж выехать на одной сообразительности было
невозможно, необходимо было знать конкретно: кто художник?

Борис и Глеб откуда-то это знали.

- Шагал! - закричали они хором.

Вот что значит чтение, хотя бы и беспорядочное. Никогда они не бывали в
Париже, а знают больше, чем многие парижане. Лучше чем ребята из команды,
вот что досадно. На экране шло обсуждение, мелькали имена от Рафаэля до
Матисса.

- Да Шагал же! - кричали братья снова и снова.

Если верить в телепатию, можно было постараться внушить ответ. Ведь так
хотелось, чтобы ребята ответили. Но они выбрали Матисса.

И на какой-то момент Борис и Глеб усомнились в себе. Им казалось, что они
знают, но вдруг они все-таки ошибаются? Когда там собралось за столом
столько эрудитов...

"...правильный ответ - Марк Шагал!!"

- Урра! - победно вскинули руки близнецы. И руки, и щупальца.

- Вы бы заработали двести тысяч, мальчики, если бы играли там! - с
гордостью и сожалением сказала Мышка.

Но они сидели здесь. И возник вопрос: как считать очки, имея в виду, что
они загадали на победу в игре. Загадали на победу своей команды или их
собственную?!

Дальше дела пошли лучше. Совсем бы хорошо, если бы ведущий, который важно
назывался "крупье", не засудил в совсем простой ситуации. С крупье это
случается: некоторым командам он дарит очень сомнительные очки, а нашу
часто засуживает. И все-таки счет был 5:4. Нужен только один правильный
ответ!

"Телезрительница Бунина из Петербурга, в прошлом балерина, а ныне
преподавательница школы танцев и хороших манер, вспоминает: "В детстве я
каждый день ходила мимо стройки, где работали пленные немцы. Они
перекидывали по цепочке кирпичи и с каждым кирпичом что-то говорили друг
другу. Я только слышала: "шш-шш... шш-шш..." Однажды я остановилась и
прислушалась. Внимание, вопрос: Что говорили друг другу пленные немцы,
перекидывая по цепочке кирпичи!"

Нужно было обязательно ответить!

- Что они могли говорить? "Тише".

- Это по-русски "тише" - "шш". А они же по-немецки.

- Немцы аккуратные все. И вежливые.

- Вежливые! А это зрительница - преподавательница манер. Не зря.

- Если очень вежливые, они тысячу раз в день повторят "спасибо" за каждый
кирпич.

- "Спасибо"-"пожалуйста" - "данке шен-битте шен"!!

- "Шен-шен" - "шш-шш"!!

Занятые собственным обсуждением, они не смотрели на экран.

"Все, закончили, тишина в зале. Кто будет отвечать?"

"Попробую я", - сказал солидный капитан. Он всегда берет на себя почти
безнадежные ответы. "Мы считаем, что пленные немцы говорили всем известное
по кинофильмам слово "шнель" - "быстро". Они хорошо работали даже в плену".

"Ответ понятен. Вы считаете, что пленные боролись за повышение
производительности труда. Хотя экономисты во всем мире согласны, что
рабский труд - самый непроизводительный. А теперь правильный ответ:
пленные, передавая друг другу кирпичи не уставали повторять "спасибо" и
"пожалуйста" - "битте шен" и "данке шен". Они оставались вежливыми даже в
плену. Может быть, из-за их примера телезрительница стала преподавать
хорошие манеры - вы не оценили этого намека. Лучшая команда проиграла очко,
а телезрительница получает пятьсот тысяч рублей. Хорошие манеры всегда в
цене!"

- Урра! Ай да мы!!

- Еще пятьсот тысяч были бы ваши! Какие вы умные, мальчики!

Это было действительно здорово. Они вычислили правильный ответ. На чистой
сообразительности. Вдвоем. В горячке они даже не поняли, кто начал
раскручивать ответ, кто продолжил - они пришли к решению именно вдвоем,
дополняя друг друга. Они сыграли своей маленькой командой - и сыграли
блестяще. Никогда еще они не ощущали так радостно своего единства, своей
необходимости друг другу. Командный дух - это даже больше, чем любовь: в
любви - двое, а команда - одно целое.

Они выиграли, но их команда на экране, любимая команда, проиграла. Если
считать правильный ответ Бориса и Глеба, счет бы уже стал победным, ведь
игра до шести. А так - 5:5, и все решается в последнем вопросе.

Сердца у Бориса и Глеба колотились, когда задавался последний вопрос. Надо
было, чтобы ребята выиграли!

Вопрос оказался не то что трудным, но интересным:

"Каких российских героев заживо похоронили в популярной песне?"

Братья уже почти не напрягались: ведь они уже выиграли по своему счету.

- В какой песне хоронят? "Вы жертвою пали"? - лениво предположил Глеб.

А на экране ответ был готов:

"Варяг"?

"Там поется: "Не думали, братцы, мы с вами вчера, что нынче умрем под
волнами".

"Точно. На самом деле никто не умер, все спокойно сошли на берег. Где-то в
Корее".

"В Чемульпо. Затопили "Варяг" прямо в гавани, а сами сошли".

"Так рождаются мифы... Отвечает Александр Друсь!"

Команда тоже выиграла. Так что по любому счету задуманное должно было
сбыться.

Крупными планами показывали лица ребят. Они пребывали в блаженном
изнеможении. Они победили. Колоссальное напряжение разрешилось. Они были
счастливы.

Борис и Глеб тоже были счастливы. Они тоже победили. Они могли бы на равных
играть в настоящей команде, войти в чудесный телемир. Но теперь в этом не
было нужды: они будут сниматься в роли самих себя, вернее, в роли
собственных мечтаний. Они теперь свои в высшем свете жителей экранов.
Современных небожителей. Они вдвоем - и никто из них в отдельности.

- Как изумительно вы все знаете, мальчики! Вы бы отвечали лучше, чем
Друсь! - Мышка по очереди расцеловала обоих.

- Друсь, не Друсь... Или может, один Друсь из нас двоих получился бы, -
согласился Борис.

Он вовсе не думал о себе с братом так скромно, но настоящий мужчина должен
воспринимать похвалы с легкой иронией.

