Уилбур СМИТ

                               ПТИЦА СОЛНЦА

                                                         Моей жене Даниель

                               ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

     Оно пронеслось по темной комнате и молча взорвалось на экране -  и  я
его не узнал. Я ждал его пятнадцать лет, а когда  оно  пришло,  я  его  не
узнал. Изображение смещалось, расплывалось и не  имело  для  меня  смысла,
потому что я ожидал увидеть фотографию какого-нибудь небольшого  предмета,
может быть, черепа, керамики, золотого украшения, бус - всего, что угодно,
но не сюрреалистической мешанины серого, белого и черного.
     Голос Лорена, напряженный от возбуждения, дал мне  необходимый  ключ.
"Сделано с высоты тридцать  семь  тысяч  в  шесть  сорок  семь  четвертого
сентября, - значит,  восемь  дней  назад,  -  экспозиция  35  миллиметров,
лейка".
     Значит аэрофотография. Глаза и мозг приспособились, и я  почувствовал
холодок возбуждения, а Лорен продолжал тем же бодрым голосом:
     -  Я  организовал  аэротофотосъемку  всех  районов  своих  концессий.
Пытаемся обнаружить открытые  месторождения.  Это  одна  из  многих  тысяч
фотографий этого района - пилот даже не знал,  что  он  фотографирует.  Но
люди, которые их анализируют, заметили эту и передали мне.
     Он повернул ко мне лицо, бледное и серьезное в свете проектора.
     - Ты ведь видишь  это,  Бен?  Вблизи  от  центра.  В  правом  верхнем
квадрате.
     Я открыл рот, чтобы ответить,  но  горло  у  меня  перехватило,  и  я
вынужден был откашляться. С удивлением заметил,  что  дрожу;  я  испытывал
странную смесь надежды и страха.
     -  Классическая  картина!  Акрополь,  двойные  стены  и  "фаллические
башни". - Он преувеличивает, всего лишь слабые линии, кое-где  исчезающие,
но общее расположение верно.
     - Север, - выпалил я, - где север?
     - Вверху, все верно, Бен. Смотрит на север.  Башни  ориентированы  по
солнцу.
     Я молчал. Наступила реакция. Мне ничего в жизни  не  доставалось  так
легко, значит, тут что-то подозрительное. Я искал подвох.
     -  Стратификация.  Вероятно,  известняк  по  соседству  с   гранитом.
Соединения образуют такую картину на поверхности.
     - Чушь! - прервал меня Лорен  по-прежнему  возбужденно.  Он  вскочил,
подошел к экрану, взял черную указку с кафедры и показал на полоску ячеек,
тянувшуюся вдоль того, что он считал главной стеной. - Где ты видел  такие
геологические образования?
     Я не хотел признавать его правоту. Не хотел поддаваться надежде.
     - Может быть, - сказал я.
     - Черт тебя побери! - Он рассмеялся. Приятно  слышать  его  смех:  не
часто он смеется в последнее время. - Следовало бы знать, что  ты  станешь
спорить. Несомненно, ты самый жалкий пессимист во всей Африке.
     - Это может быть все что угодно, Ло, -  возразил  я.  -  Игра  света,
чередование форм и теней. Даже признавая,  что  это  сделано  человеком...
может, это сады или поля...
     - В сотне миль от ближайшего источника воды? Забудь об этом, Бен!  Ты
не хуже меня знаешь, что это...
     - Не говори! - я чуть  не  закричал,  выскочил  из  обитого  кожаного
кресла, пролетел по комнате и схватил его за руку, прежде чем  понял,  что
делаю.
     - Не говори, - повторил я. - Это... к  неудаче.  -  В  возбуждении  я
начинаю заикаться, но это ниаменьший из моих физических недостатков,  и  я
давно перестал о нем думать.
     Лорен снова рассмеялся, но со  следами  беспокойста,  которое  всегда
охватывает его, когда я слишком быстро двигаюсь или  проявляю  силу  своих
рук. Он склонился ко мне и разжал пальцы, сжимавшие его предплечье.
     - Прости, тебе больно? - я разжал руку.
     - Нет. - Но, идя к  пульту  управления,  он  массировал  руку.  Лорен
выключил проектор и включил свет. Мы стояли, мигая и глядя друг на друга.
     - Мой маленький  еврейский  гном,  -  улыбнулся  он.  -  Ты  меня  не
обведешь. Ты обмочил штаны.
     Я смотрел на  него,  стыдясь  своей  несдержанности,  но  по-прежнему
возбужденный.
     - Где это, Ло? Где ты его нашел?
     - Вначале признай. Хоть раз в жизни рискни.  Я  хочу,  чтобы  ты  сам
сказал... а потом я тебе скажу еще кое-что, - поддразнивал он.
     - Ну, ладно. - Я отвел взгляд, подыскивая слова. -  На  первый  вгляд
это кажется интересным.
     Он откинул большую золотую голову и рассмеялся.
     - Постарайся получше. Попробуем еще раз.
     Я не могу сопротивляться его  смеху,  и  мой  собственный  последовал
немедленно. Я сознавал,  что  на  фоне  его  бычьего  хохота  мой  кажется
птичьим.
     - Мне кажется, - прохрипел я, - будто мы нашли... это.
     - Ты красавец! - закричал он. - Мой маленький красавец!
     Я уже несколько лет не видел его таким. Маска  банкира  соскользнула,
заботы о делах  финансовой  империи  Стервесантов  забыты  в  этот  момент
наджеды и откровения.
     - А теперь скажи, - взмолился я, - где ты это нашел?
     - Идем, - сказал он, снова став серьезным,  и  мы  пошли  к  длинному
столу у стены. На его зеленом сукне была расстелена карта. Стол высокий, и
я торопливо вскарабкался на стул и склонился  над  картой.  Теперь  я  был
почти на одной высоте со стоявшим Лореном. Мы смотрели на карту.
     - Космическая съемка, серия А. Южная Африка. Карта пятая. Ботсвана  и
Западная Родезия.
     Я искал какой-нибудь знак - крестик или чернильную пометку.
     - Где? - спросил я. - Где?
     - Ты знаешь, что у меня концессия на двадцать пять  тысяч  квадратных
миль к югу от Мауна...
     - Перестань, Ло. Не пытайся  продать  мне  акции  компании  "Минералы
Стервесант". Где это, во имя ада?
     - Мы построили здесь посадочную площадку, на которую  могут  садиться
реактивные Лиры. Только что ее закончили.
     - Не может быть так далеко от золотых месторождений.
     - Ты прав, - заверил меня Лорен.  -  Спокойнее,  ты  себе  что-нибудь
повредишь. - Он наслаждался, мучая меня.
     Палец его двинулся по карте и неожиданно остановился - мое сердце как
будто застыло с ним. Все лучше и лучше. Широта подходит,  все  те  обрывки
доказательств, что я с таким трудом собирал все эти годы, указывают именно
на этот район.
     - Здесь, - сказал он. -  Двести  двенадцать  миль  к  юго-востоку  от
Мауна, пятьдесят шесть миль от юго-западного маяка  заповедника  Вэнки,  в
изгибе низких холмов, в дикой скалистой местности, очень сухой и  заросшей
колючим кустарником.
     - Когда отправляемся? - спросил я.
     - Фью! - Лорен покачал головой.  -  Ты  поверил.  Ты  на  самом  деле
поверил!
     - Кто-нибудь другой может на это наткнуться.
     - Ждало тысячу лет, еще неделю...
     - Неделю! - с болью воскликнул я.
     - Бен, я  не  могу  лететь  немедленно.  В  пятницу  ежегодное  общее
собрание пайщиков Англо-Стервесант, а в субботу у меня дело в Цюрихе -  но
я постараюсь справиться побыстрее, ради тебя.
     - Откажись, - попросил я. -  Пошли  одного  из  твоих  умных  молодых
людей.
     -  Когда  занимаешь  двадцать  пять  миллионов,  простая   вежливость
требует, чтобы ты сам принимал чек, а не посылал чиновников.
     - Боже, Ло, это всего лишь деньги. А вот это действительно важно.
     Несколько мгновений Лорен  смотрел  на  меня  мечтательными  голубыми
глазами.
     - Двадцать пять миллионов только деньги? - Он  медленно  и  удивленно
покачал головой, будто услышал нечто новое. -  Вероятно,  ты  прав.  -  Он
улыбнулся, на это раз мягко, улыбкой любимого друга.  -  Прости,  Бен.  Во
вторник. Полетим на рассвете,  обещаю  тебе.  Проведем  рекогносцировку  с
воздуха. Потом сядем в Мауме. Питер Ларкин - ты его знаешь?
     - Да, очень хорошо. - У Питера в Мауме большая контора по организации
сафари. Я дважды пользовался его помощью в своих экспедициях по Калахари.
     - Отлично. Я уже связался с ним. Он подготовит экспедицию. Отправимся
налегке и быстро - один лендровер и два трехтонных грузовика. У меня всего
пять дней, да и те выделяю с трудом, но меня заберет оттуда вертолет, а ты
останешься там рыться... - продолжая говорить, Лорен вывел меня в  длинную
галерею.
     Сквозь высокие окна струился солнечный свет, давая отличное освещение
висевшим в галерее картинам. Тут работы ведущих южноафриканских живописцев
перемешивались с холстами  живущих  и  покойных  знаменитостей  из  других
стран. Лорен Стервесант, как и его предки, тратил  деньги  очень  разумно.
Даже в такой напряженный момент мой взгляд остановился на мягком  свечении
обнаженной Ренуара.
     Лорен легко двигался по приглушающему звук восточному  ковру,  я  шел
рядом. У меня ноги такие же длинные и сильные, как у него.
     - Если ты установишь, что это то самое, на  что  мы  надеемся,  тогда
организуем полномасштабные раскопки. Постоянный лагерь, взлетно-посадочную
полосу, ассистенты по твоему выбору, полный набор, и  любое  оборудование,
какое тебе потребуется.
     -  Боже,  пусть  это  произойдет,  -  негромко  сказал  я,  когда  мы
задержались на верху лестницы. Мы с Лореном  улыбнулись  друг  другу,  как
заговорщики.
     - А ты знаешь, сколько это будет стоить? - спросил я.  -  Мы,  может,
будем копать пять или шесть лет.
     - Надеюсь, - согласился он.
     - Может обойтись... в несколько сотен тысяч.
     - Это всего лишь деньги, как сказал  один  человек.  -  И  вновь  его
громкий бычий хохот заразил меня. Мы  спускались  по  лестнице,  хохоча  и
раскачиваясь, каждый по-своему.  Радостные,  возбужденные  и  напряженные,
смотрели мы друг на друга в зале.
     - Я вернусь в семь тридцать вечера в  понедельник.  Можешь  встретить
меня в аэропорту? Рейс Алиталия  310  из  Цюриха.  -  А  ты  тем  временем
готовься.
     - Мне понадобится копия фотографии.
     - Я уже приказал  доставить  увеличенную  копию  в  Институт.  Можешь
радоваться ей целую неделю. - Он взглянул  на  золотые  Пиаже  у  себя  на
запястье. - Черт! Я опаздываю.
     И он повернулся к двери в тот момент, когда в ней появилась  вошедшая
из патио Хилари Стервесант. На ней короткое белое теннисное платье, а ноги
у нее длинные и изумительно красивые. Высокая женщина с каштаново-золотыми
волосами, которые мягко и свободно, с блеском, падают ей на плечи.
     - Дорогой, ты уходишь?
     - Прости, Хил. Я хотел предупредить тебя, что не останусь на ланч, но
Бена кто-то должен был поддерживать.
     - Ты ему  показал?  -  Она  повернулась,  подошла  ко  мне,  легко  и
естественно поцеловала в губы, без малейших  признаков  отвращения,  потом
отступила и улыбнулась. Каждый раз, как она это делает,  я  становлюсь  ее
рабом на очередные сто лет.
     - Что вы об этом думаете, Бен? Возможно ли? - Прежде чем  я  ответил,
Лорен обнял ее за талию и они улыбнулись мне сверху вниз.
     - Он сходит с ума. У него пена на губах, и  он  подпрыгивает.  Хочеть
лететь в пустыню немедленно, сию же минуту. - Лорен притянул к себе Хилари
и поцеловал ее.  И  на  какое-то  время,  обнявшись,  они  забыли  о  моем
присутствии.  Для  меня  они   воплощение   прекрасной   женственности   и
мужественности, оба высокие, сильные и ухоженные. Хилари на двенадцать лет
моложе Лорена, она его четвертая жена  и  мать  младшего  ребенка  из  его
семерых детей. В свои двадцать пять лет она обладает мудростью и выдержкой
зрелой женщины.
     - Покорми Бена ланчем, дорогая. Я вернусь поздно. -  Лорен  оторвался
от ее объятий.
     - Я буду скучать, - сказала Хилари.
     - Я тоже. До понедельника, Бен. Телеграфируй  Ларкину,  если  решись,
что нужно что-то особое. Пока, партнер. - И он исчез.
     Хилари взяла меня за руку и провела на широкий мощеный  дворик-патио.
Пять  акров  газонов  и  прекрасных  клумб  мягко  спускались  к  ручью  и
искусственному озеру. Оба теннисных корта заняты,  а  множество  маленьких
почти нагих тел взбивает воду в плавательном бассейне. Двое слуг в ливреях
накрывали  длинный  раскладной  стол  -  предстоял  легкий  завтрак  "а-ля
фуршет". С  внутренней  дрожью  страха  я  увидел  в  полдесятка  девиц  в
теннисных платьях в креслах у наружного бара.  Все  они  раскраснелись  от
игры, пот  проступал  на  белых  платьях,  все  держали  в  руках  длинные
запотевшие стаканы с Пиммз N1 и фруктами.
     - Идемте, - сказала Хилари и повела меня к ним. Я внутренне напрягся,
стараясь стать хоть на дюйм выше.
     - Девушки, вот вам мужчина для  общества.  Познакомьтесь  с  доктором
Бенджамином Кейзином.  Доктор  Кейзин  -  директор  Института  африканской
антропологии и предыстории. Бен, это Марджори Фелпс.
     Я поворачивался к каждой их них, пока Хилари называла имена, принимая
сверхэкспансивные  приветствия.  На  каждую  смотрел,  каждой   что-нибудь
говорил: глаза и голос у меня хорошие. Для  них  эта  церемония  не  менее
трудна, чем для меня. Никто не ожидает, что  хозяйка  за  напитками  перед
ланчем вдруг познакомит тебя с горбуном.
     Меня спасли дети. Бобби увидела меня и подбежала с криком "Дядя  Бен!
Дядя Бен!" Она обняла меня холодными влажными руками за  шею  и  прижалась
своим промокшим купальником к моему новому костюму, прежде чем  утащить  к
орде других потомков Стервесантов и их приятелей. С детьми мне легче:  они
либо не замечают моего уродства, либо относятся к нему вполне естественно.
"А почему ты ходишь сгибаясь?"
     Но сейчас я  был  слишком  занят  мыслями,  чтобы  уделить  им  много
внимания, и скоро они занялись своими делами, все, кроме Бобби - она,  как
всегда, сохранила мне верность. Потом  Хилари  занялась  падчерицей,  а  я
вернулся к юным матронам, на которых постарался  проивзести  самое  лучшее
впечатление. Не могу сопротивляться хорошеньким  женщинам,  когда  пройдет
первая неловкость. Было уже три часа, когда я отправился в Институт.
     Бобби Стервесант налила мне солодового виски  Глен  Грант  с  той  же
щедростью, с какой  эта  тринадцатилетняя  девица  наливает  кока-колу.  И
соответственно я явился в Институт в прекрасном настроении.
     На столе конверт в надписью "Лично.  Секретно",  к  нему  прикреплена
записка "Пришло во время ланча. Очень интересно! Сал".
     С коротким уколом  ревности  я  рассмотрел  печать  на  конверте.  Не
тронута. Салли внутрь не заглядывала,  хотя  я  знал,  что  для  этого  ей
потребовалась вся сила  воли:  она  чрезвычайно  любопытна.  Называет  это
научным складом мысли.
     Я догадывался, что она появится  через  пять  минут,  поэтому  прежде
всего отыскал в ящике стола мятные таблетки и  сунул  одну  в  рот,  чтобы
отогнать  запах  виски.  Потом  вскрыл  конверт,  достал   увеличенную   -
двенадцать на двенадцать - копию фотоснимка, включил  настольную  лампу  и
приготовил увеличительное стекло.  Потом  оглянулся  на  войска  прошлого.
сгрудившиеся в моем кабинете. Все четыре стены заняты полками,  а  на  них
книги - мое главное орудие, в коричневых  и  зеленых  переплетах  телячьей
кожи, с золотым обрезом. Кабинет большой, и в нем много тысяч томов. А  на
верхних полках, над книгами, гипсовые бюсты всех существ, предшествовавших
человеку.  Только  головы  и  плечи.  Австралопитек,  проконсул,  робуста,
родезийский человек, пекинский человек  -  все,  включая  неандертальца  и
самого кроманьонца, homo sapiens sapiens, во всей  его  славе  и  низости.
Полки  справа  от  стола  заняты  бюстами  всех  этнических  типов,  какие
встречаются в Африке: хамиты, арабы, негроиды, боскопы,  бушмены,  гриква,
готтентоты  и  остальные.  Они  внимательно  смотрели   на   меня   своими
выпученными глазами, и я обратился к ним.
     - Джентльмены, - сказал я, - думаю, мы нашли  кое-что  стоящее.  -  Я
разговариваю с ними вслух, когда возбуджен или выпил,  а  сейчас  и  то  и
другое.
     - С кем ты разговариваешь? - спросила Салли от двери,  заставив  меня
подпрыгнуть на стуле. Вопрос риторический, она прекарсно знает,  с  кем  я
разговариваю. Она прислонилась к косяку, засунув  руки  в  карманы  белого
пылевика.  Темные  волосы  над  выпуклым  лбом  забраны  лентой,   большие
зеленоватые глаза широко расставлены по  обе  стороны  от  дерзкого  носа.
Широкие скулы, большой чувственный  улыбающийся  рот.  Рослая  девушка,  с
длинными мускулистыми ногами, в плотно облегающих  синих  джинсах.  Почему
мне всегда нравятся рослые женщины?
     - Как ланч? - спросила она, начиная медленный  скользящий  маневр  по
ковру в сторону моего стола, чтобы посмотреть, что на нем. Я уже  убедился
на собственном опыте, что она может читать сверху вниз.
     - Отлично, - ответил я, закрывая  фотографию  конвертом.  -  Холодная
индейка, салат с омаром, копченая форель и заливная утка с трюфелями.
     - Ты, ублюдок, - прошептала она. Салли любит  хорошо  поесть,  и  она
заметила мою игру с конвертом. Я вообще-то не  позволяю  ей  так  со  мной
разговаривать, но как ее остановишь.
     За пять шагов до меня она  принюхалась.  "Солодовое  виски  с  мятой.
Ничего себе!"
     Я вспыхнул. Ничего не могу с собой поделать. Это как заикание. А  она
рассмеялась и села на угол моего стола.
     - Ну, Бен. - Она откровенно смотрела на конверт. -  Я  с  самого  его
получения разрываюсь. Вскрыла бы с помощью пара, но сломался электрический
чайник.
     Доктор Салли Бенейтор мой ассистент уже два года, и все это время я в
нее влюблен.
     Я подвинулся, давая ей место за  столом,  и  снял  конверт,  открывая
фотографию. "Ну, что ж, - сказал я, - посмотрим, что ты скажешь".
     Она протиснулся к столу, коснувшись моего плеча -  это  прикосновение
электрическим ударом отозвалось во всем моем теле. За два года  она  стала
как дети, не замечала моего горба. Ведет она себя совершенно  естественно,
и я выработал график - через два года наши отношения  созреют.  Мне  нужно
продвигаться медленно, очень  медленно,  чтобы  не  вспугнуть  ее,  но  со
временем я  приучу  ее  к  мысли,  что  я  ее  любовник  и  муж.  Но  если
предшестующие  два  года  показались  мне  ужасно  долгими  -  что  же   о
последующих двух?
     Она склонилась к столу, глядя в увеличительное стекло; какое-то время
не шевелилась и молчала. Отраженный свет падал ей на  лицо,  и  когда  она
наконец взглянула на меня, лицо у  нее  было  восхищенное,  зеленые  глаза
сверкали.
     - Бен, - сказала она, - о, Бен! Я так рада за тебя! - Почему-то такое
легкое признание и самонадеянность раздражали меня.
     - Ты  слишком  торопишься,  -  выпалил  я.  -  Существует  с  десяток
естественных объяснений.
     - Нет. - Она  покачала  головой,  по-прежнему  улыбаясь.  -  Даже  не
пытайся. Это оно, Бен, наконец-то! Ты так долго работал и верил, не  бойся
же теперь. Прими и признай.
     Она выскользнула из-за стола и быстро подошла к полке  с  книгами  на
букву К. Тут двенадцать томов, на которых имя автора -  Бенджамин  Кейзин.
Она выбрала один их них и открыла на закладке.
     "Офир", - прочла она. - Автор доктор Бенджамин  Кейзин.  Исследование
доисторической золотодобывающей цивилизации Центральной Африки,  с  особым
анализом фактов, относящихся к городу Зимбабве и к  легенде  о  древнем  и
забытом городе в Калахари".
     Она с улыбкой подошла ко мне. "Ты это читал? Очень интересная книга".
     - Конечно, есть шанс, Сал. Я согласен. Всего лишь шанс...
     - Где это? - прервала она. - В области запасов минералов,  как  ты  и
предсказывал?
     Я кивнул. "Да, в золотом поясе. Но, может, это  небольшое  поселение,
не больше Лангебели или Руване".
     Она  триумфально  улыбнулась  и  снова  нагнулась  к  линзе.   Палцем
коснулась стрелки в углу фотографии, указывавшей на север.
     - Целый город...
     - Если это город, - прервал я.
     - Целый город, - повторила она с ударением, - и  ориентирован  он  на
север. По солнцу. А вот акрополь - солнце и луна,  два  бога.  Фаллические
башни - их четыре, пять, шесть. Возможно, целых семь.
     - Сал, это не башни, всего лишь темные пятна на фотографии, сделанной
с высоты в 36 000 футов.
     - Тридцать  шесть  тысяч!  -  Сал  вздернула  голову.  -  Значит,  он
огромный! Зимбабве пометился был за главной стеной с десяток раз.
     - Спокойней, девушка. Ради Бога.
     - И нижний город за стенами. Он протянулся на мили. Он огромен,  Бен.
Интересно, почему он в форме полумесяца? - Она распрямилась и  впервые,  в
самый первый удивительный раз, обхватила меня руками за шею и обняла. - О,
я сейчас умру от возбуждения! Когда мы туда отправляемся?
     Я не отвечал, едва мог дышать, стоял, затаив дыхание,  и  наслаждался
прикосновением ее больших теплых грудей.
     - Когда? - повторила она, откинувшись, чтобы взглянуть мне в лицо.
     - Что? - спросил я. - Что ты сказала? - Я вспыхнул, начал  заикаться,
она рассмеялась.
     - Когда мы отправляемся, Бен? Когда начнем отыскивать твой утраченный
город?
     - Ну, - я обдумывал, как бы поделикатнее  выразиться,  -  вначале  мы
отправляемся с Лореном Стервесантом. Вылетим во вторник. Лорен не упоминал
асситстента, я не думаю, что ты полетишь с нами на рекогносцировку.
     Салли сделала шаг назад, прижала кулаки к бедрам,  зло  взглянула  на
меня и спросила с обманчивой мягкостью: "Хочешь биться об заклад?"
     Я бьюсь об  заклад,  когда  есть  шанс  выиграть,  поэтому  я  просто
приказал  Салли  паковаться.  Недели  для  этого  слишком   много:   Салли
профессионал и путешествует налегке. Ее  личные  вещи  вошли  в  небольшую
сумочку и вещевой мешок на ремне. Самое  громоздкое  -  альбом  и  краски.
Книги мы отбирали вместе, чтобы избежать повторов. Другой большой  груз  -
мое фотографическое оборудование; ящики и сумки для образцов вместе с моим
брезентовым чемоданом громоздились в углу кабинета. Мы были  готовы  через
двадцать четыре часа  и  следующие  шесть  дней  спорили,  убивали  время,
раздражались, вздорили из-за пустяков и все время разглядывали фотографию,
которая  уже  начала  утрачивать  глянец.  Когда  напряжение   становилось
невыносимым, Салли запиралась  в  своем  кабинете  и  пыталась  переводить
наскальные надписи из Драй Коппен или  рисованные  символы  из  Виттберга.
Наскальные  рисунки,  надписи  и  перевод  древних  письменностей   -   ее
специальность.
     А я раздраженно  бродил  по  выставочным  залам,  отыскивал  пыль  на
образцах,  думал  о  том,  как  лучше  расставить  сокровища,  заполняющие
подвальные и чердачные помещения, подсчитывал имена в  книге  посетителей,
пытался играть роль экскурсовода для групп школьников  -  делал  все,  что
угодно, только не работал. И в конце концов отправлялся наверх и стучал  в
дверь Салли. Иногда  слышал  в  ответ:  "Входи,  Бен".  Но  могло  быть  и
по-другому: "Я занята. Что тебе нужно?" Тогда я шел в  секцию  африканских
языков и проводил час-другой с мрачным гигантом Тимоти Магебой.
     Двенадцать лет назад Тимоти начал работу в Институте как уборщик. Мне
потребовалось шесть месяцев, чтобы обнаружить, что помимо  своего  родного
южного сото он говорит  еще  на  шестнадцати  диалектах.  За  восемнадцать
месяцев я научил его бегло говорить по-английски, а писать - за два  года.
Спустя два года  он  поступил  в  университет,  получил  звание  бакалавра
искусств еще через три года, а ученая степень магистра пришла к  нему  еще
два года спустя -  теперь  он  работает  над  докторской  диссертацией  по
африканским языкам.
     Сейчас он владеет девятнадцатью языками,  включая  английский,  и  он
единственный известный мне человек, который, помимо меня - а я ведь девять
месяцев  прожил  в  пустыне  с  маленькими  желтыми  людьми,   -   владеет
одновременно диалектами северных бушменов и бушменов Калахари.
     Для лингвиста он исключительно молчалив. А  говорит  глубоким  басом,
который соответствует его огромной  фигуре.  Его  рост  шесть  футов  пять
дюймов, мышцы как у профессионального борца,  но  движется  он  с  грацией
танцовщика.
     Он привлекает  меня  и  немного  пугает.  Голова  у  него  совершенно
безволосая, а круглая  лысина  блестит,  как  черное  пушечное  ядро.  Нос
широкий   и   плоский   с   раздувающимися   ноздрями,    губы    толстые,
пурпурно-черные, а за ними сверкают  большие  сильные  белые  зубы.  А  за
лишенной выражения маской сквозь глазные разрезы просвечивает сдерживаемая
звериная ярость, иногда она вспыхивает, как отдаленная летняя молния. Есть
в нем нечто сатанинское, вопреки белой рубашке и темному деловому костюму,
которые он всегда носит, и хотя за двенадцать лет я много времени провел в
его обществе, мне никогда не удавалось заглянуть в темные глубины за этими
темными глазами и еще более темной кожей.
     Под моим присмотром он руководит отделом африканских языков  в  нашем
Институте. Под его началом  пятеро  более  молодых  африканцев  -  четверо
юношей и одна девушка; они уже опубликовали словари семи важнейших  языков
Южной Африки. А рукописных материалов и звукозаписей у  них  столько,  что
есть чем заняться еще семь лет.
     По своей собственной инициативе, лишь  с  небольшой  моей  помощью  и
поддержкой, Тимоти опубликовал два тома,  посвященных  истории  Африки,  и
вызвал  бурю  истерических  оскорблений  со   стороны   белых   историков,
археологов и обозревателей. В детстве Тимоти  был  учеником  своего  деда,
колдуна и хранителя легенд и обычаев  своего  племени.  Как  часть  обряда
посвящения дед ввел Тимоти в состояние гипноза и записал в его  мозгу  всю
историю племени. Даже сейчас, тридцать  лет  спустя,  Тимоти  в  состоянии
погрузиться в транс и извлечь из  своей  памяти  всю  эту  огромную  массу
произведений фольклора, легенд, неписаной истории и магических формул. Дед
Тимоти был  приговорен  черствым  белым  судьей  к  смерти  за  участие  в
ритуальных убийствах и повешен за год  до  того,  как  Тимоти  должен  был
окончить  свое  ученичество  и  вступить  в  орден  колдунов.  Наследство,
полученное Тимоти от деда, - это огромный материал, во  многом,  очевидно,
поддельный, по большей части не подлежащий опубликованию  как  чрезвычайно
непристойный и взрывоопасный, но все это очень интересно и пугающе.
     Многое из неопубликованных материалов Тимоти я  использовал  в  своей
книге "Офир", особенно в "ненаучных",  популярных  разделах,  связанных  с
легендами о древней расе белокожих золотоволосых воинов, которые  приплыли
из-за моря, поработили местные племена, добывали золото в шахтах,  строили
окруженные стенами города и процветали сотни  лет,  а  потом  исчезли  без
следа.
     Я знаю, что Тимоти редактирует информацию, которую  сообщает  мне,  -
часть ее по-прежнему хранится в тайне, она закрыта  такими  мощными  табу,
что он не может ее открыть  никому,  кроме  посвященных.  Я  убежден,  что
большая часть этой информации как  раз  относится  к  легендам  о  древнем
народе, и никогда не оставлял своих попыток  выведать  у  него  что-нибудь
еще.
     Утром в понедельник, в день возвращения Лорена  из  Швейцарии,  Салли
была настолько поглощена мыслями о  том,  что  Лорен  может  запретить  ее
участие в предварительной экспедиции, что ее присутствие было  невыносимо.
Чтобы сбежать от нее и убить долгие часы ожидания, я спустился к Тимоти.
     Он работает в крошечном кабинете -  у  нас  в  Институте  не  хватает
помещений, - забитом брошюрами, книгами, папками и грудами бумаг,  которые
достигают почти до потолка, но место для моего  стула  есть.  Это  предмет
мебели с длинными ножками, похожий на сидение у стойки бара. Хотя  руки  и
ноги у меня нормального размера или даже чуть  больше,  торс  мой  сжат  и
сгорблен, так что, сидя на обычном стуле, я едва достигаю до крышки стола.
     - Мачане! Благословенный! - Тимоти встал при моем появлении со  своим
обычным приветствием. Согласно преданиям банту, люди  с  сильными  ногами,
альбиносы, с раскосыми глазами и горбом благословлены  духами  и  наделены
особой психической мощью. Втайне мне  нравится  эта  вера,  и  приветствие
Тимоти всегда радует меня.
     Я вспрыгнул на свой стул и начал несвязный разговор,  перескакивая  с
предмета на предмет и меняя языки. Мы с Тимоти гордимся своим  талантом  -
и, вероятно, при этом слегка позируем. Я убежден, что нет такого человека,
который мог бы следить за нашим разговором с начала до конца.
     - Странно, - сказал я наконец не помню уж на каком языке, - что  тебя
не будет со мной в этой экспедиции. Это впервые за десять лет, Тимоти.
     Он немедленно замолчал и насторожился. Он знал,  что  я  снова  начну
разговор об утраченном городе. Пять дней назад я показал ему фотографию  и
с тех пор добивался его комментариев. Я перешел на английский.
     - Ну, наверно, ты ничего не потеряешь. Поиски теней. Их  и  так  было
уже множество. Если бы я знал, что искать.
     Я замолчал  и  застыл  в  ожидании.  Глаза  Тимоти  остекленели.  Это
физическое изменение, глаза затягиваются непрозрачной  синеватой  пленкой.
Голова на толстой, перевитой жилами колонне шеи склонилась, губы задрожали
- по коже у меня побежали мурашки, волосы встали дыбом.
     Я ждал. Как часто мне ни приходилось быть свидетелем этого, я никогда
не мог стряхнуть суеверную дрожь, когда Тимоти погружался в транс.  Иногда
это  происходит  невольно  -  какое-нибудь  слово  приводит   в   движение
неизвестный  механизм,  и  рефлекс  почти  мгновенный.  Иногда   это   акт
сознательного погружения в самогипноз, но для  этого  нужна  подготовка  и
особый ритуал.
     На этот раз все произошло неожиданно, и  я  ожидал,  зная,  что  если
материал табу, Тимоти сознательным усилием  воли  через  несколько  секунд
прервет транс.
     - Зло, - заговорил он дрожащим высоким голосом старика. Это голос его
деда. На толстых пурпурных губах  показалась  слюна.  -  Зло  должно  быть
уничтожено на земле и в умах людей навсегда.
     Голова  его  дернулась,  губы  расслабились,  началось  вмешательство
сознания. Короткая внутренняя борьба - и неожиданно взгляд его прояснился.
Он увидел меня.
     - Простите, - пробормотал  он  по-английски,  отводя  взгляд.  Смущен
невольным откровением и необходимостью исключить меня из  него.  -  Хотите
кофе, доктор? Я наконец-то починил кофеварку.
     Я вздохнул. Тимоти отключился, сегодня больше разговоров не будет. Он
теперь  закрыт  и  настороже.  Используя  его  собственное  выражение,  он
"обратился ко мне ниггером".
     - Нет, спасибо, Тимоти. - Я взглянул на часы и соскользнул со  стула.
- У меня еще есть дела.
     - Идите в мире, мачане, и пусть духи хранят ваш  путь.  -  Мы  пожали
руки.
     - Оставайся в мире, Тимоти, и если духи  будут  добры,  я  пришлю  за
тобой.

     Стоя у перил кофуйного бара в главном зале аэропорта  Яна  Сматса,  я
хорошо видел вход в помещение для международных рейсов.
     - Черт возьми! - выругался я.
     - Что? - с беспокойством спросила Сал.
     - УМЛ - целый взвод.
     - А что такое УМЛ?
     - Умные молодые люди. Чиновники Стервесанта.  Видишь,  их  четверо  у
банковской стойки.
     - Откуда ты знаешь, что это люди Стервесанта?
     -  Прическа,  короткая  стрижка.  Одинаковые   костюмы,   одноцветные
галстуки. Выражение, напряженное, и как  будто  у  них  язва  желудка,  но
готовы  расцвести,  когда  появится  великий  человек.  -  И   добавил   с
непривычной для меня честностью: -  К  тому  же  я  узнал  двоих  из  них.
Бухгалтеры. Мои друзья, каждый раз, как нужно заказать для Института рулон
туалетной бумаги, приходится обращаться к ним.
     - А это он? - спросила Салли, указывая.
     - Да, - ответил я, - это он.
     Лорен Стервесант первым  из  пассажиров  цюрихского  рейса  вышел  из
международного зала, за ним семенил чиновник из  администрации  аэропорта.
Еще два УМЛ шли  по  обе  стороны  от  него.  Вероятно,  третий  занимался
багажом. Четверо ожидавших заулыбались, их улыбки, казалось, осветили зал,
в строгом  порядке  заторопились  для  короткого  рукопожатия  и  окружили
Лорена. Двое расчищали дорогу впереди, остальные закрывали подход с  боков
и  сзади.   Удивленный   чиновник   аэропорта   оказался   в   хвосте,   и
Англо-Стервесант двинулась по заполненному залу, как наступающая  танковая
дивизия.
     В  середине  виднелись  золотые  кудри  Лорена  и  его  улыбка,   так
отличающаяся от искусственных улыбок встречавших.
     - Пошли! - Я схватил Салли за руку и  нырнул  в  толпу.  Я  это  умею
делать. Двигаюсь на уровне ног, и давление на неожиданном уровне рассекает
толпу, как воды Красного моря. Салли бежала за мной, как израильтяне.
     Мы перехватили Англо-Стервесант у  стеклянной  выходной  двери,  и  я
отпустил руку Салли,  чтобы  прорваться  внутрь.  Прорвался  с  первой  же
попытки, и Лорен едва не споткнулся об меня.
     - Бен. - Я сразу увидел, как он устал. Бледность под  золотой  кожей,
темные  пятна  под  глазами,  но  теплая  улыбка  на  мгновение  разогнала
усталость. - Прости. Нужно было предупредить, чтобы ты не приходил. У меня
срочное дело. Я направляюсь на встречу.
     Он увидел мое выражение и быстро схватил меня за плечи.
     - Нет. Не делай поспешных выводов. Все  по-прежнему.  Завтра  в  пять
утра будь на аэрополе. Там встретимся. Я сейчас я должен идти. Прости.
     Мы торопливо обменялись рукопожатиями.
     - До конца, партнер? - спросил он.
     - До конца, - согласился я, улыбаясь этой школьной  глупости,  и  они
исчезли за дверью.
     Мы были на полпути к Йоханнесбургу, прежде чем Салли заговорила.
     - Ты спросил его обо мне? Вопрос решен?
     - Не было времени, Сал. Ты ведь видела. Он слишком торопился.
     Мы молчали, пока я  не  свернул  к  Институту  и  не  остановил  свой
мерседес рядом с маленькой красной альфой Салли на пустой стоянке.
     - Хочешь чашку кофе? - спросил я.
     - Уже поздно.
     - Еще нет. Ты все равно не уснешь. Можем сыграть в шахматы.
     - Ну, хорошо.
     Я открыл центральный  вход,  и  мы  прошли  через  выставочные  залы,
заполненные  стеклянными  витринами  и  восковыми  фигурами,  к  лестнице,
которая вела в мой кабинет и квартиру.
     Салли зажгла огонь и расставила фигуры, пока я варил  кофе.  Когда  я
вышел из кухни,  она  сидела  скрестив  ноги  на  тисненом  кожаном  пуфе,
раздумывая  над  шахматной  доской.  У  меня  перехватило  дыхание  от  ее
прелести. На ней пестрое панчо, яркое, как восточные  ковры,  расстеленные
на полу вокруг, и боковой  свет  блестел  на  гладкой  загорелой  коже.  Я
испугался, что у меня разорвется сердце.
     Она посмотрела  на  меня  большими  мягкими  глазами.  "Поиграем",  -
сказала она.
     Если я сумею выдержать первую бурную, непостоянную атаку, тогда смогу
развить свою позицию  и  переиграю  ее  благодаря  лучшему  равзитию.  Она
называет это ползучей смертью.
     Наконец она с несколько  преувеличенным  вздохом  перевернула  своего
ферзя, встала и начала беспокойно расхаживать по  комнате,  сгорбив  плечи
под  ярким  пончо.  Я  прихлебывал  кофе  и  следил  за   ней   с   тайным
удовольствием. Неожиданно она повернулась и посмотрела на меня,  расставив
длинные ноги и прижав кулаки к бедрам, локти ее изнутри приподняли пончо.
     - Ненавижу этого ублюдка, - сказала она высоким сдавленным голосом. -
Высокомерный богочеловек. Я сразу узнала этот тип, как только его увидела.
Почему, во имя всего святого, он  должен  отправляться  с  нами?  Если  мы
сделаем крупное открытие, можешь угадать, кому достанется слава.
     Я сразу понял, что она говорит о Лорене, и был ошеломлен  кислотой  и
желчью ее тона. Позже я это вспомню и пойму причину. Но  в  тот  момент  я
сначала изумился, потом рассердился.
     - О чем это ты?
     - Лицо, походка, толпа поклонников, снисходительный вид, с  каким  он
раздает свим милости, огромное тщеславие...
     - Салли!
     - Привычная, незадумывающаяся грубость его самонадеянности...
     - Прекрати, Салли! - я вскочил на ноги.
     - Ты видел этих бедняг вокруг? Они тряслись от страха.
     - Салли, не смей так говорить о нем, не при мне!
     - А себя видел? Самый добрый, самый мягкий, самый  приличный  человек
из всех моих знакомых. Самый  могучий  ум,  с  каким  мне  посчастливилось
работать. Посмотрел бы ты, как подпрыгиваешь и машешь  хвостом,  Боже,  ты
перевернулся на спину у его ног, подставил брюхо, чтобы он его  почесал...
- она была почти в истерике, плакала, слезы струились  по  лицу,  дрожала,
побледнев. - Я ненавижу тебя - и его! Ненавижу вас обоих! Он унизил  тебя,
сделал мелким и дешевым и...
     Я не  мог  ничего  ответить.  Стоял  онемевший  и  пораженный,  а  ее
настроение изменилось. Она подняла руки и прижала ко рту. Мы смотрели друг
на друга.
     - Я сошла с ума, - прошептала она. - Почему я все это говорю? Бен,  о
Бен! Прости. Прости, пожалуйста.
     Она подошла, склонилась надо мной, обняла и крепко прижала к себе.  Я
стоял как статуя. Похолодел от страха, от ожидания того, что  должно  было
последовать. И хоть это было то, о чем я так мечтал,  но  оно  пришло  так
неожиданно,  без  всякого  предупреждения,  и  я  оказался  в  неизвестной
области, откуда нет возврата. Салли подняла  голову,  по-прежнему  обнимая
меня, и посмотрела мне в лицо.
     - Прости, пожалуйста.
     Я поцеловал ее, и рот ее был  теплым  и  соленым  от  слез.  Губы  ее
открылись навстречу моим, и страх мой исчез.
     - Люби меня, Бен, пожалуйста. - Она  инстинктивно  поняла,  что  меня
нужно вести. Отвела меня к кровати.
     - Свет, - прошептал я хрипло, - выключи свет.
     - Если хочешь.
     - Пожалуйста, Салли.
     - Хорошо, - сказала она. - Я знаю, дорогой. - И она выключила свет.
     Дважды во тьме она вскрикивала: "О, пожалуйста, Бен, ты так силен. Ты
меня убиваешь. Твои руки... твои руки..."
     Немного погодя она крикнула  -  нечленораздельный  крик  без  всякого
смысла, и мой собственный хриплый крик смешался с ее. Потом  только  звуки
нашего неровного дыхания в темноте.
     Мой мозг как будто освободился от тела и  плыл  в  тепле  и  темноте.
Впервые в жизни я чувствовал себя совершенно спокойным, удовлетворенным  и
в полной безопасности.
     С этой женщиной многое будет впервые. Когда Салли наконец заговорила,
голос ее был как легкий шок.
     - Ты споешь для меня, Бен? - И она включила лампу  на  столике  возле
кровати. Мы замигали, как совы на свету. Лицо Салли раскраснелось,  волосы
спутались.
     - Да, - сказал я, - я хочу петь. - Пройдя в другую комнату, я взял со
шкафа гитару и, когда возвращался, взгляд мой упал на  большое,  в  полный
рост, зеркало.
     Я  смотрел  на  него  внимательно,  потому  что  передо  мной   стоял
незнакомец. Жесткие черные волосы обрамляют прямоугольное лицо, с  темными
глазами и  по-девичьи  длинными  ресницами;  подбородок  тяжелый,  бледный
низкий лоб. Незнакомец улыбнулся мне - полузастенчиво, полугордо.
     Я смотрел на это сложившееся, сдвинувшееся тело, из-за  которого  так
страдал в детстве. Ноги и руки развиты больше  нормального,  они  толстые,
перевитые узлами мышц, конечности  гиганта.  Инстинктивно  я  взглянул  на
тяжелоатлетические гири в углу комнаты, потом снова в зеркало. По краям  я
совершенство, но в центре  -  приземистый,  горбатый,  жабоподобный  торс,
поросший курчавыми черными волосами. Я смотрел на это необыкновенное  тело
и впервые в жизни не ненавидел его.
     Я пошел назад, туда, где на мягкой мантии из обезьяньях  шкур  лежала
Салли. Вскочил на кровать и сел рядом с ней, скрестив ноги,  с  гитарой  в
руках.
     - Сыграй что-нибудь печальное, Бен, - прошептала она.
     - Но я счастлив, Сал.
     - Спой печальную песню, одну из твоих собственных, - настаивала она и
при первых же звуках закрыла глаза. Я был ей благодарен, потому что у меня
никогда  не  было  возможности  восхищаться  женским  телом.  Наклонившись
вперед, касаясь пальцами  певучих  струн,  я  ласкал  глазами  ее  длинное
стройное тело, его бледные закругления и тайные  тени.  Тело,  успокоившее
меня, как я его любил! Я запел:
     В одинокой пустыне моей души
     Ночи такие долгие
     И нет других путников.
     В одиноких океанах моего мозга
     Дуют сильные ветры...
     Меж ее сомкнутых век показалась слеза: в моем голосе есть волшебство,
способное вызвать слезы и смех. Я пел, пока у меня не пересохло в горле  и
не заныл палец, которым я дергал струну. Потом отложил гитару  в  сторону,
продолжая смотреть на Сал. Не открывая глаз, она слегка повернула  ко  мне
голову,
     - Расскажи мне о себе и о Лорене Стервесанта,  -  сказала  она.  -  Я
хотела бы понять ваши отношения.
     Вопрос застал меня врасплох, и я какое-то время молчал.  Она  открыла
глаза.
     - Прости, Бен. Я не хотела...
     - Ничего, - быстро ответил я.  -  Мне  приятно  поговорить  об  этом.
Видишь ли, мне кажется, что ты ошибаешься.  Не  думаю,  что  к  ним  можно
прилагать обычные стандарты - к Стервесантам. К Лорену и его  отцу,  когда
он был жив. Мой отец работал на них. Он умер от разрыва сердца спустя  год
после смерти моей матери. Мистер  Стервесант  знал  о  моих  академических
успехах, и, разумеется, мой отец  был  хорошим  служащим.  Есть  несколько
таких, как я, сирот Стервесантов.  Мы  получали  только  самое  лучшее.  Я
поступил в Майклхаус, ту  же  школу,  в  которой  учился  Лорен.  Еврей  в
церковной школе, к тому же калека, - можешь себе представить,  каково  это
было. Мальчишки - такие невероятно безжалостные маленькие чудовища.  Лорен
вытащил меня из писсуара, в котором  четверо  мальчишек  пытались  утопить
меня. Он избил их до полусмерти, и с тех пор я стал его подопечным.  И  до
сих пор им являюсь. Он финансирует наш Институт, каждый пенни, который  мы
тратим, приходит от  него.  Вначале  это  была  просто  справедливость  по
отношению ко мне, но постепенно он все больше  и  больше  увлекался  нашим
делом. Теперь это его хобби. Ты бы удивилась тому, как много он знает.  Он
любит эту землю, так же как ты и я.  И  захвачен  ее  историей  и  будущим
больше нас... - я замолчал, потому что  она  смотрела  на  меня  взглядом,
пронзавшим душу.
     - Ты любишь его, Бен?
     Я вспыхнул и опустил глаза. "Не хочешь ли ты сказать..."
     - Ради Бога, Бен, - нетерпеливо прервала она, -  я  не  имею  в  виду
извращения. Ты только что доказал противоположное. Я имею в виду любовь  в
библейском смысле.
     - Он для меня отец, защитник, благодетель и  друг.  Мой  единственный
друг. Да, можно сказать, что я его люблю.
     Она протянула руку и коснулась моей щеки.
     - Я постараюсь, чтобы он мне понравился. Ради тебя.

     Было еще темно, когда мы въехали в ворота Центрального аэропорта. Сал
куталась  в  плащ,  была  молчалива  и  отчуждена.  Я   испытывал   легкое
головокружение и какую-то хрупкость от бессонной ночи любви и  разговоров.
Прожектора освещали частный ангар Стервесантов в восточном конце  взлетной
полосы, я заметил феррари Лорена, припаркованный на  запасной  стоянке,  а
рядом еще с десяток машин новейших моделей.
     - О Боже! - застонал я, - он прихватил с собой всю свою команду.
     Я остановился возле феррари, и мы с Сал  начали  доставать  багаж  из
заднего отделения. Она повесила через плечо свою сумку,  потом  с  большой
папкой в одной руке и ящиком красок в другой прошла через калитку в ангар.
Конечно, мне следовало идти с ней, но я был так  занят  проверкой  багажа,
что прошло не менее трех-четырех минут, прежде чем я последовал за ней. Но
к этому времени было уже поздно.
     Пройдя в ярко  освещенный  ангар,  я  тут  же  почувствовал  тревогу.
Гладкие акулообразные очертания реактивного Лира образовывали превосходный
задник для напряженной сцены. Семеро умных молодых людей Лорена в  обычных
нарядах - костюмы, шерстяные пальто - окружили противников.
     Лорен Стервесант очень редко срывается, да и то  после  длительных  и
серьезных провокаций. Но Салли Бенейтор за две минуты добилась того,  чего
не удавалось добиться опытным специалистам за долгое время.  Лорен  сильно
рассердился,  он  дрожал  от  гнева,  сжимая  губы,  и  его   приближенные
испытывали страх.
     Салли бросила свое обрудование на бетонный пол,  она  стояла,  прижав
кулаки к бедрам, на щеках ее горел румянец, и она обменивалась  с  Лореном
гневными взглядами.
     - Мне велел прийти доктор Кейзин.
     - Пусть даже английский король! Говорю вам: самолет переполнен,  и  я
не собираюсь тащить с собой женщину на первый свой отдых за шесть месяцев.
     - Я не знала, что это развлекательная поездка...
     - Кто-нибудь выбросит эту ведьму отсюда?  -  закричал  Лорен,  и  УМЛ
собрались с духом и сделали робкую попытку  приблизиться.  Салли  схватила
тяжелый деревянный мольберт обеими руками. Наступление потерпело неудачу.
     - Ло, пожалуйста! Можем  мы  поговорить?  -  Я  почти  утащил  его  в
небольшой кабинет; впрочем, я почувствовал, что  Лорен  при  этом  испытал
облегчение.
     - Слушай, мне очень жаль, Ло. У меня не было времени объяснить...
     Пять минут спустя Лорен вылетел из кабинета и,  не  глядя  на  Сал  и
застывших УМЛ, взобрался в самолет; спустя мгновение его голова  появилась
рядом с пилотом в окне кабины, Лорен надевал наушники.
     Я подошел к младшему из УМЛ и передал ему слово закона.
     - Мистер Стервесант передал вам, чтобы  вы  добрались  до  Габеронеса
чартерным рейсом. - Потом повернулся к остальным. - Не поможете ли  нам  с
багажом?
     Пока группа самых высокооплачиваемых  носильщиков  в  Африке  таскала
багаж Салли,  сама  Салли  бесстыдно  наслаждалась  победой.  Я  умудрился
шепотом предупредить ее:
     - Садись на заднее сидение.  И  постарайся  стать  невидимой.  Ты  не
знаешь, насколько мы были близки к концу. Ты могла не только  не  улететь,
но и вообще потерять работу.
     Мы уже десять минут находились в воздухе, когда пилот вышел из кабины
и прошел по проходу. Он  остановился  и  посмотрел  на  Салли  с  открытым
восхищением.
     - Боже, леди! - Он покачал головой. - Отдал  бы  месячное  жалование,
только бы не пропустить этого! Здорово!
     Салли, которая после моего предупреждения была подавлена,  немедленно
воспрянула.
     - От парней такого размера я даже косточки не выплевываю,  -  заявила
она, и двое УМЛ, слышавшие это, съежились в своих сидениях.
     Пилот рассмеялся и повернулся ко мне. "Босс хочет поговорить с  вами,
доктор. Давайте поменяемся местами".
     Лорен разговаривал по радио с контрольной башней, но знаком велел мне
садиться в кресло помощника, я протиснулся за рулем и ждал.  Лорен  кончил
разговор и повернулся ко мне.
     - Позавтракаем?
     - Я уже поел.
     Он не обратил на это внимания и протянул мне ножку индейки и  большой
кусок пирога с цыпленком и яйцом, достав все это из плетеной корзины.
     - Кофе в термосе. Наливай сам.
     - Ты получил взаймы 25 миллионов? - спросил я с набитым ртом.
     - Да... хотя в последнюю минуту произошла небольшая паника.
     - Я не думал, что тебе нужно занимать деньги? У тебя неприятности?
     - Нефтеразведка. - Он рассмеялся моему предположению.  -  Рискованные
траты. Я предпочитаю рисковать чужими деньгами, а своими играть наверняка.
- Он гладко переменил тему разговора. - Извини за крюк. Я высажу весь этот
десант в Габеронесе. У них там будет ряд  встреч  в  членами  правтельства
Ботсваны. Обычная работа, определяем детали договора о концессиях.  И  это
не очень далеко от нашего курса.  А  дальше  полетим  одни.  -  Набил  рот
индейкой и заговорил с полным ртом: -  Метеопрогноз  плохой,  Бен.  Густая
облачность над всем северным районом. В пустыне  раз  в  три  года  бывает
низкая облачность, но сегодня именно такой день. Ну, если сразу не  отыщем
развалины, ничего плохого. С воздуха все равно много не узнаем. -  Он  был
совершенно спокоен и  расслаблен,  ни  следа  недавнего  гнева,  он  легко
отключается, и мы разговаривали и смеялись. Я знаю это  его  настроение  -
настроение отдыха и отпуска. Он действительно  дожидался  таких  моментов.
Найдем ли мы утраченный город или нет, для него это  предлог  вырваться  в
дикую местность, которую он так любит.
     -  Как  в  прежние  дни.  Боже,  Бен,  как  давно  мы  с   тобой   не
путешествовали вместе! Не менее деяти лет. Помнишь  путешествие  на  каноэ
вниз по Оранжевой реке? Когда же это было? В 1956 или 7?  А  экспедиция  в
поисках диких бушменов?
     - Надо выбираться почаще, Ло.
     - Да, - согласился он, как будто у него был выбор.  -  Да,  надо,  но
теперь у меня так мало времени. И время уходит, в следующем году  мне  уже
сорок. - Голос его стал  печален.  -  Боже,  если  бы  только  можно  было
покупать время!
     - В нашем распоряжении пять  дней,  -  сказал  я,  уводя  разговор  с
зыбучих песков, и он с увлечением подхватил тему. Только спустя полчаса он
упомянул Сал.
     - Эта твоя помощница, как ее зовут?
     Я сказал ему.
     - У тебя с ней связь? - спросил он. Сказано было так естественно, так
обычно, что на мгновение я даже не понял. Потом почувствовал, как взгляд у
меня затягивает красной  пеленой  гнева,  кровь  забила  в  висках,  горло
перехватило. Я убил бы  его,  но  вместо  этого  солгал  хриплым  дрожащим
голосом:
     - Нет.
     - Это к лучшему, - ответил он.  -  Дикая  женщина.  Надеюсь,  она  не
испортит поездку. - Если бы я только сказал ему тогда. Но ведь  это  такое
интимное, такое хрупкое  и  драгоценное,  неподвластное  словам,  особенно
таким, какие подобрал он. Потом мгновение было упущено, я сидел, дрожа,  а
он оживленно рассуждал о предстоящих пяти днях.
     Облака под нами все более сгущались, свертываясь в толстое  сероватое
одеяло, которое протянулось во всех направлениях до самого гороизонта.  Мы
пересекли  границу  между  Южной   Африкой   и   независимым   африканским
государством Ботсваной. Когда мы  приземлились  в  Габеронесе,  облачность
была высотой в тысячу футов. Несмотря на уверения Лорена, что  мы  тут  же
улетим, нас ждала  делегация  высших  чиновников  Ботсваны  и  приглашение
отдохнуть, выпить и перекусить  в  особом  помещении  аэропорта.  Горячий,
липкий воздух, внимательные белые  лица  людей,  которые  разговаривают  с
черными людьми с такими же внимательными лицами,  все  потеют  от  жары  и
виски, облака сигарного и сигаретного дыма.
     Прошло не менее трех часов, прежде чем наш Лир с четырьмя  людьми  на
борту разрезал облачное покрывало и вырвался в солнечную высь.
     - Фью! - сказал Лорен. -  Небольшой,  но  дорогостоящий  прием.  Этот
черный ублюдок Нгелане за оказанную нам честь  повысил  цену  на  20  000.
Пришлось согласиться. Он мог бы сорвать все дело.  Оно  пойдет  через  его
министерство.
     Лорен летел на север, держа на коленях карту,  а  хронометр  в  руке.
Глаза  его  перемещались  с  компаса  на  указатель  скорости,  оттуда  на
хронометр.
     - Ну, ладно, Бен. Теперь лучше Роджеру сесть за руль. Спустимся в эту
овсянку и попытаемся что-нибудь разглядеть. Пилот Роджер  ван  Девентер  и
Лорен сидели, мы с Сал стояли в дверях кабины за ними, а самолет  наклонно
спускался  к  грязной  поверхности  облаков.  Несколько  туманных   клубов
пролетело мимо, потом вдруг солнце исчезло, нас окутал густой серый туман.
     Все внимание Роджера было приковано к  приборам,  по  мере  того  как
стрелка альтиметра приближалась к нулю,  руки  его,  сжимавшие  руль,  все
более напрягались. Мы опускались в серой полутьме. Роджер открыл закрылки,
включил   пневматический   тормоз   и   дроссели.   Мы   трое   напряженно
всматривались, пытаясь разглядеть  землю.  Все  ниже  и  ниже.  Напряжение
пилота перешло в страх. Я чувствовал его, этот острый запах  страха.  Если
он, закаленный опытный летчик, испугался, мне полагается прийти в ужас.  И
я вдруг понял, что летчик, чтобы не навлечь на себя  гнев  Лорена,  скорее
врежется в землю. Я решил вмешаться и открыл рот, но уже не нужно было.
     - Вылетели за пределы района, - заметил Лорен, глядя на часы. - Давай
вверх, Роджер.
     - Простите, мистер Стервесант, но  у  этого  тумана  нет  дна,  -  со
вздохом облегчения сказал Роджер и поднял нос Лира.
     - Ничего не получилось! - пробормотал я. - Забудем об этом, Ло. Летим
в Маун.
     Лорен повернулся спиной ко мне и взглянул в лицо Салли. Она стояла  у
него за плечом. Я не видел ее лица, но мог  догадаться  о  его  выражении,
когда она негромко спросила: "Струсили?"
     Лорен  еще  какое-то  время  смотрел  на  нее,  потом  улыбнулся.   Я
почувствовл желание разложить Салли у себя на коленях и в кровь избить  ее
ароматный зад. Страх, который я испытывал за минуту до этого,  превратился
в настоящий ужас: я уже и раньше видел у Лорена такую улыбку.
     - Ну, ладно, Роджер, - сказал он, сунув карту и  хронометр  в  карман
своего сидения, - беру управление на себя. - Лир встал на одно крыло и под
максимальным углом начал попорот. Все было выполнено так превосходно,  что
мы с Салли лишь слегка присели от перегрузки.
     Лорен выровнял машину и минуты три летел  назад  по  прежнему  нашему
курсу.  Я  украдкой  бросил  взгляд  на  Салли.  Глаза  ее  сверкали,  она
покраснела от возбуждения, смотрела вперед в непроницаемую тьму.
     Лорен снова резко повернул и полетел прежним маршрутом, наклонив нос.
Но на этот  раз  полет  не  был  осторожным  прощупыванием  с  включенными
подкрылками и тормозами. Лорен вел машину быстро и смело.  Салли  схватила
меня за руку и сжала. Я боялся и сердился на них обоих. Я слишком стар для
таких игр, но ответил на ее пожатие. Не только для ее успокоения, но и для
собственного.
     - Боже, Ло! - выпалил я.  -  Полегче!  -  Никто  не  обратил  на  это
внимания. Роджер застыл в  своем  кресле,  сжав  ручки,  напряженно  глядя
вперед. Лорен спокойно  сидел  за  приборами,  бросая  нас  в  смертельную
опасность, а Салли - черт бы ее побрал! - широко улыбалась и держалась  за
мою ледяную руку, как ребенок на роликовых коньках.
     Неожиданно на нас обрушился дождь, его жемчужные полосы зазмеились по
круглому перплексовому ветровому стеклу. Я снова попытался запротестовать,
но голос застрял у меня в горле. Снаружи ревел ветер. Он  бросал  стройное
сверкающее тело Лира, крылья закачались. Я чуть не  заплакал.  Я  не  хочу
умирать. Вчера было бы нормально, но после сегодняшней ночи!
     Но тут Лорен увидел землю и прекратил спуск. Толчок, от которого  нас
с Салли бросило друг к другу, и самолет выровнялся.
     Это еще более ужасное зрелище, чем  слепое  падение  в  пространстве.
Темные  туманные  очертания  деревьев  под  нами  почти  касались  корпуса
ветвями, раскачиваемыми ветром;  впереди  виднелся  гигантский  баобаб,  и
Лорен с трудом перемахнул через него. Секунды тянулись, как целая жизнь, и
неожиданно грязные полосы дождя и тумана  остались  позади,  мы  попали  в
участок хорошей погоды.
     Прямо  перед  нами,   освещаемый   водянистыми   солнечными   лучами,
возвышался вал из красного камня. Мы едва успели его заметить,  как  Лорен
поставил машину на хвост, скалы, казалось, царапнули  брюхо  самолета,  мы
перевалили через вершину и устремились  в  облака,  а  от  ускорения  меня
прижало к полу.
     Все молчали, пока  мы  снова  не  оказались  высоко  вверху  в  ярком
солнечном свете. Салли мягко отняла руку, а Лорен повернулся и взглянул на
нас. Я с мрачным  удовлетворением  заметил,  что  и  он,  и  Салли  слегка
позеленели. Несколько мгновений они смотрели друг на  друга.  Потом  Лорен
заржал.
     - Смотрите на лицо Бена! - взревел он, и Салли тоже решила,  что  это
очень забавно. Когда они кончили смеяться, Салли оживленно спросила:
     - Кто-нибудь заметил руины? Я видела только холмы, но не руины.
     - А я видел только свою могилу, - проворчал Роджер, и я знал, что  он
испытывает.

     К тому времени как мы достигли  Мауна,  облака  начали  рассеиваться.
Роджер ввел машину в просвет и спокойно посадил ее,  и  Питер  Ларкин  уже
ждал нас.
     Таких, как  Питер,  осталось  очень  немного.  Настоящий  анахронизм,
вплоть до пояса с патронами на груди, куртки для продвижения  в  кустах  и
брюк, заправленных за голенища сапог. У него большое красное мясистое лицо
и огромные руки, указательный палец на правой  руке  в  шрамах  от  отдачи
тяжелых ружей. Единственный  уровень  общения  для  него  -  это  хриплый,
пропитанный парами виски крик. У него никаких чувств и очень мало  разума,
поэтому он никогда не испытывает страха. Всю жизнь он прожил  в  Африке  и
даже  не  побеспокоился  изучить  хоть  один  из   туземных   языков.   Он
разговаривает  на  лингво  франка  Южной   Африки   и   подкрепляет   свои
распоряжения кулаком или пинками. Его знания фауны ограничены сведениями о
том, как выследить зверя и куда  стрелять,  чтобы  его  свалить.  Но  есть
что-то привлекательное в этом слоновьем придурковатом облике.
     Пока банда его охотников  грузила  наше  оборудование  в  машины,  он
выкрикивал мне и Лорену свои бессодержательные, но дружелюбные глупости.
     - Я бы хотел отправиться с вами. Но завтра  прибывает  толпа  янки  с
толстой пачкой зелененьких. Вы меня слишком  поздно  предупредили,  мистер
Стервесант. Я вам даю лучших парней. На  юге  прошли  хорошие  дожди,  там
много добычи. В это время года можете встретить  сернобыка.  Ну,  конечно,
джамбо. И я не удивился, если бы вам попали один-два симбы...
     Такое  кокетливое  использование  ласкательных  названий   для   дичи
особенно отвратительно, когда вспомнишь, что  единственное  намерение  при
этом - угостить зверя пулей из мощного ружья.  Я  пошел  туда,  где  Салли
присматривала за погрузкой багажа.
     - Уже больше часа дня, - заявила она. - Когда начнем поиски?
     - Вероятно, к концу дня доберемся до котловины Макарикари. Туда около
двухсот миль по хорошей дороге. А завтра погрузимся в местность,  заросшую
бушем.
     - Эрнест Хемингуэй отправляется с нами? - спросила она, с отвращением
глядя на Питера Ларкина.
     - К несчастью, нет, - заверил я ее. Я  пытался  понять,  кто  же  нас
сопровождает. Два шофера, их высокий статус очевиден  по  белым  рубашкам,
длинным серым брюкам и обуви на ногах, с татуировкой вокруг шеи. По одному
на каждый из трехтонных грузовиков. Затем повар, набравший  приличный  вес
от постоянных проб пищи,  кожа  его  лоснится  от  хорошего  питания.  Два
согбенных  седобородых  носильщика   ружей,   которые   ревниво   отобрали
спортивные ружья Лорена из всего багажа, извлекли их из чехлов  и  любовно
разглядывали. Это элита, они не принимали  участия  в  лихорадочной  суете
вокруг нашего багажа. Грузили в основном бамангвота, я прислушивался к  их
разговорам. А носильщики ружей матабеле, как и следовало ожидать, а шоферы
шангааны. Я смогу понимать каждое слово, сказанное участниками экспедиции.
     - Кстати, Сал, - негромко сказал я, - не рассказывай, что я  знаю  их
языки.
     - Почему? - Сал удивилась.
     - Мне нравится слушать  их  разговоры,  а  если  они  знают,  что  их
понимают, то замыкаются.
     - Свенгали! - Она скорчила гримасу. Не думаю, чтобы я стал  смеяться,
если  бы  кто-нибудь  назвал  меня  так.  Слишком  близко  к  истине.   Мы
отправились прощаться с пилотом Роджером.
     - Не распугайте  львов,  -  сказал  Роджер  Салли.  Очевидно,  у  нее
появился еще один поклонник. Он забрался в самолет, и мы смотрели, как  он
выруливает на конец взлетной полосы, взлетает и направляется на юг.
     - Чего мы ждем? - спросил Лорен.
     - Действительно, чего? - согласился я.
     Лорен сел за руль лендровера, я  рядом  с  ним.  Салли  -  на  заднем
сидении вместе с переносчиками ружей.
     - С вами двумя на земле гораздо безопасней, - сказал я.

     Дорога шла по открытой, поросшей кустарниками и баобабами  местности.
Сухой, сожженной солнцем. Лендровер поднимал облако пыли, и грузовики  шли
за нами на расстоянии, чтобы пыль осела.  Изредка  приходилось  пересекать
крутые каменистые сухие русла рек, время от времени попадались  деревни  с
глинобитными хижинами с крытой  тростником  крышей,  где  по  обе  стороны
дороги выстраивались цепочки обнаженных пузатых негритят, они  махали  нам
руками и пели, будто мы королевский  поезд.  Салли  истратила  все  пенни,
бросая им и с восторгом следя за начинавшейся свалкой.  Когда  она  начала
выбрасывать в окно наш ланч, я взял гитару, чтобы отвлечь ее.
     - Пой что-нибудь веселое, Бен, - приказала Салли.
     - И непристойное, - добавил Лорен, думаю, чтобы поддразнить, а может,
и испытать ее.
     - Да, - с готовностью согласилась  Салли.  -  Пусть  будет  весело  и
сочно.
     И я начал с саги о диких, диких утках, а Салли и  Лорен  подпевали  в
конце каждого куплета.
     Мы были детьми в первый день каникул и хорошо провели время до  самой
котловины. Солнце  превратилось  в  большой  огненный  шар  среди  клочьев
облаков  на  горизонте,  когда  мы  добрались  до  края  котловины.  Лорен
остановил лендровер, мы вышли, чтобы дождаться грузовиков, и в  молчаливом
благоговении смотрели на хмурую блестящую соленую равнину,  простиравшуюся
перед нами до горизонта.
     Когда прибыли грузовики, толпа черных слуг высыпала  из  них,  прежде
чем  они  полностью  остановились.  Я  засек  время:  через  семнадцать  с
половиной минут палатки были  поставлены,  постели  готовы,  а  мы  втроем
сидели у костра и  пили  солодовый  Глен  Грант  со  льдом  из  запотевших
стаканов. От  кухонyого  костра  доносился  аппетитный  запах  охотничьего
жаркого, повар разогревал его, бросая в  котел  чеснок  и  душицу.  Ларкин
приготовил нам хорошую команду, после  еды  все  они  собрались  у  своего
костра в пятидесяти ярдах от нашего и распевали старые охотничьи песни.
     Я сидел и прислушивался отчасти к ним, отчасти к горячему спору Сал и
Лорена. Я мог бы предупредить ее, что он играет роль адвоката дьявола, все
время подкалывая ее,  но  мне  нравилось  присутствовать  при  споре  двух
хороших умов. Когда спор грозил перйти в личные оскорбления  и  физическое
насилие, я неохотно вмешивался и возращал их к безопасному состоянию.
     Салли твердо и решительно защищала основную идею моей книги "Офир", в
которой доказывалось, что около 200 г. до Р.Х. произошло вторжение в южную
часть Центральной Африки финикийцев или карфагенян, которые процветали  до
450 г. н.э., после чего внезапно исчезли.
     - У них не было достаточного снаряжения для  длительных  плаваний,  -
возражал Лорен. - Тем более для колонизации...
     - Вы можете прочесть у Геродота, мистер Стервесант, о плавании вокруг
Африки в  правление  фараона  Нехо.  Его  возглавили  шестеро  финикийских
навигаторов примерно в 600 году до н.э. Выплыли они из Красного моря на юг
и через три года вернулись через Столпы Геркулеса.
     - Одно-единственное путешествие, - заметил Лорен.
     - Вовсе не единственное, мистер Стервесант. Ганнон в 460 г.  до  н.э.
отправился в плавание на юг с западного берега Африки и вернулся с  грузом
слоновой кости  и  золота,  достаточным,  чтобы  возбудить  аппетиты  всех
торговцев и авантюристов.
     Лорен  по-прежнему  возражал  против  датировки.  "Откуда  вы   взяли
двухсотый год до нашей эры, когда самая ранняя дата, полученная в Зимбабве
радиоуглеродным методом, всего лишь середина пятого столетия нашей эры,  а
большинство датировок еще позже?"
     - Нас интересует не Зимбабве, а предшествующая культура, -  возражала
Салли. - Зимбабве могло быть построено к концу правления  древних  и  было
заселено, вероятно,  всего  короткий  период  после  исчезновения  древней
цивилизации.  Это  довольно  точно  соответствует  вашей   радиоуглеродной
датировке - 450 год нашей эры. К тому же радиоуглеродные данные по древним
шахтам в Шале и Инсвезве дают результаты от 250 до 300 лет до нашей эры. -
А кончила она с неопровержимой женской  логикой:  -  И  во  всяком  случае
радиоуглеродный метод неточен. Ошибка может достигать сотен лет.
     - Шахты эксплуатировались банту, - заявил Лорен. -  А  Кейтон-Томпсон
и, конечно, совсем недавно Саммерс утверждают...
     Она яростно набросилась на Лорена. "Неужели банту, которые  появились
только около 300 года до н.э.,  вдруг  обнаружили  гениальные  способности
геологоразведчиков,  которые  помогали  им  открывать  руды  там,  где  на
поверхности да и в самой руде не было ни следа видимого золота  или  меди?
Неужели они  сразу  развили  инженерные  знания,  позволившие  извлечь  из
глубины 250  000  000  тонн  руды  -  вспомните,  они  никогда  раньше  не
демонстрировали таких талантов, - а потом вдруг забыли о своих талантах на
последующие тысячелетия?"
     - Ну, арабские  торговцы,  они  могли...  -  начал  Лорен,  но  Салли
пренебрежительно отмахнулась.
     - И зачем им было строить шахты с таким  риском  и  такими  затратами
энергии? Золото для банту не имело цены, основа их богатства скот. Где они
научились обтесывать камни и  использовать  их  при  строительстве?  Банту
никогда раньше этого не делали. И вдруг,  в  один  момент,  это  искусство
расцвело у них, достигло зрелости, а потом, вместо того чтобы стать  более
утонченным, быстро ухудшилось и совсем исчезло.
     С видимой неохотой Лорен отступал под ее натиском, но последний отпор
он попытался дать, когда началось обсуждение моей  теории  о  вторжении  с
запада, а не с  востока.  Лорен  прочел  все  работы  моих  клеветников  и
критиков и теперь повторял их доводы.
     Общепризнанная теория заключалась в том, что колонизация  происходила
с берега  Софала  (в  районе  Мозамбика)  или  от  устья  Замбези.  Я  же,
основываясь  на  ранних  текстах  и  собственных  интенсивных  изысканиях,
выдвинул  теорию  о  том,  что  средиземноморские  народы   прошли   через
Геркулесовы  Столпы  и  спускались  на  юг  по  западному  берегу  Африки,
вероятно, основывая торговые фактории на Золотом береге,  Береге  Слоновой
Кости и нигерийском побережье, пока экспедиции  на  юг  не  привели  их  в
незаселенные местности.  Я  думал  о  речном  устье,  которое  с  тех  пор
пересохло, заилилось или  ушло  в  сторону,  изменив  свое  направление  и
глубину. Река эта должна была вытекать из большого озера типа  Макарикари,
Нгами,  давно  исчезнувшего  из-за  прогрессирующего  обезвоживания  Южной
Африки. Колонизаторы вошли в эту реку,  возможно,  Гунене  или  Оранжевую,
проплыли по ней до истоков и оттуда разослали своих металлургов на  поиски
древних шахт Маники. Кто знает, может, они  нашли  в  гравии  озер  и  рек
алмазы; несомненно, они охотились на огромные стада слонов, населявших эту
местность. Достаточное богатство, чтобы оправдать постройку целого города,
большой, окруженной стенами крепости и торгового  пункта.  Где  они  могли
разместить этот город? Разумеется,  там,  где  кончался  водный  путь.  На
берегу самого дальнего озера. Может быть, Макарикари? Или  озера,  которое
заполняло некогда нынешнюю большую соленую котловину.
     Салли и Лорен спорили с все большей  желчностью  и  резкостью.  Салли
назвала его "невозможным человеком", а он ее в  ответ  "мадам-всезнайкой".
Потом Лорен неожиданно капитулировал, и через минуту  мы  втроем  радостно
обсуждали предстоящее открытие утерянного города на Макарикари.
     - Озеро расстилалось не менее чем  на  пятьдесят  миль  за  пределами
нынешней котловины, - указывал Лорен. - Всего лишь сто лет  назад  Берчелл
описывал озеро Нгами как внутреннее море,  а  сегодня  это  лужа,  которую
можно перепрыгнуть без напряжения. Возможно, древнее озеро простиралось до
оснований тех холмов, где находятся руины нашего города. У  нас  множество
доказательств того, что климат Южной Африки становится все суше;  прочтите
у Корнуоллиса Харриса описание больше не существующих лесов и рек.
     - Бен, - Салли возбужденно схватила меня за руку. -  Ты  помнишь,  мы
гадали, почему у города  очертания  полумесяца?  Вероятно,  это  береговая
линия, на которой располагалась гавань!
     - Боже! - прошептал Лорен. - Я не могу дождаться завтрашнего дня.
     Уже было заполночь и бутылки с виски опустели, когда  Лорен  и  Салли
отправились в свои палатки. Я знал, что не смогу уснуть, поэтому вышел  из
лагеря, миновал костер, у которого лежали закутанные  в  одеяла  слуги,  и
пошел по поверхности котловины.  Звезды  освещали  ее  призрачным  светом,
почва под ногами скрипела при каждом шаге. Я долго ходил, время от времени
останавливаясь и прислушиваясь к далекому реву льва на краю буша. Когда  я
вернулся в лагерь, в палатке Салли  все  еще  горела  лампа  и  ее  силуэт
виднелся на стене - увеличенный  портрет  моей  любви.  Она  читала,  сидя
скрестив ноги на походной кровати; потом протянула руку и погасила лампу.
     Я немного подождал, набираясь храбрости, потом подошел к ее  палатке,
сердце мое колотилось, как молот, об искаженные ребра.
     - Сал?
     - Бен? - негромко ответила она.
     - Можно мне войти? - Она помолчала, прежде чем ответить.
     - Хорошо, на минутку.
     Я вошел в палатку, у нее голубая ночная рубашка. Я  ощупью  нашел  ее
лицо, коснулся рукой щеки.
     - Я пришел, чтобы сказать, что я тебя люблю, - негромко  сказал  я  и
услышал, как у нее перехватило дыхание. Она ответила мягко:
     - Бен. Дорогой, милый Бен.
     - Я хотел бы остаться у тебя на ночь.
     Мне показалось, что ответила она с сожалением: "Нет, Бен.  Все  сразу
узнают об этом. А я не хочу".

     Утро началось так же, как  кончился  предыдущий  день.  У  всех  было
отличное настроение, за завтраком  слышался  смех.  Слуги  бегом  свернули
лагерь и все уложили в грузовики, и в семь утра  мы  съехали  с  дороги  и
двинулись по краю котловины. Лендровер впереди, грузовики по нашему  следу
через кусты и буйную траву, через сухие русла, извиваясь,  спускавшиеся  в
котловину.
     Мы двигались уже около часа, когда я увидел  впереди  среди  деревьев
какое-то  движение  и  три  великолепных  капских  сернобыка  выбежали  на
открытую котловину и цепочкой побежали от нас. Двигались они  тяжело,  как
толстые пони, их бледно-багровая  шкура  и  сложный  черно-белый  узор  на
мордах отлично виднелись на сером фоне почвы.
     Лорен нажал на тормоза лендровера, и с точным расчетом  профессионала
старый матабеле сунул ему в руки большой Магнум Холланд  и  Холланд  .375.
Лорен выпрыгнул и побежал согнувшись, прячась за жесткой  травой,  которая
росла по краю котловины.
     - Он собирается их убить? - тихо спросила  Салли.  Я  кивнул,  и  она
продолжала: - Но зачем?
     - Это одно из его любимых занятий.
     - Но они так прекрасны, - возразила она.
     - Да, - согласился я. В  котловине,  примерно  в  шестиста  ярдах  от
лендровера,  сернобыки  остановились.  Теперь  они  стояли  к  нам  боком.
Внимательно смотрели, высоко подняв головы с прямыми стройными рогами.
     - Что он делает? - Салли указала на Лорена, который по-прежнему бежал
по краю котловины.
     - Он играет по правилам, - объяснил я. -  Неприлично  стрелять  ближе
чем на пятьсот ярдов от машины.
     - Веселый спорт, - пробормотала она прикусив губу и переводя взгляд с
Лорена на сернобыков. Неожиданно она выпрыгнула из лендровера и взобралась
на капот машины. Сложила руки у рта и крикнула.
     - Бегите, глупцы! Бегите, черт вас возьми!
     Она сорвала шляпу и стала  махать  ею  над  головой,  подпрыгивая  на
капоте и завывая, как привидение. В котловине сернобыки  бросились  бежать
галопом по диагонали от нас в  кусты.  Я  взглянул  на  маленькую  фигурку
Лорена, увидел, как он сел, упершись локтями в колени, наклонив  голову  к
телескопическому прицелу. Ружье  рявкнуло,  из  ствола  вырвался  дым,  но
прошло не менее двух секунд, прежде  чем  мы  услышали  звук  выстрела.  В
котловине первый сернобык упал на нос и перевернулся в белой  пыли.  Лорен
выстрелил снова,  и  второе  животное  перевернулось,  дергаясь  ногами  в
воздухе. Последний сернобык бежал в одиночестве.
     За мной старый подносчик ружей сказал другому на синдебеле: "Да.  Это
человек!"
     Салли слезла с кузова и молча села, а я  повел  лендровер  туда,  где
ждал Лорен. Он протянул ружье подносчику, и когда я  передавал  ему  руль,
кабину лендровера заполнил едкий запах сгоревшего кордита. Лорен  взглянул
на Салли. "Спасибо, - сказал он,  -  я  препочитаю  стрелять  по  бегущему
зверю".
     - Почему вы не убили всех трех? - Голос  ее  звучал  нейтрально,  без
злобы.
     - Лицензия у меня только на двух.
     - Боже, - сказала Салли голосом, в  котором  теперь  звучали  гнев  и
возмущение, - как чертовски  трогательно.  Не  часто  встретишь  истинного
джентльмена.
     Лорен привел машину туда, где лежали  мертвые  животные.  Пока  слуги
свежевали и разделывали добычу, Салли сидела  молча,  отвернувшись,  низко
надвинув шляпу на лоб, не отрываясь от книги.
     Я стоял  рядом  с  Лореном  в  ярком  солнечном  свете,  который  еще
усиливался от блеска соленой поверхности, и смотрел, как подносчики оружия
делают надрезы в шкурах и разделывают  тела  с  уверенностью  и  точностью
хирургов с Харли Стрит.
     - Мог бы меня предупредить, что она одна из тех, - горько сказал  мне
Лорен. - Не раз еще пожалеем, что я послушался тебя и разрешил ей  поехать
с нами.
     Я не ответил, и он продолжал: "Я готов отправить ее назад в  Маун  на
одном из грузовиков. - Предложение было настолько неисполнимо, что я  даже
не вздрогнул, а Лорен тут же продолжил: - Она твой  ассистент,  постарайся
держать ее под контролем!"
     Я отошел, давая ему время успокоиться,  и  взял  папку  с  картами  с
сидения рядом с Салли. Она не отрывалась  от  книги.  Я  обошел  машину  и
расстелил крупномасштабную  космическую  карту  на  капоте  лендровера,  и
спустя две минуты подошел Лорен. Навигация - одно из его увлечений, и он в
ней хорошо разбирается.
     - Мы  выедем  из  котловины  здесь,  -  он  указал  на  сухое  русло,
проходившее по восточному краю котловины, - и двинемся по компасу.
     - Интерсно, какова там местность.
     - Песчаный вельд, самое вероятное. Я там никогда не был.
     - Спросим шоферов, - предложил я.
     - Хорошая мысль. - Лорен подозвал двух шоферов и подносчиков  оружия,
которые кончили разделывать добычу, предоставив остальное, что и  было  их
правом, слугам.
     - Мы хотим идти туда, - Лорен показал на карте. - Вон к тем холмам. У
них нет названия, но они отходят от противоположного  края  котловины  вот
тут.
     Шоферам понадобилось несколько минут, чтобы разобраться в  показаниях
карты, и  тут  с  ними  произошло  замечательное  изменение.  Лица  у  них
превратились в тупые непонимающие маски.
     - Что за местность между котловиной и холмами? - спросил Лорен. Он не
заметил перемены в них. Шоферы украдкой переглянулись.
     - Ну? - спросил Лорен.
     - Я не знаю эту землю. Никогда не слышал о холмах, - сказал  старший,
Джозеф, и потом продолжил лгать: - Там много песка и речные русла, которые
невозможно пересечь.
     - Там нет воды, - подхватил второй шофер, Дэвид. - Я там  никогда  не
был. И никогда не слышал об этих холмах.
     - Что ищут белые  люди?  -  спросил  старик-подносчик  на  синдабеле.
Очевидно, карта ничего ему не говорила.
     - Они хотят отправиться к Катуба Нгази, - быстро ответил  ему  шофер.
Они были убеждены, что ни Лорен, ни я не понимаем их  языка  и  они  могут
свободно разговапривать в нашем присутствии. Так  я  впервые  услышал  это
название. Катуба Нгази - Кровавые холмы.
     - Что ты им сказал? - спросил старик.
     - Что мы ничего не знаем об этом месте.
     - Хорошо, - согласился старик. - Скажи им, что тут много слонов,  что
дикие животные по эту сторону котловины. - Шофер послушно доложил нам  эти
сведения и страшно расстроился, когда на нас это не подействовало.
     - Ну, - радушно сказал им Лорен, - значит сегодня вы кое-что узнаете.
Впеорвые в жизни вы увидите эти холмы. - Он скатал карту. - Погрузите мясо
и двинемся.
     Через пять минут все настроение экспедиции переменилось. Салли и весь
остальной штат находились в состоянии глубокой  депрессии.  Смех  и  шутки
исчезли, всюду виднелись хмурые лица, слуги перешептывались.  Темп  работы
снизился почти до нуля, и потребовалось  почти  полчаса,  чтобы  погрузить
разделанных сернобыков. Пока все это происходило, я отвел Лорена в сторону
от машин и быстро пересказал ему разговор африканцев.
     - Кровавые холмы! Великолепно! - Лорен был охвачен энтузиазмом. - Они
почти несомненно знают о руинах. Там, вероятно, табу.
     - Да, - согласился я. -  Но  теперь  нужно  ждать  попыток  саботажа.
Посмотри на них. - Мы повернулись и стали  следить  за  медленными,  почти
сомнамбулическими движениями нашего штата. - Я  думаю,  что  нам  придется
долго добираться до Кровавых холмов, дольше, чем нам позволяет время.
     Мы снова свернули с котловины - там двигаться опасно, в мягких местах
может засосать целый грузовик -  и  продолжали  движение  по  сравнительно
надежному краю. Пересекли еще одно крутое  русло,  предварительно  отыскав
место, где берега не так круты. Мы ехали уже около двадцати минут,  прежде
чем заметли, что грузовики не следуют  за  нами.  Подождав  десять  минут,
причем и Лорен и я сгорали от нетерпения, мы повернули назад  и  двинулись
по своему следу.
     Один из грузовиков повис с крутого берега, одно его переднее  и  одно
заднее колесо не касались  земли,  но  середина  прочно  застряла.  Второй
грузовик стоял поблизости,  и  четырнадцать  взрослых  мужчин  сидели  или
стояли рядом в полном покое  и  не  думали  пытаться  вытащить  застрявший
грузовик.
     - Джозеф! - окликнул Лорен шофера. - Как это случилось?
     Джозеф равнодушно пожал плечами,  но  ему  трудно  было  скрыть  свое
удовлетворение.
     - Ну ладно, джентльмены, попробуем  выбраться,  -  с  иронией  сказал
Лорен. Полчаса спустя,  вопреки  женственным  усилиям  всех  четырнадцати,
вопреки многочисленным включениям и выключениям двигателя  и  переключению
скоростей - этим от всего сердца занимался  Джозеф,  грузовик  по-прежнему
висел на краю русла. Наконец все выбрались из  углубления  и  с  интересом
посмотрели на Лорена и меня.
     - Ну как, Бен? - Лорен повернулся ко мне и начал расстегивать куртку.
     - Конечно, Ло, - согласился я. Я был довлен тем, как  хорошо  владеет
собой Лорен. Тело его выглядело твердым, как скала,  без  единой  клеточки
жира. При росте в шесть футов два дюйма у Лорена  безупречная  мускулистая
фигура.
     Я не стал снимать рубашку. На мое тело, хотя оно не менее сильно, чем
у Лорена, смотреть не так приятно.
     - Сначала передний конец, - предложил Лорен.
     Грузовик  разгрузили,  горючее  наполовину  слили   в   канистры.   Я
предположил, что  передняя  часть  грузовика  весит  чуть  больше  двухсот
фунтов. Покрутил руками, чтобы размять мышцы.  Слуги  смотрели  удивленно,
один  из  них  засмеялся.  Даже  Салли  отложила  книгу  и  выбралась   из
лендровера, чтобы лучше видеть.
     Мы с Лореном подошли к передку машины,  наклонились,  плотно  взялись
руками, чуть расставили ноги для упора.
     - До конца, партнер?
     - До конца, Ло. - Я улыбнулся ему в ответ, и мы начали  поднимать.  Я
начал  медленно,  по  очереди  включая  мускулы,  распределяя   напряжение
равномерно, подключая плечи, бедра, живот. Мертвая масса сопротивлялась, и
я начал включать  резервы,  чувствуя,  как  растет  напряжение  и  дыхание
обжигает горло.
     - Давай! - выдохнул рядом Лорен, и я рванул изо всех  сил,  чувствуя,
как перед глазами завертелись алые круги.  Передок  ровно  поднялся,  и  я
услышал изумленные восклицания зрителей.
     Мы поставили колеса на землю в  стороне  от  края,  потом  подошли  к
задней части и проделали то  же  самое.  Потом  начали  смеяться,  вначале
негромко, потом все громче и громче. Лорен обнял меня за плечи и подвел  к
зрителям, которые теперь выглядели неуверенно и беспокойно переминались.
     - Вы, - сказал, обращаясь к ним, Лорен,  -  вы  толпа  старых  дев  и
хихикающих дественниц. Переведи им, Джозеф.
     Я отметил, что Джезеф очень точно выполнил приказание.
     - А что касается тебя, Джозеф, то ты дурак. - Лорен  сделал  короткий
танцующий шаг к нему и ударил  открытой  рукой  по  лицу.  Звук  получился
оглушительно громкий, и от сильного удара Джозеф повернулся  вокруг  себя,
прежде чем упасть. Он сел ошеломленно, из угла его рта показалась  струйка
крови, там, где он прикусил зубами верхнюю губу.
     - Вы видите, я по-прежнему смеюсь, -  обратился  Лорен  к  испуганной
аудитории. - Я даже еще не рассердился. Подумайте, что будет, если вы меня
по-настоящему рассердите.
     Грузовик с живостью нагрузили заново, и мы двинулись в путь.
     - Ну, - сказала Салли, -  теперь  мы  можем  рассчитывать  на  полное
взаимопонимание  до  конца   пути.   Почему   большой   белый   бвана   не
воспользовался хлыстом, зачем стал пачкать руки?
     - Объясни ей, Бен. - Лорен не смотрел на нас. Я  торопливо  рассказал
Салли о том сознательном саботаже, с которым мы столкнулись.
     - Я уверен, Лорену тоже не хотелось бить этого человека, Сал.  Но  он
сознательно засадил грузовик. У нас  всего  три  с  половиной  дня,  чтобы
добраться до Кровавых  холмов,  и  мы  не  можем  позволить  себе  никаких
отсрочек.
     Салли немедленно забыла о злосчастном Джозефе.
     - Кровавые холмы! - восхитилась  она.  -  Боже,  я  представляю  себе
человеческие  жертвоприношения и...
     - Более вероятно, просто холмы красного цвета, - заметил я.
     - И вся эта история с табу. -  Салли  не  обратила  внимания  на  мои
слова. - Должно быть, из-за руин. О Боже, я чувствую это в крови -  храмы,
полные драгоценностей, реликты и письменные документы  целой  цивилизации,
могилы, оружие...
     -   Отметь   абсолютно   беспристрастный,   лишенный   романтики    и
исключительно научный подход моего ассистента, - сказал  я  Лорену,  и  он
улыбнулся.
     - Хоть меня это чертовски расстраивает, но на  этот  раз  я  чувствую
точно то же, - признал он.
     - На этот раз вы поумнели, дорогой, - ядовито сказала ему Салли.

     Было уже  два  часа  дня,  когда  мы  добрались  до  восточного  края
котловины, откуда надо было начинать движение к холмам по компасу, и почти
тут же стало ясно, что  сегодня  нам  туда  не  добраться.  Путь  оказался
трудным, песчаный вельд цеплялся за колеса машин и превратил нашу  поездку
в движение чуть не ползком. Много раз грузовики застревали в песке,  и  их
приходилось вытягивать с помощью четырехколесной  трансмиссии  лендровера.
Каждый такой случай вызывал продолжительные извинения со стороны шофера  и
остальных связанных с этим грузовиком работников.
     Песок поглотил все следы недавних дождей, но они видны были в  свежей
зелени, окутавшей колючие кусты и акации, и еще более драматично в буйстве
диких цветов, которые толстым ковром покрыли все поверхности.
     Их семена и луковицы спали  три  долгих  года  засухи,  ожидая  этого
времени изобилия, и теперь алые огоньки короля чаки сверкали  среди  полей
незабудок наманква. Звездные  лилии,  эрики,  золотые  газании  и  десятки
других   разновидностей   создавали   королевское   зрелище   и   смягчали
утомительность нашего черепашьего продвижения.
     На каждой вынужденной остановке я оставлял ругающегося и подгоняющего
штат Лорена и уходил с фотоаппаратом прочь от машин.
     Заход солнца застал нас еще в пятнадцати милях от холмов, и  когда  я
взобрался на верхние ветви  акации  с  плоской  кровлей,  под  которой  мы
разбили лагерь, я видел холмы в восточной части горизонта. На  них  падали
последние лучи солнца,  и  они  казались  оранжево-красными.  Я  сидел  на
развилке и смотрел на них, пока не зашло солнце и они не слились с  темным
небом.
     Странное чувство охватило меня, когда я  смотрел  на  далекие  холмы,
загадочное ожидание судьбы заполнило  вялой  томностью  и  меланхолией,  я
испытывал беспокойство и неуверенность.
     Когда я спустился, Лорен один сидел у костра, глядя на пламя. Он  пил
виски.
     - Где Салли? - спросил я.
     - Пошла спать. В дурном настроении. Мы спорили о  кровавом  спорте  и
избиении черных. - Лорен взглянул на палатку, которая  светилась  изнутри.
Мы с Лореном ели жареную печень сернобыка, запивая теплым красным  капским
вином, а от костра слуг доносилось пение. Поев, мы какое-то  время  сидели
молча, потом прикончили вино.
     - Устал, - сказал наконец Лорен и встал.  -  Пойду  позвоню  Ларкину.
Обещал связываться с ним каждый второй вечер. До утра, Бен.
     Я смотрел, как он идет к лендроверу и включает радио.  Слышал  пьяный
голос Ларкина сквозь шорохи и треск атмосферного электричества.  Несколько
минут прислушивался, пока Лорен разговаривал. Потом тоже встал и  пошел  в
сторону от лагерного костра.
     В темноте беспокойство и  неуверенность  вернулись.  Туши  сернобыков
привлекли стаю гиен к лагерю, и  они  хихикали  и  визжали  среди  колючих
деревьев. Поэтому я не отходил далеко от лагеря, подошел к палатке  Салли,
испытывая удовольствие от ее близости, потом пошел к костру слуг. Шел я по
мягкому песку беззвучно. Когда я подошел,  говорил  старик-подносчик.  Все
остальные, сидя на корточках у низко горящего костра, внимательно слушали.
Я ясно слышал его слова, и они пробудили мою память. Холодок  пробежал  по
спине, призрачные пальцы коснулись рук и шеи, волосы встали дыбом.
     - Зло должно быть уничтожено на земле и в умах людей навсегда.
     Точно такие слова говорил Тимоти Магеба, слова те же, но язык другой.
Я зачарованно смотрел на источенные временем черты лица старого  матабеле.
Он как будто почувствовал мой взгляд, повернул голову и увидел меня.
     Он снова заговорил, предупреждая остальных: "Осторожнее,  тут  Паук".
Они называют меня Пауком из-за маленького тела и длинных конечностей.  Его
слова как будто освободили их от заклятия,  они  зашевелились,  закашляли,
поглядывая на меня. Я повернулся  и  отошел,  но  слова  старика  матабеле
продолжали звучать в памяти. Они еще больше усилили мое беспокойство.
     Палатка Салли была темна, Лорена тоже. Я пошел к себе и  долго  лежал
без сна, слушая крики гиен и гадая, что принесет завтра. Одно  несомненно:
к полудню мы будем знать,  природное  или  искусственное  происхождение  у
линий на фотографии, и с этой мыслью я наконец заснул.

     В десять часов на следующее утро с переднего сидения лендровера можно
было видеть холмы. Оранжево-красные вершины показались над самыми высокими
акациями, занимая весь горизонт, высокие прямо перед нами и  уменьшающиеся
в размере по сторонам.
     Я вел машину, а Лорен рассматривал карту и фотографию, направляя меня
к самому высокому месту в холмах. Мы увидели группу гигантских канделябров
- деревья эуфорбия - на фоне неба; эта группа  хорошо  просматривалась  на
фотографии.
     Холмы достигали двухсот -  двухсот  пятидесяти  футов  в  высоту,  их
обращенные к нам склоны были изборождены  морщинами,  разрушены  ветром  и
дождями и поднимались к вершинам почти вертикально. Позже я установил, что
они  сложены  из  разновидности  затвердевшего   песчаника,   пропитанного
минеральными окислами. Под крутыми откосами росла небольшая  роща  высоких
деревьев, и было ясно, что эти гиганты питаются  из  какого-то  подземного
источника.  Их  обнаженные  корни  изгибались  и  ползли  по  склонам  как
разъяренные питоны, а густая темно-зеленая  листва  представляла  приятное
разнообразие после тусклой зелени колючих кустарников  и  акаций.  Полоска
непосредственно перед холмами примерно в полмили шириной была относительно
ровной и заросла редкими кустарниками и бледной травой.
     Я вел лендровер через кусты к холмам в  тишине,  которая  становилась
все напряженной. Мы все ближе подходили к высоким красным утесам, пока нам
не пришлось закидывать головы, чтобы увидеть их верх.
     Наконец  Салли  нарушила  молчание,  выразив  наше  разочарование   и
огорчение. "Мы должны были бы уже находиться внутри большой главной стены,
если она вообще существует".
     Мы  остановились  у  основания  утесов   и   выбрались   из   машины,
подавленные, не глядя в глаза друг другу.  Ни  следа  города,  ни  единого
обтесанного камня, ни одного холмика, который можно  было  бы  принять  за
след стены или здания. Девственный африканский буш, не тронутый человеком.
     - Вы уверены, что это то самое место? - спросила Салли, но мы  ей  не
ответили. Подошли и остановились грузовики.  Слуги  выбирались  небольшими
группами, поглядывая на холмы и разговаривая приглушенными голосами.
     - Ну, ладно, - сказал Лорен - пока они разбивают лагерь, мы  осмотрим
местность. Я пойду вдоль холмов сюда, а вы вдвоем - в другую  сторону.  И,
Бен, возьми с собой мой дробовик.
     Мы пробирались вдоль основания  холмов,  среди  молчаливых  деревьев.
Однажды вспугнули небольшую группу зеленых мартышек на высоких  ветвях,  и
они с негодующими криками убежали по вершинам. Их ужимки не вызвали улыбки
ни у меня, ни у Салли. Временами мы останавливались и осматривались, но  в
наших усилиях было мало энтузиазма и  надежды.  В  трех-четырех  милях  от
лагеря мы остановились отдохнуть и сели  на  большой  камень,  упавший  со
склона.
     - Мне хочется плакать, - сказала Салли.
     - Я понимаю. Чувствую то же самое.
     - Но фотография! Черт возьми, на ней ведь явно что-то видно.  Как  ты
думаешь, это не розыгрыш?
     - Нет, - я покачал головой. - Ло бы так не поступил. Он так же  хочет
отыскать, как и мы.
     - Тогда откуда фотография?
     - Не знаю. Очевидно, какая-то  оптическая  иллюзия,  может,  тень  от
утесов или облаков.
     - Но ведь там рисунок, -  возразила  Салли.  -  Он  геометрический  и
симметричный.
     - Свет может сыграть  любую  шутку,  Сал,  -  сказал  я.  -  Вспомни,
фотография сделана в шесть вечера, почти на закате. Низкое  солнце  против
облаков - можно получить почти любой эффект.
     - Это самое большое разочарование  в  моей  жизни.  -  Похоже,  Салли
действительно готова расплакаться. Я смущенно подошел к  ней  и  обнял  за
плечи.
     - Прости, - сказал я. Она подняла лицо и подставила его для поцелуя.
     - Уф, - сказала она наконец, - доктор Кейзин, вы несдержаны!
     - Ты пока еще ничего не видела.
     - Я видела достаточно. - Она мягко оторвалась от меня. - Пойдем, Бен.
Вернемся в лагерь подальше от холмов. Может, там есть что-нибудь.
     Мы медленно брели по жаре. И тут было множество цветов, и  я  заметил
пчел, которые торопливо заползали в цветки, их задние лапки  пожелтели  от
пыльцы. Недавние дожди вырыли целую рытвину, хотя  никаких  других  следов
присутствия  влаги  не  осталось.  Я  забрался  в   рытвину   и   осмотрел
обнажившиеся слои камня и почвы. На глубине  в  три  фута  от  поверхности
булыжники были закруглены и обточены водой.
     - Хорошая догадка, Сал! - сказал я, подобрал несколько  булыжников  и
увидел раковину двустворчатого моллюска в полусформировавшемся  песчанике.
- Это доказывает некоторые положения нашей теории. Некогда здесь было  дно
озера.
     Салли оживленно спустилась ко мне. "Что это?"
     - Разновидность unionidae, пресноводный африканский моллюск.
     - Я бы хотела найти что-нибудь более интересное, -  сказала  Салли  и
уронила древнюю раковину на песок.
     - Да, - согласился я и выбрался из рытвины.
     Единственнлое мое оправдание в том, что способность рассуждать у меня
была затуманена сильным разочарованием и недавним физическим  переживанием
с Салли. Обычно я не обращаюсь так бесцеремонно с  научными  образцами.  И
никогда не пропускаю сразу четыре намека  за  час.  Мы  пошли  дальше,  не
оглядываясь.
     Лагерь уже был  разбит  и  исправно  действовал,  когда  мы  с  Салли
притащились, пыльные и потные, и сели завтракать консервированной ветчиной
и виндхукским пивом.
     - Нашли что-нибудь? - спросил Лорен, и мы  одновременно  отрицательно
покачали головами и подняли свои пивные кружки.
     - Теплое! - с отвращением сказала Салли, отхлебнув пива.
     - Повар включает холодильник. К вечеру будет холодное.
     Мы ели молча. Наконец Лорен  заговорил:  "Пока  вы  отсутствовали,  я
вызвал по радио Ларкина. Завтра он пришлет  вертолет.  Поищем  еще  раз  с
воздуха. Это раз и навсегда решит вопрос. Если тут делать нечего, я на нем
улечу. В Йоханнесбурге назревают события,  а  в  вертолете,  к  сожалению,
только  одно  пассажирское  место.  Вам  придется  добираться  обратно  на
машинах".
     В  этот  момент  прибыла  делегация,  возглавляемая   Джозефом.   Нам
сообщили, что  какой-то  глупец  оставил  открытыми  втулки  всех  четырех
цистерн с водой. Теперь у нас на семнадцать человек тридцать пять галлонов
воды до конца пути.
     - Поэтому, - с очевидным удовольствием закончил Джозеф, -  нам  нужно
выехать завтра утром и вернуться к ближайшему источнику воды на  дороге  в
Маун.
     Было произнесено несколько грозных замечаний по поводу  этого  нового
явного саботажа, но никто из нас не мог сердиться по-настоящему.
     - Ладно, Джозеф, -  с  покорностью  согласился  Лорен.  -  Свертываем
лагерь завтра утром. Выедем до ланча. - Отношения нанимателей и нанимаемых
немедленно улучшились. Я даже заметил несколько улыбок и  услышал  смех  у
кухонного костра.
     - Не знаю, что вы двое собираетесь  делать  сегодня  после  обеда,  -
говоря это, Лорен закурил  сигару,  -  но  я  заметил  след  слона,  когда
проводил утреннюю разведку. Возьму с собой лендровер и подносчиков  ружей.
Не беспокойтесь, если к ночи мы не явимся: может, придется далеко идти  по
следу.
     Салли подняла голову; на мгновение  мне  показалось,  что  она  опять
начнет выступать по поводу кровавого спорта, но она только  нахмурилась  и
занялась ветчиной. Я смотрел, как исчезает за поворотом утесов  лендровер,
потом предложил Салли:
     - Хочу найти тропу на вершину. Пойдешь со мной?
     - Избавь меня, Бен, - ответила она. - Хочу немного порисовать.
     Пряча, как мог, разочарование, я пошел вдоль основания холмов и через
полмили нашел тропу, ведущую в ущелье. Это ущелье  поднималось  по  склону
холма и все заросло кустарником.
     Подъем оказался крутым, солнце жгло спину и отражалось от скал  прямо
в лицо. Из трещин и щелей в скале  за  моими  усилиями  с  живым  интерсом
следила целая армия маленьких пушистых  скальных  кроликов.  Спустя  сорок
минут я поднялся на вершину, исцарапав руки о колючки и насквозь  промочив
потом рубашку.
     На  краю  обрыва,  в  тени  гигантской  эвфорбии,  я  нашел   хороший
наблюдательный пункт и принялся с помощью бинокля искать хоть какие-нибудь
признаки руин. Колючие кустарники у основания холмов росли не густо, травы
почти не было, и сразу стало ясно, что внизу нет  ни  следа  человеческого
пребывания или обработки почвы. Я в сущности уже и  не  надеялся,  тем  не
менее испытал чувство разочарования. Справившись с ним, я направил бинокль
в сторону лагеря. Банту рубил дрова, и какое-то время я забавлялся,  следя
за ударами топора и слушая звук,  доносившийся  несколько  секунд  спустя.
Потом в стороне от лагеря, на  краю  рощи,  увидел  яркую  розовую  блузку
Салли. Она, очевидно, отказалась от всякой надежды на большое открытие  и,
рассудительная деевочка, решила извлечь из экспедиции все, что возможно. Я
долго смотрел на нее, пытаясь  решить,  как  продолжать  дальше  кампанию,
чтобы сделать ее своею навсегда. Я  провел  с  ней  одну  ночь,  но  я  не
настолько наивен, чтобы считать это  проявлением  неумирающей  страсти  со
стороны высокообразованной, очень умной современной мисс. Она ангел, но  я
совершенно уверен, что до того, как доктор Бен, с его  звездными  глазами,
оказался в ее постели, она играла в те же  игры  и  с  другими  мужчинами.
Весьма вероятно, что ее привлек мой ум, а не тело, что здесь сыграла  свою
роль жалость и, возможно, некое извращенное любопытство.  Однако  я  также
был уверен, что она не нашла  свой  опыт  разочаровывающим,  и  мне  нужно
только постараться превратить уважение и жалость в нечто более глубокое  и
прочное.
     Чувство мира и спокойствия охватило  меня,  когда  я  сидел  на  краю
крутого обрыва; я начал понимать, что это  путешествие  дало  мне  многое.
Хотел бы я  остаться  подольше  на  этих  населенных  призраками  Кровавых
холмах, с их загадками и молчаливой красотой.
     Краем глаза я уловил движение и медленно  повернул  голову:  в  шести
футах от меня нектарница, птица солнца, сосала сок из цветка дикого  алоэ,
ее металлически зеленая головка  блестела,  когда  она  погружала  длинный
изогнутый клюв в ярко-алый цветок. Я смотрел на  нее  с  удовольствием,  а
когда она улетела, быстро взмахнув  крыльями,  почувствовал,  что  потерял
нечто. Сожаление становилось все  сильнее,  я  забеспокоился,  где-то,  на
самом пороге сознания, что-то таилось, я не мог только понять, что именно.
Я расслабился, я чувствовал, что оно вот-вот,  рядом.  Еще  секунда,  и  я
пойму, что это.
     Но тут мое внимание привлек  тяжелый  двойной  удар.  Тишину  полудня
нарушили выстрелы из ружья. Я сидел, прислушиваясь. Секунд через  тридцать
послышался еще один выстрел, и еще. Лорен нашел своего слона.
     Я направил бнокль на Салли. Она тоже услышала, встала  и  смотрела  в
кусты. Я тоже встал, чувство беспокойства вернулось, и начал спускаться  в
ущелье.  Никак  не  могу  избавиться  от  этого  ощущения.  Наоборот,  оно
становится все сильнее. Здесь есть что-то странное и необъяснимое.
     - Мы с вами счастливчики, мой  друг,  -  сказал  мне  однажды  Тимоти
Магеба. - Мы отмечены духами и можем видеть  то,  чего  не  видят  другие,
слышим то, что для других только тишина.
     В ущелье, в тени ветвей, стало прохладней, но рубашка моя по-прежнему
мокра от пота. Мурашки побежали у меня по  коже,  но  не  от  прохлады.  Я
заторопился, хотел побыстрее добраться до лагеря, до Салли.
     Вечером  мы  ели  жареное  слоновье  сердце,   тонко   нарезанное   и
приправленное острым перечным соусом с  картошкой,  испеченной  в  кожуре.
Пиво оказалось  ледяным,  как  и  пообещал  Лорен,  и  он  был  в  хорошем
настроении. Лорен прекрасно поохотился, и это  компенсировало  ему  другие
разочарования. Рядом с костром лежали четыре длинных  изогнутых  слоновьих
клыка.
     Когда Лорен старается очаровать кого-нибудь,  он  неотразим.  И  хотя
вначале Салли пыталаст показать свое неодобрение, скоро она поддалась  его
чарам и радостно смеялась, когда  Лорен  произнес  тост:  "За  никогда  не
существовавший город и за сокровища, которые мы не нашли".
     Я пошел спать, немного  опьянев,  и  снились  мне  странные  сны.  Но
проснулся я утром с ясной головой, возбужденный, с таким  чувством,  будто
нас ожидает что-то очень хорошее.

     Вертолет показался с юга  за  час  до  полудня,  привлеченный  к  нам
столбом черного дыма от промасленных тряпок. Он с шумом опустился рядом  с
лагерем, подняв целый водоворот пыли и мусора.
     Последовал короткий разговор с темноволосым  молодым  пилотом,  потом
Лорен сел рядом с ним, и неуклюжий аппарат снова поднялся в воздух и начал
серию полетов вдоль холмов, с каждым разом поднимаясь все  выше,  пока  не
превратился в точку на фоне  высокого  голубого  неба.  Эти  маневры  ясно
свидетельствовали о неудаче, и мы с Салли скоро утратили к нему интерес  и
сидели в тени палатки.
     - Ну, что ж, - сказала она, - вот и конец, я думаю.
     Я не ответил, пошел к холодильнику и достал две банки  с  виндхукским
пивом. Впервые за много дней прославленный мозг Кейзина начал работать  на
полных оборотах. Тридцать галлонов воды на двоих означают галлон в день  в
течение двух недель. Вода? Что-то еще связано с водой у меня  в  сознании.
Салли и вода.
     Вертолет снова сел на окраине лагеря, и Лорен  с  пилотом  подошли  к
палатке. Лорен покачал головой.
     - Ничего. Перекусим и отправимся. Ты уж дома сам все объяснишь.
     Я кивнул в знак согласия, не сообщая о своих планах, чтобы не вызвать
споров.
     - Ну, Бен, мне очень жаль. Ничего не могу понять. - Лорен делал  себе
сэндвич из хлеба и холодного мяса сернобыка, смазывая его горчицей. -  Ну,
это не последнее разочарование в нашей жизни.
     Двадцать минут спустя весь багаж Лорена был уже в вертолете,  и  пока
пилот заводил мотор, мы попрощались.
     - Увидимся в веселом Йо-бурге. Присмотри за моими клыками.
     - Доброго пути, Ло.
     - До конца, партнер?
     - До конца, Ло.
     Он  нырнул  под  вращающийся  ротор  и  сел  в  пассажирское   кресло
вертолета. Вертолет поднялся, как толстый шмель, и полетел  над  вершинами
деревьев. Шмель? Пчелы? Боже, вот что меня терзало.
     Пчелы, птицы и обезьяны!
     Я схватил Салли за руку, удивив ее своим возбужденным видом.
     - Салли, мы остаемся!
     - Что? - Она уставилась на меня.
     - Мы кое-что не заметили.
     - Что именно?
     - Птиц и пчел, - сказал я.
     - Ах ты старый хам, - сказала она.

     Мы разделили воду на пятнадцать и двадцать галлонов. Это даст  слугам
половину галлона в день на каждого на два дня, достаточно, чтобы безопасно
добраться до воды. У нас с Салли по галлону  в  день  на  десять  дней.  Я
оставил себе лендровер, убедившись, что баки  у  него  полны  и  есть  еще
двадцать пять галлонов в запасных канистрах. Оставил также радио, палатку,
постели; набор инструментов,  включая  лопату,  топор  и  кирку,  веревку,
газовые лампы и запасные цилиндры, фонарик и  десяток  запасных  батареек,
консервированную пищу, дробовик  Лорена  и  полдесятка  коробок  патронов,
вместе со всем личным имуществом моим и Салли. Остальное оборудование было
нагружено на грузовики, и, когда все слуги уже забрались на борт, я  отвел
в сторону старого матабеле.
     - Мой старый и уважаемый отец,  -  заговорил  я  на  синдебеле,  -  я
слышал, ты говорил о великой загадке, которая живет в этих  холмах.  Прошу
тебя, как сын и друг, расскажи мне об этом.
     Потребовалось несколько секунд,  чтобы  он  справился  с  изумлением.
Тогда я повторил фразу, сообщенную мне Тимоти  Магебой.  Это  тайный  код,
сигнал того, что человек посвящен в самые большие  тайны.  Старик  разинул
рот. Теперь он не мог не ответить на мой вопрос.
     - Сын мой, - негромко заговорил он. - Если ты знаешь  эти  слова,  то
должен знать и легенду. Во времена, когда скалы  были  мягкими,  а  воздух
туманным, - традиционное выражение величайшей древности, - мерзость и  зло
царили в этом месте, его победили наши предки.  Они  наложили  смертельное
проклятие на эти холмы и велели стереть  зло  с  земли  и  из  умов  людей
навсегда.
     Снова эти слова, точно в таком порядке.
     - Это вся легенда? - спросил я. - Больше ничего?
     - Больше ничего, - ответил старик, и я знал, что он  говорит  правду.
Мы пошли к ожидавшим грузовикам,  и  я  вначале  обратился  к  Джозефу  на
шангаанском:
     - Иди с миром, друг мой. Веди машину острожно, заботься  о  тех,  кто
едет с тобой, они для меня очень ценны. - Джозеф разинул рот. Я повернулся
к слугам и сказал на сечуана:
     - Паук шлет вам привет и желает мира. -  Все  они  застыли,  когда  я
назвал свое прозвище, но когда они отъезжали и опомнились от изумления,  я
слышал, как они шумно смеются моей шутке. Потом  грузовики  исчезли  среди
деревьев, и вскоре шум их моторов сменился вечной тишиной буша.
     - Знаешь, - задумчиво сказала Салли,  -  кажется,  я  попалась.  Я  в
двухста милях от ближайшего жилья наедине с человеком,  в  чьей  морали  я
сильно сомневаюсь. - Потом хихикнула. - Ну разве это не замечательно?

     Я нашел место на краю обрыва, где можно было склониться  через  край,
придерживаясь за ветви  большого  молодого  дерева  -  бабуиновой  яблони.
Оттуда открывался хороший вид на весь обрыв и на открытую местность внизу.
Салли стояла снизу, рядом с молчаливой рощей, и я ее хорошо видел.
     Солнце, казалось, находится справа от нее, хотя мне оно светило прямо
в глаза. Оно было всего в десяти-пятнадцати градусах над горизонтом, и его
золотые лучи раскрасили скалу и листву в мягкие цвета.
     - Э-ге-гей! - ясно послышался крик Салли, и  она  подняла  вверх  обе
руки. На  выработанном  нами  языке  жестов  это  означало:  "Двигайся  по
наравлению ко мне".
     - Хорошо, - выдохнул я. Она, должно быть, увидела их. Я объяснил  ей,
как залонять глаза, чтобы косые  лучи  солнца  помогли  ей  проследить  за
прямым, как стрела,  полетом  крошечных  золотых  огоньков.  Старый  прием
охотников за дикими пчелами, чтобы отыскать их улей.  Меня  этому  научили
бушмены.
     Я оттолкнулся от края и начал  пробираться  среди  колючих  кустов  и
густого буша, покрывавшего вершину. Я догадывался, откуда начинать  поиск:
очень вероятно, что  улей  расположен  в  стене  красной  скалы,  покрытой
множеством щелей и трещин, и не прошло и пятнадцати минут, как  она  снова
замахала руками. Я услышал ее крик.
     - Прямо под тобой. - Я снова перегнулся через край и  увидел  золотые
огоньки пчел, возвращавшихся домой, в свой улей.
     Я видел и вход в улей, длинную  диагональную  трещину,  края  которой
покрыты бесцветным старым воском. Улей, должно  быть,  огромный,  судя  по
количеству  влетавших  работниц  и  по  грудам  воска  у  входа.  В   этом
недоступном месте его, вероятно,  сотни  лет  не  тревожили  ни  люди,  ни
животные. Редкость в земле, где так высоко ценится мед.
     Я привязал к нависшей над обрывом ветви свой  носовой  платок,  чтобы
отметить место, и быстро спустился на равнину  к  Салли.  Она  была  очень
возбуждена нашим маленьким  успехом,  и  мы  обсуждали  связанные  с  этим
возможности за обедом.
     - Ты действительно очень умен, док Бен.
     - Напротив, я медлителен, как судный день. Целых два дня передо  мной
были все признаки, и только теперь я их увидел, - самоуверенно заявил я. -
Все вокруг полно птицами, пчелами, животными,  а  для  них  нужно  большое
количесво поверхностной воды. Считается, что в окружности  в  двести  миль
нет такого источника. Ну, это явно неверно.
     - А где мы его отыщем? - она снова была полна энтузиазма.
     -  Не  могу  догадаться,  но  когда  найдем,  обещаю   тебе   кое-что
интересное.
     Когда вечером я  вошел  в  палатку  в  пижаме,  скромно  переодевшись
снаружи, она уже лежала в постели, натянув простыню  до  подбородка.  Я  в
нерешительности остановился между  двумя  походными  кроватями,  и  она  с
проказливой улыбкой пожалела меня и приоткрыла приглашающе свое одеяло.
     - Иди к мамочке, - сказала она.
     В холодной предрассветной полутьме я кутался в свою кожаную куртку на
верху обрыва и ждал восхода солнца. Я снова был очень счастлив,  некоторые
мои сомнения за ночь рассеялись.
     Внизу расстилалась темная равнина. Салли стояла  на  своем  месте,  у
рощи, вероятно, одинокая  и  слегка  испуганная  африканской  тьмой  с  ее
ночными шорохами и криками животных. Я помахал фонариком, чтобы подбодрить
ее, и тут стремительно  начался  рассвет.  Вначале  мягкие  розовые  тона,
туманный розовато-лиловый и багровый цвета, потом на  горизонте  появилось
солнце, и начали вылетать пчелы. Двадцать минут я следил  за  ними,  чтобы
определить  направление  и  цель  их  полета.  Работницы  широким   веером
разлетались по  равнине.  Это  собирательницы  пыльцы.  Я  установил  это,
перегнувшись  через  край  и  следя,  как  они  возвращаются:  когда   они
спускались на выступающий край ущелья, видны становились их задние  лапки,
вымазанные желтой пыльцой.
     Тут  я  обнаружил  и  другое  направление  полетов,  которое  вначале
пропустил. Большое количество работниц  опускалось  почти  вертикально,  к
темной листве молчаливой рощи прямо подо мной, а когда  они  возвращались,
на них не было пыльцы. Значит, это водоносы! Я дал сигнал Салли, указав на
основание утеса: на этот раз наши роли  поменялись  из-за  расположения  и
наклона солнечных лучей. Немного погодя она  помахала,  давая  знать,  что
заметила их, и я начал трудный спуск на равнину.
     Она показала мне опускающихся с утеса в рощу пчел, но  в  тени  утеса
они исчезали, прежде чем мы могли заметить их цель внутри  рощи.  Тридцать
минут мы следили за ними, потом сдались и начали поиски наудачу.
     К полудню я готов был  поклясться,  что  никакой  поверхностной  воды
здесь нет. Мы с Салли сидели, прислонясь спинами к стволу могучего  дерева
моба-хоба, дикой японской мушмуллы; легенды утвердают,  что  древние  люди
принесли с собой это дерево со своей родины. Мы смотрели друг на  друга  в
отчаянии.
     - Еще один пустой номер! - Пот покрывал лоб  и  виски  Салли,  темная
прядь волос прилипла к коже. Я пальцем мягко убрал ее за ухо.
     - Это где-то здесь. Все равно найдем, - заверил я ее,  но  сам  такой
уверенности не чувствовал. - Должно быть здесь. Просто должно быть.
     Она хотела ответить, но  я  прижал  палец  к  губам,  призывая  ее  к
молчанию. Я заметил движение за последним деревом в роще. Мы смотрели, как
стадо зеленых мартышек галопом пересекло открытое место, задрав  хвосты  в
воздух. Добравшись до деревьев, они с комическим облегчением взобрались на
ближайший ствол. Их маленькие черные лица с  беспокойством  поворачивались
из густой зеленой листвы, но мы сидели неподвижно, и они нас не заметили.
     Теперь они уверенно двинулись по верхушкам деревьев к утесу,  впереди
большие самцы, за ними матери с детьми, цеплявшимися снизу, а затем  толпа
полувзрослых обезьянок.
     Они добрались до вершины гигантского дикого  фигового  дерева,  корни
которого вросли в вертикальную стену утеса из красного камня и чьи широкие
зеленые ветви расстилались в пятидесяти футах над поверхностью,  -  и  тут
обезьяны начали исчезать.
     Это было удивительное зрелище: шестьдесят обезьян на  ветвях  дерева,
потом их число быстро сокращается, и все  они  исчезают.  Не  осталось  ни
одной.
     - Что с ними случилось? - прошептала Салли. - Поднялись по откосу?
     - Нет, не думаю, - я с торжествующей улыбкой повернулся к ней. -  Мне
кажется, я нашел, Сал. Думаю, что это так, но давай  дождемся  возвращения
обезьян.
     Двадцать минут спустя обезьяны снова начали неожиданно появляться  на
ветвях дикого инжира. Неторопливо все стадо двинулось вдоль  утеса,  и  мы
подождали, пока они не ушли, прежде чем подниматься самим.
     Толстые перевившиеся корни дикого  инжира  образовывали  лестницу  из
разной величины ступеней, которая вела к тому месту, где  ствол  появлялся
из скалы. Мы поднялись по этой лестнице и начали осматривать ствол, обходя
его,  всматриваясь  под  нависающие  ветви.  Ствол  гигантский,  не  менее
тридцати футов в окружности, распющенный  и  деформированный  контактом  с
неровной стеной из красного камня. И даже теперь мы могли бы не  заметить,
если бы не отполированная гладкая тропа, ведущая прямо в скалу,  -  тропа,
проложенная копытами, ступнями, лапами  за  тысячи  лет.  Тропа  проходила
между толстым желтым стволом дикой фиги и стеной скалы. Точно так же часто
вход в пещеру находится за водопадом и скрывается  стеной  падающей  воды:
ствол дерева заслонял вход.
     Мы с Салли  всматривались  в  темное  углубление  за  стволом,  потом
посмотрели друг на друга. Глаза ее  горели,  на  щеках  вспыхнули  розовые
пятна.
     - Да! - прошептала она, и я кивнул, не в силахговорить.
     - Пошли! - Она взяла меня за руку, и мы вошли.
     Отверстие представляло  собой  длинную  вертикальную  щель  в  стене,
откуда-то  сверху  падал  свет.  Глядя  вверх,  я   заметил,   что   стены
отполированы лапами поколений обезьян, приходивших сюда.
     Мы спускались по проходу, стены  уходили  вверх  на  двадцать  футов,
соединяясь вверху под углом. Тут же стало ясно, что  мы  не  первые  люди,
пришедшие сюда. Гладкие  ровные  красные  стены  были  покрыты  множеством
великолепных бушменских наскальных росписей.  Я  никогда  не  видел  таких
прекрасных и хорошо сохранившихся росписей.
     - Бен! О Бен! Ты только посмотри! - Одна из  специальностей  Салли  -
искусство бушменов. -  Это  настоящая  сокровищница.  О,  ты  удивительный
мудрый человек! - Глаза ее горели, как фонари.
     - Пошли! - потянул я ее за руку. На это у нас будет много времени.
     Мы медленно двинулись по узкому проходу, который постепенно опускался
на протяжении добрых ста футов. Крыша вверху становилась  все  выше,  пока
совсем не потерялась в полумгле. Мы  слышали,  как  в  темных  углублениях
вверху прохода пищат летучие мыши.
     - Впереди свет, - сказал я,  и  мы  оказались  в  большом  помещении,
круглом, примерно в триста футов в диаметре; стены  поднимались  вверх  на
двести футов. Как внутренние поверхности конуса, они сужались к маленькому
отверстию высоко вверху, в котором виднелось безоблачное голубое небо.
     Я сразу понял, что это интрузия известняка в красный песчаник  и  что
все в целом - типичная карстовая воронка, очень похожая на Сонный  Бассейн
в Синойе в Родезии.
     Здесь  тоже  в  дне  пещеры  был  бассейн.  Вода  кристально  чистая,
очевидно, очень глубокая, бледно-зеленоватая,  примерно  в  сто  пятьдесят
футов в поперечнике; поверхность воды зеркально гладкая и спокойная.
     Мы с Салли стояли и смотрели на этот бассейн. Красота огромной пещеры
парализовала нас. В маленькое отверстие на высоте в двести футов солнечные
лучи струились, как свет сильного прожектора, ударяясь о блестящие стены и
освещая всю пещеру призрачным отраженным светом.
     Стены пещеры на  высоту  до  пятнадцати  футов  и  больше  тоже  были
украшены замечательными бушменскими росписями. В  некоторых  местах  вода,
просачивающаяся сквозь камень, уничтожила грациозные фигуры и рисунки,  но
по большей части все было в прекрасной сохранности. Нам с Салли предстояло
не менее двух лет работать в этом удивительном месте.
     Она медленно  отняла  у  меня  руку  и  подошла  к  краю  изумрудного
бассейна. Я оставался у выхода из туннеля, глядя на нее с  восхищением,  а
она наклонилась и стала вглядываться в неподвижную воду.
     Потом  выпрямилась  и  медленно,  неторопливо   начала   раздеваться.
Остановилась, обнаженная, на краю бассейна, и кожа у нее  была  бледная  и
прозрачная, как ивестняковые утесы. Тело ее, несмотря на  свою  велчину  и
силу, по изяществу линий и  текстуре  напомнило  мне  старинные  китайские
статуэтки из слоновой кости.
     Как жрица какой-то древней языческой религии,  встала  она  на  самом
краю и подняла руки. Со странной атавистической дрожью этот жест вызвал  в
моем сознании древний забытый  ритуал.  Что-то  таилось  глубоко  во  мне,
рвалось наружу, может быть, благословение или заклинание.
     Потом она нырнула, длинный грациозный изгиб  белого  тела  и  летящие
темные волосы. Коснулась воды и ушла вглубь.  Ее  прекрасная  фигура  ясно
видна была в глубине, потом она начала медленно подниматься и вынырнула на
поверхность. Длинные черные волосы  облепили  шею  и  плечи,  она  подняла
стройную руку и поманила меня.
     Я чуть не заплакал от облегчения. Я вдруг понял, что не  надеялся  на
ее возвращение из этих загадочных зеленых глубин. Подошел к краю бассейна,
чтобы помочь ей выбраться из воды.
     Потом мы обошли всю окружность пещеры  и  весь  проход,  ошеломленные
изобилием рисунков и гравировки. Лицо Салли сияло от восторга и удивления.
     - Не менее двух тысяч лет покрывались эти стены рисунками, Бен.  Это,
должно быть, очень святое место для маленьких желтых людей.
     Мы не успели обойти и половины пещеры, как свет начал  тускнеть  и  в
проходе было холодно и страшно, когда мы ощупью пробирались наружу. Только
тут я понял, что весь день мы не ели.
     Пока Салли подогревала жаркое из мяса  антилопы-нильгау  с  луком,  я
вызвал по радио Питера Ларкина и обрадовался, услышав, что  два  грузовика
благополучно  достигли  Мауна.  Я  попросил  Ларкина  отправить  сообщение
Лорену. "Передайте ему, что мы обнаружили интересные наскальные росписи  и
станемся здесь на неопределенное время".
     - У вас есть вода? -  ревел  Ларкин,  голос  его  искажали  помехи  и
шотландское виски.
     - Да. Мы нашли здесь хороший источник.
     - Вы нашли воду? - взревел Ларкин. - Там нет никакой воды!
     - Небольшое углубление в скалах, заполнившееся в последние дожди.
     - А, понятно. Тогда хорошо. Связывайтесь со мной. Конец.
     - Спасибо, Питер. Конец.
     - Ах ты враль - улыбнулась мне Салли, когда я выключил передатчик.
     - Все хорошо для хорошей цели, - согласился я, и мы  начали  готовить
лампы, фотоаппараты и оборудование для зарисовки росписей назавтра.

     Старый самец слон  смертельно  ранен.  Кровь,  липкая  и  сверкающая,
льется из ран в горле и на плече, и древка пятидесяти стрел торчат из  его
огромного тела. Он стоит, загнанный, со  спиной,  изогнутой  в  агонии,  а
вокруг  кишат  маленькие  храбрые  желтые  воины,  с  натянутыми   луками,
наложенными на тетиву стрелами. С десяток воинов разбросан по тропе охоты,
их  хрупкие  тела  раздавлены  гигантскими  толстыми  ногами  и  разорваны
клыками, но остальные окружили жертву и готовы к убийству.
     Древний  художник  наполнил  наскальный  рисунок  таким  движением  и
драматизмом, что я чувствовал себя настоящим свидетелем этой охоты. Однако
свет ненадежный, и мне пришлось выбрать пленку N11 при экспозиции  в  одну
десятую секунды.
     Неохотно я решил воспользоваться вспышкой. Где возможно,  я  стараюсь
обходиться без нее, потому что она искажает цвета  и  добавляет  фальшивые
блики. Я начал устанавливать треножник и  аппарат,  когда  меня  окликнула
Салли.
     - Бен! Пожалуйста, иди сюда!
     Искажающий эффект огромной пещеры не  мог  скрыть  ее  возбуждения  и
настоятельности просьбы, поэтому я быстро пошел к ней.
     Салли была в основной  пещере  возле  изумрудного  бассейна  у  круто
поднимающейся стены. Тут темно, и фонарь Салли был направлен на стену.
     - Что случилось, Сал? - спросил я, подходя.
     - Смотри. - Она передвинула луч ниже, и я увидел изображение огромной
человеческой фигуры.
     - Боже! - воскликнул я. - Белая леди Брандберга!  (Подстрочное  прим.
Принадлежит автору. - Белая леди Брандберга - одно из наиболее известных и
вызывающих наибольшие споры наскальных  изображений,  открытых  в  Африке.
Общепризнанная  датировка  -  около  двухсотого   года   нашей   эры,   но
интерпретация изображения вызывает  многочисленные  разногласия.  В  одном
источнике утверждается, что это человек, готовящийся  к  ксозскому  обряду
обрезания и предварительно обмазанный белой глиной (и это в тысяче миль от
территории ксоза). Знаменитый аббат Брейль назвал  изображенного  леди,  а
Кредо Мутва в своей недавней  книге  "Ибада,  дети  мои"  свою  любопытную
интерпретацию завершает  словами:  "Это  вовсе  не  леди,  а  поразительно
красивый молодой белый, один из великих императоров, правивших африканской
империей Ма-ити (финикийцы) почти два столетия").
     Салли провела лучом фонаря по фигуре, пока  не  осветила  характерный
выступ между бедер.
     - У этой  леди  кое-что  подвешено,  -  прошептала  она,  -  если  ты
понимаешь, что я имею в виду.
     Фигура  шести  футов  высотой,  в  желтом  нагруднике,  в   изысканно
украшенном шлеме с высоким изогнутым гребнем. На левом плече круглый  щит,
на  котором  желтые  орнаментальные   розетки   посажены   кругом   вокруг
центрального утолщения. В другой руке лук и колчан со стрелами, а с  пояса
свисает большой меч и боевой топор. Икры  защищены  поножами  из  того  же
желтого металла, а на ногах легкие открытые сандалии.
     Кожа у  фигуры  смертельно  белая,  на  грудь  спускается  ярко-рыжая
борода. Изображение преувеличенных по  размеру  половых  органов  является
стилизованным указанием на высокое положение. Общий  эффект  нисколько  не
неприличный, он придавал фигуре мужскую гордость и высокомерие.
     - Белый человек, - прошептал я. - Нагрудник  и  круглый  щит,  лук  и
боевой топор. Может быть...
     - Финикийский царь, - закончила за меня Салли.
     - Но финикиец скорее был бы черноволосый, с крочковатым носом.  Среди
древних этот человек был бы весьма  необычен,  мягко  выражаясь.  Атавизм,
вероятно, черты северосредиземноморских предков. Сколько лет рисунку, Сал?
     - Не могу сказать точно. Примерно две тысячи лет. На этой стене самые
древние изображения пещеры.
     - Посмотри, Сал, - сказал я оживленно.
     За центральной виднелось множество крошечных фигурок, следовавших  за
царем. У них не было таких подробностей,  но  мечи  и  шлемы,  несомненно,
такие же.
     - А посмотри сюда, - Салли осветила фонарем ряд из двадцати  примерно
одетых в белое фигур  у  ног  царя.  Крошечные  фигурки,  примерно  девяти
дюймов.
     - Вероятно, жрецы. Бен, смотри, смотри!
     Она провела лучом фонарика по каменному ковру, и я в первый момент не
узнал его, потом  мое  сердце  дрогнуло.  Как  огромная  фреска,  частично
уичтоженная влагой, мхами и лишайниками, частично  закрытая  нарисованными
поверх нее мириадами фигур людей и  животных,  развертывалось  изображение
каменной крепостной стены. Стена была сложена из блоков, причем ясно  были
видны их соединения,  а  по  ее  вершине  проходил  декоративный  пояс  из
шевронов, аналогичный тому, что украшает главную храмовую стену  в  руинах
Зимбабве. За стеной виднелись  очертания  фаллических  башен,  которые  мы
надеялись найти.
     - Это наш город, Бен. Наш затерянный город.
     - И наш затерянный царь, Салли, и его жрецы, его воины и... О,  Боже!
Салли, ты только посмотри!
     - Слоны! - воскликнула она. - Боевые слоны с лучниками на спинах, как
те, что использовал Ганнибал в войне с Римом. Карфагеняне, финикийцы!
     Всего было так много, изогнутая стена длиной в сто футов и высотой  в
пятнадцать, и каждый квадратный дюйм ее был покрыт бушменскими  рисунками.
Фигуры и формы переплетались, некоторые более ранние были  покрыты  сверху
другими и сгладились; другие, подобно нашему белому царю, гордо оставались
нетронутыми. Огромный труд - развернуть всю эту массу изображений, которая
рассказывает об утраченной цивилизации. Это дело Салли, моя  камера  может
лишь зафиксировать дикое смешение, а Салли  будет  тщательно  и  терпеливо
брать одну фигуру или группу фигур, казалось бы, совершенно  уничтоженных,
и восстанавливать на своих листах восковой бумаги.
     Но теперь, конечно, не до этой работы. Весь остаток дня  мы  с  Салли
ползали вдоль стены,  всматриваясь,  трогая  и  восклицая  от  восторга  и
изумления.
     Вернулись мы вечером в лагерь физически  и  эмоционально  истощенные.
Питер Ларкин получил сообщение от Лорена:
     - Он желает вам удачи; один из вертолетов - разведчиков нефти будет в
вашем районе в течение следующих нескольких дней; дайте список  того,  что
вам необходимо. Он все вам привезет.
     Следующие десять дней были самыми счастливыми в  моей  жизни.  Как  и
пообещал Лорен, прилетел вертолет с надписью "Стервесант ойл" на фюзеляже.
Он привез массу необходимого, деликатесы, еще одну  палатку,  набор  карт,
разведывательный теодолит, керосин для ламп, пищу, сменную одежду для  нас
обоих, бумагу и краски для Салли, пленку для меня и даже несколько бутылок
солодового  виски  Глен  Грант,  этого  универсального  средства  от  всех
человеческих бед. Лорен в своей записке предлагал мне заниматься тем,  что
кажется мне перспективным, и затратить на это сколько угодно  времени.  Он
полностью поддерживает меня, но я не должен слишком долго  держать  его  в
неизвестности, потому что он "умирает от любопытства".
     Я передал ему свою благодарность, пленку с наскальными изображениями,
среди которых не было  самых  древних,  и  кучу  полиэтиленовых  мешков  с
образцами краски из разных мест пещеры для  радиоуглеродного  датирования.
Потом вертолет снова улетел, оставив нас в нашей идиллии.
     Ежедневно мы работали с самого утра дотемна, составляли  план  пещеры
на плоскости и на разных уровнях высоты, фотографировали все изображения и
наносили их на схему, отмечая положение относительно  нашего  царя.  Салли
разрывалась  между  помощью  мне  и  выполнением  собственной  работы   по
выделению наиболее древних рисунков.  Мы  работали  в  полном  согласии  и
взаимопонимании,  делая  перерывы  только  для  того,   чтобы   поесть   у
изумрудного пруда или поплавать вместе обнаженными в прохладной прозрачной
воде, а иногда просто чтобы полежать на скалах и поговорить.
     Вначале наше появление  в  пещере  серьезно  отразилось  на  экологии
местной фауны, но как мы  и  надеялись,  животные  скоро  привыкли.  Через
несколько дней птицы снова стали прилетать через отверстие в крыше пещеры,
чтобы напиться и выкупаться в бассейне. Вскоре они перестали  обращать  на
нас внимание, занимаясь своими шумными омовениями, расплескивая воду, а мы
отрывались от работы и смотрели на них.
     Даже обезьяны, привлеченные жаждой, вначале осторожно  прокрадывались
через проход, торопливо глотали воду и тут же убегали. Вскоре  эти  робкие
набеги стали более смелыми и  наконец  превратились  в  настоящую  помеху:
обезьяны крали наш ланч и любые  предметы,  которые  мы  по  неосторжности
оставляли. Мы их прощали, потому что их ужимки  всегда  нас  развлекали  и
забавляли.
     Прекрасные  дни,  заполненные  работой,  приносящей   удовлетворение,
товарищескими любовными отношениями и глубоким  миром  в  этом  прекрасном
месте. Лишь однажды произошло событие, несколько нарушившее  мое  счастье.
Мы с Салли сидели перед портретом нашего удивительного белого  царя,  и  я
сказал: "Этого  они  не  смогут  отрицать,  Сал.  Придется  этим  ублюдкам
перестраивать свои ограниченные мозги".
     Она  поняла,  что  я  говорю  об  этих  разоблачителях,  общественных
обвинителях,   о   политико-археологах,   которые   любое    свидетельство
перекраивают, чтобы оно  удовлетворяло  их  теориям,  тем  самым,  которые
жестоко критиковали меня и мои книги.
     - Не будь так уверен, Бен, - предупредила меня Салли. -  Они  это  не
примут. Я уже  слышу  их  брюзгливые  голоса.  Это  всего  лишь  отражение
преданий бушменов, можно их интерпретировать по-разному. Ты  помнишь,  как
они обвиняли аббата Брейля в ретушировании рисунков в Брандберге?
     - Да. Жаль, но это  действительно  вторичные  изображения.  Когда  мы
продемонстрируем рисунки стен, они скажут: "Да, но где же сами стены?"
     - А наш царь, наш прекрасный мужественный царь-воин, - она  взглянула
на него. - Его лишат мужественности. Он станет  еще  одной  "белой  леди".
Боевой щит станет букетом цветов, молочно-белая кожа заменится  ритуальной
глиной, ярко-рыжая борода вдруг станет шарфом или ожерельем, и  когда  они
воспроизведут портрет, он будет слегка  изменен  в  этих  направлениях.  А
"Британская энциклопедия" по-прежнему будет утверждать, - тут она изменила
голос, подражая некоему педантичному и напыщенному лектору, - "современная
наука считает, что это работа некоей  группы  банту,  возможно,  шона  или
макаланг".
     -  Хотел  бы  я...  как  бы  я  хотел,  чтобы  мы  наши  какое-нибудь
неопровержимое доказательство, - жалобно сказал я. Впервые я  задумался  о
предоставлении нашего открытия моим ученым собратьям, и мысль эта  так  же
ужасна, как  падение  в  яму,  полную  черных  гадюк.  Я  встал.  -  Давай
поплаваем, Сал.
     Мы неторопливо поплавали рядом  взад  и  вперед  по  бассейну.  Потом
выбрались и сели на солнце,  побривавшемся  через  крышу.  Чтобы  изменить
настроение, я попытался сменить тему. Взял  Салли  за  руку  и  с  грацией
раненого носорога выпалил: "Салли, пойдешь за меня замуж?"
     Она повернула ко мне удивленное лицо, щеки и ресницы у  нее  все  еще
были покрыты каплями воды, целых десять секунд она смотрела на меня, потом
начала хохотать.
     - О, Бен, как ты старомоден! Ведь сейчас двадцатый век. Только потому
что ты обидел бедную девушку - ты вовсе не должен на  ней  жениться!  -  И
прежде чем я смог возразить, она встала и снова нырнула в бассейн.
     Весь остаток дня она была занята своими красками и  кисточками,  и  у
нее не было времени не только поговорить со мной, но  даже  посмотреть  на
меня. Сообщение было ясным  и  недвусмысленным:  есть  такие  области,  на
которые Салли накладывает абсолютный запрет.
     Плохой день, но я  хорошо  усваиваю  уроки.  Я  решил  брать  столько
счастья, сколько можно, и не подгонять события.
     Вечером Ларкин передал мне еще одно сообщение от Лорена.
     - Ваши образцы 1 - 16 дали средний результат радиоуглеродного анализа
1620 плюс минус 100 лет. Поздравляю. Выглядит все прекрасно. Когда я узнаю
всю тайну? Лорен.
     Я приободрился при этой новости. Если  предположить,  что  бушменский
художник был непосредственным свидетелем того, что изображал, где-то между
двухсотым и четырехсотым годами нашей эры вооруженный финикийский воин вел
свои армии и боевых слонов по этой такой любимой мною земле. Я  чувствовал
вину за то, что не посвящаю Лорена во все тайны пещеры, но пока еще  рано.
Я хотел еще немного сохранить ее для себя, пользоваться миром  и  красотой
этой пещеры, незапятнанной ничьими  глазами.  Больше  того,  пещера  стала
храмом моей любви к Салли. Она, как и для древних бушменов, стала для меня
святым местом.
     На следующий день Салли как будто старалась загладить причиненную мне
боль. Она одновременно была и любящей, и насмешливой, и озорной. В полдень
в лучах солнца на скале у бассейна мы любили друг друга. Салли снова мягко
и искусно взяла на себя инициативу. Это прогнало печаль из моего сердца  и
заполнило его до краев счастьем.
     Мы  лежали  обнявшись  и  сонно  перешептывались,   когда   я   вдруг
почувствовал  чье-то  присутствие  в  пещере.  Меня  охватила  тревога,  я
приподнялся на локте и посмотрел в сторону входа.
     В полумраке туннеля виднелась коричнево-золотая человеческая  фигура.
В короткой кожаной набедренной повязке, с колчаном  и  коротким  луком  за
плечами, на шее ожерелье из скорлупы страусиных яиц  и  черных  обезьяньих
бобов. Маленькая фигура, с десятилетнего ребенка,  но  с  лицом  взрослого
мужчины. Раскосые глаза и  широкие  плоские  скулы  придавали  этому  лицу
азиатскю внешность,  но  нос  расплющен,  а  губы  полные  и  чувственные.
Маленький куполообразный  череп  покрыт  шевелюрой  из  коротких  курчавых
черных волос.
     Мгновение мы смотрели друг  другу  в  глаза,  потом,  как  вспугнутая
птица, маленький человек исчез, растворился во тьме тоннеля.
     - Что случилось? - шевельнулась рядом Салли.
     - Бушмен, - ответил я. - Здесь, в пещере. Смотрит на нас.
     - Где?
     - Он ушел. Одевайся, быстрее!
     - Это опасно, Бен? - Голос у нее был хриплым.
     - Да. Очень! - я быстро натягивал  одежду,  стараясь  избрать  лучший
способ действий, продумывая  слова,  которые  произнесу.  Хотя  кое-что  я
позабыл, все же я обнаружил, что владею языком,  благодаря  упражнениям  с
Тимоти Магебой. Это бушмен с севра, а не из  Калахари,  языки  похожи,  но
отличия довольно значительны.
     - Они нападут на нас, Бен? - Салли уже оделась.
     - Нападут, если мы сделаем  что-нибудь  неправильное.  Мы  не  знаем,
насколько священно для них это место. Не нужно их напугать,  их  пугали  и
преследовали две тысячи лет.
     - О Бен. - Она придвинулась ко мне, и даже в  тревоге  я  наслаждался
тем, что она надеется на меня.
     - Они... не убьют нас?
     - Это дикие бушмены, Салли. Если ты будешь угрожать дикому животному,
оно нападет на тебя. Мне нужно найти возможность поговорить с  ними.  -  Я
осмотрелся в поисках чего-нибудь, что можно использовать в качестве  щита,
чего-нибудь  такого,  в  чем   может   застрять   стрела   с   отравленным
наконечником. Яд, который вызовет медленную, но неминуемую смерть в  самых
страшных муках.
     Я выбрал кожаный футляр  теодолита,  разорвал  его  руками  по  швам,
расправил, чтобы получить большую площадь.
     - Иди за мной по проходу, Сал. Держись рядом.
     Она положила руку мне на плечо, и  я  медленно  пошел  по  проходу  в
скале, при помощи фонаря  осматривая  каждую  тень  и  каждое  углубление,
прежде чем пройти. Свет вспугнул летучих мышей, они с писком летали у  нас
над головами. Салли все сильнее сжимала мне плечо, но наконец мы добрались
до ствола, закрывавшего выход.
     Протиснулись между скалой и стволом, и яркий солнечный  свет  снаружи
больно ударил по глазам. Я тщательно осматривалкаждый ствол в роще, каждый
пучок травы, каждое углубление или возвышение на поверхности - ничего.  Но
они здесь, я знал это, спрятанные, ждут с терпением  и  сосредоточенностью
наиболее искусных охотников земли.
     Мы добыча, и нельзя уйти от этого факта. Общепринятые нормы поведения
неприменимы здесь, на пороге Калахари. Я вспомнил  судьбу  экипажа  Дакоты
южноафриканских военно-воздушных сил, совершившей  вынужденную  посадку  в
пустыне десять лет назад. Семью бушменов, которая сделала это,  разыскали,
и я летал в Габеронес и был переводчиком  на  суде.  На  суде  бушмены  не
снимали  повязки  из  парашютного  шелка,  и  лица  у  них  были  детские,
доверчивые, без всякой вины, когда они отвечали на мой вопрос:
     - Да. Мы убили их. - Запертые в  современной  тюрьме,  как  пойманные
птицы, они погибли через двенадцать месяцев, все умерли.  Воспоминание  об
этом ужасало, и я постарался забыть о нем.
     - Слушай меня внимательно, Салли. Ты должна оставаться здесь. Что  бы
ни случилось. Я выйду к ним. Поговорю. Если... - я  подавился  и  вынужден
был прочистить горло... - если в меня попадет  их  стрела,  у  меня  будет
около получаса прежде чем... - я прорвал  фразу.  -  Мне  хватит  времени,
чтобы добраться до лендровера  и  вернуться  за  тобой.  Ты  можешь  вести
машину. Тебе не составит труда  двигаться  по  нашему  следу  в  котловине
Макарикари.
     - Бен, не ходи. О Боже, Бен, пожалуйста.
     - Они будут ждать, Сал. До темноты. Я должен идти сейчас,  при  свете
дня.
     - Бен...
     - Жди здесь. Что бы ни случилось, жди здесь. - Я стряхнул ее  руки  и
вышел из отверстия.
     - Мир, - обратился я к ним на их языке. - Между нами нет вражды.
     Я сделал шаг в солнечном свете.
     - Я друг.
     Еще  один  медленный  шаг,  вниз  по  изогнутым  корням  дикой  фиги.
Расправленный футляр теодолита я держал перед собой.
     - Друг! - обратился я снова. - Я вашего народа. Я вашей семьи.
     Я медленно пошел по молчаливой враждебной роще.  Никакого  ответа  на
мои слова,  ни  звука,  ни  движения.  Впереди  упавшее  дерево.  Я  начал
пригибаться к нему, испытывая сильнейшее напряжение и страх.
     - У меня нет оружия, - сказал  я,  а  роща  оставалась  молчаливой  и
зловещей в послеполуденной тишине.
     Я уже почти  скрылся  за  стволом,  когда  услышал  щелчок  спущенной
тетивы. Я нырнул в убежище за мертвым стволом. Рядом с  головой  пролетела
стрела, жужжа в тишине. Прижавшись лицом к земле,  я  трепетал  от  страха
неминуемой смерти, пролетевшей мимо.
     Услышал сзади шаги: кто-то бежит, и повернулся, готовый защититься.
     От дикой фиги ко мне бежала Салли, нарушив мои инструкции, лицо у нее
смертельно бледно от ужаса, рот раскрыт в молчаливом крике.  Она  увидела,
что я упал и лежу неподвижно. Мысль о том,  что  я  умер,  вызвала  у  нее
панику. Когда я шевельнулся, она поняла свою  ошибку,  и  остановилась  на
бегу, осознав свою уязвимость.
     - Назад, Салли! - крикнул я. - Назад! - Ее неуверенность превратилась
в отчаяние, она остановилась на полпути от входа в пещеру,  не  зная,  что
делать.
     Краем глаза я увидел,  как  из  травы  поднимается  маленький  желтый
бушмен. Он уже наложил  стрелу  на  тетиву,  прицелился.  Он  находился  в
пятидесяти шагах от Салли  и  на  секунду  застыл,  прежде  чем  выпустить
стрелу.
     Я нырнул в пространство, разделявшее меня и Салли, и в тот же  момент
бушмен выстрелил. Стрела и  я  двигались  пересекающимися  курсами  -  две
стороны треугольника, а вершина - Салли.
     Я видел полет стрелы на высоте живота Салли и  знал,  что  не  успею,
стрела  долетит  раньше.  С  отчаянием  бросил  кожаный  чехол.  Он  летел
медленно, поворачиваясь в воздухе, и стрела ударилась в него. Смертоносный
железный наконечник вымазанный ядом, застрял в прочной коже. И  стрела,  и
чехол безвредно упали у ног Салли, я подхватил Салли на руки и, согнувшись
под ее весом, заторопился в укрытие упавшего ствола.
     Бушмен по-прежнему стоял на коленях в  траве.  Он  протянул  руку  за
плечо и достал еще одну стрелу из колчана, привычным движением наложил  ее
на тетиву и натянул.
     Теперь увернуться было  невозможно,  и  я  продолжал  бежать.  Тетива
запела, стрела полетела, и я тут же ощутил сильный удар в  шею.  Я  понял,
что в меня попали; с Салли на руках я упал за мертвый ствол.
     - Я думаю, он попал в меня, Сал. - Я чувствовал, как  стрела  свисает
мне на грудь,  и  откатился  от  Салли.  -  Переломи  древко,  не  пытайся
вытащить.
     Мы лежали, глядя друг на друга, наши глаза лишь в  нескольких  дюймах
друг от друга. Теперь, когда я уже мертвец, я  не  испытывал  страха.  Все
кончено. Даже если  в  меня  попадет  еще  десять  стрел,  судьба  моя  не
изменится.  Остается  только  обезопасить  Салли,   пока   яд   не   начал
действовать.
     Салли протянула дрожащие руки, взялась за  хрупкое  древко,  неохотно
приподняла его - и тут лицо ее прояснилось.
     - Твой воротник, Бен. Она застряла в воротнике твоей куртки. Она тебя
не коснулась.
     Я почувствовал сильнейшее облегчение, провел руками по древку  стрелы
и понял, что я еще не мертв. Осторожно лег на бок, Салли удерживала острие
стрелы подальше от моего тела, а я неловко снял свою легкую куртку хаки. С
отвращением  посмотрел  на  страшную   самодельную   смерть   с   железным
наконечником  и  на  липкий,  похожий  на  ириску,  яд,  покрывавший  этот
наконечник, потом отбросил куртку и стрелу в сторону.
     - Боже, как близко, - прошептал я. - Слушай, Сал. Мне кажется, он там
только один. Молодой человек и, вероятно, боится не меньше  нас.  Попробую
снова поговорить с ним.
     Я прополз вперед,  оставаясь  в  укрытие,  и  заговорил  убедительно,
насколько позволяло пересохшее горло.
     - Я твой друг. Хоть ты и послал  в  меня  свои  стрелы,  я  не  стану
воевать с тобой. Я жил с твоим народом, я один из вас.  Откуда  иначе  мне
знать твой язык?
     Смертельная, непроницаемая тишина.
     - Как иначе я мог бы знать твой язык? - повторил я, напрягая  слух  в
ожидании овтетного звука.
     И тут заговорил бушмен, высоким голосом, похожим на напев  флейты,  с
прищелкивающими звуками.
     - Лесные дьяволы говорят на многих языках. Я не слушаю твои обманы.
     - Я не дьявол. Я жил  с  твоим  народом.  Ты  когда-нибудь  слышал  о
человеке по имени Птица Солнца?  -  Так  меня  называли  бушмены.  -  Этот
человек жил с семьей Ксаи и стал их братом.
     Снова молчание, но теперь я почувствовал неуверенность  бушмена;  тот
удивлен, больше не боится и не так смертельно опасен.
     - Ты знаешь старика по имени Ксаи?
     - Знаю, - признал бушмен, и я облегченно перевел дыхание.
     - А о человеке по имени Птица Солнца слышал?
     Снова пауза, потом неохотный ответ: "Люди говорили о нем".
     - Это я.
     Молчание продолжалось не менее десяти минут. Я знал,  что  бушмен  со
всех точек зрения обдумывает мое утверждение. Наконец он снова заговорил.
     - Мы с Ксаи охотимся вместе этим летом. К темноте он будет здесь.  Мы
подождем его.
     - Мы подождем его, - согласился я.
     - Но если ты двинешься, я  тебя  убью,  -  предупредил  бушмен,  и  я
поверил ему на слово.

