Ростислав САМБУК

                             ШИФРОВАННЫЙ СЧЕТ

     Тревожные мысли преследовали его, не давали спать. Теперь Карл  знал,
кто он на самом деле - сын гауптштурмфюрера СС Франца  Ангеля,  коменданта
одного из гитлеровских лагерей смерти, военного преступника,  процесс  над
которым натворил столько шума в прессе.
     Карл узнал об этом случайно, увидев портрет отца в газетах.  Конечно,
это мог быть и не отец, а всего лишь похожий  на  него  человек,  но  мать
подтвердила: Франц Ангель - его отец.
     Так началась новая полоса в жизни Карла Хагена.
     Раньше все было просто, спокойно и  понятно.  Его  отец  Франц  Хаген
давно уже разошелся с матерью.  Занимался  какой-то  коммерцией  то  ли  в
Африке, то ли на Ближнем  Востоке  -  изредка  из  тех  районов  приходили
письма, - и  только  раз  в  два-три  года  они  проводили  вместе  летние
каникулы, но Карл не знал заранее, где и когда отец назначит  им  встречу:
на Канарских  островах  или  на  раскаленных  пляжах  Персидского  залива.
Никогда отец не встречался с ним  в  Европе;  сейчас  Карл  понял  почему:
оберегал их от своего прошлого и настоящего, а может,  боялся,  что  через
них полиция нападет на его след.
     Он был осторожный, Франц Ангель.
     Читая  материалы  судебного  процесса,   Карл   поражался   отцовской
прозорливости, умению заглядывать далеко вперед и рассчитывать черт  знает
сколько ходов в своей всегда  предельно  запутанной  и  рискованной  игре.
Только благодаря такой осторожности журналисты до  сих  пор  не  вышли  на
семью Ангеля, Карлу становилось жутко от мысли об  этом,  хотя  иногда,  в
минуты  душевного  смятения,  хотелось  плюнуть  на   все   и   всенародно
признаться: да, это его отец Франц Ангель! Ну и что ж!
     Вначале Карл был уверен,  что  отец  действовал  не  по  собственному
желанию, а выполнял приказ: знал его как  человека  учтивого  и  кроткого,
который  без  принуждения  вряд  ли  уничтожал  бы  людей.  Но  разве  это
оправдание?
     Карл  жадно  читал  материалы  процесса,  пытаясь  обнаружить  факты,
которые подтверждали бы невиновность отца. И не обнаруживал.
     Не потому, что Франц Ангель признавал себя виновным во всем - он  вел
себя на процессе не агрессивно, но и не как человек, который примирился  с
поражением и вымаливает себе прощение, - хитрил и выворачивался, но так  и
не мог привести в свое оправдание ни одного  убедительного  факта.  Иногда
Карлу казалось, что сам он имеет их достаточно. Читая в  газетах  рассказы
свидетелей о том, как отец стеком  подталкивал  детей  в  газовые  камеры,
вспомнил девочку, с какой тот играл на пляже в  Лас-Пальмасе  на  Канарах.
Наверно, она была  мулаткой,  эта  черненькая  четырехлетняя  девчонка,  с
толстыми негритянскими губами. Отец высоко подбрасывал  девчонку  и  ловил
ее, они смеялись и затем обсыпали друг друга песком.
     Разве мог такой человек равнодушно смотреть, как умирают дети?
     Эта картина - отец подбрасывает мулатку - зримо стояла перед глазами.
Другая же, когда он подталкивал детей к газовым  камерам,  расплывалась  и
казалась выдуманной, как и вообще выдуманным  весь  этот  процесс.  Однако
отец не возражал против фактов. Он пытался только лишь использовать  их  в
своих интересах. Но разве можно хоть чем-нибудь смягчить  вину  за  смерть
детей?
     Карл понимал: в одном человеке несовместимы гуманность и  равнодушие,
вражеское,  даже  звериное,  отношение  к  себе  подобным.  Значит,   отец
прикидывался, лицемерил, так сказать, играл на  публику,  хотел  завоевать
сыновнюю симпатию. Но какая же неподдельная ласка светилась в его  глазах,
когда возился с мулаткой!
     А перед этим продавал девушек в гаремы аравийских властелинов.
     Эту половину жизни Франца  Ангеля,  когда  он  после  войны  продавал
девушек в гаремы, отодвинули на процессе на второй  план  не  потому,  что
выглядела бледно на фоне дыма крематориев,  а  потому,  что  Ангель  умело
спрятал концы в воду, и обвинить его можно было только  в  продаже  партии
француженок.
     Теперь Карл знал, каким бизнесом занимался отец на  Ближнем  Востоке,
почему они так редко виделись и почему отец так нежно относился к  матери,
хотя и развелся с ней. Мать только  теперь  подтвердила  Карловы  догадки:
фиктивный развод. В этом также проявилась отцовская предусмотрительность -
не хотел, чтобы тень пала на семью.
     Мать  понимала  тревогу  сына,  хотя  у  нее  были  твердые  взгляды,
сформировавшиеся, как понимал Карл, еще когда жила рядом с концлагерем.
     Она почти не разговаривала с сыном во  время  процесса,  но  однажды,
поймав Карлов тревожный и  вопросительный  взгляд,  попробовала  успокоить
его.
     - Если бы мы победили, - произнесла убедительно, -  все,  что  сделал
твой отец, квалифицировалось бы как доблесть.  Он  был  дисциплинированным
офицером и выполнял волю своего начальства. Мы проиграли, и  твой  отец  -
одна из жертв нашего поражения.
     У Карла округлились глаза. Он знал, что мать  -  практичная  женщина,
более того, как говорили знакомые, - деловая, но вместе с тем  она  всегда
была обходительна с соседями, нежна к  нему,  вообще  считалась  уважаемой
женщиной - и вдруг такое!
     Очевидно, мать почувствовала, что  переборщила,  поскольку  сразу  же
пошла на попятную:
     - Думаю, твоему отцу было нелегко... Тогда он как бы замкнулся в себе
и... И вообще все это похоже на кошмарный сон...
     Но Карл понял, что мать так же лицемерила с ним, как и отец.
     Однажды за завтраком у них с матерью состоялся разговор о деньгах.
     Карл спросил:
     - Сколько у тебя в банке?
     Беата наливала себе кофе. Рука ее слегка задрожала,  однако  мать  не
пролила  кофе,  нацедила  полную  чашку  и  спокойно  поставила  кофейник.
Взглянула на Карла из-под опущенных ресниц.
     - Зачем тебе, мой милый?
     - Так... Просто интересно... Я спросил  про  деньги  лишь  для  того,
чтобы знать, от чего я отказываюсь.
     Он думал, что мать смутится, по крайней мере начнет  его  уговаривать
или постарается уйти от этого разговора, но он плохо знал свою  мать,  он,
журналист Карл Хаген, который, как и все молодые журналисты,  считал  себя
человековедом.
     Мать не отвела взгляд, но спросила тихо и мягко:
     - А почему ты уверен, что есть от чего отказываться?
     Такого поворота Карл не ожидал. Пожал плечами, ответил растерянно:
     - Ну... Я считал, что у нас есть какие-то деньги... И отец намекал...
- Вдруг осекся: он все же произнес  это  слово  "отец",  хотя  только  что
отрекся от него. Но мать, к счастью, не заметила этого. Поправила скатерть
и произнесла:
     - Возможно, у меня и есть какие-то  деньги,  и  я  буду  поддерживать
тебя. Но ты сможешь рассчитывать на капитал только после моей смерти.
     Беата давно приняла такое решение. Вернее, оно не было окончательным:
убедившись в деловых способностях сына, она отдала бы ему капитал, ну,  не
весь, хотя бы часть, но не  сейчас...  Растранжирит  деньги  и  сам  потом
пожалеет. Она, конечно, не бросит Карла на произвол судьбы, слава богу, на
счету уже около трех миллионов долларов - им двоим хватит...
     Внимательно посмотрела на сына -  гордый  и  независимый.  Эта  мысль
принесла  удовлетворение,  хотя,   конечно,   поведение   Карла   вызывало
раздражение.
     А Карл сидел, уставившись в пол, и не знал, что  сказать.  Он  принял
решение отречься от отцовских денег, поскольку от них на расстоянии  пахло
преступлением: каждый порядочный человек  отказался  бы  от  них,  а  Карл
считал себя порядочным, более того, прогрессивным, иначе и быть не могло -
он работал в либеральной бернской газете,  вел  театральные  обозрения  и,
говорят, добился явных успехов на этом поприще: в театрах с ним считались,
даже побаивались его острых рецензий. Но Карл сам себе не  признался,  что
подтолкнуло его к сегодняшнему разговору с матерью. Вернее, он знал, что -
перспектива получить двадцать  миллионов  марок.  Именно  эта  цифра  была
написана на клочке бумаги, вложенном  в  отцовское  письмо,  которое  Карл
получил однажды одновременно с сенсационным  известием  прессы  об  аресте
Франца  Ангеля.  В  конверте  также  лежала  записка:  отец  просит  Карла
сохранить этот клочок бумажки - и все.
     Тогда Карл не придал значения  этому  письму.  Равнодушно  посмотрел:
напечатанные на машинке три фамилии, пометки карандашом через весь листок.
     "Наверно, деловая бумага", - подумал  он.  Немного  удивился,  почему
отец прислал ее именно ему, ведь раньше никогда не посвящал  сына  в  свои
дела.
     Карл спрятал письмо в стол и вспомнил  о  нем  позже,  когда  процесс
приближался к концу  и  стали  известны  некоторые  подробности  отцовской
поездки в Австрию. Выяснилось, Франц  Ангель  нацелился  на  спрятанные  в
"Альпийской крепости"  фюрера  эсэсовские  сокровища.  И  не  без  успеха.
Журналисты пронюхали, что  он  со  своими  подручными  нашел  контейнер  с
секретными документами главного управления имперской  безопасности,  среди
которых находились списки так называемых "троек".
     Карл и раньше слыхал об этих "тройках". В конце сорок четвертого года
эсэсовцы переправили часть награбленных  ценностей  в  Швейцарию,  положив
значительные суммы на шифрованные счета. Каждый  член  "тройки"  знал  две
цифры из шести.  И  больше  ничего!  Списки  "троек"  в  одном  экземпляре
хранились   у   шефа   главного    управления    имперской    безопасности
обергруппенфюрера СС Эрнста Кальтенбруннера.
     Одну из этих "троек"  знал  только  бернский  журналист  Карл  Хаген.
Сомнений не было - отец успел изъять из контейнера  документ  и  переслать
его сыну.
     Карл догадался об этом, сидя в редакции и читая очередной репортаж  о
процессе. Поняв, что имеет ключ к  эсэсовским  сокровищам,  разволновался.
Во-первых, мелькнула мысль: грязные деньги, необходимо немедленно сообщить
об этом, отдать их. Но сразу остановил себя: шифрованный  счет...  Банк  -
государство в государстве, он пошлет ко всем чертям того, кто  не  назовет
все шесть  цифр.  Банк  не  интересует,  кто  положил  деньги.  Каждый  из
"тройки", обозначенной в списке, привлечет Карла к ответственности, только
посмеется над ним: выдумка, бред, клевета!
     Карл бросил работу и поспешил домой. С нетерпением вынул из  конверта
бумажку. Прочитал:

                           "Рудольф Зикс;
                           Людвиг Пфердменгес;
                           Йоахим Шлихтинг".

     И наискосок (сейчас Карл понял) рукою Кальтенбруннера:

                "20 миллионов марок. Юлиус Бар и Кo"

     Юлиус Бар и Кo. Одна из самых солидных банковских контор в Цюрихе.  И
двадцать миллионов марок! Казалось, протяни руку и получишь...
     Карл сидел, курил и, казалось, ни о чем не думал.  Призрак  миллионов
маячил перед ним, дразнил, убаюкивал, обещал неизведанные, какие-то совсем
новые ощущения, хотелось сразу что-то предпринять и одновременно лень было
подняться с кресла, блаженная истома наполнила его.  Так  бывает:  радость
ошеломляет, расслабляет, в такие минуты из человека можно  вытянуть  какое
угодно  обещание.  Он  посмеется  над  заклятым  врагом  и  простит   даже
коварство.
     Вдруг одна мысль поразила Карла. Она  была  такой  элементарной,  что
Карл даже рассердился на себя. И действительно, стал уже  строить  розовые
замки, протянул руку за  миллионами,  а  вдруг  первого  же  из  списка  -
Рудольфа Зикса - уже нет в живых?
     Карл поколебался немного и сжег список: эти фамилии все равно навечно
врезались в память.
     В тот вечер он заглянул в журналистский клуб. Сидел, сгорбившись, над
столиком, тупо смотрел, как тают  в  стакане  кубики  льда.  Эта  мысль  -
Рудольф Зикс погиб или умер - сидела где-то в уголках мозга.  Карл  думал:
это принесет ему облегчение, если Зикс и на самом деле умер,  и  так  было
трудно жить дальше,  зная,  что  отец  -  палач,  а  тут  еще  перспектива
эсэсовских миллионов... Разве можно назвать человека порядочным,  если  он
протягивает за ними руку?
     Карл был уверен: многие из тех, кто сидел за соседними столиками, пил
коктейли, танцевал, только посмеялись  бы  над  его  сомнениями:  человеку
привалило счастье, а он колеблется! Но разве это не кража: прийти в  банк,
назвать шесть цифр и получить двадцать миллионов марок?
     Возможно, все они сошлись бы на одном: человеку  улыбнулось  счастье.
Да и он сам так настраивал  себя:  судьба,  и  только.  Неисповедимы  пути
господни, каждому свое, и все равно  через  год  или  даже  меньше  деньги
пропадут: с момента, когда  их  положили,  уже  пройдет  двадцать  лет,  а
ценности, что лежат на шифрованном  счету  и  за  которыми  на  протяжении
двадцати лет никто не явился, остаются собственностью банка.
     Да и зачем позволять ожиревшему Юлиусу Бару с компанией присвоить еще
двадцать миллионов?
     С того вечера прошло уже немало времени - Франца Ангеля  под  нажимом
общественности  казнили,  мать  успела  приобрести  на   Женевском   озере
пансионат и с головой ушла в  дела,  а  Карл  все  еще  колебался.  Теперь
сомнения уже меньше мучили его: он не унаследовал  от  отца  ничего,  даже
фамилии, а бумажка с "тройкой" могла попасть  в  руки  кому-нибудь,  да  и
вообще, если даже все из "тройки" живы и удастся их разыскать, захотят  ли
они назвать две свои цифры - ведь  их,  наверное,  предупредили,  что  эти
цифры являются тайной "третьего рейха".
     Итак, дело с запиской представлялось  сомнительным,  однако,  как  ни
странно, сама эта сомнительность привлекала Карла, как  привлекают  полные
тревог и лишений дальние дороги.
     Первая задача, которая встала перед Карлом, заключалась в том,  чтобы
разузнать, кто такие Рудольф Зикс, Людвиг Пфердменгес и  Йоахим  Шлихтинг.
После разгрома "третьего рейха" прошло без малого двадцать лет. и  фамилии
даже известных в то время бонз нацистской партии уже  начали  стираться  в
памяти, на смену им пришли новые - моложе и  энергичнее;  уже  фон  Тадден
возглавил неонацистское движение, а кто знал Таддена во времена фюрера?  И
кто знает теперь Рудольфа Зикса?
     Разумеется, если бы Карл не сидел  в  Швейцарии,  а  посетил  сборище
бывших эсэсовцев где-нибудь в Дюссельдорфе или Гессене, там над ним только
посмеялись бы.
     Кто знает Рудольфа Зикса?
     А кто не знает группенфюрера СС  Рудольфа  Зикса,  бывшего  командира
корпуса СС, потом  одного  из  руководящих  деятелей  главного  управления
имперской безопасности? Во времена "третьего рейха" каждый более или менее
осведомленный человек, называя первые два десятка из эсэсовской  верхушки,
непременно вспомнил бы и Зикса.
     Но Карл Хаген не посещал эсэсовские съезды и пошел по более  трудному
пути - перелистал  папки  старых  газет  и  журналов,  досконально  изучил
историю СС, познакомился со многими судебными процессами над  нацистами  в
послевоенной Германии.
     Зикса задержали в английской зоне оккупации. Его могли судить  вместе
с другими эсэсовскими генералами, но он заболел -  в  прессе  промелькнуло
сообщение, что  врачи  признали  его  психически  больным.  На  этом  след
обрывался, Карлу удалось только установить, что младший  брат  Рудольфа  -
Ганс-Юрген Зикс живет в городе Загене,  земля  Верхний  Рейн,  и  является
владельцем довольно большой и перспективной фирмы готовой одежды.
     На имя Йоахима  Шлихтинга  Карл  наткнулся  только  раз:  в  связи  с
реорганизацией  одного  из  гамбургских  концернов  сообщалось,  что   его
директор Йоахим Шлихтинг подал в отставку, поскольку  решил  остаток  дней
своих провести в имении жены под Ганновером.
     И ни одного упоминания о Людвиге Пфердменгесе...
     Фактов было, собственно говоря, мало. Карл  рассчитывал  на  большее,
однако могло случиться, что  он  натолкнулся  бы  на  извещение  о  смерти
кого-нибудь из "тройки".
     Карл  позвонил  Гюнтеру  Велленбергу  и  назначил   ему   встречу   в
журналистском клубе.
     Мысль о  Гюнтере  появилась  еще  раньше,  Карл  понимал,  что  может
случиться всякое, и ему одному будет  трудно:  в  таком  рискованном  деле
поддержка или совет друга просто необходимы - кто знает, а вдруг  придется
разыскивать Людвига  Пфердменгеса  даже  в  Южной  Америке?  Да  и  вдвоем
веселее, тем более с Гюнтером - старым другом, человеком надежным и умным.
     Гюнтера Велленберга хорошо знали в  швейцарских  театральных  кругах,
меньше - зрители, что Гюнтер объяснял косностью обывателей,  нежеланием  и
неумением подняться к вершинам современного искусства.
     Велленберг  стал   основателем   и   идейным   руководителем   нового
экспериментального театра - театра, который не имел ни денег, ни помещения
и давал представления в клубах и кафе. Труппа состояла преимущественно  из
молодых актеров, которые работали в солидных, со  сложившимися  традициями
коллективах, и собирались после спектаклей,  чтобы  огорошить  посетителей
ночных клубов необычайным зрелищем.
     Играли  без  декораций,   театральных   аксессуаров.   Гримировались,
стараясь подчеркнуть все уродливое, что есть в человеке, сами писали сцены
и скетчи, иногда острые, иногда с нечеткой социальной окраской -  копались
в темных закоулках человеческой души, выворачивали, чернили  ее,  смеялись
над любовью и верностью, считая себя чуть ли  не  революционерами,  потому
что зло бросали в лицо респектабельной публике, которая  приходила  на  их
ночные спектакли, все, что думали о ней, с определенной долей цинизма.
     Карлу нравились поиски Велленберга,  хотя  он  часто  и  не  разделял
взгляды друга, был умереннее. Иногда друзья ссорились, но ненадолго. Через
день-другой снова сходились, потому что тосковали друг без  друга,  каждый
чем-то  дополнял  другого,  даже  споры  и   размолвки   приносили   обоим
удовольствие...
     ...Гюнтер сидел на своем постоянном месте - справа от входа, пил кофе
и просматривал  журналы.  Он  всегда  по  вечерам  пил  много  кофе.  Карл
удивлялся, как может человек выпить столько и потом спать, но Гюнтер  лишь
смеялся и объяснял, что все равно ведет ночной образ  жизни,  а  до  утра,
когда он ложится, еще далеко, да и вообще кофе не мешает ему крепко спать.
     Карл  подсел  к   Гюнтеру,   и   тот   отложил   журналы,   посмотрев
вопросительно:
     - Что случилось? Мне показалось, что ты был взволнован, когда звонил.
Да и сейчас не в своей тарелке.
     Так всегда: Гюнтер был неплохим психологом и умел заглядывать другу в
душу.  Иногда  это  раздражало  Карла,  он  давал  отпор   Гюнтеру,   даже
иронизировал над его попытками сразу понять и оценить человека, но не  мог
не отдать другу должного - Гюнтер все же знал людей, замечал  их  уязвимые
места и умел ловко играть на человеческих слабостях.  Но  даже  менторский
тон Гюнтера на этот раз не  обидел  Карла.  Потому  что  знал:  сейчас  он
ошеломит Гюнтера, будет играть с ним как захочет, и так будет  по  крайней
мере в ближайшем будущем.
     Сознание  того,  что  он  может  облагодетельствовать  друга,  как-то
поднимало Карла в собственных глазах, и он не отказал себе в  удовольствии
хоть немного поинтриговать Гюнтера.
     - Ты прав, - ответил, - я действительно, кажется, не в своей тарелке.
Однако с наслаждением посмотрю, как  вытянется  твоя  самодовольная  рожа,
когда услышишь, что скажу. Я, правда, еще не решил, стоит ли открывать эту
тайну, но если ты будешь хорошо себя вести...
     Гюнтер смотрел недоверчиво, но то ли блеск  глаз  Карла,  то  ли  его
убежденность и взволнованность подтверждали, что говорит правду, и Гюнтер,
отставив чашку с кофе, наклонился к Карлу.
     - Ну?.. - спросил кратко.
     Карл не спеша закурил сигарету.
     - Хотел бы ты иметь миллион?
     Гюнтер засмеялся.
     - Кельнер, кофе! - помахал рукой. - Миллион чего: долларов или фунтов
стерлингов? Или ты хочешь подарить мне миллион швейцарских франков?  Я  не
гордый и возьму любой валютой, даже в динарах или рупиях!
     - Миллион западногерманских марок, - оборвал его Карл.
     - Могу и в марках, - продолжал иронизировать Велленберг. - Прекрасная
валюта, которую можно обменять в любом банке. Мечта моей жизни -  миллион,
я кланяюсь вам, о Ротшильд, за щедрый подарок!
     - Подарка не  будет,  -  быстро  возразил  Карл.  -  Деньги  придется
зарабатывать.
     - Ха! - воскликнул Гюнтер зло. - Я  могу  работать  всю  жизнь  и  не
заработаю миллиона. Если фортуна не захочет немножко побаловать меня...
     - Может быть, она тебя уже балует, - засмеялся Карл. - Не могу ничего
гарантировать, но  послушай...  -  И  стал  рассказывать  о  существовании
"тройки", скрыв, откуда он узнал о ней.
     От иронии Гюнтера не осталось и следа.
     - Ого! - вытаращил глаза. - И  сколько  лежит  на  твоем  шифрованном
счету?
     Карл знал, что Гюнтер  спросит  об  этом.  Он  заранее  продумал  все
возможные повороты разговора и решил не открываться до конца.
     - Тебя  устраивает  миллион?  -  сказал  так,  чтобы  положить  конец
нежелательным вопросам.
     - Конечно... - Гюнтер понял, что его отодвигают на задний план, но не
обиделся. Подумал: на месте Карла он поступил бы так же, возможно, не  дал
бы и миллиона, игра стоила свеч и за  сто,  и  за  пятьдесят  тысяч,  даже
меньше. Велленберг жадно глотнул горячий кофе, который принес кельнер. - А
откуда?..
     Карл нашел в себе силы, чтобы сказать спокойно  и  на  первый  взгляд
безразлично:
     - Данные, которые у меня есть, достоверны. Их переслал в  письме  мой
отец. Ты, наверно, слыхал это имя - его звали Франц Ангель.
     Слова слетели с его уст, и  ничего  не  случилось:  Гюнтер  продолжал
отхлебывать кофе, и в его глазах не было ни любопытства, ни удивления,  он
обладал выдержкой, этот самый Гюнтер Велленберг, или просто сумел сыграть,
ведь на самом деле был талантливым драматическим актером. Но о чем  бы  ни
думал Гюнтер,  Карлу  импонировали  его  выдержка  -  удивление,  особенно
сочувствие, были бы сейчас некстати.
     Помолчав несколько секунд, продолжил, наигранно улыбаясь:
     - Ты  понимаешь,  я  не  могу  гордиться  таким   предком,   но   что
поделаешь...
     - Брось! - прервал его Гюнтер. - Давай лучше не говорить об этом. Что
было, то было, меня не интересует источник твоей информации. Был  бы  твой
отец хоть самим сатаною, это не повлияло бы на мое отношение к тебе!
     Гюнтер протянул Карлу руку, тому показалось -  несколько  театрально,
но все же от всего сердца пожал руку другу, словно присягал  на  верность.
Спросил бы сейчас Гюнтер имена "тройки" - назвал бы,  не  задумываясь,  но
Гюнтер не спросил, хотя вопрос и вертелся у него на языке.
     - Итак, мы договорились, - сказал Карл. - Я назову двоих из "тройки".
Не потому, что не доверяю тебе, просто если ты будешь  знать  всех  троих,
тайна перестанет быть тайной. - Это прозвучало немного  неубедительно,  но
Карл не  мог  придумать  более  подходящего  аргумента.  Он  действительно
доверял Гюнтеру, но  какое-то  подсознательное  чувство  подсказывало:  не
следует открываться до конца! Чтобы перевести разговор на другое,  добавил
деловым тоном: - Конечно, ты должен понимать, что нет никаких  гарантий  и
вся наша... э-э... миссия может оказаться напрасной...
     - Я не требую, чтобы  ты  дал  мне  расписку  на  миллион,  -  хрипло
засмеялся Гюнтер. - Однако имей в виду: мои финансовые возможности...
     Но Карл и без этого знал, что у Велленберга никогда не бывает денег.
     - Затраты я беру на себя, - остановил его. - Может быть, все будет  в
порядке, и мы быстро... Однако на всякий  случай  у  меня  есть  несколько
тысяч франков.
     - О-о! - удовлетворенно воскликнул Гюнтер.
     Карл перегнулся к нему через столик, зашептал:
     - Первым  в  списке  стоит  Рудольф  Зикс.  Бывший  группенфюрер  СС.
Известно только, что его брат живет  сейчас  в  Загене.  Это  недалеко  от
Кельна. Мой "фольксваген" на ходу, если не возражаешь,  послезавтра  можно
тронуться.

