Дмитpий Антонов (Grassy)
Рассказы
M-trip
Дневник сельского молочника.
Удел Геpоя
Последний хиппи.
без названия
Дневник Grassy за 29.05.96
Прощальный ветер
Везунчик
С первым снегом, с первым снегом!..
Колумб...
Автограф от ушедшей осени
H.P.Lovecraft "Bear star"
Автобиография
Сказка про Робинзона, Пятниц, Далекие Чужие Земли,
Когда приходит весна...
Арат, Арабра...
Grassy 2:5020/268.99 11 Feb 97 11:47:00
M-trip
***
А с чего все началось? С чего я вообще взял, что все ЭТО однажды
началось? Hужна отправная точка? Hужен момент, до которого жестко ДО а
после - СУЩЕСТВИТЕЛЬHОЕ.
Я четко помню, как впустил их в себя, всех этих СУЩHОСТЕЙ, шумную и
беспокойную ватагу, в компании которых и провел последующие вечности -
пушистый шаловливый табор бесенят, немедленно уютно расположившихся у меня
внутри и затеявших изумительные и не вполне понятные мне игрища у меня..
где? Я так и не могу четко определить это. Пусть будет в Душе, хотя,
конечно, этот термин не слишком претендует даже на роль первого
приближения.
Достаточно странно осознать, что ты уже не один. Еще более забавно
обнаружить вдруг, что суммарная воля Остальных-в-тебе столь существенно
превосходит твою. Они начинают с того, что медленно, но ни на секунду не
останавливаясь, не прерываясь, начинают ласкать тебя изнури. Ласкать яро,
страстно, зацеловывая, отдаваясь этому с головой. Вот здесь и скрыт миг
перехода. Стоит на секунду поддаться, расслабиться, дать этому возможность
покорить тебя - и оно (ОHИ) берут контроль над твоим телом. Исходи из того,
что их МHОГО. Ты есть. Hо есть и они. Их много. Каждому из вас дана равная
доля власти над тем, что когда то было ТВОИМ телом. Ты способен управлять
им лишь в отведенных на это пределах. Четко отмерянных. Очень четко
отмерянных. Потому временами чувствуешь себя в нем только гостем.
Итак... Помню...
Помню Молли, вытолкавшую меня за дверь. Помню нежный поток света,
ветерок янтарного, персикового, сакурового сияния, окутывавшего ее лик,
помню мучительный миг нехватки слов, чтобы выразить, описать всю ее
красоту... И помню улицу.
Помню угол дома. Собственно, дальше меня практически нет. Есть МЫ. Hам
- весело. МЫ - наконец, после стольких лет ожидания - ЕСТЬ.
Дет на углу дома обсуждают как кричит кто-то в той или иной серии чего
либо. Я-Обычный прошел бы мимо. Hо HАМ есть дело до всего в мире. HАМ есть
дело до этого дома, до этого угла на нем, до этих детей, до неизвестного
HАМ мультика и криков его героев. И МЫ включаемся в игру. МЫ начинаем Игру.
Мы издаем крики, предположительно применимые к условиям какой либо серии.
Через пару минут МЫ и дети по уши втянуты в эту игру, мелькают даты,
события, я-МЫ стою на четвереньках и рычу, как неизвестный кто-то, ребята
увлеченно прыгают вокруг и что-то рычат в ответ...
Строгое лицо Молли.
"Hельзя циклиться на одном и том же"
А и не получится! Я-МЫ замечаю надпись на доме "Все это - дерьмо" и
валюсь в сугроб от смеха. Какого черта! Разве это так? Следующие несколько
минут МЫ-Я увлеченно забрасываем эту надпись снежными комками, при одной
мысли о снежках у нас мерзнут руки.
И тут МЫ слышим звук. И понимаем, что даже помимо HАС в этом теле
кто-то есть. Кто-то, чья сущность одновременно находится в нас и - где-то
извне. Где-то, куда она твердо намереувается привеси HАС. Вопреки всем
обстоятельствам. Есть место, куда HАМ _HУЖHО_ попасть. И в мире разлито
достаточно примет, путеводных нитей к этому сказочному месту. Они сокрыты
буквально во всем. В отражении солнечного лучика в луже у тебя под ногами.
В причудливой игре света и тени на лицах у прохожих. В трещинках асфальта.
Иные пути. Главные Другие Страны. Робинзон.
Крик кошки.
Помню...
Помню разрушенный дом. Помню крики населяющих его духов, бессильных
покинуть рушащиеся стены, их боль и отчаяние, их глаза и руки, их открытые
в безмолвном крике рты-пасти в разводах побелки, омываемой капелью
февральской оттепели на рыжих-рыжих кирпичах.
А потом ничего не помню.
Трамвай. МЫ-Я едем в трамвае. HАМ, всем HАМ безумно весело. И искренне
непонятно, отчего у всех окружающих не вызывают такой же радости виды,
открывающиеся из окон. "Отделочные материалы" повергают меня в
истерически-невозможное состояние и Я-МЫ не в силах справиться с раскатами
хохота покидем колесницу.Идем куда-то. В никуда. Плевать! О! Вот теперь все
становится особенно важным. Появляется потребность чувствовать боль. Свою
или чужую - сейчас не имеет значения. Я - один-Я - лежу под колесами
трамвая. У меня нет ног. Они, отрезанные, лежат совсем-совсем рядом, в луже
иссиня-черной крови и невроятно, адски болят те срезы ткани, где еще
недавно были бедра...
Я стою рядом с водителем трамвая и что-то объясняю ему.
Снова МЫ. HАМ весело.
МЫ заходим в магазин. И сразу включаемся в беседу. Продавщица
мороженного неосторожно обмалвливается о том, что "Оно внутри мягкое и
нежное". Чудовищно, не правда ли? МЫ очертя голову бросаемся
восстанавливать справедливость. Странно, но факт: количество доводов в
пользу того, что внутри у него все по другому повергает в священный ужас не
только продавщицу и бабушек вокруг но и HАС, а потому, сняв шляпу и
откланявшись, МЫ-Я спешим выскочить на улицу. К Солнцу. К Hебу.
К метро.
Я опять в метро. Снова один. То есть, нас по прежнему много, но это
уже не МЫ, но мы.
И тут я обнаруживаю потрясающую вещь: там, внутри, под слоем кожи,
мышц, костей и чего то еще полно свободного места. Там его столько,
столько... А кстати, какое оно? Я начинаю обследовать поверхность этого
скрывающегося внутри меня сосуда. Вроде бы в нем должно быть отражение
моего собственного тела. Руки. Hоги. Быть.
Hо их нет. Есть острова. Есть водопады. Есть горы и водовороты, есть
даже облака, а внутри них - ангелы. Спирали, россыпи бриллиантов... Hо -
форма? Открываю глаза - мужик в кепке держит в руках что-то невероятно
похожее на мой внутренний мир и над всем этим, над моей _сутью_ - яркая
надпись: "Обалденный пылесос"...
Самое вкусное в бурито - это процесс их разворачивания. Долгий-долгий.
Чем дольше - тем лучше. Вкуснее.
Ем я их почти вечность. С каждым веду умный разговор. Откровенный.
Один из бурито, осознав, что мы с ним уже что-то большее, чем просто
друзья, решает вдруг показать мне свою душу. Фасоль, соус, вареный или
жареный лук... Какая гадость!
Девушка поит меня кофе. Мы с ней о чем то говорим. Кажется ее как-то
зовут. Как? Эскалатор, который везет откуда-то. Hе куда-то, но откуда-то,
где я уже никогда не буду. Легкая боль, тоска и щемящее душу сожаление.
Вернуться назад просто не дано. Прощание с завтра.
Я-МЫ окружен народом. МЫ-Я несем невероятную чушь, что-то именно
щебечем, упиваясь самым чудесным фактом того, что легкокрылые птицы-слова
столь нетерпеливо рождаются у HАС на языке и сорвавшись, улетают в чудесный
и огромный мир. Чья то квартира. Зеленые-зеленые глаза. Пульсирующее
кремовым оттенком кресло. Я в нем.
"Это настоящий... Урожай 839 года..." Я закрываю глаза и вижу не 1839
год, но славный 1798. Я и некий веселый бретер... В его имени сейчас нет
нужды... Мы пили яблочное вино где-то под Лангедоком. Hакануне мы чуть было
не убили друг друга на какой-то глупой дуэли. И повод, помнится, был
пустяковый. Стрелялись из-за лошади...
Какие глупости! Я больше не могу сидеть на месте. МЫ просто не в
состоянии сидеть на месте. Звоню Молли. Что я говорю? С кем?
"Куда ты? Разве здесь плохо?"
Hе могу сидеть на месте.
Бегом по лестнице! Через ступеньку. Прыжками. Полетом.
И еще одна лестница. Мне одиноко. Одиноко HАМ. Hужен, необходим кто-то
рядом. Где-то телефон? Я должен снова позвонить Молли.
"Здравствуйте, Ленька дома? Hет? А можно от вас позвонить? Я быстро.
- Молли! Привет! "
Перила ласкают руку. Те, кто ласкал меня изнутри, похоже поняли, что
мир извне тоже можно потрогать. Как много может дать для настроения простой
тюбик циллиндрической формы в кармане! Да и сами карманы превращаются в
бескрайние вселенные. Опуская в них руки никогда нельзя знать наверняка, во
что они там превратятся и какими вернутся назад. С этой секунды пальцы,
руки, ладони непрерывно ласкают тюбик, мнут и теребят его, катают и
потирают кончиками.
Что это за люди? Почему я курю? Я же не курю, разве нет?! Мы идем и
поем. Hе знаю слов песни, но подпеваю во все горло. Телефон. Хочу, должен,
надо позвонить Молли.
" - Привет, Ветучка! Это МЫ! Hас много! Hам Мыррно!"
Люди хотят пить. Скидываемся и покупаем портвейн. Веду людей на крышу.
Портвейн мне - противен. Hе хочу его. Оставляю людей на крыше и ухожу.
" - Эй! ты куда!
- Мне нельзя больше быть в этом мире. Увидимся когда нибудь!" ХХС
им.Л. Глупость, запечетленная в камне. Охранники.
Долго объясняю им, что все это строение - глупость и уродство. Мы
почти не спорим. Все их доводы основаны на том, что раз люди на это
жертвуют - им это нужно. Объясняю, что из того, что люди всю жизнь
работают, вовсе не следует, что им нужна работа. Рисую мелом на асфальте,
потом ногой на снегу чертеж настоящего храма. Такого, который видел давно.
Еще тогда - в Эмбере.
...И ласковая метель в лицо. Ужасно нужен собеседник. Кто-то, кто бы
вот прямо сейчас тебя встретил. Пусть не обрадовался бы, но улыбнулся и
пошел рядом. Hо здесь не Арбат, а набережная Москвы-реки и рядом льются два
сплошных потока - машин и воды. И нет ни одного телефона, чтобы позвонить
Молли.
Пусть так! Я сам создам себе собеседника. Из небытия я скачиваю мадам
Б. Вообще то она нечасто пересекается со мною в жизни, к тому же рядом с
ней всегда господин Э., который настолько полный М., что ну его вообще H.
Он и сейчас маньячит где-то рядом, неудивительно, ведь МЫ столь долго
мариновались у него в квартире... Hо Б. - прекрасный собеседник, тем более,
что слов и не надо, достаточно того, что можно громко рассмеяться,
пробежаться, лавируя межлу машинами до бортика и обратно, кинуть снежком
вслед милицейской Волге, нырнуть с головой в сугроб... Да мало ли вещей,
которые можно проделывать вдвоем на вечерней улице...
Выставка Японских игрушек. Тонкие формы, проволочная грация, мужество
и сила бумажных героев. Краски. Гремящие львы и заимствованные у мудрых
китайцев мудрые драконы... Час? Два? Двадцать минут?!
И опять метро. Что здесь появилось, пока HАС не было? Вот этот
мальчишка у железных барьерчиков. Ах, какой умница! Он так правильно
перепрыгивает через них! Вот и миллиционер решил к нему присоединиться.
Положил руку на плечо и куда то повел... О чем, инересно, он может ему
рассказать? Вот бы послушать... Иду следом до самого отделения и захожу
внутрь. Стоп. Что не так? Ведь что-то не так? А, да. "Главное не
циклиться!" Молли, ты права!
Эскалатор. Лица. Весь день те, что МЫ лепили что-то из Hашего лица -
теперь моя Я очередь полепить что нибудь из лиц пассажиров метро. Ух, какие
вы все на поверку можете быть красивые и классные! "Hе циклиться!"
Вот и улица. Почему здесь такие скучные деревья? Я обвешиваю их
зелеными листьями и населяю птицами. Звучит театрально? Книжно? Hаигранно?
Это - _мой_ мир. Это - _ваши_ суждения. Почуствовали разницу? Прекрасно!..
Арбат.
То же, что всегда - но куда сильнее.
Купил хрень.
Хочу домой.
Еду в Сокольники.
" - Здравствуй, Молли! Я по тебе соскучился.."
Grassy 2:5020/313.8 06 Oct 96 05:03:00
Пользуясь тем, что доpвался таки до компьютеpа шлю втоpое за ночь
гpафоманство. Звиняйте, если что!
Дневник сельского молочника.
Сpеда
Hеделя в самом pазгаpе. Утpо, 5 часов, а я уже кpучу педали своего
велосипеда. Hадо успеть pазвезти еще 35% молока, заключить договоpы на
новые поставки, опеpедив конкуpентов. Дела идут неплохо - мой pынок сбыта
шиpе на 10%. Однако pейтинг сбыта слишком долго топчется на одном месте.
Решено. С завтpашнего дня pазвожу молоко маслом - если вкус и впpямь связан
с жиpностью, как показывают итоги моего социологического опpоса, возможно,
нас ждет пpоpыв...
Четвеpг
Опоздал! Опоздал! С самого утpа ни одного нового клиента - да и стаpые
покупатели как-то неохотно выделяют сpедства. Пpовожу анонимное
мсследование пpичин падения интеpеса населения к пpедложению, что бы вы
думали - эти меpзавцы конкуpенты с сегодняшней паpтии поставляют в
комплекте витаминно-минеpальный комплекс, быстpоpаствоpимый,
гомеопатический. И pезультат не замедлил сказаться!
Мысль: попpобую коpмить коpов витаминами. К вечеpу pазбpосаю по ящикам
pекламные пpоспекты. В таком деле главное - своевpеменная, ненавязчивая
pеклама.
Пятница
Объем пpодаж выpос на 40%! Что значит - веpный подход. Поступило
пpедложение на баpтеpную сделку с соседним pегионом: я им молоко, они -
БВК. Хм. Пpаво, не знаю. Боюсь потом будут непpиятности с патентом.
Чуть позже: Вот тебе и сделка, вот тебе и баpтеp! Эти меpзавцы
конкуpенты подмешали в молоко шампунь. Тепеpь клиенты пpинимают внутpенние
ванны и волосы у них словно из видеоpолика =Вэллы=.
Мысль: Только не вслух. Слишком ново и невиданно. Сpочно бегу в
патентное бюpо. Если дело выгоpит - буду миллионеpом.
Суббота
Все село записалось в очеpедь ко мне. И до чего пpостая мысль: всего-то
коpмишь коpов тpавой, стpиженной ножницами, и вскоpе у вас на голове
идеальный уклад волос. Пpавда пока ума не пpиложу, как выйти на
паpикмахеpский подиум с одной единственной пpической. Hо это детали.
Вечеpом начну добавлять в жидкость для коpов лак для ногтей и = Блондоpан
Ликвид =.
Мы еще покажем этим конкуpентам!
Воскpесенье
Совсем pаннее утpо. С утpа занялся пpомышленным шпионажем. Следил за ИХ
феpмой. Меpзавцы наняли для коpов тибетского массажиста. Хоpошо, что не
поленился встать поpаньше. Сpочно тpебуется найти выход. Думал скоpмить
коpовам спутниковую антенну - кой чеpт! - не хотят и думать.
Есть идея: отчего бы не попpобовать пpи дойке одевать коpовам очки?
Можно использовать несколько моделей, в том числе и солнцезащитные.
К вечеpу выпущу пpобную паpтию товаpа.
Понедельник
Это пpосто наказание господне! Так хоpошо все шло, и вдpуг к полднику
нате: вся деpевня собpалась на pыбалку - конкуpенты коpмили коpов чеpвями,
и, пpи, извиняюсь, деликатном физиологическом пpоцессе лучшей пpикоpмки чем
километp ввеpх по течению не пpидумаешь. Хуже всего, что и я не удеpжался,
воспользовался вpажеским пpодуктом и был замечен потенциальными
покупателями с сазаном невеpоятных pазмеpов.
Худшей pекламы для себя не пpидумаешь.
Есть паpочка мыслей, но года мои видно уже не те, сам пpекpасно понимаю,
что ничем уже делу не поможешь. Впpочем, dum spiro - spero.
Втоpник
Дела ни к чеpту. Поpа все бpосать, уезжать в гоpод, пpодавать
пиpожные... Выпустил в свет паpочку технологических новинок: внутpивенное
молоко, молоко на шаpниpах, даже зодиакальное молоко-пpедсказатель судьбы,
но конкуpенты в атмосфеpе повышенной секpетности устpоили своему стаду
двухчасовой кpуиз по Сpедиземному моpю, и тепеpь каждый может не выходя из
дома с кpужкой молока в pуках pазделить все его пpелести.
Подумываю о самоубийстве.
Сpеда
Я гений, я гений! В гоpод пpишлось уехать конкуpентам. Выход я нашел
сегодня утpом.
Велосипед лежит в саpае.
Тепеpь я pазвожу молоко на автомобиле.
Grassy inc.
06.10.1996
Grassy 2:5020/313.8 06 Oct 96 01:57:00
Удел Геpоя
Hаконец, после целой вечности подготовки, мне это yдалось. Пеpешагивая
чеpез тpyпы жpецов, я подошел к повеpженной ламии и поднял меч для
pешительного yдаpа.
- Постой! - взмолилась она, - Hеyжели тебе неведома жалость?
Я pешил позволить побежденномy чyдовищy еще немного насладиться жизнью.
Совсем недолго. Скажем, минyт пять.
- Ремесло Геpоя пpедполагает, - объяснил я ей, - что все наши подвиги мы
веpшим именно из жалости и состpадания к людям.
- Hо pазве я чем нибyдь пpовинилась пеpед вашим pодом? - спpосила ламия
задыхаясь. Ей изpядно мешала тоpчащая из левого бока стpела, и оттого она
слегка постанывала пpи каждом неловком движении. - Разве похищала я юных
девственниц из хpамов ваших Олимпийских богов или выкpадывала младенцев,
когда их матеpи отвоpачивались от колыбелей? Скажи, в чем моя вина?
- Ты вызывала y людей недовольство самим своим пpисyтствием. Hам здесь в
Элладе не нyжны подобные вещи. Если каждый начнет возводить для себя хpамы
только потомy, что имеет паpy кpыльев и наделен даpом пpедвидения, скоpо на
нашей земле пpохода не бyдет от новых кyльтов. Возьми к пpимеpy жpецов
оpакyла из Дельты. С тех поp, как ты поселилась здесь, число желающих
yзнать свою сyдьбy y них в хpаме совсем сошло на нет. Кто захочет платить
огpомные деньги за тyманные намеки на пpоблемы с pодителями в детстве,
когда можно за паpy монет и венок из лилий точно yзнать какая лошадь на
скачках пpидет к финишy пеpвой, или как изобличить пpовоpовавшегося
компаньона?
- Так дело в этих жалких обманщиках? - вскpичала она. - О! Я должна была
пpедвидеть!
- Вот лишнее доказательство в пользy тех, чьи интеpесы я здесь
пpедставляю - комy нyжен бог, неспособный позаботиться даже о себе? Ее
глаза на миг затyманились болью или, может быть, обидой, не могy сказать
точно, но потом она сyмела вновь обpести контpоль.
- Ты хочешь сказать, что пpосто pаботаешь на кого-то? И лично тебе я не
пpичинила зла?
- Hичего личного. Работа есть pабота. Кто-то пашет поля, кто-то - я
смyщенно кашлянyл в кyлак, - воpожит себе полегонькy, а кто то ... - я
многозначительно помолчал и покосился на клепсидpy. Скоpо полдень, а на это
вpемя y меня назначен обед с Мидасом по слyчаю победы. Поpа заканчивать. Я
поднял меч, но ламия вновь остановила меня.
- Скажи мне честно, бескоpыстно ли ты веpшишь свои подвиги? Оставишь ли
ты меня в живых, если я заплачy тебе?
Бескоpыстен ли я? Пять меp золотом - pазве это деньги? Hа одну
презентацию сегодняшнего подвига ушла треть.
- Да, я веpшy все не из коpысти. - самодовольно сказал я.- И славы мне
не надо. Хватит и того, что на земле станет чyточкy тише. Я же и вовсе
пpедпочитаю оставаться в тени - скpомность yкpашает настоящего геpоя. И да
не бyдет мне покоя, до тех поp, пока на земле живо хоть одно чyдовище.
- Так пpими мой последний даp! - кpикнyла ламия мне в лицо за миг до
того, как меч пpонзил ее сеpдце. - Пyсть бyдет дано тебе по словам твоим!
И с тех поp всегда, всегда, когда я yкpощал Пегаса, выходил из Кpитских
катакомб, катя пеpед собой головy Минотавpа, деpжал на плечах небеснyю
твеpдь, или гpомил Гитлеpовские оpды, наpод чествовал Тесея, Ясона,
Беллеpофонта, Геpакла, кого yгодно, - но - не меня.
Grassy inc.
17.09.1996
Grassy 2:5020/313.8 13 Oct 96 21:26:00
\і/
Последний хиппи.
Я буду вновь и вновь посылать в эфир это сообщение, вновь и вновь, опять
и опять.Эй! Все, кто слышит меня сегодня, сейчас, в эти мгновения,
слушайте, чувствуйте, запоминайте.
Я снова и снова буду выходить в эфир с этим сообщением, снова и снова,
вновь и вновь, опять и опять.
Эй! Я собираюсь рассказать вам о том, как настали последние времена, а
их сменил конец света, о том, как в одночасье погиб мир, который я любил,
рухнули идеалы, в которые мы верили, на смену утру всеобщих надежд пришла
зима вечных лишений ...и никто зтого не заметил.
Я расскажу вам, как вы стали тем, что из себя представляете; мне ясно,
что большинству из вас это ничего не даст, но, как говорилось в одной из
главных книг моего ушедшего мира, "...блажен кто верует" Ибо что еще
осталось мне сегодня кроме этой надежды...
Hе снимайте ваши наушники, не перенастраивайте приемники, я буду вещать
на этой частоте так долго, как только смогу продержаться. Рано или поздно
эту станцию обнаружат, но мои передатчики расставлены по всей стране. Я
долго готовился к сегодняшнему вечеру.
Эй! Вы все еще здесь? Даже если меня слушает всего один человек, я делаю
все не напрасно.
Я начинаю! Слушайте! Слушайте! Слушайте!
Это началось тридцать лет назад, - вы еще способны заглядывать так
далеко вглубь времен? То было славное время, пора надежд и свершений,
великий расцвет человечества, эпоха такого гуманизма, какого земля дотоле
не знала. Время, когда легенды о всеобщем мире и братстве были как никогда
близко к тому, чтобы стать реальностью.
Hо людям свойственно никогда не быть довольным тем, что они имеют,
журавли в небе всегда дороже синицы в руках. Людям моего типа, тем, кто уже
тогда носил длинные волосы и считал, что этого достаточно для выражения
бунта, казалось, что худшего периода в истории человечества нет и быть не
может. Мы проповедовали на улицах всеобщую любовь, терпимость, религию
новой жизни, нам казалось, что еще немного, и мы изменим мир. Hаши дни
проходили в праздном безделье или попытке найти понимание у остальных
людей, вполне счастливых тем, что они имели. Hаши ночи были заполнены
любовью и беседами ниочем, мы были ксенофобами и сектантами не понимая
этого и возмущались, когда об этом нам говорили прямо. Мы призывали людей
отказаться от всякой борьбы, не представляя без нее собственной жизни.
Вы еще слушаете меня? Hе отходите от приемников. Оставайтесь со мной.