А уже ночью, когда они остались одни и снова пребывали в блаженном
изнеможении, Борис подумал вслух:

- Вот хороший вопрос: почему никогда не было в истории близнецов на троне?
Неужели ни разу никакая царица не родила близнецов? Или королева?

- Наверное, потому что царь или король должен быть один. И если рядом с
королем точно такой же брат, это слишком опасно. Помнишь фильм про Железную
маску?

- А я думаю, потому что все короли между собой родственники. Они давно
вырождаются от родственных браков, а рождение близнецов, наоборот, признак
здоровья и силы. Поэтому королеве близнецов не родить!

- А если бы у королевы родились такие как мы, представляешь?! Никакой
железной маской не спрячешь. Интересно, тогда бы царствовали оба? Нельзя
же, чтобы ты король, а я - нет. Когда даже кровь общая.

- Интересно. Можно такой сценарий сделать.

Они засыпали с мыслью о победе. С мыслью о новом сценарии.

Обсуждать сценарии было куда интереснее, чем учить уроки. Да уроки вообще
потеряли всякий смысл, ввиду предстоящего отлета на съемки. Кому интересно,
какие отметки были у двойной кинозвезды? А если и интересно, то как раз
узнать, что будущая знаменитость получала двойки. Почти все знаменитости в
детстве были двоечниками, бездельниками, хулиганами. Публику привлекают
контрасты. Отличник, ставший каким-нибудь лауреатом, никому не интересен -
это слишком пресно. То ли дело малолетний преступник!.. Хулиганство Борису
и Глебу было, увы, недоступно, оставалось начать карьеру двоечников.

Они обсуждали подробно вариант "сиамцы на троне", когда зазвонил телефон.

Мышка была дома, и она ответила, как всегда.

Через минуту она окликнула:

- Мальчики, возьмите трубку! Тут какой-то иностранец, я ничего не понимаю.

"Фокс"! разом подумали они. Глеб схватил трубку и передал щупальцам. Так
они и держали ее щупальцами вдвоем посредине, чтобы слышно было обоим.

- Хиа ар мистерс Кашкаровс?

- Йес! Йес! - завопили близнецы.

Впервые в их телефоне раздалась иностранная речь. Впрочем понимали они с
трудом с непривычки. Но все же поняли, что приехали двое актеров по заданию
"Фокса" и хотят прийти к ним домой.

- Плииз, - закричали они так же дружно, - плииз!

Мышка запаниковала:

- Надо же было со мной посоветоваться! Пригласили бы завтра. Дома ничего
нет. Придется же их кормить. Что они подумают?! Они же привыкли ко всяким
деликатесам!

- Перестань! - веско оборвал Борис. - все равно жратвой их не удивишь, не
старайся. Они не за этим летели.

- А зачем?

Действительно, зачем? Актеры же, не сценаристы.

- Играть будут с нами, - уже не так уверенно ответил Борис.

- Есть же там и другие роли, не только мы, - объяснил Глеб.

Мышка в панике начала мести пол.

Звонок в дверях раздался уже через час. Американцы времени не теряли.

Мышка бросилась открывать. Послышалась американская речь, мышкины
восклицания, но скорее удивленные, чем радушные - и в комнату вошли...
близнецы.

Нормальные раздельные близнецы, только что по-заграничному роскошные. Хотя
одеты были обыкновенно. Очень они были спортивные, но одновременно -
холеные. Кожа необычайно гладкая, ухоженная. Мистер Лив хотя и блистал
самодовольством и всякими пуговицами, пряжками, далеко не имел такой кожи.
У него кожа оставалась обветренной, ленинградской, а тут вошли парни лет по
двадцать, сохранившие нежную детскую кожицу.

А держались они скорее застенчиво - тоже в отличие от мистера Лива. Но все
равно Борис и Глеб сразу же остро ощутили незаконность появления здесь этой
парочки. Близнецы - это они: Борис и Глеб Кашкаровы, они воплощают собой
абсолютное близничество, и всякие другие близнецы кажутся рядом с ними
самозванцами.

- Дэн и Дэвид, - представились американцы и слишком старательно улыбнулись.

Смущение от первого знакомства с иностранцами сразу прошло, сменившись
недоверием; Борис и Глеб неохотно встали им навстречу, протягивая для
пожатия щупальца: пусть сразу видят разницу!

- О, нам так интересно познакомиться с вами, - говорили Дэн и Дэвид, а
Борис и Глеб понимали их все лучше.

- Мы очень интересуемся, потому что мы будем играть таких близнецов и нам
надо знать и видеть, как вы имеете обыкновение все делать в жизни.

Борис и Глеб забыли придвинуть стулья, отодвинутые при вставании, и чуть не
сели мимо стульев на пол. Зацепились за самые кончики.

- Как это - играть? Как вы можете нас играть?!

- Нас никто не может играть! Мы одни такие. И мы придумали фильм.

Они говорили по-английски. Мышка стояла в дверях. Она не понимала слов, но
видно, что и она догадалась, что случилось что-то плохое.

- Вы дали идею, - по-прежнему улыбаясь, терпеливо объясняли Дэн и Дэвид, -
и за вашу идею "Фокс" платит. А больше у вас никаких прав. "Фокс" нанял
играть нас.

- Но вы не можете! - в отчаянии закричал Борис. - Вы не сиамцы!

- Вы не можете! - закричал и Глеб. - Вы совсем обыкновенные!

- Мы - актеры. Мы сыграем, - с прежним терпением внушали Дэн и Дэвид. - Вы
не можете играть. Вы - не актеры. Вы будете плохо смотреться.

Да, конечно Борис и Глеб толстые, и они не красавцы, как эти. Зато они -
настоящие.

- Вы не можете! Мы особой конструкции! У нас жесткое крепление!

- О, это все очень просто. Нас затянут в тесные трико, а здесь, где бок и
бедро, крепко сошьют. И мы будем выглядеть так же как вы.

- Но - руки! Видите наши руки? - Борис и Глеб не знали слова "щупальца"
по-английски. - Вы не сможете сделать себе такую руку!

- Немного грима, и ладонь уменьшится. А совсем точно и не нужно: слишком
точно - неэстетично. Зритель хочет, чтобы все выглядело эстетично.

Размахались Борис и Глеб своими щупальцами, а они, оказывается,
неэстетичные.