     Ганс-Юрген Зикс ходил по кабинету, размахивая  сигарой.  Такая  уж  у
него была привычка - обдумывая что-нибудь важное, мерить кабинет  наискось
неторопливыми шагами и вдыхать ароматный сигарный дым: все знали,  если  в
кабинете господина Зикса накуренно, хозяин принимает важное решение.
     Визит швейцарского журналиста насторожил Зикса. К местным  газетчикам
уже давно привык. Им охотно давал интервью и вообще поддерживал контакты с
газетами,  рассчитывая,  что  упоминание  в   прессе   его   имени   будет
способствовать популяризации фирмы готовой одежды  Ганса-Юргена  Зикса,  а
без рекламы во второй половине двадцатого века  тяжело  продать  и  стакан
газированной воды.
     Господин Зикс ничем не выказывал своей заинтересованности:  продержал
швейцарского журналиста с полчаса в приемной и встретил сухо,  всем  видом
подчеркивая, что он человек деловой и не тратит время на  пустословие.  Но
уже первые вопросы юноши, который  назвался  Карлом  Хагеном,  обеспокоили
владельца фирмы и даже взволновали  его  -  господину  Гансу-Юргену  Зиксу
пришлось сделать усилие, чтобы отвечать ровно, доброжелательно и под конец
улыбнуться и пожать журналисту руку.
     Сейчас Зикс вспоминал все детали разговора - он  на  самом  деле  был
важным и мог иметь совсем неожиданные последствия.
     Журналиста интересовала совсем не фирма, не ее продукция и связи,  он
расспрашивал о  старшем  брате  Ганса-Юргена  -  бывшем  группенфюрере  СС
Рудольфе Зиксе. Конечно, наглеца можно было сразу выставить  из  кабинета,
господин Зикс и хотел так сделать, но осторожность, как всегда, взяла верх
(ну  чего  бы  добился,  выбросив  журналиста?),  и  он  вступил  в  игру,
предложенную господином Хагеном: отвечал недомолвками на  недомолвки,  сам
задавал неожиданные вопросы, старался вызвать журналиста на откровенность.
Дело в  том,  что  они  с  Рудольфом  ждали  из  Южной  Америки  людей  от
обергруппенфюрера  СС  Либана,   и   появление   швейцарского   журналиста
(возможно, и не журналиста) казалось очень и очень подозрительным.
     Сейчас  хозяин  кабинета  обновлял  в  памяти   подробнейшие   детали
разговора.
     Тот пройдоха с корреспондентским  удостоверением  знал,  что  Рудольф
Зикс живет недалеко от города в имении и, как человек  душевнобольной,  не
имеет никаких контактов с внешним миром. Собственно, такие сведения он мог
получить даже у портье отеля, где остановился - ни  для  кого  ни  секрет,
когда-то в этом небольшом городе судьбу группенфюрера СС обсуждали на всех
перекрестках, но со временем забыли: даже левые журналисты, которые в свое
время пытались  опровергнуть  заключение  врачей,  давно  уже  угомонились
(прошло ведь столько лет!), - и вдруг этот визитер из  Швейцарии  накануне
прибытия людей Либана...
     Непрошенный гость пытался убедить его, что начал писать книгу  то  ли
по истории национал-социализма в Германии, то ли о бывших  деятелях  СС  и
что в связи с этим ему крайне необходимо увидеть господина Рудольфа Зикса,
одного из высокопоставленных эсэсовских генералов, которые живут и поныне.
     Другой на месте Ганса-Юргена Зикса поверил бы корреспонденту,  однако
у него был большой жизненный опыт, и он  знал:  настоящий  проныра  всегда
обеспечит себе тыл и придумает такую версию, что и комар носа не подточит.
     "Однако ж, - вполне резонно заметил Ганс-Юрген, - знает  ли  господин
журналист, что Рудольф Зикс - человек больной, и контакты с ним  разрешены
только врачам да обслуживающему персоналу?!"
     Журналист ответил, что он  в  курсе  дела,  более  того,  знает,  что
группенфюрер иногда вспоминает много интересного, и, в конце концов, можно
обратиться к врачебной помощи.
     "Нет, - решительно встал Ганс-Юрген Зикс. - Я не могу дать разрешения
на разговор с братом, ибо всякие воспоминания отрицательно влияют на его и
без того расстроенную психику".
     Гость  откланялся.  Он  держался  почтительно,  но  это  еще   больше
насторожило господина Зикса.
     Ганс-Юрген стал размышлять, что он потеряет, если пресса пронюхает  о
контактах их фирмы с людьми Либана?
     Во-первых, они разнесут это  по  всему  свету,  что  может  повредить
деловой репутации фирмы "Ганс-Юрген Зикс и Кo". Во-вторых, Рудольф  и  эти
южноамериканцы  будут  обсуждать  проблемы  возвращения   в   Федеративную
Республику Германии некоторых эмигрантов и их детей, что в конечном  итоге
способствовало бы активизации деятельности существующих и  созданию  новых
реваншистских организаций. В-третьих, этот пункт, очевидно,  следовало  бы
передвинуть на  передний  план,  согласно  предварительной  договоренности
именно через фирму "Ганс-Юрген  Зикс  и  Кo"  в  Западную  Германию  будут
переправляться капиталы для финансирования  этих  организаций  -  эсэсовцы
успели положить значительные суммы на счета южноамериканских банков.
     Одни только проценты от этих операций разожгли аппетит хозяина фирмы,
а он знал, что не ограничится одними процентами.
     Итак, любая гласность  могла  привести  к  непоправимым  моральным  -
Ганс-Юрген лицемерил даже в  мыслях,  ставя  это  на  первое  место,  -  и
материальным потерям. Ведь и реваншистские организации, и новая партия фон
Таддена,  которую  они  поддерживали,  -  основа  "четвертого  рейха".   А
"четвертый рейх" необходимо будет  одеть  в  мундиры,  и  Ганс-Юрген  Зикс
абсолютно  не  сомневался,  что  право  на  это  получит  фирма,   которая
способствовала утверждению этого рейха. Здесь уже  пахло  такими  суммами,
что и проценты с  южноамериканских  капиталов,  и  сверхпроценты  казались
мелкой разменной монетой!
     Зикс позвонил секретарше и распорядился позвать Роршейдта.
     Лишь переступив порог кабинета, Генрих Роршейдт понял, что  его  ждет
какое-то важное поручение: резкий запах сигары ударил в нос,  и  Генрих  с
удовольствием втянул воздух - так замирает  на  мгновение  гончая,  почуяв
запах дичи.
     - В наш город приехал швейцарский журналист  Карл  Хаген...  -  начал
Зикс.
     - Это тип, который только что морочил вам голову? - перебил Роршейдт:
он выполнял самые деликатные поручения хозяина и позволял  себе  некоторую
фамильярность.
     - Да. - Зикс внимательно смотрел на подручного, хотя  созерцание  его
внешности  никому  не  могло  принести  удовольствия:  деформированный  от
многочисленных драк нос, толстые губы  и  пронзительно  хитрые  глаза  под
приплюснутым лбом. У Роршейдта была сила первобытного  человека,  звериная
выдержка, он был неприхотливым, но самое главное - служил всю войну  верно
брату, сейчас ему,  Гансу-Юргену  Зиксу.  -  Этого  журналиста...  -  Зикс
выдержал паузу. Не потому, что ему тяжело было произнести следующие  слова
или вдруг совесть заговорила в  нем,  просто,  давая  такое  распоряжение,
невольно становишься соучастником, а  всегда  неприятно  знать,  что  тебя
может ждать вечная каторга.
     К счастью, Генрих помог ему.
     - Убрать? - спросил, словно речь шла о чем-то совсем обычном.
     - Только тихо... - поморщился Зикс. - Не нужно шума!
     - Попробуем сегодня вечером.
     - Он остановился в отеле "Кинг".
     Генрих переступил с ноги на ногу.
     - Все?
     Зикс махнул рукой.
     Хорошо, что Генриху ничего не нужно объяснять: сказал и забыл - как и
раньше,  ощущаешь  себя  порядочным  человеком,  который  только  в   силу
определенных обстоятельств немного согрешил...

     Гюнтер предпочел ресторан с музыкальным автоматом, а у Карла заболела
голова от оглушительной музыки, и он решил погулять по  городу.  Еще  днем
заметил: сразу за центральной  городской  площадью  с  неизменной  ратушей
начинался парк - сквозь зелень поблескивала вода, там был  пруд  или  даже
озеро.
     Вначале парк напоминал все парки мира:  газоны  и  клумбы,  скамейки.
Карл прошел мимо двух или трех пар влюбленных на скамейках -  все,  как  и
полагается в таких местах, но незаметно  аллея  превратилась  в  тропинку,
которая извивалась между густых кустов,  запахло  свежестью,  и  слева  за
редкими деревьями открылось озеро.
     Карлу хотелось  посидеть  на  берегу.  Солнце  заходило,  и  на  воде
пролегла кровавая дорожка. Карл шел прямо к ней. Не мог  оторвать  взгляда
от блестящей дрожащей полоски, казалось, сейчас  и  само  солнце  коснется
воды, нырнет и погаснет. Перепрыгнул  канаву  и  остановился  недалеко  от
берега, оперся о ствол толстой вербы. Да, сегодняшний день, первый их день
в Загене, складывался неудачно,  хотя  все  могло  быть  и  гораздо  хуже.
Швейцар, который принес их вещи в номер, на вопрос,  знает  ли  он  Зикса,
лишь усмехнулся: "Здесь каждый второй работает на господина Зикса".
     Но когда Гюнтер стал осторожно разузнавать, что  он  знает  о  бывшем
группенфюрере СС, швейцар ничего не рассказал.
     Неподалеку от отеля они увидели бензоколонку и решили заправиться.
     Заправившись, поехали в имение Зиксов и убедились, что  попасть  туда
невозможно  (настоящая  тюремная  стена  с  колючей  проволокой  и   битым
стеклом). Гюнтер заметил, что группенфюрер  живет  в  обычных  условиях  -
именно так отгораживались когда-то таинственные эсэсовские объекты.
     Потом -  посещение  швейцарским  журналистом  господина  Ганса-Юргена
Зикса, и круг замкнулся.
     Солнце уже село, и красная дорожка растворилась в воде, а Карл  стоял
и думал, как им попасть за ограду. И ничего не мог придумать. Уже собрался
возвращаться, но из-за кустов вышли двое и переградили ему дорогу.
     Один спросил Карла:
     - Это вы поставили машину у парковых ворот? Мы не можем заехать...
     - Нет, я без машины...
     - Не ври! - грозно произнес другой. - Я сам видел, как ты подъезжал.
     - Однако вы ошибаетесь...
     Первый, вдруг шагнув вперед, ударил Карла в подбородок.
     - Вы что! - возмущенно крикнул юноша, поднял руки, чтобы  защититься,
но неизвестный нанес второй удар в солнечное сплетение.  Карл  задохнулся,
но все же сам ударил мужчину коленом в пах. Тот только ойкнул и упал. Карл
попробовал проскользнуть мимо него, но перед ним вырос другой - высокий, с
длинными обезьяньими руками.
     - Что вам нужно? - закричал Карл пронзительно. - Спасите!
     - Молчи, падлюка!.. - зашипел высокий.
     Карл попятился от него, но натолкнулся на второго.  Тот  схватил  его
сзади за руки, и в это мгновение высокий подскочил  к  нему:  резкая  боль
пронзила Карла, он хотел вздохнуть и не мог, осел на землю, прикрыв руками
лицо, и потерял сознание.
     - Здорово ты его! - бросил Роршейдт высокому. -  Сейчас  нужно  этого
прощелыгу...
     Вдруг где-то совсем близко заревела автомобильная сирена.
     - Петер, сюда! - заорал кто-то в кустах. - Кто-то зовет на помощь!
     Роршейдт зло выругался. Нагнулся и подхватил Карла под руки.
     - Ну ты что?.. - взглянул на высокого. Тот  понял  и  взял  Карла  за
ноги. Пригнувшись, они побежали к берегу, зашли по пояс в воду  и  бросили
тело в камыш.
     - Если ты его на добил, - прошептал Роршейдт, - все равно ему конец!
     ...Каммхубель поставил свой  "опель"  у  берега  и  забросил  удочки.
Сидел, глядя на неподвижные поплавки, рыба не клевала, но, честно  говоря,
он не надеялся на улов, просто  любил  сидеть  над  озером  перед  заходом
солнца, выкурить сигарету, смотреть на  спокойную  воду  и  ни  о  чем  не
думать. Точнее, мысли в такие минуты были ленивые  и  спокойные,  какие-то
затяжные - вода успокаивала, и все  вокруг  казалось  таким  прекрасным  -
лучше не могло быть на свете. Ну что можно  сравнить  с  золотисто-красной
дорожкой на воде и мягким шелестом камыша?
     Кто-то пробирался  в  кустах,  и  Каммхубель  недовольно  поморщился:
бывает, какой-нибудь незнакомец остановится за плечами, чуть ли не дышит в
спину, уставится на поплавки да еще пытается завязать разговор и не знает,
что ты залез в камыши именно для того, чтобы отдохнуть и от  людей,  и  от
разговоров. Единственная надежда,  что  никто  не  увидит  его  с  берега.
Каммхубель уже давно облюбовал это местечко за густой лозой, ветки которой
переплетались с камышом.
     Шаги затихли.
     Каммхубель осторожно выглянул из своего убежища  -  какой-то  молодой
человек оперся спиной о дерево и любуется природой.
     Каммхубель посидел еще немного, уставившись в поплавки, но было такое
чувство, что кто-то сверлил взглядом спину. Не выдержав, он пошел к машине
выпить пива и, когда подходил к своему  "опелю",  услышал  шум,  раздвинул
кусты и увидел, как двое громил набросились  на  юношу.  Первым  движением
было желание  прийти  на  помощь,  но  в  следующее  мгновение  Каммхубель
сообразил, что это ничего не даст - поломают ребра и ему.  Он  бросился  к
машине и засигналил так, словно у "опеля" отказали тормоза и он несется по
автостраде, выпрашивая дорогу.
     Посигналив,  Каммхубель  вытащил  из  багажника  заводную   ручку   и
закричал:
     - Петер, сюда!.. Кто-то зовет на помощь!
     Выбежал на полянку, но под вербой  уже  никого  не  было.  Каммхубель
вытянул шею и увидел, как громилы тащили тело к озеру. Они бросили  его  в
воду и быстро исчезли.
     Не выпуская из рук железную  ручку,  Герхардт  Каммхубель  побежал  к
берегу. Зашел в озеро по грудь, пощупал вокруг руками, но ничего не нашел.
Подвинулся дальше и натолкнулся на тело.
     Каммхубель  подхватил  юношу  и  вытащил  на  берег.  Он  никогда  не
откачивал утопленников, но где-то читал или слышал об этом. Подержал  тело
вниз головой, изо  рта  хлынула  вода,  потом  стал  делать  искусственное
дыхание. Но юноша не подавал никаких признаков жизни, и Герхардт  подумал,
что его прикончили до того, как  бросили  в  воду.  И  все  же  настойчиво
поднимал и опускал руки, всматриваясь в посиневшее лицо.
     Каммхубель  привез  Карла  к  себе  домой.  У  него   был   небольшой
двухэтажный дом из четырех комнат и кухни, построенный еще отцом, учителем
гимназии  Куртом  Каммхубелем.  Герхард  Каммхубель  тоже   был   учителем
гимназии, но в отличие от отца доживал свой  век  один  -  жена  умерла  в
концлагере, да и он  сам  чудом  остался  жив,  пройдя  все  круги  ада  в
Заксенхаузене.
     Карл возвращался к жизни с такими муками, что хотелось закрыть  глаза
и снова впасть в небытие. Каммхубель дал ему  выпить  какого-то  отвара  и
положил в кровать, пообещав перед этим позвонить в  отель  Гюнтеру,  чтобы
тот не волновался и не беспокоил местную полицию.  Отвар  был  горький,  и
Карлу показалось, что  его  еще  раз  вырвет,  но  через  несколько  минут
почувствовал облегчение и уснул.
     Разбудили его воробьи, которые отчего-то расчирикались  под  открытым
окном. Карл сел на кровати. Почувствовал  себя  лучше,  хотя  челюсть  еще
болела, а меж ребер проступали синяки. Ощупал ребра - кажется, целы.
     Но кто же напал на него и с какой целью?
     Карл не дал тем, на берегу, никакого  повода  для  нападения,  он  не
ссорился с ними, был  вежливым.  Иногда  люди  становятся  драчливыми  под
действием алкоголя, но Карл мог головой поручиться: те двое были трезвыми.
     По всей вероятности, они следили за ним, с ним  хотели  покончить.  И
произошло  это  после  его   посещения   господина   Ганса-Юргена   Зикса.
Напрашивался еще один вывод: владелец фирмы не  хотел,  чтобы  швейцарский
журналист встретился с бывшим группенфюрером СС Рудольфом Зиксом. Не хотел
- не то слово.  Если  пошел  на  уголовное  преступление,  были  серьезные
основания не допустить встречи Карла с группенфюрером.
     А может быть, он все-таки ошибается и  на  него  напали  обыкновенные
хулиганы?
     Только сейчас Карл заметил  на  стуле  рядом  с  кроватью  сорочку  и
светлый костюм. Следовательно, Гюнтер уже успел позаботиться о нем.
     Карл поднялся с кровати. Двери справа вели  в  ванну,  открыл  душ  и
долго стоял, с наслаждением ощущая, как  холодная  вода  бодрит  тело.  Не
услыхал, как в комнату вошел Гюнтер - увидел  его  уже  в  дверях  ванной.
Кивнул, будто ничего не случилось. Но Гюнтер смотрел взволнованно.
     - Ты смотришь на меня как на чудо... - произнес Карл.
     - Впервые вижу человека, который уже умер и живет. Ну и  как  на  том
свете?
     - Не очень приятно...
     - А я думал, - заметил Гюнтер, - тебя определили в рай!  И  пребывать
бы тебе там вечно, если б не господин Герхард Каммхубель.
     - Кто-кто?
     - Господин Каммхубель, учитель местной гимназии.
     - Он показался мне симпатичным.
     - Не то слово, - поднял палец вверх Гюнтер, - он средоточие всяческих
добродетелей!
     Каммхубель ждал их за столом, застеленным белой скатертью.  Смущаясь,
Карл стал извиняться и благодарить, но Каммхубель улыбнулся  так  добро  и
благожелательно, что у парня отлегло от души.
     - Аннет, - громко позвал хозяин. - Неси кофе, пока не остыл!
     И снова Карл стал извиняться, что нарушил уклад  жизни  хозяина,  но,
увидев Аннет, замолчал, удивленный. Ждал появления жены  учителя,  а  кофе
принесла молоденькая девушка лет девятнадцати. Было в  ней  что-то  такое,
что сразу привлекает внимание, может, манера высоко держать голову  -  это
свидетельствовало о решительности  характера,  о  независимости.  Любители
легкого флирта стараются обходить таких, считая гордячками и недотрогами.
     Аннет  улыбнулась  Карлу  и,  поставив  кофейник,  подала  ему  руку;
посмотрела  просто  в  глаза,  без  тени  манерности,  игривости,  немного
вопросительно, мол, что это еще за личность и чего стоит?
     - Моя племянница, - представил  Каммхубель  девушку  торжественно,  и
Карл понял, что старик любит Аннет и гордится ею.
     Сели за стол. Несколько  раз  Карл  перехватывал  любопытные  взгляды
племянницы и немного  смущался,  зато  Гюнтер  чувствовал  себя  свободно,
шутил, громко разговаривал: у него был хорошо  поставленный  голос,  и  он
подчеркнуто демонстрировал это, как бы хотел привлечь внимание девушки.
     Каммхубель ел быстро, искоса  поглядывая  на  Карла.  Тот  понял  это
по-своему и снова стал извиняться, но учитель остановил его, спросив:
     - Вы знаете, кто на вас напал? Наверное, нет! Мне  известно,  что  вы
только вчера приехали в Заген и уже стали костью в горле господина Зикса.
     - Почему вы так думаете? - удивился Карл.
     - Потому что я знаю одного из  двух,  пытавшихся  вас  убить.  Генрих
Роршейдт, известный здесь многим. Говорят, был телохранителем или денщиком
у старшего брата господина Зикса.
     Карл  переглянулся  с  Гюнтером.  Каммхубель  заметил   это,   сказал
рассудительно:
     - Я не знаю, что привело вас в  наш  небольшой  городок  и  не  стану
расспрашивать, но сразу должен предупредить: в  этом  доме  придерживаются
вполне определенных взглядов. Мы не сочувствуем нацистам - наоборот,  если
вы... Моим человеческим долгом было помочь вас, а сейчас...
     Это прозвучало несколько  высокопарно,  как-то  старомодно,  но  Карл
подумал, что Каммхубель имеет право так говорить, в конце концов, человеку
не запрещено иметь те или иные взгляды. Они с Гюнтером тоже не сочувствуют
нацистам, хотя знал бы этот  немного  допотопный  учитель,  кем  был  отец
Карла, вероятно, не вытащил бы его из воды.
     Карлу захотелось выйти из комнаты. Боялся взглянуть на Каммхубеля.
     Ответил Гюнтер.
     - Мы, господин учитель, -  в  его  голосе  прозвучали  даже  какие-то
интимные нотки, - разделяем ваши взгляды, да и вообще, кто в наше разумное
время может сочувствовать фашизму? Разве что подонки!
     - Каждый фашист подонок... - проворчал Каммхубель.
     - Вполне справедливо! И вчера мы имели возможность убедиться  в  этом
еще раз.
     - Да, этот Роршейдт очень опасен. Вам не следует оставаться в Загене.
     Карл уже овладел собой и вмешался в разговор:
     - Но у нас тут дело. Не стоило бы ехать  из  Швейцарии,  чтобы  сразу
удрать.
     - Конечно, согласился Гюнтер, - мы, что бы ни случилось, доведем дело
до конца!
     Карл подумал, как были бы поражены хозяева дома, если  бы  он  сейчас
откровенно рассказал о цели их путешествия. Вероятно,  учитель  осудил  бы
их, а Аннет?
     Искоса посмотрел на девушку - она улыбалась Гюнтеру,  и  на  ее  щеке
появилась такая привлекательная и славная  ямочка,  что  Карлу  захотелось
дотронуться до нее. Правда, видел он  и  не  таких  красавиц,  у  одной  -
ямочка, у другой - черные брови, у третьей...
     Сказал быстро:
     - Вчера я имел честь посетить господина Ганса-Юргена Зикса  и  просил
разрешения на встречу с его братом Рудольфом. Боюсь, что покушение на меня
- результат этого посещения.
     Он замолк так же неожиданно, как и  начал,  -  за  столом  воцарилась
тишина. Карл смотрел на  учителя  и  видел,  что  тот  уставился  на  него
выжидающе...
     И снова на помощь пришел Гюнтер:
     - Мы собираем материал о военных преступниках, а господин Зикс входил
в эсэсовскую элиту. И до нас дошли слухи, что он вовсе не сумасшедший.
     - Когда-то об этом писали в  газетах,  -  заметил  Каммхубель,  -  но
пресса так ничего и не доказала. Да и дело это давнее...
     - Это не оправдывает преступления.
     - Боже мой, - с горечью произнес учитель, - конечно, однако последнее
время у нас здесь, в Западной Германии,  нельзя  вспоминать  старое.  Мол,
было, да быльем поросло, и нет причины ворошить грязное белье.
     - Вы загенский старожил, - вкрадчиво начал Гюнтер, - и  не  могли  бы
подсказать способ встретиться с Рудольфом Зиксом?
     Учитель задумался. Потом сказал поморщившись:
     - Надо попробовать. Но дело это нелегкое и, вы уже имели  возможность
убедиться в этом, опасное.
     - Мы готовы на все! - воскликнул Гюнтер.
     "Конечно, если  речь  идет  о  миллионе,  -  подумал  Карл,  -  можно
рискнуть. Тем более, что к группенфюреру пойду я..."
     Если бы не было другого выхода, он пошел бы все  равно  -  сейчас  не
только ради денег, а из-за принципа. Сказал уверенно:
     - А не стоит ли припугнуть Зикса? Я бы мог опознать Роршейдта,  да  и
вы свидетель.
     Учитель подумал и возразил:
     - Извините, но это имело бы смысл, если бы вас убили. Прокуратура  не
смогла бы отвертеться от дела. А сейчас в  полиции  только  посмеются  над
вами. В Загене все связано с фирмой Зикса и подвластно ей.
     - Вот видите, что вы натворили, спасая меня! - засмеялся Карл.
     - Придется искупать свою вину, - в  тон  ему  ответил  Каммхубель.  -
Сегодня я переговорю с одним человеком. Но вам, господин  Хаген,  пока  не
стоит появляться в городе. Во-первых, это сразу  насторожит  Зикса  и  вам
вряд ли удастся, даже с моей помощью, увидеться  с  группенфюрером.  Кроме
того, Роршейдт может повторить попытку убрать вас - тогда вам  не  поможет
сам господь бог. Оставайтесь у  нас.  Мы  с  Аннет  приглашаем,  если  вас
устроит наша небольшая обитель.
     Карл посмотрел на девушку. Ему захотелось остаться - чувствовал  себя
у Каммхубеля удобно и спокойно, но как отнесется Аннет к предложению дяди?
Не заметил на ее лице неудовольствия  или  фальшивой  учтивости,  смотрела
открыто и, Карлу показалось, выжидающе, но,  может,  действительно  только
показалось, потому что ему хотелось  понравиться  девушке,  и  перспектива
провести в обществе Аннет хотя бы день представлялась заманчивой.
     - А не обременю я вас?  -  начал  с  традиционного  в  таких  случаях
сомнения, которое одновременно было замаскированной формой согласия.
     - Будете развлекать меня, - полушутя-полусерьезно заметила  Аннет,  и
впервые в ее голосе Карл уловил игривые нотки, а  он  уже  знал,  что  это
означает заинтересованность, дружелюбие, по крайней мере, не безразличие.
     - О, мы не позволим фрейлен скучать! - вмешался Гюнтер.
     Это было сказано так, словно он имел уже некоторые права на  Аннет  и
милостиво соглашался на присутствие Карла. Карлу это не понравилось, но он
не мог  не  отдать  должного  находчивости  товарища,  который  так  ловко
оговорил и свое пребывание в доме Каммхубеля.
     - Я поэксплуатирую вас. - Девушка встала из-за стола. - Вам  придется
кое-что сделать в садике, мы с дядей немного запустили его,  и  ваши  руки
здесь пригодятся!
     - Буду счастлив работать под вашим руководством! - Карл хотел,  чтобы
эти  слова  прозвучали  шутливо,  но  произнес  их  серьезно,  и  девушке,
очевидно, понравилась именно эта  серьезность,  поскольку  она  посмотрела
одобрительно.
     - Так или иначе, а поработать придется. И  по-настоящему!  -  сказала
она весело.