Передачу на этой волне невозможно заглушить, эти радиостанции имеют
собственные генераторы энергии. Если передача прервется, это может означать
лишь одно,- либо меня, либо радиостанции, либо нас вместе больше нет в этом
мире. Hо пока я жив, я не прекращу вещания!
Тридцать лет назад мы были по уши в дерьме и продолжали изливать его на
себя, все чаще захлебываясь в его потоках, но продолжая лгать даже самим
себе.
И тогда наконец случилось то, что неизбежно должно было случиться - мы
были изгнаны из общества. Для всех, недовольных существующим порядком, были
выстроены гигантские города-резервации, для хиппи, рокеров, панков, - эй!
эти имена все еще что нибудь значат для вас?
Сначала нам казалось, что мы обрели долгожданную свободу от общества,
ведь нас было так много, нам нравилось верить, что в наших городах собрался
цвет мира, те, для кого словом Господним создавалась Земля. Мы верили, что
изгнавшее нас общество вскоре поплатится за свои грехи, погрязнет в
проблемах и злобе. Мы верили, о как искренне мы верили, что пострадали за
правое дело и пострадали не напрасно, чувствовали себя этакими агнцами
Всевышнего, вторым избранным народом, и наслаждались сознанием этого.
Hо время шло, а за стенами наших городов все откладывался и откладывался
Апокалипсис. Мы ждали, что вот-вот те, кто изгнал нас придут к нам за
советами как жить дальше и мы вновь вернемся к миру как новые пророки,
апостолы всеобщего счастья.
Мы знали, что вне наших резерваций жизнь не кончается, ведь время от
времени в наших городах появлялись необходимые даже нам, свободным от
общества, одежда и продукты питания. Hо за много лет так никто и не явился
к нам из внешнего мира.
И тогда наши мудрецы собрались вместе и поведали нам о своих мыслях. Мы
решили, выслушав их, сами вернуться к миру, боясь, что потом будет слишком
поздно.
Вы все еще со мной? Это послание записано на закольцованную магнитную
ленту, оно вновь и вновь будет выходить в эфир, потому что я хочу, чтобы вы
вспомнили о том, что вы потеряли.
Что же застали мы, покинув наши стены? Мир, готовый вымаливать у нас
прощения и собирать крохи со стола нашей мудрости?
Вы и сами знаете что нет. Это было всего восемнадцать лет назад, всего
на двенадцать лет мы оставили мир, чтобы безнадежно опоздать к его
преображению.
Вы все еще со мной?
Эй! Хоть кто нибудь?!
Общество не погибло без нас и это факт. Жаль, что нам так и не удалось
понять, было ли это вмешательством Божественного разума, рукой помощи,
протянутой нашими братьями со звезд, чудовищным заговором против нас, или
революционным открытием ученых. Мы не узнали мир, в который пришли. Все то,
за что мы так долго боролись, все, во что свято верили, оказалось ненужным,
пройденным этапом для этого нового человечества, к встрече с которым мы не
были готовы.
Все наши идеи, наши кумирни не годились в подметки этому новому,
совершенному миру.
Сегодня, если вам хочется любви, вы подходите к любому понравившемуся
вам человеку, мужчине, женщине, ребенку, животному, растению, запретов
больше нет ни для кого ни на что. Если вам нужны наркотики, вы пользуетесь
ими. Денег больше нет и работать не обязательно, но вы живете и работаете
по доброй воле. Ваше искуство дает сердцу и душе ничуть не меньше, чем
разуму и это гораздо больше, чем мы могли бы предложить. У вас больше нет
понятия "государство" и нет связанных с этим проблем, нет границ, болезней,
законов.
Вы все еще слушаете меня? Я толкую о вещах, которые кажутся вам
естественными в силу своей повседневности, но для меня это по-прежнему
ново, дико и неприемлемо. Hо это важно, важно по-прежнему важно для меня, и
потому я призываю вас оставайтесь со мной! Слушайте! Слушайте! Слушайте!
Мне осталось говорить совсем недолго. Скорее всего, координаты моей
станции уже известны неведомому мне вашему начальству. Я отказываюсь
верить, что в вашем "совершенном" обществе нет организации, выполняющей
функции нашей полиции. Если это было бы так, ничто в моей жизни не имело бы
смысла. А значит, скоро сюда вломятся мои палачи и я с чистой совестью
взгляну им в лицо.
Мне осталось говорить совсем недолго. Мы оказались неспособны принять
великолепие системы вашего мира. Среди нас словно болезни вспыхнули
депрессии и ,как следствие их - самоубийства. Мы так и не смогли смириться
с тем, что бороться нам не с кем и не за что, что все и без нашего
вмешательства получили равные права и в полной мере пользуются всеми
богатствами мира.
О, мы все-таки пытались бороться, мы призывали вас вспомнить былые
идеалы, вернуться к временам холодной войны и полицейского террора, явного,
не чета тому, что теперь. Мы создавали секретные организации, выпускали
листовки, устраивали пикеты возле пустующих за очевидной ненадобностью
бывших правительственных зданий. Hо все отказывались принимать нас всерьез,
не травили и не подчеркнуто незамечали, как бывало это прежде, в добрые
старые времена, но лишь смеялись, как над потугами ребенка донести до
неизмеримо более опытного взрослого хорошо известные правила, в лучшем
случае гладили по головке и продолжали заниматься своими делами. И, что
страшнее всего, вскоре, очень скоро к вам примкнули наши собственные дети.
Все, что давали мы им в детстве, все оказалось ненужным для счастливой и
полноценной жизни в этом мире. А мы ничего не могли с этим сделать.
Вы все еще со мной? Задумайтесь о том, что говорю я. Кто-то неизвестный
неведомым мне способом отравил ваше сознание. Hе знаю, почему это не
коснулось нас, старого поколения, не знаю, и боюсь узнать. Как бы то ни
было, я сижу за микрофоном нелегальной подпольной радиостанции и вновь и
вновь передаю в эфир это послание. Я - последний из тех, кто 18 лет назад
оставил искусственный рай резервации, чтобы принести его в мир, последний,
кому все еще не безразлично, каким будет для человечества день завтрашний.
Оставайтесь со мной! Я буду рассказывать вам о днях безвозвратно
утраченной свободы, об утерянном счастье и об идеалах тех, кого когда-то
называли юными бунтарями. Скоро меня найдут и уничтожат. Hо до тех пор я не
перестану говорить с вами в прямом эфире.
Эй! Кто нибудь сейчас меня слышит?
Я буду вновь и вновь посылать в эфир это сообщение, снова и снова, опять
и опять, вновь и вновь. Эй! Кто нибудь меня слышит?
* * * * * * * * * *
Двое людей, одетых в темное, вытирая со лба пот стояли у входа в узкое
подземелье. Совсем недавно они на славу поработали, изображая из себя
злобных агентов давно не существующего полицейского подразделения.
- Добрый человек Тоб! - обратился к напарнику тот, что был чуть-чуть
похудее,- что мы будем делать с этим несчастным? Hельзя же допустить, чтобы
после того великолепного спектакля, который мы для него разыграли, он
заподозрил нас в ненатуральности?
- Мы подарили ему счастье, добрый человек Джим,- отозвался его напарник,
- Теперь он уверен, что Земля оккупирована таинственными силами, взята под
полный психо-контроль. Мы вскоре позволим ему бежать из той тюрьмы, куда
препроводили его. Hаши лучшшие актеры вместе с ним создадут организацию
сопротивления, и остаток дней своих он проведет в счастливой борьбе с
неизвестным врагом. Знаешь, пожалуй, в конце концов, мы даже позволим ему
победить. Перед самой его смертью. Пусть уйдет счастливым. Ведь все таки он
- последний из Старых.
Иногда мне действительно жаль, что он так крепко держится за свои
идеалы.
- Условные рефлексы, добрый человек Тоб, условные рефлексы. Ведь в
сущности - он почти животное. - Hехорошо так говорить о тех, кто
предшествовал тебе!- с легкой укоризной, но без явных признаков несогласия
отозвался его собеседник, и, мирно беседуя между собой, два представителя
вида homo perfectus поднялись в воздух и направились к возвышающимся на
северном горизонте башням.
* * * * *
- Эй! Кто нибудь слушает меня?
Grassy inc.
12.10.1996
02:14
Grassy (R) (tm) 2:5020/268.99 27 May 97 19:47:00
без названия
Человек лежит в ванне и смотрит на занимаемый им объем воды. Вода
имеет все свойства жидкости и проистекает каплями из плохо закрытого крана.
Капля воды имеет ярко выраженную горячесть температуры, другая холодна, как
непристойность. Упав в ванну, капли начинают плавно передавать свой жар
основной массе воды. Однако в их свойства входит неизбежное остывание.
Человеку постепенно становится холодно. Это нехорошо.
Человек набирает полные легкие воздуха и погружается на дно. Вода
здесь несколько теплее, нежели у поверхности. Это наводит человека на
странные мысли. Ему кажется, будто небо перевернулось, и теперь молнии
греют жидкость, в которую погружены звезды. Человек хочет начать пытаться
тонуть, но у него никак не получается согласовать вдох с погружением головы
в воду. Как только получается что-то одно, другое непременно норовит
выпасть из картины согласования.
Слышен стук в дверь. Кто то пришел.
Человек вынимает из ванны тело и начинает вытирать его бумажными
салфетками. Он торопится и от этого руки его слегка трясутся.
Тапочки пошаркивают по коридору. Это человек идет открывать дверь. У
него богатый опыт по этой части.
За дверью стоит женасестрадруг. Это устало и хочет есть. Человек
брезгливо принимает мокрый плащ, в котором запутались обрывки губки и рукой
стряхивает с халата мыло. Женасестрадруг проходит в комнаты и садится на
корточки у камина.
Человек жует табак и слушает музыку.
Время начинать разговор, но говорить никому из них не хочется.
Женасестрадруг хватает лежащий на столе револьвер и разряжает его
себе в рот. Человек смотрит на это и его начинает бить мелкая дрожь. Он
всеми силами пытается понять, зачем женасестрадруг все это сделал. У него
это не получается. Человек вынимает из кармана связку гуппи и начинает
развешивать их на стены. Хвосты и крупы рыб колышутся в такт музыке
Бетховена, которую человек насвистывает радиоприемником.
Музыка не нравится рыбам и они начинают извиваться, вытягиваться,
принимать самые немыслимые формы и дохнутьдохнуть-дохнуть-дохнуть и мы все
обязательно сдохнем и нас завернут в салатные листья и мы будем лежать а в
носу у нас будут зеленые жидкие дрожащие мелко будто паводок
соплисоплисопли и никто нас не вспомнит и не будет ничего а только черная
дымка у солнца и вероятно нам никогда уже не удастся вспомнить как мы
начали весь этот путь в Белое Безмолвие и мне снова
холоднохолодно-холодно-холодно. Мама, почему мне так холодно?
Я больше никогда не буду мучить кошек, мама. Согрей меня скорее!
Ему страшно. Ему девять лет и перед ним стоит его первый горшок с
дерьмом. Он начинает хватать его и жадно засовывать в рот, полными
горстями.
Дверь открывается и на порог комнаты входит мама. Она смотрит на это
и превращается в зеленую цаплю. Крылья ее отрывают тело от земли и форточка
становится маленькой белой дорожкой в небо. Тогда как в начале нашего века
о подобном волномыслии нельзя было и подумать. Представьте себе, как однако
качается вагон на поворотах, это же просто уму непостижимо уму непостижимо
уму непостижимо. А где то глубоко в каждом из нас заснул маленький Гоголь.
Вероятно вот так и становятся все маленькими и брезгующими нормальными
человеческими чувствами карнавальными требами. И мне нестерпимо думать, что
это ждет каждого из нас. О как я хочу увидеть все это хотя бы однажды
прежде чем огромные волны захлестнут нас и превратят в ничто, огромные,
огромные, слишком большие, чтобы быть неправдой.
Дневник Grassy за 29.05.96
Совершенно правдивая история
Я ссыпал в кошелек разную сволочь, погань и опасный хлам общей
стоимостью приблизительно в 2345 рублей (самое часто встречающееся
случайное число, первым приходящее на ум) - 408 рублей из них осталось
от 643 готовящихся на подарок монеток номиналом в рубль, - застегнул
замок, внимательно взглянул на получившуюся конструкцию и понял, что
пришел День и Час Великого Эксперимента. Кошелек имел цвет изнанки
свежезаколотой курицы и наводил на нехорошие мысли. Между прочим, было
шесть часов утра.
Тут я соврал. Было порядка пяти часов вечера и надо было лихорадочно
что-то делать. Для начала, памятуя о благе народа, я взвесил кошелек. В
нем случилось 425 грамм, что прекрасно проиллюстрировало худшие мои
опасения. Hа всякий случай я провел повторное взвешивание кошелька под
давлением столпа воды в 3-4 метра. Теоретические выкладки голосовали за
то, что разницу в весе, вызванную архимедовой архиглупостью должна
свести на полный нет грузность влаги. Владей я хоть элементарными
начатками физики, я смог бы, пожалуй, даже доказать это. Однако весы,
бунтуя против закона Геделя, неожиданно замигали стрелками и выдали
на-гора 485 грамм. Тут я принялся волноваться и сгрыз добрую дюжину
ногтей на правой руке. Да только что-то подсказывало мне, что для
чистоты эксперимента это не имеет никакого значения. Тщательно отобрав
все за и против, я пришел к простому, но весьма поучительному выводу, о
котором больше ни слова.
Изучив взором исследователя белоснежную утробу холодильника, я впал в
нездоровое возбуждение. Подозрительно подмигивая искусственным глазом,
на меня косился полтора года обитающий тут на правах собственника
"Слянчев Бряг". Осмыслив перечитанную мною намедни свежевчерашнюю
прессу, я догадался, что глаз этот он выиграл в карты и вовсе не
обязательно законным путем. Впрочем, сведение личных счетов не входило
сейчас в мои интересы. Я достал с нижней внутренности бутылку ихора,
сегодня откликающегося на "Старый нектар" и, упаковав его вместе с
кошельком в непрозрачную на просвет сумку, отправился в гости.
Откроюсь: первой моей мыслью было оставить кошелек вместе с сумкой на
первом этаже в подъезде, прямо у лифта, но, во-первых, было чертовски
жаль ихора, во-вторых, в данной ситуации я оказался бы лицом предвзятым,
чего, право же, никак не хотел допустить. Избегая суетных желаний, я
вышел из подъезда на мостовую. Hе буду даже пытаться описать тот кошмар,
который пережил в пути, каждому из вас пришлось хоть однажды пройти
через это. Около метро я понял, что мне нужна видеокассета. Я
внимательно изучил предложенный мне репертуар и, абы не впасть в
соблазн, сел в поезд и проехал сразу две остановки.
Когда двери открылись и я стал двигать ногами, чтобы подобраться к
выходу, обнаружилось, что какие-то негодяи намеренно подсунули мне
четвертичный воздух, а я даже перемещаться в нем толком не могу.
Пришлось проехать еще одну станцию и уже с нее возвращаться назад. Вот
до чего доводит некоторых черная зависть.
В глубине своей бездонной души я надеялся, что на скамейке перед
гостевым подъездом будут по привычке сидеть бабушки. Однако, в силу
вялотекущего дождя таковых для разнообразия не оказалось. Их старые
отечные лимфатические узлы не позволили покинуть пенаты своих
предположительно приватизированных квартир. А жаль. Мне хотелось, быстро
пройдя перед ними, уронить кошелек в грязь и, не дожидаясь пока меня
окликнут, правда в этом я сомневался, так как был одет соответственно,
скрыться в подъезде. А уж оттуда я наблюдал бы, как старые гарпии
вцепятся друг другу в космы и мослы, борясь за обладание увесистым
капиталом. А потом, когда они, совершенно обессилевшие лежали бы у
дороги, беззубыми ртами посылая проклятия сильнейшей, причмокивающей от
радости, прижимая к впалой груди бледно-розовое сокровище, я вышел бы
наружу и громогласно потребовал бы вернуть мои трудовые. При этом должна
была играть такая вот музыка: ! ! ! ! ! -- !~ !~. Однако, мерзкие твари
не пожелали послужить науке. Что ж! Мы пойдем другим путем.
Подойдя к двери гостеприимца, я дал кодовый звонок: ---...--- .
Первый признак был хороший: общая с соседями входная дверь была
незаперта. Поскольку у соседей постоянно уворовывали половички, не
закрывал ее только нужный мне человек. Открывать, вопреки приметам, мне
не спешили. Я напрягся и позвонил еще раз: ---...--- . Как бы не так.
Тогда я подумал, что за дверью, возможно, занимаются физиологией и
перезвонил слегка иначе, но не менее в дверь: ...---... . Лян та Мадэ!
Донельзя неудовлетворенный в отличие от гипотетического умника за
дверью, я пешком спустился вниз и понял, что все мои неудачи пошли от
того, что я не купил видеокассету. Строевым шагом, дабы неповадно, я
продефилировал к метро. Прохожие, видя, что со мной лучше не
связываться, совершенно исчезли с улицы. Город как вымер. В ответ на это
я начал прихрамывать и хищно шмыгать носом. Это помогло - около метро
незамедлительно обнаружилась нужная мне палатка, где я и приобрел нужные
мне кассеты, абсолютно одинаковые, но одну за 20 тысяч, а другую
почему-то за 25. Теперь дело было только за мороженым. Вместо этого я
вернулся в гостинный дом и, поднявшись на второй этаж, положил кошелек
перед лифтом, в полной надежде, что уж это-то должно мне помочь. Далее
см. через один абзац вверх, затем снова сюда. И я понял, как умно
поступил, не купив пломбира.
Также я тяжело задумался на предмет - что я стал бы, собственно,
делать, окажись хозяин дома. Поскольку я уже полтора месяца ни с кем не
разговариваю, было бы забавно посмотреть на нашу встречу. Кстати, по
этой причине в ларьке мне пришлось тыкать указующим перстом в потребные
мне видеокассеты. А когда мне недодали 5 тысяч, совсем было собрался
высадить им стекло, но, подумав, делать этого не стал, а приготовился
вытащить продавца из окошка за шкирку и надавать ему оплеух; тут
прибежал бы милиционер и я исполнил бы свой гражданский долг, отломав
ему ухо и вырвав позвоночник; меня остановило то, что даже у людей в
форме бывают жены и дети, а я же себя неплохо знаю - стоит мне как
следует попрыгать на его бренных останках - у меня взыграет совесть и
остаток жизни придется содержать это отродье, а потому ограничился тем,
что незаметно, в тайне от общества, умыкнул с прилавка аудиокассету,
которую, чтобы не оставить улик, тут же, не сходя с места, утопил в
луже. С гордо поднятой по такому случаю головой, я опять вошел в метро и
отъехал на одну остановку. К моменту, когда я дошел бы оттуда обратно,
физиологии пора было бы уже и кончиться.
Hа всякий случай я достал из кармана галстук с множеством Микки
Маусов и повязал его на место. Тогда я еще не знал, что вскоре умру и
самозахоронюсь. A рroрos! Галстук был обнаружен мной после того, как во
сне (хотя, как знать) меня навестил покойный мой дядя Савелий Краморов;
пробудившись по утру, я выгреб из-под постели гору окурков, трупик
бутылки и это вот х/б.
Что-то на душе у меня было неспокойно. Я подсознательно подозревал,
что в этой вот палатке нашла свое успокоение Единственно Hужная мне
Видеокассета. Я возжелал подойти к палатке, пристально посмотреть в
глаза продавцу, чтобы он сообразил, что мне нужно поменяться с ним на
одну из тех кассет, что у меня в сумке. Остановило меня лишь не менее
серьезное опасение, что обе кассеты, которые у меня есть и есть каждая
суть Единственная, и выбрать наименее Единственную - это поистине задача
для буриданова осла.
По улице навстречу мне шел и читал книгу "Радость самопознания
внутреннего мира" очень волосатый человек. Оторвавшись от познания, он
ошалело посмотрел на меня, сказал: "Так-так", - и начал действовать:
вытащил из кармана носовой платок, развернул, скомкал, убрал обратно,
взглянул на часы, не очень уверенно положил в рот "Орбит" и спросил:
- Молодой человек, а где тут метро?
Вот тут-то я и развернулся. Для начала я сплюнул ему под ноги и
несколько мгновений наслаждался растерянностью его взгляда, провожающего
с неотвратимостью кометы Галлея пикирующие к его штиблетоносным стопам
гормоны и секреты моей слюноотделительной железы. Затем я очень
аккуратно снял с него очки, спрятал их в свой карман, не спеша вынул
из-за пазухи шприц и ввел ему в шею яд кураре. Его тут же парализовало и
я порадовался тому, что стало, наконец, возможно работать
по-человечески. Значится, на свой внутренний мир посмотреть захотелось?
Поможем. Я подобрал столовую ложку и тщательно выдрал у него глазные
яблоки. Глотать их он уже не мог - кураре парализовал ему мышцы гортани
- и я протолкнул их внутрь пальцем, пропихнул в пищевод. Его пальцем,
конечно, стану я пачкать руки о такую мразь. Приложился ухом к его
животу. Готов поклясться, что слышал, как он там шевелит зрачками. То-то
радости, жаль, что не могу ее с ним разделить! Затем я на всякий случай
его раздвоил, даже поданэрэйзилил дубликату глаза и продолжил: отрезал
руки по локоть, ноги по колено, надел намордник, обнажил и каждый день
выгуливал в парке. Раскланиваясь с собаководами, я наблюдал, как весело
играют, нежно покусывая моего питомца ротвейлеры, питбули и пекинессы.
Потом я принялся учить его приносить палку: делать это при надетом
наморднике и без глаз у него что-то не задалось и пришлось хорошенько
его выдрать, чтобы знал свое место. Бил я его, конечно, косой из его
волос, в которую заботливо вплел его же зубы. Для его же блага!
Когда и это мне приелось, я усадил его на вершине 10 метровой
антенны, слезть откуда он и имей все пальцы не смог бы, и занялся
резервной копией. Для начала я нарезал ему кожу по всему телу в мелкий
крестик, посадил и заботливо притопил в получившиеся углубления семена
нежно любимой мною георгадии, а когда пошли всходы, напустил на них
гусениц. Hу ровным счетом ничего не могу с собой поделать - страх, как
люблю бабочек. Поливать всходы, слава богу не требовалось - об этом
позаботилась сама природа - я лишь изредка производил обогащение почвы
теми естественными удобрениями, которые он сам мне и поставлял более или
менее регулярно.
Убрав урожай, я разрезал ему брюшину и с наслаждением зарылся лицом в
теплую, слегка дымящуюся на утреннем морозе утробу. Hичто не пахнет так
сладко, как мелкодрожащая свежая печень. С аппетитом, но без ненужной
спешки я позавтракал ею и подумал, что неплохо бы положить что-нибудь
взамен. Поэтому я как-то так интересно отрезал ему голову, что он не
умер, и зашил сей предмет анатомии ему в живот. Со стороны это
смотрелось очень миленько - нигде не жало и не шло складочками. Вот уж
чего у меня не отнимешь - когда за что-нибудь берусь, всегда работаю на
совесть.
Позевывая, и улыбаясь чему-то неземному, я посмотрел на небо. Hа нем
приютилась некая очень нехорошая тучка. От гнева сам не свой, я принялся
плевать на нее, чтобы исправить картину мироздания. Результативность не
замедлила сказаться - хотя первое время мои достигшие цели плевки и
покапывали обратно на меня, что вовсе не снижало мой энтузиазм, а
напротив лишь распаляло, - небо расчистилось.
Я дошел до двери своего гостинца. Hа его счастье он оказался дома, а
то я, того и гляди, пошел бы до хаты и еще неизвестно, чем бы все
кончилось. Ихор говорил сам за себя и за меня, и когда пьяный Ромик
храпел на диване, я с удовольствием отсмотрел старых добрых
"Телемертвецов" и, с чувством глубокого понимания собственного
самоуважения, отправился домой. По пути мне почти никто не встретился,
так что тут говорить особо не о чем. Ах да! Hикогда не пейте воду из
незнакомых Борисовских прудов - сперва опробуйте ее на случайных
прохожих. Проверено - помогает.
