Ростислав САМБУК

                               ЖАРКИЙ ИЮЛЬ

                                    1

     Сегодня суббота, но Марина встала в шесть  утра.  Я  делаю  вид,  что
сплю, однако одним глазом незаметно наблюдаю, как она бегает  из  кухни  в
комнату, еще не одетая, в ночной рубашке, и мне приятно  смотреть  на  нее
вот такую - непричесанную, с ненакрашенными губами  и  оголенными  руками.
Думаю - зачем ей красить  губы  и  ресницы,  но  Марина  слишком  серьезно
относится к своей внешности и каждое утро не  менее  получаса  просиживает
перед зеркалом. В конце концов, может, это и  правильно,  хотя,  по  моему
глубокому  убеждению,  косметикой  должны  заниматься  женщины  не   очень
красивые, - все на свете требует улучшения, а Марина и так хороша: не  раз
видел, как на нее оглядываются мужчины, и это мне абсолютно не нравится.
     По-моему, Марина об этом иного мнения, а  мне  приходится  обуздывать
свои чувства, хотя  с  удовольствием  дал  бы  решительный  отпор  нахалу,
который столь бесцеремонно разглядывает стройные Маринины ножки.
     Но сегодня Марина отказалась от туши и помады, решительно  стащила  с
меня одеяло и приказала:
     - Вставай, лентяй, не то все проспишь!
     Я схватился за подушку, словно она могла спасти меня, уткнулся в  нее
лицом. Мне и правда не хотелось вставать, но Марина была неумолима.
     - Выезжаем через четверть часа! - сказала она тоном,  не  допускающим
возражений, и отобрала у меня подушку. - Пять минут на умывание, десять на
бритье и столько же на завтрак. Ясно?
     Я понимал Маринину настойчивость: сейчас половина седьмого, и до семи
она  хочет  вытащить  меня  из  квартиры,  подальше  от  телефона  с   его
настойчивыми звонками, ничего хорошего не сулящими ни мне, ни,  тем  паче,
моей жене, которая в кои веки собралась провести со мной выходной день  на
пляже.
     Честно говоря, я не так уж и убежден, что  Марине  хочется  купаться,
она, кажется, тоже с радостью понежилась бы лишний  часок  в  постели,  но
знала, что в любую минуту мог зазвонить телефон, и дежурный по  управлению
или даже сам полковник Каштанов сообщит, что за мной уже выехала машина, и
следует немедленно прибыть на место происшествия. А происшествий  в  нашем
чуть ли не двухмиллионном городе, к сожалению, еще  хватает,  и  работники
уголовного розыска без дела не сидят.
     А попробуй найти меня на пляже, да еще и в безоблачный день,  к  тому
же в субботу!
     Значит, расчет у Марины точный, и, в конце концов, я не могу с ней не
согласиться: даже милицейские капитаны имеют право на отдых, тем  более  в
летнюю жару. И поэтому я быстро соскакиваю с постели,  подхватываю  Марину
на руки, приседаю несколько раз, демонстрируя таким способом свою силу.
     Жена машет ногами, протестует, однако моя шалость нравится ей  -  она
прижимается ко мне и трется ушком о небритую щеку...  Наконец  у  меня  не
хватает дыхания, я осторожно ставлю Марину на ноги и, стараясь не показать
своей усталости, направляюсь в ванную.
     Мы быстро съедаем  яичницу,  Марина  бросает  в  хозяйственную  сумку
пляжные  вещи,  еще  с  вечера  приготовленные  бутерброды,  я  достаю  из
холодильника бутылки с минеральной водой и пивом, с  грустью  думая,  что,
когда мне захочется выпить пива, оно уже успеет нагреться. Не выдерживаю и
вскрываю одну бутылку: пиво приятно  горчит,  и  я  быстро  выпиваю  целый
стакан. Марина укоризненно смотрит на меня, однако я стоически  допиваю  и
второй стакан.
     Громко лязгает замок, я вызываю лифт, но Марина  бежит  по  лестнице,
невзирая на то, что мы живем на верхнем,  девятом  этаже.  Я  догоняю  ее,
отнимаю  сумку.  Выскакиваем  на  улицу,  и  только  тут  Марина  спокойно
вздыхает. Она берет меня под руку, заглядывает  в  глаза,  доброжелательно
улыбается, но слова ее не очень нежны:
     - Алкаш несчастный!
     Я  делаю  попытку  оправдаться,  ссылаясь  на  то,  что  в  последних
постановлениях пиво отнесено к безалкогольным напиткам, но тут же  понимаю
неуместность своих рассуждений, потому что Марина перебивает меня довольно
неучтиво:
     - Жадина! Не мог поделиться!
     Сразу осознаю свою ошибку, предлагаю тут же, на  улице,  открыть  еще
одну бутылку.
     Марина не возражает, и мы идем к переправе через Русановскую протоку,
по очереди глотая ледяное пиво прямо из горлышка, не обращая  внимания  на
осуждающие взгляды прохожих.
     В конце концов, неужели это преступление - выпить пива там, где  тебе
хочется? Ведь никто не знает и даже представить себе не  может,  что  этот
долговязый парень - инспектор городского угрозыска.
     Видел бы это сейчас Каштанов!
     Хотя, наверное, полковник понял бы меня.  А  вот  у  его  заместителя
майора Худякова взгляды на  жизнь  несколько  иные.  Мы  даже  удивляемся,
почему майор так долго засиделся в уголовном розыске.  Ему  бы  где-нибудь
командовать батальоном - вот был бы порядок: все ходили бы строевым шагом,
приветствовали начальство  по  уставу,  точно  и  безоговорочно  исполняли
приказы и все распоряжения. Правда, я догадываюсь, почему Каштанов  держит
майора. Того хлебом не корми, а позволь составлять  и  требовать  от  всех
письменные отчеты.  Каштанова  тошнит  от  бумажной  кутерьмы,  а  Худяков
чувствует себя в ней как рыба в воде. Ну, а то, что майор пытается  иногда
вмешиваться в оперативную работу, - не страшно:  все  равно  никто,  кроме
начинающих лейтенантов, его  всерьез  не  воспринимает,  но  даже  и  этим
хватает двух-трех месяцев, чтобы разобраться в ситуации и четко определить
место Худякова в нашей неофициальной табели о рангах.
     Мы допиваем пиво уже на борту речного трамвая. Он  еще  долго  стоит,
ожидая одиночных утренних  пассажиров.  Это  начинает  раздражать:  вообще
больше всего в жизни меня раздражает бесцельное ожидание,  и,  конечно,  я
люблю  работу  в  угрозыске  не  только  потому,  что  приходится   решать
бесчисленное количество сложных и даже головоломных вопросов, а и  потому,
что почти никогда не просиживаешь стулья в  разных  приемных,  перед  нами
быстро открываются любые двери. И я понимаю почему: в одном  случае  -  из
любопытства, в другом - от страха, в третьем - из уважения...