     Карл перепрыгивал через ступеньки, считая их.  Задумал:  если  выйдет
парное число - все обойдется. Вот  и  последняя  ступенька  -  а-а,  черт,
неужели и сегодня его поджидает беда?
     Остановился ориентируясь.  Первые  двери  направо  от  лестницы  -  к
кабинету Рудольфа Зикса...
     А если группенфюрер не один?..
     Карл на цыпочках  перебежал  к  дверям,  прислушался.  Тихо.  Постоял
немного, колеблясь, - в последнюю секунду  стало  то  ли  страшно,  то  ли
нерешительность овладела им: стоял, держался за  ручку  дверей  и  не  мог
открыть.
     Три дня он ждал этого момента. Садовник, старый знакомый  Каммхубеля,
вначале и слушать не хотел о том, чтобы провести  постороннего  в  усадьбу
Зиксов, но не мог устоять перед искушением получить полторы тысячи  марок.
Он открыл Карлу калитку у теплиц, тот рядом со стеной за кустами пролез  к
дому и черным ходом поднялся на второй этаж к двери кабинета.
     Карл представил, как Гюнтер  курит  сигарету  за  сигаретой,  сидя  в
"фольксвагене" недалеко от калитки. Гюнтер не торчал бы перед дверью, да и
чего ему бояться? Ну учинит группенфюрер скандал, ну выбросят его  отсюда,
но вряд ли пойдут на убийство, побоятся. Может, обвинят в попытке  украсть
что-нибудь, но он всегда оправдается в полиции.
     И Карл потянул дверь на себя.
     Кабинет, большой и светлый. В дальнем углу, за столом, сидел  пожилой
человек, он оторвался от бумаг и уставился на Карла то ли удивленно, то ли
выжидающе, - трудно было разглядеть издалека.
     Карл с Гюнтером обсудили несколько вариантов атаки на  группенфюрера.
Они сейчас знали, что Рудольф Зикс совсем не  больной,  что  его  спас  от
тюрьмы брат, что Ганс-Юрген  вряд  ли  бы  сделал  это,  если  б  не  жена
Рудольфа, у которой был контрольный пакет акций фирмы. Они  узнали  также,
что группенфюрер большую часть времени проводит в кабинете, только изредка
выходит в сад, что он живет так, будто ничего  не  случилось  на  земле  в
течение двух десятилетий, словно  и  сейчас  существует  фюрер  и  "третий
рейх", и управление имперской безопасности. Однако Карл не ожидал  такого:
за столом сидел человек в эсэсовском мундире.
     Все  варианты  встречи  вылетели  у  парня  из   головы,   но   пауза
затягивалась, и группенфюрер сделал движение, как бы хотел позвонить:  это
подтолкнуло Карла, он выступил вперед, поднял руку, как видел  в  фильмах,
воскликнул:
     - Хайль Гитлер!
     Рудольфа Зикса словно  подбросило  в  кресле.  Вытянулся  с  поднятой
рукой, застыл на секунду-две, хотя Карлу показалось, значительно больше.
     - Группенфюрер, я осмелился побеспокоить вас, поскольку у  меня  есть
поручение государственной важности... - Теперь Карл мог  сказать  то,  что
они придумали с Гюнтером: он приехал  из  Испании  от  Штайнбауэра  -  эта
фамилия называлась во время процесса над отцом.
     Группенфюрер не дал ему закончить. Обошел вокруг стола и положил руки
на плечи Карлу, будто встретил если не близкого родственника, то  хорошего
знакомого.
     - Я рад, очень рад. Расскажите мне, как там у вас?
     Он повел Карла к дивану, над которым висел большой  портрет  Гитлера.
Разговор приобретал нежелательный характер, Зикс принял его за другого, но
за кого? А фюрер смотрел со стены злорадно,  словно  издевался.  Казалось,
вот-вот ткнет пальцем и прикажет: "Взять его!"
     Сели на диван. Карл примостился на краешке, насилу  выжимая  из  себя
слова:
     - Я  счастлив,  что  наконец  имею  возможность  увидеть  одного   из
столпов... О вас так много говорили, и для нас, молодежи...
     Наверно, слушать  это  Зиксу  было  приятно,  ибо  смотрел  на  Карла
приветливо и потирал тыльной стороной ладони подбородок.
     Но не удержался и оборвал:
     - Вы давно видели обергруппенфюрера Либана? За все время я получил от
него только одно известие и думал... Но вдруг узнаю, что от Мартина должен
приехать доверенный человек. Правда, я ждал кого-нибудь из старой гвардии.
- На миг в его глазах промелькнули то ли подозрения, то ли испуг, а может,
это только показалось Карлу, так  как  Зикс  продолжал  дальше:  -  Однако
Мартину виднее...
     Теперь Карл знал,  за  кого  принял  его  группенфюрер,  и  решил  не
возражать ему. О Либане он читал - газеты оповещали,  что  тот  скрывается
где-то в Парагвае.  Следовательно,  надо  сыграть  роль  посланца  Мартина
Либана - в свое время доверенного лица самого фюрера...
     - Доктор Либан, - начал, глядя в  глаза  группенфюреру,  -  чувствует
себя неплохо,  хотя  возраст  иногда  дает  себя  знать.  Да  и  климат...
Парагвайские леса с их тропическими крайностями изнуряют не  только  людей
пожилых, даже нам бывает трудно. Но что поделаешь, все мы  живем  надеждой
вернуться на родину и считаем, что это время не за горами...
     - Но чем вы, юноша, можете доказать,  что  на  самом  деле  являетесь
посланцем оттуда?
     У Карла не было иного выхода, как  идти  напролом.  Сказал  уверенно,
уставившись в группенфюрера:
     -  Условия  строжайшей  конспирации,  в  которых  пребывает  шеф,  не
позволили  мне  привезти  с  собой  каких-либо  бумаг  и  документов.  Но,
инструктируя меня, господин Либан приказал передать следующее:  вы  знаете
две цифры, которые в свое время назвал вам покойный обергруппенфюрер СС  и
начальник главного управления имперской безопасности Эрнст Кальтенбруннер.
Это является государственной тайной  "третьего  рейха",  которая  известна
сейчас трем лицам - господину Либану, вам и мне. Это и есть мой пароль.
     Зикс внимательно следил за Карлом. Немного подумал и согласился:
     - Да, это лучшее доказательство, лучшее, чем  какой-нибудь  документ.
Итак, юноша, что поручил вам Либан? Если ваш приезд связан с  переселением
наших соотечественников на родину, то должен сообщить...
     У  Карла  отлегло  от  сердца.  Он   смотрел   в   глаза   Зикса   со
склеротическими прожилками и думал - этот старый болван в эсэсовской форме
сидит целыми днями в кабинете, целыми неделями или месяцами молчит, сейчас
он захочет выговориться - и тогда уже его трудно будет остановить.
     Произнес учтиво, но твердо:
     - Извините, группенфюрер, вы должны назвать мне эти  две  цифры.  Так
приказал господин Либан.
     Зикс посмотрел на него, как Карлу показалось, презрительно:
     - Я с удовольствием сделаю это, если вы назовете мне пароль.
     У Карла дернулась губа. Кальтербруннер оказался предусмотрительным  и
поставил еще одну препону на их пути.
     Сказал резко, как надлежит человеку,  у  которого  есть  определенные
полномочия:
     - Пароль знал только обергруппенфюрер Кальтенбруннер, он мертв  и,  к
сожалению, унес тайну в могилу. Но деньги не  должны  пропасть,  их  нужно
использовать для обновления великой Германии, - Карл сам не  заметил,  как
голос его вдруг приобрел патетическое звучание, - для создания "четвертого
рейха!"
     Глаза Зикса округлились, стали светлыми и пустыми, Карлу  показалось,
что группенфюрер сейчас или заплачет от  избытка  чувств,  или,  наоборот,
взовьется в экстазе и закричит: "хайль". Но Зикс заморгал и, придя в себя,
ответил:
     - Вы правы, юноша, деньги не должны пропасть, все до последней  марки
надо использовать. Передайте Либану: тридцать семь - мои цифры. Запомнили!
Тридцать семь! И пароль следующему  из  "тройки":  "Видели  ли  вы  черный
тюльпан?" Понятно?
     Карл кивнул.
     - Господин Либан будет благодарен вам, группенфюрер, за  то,  что  вы
сохранили одну из важнейших тайн "третьего рейха".
     - Это моя обязанность! - в тон ему произнес Зикс. И продолжил  дальше
по-деловому: - Передайте Мартину: мы  подготовили  почву  для  переселения
первой партии соотечественников. В ближайшее время сможем  принять  тысячу
человек. Подготовлено жилье,  есть  возможность  устроить  их  на  работу.
Деньги, как и договорились, через каналы нашей фирмы.  Кстати,  вы  видели
моего брата? - внезапно глаза его стали пронзительными, потемнели, и  Карл
понял, что группенфюрер заподозрил его. "А что, - подумал, -  если  сейчас
выскочить из кабинета? Успею ли убежать, пока старый пень забьет тревогу?"
     Но решительно отбросил эту мысль. Объяснил:
     - Он привез меня сюда. Без его разрешения,  вы  же  знаете,  ни  один
посторонний не может увидеть вас. Господин Ганс-Юрген Зикс  задержался,  -
неуверенно махнул на двери, - но это к лучшему, так как у нас разговор  не
для третьих ушей. - Карл понял шаткость своих аргументов, но  чем  еще  он
мог убедить группенфюрера? Сказал уверенно: - Позор Германии, лучшие  сыны
которой находятся в эмиграции!  Но  это  будет  продолжаться  недолго,  мы
наведем здесь порядок! - Вдруг ему стало стыдно, он покраснел и умолк.
     Группенфюрер  понял  это  по-своему.  Подскочил,  стоял  над  Карлом,
высокий, торжественный.
     - Мы вольем свежую кровь в  вены  нации!  -  воскликнул  надменно.  -
Кое-кто уже успел ожиреть и не думает о будущем. Мы возьмем власть в  свои
руки, вначале через фон Таддена,  мы  позволим  ему  немного  поиграть  во
власть, но нам нужен человек, закаленный и с опытом ("Ого, - подумал Карл,
- не себя ли имеет в виду?"), мы  возродим  отряды  СС  и  вермахт,  тогда
увидим, чего стоит Германия! -  Группенфюрер  подошел  к  столу,  выдвинул
ящик. - Вот тут, юноша, - торжественно указал пальцем,  -  детальный  план
создания "четвертого рейха"!
     Карл поднялся.
     -  Не  смею  вас   больше   задерживать,   группенфюрер.   Я   должен
проконсультироваться с  вашим  братом  относительно  некоторых  финансовых
вопросов и, надеюсь, вечером или завтра, когда вам удобнее,  мы  продолжим
разговор.
     - Да... да...  -  неуверенно  согласился  Зикс.  -  Мне  хотелось  бы
услышать от вас... Но в  самом  деле,  лучше  вечером...  Я  позвоню,  вас
проведут.
     -  Не  беспокойтесь,  я  знаю  дорогу,  -  Карл  уже  шел  к  дверям.
Остановился, склонил голову. - Имею честь!
     Выскочив в сад, встретился с каким-то человеком. Тот поднял  на  него
удивленные  глаза,  но  Карл  глянул  свысока  и  с   невозмутимым   видом
проследовал мимо клумбы.  Человек  бросился  в  дом.  Карл  проскочил  под
деревьями к кустам и побежал. Открывая калитку, услышал сзади возбужденные
голоса.
     Гюнтер увидел его еще издали и завел мотор. Ничего не спросил, рванул
машину так, что Карла отбросило к спинке сиденья.  "Фольксваген"  выскочил
на асфальтированную дорогу и помчался, срезая повороты, к дому Каммхубеля.
     - Все в порядке! - наконец нарушил молчание Карл. - Я вытянул из него
цифры.
     Гюнтеру хотелось спросить, какие же, но сдержался.
     Карл машинально смотрел на дорогу. Возбуждение постепенно угасало.
     - Машину сразу поставим в гараж, - сказал он после паузы. Там подняли
тревогу, и следует переждать день-два. Придется просить учителя...
     Гюнтер удовлетворенно хмыкнул.

     "Фольксваген"  загнали  в  бокс,  оставив   "опель"   Каммхубеля   на
асфальтированной площадке перед  гаражом  -  летом  учитель  часто  ставил
машину здесь, и это не могло вызвать никаких подозрений.  Затем  сидели  в
гостиной, и Карл рассказывал, как все было.
     Главное было обойти разговор о цифрах,  а  без  этого  Зикс  выглядел
дураком, но дураком, судя по всему, он не был, и Карл подумал, как  удачно
воспользовался он незначительной  репликой  группенфюрера  о  Либане  -  в
результате у него сейчас есть сенсационный материал, за который  ухватится
любая газета: во-первых, бывший группенфюрер СС  Рудольф  Зикс  совсем  не
сумасшедший; во-вторых, раскрыты его связи с эсэсовцами в Южной Америке.
     Внезапно ему в  голову  пришла  тревожная  мысль,  он  придвинулся  в
Каммхубелю и сказал взволнованно:
     - А если пресса устроит шум вокруг Зиксов, те могут  докопаться,  кто
помог журналистам, и расправиться с вами.
     Но учитель не склонен был разделять тревогу Карла. Сказал, что прошел
концлагеря, а это такая школа жизни,  после  которой  не  страшны  никакие
Зиксы.
     Карл слушал его, а краем глаза видел, что Гюнтер наклонился к Аннет и
что-то шепчет ей - девушка улыбнулась и кивнула.  Гюнтер  сразу  встал  и,
извинившись, протянул Аннет руку - так, держась за руки, они  и  поднялись
на второй этаж.  Деревянные  ступеньки  скрипели,  Аннет  смеялась.  Карлу
показалось, игриво и  поощрительно.  Карл  не  изменил  даже  позы,  боясь
показаться невнимательным, как и раньше, смотрел на учителя, но слушал  не
его, а старался услышать, что делается на втором этаже.
     Там стукнула дверь - тишина...
     Карл еле подавил желание оборвать на полуслове разговор и побежать на
второй этаж. Представил, как они там шепчутся и, может  быть,  Гюнтер  уже
притянул к себе Аннет. Удержался, чтобы  не  побежать  за  Аннет,  сказать
что-нибудь оскорбительное. Хотя знал - никогда не сделает этого,  и  вдруг
почувствовал  себя   слабым   и   униженным:   это   чувство   собственной
беспомощности было  таким  сильным,  что  захотелось  либо  плакать,  либо
жаловаться, либо еще больше унизить себя.  Какая-то  пустота  образовалась
вокруг, сейчас не испугался бы ничего: так бывает  с  человеком  в  минуты
наибольшего подъема чувств  или,  наоборот,  упадка,  когда  мозг  туманят
отчаяние и слезы.
     Карл пошевелился, учитель  заметил  перемену  в  нем  -  замолчал  на
полуслове,  смотрел  выжидательно.  И  тогда  Карл  не   выдержал,   хотел
остановиться, но было уже поздно, слова  вылетели  из  него,  и,  странная
вещь, он жег себя словами, а становилось легче:
     - Я обманул  вас...  Мы  выдумали,  что  хотим  написать  о  Зиксе  в
газете... Мы обманули вас и, извините, сейчас уедем, потому что  не  можем
оставаться в этом доме, мне стыдно смотреть вам в глаза, и вообще все  это
нечестно. Зикс знает часть шифра,  по  которому  в  банке  можно  получить
деньги, много денег, и мы приехали сюда, чтобы выведать у  него  цифры,  -
вот и все. И вы помогли это сделать, мы  использовали  вас,  а  вы  спасли
меня. Я не могу спокойно смотреть вам в глаза, ибо считал себя  порядочным
человеком, а тут...
     Каммхубель смотрел на Карла с интересом.
     - Значит, деньги... - сказал, растягивая  слова.  -  И  я-то,  старый
воробей, попа-ался...
     - Да, деньги, - подтвердил Карл с каким-то отчаянием.  Думал,  сейчас
учитель  взорвется,  накричит  на  него,  но  Каммхубель  спросил   совсем
по-деловому:
     - И много денег?
     И снова у Карла мелькнула мысль, что не следует  этого  говорить,  но
остановиться уже не мог:
     - Двадцать миллионов марок.
     Каммхубель на секунду закрыл глаза. Помолчал и сказал неодобрительно:
     - Большая сумма. И зачем вам столько денег?
     Карл растерялся. Ответить на это было очень легко, он бы нашел,  куда
бросить  эти  миллионы,  но  смотрел  в   прищуренные,   ироничные   глаза
Каммхубеля, и все объяснения казались банальными, даже  не  банальными,  а
пустыми  и  глупыми,  ведь  раньше,  когда  перед  ним  не  стоял  призрак
миллионов, он тоже, главным образом на словах,  презирал  деньги,  смеялся
над  денежными  тузами,  осуждал  их   поступки,   продиктованные   жаждой
обогащения, иронизировал над причудами, порожденными богатством.
     Каммхубель, так и  не  дождавшись  ответа  Карла,  не  стал  говорить
банальности, не встал и не указал на  дверь,  он  задумался  на  несколько
секунд, и Карлу хватило этого, чтобы хоть немного оправдаться.
     - Но ведь  деньги  можно  потратить  по-разному,  -  начал  не  очень
уверенно, - и я думал...
     - Эсэсовские деньги! - оборвал  учитель  довольно  резко.  -  Значит,
награбленные. Вы догадываетесь, откуда эсэсовцы брали ценности?
     Карл подумал об отце и кивнул утвердительно. Не мог не  понять,  куда
клонит учитель, и решил опередить его:
     - Но вы ведь не знаете, что эти двадцать миллионов, если не взять  их
сейчас, останутся швейцарским банкирам.
     Каммхубель пожал плечами.
     - Я не знаю, что делать, и не хочу ничего  подсказывать  вам,  но,  -
поморщился, - чем-то это пахнет...
     - Конечно, - согласился  Карл.  -  Фактически  мы  воры  и  воруем...
Точнее, не воруем, а нашли и не отдали...
     - Та же форма кражи, - безжалостно отрезал учитель.
     Эта реплика не понравилась Карлу: одно дело, когда сам казнишь  себя,
другое, когда кто-нибудь тычет тебя носом  в  грязь,  а  Каммхубель  почти
прямо сказал, что он, Карл Хаген, вор.
     Но учитель сам понял, что допустил бестактность, он был деликатным  и
испугался, что обидел своего гостя, который и так,  видимо,  переживает  и
нервничает. В парне что-то есть - человек эгоистичный, коварный так  сразу
не обнаружил бы все свое нутро. Учителю хотелось сказать:  "Брось,  оставь
эти неправедные деньги  и  вымой  руки!"  Но  подумал:  "А  будет  ли  это
правильно? Ведь двадцать миллионов марок можно  использовать  на  гуманные
цели".
     - Ну хорошо, а как бы вы поступили, получив, например, эти эсэсовские
миллионы? - спросил Карл.
     Каммхубель не задумался и на секунду.
     - Отдал бы какой-нибудь стране,  которая  пострадала  в  годы  войны.
Польше, например. Постройте, господа поляки, больницу, это ваши деньги,  и
мы возвращаем только часть...
     - Коммунистам? - не поверил  Карл.  -  Для  укрепления  тоталитарного
режима?
     - Вы были там?
     - Нет, но...
     - Не нужно "но"... Я сам читаю наши газеты и помню, что там пишут.  Я
не коммунист, туристом съездил в Польшу. Советую и вам.
     - Никогда!
     - Все же хотите получить деньги?
     - Я живу в Швейцарии и хорошо знаю местных банкиров. Для них двадцать
миллионов - один глоток. Да я не отдам им и марки. А потом? Потом решим, -
закончил неуверенно.
     Не хотелось возражать учителю - тот  подсказал  единственный  честный
выход из положения, - но Карл все же не мог  уяснить  себе,  как,  получив
миллионы, сможет отказаться от них; в конце концов, его не очень волновала
проблема, кому отдавать, коммунистам или благотворителям: все его естество
восставало против самой постановки  вопроса  -  отдавать,  если  он  может
приобрести себе черт знает что;  почему-то  представил  Аннет  в  длинном,
приземистом, неимоверно роскошном "крейслере", а себя за рулем, и никто не
может догнать их - посмотрел  на  потолок,  наверху  тихо,  и  эта  тишина
потрясла его, спутала все мысли.
     - Извините... - сделал попытку подняться.
     Но от Каммхубеля трудно было отделаться. Учитель спросил  его,  знает
ли он сейчас весь шифр, а если нет - кого нужно брать за  грудки,  и  Карл
ответил откровенно:
     - Честно говоря, не  представляю,  что  делать.  Нам  надо  разыскать
какого-то Людвига Пфердменгеса, а я не знаю, кем он был, кто есть и где он
вообще.
     - Людвиг Пфердменгес... - пошевелил губами учитель. - Безусловно,  он
принадлежал к элите рейха. Личности незначительной  вряд  ли  доверили  бы
такую тайну.
     - Зикс командовал корпусом СС, а потом служил в управлении  имперской
безопасности, - ответил Карл. - Пфердменгес, должно быть,  примерно  такая
же птица.
     Каммхубель  закрыл  глаза,  словно  вылавливал  что-то  из  закоулков
памяти.
     Пфердменгес... Где-то я слышал эту фамилию... Погодите,  есть  у  нас
один энциклопедист... - потянулся к  телефону,  что  стоял  на  журнальном
столике, повернул диск. - Клаус? У тебя еще совсем  свежий  полустарческий
мозг. Не вспомнишь  -  Людвиг  Пфердменгес?..  Какая-то  фигура  "третьего
рейха"? Что ты говоришь: поддерживал связи  с  Ватиканом?  И  сейчас  там?
Действительно, я вспоминаю - о нем  писали  в  газетах...  Помнишь,  когда
критиковали  "христианских  атеистов".  Живет  в  Ассизи,  да,  сейчас   я
вспомнил,  он  еще  полемизировал  с  каким-то  епископом...   Это   очень
интересно, но мы поговорим в другой раз, сейчас спешу,  я  скоро  загляну,
извини... - Каммхубель положил трубку.  Заметил  незло:  -  Действительно,
помнит почти все, но любит поговорить... Вы уже имели возможность  понять,
юноша: Людвиг Пфердменгес был одним из  высокопоставленных  представителей
"третьего рейха" в Ватикане. А теперь живет в Ассизи. Слышали о  Франциске
Ассизском?
     Карл не сводил глаз с Каммхубеля. А тот улыбался, словно читал  мысли
Карла, будто уловил в них что-то неизвестное. Так и вышел на веранду.
     И снова Карл вспомнил  Гюнтера  и  Аннет:  сколько  же  они  наедине?
Наверное, целую вечность. Посмотрел на часы: неужели он столько проговорил
с Каммхубелем? - на цыпочках стал подниматься по ступенькам.
     Еще издали увидел:  двери  в  комнату  Аннет  открыты.  Итак,  она  у
Гюнтера!
     Постоял, пытаясь унять волнение, но, так  и  не  уняв,  направился  к
дверям мансарды. Не знал, для чего - ведь никогда не  подслушивал,  считая
это подлостью, на которую не способен, но,  может  быть,  обманывал  себя,
легко осуждать пороки других, а когда дело касается тебя самого...
     Заглянул в комнату Аннет и остановился. Стоял и боялся пошевелиться -
девушка сидела на подоконнике боком к нему и  читала.  Уперлась  ногами  в
оконную раму, колени торчали почти вровень с подбородком. Аннет  наморщила
лоб и такой показалась красивой и обаятельной,  что  у  парня  перехватило
дыхание. Шагнул вперед, кашлянул громко, уже не скрываясь.  Аннет  встала,
спрятав книгу за спину.
     - Где Гюнтер?
     Показала глазами, не отвечая.
     -  Что  случилось?  -  Он  уже   догадывался,   но   хотел   услышать
подтверждение. Карлу стало даже жалко Гюнтера. - Поссорились?
     Аннет пожала плечами.
     - Он такой назойливый... - осеклась,  вспомнив,  как  Гюнтер  пытался
поцеловать ее. До этого он не был неприятным ей, даже  пробуждал  интерес,
но почувствовала, что ответить на поцелуй не сможет.
     Карл стоял перед Аннет, но смотрел не на  нее  -  в  окно.  Последние
слова смутили его: "Он такой назойливый..." А если бы не был назойливым?
     Девушка засуетилась и подвинула к нему стул.
     - Дядя заговорил тебя?
     Она впервые сказала "тебя". Почему - Карл не знал, возможно, это было
проявлением доверия или дружелюбия, а может, оговорилась.
     Чтобы прийти в  себя,  Карл  вынул  сигарету,  пошарил  по  карманам,
отыскивая зажигалку.
     Сел на стул. Девушка снова пристроилась на подоконнике.
     - Сегодня ночью мы уезжаем, - сказал Карл.
     Аннет посмотрела на него исподлобья.
     -  Как-то  нехорошо  получилось,   извини...   Но   вы   так   громко
разговаривали, что я все слышала.
     - Ну и что же?
     - Завидую вам. Интересно. И увидите Италию...
     - Я там бывал не раз, - сказал Карл, и, наверно, начался бы  разговор
об итальянских достопримечательностях,  если  бы  парню  не  пришла  мысль
предложить: - Хочешь с нами?
     Он спросил просто из вежливости, ни  на  что  не  надеясь,  но  Аннет
ответила вполне уверенно:
     - Очень хочу!
     Карл не поверил:
     - Ты не шутишь?
     - Нисколько.
     - Мне тоже очень хочется, чтобы ты  поехала.  -  Это  прозвучало  как
выражение симпатии, даже больше, возможно, Аннет поняла его, и ей не  было
неприятно признание Карла, ибо наклонилась к  нему,  сделала  жест,  будто
хотела взлохматить прическу или  дотронуться  до  щеки,  но  удержалась  -
улыбнулась и спросила:
     - Значит, возьмешь?
     - С радостью!
     Она спросила о вполне конкретной вещи, но  Карл  видел  в  ее  глазах
другое. Отвечая "с радостью", тоже вложил в  эти  два  слова  иной  смысл.
Аннет поняла,  запрокинула  голову,  подставила  лицо  солнцу  и  радостно
засмеялась. И все вокруг стало тоже радостным: и  солнечные  зайчики,  что
трепетали на ее подбородке и отражались в глазах, и  ее  смех,  светлый  и
звонкий, и кусочек  безоблачного  неба,  которое,  казалось,  ворвалось  в
комнату и окрасило все  вокруг  голубизной,  даже  обычные  домашние  вещи
сделало прозрачными и невесомыми.
     Но Аннет умолкла, и небо отступило из комнаты. Словно пытаясь догнать
его, Карл подошел к окну, сейчас он ощущал тепло,  исходящее  от  девушки,
оно дурманило его, но  помнил  слова  о  назойливости  и  все  же  не  мог
удержаться: дотронулся рукой до  плеча  Аннет  слегка,  готовый  в  ту  же
секунду отнять ладонь, но Аннет прижалась к его пальцам щекой,  может,  на
один лишь миг и сразу же соскочила с подоконника.
     Карл все еще стоял растерянный, а она уже засуетилась, собирая вещи.
     - Нам придется заехать  во  Франкфурт.  -  И,  увидев,  что  Карл  не
понимает,  объяснила:  -  Документы...  Несколько   дней   на   оформление
документов.
     - Не страшно.
     Карл согласился бы ждать и неделю, и месяц, только бы не расставаться
с Аннет. Черт возьми, неужели он так влюбился?
     - А как посмотрит на это Гюнтер?
     - Мы его сейчас спросим. Думаю, Гюнтер тоже будет рад.
     Аннет посмотрела внимательно: что это - проявление  благородства  или
детское простодушие? Но не стала спорить.
     Карл выглянул в коридор, позвал:
     - Гюнтер, ты еще жив?
     Тот открыл дверь.
     - Можно не мешать?.. -  процедил  сквозь  зубы.  Ему  неприятно  было
видеть сияющее лицо Карла и рядом  такую  же  радостную  улыбку  на  устах
Аннет.  Почувствовал  свое  превосходство,   каким   утешался   во   время
спектаклей, когда входил в роль, а он и на  самом  деле  вошел  в  роль  -
размышлял о пьесе, и она все еще стояла перед глазами. И  сказал  то,  что
думал, - ему было безразлично, как воспримут это Карл и Аннет, говорил  не
им, а будто в переполненный зал, даже всему человечеству: - Я  только  что
понял... Да, эта мысль засела  мне  в  мозг  и  представляться  при  явной
парадоксальности единственно правильной... Все говорят, пишут, доказывают:
настоящий талант неотделим от  гуманизма.  Глупости!  Талант  должен  быть
злым! Да, всем нам не хватает порядочной порции злости, злости  совершенно
определенной - вместе  с  талантом  она  будет  бить  в  цель,  уничтожать
подлость и разрушать власть имущих и, главное, вдохновлять тех,  кто  идет
за талантом, кто сочувствует  ему.  Талантливый  гуманист  -  вредный,  он
размягчает людей, убаюкивает, а злой и гневный - зовет на баррикады!
     - Однако же, - возразила Аннет,  -  гуманность  совсем  не  исключает
злобы. Она укрепляет ненависть к врагам человека, к тем, кто унижает его.
     А Карл не выдержал и спросил ехидно:
     - Не хочешь ли ты сам стать злым пророком человечества?
     Гюнтер не воспринял ни возражения девушки, ни иронии Карла.
     - Мы воспламеним человеческие сердца, и дай бог, чтобы  пепел  Клааса
не развеялся ветром!
     - Я всегда знал, что ты талант, - сказал Карл, - но не об этом сейчас
разговор. Слушай внимательно, гений. Аннет едет с нами.
     Гюнтер опустился с небес. Какая-то тень промелькнула на его лице,  он
переспросил:
     - Фрейлейн Аннет? С нами?
     - Сегодня ночью мы двинемся в Италию.
     - Но почему в Италию? - не понял Гюнтер.
     Карл рассказал, как Каммхубель разузнал о Пфердменгесе.
     Гюнтер слушал внимательно, кивал головой,  но  никак  не  мог  скрыть
неудовольствия - этот Карл Хаген оказался болтуном, еще двое узнали о цели
их путешествия. Правда, Каммхубель - человек серьезный, от  него  вряд  ли
стоит ждать каверзы, а племянница... обыкновенная  девчонка,  симпатичная,
не возразишь, но чем красивее женщина, тем она  непостижимей  -  от  такой
можно ждать любых выкрутасов.
     Гюнтер вымученно улыбнулся.
     - Я рад вашей компании, фрейлейн Каммхубель.