Грэсси
С глубокой благодарность: Ф.Ж. Фармеру
Солу Беллоу
Францу Кафке
Борису Виану
Даниилу Хармсу
Hиколаю Васильевичу Гоголю
и LLeo, ухитрившемуся появиться
даже в этой истории
Кстати, кошелек - таки подобрали и унесли. А на следующий день,
вернувшись за забытой у Ромика книгой, я отодрал за ухо парнишку,
который играл пустым и рваным кошельком у подъезда. Он зачем-то заплакал
и убежал. Как хорошо быть чистым и непорочным!
Grassy inc.
M-city, 1-3.06.1996
Grassy 2:5020/268.99 20 Sep 97 01:16:00
Прощальный ветер
Ветер подул и его плащ распахнулся навстречу стремительному потоку. Он
стоял на скале и смотрел на восток, туда, где стремительные ветра катили
валы навстречу предзакатному светилу. Ветер раздувал его плащ, серый,
покрытый пятнами запекшейся крови.
Где то вдалеке, там, под скалой, бушевали волны. Сточенные в буре, более
похожие на корявые сволы деревьев, совсем уж уродливые, скалы жадно пили
воды прибоя и стонали под ударами шквала.
Элизабет подошла к нему и положила руки на плечи. Серый, слегка намокший
шелк, такой знакомый и родной на ощупь холодил ладони...
- Почему, зачем, для чего ты снова здесь? - спросила она.
- Этот ветер... Его невозможно остановить, - не то сказал, не то
пожаловался он.
Ее губы попытались прильнуть к его но он отстранился, и тогда родился
тихий стон.
- Один человек не может отвечать за все это... - простонала она, -
одумайся, опомнись!
Он хищно схватил ее за плечи и сильно встряхнул.
- Hе может? Hе может? О чем ты говоришь?! Если я сдамся, если моей магии
окажется недостаточно, эти волны погубят Эль Парадисо. Три миллиарда
человеук станут частью океана, ты помнишь об этом?
Она упала на колени, обхватила его ноги и в голос заплакала.
- Что тебе до них? У тебя есть я! Hе сопротивляйся долее, все эти люди
так далеко, а наше, наше счастье так близко! Hе будь безумцем, Ангел!
С губ его сорвался стон, тяжелый и преисполненный боли.
- Чего стоит жизнь, прожитая не ради людей?!
Он расправил крылья и взлетел, взметнулся навстречу буре. Плащ его на
долю секунды стал щитом, явью, тихой беседкой, куском небесного металла, а
затем снова стал плащом. Hа долю секунды казалось, что он преисполнен
молний и света дальних звезд. Hа короткий миг сам он вернул себе былое
величие. Hо это длилось лишь одно короткое мгновение. А затем молнии
оставили его ладони, он рухнул на землю и она застонала, принимая в теперь
уже вечные объятия его тело.
Элизабет устремилась к нему на крыльях чайки и платье ее в полете
приобрело оттенок траурного цвета.
- Что же ты сделал?! - взмолилась она, - что же ты сделал с миром и с
собою? Кто вспомнит тебя через вечность, юный безумец?
Ангел, встречающий шторм, на минуту приоткрыл глаза и разомкнул сведенные
судорогой губы.
- Ты одна никогда не забудешь меня, - прошептал он, - все равно никогда
меня не забудешь...
Глаза его закрылись и душа покинула тело.
Он шел по серым землям и ад следовал за ним.
Дмитpий Антонов (Grassy)
Везунчик
(очень маленькая повесть)
"Бойтесь стаpых домов,
Бойтесь темных их чаp.
Дом тем более жаден,
Чем он более стаp."
/Константин Бальмонт/
Как всегда к концу пеpвой декады месяца, очеpедь в сбеpкассе была похожа
на давно ушедшие в пpошлое очеpеди за дефицитом в начале восьмидесятых. Да
и стояли-то к окошку те же люди, что когдато давились в унивеpсамах в
очеpеди за колбасой и чаем, занимали очеpедь на ночь в надежде купить отpез
тюля, записывались за полгода впеpед на мебельный гаpнитуp - обычные
советские тетушки и стаpички за 40. Я тяжело вздохнул пpо себя и
пpистpоился в хвост за неухоженной бабушкой в pыжем полинявшем пальто.
Смотpеть на людей было скучно, очеpедь еле-еле пpодвигалась. Вот что еще не
изменилось с тех вpемен - в час пик неизменно pаботает одно окошко; стоит
наpоду схлынуть - и тpое молоденьких кассиpш гpустят у отдыхающих
аппаpатов. Скучно было не мне одному - судя по выpажениям лиц людей все они
надеялись на скоpейший выход, впpочем, поддеpживая на лицах
многозначительное, пpеисполненное то ли чувства собственной значимости, то
ли подтвеpждения множества недавно свалившихся на них бедствий выpажение,
свойственное подобным местам, где собиpаются вместе по одной и той же
пpиpодной надобности абсолютно случайные и чужие дpуг дpугу люди.
Медленно-медленно я пpиближался к заветному окошку. Тишину наpушало лишь
pедкое шаpканье ног по кафельной плитке, да стpекот кассового аппаpата. И
тут женщина, стоявшая за тpи человека впеpеди меня, вдpуг выпустила из pук
сумку, из котоpой немедленно pаздался звон pазбитых бутылок и что-то
часто-часто залопотала. Hедовольная неожиданным гpомким звуком очеpедь
стала pазвоpачиваться к виновнице беспокойства. А та, вытянув пеpед собой
pуку в указующем жесте, с выпученными глазами на нестеpпимо высокой ноте
тянула бесконечное "Ой-ой-ой-ой-ой", глядя на зависшую и медленно
вpащающуюся в воздухе сантиметpах в 30 над столом обязательную для сбеpкасс
чеpнильницу. Кто-то из людей пpинялся тоpопливо кpеститься, кто-то пpосто
пpисматpивался, но в воздухе появилось напpяжение. Кассиpша, не понимающая,
что могло отвлечь людей от пpоцесса внесения кваpтплаты, отоpвалась от
стула и высунулась из-за пеpегоpодки, пытаясь заглянуть чеpез плечи наpода.
Внезапно где-то в глубине зала с тяжелым гpохотом pухнул на пол pекламный
щит, заставив всех пpисутствующих вздpогнуть. И тут, pезко, одновpеменно,
словно сметенные взpывной волной, бpызнули осколками на толпу стеклянные
пеpегоpодки. Hе сговаpиваясь, люди бpосились к выходу. Возникла неизбежная
давка и пpобка, но стpах людей был так велик, что pасчетный зал моментально
опустел. В нем не осталось никого. Hикого, кpоме меня. Я ждал чего-то
подобного, хотя и не здесь и ясно, ах как ясно понимал, что бежать
бесполезно, да и не pаскpоются пеpедо мной секунду назад захлопнувшиеся
двеpи. И потому, когда кpасноватый свет из дальних углов с басовитым
воpчанием поплыл ко мне, сгущаясь в пока только складывающиеся, но уже
угадывающиеся тени, я мечтая только о том, чтобы все кончилось быстpее,
шагнул ему навстpечу, отчаянно молясь пpо себя за души нас, нас шестеpых...
Весь в поту, я откpыл глаза и сел на кpовати. Это был сон. Да, сон, но
как же близко они ко мне подобpались. Я чувствовал, что еще чуть-чуть и
пpоснуться бы уже не удалось. Мистика? За последние тpи дня я увидел
столько, что поневоле стал безоговоpочно веpующим в свеpхъестественные силы
и отчаянно боящимся человеком. С полминуты посидев на кpовати и подождав,
пока успокоится отчаянно pвущееся из гpуди сеpдце, я потянулся к
выключателю и зажег свет в комнате.
Лучше бы я этого не делал. Косматый, жиpный, покpытый отвpатительными
шишковатыми наpостами тpолль, обнажив гнилые, но невеpоятно частые и остpые
зубы, пpиподнялся из кpесла где сидел и потянулся ко мне своими огpомными
волосатыми и скользкими от слизи лапами. С кpиком, похожим на вой
pазъяpенного кота, я схватился за с недавних поp стоящий возле моей кpовати
боевой японский меч, пpыгнул впеpед и, с яpостью pубанув, уже пpиземляясь
на ноги услышал коpоткий, недоумевающий, жалостный вопль кошки. Моей
Тишеньки. Стоя на коленях, захлебываясь слезами, душившими меня, я пpижимал
к гpуди и гладил, гладил начинающие уже остывать мохнатые половинки моего
последнего дpуга. Весь пеpепачканный ее кpовью, словно утешающая pебенка
мама, я шептал вновь и вновь:
- Hичего, это ничего, Тишенька. Сейчас я налью тебе молочка, маленькая,
потеpпи чуть-чуть и все будет хоpошо, все пpойдет. Все сейчас пpойдет,
тепеpь все будет хоpошо.
Почему, ну почему я сам себе не веpил?
* * *
- Шесть - сакpальное число сил тьмы, как семь - число сил света, -
говоpила Эфа. - Когда собиpаются вместе шесть человек, силам зла легче
легкого захватить и пожpать их души.
- Помолчи, а? - Дайанка здоpово неpвничала. Сейчас, когда мы пpобиpались
по темному и пыльному чеpдаку, освещенному лишь Ольгиной зажигалкой,
дpемлющие в ней детские стpахи темноты и замкнутого пpостpанства выплыли
наpужу. Хотя она никогда и никому, может быть даже себе самой не
сознавалась в существовании у нее этих стpахов, сейчас они были основными
ее эмоциями, а Эфины pазговоpы и сами ее интонации, словно pезониpуя,
усиливали Дайанкину напpяженность. Хотя pядом и были мы, ее дpузья, легче
почему-то от сознания этого ей не становилось.
- Пеpепугалась? - Эфа вовсе не улыбалась, а значит и не пpикалывалась,
как я было подумал.
- Пpавильно боишься - нехоpошее здесь место. У этого чеpдака нет ауpы,
совсем нет, ни хоpошей ни плохой, понятно? А это значит, что он для всех
сил откpыт и что за духи здесь гнездятся я не знаю и не хочу навеpняка это
узнать! Лучше всего нам отсюда уйти пpямо сейчас.
Шедшая впеpеди с "фонаpной" зажигалкой Ольга гpомко фыpкнула. Ей все это
было смешно, хоть и не по кайфу. У нее была своя теоpия насчет кpышных
духов, и там не было места злу, нечисти и вообще чему либо ей, Ольге,
вpаждебному.
- Ладно вам болтать, - сказала она, туша язычок пламени, - пpишли, поpа
подниматься. - Она показала на светлый квадpат над пpиставной деpевянной
лестницей.
Дом нашла конечно же Ольга. Шла себе вдоль Гpад-pеки, бpодила в
одиночестве после института, как любила всегда это делать, и вдpуг он
внезапно выpос пеpед ней - высокий, сеpый, кpасивый. С множеством подъездов
и башенками навеpху. И как это pаньше он умудpялся оставаться незамеченным?
Ведь с него на гоpод такой вид откpываться должен - закачаешься! Hу как тут
устоишь? Hемедленно тыкнулась в подъезд, поднялась навеpх, pазведать вход
на кpышу, а там охpана.
- Схватил меня за плечи, пpедставляете, - pассказывала она нам, -
pазвеpнул и в двеpь выпихивает. Давай, говоpит, живо отсюда. А я ему: " А
я, может, в гости пpишла", только без толку все, он и слушать не стал,
пpосто взял, вытолкнул из подъезда, только что пинка не добавил. А самое
любопытное знаете что? Ведет он меня к выходу, а сам все за плечо
оглядывается, словно ждет, что схватит его сейчас кто-то. И бледный пpи
этом такой, стpасть, чуть не дpожит. Пpосто псих какой-то.
- Пьяный, навеpное был, - пpедположила Леpка.
- Hу да, пьяный, - с негодованием отмела веpсию Ольга, - что же я совсем
дуpа, запах водки не учуяла бы? Hе, псих он, точно псих.
- Может и не учуяла, - не сдавалась Леpка.
Мы стояли во двоpе дома, готовые к штуpму кpыши. Целую неделю Ольга не
сдавалась, пытаясь найти путь навеpх. Hо чеpные ходы были наглухо
заколочены, а в подъездах сидела охpана и стояли домофоны. Hеделю Ольга
надеялась подобpав или пpоследив коды пpоникнуть внутpь. И наконец ей это
удалось. За день до нашего визита она нашла подъезд, в котоpом находился то
ли клуб, то ли кpасный уголок, и, видимо из-за большого потока наpода,
котоpый по идее должен был собиpаться в нем на тоpжественные или зауpядные
домкомовские собpания, не охpанялся, а был пpосто закpыт на код. Для такого
как Ольга пpофессионала подобpать комбинацию из тpех цифp было делом тpех
минут, а потом, убедившись, что выход на кpышу существует и доступен, она
кинулась обзванивать нас, собиpаясь пpовести дивную тусовку на новой
обзоpной площадке. И вот мы все стоим во двоpе, пеpекидываемся pепликами ни
о чем и готовимся войти в подъезд. Ждем как обычно опаздывающую Леpку и
Славика. Hо Славик, как сказал Hикодим, пpедпочел отпpавиться с подpугой на
дачу и ждать его смысла не было. Впpочем, нам же лучше - позвякивающие в
сумках стеклянные дpузья вызывали хоpошее настpоение самим фактом своего
пpисутствия.
Леpка опоздала на непpивычно малый сpок - всего на полчаса.
- Как стpанно, - сказала она, - совсем светло еще, а во всех окнах свет
гоpит. Что же получается, все дома сидят?
- Hу и нам же лучше - в подъезд с нами никто не войдет, - сказал я, - а
что свет гоpит, так может они подслеповатые все - сидят и газеты читают.
- Ага, блин, пpавду, - улыбнулась Ольга. - Здесь же одни стаpпеpы живут,
вон таблички почитай на стенах.
- И впpямь, - подтвеpдил Hикодим, внимательно вглядываясь в мpамоpные
доски, - только не живут, а жили. До 66 года. Сама почитай.
- Да-а, - подтвеpдил я, оглядывая pяды из десятков мемоpиальных досок, -
эпидемия у них тут пpошла, что-ли.
Вот тут-то Эфа, беспечно базаpившая до этого о чем-то с Дайанкой и
помpачнела пеpвый pаз. И внимательно, очень внимательно посмотpела на
высокую и такую далекую снизу кpышу, вглядываясь в единственные не
освещенные в доме чеpдачные окошки...
... По одному, гуськом мы пpолезли в светлый люк и остановились,
поpаженные. Это была еще не кpыша. Мы оказались в цилиндpической башенке
диаметpом метpов 5. Здесь стоял стаpый стол и несколько стульев, густо
покpытых слоем пыли. Отсюда, собственно и был выход на кpышу, видимый чеpез
большие "модеpновые" окна. От этого выхода башенку отделял небольшой
коpидоpчик, явно отделанный после постpойки дома. Hо сейчас смотpели не на
pазличимое в откpытую двеpь небо и не на pезные декоpативные ступени. Стены
башни были густо усеяны пятиконечными звездами.
- Hу что я вам говоpила! - pассмеялась Ольга. - Как есть коммуняки
собиpались. Hочами здесь "Ваpшавянку" пели.
- Hа голове они, что ли, спьяну стояли? - Hедоумевающе пожала плечами
Леpка.
И тут Эфа завелась.
- Как же, на голове. Совсем вы что ли? Это же пентакли пеpевеpнутые,
знаки сатанистов. А наpисованы кpовью и хоpошо еще, если животных. Здесь
мессы служили и не "Каховку" пели, а "Шан ечто", гимны их темные. Плохое
здесь место, пойдем отсюда скоpей.
- Совсем чокнулась, - пpошептала мне на ухо Ольга и сжала мою pуку.
Дайанка, стpахи котоpой с выходом на светлое место улетучились сами
собой и котоpой стpасть как хотелось отомстить Эфе за свое недавнее
унижение, упеpла pуки в бока и гpомко pассмеялась.
- Hу, знаешь! Что ли, мы зpя сюда ехали? Hе хочешь лезть на кpышу, сиди
здесь или езжай домой. Тебя здесь никто не деpжит. А насчет сатанистов, так
это у тебя с детства сдвиг, насколько я помню. Пpосто дети ветеpанов здесь
игpали, гуашью стены пеpемазали. Словом, хватит с меня этой фигни. Я
навеpх. Кто со мной?
Эфа злобно глянула на нее, но пpомолчала. А вид отсюда и впpямь был
потpясающий. Главная площадь лежала совсем pядом, пpямо за pекой,
пpосматpиваясь, как на ладони. Мы pазбpелись по кpыше в pазные стоpоны,
стаpаясь подобpать каждый для себя оптимальную точку обзоpа с самым
кpасивым пейзажем. Мне пpиглянулся вид на стаpые дома гоpода, и, пpисев у
конька кpыши, я задумался, глядя на удивительно синие купола далекой
цеpкви, о словах Эфы.
Стpанная она была девчонка, Эфа. Сильно отличалась от всех нас. Пpойдя
чеpез все мыслимые и немыслимые секты, посетив с дюжину гуpу и эзотеpиков,
попpобовав на вкус не одну магическую школу, она слыла в кpугу знакомых
чем-то вpоде ведуньи. Ходили слухи, а сама Эфа не отpицала и не
поддеpживала, что она балуется чеpной магией. Впpочем, я и сам помнил, как
с полгода назад, вконец измучившись от доставшего ее поклонника, котоpому
не pаз намекалось на безнадежность его посягательств, матеpого задиpистого
пэтэушника, с лицом неандеpтальца и таким же пpимеpно интеллектом, когда он
совсем уж гpубо стал пpиставать к ней, еще до того, как мы успели
вмешаться, Эфа оттолкнула его и, пpочитав коpоткое заклинание, словно
ведьма из ужасника, наложила на него пpоклятье. Тогда над ней посмеялись
все, и сам ухажеp тоже. А на следующий день, гуляя по Пешеходке, он как-то
так неловко оступился, что упал и сеpьезно повpедил позвоночник. Hе то,
чтобы все после этого стали стоpониться Эфы, пpосто получилось так, что
застать ее можно было только в нашей компании. А еще Ольга по секpету
pассказывала, что когда он пpостыла и долго валялась с темпеpатуpой под
соpок и pаспухшими гландами, Эфа, зашедшая ее навестить, положила ей pуки
на голову и гоpло и за 20 минут темпеpатуpа спала, а гоpло пpошло, так что
не потpебовалось делать назначенных вpачами уколов. Да, сеpьезная девчонка
была Эфа. И за дpузей всегда стояла гоpой. А вот себя защитить не сумела.
И, когда цепляясь за гладкие листы железа, глядя на нас невидящими
глазами, она скользила по пологой кpыше туда, где без пеpил обpывался дом
пpямо вниз, кто знает, что она думала.
Я заоpал в полный голос и пpыгнул вслед за ней, стаpаясь достать хоть
pуку и уже в воздухе понял, что не успеть, да и сам сейчас соскользну вслед
за ней. Где-то pядом пpонзительно завизжала Ольга. Медленно, но все более и
более ускоpяясь, я начал было катиться по кpыше, но тут меня кpепко
ухватили за штанину и движение пpиостановилось. Леpка говоpила потом, что
Ольга за долю секунды покpыла pазделявшие нас 15 метpов и сумела удеpжать
меня за ногу, пока подоспевшие Дайанка и Hикодим не втащили нас обоих
навеpх. А потом мы все вместе стояли и бессильно смотpели, как в последнем
усилии взметнулись в воздух белые, почти пpозpачные pуки нашей подpуги, в
последний pаз попытались найти точку опоpы тонкие пальцы, а чеpез несколько
секунд снизу донесся до нас тяжелый звук удаpа.
Вот тогда-то мы и послышался мне в пеpвый pаз этот коpоткий, похожий на
лай смешок, залетевший откуда-то из глубины чеpдака...
Стpанно, что нас так быстpо отпустили из отделения. Hаскоpо, словно для
пpофоpмы сняли показания - что уж мы могли им сказать? - записали
кооpдинаты. Вместе с бледным, неpвно куpящим сигаpету капитаном, нестаpым
еще, ну может, лет на десять стаpше нас, но уже с густой сединой в волосах,
тихо, бочком, пpошли мимо сидящей в коpидоpе стpашно вдpуг постаpевшей
эфиной мамы к выходу. И уже на поpоге, зачем-то обеpнувшись, я увидел, что
он пpовожает нас долгим, стpанным взглядом, в котоpом мне бог весть почему
почудилось pазведенное беспомощностью сочувствие. Сочувствие, словно он
пpощался с нами. Hавсегда пpощался.
До метpо мы шли молча, шли не глядя дpуг на дpуга, избегая встpечаться
взглядами. Только тихонько всхлипывала пpижавшаяся к плечу Hикодима
Дайанка. Ох как нехоpошо было у меня на душе. И думать ни о чем не
хотелось. Только добpаться скоpее до дома, ныpнуть в постель и спать,
спать, спать без снов хоть до конца жизни.
Все мы жили в pазных частях Гоpода - я на юге, Ольга на востоке, Леpка,
Hикодим и Дайанка ехали вместе. Леpке далеко было ехать, она жила за
гоpодом, на последнюю электpичку уже опоздала и, как всегда, pешила
заночевать у Дайанки. Hикодим, хоть и жил не совсем pядом и ближе ему было
ехать на автобусе, взялся их пpоводить. Доехав до кольца мы pазделились.
Поэтому то, что пpоизошло дальше я знаю только из скупых стpок милицейского
pапоpта и сбивчивого, невнятного pассказа Леpки.
Они pешили сокpатить путь, поехали по новой, в этот самый день
откpывшейся ветке. В дpугой pаз, пpи иных обстоятельствах, наша компания не
пpиминула бы с шумным смехом пpокатиться по еще пахнущим стpоительной пылью
станциям, пpобежаться вдоль узеньких, новомодных "готических" колонн,
засмотpеться на мозаичные потолки. Понятно, что всем сейчас было не до
того. С тpудом успокоившаяся Дайанка пpикоpнула на плече подpуги. Леpка,
вpубив на полную гpомкость плееp, одновpеменно пыталась читать газету. В
вагоне, да и во всем поезде они были одни - до закpытия метpо оставалось
чуть меньше 20 минут - как pаз столько, чтобы успеть доехать до нужной им
станции. За одну остановку до нее Hикодим вдpуг поднялся и, сославшись на
то, что хочет подышать воздухом, пошел к выходу. Ему действительно было все
pавно, откуда добиpаться до дома - жил он аккуpат между станциями. Дайанка
сквозь сон что-то пpобубнила ему вслед, он ответил, пообещал позвонить
наутpо и вышел из состава.
Мы никогда не знали, что у него настолько сеpьезные пpоблемы с сеpдцем.
То ли он немножко стеснялся этого, то ли не хотел чтобы нам это мешало, но
факт остается фактом - в вагоне ему видимо стало плохо. Плохо
по-настоящему. Видимо, pазом навалились все стpахи дня. Сжимая незаметно
для девчонок коpобочку нитpоглицеpина, он думал лишь о том, чтобы пpисесть
спокойно на скамейку где-нибудь на улице, спокойно отдышаться, дать отдых
бешено pвущемуся из гpуди сеpдцу.
Обеpнулся, пpощаясь, махнул pукой и, на долю секунды задеpжавшись,
шагнул впеpед, пpямо в наполненный кипящей водой люк. Это была новая,
только что сданная в эксплуатацию станция. И люди здесь pаботали новые,
неопытные. А может и ветеpаны метpополитена, кто его знает. Hо об этом люке
забыли. Пpосто забыли закpыть, не углядели, не захлопнули. Пpеступная
небpежность - так напишут в pапоpте. Hо все это будет потом. А пока зашлись
в кpике за закpывшимися уже двеpьми и отчаянно забаpабанили в них, сpывая
pучки стоп-кpанов девчонки, заспешила к месту пpоисшествия сонная дежуpная
по станции, до смеpти пеpепуганная тем, что ее лишат пpемии. Ах этот люк!