     Старый бушмен Ксаи ростом мне по плечо, а видит Бог, я не  гигант.  У
него характерные сплющенные черты лица, широкие скулы и  восточные  глаза,
но кожа сухая и сморщенная, как старый желтый изюм. Морщины покрывают  все
тело, будто он оклеен старым хрупким пергаментом. Короткие курчавые волосы
на  голове  дымчато-серые  от  возраста,  но  зубы  поразительно  белые  и
здоровые, а глаза черные и сверкающие. Я часто  думал,  что  такие  глаза,
оживленные, озорные и любопытные, должны быть у эльфов.
     Когда я рассказал ему, как его друг пытался нас убить,  он  счел  это
отличной шуткой  и  начал  производить  небольшие  взрывы  тонкого  смеха,
одновременно деликатно прикрывая рот рукой. Второй бушмен, по  имени  Гал,
был молод и к тому же  женат  на  одной  из  дочерей  Ксаи,  поэтому  Ксаи
позволил себе безжалостно над ним издеваться.
     - Птица Солнца - белый дьявол! - хохотал  он.  -  Быстрей  стреляй  в
него, Гал! Пока он не  улетел.  -  Побежденный  собственным  смехом,  Ксаи
принялся приплясывать небольшими кругами, имитируя, как,  по  его  мнению,
должен был улететь белый дьявол. Гал был очень смущен и  смотрел  на  свои
переступающие в пыли ноги. Я тоже пытался смеяться, но все время помнил об
отравленных стрелах.
     Ксаи неожиданно прекратил смеяться и требовательно спросил:
     - Птица Солнца, у тебя есть табак?
     - О Боже! - воскликнул я по-английски.
     - Что  случилось?  -  Салли  встревожил  мой  тон,  она  решила,  что
произошло что-то ужасное.
     - Табак, - ответил я. - У нас его нет. - Ни Салли, ни я не пользуемся
этим зельем, таким драгоценным для бушменов.
     - Лорен оставил в лендровере ящик сигар, - напомнила она. - Подойдут?
     Гал и Ксаи очень заинтересовались алюминиевыми цилиндрами, в  которые
упакованы сигары "Ромео и Джульетта". После того как я показал им, как  их
открыть и достать табак, они ворковали и щебетали от  радости.  Ксаи,  как
истинный любитель, понюхал сигару, одобрительно кивнул и откусил.  Пожевал
немного и затолкнул изжеванный комок под верхнюю губу. А  сигару  протянул
Галу, который тоже откусил от нее кусок, следуя примеру Ксаи.  Они  сидели
на корточках, сияя от счастья, и сердце мое устремилось к  ним  навстречу.
Так мало нужно им для счастья.
     Они провели с нами ночь, жарили на нашем костре  крыс,  наколотых  на
прутья, как шашлык. Крыс они не свежевали и не снимали шкуры,  которая  на
огне тлела и пахла, как тлеющие тряпки.
     - Меня сейчас вырвет, - прошептала Салли, побледнев, глядя на  то,  с
каким аппетитом наши два друга едят.
     - Почему они называют тебя Птицей Солнца? - спросила она позже,  и  я
перевел ее вопрос Ксаи.
     Он подпрыгнул и великолепно сымитировал движения  нектарницы,  быстро
кивая головой и размахивая руками. Очень похоже: бушмены  прекрасно  знают
природу.
     - Они говорят, что я так себя веду, когда возбужден, - объяснил я.
     - Да! - воскликнула  Салли,  захлопав  в  восхищении  руками,  и  все
засмеялись.
     Утром мы все вчетвером  пошли  в  пещеру,  и  в  ней  маленькие  люди
чувствовали себя как дома. Я сфотографировал их, а Салли зарисовала, когда
они сидели на скале у бассейна. Ее очаровали их изящные маленькие  руки  и
ноги,  их  увеличенные  ягодицы  -  известная  анатомическая  особенность,
называемая стеатопигия, которая позволяет им запасать пищу, как  верблюдам
воду, и прожить в суровой пустыне. Гал рассказал Ксаи, чем  мы  занимались
вчера, когда он нас увидел, и это  вызвало  многочисленные  комментарии  и
смех. Салли пожелала узнать, в чем дело, я объяснил ей, и  она  вспыхнула,
как солнце, - приятная перемена, потому что обычно краснею я.
     Бушменам чрезвычайно понравились  рисунки  Салли,  и  я  отвел  их  к
наскальным изображениям.
     - Это рисунки моего народа, - похвастал Ксаи.  -  Это  место  наше  с
самого начала.
     Я показал на  портрет  бедлого  царя,  и  Ксаи,  ничего  не  утаивая,
объяснил:
     - Это царь белых призраков.
     - Где он живет?
     - Он живет со своей армией призраков на луне, - объяснил Ксаи, а  мои
критики обвиняют меня в романтике!
     Мы некоторое время обсуждали эту проблему, и я  узнал,  как  призраки
перелетают с луны на землю, что  они  расположены  к  бушменам,  но  нужно
соблюдать осторожность, потому  что  лесные  дьяволы  иногда  притворяются
белыми призраками. Гал принял меня за одного из них.
     - Может, когда-то белые призраки были людьми?
     - Нет, конечно, нет, - вопрос сбил Ксаи с толку. -  Они  всегда  были
призраками и всегда жили на луне и в этих холмах.
     - Ты когда-нибудь видел их, Ксаи?
     - Мой дед видел белого царя. - Ксаи с достоинством избежал ответа  на
вопрос.
     - А это, Ксаи? - я указал на рисунок каменной  стены  с  шевронами  и
башнями, - что это такое?
     - Это Лунный город, - с готовностью ответил Ксаи.
     - Где он? На луне?
     - Нет. Он здесь.
     - Здесь? - переспросил я, начиная волноваться. - В этих холмах?
     - Да, - кивнул Ксаи и откусил еще кусочек сигары.
     - Где, Ксаи, где? Ты можешь показать мне его?
     - Нет. - Ксаи с сожалением покачал головой.
     - Почему нет, Ксаи? Я твой брат. Я из твоей семьи, - умолял я. - Твои
тайны - мои тайны.
     - Ты мой брат, - согласился Ксаи, - но я не могу показать тебе Лунный
город.  Это  призрачный  город.  Только  в  полнолуние  войско   призраков
спускается на землю, и тогда город ясно виден под холмами, но на  утро  он
исчезает.
     Я начал успокаиваться.
     - А ты сам видел Лунный город, Ксаи?
     - Мой дед видел, очень давно.
     - Дедушка многое повидал, - с горечью сказал я по-английски.
     - Что случилось? - поинтересовалась Салли.
     - Объясню позже, Сал, - ответил я и снова  повернулся  к  бушмену.  -
Ксаи, ты  когда-нибудь  в  своей  жизни  видел  такой  город?  С  высокими
каменными стенами, круглыми каменными башнями?  Не  в  этих  холмах,  а  в
другом месте? На севере, у большой реки, в пустынях запада - где угодно?
     - Нет, - ответил Ксаи. - Такого города я никогда  не  видел.  -  И  я
понял, что никакого утраченного города севернее великой котловины и  южнее
Замбези нет, иначе Ксаи увидел бы его за свои семьдесят  лет  беспрерывных
скитаний.
     - Вероятно, какой-нибудь древний бушмен забрался на 270 миль к северу
и увидел храм в Зимбабве, -  предположил  я,  когда  вечером  мы  с  Салли
обсуждали у костра слова старика бушмена. -  На  него  он  произвел  такое
впечатление, что, вернувшись, он нарисовал храм.
     - А как тогда объяснить белого царя?
     - Не знаю, Сал, - честно ответил я. - Может, это все же белая леди  с
букетом цветов.
     Похоже, когда  я  испытываю  сильное  разочарование  -  отказ  Салли,
рассказ о Лунном городе, - мой мозг  временно  отключается.  Я  совершенно
упустил ключевое место, хотя не заметить его было  невозможно.  А  ведь  у
меня коэффициент умственного развития 156, я почти гений!
     На  утро  бушмены  ушли  к  своим  семьям,  которые  они  оставили  в
котловине.  Они  унесли  сокровища,  которыми  мы  их  наделили.  Топорик,
туалетное зеркальце Салли, два ножа и  половину  коробки  сигар  "Ромео  и
Джельетта". Они растворились в обширности Калахари, ушли, не  оглядываясь,
и мы почувствовали, что что-то потеряли с их уходом.

     На следующей неделе снова прилетел  вертолет  и  привез  целую  груду
припасов и специального оборудования, о котором я просил Лорена.
     Мы с Салли отнесли в пещеру резиновую лодку и там надули у  бассейна.
Дули по очереди, пока не начинала кружиться голова.
     Салли спустила ее на воду и счастливо гребла,  пока  я  разбирался  с
остальным  оборудованием.  Тут  была  фиберглассовая  тяжелая  удочка,   в
двадцать пять унций, и коробка с прочной леской "Пенн Сенатор" 12. Записка
от Лорена: "Что это вы собираетесь выудить? Песчаную  рыбу  или  пустынную
форель? Л."
     Я прикрепил леску к удочке, пропустил ее через направляющие  колесики
и прицепил к концу пятифунтовое  свинцовое  грузило.  Опустил  груз  через
борт,  отключил  предохранитель  на  барабане  с  леской,  и  она   начала
разматываться.
     Как я и просил, плетеная дакроновая нить была помечена  через  каждые
пятьдесят футов, каждая отметка представляла собой цветной кружок,  хорошо
видный в прозрачной воде. Мы начали считать.
     - Пять, шесть, семь... Боже, Бен. Он бездонный.
     - Эти карстовые воронки могут уходить на большую глубину.
     - Одиннадцать, двенадцать, тринадцать.
     - Надеюсь, нам хватит  лески,  -  Салли  с  сомнением  посмотрела  на
оставшийся клубок.
     - Тут 800 ярдов, - ответил я. - Более чем достаточно.
     - Шестнадцать, семнадцать.  -  Даже  на  меня  это  подействовало.  Я
предполагал, что будет около 400 футов, как в Сонном бассейне в Синойе, но
леска продолжала разматываться.
     Наконец я почувствовал, что груз коснулся дна, и леска провисла. Мы с
благоговением посмотрели друг на друга.
     - Чуть больше восьмисот пятидесяти футов, - сказал я.
     - Даже страшно плавать над дырой такой глубины.
     - Что ж, - сказал  я  решительно,  -  я  планировал  исследовать  дно
бассейна  с  помощью  аппаратов  для  подводного  плавания,  но   придется
отказаться. То, что лежит на дне, останется там навсегда. Никто  не  может
погрузиться так глубоко.
     Салли  посмотрела  в  зеленые  глубины,  и   пятнистый,   движущийся,
отраженный свет бросил на ее лицо странный отсвет. В глазах  ее  появилось
странное выражение. Неожиданно она встряхнулась, дрожь прошла по всему  ее
телу, и она оторвала взгляд от зеленоватой поверхности.
     - Странное чувство. Как будто кто-то прошел по моей могиле.
     Я начал сматывать леску, а Салли легла на  дно  лодки  и  смотрела  в
отверстие в крыше. Вытаскивать леску оказалось не  так  легко,  но  работа
продвигалась.
     - Бен, - неожиданно сказала Салли, -  посмотри  туда.  -  Я  перестал
сматывать и посмотрел вверх. - С такого угла мы  никогда  не  смотрели  на
отверстие в крыше. Форма отверстия изменилась.
     - Туда, Бен. На ту  сторону.  -  Салли  указала.  -  Вот  эта  скала,
торчащая из крыши. Она слишком прямоугольная,  слишком  правильная,  чтобы
быть естественной.
     Я смотрел некоторое время. Потом с сомнением сказал: "Может быть".
     - Мы ведь не пытались найти это отверстие наверху, Бен, - с  надеждой
сказала Салли. - А можно это сделать? Давай поднимемся и посмотрим на этот
прямоугольный камень. Можно, Бен?
     - Конечно, - согласился я.
     - Сегодня. Сейчас! Уже больше двух часов. До темноты кончим.
     - Ну, давай. Можно прихватить с собой фонарики.

     Растительность  на  вершине  холма  оказалась  густой  и  колючей.  Я
обрадовался, что прихватил с собой мачете. Пришлось прорубать тропу. Снизу
мы отметили примерное расположение отверстия, но все равно почти два  часа
блуждали в зарослях, пока я чуть не свалился в него.
     Неожиданно прямо передо мной открылась пугающая черная  бездна,  и  я
отпрыгнул, чуть не сбив Салли с ног.
     - Чуть-чуть. - Я был потрясен и держался на приличном  расстоянии  от
отверстия,  обходя  его  к  тому  месту,  где  прямо  в  пустоту   торчала
прямоугольная скала.
     Наклонился, осматривая  камень.  Далеко  внизу  в  полутьме  блестела
поверхность изумрудного бассейна. Я  не  переношу  высоту  и  почувствовал
головокружение, когда наклонился, чтобы осмотреть боковую поверхность.
     - Поверхность правильная, Сал. - Я провел по ней руками. - Но никаких
признаков  обтесывания  я  не  вижу.  Конечно,  тут  сильно  подействовала
погода...
     Я  поднял  голову  и  застыл  в  ужасе.  Салли  ступила  на  каменную
платформу, будто это доска для  ныряния.  Она  стояла  на  самом  краю.  Я
смотрел на нее, и в этот  момент  она  подняла  над  головой  руки.  Всеми
пальцами указывала на небо тем же самым  жестом,  какой  сделала,  впервые
увидев изумрудный бассейн.
     - Салли! - закричал я, и голова ее дернулась. Она слегка покачнулась.
Я приподнялся на коленях.
     - Не надо, Салли, - снова  крикнул  я,  потому  что  понял,  что  она
вот-вот прыгнет в голодную каменную пасть.  Она  медленно  склонилась  над
пропастью. Я побежал по плите, и в тот момент,  когда  она,  наклонившись,
миновала точку равновесия, схватил  ее  за  руку.  Какое-то  мгновение  мы
качались на краю пропасти, потом я оттащил ее назад, в безопасность.
     Неожиданно она начала дрожать  и  истерически  зарыдала,  а  я,  тоже
смертельно испуганный, держал  ее  в  объятиях.  Происшедшее  выходило  за
пределы  моего  понимания,  случилось   что-то   мистическое   и   глубоко
тревожащее.
     Когда всхлипывания Салли стихли, я  мягко  спросил:  "Что  случилось,
Сал? Зачем ты это сделала?"
     -  Не  занаю.  Сначала  я  почувствовала  головокружение,  потом  все
потемнело, в голове зашумело и... не знаю, Бен. Просто не знаю.
     Прошло  не  менее  двадцати  минут,  прежде   чем   Салли   настолько
оправилась, что мы смогли начать спуск к лагерю, к  этому  времени  солнце
уже садилось. И прежде чем мы добрались  до  тропы,  ведущей  вниз,  стало
совершенно темно.
     - Через несколько минут взойдет луна, Сал. Мне не нравится спускаться
в темноте. Давай подождем.
     Мы сидели на краю утеса, прижавшись  друг  к  другу,  не  для  тепла,
потому что воздух все еще был горяч, а скалы нагреты  солнцем,  а  потому,
что оба еще не отошли от испытанного потрясения. Сначала  из-за  горизонта
показалось серебряное зарево, потом большая яркая круглая  луна  поднялась
над вершинами деревьев и залила всю местность мягким бледным светом.
     Я посмотрел на Салли. Лицо ее в  свете  луны  стало  серебряно-серым,
глаза темные, окруженные кольцами, выражение отчужденное и печальное.
     - Пойдем, Салли? - поторопил я.
     - Еще минутку. Такая красота. - Я повернулся и  взглянул  на  залитую
луной равнину. У Африки много обличий, много настроений, и я люблю их все.
Тут, перед нами, Африка приняла свою самую  очаровательную  внешность.  Мы
молчали и смотрели, совершенно поглощенные и очарованные.
     Неожиданно Салли пошевелилась, полувстала.
     - Готова? - спросил я, тоже вставая.
     - Бен! - Она сильно сжала мне руку, начала дергать ее.
     - Бен! Бен!
     - Что, Сал? - Я испугался, что повторится приступ.
     - Смотри, Бен, смотри! - Голос ее был полон возбуждения.
     Одной рукой она продолжала дергать меня за руку, а  другой  указывала
вниз, на равнину.
     - Смотри, Бен, вот он!
     - Салли! - Я обхватил ее  руками,  пытаясь  успокоить.  -  Спокойней,
дорогая. Посиди спокойно.
     - Не будь дураком, Бен. Я совершенно  спокойна.  Ты  только  посмотри
туда.
     По-прежнему крепко держа ее, я посмотрел. И ничего не увидел.
     - Ты не видишь его, Бен?
     - Нет. - И тут, как лицо в рисунке-головоломке,  он  появился.  Прямо
перед нами, как будто тут и был всегда.
     - Видишь? - Салли дрожала. - Скажи, что ты тоже видишь,  Бен.  Скажи,
что это не мое воображение.
     - Да, - прошептал я, - да, мне кажется...
     - Это Лунный город, Бен. Призрачный город бушменов... наш  утраченный
город, Бен. Это он...
     Огромные смутные очертания. Я крепко закрыл  глаза  и  снова  открыл.
Город по-прежнему перед нами.
     Двойная стена вокруг тихой рощи,  огромные  симметрические  линии  на
серебряной равнине, темные туманные линии. Круги  на  местах,  где  стояли
фаллические башни; некоторые закрыты деревьями рощи. За стенами муравейник
прямоугольников нижнего города. Города в форме полумесяца, расстилавшегося
по берегу древнего исчезнувшего озера.
     -  Луна,  -  прошептал  я.  -  Низкий  угол.  Высвечивает   очертания
фундаментов. Они настолько сровнены, что мы  можем  ходить  по  ним,  жить
прямо на них целый месяц! Света полной  луны  как  раз  достаточно,  чтобы
незаметные возвышения отбросили тени.
     - Фотография!
     - Да. С высоты в 36 000 футов свет тоже под достаточно низким углом и
достаточно рассеян, чтобы дать нужный эффект.
     - С небольшой высоты, вероятно, увидеть невозможно, а вертолет высоко
не поднимается, - предположила Салли.
     - И тогда был полдень, - согласился я. -  Солнце  высоко,  нет  тени.
Поэтому Лорен ничего не  увидел  с  вертолета.  -  Все  так  просто,  а  я
совершенно  упустил.  И  это  так  называемый  гений.  Должно  быть,  тест
проводили невнимательно.
     - Но ведь нет стен, Бен, нет башен, ничего нет. Только сонования. Что
же случилось с городом?
     - Узнаем, Сал, - пообещал я. - А теперь давай отметим, пока снова  не
исчезло.
     Я достал из рюкзака фонарик. "Одна вспышка - ко мне, две -  от  меня,
три - двигайся влево, четыре - двигайся вправо; размахивание  фонариком  -
ты на месте. - Мы быстро согласовали простой код. - Я спущусь на  равнину,
а ты будешь сигналить. Вначале выведи меня на вершину большой башни, потом
веди по периметру внешней стены. Нужно поторопиться: мы не знаем,  сколько
продлится эффект. Дай знак конца, когда он прекратится".
     Чуть больше часа я бегал по равнине вслед за указаниями Салли, и  тут
город начал расплываться и медленно исчез, луна приблизилась к  зениту.  Я
поднялся наверх, за Салли, обнаженный по пояс: рубашку изорвал на  тряпки,
которые в качестве отличительных  знаков  привязывал  к  кустам  и  пучкам
травы.
     В лагере мы разожгли большой костер, и я достал бутылку  Глен  Грант,
чтобы  отпраздновать  событие.  Мы  были  так  возбуждены,   нам   столько
предстояло обсудить, так многому удивиться, что очень долго мы не ложились
спать.
     Мы снова вернулись к эффекту освещения, согласились  с  тем,  как  он
действует, и с сожалением вспомнили, как близки были к разгадке,  в  самый
первый день, когда мы обсуждали действие лучей солнца  под  низким  углом,
тот самый день, когда мы обнаружили раковину  пресноводного  моллюска.  Мы
говорили и об этой раковине и ее смысле.
     - Снова клянусь, и пусть  все  боги  будут  свидетелями,  что  больше
никогда не брошу предмет, имеющий силу научного доказательства, - поклялся
я.
     - Выпьем за это, - предложила Сал.
     - Прекрасная мысль, - согласился я и снова наполнил стаканы.
     Потом мы перешли к рассказу старика бушмена.
     Это еще раз доказывает, что в фольклоре все,  каждая  деталь,  каждая
подробность основаны на реальных фактах,  возможно,  искаженных.  -  После
порции виски Салли стала склонной к философствованию.
     - И будем смотреть в лицо фактам: мой  брат  Ксаи  мастер  искажения.
Вспомни его рассказ о Лунном городе.
     - Какое прекрасное название! Давай сохраним его, - предложила  Салли.
- А как ты думаешь,  может,  дедушка  Ксаи  на  самом  деле  видел  белого
призрака?
     - Вероятно,  это  один  из  старых  охотников  или  путешественников.
Вспомни, мы сами чуть не получили статус духов.
     - И не только фигурально, но и буквально, - напомнила мне Салли.
     Разговор продолжался, а луна  совершала  по  небу  свое  великолепное
шествие. Время от времени серьезное обсуждение переходило  в  выкрики:  "О
Бен, это чудесно!  У  нас  целый  финикийский  город,  который  предстояит
исследовать. И все это только наше!" Или: "Боже, Сал! Всю жизнь я мечтал о
чем-то подобном".
     Было уже далеко заполночь, когда  мы  вернулись  на  землю,  и  Салли
подняла вопрос, имеющий практическое значение.
     - Что нам делать, Бен? Нужно ли сообщать Лорену Стервесанту?
     Я медленно налил себе еще виски, обдумывая ее вопрос.
     - Как ты думаешь, Сал, не  прорыть  ли  нам  небольшой  шурф,  совсем
небольшой, в основании? Только чтобы убедиться, что мы не выставим себя на
посмешище.
     - Бен, ты знаешь первейшее  правило.  Не  ройся  наудачу.  Ты  можешь
разрушить что-нибудь ценное. Надо подождать, пока дело не  будет  делаться
организованно, в нужной последовагельности.
     - Знаю, Сал. Просто не могу сдержаться. Один маленький шурф?
     - Ну хорошо, - она улыбнулась. - Всего один маленький шурф.
     - Наверно, надо поспать. Уже больше двух часов.
     Когда мы уже засыпали, Салли пробормотала мне в щеку: "Я  по-прежнему
думаю, что произошло с нашим городом. Если рассказ бушмена правдив,  стены
и башни рассеялись в воздухе".
     - Да. Интересно будет выяснить.

     Со всей силой  характера,  которую  я  иногда  проявляю,  я  отбросил
искушение выкопать  траншею  внутри  храмовой  стены  и  выбрал  место  на
основании внешней стены, где надеялся причинить минимальный ущерб.
     Салли  жадно  следила  за  моими  действиями  и  иногда   не   просто
советовала, а вмешивалась, а я с помощью обрывков  своей  рубашки  наметил
очертания будущей траншеи. Узкая щель в три  фута  шириной  и  в  двадцать
длиной под прямым  углом  к  основанию  должна  была  открыть  пересечение
горизонтов.
     В своем блокноте Салли тщательно отметила  положение  каждого  нашего
условного знака.  Я  подготовил  фотоаппараты,  инструменты  и  брезент  с
лендровера. Наша  траншея  будет  проходить  всего  в  тридцати  ярдах  от
палатки. Мы разбили лагерь буквально на древней стене.
     Я расстелил брезент, куда буду складывать  землю  из  траншеи,  потом
снял рубашку и отбросил в сторону. Больше я не стыдился обнажать свое тело
при Салли. Плюнул на ладони, заметил расположение ленточек, взял  кирку  и
взглянул на Салли, которая, поджав ноги, сидела  на  брезенте  с  шляпе  с
широкими полями.
     - Готова? - я улыбнулся ей.
     - До конца, партнер? - сказала она, и я был неприятно поражен.  Слова
вызвали во мне потрясение, это  слова  Лорена  и  мои.  Другим  мы  их  не
говорили. Потом я вдруг подумал: какого дьявола? Ее я ведь тоже люблю.
     - До конца, девушка, - согласился я и взмахнул киркой.  Приятно  было
ощутить легкую, как перышко, кирку в руках, ее конец  глубоко  врезался  в
песчаную землю. Я работал неторопливо, время от  времени  меняя  кирку  на
лопату, но скоро пот ручейками заструился по моему телу и промочил  брюки.
Землю из траншеи я  набрасывал  на  брезент.  Салли  начала  тщательно  ее
просеивать. Она весело болтала во время работы, я отвечал только  уханьем,
взмахивая очередной раз киркой.
     К полудню я открыл траншею на всю длину и на глубину в три  фута.  На
глубине в восемнадцать дюймов песчаная почва сменилась темным  красноватым
суглинком, все  еще  влажным  от  недавних  дождей.  Мы  отдохнули,  поели
консервов и выпили бутылку виндхукского пива, чтобы возместить  потерянную
мной влагу.
     - Знаешь, - Салли задумчиво смотрела на меня, - когда  привыкнешь,  в
твоем теле обнаруживается странная красота, - сказала она, и  я  покраснел
так, что чуть не прослезился.
     Я работал еще с час, потом кирка выбросила что-то  черное.  Я  ударил
еще раз - опять черное. Я отбросил кирку и склонился в траншее.
     - Что там? - сейчас же спросила Салли.
     - Пепел, - сказал я. - Угли.
     - Древний очаг, - предположила она.
     - Возможно, -  я  решил  не  соглашаться  сразу,  чтобы  потом  иметь
возможность посмеиваться над ней за поспешность.  -  Возьмем  образцы  для
датирования.
     Теперь я работал осторожно, стараясь вкрыть слой с пеплом, не задевая
его. Мы собрали образцы, обнаружив  что  слой  пепла  достигает  в  разных
местах от четверти дюйма до двух дюймов толщины.  Салли  отметила  глубину
залегания и позицию каждого образца, а я сфотографировал  траншею  и  наши
знаки.
     Потом мы распрямились и посмотрели друг на друга.
     - Слишком велико для очага, - сказала она, и я кивнул. - Мы не должны
дальше углубляться, Бен. Не так, с помощью кирки и лопаты.
     - Знаю, - сказал я. - Половину траншеи  мы  оставим,  постараемся  не
трогать слоя пепла, но в другой части я намерен добраться до основания.
     - Я рад, что ты так сказал, - захлопала Салли. - Я тоже так считаю.
     - Начинай с того конца, я с этого, мы пойдем друг другу навстречу.  -
Мы начали снимать слой пепла с половины траншею. Я  обнаружил,  что  сразу
под пеплом лежит слой твердой глины, и хоть я и не сказал этого, но решил,
что это  строительная  шпатлевка.  Этот  слой  искусственный,  он  не  мог
появиться естественным путем.
     - Осторожней, - предупредил я Салли.
     - Промолвил человек с киркой и лопатой, - саркастически  пробормотала
она, не поднимая головы, и почти  немедленно  сделала  первое  открытие  в
руинах Лунного города.
     Когда я пишу это, передо мной  ее  блокнот,  с  грязными  отпечатками
пальцев на страницах и надписью крупным девичьим почерком:

     Траншея 1. Знак АС. 6.П.4. Глубина 4'2,5".
     Предмет. Одна стеклянная бусинка. Овальная. Голубая.  Окружность  2,5
мм. С отверстием. Слегка смята.
     Прим. Найдена в слое пепла на уровне 1.
     N находки 1.

     Эта лаконичная запись не дает представления о нашей радости,  о  том,
как мы обнимались  и  смеялись  при  свете  солнца.  Типичная  финикийская
голубая торговая бусина, и я  зажал  этот  крошечный  стеклянный  шарик  в
кулаке.
     - Я собираюсь сохранить это и затолкать им в зад, - пригрозил я,
     -  Если  зад  у  них  такой  же  узкий,  как  мозги,  придется   тебе
потрудиться, дорогой Бен.
     Я начал работать маленькой киркой и  через  пятнадцать  минут  сделал
второе открытие. Обгоревший обломок кости.
     - Человеческая? - спросила Салли.
     - Возможно, - ответил я. - Головка бедренной  кости  человека,  ствол
сгорел.
     - Каннибализм? Кремация? - предположила Салли.
     - Можно только гадать.
     - А ты сам что думаешь? - Я долго молчал, собираясь с мыслями,  потом
сказал:
     - Я думаю, на этом уровне Лунный город был разграблен и  сожжен,  его
обитатели перебиты, стены снесены и здания разрушены.
     Салли негромко свстнула, изумленно глядя  на  меня.  "И  все  это  на
основании одной бусины и куска кости -  вот  кто  самый  большой  выдумщик
нашего времени!"

     Вечером  в  ответ  на  громогласные  расспросы  Ларкина  я   ответил:
"Спасибо, Питер. У нас все в  порядке.  Нет,  нам  ничего  не  нужно.  Да.
Хорошо. Пожалуйста, передайте мистеру Стервесанту,  что  перемен  никаких,
сообщить нечего".
     Я выключил радио, стараясь не смотреть на Салли.
     - Да, - строго заметила она, - после  такой  гнусной  лжи  ты  должен
выглядеть виноватым.
     - Ты же сама сказала, что это всего лишь одна бусина и обломок кости.
     Но два вечера спустя таких извинений у меня уже не было, потому  что,
углубив траншею на семь футов пять дюймов, я обнаружил первый  из  четырех
горизонтальных  рядов  каменной  кладки.   Прямоугольные   камни   искусно
обтесаны. Щели между ними такие тонкие, что туда  не  входит  даже  лезвие
ножа. Камни больше, чем  в  постройках  Зимбабве,  они  явно  должны  были
выдерживать вес большого здания. Средний их размер четыре фута на два и на
два. Высечены  их  красного  песчаника,  аналогичного  тому,  из  которого
состояли холмы, и при первом же взгляде на них становилось ясно,  что  это
работа искусных ремесленников, относившихся  к  высокоразвитой  и  богатой
цивилизации.
     В этот вечер я снова разговаривал с Ларкиным.
     - Как скоро вы сумеете передать сообщение мистреу Стервесанту, Питер?
     - Сегодня он  должен  вернуться  из  Нью-Йорка.  Могу  позвонить  ему
сегодня же.
     - Попросите его немедленно прилететь.
     - Вы хотите, чтобы он бросил все свои дела и прибежал  к  вам?  Ну  и
смех!
     - Пожалуйста, передайте ему это.
     Вертолет появился назавтра в три часа дня, и я побежал встречать его,
на ходу натягивая рубашку.
     - Что у тебя тут, Бен? - спросил Лорен, как только выбрался,  большой
и светловолосый, их кабины.
     - Мне кажется, тебе это понравится, - и мы обменялись рукопожатием.
     Пять часов спустя мы сидели у  костра,  и  Лорен  над  краем  стакана
улыбался мне.
     - Ты был прав, парень. Мне понравилось! - Впервые с момента  прибытия
он выразил свое мнение. Вслед за Сал  и  мной  он  прошел  от  траншеи  до
пещеры, а оттуда к  отверстию  в  верху  холма,  внимательно  слушал  наши
объяснения, с сожалением качал  головой,  когда  я  объяснял  нашу  теорию
низких лучей света, открывающих руины, время от  времени  задавая  вопросы
тем же тоном, какой бывает у него на собраниях директоров компаний. Каждый
раз вопрос прямо относился к делу, он был острым и точным, как будто Лорен
оценивает финансовую сделку.
     Когда говорила Салли, он стоял рядом с ней,  откровенно  глядя  ей  в
лицо,  и  удивительно  красивые  классические  черты  его  лица   выражали
восхищение. Один раз она коснулась его  руки,  подчеркивая  какое-то  свое
утверждение, и они улыбнулись друг другу. Я был счастлив от их  наконец-то
дружеских взаимоотношений: этих двоих я любил больше всего на земле.
     Лорен вместе со мной спустился в траншею и ласково  провел  рукой  по
обтесаным камням кладки,  он  подержал  в  руке  обломок  кости,  повертел
бусину, нахмурившись, будто стараясь вырвать у  этих  предметов  их  тайны
силой сконцентрированной воли.
     Перед самым закатом по настоянию  Лорена  мы  вернулись  в  пещеру  и
прошли к задней стене. Я зажег керосиновые лампы и разместил их так, чтобы
свет падал на изображение белого царя. Потом мы втроем сели  полукругом  и
принялись рассматривать изображение во всех подробностях. Голова царя была
изображена в профиль, и Салли указала на черты лица, на длинный прямой нос
и высокий лоб.
     - Такое лицо не может происходить из Африки,  -  сказала  она  и  для
контраста указала на другую фигуру, нарисованную дальше на  стене.  -  Это
вне всякого сомнения банту. Художник достаточно  искусен,  чтобы  отразить
различия между чертами каждой расы.
     Но Лорен разглядывал белого царя не отрываясь. Опять казалось, что он
хочет вырвать у него его тайны, но царь  сохранял  царское  равнодушие,  и
наконец Лорен вздохнул и встал. Он уже собирался  отвернуться,  когда  его
взгляд упал на фигуры жрецов в белой одежде рядом с царем.
     - А это кто такие? - спросил он.
     - Мы назвали их жрецами, - ответил я, - но  Салли  думает,  что  это,
возможно, арабские торговцы или...
     - Фигура в центре... - он указывал на  центральную  фигуру  жреца,  и
голос его звучал резко, почти встревоженно, - что он делает?
     - Кланяется царю, - предположила Салли.
     - Даже кланяясь, он выше остальных, - возразил Лорен.
     -  Для  художника-бушмена  размер  -  это  способ  показать  значение
человека. Взгляни на относительные размеры царя,  он  всегда  изображается
гигантом. Размер изображения может означать, что это  верховный  жрец  или
предводитель арабов, если Салли права.
     - Если он кланяется, то только третью своего тела, к тому  же  только
он один это делает. Остальные стоят прямо, - Лорен все еще не был убежден.
- Как будто... - он замолк и  покачал  головой.  Потом  неожиданно  слегка
вздрогнул, и я заметил, что его загорелое тело покрылось гусиной кожей.
     - Тут становится холодно, - сказал он, сложив руки  на  груди.  Я  не
заметил этого, но тоже встал.
     - Идемте в лагерь, - предложил Лорен,  и  только  после  того  как  я
развел костер, он снова заговорил.
     - Ты был прав, парень. Мне понравилось! - И он  отхлебнул  солодового
виски. - Теперь давайте устанавливать цены, - предложил он.
     - Установи их для нас, Ло, - согласился я.
     - Я проведу переговоры с правительством Ботсваны. Могу оказать на них
некоторое давление. У нас должно быть формальное разрешение  на  раскопки.
Вероятно, результаты  раскопок  придется  делить  пополам,  но  мы  должны
получить исключительные права на изучение и публикации. Ну и так далее.
     - Хорошо. Это уж твоя сторона дела, Ло.
     - Зная тебя, Бенджамин, я не удивлюсь, если ты уже подготовил  список
необходимого. Люди, оборудование. Я прав?
     Я рассмеялся и полез в  карман  куртки.  "Прав",  -  согласился  я  и
протянул ему три листа бумаги. Он быстро просмотрел их.
     - Весьма по-спартански, Бен, - похвалил он меня. -  Думаю,  мы  можем
позволить себе и большее. Прежде всего  нужна  посадочная  полоса,  такая,
чтобы можно было принимать Дакоту.  Приближается  жаркое  время  года.  Вы
здесь  умрете  в  палатках.  Нужны  удобства,  кабинеты,  склад,   все   с
кондиционерами. Значит, потребуется генератор и насос, чтобы  качать  воду
из бассейна.
     - Никто не обвинит тебя в половинчатости, Ло, - сказал я,  и  мы  все
рассмеялись. Салли снова наполнила стаканы. Я был  доволен  собой  в  этот
вечер. Мне было чем гордиться. Я  собирался  открывать  тайны,  скрытые  в
течение тысячелетий, и Лорен поддержит меня. Виски шло как вода.
     Я привык пить много виски. Это мой  способ  забывать  кое  о  чем,  а
кое-что делать приемлемым. И вот лет шесть назад я обнаружил, что уже  год
не работаю над книгой, что память у меня становится плохой,  а  интелллект
снижается, что по утрам  у  меня  трясутся  руки.  Я  по-прежнему  выпиваю
одну-две порции по вечерам, а изредка и больше. Но теперь  я  пью  потому,
что счастлив, а не потому что печален.
     -  Давай,  Бен.  Сегодня  у  нас  есть  что  отпраздновать,  -  Салли
рассмеялась и налила мне еще.
     - Эй! Полегче, доктор! - пытался я протестовать, но  в  тот  вечер  я
напился, приятно, удовлетворенно, окончательно. С достоинством я отказался
от помощи Лорена и самостоятельно  добрался  до  своей  палатки,  куда  со
времени появления Лорена Салли меня тайком выселила.  Одетый,  я  упал  на
постель и уснул. Наполовину проснулся, когда вошел Лорен  и  лег  на  свою
кровать. Помню, как открывал глаз и видел луну во входном клапане  палатки
- или это уже был рассвет? Мне это казалось неважным.

     Наиболее важным оказалось подобрать персонал для  нашего  проекта,  и
тут мне повезло. Питер Уилкокс собирался  в  свой  полугодовой  отпуск  из
Кейптаунского университета. Я полетел на встречу с ним и  за  шесть  часов
убедил, что ему  вовсе  не  понравятся  злачные  места  Европы.  Несколько
труднее было убедить его жену Хитзер, но  я  в  конце  концов  показал  ей
фотографию белого царя. Ее специальность, как и Салли, наскальные росписи.
     Для раскопок они самые подходящие люди. Я уже был с ними в экспедиции
при раскопках Слангкопских пещер.  Обоим  четвертый  десяток;  он,  слегка
растолствеший и полысевший, в очках в стальной опреве и в брюках,  которые
всегда свисали. Ему постоянно приходилось их  подтягивать.  Она,  худая  и
угловатая, с широким смешливым ртом и курносым  веснушчатым  носом.  Питер
играет на аккордеоне, а голос Хитзер очень созвучен моему.
     Питер представил мне двоих своих  выпускников,  которых  рекомендовал
без всяких оговорок. При первой встрече с ними я  удивился.  Рал  Дэвидсон
оказался молодым человеком двадцати  одного  года.  Впрочем,  то,  что  он
принадлежит к мужскому полу, было совсем не очевидно. Однако Питер заверил
меня, что под этой массой нерасчесанных  волос  скрывается  многообещающий
молодой археолог. Его невеста, очкастая серьезная молодая особа,  окончила
курс на год раньше срока. И хотя я предпочитаю красивых  женщин,  а  Лесли
Джонз удручающе  некрасива,  она  завоевала  мое  расположение,  прошептав
задыхаясь: "Доктор Кейзин, я считаю, что ваша "Древняя Африка" - лучшая из
прочитанных мною книг".
     Такое проявление хорошего вкуса обеспечило им обоим работу.
     Питер  Ларкин  подобрал  сорок  шесть  африканских  рабочих  с  южных
территорий Ботсваны, которые никогда не слышали ни о Кровавых холмах, ни о
проклятии на них.
     Единственное разочарование принес мне Тимоти Магеба.  Возвращаясь  из
Кейптауна, я провел пять дней в своем Институте в Йоханнесбурге и все  это
время пытался убедить Тимоти, что он нужен мне на Кровавых холмах.
     - Мачане, - ответил он, - есть дело, которое могу сделать только я. -
Позже я припомню эти слова. - А там многие могут выполнять эту  работу.  У
вас уже есть немало специалистов. Я вам не нужен.
     - Пожалуйста, Тимоти. Всего на шесть месяцев. Твоя работа подождет.
     Он горячо покачал головой, но я торопливо продолжал:
     - Ты мне очень нужен.  Есть  такие  вещи,  которые  можешь  объяснить
только ты.  Тимоти,  там  пятнадцать  тысяч  квадратных  футов  наскальных
рисунков. Большинство из них - символические изображения,  которые  только
ты...
     - Доктор Кейзин, вы можете прислать мне копии. И я  вам  пришлю  своб
интерпретацию. - Тимоти перешел на английский, это всегда плохой  признак.
- Надеюсь, вы не  станете  настаивать  на  том,  чтобы  я  сейчас  покинул
Институт. Мои помощники не смогут работать без моего руководства.
     Мы несколько секунд смотрели друг на друга. Тупик.  Я,  конечно,  мог
приказать ему, но подневольный помощник хуже, чем вообще его отсутствие. В
темных глазах Тимоти блестел непокорный независимый дух, и  я  понял,  что
существует какая-то более глубокая причина, почему он не хочет ехать.
     - Может быть... -  я  остановился.  Хотел  спросить,  не  древнее  ли
проклятие причина его отказа.  Всегда  тревожно  обнаружить  суеверие  под
оболочкой хорошо образованного  и  разумного  человека.  Мне  не  хотелось
спрашивать, потому что даже  с  африканцами  типа  Тимоти  прямые  вопросы
считаются бестактными и невежливыми.
     - Всегда существуют причины за  причинами,  доктор.  Поверьте,  будет
лучше, если я не стану вас сейчас сопровождать.
     - Ну ладно, Тимоти, - согласился я с покорностью и  встал.  Снова  мы
обменялись взглядами, и теперь мне показалось, что его  взгляд  изменился.
Огонь в нем горел ярче, и я почувствовал в глубине души беспокойство, даже
страх.
     - Клянусь вам, доктор, моя работа здесь в критической стадии.
     - Было бы интересно взглянуть, чем ты сейчас занят, Тимоти.
     Мои четыре новых помощника прибыли с коммерческим рейсом из Кейптауна
на следующее утро, и мы отправились прямо к ангару Стервесантов,  где  нас
ждала Дакота.
     Полет прошел шумно и весело. У Питера был  с  собой  аккордеон,  а  я
никогда не путешествую без своей старой гитары. Мы начали с  легких  песен
типа "Абдул Абулбул Эмир" и "Зеленью  покрыты  холмы",  и  я  обнаружил  с
радостью, что Рал Дэвидсон очень чисто и верно свистит, а у Лесли приятное
маленькое сопрано.
     - Когда кончим раскопки, возьму вас с собой на гастроли, - пообещал я
им и начал разучивать кое-что из собственных композиций.
     Прошло три недели, как я покинул Кровавые холмы, и когда  мы  сделали
круг, я увидел, какие изменения произошли за это время. Посадочная полоса,
законченная  вплоть  до  ветрового  конуса,  была  выдолблена  на  пыльной
равнине. Рядом виднелось несколько сборных домов. Одно длинное центральное
бунгало и вокруг дома для персонала.  На  решетчатой  металлической  башне
двухтысячегалонная цистерна для воды из гальванизированного железа;  рядом
лагерь, где размещаются африканские рабочие.
     На  полосе  нас  ждала  Салли,  мы  погрузили  багаж  в  лендровер  и
отправились взглянуть на свой новый дом. Я  надеялся  застать  Лорена,  но
Салли сказала, что накануне он улетел, пробыв здесь несколько дней.
     Салли   гордо   показывала   лагерь.   В   центральном   бунгало    с
кондиционированием была небольшая гостиная в одном конце, в центре большой
кабинет и за ним складские помещения.  Были  также  четыре  жилых  дома  с
кондиционерами, но скупо меблированные. Один предназначался для Уилкоксов,
один для Лесли и самой Салли, один для меня и Рала и четвертый для  Лорена
или других посетителей и пилотов.
     - Я мог бы придумать кое-какие усовершенствования  в  размещении  для
сна, - прошептал я с горечью.
     - Бедный Бен, - жестоко улыбнулась Салли. - Цивилизация тебя догнала.
Кстати, ты, надеюсь, не забыл прихватить свой  купальник.  Больше  никаких
купаний в бассейне обнаженными.
     И я пожалел о том, что сделал для нас Лорен. Кровавые холмы больше не
были одиноким таинственным  диким  районом,  они  превратились  в  кипящую
жизнью  маленькую  коммуну,  на  полосу   регулярно   садились   самолеты,
лендроверы вздымали тучи пыли, а постоянный  рокот  электрического  насоса
уничтожил задумчивую тишину пещеры и беспокоил неподвижные воды бассейна.
     Все занялись своими делами. Салли работала в пещере, ей помогал  один
из африканцев. Остальные четверо распоряжались каждый десятью  работниками
и получили район раскопок. Питер и Хитзер благоразумно выбрали в  качестве
места своей работы район вне  главной  стены,  в  руинах  нижнего  города.
Именно здесь вероятнее всего обнаружатся мусор, разбитая керамика,  старое
оружие, потерянные бусы и прочие следы погибшей цивилизации.
     Рал и Лесли с мечтами о золоте и сокровищах ухватились за возможность
порыться внутри стен, в таком районе, который древние содержали в  чистоте
и где менее вероятны интересные находки. Такова  разница  между  опытом  и
неопытностью,  между  импульсивностью  молодости   и   холодным   расчетом
зрелости.
     Я  сохранял  свободу,  присматривая  за  всеми  и  выступая  в   роли
советчика. Проводил время  в  разных  местах,  где  мог  принести  пользу.
Вначале с беспокойством присматривался к Ралу и Лесли, потом,  убедившись,
что  они   все   делают   правильно,   успокоился:   рекомендация   Питера
подтверждалась. Умные молодые  люди,  энтузиасты  и,  что  самое  главное,
знают, как себя вести на археологических раскопках.
     Четыре рабочих отряда организовались, довольно быстро  были  отмечены
самые умные среди работников. И быстрее, чем я надеялся, фирма  "Кейзин  и
Компания" начала действовать.
     Работа была медленной, тщательной и исключительно благодарной. Каждый
вечер,  перед  небольшим  импровизированным  концертом  в   гостиной,   мы
обсуждали результаты дневной работы, оценивали находки и их место в  общей
картине.
     Первое открытие заключалось  в  том,  что  слой  пепла  и  уровень  1
наблюдаются по всей территории  раскопок,  даже  в  нижнем  городе.  Пепел
распределялся равномерно, но в отдельных местах был толще, чем  в  других.
Радиоуглеродный метод давал, однако, один и тот же результат, и мы приняли
за основу дату 450 год нашей эры. Эта дата как будто  соответствовала  или
слегка предшествовала древнейшим бушменским рисункам в пещере.
     Мы согласились, что бушмены заняли пещеру сразу вслед за  уходом  или
исчезновением жителей древнего города. Мы называли  жителей  этого  города
просто  "древними",  считая,  что  их  финикийское  происхождение  еще  не
доказано. Состояние, которое, как я горячо надеялся, скоро изменится.
     В слое пепла постоянно  попадалось  большое  количество  человеческих
останков. Рал обнаружил передний зуб резец в  пепле  у  основания  главной
башни, Питер - целую плечевую кость и множество мелких обломков, которые с
трудом поддавались идентификации. Эти непогребенные  человеческие  останки
подкрепляли мою теорию о насильственном конце Лунного города.
     Ее  же  поддерживало  и  поразительное  исчезновение  стен  и  башен,
которые, как мы имели все основания полагать, возвышались некогда на  этом
глиняном  слое  с  остатками   каменных   фундаментов,   которые   кое-где
сохранились в очертаниях стен и башен.
     Рал нерешительно предположил, что враг был  так  одержим  ненавистью,
что постарался стереть с лица земли все следы древних. И мы соглашались  с
этим.
     - Это возможно. Но куда девались тысячи  тонн  обтесанных  камней?  -
спросила Салли.
     - Их разбросали по равнине, - предположил Рал.
     - Подвиг Геркулеса, к тому же тогда  на  месте  равнины  было  озеро.
Чтобы избавиться от камней, их должны были рассеять на узкой полосе  между
холмами и озером. Но тут ни следа.
     С виноватым видом Питер Уилкокс напомнил  нам  место  в  книге  Кредо
Мутва "Индаба, дети мои" о  том,  как  древний  город  был  перенесен  его
жителями, блок за блоком, с запада и как был этот  город  заново  построен
как Зимбабве.
     - Это красный  песчаник,  -  резко  вмешалась  Салли,  -  а  Зимбабве
построен из гранита, высеченного из скалы, на которой он стоит. Зимбабве в
275 милях на восток отсюда. Требуемая для этого работа немыслима.  Я  могу
признать, что передалось искусство, технология, но не сам материал.
     Больше никаких соображений не было, и мы от теорий перешли к  фактам.
В конце шестой  недели  нас  впервые  за  все  это  время  навестил  Лорен
Стервесант. Все раскопки и другие работы были  прекращены,  и  мы  провели
двухдневный семинар, со  мной  в  качестве  председателя,  на  котором  мы
предъявили Лорену все наши достижения и выводы.
     А они были внушительны.  Прежде  всего  список  различных  предметов,
обломков керамики и других находок занял 127 страниц  машинописи.  Большая
часть из них принадлежала Питеру и Хитзер, и они и открыли семинар.
     - До сих пор наши раскопки вне стен города проводились  к  северу  от
него примерно в тысяче футов  от  внешнего  периметра.  По-видмому,  здесь
находилось множество небольших помещений или домов из глины-сырца,  крытых
тростником, с крышей, поддерживаемой столбами...
     Питер подробно описывал этот район, указывая средний рамер  помещений
и точное положение каждого найденного предмета. Лорен уже начал ерзать  на
стуле и поигрывать своей сигарой. Питер педантичен,  как  старая  дева,  в
своем отношении к  работе.  Наконец  он  добрался  до  заключения.  "Таким
образом, предположительно на этой территории находился базар или рынок". И
провел нас на склад, чтобы ознакомить с находками. Здесь были куски сильно
проржавевшего железа, бронзовый гребень, ручка ножа в форме женского тела,
четырнадцать бронзовых розеток - мы предположили, что это украшение  щита,
- двадцать пять фунтов бронзовых дисков, предметы в форме солнца и  звезд,
очевидно, украшения, шестнадцать изогнутых и  измятых  бронзовых  пластин,
которые, как мы полагали, являются частью нагрудника -  элемент  защитного
вооружения,  великолепное  бронзовое  блюдо  двадцати  четырех  дюймов   в
диаметре с изображением солнца в центре и сложным узором по  краям  и  еще
примерно сорок фунтов  бронзовых  обломков,  настолько  поврежденных,  что
определить их назначение невозможно.
     - Здесь все до сих пор  обнаруженные  бронзовые  предметы,  -  сказал
Питер Лорену. - Обработка грубая, но ни в  замысле,  ни  в  исполнении  не
принадлежит банту. Ближе всего финикийская работа. В отличие от  римлян  и
греков, финикийцы мало внимания уделяли искусству. Их артефакты, как и  их
здания тяжелые и грубо исполненные. С другой стороны, привлекает  внимание
преклонение перед солнцем. Очевидно, это было  политеистическое  общество,
но с явным преобладанием преклонения перед солнцем. Представляется, что  в
этом поселении главный финикийский  бог  Баал  персонифицировался  в  виде
солнечного диска.
     Хотя  Питер  допустил  обычную  ошибку  профессионала,  рассуждая   о
неинтересных другим тонкостях, я позволил ему продолжать,  не  вмешиваясь.
Обсудив отдельно каждый  предмет,  Питер  подвел  нас  к  следующему  ряду
столов, где были расставлены стекло и керамика.
     - Стеклянные бусы весом в сто двадцать пять фунтов, всех  цветов,  но
преимущественно синего и  красного.  Финикийские  цвета,  причем  зеленые,
белые и желтые обнаруживаются только в  уровнях  1  и  П.  Иными  словами,
позже, чем 50 год нашей эры,  что  приблизительно  совпадает  с  последней
фазой поглощения финикийской цивилизации  римлянами  в  Средиземноморье  и
последующим исчезновением этой цивилизации.
     Я вмешался: "Римляне так тщательно  поглощали  финикийцев  и  все  их
достижения, что мы о них почти ничего не знаем."
     Я обратил внимание на Салли.  Она  была  в  великолепном  настроении,
полная перемена по сравнению с предшествующими шестью неделями, когда  она
оставалась неразговорчивой и отчужденной. Она промыла волосы, и они  стали
мягкими и блестящими. Кожа ее тоже блестела золотыми оттенками там, где ее
коснулось солнце. Салли  подкрасила  губы  и  подвела  глаза.  Ее  красота
поразила мое сердце. Я заставил себя вернуться к обсуждению.
     - ...а также обнаруженная керамика, - говорил  Питер.  Он  указал  на
большую выставку фрагментов, частей и иногда почти целых предметов.  -  На
всех предметах, за одним исключением, нет  ни  единой  надписи.  А  вот  и
исключение. - Он взял обломок, лежавший на почетном месте, и протянул  его
Лорену. Хотя мы все уже много раз его видели, мы столпились вокруг Лорена.
На обожженой глине виднелась буква.
     - Обломок вазы или чаши. Буква, предположительно, пуническое Т.
     Наконец нетерпение Лорена проявило  себя.  Он  повернулся  ко  мне  и
положил руку мне на плечо. "Делай вывод, Бен. Признают это?"
     - Конечно, нет, Ло.  -  Я  с  сожалением  покачал  головой.  -  Будут
кричать: "Импортировано". Старый трюк: все, что не можешь объяснить,  все,
что не укладывается в  твои  теории,  объявляй  привозным  или  полученным
тороговыми путями.
     - Похоже, тебе не выиграть, Бен, - с сочувствием сказал  Лорен,  и  я
улыбнулся.
     - По крайней мере нам не попалась китайская  керамика  четырнадцатого
века или комнатный горшок с портретом королевы Виктории.
     Со смехом мы перешли к выставке меди и  медной  проволоки.  Тут  были
браслеты и броши, позеленевшие и полусгнившие. Связки медной  проволоки  и
медные слитки в форме креста Святого Андрея, каждый  в  двенадцать  фунтов
весом.
     - Это не ново, - заметил Лорен.
     - Конечно, - согласился я. - Их находят во всей центральной  и  южной
Африке. Но форма слитков точно такая же, как и  на  финикийских  шахтах  в
Корнуэлле, а также медных слитков в древних шахтах Кипра.
     - И это не бесспорное доказательство?  -  спросил  Лорен.  Я  покачал
головой и повел его к находкам из железа. Все они настолько  проржавели  и
были повреждены, что об их первоначальной форме и  назначении  можно  было
только  догадываться.  Тут  были  сотни  наконечников  стрел,  в  основном
найденных на уровнях 1 и П, наконечники копий,  мечи,  головки  топоров  и
ножи.
     - Судя по количеству оружия или того, что  мы  принимаем  за  оружие,
древние были воинственным народом. Или напротив, они боялись  нападения  и
были хорошо  защищены  от  него,  -  предположил  я,  вызвав  общий  ропот
несогласия. От секции  железа  мы  перешли  к  выставке  моих  фотографий,
показывающих каждуя стадию раскопок, виды нижнего города, акрополя,  храма
и пещеры.
     - Очень хорошо, Бен, - признал Лорен. - Это все?
     - Самое хорошее напоследок, - я  не  мог  удержаться  от  сценических
эффектов и специально загородил конец склада. Я провел  Лорена  за  первый
экран, и вся моя команда с беспокойством следила за  его  реакцией.  И  не
осталась разочарованной.
     - Боже!  -  Лорен  остановился  перед  фаллическими  колоннами  с  их
орнаментальными вершинами. - Птицы Зимбабве!
     Их было три. Хоть и неполные, они достигали пяти  футов  в  высоту  и
тридцать дюймов в  окружности.  Только  одна  из  них  была  отностительно
неповрежденной, две другие сильно повреждены и  с  трудом  распознавались.
Резная вершина каждой  колонны  первоначально,  по-видимому,  представляла
собой изображение грифа с тяжелым  клювом,  согнутыми  плечами  и  хищными
когтями. Точно таких же птиц нашли в Зимбабве Холл, Макайвер и другие.
     - Не птицы Зимбабве, - поправил я.
     - Да, - подхватила Салли. - Именно с этих птиц были скопированы птицы
Зимбабве.
     - Где вы их  нашли?  -  спросил  Лорен,  придвинувшись,  чтобы  лучше
разглядеть фигуры из зеленого мыльного камня.
     - В храме, - я улыбнулся Ралу и Лесли, которые приняли скромный  вид,
- за внутренней стеной. Вероятно, это религиозные объекты, посмотри, внизу
изображение  солнца.  Очевидно,  они  связаны  с  поклонением  Баалу   как
солнечному богу.
     - Мы назвали их птицами солнца, - объяснила  Салли,  -  так  как  Бен
решил, что название "птицы Офира" слишком претенциозно.
     - Почему  они  так  повреждены?  -  Лорен  указал  на  следы  ударов,
разбивших хрупкий мыльный камень.
     - Можно только догадываться. Но мы знаем, что они были  опрокинуты  и
лежали в беспорядке в слое пепла на уровне 1.
     - Очень инетерсно, Бен.  -  Глаза  Лорена  устремились  к  последнему
экрану в конце склада. - Ну, старый таинственный ублюдок,  а  что  у  тебя
там?
     - То, на чем основан город и вся колонизация, - я отодвинул экран,  -
золото!
     Что-то есть в этом прекрасном маслянистом  металле,  что  захватывает
воображение. Все затихли. Предметы были старательно очищены, и теперь  они
испускали мягкое сияние, безошибочно свидетельствовавшее - золото.
     Холодное перечисление отвлекает от  тайны  и  восхищения.  Общий  вес
предметов 683 унции. Тут было пятнадцать прутьев золота размером в мужской
палец.  Сорок  восемь  предметов  украшения,  булавки,  броши  и   гребни.
Статуэтка - женская фигура в четыре с половиной дюйма высотой...
     - Астарта, Танит... - прошептала Салли, погладив ее. - Богиня луны  и
земли.
     Вдобавок горсть золтых  бус  с  давно  исчезнувшими  нитями,  десяток
солнечных дисков  и  множество  осколков,  обломков,  кружков,  назначение
которых оставалось неясным.
     - И наконец вот это, - я поднял тяжелый кубок чистого золота. Он  был
распющен, но основание осталось неповрежденным. - Посмотри,  -  сказал  я,
указывая на необыкновенно тонкийрисунок.
     - Анк? Египетский символ вечной жизни?  -  Лорен  взглянул  на  меня,
ожидая подтверждения, я кивнул.
     - Для христиан и язычников среди вас. Мы  знаем,  что  фараоны  часто
использовали финикийцев для пополнения своих сокровищниц. Может, это, -  я
повернул в руках кубок, - дар фараона царю Офира?
     - А помните чашу в правой руке Белой леди из Брандберга?  -  спросила
Салли.
     Этого нам хватило для обсуждения чуть не до утра, а на следующий день
Салли с помощью Хитзер Уилкокс представляла свои рисунки и изображения  из
пещеры. Когда она демонстрировала фигуру белого царя,  странное  выражение
опять появилось на  лице  Лорена,  и  он  стал  внимательней  разглядывать
изображение. Мы долго стояли молча, наконец он поднял голову  и  посмотрел
на Салли.
     - Я бы хотел, чтобы сделали  копию  этого  рисунка  для  моей  личной
коллекции. Вы не против?
     - С величайшим удовольствием - Салли счастливо засмеялась. Ее веселое
улыбчивое настроение оказалось заразительно. Подобно большинству  красивых
женщин, Салли не всегда возражает против того, чтобы  быть  на  виду.  Она
знала, что выполнила хорошую работу, и теперь наслаждалась аплодисментами.
     - Я не могла решить, что это такое, - сказала она улыбаясь и повесила
новый лист. - До сих пор я  обнаружила  семнадцать  аналогичных  символов.
Хитзер называет их ходячими огурцами и двойными ходячими огурцами. У  кого
каие идеи?
     - Головастики? - попробовал Рал.
     - Многоножки, - чуть удачнее сказала Лесли.
     Наше воображение иссякло, и мы замолкли.
     - Есть еще идеи? - спросила Салли. - Мне казалось,  что  от  собрания
таких всемирно известных умных людей и специалистов можно было  ожидать  и
большего...
     - Бирема, - негромко сказал Лорен. - И трирема.
     - Клянусь Юпитером! - я тут же увидел их. - Ты прав!
     - Ниневийская квинкверема с далекого Офира, -  радостно  процитировал
Питер.
     - Форма корпуса, расположение весел - все соответствует, -  продолжал
я. - Конечно... такие корабли регулярно плавали по озеру.
     Мы с этим согласились, но другие, очевидно, не согласятся.
     После ланча  мы  отправились  осматривать  раскопки,  и  Лорен  снова
высказал несколько  блестящих  догадок.  В  углу,  образованном  утесом  и
внешней  стеной,  группа  Пита   обнаружила   серию   больших   правильных
ячейкоподобных помещений. Они соединялись длинным  коридором,  сохранились
остатки мощеного пола и  дренажной  системы.  Каждое  помещение  достигало
примерно двадцати пяти квадратных футов. Это, кажется,  было  единственное
сооружение за стеной, сделанное из камня, а не из глины.
     Мы условно называли эти помещения "тюрьмой".
     - Неужели мне придется  проделывать  здесь  всю  работу?  -  вздохнул
Лорен. - Вы ведь только что показывали мне изображения боевых слонов.
     - Слоновьи стойла? - спросил я.
     - Быстро соображаешь, парень! - Лорен хлопнул  меня  по  плечу,  и  я
вспыхнул. - В Индии их называют слоновьи линии.
     После обеда я около часа работал в своей затемненной комнате, проявив
три пленки. Закончив, пошел отыскивать Лорена. На следующее утро он должен
был улететь, и нам еще многое нужно было обсудить.
     В доме для гостей его не было, в гостиной тоже, и  когда  я  спросил,
Рал сказал: "Мне кажется, он пошел в пещеру, доктор. Он  попросил  у  меня
фонарь".
     Лесли как-то  значительно  взглянула  на  него,  нахмурилась,  быстро
покачала головой, но для него это означало не  больше,  чем  для  меня.  Я
пошел за своим фонарем и двинулся по молчаливой роще, осторожно пробираясь
между открытых раскопок. Из отверстия туннеля за большим  фиговым  деревом
не было видно света.
     - Лорен! - позвал я. - Ты здесь?  -  Голос  мой  глухо  отразился  от
камней. Эхо стихло, снова наступила тишина, и я  вошел  в  туннель.  Зажег
фонарь, увертываясь от стаи летучих мышей, слышал звук собственных шагов в
тишине.
     Никакого света я не увидел, остановился и окликнул снова.
     - Лорен! - Мой голос гулко отозвался в пещере. Ответа не  было,  и  я
пошел дальше.
     Когда я вышел из  туннеля  в  пещеру,  меня  неожиданно  ослепил  луч
мощного фонаря.
     - Лорен? - спросил я. - Это ты?
     - Что тебе нужно, Бен? - спросил он из темноты за  фонарем.  Голос  у
него был раздраженный, даже гневный.
     - Я хотел поговорить с тобой о дальнейших планах, - я заслонил  глаза
от света.
     - Поговорим завтра.
     - Ты улетаешь рано, давай поговорим сейчас.
     И я пошел к нему, отводя взгляд от луча света.
     - Направь луч куда-нибудь в сторону, - попросил я.
     - Ты оглох? - Голос Лорена звучал резко, голос  человека,  привыкшего
распоряжаться. - Я сказал завтра, черт тебя возьми!
     Я  застыл,  ошеломленный,  сконфуженный.  Никогда  в  жизни   он   не
разговаривал со мной таким тоном.
     - Ло, с тобой все в порядке? - с беспокойством спросил я.  Что-то  не
так в пещере. Я чувствовал это.
     - Бен, повернись и уходи. Поговорим завтра утром.
     Я еще мгновение колебался. Потом повернулся и пошел назад по туннелю.
Я даже мельком не видел Лорена за этим лучом.
     Утром  Лорен  был  очарователен,  каким  только  он  может  быть.  Он
извинился за предыдущий вечер: "Просто я хотел побыть в одиночестве,  Бен.
Прости. Иногда я бываю таким".
     - Я знаю, Ло. Я тоже.
     Через  десять   минут   мы   согласились,   что   хотя   свидетельств
существования финикийского города множество, неопровержимых среди них нет.
Придется подождать с объявлением об открытии, а тем  временем  Лорен  дает
нам carte blanche для продолжения раскопок и исследований.
     Он улетел на рассвете, и я знал, что на следующий день завтракать  он
будет в Лондоне.

     Недели, последовавшие за отлетом Лорена,  были  для  меня  нелегкими.
Хотя раскопки руин успешно продолжались и  энтузиазм  и  изобретательность
моих ассистентов не убывали, результаты меня разочаровывали.
     Были новые находки, множество, но  они  повторялись.  Керамика,  даже
осколки золотых украшений больше не вызывали во мне дрожи возбуждения.  Не
добавилось ни крошки к тем знаниям, что  мы  уже  накопили.  Я  беспокойно
бродил по раскопкам, останавливался над новыми траншеями или обнажившимися
уровнями, молясь, чтобы следующая лопата обнажила какой-нибудь невероятный
щит или камень склепа. Где-то находится ключ  к  древней  загадке,  но  он
скрыт от нас.
     Помимо  отсутствия  прогресса  в   исследованиях,   было   еще   одно
обстоятельство: мои отношения с Салли изменились очень странно, и я не мог
этого объяснить. Естественно, никакой возможности для интимной близости не
было с момента появления других в Лунном городе. Салли была непоколебима в
своем стремлении скрыть нашу связь от остальных. Она искусно противостояла
моим дилетантским попыткам застать ее в одиночестве. Ближе всего к  успеху
я был, когда днем приходил в пещеру. Но и  тут  с  ней  постоянно  был  ее
помощник, а часто и Хитзер Уилкокс.
     Салли  казалась  отчужденной,   замкнутой   и   мрачной.   Днем   она
сосредоточенно работала, а вечером, сразу после ужина, обычно ускользала к
себе. Однажды я пошел за ней, негромко постучал в  дверь  ее  дома,  потом
неуверенно открыл дверь, когда не услышал ответа. Салли не было. Я ждал  в
полумраке, чувствуя себя подсматривающим. Было уже  заполночь,  когда  она
вернулась, выскользнула из тихой рощи, как призрак, и направилась прямо  в
свой дом, где Лесли давно уже погасила огонь.
     Было неспокойно видеть мою смеющуюся Салли такой необычно молчаливой,
и я на следующий день навестил ее в пещере.
     - Хочу поговорить с тобой, Салли.
     - О чем? - Она с легким  удивлением  взглянула  на  меня,  как  будто
впервые за день заметила, что я существую. Я  отослал  молодого  африканца
помощника и уговорил Салли сесть со мной на камни у изумрудного  бассейна,
надеясь, что его красота смягчит ее настроение.
     - Что случилось, Салли?
     - Боже, что могло случиться? - Разговор шел  как-то  неловко.  Салли,
казалось, считает, что я вмешиваюсь в дела, которые меня  не  касаются.  Я
чувствовал поднимающийся гнев, я хотел крикнуть ей:
     - Я твой любовник, черт возьми, и все  касающееся  тебя,  касается  и
меня!
     Но здравый смысл победил: я был  уверен,  что  такая  самонадеянность
разорвала бы последнюю тонкую нить, связывавшую нас. Вместо этого  я  взял
ее за руку и,  ненавидя  себя  на  краску,  сразу  появившуюся  на  щеках,
негромко сказал: "Я тебя люблю, Салли. Помни об этом. Если я  чем-то  могу
помочь..."
     Вероятно, это было лучшее, что я мог  сказать,  потому  что  лицо  ее
смягчилось, а глаза затуманились.
     - Бен, ты очень хороший человек. Не обращай на меня внимания. У  меня
просто хандра, и тут никто  мне  не  поможет.  Она  пройдет,  если  ее  не
замечать.
     На мгновение она стала прежней Салли, легкая улыбка дрожала  в  углах
рта и в больших зеленых глазах.
     - Дай мне знать, когда она пройдет. - Я встал.
     - Конечно, доктор. Ты узнаешь первым.

     На следующей неделе я вернулся в Йоханнесбург.  Предстояло  ежегодное
собрание попечителей Института, на котором я  не  мог  не  присутствовать;
кроме того, я должен был  прочесть  несколько  лекций  на  археологическом
факультете университета Витвотерсренда.
     Я должен был отсутствовать одиннадцать дней. Я взял с Питера Уилкокса
слово, что он немедленно известит меня, если будет открыто что-то новое, и
оставил все в его надежных руках.
     Три женщины суетились  вокруг  меня,  упаковывали  чемодан,  готовили
бутерброды и целовали на полосе перед взлетом. Должен признать, что  такое
отношение мне нравилось.
     Я часто обнаруживал, что слишком тесный контакт сужает  поле  зрения.
Три часа  спустя  после  отлета  из  Лунного  города  я  сделал  небольшое
открытие. Если на этих основаниях  когда-то  возвышались  стены  и  башни,
камень для их  сооружения  должен  был  добываться  где-то  по  соседству.
Очевидно, где-то в самих утесах. Где-то  в  утесах,  недалеко  от  города,
должен быть карьер.
     Я отыщу его и по его рамерам определю величину города.
     Впервые за несколько недель я почувствовал себя хорошо, и последующие
дни   оказались   плодотворными   и   радостными.   Собрание   попечителей
превратилось в праздник, какого только  и  можно  ожидать,  если  субсидии
неограничены, а перспективы  благоприятны.  С  кресла  председателя  Лорен
очень похвально отозвался обо мне,  возобновляя  на  следующие  двенадцать
месяцев   мой   контракт   директора   Института.   Чтобы    отпраздновать
тридцатипроцентное повышение моей оплаты, он пригласил меня на обед к себе
домой, где за желтым деревянным столом в столовой сидели сорок человек,  а
я был почетным гостем.
     Хилари  Стервесант,  в  платье  из  желтой  парчи,   со   знаменитыми
фамильными бриллиантами Стервесантов, на протяжении вечера почти все  свое
внимание уделяла мне. У меня слабость к прекрасному, особенно к прекрасным
женщинам. Их было в этот вечер не  менее  двадцати,  а  я  в  их  обществе
чувствовал себя королем.  Вино  развязало  мне  язык  и  унесло  проклятое
смущение. Неважно, что Лорен и Хилари, вероятно, предупредили гостей,  как
себя держать со мной: когда в два  часа  ночи  в  сопровождении  Хилари  и
Лорена я спускался к мерседесу, я чувствовал себя семи футов ростом.
     Вновь обретенная уверенность не оставляла меня на протяжении  четырех
лекций в университете Витвотерсренд.  На  первой  присутствовали  двадцать
пять студентов и преподавателей факультета,  на  следующей  вдвое  больше.
Распространились слухи, и последнюю лекцию я читал  в  главном  лекционном
зале, вмещающем аудиторию в  600  человек.  Успех  был  несомненным.  Меня
уговорили  повторить  курс  в  удобное  для  меня  время,  и  вице-канцлер
университета ясно намекнул, что место декана  археологического  факультета
на следующий год будет вакантно.
     Последние три дня своего посещения я неотлучно провел в Институте.  С
облегчением я  обнаружил,  что  он  не  очень  пострадал  за  время  моего
отсутствия, и мой многочисленный штат справляется с обязанностями.
     Бушменская выставка в зале Калахари  была  завершена  и  открыта  для
посещений. Все было исполнено  прекрасно,  а  центральная  фигура  главной
группы напомнила мне моего маленького друга Ксаи. Она  была  изображена  в
момент расписывания стены пещеры.  Я  думал,  что  именно  так,  используя
оленьи рога как вместилище красок и тростинки в качестве кисточек, рисовал
моего белого царя первобытный художник. У меня было странное  впечатление,
будто два тысячелетия ушли, будто я вижу ожившее прошлое. Я сказал об этом
Тимоти Магеба.
     - Да, мачане. Я говорил вам и раньше, что мы с вами отмечены. На  нас
знак духов, и мы можем видеть.
     Я улыбнулся и покачал головой. "Не знаю, как ты, Тимоти, но я никогда
не мог заранее определить победителя..."
     - Я серьезно, доктор, - прервал меня Тимоти. - У вас есть дар. Просто
вас не научили им пользоваться.
     Я признаю гипноз, но разговоры о ясновидении,  некромантии  и  прочих
оккультных  предметах  вызывают  во  мне  замешательство.  Чтобы   отвести
разговор от себя и моего дара, я сказал: "Ты говорил мне, что тоже отмечен
духами..."
     Тимоти смотрел на меня своими беспокоящими темными глазами. Вначале я
решил, что оскорбил его своим едва замаскированным вопросом, но неожиданно
он кивнул свой похожей на пушечное ядро головой. Встал и закрыл  на  замок
дверь своего кабинета. Потом быстро снял ботинок и носок с правой  ноги  и
показал ее мне.
     Деформация поразительная, хотя я видел такое на фотографиях и раньше.
Она встречается в племенах  батонга  в  долине  Замбези.  В  1969  году  в
Британском медицинском журнале была даже  статья  на  эту  тему.  Это  так
называемая "страусиная лапа", заключается она в сильном отделении большого
пальца ноги от следующего.  И  нога  при  этом  начинает  напоминать  лапу
страуса или хищной птицы. Тимоти, вероятно, очень чувствительно  относится
к этому уродству: он почти немедленно  надел  снова  носок  и  ботинок.  Я
понял, что он  сделал  сознательную  попытку  заручиться  моей  симпатией,
установить между нами более тесный контакт.
     - Обе ноги? - спросил я, и он кивнул. - В  долине  Замбези  у  многих
такие ноги.
     - Моя мать была из племени бантога, - ответил он. - Именно  по  этому
знаку меня отобрали для участия в мистериях.
     - Тебе это не мешает?
     - Нет, - резко ответил он и продолжил на языке батонга: - Мы, люди  с
расщепленными ногами, перегоняем антилопу.
     Значит, это благоприятная мутация, и я готов был обсуждать ее дальше,
но  выражение  лица  Тимоти  остановило  меня.  Я  понял,   какое   усилие
потребовалось от него, чтобы показать мне.
     - Не хотите ли чая,  доктор?  -  Он  перешел  на  английский,  закрыв
обсуждение. Когда один из его молодых  африканских  помощников  налил  нам
крепкого черного чая, Тимоти спросил: -  Не  расскажете  ли,  доктор,  как
продвигается работа в Лунном городе?
     Мы разговаривали еще с полчаса, потом я ушел.
     - Прости меня, Тимоти, но я улетаю  завтра  рано  утром,  а  мне  еще
многое предстоит сделать.

     Меня разбудил негромкий, но настойчивый стук в дверь моей  комнаты  в
Институте. Я включил лампу на столике у кровати и увидел, что еще три часа
ночи.
     - Кто там? - спросил я, и стук прекратился. Я  выбрался  из  кровати,
надел халат и туфли и двинулся к двери, когда понял, что рискую.  Вернулся
в спальню и достал из ящика большой автоматический пистолет .45.  Чувствуя
себя слегка мелодраматично, я прошел к входной двери.
     - Кто там? - повторил я.
     - Это я, доктор. Тимоти!
     Я немного поколебался: всякий может назвать себя Тимоти.
     - Ты один? - спросил я на языке бушменов Калахари.
     - Да, один, Птица Солнца, - ответил он на том же  языке,  и  я  сунул
пистолет в карман и открыл дверь.
     Тимоти был  в  темно-синем  костюме  и  белой  рубашке,  через  плечо
переброшена ветровка, и я сразу заметил  пятна  крови  на  его  рубашке  и
неряшливую повязку на руке. Он,  очевидно,  был  сильно  возбужден,  глаза
широко раскрыты, движения резкие и нервные.
     - Боже, Тимоти, ты ранен?
     - У меня  была  ужасная  ночь,  доктор.  Я  должен  был  увидеть  вас
немедленно.
     - Что с твоей рукой?
     - Порезался о дверное стекло. Я упал в темноте, - объяснил он.
     - Позволь-ка мне взглянуть, - я направился к нему.
     - Нет, доктор. Всего лишь царапина. Я пришел к вам по  более  важному
делу.
     - Сначала садись, - сказал я. - Хочешь выпить?
     - Спасибо, мачане. Вы видите, я расстроен и нервничаю.  Поэтому  я  и
порезался.
     Я налил нам обоим виски, он взял стакан в  правую  руку  и  продолжал
беспокойно расхаживать по моей гостиной, а я сел в кожаное кресло.
     - Что случилось, Тимоти?
     - Трудно начать, мачане, потому что вы неверующий. Но  я  должен  вас
убедить.
     Он замолчал и отпил виски, прежде чем повернуться ко мне.
     - Вчера вечером мы с вами говорили о  Лунном  городе,  доктор,  и  вы
сказали, что многое в нем для вас загадочно.
     - Да, - кивнул я в знак согласия.
     - Кладбище древних, - продолжал Тимоти. - Вы не можете его найти.
     - Верно, Тимоти.
     - Я все время думаю об этом деле, - Тимоти перешел  на  венда,  язык,
более приспособленный для обсуждения оккультных тем. - Я  в  своей  памяти
вернулся к легендам моего народа. - Я ясно представил себе,  как  он  ввел
себя в состояние транса. -  И  что-то  там  было,  какая-то  темная  тень,
которую я не могу разглядеть. - Он покачал головой и отвернулся, продолжая
беспокойно  расхаживать,  отхлебывая  виски,  негромко  бормоча  про  себя
что-то, как будто по-прежнему рылся в темных архивах своего мозга.
     - Бесполезно, доктор. Я знал, что оно  там,  но  не  могуловить  его.
Придя в отчаяние, я наконец уснул. Но сон мой беспокоили демоны, пока... -
он помолчал... - пока ко мне не пришел мой дед.
     Я беспокойно зашевелился в кресле. Дед Тимоти уже двадцать  пять  лет
лежал в могиле убийцы.
     - Ну, хорошо, доктор. - Тимоти заметил мои движения и гладко  перешел
на английский. - Я знаю, вы не верите в такие вещи. Позвольте объяснить  в
терминах, которые вы сможете принять. Мое воображение, подогретое поисками
давно забытых знаний, вызвало появление во сне моего деда. Того, от кого я
в первую очередь получал это знание.
     Я улыбнулся, чтобы скрыть  беспокойство:  в  такое  время  ночи  этот
полубезумный черный человек говорит мне такие вещи, а я попадаю под власть
его очарования.
     - Продолжай, Тимоти. - Я пытался сказать  это  легко,  но  голос  мой
слегка охрип.
     - Ко мне пришел мой дед,  коснулся  моего  плеча  и  сказал:  "Иди  с
благословенным к Кровавым холмам, и там я открою тебе мои тайны  и  тайные
места".
     Я почувствовал, как по коже у меня побежали  мурашки:  Тимоти  сказал
"Кровавые холмы", но никто не сообщал ему это название.
     - Кровавые холмы, - повторил я.
     - Такое название он использовал, - согласился Тимоти. - Я считаю, что
он имел в виду ваш Лунный город.
     Я молчал; во мне боролись  человек  разумный  и  человек,  охваченный
первобытными суевериями.
     - Ты хочешь завтра лететь со мной, Тимоти? - спросил я.
     - Да, - согласился Тимоти, - и, может быть, я смогу показать вам  то,
что вы ищете, а может, и нет.
     Терять  было  нечего.  Тимоти,  очевидно,  искренен,  он  по-прежнему
напряжен и нервничает.
     - Я уже приглашал тебя, Тимоти, и был  очень  разочарован,  когда  ты
отказался. Конечно, ты можешь лететь со мной. Посмотрим, может,  вид  руин
оживит твою память.
     - Спасибо, доктор. Когда мы отправляемся?
     Я взглянул на часы.
     - Боже, уже четыре часа! Мы вылетаем в шесть.
     - Тогда я должен поторопиться  домой,  чтобы  упаковаться,  -  Тимоти
поставил стакан на  стол,  потом  повернулся  ко  мне.  -  Одно  небольшое
препятствие, доктор. Истек срок моего разрешения на  передвижения,  а  нам
придется пересекать границу Ботсваны.
     - Черт возьми, - сказал я, глубоко разочарованный.  -  Тебе  придется
продлить документы и лететь со мной в следующий раз.
     - Как хотите, доктор, - с готовностью согласился он.  -  Конечно,  на
это потребуется две или три недели, и к тому времени я все забуду.
     - Да, - кивнул  я,  испытывая  искушение.  Обычно  я  законопослушный
гражданин, но  теперь  мне  показлось,  что  не  будет  особого  вреда  от
нарушения закона. Тимоти мог привести меня  на  кладбище  древних,  а  это
стоило риска.
     - Рискнешь, Тимоти? - спросил я. Формальности, сопровождавшие  прилет
и отлет самолетов Стервесантов, были сведены к минимуму. Они  прилетали  и
улетали ежедневно, и требовался только телефонный звонок  в  администрацию
аэропорта, чтобы получить разрешение. Имя Стервесантов имело большой  вес,
поэтому прилетающих и отлетающих никогда  не  пересчитывали.  А  в  Лунном
городе  мы  имели  особый  статус,  полученный  Лореном  у   правительства
Ботсваны, и потому были избавлены от всякой волокиты.
     Я мог вывезти Тимоти на три дня, и никто этого не заметит, и никакого
вреда не будет. Роджер ван  Девентер  поверит  мне  на  слово,  что  Лорен
разрешил полет. Я не видел никаких проблем.
     - Хорошо, доктор, если  вы  считает,  что  опасности  нет,  -  Тимоти
согласился с моим предложением.
     - Будь у ангара Стервесантов до шести. - Я сел и написал  записку.  -
Если тебя остановят у ворот аэропорта, покажи записку. Это разрешение тебе
появиться в ангаре Стервесантов. Оставь машину у помещения контроля и  жди
меня в нем.
     Мы быстро договорились об остальном, и,  глядя  из  окна  спальни  на
отъезжающий со стоянки Института старый синий шевроле Тимоти, я  испытывал
одновременно подъем и какое-то  опасение.  Подумал,  каково  наказание  за
помощь в нелегальном вылете, потом отбросил эту мысль и стал готовить себе
кофе.

     Шевроле Тимоти в одиночестве стояло на стоянке, когда мы  с  Роджером
ван Девентером подъехали на мерседесе. Мы  направились  в  ангар.  Большие
раздвижные ворота были раскрыты, и  наземная  команда  готовила  Дакоту  к
взлету. Сквозь  стеклянные  двери  помещения  контроля  я  видел  сидящего
Тимоти. Он взглянул на меня и улыбнулся.
     - Я получу разрешение,  Роджер,  -  предложил  я  спокойно.  -  А  вы
начинайте разогревать двигатель.
     - Хорошо, доктор. - Он протянул мне полетные документы. Мы делали это
и раньше, и я был знаком с процедурой.  Роджер  поднялся  через  дверь  во
фюзеляже, а я быстро направился в кабинет.
     - Доброе утро, Тимоти,  -  я  взглянул  на  него  и  ощутил  какое-то
беспокойство. Он кутался в свою синюю ветровку, лоб у него был в морщинах.
Кожа посерела а губы стали бледными пурпурно-голубоватыми. - Как ты?
     - Рука немного болит, доктор. - Он распахнул куртку. Рука  висела  на
перевязи, она была заново перебинтована. - Но все будет в  порядке.  Я  об
этом позаботился.
     - Выдержишь полет?
     - Все будет в порядке, доктор.
     - Ты уверен?
     - Да, уверен.
     - Хорошо. - Я сел за стол и взял трубку. Мне ответили  после  первого
же гудка.
     - Полиция аэропорта!
     - Говорит доктор Кейзин, из ангара Стервесантов, Африка.
     - Доброе утро, доктор. Как вам сегодня?
     - Спасибо, хорошо. Мне нужно разрешение на полет в Ботсвану,  самолет
ZА-СЕЕ.
     - Минутку, доктор. Позвольте взглянуть. Кто на борту?
     - Один пассажир, я сам. Пилот Роджер ван Девентер, как обычно.
     Я диктовал, а констебль на том конце записывал.  Наконец  он  сказал:
"Все в порядке, доктор. Счастливого полета. Я передал разрешение на  вылет
в диспетчерскую".
     Я повесил трубку и улыбнулся Тимоти.
     - Все в порядке. - Я встал. - Пошли. - И вышел из кабинета. Двигатели
Дакоты уже работали. Трое негров из наземной команды  неожиданно  покинули
свои места и быстро направились ко мне.
     - Доктор! - послышался сзади голос Тимоти, и я повернулся к нему. Мне
потребовалось четыре-пять секунд,  чтобы  осознать,  что  в  руке  у  него
короткоствольный китайский пистолет-пулемет и ствол нацелен мне в живот. Я
уставился на него.
     - Простите, доктор, - негромко сказал он, - но это необходимо.
     Негры из наземной команды схватили меня за руки.
     - Поверьте, доктор, я не задумываясь убью вас,  если  вы  не  станете
повиноваться. - Он повысил голос, не отводя от меня взгляда.  -  Пошли,  -
сказал он на венда.
     Еще пятеро негров появились в  двери  ангара.  Я  сразу  узнал  двоих
банту, помощников  Тимоти  в  Институте,  и  одну  из  девушек.  Все  были
вооружены  этими  неуклюжими  смертоносными  пистолетами-пулеметами;   они
поддерживали тяжело раненого незнакомца. Ноги его волочились по  земле,  а
пропитанные кровью повязки покрывали грудь и шею.
     - Уведите его в самолет, - резко приказал Тимоти.
     Все это время я стоял молча, парализованный неожиданностью, и  группа
с  раненым  прошла  между  моими  похитителями  и  боковой   стеной.   Они
перекрывали друг другу линию огня, Вся группа была выведена из равновесия,
и в этот момент способность соображать  вернулась  ко  мне.  Я  напружинил
ноги, слегка наклонился и дернул. Люди, державшие меня за  руки,  полетели
вперед, как дротики, с боков ударились о Тимоти и свалили на  землю,  упав
на него.
     - Роджер! - закричал я. - Радио! Вызови помощь! - Я надеялся, что мой
голос перекроет шум двигателя. Третий из наземной команды прыгнул  мне  на
спину, сдавил сзади горло. Я протянул руку назад, схватил его за  запястье
и локоть и повернул. С треском его рука сломалась, он закричал по-женски.
     - Не стрелять! - крикнул Тимоти. - Никакого шума.
     - Помогите! - закричал я,  двигатели  заглушили  мой  крик.  Раненого
бросили и кинулись на меня. Я нагнулся,  предводителя  лягнул  в  пах.  Он
согнулся, и я ударил его коленом в лицо. С хрустом сломался хрящ носа.
     Тимоти и наземный экипаж встали.
     - Не стрелять! - голос Тимоти звучал напряженно. - Никакого шума. - Я
бросился на него. Как рассерженный леопард, всей душой возненавидев его за
предательство,  стремясь  увидеть,  как  брызнет  его  кровь,  как   кости
сломаются в моих руках.
     Одна из девушек ударила меня по голове стальной рукояткой  пистолета.
Я почувствовал, как острый край врезается в мой череп,  это  нарушило  мое
равновесие. Один из наземной команды схватил меня, я его прижал к себе изо
всех сил. Он закричал, и я почувствовал, как ломаются его ребра.
     Меня снова ударили по голове, рукоять врезалась в кость. Теплая кровь
полилась на лицо, ослепляя меня. Руки мои солабли,  я  выпустил  человека,
которого сжимал, и повернулся, чтобы отразить нападение остальных.  Я  был
ослеплен собственной кровью, оглушен своим же ревом, они столпились вокруг
меня, ударили снова, я молотил руками, пытался нащупать их. На мою  голову
и плечи посыпались удары. Колени у меня  подогнулись,  и  я  упал.  Но  не
потерял сознания, меня удерживали горячие волны гнева.  Меня  начали  бить
ногами, ударять ботинками по груди  и  животу.  Я  согнулся,  ослепленный,
собрался в комок на холодном скользком бетоне, пытаясь укрыться от ударов.
     - Хватит, оставьте его, - голос Тимоти. - Втащите его в самолет.
     - Моя рука. Я его убью! - в писклявом голосе слышалась боль.
     - Прекратить! - снова Тимоти, и звук удара ладонью  по  лицу.  -  Нам
нужны заложники. Втащите его в самолет.
     Множество рук потащило меня по бетону. Потом подняли и тяжело бросили
на  металлический  пол  фюзеляжа.  Дверь  захлопнулась,   приглушив   звук
двигателя.
     - Пусть пилот взлетает, -  приказал  Тимоти.  -  Доктора  отведите  к
радио.
     Меня потащили по проходу. Стерев  кровь  с  глаз,  я  увидел  у  стен
фюзеляжа лежащих белого инженера и черных рабочих  наземной  команды.  Все
они были связаны, у всех во рту  кляп.  Они  были  без  форменной  одежды:
бандиты сняли ее с них и использовали для маскировки.
     Грубые руки посадили меня  в  кресло  радиорубки,  меня  привязали  к
креслу так прочно, что веревки врезались в тело. Лицо у  меня  распухло  и
онемело, а во рту чувствовался металлический привкус крови.
     Я повернул голову, глядя в кабину. У руля сидел Роджер ван  Девентер.
Под глазом у него был большой синяк, волосы всклокочены,  лицо  бледное  и
испуганное. Один из бандитов  стоял  за  ним,  прижав  ствол  пистолета  к
затылку.
     - Взлетайте, - сказал Тимоти. - Соблюдайте все необходимые процедуры.
Вам понятно?
     Роджер кивнул. Мне стало его жаль. Вероятно, он не родился героем.
     - Простите, доктор, - попытался он объяснить. -  Они  набросились  на
меня, как только я поднялся на борт. - Все его внимание было  обращено  на
то, чтобы вывести самолет на все еще темное поле. Он не смотрел на меня. -
У меня не было ни малейшей возможности.
     - Ничего, Роджер. У меня чуть получше, - хрипло ответил я. - Нанес им
пару хороших ударов.
     - Не разговаривайте, доктор. Мистер ван  Девентер  должен  заниматься
только взлетом, - предостерег меня Тимоти, и я,  повернувшись,  бросил  на
него полный ненависти взгляд.
     Роджер запросил разрешение на взлет и получил его, и взлет произошел,
как  обычно.  Напряженные  обеспокоенные  черные  лица   расслабились,   и
послышалось даже несколько нервных смешков.
     - Летите по направлению к Ботсване,  -  приказал  Тимоти  Роджеру.  -
Когда пересечем границу, я вам укажу следующее направление.
     Роджер напряженно кивнул,  пистолет  по-прежнему  был  прижат  к  его
затылку. Я оценивал силу банды и примерные  мотивы  их  поступков.  Помимо
Тимоти и восьмерых, втащивших меня, на борту было еще пятеро бандитов. Это
те, кто караулил Роджера и наземную команду. Раненый и  двое  искалеченных
мною лежали на полу  грузового  отсека.  Две  девушки,  обе  работавшие  в
Институте, склонились к ним, вправляли сломанную руку, меняли повязки.
     Бандиты  начали  переодеваться:  гражданскую  одежду  они  меняли  на
защитные мундиры парашютистов. Я  увидел  нашивки  с  красной  звездой,  и
последние мои сомнения рассеялись. Я повернул голову и увидел, что  Тимоти
смотрит на меня.
     - Да, доктор, - он кивнул. - Солдаты свободы.
     - Или вестники тьмы, смотря как взглянуть.
     Тимоти нахмурился. "Я всегда считал вас гуманным человеком, доктор. Я
надеялся, что вы поймете и поддержите наши стремления".
     - Мне трудно поддерживать бандитов с пистолетами в руках.
     Несколько мгновений мы смотрели друг на друга.  Потом  он  неожиданно
встал и прошел в радиорубку, остановившись рядом со мной.  Включил  радио,
посмотрел на свои часы и начал менять частоты.  Послышался  громкий  голос
диктора, и сразу все в самолете застыли, все слушали:
     - Южноафриканская радиокорпорация. Семь часов. Новости. Представитель
южноафриканской полиции сообщил, что сегодня утром в  2-15  отряд  полиции
безопасности, действуя в соответствии с полученной  информацией,  захватил
ферму на окраине Рандбурга, пригорода Йоханнесбурга. Произошло решительное
сражение  между  полицией  и  большим  отрядом  неизвестных,   вооруженных
автоматическим оружием. Часть банды попыталась скрыться в машинах, и после
преследования двум машинам  удалось  уйти.  По  первоначальному  сообщению
восемь  членов  банды  убиты,  четверо  захвачены  в   плен   ранеными   и
невредимыми.  Предполагается,  что  среди  сбежавших  тоже  есть  раненые.
Проводится крупномасштабная полицейская операция,  перекрыты  все  дороги,
ведущие из района Витвотерсренд, контролируются все аэропорты. С  глубоким
прискорбием сообщается о смерти трех полицейских  и  тяжелом  ранении  еще
двоих...
     Радостные возгласы послышались в самолете, и один или два члена банды
подняли сжатые кулаки в коммунистическом салюте.
     - Поздравляю, - саркастически сказал я Тимоти и отвернулся.
     - Смерть ужасна, рабство еще хуже, - спокойно ответил он.  -  Доктор,
мы связаны друг с другом.
     -  У  меня  слишком  болит  голова  и  лицо,   чтобы   слушать   твою
коммунистическую болтовню, - ответил я, - не трать красивыхслов,  ублюдок.
Ты хочешь сжечь мою землю и залить ее кровью. Хочешь уничтожить все, что я
считаю дорогим и священным. Это моя страна, и  я  люблю  ее  со  всеми  ее
недостатками. Ты мой враг. Между нами нет больше связи, только нож.
     Снова мы какое-то время смотрели в глаза друг другу, затем он кивнул.
"Пусть будет нож", - согласился он и отвернулся. Дакота шла на север,  мои
ушибы начали болеть. Я закрыл глаза  и  слушал,  как  длинные  волны  боли
поднимаются в желудке и взрываются в голове.

     Реактивный Мираж появился на востоке  и  пересек  гладкой  серебряной
линией наш курс перед самым носом. Он прошел на большой скорости, и я ясно
увидел круги военно-воздушных сил и голову пилота в шлеме и очках. Самолет
исчез, но сразу ожило радио.
     - ZА-СЕЕ. Говорит истребитель военно-воздушных сил красный 2. Вы меня
слышите? - Я смотрел в окно рядом  с  головой,  и  видел,  как  серебряная
искорка Миража появилась снова вверху. Подбежал Тимоти, сел рядом со  мной
и какое-то время смотрел  на  него.  Атмосфера  сразу  стала  напряженной.
Тимоти отвечать не мог, у него слишком заметный акцент банту.
     Снова впереди появился истребитель. Человек с пистолетом за  Роджером
присел, чтобы его нельзя было увидеть.
     - ZА-СЕЕ, -  вызов  был  повторен.  Тимоти  начал  потеть,  лицо  его
посерело от напряжения и боли в раненой руке. Он  повернулся  в  кресле  и
подозвал двоих своих людей.
     - Приведите его, - он показал  на  белого  инженера.  Его  втащили  в
радиорубку и держали передо мной. Лицо у него  побледнело  и  блестело  от
пота, в глазах застыл ужас, он жалобно смотрел  на  меня,  во  рту  торчал
кляп. Один из бандитов встал сзади, откинул голову инженера и обнажил  его
горло, кожанатянулась и стали видны голубые пульсирующие  артерии.  Бандит
прижал к горлу инженера сверкающее лезкие траншейного ножа.
     - Я серьезен, доктор, - заверил меня Тимоти, разрезая вереки  у  меня
на руках и сунув мне в руку микрофон. -  Успокойте  их.  Скажите,  что  на
борту только два человека и вы направляетесь  в  обычный  рейс  к  Лунному
городу. - Он положил палец на кнопку передатчика, готовый отключить его.
     Испуганный инжнер что-то промычал в кляп, нож был плотно прижат к его
пульсирующему горлу. Его пригнули так, чтобы я ясно видел его лицо.
     - Истребитель военно-воздушных сил красный  два,  говорит  ZА-СЕЕ,  -
прохрипел я в микрофон, глядя в пораженное ужасом лицо инженера.
     - Сообщите назначение и количество людей на борту.
     - Говорит доктор Кейзин, Стервесант, Африка, полет по  расписанию,  -
говоря  это,  я  увидел,  как  они  расслабились,  Тимоти  убрал  руку   с
выключателя. Глаза инженера не отрывались от меня. Я  хотел  сказать  ему,
что мне очень жаль, что я хотел бы спасти его. Я хотел сказать, что  отдаю
его жизнь за жизнь четырнадцати злейших врагов нашей  страны,  что  жертва
того стоит, что я с готовностью заменил бы его. Вместо этого я закричал  в
микрофон:
     - Мы похищены террористами! Стреляйте в нас! Не  заботьтесь  о  нашей
безопасности! - Рука Тимоти устремилась к передатчику, в то  же  мгновение
он  обернулся  к  заложнику.  Я  думаю,  он  хотел  вмешаться,  остановить
убийство. Но было поздно.
     Нож перерезал напряженное горло, глубоко впиваясь под челюстью. Кровь
брызнула, как вода из пережатого садового  шланга,  она  красным  фонтаном
залила Тимоти и меня. Сильной жидкой струей она плеснула по крыше  кабины,
потом закапала сверху на пол. Инженер испустил высокий  воющий  звук,  как
пар, вырывающийся из котла, воздух из его легких пошел  через  перерзанное
дыхательное горло, и розовая пена забрызгала радиоустановку.
     По радио послышалось: "Немедленно смените  курс  на  противоположный.
Подтвердите получение. Подтвердите немедленно, иначе открываю огонь".
     Тимоти бранился, вырывая у меня из рук микрофон, я кричал и  старался
разорвать веревки.
     - Звери! Грязные кровожадные звери-убийцы!
     Один из бандитов поднял пистолет, собраясь ударить меня по  лицу,  но
Тимоти оттолкнул его руку.
     - Уберите его отсюда! - он головой указал на все еще дергающийся труп
инженера, и его вытащили в грузовое отделение.
     - Мираж атакует! - закричал Роджер из кабины, и мы увидели серебряную
точку, идущую наперерез нам.
     Тимоти поднес микрофон ко рту. Его лицо было залито кровью инженера.
     - Не стреляйте! - закричал он. - На борту заложники.
     - Атакуйте! - кричал я, стараясь порвать свои путы. - Нас  все  равно
убьют. Открывайте огонь!
     Мираж, не открывая огонь, круто поднял нос прямо перед  нами.  Дакоту
сильно качнуло  в  зоне  пониженного  давления.  Я  по-прежнему  кричал  и
старался вырваться. Я хотел добраться до них. Стальное  кресло  подо  мной
раскачивалось из стороны в сторону. Я уперся ногами  в  стену  фюзеляжа  и
надавил изо всех сил. Кресло наклонилось, и бандит снова поднял пистолет.
     - Нет! - крикнул Тимоти. - Он нужен  нам  живым.  ПустьМэри  принесет
морфий.
     Мираж отвернул в сторону, потом повернул назад и повис  в  ста  футах
справа от нас. Я видел, как пилот беспомощно смотрит на нас.
     -  Вы  слышали  доктора  Кейзина,   -   предупредил   Тимоти   пилота
истребителя. - У нас  еще  четверо  заложников  на  борту.  Одного  белого
заложника мы  уже  казнили  и,  не  колеблясь,  казним  другого,  если  вы
предпримете враждебные действия.
     - Нас все равно убьют! - закричал я, но Тимоти уже прервал контакт.
     Им пришлось держать меня впятером, чтобы  сделать  укол,  но  наконец
игла впилась мне в руку, и  хотя  я  пытался  противиться  наркотику,  все
начало расплываться и затягиваться туманом. Я все равно пытался  бороться,
но движения мои становились летаргическими, координация утрачивалась, и  я
потерял сознание. Последнее, что я помню: Тимоти дал Роджеру новый курс.
     Меня разбудили боль и жажда. Во  рту  все  слиплось,  голова  страшно
болела. Я попытался сесть и громко вскрикнул.
     - Как вы.  доктор?  Спокойней.  -  Голос  Роджера  ван  Девентера.  Я
заставил себя сосредоточить на нем взгляд.
     - Есть вода?
     - Простите, доктор. - Он покачал  головой,  и  я  осмотрел  голую,  с
белыми стенами комнату. Всю ее мебель составляли четыре деревянные койки и
ведро-параша. Дверь закрыта и забрана решеткой.  Три  банту  из  наземного
экипажа сидели в углу, выглядели они испуганными и несчастными.
     - Где мы? - прошептал я.
     - Замбия. Нечто вроде военного лагеря. Приземлились час назад.
     - А куда делся истербитель?
     - Повернул назад, когда мы пересекли Замбези.  Они  ничего  не  могли
сделать.
     Мы тоже. Пять дней мы просидели  в  душной,  раскаленной,  как  печь,
комнате, с этим вонючим ведром. На пятый день за мной пришли. С криками  и
множеством ненужных толчков и ударов меня провели  по  коридору  в  скудно
меблированную  комнату.  Главным  предметом  мебели  был  большой  портрет
Председателя Мао. Тимоти Магеба встал из-за стола  и  приказал  стражникам
удалиться.
     - Садитесь, доктор - На нем была форма парашютиста и  линии  и  зведы
полковника Китайской Народной Армии.
     Я сел на деревянную скамью, и глаза мои устремились к ряду бутылок  с
тускерским пивом на подносе. Бутылки  запотели  от  холода,  и  мое  горло
сжалось.
     - Я знаю, вы любите холодное пиво, доктор. - Тимоти  открыл  одну  из
бутылок и протянул мне. Я покачал головой.
     - Нет, спасибо. Я не пью с убийцами.
     - Понятно. - Он кивнул, и я увидел сожаление в его темных  задумчивых
глазах. Он поднял бутылку ко рту и отпил. Я с жадностью следил за ним.
     - Казнь инженера не была преднамеренной, - сказал он. -  Я  не  хотел
этого. Поймите, пожалуйста, доктор.
     - Да. Понимаю. А когда дым от нашей горящей земли затмевает небеса, а
запах мертвых доходит даже до твоей черной души, ты тоже говоришь:  "Я  не
хотел этого"?
     Тимоти отвернулся и подошел к окну.  Он  смотрел  на  плац,  где  под
жгучим солнцем маршировали взводы одетых в мундиры людей.
     - Я смог добиться вашего освобождения, доктор. Вам позволят улететь в
Дакоте. - Он подошел ко мне и перешел с английского на венди: - Сердце мое
плачет оттого, что вы  уходите,  мачане:  вы  мягкий,  сильный  и  храбрый
человек. Некогда я надеялся, что вы присоединитесь к нам.
     Я ответил тоже на венди: "И мое сердце плачет,  потому  что  человек,
который был моим другом, кому я верил, считал человеком доброй воли,  ушел
в мир преступников и разрушителей. Он умер для меня, и сердце мое плачет".
     Я понял, что сказал правду. Я не хотел пристыдить его. За  ненавистью
и гневом скрывалось чувство печали и утраты. Я верил в  него.  Я  видел  в
таких людях, как он, надежду нашего  бедного  измученного  континента.  Мы
смотрели печально друг на друга с расстояния в четыре  фута,  и  было  это
расстояние широко, как небо, и глубоко, как пропасти ада.
     - Прщайте, доктор, - негромко сказал он. - Идите в мире, мачане.

     Нас, босых, раздетых до белья, отвезли в крытом грузовике в аэропорт.
     От грузовика к самолету вела  двойная  линия  людей.  Их  было  около
двухсот в мундирах парашютистов,  и  мы  были  вынуждены  идти  по  узкому
коридору между усмехающимися черными лицами по обе стороны  от  нас.  Были
тут и китайские инструкторы, их гладкие черные  волосы  выбивались  из-под
матерчатых  форменных  шапок.  Они  широко  улыбались.   Я   видел   всюду
насмешливые глаза, слышал  насмешки  по  адресу  своей  согнутой  спины  и
торопливо шел к Дакоте. Неожиданно один из  них  преградил  мне  путь.  Он
плюнул мне в лицо, послышался громовой хохот. С большим желтым  плевком  в
волосах я вскарабкался в самолет. Как только  мы  пересекли  Замбези,  нас
встретил Мираж военно-воздушных сил и сопровождал  до  военного  аэропорта
Вуртреккер Хугт. Но мое  почти  истерическое  облегчение  от  освобождения
оказалось короткоживущим. Как только врач очистил и перевязал засыхающие и
нагноившиеся раны на голове, меня увезли в закрытой машине  на  встречу  с
четырьмя  неулыбчивыми  мрачно  вежливыми  офицерами  полиции  и   военной
разведки.
     - Доктор Кейзин, это ваша подпись?
     Моя рекомендация на выдачу паспорта Тимоти Магеба.
     - Доктор Кейзин, вы помните этого человека?
     Китаец, с которым я встретился, когда навестил  Тимоти  в  Лондонском
университете.
     - Вы знали,  что  он  агент  коммунистического  правительства  Китая,
доктор?
     На фотографии мы втроем пьем пиво на бечевнике у Темзы.
     - Расскажите, о чем вы разговаривали с ним, доктор.
     Тимоти сказал мне, что китаец  известный  археолог,  и  мы  обсуждали
открытия Лики в ущелье Олдувай.
     -  Вы  рекомендовали  Магеба  на  получение  стипендии  Стервесантов,
доктор?
     - Знали ли вы, что он  был  в  Китае  и  там  прошел  подготовку  как
руководитель партизанской войны?
     - Вы подписали этот заказ на вывоз двадцати шести бочек с  шпатлевкой
из Гон-Конга, доктор? На таможенной декларации ваша подпись?
     Стандартные институтские бланки, и я свою подпись узнал  издали.  Сам
груз я не помнил.
     - Вы знали, что в бочках находится сто пятьдесят  фунтов  пластиковой
взрывчатки, доктор?
     - Вы узнаете это, доктор?
     Брошюры на  десятке  африканских  языков.  Я  прочел  первые  строки.
Террористическая пропаганда. Взрывай и убивай, жги и уничтожай.
     - Вы знали, что все это печатается  в  типографии  вашего  Института,
доктор?
     Вопросы продолжались бесконечно, я  устал,  был  смущен,  даже  начал
противоречить себе. Я указал на раны на голове, на следы веревок на  руках
и ногах, но вопросы продолжались. Голова у  меня  болела,  мозг  стал  как
взбитое желе.
     - Вы узнаете это, доктор?
     Автоматический пистолет, боеприпасы.
     - Да! - закричал я. - Такой пистолет  приставили  к  моей  голове,  к
моему животу!
     - Знаете  ли  вы,  что  это  оружие  ввозилось  в  ящиках  для  книг,
адресованных в ваш Институт?
     - Получая разрешение на полет Дакоты, доктор, вы заявили...
     - На меня набросились после телефонного разговора. Я объяснял это уже
десятки раз, черт возьми!
     - Вы знали Магеба двенадцать лет. Он был вашим протеже, доктор.
     - Вы хотите нас убедить, что Магеба ни разу не искал к  вам  подхода?
Не обсуждал с вами вопросы политики?
     - Я не один из них! Клянусь... -  Я  вспомнил  кровь,  брызнувшую  на
крышу кабины, вспомнил удар металлической рукояткой по  черепу,  плевок  в
волосах. - Вы должны мне поверить. Боже, пожалуйста! -  Думаю,  я  потерял
сознание, все потемнело, и я упал на стул.
     Пришел я в  себя  в  больничной  палате,  лежа  на  чистых  хрустящих
простынях... и рядом с кроватью сидел Лорен Стервесант.
     - Ло, слава Богу! - Я чуть не задохнулся от облегчения. Лорен  здесь,
и теперь все будет в порядке.
     Он наклонился вперед, не улыбаясь, прекрасное холодное и жесткое лицо
будто  выковано  из  бронзы.  "Тебя  считают  членом  банды.  Что  ты  все
организовал,  использовал  Институт  как   штабквартиру   террористической
организации".
     Я смотрел на него, а он безжалостно продолжал: "Если ты предал меня и
нашу  страну,  если  ты  перешел  к  нашим  врагам,  не  ожидай  от   меня
милосердия".
     - Ну хоть не ты, Ло. Этого я не вынесу.
     - Это правда?
     - Нет. - Я покачал головой. - Нет! Нет! - Неожиданно у меня  полились
слезы, я дрожал, как ребенок. Ло наклонился вперед и крепко  схватил  меня
за плечи.
     - Хорошо, Бен. - Он говорил с бесконечной  нежностью  и  жалостью.  -
Хорошо, партнер. Я все улажу. Все кончено, Бен.

     Лорен  не  позволил  мне  вернуться  в  мою  холостяцкую  кваритру  в
Институте, и я поселился в помещениях для гостей в Клайн Шуур,  резиденции
Стервесантов.
     В первую же ночь Лорен разбудил меня. Я кричал  вкошмарном  сне,  мне
снилась кровь и насмешливые черные лица. Лорен был в пижаме,  его  золотые
локоны  встрепаны  от  сна.  Он  сидел  рядом  с  моей  кроватью,   и   мы
разговаривали о том, что делали с ним и что нам еще  предстоит  сделать  в
будущем, пока я наконец не уснул спокойно.
     Десять ленивых идиллических дней я провел в Клайн Шуур, меня баловала
Хилари, вокруг барахтались дети; я был  защищен  от  голодной  на  новости
прессы, защищен от реальностей  и  тревог  внешнего  мира.  Синяки  сошли,
царапины зажили, и я обнаружил, что мне все  труднее  находить  что-нибудь
новое в ответ на детские крики: "Расскажи!" Они выкрикивали хором  ударные
фразы и поправляли меня в подробностях. Пора возвращаться к жизни.
     В течение неприятной, занявшей целый  день  сессии  я  рассказывал  о
похищении  в  публичном  судебном  заседании,  потом  отвечал  на  вопросы
журналистов со всего мира. А потом Лорен отвез меня в самолете  на  север,
назад в Лунный город.
     По пути я рассказал ему о своем замысле поискать карьер - и  кладбище
древних.
     Когда он улыбнулся и сказал: "Вот это тигр! Давай, парень,  включайся
и раскопай все до  дна!",  я  понял,  что  в  словах  моих  слишком  много
энтузиазма и эмоций. Я вспомнил, как  Ксаи  подражал  солнечной  птице,  и
плотно прижал руки к коленям.
     В Лунном  городе  меня  приняли  как  героя,  тут  следили  за  моими
приключениями по радио. Открыли  ящик  пива  Виндхук  и  расселись  вокруг
костра, и я рассказал все заново.
     - Этот Тимоти, он всегда вызывал у меня  странное  чувство.  -  Салли
проявила удивительную способность видеть задним числом. -  Я  хотела  тебе
скать, что в нем что-то подозрительное. - Потом она  встала  и  поцеловала
меня в лоб перед всеми, а  я  покраснел.  -  Мы  рады,  что  теперь  ты  в
безопасности, Бен. Мы все беспокоились о тебе.
     На следующее утро, отвезя  Лорена  на  полосу  и  проследив,  как  он
взлетает, я отправился на  поиски  Рала  Дэвидсона.  Он  оказался  на  дне
траншеи, измерял размеры плиты из песчаника. Он был одет в шорты,  которые
ему слишком малы, и копну волос, почти совершенно закрывавших лицо, но  на
солнце он загорел, стал худым и стройным. Мне он очень нравился.  Мы  сели
на краю траншеи, свесив ноги, и я объяснил ему свой идею насчет карьера.
     - Здорово, док! Как это мы  сразу  не  догадались?  -  с  энтузиазмом
воскликнул он. Вечером  мы  разработали  схему  поисков,  решив  ежедневно
увеличивать район поиска по спирали. Команда Рала временно  была  снята  с
раскопок внутри храма и вооружена мачете для расчистки дороги  в  зарослях
густой колючей растительности на вершине холмов.
     Поиск  планировался  как  военная  операция.  Мне   ужасно   хотелось
испробовать набор уоки-токи, которым Лорен снабдил нас, хотя мы его  и  не
заказывали. Мы с Ралом  перекликались  по  радио,  выкрикивая  вещи  вроде
"Конец приема", "Вас понял", "Слышу вас ясно пять, пять" и так далее.
     Питер Уилкокс бормотал что-то насчет бойскаутов, но мне  кажется,  он
немного ревновал, что его не пригласили участвовать  в  поисках.  Лесли  и
Салли,  однако,  заразились  нашим  энтузиазмом  и   снабдили   экспедицию
продовольствием, достаточным для того, чтобы кормить и поить целую армию в
течение недели. Они встали на рассвете, в пижамах, а Лесли еще и в бигуди,
чтобы помахать нам рукой и  пожелать  удачи.  Чувствуя  себя  Скоттом  или
храбрым  Кортецом,  во  главе  толпы  приверженцев,  нагруженных  едой   и
оборудованием, я повел их к расщелине в холме, которая стала нашим обычным
путем на вершину, - и десять часов спустя, потный, обрванный, исцарапанный
колючками,  ужаленный   гиппопотамовой   мухой   и   другими   насекомыми,
пропеченный на солнце и в дурном настроении, я привел их обратно.
     Так повторялось в течение следующих десяти дней, и на десятый  вечер,
когда мы остановились в расщелине на полпути вниз, Рал неожиданно взглянул
на крутые стены расщелины и удивленно сказал:
     - Док, вот же он!
     Десять  дней  мы  пользовались  ступенями,  высеченными  древними   в
карьере. Густые  заросли  скрыли  аккуратные  террасы,  с  которых  брался
камень. Мы нашли несколько полуобработанных плит  еще  in  situ  [в  месте
нахождения (лат.)], их осталось только подрубить. Они почти не  пострадали
от выветривания в этой закрытой расщелине. Следы пил были так свежи, будто
рабочие только накануне отложили свои орудия, а не 2 000 лет назад.  Затем
мы нашли блоки, которые были намечены к  обработке,  нашли  полуобтесанные
блоки, а также блоки, которые уже  начали  перевозить  и  бросили  посреди
карьера.
     Мы расчистили вокруг них растительность и  смогли  проследить  каждый
шаг в изготовлении. Все пришли к нам  на  помощь.  Успех  вызвал  всеобщий
восторг, потому что все уже приуныли от отсутствия заметного прогресса. Мы
зарисовывали и наносили на карту, измеряли и  фотографировали,  спорили  и
теоретизировали, и все испытывали прилив воодушевления. Чувство, что мы  в
своих  исследованиях  зашли  в  тупик,  рассеялось.  У  меня   сохранилась
фотография, сделанная десятником банту, который решил, что мы сошли с ума.
Мы гримасничаем, позируя на большом обтесанном кане. Питер  стоит  в  позе
Наполеона, засунув руку за  пазуху  куртки,  волосатый  лик  Рала  украшен
ужасной гримасой, и он убийственно поднимает  кирку  над  головой  Питера.
Лесли застенчиво демонстрирует ватрушку, и это почти так  же  ужасно,  как
гримаса Рала, потому что своими ногами она  могла  бы  на  смерть  лягнуть
слона. Я сижу на коленях у Хитзер и сосу  палец.  У  Салли  на  носу  очки
Питера, моя шляпа  нахлобучена  у  нее  на  уши,  она  старается  казаться
страшной, но ей это решительно не удается.  Фотография  иллюстрирует  наше
настроение тех дней.
     Когда помощь уже была не нужна, остальные с новой  энергией  занялись
своими прежними делами. Мы с Ралом оставались в  карьере.  Я  принес  свой
теодолит, и мы принялись измерять количество извлеченного камня.  Конечно,
точные данные получить в таком  неправильном  карьере  невозможно,  но  мы
решили, что было извлечено  примерно  полтора  миллиона  кубических  ярдов
камня.
     Затем,  изучая  методы  обработки  и  примерно  подсчитав  количество
брошеных блоков, мы решили, что отношение обтесанных камней к отброшенному
материалу составляет 40 к 46. Таким образом, мы  получили  число  600  000
кубических ярдов.
     До сих пор мы в целом работали с надежными данными, но теперь перешли
к предположениям.
     - По крайней мере не так трудно,  как  изобразить  динозавра  по  его
отпечатку, - защищался Рал, когда мы с помощью  карты  основания  храма  и
наших расчетов попытались  реконструировать  высоту  исчезнувшего  Лунного
города.
     - Дай-ка мне! - Салли отобрала у меня кисточку  в  первый  же  вечер,
после того как десять минут следила за моими усилиями.
     - Мне кажется, скос главной стены слишком велик,  -  критично  сказал
Питер, наблюдая за ней, - если сравнить со стенами эллиптического здания в
Зимбабве...
     - Да, но возьми храм Тарксиена на Мальте, - вмешалась Хитзер.  -  Или
главные стены Кносса. - И прежде чем я смог помешать, проект стал всеобщим
и сменил наши вечерние импровизированные концерты.
     И вот с учетом всего, что найдено было в раскопках,  с  учетом  наших
разнобразных способностей мы сделали несколько рисунков города.
     Массивные красные стены, украшенные шевроном - рисунком волн, которые
сделали Финикию такой знаменитой. Красные стены, на  которые  падают  лучи
заходящего солнца, вечернее  благословение  великого  бога  солнца  Баала.
Высокие башни, символы плодородия и процветания, встают  из  темно-зеленой
листвы молчаливой рощи. За ними вертикальный разрез  в  утесе,  ведущий  в
загадочную пещеру. И опять  символ  органов  размножения.  Разумеется  это
место посвящено Астарте, которую в Карфагене обычно называли Танит, богине
земли и луны, и вот процессия одетых в белое жрецов движется по роще, мимо
башен в таинственную пещеру.
     Мы знали, что финикийцы приносили своим богам и богиням  человеческие
жертвы. Ветхий Завет описывает, как младенцев бросали в пламенеющее  чрево
Баала, и  гадали,  какие  ужасные  ритуалы  видел  наш  мирный  изумрудный
бассейн. Мы  изобразили  на  краю  бассейна  жертву,  одетую  в  золото  и
драгоценности, а верховный жрец рядом поднимает жертвенный нож.
     - Если бы он не был так глубок! -  воскликнула  Салли.  -  Бен  хотел
исследовать его с помощью  ныряльщиков,  но  так  глубоко  они  не  смогут
работать.
     В пространстве между внешней и внутренней  стеной  храма,  где  лежит
самый толстый слой пепла и где найдено большинство золотых бусин и богатых
украшений, мы нарисовали жилые  помещения  жрецов  и  жриц.  Это  лабиринт
глиняных стен и тростниковых  крыш.  Мы  реконструировали  улицы  и  дворы
жрецов и аристократов.
     - А как же царь и его двор? - спросил Питер. - Разве они тоже не жили
за стенами?
     И мы отделили помещения жрецов от двора царя, привлекли то  немногое,
что известно о Кноссе, Карфагене, Тире и Сидоне, чтобы вдохнуть в  картину
жизнь. Рал обнаружил ворота во внешней стене, это был единственный вход  и
он смотрел на запад.
     - Отсюда дорога должна была вести прямо к гавани. - Салли  нарисовала
ее.
     - Да, но рядом с гаванью должен быть базар, место торговли и  обмена,
- предложил Рал и показал на крате. - Вот где это. Район, который озадачил
Питера.
     - Представьте себе, какие там груды слоновой кости, меди и золота,  -
вздохнула Лесли.
     - И рабы, предназначенные на продажу, - подхватила Хитзер.
     - Погодите! Погодите! Ведь у нас научное исследование,  -  пытался  я
сдержать их.
     - И корабли, вытащенные на берег,  -  Салли  начала  рисовать  их.  -
Большие биремы с носами, как головы таранов, покрытые позолотой и эмалью.
     Снова поднялись стены и башни, озеро наполнилось блестящей  водой,  а
гавань  и  таверны  населили  люди,  умершие   две   тысячи   лет   назад.
Прогуливались  воины,  стонали  рабы,  проезжали  в  носилках  благородные
женщины, с восточных земель  приходили  караваны,  нагруженные  золотом  и
сокровищами, и белый царь проходил через большие ворота, повесив на  плечо
щит, украшенный розетками, и его вооружение сверкало на солнце.
     Замысел забавный, к  тому  же  он  подстегивал  воображение.  К  тому
времени, когда Салли положила последние мазки на  картину,  прошло  четыре
недели, а прямым результатом этого стало открытие Питером  верфи:  биремы,
как и предполагала Салли, лежали на берегу озера.
     Мы обнаружили стапель, на нем киль и остатки  корпуса.  Незаконченный
крабль сгорел, а обгоревшие остатки рассыпались. Только воображение и вера
могли опознать в этом корабль. Я  знал,  что  мои  научные  противники  не
признают открытия, но анализ с помощью углерода 14 дал ту же дату 300  год
нашей эры; между собой мы называли это время "временем большого огня".
     Замысел давал мне возможность больше времени  проводить  с  Салли.  Я
брал с собой в пещеру ланч и купальник. Вначале между нами  была  какая-то
неловкость, но я очень старался  успокоить  Салли,  и  вскоре  между  нами
установились прежние дружеские отношения, благодаря которым мы так  хорошо
работали  вместе.  Только  однажды  я  упомянул  о  наших  более  интимных
отношениях.
     - У тебя по-прежнему хандра, Салли? - спросил я, и она долго смотрела
на меня, прежде чем ответить.
     - Пожалуйста, дай мне время, Бен. Я должна кое-что решить про себя.
     - Хорошо. - Я улыбнулся как можно бодрее  и  приготовился  к  долгому
ожиданию.
     Иногда к нашему  ланчу  у  бассейна  присоединялись  другие,  и  хотя
снаружи стояла сорокашестиградусная жара,  в  пещере  было  прохладно.  Мы
плескались в воде, перекликивались, и нам отвечало  гулкое  эхо.  Одно  из
моих неизгладимых воспоминаний - Лесли в коротком бикини резво и кокетливо
возится в бассейне, как самка гиппопотама в брачный  период,  преследуемая
неутомимым Ралом.
     Через пять недель после  своего  возвращения  я  пришел  в  пещеру  с
хорошей новостью.
     - Я только что получил сообщение по  радио  от  Ларкина,  Сал.  Лорен
прилетает завтра утром.
     Ее негативная  реакция  меня  разочаровала:  мне  казалось,  что  она
преодолела свою первоначальную неприязнь  к  Лорену  и  что  он  ей  начал
нравиться.
     Я пошел встречать Лорена на  полосу  и,  увидев  его,  поразился.  Он
потерял 20 фунтов веса, и кожа его, которая обычно была здорового золотого
оттенка, стала бело-серой, как мел. Под глазами  виднелись  темные  пятна,
похожие на синяки.
     - Бен! - Он обнял меня за плечи. - Как приятно  тебя  видеть,  старый
разбойник. - Но голос у него был усталый, и я заметил впервые  появившиеся
серебристые полоски на висках.
     - Боже, ты ужасно выглядишь.
     - Спасибо. - Он  сухо  улыбнулся  и  забросил  свой  багаж  в  заднее
отделение лендровера.
     - Серьезно,  Ло.  Ты  не  болен?  -  Меня  расстроил  его  усталый  и
болезненный вид.
     - Мне нелегко приходилось, Бен, - признался он,  садясь  в  лендровер
рядом со мной. - Четыре недели шли переговоры, и  мне  приходилось  самому
вести их, никому не мог доверить. А противная  сторона  посылала  команды,
меняя их, когда они уставали.
     - Ты себя убиваешь, - бранил я его, как надоедливая  жена.  Он  легко
сжал мне руку и рассмеялся.
     - У тебя рука ослабла, партнер.
     - А стоило ли браться? Чем ты занимался?
     - Это замечательно, Бен!  Грандиозно!  Медь  и  железо,  Юго-Западная
Африка,  возле  реки  Гунене,  массивное  месторождение  руды:  с   низким
содержанием меди и высоким - железа. А вместе это настоящее  сокровище.  -
Усталость покинула его голос. - Я разложил этих японских ублюдков на столе
и высек их. Они финансируют строительство глубоководной гавани и  железной
дороги, чтобы получить металлы. Это обойдется им в 150 миллионов. - Он был
возбужден, бледные щеки порозовели. - Строительство будет  вести  одна  из
моих строительных компаний, конечно.  -  Он  жестом  заговорщика  коснулся
пальцами губ, и я рассмеялся. В таком настроении он мне особенно нравится.
- Будем строить обогатительную фабрику и... - Он продолжал объяснять  свой
замысел, смеясь и сжимая мне руку, когда упоминал каждый пункт сделки,  по
которому ему удалось победить.
     - А что это тебе даст? - спросил я наконец, и он  взглянул  на  меня,
слегка сбитый с толку.
     - Ты имеешь в виду деньги?
     - Конечно! А что еще?
     - Дьявол, Бен. Я уже объяснял. Деньги не самое  главное.  Дело  не  в
деньгах, а в экспорте и занятости, в открытии новых  источников  ресурсов,
строительстве будущего, в реализации потенциала нашей страны и... и...
     - И еще в том, чтобы выбить дух из соперников, - предположил я.
     Он снова рассмеялся. "Ты слишком  проницателен,  Бен.  Ты  прав,  это
тоже. Сама игра, а не счет".
     - Видел последний выпуск журнала "Тайм"? - спросил я, зная,  что  это
заденет его.
     - Ради Бога, Бен!
     - Твое имя среди тридцати богатейших людей мира.
     - Ублюдки! - мрачно сказал он. - Теперь все удвоят цены.  Почему  они
не занимаются своими делами и не дают мне заниматься моими?
     - И в этом процессе ты себя убиваешь.
     - Ты прав, Бен. Я действительно устал и беру  неделю  отпуска.  Целая
неделя каникул.
     - Как хорошо, - усмехнулся я, - каникулы с твоими УМЛ, которые каждые
полчаса приезжают на совещания, а все  остальное  время  ты  будешь  вести
переговоры по радио.
     - Забудь об этом, - он улыбнулся. - Я собираюсь смыться, и ты пойдешь
со мной.
     - Как это, Ло?
     - Расскажу позже. - Он не стал отвечать  на  вопрос,  потому  что  мы
приблизились к развилке грязной  дороги,  и  я  автоматически  затормозил,
собираясь поворачивать к домам.
     - Прямо, Бен, - сказал Лорен. - Я хочу в пещеру. Неделями я мечтал об
этом. - Голос его стал мягким и задумчивым. - Когда за столом  переговоров
мне приходилось худо, я  вспоминал  о  мире  и  спокойствии  этого  места.
Кажется, что... - он замолк и кашлянул в замешательстве.  Лорен  не  часто
так говорит.
     Салли работала у задней стены пещеры. На ней  была  розовая  шелковая
блуза и брюки цвета хаки. Волосы распущены  и  блестят.  Когда  она  пошла
навстречу Лорену, я с легким удивлением отметил, что она впервые за  много
недель накрасила губы.
     Она  сразу  заметила  его  усталый  вид,  и  в  глазах  ее  появилось
озабоченное выражение, хотя она ничего не  сказала.  Приветствие  ее  было
поверхностным, почти бесцеремонным, и она сразу вернулась к своей  работе.
А Лорен немедленно направился к портрету белого царя. Я пошел с ним, и  мы
некоторое  время  молча  рассматривали  странную  фигуру.  Наконец   Лорен
заговорил:
     - Тебе не кажется, что он хочет нам что-то сказать, Бен?
     Странный вопрос для Лорена, но  я  ответил  серьезно,  потому  что  и
задавал его Лорен вполне серьезно.
     - Нет, Ло, мне так не кажется.
     - Что-то в нем есть, - сказал Лорен уверенно. - Что-то  ты...  мы  не
заметили. Ключ к этому месту, тайна всей пещеры.
     - Ну, Ло, мы можем... - начал я, но он не слушал. Салли оставила свой
мольберт и подошла к нам, она села рядом с Лореном и внимательно взглянула
ему в лицо.
     - Меня не  оставляет  это  чувство,  Бен.  Помнишь  шахту  в  пустыне
Опустошения? Мои геологи давали  отрицательную  оценку,  но  у  меня  было
чувство. Помнишь?
     Я кивнул. Пустыня Опустошения давала теперь  двадцать  тысяч  каратов
алмазов в месяц.
     - Что-то здесь есть. Я в этом уверен.  Но  что?  -  Он  повернулся  и
посмотрел на меня, как будто я что-то скрываю от него.  -  Где  это,  Бен?
Пол, стены, крыша?
     - И бассейн, - сказал я.
     - Хорошо, начнем с бассейна, - согласился он.
     - Слишком глубоко, Ло. Никакой ныряльщик...
     - А что ты знаешь о нырянии? - спросил он.
     - Я нырял несколько раз.
     - Ради Бога, Бен! - резко прервал он меня. - Когда мне нужна операция
на сердце, я отправляюсь к Крису Барнарду, а не к местному ветеринару. Кто
лучший ныряльщик в мире?
     - Кусто, вероятно.
     - Прекрасно. Мои люди свяжутся с ним. Это с бассейном. Теперь пол.
     Иметь дело с Лореном все равно что оказаться в урагане. К концу  часа
он  наметил  грандиозную  схему  тщательных  исследований  пещеры,   потом
предложил обычным тоном: "Ну, что ж, Бен, отправляйся в лагерь, Я  хочу  с
часик побыть  здесь  в  одиночестве".  -  Мне  не  хотелось  лишаться  его
общества, но я сразу встал.
     - Идешь, Сал? - спросил я. Ведь Лорен хочет остаться один.
     - Бен, я как раз в середине...
     - Ничего, Бен, - сказал Лорен, - она мне не помешает. - И  я  оставил
их в пещере.
     Гостевой  дом  был  давно  подготовлен,  но  я  пошел   туда,   чтобы
присмотреть за выгрузкой багажа Лорена.  Я  заметил,  что  кто-то  нарезал
букет диких лилий, растущих под утесами, и поставил их в пивной  кружке  у
постели. Я  хотел  поблагодарить  матабеле,  назначенного  нашим  поваром,
дворецким и содержателем дома, за этот небольшой, но приятный сюрприз.  Он
смягчал унылость дома.
     Проверив, все ли нормально действует в доме Лорена, я пошел в большое
бунгало и убедился, что в холодильнике много льда и холодной  воды.  Потом
распечатал свежую бутылку Глен Грант: мы с Лореном оба питаем  слабость  к
этому нектару. Когда я занимался бутылкой, с раскопок пришли Рал и  Лесли,
я слышал, как они прошли в соседний кабинет. Я не  собрался  подслушивать,
но перегородки здесь тонкие, как бумага.
     Рал рявкал, как рассерженный зверь, а Лесли пищала.
     - Ты ужасен! - задыхаясь, воскликнула  она;  ясно  было,  что  к  ней
применялось физическое воздействие. - Кто-нибудь увидит!
     - Но то, что я собираюсь делать ночью, никто  не  увидит,  -  объявил
Рал.
     - Тише! - попыталась успокоить его Лесли, но тщетно.
     - Пять недель. Я думал, он никогда не приедет. Я сходил с ума.
     - О Ралли Далли, дорогой, - прошептала Лесли.
     Я покраснел. Тихо поставил бутылку и выбрался из комнаты. Я несколько
недоумевал, каким образом прибытие Лорена - ясно ведь, что он его  имел  в
виду, - внесло такое улучшение в физические взаимоотношения Рала и  Лесли,
и завидовал им, потому что у меня таких надежд не было.
     Всем нам осточертела диета из консервированной пищи. Лорен  привез  с
собой много свежих фруктов, овощей и мяса. На  ужин  у  нас  был  молочный
поросенок, золотисто-коричневый в своей  потрескавшейся  коже,  с  жареной
картошкой, зеленым горошком и гигантской чашкой свежего салата. За  столом
разговаривали очень мало.
     Когда унесли тарелки, Лорен зажег сигару. Я наполнил  стаканы,  и  мы
все сели кружком. Вначале я рассказал Лорену о нашем открытии карьера и  о
тех выводах, которые мы сделали. С этого перешел к выставке  реконструкции
города, выполненной Салли.
     Я не ожидал от Лорена такой реакции. Мне казалось,  что  ему,  как  и
всем нам, будет просто интересно, но он принял это как доказанный факт. Он
очень возбудился,  вскочил  со  стула,  рассматривая  каждую  иллюстрацию,
задавал  множество   вопросов,   иногда   снова   садился   и   напряженно
всматривался. Лицо его, по-прежнему осунувшееся и  изможденное,  временами
приобретало чуть ли не безумное выражение.
     Салли с  нарочитой  театральностью  приберегла  рисунок  белого  царя
напоследок. И когда повесила его на доску, я  увидел,  как  застыл  Лорен.
Белый царь был изображен в полном боевом вооружении, шлем и  нагрудник  из
сверкающей бронзы, в руке щит,  на  поясе  короткий  меч.  Рыже-золотистая
борода причесана и уложена, и  поза  у  него  королевская.  За  ним  через
большие ворота идут его адъютанты, один несет боевой топор царя, другой  -
его лук и колчан со стрелами, а третий - золотой кубок вечной жизни.
     Салли проявила немалое искусство, делая этот рисунок, и из всей серии
он производил наибольшее впечатление.  Мы  все  смотрели  молча,  потом  я
быстро наклонился, разлив немного виски от удивления. Я не  замечал  этого
раньше:  маскировала  золотая  борода,  но  теперь  я  вдруг  понял,  кого
использовала Салли в качестве модели белого царя. Я  взглянул  на  Лорена:
тот же высокий благородный лоб над  широко  расставленными  пронзительными
бледно-голубыми глазами, тот же прямой нос и изящно вырезанные ноздри, тот
же гордый изгиб рта с чуть чувственной нижней губой.
     - Бен! - Голос его звучал хрипло, он не отрывал взгляда от  портрета.
- Замечательно! До сегодняшнего вечера я не осознавал, что это значит.  До
сих пор это были всего лишь камни, несколько бусинок и кусочков золота.  Я
никогда не думал о  живших  тут  людях.  Как  это  важно,  Бен!  Эти  люди
путешествовали до конца своего мира, они создали величественные сооружения
в дикой местности... - Он замолчал и медленно  покачал  головой,  думая  о
величии древнего города. Потом повернулся ко мне.
     - Бен, мы должны узнать, что с ними случилось, с их городом. Неважно,
как много времени потребуется и сколько это будет стоить, но нужно узнать.
     Он погасил сигару, вскочил со  стула  и  принялся  расхаживать,  едва
сдерживая возбуждение.
     - Пора сообщать миру, Бен. Я созову прессконференцию.  И  ты  сможешь
все объяснить. Мир должен узнать об этих людях.
     Я встревожился и, запинаясь, начал:
     - Но, Ло, этого нельзя делать. Не теперь, еще нет, пожалуйста...
     - Почему? - он яростно повернулся ко мне.
     - У нас нет  достаточных  доказательств,  -  я  похолодел  от  ужаса,
представив себе, как вцепятся в меня мои критики, как они меня четвертуют,
если явыступлю на этом этапе с таким рассказом. - С  меня  снимут  скальп,
Ло. Меня растерзают на куски.
     - Покажем им это. - Он указал на рисунки.
     - Боже! - Я задрожал при этой мысли. - Это всего лишь  предположение,
фантазия, единственная деталь, которую мы сможем доказать, это кубок.
     Лорен смотрел на меня, и я видел безумие в его глазах. Неожиданно  он
виновато рассмеялся и ударил себя по лбу ладонью.
     - Фью! - смеялся он.  -  Я  действительно  устал!  На  мгновение  эти
картины стали для меня реальностью, самой жизнью. - Он  остановился  перед
портретом и задумчиво посмотрел на него. - Я должен знать, Бен,  -  сказал
он. - Просто обязан.