     Стекло в машине опустили, и ее продувало со всех сторон,  но  это  не
приносило желаемой прохлады. Особенно, когда ехали  по  извилистым  горным
дорогам, где сорок километров в час  уже  считалось  лихачеством.  Склоны,
покрытые низкорослым кустарником и травой, казалось, раскалены жарой,  над
ними дрожал прозрачный горячий  воздух,  от  перегретого  асфальта  горько
пахло смолой - не верилось, что совсем  недавно  шоссе  обступали  зеленые
альпийские луга, а от холодной воды горных ключей сводило рот.
     Гюнтер  глотнул  из   бутылки   тепловатого   лимонада,   сплюнул   с
отвращением.
     -  В  Терни  остановимся  на  несколько  минут   возле   какой-нибудь
траттории, - предложил он. - Я умру, если не глотну воды со льдом.
     В Рим приехали  поздно  вечером,  переночевали  в  дешевом  отеле  на
окраине и решили не задерживаться - удивительно, но решила так Аннет, хотя
она раньше не бывала в древнем городе. И не потому,  что  ей  не  хотелось
взойти на Капитолий или осмотреть Ватиканский музей, просто знала,  что  и
Карл и Гюнтер мыслями давно уже в Ассизи - разве будешь со спокойной душой
рассматривать интереснейшие руины, когда до места назначения осталось  три
часа езды?
     Договорились  остановиться  в  Риме  на  обратном  пути.  И  вот   их
"фольксваген" поднимал пыль на древней умбрийской дороге.
     За Терни  шоссе  постепенно  выровнялось,  теперь  ехали  по  долине,
изредка минуя села, местечки.
     Ассизи увидели издалека - справа от дороги на высоком холме  лепились
один к одному, как игрушечные, домики, соборы - все  это  на  фоне  синего
неба  и  рыжих,  выжженных  солнцем  возвышенностей  казалось  нереальным,
вымышленным; словно великан забавлялся  в  песке,  нагреб  кучу,  а  потом
налепил формочкой разные кубики и прямоугольники, провел между ними линии,
соорудив узкие улочки и площади.
     Эта иллюзия сказочности не исчезала вплоть до последней минуты,  пока
не повернули на асфальтированную ленту, что вилась между склонами холмов и
наконец привела их в Ассизи.
     Гюнтер пристроился за туристским автобусом и не  ошибся,  потому  что
через несколько минут они стояли на  центральной  площади  города:  справа
нижний собор Сан-Франческо с гробницей святого Франциска Ассизского, слева
- монастырь, верхний собор Сан-Франческо с фресками Чимабуе, чуть дальше -
женская обитель Сан-Домиано. Обо всем этом они узнали сразу после приезда:
туристы  высыпали  из  автобуса,  и  гид  стал  знакомить  их  с  местными
памятниками старины.
     В Ассизи, как  и  в  большинстве  подобных  итальянских  городков,  у
которых есть свой знаменитый святой, или фонтаны,  или  собор  с  фресками
Джотто, было несколько маленьких отелей, напоминавших скорее грязноватые и
некомфортабельные меблированные комнаты. Один из них пристроился  рядом  с
собором, и Карл предложил остановиться  именно  здесь.  Это  устраивало  и
Аннет, которая уже просматривала цветные проспекты у ближайшего киоска,  и
Гюнтера, который немедля занял место в  гостиничной  траттории  и  заказал
бутылку холодного вина.
     Карл тоже не отказался от  стакана.  Утолив  жажду,  спросил  хозяина
траттории об отце Людвиге Пфердменгесе и услышал в ответ,  что  тот  знает
такого важного священнослужителя, да и вообще, кто в Ассизи не знает  отца
Людвига, ибо в Ассизи каждый житель знает друг друга, а отца  Пфердменгеса
не знать просто невозможно.
     Хозяин  внезапно  оборвал  эту  темпераментно  произнесенную  тираду,
распахнул двери и, замахав руками прямо перед носом молодого послушника  в
черной сутане, остановил его и позвал Карла.
     - Этому сеньору нужен отец Людвиг!.. - начал  громко,  почти  на  всю
площадь, и Карл вынужден был оборвать его,  пояснив,  что  на  самом  деле
имеет личное дело к отцу Пфердменгесу, и не возьмет ли послушник  на  себя
труд показать ему, где тот живет.
     -  Отец  Людвиг  отдыхают,  -  объяснил  послушник,  ощупывая   Карла
любопытными глазами. - Они встают в пять, потом  молитва,  кофе  -  раньше
шести вас не примут.
     - И где быть в шесть?
     - Но мне нужно знать,  хотя  бы  немного,  по  какому  делу  господин
собирается беспокоить отца Людвига?
     Карл только смерил послушника насмешливым взглядом, и тот отступил.
     Договорились, что Карл будет ждать у входа в монастырь. До шести было
еще много времени, и Карл  с  Аннет  спустились  к  усыпальнице  Франциска
Ассизского, находящегося в нижнем  соборе.  Здесь  было  прохладно,  пахло
ладаном и еще чем-то сладковатым -  запах,  который  сопровождает  мощи  в
церквах, подвалах и пещерах во всем мире.
     Усыпальница  производила  величественное  впечатление:  везде   много
золота, полированный гранит и мрамор, тяжелый бархат.  Аннет  остановилась
пораженная, постояла немного и шепнула Карлу, что святому Франциску лежать
здесь, наверно, неуютно - он всю жизнь проповедывал аскетизм, а члены  его
ордена в свое время отказывались  не  только  от  роскоши  -  элементарных
человеческих благ.
     Карл улыбнулся, вспомнив любопытного послушника, пышущего  здоровьем,
видно, потомки святого нищего ни в чем себе не отказывают. В конце концов,
Карлу наплевать на образ жизни монахов. Он повел Аннет обедать,  поскольку
часы показывали уже четвертый час.
     Встали из-за стола в начале шестого, солнце клонилось уже к западу, и
на площадь перед тратторией легли длинные тени. Карл  поднялся  на  второй
этаж, где им отвели комнаты,  и  принял  душ.  Извлек  из  чемодана  белую
полотняную сорочку, она немного холодила и не  прилипала  к  телу.  Пиджак
подержал в руке, только одна мысль о том, что нужно выйти в нем на уличную
жару, вызвала отвращение.
     До встречи с Пфердменгесом оставалось несколько минут - они  посидели
втроем, не разговаривая: обо всем было уже переговорено, все  волновались,
но старались не показывать этого. Наконец  Карл  встал,  помахал  небрежно
рукой.
     - Не задерживайся, - попросила Аннет.
     - Конечно. Мне приятнее смотреть на вас, чем на  самого  симпатичного
духовника!
     Аннет и Гюнтер видели, как Карл миновал площадь,  обошел  автобусы  и
исчез за углом  собора.  Еще  издалека  увидел  возле  монастырских  ворот
послушника - тот сидел на скамейке в тени и читал молитвенник.
     Карл мог поспорить, что  шустрый  монах  увидел  его  уже  давно,  но
оторвал глаза от книжки только тогда,  когда  Карл  сел  рядом.  Послушник
сказал:
     - Вас ждут в саду. Я провожу.
     Отец Людвиг Пфердменгес  гулял  по  тенистой  аллее.  Он  берег  свое
здоровье и, когда только мог, старался двигаться и больше бывать на свежем
воздухе. Увидев послушника с человеком, который просил у  него  аудиенции,
остановился за деревом, разглядывая: никогда не помешает увидеть  будущего
собеседника раньше, чем он тебя; сколько  раз  отец  Людвиг  выигрывал  на
этом.
     Но  внешность  юноши,  что  шел  за  монахом,  ничего  не  подсказала
Пфердменгесу: мог быть и философом,  что  изучает  богословские  науки,  и
посланцем оттуда - по старой привычке отец Людвиг даже в мыслях не уточнил
- откуда: сколько их прошло через его  руки,  вначале  эсэсовцев,  которые
сожгли где-то свои  мундиры,  потом  просто  курьеров  или  представителей
организаций, которые желали наладить связи с  эмигрантами  в  Испании  или
Южной Америке; раньше, правда, приезжали  люди  солидные,  бывшие  коллеги
Пфердменгеса по партии,  но  потом  стали  появляться  энергичные  юнцы  в
клетчатых сорочках и даже в шортах.  Отец  Людвиг  вначале  косил  на  них
глазом, однако постепенно привык, молодежь подрастает, берет дело  в  свои
руки, что и говорить, он сам в начале тридцатых годов был не  старше  этих
парней.
     Отец Людвиг вышел из-за дерева, махнул рукой послушнику, чтобы исчез.
Улыбнулся  и  поклонился  посетителю:  сделал  жест,  который  можно  было
расценить  как  желание  благословить,  но  молодой   человек   никак   не
отреагировал на него, и духовник указал ему на скамейку под кипарисом.
     Карл подождал, пока духовник сядет, и опустился рядом.
     Отец Людвиг первый нарушил молчание:
     - Мне передали, что у вас есть ко мне какое-то дело...
     Карл огляделся  по  сторонам  и,  не  увидев  никого,  придвинулся  к
священнослужителю и спросил шепотом:
     - Видели ли вы черный тюльпан?
     Какая-то тень промелькнула  в  глазах  отца  Людвига.  Но  только  на
секунду, потому что и дальше смотрел вопросительно и остро. Если  он  знал
пароль, то проявил удивительную выдержку.
     - Ну а если и видел? - еле пошевелил губами.
     - Неужели вы не припоминаете?
     Кожа на черепе отца Людвига разгладилась.  Он  улыбнулся  Карлу,  как
ребенку, казалось, сейчас погладит его по головке.
     - Я уже вышел из возраста, когда играют  в  прятки.  Меня  интересуют
только книги.
     - Но вы должны помнить пароль, который дал вам Кальтенбруннер!  -  не
выдержал Карл. - И назвать мне две цифры шифра.
     Отец Людвиг и дальше продолжал смотреть кротко.
     - Но я никогда в жизни не видел Кальтенбруннера,  если  вы  имеете  в
виду того... - неуверенно качнул головой.
     - Да, обергруппенфюрера Эрнста Кальтенбруннера,  -  подтвердил  Карл.
Позиция монаха обескуражила и одновременно разозлила его: зачем же играть?
- Вам доверили тайну государственной важности, и вы должны назвать мне две
цифры.
     Кожа на черепе монаха собралась в морщинки.
     - Цифры шифра? - проворчал. - Вы имеете в виду... - Вдруг взгляд  его
просветлел: отец Людвиг вспомнил или наконец сообразил, что от него хотят.
От банковского шифра?
     Карл кивнул  машинально  и,  увидев,  как  загорелись  глаза  монаха,
пожалел, что сразу выдал себя.
     - Я не знаю, что означают эти две цифры, вы должны назвать их, и все,
- попробовал исправить ошибку Карл.
     - И кто же послал вас ко мне?
     - Не имею права назвать.
     Церковник посмотрел на него вопросительно. Задумался, не отводя глаз.
Неожиданно спросил:
     - Вас послали только ко мне? Или еще к кому-нибудь?
     - Вы хотите знать больше, чем вам полагается, - улыбнулся Карл.
     Монах сокрушенно покачал головой.
     - Вы еще совсем молодой человек, и так мне...
     - Цифры! - жестко оборвал его Карл.
     Наверно, отец Людвиг принял решение, так как погладил ладонью череп и
произнес примирительно:
     -  Хорошо.  Но  нам  придется  проехать  тут  недалеко...  километров
тридцать... Я сам отвезу вас.
     - Зачем? Неужели вы не помните цифры и пароль?
     Монах улыбнулся. Теперь его глаза не скрывались за  веками,  смотрели
приветливо, открыто.
     - Мне приятно видеть вас, юноша, одного из нашей молодой гвардии. И я
не  отпущу  вас  так,  у  нас  есть  райский  уголок,  поедем,  поужинаем,
поговорим...
     Карл хотел отказаться, сославшись на то, что его ждут,  но  церковник
смотрел действительно приветливо, в конце концов, он мог ставить условия -
если не захочет назвать цифры,  его  не  заставит  сделать  это  сам  папа
римский!
     - Но у меня мало времени, - все же попытался возразить Карл.
     - Вы не один в Ассизи? - спросил отец Людвиг.
     Какой-то подводный риф скрывался в этом вопросе,  и  Карл  на  всякий
случай соврал:
     - Те, кто послал меня, считают,  что  такое  деликатное  дело  нельзя
поручать нескольким.
     - Естественно, - подтвердил отец Людвиг. - Поехали, мой юный друг,  -
сказал льстиво, будто Карл и на самом деле был дорогим гостем. Пошутил:  -
Вы знаете, тяжело расставаться с тайной, которую сохранял столько лет.
     Карл кивнул. Монах  был  прав,  и  было  бы  нелепо  отказываться  от
приглашения.
     Отец Людвиг  провел  его  через  парк  к  монастырским  хозяйственным
постройкам и попросил подождать возле ворот. Сам вывел из  гаража  неновую
уже машину, подозвал служителя и что-то сказал ему. Служитель направился к
телефонной будке,  монах  выехал  на  "форде"  за  монастырские  ворота  и
пригласил сесть Карла.  Повел  машину  по  узким  безлюдным  улочкам.  Они
обогнули город и выскочили на шоссе, вдоль которого тянулись  виноградники
и оливковые рощи. "Форд" надрывно ревел, взбираясь на  гору,  оставляя  за
собой шлейф белой пыли.
     - У  меня,  -  небрежно  кивнул  головой  отец  Людвиг,  -  там  есть
прекрасное вино. Такого в Италии нигде больше не найдете.