     Но капитан речного трамвая не знает, что на борту его посудины  сидит
инспектор уголовного розыска. Ему все равно, инспектор ты или сам генерал,
ему нужно выполнить план с  минимальными  потерями,  -  так  зачем  гонять
полупустое судно?..
     Наконец двигаемся.
     Я смотрю, как Марина подставляет лицо свежему  речному  ветерку,  как
треплет он ее длинные светлые волосы, и только теперь понимаю, что  у  нас
впереди два долгих дня, сегодня пробудем на пляже до самого вечера,  потом
пойдем на последний сеанс в кинотеатр "Краков", а завтра...
     Кстати, что завтра?
     Я ласково касаюсь пряди ее волос, Марина прижимается ко мне щекой,  и
я шепчу ей на ухо:
     - А завтра?
     Марина  всегда  понимает  меня  с  полуслова,  по  крайней   мере   в
большинстве случаев, поэтому и отвечает, не колеблясь:
     - По грибы.
     По грибы - это подарок мне.
     Я - грибник, и все в управлении знают, что в милиции я фактически  не
по основному призванию - мне бы работать лесничим, дневать  и  ночевать  в
безграничной полесской дубраве. Но и я уверен, что  никто  из  милицейских
капитанов и даже майоров не разбирается так в  груздях  и  подберезовиках,
маслятах и рыжиках. Особенно  рыжиках.  Нет  на  свете  лучших  грибов.  И
жареных, и соленых, и маринованных.
     Однако о рыжиках будете думать завтра, уважаемый капитан, потому  что
трамвай  уже  подруливает  к  пристани  и  резко  сигналит,   предупреждая
какого-то рыболова в лодке, - болван, а не  рыбак,  разве  непонятно,  что
речной трамвай разгонит даже привычную ко всему плотвичку?
     Мы с Мариной выскакиваем на берег первыми, сбрасываем туфли и, увязая
по щиколотку в не прогревшемся еще с ночи песке,  бредем  через  остров  к
основному днепровскому руслу. Там вода холоднее и течение быстрее, народу,
конечно, будет море, но мы с Мариной, если захотим, можем уединиться  даже
в человеческом столпотворении.
     Правда, между девятью и десятью часами пляж  заполняется,  и  к  воде
приходится пробираться, чуть ли не переступая через множество тел.  И  все
же нам хорошо: мы ранние пташки и  лежим  у  самой  воды,  я  -  навзничь,
подложив  под  голову  руки,  а  Марина  зарылась  в  песок  -   уткнулась
подбородком в подставленные ладони и читает мне Уолта Уитмена:

              Свежий, простой и прекрасный,
              освободившийся из плена зимы,
              Как будто никогда не бывало на свете ни мод,
              ни политики,
              ни денежных дел,
              Из подогретого солнцем, укрытого травой тайника,
              невинный, тихий, золотой, как заря,
              Первый одуванчик весны кажет свой доверчивый лик
                                             [Перевод К.Чуковского].

     В поэзии я разбираюсь меньше, чем в грибах, но почему-то  не  стыжусь
признаваться в этом, и все же Уитмен производит на меня  впечатление,  мне
не удается выразить его словами, а может, просто не хочу и  говорю,  глядя
на солнце:
     - Красиво...
     От солнца у меня  начинают  слезиться  глаза.  Я  закрываю  их,  хочу
сказать что-нибудь умное, но слов, которые передавали  бы  подлинную  суть
моих чувств, так и не нахожу и повторяю:
     - Красиво...
     - Да, красиво, - соглашается Марина.
     Я заглядываю ей в  глаза  и  начинаю  понимать  Уитмена  еще  больше.
Отбираю у Марины книжку, листаю ее, и чуть ли не  сразу  попадаются  такие
строки:

                  Когда я читаю о горделивой славе,
                  о победах могущественных
                  генералов - я не завидую генералам,
                  Не завидую президенту, не завидую
                  богачам во дворцах,
                  Но когда говорят мне о братстве
                  возлюбленных - как они
                  жили,
                  Как, презирая опасность и людскую вражду,
                  вместе были всю
                  жизнь, до конца,
                  Вместе с юности, в зрелом и старческом возрасте,
                  неизменно друг к другу привязаны,
                  верны друг другу, -
                  Тогда опускаю я голову и отхожу неспешно -
                  зависть съедает
                  меня
                                          [Перевод Банникова].

     Удивительную  силу  все-таки  имеет  настоящая  поэзия.  Я  зачитался
Уитменом и забыл даже о Марине, не говоря о человеческом пляжном море.
     Потом мы с Мариной долго купаемся.
     Вода в  Днепре  теперь  даже  на  стрежне  немного  зеленовата  -  из
Киевского моря плывут сине-зеленые водоросли, - но в этот день никакие  на
свете водоросли не смогли бы испортить нам настроение. Не испортило его  и
совсем уже теплое пиво,  и  подсохшие  бутерброды  на  обед,  и  небольшой
послеобеденный дождик. Все было хорошо, мы  даже  детально  обсудили  план
завтрашней грибной поездки: автобусом до Козина и дальше направо  лесом  к
Безрадичам -  знакомые  места,  где  можно  взять  по  три-четыре  десятка
боровиков. Потом, перед вечером,  мы  еще  раз  искупались  в  Русановской
протоке и пошли в кино.
     Трудно сказать,  понравился  мне  фильм  или  нет,  кажется,  все  же
понравился:   демонстрировалась   довольно   банальная   западногерманская
комедия, но и день у меня был такой, что никакая банальщина не  могла  его
испортить.
     Мы вернулись домой поздно, со счастливым сознанием  того,  что  после
чая у нас не меньше шести часов  сна  -  до  пяти,  когда  трамваем  можем
переехать мост Патона, а потом попробуем влезть в переполненный грибниками
автобус.
     Около двенадцати зазвонил телефон. Он не звякнул сперва извинительно,
набирая силу, а задребезжал сразу  требовательно  и  сердито,  будто  диск
крутил сам полковник Каштанов, уверенный в том, что  я  немедленно  отвечу
ему.
     Я сразу потянулся  к  трубке,  но  Марина  остановила  меня  коротким
прикосновением, - в конце концов, нас могло и не быть дома; я заколебался,
однако только на несколько секунд, потому  что  во  мне  всегда  побеждает
чувство долга. Правда, иногда так  поздно  звонят  Маринины  подруги,  мог
позвонить и Сашко Левчук. Целую неделю он пробыл в командировке где-то  на
Херсонщине, а сейчас небось уже вернулся,  и  они  с  Соней  составят  нам
завтра компанию.
     Я взял трубку и сухо, уже одним своим тоном не одобряя такие  поздние
звонки и подчеркивая во всяком случае  невежливость  того,  кто  это  себе
позволяет, произнес:
     - Хаблак слушает.
     И сразу сообразил, что не открутиться, потому что  услышал  в  трубке
бодрый тенорок дежурного по управлению Грицка Колесника.
     Грицку нет дела до моих интонаций: ему поручено найти меня, и  он  не
остановится  даже  перед  тем,  чтобы  лично  приехать  на   Русановку   и
собственноручно вытащить меня из нашей семейной постели.