- А сейчас мы хотим, - не смущаясь продолжали Дэн и Дэвид, - посмотреть
ваши движения, оєкей? Чтобы лучше сыграть.

Борис и Глеб молчали. Они мучительно смирялись с тем, что в кино пускают
только красавцев. А подлинность в кино не нужна. Вместо их пронизанного
сосудами и связками средостения - сшитое двойное трико.

- Вы хотите у нас учиться, - наконец медленно заговорил Глеб. - Чтобы
учиться, надо платить. Платите тысячу долларов за урок, и мы вам покажем
движения.

- Платить можно, - сказали Дэн и Дэвид. - Но не тысячу. Тысячу - слишком
много. Сотню.

- Тогда мы не согласны, - сказал Борис. - Слишком много хотите за сотню.
Тогда мы вам ничего не покажем. Без нас вам не обойтись.

- Мы хотим учиться, - вежливо, но упрямо повторили Дэн и Дэвид, - и готовы
платить. Но можем и обойтись. Мы наденем трико, нас сошьют - и мы сами
начнем ходить, как вы, и учиться по своему опыту.

Борис и Глеб пытались упираться, хотя уже поняли, что все козыри на руках у
настойчивых гостей.

- Вы не научитесь всему, потому что вы ненастоящие.

- А нам всего не нужно. Для кино мы научимся достаточно. Чтобы сыграть.

Мышка решила вмешаться. В меру своего разумения.

- Мальчики, спросите, будут они чего-нибудь есть? Салат. Селедочку я
сделала с сельдереем. Или сразу чай с пирогом?

- Да ну что ты, Мышка! - При американцах можно: они не понимают. - Что ты,
Мышка! Мы о деле говорим! При чем тут чай?

- О деле очень хорошо - за столом.

И она стала ставить тарелки, жестами приглашая гостей не стесняться.

- О, йес! - сказали Дэн и Дэвид. - Хотьим есть! - по-русски.

И захохотали.

- Несколько слов, чтобы вживаться в роль, - добавили они уже по-английски.

Действительно, совместная еда невольно сближала. Правда, Борис и Глеб не
хотели, а выдавали свои секреты: как держат ложки и вилки сильными
наружными руками, как подсаливают и приперчивают щупальцами.

Щупальцами они даже щеголяли нарочно, чтобы незванные артисты ни на минуту
не забывали, как далеко им до неподдельных сиамских близнецов.

Ну а разговор пошел дружелюбнее.

- Нас послала фирма, - не извинялись, но объясняли Дэн и Дэвид. - "Фокс"
платит за все. Платил бы "Фокс" тысячу долларов в час, мы были бы рады. Но
нам выдано сто долларов на представительство. По курсу это много. Туристы
рассказывают, у вас можно за десять долларов хорошо пообедать вдвоем в
ресторане. Мы можем вас угостить в ресторане или купить что-нибудь.
Кроссовки "рибок". Вот и все. А за идею вам заплатили много. И наше
ознакомление входит в плату за идею. Мы сами только начинаем в кино. Когда
сыграем столько ролей, сколько Чак Норрис, будем миллионерами, будем вам
платить от себя. А сейчас мы не можем.

Борис и Глеб поверили: эти двое действительно не могут платить. Они даже
почувствовали с Дэном и Дэвидом какую-то солидарность - как близнецы с
близнецами. Но тем большую злобу испытывали они к хитрому "Фоксу": решил
отделаться пятнадцатью тысячами, да еще выступает в роли благодетеля - как
же, платит за идею! А сам загребет на фильме миллионы. И вранье, что не
подошел сценарий: просто за полный сценарий пришлось бы заплатить дороже,
чем за идею. А сами там состряпают какую-нибудь чушь.

И машина уже запущена, не остановить - идея продана, идея уже у "Фокса".
Что-то Борис и Глеб сделали не так. Мистер Лив не смог их ограбить, а
"Фокс" - сумел. Мистер Лив хотя бы сулил поездку по Америке, а с
пятнадцатью тысячами они могут спокойно оставаться дома. Или съездят один
раз, и кончен бал.

А самое ужасное: идея исчерпана. Сценариев может быть много с сиамскими
близнецами, а идея-то одна, второй не будет.

Дэну и Дэвиду нравилось все: и салат, и селедка с сельдереем, и пирог.

Мышка подкладывала так заботливо, что Борис и Глеб смотрели почти с
ревностью.

- Кушайте! Разве в гостинице накормят домашним.

Это переводить не требовалось.

- Плохо то, что зрителям и правда плевать, правильно ли показать
подробности, - сказал Борис по-русски. - Кто заметит, если он щупальцем
почешет затылок? Рукой внутренней.

- Мы заметим. Мышка. Ленка, может быть.

Дэн и Дэвид, не отрываясь от пирога, следили за диалогом братьев. Наверное,
так много они по-русски не понимали, но старались вникнуть.

- Мы решили, - сказал Борис уже по-английски. - Давайте сто долларов, а в
ресторан водить не нужно. Мама накормит лучше.

- Мы не жадные, - сказал Глеб. - Другие отправили бы вас... назад. - Он не
умел выразить по-английски все многообразие значений глагола
"отправлять". - А мы не такие, мы научим...

- "Отправлять" или "посылать" - чтобы по-русски?

И после чая они стали показывать. Решившись, они взялись за учительство
очень старательно, наивно надеясь,что если не сами они, то хотя бы Дэн и
Дэвид донесут до зрителей все трудности сиамского быта.

До сих пор они никогда никого не учили, и это оказалось очень увлекательным
делом. Возвышающим в собственных глазах! Ведь они знают и умеют многое, о
чем и не подозревали эти зеленые близнецы.

Как наползать на кровать спинами. Как поворачиваться на месте, когда один
топчется, а другой обходит по дуге. Как раздеваться и одеваться - это
вообще целый балет!

Дэн и Дэвид то и дело восклицали:

- О, вандефул!.. май гаш!..

Борис и Глеб чувствовали себя почти как родители, обучающие своих
несмышленых деток ходить, мыться, пользоваться уборной.

- А еще - танцевать! - вспомнил под конец Глеб. - Давай покажем им, как нам
танцевать! Мышка, заведи музыку!