     На следующий день, когда мы ели ланч у изумрудного бассейна в пещере,
Лорен, сказал, что мы с  ним  отправимся  в  поездку.  Угольком  Салли  он
начертил на камне схему.
     - Мы находимся здесь, а в шестидесяти  пяти  милях  на  северо-восток
находятся руины Домбошабы. Если твоя  теория  верна,  существовал  древний
караванный путь между городами. Возьмем лендровер  и  попытаемся  отыскать
старый след.
     - Местность очень неровная, - без энтузиазма заметил я. -  Совершенно
неисследованная, ни дорог, ни воды.
     - И никаких УМЛ, - улыбнулся Лорен.
     - В таком случае сопротивляться  невозможно,  -  я  ответил  улыбкой,
вспомнив, что  поездка  будет  терапевтической,  а  не  научной.  -  Когда
отправляемся?
     - Завтра на рассвете.
     Когда я  проснулся,  было  еще  темно,  на  часах  у  кровати  четыре
тридцать. Слишком поздно, чтобы снова  засыпать,  и  слишком  рано,  чтобы
вставать. Я размышлял над этой проблемой, когда дверь украдкой отворилась.
Я подготовился дать отпор грабителям, но на фоне освещенного луной  косяка
появилась волосатая голова Рала.
     Он меня испугал, и я крикнул: "Что вы тут делаете?"
     Мой испуг ничто по сравнению с реакцией Рала. Испустив  вопль  ужаса,
он подпрыгнул на три фута в  воздух,  разамхивая  руками,  как  журавль  в
брачном танце. Прошло не менее двух минут, прежде чем он смог  направиться
к своей кровати, пробормотав: "Я  ходил  в  туалет".  Я  встал,  оделся  и
отправился проверять лендровер. Я, вероятно, догадывался  тогда,  что  Рал
был с Лесли, но не подумал, что из этого следует.
     Целый день у нас с Лореном ушел на то, чтобы найти дорогу, по которой
мог бы продвигаться лендровер. Мы ехали на север вдоль линии холмов,  пока
они не стали меньше и постепенно превратились в невысокие пригорки,  и  мы
смогли проехать по котловине между ними. Подъем оказался трудным, даже наш
прочный вездеход его  с  трудом  выдерживал,  но  потом  дорога  пошла  по
открытой саванне, поросшей изредка  акациями,  и  мы  начали  продвигаться
вперд быстро. При этом мы повернули на юг, чтобы отыскать караванный путь,
который предположительно начертил на своей схеме Лорен.
     Заночевали мы рядом с этим путем, вернее, в том месте,  где,  как  мы
надеялись, он пролегал. Мы взяли с  собой  большое  количество  бензина  и
воды, поэтому места для лагерных  роскошеств  не  оставалось.  К  тому  же
путешествие,  чтобы  стряхнуть  смог  и  грязь  цивилизации,  должно  быть
трудным, ностальгическое возвращение к экспедициям, которые мы проделывали
в юности.
     Мы поджарили на угольях куропатку и пили Глен Грант и теплую воду  из
эмалированных  кружек.  Потом,  выцарапав  углубления  в  твердой   земле,
завернулись в спальные мешки и с час сонно болтали, прежде чем уснуть.
     На рассвете Лорен растирал спину и пытался вернуть гибкость мышцам.
     - Только что вспомнил, что мне уже не двадцать, - простонал он, но на
третий день ему уже можно было дать и двадцать. Он снова  загорел,  синяки
под глазами исчезли, и он легко смеялся.
     Продвигались мы медленно. Часто приходилось возвращаться назад, когда
пересеченная  местность  с  холмами  и  ущельями  не  давала   возможности
проехать. Иногда мы оставляли лендровер и отправлялись на разведку пешком.
Впрочем, мы не торопились и потому наслаждались каждой  милей,  пробираясь
на север или  на  восток  по  местности,  которая  постоянно  меняла  свои
очертания и характер с колдовской прелестью, присущей только Африке.
     Каждый час пути вознаграждал нас новыми свидетельствами жизни птиц  и
животных. Птицы пустыни уступили  место  цесаркам,  турачам  и  гигантским
журавлям.   Среди   деревьев   мопани   и   масаса    изредка    виднелось
серебристо-серое пятно убегавшей антилопы  куду,  с  ее  рогами  штопором,
уложенными на спину.
     - Вода где-то  поблизости,  -  заметил  Лорен,  когда  мы  остановили
лендровер на краю одной из открытых полян  и  следили,  как  стадо  черных
антилоп исчезает в дальней роще. Это самые красивые  антилопы  Африки,  их
гордые головы высоко поднимают рога в форме изогнутого ятагана,  а  черное
тело создает ошеломляющий контраст по сравнению с белоснежной грудью.
     - Еще один исчезающий вид, -  печально  заметил  я.  -  Уходят  перед
жадностью и напором людей.
     - Да, - согласился  Лорен.  -  Знаешь,  ни  один  представитель  homo
sapiens, включая Рэйчел Уэлч, даже вполовину так не красив.
     Эту ночь мы провели в роще деревьев масаса, с их  необычной  листвой,
какой нет ни у какого  дерева  на  земле,  -  розовой,  мягкой  бежевой  и
пламенеющей красной. Лорен днем подстрелил молодого самца антилопы импала,
и мы поджарили филе, а я приготовил соус из  лука,  помидоров  и  большого
количества чеснока. Мы ели мясо с толстыми  ломтями  коричневого  хлеба  и
желтым консервированным маслом, и я никогда не ел такой вкусной пищи.
     - Если будешь искать работу, Ло, можешь быть у меня поваром, - сказал
я с набитым ртом. Он улыбнулся, пошел к лендроверу и включил радио.
     - Что случилось? - спросил я.
     - Просто новости. - У него хватило совести выглядеть виноватым. -  Не
могу насовсем оторваться.
     Мы слушали сообщения о событиях в сошедшем с ума  мире.  Почему-то  в
этом отдаленном и спокойном месте все  дела  людские  казались  неважными,
мелкими и преходящими.
     - Выключи, Ло, - сказал я. - Кому это нужно?
     Он протянул руку, собираясь выключить, но сдержал ее, потому  что  по
радио мы услышали знакомое имя.
     - Радио Лусаки сообщило, что предводителем банды  террористов,  вчера
напавших на отряд полиции в районе Вэнки в  Родезии,  убивших  четверых  и
ранивших двоих полицейских, является самозваный "полковник" Тимоти Магеба,
о котором после драмтичного похищения самолета  два  месяца  назад  писали
газеты всего мира. Представитель родезийской полиции назвал  Магеба  одним
из самых опасных террористов Африки. За информацию, которая приведет к его
смерти или пленению, назначена награда в 10 000 родезийских долларов.
     Свирепым рывком Лорен выключил радио и вернулся к костру. Прежде  чем
заговорить, он отпил виски.
     - Он действует в ста километрах к северу отсюда. Все бы отдал,  чтобы
с ним встретиться.
     Новости о Тимоти глубоко встревожили меня, и ночью я долго лежал  без
сна, глядя на великолепие ночного звездного неба. Венера ушла за горизонт,
прежде чем я уснул беспокойным сном с кошмарами.
     Утром солнце осветило вершины пригорков  свежим  золотом  и  окрасило
небо в  ядовито-красные  и  пурпурные  тона,  прогнав  мрачные  мысли,  и,
медленно пробираясь на восток, мы разговаривали и смеялись.
     В середине утра мы увидели летящих на  север  стервятников,  обширное
колесо из точек медленно поворачивалось в  голубом  небе.  Одно  из  самых
замечательных приглашений, которые делает Африка, это следовать за полетом
пожирателей падали. Они обязательно приведут к сцене  отчаянной  борьбы  в
нескончаемой драме жизни диких мест.
     - Всего в нескольких милях, - заметил Лорен, вглядываясь  в  ветровое
стекло. Я  разделял  его  любопытство.  К  дьяволу  разрушенные  города  и
утраченные цивилизации, нам  предстояло  увидеть,  как  действует  суровый
закон клыка и когтя.
     Мы за четверть мили увидели сгорбленные  птичьи  фигуры  на  вершинах
деревьев, эти дьявольские плоды адского сада.
     - Они не трогают добычу, - Лорен был возбужден. -  Что-то  удерживает
их на деревьях и в воздухе.
     Он остановил лендровер и выключил двигатель. Мы выбрались из  машины,
и Лорен проверил свой большой магнум .345, заменив сплошные пули  другими,
с мягкими наконечниками, которые обладают большей силой удара.
     - Пойдем пешком, -  сказал  он.  -  Хотелось  бы  встретить  большого
черногривого льва. - Он щелкнул затвором. - Возьми дробовик, Бен.
     Лорен пошел вперед по  пояс  в  траве,  я  следом  за  ним,  стараясь
держаться чуть в стороне, чтобы он не перекрывал мне линию огня.  Дробовик
заряжен,  и  карманы  мои  оттопыриваются  от  запасных  зарядов.  Мы  шли
медленно, стараясь определить центр этого сборища стервятников, потому что
они расселись на деревьях на площади в пол квадратной мили.
     Каждый шаг усиливал напряжение, мы все время ожидали встречи с  целым
прайдом львов, лежащим в траве. С деревьев рядом с нами срывались в  полет
птицы, и неожиданно неряшливая поза  сменялась  грациозной  и  прекрасной,
когда они переходили в свою родную стихию.
     Горло мое пересохло от напряжения  и  приятного  страха.  Рубашка  на
спине Лорена потемнела от пота, и потел он не только от жары.  Каждое  его
движения было заряжено сдержанной энергией, готовой взорваться при  первом
же признаке добычи. Я люблю эту часть охоты, потому что в  каждом  из  нас
скрывается атавистическая страсть к  охоте;  только  убийство  отталкивает
меня.
     Лорен застыл, подняв ружье. Перед нами была площадка с  утоптанной  и
смятой травой. В центре ее лежало тело  буйвола,  брюхо  его  вздулось  от
газов, и большие блестящие зеленые мухи  кишели  на  мертвых  глазах  и  в
открытой пасти. На толстой шкуре, покрытой  короткой  черной  шерстью,  не
было видно следов когтей.
     Я посмотрел на землю, чтобы не наступить на какую-нибудь сухую ветку,
и увидел отпечаток детской ноги на взрыхленной муравьями земле.
     Волосы на затылке у  меня  зашевелились:  мы  встретились  с  чем-то,
гораздо более опасным, чем львиный прайд. Я быстро посмотрел  на  мертвого
буйвола и впервые увидел маленький двухдюймовый стержень, торчащий из шеи.
Вокруг него тело буйвола вспухло и затвердело.
     - Ло! - хрипло прошептал я. - Надо отсюда убираться: это бушмены.
     Голова  Лорена  дернулась,  он  посмотрел  на  меня.  Я  увидел,  как
побледнели, раздулись и побелели его ноздри.
     - Откуда ты знаешь? - так же хрипло спросил он.
     - Отпечаток у твоих ног. - Он посмотрел вниз. - Стрела в шее буйвола.
     Он был убежден. "Это твое поле, Бен. Что нам  делать?"  -  Теперь  он
потел так же сильно, как и я.
     Я ответил: "Медленно, медленно! Не поворачивайся спиной  и  не  делай
неожиданных движений. Они следят за нами, Ло, вероятно, прямо сейчас".
     Мы начали пятиться,  сжимая  оружие  вспотевшими  руками,  беспокойно
поглядывая по сторонам.
     - Заговори с ними, ради Бога, Бен, - прошептал Лорен. Я  нашел  время
удивиться тому, что угроза яда  может  даже  такого  человка,  как  Лорен,
превратить в труса.
     - Не хочу рисковать. Можно ждать любой реакции.
     - Они могут быть за нами. - Голос его дрожал,  и  я  чувствовал,  как
холодеет моя спина в ожидании полета стрелы. С каждым  шагом  назад  страх
мой уменьшался, и в пятидесяти ярдах от буйвола я осмелился окликнуть их.
     - Мир! Мы не хотим вам вреда.
     Ответ пришел немедленно, он был бестелесным и птичьим,  казалось,  он
исходит из самого нагретого воздуха.
     - Скажи большому белоголовому, чтобы он положил оружие, потому что мы
его не знаем.
     - Ксаи! - воскликнул я с облегчением и радостью. - Брат мой!

     Глаза его ярче желтой луны,
     Копыта выбивают огонь их железных холмов.
     Мы все вместе пели песню буйвола, мужчины сидели на корточках  вокруг
костра, хлопая себя в  такт  по  ляжкам.  Женщины  танцевали  вокруг  нас,
раскачиваясь, изображая буйвола и храброго охотника. Огонь костра  освещал
их  золотисто-желтую  кожу,  по-детски  маленькие   тела   с   удивительно
выпячивающимися ягодицами и маленькие  желтые  груди,  качавшиеся  в  такт
танцу.
     Птица-стрела вылетела из моей руки,
     Быстрая, как пчела, как падающий ястреб.
     На ветвях деревьев вокруг нас висело  множество  кусков  мяса  -  для
высушивания, а в темноте раздраженно кричали гиены и шакалы,  принюхиваясь
к мучительным запахам.
     И кровь его яркая, как цветок,
     А плоть его тела сладка, как дикий мед.
     Наконец танец кончился, женщины с хихиканьем подсели к костру,  чтобы
затолкать еще мяса в свои круглые маленькие  животы.  Бушменов  привлекает
размер и сила, и для них Лорен был золотым гигантом. Женщины откровенно  и
интимно обсуждали его достоинства, начав с головы и  спускаясь  все  ниже,
пока я не рассмеялся.
     - Что тебя насмешило? - спросил Лорен, и я ему объяснил.
     - Боже, неужели они так сказали! - Лорен был шокирован, он  с  ужасом
посмотрел на женщин, а они, хихикая, прикрывали рты руками.
     Я сидел между Ксаи и Лореном, один из них курил, а другой  ел  сигару
"Ромео и Джульетта", и я был их переводчиком. Они разговаривали о животных
и птицах, потому что их сближала любовь к охоте.
     - Мой дед рассказывал мне, что когда он был  молод,  буйволы  в  этой
земле ниже великой реки были многочисленны, как саранча,  от  них  чернела
земля, но скоро пришла красная болезнь.
     - Чума крупного рогатого скота, - объяснил я Лорену.
     - И, умирая, они  падали  друг  на  друга,  и  стервятники  не  могли
взлетать от тяжести в желудках, и кости буйволов  лежали  на  солнце,  как
поля белых намакванских маргариток весной.
     Они говорили и после того, как женщины и дети свернулись в пыли,  как
щенята, и уснули. Они говорили о благородных животных  и  больших  охотах,
они стали у костра друзьями, и  наконец  Ксаи  сказал  мне:  "Я  бы  хотел
поохотиться в ним. Я покажу ему слона, как те, которых  знал  мой  дед,  с
клыками, толстыми, как моя талия,  и  длинными,  как  древко  метательного
копья".
     И тут кончается даже  видимость  поисков  руин  и  караванных  путей,
подумал я, видя, как осветилось лицо Лорена при этом предложении.
     - Но он говорит, что лендровер нужно оставить здесь, - добавил  я.  -
Они услышали нашу машину за час  до  появления,  а  слон  очень  старый  и
хитрый.  Это  значит,  нам  нужно  немного  поспать.  Завтра  день   будет
дьявольски тяжелый.
     К восходу солнца мы уже три часа находились в  пути,  роса  до  колен
промочила  наши  брюки,  но  от  ходьбы  мы  согрелись;  нам   приходилось
стараться, чтобы не потерять из виду  две  маленькие  коричневые  фигурки.
Ксаи и Гал двигались  той  свободной  рысцой,  которая  за  день  способна
покрыть  множество  миль,  их  маленькие  коричневые  фигуры  приплясывали
впереди сквозь густые кусты.
     - Как дела, Бен?
     Я хмыкнул и переложил дробовик с одного плеча на другое.
     - Хорошо идут маленькие ублюдки.
     - Братец, мы только начали, - предупредил я его. Бушмены привели  нас
в неприветливую пересеченную местность,  где  из  земли  торчали  неровные
камни - бурый железняк,  заросшую  спутанным  серым  колючим  кустарником,
появились глубокие ущелья с крутыми стенами, жара усилилась  и  высасывала
последние капли жидкости из наших тел, на наших рубашках  появились  белые
пятна соли. Именно такую местность старый  слон,  всю  жизнь  преследуемый
людьми, выберет в качестве убежища.
     В полдень мы с полчаса отдохнули в тени большого  камня,  поверхность
которого обжигала при прикосновении, выпили несколько глотков теплой воды,
потом пошли дальше и почти немедленно взяли след.
     - Вот и вот. - Концом отравленной следы Ксаи обвел след ноги слона на
твердой почве. - Ты разве не видишь? -  удивленно  спросил  он,  когда  мы
стали вглядываться, наклонив головы. Ни я,  ни  Лорен  не  видели  никаких
признаков следа.
     - Если это след слона, то я китайский лудильщик, - пробормотал Лорен.
Но Ксаи уверенно двинулся по новому направлению в кустах,  идя  по  следу,
который мы с Лореном так и не смогли увидеть. У вершины холма лежала груда
слоновьего помета, еще влажного, несмотря на невероятную жару, и  над  ним
висела туча желтых и оранжевых бабочек, привлеченных влагой. Помет походил
на матрац из волокна кокосовой пальцы.
     - Осень исьвиняюсь, - сказал я Лорену, - вася каслюля готова.
     - Да он просто волшебник. - Лорен удивленно покачал  головой,  снимая
тяжелое ружье с плеча и беря его в руки.
     Мы снова пошли, но на этот раз медленно, часто останавливаясь,  когда
Ксаи и Гал осматривали  непроходимые  заросли  кустарника  впереди.  Очень
трудно было идти в этом колючем кустарнике, приходилось планировать каждый
шаг и делать его только по сигналу Ксаи. Когда его изящная рука с  розовой
ладонью показывала вперед, мы делали шаг,  когда  она  замирала,  мы  тоже
останавливались.
     - Идите, - приказала рука, мы пошли.  вдруг:  Стоп!  Короткий  резкий
знак прекращения, потом рука ударила в кулак другой руки, и кулак  показал
вперед: дурная примета указывать на добычу пальцем.
     Мы стояли неподвижно, как смерть, лица  наши  блестели  от  пота;  мы
смотрели на серую стену кустарника и вдруг увидели призрачно-серую  фигуру
слона, он двигался неторопливой неуклюжей раскачивающейся походкой,  серая
кожа сморщена и на животе свисает  большими  складками  и  мешками,  хвост
облысел, спина костлявая, сквозь кожу ясно  проступают  спинные  позвонки.
Старый слон. Большой слон.
     - Оставайтесь на месте, - приказала мне и Галу рука Ксаи, и я  кивнул
в знак согласия.
     - Иди со  мной!  -  указательный  палец  Ксаи  повернулся  к  Лорену,
согнулся, и они двинулись вместе, обходя слона с фланга. Кукольная  фигура
бушмена рядом с большим телом Лорена, старик вел его туда,  откуда  удобно
сделать выстрел.
     Слон остановился  и  начал  объедать  ветви  с  кустарника,  острожно
обрывая зеленые побеги кончиком хобота, заталкивая их в пасть,  совершенно
не подозревая об опасности, а  сбоку  от  него  Лорен  занял  позицию  для
выстрела, расставил ноги, откинулся, готовясь  встретить  отдачу  тяжелого
ружья.
     В жаркой  тишине  звук  выстрела  прозвучал  оглушительно  громко.  Я
слышал, как пуля ударила в тело, слон покачнулся от этого удара, обернулся
к Лорену, высоко поднял большие желтые клыки, расставил огромные серые уши
и завизжал, увидев человека. Он визжал от гнева, его многолетняя ненависть
к людям вспыхнула ярким пламенем.
     Повернувшись, он бросился в атаку, прячась за кустарником и не  давая
возможности выстрелить вторично. Я видел, как Лорен повернулся и побежал в
сторону, пытаясь открыть линию огня. Нога его попала в нору муравьеда,  он
упал на бегу, тяжело ударился о землю, ружье вылетело из  его  рук,  и  он
остался лежать прямо перед бегущим слоном.
     - Лорен! - закричал я и тоже побежал, вооруженный только  дробовиком,
стараясь привлечь внимание нападавшего раненого самца.
     - Здесь! - кричал я на бегу. - Здесь!  -  Стараясь  увести  слона,  я
краем глаза видел Лорена, он на четвереньках тяжело полз к ружью.
     - Эй! Эй! - напрягая легкие, кричал я, и  самец  замедлил  свой  бег,
повернулся ко  мне,  его  маленькие  поросячьи  глазки  отыскивали  нового
противника, хобот в поисках нового запаха  поднялся  в  воздух.  Я  поднял
дробовик и с расстояния в тридцать  футов  прицелился  в  малькие  глазки,
надеясь ослепить его.
     Бам! Бам! Я выстрелил из обоих  стволов  прямо  ему  в  морду,  и  он
бросился на меня. Я  почувствовал  огромное  облегчение:  я  увел  его  от
Лорена, это главное. Дрожащими пальцами я пытался  перезарядить  дробовик,
зная, что не успею.
     - Беги, Бен, беги! -  высокий  голос  Лорена  пробился  сквозь  топот
нападающего самца. Но мои ноги отказались повиноваться, и  я  стоял  прямо
перед бегущим слоном,  глупо  шаря  в  поисках  зарядов,  которые  так  же
бесполезны против этой горы плоти, как зернышки перца.
     Мой оцепеневший мозг воспринял удар выстрела Лорена, потом еще  один,
и серая гора неслась ко мне, уже мертвая, мозг слона разлетелся  от  удара
тяжелой пули, как переспевший плод.
     Ноги мои оставались прикованы к земле, я не  мог  двигаться,  не  мог
уклониться, и выставленный вперед хобот ударил меня со свирепой  силой.  Я
почувствовал, как взлетаю в воздух, потом  сильный  удар  о  землю,  яркая
вспышка перед глазами, и я потерял сознание.
     - Глупый ублюдок! Глупый храбрый  маленький  ублюдок!  -  ко  мне  из
темного далекого  туннеля  долетел  голос  Лорена,  и  звук  этот  странно
отозвался в моей голове. Мне в лицо плеснули холодную воду, благословенная
влага смочила губы, и я открыл глаза. Лорен  сидел  на  земле,  держа  мою
голову у себя на коленях и брызгая водой из бутылки мне в лицо.
     - Кого это ты  называешь  ублюдком?  -  прохрипел  я,  и  облегченное
радостное выражение, сменившее тревогу на его лице, стало одним  из  самых
светлых впечатлений моей жизни.
     Тело мое онемело и болело, плечо и спина в синяках  и  царапинах,  на
затылке шишка, к которой больно притронуться.
     - Идти можешь? - суетился надо мной Лорен.
     -  Попробую.  -  Оказалось  не  очень  больно,  и  я   даже   захотел
сфотографировать огромного мертвого зверя с головой,  упиравшеся  большими
желтыми клыками в землю, а Лорен и Ксаи сидели у него на голове.
     - Сегодня мы заночуем у Воды-В-Скалах, - сказал мне Ксаи, - а  завтра
вернемся и возьмем клыки.
     - А далеко это? - с сомнением спросил я.
     - Близко! - заверил меня Ксаи. -  Очень  близко.  -  И  я  неуверенно
поморщился. Я уже слышал, как он точно такими же  словами  предупреждал  о
переходе в пятьдесят миль.
     - Хорошо бы, чтоб действительно близко, - сказал я по-английски, и, к
моему удивлению, действительно, оказалось близко,  гораздо  ближе,  чем  я
ожидал. Да и многого другого я тоже не ожидал.
     Мы пересекли один хребет, я шел, опираясь на руку Лорена, и оказались
на широкой гранитной площадке, большом куполообразном камне почти в четыре
акра площадью. Мне достаточно было одного  взгляда  на  эту  площадку,  на
мелкие круглые углубления, усеивавшие всю ее поверхность, как  я  испустил
крик радости. Неожиданно я перестал нуждаться в  поддержке  Лорена,  и  мы
побежали по камню,  задыхаясь  от  радости,  осматривая  правильные  линии
углублений, сглаженных погодой.
     - Больша была,  Бен!  -  возбужденно  воскликнул  Лорен,  подсчитывая
отверстия. - Тысяча?
     - Больше! - возразил я. - Больше двух тысяч!
     Я остановился, вообразив длинные правильные линии  обнаженных  рабов,
склонившихся к скале, каждый у одного из углублений, каждый связан цепью с
соседом, у каждого в руках тяжелый железный пест,  каждый  бьет  по  куску
золотоносной породы, зажатой в коленях.
     В своем воображении я видел расхаживающих вдоль рядов надсмотрщиков с
кожаными хлыстами в руках, они следят, как руда  превращается  в  порошок.
Видел бесконечные колонны рабов с корзинами руды,  которые  они  несут  на
головах из забоев. И все это происходило здесь почти 2 000 лет назад.
     - Интересно, где шахта, - мысли Лорена развивались параллельно моим.
     - И вода? - добавил я. - Нужно много воды, чтобы промывать золото.
     - К дьяволу воду! - крикнул Лорен. - Мне нужна шахта,  эти  ребята  в
старину разрабатывали только руду при содержании в три унции  и  больше  и
прекращали  работу  на  уровне  воды;  тут  где-то  поблизости   настоящая
сокровищница.
     Так уничтожались все древние шахты. Нужно признать искусство  древних
геологов и металлургов: почти все современные шахты в  Центральной  Африке
были открыты ими 2 000 лет назад. Современные шахтеры в спешке  уничтожили
все следы древних разработок, торопились обнажить  золтоносную  породу.  Я
дал клятву, что по крайней мере сейчас буду первым, прежде чем эти вандалы
пустят в ход свои сверла и динамит.
     Вода оказалась на  дне  пятидесятифутового  колодца,  вырубленного  в
скале, его стены были отделаны обтесанным камнем. Лучший образец  древнего
колодца, какой мне только приходилось видеть; очевидно, бушмены  содержали
его в порядке, и я радовался этому, пока Ксаи доставал из тайника в скалах
веревку из шкуры и кожаное ведро. Он вытащил из колодца ведро,  полное  до
краев прозрачной водой, в которой  плавало  несколько  мертвых  лягушек  и
утонувшая  кустарниковая  крыса.  Я  принял  решение  пить  воду,   только
прокипятив ее.
     Лорен ровно тридцать секунд восхищался колодцем, а затем спустился  в
узкое ущелье между двумя гранитными хребтами. Я следил, как он  скрывается
среди деревьев, усердно отыскивая следы шахты; двадцать  минут  спустя  до
меня долетел его слабый крик.
     - Бен! Иди сюда! Быстрее! - Я с трудом слез с  перекрытия  колодца  и
захромал в ущелье.
     - Сюда, Бен. - Лорен был страшно возбужден,  и  меня  опять  поразила
власть золота, убыстряющая даже самый вялый пульс, придающая жадный  блеск
даже самому усталому взгляду.  Сам  я  не  жаден,  но  магия  золота,  его
таинственная власть ускорили даже мое  дыхание,  когда  я  стоял  рядом  с
Лореном, глядя на шахту древних.
     Само по себе это не очень впечатляющее зрелище, мелкая  яма,  траншея
на три-четыре фута ниже окружающей земли, стены ее мягко  закруглены,  она
извивается среди деревьев, как тропа, проложенная по земле.
     - Открытый забой, - сказал мне Лорен. - Они  шли  вдоль  золотоносной
жилы.
     - Потом опять заполнили выемку, - прокомментировал я странный  обычай
древних заполнять свои выработки  землей,  прежде  чем  покинуть  их.  Эта
мелкая траншея появилась вследствие оседания насыпанной в выемку земли.
     - Пошли, - сказал Лорен. - Пройдем вдоль нее.
     Мы почти полторы  мили  шли  вдоль  траншеи  по  лесу,  пока  она  не
кончилась.
     - Если бы мы только могли найти их отвалы, - бормотал Лорен, когда мы
пробирались  через  буйную  растительность  в  поисках  груд  обработанной
породы. - Или хотя бы кусок руды, который они не заметили.
     Спина моя болела, поэтому я присел  отдохнуть  на  упавший  ствол,  а
Лорен продолжал поиски. Он отошел, оставив меня одного,  и  я  наслаждался
тем чувством древности, которое охватывает в таких местах.
     Вода в колодце в пятидесяти футах от поверхности; я предположил,  что
до этого уровня и довели свой забой древние. У них не было насосов, и  как
только забой начинала заливать  вода,  им  приходилось  уходить  и  искать
другую жилу.
     Эта шахта открытая. Полторы мили длиной и пятидесяти футов  глубиной,
высеченная железными теслами и железными клиньями,  забиваемыми  каменными
молотами. Когда скала оказывалась особенно прочной и не поддавалась такому
методу, на ее поверхности разжигали костры и поливали  раскаленный  камень
смесью воды с кислым вином,  чтобы  расколоть  его.  Именно  такой  способ
использовал Ганнибал, чтобы  расколоть  камни,  преграждавшие  его  слонам
проход  в  Альпах,  это  можно  назвать   старой   карфагенской   уловкой.
Расколовшийся золотоносный кварц грузили в корзины  и  кожаными  веревками
вытаскивали на поверхность.
     Используя  такой  метод,  древние  добыли  на  обширном  пространстве
центральной  и  южной  Африки  примерно  700  тонн  золота  плюс   большие
количества железа, меди и олова.
     - Это дает 22 миллиона унций золота по сорок долларов за  унцию,  880
миллионов долларов, - вслух произнес я. - Большой кусок хлеба.
     - Бен, ты где? - среди деревьев показался  Лорен.  -  Я  нашел  кусок
породы. - В руке он держал обломок скалы.
     - Что ты об этом скажешь?
     - Голубой  сахарный  кварц,  -  сказал  я.  Лизнул,  чтобы  увлажнить
поверхность, и подставил лучам солнца.  -  Фью!  -  присвистнул  я,  когда
влажно вспыхнуло природное золото, заполнившее трещины и  щели  в  кварце,
как масло в сэндвиче.
     - Действительно фью! - согласился Лорен. - Богатая руда.  Я  отправлю
своих ребят застолбить весь район.
     - Ло, не забудь обо мне, - сказал я, и он нахмурился.
     - Тебе будет выделена доля, Бен. Разве я когда-нибудь пробовал...
     - Не будь дураком, Ло. Я не это имел в виду. Не хочу, чтобы твои  псы
перевернули тут все, прежде чем я тут поработаю.
     - Хорошо, Бен. Обещаю, - он рассмеялся. - Ты будешь здесь,  когда  мы
возобновим  разработку.  -  Он  взвесил  в  руке  кусок  кварца.  -  Давай
возвращаться,  я  хочу  размолоть  это  и  получить  представление  о  его
ценности.
     Мспользуя углубление в граните как ступу и кусок бурого железняка как
пест, Лорен превратил кусок кварца в тонкий белый порошок. Потом  в  нашем
кухонном  котле  водой  из  колодца  промыл  порошок.  Легкими   круговыми
движениями он промывал порошок,  с  каждым  оборотом  выплескивая  немного
через край. Потребовалось пятнадцать минут, чтобы выделить золотой "след".
Он лежал на дне котла, грязновато-желтый, блестящий.
     - Красиво, - сказал я.
     - Красивее не бывает! - улыбнулся Лорен. - Не  менее  пяти  унций  на
тонну.
     - Ах ты алчный ублюдок! - издевался я.
     - Между прочим,  Бен,  -  он  подолжал  улыбаться,  -  доход  отсюда,
вероятно, сможет финансировать твой Институт в течение  двадцати  лет.  Не
пинайся, партнер, золото и деньги не обязательно зло,  если  их  правильно
использовать.
     - Не буду пинаться, - пообещал я.
     Ночь мы провели у колодца, ели вареный слоновий язык  с  картошкой  и
всю ночь поддерживали костер, чтобы компенсировать отсутствие у нас одеял.
Следующее утро провели, вырубая клыки. Мы закопали их  под  скалой,  чтобы
они не достались гиенам, и уже после подудня дивнулись туда, где  оставили
лендровер.
     Ночь застала нас в пути, но к середине следующего утра  мы  добрались
до лендровера. На подошвах у меня вздулись волдыри, а ушибы сильно болели.
Я с благодарностью опустился на пассажирское сидение лендровера.
     -  До  сих  пор  я  недооценивал  изобретение  двигателя  внутреннего
сгорания, - серьезно заявил я. - Можете отвезти меня домой, Джеймс.
     Мы оставили Ксаи и его  семью  продолжать  бесконечные  странствия  и
вернулись в Лунный город  через  восемь  дней  после  ухода  из  него.  Мы
почернели от солнца и грязи, отрастили бороды, и волосы наши  посерели  от
пыли и пепла. Ярко-рыжая борода Лорена сверкала на солнце.
     После самовольной отлучки Лорена  ждала  огромная  кипа  сообщений  в
радиорубке. Не умывшись  и  не  побрившись,  он  просидел  час  за  радио,
принимая решения по самым неотложным  вопросам,  возникшим  за  время  его
отсутствия.
     Выйдя из рубки, он сказал: "Мне придется немедленно  улететь.  Сейчас
четыре тридцать. Пожалуй, успею. - Он немного  поколебался,  потом  принял
решение. - Нет, черт возьми! Украду еще одну ночь.  Доставай  Глен  Грант,
пока я принимаю ванну".
     - Вот теперь ты говоришь разумно, - рассмеялся я.
     - До конца, партнер. - Он сжал мне плечо.
     - До конца, Ло, - заверил я его.
     Мы много разговаривали, немного пели  и  выпили  до  полуночи  немало
виски.
     - Бен! - сказал Лорен,  вставая.  -  Ты  пообещал  сделать  для  меня
несколько фотографий белого царя.
     - Конечно, Ло. - Я немного неуверенно встал и пошел в  кабинет.  Взял
пачку глянцевитых фотографий девять на шесть дюймов и вернулся  с  ними  к
Лорену. Подойдя к свету, он рассматривал их.
     - А что  с  этой,  Бен?  -  неожиданно  спросил  он  и  протянул  мне
фотографию.
     - А что? Я ничего не вижу.
     - Лицо, Бен. На нем какой-то след.
     Тут я увидел: легкие крестообразные линии  пересекали  лицо  царя.  Я
какое-то время рассматривал их. Удивительно. Раньше я этого не замечал.
     - Вероятно, брак при проявлении, Ло, - предположил  я.  -  На  других
этого нет?
     Он быстро просмотрел остальные фотографии.
     - Нет. Только на этой.
     Я протянул ее ему. "Неудачный снимок".
     - Ну, хорошо. - Лорен согласился  с  моим  объяснением.  -  Спокойной
ночи.
     Я налил себе последнюю порцию, а  Салли  и  все  остальные  поднялись
вслед за Лореном. Я медленно пил,  сидя  в  одиночестве,  обдумывая  планы
дальнейшего исследования пещеры.
     Признаю, что я больше не вспоминал о странном  кресте  на  фотографии
белого царя. Извинить меня может только то, что я был порядочно пьян.

     Следующие  два  месяца  пролетели  быстро.  Мы  с  Ралом   занимались
раскопками в пещере.
     Результаты оказались удивительными  только  своей  незначительностью.
Пещеру никогда не использовали в качестве жилища, не было ни  куч  мусора,
ни слоя пепла. Мы обнаружили множесто костей животных  до  самой  коренной
породы. На уровне  самой  коренной  породы  обнаружили  лишь  единственный
обтесанный камень, и это была вся наша добыча.
     Наши раскопки придали пещере заброшенный и оскверненный вид, коренная
порода  оказалась  неровным  песчаником,  поэтому  мы   заполнили   землей
выкопанные ямы и заровняли их. Потом выложили древние  обработанные  камни
вокруг изумрудного бассейна. Я считал это необходимым для  удобства  тысяч
будущих посетителей, которые придут в эту удивительную галерею бушменского
искусства, как только о ее существовании станет известно.
     Как и пообещал, Лорен связался со мной по радио, когда  его  компания
начала подготовку к возобновлению работ в  древней  шахте,  которую  мы  с
Лореном открыли во время охоты на слона. За мной прилетел  вертолет,  и  я
три недели провел с инженерами, готовившими шахту к разработке.
     Как мы и надеялись, ниже уровня воды пролегала золотоносная  жила,  и
хотя содержание золота в разных местах сильно  варьировало,  в  целом  оно
оказалось очень высоким. В глубине души я радовался своим десяти процентам
дохода, несмотря на свои нематериалистические взгляды. Мы обнаружили сотни
артефактов, главным образом орудий труда древних шахтеров. Это были сильно
проржавевшие тесла и клинья. каменные  молотки,  обрывки  цепи,  несколько
хорошо сохранившихся ведер из лыка и обычные бусы и керамика.
     Больше  всего  меня  обрадовали   лыковые   ведра,   которые   давали
возможность воспользоваться радиоуглеродным методом.  Датировка  оказалась
чуть предшествующей или совпадающей с временем большого огня  и  позволяла
связать слоновью шахту с Лунным городом.
     Однако  наболее  интересной  находкой  в  слоновьей  шахте  оказались
пятнадцать человеческих скелетов, лежавших цепочкой, как  полоска  бус,  в
самом глубоком месте забоя. Расположение тел было  таким  правильным,  что
исключало всякую мысль о их гибели при обвале. Хотя скелеты сплющило весом
земли, однако я сумел определить, что пять из них принадлежало женщинам  и
десять мужчинам. Все скелеты принадлежали пожилым  людям,  на  одном  были
следы артрита, у другого  отсутствовала  рука  до  локтя,  но  кость  была
инкапсулирована, доказывая, что рана не  предсмертная.  У  большинства  не
было зубов. На всех оказались следы железных цепей, и я  представил  себе,
как пятнадцать старых и больных рабов укладывают на дно забоя, прежде  чем
засыпать его.
     Присмотрев за описанием, упаковкой и отправкой в Институт всех  наших
находок, я сразу вернулся в пещеру. Как я и надеялся, Салли работала  там.
И не думаю, что она поцеловала меня при встрече только по обязанности.
     - О, Бен, мне тебя не хватало, - сказала она и  тут  же  пустилась  в
описание технических подробностей, я отвечал, но мысли мои были далеки  от
бушменских росписей.
     Я смотрел, как она морщит нос при разговоре, как  отбрасывает  волосы
со щек тыльной стороной ладони, и все мое существо дрожало от любви к ней.
Я  почувствовал  холодок  страха.  Наша  работа  в  Лунном  городе   почти
завершена, скоро мы вернемся в Йоханнесбург, в тихие залы  Института.  Как
это скажется на наших с Салли отношениях?
     - Скоро мы отсюда уедем, Сал, - выразил я свою мысль.
     - Да, - согласилась она, сразу став серьезной. -  Эта  мысль  печалит
меня. Я здесь была счастлива.
     Мы некоторое время сидели молча, потом Салли  встала  и  остановилась
перед портретом белого царя. Она печально смотрела на него, прижав руки  к
груди.
     - Мы  так  много  оставляем  тут,  -  она  немного  помолчала,  потом
продолжала: - И все же так много нам не далось.  Как  уходящие  облака.  Я
часто чувствую, что вот-вот что-то окажется у меня в руках. -  Она  гневно
покачала головой. - Тут так много неизвестных еще нам  тайн,  Бен.  Вещей,
которые мы никогда не узнаем.
     Она повернулась и подошла туда, где сидел я, наклонилась передо мной,
положив руки на колени, глядя мне в глаза.
     - Ты понимаешь, что у нас нет доказательств, Бен!  Сознаешь,  что  ни
одна  из  наших  находок  не  в  состоянии  окончит  старый  спор?  -  Она
придвинулась ближе. - У нас есть символ на обломке керамики.  Импортирован
в процессе торговли, скажут нам. У нас есть золотой кубок, работа местного
златокузнеца, использовавшего случайно мотив анка, так нам будут говорить.
У нас есть рисунки бушменов - это  не  прямые  свидетельства,  а  слухи  и
легенды, так нам скажут.
     Она села на корточки, продолжая смотреть на меня.
     - Понимаешь ли, Бен, что мы получили  после  всех  трудов  и  усилий?
Большое жирное ничего.
     - Знаю, - ответил я с несчастным видом.
     - У нас нет ни одного факта, который позволил бы  сбросить  их  с  их
самодовольного насеста. Наш Лунный город, наш прекрасный город, всего лишь
еще один образчик культуры банту неясного происхождения, и  мы  ничего  не
можем с этим сделать. Мы никогда  не  узнаем,  что  произошло  с  большими
стенами и башнями, никогда не узнаем, где погребен наш белый царь.

     Я предполагал закончить раскопки первого августа, и последние  недели
июля мы занимались приборкой, оставляя фундаменты открытыми для тех,  кто,
может быть, придет за нами, с любовью  упаковывая  наши  сокровища,  делая
последние записи в грудах блокнотов, печатая  длинные  листы  каталогов  и
занимаясь сотнями других мелких дел.
     Полевые  исследования  завершились,  но  нас  ожидали  многие  месяцы
работы, предстояло описать и соотнести друг с другом все  нами  найденное,
поместить  каждый  факт  на  его  место,  сравнить   со   свидетельствами,
найденными другими в других раскопках, а в конце будет подведение итогов и
книга. Месяцы  назад  я  надеялся,  что  эту  книгу  можно  будет  назвать
"Финикийцы в Южной Африке". Теперь придется поискать другое название.
     Прилетела Дакота, чтобы забрать первую партию ящиков,  вместе  с  ней
улетели Питер и Хитзер Уилкоксы. Они еще сумеют провести два-три месяца  в
Европе, но мне было жаль провожать их, мы очень хорошо работали вместе.
     Этим вечером со мной по радио разговаривал Лорен.
     - Мы наконец связались с Кусто,  Бен.  Он  в  Тихом  океане,  но  моя
контора в Сан-Франциско установила с ним связь. Он считает, что может  нам
помочь, но только в следующем году. Все следующие восемь  месяцев  у  него
расписаны.
     Для меня это  была  последняя  зацепка,  чтобы  оставаться  в  Лунном
городе, и я начал упаковывать свои личные  бумаги.  Салли  предложила  мне
свою помощь. Мы работали допоздна, сортируя тысячи  фотографий.  Время  от
времени останавливались и рассматривали какую-нибудь фотографию, смеясь  и
вспоминая добрые времена, которые провели здесь.
     Наконец мы приступили к фотографиям белого царя.
     - Мой прекрасный загадочный царь, - вздохнула Салли. - Не  можешь  ли
ты что-нибудь сказать нам? Откуда ты пришел? Кого любил?  В  каких  битвах
нес свой боевой щит, и кто плакал над твоими ранами,  когда  тебя  уносили
домой с поля битвы?
     Мы медленно просматривали  груду  фотографий.  Я  делал  их  со  всех
возможных углов, при всех разновидностях освещения, проявления  и  техники
печати.
     Я  обратил  внимание  на  деталь  одной  из   фотографий.   Вероятно,
подсознательно я ждал этого  момента.  Смотрел  на  нее,  как  будто  вижу
впервые. Что-то шевельнулось внутри, как  пойманная  птица,  электрический
ток пробежал по рукам.
     - Сал, - сказал я и замолк.
     - Что, Бен? - Она уловила сдерживаемое возбуждение в моем голосе.
     - Свет! - сказал я. - Помнишь, как мы увидели город  при  луне?  Угол
света и его количество.
     Она смотрела на  фотографию.  След  был  слабее,  чем  на  фотографии
Лорена, но он все же  был,  этот  крест,  перечеркивавший  мертвенно-белое
лицо.
     - Что это? - удивилась Салли, поворачивая фотографию в  руках,  чтобы
уловить свет.
     Я достал из ящика фонарь и протянул ей.  "Возьмите  это  и  идите  за
мной, Ватсон".
     - Похоже, мы всегда лучшую работу выполняем по ночам, - начала Салли,
потом поняла, что сказала. - Я не это имела в  виду!  -  предупредила  она
возможные непристойные комментарии.
     Пещера была тиха, как древняя могила,  наши  шаги  гулко  звучали  на
камнях, когда мы огибали бассейн и подошли к портрету  белого  царя.  Лучи
наших фонарей плясали на нем,  а  он  смотрел  на  нас,  величественный  и
отчужденный.
     - На его лице ничего не  видно,  -  сказала  Салли,  и  в  голосе  ее
слышалось разочарование.
     -  Подожди.  -  Я  достал  из  кармана  носовой  платок.  Сложив  его
вчертверо, я прикрыл свой фонарь.  Яркий  луч  сменился  рассеяным  светом
сквозь ткань. Я взобрался на деревянную раму, оставшуюся от работ.
     - Выключи свой, -  приказал  я  Салли  и  в  полутьме  приблизился  к
изображению лица и стал осматривать его при рассеянном свете.
     Щеки  белые,  безупречные.  Медленно  я  передвигал  свет,  поднимая,
опуская фонарь, двигая его кругами вокруг головы царя.
     - Есть! - воскликнули мы одновременно, когда на лице появилось слабое
отражение креста. Я укрепил фонарь в нужном положении и стал рассматривать
крест.
     - Это тень, Сал, - сказал  я.  -  Под  краской  какая-то  неровность.
Канавка или вернее две канавки, пересекающиеся под прямым  углом,  образуя
крест.
     - Трещины в скале? - спросила Салли.
     - Может быть, - сказал я. -  Но  они  слишком  прямые,  угол  слишком
првильный, чтобы быть естественным.
     Я снял платок с фонаря и повернулся к Салли.
     - Сал, нет ли у тебя куска шелка?
     - Шелка? - Она удивилась, но быстро пришла в себя. - Мой шарф. -  Она
коснулась пальцами горла.
     - Дай, пожалуйста.
     - А что ты с ним собираешься делать? - спросила она, прикрывая  рукой
красивую полоску материи, высовывавшуюся из-под  блузы.  -  Это  подлинный
Карден. Стоил мне целого состояния.
     - Я его не испорчу, - пообещал я.
     - Купишь мне новый, если испортишь, -  предупредила  она,  отстегивая
шарф и протягивая его мне.
     - Посвети, - попросил я, и  она  направила  луч  фонаря  на  царя.  Я
расстелил шарф на голове царя, придерживая его пальцами левой руки.
     - Что ты делаешь?
     - Когда покупаешь подержанный автомобиль и хочешь убедиться,  что  он
не был в аварии, так можно почувствовать вмятины, не видные глазу.
     Кончиками пальцев правой руки я начал прощупывать поверхность рисунка
под шарфом. Ткань позволяла пальцам легко скользить по поверхности  скалы,
чувствительность пальцев при этом как  бы  усилилась.  Я  нашел  небольшую
канавку, прошел по ней до  пересечения,  двинулся  вниз  по  южной  оси  к
следующему пересечению, потом на восток, на север, назад к тому  месту,  с
которого   начал.   Пальцы   мои   проследили   правильный   продолговатый
прямоугольник размером примерно девять на шесть дюймов.
     -  Ты  что-нибудь  чувствуешь?  -  Салли  не  могла  сдержать  своего
нетерпения. Я не отвечал, потому что сердце билось у меня во рту, а пальцы
продолжали двигаться по поверхности рисунка вниз, почти  до  уровня  пола,
потом снова вверх.
     - Бен! Да скажи же! Что это?
     - Поджоди! - Сердце колотилось, как крылья вспугнутого фазана,  концы
пальцев дрожали от возбуждения.
     - Не  стану  ждать,  черт  тебя  возьми!  -  крикнула  она.  -  Скажи
немедленно!
     Я спрыгнул в рамы и схватил ее за руку. "Пошли".
     - Куда мы идем? - спросила она, когда я потащил ее по пещере.
     - За фотоаппаратом.
     - Чего ради?
     - Сделаем несколько снимков.
     В маленькм холодильнике, где я хранил свои пленки, лежали две катушки
эктахрома кодак для аэрофотосъемок типа 8443. Эти пленки предназначены для
съемки в инфракрасных лучах. Я их заказал для экспериментов с  основаниями
стен, но результаты оказались обескураживающими. Слишком  много  слоев,  к
тому же растительность своим теплом не давала увидеть основания.
     Я зарядил свой роллефлекс инфракрасной пленкой, взял фильтр кодак 12.
Салли все время приставала ко мне, но я отвечал только:
     - Подожди, увидишь!
     Взял две лампы-вспышки, и мы уже в полночь вернулись в пещеру.
     Я использовал прямой свет, включив вспышки в  розетку  электрического
насоса у бассейна. Укрепил роллефлекс  на  треножнике  и  сделал  двадцать
снимков с разной экспозицией и размером объектива.
     К этому времени Салли готова была  взорваться  от  любопытства,  и  я
смилостивился над нею.
     -  Такую  технику  используют  при  фотографировании  картин,   чтобы
обнаружить подпись и детали,  скрытые  позднейшими  пластами  краски;  для
фотографий сквозь облачный слой,  для  фотографирования  морских  течений,
вообще всего, что невидимо для человческого глаза.
     - Похоже на волшебство.
     - Так и есть, - ответил я, продолжая щелкать.  -  Фильтр  задерживает
все,  кроме  инфракрасных  лучей,  а  пленка  чувствительна  к  ним.   Она
улавливает разницу в температуре объекта и отражает это разными цветами.
     Мне пришлось еще с час работать в фотолаборатории, прежде чем я  смог
показать изображение на экране  проектора.  Все  цвета  изменились,  стали
чуждыми  и  сверхъестественными.  Лицо  царя  стало  ярко-желтым,   борода
пурпурной. Виднелись многочисленные пятна, которых мы никогда не  замечали
раньше. Это неровности поверхности,  включения  посторонних  материалов  в
краску,  колонии  лишайников  и  прочие  искажения.  Они  светились,   как
чужеземные драгоценности.
     Но я их едва заметил. Все мое  внимание  привлекла,  заставив  бешено
биться  пульс,  решетка  из  правильных   продолговатых   прямоугольников,
покрывавшая весь рисунок.  Эффект  неправильной  шахматной  доски,  прямые
линии светились бледно-голубым светом.
     - Нужно немедленно связаться с Лореном, - выпалил я.
     - Что это. Я по-прежнему не понимаю. Что это значит? - умоляла Салли,
и я удивленно повернулся к ней. Для меня все было так ясно, что я удивился
ее непониманию.
     - Это значит, Сал, что за белым царем в скале  отверстие,  заложенное
искусными каменщиками блоками известняка. Белый царь нарисован поверх этой
кладки.

     Лорен Стервесант стоял перед стеной пещеры и гневно смотрел на белого
царя. Руки его были заложены за спину. Он раскачивался на концах  пальцев,
агрессивно выпятив челюсть. Мы стояли полукругом, Рал, Салли, Лесли и я, и
с беспокойством следили за его лицом.
     Неожиданно Лорен выхватил сигару  изо  рта  и  гневно  бросил  ее  на
мощеный пол. Он свирепо растоптал окурок,  потом  повернулся  и  отошел  к
изумрудному бассейну. Стоял, глядя в затененную воду. Мы ждали молча.
     Он вернулся, привлекаемый к рисунку, как мотылек к свече.
     - Это, -  сказал  он,  -  одно  из  величайших  в  мире  произведений
искусства. Ему две тысячи лет. Оно невосстановимо. Бесценно.
     - Да, - сказал я.
     - Оно не принадлежит нам. Это часть нашего наследия. Оно  принадлежит
нашим детям, еще не рожденным поколениям.
     - Знаю, - сказал я, но я знал больше. Я месяцами следил за Лореном  и
видел, как росло  его  чувство  к  портрету.  Портрет  приобрел  для  него
какой-то глубокий смысл, и я мог о нем только догадываться.
     - И вы хотите, чтобы я его уничтожил, - сказал он.
     Мы все молчали. Лорен отвернулся и начал расхаживать  взад  и  вперед
перед портертом. Наши головы поворачивались вслед ему, как у  зрителей  на
теннисном матче. Он резко остановился прямо передо мной.
     - Ты  и  твои  проклятые  фотографии,  -  сказал  он  и  снова  начал
расхаживать.
     - А нельзя ли... - робко начала Лесли, но голос ее замер, как  только
Лорен развернулся и посмотрел на нее.
     - Да? - спросил он.
     - Нельзя ли... ну, как бы обойти его... - Голос ее смолк, потом опять
стал сильнее. - Проделать проход в стене с одной стороны, потом  повернуть
назад за белым царем?
     Впервые в жизни я захотел обнять ее и поцеловать.
     Лорен  прилетел  с  одним  из  своих  горных  инженеров   и   отрядом
горнорабочих машона с шахты "Сестренка"  вблизи  Вэлкам.  Они  привезли  с
собой воздушный компрессор,  пневматические  сверла,  ручные  буры  и  все
остальные  принадлежности  своего  ремесла.   Инженер   оказался   большим
рыжеволосым человеком с веселыми  васильково-голубыми  глазами  и  детским
лицом в веснушках. Звали его Тинус ван Вуурен, и он всей  душой  поддержал
наш проект.
     - Думаю, прорежем стену легко, доктор. Этот песчаник  как  сыр  после
серпентина и кварца, к которым я привык.
     - Вы должны сделать как можно меньшее отверстие, - строго сказала ему
Салли. - Как можно меньше вреда росписям.
     - Мэм, - искренне ответил ей Тинус, -  я  прорежу  вам  дырку  меньше
мышиной... - тут он спохватился и заменил слово - меньше мышиного уха.
     Мы с  Салли  начертили  на  стене  пещеры  входное  отверстие  шахты.
Расположили его так, чтобы не повредить драгоценные  и  наиболее  красивые
росписи. Отверстие всего в два фута шириной и четыре высотой, но все равно
при этом пришлось  пожертвовать  замечательной  группой  жираф  и  изящной
маленькой газелью с большими настороженными ушами.
     Отверстие находилось в тридцати футах от белого царя, чтобы  избежать
даже малейшей вибрации  от  сверл,  которая  может  потревожить  волоконца
краски на росписи. Тинус углубится на тридцать футов, потом повернет шахту
под прямым углом и вернется к  портрету  царя.  Тинус  должен  был  начать
работу на следующее утро, а накануне вечером мы развлекали его в гостиной.
Атмосфера напоминала ту, которая бывает в помещении отряда  военных  перед
опасной вылазкой. Все мы были разговорчивы и напряжены и все пили  слишком
много.
     Вначале Тинус был очень сдержан, его, очевидно,  смущало  присутствие
легендарного Лорена Стервесанта, но бренди помогло ему расслабиться, и  он
присоединился к общему разговору.
     - Для чего вам респираторы, док? - спросил он. -  Вы  ждете  газ  или
огонь?
     - Респираторы? - Лорен  прервал  разговор  с  Салли.  -  Кто  заказал
респираторы?
     - Мне специально заказали шесть респираторов, - Тинус расстроился при
прямом вопросе Лорена. - Специально заказали, сэр.
     - Верно, Ло, - спас я беднягу. - Я их заказал.
     - Зачем?
     - Ну, Ло. Мы надеемся обнаружить проход  или...  -  я  хотел  сказать
склеп, но не стал искушать богов... - или что-то вроде пещеры.
     Он  кивнул.  Теперь  все  смотрели  на  меня  -  а   выступая   перед
внимательной аудиторией, я никогда не могу избавиться от театральности.
     - Эта пещера была закрыта, герметически, не менее двух тысяч лет. Это
значит, что есть опасность...
     - Проклятие фараонов! - вмешалась  Салли.  -  Конечно,  помните,  что
случилось с теми, кто первым вошел в гробницу Тутанхамона? -  Она  провела
пальцем по горлу и закатила  гласа,  состроив  ужасную  гримасу.  Она  уже
выпила две порции Глен Грант.
     - Салли, тебе следовало бы знать, - строго сказал я, - что  проклятие
фараонов,  разумеется,  всего  лишь  миф.  Но  есть  опасность  подхватить
неприятную болезнь легких.
     - Ну, должен сказать, что я не верю в проклятия и  прочую  ерунду,  -
рассмеялся Тинус, немного излишне громко. Он уже забыл о своем смущении.
     - Я тоже, - согласился Рал Дэвидсон.
     - Но тут ничего сверхъестественного,  -  сказала  ему  Лесли.  -  Это
грибковая болезнь.
     Похоже, я совсем утратил контроль над  ситуацией.  Пришлось  повысить
голос.
     - Если вы все кончили, я продолжу, - что вернуло мне их  внимание.  -
Создаются благоприятные  условия  для  развития  cryptococcus  neuromyces,
грибовидной сапрофитной водоросли, споры  которой,  переносимые  воздухом,
могут вызвать смертельную болезнь.
     - А что они делают? - спросил Тинус.
     - Споры попадают в легкие,  там,  в  теплой  влажной  атмосфере,  они
немедленно прорастают и образуют большие гранулированные колонии.
     - Ну и ну! - сказал Тинус с выражением величайшего отвращения.  -  Вы
хотите сказать, что в легких растет дрянь, вроде плесени на хлебе?
     - А каковы последствия? - спросил Лорен.
     У меня уже была готова речь. "Вначале интенсивное поражение  легочной
ткани, кровоизлияния, высокая температура,  быстро  ухудшающееся  дыхание,
затем начинают накапливаться  отходы  жизнедеятельности  колоний,  которые
попадают в кровь и разносятся по всему телу, попадая в мозг и  центральную
нервную систему".
     - Боже! - Тинус побледнел и пришел в ужас, его голубые глаза смотрели
с белого веснушчатого лица. - А что потом?
     - Отходы действуют как сильнейший нервный яд и вызывают галлюцинации.
Затем вопаление оболочки  головного  мозга,  нарушение  функций  головного
мозга,  аналогичное  тем,  что  вызываются   лизергиновой   кислотой   или
мескалином.
     - Дьявольщина! - сказал Рал, и Лесли пнула его в ногу.
     - Оно сводит с ума? - спросил Тинус.
     - На все сто, - заверила его Салли.
     - Смертельно? - спросил Лорен.
     -  Семьдесят  пять  процентов,  в  зависимости   от   индивидуального
иммунитета и скорости образования антител.
     - А если человек выживет, есть ли необратимое ухудшение здоровья?
     - Рубцы на легких, как при туберкулезе.
     - А мыслительная деятельность?
     - Нет. - Я покачал головой.
     - Дьявольщина, - сказал Тинус,  осторожно  ставя  свой  стакан.  -  Я
ничего об этом не  знал.  Обвалы,  метан,  давление  -  это  все  меня  не
беспокоит. Но эти грибки, - он вздрогнул, - это не по мне.  Совсем  не  по
мне.
     - Какие предосторожности ты собираешься предпринять, Бен?  -  спросил
Лорен.
     - Первая группа будет защищена  респираторами,  -  объяснил  я.  -  Я
возьму образцы воздуха и пыли для микроскопического исследования.
     Лорен кивнул и улыбнулся Тинусу.
     - Удовлетворены?
     - А что, если вы ничего не найдете, а оно  там  где-нибудь  прячется?
Готовое прыгнуть, знаете? Как в фантастике?
     - Если оно есть, то его много. Должно  быть  в  каждом  образце.  Под
микроскопом его нельзя упустить. Черная структура  из  трех  шариков,  как
знак ломбарда.
     - Вы уверены, док?
     - Уверен, Тинус.
     Он глубоко вздохнул, немного поколебался, затем кивнул. "Ну,  хорошо,
док. Я вам верю".

     Грохот сверл, врубающихся в скалу, загонял мой мозг в угол  черепа  и
превращал в желе. Накануне веселье кончилось почти утром.
     - Как вы себя чувствуете, док? - Тинус  ван  Вуурен  подошел  к  тому
месту, откуда я смотрел на работу, и закричал,  перекрывая  грохот.  Нервы
мои дрожали, как натянутая гитарная струна. Тинус выглядел таким свежим, у
него было такое по-детски розовое лицо,  будто  он  всю  ночь  пил  только
горячее молоко и мед и проспал  двенадцать  часов  подряд.  Я  знаю  таких
людей, Лорен один из них.
     - Ужасно, благодарю вас, - крикнул я ему в ответ.
     - Несколько дней смотреть будет не на что,  -  сказал  мне  Тинус.  -
Полежите немного, док.
     - Побуду здесь, - ответил я, и, по-видимому, у  всех  было  такое  же
настроение.  Лорен  руководил   империей   Стервесантов   из   радиорубки,
неспособный  оторваться  от  Лунного  города.  Салли   сделала   несколько
отрывочных попыток заняться каталогизированием,  но  все  они  длились  не
больше часа, после чего она возвращалась  в  пещеру.  Рал  и  Лесли  и  не
старались сделать вид, что чем-то занимаются,  и  весь  день  проводили  в
пещере, за исключением коротких промежутков, по предположению Лорена,  для
физических упражнений.
     Тинус в своем  деле  был  первоклассным  специалистом,  и  его  отряд
прорубал туннель быстро и аккуратно.  Стены  вырезались  точно  и  гладко.
Проход тут же укреплялся подпорками, по  потолку  проводили  электрическое
освещение. На глубине тридцати футов вырубили просторное помещение, откуда
повели второй коридор, нацеленный за изображение белого царя.
     Мы с Тинусом все тщательно промерили и рассчитали и точно определили,
в каком месте следует ожидать соприкосновения с кладкой.
     Рабочие  банту  были  предупреждены  о   необходимости   пользоваться
респираторами, и когда они начали прорывать последние несколько футов,  мы
с Тинусом скорчились за ними в  узком  туннеле.  Обнаженные  черные  спины
рабочих, в буграх мышц, блестели от пота.  Шум  в  замкнутом  пространстве
оглушал, и, несмотря на вентиляцию,  жара  стояла  ужасная.  Пот  выступал
из-под маски моего респиратора,  очки  запотели,  и  все  казалось  как  в
тумане.
     Длинные стальные сверла погружались в скалу дюйм за  дюймом,  грязная
смягчающая трение вода пробегала по их граням,  и  напряжение  становилось
невыносимым. Я искоса глянул на  Тинуса.  Он  казался  чудовищем  в  своей
черной резиновой  маске,  но  глаза  глядели  сквозь  очки  оживленно,  он
подмигнул и поднял вверх большой палец.
     Неожиданно рабочий со сверлом потерял  равновесие,  сверло  рванулось
вперед. Не встречая  сопротивления,  оно  скользнуло  в  отверстие,  и  он
зашатался, стараясь удержать огромный  вес  стального  инструмента.  Тинус
хлопнул его по  плечу,  и  тот  выключил  сверло.  От  наступившей  тишины
заболели уши, единственным звуком было наше порывистое дыхание.
     - Проникли, - подумал я, - проникли Бог знает во что.
     Я видел, как мое возбуждение отражается в голубых  глазах  Тинуса.  Я
кивнул ему, он  повернулся  и  сделал  рабочим  знак.  Они  пошли  наружу,
согнувшись в низком туннеле, и исчезли за поворотом.
     Мы  прошли  вперед  и  скорчились  у  перемычки.  Осторожно  вытащили
стальное сверло из отверстия, оттуда вырвался клуб пыли,  затуманив  яркий
электрический свет. Мы с Тинусом  обменялись  взглядами.  Потом  я  махнул
Тинусу. Он кивнул, и я смотрел, как его  громоздкая  фигура  скрывается  в
туннеле. Я осталася один перед перемычкой.
     С  помощью  длинного  пластикового  прута,  со   стерильной   тканью,
прикрепленной к его концу, я начал брать образцы. Прут я просунул  на  всю
длину. Он прошел на  четырнадцать  футов  в  скалу,  прежде  чем  встретил
сопротивление, и когда я его вытащил, ткань была покрыта  серой  мучнистой
пылью. Я опустил ее в бутылку для образцов и  прикрепил  к  пруту  другую.
Всего я собрал шесть различных образцов, прежде чем последовал за  Тинусом
по туннелю. В скальном помещении для меня была подготовлена скамья и лампа
на подвижном штативе. Стоял микроскоп с зеркальцем,  и  мне  потребовалось
всего несколько минут, чтобы нанести образцы пыли на слайды и  капнуть  на
них красной краской.
     Трудно было  смотреть  в  микроскоп  сквозь  запотевшие  очки  маски.
Достаточно было беглого  просмотра,  но  я  упрямо  просмотрел  все  шесть
образцов, прежде чем сорвал респиратор и облегченно вздохнул. Потом  пошел
по туннелю в пещеру.
     Все ждали меня и тут же окружили.
     - Мы прорыли вход в пещеру, - крикнул я, - и там чисто.
     Все радостно зашумели, заговорили, засмеялись, начали хлопать меня по
спине и пожимать руки.

     Лорен никому не разрешил работать со мной у  перемычки,  хотя  Рал  и
Салли чуть не умирали от желания.
     Мы с Лореном  действовали  осторожно,  прорубая  отверстие  теслом  и
четырехфунтовым молотом, пока не обнажилась плита  из  обтесанного  камня.
Массивная плита  красного  песчаника  перегораживала  наш  туннель  сверху
донизу и от стены к стене. Очевидно,  это  облицовка  полости,  в  которую
провалилось сверло.
     Сверло проделало в центре плиты единственное  отверстие,  как  черный
зрачок. Все наши усилия посмотреть через него  внутрь  были  вознаграждены
видом  абсолютной  черноты,  и  нам  пришлось  удовлетвориться   медленным
утомительным подходом.
     Три дня мы работали плечом к плечу, голые  по  пояс,  вырубая  скалу,
пока наши руки, несмотря на перчатки, непокрылись  волдырями  и  порезами.
Медленно обнажали мы плиту по всей длине и высоте, пока не обнаружили, что
со всех сторон к ней  примыкают  аналогичные  плиты,  а  вверху  находится
покрытие из такой же массивной плиты.
     С помощью пятидесятитонного гидравлического  домкрата  мы  подкрепили
верхнюю плиту. Потом просверлили по краям  преграждавшей  нам  путь  плиты
отверстия и прикрепили к ним  стальные  цепи.  Поставили  поперек  туннеля
стальную балку, к которой прикрепили цепи, и с помощью двух ручных лебедок
начали оттаскивать плиту.
     Мы склонились  по  сторонам,  каждый  у  своей  лебедки,  по  очереди
освобождая предохранители. С  каждым  щелчком  храповика  натяжение  цепей
увеличивалось, пока они не стали жесткими,  как  стальные  прутья.  Теперь
рукояти лебедок поворачивать стало почти невозможно.
     - Ну. Бен. Давай по очереди, -  выдохнул  Лорен.  Его  золотые  кудри
потемнели от пота и пыли,  прилипли  к  черепу,  большие  мышцы  плечей  и
бицепсы рук блестели от пота.
     - Щелк! - чуть повернулся храповик, и цепь подалась  на  шестнадцатую
дюйма.
     - Щелк! - Снова она двинулась. В тишине  раздавалось  наше  свистящее
дыхание.
     - До конца, партнер, - выдохнул рядом со мной Лорен.
     - До конца, Ло. - Тело мое изогнулось, как натянутая тетива  лука.  Я
почувствовал, как напрягаются мышцы спины,  глаза  выпучились  из  глазных
яблок.
     И тут с мягким царапающим звуком большая песчаниковая плита  медленно
повернулась и с гулом упала на пол туннеля, а за ней открылось  квадратное
черное отверстие.
     Мы лежали рядом, с трудом дыша, пот струился по нашим лицам и  телам,
мышцы еще дрожали и дергались от напряжения. Мы смотрели  в  эту  зловещую
дыру.
     Какой-то запах, застоялый, сухой, запах воздуха, который  две  тысячи
лет был неподвижен в этом склепе.
     - Пошли! - Лорен двинулся первым, он встал на ноги и схватил одну  из
электрических лампочек в проволочной сетке, длинный шнур обогнулся  вокруг
него, как змея, и он пошел вперед.  Я  быстро  последовал  за  ним,  и  мы
проползли в отверстие.
     Пришлось прыгать: до пола находившегося за отверстием помещения  было
около четырех футов. Мы стояли рядом, Лорен держал лампу над головой, и мы
всматривались в движущиеся загадочные тени.
     Мы находились в длинном просторном проходе, который уходил прямо,  не
поворачивая, на 155 футов от большой пещеры и заканчивался черной каменной
стеной. Коридор был восьми футов  шести  дюймов  высотой  и  десяти  футов
шириной.
     Крыша представляла собой положенные горизонтально от  стены  к  стене
плиты песчаника. Сами же стены были выложены такими же  плитами,  как  та,
которую мы убрали. Пол вымощен квадратными плитами песчаника.
     В стенах по обе стороны прохода ниши в стенах. Они  располагались  от
пола до потолка и достигали семи футов длины и пяти глубины. В каждой нише
полки, тоже каменные, ряд за рядом, и на них сотни глиняных горшков.
     - Какой-то склад, - сказал Лорен, высоко  подняв  фонарь  и  медленно
двигаясь по проходу.
     - Да,  в  кувшинах,  вероятно,  зерно  или  вино.  -  Я  научился  не
высказывать догадки вслух. Сердце мое колотилось  от  возбуждения,  голова
поворачивалась из стороны в створону, я пытался уловить каждую деталь.
     Ниш было всего двадцать, по десять с  каждой  стороны  прохода,  и  я
снова высказал предположение:
     - Около двух или трех тысяч кувшинов.
     - Давай откроем один, - Лорена съедало нетерпение непрофессионала.
     -  Нет,  Ло,  этого  нельзя  делать,  пока  мы  не  готовы   работать
по-настоящему.
     Все было покрыто толстым слоем бледной пыли, которая смягчала линии и
сглаживала углы.  Пыль  неторопливо  поднималась  вокруг  наших  ног,  как
морской туман, когда наши шаги приводили ее в движение.
     - Нужно все прочистить, прежде чем мы  сможем  что-нибудь  делать,  -
сказал я и чихнул, так как пыль нашла дорогу ко мне в ноздри.
     - Двигайся медленнее, - сказал мне Лорен. -  Не  шевели  пыль.  -  Он
сделал еще один шаг и остановился.
     -  А  это  что?  -  Вдоль  всего  прохода  лежали   десятки   больших
бесформенных предметов, совершенно скрытых под слоем пыли.  Они  лежали  в
одиночку  и  грудами,  странные  текучие  формы,  дразнившие  память.   По
сравнению с правильными рядами кувшинов на полках, эти предметы  лежали  в
полном беспорядке.
     - Посвети, - сказал я Лорену и присел  над  одним  из  них.  Я  легко
притронулся к нему, провел пальцами по бархатной пыли, немного сдвинул ее,
потом понял,  что  передо  мной,  и  невольно  отшатнулся  с  восклицанием
удивления.
     Сквозь мягкий туман  пыли  и  веков  на  меня  смотрело  лицо.  Давно
мертвое, мумифицированное лицо, обтянутое коричневой,  как  табак,  кожей.
Глаза - пустые темные дыры, губы высохли и сморщились, обнажив улыбающиеся
желтые зубы.
     - Мертвецы, - сказал Лорен. - Их тут десятки.
     - Жертва? - предположил я. - Нет, тут что-то другое.
     - Похоже на сражение. Как будто они убиты в схватке.
     Теперь, когда мы знали, что это такое,  мы  могли  прокладывать  путь
мимо тел, лежавших грудами или в одиночку на каменном полу. Труп в  мантии
из серой пыли сидел спиной к стене, голова его упала на грудь, а вытянутая
рука сбила четыре кувшина с их полки, они лежали на полу рядом с ним,  как
пышные французские булки.
     - Должно быть, дьявольская была битва, - сказал я с благоговением.
     - Так оно и было, - негромко ответил Лорен, и я удивленно  повернулся
к  нему.  Глаза  его  горели  напряженным  внутренним  возбуждением,  губы
разошлись, на них застыла безрассудная улыбка.
     - Как это? - спросил я. - Откуда ты это знаешь?
     Лорен взглянул на меня. Секунду-две он меня не видел, потом глаза его
сфокусировались.
     - Эй? - сказал он, удивленный.
     - Ты сказал так, будто знаешь.
     - Да? Не знаю. Просто - так должно было быть.
     Он медленно двинулся по проходу,  переступая  через  ряды  мертвецов,
вглядываясь в углубления, и я медленно двигался за ним. Мозг мой  метался,
как загнанный бык, набрасывался на каждую  мысль,  поворачивал  и  нападал
снова. Я знал, что способность к спокойному логическому мышлению вернется,
только когда спадет первоначальное возбуждение.
     А пока я был  уверен  только  в  одном.  Это  грандиозно.  Не  меньше
открытия Лики в Олдувайском ущелье, что-то такое, что поразит и изумит мир
археологии. Именно о таком я мечтал и молился двадцать лет.
     Мы дошли до конца прохода. Тут еще одна панель  из  песчаника,  но  с
украшением. В камне вырезано стилизованное изображение  солнечного  диска.
Три фута в диаметре, похоже  на  огненное  колесо  фейерверка,  с  лучами,
отходящими от окружности. Изображение пробудило во  мне  странное  чувство
почтительного благоговения и страха; такое чувство я  иногда  испытываю  в
синагоге или в гулкой тишине христианских  церквей.  Мы  с  Лореном  долго
смотрели на это изображение, потом он  резко  повернулся  и  посмотрел  на
противоположный конец прохода, в 155 футах от нас.
     - И это все? - раздраженно спросил он. - Всего лишь проход, кувшины и
старые кости? Должно быть еще что-то.
     Я испытал шок, поняв, что он разочарован. Для меня во всей  вселенной
не существовало большей награды, это кульминационный момент моей жизни - а
Лорен разочарован. Я почувствовал, как во мне разгорается гнев.
     - А чего ты хотел? - спросил я. - Золота, бриллиантов, саркофагов  из
слоновой кости?..
     - Чего-то в этом роде.
     - Ты даже еще не знаешь, что мы тут нашли, а тебе мало.
     - Бен, я этого не говорил.
     - Знаешь, в чем  твой  недостаток,  Лорен  Стервесант?  Ты  чертовски
избалован. Ты имеешь все, поэтому тебя ничто не удовлетворяет.
     - Погоди! - Я видел,  как  мой  гнев  отражается  в  его  глазах,  но
продолжал, не обращая на это внимания:
     - Я работал для этого всю жизнь. И теперь  достиг  этого,  а  ты  что
говоришь?
     - Эй, Бен! - В его глазах появилось понимание. - Я вовсе не это  имел
в виду. Я не уменьшаю твоего достижения. Я действительно считаю,  что  это
самое великое открытие в истории древней Африки, я только...
     Ему потребовалось несколько минут, чтобы  смягчить  меня.  Наконец  я
неловко улыбнулся.
     - Ну, ладно, - сдался я, - но больше никогда так не говори. Всю жизнь
ублюдки пытались опорочить мою работу и мои теории, так что ты уж помолчи.
     - Одного о тебе нельзя сказать: что ты боишься высказать, что у  тебя
на уме! - Он слегка сжал мое плечо. - Ну, Бен, давай посмотрим, что там  в
кувшинах.
     - Не надо трогать их, Ло. - Я теперь стеснялся  своего  гнева  и  был
готов сдаться. - Их нужно сначала очистить, отметить место каждого...
     - Несколько штук лежит на полу, они сбиты с полок, - заметил Лорен. -
На полках их тысячи. Только один. Черт возьми, Бен, это не принесет вреда!
     Он не спрашивал разрешения, на это Лорен Стервесант не  способен,  он
отдавал приказ в самом мягком тоне. А  сам  уже  двинулся  назад,  к  тому
месту, где рядом с покрытым пылью трупом лежали кувшины, и  я  заторопился
за ним.
     -  Ну,  ладно,  -  неуверенно  согласился   я,   пытаясь   сохранитиь
номинальный контроль над своей  находкой.  -  Возьмем  только  один.  -  Я
испытал вкрадчивое чувство облегчения, что неверное решение  было  принято
за меня. Меня тоже мучила лихорадка нетерпения, я тоже  хотел  знать,  что
там внутри.

     Кувшин стоял в центре рабочего стола  в  нашем  сборном  доме-складе.
Снаружи наступила ночь, но тут горели все лампы. Мы стояли  вокруг  стола,
Салли, Рал, Лесли и я. Тинус ван Вуурен по-прежнему находился в пещере, но
статус  его  изменился:  изгорного  инженера  он  превратился  в   ночного
охранника. Лорен решил установить двадцатичетырехчасовую  охрану  входа  в
туннель, и Тинус был первым, потом его сменят другие.
     Через  тонкую  перегородку  доносился  голос  Лорена,  он  кричал   в
микрофон:
     - Пылесос. Пылесос. ПЫЛЕСОС! П  -  Плутон,  Ы,  Л  -  любовь.  Верно,
пылесос. Промышленная модель, для очистки производственных помещений.  Два
пылесоса. Понятно? Хорошо! Далее.  Свяжитесь  с  Робсоном,  главой  службы
безопасности алмазных шахт Стервесантов. Он должен послать мне двух  своих
лучших людей и с полдесятка охранников банту. Да, верно.  Да,  все  должны
быть вооружены.
     Никто не обращал внимания на голос Лорена, все очарованно смотрели на
кувшин.
     - Ну, по крайней мере ясно, что он не наполнен золотом,  -  сказал  с
уверенностью Рал. - Он недостаточно тяжел для этого.
     - И там не жидкость, не вино или масло, -  согласилась  Лесли.  И  мы
снова замолчали. Кувшин примерно  восемнадцати  дюймов  высоты,  похож  на
банку для маринования. Неглазированная красная керамика,  без  надписей  и
украшений, а крышка как у заварного чайника с маленькой  шишкой  сверху  в
качестве ручки. Запечатан слоем черного  вещества,  вероятно,  смолой  или
воском.
     - Все доставить на Дакоте утренним рейсом. Понятно? - продолжал Лорен
за перегородкой.
     - Хоть бы он поторопился! - нетерпеливо зашевелилась Салли. -  Умираю
от любопытства.
     А я неожиданно испугался. Не хотел знать, не хотел устанавливать, что
кувшин полон африканским просо или другим туземным зерном.  Я  слышал  вой
своих критиков, как волчий вой  в  пустыне.  Я  вдруг  усомнился  в  совем
предчувствии великого открытия, сидел на  краю  стула,  жалобно  глядя  на
кувшин и потирая грязные руки. Может быть, Лорен прав, может, мы все  тоже
воскликнем: "И это все?"
     Мы слышали, как в радиорубке Лорен закончил передачу, потом он  вышел
к нам. Он все еще был грязен от  работы  в  туннеле,  его  золотые  волосы
посерели от пыли и пота. Но грязь и  всклокоченные  волосы  придавали  ему
романтический вид, внешность беспечного пирата старых времен. Он  стоял  в
двери, засунув пальцы за пояс, и все наше внимание было приковано к  нему.
Он улыбнулся мне.
     - Ну, Бен. Что у тебя тут для нас? - спросил он,  неторопливо  прошел
по  комнате  и  встал  у  меня  за  плечом.  Инстинктивно  все   остальные
придвинулись, столпились вокруг меня, а я взял хирургический  скальпель  и
коснулся края крышки.
     - Я думаю, пчелиный воск.
     Первое же прикосновение показало, что я был прав.
     Осторожно я соскреб воск, потом отложил скальпель и осторожно потянул
крышку. Она подалась с удивительной легкостью.
     Все головы наклонились вперед, но  первый  же  взгляд  на  содержимое
разочаровывал. Аморфная масса  вещества,  грязная  и  коричнево-желтая  от
времени.
     - Что это? - спросил Лорен у своих экспертов, но никто из нас не  мог
ему ответить. Я не знал,  разочаровываться  или  облегченно  вздыхать.  По
крайней мере это явно не зерно.
     - Пахнет, - сказала Салли. Запах слабый, неприятный, но знакомый.
     - Я знаю этот запах, - сказал я.
     - Да, - согласилась Лесли.
     Мы смотрели на кувшин, стараясь определить, что это за запах. И вдруг
я вспомнил.
     - Пахнет, как в кожевенной мастерской.
     - Верно! - согласилась Салли.
     - Кожа? - спросил Лорен.
     - Посмотрим, - ответил я и острожно положил кувшин, так что отверстие
смотрело на нас. Осторожно пошевелил содержимое.  Сразу  стало  ясно,  что
внутри что-то цилиндрическое, жесткое и хрупкое.
     - Длинный круглый цилиндр.
     - Похоже на сосиску.
     - Завернуто в ткань.
     - Вероятно, холст.
     -  Это  ткань.  Потребует  дополнительных  объяснений,  как   элемент
культуры банту.
     - Ткань прогнившая, распадается на куски.
     Я положил сверток на стол и, глядя на него, понял, что все мои  мечты
стали реальностью. Я знал, что  это  такое.  Сокровище,  дороже  золота  и
бриллиантов, на которые рассчитывал Лорен. Я  быстро  взглянул  на  Салли:
поняла ли она; она выглядела недоумевающей. Потом уловила мой взгляд, я не
сумел скрыть свое торжество.
     - Бен! - она догадалась. - Неужели? О Бен, не может  быть!  Открывай!
Ради Бога, открывай поскорее!
     Я взял пинцет, но руки мои  слишком  дрожали.  Я  сжал  их  в  кулак,
несколько раз перевел дыхание, стараясь  успокоиться,  замедлить  движение
крови, ритм которого стучал у меня в ушах.
     - Позвольте мне, - сказал Рал и протянул руку,  чтобы  взять  у  меня
пинцет.
     - Нет! - я отдернул руку. Вероятно, я мог бы ударить его, если бы  он
стал настаивать. Рал был шокирован: он никогда  не  видел  раньше  меня  в
ярости.
     Все ждали, пока я успокоюсь. Потом  я  начал  острожно  разворачивать
хрупкую желтую ткань. Из-под ткани появился сам цилиндр, и сомнений уже не
было. Салли ахнула, но я даже не поднял головы.
     - Бен! - прошептала Салли. - Как я счастлива за тебя! - Я увидел, что
она плачет, слезы медленно скользили по ее  щекам.  Это  подействовало  на
меня; я уверен, что если бы она не начала, я бы сохранил  спокойствие,  но
тут глаза у меня начали гореть и зрение затуманилось.
     - Спасибо, Сал, - с трудом сказал я в нос. Капли поползли и  по  моим
щекам, я гневно смахнул их ладонью и  поискал  носовой  платок.  Прочистил
нос, как горнист, и сердце мое пело так же громко, как горн.
     Плотно  свернутый  цилиндрический  кожаный   свиток.   Внешние   края
попорчены гниением. Остальное  удивительной  сохранности.  По  всей  длине
свитка буквы, как колонны маленьких черных насекомых. Я  сразу  узнал  эти
буквы, выделялись знакомые знаки  пунического  алфавита.  Надпись  сделана
пунической скорописью. Язык мне не понятен, я посмотрел на Салли.  Это  ее
специальность, она работала с Гамильтоном в Оксфорде.
     - Сал, можешь прочесть? Что это?
     -  Карфагенский  язык,  -  с  полной  уверенностью  ответила  она.  -
Пунический.
     - Ты уверена? - спросил я.
     В ответ она громко прочла  голосом,  в  котором  еще  звучали  слезы:
"Сегодня  караван  в  Опет  из,  -  тут  она  остановилась,  -  это  место
повреждено, но дальше:  Сто  двадцать  семь  пальцев  чистого  золота,  из
которых десятая часть...
     - Что здесь происходит? - спросил Лорен. - Что все это значит?
     Я повернулся к нему. "Это значит, что мы нашли архив  нашего  города,
совершенно нетронутый и поддающийся расшифровке. Перед нами вся письменная
история города, нашей мертвой цивилизации, записанная самими этими  людьми
на их собственном языке. Их собственными словами".
     Лорен смотрел на меня. Я видел, что значение нашего открытия ему  все
еще было неясно.
     - Тут, Ло, все,  о  чем  молится  археолог.  Доказательство  в  самой
абсолютной форме, подробное и разработанное.
     Казалось, он все еще не понимает.
     - Одной этой строчкой мы неопровержимо доказали существование  целого
народа, который говорил и писал на  древнем  пуническом  языке  Карфагена,
торговал золотом, называл свой город Опетом, который...
     - И это все лишь одна строчка, - вмешалась Салли - Кувшинов тысячи, в
каждом свиток с рукописью. Мы узнаем имена и деяния их царей, их  религию,
образ жизни...
     - Их битвы и усилия, откуда они пришли и  когда,  -  перехватил  я  у
Салли словесный мяч, но она тут же ловко вернула его себе:
     - И куда они ушли и почему!
     - Боже! - Лорен наконец-то понял. - Тут все, что мы искали, Бен.
     - Да, - согласился я.
     И вот в час моего триумфа, в зените моей карьеры, когда впереди  меня
ожидали только слава и невероятный успех, доктор Салли Бенейтор умудрилась
все это уничтожить и разрушить.
     Мы все так же тесно сидели вокруг свитка, все так же горячо говорили,
и эти разговоры должны были затянуться до утра, потому  что  бутылка  Глен
Грант уже опустела, горло у нас было  смазано,  и  слова  лились  из  него
свободно и легко.
     Салли переводила надпись, видную на свитке. Это был отчет о  торговле
в городе, перечисление товаров и их стоимости,  но  все  время  попадались
интригующие ссылки на людей и местности.
     - Двадцать больших амфор вина из Зенга, привезенных  Хаббакук  Лалом,
десятая часть Великому Льву.
     - Что такое великий лев? -  спросил  Лорен.  Оживился  его  охотничий
инстинкт.
     - Великий - это превосходная степень, точнее величайший. Великий Лев,
вероятно, титул царя или губернатора города, - объяснила Салли.
     - С травяных морей юга сто  девяносто  два  больших  слоновьих  клыка
всего в двести двадцать  один  талант  весом,  из  которых  десятая  часть
Великому Льву, а остальное отправлено за море на биреме Ал-Муаб Адбма.
     - А сколько это талант? - спросил Лорен.
     - Примерно пятдесят шесть фунтов веса.
     - Боже, свыше десяти тысяч фунтов слоновьей кости в одной доставке, -
присвистнул Лорен. - Они должны были быть великими охотниками.
     Мы обсуждали в подробностях каждую деталь надписи, и снова проявилось
нетерпение Лорена.
     - Давайте расправим еще немного, - предложил он.
     - Это работа для специалиста, - с сожалением  покачал  я  головой.  -
Кожа пролежала свернутой почти две тысячи  лет.  Она  сухая  и  хрупкая  и
распадется на куски, если мы сделаем неправильно.
     - Да, - согласилась со мной Салли. - Мне потребуются недели только на
этот один свиток.
     Ее самонадеянность ошеломила меня. Ее практические познания в области
палеографии и древних языков ограничены тремя  годами  работы  в  качестве
третьего ассистента Гамильтона, и я сомневался, чтобы она смогла сохранить
и правильно подготовить к обработке кожу свитков.  Она  читает  пуническую
надпись с апломбом, с каким десятилетний ребенок читает  Шекспира,  и  она
считает несомненным, что именно ей будет доверен контроль  над  величайшим
собранием когда-либо найденных древних документов.
     Она, должно быть, поняла мое выражение, потому что на  ее  лице  явно
отразилась тревога.
     - Бен, я буду делать эту работу?
     Я постарался смягчить пилюлю, мне  никого  не  хочется  обижать,  тем
более девушку, которую я люблю.
     - Работа очень трудная и большая, Сал. Я думаю, нам нужно  пригласить
самого Гамильтона или Леви из Тель-Авива, может быть, Роджерса из  Чикаго.
- Я  видел,  как  лицо  ее  начало  расплываться,  губы  задрожали,  глаза
затуманились, и торопливо продолжил: - Но ты,  несомненно,  будешь  первым
ассистентом.
     Пять минут царила мертвая тишина,  и  за  это  время  отчаяние  Салли
сменилось яростным гневом. Я видел, что приближается буря, но был бессилен
предотвратить ее.
     - Бенджамин Кейзин, - начала она с обманчивой мягкостью в голосе, - я
думаю, что ты самый явный негодяй, с каким  только  мне  выпало  несчастье
встретиться.  Три  долгих  года  я  отдавала  свою  полную   и  неизменную
верность...
     Тут она совершенно утратила контроль над собой, и разразилась буря. И
хоть от ее слов моя душа болела и кровоточила, я все равно  восхищался  ее
сверкающими глазами, пылающими щеками  и  мастерским  выбором  язвительных
обвинений.
     - Ты маленький человечек, не  только  телом,  но  и  разумом.  -  Она
сознательно выбрала прилагательное, и у меня перехватило дыхание. Никто не
разговаривал со мной так, она  знала,  какие  страдания  причинят  мне  ее
слова. - Я тебя ненавижу. Ненавижу тебя, малыш.
     Я чувствовал, как кровь  устремилась  к  щекам,  запинался,  стараясь
найти ответ, стараясь защититься, но прежде чем я смог это сделать,  Салли
повернулась к Лорену. И нисколько не смягченным тоном закричала:
     - Заставьте его поручить мне! Прикажите ему!
     Даже в своем отчаянии я испытал тревогу за бедную Салли.  Теперь  она
обращалась не к мягкосердечному калеке доктору археологии. Это  все  равно
что  дразнить  черную  гадюку  короткой  палкой  или   бросать   камни   в
льва-людоеда. Я не мог поверить, что Салли настолько глупа,  что  она  так
переоценивает свои дружеские отношения с Лореном. Я не мог  поверить,  что
она осмеливается таким тоном разговаривать с Лореном, как будто у нее есть
особое право на его внимание, как будто между ними особая связь  чувств  и
верности. Даже я, у кого такое право есть, никогда не стал бы  говорить  с
Лореном таким образом, и я не знал ни  одного  человека,  который  на  это
решился бы.
     Глаза  Лорена  сверкнули  холодным  голубым  блеском,  как   сверкает
наконечик копья. Лицо его приобрело угрюмое выражение, ноздри раздулись  и
побледнели, как китайский фарфор.
     - Женщина! - в голосе его звучал лед. - Попридержи свой язык.
     Если только это возможно, отчаяние  мое  еще  усилилось,  потому  что
Лорен реагировал именно так, как я ожидал. Теперь два человека, которых  я
любил, устремились в лоб друг другу, и я хорошо знал  их  обоих,  знал  их
гордость и упрамство, знал, что никто из них не уступит.  Катастрофа  была
неминуема, неизбежна.
     Я хотел крикнуть Салли: "Не нужно!  Я  сделаю  то,  что  ты  просишь.
Сделаю, все, чтобы предотвратить катастрофу".
     Но характер Салли был сломлен.  Весь  гнев,  весь  запал  ушли.  Она,
казалось, сжалась под бичом слов Лорена.
     - Идите к себе и оставайтесь там, пока не научитесь себя вести, - тем
же холодным яростным тоном отдал приказ Лорен.
     Салли встала и, опустив глаза, вышла.
     Я не мог поверить свои глазам. Смотрел на дверь,  через  которую  она
вышла, моя  дерзкая,  непокорная  Салли,  вышла  покорно,  как  наказанный
ребенок. Рал и Лесли извивались в смушщении и замешательстве.
     - Пора спать, - пробормотал Рал. - Простите нас,  пожалуйста.  Пошли,
Лес. Спокойной ночи всем. - И они вышли, оставив меня и Лорена наедине.
     Лорен  нарушил  долгое  молчание.  Встал  и  заговорил   естественным
спокойным голосом. Положил руку мне на плечо обычным жестом дружбы.
     - Прости, Бен. Не волнуйся. Увидимся утром. - И вышел в ночь.
     Я сидел один у своего неожиданно  потерявшего  всякий  смысл  свитка,
сидел с разбитым сердцем.
     - Ненавижу тебя, малыш! - Голос ее звучал  в  одинокой  пустыне  моей
души, и я потянулся к бутылке Глен Грант.
     Мне потребовалось много времени, чтобы напиться,  перейти  в  стадию,
когда слова перестают жечь, и когда я,  пошатываясь,  выбрался  наружу,  я
знал, что сделаю. Пойду извинюсь перед Салли и  пообещаю  ей  эту  работу.
Все, что угодно, лишь бы она была довольна.
     Я пошел к дому, где Салли теперь спала одна. Лесли переселилась в дом
Питера и Хитзер. Негромко постучал в дверь, ответа  не  было.  Я  постучал
громче, позвал ее по имени.
     - Салли! Пожалуйста, мне нужно поговорить с тобой.
     Наконец я толкнул дверь, она  открылась.  Я  увидел  темную  комнату,
почти вошел, но тут храбрость меня покинула. Я тихо закрыл дверь и  побрел
к себе. Упал лицом вниз на свою кровать, все еще грязный, не раздеваясь, и
погрузился в забвение.
     - Бен! Бен! Проснись! - Голос Салли. Ее рука трясет  меня  за  плечо,
мягко, но настойчиво. Я повернул голову  и  открыл  горящие  глаза.  Яркое
утро. Салли сидела на краю  кровати,  наклонившись  надо  мной.  Она  была
одета, только что из ванны, волосы причесаны  и  убраны  алой  лентой,  но
глаза припухли, будто она плохо спала или даже плакала.
     - Я пришла извиниться за вчерашний  вечер,  Бен.  За  те  ненавистные
глупости, которые я говорила, за свое безобразное поведение...  -  И  пока
она говорила, обломки моей разбитой жизни собирались вместе, боль в голове
и сердце уходила.
     - Даже если ты изменил свое решение и я ничего не  заслуживаю,  я  бы
гордилась, если бы ты доверил мне работу  в  качестве  первого  ассистента
Гамильтона или того, кто будет работать.
     - Ты принята на работу, - улыбнулся я ей. - Даю слово.

     Первой задачей в архиве было убрать толстый  слой  пыли,  покрывавший
там  все.  Я  удивился,  откуда  такое  количество  пыли  в   закрытом   и
изолированном от наружного воздуха коридоре, но вскоре обнаружил, что щели
кладки потолка не такие маленькие, как в кладке стен, и за многие столетия
тоньчайшая пыль проходила сквозь эти щели и оседала на всем.
     Когда на Дакоте прибыло  заказанное  Лореном  оборудование  вместе  с
отрядом службы безопасности, мы могли приниматься за работу.
     У входа в туннель построили небольшую будку, и там  теперь  постоянно
находился охранник. Входить разрешалось только нам пятерым.
     Пылесосы упростили задачу очистки архива от пыли. Мы с Ралом работали
с внешней стороны коридора, как две образцовые  домохозяйки,  и  удушающие
облака  пыли  сделали  необходимыми  респираторы,  пока  работа  не   была
завершена.
     После  этого  мы  смогли  более  внимательно  ознакомиться  со  своим
открытием.  В  каменный  нишах  находилось  1  142  запечатанных  глиняных
кувшина. 148 из них упали с полок и 127 разбились или треснули,  свитки  в
них оказались подвержены влиянию воздуха и, вероятно, погибли. Эти  свитки
мы заливали парафином, прежде чем притронуться к  ним,  потом  прикрепляли
этикетки и упаковывали.
     Затем мы все внимание  уделили  свидетельствам  смертельной  схватки,
которая разыгралась в архиве и нанесла такой урон полкам и их содержимому.
     В коридоре между полками лежало 38 трупов, все  с  явными  признаками
неожиданной и насильственной смерти, и сохранились очень хорошо. Некоторые
сумели уползти в ниши и там умереть, испуская  последний  вздох  и  сжимая
ужасные раны, которые все еще были видны  на  их  мумифицированных  телах.
Предсмертная агония  ясно  отразилась  на  положении  тел.  Другие  умерли
быстро, у них были отсечены конечности, расколоты черепа,  а  в  некоторых
случаях отрублена голова, которая лежала тут же, в нескольких ярдах.
     Свидетельства дьявольской  ярости,  проявление  почти  нечеловеческой
разрушительной силы.
     Все  жертвы  негроидного  типа,  на  всех  набедренные  повязки   или
передники из обработанной кожи, с бусами  или  украшениями  из  кости.  На
ногах легкие кожаные сандалии, на головах шапки из кожи, лыка  или  перьев
тоже с бусами, раковинами и костями.
     Вокруг  разбросано  оружие:  грубо  кованные  железные   наконечники,
прикрепленные к древкам из полированного дерева. Многие древки сломаны или
разрублены ударами какого-то острого орудия.  Тут  же  сотни  тростниковых
стрел, оперенных перьями дикой утки с наконечниками из  кованного  вручную
железа. Стрелы проделали множество ямок в мягком песчанике  стен,  и  было
легко определить, что ими стреляли снаружи, от входа в коридор, прежде чем
его запечатали. Ни одно из них не попало в лежащих, поэтому мы  заключили,
что  залп  стрел  предшествовал  нападению  тех,  кто  лежал  вдоль  всего
коридора.
     В пятнадцати футах от запечатанного входа в туннель видны были  следы
большого костра,  от  которого  почернели  стены,  пол  и  потолок.  Груда
обгорелых поленьев все еще лежала  там,  где  недостаток  воздуха  загасил
костер, когда вход запечатали. Огонь удивлял нас, пока Лорен не  попытался
реконструировать ход битвы. Он беспокойно ходил взад и вперед по коридору,
шаги его звенели на каменных плитах, гротескная и чудовищная  тень  падала
на стены.
     - Их загнали сюда, последних  воинов  Опета,  небольшой  отряд  самых
сильных и храбрых. - Голос его звенел, как у трубадура, поющего легенду  о
героях древности. -  Сюда  послали  лучших  бойцов,  чтобы  закончить  это
убийство, но люди Опета перебили  их,  а  остальные  бежали.  Тогда  враги
поместили у входа лучников,  которые  пустили  внутрь  тучи  стрел.  Снова
попытались войти, но люди Опета ждали их, и снова враги умирали десятками.
     Он повернулся и  подошел  туда,  где  я  стоял,  под  раскачивающейся
электрической лампой. Некоторое время мы  молчали,  представляя  себе  все
это.
     - Боже, Бен! Только подумать! Какая битва и какой конец! Какую  славу
заслужили эти люди в свой последний день!
     Даже я, мирный человек, был тронут этим.  Почувствовал,  как  сильнее
забилось сердце, повернулся к Лорену, как ребенок к сказочнику.
     - А что же потом? - спросил я.
     - Они уже умирали, у каждого десятки ран. У них не осталось  сил  для
сражения, они стояли плечом к плечу,  товарищи  в  жизни,  а  теперь  и  в
смерти, устало опираясь на оружие, но враг не пришел. Напротив, у входа  в
туннель разожгли костер, чтобы выкурить защитников, а когда они не  вышли,
враги отказались от нападения  и  замуровали  вход,  превратив  туннель  в
могилу для мертвых и живых.
     Все  молчали,  обдумывая  рассказ   Лорена.   Все   имело   смысл   и
соответствовало наблюдаемой картине, за  одним  исключением.  Я  не  хотел
говорить этого, не хотел портить  прекрасную  сказку,  но  у  Салли  таких
сожалений не было.
     -  Если  это  правда,  то  что  произошло  с  вашим  отрядом  героев?
Превратились в лунный луч и улетели? - Голос ее звучал слегка  иронически,
но, конечно, она права. Хотел бы я, чтобы это было не так.
     Лорен рассмеялся, слегка смущенно. "Придумайте что-нибудь получше", -
бросил он вызов.
     Ни следа героев этой древней драмы, за исключением  одного  предмета,
лежавшего в конце коридора под изображением солнечного диска Баала. Он был
покрыт толстым слоем пыли и оказался последним открытием в архиве.  Боевой
топор. Оружие поразительной красоты и удобства. Когда я впервые поднял его
с того места, где он пролежал почти 2 000 лет, рука моя удобно  сомкнулась
вокруг рукояти, пальцы легли точно в канавки на ручке, как будто она  была
специально для них создана. Порванная полоска кожи свисала с рукояти.
     Топорище оказалось сорока семи дюймов  длиной,  изготовлено  из  рога
носорога, который был расщеплен  и  превращен  в  сплошной  прут  стальной
упругости и силы. Ручка из слоновой кости и с  оболочкой  из  электроновой
проволоки, для защиты от ударов врага. Лезвие представляет  собой  двойной
полумесяц, каждая сторона с острым, как бритва, лезвием семи  с  половиной
дюймов в длину. А из середины выдавалась пика  двенадцати  дюймов  длиной,
так что оружием можно было и рубить, и колоть.
     Лезвие  топора  исключительно  тонкой  работы  украшено  гравировкой,
изображающей четырех стервятников с распростертыми крыльями, по одному  на
каждую сторону двойного лезвия. Птицы были изображены  так  подробно,  что
виднелось каждое перо, а  за  птицами  всходило  в  ореоле  лучей  солнце.
Гравировка была выложена электроном, сплавом золота и сеербра, а по блеску
лезвия ясно было, что оно закалено.  Оружие  покрыто  чем-то  почерневшим,
вероятно, высохшей кровью, и очевидно, именно оно нанесло те ужасные раны,
которые видны на многих трупах, разбросанных в коридоре.
     Держа  это  прекрасное  оружие  в  руке,  я  почувствовал,  как  меня
охватывает внезапное безумие. Я сам не понимал своих  намерений,  а  топор
уже описывал сверкающие окружности  над  моей  головой.  Оружие  настолько
хорошо уравновешено, что не требовалось прилагать силу, и  я  вздымал  его
высоко,  а  затем  наносил  разящий  смертоносный  удар.  Лезвие   зловеще
разрезало воздух. Чуть сгибающаяся рукоять делала  оружие  живым  в  руке,
снова живым после почти двухтысячелетнего сна.
     Я услышал, как из самых атавистических глубин души поднимается  крик,
возбужденный вопль, который, казалось, служит естественным аккомпанементом
смертоносной песне топора. С усилием я  остановил  полет  топора  и  крик,
прежде чем он сорвался с моих губ, и взглянул на лица окружающих.
     Они были так поражены, будто я начал  корчиться  с  пеной  у  рта.  Я
быстро опустил топор.  Стоял,  чувствуя  себя  дураком,  пораженный  таким
небрежным обращением с драгоценной находкой.  Рукоять  могла  легко  стать
хрупкой, сломаться от резких движений.
     - Я просто хотел испытать, - запинаясь, пробормотал я. - Простите.

     Ночью мы пытались разгадать загадки архива  и  засиделись  далеко  за
полночь. Ответа мы так и не нашли, потом Лорен пошел вместе со мной в  мой
дом.
     - Завтра утром за мной прилетает Лир, Бен. Я  провел  здесь  уже  две
недели и больше не могу ни одного дня. Боже, как  только  вспомню,  как  я
пренебрегал своими обязанностями с того времени, как мы начали раскопки!
     Мы остановились у входа в мой дом, и Лорен закурил сигару.
     - Что в этом месте заставляет нас всех действовать  так  странно,  а,
Бен? Ты тоже это чувствуешь? Странное чувство, - он заколебался, - чувство
судьбы.
     Я кивнул, и Лорен, подбодренный, продолжал:
     - Этот топор. Он что-то  с  тобой  сделал,  Бен.  Сегодня  в  течение
нескольких минут ты не был собою.
     - Знаю.
     - Ужасно хочется узнать содержание свитков,  Бен.  Нужно  начать  как
можно скорее.
     - Тут на десять лет работы, Ло. Тебе придется потерпеть.
     - Терпение не входит в мои добродетели, Бен. Вчера вечером я читал об
открытии могилы Тутанхамона. Карнарвон сделал возможным это  открытие,  но
он умер, даже не успев взглянуть на саркофаг покойного фараона.
     - Не будь слишком впечатлительным, Ло.
     - Ладно, - согласился Лорен. - Но не трать времени, Бен.
     - Раздобудь мне Гамильтона, - сказал я.  -  Без  него  мы  ничего  не
сможем сделать.
     - В пятницу я буду в Лондоне. Сам повидаюсь с ним.
     - Он старый чудак, с ним нелегко иметь дело, - предупредил я.
     Лорен улыбнулся. "Предоставь это мне. Теперь послушай, Бенджамин, мой
мальчик, если найдете здесь что-нибудь еще, дайте  мне  знать  немедленно,
понял? Я хочу быть здесь, когда это случится".
     - Что случится?
     - Не знаю... что-то. Что-то здесь есть, Бен. Я это чувствую.
     - Надеюсь, ты прав, Ло. - Он хлопнул меня по плечу и ушел в темноте к
своему дому.
     Пока мы работали в архиве,  поднимая  человеческие  останки  и  груды
оружия, на Дакоте прилетел отряд строителей, которые должны были соорудить
депозитарий  для  свитков.  Это  еще   один   большой   сборный   дом,   с
воздухонепроницаемыми дверьми и мощным аэрокондиционером, который позволял
поддерживать в помещении со свитками оптимальную температуру и  влажность.
Вокруг здания из  соображений  безопасности  была  протянута  изгородь  из
колючей   проволоки,   и   вообще   были   предусмотрены   все   возможные
предосторожности для сохранности свитков.
     Те же строители возвели еще с полдесятка домов  для  увеличивающегося
персонала, и первыми обитателями этих  домов  стали  высшие  чиновники  из
правительства Ботсваны. Правительственная депутация провела у нас два  дня
и улетела, удостоверившись, что интересы Ботсваны в находке  защищены,  но
сначала я взял с чиновников обещание хранить дело в  тайне.  Объявлять  об
открытии буду я сам.
     Мы начали снабжать ярлычками и  переносить  в  хранилище  кувшины.  С
величайшей тщательностью фиксировали - и  фотографически,  и  письменно  -
точное место каждого на полке. Казалось вероятным, что они располагаются в
хронологическом порядке, и такая фиксация  облегчит  в  дальнейшем  работу
переводчиков.
     В  понедельник  моим  планам  был  нанесен  сильнейший  удар  в  виде
лаконичного послания от Лорена.
     "С Гамильтоном не договорился. Предложи альтернативу".
     Я был разочарован,  рассержен  и  расстроен.  Разочарован,  поскольку
Гамильтон лучший специалист в мире, и его присутствие сразу придало бы вес
и  аутентичность  нашему  городу.  Расстроен,  потому  что,   по-видимому,
Гамильтон счел мои утверждения неверными, моя репутация сильно  пострадала
от яростных нападок моих критиков и научных противников. На Гамильтона они
явно  подействовали.  Он  не  хотел,  чтобы  его  связывали  с  моим  явно
мошенническим  открытием.  Наконец,  я  рассердился,  потому   что   отказ
Гамильтона принять участие в работе был прямым оскорблением.  Он  поставил
на  мне  знак  парии,  и  теперь  остальные  тоже  не  дадут  согласия  на
сотрудничество,  в  котором  я  отчаянно  нуждался.   Я   могу   оказаться
дискредитированным в самом начале.
     - Он не дал мне ни одного шанса, - протестовал я, обращаясь к  Салли.
- Даже не захотел меня выслушать.  Боже,  я  не  сознавал,  что  я  теперь
профессиональный прокаженный.  Даже  разговор  со  мной  может  уничтожить
репутацию.
     - Он тощий лысый  старый  козел!  -  согласилась  со  мной  Салли.  -
Развратный старый хлопатель по ягодицам и...
     - И самый большой авторитет в мире по древним рукописям, - с  горечью
сказал я. Ответа на это не было, и мы некоторое время сидели в молчании.
     Потом  Салли  прихорошилась.  "Ну  что  ж,  пошли  приведем  его!"  -
предложила она.
     - Он откажется даже встретиться с нами.
     - Со мной встретиться он не откажется, - заверила меня  Салли,  и  за
этими словами скрывалась какая-то нерассказанная история, отчего  ревность
пошла разлагающе гулять по моим венам. Салли работала с ним три года, и  я
мог утешиться только тем, что у нее  слишком  высокие  стандарты,  которые
исключают Элдриджа Гамильтона.

     Семьдесят два часа спустя я сидел у Белла и Харви в передней гостиной
с пинтой доброго английского горького пива и с  беспокойством  смотрел  на
автостоянку. От Оксфорда сюда всего десять минут езды, И Салли должна была
бы быть здесь уже давно.
     Я  устал,  был  раздражен  и  угнетен  после  ночного   перелета   из
Йоханнесбурга в Хитроу. Из аэропорта Салли позвонила Гамильтону.
     - Профессор Гамильтон, надеюсь, вы не рассердитесь на  меня  за  этот
звонок, - скромно начала она.
     - Салли Бенейтор, помните, я работала под вашим руководством в  1966.
Верно, Салли-Зеленые-Глаза. - И она кокетливо засмеялась.
     - Я пролетом в Англии. Всего на  день-два.  Я  так  одинока,  у  меня
ностальгия по тем чудесным дням.  -  В  тоне  ее  звучала  сотня  интимных
оттенков приглашения и обещания.
     - Ланч? Замечательно, профессор. Разрешите, я за вами заеду в машине.
Возьму напрокат. - Она торжествующе подняла вверх большой палец.
     - Белл и Харли? Конечно, помню. Как я могу забыть. - Она скорчила мне
гримасу. - С нетерпением ожидаю встречи.
     Серебряный ягуар скользнул на стоянку, и я увидел за рулем  Салли.  С
шарфом на волосах и со смехом на губах она совсем не  выглядела  девушкой,
которая провела четырнадцать часов  в  тесном  кресле  межконтинентального
реактивного самолета.
     Салли выскользнула из машины, сверкнув своими прекрасными  загорелыми
ногами, и пошла ко мне. Повиснув на  руке  Элдриджа  Гамильтона  и  весело
смеясь.
     Гамильтон - высокий, с обвисшими плечами человек лет  пятидесяти,  на
котором неряшливый твидовый костюм с кожаными нашивками на рукавах  висел,
как мешок. Нос у него с горбинкой, а лысина сверкает на солнце, как  будто
отполирована воском. В целом это, конечно, не  опасный  соперник,  но  его
маленькие глаза сверкали за стеклами очков в роговой оправе, губы отвисали
от желания, обнажая рот, полный плохих зубов, когда он смотрел на Салли, и
я обнаружил, что мне придется дорого платить за его услуги.
     Салли вела его к моему столику, и он был в шести футах от него, когда
узнал меня. Он замер, и я увидел, как он мигнул. Он сразу понял,  что  его
обманули, и на мгновение вся наша затея повисла в воздухе.  Он  легко  мог
развернуться и уйти.
     - Элдридж!  -  я  вскочил  на  ноги,  соблазнительно  воркуя.  -  Как
замечательно снова вас увидеть! - И пока он колебался, я  схватил  его  за
локоть и сжал его, как в тисках, обшитых бархатом. -  Я  заказал  для  вас
большую порцию джина Джилби с тоником, это ведь ваша отрава, не так ли?
     Прошло пять лет с нашей последней встречи, и  то,  что  я  помню  его
личные вкусы, слегка смягчило его. Он позволил Салли и мне усадить  его  в
кресло в приятном соседстве с джином. Пока мы с Салли обрушили на него все
наше объединенное  очарование,  он  хранил  подозрительное  молчание.  Так
продолжалось, пока он не  покончил  с  первой  порцией  джина.  Я  заказал
другую, и он начал  оттаивать,  а  на  середине  третьей  стал  игривым  и
разговорчивым.
     - Читали ответ Уилфрида Снелла на вашу книгу "Офир"  в  "Журнале"?  -
спросил он. Уилфрид Снелл - наиболее шумный и безжалостный из моих научных
противников. - Забавная статья, а? -  И  Элдридж  заржал,  как  назойливый
жеребец, и сжал одно из прекрасных бедер Салли.
     Я мирный человек, но в тот момент пришлось с усилием  напомнить  себе
об этом. Должно быть, выражение у  меня  стало  свирепым,  пальцами  одной
руки, как когтями, я сжал другую, борясь с искушением  потаскать  Элдриджа
по комнате за ноги.
     Салли выскользнула из  его  исследовательской  руки,  и  я  предложил
сдавленным голосом: "Давайте поедим".
     Последовала небольшая игра со стульями за обеденным  столом:  Элдридж
хотел оказаться на расстоянии руки от Салли, а я пытался этому помешать.
     Мы перехитрили его в коварной двойной  игре,  позволив  сесть,  после
того как он загнал Салли в угол рядом с собой, и тут я воскликнул: "Салли,
там сквозняк!" И, как пара балетных танцовщиков, мы поменялись местами.
     Теперь я смог расслабиться и уделить  фазану  внимание,  которого  он
заслуживал,  хотя  бургундское,  которое   предложил   заказать   Элдридж,
оказалось грубоватым.
     С характерным тактом Элдридж сам поднял тему, к которой мы собирались
приступить.
     -  Встретил  вашего  друга  недавно,  большой  яркий  парень,  помесь
натурщика и профессионального борца. Акцент как у австралийца. Рассказывал
мне небылицы о каких-то свитках, будто бы найденных вами  в  пещере  возле
Кейптауна. - И Элдридж опять заржал так мощно, что мгновенно прекратил все
остальные разговоры в ресторане. - Глупец предлагал мне чек. Я  знаю  этот
тип, ничего за душой, а хочет заставить меня поверить. На  нем  с  ног  до
головы всюду написало "мошенник".
     Мы   с   Салли   уставились   на   него,    пораженные    невероятной
проницательностью и точным проникновением в зарактер Лорена.
     - Конечно, я отправил его подальше, - оживленно продолжал  Элдридж  и
набил себе рот фазаном.
     - Вероятно,  вы  поступили  правильно,  -  пробормотал  я.  -  Ксати,
раскопки находятся в северной Ботсване, оттуда 1 500 миль до Кейптауна.
     - Да? -  спросил  Элдридж,  как  можно  вежливее  проявляя  полнейшее
отсутствие интереса, насколько это можно сделать со ртом, полным фазана  и
гнилых зубов.
     -  И  Лорен  Стервесант  в  списке  тридцати  богатейших  людей  мира
"Таймса", - добавила  Салли.  Элдридж  открыл  набитый  рот,  показав  нам
полупрожеванную грудку фазана.
     - Да, - подтвердил я. - Он финансирует мои раскопки. Потратил уже 200
000 долларов и никаких ограничений не делает.
     Элдридж повернул ко мне искаженное лицо. Такие меценаты  почти  столь
же редки, как единороги, и  Элдридж  неожиданно  понял,  что  находился  в
пределах досягаемости одного их них и дал ему  уйти.  Вся  самоуверенность
покинула профессора Гамильтона.
     Я попросил официантку убрать свою  тарелку.  Клянусь,  я  искренне  в
глубине  сердца  сочувствовал  Элдриджу,  открывая  портфель  и   доставая
цилиндический свиток, завернутый в защитныйбрезентовый футляр.
     - Завтра у меня свидание в Тель-Авиве с Рубеном Леви,  Элдридж.  -  Я
начал снимать чехол.
     - У нас 1 142 таких кожаных  свитка.  Следующие  несколько  лет  Руби
будет очень занят. Конечно, Лорен Стервесант сделает пожертвование  в  100
000  долларов  факультету  археологии   Тель-Авивского   университета   за
содействие,  и  я  не  удивлюсь,  если  факультету  будут  также  подарены
некоторые свитки.
     Элдридж проглотил своего фазана, будто это толченое стекло. Он  вытер
салфеткой пальцы и рот, прежде чем начать рассматривать свиток.
     - С южных травяных равнин, - шепотом прочел он, и я заметил,  что  он
переводит несколько по-другому, - получено 192  больших  слоновьих  клыка,
весом в 221 талант... - Голос  его  стих,  но  губы  двигались:  он  читал
дальше. Потом снова заговорил, и голос его дрожал от возбуждения.
     - Пунический язык, стиль  второго  столетия  до  рождества  Христова,
обратите внимание на лигатуру в середине М, это опускание буквы тоже  явно
свидетельствует  о  времени  до  первого  столетия.  Салли,  вы   заметили
архаическую перекладинку у А?
     -  У  нас  тысяча  таких  свитков,  сохранившихся  в  хронологическом
порядке,  Леви  чрезвычайно  возбужден,  -  прервал  я   эти   технические
подробности  своей  легкой  неправдой.  Леви  пока  даже  не  знает  о  их
существовании.
     - Леви, - фыркнул Элдридж, и  его  очки  гневно  сверкнули.  -  Леви!
Выведите его за пределы древнееврейского и египетского, и он как ребенок в
диком лесу! - Теперь он держал меня за руку.
     - Бен. Я настаиваю. Я категорически требую эту работу.
     - А как же критика Уилфридом Снеллом моих теорий? Вам она  опказалась
забавной, - теперь я держал его на крючке и мог позволить  себе  небольшое
нахальство. -  Неужели  вы  согласитесь  работать  с  человеком  с  такими
подозрительными взглядами?
     - Уилфрид Снелл, - энергично заявил Элдридж, - большой осел. Когда он
находил тысячу пунических свитков?
     - Официант, - позвал я, - принесите две большие порции коньяка.
     - Три порции, - сказала Салли.
     Мягкое тепло от  коньяка  разливалось  по  телу.  Я  слушал  излияния
Элдриджа, он требовал у  Салли  точных  сведений,  где,  когда  и  как  мы
обнаружили свитки. Я обнаружил, что он начинает  мне  нравиться.  Конечно,
зубы у него как пни в выгоревшем лесу, но я и сам не  образец  физического
совершенства. Правда также,  что  у  него  слабость  к  джину  и  красивым
девушкам, но здесь он отличается от меня только выбором напитка, а  кто  я
такой, чтобы утверждать, что Глен Грант лучше?
     Нет, решил я, несмотря на свои предубеждения, я смогу с ним работать,
конечно, пока он будет держать свои костлявые руки подальше от Салли.
     Элдридж прилетел через  неделю  после  нашего  возвращения  в  Лунный
гоород, и мы встречали его на полосе. Я опасался, что переход от  северной
зимы  к  нашему  лету  с  его  сорокаградусной  жарой  отразится  на   его
способностях. Но мне не нужно было беспокоиться. Он оказался одним из  тех
англичан, которые, нахлобучив тропический шлем, идут по полуденному солнцу
и даже не потеют. Багаж его состоял  из  одного-единственного  саквояжа  с
личными вещами и десятка больших ящиков с химикалиями и оборудованием.
     Я предоставил ему грантур А для знакомства с раскопками, стараясь без
всякого успеха вызвать интерес к городу и пещере.  Но  Элдридж  был  узким
специалистом, и больше его ничего не интересовало.
     - Да, - говорил он. - Интерсно. А где свитки? - Я думаю, даже тогда у
него сохранились сомнения, но я отвел его в архив, и  он  замурлыкал,  как
худой старый кот, двигаясь вдоль уставленных каменных полок.
     - Бен, - сказал он, - надо решить еще одну проблему. Статью о свитках
я напишу сам, договорились? - Мы странное племя, работаем не ради  золота,
но ради славы. Элдридж хотел быть уверенным в своей доле.
     - Договорились. - Мы обменялись рукопожатием.
     - Ну, тогда ничего мне не мешает сразу начать, - сказал он.
     - Конечно, ничего, - согласился я.

     Работа со свитками - скорее искусство, чем наука. Для каждого  свитка
приходилось  вырабатывать  свои  средства,  в   зависимости   от   степени
сохранности, качества кожи, состава чернил и  других  факторов.  В  момент
слабости Салли призналась мне, что не смогла бы выполнить эту работу,  для
нее требуется огромный опыт, которого у нее не было.
     Элдридж работал  как  средневековый  алхимик,  пропаривая,  смачивая,
брызгая и крася.  Его  кабинет  пропах  химикалиями  и  другими  странными
запахами, и пальцы у него и Салли всегда были  окрашены.  Салли  доложила,
что поглощенность работой снизила его животные инстинкты до уровня,  когда
он  лишь  изредка  делал  попытки  поинтересоваться  наиболее  выдающимися
частями ее тела.
     Каждый свиток расправляли,  оценивали  его  содержание,  и  начинался
подробный перевод. Один за другим перед  нами  раскрывались  бухгалтерские
книги городской торговли или приказы, отданные  Великим  Львом  и  советом
девяти семейств. Запись делали  безымянные  чиновники,  стиль  у  них  был
сжатый и экономный, без всякого полета воображения и ненужных описательных
строк. Абсолютно прагматичный взгляд, который соответствовал стилю  жизни,
реконструируемому по нашим находкам на раскопках. По вечерам мы  обсуждали
результаты.
     - Это типично для финикийцев, - соглашался Элдридж. - У них  не  было
интереса к пластическим искусствам, их  керамика  груба  и  однотипна.  По
моему мнению, их скульптура, вернее, то немногое, что от нее  сохранилось,
просто отвратительна.
     - Для искусства нужно богатство, свободное время  и  безопасность,  -
предположил я.
     - Верно, хорошие примеры - Рим и Греция. Карфаген, а  раньше  Финикия
были в слишком опасном положении, им  приходилось  постоянно  бороться  за
выживание. Торговцы  и  воины,  они  больше  интересовались  богатством  и
приобретениемвласти, чем роскошествами жизни.
     -  Не  нужно  углубляться  так  далеко,  современное  искусство  тоже
возникает у наций, обеспечивших себе безопасность и богатство.
     - А мы, белые африканцы, подобны карфагенянам  древности,  -  сказала
Салли,  -  когда  в  холмах  скрывается  золото,  никто  не   интересуется
картинами.
     Свитки подтверждали нашу теорию. Золото с Зимбао  и  Пунта,  слоновая
кость с южных травяных равнин или из лесов вдоль  большой  реки,  шкуры  и
сушеное мясо, соленая рыба с  озер,  вино  и  масло  из  расположенных  на
террасах садов Зенга, медь с холмов Тии, соль с  котловин  вдоль  западных
берегов озер, олово с места слияния двух рек, зерно в  корзинах  плетеного
камыша из срединного царства, солнечные камни  с  южной  реки  крокодилов,
железные слитки из шахт Салы  -  и  рабы,  тысячи  и  тысячи  человеческих
существ, с которыми обращались как с домашними животными.
     Отсчет времени в хрониках начинался с какого-то неизвестного  момента
в прошлом; мы полагали, что это дата основания  нашего  города,  и  каждая
новая запись начиналась с такой примерно даты: "год 168, месяц слона".  Их
этих записей мы сделали вывод о десятимесячном  годе,  состоявшем  из  365
дней.
     Как только была установлена природа свитков, я предложил Элдриджу  не
идти последовательно с начала к концу, а брать отдельные свитки выборочно,
чтобы попытаться установить историю города.
     Он  согласился  с  моим   мнением,   и   скоро   перед   нами   стала
разворачиваться картина обширной колонизации центральной  и  южной  Африки
воинственным и энергичным народом, с центром в городе Опет, которым правил
наследственный царь, Великий Лев, и олигархия из девяти  аристократических
семейств. Декреты совета  девяти  касались  огромного  множества  проблем,
начиная от мер, необходимых для расчистки каналов, ведущих в озеро,  чтобы
они не зарастали водорослями, до  выбора  вестников,  которых  посылали  к
богам Баалу и Астарте. Астарта  здесь,  казалось,  упоминалась  чаще,  чем
обычная  для  Карфагена  Танит.  Мы  полагали,  что   "вестники"   -   это
человеческие жертвоприношения.
     Мы обнаружили тщательно записанные семейные древа, основанные, как  и
у евреев, на генеалогии по женской линии. Каждый аристократ мог проследить
свое происхождения до самого основания города. Из хроник также  яствовало,
что религия составляла важную черту образа жизни и  была  распространенной
формой политеизма, с двумя главными мужским и женским божествами -  Баалом
и Астартой.
     Продвигаясь вперед во времени, мы обнаруживали новые  факторы,  новые
сложные обстоятельства занимали внимание правящего царя. Быстрое высыхание
озера Опет начало угрожать существованию города, и в 296 году Великий  Лев
послал 7 000 рабов в помощь тем, кто расчищал каналы, ведущие к  морю.  Он
также  отправил  тысячный  отряд  собственной  гвардии  под  командованием
боевого  командира  Рамуза  с  приказом  "двигаться  на  восток  навстречу
восходящему солнцу, не останавливаясь и не теряя решительности", пока  они
не доберутся до восточного моря и не найдут пути к  северным  землям,  чье
существование было доказано капитаном и навигатором Хаббакук Лалом.
     Год спустя Рамуз вернулся всего с семьюдесятью  солдатами,  остальные
погибли в земле чумных болот и гнилостных лихорадок. Однако он добрался до
восточного моря и там обнаружил город торговцев и мореплавателей, "смуглых
людей, бородатых, одетых  в  красивые  ткани  и  закрывающих  лбы  тем  же
материалом". Они приплыли  из-за  восточного  моря.  Рамуз  был  награжден
двадцатью  пальцами  золота  и  двадцатью  рабами.  Наши  люди  из   Опета
установили первый контакт с арабами, известными  им  под  именем  "дравы",
которые колонизировали берег Софала.
     Мы узнали об отчаянных поисках новых источников  рабов,  которые  вел
Великий Лев. Во все шахты были разосланы приказы о том,  чтобы  как  можно
дольше продлевалась жизнь рабов. Увеличились рационы мяса и зерна, повысив
стоимость  продукции,   но   увеличив   продолжительность   жизни   рабов.
Рабовладельцам предписывалось регулярно оплодотворять рабынь, прекратилась
практика пожалования поместий. Все дальше и дальше уходили  экспедиции  за
рабами, повсюду охотились за юе. По описанию этого желтокожего  народа  мы
догадались, что юе - предки готтентотов.
     Неожиданно Великий Лев получает радостное сообщение о  возвращении  с
севера экспедиции с пятьюста "дикими нубийцами, высокими  и  сильными",  и
руководитель этой экспедиции получает десять пальцев  золота.  Этот  успех
все более забывается на  протяжении  следующих  ста  лет,  когда  севернее
большой  реки  появляются  обширные   массы   черных   народов.   Началась
грандиозная миграция банту, и  теперь  Великий  Лев  озабочен  тем,  чтобы
преградить  путь  движущемуся  на  юг  потоку,  и  его  легионы  постоянно
патрулируют вдоль северных границ.
     Записи позволяли нам заглянуть в прошлое, но все они были лишь  сухим
перечислением фактов. Как нам не хватало  пунического  Плиния  или  Ливия,
чтобы вдохнуть жизнь в эти аккуратные перечисления накопленных богатств.
     Каждый факт ставил перед нами сотни неразрешимых  вопросов.  Наиболее
настоятельными из них были следующие: откуда пришли люди  Опета  и  когда?
Куда ушли и почему? Мы надеялись,  что  где-то  в  многочисленных  записях
скрываются ответы и на эти вопросы, а  тем  временем  занимались  поисками
ответа на другие, менее настоятельные.
     Сравнительно легко оказалось локализовать  местности,  упоминаемые  в
свитках. Зимбао и Пунт -  это  южные  и  северные  территории  современной
Родезии, большая река - Замбези,  озера  исчезли,  сады  Зенга,  очевидно,
сотни тысяч акров террас на холмах в районе Иньюнга в  восточной  Родезии,
холмы Тия - это богатая медью  местность  севернее  Синои;  шаг  за  шагом
мыустанавливали присутствие людей Опета почти во всех древних  поселениях,
в то же время  складывалась  картина  постоянно  накапливавшихся  огромных
сокровищ.  Хотя  часть  из  них  отсылалась  "за  пределы",  но  постоянно
упоминалось "десятая часть Великому Льву".
     Где хранились эти сокровища и что с  ними  стало?  Погибли  вместе  с
городом или по-прежнему лежат в какой-нибудь тайной кладовой,  вырубленной
в Кровавых холмах?
     Как упражнение для  развития  ума  я  попытался  примерно  определить
количество этих сокровищ. Предположив, что "палец золота" - это те похожие
на пальцы  слитки  драгоценного  металла,  которые  изредка  попадались  в
раскопках, я подсчитал общий приход золота за двадцать случайно  выбранных
лет, начиная с 345 и кончая 501 годом. И обнаружил, что предыдущие  оценки
были безнадежно неточны. Вместо  750  тонн  золота  общее  поступление  из
древних шахт не могло быть меньше 4 000 тонн, и десятая часть  была  долей
Великого Льва.
     Допустим, половина из этих 400  тонн  была  потрачена  на  содержание
армии, на строительство храмов и другие общественные работы, но оставалось
огромное количество - 200 тонн золота могло быть спрятано где-то в городе,
а двести тонн - это целое состояние в 80 000 000 фунтов.
     Когда в следующее появление Лорена на раскопках я  показал  ему  свои
расчеты, я увидел в его голубых глазах алчный блеск. Он взял у меня листок
с расчетами и, когда на следующее утро  садился  в  Лир,  чтобы  лететь  в
Йоханнесбург, заметил нейтральным тоном: "Знаешь, Бен, я бы  хотел,  чтобы
вы с Ралом больше времени занимались раскопками у подножия  холмов,  а  не
проводили все время в архиве".
     - А что нам искать, Ло? - Как будто я не знал.
     - Ну, эти парни в старину наловчились прятать свои пожитки. Это самый
таинственный народ в истории, а мы до сих пор не нашли их кладбище.
     - Значит, ты хочешь, чтобы мы стали грабителями могил, - улыбнулся я,
и он рассмеялся.
     - Конечно, Бен, если ты натолкнешься на сокровища, я не стану тебя за
это ненавидеть. В конце концов восемь больших М - неплохая добыча.
     Мы уже переместили 261 кувшин в  хранилище,  и  у  Элдриджа  и  Салли
хватало работы на следующие несколько месяцев, поэтому я  решил  исполнить
пожелание Лорена, прекратить  работу  в  архиве  и  предпринять  еще  одни
тщательные поиски на территории города. Мой  расчет  оказался  безупречен.
Рал находился всего в пяти футах от того места, где в темном  углу  стояли
небольшие кувшины, запечатанные изображением птицы солнца. Размером они  в
два раза меньше остальных и потому полностью скрывались за ними. Мы  и  не
включили их в первоначальный  подсчет.  Рал  постоянно  продвигался  в  их
строну, еще три дня - и он их обнаружил бы, но я снял его  с  этой  работы
для поисков в холмах.
     Стоял ноябрь, месяц, который мы в Африке называем "самоубийственным".
Солнце било как молот, земля стала наковальней, но мы,  несмотря  на  это,
работали в холмах. Отдыхали только два часа в  середине  дня,  когда  жара
становилась  смертельной  и  зеленые  прохладные  воды   бассейна   манили
неудержимо.
     Мы представляли себе теперь  хитрости  и  уловки  древних  обитателей
Опета. На собственном горьком опыте узнав, как  они  могут  скрывать  свои
следы и как искусно их каменщики прячут соединения плит, я вернулся к  тем
местам, которые мы уже обследовали. Использовал собственные уловки,  чтобы
перехитрить древних. Мы с Ралом перефотографировали каждый дюйм пещеры, но
на этот раз на чувствительную к инфракрасному излучению пленку. Но  больше
не нашли скрытых проходов.
     Оттуда мы  перешли  наружу.  Каждый  день  я  намечал  трехсотфутовый
участок, и мы тщательно прочесывали его. Не удовлетворяясь просмотром,  мы
все прощупывали. Отыскивали путь, как слепцы.
     Каждый день сопровождался происшествиями,  меня  преследовала  черная
гадюка - восемь футов раздражительности и неожиданной смерти,  с  глазами,
как стеклянные бусины, и мелькающим черным языком;  она  возмутилась  тем,
что я прощупываю углубление,  которое  было  ее  домом  и  крепостью.  Рал
поразился тому, какую скорость  я  развил  на  пересеченной  местности,  и
предложил, чтобы я перешел в профессионалы.
     Через неделю я мог вернуть его насмешки, заметив, что двадцать  диких
пчел очень усовершенствовали его  внешность.  Лицо  его  стало  похоже  на
волосатую тыкву, а глаза превратились в щелочки в воспаленной плоти.  Пять
дней бедный Рал был для меня бесполезен.
     Прошел ноябрь, и в середине декабря случился небольшой дождь, что для
этой части Африки вполне нормально. Он около часа сбрызгивал  пыль,  и  на
этом сезон дождей кончился. Я предположил,  что  в  древности  озеро  Опет
вызывало более регулярные и сильные дожди в этом районе.  Открытая  водная
поверхность  способствует  дождю  и  испарением,  и  охлаждением  воздуха,
благодаря чему и происходит выпадение осадков.
     Мы с Ралом работали без видимых  результатов,  но  это  не  уменьшало
нашей решимости и энтузиазма. Несмотря  на  дни  утомительной  работы  под
убийственным солнцем,  большую  часть  вечеров  мы  проводили  над  картой
фундаментов города. Путем  догадок,  дедукции  и  исключений  мы  пытались
определить, где древние разместили свое кладбище. К этому времени я  очень
привязался к Ралу Дэвидсону и видел в этом  рослом  нескладном  неутомимом
юноше одного из будущих гигантов  нашей  профессии.  Как  только  раскопки
закончатся, его ждет постоянная должность в нашем Институте, я  позабочусь
об этом.
     В противоположность нашему отсутствию результатов, Элдридж Гамильтон,
с помощью Салли и Лесли, пожинал богатый урожай свитков.  Каждый  вечер  я
около часа проводил в прохладном хранилище  вместе  с  ними,  рассматривая
результаты дня. Постоянно увеличивалась  стопка  отпечатанных  листов,  их
поля густо покрывали примечания и записи,  сделанные  неаккуратным  мелким
почерком Элдриджа.
     Пришло Рождество, и мы сидели  под  луной,  большой,  как  серебряный
гонг,  и  обменивались  подарками  и  поздравлениями.  Я  спел  им  "Белое
Рождество" в стиле Бинга Кросби, хотя  даже  ночью  температура  достигала
двадцати пяти градусов.  Потом  мы  с  Элдриджем  дуэтом  исполнили  "Звон
колоколов". Элдридж позабыл слова, все, кроме звона.  Великий  звонарь  он
был, наш Элдридж, особенно после десяти больших порций джина. Он  все  еще
весело звонил, когда мы с Ралом оттащили его в постель.
     В  начале  нового  года  у  нас  случилось  то,  что  можно   назвать
королевским визитом. Хилари Стервесант наконец убедила Лорена показать  ей
раскопки. Нам пришлось неделю  готовиться  к  приему  всей  семьи.  Хилари
должна была  привезти  с  собой  старших  детей,  и  я  был  вне  себя  от
перспективы получить всех своих любимых женщин в  Лунном  городе.  Оставив
Рала заниматься поисками в холмах, я  занялся  организацией,  подготовкой,
проверкой, поисками в наших запасах кока-колы и шоколада. Это  необходимые
условия для того, чтобы Бобби Стервесант могла примириться с жизнью.
     Они прибыли как раз вовремя для ланча из  холодного  мяса  и  салата,
который я готовил лично, и немедленно положение  стало  ухудшаться.  Салли
Бенейтор к ланчу не явилась, она прислала записку, что у нее болит  голова
и она будет лежать  дома.  Однако  я  заметил,  как  она  с  полотенцем  и
купальным костюмом направилась к изумрудному бассейну.
     Элдридж Гамильтон и Лорен  Стервесант  бросили  друг  на  друга  один
взгляд и тут же вспомнили свою последнюю встречу. Они вели себя враждебно,
как пара оленей-самцов в период случки. Я вспомнил, как Элдридж хвастался,
что он  отшил  Лорена.  Они  тут  же  стали  обмениваться  оскорбительными
замечаниями, я изо всех сил старался предотвратить драку, и когда  Элдридж
заговорил о людях, у которых "больше денег,  чем  достоинства  и  здравого
смысла", я подумал, что потеряю своего специалиста по древним рукописям.
     И как будто этого  недостаточно,  стало  ясно,  что  Лорен  и  Хилари
находятся в состоянии семейной  ссоры,  что  делало  для  них  невозможным
обращаться друг к  другу  непосредственно.  Вся  коммуникация  совершалась
через  посредство  Бобби  Стервесант  и   предварялась   ремарками   типа:
"Пожалуйста, скажи маме..." или "Если твой папа хочет..."
     Хилари за едой не снимала темных очков,  и  я  решил,  что  ее  глаза
сохраняют следы недавнего плача. Она молчала и держалась  отчужденно,  так
же вели себя Рал и Лесли. Их охватило смущение в присутствии Стервесантов,
и  когда  Элдридж  и  Лорен  заключили   дымящееся   перемирие,   говорить
приходилось только нам двоим: мне и Бобби Стервесант.
     Бобби тут  же  воспользовалась  временным  отсутствием  родительского
присмотра, чтобы стать совершенно невыносимой маленькой ведьмой. Все время
она либо бесстыдно кокетничала, либо дерзила  матери.  Я  с  удовольствием
разложил бы ее на коленях и высек.
     Сразу после бесконечной еды Элдридж удалился в свое храниище,  Рал  и
Лесли извинились и сбежали. Лорен попросил у меня ключи от лендровера, и я
видел, как он, прихватив с собой дробовик, уехал на север, оставив  Хилари
и детей мне. Я повел Хилари в музей нашего города, и скоро она забыла свои
несчастья, очарованная нашей выставкой.
     Я тщательно очистил и отполировал большой боевой  топор.  Он  блестел
серебром,  золотом  и  слоновой  костью,  и  мы  восхитились   мастерством
изготовившего его оружейника, прежде  чем  перейти  в  хранилище  свитков.
Салли была слишком занята, чтобы разговаривать с нами. Когда мы вошли, она
даже не подняла головы, но Хилари обратила свои мягкие  чары  на  Элдриджа
Гамильтона, и он не смог устоять. Когда  мы  час  спустя  ушли  оттуда,  у
Хилари был еще один преданный поклонник.
     Потом мы пошли в пещеру и сидели у изумрудного  бассейна,  пока  дети
плескались и визжали в прохладной зеленой воде. Мы  говорили,  как  старые
добрые друзья,  но  прошло  довольно  много  времени,  прежде  чем  Хилари
решилась упомянуть то, что ее тревожило.
     - Бен, вы не заметили в  нем  отличий?  -  Старый  вопрос  несчастных
женщин, и я дал тоже старый уклончивый ответ:
     - Он так много работает, Хил. - И она за него ухватилась.
     - Да, он целые месяцы занимается этим проектом с отелями. Строит цепь
роскошных туристических отелей  на  островах  Индийского  океана,  Коморы,
Сейшелы, Мадагаскар - целых десять отелей. Он истощает себя.
     Когда мы уже в полутьме возвращались к домам, она неожиданно сказала:
"Бен, может, у него есть другая женщина?"
     Я удивился. "Боже, Хил. Что вас заставляет так думать?"
     - Не знаю. Вероятно, ничего. Просто... - она замолкла и вздохнула.
     - Где он найдет лучше, чем сейчас? - негромко спросил я, и она  взяла
меня за руку и пожала.
     - Мой дорогой Бен. Что бы я делала без вас?
     Когда я пошел к Бобби, чтобы поцеловать ее на ночь, я сказал,  что  я
думаю о ее поведении за  ланчем,  она  немного  посопела  и  сказала,  что
извиняется. Мы поцеловались, обнялись и решили, что по-прежнему любим друг
друга. Она уснула, прежде чем я успел выключить  свет,  и  я  с  ужасом  в
сердце отправился в гостиную для повторения кошмаров ланча.
     На пороге я удивленно замигал. Лорен, Элдридж  и  Салли  оживленно  и
дружески разговаривали над текстами перевода,  а  Рал  и  Лесли  не  менее
оживленно обсуждали с Хилари планы своего брака. Преобразование  волшебное
и удивительное. Я с облегчением направился к бутылке Глен  Грант  и  налил
себе средней величины порцию.
     - Мне тоже одну, - ко мне подошла Салли. Никаких  признаков  головной
боли. Рот - резкая лихорадочная  полоска  яркой  помады,  шелковое  платье
оставляет обнаженными загорелую спину и плечи. Волосы высоко причесаны.  Я
подумал, что редко видел ее такой красивой.
     Я  налил  ей,  и  мы   присоединились   к   обсуждению   текстов.   В
противоположность  своему  прежнему  настроению   Лорен   был   совершенно
очарователен, и даже Элдридж не устоял перед ним.
     -  Профессор  Гамильтон  проделал   великолепную   работу,   Бен,   -
приветствовал меня Лорен.  -  Поздравляю  тебя:  ты  прекрасно  подбираешь
коллег. - Элдридж скромно прихорашивался.
     - Но есть дело, которое нельзя откладывать дальше, Бен,  -  продолжал
Лорен. - Скоро придется оповещать об открытии. Мы не можем больше  держать
его в тайне.
     - Знаю, - согласился я.
     - Ты уже думал об этом?
     - Ну, раз уж зашел разговор... - я  колебался.  Не  хотелось  вводить
Лорена в расходы. - Я подумывал о чем-нибудь значительном.
     - Да - подбодрил меня Лорен.
     - Ну, может, Королевское Географическое общество проведет специальный
симпозиум,  посвященный  древней  истории  Африки.  Элдридж  член   совета
Общества, я уверен, он смог бы договориться.
     Мы взглянули на него, и он кивнул.
     - Если бы Стервесант Интернациональ оплатила бы  расходы  участников,
их перелет в Лондон и проживание там или хотя бы часть расходов...
     Лорен откинул голову и искренне рассмеялся. "Ах ты хитрый сукин  сын!
Я тебя насквозь вижу. Соберешь вместе  всех  своих  критиков  и  врагов  в
священных пределах КГО  и  сыграешь  роль  Аль  Капоне  в  археологическую
Варфолмееву ночь. Не так ли?
     - Ну, - сказал я, широко улыбнулся и кивнул. - Примерно так, Ло.
     - Мне это нравится. - Салли с радостью захлопала в ладоши.  -  Сейчас
составим список приглашенных.
     - Все сделаем наилучшим образом, -  пообещал  Лорен.  -  Все  полетят
первым классом, поселим  их  в  Дорчестере.  Напоим  шампанским,  а  потом
выпустим на них Бена и Элдриджа, как стаю хищных волков. - Он  уже  уловил
суть дела и повернулся к Элдриджу.
     - Сколько времени потребуется на организацию?
     - Придется получить одобрение Совета. Представим  повестку  дня,  но,
разумеется, если  вы  согласитесь  оплатить  расходы,  организовать  будет
гораздо легче. Я поговорю с несколькими членами  Совета.  -  Элдридж  тоже
наслаждался.  Есть  какое-то  извращенное   удовольствие   в   участии   в
профессиональном убийстве врага. - Думаю, мы  сможем  все  организовать  к
апрелю.
     - Первое апреля, - предложил я.
     - Замечательно, - засмеялся Лорен.
     - Обязательно должен присутствовать Уилфрид Снелл, - попросила Салли.
     - Он первый в списке, - заверил я ее.
     - И этот противный маленький Роджерс.
     - И Де Валлос.
     Мы все еще смеялись и планировали,  садясь  за  обед:  тушеный  дикий
фазан под огненным соусом кэрри. По сравнению с ним душная ночь показалась
прохладной.  Стояли  кувшины  с  холодным  пивом,  и  ужин  превратился  в
праздник. Мы продолжали радоваться  предстоящему  унижению  наших  научных
врагов и в подробностях обсуждали его, когда Салли неожиданно  повернулась
к Хилари, молча сидевшей рядом со мной.
     - Вы должны нас простить, миссис Стервесант. Для вас это должно  быть
ужасно скучно. Вероятно, вы ни слова не понимаете. -  Голос  Салли  звучал
сладко и утешительно. Я удивился не меньше  Хилари:  я  достаточно  владел
тайным женским языком, чтобы понять, что это открытое объявление войны.  Я
надеялся, что ошибаюсь, но пять минут спустя Салли напала вновь.
     - Наверно, жара и примитивные условия утомили вас, миссис Стервесант.
Вы совсем к другому привыкли на своей теннисной площадке.
     Из ее тона следовало, что теннис - это  приятное  времяпрепровождение
испорченной и легкомысленной общественной бабочки. Но на этот  раз  Хилари
была готова, и с ангельским лицом и тоном еще более сладким, чем у  Салли,
она бросилась в контратаку.
     - Да, я уверена, что эти условия опасны для здоровья,  особенно  если
проводишь тут много времени, доктор Бенейтор. Солнце может сыграть  дурную
шутку  с  кожей.  И  после  вашей  головной  боли  вы  все  еще   кажетесь
осунувшейся. Мы все очень беспокоимся о вас. Надеюсь, сейчас вам лучше.
     Салли  обнаружила,  что,  несмотря  на  всю  свою  мягкость,   Хилари
достойный противник. Она сменила  направление  атаки.  Обратила  все  свое
внимание на Лорена, весело смеялась каждому его слову и не сводила взгляда
с его лица. Хилари перед лицом такой тактики оказалась бессильна. Кажется,
я один понимал, что ведется поединок, и молча сидел, стараясь  понять  его
значение, пока Хилари не заиграла трубный сигнал.
     -  Лорен,  дорогой,  день  был  такой  насыщенный,  возбуждающий.  Не
проводишь ли меня в постель?
     Она вышла в сопровождении Лорена, и я вынужден был  признать,  что  с
Салли обошлись так, как она того заслуживала.