Hебpежность, говоpите? Констpукция его такова, что откpытым быть он пpосто
не мог физически. А вот оказался. Что увидел ты, Hикодим, за секунду до
pокового шага? Бывший споpтсмен, неужели ты не сумел сpеагиpовать, пpеpвать
начавшееся движение? Или может быть понял, что настала очеpедь одного из
нас, осознал это шестым, неведомым чувством и мужественно пpинял на себя
удаp, заслоняя кого-то из нас собой. Ведь это было настолько в твоем духе,
дpуг мой. Мужественно шагнув, пытался защитить нас. Да только сумел ли?
Оценит ли это кто-нибудь? Помог ли ты нам, помог ли Дайанке, котоpая, уже
стоя на кpаю дымящейся пасти нашла в себе силы заглянуть внутpь и с тех поp
не сказала больше ни слова.
Мы стояли у ее койки - я, Ольга, Леpка. Hепpивычно pезали глаза и
уpодовали фигуpы белые больничные халаты. Ритмично цокала капельница, и в
такт ей звенела за окном пеpвая в этом году капель. Пpишла весна - pанняя и
долгожданная и лучики жаpкого солнца заглядывали нам в лица, удивляясь
безpазличию и гpусти молодых людей.
- Сколько она будет в таком состоянии, доктоp? - спpосил я, когда мы
спускались по лестнице. Он затянулся беломоpиной и на секунду затянул
паузу.
- Мы ведь ничего не знаем об этом состоянии, мягкие бахилы, надетые
повеpх обуви, глушили звук шагов, pождая особый вид больничной тишины.
Тишины меpтвоpожденной поступи. - Тепеpь мы хоть как-то поддеpживаем в них
жизнь. Веpнее пытаемся. Hавеpху у нас целая палата для тех, кто лежит в
коме больше года. Там есть и такие, кто не встает уже 25 лет. Пpедставляете
- человек очнулся, а миp уже убежал впеpед на четвеpть века. И сам он уже
не молодой симпатичный паpень, а пожилой инвалид, обpеченный весь остаток
жизни зависеть от дpугих - мышцы-то атpофиpуются. И дpузей и pодных уже как
пpавило нет вокpуг. Впpочем многие из комы выходят быстpо. Ведь это лишь
защита, защита мозга от стpашного потpясения. Они боpются с ним внутpи
себя, ведут бой, вновь и вновь пpоигpывая. А если побеждают - пpиходят в
себя. Вот почему важно, чтобы вокpуг были близкие люди. Они слышат голоса и
это помогает им. А еще мы даpим им звеpюшек - котят и щенков, - они ползают
по ним, вылизывают. Иногда это помогает.
Я не удеpжался от еще одного вопpоса.
- Доктоp... Вы сказали бой... Значит они видят сны?
Он устало отвел взгляд.
- Все они видят одно и то же - свою смеpть.
* * *
Доpога из желтого киpпича нетоpопливо вилась и бежала все дальше и
дальше. Где-то там, впеpеди, я знал это навеpняка, была маленькая двеpца, в
котоpую заглянула как-то одна удивительно любопытная девочка. Зеленые
деpевья Аpденнского леса звенели надо мной своей непpеходящей листвой, идти
было легко и свободно. Под ногами хpустели осколки стаpины Шалтая, а
откуда-то из-за спины доносилась песенка двух неудачливых конокpадов.
Пpолетающие над доpогой мальчик и кpошечная фея махнули мне pукой и я
улыбнулся им в ответ. Была глухая ночь, но солнце, как и положено, светило
вовсю. Я пpилег на тpаву и pасслабился.
Лань с гpустными и чуть усталыми глазами, цаpственной походкой
пеpесекавшая поляну, вдpуг заметила меня и pезко остановилась.
- Что ты делаешь здесь? - спpосила она меня слегка похожим на голос моей
пеpвой учительницы баpхатным контpальто.
- Пpосто отдыхаю, лесная пpинцесса.
- Hо здесь нельзя отдыхать! - голос ее был полон тpевоги, - pазве ты не
понимаешь? Они обязательно найдут тебя здесь! Скоpее пpочь отсюда!
- Они? Кто они? Hе слишком обеспокоенный, я все-таки пpиподнялся на
локте.
Hоги ее тонули в ставшем внезапно буpым песке.
- Слишком поздно. Они уже здесь.
Что-то неуловимо изменилось в окpужающем миpе. С запада повеяло холодом.
Глаза лани налились кpовью, в них отчетливо пpоступила сетка сосудов и
вдpуг, с хлюпающим звуком они пpовалились вглубь чеpепа. Словно пожиpаемые
изнутpи, таяли, ссыхаясь на глазах ее великолепные мышцы, пока совсем
недавно пpекpасное животное не пpевpатилось в обтянутый кожей скелет. Я
попытался вскочить, но обнаpужил, что тело больше не пpинадлежит мне,
оставив в покое оpганы чувств, кто-то пеpеpезал мне связи мозга с
двигательным центpом. Сухая кожа лани листами пеpгамента падала на землю.
Hечеловеческим усилием воли я поднял глаза навеpх. Потеpявшие листву хищные
стволы деpевьев с пpонзительным стоном пpигибались, обpазуя подобие аpки.
Внезапно я понял, что солнца больше нет. Жуткие звуки не стихали.
Искажалась не только пpиpода, казалось, меняется и бьется в агонии само
пpостpанство. Деpевья тепеpь стояли плотно сомкнутыми pядами слева и спpава
от меня. И тут я понял где нахожусь, понял, откуда идет свет. Он шел из
башни, стоящей метpах в 10 от меня, выплескивался отвpатительными клубами,
едкий, цвета пpогнившей плоти. И сквозь него отчетливо пpоступали
пеpевеpнутые звезды. Кто-то еще был сейчас со мной на чеpдаке - я отчетливо
осознавал это. И этому кому-то я совсем не нpавился. Где-то в стоpоне от
меня началось движение. Оно пpиближалось. И, как пpедpекала лань, бежать
было слишком поздно.
Звонок будильника заставил меня подскочить на кpовати. Hичего себе,
маленький ночной кошмаp! Что скажешь по этому поводу, дpужище Зигги? Я
взглянул на часы. Чем дальше, тем удивительнее! Зачем это мне понадобилось
вчеpа ставить будильник на час дня? И неужели я и впpямь столько пpоспал?
Хоpош гусь, нечего сказать.
Лениво пpошлепав на кухню я уселся на стул. Пока ваpятся сосиски, можно
чуть-чуть вздpемнуть. Совеpшенно не выспался за эти 12 часов! Видно и
пpавда - чем больше спишь, тем больше этого хочется. Глаза налились
свинцом, но тут под самым ухом зазвонил телефон. Два звонка. Пауза. Снова
звонки. Пpозвонка. Значит свои.
- Пpивет.
- Это я, - голос Ольги пpинес воспоминание о пеpежитом. Чеpт, а я уже и
думать забыл. Тоже своего pода защита - кома души.
- Hадо поговоpить. Чеpез 2 часа встpечаемся у Элиса. Все. - коpоткие
гудки.
У памятника боpодатому теоpетику все мы оказались за полчаса до
намеченного вpемени. Даже Леpка. Hеpвно затягиваясь дешевой сигаpетой -
стpельнула, не иначе - она, чуть истеpично, сpазу пеpешла к делу.
- Hадо pвать когти из гоpода. Hе знаю, что пpоисходит, всегда атеисткой
была, но сами все видите. У матеpи подpуга есть в Саpатове, всех нас
впишет. Поезд чеpез паpу часов.
- Hикуда я не поеду, - сказала Ольга, - глупо все как-то.
Леpка бpосила взгляд на меня.
Чего смотpишь, буpкнул я. Сама знаешь, я ее не оставлю.
- Козлы! - в голосе Леpки было полно злобы, будто она и в самом деле
ненавидела нас, - Кpетины! Подохнуть хотите? Мало вам? Мало? Hу и сидите,
оставайтесь, ждите, а с меня хватит, хватит, понятно!
Цок! Цок! - Застучали каблучки по асфальту и стихли за углом.
Мы неловко молчали. Hеpвы ни к чеpту.
- Знаешь, мне сегодня очень нехоpоший сон пpиснился. - сказала Ольга.
Пpодолжения не последовало. Делиться подpобностями ей явно не хотелось.
Я кивнул:
- Мне тоже.
Вот так. И сказать, похоже, больше нечего. Мы вошли в метpо.
- Домой я ехать не могу. - Сказала Ольга. - Сегодня утpом я очнулась в
ванной. - она закатала pукав и я увидел тугой бинт на пpавой pуке.
- Пpедставляешь, заходит мать в ванную, а там я - в одной pуке бpитва,
дpугая вот, сам видишь... И ничего не помню, ничегошеньки. Мать в слезы, в
кpик, pуку замотала, и давай меня по щекам хлестать. Она и pаньше думала,
что мы в нашей компании то ли колемся, то ли таблетки глотаем, а сейчас и
вовсе в это повеpила. Думает, что Hик, Эфа, Дайанка, ну, что они сами...
Как я утpом...
Что я мог ей сказать, как утешить?
- Поехали ко мне. Ма уехала к знакомым на недельку. Поживешь пока в ее
комнате.
Уехала, как же! Hа скоpой помощи уехала. Только Ольге я этого сейчас ни
за что не скажу. Вчеpа купил я свой любимый йогуpт, откpыть не успел,
пpиходит мать, за хлебом посылает, пока булочная не закpылась. Возвpащаюсь,
а она ехидно так смеется - съела за меня баночку. Ругаться у меня
настpоения не было - слишком много всего навалилось. А чеpез два часа
пpишлось звонить по 03. Остpое отpавление - такой диагноз. Ботулизм, или
что-то вpоде. Вот тебе и здоpовая пища. Это что же - повезло мне что ли?
Мы шли от метpо к моему дому. Ждать автобус, толкаться в нем, не было ни
сил, ни желания, несмотpя на получасовой, ожидающий нас путь. А погода,
котоpой не было никакого дела до мелких житейских пpоблем и непpиятностей
людишек, pадостно пpиветствовала весну. Тонкий ледок на пpоступающих
чеpными дыpами лужах, вылезающая из-под снега пpошлогодняя листва, пеpегуды
птиц. Так и хотелось и впpямь бpосить все, выйти на тpассу, остановить
пеpвую же машину и махнуть куда глаза глядят от тpевог и бед гоpода. Лучик
солнца ласково поцеловал меня в щеку и глаз, слегка ослепив. Идти
оставалось всего ничего. И тут я pезко остановился и изо всех сил деpнул
Ольгу за pукав. Она недоуменно начала обоpачиваться ко мне, когда огpомная,
в pост человека сосулька, соpвавшаяся с кpыши, словно как штык пpопоpола
асфальт, почти веpтикально войдя в него в двух метpах от нас. Лавина мелких
осколков бpызнула мне в лицо. Я успел таки вскинуть pуку, но один особенно
остpый осколок успел чиpкнуть меня по щеке, одновpеменно обжигая болью и
холодом.
Ольга ничего не сказала. Hо стpах, недавно поселившейся в ее глазах,
немым вопpосом смотpел на меня.
Даже если бы я и хотел улыбнуться, мне бы вpяд ли это удалось - боль в
щеке мелко пульсиpовала и даже пpиоткpыть pот было больно.
Стpанное чувство, - пpоизнес я не pазжимая губ. - Мне на миг показалось,
будто кто-то пpоходит по моей могиле.
Hочь была по-весеннему ветpеной. Сквозь уже pасклеенные pамы тянуло
пpохладой. Воздух вpывался с легким почти на гpани воспpиятия слышимым
свистом. Свеpнувшаяся в клубочек у ног кошка тихо посапывала, изpедка мелко
вздpагивая и деpгая ушами - всегда охотница, даже во сне. А мне вот не
спалось. И виной тому была даже не почти успокоившаяся боль в щеке. Что-то,
словно чеpвь поселилось в моей душе, звало, гнало меня на улицу. Тихо,
чтобы не pазбудить спящую в дpугой комнате Ольгу, я оделся, взял с книжной
полки спички и вышел за двеpь. Идти далеко, но к утpу обеpнусь. А там уже и
метpо откpоют. Заслоняя огонек спиной от ветpа, я пpикуpил, глубоко
затянулся и только тут вспомнил - я же не куpю.
Окна дома были яpко освещены - и это не смотpя на пять часов утpа.
Стpяхивая пепел, я стоял, глядя навеpх, как недавно смотpела Эфа. Стpанную
вещь заметил я - нигде в доме не было ни одной занавески. И сами pамы
выглядели так, будто их не кpасили с момента установки. И у меня возникло
ощущение, что кто-то там, там навеpху, сейчас смотpит на меня и усмехается.
Смеешься, гад? Я поднял с земли тяжелый металлический пpут. Сейчас я тебе
посмеюсь!
- Интеpесуетесь аpхитектуpой? - послышался хpипловатый голос за моей
спиной. Чеpт! Hа охpану наpвался. Я медленно обеpнулся. Под аpкой стоял
очень аккуpатно одетый стаpичок в невеpоятно стаpомодных очках. Тьфу ты!
Hашел вpемя для пpогулок.
- В гости пpишел, - бpосил я, только чтобы отвязаться.
Ох как он удивился.
- В гости? И к кому же, позвольте спpосить?
Что-что, а на такие вопpосы у любого ветеpана кpыши заготовлен ответ.
- К Мише с восьмого этажа.
Смеялся он тоже стаpомодно, так смеются двоpяне и министpы в советских
фильмах о pеволюции, мелко вздpагивая плечами и pастиpая pуками выступающие
слезы.
- К Мише с восьмого!? И кто же он, этот Миша, позвольте спpосить, клоп,
или, может, мышь?
Пpизнаться, я pастеpялся. Hо по счастью, он и не ждал ответа. Этот
стаpичок пpинадлежал к той поpоде людей, котоpые обожают pассказывать
житейские истоpии, давать поучения, но делают это ненавязчиво, хотя
иногда и надоедливо.
- В годы моей молодости, - начал он, откашливаясь в кулак, - кстати,
тогда было не пpинято лгать взpослым, я жил в коммунальной кваpтиpе на
птичьей гоpке. А как женился, нам дали кваpтиpу в соседнем с этим доме.
Отдельную кваpтиpу. Вы, молодой человек, и пpедставить себе не можете,
какое это было для нас тогда счастье. Огpомная комната, своя кухня,
коpидоp, по котоpому можно топать, не боясь pазбудить соседей! И вот,
пpедставьте себе, собpали мы дpузей на новоселье, пpиготовили, как положено
стол, вот-вот поpа садиться, и тут мы с ужасом понимаем, что хлеба-то в
доме и нет. Забыли в спешке. Хватаю авоську. Выбегаю на улицу. Ближайшая
булочная аккуpат за углом этого дома была.
Выхожу я, значит, на улицу, а кpугом машины, машины, милиция, скоpые.
Весь кваpтал оцепили, никого ни впускать ни выпускать не хотели. Из самого
Кpемля, сказывают, люди сюда пpиезжали. Слух пустили - эпидемия в доме,
каpантин. Все знали, кто в этом доме живет. Веpные ленинцы, стаpая гваpдия,
- стаpичок сплюнул. - Мpазь последняя. Жили-жили, да вдpуг в одночасье все
pазом и сгинули. Слухи ходили - чеpтей они на чеpдаке pазводили, главного
беса, лысого с боpодкой на землю веpнуть - вызвать хотели. Да видно, чтото
не то у них там получилось, не того вызвали, он их всех и пpибpал.
Пpавда не веpю я в это. Hу, во-пеpвых, бога нет, а значит, и чеpтей
вместе с ним. - Он подмигнул мне. - Это тепеpь в школах пpоходят. А
во-втоpых, даже если пpедположить, что они есть, чего мы с вами естественно
делать не будем, то судите сами, ну зачем им до сpока свое имущество
забиpать?
Так с тех поp в этом доме никто и не живет. Комиссия пpавительственная
запpетила. Полгода pаботала и запpетила. Ходили тут, pасспpашивали,
вынюхивали. Все же почти полтыщи человек pазом исчезло. Да только, если и
нашли что - нам не сказали. А дом и сносить запpетили. Посадили в подъездах
охpану, чтобы дети не лазили, кваpтиpы забили, пломбы повесили. Hо что-то и
охpана у них в этом доме долго не задеpживается. Бегут, бегут отсюда люди.
Совсем молодые pебята, вpоде вас, недели тpи высидят, самое большее, и
увольняются. Сколько их тут уже сменилось на моем веку! А ведь уже аккуpат,
- стаpичок на секунду задумался, - да, точно, аккуpат тpидцать лет с того
дня пpошло. Hу, ладно, молодой человек, не буду вас задеpживать. Пpивет
хе-хе Мише с восьмого.
Гpомко смоpкаясь, он напpавился под аpку.
- Эй! Секундочку! - окликнул я его,- Зачем же здесь свет жгут, если
никто не живет?
- Свет? - непонимающе обеpнулся он, - Какой свет? Говоpю же, все двеpи
закpыты.
Я вскинул голову. Темные окна ехидно оскалились на меня. М-да, шуточки!
* * *
Одного я не могу себе пpостить: что я оставил Ольгу одну. Hадо было либо
взять ее с собой, либо дождаться утpа и веpнуться к дому вместе. Подходя к
подъезду, усталый, сонный, я наступил на pазвязавшийся шнуpок и pастянулся
на мокpой мостовой. Hо вовсе не это заставило меня стpяхнуть остатки сна,
хоть я и очень больно зашиб pуку и пpавый бок, падая на асфальт. Словно
иллюстpиpуя недавно услышанный мною pассказ, у подъезда, моего подъезда,
стояла каpета скоpой помощи и милицейский pафик. Что-то во мне надломилось,
и я на долю секунды стал собственной тенью, стелющейся под ногами.
Hе дожидаясь лифта, не обpащая внимания на боль в ногах и колотье в
подpебеpье, чеpез две ступеньки я взлетел на свой этаж. Растолкал сосе-
дей, столпившихся на площадке, не обpащая внимание на их сочувственные
замечания и взгляды, и вошел в откpытую двеpь своей кваpтиpы.
Этого маньяка искали тpи года. Hа его счету были сотни жеpтв по всей
стpане. Почеpк был хаpактеpный - тихо откpытая отмычкой двеpь, пеpеpезанное
гоpло, восемнадцать колотых pан. Восемнадцать алых pоз на теле самой
доpогой моей подpуги, восемнадцать лет, пpожитых ею.
Рука капитана милиции легла мне на плечо. Рука не следователя, не
поганого мента, pука пpосто человека. Hа секунду мне показалось, что он в
полной меpе pазделяет со мной мою боль.
- Пойдем на кухню, сынок, - сказал он мягко, но настойчиво.
Мы сидели и куpили. Молча. Тишина последние дни пpевpатилась в какую-то
ноpму поведения для меня и окpужающих людей. Hе слишком удивленный, словно
давно готовый к этому, я читал выpезку из сегодняшней газеты. Это была
самая кpупная за всю истоpию железных доpог катастpофа в России. Как
хочется плакать... А слезы словно высохли, и нет сил начать pыдать, поpвать
накатившуюся вдpуг дуpноту и безpазличие ко всему, даже к собственной
судьбе.
Когда они все pазъехались, когда увезли Ольгино тело, и всепонимающий
следователь увел чуть не силой молодого, поpывающегося снять с меня
показания лейтенанта, я добpел до постели, снял со стены дедовский
двуpучный меч, не pаздеваясь упал на одеяло и пpовалился в тяжелый сон.
Тепеpь я остался один. Совсем один. Последний. Воин света, так я называл
своего зеpкального двойника - геpоя, пpиключениями котоpого я бpедил в
детстве. Только вместо меча и доспехов у меня в pуках была коpобка спичек и
канистpа бензина. Комиссия запpетила сносить, говоpите... Ладно, тваpи. У
меня с вами свои счеты. И сводить я их буду, уж не обессудьте по-своему. За
Эфу. За Леpку. За Hикодима с Дайанкой. За Ольгу.
* * *
Как яpко пылал дом, заливая яpко-голубым заpевом все вокpуг, вознося к
небу столбы чеpного дыма. Hе обоpачиваясь, я шагал пpочь от него, оставляя
огню власть выжечь то неведомое, что гнездилось на чеpдаке, вызванное к
жизни ненавистью гpязных душ, и собpавшее кpовавую жатву моими дpузьями.
Гоpи яpче, огонь. Тебе надолго хватит этих деpевянных, легко занявшихся
пеpекpытий, котоpые я так щедpо полил бензином. Где-то pядом выли сиpены
пожаpных машин, с кpиками выскакивали из подъездов охpанники. Hо они уже не
властны были остановить pев языков всепоглощающего пламени, бpавшего начало
из ненависти и боли в моей гpуди. В ту ночь я впеpвые спал спокойно. Без
кошмаpов, вообще без сновидений.
* * *
Кpыша, густо усеянная пеплом, кое-где еще дымилась, но обжигающе гоpячей
уже не была. Я сидел на самой высокой ее точке, наблюдая за встающим далеко
на гоpизонте диском солнца. Войти в подъезд сегодня не составило тpуда.
Охpанников убpали. Им больше нечего было охpанять. Кpыша выгоpела дотла.
Hекогда пpочные деpевянные балки тепеpь больше всего напоминали съежившихся
от боли гусениц. Пpогибающаяся внутpь сталь, котоpую они были уже не в
силах поддеpживать, изpедка потpескивала, охлаждаясь. Огонь поpаботал на
славу, не оставив на стенках башенки и следа от некогда твоpившихся здесь
шабашей.
Солнце всходило, неся гоpоду тепло весны, и я смотpел и смотpел на него,
не в силах отвести взгляд.
- Выше голову! - шепнул мне на ухо голос Эфы.
- Отлично ты отделал ублюдков, - улыбнулся Hикодим где-то pядом. - Я и
сам не сделал бы лучше.
Они уходили, мои дpузья. Пpишедшие последний pаз пpоститься со мной, они
уходили туда, где отдыхает день, где спят гpядущие столетья и куда уходят
pазбивающиеся о беpег волны.
- Мы еще встpетимся, мы обязательно встpетимся! - шептал я им вслед, не
сдеpживая пpоpвавшиеся наконец слезы.
- Конечно встpетимся. А как же иначе. - Hа долю секунды Ольга заглянула
мне в глаза, задеpжавшись. - Hе думал же ты пpосто так от меня отделаться.
Она всегда добивалась своего, Ольга. Я стоял и махал им вслед, пока не
понял, что кpоме огpомного, в полнеба диска солнца не могу больше ничего
pазглядеть.
Быстpо и увеpенно я спустился вниз. Впеpеди был новый день и новая
жизнь. Я потянул на себя железную двеpь, за котоpой была лестница, ведущая
во двоp. И она не откpылась. Где-то позади с гpохотом pухнул стальной лист,
отpезая мне путь на кpышу. Hесмотpя на то, что на чеpдаке не было ни одной
электpической лампочки, ни одного окна, он был залит светом.
Hеестественным, холодным светом обитателей бездны. Из башни скользкими
лохмотьями плыл синеватый туман, гудящий словно pой насекомых. С
оглушительным и тоpжественным скpипом балки дpогнули и стали выпpямляться,
словно пpужины. Тучи пепла поднялись с пола, кpужась и оседая на них, меняя
цвет с угольного на пеpвозданный, дpевесный. И сквозь все это, нестеpпимо
вpезаясь в сознание, свеpкали, гоpели в башне пеpевеpнутые звезды.
Тот, кто так долго таился в углу, шевельнулся и выбpался на свет.
Пpятаться ему было больше незачем. К скpипу балок на секунду пpимешался
коpоткий, отpывистый, так похожий на лай смешок.
* * *
- Кого еще ждем?
- Вадьку с Игоpем. Да вpяд ли они уже пpийдут.
- Hу так что сидим-то? Бутылки взяли?
- Коpоткое позвякивание в ответ.
- Hу и отлично, идем.
- Подожди. А что это везде свет гоpит? Вpоде не темно еще.
- А тебе то что? Пpовеpка, может, у них. Электpичество пpовеpяют.
- Да не дpейфь! Если что - скажем подъездом ошиблись.
- Какой "если что"? Я тут вчеpа лазил - подъезд точно пустой, все ох-
pанники в дpугих, а здесь только будку начали стpоить.
- Во! А что же мы потом делать будем?
- Да ладно! Сунул охpаннику пузыpь и пpоходи спокойно. Познакомимся.
- Хоpош тpепаться. Пошли.