Они танцевали с Мышкой, топтались с нею, загораживая ее собой как ширмой, и
с трудом удерживаясь, чтобы не задрать ей юбку, как они делали, когда
танцевали в первый раз с Леночкой.

- Тугэзер! - закричали Дэн и Дэвид, и прижимаясь бедрами брат к брату,
затанцевали, образовав вторую ширму, отгородив Мышку и с другой стороны.

Они же еще не были сшиты - но удерживались бедро к бедру, бок к боку, и
танцевали при этом гораздо быстрее, чем Борис и Глеб, танцевали в такт,
извиваясь ставшим двойным, но по-одиночному гибким телом.

Мышка повернулась к ним, задорно задрав мордочку, положила руки на внешние
плечи.

Да, смотреть на этих самозванцев зрителям будет приятнее, чем на толстых
запыхавшихся настоящих сиамцев. Никому не нужна подлинность - нужна
красивость...

- Хватит, научили, - прохрипел Глеб и выдернул шнур магнитофона.

- Вандефул! - восклицали Дэн и Дэвид.

- Изумительно! - повторяла Мышка.

Прощаясь Дэн и Дэвид полезли в свою сумку.

- У нас еще есть подарок на память. Для вас от нас. Не от "Фокса", от нас
лично. - Они достали плоскую бутылку. - "Белая лошадь". Лучшее виски.
Выпьете в какой-нибудь праздник.

Красивая бутылка сама собой означала праздник. Захотелось ее откупорить
сразу же. Наши бутылки всегда воплощали для Бориса и Глеба взрослость - но
и опасность. А под такой праздничной глянцевой этикеткой не могло быть
опасности - только взрослость. Взрослость без опасности.

- Спасибо, - сказала за них Мышка. - Большое спасибо. Выпьем за
совершеннолетие мальчиков.

Не хочет распить сразу!..

Сто долларов Дэн и Дэвид оставили на столе. После их ухода Борис и Глеб
вместе с Мышкой принялись рассматривать их так же жадно, как этикетку
"Белой лошади".

Обещанных "Фоксом" тысяч они пока еще не видели, а эта сотня была живучая,
первая, которую они держали в руках. Сто тысяч по сегодняшнему курсу.
Близнецы почувствовали себя сильными, защищенными. Даже если вдруг Мышка
ничего не заработает, отец зажмет алименты - у них есть свои сто тысяч.

Знал бы отец, что они начнут так зарабатывать, наверное, и не бросил бы их
с Мышкой. Но теперь он им не нужен. Теперь он был бы здесь лишним: ведь
если бы отец не исчез вовремя, Мышка не могла бы приходить к ним ночью, не
было бы сейчас у них втроем восхитительной тайны!

Если бы вдруг отец явился теперь - они бы его не пустили на порог.

Очень захотелось, чтобы он явился - и можно было бы не пустить его на
порог!..

Не в силах сдержаться, чтобы дать выход восторгу, они обняли Мышку в
неурочное время...

- Что вы, мальчики... посуда не мыта... - лепетала Мышка.

Восторг излился - и настроение резко переломилось. На память стали
приходить потери.

Дэн и Дэвид слишком многое унесли с собой. Унесли часть жизни Бориса и
Глеба. Унесли их манеру ложиться и вставать, посадку, походку. Унесли их
мечту о дальних странах, о съемках, о славе. Унесли их образ, в конце
концов, присвоили его себе, чтобы явить миру нераздельных близнецов Д-Д -
так странно сросшихся, но все равно изящных, обаятельных, киногеничных... А
Борис и Глеб Кашкаровы останутся безвестными прототипами - толстыми,
неуклюжими, неподвижными.

У них был шанс превратить свое уродство если не в достоинство, то в
уникальное свойство, которому станет удивляться весь мир. Был шанс, но они
отдали его расторопным сценаристам из "Фокса", смазливым актерам и кому там
еще? Продюсерам?

Отдали уникальное свойство, а уродство - уродство оставили себе.

- Интересно, а постельная сцена у них в сценарии есть? - предположил
Глеб. - Приведут близнечих и зададут жару. Нас они показать не попросили,
как мы это делаем. Сами хотят догадаться.

- Они, наверное, думают, что мы и не делаем, - отозвался Борис с невольной
обидой.

- Что ж нам было - хвастать?

- Пускай показывают, как хотят. Все равно все наврут. А им и поверят.

Они лежали вдвоем, забытые, выброшенные из киномира, как выбросившиеся на
песок киты.

Раздавленные обидой, как собственной тяжестью.

- Как будто этот "Фокс" единственный! - сказал Борис.

- Возьмем да и напишем другой сценарий! - сразу понял брата Глеб.

- Еще и лучше гораздо!

- Они снимают быстро. И сюжет здорово закручивают.

- Закрутят они - ерунду всякую: близнечихи, погони.

- С близнечихами интересно!..

Они лежали молча. Но не спали.

Сколько раз Борис мечтал - освободиться. Вдруг каким-то чудом отделиться от
брата. Или не чудом - операцией. Потом мечта повернулась страшной
стороной - после письма из Дженерал хоспитал: брат почему-то умирает,
гибнет, и приходится делать срочную операцию, чтобы спасти одного Бориса...
Мечта, которую не только нельзя высказать, но и предаваться ей опасно,
чтобы она с кровью не перешла к Глебу, чтобы брат не догадался об ужасной
мысли!..

Мечтать об этом нельзя. Но можно написать сценарий.

- Там у "Фокса" не знают про этого американского Рубля, про профессора
Рабла. Вот где настоящий сюжет, вроде "Гамлета". Только лучше: жить или не
жить? Представляешь, приходит профессор и говорит: "Один из вас останется и
будет жить как свободный человек, а вы сами решайте - кому жить, кому
умирать"?

- А если мы... если они... если отказаться и жить дальше как жили - вдвоем?

- Тогда не получится кино. А мы же должны написать сценарий! Не сидеть же
вечно в этой комнате!.. Он приходит и говорит. Юрию и Юлию. И тогда они
решают разыграть между собой, кому из них жить.

- Разыграть можно здорово! Не просто жребий бросить, а в какую-нибудь игру.
В шахматы.

Глеб знал, что он играет чуть-чуть лучше Борьки, но ведь они говорят о
сценарии, а Юрий и Юлий должны играть одинаково.