     - Сергей, куда ты делся! - заорал он так, что еле выдержала мембрана.
- Я тебе звоню уже пятый раз, черт бы тебя побрал!
     У меня были хорошо обеспеченные тылы; и я  не  поддержал  легкомыслия
Грицка, даже панибратства.
     - По-моему, сегодня выходной, - ответил я официальным тоном, - и вам,
лейтенант, это известно так же, как и мне.
     Колесник не обиделся на мою сухость. Кажется, он вообще ни на что  не
обижался и редко терял хорошее настроение.
     - Брось, старик,  -  коротко  хохотнул  он,  -  не  выкаблучивайся  и
приезжай завтра в девять. Сам Борода вызывает.
     Полковник Каштанов носит короткую  седую  бородку,  и  это,  конечно,
предопределило его прозвище.
     Я уже сообразил, что грибы мои плакали,  и  все  же  сделал  довольно
неудачную попытку отбояриться от вызова:
     - Мы с женой договорились...
     - Старик, мое дело - передать, - оборвал меня Колесник, - а о чем  ты
договорился с женой, извини меня, ей-богу, неинтересно.
     Он был прав, и осталось только пробормотать:
     - Лучше бы ты ко мне не дозвонился.
     - Привет супруге! - захохотал Грицко и бросил трубку.

     В любой неприятности  всегда  можно  найти  и  что-то  позитивное.  Я
объяснил Марине, что завтра мы можем спать лишних  три  часа,  но  ее  это
почему-то не обрадовало, она даже начала бросать в  меня  подушками,  и  я
возблагодарил бога, что любимой жене не попались под  руку  более  тяжелые
вещи. Она, правда, не стала сетовать  на  Бороду  и  на  угрозыск,  вместе
взятые, не предложила мне перейти в адвокатуру, как делала в начале  нашей
супружеской жизни, - я убедился, что жены со временем умнеют, - она просто
демонстративно повернулась ко мне спиной  и  сделала  вид,  что  сразу  же
заснула.
     Я сделал то же  самое,  но  заснуть  не  мог.  Размышлял,  что  могло
стрястись. Если убийство или какой-нибудь несчастный случай  -  существуют
дежурные опергруппы, и сам бог велел им заняться этим. Если дело не  очень
серьезное, Каштанов вряд ли побеспокоил бы меня в выходной. Стало быть, не
убийство, не квартирная кража... В конце  концов,  все  равно  никогда  не
догадаешься. Надо спать. Но не спалось, и я вертелся до двух - вот тебе  и
отдохнул лишних три часа.
     Должен сказать, что жена у меня - чудо. Другая бы  закапризничала,  а
Марина, пока я брился, приготовила яичницу с ветчиной и заварила  крепкого
чаю. Раньше бы в квартире уже пахло  кофе,  однако,  говорят,  в  Бразилии
вымерзли плантации, и кофе ох как кусается!.. Но крепкий чай  -  не  хуже.
Откровенно говоря, чай я люблю больше, он ароматнее, и каждый раз  у  него
немножко иной привкус, я его пью несладким и натощак, после него и аппетит
появляется, и хорошее настроение, и трезвое мышление.
     Немножко приврал: настроение у меня, в основном, зависит не от чая, а
от  Марининого  настроения,  а  вот  трезвое  мышление   -   вещь   крайне
необходимая, особенно перед встречей с Каштановым - приходит после второго
стакана, когда я завязываю галстук и надеваю пиджак.
     Марина снимает с плеча какую-то  воображаемую  пушинку,  подталкивает
меня к двери, я чмокаю ее в  щечку,  нам  не  хочется  расставаться,  и  я
действительно в эти секунды  считаю  Каштанова  Синей  Бородой.  Но  дверь
наконец хлопает за мной, я нажимаю на  кнопку  лифта,  потому  что  должен
спешить.
     Разница между мною и Каштановым не только в должностях, а  и  в  том,
какие блага эти должности  обеспечивают.  Полковника  привезет  на  работу
"Волга", а мне надо добираться до метро на автобусе, а потом в гору пешком
или одну остановку троллейбусом. Я люблю пешком, но  иногда  и  три-четыре
минуты, которые выигрываешь  в  троллейбусе,  имеют  значение.  Сегодня  -
имеют, я даже опаздываю на две минуты,  что  позволяю  себе  очень  редко,
однако, в конце концов, сегодня выходной, и никто не упрекнет меня.
     То, что Каштанов уже в кабинете, я знал еще на  улице  -  полковничья
"Волга" стояла у подъезда, - но, открыв дверь,  не  увидел  начальства  на
обычном месте за столом. Каштанов что-то разглядывал за окном.
     Я поздоровался. Полковник  не  ответил,  только  сделал  приглашающий
жест. Еще немного постоял у окна, вздохнул и спросил:
     - Видел розы в сквере?
     - Угу... - Честно говоря, розы меня сейчас не интересовали.
     - Сорт "Глориа Деи", - сообщил Каштанов  таким  тоном,  будто  сделал
какое-то открытие.
     В цветах я разбираюсь плохо и деликатно промолчал.
     - Роза, которая в период цветения  трижды  меняет  цвет,  -  поучающе
продолжал Каштанов.
     - Неужели? - спросил я опять-таки из деликатности.
     - Цветы выращивать, - это тебе не за квартирными воришками  гоняться.
Благородное занятие...
     Я не мог  согласиться  с  полковником:  ловить  опытного  преступника
сложнее, чем голыми руками рвать  самые  колючие  розы.  В  конце  концов,
Каштанову это известно лучше, чем мне, но начальство потому и  начальство,
что ход его мыслей куда сложнее и извилистей, чем у подчиненных.
     - Да, благородное занятие... - повторил Каштанов.
     Отошел от окна, сел в кресло рядом со столом, предложив мне другое. -
Есть дело, Сергей, - сказал он.
     Каштанов называет меня Сергеем только  с  глазу  на  глаз,  и  я  это
воспринимаю как проявление доверия - многим своим подчиненным полковник не
дарит такой ласки. И все же не удерживаюсь от небольшой шпильки:
     - Без дела, Михаил Карпович, к вам в кабинет редко кто заходит.
     Каштанов настроен благодушно и никак не реагирует на мою дерзость.
     - Вот  тебе  папка,  Сергей,  -  он  снимает  со  стола  обыкновенную
канцелярскую папку с не менее  банальными  тесемочками.  -  Исчез  инженер
Бабаевский...
     - И надо  немедленно  его  разыскать!  -  легкомысленно  перебиваю  я
полковника.
     - Лучше нельзя сформулировать. - Все же в глазах Каштанова я  замечаю
веселые искорки. Но он продолжает, как и раньше, скучным и сухим тоном:  -
Месяц назад инженер Евген Максимович Бабаевский  ушел  в  отпуск.  Сначала
отдыхал здесь, в Киеве, потом решил покупаться в море.  Две  недели  назад
уехал в Крым и до сих пор не вернулся, хотя уже пять дней, как должен  был
выйти на работу.
     - Загулял... - говорю я.