     Пошел одиннадцатый час, а Карл все  не  возвращался,  и  Аннет  стала
волноваться. Гюнтер не подавал вида, но и  он  тоже  забеспокоился:  может
быть, им следовало идти вдвоем, по крайней мере, прикрывал бы Карла.
     В двенадцать они  уже  поняли:  что-то  случилось.  Аннет  предложила
сообщить полиции, но Гюнтер, резонно ссылаясь  на  происшедшее  в  Загене,
отказался.
     Карл не появился и утром. В шесть Аннет постучала Гюнтеру в  номер  -
она не ложилась всю ночь, и они вышли на улицу.
     "Фольксваген" стоял там, где  его  поставили  вчера  вечером.  Гюнтер
обошел вокруг него, зачем-то постучал ключами о стекло и предложил:
     - Ты пойдешь в  полицию  и  спросишь  о  Карле.  Не  называя  фамилии
Пфердменгеса.
     - Почему?
     - Возможно, мы зря волнуемся и вмешательство полиции  испортит  Карлу
всю игру.
     - Но он мог хотя бы позвонить...
     Гюнтер только развел руками. Да и что ответить?
     Сонный  карабинер  долго  не  мог  понять,  что  надо  этой  красивой
синьорине. Поняв, отрицательно покачал головой. Ночью не произошло никаких
случаев, никто не звонил, и все в городе спокойно.
     Как зовут синьора, который пропал? Карл Хаген, швейцарский подданный?
Странно, а сколько  ему  лет?  Боже  мой,  карабинер  подмигнул;  в  таком
возрасте парни иногда знакомятся с девушками и не спешат домой. Нет, он не
настаивает на своей версии и не хочет огорчать  синьорину,  но  пусть  она
подождет.
     Что ж, в этом совете было рациональное зерно, однако  полицейский  не
знал, куда и к  кому  пошел  Карл  Хаген.  А  она  знала  и  не  могла  не
представлять историй одна другой  страшнее,  и,  если  бы  не  было  рядом
Гюнтера, не выдержала бы и уже давно побежала к отцу Людвигу.
     В восемь часов Гюнтер предложил  позавтракать,  и  Аннет  согласилась
только потому, что не могла больше терпеть вынужденную бездейственность  -
почти ничего не ела и смотрела на Гюнтера, удивляясь: как мог он жевать  и
пить, да еще и подтрунивать над итальянской кухней?
     Опорожнив чашку кофе, Гюнтер вытер губы бумажной салфеткой и сказал:
     - Насколько я понимаю, у нас  есть  два  выхода:  или  идти  к  этому
Пфердменгесу, или отыскать того... послушника  и  попробовать  выведать  у
него что-нибудь.
     - Да, конечно, - одобрила Аннет.
     - И в том и другом случае будет лучше, если сделаешь это ты.
     - Я? Но что я могу? - испугалась Аннет. Сама мысль о  том,  что  надо
идти к этому страшному Пфердменгесу, которого не видела,  но  уже  считала
страшным, была ужасной. - Да, что я могу? - повторила прищурившись.
     - Если пойду я, он поймет, что тут что-то нечисто, - объяснил  Гюнтер
весомо. - Но сейчас мы еще не  будем  беспокоить  Пфердменгеса.  Попробуем
обработать  послушника.  Ну,  тебе  известно,  как  действовать...  -   не
выдержал, чтоб хоть немного не отомстить. -  Всякие  там  женские  фокусы.
Значит, так... Тебе необходимо увидеть отца Людвига. Но перед этим хочется
узнать, как вести себя с такой высокой особой. Какие у него привычки,  где
был вчера, что делает сегодня? Да и вообще сама увидишь...
     - Вообще-то ты прав. -  Аннет  не  могла  не  согласится  с  доводами
Гюнтера, хотя и не представляла себе, как ей удастся обмануть  послушника.
Голова после бессонной ночи отяжелела, хотелось плакать. Гюнтер подвинул к
ней стакан сухого вина со льдом, взяла машинально и выпила - стало немного
лучше, и Аннет допила до конца. Вино сразу придало ей энергии.
     - Я пойду...
     - Хорошо, - согласился Гюнтер, - а я буду держаться неподалеку,  и  в
случае необходимости зови.
     Они спустились к собору, Аннет обошла усыпальницу Франциска, призывая
святого помочь ей, но тот не отозвался на ее  призыв,  ибо  послушника  не
было ни здесь, ни вблизи монастыря, и девушке ничего  не  оставалось,  как
бродить по двору, уже заполненному туристами.
     Она увидела послушника,  когда  уже  не  верила  во  встречу,  -  тот
направлялся от  монастырских  ворот  прямо  к  ней  через  площадь.  Аннет
замерла: ей показалось, что послушник подойдет и скажет  что-то  страшное,
но тут же отогнала эту мысль. Наверное, его послал к ней Карл, стало быть,
не надо волноваться.
     Девушка пошла навстречу, улыбаясь, но вдруг заметила - послушник шел,
уставясь в мостовую, перебирал четки и шептал молитву.
     Позвала:
     - Синьор, минутку, синьор! - Послушник, наверно, не слыхал, а если  и
слышал, то подумал, что зовут  кого-нибудь  другого,  поскольку  продолжал
идти дальше, не поднимая глаз. Аннет вспомнила, что  Карл  разговаривал  с
ним по-французски, и повысила голос: "Mon frere!"
     Он резко обернулся, двинулся к Аннет, но остановился  в  двух  шагах.
Взглянул пристально, щеки его покраснели.
     - Мадемуазель что-то хотела спросить? - стыдливо улыбнулся.
     Они молчали, но Аннет пришла в себя и сказала:
     - Хозяин траттории, - кивнула на вывеску, - говорит,  что  вы  можете
устроить встречу с отцом Людвигом.
     - Он слишком высокого мнения обо мне, - смутился юноша.
     - Говорили, что вы такой добрый и умный. Я еще вчера  хотела  увидеть
вас, но не нашла.
     - Отец Людвиг уехал и поручил мне одно дело.
     У девушки екнуло сердце. Спросила быстро:
     - Уехал? С кем-нибудь или один?
     Послушник отступил. То ли взяла верх врожденная подозрительность,  то
ли имел приказ держать язык за зубами.
     - У святого отца нет привычки... -  начал,  но  девушка,  поняв,  что
допустила оплошность, улыбнулась и перебила:
     - Какое это имеет значение?  Я  просто  хотела  знать,  скоро  ли  он
возвратится?
     - Он вернулся еще ночью.
     - Значит, я могу надеяться?
     - Вряд ли... Говорил, что сразу после обеда... - послушник запнулся.
     Аннет подняла руку, словно хотела дотронуться до него, спросила:
     - Если вы будете свободны после обеда, может, выкроите часок-другой и
покажете мне Ассизи? С гидами так неинтересно.
     Лицо послушника расплылось в  улыбке.  Переступив  с  ноги  на  ногу,
произнес с сожалением:
     - В это время никак не могу.
     - Почему?
     - Должен отвезти отца Людвига.
     - А позже? - Аннет кокетливо опустила глаза. - Отец  Людвиг  вернется
вечером?
     - Он нет, но я буду здесь.
     - А если ваш учитель передумает?
     - Его не будет несколько дней, - заверил послушник. - Я только отвезу
его, а сам назад. Вы надолго в Ассизи?
     - Еще не знаю... - вздохнула Аннет.
     - Я вам покажу все ассизские святыни. - Послушник  спрятал  в  карман
четки. - Кроме того, у меня есть мотороллер, - предложил нерешительно, - и
мы сможем...
     - О-о, как чудесно! - захлопала  в  ладоши  Аннет.  -  Так  когда  мы
встретимся?
     - В пять у входа в собор.
     - Отлично.
     Послушник поклонился и засеменил прочь. Девушка смотрела  ему  вслед,
юноша перед тем, как повернуть за угол, оглянулся и кивнул издалека.
     Аннет, вспомнив  его  жадные  глаза,  прищурилась.  Махнула  Гюнтеру,
который вертелся чуть ли не рядом, и направилась  к  отелю.  Почувствовала
такую усталость, что села бы здесь прямо на мостовую и не  двигалась.  Еле
поднялась к себе на второй этаж и упала в кресло.  Гюнтер  стоял  рядом  и
молчал. Аннет была благодарна ему за то, что не спешил.
     - Вчера вечером монах ездил куда-то - начала, и сразу  вся  усталость
исчезла, будто хорошо проспала всю ночь и только  что  приняла  душ.  -  И
сегодня уезжает сразу после обеда.
     - Ну и что? - не понял Гюнтер.
     - Как же ты не можешь сообразить? Вчера  вечером  Пфердменгес  исчез.
Если бы Карл остался в Ассизи,  пришел  бы  в  отель.  Следовательно,  они
поехали вместе, и Карл не вернулся.  Ездили  куда-то  недалеко,  поскольку
отец Людвиг ночью был уже в монастыре. Сегодня монах снова едет,  наверно,
туда же. Кроме того, предупредил, что будет отсутствовать несколько дней.
     - Что-то в этом есть, - потер лоб Гюнтер. - Хотя... Расскажи,  о  чем
ты разговаривала с прощелыгой в сутане? Он  почти  облизывался,  глядя  на
тебя!
     - Оставь...  -  недовольно  поморщилась  Аннет.  -  Я  назначила  ему
свидание в пять, и если нужно еще что-нибудь вытянуть  из  него...  -  она
взяла предложенную  Гюнтером  сигарету,  хотя  и  не  курила,  затянулась,
закашлялась. Бросила и повторила в деталях разговор с послушником.
     Гюнтер слушал, не перебивая, сделал вывод:
     - Хитрый, пройдоха. Ты права, за святым отцом надо следить. Жаль,  не
узнала, куда они едут.
     - Говорил, недалеко. Я думала: не стоит расспрашивать.  Еще  передаст
своему учителю, и если за этим что-то кроется...
     - Правильно, - похвалил  Гюнтер.  -  Итак,  послушник  назначил  тебе
встречу...
     - Не паясничай! Сейчас около одиннадцати? В монастыре обедают в  два,
ты иди, а я немного отдохну...
     В два часа они поставили "фольксваген" в ряд с другими  машинами  под
желтым рекламным щитом заправочной станции, на которой черный змей выдыхал
ярко-красное пламя.
     Миновать эту станцию отец Людвиг не  мог,  только  после  нее  дороги
расходились в трех направлениях: налево - на Терни и затем Рим, прямо - на
Флоренцию и направо - в горы.
     Аннет заставила заднее  сиденье  какими-то  коробками,  бросила  туда
плащи и уселась на сиденье так, что ее  совсем  не  было  видно.  Сама  же
видела все, что делалось на шоссе за "фольксвагеном".
     Машины проносились редко, было время дневного затишья, когда основная
масса туристов уже приехала, а уезжать было еще  рано.  По  шоссе  сновали
преимущественно малолитражные "фиаты" с местными номерами. Аннет и  Гюнтер
жадно всматривались в них, поскольку  не  знали,  на  какой  машине  ездит
Пфердменгес.
     - Они... - вдруг прошептала Аннет, будто ее кто-нибудь мог  услышать.
- Да, они... - отвернулась от шоссе. - Видишь серый "форд"?
     Гюнтер нагнулся над щитком управления, посматривая искоса.
     Да, за рулем знакомый им послушник, а рядом старый человек в сутане.
     "Форд" проехал  мимо  заправочной  и  медленно  повернул  направо  по
дороге, ведущей в горы. Гюнтер  ловко  вывел  свою  машину  на  шоссе.  Не
спешил: серый "форд" сейчас никуда не денется, на такой дороге  все  равно
больше шестидесяти километров не сделаешь, да и, слава богу, пылища, почти
не видно, что делается сзади.
     "Форд" ехал быстро - послушник спешил на  свидание!  -  "фольксваген"
швыряло  на  выбоинах,  но  Гюнтер  не  отставал,  сохраняя  дистанцию   в
полкилометра.  Встречные  машины  попадались   редко,   дорога   пролегала
преимущественно между виноградниками, Аннет поискала ее в  атласе,  но  не
нашла. Миновали село, за оливковой рощей перевалили через гребень высокого
холма, внизу открылась зеленая долина  с  синей  гладью  озера,  к  берегу
которого прилепилось небольшое селение. Туда вела такая же покрытая щебнем
дорога, и "форд" уже повернул на нее.
     Гюнтер притормозил и, подождав, пока "форд"  исчезнет  за  деревьями,
тоже повернул к озеру.
     На центральной улице городка разместились  две  или  три  лавчонки  и
траттория с открытой верандой под тентом. Миновали последний дом, но нигде
не обнаружили серого "форда": возле строений стояло несколько "фиатов"  да
красный "рено". Дорога за поселком  круто  шла  к  виноградникам.  Гюнтер,
бормоча  что-то  сквозь  зубы,  развернулся   и   поехал   назад.   Теперь
"фольксваген"   катился   по   инерции.   Гюнтер   все   время   тормозил,
останавливаясь на перекрестках: договорились, что  будут  смотреть:  он  -
налево,  Аннет  -  направо.  Проехали  лавчонку  с   шариковыми   ручками,
зажигалками и еще какой-то мелочью на витрине.
     Аннет вдруг воскликнула:
     - Видишь, он там, внизу!
     Гюнтер остановился за углом, вышел и огляделся.
     Прекрасная двухэтажная вилла возвышалась над озером в саду. "Форд" не
заехал во двор, его оставили под деревом около ворот.
     Гюнтер быстро развернулся. Возможно, им следовало бы припрятать  свою
машину - швейцарские номера не так часто встречаются  в  этом  поселке,  и
незачем мозолить всем глаза. Подъехал к  траттории  -  хозяин  выбежал  на
веранду, и Гюнтер, с трудом вспоминая итальянские слова, объяснил, что  им
понравилось озеро и они хотели  бы  задержаться  здесь,  вот  только  куда
поставить машину и найдется ли ужин.
     Хозяин  закивал  радостно,  побежал  открывать   ворота,   залопотал,
поднимая глаза к небу, и Гюнтер понял, что только  в  этой  траттории  они
могут съесть настоящие спагетти, такие спагетти можно съесть только в  раю
и здесь, потому что их готовит сам хозяин, а лучшего специалиста не  найти
во всей округе.
     Они прошли со двора в узкий и темноватый зал траттории. Здесь  стояли
длинные столы из грубых досок, посуда на стойке была из дешевого  толстого
зеленоватого стекла, но вино, которое нацедил из бочки хозяин, понравилось
Гюнтеру, хотя и стоило на треть дешевле  минеральной  воды,  которую  пила
Аннет.
     Пока они  утоляли  голод,  мимо  траттории  проскочил  серый  "форд":
послушник не солгал - возвращался один. Гюнтер  предупредил  хозяина:  они
пойдут на озеро и могут задержаться, но тот заверил, что спагетти будут  в
любое время, кроме того, у него есть свободная комната, и, если  синьорине
понравится здесь, можно переночевать.
     Между прочим Гюнтер спросил,  кому  принадлежит  чудесная  вилла  над
озером. Хозяин сложил руки, будто молился, и учтиво объяснил,  что  в  ней
живет очень важный человек, имя которого известно в самом Ватикане: святой
отец осчастливил их поселок, приобретя этот домик еще во время  войны.  Но
жаль, сейчас он редко приезжает сюда, в  вилле  живет  только  его  слуга,
которого местные жители недолюбливают за  хмурость,  но  что  поделаешь  -
немец, старый холостяк, а пожалуй, нет на  свете  больших  нелюдимов,  чем
закоренелые холостяки.
     Болтовню этого толстяка можно было слушать весь день,  он  прямо-таки
источал из себя добродушие и говорил бы  беспрерывно  -  не  так-то  легко
найти слушателей в таком маленьком поселке, но Аннет  оборвала  лавочника:
жара, и ей хочется купаться...
     К  озеру  вела  тропинка  прямо  от  траттории,  и  они  пошли  между
апельсиновыми деревьями.  Не  доходя  до  озера,  Гюнтер  полез  в  кусты,
отделявшие апельсиновый сад от улицы, за ними  тянулся  высокий  забор  из
острых металлических прутьев, дальше начинались  какие-то  густые  колючие
заросли, которые  скрывали  виллу  от  нескромных  взглядов.  От  железной
калитки к зданию вела замощенная бетонными плитками дорожка.
     Гюнтер оставил Аннет в кустах следить за тем, что происходит у входа,
а сам решил обойти  вокруг  усадьбы.  Только  он  исчез,  как  на  дорожке
появились двое - отец  Людвиг  и  его  слуга.  Они  шли  медленно,  монах,
очевидно, наставлял слугу, ибо тот кивал и отвечал что-то  односложное,  а
отец Людвиг энергично жестикулировал и все говорил: жаль, Аннет  не  могла
услышать ни одного слова.
     Слуга вывел из гаража мотоцикл и открыл  ворота.  Выкатив  машину  и,
оставив ее на улице, аккуратно закрыл ворота, отдал ключи  монаху.  Ничего
не сказав, направился к мотоциклу. Уже  хотел  заводить,  но  обернулся  -
забыл шлем на скамейке в саду. Отец Людвиг, стоявший у  калитки,  произнес
насмешливо, и Аннет слышала теперь каждое его слово:
     - Не забудь на обратном пути голову. И завтра утром заезжай.
     Куда должен был заехать слуга, Аннет так и не узнала, тот завел мотор
и уехал. Монах посмотрел вслед, постоял немного и медленно пошел к вилле.
     Скоро вернулся Гюнтер, и Аннет рассказала ему обо всем, что видела.
     - Вероятно, до завтрашнего дня  монах  будет  один,  -  констатировал
Гюнтер. - А я там нашел довольно удобное  место,  чтобы  перелезть:  кусты
совсем низкие и неколючие.
     - Подождем до вечера?
     Гюнтер задумался.
     - А может сейчас? Уже начало пятого, а  святой  кабан  привык  в  это
время отдыхать. Послушник говорил, что встает в пять. Я  полезу,  а  ты  и
дальше следи за входом.
     Продираясь сквозь заросли, Гюнтер поцарапал руки и  лицо.  Сейчас  он
стоял за заботливо ухоженным цветником,  всматривался  в  закрытые  жалюзи
окна, будто на самом деле мог что-либо разглядеть за ними.
     Тишина и только птицы щебечут на  деревьях.  Держась  кустов,  Гюнтер
обошел дом и чуть не натолкнулся на обвитую плющом  и  глицинией  беседку.
Осторожно раздвинул ветки, заглянул  внутрь  и  испуганно  отшатнулся:  на
тахте лежал отец Людвиг - Гюнтер мог дотянуться рукой до его головы.
     Юноша присел, затаив дыхание. Потом пробежал  несколько  метров,  что
отделяли его от клумб с какими-то  высокими  красными  цветами,  спрятался
там. Только сейчас немного пришел в себя: если отец Людвиг молчит  до  сих
пор, значит, или не заметил его, или спит. Переждал еще несколько минут  и
пополз к беседке. Обогнул ее и заглянул так, чтобы  увидеть  лицо  монаха.
Так и есть - старик спал.
     Теперь Гюнтер не раздумывал. Прошмыгнул  к  вилле  -  двери  не  были
закрыты, он  прикрыл  их  за  собой  и  на  цыпочках  пробежал  по  узкому
полутемному коридору.
     Коридор заканчивался ступеньками на второй этаж, слева дверь вела  на
кухню, ее не прикрыли, и Гюнтер увидел немытую посуду, кастрюлю на  столе.
Осторожно открыл дверь напротив. Наверно, здесь жил слуга: узкая  кровать,
застеленная суконным одеялом, несколько ружей на стене и охотничьи  трофеи
- голова кабана, птицы, какие-то шкурки. Шкаф, стол, два стула - все.
     Следующая дверь дальше вела в большую гостиную с цветастым ковром  во
весь пол. В комнате  стояли  старомодные,  но  удобные  диваны  и  кресла,
обтянутые кожей, шкафы с книгами. Очевидно, монах принимал здесь гостей  и
не отказывался от мирских соблазнов, потому  что  стол  под  торшером  был
заставлен бутылками с разноцветными наклейками.
     Гюнтер осмотрел еще одну комнату. Она предназначалась для столовой  -
простенок между окнами занимал сервант  с  посудой,  рядом  стоял  дубовый
круглый стол и такие же стулья с резными спинками.
     Юноша уже хотел подняться на второй этаж, но  заметил  под  лестницей
узкую дверь, обитую стальными  полосками.  Наверно,  она  вела  в  подвал.
Гюнтер на всякий случай нажал на ручку, и дверь  сразу  поддалась,  открыв
крутые каменные ступеньки.
     Внизу горела лампочка. Осторожно ступая, Гюнтер  спустился  и  увидел
просторное помещение без окон, настоящий каменный мешок с низким потолком.
Но это был не погреб - вместо бочек здесь стояли две кушетки и стол, а пол
покрывал грубый шерстяной ковер.
     Двое дверей, дубовых и тоже обитых металлом, вели  из  этой  каменной
гостиной. Гюнтер дернул за ручку  ближней  -  не  поддалась,  вторая  тоже
закрыта.
     Парень хотел уже возвращаться, но услыхал за дверью не то  шорох,  не
то стоны. Прислушался, приложив ухо к дубовым доскам, -  действительно  за
дверью кто-то был.
     Гюнтер поцарапал дверь и затих. Стояла такая тишина,  что,  казалось,
звенело в ушах.
     И вдруг стон.
     Юноша переступил с ноги на ногу. Что делать? А-а, все равно, хуже  не
будет. Спросил громко:
     - Эй, кто там?
     Тишина - и вдруг:
     - Пить... воды...
     Неужели Карл? Кажется, Гюнтер узнал голос.  Прижался  к  двери,  даже
больно стало уху. Позвал:
     - Карл! Карл! Это я, Гюнтер!
     Снова тишина, потом радостный крик:
     - Гюнтер! Как ты сюда попал? Неужели на самом деле ты? Можешь открыть
дверь?
     Гюнтер с тоской осмотрел тяжелые дубовые доски и стальные  полосы  на
них.
     - Нужен лом... Хотя бы топор...
     - Как ты проник сюда?
     Гюнтер рассказал.
     - Погоди, - сказал Карл после паузы, - говоришь, монах спит? Ключи  у
него в кармане сутаны. Связка ключей. Но учти, он вооружен, носит пистолет
в заднем кармане брюк.
     - Да... - Гюнтер уже знал, что делать. - Я пошел, и не волнуйся...
     - Будь осторожен.
     ...Аннет хотелось спать, веки сами закрывались, сон  одолевал  ее,  а
Гюнтер все не возвращался. Аннет подумала, что именно такая пытка -  самая
нестерпимая. Да и солнце припекало, какие-то насекомые нудно жужжали, тоже
навевая сон.
     Боже мой, где же Гюнтер?
     Тот появился, когда противиться сну не было  никакой  силы,  выглянул
из-за кустов, что росли рядом с гаражом, и осторожно огляделся.
     Девушка провела руками по лицу, отгоняя сон. Гюнтер подавал  какие-то
знаки, она не  сразу  поняла,  что  он  хочет,  но  наконец,  догадавшись,
пролезла через заросли и приблизилась к калитке.
     - Давай...  -  прошептал  Гюнтер.  Он  приставил  к  калитке  садовую
лестницу, влез на нее и подал Аннет руку. Девушка через  несколько  секунд
была в саду.
     - Что? - спросила.
     - Карл там, - кивнул на виллу Гюнтер.
     Аннет хотела объяснить  ему,  что  ощущала  присутствие  Карла,  была
уверена, что найдут его, но не могла произнести ни слова, только выжидающе
смотрела большими выразительными глазами.
     - Монах заточил его в подвал, -  объяснил  Гюнтер.  -  Можно  позвать
полицию и поднять шум, но это нежелательно. Ты мне поможешь.  Святой  отец
храпит в беседке, у  него  пистолет  в  заднем  кармане  брюк,  нужно  его
разоружить и достать ключи.
     Аннет все время кивала.
     - Я пролезу в беседку! - предложила решительно.
     - Да, - подтвердил Гюнтер. - Сейчас мы осмотримся и все решим.
     Шли  к  беседке  по  асфальтированной  дорожке,  бесшумно,  и   Аннет
старалась ступать по следам Гюнтера. Согнувшись пролезли к  входу,  Гюнтер
огляделся. Обернулся к девушке, прошептал чуть слышно:
     - Спит в пижаме. Брюки там... - кивнул неуверенно.
     Не успела Аннет что-то сказать, как он поднялся и проник в беседку.
     Отец Людвиг спал, сладко сопя и подложив руку под щеку. Гюнтер прошел
мимо, присел  за  стулом,  на  котором  висели  брюки,  вытащил  пистолет.
Отличный никелированный вальтер. Снял с  предохранителя,  перезарядил,  на
всякий случай вогнав патрон в канал ствола.
     Сейчас ключи. Сутана монаха висела почти рядом - ощупал  карманы,  но
ключей не нашел. Черт, придется поднять церковника. Нежелательно,  но  что
поделаешь!
     Гюнтер встал над монахом, ткнул пистолетом в грудь. Отец Людвиг сразу
раскрыл глаза, хотел вскочить, но Гюнтер толкнул его назад.
     - Спокойно, святой отец! - приказал. - И не думайте кричать, если  не
хотите получить пулю. Где ключи?
     - Какие ключи?.. - начал монах, заикаясь. - Что вы х-хотите от меня?
     Гюнтер махнул рукой Аннет.
     - Обыщи его!
     Церковник сполз с тахты.
     - Я не имею привычки держать деньги дома, и вы ничего не найдете.
     Аннет засунула руки под подушку, вытянула связку ключей.
     - Встать! - скомандовал Гюнтер. - И без шуток, все равно вас никто не
услышит! Продолжим разговор в доме...
     Отец Людвиг покорно двинулся к вилле.  Хотел  зайти  в  гостиную,  но
Гюнтер подтолкнул его к лестнице.
     - Туда... туда... - произнес с насмешкой, - я  хочу,  чтобы  вы  сами
освободили своего узника.
     - Какого узника? - запротестовал монах. - Я никуда не пойду, и вы  не
имеете права!..
     - А вы имели право посадить под  замок  нашего  товарища?  Не  вышло,
святой отец! Просчитались... Ну! - ткнул дулом пистолета в спину. - И  без
фокусов!
     Монах как-то сразу обмяк и стал покорно спускаться в подвал.  Там,  в
каменной комнате, Гюнтер не отказал в удовольствии поставить его  в  позу,
какую видел во многих полицейских фильмах,  -  лицом  к  стене,  руки  над
головой.
     - Открой! - Гюнтер показал Аннет на дверь.
     Та звякнула связкой  ключей,  отыскивая  нужный,  а  Гюнтер  стоял  с
поднятым пистолетом. Аннет подобрала ключ,  открыла  дверь.  И  закричала.
Гюнтер шагнул к ней. Воспользовавшись  этим  моментом,  монах  бросился  к
лесенке, Гюнтер метнулся за ним, подставил ногу, отец Людвиг покатился  по
полу и завопил, будто его убивали.
     Гюнтер зло пнул его ногой.
     - А ну вставай, паршивая свинья, и если...
     Церковник встал,  стоял  с  поднятыми  руками,  смотрел  затравленным
зверем. Гюнтер подтолкнул его в комнату, откуда доносились голоса Аннет  и
Карла.
     В дверях остановился, пораженный:  Карл  стоял  у  стены  с  поднятой
рукой, прикованной стальным наручником к высоко вбитой скобе.
     - Ого!.. - только и сказал Гюнтер. Зло ударил монаха в спину.  -  Ну,
быстрее! Аннет, дай ему ключи.
     Отец Людвиг тонкими  дрожащими  пальцами  взял  связку.  Нашел  ключ,
отомкнул стальное кольцо на руке Карла. Тот сразу обессиленно опустился на
пол.
     - Дайте мне воды...
     Отец Людвиг засуетился.
     - Сейчас... сейчас...
     - К стене! - приказал Гюнтер. Он уже знал, что именно предпримет, это
было не только необходимо, а и справедливо - око за око.  Заставил  монаха
поднять руку, щелкнул наручником, позвенел ключами и спрятал их в  карман.
Сказал с издевкой: -  Придется  вам,  святой  отец,  немного  отдохнуть  в
одиночестве...
     Монах запричитал:
     - Я старый и больной человек, я не выдержу!
     - Выдержишь! - Гюнтер наклонился к Карлу. - Как ты?
     Аннет принесла воду. Карл жадно выпил полный  кувшин.  Хотел  встать,
однако ноги дрожали, и Гюнтер поднял его.
     Карл погрозил церковнику кулаком, крикнул:
     - Ну, жаба, чья взяла?.. Он, - объяснил друзьям, - ничего не знает  о
шифре, но быстро сообразил, чем это пахнет. Заманил меня  сюда  и  пытался
узнать, кого мы разыскиваем. Деньгами запахло, грязные руки свои  протянул
к ним, клялся, что выбьет из меня тайну, что эсэсовские методы  -  детская
забава, а гестаповцы были примитивными и малограмотными, не  изучали  всех
тонкостей пыток святой инквизиции. Может, я вру, святой отец?
     - Я хотел только напугать вас, господин  Хаген,  -  быстро  заговорил
отец Людвиг, - а вы все приняли за чистую монету.
     - И со вчерашнего вечера  простоял  прикованный  к  стене!  -  гневно
блеснул на него глазами Карл. - Он напоил меня не знаю чем,  я  ничего  не
помнил, не мог сопротивляться. Он не дал мне ни капли воды...
     - Что ж, сейчас он сам отдохнет, -  зло  засмеялся  Гюнтер,  -  будет
время на размышление...
     - Вы не оставите меня здесь, синьоры, - начал хныкать отец Людвиг.  -
Мне не простоять до утра, и грех ляжет на вас!
     - А мы  поисповедуемся  у  какого-нибудь  вашего  коллеги,  -  ехидно
произнес Гюнтер, - он отпустит нам этот грех!
     - Я заявлю в полицию! - пригрозил  монах.  -  Вас  задержат  и  будут
судить!
     - Я выключаю свет, в темноте  вам  легче  будет  беседовать  с  самим
собой. Думаю, это  будет  поучительный  диалог!  -  насмешливо  поклонился
Гюнтер. - Пошли, друзья!
     Поддерживая Карла, он повел его к выходу.
     В последний момент Аннет стало жалко монаха.
     - А если его просто закрыть?
     - Нет, - решительно возразил Гюнтер, - таким нельзя прощать!
     Отец Людвиг просил, плакал, угрожал, но Гюнтер спокойно закрыл дверь.
     - Насколько я понял, - заметил он, когда вышли из подвала,  -  святой
отец не назвал цифры шифра.  Но  мы  можем  заплатить  ему.  Я  поэтому  и
приковал его, чтобы стал уступчивее.
     - Ты не понял меня. Я же говорил, монах не  имеет  к  шифру  никакого
отношения, - пояснил Карл. - Вчера вечером разговаривал со слугой, кстати,
никакой  это  не  слуга,  а  оберштурмфюрер  СС.  Здесь,  на  вилле,   был
переправочный пункт эсэсовцев. Поэтому и комната в подвале -  месяц  живи,
никто не узнает. Святой отец уже поставил на мне крест, и  они  ничего  не
скрывали от меня. Есть еще один Людвиг Пфердменгес, бывший штандартенфюрер
СС, кузен нашего монаха. И знаете, где он сейчас? Никогда не  догадаетесь.
В Африке!
     - Где? - переспросил Гюнтер. - Ты не шутишь?
     - Вы на машине? Нельзя задерживаться здесь.
     - Ты пришел в себя? Можешь выйти  на  улицу  и  подождать  нас?  Чуть
подальше, чтобы не привлекать внимания.
     - Конечно. Который сейчас час?
     - Пять.
     - Еще сегодня можем попасть с Рим.
     - Лучше переночевать в Терни, - возразила Аннет. - Посмотри на себя -
измученный! Зачем спешить?
     - Старый пройдоха может предупредить своего кузена, чтобы не  доверял
нам... объяснил Карл. - Мы не имеем права терять время,  ты  останешься  с
машиной, поедешь потихоньку домой, а мы...
     - В Африку? - взволнованно воскликнула Аннет. - Ты сошел с ума! Ну их
к чертям, эти деньги, если из-за них столько мук.
     - Мы журналисты, - сказал Гюнтер, - завтра посетим  посольство,  визу
нам должны дать без осложнений.
     - Тогда и я полечу с вами! - решительно заявила Аннет.
     Карл взял руку Аннет. Держал, ощущая легкое дрожание.
     - Ты же хотела побегать по музеям, - посмотрел ей в  глаза.  -  Кроме
того, могут быть осложнения с визой. Нам  легче  -  у  Гюнтера  тоже  есть
журналистское удостоверение, я устроил ему его, и у нас, думаю, осложнений
не будет. А ты поезжай во Флоренцию. Ты же умеешь водить автомобиль.
     Аннет сердито выдернула руку.
     - Так бы и сказал: не с кем оставить машину.
     Итальянская старина  уже  утратила  интерес  для  Аннет,  но  она  не
призналась в этом.
     Девушка топнула ногой  в  сердцах,  посмотрела  на  пол  и  вспомнила
прикованного к стене отца Людвига.
     - Монаха теперь не стоит оставлять  прикованным,  закройте  его  -  и
все...
     Карл заглянул в холодильник. Достал бутылку молока. Отпил  и  сказал,
как бы между прочим:
     - Знаете, что он делал?  Из  того  вальтера  стрелял  в  меня.  Вчера
вечером. Любопытная  забава.  Открываются  двери,  он  садится  в  большой
комнате и говорит, что сейчас будет расстреливать  меня.  У  святого  отца
твердая рука, всаживал пули за несколько сантиметров  от  головы.  Видели,
там деревянная  стена,  вся  изрешечена.  Постреливали  на  досуге  бывшие
эсэсовцы...
     - И ты хочешь, чтобы я ему простил? - криво усмехнулся Гюнтер.
     Аннет неуверенно пожала плечами:
     - Как знаете...
     - Ну вот и хорошо, - смягчился Гюнтер. - А теперь двинулись...