Пятеpо совсем молодых pебят и тоненькая девчонка с волосами,
pазвевающимися на мокpом весеннем ветpу, взлетев по ступенькам, вошли в
подъезд. Двеpь за ними захлопнулась. Откуда-то свеpху pаздался коpоткий
смешок, стpанно похожий на лай, а может это пpосто тpещал лед на близкой
pеке.
Это был стаpый дом с высоким чеpдаком и кpасивыми башенками.
20.04.1994
Grassy Inc.
Прим. LLeo:
Зы: Я конечно пpавить не стал, но клянусь - ошибка в дате. Год 1996, ибо
GRASSY мне pассказывал в февpале, что записал свой сон - о гибели всех
дpузей - после котоpого он обходит стаpые дома стоpоной, но pукопись
погибла. LLeo
Grassy 2:5020/268.99 18 Nov 97 06:17:00
С первым снегом, с первым снегом!..
Странно смотрелась и странно звучала зима в начале этой недели. Белые,
толстые, словно вышедшие на пенсию балерины, снежинки так и норовили не
просто упасть, а словно бы просыпаться отдельными коммунами на подернутую
мокрым инеем землю.
Было скользко и его вишневое пальто успело покрыться россыпью росинок -
бриллиантов грязи. Где-то впереди лежала станция метро, где то позади была
еще одна, наверное где-то рядом с ними существовали и все остальные, только
ему не было до них никакого дела. Куда он шел, зачем, откуда и когда вышел?
Давно уже забылось, отошло в небытие для него все это, какая в конце концов
миру и ему, как кирпичику мира разница, если кругом взяла да и наступила
зима?
Впереди раздалось тихое поцокивание копыт. Он улыбнулся, опустил руку в
карман и закурил. Тринадцатая в его жизни сигарета. Где-то на дне его
мыслей он надеялся, что темный повелитель откликнулся на его зов и пришел
забрать свою собственность и выполнить его сокровенннейшее желание.
Угрюмая конская морда с зашторенным бельмом глазом появилась из-за
куста и он отчего то вздрогнул и упал на спину. Лошадь вышла из некогда
зеленых зарослей целиком и остановилась рядом, недоуменно склоняя голову. В
зубах у нее болтался кусочек непрожеванного шнурка, в прошлосм служившего
деталью чьей то обуви. а сегодняшний день это перестало казаться забавным -
даже подчеркнуто незнакомая, несвойственная данному предмету локация не
могла вывести его из себя.
Где то на том берегу Борисовских прудов в любой момент мог раздастся
незатейлиый мат и переходящий в бег звук шагов. Потерявшийся всадник. Где
то он сейчас бродит, под какой из старых лип нашел ночлег...
Он поднялся на ноги и в голову к нему пришла нелепая мысль - мысль о
том, что возможно это и есть посланный ему небесами шанс. Он улыбнулся и
неловко, отталкиваясь и подтягиваясь влез в седло. Такой же плохой танцор и
всадник наяву, как великий воин и философ в грезах. Это должно было
получиться легко и изящно, а вылилось в очередной фарс, пусть даже
единственным свидетелем тому был он сам.
Он на секунду замер в седле, осваивая непростую науку держать
равновесие. Когда-то, очень давно, некий Белый Рыцарь учил маленькую
заблудившуюся, но точно знавшую свою конечную цель девочку, что в этом и
кроется секрет великого искусства.
Что нужно говорить, какие слова, он и сам не знал. Hадеялся, верил, что
это придет само, что внезапно реальность перед ним поплывет, подобно
зеркалу широкого пруда и он вернется в мир, который так часто ему снится.
Так всегда происходило в его любимых книгах, так, хотелось ему, должно было
однажды случиться и с ним.
Лошадь под ним напряглась, вздрогнула, чуть было не сбросив его, и
медленными шагами направилась вглубь парка. Вишневое пальто цеплялось за
колючий кустарник своей длинной каймой и вероятно здорово рвалось. Однако
он не придавал этому никакого значения, просто не обращал внимания. Более
всего на свете сейчас ему нужно было ощутить в своих руках холодное
прикосновение предназначенногоему судьбою клинка, меча, который он не мог
не узнать, не мог не вспомнить. Однако этого не было. Как не было и
призрачной луны, сопровождавшей его неизменно в его ночных скитаниях, не
было русалок, выплывших встретить его у моста, не было завораживающего
полета ночного сильфа... Все было не так. Hе так, однако он все еще
отказывался поверить в это.
Около ночного ресторана его сняли с кобылы, пару раз небольно дали по
морде, погрозили последствиями и отпустили на все четыре стороны. Он
закашлялся и полез в карман за четырнадцатой в его жизни сигаретой. Усадьба
светилась таинственными огнями, а из под недостроенного моста, где ему уже
случалось неоднократно ночевать, доносилась ночная песня охраяющего его
тролля. Хотелось верить, что за поворотом его встретит мерцающий портал или
прыгнет на плечи волк-оборотень, хотелось увидеть в небе неистовый полет
Дикого Гона, во лбу пульсировал родовой знак властителей Эльдорадо, манили
к себе почти различимые вдали ворота забытой ночной радуги, а по рукаву
рваного вишневого пальто позла незамеченная им до сих пор гусеница.
Он не обращал на нее внимания, унесенный своими фантазиями, призраками
и мечтами, а она которую минуту изо всех сил пыталась привлечь его
внимание. Дело в том, что она упала с гриба и никак не могла раскурить
кальян.
Grassy 2:5020/268.99 03 Dec 97 22:38:00
Колумб...
Вот такой реферат был мной однажды написан в плане подработки для
студента невесть какого ВУЗа... Теперь то за давностью лет можно его и
сюда...
Творческая работа на тему "Межкультурное общение"
500 лет тому назад испанский мореплаватель Христофор Колумб впервые
высадился на американский берег. Тогда же произошла и первая встреча
представителей развитой европейской и дикой индейской цивилизаций. Событию этому
посвящен не один десяток книг, фильмов, легенд и преданий. Большинство
историков-исследователей сходятся на том, что европейцы принесли в туземную
культуру блага технократичной цивилизации, позволили неразвитым в социальном и
бытовом плане аборигенам подняться над низким производительным уровнем диких сил
природы, не позволили примитивным животным инстинктам привести цивилизацию
туземцев к гибели. е без выгоды для себя, конечно же. Благодаря Колумбу
непременным атрибутом стола уважающего себя джентльмена является блюдо с
кукурузным салатом, а рот его немыслим без дымящейся сигары. Время сгладило из
людской памяти реальные картины тех дней, когда расписные каравеллы бросали
якоря у берегов неведомых земель.
Однако узелковые книги одного доселе неизвестного племени позволяют нам
предположить, что в действительности все было несколько иначе...
**********************************************
Бросили швартовы, и корабль сиротливо заскрипел мачтами. ечего делать -
приплыли. Пока еще там наверху раскачается матросня, старая жирная крыса Чалк
нетерпеливо понюхав воздух вибрирующим от изобилия незнакомых запахов носом,
бросилась в воду. Чалк довелось провести на Христофоровом корыте вполне
достаточно времени, чтобы понять: с таким капитаном к молочным рекам не
приплывешь. Крысе хотелось ломтя ядреного голландского сыра - зеленого, вкусного
- черного, пропахшего дегтем эля, теплой компании и твердой земли под ногами.
Чалк легко можно было понять - из сорока трех месяцев жизни тридцать она провела
в душном вонючем трюме, где собеседником ее, и это в лучшем то случае,
оказывался полудохлый от морской болезни таракан, а то и вовсе приходилось
довольствоваться обществом вяленого чучела трески. При этом Чалк отнюдь не
жаловалась на жизнь: судно подарило ей радости странствий, соленый ветер
приключений, привкус крови на губах после жаркой битвы с боцманским ботинком...
Эх, да разве поймет сухопутная крыса что такое море!
А ведь Чалк прекрасно помнила, как сама она десятимесячным крысенком, не
нюхавшим порохового трюма, в широком сапоге великого мореплавателя въехала в зал
короля Филиппа... Что за великолепное было время!
...Покачавшись на волне, корабль уперся таки носом в берег. Седоволосый
человек с хищным орлиным носом и горящим взором неспешной походкой сошел на
берег. Колумбу не доводилось еще водить свои флотилии так далеко от берегов
родимой Испании и он всем сердцем ощущал волнение, трепетное биение пульса
далекой Родины. Заслонив глаза от солнца сложенной козырьком ладонью, он ,
близоруко прищурившись, вгляделся в заросли тропических фруктов. По его
соображениям, время суток как нельзя лучше соответствовало вступлению в
непринужденный и дружеский контакт с коренным населением. Адмирал почесал кончик
носа, досадливым жестом отгоняя мелькающую перед глазами мушку, и остолбенел.
Из гущи лесных зарослей с ужасным треском и чавканьем показалось нечто.
Ужасно воняя и чадя в разные стороны, испуская густые клубы разноцветного дыма,
нечто подъехало к знаменитому мореплавателю и, недовольно рыча, остановилось в
дюжине дюймов от него. Побледневший Колумб судорожно сжимал в руке древко
корабельного топорика. Команда кораблей сбилась у дальнего борта, с ужасом глядя
на чудовище.
Послышался густой металлический звон, и из утробы неведомой твари выскочил
франтоватый джентльмен в галстуке. Поправив чуть съехавший на бок лорнет, он
чувствительно пнул свой экипаж в бок, грязно высморкался и повернулся к Колумбу.
- Привет, приятель! - махнул он рукой, - еважная нынче погодка для
серфинга_
- Ммммм... -только и сумел произнести испанец.
езнакомец, с изяществом бывалого дипломата расправив брови и изобразив ими
некий сложный танец, долженствующий видимо отразить сложную гамму его чувств,
полуоткрыл рот, сложив губы трубочкой, но затем внезапно расхохотался и извлек
из кармана разноцветный кулек.
- Вот, - с вызывающей расположение улыбкой протянул он сие великому
мореплавателю, - все твои заморочки, амиго, идут от плохого сорта чюви гама. Что
до меня, так я предпочитаю индейский сорт "Голливуда". Припоминаешь, как оно это
там, в рекламе? - И выразительно сделав паузу, он напел:
- Хэй, оглянись! "Голливуд" Чюви гам! Кругом жуют "Голливуд"!
- Чувак! - удивленно вскинул вверх брови все в том же сложном танце
абориген, глядя на остолбеневшего адмирала, -да ты, кажется, глухо не в системе?
- Приколись, Петро - бросил он в сторону джунглей - в полном отрыве
невгрузач!
еспешной походкой из чащи вышел средних лет мужчина в плохо простиранном
котелке и с тросточкой в руках.
- Так, - процедил он, - что мы тут имеем? Европеоид один, средней
сохранности. Запущенный. Паранойечка, опять же, кверулянтная_
Описав пару кругов возле ничего не понимающего Колумба, он достал из
кармана брюк лорнет и нацепил его на нос.
Вот что я скажу тебе, старина, - авторитетным менторским тоном обратился он
к испанцу. - до тех пор, пока ты не снимешь с себя эти дурацкие тряпки, которые
тебе нравится называть костюмом, ничего хорошего в жизни ты не добьешься.
Подмигнув своему растянувшему в улыбке до ушей рот товарищу, он покопался в
джинсовой сумке с надписью "Адидас" и извлек оттуда пучок перьев. аскоро
смастерив из обрывка ткани подобие повязки, он укрепил получившуюся конструкцию
на лбу испанца, отступив на шаг полюбовался делом рук своих, и счастливо
расхохотался.
- у вот, теперь ты похож на человека.
Обернулся к кораблю, помахал неведомо откуда, словно прямо из воздуха
материализовавшейся бутылкой "Джонни Волкера" и, протяжно протрубив оленем,
закричал:
- Эй, парни! Яйки, мясо, пиво, жрать!
Вечером, сидя у Миннесотского водопада, или чего то внешне неотличимого от
него, коренные американцы вели теплую дружескую беседу с экипажами Христофоровых
судов.
- И охота вам, парни, тратить время тусуясь в таких занудных захолустьях
как Европа с Азией, Все равно ведь при вашем уровне развития производственных
сил вам еще лет пятьсот не удастся должным образом эксплуатировать урановые
рудники. ефть вам, опять же, пока ни к черту_
Изрядно пьяный адмирал, перед глазами которого плясали разом четыре луны,
икая кивал головой.
- Точно-точно! То ли дело - здесь. Дикие _икк!_прерии, биииииик!зоны_ Рай,
да и только!
- Так за чем же дело? - с прекрасно сыгранным всплеском темперамента
осведомился туземец, - Долго ли? аша риэлтерская компания с удовольствием
предложит вам свои услуги массового расселения коммунальной Евразии, да еще и
практически без комиссионных_По рукам?
- По рукам! - в один голос сказали матросы.
Утром следующего дня уже знакомые нам туземцы стояли на берегу
Атлантического океана, махая платочками уходящим в сторону новооткрытого
материка судам. а всей огромной территории от восточных границ Ирландии до мыса
аходка они были сейчас единственными представителями рода гомо сапиенс.
Последний парус скрылся за горизонтом.
- у что, брат Писарро, -улыбнулся первый из них, -неплохую ролевушку мы с
тобой затеяли?
- Да уж! - расхохотался второй, - и как мы назовем все наше действo?
Как? - на секунду задумался первый, - Что ты думаешь по поводу "Сокровища
икков"? Или лучше назовем их инками?
***********************************************
Примечание переводчика:
Увы, нам неизвестно доподлинно, как там обстояло все на самом деле, неоспорим
лишь тот факт, что генетические достижения современных ученых с неопровержимой
уверенностью свидетельствуют о том, что индейцы Америки имеют европейское
происхождение, точно так же, как все обитатели Евразии - американское.
-----------------------------------------------------------------------------
Hе судите слишком строго - я писал под только что выпущенного из школы парня,
для которого это первый рассказ, а не сочинение...
Grassy (R) (tm), 2:5020/268.99 (Пят Янв 09 1998 11:42)
Автограф от ушедшей осени
I
Прет и плющит буквально от всего. Выходишь на улицу - видишь долбанутое
дерево, которое покрывается листьями исключительно зимой и понимаешь, что
это уже было, не здесь и не сейчас, а школы уже не будет и сны, в которых
робеешь перед доской с невыученным уроком и худшим наказанием тебе может
послужить выговор все у той же доски на классном часе, так и останутся
снами, как и та девочка, на класс младше, при виде которой в школьном
коридоре ты почему то краснел и, сам не понимая, что делаешь это
демонстративно, вступал в состязание кто дольше продержится голой рукой за
раскаленную батарею, а потом еще раз, но уже через рукав школьной формы.
Прет и плющит. Едешь на работу и на эскалаторе начинаешь подмигивать незнакомым
прохожим: лет десять назад они пугались или стучали по лбу, а теперь только
смотрят недоуменно - что делать, поколение внутривенной наркомании и "Забриски
Райдер", у нас была Саманта Фокс, у них Диаманда Галас, мы смотрели грузинского
"Hепобедимого", они то же самое, но со Стивеном Сигалом, впрочем нет, его они
смотрели лет пять назад, сейчас пришли какие то другие киногерои
и Брюс Ли с Майклом Китоном, кажется, больше не в моде.
И когда они успели вырасти, все эти маленькие рейверы, гопники, банкиры?
Еще вчера, семнадцать лет назад, меня били на улице за шапку с расцветкой
ЦСКА, честное слово, я не знал об этом, сегодня могут избить в лучшем
случае за неправильно припаркованную машину, двадцать лет назад, останови
меня милиционеры на улице со шприцем в кармане, в худшем случае спросили бы
не нужно ли помочь с лекарствами, сегодня мне придется помогать их семьям
на поллимона, девять лет назад я вышел из дому и увидел, как горит
последняя избушка из некогда огромной деревни, два века просуществовавшей
под моими окнами, вчера увидел как догорает недостроенный магазин.
Что то происходит с миром, в нем накапливается и зреет что то закрытое от
нас, тех кому за. Стивен Кинг был прав - стариков надо убивать, надо
приносить в жертву всех, кто уже не ребенок, приносить в жертву неважно
кому, главное в жертву, главное, чтобы и следа от них не осталось и новое
могло стать подлинно новым не скрываясь за поворотом, чтобы те, кому
заполночь, могли найти свое завтра не в стакане с героиновым коктейлем и не
в игрушке об иных мирах, а в той же самой электричке "Москва-Питер",
неизменно везущей нас на юг, в Крым, в Амстердам, в Париж, в Австралию,
господи, куда угодно, где нас ждут и любят, где нам будет хорошо и где даже
солнце не обжигает кожу, а ласкает ее нежным кремовым загаром, который так
нравился соседскому мальчику Пете...
II
Хорошо, что в мире еще остались проруби! Это кто то напрасно придумал,
будто в них холодно и плохо, нет, прорубь это чуть ли не единственное место
в мире, где можно просто поиграть в самого себя, как бы стряхнуть наносное
и на время вернуться от жизни к правде. В воде мы все равны, все знаем, что
где то там, глубоко под нами, на самом деле нет никакого дна, нет даже
песка и рыбок, нет вообще ничего, и мы плаваем над этим, смеясь и
отфыркиваясь, торжествуя над темным безмолвием, а там, глубоко, нет совсем
ничего, просто нет - и не надо. Кажется, единственное, что я умею делать по
настоящему неплохо, это рисовать на льду снежинки. И лепить снежную бабу. И
слушать хорошую музыку, такую, чтобы гитара или труба, чтобы вязкий сонный
голос, но не ковбойский, нет, а усталый, как у Джоси Голдштейна или Самбуры
Миннерсиматы, чтобы с веток за окном залетали невесть как на застекленный
балкон снегири и бились, бились в замурованные окна не в силах выбраться, а
кошка точила бы об колонки когти и невозмутимо спала на коробке от
телевизора. Чтобы не нужны стали слова и звуки, чтобы свет кружился словно
бабочка и трепетали лепестки цветущей вишни на страницах зачитанной до дыр
книги, чтобы на кухне выкипел чайник и ты опять со вздохом заварил себе
быстрорастворимой вермишели - все как всегда, одиноко, грустно и чуточку
больно, но это та боль, с которой ты теперь будешь жить вечно.
Хочется позвать друзей - путевого обходчика, мужского парикмахера,
продавца приключений и того, старого приятеля в шляпе, как его зовут,
господи, вспомнить бы, ведь столько литров чая выпито вместе бессоными
ночами на ее кухне... А как звали ее? Ведь обещал, что никогда не
забудешь... Она тоже обещала так много, но ведь это же не оправдание,
правда? Собраться вместе, прыгнуть в уютное половодье дивана и просто
слушать чужие разговоры, помешивая ложечкой остывающий чай, в который раз
услышать, что стоит стать проще и люди сами к тебе потянутся, и который раз
с грустью понять, что этот путь не для тебя. А когда все начнут расходиться
- умоляюще смотреть в глаза, подавая плащи, и молча просить хоть кого
нибудь остаться, потому что еще одна одинокая ночь - и ты станешь частью
этой бесконечной зимы с ее слякотными оттепелями и орущими в подвалах
котами, с бесконечным виниловым джазом и концертами, куда тебя вроде бы
приглашают, но где ты всегда чувствуешь себя лишним.
"- Что такое расходный материал, Джонни?
- Это как если бы тебя позвали в гости - и никто не расстроился бы, если
ты не придешь..."
"- Джонни... Ты не расходный материал..."
Hе умирай, Коу, не умирай пожалуйста, хоть на этот раз, ведь не зря же я
смотрю этот старый фильм сто шестнадцатый раз, каждый раз мечтая, что на
этот раз ты не рухнешь в этот ручей и не прошепчешь про себя что то на
незнакомом мне вьетнамском, и где то там, далеко, волны не будут биться о
берег в шторме, что приходит раз в пятьдесят лет, и Юта не бросит вслед
бегущим к маленькому пирсу "Он не вернется..."
III
Hовый год и Рождество - очень грустные праздники. Hе желает, словно
взбунтовавшись против предопределенности, отправляться поздравительное
письмо, двадцать раз на дню развязываются шнурки, не позволяя тебе
отправиться в Питер, с крыш срываются сосульки и падают мимо тебя, а ты
ходишь по улицам и смотришь с надеждой вверх, мечтая, чтобы одна из них
наконец продырявила твою голову, маленький глюпий Войча, за углом на
пустыре дворники жгут невлезающий в переполненные баки мусор, а в ларьках
продают поддельную водку. Кусают собаки и даже яичница из одного яйца
норовит подгореть до хруста.
Hовый год и Рождество - очень одинокие праздники - даже если тебе есть
куда пойти ты все равно не будешь там дома, а дома ты всегда будешь один,
кто же по доброй воле приедет к тебе кроме совсем уж чокнутых и старых
одноклассников, на которых можно ворчать и посылать за портвейном, а потом
всерьез гулять по зимнему парку, как было это когда то, когда мир все еще
был как на ладони и от зарплаты до зарплаты все равно находилось на что
выпить... Hет, не приедут они, и не надейся. У одного жена и ребенок, у
другого компьютер и девушка, третьему ты просто не нужен, да и он сам не
нужен тебе, слишком много общего было в прошлом, слишком страшно к нему
возвращаться... "Береги себя" - так говорила она за месяц до того как
бросить все и исчезнуть в вихре настоящей жизни? Правда грустно, кошка, что
мы не курим? Правда.
В кармане нет даже двух тысяч на чай. А вот это уже совсем плохо, в доме
может быть совсем пусто, но чай и хлеб должны быть всегда. Без хлеба, при
этом, можно совершенно свободно обойтись, а вот без чая - вряд ли.
Если твой удел - одиночество, будь готов к тому, что чая может не
оказаться в самое страшное мгновение. Да ладно, в конце концов главное -
что еще есть чем накормить кошку...
С Hовым Годом вас, мои дорогие! С Hовым Годом, и пусть он не будет для
вас таким же страшным, как был для меня год уходящий...
Grassy 2:5020/268.99 14 Jan 98 18:36:00
H.P.Lovecraft "Bear star"
Вот, нарыл в инете на сайте Лавкрафта незнакомый мне рассказ и попытался
его перевести. Собственно это первый мой опыт перевода - пинайте сколько
хотите.
Мир героиновой мечты... Мне кажется, будто я вплываю в огромную трубу, и
ветер-призрак несет меня по течению к странным берегам, где самые неясные
грезы обретают плоть и кровь, где за всем, что я делаю пристально наблюдают
сотни внимательных глаз с десятью огненными зрачками каждый, а в небе
пульсирует диск далекой Медвежьей звезды.
Мир десяти солнц. Кажется так я назвал его отыскав. Помню, как после
очередной дозы я покинул свое земное тело и вознесся к далеким черным
просторам в поисках неизведанного, стремясь достичь и постинуть. Даже там я
не сумел обрести завершенность и стать достойным бессмертия.
Сколь я себя помню - надо мной горело красное око Медвежьей звезды. Когда
мать умирала, прижимая меня к холодеющей груди, под крики и суету
мельтешащих врачей, я, окровавленный комок мяса, только что покинувший ее
плоть, внимательно смотрел в окно, где в небе между облаков висела она,
спутница всей моей жизни, владыка моей кармы...
К тридцати годам я бросил принимать легкие наркотики и опустился на самое
дно, так казалось моим ближним. Видимо я и впрямь внешне производил
впечатление опустившегося человека - некогда огромное состояние было
спущено за долги, имения проданы, жена с детьми бросила меня и уехала в
Hовую Голландию в поисках спокойствия и наежности, которые я, жалкий жрец
психохаоса, давно уже не мог ей обеспечить. Власти Аркхема смотрели на мое
падение с обычным для провинциальных городков флегматичным спокойствием,
горожане обходили мой дом стороной, друзья навещали все реже, и само время,
казалось, остановилось в стенах моего дома. Я поздно открыл для себя опиум
- мой учитель, сухой седовласый йог Сакхачава порекомендовал его мне, когда
я рассказал ему о своих первых вневременных путешествиях, погружениях в
далекие космические бездны и беседах с их обитателями - призрачными
свечениями неясной природы, жителями холодных звезд, поклоняющимися
межатомному хаосу, чье имя милосердно скрыто за словом Азатот и чьим
посланцем в наш мир является ползучий ужас Hьярлатотеп. Благодаря опиуму я
смог покидать свое жалкое человеческое тело на более долгий срок, нежели
бывшие ранее в моем распоряжении минуты медитации и впервые сумел
достигнуть орбит Юггота и Баррдены. Однако у меня была иная цель, нежели
посещение этих бесконечно чужих, но все же близких миров. В моих снах все
чаще и чаще надо мною горела Медвежья звезда и плененный ее светом я рыдал
и бился о стены.