     - Все возможно, - останавливает меня Каштанов, -  но  я  не  стал  бы
беспокоить тебя в воскресенье, если бы не такое обстоятельство: во-первых,
Бабаевский  -  один  из  ведущих  конструкторов...  -  полковник  называет
известный научно-исследовательский институт,  -  и  его  исчезновение  или
задержка уже является  чрезвычайным  происшествием.  Во-вторых,  некоторое
время Бабаевский работал в Алжире.  Вернулся  оттуда  недавно  и  приобрел
"Волгу". На новой машине поехал в отпуск...
     - Может, разбился? - вставляю я, хотя знаю, что в таких случаях  наша
служба работает безотказно и о Бабаевском все было бы давно известно.
     Каштанов укоризненно смотрит на меня. Терпеливо же  наше  начальство:
другой давно выгнал  бы  меня  не  только  из  кабинета,  а  и  вообще  из
уголовного  розыска,  -  действительно,  столько  идиотских  вопросов   за
несколько минут может задать лишь полная бездарь.
     Но полковник знает, что инспектор Хаблак не такой уж простачок, каким
прикидывается.
     - Не разбился, - усмехается  Каштанов,  -  это  мы  можем  утверждать
категорически, потому что  на  четвертый  день  после  отъезда  Бабаевский
продал "Волгу" через комиссионный магазин. Это мы установили вчера. Снял с
учета в автоинспекции и продал.
     Дело начинает принимать совсем неожиданный оборот, и теперь, конечно,
огоньки любопытства поблескивают у меня в глазах.
     Каштанов поднимает палец:
     - Знаешь, сколько стоит новая "Волга" на черном рынке? -  спрашивает.
- Почти вдвое дороже. Сомнительно, чтобы Бабаевский взял  такие  деньги  с
собой. Кроме того, никому на работе, а также отцу - он живет с отцом -  не
говорил, что хочет продать автомобиль. Значит, поехал  на  юг  на  машине.
Отец даже помогал поставить чемодан в багажник. Отбыл двенадцатого июня, и
ни одной весточки.
     Я уже  давно  понимал:  если  этот  Бабаевский  сам  не  объявится  в
ближайшие  дни,  дело  может  оказаться  запутанным  и  малоперспективным.
Кажется, такого же мнения придерживается и  Каштанов,  потому  что  вызвал
именно меня: знал мою любовь к самым запутанным делам.
     Полковник посмотрел на часы и сказал:
     - Подождем еще  пять  -  десять  минут.  Дело  в  том,  что  вчера  в
автоинспекцию  ездил  Чижов.  Ознакомиться  с  документами,  на  основании
которых "Волгу" Бабаевского сняли с  учета.  Ну,  знаешь,  у  Чижова  глаз
наметанный: ему почему-то не понравилась подпись Бабаевского в документах.
Вчера взяли  образец  подписи  Евгена  Максимовича  и  вот  сейчас  должны
принести результаты экспертизы. Мне лично  на  девяносто  процентов  ясно:
преступление.
     - Имеется в виду, что машину продал не Бабаевский, а кто-то другой?
     - Правильно.
     - Ничего сложного... - похлопал  я  ладонью  по  картонной  папке.  -
Выясним, кто приобрел машину, и через покупателя выйдем на преступника.
     - Давай, давай, - задумчиво говорит Каштанов. -  Раз  плюнуть!  -  Но
смотрит остро, и я опускаю глаза.
     Правда, проявил петушиный норов, а я, слава богу,  скоро  уже  десять
лет в уголовном розыске, и Каштанов считает меня  одним  из  лучших  своих
учеников. Ну, может, и не лучшим, просто  учеником,  и  этого  достаточно,
такая  уж  у  него  "фирма":  Каштанов  в  послевоенные   годы   занимался
ликвидацией вооруженных банд, и в том, что у  нас  сейчас  фактически  нет
бандитизма, его немалая заслуга.
     Для  меня,  да  разве  только  для   меня,   Каштанов   -   профессор
криминалистики, он не только знает все, что  полагается  знать  начальнику
угрозыска, - просто чувствует преступника, как гончий пес  зайца.  У  него
чертовская интуиция, которая  редко  подводит  его.  Кое-кто  считает  это
талантом, но  я  и  некоторые  старые  работники  угрозыска  знаем,  какой
колоссальной работой воспитан этот талант, какой  опыт  стоит  за  плечами
Каштанова.
     Итак, я смутился и говорю:
     - Конечно, не раз плюнуть, но все же, на мой взгляд, и мороки большой
не будет.
     Каштанов только пожал плечами: мол, поживем -  увидим.  В  это  время
задребезжал телефон, полковник снял трубку, выслушал сообщение,  лаконично
поблагодарил и, положив трубку на рычаг, повернулся ко мне:
     - Все ясно, товарищ капитан, подпись Бабаевского подделана.  Довольно
ловко, но  подделана.  Стало  быть,  преступник  воспользовался  паспортом
Бабаевского. Без паспорта он не мог снять машину с  учета  и  продать  ее.
Точнее, без двух паспортов: личного паспорта Бабаевского и технического  -
на его машину.
     Да,  ситуация  для  нас  сразу  прояснилась:  вариантов  может  быть,
конечно, только три.
     Первый:  Бабаевский  погиб,  и  кто-то   умело   воспользовался   его
документами, чтобы продать машину.
     Второй:  преступники  убивают  Бабаевского,   чтобы   завладеть   его
документами, и продают машину.
     Третий: Бабаевский пребывает неизвестно где и неведомо с кем,  в  это
время у него крадут машину и документы.
     Лично я почти убежден,  что  инженер  убит.  Действовали  бандит  или
банда. Чувствуется рука опытного рецидивиста.
     Почему?
     Очень просто. Надо заманить Бабаевского в западню, убрать без шума  -
иначе  теряется  весь  смысл  аферы.  Далее:  требуется   квалифицированно
подделать документы инженера, - ведь для снятия машины с учета  необходимо
обратиться в милицию, а дешевая "липа" там не  пройдет.  Наконец,  следует
вообще  до  тонкостей  изучить  правила  продажи   автомобилей,   детально
продумать план операции, учесть возможные препятствия.
     - Да, тут нужна голова!
     Я думаю, и Каштанов не торопит меня.
     - Вероятно, убийство, - наконец нарушаю я молчание.
     - Да, - кивает полковник. -  Если  убийство,  то  произошло  оно  две
недели назад.  Представляешь,  сколько  времени  было  у  бандитов,  чтобы
замести следы? Я тебя поэтому и лишил выходного. Извини, сам понимаешь, мы
должны поторапливаться. Кстати, Марина  сильно  ругалась?  -  сочувственно
заглядывает он в глаза.
     - Не очень. - Я не отвожу глаз,  потому  что  говорю  правду.  -  Уже
привыкла.
     - Это плохо, что привыкла, - вздыхает Каштанов. - Моя и  до  сих  пор
ругается, и это, скажу я тебе, правильно. Если б не  ругалась,  совсем  не
было бы у меня выходных. Иди, Сергей, работай, а я еще посижу немного.