- Шахматы в кино не смотрятся.

- Потому что плохо показывают. А если фигуры крупным планом и показать
сначала, какая может быть комбинация, чтобы зрители волновались: заметит ее
Юлий или нет! Или кто-то уже выигрывает и вдруг в последний момент зевает
ферзя! Юрий. Глупо зевает, хочет взять ход назад, а Юлий назад хода не
отдает! Очень даже будет смотреться... Они разыгрывают, приходят к
профессору и говорят, что решили вдвоем: жить остается - ну, скажем, Юлий.
А профессор им отвечает, что все равно ему этика не позволяет оперировать,
что это медицинской убийство. Как из Дженерал хоспитал написал этот Рабл.

Можно было произносить вслух такое, потому что они всего лишь обсуждали
сюжет для кино. Но где кончается сюжет и начинается жизнь?

- А тогда... Тогда они должны все взять на себя. Тот, кто проиграл, должен
сам покончить с собой. И тогда профессору придется делать срочную операцию,
чтобы спасти оставшегося в живых. Этому его этика не помешает.

- Тоже трудно. Из окна одному из них не выброситься. И не отравиться,
потому что отрава разойдется с кровью к обоим. И вены не перерезать, потому
что и кровью истекут тоже сразу оба.

- Да. Даже и не повеситься. Потому что одному не повеситься без помощи, а
нельзя, чтобы второй помогал. Надо чтобы другой будто ничего не знает,
иначе получится убийство.

Сколько страшных слов - словно страшных снов.

И они действительно заснули - в изнеможении.

Борису приснилось - в который раз! - что он каким-то образом оказался один,
отделился от брата. Но всегда этот сон переживался как освобождение, а тут
отделенность принесла только растерянность, только страх. Исчезла привычная
опора, он не мог идти на двух ногах, терял равновесие и спешил опереться на
какую-то слизкую шершавую стену...

Глебу тоже снился тяжелый сон. Будто их с Борькой разрезали наконец, но в
боку осталась огромная дыра, через которую выпадают внутренности, и
профессор советует держать их руками. Так они и ходят, подхватывая
собственные кишки. И чего они все вылазят? Лишних много, наверное!..

Мышка тоже поняла, что им теперь не до уроков, и газеты приносила с утра.
Они развернули, как всегда, широкий лист, и Глеб прочитал на своей правой
полосе происшествие: женщина облила себя одеколоном и подожгла.

- Смотри, - сказал Глеб, - вот нам способ для сценария: если вот так
облиться, то умрет только один. И можно это сделать без помощи, так что
другого не обвинят.

- Больно очень, наверное.

- Делают же. Значит терпят. Пока собираются, еще не знают, как больно. А
там уж поздно, ход назад не взять. А кто кидается с Эйфелевой башни, долго
летит. Он, пока летит, тоже, может быть, раскаивается, хочет назад, а уже
не переиграешь.

Такой поворот сюжета придумал Глеб, поэтому он с азартом защищал все
очевидные преимущества самосожжения.

- Давай запишем так, - согласился Борис. - Придумаем лучше - переделаем.

Они сразу писали сценарий. Пока начерно.

- Можно повернуть еще интереснее, - медленно, импровизируя, заговорил
Борис. - Раз уж нашелся такой удобный способ. Кто у нас проиграл? Юлий? А
он в последний момент отказывается выполнить условие. И тогда Юрий сам его
обливает - и сует спичку! И все сделано чисто, его не обвинить, он говорит,
что Юлий сам себя. Тем более, уже и записка оставлена.

- Можно так, если твой Юрий... такой.

- Какой - такой?

- Способный на такое... А если совсем иначе? Если сам профессор, этот
Рубль, Рабл - ну или не Рабл - если он сам понимает, что лучше жить одному,
но нормально, и все устраивает. Инсценирует самоубийство Юлия. Нарушает
свою дурацкую этику, чтобы избавить от мучений.

- Он не понимает! - забываясь, закричал Борис. - Никто не понимает, кто сам
не пережил! Каторжник с ядром не понимает!.. - И добавил спокойно: - Да
просто интереснее для кино, чтобы они сами разбирались. А то "думает
профессор, понимает". Снаружи не видно, чего он там внутри себя понимает.

Хорошо поработали до обеда.

За обедом Мышка сказала:

- Раз вы опять что-то пишете, мальчики, напишите чего-нибудь из истории.
Вроде Дрюона - вот кто пишет изумительно! Будто вы при дворе какого-нибудь
князя. В Новгороде. Уж про Новгород американцы никогда не снимут. Да и
русские должны быть такие - плотные. Не извиваться, как эти.

Оправдывается! Будто братья не помнят, как мышка мордочку задирала и
ручками "этих" по плечам ласкала.

- Да уж тогда бы мы не при князе, при самом царе жили бы! - зло засмеялся
Борис. - Доставили бы ко двору, чтобы царя-батюшку потешить. Жили бы с
карликами, арапами и такими же... - Он поискал слово. - Такой же живностью
человеческой.

Все-таки не зря они упражнялись, сочиняли сценарии.

- Ну что вы, мальчики, зачем же вы так? Вы бы советниками были. Вы же лучше
самого Друся на вопросы отвечаете!

- Да-да, боярами, думными дьяками! - обрадовался Глеб. - А князья да бояре,
знаешь сколько пили?! Давай, Мышка, ту бутылку отпразднуем!

- Нет, мальчики, ну что вы! Зачем вам? Потом когда-нибудь отпразднуем,
когда день рождения или повод. Такая бутылка сейчас, знаете, сколько
стоит?! А у нас даровая. Поставить на стол - сразу вид законченный.

Но бутылка упорно будила воображение.

Столько событий произошло за последнее время, сделались они настоящими
мужчинами, но все-таки не совсем. Оставалось еще по-мужски выпить. Испытать
мужское удовольствие. И смешно, что их Мышка держится с ними, как мама с
маленькими!

А бутылку она куда-то унесла, как только ушли Дэн и Дэвид.

Два дня Борис и Глеб ждали, чтобы Мышка ушла надолго. Она всегда сама
объявляет, когда собирается в центр - в магазины или к заказчику.

И наконец дождались!

- Ну, будьте умницами, как всегда. Мне и по магазинам на Невском, и в
парикмахерскую.