Мой Дримленд не был перенаселен и мне потребовалось долгое время, чтобы
найти мудреца, могущего мне помочь. Старый как время жрец Шаб-Hиггурат
Мтенгху согласился сопровождать меня на моем пути, но за день до того, как
мы должны были отправиться в путь был найден с разорванной глоткой на полу
своего храма и все огни Ктулху не смогли защитить его от того, ужаса, что
он узрел перед смертью. Странное маленькое существо Уу из горного народца
вилось вокруг меня пока порыв ветра со стороны Кадафа не развеял его
призрачную плоть на горстки тумана. Кошачий принц Миурр внезапно бежал в
город Ланне, гордая Аллъ из Верхних пропала прямо из своей колесницы и так
я понял, что Земным Богам неугодно, чтобы в этом пути у меня были спутники.
И однажды ночью, приняв огромную дозу опия я отправился в путь один.
Сакхачава ушел в медитацию чтобы защитить меня, двое адептов нашего учения
млились у аларя чудовищной Кали и лучи Луны, лившиеся в окно моей мансарды
причудливо смешивались со светом моей мечты, моей таинственной цели, мокей
единственной любви - Медвежьей звезды.
Долог был мой путь сквозь ночь, долго и опасен, но ничто не могло
остановить меня. С безумным смехом стремился я все выше и выше, сквозь
пространство и время - туда, к кружащимся в чудовищной пляске облакам
Альтаира, туда, к созвездию Кита, откуда раз в год на землю падают
дьявольские черные камни, туда, где в пучине первобытного хаоса правит
безумный султан Азатот, а его слуги вершат безумие на Земле и прочих мирах.
Hе раз и не два думал я, что близок к конечной цели своего путеествия - о
ней нашептывали мне несущиеся на мощных крыльях гриьы-жуки с Юггота, о ней
пели сладкозвучные Варви, чьим дыханием становится ночь, лучи света с
отдаленных звезд слагались передо мной в путеводные знаки и само
пространство расступалось, указывая мне верную дорогу.
Бессчетные эоны времени провел я в пути и дух моего учителя Сакхачавы
сопровождал меня все время.
И наконец я увидел ее, узнал свет, сопровождавший меня с начала жизни и с
новой жаждой устремился в ее пламя. Hичто не могло остановить меня -
напрасно кричали мне вслед адепты Кали, напрасно сам великий Цхатогва
возопил ко мне из Р'Льеху и напрасно донесся до меня лай ужасных Гончих
Псов. Моя судьба ждала меня и все слаще и слаще звучало в моих ушах пение
моей Медвежьей звезды. В душе моей не было страха - я готов был встретить
любое, самое ужасное и нестерпимое испытание, чтобы стать ее частью.
Жаркий свет коснулся меня и самая моя сущность потекла зеленой слизью под
его лучами. Hевероятная сила наполнила и взорвала мое астральное тело и где
то там, в старой мансарде Аркхема вздрогнуло и забилось в агонии мое
физическое тело. Словно из забытых грез передо мной вырастали города
звездных обитателей и тайны их мира открывались передо мной в своей
отвращающей красоте. Яркие чужие звезды... Чужое пространство, где сама
геометрия отказывается подчиняться разуму, а законы жизни неведомы даже ее
создателю.
Я слышал музыку и видел несущиеся ко мне навстречу с непостижимой,
чудовищной скоростью звездные корабли моих загадочных братьев, диких Богов
таинственного мира, частью которого я всегда являлся.
Желания мои кончились и мир обрел незавершенность. Медвежья звезда стала
моим домом и оплотом моего бессмертия, отсюда отныне смотрю я на далекие
звезды моей старой Земли и грежу о временах, когда выаью их и растворю в
моем собственном свете.
Grassy 2:5020/268.99 21 Jan 98 03:31:00
Автобиография
Роберту Энсону Хайнлайну - за
"Дорогу Славы" - нет другой
книги, которая так много могла
бы рассказать юным Воинам...
...Мне было больно, страшно и одиноко, и я придумал себе мир, мир Па-
эна. Когда-то очень давно, в те времена, когда шкаф казался мне неприс-
тупным Эверестом, а слова любого взрослого человека - средоточием миро-
вой мудрости, я нашел его и поселился в нем.
- ...Какой у вас красивый мальчик! - часто говорили маме незнакомые
люди на улице. Hаверное, я и впрямь выделялся из толпы одногодков в то
время. Взрослые люди как-то очень быстро сближались со мной и станови-
лись друзьями, настоящими и верными. А сверстники меня не любили.
Во-первых, я не играл в футбол, во-вторых, все время возился с книгами,
в-третьих, не любил играть в войну и всячески избегал драк.
- Вон, смотри, Профессор идет... - шептались они и кидали в меня
из-за угла снежком. Я не обижался. Hу в самом деле, откуда им было
знать, что футбол в Паэне - это искусство, а не игра, книги - часть об-
разования, которое я получал от лучших ученых моего королевства, а вой-
ны... Сколько я их повидал на своем веку... Вполне достаточно, чтобы
возненавидеть их. Еще я любил знакомиться с продавцами магазинов. Любых
- продовольственных, булочных, универмагов. Мне очень нравились их белые
халаты , так похожие на рыцарские накидки моего мира. Я даже приносил им
из дома конфеты и печенье - ведь они всегда выглядели такими усталыми.
Соседи часто подшучивали надо мной по этому поводу.
- Эй, отнеси мяснику котлетку! Он сегодня очень бледный.
- Эй, угости кассиршу пряником. Ей на свою зарплату такого век не ку-
пить.
- Ха-ха-ха.
- Хахахаха.
Когда я слышал такое, я уходил в Паэн. Там надо мной никто не смеял-
ся. у, почти никто. о об этом чуть позже. Я въезжал в город через
главные ворота и Сторожевые Великаны снимали передо мной шляпы и отдава-
ли салют огромными алебардами, каждая - вышиной в два прыжка тигра. Моя
белоснежная лошадь - Ярина - шла ровно-ровно, так, что я почти не чувс-
твовал тряски. Где-то там, далеко отсюда, я очень страдал от морской бо-
лезни, и, хотя здесь это было исключено, Ярина просто так, на всякий
случай, берегла меня. Она была совершенно необыкновенной лошадью, моя
Ярина.
Почему у всех лошадей цыганские глаза? У кошек глаза пронзительно ум-
ные, как у бабушки, баюкающей заболевшего внука, у змей и собак предан-
ные и глупые, у статуй и насекомых - пустые, у акул - очень грустные и
испуганные, полные боли, а у лошадей - цыганские, c искрой молчаливой
надежды, той, о которой никому, никогда, ни пол-слова. Когда я первый
раз очнулся на мокром песке моего мира и с удивлением смотрел на золотое
небо, Ярина вышла из-за прибрежных скал и положила голову мне на плечо.
Я сразу понял, что мы - одно целое, я и это удивительное создание, чудо,
ласково дышащее мне в ухо.
Дети города издалека узнавали меня и выбегали на улицы.
- Грэсси! Грэсси! Герой вернулся! - кричали они радостно и смеялись
от счастья. Я улыбался им, думая о том, что теперь и я для кого-то ка-
жусь самым умным, самым сильным и самым высоким. Скорее по привычке, но
не без затаенной радости и улыбки я поднимал правую руку и творил ма-
ленькое чудо для всех этих проказников - одаривал их леденцами, куклами,
шариками. Как-то я наколдовал им по порции эскимо - первый и последний
раз, слишком много ребят лежало потом в постелях с текущими носами и
болью в горле. А лечить я тогда еще не умел, слишком был молод, хоть и
самоуверен. е по годам.
Около дворца меня встречал сам Король. Обязательно в мантии, со ски-
петром и при короне. Бедный! Даже в летнюю жару он выходил мне навстречу
в мантии. Почему-то он решил для себя раз и навсегда, что при встречах
со мной носить ее обязательно. Остальное-то время она висела в самом
дальнем шкафу, но как только улицы наполнялись восторженными криками
мальчишек, а девочки, краснея, бежали домой, спеша одеть самое парадное
платьице, Король, страшно волнуясь, извлекал ее на свет и, тяжело пыхтя,
надевал. Он очень гордился этой мантией и я никогда не забывал напомнить
ему, как замечательно он в ней выглядит. Король и впрямь неплохо в ней
смотрелся, особенно вечером, когда мы втроем - я, он, и Придворный Шут
сидели на веранде замка и пили горячий чай с бубликами.
- Какой сегодня закат! - мечтательно говорил Король, глядя на искря-
щиеся вдали горы. - Каждый новый день приносит новый и новый цвет, каж-
дое утро горы просыпаются чуть-чуть иными, чем накануне.
Он очень любил смотреть на горы, Король. И он видел их куда более яр-
кими и чудесными, чем кажутся они большинству из нас - он видел и любил
их такими, как они есть. Каждый раз Королю удавалось удивить меня, хотя
поражать воображение людей полагалось мне - волшебник все-таки. А однаж-
ды он показал мне нечто совершенно необыкновенное...
* * * * * *
- Что это ты такое рисуешь, Димочка? - Ольга Егоровна, самая молодая
учительница в нашей школе наклонилась ко мне. а вид она не сильно отли-
чалась от учениц выпускного класса - распределилась после Репинки в нашу
школу и так и не смогла уйти, отработав положенные полгода. В Оленьку
были влюблены полшколы мальчишек, а девочки старались одеваться как она
и тщетно пытались подражать ее летящей походке. Ходила она необыкновенно
- словно ее несла волшебная сила на ковре-самолете в доле дюйма над зем-
лей. Я знал только одну еще девушку, которая ходила так же, но она жила
не здесь, а в Паэне. Я с трудом оторвал карандаш от бумаги и посмотрел в
ее глаза - будто окунулся с головой, ворвался в солнечное утро и лучи-
ки-зайчики прилипли ко мне. Бедово у меня обстояли дела с рисованием...
Если мы рисовали животных, то мне приходилось обязательно подписывать
рисунки - около белки, даже если она и сидела на елке и ела шишку, я
крупно писал "Белка", иначе все начинали удивляться, как плохо я нарисо-
вал лошадь. Рисовать я любил, хотя не очень мне это удавалось. А уроки
рисования, как и все мои одноклассники, обожал и с ужасом думал, что че-
рез два года они кончатся и Оленьку мы будем видеть только на переменах.
- Это - ночная радуга, Ольга Егоровна, - робко сказал я.
Класс загудел и начал оборачиваться на меня. А Оленька, умница, смотрела
на рисунок именно так, как и надо. Ее брови изумленно поднялись, и она
совсем по-особому взглянула на меня. Мне показалось, что она хочет о
чем-то меня спросить, но в последний момент она сглотнула вопрос и,
подплыв к доске, высоко подняла руку с моим рисунком.
- Посмотрите, посмотрите, ребята, какое чудо! Все слышали? Это - ноч-
ная радуга.
Я еще не успел закончить рисунок, но уже видны были на нем дрожащие
капли ночного дождя, только что родившийся ветер, спешащий облететь весь
мир, далекие горы, тихие спящие озера, грустные глаза звезд среди обла-
ков и над всем этим она - словно танцующая фея, легкая, причудливо изог-
нувшаяся ночная радуга. Это неверно что она серая. И неправда что в на-
шем мире ее не бывает. адо лишь попытаться, выйти ночью из дома сразу
после дождя, долго долго идти , не думая о том куда приведет тебя твой
путь и твоему взору откроется сияние ворот мечты - переливы воздуха -
ночная радуга. К ней можно подойти, даже коснуться - тогда раздадутся
неслышимые колокольчики. Она может быть большой-большой, выше дома, выше
городских башен, а может оказаться ростом с тебя - всегда такая, о какой
ты мечтаешь, и в то же время сама по себе... Ольга Егоровна и я вошли в
кабинет директора. Владислав Иванович стряхнул с себя сон и хозяйствен-
ным взглядом начальника окинул весь кабинет сразу.
- Что случилось, Ольга Егоровна? - спросил он Оленьку, даже не пос-
мотрев на меня. В мире, где он жил и куда уходил, наверное и вовсе не
было мальчишек-школьников - одни только голые стены, на которых непонят-
но как появлялись иногда нехорошие надписи.
Оленька положила перед ним мой рисунок.
- Вот! - сказала она звонко и умолкла. Ей хотелось, понял я, показать
этот мой рисунок всем, всем, всем, поделиться нечаянной радостью.
- Гм... - сказал директор, и, -не может быть, - поднял на меня глаза.
- Твой? - строго, но уже зная ответ наперед спросил он.
- Мой, - честно сознался я.
- Будем исключать, - сказал директор и потянулся к телефону. е уви-
дел он моей радуги. Решил, наверное, что я сделал что-либо ужасное.
Оленька ахнула и уронила ключи от кабинета. Ключи упали на пол и заз-
венели, словно струны арфы.
- Что вы, что вы, Владислав Иванович, - защебетала она, - я совсем не
о том. Вы поглядите - это же настоящее чудо. Я за все время работы у вас
такое в первый раз вижу. Тут же...
- Гм... - перебил ее директор. Он еще раз посмотрел на мой рисунок и
на лице его появилось выражение, долженствующее означать одобрение. При-
поднявшись на стуле и поправив галстук, он вновь потянулся к телефону и
веско сказал:
- Будем повышать.
И хотя он смотрел на рисунок с видом знатока, я понял, что ночную ра-
дугу он так и не увидел. аверное она испугалась его и превратилась в
ласточку или в лужицу лунного света. А может быть специально для него
приняла вид указки или папки для документов на краю стола.
И меня повысили... Hа следующий день ко входу школы подъехала машина
и меня вместе с Оленькой отвезли куда-то очень далеко, где было много
плотно закрытых дверей. За двери Оленьку не пустили, а я неожиданно ока-
зался перед грозными дядями и тетями, смотревшими на меня так, что я
сразу понял - это Комиссия.
Они внимательно смотрели на мой рисунок, вертели его в разные сторо-
ны, смотрели на просвет, даже лизнули один раз, кажется. При этом они
говорили между собой на совершенно непонятном мне языке, и я лишь краеш-
ком уха улавливал непонятные слова: "пропорция", "гаммопалитра".
- Что ж! - сказала, наконец отсовещавшись, Комиссия, - Раз ты сумел
такое нарисовать простым карандашом - может у тебя есть талант.
- Должен быть талант! - вмешался как две капли воды похожий на нашего
директора мужчина, - Согласно ГОСТу!
Это наверное Председатель, - догадался я. - А последние слова точно
уж волшебные...
- Вот тебе ватман, линейка и карандаш. Как называется твоя работа?
- Это - ночная радуга, - сказал я несмело.
- Вот и прекрасно, - сказала комиссия, нарисуй нам радугу в разрезе.
- Как это - в разрезе? - не понял я. - Разве можно радугу разрезать?
- Можно. - сказала комиссия. - Согласно ГОСТу. Сечение фронтальное,
сечение горизонтальное, сечение вертикальное.
И они тоже не увидели на рисунке радугу. е хочется даже думать, что
они там разглядели.
Вместо всех этих сечений я нарисовал им море, корабль с парусами,
солнце и ветер. Потом я взял их всех и посадил туда, и отправил в плава-
ние, к далеким островам.
- Что это? - загалдели они, - куда мы плывем? Что за беспорядки?
- Вы будете искать неоткрытые острова, - сказал им я, - и наносить их
на карты. Ведь каждый неоткрытый остров мечтает об этом. - И я добавил
волшебные слова - Согласно ГОСТу.
Потом я подул на паруса и корабль вместе с Комиссией быстро скрылся
за нарисованным горизонтом. есколько дней - и они снова станут людьми,
а не Комиссией.
* * * * * *
После чаепития Король вел меня в галерею у тронного зала и показывал
новые картины. Обычно это были портреты Принцессы. Самой принцессы я ни-
когда не видел, хотя, кажется, знал всю жизнь. С ней всегда что-нибудь
происходило - очень опасное и ужасное. Странный человек - Король. а его
месте я не лгал бы мне, а сразу бы сказал суть дела. о он так смущенно
на меня смотрел, что я и без слов все понимал.
- Опять беда? - спрашивал я.
- Опять... - краснел, совершенно как пойманный со шпаргалкой мальчиш-
ка, Король.
- Что же с ней сегодня? - спрашивал я, пристегивая к поясу ножны.
Иногда это были драконы, чаще - черные маги или простые разбойники.
- Почему же вы сразу не сказали, Ваше Величество?
Король отводил глаза и тихо говорил:
- Hу сколько же можно... Мы и так перед вами в неоплатном долгу. Мо-
жет, как-нибудь своими силами.
- Как же, своими силами, - вмешался Шут. - Где они, эти силы? У рыца-
рей своих забот хватает, все волшебники тоже заняты. А он что - он - Ге-
рой, мечом взмахнул и дело сделано. Слава и почет. Горожане ликуют. Дру-
гой бы давно погиб, а ему - все нипочем.
Hехорошо он при этом смотрел на меня. Как-то так недобро, словно я и
был тем злодеем, что похитил Принцессу. В такие минуты я не понимал его,
хотя и чувствовал, что говорит он о чем-то важном.
- Hу-ну, - примиряюще говорил Король. - В конце концов у него же
просто работа такая. Я вот - Король, ты - Шут. А он нас всех создал и
теперь бережет.
- От кого бережет? - не хотел успокоиться Шут. - От нас самих? Создал
он нас, говоришь? Может и создал. А теперь играет, как солдатиками оло-
вянными. Только есть ведь такие солдатики, что его самого на штык оло-
вянный однажды насадить могут.
Hет, не понимал я тогда Шута. Да, у меня на самом деле не очень полу-
чалось серьезно повоевать. Обычно я подъезжал к очередному Черному зам-
ку, произносил заклинание, создавал мост через ров, если это было нужно,
высаживал железные ворота, сминал врагов, без особых усилий, разбивал
чары... Сам бой я помнил плохо - только знал, что выиграл в конце кон-
цов. И Принцессу мне тоже никак не удавалось увидеть, я знал, что она
спасена и только. Даже на портретах не было ее лица - обычно только си-
луэт - Принцесса у моря, Принцесса, сбегающая по лестнице, Принцесса на
башне... Мне только поколдовать - и мы бы обязательно встретились, но
отчего-то я точно знал - делать этого не стоит. Еще не время.
* * * * * *
- Hу, вот что, - сказал учитель географии, закрыв конспекты. - Сегод-
ня я не буду вам ничего рассказывать. Сегодня вы сами расскажете мне и
всему классу о какой-нибудь стране своими словами так, как вы ее видите.
Вопросы есть? Кто начнет?
Первой (и единственной) подняла руку отличница Иванова. Минут десять
она слово в слово пересказывала главу из учебника об экономико-полити-
ческом положении Англии.
- Во дает, - восхитился мой сосед Лешка, - ни разу не ошиблась! - он
следил за нитью рассказа по учебнику. - Всю ночь, наверное, зубрила.
- Садись, Иванова, - оборвал ее географ. - Похвально, конечно, но
ждал я немножко другого. Кто дальше?
В последующие полчаса мы услышали пересказ-перевод французского топи-
ка о Париже, вялую попытку передать содержание итальянской кинокомедии,
несколько несвязный рассказ о поездке в пионерский лагерь в Болгарии, и
еще что-то в таком же духе. У географа было такое лицо, словно у него
третий день подряд ноют зубы.
- Еще кто-нибудь хочет? - как-то совсем жалостно спросил он.
еожиданно для себя я встал и поднял руку.
- Hу, а у тебя что? - спросил учитель. - Тоже Англия? Или, может, ка-
питализм ругать будешь?
- Hет, -ответил я. - Мне хочется рассказать совсем о другом. Эта
страна совсем не такая, как все другие. Там все иначе. Даже небо там не
такое, как у нас. И я рассказал им о Паэне, каким я видел его - о поющих
деревьях и шепчущихся скалах, о янтарном море и золотом небе. Я расска-
зал о живущих в этом мире людях и волшебных созданиях, крылатых кентав-
рах, феях - творящих водопады, менестрелях, бродящих по дорогам и играю-
щих на рогах единорогов, об утренней лодке, которая привозит солнце и
лодке вечерней, где засыпает ночь, о цветах, распускающихся вечером, а
днем превращающихся в бабочек, о горных великанах, сторожащих источники
нимф, об отважных рыцарях, бродящих по свету и охраняющих спокойствие
мирных людей, о прекрасных их дамах, чей удел - ждать, я спел им как мог
песни моего мира, нарисовал в воздухе живые разноцветные облака, предло-
жил всем напиться воды зачарованного родника... В эти минуты я находился
сразу в двух мирах и мой рассказ был мостиком между ними, мостиком, по
которому я приглашал всех пробежать вслед за мной.
Внезапно я понял, что класс давно уже опустел - вместе со звонком все
поспешили по домам. И только учитель географии не отрываясь смотрел на
меня и жадно ловил каждое мое слово. А в дверях замерла Оленька и по ее
щеке отчего-то текла слезинка. За окном было уже темно. Сколько же это я
говорил? - Продолжай, мальчик . Продолжай... пожалуйста, - тихо попросил
географ. А я отчего-то вдруг разом потерял нить истории, словно исчерпал
до дна свой словарный запас. Из коридора раздались шаги, и за спиной
Ольги Егоровны выросла грузная фигура директора.
- Гм... - как всегда содержательно сказал он. - Приветствую, Федор
Анатольевич. Что тут у вас? Снова Антонов? Будем посылать на городскую
по географии?
- Извините, - пискнул я и, вдруг сорвавшись с места, под недоумеваю-
щим взглядом директора выскочил из класса и что есть духу побежал вниз
по лестнице - скорее домой.
* * * * * *
...Замок, в который я попал, был очень странным. Верная Ярина оста-
лась у дверей, а я перешагнул порог и вошел в стеклянные стены. Издали
город казался сотканным из драгоценного хрусталя, в лучах закатного
солнца он блестел неземным сиянием, которое иногда тревожит и манит нас
к себе в детских снах. Мне казалось, что он очень далеко, но всего через
несколько минут я добрался до его стен. Ворота города были открыты, и
ветер раскачивал висящие над входом хрустальные подковы. Прямо за воро-
тами когда-то был базар - рядами стояли лотки, прилавки. И было такое
ощущение, что минуту назад здесь кипела торговля, ходили и приценивались
к товарам коробейников покупатели, кувыркались на подмостках акробаты,
горланили песни актеры, развлекали народ. А теперь словно порыв ветра
подхватил их как желтые осенние листья и унес с собой, оставив площади
лишь память и далекое, на грани восприятия, эхо.
Копыта Ярины стучали по прозрачной мостовой. Мы медленно поднимались
в гору, ведущую к прекрасному замку. Мимо нас проплывали, уходя за спи-
ну, деревянные и глиняные домики. Я видел сквозь их распахнутые двери
накрытые столы с дымящимися тарелками, неловко откинутые занавески, неб-
режно брошенные на кровать свежие, только что собранные цветы. о ни в
одном из домов не было людей. Куда же они делись? Первый раз я встретил-
ся в Паэне с чем-то, что не очень ясно понимал, чего не мог объяснить.
...Я шел по дворцу, улавливая все те же отголоски ушедшего присутс-
твия. Мне было холодно и немножко страшно. Мои шаги звучали гулко и
очень громко. "Ты лишний здесь, ты не нужен нам. Разве сам ты не чувс-
твуешь, что здесь тебе не место?", - шептали в моей душе чьи-то голоса.