     Я смотрю на седую бороду Михаила Карповича, вспоминаю, что  года  два
назад седина только еще пробивалась в ней, и мне совсем  не  завидно,  что
полковник через час или два вернется к своей Наталье Петровне.
     Голова уже занята делом Бабаевского. Уточняю у Каштанова:
     - Я правильно понял, что инженер холостой-неженатый?
     - Холостой, - подтверждает полковник. - И уехал в Крым один.  Побывай
сейчас у его отца, квартира Бабаевских на Кловском спуске.  Скажи  Миколе,
пусть подбросит, мне машина все равно сейчас не нужна.
     Дом  на  Кловском  спуске   фундаментальный,   правда,   послевоенной
постройки, но квартиры еще с высокими  потолками  и  довольно  просторными
коридорами. Отец Бабаевского стоит в этом  длинном  коридоре  в  полосатой
пижаме; не  видно,  чтобы  спал:  глаза  незаспанные  и  причесан  гладко,
вероятно, просто ему удобно в пижаме и никуда не собирается идти.
     Старик смотрит на меня с надеждой и  тревогой,  конечно,  переживает,
даже руки трясутся. Он еще не знает  о  машине  сына,  и  мне  не  хочется
наносить ему этот удар.
     Проходим в комнату, в которой, очевидно, жил сын: одну стену занимают
стеллажи с  книгами,  на  письменном  столе  сувениры  из  Алжира,  тахта,
застланная гуцульским покрывалом.
     Старик садится на тахту, а я устраиваюсь на стуле за  столом.  Теперь
мне надо разговорить его, чтобы  держался  непринужденно,  -  осматриваюсь
вокруг и говорю:
     - Удобная квартира, уютная. Дом арсенальский?
     Мне не следовало  об  этом  спрашивать,  потому  что  уже  знаю,  что
арсенальский: Микола, шофер  Каштанова,  живет  в  этом  районе,  и  успел
проинформировать меня.
     - Арсенальский, - кивает дед, и морщины на его  лице  разглаживаются.
Сразу видно, что воспоминание о заводе ему приятно. - После войны строили,
и редко кому давали отдельные квартиры, но нам!.. Еще мой отец был жив,  а
он на "Арсенале" с начала века.
     - А вы?
     - Всю жизнь. Вот ушел на пенсию.
     - Арсенальская династия?
     - Стало быть. Хотел, чтобы и Женя. Однако так уж вышло...
     - Конструктор - это перспективно.
     - Будто на "Арсенале" конструкторы не нужны! - не соглашается со мной
старик. - А он - в Алжир, теперь - институт. Скоро на заводе некому  будет
работать.
     - Позовут пенсионеров, - шучу я, но старик не принимает этой шутки.
     - А что! - он выпятил грудь. - Мы еще можем!
     - Не надо, - засмеялся я, - отдыхайте, молодых у нас еще ого-го!
     - Легкомыслие одно, - пробормотал он. - Вот и мой Женька... Однако, -
забеспокоился, - что-нибудь случилось?
     Я не стал успокаивать его. Спросил:
     - Ваш сын давно из Алжира?
     - С полгода.
     - Машину купил на сертификаты?
     - Да.
     - Новенькая?
     - Еще обкатывает. Три тысячи наездил.
     - Уехал двенадцатого июня?
     - Утром. В Алушту.
     - Скажите, Максим Сидорович, ваш сын часто писал из Алжира?
     - Не так уж и часто, одно-два письма в месяц...
     - И вас не удивило, что из Алушты не получили ни одного?
     - Так то из Алжира, а из Алушты о чем писать?
     - Ну, что благополучно доехал, хорошо устроился...  Была  куда-нибудь
путевка или просто так?
     - Нет, дикарем. Женя хотел  поездить  по  Крыму:  интересно,  знаете,
машина новая.
     - Какого цвета?
     - Белая-белая, как снег.
     - А вы просили его писать?
     - Наказывал: как приедешь, обязательно напиши.
     - В Алуште были у него знакомые или рассчитывал на автостоянку?
     - Говорил, там платная стоянка у самого моря. Если не устроится, то в
Ялту или в Севастополь.
     - Много вещей взял с собой?
     - Не очень. Ну, чемодан да еще магнитофон... Японский у  него,  -  не
удержался, чтобы не похвастаться, - там, за границей, купил.
     - Никуда не собирался заезжать?
     - Говорил: на следующий день - в Крыму.
     - А может, девушка?..
     - Если бы так... - махнул рукой Максим  Сидорович.  -  Жене  уже  под
тридцать, а не женат. Я ему:  так  всю  жизнь  прозеваешь,  вон  какие  по
Крещатику шлендрают, а он: успею. Не очень интересовали его девчата.
     - А Женя их?
     - Почему бы нет? Парень, хотя и помешался на чертежах, собою  видный,
весь в мать, а она в первых арсенальских красавицах ходила. Рано  померла,
когда Женя десятый кончал. Не успела и сыном погордиться.
     Я подумал: неизвестно, что тяжелее: не успеть погордиться  сыном  или
пережить его, а боль, которую, возможно, узнает этот симпатичный старичок,
будет невероятной. Спросил:
     - Значит, кроме японского магнитофона, у вашего сына  никаких  ценных
вещей не было?
     - Одежда, - ответил  старик,  -  летняя  одежда,  всякие  там  трусы,
майки... Ну, свитер на всякий случай...
     - Какой фирмы магнитофон, не помните?
     - Почему не помню, я все помню. "Соня" - вот как! Женя  еще  говорил:
один из лучших магнитофонов в  мире,  но  что  же  это  за  лучший,  когда
испортился?
     - Что же с ним случилось?
     - Я в этом не очень... Со звуком что-то. Женя хотел  в  Крыму  где-то
починить.
     Я попросил Максима Сидоровича показать  фотографии  сына.  Он  охотно
засеменил в соседнюю комнату, притащил альбом  с  аккуратно  заправленными
снимками.  Их  было  тут  много,  начиная  от  голого  младенца  и  кончая
алжирскими: Евген Максимович в  шортах  и  расстегнутой  рубашке  на  фоне
какой-то  экзотической  растительности,   потом   в   трусах   на   берегу
Средиземного моря.
     Отобрав две фотографии, я попросил старика одолжить их  нам  -  нужны
для розысков его блудного сына; как только найдется, вернем.
     Посеяв таким образом зерно надежды в стариковской душе, я распрощался
с Максимом Сидоровичем далеко не так оптимистично настроенный, как он.
     Следующий  визит  -  в  районную  автоинспекцию.   Здесь   начинаются
операции, связанные с продажей автомобилей,  здесь  машины  должны  пройти
технический осмотр,  после  чего  их  владельцы  получают  соответствующий
документ  для  городской  ГАИ.  Итак,   две   недели   назад,   а   точнее
четырнадцатого июня,  здесь  видели  Евгена  Максимовича  Бабаевского  или
человека, снимавшего с учета его "Волгу". Я даже знаю,  кто  именно  видел
этого человека: на  справке,  которая  хранится  в  городской  ГАИ,  стоит
подпись автоинспектора - младшего лейтенанта Павла Харченко.