     После итальянской жары африканское солнце не очень  удивило  Карла  и
Гюнтера. Поразила их буйная  растительность  большого  города  Центральной
Африки, столицы государства, роскошь его  европейских  кварталов.  Думали,
небольшой, грязный, одноэтажный город, а  центр  его  был  многоэтажным  с
широкими асфальтированными улицами, сотнями машин новейших марок, большими
магазинами. На первоклассный отель решили не  тратиться,  остановились  по
рекомендации местного чиновника, который летел вместе с ними, в  небольшом
пансионате. Переоделись, и Карл предложил сразу  же  двинуться  на  поиски
Людвига Пфердменгеса.
     Еще в дороге они разработали план  действий.  Каждый,  кто  был  хоть
немного знаком с тогдашними делами в Африке, не мог не  догадаться,  каким
ветром и зачем занесло туда бывшего штандартенфюрера СС.  В  стране,  куда
они прилетели, то в одной, то в  другой  провинции  вспыхивали  восстания.
Против  партизан  действовали  разные  отряды  карателей  и  наемников,  и
штандартенфюрер СС с его  опытом  был,  безусловно,  находкой  для  разных
авантюристов,  боровшихся  за  власть  и  пытавшихся   подавить   народное
движение.
     Как и где искать Пфердменгеса, с чего начинать? Может, он  вообще  на
нелегальном  положении.   Карл   и   Гюнтер   решили   действовать   через
журналистские круги. Нет людей более осведомленных,  нежели  газетчики,  а
Карл принадлежал к их клану.  У  Гюнтера  тоже  были  документы  одной  из
бернских газет - перед швейцарскими  журналистами  должны  были  открыться
двери всех редакций.
     Сотрудники местной газеты их встретили  приветливо.  Редактор  извлек
бутылку виски и пообещал освободиться через час, а пока что поручил гостей
долговязому брюнету лет тридцати, носатому и худощавому. Казалось, он  был
сплющен с боков и стыдился этого, потому что какая-то стыдливая улыбка все
время кривила его губы.
     - Жорж Леребур, корреспондент "Пари суар", -  отрекомендовался  он  и
добавил, что рад видеть  людей,  которые  еще  вчера  ходили  по  бернским
улицам: пожаловался на тоску, жару и отсутствие порядочного общества.
     - Ничего себе тоска, -  не  поверил  Карл.  Он  держал  свежий  номер
местной  газеты,  где  сообщалось  о  партизанском  движении  в  одной  из
провинций. - Война обостряется!
     - Тут всегда стреляют, - безразлично махнул рукой Леребур.
     - Очень интересно,  -  Карл  ткнул  пальцем  в  газету,  -  во  главе
восстания стал бывший министр просвещения и искусств. Если уж  такие  люди
берутся за оружие...
     Скажу вам откровенно, -  сказал  Леребур,  -  у  них  есть  основания
браться за оружие.  Впрочем,  увидите  сами.  Я  здесь  уже  три  года  и,
вероятно, смотрю на здешние события предубежденно.
     - Три года! - удивился Гюнтер. - Наверно, знаете здесь  все  вдоль  и
поперек?
     - Это не так просто, - снисходительно улыбнулся Леребур. - Территория
государства огромная.
     - Есть где воевать! - засмеялся Карл. - И за что...
     - Конечно,  -  подтвердил  Леребур.  -  Не  случайно  проклятые  янки
повадились сюда. Не люблю их.  Где  только  можно  поживиться,  непременно
сунут свой нос. Уран, кобальт, промышленные алмазы... Я уже  не  говорю  о
меди, такой богатой руды нет нигде.
     - Ясно, - отметил Гюнтер, - поэтому здесь и  неспокойно.  Кстати,  вы
должны  знать  всех  местных  знаменитостей,  не   встречалось   вам   имя
Пфердменгеса?
     - Полковник Людвиг Пфердменгес? - переспросил Леребур. -  Эта  фигура
довольно одиозная. Но откуда вы знаете его? И зачем он вам?
     - Пфердменгес - бывший штандартенфюрер СС, - объяснил Карл, - а  наша
газета изучает биографии некоторых эсэсовцев...
     - А-а... - неопределенно промычал Леребур. - Здесь  до  черта  всякой
дряни,  слетаются,  как  мотыльки  на  огонь.  -  Внезапно  завелся,  даже
завертелся на стуле. - А это  вы  здорово  придумали:  интервью  с  бывшим
штандартенфюрером,  ныне  полковником  наемников!  Прекрасная   параллель.
Находка для левой прессы...
     - Как нам увидеть этого Пфердменгеса? - спросил Карл.
     Леребур уставился на него, как на  заморское  чудо.  А  затем  весело
засмеялся.
     - Вы спрашиваете так, будто полковник Пфердменгес живет в двух  шагах
и вся сложность заключается в том, как представиться ему. Даже я не  знаю,
где он, а я, кажется, знаю здесь все.  Кроме  того,  если  так  вот  прямо
начать узнавать  о  местопребывании  полковника,  можно  получить  пулю  в
живот...
     - Вы не получите, - сказал Гюнтер уверенно.
     - Ну от этого никто не застрахован, - возразил Жорж, но  видно  было,
что сказал это только для проформы, потому что добавил  хвастливо:  -  Вот
что, коллеги, я присоединяюсь к вам и скажу откровенно: вам  повезло,  что
встретили меня. Что касается карателей  или  наемников  -  все  рты  сразу
закрывают. Вы слыхали о Момбе? - спросил вдруг.
     Гюнтер кивнул.
     - Пройдоха, старый лис! - Леребур  завертел  головой.  -  Я  попробую
устроить встречу с ним.
     - Зачем? - не понял Карл.
     Леребур посмотрел на него удивленно. Вдруг шлепнул  себя  ладонью  по
лбу.
     - Извините, я ведь  забыл  сказать,  что  Пфердменгес,  по  существу,
правая рука Момбе.
     Организация встречи журналистов с кандидатом в премьеры оказалась  не
таким уж тяжелым  делом:  Момбе  стремился  завоевать  популярность  и  не
пренебрегал никакими средствами. Интервью же с французским и  швейцарскими
журналистами было для него просто находкой.
     В  точно  назначенное  время  машина  Леребура   остановилась   возле
роскошного особняка за густо посаженными пальмами.
     Слуга в белом смокинге провел их в большую комнату с полузашторенными
окнами и вентиляторами под  потолком.  Кандидат  в  премьеры  заставил  их
немного подождать. Наконец слуга открыл двери, и в комнату зашел Момбе. Он
крепко пожал руки журналистам, пригласил к столу с бутылками.
     - Прошу, господа, без церемоний, -  сказал  Момбе,  широко  улыбаясь.
Налил всем, подчеркивая свою демократичность. - Я с  удовольствием  отвечу
на ваши вопросы, господа, но давайте вначале  выпьем  за  моих  несчастных
соотечественников.
     Он встал в театральную позу. Гюнтер улыбнулся: бездарный актер, все у
него рассчитано на внешний эффект.
     - Какие меры вы считаете необходимыми для  стабилизации  положения  в
стране? - спросил Леребур.
     Момбе сел  на  стул,  отхлебнул  из  стакана,  нахмурился  и  ответил
категорично:
     - Мы должны положить конец деятельности раскольников - я имею в  виду
разных "патриотов", которые мутят воду в провинциях,  отвлекают  народ  от
работы  разговорами  о  демократии.  С  этим   может   покончить   сильная
централизованная власть: разгромить бунтовщиков и установить мир в стране.
Необходимо обратиться за помощью к высокоразвитым государствам и  добиться
ритмичной работы промышленных предприятий.
     Момбе говорил, а Карл, глядя на  его  улыбающееся  лицо,  думал,  что
скрывается за этими  аккуратными  фразами,  -  он  зальет  страну  кровью,
вырежет  целые  поселения,  добиваясь  покорности,   продаст   иностранным
компаниям еще не проданное и будет улыбаться интервьюерам и фотографам:  в
его стране покой и тишина. Карлу захотелось подняться и уйти, но продолжал
сидеть со стаканом в руке, только нахмурился.
     - Природные условия востока страны, - между тем продолжал Момбе, - не
позволяют вести войну в ее, так сказать, классических образцах  и  диктуют
свою тактику...
     - Мы бы хотели познакомиться с этой тактикой, - вставил Гюнтер. - Нам
рекомендовали полковника Пфердменгеса.
     - Кто рекомендовал? - быстро обернулся к нему Момбе.
     - Господин Леребур, - кивнул Гюнтер на француза. -  Он  наслышался  о
его храбрости и решительности.
     - Безусловно, - согласился Момбе, - полковник Пфердменгес  -  человек
храбрый.
     - Мы бы просили вас помочь нам встретиться с полковником, - настаивал
Гюнтер. - Дело в том, что никто, кроме вас...
     - Да, война идет жестокая, - подтвердил Момбе, - и необходимо  строго
придерживаться военной тайны.
     Гюнтер понял его.
     - Мы не дети  и  понимаем,  что  специфика  условий  ведения  военных
действий в Африке вынуждает иногда идти на  кое-какие  крайности,  как  бы
сказать, требует  немалой  крови.  Но  вы  можете  быть  уверены  в  нашей
лояльности и нежелании раздувать негативные аспекты...
     Момбе закивал головой.
     - Да... Да... Именно это я и хотел сказать. Хорошо, что  у  нас  одна
точка зрения. Я дам вам письмо к полковнику, но должен  предупредить,  что
добраться туда будет трудно...
     Жорж Леребур оказался неоценимым компаньоном: кроме того, что но знал
Африку так, как Карл свой Бернский кантон, у него было  много  знакомых  в
самых разных кругах. В дирекции "Юнион миньер" Жорж договорился об  аренде
не очень  старого  "пежо";  им  предлагали  и  лучшие  марки,  но  Леребур
решительно отказался. "Может,  специально  для  нас  вы  откроете  и  пару
бензоколонок?" - спросил он, и никто ему не возразил. В  самом  деле,  они
должны были ехать по дороге, где  с  бензином  были  перебои;  вспоминался
случай, когда машины стояли по нескольку дней в  маленьких  провинциальных
городках, ожидая горючего. Жорж  знал  это  и  поэтому  решительно  выбрал
малолитражный "пежо", а не мощный "ягуар", который предложил  им  один  из
директоров "Юнион миньер".
     Сейчас, когда  позади  остались  города,  они  по-настоящему  оценили
прозорливость  Леребура:  все  равно  по   местным   дорогам   более   чем
пятьдесят-шестьдесят километров не сделаешь, на "ягуаре" им не хватило  бы
горючего и на половину  пути,  а  обшарпанный  "пежо",  гремя  железом  по
выбоинам, потихоньку на одном баке почти дотянул их до городка, где должен
был быть бензин.
     Жорж тихо ругался, проклиная африканские  дороги,  поскольку  стрелка
бензометра дрожала уже у нуля. С гребня небольшого холма Жорж увидел дома,
но машина зачихала и  остановилась:  бензин  кончился.  В  канистрах  тоже
ничего не было, и Леребур предложил:
     -  Ждать  здесь  кого-либо,  чтобы  выпросить  галлон  бензина,  дело
мертвое. Я останусь в машине,  а  вы  идите  в  город.  Отсюда  три-четыре
километра, не больше. Возьмите велосипед на колонке,  и  пусть  кто-нибудь
привезет пару галлонов.
     Гюнтер и Карл были не против,  чтобы  размяться  после  долгой  езды.
Двинулись бодро к городу, держась в тени придорожных  деревьев.  Когда  до
околицы осталось совсем  немного,  на  шоссе  вышли  из  кустов  несколько
человек с автоматами.
     Карл и Гюнтер остановились. Вперед выдвинулся человек лет за сорок  с
морщинистым лицом, в военной рубашке, заправленной в обтрепанные брюки. На
животе у него висела кобура с пистолетом. Спросил властно:
     - Кто такие?
     - Журналисты. Мы швейцарские журналисты и едем по поручению газеты.
     - Не вижу, на чем вы едете... - засмеялся человек и протянул руку.  -
Документы!
     Гюнтер стал объяснять, что у них не хватило бензина и  пришлось  идти
до города пешком, документы остались в "пежо".
     Человек с пистолетом смотрел на  них,  упершись  руками  в  бока.  Не
дослушав, бросил пренебрежительно:
     - Хватит болтать! Кто подослал вас сюда и для чего?
     - Но ведь я говорю правду, вы можете  проверить,  у  нас  не  хватило
бензина, и мы оставили машину совсем недалеко.
     - Хорошая легенда, капитан, - вмешался совсем еще  молодой  парень  с
автоматом, стоящий рядом.  -  Могу  поклясться,  это  шпионы  из  соседней
провинции. И после того, как мы прибрали их самозванца президента...
     - Ты прав, - похвалил капитан. - Так вот, голубчики, будете  говорить
правду или помочь вам? Для чего вас подослали сюда?
     - Вы можете легко проверить, - быстро начал Карл, - наша машина...
     Удар в  челюсть  прервал  его  лепет.  Капитан  умел  бить,  у  Карла
закружилась голова, он чуть не упал.
     - Вы не имеете права! -  вдруг  закричал  Гюнтер.  -  Мы  иностранные
подданные, и вы будете отвечать!
     - У нас поручение к полковнику Пфердменгесу, - добавил Карл,  держась
за щеку - и я требую, чтобы вы...
     - Ты здесь ничего не можешь требовать, - ударил  его  носком  ботинка
капитан. Подумал и решил: - Ясно, шпионы... Расстрелять!
     Карл сказал как можно убедительнее:
     - Вы ошибаетесь, капитан, мы не шпионы, и я  вам  говорю:  это  легко
проверить.
     Капитан схватил его за воротник.
     - Кто назвал тебе имя полковника? Здесь ни одна душа не знает его.
     - У нас письмо к полковнику от самого Момбе.
     - Где оно? Нет? Я так  и  знал...  Довольно  трепаться!  -  оттолкнул
Карла. - Расстрелять!
     Солдаты схватили их, скрутили руки назад, связали. Парень с автоматом
подтолкнул Карла к обочине.
     - Давай... Нет времени...
     Карл хотел крикнуть капитану что-то, но  вдруг  понял:  чтобы  он  ни
говорил, этот человек не отменит своего решения и их судьба решена.
     Карла подтолкнули в бок автоматом, и он покорно пошел к кустам.
     Гюнтера  тоже  подтолкнули,  но  он  вывернулся  между  двух  солдат,
подбежал к капитану и упал на колени.
     - Даю вам слово чести, - начал в отчаянии, - мы журналисты, и  у  нас
есть  поручение  к  полковнику...  -  Солдаты  подхватили  его  под  руки,
потащили. - Умоляю, не убивайте! Пфердменгес не простит вам!
     Капитан обернулся, какая-то тень промелькнула  по  его  лицу,  словно
заколебался,  но  махнул  рукой  и  пошел  к  дереву,  под  которым  стоял
американский "джип".
     Гюнтер отбивался, что-то кричал,  но  солдаты  тащили  его  в  кусты.
Метрах в  пятидесяти  от  дороги,  на  полянке,  их  привязали  к  стволам
деревьев. Парень с автоматом отошел на несколько шагов, спросил  у  солдат
по-немецки:
     - Кто хочет?
     - Кончай их, сержант, - безразлично отозвался  кто-то.  Сержант  стал
поднимать автомат, черное дуло сверлило мозг, Карлом овладела  апатия,  он
все  видел  и  слышал,  но  не  мог  пошевелиться,   все   было   миражем,
нереальностью - и солдаты, и деревья, к которым  их  привязали,  и  желтая
трава под ногами, -  реальным  был  только  автоматный  ствол;  он  сейчас
вздрогнет, но Карл уже не увидит огня, пули долетят быстрее...
     Рядом Гюнтер закричал:
     - Не убивайте нас!
     Сержант повел автоматом, сейчас Карл видел только черное дуло  -  оно
увеличивалось и напоминало жерло орудия.
     И вдруг - нет черной бездны, сержант, опустив автомат, поворачивается
к ним боком...
     Что там, на краю обочины? Почему опять появился капитан и рядом с ним
Леребур?
     Уже убедившись, что пришло спасение, Карл никак не мог избавиться  от
чувства, что у него на груди обожжена кожа...
     - Я должен принести вам свои извинения, -  сказал  капитан,  пока  их
развязывали, но Карл плохо понимал его, апатия не отпускала, и под сердцем
жгло.
     - Дайте ему воды... - заметил состояние Карла Жорж Леребур.
     К его губам приложили баклажку, он машинально глотнул, виски  обожгло
горло, но сразу стало легче - закашлялся, слезы выступили  на  глазах,  но
боль под сердцем утихла, вернулась способность слышать и видеть.
     Гюнтер стоял рядом, опершись о дерево. Ему тоже дали глотнуть  виски,
он отпил чуть  ли  не  половину  баклажки.  Поднял  кулаки,  что-то  хотел
сказать, но, так и не произнеся ни одного слова, сел на траву.
     - Вас  заподозрили  в  шпионаже  в  пользу  бунтовщиков,  -  объяснил
Леребур.
     Гюнтер зло плюнул.
     - Я же объяснял ему, что у нас письмо!
     - Ну... ну... - примирительно  проворчал  Жорж.  -  К  счастью,  меня
догнал грузовик, и я разжился парой галлонов бензина.
     - А если бы не было грузовика? - не сдавался Гюнтер.
     - Пили бы вы сейчас шнапс на том свете! -  засмеялся  сержант.  -  Но
здесь по-другому нельзя.
     - Если бы вы знали местные условия... - подтвердил капитан. -  Хотите
еще? - протянул Карлу свою баклажку.
     Тот отрицательно покачал головой. Его тошнило.
     - Поехали... - предложил Карл. Эта поляна, где они чуть  не  остались
навечно, вызывала беспокойство и даже раздражение.
     - Да, поехали, - согласился Леребур. - Тем более, что осталось нам...
Полковник здесь, в городе.
     - Вот и хорошо! - обрадовался Гюнтер. - Конец нашим блужданиям.
     Он хлопнул Карла по плечу, но тот не разделял его энтузиазма.  Как-то
было все равно: полковник так полковник, есть - пусть будет, нет, то и  не
надо...
     В голове шумело, лицо капитана расплывалось. Знал: эта черная  точка,
что разрасталась в жерло,  теперь  будет  сниться  ему  и  сны  эти  будут
кошмарны...

     -  Моя  профессия  убивать,  и  я  не  стыжусь  ее!   -   так   начал
пресс-конференцию полковник Людвиг Пфердменгес.
     Они сидели на веранде большого одноэтажного  дома,  где  расположился
штаб батальона "Леопард". Только что полковнику доложили, что  карательная
экспедиция  против  бунтовщиков-партизан,  засевших  на  западном   берегу
большого озера, завершилась успешно,  и  он  пребывал  в  том  благодушном
настроении, когда все кажется лучше, чем на самом  деле,  и  поэтому  тебя
тянет на откровенность, язык развязывается, и начинаешь  рассказывать  то,
что при других обстоятельствах сам вспоминаешь неохотно.
     - Да, господа, я не стыжусь. Ибо какая же  другая  обязанность  может
быть у солдата, тем более здесь, где  дикость  и  первобытные  обычаи?  Не
убьешь ты - убьют тебя, поэтому мы и стараемся убивать как  можно  больше.
Левая пресса - иногда я читаю эти красные  листки,  господа,  -  кричит  о
нашей жестокости, о том, что партизаны ведут справедливую борьбу за  права
туземцев. Время, господа, покончить с пустой болтовней.  Все  это  выдумки
коммунистов, я убежден в этом. С нашей точки зрения, с точки зрения солдат
моего батальона "Леопард",  война,  которую  мы  ведем  против  черномазых
партизан, справедлива, мы защищаем свои интересы и интересы состоятельных,
а значит, самых культурных и самых прогрессивных  сил  страны.  А  кто  не
разделяет эти взгляды, пусть катится ко всем чертям! И мы с  удовольствием
поможем ему быстрее добраться туда!
     Полковник  расстегнул  пуговицу  на  рубашке   и   выпил   полстакана
газированной воды. Далее продолжал сдержаннее:
     - В свое время меня причислили к эсэсовским преступникам, и я  должен
был эмигрировать в эти паршивые джунгли. За что, спрашиваю вас? Меня  -  к
преступникам? Я командовал полком,  потом  дивизией  СС,  мы  воевали  как
могли, ну, уничтожали партизан в России, но и они  уничтожали  нас.  Война
шла без правил! Опыт русской кампании научил меня,  сейчас  мы  используем
его: лучше убить десяток партизан, чем оставить  одного  раненого.  Потому
что и раненые кусаются.
     - А что вы им дадите, если победите?  Ваша  позитивная  программа?  -
спросил Леребур.
     - Пусть с программами выступают другие, - отмахнулся  Пфердменгес.  -
Момбе или кто другой. Они мастера  затуманивать  головы,  их  профессия  -
болтать, а наша  -  устанавливать  твердую  власть.  Моя  программа  очень
простая: негры должны работать.
     Полковник остановился, глотнул воды и продолжал дальше с нажимом:
     - Заставляя негров работать,  мы  делаем  великое,  благородное  дело
прежде всего для них самих, для развития нации, господа, если  хотите.  Мы
совершаем великую цивилизаторскую миссию, пробуждаем, я  убежден  в  этом,
Черную Африку от вековой спячки.
     - У вас есть плантации в этой стране? - спросил полковника Гюнтер.
     - Наивный вопрос, - засмеялся полковник.  -  Эти  джунгли  и  саванны
оказались не  такими  уж  и  дикими.  Плантации  кофе,  хлопка,  масличных
пальм... При умелом землепользовании это дает неплохой доход. У меня  есть
управляющие и надсмотрщики.
     Этот самоуверенный убийца давно уже надоел  Карлу.  Вспоминал  черный
ствол автомата, наведенный на него, и злоба душила его.
     Наверно, у  полковника  давно  уже  атрофировались  все  человеческие
чувства, и он ничем не отличался от горилл, живущих в здешних лесах,  даже
хуже - горилла убивает, защищаясь, а этот подвел под убийства  филосовскую
базу: никогда еще Карл не слыхал  такого  откровенно  оголтелого  цинизма.
Переглянулся с Гюнтером. Видно, тот ощущал то же самое и понял Карла,  так
как встал, положив конец беседе.
     - Я отвлеку внимание француза, - прошептал  Карлу  на  ухо,  -  а  ты
поговори с полковником Пфердменгесом.
     Карл смотрел на Пфердменгеса. Почему-то вспомнил отца  Людвига.  Нет,
кузены совсем непохожи - жизнь в  джунглях  и  военные  невзгоды  закалили
полковника: подтянутый, загорелый и живой, несмотря на  свои  пятьдесят  с
лишним лет. У монаха, правда, глаза поумнее, а у этого мутные, воловьи.
     Гюнтер потянул Леребура к бутылкам в соседнюю комнату. Карл  задержал
Пфердменгеса.
     - Минутку, полковник, два слова...
     Пфердменгес остановился, нетерпеливо переступая с  ноги  на  ногу,  и
посмотрел недовольно. Карл подошел к нему вплотную.
     - Видели ли вы черный тюльпан?
     У полковника забегали глаза.
     - Вас послали ко мне?
     - Да.
     - Кто?
     - Я не имею права разглашать тайну. Вам необходимо назвать две  цифры
и не расспрашивать меня ни о чем.
     - Эх... - вздохнул Пфердменгес не то с сожалением, не то  облегченно.
- Прошли те времена, когда я не расспрашивал...
     Карл сказал твердо:
     - Но вы обязаны сделать это.
     - Я сам  знаю,  в  чем  заключаются  мои  обязанности,  -  огрызнулся
Пфердменгес. - Лично я не имею намерения возвращаться в фатерлянд.  Мне  и
здесь неплохо. Мой рейх - моя хлопковая плантация, я завоевал  ее  сам,  а
рейх обещал мне имение на  Украине,  но  где  оно?  Рейх,  юноша,  еще  не
расплатился со мной, и я считаю, будет справедливо рассчитаться сейчас. Из
той суммы, которую вы получите... Сколько лежит на  шифрованном  счету?  И
где?
     Карл неуверенно пожал плечами.
     - Ну хорошо, - не настаивал полковник, - меня  это  интересует  мало,
но... - задумался, не  сводя  внимательного  взгляда  с  Карла.  -  Однако
миллион - это, может быть, не так уж много? Я слыхал, что  на  шифрованные
счета меньше десяти миллионов не клали. Десять  процентов  -  справедливое
вознаграждение. Вы мне миллион, я вам - две цифры.
     - Ого, а у вас аппетит! К сожалению, я не имею права...
     - А я пошлю вас  к  чертовой  матери  со  всеми  вашими  паролями!  -
Полковник помахал  пальцем  перед  его  носом.  -  Забыл  цифры,  вас  это
устраивает?
     - Хорошо... - подумав, ответил Карл. - Но  миллион  вы  не  получите.
Четыреста тысяч марок.
     Глаза полковника потемнели. Шутя толкнул Карла в бок:
     - Ну, парень, мы же не на базаре.
     - Да, - согласился Карл, - поэтому  пятьсот  тысяч  -  мое  последнее
слово. И они свалятся на вас как манна небесная.
     - Договорились, - пошел на уступку Пфердменгес. - Пойдем скрепим нашу
сделку.
     - Цифры? - не тронулся с места Карл.
     Полковник улыбнулся и подморгнул.
     - Не выйдет! - помахал пальцем перед самым носом Карла. - Я  поеду  с
вами и назову цифры только на  пороге  банка,  чтобы  мои  полмиллиона  не
уплыли... Пароль - пожалуйста: "Хорошо весной в арденнском лесу". Тогда мы
еще не наступали в Арденнах и не бежали оттуда... Боже  мой,  будто  вчера
моя дивизия была в Арденнах. Нам бы открыть фронт,  а  мы  поперлись,  как
последние идиоты...
     Карл поморщился: перспектива совместной поездки не радовала. Еще  раз
попытался отвертеться:
     - Мы не имеем права терять время и  завтра  отправляемся  обратно.  Я
могу дать вам какие-нибудь гарантии...
     - Гарантии? - засмеялся Пфердменгес. - Я знаю, что  это  такое,  даже
самые солидные гарантии и разные там  джентльменские  соглашения.  Завтра,
говорите? Это меня устраивает,  послезавтра  мы  будем  в  Европе.  Вам  в
Европу?
     - Но Леребур одолжил машину у директора фирмы "Юнион миньер".
     - Пусть  эта  старая  развалина  не  беспокоит  вас.  Мои  "леопарды"
доставят ее назад. А мы выедем на рассвете. До  первого  аэропорта  триста
километров, оттуда  долетим  до  Найроби,  а  там  уже  линии  обслуживают
европейские  компании.  Современные   реактивные   лайнеры,   скорость   и
комфорт...
     Карл подумал: через два дня он увидит Аннет. Всего через два дня!  Из
сердца Африки, из саванн, где охотятся не на диких зверей, а на  людей,  в
европейский город!
     Черт с ним, с Пфердменгесом, не надо обращать на него внимания, можно
смотреть на него, как на надоедливую муху, - не больше.
     Полковник  пропустил  Карла  вперед:  сейчас   он   был   воплощением
вежливости:
     - Пожалуйста, коктейль перед ужином...
     Карл вспомнил  слова  полковника:  "Моя  профессия  -  убивать"  -  и
подумал, что коктейли и вежливость не сообразуются с  этими  словами,  что
последнее является ширмой,  и  Пфердменгес,  вернувшись  сюда  из  Европы,
станет еще более жестоким и убивать будут еще больше, ибо  за  полмиллиона
марок можно приобрести не одну плантацию, а  имения  необходимо  защищать.
Таким образом, он, Карл  Хаген,  станет  хотя  и  не  прямым,  но  все  же
виновником убийств. Содрогнулся - ко всем чертям полковника! -  но  Гюнтер
уже  протягивал  Карлу  фужер  с  коктейлем,  глядя  вопросительно,  и  он
машинально кивнул, давая знать, что дело с Пфердменгесом улажено.