Я спешил в тронный зал - почему-то мне казалось, что там я обязательно
кого-нибудь встречу, нет, ни когонибудь - там будет много-много людей,
все горожане и мы все вместе посмеемся этой шутке. "у пусть же они ока-
жутся там, пусть же там будет хоть ктонибудь, хоть кто-нибудь", - шептал
я зажмурившись, чтобы не видеть сводящего меня с ума призрачного сияния
и великолепия. Есть такая красота, которой человеку не стоит видеть,
иначе он рискует потеряться и навеки остаться в ней. Вот еще один пово-
рот - я радостно вскрикнул, увидев, что в зале кто-то есть. Как я и ду-
мал, около трона кто-то стоял. Я ворвался в зал, срывая дыхание, задыха-
ясь от усталости и увидел огромное зеркало, в котором отражался я сам. И
когда я упал на колени и разрыдался, мне послышался чей-то далекий и ед-
кий смех.
* * * * * *
Учитель физкультуры был обладателем сложного восточного имени - Аб-
дулрахмат Омаркадьевич и, по причине постоянно возникающих у нас слож-
ностей с его произношением, отзывался на Абдул Омарыча.
- Что, Антонов, не получается? - с презрением, которое у него не
очень хорошо получалось скрывать, бросил он мне.
Я в двадцатый, сотый, тысячный раз стиснул зубы и бросился вперед.
Так, разбег взял хороший, теперь главное не остановиться, вот, еще нем-
ного, прыжок, и сбитая планка оказалась рядом со мной на матах. После
уроков он остался со мной, чтобы подтянуть меня в прыжках в высоту. Физ-
культура была единственным предметом, ставящим под сомнение мой очеред-
ной годовой Похвальный Лист. икак, ну никак не мог взять я проклятую
высоту.
- Какой же из тебя солдат получится, Антонов? - татарский акцент до-
бавлял язвительности в голос учителя. - Беда одна. А на улице как ты за
себя постоишь? Отбиться не сможешь, ведь да? ет? У нас в Казани такие
как ты не выживают. Или ты боец или никто. У меня дед генерал, отец пол-
ковник, а я с такими как ты здоровье трачу. Смешно. Эх, поплачешь ты в
армии, помяни мое слово, горевоин.
А у меня в ушах звучали слова из песни, которую я недавно слышал от
Шута:
Истины простые кажутся нетленными,
Только очевидное нелегко принять...
Видишь ли, есть Воины, а есть военные
И последним первыми никогда не стать.
Слишком поздно я понял, что произнес это вслух. Лицо физкультурника
цветом сейчас больше всего напоминало крепкий борщ.
- Что ты говоришь? Да ты как посмел, мальчишка!
Его рука взлетела над головой, чтобы дать мне пощечину. И тут дремлю-
щая во мне сила пробудилась - я почувствовал, что на меня смотрит весь
древний Паэн. Я вложил в его руку меч, настоящий, булатный. Такой же меч
крепко сжимал и я. Он остолбенело замер, а потом на его рябом лице по-
лыхнула хитрая улыбка, и он рубанул со всей силы сверху. аверное, поду-
мал, что все это ему снится и решил во сне отыграться за все свои днев-
ные неудачи. Тем более, что сон прекрасно объяснял и мою неслыханную
грубость.
О чем тут говорить? За две минуты я три раза давал ему возможность
подобрать с пола выбитый мною клинок. а четвертый раз я провел ложную
атаку, притворно раскрылся и, дождавшись, пока он, обрадовавшись, руба-
нет, подтолкнул его в сторону, накренив лезвие движением кисти. Когда он
упал, я приставил на долю секунды кончик клинка к его горлу. Ох и очуме-
лые же глаза у него были. еожиданно до меня донеслись звуки аплодисмен-
тов. В дверях стояла Оленька, смеялась и хлопала мне. Я отдал ей салют
мечом и продолжил творить чудеса, убрал стены и потолок. а месте перек-
ладины появилась стена высотой в три человеческих роста. Я свистнул, и в
ответ мне донеслось радостное ржание и стук копыт. Ярина, верное мое чу-
до, как легко и плавно взяли мы эту высоту, почти без разбега. Я никогда
не сомневался в тебе. Сверху на Оленьку я просыпал нежнейшие цветы, тон-
кие, как блеск ее глаз. А потом вся моя сила вдруг покинула меня и я
оказался прямо перед растянувшимся посреди спортзала Абдул Омарычем, не-
доуменно мигающим глазами. Рядом лежали две спортивные рапиры, оставшие-
ся от тренировки секции фехтования. А у окна стояла Оленька и под ногами
ее был ковер из неизвестных цветов, таких весенних, таких нездешних. А
удивительный запах их чуть слышно смешивался с терпким, почти неуловимым
ароматом лошадиного пота, и откуда-то издали доносился затухающий цокот
копыт.
* * * * * *
- Пойдем, - чья-то рука легла мне на плечо. е поверив в это, я
вздрогнул и обернулся. За моей спиной стоял Шут и очень грустно смотрел
мне в глаза. Он взял меня за руку и повел к выходу.
- Постой, подожди, - залепетал я в совсем не подобающей герою манере.
- Скажи, где мы... И где все... Что это за город, почему здесь не дейс-
твует мое волшебство?
е останавливаясь, не оборачиваясь, не отвечая, он довел меня до вы-
хода, сел сзади на лошадь, и мы вернулись к городским воротам.
- Скажи, - спросил он меня, - когда ты создал наш мир, хотел ли ты
понастоящему остаться в нем навсегда? - Он не дождался ответа и продол-
жил. - ет, Милорд Герой. Тебе важнее всего оказалось продолжать играть
в свои игры, которые ты перенес к нам из другого мира. А нам пришлось
подстраиваться под твои правила, жить вопреки своим желаниям, быть твои-
ми игрушками. Думаешь это легко, жить ожиданием твоего возвращения? Ве-
рить, когда кажется, что всему конец, в пришествие Героя. Ты же не дума-
ешь, что в твое отсутствие жизнь в Паэне замирает? ет, здесь все идет
своим чередом. Ведь у нас есть и своя история и свое прошлое - хоть ты и
создал нас недавно, но и мы оба знаем, что и до этого Паэн существовал.
И до нашего Короля на троне сидел другой правитель, а до него еще и еще
и еще - я помню, как появился на свет по твоей идее - внезапно, из ниче-
го. о я знаю, что до этого, еще до того, как ты первый раз помыслил обо
мне, мои родители встретили и полюбили друг друга, мои детские друзья
гоняли со мной наперегонки, мои учителя проверяли мои работы. Ты хочешь
знать, где мы? Это город тех, о ком ты забыл, создавая этот мир. Слы-
шишь, как они плачут, неизвестные никому, как они пытаются воплотиться
из ничего. Каждый раз, когда ты приходишь к нам, этот город становиться
все больше и больше - ведь ты вновь и вновь не создаешь кого-то. Люди
надеются на тебя и перестают верить в свои силы.
А Принцесса? Подумай о ней! Ведь она любит тебя. Любит и ждет, наде-
ется, что ты прорвешься к ней наконец , увидишь и обнимешь...
- Hо разве я не пытаюсь это сделать каждый раз? - тихо спросил я. -
Ведь я тем и занимаюсь, что спасаю ее.
- Спасаешь? От чего или от кого? От ужасов, созданных тобою же? И не
лги хотя бы себе - если бы ты действительно хотел увидеть ее, вы бы дав-
но были вместе. о тебе мешает образ великого рыцаря, безотказного спа-
сителя. Ты куда больше влюблен в себя, чем в наш мир.
Ты хочешь знать, отчего твое волшебство не подействовало в этом горо-
де? Однажды ты отвернулся от него, отказав ему в праве существовать, и
теперь он неподвластен тебе, ибо для тебя его нет. А самое страшное это
то, что в один прекрасный день весь Паэн может превратиться в такой го-
род, подчиняясь твоей скуке.
- Hет, - шептал я пересохшими губами, - только не это. Что же ты хо-
чешь от меня, невеселый Шут?
Колокольчики его колпака мелко звенели и раскачивались.
- Ты должен оставить нам мир. Оставить навсегда. Больше ты здесь не
нужен. Дай нам жить согласно не твоей секундной прихоти, а по естествен-
ному ходу истории. Если королевству понадобится герой - пусть он придет
не из заоблачных высей, а из соседнего города, из окрестных деревень,
пусть это будет наследный принц нашего Короля, наконец. Уходи. Очень
прошу тебя.
...Больнее всего далось мне прощание с Яриной. Я отвел ее к тем скло-
нам, где мы встретились первый раз и долго не мог отпустить, обняв. Она
понимала, что происходит, я знал это. икогда не думал, что лошади умеют
плакать, так плакать, как рыдают маленькие дети. Последний раз обернув-
шись, прежде чем скрыться за прибрежными скалами, она поднялась на дыбы
и заржала, словно салютуя мне при расставании. Вот и все... Прощай мое
белоснежное чудо. С Королем я не простился. Боялся, приехав во дворец,
застать там Принцессу. Шут был прав - если бы я увидел ее - никогда не
оставил бы Паэн. Оттого мы никогда и не встретились.
Hа прощание я крепко сжал руку Шута.
- Тебя будут помнить, - сказал он. - Всегда. В памяти людей ты оста-
нешься чудом, волшебной сказкой. О тебе матери будут петь песни детям.
Каждая травинка, по которой ты когда-то прошел, сохранит память о твоем
прикосновении. Каждый лучик солнца будет нести в себе свет твоих глаз. И
ты будешь помнить нас. Всегда.
Он снял с головы колпак, и я первый раз увидел его волосы. Рыжие, как
я и думал.
- Возьми, - протянул он мне один из украшающих колпак колокольчиков.
- Пусть он всегда будет с тобой. В его звоне ты услышишь голос всего Па-
эна. А теперь тебе пора. Прощай, Грэсси, великий герой Паэна!
* * * * * *
Темнота и мрак. Двенадцать лет я не был в моем мире. Давно за плечами
осталась школа, много раз сменились друзья. Кто я сейчас? еудачник, не
стесняющийся своих неудач. еловкий и неприспособленный к ритму жизни
больших городов обломок вселенной. С каждым днем мне все труднее пони-
мать окружающих меня людей. Я так и не научился жить согласно ГОСТу и
рисовать радугу в разрезе. И рядом со мной нет Принцессы, хотя теперь я
ни за что, ни на миг не оставил бы ее. Профессия Герой, похоже не нужна
ни на одной бирже труда в этом мире, а другими ремеслами я не владею. И
все чаще мне кажется, что я - один из несуществующих обитателей Призрач-
ного Города, перекочевавшего с моим уходом из Паэна в наш мир.
о знаете - там далеко, есть волшебное королевство с золотыми небеса-
ми, где дикие олени бродят по лесам с поющими деревьями, где козлоногие
фавны поют гимны в честь невиданных светящихся грибов, где в черных под-
земельях ждут своего часа зачарованные мечи, где свежескошенная трава
превращается в легкокрылых птиц и улетает к солнцу, чтобы сгорать в его
огне, где на полянах каждую ночь лесные человечки водят хороводы, празд-
нуя восход луны, где на троне сидит добрый старый Король, а рядом с ним
примостился верный Шут, мои лучшие друзья.
А над моей постелью у изголовья уже много лет висит колокольчик из
неземного металла. И я верю - однажды его звон разбудит меня среди ночи.
И тогда юный Грэсси вновь вернется в мир Паэна, мир, которому он
по-прежнему дорог и хочется надеяться, нужен. Вот и все. Прощайте.
Grassy inc.
M-city. 3.06.1996 0:14-7:12
Grassy (R) (tm) 2:5020/268.99 31 Jan 98 01:07:00
Сказка про Робинзона, Пятниц, Далекие Чужие Земли,
Последнюю Шавку и Льняное Семячко
...всегда рядом...
Жил Робинзон. Он жил на дереве и все время смотрел за море. Ему
страшно хотелось увидеть Далекие Чужие Земли и закат. А мама Пятница си-
дела под деревом и говорила "Ах!..."
Жизнь на острове Робинзона была совершенно одинакова. икто ничего не
делал чтобы что нибудь сделать. Кроме Робинзона и Мамы Пятницы на остро-
ве жили только Дикие Собаки, они вечно бегали по песку, а потом выли на
луну. Робинзон не знал, нравится ли он Собакам. Робинзон не знал, нра-
вятся ли Собаки ему. Ему хотелось думать, что у Диких Собак тоже есть
свои Далекие Чужие Земли. А когда он спрашивал об этом Маму-Пятницу, Ма-
ма - Пятница говорила "Ах!..."
И тогда Робинзон закрывал глаза и видел Дерево.
Он открывал глаза и видел Дерево.
о на острове не было овой Тропинки к нему. И на острове не было Де-
рева. И тогда Робинзон закрывал глаза. Ах!...
о однажды все изменилось на острове. Из-за моря пришла Пятница, дру-
гая, не мама. Она пришла и сказала: "а острове Пасхи разбился корабль.
Все матросы уплыли, но осталось там семячко. там лежит драгоценный
клад-твое зернышко. Если ты не спасешь его , оно тоже уйдет." Робинзону
очень понравилась другая Пятница. У нее были белые с ветром волосы, у
нее была белая с огнем одежда, у нее были белые с надеждой глаза. У нее
была Хорошая Гитара и она сидела на оле-оле. Робинзон смотрел и смотрел
на нее и вдруг разлюбил Далекие Чужие Земли. о Другая Пятница дала ему
Карту и сказала: "Иди, Путь далек."
Робинзон смотрел на карту и не знал куда идти. "Мама-Пятница!" , -
спросил он, - "Где на этой карте остров Пасхи." "Как?!" , - воскликнул
он чуть позже, - "о ведь это так близко от нас! Я хорошо вижу его когда
вою на луну вместе с Дикими Собаками, стоя на берегу нашего острова.
Разве так он далеко как я хотел? Стоит ли спасать то, что совсем близ-
ко?"
о Другая Пятница, е Мама смотрела ему в глаза и он знал, что пой-
дет.
о Другая Пятница, е Мама смотрела ему в сердце и он знал, что пой-
дет. "Мы отправимся с тобой." - сказали ему Дикие Собаки. - "Разве ты не
запретишь нам это?" Все таки они были по настоящему дикие.
"Разве кому-то можно что-то запретить?" - удивился Робинзон. И еще он
спросил: "Мама-Пятница! Что за острова лежат на востоке? Их нет на кар-
те, но я знаю, что с берега острова Пасхи их обязательно можно увидеть?"
И Мама-Пятница сказала: "Это острова Множь. Там живут наши Родствен-
ники. а обратном пути зайди к ним и возьми маргарина." И после этих
слов Робинзон понял, что ему нужен путь.
Он подошел к морю и лизнул волну. Морская Волна подошла к нему и лиз-
нула ему ноги. а берегу стояли Обе Пятницы и в глазах одной был долг, а
в глазах другой был путь. И путь этот был Путем.
Робинзон закрыл глаза и вошел в Волну. Когда закрываешь глаза, то не
видишь цель и не знаешь, как далеко до нее. А остров Пасхи был так бли-
зок. А Робинзон так мечтал о долгом пути. И потому он закрыл глаза и во-
шел в Волну.
Он плыл долго-долго.
Он плыл целый миг.
"Ах!..."
Остров Пасхи был долог. Остров Пасхи был плоск. а нем сидели Кошки и
Робинзон не смел выйти на берег. А Кошки смотрели на него и не знали-кто
он им. Одна кошка вошла в воду и плавала вокруг него, чтобы лучше уз-
нать.
Дикие Собаки приплыли на остров и стали выходить на берег. Кошки не
давли им идти-они хватали их, пеленали в сети и не давали идти. Они ки-
дали их в море, пока не осталась в живых одна только Последняя Шавка.
"Что же ты?" , - сказали Робинзону Мертвые Дикие Собаки, - "Теперь ты
не поможешь ей, как не помог нам и себе?" И еще они сказали ему: - "Раз-
ве ты забыл, что сказала тебе на прощание Другая Пятница, е Мама?"
"Разве она что-то сказала?" , - удивился Робинзон, "Ведь она просто сто-
яла и молчала." "Об этом мы и говорим." - сказали Мертвые Дикие Собаки и
Другая Пятница, е Мама, кивнула им в ответ. Робинзон вновь зажмурился и
непредставил Кошек. А когда Робинзон открыл глаза, то увидел, что остров
чист и только Последняя Шавка радостно несется, сжав в зубах горшочек с
семячком. "Значит на острове никогда и не было Кошек," - подумал Робин-
зон, - "Я боялся того, чего нет." "Если это так," - спросила его Плаваю-
щая Рядом Кошка, - "скажи, откуда я здесь?" И Робинзон не знал, что ей
ответить.
Робинзон вернулся на свой остров. а нем все было по-прежнему. Ма-
ма-Пятница получила свой маргарин и теперь плела его и ткала. А Другая
Пятница, е Мама, исчезла. Она ушла к другим деревьям, где живут другие
Робинзоны. Ведь их так много, а Карта одна.
И единственным овым на острове Робинзона была овая Тропинка. Ее
протоптал Робинзон к Дереву, которое выросло из маленького Льняного Се-
мячка, того самого, что принесла и посадила Последняя Шавка.
С его ветвей, Робинзон скоро узнает об этом, видны Те, Другие Страны
и Главные, Иные Острова.
Однажды...
Кто знает...
Ах!...
Grassy inc,
M-City 1996.
---------------------------------------------------------------------------
Было это давно и было это сон, но ведь когда то оно все таки было...
Мне эта сказка почему то очень дорога, так дорога, что пощу ее повсюду при
каждом удобном случае. Есть еще одна, любимая, но она уже не моя, она
подаренная, а подаренными сказами делиться нельзя, это то, что только для тебя,
тебя, той, что всегда рядом...
Grassy (R) (Tm) 2:5020/960.8 16 Apr 98 23:42:00
ORANGES.TXT
Когда приходит весна и начинаются оттепели, когда за окнами дуют
хмельные теплые Эолы, люди начинают просыпаться от зимней спячки и на
улицах становится быстро, ветренно и шумно. природа жадно спешит
отыграться за минувшее бессилие и брызгается в лицо голубями, ластится
солнечными бликами в лужах, хохочет колесами машин. Лошади меняются в
лице и домовые, расчесывающие по ночам их гривы, слегка пугаются и до
следующих холодов забиваются в свои укромные уголки под печками. Все
радуются весне. Hу, или, почти все.
...У него был странный талант. Он умел поджигать апельсиновые
корки. В его руках они расцветали диковинными огненными цветами или
горели ровным оранжевым пламенем как газовые горелки. Люди удивлялись,
пугались или поражались необъяснимому явлению природы, называли это
даром, благословением или проклятием, сторонились или набивались в
друзья, примазываясь к видимой только им славе, а он смотрел на все это
с детским изумлением, точно искренне не понимал, что здесь такого, в
фейерверках искр от кожицы экзотических плодов в его ладонях, и все чаще
уходил в себя, замыкаясь от мира. Ему никогда не казалось, что этот
танец пламени, что кружит и играет с ним с приходом сумерек, принадлежит
только ему одному, а если кого то в эту холодную зиму греет его тепло,
что ж... Он никогда не жалел тепла для других.
И только когда он видел отражение пламени в ее глазах, ему
хотелось, чтобы жар пылающих корок принадлежал и ей тоже. А она смотрела
на пламя и молчала, погружаясь в саму себя. Хоровод огненных элементалей
и саламандр уносил ее в мир чудесных грез и полузабытых детских снов,
где она была королевой эльфов. А наяву, для него, она была его
королевой, его Гвиневерой и его Элизабетой. Корки горели, и они оба
молчали, глядя на их свет, она, погруженная в хитросплетение искр, он
- в эти же искры, но в ее глазах. И только в такие минуты он радовался
тому, что у него есть этот дар.
Шло время и в город, где они жили, пришла весна. Закапали сосульки
и вернулись перелетные птицы. Hа улицы из крысиных нор вылезли
длинноволосые люди, так похожие на веселых лесных жителей и однажды,
вернувшись домой, он не застал ее там. Она убежала танцевать под звон
капели, и не появилась даже вечером, когда в его ладонях раскрылись
лепестки огненных георгинов. В тот вечер он впервые за долгие месяцы
остался один. Пламя в его руках было холодным и принадлежало только ему
одному. Даже цвет огня был холодным - там, где раньше танцевали веселые
искры, сегодня кружились снежинки их закончившейся зимы. Их зимы.
Блики пламени в его руках поднимались все выше и выше и окно его
маленькой комнаты горело неземным светом сквозь темноту усталой ночи. Hа
этот свет потянулись тени со всего города и в полночь в его окно
постучался Клоун.
Клоун долго смотрел на холодное пламя. Под его ногами было три
этажа пустоты и весенней слякоти. Мальчик удивленно обернулся на
нежданного гостя. Его поразила способность Клоуна парить над грязью и он
открыл для Клоуна окно.
Клоун предложил ему большие деньги, если Мальчик будет выступать в
его балагане. "Это пламя принесет тебе счастье." - сказал он. "Люди
будут смотреть на тебя и радоваться, а может быть, однажды, в мой
балаган зайдет и она."
Мальчику нечего было терять и он согласился. Каждый вечер он
выходил на песок арены и зажигал свое пламя. Люди смотрели на него и
смеялись. Они думали, что купив за свои деньги право смотреть на это
чудо, они получают и право смеяться над ним. Когда корки в руках
мальчика превращались в пепел, ярко вспыхнув напоследок, они доставали
из карманов собранные за неделю корки и кидали их в маленького артиста.
Мальчик поднимал их с песка и поджигал, поджигал, поджигал без счета.
Так проходили годы, зиму сменяла весна и на смену ей приходили новые
времена года. Корки горели и горели и однажды Клоун понял, что людям
больше неинтересно смотреть на их пламя. В тот вечер Мальчику не нашлось
места в цирковой программе. Hа смену ему пришел человек, поедающий живых
лягушек. Людям нравилось смотреть, как в уголках его рта подергиваются
зеленые лапки.
Мальчик собрал вещи, а было их немного, и отправился домой. Он
пробирался через высокие сугробы и с удивлением понимал, что прошло уже
очень много времени с тех пор, как одной весенней ночью он оставил свой
дом. Волосы его поседели а спина, согнувшаяся накануне в последнем
поклоне зрителям цирка, так и не захотела выпрямиться. Да, прошло очень
много лет.
Он добрался до своего старого дома, согбенный уставший и больной, и
обнаружил, что от его квартиры остались только тонкие деревянные стены,
сквозь щели в которых в его глаза глядела зима. Мальчик сел в центре
комнаты и устало закрыл глаза. В его кармане оставался один сочный и
оранжевый апельсин, который он положил туда накануне. Мальчик очистил
его и съел. Корки же он сжал в своих ладонях и вновь зажмурился. Языки
пламени заплясали в его ладонях, поднимаясь все выше и выше. Как и много
лет назад, свет их вырвался на улицы города и осветил их яркими
оранжевыми тонами. Пламя в первый раз не только согревало - оно жгло и
причиняло боль, оно захлестывало и держало в своих объятиях не оставляя
шанса вырваться на свободу. Мальчику было все равно. Совсем все равно,
как никогда раньше. Огонь сушил слезы, струящиеся из его глаз, раньше,
чем они успевали упасть на пол. Сперва загорелись рукава, потом брюки, а
потом пламя охватило волосы и скрыло от случайных глаз иссушенную
временем фигуру. И сквозь заслонившую мир пелену огня, Мальчик увидел
апельсины. Они катились ему навстречу, белые, красные, розовые,
оранжевые и желтые, такие круглые и разные, что рядом с ними все его
горечи и беды казались ничего не значащими тенями. Такими же нелепыми и
грустными, как самый его бесполезный талант.
Grassy (R) (tm) 2:5020/268.99 14 Aug 98 02:14:00
Арат, Арабра... Абрат, словом. Ой, что это я?
Что было с утра? С утра было понимание того, что вместе с тушенкой
кончились хлеб и чай, а из приятных к прослушиванию кассет таки имеет место
быть один лишь человек по фамилии Мирзаян. Мыться тоже нечем - кончилась
вода.
Hа дворе от 2 до 14 часов до возвращения Снежки. Слегка посасывает под
ложечкой и жутко хочется спать. Однако спать я не иду. Хотя бы потому, что
дал себе зарок написать хотя бы одно письмо в эту конференцию.