     Младший лейтенант предупрежден о моем посещении и, хотя  сегодня  ему
тут нечего делать, скучает в темноватой комнате, заставленной обшарпанными
столами и шкафами с картотекой и номерными знаками.
     Мы здороваемся, и младший  лейтенант  предлагает  мне  самое  удобное
место  в  комнате:  кресло  за  столом,  очевидно,   начальника   районной
автоинспекции. Я отказываюсь и примащиваюсь на  стуле  напротив  него,  не
потому, что такой скромный, просто отсюда мне ближе к Харченко.
     Я хочу, чтобы младший лейтенант припомнил все, что может  припомнить,
а для этого надо заглядывать ему в глаза, кроме того, вероятно, существует
какая-то незримая связь между людьми, и я почему-то уверен: чем ближе люди
друг к другу, тем легче осуществляется эта связь.
     Просительно заглядываю в глаза Харченко и спрашиваю:
     - Две недели назад у вас снимали с учета белую "Волгу" номерной  знак
"КИФ 22-35". Помните этот случай?
     Младший лейтенант хмурится и смотрит на меня настороженно:
     -  У  нас,  знаете,  каждый  день...  Снять  с  учета,   поставить...
Круговорот...
     Я понимаю Харченко: черт его  знает,  зачем  это  появился  настырный
капитан из угрозыска. Может, они  что-нибудь  прозевали,  и  самая  лучшая
позиция: знать не знаю и ведать не ведаю.
     - Конечно, круговорот, - соглашаюсь я, - и  черта  с  два  что-нибудь
запомнишь. Но ведь по глазам вижу: память у вас - дай бог  каждому,  да  и
"Волга" заметная - белая и новая. И у меня большое подозрение: снимал ее с
учета не настоящий хозяин, а, вероятно, убийца.
     Глаза младшего лейтенанта округляются. Убийца - это  серьезно,  и  он
тотчас же сам  становится  серьезным,  нагибается  ко  мне  через  стол  и
говорит:
     - Кажется, припоминаю... Хорошая машина, три тысячи на спидометре,  я
еще подумал: спекулянт проклятый, сдерет за нее ого сколько!
     Я раскладываю на столе перед младшим лейтенантом  три  фотографии,  в
том числе снимок Евгена Максимовича Бабаевского.
     - Один из них - владелец этой "Волги", - говорю.
     Харченко отрицательно качает головой.
     - Нет, с учета снимал совсем другой.
     - И вы хорошо запомнили его? - с надеждой спрашиваю я.
     - Конечно, - отвечает он и без напускной скромности  добавляет:  -  У
меня вообще хорошая память. Увижу, как сфотографирую.
     - И что же подсказывает вам  эта  фотопамять?  -  Не  удерживаюсь  от
иронии, но тут же понимаю, что  полностью  завишу  от  этого  веснушчатого
младшего лейтенанта,  и  сразу  поправляюсь:  -  Устный  портрет,  товарищ
Харченко, я очень прошу: устный портрет!
     Младший лейтенант задумывается. Я не тороплю его,  понимая,  с  каким
напряжением работает сейчас его мозг.
     - Так... - начинает он наконец. - Мужчина лет сорока или чуть меньше.
Мешки под глазами, и морщины от носа  до  кончиков  губ.  Лысый,  осталось
совсем  мало  волос,  зачесывает  остатки  слева  направо.  Лоб   высокий,
морщинистый, нос с горбинкой,  большой,  а  глаза  ввалившиеся,  темные  и
пронизывающие.  Губы  бледные,  узкие,  уши  хрящеватые.  Рост  около  ста
восьмидесяти. Кадык все время шевелится.
     Я   благодарно   киваю:   устный   портрет   выразителен   и   сделан
профессионально.
     - Как держался? - уточняю.
     Харченко едва заметно улыбается.
     - У нас - машины... - говорит он неопределенно. - А в  каждой  машине
можно найти недостатки. И эти недостатки, если они серьезные, мы  находим.
Ну,  знаете,  как  люди  держатся...  Одни  благодарны,  другие  угодливы,
улыбаются тебе, как лучшему другу. Этот  тоже  -  слащавый,  угодливый,  в
звании меня повысил, лейтенантом называл. Я еще подумал:  у  тебя  "Волга"
только обкатку прошла, зачем  же  льстить?  По  закону  все  сделаем.  Еще
спросил: "Продаете?" Немного смутился, руками развел: мол, что  поделаешь,
обстоятельства. "Дачу, - отвечает, - хочу купить, и деньги нужны..." Врет,
конечно, сукин сын, глаза неискренние, бегают... Однако  все  документы  в
порядке - подписал, и катись ко всем чертям.
     - А у вас и правда хорошая память, - говорю  я,  потому  что  помнить
через  столько  дней  такие  детали  сможет  не  каждый.   -   Припомните,
пожалуйста, один он был или с кем-нибудь?
     - Один, - ни на мгновение не заколебался младший лейтенант. - Кстати,
- обрадовался, - еще одна  деталь:  если  будете  искать  этого  пройдоху,
пригодится.  На  подбородке  у  него  ямочка,  знаете,  такой  раздвоенный
подбородок...
     - Брюнет или блондин?
     - Лысый... - разводит руками. -  Хотя  брюнета  запомнил  бы,  точно,
блондин, я же говорил, совсем мало волос осталось, но блондин.
     - Паспорт его смотрели?
     - Это вы на предмет фотографии?  -  догадывается.  -  Паспорт  был  в
ажуре. Все документы хорошие, не придерешься. Кстати, а  что  с  настоящим
владельцем?
     - Если бы знал...
     - Ищете?
     - Начали.
     - Но ведь его нет уже две недели! - До  младшего  лейтенанта  наконец
дошла суть того, что случилось. - Значит...
     - Все может быть, - ответил я уклончиво. - Прощай, младший лейтенант.
Ты мне очень помог.
     Вышел на улицу, взглянул на часы. Половина третьего,  и  сегодня  уже
нечего делать.
     Теперь  первое  -  магазин:  установить,  кому  продана   белоснежная
красавица. Покупатель общался  с  лысым,  снимавшим  машину  с  учета,  по
крайней мере два дня: на автомобильном базаре,  где  договаривались,  и  в
магазине, где оформляли продажу. Да и сам автомобиль надо осмотреть. Почти
две недели, как он у нового владельца, да чего на свете не бывает,  может,
что-нибудь и сохранилось.
     Магазин сегодня выходной, раньше, чем завтра  в  десять,  в  него  не
попадешь.  Я  огляделся  и  направился  к   ближайшему   телефону-автомату
позвонить Марине.

                                    2

     "Волгу" могли  продать  в  Узбекистан,  в  Грузию,  куда  угодно,  но
оказалось, что новый ее владелец живет в  Быковне,  на  окраине  Киева,  и
добраться к нему можно автобусом за полчаса.