Это часа на четыре!

Братья выждали минут десять: вдруг Мышка чего-нибудь забыла и вернется.
Выждали - и отправились в ее комнату с обычным обыском. С не совсем
обычным, потому что искать собирались не письма, а бутылку.

Веселенькие желтые обои как всегда прибавили бодрости.

- Где-нибудь в шкафу между платьев! - наметил план поисков Борис.

- На полках под панталончиками.

Дамы прошлого века ходили в кружевных панталончиках. Само слово возбуждало
фантазию.

Просто открыть шкаф для них - целый маневр! Ведь створки открываются наружу
и упираются им в животы. Все равно как прислонить к шкафу ширму и пытаться
его открывать. Приходится становиться чуть в стороне, чтобы кто-то один -
Глеб - открыл створку сильной рукой и ею же шарил внутри. А Борису
оставалось выслушивать комментарии.

- Нет... В тряпках запутался...

- Осторожней, ты! Она заметит потом.

- Сам попробуй - осторожней!... Есть.

Но на свет явилась совсем другая бутылка. Тоже красивая, но наполненная
бесцветной жидкостью, а не чайного цвета, как "Белая лошадь". И надпись на
ней была: "Рояль".

Близнецы слышали про этот "Рояль" - и разговоры взрослых, и по телевизору.
Знали, что если разбавить этот спирт, получится дешевле водки. Вот Мышка и
запаслась.

На всякий случай Глеб передал находку Борису. Но все-таки им была нужна их
бутылка!

- Давай еще в комоде посмотрим, - решил Борис.

Он выступал стратегом.

Выдвигать ящики комода еще труднее, потому что надо одной рукой тащить, а
другой упираться, но если они возьмутся вдвоем, опять помешают животы. Глеб
умудрился, стоя боком, упираться ногой в нижний ящик, а рукой тащить
верхний.

Нужная бутылка была извлечена из-под простыней. Глеб зажал ее в правой
руке, и они двинулись на кухню, торжествующе неся в обеих наружных руках по
бутылке. Просто для симметрии.

Закусывать они собирались с толком. Тем же маневром приступили к
холодильнику, и Глеб первым делом достал банку китайской тушенки, которую
мама получала по талонам еще два года назад. И с тех пор берегла для
чего-то... Совсем маленькими они были два года назад и во всем слушались
маму. А сегодня они выпьют за здоровье Мышки!

- Тут еще вчерашний суп.

- Давай!

- Мне одной рукой не удержать кастрюлю.

А вдвоем им не развернуться к холодильнику. Такой вкусный суп. Вот глупое
положение!

- Тут еще бульонные кубики. Тоже старые.

- Тащи! Поставим чайник и разведем бульон в кастрюле.

Выпить чашку бульона - тоже звучало солидно.

Поставить чайник - это было им доступно. Спички они не раз зажигали: Борис
зажимает коробок в своей левой, Глеб берет спичку в правую - и чиркает!

Консервы, зато, они не открывали ни разу. Но знали, каким ножом это
делается. Борис решительно взял рукой китайскую банку, да еще помогал
удерживать щупальцем, а Глеб воткнул консервный нож в мягкую жесть и начал
взрезать банку так уверенно, точно он всю жизнь только этим и занимался.

Здорово все получалось - по-мужски, по-настоящему!

Вскрытая банка на столе, два стакана, плоская бутылка, чтобы ковбои могли
носить ее в заднем кармане, да еще вторая рядом. Винтовая дорожка на
колпачке явственно указывала способ откупоривания. Борис удерживал бутылку
левой рукой, Глеб крутанул колпачок правой - и между вожделенной жидкостью
и их жаждущими глотками не осталось никаких преград.

Глеб некстати щекотнул брата щупальцем. Борис дернулся.

- Ты что?! Разолью!

- Во надеремся, да? - хихикнул Глеб.

- Прибери свою конечность! Разливаю же!

Сознавая важность момента, Борис налил по полстакана. Поднял свой,
посмотрел сквозь жидкость на свет, понюхал - так полагалось действовать, по
его представлениям.

- Ну давай. За все успехи!

- Будем здоровы, Борька! - крикнул Глеб.

Они повернули головы брат к брату, что делали очень редко: ведь не было
обычно никакой надобности глядеться как бы в собственное лицо - что они в
нем не видели? Но сейчас все-таки посмотрели словно бы в зеркала и, не
отрывая глаз брат от брата, храбро хватили по глотку.

Рты обожгло. Глотки. Пищеводы. Желудки.

Сделалось не до смотрений в глаза.

- Хватай скорей, закусывай!

Они захватили вилками по куску тушенки прямо из банки.

Никогда еще тушенка не казалась им такой вкусной. Говяжий жир потушил
жжение, по телу пошло тепло. По телам.

Борис снова схватился за стакан.

- Давай еще. За наши фильмы.

- Будем здоровы, Борька! - отозвался Глеб.

Нежность к брату охватила Бориса. Ведь невозможно быть ближе двум людям,
чем они. Роднее. Никакие муж с женой не могут быть такими родными, как они,
ни у кого больше нет общей крови на двоих. А все остальное - тем более,
общее. Потому и не стыдятся они брат брата ни в чем, как одинарные люди не
стыдятся только самих себя.

- Слабые совсем эти виски, - сказал Глеб. - Американцы пить не могут.

- Это мы стойкие, - объяснил Борис, чувствуя еще большую нежность к брату,
оттого что они стойкие - вместе. - Мы стойкие, потому что в нас кровь
общая. В том вине тоже градусы были, а мы вообще не заметили. Мышка
запьянела, а нам - хоть бы что.

- Давай поднимайся, вира помалу. Чайник кипит, бульон заварю.

Он никогда раньше так не говорил: "вира помалу", а сейчас вспомнил какой-то
фильм. Про моряков. Красиво звучит, они теперь всегда будут так
командовать, когда надо вставать: "вира помалу"!

Глеб сам одной рукой снял с полки кастрюлю, бросил кубики, залил из чайника
кипятком. Хорошо у него получилось, не хуже, чем у Мышки.

Они снова сели.

- Надо было говорить "майна помалу", - догадался Борис. - Давай снова за
фильмы. Чтобы самим писать, самим играть. Замкнутый цикл, как в экологии.