     Я проснулся от ощущения, что кто-то есть в моей спальне, и  внутренне
напрягся. Слегка повернув голову украдкой, я посмотрел  в  сторону  двери.
Она была открыта. Снаружи светила яркая луна. В двери стояла Салли.
     На ней была прозрачная ночная рубашка, которая не скрывала прекрасных
очертаний нагого тела, освещенного серебряным лунным светом. Длинные ноги,
женственные бедра, живот и выпуклость грудей, длинная газелья шея с изящно
наклоненной головой.
     - Бен? - негромко сказала она.
     - Да. - Я сел, и она быстро подошла ко мне. - Что, Сал?
     В ответ она поцеловала меня в рот. Я был совешенно ошарашен, застыл в
ее объятиях, и она  прижалась  ко  мне  щекой.  Тихим  порывистым  голосом
прошептала: "Люби меня, Бен".
     Что-то  в  этом  было  неправильное,  отчаянно  неправильное.  Я   не
чувствовал просыпающегося желания, только теплое сочувствие.
     - Но почему, Сал? - спросил я. - Почему именно сейчас?
     - Потому что мне это нужно, Бен.
     - Нет, Салли. Не думаю, что это так. Это самое последнее в мире,  что
тебе нужно.
     Неожиданно она заплакала, задрожала от рыданий. Плакала  долго,  и  я
держал ее. Когда она успокоилась, я положил ее на подушку и укрыл одеялом.
     - Я шлюха, правда, Бен? - прошептала она и  уснула.  Я  не  спал  всю
ночь, глядя на нее. Я думаю, я знал тогда, что происходит, только не хотел
себе признаваться.
     За завтраком Лорен  неожиданно  объявил,  что  вся  семья  немедленно
возвращается  в  Йоханнесбург,  а  не  остается  еще  на  один  день,  как
первоначально планировалось. Мне было трудно скрыть свое разочарование,  и
как только мы остались наедине, я спросил у Лорена о причине. Но  он  лишь
взглянул на небо и покорно пожал плечами.
     - Ты  счастлив,  Бен,  что  никогда  не  женился.  Клянусь  Господом,
женщины!
     На неделю жизнь в Лунном городе снова вернулась к  прежней  спокойной
норме, мы с Ралом  продолжали  свои  поиски  могил  древних,  а  остальные
усиленно занимались свитками. И вот, когда мы с  Ралом  в  жаркий  полдень
сидели в скудной тени верблюжьей  колючки,  прямо  у  моих  ног  из  травы
появилась маленькая эльфья фигура.
     - Птица Солнца, - негромко сказал Ксаи, - я  много  дней  шел,  чтобы
увидеть солнечный блеск твоего присутствия.  -  Он  отдал  мне  прекрасный
комплимент, и сердце мое устремилось к нему.
     - Рал, - сказал я, - дай мне твой кисет, пожалуйста.
     Весь полдень мы просидели  под  верблюжьей  колючкой  и  проговорили.
Беседа с  первобытными  африканцами  -  это  разновидность  искусства,  со
сложным ритуалом вопросов и ответов, и прошло немало времени,  прежде  чем
Ксаи добрался до темы, обсудить которую он пришел.
     - Помнит ли Птица Солнца Воду-В-Скалах, где мы убили слона?
     Птица Солнца хорошо ее помнит.
     - Помнит ли Птица Солнца маленькие отверстия, которые сделали в скале
белые духи?
     Птица Солнца их никогда не забудет.
     - Эти отверстия доставили Птице  Солнца  и  большому  золотому  много
радости, правда?
     Действительно.
     - С того  самого  дня  я  новыми  глазами  смотрел  на  землю,  когда
охотился.  Хочет  ли  Птица  Солнца  посетить  еще  одно  место  с  такими
отверстиями?
     Хочу ли я!
     - Я тебя туда отведу, - пообещал Ксаи.
     - А я дам тебе столько табака, сколько ты сможешь унести,  -  в  свою
очередь пообещал я, и мы радостно посмотрели друг на друга.
     - Далеко ли это место? - спросил я, и  он  начал  объяснять.  Оно  за
"большой проволокой", сказал он.  Это  трехсотмильная  проволочная  ограда
вдоль родезийской границы, через которую пропущен ток; она предназначалась
для контроля за  передвижениями  диких  животных  и  как  предосторожность
против  распространения   эпидемий.   Придется   получать   разрешение   у
родезийцев, и когда Ксаи продолжал описывать место, которое,  по-видимому,
находится на самой границе с Замбией у реки Забези, я понял, что  придется
обратиться к Лорену за  организацией  экспедиции.  Это  рядом  с  районами
активной террористической деятельности.
     Ксаи отказался сопровождать меня в лагерь,  полный  его  традиционных
врагов - банту. Мы договорились встретиться под верблюжьей колючкой  через
три дня, когда Ксаи завершит очередной обход своих ловушек.
     В тот же вечер мне повезло: я связался с только  что  вернувшимся  из
Мадагаскара Лореном.
     - Что случилось, Бен? - голос его перекрывал атмосферные помехи.
     - Ничего, Ло. Наш  маленький  друг  бушмен  нашел  еще  одну  древнюю
золотую шахту. Он хочет отвести меня к ней.
     - Прекрасно, Бен. Слоновья шахта уже дает  продукцию,  и  перспективы
очень хорошие.
     - Есть одна проблема, Ло. Это в Родезии, в закрытых районах.
     - Никаких проблем. Я  это  улажу.  -  На  следующий  вечер  он  снова
разговаривал со мной.
     -  Договорились  на  следующий  понедельник.  Нас   встретит   эскорт
родезийской полиции у пограничных ворот Панда Матенга.
     - Нас? - переспросил я.
     - Украду пару дней, Бен. Просто не могу отказаться.  Возьми  с  собой
бушмена, отправляйтесь в лендровере к Панда Матенга. Я прилечу из Булавайо
на вертолете. Там встретимся. В понедельник утром.

     Командир полицейского эскорта оказался одним из тех  рослых,  похожих
на мальчишек  молодых  родезийцев  с  безупречными  манерами  и  спокойной
уверенностью  профессионала,  которых  я  считаю  наиболее  надежными.  Он
помощник иснпектора полиции, с ним сержант аскари и пять констеблей.  Ранг
командира и состав эскорта дали мне представление о том уровне, на котором
Лорен провел переговоры о сотрудничестве.
     У нас были два  лендровера,  на  кузовах  обоих  смонтированы  легкие
пулеметы, да и остальное вооружение отряда производило впечатление, чего и
следовало ожидать на границах страны, подвергающейся непрерывным  нападкам
террористов.
     - Доктор Кейзин.  -  Инспектор  отдал  мне  честь,  и  мы  обменялись
рукопожатием. -  Меня  зовут  Макдональд,  Алистер  Макдональд.  Позвольте
представить моих людей.
     Все они матабеле. Рослые лунолицые отпрыски  потомков  Чаки,  которых
150 лет назад увел генерал-изменник Мзиликази. Все в маскировочнх мундирах
с мягкими шляпами, они вытянулись, когда Макдональд провел  меня  мимо  их
строя.
     - Это сержант Ндабука. - Я заговорил с ними на беглом синдебеле, и их
строгое военное выражение сменилось широкими ослепительными улыбками.
     Ксаи чувствовал себя в их обществе очень неуверенно. Он  не  отставал
от меня ни на шаг, как щенок.
     - А знаете, доктор, до сих пор действует  приказ,  изданный  полицией
Британской  Южной  Африки,  он  до  сих  пор  не  отменен,  -  сказал  мне
Макдональд, с интересом разглядывая Ксаи. - Согласно этому приказу  любого
бушмена следует  расстреливать  на  месте.  Это  первый,  какого  я  вижу.
Бедняги!
     - Да. - Я слышал об  этом  приказе,  который  сейчас,  конечно,  лишь
забавен, но передает отношение, существовавшее в прошлом столетии. Времени
больших охот на бушменов, когда сотни всадников собирались  вместе,  чтобы
загонять  и  убивать  бедных  маленьких  эльфов,  как  будто  они  опасные
животные.
     И белые, и черные безжалостно уничтожали их. Совершалось бесчисленное
количество жестокостей. Стреляли, кололи копьями -  и  еще  хуже.  В  1869
король Кхама пригласил целое племя на праздник  примирения,  и  когда  они
сидели за его столом, отложив оружие, воины  короля  схватили  их.  Король
лично наблюдал за  пытками.  Последний  бушмен  умер  на  четвертый  день.
Неудивительно, что Ксаи  не  отходил  от  меня  и  испуганными  китайскими
глазами смотрел на этих гигантских незнакомцев.
     Я объяснил Макдональду приблизительное  местонахождение  нашей  цели,
указав на карте с той  точностью,  с  какой  позволяло  описание  Ксаи,  и
инспектор нахмурился. Он снял чешуйку обгоревшей кожи с носа,  прежде  чем
ответить.
     - Не очень хороший район, доктор. - И отправился поговорить со своими
людьми.
     Лишь в полдень из-за  верхушек  деревьев  с  юго-востока  появился  с
рокотом вертолет. Лорен выпрыгнул из кабины, таща за собой сумку.
     - Прости за опоздание, Бен.  Пришлось  ждать  телефонного  звонка  из
Нью-Йорка.
     Подошел Макдональд и коснулся своего шлема.
     -  Добрый  день,  сэр.  -  Отношение   его   было   почтительным.   -
Премьер-министр просил передать привет, мистер Стервесант. Я  полностью  в
вашем распоряжении.
     Мы оставили дорогу,  не  доезжая  до  сельскохозяйственной  местности
вблизи Тете, и повернули  на  север  к  Замбези.  Макдональд  находился  в
переднем лендровере с шофером и пулеметчиком. Мы ехали в центре, Лорен вел
машину, а еще один полицейский с ружьем сидел на пассажирском сидении.  Мы
с Ксаи сзади. Второй полицейский лендровер под командой  сержанта  Ндабука
замыкал колонну.
     Мили медленно уходили назад, колонна пробиралась в лесу  из  деревьев
мопана и поднималась на невысокие гранитные холмы. Как только мы  начинали
колебаться в выборе направления, Ксаи  показывал  рукой,  и  мы  двигались
дальше, подпрыгивая  и  раскачиваясь  на  неровной  местности  или  плавно
двигаясь на полянах, поросших коричневой травой. Я понял, что  Ксаи  ведет
нас по слоновьей тропе, пробитой большими мигрирующими хивотными к убежищу
- заповеднику Вэнки на юге. Опытные  следопыты  и  путешественники,  слоны
выбирают наиболее удобный маршрут. Подъем всегда некрутой,  проходы  через
холмы невысокие, реки текут медленно в пологих берегах.
     Мы  остановились  у  одной  из  таких  рек.  Русло  высохло,  забитое
полированными черными булыжниками, сверкавшими на  солнце,  как  рептилии.
Виднелись полоски сахарно-белого песка, островки высоких тростников и лужи
вязкой зеленой воды, над которыми свисали ветви хинных деревьев.
     Мы сидели на камнях и наблюдали за колонией  желтых  ткачей,  которые
щебетали и возились вокруг своих гнезд, сплетенных изтравы и  свисавших  с
ветвей деревьев.
     Лорен дал Ксаи сигару, и пока  мы  разговаривали,  глаза  бушмена  не
отрывались от наших лиц, как глаза верного пса. Разговор был  прерывистый,
мы без всякой последовательности  перескакивали  с  темы  на  тему.  Лорен
рассказывал о своем проекте с отелями на островах. Он  был  уверен  в  его
успехе.
     - Один из моих хороших замыслов, Бен. - И когда я  подумал  о  других
его замыслах: скотоводческие ранчо, алмазные, золотые, хромовые  и  медные
шахты, - я понял, какой он должен быть большой.
     Я слегка коснулся его отношений с Хилари.
     - Боже мой, Бен. Если бы только они понимали, что со свидетельством о
браке не становятся  твоим  собственником!  -  Были  три  других,  которые
постигли это на своем горьком опыте, и я надеялся, что  Хилари  не  станет
четвертой.
     Было уже почти темно, когда Макдональд спустился с берега.
     - Простите, мистер Стервесант.  Могу  я  попросить  вас  подняться  в
периметр. Я не хочу рисковать без необходимости. - Лорен загасил сигару, и
мы встали.
     - Когда-то человек мог поступать здесь, как хотел. Времена  меняются,
Бен.
     Когда мы вошли в лагерь, на низком заслоненном со сторон  огне  кипел
кофе, и пока мы  пили  его  из  дымящихся  чашек,  я  увидел,  какие  меры
предосторожности принял Макдональд, и понял, что его  компетентность  была
не просто внешней. Он закончил обход постов и присел к нам.
     - Я должен был бы попросить  вас  подняться  раньше.  Умеете  ли  вы,
джентльмены,  обращаться  с  нашими  ружьями  и  пулеметом   шестидесятого
калибра? - Мы с Лореном сказали, что умеем.
     - Хорошо. - Макдональд посмотрел на север. - Чем ближе к границе, тем
более вероятна стычка. В последнее время  деятельность  террористов  очень
оживилась. Что-то там готвится.
     Он налил себе чашку кофе, отхлебнул, потом спросил:
     - Ну, джентльмены, каковы ваши планы на завтра? Далеко ли мы от цели?
     Я взглянул на Ксаи. "Далеко ли до отверстий в скале, брат мой?"
     - Мы будем там до того, как солнце станет так, - и одной тонкой рукой
он указал на луну, - моя семья там у источника в скале. Сначала мы  пойдем
к ним, потому что они давно меня ждут.
     Я смотрел на него, впервые осознав силу дружбы Ксаи. Потом повернулся
к Лорену. "Понимаешь, Ло, этот маленький дьявол проделал пешком 150  миль,
чтобы сообщить нам приятную новость!"
     - Как это?
     - Как только он нашел старые разработки, тут же оставил семью и пошел
искать меня.
     Ночью Ксаи спал между  Лореном  и  мной.  Он  по-прежнему  совсем  не
доверял рослым полицейским матабеле.
     В  одиннадцать  утра  мы  увидели  в  небе  на  севере  стервятников.
Макдональд остановил колонну и подошел к нашей машине.
     - Что-то впереди. Вероятно, добыча льва, но лучше не рисковать.
     Ксаи  выскользнул  из  сидения  и  взобрался  на  крышу   лендровера.
Несколько минут он смотрел на далеких птиц, потом спустился.
     - Моя семья убила большого зверя. Может,  даже  буйвола,  потому  что
птицы над нашим лагерем. Бояться нечего. Надо идти вперед.
     Я перевел это Макдональду, и он кивнул.
     - Хорошо, доктор. Но мы все равно будем осторожны.
     Бушмены соорудили пять грубых шалашей  у  дыры  с  грязной  и  мутной
водой. Просто согнули  внутрь  несколько  побегов,  создавая  раму,  потом
накрыли их листями и травой. Мы подъехали к лагерю.  Ни  дыма,  ни  следов
маленьких желтых людей. Ксаи выглядел удивленным, он бросал быстрые птичьи
взгляды на густые кусты и что-то негромко высвистывал. Стервятники  сидели
на деревьях вокруг лагеря, и когда мы приблизись, среди  шалашей  началось
какое-то смятение,  двадцать  или  тридцать  больших  отвратительных  птиц
поднялись оттуда в воздух.
     Ксаи испустил негромкий жалобный вопль. Я не  понял,  что  случилось,
мне просто показалось странным, что стервятники кормятся рядом с шалашами,
но Ксаи догадался. Он начал медленно раскачиваться, схватившись за грудь и
продолжая выть.
     Макдональд остановил лендровер и выбрался. Он склонился над чем-то  в
траве, потом выпрямился и выкрикнул  приказ.  Полицейские  выскакивали  из
машин и рассосредоточились, держа оружие  наготове.  Лорен  остановил  наш
Лендровер, и мы пошли туда, где среди хижин стоял Макдональд. Ксаи остался
на заднем сидении, он продолжал раскачиваться и выть.
     Для банту бушменки предмет особой похоти.  Не  знаю,  почему,  может,
из-за их золотой кожи или крошечных кукольных тел. Они изнасиловали женщин
Ксаи, всех, даже маленьких девочек.  Потом  изрубили  штыками  и  оставили
лежать в патетически уязвимой позе любви. Гала и  двоих  остальных  мужчин
застрелили. Залпы автоматного огня  разорвали  их  тела,  так  что  сквозь
изуродованные тела торчали обломки костей. Кровь засохла темными  полосами
и лужицами. Повсюду вились мухи, большие зеленые металлические  мухи,  они
жужжали, как пчелы, и садились мне на губы и глаза. Я гневно  отгонял  их.
Птицы уже пировали на телах, и это было ужасное зрелище, эти птицы.
     - Боже, - сказал Лорен, - о Боже. Почему? Почему они это сделали?
     - Это их стиль, - ответил Макдональд.  -  Фрелимо,  Мау-Мау,  они  со
своими расправляются особенно жестоко.
     - Но почему? - повторил Лорен.
     - У них оружие.  Это  легче,  чем  нападать  на  белых  ранчеров  или
полицейских. - Двое полицейских принесли с одного из  ленроверов  брезент.
Она начали заворачивать тела. Я прошел к  нашей  машине  и  прислонился  к
дверце. Неожиданно меня затошнило, во рту стало  нестерпимо  горько,  меня
вырвало.
     Закончив, я вытер рот рукавом и увидел, что  Ксаи  смотрит  на  меня.
Теперь это человек, лишенный всего, кроме жизни. В его темных глазах  была
такая боль, такое горе искривило его губы, что  я  почувствовал,  как  мое
сердце разбивается.
     - Давай посмотрим, кто это сделал, Птица Солнца,  -  прошептал  он  и
повел меня по короткой траве вокруг  лагеря.  Он  действовал  быстро,  как
охотничья собака.
     На  песчаной  почве  повсюду  валялись  яркие  медные  гильзы.  Плохо
изготовленные, покрытые китайскими иероглифами, их было сотни. Стреляли  с
детским  удовольствием,  поливали  лагерь  водопадом  пуль.   Видны   были
характерные отпечатки обуви. Сотни отпечатков,  земля  от  них  почернела,
трава примялась.
     - Они пришли ночью, - негромко  объяснял  Ксаи.  -  Смотри!  Тут  они
ждали. - Он указал на вытоптанные участки в кустах. - Их было много.  -  И
он три раза показал обе руки с растопыренными пальцами. Тридцать  человек.
Большой отряд. - Ударили на рассвете. Вчера на рассвете.  -  Тридцать  два
часа назад. Я понял, что теперь они  во  многих  милях  отсюда.  Когда  мы
вернулись в  лагерь,  девять  тел  были  завернуты  в  брезент  и  уложены
аккуратно в ряд, как конверты, готовые  к  отправке.  Четверо  полицейских
копали мелкую общую могилу.
     Ксаи сел рядом с телами. Теперь он молчал, и его молчание было  более
гнетущим, чем  жалобный  вой.  Однажды  он  наклонился  и  робко  коснулся
зеленого брезента. Сколько раз такие маленькие люди  сидели  на  солнце  и
оплакивали убийство своего  племени?  В  такие  минуты  я  ненавижу  дикую
свирепость нашей земли. Я не мог видеть  горя  Ксаи,  отвернулся  и  пошел
туда, где негромко разговаривали Лорен и Макдональд.
     - Большой отряд, Бен, - сказал Лорен, когда я подошел.
     - Ксаи говорит, что их тридцать, - ответил я, и он кивнул.
     - Очень вероятно. Инспектор считает, что нам нужно вернуться, и  я  с
ним согласен.
     Макдональд объяснил: "Если мы с ними встретимся, они  по  численности
намного нас превосходят, доктор. Эти свиньи  хорошо  обучены  и  вооружены
современным оружием. Не то что несколько лет назад,  когда  сюда  посылали
полуобученный сброд. Теперь они по-настоящему опасны, а  мы  не  готовы  к
защите. Я думаю, мы как можно  скорее  должны  уходить  отсюда  и  вызвать
вертолет. Как только их обнаружат, угостят напалмом.
     - Да, - согласился я.  Древняя  шахта  перед  лицом  этого  ужаса  не
казалась больше важной. Я посмотрел  туда,  где  полицейские  поднимали  с
травы маленькие свертки. Ксаи тоже смотрел на них. Когда могилу  забросали
землей, я подошел к Ксаи и положил руку ему на плечо.
     - Пойдем, маленький брат, -  сказал  я  и  повел  его  к  лендроверу.
Колонна тронулась в том же порядке назад, на юг.
     Путешествие превратилось в кошмар  напряженных  нервов.  Переключение
скоростей и  постоянные  включения  двигателей,  необходимые  на  неровной
местности, далеко возвещали о нашем приближении. Каждая миля  представляла
идеальное место для засады, с обеих сторон дорогу окружали густые заросли.
Наш след был ясно виден, и нам на обратном пути приходилось  двигаться  по
нему. Они будут знать о нашем приближении и ждать нас. Возможно, у  них  с
собой мины, и мы с беспокойством отыскивали впереди изрытую  землю.  Лорен
вел машину в мрачном молчании, беспрерывно перебрасывая незажженную сигару
из одного угла рта в другой.
     Полицейский рядом с ним все время  держал  ручной  пулемет  у  плеча,
время от времени поворачивая его.  Мы  все  непрерывно  вертели  головами,
глядя по сторонам, всматриваясь, вглядываясь.
     - Ты заметил, Бен: ни следа дичи - вдруг спросил Лорен.  Он  прав.  с
того времени, как мы оставили лагерь бушменов,  мы  не  видели  ни  одного
проявления дикой жизни, которые так оживляли наше путешествие раньше, даже
ни одного стада изящных коричневых импала.
     - Мне это не нравится, Ло.
     - Вступаю в тот же клуб, - улыбнулся Лорен.
     - За тридцать два часа эти выродки могли уйти на мили. Они могут быть
где угодно. - Я беспокойно  ерзал,  держа  ружье  на  коленях.  Макдональд
настоял, чтобы мы взяли запасное оружие у пулеметчиков. Теперь я был этому
рад. Этот кусок дерева и стали позволял чувствовать себя спокойнее.
     Неожиданно передний лендровер затормозил и  остановился.  Лорен  тоже
нажал на тормоза и  схватил  автомат.  Мы  сидели  с  нацеленным  оружием,
вглядываясь  в  окружающую  растительность.   Ожидая   внезапного   рокота
автоматов. Медленно  проходили  секунды,  собственный  пульс  бил  в  уши,
оглушая меня.
     - Прошу прощения, - крикнул Макдональд из передней машины.  -  Ложная
тревога!
     Двигатели взревели, отвратительно громко в обширной тишине Африки,  и
мы двинулись дальше.
     - Ради Бога, перестань играть этой проклятой штукой, - выпалил  Лорен
с ненужной яростью. Я, не сознавая этого, щелкал селектором ружья.
     - Прости, - виновато пробормотал я.  Напряжение  заразительно.  Взрыв
Лорена был симптомом этого, но почти тут же он  оглянулся  через  плечо  и
виновато улыбнулся.
     - Это ужасное убийство.
     Казалось,  много  часов  спустя  мы  пересекли  невысокий  хребет   и
двинулись по извивающейся дороге вниз, к луже у сухого русла, где  провели
предыдущую ночь. Макдональд остановил колонну на дальнем берегу и  подошел
к нам.
     - Мы дольем здесь топливные баки, мистер Стервесант. Я займусь  этим.
Не поведете ли вниз группу, чтобы наполнить канистры водой?
     Лорен спустился по берегу с двумя полицейскими,  таща  пятигаллоновые
канистры, а я смотрел, как  Макдональд  переливает  бензин.  Пары  бензина
поднимались, как мираж в жару, и запах  начал  жечь  мне  горло.  Один  из
полицейских плеснул бензином, и Макдональд резко выговорил ему.
     - Оставайся здесь, - сказал я Ксаи. - Никуда не уходи. - И он  кивнул
с заднего сидения лендровера.
     Я оставил его и пошел вслед за Лореном вниз к краю  пруда.  Спокойная
сцена,  типичная  для  Африки.  Высокие  тростники  лениво  склоняют  свои
пушистые головы, черная грязь, истыканная копытами тысяч животных,  густая
зеленая вода, в которой поднимаются пузыри болотного газа,  ткачи  свисают
вниз головой со своих раскачивающихся на ветвях гнезд.  Двое  полицейских,
наполняя канистры, негромко разговаривают, Лорен стоит рядом с ними, держа
в руках автомат.
     - Еще час пути, и мы в безопасности, - заметил он, когда  я  подошел.
Достал из верхнего кармана сигару и начал разворачивать ее, не  переставая
осматривать окружающие тростники и кустарники.
     Что-то белое сверкнуло на  краю  воды.  Я  заметил  это  мелькание  и
посмотрел туда, уже хотел отвести взгляд: по-видимому,  птица  нырнула.  И
тут я увидел еще что-то  и  почувствовал  холодок  предчувствия.  Спокойно
прошелся по краю пруда, не глядя на белый предмет, пока он не  оказался  у
меня непосредственно под ногами. Потом взглянул вниз, и дыхание застряло у
меня в горле. Первым моим порывом было  предупредить  Лорена  и  бежать  к
лендроверам, но я сдержал этот  порыв  и  постарался  вести  себя  обычно.
Несмотря на то, что страшно колотилось сердце, что мне трудно было дышать,
я наклонился, подобрал булыжник  и  бросил  его  в  воду.  От  него  пошли
расходящиеся круги. Я снова быстро взглянул вниз.
     Белый предмет оказался куском туалетного мыла,  на  нем  все  еще  не
застыла пена. На скале были мокрые следы, их еще не высушило ослепительное
солнце, а в грязи на самом краю воды среди тысяч отпечатков копыт еще один
отпечаток. Странный получеловеческий отпечаток,  как  от  лапы  гигантской
птицы. Большой палей резко отделен от  остальной  части  ноги,  промежуток
тянется до середины ступни. Я  знал,  что  в  этот  момент  Тимоти  Магеба
смотрит на меня через прицел автомата.
     По моей коже поползли мириады насекомых страха. Они ползли по телу  и
дергали за нервы. Я медленно пошел назад к Лорену. Сигара была уже у  него
во рту, и он зажигал спичку, когда я подходил. Из  его  собранной  в  чашу
ладони показалось облако голубого азотистого дыма, и он склонился над ним.
     - Ло, - негромко сказал я, - не делай неожиданных движений. Веди себя
как можно естественней. Они здесь. Прямо здесь, наблюдают за нами.
     Он  четыре  раза  затянулся,  потом  погасил  спичку   и   совершенно
естественно посмотрел по сторонам.
     - Где?
     - Не знаю, но они очень близко. Мы должны оставаться здесь, пока  Мак
не готов.
     - Скажи полицейским.
     Полицейские  закрывали  крышки  канистр,  и  когда   они   мимо   нас
направились вверх, я их остановил.
     - Идите спокойно. Не бегите. Не  смотрите  назад.  Злые  люди  здесь.
Идите к инспектору. Скажите ему, чтобы он включал двигатели. Когда мы  это
услышим, мы прибежим.
     Они без всякого выражения кивнули, немедленно оценив  ситуацию,  и  я
понял, почему они считаются лучшими туземными солдатами в Африке. Спокойно
пошли по берегу, склонившись под тяжестью канистр.
     - Чувствую себя, как механическая утка в тире, - сказал  я,  стараясь
улыбаться. Улыбка получилась кривой. - Чего они ждут?
     - Вероятно, у них не было времени как следует приготовиться. -  Лорен
рассмеялся, очень естественно. Смех его прозвучал  убедительно.  -  Сейчас
они занимают позицию. Подождут, пока мы все соберемся  вместе,  сейчас  мы
слишком разбросаны.
     - Боже, хотел бы я знать, где они, откуда ожидать огонь.
     - А что их выдало? - спросил Лорен, стараясь вести разговор как можно
естественнее.
     - Кусочек мыла и влажные отпечатки на камне.  Они  мылись,  когда  мы
подъехали.
     Лорен стряхнул пепел с сигары и взглянул на  камни  у  берега.  Потом
быстро посмотрел на меня. Вверху  тишину  нарушил  рев  двигателей.  Один,
второй, третий.
     Лорен загасил сигару в грязи на  краю  пруда  и  повернулся  ко  мне.
Положил руку мне на плечо.
     - До конца, партнер?
     - До конца, Ло. - Мы повернулись и побежали вверх, на ходу  снимая  с
плеча автоматы. Я почувствовал облегчение, ожидание кончилось.
     У меня было странное чувство неподвижности, оцепенелости.  Подъем  на
берег тянулся бесконечно, ноги  налились  свинцом,  нас  окружала  горячая
тишина, в которой даже звуки двигателей  лендроверов  были  приглушены,  а
наши шаги звучали, как топот копыт большого стада.
     Мы поднялись на берег.
     Сержант Ндабука сидел за рулем нашего лендровера, он развернул его  и
замедлил ход, приблизившись к нам.
     Остальные два  лендровера  двигались  задом,  готовые  прикрыть  нас,
пулеметчики застыли у своих тяжелых пулеметов.
     - Прыгайте! - крикнул Макдональд. - Двигаемся!
     Я вскочил в лендровер, Лорен за мной.
     - Давай! - крикнул он сержанту. Двигатель взревел, и  мы  устремились
вперед. С того момента, как мы побежали, прошло не  больше  шести  секунд.
Все произошло очень быстро, и я встал на колени,  повернув  автомат  вбок,
чтобы прикрыть фланг. И в этот момент они обрушились на нас. Воздух вокруг
меня вдруг был разорван ударами тысяч хлыстов, звуки выстрелов  напоминали
впечатление,  которое  произвордит  палка,  если  ею  быстро  провести  по
гофрированной металлической изгороди.
     Машина Макдональда шла впереди нас. По ней тоже  велась  стрельба.  Я
увидел, как  попали  в  пулеметчика:  его  голова  резко,  как  от  удара,
откинулась назад, шляпа слетела с головы.  Он  упал  на  сидение,  пулемет
торчал стволом в небо.
     Они залегли под  берегом  в  тростнике  и  кустах.  Я  видел  вспышки
выстрелов, сверкавшие,  как  лезвия  мечей.  Я  дал  по  ним  очередь,  но
лендровер дернулся,  и  мои  выстрелы  пришлись  ниже  цели.  Под  берегом
пролегла линия пыли, как будто там хлестнули бичом. Я  поправил  прицел  и
выстрелил снова, оружие задрожало в  моих  руках.  Пули  рвали  тростники.
Кто-то закричал, и тут же автомат пусто защелкал.
     Я схватил заряженный магазин, глядя вперед, чтобы  определить,  долго
ли нам еще находиться под огнем. Машина Макдональда входила в лес, большие
деревья по обе стороны обозначали проход. Я увидел прямо перед его машиной
заглаженную полоску земли и понял, почему они ждали так долго, не открывая
огня: они заманивали нас в ловушку.
     Я открыл  рот,  чтобы  выкрикнуть  предупреждение,  но  его  заглушил
непрерывный шум выстрелов и двигателей машин.
     Макдональд столкнулся с миной, уложенной на  нашем  старом  следе,  и
детонация вызвала яркий взрыв, который на мгновения ослепил сетчатку глаз.
Воздушный удар болезненно отозвался на барабанных перепонках, и  лендровер
Макдональда попятился, как раненый лев. Его перед был разбит, одно  колесо
неторопливо поворачивалось в воздухе. Машина упала набок,  придавив  собой
тех, кто в ней находился. Второй лендровер нарвался на мину на скорости  в
тридцать миль с час. Послышался скрежет металла, и он тоже опрокинулся.
     - Осторожней! - крикнул Лорен, и сержант резко повернул  руль,  чтобы
не столкнуться с массой разбитого металла. Наш  лендровер  какое-то  время
двигался на двух колесах, потом тоже упал набок. Нас выбросило на  жесткую
землю.
     Наступила тишина,  длившаяся  три  или  четыре  секунды.  Напряженная
тишина,  даже  враги  были  ошеломлены  тем  опустошением,   которое   они
произвели. Мы находились примерно в пятидесяти ярдах  от  речного  берега,
где лежали люди Тимоти. Нас разделяло несколько  деревьев.  Они  и  корпус
машины давали некоторое укрытие.
     Я потерял автомат и ощупью пытался отыскать его. Рядом со мной  лежал
Ксаи. Я мельком увидел его испуганное лицо, потом подполз к Лорену.
     - Как ты?
     Вместо ответа он указал: "Смотри!" В двадцати футах от нас  на  спине
лежал Макдональд, и лендровер всей тяжестью придавил его таз.  Он  слабыми
дрожащими руками пытался оттолкнуть металл. При этом негромко стонал.
     Я встал, чтобы помочь ему, и в этот момент снова  началась  стрельба.
Молотя, стуча по корпусу лендровера, пули поднимали облака пыли и осколков
камня, рикошет производил звук разрываемого шелка,  и  Лорен  стащил  меня
вниз.
     Я почувствовал движение рядом с собой и повернул  голову  к  негромко
скулящему, как ребенок, Ксаи. Положил руку, пытаясь его успокоить, но  мое
прикосновение гальванизировало его. Он вскочил на ноги,  в  темных  глазах
ужас, и побежал.
     - Подожди, маленький брат, - крикнул я и вскочил,  чтобы  последовать
за ним. Лорен схватил меня и держал, и  я  смотрел,  как  Ксаи  вбегает  в
адскую бурю.
     Он сразу привлек на себя весь огонь. Все теперь стреляли по нему.  Он
бежал, как кролик в свете фар, не пытаясь укрыться.  Я  дергался  в  руках
Лорена.
     - Нет! - кричал я. - Нет! Оставьте его! Нет! Нет!  -  И  тут  в  него
попали, сбили на езмлю, и он покатился по каменистой почве, как  маленький
коричневый мяч. Снова встал и побежал,  но  левая  рука  была  оторвана  и
висела на обрывке кожи. Снова в него попали, на этот  раз  точно  в  спину
между лопаток, и он с разбегу упал и  ударился  лицом.  Лежал  неподвижно,
такой маленький в ярком солнечном свете. Я затих в тисках Лорена, а вокруг
меня выжившие полицейские  заняли  позицию  и  начали  отвечать  на  огонь
неприятеля. Лорен откатился от меня и, прижимаясь к земле, начал  стрелять
из-за откидного борта лендровера.
     Над нами по-прежнему бушевала  огненная  буря,  Макдональд  продолжал
стонать. Никто не мог добраться к нему через простреливаемое пространство.
Я лежал на  жесткой  земле,  глядя  на  хрупкое  маленькое  тело  Ксаи,  и
чувствовал, как гнев разрывает душу. Гнев исходил из самой  глубины  моего
существа, он победил рассудок.
     Я вскочил и побежал  к  подорванному  лендроверу.  Сорвал  шплинт  со
станины и поднял тяжелый пулемет с  его  креплений.  Повесил  через  плечо
четыре  ленты  с  патронами,  окутавшись  смертью,  будто  это   гавайская
цветочная гирлянда. Потом,  держа  пулемет  на  весу,  побежал  к  речному
берегу, прямо по центру их линии.
     Я слышал собственный крик и яростный свист  воздуха  рядом  с  собой,
когда мимо пролетали пули, закладывая уши и  обжигая  лицо  горячим  сухим
воздухом. Пустые гильзы вылетали сверкающим потоком, звеня, как серебряные
колокольчики, когда они ударялись  о  землю.  Я  видел,  как  край  берега
затягивается пылью  вслед  за  поворачивающимся  стволом  моего  пулемета,
увидел, как один из них упал на спину, получив пулю.
     Их огонь прекратился. я увидел движение  в  тростниках.  Они  бежали.
Один из них обернулся и  послал  очередь.  Рядом  со  мной  пуля  оторвала
большой кусок коры от ствола хинного дерева, и я повернул к нему  пулемет.
Он был в маскировочной одежде, в стальном шлеме, он сжимал оружие, которое
красным плюющимся глазом смотрело на  меня,  и  я  удивился,  как  он  мог
промахнуться на таком расстоянии.
     Одна из пуль попала ему в рот,  сорвала  шлем,  и  содержимое  черепа
вылетело сзади из головы, как розовое облако. Он упал под берегом.
     - За ним! Прикройте его! - Это кричал за мной Лорен, но мне было  все
равно. Я добежал до берега и посмотрел вниз на сухое русло. Они  панически
бежали к противоположному берегу, и я начал стрелять по ним. Смотрел,  как
они  падают,  как  вокруг  них  фонтанчиками  вздымается  белый  песок.  И
продолжал кричать.
     Последняя лента  патронов  соскользнула  с  плеча  и  ушла  в  жадный
казенник моего оружия. Пулемет замолк в моих руках, и  я  швырнул  его  им
вслед. Гнев и горе завели меня далеко за пределы разума и страха. Я стоял,
невооруженный и бесстрашный, а с дальнего берега на  меня  смотрел  Тимоти
Магеба. В его правой руке был пистолет, и он целился в  меня.  Я  услышал,
как рядом с головой просвистела пуля.
     - Убийца! - закричал я, и он выстрелил еще  раз,  и  еще.  Как  будто
ангел смерти окутал меня своими крылами, защитив меня, потому что  я  даже
не слышал пуль. Видел, как он смотрит на меня своими  ужасными  дымящимися
глазами, сверкает огромная лысая голова, и весь  он  похож  на  загнанного
зверя.
     Неожиданно рядом со мной оказался Лорен, он поднял ружье и  выстрелил
в Тимоти. Я думаю, Лорен попал в  него,  потому  что  Тимоти  сморщился  и
пошатнулся, но потом он исчез в кустах, закрывавших противоположный берег.
Полицейские пробежали мимо нас, они двигались линией к берегу, а потом  по
сухому руслу, где лежали мертвые. делали  несколько  очередей  по  кустам,
потом Лорен позвал их назад.
     Лорен повернулся и ошеломленно  посмотрел  на  меня.  "Тебя  даже  не
тронули, - удивленно сказал он. - Ни одной царапины! Боже, Бен, Боже! - Он
покачал головой. -  Ты  перепугал  меня,  маленький  сумасшедший  ублюдок.
Испугал до смерти". Он обнял меня рукой за плечи и повел к машинам.
     Макдональд по-прежнему негромко стонал. Мы с Лореном приподняли  край
лендровера. Макдональд закричал, когда полицейские вытаскивали его  из-под
машины.  Ноги  его  изогнулись  под  неестественным  углом,  лицо   сильно
побледнело, капли пота выступили над верхней губой.
     Я оставил Лорена, который делал Макдональду укол  морфия  и  вправлял
разбитые кости, и пошел туда, где лежал Ксаи.
     Входное пулевое отверстие черным пятном выделялось на его спине,  оно
даже не кровоточило. Но лежал он в луже крови, и я  знал,  какой  страшный
ущерб принесла пуля на выходе из груди. Я не стал его  переворачивать.  Не
мог себя заставить. Голова его была повернута набок, и я  присел  рядом  с
ним на корточках. Кончиками пальцев закрыл невидящие китайские глаза.
     - Или с миром, маленький брат, - прошептал я.
     - Пошли, Бен. Они вернутся. Мы должны торопиться, - позвал Лорен.
     Двое полицейских были убиты, и сержант завернул их в их одеяла.
     - Бушмена тоже, - сказал я ему. Он поколебался, но, увидев  выражение
моего лица, быстро завернул и Ксаи.
     Мы поставили третью машину на колеса, и, пока полицейские грузили  на
борт  мертвых  и  раненых,  мы  с  Лореном  проверили  ее.  Две   покрышки
прострелены, бак продырявлен, рулевое управление  перебито  пулей,  другая
пуля пробила поддон картера. Из него лилось масло, испаряясь в жаре.
     Лорен быстро  расположил  сержанта  и  оставшихся  троих  полицейских
защитным периметром среди хинных деревьев, мы  протолкнули  наш  лендровер
под защиту разбитых машин, чтобы быть хоть немного укрытыми за работой.
     В лендровере Макдональда был ящик с инструментами. Мы заменили колеса
быстро, как пара механиков гонки гран при, сняв неповрежденные с  разбитых
машин. Когда мы затягивали последние болты,  началась  стрельба.  Стреляли
издалека, с хребта в четверти мили от нас. Они усвоили урок и держались от
нас на почтительном расстоянии. Наши отвечали,  стреляя  из  двух  тяжелых
пулеметов, чтобы не подпустить врагов ближе.
     А мы с Лореном работали среди этой стрельбы, в  масле  по  локоть.  В
спешке срывали кожу с пальцев, обжигали кожу о раскалившиеся  трубопроводы
и систему выхлопных газов. Сняли поддон картера с  одной  из  поврежденных
машин и, лежа на спине, горячее масло капало в лицо, мы прикрепили его  на
нашу машину. Сальник сорван, масло будет протекать, но его  хватит,  чтобы
мы оказались в безопасном месте.
     Лорен заменил рулевое управление, а я отыскал в своем  мешке  мыло  и
залепил  пулевое  отверстие  в  топливном  баке.  Когда  мы  работали,   я
благословлял китайских мастеров, которые делают  такое  плохое  оружие,  с
такой ограниченной дальностью и неточностью стрельбы.
     Мы сменили масло и наполнили бак бензином. При этом пришлось выйти из
укрытия и подставить себя под пули далеких стрелков.  Работали  методично,
стараясь не слышать звуков пролетающих пуль.
     Лорен прыгнул в сидение водителя и нажал стартер; он  жалобно  взвыл,
снова и снова, я закрыл глаза и начал молиться. Лорен перестал нажимать на
стартер, и в наступившей тишине я услышал его проклятие. Он попытался  еще
раз, но села батарея, гудение двигателя замедлилось и прекратилось.
     Случайная пуля ударила в ветровое стекло, обдав нас дождем стеклянных
осколков. Лорен продолжал браниться. В отчаянии я посмотрел  на  садящееся
солнце, оставалось еще полчаса светлого времени. В темноте гиены спустятся
с хребта. И как будто они прочли мои мысли, огонь усилился. Я услышал, как
пуля со звоном  отскочила  от  металлического  корпуса  лендровера.  Лорен
выскочил из машины, снова открыл капот; работая, он крикнул Ндабака:
     - Почему  не  стреляете,  сержант?  Вы  помогаете  им  упражняться  в
прицельной стрельбе. Пусть нагнут головы, черт возьми!
     -  Боеприпасы  кончаются,  сэр,  -  крикнул  в  ответ  сержант,  и  я
почувствовал  неприятный  холод.  Боеприпасов  нет,   а   темнота   быстро
приближается.
     Лорен захлопнул капот и снова нырнул  в  машину.  Посмотрел  на  меня
через разбитое стекло.
     - Помолись еще раз, Бен. Твоя последняя  молитва  была  хороша.  -  И
нажал на стартер. Он устало зажужжал, но двигатель не включился.
     - Ну вот, Бен, - сказал Лорен. - Все батареи капут.
     - Сержант, все! - закричал я. - Идите сюда, помогите.
     Они подбежали к лендроверу.
     - Начинай через секунду, - крикнул я Лорену, и несколько пуль ударили
в землю у ног, обдав из обломками камня.
     Мы начали толкать лендровер, и он тяжело двинулся от реки.
     - Давай! - крикнул  я  Лорену.  Лендровер  сильно  задрожал  и  пошел
медленнее, а мы толкали  его,  заставляя  двигаться  вопреки  фазе  сжатия
двигателя.
     Он  хлопнул  раз.  "Продолжай  двигаться!"  -  кричал  я.  Неожиданно
двигатель ожил, и мы в восторге закричали.
     - Взбирайтесь! - крикнул Лорен и повернул машину на наш  след,  но  я
побежал рядом.
     - Спички! - выдохнул я.
     - Что?
     - Дай мне спички, черт возьми! - Я  выхватил  их  у  него  из  рук  и
побежал к разбитым машинам. Из пробитых баков  еще  тек  бензин,  я  зажег
спичку. Пламя взметнулось с  ревом,  сожгло  мне  ресницы,  я  повернулся,
побежал за лендровером, перелез через задний откидной борт и упал лицом на
груду мертвых и раненых.
     Лорен двигался новым маршрутом по поясу колючих кустарников,  избегая
старого заминированного следа, но потом снова свернул на него.
     Лес закрыл нас, и огонь с хребта прекратился. Я смотрел, как  в  небо
поднимается столб черного дыма, довольный, что не дал им трофеев, и  вдруг
понял, что дрожу, как в лихорадке. Холодные волны шока и реакции  охватили
меня.
     - Как ты, Бен? - спросил Лорен.
     - Все в порядке, - ответил я и посмотрел на закутанные в одеяла  тела
у ног.

     Всю ночь  мы  ползли  на  юг,  подпрыгивая  и  дребезжа  на  неровной
местности,  часто  теряя  след,  потом  отыскивали  его,  дрожа  в  ночном
африканском холоде, так как ветер дул в разбитое ветровое стекло.
     На рассвете, пурпурном, как виноград, и дымчато-голубом,  я  попросил
Лорена остановить лендровер. Полицейские  помогли  мне  вырыть  неглубокую
могилу  в  песке  между  двумя  холмами.  Я  вынес  Ксаи  из   лендровера,
завернутого в темно-серое полицейское одеяло, и он был легок в моих руках,
как спящий ребенок. Я положил его на землю, и мы постояли  кружком,  глядя
на него. Кровь проступила сквозь одеяло и засохла черным пятном.
     Я  кивнул  полицейским.  "Ну,  ладно.  Закопайте  его".  Они   быстро
справились с этим и пошли к лендроверу.  Было  по-прежнему  холодно,  и  я
дрожал в своей тонкой рубашке. На верху холма залаял старый самец  бабуин,
его крик эхом отразился в долине.
     Вслед за полицейскими я вернулся в машину  и  взобрался  на  сидение.
Отъезжая, я оглянулся и услышал мычание буйвола в кустах. Буйволы паслись,
наклонив головы и двигаясь в сторону могилы  Ксаи.  Подходящее  место  для
моего брата, в дикой местности, среди животных, которых он так любил.

     - Боюсь, они ушли через  реку  за  границу,  -  сказал  мне  помощник
комиссара полиции. - Мы ничего не хотели бы больше,  чем  получть  в  свои
руки этого Магеба.
     Два дня назад  мы  в  полицейском  вертолете  вместе  с  Макдональдом
прилетели в Булавайо. Лорен оставил  меня  улаживать  дела  с  родезийской
полицией, а сам вызвал Лир и улетел в  Йоханнесбург.  Теперь  производился
последний опрос в штабквартире полиции,  и  меня  ждал  чартерный  рейс  в
Лунный город.
     Помошщник комиссара - высокий человек с  военным  разворотом  плеч  и
коротко остриженными волосами. Лицо у  него  морщинистое  и  загорелое  от
тысяч дней на солнце. На груди полоски - эмблемы храбрости и чести.
     -  В  сущности  он  возглавляет  список  тех,  с  кем  мы  хотели  бы
повидаться. Жестокий человек; впрочем, вы сами это знаете. - И он устремил
на меня свои стальные глаза, отчего у меня создалось впечатление, что меня
допрашивают.
     - Да, я его знаю, - согласился я. Мое участие  в  похищении  самолета
было хорошо известно.
     - Что вы о нем думаете?
     - Он умный человек, с большим присутствием духа. Что-то в нем есть. -
Я пытался подобрать соответствующие слова. - Это человек,  который  всегда
добивается того, что хочет, человек, за которым идут другие.
     - Да, - помощник комиссара кивнул. - Так считают и наши спецслужбы. С
того  времени,  как  он  присоединился  к  ним,   наблюдается   повышенная
активность наших друзей за рекой. - Он вздохнул и помассировал свои  седые
виски. - Я думал, мы его  в  этот  раз  возьмем.  Но  они  оставили  своих
мертвецов непогребенными и ушли за реку. Мы опоздали  всего  на  несколько
минут.
     Он проводил меня  к  ожидавшей  под  деревом  джакаранда  полицейской
машине; дерево было покрыто облаком цветов.
     - Что слышно о Макдональде? - спросил я, когда мы стояли у машины.
     - Он выздоровеет. Ему сохранили обе ноги.
     - Я рад.
     - Да, - согласился помощник комиссара. - Хороший человек.  Хотел  бы,
чтобы у нас таких было больше. Кстати, доктор, мы попросили бы вас молчать
об этом деле. Не хотим поднимать шум из-за таких инцидентов. Это играет им
на руку, знаете ли. Создает рекламу, которая им нужна.
     Мы обменялись рукопожатием, он повернулся и пошел назад в здание.  Мы
поехали по забитым улицам, я увидел на лицах улыбки и удивился, как  может
кто-то хотеть уничтожить это  общество;  и  если  это  удастся,  то  какое
общество получится взамен.
     Естественным образом мысли  мои  перешли  на  Лунный  город.  Великая
цивилизация, нация, контролировавшая территорию размером с Европу,  народ,
строивший большие каменные города и посылавший торговые корабли к пределам
известного тогда мира. И все, что осталось, это несколько жалких реликтов,
которые мы тщательно собрали по частям. Ни один  континент  не  был  таким
непостоянным в своем отношении к людям, он быстро поднимал народы и швырял
их в  пропасть,  пожирал  их,  так  что  даже  память  о  них  исчезала  у
человечества. Жестокая земля, свирепая и безжалостная земля.  Удивительно,
что мы так сильно и глубоко любим ее.

     Возвращение в  Лунный  город  было  разочаровывающим.  После  событий
последних дней  наступил  спад.  Казалось,  остальные  едва  заметили  мое
отсутствие.
     - Как поездка? - спросила Салли, не отрываясь от  груды  машинописных
листов.
     - Было интересно.
     - Это хорошо. А  что  с  твоими  ресницами?  -  спросила  она  и,  не
дожидаясь ответа, начала печатать двумя пальцами, прикусив  сосредоточенно
язык и останавливаясь, только чтобы тыльной стороной ладони убрать с  лица
волосы.
     - Рад вашему возвращению, -  сказал  Элдридж  Гамильтон.  -  Я  хотел
поговорить с вами, - и он провел меня  к  своему  столу,  на  котором  был
расстелен свиток. Я, казалось, не способен был сосредоточиться. Неожиданно
впервые в жизни я почувствовал, что эти древности неважны  сравнительно  с
кровью, свежей и красной, которую я так недавно видел.
     Рал  и  Лесли,  по-видимому,  использовали  мое   отсутствие,   чтобы
выработать подход ко мне. Рал говорил от них двоих, а  Лесли  подталкивала
его, когда он останавливался. "Видите ли, доктор, мы  не  можем  жениться,
пока хотя бы у одного из нас нет постоянной работы. Поэтому  мы  хотели...
ну... попросить у вас совета. Я хочу  сказать,  нам  здесь  нравится,  нам
обоим. Мы хотели бы остаться, но мы  хотели  бы  и  пожениться.  Мы  очень
высокого мнения о  вас,  доктор.  Мы  не  хотели  бы  упускать  завершения
исследования, но...
     Я поговорил с Лореном, а за ужином вечером объявил:
     - Вам предлагается постоянная работа  и  оплата  в  три  с  половиной
тысячи, Лесли - две тысячи. И, конечно, квартира при Институте, и я помогу
вам с меблировкой в качестве свадебного подарка.
     Лесли поцеловала Рала, потом меня. Новый способ принимать предложение
о приеме на работу.
     Рал с новой энергией занялся поисками в утесах, но теперь я  проводил
с ним мало времени. Я  начал  готовить  свое  сообщение  для  Королевского
Географического  общества.  Это  должен  быть  доклад,  полный   любви   и
восхищения, но я обнаружил,  что  работа  продвигается  плохо.  В  свитках
столько  подробностей,  но  все  они  казались  мелкими   сравнительно   с
вопросами, на которые мы не получили ответа: откуда они  пришли  и  когда,
куда ушли и почему?
     И мои усилия ни к чему  не  приводили.  Текст  становился  все  более
скучным и усложненным. Тогда я вытаскивал страницу измашински, сминал ее в
шар и бросал в стенку. Нет более одинокого места в мире, чем  чистый  лист
бумаги, и меня пугало, что  мои  непослушные  эмоции  могут  помешать  мне
представить свои мысли и факты в стройном порядке. Я говорил себе, что это
реакция на ужасы, испытанные при путешествии на север,  что  меня  глубоко
беспокоит  загадочное  поведение  Салли,  что  это  просто   страх   перед
неизбежным столкновением с моими противниками.
     Я испробовал все уловки, заставлял себя  не  отрываться  от  машинки,
пока не напишу 10 000 слов, вставал по ночам, чтобы  избавиться  от  слов,
захвативших мой уставший мозг.
     Доклад оставался ненаписанным, я вдруг замечал, что брожу как во  сне
по кабинету, полируя боевой топор, пока от его блеска не  начинали  болеть
глаза, или трогаю струны гитары, сочиняя новую  песню,  и  все  эти  песни
оказывались печальными и  траурными.  Иногда  я  часами  просиживал  перед
изображением белого царя, дремал или мечтал; иногда целыми днями бродил по
утесам, не обращая внимания на солнце и жару, и часто  мне  казалось,  что
рядом кто-то есть, кто-то птицеподобный, движется, как  озорной  эльф,  на
самом краю поля зрения. Или сидел один в тускло освещенном архиве, глубоко
погрузившись в отчаяние, вспоминая выражение ненависти в дымящихся  глазах
Тимоти, которыми он смотрел на меня через сухое русло,  в  котором  лежали
мертвецы. и ни я, ни Тимоти не были тем, чем, казалось, всегда должны были
быть: и в нем, и во мне скрывались какие-то темные  глубины.  Я  вспоминал
жестоко изуродованные тела маленьких  бушменов,  оставленные  на  съедение
птицам, и свой собственный безумный крик, когда я  расстреливал  людей  на
белом  песке  речного  дна.  Не  знаю,  сколько  продолжалось   бы   такое
подавленное состояние, но тут произошло открытие, которое  дало  ответ  на
множество загадок, поставленных перед нами городом.
     Группа Элдриджа противостояла  моей  апатии  ускоренной  работой  над
свитками. Практика улучшила знание языка у Салли, и вскоре она владела  им
так же свободно, как Элдридж. Даже Лесли теперь вносила  большой  вклад  в
работу, а Элдридж методом  проб  и  ошибок  разработал  наиболее  надежный
способ разворачивания и сохранения свитков и теперь много внимания  уделял
этой процедуре.
     За завтраком - еднственное время, когда в эти дни мы  встречались,  -
Элдридж попросил меня снова начать перенос кувшинов из архива в хранилище.
По правде говоря, я ухватился за предлог не смотреть на чистые  обвиняющие
листы бумаги в своей пишущей машинке, а Рал тоже  обрадовался  возможности
прекратить свои бесполезные блуждания по холмам.
     В прохладном мирном полумраке  архива  мы  работали  в  установленном
порядке, фотографируя и отмечая точное положение каждого  кувшина,  прежде
чем прикрепить  к  нему  этикетку  и  внести  в  главный  каталог.  Работа
спокойная, говорил  в  основном  Рал,  а  у  меня  продолжало  сохраняться
летаргическое  состояние.  Рал  поднял  с  полки  еще  один  кувшин  и   с
любопытством всмотрелся в щель между стеной и рядом кувшинов.
     - Эй! - воскликнул он. - А это что?  -  И  я  почувствовал,  что  моя
летаргия спадает,  как  ненужная  одежда.  Я  пошел  к  Ралу  с  ощущением
какого-то предзнания и увидел ряд маленьких прямоугольных кувшинов из  той
же глины, который скрывались в нише. Я понял,  что  мы  сделали  еще  одно
крупное открытие, значительный шаг вперед в нашем поиске древних тайн. Эта
мысль в готовом виде возникла в моем сознании, как будто я просто  спрятал
раньше эти маленькие кувшины, а теперь заново открыл их.
     Рал принес дуговую лампу, чтобы  лучше  осветить  нишу,  и  мы  сразу
заметили еще одну необычную  особенность.  Все  видные  нам  кувшины  были
запечатаны,  петля  из  золотой  проволоки  прикрепляла  крышку  к  самому
кувшину,  а  на  глиняной  печати  было  оттиснуто  изображение  птицы.  Я
наклонился и осторожно  сдул  пыль  с  ихзображения  на  печати.  Это  был
сгорбившийся гриф, классическая  птица  из  мыльного  камня  зимбабвийской
культуры,  с  изображением  солнечного  диска  с  расходящимися  лучами  в
основании. У меня вызвало шок зрелище герба современной Родезии на  печати
бесспорно пунического происхождения возрастом в 2 000 лет: все  равно  что
найти изображение льва  и  единорога  с  английского  герба  на  саркофаге
египетского фараона двадцатой династии.
     Мы  работали   настолько   быстро,   насколько   это   совместимо   с
острожностью; фотографировали, прикрепляли этикетки  к  большим  кувшинам,
которые закрывали доступ к нише, и когда убрали их все, обнаружили, что за
ними  скрывается  пять  маленьких  кувшинов.  Возбуждение  мое  все  время
нарастало, надежда на большое открытие становилась все  сильнее.  То,  что
кувшины спрятаны,  печать  на  них  -  все  свидетельствует  о  их  особом
значении. Как будто я просто тянул время, дожидаясь этого  открытия,  и  я
воспрянул духом. Когда наконец мы смогли достать эти кувшины,  я  сохранил
эту почетную обязанность за собой, вопреки слабому протесту Рала: "Но ведь
я их нашел!"
     Балансируя на верхней перекладине лестницы-стремянки, я наклонился  и
попробовал поднять первый из них.
     - Он застрял, - сказал я, потому что кувшин оставался неподвижным.  -
Наверно, прикреплен к  полке.  -  И  я  еще  больше  наклонился,  ощупывая
пространство вокруг кувшина, чтобы понять, что его там держит. И удивился,
ничего не обнаружив.
     - Попробуйте другой, - предложил Рал, тяжело дыша  мне  в  затылок  с
высоты своих тощих ног. - Помочь вам?
     - Слушайте, Рал, если вы немного не подвинетесь, я задохнусь.
     - Простите, доктор, - пробормотал он, отодвигаясь на четверть дюйма.
     Я попробовал следующий кувшин и обнаружил, что он  так  же  нажедежно
прикреплен к полке; остальные три тоже.
     - Странно, - сказал Рал, и я вернулся  к  первому  кувшину.  Поставив
локти на край полки, я начал  поворачивать  кувшин  в  направлении  против
часовой стрелки. Потребовалось напряжение всех сил, мышцы на руках у  меня
напряглись и вздулись, прежде чем кувшин подался. Он придвинулся ко мне на
дюйм, и я сразу понял, что его удерживало  не  какое-нибудь  крепление,  а
собственный огромный вес. Он был в пятьдесят раз тяжелее  кувшинов,  вдвое
больших по размерам.
     - Рал, - сказал я, -  в  конце  концов  тебе  все-таки  придется  мне
помочь.
     Вдвоем мы придвинули кувшин на край полки, потом я взял его  в  руки,
как новорожденного ребенка, и спустил вниз. Позднее мы установили, что  он
весит 122 фунта; в то же время размером он с большую бутылку шампанского.
     Рал помог  мне  осторожно  пометить  его  в  фиберглассовую  корзину,
которые мы применяли для переноски кувшинов. Мы взялись за ручки и понесли
корзину по архиву, в туннель, мимо  охранника  и  к  выходу.  Я  удивился,
увидев, что уже стемнело и в  отверстии  над  изумрудным  бассейном  видны
звезды.
     Разница в росте мешала нам нести корзину, но мы торопливо  прошли  по
туннелю и  направились  к  лагерю.  Я  обрадовался,  увидев,  что  свет  в
хранилище все еще горит. Когда мы с Ралом внесли  нашу  драгоценную  ношу,
остальные даже не подняли головы.
     Я подмигнул Ралу, и мы принесли корзину к  главному  рабочему  столу.
Закрывая его своими телами, мы подняли кувшин из  корзины  и  поставили  в
центре стола. Потом я повернулся к остальным  троим,  не  отрывавшимся  от
работы.
     - Элдридж, не хотите ли взглянуть вот на этот?
     - Минутку. -  Элдридж  через  увеличительное  стекло  всматривался  в
расстеленный свиток, и мы с Ралом терпеливо  ждали,  пока  он  не  отложил
стекло и поднял голову. Как и я, он среагировал мгновенно. Я увидел  блеск
его  очков,  розовая  краска  залила  лысину,  как  солнечный  свет  купол
Тадж-Махала. Он быстро подошел к столу.
     - Где вы его нашли? Сколько еще  таких?  Он  запечатан.  -  Рука  его
дрожала, когда он коснулся глиняной печати. Его тон насторожил  женщин,  и
они почти бегом направились к нам. Мы стояли  возле  кувшина  почтительным
кругом.
     - Откройте его, - нарушила краткое молчание Салли.
     - Уже время ужина, - сказал я, взглянув на часы. - Давайте оставим на
завтра, - невинно предложил я, и обе женщины яростно повернулись ко мне.
     - Мы не... - начала Салли, потом увидела мое выражение, и  облегчение
показалось на ее лице. - Не надо шутить такими вещами,  -  строго  сказала
она.
     - Ну, профессор Гамильтон, - спросил я, - чего же вы ждете?
     - Действительно чего? - сказал он, и мы вдвоем занялись печатью.  При
помощи кусачек перерезали золотую проволоку,  осторожно  отделили  печать.
Крышка  поднялась  легко,  внутри  оказался  обычный  завернутый  в  ткань
цилиндр. Однако никакого знакомого неприятного запаха кожи. Элдридж,  руки
которого похожи на пару тонких белых свечей, не  смог  поднять  кувшин.  Я
осторожно положил его  на  бок,  Элдридж  придерживал  его,  а  я  вытащил
увесистый свиток. Обертка хорошо сохранилась одним куском.
     Все молча смотрели на цилиндр. Я догадывался, из чего он. Только один
материал может быть таким тяжелым, но все-таки я  с  замечательной  дрожью
радости ожидал подтверждения.
     Конечно, это был свиток с  записями,  но  не  кожаный.  Плоский  лист
чистого золота. В шестнадцатую дюйма толщиной, восемнадцати дюймов шириной
и двадцать один  фут  длиной.  Весил  он  1  954  унции,  общая  стоимость
материала свыше 85 000 фунтов. Всего таких свитков пять - 425 000  фунтов,
но это лишь ничтожная часть стоимости содержания.
     Прекрасный мягкий металл легко и  быстро  разворачивался,  как  будто
торопился открыть нам тайны древних.  Буквы  с  большим  мастерством  были
вырезаны в золоте острым инструментом гравера, отраженный  от  поверхности
свитка свет слепил читателя.
     Мы все зачарованно ждали, пока Элдридж покрыл  блестящую  поверхность
черной краской из ламповой сажи, потом осторожно протер ее. Теперь  каждая
буква четко выделялась черным цветом на  золотом  фоне.  Элдридж  поправил
очки и принялся сосредоточенно изучать строчки на пуническом. Потом  начал
делать какие-то бессодержательные замечания, бормотать, а  мы  все  теснее
толпились вокруг, как дети в ожидании сказки.
     Думаю, я выразил общее мнение,  когда  наконец  выпали:  "Ради  Бога,
читайте наконец!"
     Элдридж поднял голову  и  злорадно  улыбулся.  "Очень  интересно",  -
сказал  он.  И  еще  несколько  секунд  заставлял  нас  ждать,  раскуривая
сигарету. Потом начал читать. Тут же стало  ясно,  что  мы  выбрали  самый
первый свиток из серии и Элдридж читает примечание автора.
     - Пойди в мой склад и  принеси  пять  сотен  пальцев  лучшего  золота
Опета. Преврати их в свиток, который никогда не сгниет,  чтобы  эти  песни
могли жить вечно. Чтобы слава нашего народа вечно  жила  в  словах  нашего
возлюбленного Хая, сына Амона, верховного жреца Баала и  любимца  Астарты,
носителя чаши жизни  и  Топорника  богов.  И  пусть  читают  его  слова  и
радуются, как радуюсь я, пусть слышат его песни и плачут,  как  плакал  я,
пусть звучит его смех долгие годы, пусть живет его мудрость вечно.
     - Так сказал Ланнон Хиканус, сорок седьмой Великий  Лев  Опета,  царь
Пунта и четырех царств, правитель  южных  мрей  и  владыка  водных  путей,
повелитель травяных равнин и гор за ними.
     Элдридж прервал чтение и обвел взглядом наши  напряженные  лица.  Все
молчали. То, что мы услышали, совсем не походило  на  сухие  перечисления,
торговые записи и приказы совета. Свиток насыщен самим духом, самой  сутью
этого народа и этой земли.
     - Фью! - присвистнул Рал. - У него  был  отличный  пресс-агент.  -  Я
почувствовал раздражение при этой неуместной непочтительности.
     - Продолжайте, - сказал я,  и  Элдридж  кивнул.  Он  раздавил  окурок
сигареты в пепельнице, стоявшей рядом, и продолжал читать. Останавливался,
только чтобы дальше развернуть свиток и покрыть его краской; он  читал,  а
мы слушали, совершенно очарованные. На проворных ногах проходили  часы,  а
мы слушали стихи, стихи Хая Бен-Амона, звучащие через два тысячелетия.
     Опет породил своего первого философа и историка. Слушая строки  этого
давно умершего поэта, я ощущал странное душевное родство с ним. Я  понимал
его гордость и мелкое тщеславие, восхищался его храбростью,  прощал  дикий
полет фантазии и совершенно очевидные преувеличения, и его рассказ  держал
меня в плену.
     Его  рассказ  начался  с   Карфагена,   окруженного   волками   Рима,
осажденного и истекающего кровью,  а  легионы  Сципиона  Эмилиуса  шли  на
приступ со словами "Карфаген должен умереть".
     Хай  рассказывал,  как  Хасдрубал  послал  быстроходный  корабль   по
Средиземному морю туда, где  ждал  у  северного  берега  Африки  последний
потомок  некогда  могущественной  семьи  Барка  Гамилькар  с   флотом   из
пятидесяти семи больших боевых кораблей.
     Как осажденный вождь ждал помощи, а бури и противные  ветры  не  дали
прийти  на  помощь.  Сципион  ворвался  в  город,  и  Хасдрубал   умер   с
окровавленным мечом в руке, разрубленный на куски римскими легионерами под
большим алтарем в храме Ашмума на холме.
     Элдридж замолк, и я заговорил впервые за полчаса.
     - Это дает нам первую дату.  Третья  Пуническая  война  и  разрушение
Карфагена, 146 год до Рождества Христова.
     -  Вероятно,  это  также  начальная  дата  опетского   календаря,   -
согласился Элдридж.
     - Продолжайте, - сказала Салли. - Пожалуйста, продолжайте.
     Две биремы сумели уйти от резни и гибели Карфагена. Они  на  попутном
ветре прилетели туда, где в раздражении томился  Гамилькар,  и  рассказали
ему о смерти Хасдрубала и о  том,  как  Сципион  посвятил  Карфаген  богам
преисподней, сжег город и сровнял  его  стены  с  землей,  продал  50  000
выживших в рабство, засеял поля солью и под страхом смерти запретил жить в
развалинах.
     - Такая великая ненависть,  такие  жестокие  дела  могут  происходить
только от сердец римлян! - восклицал поэт,  и  двадцать  дней  и  двадцать
ночей Гамилькар Барка оплакивал Карфаген, прежде чем созвать своих морских
капитанов.
     Они пришли, девять капитанов, и поэт Хай перечислил их  всех:  Задал,
Ханис,  Хаббакук  Лал  и  остальные.  Некоторые   хотели   сражаться,   но
большинство было за  бегство,  потому  что  жалкая  горсть  карфагенян  не
выстоит против легионов Рима и его ужасного галерного флота.
     Казалось, нет  убежища  для  карфагенян,  Рим  своей  железной  пятой
наступил на весь мир. Тогда Хаббакук Лал, старый морской волк  и  искусный
навигатор, напомнил им о путешествии Ханно за 300 лет до этого через врата
Геркулеса к земле, где времена года перевернуты, где  золото  растет,  как
цветы на скалах, а на равнинах живут большие стада слонов. Все они  читали
отчет об этом плавнии, написанный самим Ханно на свитках и  хранившийся  в
храме Баала  Хаммона  в  Карфагене,  теперь  уничтоженном  римлянами.  Они
вспомнили его рассказ о  реке  и  большом  озере,  где  его  приветствовал
добродушный желтокожий народ и где он на бусы и ткани выменивал  золото  и
слоновую кость, и как он ждал там, пока отремонтируют корабли  и  вырастет
урожай зерна.
     - Хоршая земля, - писал он. - И богатая.
     Так в первый год исхода Гамилькар Барка повел свой флот из пятидесяти
девяти больших кораблей, на каждом 150 гребцов и офицеров, на запад, между
высокими воротами Геркулеса, а потом на юг в неизвестное море. Всего с ним
отправилось 9 000 мужчин, женщин и детей. Путешествие длилось два года,  и
они медленно продвигались вдоль западного  берега  Африки.  Им  предстояло
переодолеть тысячи трудностей и препятствий. Свирепые  племена  чернокожих
людей, звери и болезни на суше, мели и течения, ветры и штили на море.
     Через два года они вошли в устье широкой спокойной реки и плыли вверх
по ее течению шестнадцать дней, преодолевая отмели, пока не  добрались  до
большого озера, о котором писал Ханно. Они высадились  на  дальнем  берегу
под сенью высоких красных каменных утесов, и тут Гамилькар Барка  умер  от
лихорадки, которую принес с собой с гнилых земель  севера.  Его  маленький
сын Ланнон Гамилькар был избран новым царем, а девять адмиралов стали  его
советниками. Они назвали свою землю Опет по имени легендарного края золота
и начали строить свой первый город в месте, где среди скал была  пещера  с
глубочайшим бассейном. Бассейн и город были посвящены богине Астарте.
     - Боже, уже четыре часа! - Рал Дэвидсон нарушил очарование, в котором
мы находились почти всю ночь, и я понял,  что  страшно  устал,  истощен  и
физически, и эмоционально. Я нашел своего Плиния и теперь могу с  триумфом
отправляться в Лондон. У меня теперь есть все необходимое.
     Теперь дни пошли очень быстро. Я работал ежедневно с утра до  заката.
Ровно стучала машинка, и росла груда напечатанных  страниц.  Слушал  песни
поэта Хая из золотых свитков. Не было никакого  сомнения,  что  к  первому
апреля мы не закончим перевод. Хорошо, если завершим перевод  двух  первых
свитков из пяти. Не было никакой возможности и отложить симпозиум, который
был назначен Королевским Географическим  обществом  на  этот  день.  Отдел
общественных контактов лондонского отделения Англо-Стервесант уже завершил
все приготовления, были разосланы и приняты приглашения, заказаны  билеты,
номера в гостиницах и предусмотрены еще сотни других подробностей.
     Я торопился привести в порядок все это невероятное количество  фактов
и легенд в оставшееся время. И всегда мне приходилось удерживать  себя  от
романтизации темы. Слова Хая возбуждали мои эмоции, я хотел  передать  его
кипучий стиль, восславить его героев и сурово осудить  негодяев,  как  это
делал он. Все обитатели  Лунного  города  увлеклись  его  рассказом,  даже
единственный неафриканец среди нас, Элдридж Гамильтон, тоже  был  захвачен
величием  этого  рассказа.  А  для  остальных,  тех,  для  кого  Африка  и
академически, и эмоционально  была  источником  существования,  эти  песни
стали частью жизни.
     Часто я обнаруживал, что события современной истории  есть  лишь  эхо
усилий и приключений жителей Опета. Как тесно они оказались  связанными  с
нами, несмотря на прошедшие две тысячи лет.
     Первые пять лет  поселок  на  берегах  озера  процветал.  Сооружались
постройки из бревен и глины, жители Опета привыкали к своей  новой  земле.
Началась торговля с юе. Это те самые желтокожие люди, которых описал Ханно
триста лет назад, высокие, с раскосыми глазами  и  тонкими  чертами  лица.
Очевидно, предки готтентотов. Народ пастухов, с многчисленными стадами коз
и мелкого скота. Охотники и звероловы, собиратели аллювиального золота  на
гравийных берегах рек. От имени царя-ребенка Хаббакук Лал заключил договор
с Юе, царем юе. Договор передавал все земли между большой рекой и  холмами
Тия людям из Опета в обмен на пять свертков  холста  и  двадцать  железных
мечей.
     Удовлетворенный, Хаббакук Лал, для которого вид и запах моря были как
кровь, текущая в его венах, вернулся  в  Средиземноморье  с  пятью  своими
самыми быстрыми кораблями, нагруженными золотом и слоновой  костью  Опета.
Обратный путь он проделал за девять месяцев, устанавливая сторожевые посты
вдоль всего западного берега Африки. Он вернулся с грузом  бус,  холста  и
достижениями  цивилизации.  Он  проложил  торговый  маршрут,  по  которому
сокровища Южной Африки польются в известный мир,  но,  как  старый  хитрый
лис, он, постоянно опасавшийся мстительного глаза  Рима,  тщательно  скрыл
свои следы.
     Он  привез  с  с  обой  также  новых  поселенцов  в   колонию   Опет.
Металлургов, каменщиков, кораблестроителей  и  искателей  приключений.  Но
золото и  слоновая  кость,  накопленные  юе  за  века,  скоро  истощились.
Хаббакук Лал во главе отряда из ста человек отправился  к  городу  юе.  Он
просил права на поиски ископаемых и охоту по всему царству юе,  и  царь  с
готовностью согласился,  поставив  отпечаток  ноги  на  кожаном  свитке  с
письменами, которых он не понимал. Потом созвал пир, чтобы развлечь своего
почетного гостя. Принесли пиво в больших тыквах, на ямах  с  углем  жарили
целых быков, а маленькие  девушки  юе  танцевали  обнаженными,  их  желтые
намасленные тела блестели на солнце.
     В самый разгар пирушки царь юе встал и кулаком указал на  людей,  чьи
требования становились все более настойчивыми.
     - Убейте белых дьяволов! - воскликнул он, и на них обрушились  воины,
которые в полной готовности ждали за глиняными стенами города.
     Хаббакук Лал прорубил  себе  дорогу  на  свободу,  его  боевой  топор
яростной дугой вздымался над ним. С ним ушли трое его людей, но  остальные
пали, и их черепа были разбиты боевыми дубинами юе.
     Хаббакук Лал и его храбрая тройка ушли  от  преследовавших  воинов  и
добрались до берега  большой  реки,  где  их  ждал  корабль.  Двигаясь  на
парусах, они принесли в Опет  предупреждение.  Когда  войско  юе,  40  000
сильных воинов, спустилось с красных холмов, их ждали 5 000 жителей Опета.
     Весь день желтые орды, как волны, разбивались о ряды лучников  Опета,
и весь день стрелы летели,  как  тучи  саранчи.  И  вот  в  момент,  когда
истощенные юе отступали, когда их решимость  поколебалась,  ряды  лучников
расступились, и Хаббакук Лал послал вперед своих топорников. Как серые псы
кроликов, как  волки  овец,  они  преследовали  убегавших,  пока  тьма  не
прекратила бойню. Юе погиб в огне собственного города,  а  его  люди  были
обращены в рабство. Таков закон  Африки,  земли,  которая  любит  сильных,
земли, где гордо бродят львы.
     И вот колония, которая вначале пускала корни и  закреплялась,  теперь
набрала силы и расцвела.
     Ее металлурги отыскивали жилы металла, ее охотники преследовали дичь,
ее скотоводы скрестили  мелкий  скот  юе  с  породистыми  быками,  которых
корабли Хаббакук Лала привезли с севера. Ее фермеры сеяли зерно и поливали
его водой из озера. Чтобы защитить горожан и их богов, началось сооружение
стен Опета. Земля и ее сокровища были разделены между девятью благородными
семействами, потомками девяти  капитанов  исхода,  которые  стали  членами
царского Совета.
     Огромное тело Хаббакук Лала изогнулось от  артрита,  его  пламенеющая
борода поседела, и наконец он умер. Но его старший сын, тоже адмирал флота
Опета, принял его имя. Второй Хаббакук Лал направил растущий флот Опета на
торговлю и исследования. Его  корабли  продолжали  по  знакомому  маршруту
ходить на север, но теперь предпринимались и путешествия  на  далекий  юг,
где земля поворачивает и где большая  плоская  гора  охраняет  южный  мыс.
Здесь неожиданный порыв северо-западного ветра  разбил  о  камни  половину
флота Опета. Жрецы посчитали это предзнаменованием богов, и никогда больше
флот Опета не продвигался так далеко на юг.
     Проходили столетия. Цари занимали трон и сходили  с  него.  Возникали
новые обычаи, в соответствии с жизнью  новой  земли  изменились  характеры
богов и правила служения им, из смешанной крови Опета и юе  выросли  новые
поколения. Новый народ -  народ  городской,  но  только  аристократические
семьи обладают властью. Прочие граждане пользуются  всеми  привилегиями  и
несут все обязанности гражданства, за исключением управления государством.
Это последнее право принадлежит исключительно людям древней крови,  чистой
и неразбавленной. Как часть аристократии возникает клан жрецов-воинов. Это
сыны Амона, и мне было забавно прочесть, что родоначальником  этого  клана
был человек их  старого  царства,  царства  Тира  и  Сидона,  на  границах
Ханаана. Таким образом, эти жрецы скорее всего  еврейского  происхождения.
Запретить строить предположения никто ведь не может, не правда ли?
     Вырастали новые герои и  сражались  на  границах,  громили  восстания
рабов, убивали свирепых хищников. Ожила старая наука  обучения  слонов,  и
боевые  слоны  укрепили  царские  армии   и   облегчили   тяжелую   работу
строительства и рытья шахт.
     При чтении золотых  книг  иногда  возникало  впечатление  физического
контакта с прошлым. Хай описывает строительство стен и башен храма  Баала.
Они точно соответствуют найденным нами фундаментам. Хай пишет,  что  стены
высотой достигали тридцати футов, а толщиной  -  пятнадцати,  и  мы  опять
удивлялись тому, как же они могли исчезнуть.
     В другом месте он описывает дары, поднесенные египетскими чиновниками
в Кадисе Великому Льву, как теперь назвают царя, и среди них золотой кубок
великолепной работы с символом вечной  жизни.  Это  наш  кубок,  найденный
среди развалин храма, и в тот  же  вечер  я  снова  осмотрел  его.  Новыми
глазами смотрел на его изуродованную красоту.
     И всегда при чтении песен Хая  нас  занимала  игра  в  головоломки  -
отгадывание современных названий упоминаемых животных и местностей. Города
и военные крепости давно исчезли или превратились в груды загадочных руин,
что усеивают поверхность центральной Африки. Мы были очарованы, читая, как
люди Опета начали поиски земли, где смогут расти виноград и оливки. К тому
времени, как их привозили с севера корабли пятого Хаббакук Лала,  масло  и
вино становились дороже их веса в золоте. Садоводы и виноградари  Великого
Льва обнаружили в горах далеко  на  востоке  долину.  В  горах  туманов  и
прохладного чистого воздуха. Началось превращение в террасы и возделывание
плодородных склонов, на этих работах  были  заняты  десятки  тысяч  рабов.
Живые растения в глиняных горшках везли на юг самые быстрые корабли, потом
слоны несли их на своих спинах в горы Зенг, и  наконец  оттуда,  с  Зенга,
начало поступать сладкое красное вино, которое так превозносит  поэт  Хай.
Мы прочли описание того,  как  возникли  сады  на  террасах  гор  Иньянга,
существующие до наших дней.
     По описаниям мы узнавали большинство животных и диких  птиц  Пунта  и
четырех  царств.  Священная  птица  солнца,  которая  несет  мясо   Баалу,
поднимается в безоблачное небо и исчезает из  глаз  людских,  -  очевидно,
гриф. Тут мы поняли значение изображений стервятников на  печатях  золотых
свитков. Гриф - это эмблема воинов-жрецов, сыновей  Амона,  Бен-Амон.  Хай
поставил свою личную печать на кувшинах, хранивших золотые свитки.
     Среди животных, описанных поэтом, были и исчезнувшие виды, которые за
протекшие 2 000 лет прекратили свое  существование.  Главным  из  них  был
великий лев. Мы узнали, что царь получал свой титул по  этому  зверю.  Это
большая хищная кошка, жившая на  южных  берегах  озера  среди  тростников,
которые там росли. Не позже 216 года от основания Опета был  издан  закон,
защищавший это животное, которому уже тогда  грозило  исчезновение.  Закон
возник из-за той роли, которую зверь играл в коронации  нового  царя;  эту
церемонию Хай называл "взятие великого льва". Он  описывал  рыжевато-чалое
животное с мордой в маске из черных и бурых линий, высота  в  плечах  пять
футов. Глазные зубы  выступают  из  челюсти  большими  изогнутыми  клыками
десяти дюймов длиной. Остальные сомневались в достоверности описания  Хая,
но мне показалось, что я  узнал  описание  гигантского  саблезубого  тигра
махайрода. Скелет этого животного был открыт в  верхнем  слое  костей  при
раскопках в пещере Стеркфонтейн.
     Хай описывает, как началась торговля  живыми  животными.  Их  древний
враг Рим опустошил север Африки, уничтожив на аренах своих  цирков  львов,
носорогов и слонов. Ханис, охотник с  южных  травяных  равнин,  разработал
способ поимки животных и опаивания их вытяжкой из семян дикой  конопли.  В
коматозном состоянии их помещали на корабли Хаббакук Лала и  быстро  везли
на север с одного поста до другого. Хай  сообщает,  что  процент  выживших
животных необычно высок - до 50 процентов, и за них давали астрономические
суммы, чтобы развлечь вечно ждущее сенсаций население Рима.
     В году от основания Опета 450 народ находится в расцвете богатства  и
силы, но он уже перерос себя, Границы  растянулись,  население  уже  не  в
состоянии поддерживать многочисленные военные операции. В отчаянии Великий
Лев отправляет экспедиции за рабами  на  десять  дней  пути  к  северу  от
большой  реки.  Хасмон  Бен-Амон  возвращается  с  пятьюста  великолепными
черными нубийскими пленниками и ждет награды от Великого Льва.
     Мы дошли до конца второй золотой книги Хая Бен-Амона, и нас ждал Лир.
Нам поневоле пришлось прервать чтение.
     Оставив Рала и Лесли присматривать за раскопками, Элдридж, Салли и  я
полетели  в  Луанду,  чтобы  пересесть  на  межконтинентальный  рейс.  Нам
пришлось  оплатить  200  фунтов  лишнего  багажа  и  дать  крупную  взятку
инспектору полиции Ботсваны, которого правительство послало охранять  свои
интересы в древних находках.

     В Лондоне у нас оказался свободным один день, один  драгоценный  день
только для нас самих, и, как обычно, я хотел успеть сразу все. На  газонах
Линкольнз Инн Филдз цвели крокусы, горькое пиво в Барли Моу на Дьюк  Стрит
было вкуснее, чем я его  помнил,  новая  поросль  девушек  на  Кингз  Роуд
красивее предыдущей. Когда в шесть закрылась  Нацональная  галерея,  мы  с
Салли взяли кэб и поехали к  Сан  Лоренцо  на  Бьючамп  Плэйс  и  ели  там
удивительную телятину с приправами - оссобукко, запивая ее красным кьянти.
Мы едва успели к подъему  занавеса  в  Королевском  театре.  Как  все  это
отличалось от нашей жизни в Лунном городе!
     В Дорчестер мы вернулись уже после полуночи, но Салли  была  все  еще
возбуждена ожиданием знаменитого завтрашнего дня.
     - Я слишком возбуждена, чтобы уснуть, Бен. Чем займемся?
     - У меня в номере есть бутылка  шапманского,  -  намекнул  я,  и  она
подмигнула мне.
     - Бен Кейзин, мой  любимый  бойскаут.  Всегда  готов.  Ладно,  пойдем
выпьем ее.
     Мы пили  крюг,  очень  светлый  и  сухой.  Когда  бутылка  наполовину
опустела, мы впервые за шесть месяцев занялись любовью.  Если  это  только
возможно, для меня ночь оказалась еще более  катастрофическим  испытанием,
чем первая. Я лежал, истощенный физически и эмоционально,  а  Салли  взяла
пустые стаканы и отнесла их  в  гостиную.  Вернулась  с  полными  кипящего
светлого вина и встала передо мной, нагая, любимая.
     - Не знаю, почему я это сделала, - сказала она и подала мне стакан  в
форме тюльпана.
     - Жалеешь?
     - Нет, Бен. Я никогда не сожалела о том, что между нами. Хотела бы  я
только... - Тут она замолкла, отпила из стакана и села рядом  со  мной  на
кровать.
     - Ты знаешь, я тебя люблю, - сказал я.
     - Да. - И она посмотрела на меня с  выражением,  которого  я  не  мог
понять.
     - Я всегда буду тебя любить.
     - Что бы ни случилось?
     - Что бы ни случилось.
     - Я верю тебе, Бен, - кивнула она, ее темные глаза были задумчивы.  -
Спасибо.
     - Салли... - начал я, но она прижала длинный заостренный палец к моим
губам и покачала головой, так что темные волосы разметались по щекам.
     - Будь терпелив, Бен. Пожалуйста, будь терпелив.  -  Но  я  убрал  ее
палец со своих губ.
     - Салли... - Она наклонилась и заставила мои губы  замолчать  своими.
Потом, все еще не отрываясь от моих губ,  поставила  свой  стакан  на  пол
рядом с кроватью, взяла из  моихнесопротивляющихся  пальцев  стакан,  тоже
поставила его. И потом любила  меня  с  таким  опустошающим  искусством  и
нежностью, что во мне не оставалось ни вопросов, ни сомнений.

     В  девять  часов  на  следующее  утро  я  посадил  Салли   в   такси,
направлявшееся на Бонд Стрит, к Элизабет Арден; я  слегка  опасался  того,
что могут сделать с ее темной шелковой головой. Иногда  эти  неряхи  такое
делают с хорошенькими девушками, что ихповесить бы следовало.  Сам  сел  в
другое такси и по М4 поехал в Хитроу и тут  же  застрял  в  одной  из  тех
пробок, которые делают езду в машинах в Англии таким приятным и  спокойным
занятием.
     Самолет Лорена приземлился, когда я расплачивался с такси. Я  побежал
в международный зал, этот кипящий котел человечества.
     Кто-то в толпе воскликнул: "Это Дики и Лиз!", и  я  сразу  определил,
где находятся Стервесанты. Рост ограничивает мой горизонт в толпе, поэтому
я вынужден ориентироваться на такие сообщения.
     Лорен Стервесант прибыл всей семьей  и  самым  внушительным  образом,
четыре человека впереди не давали никому приблизиться и расчищали дорогу к
выходу. По краям приближающейся группы находился тонкий слой  журналистов,
но они не могли пробиться сквозь  ряды  УМЛ.  Слишком  уж  у  них  обычные
методы.  Я  наклонил  голову  и  бросился  вперед,  послышалось  несколько
выкриков: "Следите за этим!", "Бери его",  которые  тут  же  сменились  на
"Простите, доктор".
     И  я  оказался  в  центре.  Бобби  Стервесант   испустила   вопль   и
приземлилась у меня на шее, вся группа на минуту  остановилась,  чтобы  мы
завершили приветственную церемонию. Хилари была закутана в  мягкую  норку,
которая проигрывала  по  сравнению  с  ее  блестящими  волосами,  над  ней
возвышался Лорен, волосы его выцвели на солнце  и  превратились  в  чистое
золото, а лицо от загара стало коричневым.
     - Бен, старина, - он схватил меня за плечи.  -  Как  хорошо,  что  ты
здесь. Позаботься о Хил и детях. Мне нужно кое-чем  заняться.  Увидимся  в
Дорчестере.
     У  выхода  ждали  два  длинных  сияющих  черных  лимузина,  и  группа
расселась в них, но перед этим Лорен вдвое сложился, чтобы  гордо  сказать
мне: "Взял черного марлина на Сейшелах. Девятьсот фунтов,  Бен.  Настоящий
красавец".
     - Настоящий тигр, - поздравил я его.
     - Приготовь Глен Грант, приятель. Я скоро.
     Я сел на откидное сидение напротив Хилари, опередив одного из УМЛ,  и
с радостью заметил, как прекрасно  она  выглядит.  Яркий  солнечный  блеск
счастья невозможно подделать при помощи косметики.
     - Мы десять дней провели на островах, Бен. -  Она  смягчилась  и  вся
погрузилась в воспоминания. - Наша годовщина. Смотрите! - И она  протянула
левую  руку,  которую  утяжеляло  кольцо   красного   золота   с   большим
бриллиантом. Я привык  к  стилю  Лорена,  но  даже  я  замигал.  Бриллиант
бело-голубой, исключительно красивый  и  весит  не  меньше  двадцати  пяти
карат.
     - Он прекрасен, Хилари. - И почему-то я подумал: - Чем  глубже  вина,
тем дороже подарок.
     В Дорчестере Хилари ахнула и  прикрыла  рот,  удивившись  невероятной
роскоши помещений.
     - Неправда, Бен, - рассмеялась она. - Так не бывает!
     - Не смейтесь, - предупредил я. - Это должно стоить Лорену  не  менее
ста фунтов в день.
     - Фью! - Она упала в одно из огромных кресел  -  Налейте  чего-нибудь
выпить, Бен. Мне это необходимо.
     Наливая, я спросил без надобности: "Значит, ваши  проблемы  оказались
временными, Хил?"
     - Я и забыла, что они у меня были. Он лучше, чем раньше.
     Когда появился Лорен, я понял, что она имела  в  виду.  Лорен  был  в
прекрасном настроении, он смеялся и кипел энергией,  стройный,  жесткий  и
загорелый. Он отпустил последних двоих УМЛ, пока  я  наливал  Глен  Грант,
потом бросил пиджак и галстук на кресло, закатал  рукава,  обнажив  мощные
бугры мышц, и принялся за напиток.
     - Ну, Бен,  а  теперь  показывай.  -  И  мы  углубились  в  осмотр  и
обсуждение свитков и их перевода.
     Лорен ухватился за первые же строки.
     - Иди в мой склад и принеси пять сотен пальцев лучшего золота... - Он
повторил строку, потом взглянул на меня. - Истина из уст самого  знающего.
Мой склад! Это сокровищница.  Старый  тупица  Гамильтон  неверно  перевел.
Должно быть "сокровищница".
     - Ты вдруг хорошо овладел пуническим, - поддразнил я.
     - Ну, Бен, кто  когда-нибудь  посылал  на  склад  за  золотом?  -  Он
отхлебнул Глен Грант. - Если твои теории верны...
     - Не нужно "если", Ло. Тебя ведь зовут не Уилфрид Снелл.
     - Хорошо, допустим, город постигла неожиданная насильственная гибель.
Огонь и мертвецы; архивы, которые они, видимо, высоко  ценили,  нетронуты;
есть много шансов на то, что сокровищницу тоже не тронули. Нам нужно найти
ее.
     - Прекрасно! - саркастически улыбнулся я. -  Какое  открытие!  Я  уже
шесть месяцев ищу ее.
     - Она там, Бен. - Он не ответил на мою улыбку.
     - Где, Ло? Где?
     - Близко. Где-то внутри главной стены, вероятно, в районе пещеры.
     - Дьявол, Ло! Я там каждый дюйм осматривал пятьдесят раз. - Я говорил
с легким, но растущим раздражением.
     - А когда осмотришь в сотый раз, поймешь, как слеп ты был.
     - Черт возьми, Ло! - начал я. - Не думаю...
     - Выпей, партнер, не то взорвешься.
     Я последовал его совету, а Лорен продолжал: "Я не  преуменьшаю  того,
что ты сделал, Бен. Но позволь напомнить, что в  1909  году  Теодор  Дэвис
закончил свою книгу словами: "Боюсь, что в Долине Царей  больше  открывать
нечего".
     - Я знаю, Ло, но...
     Не обращая на это внимания, Лорен продолжал: "А тридцать  лет  спустя
Говард Картер открыл гробницу Тутанхамона, величайшее из сокровищ долины".
     - Никто не собирается отказываться от поисков, Ло. Буду искать,  пока
ты платишь.
     - Спорю, моя чековая книжка более решительна, чем ты.
     - Смотри, приграешь, - предупредил я его, и мы рассмеялись.
     В середине дня мы расстались. Толпа УМЛ унесла Лорена по вестибюлю  к
парадному входу, где его ждал  черный  роллс,  а  я  через  боковой  выход
добрался до такси, чтобы ехать на Парк Лейн.
     Элдридж Гамильтон  ждал  меня  на  тротуаре  у  входа  в  Королевское
Географическое общество, приехав их Оксфорда в ярко-красном мини. Он,  как
всегда, был в твиде, с кожаными заплатами на локтях, но его тоже  охватила
лихорадка ожидания.
     - Не могу дождаться, Бен. - Он злорадно улыбнулся. - Они уже в отеле?
     - Нет, но Снелл должен появиться сегодня вечером.
     Элдридж слегка подпрыгнул от возбуждения и сказал:  "Как  гиппопотам,
идущий в ловушку". Жестоко, но точно, подумал я, и мы прошли через двойные
дубовые двери в обитый панелями зал - высокий храм нашей профессии. В этом
здании есть какое-то сдержанное достоинство, которое  я  нахожу  внушающим
уверенность и спокойствие в этом безумном и преходящем современном мире.
     Бок о бок мы прошли по большой лестнице мимо портретов великих ученых
и доски с именами награжденных почетной медалью Общества.
     - Вам стоит подумать, кому заказывать ваш портрет, -  Элдридж  указал
на портреты. - Говорят, этот иностранец Джонни... как же его,  Анниони?  -
не так плох.
     - Не порите чепуху! - выпалил я, и он испустил  один  из  тех  залпов
ржания, которые, как  призыв  горна,  проносятся  по  всему  залу.  Я  был
раздражен тем, что Элдридж коснулся одной из моих самый  тайных  и  личных
фантазий. Я человек скромный и не тщеславный, но  когда  я  в  первый  раз
очутился здесь и посмотрел на портреты, я тут  же  представил  собственное
смуглое лицо, глядящее со стены почета. Я даже выбрал позу -  сидя,  чтобы
избежать изображения искалеченного тела, с головой в полупрофиль.  У  меня
хороший профиль,  особенно  справа.  На  висках  пятна  почтенной  седины,
небольшая яркая ленточка какого-нибудь  иностранного  ордена  на  лацкане,
может быть, Почетный Легион. Выражение задумчивое, лоб нахмурен...
     - Пошли, - сказал Элдридж, и  мы  направились  туда,  где  нас  ждали
президент и члены Совета с шерри и бисквитами, а вовсе не с виски на виду.
Тем не менее я понимал, что  эти  джентльмены  в  состоянии  превратить  в
реальность то, что только что было в моем воображении. Я решил,  насколько
возможно, быть любезным  и  очаровательным,  и,  казалось,  это  произвело
необходимое впечатление.
     Мы обсуждали открытие симпозиума, которое было назначено на следующий
день, на два тридцать.
     - Его светлость произнесет речь, - объяснил один из членов Совета.  -
Мы просили его не выходить за  пределы  сорока  пяти  минут  и,  насколько
возможно, не касаться выращивания орхидей и стипль-чейза.
     Затем я прочту свой доклад. Он будет считаться продолжением того, что
я читал шесть лет назад. "Средиземноморское влияние на Центральную и Южную
Африку в дохристианскую эру", доклад,  который  дал  возможность  Уилфриду
Снеллу и его своре позабавиться. Мне отведено четыре часа.
     На следующее утро прочтет свой доклад Элдридж. "О  некоторых  древних
рукописях  и  символах,  происходящих  из  юго-западной  Африки".  Элдридж
сознательно выбрал неясное название, чтобы не  рекламировать  заранее  мой
удар.
     Мы с Элдриджем убедились, что экспонаты,  привезенные  из  Африки,  в
безопасности в  сейфе  Общества,  потом  Элдридж  доставил  мне  несколько
неприятных минут, везя в своем  сатанинском  красном  мини  по  Лондону  в
Дорчестер в часы пик. Мы четыре раза объехали Гайд  Парк  Корнер,  Элдридж
при этом свирепо  бранился,  а  я  держался  за  ручку,  готовый  в  любое
мгновение выскочить, прежде чем Элдридж умудрился прорезать поток машин  и
свернуть на Парк Лэйн.
     Оба мы еще дрожали от испытанного. Я провел Элдриджа в коктейль-бар и
влил в него пару двойных Джилби, а потом оставил его. У меня были планы на
вечер, а уже почти шесть.
     Когда я подошел к лифту, оттуда вышла  Салли.  Я  мысленно  извинился
перед парикмахером. Он оставил ее волосы свободными и туманными. А  вот  с
лицом проделали что-то волшебное. Оно все превратилось в  глаза  и  мягкий
розовый  рот.  На  ней  было  летящее  зеленое  платье  до  полу,  которое
гармонировало с цветом глаз.
     - Бен, - она быстро направилась ко мне. - Хорошо, что я тебя нашла. Я
тебе оставила записку под дверью. Насчет вечера. Мне очень жаль, Бен, но я
не смогу. Прости.
     - Ничего, Сал. Мы ведь окончательно не договаривались,  -  сказал  я,
скрывая свое разочарование за улыбкой, так  как  мои  планы  рухнули,  как
карточный домик.
     - Мне  нужно  с  ними  повидаться.  Старые  друзья,  Бен.  Специально
приезжают из Брайтона.
     Я отправился в номер Лорена и в ожидании  его  возвращения  болтал  с
Хилари и детьми. В семь тридцать он позвонил, и Хилари, поговорив  с  ним,
передала мне трубку.
     - Я надеялся поужинать вместе, Бен, но я  занят  и  неизвестно  когда
освобожусь. Десятая статья контракта никуда не годится. Сейчас мы пытаемся
переделать ее. Поужинай с Хилари вместо меня.
     Но Хилари заявила, что устала и хочет пораньше лечь спать. Я поужинал
один у Айзова, настоящая кошерная пища, начиная с рубленой печени с луком.
Потом пересек улицу  и  посидел  у  Реймонда,  наблюдая,  как  красивейшие
девушки Лондона за деньги снимают с себя  одежду.  Угнетающее  зрелище.  Я
почувствовал себя еще  более  одиноким  и  подавленным  и,  хоть  я  и  не
развратник, чуть не поддался искушению пойти вслед за  одной  из  девушек,
манящих из темных подъездов Уордур Стрит.
     Вернувшись за несколько минут до полуночи, я позвонил в номер Салли и
еще раз через час, когда отказался  от  попыток  уснуть.  Ни  на  один  из
звонков  не  ответили,  и  телефон  отчаянно  звенел,  как  насекомое,  на
призывной зов которого не откликнулись. Уже почти наступило утро, когда  я
наконец уснул.
     Разбудил меня Лорен, невероятно энергичный и здоровый.  В  восемь  он
закричал в телефон: "Наступает великий день, Бен.  Давай  позавтракаем.  Я
заказываю, что тебе заказать?"
     - Кофе, - пробормотал я, а когда я прибыл в  его  апартаменты,  перед
ним стояло огромное блюдо с бифштексами, свининой, почками и яйцами, и еще
копченый лосось, а для начала овсянка, в конце мармелад  и  кофе.  Обычный
завтрак Лорена.
     - Тебе понадобятся силы, партнер. Садись и ешь, парень.
     Солидно  подкрепившись,  я  провел  все  утро  на  волне  ожидания  и
чувствовал себя, как лев, к которому в полдень должны прийти гости. Говоря
"лев", я имею в виду льва-людоеда. Я смазал гладко выбритые  щеки  двойной
дозой  диоровского  крема,  надел  темный  кашмировый  костюм   с   темным
галстуком, а Хилари дала мне гвоздику в петлицу. Запах от меня шел, как от
сада роз, в походке было энергичное подпрыгивание, и  чувствовал  я  себя,
как охотник перед добычей.
     Мы с Лореном вошли вместе, и гул разговоров  стих.  Мое  появление  в
комнате не вызывает тишины, но  Лорена  -  несомненно  вызывает.  Слышался
по-прежнему только один громкий голос, убедительная имитация речи верхнего
класса Англии, он гремел в зале. В центре кружка  своих  подхалимов  стоял
Уилфрид Снелл, возвышаясь над ними, как плохо выполненный монумент  самому
себе. Ноги его были расставлены,  и  тело  откинулось  в  позе  беременной
женщины, которая должна уравновесить огромный живот. Как будто у Снелла на
талии полупустой мех с вином. Для того, чтобы скрыть гигантский живот, ему
потребовалось  столько  костюмного  материала,  что  из  него   вышел   бы
театральный занавес. Лицо его целой серией подбородков, похожих  на  круги
на воде, свисало на грудь. Оно было белым и  мягким,  будто  пластмассовую
кожу заполнили грязным молоком. Рот его на  белом  фоне  казался  глубокой
пурпурной щелью, он был постоянно открыт, даже когда Снелл не  говорил,  а
происходило это очень редко.  Волосы  -  густой  дикий  кустарник,  откуда
непрерывно на плечи и лацканы падал мягкий белый дождь перхоти, и весь  он
был увешан разными предметами: пара очков для чтения на шее,  как  бинокль
командира танка, золотой нож для обрезания сигар  торчал  из  кармана  для
монет, из петлицы свисал монокль  на  черной  ленточке,  цепочка  часов  и
кольцо для ключей.
     Я  незаметно  стал  приближаться  к   нему,   останавливаясь,   чтобы
поздороваться с знакомыми, поболтать с коллегами,  но  упорно  двигался  к
нему. Кто-то сунул мне в руку стакан, и я оглянулся.
     - Шотландское для смелости, - улыбнулась мне Салли.
     - Мне оно не нужно, любовь моя.
     - Поговори с ним, - предложила она.
     - Я откладываю это удовольствие напоследок.
     Мы  открыто  посмотрели  на  него,  этого   самозваного   барабанщика
археологии,  чьи  полдесятка  книг  проданы   в   количестве   полмиллиона
экземпляров, книг, которые  написаны  в  точном  соответствии  со  вкусами
публики. Книг, в которых  он  опасно  балансировал  на  грани  плагиата  и
клеветы. Книг, в  которых  научный  жаргон  выдается  за  эрудицию,  факты
искажаются или игнорируются в угоду взглядам автора.
     Я не злой и не злопамятный человек,  но  когда  я  смотрел  на  этого
раздувшегося палача, на этого мучителя, этого... короче, когда  я  смотрел
на  него,  я  чувствовал   кровавый   туман   во   взгляде.   И   двинулся
непосредственно к нему.
     Он увидел меня, но  не  обратил  на  это  внимания.  Все  собравшиеся
следили теперь за происходящим, они,  вероятно,  предвкушали  это  с  того
самого  дня,  как  получили  приглашения.  Круг  расступился,  давая   мне
возможность приблизиться к великому человеку.
     - Несомненно... - ржал Уилфрид,  взгляд  его  проходил  в  нескольких
футах поверх моей головы. Обычно он каждое из своих  заявлений  предваряет
подобным рекламным началом.
     - Как я всегда утверждал... - голос его доносился  до  самых  далеких
углов, и я терпеливо  ждал.  Я  тщательно  отрепетировал  улыбку,  которую
использую в таких случаях. Она застенчивая, стыдливая, скромная.
     - Общеизвестно... - обычно это означало, что Уилфрид  считает  теорию
неправильной.
     - По правде говоря... - и он произносил вопиющую ложь.
     Наконец он взглянул вниз, остановился посреди  предложения,  сунул  в
глаз монокль и, к своей радости  и  удивлению,  обнаружил  своего  старого
друга и коллегу доктора Бенджамена Кейзина.
     -  Бенджамин,  дорогой  мой   малыш,   -   воскликнул   он,   и   это
существительное вонзилось в меня, как стрела в корпус быка. - Как  приятно
вас видеть!
     И тут  Уилфрид  Снелл  поступил  весьма  неосмотрительно.  Он  лениво
протянул свою большую мягкую белую волосатую руку в моем  направлении.  На
мгновение я не мог поверить  в  такую  удачу;  в  тот  же  момент  Уилфрид
вспомнил, как мы последний раз обменивались рукопожатием шесть лет  назад,
и попытался отдернуть руку. Его реакция несравнима с  моей,  и  я  схватил
его.
     - Уилфрид, - заворковал я, - мой дорогой, дорогой друг.  -  Рука  его
казалась перчаткой, полной мягкого желе, и только когда пальцы углублялись
на один-два дюйма, чувствовалась кость.
     - Мы так рады, что  вы  приехали,  -  говорил  я,  и  он  женоподобно
вскрикнул. Несколько капель слюны показались на обвислых пурпурных губах.
     - Как  добрались?  -  спросил  я,  по-прежнему  застенчиво  улыбаясь.
Уилфрид начал слегка дергаться, переступая с  ноги  на  ногу.  Пальцы  мои
почти исчезли в мягкой белой плоти, теперь  я  ощущал  каждую  кость.  Как
будто тащишь медузу на форелевой леске.
     - Нам надо поболтать до конца симпозиума, - сказал я, и воздух  начал
выходить из Уилфрида. Он испустил негромкий свистящий  звук  и,  казалось,
съежился,  как  проткнутый   воздушный   шарик.   Неожиданно   собственная
жестокость вызвала во мне отвращение, я рассердился на  то,  что  поддался
слабости. Я выпустил его руку, и возобновление крвообращения  должно  было
вызвать не меньшую боль, чем мое жестокое сжатие. Он нежно прижал  руку  к
груди, большие вялые  глаза  наполнились  слезами,  губы  дрожали,  как  у
капризного ребенка.
     - Пойдемте, - мягко сказал я. - Позвольте предложить вам еще  выпить.
- Я повел его, как погонщик ведет слона. Но Уилфрид Снелл очень  эластичен
и быстро пришел в себя. Весь завтрак до меня доносились обрывки его тирад.
Он "не оставлял камня на камне" и "выдавал всем маленькую тайну"  в  своем
лучшем стиле. Насколько я мог слышать, он повторял свои выводы о том,  что
руины центральной Африки относятся к средним  векам  и  созданы  банту,  и
легко и забавно прохаживался по поводу моих теорий. Одно  время  я  видел,
как он держит над тарелкой мою книгу "Офир" и что-то  читает  из  нее  под
общий смех своих соседей по столу.
     Но  мне  приходилось   использовать   все   свое   искусство,   чтобы
предотвратить другой кризис. Моей соседкой была Салли, и сидели мы  против
Стервесантов. Через пять секунд Салли заметила новый бриллиант Хилари. Она
не могла не заметить его, он бросал серебряные отсветы на весь зал, яркие,
как стрелы. Половину завтрака Салли молчала, но каждые несколько секунд ее
взгляд устремлялся к пламенеющей драгоценности.  Остальные  ловили  каждую
возможность  заговорить,  и  за  столом  слышался  смех   и   возбужденные
разговоры.  Лорен,  казалось,  был  особенно  внимателен  к   Хилари,   но
неожиданно наступила тишина.
     Салли наклонилась вперед и  самым  сладким  голосом  сказала  Хилари:
"Какое прекрасное кольцо. Вы счастливы, что вам можно носить такие кольца.
У меня для этого слишком тонкие кости. Боюсь, он мне не подошло бы".  -  И
она повернулась ко мне и начала оживленно болтать. Одним  искусным  ударом
она уничтожида все хорошее настроение. Я видел, как  нахмурился  и  гневно
вспыхнул Лорен. Хилари закусила губу, я видел, как перед ней  промелькнули
сотни достойных ответов, но она сдержалась. Я храбро бросился  в  пустоту,
но даже мое очарование и умение занять  общество  не  смогли  восстановить
утраченное настроение. Я  почувствовал  облегчение,  когда  Лорен  наконец
посмотрел на часы, потом на  УМЛ,  которые  распоряжались  подготовкой,  и
кивнул. Мгновенно эти  джентльмены  вскочили  и  начали  мягко  приглашать
гостей  к  кавалькаде  ожидавших  автомашин.  Когда  мы  проходили   через
вестибюль,  Уилфрид  Снелл  с  толпой  своих  поклонников,  улыбавшихся  в
предвкушении, проложил путь ко мне.
     - Я за завтраком просматривал снова вашу книгу. Я забыл, наколько она
забавна, мой дорогой.
     - Спасибо, Уилфрид, - с благодарностью ответил я. - Очень  благородно
с вашей стороны, что вы это заметили.
     - Вы должны подписать ее мне.
     - Конечно. Конечно.
     - С нетерпением жду вашего доклада, мой  дорогой  малыш.  -  Я  снова
задрожал в усилиях сдержать свой голос и сохранить спокойствие.
     - Надеюсь, вы найдете его забавным.
     - Я уверен в этом, Бенджамин.  -  И  он,  уходя  с  толпой,  испустил
плотоядный смешок. Я слышал, как он говорил Де Валлосу, когда  они  вместе
садились в  лимузин:  -  Средиземноморское  влияние!  Боже,  а  почему  не
эскимосское? Доказательства те же.
     Мы проехали по  парку,  как  траурная  процессия  на  государственных
похоронах, и через вторые ворота попали на Кенсингтон Гор.
     Все высадились у входа в  Общество  и  поднялись  в  лекционный  зал.
Докладчики и члены  Совета  поднялись  на  сцену,  а  остальные  заполнили
сидения зала. Уилфрид занял свое место, впереди и  в  центре,  и  я  видел
выражение его лица. Он был окружен помощниками палача.
     Ввели его светлость, пахнущего сигарами  и  хорошим  портвейном.  Его
нацелили на аудиторию, как гаубицу, и выпустили. За сорок  пять  минут  он
рассказал об орхидеях и  открытии  сезона  стипль-чейза.  Президант  начал
тайком тянуть его за фалды, но прошло еще двадцать минут, прежде чем слово
было предоставлено мне.
     - Шесть лет назад я  имел  честь  выступить  перед  Обществом.  Темой
выступления было "Средиземноморское влияние на Центральную и Южную  Африку
в дохристианскую эпоху". Теперь я выступаю с  аналогичным  сообщением,  но
вооруженный новыми доказательствами, которые получил за прошедший период.
     Каждые несколько минут Уилфрид Снелл поворачивался и  бросал  ремарку
Роджерсу или Де Валлосу, сидевшим за ним. Он говорил сценическим  шепотом,
закрывая рот программой. Я не обращал на это внимания и читал  вступление.
Это резюме всех предшествующих исследований и обзор различных связанных  с
темой теорий. Я сделал его сознательно скучным и монотонным, чтобы Уилфрид
и его шайка поверили, что у меня за душой больше ничего нет.
     - И вот в марте прошлого года мистер  Лорен  Стервесант  показал  мне
фотографию. - Тут я сменил тон, добавив в него  немного  электричества.  И
увидел, как скучающее выражение на лицах слушателей сменил  интерес.  И  я
неожиданно  начал  рассказывать  детективную  историю.   Интервалы   между
помпезными замечаниями Уилфрида Снелла становились все больше. Ржание  его
последователей стихло. Теперь  я  держал  аудиторию  за  горло,  слушатели
вместе с Салии и мной в лунном  свете  смотрели  на  призрачные  очертания
давно мертвого города. Они разделяли наше волнение,  когда  мы  обнаружили
блок обтесанного камня.
     В тот момент, когда мне потребовалось, выключили свет и на экране  за
мной появилось первое изображение.
     Это был белый царь, гордый и  отстраненный,  величественный  в  своей
подчеркнутой мужественности  и  золотом  вооружении.  Аудитория  сидела  в
восхищенном молчании,  у  всех  ошеломленные  лица  были  освещены  светом
экрана, единственным движением был лихорадочный скрип перьев журналистов в
переднем ряду, а мой голос продолжал окутывать слушателей чарами.
     Я довел рассказ до того  места,  где  мы  исследовали  прилегающую  к
холмам равнину и пещеру, но еще не открыли замурованный туннель  за  белым
царем.
     По  моему  сигналу  снова  зажгли  свет,  и  аудитория  зашевелилась,
возвращаясь к сегоняшнему дню, все, кроме его  светлости,  который  сдался
наконец  портвейну  и  спал  мертвым  сном.  Он  единственный  из  двухсот
собравшихся не был захвачен моим рассказом. Даже  Уилфрид  Снелл  выглядел
потрясенным, как профессиональный борец, старающийся подняться с ковра  до
гонга. Я невольно восхищался им, этот человек был игроком до мозга костей.
Он наклонился к Де Валлосу и громовым шепотом произнес:
     -  Типичная  кладка  банту  13-го  столетия,  разумеется.  Но   очень
интересно. Подкрепляет мою теорию о времени иммиграции.
     Я молча ждал, положив  на  кафедру  сжатые  кулаки,  склонив  голову.
Иногда мне кажется, что из меня вышел бы  хороший  киноактер.  Я  медленно
поднял голову и молча посмотрел на Уилфрида,  на  лице  у  меня  появилось
несчастное выражение. Он приободрился при виде этого.
     - Конечно, эта роспись ничего не означает.  По  правде  говоря,  это,
вероятно, банту на пороге инициации, аналогичный Белой Леди из Брандберга.
     Я продолжал молчать, давая ему  возможность,  как  большому  марлину,
заглотить приманку. Я ждал,  чтобы  наживка  прошла  глубоко,  прежде  чем
дернуть за крючок.
     - Боюсь, что никаких новых свидетельств здесь нет.
     Он с удовлетворенной ухмылкой оглянулся. и его последователи закивали
и заулыбались, как марионетки.
     Я обратился непосредственно к нему.
     - Как совершенно справедливо только  что  заметил  профессор  Уилфрид
Снелл, хоть все это интересно, однако никаких новых доказательств не дает.
- Все энергично закивали. - Поэтому пойдем дальше.
     И я начал описывать  открытие  замурованного  туннеля,  наше  решение
сохранить белого царя и прорезать скалу за ним,  описывал,  как  открылось
отверстие, и тут я снова посмотрел  на  Уилфрида  Снелла.  Неожиданно  мне
стало жаль его; он больше не  был  моим  неумолимым  врагом,  незаживающей
язвой моей профессиональной жизни, он превратился просто в толстую нелепую
фигуру.
     Как поэт Хай, Топрник богов, врубился я в  него.  Разрубил  на  куски
перечислением свитков, топора с грифами, пяти золотых книг.
     Я говорил, а один из помощников  выкатил  тележку,  покрытую  заленым
бархатом. Она приковала к себе взоры всех; по моему  знаку  помощник  снял
бархат: на тележке  лежал  огромный  блестящий  боевой  топор  и  один  из
свитков.
     Уилфрид Снелл осел в кресле, живот навис ему на колени, пурпурный рот
расслабленно открылся, а я прочел начальные  слова  первой  золотой  книги
Хая:
     - И пусть читают его слова и радуются, как радуюсь  я,  пусть  слышат
его песни и плачут, как плакал я.
     Я закончил и осмотрелся.  Все  были  завачены  рассказом,  все,  даже
Лорен, Хилари и Салли. Они все это уже  знали,  но  наклонились  вперед  в
своих сидениях, и глаза их сверкали.
     Уже семь тридцать, с удивлением  заметил  я.  На  час  перерасходовал
время, и сидевший рядом президент не сделал ни одного замечания.
     - Окончилось мое время, но не рассказ. Завтра утром профессор Элдридж
Гамильтон прочтет свой доклад о свитках и их содержании. Надеюсь,  вы  все
сможете  на  нем  присутствовать.  Ваша  светлость,  президент,   леди   и
джентльмены, благодарю вас.
     Стояла полная тишина, никто не шевелился и не  говорил  целых  десять
секунд, затем все вдруг вскочили  и  яростно  зааплодировали.  Впервые  со
времени основания Общества в 1830 году научному докладу аплодировали,  как
выступлению на сцене. Все вышли из рядов, столпились вокруг меня, пожимали
мне руки, задавали вопросы, на которые я и не надеялся ответить. Со своего
места на сцене я видел, как Уилфрид Снелл встал со  и  тяжело  и  неуклюже
зашагал  к  двери.  Он  шел  один,  шайка  подхалимов   его   покинула   и
присоединилась к толпе вокруг меня. Я хотел позвать его, сказать, что  мне
его жаль, что я хотел бы пощадить его, но сказать мне было нечего. Он  все
говорил сам уже сотни раз.
     На следующее утро об этом писали все газеты, даже  "Таймс"  позволила
себе драматический оттенок. В ней писали: "Открытие карфагенских  сокровищ
- наиболее значительное событие в археологии  после  обнаружения  гробницы
Тутанхамона".
     Лорен приказал доставить все газеты, и мы  сидели,  окруженные  морем
печатных страниц, за еще одним завтраком Гаргантюа. Я был тронут тем,  как
гордился Лорен моими достижениями. Он читал все статьи вслух,  сопровождая
их своими комментариями.
     - Ты их поразил, партнер.
     - Бен, ты прикончил этих бездельников.
     - Ты так рассказывал, что даже я чуть не обмочил штаны.
     Он взял еще одну газету со столика  и  развернул  ее.  Его  выражение
немедленно изменилось. Он яростно нахмурился, и  в  лице  его  была  такая
злоба, что я быстро спросил: "Что там, Ло?"
     - Вот. - Он почти  швырнул  мне  газету.  -  Прочти  сам,  а  я  пока
переоденусь. - И он ушел в спальню, захлопнув за собой дверь.
     Я сразу нашел это. Фотография на всю полосу под  большим  заголовком.
"Силы  свободы".  Черные  люди  с  винтовками,  танками.  Бесконечне  ряды
марширующих  черных  людей.  Яйцеобразные  шлемы,  как   злобные   поганки
ненависти, современное автоматическое оружие  на  одетых  в  маскировочные
костюмы плечах, топают обутые в сапоги ноги. В центре  высокий  человек  с
плечами,  широкими,  как  перекладина  виселицы,  и  лысой  головой-ядром,
которая сверкает на ярком африканском солнце. Он не  улыбаясь  идет  между
двумя смеющимися китайцами в неряшливых, похожих на пижамы мундирах.
     И отчетливый главный заголовок:  "Черный  крестоносец.  Генерал-майор
Тимоти Магеба,  вновь  назначенный  командующий  народной  освободительной
армии с двумя военными советниками".
     Глядя на  выражение  глубокой  ненависти  в  этом  лице,  на  ужасную
целеустремленность  в  развороте  плеч  и   в   решительной   походке,   я
почувствовал ужас.
     Каким-то необъяснимым образом это уничтожило  мое  личное  торжество.
То, что происзошло 2 000 лет назад,  потеряло  всякое  значение,  когда  я
смотрел на фотографию этого человека и думал о темных силах, движущихся по
всей моей земле.
     Но тут мне пришло в голову, что  этот  человек  не  уникален,  Африка
породила многих подобных ему.  Темные  разрушители,  покрывавшие  обширные
поля белыми человеческими костями,  Чака,  Мзиликази,  Маматее,  Мутеса  и
сотни других, забытых историей. Тимоти Магеба лишь последний представитель
длинной  цепи   воинов,   которая   протягивается   назад,   в   туманное,
непроницаемое прошлое.
     Из спальни вышел Лорен, с ним Хилари. Она пришла  поцеловать  меня  и
еще раз поздравить, Газета выпала из моих рук, но не ушла из памяти.
     - Прости, что не могу быть сегодня с тобой  и  слушать  нашего  друга
Элдриджа.  У  меня  важная   деловая   встреча.   Присмотри   за   Хилари.
Позавтракайте  вместе,  хорошо?  -  сказал  мне  Лорен,  когда  мы  втроем
направились к лифту.
     Элдридж, в твиде и с заплатами на  локтях,  совершал  убийство  своей
темы. Три с половиной  часа  он  мямлил  о  "значениях"  и  "сокращениях",
изредка испуская свое знаменитое ржание, от которого  просыпались  спящие.
Глядя на редеющий зал и сократившееся количество журналистов,  я  был  ему
благодарен. Он никак не мог отнять у меня часть славы.
     За час до ланча  Салли  протянула  со  своего  места  рядом  со  мной
записку. "Не могу больше этого выдержать. Похожу по магазинам. Пока. С."
     Я улыбнулся и посмотрел ей вслед, когда  она  грациозно  выскользнула
через боковой выход. Хилари повернулась, подмигнула мне, и мы рассмеялись.
     Элдридж наконец  медленно  подошел  к  неубедительному  заключению  и
радостно заулыбался полупустой аудитории.
     - Ну, - сказал он, - кажется,  я  обо  всем  упомянул.  -  И  тут  же
обрадованно захлопали двери.
     В вестибюле  Общества  меня  снова  окружила  охваченная  энтузиазмом
толпа, и мы медленно двигались к двери и ланчу.
     Когда мы наконец добрались до такси и сели с Элдриджем по обе стороны
от Хилари, я уже собирался дать  шоферу  адрес  Траттория  Терраса,  когда
Хилари взглянула на свои руки и негромко вскрикнула.
     - Мое кольцо! - И тут мы впервые заметили, что  у  нее  на  руке  нет
кольца с большим бриллиантом. Я в ужасе  смотрел  на  ее  пальцы:  пропало
состояние, о котором я и мечтать не мог. Бриллиант стоил не менее  30  000
фунтов.
     - Когда вы его в последний раз видели? - спросил я, и  после  секунды
задумчивости на ее лице появилось облегченное выражение.
     - Теперь вспомнила. В отеле.  Я  красила  ногти.  И  положила  его  в
алебастровую сигаретнцу рядом со стулом.
     - Какая комната? Какой стул?
     - Гостиная, кресло, обитое декоративной тканью, рядом с телевизором.
     - Элдридж, отвезите, пожалуйста, миссис Стервесант в  ресторан.  А  я
лучше на другом такси  поеду  в  отель,  пока  кто-нибудь  из  уборщиц  не
обнаружил камень. У вас есть с собой ключ, Хил?
     Она порылась в сумочке и достала ключ.
     - Бен, какой вы милый. Простите меня. - И она протянула мне ключ.
     - Моя специальность - утешать огорченных дам. - Я  вышел  из  машины.
Они уехали, а  я  пять  минут  махал,  как  сумасшедший  сигнальщик,  всем
проезжавшим такси. Никогда не могу решить, горят ли у них на крыше  желтые
огоньки, поэтому я махал всем.
     Я ключом Хилари открыл дверь  апартаментов  и  торопливо  пошел  мимо
спален по длинному коридору. С облегчением обнаружил кольцо среди  сигарет
в алебастровой  коробочке.  Держа  его  в  руке,  подошел  к  окну,  чтобы
полюбоваться   камнем.   Такая   прекрасная   вещь,   что    все    внутри
переворачивается. Я почувствовал легкую  зависть:  никогда  мне  не  будет
принадлежать такой прекрасный предмет.  Отбросив  это  чувство,  я  быстро
завязал кольцо в угол носового платка и пошел по коридору.
     Проходя мимо двери спальни, я заметил, что она слегка  приоткрыта,  и
протянул руку, чтобы закрыть.
     Из комнаты  послышался  женский  голос,  хриплый  от  эмоций,  голос,
прерывавшийся от бурного дыхания, дрожащий.
     - Да! Ради Бога, да! Еще раз! - И мужской голос, тоже хриплый, голос,
разрываемый страстью, ка крик раненого животного.
     - Дорогая! Дорогая моя! - Голоса смешались, полетели на волне могучей
страсти любви. И другой звук, ритмичный, настойчивый,  бьющий,  как  пульс
мира, древний, как сам человек, неизменный, как движение  звезд.  Я  стоял
застыв, по-прежнему протягивая руку к дверной ручке.  Ритм  любви  стих  и
сменился неровным дыханием и  тихими  вздохами  истраченных  и  истощенных
эмоций.
     Я повернулся и пошел, как во сне. Молча вышел из входной двери, молча
закрыл ее за собой.
     Молча просидел весь ланч. Не помню, что  мы  ели,  не  помню,  о  чем
разговаривали: голоса, которые доносились из-за двери, принадлежали  Салли
Бенейтор и Лорену Стервесанту.
     Не помню, как мы вернулись в Общество, не помню ничего из последующих
сообщений и торжественного закрытия.
     Я сидел в переднем ряду, согнувшись в кресле и  глядя  на  трещину  в
полированном деревянном полу. Я вспоминал, мой мозг устремился в  прошлое,
как охотничья собака за спрятавшейся птицей.
     Вспомнил ночь в Лунном городе, когда  лег  спать  пьяный,  пьяный  от
виски, налитого рукой Салли. Вспомнил, как сквозь сон  видел  вошедшего  в
комнату на рассвете Лорена.
     Вспомнил свой приход ночью в пещеру, когда Лорен ослепил меня фонарем
и приказал уходить.
     Вспомнил подслушанный разговор Рала с Лесли. Вспомнил друзей Салли из
Брайтона, ее яростные необъяснимые нападки  на  Хилари,  ее  настроения  и
молчания, неожиданное веселье и еще более  неожиданную  депрессию,  ночное
посещение моей спальни и сотни других  ключей  и  намеков  -  и  подивился
собственной слепоте. Как я мог не видеть, не чувствовать этого?

     Произнесли мое имя, и я постарался собраться и услышать, что говорят.
Говорил Грэм Хобсон, президент  Общества,  он  улыбался,  глядя  на  меня.
Вокруг все тоже смотрели на меня, дружески улыбаясь.
     - Награда основателя Общества, - говорил  Хобсон.  -  Вдобавок  Совет
постановил и просил меня объявить, что выделяется дополнительная сумма для
оплаты работы выдающегося современного художника, который напишет  портрет
доктора Кейзина. С соответствующей церемонией портрет будет повешен...
     Я потряс головой, чтобы она прояснилась. Чувствовал себя не способным
что-нибудь понять. Голос Хобсона смолк,  и  я  попытался  сосредоточиться.
Мягкие, но настойчивые руки поставили меня на ноги, подтолкнули к сцене.
     - Речь! - послышалось из толпы. Все смеялись и аплодировали.
     Я стоял перед ними. Чувствовал головокружение, зал покачнулся и снова
выпрямился, расплылся и снова стал четко видным.
     - Ваша светлость, - начала я и  подавился,  будто  горло  мне  чем-то
заткнули, голос стал хриплым. - Мне оказана великая честь... - я замолк  в
поисках слов, все в ожидании молчали. Я в отчаянии  осмотрелся,  отыскивая
способ спастись или вдохновиться.
     У бокового входа стояла Салли Бенейтор. Не знаю, долго  ли  она  была
здесь. Она улыбалась, белые зубы ярко выделялись на загорелом милом  лице,
темные волосы свобоными волнами свисали на  плечи,  щеки  горели  и  глаза
сверкали - девушка, только что вставшая с постели любовника.
     Я смотрел на нее. "Я благодарен", - промямлил  я,  и  она  кивнула  и
одобрительно улыбнулась мне - и сердце  мое  разбилось;  я  ощутил  резкую
физическую боль, в груди у меня разрывались ткани, было  так  больно,  что
перехватило дыхание. Я потерял ее, мою любовь, мою единственную любовь,  и
все эти почести, все эти возгласы одобрения вдруг стали бессмысленными.
     Я смотрел на нее через  зал,  опустошенный,  лишившийся  цели.  Слезы
начали жечь глаза. Я не хотел, чтобы все  видели  это,  поэтому  пошел  со
сцены к выходу. Снова раздались аплодисменты, и в толпе я слышал голоса:
     - Бедняга, он не может справиться с чувствами.
     - Как трогательно.
     - Он потрясен.
     И я выбежал на улицу. Шел  мелкий  дождь,  и  я  бежал.  Как  раненое
животное, я хотел оказаться  в  одиночестве,  чтобы  оправиться  от  боли.
Холодный дождь смягчал жжение в глазах.