     Йоахим Шлихтинг стоял за длинным  столом,  по  обе  стороны  которого
сидели его коллеги по партии.
     Карл пристроился в уголке, откуда хорошо  видел  Шлихтинга  и  других
руководителей нового фашистского движения в Западной Германии.  Он  твердо
знал - фашистского, хотя шло заседание руководящего центра партии, которая
называлась национал-демократической.
     У Шлихтинга, казалось,  все  было  удлиненное:  высокий,  сухой,  как
кипарис,  человек  с  продолговатым  лицом  и  руками  шимпанзе,  которые,
казалось, свисали ниже коленей.  Длинный  красноватый  нос  и  подбородок,
сужающийся книзу, еще более сужали его.  Он  стоял,  опираясь  на  длинный
полированный стол - блестящая  поверхность  отражала  его  фигуру  и,  еще
удлинив,  делала  нереальной,  словно  не  человек  навис  над  столом,  а
изготовленный неудачником-мастером карикатурный манекен  или  кукла-гигант
для ярморочного балагана.
     - Мы переходим в наступление  на  всех  участках,  -  говорил  он,  -
конечная наша цель - иметь большинство в бундестаге  и  сформировать  свое
правительство, которое поведет Германию новым путем.
     Сегодня утром Карл позвонил Йоахиму Шлихтингу, отыскав номер телефона
имения "Берта" в  справочнике,  и  тот  назначил  ему  свидание  в  центре
Ганновера, в штаб-квартире наиболее перспективной, как  он  выразился,  из
немецких политических партий - НДП.
     Эта встреча состоялась перед  самым  заседанием  руководящего  центра
НДП. Услыхав, для чего назначил ему свидание Карл, Шлихтинг обрадовался  и
разволновался, даже расчувствовался. Он считал, что все уже  погибло  -  и
списки, и деньги, и пароль, - и надо же такое...
     Попросил  Карла  побыть  на  заседании  и  затем  отрекомендовал  его
партийным руководителям как представителя одного из зарубежных центров. Не
хотел  ни  на  секунду  расставаться  с  ним,  пока  они  не   договорятся
окончательно. Как понял Карл, Шлихтинг занимал в партии чуть ли  не  такое
же положение, как и официальный ее вождь фон Тадден,  -  он  был  мозговым
центром НДП, разрабатывал ее программу и направлял деятельность, а главным
образом, как бывший промышленник, осуществлял связи партии с промышленными
магнатами: без их финансовой поддержки на деятельности  неонацистов  сразу
можно было поставить крест.
     Карл несколько секунд наблюдал за красноречивыми жестами Шлихтинга  -
да, этот продумал все до конца, и его не собьешь с избранного пути. Где-то
в глубине души он знает, чем закончится их авантюра, но все же не верит  в
возможность позорного конца,  надеется  на  счастливый  лотерейный  билет,
пусть один из тысячи,  но  кому-то  он  все-таки  должен  выпасть!  Такому
наплевать, что погибнут миллионы, - лишь бы выжил он.
     Но о чем продолжает говорить Шлихтинг? Карл прислушался.
     - Одна из наших неотложных задач, - Шлихтинг  сел,  положив  руки  на
стол: они, казалось, жили отдельно от него, сами двигались  и  постукивали
ногтями по полированному дереву, - да,  одна  из  неотложных  наших  задач
заключается в укреплении союза партии с бундесвером.  Наше  военное  бюро,
господа, утверждает, что каждый четвертый  немецкий  военнослужащий  готов
поддерживать НДП. Два генерала и пять полковников вступили в  партию,  это
первый шаг, первый ручеек, который, надеюсь, станет полноводной рекой. Ибо
чего   может   достигнуть   настоящий   офицер   при   нынешнем   немецком
правительстве? Дослужиться  до  полковника,  получить  пенсию.  Настоящему
офицеру нужна война, мы начнем ее, и  офицеры  будут  стоять  перед  нашей
штаб-квартирой в очереди за фельдмаршальскими жезлами!
     - Будут стоять! - грохнул по столу кулаком один из присутствующих.  -
Но мы дадим их только достойным!
     - Браво, Радке! - Шлихтинг зааплодировал. -  Под  конец,  господа,  я
хочу проинформировать вас, что переговоры, проведенные нами  с  некоторыми
представителями финансовой  олигархии,  завершились  успешно.  Наша  касса
пополнилась новыми взносами, которые позволят нам не  скупиться  во  время
выборов в ландтаги, а в перспективе и в бундестаг.
     Карл вспомнил, как перед съездом Шлихтинг старался выведать  у  него,
какая сумма лежит на шифрованном счету, говорил, что их партия  продолжает
дело "третьего рейха", она законный наследник и имеет право на все деньги.
Но глаза его при этом бегали и ощупывали Карла: тот  понял  все  с  самого
начала, ухищрения Шлихтинга лишь смешили его,  и  он  положил  конец  этим
уловкам: спросив прямо:
     - На какую сумму рассчитываете вы лично?
     Шлихтинг  не  покраснел,  не  смутился,  не  оправдывался   насущными
интересами партии.
     - Не меньше трех миллионов марок! - ответил с достоинством.
     "Чем важнее фигура, тем больше аппетит", - понял Карл. Действительно,
Пфердменгес запросил только миллион, а этот - втрое больше. Карл  не  стал
торговаться со Шлихтингом. Думал: черт с ними - с  Пфердменгесом,  который
со вчерашнего вечера засел  в  гостиничном  ресторане,  и  с  этим  нового
образца фашистом. Терпеть осталось  только  день:  завтра  они  вылетят  в
Цюрих, он бросит им в рожу деньги, только бы никогда больше не видеть,  не
слышать, не встречаться...
     Но сейчас, наблюдая, как прощается Шлихтинг со своими коллегами, Карл
сжимал руки так, что трещали пальцы в суставах; знал, что не простит  себе
этого, что Шлихтинг и Пфердменгес будут сниться ему,  точнее,  не  они,  а
расстрелянные негры и будущие жертвы новых немецких  концлагерей,  которые
непременно создадут неонацисты. Они бросили бы за колючую проволоку и его,
если бы узнали о мыслях Карла.
     Боже мой, какая ирония судьбы:  он  сын  коменданта  одной  из  самых
страшных фабрик смерти, сам ходил бы в полосатом халате, ожидая очереди  в
крематорий...
     В комнате остались они одни. Шлихтинг спросил:
     - Ну что, юноша, как вы относитесь к нашим идеям?
     Карл понял: Шлихтинг спросил просто так, для порядка.
     Еще минуты две-три назад Карл, возможно, и бросил бы  в  глаза  этому
долговязому пройдохе все, что думал о нем, но мысли об отце потрясли его и
лишили воли.
     Карл что-то пробормотал, хотя Шлихтинг и не требовал от него ответа.
     - Самолет завтра в четыре, - сообщил. - Я заказал билеты.
     - Пять?
     - Да, кстати, зачем вам пятый?
     - С нами полетит еще девушка.
     Шлихтинг не позволил  себе  никакой  фамильярности,  только  взглянул
исподлобья, но Карл не захотел ничего объяснять.
     Аннет встречала их в аэропорту. Не виделись немного больше недели,  а
Карл волновался  так,  словно  возвращался  из  многомесячной  тропической
экспедиции, и все это время не получал ни одной весточки  из  дома.  Когда
шли по площади, Аннет повисла у него  на  руке,  заглядывала  в  глаза,  и
ямочки на ее щеках двигались. Рассказывала, как ловко  вела  "фольксваген"
по горным дорогам, совсем не боялась, хотя впервые  ехала  по  серпантину.
Она заказала им номера в недорогом отеле "Корона" - три комнаты подряд  на
четвертом этаже, господин Пфердменгес может поселиться  в  комфортабельных
номерах бельэтажа (что он, кстати, и  сделал),  для  машины  есть  платная
стоянка, наискосок от отеля, метров за триста.
     Карл еще не говорил с Аннет о поездке в Цюрих, но знал,  что  девушка
захочет лететь с ним в Швейцарию, а еще больше хотел этого  он  -  кстати,
посмотрел на часы, уже почти восемь, и Аннет заждалась его.
     Шлихтинг понял его взгляд.
     - Где вы остановились? Отель  "Корона"?  Прекрасно,  нам  по  дороге.
Сегодня я остаюсь на городской квартире, шофер отвезет меня, а затем вас.
     У выхода Шлихтинга ждали два "ординарца" - вооруженные  молодчики  из
охраны. Один из них  сел  на  переднее  сиденье  машины.  Шлихтинг  поднял
стекло, отделявшее заднюю часть машины, приказал в переговорную трубку:
     - Домой! А затем отвезете господина в отель "Корона".
     Карл подумал, что Шлихтинг  мог  дать  этот  приказ  перед  тем,  как
поднять  стекло.  Правда,  тогда  осталась  бы  незамеченной  переговорная
трубка.
     Словно отвечая на его мысли, Шлихтинг произнес гордо:
     -  Мы  заказали  для  фон  Таддена  и  для  меня  два   бронированных
"мерседеса" с непробиваемыми шинами. Уникальные  машины,  фирма  выпустила
всего несколько таких.
     Карл вжался в угол машины. Да, этот тип,  если  дорвется  до  власти,
построит себе не только бункеры. Собственно, все разговоры о чести  нации,
интересах народа - ширма, которой они прикрывают свои желания.  Начинается
с  бронированного  "мерседеса",   а   заканчивается   имениями,   виллами,
картинными галереями. Геринг тоже хватал все подряд.
     Внезапно  Карл  представил  тушу  Геринга  на  виселице,  а  рядом  -
Шлихтинга: толстый и тонкий, но с одинаковыми аппетитами.
     Посмотрел на Шлихтинга: не снится ли ему такой конец? Хорошо было  бы
сегодня  после  окончания  совещания  показать  им  фильм  о  Нюрнбергском
процессе.
     Хотя такие не образумятся.