     Я немного постоял перед домом  Микиты  Власовича  Горобца.  Это  было
впечатляющее зрелище: двухэтажный кирпичный красавец с широкими  окнами  и
большой стеклянной верандой, он  словно  гордился  собой,  выставлял  себя
напоказ - усадьба была обнесена не сплошным, глухим деревянным забором,  а
оградой из высоких металлических прутьев, заостренных вверху. За прутьями,
правда, густо,  плотно  друг  к  другу  росли  подстриженные  елочки,  они
образовывали еще одну, в человеческий рост, вечнозеленую ограду - это было
действительно красиво и удобно, и я удивился вкусу хозяина дома. Наверное,
профессор или отставной полковник, почему-то подумал я: деньжата  водятся,
захотелось шикануть, поездить  на  "Волге",  -  официально  приобрести  ее
трудно, вот и отправился на базар.
     Честно говоря, мне стало немного жаль Микиту Власовича: должно  быть,
"Волгу" придется пока что, до выяснения всех обстоятельств, отобрать, да и
потом дело решит суд - приятного мало.
     На мой стук в калитку откликнулся пес. Лаял злобно  и  звенел  цепью,
однако никто не шел отворять.
     Я постучал еще  раз  и  только  тогда  увидел,  как  открылась  дверь
стеклянной веранды, и на высоком крыльце появился пожилой седой мужчина  в
синих спортивных брюках и белой  майке.  Не  спеша  спустился  с  крыльца,
загнал пса в конуру и отпер калитку. Но не пропустил  во  двор.  Стоял  на
бетонированной дорожке, загораживая вход, и вопросительно смотрел на меня.
     Я молча вынул удостоверение, он внимательно рассмотрел его  и  сделал
шаг в сторону.
     - Прошу... - наконец улыбнулся,  но  улыбка  получилась  неискренней,
вымученной. - Входите, пожалуйста, но не знаю: уголовный  розыск  -  и  ко
мне...
     Рядом  с  бетонированной  дорожкой  к  веранде  пролегала  еще  одна,
значительно шире, к большому кирпичному гаражу, построенному не  один  год
назад: масляная краска на железных воротах кое-где облупилась  и  выгорела
на солнце.
     - По поводу покупки вами машины у гражданина Бабаевского, -  объяснил
я.
     - Прошу, - указал он на веранду, - прошу, но не понимаю,  почему  это
вас заинтересовало. Покупка  оформлена  через  комиссионный  магазин,  все
законно, какие могут быть ко мне претензии?
     Не отвечая, я направился к дому. Хотел остановиться  на  веранде,  но
хозяин открыл дверь в комнату.
     - В зале прохладнее, - пояснил он, - и больше тянет на беседу.
     Моя версия с профессором сразу отпала:  какой  же  профессор  назовет
гостиную залом и скажет "тянет на беседу"? И все же  "зал"  был  обставлен
действительно с профессорским шиком. Толстый китайский ковер  чуть  не  на
весь пол, модная импортная "стенка"  с  хрустальными  вазами  и  фужерами,
удобные кресла и диван. У окна фикус. Этот фикус совсем не гармонировал  с
хрусталем и ковром, однако свидетельствовал об устоявшихся  вкусах  Микиты
Власовича Горобца или его супруги. В конце концов, какое мне  дело  до  их
вкусов - в комнате и правда было прохладно;  я  опустился  в  кресло  и  с
удовольствием вытер платком пот со лба.
     Хозяин не сел рядом, он отодвинул стул  от  стола  и  примостился  на
самый  его  краешек,  как  бы  подчеркивая,  что  у   него   нет   времени
рассиживаться и он не рекомендует этого незваному гостю.
     - Покажите, пожалуйста, документы на машину, - попросил я.
     Горобец встал, вышел  в  соседнюю  комнату  и  сразу  же  вернулся  с
техническим паспортом, аккуратно обернутым целлофаном.
     Я развернул документ. На первой странице все, как полагается: фамилия
Бабаевского, номера двигателя и шасси, номерной знак, на другой тоже все в
ажуре: печать автоинспекции, соответствующие подписи.
     - Целлофаном обернули вы? - спросил я.
     - Да.
     Что ж, подумал я, это хорошо: возможно,  на  техпаспорте  сохранились
отпечатки пальцев  человека,  выдававшего  себя  за  Бабаевского.  Шансов,
правда, не много, хотя все может быть.
     Горобец протянул руку за паспортом, но я сделал вид, что  не  заметил
этого. Спросил:
     - Где вы работаете, Микита Власович?
     - Вахтером автопредприятия, - ответил он с вызовом, -  но  какое  это
имеет значение и какие у вас претензии ко мне?
     Я ждал всего, только не этого.  У  вахтера  зарплата  не  больше  ста
рублей, на какие же шиши построен двухэтажный дом и приобретена "Волга"?
     Не торопясь я вынул из кармана кусок  бумаги,  аккуратно  завернул  в
него технический паспорт, спрятал.  Краешком  глаза  не  без  удовольствия
следил за выражением лица Микиты  Власовича.  Деланно  вздохнул  и  только
после этого счел возможным объяснить:
     - Дело  в  том,  что  вы  приобрели  краденую  машину,  и  мы  сейчас
производим расследование.
     Микита Власович  побледнел.  Побледнел,  потому  что,  наверное,  был
стреляный воробей и сразу сообразил, чем это может  обернуться  для  него.
Однако все же еще не до конца поверил мне.
     -  У  меня  подлинные  документы!  -  воскликнул  он.  -   Заверенные
государственными учреждениями. Я заплатил за машину, и у вас нет  никакого
права!..
     - Но "Волга" краденая, - ответил я твердо, - и вы, уважаемый, на  сей
раз лопухнулись.
     Мне было приятно употребить именно это слово, потому что  оно  полнее
всего выражало суть сложившейся ситуации. Старый жук, пройдоха, способный,
очевидно, любого обвести вокруг пальца, сам угодил в западню.
     - Не может быть... - уже не так уверенно произнес Микита Власович.  -
Такой солидный и порядочный человек!
     - Бабаевский?
     - Да... Еще приглашал в гости...
     - Он такой же Бабаевский, как вы - римский папа. Где познакомились?
     - Где же знакомятся - на базаре.
     - Какого числа?
     - В воскресенье... Постойте, значит, тринадцатого июня. И  черт  меня
попутал - чертова дюжина...
     - А во вторник оформили соглашение?
     - Да, в понедельник он снял автомобиль с учета, и мы  встретились  во
вторник, в десять, у магазина.
     - Сколько заплатили за "Волгу"?
     - Есть же документ, - неопределенно ответил он. - Я заплатил деньги в
кассу.
     - А сверх того?
     Этих нескольких секунд Горобцу хватило, чтобы определить линию своего
поведения.
     - Ничего, - ответил он твердо. - Я не имею дел со спекулянтами.
     - Так я вам и поверил. За такую машину берут, кажется, двойную цену.
     Я допустил ошибку, и Микита Власович тотчас же воспользовался ею.
     - А это уже дело милиции, - сказал он не без ехидства, - бороться  со
спекулянтами... распустили!..