     Я жаждал одиночества и смягчения боли. И то и другое нашел  в  Лунном
городе. У Элдриджа был месячный контракт на  чтение  лекций  в  Англии,  а
Салли исчезла. Я не говорил с ней с того вечера, но Лорен как-то невзначай
сказал, что она взяла две недели из своего накопившегося отпуска и  решила
побывать в Италии и на островах Греции.  В  Лунный  город  пришло  письмо,
отправленное из Падуи, подтверждая эти сведения. Салли писала,  что  очень
сожалеет, но не смогла найти меня в Лондоне. Неудивительно: я не  вернулся
в Дорчестер, но попросил переправить мой багаж в Блю Берд  Хаус  и  улетел
утренним рейсом в Африку. Салли еще раз  поздравляла  и  сообщала,  что  в
конце месяца вернется в Йоханнесбург и первым же рейсом прилетит в  Лунный
город.
     Читая ее письмо, я испытывал ощущение нереальности, будто оно  пришло
из могилы. Потому что она для  меня  умерла,  стала  недосягаема.  Я  сжег
письмо.
     Однажды на раскопках появился Лорен. Мне нечего было ему сказать. Как
будто мы стали чужими, черты его лица,  которые  я  так  хорошо  помнил  и
любил, теперь мне незнакомы.
     Он почувствовал разделяющую нас пропасть и попытался преодолеть ее. Я
не ответил, и он сократил свое посещение и улетел. Я видел его удивление и
смутно пожалел о нем. Но во мне не было гнева, я его не винил.
     Рал  и  Лесли  превратились  в  призрачные  фигуры  на   краю   моего
одиночества. Они не вмешивались в тот призрачный мир, в котором  я  теперь
жил.
     Это был мир Хая Бен-Амона, место, в котором нет ни боли,  ни  печали.
За время работы Элдриджа над  свитками  я  внимательно  следил  за  каждой
подробностью в его переводах. У меня способности к языкам, я овладеваю ими
без усилий. Лоуренс Аравийский научился говорить по-арабски  на  четвертый
день, я обучился пуническому в десять и получил  ключ  к  волшебному  миру
золотых книг Хая.
     Третья книга продолжила историю Опета, доведя  ее  до  времени  жизни
поэта. Это был такой же поразительный документ, как и два  предыдущих,  но
истинное волшебство началось, когда я читал оставшиеся две книги.
     Это были книги стихотворений и песен Хая,  стихотворений  и  песен  в
современном  смысле  этого  слова.  Хай  воин,  Топорник  богов,  начал  с
прославления сияющих крыльев птицы солнца - своего боевого топора.
     Он описывал, как с шахт юга  привезли  руду,  растопили  ее  в  печи,
напоминающей по форме чрево, описывал запах  горящего  древесного  угля  и
тонкую струйку расплавленного металла.
     Как был очищен и сплавлен металл,  как  он  был  откован  и  приобрел
нужную форму. Как  точили  топор  и  покрывали  гравировкой,  и  когда  он
описывал фигуры четырех грифов и четыре восходящих солнца  за  ними,  я  с
восхищением смотрел на большой топор, висевший в моем кабинете.
     Я слышал, как поет сверкающее лезвие в полете, как  оно  врубается  в
кость, слышал, как с сосущим звуком оно вырывается из разрубленного  тела.
Я с благоговейным  страхом  читал  список  врагов,  погибших  под  ударами
топора, и удивлялся их винам и прегрешениям.
     Потом настроение Хая менялось,  и  он  становился  буйным  бражником,
выпивающим кувшины красного вина Зенга, ревущим от хохота у костра рядом с
товарищами по оружию.
     Потом  он  становился  франтом,  одетым  в  белые  ткани,   умащенным
драгоценным маслом, борода его заплетена и завита кольцами.
     А теперь он жрец, идущий со своими богами. Уверенный в  них,  знающий
их таинства, приносящий им жертвы. Хай, склоняющийся в  одинокой  молитве,
Хай, поднимающий на рассвете руки в приветствии  Баалу,  солнечному  Богу.
Хай в лихорадке религиозного откровения.
     И снова Хай друг,  настоящий  товарищ,  описывающий  свою  радость  в
обществе друзей. Переплетение личностей, острота разделяемых  наслаждений,
опасности, встреченные и побежденные вместе. Хай преклоняется перед  своим
другом, он не видит его ошибок, почти по-женски он описыват его физическую
красоту. Он показывает ширину его плеч, величественный  изгиб  пламенеющей
рыжей бороды, ложащейся на груд, на которой мышцы, гладкие и твердые,  как
камни на холмах Замбоа,  ноги  как  стройные  стволы,  улыбка  как  теплое
благословение бога солнца Баала, и кончает он строкой: "Ланнон Хиканус, ты
больше чем царь Опета, ты мой друг". Читая это,  я  чувствовал,  что  быть
другом Хая - это бесценное достояние.
     Снова настроение поэта меняется, и он наблюдатель природы, охотник, с
любовью описывающий  свою  добычу,  не  пропуская  ни  одной  подробности,
начиная с изгиба слоновьих клыеов и кончая  кремовой  мягкостью  подбрюшья
львицы.
     А вот он любовник, очарованный прелестями своей милой.
     Танит, широкий белый лоб  которой  сияет,  как  полная  луна,  волосы
мягкие и светлые, как дым от больших костров  папируса  в  болотах,  глаза
зелены, как зеленый бассейн в храме богини Астарты.
     И вот неожиданно Танит мертва, и  поэт  оплакивает  свою  утрату,  он
видит ее смерть как полет птицы, белые  руки  блестят,  как  распростертые
крылья, ее последний крик отдается в пустоте неба и трогает  сердца  самих
богов. Жалобы Хая - мои жалобы, его голос - мой голос, его ужасы и  победы
стали моими, и мне казалось, что Хай - это я, а я - зто Хай.
     Я вставал рано и ложился поздно, ел мало,  и  лицо  мое  осунулось  и
побледнело, это лицо смотрело на меня из зеркала дикими глазами.
     И неожиданно ворвалась реальность, разбив хрупкие  хрустальные  стены
моего волшебного мира. Лорен и Салли прилетели на одном самолете в  Лунный
город. Пытка, от которой я старался убежать, началась заново.
     Снова я попытался спрятаться. Своим святилищем я избрал архив  и  все
дни проводил там, стараясь избежать контактов с Салли и Лореном.  Конечно,
оставался еще ужасный час ежедневного общего ужина, я пытался улыбаться  и
присоединиться к болтовне и обсуждениям, старался не замечать  взглядов  и
улыбок, которыми  обменивались  Салли  и  Лорен,  пока  не  представлялась
возможность уйти.
     Дважды ко мне подступал Лорен.
     - Бен, что-то происходит.
     - Нет, Лорен. Нет, клянусь тебе. Ты ошибаешься. - И я опять сбегал  в
тишину архива.
     Тут меня  ждало  спокойное  общество  Рала  и  физическая  работа  по
каталогизированию, фотографированию  и  упаковке  кувшинов;  я  находил  и
другие отвлечения. Это помещение в течение почти двух тысяч лет оставалось
стерильным, лишенным жизни,  пока  мы  его  не  раскрыли.  Теперь  у  него
развивалась собственная  экология,  вначале  появились  крошечные  комары,
затем песчаные мухи, муравьи, пауки, моль и  наконец  семейство  маленьких
коричневых ящериц гекко. Я начал снимать  на  кинопленку  это  постепенное
заселение архива.
     Много часов проводил я неподвижно, сидя  со  своей  камерой,  ожидая,
пока будет возможность сделать нужный  кадр  какого-нибудь  насекомого,  и
именно так я сделал последнее крупное открытие в Лунном городе.
     Я работал один в  дальнем  конце  архива,  возле  стены,  на  которой
выгравировано изображение солнца. Одна из ящериц гекко пробежала по  стене
и каменному полу. В том месте,  где  лежал  боевой  топор,  когда  мы  его
обнаружили, ящерица остановилась. Она застыла, мягкая кожа на горле  слабо
пульсировала, а маленькие черные глазки блестели в ожидании. Тут я  увидел
насекомое, за которым охотилась ящерица. Белый мотылек, который неподвижно
сидел, сложив крылья, на изображении солнца.
     Я быстро достал  камеру,  установил  выдержку  и  подключил  вспышку.
Медленно занял позицию, с которой удобно было снимать мотылька, и ждал,  а
ящерица приближалась  серией  быстрых  скачков.  В  двенадцати  дюймах  от
мотылька она снова остановилась  и,  казалось,  собирается  с  силами  для
нападения. Я ждал, затаив дыхание, держа палец на спуске затвора.  Ящерица
прыгнула, и я включил вспышку.
     Ящерица  застыла,  мотылек  был  зажат  у  нее  в  пасти.  Потом  она
повернулась и вниз головой устремилась к полу. Достигнув угла между стеной
и полом, она исчезла, а я рассмеялся ее нелепому бегству.
     Я свернул пленку, отключил лампу-вспышку, вернул аппарат  в  чехол  и
уже собирался продолжить работу, когда в голову мне внезапно пришла мысль.
Я вернулся к задней стене архива, к тому месту,  где  исчезла  ящерица,  и
наклонился, осматривая соединение стены и пола. Оно казалось  сплошным,  я
не видел ни трещины, ни  отверстия,  в  котором  могла  скрыться  ящерица.
Заинтригованный ее исчезновением, я  принес  дуговую  лампу  с  кабелем  и
поставил ее так, чтобы луч ярко освещал стену.
     И стал на четвереньках ползать вдоль стены. Я чувствовал, как  сердце
начинает биться, как боевой барабан,  слышал  гул  крови  в  ушах,  ощущал
теплоту своих щек. Рука, которой я доставал перочинный нож, дрожала,  и  я
чуть не сломал ноготь, стараясь открыть нож.
     Потом стал прощупывать ножом тонкую покрытую пылью линию, разделявшую
стену и пол. Лезвие ножа на всю глубину ушло в щель.
     Я  сидел  на  корточках  и  смотрел  на  стену,  изображение   солнца
отбрасывало при свете дуговой лампы призрачные тени.
     - Может быть, - сказал я вслух, - очень может быть... - И снова начал
пресмыкаться перед образом Баала, как будто был одним их его  почитателей.
Лихорадочно прощупывал щели на полу и стене. Они были сглажены,  склепаны,
стали почти невидимы. Необычная тщательность, с  который  удалялись  следы
щелей, убеждала в том, что здесь скрывается что-то важное. Здесь искусство
каменщиков намного превосходило исполнение потолка туннеля, где через щели
просачивалась тончайшая пыль.
     Я вскочил и начал расхаживать  взад  и  вперед  вдоль  слепой  стены.
Впервые с момента возвращения в Лунный  город  я  ожил.  Кожу  покалывало,
походка стала пружинистой, я сжимал и разжимал кулаки,  мозг  был  охвачен
возбуждением.
     - Лорен, - вспомнил я неожиданно. - Он должен быть здесь. -  Я  почти
бегом выскочил  из  архива,  пронесся  по  туннелю.  В  деревянной  будке,
закрывавшей вход в туннель, сидел охранник, положив ноги на стол. Воротник
его мундира был расстегнут, шапка сидела косо на голове.  На  стене  рядом
свисал оружейный пояс, из кобуры  торчала  черная  рукоять  пистолета.  Он
поднял голову от газеты, показалось  лицо  с  носом  крючком  и  холодными
голубыми глазами.
     - Привет, док. Торопитесь?
     - Болс, можете связать меня с мистером  Стервесантом?  Попросите  его
немедленно прийти сюда.

     Когда появился Лорен, я стоял на коленях перед изображением солнца.
     - Ло, иди сюда. Я хочу тебе кое-что показать.
     - Эй, Бен! - рассмеялся Лорен, и мне показалось, что у него  на  лице
отразилось радостное облегчение. - Впервые за  две  недели  вижу,  как  ты
улыбаешься. Боже, я о  тебе  беспокился.  -  Он  хлопнул  меня  по  плечу,
продолжая смеяться. - Теперь ты опять похож на старого Бена.
     - Ло, взгляни на это. - И он наклонился рядом со мной.
     Десять минут спустя он уже не улыбался, лицо  его  стало  холодным  и
напряженным. Он смотрел на стену  своими  бледно-голубыми  глазами,  будто
видел сквозь нее.
     - Ло, - начал я, но  он  властным  жестом  заставил  меня  замолчать.
Взгляд его не отрывался от стены, и мне показалось, что он  прислушивается
к какому-то не слышному мне голосу. Я смотрел на это холодное богоподобное
лицо почти  со  сверхъестественным  страхом.  Меня  охватило  предчувствие
чего-то необычного.
     Медленно, шаг за шагом, Лорен приближался к изображению солнца.  Рука
его  легла  на  центр  большого  диска.  Пальцы  были  расставлены,  будто
повторяли изображение. Он начал нажимать на стену, я видел, как становятся
плоскими прижатые к стене кончики пальцев, меняя форму под нажимом руки.
     Несколько долгих секунд ничего не происходило, потом неожиданно стена
сдвинулась. Никаких звуков, никакого скрежета по заржавевшим бороздам, вся
стена   начала   поворачиваться    вокруг    скрытой    оси.    Громоздкое
целенаправленное движение, открывшее прямоугольное отверстие  -  еще  один
проход, скрывавшийся за символом Баала.
     Глядя в это темное доисторическое отверстие, я,  не  поворачиваясь  к
Лорену, прошептал: "Как ты это сделал, Ло? Как догадался?"
     Он ответил удивленным тоном: "Я знал. Просто знал, и все". -  Мы  оба
снова  замолчали,  глядя  в  отверстие.  Меня   охватил   неожиданный   не
поддающийся контролю страх, страх того, что мы обнаружим там.
     - Давай свет, - приказал Лорен, не отводя  взгляда  от  отверстия.  Я
принес переносную дуговую лампу, и Лорен взял  ее  у  меня.  Он  прошел  в
отверстие, и я последовал за ним.
     Перед нами в глубину уходил туннель под углом примерно в  сорок  пять
градусов. Он был семи футов шести дюймов высотой и девяти футов шириной. В
полу пролет каменных  ступеней.  Ступени  стерты,  края  их  закруглены  и
сглажены. Стены и  потолок  туннеля  из  неукрашенного  камня,  а  глубины
туннеля скрыты от нас тенью и тьмой.
     - Что это? - Лорен указал на два круглых  предмета,  лежавших  вверху
лестницы. Я увидел блеск бронзовых розеток.
     - Щиты, - ответил я. - Боевые щиты.
     - Кто-то уронил их в спешке.
     Мы осторожно перешагнули через них и начали спускаться  по  лестнице.
Всего оказалось 106 ступеней, каждая шести дюймов высотой.
     - Никакой пыли, - заметил Лорен.
     - Да, - согласился я. - Дверь была закрыта плотно.
     Его слова должны были бы прозвучать предупреждением, но я не  обратил
на них внимания, поглощенный возбуждением и  удивлением  нового  открытия.
Поверхность ступеней была чистой, словно недавно вымытой.
     На дне лестницы оказалась Т-образная развилка. Коридор справа  привел
к железным воротам, забранным решеткой и закрытым. Слева  вниз  извивалась
еще одна лестница, исчезая в скале.
     - Куда? - спросил Лорен.
     - Посмотрим, что за воротами, - предложил я сдавленным от возбуждения
голосом, и мы пошли к ним.
     Тяжелые запоры не были закрыты, но сквозь них была пропущена  золотая
проволока, она обвивалась вокруг ручки и была запечатана большой  глиняной
печатью.
     На печати было грубое изображение животного и слова "Ланнон  Хиканус,
Великий Лев Опета, царь Пунта и четырех царств".
     - Дай твой нож, - сказал Лорен.
     - Ло, нельзя... - начал я.
     - Дай нож, черт возьми! - Голос его дрожал, в нем звучала страсть.  -
Знаешь, что это такое? Сокровищница, золотой запас Опета!
     - Подожди, нужно все сделать, как  полагается,  -  просил  я,  но  он
голыми руками взял печать и сорвал ее с ворот.
     - Не нужно, Ло, - протестовал я, но он отодвинул запоры и всем  весом
навалился на ворота. Они заржавели, и он давил на них изо  всех  сил.  Они
подались, чуть приоткрылись внутрь, так что Лорен  смог  протиснуться.  Он
побежал вперед, и я за ним. Туннель повернул под прямым углом и  привел  в
большое помещение.
     - Боже! - закричал Лорен. - О Боже!  Посмотри  на  это,  Бен.  Только
посмотри.
     Перед нами лежали нетронутыми сказочные  сокровища  Опета.  Позже  мы
смогли подсчитать, взвесить и  измерить  их,  а  сейчас  просто  стояли  и
смотрели.
     Помещение оказалось 186 футов в длину и  21  в  ширину.  Вдоль  одной
стены была сложена слоновая кость. Она сгнила и стала хрупкой, как мел, но
две тысячи лет назад это была огромная ценность.
     Стояли  900  больших  афмор,  запечатанных   воском.   Содержимое   -
драгоценное масло - давно испарилось и превратилось в темную массу. Лежали
также свертки привозного холста и шелка, сгнившие и рассыпавшиеся  в  пыль
при прикосновении.
     Металлы были сложены у противоположной стены сокровищницы - 190  тонн
природной меди в слитках в форме креста Святого Андрея; 3  тонны  олова  в
форме таких же слитков; 96 свинца; 2 сурьмы.
     Мы пошли по проходу в центре  помещения,  глядя  на  эту  невероятную
выставку богатства.
     - Золото, - прошептал Лорен. - Где золото?
     Мы увидели груду ящиков из черного дерева,  с  крышками,  украшенными
инкрустацией из слонового  дерева  и  перламутра.  Это  были  единственные
предметы искусства в подземелье; на крышках ящиков были грубые изображения
военных и охотничьих сцен.
     - Не нужно, Ло, - снова  начал  я,  когда  Лорен  принялся  поднимать
крышки ящиков.
     Ящики  были  полны  полудрагоценными  камнями,  аметистом,   берилом,
тигровым  глазом,  нефритом  и  малахитом.  Некоторые  камни  были   грубо
обработаны и вставлены в оправы  из  золота:  ожерелья,  броши,  браслеты,
кольца.
     Лорен торопливо пошел по проходу дальше и вдруг резко остановился.  В
углублении, еще за  одной  железной  решеткой,  аккуратными  грудами  было
сложено золото. В форме обычных "пальцев".  Казалось,  груда  драгоценного
металла невелика, но когда месяцы спустя ее взвесили, общий  вес  превысил
шестьдесят тонн.
     Стоимость этого золота 60 миллионов фунтов. В том же углублении,  что
золото, стояли два небольших деревянных ящика.  В  них  оказалось  26  000
карат необработанных и грубо обработанных алмазов всех возможных цветов  и
форм. Ни один камень не  был  меньше  полутора  карат,  а  самый  большой,
угрюмое желтое чудовище, весил 38 карат. Это добавляло 2 000 000 фунтов  к
общей стоимости сокровищ.
     Таким  оказалось  богатство  сорока  семи  царей   Опета,   тщательно
собиравшееся на протяжении четырехсот лет. Ни одно сокровище древности  не
могло сравниться с этим богатством.
     - Нужно быть очень осторожными, Бен.  Ни  слова  об  этом  не  должно
просочиться. Ты понимаешь, что может случиться, если об этом узнают? -  Он
стоял, держа в каждой руке по пальцу чистого золота, и  смотрел  на  груды
сокровищ. - Тут достаточно для убийства, для того, чтобы начать войну.
     - Чего ты хочешь, Ло? Мне понадобится помощь. Рала или Салли.
     - Нет! - Он яростно повернулся ко мне. - Никому  не  будет  позволено
входить сюда. Я прикажу охранникам  не  пропускать  никого,  кроме  нас  с
тобой.
     - Мне нужна помощь, Ло.  Я  один  не  справлюсь.  Тут  слишком  много
работы.
     - Я помогу тебе.
     - Потребуются недели.
     - Я помогу тебе, - повторил он. - Больше никого. И никому ни слова.
     До шести часов вечера мы с Лореном осматривали сокровищницу.
     - Давай посмотрим, куда ведет второй отворот туннеля, - предложил я.
     - Нет, - остановил меня Лорен. - Я хочу, чтобы соблюдались нормальные
часы работы. Никто не должен заподозрить, что мы нашли что-то.  Сейчас  мы
пойдем в лагерь. Завтра заглянем во второй туннель. Но такого, как  здесь,
быть не может.
     Мы закрыли за собой каменную дверь, запечатав  тайный  туннель,  и  у
выхода Лорен отдал приказ, повторил его и вписал в книгу инструкций. Имена
Рала и Салли были изъяты из числа тех, кому позволялось входить в туннель.
Позже за ужином Лорен упомянул об этом. Он объяснил это тем, что мы с  ним
проводим  в  архиве  эксперимент.  Для  меня  вечер  был  трудным.  Я  был
перевозбужден и теперь, стряхнув  апатию,  слишком  сильно  реагировал  на
нормальные стимулы жизни. Я обнаружил, что слишком громко смеюсь,  слишком
много пью, и боль ревности вернулась еще сильней, чем обычно.
     Когда Лорен и Салли смотрели друг на друга, мне хотелось крикнуть им:
"Я знаю. Я знаю о вас, черт возьми. Я ненавижу вас за это".
     Но тут же я понял, что это неправда. Я не ненавидел их.  Я  любил  их
обоих, и от этого переносить боль становилось еще труднее.
     В эту ночь спать я не мог. В состоянии нервного напряжения я могу  не
спать две-три ночи, не в силах остановить работу возбужденного мозга. Я не
собирался подсматривать. Простое совпадение, что  я  стоял  у  окна  своей
темной комнаты и смотрел на лунную ночь, когда Салли вышла из своего дома.
     На ней был длинный  халат,  волосы  распущены  и  облаком  лежали  на
плечах. Остановилась в дверях своего дома и осторожно  осмотрелась,  чтобы
убедиться, что лагерь спит. Затем виновато, быстро  пошла  по  освещенному
луной пространству к дому, в  котором  жил  Лорен.  Открыла  дверь  и  без
колебаний вошла, и для меня началась долгая бессонная вахта.
     Я стоял у окна два часа, смотря, как движутся лунные тени, глядя, как
поворачиваются на небе рисунки созвездий, звезды были большими  и  яркими,
какими они бывают только в чистом воздухе дикой местности. Но я не замечал
красоты ночи. Смотрел на дом Лорена, воображал себе  каждое  произнесенное
шепотом слово, каждое прикосновение, каждое движение и ненавидел  себя  за
это. Думал о Хилари и детях, гадал, что за безумие скрывается в  мужчинах,
готовых  за  несколько  часов  преходящего  удовольствия  рисковать  всем.
Сколько тайн выдают эти  двое  в  темном  доме,  счастьем  скольких  людей
рискуют?
     Неожиданно я понял, что считаю эту связь всего лишь игрой со  стороны
Лорена. А если это серьезно? Он разведется с Хилари и уйдет к  Салли.  Эта
мысль была для меня невыносима. Больше я не мог смотреть  и  ждать,  нужно
как-то отвлечься, я быстро оделся и заторопился в хранилище.
     Охранник сонно приветствовал меня, я открыл дверь и прошел в сейф,  в
котором мы держали золотые скитки. Взял четвертую книгу Хая. Пронес  ее  в
свой кабинет и, прежде чем начать читать, достал бутылку Глен  Грант.  Два
мои наркотика: слова и виски.
     Я наудачу открыл свиток и перечел  оду  Хая  своему  боевому  топору,
сверкающим крыльям птицы солнца. Закончив, я, захваченный импульсом,  снял
боевой топор с его почетного места. Ласкал его блестящую протяженность,  с
новым вниманием всматривался в него. Я был убежден, что именно это  оружие
описано  в  стихотворении.  Может  ли  существовать  другое,   так   точно
соответствующее описанию? Я держал его на коленях, хотел извлечь  из  него
историю последних дней  Опета.  Я  верил,  что  он  активно  участвовал  в
последней трагедии. Почему бы иначе такое ценное  оружие  оставили  лежать
почти на две тысячи лет? Что случилось с Топорником Хаем, с  его  царем  и
городом?
     Я читал и думал, и мысли о Салли  и  Лорене  тревожили  меня  меньше.
Однако в каждом перерыве чтения я вспоминал о них и чувствовал ревность  и
отчаяние. Я разрывался между настоящим и далеким прошлым.
     Я читал, наслаждался еще не прочитанными отрывками, а уровень виски в
бутылке медленно понижался и проходила длинная ночь.
     Пршла полночь, начинался новый день, и тут я  наткнулся  на  отрывок,
который вызвал во мне глубокий отклик. Хай испустил вопль из самой глубины
своего существа. Как будто вырвались наружу  долго  сдерживаемые  чувства,
это  был  призыв  не  обращать  внимания  на   физическую   форму,   когда
определяется истинная ценность человека. Из грязной земли добывают  чистое
золото, восклицает Хай, в бедной глине скрываются сокровища.
     Я перечел этот отрывок полдесятка раз, проверяя свой перевод,  прежде
чем смог поверить, что Хай Бен-Амон подобен мне. Калека.

     Первые лучи рассвета розовым контуром очертили вершины холмов,  когда
я вернул золотой свиток в сейф и медленно пошел к своему дому.
     Из двери дома Лорена вышла Салли и пошла в темноте ко мне  навстречу.
Ее одежда была призрачно-бледной и, казалось, плывет над землей. Я застыл,
надеясь, что она меня не заметит. Это возможно: я стоял в  тени  ее  дома,
отвернув голову, и не шевелился.
     Я слышал шорох ее одежды, шепот ног, ступающих рядом по  пыли,  потом
испуганный вскрик, когда она увидела меня. Лицо ее превратилось в  бледную
луну, руки она поднесла ко рту.
     - Спокойно, Салли, - сказал я. - Это всего лишь я.
     Теперь я чувствовал ее запах. В чистом ночном воздухе пустыни  аромат
как от раздавленных лепестков роз, и смешанный с ним теплый запах  пота  и
любви. Я опустил голову на грудь.
     - Бен? - спросила она, и мы оба замолчали, глядя друг на друга.
     - Давно ли ты тут?
     - Достаточно давно, - ответил я, и снова наступила тишина.
     - Значит ты знаешь? - негромко и печально спросила она.
     - Я не собирался подсматривать. - И опять молчание.
     - Я тебе верю. - Она стала уходить. Потом повернулась. - Бен, я  хочу
объяснить.
     - Не нужно.
     - Нужно. Я так хочу.
     - Это неважно, Салли.
     - Это важно. - Мы смотрели друг на друга. - Это  важно,  -  повторила
она. - Не хочу, чтобы ты считал меня... ну... такой ужасной.
     - Забудем об этом, Салли.
     - Я сопротивлялась, Бен. Клянусь тебе.
     - Все в порядке, Салли.
     - Ничего не могла с собой сделать, правда. Я так боролась. Не хотела,
чтобы это случилось. - Теперь она плакала,  молча,  и  плечи  ее  дрожали,
когда она всхлипывала.
     - Это неважно, - сказал я и подошел к ней. Отвел ее к ней в  комнату,
уложил в постель. При свете я увидел, что губы ее распухли и покраснели от
поцелуев.
     - О, Бен, я бы все отдала, чтобы было по-другому.
     - Знаю, Салли.
     - Я так старалась, но это  сильнее  меня.  Он  окутал  меня  каким-то
заклинанием, с самого первого момента, как я его увидела.
     - Тот вечер в аэропорту? - Я не смог  удержаться  от  этого  вопроса,
вспомнив, как она смотрела на Лорена, когда мы его встречали, и как  потом
бранила его.
     - Вот почему... позже, со мной... вот  почему  мы...  -  я  не  хотел
слышать ее ответ,  но  мне  нужно  было  знать,  пришла  ли  она  ко  мне,
воспламененная мыслями о другом мужчине.
     - Нет, Бен. - Она пыталась отрицать  это,  но  увидела  мои  глаза  и
отвернулась. - О, Бен, прости. Я не хотела причинять тебе боль.
     - Да, - кивнул я.
     - Я не хотела причинять тебе боль. Ты такой хороший, такой добрый, ты
так отличаешься от него. - Под ее  глазами  видны  были  темные  пятна  от
отсутствия сна, а персиковый бархат щек покраснел от небритой кожи Лорена.
     - Да, - повторил я с разбитым сердцем.
     - Бен, что мне делать? - воскликнула она в отчаянии. - Я попалась. Не
могу уйти.
     - Ло... говорил, что собирается делать?  Говорил  тебе...  ну...  что
оставит Хилари и женится на тебе?
     - Нет, - она покачала головой.
     - Он объяснил тебе причину...
     - Нет! Нет! - Она схватила меня за руку. - О Бен, для него это только
развлечение. Маленькое приключение.
     Я молчал, глядя на любимое измученное лицо,  довольный,  что  она  по
крайней мере понимает Лорена. Понимает, что он охотник, а  она  добыча.  В
жизни Лорена было множество Салли и еще будет много. Лев должен  постоянно
убивать.
     - Я могу тебе чем-нибудь помочь, Салли? - спросил я наконец.
     - Нет, Бен, не думаю.
     - Если есть, ты мне скажи, - и я направился к двери.
     - Бен, - остановила она меня и села. - Бен, ты все еще любишь меня?
     Я без колебаний кивнул. "Да, я все еще люблю тебя".
     - Спасибо, Бен, - негромко сказала она. - Я не перенесла бы, если  бы
ты отвернулся от меня.
     -  Я  этого  никогда  не  сделаю,  Салли,  -  сказал  я  и  вышел   в
лимонно-розовый блеск рассвета.

     Мы с Лореном спустились по лестнице за изображением  солнца.  Вначале
прошли в сокровищницу. Пока Лорен наслаждался видом сокровищ, я смотрел на
его лицо. Голова у меня слегка кружилась от  бессонницы,  и  я  чувствовал
вкус выпитого  виски.  Глядя  на  Лорена,  я  пытался  обнаружить  в  себе
ненависть к нему. Искал я тщательно, но безуспешно. Когда он поднял голову
и улыбнулся мне, я не мог не ответить ему улыбкой.
     - Ну, пока хватит, Бен, - сказал он. - Пойдем посмотрим на остальное.
     Я догадывался, что  мы  найдем  за  поворотом  туннеля,  и  когда  мы
спустились по длинной извилистой лестнице и попали  в  еще  один  короткий
коридор, мои последние сомнения рассеялись.
     Коридор заканчивался еще одной сплошной каменной стеной.  Но  тут  не
было попыток маскировки: на стене вырезана надпись. Мы стояли перед ней, и
Лорен осветил ее дуговой лампой.
     - Что тут написано? - спросил он.
     Я медленно прочел надпись. Даже  при  всей  своей  практике  я  читал
медленно, потому что в пуническом письме нет  букв,  обозначающих  гласные
звуки, и о них нужно догадываться по контексту слова.
     - Давай, - нетерпеливо прошептал Лорен.
     - Вы, пришедшие потревожить сон царей Опета и  осквернить  их  склеп,
рискуете, делая это, и пусть проклятие Астарты и великого Баала преследует
вас до самой могилы.
     - Прочти снова, - приказал Лорен, и я послушался. Он кивнул.
     - Да, - сказал он и подошел к каменной  двери.  Он  начал  отыскивать
поворотный пункт, который,  как  мы  знали,  должен  привести  в  движение
механизм. Здесь нам не так повезло, как  у  стены  с  изображеним  солнца.
Прошло два часа, а непреклонная каменная плита по-прежнему преграждала нам
путь.
     - Я эту проклятую штуку подорву, - предупредил Лорен, но я знал,  что
он не совершит такого святотатства в этом священном месте. Мы отдохнули  и
обсудили проблему, прежде чем вернуться к двери. Тут  должна  существовать
простая система рычагов, но надо знать, куда надавить и под каким углом.
     Когда мы наконец нашли, я выругал себя за тупость. Надо было  угадать
с первой же попытки. Символ бога солнца Баала снова был тем  местом,  куда
нужно нажимать.
     Дверь медленно и громоздко повернулась,  и  мы  прошли  через  нее  в
усыпальницу царей Опета.
     Мне  известно  только  еще  одно  место  с   такой   же   атмосферой.
Вестминстерское аббатство, где находятся могилы королей Англии. Там то  же
чувство возрождения времени и истории.
     Мы молчали, идя по  середине  длинной  узкой  сводчатой  усыпальницы.
Тишина физически давила мне на барабанные перепонки. Тишина такая  полная,
что становилась зловещей и угрожающей. Воздух здесь давно не  обменивался,
но в нем не было затхлости. Мне показалось, что я уловил слабый запах пыли
и грибов.
     Вдоль обеих стен параллельно им стояли  саркофаги  царей  Опета.  Они
были вырезаны из массивного гранита.  Прочные,  угловатые,  серые.  Крышки
удерживались  на  месте  собственным  огромным   весом,   их   поверхность
отполирована и на ней вырезаны  имя  и  титул  лежавшего  внутри.  Могучие
имена, звучащие на станицах золотых книг Хая.  Я  узнавал  их:  Гамилькар,
Ганнибал, Хиканус. Сорок семь больших гробов, но последний пустой,  крышка
стоит рядом, прислоненная к  саркофагу.  Внутренность  гроба  вырублена  в
форме человеческой фигуры, готовой поглотить последнего царя Опета.
     У большого  каменного  гроба  на  полу  лежит  на  спине  вытянувшись
человек.  Шлема  у  него  нет,  и  ярко-рыжие  волосы  и  борода  образуют
своеобразный ореол вокруг сморщенного  мумифицированного  лица.  Нагрудник
снят, видна сухая пергаментная кожа, обтягивающая мощную  грудную  клетку.
Обломанная стрела торчит из  давно  мертвой  груди.  На  человеке  кожаный
передник, украшенный бронзовыми розетками, на  ногах  бронзовые  поножи  и
легкие сандалии.
     Руки по сторонам, ноги сведены. Мертвое  тело  уложено  с  заботой  и
любовью.
     Над  ним,  как  в  молитве,  склонилась  другая  фигура.   В   полном
вооружении, лишь шлем и нагрудник сняты и лежат рядом на  полу  у  пустого
саркофага. Длинные черные волосы скрывают лицо. Руки прижаты  к  груди  на
уровне диафрагмы. Из груди торчит стальное лезвие,  лезвие,  обращенное  к
хозяину, рукоять меча надежно зажата меж каменных плит пола, острый  конец
глубоко погрузился в тело.
     Человек в позе последнего бегства от  позора  поражения,  человек,  в
отчаянии упавший на острие собственного меча. Оружие поддерживало его  вес
многие столетия, и он оставался в коленопреклоненном положении.
     Приблизившись к этой сцене древней трагедии, ни Лорен, ни я не  могли
сказать ни слова. Для меня не было сомнений в установлении личностей  этих
высохших фигур.
     На  холодном  каменном  полу,  вытянувшись,  лежал  Ланнон   Хиканус,
последний царь Опета. Над ним склонился его  друг  и  верховный  жрец  Хай
Бен-Амон.
     Я задохнулся от ощущения рока,  от  холодного  ужаса:  Хай  Бен-Амон,
Топорник богов, был горбуном.
     Я должен увидеть его лицо. Должен! Я подбежал  и  склонился  рядом  с
ним.
     Я коснулся высохшего костлявого плеча, прикрытого одеждой из  хрупкой
желтой ткани. Прикосновение  легчайшее,  как  дыхание,  но  его  оказалось
достаточно, чтобы нарушить положение равновесия.
     Тело Хая Бен-Амона упало вперед и разбилось,  коснувшись  тела  царя.
Сталь и бронза прозвенели на каменном полу и эхом отдались  в  усыпальнице
Опета.
     От удара обе фигуры превратились в  пыль,  мягкий  взрыв  серо-желтой
пыли, вьющейся, как дым, в свете дуговой лампы. Ничего не осталось от них,
кроме металла вооружения и меча, да еще золотых и  черных  волос  в  груде
мягкой пыли.
     Я встал, задыхаясь от желтой пыли.  Глаза  мои  наполнились  слезами,
пыль начала их жечь. Пыль пахла грибами.
     Лорен  Стервесант  и  я  молча  смотрели  друг  на  друга.  Мы  стали
свидетелями чуда.

     Я с криком проснулся от кошмарного сна, от крови, пламени и дыма,  от
ужаса блестящих  черных  лиц  и  залитых  потом  тел,  освещенных  ревущим
пламенем, от криков умирающих и воплей пьяных от крови  убийц.  Проснулся,
тяжело дыша и задыхаясь от этих воспоминаний, и  ужас  долго  не  оставлял
меня, хотя я уже понял, что нахожусь в спокойствии своей комнаты.
     Я включил свет около кровати и посмотрел  на  часы.  Еще  рано,  чуть
больше одиннадцати. Я отбросил простыню и встал, с  удивлением  обнаружив,
что ноги у меня дрожат, а дыхание  по-прежнему  прерывается.  Каждый  вдох
вызывал приступ боли, глаза тупо болели. Тело казалось  горячим,  горячим,
как в лихорадке. Я прошел к умывальнику и проглотил три таблетки аспирина.
Запил их глотком воды, но тут боль в легких стала сильнее.  Я  закашлялся,
как будто выкуриваю 60 сигарет в день, и это  усилие  стоило  мне  пота  и
дрожи. Кожа, казалось, горит.
     Не зная почему, я снял с вешалки халат, натянул его и вышел во  двор.
Рогатая желтая половина луны висела в небе. Тени  под  деревьями  и  среди
зданий казались черными и страшными. Я  все  еще  чувствовал  ужас  своего
кошмара  и  заторопился  к  кабинету,  все  время  нервно  оглядываясь  по
сторонам. Я чувствовал в ночном воздухе запах дыма,  и  он  тоже  тревожил
меня. Я принюхался, запах глубоко проник в легкие.
     Я протянул руку к двери, но в тени у здания что-то ждало меня.  Краем
глаза я заметил, как  оно  бросилось  ко  мне,  большое  черное  существо,
круглое, бесформенное и смертельно молчаливое. Я повернулся лицом к  нему,
прислонившись к стене, слабый от ужаса. Крик замер у меня в горле:  передо
мной никого не было. Я все  это  себе  вообразил.  Теперь  боль  в  голове
стучала, как молот по наковальне.
     Я распахнул дверь и почти упал в свой  кабинет,  захлопнув  дверь  за
собой. Закрыл ее на ключ, тяжело дыша от безымянного  и  безосновательного
страха. Кто-то снаружи скребся в дверь, ужасный звук  царапающих  звериный
когтей, который разрывал мои дрожащие нервы.
     Я попятился от двери к столу, скорчился, дрожа, потрясенный и слабый.
     Звук послышался снова, но на этот раз  от  стены  рядом  со  мной.  Я
повернулся туда и услышал собственное всхлипывание.
     Мне нужно оружие. Я в отчаянии огляделся: на стене  над  моим  столом
висел большой боевой топор Хая. Я сорвал его  и  прижался  в  углу,  держа
перед собой топор. Закашлялся.
     На  моем  столе  лежала  тостая  стопка  белых  листов  бумаги.   Она
зашевелилась, и я почувствовал, как мурашки  поползли  по  моему  горячему
телу. Белый лист  бумаги  задрожал,  изменил  форму,  пополз  по  столу  и
отрастил  белые  крылья  летучей  мыши.  Неожиданно  он  взлетел,   широко
расправив крылья, и устремился мне в лицо. Я увидел широко раскрытый рот с
кольцом острых, как  иглы,  зубов  вампира,  услышал  пронзительный  писк,
закричал от ужаса и ударил топором. Злобное существо с визгом билось о мое
лицо и шею, а я отбивался, кричал, сбросл  его  на  пол,  где  оно  начало
отвратительно извиваться. Я ударил его  острием  топора,  чернильно-черная
кровь залила пол кабинета.
     Я попятился от этого существа и прислонился спиной к стене. Я ослаб и
страшно  испугался.  Начал  кашлять.  От  кашля  дрожало   все   тело,   я
раскачивался, сгибаясь вдвое у  стены.  Кашлял,  пока  зрение  у  меня  не
прояснилось, во рту появился соленый вкус крови.
     Я опустился на колени у стены, во рту полно соленой  влаги,  выплюнул
толстый клубок алой крови на пол. Я смотрел на него, не  понимая,  что  со
мной происходит. Поднял руку ко рту и вытер губы. Рука в крови.
     И тут я понял, что это. Мы с Лореном прошли сквозь  запечатанную  две
тысячи лет дверь в глубины усыпальницы -  и  вдохнули  воздух,  насыщенный
спорами cryptococcus neuromyces, проклятия фараонов.
     Теперь    слишком    поздно    бранить    себя    за    пренебрежение
предосторожностями. Я считал, что поскольку архив безопасен, то  безопасно
и все остальное. В возбуждении и страсти я не подумал об опасности грибка,
даже когда мы с Лореном говорили о прочности двери и даже когда  я  ощутил
запах грибов в могиле царей.
     Теперь в моих легких разрастается колония живых грибков, они живут во
мне, питаются мягкими тканями моего тела, выливают в мою кровь свои яды, а
кровь уносит их в мозг.
     - Лечение, - выдохнул я, - нужно  найти  средство  ленчения.  -  И  я
побрел к нкижным полкам. Пытался прочесть буквы на корешках книг,  но  они
превратились в маленьких  черных  насекомых  и  расползлись.  И  вдруг  на
верхней полке развернулась большая крапчатая  змея  и  свесилась  к  моему
лицу, толстая раздувшаяся гадюка с мелькающим черным языком. Я  попятился,
потом повернулся и выбежал в ночь.
     Вокруг меня вился густой дым, я задыхался и сильно раскашлялся. Пламя
вокруг осветило все сатанинским блеском. Видны были странные тени,  слышны
странные звуки. Я увидел дом Лорена и побежал к нему.
     - Лорен, - закричал я, врываясь в комнату. -  Лорен!  -  с  кашлем  и
отдуваясь.
     Зажегся свет. Салли одна в постели Лорена,  села,  сонная,  нагая,  и
посмотрела на меня несфокусированным взглядом.
     - Где он? - крикнул я ей. Она выглядела смущенно, не понимала.
     - Бен, что с тобой? Ты в крови!
     - Где Ло? - Это чрезвычайно срочно. Я должен его  найти.  Он  слишком
долго дшал воздухом с грибками. Надо его найти.
     Салли посмотрела на  постель  рядом  с  собой.  В  подушке  виднелась
вмятина: тут лежал Лорен.
     - Не знаю, - удивленно ответила она,  широко  раскрыв  глаза.  -  Был
здесь. Наверно, вышел.
     Я закашлялся, затрясся, ощущая свежую  кровь  во  рту.  Салли  теперь
полностью проснулась. Она смотрела на меня.
     - Бен, что это?
     - Нейромицес, - ответил я, и она вскрикнула, видя, как кровь течет  у
меня по подбородку.
     - Мы с Лореном обнаружили тайный  проход  за  изображением  солнца  в
архиве. Он заражен спорами. Мы не приняли мер предосторожности.  И  теперь
заразились. Я  уверен,  он  там.  Иду  к  нему.  -  Я  остановился,  чтобы
передохнуть. Салли выскользнула из постели, надела халат, подошла ко мне.
     - Подними Рала Дэвидсона. Респираторы. Не рискуйте. Идите за нами.  Я
оставлю дверь открытой. Ступени вниз. Внизу поверните налево. У Лорена это
тоже есть, сводит с ума. Ужасные существа. Действуйте быстро - ты поняла?
     - Да, Бен.
     - Зови Рала, - сказал я и повернулся. Побежал в дыму, пламени и тьме,
побежал к холмам и пещере. Большие  стены  храма  возвышались  надо  мной,
давно исчезнувшие стены. Большие фаллические  башни  Баала  устермились  к
небу в пламени горящего города. Башни, снова воздвигнувшиеся после  такого
долгого времени. Кричали женщины, сгоравшие заживо вместе с детьми.  Вдоль
моего пути лежали мертвые мужчины, срубленные в жатве дьявола, их  мертвые
лица освещала луна.
     - Лорен, - кричал я и бежал по храму. Они гнались за мной,  темные  и
свирепые, толпились  передо  мной.  Темные,  бесформенные,  ужасные,  и  я
бросился на них с боевым криком,  вырывавшимся  из  окровавленного  горла.
Могучий топор описывал серебряные круги в  свете  пожара,  и  я  прорвался
сквозь них.
     Я добежал до пещеры, увидел, как ее озаряют  горящие  факелы,  увидел
каменный  парапет  вокруг  изумрудного  бассейна.  Ряды  каменных  скамей,
поднимающихся ярусами, как это было две тысячи лет назад. Я заставлял свой
мозг отбросить эти видения и воспринимать реальность.
     Впереди деревянная будка охраны. Я побрел к ней.  Охранник  читал  за
столом. Он поднял голову, на его  лице  появилось  выражения  удивления  и
недоверия.
     - Боже, что с вами, доктор?
     - Мистер Стервесант, он в туннеле?
     - Да.
     - Давно вошел?
     - С час назад. - Оэранник подошел ко мне. - Что-то  случилось?  Вы  в
крови, доктор!
     - Ждите здесь, - сказал я.  -  Подойдут  остальные.  Они  знают,  что
делать.
     Я  заторопился  в  архив,  по-прежнему  ощущая  дым  и  слыша   крики
умирающего города.
     Возле изображения солнечного диска я уронил топор и  оставил  его  на
каменном полу. Толкнул каменную дверь и заклинил ее щитом,  чтобы  она  не
закрылась.
     Побежал вниз по лестнице. На полпути вниз увидел в усыпальнице  царей
свет.
     Дверь в надписью о проклятии древних царей  была  открыта,  ей  мешал
закрыться кабель лампы. Лампа лежала на полу у саркофага,  где  ее  уронил
Лорен. Она горела, ярко освещая усыпальницу.
     Лорен лежал на спине у подножия большого гранитного саркофага Ланнона
Хикануса, последнего царя Опета.
     Он был обнажен по пояс. Лицо смертельно бледное, глаза закрыты, яркая
кровь окрасила углы рта и натекла по лицу в глаза и волосы.
     Из последних сил я  пополз  к  нему  и  опустился  рядом  на  колени.
Попытался поднять его, охватив руками за плечи.
     Кожа  его  была  влажной  и  обжигающе  горячей,  голова   беспомощно
откинулась. Новый поток крови вырвался из рта, увлажнил мне руки.
     - Лорен, - окликнул я, прижимая его к  груди.  -  Боже,  помоги  мне!
Помоги!
     В нем еще оставалась жизнь, последние  проблески.  Он  открыл  глаза,
свои бледно-голубые глаза, уже покрывающиеся смертной тенью.
     - Бен, - прошептал он, задыхаясь  в  собственной  крови.  Закашлялся,
выплевывая легочную кровь.
     - Бен, - прошептал он так тихо, что  я  едва  мог  расслышать.  -  До
конца?
     - До конца, Ло, - шепотом ответил я, держа его, как спящего  ребенка.
Его голова с золотыми кудрями прижалась к моему плечу. Он затих ненадолго,
потом снова зашевелился, и когда заговорил, голос его звенел.
     - Лети! - сказал он. -  Лети  для  меня,  Птица  Солнца!  -  И  жизнь
покинула его, он привратился в ничто у меня на руках, великий воинственный
дух улетел... скончался.
     Я наклонился над ним, чувствуя, как сам теряю сознание. Мир  вращался
вокруг. Я скользнул через край его, в ожидающую тьму.  Устремился  вниз  в
полусмерти-полужизни, потому что умирая я видел сон. В  ядовитом  смертном
сне, который длился мгновение и  миллионы  лет,  я  видел  давно  умершего
человека в давно прошедшие времена...

                                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

     Из тридцати дней  пророчества  оставалось  всего  два,  когда  Ланнон
Хиканус со своей свитой прибыл наконец в залив Маленькой Рыбы  на  дальних
южных берегах большого озера. Уже стемнело, когда  десять  кораблей  флота
бросили якорь в  мелких  водах  залива,  и  их  факелы  и  лампы  длинными
красноватыми полосами отражались в черной воде.
     Ланнон стоял возле деревянного планшира на рулевой палубе  и  смотрел
на поля папируса и невидимые  протоки  на  юге,  где  начиналась  открытая
местность,  уходящая  в  бесконечную  неизвестность.  Он  знал,  что   тут
скрывается судьба его  самого  и  его  народа.  Двадцать  восемь  дней  он
охотился, и теперь непривычный холодок страха охватил его руки и  шеи;  он
боялся  не  ужасного  зверя,  а  тех  последствий,  которые  вызовет   его
неспособность этого зверя найти.
     Сзади послышались легкие шаги на деревянной палубе, и  Ланнон  быстро
повернулся. Он положил руку на рукоять кинжала под кожаным плащом, но  тут
же успокоился, узнав подходящего в свете факелов.
     - Хай, - приветствовал он его.
     - Высочество, тебе нужно поесть и поспать.
     - Они уже пришли?
     - Еще нет, но придут еще до утра, -  ответил  горбун,  приближаясь  к
принцу. - Идем. Завтра тебе понадобится твердая рука и острый глаз.
     - Иногда мне  кажется,  что  у  меня  не  девять  жен,  а  десять,  -
рассмеялся Ланнон и тут же  пожалел  о  своей  шутке,  увидев,  как  кровь
бросилась горбуну в лицо; он быстро продолжал: - Ты меня  балуешь,  старый
друг, но мне кажется, что сегодня я  буду  преследовать  сон  с  таким  же
успехом, с  каким  двадцать  восемь  дней  после  похорон  отца  преследую
великого льва. - Он повернулся к перилам палубы и  взглянул  на  остальные
девять судов. Корабли девяти семейств, явившихся, чтобы быть  свидетелями,
как он подтверждает свое право на трон Опета и четырех  царств,  смотреть,
как он берет своего великого льва.
     - Посмотри на них, Хай. - Друг подошел ближе. - Кто из  них  приносил
жертву богам, чтобы я потерпел неудачу?
     - Трое несомненно - ты знаешь, кого я  имею  в  виду.  Но,  может,  и
больше.
     - А сколько тех, кто верен дому Барка, на кого мы можем  рассчитывать
без всяких сомнений?
     - Ты и их знаешь, мой господин. Хаббакук Лал будет поддерживать тебя,
пока море не превратится в песок, Амон, дом Хасмона...
     - Да, - прервал Ланнон. - Я знаю их, Хай, знаю каждого из  них,  знаю
все за и против. Просто мне  приятно  услышать  твой  голос.  -  Дружеским
жестом  он  коснулся  плеча  горбуна,  прежде  чем  повернуться  и   снова
посмотреть на дикую южную местность.
     - Во временапророчества предвидел ли кто-нибудь время, когда  великий
лев исчезнет  из  нашей  земли?  Когда  принц  может  все  тридцать  дней,
отведенных на выполнение этой задачи, провести в поисках и не увидит  даже
следа лапы этого зверя на земле Опета? - с  неожиданным  гневом  заговорил
Ланнон. Он закинул плащ на плечо и сложил руки на обнаженной  груди.  Кожа
его бына свежесмазана маслом, и мышцы блестели в  свете  факелов,  Длинные
сильные пальцы впились в его собственное тело.
     - Мой отец убил на двадцать пятый день, а это было  сорок  шесть  лет
назад. Говорят, даже тогда великий лев уже исчез. И сколько с тех  пор  мы
получали сообщений охотников?
     - Мой господин, боги решат, - попытался успокоить его Хай.
     - Мы осмотрели все логовища,  где  за  последние  двести  лет  видели
великого льва. Пять легионов в полном составе прочесали болота на  севере,
еще три - местность вдоль большой  реки.  -  Он  снова  замолчал  и  начал
расхаживать по палубе, останавливаясь, чтобы взглянуть вниз, в  трюм,  где
спали рабы, прикованные к своим скамьям, склонившись  на  мощные  весла  в
позе, в которой они умрут. Вонь гребного трюма ударила ему  в  ноздри.  Он
снова повернулся к Хаю.
     - Эти болота - единственное оставшееся в моем царстве место, где  еще
может скрываться великий лев. Если его здесь нет, что  тогда  будет,  Хай?
Могу ли я каким-нибудь другим способом доказать  свое  право?  Есть  ли  в
свитках другой выход?
     - Нет, мой господин, - Хай с сожалением покачал головой.
     - Царство падет?
     - Если великий лев не будет взят, в Опете не будет царя.
     - Кто будет править вместо царя?
     - Совет Девяти.
     - А царский дом? Что станет в домом Барка?
     - Не будем говорить об этом, -  негромко  сказал  Хай.  -  Идем,  мой
господин. Рабы приготовили кувшин горячего ароматного вина и  похлебку  из
рыбы. Вино поможет тебе уснуть.
     - Не сделаешь ли пророчество на завтра, мой жрец Баала? -  неожиданно
спросил Ланнон.
     - Если пророчество будет неблагоприятным, поможет ли это тебе уснуть?
- спросил Хай, и Ланнон несколько мгновений смотрел на  него,  прежде  чем
хрипло рассмеяться.
     - Ты, как всегда, прав. Идем, я голоден.
     Ланнон с аппетитом ел рыбу, сидя обнаженным на своей покрытой шкурами
постели. Он распустил волосы, и они свободно падали ему на плечи, вьющиеся
и  золотые  в  свете  висячей  лампы.  Богоподобная  фигура  среди   своих
темноволосых подданных.
     Кожаный  занавес  был  отброшен,  и  с  юга  долетал   легкий   бриз,
охлаждавший каюту и уносивший вонь  трюма.  Ветер  раскачивал  корабль  по
легкой зыби, его древесина скрипела, закричал  в  ночном  кошмаре  раб,  с
верхней палубы доносились шаги ночного патруля -  знакомые,  успокаивающие
звуки флагманского корабля в море.
     Ланнон вытер чашку куском просяного хлеба, сунул кусок в рот и промыл
остатками вина. Удовлетворенно вздохнул и улыбнулся Хаю.
     - Спой мне, моя Птица Солнца.
     Хай Бен-Амон сидел на палубе у подножия постели  принца.  На  коленях
его лежала лютня, он пригнулся к ней.  Горб  на  спине  подчеркивал  позу,
длинные черные волосы свисали вперед,  скрывая  лицо,  мощные  мускулистые
руки казались слишком  большими  для  тонких  длинных  пальцев,  державших
инструмент. Он коснулся струны, и все в ночи затихло. Шаги вверху смолкли,
две девушки рабыни прекратили свою работу и  присели  у  постели  Ланнона,
голоса спорщиков на соседнем корабле замолкли, и Хай запел.
     Голос его легко разносился над водой, а принц и весь флот слушали. На
ближайших кораблях у перил появились  темные  фигуры,  они  стояли  молча,
глядя на флагманский корабль. Когда Хай запел о погибшей любви,  на  щеках
красивой рабыни  показались  слезы.  А  когда  Хай  вдруг  запел  одну  из
непристойных маршевых песен  Шестого  легиона,  рабыня  улыбнулась  сквозь
слезы.
     - Довольно. - Хай поднял  голову.  -  Завтра  предстоит  работа,  мой
господин.
     Ланнон кивнул и притронулся к щеке одной  из  рабынь.  Та  немедленно
встала и развязала ткань у себя на плече, вся ее одежда упала на пол. Юная
и стройная, ее тело в свете лампы казалось почти мальчишеским. Бросив свою
одежду на скамью у входа, она обнаженная легла в  постель  принца.  Вторая
рабыня погасила лампу, а Хай встал, повесив лютню через плечо.
     Из темноты послышался  голос,  громовой  бас  из  зарослей  тростника
донесся по воде до флагманского корабля.
     - Пропустите друга.
     - Кто называет себя другом? - крикнул один из стражников,  и  тут  же
послышался хриплый ответ:
     - Мурсил, начальник охоты дома Барка. - Одним прыжком Ланнон  вскочил
с постели.
     - Пришел! - воскликнул он, набрасывая плащ на плечи и торопливо идя к
трапу; Хай спешил за ним.
     Показалось маленькое каноэ, и  по  трапу  поднялся  Мурсил,  огромный
человек, похожий на обезьяну, с мясистым круглым  лицом,  покрасневшим  от
солнца и вина.
     Теперь весь корабль проснулся. Офицеры высыпали на палубу, загорелись
новые факелы, осветив всю  сцену  как  днем,  всех  заразило  оживление  и
беспокойство.
     Мурсил  увидел  Ланнона  и  заторопился  к  нему  по  проходу   среди
заполненной  людьми  палубы.  За  ним  шел  маленький  человек,  крошечная
обнаженная коричневая фигура, похожая на куклу; этот маленький  человек  в
очевидном ужасе поглядывал своими раскосыми глазами на окружающих.
     - Мой господин, - Мурсил расстегнул плащ  и  тяжело  опустился  перед
Ланноном на одно колено. - Я принес хорошие новости.
     - Тогда добро пожаловать.
     -  Вот  этот,  -  Мурсил  протянул  руку  назад  и  подтащил  поближе
маленького бушмена, - вот этот нашел то, что мы ищем.
     - Ты сам его видел? - спросил Ланнон.
     - Только следы лап, но вот этот видел самого зверя.
     - Если это правда, вы оба будете вознаграждены, - пообещал  Ланнон  и
торжествующе улыбнулся Хаю.
     - Боги решили. У дома Барка будет еще одна возможность.

     Небо было лишь чуть светлее черной  болотистой  местности,  невидимым
призраком над головой пролетела утка, с  каждой  минутой  становилось  все
светлее.
     В полумиле на  открытой  равнине  виднелось  темное  пятно  пасущихся
буйволов. Наклонив головы,  лениво  помахивая  хвостами,  они  неторопливо
приближались к густым высоким зарослям папируса.
     Становилось  светлее,  и  они  ускорили  свое  продвижение,  торопясь
достичь безопасных зарослей, двести огромных бычьих фигур, с  вооруженными
рогами головами и согнутыми мощными плечами. Первые лучи рассвета осветили
белых птиц, подбирающих  насекомых  в  шкурах  животных;  они  с  холодным
бледным блеском повисли над стадом. Над болотистой почвой повис  туман,  и
бесконечные ряды папируса  стояли,  застыв  в  тишине  рассвета,  даже  их
пушистые белые головы не раскачивались  и  не  шуршали,  только  там,  где
что-то двигалось, видны были качающиеся растения.
     Растения раскрывались и закрывались, уступая дорогу чему-то, начинали
раскачиваться и снова застывали в неподвижности.  Движение  спокойное,  но
тяжелое, оно выдавало присутствие могучего зверя.
     Большой буйвол самец, который вел  стадо,  неожиданно  остановился  в
пятидесяти ярдах от края зарослей. Он высоко поднял нос и широко расставил
уши под тяжелыми рогами. Маленькми подозрительными поросячьими глазками он
смотрел  на  заросли  перед  собой.  За  ним   остановилось   все   стадо,
встревоженное его неподвижностью.
     Из зарослей на огромной скорости выскочил великий лев, почти такой же
высокий и тяжелый,  как  и  добыча,  на  которую  охотился.  Он  мгновенно
преодолел   разделявшее   их   пространство,    ибуйвол    начал    только
поворачиваться, а великий лев был уже на нем.
     Он приземлился на спине, большие изогнутые желтые клыки  вонзились  в
толстую черную кожу и плоть на плече и бедре. Клыки глубоко впились в  шею
быка, зверь протянул вперед лапу и  ухватил  быка  за  нос.  Одним  мощным
движением он повернул голову быка назад, с резким  звуком  лопнули  шейные
позвонки, и бык на полном ходу свалился.
     Прежде чем он упал, великий лев  легко  соскочил  с  него  на  землю;
казалось, он едва коснулся ее и тут же взвился в  воздух,  сделал  длинный
гибкий прыжок и приземлился на спине старой черной самки, бежавшей рядом с
вожаком.
     Легко, как птица, перепрыгивающая с цветка  на  цветок,  великий  лев
убивал. Резко щелкнули переламываемые кости, самка пронесла великого  льва
несколько шагов в тесноте бегущих буйволов и умерла, а он уже перескочил к
следующему, снова убил одним легким движением и снова перескочил.
     Пока стадо в панике успело пробежать триста шагов, великий  лев  убил
шесть животных. Потом позволил им убежать, гром их копыт стих в отдалении,
темная изгородь папируса поглотила буйволов, и они исчезли.
     Великий лев стоял в серебряном блеске рассвета.  Его  длинный  черный
хвост с кисточкой все еще слегка раскачивался в возбуждении охоты.  Каждая
мышца его была  напряжена,  он  стоял,  полуприсев,  плоская  змееподобная
голова поднята, как быуравновешивая длинные  белые  клыки,  которые  почти
касались шерсти на груди.
     Морда зверя полосатая, полосы черные  и  ослепительно  белые,  и  это
усиливает золотой свирепый блеск широко расставленных глаз, усы и  ресницы
длинные и белые и, казалось, смягчают свирепое выражение морды.  Но  когда
зверь встает, поднимается  темно-багровое  кольцо  шерсти  вокруг  шеи,  и
всякое впечатление мягкости исчезает.
     Ростом с человека, весом с лошадь, вооруженная легендарными клыками и
когтями, это была самая опасная  и  смертоносная  кошка,  какую  порождала
природа.
     Кошка повернулась и  пошла  к  последней  своей  жертве,  лежавшей  в
короткой траве на равнине. Она склонилась к мертвому буйволу,  и  казалось
невозможным, что такой большой зверь способен двигаться так быстро.
     Великий лев поднял голову, раскрыл мощные  челюсти,  показался  между
невероятными клыками длинный изогнутый розовый язык. Зверь заревел.
     Звук этот,  казалось,  потряс  пурпурное  небо  рассвета,  вся  земля
задрожала, и заволновалась спокойная поверхность озера.

     На рассвете на узком болотистом  берегу  Хай  Бен-Амон  приветствовал
своего бога. На нем были  легкие  охотничьи  доспехи:  кожаный  нагрудник,
короткая кожаная накидка и кожаная юбочка, укарашенная бронзой; оружие  он
отложил в сторону, собираясь принести жертву, послать вестника к  великому
Баалу. Вестника, который должен отнести  богу  просьбу  Ланнона  Хикануса.
Принц и свита полукругом стояли возле жреца,  все  смотрели  на  восточную
часть неба. Над горизонтом показался огненный шар Баала, и  все  протянули
ему навстречу руки. Пальцы расставлены знаком солнца.
     - Великий Баал, - Хай  начал  приветствие  мягким,  но  торжественным
голосом, который должен долететь до неба. - Твои дети приветствуют тебя! -
Смуглое крючконосое  лицо  Хая  осветилось  мистическим  блеском,  который
придал ему странную красоту.
     - Мы пришли сюда  избрать  царя  для  нашего  народа  и  просим  тебя
благословить наши старания. - Хай хорошо знал своих богов и, хоть и  любил
их, знал все их человеческие слабости. Они  тщеславны,  непоследовательны,
раздражительны,  алчны  и  иногда  ленивы.  Им  нужно  льстить,  их  нужно
упрашивать,  подкупать,  веселить,  нужны  специальные  церемонии,   чтобы
привлечь  их  интерес  и  внимание,  нужны  жертвы  -  сам   Хай   находил
отвратительной их страсть к теплой  крови.  Недостаточно  просто  принести
жертву, это нужно проделать со всеми необходимыми церемониями, чтобы  боги
ее приняли, и  когда  младший  жрец  подводил  к  нему  белого  быка,  Хай
размышлял, правильно ли он поступил,  убедив  Ланнона  принести  в  жертву
животное, а не раба. Боги предпочитают человеческую кровь, но  Хай  убедил
Ланнона, что бык сейчас и обещание  человеческого  жертвоприношения  позже
окажется более эффективным. Хай не испытывал  никаких  угрызений  совести,
торгуясь с великими бессмертными, особенно  если  это  позволяло  отдалить
момент, когда ему приходилось смотреть  в  полные  ужаса  и  мольбы  глаза
обреченного раба. За те пять лет,  что  Хай  управлял  религиозной  жизнью
Опета, было принесено в жертву не больше ста человек,  а  ведь  в  истории
города были времена, когда такое количество отправлялось к богам во  время
одной церемонии.
     - Мы шлем тебе с  нашей  просьбой  прекрасного  белого  быка.  -  Хай
повернулся и  приблизился  к  животному.  Это  было  низкорослое  животное
опетской породы, белое, с серыми пятнами, с  жирными  плечами  и  широкими
прямыми рогами. Оно спокойно стояло, а Хай взял у одного  из  жрецов  свой
топор с грифами. Кружок аристократов слегка расступился, освобождая  место
для размаха топора и брызг крови.
     - Великий Баал,  прими  нашего  вестника!  -  воскликнул  Хай,  топор
взметнулся вверх, отразив  от  своей  блестящей  поверхности  низкие  лучи
солнца. Он гневно свистнул,  падая,  шея  быка  была  перерублена,  голова
отскочила от туловища. Безголовое  тело  опустилось  на  колени,  полилась
кровь.
     Хай оперся на свое оружие характерным жестом отдыхающего топорника.
     - Знак, великий Баал! - закричал он, и звучало это не как просьба,  а
как  требование.  -  Дай  твоим  детям  знак!  -  Голос  его  разнесся  по
безбрежности болот, под небом и над водой. На них  обрушилось  бесконечное
молчание болот, тишина веков дымчато-пурпурного рассвета.
     Несколько гусей пролетело над  головой,  они  тяжело  били  крыльями,
вытянув длинные шеи, темные силуэты на  фоне  розовых  освещенных  солнцем
облаков. Хай с надеждой смотрел на них, испытывая  искушение  объявить  их
полет знаком бога.
     - Знак, великий Баал! - Он отбросил  искушение,  но  раздражение  его
увеличивалось.  Жертвоприношение  совершалось  в  точном  соответствии   с
правилами вплоть до одного-единственного удара топором - неужели это  один
из тех случаев, когда внимание богов  чем-то  отвлечено,  или  же  он  был
слишком упрям? В заливе зашевелился и плеснул гиппопотам, Хай  с  надеждой
повернулся к нему, но большая жирная морская корова только хлопнула ушами,
как пчела крыльями, и погрузилась в воду.
     - Знак, великий Баал! - Третья и последняя просьба, и  почти  тут  же
послышался ответ.
     Из тростника послышался звук, от которого птицы изменили  направление
своего полета, задрожали пушистые верхушки  папируса,  казалось,  дрогнуло
само небо. Никто из них никогда раньше не слышал этого звука. Рев великого
льва.
     Хмурое выражение Хая сменилось  ослепительной  улыбкой,  он  взглянул
своими газельими глазами с длинными ресницами на принца.
     -  Боги  ответили  тебе,  Ланнон  Хиканус.  -  Он  видел,   с   каким
сверхъестественным страхом смотрят на него  жрецы,  аристократы,  воины  и
охотники. Позже он принесет личную  жертву  Баалу,  ничего  показного  или
дорогого, может быть, пару цыплят, но он поблагодарит за этот великодушный
отклик. Это один из лучших его обрядов. Хай так обрадовался своему успеху,
что не смог удержаться от театрального жеста.
     - Иди, принц Опета, и бери своего великого льва, - сказал Хай.

     Маленький бушмен вел их по тропе буйволов. Это был зеленый туннель  в
тростниках, головки папируса смыкались вверху, закрывая небо,  под  ногами
влажная торфяная почва, в ноздрях  болотный  запах.  Потом  они  вышли  на
открытое пространство, поросшее травой.  Короткая  зеленая  трава  примята
бесчисленными стадами буйволов, населявших этот берег озера.
     Бушмен повернул и повел их вдоль края одной  из  зарослей  тростника.
Процессия получилась  громоздкая,  четыреста-пятьсот  воинов,  потому  что
некоторые аристократы из числа девяти не хотели появляться  на  берегу  по
соседству с великим  львом  без  плотного  кольца  лучников  и  топорников
вокруг. Вся эта  процессия  тащилась  вслед  за  группой  принца,  которая
состояла  из  Мурсила,  начальника  охоты,  от  которого  пахло  ароматным
фруктовым  зенгским  вином,  бушмена,  Хая,  самого  принца  и  двух   его
оруженосцев.
     Боги держали свое обещание. Бушмен провел отряд  вокруг  выступающей,
как палец обвинителя, полоски тростника, и, обогнув его, они оказались  на
еще одной открытой поляне. Она представляла собой  естественную  арену,  с
трех  сторон  окруженную  стенами   темных   зарослей,   большое   круглое
пространство роскошной травы примерно полмили в поперечнике.
     В центре этого пространства  на  равных  расстояниях  друг  от  друга
лежали шесть  больших  темных  предметов,  отчетливо  видных  на  открытой
местности. Но до предметов слишком далеко, и сразу узнать их нельзя.
     Мурсил, начальник охоты, быстро заговорил с бушменом на  бесформенном
диалекте. Хай сделал пометку в памяти изучить этот язык: это  единственный
язык в четырех царствах, которого он не знал.
     - Мой господин, он говорит, что это мертвые буйволы,  убитые  великим
львом, - перевел Мурсил, и слова его долетели в облаке винных паров.
     - А где зверь? - спросил Ланнон, и бушмен указал.
     - Он там, за второй тушей. Он увидел и услышал  нас  и  спрятался,  -
объяснил Мурсил.
     - Он его видит? - спросил Ланнон.
     - Да, мой господин. Он видит кончики его ушей и  глаза.  Великий  лев
свледит за нами.
     - На таком  расстоянии?  -  с  недоверием  сказал  Ланнон,  глядя  на
бушмена. - Я в это не верю.
     - Это правда, мой господин. У него глаза орла.
     - На твой риск, если он ошибся, - предупредил Ланнон.
     - На мой риск, - с готовностью согласился Мурсил, и Ланнон повернулся
к Хаю.
     - Подготовимся, моя Птица Солнца.
     Пока они снимали с Ланнона  вооружение,  перевязывали  талию  тканью,
одевали  ему  на  ноги  охотничьи  сандалии,  подтянулись  все  остальные.
Некоторые из старших  аристократов  были  в  носилках.  Асмун,  хрупкий  и
седовласый, остановил своих носильщиков возле Ланнона.
     - Хорошей добычи, - пожелал он принцу. - Как та, что досталась твоему
отцу. - И его унесли туда, откуда он мог видеть все поле. Отряд растянулся
вдоль  тростника.  Оружие  и  защитное  вооружение  сверкало  на   солнце,
пурпурная, белая и красная одежда яркими пятнами выделялась на темном фоне
папируса. Когда Ланнон сделал шаг вперед и повернулся  лицом  к  ним,  все
смолкли.
     Тело принца  обнажено,  если  не  считать  повязки,  кожа  гладкая  и
поразительно  белая,  только  лицо  и  конечности  загорели   на   солнце.
Прекрасное тело, высокое, с правильными пропорциями, с  широкими  плечами,
узкими бедрами и плоским животом. Волосы перевязаны  пурпурной  лентой,  а
красно-золотая борода причесана и пригнута к шее.
     Он посмотрел на ряды свидетелей.
     - Предъявляю свои права на город Опет и все четыре царства, -  просто
сказал он, и его голос донесся до каждого.
     Хай передал ему оружие. Щит. Из шкуры  буйвола,  овальный,  ростом  с
человека и  шириной  с  его  плечи.  В  центре  "глаза",  белым  и  желтым
изображена пара свирепых  глаз.  Когда  эти  глаза  показывают  зверю,  он
воспринимает их как агрессивных сигнал и обычно нападает.
     - Пусть щит защитит тебя, - негромко сказал Хай.
     - Спасибо, старый друг.
     Затем Хай протянул львиное копье. Такое тяжелое и громоздкое  оружие,
что пользоваться им мог только очень сильный человек. Древко из  тщательно
подобранного твердого дерева,  обожженного  и  обтянутого  свежей  шкурой,
которая высыхала, съеживалась и плотно обтягивала его.  Копье  толщиной  в
руку Ланнона и вдвое больше его роста.
     К древку полосками кожи привязано острие,  соответственно  широкое  и
тяжелое, его конец заточен, как лезвие. Оно должно как можно глубже  войти
в тело, образуя большую рану, которая вызывает обильное кровотечение.
     - Пусть это острие найдет сердце,  -  прошептал  Хай  и  чуть  громче
добавил: - Рычи для меня, Великий Лев Опета.
     Ланнон коснулся плеча жреца. Легко сжал его.
     - Лети для меня, Птица Солнца, - ответил он и отвернулся. Со щитом на
спине, тщательно оберегая "глаза", чтобы раньше времени  не  показать  их,
Ланнон двинулся вперед к ожидавшему зверю. Он шел,  высокий  и  гордый,  в
свете солнца, царь во всем, кроме титула, и сердце Хая  устремилось  вслед
ему. Хай молча начал молиться, надеясь, что боги по-прежнему слушают.
     Ланнон шел по траве, которая задевала его колени. Он припомнил  совет
старейшего и лучшего из своих охотников, повторяя каждое слово.
     - Жди, чтобы он зарычал, прежде чем показать ему глаза.
     - Заставь его двигаться к тебе под углом.
     - Он нападает с низко наклоненной головой. Ты должен целить  в  грудь
сбоку.
     - Череп как железо, кости плечей отразят самый прочный металл.
     - Есть только одно уязвимое место. У основания шеи, между плечами.
     Потом он вспомнил слова единственного человека среди всех, кто своими
глазами видел великого льва, Гамилькара Барки, сорок шестого Великого Льва
Опета: "Как только копье вонзилось, держись за него, сын мой, цепляйся изо
всех сил. От этого зависит твоя жизнь. Потому что великий лев еще  жив,  и
это копье - единственное, что отделяет тебя от него, пока он не умер".
     Ланнон шел, глядя на черную с вздутым брюхом тушу буйвола, не видя ни
следа зверя, на которого охотился.
     - Они ошиблись, - подумал он. - Там никого нет.
     Он слышал в тишине биение собственного сердца,  слышал  свои  шаги  и
свист своего дыхания. Смотрел на мертвого  буйвола  и  шел  вперед,  зажав
древко копья под правой рукой.
     - Там никого нет, великий лев ушел, -  подумал  он  и  вдруг  заметил
впереди движение. Лишь на мгновение два уха дернулись и  снова  легли,  но
Ланнон теперь знал, что зверь ждет его. Он почувствовал, что поневоле идет
медленнее, ноги отяжелели от страха, но он заставлял себя идти вперед.
     - Страх разрушитель, - думал он,  стараясь  отогнать  его,  но  страх
холодной тяжестью лежал в его желудке, как  масло,  и  вдруг  великий  лев
встал из-за туши буйвола. Стоял, разглядывая его, подняв уши, лениво махая
хвостом, приподняв голову, и Ланнон вслух ахнул. Он не  думал,  что  зверь
такой большой. Он заколебался, споткнулся. Зверь невероятно  огромен,  как
чудовище из кошмарного сна.
     Теперь  он  находился  в  двухста  шагах  от  зверя,   но   продолжал
приближаться, пряча "глаза" и следя за хвостом гигантской кошки.  При  его
приближении хвост дергался все более раздраженно.
     Сто шагов, и теперь хвост гневно бьет, как  хлыст,  по  бокам  зверя.
Кошка слегка присела, прижала уши к голове. Ланнон теперь хорошо видел  ее
глаза, горячие желтые глаза на морде-маске.
     Он шел вперед, и грива великого льва поднялась дыбом, голова от этого
стала огромной, кошка присела еще ниже. Хвост ее хлестал яростно, а Ланнон
продолжал идти.
     Теперь их разделяло только пятьдесят шагов, и  великий  лев  заревел.
Глухая угроза отдаленного грома, дрожь земли в  землетрясении,  грохот,  с
которым обрушивается прибой на берег. Ланнон остановился, он не мог  идти,
слыша этот звук. Он стоял, окаменев, и смотрел на  страшного  зверя,  гнев
которого все усиливался.
     Несколько долгих секунд Ланнон  колебался,  затем  резким  движением,
рожденным страхом, сорвал щит со спины и показал "глаза". Эти круги - все,
что необходимо, чтобы усилить  ярость  зверя.  Черный  хвост  с  кисточкой
неподвижно застыл, чуть поднятый над уровнем спины, голова  низко  опущена
на грудь. И зверь прыгнул.
     В тот же момент Ланнон приподнялся на пальцах  ног  и  тоже  прыгнул.
Страх слетел с него, и он легко запрыгал навстречу нападающему  зверю.  Он
бежал наискось, заставляя великого льва  поворачиваться,  обнажить  шею  и
боковую сторону груди.
     При этом Ланнон держал копье прямо перед собой.
     Великий лев приближался быстро, нагнув голову,  так  что  невероятные
клыки почти касались груди, изогнутые и белые,  как  слоновая  кость.  Он,
казалось, ползет по траве, но через мгновение его огромный  корпус  закрыл
Ланнону все поле зрения.
     В последний возможный  миг  Ланнон  слегка  приподнял  острие  копья,
целясь в уязвимое место у основания шеи, и великий лев  всем  своим  весом
насел на копье, глубоко загоняя его в себя.
     Копье  глубоко  погрузилось  в  пушистое  коричневое  тело,  ушло   в
несопротивляющуюся плоть, и от толчка Ланнон упал на колени, но  копье  из
рук не выпустил.
     Вокруг него гремела буря, огромные волны звука поглощали его, били  в
барабанные перепонки - это  великий  лев  ревел  в  агонии.  Древко  копья
дергались, вырывалось из рук, било о грудную клетку, рвало  кожу  и  тело,
все тело дрожало, зубы стучали, терзая язык. Ланнон не выпускал копье.
     Его подняло с земли, вместе в копьем он полетел вперед - это отскочил
великий лев, потом снова бросило на землю, когда  кошка  прыгнула.  Ланнон
чувствовал, как рвутся сухожилия  и  мышцы  у  него  на  руках  и  плечах,
чувствовал, как когти великого  льва  рвут  кожу  его  нагрудника,  ощущал
слабость в теле и темноту в голове, а буря продолжала реветь  и  сотрясать
его.
     Снова взревел великий лев, Ланнон почувствовал,  что  летит  в  небо,
древко копья лопнуло, как хрупкая веточка, и  Ланнон  отлетел  в  сторону,
держа в руке обломок копья. Он летел несколько долгих  секунд,  летел  как
птица, потом от удара о землю воздух вырвался у него из легких.  Испытывая
сильную боль, он сел и, ошеломленный, осмотрелся, прижимая обломок копья к
груди.
     В десяти шагах к нему по траве полз  великий  лев.  Сломанное  древко
копья торчало точно из того места, куда целил Ланнон. Агония великого льва
безжалостно вогнала копье в его тело, проделав ужасную  рану,  из  которой
хлестала яркая кровь, но глаза великого льва не отрывались от человека,  а
огромные клыки стремились рвать врага.
     - Умри, - подумал Ланнон, ошеломленно глядя  на  зверя,  раздавленный
схваткой, не в силах двигаться. - Умри быстрей. - И  неожиданно  последний
приступ агонии подхватил хищника. Спина его изогнулась, когти рвали землю,
широко раскрылась розовая пасть,  зверь  застонал.  Последний  болезненный
стон, и он умер.
     Свидетели, стоявшие полукругом, закричали, их приветствия  потерялись
в обширности болот, они начали медленно  приближаться  к  одинокой  фигуре
царя на травянистой равнине. Но Хай побежал.  Ноги  у  него  были  слишком
длинны для смятого туловища, он, казалось,  танцует  над  землей,  длинные
черные пряди развевались сзади, боевой топор он нес на плече.
     Он уже был на полпути к сидящему Ланнону, когда из-за туши ближайшего
буйвола показался второй великий лев, скрывавшийся там. Хай увидел  его  и
закричал на бегу:
     - Ланнон! Сзади! Берегись!
     Ланнон оглянулся и увидел зверя. Это  была  самка,  более  светлая  и
гораздо более свирепая, чем самец. Она двинулась к Ланнону со смертоносной
сосредоточенностью кошки, выслеживающей добычу.
     - Баал, дай мне скорость! - молился Хай, продолжая бежать  к  принцу.
Тот  попытался  встать.  Великий  лев  приближался   короткими   прыжками,
прижимаясь к земле.
     Хай бежал изо всех сил, его гнали ужас  и  страх  за  принца.  Ланнон
теперь был на ногах; пошатываясь, он пытался уйти от крадущейся кошки. Это
движение вызвало у кошки охотничий  рефлекс,  и  она  начала  безжалостное
сближение.
     Хай закричал ей: "Эй! Сюда!" - И  кошка  впервые  заметила  его.  Она
подняла голову и посмотрела  на  него.  Блеснули  длинные  бледные  клыки,
желтые великолепные глаза.
     - Да! - кричал Хай. - Я здесь! - Он увидел, как Ланнон  пошатнулся  и
упал, в высокой траве  его  стало  не  видно  но  все  его  внимание  было
устремлено к кошке.  Хвост  зверя  застыл,  голова  опустилась.  Он  начал
нападение, и Хай остановился.
     Он готовился к встрече; прочно став на ноги, держа топор на плече, он
дал кошке возможность приблизиться.
     Кошка приближалась, а Хай не отрывал взгляда от черного рисунка между
глазами великого льва; он плотнее обхватил рукоять топора.
     Когда великий лев преодолевал последние  метры  быстрыми  скользящими
двидениями, топор взлетел вверх, высоко над маленьким горбуном.
     - За Баала! -  взревел  Хай,  и  топор  засвистел  в  полете.  Лезвие
вонзилось в череп, вошло в мозг зверя и мгновенно было вырвано у  него  из
руки, когда мертвый зверь всем своим весом ударил его в грудь.
     Хай вырвался их длинного туннеля ревущей тьмы, и когда  он  пришел  в
себя, над ним в свете  солнца  склонялся  Ланнон  Хиканус,  сорок  седьмой
Великий Лев Опета.
     - Глупец, - сказал царь  прямо  ему  в  лицо  в  синяках,  распухшее,
покрытое высохшей кровью. - Храбрый маленький глупец.
     - Храбрый - да, - с трудом прошептал Хай. - Но не глупец, величество.
- И увидел, как в глазах Ланнона появилось облегчение.

     Влажные  шкуры  двух  великих  львов  развесили  на   главной   мачте
флагманского корабля, и Ланнон, лежа на мягкой,  покрытой  мехом  кушетке,
принял  клятвы  верности  от  глав  девяти  семейств  Опета.  Несмотря  на
возражения царя, Хай Бен-Амон держал при этом чашу жизни.
     - Ты должен отдохнуть, Хай.  Ты  серьезно  ранен,  я  думаю,  у  тебя
ребра...
     - Мой господин, я носитель чаши. Ты отказываешь мне в этой чести?
     Первым из девяти принес клятву Асмун. Сыновья помогли  ему  выйти  из
носилок, но, приблизившись к Ланнону, он отвел их руки.
     - Из уважения к снегу на твоей голове и  шрамам  на  теле,  Асмун,  я
разрешаю тебе не преклонять колени.
     - Я поклонюсь, мой царь, - ответил Асмун и в свете  солнца  опустился
на палубу. Баал должен быть  свидетелем  клятвы  этого  хрупкого  старика.
Когда Хай поднес к его губам чашу жизни, тот отхлебнул, и Хай передал чашу
царю. Ланнон отпил и вернул чашу Хаю.
     - Отпей также, мой жрец.
     - Этого нет в обычае, - возразил Хай.
     - Царь Опета и четырех царств создает обычаи. Пей!
     Хай еще мгновение колебался, потом  поднес  чашу  к  губам  и  сделал
большой глоток. К тому времени, когда Хаббакук Лал, последний  из  девяти,
склонился перед царем, чашу пять  раз  заново  наполняли  тяжелым  сладким
вином Зенга.
     - Твои раны болят по-прежнему? - негромко спросил Ланнон, когда Хай в
последний раз поднес ему чашу.
     - Величество, я не чувствую никакой боли, - ответил Хай и  неожиданно
засмеялся, пролив несколько капель вина на грудь царя.
     - Лети высоко, Птица Солнца, - рассмеялся Ланнон.
     - Рычи громко, Великий Лев, - ответил Хай и тоже  рассмеялся.  Ланнон
обернулся к аристократам, столпившимся на рулевой палубе.
     - Прошу за еду и питье. - Церемония  окончана,  Ланнон  Хиканус  стал
царем.  -  Хаббакук  Лал!  -  Ланнон  подозвал   рыжебородого   моряка   с
веснушчатым, обветренным лицом.
     - Мой господин.
     - Снимаемся с якоря и плывем в Опет.
     - Ночной марш?
     - Да,  я  хочу  добраться  до  завтрашнего  полудня  и  верю  в  твое
мастерство.
     Хаббакук Лал в благодарность склонил голову, и тяжелые золотые серьги
свесились ему на щеки. Потом  повернулся  и  побежал  по  палубе,  отдавая
приказы офицерам.
     Подняли якоря, и барабанщик на передней башне корабля начал  отбивать
ритм гребли на пустом древесном стволе деревянной дубинкой.
     Три быстрых удара, два медленных, три быстрых. Ряд весел погрузился в
воду,  зачерпнул,  поднялся,  пролетел  вперед  и  снова   погрузился.   В
абсолютной синхронности, волнообразным движением,  как  серебряные  крылья
большой водной птицы. Длинный узкий  корпус  разрезал  освещенную  солнцем
озерную воду, оставляя за собой ровный след, флаг дома Барка развевался на
главной мачте, а передняя и задняя  башни  корабля  возвышались  высоко  и
гордо над поросшими папирусом берегами.
     Флагман проходил мимо остальных кораблей, и на них приспускали  флаги
и двигались следом. Все корабли выстроились в линию, рулевые  вцепились  в
гребные весла, бой барабанов разносился над озером.
     Хай переходил от одной группы к другой при свете факелов, и  недавнее
испытание проявлялось  только  в  его  прихрамывающей  походке.  С  каждой
группой он показывал пустое дно  чаши  звездному  небу,  бросая  кость  на
палубу.
     - Будь проклято твое везение! -  рассмеялся  Фило,  но  смех  не  мог
скрыть гневное выражение его смуглого лица. - С ума я сошел, что ли, чтобы
спорить с любимцев богов? - Но он высыпал на палубу груду золота, покрывая
ставку Хая, а Хай бросил кость и снова  выбросил  три  черные  рыбы.  Фило
плотнее запахнул плащ и отошел от играющих, выкрикивавших насмешки.
     Яркая белая звезда Астарты уже зашла,  когда  наконец  Ланнон  и  Хай
стояли под развешенными шкурами великих львов и смотрели  на  палубу.  Она
напоминала поле проигранной битвы.  Повсюду,  освещенные  светом  факелов,
лежали тела, расслабленные  и  бесчувственные.  Винная  чаша  каталась  по
палубе под легкое раскачивание корабля, который по-прежнему  стремился  во
тьму.
     - Еще одна победа, - хрипло сказал Ланнон, разглядывая лежащих.
     - Прекрасная победа, величество.
     - Я думаю... - начал Ланнон, но не кончил. Ноги под ним  подогнулись.
Он покачнулся и упал вперед. Хай подхватил его и положил себе на плечо. Не
обращая внимания на боль в груди, он поднял царя и  понес  его  в  главную
каюту под  палубой.  Положил  Ланнона  на  постель,  уложил  удобнее.  Еще
несколько мгновений стоял, глядя на неподвижную фигуру.
     - Спи сладко, мой прекрасный царь, - сказал он и, шатаясь,  побрел  в
свою каюту. У входа его встретила рабыня.
     - Я приготовила твой стиль для письма, - сказала она, и Хай уставился
на свиток, чернильницу и стиль под висячей лампой.
     - Не сегодня. - Он  направился  к  кровати,  сбился  и  столкнулся  с
переборкой. Рабыня подбежала и направила его в нужном направлении.
     Хай лег на спину и посмотрел на нее. Она из дома Ланнона.  Хай  хотел
бы иметь таких же, но она стоит не менее десяти пальцев золота.
     - Что еще, мой  господин?  -  спросила  она.  Хорошенькая  малышка  с
мягкими темными волосами и бледной, цвета слоновой кости кожей. Хай закрыл
один глаз, чтобы лучше разглядеть ее.
     - Может быть, - медленно сказал он, - есть и еще  кое-что.  -  Но  он
переоценивал свои силы, и через несколько мгновений  его  храп  до  самого
киля потряс корабль. Девушка  встала,  надела  платье  и  улыбнулась  ему,
прежде чем выскользнуть из каюты.
     В предрассветной  тьме  Хай  стоял  на  палубе  у  передней  башни  и
упражнялся с топором, который летал со свистом и  гулом.  Хай  чувствовал,
как все быстрее течет в его жилах старое вялое вино, на его теле  выступил
пот, прохладный озерный воздух не мог  его  охладить.  Он  менял  руки,  а
большой топор пел.  Голова  прояснилась,  пот  выступал  обильно,  тек  по
мускулистым  рукам  и  ногам,  по  горбатой  спине,  промочил  набедренную
повязку, затекал в  глаза,  и  Хай  начал  танцевать,  легко  подпрыгивая,
поворачиваясь и раскачиваясь, а топор продолжал петь.
     Рассвет озарил небо, когда наконец Хай остановился и оперся  на  свой
топор. Дыхание его паром вырывалось в холодном воздухе,  но  кровь  быстро
бежала по телу, и он снова чувствовал себя человеком.
     В каюте одна из рабынь золотой щеточкой стерла с его  тела  пот.  Эта
щеточка - подарок Ланнона. Рабыня  растерла  тело  Хая  ароматным  маслом,
расчесала и заплела его волосы и помогла надеть свободную белую одежду без
пояса.
     Хай вышел на рулевую палубу, когда по флоту был отдан приказ ложиться
в дрейф. Корабли повернули на восток, ожидая восхода солнца, а рабы-гребцы
с  благодарностью  упали  на  свои  весла.  Когда  солнце  показалось  над
горизонтом,  Хай  запел   торжественное   восхваление   Баала.   А   потом
позавтракали на  открытой  палубе,  сидя  на  тростниковых  циновках.  Хай
смотрел на лица, серые, сморщенные, с красными глазами. У всех было дурное
настроение. Даже Ланнон побледнел, руки  его  дрожали,  когда  онзавтракал
теплым молоком с медом.
     Хай начал с просяного хлеба, обмакивая его в масло и  мед,  потом  ел
больших копченых и соленых озерных лещей, и  когда  он  приказал  принести
жареную утку, остро пахнущую диким чесноком, вся компания с  благоговейным
страхом смотрела на него. Хай разорвал утку на куски и  стал  в  довольным
выражением есть: он ревниво относился к своей репутации.
     Фило выразил общую мысль, воскликнув: "Великий Баал,  ты  оскорбляешь
не только свой желудок, но и мой". И, согнувшись, он заторопился к борту.
     - Он прав, - впервые рассмеялся Ланнон. - Ты как ребенок, который пил
только материнское молоко.
     - Он вскормлен на красном зенгском вине, а зубы точил о лезвие своего
топора.
     - Если бы озеро было полно вином, он осушил бы его, и  мы  смогли  бы
перейти вброд.
     Хай подмигнул им, как озорной гном, и оторвал другую ногу от утки.
     К середине утра он добрались до мели, и Хаббакук Лал  прошел  вперед,
чтобы вести корабль узким  каналом.  Водный  гиацинт,  папирус  и  десятки
других водных растений угрожали перекрыть дорогу жизни Опета. Работавшие в
канале лодки отошли по сторонам, и десять больших кораблей прошли мимо них
на серебряных крыльях. Офицеры сжатым кулаком приветствовали флаг Барка на
мачте  флагмана,  но  отряды  рабов,  обреченных  пожизненно  сражаться  с
озерными  растениями,  стояли  молча  и  смотрели  терпеливыми   звериными
глазами.
     Ближе к Опету стали встречаться рыбачьи лодки, с  них  свисали  сети,
полные рыбы, блестевшей серебряным серебром, как пойманные звезды,  а  над
лодками белым облаком с криками вились чайки. На  горизонте  темно-красной
линией показались холмы, и у  борта  собрались  все,  радуясь  возвращению
домой.
     Мурсил, глава охотников,  подошел  к  Ланнону  на  рулевой  палубе  и
склонил колени.
     - Ты посылал за мной, величество.
     - Да, и за пигмеем.
     - Он здесь, царь.
     - Я обещал тебе награду. Назови ее.
     - Мой господин, у меня три жены. И все три алчные.
     - Золото?
     - Если пожелаешь, мой господин.
     - Хай, напиши приказ в скровищницу на пять пальцев золота.
     - Пусть тебе всегда светит Баал!
     - А пигмей?
     Мурсил подозвал маленького желтого  бушмена,  и  Ланнон  с  интересом
осмотрел его.
     - Как его зовут?
     - Ксаи, мой господин.
     - Он понимает язык?
     - Нет, господин, он говорит только на своем примитивном языке.
     - Спроси, чего он хочет. Может, свободы?
     - Он не понимает, что такое свобода. Он как собака, твое  величество.
Лиши его хозяина, и ты лишишь его смысла жизни.
     - Спроси, чего он хочет.
     Мурсил и бушмен довольно долго говорили на птичьем  щебечущем  языке,
прежде чем охотник снова повернулся к царю.
     - Странная просьба.
     - Назови ее.
     - Он хочет охотиться с убийцей великого льва.
     Ланнон  посмотрел  на  бушмена,  который  улыбнулся  ему  с  невинной
искреннстью ребенка.
     - Он считает, мой господин, да простится мне моя дерзость,  -  Мурсил
вспотел, он ерзал и чувствовал себя неуверенно, - он считает тебя богом  и
хочет принадлежать тебе.
     Ланнон испустил бычий рев-хохот и хлопнул себя по бедрам.
     - Да будет так. Он назначается начальником царской охоты -  со  всеми
выплатами и привилегиями. Возьми его, Хай. Научи говорить  по-человечески,
а если не сумеешь, научись говорить на его языке.
     - Все бездомные и калеки, - огорченно подумал Хай. Его дом  заполнени
ими; когда у него собралось достаточно золота для покупки сладкой  молодой
рабыни, оно уходило на других, слишком старых или больных, чтобы оправдать
их содержание, и потому предназначенных хозяином для бассейна Астарты. Ну,
по крайней мере пигмей будет получать содержание как начальник охоты,  Хаю
он ничего не будет стоить.
     Ланнон покончил с этим делом и повернулся  к  перилам.  На  горизонте
наконец показался город. Стены  храма  казались  красно-розовыми  в  свете
солнца, а нижний город был ярко-белым, стены его  домов  выкрашены  пеплом
озерных раковин.
     Навстречу из гавани  устремился  боевой  флот  Опета.  Мечи  и  шлемы
легионеров блестели на солнце, когда корабли по очереди отворачивали перед
носом флагмана, а острая, как  стрела,  корма  отражала  солнце  от  своей
позолоты. Все увидели свежие шкуры, свисавшие  под  флагом  Барка,  и  над
водой пронеслись приветственные крики.
     Флагманский корабль первым вошел в  гавань.  Он  по-прежнему  шел  на
веслах. Хаббакук Лал нацелился на каменный причал ниже города, на  котором
собрались встречающие толпы. Все население города, в своих  лучших,  самых
ярких одеждах, приветствовало своего нового царя сотней тысяч глоток.
     В последнее мгновение Хаббакук Лал резко опустил руку,  давая  сигнал
барабанщику и рулевому. Корабль развернулся, все весла углубились в  воду,
тормозя его, и бок корабля легко коснулся причала. Ланнон  Хиканус  и  его
свита спустились на берег.
     Первыми приветствовали Ланнона его жены. Их было девять, по одной  из
каждой  аристократической  семьи,  юные  благородные  матроны,  гордые   и
прекрасные. Каждая по очереди преклоняла перед  Ланноном  колени,  впервые
называя его "государь".
     Хай смотрел на них, и сердце у него болело. Это не простые безмозглые
рабыни, чье общество только ему и доступно. Это женщины  в  полном  смысле
слова. Ему нужна такая женщина, с которой он мог бы разделить жизнь, и  он
пытался получить ее. Он сватался во все  аристократические  дома  Опета  и
всюду получал отказ. Дальше его согнутой спины они не видели, и он не  мог
их в этом винить.
     Чинность церемонии внезапно  нарушили  громкие  крики  "Хо!  Хо!",  и
близнецы вырвались у  своих  нянек  и  побежали  по  причалу.  Не  обращая
внимания на отца и аристократов, они  побежали  к  Хаю,  заплясали  вокруг
него, тащили его за одежду и требовали внимания. Когда он их  поднял,  они
так целовали его и при этом дрались за его поцелуи, что все  стало  похоже
на припадок. Подбежали няньки и выручили Хая.
     Руки Имилце все еще цеплялись  за  волосы  Хеланки,  и  по  сердитому
выражению Ланнона Хай понял, что детей ждет  наказание  и  что  их  пухлые
мягкие задики скоро покраснеют. Он хотел бы помешать этому.
     Хай ускользнул в толпу. По пути в храм он  поторговался  с  продавцом
цыплят и дешево купил их. Потом принес их в жертву и пошел в  свой  дом  в
районе, отведенном для жрецов, между внешней и внутренней  стенами  храма.
Вся его дворня высыпала  ему  навстречу.  Все  эти  впавшие  в  детство  и
трясущиеся старики, качающие седыми головами и обнажающие беззубые  десны.
Все в возбуждении от его последних приключений, ждущие рассказа об  охоте,
пока они купали и кормили его.
     Когда наконец он ушел в спальню отдохнуть, тон не  успел  даже  лечь,
когда прибыли четыре старшие принцессы в возрасте от шести до десяти  лет.
Прорвав слабое сопротивление рабов, они по праву вторглись в его комнату.
     Хай со вздохом отказался от отдыха и послал за своей лютней. Когда он
запел, рабы один за другим начали пробираться в комнату  и  тихо  садиться
вдоль стены. Хай Бен-Амон снова дома.

     В 533 году от основания Опета, шесть месяцев спустя после  того,  как
он взял великого льва и доказал свое право  на  царство,  Ланнон  Хиканус,
глава дома  Барка,  оставил  город  Опет  и  начал  марш  вдоль  границ  -
исполнение  этого  обычая  сделает  его  полноправным  царем.  Весной  ему
исполнилось двадцать девять лет, он был на год  старше  своего  верховного
жреца.
     Он выступил, взяв с собой четырех еще бездетных жен, надеясь за время
двухлетнего путешествия изменить  это  положение.  Он  взял  с  собой  два
легиона, в каждом по шесть тысяч гоплитов,  легкой  пехоты,  топорников  и
лучников. Легионы состояли главным  образом  из  вольноотпущенников  юе  с
офицерами из благородных семейств Опета. Легионы органозиваны по  римскому
обычаю, заимствованному Ганнибалом во  время  войны  в  Италии.  В  каждом
легионе десять когорт, в каждой когорте шесть центурий. У всех  легионеров
кожаные нагрудники, конические железные  шлемы  и  круглые  кожаные  щиты,
усаженные бронзовыми  розетками.  На  ногах  кожаные  поножи  и  сандалии.
Маршируя, легионеры пели.
     Офицеры  выглядят  величественнее,  как  и  требует  их   благородное
происхождение. Доспехи у них бронзовые, плащи из тонкой ткани пурпурные  и
красные, они шли во главе своих отрядов.
     Кавалерии не было. За 500 лет  ни  одна  попытка  привезти  с  севера
лошадей  не  увенчалась  успехом.  Большинство  животных  не   выдерживало
морского пути, а те, что выживали, вскоре после прибытия в  Опет  погибали
от загадочной болезни, от которой у них становилась жесткой шкура, а глаза
превращались в кровавое желе.
     Вместо кавалерии были слоны. Огромные злобные звери, вселявшие ужас в
сердца врагов Опета, когда они обрушивались на них, а лучники,  сидящие  в
башнях на их спинах, посылали волныстрел. Но слоны в боевой  ярости  могли
внести не меньшее смятение и в  собственные  ряды,  и  их  погонщики  были
вооружены  деревянными  молотками  и  пиками,  которые  загоняли  в   мозг
взбесившегося животного. Ланнон взял с собой двадцать пять боевых слонов.
     С ним отправился верховный жрец, с десяток жрецов низших разрядов,  а
также  инженеры,  врачи,  оружейники,  повары,  рабы   и   большая   толпа
сопровождающих: старатели, игроки, заговорщики зубов, продавцы напитков  и
проститутки. Караван волов, везущих палатки и  продовольствие,  растянулся
на семь миль, а вся громоздкая колонна занимала не меньше пятнадцати миль.
Это не создает проблем, пока они движутся по большим незаселенным травяным
равнинам, где достаточно воды и травы. Но Хай Бен-Амон, стоя на  невысоком
холме рядом с царем и глядя на бесконечную колонну, движущуюся  с  севера,
подумал о том времени, когда они вновь повернут на север, сделав  огромный
круг, и двинутся вдоль большой реки. Такое сосредоточение  богатств  будет
сильным искушением для отрядов воинственных язычников с  неведомых  земель
за рекой. Он сказал  Ланнону  о  своих  опасениях,  и  Ланнон  рассмеялся,
сощурив бледно-голубые глаза на солнце.
     - Ты рассуждаешь как солдат, а не как жрец.
     - Я и то, и другое.
     - Конечно. - Ланнон  положил  руку  ему  на  плечо.  -  Иначе  ты  не
командовал бы Шестым легионом. Что ж, Хай, я много думал об этом марше.  В
прошлом он всегда приносил только траты времени и сокровищ Опета. Мой марш
будет другим. Я намерен извлечь из него прибыль.
     Хай улыбнулся при этом  волшебном  слове,  которое  одинаково  хорошо
понимают в Опете все: аристократы и простолюдины, цари и жрецы.
     - Я намерен  сделать  марш  другим.  В  южном  королевстве  мы  будем
охотиться. Такой охоты еще не бывало. Мясо прокоптим, высушим,  засолим  и
продадим жителям и в шахты, чтобы кормить рабов. Будем также охотиться  на
слонов. Мне хочется довести число этих зверей в армии до двухсот, чтобы не
опасаться угрозы с севера, о которой ты мне напомнил.
     - А я гадал, зачем нам столько пустых повозок.
     - Они наполнятся, прежде чем мы снова повернем на север,  -  пообещал
Ланнон. - А когда будем проходить через сады Зенга, я сменю там гарнизоны,
оставив этих людей. Войска, слишком долго стоящие в одном месте на постое,
становятся ленивыми и разлагаются. В Зенге я встречусь с послами дравов  с
востока и возобновлю с ними договор.
     - Но как же север? - Хай вернулся к волновавшему его вопросу.
     - Из  Зенга  на  север  мы  пойдем  боевым  строем.  Женщины  и  дети
отправятся домой в Опет по дорогам срединного царства. Мы придем к большой
реке двумя легионами полного состава  и  укрепим  уже  имеющиеся  там  два
легиона, вместе пересечем реку и проведем такой рейд за  рабами,  что  все
племена будут знать: в Опете новый царь.
     Ланнон повернулся и посмотрел на север, его  грива  золотых  и  рыжих
волос и борода блестели на солнце.
     - Свыше ста лет они тревожат нас, и мы были с ними слишком мягкими. С
каждым годом они становятся все многочисленнее, все смелее.  Я  покажу  им
железо своей руки, Птица Солнца. Я покажу им, что реку удерживает стальная
защита, и им дорого будут стоить нападки на нее.
     - Интересно, откуда они приходят и сколько их, - негромко сказал Хай.
     - Это войско тьмы, они черны, они не похожи на бога солнца Баала, как
мы. Они рождены во тьме лесов, в вечной тьме севера,  и  если  ты  сможешь
пересчитать жадную саранчу, то сможешь пересчитать и их.
     - Ты боишься, Ланнон? - спросил Хай, и царь  с  гневом  повернулся  к
нему.
     - Ты слишком многое позволяешь себе, жрец! - рявкнул он.
     - Зови меня другом, а не жрецом - и я осмеливаюсь показать тебе,  что
беспричинная ненависть основана на страхе.
     Гнев Ланнона стих, он  играл  рукоятью  своего  меча,  поглядывая  по
сторонам, чтобы убедиться, что никто из приближенных не слышит.
     - У меня есть основания для страха, - сказал он наконец.
     - Я знаю, - ответил Хай.

     На рассвете Хай спел приветствие Баалу, но  пел  негромко,  чтобы  не
встревожить ближайшие стада,  потом  он  попросил  богов  послать  хорошую
охоту, обещав, что часть добычи будет оставлена птицам солнца,  чтобы  они
отнесли ее богам. Затем Хай и Ланнон выпили по чаше вина  и  поели  сухого
просяного хлеба, ожидая, пока все участвующие в охоте займут свои места.
     Мурсил, начальник охоты на юге, выбрал район тщательно  и  хитро.  Со
своего места на невысоком холме Ланнон и Хай видели уходящую вдаль равнину
туннелеобразной формы, по обе стороны  огражденную  холмами.  На  вершинах
холмов горели сигнальные костры: там  стояли  в  ожидании  воины,  готовые
отогнать всякую дичь, которая попытается уйти в стороны.
     В отдалении, не видные глазу, по равнине растянулись два легиона. Они
уже двинулись, 10 000 человек, накатываясь на травяную равнину, как  волна
на берег. Пыль, поднятая ими, уже поднялась в голубое небо, а под покровом
этой пыли изредка мелькало отражение солнца на шлеме или копье.
     - Началось, - с удовлетворением сказал Ланнон.
     Хай взглянул на десятки тысяч животных, пасущихся стадами на равнине.
Десятая большая охота  за  пятьдесят  дней,  и  от  убийств  его  начинало
тошнить.
     Он посмотрел туда, где равнина сужалась и где ее пересекала  река.  В
конце долины между крутыми холмами виднелось  отверстие  в  пятьсот  шагов
шириной, которое давало возможность уйти в бесконечные травянистые равнины
за рекой. Вся поверхность заросла редкими акациями с плоской кроной.
     Со  своего  места  Хай  с   трудом   различал   тройную   линию   ям,
перегородившую выход их долины.  Здесь  в  засаде  ждала  тысяча  лучников
Ланнона, у каждого триста стрел и запасной лук.
     А за ними двойная линия сетей, тяжелых плетеных  сетей  на  непрочных
кольях,  которые  упадут,  когда  в  сеть  влетит  бегущее  животное.  Оно
запутается в сети, и тогда лежащие в укрытии гоплиты  подбегут  с  копьями
наготове, прикончат животное и снова поставят  сеть.  Этого  в  готовности
ждет тысяча копейщиков.
     - Пора спускаться. - Ланнон допил вино и стряхнул крошки с плаща.
     - Подождем еще немного, - предложил Хай. - Мне хочется посмотреть.
     Стада на равнине начали беспокоиться.  Беспокойство  распространялось
от тех животных, которые ближе всего к линии загонщиков. Гну начали бегать
бесцельными кругами, почти упираясь носами в землю, их длинные черные тела
с летящими гривами легко проносились  в  воздухе.  Стада  зебр  собирались
плотными массами по 200 -  300  животных  и  с  любопытством  смотрели  на
приближающихся загонщиков. Их близкие родственники квагга,  приземистые  и
плотные, собирались меньшими стадами; у них шкура темнее, чем у  зебры.  С
ними смешивались стада ярко-желтых и рыжих бубалов,  пурпурные  сассаби  и
топи и большие, похожие на быков антилопы канна, величественные, с мощными
гривами. И все это  огромное  множество  животных  зашевелилось  и  начало
двигаться, медленно отступать в сторону выхода, и вокруг поднялись  столбы
пыли.
     - Ах, - сказал Ланнон. - Какая добыча!
     - Большей никогда не было в истории охоты, - согласился Хай.
     - Сколько, как ты думаешь? - спросил Ланнон.
     - Не знаю... пятьдесят, сто тысяч... их невозможно пересчитать.
     Теперь  нарастающая  тревога  передалась  длинношеим   жирафам,   они
покинули убежища среди акаций  и  присоединились  к  общему  движению,  их
телята бежали за ними. Среди стад кое-где  виднелись  одиночные  носороги,
большие и неуклюжие, фыркающие и высоко поднимающие массивные ноги.
     Как течение, удерживающее всю массу вместе, двигались  большие  стада
дымчато-коричневых антилоп-прыгунов. Эти газели, двигаясь быстрее  других,
как воды наводнения, запрудили долину, и пыль  поднялась  выше,  завиваясь
удушливыми облаками. Холмы заставляли животных сжиматься теснее,  а  когда
бубалы и сассаби попытались убежать  через  холмы,  на  вершинах  возникли
линии кричащих, потрясающих оружием людей. И животные устремились  вниз  с
холмов, распространяя панику среди тесно сбившихся стад.
     Стада устремились вперед, и топот их копыт поднялся, как  звук  бури,
прибоя и ветра. Земля задрожала. "Пошли!" - крикнул Ланнон и побежал  вниз
по склону. Хай еще несколько  мгновений  смотрел  на  невероятно  огромное
скопление живых существ, с громом несущихся  к  выходу  из  долины,  затем
подхватил свой топор и побежал вслед за Ланноном. За  ним  летели  длинные
черные пряди, он бежал легко, как коза, быстро, как  кролик,  так  что  на
равнину они с Ланноном выбежали вместе, и Хай первым  добрался  до  центра
сужения, где для них была выкопана яма и лежали наготове десятки копий.
     Ланнон спрыгнул вслед за ним. "У забега не было  золотого  приза",  -
рассмеялся он.
     - Надо было назначить, - ответил Хай, и они устремились  к  переднему
краю ямы и выглянули в долину. Зрелище было ужасающее. Вся долина от  края
до края заполнилась живыми существами, над ними  поднималась  стена  пыли,
сквозь которое зловеще просвечивало низкое солнце.
     Головы и гривы передовых животных вздымались и падали, как течение  в
урагане, вверху поднимались похожие на палки шеи жирафов и страусов. И все
это летело на  них,  и  земля  дрожала,  и  они  смотрели  в  изумлении  и
благоговейном страхе.
     Ланнон искусно выбрал момент,  дождавшись,  пока  первая  волна  дичи
достигла специально обозначенного места. Как только этот момент  наступил,
он выкрикнул приказ своему трубачу. Прозвенела единственная нота -  сигнал
к нападению, она резко повторялась снова и снова.
     С земли прямо перед надвигающейся живой стеной встала линия лучников.
Они успели выстрелить четыре раза, прежде чем живая волна  пронеслась  над
ними. За двадцать секунд они выпустили  четыре  тысячи  стрел,  и  о  ряды
упавших животных спотыкались другие, падая, ломая ноги, крича от боли.
     Животные своим огромные весом прорвали линию стрелков, и тут же  перд
ними встала другая, и третья, внося опустошение  в  их  ряды,  а  трупы  и
раненые животные образовали большие груды.
     Дичь  меньшего  размера  была  уничтожена   лучниками,   но   большие
толстокожие животные прорвались со стрелами, торчащими из боков.  Огромные
серые носороги с дикими глазами  неслись  к  сетям,  угрожающе  раскачивая
своими длинными рогами. Скакали длиннононогие подгоняемые  ужасом  жирафы.
Плотной массой пробежало стадо буйволов, плечо к плечу, как в упряжке.
     Они попадали в сети, падали, бились и кричали. В них впивались копья,
они катались с криками по земле, тяжелая сеть душила их. Ланнон и его люди
торопливо освобождали сети от мертвых животных  и  снова  ставили  их,  но
напрасно. Их теперь было слишком много, и смерть  ждала  за  безопасностью
ям. Взбешенные раненые животные набрасывались на всякого человека, который
попадался им на пути.
     Хай видел, как разгневанный носорог отшвырнул солдата. Тот  несколько
раз перевернулся в воздухе, упал на жесткую землю и тут же был  растоптан,
превращен в кровавое месиво бегущими стадами.
     Из своей ямы теперь Ланнон с необыкновенной точностью и силой  бросал
копья, целясь в мягкие ребра или  плечи  пробегающей  добычи.  Вокруг  ямы
росла груда тел, а Ланнон кричал и смеялся в возбуждении охоты.
     Хая оно тоже заразило. Он приплясывал,  кричал,  размахивал  топором,
охраняя спину и бока Ланнона, бросая время от времени  копье  в  животное,
которое могло упасть в яму им на головы.
     Они с Ланноном насквозь промокли от  собственного  пота  и  покрылись
коркой высохшей пыли. Камень, вырвавшийся из-под ноги бегущего  животного,
до кости разрезал лоб Хая; Хай оторвал  край  одежды  и  быстро  перевязал
рану, не прерывая возбужденного танца.
     Линия лучников перед ними была прорвана  весом  набегающих  животных.
Истратив стрелы, лучники  укрылись  в  ямах  и  позволили  рядам  животных
пронестись над ними.
     Хай увидел набегающие стада, схватил  своего  обезумевшего  от  крови
царя и стащил его на дно ямы, и они лежали, закрыв головы руками,  а  края
ямы над ними обрушивались от  ударов  копыт.  Земля  засыпала  их,  и  они
прикрыли лица одеждой и с трудом дышали.
     Молодая зебра упала в яму прямо на них. Она лягалась, ржала в  ужасе,
и  ее  мощные  желтые  зубы  без  разбора  рвали  все  вокруг.   Опасность
смертельная.
     Хай откатился от острых, как  бритва,  копыт.  На  мгновение  застыл,
прицеливаясь, и выбросил  вверх  правую  руку.  Острие  топора  с  грифами
вонзилось под челюсть испуганного животного и  глубоко  проникло  в  мозг.
Зебра забилась, мягкая, теплая, над ними, и ее туша  защитила  их  от  той
бури копыт, которая продолжала бушевать вверху.
     Буря  стихла,  миновала,  теперь  она  гремела   на   расстоянии.   В
последовавшей тишине Хай повернулся к Ланнону.
     - Ты не ранен? - Ланнон с трудом выполз  из-под  мертвой  зебры.  Они
выбрались из ямы и с удивлением огляделись.
     В ширину на 500 шагов и в глубину на такое же расстояние  земля  была
сплошь покрыта тушами мертвых  и  умирающих  животных.  Из  ям  выбирались
лучники и копейщики и смотрели  по  сторонам  с  оцепенелым  видом  пьяных
людей.
     Линия загонщиков, казалось, приближается вброд  по  морю  пыли,  даже
небо затмилось пылью, и болезненные крики и блеяние  раненых  и  умирающих
животных заглушали все вокруг.
     Загонщики приближались линиями по полям окровавленной плоти, их  мечи
вздымались и падали: они  добивали  раненых.  Хай  достал  кожаную  фляжку
зенгского вина.
     - На тебя всегда можно положиться, - улыбнулся Ланнон и  с  жадностью
стал пить. Капли вина, как кровь, блестели в его бороде.
     - Была ли когда-нибудь подобная охота? - спросил он, возвращая фляжку
Хаю.
     Хай отпил и посмотрел на поле. "Не могу в это  поверить",  -  ответил
он.
     - Добычу прокоптим и высушим -  и  снова  начнем  охоту,  -  пообещал
Ланнон и зашагал, чтобы навести порядок в бойне.

     Высокий купол оранжевого света повис над равниной, света десяти тысяч
костров. Всю вторую половину дня и всю  ночь  армия  разделывала  огромную
добычу. Мясо резали полосами  и  развешивали  на  стойках  над  дымящимися
кострами. Сладкий запах свежего мяса, затхлая вонь внутренностей и шипение
жарящегося мяса разносились по всему лагерю. Хай  сидел  в  своей  кожаной
палатке и работал при мерцающем свете масляной лампы.
     Из темноты появился Ланнон, все еще покрытый пылью и засохшей кровью.
     - Вина! Птица Солнца, ради любви  к  другу.  -  Он  сделал  вид,  что
шатается от  жажды,  и  Хай  протянул  ему  амфору  и  чашу.  Презрительно
отодвинув чашу, Ланнон напился прямо из горлышка и рукой вытер бороду.
     - Я принес новости, - улыбнулся он. - В добыче 1 700 голов.
     - И сколько среди них человеческих?
     - Пятнадцать человек умерло, есть раненые,  но  разве  дело  того  не
стоило?
     Хай не ответил, и Ланнон продолжал.
     - Есть и еще новости. И  другое  мое  копье  попало  в  цель.  Аннель
пропустила месячные.
     - Южный воздух благотворен. У всех беременность за два месяца.
     - Вовсе не воздух, - Ланнон рассмеялся и снова отпил вина.
     - Я доволен, - сказал Хай. - Больше древней крови для Опета.
     - Когда это ты беспокоился о крови, Хай  Бен-Амон?  Ты  доволен,  что
можно будет баловать больше моего отродья. Я тебя знаю. - Ланнон подошел и
встал рядом с Хаем. - Ты пишешь? - спросил он  без  необходимости.  -  Что
это?
     - Стихотворение, - скромно ответил Хай.
     - О чем?
     - Об охоте, о сегодняшней охоте.
     - Спой его мне, - приказал Ланнон и упал на меховую постель Хая,  все
еще держа амфору за горлышко.
     Хай взял лютню и присел на тростниковую циновку. Он  запел,  а  когда
кончил, Ланнон некоторое время молча лежал на постели, глядя через входное
отверстие во тьму ночи.
     - Я не так это видел, - сказал он наконец.  -  Для  меня  это  просто
взятие, урожай мяса.
     Он снова замолк.
     - Тебе не понравилось? - спросил Хай, и Ланнон покачал головой.
     - Ты на  самом  деле  считаешь,  что  то,  что  мы  сегодня  сделали,
уничтожило нечто невосстановимое?
     - Не знаю. Может, и нет. Но если мы так будем охотиться  каждый  день
или хотя бы один из десяти  дней,  разве  не  превратим  мы  эту  землю  в
пустыню?
     Ланнон размышлял над полупустой амфорой, потом  посмотрел  на  Хая  и
улыбнулся.
     - Мы сделали достаточный запас мяса. Больше в этом году охотиться  не
будем, только за слоновой костью.
     - Мой господин, кувшин вина прилип к твоей руке? -  негромко  спросил
Хай, и Ланнон смотрел на него некоторое время, потом расхохотался.
     - Поторгуемся. Еще одна песня, и я отдам тебе вино.
     - Честный договор, - согласился Хай.
     Когда амфора опустела, Хай послал одного из своих стариков  рабов  за
другой.
     - Пусть принесет две, - посоветовал Ланнон. - Сбережет время позже.
     К полуночи Хай помягчел от вина и  почувствовал  себя  несчастным  от
красоты собственного голоса. Он заплакал, и Ланнон, видя, что  он  плачет,
тоже заплакал.
     - Нельзя, чтобы такая красота  записывалась  на  звериных  шкурах,  -
воскликнул Ланнон, слезы катились по его  пыльным  щекам  и  застревали  в
бороде. - Прикажу сделать свиток из чистого золота, и  на  нем  ты  будешь
записывать свои песни, о моя Птица Солнца. Они  будут  жить  вечно,  чтобы
радовать моих детей и детей моих детей.
     Хай перестал плакать. В нем проснулся художник, мозг его сразу оценил
обещание, которое, он знал это, утром Ланнон не вспомнит.
     - Это великая честь, мой господин, - Хай опустился на колени  у  края
кровати. - Не подпишешь ли сейчас же приказ в сокровищницу?
     - Пиши, Хай, пиши немедленно, - приказал Ланнон. - Подпишу.
     И Хай побежал за своим стилем.

     Колонна медленно двигалась по большой окружности сначала на юг, потом
на восток по южным травяным равнинам. Это такие безграничные просторы, что
пятнадцатимильная колонна на них заметна не более, чем  цепочка  муравьев.
По пути  встречались  реки  и  хребты,  леса  и  равнины,  кишащие  дичью.
Единственные встреченные люди - гарнизоны охотничьих царских  лагерей.  Их
задача заключалась в  непрерывной  поставке  сушеного  мяса  для  прокорма
множества рабов, этого основания национального благосостояния.
     Через шесть месяцев после выхода из Опета они пересекли реку  на  юге
(река Лимпопо. - Прим. автора),  а  через  сто  миль  -  хребет  из  густо
поросших  лесом  голубых  гор  (Заутпансберг.  -  Прим.  автора),  которые
обозначали южную границу царства.
     Они остановились лагерем у входа в темное скалистое  ущелье,  которое
врезается в самое сердце гор, и  Ланнон  и  Хай  в  сопровождении  когорты
пехоты и лучников прошли по опасной тропе через  ущелье.  Странное  место:
высокие черные каменные утесы нависали над ревущим глубоко внизу  потоком.
Холодное и темное место, куда редко проникает тепло солнца. Хай дрожал, но
не от холода, и крепче сжимал свой топор. В течение трех  дней,  во  время
которых они шли сквозь горы, он почти непрерывно молился, потому  что  это
место, несомненно, населяли демоны.
     Они остановились на южных склонах гор и разожгли  сигнальные  костры,
от которых высоким столбом поднялся дым, видный на пятьдесят миль.
     Глядя на бесконечные золотистые равнины  и  темно-зеленые  леса,  Хай
испытывал чувство благоговейного страха. "Я  бы  хотел  спуститься  в  эту
землю", - сказал он Ланнону.
     - Ты был бы здесь первым, - согласился Ланнон. - Интересно, что в ней
скрывается. Какие чудеса, какие сокровища?
     - Мы знаем, что далеко на юге есть мыс с горой  с  плоской  вершиной,
там был уничтожен флот Хикануса 1Х, но это все.
     - Мне хочется пренебречь пророчеством и возглавить экспедицию  на  юг
за эти горы. Что скажешь, Хай?
     -  Я  не  советую,  мой  господин,  -  Хай  отвечал   с   соблюдением
формальностей. - Ничего хорошего не добьешься,  бросая  вызов  богам,  они
чертовски злопамятны.
     - Вероятно, ты прав,  -  согласился  Ланнон.  -  Но  искушение  очень
сильно.
     Хай  сменил  тему,  потому  что  почувствовал  себя  неуверенно.   Не
следовало бы даже затрагивать ее.
     - Интересно, когда они придут, - он  взглянул  на  сигнальные  столбы
дыма, поднимавшиеся в спокойное голубое небо полудня.
     - Придут, когда будут готовы, - пожал плечами Ланнон. -  Но  я  хотел
бы, чтобы это произошло побыстрее. А пока ждем, поохотимся на леопарда.
     Десять дней они охотились  на  больших  пятнистых  кошек,  которые  в
изобилии водились в туманных утесах и лесистых ущельях  гор.  Охотились  с
помощью специально обученных собак и львиных  копий.  Собаки  преследовали
добычу, пока не загоняли ее в ловушку, а потом люди окружали ее и вызывали
нападение.
     И затем человек, на которого набрасывался рычащий зверь, принимал его
на конец копья. За эти десять дней были убиты два охотника, и один из  них
внук Асмуна, старого  аристократа.  Храбрый  красивый  юноша,  и  все  его
оплакивали, хотя это хорошая и почетная смерть. Тело  его  сожгли,  потому
что он умер в поле, и Хай  принес  жертву,  чтобы  его  душа  благополучно
прибыла к солнцу.
     Утром одиннадцатого дня,  когда  Хай  уже  приветствовал  Баала,  все
позавтракали и готовились к очередной охоте,  Хай  заметил  возбуждение  и
беспокойство маленького хозяина охоты бушмена Ксаи.
     - Что тебя тревожит, Ксаи? - спросил он на его языке, которым  теперь
бегло владел.
     - Мой народ здесь, - ответил бушмен.
     - Откуда ты знаешь?
     - Знаю! - просто ответил  бушмен,  и  Хай  заторопился  по  лагерю  к
палатке Ланнона.
     - Пришли, мой господин, - сказал он.
     - Хорошо. - Ланнон отложил львиное копье и  начал  снимать  охотничьи
доспехи. - Позови искателей камней. - На  зов  торопливо  явились  царские
геологи и металлурги.
     Место встречи  находилось  у  подножия  гор,  где  густой  лес  резко
обрывался, образуя широкую поляну.
     Ланнон  повел  свой  отряд  вниз  меж  скал,  на  краю   поляны   они
остановились и выставили защитный заслон из  лучников.  В  центре  поляны,
там, куда не долетит стрела ни из леса, ни от скал,  в  мягкую  землю  был
вкопан столб, и к нему, как флаг, подвесили  хвост  дикой  утки.  Это  был
знак, что торговля может начаться.
     Ланнон  кивнул  старшему   исткателю   камней   Азиру   и   хранителю
сокровищницы Рид-Аддаи. Эти двое безоружные прошли к середине  поляны,  за
ними шли два раба. Каждый раб нес кожаный мешок.
     У основания столба лежала бутылка из тыквы, а в ней  пригоршня  ярких
камней разных цветов от прозрачных до ярко-алых.
     Двое чиновников тщательно осмотрели камни, некоторые отвергли, сложив
их аккуратной грудой на земле, другие приняли, уложив их обратно в  тыкву.
Затем из кожаных мешков они скупо выделили стеклянные бусы, положив  их  в
стеклянный кувшин, который поставили около тыквы. И  ушли  за  скалы,  где
ждали Ланнон и его лучники.
     Они видели, как десяток маленьких фигурок вышел из леса и приблизился
к столбу. Бушмены присели на корточки возле тыквы  и  кувшина,  последовал
длительный горячий спор, после чего они опять исчезли  в  лесу.  Тогда  на
поляну снова вышли два чиновника и обнаружили тыкву и кувшин  нетронутыми.
Их предложение отвергнуто.  Они  добавили  десяток  железных  наконечников
стрел.
     При  третьей  попытке  договор  был  заключен:  бушмены   унеслибусы,
наконечники стрел и медные браслеты, оставив камни.
     Затем у столба была оставлена еще  одна  партия  камней,  и  торговля
началась заново. Скучные переговоры заняли целых четыре дня,  и  пока  они
ждали, Хай значительно расширил свои познания в геологии.
     - Откуда эти солнечные камни?  -  спрашивал  он  Азиру,  рассматривая
желтый алмаз величиной с желудь, который был куплен  за  несколько  фунтов
стеклянных бусин.
     - Когда солнце и луна вместе видны на небе, может случиться так,  что
их лучи встречаются и становятся горячими и тяжелыми. Они падают на землю,
и если встречаются с водой, застывают  и  превращаются  в  один  из  таких
солнечных камней. - Хай нашел это объяснение вполне убедительным.
     - Любовные выделения Астарты и Баала, - прошептал он с  почтением.  -
Неудивительно, что они так прекрасны. - Он посмотрел на  Азиру.  -  А  где
пигмеи их находят?
     - Говорят, они ищут их в гравийных руслах рек и на  берегах  озер,  -
объяснил Азиру. - Но они не умеют отличать подлинные  солнечные  камни,  и
среди их предложений много обычных камней.
     Распродав все алмазы,  бушмены  предложили  купить  нескольких  детей
племени. Маленькие желтые существа были  оставлены  связанными  у  столба.
Глаза их были  полны  ужаса.  Надсмотрщики  рабов,  специалисты  в  оценке
человеческого  товара,  пошли  осматривать  их  и  предложить  плату.   На
рабов-пигмеев большой спрос, они послушны, верны и нетребовательны. Из них
получаются великолепные охотники, проводники,  шуты  и,  как  ни  странно,
воспитатели маленьких детей.
     Ксаи стоял за своим высоким желтоволосым царем и следил за торговлей;
именно так когда-то и его продали ребенком.
     К концу четвертого дня в сокровищнице Опета прибавилось пять  большиз
глиняных кувшинов с алмазами. Торговля этими драгоценными камнями являлась
тщательно  охраняемой  монополией  дома  Барка.  Вдобавок   были   куплены
восемьдесят шесть детей бушменов в возрасте от пяти до пятнадцати лет. Это
дикие рабы, и их приходилось связывать, пока они не приручатся.
     Во время возвращения через горы Хай почти  все  свое  время  посвятил
заботе о них. С помощью Ксаи и других прирученных бушменов он смог  спасти
большую часть детей. Только двенадцать маленьких существ умерло от ужаса и
разрыва сердца, прежде чем их передали рабыням в главном лагере.
     Лагерь у подножия южных гор свернули и отправились на северо-восток и
снова пересекли реку, видя на горизонте горы Бар-Зенг (горы  Чайнимани.  -
Прим. автора).  Потом  прошли  через  заселенное  восточное  царство,  где
крестьяне юе возделывали поля вдоль  Львиной  реки  (река  Саби.  -  Прим.
автора).
     В каждом поселке  их  встречали  вольноотпущенники  и  приветствовали
нового царя. Толпы встречающих  были  настроены  доброжелательно,  поселки
выглядели процветающими и чистыми. Даже рабы на полях казались  упитанными
и здоровыми: только глупец станет причинять вред ценному имуществу. Рабы в
основном черные, захваченные на севере, но были и  смешанной  крови,  дети
своих собственных хозяев или избранных рабов-производителей. Они  были  не
связаны и по одежде и украшениям мало чем отличались от хозяев.
     Среди хозяев много легионеров, закончивших службу, оставивших  отряды
и вернувшихся в свои деревни. Их место заняли молодые рекруты.
     Ночи  проводили  в   укрепленных,   окруженных   стеной   гарнизонах,
расположенных на всем пути к горам Зенга. Теперь колонна двигалась по краю
обширного пояса, проходящего через все срединное царство.  На  этом  поясе
основано богатство Опета,  и  царские  искатели  камней  выработали  почти
сверхъестественную  чувствительность  в  поиске  богатой   золотом   руды.
Результатом их усилий были многочисленные шахты, где отряды черных  рабов,
работающие  обнаженными  в  глубинах  узких  забоев,  добывали  руду.   На
поверхности руда размельчалась, образовавшийся порошок промывался, и зерна
золота оставались в специально придуманных медных сосудах.
     Ланнон по пути инспектировал многие из этих шахт, и на Хая  произвела
впечатление изобретательность инженеров,  которые  преодолевали  проблемы,
сзязанные с извлечением золота из разных видов руды.
     Там, где золотоносная жила была узкой, забой делали как  можно  более
низким, используя для работы женщин и детей.
     Использовали слонов для подъема руды и для подвоза воды,  если  шахты
располагались в безводных местностях.
     Разработали способ подкопа под жилу, после чего она обрушивалась  под
собственной тяжестью. Это была опасная процедура, и в одной из таких  шахт
Ланнон и Хай всю ночь не спали из-за воя, доносившегося из  лагеря  рабов.
Накануне жила обрушилась преждевременно и похоронила под собой  свыше  ста
рабов и несколько надсмотрщиков. Хай  подумал,  плачет  ли  кто-нибудь  по
надсмотрщикам.
     Подгоняемый ненасытным любопытством, Хай  приказал  опустить  себя  в
одной из корзин для руды на нижний уровень  разработок.  Адское  место,  с
душным воздухом, жарой, потом, освещенное  мерцающими  масляными  лампами.
Обнаженные рабы врубались в руду. Хай следил, как вкрапления более твердой
породы убирались способом, который сотни лет назад  Ганнибал  использовал,
чтобы  расчистить  проходы  в  Альпах.  На  скале   разжигали   костер   и
поддерживали его,  пока  скала  не  раскалялась  докрасна.  Затем  на  нее
выливали ведра жидкости, смеси воды с кислым вином, которая  взрывалась  в
облаке пара, скала раскалывалась, и куски ее рабы  вырубали  и  уносили  в
корзинах. Хай прошел к скале, где  в  руде  блестели  золотые  крупицы,  и
задумался о цене, которую приходится платить за их извлечение.
     Когда Хая подняли на поверхность, он весь промок от пота и был покрыт
сажей и грязью.
     Ланнон покачал головой. "Зачем ты это сделал?  Птицы  выклевали  твой
мозг, что ты забрался под землю?"
     В одной из шахт жилу выработали до уровня подземной воды. Ниже  этого
уровня работать невозможно, потому что не был создан метод для того, чтобы
убрать воду из разработок. Рабы ведрами отчерпывали воду, но  редко  могли
углубить забой больше чем на несколько дюймов. Шахту следовало  возвращать
Астарте, матери земли и луны. Она проявила свою щедрость и должна получить
ответный подарок.
     Ланнон, в  соответствии  со  своим  правом,  сам  отобрал  вестников,
посовещавшись с надсмотрщиками и решив, что  пятнадцать  рабов  не  станут
серьезной потерей рабочей силы. Боги не заботятся о качестве  предлагаемых
вестников. Для них любая жизнь - жизнь, и потому приемлема.
     Сердце Хая разрывалось, когда рабов повели в разработки  в  последний
раз.  На  них  были  символические  цепи  жертвоприношения,  и  они   шли,
спотыкаясь, ковыляя и кашляя - обычная болезнь шахтеров.
     Хай передал одному из жрецов присмотр за отправкой вестников, и когда
его помощник вернулся из черной  глубины  шахты,  Хай  провозгласил  хвалу
Астарте. После этого началась работа по заполнению  шахты.  Она  продлится
много недель, потому что необходимо вернуть  в  шахту  большое  количество
отработанной руды.
     Заполнение  необходимо,  чтобы  умиротворить  мать-землю  и  дать  ей
возможность производить новое золото.
     Азиру объяснил необходимость этого. "Это щедрая земля, пригодная  для
произрастания золота. Мы снова поместим руду под землю,  и  под  действием
солнца со временем тут вырастет новый драгоценный металл".
     - Вся жизнь принадлежит Баалу, - требуемой фразой отозвался Хай.
     - Дети наших детей когда-нибудь поблагодарят нас  за  этот  посев,  -
самоуверенно  предсказал  Азиру,  и  на  Хая  его  предвидение   произвело
впечатление. Он записал  все  подробности  этого  события  в  своем  новом
свитке.

     Через  триста  дней  после  выхода  из  Опета  колонна  поднялась  на
предгорья Зенгских гор  [горы  Игьянга].  После  жары  низин  воздух  стал
прохладным и свежим, по ночам на склонах висел туман, пробуждая  лихорадку
в костях, и люди дрожали и кутались в плащи у костров.
     Эти холмы - сады Опета, здесь десятки тысяч акров склонов  превращены
в террасы и возделаны, и десятки тысяч рабов трудятся в оливковых рощах  и
на виноградниках. Центром и цитаделью  этих  садов  был  расположенный  на
холме укрепленный город, названыый  в  честь  двенадцатого  Великого  Льва
Опета Зенг-Ханно. Здесь, в  религиозном  центре  восточного  царства,  где
находились храмы Баала и Астарты, Хай провел  двадцать  дней  в  синоде  с
жрецами и жрицами. Он также происнспектировал собственный легион -  Шестой
легион Бен-Амон, единственный  из  восьми  легонов  Опета  формировавшийся
исключительно из солдат чистой крови. Его штандартом был золотой  гриф  на
шесте из полированного черного дерева.
     Эта  деятельность  была  прервана,   когда   Ланнон   пригласил   Хая
сопровождать его в коротком путешествии на восток: было получено известие,
что дравы ждут Ланнона, чтобы на пять лет продлить договор.
     Дравские шейхи встретили их, когда они спустились с  Зенгских  гор  к
восточному морю. Это были высокие смуглые люди с орлиными лицами и темными
блестящими глазами.  Черные  волосы  они  скрывали  под  белыми  головными
уборами, одевались в длинную,  до  пят,  одежду,  перевязанную  поясами  с
филигранью и полудрагоценными  камнями.  У  каждого  на  поясе  прекрасный
широкий кинжал, на всех туфли с заостренными носками.
     Их воины одеты по-другому, в мешковатые панталоны, на головах шлемы в
форме луковицы, нагрудники из блестящего металла; круглые железные щиты  и
длинные кривые ятаганы, копья и короткие восточные  луки.  Большинство  из
них негры, но все они усвоили дравские  манеры  речи  и  одежды.  Договору
между  дравами  и  царями  Опета  предшествовали  двести  лет  непрерывных
безжалостных войн.
     Две армии остановились по обе стороны широкой долины, лагеря разделял
поток чистой воды с нависшими над ним зелеными деревьями.
     Под этими деревьями  разбили  палатки  для  переговоров,  и  здесь  в
течение  пяти  дней   две   делегации   пировали,   торговались   и   вели
дипломатические маневры.
     Хай владел языком дравов и переводил  для  Ланнона  ход  переговоров,
которые  должны  были  привести  к  продлению  неограниченной  торговли  и
взаимной военной помощи.
     - Мой господин, принц Хасан, хотел бы знать,  сколько  воинов  сможет
выставить Опет, если возникнет угроза обеим нациям.
     Они сидели на грудах шелковых подушек и любовно  сотканных  шерстяных
ковров с ярким рисунком, пили шербет, потому что дравы  не  притрагиваются
даже  к  лучшему  вину,  ели  баранину  и  рыбу,   приправленные   острыми
пряностями, улыбались и ни на йоту не доверяли друг другу.
     - Принц Хасан, - сказал Ланнон, кивая и улыбаясь собеседнику, - хотел
бы знать, какими силами мы располагаем, чтобы помешать попыткам  захватить
сады Зенга и золотые шахты срединного царства.
     - Конечно, - согласился Хай. - Но что мне им ответить?
     - Скажи, что  я  могу  выставить  четырнадцать  регулярных  легионов,
столько же вспомогательных и 400 слонов.
     - Он не поверит, мой господин.
     - Конечно, нет, но я тоже ему не верю. Скажи ему все равно.
     Так продолжались переговоры в атмосфере взаимного доверия.
     Согласились  обезопасить  фланги  друг  друга,  совместными  усилиями
держать границу на севере вдоль большой реки, не допуская вторжения черных
племен, и помогать друг другу, если этой границе будут угрожать.
     -  Принц  хотел  бы  изменить  единицу  торговли,  мой  господин.  Он
предлагает, чтобы 500 миткалей  соответствовали  одному  опетскому  пальцу
золота.
     - Вежливо предложи ему оторвать собственные яйца, -  ответил  Ланнон,
улыбаясь принцу, и принц кивнул и улыбнулся в ответ, сверкая жемчугами  на
пальцах.
     Установили единицу обмена  в  590  миткалей  за  палец  и  продолжили
переговоры о торговле рабами, хлопком и шелком. На  пятый  день  совместно
вкусили соли, обменялись экстравагантными дарами,  а  армии  в  это  время
демонстрировали свою выучку в стрельбе из лука, фехтовании  и  маршировке.
Эта демонстрация должна была  произвести  впечатление  на  противоположную
сторону.
     - У них плохие лучники, - похвалил Ланнон.
     - Лук слишком короткий, и натагивают от пояса, а не от подбородка,  -
согласился Хай. - Тем самым ограничивают дальность стрельбы и точность.
     Позже, когда демонстрировала свою выучку пехота:
     - Их пехота легче вооружена, мой господин. У них нет топорников, и  я
сомневаюсь, чтобы их нагрудники выдержали стрелу.
     - Но передвигаются они быстро, а дух у них высокий,  не  недооценивай
их, моя Птица Солнца.
     - Нет, мой господин. Я этого не сделаю.
     На открытом месте показались слоны, лучники в башнях  посылали  перед
ними волну стрел. Огромные серые звери растоптали  ряды  манекенов,  и  их
крики и трубные возгласы пронеслись над холмами.
     - Взгляни на их лица, - прошептал Ланнон. - Принц, похоже, смотрит  в
море вечности! - Действительно, дравы были молчаливы и подавлены, у них не
было своих слонов, они не овладели искусством их тренировки.
     Они расстались, и когда Ланнон и Хай оглянулись, они увидели уходящую
на восток извивающуюся колонну армии дравов, солнце блестело на их  шлемах
и копьях.
     - Наша восточная  граница  в  безопасности  еще  на  пять  лет,  -  с
удовлетворением объявил Ланнон.
     - Или пока принцы не передумают, - заметил Хай.
     - Нет, Птица Солнца. Они  соблюдают  договор,  это  в  их  интересах.
Поверь мне, старый друг.
     - Конечно, верю, - ответил Хай.