- И никаких отходов! - захохотал Глеб.

- Только мы неправильно пишем, - сказал Борис. - Будто брат брата убьет
ради свободы. Злоба это, а нужно быть добрым. Нужно любить брата больше
самого себя, понял? Так любить, чтобы освободить от себя брата. Отпустить
его на свободу и счастье, понял?

- Как это - отпустить?

- А так это! Чего непонятного? Или ты окосел уже? А я только трезвее стал.
Никогда еще мне все так ясно не было. Сказать профессору: "Вырежьте из нас
двоих одного целого брата. Выкройте из моего матерьяла - дарю! А обрезки
выбросьте". Вот так! А если он упрется в свою этику, тогда решить самому:
прикончить себя, и тогда уж профессору придется выкраивать одного целого
брата из двоих.

Они сидели как всегда плечом к плечу, сидеть иначе им было не дано,
конструкция не позволяла. Но Борис именно сейчас с особой гордостью ощутил
плечо брата. Сорок тысяч братьев не способны так любить, как он любит
Глеба!

- Интересное кино! - икнул Глеб. - В кино - можно! В кино с сиамцами
разделаемся, одно из двоих выкроим, а сами полетим куда-нибудь в Лас-Вегас
гонорары пропивать. Ловко!

Глеб счастливо захохотал.

- Ты не понимаешь! Надо любовь доказать. Высшую любовь. Любить брата больше
самого себя. Все поймут, когда увидят.

Они были мужчинами - они пили, закусывали тушенкой из банки. Все
по-настоящему. А если и сделать  - по-настоящему?!

Сделать прямо сейчас! Чтобы Глеб потом описал в сценарии все как было - в
точности! И жил бы свободно. Жил бы за двоих.

Написать о том, чего не смог или побоялся сделать на самом деле - занятие
не для мужчины. Чистый онанизм - такое занятие. Надо сделать! А потом можно
и написать. Или пусть другие напишут. Другой. Свободный Глеб. Одинокий
Глеб. Наверное, ему будет грустно. Пусть помнит брата Борьку. Пусть поймет
наконец, как Борька его любил. А что мечтал иногда о смерти Глеба, смерти
брата... Нет-нет, и не мечтал вовсе. Просто играл сам с собой иногда.
Сценарии придумывал.

Как они в последнем сценарии написали? Оба написали, хотя все-таки Борис
придумал больше. Написали, что один брат другого обливает одеколоном или
бензином - Юрий Юлия - и поджигает. Чтобы избавиться, чтобы освободиться. А
надо - наоборот. Не брата, а самого себя. И не в сценарии, а в жизни.

Спирт очень хорошо годится. Чистый спирт. Кто еще употребит таким способом
чистый спирт - за здоровье брата?! За свободу его и счастье! Вот он - всем
тостам тост!

- Давай еще. За наше кино.

- Ага, интересное кино. Будем здоровы.

При очередном тосте брат к брату снова повернули головы, посмотрелись в
лица - как в зеркала. Губы совсем близко - но никогда им не поцеловаться.

Каждый человек больше всего любит самого себя. Но сейчас Борис понимал, что
они с Глебом устроены иначе, они так нераздельны, что и про Глеба он тоже
должен говорить и думать: "Я!" Про Глеба и за Глеба.

И в освободившемся Глебе он тоже продолжит счастливую нормальную жизнь.

Когда Борис мечтал о смерти брата, мечтал даже убить брата, чтобы
освободиться - он обманывал самого себя. О собственной смерти он мечтал
подсознательно! Избавить от себя Глеба... Избавиться и самому.

- Слишком слабые эти виски, - хитро сказал Борис. - Не для нас. Двойную
кровь не пробирает. Давай дернем спирта!

Ему одному бутылку "рояля" не открыть!

- Давай! - простодушно подхватил Глеб.

Вдвоем они дружно свернули "роялю" головку. Глеб как держал бутылку, так и
не выпустил, пока не налил себе и Борьке - по очереди.

- А знаешь, Борька, - засмеялся он радостно, - мы неправильно называемся.
Потому что мы не два брата. Пусть для кино, чтобы двойной гонорар, пусть
для ихнего продюсера. Который платит, пусть для него два брата. А на самом
деле мы - один. Мы - один, а? Один Борисоглеб! Как в школе раньше
проходили: новая общность.

- Борисоглеб? - не то переспросил, не то вздохнул Борис.

- Борисоглеб! - счастливо подхватил Глеб.

- То-то и беда, что Борисоглеб.

Борька еще свой спирт не допил, а уже потянулся за бутылкой.

- Забирает? - посочувствовал Глеб. - За Борисоглеба!

- За Борисоглеба! - выкрикнул Борис и, схватив бутылку, стал поливать себя.

- Ты чего? - не понял Глеб. - Мимо льешь.

Пусть бы и понял - помешать брат уже не сможет. Остановить
самопожертвование. Не дотянуться Глебу сильной рукой.

Восторг братской любви кружил голову сильнее всякого спирта. Кто еще
способен на такое?! Кто еще?!

А Глеб ничего не понимал. Не мог понять. Тянул свое:

- Как двуглавый орел. Пусть кто не знает, попробует сначала, а потом уж на
герб. Я того орла отлично понимаю. До конца понимаю. Как Борисоглеб -
понимаю.

Промокшая одежда холодила.

Чиркнуть спичку он один не мог.

Оглянувшись нетерпеливо, он увидел старую газету на окне, сунул ее под
кипящую кастрюлю с бульоном - не надо вставать, чтобы дотянуться, все
близко в маленькой кухне - газета вспыхнула, и он поднес факел к
пропитанной спиртом штанине.

Бок взорвался синим пламенем!

Невозможная боль затмила все.

- А-а!!

- Ты чего?!

Глеб посмотрел - и не сразу понял. Подумал было, что Борька светится - как
привидение.

- А-а!! Болит!!

Потушить!! Спастись!!

Борис рванулся в одну сторону, Глеб - в другую. Впервые у них расстроилась
взаимная координация и они не могли сдвинуться с места.

- А-а!!

Борис не мог дотянуться даже до крана, до холодной воды. Глеб - не Глеб,
враждебный оборотень - дергался и приковывал к стулу.