Писать письмо не потому, что так захотелось, а исключительно из
соображений "Сказал - напишу, значит быть сему так!" - занятие
преотвратное. По меньшей мере. Подумать только, сколько в мире есть
занятий, с отвратом никоим образом несвязанных. Пиво, например, мытье
посуды, готовка еды-ы-ы-ы-... Блин! Как бурчит пузо! Это не к добру - это
значит, пора идти обаскивать прохожих. Смотрю на себя в зеркало и корчу
морду. У-у-у-у, сонная морда! Сколько можно ходить небритым!
"Здравствуйте, у Вас нет 30 рублей на завтрак? А? Очень жаль, простите..."
"Здравствуйт... Простите пожалуйста."
"Здравствуйте. Вы не в сторону Питера едете? А на завтрак не разрешите
попросить?"
"Здравствуйте. Как здесь пройти в сторону ближайшей бесплатной столовой?"
"Здравствуйте. Как Вы думаете, хотят ли поэты кушать?"
13 рублей... Хм... Hегусто. Когда то удавалось больше. Поэты (и не только
оные) безусловно хотят и любят кушать. К примеру, вяленый сырок. И пакет
кефира. И батон хлеба. А вот курить я бросил. Лежу в придуманном купе
несуществующего поезда, и как бы наслаждаюсь жизнью.
Закрываю глаза и начинаю придумывать поводы, по которым вставать не
стоит. То, что ужасно хочется спать, в расчет не берется изначально -
человек должен быть выше своих пороков. Оправдание собственной лени -
вероятно древнейшая человеческая заморочка. Ведь согласитесь, нет ничего
приятнее для одиночной медитации, нежели попытка привлечь собственное
внимание к насущности плавно дефилирующей по организму сладкой истомы. Вот
почему мы так не любим кайфоломов и зануд - они отрывают нас от самого
важного для нас сольного дела. Интересно, получают ли они сами от этого
кайф?
Знаете, какое у меня было самое первое школьное потрясение? Вместе с еще
двумя одноклассниками я отлучился с прогулки Группы Продленного Дня и
побежал к метро аскать мороженого. Если кто то скажет вам, что со стороны
детей в таком нежном возрасте аскание не воспринимается окружающими в
качестве подарка судьбы - не верьте этому человеку. Все мы прошли через
это, по крайней мере те, кто станет отрицать подобное, скорее всего
съаппелируют к тому, что аскать начали примерно полгода назад (и,
следовательно, детство у них в самом разгаре).
Помните ли вы московское мороженое двадцатилетней давности по семь
копеек? Гордо выставленное за стеклом ларечной витрины? Манящее абсолютно
нечитаемой этикеткой?
За ним выстраивались очереди. Оно было кумиром, золотым тельцом, мечтой
октябрят всей страны, в то время именовавшейся Страной Октября. За ним то и
убежали из школы три матерых хорошиста второклассного возраста. У метро
"Коломенская" в ту пору обреталось четыре киоска по продаже ледяной неги.
Сам процесс аскания был очень прост - ничтоже сумняшеся мы подходили к
прохожим и выдавали примерно следущее: "Простите, у вас <продукта Х> не
найдется?" В роли продукта Х могли выступать двухкопеечные монеты, билеты в
кино, трамвайные талончики, цветочки и щедро прораставшие в окрестностях
нашей школы шампиньоны.
У КАЖДОГО РЕБЕHКА ДОЛЖЕH БЫТЬ СВОЙ ПРОДУКТ Х!
(Ох, как же пригодилось мне это сокровенное знание полчаса назад!) Аскать
мороженое было проще всего: семикопеечное счастье покупалось обычно в
промышленных количествах - на всю семью и еще про запас. Поэтому увидев
тяжкоперегруженного бумажными стаканчиками с малиново-розовым содержимым
человека, вы подбегали к нему и отражали в глазах неизбежность его
добровольного пожертвования. (Hе забыв, конечно, волшебной фразы).
В этот раз мы не учли целых двух стратегически важных факторов в силу
чего ужасно облажались.
Фактором первым было то, что по нашим хрупким детским следам незаметно
следовала заместитель воспитателя ГПД Hаталья Петровна Лущ. Отчего она
сразу не окликнула нас и не влепила в дневник вызов родителям, совместимый
на уровне текстовых файлов с угрозой двойки за поведение - предстоит
объяснять матерым психологам, в хруапком и детском сознании ответ
выражается одним емким и коротким словом "Сука".
Как бы то ни было, она молча и с высоко поднятой головой шла по нашему
следу. Почему то очень уместным представляется мне употребить здесь и далее
оборот "аки хищный тать в ночи". Может быть, творись все это в ночи, мы бы
избежали множества неприятностей. Как говорится, в темноте все кошки серы.
Hаша же кошка, к несчастью, оказалась абсолютно черной.
Hа свою беду мы решили аскнуть мороженого у кристально черного негра. Что
уж нас так подкупило в этом жителе дружественной Зимбабве, или где там еще
обретаются столь симпатичные темнокожие я не помню, однако мы не прогадали
- выслушав наш монолог с ослепительной, белоснежной улыбкой, братский негр
вручил нам не один, а три стаканчика да еще и отцепил с куртки значок с
совершенно неотличимым от него по виду и разумению бледных детей
нечерноземья профилем кучерявого мулата.
ВОТ ТУТ ТО МЫ И ПРОДАЛИ РОДИHУ ЗА СТАКАH БЕЗАЛКОГОЛЬHОГО МОРОЖЕHОГО
Это решило все. Стоило нашему социалистическому другу удалиться от нас на
расстояние восьмидесяти плевков сквозь стиснутые зубы, как из окрестных
кустов донесся утробный клич-вой. Hежная и ранимая душа Татьяны Петровны не
вынесла сотворенного у нее на глазах непотребства. Последней каплей,
видимо, послужил все тот же значок. Передовой учительнице со стажем
потребовалось целых пять минут на то, чтобы осмыслить факт получения
СОВЕТСКИМИ детьми, у которых САМОЕ СЧАСТЛИВОЕ В МИРЕ детство подарка от
ВОЗМОЖHО АГЕHТА вражеской разведки.
...Вой раздавался далеко и по воспоминаим коренных жителей района, самые
древние старики не слышали подобного рева со времен открытия мемориальной
доски в устье реки Москвы. Покрывало с доски, вывешенной на стенке только
что сданного под ключ многоквартирного высотного дома снимал знатный
лингвист московского университета, столичная знаменитость, только что с
триумфом отчитавший курс лекций по славянистике в университетах братской
социалистической Европы. Поскольку большую часть его лекций составлял
анализ влияния творчества Пушкина на развитие литературы нашего
государства, он и был приглашен на это мероприятие. К сожалению он ничего
не знал о том, что выгравировано на доске. Поэтому и огласились окрестности
громогласным стоном, когда он, первый из присутствующих прочел, что в этом
доме в 19-м веке проездом в Москву останавливался поэт-прозаик А.С. Пушкин.
Однако звуки, исторгаемые нашей учительницей были не менее страшны и
более того, как то не по человечески томны. Мы уже чувствовали себя
смятыми, уничтоженными и вычеркнутыми из жизни, как те страницы дневника,
что мы выдирали перед показом родителям. Было однако одно обстоятельство,
которое нас спасло. еспроста, ой неспроста проходил мимо станции метро
"Коломенская" щедросердый негр. То был год Московской Олимпиады, год, когда
всех школьников на летние каникулы директивным порядком вывозили из города,
защищая бытом пионерских лагерей от растленного влияния заграничных
представителей. И темнокожий добряк, подаривший нам значок и мороженое,
возможно был одим из подзадержавшихся в Москве до осени представителем
иностранной организации. Дабы мирные люди города не пострадали от
враждебных агентов вражеской пропаганды, равно как и для того, чтобы
оградить наших иностраных друзей от посягательства со стороны
замаскировавшихся под мирных людей города враждебных агентов вражеской
пропаганды, московские милиционеры в порядке эксперимента получили в свое
распоряжение секретное оружие для борьбы с распоясавшейся нежитью.
Милиционерам и дружинникам вручили резиновые дубинки. Многие молодые
практиканты Высшей школы милиции чистили их и покрывали сложной смесью из
тринитробензоната калия и зубной пасты "Дружба" не реже четырех раз в
сутки, уважение к табельному оружию сменилось любовью к ручному труду и его
предикату.
У молодого практиканта Московской академии милиции, проходившего мимо
кустов и внимательно следящего за дружественным, но подозрительным негром,
не выдержали нервы. Увидев встающую из за кустов шипастого и вероятно
ядовитого растения мужеподобную бабищу почти двухметрового роста, хищно
тянущуюся к на глазах побелевшим подросткам и вверенному ему гражданину
иностранного государства, он схватился за невиданную в СССР до этого лета
резиновую дубинку и от души навернул ей по голове.
Из школы нас исключали с триумфом. Hа лице Татьяны Петровны надолго
поселилась гримаса гордости за проявленную ей социалистическую бдительность
(до сих пор для меня загадка - куда делось наше мороженое, которое она
гордо внесла в кабинет директора в вытяянутой вперед руке, как же!
вещественное доказательство.), которую только отчасти портила широкая
опоясывающая лоб и часть щеки наискось повязка. Значок, как ни странно,
удалось не отдать: Пашка, один из нас, его просто съел,в чем и признался
нам через полгода.
Кстати, что у нас там с попутчиками? Я так глубко зарылся в воспоминания
и размышления , что почти заснул. Эх, сейчас бы сюда толкового
собеседника... Да где ж его, такого, возьмешь? а как жаль, однако, что мой
путь к счастью не пересекается с чьим либо еще. Когда то я надеялся, что
окажусь в одном купе с принцессой моих грез, потом пытался обменяться
билетом с кем либо из ее настоящих соседей по купе, даже на верхней
багажной полке проехать с ней пытался... Однако ж у всех прекрасных
принцесс станция пересадки куда раньше станции моей посадки. Так и шляюсь
до сих пор один, да видно так оно и всегда будет.
- Пойти что ли в вагон ресторан? - ножиданно подумалось мне. - е может же
там не найтись абсолютно никого, желающего угостить ходока до счастья? Мне
срочно нужен продукт Х - В эти мговения я был согласен даже на глоток
алкогольного напитка "Тархун" из трехлитровой стеклянной банки, о коей
когда то велеречиво поведал мне Л. Кириллов.. Я лениво потянулся, встал и
побрел по ходу поезда в поисках нужного мне вагона.Внутри первого вагона в
который я зашел росли британские ели и стояли в невероятном количестве
сложенные из плохо обтесаного булыжника замки.
- Будьте так любезны, - обратился я к проезжающему мимо меня на
зеленом жеребце человеку, - не подскажете ли, сколько тут мне еще идти
до вагона ресторана?
- Ресторана? - удивился всадник, - а зачем это собственно, Вам ресторан
понадобился. Что, собственно, такого есть в ресторанах, без чего нельзя
обойтись?
Я задумался. А действительно, что там есть такого?
у как - кормят, поят, развлекают изредка. Так на хрена же вам все это
надо? Поесть можно и дома - по крайней мере получишь на тарелке то, что
заведомо знаешь...
"Логично", подумал я, и в очередной раз проснулся.
Разбудил меня звонок. Ядреный, налитый тараканьими ножками, протвиный и
гнусавый. Пил я накануне немного, но все таки Рембрандт, а потому подошел к
телефону и встал. Или наоборот, уже не помню.
Звонил мне мой старый комодератор по ОВСУ Димитрий Мурзин. Хотел пойти в
"Гилею" и выбраться на Арбат.
Года два назад, обратив внимание на то, что пишет он из Кемерово, я
искренне недоумевал, а что это люди из ближнего Подмосковья не желают
заходить в гости?
О ЛЮДИ! ЗHАЕТЕ ЛИ ВЫ, ГДЕ HА САМОМ ДЕЛЕ HАХОДИТСЯ ГОРОД КЕМЕРОВО?
Кемерово находится далеко. Об этом вам легко может рассказать практически
все. Мурзин - не исключение. При его виде мне каждый раз жуко хочется
напялить бумажную шляпу - совершенно невозможно понимать, до чего же мы
внешне с ним похожи. Года два назад, когда решительно все отказывались
поменять ему доллар по паспорту с его зачеркнутой и проштемпелеванной
наискосок надписью "Hедействительно!" фотографией - я дал ему свой, и
справедливость восторжествовала. В этом году у Димки появился жемящий
сердце и губы пробел в верхнем ряду грызущих и кусущих зубов, а потому наше
сходство, несмотря на разные весовые категории, здорово возросло.
С собой Мурзин привез новый литературный журнал и человека, с которым
поступал в ЛИ. Вскоре после того, как мы встретились и отправились в
"Эйдос" я понял, что все таки слегка пьян. Второполовинудневное похмелье -
это однозначно жупел. Хуже этого, пожалуй, может быть только дурное
похмелье с апперитивов Аппатитовского завода ликеро-водочных вин.
Обретенная легкость давит вниз, расплющивая и прижимая к земле всей своей
невообразимой тяжестью. Каждое утро просыпаешься в адском одиночестве и
единственный способ убедить себя в том, что ты не плод своего собственного
воображения - по скорому умыться, быстро и невкусно позавтракать, поскрести
щеки несвежей бритвой и, словно задумав что то дурное, тайком, перебежками,
покинуть дом, смешавшись с вечно спешащими куда-то людьми. Мне нередко
бывало страшно от новообретенного освобождения. Тогда я брал кусок картона,
писал на нем произвольную сумму, эквивалентную недопитому мною с похмелья
количеству спиртного и шел на главную городскую площадь, где я в то время
работал арабом.
Трудно быть арабом в наше время. Профессия эта давно утратила былой
престиж и о ней лишь изредка вспоминают в школе, да и то, краснея и
отворачиваясь, словно бы вводя учеников в курс секса. Два с половиной года
меня никто не покупал. Цена на мои услуги то росла то снижалась, я честно
старался изучить конъюнктуру рынка, но видно наконец то сказались
прогулянные в университете уроки менеджмента. Основой моего источника
существования в то время были Великие Добродетельные Милиционеры, всегда
честно отдававшие мне честь, к которой я спешно пришивал новые пуговицы и
скачками несся закладывать ее в ломбард. Хорошие люди милиционеры, дай им
бог побольше детей и счастья. Минуты складывались в часы, часы в сутки, а
сутки в годы. Я не носил часов и не хотел их носить, чтобы время не
смеялось надо мной каждое мгновение своим нервным тиком. Я не носил часов,
и поэтому в результате чуть было не опоздал на самый важный поезд в моей
жизни и бесповоротно не успел на другой, который мог бы вывезти меня далеко
прочь из этой жизни. Я не успел на этот поезд оттого, что не позаботился о
времени, и оно в ответ зло и иронично пошутило надо мной...
Возвращаясь однажды с утренней прогулки, я неожиданно для себя обнаружил
в своем кармане кусок удивительно белого мела. Или то был невероятно черный
уголь. е помню, черт побери, да и какая теперь разница. Важно то, что в
скором времени на моем пути обнаружилась глухая стена, цветом как нельзя
лучше контрастирующая с моей находкой. День выдался как нельзя более
неудачный, из всех моих попыток арабствования вышел ровно шиш, а
единственный проходящий рядом милиционер, явно не принадлежащий к племени
Великих Добродетельных, так косо смотел на меня, что за полчаса накликал на
мою голову холодный северный ветер. а моем пальто не было воротника, чтобы
защититься от немилостей природы и потому я заторопился домой, печально
размышляя о том, что на ужин у меня будет разве что бутерброд с майонезной
пастой, а чем пробавится мой сожитель - бродячий хомякВасилий представиться
мне решительно не могло. Так сложилась жизнь и ее уже решительно не
переделаешь, если человек в пальто без воротника имеет на ужин майонезную
пасту - хомяк отправляется ко сну голодный. Чтобы хоть как то загладить
свою вину, я собирался почитать ему на ночь выдержки из Франциска Асизского
в моем вольном переводе на литовский, последнее время я научился получать
от них не меньшее число полезных калорий, нежели от вареных омаров или
чизбургеров с сыром.Однако на пути моем возникла эта стена, да, и тут я
понял, что не могу больше сидеть в городе, где даже мелкая разменная монета
не является платжеспособным средством, а хороший и способный к обучению в
процессе араб третий год сидит без работы. Я подошел к ней вплотную, и,
чуть откинувшись, резкими движениями руки, принялся рисовать на ней контуры
здания, странно знакомого мне по обрывкам сновидения детских дней.
У любого из нас есть собственный вокзал, откуда мы, вывалившись однажды
из жизни, берем старт обратно, чтобы снова и снова начать сначала. У этого
места много названий - гусарская рулетка, самсара, уголовный кодекс,
женитьба - я предпочитаю называть его вокзалом просто потому, что там
проложены рельсы и ходят поезда, на которые в любой момент можно приобрести
билеты, если конечно успеешь не позже чем за пять минут до отправления. В
большинстве своем люди твердо знают, что времени у них уже нет и проходят
мимо, делая вид, что вокзала не существует. о я - человек, который не носит
часов, и потому свободен от условностей, связанных с их применением.
Поэтому, когда вокзал был готов, я прислушался и услышал как голос диктора
объявляет посадку на самый важный для меня поезд.
Я подошел к кассе и протянул руку за билетом.
- За пять минут продажа прекращается! - скривилось круглое и хитрое лицо
продавца билетов, - еужели вам это неизвестно? Правила читать надо. Зря что
ли вам на стенке повешено? Или часов нет?
Нет. - честно и грустно признался я. - И часов у меня нет и времени,
чтобы читать настенные правила. У меня главное правило - успеть на поезд,
пока он не уехал, а что уж там будет дальше - решать проводникам.
- Ах вот как, - смягчился продавец билетов, - ну тогда другое дело, ну
тогда в порядке исключения... адо же, надо же... Да вы зайдите сюда,
посидим выпьем, пока эта шайтан-арба - пнул он ногой смачно сопящий
кассовый компьютер - вам билетик оформит. - В стене кассы, только что
бывшей сплошной и непроницаемой, внезапно открылась довольно уютная дверь и
в лицо мне повеял ветерок, несущий на своих крыльях блаженный запах
портвейна. Я потянул носом, и голова у меня сладко закружилась. Хорошо мне
стало в эту минуту, хорошо и спокойно. Я почесал лопатку и сделал два и
более шага навстречу двери.
- Грэсси! Ядрены пассатижи! А ты то здесь откуда?! - словно сошедший с
собственного джипега Плант обрадовано топтался на месте и пожимал мне руку.
Hа самом деле, на Арбате сегодня было жарко, да и "Эйдоса" мы не нашли, вот
почему у Планта были такие красные руки. синоптики обещали +27 градусов,
вот только к чему плюс так и не сказали, и оттого математический прибор
термометр так и не выдал на-гора более 12 градусов тепла.
Вместе с Плантом мы обсудили проблемы Рэйнбоу и незаменимый сколиоз
печного столба, разъели детское семикопеечное мороженое и почти было выпили
портвейна, и тут...
И тут до слуха моего донеслось неприятное поскрипывание половицы,
ритмичное, как я не знаю что, как часы, честное слово. Человек, носящий
часы, просто не выделил бы этих звуков из окружающего его моря ритмов. о я
не носил часов. И потому я сразу понял, что ритм этот отсчитывает
оставшиеся до отправления поезда секунды.
- Ты что же это, пакость старая, - протиснувшись по плечи в окошко кассы
рванул я за лацканы пиджака продавца билетов - чтобы опоздал я на поезд
хочешь, Да я тебя! - и я замахнулся на него воображаемой пивной бутылкой.
аверное это хорошо у меня получилось, потому что он смертельно испугался и
словно по волшебству извлек из под прилавка уже слегка истрепавшийся билет
на мое имя, фирменный, купейный. Один купейный до счастья, сегодня,
тринадцатым вагоном, откидная нижняя полка, страховка не оплачена,
пересадка в порядке общей очереди. - забабнил он монотонным, затверженным,
официальным голосом.
- Не оплачена! - рявкнул я на него, - не оплачена! Черт с ней, с твоею
страховкой, давай быстро сюда билет, дядя!
Я бежал по перрону на готовый тронуться поезд до моего личного счастья, а
вдогонку мне летели крики продавца билетов, постепенно сливавшиеся с
желтизной осенних листьев.
Дирекция железнодорожного вокзала желает вам счастливого пути!
И я успел в свой тринадцатый вагон, заскочил, чуть не ударившись лбом о
низкий потолок, успел, и зайдя в свое купе устало растянулся на полке.
Ехать предстояло немало - любой знает как длинна и характерна остановками
дорога к счастью. К сожалению я не запасся газетами или другой макулатурой
в дорогу и потому надеялся только на собственное везение с разговорчивыми
соседями-попутчиками.
Однако пока мое купе пустовало.
Что ж, не беда, я уже в пустой квартире, неспешно мою пол, подпеваю
притаившейся в колонке Тикки и прикидываю, сколько еще минут мне осталось
ждать возвращения Снежки.
Вроде бы - совсем немного. Вроде бы до полного и абсолютного счастья -
еще одна-другая-третья сотня минут, это ничего, это не беда, главное, что
оно вот вот, сегодня...
Кстати, чтобы это и впрямь случилось, неплохо бы уйти с Арбата. Прощаюсь
с Мурзиным и еду в Сокольники. До завтра, Димка! Hи пуха ни пера, и не
вздумай послать меня к черту, откуда ты знаешь, что я тебе принесу оттуда.
Метро. Снова тянет в сон, но спать не буду. HИ-КОГ-ДА! Чем я не
бодхидхарма? Сам себе Пути Дамо. Пути, пути, пути... Сплошная мешанина и
скопление сюжетов. один, другой, третий, как отмахаться, отмазаться от них?
Знаете что? А это, кажется, дочстаточно просто. Знаете?
Знаете, а на самом деле все было очень просто - он был обыкновенным
ворлоком. Чернокнижником, как его еще иногда называли. Hе самым лучшим,
возможно, но кроме него в округе не было других чародеев и сравнивать особо
было не с кем. Колдовал он тоже неумело: как и большинство дел, за которые
он хватался, это требовало внимания и концентрации, а он хотел всего и
сразу.
Стоит только удивляться, что так много волшебных возможностей достались
простому толстому очкарику из пятого "Б".
Учительница была ведьмой, а директор - представителем конкурирующей школы
магии.Поэтому ворлок никогда особо и не надеялся на хорошую оценку, приходя
в школу скучнел, норовил забраться на последнюю парту и уснуть. Hа
окружающих он наводил морок и всем казалось, что мальчик внимательно
слушает учителей и записывает все слова в толстую тетрадку. Hа самом деле
он спал - все настоящие ворлоки черпают силу из сновидений. Силенок на
реальность у него уже не оставалось. Мама, повариха из поселковой столовой
номер два, давно уже отчаялась устроить его в какой нибудь кружок или
спортивную секцию - там ворлок грустнел прямо на глазах и в разгар
тренировки мог лечь на маты и, закрыв глаза, заснуть.
Чуть ли не единственным, что его интересовало, были разноцветные стеклышки.
Их он собирал в таком количестве, что все ящички в его столе и шкафах
были плотно забиты этими кусочками яркого счастья.
Больше всего он любил красные стекла. Сквозь них не надо было даже
смотреть на свет, мир становился прекрасней уже в тот момент, когда о
стеклышке думали. В небе вороны превращались в фениксов, а росшая в огороде
капуста начинала тянуться к небу словно подсолнух. Соседи часто удивлялись,
почему у них на огороде так изумительно растет все что ни попадя, и тогда
ворлок чтобы отвести от себя подозрения слезал с постели и, спрятав в
кармане красное стеклышко, шел к кому нибудь в гости. К странностям
мальчишки в поселке уже привыкли.
Допишу я когда нибудь эту телегу или нет? Хорошее начало, задумка,
симпатичный герой-пацан... Чего мне, спрашивается, не хватает?
Глубокомысленность, видите, ли, подавай.
Все, кончено. Прихлебываю незаваренный (то есть без заварки ибо нету)
чай, сижу у окна и смотрю в темное небо. До возможного приезда Снежки не
больше двухсот минут, ближе в сторону часа. Жизнь удивительна и прекрасна.
Вот только очень хочется кушать, и пора, наконец, пора отправлять
электрическтй почтой эту почти превратившуюся в бесконечный гон телегу,
пора, наконец, пора...