     По возвращении в Зенг-Ханно собрались легионы и началась подготовка к
планируемому Ланноном походу через большую реку.
     Легион Хая был среди избранных, и Хай много  времени  проводил  среди
жрецов-офицеров. Они вместе обедали в его  роскошных  помещениях  в  храме
Баала. Хай пригласил на обед  и  преподобную  жрицу  Астарты  и  предложил
великолепный выбор блюд, потому что накануне  охотился;  были  пригтовлены
мясо, цыплята и рыба, приправленные специями, купленными у дравов, А  сады
Зенга предоставили свои лучшие фрукты и вина.
     Почетным гостем на обеде был Ланнон,  все  были  увенчаны  цветами  и
раскраснелись от вина.
     - Преподобная мать, - обратился к верховной  жрице  Астарты  один  из
жрецов Хая, красивый молодой повеса по имени  Бакмор.  -  Правда  ли,  что
среди  ваших  послушниц  обнаружилась  новая  пророчица,  которая   сможет
заменить госпожу Имилце, умершую от лихорадки два года назад?
     Преподобная мать своими старыми мудрыми глазами взглянула на молодого
офицера. Кожа у нее мягкая и хрупкая на вид, волосы пушистые, седые.  Руки
тонкие и тоже бледные, похожие на  руки  скелета,  переплетенные  голубыми
венами. До сих пор она сидела молча, отчужденная от веселья пирушки.
     - Правда,  что  одна  из  храмовых  послушниц  проявляет  мудрость  и
сообразительность, не соответствующие ее  возрасту  и  подготовке,  правда
также, что она побывала за завесой и произнесла пророчество, но мы еще  не
решили посылать ее верховному жрецу для испытания.
     - Значит, есть сомнения, преподобная мать? - настаивал Бакмор.
     - Сомнения всегда есть, сын мой, - ответила жрица осуждающим тоном, и
молодой человек сел, испытывая смущение.
     - Я слышал об этом, - заметил Хай с  интересом.  Два  года  жречество
обходилось без оракула, и подходящую кандидатуру искали  очень  тщательно.
Плата за откровения и пророчества составляла значительную статью храмового
дохода, были и политические причины, почему  Хай  торопился  найти  замену
госпоже Имилце.
     - Простите, святой отец. Я собиралась обсудить  с  вами  этот  вопрос
наедине, - сказала верховная жрица,  но  тут  к  обсуждению  присоединился
Ланнон.
     - Пошлите за девкой, - сказал он  голосом,  хриплым  от  вина.  Жрица
застыла  от  этого  выражения.  -  Пошлите,  пусть  развлечет  нас  своими
пророчествами.
     - Мой господин,  -  хотел  возразить  Хай,  но  Ланнон  отбросил  его
возражения и повысил голос.
     - Пошлите за пророчицей, пусть скажет, чем закончится  наш  поход  на
север.
     Хай повернулся к жрице с извиняющимся выражением.
     - Царь приказывает, - сказал он, и жрица склонила  голову  и  шепотом
что-то сказала стоявшему рядом рабу. Раб вышел из зала.
     Когда она вошла, смех и громкие голоса  стихли,  все  с  любопытством
смотрели на нее. Высокая девушка  с  сильными  руками  и  ногами.  На  ней
длинное зеленое платье храмовой послушницы, которое  оставляет  обнаженной
левую руку, кожа, гладкая и блестящая, светится в огне ламп. Волосы темные
и мягкие, они облаком опускаются ей на  плечи.  На  выпуклом  лбу  золотой
полумесяц - эмблема Астарты, он висит на золотой цепочке, в ушах серьги  -
два маленьких солнечных камня, блестящие, как звезды на небе.
     Глаза у нее зеленые, и их цвет напомнил Хаю бассейн Астарты в  пещере
ее храма в Опете. Губы полные и  слегка  дрожат,  выдавая  возбуждение  от
этого неожиданного вызова, на щеках красные пятна.  Однако  манеры  у  нее
спокойные и сдержанные, она с достоинством приблизилась к тому месту,  где
сидел Хай. Он заметил, что она очень молода.
     - Молись за меня, святой отец, - приветствовала она  его  и  склонила
голову.  Хай  жадно  рассматривал  ее,  тронутый   непосредственностью   и
достоинством.
     - Приветствуй царя, дитя мое, - прошептал он, и девушка повернулась к
Ланнону. Пока она приветствовала царя, Хай продолжал ее рассматривать.
     - Как тебя зовут? - спросил он, девушка повернулась к Хаю и взглянула
на него своими зелеными глазами.
     - Танит, - ответила  она.  Древнее  имя,  которое  богиня  носила  во
времена Карфагена.
     - Красивое имя, - кивнул Хай. - Оно мне всегда нравилось.  -  Девушка
улыбнулась ему. Улыбка застала его врасплох, теплая и  вдохновляющая,  как
восход Баала.
     - Ты очень добр,  святой  отец,  -  сказала  она,  улыбаясмь,  и  Хай
Бен-Амон влюбился. Он почувствовал, как проваливаются его внутренности. Он
смотрел на Танит, неспособный  заговорить,  чувствуя,  как  горячая  кровь
ударила в щеки, отчаянно пытаясь найти нужные слова и не находя их.
     Ланнон нарушил колдовство, крикнув  рабу:  "Принеси  подушку".  Танит
усадили перед царем и жрецами.
     - Произноси пророчество, - приказал  Ланнон,  наклонившись  к  ней  и
тяжело дыша, лицо его покраснело от вина. Танит спокойно смотрела на  него
со слабой улыбкой на губах.
     - Если это в моей власти, я сделаю  тебе  пророчество,  господин,  но
тогда возникнет вопрос о плате.
     - Какова плата? - спросил  Ланнон,  лицо  его  вспыхнуло  сильнее  от
приближающегося гневного приступа: он не привык к такому обращению.
     - Святой отец, не установишь ли ты плату? - спросила девушка,  и  тут
дьявол дернул Хая за язык.
     - Сто пальцев чистого золота, - сказал он,  прежде  чем  понял  смысл
сказанного. Огромная плата, к тому же вызов Ланнону: теперь  ему  придется
или отступить, или платить. Танит снова улыбнулась, на щеках ее  появились
ямочки, она спокойно выдержала  гневный  взгляд  Ланнона.  Хай  неожиданно
понял, что подвергает девушку серьезной опасности. Ланнон не простит этого
происшествия, и Хай поторопился дать ему возможность отступить.
     - За эту плату Великий Лев может  задать  столько  вопросов,  сколько
пальцев у него на руке.
     Ланнон колебался. Хай видел, что он все еще сердится, но поправка Хая
его слегка смягчила.
     - Сомневаюсь, чтобы мудрость ребенка столько стоила, но мне интересно
испытать эту девку, - сказал Ланнон, и видно было, что  ему  нисколько  не
интересно. Он взял чашу с вином и стал жадно пить, потом  вытер  бороду  и
посмотрел на Танит.
     - Я отправляюсь на север. Скажи, чем закончится поход, - приказал он,
и Танит удобнее устроилась на  кожаной  подушке,  расправив  свое  зеленое
платье. Она слегка склонила голову, ее зеленые  глаза,  казалось,  смотрят
внутрь. Гости затихли и с ожиданием смотрели на нее. Хай заметил, что щеки
ее побледнели, вокруг губ появилась белая полоска.
     - Будет богатый урожай, - хрипло, неестественным  монотонным  голосом
произнесла Танит, - больше, чем ожидает или осознает Великий Лев.
     Гости зашевелились, глядя  друг  на  друга,  шепча,  обсуждая  ответ.
Ланнон нахмурился.
     - Ты говоришь об урожае смерти? - спросил он.
     - Ты понесешь с собой смерть, но она вернется с тобой, неизвестная  и
тайная, - ответила Танит. Предсказание  неблагоприятное,  молодые  офицеры
забеспокоились, быстро трезвея. Хай хотел вмешаться, он сожалел о том, что
сам же начал это дело. Он знает своего  царя,  знает,  что  тот  не  часто
забывает и прощает.
     - Чего я должен бояться? - спросил Ланнон.
     - Черноты, - с готовностью ответила Танит.
     - Как встречу я смерть? - теперь голос Ланнона дрожал от гнева, голос
его стал глухим, в глазах выражение смертельной опасности.
     - От руки друга.
     - Кто будет править в Опете после меня?
     - Тот, кто убьет великого льва, - ответила Танит,  и  Ланнон  швырнул
чашу с вином и разбил ее о глиняный пол, красное вино расплескалось у  ног
ожидавшего раба.
     - Великий лев исчез, я убил последнего из них, - закричал  он.  -  Ты
смеешь предсказывать конец дома Барка?
     - Это твой шестой вопрос, мой господин, - подняла голову Танит.  -  Я
не вижу ответа на него.
     - Уберите ее отсюда, - взревел Ланнон. - Уберите от меня эту ведьму!
     Хай сделал быстрый знак верховной жрице, потом рабу, чтобы тот принес
новую чашу с вином Ланнону, еще одного послал за лютней.
     После третьей песни Хая Ланнон снова начал смеяться.

     Накануне выхода легионов из Зенг-Ханно Хай послал за верховной жрицей
и послушницей Танит. Прошло пять дней с ее пророчества Ланнону Хиканусу, и
потребовалась вся сила воли Хая, чтобы не послать за ней раньше.
     Она показалась ему еще более свежей и милой,  чем  он  помнил.  Жрица
сидела в тени, а Хай прогуливался  с  Танит  по  стенам  города,  с  одной
стороны им видны были улицы и дворы,  где  армия  готовилась  к  маршу,  с
другой - лесистые холмы и  террасы,  где  рабы  ухаживали  за  аккуратными
виноградниками и садами.
     - Я указал преподобной матери, чтобы ты  с  конвоем  была  отправлена
через срединное царство в Опет. Ты поедешь с  женами  короля,  а  в  Опете
будешь жить с жрицами Астарты - и ждать моего возвращения.
     - Да, мой господин. - Скромный тон  противоречил  дерзкому  выражению
лица. Хай остановился  и  посмотрел  в  ее  зеленые  глаза,  она  спокойно
выдержала его взгляд, слегка улыбаясь.
     - Ты действительно обладаешь даром, Танит?
     - Не знаю, мой господин.
     - Что означали твои слова царю?
     - Не знаю. Эти слова приходят в мой мозг непрошеными. Я  не  могу  их
объяснить.
     Хай кивнул и молча пошел дальше. В этой девушке какая-то трогательная
невинность, вместе с ясным разумом и  солнечным  нравом,  которому  трудно
противостоять. Хай снова остановился, она ждала, чтобы он заговорил.
     - Ты любишь богов, Танит?
     - Да.
     - Ты веришь, что я избран ими?
     - Да, святой отец,  -  ответила  она  с  таким  убеждением,  с  такой
прозрачной  честностью  и  уважением,   что   сомнения   Хая   рассеялись.
Несомненно, она инструмент, который он  сможет  использовать,  если  будет
искусно им владеть.
     - Какова твоя судьба, Танит? - неожиданно спросил он.
     - Я не вижу ее, - ответила она, но заколебалась, и впервые Хай ощутил
ее неуверенность. - Но я знаю: наша встреча - часть этой судьбы.
     Хай чувствовал, как бьется его сердце, но ответ его прозвучал  резко:
"Осторожно, дитя. Ты жрица, посвященная богине. Ты знаешь, что нельзя  так
говорить с мужчиной".
     Танит опустила глаза, и щеки ее покраснели. Мягкий локон темных волос
коснулся щеки, и она убрала  его  рукой.  Хай  почувствовал  отчаяние.  Ее
присутствие причиняло ему физическую боль:  как  бы  велика  ни  была  его
жажда, он никогда не сможет ее удовлетворить. Она принадлежит  богам,  она
запретна, неприкосновенна.
     - Ты знаешь это, - строго предупредил ее Хай. - Не шути с богами.
     Она скромно посмотрела на него, но Хай готов был поклясться, что в ее
зеленых глазах смех и поддразнивающая насмешка.
     - Святейшество, ты меня не  понял.  Я  не  имела  в  виду  мужчину  и
женщину.
     - Что тогда? - спросил Хай, разочарованный, испытывающий  пустоту  от
ее ответа.
     -  Мы  узнаем  ответ,  когда  встретимся  в  Опете.  святейшество,  -
прошептала она, и Хай понял, что месяцы до этой  встречи  для  него  будут
медленными.

     Ланнон стоял над глиняным  ящиком,  в  котором  находилась  рельефная
карта местности у большой реки.  На  востоке  вздымались  Облака  Баала  -
могучий водопад, там река на сотни футов падает в темное ущелье, и  брызги
ее высоко поднимаются в  небо,  и  над  равниной  постоянно  стоит  облако
(Водопад Виктория. - Прим. автора). Отсюда река течет в  глубоком  ущелье,
это жаркое  и  нездоровое  место,  с  каждой  стороны  возвышаются  крутые
скалистые берега, густо поросшие  лесом  и  богатые  стадами,  приносящими
слоновую кость. Через шестьсот миль к востоку река вторгается в территорию
дравов и течет по широкой  аллювиальной  равнине,  которая  затопляется  в
сезоны дождей. И наконец через десятки устьев, развернувшихся веером, река
впадает в восточное море.
     Ланнон указывал на особенности местности на  карте  своим  генералам,
изредка обращаясь за подтверждением к командирам гарнизонов,  стоявших  на
реке последний год. В большой кожаной палатке собралось двадцать  человек,
и бока палатки подняли, чтобы дать вход сухому  ветру  и  открыть  вид  на
широкую долину перед лагерем. Саму большую реку не было видно: ее скрывали
густые заросли деревьев на берегу. Среди ветвей иногда виднелось отражение
солнца  от  воды.  Далеко  на  севере  противоположный  берег   поднимался
туманными голубыми холмами.
     - Наши шпионы отметили главные  поселки  племен.  Они  расположены  в
предгорьях, на расстоянии дневного марша от  большой  реки.  Важно,  чтобы
нападение на них совершалось одновременно.
     Он назначил каждому командиру цель, указал место переправы через реку
и маршрут отхода.
     - На обратном пути опасности нападения не будет, если мы в первый  же
день сломим их дух. Все племена  воюют  друг  с  другом  и  на  помощь  не
рассчитывают. Единственная ваозможность  нашей  неудачи:  если  они  будут
предупреждены и разбегутся перед нашим ударом.
     Он  подробно  объяснил  план  действий,  остановился   на   снабжении
продовольствием и боеприпасами и назначил дату начала нападения.
     -  Двенадцатый  день  начиная  с  сегодняшнего.  У  каждого   легиона
достаточно времени, чтобы переправиться через реку и добраться до  поселка
варваров.
     Хай провел свой шестой легион Бен-Амон по берегу большой реки в Сетт,
крепость и небольшим гарнизоном. Здесь он разместил легион в  густом  лесу
деревьев  мопана,  которые  не  дадут   возможность   увидеть   солдат   с
противоположного  берега.  Днем  костры  жечь  было  запрещено,  ночью  их
тщательно  закрывали,  легионеры  строили  плоты  для  переправы.  Сильные
весенние  дожди  подняли  уровень  реки,  и   переправиться   вброд   было
невозможно.
     Маго Теллема, командир гарнизона, высокий лысеющий человек,  лишенный
иллюзий, с пожелтевшими от эндемической на берегах реки лихорадки кожей  и
глазами был трогательно рад обществу Хая в дни  ожидания,  а  Хай  находил
интересными сообщаемые  им  сведения,  и  поэтому  они  ежедневно  ужинали
вместе: Хай выставлял вино, большой запас которого он привез из Зенга.
     - Как ты приказал, я сохранил обычное число патрулей.
     - Хорошо. - Хай кивнул над блюдом с  печеной  речной  рыбой  и  диким
рисом. - Заметили ли они усиление активности в связис нашим прибытием?
     - Нет, святейшество. Прошлой ночью  отряд  в  несколько  сот  человек
пересек реку и напал  на  один  из  моих  постов.  Мы  их  отогнали,  убив
пятьдесят человек.
     - А чего они добиваются этими рейдами?
     - Оружие. И пытаются оценить наши силы.
     - На всей границе такая активность?
     - Нет, святой отец. Но  тут,  в  Сетте,  против  нас  одно  из  самых
воинственных племен, венди,  они  исключение.  Вы  помните,  наверно,  как
четыре года назад они пересекли реку  целым  войском  в  20  000  человек,
истребили здешний гарнизон и вторглись в долину...
     - Да, - прервал Хай - Я был со своим легионом, когда мы встретили  их
под Бхором.
     - А! конечно. Я вспомнил, что ваш легион был  в  почетном  списке.  -
Командир рассмеялся. - Из этих 20 000 ни один не вернулся за реку.
     - Но они хорошо сражались - для язычников, - признал Хай.
     - Верно, святейшество, и  в  этом  отношении  они  исключение,  а  за
прошедшие годы они стали еще сильнее.
     - Ты видел их город?
     - Нет, святейшество, но у меня много  шпионов.  Город  расположен  на
первых склонах северных холмов, там, где с плато спускается приток большой
реки Кал.
     - Каково его население?
     - Не менее 50 000.
     - Так много! - Хай с набитым рыбой ртом смотрел на командира.
     - Это многочисленное племя, и не все они живут в  городе.  Они  пасут
большие стада скота на равнинах.
     - Город укреплен?
     - Это  всего  лишь  большое  скопление  хижин,  святейшество.  Вокруг
некоторых домов ограда, но она лишь защита от диких животных.
     Раб наполнил снова вином чашу Хая и убрал пустое блюда. Хай взял чашу
в руки и задумчиво посмотрел на  темную  красную  жидкость.  Его  молчание
встревожило командира, который вдруг спросил:
     - Правда ли, что завтра сюда приезжает царь?
     - Да. В этом рейде Ланнон Хиканус пойдет с моим легионом.
     - Я никогда не был  представлен  ему,  -  сказал  собеседник,  и  Хай
подумал о карьере пожилого офицера, который, лишенный знатного покровителя
и богатства, всю службу провел в отдаленной дикой местности.
     - Я представлю  тебя  ему,  -  пообещал  Хай  и  увидел  трогательную
благодарность в глазах офицера.
     Одна из бирем, патрулировавших реку, под покровом  ночи  высадила  на
противоположный берег сотню топорников и лучников, и еще до  рассвета  они
натянули линии через реку.
     В этом месте река достигала трехсот шагов  в  ширину  -  грязно-серый
водный  поток  между  крутыми  берегами,  поросшими  лесом,  тростником  и
кустами. На реку спустили плоты и прикрепили их к натянутым линиям. Легион
переправлялся группами по пятьдесят человек, а слоны  легко  шли  в  брод,
таща за собой плоты.
     Переправа была хорошо отработанным делом:  не  в  первый  раз  легион
пересекал большую реку. Было несколько небольших происшествий: два гоплита
свалились с плотов и тут же утонули под тяжестью своего  вооружения,  один
из плотов перевернулся, сбросив людей и вооружение в мелкую воду у берега,
но все благополучно добрались до берега, у одного легионера рука затряла в
линии, на которой тянули плот, и ее отрезало по локоть, но  вся  переправа
закончилась к середине утра, и Ланнон повернулся к Хаю:
     - Прекрасно сделано, моя Птица Солнца.  Теперь  объясни  мне  порядок
следования.
     Хай оставил одну из когорт охранять переправу и припасы: груду сухого
мяса  и  зерна  в  кожаных   мешках.   Возвращаясь,   легионеры   устанут,
проголодаются, может быть, их будут преследовать, а если все пройдет,  как
задумано, прибавятся тысячи ртов, которые тоже нужно будет кормить.
     Затем под укрытием заслона из легкой пехоты и лучников он начал  марш
к городу варваров Калу. Вот где проявились недели тренировки и закалки  во
время  марша  из  Зенг-Ханно.  Хотя  местность  была  пересеченной,  густо
поросшей лесом, легион двигался быстро, проходя каждый час по  пять  миль.
Впереди шли разведчики,  обеспечивавшие  внезапность  нападения:  ни  один
встреченный  не  мог  предупредить  город.  Несколько  сотен   встреченных
пастухов, охотников и собирателей корней были уничтожены внезапным  залпом
стрел или ударами топоров. Тела  их  оставались  лежать  вдоль  дороги,  и
солдаты проходили мимо, даже не бросая на  них  взгляда.  Хай  видел,  что
местные жители - рослые люди в набедренных повязках из  звериных  шкур,  с
племенными царапинами на лице и груди. Как и у большинства жителей севера,
кожа у них темная синевато-черная. У некоторых зубы искалечены, заострены,
как у акулы, мужчины вооружены копьями и большими  топорами  с  лезвием  в
форме полумесяца.
     После наступления тьмы легион остановился, поужинали холодным мясом и
просовыми лепешками  из  сумок,  а  подносчики  вина  ходили  меж  рядами,
наполняя чаши.
     - Смотри, - Хай коснулся плеча Ланнона и указал  на  северные  холмы.
Небо светилось, как будто луна всходила в необычном месте.  Это  отражение
от тысяч кухонных костров.
     - Богатый урожай, - кивнул Ланнон. - Как и предсказала ведьма.
     Хай при упоминании Танит поежился, но промолчал.
     - Ее слова меня беспокоят, я много ночей думал  над  ними.  -  Ланнон
вытер жирные пальцы и губы, прежде чем потянуться за  чашей  вина.  -  Она
приносит смерть, тьму и измену друга. - Он ополоснул рот вином и  выплюнул
его на землю, прежде чем напиться.
     Хай сказал: "Она не приносит, просто ответила на вопрос".
     Но Ланнон возразил: "Я считаю ее злом".
     - Государь! - воскликнул Хай.
     - Пусть тебя не вводит в заблуждение хорошенькое личико, Хай.
     - Она молода, невинна, - начал он, но видя, что Ланнон  наклонился  и
всматривается ему в лицо, смолк.
     - Что она для тебя, моя Птица Солнца?
     - Как девушка - ничто. Да и как можно иначе -  ведь  она  принадлежит
богине. - Хай отрекся от своей любви, и Ланнон скептически хмыкнул.
     - Ты мудр во всем, кроме женщин, друг мой.  Позволь  мне  быть  твоим
руководителем.
     - Ты добр, как всегда, - сказал Хай.
     - Держись от нее подальше, Хай. Тебя предупреждает  человек,  который
тебя любит: она не принесет тебе ничего, кроме горя.
     - Мы достаточно отдыхали, - Хай встал и приспособил петлю  топора  на
плече. - Время продолжить марш.
     После полуночи перевалили линию низких холмов, и перед ними открылась
широкая равнина, пересекаемая рекой Кал. Равнина была залита серебряным  и
голубым лунным светом, и дым от десяти тысяч кухонных костров  расстилался
над рекой,

     Костры превратились в тусклые красные пятна,  разбросанные  по  всему
городу, темные бесформенные хижины были поставлены без всякого  плана  или
порядка - огромное собрание примитивных жилищ.
     - Он оценил население в 50 000 - и не  ошибся.  -  Хай  посмотрел  на
город. Стоявший рядом Ланнон спросил:
     - Как ты собираешься действовать? - Хай улыбнулся в лунном свете.
     - Ты научил меня охотиться на дичь, мой царь.
     Пришли за приказами командиры когорт, в плащах, шлемах, молчаливые  и
серьезные. Хай приказал разместить с востока тонкий слой легких пехотинцев
и прикрывающих их лучников. Днем разведчики захватили около  4  000  голов
низкорослого скота, принадлежащего венди.
     - Возьмите скот с собой. Помните трюк, который использовал Ганнибал в
Италии? Он нам послужит и здесь.
     Когда Хай объяснил свой план, Ланнон радостно  рассмеялся  и  хлопнул
его по плечу. "Лети для меня, Птица Солнца".
     - Рычи для меня, Великий Лев. - Хай  улыбнулся  в  ответ,  надевая  и
застегивая шлем.
     Хай провел незаметно 4 500 своих тяжелых пехотинцев и  топорников  на
восток и расположил их полумесяцем на краю леса за городом. Потом поспал с
час и, когда его разбудил центурион, Хай почувствовал, что  все  его  тело
застыло и промокло от ночной росы и холода.
     - Приготовиться! - негромко приказал он, и этот приказ был передан по
рядам. В  лесу  началось  еле  заметное  движение:  легионеры  подвешивали
топоры, мечи и луки и брали в  руки  тяжелые  деревянные  дубины,  которые
употребляются при взятии рабов.
     Хай и Ланнон пошли на командный пункт в центре линии,  запахиваясь  в
плащи и разминая затекшие мышцы.
     Хай посмотрел на спящий город, и в нос ему ударили запахи  древесного
дыма, пищи и  человеческих  экскрементов  -  кислые  запахи  человеческого
поселения. Город спал, только где-то лаял одинокий пес да плакал капризный
ребенок.
     Хай негромко сказал: "Пора". Ланнон кивнул. Хай  повернулся  и  отдал
приказ одному из центурионов. Тот наклонился к глиняному горшку  с  огнем,
раздул пламя и сунул в него связку пропитанных смолой тряпок,  привязанных
к концу стрелы. Когда тряпки разгорелись, он наложил стрелу  на  тетиву  и
пустил ее высокой параболой в темное небо. Вдоль  всей  линии  сигнал  был
повторен, в темноте ярко сверкнули  горящие  стрелы,  но  тишина  не  была
нарушена, и город продолжал спать.
     - Они не выставили ни охраны, ни  постов  -  ничего,  -  презрительно
сказал Ланнон.
     - Варвары, - тихо заметил Хай.
     - Они заслуживают рабства.
     - Да, им лучше быть рабами, чем свободными людьми, - согласился Хай.
     - Мы их одеваем, кормим, показываем истинных богов.
     Ланнон кивнул. "Мы пришли, чтобы вывести их из тьмы на свет  солнца".
- И взвесил тяжелую дубину в правой руке.
     На востоке из леса неожиданно показалась  ревущая  масса  взбешенного
скота. На рогах животных горели  травяные  факелы,  смоченные  смолой.  За
собой скот тащил горящие  ветви.  Животных  гнал  ужас  и  линия  кричащих
солдат. Вся сцена превратилась в ад пыли, дыма и пламени. Стадо влетело  в
город, обрушивая  хрупкие  хижины,  поджигая  их,  растаптывая  ничего  не
понимающих обнаженных венди, выскакивавших из своих  жилищ.  Сзади  бежали
воины, обрушивая удары дубин на выживших и оставляя их лежать в пыли.
     В городе начались крики, слышались вопли  тысяч  испуганных  голосов.
Хай  слышал  топот  копыт,  видел  взрывы  желтого  пламени,  столбы  искр
вздымались в темное небо: это горели сухие хижины.
     - Держите линию! - приказывал он стоявшим поблизости. - Не оставляйте
щелей в сети, иначе рыба уйдет в них.
     Ночь наполнилась движением, шумом, пламенем. Огонь быстро разгорался,
освещая сцену мерцающим желтым светом, с криками метались  венди,  на  них
надвигались мрачные линии захватчиков.  Взметались  и  опускались  дубины,
звук их ударов напоминал работу дровосека в лесу. Жители города, черные  и
обнаженные, падали и лежали неподвижно или дергались с воплями и воем.
     Женщина  с  ребенком,  прижатым  к  груди,   увидела   приближавшуюся
безжалостную линию, заметалась, как корова, согнанная с лежбища, и вбежала
прямо в пылающую хижину. Она вспыхнула, как факел, волосы  ее  взорвались,
она крикнула раз и упала, неотличимая от пепла. Хай видел это, и  кровавое
безумие оставило его, сменилось отвращением и отталкиванием.
     - Тише! - крикнул он. - Легче удары дубинами! - И вот в этом  ужасном
смятении медленно стал возникать порядок. Надсмотрщики  строили  пленников
рядами, пехота прочесывала город, огни догорали, оставив дымящиеся груды.
     Пришел рассвет, гневный и красный, повсюду стояли столбы дыма.  Когда
Хай пропел приветствие Баалу, вопли и стоны рабов смешивались  с  голосами
легионеров.
     Хай  торопился,  организуя  отход.  Две  когорты  под   командованием
молодого  Бакмора  уже  двинулись  к  большой  реке,  гоня   перед   собой
захваченный скот. Хай предположил, что всего захвачено  не  менее  20  000
этих низкорослых местных животных. Бакмор в соответствии  с  приказом  Хая
должен был переправить скот  через  реку  и  немедленно  вернуться,  чтобы
прикрывать отход.
     Теперь необходимо было заставить  двинуться  длинную  колонну  рабов.
Легион от реки к городу шел полдня и ночь, обратная дорога займет не менее
двух-трех дней. Вновь пойманных  рабов  нужно  заковать,  не  привыкшие  к
цепям,  они  будут  двигаться  медленно,  задерживая  всю  колонну.  Любая
задержка опасна и делает тяжело нагруженный легион уязвимым для  ответного
удара.
     Один из центурионов, с  выпачканной  в  саже  одежде  и  с  сожженной
бородой, обратился к Хаю: "Мой господин".
     - Что?
     - Рабы. Среди них мало молодых мужчин.
     Хай  повернулся  к  черной   массе.   На   рабов   надевали   легкие,
предназначенные для марша цепи, прикрепленные к ошейникам, как у  собак  в
своре.
     - Да. - Теперь он и сам видел, что это в  основном  женщины  и  дети.
Надсмотрщики уже отобрали стариков и калек, и среди  оставшихся  оказалось
очень мало мужчин в возрасте воинов. Хай выбрал  сообразительного  на  вид
подростка и обратился к нему на разговорном языке венди.
     - Где воины? - Подросток испуганно посмотрел на него,  потом  опустил
глаза и не ответил. Центурион начал  извлекать  меч,  при  скрежете  стали
мальчик опять испуганно поднял голову.
     - Еще немного крови ничего  не  значит,  -  предупредил  его  Хай,  и
мальчик сказал:
     - Все ушли на север охотиться на буйволов.
     - Когда они вернутся?
     - Не знаю, - мальчик выразительно пожал плечами,  и  Хай  понял,  что
надо торопиться еще больше. Боевые отряды венди  остались  нетронутыми,  а
столбы дыма привлекут их, как запах мяса привлекает стревятников.
     - Поднимай их, быстрее в путь, - приказал он центуриону и заторопился
дальше.  Из  дыма  показался  Ланнон  в  сопровождении  своей   охраны   и
оруженосцев. Один взгляд на его лицо предупредил Хая: лицо царя покраснело
и грозно хмурилось.
     -  Ты  приказал  надсмотрщикам  оставить  в  живых  тех,   кого   они
отбраковали?
     - Да, государь. - Неожиданно  Хаю  опротивели  вспышки  разражения  и
приступы гнева царя, теперь есть более важные дела.
     - По какому праву? - спросил Ланнон.
     - По праву командира царского легиона в ходе боевых действий.
     - Я приказал сжечь город.
     - Но не убивать стариков и больных.
     - Я хочу, чтобы племена знали, что здесь проходил Ланнон Хиканус.
     - Я оставил свидетелей этого, -  коротко  ответил  Хай.  -  Если  эти
старики обременят нас, то не меньше обременят племя. - Хай видел, что гнев
Ланнона проходит, он взял его за руку неожиданным жестом заговорщика.
     - Величество, я должен сказать тебе кое-что  важное.  -  И  не  давая
Ланнону времени рассердиться снова, Хай отвел  его  в  сторону.  -  Боевые
отряды венди ушли от нас, они в поле.
     Ланнон уже забыл свой гнев. "Далеко ли они?"
     - Не знаю, но чем дольше мы проговорим, тем ближе они будут.

     Уже миновал полдень, когда рабы были персчитаны и  колонны  готовы  к
движению. Надсмотрщики доложили Хаю, что всего захвачено 22 000 человек.
     Несмотря на приказ Хая идти сжатой колонной и не растягиваться,  ряды
скованных венди протянулись на четыре мили и шли они очень  медленно.  Как
раненая многоножка, поднимались они на холмы и спускались в долины.
     Первое нападение произошло в первую же ночь после полуночи.  Для  Хая
оно  было  неожиданностью:  хоть  он   и   принял   все   возможные   меры
предосторожности, какие нужны в лагере  на  вражеской  территории,  однако
такого поведения от племен не ожидал. Перезано горло у часовых, залп стрел
из засады, короткий удар и тут же отступление через какое-то слабое  место
в линии, но не такое мощное нападение, свидетельствующее о планировании  и
контроле и совершенное со смертоносной точностью.
     Только тренировка и дисциплина удержали его  легион,  когда  на  него
обрушился из тьмы ревущий поток. Они сражались два часа  под  рев  труб  и
крики центурионов в темноте:
     - Ко мне, Шестой!
     - Стоять, Шестой!
     - Спокойно, Шестой!
     Когда взошла луна и осветила  поле  боя,  нападающие  растворились  в
лесу, и Хай смог пройти по когортам и  оценить  положение.  Мертвые  воины
племени  лежали  грудами  вокруг  квадратов  когорт.  При  свете   факелов
легионеры приканчивали раненых короткими ударами мечей, другие  заботились
о своих раненых  и  укладывали  мертвых  для  сожжения.  Хай  почувствовал
облегчение, поняв, что потери  легиона  невелики  и  какую  тяжелую  плату
заплатил сам враг.
     Во время нападения многие связки рабов в ответ  на  крики  нападавших
общими усилиями прорвали квадраты когорт и исчезли, по-прежнему скованные,
в ночи. Но осталось еще больше 16 000, кричащих от ужаса. голода и жажды.
     Легион  в  темноте  поджег  кремационные  костры  и  на   ходу   спел
приветствие Баалу. Не прошло и часа после восхода солнца, как стало  ясно,
какой тактики будут придерживаться венди днем. Все укрытия по пути  кишели
лучниками и копейщиками. Они уходили от ударов топорников Хая, но  бока  и
тыл колонны подвергались непрерывным нападениям значительной силы.
     - Я никогда не слышал, чтобы такое случалось раньше, - заявил  Ланнон
во время передышки, расстегивая шлем, чтобы охладить  голову,  и  промывая
горло вином. - Они сражаются, как обученное и подготовленное войско.
     - Это что-то новое, -  согласился  Хай,  беря  у  оруженосца  влажную
ткань, чтобы протереть  лицо.  Руки  и  лицо  Хая  были  покрыты  брызгами
засохшей крови, кровь запеклась на лезвие и древке топора с грифами.
     - У них есть руководство и целенаправленность, я никогда  не  слышал,
чтобы варвары после поражения  перегруппировывались.  Никогда  не  слышал,
чтобы после отпора они нападали вновь.
     Ланнон сплюнул красное вино на землю. "До конца дня у нас  будет  еще
немало забав", - сказал он и протянул чашу с вином Хаю.
     В одном месте дорога пересекала узкий ручей и потом  проходила  между
двумя симметричными круглыми холмами, напоминавшими груди девушки. У брода
через ручей в земле  торчали  шестнадцать  копий,  на  них  были  насажены
отрубленные головы легионеров, которые ушли в отряде Бакмора со скотом.
     - Бакмор тоже прошел  не  без  потерь,  -  заметил  Хай,  глядя,  как
торопливо снимают с копий головы и закутывают в ткани.
     - Шестнадцать  из  двенадцати  сотен  -  едва  ли  такой  урон  можно
сравнивать с поражением у Тразименского озера, - легко ответил Ланнон -  И
таким отвратительным способом они предупредили  нас,  что  будут  защищать
брод. Не слишком умелая тактика, Птица Солнца.
     - Может быть, мой господин, - согласился Хай, но он  заметил,  какими
стали лица его людей  при  виде  свирепо  перерезанных  глоток  и  тусклых
невидящих глаз отрубленных  голов.  Да  и  у  самого  у  него  все  внутри
переворачивалось.
     Как и предсказал Ланнон,  брод  был  защищен.  Его  удерживал  отряд,
численностью вдвое больший, чем  легион  Хая,  и  когда  легионеры  начали
прорубаться к ручью, с флангов и в  тыл  им  ударили  новые  силы.  Дважды
отводил свой отряд Хай  от  покрасневшего  ручья,  чтобы  перестроиться  и
передохнуть. Началась жара, и легионеры устали.
     Ланнон получил удар копьем в лицо, рассекший щеку  до  кости  -  рана
казалась страшнее, чем была на самом деле. Борода его покрылась  кровью  и
грязью.  Врач  сшивал  края  раны,  когда  Хай  присоединился   к   группе
приближенных царя, и Ланнон смешком отбросил его беспокойные вопросы.
     - Будет интересный шрам. - И не двигая головой, сказал Хаю: - Я нашел
решение загадки, Хай. Вот оно! - Он указал через  ручей  на  ближайший  из
двух холмов.  Вершина  его  находилась  гораздо  дальше  дальности  полета
стрелы, примерно в пятиста шагах. Склоны холма поросли лесом,  но  вершина
голая, плоская гранитная площадка, и на ней небольшая  группа  людей.  Все
они собрались вокруг центральной фигуры.
     Хай навсегда запомнил  его,  каким  впервые  увидел  в  этот  роковой
полдень на вершине холма.  Расстояние  не  уменьшало  его,  как  остальных
собравшихся вокруг. Каким-то странным образом оно делало еще заметнее  его
физическое  превосходство.  Огромный  мужчина,  на  голову  и  плечи  выше
окружающих. Солнце сверкало на смазанных маслом черных мышцах груди и рук,
на голове убор из голубых перьев цапли, развеваемых ветром.  Вокруг  пояса
короткая повязка из хвостов леопардов, но Хаю  не  нужно  было  ее,  чтобы
догадаться, что перед ним король.
     - Ах!  -  негромко  сказал  он  и  почувствовал,  как  внутри  что-то
шевельнулось, будто развернулась холодная змея. На  вершине  холма  король
венди сделал широкий сметающий жест и указал своим тяжелым боевым копьем в
сторону брода. Это был  приказ,  и  от  окружавшей  его  группы  отделился
вестник и побежал вниз по холму, унося приказ короля.
     - У племен появился вождь, -  сказал  Хай.  -  Надо  было  догадаться
раньше.
     - Возьми его для меня,  -  приказал  Ланнон.  -  Он  мне  нужен.  Все
остальное неважно. Возьми для меня этого  человека.  -  И  Хай  услышал  в
голосе Ланнона новую ноту. Он удивился и посмотрел на царя.  И  понял.  Не
боль от разрезанной щеки вызвала темные тени  в  голубых  глазах  Ланнона.
Впервые за многие годы знакомства с ним Хая Ланнон испугался.

     Хай расчетливо  выбрал  последний  час  перед  темнотой,  когда  тени
становятся длинными, а видимость ухудшается. Во  второй  половине  дня  он
провел разведку брода половиной когорты, но в густом лесу на берегу  ручья
держал в резерве свои главные силы. Легионеры  отдыхали  в  жаркое  время,
ели, пили, точили оружие, а он готовился. Отобрал пятьдесят лучших солдат,
назвав их всех по именам, и отвел туда, где никто не сможет их увидеть  на
высотах у ручья.
     С днищ котлов они соскребли сажу и смешали ее с  жиром,  превратив  в
густую пасту. Ее не хватило для пятидесяти человек, поэтому  руки  и  ноги
они просто вымазали черной грязью с реки. Все разделись,  к  ошейникам  им
прикрепили цепи, но заклинили  их  не  железными  болтами,  а  деревянными
прутиками. Щиты они взять с собой не могли, свои мечи они покрыли  толстым
слоем грязи, чтобы солнце не блестело на металле, и привязали их к  спине,
чтобы бежать со свободными руками.
     - Вы рабы, а не легионеры, - сказал им Хай. - Бегите  как  рабы,  как
побитые собаки.
     Они выбежали из деревьев  и  побежали  к  реке,  вопя  от  ужаса.  Их
преследовало  с  полкогорты  легионеров,   тщательно   нацеленные   стрелы
пролетали мимо. Берега они достигли в пятиста шагах выше брода. И  перешли
ручей, по-прежнему  связанные  цепью.  Со  своего  наблюдательного  пункта
король венди увидел их бегство и послал  два  больших  отряда  лучников  и
копейщиков, чтобы прикрыть их.
     На берегу реки завязалась кровавая битва,  и  Хай  в  суматохе  сумел
увести свой отряд через реку и в густой  лес  на  противоположном  берегу.
Здесь среди деревьев  размещался  небольшой  отряд  венди,  но  когда  они
разобрались в обмане, солдаты  Хая  сбросили  цепи  и  обрушились  на  них
молчаливым смертоносным ударом.
     Больше ничто не отделало их  от  подножия  холма.  Они  собрались  и,
скрываясь в лесу, обогнули холм. Двигались они быстро, и  у  подножия  Хай
дал им отдохнуть несколько минут. Река смыла грязь с их ног и рук, ручейки
пота прорезали сажу на лицах, и все вместе придавало им дикий и  отчаянный
вид.
     Шум битвы на ручье стих и лес молчал,  когда  Хай  повел  свой  отряд
вверх по заднему склону  холма.  Тут  были  расставлены  часовые,  но  они
оказались невнимательны и не замечали дикие  почерневшие  фигуры  в  лесу,
пока не становилось слишком поздно.
     Под плоской гранитной вершиной  Хай  снова  подождал,  прислушиваясь,
чтобы не пропустить  обещанный  Ланноном  отвлекающий  маневр.  Отдаленные
крики и  звон  металла  со  стороны  брода  были  почти  не  слышны  из-за
расстояния и преграждавшего звуку дорогу холма.
     Хай негромко сказал: "Пора. Все вместе". И они выскочили  из  леса  и
побежали на голую вершину.  Хай  легко  бежал  впереди,  большими  шагами,
раскачивающейся походкой старого самца бабуина.
     Когда  он  находился  в  двадцати  шагах  от  вершины,  король  венди
почувствовал его присутствие, повернулся и посмотрел на Хая. Он  выкрикнул
предупреждение  своему  штабу,  а  Хай  устремился  к  нему,  как   терьер
вцепляется в горло льва. Два телохранителя короля попытались помешать ему,
но Хай нанес один удар топором, изменяя  в  полете  направление  удара,  и
лезвие сначала убило одного, потом отрубило руку другому. Они упали, и Хай
пошел брать короля.
     Огромный человек, может быть, больших Хаю и не приходилось видеть,  с
сияющей пурпурно-черной кожей. Мышцы на руках и  плечах  вздулись  узлами.
Вздулись и сухожилия шеи, уходя в углы тяжелых  челюстей.  Голова  у  него
круглая, как обточенный водой камень, и без головного убора  стало  видно,
что она совсем безволосая, черная и блестит, как полированная.
     Огромный черный человек рявкнул, когда удар его просвистел в воздухе,
и его рыжевато-коричнево-желтые глаза не  отрывались  от  Хая.  Он  ударил
снова, но Хай отпрыгнул, и острие просвистело мимо, а  Хай  сумел  ударить
выступающим из топора острием в район ребер гиганта. Пурпурно-черная  кожа
разорвалась, на мгновение в глубине раны  сверкнула  белая  кость,  но  ее
закрыл поток  хлынувшей  темной  крови.  Король  взревел  и  начал  рубить
прыгающего около него овода. Каждый удар все размашистей, все менее точно,
а Хай дразнил его, выжидая момента своего удара. Он наступил, и неожиданно
Хай оказался внутри кольца ударов копья. Он  попытался  острием  разорвать
бедренную артерию короля, чуть промахнулся, но король упал на одно колено.
Высоко взлетел топор, и Хай нанес смертельный удар, целясь в круглый лысый
череп стоящего на коленях короля. Этот удар разрубил бы короля до груди.
     - За Баала! - крикнул Хай, опуская топор вниз. И  в  полете  повернул
оружие. Он никогда не мог понять, что заставило его это сделать, но ударил
он не острием, а плоскостью топора, и при этом он слегка  придержал  удар,
так что король лишь упал лицом вниз, потеряв сознание, но кость черепа  не
была пробита.
     Хай отпрыгнул и бросил один быстрый взгляд вокруг,  чтобы  убедиться,
что весь штаб короля лежит безжизненно на плоской гранитной вершине, а его
легионеры  отдыхают,  опираясь  на   окровавленное   оружие.   Внезапность
подействовала полностью.
     Хай пробежал на  самое  высокое  место  холма.  Обнаженный,  покрытый
грязью и сажей, он помахал топором над головой, его легионеры закричали  и
тоже замахали оружием. Со стороны брода труба скомандовала наступление,  и
тут же приказ был повторен во всех когортах.
     Хай смотрел, как Ланнон ведет первую волну  наступающих  через  брод.
Легион врубился в оставшихся без вождя венди. Они пытались сопротивляться,
но он прошел почти без задержки, расколов их и  отогнав  в  беспорядке  на
окружающие холмы. Они  видели,  как  упал  их  король,  и  их  боевой  дух
кончился.
     Хай видел, как точно в нужный момент  Ланнон  ввел  в  действие  свои
последние две  резервные  когорты.  Венди  побежали.  Бросая  оружие,  они
превратились в обезумевшую от ужаса толпу, бегущую между двумя холмами.
     Именно в этот момент  молодой  красавец  Бакмор  с  двумя  когортами,
которые отгоняли скот за  реку,  вышел  из  леса.  Он  перегородил  своими
когортами единственную возможную дорогу  для  отступления.  Его  появление
было рассчитано безукоризненно точно, и Хай следил за  его  действиями  со
скупым профессиональным  одобрением.  Когда  солнце  коснулось  горизонта,
снова прогремели трубы, и бойня и взятие пленных продолжались до полуночи.

     Хай переправил свой легион и толпу новых рабов с помощью слонов через
большую реку у Сетта. После сражения у брода  вовзвращение  проходило  без
происшествий. Отряды  венди  рассеялись,  все  их  вожди  были  убиты  или
захвачены, и Ланнон торжествовал.
     Он сказал Хаю: "Моя Птица Солнца! Ты сделал больше, чем  я  просил  у
тебя. Даже я не догадывался, что у моих границ вырос такой  опасный  враг.
Если бы мы дали ему еще год, одни боги знают, каким смертоносным он бы мог
стать".
     - Баал улыбнулся мне, - скромно ответил Хай.
     - И Ланнон Хиканус тоже, - заверил его Ланнон.  -  Каков  же  урожай,
Птица Солнца? Старый Риб-Адди подготивил уже отчет?
     - Кажется, да мой господин.
     - Пошли за ним, - приказал Ланнон,  и  появился  Риб-Адди  со  своими
свитками,  испачканными   чернилами   пальцами   и   маленькими   глазками
книгохранителя. Он прочел списки скота и рабов всех сортов, все  они  были
тщательно подсчитаны надсмотрщиками.
     - Боюсь, цены на рабов сильно  упадут,  -  пессимистично  предположил
Риб-Адди. - Потому что остальные легионы тоже взяли много  рабов.  Пройдет
не менее двух-трех лет,  прежде  чем  рынки  Опета  поглотят  такую  массу
богатства.
     - Тем не менее стоимость добычи Шестого Бен-Амона должна  быть  очень
значительной, Риб-Адди.
     - Как говорит мой господин.
     - Сколько? - спросил Ланнон.
     Риб-Адди   выглядел   встревоженным.   "Я   могу   только   высказать
предположение, величество".
     - Так выскажи, - пригласил Ланнон.
     - Не больше 25 000 пальцев золота и не меньше...
     - Ты и в алебастровой вазе с  благовониями  учуешь  запах  помета,  -
поддразнил старика Ланнон. - Не нужна мне низшая оценка.
     -  Как  прикажет  мой  господин,  -  Риб-Адди  поклонился,  а  Ланнон
повернулся к Хаю и сжал его плечо.
     - Тебе принадлежит сотая доля, Птица Солнца. Двести пятьдесят пальцев
золота - наконец-то ты богат! Каково быть богатым?
     - Мне от этого  не  становится  плохо,  -  улыбнулся  Хай,  а  Ланнон
радостно рассмеялся и снова повернулся к Риб-Адди.
     - Запиши в свою книгу, старик. Запиши, что  Ланнон  Хиканус  половину
своей доли в добыче отдает  командиру  легиона  Хаю  Бен-Амону  за  умелое
проведение компании.
     - Мой господин, но  ведь  это  двадцатая  часть,  -  яростно  завопил
Риб-Адди. - Это больше тысячи пальцев!
     - Я тоже умею считать, - заверил  его  Ланнон;  книгохранитель  хотел
продолжать спорить, но увидел выражение Ланнона.
     - Будет записано, - пробормотал он, а Хай опустился  перед  царем  на
колени в благодарности.
     - Встань! - с улыбкой приказал ему Ланнон. -  Не  пресмыкайся  передо
мной, старый друг. - И  Хай  стоял  у  сидения  царя,  а  тот  по  очереди
приглашал офицеров, отличившихся в рейде, и назначал им награды.
     Хая  охватил  приступ  алчности,  он  с  трудом  мог  сосчитать  свое
богатство. Он богат, богат! Сегодня же нужно  принести  жертву  богам.  Не
меньше белого быка. Как сказал Риб-Адди, рынок заполнен товаром,  и  можно
купить быка дешево. Потом он вспомнил, что ему больше не нужно скупиться.
     Он может позволить себе любую роскошь, о какой когда-либо  мечтал,  и
все еще останется достаточно для покупки поместья на террасах Зенга,  доли
в торговых галерах Хаббакук Лала. Место в правлении одного  из  синдикатов
золотых шахт. Доход на всю жизнь. Больше  никаких  заплат  на  одежде,  не
нужно больше требовать у домочадцев, чтобы сократили потребление мяса,  не
нужно больше дешевого кислого вина из портовых таверн. И тут его  сознание
дрогнуло: не нужно больше рассчитывать на гостеприимство Ланнона и доброту
его юных рабынь. Он купит себе такую  же,  нет,  черт  возьми,  две,  три!
Молодых, красивых, гибких, уступчивых. Он  чувствовал  дрожь  в  теле.  Он
может позволить себе жениться, даже дочери девяти  домов  не  заметят  его
искалеченной спины, ослепленные грудой драгоценного металла.
     Но тут он вдруг вспомнил Танит, и призрачные девушки  рабыни  и  жены
растаяли в тумане его воображения. Он упал духом. Жрица  богини  посвящена
Астарте, она никогда не сможет выйти  за  него  замуж.  И  неожиданно  Хай
перестал чувствовать себя богатым.
     - Ты не слышишь, когда к тебе обращается царь, - упрекнул его Ланнон,
и Хай виновато вздрогнул.
     - Мой господин, я мечтал. Прости меня.
     - Больше не нужно мечтать, - сказал ему Ланнон.
     - А чего хочет Великий Лев?
     - Я сказал, что нужно привести варвара: покончим с этим  делом,  пока
собирается легион.
     Хай посмотрел на свои когорты, строящиеся на открытой площадке  перед
кожаным навесом, под которым сидел Ланнон. Штандарты легиона  блестели  на
солнце, офицеры стояли рядом со своими людьми. Они терпеливо ждали, и  Хай
негромко вздохнул.
     - Как хочет Великий Лев.
     - Прикажи, - сказал Ланнон.
     Ему заковали руки и ноги, на шею одели ошейник. Надсмотрщики с одного
взгляда выделяют опасных рабов, и двое их вели его за цепи,  прикрепленные
к ошейнику.

     Он был огромным, как и помнил его Хай, а кожа стала еще темнее, но он
оказался  молодым  человеком.  Хай  испытал  потрясение,  он  считал   его
человеком зрелого возраста, это оказалось иллюзией. Размер и уверенность в
своих действиях делали его старше.
     Хай видел, как он рвался, разрывая свое тело о жесткие оковы, рана  в
паху была грубо перевязана листьями и корой. По краям ее виднелись  первые
гнойные  выделения,  пачкающие  повязку,  плоть  вокруг  раны  вздулась  и
затвердела. Хотя он хромал, хотя цепи насмешливо  позвякивали  при  каждом
его шаге, хотя надсмотрщики  вели  его  на  цепи,  как  пленное  животное,
невозможно было ошибиться: это шел король. Он остановился перед Ланноном и
слегка склонил голову  на  толстой,  увитой  сухожилиями  шее.  Глаза  его
яростно  горели,  даже  белки  были  дымчато-желтыми  и  покрытыми  тонким
кружевом  кровеносных  сосудов.  Он  смотрел  на  пленивших  его  людей  с
ненавистью, которая ощущалась физически.
     - Ты захватил... этого большого черного зверя, Хай? - Ланнон  ответил
взглядом на взгляд. - Без всякой помощи,  один.  -  Он  удивленно  покачал
головой и повернулся к Хаю, но тот смотрел на короля венди.
     - Как тебя зовут? - негромко спросил Хай, и  большая  круглая  голова
повернулась к нему, на него смотрели полные ярости глаза.
     - Откуда у тебя язык венди?
     - У меня много языков, - заверил его Хай. - Кто ты?
     - Манатасси, король венди! - Хай перевел его ответ Ланнону.
     - Скажи ему, что он больше не король, - выпалил Ланнон, и Манатасси в
ответ улыбнулся. Улыбка у  него  была  страшной,  толстые  пурпурные  губы
раздвинулись, обнажив сильные белые  зубы,  в  глазах  по-прежнему  пылала
ненависть.
     - Пятьдесят тысяч воинов венди по-прежнему называют меня  королем,  -
ответил он.
     - Король-раб для народа рабов, - рассмеялся Ланнон, а потом  спросил:
- Ну, что скажешь, Хай? Разве он не опасный враг?  Разве  можно  позволить
ему жить?
     Хай оторвал взгляд от короля-раба и задумался над вопросом,  стараясь
рассуждать логически, но находя это трудным. У Хая возник неожиданный,  но
сильный собственнический интерес к Манатасси.  Сила  этого  человека,  его
самообладание, проявленное им воинское искусство вместе с хитростью,  умом
и странной дымящейся глубиной произвели  на  Хая  впечатление.  Хай  может
взять его себе, даже перед Ланноном он может заявить на него право, и  ему
очень  хотелось  это  сделать,  потому  что  он  чувствовал  тут   большие
возможности. Взять этого человека и выучить его, сделать цивилизованным  -
что из него выйдет? Он почувствовал возбуждение от этой мысли.
     - Я думаю нет, - самому себе ответил Ланнон. - С первого момента, как
я увидел его на вершине холма, я понял, что он опасен. Смертельно  опасен.
Не думаю, что  мы  можем  позволить  ему  жить,  Хай.  Из  него  получится
прекрасный вестник богам. Посвятим его Баалу и пошлем в качестве вестника,
чтобы выразить нашу благодарность за исход кампании.
     - Мой господин, - Хай говорил негромко, чтобы слышал только Ланнон, -
У меня какое-то чувство к этому человеку. Я чувствую, что могу  просветить
его, показать ему истинных богов. Он молод, мой господин, я поработаю  над
ним, а когда он будет готов, мы сможем вернуть его его народу.
     - Птицы что ли выклевали твой мозг? - Ланнон  изумленно  взглянул  на
Хая. - Зачем нам возвращать его его людям, если мы столько сил  потратили,
чтобы захватить его.
     - Мы смогли  бы  сделать  его  союзником,  -  Хай  отчаянно  старался
объяснить свою мысль. - Благодаря ему мы смогли  бы  заключить  договор  с
племенами. И он послужил бы безопасности наших северных границ.
     - Договор с варварами! - Теперь Ланнон рассердился. - Что  за  вздор?
Ты говоришь - безопасность наших  северных  границ?  Одно  и  только  одно
обезопасит наши северные границы - острый меч в сильной руке.
     - Мой господин, выслушай меня.
     - Нет, Хай. С меня хватит. Он должен умереть -  и  вскоре.  -  Ланнон
встал. - Сегодня на закате. Подготовь его к отправке. - И Ланнон ушел.
     -  Распустить  легион,   -   приказал   Хай   командирам   и   кивнул
надсмотрщикам, чтобы они увели пленника. Но Манатасси сделал  шаг  вперед,
таща за собой на цепях двух человек.
     - Высокорожденный! - обратился Манатасси  к  Хаю,  который  удивленно
повернулся. Он не ожидал такого уважительного обращения.
     - Что?
     - Смерть? - спросил Манатасси, и Хай кивнул.
     - Смерть, - признал он.
     - Но ты защищал меня? - снова спросил Манатасси, и Хай снова кивнул.
     - Почему? - настаивал король-раб, и Хай не смог ответить.  Он  развел
руки в жесте усталости и непонимания.
     - Уже дважды, - сказал король-раб.  -  Вначале  ты  повернул  лезвие,
которое могло меня убить, а теперь ты вступился за меня. Почему?
     - Не знаю. Не могу объяснить.
     - Ты чувствуешь связь, связь между нами, - объявил Манатасси, и голос
его стал низким и мягким. - Связь духа. Ты чувствуешь ее.
     - Нет. - Хай покачал головой и заторопился из палатки. Большую  часть
дня он работал над свитками, записывая ход кампании, описывая пожар города
и битву у брода, перечисляя боевые  награды  и  количество  взятых  рабов,
добычу и славу, но не  мог  заставить  себя  написать  о  Манатасси.  Этот
человек скоро умрет, пусть и память о нем умрет вместе  с  ним,  пусть  не
тревожит она  больше  живущих.  В  памяти  Хая  всплыла  фраза,  сказанная
Ланноном - "черный зверь", и он так назвал плененного короля.
     В  полдень  он  поел  с  Бакмором  и  несколькими  другими   молодыми
офицерами, но  его  настроение  оказалось  заразительным,  и  обед  прошел
неудачно, разговоры были сдержанными и неестественными. Потом  Хай  провел
час со своими адъютантами и квартирмейстерами, занимаясь  делами  легиона,
потом упражнялся с топором, пока пот не побежал по его  телу  ручьями.  Он
выскреб  свое  тело,  смазал  его  маслом,   надел   свежую   одежду   для
жертвоприношения и пошел к палатке Ланнона.  Ланнон  совещался  с  группой
своих советников и чиновников,  они  сидели  вокруг  него  на  подушках  и
шкурах. Ланнон поднял голову, улыбнулся и подозвал Хая.
     - Чаша вина со мной, Хай. Пройдет немало дней, прежде чем  мы  сможем
выпить другую, потому что завтра на рассвете я тебя покидаю.
     - Почему, мой господин?
     - Возвращаюсь в Опет, и как можно быстрее. Предоставляю тебе  получше
распорядиться рабами и скотом.
     Они выпили вместе, обмениваясь внешне  бессвязными  репликами  старых
друзей. При этом Хай все время подводил разговор  к  судьбе  Манатасси,  а
Ланнон искусно переводил его на другие темы. Наконец в отчаянии Хай  прямо
сказал:
     - Король венди, мой господин. - И замолк, потому что Ланнон  с  силой
ударил чашей, так что она  треснула  и  осадоккрасного  вина  пролился  на
шкуры, на которых они сидели.
     - Ты слишком много себе позволяешь.  Я  приказал  его  убить.  Вопрос
решен.
     - Я считаю это ошибкой.
     - Оставить его жить - значительно более серьезная ошибка.
     - Мой господин...
     - Хватит, Хай! Довольно, я говорю! Иди и пришли его.
     На закате короля венди привели на берег реки - открытую площадку  под
стенами гарнизона Сетта. Он был одет в кожаный плащ с  вышитыми  символами
Баала, и на нем были символические цепи жертвы.  Хай  стоял  с  жрецами  и
аристократами, и когда привели обреченного короля, его глаза  остановились
на Хае. Ужасные желтые глаза, казалось, впились в его плоть, извлекли душу
Хая через глазные зрачки.
     Хай начал ритуал, распевая  проскомидию  -  дароприношение,  совершая
поклонение пламенеющему лику бога в западной части неба, и все  это  время
он чувствовал проникающий в самую его суть взгляд короля.
     Помощник передал ему топор с  грифами,  отполированный  и  сверкающий
красным и золотым в  последних  лучах  солнца.  Хай  подошел  к  стоявшему
Манатасси и посмотрел на него.
     Надсмотрщики сделали шаг вперед и сорвали плащ с плеч жертвы. Теперь,
если не считать золотых  цепей,  он  стоял  обнаженный  и  величественный.
Сандалии из невыделанной кожи в него сняли. Надсмотрщики ждали с цепями  в
руках,  по  сигналу  Хая  они  собьют  жертву  на  землю.  Его  шея  будет
подставлена под удар.
     Хай колебался, не в состоянии  оторваться  от  этих  яростных  желтых
глаз. С усилием он оторвал взгляд и посмотрел вниз. Он уже начал  подавать
сигнал, но рука его застыла. Он смотрел на голые ноги Манатасси.
     Вокруг беспокойно зашевелились зрители, посматривая на горизонт,  где
солнце быстро уходило за деревья. Скоро будет слишком поздно.
     Хай по-прежнему смотрел на ноги Манатасси.
     - Солнце заходит, жрец! Руби! -  Резко  сказал  Ланнон,  и  звук  его
гневного голоса, казалось, разбудил Хая. Он повернулся к Ланнону.
     - Мой господин, ты должен это увидеть.
     - Солнце заходит, - нетерпеливо повторил Ланнон.
     - Посмотри, - настаивал Хай, и Ланнон подошел к нему.
     - Смотри! - Хай указал на ноги короля, и Ланнон нахмурился и  сдержал
дыхание.
     Ноги Манатасси были чудовищно искажены, глубокая щель между  пальцами
шла до середины ступни, так что ступня напоминала лапу  сверхъестественной
птицы. Ланнон невольно отступил, делая знак солнца, чтобы отвратить зло.
     - У него лапы птицы, священной птицы солнца  Баала.  -  Шепот  и  гул
среди зрителей усилились. Они с любопытством приблизились.
     Хай повысил голос. "Я  объявляю,  что  этот  человек  помечен  божьим
знаком. Он не может быть послан вестником".
     И в этот момент солнце скрылось за горизонтом, в воздухе стало  темно
и прохладно.

     Ланнон дрожал от гнева, губы и лицо у него побледнели, на щеке  четко
выделялась черная полоска раны.
     - Ты бросил мне вызов! - негромко сказал он, но голос его  дрожал  от
гнева.
     - Он помечен богом! - возразил Хай.
     - Не прячься за своими богами,  жрец.  Мы  с  тобой  оба  знаем,  что
решения Баала принимает Хай Бен-Амон.
     - Величество! - выдохнул Хай при этом  обвинении,  при  этом  ужасном
богохульстве.
     - Ты бросил мне вызов, - повторил Ланнон. - Ты сделал  этого  варвара
недосягаемым для меня, ты хочешь  поиграть  со  мной  в  игру  политики  и
власти.
     - Это неправда, мой господин. Я не посмел бы.
     - Ты посмел, жрец. Ты посмел бы украсть зубы из пасти живого Великого
Льва, если бы это пришло тебе в голову.
     - Мой господин, я твой самый верный...
     - Предупреждаю тебя,  жрец,  будь  осторожен.  Ты  высоко  летаешь  в
четырех царствах, но помни, что делаешь это только благодаря мне.
     - Я это хорошо знаю.
     - Я, который вознес тебя, так же легко могу и низвергнуть.
     - И это я знаю, мой господин, - покорно сказал Хай.
     - Тогда отдай мне варвара, - потребовал Ланнон,  и  Хай  взглянул  на
него с выражением глубокого сожаления.
     - Я не вправе его отдать, мой господин. Он принадлежит богам.
     Ланнон гневно зарычал и схватил амфору с вином. Он швырнул ее  Хаю  в
голову, и тот покорно увернулся. Амфора ударилась о кожаную стену палатки,
которая смягчила удар,  и  амфора,  не  разбившись,  упала  на  пол,  вино
вылилось из горлышка и впиталось в сухую землю.
     Ланнон вскочил на ноги, возвышаясь над Хаем, протягивая к нему сжатые
кулаки, глаза его смотрели  жестко,  толстые  золотые  кольца  плясали  на
плечах, он дрожал от гнева.
     - Иди! - сдавленным голосом приказал он. - Уходи быстрее, иначе...
     Хай не стал дожидаться объяснения.

     Ланнон Хиканус вышел из Сетта с охраной в  шестьсот  человек,  и  Хай
смотрел ему вслед со стен гарнизона. Он предчувствовал неприятности и свою
уязвимость без царской милости.
     Хай смотрел, как небольшой отряд проходит между  рядами  легиона,  на
Ланноне была легкая одежда, он простоволос, и его золотые волосы  сверкают
в лучах солнца. Охрана была в нагрудниках и шлемах,  с  луками,  мечами  и
копьями. Рядом с Ланноном шел маленький  пигмей,  начальник  охоты  бушмен
Ксаи. Он всегда, как тень, рядом с царем.
     Легион приветствовал Ланнона, голоса солдат ясно доносились снизу,  и
Ланнон прошел в ворота. Он выше всех  окружающих,  улыбающийся,  гордый  и
прекрасный.
     Он поднял голову, увидел на стене Хая, и улыбка на его лице  уступила
место яростной гримасе; не обращая внимания на  нерешительный  салют  Хая,
Ланнон прошел в ворота и двинулся по дороге, ведущей на  юг,  в  срединное
царство.
     Хай смотрел, пока лес не  скрыл  отряд  из  виду,  потом  повернулся,
чувствуя себя очень одиноким. Пошел туда, где на соломенной постели умирал
король-раб в углу палатки Хая.
     В усиливающейся жаре утра резко разносился гнилой запах раны, похожий
на вонь болот или давно погибшего животного.
     Одна из старух рабынь обкладывала тело компрессами, пытаясь уменьшить
жар. Она подняла голову и на вопросительный взгляд Хая лишь  покачала  ею.
Хай присел рядом с матрацем и коснулся  кожи  короля.  Она  была  сухой  и
горячей, Манатасси бредил.
     - Пошли за надсмотрщиком, - раздраженно приказал Хай. - Пусть  снимет
эти цепи.
     Поразительно, как лихорадка съедает плоть с этого огромного  скелета,
под  кожей  проступают  кости,  лицо  съеживается,  кожа  меняет  цвет  со
сверкающего пурпура на сухой пыльно-серый.
     Рана в паху раздулась,  стала  горячей  и  твердой,  покрылась  дурно
пахнущим   струпом,   из    которого    медленно    сочилась    водянистая
зеленовато-желтая жидкость. С каждым часом жизнь в короле-рабе,  казалось,
затухает, тело его становится все более горячим, рана разбухает,  она  уже
размером с мужской кулак.
     На следующий день в полдень Хай  в  одиночестве  вышел  из  лагеря  и
поднялся на холм, где мог быть наедине со своим  богом.  Здесь,  в  долине
большой реки, солнечный бог казался присутствующим повсюду, и  его  обычно
приятное и теплое внимание становилось угнетающим. Казалось, он  заполняет
все небо, он бьет по земле своими лучами, как молот кузнеца по наковальне.
     Хай произнес вступительную молитву, но поверхностно, бормотал строки,
потому что сердился на  своих  богов  и  хотел,  чтобы  они  знали  о  его
неудовольствии.
     - Великий Баал, - он опустил более пышные титулы и  сразу  перешел  к
главной теме своего протеста: - следуя твоему несомненному желанию, я спас
человека, на котором твой знак.  Я  не  собираюсь  жаловаться  и  не  хочу
усомниться в мотивах твоих действий, но должен сказать, что это дело  было
нелегким. Мне пришлось многим пожертвовать. Я ослабил положение верховного
жреца Баала при дворе царя, естественно, я думаю не о себе лично, а только
о своем влиянии как  твоего  агента  и  слуги.  То,  что  ослабляет  меня,
ослабляет и преклонение перед богами, - с удовлетворением сказал Хай:  это
несомненно  привлечет  их  внимание.  Хай  чувствовал,  что  он  поступает
правильно,  пора  кое  о  чем  заявить,  чтобы  укрепить   нити   взаимных
обязательств.
     - Ты знаешь, что ни один твой приказ не был для меня слишком  труден,
под все тяжести, которые ты на меня  возлагал,  я  с  радостью  подставлял
плечо, потому что всегда верил в твою мудрость и справедливость.
     Хай замолк, чтобы перевести дух и поразмыслить. Он  сердился,  но  не
хотел давать волю языку. Он оскорбил царя, не стоит оскорблять и богов. Он
приступил к заключительному обращению.
     - Однако в случае с этим отмеченным божьим знаком варваром у меня нет
такой уверенности. Я дорогой ценой спас его - но с  какой  целью?  Неужели
теперь он должен умереть? - Хай снова помолчал, чтобы бог усвоил вопрос.
     - Я прошу тебя самым почтительным образом, - Хай добавил ложку  меду,
- сделать твои намерения ясными для меня, твоего  самого  внимательного  и
покорного слуги.
     Хай снова помолчал. Смеет ли он использовать более сильные выражения?
Решил, что не стоит. Напротив, он обе руки расставил в жесте бога-солнца и
запел хвалу Баалу, со всем искусством и красотой, на какие  был  способен.
Его голос, сладкий и дрожащий, разносился в жаркой тишине дикой  местности
и способен был заставить богов  заплакать.  Когда  последняя  чистая  нота
замерла в нагретом воздухе, Хай вернулся  в  лагерь  и  бронзовой  бритвой
разрезал огромное вздутие в паху короля. Манатасси  в  бреду  закричал  от
боли, и из раны полился желтый зловонный гной. Хай  приставил  к  открытой
ране припарки из прокипяченного зерна, завернутого в чистую  ткань;  ткань
тоже  была  прогрета,  чтобы  прогнать  яд.  К  вечеру  лихорадка  прошла,
Манатасси лежал истощенный, но спал естественным сном. Хай стоял над  ним,
улыбаясь и чувствуя себя счастливым. Он чувствовал, что  выиграл  сражение
за этого гиганта, вырвал его из темных челюстей смерти  своей  молитвой  и
стараниями. Он испытывал гордое  чувство  собственника,  и  когда  старуха
рабыня принесла ему чашу доброго зенгского вина,  Хай  высоко  поднял  ее,
приветствуя спящего гиганта.
     - Боги дали тебя мне. Ты мой. Отныне ты живешь под моей защитой, и  я
обещаю тебе ее. - И он осушил чашу.

     Слабость душила его, прижимала к жесткому соломенному матрацу. Трудно
было поднять голову или руку, и он ненавидел свое тело, изменившее ему. Он
медленно повернул голову и открыл глаза.
     В палатке на циновке из плетеного тростника сидел странный  маленький
человек. Манатасси с  интересом  следил  за  ним.  Человек  склонился  над
блестящим металлом, расплющенным и  превращенным  в  тонкий  гибкий  лист,
заостренным ножом он наносил на мягкую поверхность какие-то знаки.  Каждый
день он по многу часов проводил  за  этим  необычным  занятием.  Манатасси
смотрел, видел быстрые птичьи движения головы и рук,  от  которых  звенели
свисающие золотые ушные кольца и дрожали густые черные волосы.
     Голова казалась слишком большой для этого сгорбленного тела,  руки  и
ноги тоже большие, длинные и  сильные,  черные  волосы  покрывают  руки  и
тыльную сторону ладони. Манатасси вспомнил скорость и силу  этого  тела  в
битве. Он слегка поднял голову и посмотрел на повязки, покрывавшие  нижнюю
часть его тела.
     В тот же момент Хай одним движением оказался на ногах, он  подошел  к
матрацу и с улыбкой наклонился.
     - Ты спишь,  как  грудной  ребенок.  -  Манатасси  смотрел  на  него,
удивляясь,  как  человек  может  так  смертельно   оскорблять   верховного
повелителя венди - и при этом улыбаться.
     - Айя, принеси еды, - крикнул Хай старухе рабыне  и  сел  на  подушку
рядом с матрацем Манатасси. Манатасси ел с огромным аппетитом и краем  уха
слушал нелепое описание луны как  белолицей  женщины.  Он  удивлялся,  как
такой искусный воин может быть  столь  наивен.  Достаточно  посмотреть  на
луну, чтобы увидеть, что это  лепешка  из  зерна,  ее  постепенно  поедает
Митаси-Митаси, великий бог, и тогда на лепешке ясно виден след его укуса.
     - Ты понял? - озабоченно  спросил  Хай,  и  Манатасси  с  готовностью
ответил:
     - Понял, высокорожденный.
     - Ты поверил? - настаивал Хай.
     - Поверил. - Манатасси дал ответ, который, как он знал, понравится, и
Хай счастливо улыбнулся. Его усилия по обучению короля-раба приносили свои
плоды. Он тщательно объяснил теорию символического  представления,  указав
Манатасси, что луна не Астарта, а ее символ, ее знак. Он объяснил прибытие
и убытие луны как символическое подчинение женщины мужчине, повторяемое  в
смертных женщинах месячными периодами болезни.
     - А теперь великий бог Баал, -  сказал  Хай,  и  Манатасси  про  себя
вздохнул. Он знал, что за этим последует.  Этот  странный  человек  теперь
будет  говорить  о  дыре  в  небе,  через  которую   приходит   и   уходит
Митаси-Митаси.  Он  постарается  заставить  Манатасси  поверить,  что  это
человек с развевающейся рыжей бородой. Что за  противоречивый  народ,  эти
бледные, похожие на призраков существа. С одной  стороны,  у  них  оружие,
одежда, удивительные предметы и почти волшебное мастерство в гражданских и
военных делах. Он видел, как они сражаются и работают, и это поразило его.
Но те же самые люди не видят истины, которую понимает даже не  отнятый  от
груди ребенок его племени.
     Первая сознательная мысль  Манатасси,  когда  он  пришел  в  себя  от
горячего тумана лихорадки, была мысль о  побеге.  Но  теперь,  вынужденный
из-за своей слабости сохранять роль  наблюдателя,  он  решил  пересмотреть
свои планы. Здесь он в безопасности, этот странный горбун обладает большой
властью, а он под его защитой. Он это знал теперь. Никто  не  тронет  его,
пока его защищает его новый хозяин.
     И он знал, что тут есть чему  поучиться.  Если  он  усвоит  знания  и
искусства этих людей, он станет в тысячу раз сильнее. Он станет величайшим
военным вождем племен. Они использовали  свое  воинское  искусство,  чтобы
победить его, а он победит их с помощью их же искусства, которое усвоит  у
них.
     - Ты понял? - серьезно спросил Хай. - Ты понял, что Баал хозяин всего
на небе и на земле?
     - Понял, - ответил Манатасси.
     - Ты признаешь богов Астатру и Баала?
     - Признаю, - согласился Манатасси, и Хай был доволен.
     - Они пометили тебя своим знаком. И правильно, что теперь ты посвящен
им. Когда доберемся до города, я совершу церемонию  посвящения  в  большом
храме Баала. Я выбрал для тебя имя, старое тебе больше не понадобится.
     - Как хочешь, высокорожденный.
     - Отныне ты будешь называться Тимон.
     - Тимон, - корол-раб попробовал это имя на слух.
     - Это был  воин-жрец  во  времена  правления  пятого  Великого  Льва.
Замечательный человек.
     Тимон кивнул, не понимая, но решив слушать, ждать и учиться.
     - Высокорожденный, - негромко сказал он, - что за знаки  ты  наносишь
на этот желтый металл?
     Хай вскочил и поднес к матрацу золотой свиток.
     - Так мы сохраняем слова, рассказы и мысли. - И  он  начал  объяснять
суть  письма  и  был  вознагражден  тем,  как  быстро  уловил  Тимон  суть
фонетического алфавита.
     На полоске кожи черными чернилами из сажи Хай написал имя  Тимона,  и
они вместе произнесли его по буквам. Тимон радостно смеялся своему первому
достижению.
     - Да, - думал он, - тут есть чему учиться, но времени у меня мало.

     В глиняном ящике легионы Гая Теренция Варрона ударили в слабый  центр
Ганнибала. Центр подался,  с  засасывающим  сопротивлением  теста.  Как  и
задумал Ганнибал, испанцы и галлы отступили.
     - Ты видишь, Тимон? Какая  красота,  какая  гениальность  замысла!  -
возбужденно воскликнул Хай на пуническом, переставляя фишки.
     - А где теперь Мархабал? - столь же возбужденно и  на  том  же  языке
спросил Тимон. Спустя два года он бегло говорил на  пуническом,  и  только
протяжное произношение гласных нарушало его совершенное владение языком.
     - Здесь, - Хай коснулся фишек, обозначавших кавалерию,  -  он  держит
своих коней на короткой узде. - Тимон  знал,  что  лошадь  -  это  быстрое
животное, похожее на зебру. На спинах таких животных едут воины.
     - Теперь Варрон окружен? - спросил Тимон.
     - Да! Да! Ганнибал заманил его и окружил. И  что  он  теперь  делает,
Тимон?
     - Резервы, - предположил Тимон.
     -  Да!  Ты  понял!  Нумидийские  и  африканские  резервы.  -  Хай   в
возбуждении подпрыгивал вверх и вниз. -  Он  выпустил  их,  оценив  точный
момент, как великий мастер. Они ударили во фланги Варрона,  зажали  его  в
тиски, стеснили так, что его солдаты не могли маневрировать. И что теперь,
Тимон, что теперь?
     - Кавалерия?
     - Да! Кавалерия! Мархабал! Верный брат. Начальник кавалерии,  ждавший
весь день. Вперед! крикнул Ганнибал. - Хай  возбужденным  жестом  взметнул
руки. - Вперед, брат мой! Скачи со своими дикими иберийцами!  Они  ударили
на римлян, Тимон. В нужный момент, в самый нужный момент. Пять минут  -  и
было бы слишком рано. Еще пять минут - и слишком поздно.  Расчет!  Расчет!
Талант великого полководца - в точном  расчете  времени.  А  также  талант
государственного  деятеля,  юриста,   бизнесмена,   торговца.   Правильное
действие в нужное время.
     - А результат, высокорожденный,  каков  результат?  -  умолял  Тимон,
мучимый любопытством. - Была ли победа?
     - Победа? - спросил Хай. - Да, Тимон. Победа. Победа и бойня.  Восемь
хваленых римских легионов уничтожены  до  единого  человека,  целиком  две
консульских армии.
     - Восемь легионов, высокорожденный, - удивился Тимон. - Сорок  восемь
тысяч человек в одной битве?
     - Больше, Тимон. Погибли и вспомогательные войска.  Шестьдесят  тысяч
человек! - Хай провел рукой по ящику, сметая фишки римских легионов. -  Мы
выигрывали битвы, Тимон, но они выигрывали войны. Три войны. Три  кровавые
войны, которые уничтожили нас... - Хай замолк. Голос его звучал сдавленно.
Он бысто отвернулся и прошел к кувшину с водой. Тимон заторопился к нему и
держал кувшин, пока Хай мыл руки и причесывал  бороду.  -  Этим  кончается
наше изучение кампаний Ганнибала, Тимон. Я приберегал Канны напоследок.
     - Кого будем изучать дальше, высокорожденный?
     - Того, кого сам Ганнибал  считал  наиболее  искусным  полководцем  в
истории.
     - Кто же это?
     - Александр Третий, - ответил Хай, - царь македонский.  Тот,  который
уничтожил  Персидскую  империю,  кого  Дельфийский   оракул   провозгласил
непобедимым, а люди назвали Великим.
     Тимон подал Хаю плащ, и Хай  застегнул  пряжку,  выходя  из  храмовой
школы через маленькую калитку во внутренней стене. Тимон  шел  на  шаг  за
ним, одетый в короткую голубую одежду домочадцев  Хая,  с  легкой  золотой
цепью, кинжалом и кошельком на поясе - знаком высокого  доверия  рабу.  Он
шел слева от хозяина, чтобы не мешать его правой руке; свою руку он держал
на рукояти кинжала.
     - Высокорожденный, способ, которым Ганнибал окружил Варрона...
     - Да? - подбодрил его Хай.
     - Разве нельзя было  укрепить  центр  и  наступать  флангами?  -  Хай
объяснил, и они пустились в обсуждение боевой тактики и стратегии, пока не
оказались  за  главными  воротами  района  храма.  Тут  уже  беседа  стала
невозможной, потому что странную пару тут же заметили.  Гигантский  черный
раб и его маленький, похожий на гнома хозяин. Хая приветствовали, пытались
притронуться к нему, послушать, о чем он  говорит,  а  может,  и  получить
монету из кошелька на поясе Тимона.
     Хаю его популярность нравилась. Он улыбался,  шутил  и  протискивался
сквозь толпу. Победоносный полководец - после рейда за рабами были еще две
кампании, почитаемый жрец, известный остроумец и певец, богатый  филантроп
(состояние Хая за последние два года значительно увеличилось), он  повсюду
становился объектом низкопоклонства и лести.
     Они пересекли рынок с его зрелищами, звуками и запахами - пряностей и
открытых сточных канав. В одном месте продавали  девушку-рабыню  смешанной
крови юе, и аукционер заметил Хая в толпе и обратился к нему.
     - Мой господин, произведение искусства для  тебя.  Статуя  из  желтой
слоновой кости, - и он распахнул плащ девушки, обнажив ее тело.
     Хай рассмеялся и  в  знак  отказа  махнул  рукой.  Они  прошли  вдоль
каменного причала, где рядами стояли корабли, почти касаясь друг друга, их
трюмы открыты, бегают грузчики, разгружая и нагружая товары. Из  таверн  и
винных лавок, окружающих причал, доносился запах  кислого  вина  и  взрывы
пьяного  смеха.  Проститутки  манили  клиентов  из  узких  проходов  между
магазинами. Тусклое освещение смягчало их накрашенные охрой щеки и губы  -
Хай подивился, какое удовольствие находит мужчина в их обществе.
     За шумной гаванью находился район  домов  аристократических  семей  и
богатых купцов, каждый дом окружала  высокая  глиняная  стена  с  прочными
резными  деревянными   воротами.   Дом   Хая   был   одним   из   наименее
презентабельных в этом районе, с входом со стороны  узкого  переулка  и  с
видом с плоской крыши на озеро.
     Пройдя за ворота, Хай снял плащ и меч и отдал их  Тимону  со  вздохом
облегчения и прошел через мощеный центральный дворик.
     Принцы и принцессы уже ждали его. Их было  четырнадцать  во  главе  с
близнецами Хеланкой и Имилце. Девочки за прошедшие годы выросли и вступили
в период  между  девичеством  и  женственностью.  Слишком  молодые,  чтобы
кокетничать, слишком взрослые, чтобы встретить Хая поцелуями.
     У  более  юных  представителей   семьи   Барка   таких   сдерживающих
соображений не было,  и  они  окружили  Хая.  Хай  сам  возложил  на  себя
обязанности по религиозному обучению детей царского дома,  и  несмотря  на
охлаждение между царем и жрецом  Ланнон  не  вмешивался  в  это  дело.  Не
разрешал, но и  не  запрещал.  Хай  провел  своих  учеников  в  просторную
гостиную дома.
     Во дворе одна из нянек подождала, пока ее подопечные  уйдут  с  Хаем,
прежде чем повернуться и отыскать глазами Тимона. Это была высокая девушка
с сильными плечами, тонкой талией и широкими бедрами. Ноги у нее прямые  и
сильные, а руки с узкими розовыми ладонями изящной  формы.  Волосы  у  нее
были убраны и смазаны маслом по обычаю  венди,  потому  что  она  была  из
племени Тимона. Взятая в большом рейде, она  не  была  рождена  рабыней  и
отличалась от покорных  слуг,  знавших  только  рабство.  Ее  стойкость  и
независимость были такими же, как у Тимона. Кожа у нее чуть светлее, чем у
него, а зубы маленькие и ровные - и  очень  белые,  когда  она  улыбнулась
Тимону.
     Тимон резко наклонил голову, отдавая приказ, и  девушка-рабыня  -  ее
звали Селена - кивнула в знак согласия. Когда Тимон со двора  через  кухню
пошел в помещения для рабов, она последовала за ним.
     Он ждал ее в  своей  кршечной  комнате  с  единственным  тростниковым
матрацем. Она без колебаний подошла к нему и прижалась к  мощным  мускулам
груди, живота и бедер.  Ее  круглые  груди,  выставляющиеся  из  пурпурной
одежды дома Барка, прижались к Тимону.
     Они прижимались лицами, принюхивались друг к другу, ко рту, к глазам,
к ноздрям, цеплялись друг за друга в своем желании.
     - Когда я держу тебя, я снова король  венди,  а  не  рабский  пес,  -
прошептал Тимон, и девушка застонала от любви.
     Нежными руками, которые могут насмерть сжать человека, Тимон  снял  с
нее одежду и отнес девушку на матрац. Склонившись над ней, он сказал:  "Ты
будешь первой из моих жен. Будешь моей королевой и матерью моих сыновей".
     - Когда это будет? - спросила она, и голос ее дрожал от  сдерживаемых
чувств.
     - Скоро, - пообещал он. - Теперь уже скоро. У меня есть то, за чем  я
пришел, и я возьму тебя с  собой  за  реку.  Я  стану  величайшим  королем
племен, а ты будешь моей королевой.
     - Я тебе верю, - прошептала Селена.

     - Мои царские высочества и  прекрасные  леди.  -  Дети  завизжали  от
восторга: такое обращение к ним Хая было одной из его шуток. -  Сегодня  у
меня для вас особое удовольствие! - Снова разразился ад. Удовольствия  Хая
всегды были особыми.
     - А что это? - затаив дыхание, спросила Имилце?
     - Сегодня вечером вы встретитесь с пророчицей Опета, - объявил Хай, и
шум тут  же  стих.  Самые  маленькие  не  поняли,  но  их  заразила  общая
серьезность. Старшие дети слышали о пророчице, ее именем их пугали няньки.
И вот теперь им предстоит встретить это загадочное существо,  и  атмосфера
стала  напряженной.  Все  застыли  в  предчувствии  чего-то  страшного   и
сверхъестественного.
     Анна высказала общую мысль, когда спросила потерянным  голосом:  "Она
нас не съест?"
     Танит вошла, села и сбросила с лица полу плаща.  Улыбнулась  детям  и
негромко сказала: "Я расскажу вам одну историю. - Улыбки и  обещания  было
достаточно, чтобы снять общее напряжение, все придвинулись к  ней.  -  Это
история брака великого бога Баала и богини Астарты".
     Танит начала рассказывать миф, служивший основой праздника Плодородия
Земли который отмечался каждые пять лет.  В  этом  году,  в  538  году  от
основания Опета, праздник будет отмечаться в 106 раз. Начнется он завтра и
продлится десять дней.
     Танит очаровала свою молодую аудиторию, говоря повелительным голосом,
которому ее учил Хай; она использовала жесты и манеры, также усвоенные под
руководством Хая. Хай смотрел на нее со смесью профессионального одобрения
и восхищения очарованного влюбленного.
     За два года она утратила последние следы  неотесанности,  и  хотя  ей
всего двадцать лет, есть теперь  в  ней  внутреннее  спокойствие,  ясность
мысли и  выражения,  соответствовавшие  ее  роли  пророчицы  и  религизной
советницы нации.  Неважно,  что  ее  пророчества  готовились  и  тщательно
репетировались  Хаем  Бен-Амоном,  она  произносила  их   и   делала   это
убедительно. Материальный успех  Хая  за  последние  два  года  во  многом
объяснялся теми вопросами,  которые  задавали  богатые  купцы  и  торговые
синдикаты Опета, и ответами на них. Просители обычно  оставались  довольны
ответами Танит, хотя эти ответы всегда звучали  сознательно  двусмысленно,
чтобы  застраховаться  от  обвинений.  И  разве  главное,  что  при   этом
соблюдались и интересы Хая Бен-Амона?
     Таким же образом,  несмотря  на  утрату  царского  расположения,  Хай
сохранял влияние в руководстве государственным кораблем.  Он  был  уверен,
что Ланнон Хиканус прекрасно сознает источник советов и пророчеств  Танит.
Тем  не  менее  Ланнон  регулярно  навещал  пророчицу  в  ее  гроте  возле
молчаливого зеленого бассейна Астарты.
     Завтра утром посещение Ланноном пророчицы станет официальным  началом
праздника Плодородия Земли. Именно поэтому Хай пригласил Танит к себе.  Он
должен подготовить ее ответы на вопросы царя. Хай достаточно  точно  знал,
какими будут эти вопросы, потому что его информаторы входили  в  ближайшее
окружение царя. И опять-таки Хай догадывался, что Ланнон сознательно  дает
возможность сообщить ему эти вопросы, так чтобы они вовремя дошли до Хая и
пророчица получила возможность дать правильный ответ.
     Мысли о Ланноне всегда вызывали у Хая печаль. Два года Хай был  лишен
радости видеть улыбку Ланнона, ощущать его рукопожатие,  и  за  это  время
острота потери не сгладилась, а ощущалась еще  сильнее.  Он  часами  ждал,
чтобы мельком увидеть старого друга, приставал к другим, требуя рассказать
мельчайшие подробности  придворных  празднеств,  на  которые  сам  не  был
приглашен. В каждую годовщину рождения  царя,  а  также  в  годовщину  его
восшествия на престол  Хай  сочинял  сонет  и  отправлял  его  с  красивым
подарком во дворец. Подарок принимали, но сонет  оставался  непрочитанным,
насколько он знал.
     Хай прервал печальные мысли и посмотрел на  свою  возлюбленную.  Дети
окружили  ее,  молчаливые,   большеглазые,   внимательные.   Четырехлетний
Ганнибал, названный в честь своего знаменитого предка, забрался на  колени
к Танит и сосал палец, глядя ей в лицо.
     Серьезная маска слегка соскользнула с лица Танит, с детьми  она  сама
стала похожа на ребенка, выражение ее оживилось, голос стал  возбужденным.
Такой она еще больше нравилась Хаю, и он почувствовал, что сердце  у  него
разбухает в груди. Сколько еще ему ждать? И чего ждать? Потребовались годы
тщательно спланированных действий,  чтобы  завоевать  ее  доверенность.  А
сколько же потребуется, чтобы завоевать сердце? А тогда на  что  он  может
надеяться? Ведь она посвящена богине и  не  может  принадлежать  смертному
мужчине.
     Танит кончила рассказ, и дети с криками требовали  еще,  одолевая  ее
просьбами, мольбами и подкупающими поцелуями,  но  Хай  изобразил  гнев  и
начал ругать их, а они смеялись и хлопали в ладоши. Он позвал  нянек,  они
пришли, и среди них высокая молчаливая женщина, в присутствии которой  Хай
всегда ощущал тревогу, когда она смотрела  на  него  своими  непостижимыми
яростными глазами.
     Он сказал ей: "Селена, тьма  приближается,  скажи  Тимону,  чтобы  он
проводил тебя с фонарем до ворот дворца". - Она склонила голову,  принимая
приказ, но не проявляя благодарности.
     Когда дети ушли, Хай, Танит и Айна,  престарелая  жрица,  компаньонка
Танит, поужинали. Хай избрал Айну по двум причинам. Она  почти  ничего  не
видела и была совершенно глухой.  Хай  проверил  это,  делая  непристойные
жесты  на  расстоянии  двадцати  шагов  от  нее.  Айна  никак  на  это  не
прореагировала; точно так же она себя вела, когда он подкрался к ней сзади
и выкрикнул грубое слово. Она  была  именно  такой  компаньонкой,  которая
требовалась.
     Они ели при низко горящих фитилях ламп, еду подавала старуха  рабыня,
и когда они закончили, Хай провел Танит по внутренней лестнице на крышу, и
они сели у парапета на тростниковые циновки и кожаные подушки. С озера дул
прохладный ночной ветер, ярко горели желтые звезды. Хай взял лютню и  стал
наигрывать негромкий мотив, к которому приучил Танит: при этом мотиве  она
впадала в гипнотический транс. Прежде чем прозвучали последние ноты, Танит
начала дышать медленно и ровно, тело ее  застыло  в  неподвижности,  глаза
потемнели и перестали видеть.
     Все время повторяя мотив, Хай начал говорить. Говорил он монотонно  и
негромко, а Танит неподвижно сидела в звездном свете и слушала  внутренним
слухом.

     В первый день 106 праздника Плодородия Земли  Ланнон  Хиканус,  сорок
седьмой Великий Лев Опета, во главе процессии отправился в  храм  Астарты,
чтобы получить пророчество.
     Он прошел через вход в храм Баала, где священные башни  указывают  на
солнце, охраняемое вырезанными  из  камня  птицами  солнца,  и  где  молча
ожидало население города. Подойдя к ущелью в красной скале, которое  ведет
к священному гроту, он  отстегнул  свой  меч  и  протянул  его  маленькому
бушмену, щит и шлем передал оруженосцам и, простоволосый и  невооруженный,
прошел через ущелье в храм к пророчице.
     За каменным троном пророчицы находился тайный вход в  архивы  города,
расположенные в скале, а  за  архивами,  охраняемые  массивными  каменными
дверьми и проклятием богов, сокровищница и усыпальница царей.
     Ланнон  остановился  у  бассейна,  и  к  нему  приблизились  жрицы  и
сопроводили к самому краю бассейна. Тут они помогли ему  снять  доспехи  и
одежду.
     Он стоял, высокий и обнаженный, золотоволосый и прекрасно  сложенный,
у начала лестницы, ведущей в зеленые воды. Тело у него мускулистое, как  у
тренированного спортсмена, особенно мощные мыщцы на плечах и шее - признак
человека, много работающего с мечом. Живот и  бока,  однако,  стройные,  и
мышцы под кожей едва заметны. Полоска красно-золотых волос  спускается  от
пупа по плоскому животу и расцветает солнечно-огненными завитками там, где
расходятся ноги. Ноги длинные и прекрасной  формы,  они  легко  несут  его
мощное тело.
     Верховная жрица благословила его и  призвала  на  него  благословение
богини. Затем Ланнон спустился  по  лестнице  и  погрузился  в  священные,
дарящие жизнь воды.
     Пока две молодых послушницы вытирали его тело и одевали царя в свежие
одежды, Хай Бен-Амон спел хвалебную песнь богине, а когда он  кончил,  все
взгляды устремились к отверстию в крыше  пещеры  высоко  над  поверхностью
зеленой воды.
     Ланнон  громко  воскликнул:  "Астарта,  мать  луны  и  земли,   прими
вестника, которого мы посылаем тебе, и  благосклонно  откликнись  на  наши
просьбы".
     Все стоявшие вокруг бассейна высоко подняли руки в  жесте  солнца,  и
жертву по сигналу  столкнули  с  каменной  плиты  в  отверстие.  Прозвучал
короткий вопль обреченной души, но тут же человек ударился о воду и  сразу
ушел в зеленые глубины под тяжестью надетых на него цепей.
     Ланнон отвернулся от бассейна и между рядами  жриц  прошел  в  склеп.
Помещение пророчицы были лишь немногим больше  гостиной  в  доме  богатого
человека. Ровным светом горели лампы. Пламени  был  придан  неестественный
зеленоватый оттенок, стоял тяжелый  подавляющий  запах  горящих  трав.  За
троном пророчицы занавеси падали до полу, скрывая то, что находится сзади.
     Пророчица сидела на троне,  маленькая  фигурка,  закутанная  в  белые
одежды, лицо скрыто в тени капюшона.
     Ланнон остановился в центре помещения и, прежде чем  заговорить,  еще
раз восхитился  тому,  как  все  здесь  продумано  и  ставит  просителя  в
невыгодное положение. Босой, еще  мокрый,  лишенный  оружия  и  украшений,
одетый в непривычные одежды и вынужденный смотреть на  сидящего  на  троне
снизу вверх, вдыхая слегка наркотический воздух, - все это  должно  выбить
из равновесия. Ланнон почувствовал, как в нем начинает шевелиться гнев,  и
голос его звучал резко, когда он произнес формальное приветствие  и  задал
первый вопрос.
     Хай следил из своего укрытия за троном. Он  получал  удовольствие  от
физической близости друга, вспоминал его манеры и голос, видел знакомое  и
любимое лицо, улыбнулся,  увидев  ту  смену  выражения,  какую  и  ожидал:
быстрый приступ гнева в бледно-голубых  глазах,  затем  интерес,  проблеск
улыбки, когда следовал хороший совет.
     Танит говорила тем же  монотонным  голосом,  какой  использовал  Хай,
подбирая ответ из вариантов, которыми вооружил ее Хай.
     Когда Ланнон кончил и собирался покинуть комнату, Танит сказала:
     - Еще одно.
     Ланнон удивленно повернулся:  он  не  привык  к  предоставляемым  без
просьбы и неоплачиваемым советам от пророчицы. Танит заговорила:
     - У льва был верный шакал, который  предупреждал  его  о  приближении
охотника, но лев прогнал его прочь.
     -  У  солнца  была  птица,  на  крыльях  которой  прилетали  к   нему
жертвоприношения, но солнце отвернуло от нее свой лик.
     - У руки был топор, который защищал ее, но рука отбросила его прочь.
     - О гордый лев! О неверное солнце! О беззаботная рука!
     Хай за занавесом затаил дыхание. Когда он сочинял это, звучало  очень
умно, но теперь, произнесенное в этой каменной  комнате,  шокировало  даже
его.
     Бледные глаза Ланнона застыли, когда он задумался над этой  загадкой,
но она оказалась нетрудной, глаза Ланнона  прояснились,  гневно  блеснули,
кровь прилила к лицу и шее.
     - Будь ты проклята, ведьма! - закричал он. - Еще и от тебя  я  должен
это слышать? Проклятый жрец преследует меня на каждом шагу. Не могу пройти
по улицам своего города,  чтобы  не  услышать,  как  толпа  распевает  его
пустяковые песенки. Не могу пообедать в собственной столовой, чтобы  гости
не повторяли его пустые слова. Не могу  сражаться,  не  могу  выпить  чашу
вина, не могу бросить кость, чтобы его тень не стояла за  моим  плечом.  -
Ланнон тяжело дышал от гнева. Он прошагал  по  комнате  и  потряс  кулаком
перед лицом испуганной пророчицы. - Даже  мои  собственные  дети,  они  им
околдованы.
     За занавесом дух Хая взлетел, как на крыльях: говорил не враг.
     - Он ходит с напыщенным видом и распоряжается на улицах моего города,
его имя звучит по всем царствам.
     Гнев Ланнона превратился в праведное негодование.
     - Его приветствуют, когда он проходит, я сам это слышал,  и,  клянусь
великим Баалом, его приветствуют громче, чем собственного царя.
     Ланнон отвернулся от трона, не способный справиться  с  возбуждением.
Он взглянул  на  занавес,  и  Хаю  на  мгновение  показалось,  что  Ланнон
заглядывает ему в душу. Хай затаил дыхание и отшатнулся, но Ланнон заходил
по комнате и снова подошел к пророчице.
     - И все это он делает, заметь себе, без моего расположения. Он должен
был бы быть изгнанником... - Он замолчал и снова начал расхаживать:  голос
его изменился, стал не таким острым, и он еле слышно сказал: - Как мне  не
хватает этого ужасного маленького человека.
     Хай на мгновение даже усомнился, правильно ли он расслышал, но тут же
Ланнон взревел:
     - Но он бросил мне вызов. Он отнял у меня то, что принадлежало мне, и
я не могу простить этого!
     Он повернулся и вылетел  из  склепа.  Оруженосцы  и  начальник  охоты
заметили выражение  его  лица  и  предупредили  тех,  мимо  кого  пронесся
разгневанный царь, возвращаясь во дворец.

     В последний день праздника Ланнон Хиканус молился  в  храме  великого
Баала, один в священной роще среди башен и каменных птиц солнца. Потом  он
вышел, чтобы получить возобновленные клятвы верности от  своих  подданных.
Были представлены все девять аристократических семейств, а также жреческие
ордена, главы гильдий ремесленников и  могущественные  торговые  синдикаты
царств. Они должны  произнести  клятвы  верности  трону  и  принести  дары
Великому Льву.
     Хай Бен-Амон на церемонии отстутствовал. Произносил клятву  от  имени
жрецов и  предлагал  дары  Бакмор.  Ланнон  негромко  спросил  у  молодого
жреца-воина, когда тот склонился перед ним:
     - Где святой отец Бен-Амон?
     - Мой господин, я говорю от его имени и от имени всех жрецов Баала, -
Бакмор уклонился от ответа, как и научил его Хай, и Ланнон  в  присутствии
всех аристократов не мог дальше продолжать разговор.
     Этой церемонией кончался праздник, и Опет  предался  оргии  пьянства,
веселья и распущенности. Ланнон со своими приближенными пировал во дворце,
а простолюдины запрудили узкие  улицы  с  песнями  и  танцами.  Среди  них
сновало множество торговцев вином, но при свете дня обычаи  и  законы  еще
сдерживали веселящиеся толпы. Тьма принесет бесстыдное развратное веселье,
каким  всегда  отличался  праздник.  Ночью  благородные   матроны   и   их
хорошенькие дочери выскользнут из домов, закутавшись в плащи  и  капюшоны,
чтобы присоединиться к веселью толп или по крайней мере следить за  ним  с
горящими глазами и сдерживаемым  смехом.  В  течение  дня  и  ночи  законы
общества переставали действовать, и ни один муж, ни  одна  жена  не  смели
требовать объяснений от своих супругов. Так бывало только раз в пять  лет,
и когда праздник кончался, у всех были затуманенные вином головы,  бледные
лица и дрожащие руки, а также тайные самодовольные усмешки.
     К середине дня Ланнон был пьян, счастливо и полностью  пьян,  так  же
как большинство его гостей. Приемный зал дворца изнемогал от жары.  Солнце
яростно било в плоскую глиняную крышу, а тепло разгоряченных  тел  пятисот
аристократов и жар от многочисленных  дымящихся  горячих  блюд  превращали
этот зал в раскаленную печь.
     Рев голосов  заглушал  героические  усилия  музыкантов,  и  искусство
обнаженных танцовщиц вознаграждалось  градом  спелых  фруктов,  нацеленных
группой молодых благородных рыцарей.  Заключались  пари  о  том,  в  какую
именно часть девичьего тела попадут меткие стрелки, и в этих  пари  ставки
были немаленькие.
     Погрузившись  в  вино  и  разговоры,  Ланнон  не  замечал   перемены,
происшедшей с пирующими, пока зал  соверешенно  не  затих.  Ланнон  поднял
голову и нахмурился, видя, как застыли руки музыкантов на их инструментах,
как стояли, будто парализованные, танцовщицы, а гости таращили глаза.
     Хмурое выражение сменилось яростной гримасой, когда Ланнон увидел Хая
Бен-Амона, приближающегося к нему по центру зала. Хай  в  белой  одежде  с
вшитой  по  краям  золотой  нитью.  На  нем  золотой  пояс  и   украшенный
драгоценными  камнями  кинжал.  Волосы  и  борода  тщательно  намаслены  и
причесаны, золотые ушные кольца свисают на плечи.
     С серьезным выражением  он  склонился  перед  царем,  и  его  золотой
мелодичный голос долетел до самых дальних уголков зала.
     - Мой царь, я пришел возобновить свою присягу верности, данную  тебе.
Пусть все знают, что верность тебе я ценю превыше всего,  что  буду  верен
тебе до смерти и после нее.
     Как и предполагал Хай, Ланнон был застигнут врасплох.  Мозг  его  был
одурманен неожиданностью и вином. Он поискал слов для  ответа,  но  прежде
чем нашел, Хай быстро встал.
     - В знак своей верности я предлагаю дар. - Он  махнул  рукой,  и  все
головы повернулись к входу в зал.
     В зале  появилась  огромная  фигура  Тимона,  он  прошел  по  залу  и
остановился  рядом  с  Хаем.  Смотрел  в  лицо  Ланнона  своими  свирепыми
дымящимися глазами.
     Хай прошептал: "Вниз!" И пнул гиганта. Тимон  медленно  опустился  на
одно колено и склонил голову.
     - Но он принадлежит богам, - хрипло возразил Ланнон. - Ты сам объявил
его отмеченным богами, жрец.
     И Хай собрался  с  силами,  напрягся,  чтобы  принести  свою  жертву.
Несмотря на то, что он уже объяснил все и богам и Тимону,  он  волновался.
Необходимо вернуть милость царя, объяснил Хай, а это единственный  способ.
Иначе он не может вырваться из тупика. Он  должен  преподнести  раба.  Хай
просил у великого Баала разрешения пренебречь знаками на  ногах  раба.  Он
просил об этом вслух, в полдень, расхаживая по плоской крыше своего  дома.
Отдаленный раскат летнего грома  -  это  и  был  нужный  Хаю  ответ.  Боги
ответили, но Хай все равно нервничал, ответ был неясный и двусмысленный. К
тому же Хаю было очень трудно признавать свою ошибку, это подрывало  самые
основы его существа.
     - Мой господин, - сказал Хай. - Я  ошибся.  Боги  сообщили  мне,  что
знаки не священны.
     Ланнон смотрел на Хая.  Он  слегка  покачал  головой,  как  будто  не
доверял своим ушам.
     - Ты хочешь сказать... ты отдаешь его мне без всяких  ограничений?  Я
могу немедленно уничтожить его. если захочу? - Он  наклонился,  пристально
глядя на Хая. - Ты отдаешь его мне без условий?
     - Я заявил о своей любви к царю, - ответил  Хай  и  ногой  подтолкнул
Тимона.
     Громкий  рокочущим  басом  на  почти  совершенном  пуническом   Тимон
произнес: "Я здесь как доказательство этой любви".
     Ланнон откинулся на подушках. Он обдумывал положение, лицо его  снова
нахмурилось.
     - Ты хочешь связать меня! Условия все равно есть, только они  скрыты,
- прорычал он.
     - Нет, мой  господин.  Никаких  цепей,  кроме  уз  дружбы,  -  сказал
негромко Хай. Они смотрели друг другу в глаза. Ланнон начинал краснеть  от
гнева, Хай сохранял спокойствие.
     Неожиданно  лицо  Хая  сморщилось,  птичьи  глаза  блеснули.  Кольца,
свисающие на щеки, задрожали от сдерживаемого смеха. Ланнон  раскрыл  рот,
собираясь крикнуть, отвергнуть предлагаемый дар и дружбу, но вместо  этого
смех вырвался из его губ. Он смеялся, пока слезы не полились ему на  щеки,
а между приступами смеха он стонал от боли в мышцах живота.
     - Лети для меня, Птица Солнца, - прорыдал он, и Хай  уселся  рядом  с
ним на подушки, дрожа от смеха.
     - Рычи для меня, Великий Лев,  -  воскликнул  он,  и  девушка  рабыня
наполнила вином чашу и поднесла ему. Хай отпил половину  и  протянул  чашу
Ланнону. Тот осушил ее. Несколько капель вина вытекли  из  уголков  рта  и
пропали в золотой бороде. Ланнон разбил чашу о каменный пол и  сжал  плечи
Хая.
     - Мы потеряли много времени, моя Птица Солнца. Надо  наверстать  его.
Что сначала?
     - Пить, - сказал Хай.
     - Ага! - воскликнул Ланнон. - А потом?
     - Охотиться, - предложил Хай, выбрав любимое занятие царя.
     - Охотиться! - повторил Ланнон.  -  Пошлите  за  начальниками  охоты,
завта мы отправляемся охотиться на слонов!

     - Астарта, мать земли, как умножилась твоя  краса,  -  бормотал  Хай,
грациозно  раскачиваясь  и  глядя  в  ночное  небо.  Он   пошатнулся,   но
прислонился к стене и не упал. Выпрямившись,  он  продолжал  рассматривать
удивительный астрономический феномен. Над пирующим городом нависли  четыре
серебряные луны. Хай закрыл один глаз, и три луны исчезли, открыл - и  они
вновь появились.
     - Астарта, направь шаги твоего слуги, - попросил Хай, оттолкнулся  от
стены и пошел по узкой улице в сторону гавани. Споткнулся о тело,  лежащее
в тени, и неуверенно наклонился в поисках признаков жизни.
     Тело издало пьяный крик, когда Хай повернул его на  спину,  и  к  Хаю
донесся сильный запах вина. Это напомнило ему о телах, лежавших повсюду  в
оставленном им банкетном зале. И среди них улыбающийся во сне Ланнон.
     - Сегодня у тебя хорошая компания, гражданин Опета, - усмехнулся  Хай
и пошел дальше  по  переулку.  В  углу  стены  шевельнулась  тень.  Хай  с
любопытством посмотрел на нее, увидел две  головы  и  одно  тело,  услышал
тяжелое дыхание и страстные вздохи. Движения  абсолютно  характерные.  Хай
улыбнулся, споткнулся и чуть не упал. Он  увидел,  что  на  него  из  тени
смотрит испуганное девичье лицо. "Да плодоносит все на земле", -  негромко
сказал он ей и пошел дальше, и тут же еще одна темная фигура  выскользнула
из-за угла и последовала за ним. Фигура была совершенно укутана  в  грубый
коричневый плащ, а движения у нее были вкрадчивые и обдуманные.
     Пристань была заполнена веселящимися людьми, повсюду горели костры. В
неподвижных черных водах озера вспыхивалияркие  красные  отблески.  Вокруг
костров, взявшись за руки, плясали люди. Некоторые женщины,  отбросив  все
запреты, обнажились по пояс, и брызги  вина  на  их  белом  теле  казались
брызгами крови.
     Хай остановился и некоторое время смотрел на них,  а  следовавшая  за
ним фигура смешалась с толпой веселящихся.
     Когда Хай пошел дальше, фигура  в  плаще  тотчас  двинулась  за  ним.
Переулок, который вел к дому Хая, был покрыт тьмой, но в нише над воротами
тускло горела лампа, оставленная, чтобы приветствовать хозяина.
     Хай  ощупью  пробирался  к  воротам,  а  следавашая  за  ним   фигура
приблизилась. Хай из-за звука своих  шагов  не  слышал  шелеста  одежды  и
легкой походки за собой.
     Хай добрался до ворот и стоял в тусклом свете. Кинжал  его  находился
под плащом, правую руку он протянул к воротам. И в этот мемент,  когда  он
не был готов к сопротивлению,  темная  фигура  бросилась  к  нему.  Кто-то
схватил его за руку и прижал к  стене.  Вино  замедлило  его  реакцию,  он
поднял вверх лицо в удивлении  и  тревоге.  Увидел  приближающуюся  темную
фигуру, лицо которой скрыто, и прежде чем смог что-нибудь сделать,  к  его
губам прижались мягкие губы, он почувствовал прикосновение мягких грудей и
бедер.
     Он стоял как парализованный. Стоял несколько секунд, а  губы  и  руки
дразнили его. Потом с  хриплым  криком  он  потянулся  к  упругой  женской
фигуре, и она тут же исчезла, ускользнула за пределы его досягаемости.
     Он устремился за  ней,  шаря  руками  в  воздухе,  фигура  отпрянула,
скользнула за ворота в дом Хая и захлопнула их.
     Отчаянно ругаясь, Хай боролся с воротами, наконец открыл их и  вбежал
во двор.
     Во дворе что-то мелькнуло и  исчезло  в  доме,  Хай  побежал  следом,
споткнулся о подушку и растянулся во всю длину, перевернув при этом  стул,
на котором стояла амфора с вином и чашки. Они с грохотом  разбились,  вино
разлилось по глиняному полу. Издевающийся смех из темноты возле дома;  Хай
с трудом встал и бросился вперед. Он увидел силуэт фигуры в плаще на  фоне
освещенной двери его собственной спальни.
     - Подожди! - крикнул он.  -  Кто  ты?  -  Поднятые  шумом,  прибежали
домашние рабы, в панике и торопливо вооружившиеся.
     - Уходите! - яростно крикнул им Хай. - Если вы... если кого-нибудь  я
увижу вне его помещений до утра, выпорю! - И они ушли  в  свои  помещения,
совсем не встревоженные его угрозой. Хай  сохранял  достоинство,  пока  не
исчез последний из них, потом повернулся и побежал к двери своей спальни.
     Здесь, на низком столике у кровати, горела  лампа.  Фитиль  был  едва
поднят, отбрасывая кружок тусклого света и оставляя почти  всю  команту  в
тени. Возле лампы стояла женщина в плаще. Она стояла неподвижно,  лицо  ее
было совершенно скрыто капюшоном, но  Хай  уловил  отражение  света  в  ее
глазах.
     Хай пролетел полкомнаты, но в неправильном направлении. Повернулся  к
женщине, и в этот момент она наклонилась и задула лампу. Комнату наполнила
тьма, и очередной прыжок Хая закончился у стены. Он собрался с силами - он
теперь быстро трезвел - и присел у стены, прислушиваясь.
     Услышал шорох одежды и  прыгнул.  Пальцы  его  ухватили  край  плаща.
Приглушенный вскрик, и материя выскользнула у него из рук. Он выругался  и
широко развел руки, как слепой.
     Почувствовал рядом движение, легкое дыхание,  мягкий  шелест.  Быстро
протянул  руку,  и  пальцы  его  коснулись   гладкой   кожи.   Он   ощутил
прикосновение к голой спине, к выпуклостям ягодиц. Негромкий смешок, и она
вновь исчезла. Хай застыл, сердце  колотилось  о  ребра,  и  от  мгновенно
возникшего физического влечения закружилась голова.
     Женщина сбросила плащ. Он наедине с женщиной, увертливой, как щука, и
обнаженной,  как  новорожденный  ребенок.  Как  крадущийся   леопард,   он
устремился за ней, раздеваясь на ходу, пока  на  нем  не  остались  только
ушные кольца. Он был гол, как его страсть.
     Теперь она впала в панику в темноте, не в силах  контролировать  свои
выдохи и нервный смешок. Хай охотился за ней по слуху, загоняя  в  угол  у
кровати.
     Она чуть не сбежала опять, нырнув под его руку, но он  успел  поймать
ее длинной рукой за талию и без усилий поднял.  Она  завизжала,  дергаясь,
как пойманное животное, кулаками била его по лицу и груди.
     Он отнес ее на толстую груду шкур, из которых состояла его постель.

     Хай проснулся с ощущением мира и счастья.
     Тело его смягчилось и расслабилось, но мозг работал четко. В  комнату
пробивались первые розовые лучи рассвета и доносились крики птиц с озера.
     Он приподнялся на локте и посмотрел  на  девушку,  спавшую  рядом  на
смятой постели. В тепле весенней ночи она отбросила покрывало.  Волосы  на
висках ее увлажнились, и мелкие капли пота выступили над  надутой  верхней
губой. Глаза закрыты, и спала она так легко, что ее дыхание чуть  шевелило
лежавшие на щеках мягкие темные волосы.
     Руки она закинула за голову, прижав удивительно большие груди.  Груди
большие, полные и круглые для такого длинного стройного тела, и соски  все
еще покрасневшие от ночных ласк.  Кожа  у  нее  гладкая,  бледно-кремового
цвета, и на ее фоне выделятся четные завитки волос  под  мышками  и  внизу
живота.
     Первым же взглядом Хай рассмотрел все это, прежде чем взглянул на  ее
спокойное сонное лицо.
     Хай смотрел на нее, не веря своим глазам,  и  не  мог  произнести  ни
звука. Он чувствовал страх, благоговение и сверхъестественный ужас.
     Девушка открыла глаза, увидела его и улыбнулась.
     - Да благословит тебя Баал, святой отец, - негромко сказала она.
     - Танит! - выдохнул Хай.
     - Да, мой господин. - Она по-прежнему улыбалась.
     - Святотатство, - прошептал Хай. - Оскорбление богини.
     - Отказаться от моей любви к тебе - это  было  бы  оскорблением  всей
моей природы. - Танит села в кровати и без всяких угрызений  совести,  без
малейшего ощущения вины поцеловала его.
     - Любви? - переспросил Хай, на мгновение забыв все свои опасения.
     - Да, мой господин, - ответила Танит и снова поцеловала его.
     - Но... - Хай начал заикаться, щеки  его  покраснели.  -  Но  как  ты
можешь любить меня?
     - А как я могу не любить, мой господин?
     - Но мое тело... моя спина...
     - Твою спину я люблю, потому что она часть тебя, часть твоей  доброты
и мудрости.
     Он долго смотрел на нее, потом неуклюже взял в руки и погрузил лицо в
ее ароматные волосы.
     - О Танит, - прошептал он. - Что же нам делать?

     Хай стоял на вершине холма и ждал  своего  бога.  Под  ним  шевелился
лагерь.  До  него  доносились  негромкие  звуки,  звуки  6  000   человек,
готовящихся к охоте. 6 000 воинов легиона Хая, и царская свита, и рабы,  и
женщины, и слоны, и обоз с поклажей. Неудивительно, что лагерь  занял  всю
долину по обе стороны от небольшой речки, которая, извиваясь, спускалась с
холма. В тридцати милях к северу  текли  зеленые  медленные  воды  большой
реки, разлившись в своем горячем и негостеприимном  русле.  Там  находился
один из легионов Ланнона; в течение четырех дней воины тревожили пасущихся
там слонов.
     Обеспокоенные, стада должны покинуть долину реки и пойти  по  древней
дороге через  холмы.  Ланнон  располагался  теперь  рядом  с  этой  хорошо
известной тропой, и разведчики накануне вечером доложили,  что  стада  уже
двинулись. Они собираются в районе холмов и в течение нескольких следующих
дней устремятся в долину длинными рядами, впереди  старые  самцы,  которые
уводят стада от беспокоящих их охотников.
     Хай Бен-Амон обдумывал все это, стоя на рассвете. На нем были  легкие
охотничьи доспехи и беговые сандалии,  и  он  удобно  опирался  на  древко
топора с грифами. Великолепное лезвие было спрятано в кожаный чехол, чтобы
предохранить остро  заточенное  лезвие  и  замечательную  гравировку.  Хаю
казалось, что боги специально все так организовали, чтобы предоставить ему
возможность.
     В течение двух недель  после  окончания  праздника  Плодородия  Земли
почти все время бодрствования Хай размышлял  над  возникшей  дилеммой.  Он
часами вчитывался в свитки священных книг,  отыскивая  все,  что  касается
жрецов и жриц, их обязанностей и отношений с богами и друг  с  другом.  Он
надеялся, что из всех этих поисков он извлек для  себя  объяснение  своего
поведения. Он не мог назвать это жертвой.  Теперь  он  решился  предъявить
суду свой случай и выслушать решение.
     Солнце бросило свои первые золотые копья в вершину холма, и Хай запел
похвальную песнь его красоте и могуществу. Потом  произнес  свою  просьбу.
Она была составлена с учетом сложной  диалектики,  основана  на  том,  что
поведение, разумное для Баала и его небесной  подруги  Астарты,  столь  же
разумно для их земных представителей -  хотя,  конечно,  не  между  любыми
жрецами и жрицами, а только между жрицей и  верховным  жрецом  Баала.  Хай
делал комментарии к очевидным слабостям в своем рассуждении.
     Он закончил так: "Может быть, великий  Баал  и  небесная  Астарта,  я
ошибся в своих рассуждениях. Может быть, я  согрешил.  В  таком  случае  я
заслуживаю всего вашего гнева, несмотря на то,  что  вся  моя  жизнь  была
полна служению  вам  и  верному  исполнению  долга.  Я  заслуживаю  самого
сурового наказания".
     Для большего эффекта Хай сделал паузу. "Сегодня я буду  охотиться  на
слона. Клянусь своей жизнью, что буду в  самом  опасном  месте.  Там,  где
грозит смерть, там буду я.
     - Если я  согрешил,  пусть  пронзят  меня  клыки  слона.  Если  я  не
согрешил, позвольте мне жить и вернуться к  груди  вашей  жрицы.  Если  вы
даруете мне жизнь и любовь, клянусь верно служить вам до конца жизни, и ни
один мужчина, ни одна женщина никогда не узнают об освобождении от  обета,
которые вы даете мне. - Он  немного  помолчал  и  потом  закончил:  -  Вы,
которые любили, сжальтесь над тем, кто любит.
     Хай спустился с холма вполне удовлетворенный  заключенным  договором.
Он будет выполнять свою часть условий. Не спрячется соегодня в  отвращении
к убийству. У богов будут все возможности, чтобы  продемонстрировать  свой
гнев. Во всяком случае Хай был уверен, что только  смерть  может  удержать
его от  рук  Танит.  Вкус  этого  плода  слишком  сладок,  чтобы  от  него
отказаться.
     - Хай! - крикнул Ланнон, когда Хай появился в лагере. - Где ты был? -
Ланнон был вооружен и нетерпеливо  расхаживал  перед  своей  палаткой.  Он
быстро пошел навстречу Хаю. - День проходит, - крикнул он. - Разведчики на
холмах уже сообщили о появлении стад.
     Боевые слоны были готовы, погонщики сидели на их  шеях  и  в  высоких
башнях у них на спинах. Охотничья  группа  Ланнона  собралась  у  палатки.
Среди  них  Хай  заметил  наиболее  извстных  начальников  царской  охоты:
Мурсила, с красным пьяным лицом, стройного молчаливого Задала,  известного
лучника Хайя и маленького желтого Ксаи, чья слава следопыта  за  последние
годы необычайно возросла. За ними в толпе рабов возвышался  черный  гигант
Тимон.  Хай  улыбнулся  ему  и  заторопился  рядом  с  Ланноном  к  линиям
охотников.
     Ланнон сказал ему: "Ты едешь со мной, Птица Солнца". И  Хай  ответил:
"Это большая честь, мой господин".
     Мурсил дал Хаю один из слоновьих луков. Мало  кто  мог  натянуть  это
мощное оружие. Вырезанные из цельного ствола черного дерева,  эти  луки  в
центре достигают толщины мужского  запястья,  а  тетивой  для  них  служат
перевитые кишки львов. Нужна огромная сила рук и  груди,  чтобы  выпустить
одну из массивных пятифутовых  стрел,  с  тяжелым  стальным  наконечником,
оперенных перьями дикого гуся. Но, выпущенная, такая стрела пролетает  сто
футов и глубоко погружается в  тело  слона.  Она  может  поразить  могучее
сердце в его клетке из ребер, может проникнуть глубоко в розовые легкие, а
если ее выпускают с особым искусством, проникает через ушное  отверстие  в
крепкий костяной череп и поражает мозг.
     - Я знаю, ты предпочитаешь лук  копью,  святой  отец,  -  почтительно
сказал Мурсил. - А мои старые руки уже не смогут натянуть лук.
     - Спасибо, начальник охоты.
     - Колчан полон. Я сам испытал каждую стрелу, - заверил его Мурсил,  и
Хай вслед за Ланноном прошел туда, где стоял на коленях боевой  слон.  Это
была долговязая старая самка, на которую в бою можно положиться  надежнее,
чем на самца, у нее лучше характер, и она послушнее.
     Вслед за Хаем Ланнон забрался в башню. В этом деревянном  ящике  было
место для трех человек. Снаружи к нему прикрепили колчаны,  головки  стрел
торчали из них, так что их удобно было  взять  рукой.  У  передней  стенки
башни стояли наготове копья, и Ланнон взял одно из них и задумчиво взвесил
в руке.
     -  Хорошо  уравновешено,  -  сказал  он  и  посмотрел  туда,  где   в
беспокойстве ждали начальники охоты.  Каждый  из  них  стремился  ехать  с
Великим Львом. Ланнон посмотрел на них, и взгляд его остановился на  Ксаи.
Он кивнул, и с трогательной благодарностью  пигмей  вскарабкался  по  боку
слона.
     С сильным толчком, который отбросил Хая к стенке башни, слон встал  с
колен. Они оказались на высоте в восемнадцать  футов,  и  погонщик  тронул
слона быстрой раскачивающейся рысцой. Они начали спускаться  к  выходу  из
долины.
     - Я выбрал для нас хорошее место, - сказал Ланнон Хаю. -  Там  крутая
тропа неожиданно спускается в небольшое углубление. Там мы их подождем.
     Хай посмотрел назад и увидел, что  остальные  боевые  слоны  идут  за
ними. Все двадцать выстроились в цепочку, уши размахивают, хоботы  дрожат.
Охотники в башнях проверяли оружие и возбужденно разговаривали.
     - На кого охотимся, мой господин? - спросил Хай. - Телята или кость.
     - Прежде всего телята. Воспитатели слонов просят  двадцать  слонят  в
возрасте от пяти до десяти лет. Сегодня утром мы их захватим,  потому  что
первыми в долину спустятся  стада  с  кормящими  самками.  А  потом  будем
охотиться за костью. Разведчики доложили,  что  в  стадах  много  отличных
самцов.
     Углубление, о котором говорил Ланнон,  оказалось  окруженным  крутыми
спусками. Круглое по форме, примерно в 500 шагов в  поперечнике.  Слоновья
тропа  проходила  здесь  после  узкого  скалистого   прохода,   пересекала
углубление и снова уходила круто вверх. Все углубление заросло  деревьями,
и Ланнон поместил своего слона в засаде, скрыв его  у  края  углубления  в
густых зарослях. Слона  опустили  на  колени  для  лучшего  укрытия,  и  в
ожидании Ланнон и Хай позавтракали холодными лепешками,  сыром  и  соленым
мясом, запивая все красным вином. Охотничья еда, которую едят в укрытии, и
растущее возбуждение усиливает аппетит; за едой они все время посматривали
на карульных, размещенных вверху по краям углубления, чтобы предупредить о
приближении стад.
     Еще не сошла роса,  когда  фигура  на  фоне  неба  над  ними  яростно
замахала руками, и Ланнон удовлетворенно хмыкнул и вытер жир с  пальцев  и
губ.
     - Пошли, моя Птица Солнца, - сказал он,  и  они  снова  поднялись  на
коленопреклоненного слона.
     Последовало долгое ожидание, все  более  обострявшее  и  натягивавшее
нервы, когда маленький Ксаи вдруг шевельнулся и быстро замигал.
     - Они здесь, - прошептал он, и почти немедленно в  скалистом  проходе
показался дикий слон и остановился на краю  углубления.  Это  была  старая
самка, серая, худая, без клыков. Она подозрительно  осмотрела  углубление,
подняла хобот, набирая воздух и потом вдунув его себе в рот, где у  нее  в
верхней губе расположены обонятельные железы. Ветер дул от нее  и  относил
запах ожидавших людей, она опустила хобот и пошла вперед.
     За ней полился поток больших серых тел.
     - Кормящее стадо, - прошептал Ланнон, и Хай  увидел  у  ног  взрослых
слонят. Самые маленькие были и наиболее озорными и шумливыми, они визжали,
прыгали и носились между ног матерей. Хай улыбнулся, когда  один  слоненок
попытался присосаться к вымени матери на ходу, щупая свисающее вымя  своим
маленьким хоботом, пока раздраженная мать не подобрала ветку и не  ударила
слоненка безжалостно по заду. Тот  завизжал  и  послушно  побежал  за  ней
следом.
     Теперь углубление все наполнилось дикими слонами, их  горбатые  спины
высовывались  над  кустами,  когда  они  двигались  по  древней  дороге  к
безопасности.
     Ланнон наклонился, коснулся плеча погонщика,  и  боевой  слон  встал,
высоко подняв их в воздух, так что теперь они смотрели  на  добычу  сверху
вниз. По всей окружности углубления вставали слоны с  вооруженными  людьми
на спинах. Они окружили стадо,  визг  малышей  и  топот  ног  скрывали  их
приближение, и вот они уже в середине самого стада.
     Ланнон выбрал молодую самку с полувзрослым  детенышем,  из  башни  он
бросил ей в шею копье, нацелившись в крупную артерию.  Самка  закричала  в
боли и тревоге, ярко-красная артериальная кровь полилась через  ее  хобот.
Она покачнулась, смертельно раненная, а из других башен в  слонов  полетел
град копий. Сотни огромных  тел  обратились  в  бегство,  лес  задрожал  и
зазвенел от их топота и отчаянных попыток уйти.
     Несмотря на свое обещание богам, Хай не поднимал свой  лук,  он,  как
зачарованный, смотрел на бойню пришедших в ужас животных.  Он  видел,  как
старая самка, ощетинившаяся копьями и  стрелами,  набросилась  на  боевого
слона, который от ее удара упал на колени, люди вылетели из башни и попали
под топчущие ноги, а самка в боевом неистовстве отбежала, упала и  умерла.
Он видел, как слоненок пытался вытащить хоботом попавшую в  бок  стрелу  и
болезненно визжал, так как  наконечник  стрелы  не  поддавался.  Он  видел
другого слоненка, тщетно пытавшегося поднять свою мертвую  мать,  таща  ее
своим маленьким хоботом.
     Ланнон  кричал  от  возбуждения,  бросая  копья  в  шеи  и  спины  со
смертоносной точностью, и вокруг них становилось все больше серых тел.
     Одна из самок напала на  них  сбоку;  старая  злая  самка,  такая  же
большая и сильная,  как  их  боевой  слон,  она  неслась  на  них.  Ланнон
повернулся лицом к ней, напрягся и бросил копье, но самка подняла хобот. и
копье попало в него, глубоко  погрузившись  в  этот  самый  чувствительный
орган животного под самыми глазами. Самка закричала от боли, но бежать  не
перестала, и Хай с сожалением поднял свой лук.  Он  знал,  что  теперь  ее
остновит только смерть.
     Старая самка подняла голову и начала тормозить перед ударом. Пасть ее
была широко открыта, свисала нижняя губа, и Хай  натянул  лук  и  выпустил
стрелу прямо ей в горло. Все пять футов стрелы исчезли в зияющей пасти,  и
Хай понял, что стрела попала в мозг, потому что самка  присела  на  задних
лапах, вся дрожа, и испустила сдавленный крик.  Веки  ее  вздрогнули,  она
упала и затихла.
     Они убили сорок одну самку, тридцать из них имели  детенышей.  Однако
девять детенышей были отвергнуты воспитателями слонов как слишком  молодые
для того, чтобы выжить, и их убивали одним милосердным  ударом.  Остальных
окружили специально обученные самки и увели от окровавленных туш  матерей.
К полудню работа была закончена,  и  рабы  занялись  разделкой  туш.  Мясо
относили к кострам, где его коптили. Углубление превратилось  в  смердящую
покойницкую, и стервятники темным облаком почти закрывали солнце.
     В  полдень  Ланнон  поел  с  аристократами  и   начальниками   охоты.
Свежепрожаренная слоновья требуха, приправленная горячим перечным  соусом,
вареное слоновье сердце, фаршированное диким рисом и оливками,  лепешки  и
обязательные амфоры зенгского вина - все это  делало  еду  соответствующей
аппетиту охотников.
     Ланнон был в прекрасном настроении, он  расхаживал  среди  обедающих,
смеялся и шутил с ними, время от времени особо благодаря  одного  из  них.
Возбуждение охоты еще не спало, и когда он остановился возле Хая, то хотел
просто подразнить его:
     - Моя бедная Птица Солнца, ты выпустил  только  одну  стрелу  за  всю
охоту. - И Хай только собирался легко ответить, что  для  слона  одна  его
стрела все равно что множество, как вдруг начальник  охоты  из  срединного
царства Задал рассмеялся.
     - Лук стал для тебя слишком тяжел, святой отец,  или  добыча  слишком
свирепа?
     Наступила неожиданная тишина,  все  смотрели  на  стройного  смуглого
человека с насмешливым ртом и вызывающим взглядом.
     Потребовалось несколько секунд тишины, чтобы до Задала дошло, что  он
сказал, он бысто оглянулся на выжидающие  лица.  И  увидел,  что  на  него
смотрят с таким же выражением, с каким смотрят  на  осужденную  на  смерть
жертву. Рядом с ним аристократ чуть шевельнулся и заметил: "Ты мертвец".
     Задал с тревогой посмотрел на Хая Бен-Амона. Слишком поздно  вспомнил
он репутацию  этого  жреца.  Говорят,  нет  ни  одного  человека,  который
посмеялся над его спиной, ростом или  храбростью  и  остался  в  живых.  С
облегчением Загал заметил, что жрец слегка улыбается и вытирает  пальцы  о
край одежды.
     -  Спасибо,  великий  Баал,  -  про  себя  поблагодарил  Хай,  слегка
улыбаясь. - Ты вовремя напомнил мне о моем обещании. Я держался в  стороне
от охоты. Прости меня, великий Баал. Я дам тебе теперь твой шанс.
     - Задал, - негромко произнес Хай, и  все  придвинулись  ближе,  чтобы
услышать его слова. - Хочешь лететь со мной на крыльях бури?
     Все зашевелились при этом вызове, начали  перешептываться,  глядя  на
Задала. Его лицо побледнело, губы сжались в тонкую бледную линию.
     - Я запрещаю, - громко произнес Ланнон.  -  Я  не  позволю  тебе  это
сделать, Хай. Ты слишком ценен для меня,  чтобы  рисковать  твоей  жизнью,
и...
     Хай спокойно прервал его:
     - Величество, это вопрос чести. Этот человек назвал меня трусом.
     - Но уже пятьдесят лет никто так не охотился, - возразил Ланнон.
     - Пятьдесят лет - слишком большой срок, не так ли, Задал? - улыбнулся
Хай. - Мы с тобой оживим обычай.
     Задал смотрел на него, проклиная собственный несдержанный язык.
     Хай продолжал улыбаться. "Или такая добыча слишком свирепа для тебя?"
- негромко спросил он. Казалось, Задал откажется, но  он  коротко  кивнул,
губы его по-прежнему были бледны.
     - Как хочешь, святейшество. -  И  понял,  что  окружающие  правы:  он
мертвец.
     Рабы собрали в большие корзины содержимое внутренностей слонов. Хай и
Задал разделись донага, их тела вымазали желтым пометом,  а  тем  временем
молодой Бакмор обсуждал с Мурсилом особенности предстоящей охоты.
     - Не верю, чтобы взрослого слона можно было убить  топором.  Мне  это
кажется неприятной формой самоубийства.
     - Поэтому такой способ и называют лететь на крыльях бури.
     У слоновьего помета острый запах, он способен скрыть запах  человека.
Это  единственная  защита,  которой   будут   располагать   охотники.   Их
единственный шанс оказаться незамеченными  вблизи  животного.  Обоняние  -
главное чувство слонов, зрение у них слабое, и они близоруки.
     Тимон помогал Хаю, смазывая  его  пометом.  Он  быстро  понял  способ
охоты.
     - Высокорожденный, я боюсь за тебя, - негромко сказал он.
     - Я и сам боюсь, - сознался Хай. - Погуще  накладывай  помет,  Тимон.
Лучше вонять, чем умереть.
     Хай посмотрел на крутой спуск, который  вел  в  углубление.  Слоновья
тропа,  извиваясь,  проходит  через  густой  лес.  Здесь  они   перехватят
следующее стадо, прежде чем оно встревожится от запаха крови.
     Хай осмотрелся и увидел, что охотники расположились на вершине холма,
заняв удобные позиции для наблюдения. Его  взгляд  встретился  с  взглядом
Задала. Начальник охоты с головы до ног был  вымазан  желтым  пометом,  он
слишком напряженно сжимал рукоять боевого топора. В его темных глазах  был
страх, и страх в напряжении, с которым он себя  вел.  Хай  улыбнулся  ему,
наслаждаясь его страхом, и Задал отвернулся. Губы его дрожали.
     - Ты готов, начальник охоты? - спросил Хай, и Задал кивнул. Голосу он
не доверял.
     - Пошли, - сказал Хай, и  они  двинулись  по  спуску,  но  дорогу  им
преградил Ланнон.  Он  испытывал  дурные  предчувствия,  улыбка  его  была
напряженной.
     - Этот глупец Задал поторопился, он ничего дурного не хотел  сказать.
Ни один человек не усомнится в твоей храбрости, Хай, кроме тебя самого. Не
старайся слишком убедительно доказать ее. Жизнь много  потеряет  для  меня
без моей Птицы Солнца.
     - Мой господин, - голос Хая звучал хрипло.  Он  был  тронут  тревогой
Ланнона.
     - Первый удар опасен, Хай. Смотри, чтобы слон не придавил тебя, когда
будет падать.
     - Я запомню это.
     - Не забудь также вымыться перед ужином, - улыбнулся Ланнон и  сделал
шаг в сторону.
     Дважды в этот день мимо  них  проходили  маленькие  стада  слонов,  и
каждый раз Хай отрицательно качал  головой,  и  животные  проходили  мимо,
потому что это были самки, слонята и самцы-подростки.
     День близился к концу, и Хай начал испытывать облегчение, смешанное с
чувством вины. Может, боги настроены  к  нему  благосклонно  и  не  станут
испытывать его.
     До наступления темноты оставался еще  час.  Хай  и  Задал  неподвижно
сидели у тропы, в укрытии из нависших ветвей обезьяньей яблони.
     Помет на их телах подсох, кожа начала чесаться. Хай сидел, положив на
колени топор с грифами и смотрел на тропу, надеясь, что никто не  появится
на ней до темноты и он  сможет  отказаться  от  этого  дикого  замысла,  к
которому ему подтолкнули честь и торопливость.  Странно,  как  бездействие
притупляет даже самые сильные  страсти,  подумал  Хай  и  сухо  улыбнулся,
поглаживая рукоять топора.
     Он увидел движение среди деревьев на склоне, движение большого серого
тела, как облачко тумана, и кожа у него загорелась. Задал тоже увидел его,
он перестал ерзать и застыл рядом с Хаем.
     Они ждали, и неожиданно из-за  деревьев  показались  два  слона.  Два
больших старых самца, с тяжелыми клыками, легко спускались по склону.  Они
находились в ста шагах друг от друга, и в их походке была настороженность,
которая предупредила Хая, что животные  встревожены,  может  быть,  ранены
охотниками в долине.
     - Берем этих двоих, - прошептал Хай. - Выбирай своего.
     Задал молчал, опытным глазом следя за слонами. Передний слон  старше,
один клык у него сломан. Он более тощий, чем его  спутник,  его  передовое
положение  свидетельствует  о  том,  что  он  опытнее,  подозрительнее,  а
сломанный клык делает его более злобным, а характер непредсказуемым.
     - Второй, - прошептал Задал, и Хай кивнул. Он ожидал этого.
     - Тогда я  отойду.  Надо  постараться  напасть  одновременно.  -  Хай
оставил укрытие из нависших ветвей и скользнул  вдоль  тропы,  так,  чтобы
расстояние между ним и  Задалом  было  примерно  таким  же,  как  и  между
слонами.
     Хай лег в жесткую траву у  тропы  и  оглянулся.  Слоны  приближались.
Передний слон миновал укрытие Задала и продолжал  идти.  Хай  увидел,  что
расстояние между слонами сократилось. Слон Задала дойдет до  него  раньше,
чем передний слон поравняется с травой, за которой лежал Хай.
     Если один из охотников  нападет  преждевременно,  второй  слон  будет
встревожен, и опасность для охотника многократно усилится. Хай  знал,  что
на предупредительность со стороны Задала  ему  нечего  рассчитывать.  Этот
человек будет думать только о своих интересах.
     И тут же он увидел, что Задал оставил свое укрытие и молча побежал по
тропе за вторым слоном. А слон Хая находился еще  в  пятидесяти  шагах  от
него и смотрел в его сторону.
     Задал бежал за своим слоном, совсем рядом с  ним.  На  мгновение  Хай
восхитился им. Может, он неправильно судил о  нем.  Может,  Задал  все  же
подождет, пока Хай не сможет тоже напасть.
     Но тут он увидел, как взметнулся топор начальника охоты,  сверкнул  в
высшей точке полета и начал опускаться; Хай перенес все внимание на своего
слона.
     Послышался крик боли и  тревоги:  это  ударил  топор  Задала,  и  Хай
пустился  бежать.  И  к  нему  приближалось  огромное  животное,  пока  не
заполнило все поле зрения.
     Хай знал, что у него всего несколько мгновений  для  удара,  а  потом
зверь пробежит мимо.
     Он бежал рядом со слоном, держась на  возвышении:  падая,  он  сможет
откатиться от него. Хаю приходилась делать  огромные  шаги,  и  он  быстро
терял равновесие, склоняясь к корпусу слона.
     При каждом шаге, когда огромный вес падал только на задние  ноги,  на
них четко под грубой серой шкурой выделялись сухожилия.  Сухожилие  -  это
толстая нить, гибкая и упругая, толщиной в девичье  запястье;  при  каждом
шаге слона оно принимало на себя весь вес животного.
     Хай изменил направление  бега,  зайдя  сзади,  и  когда  сухожилие  в
очередной раз напряглось, он  перерубил  его  топором;  послышался  резкий
щелкающий звук, как от паруса, раскрывающегося под порывом ветра.
     Слон пошатнулся, нога под ним подогнулась, он шатался, балансируя  на
здоровой ноге.
     - За Баала! - закричал Хай возбужденно,  и  опять  высоко  взметнулся
топор. С таким же резким звуком лопнуло второе сухожилие, и огромный зверь
тяжело упал. Звук его падения донесся  до  зрителей  на  холме,  и  густое
облако пыли поднялось с сухой земли. Хай отпрыгнул  от  падающего  тела  и
ужасного молотящего хобота.
     Он готовился к последнему удару, танцуя  вокруг  ревущего  животного,
зная, что у него лишь несколько секунд, чтобы использовать  неожиданность,
что вот-вот раненый слон увидит его,  и  Хай  отчаянно  искал  возможности
ударить.
     Слон приподнялся  на  передних  лапах,  таща  за  собой  искалеченные
задние. В безумном гневе он вырывал деревья, дико размахивал хоботом,  рыл
землю своим единственным клыком.
     Но спиной он был обращен к Хаю, он еще не  видел  своего  противника.
Хай легко увернулся от молотящего хобота, поднырнул под  него,  прыгнул  и
приземлился на широкой спине  слона.  Он  опустился  на  колени  с  высоко
поднятым над головой топором.
     Под сморщенной серой шкурой отчетливо виднелись позвонки. Хай ударил,
смертоносный удар прорубил кость и разрезал мягкий  желтый  спинной  мозг.
Слон закричал и упал, дергаясь в предсмертной агонии.
     Хай  спрыгнул  с  дергающегося  тела  и  отскочил  от  ног  и  хобота
умирающего слона. Он испытывал чувство огромного облегчения и триумфа.  Он
сделал это, он летел на крыльях бури - и выжил.
     Он услышал дикий рев второго слона и резко  повернулся.  Один  взгляд
показал ему, что дело еще  не  закончено,  боги  еще  не  произнесли  свой
приговор.
     Задал ошибся. Вторым ударом он промахнулся  по  сухожилию,  и  теперь
слон на трех ногах, но  быстро  и  проворно  преследовал  человека.  Задал
отбросил топор и бежал вверх по склону,  слон  за  ним.  Самец  кричал  от
гнева, он вытягивал хобот, быстро догоняя человека.
     Хай бросился к нему. Но тут слон схватил хоботом Задала  и  подбросил
его в воздух. Тело Задала, вращаясь, поднялось над вершинами самых высоких
деревьев.
     Задал упал лицом вниз на каменистую поверхность, слон  поставил  ногу
ему на спину, а хоботом  оторвал  голову  и  отбросил  в  сторону.  Голова
запрыгала и покатилась по склону, как детский мяч.
     Хай  бежал  к  слону,  поднимаясь  по   склону.   Слон   нагнулся   к
изуродованному телу и пронзил  клыком  грудь  Задала.  Он  был  так  занят
терзанием тела противника, что Хай незаметно зашел к нему с тыла.
     Он увидел рану в ноге слона, тут промахнулся Задал. Топор засвистел в
воздухе. На этот раз ошибки не было.