Ничего уже не понимая, Борис опрокинул на себя кастрюлю с кипящим бульоном.

Если могло сделаться еще больнее - то сделалось.

И все...

Глеб рвался. Что-то надо было срочно сделать. И не сообразить сразу - что.

Брат уже не дергался, он всего лишь висел тяжелой тушей.

Тушить надо скорей!

Синий фронт пламени проходил по груди Бориса.

Сметя все со стола, Глеб лег грудью на клеенку, прижимая горящего брата.

Жутко пахло паленым мясом.

Глеб резко двинулся вбок, они съехали со стульев, упали на пол, на
четвереньки. Но у Глеба еще достало сил распрямиться - на коленях - открыть
кран, облиться, залить горящую лужицу на полу.

Только потом он снова рухнул на четвереньки. Рухнули.

Глеб старался соображать. Давалось это с трудом.

Что? Куда?

Телефон!

Болело разрываемое средостение, но он двигался на четвереньках, шел,
ступал, таща тушу брата.

Он достиг двери.

Всегда они проходили через все двери только боком. Теперь, когда он полз,
как раненая черепаха, ему нужен был проход для двойной ширины плечей.

Единственная возможность - встать. И он попытался встать, таща двойную
тяжесть. Но хуже, чем тяжесть, была страшная боль в боку. И невозможно было
обнять тело брата сильной рукой, чтобы уменьшить натяжение.

Глеб все-таки привстал, но тяжесть и боль победили, и он рухнул в
изнеможении.

Они лежали в дверях, как выброшенный на сушу кит-катамаран.

- Борьк, ты чего... Слышь?.. Чего ты сделал?

Брат не отвечал. Вырубился. Но слышно было, как он дышит.

Что Борька сделал?! Зачем?!

О чем-то таком они говорили, даже записали... Но мало ли о чем говорится,
что пишется... Нельзя же!

Совсем недавно они счастливо сидели за столом. И вот валяются на полу. В
дверях. Но ничего нельзя сделать.

Глеб тоже - перестал соображать. Слишком страшно - соображать...

В дверях кухни мама их и нашла часа через два или три.

Боренька не подавал никаких признаков жизни. На страшный обгорелый бок и
шею невозможно было смотреть.

Глеб дышал. Но не отвечал, не объяснял. Как так могло случиться?!

Выпили? Упали на плиту по пьянке?

Приехавшие со "скорой" врач с санитаром ничего не смогли сделать. Не
сдвинуть им было двойное тело. Хорошо, врач догадался вызвать не вторую
"скорую" - пожарных.

Капитан-пожарник профессионально взглянул на обгорелое тело Бориса, но огня
уже не было, и пожарные сработали даже не как санитары - как грузчики.
Трудно было тащить двойное тело на брезенте по узкой лестнице, но они
кое-как справились.

Глеб все-таки пришел в сознание - уже в больнице. Над ним сидела мама.

- Это он сам... Я помню, он сам... Борька сам...

Она ничего не понимала. Что - сам? Упал на плиту? А вопросы до Глеба не
доходили. Твердил свое:

- Он все сам!..

А себя спасти не просил.

Молила она:

- Можно же спасти одного! Мне писал американский профессор!

- У профессора иначе. У профессора другая клиника. И оборудование, и
материалы для гетеропластики. И готовят такую операцию заранее. А у меня
просто двойного стола нет. На полу прикажете оперировать? - устало говорил
дежурный хирург. - Попробуйте пересадить сердце по "скорой". То же самое.
Будем пытаться... Уберите мамашу!

Совсем скоро он показался снова в дверях. Белый как судьба.

- Ну что, доктор?!

- Всй... Оба...

Она сидела в коридоре, хотя в этом не было никакого смысла, и повторяла
изредка:

- Оба... оба...

Ее не трогали.

Потом дома она нашла недописанный сценарий.

Так значит, это они сделали нарочно. Глеб сделал. Надеялся выжить - и
зажить в одиночку. В свое удовольствие. Сделал по пьянке... Но ведь, что у
трезвого на уме...

Она всегда любила их одинаково. И все-таки Глеба - чуть-чуть сильнее.
Жалела одинаково своих несчастных мальчиков, а любила чуть-чуть сильнее
Глебку. Он - откровеннее, а Боренька больше в себе. Значит, ошиблась. И
теперь вдобавок к невыносимому горю, мучилась еще и отдельной виной перед
Боренькой: не оценила, не долюбила... Но и Глеба, хоть он и убийца, не
могла ненавидеть. Только жалеть. Столько он мучился всю жизнь - вот и не
выдержал. Бедный мальчик пытался обмануть: "Он сам, а не я..." Это он так
раскаивался.

Она сожгла проклятый сценарий. Ведь все и началось со сценариев. Жили до
тех пор нормально... Сожгла сценарий, чтобы не попал к следователю. Да тот
и не доискивался, признал несчастный случай.

Она решила заказать большой памятник, когда придут доллары от американской
студии. Чтобы скульптор сделал двойную фигуру. Во весь рост. Чтобы видно,
как они замечательно шли своей двойной походкой.

На памятнике будет Борису и Глебу воздано поровну. И только мать будет
помнить, что они были разные и что брат убил брата. Потому что хотя и
правда, что Глеб попытался убить Бориса, все-равно ведь получилось
самоубийство: такое уж у них неразрывное братство... Мать будет это
помнить - пока жива, а больше никому знать не надо.

Иван Павлович ее утешал, намекая осторожно, что теперь-то у нее может
начаться новая жизнь: после того как она освободилась от двойного бремени.
Она ведь еще молодая...

Она не хотела об этом слышать. Она хотела, чтобы на памятнике была красивая
надпись - эпитафия! Столько заказчиков, все чего-то пишут, может же
кто-нибудь помочь! Написать, что ее мальчики были единственными на свете, и
никому их не понять из обычных людей. Не понять, как это жить слишком
вместе - ужасно тяжело, а выжить врозь - совсем невозможно.

А вокруг памятника будут цвести густым ковром изумительные голубые
незабудки.

ДАННАЯ ПОВЕСТЬ ОПУБЛИКОВАНА
В ЖУРНАЛЕ ПЕТЕРБУРГСКОГО ПЕН-КЛУБА "МАНСАРДА", щ1