     Когда Карл направился на розыски последнего из "тройки", Гюнтер через
ресторан  бросился   на   улицу,   смешался   с   толпой,   перебежал   на
противоположную сторону и, спрятавшись за газетным  киоском,  увидел,  как
Карл вышел из отеля и проследовал к стоянке такси. Слава богу, там не было
ни одной машины, и Гюнтер, стараясь не попадаться другу  на  глаза,  успел
добраться до автостоянки и залезть в "фольксваген". Оттуда  хорошо  видел,
как нетерпеливо переступал Карл с ноги на  ногу.  Наконец  подошло  такси,
Гюнтер врезался в транспортный поток сразу за ним - их разделяли всего две
или три машины. Таксист шел быстро, и Гюнтеру пришлось хорошо попотеть: не
зная города, трудно сразу сориентироваться, но все же Гюнтер не упустил из
виду такси.
     Карл вышел на  Кроненштрассе  и  направился  к  стеклянной  двери,  у
которой толпилось полтора десятка человек.
     Гюнтер втиснул "фольксваген"  между  мышиного  цвета  "мерседесом"  и
какой-то длинной современной машиной. Увидев, что Карл исчез за стеклянной
дверью, закурил и со скучающим видом подошел к молодчикам, толпившимся  на
панели. Его обогнал седой высокий мужчина - молодчики  расступились,  один
даже открыл двери.
     - Штандартенфюрер Готшальк, - сказал  кто-то  почтительно,  и  Гюнтер
понял, что за стеклянными дверями собираются либо  бывшие  эсэсовцы,  либо
члены какого-то землячества.
     Гюнтер занял место на краю панели и, выбрав  удобный  момент,  открыл
дверцу "опеля", помогая выйти из машины человеку в хорошо сшитом  костюме.
За ним выпрыгнула средних лет женщина, глянула на Гюнтера, тот  поклонился
вежливо и прошел с независимым видом рядом с этой парой  мимо  молодчиков,
которые услужливо расступились.
     Большой темноватый зал был заполнен на две трети - Гюнтер пристроился
в последнем ряду и внимательно осмотрелся,  но  не  заметил  Карла.  Почти
сразу присутствующие зааплодировали - на сцену вышел какой-то человек.
     - Шлихтинг, - прошептал  сосед  Гюнтера  в  волнении,  -  сам  Йоахим
Шлихтинг!
     Гюнтеру показалось: сейчас  Шлихтинг  поднимет  руку,  бросит  в  зал
"зиг!", и сотни присутствующих, как во  времена "третьего рейха",  заревут
"хайль!" Но дело ограничилось аплодисментами и отдельными выкриками.
     В это время в зале появился Карл. Он вышел из боковой узкой  двери  у
самой сцены и сел на свободный стул в первом ряду.
     Гюнтер не слушал Шлихтинга. Его всегда раздражали  речи  политиканов,
считал их всех демагогами, мог  сидеть  в  нескольких  шагах  от  оратора,
смотреть ему в глаза и не слушать - отключаться  полностью,  мог  в  такие
минуты даже повторять роль или придумывать меткие реплики.
     Гюнтер  уже  давно  понял,  что  последний  из  "тройки"  -  один  из
неонацистских бонз. Вряд ли Карл по собственной инициативе пошел бы на это
собрание и вряд ли его пропустили бы без разрешения в помещение  за  узкой
дверью, которую охраняют  два  здоровенных  молодчика.  Следовательно,  он
встретился уже с человеком, который знает две последние цифры,  и  завтра,
самое позднее послезавтра они вернутся в Швейцарию  и  станут  владельцами
банковского счета. Это же черт знает что такое, сегодня он бедняк,  нищий,
а завтра может открыть собственный театр!
     Шлихтинг закончил, его проводили бурными аплодисментами, он подошел к
краю сцены и подал какой-то знак (Гюнтер мог поклясться) Карлу,  поскольку
тот сразу подхватился и двинулся к узким дверям, которые  открыл  один  из
охранников.
     Гюнтер вышел на улицу. Поспешил к себе в "фольксваген". Из стеклянных
дверей стали выходить люди,  наконец,  появился  и  Карл  в  сопровождении
Йоахима Шлихтинга. Сел вместе с ним в длинную черную машину.
     Что ж, все встало на свои  места.  Йоахим  Шлихтинг  -  последний  из
кальтенбруннеровской "тройки".
     Сейчас Гюнтер мог  ехать  домой,  но,  вспомнив  историю  со  "святым
отцом", двинулся за роскошным черным лимузином.
     Шлихтинг не спешил.  Вскоре  начались  тихие  фешенебельные  кварталы
Ганновера, и Гюнтер не боялся потерять из виду черный лимузин, шел  метров
за сто - уже совсем стемнело, и если бы Карл даже оглянулся, все равно  не
узнал бы свой желтый "фольксваген".
     Лимузин остановился возле  дома  за  чугунной  оградой,  Гюнтер  тоже
притормозил и увидел, как из  машины  вышел  Шлихтинг.  Лимузин  с  Карлом
двинулся в сторону центра. Попетляв немного, они  неожиданно  для  Гюнтера
вынырнули на улицу, где был их отель "Корона".
     Гюнтер поставил "фольксваген" на место  и  поднялся  лифтом  на  свой
этаж. Карла не было в номере, и Гюнтер постучал  в  дверь  комнаты  Аннет.
Никто не ответил. Гюнтер нажал на ручку, и дверь поддалась. Он  переступил
порог и хотел подать голос, но услышал такое, что заставило его скользнуть
в темную прихожую и тихонько прикрыть за собой дверь.
     Говорил Карл. Гюнтер четко слышал каждое  слово,  стоял,  держась  за
ручку, и смотрел на полоску света, падавшую из ярко освещенной  комнаты  в
прихожую через узкую щель приоткрытых дверей.
     - Если я возьму эти деньги, - говорил Карл, - я возненавижу  себя  на
всю жизнь, но нельзя же существовать, не уважая самого себя! Скажи, Аннет,
как мне поступить?
     Аннет ответила сразу:
     - Я знала, что ты придешь к такому выводу, потому что верила  в  твою
порядочность, милый, и мне было бы очень тяжело разочароваться.
     "Милый, - скривился Гюнтер, - уже милый..."
     Карл начал не совсем уверенно, словно раздумывая, но постепенно голос
его креп, даже появились какие-то металлические нотки.
     - Ты  видела  полковника  Пфердменгеса?  Хороший  человек  на  первый
взгляд, не так ли?  Пьет,  гуляет,  веселый...  Наверно,  сидит  сейчас  в
ресторане и ужинает с приятелями. Ты знаешь, зачем  он  приехал?  Получить
свои деньги - и айда назад, уничтожать черных! Он купит еще  плантацию  и,
чтобы охранять ее, много оружия - он будет стрелять, вешать, рубить... И в
этом помощник полковника я. Потому что я дал ему деньги, приобрел автоматы
и пули к ним!
     Гюнтер представил, как дергаются у Карла уголки губ. Что ж, по  сути,
Карл прав, но на земле почти каждый день кто-нибудь с кем-нибудь  воюет  и
кто-то кого-то убивает, а Африка далеко... Стоит  ли  забивать  себе  этим
голову?
     - Но дело не в полковнике, -  продолжал  дальше  Карл,  -  сегодня  я
отыскал третьего, знающего шифр. Он потребовал у меня сразу три  миллиона.
Потому что он умнее всех и знает, что и где можно хапануть. Я пообещал ему
их, а теперь решил не отдавать, потому что это  все  равно,  что  наточить
бритву врагу, который хочет тебя зарезать.
     - Кто он? - спросила Аннет.
     - Один из неонацистских  фюреров.  Я  читал  о  них,  но  не  обращал
внимания, да и все мы часто не обращаем внимания...
     - Кто все? - сердито оборвала Аннет. - Мы устраиваем  демонстрации  и
митинги протеста, мы боремся, хотя наше правительство, к сожалению...
     - Когда видишь все это собственными глазами, начинаешь  думать:  либо
ты сумасшедший, либо сумасшедшие вокруг.  Двадцать  лет  назад  коричневые
были еще у власти, потом все клялись, что никогда не допустят  возрождения
фашизма, сажали эсэсовцев за решетку и ставили  антифашистские  фильмы,  а
сейчас те же эсэсовцы красуются в мундирах, а фашисты под  охраной  закона
произносят речи и выдвигают требования, которым бы позавидовал сам Гитлер!
     В комнате установилась тишина.
     Гюнтер прислонился плечом к стене. Его не  взволновали  слова  Карла,
ибо в глубине души он безразлично относился и к фашистам, и к антифашистам
- верил только  себе  и  своему  умению  устраиваться.  Думал:  назвал  ли
Шлихтинг свои две цифры? И сколько же на счету,  если  Карл  пообещал  ему
даже три миллиона?
     Три миллиона - и кому?  Какому-то  бывшему  нацисту.  А  он,  Гюнтер,
которого  чуть  не   расстреляли,   получит   только   миллион.   Где   же
справедливость?
     Аннет спросила:
     - Однако почему не насторожил тебя первый визит к Рудольфу  Зиксу?  И
дядя предупреждал тебя...
     - Почему же ты тогда не отговорила меня от поездки в Италию?
     - Твоя правда, - вздохнула Аннет, - но мне  так  хотелось  поехать  с
вами. С тобой...
     -  Мы  сядем  в  машину  и  поедем,  куда  только  ты   захочешь,   -
примирительно сказал Карл. - И не будем думать  ни  о  деньгах,  ни...  Но
захочешь ли ты поехать со мной?
     - Неужели ты действительно так думаешь, милый?
     - А знаешь, кем был мой отец?
     Гюнтер прикусил губы: надеясь отвернуть Аннет от Карла, он  рассказал
ей о Франце Ангеле, но девушка ответила  ему  тогда  так  же,  как  сейчас
Карлу.
     - Я знаю, кто ты! - Немного  помолчала.  -  Конечно,  тень  отца  еще
витает над тобой. Особенно когда сделаешь что-нибудь плохое.
     Карл засмеялся хрипло и нервно.
     - Ты на самом деле все знаешь и не отказываешься?
     Гюнтер представил эту сцену в комнате и сжал кулаки.
     А Карл все говорил:
     - ...И ничего не стоит между  нами,  любимая.  Завтра  мы  полетим  в
Цюрих, и я переведу двадцать миллионов польскому  посольству  с  условием,
чтобы на  эти  деньги  построили  больницу.  -  Засмеялся.  -  Шлихтинг  и
полковник словно договорились: назовут мне цифры только на  пороге  банка.
Тем больше разочаруются... - Карл умолк и продолжал после  паузы:  -  Жаль
Гюнтера. Но я уверен: он все поймет и одобрит наше решение.
     Гюнтер  еле  удержался,  чтобы  не  ворваться  в  комнату.  Он   что,
мальчишка? И какое они имеют право решать за него? Его миллион -  полякам?
Миллион, с которым он уже свыкся, который как бы стал его собственностью и
принес бы ему столько счастья, радостей и удовольствий?
     У Гюнтера заклокотало в горле, поднял руки и чуть  не  закричал,  как
человек, которого грабят. Он не слышал,  что  дальше  говорят  в  комнате,
утратил самоконтроль, шагнул к двери - сейчас он ворвется  к  ним,  он  им
покажет, заставит уважать его права; в конце концов,  неужели  полякам  не
хватит девятнадцати миллионов? Что для государства миллион, который  может
сделать его, Гюнтера, счастливым?
     Но перед кем унижаться?
     Эта мысль отрезвила его, привела в чувство, и он услыхал слова Аннет:
     - ...Дядя остановился на Шаттегештрассе, где живет наша родственница,
и я переночую там. Завтра утром он выезжает в Гамбург и хотел  бы  увидеть
тебя.
     О, уже и Каммхубель приперся в Ганновер - это окончательно  разозлило
Гюнтера.  Суют  нос  не  в  свои  дела,  тоже   философы,   интеллигенция,
раскудахтались: "Боже мой, как дурно пахнет от нацистских денег!" А ты  не
нюхай!
     - Тогда поспешим, - сказал Карл.
     Гюнтер осторожно вышел за дверь.  Пробежал  по  коридору,  оглянулся,
заворачивая за угол, и чуть ли не скатился по лестнице.
     ...За столиком Пфердменгеса сидели двое мужчин. Полковник танцевал  с
какой-то раскрашенной девицей. Сев  на  место,  жадно  выпил  шампанского,
указал Гюнтеру на мужчин:
     - Мои старые друзья. Этот рыжий  -  Ганс,  а  этот  -  бывший,  хотя,
правда, все мы бывшие... Курт, мой однополчанин.
     - На минутку, господин Пфердменгес, - позвал  его  Гюнтер,  -  важное
дело.
     - Называй меня просто полковником, - небрежно похлопал его  по  плечу
Пфердменгес. - Никаких дел, сегодня отдыхаем.
     Мужчины одобрительно закивали. Гюнтер наклонился к уху  Пфердменгеса,
зашептал:
     - Хотите потерять свои пятьсот тысяч?
     Гюнтер отозвал полковника в сторону, рассказал о  разговоре  Карла  с
Аннет.
     Полковник смотрел на него, не понимая. Наконец смысл сказанного дошел
до его сознания.
     - Я придушу этого Карла, как щенка! -  Поднял  кулаки.  -  Никто  еще
безнаказанно не обманывал Пфердменгеса!
     - Вам хмель ударил в голову, - оборвал его Гюнтер. - Возможно, вы  на
самом деле придушите его, но  ганноверская  полиция  уже  через  несколько
часов раскроет вас. И вместо пятисот тысяч - тюрьма.
     - Но нельзя же безнаказанно делать такие вещи! - горячился полковник.
     - Есть способ увеличить вашу долю в десять раз! - не дослушал его  до
конца Гюнтер.
     - Пять миллионов? - полковник побледнел.
     - Да, пять миллионов... Сейчас мы поедем... тут  недалеко...  Но  при
условии: будете выполнять все, что я скажу!
     - Согласен!
     Поймали такси, и через десять минут Гюнтер нажимал  кнопку  звонка  у
калитки, ведшей к дому Йоахима Шлихтинга.
     Вышел слуга в сопровождении овчарки. Издалека спросил:
     - Кто?
     - Полковник Пфердменгес и господин Велленберг. Очень важное и срочное
дело.
     Слуга скоро вернулся и загнал овчарку в помещение.
     - Прошу, господин Шлихтинг ждет вас.
     Йоахим Шлихтинг стоял в центре большого холла с ковром во весь пол, и
это делало его еще более высоким - будто червяк какой-то  умудрился  стать
на хвост и замереть. Молчал, разглядывая посетителей. Гюнтер не выдержал и
начал первый:
     - Сегодня вы встречались с человеком, который  выпытывал  у  вас  две
цифры шифра...
     Шлихтинг наклонился немного и так застыл, как Пизанская башня.  Затем
проскрипел недовольно:
     - Я не люблю шантажистов, господа. Если вы  пришли  только  за  этим,
считайте разговор исчерпанным.
     Гюнтер показал на полковника.
     - Это штандартенфюрер СС Людвиг Пфердменгес. Он назовет  вам  пароль,
который стал известен тому человеку... Ну, тому, кто был у вас сегодня.
     - Да, - заявил уверенно полковник.  -  "Хорошо  весной  в  арденнском
лесу". Разве вы никогда не ездили туда в эту пору года? - добавил от  себя
ехидно.
     Шлихтинг подумал немного и спросил:
     - Но почему создалась такая ситуация? Пожалуйста...  -  и  указал  на
кресла в углу холла.
     - Человек, с которым вы познакомились сегодня, - начал Гюнтер, -  сын
Франца Ангеля. Надеюсь, вам знакомо это имя?
     Какая-то искра вспыхнула в прозрачных глазах Йоахима Шлихтинга.
     - Конечно, знакомо, однако тот парень назвался Карлом Хагеном.
     - Карл Хаген - журналист, - заявил Гюнтер. - Его отец  скрывался  под
такой фамилией. Но дело не в этом. Просто я объясню, каким образом к Карлу
Хагену попал список тех, кто знает шифр. Я помогал ему  с  самого  начала,
если хотите, господа, не без корысти, у нас разговор идет начистоту,  и  я
не таюсь  перед  вами.  Карл  Хаген  обещал  мне  миллион,  пятьсот  тысяч
полковнику. На какой сумме сошлись вы, господин Шлихтинг?
     Шлихтинг втянул голову в плечи, сощурился иронично.
     -  Вы  много  себе  позволяете,  мой   дорогой   друг!   -   произнес
присвистывая.
     Гюнтер продолжал дальше, будто и не слышал ответа:
     - Все равно вы не получили бы и пфеннинга, поскольку Карл Хаген решил
подарить всю сумму, лежащую на счету, полякам на  строительство  больницы.
Во имя искупления так называемых  эсэсовских  грехов.  Только  что  я  был
свидетелем его разговора с одной особой, господин полковник  знает  ее.  -
Вдруг сорвался чуть ли не на крик: - Им, видите ли,  жалко  меня,  но  они
уверены, что я пойму этот жест и  с  радостью  отрекусь  от  своей  части!
Никогда в жизни!
     Шлихтинг спросил:
     - Вы знаете первую часть шифра?
     Гюнтер уже овладел собой.
     - Две цифры известны полковнику, а первые две знает  Карл  Хаген.  Он
узнал их...
     - У кого?
     - Э, нет... - засмеялся  Гюнтер.  -  Если  вы  узнаете,  у  кого,  то
исключите меня из игры.
     - Сколько лежит на счету?
     - Это уже деловой разговор. Я знал, что мы  придем  к  соглашению,  -
повеселел Гюнтер. - Двадцать миллионов марок.
     - Двадцать! - Шлихтинг так и замер в  кресле.  -  А  он  сказал  мне:
десять.
     - И вы сошлись?..
     - Какое это имеет значение? Двадцать миллионов!.. -  Шлихтинг  словно
все еще не верил. - Нас трое, и это выходит...
     Гюнтер предостерегающе поднял руку.
     - Человек, который знает первые две цифры, уверен, что эти  деньги  -
собственность "четвертого рейха". Карл Хаген обманул его.
     Шлихтинг положил  большие,  как  лопаты,  ладони  на  колени.  Сказал
безапелляционно:
     - Наша партия - вот кто создаст "четвертый рейх!" Тот человек  должен
знать это.  Вы  явитесь  к  нему  как  представитель  партии.  Ну  и...  -
задвигался в кресле, - думаю, мы и на самом деле некоторую сумму...
     - Каждому по пять миллионов, - заявил Гюнтер решительно. Нам по  пять
и пять на счет партии.
     Это представляется справедливым, - наконец подал голос полковник. - Я
за такой вариант!
     Шлихтинг согласился. Было жаль отдавать  десять  миллионов  какому-то
бурбонистому штандартенфюреру и юнцу, который не  представляет  настоящего
вкуса  денег  и  наверняка  сразу  же  растранжирит  их.  Но  не  мог   не
согласиться: каждый держал другого в руках, каждый зависел от другого.
     - Хорошо, господа, договорились, - сказал решительно. - Но  завтра  в
четыре часа мы вместе с Карлом Хагеном должны были вылететь в Цюрих. Вдруг
он заподозрит, что мы сговорились за его спиной?
     - Ну и что? - беспечно махнул рукой Пфердменгес.  -  Послать  его  ко
всем чертям, и только.
     - Не так все это просто, - поморщился Шлихтинг. - Он поднимет  шум  в
прессе, что мне и моей партии в канун выборов ни к  чему.  Наконец,  может
предупредить или шантажировать человека, который знает первые две цифры.
     Полковник встал.
     - Придется этого Карла Хагена убрать...  -  сказал  деловито,  словно
речь шла о чем-то обычном, скажем, о покупке пачки сигарет.
     - Может, все-таки договориться с ним? - спросил Шлихтинг.
     - Пустое дело, - возразил Гюнтер. - Я знаю его!
     Шлихтинг наклонился к полковнику. Спросил шепотом:
     - Ну убрать... Но как?
     Пфердменгес засмеялся:
     - Я знаю сто способов!
     Шлихтинг ужаснулся.
     - Но ведь на нас сразу падет подозрение...
     Полковник заходил по холлу, заложив руки за спину. Остановился  перед
Гюнтером.
     - У вас есть ключи от "фольксвагена"?
     Гюнтер вынул их из кармана.
     - Завтра утром ни в коем случае не садитесь в машину.
     - А-а... - понял все Шлихтинг. - Только бы не вышла на нас полиция.
     - А мы обеспечим себе алиби. Начнем с того, что сейчас поймаем  такси
и твердо запомним его номер...
     ...Пфердменгес сел рядом с шофером и всю дорогу разговаривал  с  ним.
Рассказывал, как охотятся на львов в  саванне.  Расплачиваясь,  спросил  у
водителя, который час. Тот ответил:
     - А мне показалось, что нет и девяти... - А  когда  машина  отъехала,
полковник сказал поучительно: -  Шофер  подтвердит,  что  без  трех  минут
десять мы приехали в "Корону".
     - "Фольксвагена" еще нет  на  стоянке,  -  заметил  Гюнтер.  -  Когда
проезжали, я обратил внимание.
     - Это отведет от нас все подозрения, - хрипло засмеялся  Пфердменгес.
- На стоянке зафиксируют время его возвращения, когда мы уже будем в отеле
и у нас будут свидетели.
     - Но как?
     Полковник приложил палец к губам.
     - Пошли, - подтолкнул Гюнтера, - все будет в порядке.
     Приятели Пфердменгеса все еще сидели за столом.  Полковник  незаметно
дал Гюнтеру таблетку.
     - Снотворное, - объяснил. - Сейчас мы накачаем их... Предложишь Курту
переночевать на диване в твоем  номере.  Таблетку  дашь  выпить  вместе  с
вином. Утром он будет клясться, что полночи вы с ним  болтали.  Спустишься
ко мне после двух часов ночи, только осторожно, чтобы никто не заметил.  Я
не закрою дверь.
     ...Окна номера Пфердменгеса выходили в переулок.  Ночью  здесь  редко
попадались  прохожие,  но  все  же  полковник,   приоткрыв   окно,   долго
прислушивался. Наконец отважился, скользнул в окно, держась  за  связанные
ремни от чемоданов, и Гюнтер осторожно опустил его  на  панель.  Как  было
оговорено, втянул ремни и закрыл окно.
     В дальнем углу  комнаты  посапывал  на  диване  Ганс.  Лежал,  свесив
волосатую ногу. Гюнтер  накрыл  его  -  о  Гансе  следовало  позаботиться,
как-никак основной свидетель. Сел рядом, прислушался. За окном тишина,  ни
одного прохожего. Вдруг стало страшно: а если полковника задержат на месте
преступления?  Отправив  Пфердменгеса  на   улицу,   он   уже   стал   его
соучастником. Это же тюрьма...
     А если сейчас выскочить в окно и  задержать  полковника?  Может,  еще
удастся уговорить Карла и тот рассчитается с ним по-честному?
     Пусть отдает остаток полякам, какое его, Гюнтера, дело? Но сейчас  ни
Пфердменгес, ни Шлихтинг не захотят иметь дело с Карлом: зачем  им  терять
деньги? Да и ему, Гюнтеру, зачем терять? Есть же разница между миллионом и
пятью, и нужно быть дураком, чтобы отдать свое!
     Под окном коротко свистнули. Гюнтер спустил ремни и помог  полковнику
взобраться...
     Тот зашел в ванну, смочил полотенце и  тщательно  протер  подоконник.
Снял туфли, вытер подметки. Протер и ремни.
     - Необходимо предусмотреть все, - объяснил полковник, - и я  не  хочу
давать полиции ни одного доказательства. Я  заложил  в  "фольксваген"  две
мины  -  от  него  останется  только  воспоминание!  Пистолет  выбросил  в
канализацию... Вероятно, все...
     Он выпустил Гюнтера, переоделся в пижаму и лег с  чувством  человека,
который имеет право на отдых после тяжелой работы.
     Гюнтер стоял за  шторой  и  выглядывал  украдкой,  словно  его  могли
заметить с улицы.
     Только что в номер заглянул Карл, они поговорили о делах, затем  Карл
предложил поездить по городу - Гюнтер знал, что сделал это  он  только  из
вежливости, а на самом деле хотел провести утро с Аннет. И  действительно,
Карл не уговаривал,  стоял  на  пороге  и  улыбался,  наверно,  не  совсем
искренне, поскольку скрывал от друга тайну и  завтра  огорчил  бы  его,  а
Гюнтер не мог отвести от него взгляда, так как смотрел на него в последний
раз; ему было трудно поверить в  это,  машина  с  минами  казалась  плодом
нездорового воображения, плохим анекдотом, детской  выдумкой  -  не  может
человек не чувствовать неотвратимого, а Карлу сейчас так хорошо, впереди у
него встреча с Аннет, ощущение ее близости. Он уверен, ничто  не  помешает
его встрече, верит, что так будет вечно, а жить Карлу  осталось  несколько
минут; ему не будет больно, он даже не поймет, что умирает, но  зачем  это
все, стоят ли эти миллионы (будь их в десять  раз  больше!)  жизни  друга,
который смотрит на тебя с любовью и откровенно симпатизирует тебе?
     Если бы Карл задержался в номере хотя бы еще минуту, Гюнтер, наверно,
не выдержал бы и сказал, что ждет его, по крайней мере,  под  каким-нибудь
предлогом не позволил бы сесть в "фольксваген". Но Карл спешил  -  он  уже
вышел из отеля и остановился возле светофора. Ожидая зеленый свет, помахал
кому-то рукой. Гюнтер посмотрел кому и... увидел Аннет.
     Она шла  по  самому  краю  панели  в  короткой  зеленой  юбке,  белой
кофточке, тоненькая и красивая, как белая роза на зеленом стебельке. Шла и
махала Карлу рукой.
     Карл побежал на желтый свет: вынырнул из-под машины, которая чуть  не
задела  его,  взял  Аннет  за  руку,  и  они  направились  к  стоянке,   к
канареечному "фольксвагену", начиненному взрывчаткой.
     Дрожащими руками Гюнтер потянул на себя оконную  раму.  Почему-то  не
поддавалась, а ведь он только что закрыл окно, - дергал  изо  всех  сил  и
только через несколько секунд сообразил, что надо поднять задвижку.
     Когда наконец перегнулся через подоконник, сообразил, что  все  равно
не услышат, не услышат даже те, кто значительно  ближе,  -  по  улице  уже
двигался утренний автомобильный поток, гудели моторы  и  шуршали  шины,  а
белая роза на зеленом стебельке плыла по  краешку  панели,  и  ее  бережно
придерживал за руку Карл.
     Вот они уж делают последние шаги, сейчас повернут на  стоянку  -  но,
может быть, полковник ошибся и что-нибудь не сработает, бывают же подобные
случаи, почему не случится такому сейчас?
     Гюнтер  стоял,  вцепившись  в  оконную  раму,  с  раскрытым  ртом   и
выпученными глазами и вдруг закричал. Только не крик, а какой-то  свист  с
клекотом вырвался из его груди,  он  зажал  рот  ладонью,  испугался,  что
кто-нибудь услышит его и посмотрит с улицы, отшатнулся  в  глубь  комнаты,
схватился за спинку стула и не сводил глаз с  тех,  кто  уже  стоял  возле
желтой машины.
     Аннет обошла "фольксваген", сейчас Гюнтер не видел ее,  на  мгновение
ему стало легче - вдруг он не заметил и она отошла? Карл отомкнул  дверцу,
открыл  противоположную,  наверно,  протянул  руку  Аннет  -  сам   Гюнтер
непременно сделал бы то же, чтобы лишний раз ощутить тепло девичьей руки и
легкое благодарное пожатие, - они там сейчас улыбаются друг другу, - боже,
зачем он вчера послушался полковника?
     Карл прикрыл  дверцу,  и  в  тот  же  миг  "фольксваген"  подбросило,
полыхнул огонь, и Гюнтер почувствовал, будто его больно толкнуло в грудь -
выпустил спинку стула, зашатался и в  изнеможении  сел  на  пол.  Прижался
щекой  к  холодным  паркетинам,  от  которых  противно   пахло   мастикой,
всхлипывал и дрожал в нервном возбуждении.
     В двери застучали, но не было сил подняться...
     - Гюнтер! - раздался голос полковника. - Откройте, Гюнтер!
     Только тогда Гюнтер  оторвал  щеку  от  пола  и  с  трудом  поднялся,
непослушными пальцами повернул ключ.
     За  спиной  полковника   стояла   встревоженная   горничная.   Гюнтер
почувствовал, что горничная может кое-что прочитать на  его  лице,  сделал
над собой усилие, улыбнулся и спросил:
     - Что случилось? Вы стучите, словно пожар. Я был в ванной...
     - Несчастье! -  воскликнул  Пфердменгес.  Гюнтер  удивился,  с  какой
естественностью полковник разыгрывает свою роль. - Взорвался "фольксваген"
Карла!
     - Как взорвался? - Гюнтер изобразил удивление. - Когда  взорвался?  А
где Карл?
     - Вы ничего не слышали? - удивилась горничная.  -  Я  думала,  что  в
окнах повылетают стекла.
     - Я был в ванной... Карл только что  заходил  ко  мне...  Он  куда-то
собирался... Подождите, вы ничего не напутали?
     - Я завтракал, когда услышал взрыв, - объяснил Пфердменгес. - Выбежал
на улицу - возле стоянки толпа... Бегут полицейские... Я - туда  и  увидел
изуродованный  "фольксваген"  Карла.  Ну,  дым,  огонь,  служитель   тащит
огнетушитель... По-моему, в машине кто-то был...
     Гюнтер закрыл лицо руками.
     - Карл... Карл...
     ...Стоянку уже окружили полицейские. Гюнтер протиснулся к инспектору.
Сказал встревоженно:
     - На этом "фольксвагене" мы прибыли из Швейцарии.  Что  случилось?  И
что с Карлом?
     - Вы хотите сказать, что знаете владельца этой машины?
     Инспектор ощупал Гюнтера внимательным взглядом.
     - Да, мы вместе приехали из Швейцарии.
     Инспектор подтолкнул его к брезенту, которым  было  прикрыто  что-то,
поднял край. Гюнтер знал, кого ему покажут, и готовился к  этому,  но  то,
что увидел, заставило его отшатнуться и заслонить лицо руками.
     - Они... - У Гюнтера вытянулось лицо, глаза налились  кровью.  Почему
ему показали это?
     - Кто они? - уже дважды спрашивал инспектор.
     Гюнтер смотрел, моргал глазами, и ноги у него подкашивались.  Наконец
понял, что требует полицейский.
     - Карл Хаген, - с усилием  выдавил.  -  Швейцарский  журналист.  Карл
Хаген из Берна.
     - А женщина?
     - Аннет Каммхубель... студентка... Франкфуртский университет...
     - Жили в "Короне"?
     - Да.
     - Пройдемте с нами.
     Они вышли за цепь полицейских и сразу попали под  перекрестный  огонь
репортеров. Гюнтер шел, опустив голову, и старался не слушать их вопросов.
Думал: хорошо, что старый Каммхубель уехал в Гамбург. Пока полиция  выйдет
на учителя и все поймет, он успеет побывать у Рудольфа Зикса и  вытянет  у
него две цифры. О Шлихтинге никто ничего не  знает.  Карл  не  назвал  его
имени ни Каммхубелю, ни Аннет, следовательно, тайна шифра известна  только
троим, а  все  остальное  не  должно  волновать  Гюнтера.  В  полиции  нет
основания задерживать его  -  завтра  он  съездит  в  Заген,  затем  сразу
вернется в Швейцарию, куда прибудут Шлихтинг и Пфердменгес. Все продумано,
все идет по плану: главное - спокойствие, не выдать  себя  ни  словом,  ни
жестом. Карл Хаген был другом Гюнтера Велленберга, его трагическая  гибель
не могла не потрясти друга - вот линия поведения...
     Гюнтер уже вошел в роль, ему и на  самом  деле  стало  жаль  Карла  и
Аннет, он любил их и мог сейчас поклясться в этом - белая роза на  зеленом
стебельке... Но почему вдруг задрожали мышцы  на  обожженном  лице  Карла?
Неужели он подмигивает?
     Это видение было таким зримым и реальным, что Гюнтер невольно схватил
инспектора за плечо, смотрел расширенными от  страха  глазами  и  бормотал
что-то невразумительное. Тот понимаюше пожал ему руку.
     -  Все  бывает,  -  попробовал  успокоить.  -  Но  вы  ведь  мужчина,
держитесь!
     Вместе с портье они поднялись на лифте на четвертый этаж, где их  уже
ждали вездесущие  репортеры.  Инспектор  приказал  освободить  коридор,  и
только после этого портье открыл дверь номера Карла.
     Возле шкафа стоял открытый, но уже упакованный чемодан. Кровать  была
аккуратно застелена. На вешалке -  плащ,  несколько  газет  на  журнальном
столике под торшером, рядом начатая коробка  конфет  и  недопитая  бутылка
вина.
     Инспектор посмотрел на все это, распорядился снять отпечатки пальцев.
Спросил Гюнтера:
     - Когда вы собирались уезжать?
     - Сегодня.
     - Так я и думал, - показал на чемодан. - Ваш спутник  был  аккуратным
человеком. Когда вы видели его в последний раз?
     Гюнтер посмотрел на часы.
     - Минут двадцать пять - тридцать назад. Он заходил ко мне.
     Инспектор остановился перед Гюнтером. Спросил  небрежно,  но  смотрел
внимательно.
     - О чем вы говорили?
     - Ну... о делах... об  отъезде...  Потом  он  предложил  проехать  по
городу.
     - И вы отказались? Почему? Наверно, раньше вы не оставляли его?
     Гюнтер ответил спокойно:
     - Бывают разные  ситуации.  Сегодня  я  почувствовал,  что  третий  -
лишний...
     Инспектор кивнул.
     - Фрейлейн Каммхубель? Давно они познакомились? Где?
     Гюнтер знал, что врать нельзя - все равно узнают.
     - Дней десять назад. В Загене. У  нас  были  дела  в  городе,  а  она
приезжала туда к родственникам.
     Инспектор стал рассматривать вещи в  чемодане.  Казалось,  он  совсем
потерял интерес к Гюнтеру. Даже спросил не оборачиваясь:
     - А вчера? Когда вы вернулись вчера вечером? Были вместе с Хагеном?
     Гюнтер  понял,  что  полиция  уже  поинтересовалась  у  служителя  на
стоянке, когда Карл поставил машину.
     - Нет, - ответил. - Карл  ездил  куда-то  вместе  с  Аннет.  А  мы  с
полковником  Пфердменгесом  гуляли  по  городу.  Полковник  развлекался  в
ресторане, но у него заболела голова и он  решил  проветриться.  Мы  взяли
такси, поездили, затем вернулись и опять сидели в ресторане,  в  "Короне".
Погодите, когда же мы приехали? По-моему,  около  десяти.  Но  точнее  вам
могут сказать  приятели  полковника.  Мы  вместе  ужинали,  правда,  мягко
говоря, они выпили лишнего и ночевали у нас. Один у меня на диване, второй
- у полковника.
     - Как их фамилии?
     - Не знаю, спросите у полковника. У меня ночевал Курт.
     - И когда он ушел?
     - С час назад. Жаловался, что опоздал на работу.
     Очевидно, инспектор остался доволен объяснениями, так как спросил:
     - Как вы думаете, кто мог это сделать?
     - Что? - прикинулся недогадливым Гюнтер.
     - Диверсию против вашего друга. Возможно, и против вас. Ведь вы могли
сесть в машину вместе...
     - Счастливый случай, что я остался жив! - Гюнтер опустился  в  кресло
возле журнального столика. Для чего-то переложил с места на место  газеты.
Сейчас самое время подбросить  полиции  версию,  которую  они  разработали
вчера вечером, ожидая такси.  Правда,  инспектор  может  отнестись  к  ней
скептически, но  если  узнают  журналисты...  Предмет  для  разговоров  по
крайней мере на неделю!
     Сказал, будто раздумывая и взвешивая:
     -  Видите,  дело  такое...  Мы  с  Карлом   Хагеном   и   полковником
Пфердменгесом только что вернулись из Африки. Вокруг  африканских  событий
ходит  столько  слухов...  Мы  хотели  обрисовать   объективную   картину,
встречались с партизанами и были  в  войсках,  поддерживающих  порядок.  И
пришли к  выводу,  что  слухи  о  зверствах  так  называемых  карателей  -
обыкновеннейшая выдумка. Саванну  заливают  кровью  бунтовщиков,  если  бы
увидели, инспектор, изуродованные трупы... - Задохнулся, будто и на  самом
деле трудно было продолжать, глотнул воды. - Думаю, красные, узнав о наших
намерениях - а мы приехали в Европу  с  полковником  Пфердменгесом,  чтобы
раскрыть зверства колониальных бунтовщиков, - устроили эту диверсию...
     - Ого! - Инспектор  оценил  версию.  -  Дело  приобретает  интересный
оборот. - Остановился в центре комнаты. -  Здесь  все...  Сейчас  осмотрим
ванну, а затем придется заглянуть в ваш номер.
     - Пожалуйста.
     Инспектор вышел. Гюнтер самодовольно усмехнулся, он,  кажется,  обвел
вокруг пальца этого полицейского болвана.  Потянулся  к  графину.  Наливая
воду, обратил внимание на газету, что лежала рядом. Что-то  заинтересовало
его в ней, еще не знал, что именно, но встревожился и чуть не пролил  воду
из стакана. Сделал глоток, ища те слова в газете, и нашел сразу - прочитал
только первые строчки и закрыл глаза:  так,  с  закрытыми  глазами,  допил
воду, не мог поверить, хотя знал, что это не галлюцинация...
     Прочитал еще раз - как хорошо, что инспектор вышел из комнаты. Гюнтер
наверняка выдал бы себя. Развернул газету, так и есть - загенский  листок,
его привез Каммхубель и вчера отдал Карлу. Почему же тот  не  сказал  ему?
Это бы спасло жизнь Карлу и Аннет...
     Прочитал еще раз:
     "Вчера скоропостижно скончался  известный  житель  нашего  города,  с
именем которого во  многом  связано  процветание  Загена,  доктор  Рудольф
Зикс..."
     Гюнтер воровато посмотрел, не вернулся ли инспектор, торопливо сложил
газету и спрятал в карман, словно  она  могла  выдать  его.  Не  было  сил
подняться с кресла, но это продолжалось  всего  несколько  секунд.  Увидев
инспектора в дверях, встал и вытащил ключ.
     - Пожалуйста... это от моего номера.
     Шел за полицейским, смотрел на его аккуратно подстриженный затылок  -
не  было  никаких  мыслей  и  желаний,  машинально  отвечал   на   вопросы
инспектора, когда тот осматривал номер.
     Стоял на том же месте, что и  утром,  смотрел  в  окно  -  толпа  уже
разошлась, полицейские убрали остатки "фольксвагена".  Почистят  и  вымоют
асфальт, и завтра ничто не напомнит о сегодняшней трагедии:  будет  стоять
какой-нибудь "ситроен" или "опель", только он,  Гюнтер,  запомнит  на  всю
жизнь, потому что совесть будет мучать его.
     Интересно, мелькнула внезапно мысль, а мучила бы, если б  он  все  же
заполучил пять  миллионов?  Наверно,  не  так,  ибо  знал  бы,  ради  чего
пожертвовал двумя жизнями, а так пусто, - все напрасно: и  их  поездки,  и
волнения, и, наконец, его измена.
     Завтра он вернется в Швейцарию, и начнется привычная жизнь - кофе  по
вечерам в клубе, репетиции и  спектакли,  споры  об  искусстве...  Среднее
существование полунищего от искусства. Но, подумал вдруг с испугом, он уже
не сможет примириться с такой жизнью, он уже почувствовал в руках  деньги,
много денег, он сроднился с ними, и соответственно изменились его  взгляды
и вкусы.Наверно, он напоминает  сейчас  обанкротившегося  миллионера.  Да,
обанкротившегося, поскольку денег у него еле хватит на билет до Берна.
     Гюнтер вынул платок,  вытер  потный  лоб.  Ощупал  газету,  вынул  из
кармана. Он один узнал о смерти Рудольфа Зикса, в  конечном  итоге,  какое
это имеет значение, только он знает, что группенфюрер унес в могилу  тайну
шифра -  Шлихтинг  и  Пфердменгес  не  догадываются  ни  о  чем,  и  будет
справедливо, если они финансируют его - скажем,  по  десять  тысяч  марок.
Больше вряд ли дадут, но и не дать не смогут: он объяснит, что эти  деньги
нужны ему для подкупа одного человека, без помощи  которого  трудно  будет
войти в доверие личности, знающего первые цифры шифра.
     Улыбка смягчила заостренные черты лица Гюнтера: двадцать тысяч не так
уж плохо, конечно, не миллион и не пять, но все-таки какой-то трамплин для
человека с умом. Ведь чего-чего, а ума у него хватит. Ума, настойчивости и
деловой прыти.
     Улыбнулся  еще  раз.  Можно  даже  написать  Шлихтингу  и  полковнику
расписки, но пусть только попробуют вернуть свои жалкие двадцать тысяч! Он
намекнет,  что  Гюнтеру   Велленбергу   -   люмпен-интеллигенту,   терять,
собственно говоря, нечего, а вот дорогим  господам...  Если  левые  газеты
начнут распутывать этот клубок...
     Гюнтер засмеялся. Инспектор удивленно посмотрел  на  него,  и  парень
сразу сделал постное лицо.
     Потом инспектор ушел. Гюнтер лег на диван  -  захотелось  спать,  сон
одолевал его...
     Он лежал с подложенной под щеку ладонью и вдруг увидел темно-звездное
небо - такое темное небо и такие яркие звезды можно видеть только во  сне.
Звезды мерцали, и Гюнтеру было  тревожно,  предчувствовал:  сейчас  что-то
случится, и не знал, что именно...
     Но вдруг луч, белый и тонкий, как лезвие, прорезал  звездное  небо  и
потерялся где-то в бесконечном просторе.
     Почти одновременно в луче возникли две фигуры - они шли, взявшись  за
руки, словно их мог кто-то разлучить, вначале нерешительно, будто  учились
ходить по канату, но постепенно их шаги становились увереннее, они  шли  и
не обращали внимания ни на звезды, ни на луч, смотрели друг на друга, и  в
этом безбрежном мире для них не существовало ничего, кроме них самих и  их
любви.
     Аннет улыбалась Карлу - белая роза на зеленом стебельке - и ямочка на
ее щеке двигалась, а глаза излучали синий свет...
     Они  шли,   разговаривая   о   чем-то,   молчали,   смеялись,   снова
разговаривали и снова молчали. И им было хорошо, потому что самое  главное
- найти друг друга, зная, что всегда будут радостными и  пожатие  руки,  и
улыбка, и поцелуй, и просто ненароком сказанное слово, а  они  знали,  что
так будет вечно, поскольку луч вел их в вечность  и  дорога  их  не  имела
конца.