     - Я даю тебе новое звание.  -  Ланнон  высоко  поднял  свою  чашу,  и
аристократы и рыцари, сидевшие за столом, замолкли в ожидании. - Я  воздаю
воинские почести человеку, летевшему на крыльях бури.
     Хай скромно опустил глаза, слегка покраснев  при  свете  факелов  под
кожаным навесом палатки Ланнона.
     -  Хай  Бен-Амон,  Топорник  богов!  -  выкрикнул  Ланнон  титул,   и
аристократы подхватили его, приветствуя Хая сжатыми кулаками.
     - Пей, Хай! Пей, моя Птица Солнца! - Ланнон передал  Хаю  собственную
винную чашу. Хай прихлебнул вино, улыбаясь окружающим. Сегодня он не будет
слишком глубоко заглядывать в  винную  чашу.  Он  не  хотел  затуманивать,
одурманивать чувство радости. Боги ответили ему, и он сидел, тихо улыбаясь
посреди шумной пирушки, почти не слыша смеха и разговоров,  вслушиваясь  в
голос, который внутри него пел: "Танит! Танит!"
     Когда он встал, чтобы уходить, Ланнон рассерженно схватил его за край
одежды.
     - Ты не уйдешь на своих ногах, Топорник. Ты заслуживаешь того,  чтобы
тебя унесли на кровать. Давай, вызываю тебя на соревнование в чашах вина.
     Хай со смехом отказался от вызова.
     - Один вызов в день, мой господин, прошу тебя.
     Снаружи было тихо, на небе ярко горели звезды. Дневной жар миновал, и
прохладный ночной ветерок был как прикосновение прядей Танит в его щеке.
     - Астарта! - Богиня поднялась над долиной, ее золотое  лицо  осветило
землю мягким светом. - Мать земли,  благодарю  тебя,  -  прошептал  Хай  и
почувствовал на глазах слезы счастья.
     Он пошел по лагерю к собственной палатке, храня тепло своей любви.
     - Танит, - шептал он, - Танит.
     Он двигался в тени, но тут какое-то движение привлекло его  внимание,
и он остановился. У костра сидела рабыня, она дробила на камне  зерно  для
лепешек.
     Костер осветил правильные черты  лица,  блеснул  на  темной  коже  ее
сильных рук. Это была нянька Селена.
     Хай уже хотел уйти, когда девушка в ожидании подняла голову. К ней из
темноты приблизился мужчина, и лицо  девушки  вспыхнуло  таким  восторгом,
такой бесстыдной любовью,  что  Хай  почувствовал,  как  у  него  дрогнуло
сердце.
     Мужчина вступил в свет костра, и Хаю достаточно было  одного  взгляда
на это мощное тело и круглую безволосую голову, чтобы узнать Тимона.
     Селена  встала,  быстро  пошла  навстречу  Тимону,  и  они  обнялись.
Принюхивались  к  лицам  друг  друга  в  странном   любовном   приветствии
язычников, сжимая друг друга.  Хай  нежно  улыбнулся,  испытывая  симпатию
любящего к другим любящим.
     Тимон отодвинулся от девушки, держа ее на расстоянии вытянутой  руки,
и быстро заговорил. Хай не разбирал его слов. Он слышал только рокот  баса
Тимона, девушка кивнула.
     Тимон оставил ее и исчез среди палаток. Селена  вернулась  к  костру,
наполнила мешок размолотым зерном, потом украдкой оглянулась и пошла вслед
за Тимоном. Хай, улыбаясь, смотрел ей вслед.
     - Нужно поговорить с Ланноном, - подумал он. - Я могу организовать их
спаривание.
     В своей палатке Хай извлек золотой свиток и расстелил  его.  Поставил
лампу, достал орудие гравировки и начал писать стихотворение о Танит.
     - Волосы ее темны и мягки, как дым от костров  папируса  над  большим
озером, - писал он, и случай с Тимоном и Селеной был забыт.
     Вскоре после  полуночи  усталость  одолела  его,  он  упал  и  уснул,
прижимаясь щекой к любовной поэме о Танит на золотом свитке.  Огонь  лампы
замигал и погас.
     Грубые руки разбудили его на рассвете, он недоуменно  огляделся.  Его
разбудил начальник охоты Мурсил.
     - Великий Лев послал за тобой, святейшество. Собаки уже  на  поводке,
погонщики собрались. Убежали два царских  раба,  и  царь  приглашает  тебя
присоединиться к охоте.
     Еще не проснувшись окончательно, Хай понял, кто эти рабы,  и  испытал
сосущее чувство во внутренностях.
     - Глупцы, - прошептал он. - О, проклятые глупцы. - Потом посмотрел на
Мурсила. - Нет, - сказал он. - Не могу. Я... не  пойду  с  ним.  Я  болен,
скажи ему, что я болен.

     Селена стояла в тени и прислушивалась к пьяным возгласам  и  смеху  в
царской палатке. Под коротким плащом она прятала кожаный мешочек с зарном,
сухое копченое мясо, нарезанное полосками, и  маленький  глиняный  горшок.
Тут еда на двоих на четыре дня, а к этому времени  они  будут  за  большой
рекой. Она испытывала страх и возбуждение в одно  и  то  же  время.  Этого
момента они ждали два года, и  много  чувств  испытывала  она,  неподвижно
ожидая.
     Наконец появился Тимон; он приблизился к ней  сзади  так  неожиданно,
что она ахнула. Он взял ее за руку и повел от периметра костров лагеря. Он
увидела, что на нем тоже плащ, и под ним лук и колчан  со  стрелами,  а  у
пояса короткий железный меч. Такое оружие рабам запрещено, и наказание  за
нарушение этого запрета - смерть.
     У выхода из лагеря стояли два стражника. Селена  заговорила  с  ними,
предлагая свое расположение, а Тимон подошел к ним сзади. Голыми руками он
сломал им шеи. Взял каждого в руки и тряхнул, как собака трясет крысу.  Ни
звука. Тимон осторожно положил тела у выходных ворот, и они прошли в них.
     Они прошли через углубление, где днем убивали  слонов,  и  ночь  была
полна отвратительным рычанием и воем стервятников. Гиены и шакалы боролись
за куски окровавленных костей и шкур. Держа в руке обнаженный  меч,  Тимон
вел Селену, и хотя одна из  гиен  с  рычанием  последовала  за  ними,  они
беспрепятственно вышли на тропу и пошли в долину. Луна  давала  достаточно
света, и они шли быстро. Остановились лишь однажды у  брода  через  ручей,
чтобы отдохнуть и напиться, а потом снова быстро пошли на север.
     Однажды они встретились  со  львом.  Большой  серый  самец  с  темной
гривой. Несколько долгих секунд они смотрели  друг  на  друга,  потом  лев
негромко рявкнул и исчез в  кустах  у  дороги.  Он  недавно  поел,  и  два
человека не вызвали у него интереса.
     Луна - четвертый день после полнолуния - прошла по звездному  небу  и
исчезла на темном горизонте. Когда она зашла, остался только свет звезд, и
на неровной крутой тропе Селена тяжело упала.
     Тимон услышал ее крик и быстро обернулся к ней. Она лежала  на  боку,
негромко стонала.
     - Ты поранилась? - спросил он, опускаясь рядом с ней на колени.
     - Лодыжка, - прошептала она, от боли голос ее  звучал  хрипло.  Тимон
пощупал ногу. Лодыжка была горяча на  ощупь,  и  он  чувствовал,  как  она
распухает.
     Тимон мечом отрезал полоску от плаща и плотно перевязал лодыжку,  как
учил его Хай.  Он  действовал  в  отчаянной  спешке,  и  черви  ужаса  уже
зашевелились в его внутренностях.
     Когда он поставил Селену на ноги, она закричала от боли.
     - Можешь идти? - спросил Тимон, и она сделала несколько шагов. Селена
тяжело дышала, воздух со свистом вырывался из ее горла.  Она  прижалась  к
Тимону и беспомощно покачала головой.
     - Не могу идти. Оставь меня здесь. - Тимон опустил ее на землю, потом
распрямился, отбросив оружие и провизию. Оставил только короткий  меч.  Из
двух плащей сделал петлю для тела Селены, пометил ее в  эту  петлю.  Затем
надел себе на шею и плечо и поднял ее. Она лежала у него на  руках,  одной
рукой обнимая его за шею. Часть веса приходилась на петлю, висевшую на шее
Тимона. Он пошел, спускаясь по крутому склону к долине.
     К середине утра петля натерла  ему  шею,  на  темной  коже  появилась
розовая полоска. Жара усилилась, она тяжело надавила на беглецов,  отнимая
у них последние капли энергии. Тимон давно уже  двигался  тяжело,  усилием
воли он преодолевал физиическую усталость.
     На краю одной из полян  Тимон  остановился  и  прислонился  к  стволу
большого дерева моба-хоба. Он боялся опустить тело  девушки  на  землю,  у
него может не хватить сил, чтобы поднять ее.  Губы  его  побелели  и  были
окружены высохшей слюной, в  глазах  виднелись  красные  вены.  Он  тяжело
дышал.
     - Оставь меня, Тимон, - прошептала Силена. - Иначе мы умрем оба.
     Тимон не ответил, он нетерпеливым наклоном головы велел  ей  молчать.
Затаил дыхание и прислушался. Она тоже услышала  отдаленный  лай  собачьей
своры.
     Он сказал: "Поздно" и быстро осмотрелся в поисках места  для  защиты.
Люди отстают от собак.
     - Ты можешь спастись, - настаивала она. - Большая река близко.
     - Без тебя нет спасения, - ответил он, она прижалась  к  нему,  и  он
пронес ее по поляне к месту, где выступала  скала.  Груда  обломков  камня
напоминала развалины древнего замка.
     - Нас убьют, - сказала Селена. - Они всегда убивают беглых рабов.
     Тимон не ответил, он легко погладил ее по щеке.
     - Мы умрем страшной смертью, - сказала Селена, поворачивая  голову  и
глядя на него. - Разве не лучше умереть сейчас, пока не появились  собаки?
- Он не ответил, и немного погодя она продолжала.
     - У тебя есть меч, Тимон. Используй его.
     - Если с ними маленький жрец, у нас есть еще шанс. У него власть  над
царем, и между ним и мною есть связь. Он спасет нас.
     Теперь собаки были ближе и, казалось,  лают  громче,  так  как  запах
беглецов стал сильнее. Тимон встал и извлек меч из ножен. Он прошел  между
камней и посмотрел на холмы, с которых они спустились. В полумиле  от  них
из леса на поляну вырвалась  свора.  Тридцать  больших  мускулистых  псов,
длинноногих, с грубой коричневой шерстью, с волчьими головами  и  клыками.
Они выучены преследовать и сбивать с ног добычу.
     Тимон чувствовал мурашки на коже, глядя на  бегущих  собак.  За  ними
бежали псари, в своих зеленых одеждах, с кнутами через плечо.
     Еще дальше двигались боевые слоны, пять слонов, в  их  башнях  сидели
воины и погонщики. Слоны легко следовали за сворой  своей  раскачивающейся
походкой, которая может покрыть пятьдесят миль за день.
     Тимон заслонил глаза, стараясь разглядеть фигуру жреца среди людей  в
башнях. Но слоны еще слишком далеко, а собаки быстро приближаются.
     Он обернул плащом левую руку и плотнее сжал  рукоять  меча.  Повертел
оружие короткими взмахами, чтобы размять мышцы.
     Передние собаки увидели его среди скал, и тут же глубокий равномерный
лай сменился возбужденным воем. Прижимая уши, высунув розовые языки  среди
волчьих клыков, собаки развернулись веером.
     Тимон отстутпил в  углубление,  где  лежала  Селена,  защищая  ее  от
нападающих коричневых тел.
     Первый пес прыгнул на него, щелкая челюстями, целясь в лицо.
     Тимон принял его на острие меча,  погрузив  меч  у  основания  горла,
мгновенно убив собаку, но прежде чем он сумел освободить лезвие,  на  него
прыгнул второй пес. Тимон сунул ему в  пасть  закутанную  в  плащ  руку  и
ударил мечом третьего.
     Они толпились вокруг него, а он рубил, колол. отбивался. Ударил  пса,
вцепившегося ему в руку, о скалу, раздавив ему ребра, но  другой  вцепился
ему в ногу, потащив на землю. Тимон вонзил лезвие ему в  спину,  и  пес  с
воем отпустил его.
     Еще один броился ему в лицо, Тмимон ударил его рукоятью меча. Большое
шерстистое тело ударилось ему в грудь, клыки разорвали мышцы плеча.
     Их слишком много, они рвут его,  терзают,  подавляют  своим  весом  и
силой. Он упал на колени, одной рукой удерживая брызжущее слюной  животное
подальше от  своего  лица  и  горла,  придушив  его,  но  в  то  же  время
чувствовал, как ему в спину, бока, живот вцепляются другие.
     И вдруг рядом оказались псари, они хлыстами отогнали собак, окликивая
их по именам, оттягивая и надевая ошейники.
     Тимон медленно встал на ноги. Он потерял  меч,  кровь  текла  по  его
сверкающему черному телу от многочисленных укусов и ран.
     Он посмотрел на  возвышавшегося  над  ним  боевого  слона.  Последняя
надежда его рассеялась, когда он  увидел,  что  среди  охотников  нет  Хая
Бен-Амона и что Ланнон Хиканус, Великий Лев Опета, смеется.
     - Хорошая попытка, раб, - смеялся Ланнон. - Я думал, ты доберешься до
реки. - Он взглянул туда,  где  лежала  Селена.  -  Мои  начальники  охоты
оказались правы. Они по следам решили, что женщина повредила ногу и ты  ее
несешь. Благородный жест, раб, весьма необычный для язычника. Но все равно
это тебе дорого обойдется. - Ланнон взглянул на надсмотрщиков.  -  Похоже,
нет смысла их возвращать назад. Казните их на месте.
     Тимон посмотрел на царя и произнес сильным чистым голосом:
     - Я живой символ этой любви,  -  и  Ланнон  вздрогнул,  вспомнив  эти
слова. Смех исчез с его губ, он смотрел на окровавленного раба, смотрел  в
его дымчатые желтые глаза. Несколько  мгновений  жизнь  Тимона  висела  на
волоске, затем Ланнон отвел взгляд.
     - Хорошо, - кивнул он. - Ты напомнил мне о моем долге по отношению  к
другу. Клянусь, ты будешь жить и проклинать  момент,  когда  произнес  эти
слова. Ты будешь жить, но, живя, будешь тосковать по  сладости  смерти.  -
Лицо Ланнона превратилось в маску  холодного  гнева,  и  он  повернулся  к
надсмотрщикам.  -  Этот  человек  не  будет  казнен,  но  он   объявляется
неисправимым, и на него нужно навесить цепи в два  таланта.  -  Почти  сто
фунтов цепей будет он теперь носить днем и ночью, бодрствуя и  во  сне.  -
Отправьте его в шахты Хилии,  передайте  надсмотрщикам,  что  его  следует
использовать на самых глубоких уровнях.
     Ланнон следил за лицом Тимона, продолжая:
     - Женщина не может требовать моей защиты, но тем не менее мы  возьмем
ее с собою. Привяжите ее к башне одного из слонов, пусть идет за ним.
     Впервые Тимон проявил чувства. Он сделал шаг вперед и умоляюще поднял
одну раненую руку, с которой свисали клочья мяса.
     - Мой господин, женщина ранена. Она не может идти.
     - Пойдет, - ответил Ланнон. - Или ее потащат. Ты поедешь на  слоне  и
будешь ее подбадривать. У тебя будет время решить, не лучше ли та  быстрая
смерть, которую я предлагал тебе, жизни, которую ты предпочел.
     Селену приковали за руки к  легкой  цепи  в  двадцать  футов  длиной.
Другой конец цепи прикрепили к башне слона.
     Тимона, в тяжелых цепях на шее и на руках, усадили в башню.  Посадили
его лицом назад, и он видел Селену, которая стояла на одной ноге, оберегая
вторую от боли. Лицо ее  посерело  от  боли,  но  она  пыталась  улыбаться
Тимону.
     Первый же шаг слона заставил ее упасть лицом вниз на  жесткую  землю,
покрытую камнями и поросшую травой  с  острыми,  как  лезвие,  краями.  Ее
протащило пятьдесят футов, прежде чем она сумела встать и бежать за идущим
слоном. Колени и локти у нее были в крови, на  груди  и  животе  появились
кровоточащие царапины.
     Десять раз она падала и вставала, и каждый раз на ее теле  появлялось
все больше и больше ран. Последний раз она упала незадолго до заката.
     И Тимон, сидя в башне, закованный в цепи, произнес клятву.  В  гневе,
горе и боли он произнес клятву мести, глядя, как безжизненное тело  Селены
тащится за слоном,  подпрыгивая  по  неровной  земле,  оставляя  за  собой
красную полосу. А потом Тимон заплакал, последний раз в жизни он  поддался
слезам.  Они  бежали  по  его  лицу  и  смешивались  с  кровью  и  грязью,
покрывавшими тело.

     Хай напонил чашу вином из амфоры, которую когда-то спрятал для особых
случаев. Он  негромко  напевал  про  себя,  на  губах  у  него  все  время
распускалась легкая улыбка, темные глаза сверкали.
     Он вернулся в Опет в середине  ночи,  поспал  пять  часов  и  теперь,
выкупавшись,  одетый  в  свежие  одежды,  послал  раба  с  приглашением  к
пророчице прийти к нему. Вся кровь и страсть последних недель  на  берегах
большой  реки  были  забыты  в  предвкушении  встречи   с   Танит.   Забыт
изуродованный труп Селены, который втащил в лагерь  слон,  забыта  высокая
фигура Тимона, склонившегося под тяжестью цепей и горя. Когда его  уводили
надсмотрщики, ужасные дымящиеся глаза не отрывались от Хая,  Тимон  поднял
скованные руки в жесте проклятия или мольбы -  Хай  не  мог  решить,  чего
именно. Хлыст надсмотрщика щелкнул и опустился на плечи раба, оставив след
толщиной в палец, но не разрезав  кожу.  Впервые  за  все  время  с  этого
момента Хай освободился от него, охваченный радостью любви.
     Задумчиво поджав губы, он капнул четыре капли из голубого стеклянного
флакона в вино. Покрутил  сосуд  в  руках,  потом  помешал  вино  кончиком
пальца, задумчиво облизал палец и сморщил нос,  ощутив  слабый  гнилостный
привкус  наркотика.  Добавил  немного  дикого  меда,  чтобы  замаскировать
привкус, попробовал снова и наконец,  удовлетворенный,  поставил  чашу  на
деревянный стул возле груды подушек. Тут уже стояло  блюдо  с  печеньем  и
конфетами. Хай накрыл чашу шелковой тканью, потом с удовольствием осмотрел
свои приготовления.  Взял  лютню,  поднялся  на  плоскую  крышу  и  сел  у
парапета. Настроил инструмент, попробовал голос,  пальцы,  посматривая  на
переулок, ведущий к воротам в его дом.
     В ярком солнечном свете утра воды озера были  голубыми,  только  чуть
темнее неба. Ветерок покрыл поверхность воды  небольшими  вялыми  волнами,
одна из галер Хаббакук Лала осушила весла и плыла  к  гавани  под  большим
треугольным парусом. За ней следовали морские птицы, вились над ее кормой.
     Высоко над озером собирались грозовые тучи. До захода  пойдет  дождь,
подумал Хай, ощущая приближение грозы в воздухе, в прикосновении одежды  к
телу, в завитках бороды.
     Он затаил дыхание, пальцы его на струнах  лютни  застыли,  когда  две
фигуры повернули в переулок и подошли к его воротам. На  них  были  грубые
коричневые плащи с капюшонами, какие надевают  жрицы  Астарты,  выходя  за
пределы храма. Однако неуклюжая одежда не смогла  скрыть  быстрой  походки
юной фигуры той женщины, что торопливо шла  впереди,  а  также  возраст  и
согбенность второй женщины, ковылявшей за  первой.  Послышался  старческий
голос, высокий и задыхающийся:
     - Моя госпожа, помедленнее! Молю тебя. - Хай  улыбнулся.  Раб  открыл
ворота, и когда женщины пересекали двор, Хай коснулся струн  лютни.  Танит
замерла. Старая компаньонка, ничего не услышавшая, проковыляла  в  дом,  а
Танит подняла голову и посмотрела на сидевшего на крыше Хая.
     Он запел, и девушка отбросила капюшон  на  плечи,  открыв  лицо.  Она
распустила волосы, глядя ему в лицо большими зелеными глазами,  и  лицо  у
нее стало восхищенным и торжественным. Он пел песню,  написанную  в  диких
краях, песню о Танит, записанную в золотом свитке, и когда последняя  нота
прозвучала в утреннем воздухе, щеки Танит пылали и губы дрожали.
     Хай спустился по лестнице и остановился рядом с ней, не касаясь ее.
     - Ты моя душа, - негромко сказал он, и она качнулась  к  нему,  будто
подчиняясь силе, с которой не могла совладать.
     - Мой господин, я не в силах справиться с собой здесь, где нас  могут
увидеть. Боюсь, что самый слепой зритель увидит мою любовь  к  тебе.  Будь
силен за меня.
     Хай коснулся ее локтя, направляя  ее  в  дом.  Когда  они  входили  в
комнату, Танит на мгновение споткнулась и прижалась к нему.
     - О! Я этого не  вынесу,  -  сказала  она,  и  Хай  ответил  дрожащим
голосом:
     - Уже скоро, любовь моя. Совсем скоро.
     Старая жрица уже  сидела  на  подушках,  жевала  беззубыми  челюстями
печенье, покрывая крошками и слюной свою одежду и горько бормоча  о  своих
болях и страхах.
     Хай обошел ее и взял приготовленную чашу обеими руками. Не боясь, что
глухая жрица его услышит, он спросил у Танин:
     - Она сильна?
     - Как мужчина, - улыбнулась Танит, - хотя не признается в этом.
     - Она не жаловалась на боли в груди или на трудности с дыханием?
     - Нет. - Танит заинтересовалась. - А почему ты спрашиваешь?
     - Я добавил в вино звездные брызги, - объяснил Хай. - Но я  не  хочу,
чтобы ее сон стал вечным.
     Вспыхнула улыбка Танит, озарив ее зеленые глаза и сверкающие зубы. "О
святой отец, как ты мудр". - Она захлопала в  ладоши,  этот  детский  жест
всегда трогал Хая до глубины души.
     - Сколько капель? - спросила Танит.
     - Четыре, - признался Хай.
     - Чуть больше ей бы не повредило, - сказала Танит. - Я не видела тебя
много недель, святой отец. Нам многое нужно обсудить.
     Во время этого разговора старая жрица кивала и улыбалась,  как  будто
понимала каждое слово. Хай некоторое время смотрел на нее, потом  отбросил
искушение.
     - Нет, - сказал он. - Четырех достаточно. -  И  встал  перед  жрицей.
Сморщенное обезьянье личико расплылось в широкой  беззубой  улыбке,  жрица
протянула  к  чаше  костлявые  худые  руки  с  пятнами  старости  и   ясно
выделяющимися голубыми венами.
     - У тебя доброе сердце, святейшество, - пропела она.
     Они сели перед жрицей и, разговаривая, с беспокойством поглядывали на
нее. Старуха наслаждалась, припивая вино и перекатывая его во рту,  прежде
чем проглотить и облизать беззубые десны.
     - С того времени как мы расстались, я много думал о том, что поизошло
между нами, - признался Хай, не глядя на Танит.
     - Я ни о чем другом не думала.
     - Как человек, посвятивший всю жизнь служению богам,  я  беспокоился,
что согрешил против них, - сказал ей Хай.
     - Разве может быть грех в том, что дает столько радости и счастья?
     - Я просил богов испытать меня, рассудить мой грех. - Хай по-прежнему
не смотрел на нее, но Танит пристально взглянула на него и резко спросила:
     - Ты подверг себя глупому риску?
     - Суд был честным... я не обманывал богов. -  Хай  хотел,  чтобы  она
поняла, но она уже поняла слишком хорошо.
     - Запрещаю тебе совершать такие глупые мужские поступки. Я дрожу  при
мысли о том, какие безумия могли совершиться  в  дикой  местности.  -  Она
рассердилась.
     - Это было необходимо. Боги должны были получить возможность проявить
свой гнев.
     - Они  вполне  могут  проявить  гнев  при  помощи  удара  молнии  или
падающего дерева! Не смей провоцировать их на убийство!
     - Танит, позволь мне...
     - Я  вижу,  господин  мой,  что  в  будущем  за  тобой  нужно  строже
присматривать. Мне нужен возлюбленный, а не герой.
     - Но, Танит, ответ богов  был  благоприятным.  Теперь  нам  не  нужно
чувствовать себя виноватыми.
     - Я никогда не чувствовала себя виноватой, ни раньше, ни теперь.  Но,
святейшество, если ты еще  раз  без  надобности  рискнешь  жизнью,  я  так
рассержусь, что даже боги побледнеют.
     Хай в насмешливой печали покачал головой.
     - Ох, Танит, что бы я делал  без  тебя?  -  И  ее  строгое  выражение
смягчилось.
     - Мой господин, так вопрос никогда не встанет.  -  И  в  этот  момент
пустая чаша выскользнула из пальцев старой жрицы и покатилась по глиняному
полу. Покружившись, чаша остановилась, а жрица  испустила  удовлетворенный
вздох и упала вперед. Хай подхватил ее и уложил на подушки. Удобно устроил
и скромно расправил платье. Она улыбалась, бормотала  и  присвистывала  во
сне.
     Хай распрямился, Танит стояла рядом с ним.  Они  повернулись  друг  к
другу и обнялись, медленно и осторожно сближаясь. Губы ее были прохладными
и крепкими. Мягкие волосы коснулись его щек, тело прижалось к нему.
     - Танит, - прошептал он. - О Танит, как много мне нужно сказать тебе!
     - Мой господин, я  не  слышала  прекраснее  твоего  голоса.  Во  всех
четырех царствах прославляют твои ум и мудрость... но  пожалуйста,  сейчас
помолчи.
     Танит мягко выскользнула из его объятий, взяла за руку  и  вывела  из
комнаты.

     В последующие месяцы компаньонка Танит привыкла к вину Хая. На  пирах
в  храме  она  имела  обыкновение  поносить   вино,   которое   выставляла
преподобная мать, сравнивая его с вином  Хая.  И  заканчивала  она  всегда
похвалой самому святому отцу.
     - О какой замечательный человек! - говорила она слушателям. - Никаких
глупостей, как у остальных. Я вам рассказывала о Растафе Бен-Амоне, святом
отце во времена правления сорок четвертого Великого  Льва,  когда  я  была
послушницей? Вот это был человек! - Ее старые глаза затуманивались, и  изо
рта вытекала слюна.
     - Пьяница! - говорила она с видом разгневанной добродетели. - Драчун!
Ну и остальное. - Потом кивнула. -  Ужасный,  ужасный  человек.  -  И  она
добродушно улыбалась своим древним воспоминаниям.

     Из кожаной трубы с замазанными смолой  сочленениями  долетали  порывы
воздуха, как вздохи умирающего динозавра. Нагнетаемый большими  мехами  на
поверхности, воздух почти утрачивал свою  свежесть  здесь,  на  глубине  в
семьдесят футов.
     Тимон прислонился к мокрой  поверхности  скалы,  прижавшись  лицом  к
шлангу, чтобы вдохнуть жалкий ручеек свежего воздуха в этой адской жаре  и
серной  атмосфере  подземных  работ.  Он  страшно  исхудал,  каждое  ребро
отчетливо виднелось  под  черной  кожей,  очерчивалось  каждое  сухожилие.
Голова его  походила  на  череп,  с  плоскими  костями-щеками  и  впавшими
глазницами, в которых пылал огонь неукротимого духа.
     Весь жир, вся лишняя плоть сгорели в нем в огне  жары  и  непрерывной
работы. Влага выступала сквозь поры кожи, подчеркивая шрамы,  пересекавшие
спину и охватывавшие грудную клетку, шрамы, покрывавшие руки и ноги, давно
зажившие, превратившиеся в толстые  мозоли  и  свежие  и  розовые,  шрамы,
покрытые струпьями, шрамы, из которых  сочилась  жидкость.  Цепи  свободно
свисали с его шеи, висели на ногах и руках.  Они  натерли  широкие  мозоли
вокруг его шеи, на руках и ногах, и эти следы рабства он сохранит до конца
жизни.
     Он  вдыхал  воздух,  грудь  его  работала,   ребра   грудной   клетки
открывались и закрывались. Вокруг вился дым,  затемняя  огонь  лампы.  Жар
ошеломлял, скала все еще тускло краснела, хотя костры превратились  уже  в
груды пепла.
     Пять  дней  они  пытаются  разрушить  вторжение   твердого   зеленого
серпентина, которое закрывает золотую жилу. Шестнадцать человек погибли  в
этих попытках, задохнувшись в пару и дыму, убитые разлетающимися осколками
взорванного камня или просто побежденные жарой, упавшие на раскаленный пол
и испепеленные, плоть их прикипала  к  камню  и  отделялась  от  костей  с
зловонным запахом.
     Сверху из шахты показался один из водяных пузырей,  его  спускали  на
плетенной из тростника веревке.  Сделанный  из  шкуры  быка,  с  тщательно
зашитыми и просмоленными отверстиями, такой пузырь вмещал  сорок  галлонов
жидкости, смеси воды с кислым вином.
     Тимон смочил в грязной теплой воде в  стоявшем  по  соседству  корыте
свой кожаный плащ. Потом одну за другой погрузил в воду  ноги,  пропитывая
водой кожаные брюки и сандалии. Подошвы сандалий состояли  из  пяти  слоев
кожи, чтобы противостоять раскаленному полу. Тимон набросил плащ на плечи,
завязал рот и нос тканью, сделал  последний  глоток  из  кожаной  трубы  и
сдержал дыхание. Потом поднырнул под свисающий пузырь и принял его тяжесть
себе на плечи. Протянув руку, он рывком развязал узел,  державший  пузырь,
и, согнувшись под тяжестью жидкости, пошел в туннель.
     Когда он приблизился к лаве, подошвы его  сандалий  начали  шипеть  и
дымиться. Сквозь толстую кожу он чувствовал жар. Жар раскаленных стен  бил
его, и он шел, преодолевая физическую силу этих ударов.
     Времени на работу было мало. Его легкие уже начали болеть, но  он  не
смел вдохнуть этот  отравленный,  насыщенный  дымом  воздух.  Жар  обжигал
обнаженную кожу рук и лица, ноги адски болели от ожогов.
     Он опустил пузырь на пол, повернулся и побежал сквозь клубящийся  дым
и жару по туннелю, цепи свободно свисали под плащом. Именно в этот  момент
чаще всего погибали люди, когда горячая  скала  слишком  быстро  разъедала
пузырь, прежде чем подносчик мог уйти от опасности.
     Пузырь за Тимоном лопнул, сорок  галлонов  жидкости  выплеснулись  на
раскаленную  скалу,  неожиданное  сжатие  разорвало   поверхность,   скала
взорвалась, и осколок ударил Тимона по затылку,  скользящий  острый  удар,
которым, как бритвой, срезало кожу до самой кости.  Он  пошатнулся,  зная,
что если упадет, погибнет ужасной смертью. Он  оставался  на  ногах,  хотя
чувствовал, что теряет сознание, подбежал к корыту с водой и быстро  сунул
голову в грязную пенистую воду. Затем, с грязной водой и  кровью  бегущими
по спине, сжал кожаную трубу и начал дышать. Он кашлял, его тошнило, глаза
выпучивались от слез и боли.
     Потребовалось несколько минут, чтобы он собрал остатки сил и добрался
до  лестницы,  ведущей  наверх.  Когда  он  поднимался,  начали   опускать
следующий пузырь, и он прижался к стене узкой шахты, чтобы пропустить его.
Пятьдесят футов поднимался он в темноте, затем через край выполз в  тускло
освещенную пещеру.
     Надсмотрщик увидел его лежащего на краю шахты.
     - Ты почему оставил работу? - И длинный хлыст из кожи бегемота злобно
обернулся вокруг ребер Тимона. Тимон дернулся от боли.
     - Голова, - выдохнул он. - Я ранен. -  Надсмотрщик  подошел  ближе  и
склонился над ним, рассматривая свежую кровоточащую рану.  Он  нетерпеливо
хмыкнул.
     - Отдыхай. - И повернулся к ряду сидевших на корточках рабов. Все они
неисправимые, на всех такие же тяжелые цепи, как на Тимоне,  у  всех  тела
исполосованы шрамами. Надсмотрщик выбрал одного из них и щелкнул кнутом.
     - Ты следующий. Быстрее. - Раб  встал  и  побрел  к  шахте,  двигаясь
скованно, потому что сырость подземных работ была у всех в костях. На краю
шахты он остановился и со страхом заглянул в дымящуюся бездну.
     - Иди! - выкрикнул надсмотрщик, и хлыст впился  в  плоть.  Раб  начал
спускаться по лестнице.
     Тимон дотащился до низкой скамьи у стены. Он сел,  опустив  локти  на
колени и закрыв лицо руками. Легкие его болели от  дыма,  рана  на  голове
жгла и саднила. Никто  из  других  рабов  не  посмотрел  на  него.  Каждый
замкнулся в своем собственном аду, молча и не заботясь  о  соседях.  Сосед
Тимона начал кашлять, и на губах его появилась слюна с кровью.  Он  умирал
от легочной  болезни  шахтеров.  Пыль  измельченной  скалы  заполнила  его
легкие, они будто покрылись бетоном и окаменели. Никто не шевельнулся,  не
заговорил.
     Младший надсмотрщик непрерывно расхаживал перед ними взад  и  вперед.
Это   был   смуглый   бородатый   человек,   частично   юе,   по-видимому,
вольноотпущенник. На нем холщовая одежда и  легкие  доспехи,  достаточные,
чтобы выдержать удар кинжала,  железный  шлем  защищает  череп  от  грубой
кровли  туннеля.  У  пояса  короткий  железный  меч  и  дубина,  усаженная
железными гвоздями. Высокий, жесткий  человек,  с  мускулистыми  руками  и
ногами. Жестокий человек, именно из-за  своей  жестокости  отобранный  для
работы с  неисправимыми.  Надсмотрщиков  всегда  двое.  Второй  старше,  с
сединой в бороде и бледным болезненным лицом. Но плечи у него широкие,  он
опасен и жесток, не менее своего напарника, но более опытен. Пять  пузырей
жидкости опустили в шахту, и пять раз толстый  столб  пара  поднимался  из
темной шахты, когда жидкость выливалась на горячую скалу.
     - Хватит! - крикнул вниз младший надсмотрщик, и раб выполз из  ямы  и
лежал на краю, кашляя и рыгая. Он был покрыт пеплом, грязью и потом, у его
рта  образовалась  желтая  лужица  рвоты.  -  Уберите  его,   -   приказал
надсмотрщик, и двое рабов утащили товарища к скамье.
     Взгляд младшего надсмотрщика пробежал по ряду, и все застыли,  каждый
старался отвести от себя выбор.
     - Ты. - Конец хлыста болезненно ударил Тимона  по  ребрам.  -  Ты  не
закончил свою смену.
     На просьбы права не было, возражать глупо, Тимон давно знал  это.  Он
встал и побрел к шахте. Собрался для  спуска,  но  слишком  задержался,  и
хлысть из кожи бегемота вызвал яростную боль нежной кожи под мышками.
     Все началось как реакция на боль. Тимон  поднял  руки,  защищаясь  от
удара, цепи повисли. В неожиданном оргазме боли  и  гнева  Тимон  взмахнул
цепями как раз в тот момент, когда надсмотрщик  еще  раз  ударил  хлыстом.
Цепи обвились вокруг руки надсмотрщика, с резким щелчком лопнула кость.
     С удивленным криком надсмотрщик попятился, и сломанная рука повисла у
него на боку. За ним старший надсмотрщик  извлекал  меч.  Со  скрипом  меч
вышел из ножен. Надсмотрщик находился в пятидесяти шагах ниже по туннелю.
     Теперь их двое, потому что младший левой рукой тоже  нащупал  меч.  И
тут за рабской тупостью, тьмой животного рабского  мозга  блеснула  искра.
Тимон вспомнил, чему его учил Хай Бен-Амон: если на тебя напали два врага,
раздели их и нападай сначала на более слабого.
     Размахивая цепью, Тимон бросился на младшего надсмотрщика, и тот упал
на пол.
     Тимон наклонился и принял удар меча второго надсмотрщика  на  цепь  у
себя на руке. От удара рука его онемела, но он увернулся от второго  удара
и обернул цепь вокруг горла старшего надсмотрщика. Потом затянул и держал.
     Старший надсмотрщик уронил меч и схватил его за руки, пытаясь разжать
их, железные звенья цепи душили его.
     Тимон понял,  что  рычит,  как  собака,  он  еще  теснее  сжал  цепи.
Неожиданно руки надсмотрщика разжались, язык выпал  через  вспухшие  губы,
разлился резкий запах экскрементов:  это  перестала  работать  сфинктерная
мышца. Тимон опустил его на пол и поднял из грязи меч.
     Он обернулся к младшему надсмотрщику, который, все еще  ошеломленный,
поднялся на колени. Он потерял свой шлем, сломанную  руку  он  прижимал  к
груди.
     Тимон коротким ударом меча расколол ему череп. Надсмотрщик упал лицом
в грязь.
     Тимон отскочил и огляделся. С первого удара прошло не  больше  десяти
секунд, никто не крикнул.
     Тимон взглянул на меч в своей руке, лезвие его было покрыто кровью  и
грязью. Тимон чувствовал, как спадают с него уныние и приниженность  раба.
Искра разгорелась в пламя, он снова чувствовал себя человеком.
     Он посмотрел на остальных рабов, сидевших на скамье. Никто из них  не
шевельнулся. У  всех  тусклые  нелюбопытные  глаза.  Это  не  люди.  Тимон
почувствовал холодок при взгляде на них. Ему нужны люди. Он  должен  найти
людей.
     Среди них есть один. Его зовут Зама. Молодой, не старше Тимона. Дикий
раб, захваченный за рекой. Носит цепи не больше  года.  Тимон  смотрел  на
него и видел, как у того оживает взгляд,  увидел,  как  у  Замы  сжимается
челюсть.
     - Молоток! - приказал Тимон. - Принеси молоток! -  Зама  шевельнулся.
Усилием воли он разрывал рабские привычки.
     - Быстрее, - сказал Тимон. - У нас мало времени.
     Зама подобрал шахтерское тесло с короткой ручкой и железным концом  и
встал со скамьи.
     Тимон почувствовал, как  оживает  его  дух.  Он  нашел  человека.  Он
протянул запястья, держа в руке окровавленный меч.
     - Сбей цепи, - сказал он.

     Ланнон Хиканус был доволен, но старался не показать этого. Он стоял у
окна и смотрел на гавань, где у пристани стояли пять галер. Ланнон намотал
на палец завиток бороды и втайне улыбнулся.
     В комнате Риб-Адди своим чопорным и четким голосом читал,  расчесывая
пальцами реденькую чахлую бородку:
     - Сегодня в Опет с южных травяных  равнин  прибыло  пятьдесят  восемь
больших слоновьих клыков, всего весом в шестьдесят девять талантов.
     Ланнон быстро повернулся, скрывая за гримасой свое удовольствие.
     - Ты сам присутствовал при взвешивании? - спросил он.
     - Как всегда, мой господин, - заверил его Рид-Адди, а  его  чиновники
оторвались от  своих  свитков,  увидели,  как  смягчилось  выражение  лица
Великого Льва, улыбнулись и закивали головами.
     - Ага! - хмыкнул  Ланнон  и  снова  повернулся  к  окну,  а  Риб-Адди
возобновил чтение. Голос его  звучал  монотонно,  и  Ланнон  отвлекся,  но
подсознательно  вслушивался  в  голос  книгохранителя.  У  Рид-Адди   была
привычка слегка повышать голос, когда он доходил до пунктов, которые могли
вызвать неудовольствие Великого Льва  -  низкий  доход,  неподтвердившаяся
оценка, - и Ланнон немедленно набрасывался на него. Это убеждало Риб-Адди,
что Великий Лев финансовый гений и что от него ничего невозможно скрыть.
     Мысли Ланнона забрели далеко, он переворачивал мысленные камни, чтобы
посмотреть, что выбежит из-под них. Он подумал о Хае и  почувствовал,  как
холодок прерывает его довольное настроение. Что-то изменилось в их дружбе.
Хай стал по-другому относиться к Ланнону, и Ланнон искал причину этого. Он
отбросил мысль о том, что это может быть последствием долгого  отчуждения.
Нет, тут что-то другое. Хай что-то скрывает, он отдалился. Редко  проводит
он ночи во дворце, разделяя кости, вино и смех с  Ланноном.  Часто,  когда
Ланнон посылает за ним вечером, вместо того чтобы прийти с лютней и  новой
песней, Хай присылает через раба ответ, что он болен, или спит, или пишет.
     Ланнон нахмурился и услышал,  как  становится  выше  голос  Риб-Адди.
Ланнон повернулся к нему.
     - Что? - взревел он, и лица чиновников пожелтели от страха. Чиновники
спрятали головы в свитки.
     - Мой господин, в южном конце шахты  обрушилась  скала,  -  запинался
Риб-Адди. Его уже  перестало  изумлять,  что  из  множества  чисел  Ланнон
немедленно выбрал десятипроцентное снижение добычи на  одной  из  десятков
маленьких шахт срединного царства.
     - Кто старший надсмотрщик? - спросил Ланнон и  распорядился  заменить
этого человека.
     - Это небрежность,  и  я  этого  не  потерплю,  -  сказал  Ланнон.  -
Затронута выработка, погибают ценные рабы. Я  предпочту  потратить  больше
крепежного леса, это в конце концов обойдется дешевле.
     Риб-Адди продиктовал одному из чиновников приказ, а Ланнон повернулся
к окну и вернулся к своим мыслям о Хае. Он вспоминал, как  бывало  раньше,
когда присутствие Хая делало каждый его  триумф  более  ценным,  а  каждое
разочарование легче переносимым. Все хорошее происходило,  когда  рядом  с
ним был Хай.
     В редкие  моменты  внутренней  честности  Ланнон  сознавал,  что  Хай
Бен-Амон - единственный человек, которого он может назвать другом.
     Положение отделяло его от других. Он не мог требовать  от  окружающих
человеческого тепла и дружбы, в которых нуждается и царь. Его жены и  дети
боялись его. Они неуверенно себя чувствовали в его присутствии  и  уходили
от него с явным облегчением.
     Во всем царстве был только один человек, которому хватало мужества  и
честности, чтобы вести себя при царе естественно, невзирая на последствия.
     - Он мне нужен, - подумал Ланнон. - Он нужен мне гораздо больше,  чем
я нужен ему. Все его любят, но только он один искренне любит меня. - И  он
сморщился, вспомнив, как Хай бросил ему вызов. Именно он, Ланнон  Хиканус,
сорок седьмой Великий Лев Опета, больше страдал от их отчуждения.
     - Больше я его не отпущу от себя, - поклялся он. - Никогда не позволю
ему уйти от меня. - И честно признался себе, что ревнует к своему жрецу. -
Я уничтожу всякого, кто встанет между нами. Он мне нужен.
     Он  подумал  о  последней   поездке   Хая   Бен-Амон.   Неужели   это
действительно такое важное и срочное дело, что верховный жрец отправляется
на 400 миль, взяв с собой две когорты своего легиона  и  пророчицу  Опета,
чтобы освятить маленький храм  богини  в  заброшенном  гарнизоне  на  краю
северного царства? Скорее похоже, что Хай покинул Опет по какой-то  другой
причине, а в результате  Ланнон  скучал,  раздражался  и  чувствовал  себя
одиноким. Хай знал, что Ланнон собирался отпраздновать свои именины.
     Мысли Ланнона прервал топот солдатских ног. Он отвернулся от  окна  в
тот момент, когда три  высших  офицера  вбежали  в  комнату.  С  ними  был
центурион в пыльном плаще и неначищенных доспехах. В его бороде была пыль,
пыль покрывала его сандалии. Он шел быстро и издалека.
     - Мой господин. Плохие новости.
     - В чем дело?
     - Восстание рабов.
     - Где?
     - В Хилии.
     - Сколько?
     - Много. Мы точно не знаем. Этот человек, - он указал на  центуриона,
- видел это.
     Ланнон повернулся к усталому офицеру. "Говори!" - приказал он.
     - Я был в патруле, величество. Отряд из пятидесяти человек на севере.
Мы увидели дым, но когда подошли к шахте, все было кончено.  Бараки  рабов
открыли,  гарнизон  перебили.  -  Он  помолчал,  вспоминая  мертвецов   со
вспоротыми животами и кровавую массу кастрации у  них  между  ног.  -  Они
ушли, все, кроме больных и хромых. Этих оставили.
     - Сколько?
     - Около двухсот.
     - Что вы с ними сделали?
     - Предали мечу.
     - Хорошо! - Ланнон кивнул. - Продолжай!
     - Мы пошли за главным отрядом рабов. Когда они  вышли  из  Хилии,  их
было больше пяти тысяч, и они двинулись на север.
     - На север, - прорычал Ланнон. - Конечно, к реке.
     - Они движутся медленно, очень медленно. А по пути все грабят и жгут.
Мы шли за ними по столбам дыма и стаям стервятников. Население перед  ними
разбегается, оставляя им все. Они пожирают землю, как саранча.
     - Сколько? Сколько? - спрашивал Ланнон. - Мы должны знать!
     - Они открыли бараки в Хилии, в Тие и в десятке  друих  шахт,  а  все
полевые рабы присоединились к ним, - ответил центурион.
     Один из офицеров рискнул предположить:  "Их  должно  быть  не  меньше
тридцати тысяч".
     - Это самое меньшее, величество, - согласился центурион.
     - Тридцать тысяч, во имя святого Баала, -  прошептал  Ланнон.  -  Так
много! - Но тут его охватил гнев, и  он  резко  заговорил:  -  Какие  силы
противостоят им? Сколько легионов мобилизовано?
     - В Зенге два легиона, - сообщил один офицер.
     - Они не успеют, - ответил Ланнон.
     - Один легион здесь, в Опете.
     - Слишком далеко, слишком далеко, - прорычал Ланнон.
     - И еще два на южном берегу большой реки.
     - Они разбросаны по гарнизонам на  пятиста  милях.  А  все  остальные
расформированы? - спросил Ланнон. - Сколько  потребуется,  чтобы  призвать
их?
     - Десять дней.
     - Слишком  долго,  -  выпалил  Ланнон.  -  Восстание  нужно  подавить
безжалостно. Это чума, она распространяется, как огонь в  сухом  папирусе.
Нужно изолировать его и погасить. Погасить каждую искру. Какие еще  у  нас
силы?
     - Его святость, - почтительно  сказал  один  из  офицеров,  и  Ланнон
посмотрел на него. Он забыл о Хае. - Он в Синале, точно на пути  рабов  на
север.
     - Хай! - негромко сказал Ланнон и замолчал, пока его  офицеры  начали
горячо спорить.
     - У него только две когорты - 1 200 человек, а ему противостоит армия
в 30 000.
     - Не армия, а толпа рабов.
     - Но тридцать тысяч.
     - Мы не можем вовремя выслать ему подкрепления.
     - Было бы глупо сражаться при таком соотношении сил, а  мой  господин
Хай Бен-Амон не глупец.
     - Ближайшие резервы в Сетте на реке.
     - Бен-Амон не будет сражаться, - заявил один из них, и все посмотрели
на Ланнона, ожидая его слов.
     Ланнон улыбнулся. "Успокойтесь. Бен-Амон будет сражаться. В избраноое
им самим время, в избранном месте его святость будет сражаться.  -  Улыбка
его исчезла. - Через четыре часа со всеми наличными силами я  выступаю  на
поддержку Бен-Амона. Отдайте приказ собрать все расформированные  легионы,
пошлите бегунов в Зенг".

     - Будет сражение? - спросила Танит. Ее глаза горели, губы  раскрылись
в предвкушении. - Настоящее сражение, как те, о которых ты поешь?
     Хай улыбнулся, не отрываясь  от  столика,  на  котором  писал  приказ
командиру гарнизона Сетта.
     - Собери все войска своего сектора и  держи  их  за  стенами.  Сообщи
запасы копий, стрел и другого оружия. Сколько слонов в твоем распоряжении?
Прикажи галерам речного патруля бросить якорь в пределах стен и  жди  моих
приказаний. Сообщи, каков уровень воды в реке. Какие  броды  доступны  для
перехода? В течение шести дней я прибуду и приму на себя  комнадование.  Я
собираюсь воспрепятствовать врагу переправиться через реку и...
     Танит соскользнула с кушетки и пересекла палатку. Она подошла  к  Хаю
сзади и сунула палец ему в ухо.
     - Мой господин.
     - Танит, я очень занят. Это важно.
     - Не более важно, чем ответить на мой вопрос, будет ли сражение.
     - Да, - кратко ответил Хай. - Да, будет.
     - Хорошо! - Танит захлопала в ладоши. - Я никогда не видела настоящее
сражение.
     - И не увидишь, - мрачно сказал  Хай  и  вернулся  к  приказу.  -  Ты
отправишься завтра на  боевом  слоне  под  охраной  в  пятьдесят  человек.
Вернешься в Опет до окончания беспорядков.
     Танит вернулась на кушетку  и  легла  на  нее,  проказливо  разбросав
одежду и обнажив свои стройные бедра. Она посмотрела  на  затылок  Хая,  и
губы ее упрямо сжались.
     - Это только твой план, святой отец, - неслышно сказала она.
     Танит лежала без сна и прислушивалась к голосам Хая и  его  офицеров,
обсуждавших предстоящую кампанию. Ее палатка  очень  удобно  располагалась
рядом с палаткой верховного жреца, и неосвещенное пространство между  ними
можно было  пересечь  незаметно  для  часовых.  Это  путешествие  в  Синал
планировалось Хаем как  любовное  свидание,  как  бегство  от  ограничений
Опета.
     Айна, старая жрица, что-то забормотала во сне. Танит  подобрала  одну
из своих сандалий и швырнула в нее. Айна икнула и замолкла.
     Танит была слишком возбуждена происходящими событиями, чтобы  уснуть.
На них надвигается армия рабов, десятки тысяч дикарей, оставляя  за  собой
широкую полосу насилий, убийств и обожженной земли.
     Весь день в лагерь стекались беглецы, каждый приносил новые рассказы,
полные ужаса и смерти. Этим варварам противостоял Хай Бен-Амон и небольшая
группа героев, которые уступали врагу в численности один к двадцати. Такие
дела входят  в  легенды,  и  Танит  не  собиралась  пропускать  ни  одного
мгновения. В ее сознании исход был  предрешен,  в  балладах  герой  всегда
побеждает. Он любимец богов и потому непобедим. Жаль, что любимец богов  в
своем обычном мужском высокомерии становится неразумен, но  у  Танит  были
свои планы.
     Намного после полуночи Танит услышала, что офицеры уходят  от  Хая  и
направляются к своим палаткам.  Она  села  и  постаралась  вызвать  слезы.
Обычно она достигала этого, вспоминая щенка, который был у нее в  детстве.
Леопард  утащил  его.  Сегодня  трюк  не  сработал,   и   Танит   пришлось
удовлетвориться тем, что она натерла глаза костяшками пальцев.
     Хай лежал на своей кушетке, лампа горела низко,  и  в  углах  палатки
было темно. Когда Танит скользнула в палатку,  он  быстро  приподнялся  на
локте. Прежде чем он смог заговорить, она легла рядом с ним и  обняла  его
за шею. Она дрожала.
     - Что с тобой, мое сердце? - Хай встревожился.
     - О мой господин, сон. Дурное предзнаменование. - И Хай  почувствовал
холодок на спине. За два года  он  понял,  что  Танит  обладает  настоящим
пророческим  даром.  У  нее  бывают  яркие  видение  будущего,  от  мелких
происшествий до самых серьезных дел. И  если  Хай  репетировал  с  ней  ее
пророчества, то только относительно  мирских  дел.  Он,  однако,  научился
уважать ее способности. Танит знала  это.  Она  прошептала:  -  Я  шла  по
ночному полю, освещенному только погребальными кострами. -  И  Хай  крепче
прижал  ее  к  себе,  чувствуя,  как  холод  разливается  по  телу.  Ночь,
погребальные костры - действительно дурное предзнаменование.
     - Я плакала, мой господин. Не знаю почему, но  у  меня  было  чувство
большой утраты. Произошло сражение. Поле было усеяно оружием  и  разбитыми
щитами. Я увидела штандарт  Шестого  легиона  -  птицу  солнца,  она  была
разбита и лежала  в  пыли.  -  Хай  вздрогнул  от  страха:  птица  солнца,
брошенная на землю! Это не только символ его легиона, но и его собственный
личный тотем.
     - И  тут  со  мной  оказалась  госпожа  Астарта.  Она  тоже  плакала.
Серебряные слезы бежали по ее белому лицу.  Она  была  прекрасна  и  очень
печальна. Она заговорила со мной, печально упрекала меня: "Тебе  следовало
остаться с ним, Танит. Этого никогда бы не случилось, если бы ты  осталась
с ним".
     Хай почувствовал сквозь сверхъестественный страх  червячок  сомнения.
Он положил руки на плечи Танит и  отвел  от  себя  ее  лицо,  чтобы  лучше
видеть. Глаза  ее  покраснели,  слезы  бежали  по  щекам,  но  он  все  же
сомневался. Слишком все совпадает, а он знал, что когда Танит  чего-нибудь
хочет, то ни за что не отступится.
     - Танит, - строго сказал он. - Ты  знаешь,  какой  серьезный  грех  -
выдумывать слова богов.
     Танит горячо кивнула. "О да, мой господин".
     - Как у пророчицы у тебя есть священный  долг,  -  настаивал  Хай,  и
Танит вытерла щеки и вспомнила, как Хай использовал ее священный долг  для
того, чтобы направлять  политические  и  экономические  дела  царства,  не
говоря уже о личной выгоде. Она не  могла  отказать  себе  в  удовольствии
отплатить ему той же монетой.
     - Я хорошо знаю это, святой отец. - Хай смотрел на нее, но  не  видел
доказательств вины. Не в  силах  дальше  выдерживать  этот  проницательный
взгляд, Танит зарылась лицом ему в  шею  и  молча  ждала.  Тишина  длилась
долго, наконец Хай признал свое поражение.
     - Хорошо, - проворчал он. - Ты останешься со мной, если  этого  хочет
богиня. - И Танит плотнее прижалась к нему  и  торжествующе  улыбнулась  в
курчавую бороду Хая Бен-Амона.

     Пять дней Хай  проверял  движущуюся  массу  людей,  которая  плыла  к
большой реке, как огромная черная медуза. Но всякий раз отступал,  уходил,
держа свой небольшой отряд компактно, под полным контролем, используя  его
экономно и целеустремленно.
     На пятый день он связался с  гарнизоном  в  Сетте.  Пожилой  командир
гарнизона Маго полностью отдал себя в распоряжение  Хая  вместе  с  1  800
лучниками и легкой пехотой, 12 боевыми слонами, двумя патрульными галерами
по сто весел каждая и значительным арсеналом гарнизона.
     Хай приветствовал его в жаркий полдень на вершине небольшого холма  в
двенадцати милях к югу от большой реки и отвел Маго в сторону от эскорта и
штабных офицеров.
     - Большая честь служить под твоей  командой,  святой  отец.  Говорят,
слава с теми, кто идет за штандартом Птицы Солнца.
     - Славы на всех хватит, предупреждаю тебя, -  мрачно  ответил  Хай  и
указал на открытое лесистое пространство. - Они здесь.
     Армия рабов двигалась как большая колонна муравьев, и  над  деревьями
поднималось бледное облако пыли.
     - Какая мысль первой приходит тебе в голову? - негромко спросил  Хай,
и Маго задумчиво посмотрел на отдаленную армию.
     - Отсюда, мой господин, она похожа на любую другую армию на марше,  -
с сомнением ответил он.
     - А разве это не кажется тебе странным? Это ведь не армия, Маго,  это
толпа сбежавших рабов. Но они движутся как армия.
     Маго быстро, понимающе кивнул. "Да! Да!  Ими  кто-то  руководит,  это
видно. Конечно, мы не ожидали такого контроля".
     - Больше того, - сказал Хай. - Сейчас ты сам увидишь,  потому  что  я
организовал небольшое развлечение. Я считаю, что в пищу этим  рабам  нужно
подбавить перца. Сейчас мы нападем на их обоз, и ты увидишь, что я имею  в
виду.
     Они молчали, глядя, как враг медленно приближается к ним.
     Потом Хай спросил: "Каково состояние реки, Маго?"
     - Мой господин, уровень воды очень низок.
     - Брод проходим? Какова глубина?
     - Можно перейти пешком. Вода в самом  глубоком  месте  по  горло,  но
течение быстрое. Я приказал перерезать канаты на переправе.
     Хай кивнул. "Они движутся к броду в Сетте. Я был в этом уверен с того
момента, как они вышли из холмов в районе Лулуле. - Он снова  помолчал.  -
Здесь я уничтожу их", - твердо сказал он, и Маго искоса взглянул на  него.
"Уничтожу" неподходящее слово для полководца, в  распоряжении  которого  3
000 человек против 30 000.
     - Мой господин! - крикнул один из офицеров Хая. - Нападение началось!
- И Хай заторопился к своему штабу.
     - Ага! - сказал он с удовлетворением. - Бакмор хорошо выбрал момент.
     Из тщательно подготовленной засады  500  тяжелых  пехотинцев  Бакмора
ударили во фланг колонны. Любимец Хая выбрал слабое место в защитном строю
черных копейщиков. Его топорники прорубились к обозу, погонщики  соскочили
с повозок и разбежались, женщины побросали с голов корзины с  зерном  и  в
панике последовали за погонщиками.
     Нападающие быстро перебили быков  и  насыпали  груды  зерна.  Раздули
огонь из глиняных кувшинов, и через несколько минут  запас  продовольствия
армии рабов запылал.
     - Смотри! - указал Хай на ответные действия рабов. От головы и хвоста
колонны отделились отряды  копейщиков  и  устремились  вперед  и  назад  в
классическом маневре окружения. Маневр совершелся не так, как это  сделали
бы хорошо обученные солдаты. Он проходил медленно и  нечетко,  пародия  на
правильный маневр, но все же просматривались черты правильных действий.
     - Замечательно! - воскликнул Маго. - Ими командует  опытный  военный,
он читал военные уставы. Твой офицер должен быть осторожен.
     - Бакмор знает, что  делать,  -  заверил  его  Хай,  и  в  это  время
пехотинцы Бакмора образовали боевое построение "черепаха",  окружили  себя
щитами и двинулись среди столпившихся копейщиков. На минуты они  опередили
сомкнувшихся врагов. За ними пылал обоз, над  деревьями  поднялись  столбы
черного дыма.
     - Хорошо! Хорошо! - говорил Хай в облегчении и радости,  хлопая  себя
по бедрам. - Прекрасно сделано! Теперь пусть командир рабов  покажет  нам,
что он такой же хороший квартирмейстер, как и тактик. Во вражеском  лагере
сегодня животы будут пусты. - Он взял Маго за руку и отвел  в  сторону.  -
Чаша вина, - предложил он. - Смотреть и ждать - от этого такая  же  жажда,
как от работы топором.
     Маго улыбнулся. "Говоря о вине, святейшество. У меня  есть  несколько
амфор, которые, я уверен, не оскорбят даже твой всем известный вкус. Прошу
тебя поужинать сегодня со мной".
     - С величайшим удовольствием, - заверил его Хай.

     Вино было приличное, и после еды Хай и Танит спели  для  гостей.  Это
была причудливая порнографическая песня, сочиненная  Хаем,  любовный  дуэт
Баала и Астарты. Танит  правильным  чистым  голосом  пела  партию  богини,
подчеркивая наиболее неприличные и двусмысленные места скромным опусканием
ресниц, а гости вопили от восторга и колотили по  столу  пустыми  чашками.
Хай не обратил внимания на просьбы повторить исполнение и, отложив  лютню,
перешел к серьезным делам. Он говорил о предстоящем сражении, предупреждая
Маго и офицеров не недооценивать противника.
     - Я чуть не заплатил дорого за эту  ошибку,  -  сказал  он  им.  -  Я
собирался со всеми своими силами обрушиться на их центр, который  оказался
податливым, как тесто. Я почувствовал, что есть возможность победить одним
ударом. Если центр будет прорван, я разделю их надвое. -  Хай  помолчал  и
сделал знак солнца. - Хвала Баалу, за  мгновение  до  того,  чтобы  отдать
приказ о наступлении, я был предупрежден богами. - Все  приняли  серьезное
религиозное выражение, а некоторые повторили знак солнца. Хай продолжил: -
Я взглянул на фланги противника, которые, естественно, нависли надо  мной,
и увидел,  что  стоят  они  прочно.  Мне  показалось,  что  лучшие  войска
противника собраны там, и я вдруг вспомнил Канны. Вспомнил,  как  Ганнибал
поймал в ловушку римского консула. - Хай неожиданно смолк,  и  у  него  на
лице появилось удивленное выражение.
     - Канны! Ганнибал! -  Он  ясно  вспомнил  глиняный  ящик  с  фишками,
изображавшими положение войск под Каннами.  Вспомнил  собственную  лекцию,
вспомнил внимательно слушающего черного человека. - Тимон! - прошептал он.
- Это Тимон. Должен быть он!

     Вокруг лежала его армия. Огромное  сборище  черных  людей,  голодных,
встревоженных, беспокойных в ночи. Костры, как огромные цветы, расцвели на
южных берегах большой реки, и ночное небо приобрело оранжевый цвет. Костры
разжигали для тепла, пищи не было. Уже два дня они не ели, после того  как
сожгли обоз.
     Тимон молча ходил среди них и видел, как они  жмутся  к  кострам.  От
голода они мерзли, перешептывались и стонали, и  весь  лагерь  шипел,  как
встревоженный улей диких пчел.
     Он ненавидел их. Они рабы, слабаки. Один из пятидесяти мужчина,  один
из ста воин. Ему нужно  копье,  а  они  гнилой  прут.  Они  медлительны  и
неуклюжи в своих ответах на стремительные удары врага. Пятьдесят рабов  не
справятся с одним великолепным воином из тех, что  противостоят  ему.  Ему
нужны люди его собственного племени, он научит их всему,  что  узнал  сам,
даст им цель, передаст им собственные мечты о судьбе и мести.
     Он постоял на берегу реки, глядя на скользкий черный  поток.  На  его
поверхности плясали отражения звезд, а на отмелях виднелись  водовороты  и
завихрения, как будто под водой шевелилось какое-то чудовище.
     В трехстах шагах от  него,  на  середине  реки,  находился  небольшой
остров. Весной вода затопляет его, и он покрыт толстым  слоем  бурелома  и
спутанных стеблей папируса. Это первая ступень брода.  Здесь  он  закрепит
веревки из коры, которые сейчас плетут его люди. Он развернет  веревки  на
рассвете и попытается завершить  переправу  в  один  день.  Он  знал,  что
возможны тяжелые потери. Его люди ослабли от голода  и  ран,  они  устали,
веревки из коры непрочны, течение стремительное и  предательское,  а  враг
быстр и безжалостен.
     Тимон пошел вниз по течению, миновал часовых,  негромко  поговорив  с
ними, наклонялся, осматривая большие груды веревок из коры,  уже  лежавшие
на берегу, и наконец вернулся в лагерь.
     Ниже по течению в тысяче шагов - римская миля, Тимон теперь это  знал
- располагался Сетт. На стенах  горели  факелы,  и  Тимон  видел  часовых,
непрерывно расхаживавших в их свете.
     На реке, на глубоком месте, стояли на якоре галеры речного патруля. С
осушенными веслами и свернутыми парусами они напоминали по форме ящеров, и
Тимон с беспокойством посматривал на  них.  Он  никогда  не  видел  боевых
кораблей в действии и не знал, чего ожидать от  них.  Когда  Хай  Бен-Амон
рассказывал о морских сражениях римлян, греков и карфагенян,  Тимон  почти
не слушал. Теперь он об этом пожалел.  Он  хотел  хотя  бы  приблизительно
знать, какую угрозу могут представлять эти странные корабли при переправе.
     До него  по  воде  доносились  слабые  звуки  голосов,  слова  он  не
разбирал, но знакомые модуляции пунического языка разожгли его  ненависть.
Он слушал и  чувствовал,  как  ненависть  подступает  к  горлу.  Он  хотел
броситься на них, уничтожить  их  всех.  Уничтожить  каждый  след,  каждое
воспоминание об этох  светлокожих  людях  вместе  с  их  умениями,  силой,
чуждыми богами и чудовищной жестокостью.
     Стоя в темноте  и  глядя  на  крепость,  слушая  голоса  в  ночи,  он
вспоминал тело своей женщины, изуродованное, скользящее,  подскакивая,  по
жесткой земле, вспоминал вопли рабов в бараках Хилии, запах рабов, звук  и
прикосновение хлыста,  страшный  вес  цепей,  обжигающий  жар  подземелья,
голоса надсмотрщиков - тысячи воспоминаний, от которых горел его мозг.  Он
массировал толстые мозоли от цепей  на  руках,  смотрел  на  врагов,  и  в
глубине  его  души  горела  ненависть,  угрожая  затмить  его  разум,  как
раскаленная докрасна лава действующего вулкана.
     Он хотел обрушить на них свою армию. Хотел уничтожить их,  уничтожить
все следы их.
     Он с удивлением обнаружил,  что  дрожит,  все  его  тело  дрожало  от
ненависти, с огромным усилием воли он справился с собой. Пот  выступил  на
его лице и теле в прохладном ночном воздухе, остро пахнущий пот ненависти.
     - Мое время еще не пришло, - подумал он. - Но оно придет.
     Кто-то шевельнулся рядом с ним в темноте, и он обернулся.
     - Зама? - спросил он, и его лейтенант негромко ответил:
     - Светает.
     - Да, - кивнул Тимон. - Пора начинать.

     Танит любовно заплела его бороду, потом подогнула ее под подбородок и
укрепила, так чтобы она не цеплялась за нагрудник и не давала  возможность
ухватиться врагу.
     Работая, она шептала  ласковые  слова,  нежности  бездетной  женщины,
говорящей с ним, как со своим ребенком. Хай  спокойно  сидел  на  кушетке,
наслаждаясь проворными мягкими прикосновениями ее рук,  тихими  словами  и
любящим тоном голоса; все это так не соответствовало жестокостям,  которые
принест день. Когда Танит встала, чтобы принести его тяжелый нагрудник, он
испытал острое чувство утраты.
     Она помогла ему  одеться,  наклонилась,  завязывая  ремешки  поножей,
возилась с полами его плаща, и хотя она улыбалась, он слышал  страх  в  ее
голосе.
     Он неловко поцеловал ее, и  железо  смяло  ее  грудь.  Она  попыталсь
освободиться, потом сдалась и, не обращая внимания на  боль,  прижалась  к
нему.
     - О Хай, - прошептала она, - мой господин, любовь моя.
     Старая жрица откинула тростниковый занавес и  вошла  в  палатку.  Она
увидела их, прижавшихся друг к другу, забывших обо всем. Айна смотрела  на
них своими старческими глазами, потом рот ее раскрылся в беззубой  улыбке,
она молча отступила и опустила занавес на место.
     Наконец Танит оторвалась. Подошла к стене, к  которой  был  прислонен
топор Хая, взяла его и отвязала  мягкий  кожаный  чехол.  Подошла  к  Хаю,
подняла лезвие и поцеловала его.
     - Не подведи его! - прошептала она топору и отдала его Хаю.
     В предрассветной тьме группы офицеров  на  стенах  крепости  смотрели
вниз по течению, на вражеский  лагерь.  Все  были  вооружены  и  стоя  ели
утреннюю еду. Бурными возгласами они приветствовали Хая и Танит,  и  Танит
слушала, как они обсуждают события предстоящего дня. Она не понимала,  как
можно  с  энтузиазмом  ребятишек,  собирающихся  пошалить,  рассуждать   о
предстоящей смерти.
     Она чувствовала себя  исключенной  их  этого  удивительного  мужского
товарищества и поразилась изменению, происшедшему с Хаем. Ее нежный  поэт,
ее уединенный ученый и стыдливый любовник был так же воспламенен, как  все
остальные. Она видела все  признаки  возбуждения  в  его  быстрых  жестах,
лихорадочных пятнах на щеках, в  высоком  голосе  и  смехе,  с  какими  он
встречал непристойности Бакмора.
     - День пришел. Хватит ждать, - заявил Хай, глядя вниз  по  течению  в
полутьме. Над рекой стоял густой туман, и  дым  10  000  костров  закрывал
видимость. Хай начал беспокойно расхаживать. - Будь проклят этот туман! Не
вижу, растянули ли они свои веревки на реке.
     - Приказать галерам произвести разведку? - спросил Маго.
     - Нет. - Хай отбросил это предложение. - Скоро узнаем, и  я  пока  не
хочу привлекать внимание к галерам. - Он подошел к тому  месту,  где  была
приготовлена пища. Налил себе чашу горячего вина, приправленного медом,  и
поднял ее. - Яркого лезвия вашим мечам.
     Когда солнце показалось  над  красным  дымным  горизонтом,  Хай  спел
приветствие Баалу и затем, стоя с  обнаженной  головой,  привлек  внимание
богов к тому обстоятельству,  что  собирается  сегодня  дать  сражение.  В
сильных,  но  почтительных  выражениях  он  указал,  что  хотя   под   его
командлованием  собраны  отличные  воины,  но  их  мало,   враги   намного
превосходят по численности, и ему понадобится поддержка.  Он  надеется  на
содействие богов. Он сделал знак солнца и резко поеврнулся к своему штабу.
     - Хорошо, вы знаете свои позиции и обязанности. -  Они  разошлись,  а
Хай отвел в сторону Бакмора.  -  Ты  выделил  человека  для  присмотра  за
жрицей?
     Бакмор подозвал поседевшего пехотинца, который  стоял  поблизости,  и
этот человек подошел.
     - Ты знаешь свои обязанности? - спросил Хай, и солдат кивнул.
     - Я весь день буду находиться рядом с жрицей.
     - Ни разу не выпустишь ее из виду, - предупредил Хай.
     - Если враг победит и будет опасность, что она попадет  ему  в  руки,
я...
     - Хорошо, - резко прервал его Хай.  -  Удар  должен  быть  быстрым  и
точным.
     Хай не мог смотреть на Танит, он отвернулся и быстро пошел туда,  где
его ждала небольшая лодка, чтобы отвезти на галеру.
     Хай стоял на башне галеры и ждал.  Солнце  уже  поднялось  высоко,  и
туман рассеялся. Галера стояла на якорях, носом навстречу течению.  Гребцы
сидели на своих скамьях, щиты и оружие у их ног, весла вынесены и готовы.
     Армия рабов продолжала переправу. Двадцать веревок  было  натянуто  к
илистому сотрову, и теперь прокладывались веревки от острова  к  северному
берегу.
     Брод был забит огромной массой людей. Цепляясь за веревки, рабы шли в
воде к острову. Виднелись только их головы, длинные линии черных точек над
бурлящей водой. Пятнадцать или двадцать тысяч рабов уже находились в воде,
и число их быстро увеличивалось, все новые и новые на южном берегу брались
за веревки и входили в воду.
     Все шло так, как и предполагал  Хай.  Скоро  толпа  на  южном  берегу
уменьшится, и с ней легко спрвятся томящиеся в ожидании воины Бакмора. Хай
улыбнулся, представив себе, как сердится Бакмор из-за  задержки.  Придется
ему еще подождать, решил Хай, глядя, как первые рабы  выходят  их  зеленой
воды и радостно ковыляют по острову, их  мокрая  черная  кожа  блестит  на
солнце.
     Радость их преждевременна, подумал Хай. От безопасности  их  отделяет
еще северная часть русла реки.  Рабы  начали  заполнять  остров,  а  сзади
веревки из коры прогибались под тяжестью массы людей,  скоро  остров  весь
был покрыт обнаженной черной плотью. Ужасное зрелище, такая масса людей  в
реке и еще большая плотная масса на южном берегу.
     Если это Тимон, то, конечно,  лучших  он  оставит  в  арьергарде.  Он
всматривался  в  людей,  дожидавшихся  своей  очереди  на  берегу,  и  ему
показалось, что они держатся лучше и увереннее, чем те, что  уже  в  воде.
Нужно, чтобы число их еще уменьшилось, прежде  чем  он  рискнет  небольшим
отрядом Бакмора.
     Хай снова перенес внимание на  брод,  головы  в  воде  теперь  начали
двигаться от острова к северному берегу. Хай понял, что предстоит  трудный
выбор. Если он еще затянет нападение, многие беглецы доберутся до  густого
леса на северном берегу и там будут навсегда потеряны. Но если  он  ударит
раньше,  Бакмору  придется   сражаться   с   намного   превосходящим   его
противником. Трудный выбор, и Хай задумался. Решение было  принято,  когда
он подумал о том дне в будущем, когда доложит  царю:  "Ни  один  не  ушел,
величество". И почти услышал ответ: "Я не сомневался  в  этом,  моя  Птица
Солнца".
     Хай повернулся к капитану галеры, стоявшему рядом.
     - Подними флаг, - негромко сказал он, и тут же приказ был передан  на
переднюю палубу. Золотое боевое знамя поднялось на мачте.
     С гребных скамей послышался хриплый  крик.  Хай  увидел,  как  сигнал
нападения появился и на второй галере.
     На носу моряк взмахнул топором, перерубив  якорный  канат,  и  галера
прыгнула на  крыльях  весел.  Весла  опускались  и  поднимались,  влажные,
золотые и серебряные в свете солнца. Под ногами Хая корабль устремился  по
течению, так быстро, что Хай пошатнулся и восстановил  равновесие.  Галеры
плыли строем, их большие крылья бились, они  постепенно  расходились,  так
чтобы каждая оказалась в одном из протоков.
     - Правь по центру их линии, - приказал Хай капитану галеры, и  приказ
был передан на корму.
     Они неслись прямо на веревки, усеянные, как бусами,  головами  людей.
Шум воды и скрип весел перекрывал крик ужаса от людей, увидевших над собой
несущие смерть громады кораблей.
     Хай подошел к борту и посмотрел вниз. Увидел обращенные к нему  лица,
белые зрачки на темном фоне. Проклял зашевелившуюся в нем жалость,  потому
что это не люди. Это враги.
     Лучники на кораблях начали стрелять. Хай  видел,  как  стрела  попала
рабу прямо в лицо, раб высоко взмахнул руками, и его унесло течение.
     Галера разрезала нагруженные веревки, слегка  наклоняясь,  когда  они
задерживали ее  продвижение  вперед,  потом  веревка  лопалась,  и  галера
устремлялась  вперед,  а  течение  под  градом   стрел   уносило   цепочки
барахтающихся людей в глубокое место, под стены крепости, где ждали  своей
очереди лучники Хая.
     Галеры миновали брод,  царапая  дно  килями,  и  оказались  снова  на
глубине. Хай побежал на корму и посмотрел назад. Река от берега до  берега
была заполнена кричащими тонущими людьми.  Некоторые  цеплялись  за  ветви
нависших деревьев, другие - за скользкие скалы или плывущие обломки дерева
и пучки папируса. Остров был сплошь  покрыт  одеялом  из  черной  дрожащей
плоти, и по-прежнему рабы пытались вскарабкаться  на  него,  барахтаясь  в
воде.
     Их было так много,  что  они  напомнили  Хаю  мигрирующих  насекомых.
Муравьи, десятки тысяч муравьев. Хай уцепился за  эту  мысль,  прежде  чем
отдать следующий приказ.
     - Хорошо, капитан, - сказал Хай, помня, что они не люди,  а  муравьи.
Капитан немедленно стал выкрикивать приказы, корабль развернулся  боком  к
течению. Вторая галера повторила этот маневр, и  с  носов  обоих  кораблей
полились смертоносные потоки тайного оружия Опета - "огня Баала".
     Они разливались  по  поверхности  реки,  расстилались  ровно,  солнце
создало радужную пленку на воде, запах был маслянистый и зловонный.
     И  вдруг  жидкость  неожиданно  вспыхнула,   вся   поверхность   реки
превратилась в сплошное оранжевое пламя,  от  которого  поднимался  черный
дым. Жар стал таким сильным, что Хай быстро отступил,  чувствуя,  что  ему
опалило бороду.
     - Во имя Баала, - прошептал Хай, глядя,  какпламя,  названное  именем
великого бога, распространяется по воде, заполняя от берега до берега  всю
реку, закрывая небо черными облаками дыма. Оно налетело на остров, а когда
миновало, на нем грудами лежали  обгоревшие  тела,  а  бурелом  и  папирус
горели погребальными кострами.
     Стена пламени понеслась вниз по течению, мимо крепостных стен, сжигая
растительность по берегам, уничтожая в  реке  жизнь.  За  десять  коротких
минут погибли 20 000 душ, и их обгоревшие тела поплыли к морю  или  лежали
на песчаных берегах реки.

     Пламя прошло. Тимон стоял, ужасаясь, и смотрел на опустошение. Он  не
мог поверить своим глазам: больше половины его  армии  погибло  в  краткие
мгновения. У него осталась небольшая часть первоначального состава.
     Остались лучшие люди, но он знал,  что  они  не  могут  сравниться  с
противостоящими им когортам. Он понимал, что должен подготовиться к атаке,
которая вскоре последует, но потратил несколько секунд, с тоской глядя  на
северный берег реки, где лежит его родина. Он отрезан от нее, может  быть,
навсегда.
     Галеры стояли в сотне шагов от берега, носами к нему. Они были так же
страшны, как два огромных ящера, и теперь он видел их в действии. Глядя на
них, Тимон ощущал холодок страха.
     За ним раздавались крики и звон оружия.  Тимон  повернулся.  Началось
второе нападение, как он и опасался. Оно пришло  именно  в  тот  момент  и
именно в том месте, где он ожидал. Оно обрушилось на его тыл в тот момент,
когда его люди еще не пришли в себя от страшного уничтожения,  свидетелями
которого только что были.
     Тимон почувствовал, как разгорается его  гнев,  поднимая  его  вверх.
Ненависть росла вместе  с  гневом.  Гнев  и  ненависть  -  теперь  на  них
строилась вся его жизнь. Гнев оттого, что он  должен  сражаться  с  такими
людьми и таким жалким оружием. Собираясь присоединиться к схватке, он  дал
клятву, которую повторял сотни раз и раньше.  Я  создам  армию  из  своего
собственного племени, которая сможет сражаться с бледнокожими дьяволами.
     Тимон пробивался к тылу сквозь ряды своих людей. Атака  медленно,  но
настойчиво прижимала его людей к реке, стеснив их так, что они не могли ни
маневрировать, ни свободно владеть оружием.
     В попытках пробраться через это раскачивающееся, бушующее море черных
тел он почувствовал кошмарное ощущение. Тимон отчаянно выкрикивал приказы,
стараясь навести порядок, продвинуть своих людей вперед, развернуться,  но
голос его терялся в реве битвы,  и  даже  его  огромная  сила  оказывалась
беспомощной в тисках черных тел.
     Над головами своих людей он видел блестящие шлемы и  плюмажи  врагов.
Меч и топор вздымались и падали в едином ритме,  и  перед  ними  его  люди
бросали оружие, поворачивались спинами  и  пытались  зарыться  в  сплошной
массе своих товарищей. Давление постоянно усиливалось, сминая задние  ряды
и тесня их к реке.
     Над головами нападающих лучники и копейщики посылали град снарядов  в
центр Тимона, и так там было тесно,  что  мертвецы  не  могли  упасть,  но
стояли, поддерживаемые соседними телами.
     Но вот неторопливо к берегу приблизились галеры, и с их башен лучники
начали стрелять в тыл  армии  Тимона.  Берег  начал  рушиться  под  ногами
отчаявшихся людей, и живые и мертвые скользили и падали в быстрые воды.
     Скоро вода из зеленой стала коричневой, а потом и ярко-алой от крови.
     - Кровавая река, святейшество, - заметил  разговорным  тоном  капитан
галеры. - Я слышал, об этом раньше писали поэты, но вижу впервые в жизни.
     Хай молча кивнул. Он видел, что  битва  достигла  пункта  равновесия.
Отряд Бакмора, даже усиленный солдатами Маго, не мог продвинуть противника
дальше ни на ярд. Скоро давление уменьшится, топорники уже устали. И тогда
армия рабов рванется наружу, как освобожденная тетива. Нужно еще ничтожное
давление, чтобы  опрокинуть  рабов  в  реку,  но  оно  должно  начаться  в
ближайшие несколько минут.
     Хай нетерпеливо прошептал: "Давай, Бакмор. Ты ослеплен кровью?  Жажда
битвы затуманила твой разум? Момент настал, но он проходит". - И Хай начал
беспокойно расхаживать по палубе. Ему ясно было, что нужно сделать, и  его
изумляло, что окружающие не видят этого.
     - Давай, Бакмор, давай! - просил он и тут же облегченно вздохнул.
     - Точно в срок!
     Бакмор ударил боевыми слонами в остатки армии  Тимона.  С  топотом  и
криком огромные серые животные брели прямо  по  телам,  топча  их  ногами,
поднимая хоботами и швыряя в небо. 10 000 глоток испустили отчаянный крик,
и армия Тимона устремилась в воду.
     - Пора! - крикнул Хай, и галеры устремились  к  берегу.  Они  подошли
рядом, и с них устремились 400 топорников во главе с Хаем Бен-Амоном.
     Его люди старались не отставать от него. Потому что в Шестом  легионе
самое почетное место в битве -  рядом  с  верховным  жрецом.  Но  топор  с
грифами так быстро прокладывал дорогу, что нужно было быстро  идти,  чтобы
не отстать от него.
     - За Баала! - И они пожинали кровавую жатву, так что земля у них  под
ногами превратилась в красную грязь, и река ярко расцвела.
     Хай увидел Тимона. На мгновение,  пораженный,  он  замедлил  движения
руки, и в него ударило копье, царапнув ребра. Обратным движением топора он
убил копейщика, а потом начал прорубать себе путь  к  Тимону.  Работа  шла
медленно, а Тимон отступал перед ним к берегу реки.
     -  Тимон!  -  отчаянно  закричал  Хай,  и  ужасные  дымящиеся   глаза
повернулись к нему и на мгновение задержались. Это были глаза  леопарда  в
ловушке, жестокие и безжалостные.
     - Вызов! - крикнул Хай. - Сражайся со мной!
     В ответ Тимон откинулся и бросил в Хая  свое  копье.  Хай  присел,  и
копье, задев его шлем, погрузилось в горло соседа. Тот закричал и упал.
     Тимон повернулся и тремя большими шагами достиг берега. Он прыгнул  в
красную воду и поплыл мощными гребками, которым его научил Хай.
     Хай тоже добрался  до  берега,  сорвал  шлем  и  нагрудник,  разрезал
кожаные ремни поножей и скинул сандалии.
     Обнаженный, если не считать пояса, на  котором  держался  топор,  Хай
посмотрел на реку. Тимон был вне пределов досягаемости лучников с  берега,
на полпути к сотрову за то время, какое понадобилось Хаю, чтобы раздеться.
     Хай нырнул с берега и ударился о воду. Потом поплыл в кровавой  воде,
гребя длинными мощными руками и вспенивая воду ногами.
     Тимон на острове нашел оружие. Копья сгоревших лежали на земле.
     Когда Хай коснулся дна и пошел на остров, Тимон бросил в него  первое
копье. Взмахом топора Хай отразил копье, копье  попало  в  голову  топора,
похожую на большую бабочку, и Хай отбросил его, будто это насекомое.
     Тимон бросил еще и еще, а Хай преследовал его по скалистой,  усеянной
телами почве, и каждое брошенное копье отражал топор,  и  оно,  беспомощно
вращаясь, падало на землю.
     В отчаянии Тимон подобрал булыжник размером с голову. Он  поднял  его
над головой обеими руками и, сделав шаг вперед, бросил. Камень  нанес  Хаю
скользящий удар в плечо и сбил на землю. Хай упал на спину, топор вырвался
из его рук.
     Тимон бросился на него, забыв обо всем в своем гневе и ненависти. Хай
приподнялся, как копье, устремившись вперед.
     Голова Хая ударила Тимона в грудь, в районе ребер, и с громким звуком
весь воздух вырвался из легких  Тимона.  Тимон  согнулся  и  опустился  на
колени, сжимая грудь обеими руками.
     Хай нагнулся к нему и ударил по голове, как гладиатор, Ударил кулаком
под ухо, и Тимон без чувств свалился на камни.
     - Я не могу убить тебя, Тимон. - Голос  Хая  долетал  к  нему  сквозь
серый туман и как бы с большого  расстояния.  -  Хоть  ты  и  заслуживаешь
смерти, как никто до тебя. Ты поднял меч против меня и  моего  царя  -  ты
заслуживаешь смерти.
     Зрение проянилось, и Тимон увидел, что лежит на  спине  с  вытянутыми
руками. Он попробовал шевельнуться и понял, что  связан.  Кожаные  веревки
плотно прижимали его к земле. Он повернул голову и увидел,  что  лежит  на
северной стороне острова, скрытый от наблюдателей с  южного  берега  реки,
наедине с Хаем.
     Рядом горел небольшой костер. Хай разжег его от тлевших  остатков,  и
теперь в нем нагревался широкий наконечник копья и отбитым древком.
     - У нас мало времени. Скоро меня станут искать, и тогда дело уйдет из
моих рук. - Хай начал объяснять. - Я поклялся своим богам, поэтому не могу
наказать тебя так, как ты того заслуживаешь. Но у  меня  долг  перед  моим
царем и народом. Я не могу допустить, чтобы ты снова поднял на нас меч.
     - Римляне нашли для этого способ, и хотя я ненавижу все  связанное  с
римлянами, мне придется воспользоваться их способом.
     Хай встал и склонился к Тимону.
     - Я ошибся в тебе. Никто не может приручить дикого  леопарда.  -  Хай
держал свой топор в правой руке. - Ты никогда не был  Тимоном,  ты  всегда
оставался Манатасси. Ты так же  отличен  от  меня,  как  цвет  твоей  кожи
отличается от моей. Между нами нет связи, это была иллюзия, и хотя говорим
мы на одном и том же языке, слышим совершенно разные звуки.
     - Твое назначение - стараться уничтожить все, что я  считаю  дорогим,
все, что создал мой народ.  Мое  назначение  -  защищать  это  всей  своей
жизнью. - Хай помолчал, и когда продолжил, в голосе его звучало  искреннее
сожаление. - Я не могу убить тебя, но я могу быть уверен,  что  ты  больше
никогда не поднимешь меч.
     Запел  топор,  и  Тимон  крикнул  один  раз,  а  потом  застонал,   а
отрубленная правая рука дергалась и дрожала, как  умирающее  животное,  на
сожженной земле острова.
     Хай взял с костра раскаленный наконечник и  прижег  им  перерубленные
сосуды на обрубке руки. Потом перерезал ремни, державшие Тимона.
     - Иди, - сказал он. - Теперь ты  должен  довериться  реке.  Скоро  на
остров придут мои люди.
     Тимон дотащился до берега и  на  краю  воды  оглянулся  на  Хая.  Его
огромное тело было искалечено и изранено, но глаза казались ужасными.
     Он медленно вошел в воду, прижимая  к  груди  обрубок  руки.  Течение
подхватило его, голова превратилась в точку на широкой реке и  исчезла  за
поворотом. Хай смотрел ему вслед,  пока  он  не  скрылся  из  вида,  потом
подобрал с земли отрубленную руку, бросил в огонь и сверху  навалил  сухих
листьев.

     Бакмор выкопал ямы для сожжения на берегу реки, и они с  Хаем  обошли
ряды павших, которые лежали на своем последнем деревянном ложе. Это  обряд
прощания, и Хай остановился и посмотрел на старого Маго. В смерти командир
гарнизона приобрел достоинство, которого ему не хватало в жизни.
     - Сладок ли вкус славы, Маго? -  негромко  спросил  его  Хай,  и  ему
показалось, что Маго улыбнулся в своем сне.
     Хай спел хвалу  Баалу  и  потом  собственноручно  зажег  погребальный
костер.
     Танит не было на стенах, когда они с триумфом вернулись  в  Сетт,  но
Хай нашел ее в ее комнате. Она плакала, лицо ее  побледнело,  под  глазами
показались темные пятна.
     - Я боялась за тебя, мой господин. Сердце во  мне  горело,  но  я  не
плакала. Я держалась очень смело. Выдержала весь этот ужас. И только когда
мне сказали, что ты жив, я заплакала. Разве это не глупо?
     Прижимая ее к себе, Хай спросил: "Ну что,  похоже  на  стихи  поэтов?
Такое же все славное и героическое?"
     - Это ужасно, -  прошептала  Танит.  -  Ужасней,  чем  я  могла  себе
представить. Отвратительно, мой господин, настолько отвратительно, что я в
отчаянии. - Она замолчала, снова припоминая все. - Поэты никогда не  пишут
о крови, о криках раненых и... обо всем остальном.
     - Да, - согласился Хай, - мы об этом не пишем.
     Ночью Хай  проснулся  и  обнаружил,  что  Танит  сидит  рядом  с  его
постелью. Ночная лампа горела низко, и ее глаза были темными бассейнами на
лице.
     - Что тебя тревожит? - спросил Хай, и она молчала  несколько  секунд,
прежде чем заговорить.
     - Святой отец, ты так нежен, так добр. Как  ты  мог  делать  то,  что
делал сегодня?
     Хай задумался, прежде чем ответить.
     - Это мой долг, - объяснил он наконец.
     - Твой долг убивать этих несчастных? - недоверчиво спросила Танит.
     - Закон обрекает восставших рабов на смерть.
     - Значит закон ошибается, - горячо сказала Танит.
     - Нет. - Хай покачал головой. - Закон никогда не ошибается.
     - Ошибается! - В голосе Танит опять звучали слезы.
     - Закон - это все, что спасает нас от хаоса, Танит. Повинуйся законам
и богам, и тебе нечего бояться.
     - Закон нужно изменить.
     - Ах! - улыбнулся Хай. - Измени их, конечно. Но пока они не изменены,
повинуйся им.
     На следующее утро на рассвете в Сетт прибыл Ланнон Хиканус. Он привел
два легиона в полном вооружении и пятьдесят боевых слонов.
     - Боюсь, я пожадничал, государь, - сказал ему в воротах Хай. -  Я  не
оставил тебе ни одного.  -  И  Ланнон  захохотал  и  обнял  Хая,  а  потом
повернулся к своему штабу, все еще обнимая Хая.
     - Кто из вас сказал, что Бен-Амон не будет сражаться?
     Ночью, пока он был еще трезв, Хай спел сочиненную им балладу о  битве
на Кровавой реке, а Ланнон плакал, когда он пел ее, а потом крикнул  своим
офицерам:
     - Трое против 30 000! Нам всегда будет стыдно, что  мы  не  сражались
рядом с Хаем Бен-Амоном в битве при Сетте.
     Ланнон  встал.  "Представляю  вам  нового  главнокомандующего   всеми
легионами Опета. Представляю вам Хая Бен-Амона, Топорника богов".
     А потом король и жрец напились до беспамятства.

     Гондвени - один из двухсот племенных  вождей  венди,  его  территория
граничит с  пустынным  ущельем  Кал,  землей  изганников.  Это  толстый  и
процветающий человек;  будучи  благоразумным,  он  регулярно  оставляет  в
условленном месте в скалах небольшие количества соли  и  мяса  в  качестве
дара для изгнанников. Также в силу своего  благоразумия  он  предоставляет
кров и еду одиноким путникам, идущим в горы или возвращающимся  оттуда,  а
когда они уходят из его поселка, память о них уходит вместе с ними.
     И вот однажды вечером  высокий  истощенный  незнакомец  сидел  у  его
очага,  и  ел  его  пищу,  и  пил  его  пиво.  Гондвени  почуял   силу   и
целеустремленность за этим невыразительным изуродованным лицом с свирепыми
желтыми глазами. Он  испытывал  необычную  симпатию  к  этому  человеку  и
говорил свободнее, чем было у него в обычае. Хотя  незнакомец  говорил  на
венди, он, казалось, ничего не знает о  политике  и  племенных  делах,  не
знает даже имени верховного короля, который сменил Манатасси,  когда  того
белые дьяволы унесли за реку.
     - Из шестерых братьев Манатасси пятеро  быстро  и  загадочно  умерли,
выпив пива, приготовленного средним братом Кани. Только Кани выжил на этом
пиру. - И Гондвени засмеялся, закивал и подмигнул незнакомцу.
     - Теперь он наш король, Великий Черный Бык, собиратель дани, Небесный
Гром,  жирный  развратник  со  своими  пятьюста  женами   и   пятьюдесятью
мальчиками. - Гондвени яростно плюнул  в  огонь  и  потом  отпил  пива  из
кувшина, прежде  чем  передать  его  чужеземцу.  Когда  тот  взял  кувшин,
Гондвени увидел, что у незнакомца нет правой руки и он придерживает кувшин
обрубком.
     -  А  что  с  советниками  Манатасси,  его  офицерами,  его  кровными
братьями? - спросил незнакомец. - Где они сейчас?
     - Большинство в брюхах птиц. - И Гондвени выразительно провел пальцем
по горлу.
     - Большинство?
     - Некоторые переметнулись к Кани и едят его соль,  другие  расправили
крылья и улетели, -  Гондвани  указал  на  горы,  которые  черными  зубами
выделялись на фоне звездного неба. - Среди  них  есть  мои  соседи,  вожди
изгнанников, они никому не платят дань и ждут в горах неизвестно чего.
     - А кто это?
     - Зингала.
     -  Кузнец  Зингала?  -  оживленно  спросил  незнакомец,  и  выражение
Гондвени изменилось. Он пристально взглянул на незнакомца.
     - Похоже, ты знаешь больше, чем нужно для  безопасности,  -  негромко
сказал он. - Пора спать. - Он встал и указал на хижину.  -  Там  для  тебя
приготовлена постель, и я пришлю для твоего удобства девушку.
     Странник обрушился на несопротивляющееся тело девушки,  как  буря,  и
Гондвени слышал, как она плачет от боли и страха. Он долго лежал без  сна,
обеспокоенный и встревоженный, но на рассвете, когда он подошел  к  хижине
незнакомца, девушка спала сном крайнего утомления, а мужчины не было.

     Глубокое ущелье уходило в горы, на тропе было  темно  и  скользко.  С
вершины холма падал серебряный водопад, и ветер бросал  в  лицо  Манатасси
пену, когда он поднимался вверх.
     На ровном мсете он остановился, чтобы отдохнуть.  От  холода  заболел
обрубок руки.  Не  обращая  внимания  на  боль,  отбросив  ее  за  пределы
сознания, Манатасси посмотрел вверх по ущелью.
     На вершине холма, хорошо видная на  фоне  бледно-голубого  в  полдень
неба, выделялась фигура человека. Человек стоял совершенно  неподвижно,  и
его неподвижность казалась угрожающей.
     Манатасси поел холодной просяной  лепешки,  запил  ледяной  водой  из
ручья, прежде чем продолжить подъем.  Теперь  вверху  появились  и  другие
фигуры. Они появлялись молча и неожиданно и смотрели на него.
     Одна из них стояла на огромном камне, высотой в сорок футов,  который
почти перегораживал ущелье. Это был высокий человек, мускулистый и  хорошо
вооруженный. Манатасси узнал его, он был командиром одного  из  отрядов  в
войске Манатасси.
     Манатсси подошел к камню и откинул  плащ  с  лица,  обнажив  кругулую
голову, но человек на камне не узнал его, не смог узнать своего  короля  в
этом изувеченном лице, с которого ненависть и боль  сорвали  всю  плоть  и
которое преобразили хлыст и дубина.
     - Неужели я так изменился? -  мрачно  подумал  Манатасси.  -  Неужели
никто не узнает меня?
     Они смотрели друг на друга много секунд, наконец Манатасси заговорил:
     - Я ищу кузнеца Зингалу.
     Он знал, что хоть Зингала и  живет  с  изганниками,  такой  известный
мастер  должен  по-прежнему  иметь  много  клиентов.  Он  знал,  что  ему,
одинокому и безоружному, позволят пройти.
     Часовой на камне слегка повернул голову и подбородком указал вверх по
ущелью, и Манатасси пошел дальше.
     У водопада в скале были вырублены узкие ступени,  и  когда  Манатасси
поднялся на вершину, его ждали вооруженные люди. Они окружили  его,  и  он
пошел по единственной тропе через густой лес, покрывавший вершины гор.
     Его вел дым печей, и скоро Манатасси оказался в естественном скальном
амфитеатре, в чаше поперечником в сто шагов, где работал кузнец Зингала.
     Старый мастер стоял у одной из  печей,  погружая  ей  в  живот  руду,
вручную  отбирая  каждый  кусок.  Ученики  почтительно  собрались  вокруг,
готовые добавить слой известняка или древесного угля.
     Зингала  выпрямился  и  потер   боляшие   мышцы   спины,   глядя   на
приближающегося высокого незнакомца и его стражу. Что-то знакомое  было  в
походке этого человека, в развороте плеч,  в  наклоне  головы,  и  Зингала
нахмурился. Он опустил руки и неуверенно начал ерзать: внешность  человека
пробудила в нем глубокие воспоминания. Незнакомец остановился перед ним  и
посмотрел Зингале в лицо - глаза у него желтые,  свирепые,  повелительные.
Зингала взглянул на ноги незнакомца и увидел глубокий  разрез  ступни.  Он
завопил и упал лицом в землю. Взял одну деформированную ногу  Манатасси  и
поставил на свою седую голову.
     - Приказывай, -  воскликнул  он.  -  Приказывай,  Манатасси,  Большой
Черный Зверь, Гром Небесный.
     Остальные услышали имя: будто молния ударила в них.
     - Приказывай! - воскликнули они. - Приказывай нам, черный  бык  тысяч
коров!
     Манатасси посмотрел на  окружавших  его  изгнанников,  пресмыкающихся
перед ним, и заговорил негромко, но голосом, который  проникал  до  самого
сердца:
     - У меня только один приказ - повинуйтесь!

     Печь была сложена в форме живота беременной женщины, а вход в  нее  -
узкая щель, влагалище между расставленными бедрами.
     Чтобы оплодотворить плавящуюся руду,  Зингала  вставил  во  влагалище
конец  меха.  Этот  конец  был  сделан  в  форме  фаллоса,  и  вся  работа
совершалась в строгом ритуальном порядке, ученики пели песню  рождения,  а
Зингала потел и работал как повивальная бабка в своем  кожаном  переднике,
раздувая тяжелые меха.
     Когда наконец сняли глиняную затычку и огненная струя  расплавленного
металла  потекла  с  песочные  формы,  все  вздохнули  послышались  вздохи
облегчения и поздравления зрителей.
     Используя наковальню из бурого железняка и набор специальных молотов,
Зингала сковал львиную лапу  с  пятью  массивными  железными  когтями.  Он
отшлифовал ее, обточил и отполировал, потом снова нагрел и закалил в крови
леопарда и жире бегемота.
     Один из искусных кожевников сшил гнездо  из  зеленой  шкуры  слона  и
подогнал его  под  обрубок  правой  руки  Манатасси.  Железная  лапа  была
прикреплена к гнезду, и когда ее пристегнули  к  руке  Манатасси,  у  него
появилась ужасная искусственная конечность.
     Кани, верховный правитель венди и тщеславный сводный брат  Манатасси,
лежал с женщиной, когда львиная лапа разбила его череп.  Девушка  под  ним
закричала от страха и потеряла сознание.

     У Сондалы, короля бутелези, много подданных,  множество  скота,  мало
пастбищ и еще меньше воды, чтобы благополучно прожить со своим  народом  и
скотом сезон засухи.
     Это  маленький  жилистый  человек,  с  быстрыми  нервными  глазами  и
постоянной улыбкой. Из племен по большой  реке  он  располагался  севернее
всех и был стиснут между сильными племенами  венди,  с  одной  стороны,  и
длиннобородыми, смуглолицыми  дравами  в  белой  одежде.  Он  находился  в
отчаянном положении и был готов выслушать любые предложения.
     Он сидел у огня, улыбался и  бросал  быстрые  взгляды  на  гигантскую
богоподобную фигуру напротив,  на  этого  короля  с  изуродованным  лицом,
птичьими ногами и железной рукой.
     - У тебя двенадцать отрядов,  в  каждом  по  две  тысячи  человек,  -
говорил ему Манатасси. - У тебя пять цветников девушек, в каждом  по  пять
тысяч. И еще у тебя 127 000 голов скота: быков, коров и телят.
     Сондала улыбнулся и беспокойно заерзал,  удивленный  осведомленностью
разведки короля венди.
     - Где ты найдешь еды, травы и воды для такого количества?  -  спросил
Манатасси, а Сондала улыбнулся, продолжая слушать.
     - Я дам тебе пастбища и землю. Дам  тебе  землю,  богатую  плодами  и
травой, землю, по которой твои люди  будут  идти  десять  поколений  и  не
дойдут до края.
     - Чего ты хочешь от  меня?  -  прошептал  наконец  Сондала,  все  еще
улыбаясь и быстро мигая.
     - Передай мне твои отряды. Моей руке нужно твое копье, мне нужен твой
щит.
     - А если я откажусь? - спросил Сондала.
     - Тогда я тебя убью, - сказал Манатасси. - И заберу  твои  отряды,  и
пять цветников девушек, и все 127  000  голов  скота,  кроме  тех  десяти,
которых принесу в жертву на твоей могиле, чтобы  оказать  уважение  твоему
духу,  -  Манатасси  тоже  улыбнулся,  и  так  ужасна  была  улыбка  этого
изуродованного лица, что собственная улыбка Сондалы застыла.
     - Я твой пес, - хрипло сказал  он  и  склонился  перед  Манатасси.  -
Приказывай.
     - У меня есть лишь один  приказ,  -  негромко  ответил  Манатасси.  -
Повинуйся!

     За первый год Манатасси заключил договоры с винго, сатасси и бей.  Он
нанес сокрушительное поражение ксота в одной-единственной битве,  применив
такую революционную и безжалостную тактику, что король  ксота,  его  жены,
принцы и весь двор были захвачены через двадцать минут после начала битвы.
Вместо того,  чтобы  перебить  мужчин  и  захватить  женщин  и  скот,  как
поступали обычно, Манатасси приказал удавить короля и всю его семью, потом
собрал  побежденные  войска,  не   разоруженные,   под   началом   прежних
командиров, и принял от них клятву верности.  Они  произнесли  эту  клятву
громовым голосом, от которого, казалось, дрожат листья на деревьях и скалы
до самого основания.
     На второй год, после сезона дождей, Манатасси двинулся на  запад,  до
самого пустынного берега, на котором вечно ревет холодный зеленый  прибой.
Он победил в четырех больших сражениях, удавил четырех  королей,  с  двумя
другими заключил договор и добавил к своей армии почти сто тысяч воинов.
     Те, кто был близок к большому черному  зверю,  знали,  что  он  редко
спит. Казалось, какая-то внутренняя сила увлекает его и не  дает  отдыхать
или наслаждаться. Он ел, не чувствуя вкуса пищи, с таким  видом,  с  каким
человек бросает полено в огонь, просто чтобы поддержать его. Он никогда не
смеялся и улыбался, только когда дело завершалось к его удовлетворению. Он
грубо и жестоко пользовался женщинами, оставляя их дрожащими и  плачущими,
и среди мужчин у него не было друзей.
     Только однажды его офицеры  видели  у  него  проявление  человеческих
эмоций. Они  стояли  на  высокой  желтой  дюне  на  западном  краю  земли.
Манатасси стоял в отдалении, одетый в королевскую  леопардовую  мантию,  с
синими перьями цапли на голове, развевавшимися на холодном ветру с моря.
     Неожиданно один из офицеров громко  вскрикнул  и  указал  на  зеленые
воды. По серебряному морю, как призрачный корабль в тумане, скользила одна
из галер Опета. Попутный ветер раздувал ее единственный квадратный  парус,
ряды весел ритмично двигались, она в тишине плыла на север, в своем долгом
пути к порту Кадис.
     Снова офицер вскрикнул, и все посмотрели  на  короля.  Лицо  его  все
покрылось потом, челюсти были сжаты, зубы скрипели, скрежет получался  как
от трения камень о камень.  Глаза  его  безумно  горели,  тело  дрожало  и
тряслось от ненависти.
     Офицер подбежал к нему на помощь, думая, что  он  заболел  трясущейся
лихорадкой. Он коснулся руки короля.
     -  Высокорожденный,  -  начал  он,  Но  Манатасси  в  страшном  гневе
повернулся к нему и ударил своей железной лапой, оторвав половину лица.
     - Вот! - закричал он указывая железной лапой на исчезающую галеру.  -
Вот ваш враг! Хорошо запомните его.

     Каждый день приносил новые волнения,  тайные  радости  и  затеи  -  и
счастье. Казалось, не прошло пяти лет с тех пор, как  Хай  и  Танит  стали
любовниками: так быстро пролетело время. Но все же это  было  так,  потому
что приближался очередной праздник Плодородия Земли.
     Танит громко рассмеялась, вспоминая,  как  совратила  Хая,  и  решила
повторить представление во время предстоящего праздника.  Айна  прошамкала
вопрос, глядя на Танит из глубины своего капюшона.
     - Чему ты смеешься, дитя?
     - Я смеюсь, потому что счастлива, старая мать.
     - О, как хорошо быть молодой! Ты не знаешь, каково это - состариться.
- Айна начала один из своих монологов, и Танит провела ее  через  суматоху
гавани, мимо низких таверн и насмешливых уличных девок туда, где в причале
начинались каменные ступени. Она протанцевала по лестнице и легко прыгнула
на палубу маленького парусника, привязанного к одному  из  железных  колец
причала.
     Хай, в грубой одежде рыбака, с красным шарфом  на  голове,  вышел  из
крошечной каюты слишком поздно, чтобы помочь ей подняться на палубу.
     - Ты опоздала.
     - За такую дерзость я накажу тебя, как только это будет безопасно,  -
предупредила Танит.
     - Жду с нетерпением, - улыбнулся Хай и помог старой Айне подняться на
борт, а Танит тем временем побежала вперед отдавать концы.
     Хай сидел на корме, держа рулевое весло, а Танит сидела рядом с  ним,
так близко, как можно сидеть не касаясь. Она сбросила плащ,  на  ней  было
легкое хлопковое платье, перевязанное толстой золотой цепочкой  -  подарок
Хая в день именин.
     Ветер дул по траверзу,  они  держались  круто  к  ветру,  плывя  мимо
островов, и ветер бросал им в лицо брызги,  а  вода  казалась  холодной  в
теплых лучах солнца. Хай  провел  кораблик  точно  через  почти  невидимый
проход в тростниках, и они оказались в спокойной  защищенной  лагуне,  чья
поверхность была покрыта темно-зелеными зарослями водяных лилий  и  усеяна
голубыми и золотыми звездами их цветов. В спокойных водах  плавали  птицы,
ныряли и взлетали в воздух.
     Здесь ветра не было, и Хай достал длинный  шест  и,  стоя  на  корме,
толкал шестом судно через лагуну к  пляжу  из  ослепительно-белого  песка.
Бредя по колено в воде, он вытащил корабль на берег.
     Из куска полотна  Хай  соорудил  убежище  среди  полированных  черных
камней на берегу, помог  Айне  перебраться  через  песок  и  усадил  ее  в
укрытии.
     - Чаша вина, старая мать? - соблазнительно предложил он.
     - Ты слишком добр, святейшество.
     Они оставили Айну, спокойно похрапывающую в тени, и пошли по  берегу.
Хай  расстелил  под  пальмами  плащ,  они  сбросили   одежду   и   лежали,
разговаривая, смеясь и любя друг друга.
     Потом вместе выкупались в чистой теплой озерной  воде,  и  когда  они
лежали на отмели и маленькие волны лениво плескались вокруг них,  приплыли
стаи серебряной рыбешки размером в палец и  стали  клевать  их  обнаженную
кожу. Танит рассмеялась от щекотки.
     Потом они полежали на солнце и обсохли, и Хай  взглянул  на  стоявшую
над ним Танит. Волосы у  нее  были  влажные  и  тяжелыми  черными  прядями
свисали на плечи и грудь.  Солнце  позолотило  ей  плечи,  а  на  ресницах
дрожали капли воды. Она гордо  выдерживала  его  взгляд,  собрав  груди  в
ладони рук.
     - Я изменилась,  святой  отец?  -  спросила  она  насмешливо,  и  Хай
улыбнулся и покачал головой.
     - Смотри внимательней, - предложила она, и ему показалось, что  груди
у нее полнее и более заострены, он заметил также,  что  на  них  появились
мраморные прожилки сосудов.
     - Ну? - спросила Танит, и провела руками по животу.
     - Ты толстеешь, - выговорил ей Хай. - Слишком много ешь.
     Танит покачала головй. "То, что здесь, святой отец, пришло совсем  не
через рот".
     Смех замер на губах у Хая, он уставился на Танит.

     Хай лежал в темноте, он еще  не  пришел  в  себя  от  шока.  Казалось
немыслимым, что одно  из  семян,  которые  он  рассеивал  так  беззаботно,
проросло.  Разве   жриц   Астарты   тайно   не   учатпредотвращать   такие
происшествия? Это событие могло стать наравне с землетрясением, бурей  или
поражением в битве. Придется что-то делать, что-то решительное.
     Хай вспомнил о грязных старых ведьмах, живущих в  районе  гавани:  их
дела - улаживать такие неприятности. Но он тут же отбросил эту мысль.
     - Нет. - Он  произнес  это  вслух  и  прислушался  к  дыханию  Танит,
надеясь, что не разбудил ее. Он начал пересматривать  свои  планы.  Может,
такие радикальные действия и не потребуются. Может, организовать еще  одно
освящение  храма  в  отдаленной  области  царства,   и   там,   вдали   от
подсматривающих глаз и болтливых  языков,  она  выносит  его  сына.  Найти
приемную мать будет несложно. Он найдет верного человека.  В  его  легионе
много ветеранов,  раненных  в  битвах.  Теперь  они  ведут  простую  жизнь
крестьянина в одном из поместий Хая. Эти люди ради него солгут, украдут  и
убьют. У них плодовитые жены, чьи груди велики и  полны  и  прокормят  еще
одного ребенка.
     Они смогут часто видеться со своим сыном. Он уже представлял себе это
счастье и смех, представлял себе сына, пинающегося и гукающего, мягкого, с
полным животиком, в свете солнца.
     Хай осторожно просунул руку под простыню, слегка коснулся обнаженного
живота Танит и начал ощупывать его.
     - Еще нельзя нащупать, - прошептала Танит и повернулась, чтобы обнять
его. - Я не делала того, чему  учат  жриц.  Я  ведь  плохо  поступила?  Ты
сердишься на меня, мой господин?
     - Нет, - ответил Хай. - Я очень доволен тобой.
     - Я так и думала, - довольно усмехнулась Танит, прижалась  к  нему  и
сонно добавила: - Ну, когда привыкла к этой мысли.
     Их разбудил стук и шум, и Хай соскочил с  постели  и  схватил  топор,
прежде чем окончательно проснулся. Как только  смятение  улеглось  и  рабы
убедились, что стучит и вызывает их солдат из царской охраны, Хай  отложил
топор и зажег еще одну лампу.
     - Святой отец. - Один из рабов постучал в дверь его спальни.
     - Что там?
     - Царский стражник. Великий Лев не может уснуть. Он просит тебя взять
лютню и навестить его.
     Хай сел на  краю  кровати  и  негромко,  но  зло  выругался,  проводя
пальцами по бороде, стараясь прогнать из глаз сон.
     - Ты слышал меня, святейшество?
     - Слышал, - прорычал Хай.
     - Великий Лев говорит, что не примет отказа. Он приказал ждать,  пока
ты оденешься, и проводить тебя во дворец.
     Хай встал и потянулся к одежде, но рука его застыла. Он  увидел,  что
Танит смотрит на него. Глаза ее в свете лампы  были  огромными,  волосы  в
сонном беспорядке, и выглядела она как  ребенок.  Хай  поднял  простыню  и
скользнул к ней.
     - Скажи царю, что я поранил палец, что у меня болит  горло,  что  моя
лютня разбита - и я пьян, - закричал он и обнял Танит.

     Шейх Хасан ополоснул пальцы в серебряной чаше  и  вытер  их  шелковым
платком.
     - Он хочет произвести на нас впечатление своей силой, - прошептал его
младший брат Омар. Хасан оглянулся на него. Его брат  -  известный  франт.
Борода у него промыта, надушена и расчесана так, что  блестит,  одежда  из
тончайшего  шелка,  а  туфли  и  пояс  отяжелели  от  вышивки  золотыми  и
серебряными нитями. На пальце  у  него  рубин  размером  с  сустав  пальца
мужчины. Глаза затуманились от кальяна, лежавшего рядом  на  подушке.  Да,
франт, и, по всей вероятности, педераст,  но  в  то  же  время  обладатель
острого ума и проницательности, и Хасан часто следовал его советам.
     Они сидели рядом в тени широко расставленных ветвей древнего фигового
дерева. Одномачтовое суденышко дау, на котором они  приплыли  на  встречу,
стояло у берега, покрытого белоснежным песком, чуть пониже,  и  со  своего
места на острове они хорошо  видели  через  водный  поток  северный  берег
большой реки.
     На берегу, в мелких лужах, лежало стадо морских коров. Большие  серые
тела, похожие на речные  булыжники;  на  них  беззаботно  восседали  белые
цапли.
     Вдоль  северного   берега   тянулась   узкая   полоса   темно-зеленой
растительности, но сразу за ней начинались  голые  коричневые  холмы.  Вся
местность там выглядела сожженной и пустынной. Холмы мрачные,  с  круглыми
вершинами. Почва покрыта редкой чахлой травой,  высохшие  мертвые  деревья
протягивают к небу свои изогнутые ветви; эти деревья давно убиты засухой.
     Однако под взглядами шейхов сцена  изменилась.  По  холмам  пробежала
темная тень, будто грозовое облако закрыло солнце.
     - Да, - сказал Омар. - Демонстрация должна открыть наши уши  для  его
слов.
     Хасан выпустил в пыль струю ярко-красной слюны и вытер бороду, глядя,
как оживают голые холмы, как расширяется темная тень.  Никогда  раньше  не
видел он такого огромного людского  сборища.  Отряды  двигались  стройными
рядами, пока не покрыли все холмы. Хасан нервничал, но лицо его оставалось
спокойным,  глаза   серьезными,   и   только   длинные   смуглые   пальцы,
поглаживавшие рукоять кинжала, выдавали его беспокойство. Ничего подобного
он не ожидал. Он  прибыл,  чтобы  обсудить  условия  торговли  и  взаимные
территориальные претензии с новым черным повелителем, внезапно появившимся
в этой загадочной и малоизвестной земле за рекой. Вместо этого  он  увидел
самую большую армию, какая возникала  когда-нибудь  в  мире.  Он  подумал,
командовал ли сам Александр таким множеством.
     Омар затянулся, задержал дым и потом  выпустил  его  тонкой  струйкой
через ноздри.
     - Он хочет произвести на нас впечатление,  -  повторил  он,  и  Хасан
резко ответил:
     - Если таково его намерение, то он  преуспел.  На  меня  он  произвел
впечатление.
     Все новые отряды возникали  из-за  горизонта  мощными,  но  стройными
колоннами. Они разворачивались и занимали свои места в  общем  построении,
как будто ими руководил один мозг, как стаи рыб  или  караваны  перелетных
птиц  реагируют  на  неслышные  сигналы.   Казалось,   это   не   собрание
индивидуальностей, а огромный единый организм,  растянувшийся,  но  хорошо
скоординированный. Хасан смотрел, вздрагивая в полуденной жаре долины.
     На северном берегу все движение прекратилось, и тишина опустилась  на
сомкнутые ряды черных воинов. Эта тишина и  неподвижность  казались  более
угрожающими, чем предшествующее движение, вся долина замерла  в  ожидании,
напряжение становилось  почти  непереносимым.  Хасан  выругался  и  сделал
движение, собираясь встать.
     - Я не стану потворствовать  капризам  дикаря.  Это  оскорбление.  Мы
уходим. Он должен прийти к нам, если хочет поговорить. - Но,  не  завершив
движения, он снова сел на подушки и замолк, а заговорил его брат:
     - Похоже, мир, каким мы его знали, изменился, брат, - сказал Омар.  -
То, что было истинно вчера, сегодня ложно.
     - Что ты советуешь?
     - Надо познать новую истину и обдумать ее. Если возможно,  мы  должны
извлечь выгоду из нового положения.
     На противоположном холме началось движение,  ряды  зашевелились,  как
раздвигаются  тростники,  когда  проходит  лев.  Шейхи  напрягали  зрение,
спрашивали у стражников, что происходит, но ответы были не слышны в океане
звуков. Земля дрогнула от топота  сотен  тысяч  ног,  воздух  задрожал  от
ударов копьями о щиты, и одним голосом на заполненных холмах тысячи глоток
выкрикнули приветствие королю.
     Звуковая буря прокатилась по долине и замерла эхом в небе и на  южных
холмах. Снова тишина  и  неподвижность,  потом  большое  военное  каноэ  с
пятьюдесятью гребцами отчалило от песчаного берега и быстро направилось по
зеленым водам к острову.
     Из каноэ на берег вышел человек и пошел вверх, туда, где под  фиговым
деревом ждали шейхи. То обстоятельство, что  он  прибыл  без  охраны,  уже
говорило о пренебрежении, это признак силы и неуязвимости.
     На нем был плащ из шкуры леопарда,  на  ногах  сандалии,  но  никаких
украшений или оружия. Он остановился перед шейхами,  высокий  и  худой,  и
они, казалось, съежились перед этим огромным корпусом.
     Он посмотрел на них свирепыми желтыми глазами хищной птицы,  глазами,
которые проникали в самую душу.
     - Я Манатасси, - сказал он глубоким мягким басом. - Я Черный Зверь. -
Они сдержали удивление: он бегло говорил на их языке.
     - Я Хасан, шейх Софалы,  принц  Мономатапы  и  вицекороль  императора
Чана.
     - Вы любите желтый металл, - Манатасси произнес это как обвинение,  и
Хасан был выбит из равновесия. Он мигнул и посмотрел на Омара.
     - Да, - согласился Омар, - мы его любим.
     - Я дам вам достаточно, чтоб вы были довольны, - сказал Манатасси.
     Омар облизал губы - неосознанное проявление алчности - и улыбнулся.
     -  У  тебя  много  драгоценного  металла?  -  спросил  Хасан.   Такое
прямолинейное начало переговоров вызвало у него отвращение.  Этот  человек
дикарь, он не понимает тонкостей дипломатии.  Но  золото  стоит  небольшой
бестактности, особенно в количествах, на которые намекает этот  самозваный
черный зверь. - Откуда же он?
     - Из сокровищницы  Ланнона  Хикануса,  Великого  Льва  Опета  и  царя
четырех царств, - ответил Манатасси, и Хасан нахмурился.
     - Не понимаю.
     - Значит ты дурак, - сказал Манатасси, и Хасан вспыхнул, резкий ответ
уже повис на его губах, но брат предупреждающе сжал его руку.
     - Объясни нам, - сказал Омар. - Ты собираешься воевать с Опетом?
     - Я уничтожу его - его народ, его города, его богов. Я не оставлю  от
него ни следа, ни одной живой души. - Гигант негр задрожал,  на  пурпурных
губах показалась пена, пот выступил на изуродованном лице.
     Омар тонко улыбнулся. "Мы слышали о битве у крепости Сетт".
     Манатасси взревел, как от боли. Он подскочил к шейху,  достал  из-под
плаща когтистую железную руку и протянул ее к лицу Омара. Тот отступил  за
брата.
     - Не смейся надо мной, маленький человек, не смейся надо мной, или  я
вырву твою печень.
     Омар взвыл от ужаса, и пот побежал по его бороде.
     - Мир, - торопливо вмешался Хасан. - Мой брат хотел  только  сказать,
что легионы Опета нелегко уничтожить.
     Манатасси глонул воздуха, все еще  дрожа  от  гнева.  Он  отвернулся,
подошел к краю острова и стал смотреть в воду. Плечи его опустились, грудь
поднималась рывками, но он постепенно успокоился и вернулся к шейхам.
     - Видите их? - Он указал на армию, которая затемняла холмы.
     - Только численность, разве этого достаточно? - спросил Хасан.  -  Ты
бросаешь вызов могущественному противнику.
     - Я вам покажу, - сказал Манатасси и поднял железную руку. Немедленно
к нему подбежал из каноэ один из офицеров и встал на колени.
     Манатасси произнес несколько слов  на  венди  и  указал  на  реку.  С
выражением радости, осветившим его темное лицо, офицер вскочил на ноги. Он
отдал салют, побежал к каноэ, и оно тут же поплыло на северный берег.
     Шейхи с удивлением и интересом смотрели на  новое  движение,  которое
началось среди воинов на противоположном берегу. Двумя  мощными  колоннами
они устремились к воде, входили в нее, и Хасан с тревогой воскликнул: "Они
безоружны".
     - И обнажены,  -  добавил  Омар,  и  ужас  его  сменился  эротическим
интересом. Он смотрел на черные колонны, входившие в мелкую воду. Как рога
буйвола огибали они один участок берега, и маневр был завершен, прежде чем
старый самец бегемот очнулся от своего богатырского сна и  обнаружил,  что
он окружен.
     Он поднялся на ноги и осмотрелся поросячьими розовыми глазками.  Пять
тонн прочнейшей плоти, одетой в толстую серую  шкуру,  розовую  на  брюхе.
Ноги у него толстые, короткие и мощные, а когда он заревел, открыв  пасть,
то обнажились большие желтые клыки, которые могут перекусить боевое каноэ.
     Он побежал неуклюжим галопом, оставляя  глубокие  отпечатки  копыт  в
мягком белом речном  песке,  и  ударил  в  стену  черных  воинов,  которая
преграждала ему путь к воде. Он оказался на мели, вспенив воду, а стена из
черных тел перед ним стала прочней и толще, потому что все новые  и  новые
воины подключались к ней, поглощая его удар.
     Бегемот побежал изо всех сил, и черные тела разлетались вокруг  него,
как мякина в водовороте. Челюсти  его  работали,  и  казалось,  нет  силы,
которая его сдержит. Он прорвется и найдет спасение в  глубинах  реки.  Но
люди кишели вокруг него, и его бег замедлился заметно, хотя рев становился
все громче, и хруст разрываемых челюстями тел ясно доносился  до  зрителей
на острове.
     Манатасси стоял неподвижно, слегка наклонившись вперед,  на  покрытом
шрамами лице легкая гримаса, желтые глаза внимательны.
     Вода в реке покраснела и вспенилась. Рев самца принял новый характер,
в нем звучал страх, и бегомота больше не было видно  под  роем  обнаженных
черных тел. Похоже  на  скорпиона,  на  которого  напала  армия  муравьев.
Существа, значительно меньшие по размерам, подавили его своим живым весом.
Солнце  блестело  на  их  мокрых  телах,  и   продвижение   зверя   вперед
прекратилось. Бегемот был окупан клубком черных тел, а  вода  вокруг  него
покраснела от крови, изуродованные тела падали с него, как черные клещи  с
тела быка. Они плыли по медленному течению, а на их  место  с  готовностью
устремлялись другие.
     И вот, как по волшебству, клубок людей  и  зверя  начал  двигаться  к
острову; оставляя за собой мертвых, он двигался по мелководью.
     Они добрались до острова и вышли из воды, 1 000, может  быть,  2  000
человек, несущих уставшего,  но  все  еще  борющегося  бегемота  вверх  по
берегу. Самец яростно бросался из стороны в сторону, и все, кто оказывался
в досягаемости его челюстей, умирали, голова и пасть зверя покрылись  алой
кровью его жертв.
     Оставляя  след  из  мертвецов  и  страшно  изуродованных  людей,  они
пронесли  бегемота  к  тому  месту,  где  стоял  в   ожидании   Манатасси.
Пошатываясь, подошел офицер. Он ослабел от потери крови, и одна  его  рука
была откушена по локоть мощными челюстями бегемота.
     Он подал своему королю копье. Манатасси прошел  вперед  и,  пока  его
люди держали пришедшего в ужас зверя, ударил его в горло. Первым же ударом
он разрезал яремную вену, столбом вырвалась кровь, и самец умер с  криком,
который разнесся по холмам.
     Манатасси отошел и  без  всякого  выражения  смотрел,  как  его  люди
приканчивают раненых, а когда офицер склонился перед ним. прижимая к груди
обрубок руки, и  просил  о  милости  умереть  от  руки  короля,  в  глазах
Манатасси блеснула гордость.  Он  нанес  милосердный  удар,  разбив  череп
офицера своей железной рукой, потом подошел к шейхам и  мрачно  улыбнулся,
заметив их потрясенные лица.
     - Вот мой ответ, - сказал он, и некоторое время спустя Хасан спросил:
     - Чего ты хочешь от нас?
     - Две вещи, - ответил Манатасси. - Беспрепятственный проход для  моей
армии через вашу территорию за рекой. Вы должны отказаться от  договора  о
взаимопомощи  с  Опетом.  И  мне  нужно  железное  оружие.  Моим  кузнецам
потребуется еще десять лет, чтобы вооружить такое  количество  людей.  Мне
нужно ваше оружие.
     - Взамен ты отдашь нам золото Опета и шахты срединного царства?
     - Нет! - гневно рявкнул Манатасси. - Вы можете взять золото. Мне  оно
не нужно. Это проклятый металл, мягкий и бесполезный. Можете  забрать  все
золото Опета, но, - он помолчал, - шахты срединного царства никогда больше
не будут действовать. Больше никогда люди до смерти не  станут  опускаться
под землю.
     Хасан  хотел  возразить.  Без  золота  срединного  царства   исчезает
необходимость в его собственной должности. Он мог  представить  себе  гнев
императора  Чана,  когда  прекратится  привычный  доступ  полученного  при
торговле золота. Пальцы Омара осторожно предупредили его, их прикосновение
было красноречиво.
     - Поспорим в другое  время.  -  Хасан  внял  предупреждению,  подавил
возражения и улыбнулся Манатасси.
     - Ты получишь оружие. Я обеспечу это.
     - Когда? - спросил Манатасси.
     - Скоро, - пообещал Хасан, - как только мои корабли вернутся из земли
за восточным морем.

     Ланнон постарел за последние годы, подумал Хай.  Но  изменения  пошли
ему на пользу. Заботы высекли на лице морщины, и от этого оно стало  менее
красивым, но  зато  более  благородным.  Конечно,  надутые  губы  ребенка,
прежняя раздражительность сохранялись, но нужно было  приглядеться,  чтобы
их заметить.
     Тело его оставалось таким же юным и сильным, как  раньше,  и  теперь,
когда он, обнаженный, стоял на носу в позе гарпунера, каждая мышца спины и
плеч четко выделялась под намасленной кожей. Солнце придало его телу  цвет
темно-золотого меда,  и  только  ягодицы,  защищенные  обычно  от  солнца,
оставались  кремовыми.  Прекрасное  существо,  превыше  всех  возлюбленное
богами, и Хай, сравнивая собственное  тело  с  телом  Ланнона,  чувствовал
отчаяние.
     В его голове начали формироваться строки, песня о  Ланноне,  ода  его
красоте. Он молча ровно вел скиф по гладкой  поверхности  озера,  и  слова
летали в его мозгу, как переносимые ветром листья,  потом  начали  падать,
образуя рисунок, и складывалась песнь.
     На  носу  Ланнон,  не  оглядываясь,  сделал  знак  свободной   рукой,
продолжая смотреть в воду, и Хай  повернул  скиф  искусным  ударом  шеста.
Неожиданно тело Ланнона  выпустило  накопленную  энергию  гибким  взрывным
движением, напряженные мышцы распрямились, и он ударил длинным гарпуном по
воде.  Вода  закипела,  и  леска,   свернутая   на   дне   скифа,   начала
разматываться, со свистом исчезая в воде.
     - Ха! - воскликнул Ланнон. - Отличный удар! Помоги мне, Хай! - Вместе
они ухватились за леску, смеясь от возбуждения, а потом проклиная  боль  в
пальцах: напрягаясь, леска срывала с них кожу. Вдвоем  они  замедлили  ход
рыбы. Рыба искала глубину, тащила за собой по озеру скиф.
     - Во имя Баала, останови ее, Хай! -  тяжело  выдохнул  Ланнон.  -  Не
позволяй ей уходить глубже. Мы ее потеряем. - И они вдвоем  начали  тянуть
леску. Мышцы на плечах и руках Хая вздулись, как змеи, и рыба повернула.
     Они заставили рыбу подняться, она начала ходить под скифом кругами, а
когда над поверхностью появилась усатая голова,  Ланнон  закричал:  "Держи
ее!", и Хай обмотал леску вокруг талии и напрягся, скиф опасно наклонился,
когда Ланнон схватил дубину и ударил по блестящей черной голове.
     Поверхность взорвалась, рыба билась в агонии, и вода каскадом ударила
в них обоих.
     - Попал! - кричал Хай. - Бей  ее!  -  И  Ланнон,  ослепленный  пеной,
колотил по огромной морде. Часть ударов попадала в борт скифа,  раскалывая
его.
     - Не лодку, дурак! Рыбу бей! - кричал Хай, и  наконец  рыба  затихла,
умерла, повисла в воде рядом с лодкой.
     Смеясь, отдуваясь и ругаясь, они продели толстую веревку ей в жабра и
втащили в лодку, перевалив через борт,  скользкую,  черную,  с  серебряным
животом и выпуклыми глазами. Усы над огромной пастью все еще дергались,  и
рыба, вдвое длинее Хая и такая  толстая,  что  он  не  смог  бы  обхватить
руками, заполнила дно лодки.
     - Чудовище, - выдохнул Хай. - Я больше не видывал.
     - Ты назвал меня дураком, - сказал Ланнон.
     - Нет, величество, я говорил о себе, - улыбнулся Хай.
     - Лети для меня, Птица Солнца.
     - Рычи для меня, Великий Лев. - И они одновременно  осушили  чаши,  а
потом смеялись, как дети.
     - Мы слишком долго не были вместе, - сказал Ланнон.  -  Надо  уходить
почаще. Мы слишком быстро стареем, ты  и  я,  наши  заботы  и  обязанности
связывают нас, мы оказались  в  сети  собственного  изготовления.  -  Тень
мелькнула в глазах Ланнона,  и  он  вздохнул.  -  Я  был  счастлив  в  эти
последние дни, счастлив, как не был долгие годы.  -  Он  почти  застенчиво
взглянул на Хая. - Ты хорош для меня, старый друг.
     Он протянул руку и неуклюже сжал плечо Хая. "Не знаю, что бы  я  стал
делать без тебя. Никогда не оставляй меня, Хай".
     Хай  вспыхнул,  он  испытывал  замешательство,  к  такому  настроению
Ланнона он не привык. "Нет, величество, - хрипло ответил он,  -  я  всегда
буду  с  тобой".  -  И  Ланнон  опустил  руку   и   рассмеялся,   тоже   в
замешательстве.
     - Великий  Баал,  мы  стали  сентиментальны,  как  девушки.  Или  это
старость, как ты думаешь, Хай? - Он ополоснул в воде  свою  чашу,  избегая
взгляда Хая. - В озере еще осталась рыба, а светлого времени еще часа два,
давай используем его.
     В темноте они вернулись туда,  где  под  пальмами  на  берегу  стояла
старая заброшенная хижина. Когда Хай, ведя скиф шестом, обогнул выступ, он
увидел стоящую у берега галеру. На ее мачте был  поднят  царский  штандарт
дома Барка, на корме и носу горели лампы. Отражения ламп плясали в  темной
воде, и до них ясно доносились звуки голосов.
     Хай остановил скиф и облокотился  на  шест.  Молча  они  смотрели  на
корабль. Потом Ланнон произнес:
     - Мир нашел нас, Хай. - Голос его звучал устало. - Окрикни их.

     Лампа,  свисавшая  на  цепи  в  каюте  на  корме,  освещала  их  лица
неестественным светом, выделялись щеки и носы, но глаза оставались в тени.
Они собрались вокруг стола и с мрачными лицами слушали вестника с  севера.
Хотя  вестник  был  молод,  прапорщик  первого  года  службы,  но  в   нем
сказывалось высокое происхождение, и докладывал он уверенно.
     Они описывал волнения, происшедшие вдоль северных границ за последние
несколько недель, небольшие инциденты, передвижения масс людей, видимых на
расстоянии, дым  и  огни  больших  лагерей.  Шпионы  доносили  о  странных
происшествиях, о новом боге с когтями  льва,  который  поведет  племена  в
земли, богатые травой и водой. Разведчики сообщили  о  появлении  большого
количества дравских кораблей на реке, всюду какие-то передвижения, встречи
неизвестно кого с кем.
     Возникло  ощущение  беспокойства,  давления  на  границу,  напряжение
возрастает,  происходит  что-то  необычное.  Грозовые  тучи  собираются  в
отдалении, долетает отблеск молний. Что-то чувствуется, но не  осознается,
знаки указывают на неизвестность.
     Ланнон слушал  спокойно,  слегка  нахмурившись,  подперев  подбородок
кулаком, глаза его оставались в тени.
     - Мой командир просил передать, что боится, как бы не решили, что  он
придумал все и поддался воображению.
     -  Нет.  -  Ланнон  отбросил  просьбу  юноши  воспринять  его  доклад
серьезно. - Я хорошо знаю старого Мармона. Он не примет земляного червя за
змею.
     - Есть еще кое-что, - сказал юноша и положил на стол  кожаную  сумку.
Развязал ее и достал несколько металлических предметов.
     - Один из речных  патрулей  перехватил  отряд  язычников,  пытавшихся
переправиться ночью. У них у всех было это.
     Ланнон взял один из  тяжелых  наконечников  копья  и  с  любопытством
осмотрел его. Форма и техника изготовления характерны, и  Ланнон  взглянул
на Хая.
     - Ну? - И его собственное мнение укрепилось, когда Хай ответил:
     - Дравы. Несомненно.
     - У язычников?
     - Может, взяли у убитых дравов или украли.
     - Может быть. - Ланнон кивнул. Он долго молчал,  потом  посмотрел  на
молодого  офицера.  -  Ты  хорошо  справился,  -  и  парень  вспыхнул   от
удовольствия. Ланнон повернулся к Хаббакук Лалу. - Можешь доставить нас за
ночь в Опет? - Адмирал улыбнулся и кивнул.
     Ланнон и Хай стояли на корме и смотрели, как  их  остров  исчезает  в
темноте. Галера быстро шла, оставляя сверкающий в свете луны след.
     - Когда еще мы вернемся сюда, Хай, - негромко сказал  Ланнон,  и  Хай
беспокойно шевельнулся рядом с ним, но ничего не ответил.  -  Я  чувствую,
что оставляю что-то. Что-то ценное, чего у меня никогда больше не будет, -
продолжал Ланнон. - А ты чувствуешь это, Хай?
     - Может, это наша молодость, Ланнон. Может, в эти последние  дни  она
кончилась. -  Они  молчали,  раскачиваясь  вместе  с  галерой  под  ровное
движение весел. Когда остров исчез, Ланнон заговорил снова.
     - Я посылаю тебя на границу, Хай. Будь моими глазами и ушами,  старый
друг.

     - Это ненадолго, сердце мое, - извинялся Хай, хотя  Танит  ничего  не
сказала, она была поглощена изящным поеданием пурпурного  винограда.  -  Я
вернусь назад, прежде чем ты поймешь, что я ушел.
     Танит сморщила лицо, будто ей попалась кислая виноградина,  и  Хай  с
раздражением  псмотрел  на  ее  лицо.  Оно   было   спокойным,   милым   и
неуступчивым, как лицо самой богини.
     Хай изучил все настроения Танит, каждое выражение  и  наклон  головы,
выдававшие их. Он с восхищением смотрел, как она меняется, то ребенок,  то
зрелая женщина, как из почки распускается цветок, он изучал ее с терпением
и преданностью любви, но такое настроение он не знал, как рассеять.
     Танит кончиком языка облизала пальцы,  потом  с  интересом  принялась
разглядывать свою руку, поворачивая ее и подставляя под свет.
     - Царь больше никому  не  может  доверить  это  поручение.  Это  дело
величайшей важности.
     - Конечно, - прошептала Танит, по-прежнему осматривая руку. - И никто
другой не может с ним рыбачить.
     - Послушай, Танит, - пытался объяснить Хай, - мы с Ланноном друзья  с
детства. Прежде мы часто с ним бывали на островах. Это как паломничество в
нашу юность.
     - А я в это время сижу с набитым тобой животом, одна.
     - Но ведь всего пять дней.
     - Всего пять дней! - передразнила его Танит,  и  щеки  ее  вспыхнули,
показывая, что настроение ее меняется от льда к пламени.  -  Клянусь  моей
любовью к богине, что я тебя не понимаю! Ты заявляешь, что любишь меня, но
стоит Ланнону поманить пальцем, как ты  бежишь  к  нему,  взвизгивая,  как
щенок, и подставляя живот, чтобы он мог почесать его.
     - Танит! - Хай улыбнулся. - Ты ревнуешь!
     - Ревную! - закричала Танит и схватила чашу  с  фруктами.  -  Я  тебе
покажу ревность! - Она швырнула чашу, и пока та еще летела,  стала  искать
новый снаряд.
     Старая Айна, дремавшая на солнце в конце  террасы,  проснулась  среди
этой бури и присоединилась к Хаю в его бегстве. Они нашли убежище за углом
стены, оттуда Хай произвел осторожную разведку поля битвы и обнаружил, что
оно покинуто, но он слышал, как где-то в доме плачет Танит.
     - Где она? - спросила Айна.
     - В доме, - ответил Хай,  вычесывая  фрукты  из  бороды  и  стряхивая
брызги вина с одежды.
     - Что она делает?
     - Плачет.
     - Иди к ней, - приказала Айна.
     - А если она снова набросится на меня? - нервно спросил Хай.
     - Выпори ее, - ответила Айна. - А потом поцелуй. - И  она  улыбнулась
беззубой, но понимающей улыбкой.
     - Прости меня, святой отец, - прошептала Танит, и слезы ее, мокрые  и
теплые, полились на шею Хая. - Я вела себя по-детски, я  знаю,  но  каждая
минута, проведенная без тебя, для меня потеряна.
     Хай обнимал ее, гладя по голове, успокаивая, и сердце его разрывалось
от любви к ней. Он сам был близок к слезам, слыша ее голос.
     - А мне нельзя  отправиться  с  тобой  в  этот  раз?  -  она  сделала
последнюю попытку. - Пожалуйста, святой отец. Прошу тебя, любовь моя.
     Хай ответил с сожалением,  но  твердо:  "Нет.  Я  буду  передвигаться
быстро, а ты уже на третьем месяце".
     Она наконец сдалась. Села на кровать и вытерла глаза. Улыбка ее  была
лишь чуть кривой, когда она попросила:  "Расскажи  мне  еще  раз,  что  ты
готовишь к рождению нашего ребенка".
     Она сидела рядом с ним, теплая и мягкая, и лампа освещала белизну  ее
живота и новую тяжесть грудей. Она слушала внимательно, кивала,  улыбалась
и хлопала в ладоши, когда Хай объяснял,  как  это  будет:  приемная  мать,
прохладный и здоровый воздух холмов, поместье  в  Зенге.  Он  рассказывал,
каким здоровым и сильным вырастет их ребенок и как они будут навещать  его
там.
     - Его? - игриво переспросила Танит. - Не его, а ее, мой господин!
     - Нет, его! - поправил Хай, и  они  рассмеялись.  Но  в  смехе  Танит
чувствовалась печаль. Не будет так. Она не видела этого, не могла  уловить
этого счастья, не слышала смеха своего ребенка, не чувствовала  тепла  его
тела.
     На мгновение разошлась темная завеса времени, и она увидела  будущее,
увидела формы, лидей, события, которые привели ее в ужас.
     Она прижалась к Хаю, слушая его голос. Он придавал ей  спокойствие  и
силу, и наконец она негромко спросила: "Если я принесу  лютню,  ты  споешь
для меня?"
     И он пел песню о Танит, но в ней были новые строки. Каждый раз  когда
он пел ее, в ней появлялись новые строки.

     Мармон был губернатором северного  царства  и  командиром  легиона  и
крепости, охранявших северную границу.
     Он был старым другом Хая, и хоть  старше  его  на  тридцать  лет,  но
считал себя его учеником. Мармон увлекался военной историей, и Хай помогал
ему писать историю третьей  войны  с  Римом.  Это  был  высокий  костлявый
человек с роскошной седой гривой, которой очень гордился.  Волосы  он  мыл
шампунем и аккуратно расчесывал, Кожа у него гладкая,  как  у  девушки,  и
туго натянута на проступающие кости  внушительного  черепа,  но  лихорадка
придавала ей и белкам его глаз желтоватый оттенок.
     Он был одним из наиболее доверенных генералов империи,  и  в  течение
двух дней они с Хаем обсуждали ситуацию на северной границе,  рассматривая
глиняный  макет  территории,  и  Мармон  показывал  Хаю,  где   происходят
тревожащие его события. Худые руки Мармона касались отдельных предметов на
макете, проводили линии, обозначали спорные или беспокойные районы, а  Хай
слушал и задавал вопросы.
     В конце второго дня они вместе поужинали, сидя на стене крепости, где
было прохладнее. Рабыня смазала их тела ароматным маслом, чтобы  отпугнуть
насекомых, и Мармон собственноручно наполнил вином чашу Хая, но  сам  пить
не стал. Лихорадка повреждает печень, и для него вино теперь яд.
     Хай поблагодарил Баала за свой  иммунитет  к  этой  болезни,  которая
свирепствует в болотистых местах и вдоль рек. Хая занимала  мысль:  почему
лихорадка одних убивает, других делает инвалидами, а третьих  не  трогает?
Почему она встречается только в низинах, а не на  возвышенных  местах?  Он
должен постараться найти ответ на эти вопросы.
     Но  Мармон  снова  заговорил,  и  Хай  оторвался  от  своих   мыслей,
возвращаясь к сегодняшним проблемам.
     - Я создаю шпионскую сеть, которой можно доверять, - говорил  Мармон.
- В племенах есть люди, которые регулярно мне докладывают.
     - Я хотел бы встретиться с ними, - вмешался Хай.
     - Я предпочел бы, чтобы этого не было, -  начал  Мармон,  но  заметил
выражение Хая и гладко продолжил: - Один из них должен появиться со дня на
день. Это мой наиболее надежный информант. Его зовут  Сторч,  он  венди  и
бывший раб. Через него я связываюсь с другими шпионами за рекой.
     - Я поговорю с ним, - сказал Хай, и беседа перешла  на  другие  темы.
Мармон спрашивал у Хая совета относительно своей  рукописи.  Они  говорили
как старые друзья, пока не стемнело и рабы зажгли факелы.  Наконец  Мармон
почтительно спросил:
     - Мой господин, ко мне обратились с просьбой  офицеры.  Некоторые  из
них никогда не  слышали  твоего  пения,  а  те,  что  слышали,  хотели  бы
послушать вновь. Они назойливы, святейшество, но, может, ты им уступишь?
     - Пошли на мою квартиру за лютней. - Хай  покорно  пожал  плечами,  и
один из молодых офицеров подошел с лютней в руках.
     - Мы уже принесли ее, святой отец.
     Хай пел песни легиона, песни пиров и  маршей,  непристойные  песни  и
песни о славе. Офицеры молча стояли на стене вокруг Хая, а внизу во  дворе
простые солдаты собрались с поднятыми лицами, готовые подхватить припев.
     Было уже поздно, когда через толпу протиснулся  адъютант  и  негромко
заговорил с Мармоном. Тот кивнул, отпустил адъютанта,  а  потом  прошептал
Хаю: "Святейшество, человек, о котором я говорил, пришел".
     Хай отложил лютню. "Где он?"
     - В моей квартире.
     - Пошли к нему, - предложил Хай.
     Сторч  оказался  высоким  человеком,   гибким   и   грациозным,   как
большинство венди, но гладкая бархатная  кожа  на  плечах  была  испорчена
рубцами хлыста.
     Он увидел взгляд Хая и прикрыл  плащом  плечи,  но  Хай  заметил  его
вызывающий взгляд, хотя лицо его сохраняло бесстрастное выражение.
     - Он не говорит на пуническом, - объяснил Мармон. - Но я знаю, что ты
говоришь на его языке.
     Хай кивнул, и шпион  посмотрел  на  него,  прежде  чем  обратиться  к
Мармону. Голос его звучал негромко, без гнева и обвинений.
     - Мы договаривались, что никто не увидит моего лица, - сказал он.
     - Тут другое дело,  -  быстро  объяснил  Мармон.  -  Это  не  обычный
человек,  а  верховный  жрец  Опета  и  главнокомандующий  всеми  царскими
армиями. - Мармон помолчал. - Это Хай Бен-Амон.
     Шпион кивнул,  лицо  его  оставалось  бесстрастным,  даже  когда  Хай
заговорил на венди.
     Они разговаривали час,  потом  Хай  повернулся  к  Мармону  и  сказал
по-пунически:
     - Этот человек не согласен с тем,  что  ты  мне  рассказывал.  -  Хай
нахмурился и раздраженно постучал пальцами по столу. - Он ничего не слышал
ни о боге с львиными когтями, ни об отрядах воинов,  вооруженных  дравским
оружием.
     - Да, - согласился Мармон. - В этом районе  сохраняется  спокойствие.
Доклады пришли из других мест.
     - У тебя есть здесь шпионы? - спросил Хай.
     - Немного, - ответил Мармон, и Хай задумался.
     - Я пойдку на восток, - принял решение Хай. - Выступлю на рассвете.
     - Через пять дней прибудет патрульная галера.
     - С палубы галеры я ничего не увижу. Пойду пешком.
     - Охрана будет ждать тебя на восходе солнца.
     - Нет, - отказался Хай. - Я пойду быстрее и привлеку меньше внимания,
если буду один. - Он посмотрел на Сторча. - Этот человек  может  послужить
проводником, если ему можно доверять, как ты говоришь.
     Мармон передал приказ Хая шпиону и  закончил:  "Теперь  можешь  идти.
Поешь и отдохни и будь готов к восходу солнца".
     Когда шпион ушел, Хай посмотрел ему вслед и спросил: "Сколько ты  ему
платишь?"
     - Мало, - признал Мармон. - Соль, бусы, несколько медных украшений.
     - Интересно, почему он это делает, - негромко сказал  Хай.  -  Почему
работает на нас, хотя рубцы от хлыста еще не зажили на его теле?
     - Меня больше не удивляют  поступки  людей,  -  сказал  Мармон.  -  Я
столько раз видел странное поведение, что больше не спрашиваю себя  о  его
причинах.
     - А я спрашиваю, - прошептал Хай,  по-прежнему  глядя  вслед  шпиону,
обеспокоенный  его  предательством,   которое   так   не   соответствовало
представлениям Хая о чести.

     В последующие четыре дня Хай попытался узнать что-нибудь о шпионе, но
безуспешно. Сторч был молчалив, говорил, только  когда  его  спрашивали  и
всегда очень кратко. Он никогда не смотрел на Хая прямо,  глаза  его  были
устремлены куда-то за Хая.
     Хая его присутствие смущало, хотя Сторч  прекрасно  знал  все  изгибы
реки, каждую складку местности, по которой они шли.
     Они побывали в двух крепостях на южном берегу, и от их гарнизонов Хай
узнал  много  нового.  Дважды  они   находили   следы   больших   отрядов,
переправлявшихся через  реку  по  загадочным  делам,  и  было  еще  немало
признаков тайной деятельности, которые усилили беспокойство Хая.
     Его беспокоило, что эти признаки противоречат утверждениям  Сторча  о
спокойствии и устойчивом положении за рекой.
     Они двигались быстро и тихо, ночевали,  как  лесные  духи,  в  густых
зарослях. Шли вечером и по ночам, а в жару  отдыхали.  Ели  мало,  экономя
припасы и не тратя времени на охоту.
     На четвертый день они пришли на вершину небольшого гранитного  холма,
с которого открывался вид на обширную долину, панораму,  которая  тянулась
от одного хребта к другому и терялась в голубой дымке  на  горизонте.  Тут
река поворачивала на юг, делал петлю во много миль  длиной  и  возращалась
почти к прежнему месту.
     Хотя  петля  была  длиной  в  двадцать  или  двадцать  пять  миль,  в
поперечнике она едва достигала пяти миль, а  дальше  находилась  еще  одна
крепость с сильным гарнизоном. В жарком воздухе они видели дым от кухонных
костров в крепости.
     Хай  долго  смотрел  на  изгиб  реки,  выбирая  между   долгим   днем
утомительного пути или быстрым проходом и связанным с ним риском.
     - Сторч, - спросил он, - можем ли мы пересечь реку? Есть ли там  люди
из племен?
     Шпион не смотрел на Хая,  лицо  его  оставалось  невыразительным.  Он
неподвижно сидел на граните рядом с Хаем, и  Хаю  показалось,  что  он  не
понял вопроса.
     - Короче пройти напрямик. Но безопасно ли это? - спосил он,  и  Сторч
ответил:
     - Я узнаю. Подожди меня.
     Он вернулся за час  до  темноты  и  провел  Хая  на  берег.  Здесь  в
тростнике было запрятано  узкое  выдолбленное  каноэ.  Оно  было  источено
червями и пахло рыбой. Хай почувствовал подозрение.
     - Как ты его нашел?
     - Тут ниже по течению семья рыбаков.
     - Сколько их?
     - Четверо.
     - Венди.
     - Нет, софии.
     - Воины?
     - Рыбаки. Седобородые старики.
     - Ты сказал им обо мне?
     - Нет.
     Хай колебался, всматриваясь в темные глаза Сторча,  пытаясь  отыскать
признаки предательства.
     - Нет, - сказал Хай, - мы  не  будем  переправляться.  Пойдем  долгим
путем. - Это была проверка. Он ждал реакции Сторча,  ждал,  что  он  будет
спорить, пытаться убедить Хая переправиться.
     - Как скажешь. - Сторч кивнул и начал укрывать каноэ тростником.
     - Хорошо, - согласился Хай, - перевези меня.
     С помощью течения Сторч направил утлый челнок под нужным углом. Перед
ними бакланы били воду в попытках взлететь, между стеблями лилии  мелькали
мелкие рыбки, а в глубокую воду  с  берегов  соскальзывали  зловещие  тела
крокодилов.
     Они   причалили   к   глинистому   берегу,    испещренному    следами
многочисленных животных, которые приходят сюда на водопой, и Сторч спрятал
каноэ. Он провел Хая вверх, на поляну, поросшую  ядовито-зеленой  болотной
травой. Они по пояс брели среди  тесно  сросшихся  стеблей,  и  почва  под
ногами была податливой и влажной.
     В центре поляны Сторч неожиданно остановился и знаком  велел  Хаю  не
двигаться. Он наклонил голову и прислушался.  Они  долго  стояли,  застыв,
потом Сторч попросил Хая оставаться на месте, а сам прошел вперед.
     Пройдя сто шагов,  он  снова  остановился,  но  теперь  повернулся  и
посмотрел на Хая.
     Впервые за все время на лице его появилось чувство, дикое возбуждение
и торжество.
     Он поднял правую руку, обвиняющим жестом указал на Хая и  крикнул  на
венди: "Вот он! Возьмите его!"
     Трава на поляне зашуршала и дрогнула, как будто подул сильный  ветер,
и из укрытий ряд за рядом появилось множество воинов венди. Соединив щиты,
они образовали концентрические круги вокруг Хая, полностью окружили его, и
плюмажи их головных уборов угрожающе качались.
     Как руки, сжимающие  горло,  круги  воинов  приближались  к  Хаю.  Он
отчаянно осматривался, ища пути к спасению. Его не было, и он сорвал чехол
с лезвия топора с грифами и бросился, как террьер на черного буйвола.
     - За Баала! - вызывающе крикнул он, ударяя в  сплошную  массу  черных
воинов.

     - Здесь дурно пахнет, - пожаловался Ланнон, принюхиваясь. - Нельзя ли
пробить вентиляционные шахты на поверхность?
     - Величество! - Риб-Адди не мог скрыть своего ужаса. -  Подумай,  что
это значит! Рабочие - здесь?! - Он широким жестом  обвел  сокровищницу.  -
Можно представить себе, что они станут рассказывать  и  как  это  разожжет
алчность всех разбойников четырех царств.
     Именно  по  этой  причине   местоположение   и   содержимое   царской
сокровищницы хранилось в величайшей тайне. Это была  самая  большая  тайна
империи, известная только царю, верховным жрецу и жрице,  Риб-Адди  и  еще
четверым чиновникам.
     - Я бы сразу после окончания работы послал их  к  богам,  -  объяснил
разумно Ланнон.
     Риб-Адди удивленно замигал. Он не  предусмотрел  такого  радикального
решения проблемы. Потребовалось поскрести бороденку и подумать, прежде чем
выдвинуть новое возражение.
     - Вентиляционная  шахта  послужит  доступом  для  воров,  грызунов  и
сырости. Все тут будет разрушено и уничтожено.
     - Ну, хорошо. - Ланнон оставил эту тему, хорошо  зная,  что  Риб-Адди
противится переменам, просто потому что это перемены. То, что было  хорошо
прошедшие двести лет, хорошо и на будущие двести.
     Ланнон смотрел, как последний палец золота из очередной  доставки  из
срединного  царства  почтительно  укладывается  в  специальном  углублении
сокровищницы. Риб-Адди тщательно записал в  свиток  количество,  и  Ланнон
утвердил запись, поставив под ней свой личный знак.
     Четыре доверенных чиновника  цепочкой  вышли  из  длинного  помещения
сокровищницы. Пока они поднимались по каменным ступеням,  Риб-Адди  закрыл
железные ворота. Он прижал знак Ланнона к глиняной табличке, потом  они  с
Ланноном поднялись по лестнице и через солнечные  двери  прошли  в  архив.
Ланнон закрыл дверь, и массивная плита с шумом заняла свое место.
     Ланнон сделал знак солнца перед изображением  бога  на  двери,  потом
вместе с Риб-Адди, обсуждающим его богатства в различных  их  проявлениях,
прошел вдоль архива. Полки были забиты записями царств, и оставалось  мало
места.  Скоро  придется  заняться  расширением  этих  катакомб.  Надо   их
увеличить, не повредив и не нарушив существующей структуры.
     Они прошли через главный портал с его тяжелыми кожаными занавесями  в
прихожую, которую всегда охраняли офицеры Шестого легиона. В  любое  время
дня и ночи тут находились два офицера, и их  вызова  ждал  отряд  отборных
воинов легона Бен-Амона. Шестой легион первоначально был создан как охрана
храмов и сокровищ царства, и это по-прежнему составляло важную  часть  его
обязанностей.
     В лабиринте храма Астарты Риб-Адди подобострастно попросил разрешения
удалиться и со своими четырьмя подчиненными  пятился,  кланяясь,  пока  не
исчез за поворотом коридора.
     С помощью четырех  жриц  Ланнон,  нагой  и  величественный,  совершил
ритуальное омовение в бассейне  Астарты,  и  пока  его  одевали  в  одежды
просителя, умудрился сунуть руку под юбку  одной  из  послушниц,  так  что
другие не заметили.  Выражение  лица  послушницы  не  изменилось,  но  она
прижалась к пальцам Ланнона, прежде чем  отойти,  и,  идя  по  коридору  к
приемному помещению, Ланнон поглаживал пальцами усы, чтобы вдохнуть  запах
девушки.
     Они все горячи, как  лепешки  на  сковороде,  эти  божьи  невесты,  и
приходится им рассчитывать либо на объятия подруг, либо на беглое внимание
жрецов или храмовых стражников. Ланнон улыбнулся и подумал, как  много  их
воспользуются вольностями праздника Плодородия Земли.  Как  часто  он  сам
совершал смертный грех с какой-нибудь закутанной в плащ и  замаскированной
жрицей. Праздник приближался, он  начнется  через  две  недели,  и  Ланнон
всегда с нетерпением ждал его. Потом он с сожалением подумал, что Хай вряд
ли вернется  к  этому  времени,  чтобы  участвовать  в  праздновании.  Это
уменьшит для  него  радость  праздника.  Настроение  Ланнона  всегда  было
изменчиво, и через десять шагов хорошее состояние духа  исчезло.  Входя  в
приемное помещение, он сердито хмурился.
     Он взглянул на пророчицу, сидевшую, как статуя из слоновой кости,  на
своем троне,  сложив  руки  на  коленях;  лицо  ее,  покрытое  косметикой,
напоминало маску, лоб натерт  белым  порошком  сурьмы,  веки  металлически
голубые, а рот алым пятном выделяется на бледном лице.  Ланнон  нашел,  на
ком сорвать дурное настроение.
     Небрежно кланяясь, он вспомнил, сколько раз эта ведьма перечила ему и
расстраивала его планы. Он ненавидел эти встречи с пророчицей, и в  то  же
время они вызывали в нем странное  очарование.  Он  понимал,  что  большая
часть этих пророчеств - суета сует, вероятно,  подсказанная  занимающимися
политикой жрецами. Но среди них бывало немало проницательных  замечаний  и
дельных советов, а иногда с  уст  пророчицы  срывались  самородки  чистого
золота. Во время своих  регулярных  посещений  он  прислушивался  к  тонам
голоса  пророчицы.  Как  и  Риб-Адди,  пророчица  иногда  колебалась   или
сомневалась, произнося свои откровения. Ланнон был чувствителен  к  этому,
но особенно он  был  внимателен,  когда  она  говорила  монотонным  низким
голосом. Именно тогда она давала внушенные богами истинные прорчества.
     Он стоял перед ней, расставив ноги  и  сжав  кулаки.  С  высокомерием
царя, усугубленным дурным настроением, задал он первый вопрос.
     Танит ненавидела эти встречи с Великим Львом. Он пугал ее. Как  будто
тебя закрыли в клетке с прекрасным, но  опасным  хищником,  с  беспокойной
энергией и непредсказуемым поведением. В  бледно-голубых  стальных  глазах
светилась хищная  жажда  убийства,  черты  лица  у  него  совершенные,  но
холодные и полны той же страсти.
     Обычно ее успокаивало присутствие Хая за занавесом,  но  сегодня  она
одна - и больна.
     Ночь была жаркая и душная, и ребенек в ее чреве  тяжел,  как  камень.
Бледная и неотдохнувшая, встала она утром, вся покрытая ночным потом;  она
заставила себя съесть приготовленный Айной завтрак, и тут же ее вырвало.
     В горле у нее было еще горько от рвоты, и пот покрывал  тело,  стекая
ручейками по бокам и  животу.  Она  задыхалась,  дышала  тяжело,  тело  ее
ослабло, а царь продолжал задавать вопросы.
     Она не была  готова  к  ним,  ее  ответы  состояли  из  пустых  слов,
сказанных без убеждения, она  пыталась  сосредоточиться,  вспомнить,  чему
учил ее Хай.
     Царь начал сердиться, он беспокойно расхаживал по помещению,  утомляя
ее своей энергией. Она чувствовала, как под маской косметики  скапливается
пот. Кожа ее зудела и распухала, поры были закрыты краской, и она  жаждала
смыть ее. Вдруг ей представилось  удивительное  видение  прохладной  воды,
падающей на поросшие мхом скалы, она  погружала  свое  обнаженное  тело  в
воду,  и  волосы  ее  расстилались  по  поверхности,  как  стебли  водного
растения.
     - Давай, ведьма! Смотри в будущее. Я задал простой вопрос. Отвечай!
     Царь остановился перед ней, поставив  одну  ногу  на  ступени  трона,
плечи откинуты, бедра в мужской надменности продвинуты вперед, насмешка на
красивом лице, насмешка в голосе.
     Танит не слышала вопрос, она поискала  слова,  и  ее  охватила  волна
дурноты. Пот пробился сквозь краску на ее верхней губе, тошнота  сменилась
головокружением.
     Лицо Ланнона отступило, ее затопила тьма. Поле  зрения  ее  сузилось,
она смотрела в длинный темный  туннель,  в  конце  которого  лицо  Ланнона
горело, как золотая звезда. В ушах ее слышался рев,  звуки  бури,  летящей
через лес. Потом звуки бури смолкли, наступила тишина, и послышался голос.
Голос хриплый и низкий, ровный и монотонный,  голос  мертвой  женщины  или
опьяненной дымом кальяна. Со слабым удивлением  Танит  поняла,  что  голос
исходит из ее горла, и слова поразили ее.
     - Ланнон Хиканус, последний Великий Лев Опета, не  вопрошай  будущее.
Твое будущее - тьма и смерть.
     Она увидела, как ее собственное изумление отразилось в лице  Ланнона,
увидела, как вспыхнули его щеки, а губы стали мраморными.
     - Ланнон Хиканус, пленник времени, расхаживающий  за  прутьями  своей
клетки, чернота ждет тебя.
     Ланнон мотал головй, стараясь отогнать эти слова. Золотые локоны, еще
влажные от ритуального омовения, дрожали на его плечах, он поднял обе руки
в знаке солнца, пытаясь отвратить слова, которые попадали ему в душу,  как
стрелы, выпущенные из лука.
     - Ланнон Хиканус, твои боги уходят, они летят  вверх,  оставляя  тебя
черноте.
     Ланнон отступил  от  трона,  поднял  руки,  защищая  лицо,  но  слова
безжалостно находили его.
     - Ланнон Хиканус, ты, желающий знать будущее, знай же, что  оно  ждет
тебя, как лев ждет беспечного путника.
     Ланнон закричал, и ужас его перешел в ярость.
     - Зло! - закричал он и бросился на  пророчицу,  взбежал  по  ступеням
трона. - Колдовство! - Он ударил Танит по лицу, потом стал бить по  голове
и спине. Каппюшон ее плаща откинулся, иволосы  рассыпались.  Удары  громко
звучали, но Танит не издавала ни звука.  Молчание  ее  привело  Ланнона  в
бешенство.
     Он схватил ее за плащ и стащил с трона.
     - Ведьма! - кричал он и сбросил ее со ступеней. Она  тяжело  упала  и
покатилась, пытаясь встать, но Ланнон пнул ее в живот,  и  она  со  стоном
согнулась, сжав живот, а ноги в сандалиях продолжали бить ее.
     Ланнон ревел и гонялся за ней  по  комнате,  он  дико  оглядывался  в
поисках оружия, хотел уничтожить эту женщину и произнесенные ею слова.
     И вдруг команта заполнилась жрицами, и Ланнон, тяжело дыша, пришел  в
себя, в его бледных глазах еще горело безумие.
     - Величество! - Вперед выступила преподобная мать, и безумие  Ланнона
отступило, но он дрожал и губы его побледнели и тряслись.
     Он повернулся и выбежал из комнаты, оставив Танит плачущей на мощеном
полу.

     Божественный Совет Астарты собрался в комнате преподобной  матери,  и
пока она передавала требования Великого Льва, все слушали и думали  каждый
о своем. Совет состоял из верховной жрицы  и  двух  ее  советниц,  старших
жриц, которые должны были  непосредственно  наследовать  пост  преподобной
матери.
     - Как можно выдать жрицу земному суду Великого Льва? Какой  прецедент
мы тем самым создадим?  -  спросила  сестра  Альма,  маленькая  сморщенная
старушка, с лицом,  похожим  на  мордочку  любопытной  обезьяны.  -  Какое
преступление совершило это дитя? Если и совершила, то мы должны  рассудить
и назначить наказание. Мы должны защищать своих, даже  если  это  означает
бросить вызов царю.
     - Может  ли  жречество  позволить  себе  такой  благородный  жест?  -
спросила сестра Хака, со смуглой  кожей  в  оспинах,  с  длинными  черными
волосами, тронутыми сединой, с жесткими челюстями и низким, почти  мужским
голосом. Ей еще не исполнилось сорок лет,  и  она,  несомненно,  переживет
преподобную  мать.  До  последнего  времени  считалось,  что  именно   она
унаследует руководство жречеством, и она  этого  страстно  желала.  Однако
после появления в Опете пророчицы ее позиции стали менее  прочны.  История
свидетельствовала, что именно пророчицы становились преподобными матерями,
и их шансы  на  это  были  наибольшими.  Вдобавок  она,  несомненно,  была
любимицей верховного жреца, а это важное преимущество, когда речь  идет  о
заполнении вакантного места в Божественном Совете. В Танит у  сестры  Хаки
появилась  сильная  соперница,  но  у  нее  были  и  иные,  помимо   чисто
политических, причины ненавидеть ее.
     Даже сейчас она помнит, как были отвергнуты ее притязания, и щеки  ее
гневно вспыхнули. Она по-прежнему хотела эту девушку,  по-прежнему  видела
ее во сне, и часто, когда она находилась наедине в темой комнате с молодой
послушницей, она обманывала себя, внушая, что это Танит.
     - Достаточно ли мы сильны, чтобы отказать царю? -  Она  посмотрела  в
лица остальных. Все знали,  какая  несдержанная,  неумолимая  сила  правит
Опетом. Все знали, что до сих пор никто: ни аристократ, ни жрец, ни  друг,
ни враг - не смели противостоять ей.
     Молчание длилось, пока сестра Альма не закашлялась  мучительно  и  не
сплюнула  кровавую  слизь  и  вытерла  рот  платком,  лицо  у  нее   стало
напряженным, а глаза усталыми и тупыми.
     - Тебе недолго осталось, старуха, - подумала сестра  Хака  с  мрачным
удовлетворением, скрытым за маской озабоченности.
     Снова все молчали, пока нерешительно не заговорила преподобная  мать:
"Возможно, нам стоит понять, в чем грех девушки и совершила ли она его".
     Это было все, что нужно сестре Хаке, и та  немедленно  взяла  дело  в
свои руки. "Пошлите за девушкой, - приказала она. - Мы ее допросим".
     Айна помогла Танит войти в комнату, обе спотыкались и сгибались, одна
от возраста, другая от боли. Они цеплялись друг за  друга,  и  престарелая
жрица подбадривала молодую, но когда она увидела собравшийся  Совет,  лицо
ее исказилось от гнева и она закричала:
     - Девушка больна! Разве у вас нет жалости? Зачем вы послали за нами?
     - Молчи, карга, - сказала Хака. Она смотрела  на  Танит.  Лицо  Танит
распухло,  на  нем  ясно  видны  были  синяки.  Один  глаз  закрыт,   веки
покраснели, а губы разбиты и покрыты струпьями.
     - Позвольте ей сесть, - требовала Айна. - Она слаба и больна.
     - Никто не имеет права сидеть перед Советом, - ответила Хака.
     - Во имя богини.
     - Не богохульствуй, старая карга.
     - Я не богохульствую, а прошу о милосердии.
     - Ты слишком много говоришь, - предупредила ее сестра Хака. -  Уходи!
Оставь девушку здесь.
     Казалось, Айна  будет  споорить,  но  сестра  Хака  встала,  лицо  ее
исказилось от гнева, голос стал хриплым и яростным.
     - Уходи! - повторила она, и Айна вышла, спотыкаясь и бормоча, оставив
Танит, которая  едва  держалась  на  ногах,  перед  Советом.  Сестра  Хака
опустилась на свой стул и посмотрела на Танит. Теперь  она  свое  возьмет,
впереди целый день, если понадобится; она наслаждалась.
     Танит держалась только усилием воли. Чувства ее плыли на волне  боли.
В нижней части живота ощущалась свинцовая тяжесть, но она слышала вопросы,
которыми ее забрасывали. Сестра Хака хотела знать, чем она так  разгневала
царя,  она  доказывала,  что  Танит  подвергла  опасности  все  жречество,
настроив царя против него. Она все время возвращалась к вопросу:  "Что  же
ты ему сказала?"
     - Не могу вспомнить, сестра, не могу вспомнить, - шептала Танит.
     - Ты хочешь, чтобы мы поверили, что слова, вызвавшие такие  серьезные
последствия, можно легко забыть? Отвечай.
     - Это были не мои слова.
     - Чьи же тогда? -  Сестра  Хака  наклонилась  вперед,  лицо  ее  было
покрыто пятнами сифилиса, свесились  поседевшие  пряди.  -  Чьи  это  были
слова, если не твои собственные? Богини?
     - Не знаю, - выдохнула Танит и прикусила губу от резкой боли в нижней
части живота.
     - Ты говорила  голосом  богини?  -  спрашивала  сестра  Хака  хриплым
голосом, жестокая, как хищная птица. Ястреб, бросающийся на ласточку.
     - Прошу вас, - прошептала Танит, медленно налоняясь вперед и прижимая
ладони к животу. - Мне больно. О как мне больно!
     Три жрицы увидели, как поток  крови  окрасил  подол  платья  Танит  и
красными каплями брызнул на каменный пол между ее ногами.  Танит  медленно
согнулась и упала вперед. Она лежала на боку, подняв  колени,  и  негромко
стонала.
     Сестра Хака быстро подошла к ней и наклонилась, задрав юбку Танит и с
лесбианским интересом разведя ее ноги.
     Выпрямившись, она улыбнулась и посмотрела на  остальных.  "Вот  грех,
преподобная мать. Вот доказательство преступления. - Она взглянула на тело
у своих ног. - Святотатство! -  хрипло  произнесла  она.  -  Святотатство!
Преступление против богини".

     - Я не буду отвечать, - негромко сказала Танит. Синяки  побледнели  и
опухоль  немного  спала,  но  под  одним   глазом   по-прежнему   виднелся
кровоподтек, а губы были разбиты и вспухли. Десять дней  она  пролежала  в
постели и все еще была  слаба.  -  Не  стану  порочить  имя  дорогого  мне
человека. Я не скажу вам, кто он.
     - Дитя, ты знаешь, что это  смертный  грех.  Ты  рискуешь  жизнью,  -
сказала преподобная мать.
     - Вы уже отняли у меня жизнь. Забирайте теперь  оставшееся.  -  Танит
посмотрела на сестру Хаку, а потом на Ланнона Хикануса, стоявшего у  окна.
- Вы хотите убить меня. Я не спорю. Но я сохраню в тайне  имя  отца  моего
ребенка. Я не позволю вам наказывать и его.
     - Ты глупа и упряма, - сказала сестра Хака. - В конце концов  мы  все
равно узнаем.
     - Но почему это так важно? - спросила Танит. - Все дело в том, что  я
стою между тобой и твоим тщеславием. - Танит смотрела прямо на сестру Хаку
и видела, что ее слова попали в цель, потому что испещренные оспинами щеки
жрицы вспыхнули. Танит улыбнулась и повернулась к Ланнону. -  Все  дело  в
том, что я источник пророчества. Ты хочешь уничтожить пророчество. Хочешь,
чтобы боги отменили свой приговор. Напрасно, Ланнон Хиканус. Ветры  судьбы
уже дуют, псы рока уже вышли на охоту.
     - Хватит! - выпалил Ланнон, выходя в  центр  комнаты.  -  Я  не  могу
больше тратить времени. Не хочу слышать твой дурацкий вздор. - Он приказал
сестре Хаке: - Приведи старую жрицу, компаньонку этой ведьмы.
     Айна, мигающая и удивленная, стала перед царем, а он смотрел  на  нее
без страсти и гнева. "У тебя был долг. Ты не выполнила его.  Назови  быка,
который оседлал телку богини".
     Айна взвыла, отказываясь, говорила, что ничего не знает.  Она  встала
на скрипящие колени перед Ланноном, подползла к нему, стала целовать  полу
одежды, дрожа от ужаса. Ланнон раздраженно оттолкнул ее ногой и  посмотрел
на сестру Хаку.
     - Если я тебя правильно понял, ты не отвернешься от  мужской  работы.
Хватит у тебя для этого мужества? - спросил он,  и  сестра  Хака  кивнула,
облизывая губы, в глазах ее появилась жестокая радость.
     - Сломай ей сначала руки, - приказал Ланнон. - А ведьма  пусть  стоит
рядом и смотрит.
     Сестра Хака подняла Айну на ноги, легко держа  ее  сильными  смуглыми
руками, поросшими черными волосами. Айна взвыла от ужаса, а Хака повернула
ее, прижала и завела назад одну руку. Рука была худая,  белая,  с  тостыми
голубыми венами, просвечивавшими сквозь кожу.
     - Подождите! - закричала Танит. - Отпустите ее!
     - Отпусти ее, - приказал Ланнон.
     Танит подошла к старой жрице и нежно поцеловала ее в лоб и щеку. Айна
всхлипывала.
     - Прости меня дитя. Я сказала бы им. Прости меня.
     - Успокойся, мать. Успокойся. - Танит провела ее к двери и вывела  из
комнаты. Потом вернулась и сказала царю:
     - Я скажу его имя, но только тебе одному.
     - Оставьте нас, - приказал Ланнон, и Божественный Совет встал и вышел
в коридор.
     Когда они остались одни, Танит назвала  имя,  гордо  и  вызывающе,  и
увидела, что Ланнон покачнулся, как от физического удара.
     - Давно ли он твой любовник? - спросил он наконец.
     - Пять лет.
     - Вот как. - Он увидел ответ на многие свои вопросы. - Похоже,  мы  с
тобой разделяем его любовь.
     - Нет, величество, - Танит покачала головой. - Вся его любовь была  у
меня.
     - Ты мудро поступаешь, говоря о ней в прошедшем времени, - сказал  ей
Ланнон. Он повернулся, подошел к окну и посмотрел на  озеро.  -  Никто  не
должен стоять между нами, - подумал он, - он нужен мне.
     - Что же будет, величество? Тюрьма или тайный кинжал? Как  ты  убьешь
жрицу Астарты? Ты забыл, что я принадлежу богине?
     - Нет, - ответил Ланнон. - Я не забыл об этом и пошлю тебя  к  богине
на десятый день праздника Плодородия  Земли.  Ты  будешь  вестником  Опета
богам.
     - Хай этого не допустит, - в ужасе прошептала Танит.
     - Хай на севере, далеко от бассейна Астарты.
     - Он  навсегда  возненавидит  тебя.  Ты  навсегда  его  потеряешь,  -
предупредила его Танит, но он покачал головой.
     - Он не узнает, что я приказал это. Он не узнает, что ты предала  его
и назвала мне его имя. - Он улыбнулся холодной золотой улыбкой. - Нет, это
ты потеряешь его, а я получу. Видишь ли, он мне  необходим,  а  мои  нужды
важнее твоих.

     Вначале, пока Хай был без сознания и, придя  в  себя,  еще  оставался
слаб для ходьбы, его несли в носилках, так что он не знал, долго ли  он  в
пути и в каком направлении движется.
     Даже позже, когда он смог  идти,  ему  завязали  глаза,  так  что  он
чувствовал только давление тел со всех сторон и запах пота  и  прогорклого
жира, которым они смазывали кожу. Когда он заговаривал, ему  не  отвечали,
грубые руки подталкивали его вперед, а если он останавливался, в спину ему
упиралось острие копья.
     Он был сильно избит, весь в синяках, на голове  шишки  и  порезы,  во
многих местах была содрана кожа, но  серьезных  ран  не  было,  ни  ударов
копьем,  ни  сломанных  костей.  Как   будто   емустарались   не   нанести
смертельного удара или даже раны, хотя он нагромоздил  вокруг  себя  груды
трупов: топор с грифами взял свое, прежде чем его сопротивление подавили.
     В первую ночь, когда остановились на ночлег, он попытался осмотреться
с мыслью о побеге, но стоило ему чуть  сдвинуть  повязку  на  глазах,  как
сильный удар по лицу остановил его. Его покормили вареным зерном и  куском
полусырого мяса. Хай ел с аппетитом.
     Утром выступили до рассвета, и когда Хай почувствовал тепло солнечных
лучей на щеке и увидел свет сквозь повязку, он молча воздал хвалу Баалу  и
попросил своего бога о помощи.
     Позже  в  тот  же  день  он  почувствовал,  что  почва   под   ногами
выровнялась, они шли как будто по равнине.  Чувствовался  запах  коровьего
навоза и дыма, слышались голоса. Топот ног  его  эскорта  и  шорох  одежды
начали заглушать гомон  и  движения  большого  количества  людей.  С  ними
смешивалось мычание,  блеяние,  воздух  дрожал  от  звуков.  Как  огромный
муравейник. Он понял, что собралось много людей.
     Наконец его остановили. Он стоял,  усталый,  испытывающий  жажду,  на
горячем солнце, кожаные ремни врезались в кожу рук, болели ушибы на  теле.
Время проходило медленно, окружающие чего-то ждали.
     Наконец послышался громкий голос, и Хай ощутил нервную  дрожь.  Голос
на венди спросил: "Кто ищет льва с железной лапой, кто ищет птиценогого?"
     Хай молчал, ожидая указаний, как себя вести; к своему  удивлению,  он
почувствовал прикосновение прохладного железа, и лезвие разрезало ремни на
руках. Он потер пальцы, морщась от прилива  крови.  Потом  поднял  руки  к
повязке, ожидая удара,  но  его  не  последовало,  и  он  снял  повязку  и
неуверенно замигал в ярком свете солнца.
     Глаза его быстро привыкли к свету, и он испытал шок от увиденного. Он
стоял в центре обширной равнины, слегка вогнутой чаши, окруженной  низкими
холмами.
     Если не считать круга в сто шагов шириной, в котором стоял  Хай,  вся
равнина была занята черными воинами. Хай в страхе смотрел на это множество
и не мог даже приблизительно определить  их  численность.  Он  никогда  не
поверил  бы,  что  земля  может  выдержать  такое  множество,   оно   было
нереальным,  кошмарным,  и   эта   нереальность   усиливалась   угрожающей
неподвижностью  черных  орд.  Только  перья  их  головных  уборов   слегка
шевелились в горячем воздухе полудня.
     Жара и давление окружающих толп грозили задушить его, и  он  отчаянно
огляделся, ища способа спастись. Рядом с ним  стоял  Сторч,  на  плече  он
держал  топор  Хая.  Хай  почувствовал  легкую  вспышку   гнева   от   его
предательства, но почему-то сейчас это казалось неважным.
     Сторч смотрел не на  него,  а  на  группу  офицеров  венди,  стоявших
возленебольшоговозвышения в конце свободного пространства. Это  возвышение
было пустым, но привлекало всеобщее  внимание,  как  сцена  перед  началом
представления.
     Снова  послышался  голос:  "Кто  ищет  Большого  Черного  Зверя,  кто
охотится на льва?"
     Жаркая  тишина  и  неподвижность   длились,   затем   все   множество
зашевелилось и вздохнуло, когда на возвышении появился человек.
     Высокий головной убор из перьев цапли и  возвышение,  на  котором  он
стоял, делали его богоподобным. Мантия из шкур леопарда свисала до  земли,
человек стоял неподвижно, как высокое дерево на шумящей травяной  равнине,
и громогласный королевский салют потряс основания земли и неба.
     Сторч поднес к возвышению топор с грифами и  положил  у  ног  короля,
потом попятился, и король через расстояние, разделявшее их,  посмотрел  на
Хая.
     Хай взял себя в руки, стараясь не обращать внимания на боль  в  теле,
стараясь не хромать, подходя к возвышению, и посмотрел на Манатасси.
     - Мне следовало догадаться, - сказал он по-пунически.
     - Ты должен был убить меня, -  ответил  Манатасси  и  из-под  складок
своей мантии извлек правую руку. - А не вооружать меня этим.
     - Ты не понимаешь, - сказал Хай. - Твоя жизнь не принадлежала мне.  Я
дал клятву.
     - По-прежнему верен своему  слову,  -  в  голосе  Манатасси  не  было
насмешки.
     - А другого способа  жить  нет.  -  Хай  почувствовал  усталость,  он
покорно ожидал неминуемой смерти. У него не оставалось сил для спора.
     Манатасси жестом своей железной руки указал на армию.
     - Видишь, какое копье я выковал?
     - Да, - кивнул Хай.
     - Кто может устоять против меня?
     - Многие попытаются, - сказал Хай.
     - И ты среди них?
     И Хай улыбнулся. "Не думаю, чтобы у меня была для этого возможность".
     Манатасси сверху вниз смотрел  на  маленького  горбуна  в  изодранной
одежде, со спутанной бородой и  синяками  на  лице  и  руках,  грязного  и
избитого, но не смирившегося, когда он говорил о своей судьбе.
     - Никто из моих людей не понимает нас, - сказал Манатасси Хаю.  -  Мы
можем говорить свободно.
     Хай кивнул, удивленный, но заинтересованный.
     - Я предлагаю тебе жизнь, Хай Бен-Амон. Иди ко мне, дай мне любовь  и
верность, которые ты  отдавал  Великому  Льву  Опета,  и  ты  доживешь  до
старости
     - А почему ты выбрал меня?
     - Я ждал тебя. Я знал, что ты придешь. Мои шпионы следили  за  тобой,
но только судьба доставила тебя в мои руки.
     - Но почему именно я? - настаивал Хай.
     - Ты нужен мне, - просто ответил Манатасси. - Мне нужны твои  знания,
твое понимание, твоя человечность.
     - Ты простишь мне отрубленную руку?
     - Ты ведь мог забрать жизнь.
     - Простишь бич и шахты Хилии?
     - Это я никогда не прощу! - рявкнул Манатасси, лицо его  задергалось,
желтые дымящиеся глаза сверкнули. - Но в этом виноват не ты.
     - Ты простишь бойню у Сетта?
     - Ты солдат и не мог поступить иначе.
     Манатасси дрожал, и Хай чувствовал, что прошел по краю  пропасти,  но
ему хотелось испытать пределы силы этого человека - и пределы слабости.
     - Но для чего тебе я? - спросил Хай.
     - Иди рядом со мной.
     - Против кого?
     - Против Опета, его чудовищных  жестокостей  и  ужасных  богов.  Будь
рядом со мной, и с этой армией я буду править миром.
     - Я не могу этого сделать, - покачал головой Хай.
     - Почему? Скажи, почему. Опет - зло, он должен быть уничтожен.
     - Это моя родина, - ответил Хай. - Моя земля, мой  народ,  мои  боги.
Они не могут быть злыми.
     - Я думал, ты разумный человек, - рявкнул Манатасси.
     - Разум ведет человека только до определенного предела, а  дальше  он
должен довериться своему сердцу.
     - Значит отказываешься?
     - Да.
     - Ты знаешь, что выбираешь смерть?
     - Да.
     Манатасси поднял руку, железная лапа блеснула на солнце, и Хай понял,
что когда она опустится, он умрет.
     Манатасси отвернулся, вздохнул, и плечи его опустились.
     - Ты пощадил меня, - сказал он. - Я пощажу тебя.
     От облегчения Хай почувствовал слабость. Он не хотел умирать и теперь
позволил себе вспомнить о Танит и о ребенке.  Он  все-таки  увидит  своего
сына.
     - Возвращайся в Опет. Иди к своему царю. Скажи  ему,  что  Манатасси,
Большой Черный Зверь, идет с севера, чтобы уничтожить его.
     - Ты предупреждаешь врага? - спросил Хай. - Разве этому я тебя учил?
     Манатасси улыбнулся. "Предупреждение ему не  поможет.  Расскажи  ему,
что видел здесь. Расскажи об этой армии - пусть почувствует  страх.  Скажи
ему, что я приду и никого не пощажу, чтобы и памяти о нем не  осталось  на
земле. Скажи, что я иду и иду быстро".
     Манатасси поднял топор и протянул Хаю.
     - Иди! - сказал он. - Все долги между нами выплачены. У тебя нет прав
на меня, и у меня нет прав на тебя. Когда  мы  снова  встретимся,  я  тебя
убью.
     Они смотрели друг на друга. Стояли рядом, почти касаясь  друг  друга,
но разделенные пространством, большим,  чем  океаны,  чем  самые  обширные
земли.
     Хай повернулся и захромал по образовавшемуся между воинами  коридору.
Ни один человек не преградил ему путь.

     - Мать, не расстраивайся так, - шептала Танит. - Ты не виновата.
     - Я бы им сказала, - бормотала Айна. - Я знаю, что  сказала  бы.  Эта
сестра Хака, она меня приводит в ужас.
     - Но ведь ты не сказала, - утешала ее Танит. - Ты хранила нашу тайну,
даже мы не подозревали, что ты знаешь.
     Айна поставила рядом с  кроватью  Танит  чашку  с  едой  и  задумчиво
улыбнулась. "Вы были так счастливы вдвоем. Так  хорошо  было  смотреть  на
вас. Он хороший человек, несмотря на своюспину, он добрый и мягкий".
     Танит подвинулась, давая место Айне. "Посиди со мной  немного,  мать.
Мне здесь так одиноко, от этого труднее ждать".
     Айна испуганно оглянулась на закрытую дверь.
     - Мне не велели оставаться долго.
     - Пожалуйста, - упрашивала Танит. - Осталось так мало  времени.  -  И
Айна кивнула и подобрала  юбку,  садясь  на  кровать  и  скрипя  коленными
суставами. Танит прижалась к ней и прошептала:  -  Ты  послала  вестников,
нашла кого послать?
     - Я послала  двух  молодых  прапорщиков  из  легиона  Бен-Амона.  Они
преклоняются перед святым отцом, как будто он сам бог. Я сказала  им,  что
ты в смертельной опасности и что святой отец должен  вернуться  как  можно
скорее.
     - Ты думаешь, они его найдут?
     - Он может пойти по ста дорогам, а земля широка. Не стану лгать тебе,
дитя мое. Шансы невелики.
     - Я знаю, - сказала Танит. - А если они  его  найдут,  сможет  ли  он
вернуться вовремя? А если вернется, сможет ли переубедить Великого Льва?
     - Если вернется вовремя, ты в безопасности. Я знаю этого человека.
     - Жди его, Айна. Если он вернется, иди к нему тайно и скажи, что царь
знает о нас.  Ты  должна  предупредить  его  об  этом,  иначе  он  тоже  в
опасности.
     - Я предупрежу его, - пообещала Айна.
     - О, я молюсь всем богам Опета, чтобы он возвращался поскорее.  Я  не
хочу умирать, мать. Я могого еще хочу от жизни, но дни бегут  так  быстро.
Уже шестой день праздника. Если за эти четыре дня  Хай  не  вернется,  моя
жизнь кончена.
     - Спокойней, дитя,  -  сказала  Айна  и  похлопала  Танит  по  плечу,
успокаивая ее. - Будь храброй, дитя.
     - Это нелегко,  -  ответила  Танит,  -  но  я  постараюсь.  -  И  она
оторвалась от объятий Айны и выпрямилась. - Или, мать,  иначе  Хака  снова
побьет тебя.

     Часовой со стены крепости Занат, к югу от большой  реки,  смотрел  на
стоявшего под стеной странного человека. Копье  часовой  держал  в  правой
руке под парапетом. Волосы у человека грязные и спутанные, доспехов у него
нет, одежда висит клочьями, лицо избито и  вспухло.  Он  кажется  раненым,
стоит неестественно, согнувшись под тяжестью лежащего  на  плече  большого
боевого топра.
     - Как тебя зовут и какое у тебя дело? -  спросил  часовой,  и  путник
поглядел на него.
     - Я Бен-Амон, верховный жрец Баала  и  воин  Опета,  и  дело  у  меня
царское.
     Часовой вздрогнул и поставил  копье.  Он  понял,  что  чуть  не  стал
посмешищем. Горбатая спина и топор известны во всех четырех  царствах,  он
должен был узнать немедленно, и, ругая себя, часовой побежал  во  двор,  к
воротам, вызывая офицера, чтобы предупредить о почетном госте.
     Хай прошел в боковые ворота, как только их открыли, и оборвал военные
приветствия, сказав: "Довольно этой чепухи".
     Офицер поразился: любимый ритуал легиона оборван так бесцеремонно,  и
сдержал улыбку. Вместе с оборванной одеждой  и  нищенской  внешностью  эта
история  станет  одной  из  легенд,   которые   и   так   окружают   этого
замечательного маленького человека.
     Хай шел мимо торопливо собранного караула, на ходу спрашивая офицера:
"Где генерал? Он здесь?"
     - Да, мой господин... святейшество. Он в своей квартире.
     - Хвала Баалу! - Хай облегченно вздохнул.
     Хай проглотил толстый ломоть  холодного  мяса,  зажатый  между  двумя
лепешками, и запил его  чашей  красного  вина,  продолжая  с  полным  ртом
говорить и отдавать приказы.
     Писец Мармона записывал каждую статью, стараясь не отстать от  потока
слов. Мармон сидел в углу, его седая голова блестела, как летняя  грозовая
туча, лицо было обеспокоено и тревожно.
     Он не мог поверить услышанному, но знал, что сомневаться в словах Хая
Бен-Амона нельзя. Он понял, что виноват, что это он обязан был  обнаружить
угрозу, которая так стремительно выросла  у  границы.  Может,  он  слишком
много времени занимался древней историей, а может,  стал  слишком  стар  и
слаб, не осознавая этого. Какое наказание ждет  его  от  Хая  Бен-Амона  и
Великого Льва Опета? Ни тот, ни другой не оставляли промахи незамеченными.
     Он слушал, как Хай отдает приказы, которые поднимают по  тревоге  все
гарнизоны, по которым начнется призыв во все расформированные легионы, как
он рассылает по  всей  империи  вестников,  которые  объявляют  о  военном
положении.  Мармон  удивлялся  смелости  этого  человека,   который   один
принимает такие решения, за которые ему предстоит отвечать перед  царем  и
советом девяти.  Он  будет  отвечать  за  все  потери  и  убытки,  которые
возникнут в промышленности и торговле по всей империи. От  такого  решения
зависела вся его жизнь, так же как и жизнь всего Опета.
     Он смотрел, как Хай подписывает приказы, и понимал, что у него самого
на это не хватило бы решимости. Он  послал  бы  в  Опет  за  приказами  и,
вероятно, поставил бы под угрозу шансы на победу.  Им  противостоит  враг,
настолько превосходящий их  по  численности,  что  победу  могут  даровать
только боги.
     Хай закончил. Он подписал последний приказ,  и  огонь  в  нем  погас.
Только тогда Мармон понял, насколько истощен этот человек. Хай пошатнулся,
все его тело, казалось, съежилось под бременем усталости.
     Мармон вскочил со стула и подошел к Хаю. Хай отвел протянутую руку  и
постарался собраться с силами.
     - Я должен отправляться в Опет, - он говорил, как  пьяный,  и  стоял,
держась за угол стола. - Какой сегодня день, Мармон? Я утратил счет дням.
     - Седьмой день праздника, святейшество.
     - Праздника? - Хай тупо посмотрел на него.
     - Плодородия Земли, - напомнил ему Мармон.
     - Да, - Хай кивнул. - Я не думал, что уже так  поздно.  У  тебя  есть
боевой слон, чтобы отвезти меня в Опет?
     - Нет, святейшество, - с  сожалением  ответил  Мармон.  -  Здесь  нет
слонов.
     - Придется идти пешком.
     - Сначала ты должен отдохнуть.
     - Да, - согласился Хай. - Должен. - И позволил Мармону отвести себя в
спальню. Падая на кровать, он спросил Мармона: "Сколько отсюда до Опета?"
     - Если идти быстро, шесть дней. Пять, если лететь.
     - Я полечу, - сказал Хай. - Разбуди меня на  рассвете.  -  И  тут  же
уснул.
     Глядя на спящего, Мармон испытывал странные ощущения.  Он  восхищался
великим сердцем этого  маленького  человека,  завидовал  энергии,  которая
всегда выделяла его среди окружающих, и радовался,  что  во  время  такого
кризиса их поведет Хай Бен-Амон.
     Тут он вспомнил о вестнике из Опета, молодом  прапорщике  из  легиона
Бен-Амона, который  накануне  прибыл  в  крепость  со  срочным  донесением
верховному жрецу. Мармон подумал немного и  решил  не  тревожить  спящего.
Скажет ему утром.
     На рассвете Хай проснулся, слегка поел,  смазал  маслом  тело.  Через
двадцать  минут  он  пробежал  через  ворота  крепости   в   сопровождении
пятнадцати легионеров, и только когда они исчезли в  темном  и  молчаливом
лесу, Мармон снова вспомнил о юном прапорщике.
     Он хотел послать вестника  вслед  за  Хаем,  но  понял,  что  никакой
скороход его не догонит. Скорость ног Хая тоже вошла в легенду.
     - Все равно он скоро будет в Опете, -  подумал  Мармон.  И  пошел  по
стенам крепости, пока не оказался в дальнем углу, у леса. Здесь  он  стоял
до наступления темноты, глядя на  беспокойный  север  и  думая,  скоро  ли
придет враг.

     Божественный  Совет  явился  в  келью  Танит  на  утро  девятого  дня
праздника  Плодородия  Земли.  Первой  шла  преподобная  мать,  хрупкая  и
нерешительная, глаза у нее бегали от сознания вины.
     - У нас радостная новость для тебя, дитя мое, - сказала она Танит,  и
та быстро села на кровати, сердце ее прыгнуло. Может, Великий Лев  изменил
свое решение.
     - О преподобная мать, - прошептала она, чувствуя слезы на глазах. Она
ослабла от потери ребенка и часто плакала.
     Преподобная мать бормотала, не глядя на Танит, не в силах  посмотреть
ей в глаза, и вначале Танит была удивлена. Она не понимала этого разговора
о прецедентах и экклезиастических законах, но тут она взглянула на  сестру
Хаку, увидела, какое злорадное и похотливое выражение у той на  лице,  как
жестоко горят ее глаза.
     И поняла, что отсрочки смертного приговора не будет.
     - И вот в своей великой мудрости царь избрал тебя, он оказывает  тебе
великую честь, ты понесешь вести Опета богине.
     Они пришли  не  освободить  ее,  а  скрепить  приговор.  Сестра  Хака
улыбалась.
     - Ты должна поблагодарить, дитя мое. Царь дает тебе вечную жизнь.  Ты
будешь жить в славе рядом с богиней, ты станешь навсегда принадлежать  ей,
- говорила преподобная мать, а жрицы хором  подпевали:  -  Хвала  Астарте!
Хвала Баалу!
     Преподобная мать продолжала: "Ты должна подготовиться. Я пришлю  Айну
помогать тебе. Она хорошо знает тропу вестников, потому  что  сопровождала
многих избранных. Не забывай молиться,  дитя  мое.  Молись,  чтобы  богиня
приняла тебя".
     Танит смотрела на них, бледная и испуганная. Она  не  хочет  умирать.
Она хотела крикнуть: "Пощадите. Я так молода. Я хочу немного счастья,  еще
немного любви перед смертью".
     Божественный Совет вышел из кельи, оставив  ее  одну.  Только  теперь
слезы покатились из ее глаз, и она вслух воскликнула:
     - Хай, приди ко мне! Пожалуйста. приди ко мне!

     Хай барахтался в вязком темной болоте истощенного сна, и в  ушах  его
еще звучали  крики  кошмара.  Ему  потребовалось  некоторое  время,  чтобы
понять, где он и что разбудивший его ужас был сном.
     Он лежал в редкой тени дикой фиги, через ветви ему был  виден  наклон
солнца. Они спали только час. Ноги у него налились свинцом, тело  казалось
оцепеневшим и расслабленным  от  двух  дней  почти  непрерывного  быстрого
движения.
     Ему нужно поспать еще часа три-четыре, но кошмар не оставлял его и не
давал уснуть.
     Он приподнялся  на  локте,  удивленный  усилием,  которое  для  этого
потребовалось, потом вспомнил, что  за  два  дня  пробежал  свыше  двухсот
римских миль. Он посмотрел на  остатки  своего  эскорта:  оставалось  трое
легионеров, у всех измученные лица, они лежали, как мертвые, в тех  позах,
в каких их застал сон. Остальные двенадцать потерялись в пути, неспособные
выдержать темп, который задал Хай.
     Хай тяжело поднялся на ноги. Он не мог спать, не мог  отдыхать,  ужас
гнал его: в опасности его царь и его земля.
     Он,  хромая,  подошел  к  руслу  небольшого  ручейка  и   присел   на
снежно-белый песок. Вымыл лицо  и  тело  чистой  водой,  смочил  одежду  и
бороду, потом поднялся по берегу и посмотрел на спящих. Ему было жаль  их,
но эта жалость не помешала ему крикнуть: "Вставайте! На ноги!  Мы  идем  в
Опет".
     Один из них не смог проснуться, хотя Хай пинал его и бил по лицу. Они
оставили его стонущим во сне.
     Остальные двое поднялись со стонами, тело  у  них  затекло,  а  глаза
туманились от усталости.
     Хай шел первые полмили, разогревая мышцы, а эскрот тащился за ним.
     Потом он проподянлся на цыпочках, переложил топор с одного  плеча  на
другое  и  побежал,  делая  длинные  упругие   прыжки,   которые   глотали
расстояние, как бег самца антилопы канну.
     Один из легионеров крикнул, ноги под ним подогнулись, и он упал лицом
в пыль. Он лежал и стонал от унижения и боли в порванных мышцах.
     Второй  следовал  за  Хаем,  ступая  все  более  уверенно,  бег   его
становился свободнее, новая кровь поступала в мышцы.
     Они бежали и в полдень, не обращая внимания на жару, и  бежали  после
полудня.
     Впереди, низко на горизонте, показалось  облако,  обозначавшее  озеро
Опет, маяк надежды, лицо Хая просветлело, инстинкт направлял его движение,
воля давала дополнительные силы утомленному телу,  позоляя  бежать,  когда
все физические ресурсы, кажется, уже кончились.
     В последних низких лучах солнца стены и башни Опета светились  теплым
розовым светом, а поверхность озера так блестела, что на нее  больно  было
взглянуть.
     Хай бежал по караванной дороге,  обгоняя  пыльных  путников,  которые
отходили в сторону, узнавая его.
     - Молись за нас, святой отец
     - Баал да благословит тебя, святейшество.
     На полпути от озера к городу легионер, сопровождавший Хая, воскликнул
чистым голосом: "Прости меня, святой отец, я не могу идти дальше".  Колени
его пдогнулись, он потерял направление; лицо  его  исказилось  от  боли  в
разорвавшемся сердце, он упал лицом вниз и лежал неподвижно; он умер,  еще
не коснувшись земли.
     Хай Бен-Амон бежал один, и стража у ворот Опета увидела  его  издали.
Ворота Опета раскрылись перед ним.

     Танит разбудили чьи-то нежные руки. Рядом с постелью горела лампа,  и
Айна склонилась к ней. Танит увидела  беззубую  улыбку,  обезьяньи  глазки
смотрели на нее сквозь сеть морщин.
     - Дитя, ты не спишь?
     - Что случилось, Айна? - Танит быстро села, дух  ее  взметнулся,  как
искры над костром, когда она увидела улыбку Айны.
     - Он вернулся! - торжествующе сказала Айна.
     - Хай?
     - Да, святой отец вернулся.
     - Ты уверена?
     - Об этом  кричат  на  улицах.  Весь  город  возбужден.  Говорят,  он
пробежал от Заната до Опета  за  три  дня,  загнав  до  смерти  пятнадцать
человек, которые  его  сопровождали.  У  них  разорвались  сердца,  и  они
остались лежать на дороге.
     - Ох, Айна. - Танит обняла старую жрицу, прижав  ее  к  груди.  -  Он
пришел так быстро, значит он знает.
     - Да, дитя. Конечно, знает. Иначе зачем ему такая скорость?  Один  из
прапорщиков доставил ему мое послание. Он знает. - Айна убежденно  кивала.
- Он знает!
     - Где он сейчас? - Танит возбужденно смеялась. - Ты знаешь, где он?
     - У царя. Он отправился прямо во дворец.
     - О, слава богине и всем богам, - выдохнула Танит. - Он  сразу  начал
использовать свое влияние на Великого Льва. Как  ты  думаешь,  он  сможет,
Айна? Изменит царь свое решение?
     - Конечно, дитя. Разве ты  сомневаешься?  Если  Хай  Бен-Амон  что-то
задумал, он даже Баала заставит изменить решение.
     - О, как я счастлива, мать! - Танит прижалась к Айне, и  они  утешали
друг друга. Наконец Танит оторвалась.
     - Иди к нему, Айна. Жди у дворца. Расскажи ему все и  возвращайся  ко
мне.
     Когда Айна уже хотела выйти, Танит окликнула ее. "Скажи,  что  я  его
люблю. Скажи, что я люблю его больше жизни - и больше всех богов".
     - Тише, - сказала Айна, - тише, дитя. Кто-нибудь услышит.
     Оставшись в одиночестве, Танит легла и улыбнулась.
     - Неважно, - прошептала она. - Хай здесь, и все остальное неважно.

     С растущим ужасом Ланнон слушал Хая.  Когда  Хай  без  предупреждения
неожиданно появился ночью, первой мыслью Ланнона  было,  что  он  узнал  о
завтрашнем  жертвоприношении.  Ланнон  хотел  отказать   Хаю   в   приеме,
обдумывал, как бы ускользнуть от него, но пока он обдумывал,  Хай  миновал
растерянных и протестующих стражников и ворвался в спальню Ланнона.
     Ланнон, нагой, встал от своей младшей жены, гневные слова застыли  на
его губах, когда он увидел состояние Хая.
     - Прости, величество, у меня ужасные новости.
     Ланнон смотрел на него, видел грязную  и  пыльную  одежду,  нечесаную
бороду и волосы, исхудавшее лицо, с которого  спала  вся  плоть,  и  дикие
запавшие глаза в темных глазницах.
     - Что случилось, Хай? - Он быстро подошел к  жрецу  и  поддержал  его
братской рукой.
     Той же ночью собрался совет девяти. В  напряженном  молчании  слушали
они доклад Хая.  Только  когда  он  прохрипел  последние  слова  и  устало
откинулся  на  стуле,  начались  поиски  виновных,   взаимные   обвинения,
выражения сомнения и жалости к самим себе.
     - Нам сказали, что он уничтожен у Сетта!
     Хай ответил: "Вам сказали только, что я  уничтожил  30  000  рабов  у
Сетта. Его я не называл".
     - Но как можно было создать  такую  армию,  чтобы  мы  ни  о  чем  не
подозревали? Кто в этом виновпат?
     Хай сказал: "Она собиралась вдали от наших границ. Никто не виноват".
     - А как же шахты? Мы должны защитить их.
     Хай устало улыбнулся: "Мы собираемся это сделать".
     - Почему на границе только один легион?
     Хай мрачно ответил: "Потому что  вы  отказались  выделить  деньги  на
содержание второго".
     Они стали забрасывать его вопросами, прорывая ими туман усталости.
     - А как тебе удалось пройти невредимым через территорию врага?
     - А ведь этот Тимон был твоим протеже.
     - Ты его хорошо знаешь, ты сам его учил.
     Хай взглянул на Ланнона.
     - Довольно! - Голос Ланнона прервал споры. - Его святейшество объявил
военное положение  на  всей  территории  империи.  Он  показал  мне  копии
приказов, и я собираюсь утвердить их.
     - А не стоит ли подождать? - Это, естетсвенно, Фило. - Не слишком  ли
мы торопимся?
     - А чего ждать? - спросил Хай. - Пока копьем не взрежут тебе живот  и
не отрежут половые органы?
     Незадолго до рассвета Ланнон подписал все приказы и  распустил  совет
девяти со словами:
     - Встретимся снова в полдень,  после  окончания  последней  церемонии
Плодородия Земли. Вооружитесь и позаботьтесь о своих семьях.
     Когда они остались одни, он мягко сказал Хаю: "Спи здесь.  Теперь  ты
уже больше ничего не можешь сделать".
     Но он опоздал. Хай уже спал, положив голову на  стол.  Ланнон  поднял
его и, как спящего ребенка, отнес в комнату для гостей.
     Он поставил у входа часового.
     - Никто не должен разбудить святого отца, - приказал он. - Никто!  Ты
понял?
     Уже   наступал   рассвет.    Через    несколько    часов    состоится
жертвоприношение, а Хай спит сном, похожим на смерть,  и  сон  этот  может
продлиться несколько дней. Ланнон пошел умываться и одеваться к церемонии.

     Айна прикрыла лицо капюшоном. Сунула старые костлявые руки в  широкие
рукава и наклонилась, задувая лампу.
     Она стояла в темноте, думая, что предпринять.  Она  не  будет  ждать,
пока святой отец выйдет из дворца. У Айны есть доступ в  дворцовую  кухню.
Управляющий - внук ее младшей сестры, и она часто ела там, чтобы отдохнуть
от храмовой пищи. Все рабы знают ее. Будет просто найти одного  из  рабов,
узнать у него, где в большом здании находится святой отец, и передать  ему
слово.
     Она осторожно раздвинула занавеси свой кельи  и  выглянула.  В  конце
коридора в настенном креплении горел один факел, но  света  было  мало,  и
Айна не заметила темную женскую  фигуру,  ждавшую  ее  в  тени,  пока  эта
женщина не приблизилась к ней.
     - Не спишь, старуха? - низкий, почти мужской голос  звучал  негромко,
сильные руки сомкнулись вокруг запястий Айны.
     - Куда это ты так поздно? Слышала о том, что Хай Бен-Амон вернулся  в
Опет?
     - Нет, - простонала Айна.  -  Клянусь.  -  И  она  тщетно  попыталась
вырваться. Свободной рукой сестра Хака отбросила с  лица  Айны  капюшон  и
вгляделась ей в глаза.
     - Ты ведь шла к Бен-Амону?
     - Нет. Клянусь. - Айна  видела  смерть  в  выражении  сестры  Хаки  и
закричала. Послышался тонкий звук,  похожий  на  шум  ветра,  он  внезапно
оборвался, когда рука Хаки закрыла рот старой женщины.
     Из противоположной двери выглянуло испуганное лицо,  но  сестра  Хака
рявкнула: "Возвращайся к себе!" И юная послушница быстро повиновалась.
     Сестра Хака втолкнула Айну обратно в келью и прижала к  кровати.  Она
зажимала одной рукой рот и ноздри Айны, другой прижимала ее грудь.
     Айна  яростно  сопротивлялась,  колотила  ногами  по  стене,   руками
пыталась ухватить сестру Хаку за лицо.  Но  все  это  быстро  прошло,  она
покорилась и лежала неподвижно. Еще долго сестар Хака зажимала  ей  рот  и
нос, потом одной рукой потрогала костлявую грудь.
     Не услышав биения сердца, она довольно кивнула, аккуратно  расправила
платье мертвой и вышла из кельи. Через маленькое окно рассет осветил  лицо
Айны. Рот ее был раскрыт,  глаза  смотрели  испуганно,  клок  седых  волос
прилип ко лбу.

     Ланнон  понимал,  что  необходимо  тщательно  соблюсти  все   ритуалы
праздника. Ясно, что перед ним очень тяжелая  задача,  Опету  противостоит
враг такой силы и безжалостности, каких он еще не знал  в  своей  истории.
Пророчество неблагоприятно. Может, он и его царство вызвали гнев богов.
     Ланнон знал, что судьба наций зависит не только  от  действий  людей.
Битвы выигрываются не одними мечами. Он знал, что есть силы, иногда  злые,
иногда милостивые, которые определяют исход земных событий. Он  знал,  что
возможно умилостивить разгневанного бога и заручиться  доброй  волей  того
божества, которое к тебе расположено.
     Когда преподобная мать  проводила  его  через  катехизис  у  бассейна
Астарты, он тщательно следил за правильностью своих ответов, и  голос  его
звучал искренне, когда он присягал богине.
     Его окружили жрицы,  и  легкие  руки  помогли  ему  снять  одежду  из
пурпурного шелка. Потоки холодного воздуха ласкали его нагое  тело,  когда
он подошел к краю бассейна, спустился по каменным ступеням  и  окунулся  в
чистую зеленую воду.
     Тело его белело под водой, длинные золотые волосы и борода  блестели,
когда жрицы набирали в витую раковину воду и лили ему на голову.
     Выйдя  из  бассейна,  Ланнон  ощутил  духовную  чистоту,  как   будто
священные  воды  смыли  все  заботы  и  вооружили  его  против   ожидающих
опасностей. Он не был человеком  глубокой  религиозной  веры,  но  в  этот
момент ощущал подъем духа. Он счастлив, что посылает такого  значительного
вестника богам.
     Собственные  мелкие  личные  мотивы  больше  не  имели  значения.  Он
посылает жрицу, боговдохновенную пророчицу, личность, обладающую  весом  и
ценностью. Несомненно, богиня примет ее,  несомненно,  Астарта  не  станет
отворачиваться от детей Опета, закроет своими крыльями нацию в момент суда
и опасности.
     Его вытерли, и мышцы отчетливо  выделялись  на  его  руках,  ногах  и
широких плечах. Две жрицы одели на него просторную белую шелковую  одежду,
цвета радости и веселья.  Преподобная  мать  одела  ему  на  шею  гирлянду
цветов, алых пещерных лилий с сильным сладким ароматом.
     В  этот  момент  следовало  петь  хвалу   богине,   а   затем   песнь
дароприношения. После недолгой тишины в пещере прозвучал голос певца.
     Этот голос изумил Ланнона, и он повернул голву, отыскивая  певца.  Он
не ошибся, он узнал этот сильный красивый  голос,  его  глубину  и  тембр.
Волосы встали у Ланнона дыбом, а голос летел по пещере, от него, казалось,
волнуется поверхность зеленого бассейна.
     Раскрыв рот, Ланнон смотрел на Хая. Тот вышел из рядов аристократов и
офицеров  и,  продолжая  петь,  приближался  к  Ланнону.  Руки  его   были
распростерты в жесте солнца, рот широко раскрыт, показывая  сильные  белые
зубы, и красивый до боли голос вырывался  из  горла.  Кончилась  хвалебная
песнь,  и  Хай  остановился  рядом  с  царем,  глядя  на  него.  Лицо  его
по-прежнему  выглядело  усталым,  глаза  окружены  темными  пятнами,  кожа
бледная и натянутая, но он с выражением любви улыбался Ланнону.
     - Хай! - в ужасе прошептал Ланнон. - Почему  ты  здесь?  Я  приказал,
чтобы никто не будил тебя.
     - В такое время мое место рядом с тобой.
     - Ты не  должен  был  приходить,  -  возражал  Ланнон.  Этого  он  не
предусмотрел. Он не хотел, чтобы Хай был свидетелем смерти  своей  ведьмы.
Не хотел мучить его. Ланнон в отчаянии думал,  не  остановить  ли  ритуал,
отложить жертвоприношение, приказать Хаю покинуть храм.
     Но  он  понимал,  что,  возможно,  безопасность  империи  зависит  от
нескольких следующих мгновений. Смеет ли он  остановить  жертвоприношение,
рискуя разгневать богиню? Важнее ли его чувства к Хаю долга перед  Опетом?
И не поздно ли уже? Неужели боги и демоны смеются над ним?  Он  слышал  их
адский смех, отдающийся в пустыне души.
     В ужасе смотрел он на Хая, шагнул к нему, протянул руку, как бы прося
понимания и прощения.
     - Ты нужен мне, - хрипло сказал он, и Хай, не понимая,  взял  его  за
руку, думая,  что  это  рука  дружбы.  Он  гордо  улыбнулся  царю  и  всем
окружающим и начал петь песнь дароприношения богине.
     Голос  его  взмыл   на   орлиных   крыльях,   полетел   к   платформе
жертвоприношения  в  крыше  пещеры.  Все  взгляды  устремились   туда,   и
напряженная тишина ожидания охватила толпы зрителей.

     Танит не могла поверить, что это поисходит с ней. Когда  на  рассвете
пришли в ее келью, она подумала, что это Хай пришел к ней. Она вскочила  с
кровати и побежала ему навстречу.
     Но это был не Хай, а сестра Хака. Танит провели по  тайной  тропе  на
вершину холма над Опетом. Здесь, в каменном здании с тростниковой  крышей,
вблизи платформы жертвоприношения над зияющим  отверствием  над  бассейном
Астарты, ее одели в богато вышитое платье жерты и вплели в волосы цветы.
     Потом одели на нее тяжелые золотые цепи, браслеты  на  руки  и  ноги,
пока Танит не показалось, что она упадет под их тяжестью. Она  знала,  что
эти сокровища составляют часть жертвоприношения и, кроме того, они  должны
быстро увлечь ее тело в зеленые глубины бассейна. У бассейна  нет  дна,  и
сквозь него она пройдет к богине.
     Молча сидела она у маленького стола, и сестры жрицы ждали,  предлагая
ей на выбор лучшие вина и еду. Это пир  прощания,  пир  отправляющегося  в
путь. Танит отпила немного вина, надеясь согреться.
     - Хай, - думала она. - Где ты, любовь моя?
     Наконец в дверях  показалась  жрица  и  кивнула  остальным.  Их  было
пятнадцать, все сильные  молодые  женщины,  более  чем  достаточно,  чтобы
подавить любое сопротивление.
     Они окружили Танит, еще не угрожая, но решительно.  Смотрели  на  нее
бесстрастно, лица их были лишены жалости и сожаления.
     - Идем, - сказала одна из них, и  Танит  встала.  Ее  провели  сквозь
дверь на солнечный свет, и перед собой  она  увидела  каменную  платформу,
нависающую над темным зияющим отверстием.
     Дорога  к  платформе  жертвоприношеий  была  усеяна  желтыми  цветами
мимозы, цветка, посвященного богине. Легкий ностальгический запах повис  в
теплом неподвижном воздухе, цветы давились под босыми  ногами  Танит,  она
ступала тяжело под весом золотых цепей и своего ужаса.
     Неожиданно она остановилась, застыв при звуках голоса,  доносившегося
из отверстия, голоса знакомого и  в  то  же  время  странно  звучавшего  в
просторах пещеры, но такого чистого и красивого, что она сразу узнала его.
     - Хай! - прошептала она. - Мой господин! - Но взлет ее духа  оказался
кратковременным, потому что голос Хая Бен-Амона пел песнь дароприношения.
     Хай посылал ее к богине, и в этот момент перед ней открылась  картина
ада и безысходного отчаяния.  Она  попала  в  сети  какого-то  чудовищного
заговора, ничего не понимая, зная только,  что  Хай  предал  ее.  Он  тоже
против нее. Он предлагает ее богине.
     Теперь жить больше не для чего.  Легко  оказалось  сделать  последние
шаги к платформе.
     Она  остановилась  на  краю,  распростерла  руки  в  знаке  солнца  и
посмотрела  вниз,  в  полумрак  пещеры.  Внизу  неподвижно  застыли   воды
бассейна, рядом с ним стояли царь и жрец.
     Они смотрели на нее,  но  были  слишком  далеко,  чтобы  она  увидела
выражение их лиц. Все, что она понимала, это  что  голос  Хая  по-прежнему
звучит в песне дароприношения, предлагая ее богине.
     Она почувствовала, как отчаяние сменяются ненавистью и гневом,  и  не
хотела умирать с  этими  чувствами  в  сердце.  Чтобы  опередить  их,  она
наклонилась над бездной, и в тот  момент,  как  она  потеряла  равновесие,
голос Хая внезапно смолк на середине слова.
     Танит  продолжала  медленно  наклоняться  и  неожиданно  оказалась  в
воздухе, полетела вниз, ее увлекала к бассейну тяжесть золота. И  тут  она
снова услышала голос Хая. Он в отчаянии крикнул: "Танит!"
     Она ударилась о поверхность бассейна с такой силой, что  жизнь  сразу
покинула ее, а тяжелые украшения быстро увлекли в  неподвижные  воды,  так
что Хай заметил  только  золотой  блеск  в  глубине,  будто  большая  рыба
повернулась набок.

     Манатасси переправился через большую реку зимой 543  года  Опета.  Он
использовал прохладную погоду, чтобы перейти  реку  в  тот  момент,  когда
уровень ее самый низкий. Всего переправились три  армии  разной  величины.
Самая маленькая,  всего  в  70  000  воинов,  переправилась  на  западе  и
уничтожила стоявший там гарнизон.  Потом  быстро  направилась  к  западным
берегам озера Опет, где узкий канал отводил воды  озера  и  давал  галерам
Опета доступ к океану. Канал  назывался  рекой  жизни,  артерией,  которая
питала сердце Опета.
     Воины Манатасси перерезали эту артерию, освободили рабов, расчищавших
канал, и перебили гарнизон и надсмотрщиков. Большая часть  флота  Хаббакук
Лала лежала на берегу, готовясь к очистке корпусов. Галеры были сожжены на
месте, а моряков побросали живыми в огонь.
     Затем офицеры Манатасси переркрыли канал. Его воины и  десятки  тысяч
освобожденных рабов снесли небольшой  гранитный  холм,  стоявший  рядом  с
рекой  жизни,  и  погрузили  его  в  самое  узкое  место  канала,   сделав
невозможным проход для любого  судна,  большего,  чем  каноэ.  Эта  работа
сопоставима со строительством великой пирамиды Хеопса. Город  Опет  и  его
население были полностью отрезаны от внешнего мира.
     В то же  время  вторая,  большая,  армия  переправилась  на  востоке,
беспрепятственно прошла по территории дравов и, как черная буря, ворвалась
на холмы Зенга.
     Третья  и  самая  большая  армия,  почти  в  три  четверти  миллиона,
устремилась через реку в районе Сетта.  Сам  Манатасси  командовал  ею,  и
именно он избрал это место для переправы.
     Мармон поспешил навстречу ему со своим единственным легионом в 6  000
человек и был разбит в короткой кровавой битве. Мармон бежал с поля  битвы
и умер на собственном мече среди горящих развалин Заната.
     Манатасси поместил свой центр на дороге на Опет и покатился  по  ней.
Его колонна занимала три мили в ширину  и  двадцать  в  глубину,  огромное
количество людей мешало ей продвигаться быстро.
     Манатасси опустошал землю. Он не брал пленных, ни мужчин, ни  женщин,
ни детей. Не грабил, жег ткани, книги, кожу, разбивал посуду, бросал все в
погребальный костер нации. Здания он сжигал, а потом  разбрасывал  горячие
каменные плиты.
     И ненависть его питалась разрушением, она, казалось, растет, и  пламя
ее горит все ярче.
     В распоряжении Опета было девять легионов. Один из них погиб вместе с
Мармоном на севере, еще два были разорваны на куски на террасах  Зенга,  а
выжившие держались в нескольких осажденных крепостях.
     С оставшимися шестью легионами Ланнон  выступил  из  Опета  навстречу
Манатасси. Они встретились в ста  пятидесяти  милях  к  северо-востоку  от
Опета, и Ланнон одержал победу, которая дала ему  две  мили  территории  и
один день передышки, но которая стоила четырех тысяч убитых и раненых.
     Бакмор,  в  отстутствие  верховного   жреца   командовавший   легином
Бен-Амона, пришел в палатку Ланнона на поле битвы, когда небо светилось от
похоронных костров, а запах сожженного  мяса  портил  аппетит,  оставшийся
после усталости битвы.
     - Враг оставил 48 000 мертвых, - возбужденно доложил Бакмор, и Ланнон
увидел, что он больше уже не молод.  Как  быстро  пронеслись  годы.  -  За
каждого нашего мы взяли двенадцать, - продолжал Бакмор.
     Ланнон смотрел на него, сидя на кровати; врач перевязывал ему  легкую
рану на руке. Он увидел засохший пот и кровь в волосах и  бороде  Бакмора,
на его красивом лице обозначились новые линии.
     - Скоро ли ты сможешь снова сражаться? - спросил Ланнон,  и  тени  на
лице Бакмора углубились.
     - День был тяжелый, - сказал он. Легион Бен-Амона держал центр  в  те
отчаянные часы, когда казалось, он будет разорван под давлением черных тел
и стали.
     - Скоро ли? - повторил Ланнон.
     - Через четыре-пять дней, - ответил Бакмор. - Мои люди устали.
     - Придется раньше, - предупредил Ланнон.
     Они сражались на следующий день, битва была  отчаянной  и  стоила  не
меньше предыдущей. Снова Ланнон одержал победу, но не смог удержать поле и
должен был оставить тысячи своих раненых гиенам и шакалам, а сам  отступил
к холмам, к новой защитной линии.
     Пять дней спустя они снова сражались, и  еще  пять  раз  в  следующие
семьдесят дней. И в конце этого времени  они  стояли  лагерем  в  двадцати
римских милях от Опета, и шесть легионов Ланнона сократились до трех.
     Неважно, что они выиграли  восемь  больших  сражений  и  убили  почти
двести тысяч  врагов.  Потому  что  Зенг  пал,  и  только  горстка  воинов
пробилась, чтобы описать его судьбу. Города сожжены и сровнены  с  землей,
сады срублены и тоже сожжены. Шахты  срединного  царства  разрушены,  рабы
освобождены и присоединились к  ордам  Манатасси,  а  стволы  шахт  забиты
землей и камнями.
     Канал реки жизни перекрыт камнями,  даже  на  галерах  Хаббакук  Лала
нельзя уйти, а с востока и запада  движутся  новые  армии,  чтобы  усилить
давление Манатасси на Опет.
     Несмотря на тяжелый урон, который  нанес  Ланнон  армиям  противника,
они, казалось, не уменьшились и не утратили решительности. Каждый раз, как
Ланнон устанавливал свои знамена и препятствовал  Манатасси  продвигаться,
на него набрасывались свежие силы. Он уничтожал  их  десятками  тысяч,  он
обескровил собственные легионы, и с каждым разом усталость и отчаяние  все
сильнее подавляли их боевой дух.
     На семьдесят первый день целый легион, в шесть тысяч  человек,  ночью
перебил своих офицеров и разбежался в темноте  маленькими  группами.  Взяв
своих женщин из окружающих Опет деревень, беглецы растворились на юге.
     Бакмор преследовал их недолго и привел с собой сотню в  цепях,  чтобы
они предстали перед гневом Ланнона. Все они смешанной  крови  юе,  классом
выше освобожденных рабов, самый низкий  слой  граждан,  которым  позволено
носить оружие. Похоже, они невысоко  ценили  эту  привилегию.  Храбрый  от
сознания неизбежности казни, их предводитель сказал царю:
     - Еслы бы ты дал нам, во имя чего сражаться, если бы нас ценили  хоть
немного выше собак, мы остались бы с тобой.
     Ланнон велел живьем сварить  этого  человека  за  его  дерзость  и  с
оставшимися двумя легионами отступил в город.
     Они разбили лагерь на берегу озера за городской стеной,  и  глядя  на
север, Ланнон днем и  ночью  видел  огни  армии  Манатасси,  как  цветущие
маргаритки на равнине. Манатасси продолжал теснить его.
     Бакмор нашел царя на краю  лагеря.  Тот  смотрел  на  позиции  врага.
Бакмор приблизился к царю с первой хорошей новостью за долгие дни.
     - Новости о Хае Бен-Амоне, величество. - И Ланнон  почувствовал,  как
оживает его дух.
     - Где он? Он жив? Возвращается? - спрашивал Ланнон. Только сейчас  он
признался себе, как ему не хватает маленького жреца. Он  не  видел  его  с
того  дня,  как  Хай  выбежал  из  пещеры  Астарты  в  середине  церемонии
Плодородия Земли.
     Хотя Ланнон организовал тщательные поиски, даже предложил  награду  в
сто золотых пальцев за информацию о нем, Хай исчез.
     - Он возвращается? - Сколько раз с того дня ночами Ланнон тосковал по
своему другу, по его советам и утешениям!
     Как часто в грохоте битвы прислушивался к крику Хая "За Баала!"  и  к
песне большого топора.
     - Где он? - спросил Ланнон.
     - Его видел рыбак. Он на острове, - ответил Бакмор.

     Дни скользили  в  тумане  горя.  Хай  утратил  им  счет,  один  легко
переходил в другой. Большую часть времени  он  работал  над  свитками.  Он
принес с собой все пять золотых книг и, уходя из  хижины,  прятал  их  под
матрац.
     Он писал только о Танит, о своей любви к ней и о ее  смерти.  Вначале
он работал днями и ночами, но потом масло для лампы кончилось, и по  ночам
он бродил по  берегу  и  слушал,  как  небольшой  прибой  шипит  и  шумит,
накатываясь на песок, а ветер над островом шелестит листьями пальм.
     Он  питался  пресноводными  моллюсками  и  рыбой,  которую  ловил  на
отмелях, он похудел, его волосы и борода спутались.
     Горе виднелось в его взгляде, диком и  отчаянном,  он  ни  о  чем  не
думал, кроме своей потери.  Прошло  много  дней  в  безнадежном  отчаянии,
прежде чем гнев и негодование начали  поднимать  в  нем  свою  голову.  Из
глубины  возникали  мысли,  темные  и  опасные,   как   тени   акул-убийц,
поднимающихся на запах крови.
     Сидя у дымящего костра, он думал  о  своей  земле  и  ее  богах.  Ему
казалось, что они жестоки  и  алчны.  Земля,  вся  посвященная  накоплению
богатства,  не  считая   количества   затраченных   человеческих   жизней.
Легкомысленные боги, требующие жертвоприношений, кровожадные и алчные.
     Хай оставил костер и отошел на берег озера. Он сел на песок,  и  вода
набегала на его ноги и отбегала назад. Темные мысли оставались, смешиваясь
с воспоминаниями о Танит.
     Он размышлял о богах, избирающих в  жертву  своих  любимых  и  верных
слуг. Чего еще они хотят от него? Он отдал им все, что ему было дорого,  а
им все мало.
     Как жестоко, что они избрали Ланнона, чтобы лишить его его любви.  Он
жалел теперь, что не рассказал Ланнону о Танит. Если бы  Ланнон  знал,  он
защитил бы его любовь, Хай был уверен  в  этом.  Сначала  он  возненавидел
Ланнона, потому что именно он назвал имя жертвы. Потом разум  победил.  Он
понял,  что  Ланнон  действовал,  желая  лучшего.  Он  ничего  не  знал  о
взаимоотношениях Хая и  Танит.  Он  знал  только,  что  нация  в  страшной
опасности и нужен ценный вестник. Танит  в  таком  случае  -  естественный
выбор, неохотно признавал Хай. Он поступил бы так же.
     Он  не  ненавидел  Ланнона  больше,  но  он  возненавидел  тех,   кто
подталкивал его к этому. Богов, безжалостных богов.
     Над озером встал великий Баал в великолепии золотого и  красного,  на
горизонте виднелись розовые утесы и башни Опета.
     По привычке Хай встал, расставил руки в знаке солнца  и  открыл  рот,
чтобы запеть хвалу Баалу.
     И вдруг он весь  задрожал  от  гнева.  Гнев  вздымался  в  его  душе,
обжигала ненависть, вее погребальном костре гибла его вера.
     - Будь проклят! -  закричал  он.  -  Чего  еще  ты  хочешь  от  меня,
пожиратель плоти? Долго ли мне еще быть твоей игрушкой?
     Сжав кулаки, он погрозил ими восходящему солнцу, лицо его исказилось,
слезы полились в спутанную бороду. Он пошел к озеру.
     - Сколько еще мне кормить твой аппетит, убийца? Сколько еще  невинных
погибнет, прежде чем ты утолишь свою чудовищную жажду крови?
     Он опустился на влажный песок, и вода плеснула на него.
     - Я отвергаю тебя! - кричал он. - И тебя, и твою кровожадную подругу.
Ничего больше не хочу от вас, я вас  ненавижу.  Вы  слишите  меня?  Я  вас
ненавижу!
     Он замолк и склонил голову. Вода журчала вокруг.  Немного  погодя  он
набрал ее в руки и вымыл лицо. Потом встал и пошел к хижине. Он  испытывал
чувство освобождения, мира, которые следуют за бесповоротным решением.  Он
больше не жрец.
     Он съел кусок копченой рыбы и выпил чашу озорной  воды,  потом  снова
начал работать над свитком.
     Снова он писал о Танит, стараясь припомнить звуки ее  голоса,  каждую
улыбку и хмурое выражение, то, как она смеялась, и как держала голову, как
будто хотел дать ей бессмертие в своих словах, как будто мог дать ей жизнь
на следующие тысячу лет в словах, вырезанных в неистребимом золоте.
     Однажды он поднял голову над свитком и увидел,  что  день  кончается,
длинные тени пальм устилают берег, делая его похожим на полосатую тигровую
шкуру. Он снова склонился и продолжил работу.
     Зашуршал песок под шагами снаружи хижины, темная тень перекрыла свет.
     Хай снова поднял голову. В двери стоял Ланнон Хиканус.
     - Ты нужен мне, - сказал он.
     Хай не ответил. Он сидел над свитком и, мигая, смотрел на Ланнона.
     - На этом острове ты  пообещал,  что  никогда  не  покинешь  меня,  -
негромко продолжал Ланнон. - Помнишь?
     Хай смотрел на него. Видел глубокие линии заботы и  страдания,  видел
впавшие глаза в темных кругах на изможденном лице.  Увидел  серую  кожу  и
старческое серебро в бороде и на висках.
     Увидел  полузалеченные  раны  и  свежие  раны,  кровоточащие   сквозь
повязки. Он видел человека, доведенного до предела усталостью и отчаянием,
в чьем горле стоял горький вкус поражения.
     - Да, - сказал Хай, - помню. - Он встал и подошел к Ланнону.

     Они вернулись в Опет рано утром. Всю ночь сидели у  костра  в  хижине
Хая и разговаривали.
     Ланнон рассказал о ходе кампании и  состоянии  нации.  Рассказывал  о
каждой битве, о каждой уловке, применяемой врагом.
     - Я очень рассчитывал на боевых слонов.  И  зря.  Мы  потеряли  их  в
первой же  стычке.  В  них  бросали  копья,  смоченные  в  яде,  взятом  у
бесчисленных пчел. Я узнал у пленника, что они выкуривали  сотни  ульев  и
тщательно выдавливали яд у каждой пчелы. Боль от ран сводила слонов с ума.
Они бросались на наши линии, и нам приходилось убивать их.
     - К тому же у них появились тренированные атлеты, которые  вскакивали
на   спину   слонам.   Они   прыгали,   подброшенные    товарищами,    как
профессиональные акробаты, убивали погонщиков, а  потом  ударяли  зверя  в
основание шеи.
     - В этом я виноват, - сказал Хай. - Я рассказал ему о такой  тактике.
Ее применяли римляне против слонов Ганнибала. Он  не  забыл  ни  слова  из
того, чему я его учмл.
     Ланнон продолжал рассказывать о  победоносных  сражениях,  каждое  из
которых делало Опет все слабее, об отступлении  перед  черными  ордами,  о
растущем отчаянии в легионах, о дезертирстве  и  мятежах,  об  уничтожении
большей части флота и блокировании канала.
     - Сколько кораблей осталось?
     - Девять галер, - ответил Ланнон, - и еще много рыбачьих лодок.
     - Достаточно, чтобы перевезти всех через озеро на южный берег?
     - Нет. - Ланнон покачал головой. - Недостаточно.
     Они говорили всю ночь, и в темные предрассветные  часы  Ланнон  задал
вопрос, который весь вечер был у него на языке.  Он  знал,  что  Хай  ждет
этого.
     - Почему ты покинул меня, Хай? - негромко спросил  Ланнон.  Если  Хай
верит, что Ланнон ничего не знал о его отношениях с ведьмой, если считает,
что выбор жертвы был случаен, Ланнон должен изображать неведение.
     Хай задумался, и свет костра снизу осветил его лицо, оставив глаза  в
темных ямах.
     - Ты не знаешь? - спросил он, внимательно глядя на Ланнона.
     - Знаю только, что ты выкрикнул имя ведьмы и исчез.
     Хай продолжал рассматривать лицо Ланнона в свете костра,  ища  следов
вины, признаков обмана. Их не было.  Лицо  Ланнона  оставалось  усталым  и
напряженным, но бледно-голубые глаза смотрели прямо и пристально.
     - В чем дело, Хай? - настаивал он. - Я все время над этим  размышляю.
Что погнало тебя из храма?
     - Танит.  Я  любил  ее,  -  сказал  Хай,  и  выражение  лица  Ланнона
изменилось. Он долгие секунды смотрел на Хая,  пораженный  и  пришедший  в
ужас.
     - О мой друг, что я тебе сделал? Я не знал, Хай, не знал.
     Хай опустил взгляд и вздохнул.
     - Я тебе верю, - сказал он.
     - Моли Баала простить меня, Хай, - прошептал Ланнон и сдал плечо Хая,
- за то, что я причинил тебе горе.
     - Нет, Ланнон, - ответил Хай. - Я никогда больше не буду молиться.  Я
утратил свою любовь и отрекся от богов. У меня не осталось ничего.
     - У тебя остался я, старый друг, - сказал Ланнон,  и  Хай  застенчиво
улыбнулся ему.
     - Да, - согласился он, - остался ты.
     Они перенесли золотые свитки и топор с грифами  туда,  где  терпеливо
ждали Бакмор и команда рыбачьей лодки, и рано утром приплыли в Опет.

     Легионы приветствовали их, царя и  жреца,  и  Хай  почувствовал,  как
слезы наворачиваются на глаза.
     - Я не заслуживаю  этого,  -  прошептал  он.  -  Я  покинул  их.  Мне
следовало быть с ними.
     Хотя два легиона были составлены из остатков  первоначальных  девяти,
Хаю показалось, что  основа  их  -  легион  Бен-Амона.  Повсюду  видел  он
знакомые  лица,  улыбавшиеся  ему  из  рядов.  Он  останавливался,   чтобы
поговорить, стараясь, чтобы тон у него был бодрый, замечал помятые доспехи
и грубо перевязанные раны, полузажившие или воспаленные.
     Он видел, насколько они истощены, истощены  не  только  телом,  но  и
душой. Улыбались они недолго, и приветствия звучали хрипло,  но  они  были
готовы к борьбе, и в них сохранялся  боевой  дух.  Им  повезло:  эпидемии,
ослабляющие обычно осажденные армии, пока не затронули их. Интересно,  что
когда передвигаешься с места на место, не остаешься на  месте  так  долго,
чтобы загрязнить воду и накопить груды отбросов, болезнь не появляется.
     На берегу озера в лагере  находилось  26  000  человек,  и  это  были
храбрые воины. Хай чувствовал, обходя их ряды, как  растет  уверенность  и
согревает надежда. Возможно, с такой силой еще можно чего-нибудь добиться.
     Ланнон и Хай пообедали в  полдень  с  офицерами.  В  непосредственной
близости от кладовых Опета не было  недостатка  в  зерне  и  мясе,  и  они
пировали и пили за здоровье друг друга,  а  солдаты  наслаждались  двойной
порцией  вина,  которую  распорядился  выдать  Ланнон.  После  еды  Ланнон
разрешил женам прийти в лагерь. Обычно это разрешалось после победы, а  не
перед битвой. Тысячи женщин устремились из города в лагерь, многие из  них
жены на один день - и не одного солдата.
     - Пусть наслаждаются, - заметил Ланнон с сожалением в  голосе,  когда
они шли по лагерю в сопровождении офицеров и отборных легионеров.  -  Боги
знают, что для многих это будет в последний раз. - Голос его затвердел.  -
Но проследите, чтобы после заката в лагере не осталось ни одной женщины.
     В массовых совокуплениях  было  что-то  отчаянное,  как  будто  жизнь
старалась на краю уничтожения обеспечить свое  продолжение.  Как  будто  в
движениях любви можно пренебречь звтрашней смертью.
     Ланнон оставил лагерь в этом безумии и  провел  свою  группу  за  его
пределы. Он шел летящей походкой легионера, способной поглотить мили.  Они
пришли на возвышение, с которого открывалась видимость на многие  мили  во
всех направлениях. Тут они провели много часов, следя, как орды  Манатасси
выходят из проходов через холмы на полого спускающуюся к озеру  местность.
Смотрели они молча, потому что такое  зрелище  способно  вселить  страх  в
сердце самого храброго человека.
     Как будто из гнезда толстыми длинными колоннами  расползались  черные
питоны.  Они  казались  бесконечными,  эти  массы  людей,  это  протяжение
первобытных сил. Они были неизбежны и неуклонны, как  морской  прибой  или
движение грозовых туч по летнему небу,  и  смотревшие  на  это  подавленно
молчали.
     Манатасси со своим авангардом  остановился  всего  в  пяти  милях  от
лагеря Ланнона. Но тыл его армии еще не появился из холмов, и  вся  долина
была густо покрыта войсками. Им не было  конца,  не  было  возможности  их
сосчитать, потому что неизвестно было, где кончаются колонны.
     Ланнон и Хай в сумерках спустились с возвышения. Звезда Астарты  ярко
светила в небе Опета цвета индиго. Хай отвел от нее взгляд.
     Они прошли  в  гавань  и  следили  за  погрузкой  женщин  и  детей  в
оставшиеся девять галер Хаббакук Лала. Галеры будут стоять у берега  ночью
и следующий день, пока не станет ясен исход битвы. Если Опет будет терпеть
поражение - а Хай знал, что так оно и  будет,  -  галеры  переправятся  на
противоположный  берег,  и  их  женщины  с  детьми  постараются  уйти   от
Манатасси. Выжившие в битве мужчины догонят их, кто как сможет.
     Места для всех на галерах не хватало, поэтому первыми  вошли  женщины
царской семьи и аристократки, затем жрицы  и  семьи  купцов.  Был  ужасный
момент, когда женщины юе и  из  низших  классов  попытались  прорваться  в
гавань и найти место на галерах. Их  избили  дубинами  и  отогнали  моряки
Хаббакук Лала. Они кричали и закрывали головы, спасаясь от ударов,  и  Хай
почувствовал к ним глубокую жалость. Молодая женщина юе сидела  на  камнях
гавани, держа на руках ребенка, и кровь стекала  по  ее  волосам,  образуя
лужицу на плитах площади.
     Ланнон попрощался со своими женами и детьми  на  палубе  флагманского
корабля Хаббакук Лала. Он был отчужден и  величествен,  и  каждая  женщина
преклоняла перед ним колени. Дети следовали за матерями,  но  Ланнон  едва
глянул на них.
     Близнецы выросли в молодых женщин брачного возраста.  Хорошенькие,  с
длинными светлыми волосами, расчесанными и заплетенными. Они  в  последний
раз подошли, чтобы поцеловать Хая, и голос его  звучал  хрипло,  когда  он
прощался с ними. Младшие дети не понимали серьезности момента, они  устали
и капризничали, ссорились друг с другом или кричали на руках нянек.
     Ланнон и  Хай  гребли  по  темным  водам  озера,  в  которых  плясали
отражения  факелов.  В  гавани  стояли  молчаливые  толпы,  они   неохотно
расступались, давая  им  возможность  пройти,  и  Хай  заметил  мрачность,
близкую к откровенной враждебности. Эскорт сомкнулся вокруг них, и они  по
опустевшим улицам заторопились в лагерь.
     На улицах горели костры, а вокруг них  пьянство:  горожане  Опета  из
низших классов ловили последние часы удовольствий перед  страшным  завтра.
Пирушки были более дикими и гротескными, чем  даже  во  время  религиозных
праздников. Мужчины и женщины обнаженными  плясали  в  колеблющемся  свете
костров или лежали в лужах собственной блевотины, а  другие  в  это  время
беззастенчиво совокуплялись у всех на виду.
     Хай видел женщину, которая, пьяно покачиваясь,  прошла  мимо  него  в
порванном  платье,  залитом  вином.  Их  него   торчали   бледные   плечи,
выставлялась одна грудь, круглая  и  толстая,  с  большим,  медного  цвета
соском. Она споткнулась и упала в костер, волосы  ее  вспыхнули  оранжевым
пламенем.
     В темных переулках двигались  какие-то  тени,  сгибаясь  под  тяжелой
ношей, и Хай понял, что грабители уже принялись  за  работу  в  опустевших
домах богатых. Он знал,  что  рабы  защитят  его  дом,  но  тем  не  менее
почувствовал тервогу, вспомнив золотые книги.
     - Величество, дай мне час, - сказал  он,  когда  они  проходили  мимо
переулка, ведущего к его дому у озера.
     - В чем дело, Хай? - раздраженно спросил Ланнон. - У  нас  еще  много
дел, и мы должны отдохнуть. Что займет твое время?
     - Я должен зайти домой. Освободить рабов от обязанностей  и  спрятать
ценное имущетво, особенно свитки, золотые свитки.
     - Как хочешь, - раздраженно согласился Ланнон.  -  Но  не  трать  зря
времени. Возвращайся, как только сможешь.
     Старые рабы не могли понять, что им говорит Хай.
     - Это наш дом, - умоляли они. - Не гони нас из него. - И Хай  не  мог
объяснить. Он оставил их в кухне, смущенных и встревоженных.
     Взяв себе в  помощь  одного  из  молодых  рабов,  Хай,  сгибаясь  под
огромной тяжестью свитков, пересек храм Баала и пошел  в  пещеру  Астарты.
Она  была  пуста  и  тиха.  Жрицы  все  находились  на  борту  галер.  Хай
остановился у бассейна и посмотрел в его глубины.
     - Жди меня, любовь моя, - сказал он. - Я скоро приду к тебе.  Сохрани
для меня место рядом с тобой.
     Он пересек приемный  зал  пророчицы  и  в  следующей  комнате  увидел
офицеров храмовой стражи. Они радостно приветствовали его.
     - Мы слышали, что ты погиб, святейшество.
     - Наш пост все еще здесь, святой отец?
     - Отпусти нас из  храма,  святейшество.  Позволь  сражаться  рядом  с
тобой.
     Они помогли ему поместить свитки в глиняные кувшины и  запечатать  их
золотыми табличками. Потом  перенесли  кувшины  в  архив  и  поставили  на
каменную полку, за рядом больших кувшинов.
     Хай провел четверых офицеров и сотню солдат из легиона  Бен-Амона  по
городу к лагерю армии, оставив  храм  без  охраны.  Ланнон  с  облегчением
приветствовал его.
     - Я боялся, что ты не вернешься, Хай. Думал,  судьба  снова  разлучит
нас.
     - Я ведь пообещал, величество, - ответил Хай. - Посмотри, что у  меня
для тебя есть. - И он вывел его из палатки показать храмовую  стражу.  Сто
лучших воинов Опета, стоящих не менее когорты войск юе. Ланнон рассмеялся.
     - Хай, мой чудотворец. - Потом повернулся к солдатам и  посмотрел  на
них. Они свежи, доспехи их ярко начищены и горят,  и  в  них  была  волчья
сила, которая так отличалась от боевой усталости остальной армии Ланнона.
     Ланнон заговорил с  офицерами.  "Вы  моя  собственная  охрана.  Когда
начнется сражение, оставайтесь со мной, рядом со мной и Хаем  Бен-Амоном".
Потом отпустил их поесть и отдохнуть.
     В большой кожаной палатке Ланнон  и  Хай  планировали  битву,  решая,
какие отряды использовать, пытаясь предвидеть  все  случайности,  а  писцы
записывали их приказы.
     Их постоянно прерывали офицеры и адъютанты,  сообщая  о  передвижении
врага, прося распоряжений.
     Попросил аудиенции Риб-Адди, он нервно потирал руки,  тянул  себя  за
бороду и шептал своим тихим голосом книгохранителя:
     - Сокровищница, величество. Может, переместить ее в безопасное место?
     - Скажи, какое место сейчас безопасно,  -  рявкнул  на  него  Ланнон,
оторвавшись от глиняного ящика, на котором они с Хаем изучали  диспозицию.
- Никто не знает тайны солнечной двери. Оставь  сокровища  на  месте,  они
будут лежать, пока мы не придем за ними.
     - Но стражей отозвали, - протестовал Риб-Адди - Это неправильно...
     - Послушай, старик. Потребуется тысяча человек и десять  дней,  чтобы
переместить сокровища. У меня для этого нет ни  людей,  ни  времени.  Иди,
оставь нас одних. У нас есть более важные дела.
     Риб-Адди ушел обескураженный. Какое дело может быть более важным, чем
золото в сокровищнице?
     Перед полуночью  Ланнон  выпрямился  и  провел  ладонью  по  завиткам
бороды, простроченным сединой. Он вздохнул. Выглядел он больным и усталым.
     - Это все, что мы можем сделать сейчас, Хай. Остальное в руках богов.
- Он положил руку на плечо Хая и вывел его из палатки. - Чаша вина, глоток
озерного воздуха - и спать.
     Они стояли снаружи палатки, пили вино, а с озера дул ветерок,  шевеля
кисточки золотых боевых штандартов.
     Хаю показалось,  что  большая  коричневая  собака,  спавшая  у  стены
палатки, шевельнулась, услышав их голоса. Но тут Хай увидел,  что  это  не
собака, а маленький бушмен начальник охоты Ксаи,  преданный,  как  всегда,
спит у палатки своего хозяина. Он проснулся, улыбнулся, увидев  Ланнона  и
Хая, и примостился у ног Ланнона.
     - Я пытался отослать его, - сказал Ланнон. - Он не понимает. Не хочет
уходить. - Ланнон вздохнул. - Мне не кажется необходимым, чтобы и он  умер
с нами, но как заставить его уйти?
     - Отошли его с поручением, - предложил Хай,  и  Ланнон  вопросительно
посмотрел на него.
     - С каким поручением?
     - Пусть ищет следы великого льва на южных берегах. В это он поверит.
     - Да, в это он поверит, - согласился Ланнон. - Скажи ему, Хай.
     На его языке Хай объяснил маленькому желтому человеку, что царь хочет
еще раз поохотиться на великого льва. Ксаи улыбнулся и  радостно  закивал,
довольный, что может послужить человеку, которого считал богом.
     - Ты должен идти немедленно, - сказал ему Хай. - Это срочное дело.
     Ксаи  прижался  к  коленям  Ланнона,  покачал  головой,  скатал  свою
спальную циновку и исчез в тени. Он ушел,  а  они  молчали,  потом  Ланнон
сказал: "Ты помнишь пророчество, Хай?"
     Хай кивнул, вспомнив, как его произносила Танит.
     - Кто будет править Опетом после меня?
     - Тот, кто убьет великого льва.
     Он помнил и следующее пророчество.
     - Чего я должен бояться?
     - Черноты.
     Хай повернулся и посмотрел на север, где присел перед прыжком большой
черный зверь. Мысли Ланнона шли в том же направлении.
     - Да, Хай! - прошептал он. - Чернота! - Осушил свою чашу и бросил  ее
в сторожевой костер. К небу взвился столб искр.
     - От руки друга, -  сказал  он,  вспомнив  последнее  пророчество.  -
Посмотрим, - сказал он. - Посмотрим. - Потом повернулся к Хаю и увидел его
лицо.
     - Прости меня, старый друг. Я не хотел подбрасывать топлива  в  огонь
твоего горя. Я не должен был напоминать тебе о девушке.
     Хай допил вино и  тоже  бросил  чашу  в  огонь.  Ему  не  нужно  было
напоминать о Танит, она всегда была в его мыслях.
     - Давай отдыхать, - сказал Хай, но лицо его было печально.
     Хая разбудили крики и звуки труб, и первой  его  мыслью  было  ночное
нападение на лагерь.  Он  надел  доспехи,  схватил  топор  и  выскочил  из
палатки, путаясь в петлях нагрудника.
     Ночное небо было освещено, как на рассвете, но свет шел не с востока,
он шел с озера, озаряя башни и стены Опета.
     Ланнон присоединился к нему, еще не вполне проснувшийся, бранясь  при
попытках надеть шлем и нагрудник.
     - Что случилось, Хай? - спросил он.
     - Не знаю, - ответил Хай, и они  стояли,  глядя,  как  странный  свет
становится все ярче, пока они не смогли ясно разглядеть лица друг друга.
     - Гавань, - сказал Хай, наконец поняв. - Флот. Женщины.
     - Милостивый Баал! - выдохнул Ланнон. - Пошли! - И они побежали.
     Манатасси забрал в лежавших на берегу галерах трубы, прежде чем сжечь
галеры. Недолгие опыты  показали  ему,  как  они  действуют.  Это  простая
процерура, зависящая в основном от течения и направления ветра. Он перенес
трубы по суше, установил на носу захваченных рыбачьих лодок, чьи  экипажи,
состоявшие  из  опытных  моряков-рабов,  с   радостью   присоединились   к
Манатасси.
     Береговой ветер идеально подходил для его  целей  и  неслышно  привел
лодки к входу в гавань Опета. Сам Манатасси лично отправился на  одной  из
лодок и теперь стоял на корме, одетый в мантию из леопардовых шкур,  глядя
свирепыми голодными  глазами,  как  трубы  изрыгают  на  поверхность  воды
горючую жидкость и она тут же вспыхивает.
     Подгоняемое ветром пламя пронеслось по гавани сплошной стеной,  ревя,
как водопад, и освещая небо ложным рассветом.
     Хай стоял рядом с Ланноном у верфи. Весь бассейн гавани был  заполнен
высоким желтым пламенем,  которое  голодно  ревело,  черный  дым  закрывал
звездное небо и катился по городу.
     Гелеры Хаббакук Лала стояли, как острова в  море  огня.  Палубы  были
заполнены женщинами и детьми всех благородных семейств Опета, и  крики  их
слышны были сквозь рев пламени.
     Наблюдатели на  берегу  бессильны  были  спасти  их,  они  беспомощно
смотрели, а те, кому  не  разрешили  подняться  на  корабли,  улюлюкали  и
давились от смеха.
     Пламя охватило деревянные корпуса и причальные  канаты,  поднялось  к
заполненным палубам.
     Как муравьи на куске прогнившего  дерева,  люди  бесцельно  бегали  и
толпились, а пламя все сжималось вокруг них и наконец проглотило.
     Одну из галер понесло к берегу. Ее якорные канаты  перегорели,  ветер
подгонял ее, и она мягко раскачивалась, горящая мачта и оснастка чертили в
небе огненные линии. На высокой кормовой башне, прижимаясь друг  к  другу,
стояли Хеланка и Имилце, близнецы, дочери Ланнона Хикануса.
     Прежде чем галера коснулась камней  причала,  пламя  охватило  их,  и
девушки исчезли.
     Манатасси смотрел внимательно, огонь отражался в его свирепых  желтых
глазах. Когда погас последний язык пламени и  только  дымились  обгоревшие
корпуса  галер,  он  поднял  железную  руку.  Рыбачьи  лодки  повернули  и
направились на север, туда, где, как просыпающееся на  рассвете  чудовище,
шевелилась армия Манатасси.

     Подходящее настроение для последней битвы - эта смесь горя  и  гнева,
думал Хай, обходя вместе с Ланноном ряды.
     Солнце  взошло,  бросая  длинные  тени  на  бледно-коричневую   траву
равнины. Слева расстилалась веселая лазурь озера, покрытая белыми  пятнами
пены от утреннего ветерка. Низко пролетела строем  в  виде  V  стая  птиц,
белая на голубом фоне безоблачного неба. Справа возвышались утесы, розовые
и красные, в зеленых пятнах растительности.
     Хай, глядя на озеро и утесы,  видел  в  них  только  пункты,  где  он
укрепит свои фланги.
     Впереди, за стенами,  местность  открытая,  с  низким  кустарником  и
немногими большими фиговыми деревьями, она примерно на ширину римской мили
мягко опускалась от утесов к берегу озера. Фронт отчетливо виден,  никакой
засады не спрятать, хотя есть ряды небольших низких холмиков,  похожие  на
волны спящего океана.
     В тылу улицы и строения нижнего города, лабиринт низких глиняных стен
и плоских крыш, а еще дальше массивные каменные стены  храма,  а  над  ним
вершины солнечных башен.
     Хорошее место для последней битвы, с  разреженным  фронтом,  крепкими
флангами и открытой дорогой к отступлению.
     Ланнон шел  вдоль  рядов.  Энергичность  и  уверенность  его  походки
противоречила усталым глазам и потрясенному  горем  лицу,  лицу  человека,
видевшего, как его семья сгорает живьем. Хай шел на шаг за ним, идя  своей
размашистой длинноногой походкой, так  знакомой  всем.  Топор  он  нес  на
плече, и доспехи, сделанные по форме его горбатой спины, были  начищены  и
сверкали на солнце. Дальше шел Бакмор с группой офицеров.
     Легионы были построены боевым строем, и Хай не видел  погрешностей  в
их построении. Легкая пехота образовывала внешний защитный  экран.  Каждый
пехотинец вооружен связкой легких метательных копий и ручным  оружием.  За
ними размещается тяжелая  пехота,  рослые  люди,  вооруженные  топорами  и
длинными копьями, у каждого тяжелые защитные доспехи. Эти люди  составляют
костяк легионов. Когда на легкую пехоту сильно нажмут, они отступит сквозь
ряды тяжелой, и враг окажется перед сплошной стеной оружия.
     В тылу размещаются лучники. Они стоят на  прямоугольных  возвышениях,
откуда могут через головы пехотинцев посылать залпы стрел.
     Еще дальше подносчики с грудами копий и стрел, мешками холодного мяса
и лепешек, амфорами воды и вина, запасными шлемами, мечами  и  топорами  и
прочими предметами, которые могут быть уничтожены в ходе битвы.
     Вначале Ланнон проходил мимо рядов в тишине. Солдаты  стояли  вольно,
чистили оружие, у  многих  сняты  шлемы,  некоторые  дожевывают  последние
глотки пищи, у всех  внешнее  спокойствие  ветеранов,  которые  много  раз
ходили на свидания с дамой Смертью, знают  лицо  этой  шлюхи  и  запах  ее
дыхания. На многих видны свежие следы ее когтей, но на лицах нет страха, в
глазах - тени.
     Хай чувствовал робость, встречая их спокойные  взгляды,  и  гордость,
когда один из них улыбнулся и сказал: "Нам тебя не хватало, святейшество".
     - Приятно возвращаться, - ответил ему Хай, и  все,  кто  слышал  это,
одобрительно загудели. Хай прошел дальше в сопровождении оживленного шума.
     Небольшой  обмен  репликами,  в  котором  приняли  участие  Ланнон  и
офицеры.
     - Оставь и для нас хоть несколько,  Птица  Солнца,  -  крикнул  седой
центурион.
     - На всех хватит, - улыбнулся ему Хай.
     - Слишком много? - послышался другой голос.
     - Не слишком, - ответил Ланнон. - Не может быть  слишком  много  тех,
кто противостоит легиону Бен-Амона.
     Ответ вызвал одобрительный шум и был передан по рядам  от  утесов  до
озера. Теперь их сопровождали волны звука и криков, а они заняли  место  в
центре линии, на возвышении, откуда можно было видеть все поле битвы.
     Над ними  возвышались  штандарты,  яркие,  золотые,  с  многоцветными
шелковыми кисточками, за их спиной сотня храмовой стражи. Хай посмотрел на
эту когорту, на блестящее на солнце оружие и шлемы,  и  подумал,  что  это
хорошие солдаты, с ними хорошо идти в последнюю битву, хорошо умирать.
     Он развязал шлем и снял его с головы, держа на сгибе руки.
     - Вина сюда! - крикнул он,  и  подносчики  заторопились  с  чашами  и
амфорами. Это было лучшее вино из  запасов  Хая,  густое  и  красное,  как
кровь, которая скоро окропит поле.
     Хай  приветствовал  офицеров  поднятой  чашей,  потом  повернулся   к
Ланнону. Они долго смотрели друг на друга.
     - Лети для меня, Птица Солнца, - негромко сказал Ланнон.
     - Рычи для меня сегодня, Лев Опета, - ответил ему Хай, и они  выпили,
и разбили свои  чаши,  и  в  последний  раз  смеялись  вместе.  Окружающие
услышали их смех, воспрянули духом и посмотрели на север.
     Манатасси появился в середине горячего ясного утра. Он  заполнил  всю
равнину от утесов до озера. Он шел, распевая пятьюста тысячами  глоток,  и
ритмичный топот его ног и грохот оружия звучал, как небесный гром. Он  шел
ровными рядами, у каждого воина было пространство для  сражения,  но  ряды
сзади напирали на передние, готовые закрыть любую щель в  линии,  создавая
единый неразрывный фронт.
     Он шел бесчисленными рядами, и не было ему конца, и пение его звучало
зловеще и приглушенно.
     Он шел, как медленно и равномерно движется по  земле  тень  грозового
облака, Он шел темный, как ночь, и многочисленный, как  трава  в  поле,  и
пение его становилось все более и более угрожающим.
     Хай надел на голову шлем и затянул ремень.  Снял  чехол  с  топора  и
смотрел,  как  на  миллионах  ног  приближается  Манатасси,   похожий   на
гигантского черного зверя, покрытого пеной перьев  головных  уборов,  и  в
черноте, как многчисленные глаза, блестели копья.
     Никогда в жизни не видел он ничего,  сравнимого  с  Манатасси  в  его
полной силе. Достойный враг для последней битвы, подумал  он,  потому  что
нет бесчестья в поражении от такого врага.
     Манатасси неспешно накатывался на  ориентиры,  которые  наметил  Хай,
чтобы измерять расстояния: 200 шагов,  150  -  и  пыль  от  миллионов  ног
поднялась, как облако дыма, над  ордой,  закрыв  ее,  и  из  этого  облака
бесконечными рядами стал выходить Манатасси.
     У Хая пересохло во рту, кровь быстрее побежала по  жилам.  Он  высоко
поднял топор  и  посмотрел  влево  и  вправо,  чтобы  убедиться,  что  все
командиры лучников увидели его сигнал.
     Сто  пятьдесят  шагов,  черная  волна   приближается,   пение   опять
изменилось,  оно  превращается  в  кровожадный  крик,  высокий  вопль,  от
которого застывает кровь. Хай почувствовал, как волосы его  встают  дыбом,
внутренности его, казалось, падают куда-то вниз.
     Они приближались, топая, ударяя копьями о  щиты,  их  головные  удоры
колебались, а Хай стоял с высоко поднятым топром.
     Сто шагов. Хай опустил топор,  и  сразу  воздух  заполнился  звуками,
похожими на свист крыльев диких уток в полете.
     Лучники встали и выпустили стрелы  в  черное  множество,  и  из  этой
черноты донеслось рычание, рычание зверя, но  копья  и  стрелы  как  будто
свободно пролетали сквозь ряды: все щели в них  мгновенно  заполнялись,  а
павшие скрывались под ногами тех, кто проходил над ними.
     Легкая пехота Хая растаяла, отступила за тяжелую,  и  Манатасси  всей
силой навалился на центр.
     Казалось, его ничто не остановит, удар слишком силен, слишком  широк,
глубок, тяжел. Он должен прорвать эту линию блестящих шлемов.
     Невероятно, но чернота больше не двигалась вперед, она  громоздилась,
как затор в реке. Задние напирали на  передних,  ограничивали  их  свободу
действий,  превращая  их  в  тесную  бьющуюся  массу,  бросая  на  колючую
металлическую изгородь - передний фронт Хая.
     И вот она покатилась назад, как откатывается волна прибоя.
     Мгновенно копейщики выступили сквозь щели в рядах  тяжелой  пехоты  и
начали атаковать отходящих, и до Хая ясно доносились возгласы  центурионов
вдоль всей линии.
     - Закрыть здесь!
     - Сюда копья!
     - Заполнить брешь!
     - Сюда людей! Сюда людей!
     Манатасси откатился, собрался, как волна, и снова устремился  вперед,
ударил, выиграл ярд пространства и снова откатился, снова собрался,  снова
двинулся вперед, набирая инерцию, и снова ударил в центр Хая.
     В  полдень  Ланнон  и   Хай   были   вынуждены   отойти   со   своего
наблюдательного пункта,  схватка  подступила  к  ним  вплотную.  Штандарты
отошли назад.
     Через час после полудня Хай ввел свои последние резервы,  сохранив  у
себя  под  рукой  только  храмовую  стражу   вокруг   боевых   штандартов.
По-прежнему черные волны с ужасным неизменным ритмом  били  в  линию,  как
океан, обрушивающийся на берег.
     Хай отступал перед ними медленно, каждый раз  лишь  настолько,  чтобы
восстановить линию. Она  теперь  стала  совсем  тонкой,  казалось,  каждый
очередной удар прорвет ее, но она держалась.
     Теперь они находились в нижнем городе, сражались  на  улицах,  и  Хай
перестал видеть всю битву в  целом.  Перед  ним  была  лишь  узкая  улица,
перегороженная легионерами, которые удерживали удары черной волны.
     Впервые за день Хай сам был вовлечен в битву. Небольшая группа черных
воинов с дикими взглядами прорвалась  сквозь  ряд  прямо  перед  ним,  они
блестели от пота и жира, их лица в  полосках  белой  охры,  от  этого  они
казались чудовищными и нереальными.
     Хай быстро порубил их и  приказал  взводу  храмовой  стражи  заткнуть
образовавшуюся брешь.
     Он знал, что битва вышла из-под контроля. Они с Ланноном  изолированы
в кольце сражающихся, способные руководить только теми, кто их слышит.
     С отдаленного участка  битвы  послышался  звериный  вопль  торжества,
Ланнон схватил Хай за плечо и крикнул ему в  ухо:  "Они  прорвались!"  Хай
кивнул.
     Порядок в сражении кончился, сквозь многочисленные  бреши  во  фронте
устремились враги. Теперь разгром. Чуда не  произошло  -  последняя  битва
проиграна.
     - Назад в храм? - закричал Ланнон, и Хай снова  кивнул.  Армии  Опета
больше не существовало,  она  превратилась  в  сотни  изолированных  групп
отчаявшихся людей, прижатых  плечо  к  плечу  и  спина  к  спине  в  своем
сражении, сражении, в котором не будет сдавшихся и пленных, и  прекращение
которого - только смерть.
     Они собрали вокруг себя храмовую стражу и двинулись назад по  улицам,
сохраняя порядок и обращая к врагу сплошную стену щитов.
     Теперь орды Манатасси были у них и в тылу, между ними и  храмом.  Они
подожгли нижний город, и  пламя  быстро  разгоралось.  Улицы,  по  которым
проходил Хай, были забиты испуганными горожанами и группами  окровавленных
воинов. Отряд Хая проходил мимо,  образовав  строй  черепаху,  не  обращая
внимания на наскоки черных воинов сзади и на окружающий их дым.
     Главные храмовые ворота открыты и не  защищены.  Охрана  разбежалась,
храм пуст и тих. Хай с  десятью  людьми  удерживал  ступени,  пока  Ланнон
закрывал ворота, и в последний момент Хай со  своими  людьми  проскочил  в
них.
     Они отдыхали, облокотивишись  на  окровавленное  оружие,  расслабляли
ремни шлемов, вытирали пот с глаз.
     - Восточные ворта? - спросил Хай у  Ланнона.  -  Они  охраняются?  Ты
послал людей закрыть их?
     Ланнон в отчаянии смотрел на него, его молчание красноречиво ответило
Хаю.
     - Вы и вы! - быстрым движением руки Хай отобрал группу. - За мной!  -
Но было уже поздно. Сквозь меньшие ворота в  помещение  храма  устремились
черные воины.
     - Черепаха! - закричал Хай.  -  В  пещеру!  -  Они  снова  образовали
черепаху и двинулись, как броненосец с металлическими чешуйками, к входу в
пещеру, а воины сновали вокруг, не в состоянии пробить щит. Их окружал дым
горящего города, душил их, ослеплял.
     Неожиданно человек рядом с Хаем закричал и схватился  за  пах.  Кровь
просочилась у него сквозь пальцы, и он  опустился  на  колени.  Земля,  по
которой они шли, была усеяна телами мертвых  воинов,  порубленных  головой
черепахи.  Они  переступали  через  них.  И  вдруг  десятки   лежавших   и
притворявшихся мертвыми неожиданно ожили, быстро перекатились на  спину  и
снизу ударили в легионеров.
     Хай  закричал  предупреждение,  но  тщетно.  Враг  ворвался  в   тело
черепахи, люди Хая вынуждены были  оборачиваться,  обороняться,  обращаясь
спинами к воинам снаружи.
     Черепаха превратилась в толпу, и черный рой втекал в нее, как пчелы в
улей.
     - Со мной! - Хай собрал Ланнона, Бакмора и несколько  других,  и  они
вырвались из толпы тесной группой и побежали к входу  в  пещеру.  Дым  был
густым и маслянистым, он душил их, и они на бегу кашляли.  Хай  размахивал
топором, прорубая для них дорогу, и пятеро из них достигли входа в пещеру,
но Бакмор получил удар  по  ребрам.  Он  прижал  к  ране  кулак,  стараясь
остановить поток крови. Хай взял топор  в  другую  руку  и  помог  Бакмору
подняться по ступеням в пещеру. Кровь Бакмора стекала  по  боку  Хая,  она
была горячей и вязкой. На верхней ступени Бакмор опустился на колени.
     - Мне конец, Хай, - выдохнул он, и Хай поднял его и понес.  Усадил  у
стены пещеры.
     - Бакмор,  -  задыхаясь,  сказал  он  и  откинул  его  голову,  чтобы
посмотреть в лицо. Невидящие глаза Бакмора смотрели  на  него,  мертвые  и
остекленевшие.
     - Идут! - крикнул Ланнон,  и  Хай  схватил  топот  и  встал  рядом  с
Ланноном, чтобы встретить нападающих в проходе. Они вчетвером: Хай, Ланнон
и два легионера - удерживали вход так долго, что  перед  ним  образовалась
груда мертвецов.
     Затем появились лучники, и первый залп стрел  просвистел  в  проходе.
Стрела попала легионеру в горло, и он упал, захлебываясь темной кровью.
     - Здесь нет укрытия, - закричал Хай. - Назад в храм. -  Они  побежали
по проходу, а за ними свистел второй залп. Стрела ударила  в  шлем  Хая  и
отскочила в стену, выбив поток искр,  другая  пробила  дыру  в  нагруднике
последнего легионера и застряла в его позвоночнике. Ноги  подогнулись  под
ним.  Отчаянно  он  пытался  ползти  за  Хаем,  усилием  воли  таща   свое
искалеченное тело.
     - Прошу твоей милости, мой господин, - закричал  он,  в  ужасе  перед
катрирующим лезвием, перед тем, что ему, еще живому, вспорют живот.  -  Не
оставляй меня им, святейшество.
     Хай затормозил и крикнул: "Беги,  Ланнон.  Я  за  тобой".  И  побежал
назад, и ползущий легионер увидел его.
     - Баал да благословит тебя, святейшество! - воскликнул он и сорвал  с
головы шлем, склоняя голову и подставляя шею.
     - Иди с миром! - сказал ему Хай и одним ударом топора отрубил голову,
и тут же повернулся и побежал.  Стрела  попала  Хаю  в  лицо  под  глазом,
скользнула, разорвав щеку до кости. Она повисла, вцепившись острием в  его
плоть.
     Хай вырвал ее и побежал вслед за Ланноном.
     Вместе они пересекли пещеру Астарты, их  шаги  гулко  отдавались  под
куполообразными стенами; обогнули зеленый  неподвижный  бассейн,  достигли
входа в храм, и следующая волна стрел догнала их. Ланнон споткнулся, и они
были в храме.
     - Сможем мы продержаться здесь? - спросил Ланнон.
     - Нет. - Хай остановился, чтобы перевести дыхание. - Архивы. - Тут он
посмотрел на Ланнона. - Что с тобой, величество?
     - Я ранен, Хай. - Стрела торчала из щели в доспехах у левой подмышки,
Она торчала под таким углом, что Хай почувствовал холод  отчаяния.  Острие
стрелы где-то в районе сердца. Рана смертельная, ни один человек не  может
от нее оправиться.
     - Что там? - спросил Ланнон. - Я не чувствую боли, Хай. Не может быть
слишком плохо.
     - Тебе повезло, - ответил Хай  и  обломил  древко,  оставив  короткий
обломок торчать из раны.
     - Пошли, - сказал он и повел Ланнона через храм к архивам.
     - Солнечная дверь? - спросил Ланнон.
     - Только в самом конце, - сказал Хай. - Только если больше ничего  не
останется. - И он провел Ланнона в каменный коридор.
     - Твое лицо. - Ланнон смотрел на Хая в мерцающем свете  факелов,  как
будто в первый раз увидел зияющую рану на щеке.
     - Неплохое украшение, - сказал Хай, отрывая полосу от одежды и  делая
грубую перевязь для левой руки Ланнона.
     - Можешь пользоваться ею? - спросил он, и Ланнон несколько раз сжал и
разжал пальцы.
     - Хорошо, - кивнул Хай и взял  острие  щита  Ланнона  в  левую  руку.
Перевязь поможет выдержать вес.
     Хай наклонил голову, прислушиваясь к шагам, голосам и звону оружия  в
храме Астарты.
     - Они идут, - сказал он. - Искать проход будут недолго.
     И тут же первый из них показался из комнаты  стражи  и  всмотрелся  в
помещение архива. Мерцающий свет и дым от  факелов  преувеличивали  размер
этого человека. Он казался огромным, черным, блестящим от жира и краски, и
Хай ощущал его запах, теплый гниловатый, как запах хищной кошки.
     Хай вышел из углубления в стене и  на  венди  выкрикнул  вызов.  Воин
понесся по коридору на Хая, и их щиты столкнулись с грохотом.
     Хай почувствовал, как копье впилось  ему  в  бок,  но  острие  топора
врубилось глубоко, до кости, и воин упал.
     Ланнон, хромая, вышел  из  углубления  и  встал  слева  от  Хая,  они
перешагнули через дергающийся труп и пошли по  коридору  навстречу  потоку
черных тел.

     Манатасси стоял в храме Астарты. Была  полночь,  но  в  залах  горело
много факелов, толпились воины, их было так много, что Манатасси  приказал
снести внешние стены храма, чтобы дать им доступ к входу в туннель.
     Темный злой каменный рот  уже  проглотил  множество  его  людей,  два
опетских дьявола продолжали держаться, вопреки  всем  усилиям  выбить  их.
Даже сейчас из входа в коридор вытягивали мертвых и смертельно раненых.  У
одного из них правая рука была отрублена  по  локоть.  Он  не  издавал  ни
звука, прижимая обрубок к груди, но глаза его  в  свете  факелов  казались
огромными и белыми.
     Манатасси знал, какое оружение нанесло  эту  рану,  и  в  нем  горячо
вздымались гнев и ненависть, отгоняя суеверный страх.
     Он достаточно узнал о богах Опета, будучи рабом,  чтобы  представлять
себе их огромную силу, их мощь и жестокость. Он  боялся  их  и  знал,  что
стоит сейчас в их святилище, в их крепости.
     Он вспомнил рассказы о подземелье за храмом Астарты и о том, что  его
охраняет смертельное проклятие.
     Конечно, именно поэтому они скрылись здесь, в этом священном месте.
     Гнев его остыл, охлажденный суеверным страхом.  Он  знал,  что  белые
боги смотрят на него. Он хотел покончить со всем, уничтожить это  место  и
уйти. Однако двое обреченных упрямцев не давали ему это сделать.
     - Огонь! - приказал он. - Выкурите их из логова, как собак.
     У входа в туннель разожгли костер и завалили его зелеными ветвями,  и
густой едкий дым заполнил храм и туннель. Они окружили выход  из  туннеля,
кашляя и задыхаясь в дыму, и держали оружие наготове, зная,  что  ни  один
человек не выдержит там. Эти двое должны выйти. Но прошел час, и никто  не
двигался в дыму.
     Костер превратился в груду тлеющих углей, дым  постепенно  рассеялся.
Манатасси приказал залить угли водой из бассейна, и все снова  смотрели  в
темный туннель, откуда выплывали клубы дыма.
     Пол коридора был усеян телами, но никаких признаков жизни не было.
     Манатасси подавил суеверный страх и внезапно  выхватил  у  одного  из
воинов факел. Держа его высоко над головой, он  переступил  через  горячие
шипящие угли и вошел в проход.
     Он пробирался между мертвыми, и пол был покрыт кровью  и  лип  к  его
голым ногам. Факел бросал желтый  свет  в  ниши  с  полками,  нагруженными
кувшинами. Манатасси знал, что в этих глиняных кувшинах. Он часто  помогал
Хаю в работе со свитками.
     Он искал Хая, но того не было. Только черные тела и пустые ниши.
     Манатасси  дошел  до  конца  коридора  и  остановился   у   стены   с
гравировкой. Он знал, что это изображение бога  солнца,  и  храбрость  его
растаяла перед явным доказательством божественного вмешательства.
     Что-то блеснуло на полу в свете факела.
     Манатасси сдержал выкрик. Это был топор с  грифами,  положенный,  как
подношение, перед изображением бога, - и проход был пуст.
     Они ушли к своим богам. Они обманули его, не дали ему отомстить,  ему
угрожает  смертельная  опасность,  он   вступил   в   прямую   вражду   со
сверхъестественными силами.
     Манатасси  начал  пятиться,  пока  изображение  бога  не  слилось   с
темнотой, потом повернулся и выбежал в зал храма  Астарты.  Остановился  и
посмотрел назад, на вход в туннель.
     - Отыщите среди освобожденных рабов каменщиков. Замуруйте  вход.  Это
зло. Запечатайте его.
     Кинулись бегом выполнять его приказ, и храбрость Манатасси, его  гнев
и ненависть вернулись к нему.
     - Я уничтожу зло. Я проклинаю это место,  эти  утесы.  Мое  проклятие
будет жить вечно. - Голос его перешел в крик. - Сожгите его. Сожгите  все.
Уничтожьте его. Зло должно  быть  уничтожено  на  земле  и  в  умах  людей
навсегда.
     Каменщики замуровали вход в усыпальницу царей. Они работали  со  всем
искусством, какому их обучили люди Опета,  и  когда  они  закончили,  вход
исчез.
     Затем Манатасси уничтожил город.  Он  перебил  всех  его  жителей  до
единого и побросал тела в огонь, который горел в городе много дней.  Потом
посмотрел на стены и башни и  указал  на  них  своей  железной  лапой.  Их
разобрали на отдельные блоки. Стены, и башни, и прекрасный  храм  Астарты.
Дошли до фундаментов.  Сняли  все  плиты,  вымостившие  улицы  и  площади.
Разобрали каменные причалы в гавани. Работая, как  миллион  муравьев,  они
снесли город, так что от него не осталось и следа.  Все  обтесанные  камни
перенесли в пещеру и утопили в  бездонном  зеленом  бассейне.  Взяли  весь
город и отдали богине - и бассейн был так глубок или богиня так жадна, что
город был проглочен без следа, а уровень зеленой воды не поднялся даже  на
палец.
     Когда Манатасси пошел на восток от Опета, чтобы завершить  разрушение
империи, он не оставлял за собой ничего, кроме груд пепла,  который  ветер
разносил, смешивая с пылью.
     Манатасси прошелся  своими  отрядами,  как  сетью,  по  всем  четырем
царствам,  он  приказал  уничтожить  все  следы  городов,  шахт  и  садов,
созданных людьми Опета. Но ненависть его горела теперь низко,  как  лесной
огонь, когда деревья сожжены. Ненависть оставила его пустым, почерневшим и
умирающим, его огромный корпус напоминал  пустую  шелуху,  даже  дымящиеся
желтые глаза стали пустыми и безразличными.
     Он пришел к Зимбао, большому, окруженному стенами  городу  срединного
царства, и люди Опета были мертвы. Город, подобно его  собственному  телу,
лежал пустым и покинутым.
     Манатасси завернулся в меховую мантию и лег у костра, а на утро  тело
его было застывшим и холодным.
     Его похоронили за стенами, и начались ссоры  и  раздоры,  потому  что
Манатасси не оставил наследника. Каждый  его  генерал  считал  себя  самым
главным, и армия Манатасси распалась на сотни враждующих племен.
     Со временем Манатасси и город Опет исчезли из памяти людей.

     Когда бушмен Ксаи состарился и понял,  что  умирает,  он  вернулся  в
Опет.
     Озеро уменьшилось и на двадцать миль  отступило  от  красных  холмов,
воды его стали солоноватыми, мелкими и теплыми.
     Ксаи прошел по месту, где стоял храм Баала, не узнавая его,  пока  не
увидел расселину в скале, ведущую к храму Астарты.
     Он поселился у бассейна, развел небольшой  костер  и  сидел,  бормоча
что-то, как обычно  старики.  Он  вспоминал,  воспоминания  развертывались
перед ним, грандиозные и величественные, и он решил задержать их.
     На поясе у него висело множество горшочков, каждый закрыт  деревянной
пробкой. Он подошел к задней стене пещеры.
     На самом гладком месте стены углем он  начертил  фигуру.  Он  работал
медленно и тщательно, с большой любовью.
     Потом смешал краски и начал раскрашивать гордую богоподобную фигуру -
белое   лицо,   рыжая   золотая    борода,    величественно    выступающая
мужественность. Он работал, и  ему  казалось,  что  он  слышит  призрачные
голоса глубоко в скале, в усыпальнице царей.
     - Хай, мне холодно. Окажи  мне  услугу,  старый  друг.  Протяни  руку
дружбы, как предсказала пророчица.
     - Не могу, Ланнон. Я не могу это сделать.
     - Мне холодно и больно, Хай. Если ты меня любишь, сделай это.
     - Я люблю тебя.
     - Лети для меня, Птица Солнца.
     Старик  работал,  ветер  свистел  и  вздыхал  в  утесах,  его  вздохи
напоминали вздохи человека, утратившего свою любовь и свою землю,  который
отказался от своих богов и оказал последнюю услугу другу. Вздыхая так,  он
взял меч, покрытый кровью своего друга, прочно  закрепил  рукоять  в  щели
каменного пола, направил острие себе в сердце и упал на лезвие.

                            РЭНД ДЭЙЛИ МЕЙЛ 27 мая
                     Смерть финансиста мультимиллионера
              Лорен Стервесант умирает от загадочной болезни

     Ботсвана, суббота. Известный миллионр, финансист и  спортсмен  мистер
Лорен Стервесант, из Клайн Шуур, Сандаун, Йоханнесбург, умер  здесь  вчера
после недолгой болезни.
     Мистер Стервесант навещал раскопки недавно  найденного  карфагенского
города в Ботсване. Руководитель экспедиции доктор  Бенджамин  Кейзин  тоже
заболел, Считается, что болезнь заразна.
     Доктора Кейзина самолетом переправили в  Йоханнесбург.  Представитель
больницы заявил, что его состояние критическое.

                        ФАЙНЭНШИАЛ ГАЗЕТТ 28 мая
               Акции Англо-Стервесант падают на 97 пунктов
                            Паника на бирже

     Холланд стрит, понедельник. Сегодня, вслед  за  сообщением  о  смерти
мистера Лорена Стервесанта, председателя Англо-Стервесант, акции  компаний
группы Стервесант на Йоханнесбургской фондовой бирже резко упали.

                               СТАР 3 июня

     Йоханнесбург,  пятница.  Сегодня  после  десяти  дней   комы   доктор
Бенджамин Кейзин пришел в сознание, по заявлению представителя больницы.
     Доктор  Кейзин  -  директор  Института  антропологии  и   африканской
предыстории и первооткрыватель  древнего  карфагенского  города  Опет.  Он
страдает от редкой формы грибковой инфекции, полученной в ходе раскопок.
     Сегодня  доктора  Кейзина  навестила  его  ассистент   доктор   Салли
Бенейтор, которая сказала, что  "доктору  Кейзину  гораздо  лучше,  но  он
страшно переживает смерть мистера Стервесанта".

                              СТАР 6 сентября
                        Брак известных археологов

     Кейптаун, пятница. Открыватель города Опет  доктор  Бенджамин  Кейзин
женился на своей ассистентке Салли Бенейтор. Сегодня  состоялась  короткая
гражданская церемония. Новобрачная сообщила,  что  они  намерены  провести
медовый месяц на раскопках древнего города Опет.

                               ТАЙМС 20 апреля
                            Награждение археолога

     Лондон,  суббота.  Сегодня  в  Королевском  Географическом   обществе
состоялось экстраординарное общее собрание, на  котором  доктор  Бенджамин
Кейзин был награжден высшей наградой Общества - медалью  ее  основателя  и
покровителя.
     После собрания состоялась короткая церемония, во  время  которой  был
вывешен  портрет  доктора  Кейзина  работы  известного  художника   Пьетро
Анниоли.
     Доктора Кейзина сопровождала его  супруга,  доктор  Салли  Кейзин,  в
девичестве Бенейтор, которая также хорошо известна  в  кругах  археологов.
Супруги проведут две недели отпуска  в  Британии  и  на  континенте  перед
возвращением в Африку.