     Он махнул рукой и  даже  чуть  приподнялся  на  стуле,  словно  хотел
произнести целую речь против мерзавцев, нарушающих законы,  но,  очевидно,
вовремя вспомнил, что у самого рыльце в пушку, и запнулся.
     Теперь была моя очередь переходить в наступление.
     - У вас большая семья? - спросил я.
     - Жена и сын.
     - Жена работает?
     - Дай бог по хозяйству управиться.
     - Сколько же платят вахтеру автохозяйства?
     - А-а, вот вы о чем! - сообразил он. - Немного, девяносто пять рублей
в месяц.
     - А за "Волгу" вы заплатили девять тысяч с гаком. Или вдвое больше!..
Но, если даже сойдемся на государственной цене...
     - Мы подрабатываем на цветах.
     - Эх, много ли на них заработаешь!
     Микита Власович искоса бросил на меня взгляд какой-то  странный,  как
на дурачка. И тут этот старый воробей,  как  я  понял  чуть  погодя,  имел
несомненное превосходство над капитаном уголовного розыска.
     - На жизнь хватает и на машину тоже, - ответил он. - И все по закону.
     - Разберемся... - туманно пообещал я. - А теперь  прошу  вас  описать
внешность человека, у которого вы купили машину.
     Оказалось, что у Микиты Власовича зоркий глаз: его устный портрет как
две капли воды совпал с нарисованным лейтенантом Харченко.
     - Давайте посмотрим машину, - предложил я, - В гараже?
     - Где же ей еще быть? - мрачно пробормотал он. - Но "Волгу" я вам  не
отдам!
     - Это уже не от  меня  зависит,  -  весело  сказал  я,  -  как  решит
начальство... Хотя мне кажется, что на нее будет наложен временный  арест.
Как на вещественное доказательство.
     Он не ответил и, ссутулясь, направился к выходу.
     За гаражом тянулась большая стеклянная оранжерея. Она  занимала  чуть
ли не всю территорию усадьбы Горобца, - между нею и домом  остался  только
узкий проход. Я заглянул  внутрь  и  увидел  только  несколько  горшков  с
довольно чахлыми растениями.
     - И на этом зарабатываете?  -  я  пренебрежительно  ткнул  пальцем  в
горшки.
     - Оранжереи существуют для того,  чтобы  выращивать  цветы  зимой,  -
поучительно ответил Горобец.
     - И что же вы разводите?
     - Тюльпаны.
     - Зимой?
     - Когда же еще!
     Вдруг я вспомнил большие красные  тюльпаны,  которые  покупал  Марине
Восьмого марта.  Сколько  же  я  тогда  заплатил  на  Бессарабском  рынке?
Кажется, по трешнице  за  штуку!  И  раскупили  их  у  какой-то  тетки  за
несколько минут.
     - Подгадываете к Восьмому марта? - спросил я.
     - Приходится.
     - И сколько же тюльпанов выращиваете?
     Микита Власович смутился.
     - Ну, тысяч девять - десять.. Как когда...
     Вот тебе и вахтер автохозяйства! Если даже  оптом  по  два  рубля  за
штуку, сколько выходит? Конечно, и  дом  можно  построить,  и  каждый  год
"Волгу" покупать.
     Видно, Горобец  что-то  прочитал  на  моем  лице,  потому  что  начал
оправдываться:
     - Отапливаем и освещаем электричеством, по счетчику  платим.  Рабочей
силы не используем. Все по закону.
     Да, судить его нельзя. И все же  -  проклятый  хапуга,  нахал,  сукин
сын... Пользуется  любовью  людей  к  прекрасному,  наживается  на  лучших
чувствах.
     И куда смотрят местные органы?
     Дав себе слово сегодня же позвонить в эти органы, я пошел осматривать
машину.
     Белая "Волга" стояла в просторном окрашенном помещении, как королева.
Микита Власович  был-таки  настоящим  хозяином  -  отполировал  машину  до
блеска, и я с неудовольствием подумал, что вряд ли найду в ней  что-нибудь
достойное внимания.
     Открыв  дверцу,  заглянул  внутрь.  В  автомобиле  еще  пахло  свежей
синтетикой - специфический запах новой вещи. Я где-то читал, что в  Италии
похитители автомобилей пользуются специальной  жидкостью,  опрыскивают  ею
сиденья и обивку машины, чтобы создать иллюзию новизны. В этом  же  случае
не надо было создавать никаких иллюзий: "Волга" и так новая.  Кроме  того,
Микита Власович, кажется, вылизал ее собственным языком  и  вытер  носовым
платком.
     Я зачем-то пощупал сиденья, заглянул в багажник. Пусто: новый  хозяин
еще не успел набросать туда всякой всячины, которую всегда надо иметь  под
руками.
     - Машину купили с чехлами? - спросил я.
     - Заказал сам, - ответил он и не удержался, чтобы не  похвалиться:  -
Мне обещали достать овечьи шкурки. Говорят, красиво и удобно.
     Конечно, удобно, однако где же можно достать сейчас выделанные овечьи
шкурки? Хотя этот пройдоха из-под земли выкопает.
     Я протянул руку.
     - Ключи!
     Горобец неохотно достал их из шкафчика, подал,
     - И дубликат.
     - Но я же... - нерешительно начал он.
     - Машину запрем, а ключи я передам экспертам. Так нужно.
     Он вытащил еще один комплект ключей. Я посмотрел на спидометр.
     - Много наездили?
     - Вот только пригнал из магазина... - вздохнул он. - Куда ж ездить?
     На спидометре было около пяти  тысяч  километров.  Старик  Бабаевский
сообщил, что сын перед путешествием в Крым  наездил  три  тысячи.  Сказал:
приблизительно три тысячи. Следовательно, можно прибавить  еще  сотни  две
или три. Пять  тысяч  минус  три  двести  -  тысячу  восемьсот  километров
проехала "Волга" после двенадцатого июня. Или две тысячи.
     - Когда осматривали машину на базаре, сколько было на спидометре?
     - Четыре девятьсот.
     Это  уже  о  чем-то  говорило:  Бабаевский  мог  отъехать  от   Киева
приблизительно девятьсот километров или меньше. Куда-нибудь за Мелитополь.
     - Когда приехали на базар? - уточнил я.
     - С утра, в девять.
     - "Волга" уже стояла?
     - Нет, подъехала что-то около двух.
     - И в ней был один человек?
     - Да.
     - Сразу договорились?
     - Почему сразу? Поторговались...
     - Новые "Волги" продают не каждый день... Покупатели были?
     - Ну, были, так что?
     - А то, что вы не очень-то и торговались. Боялись конкуренции.
     Горобец ничего не ответил, но мне и не нужен был  его  ответ.  Быстро
подсчитал:  приблизительно  за  тридцать  два  часа  -   от   шести   утра
двенадцатого июня до двух дня тринадцатого, когда она появилась на  базаре
в Киеве, - "Волга" пробежала минимум тысячу шестьсот километров. Возможно?
Вполне.
     - Машина была грязной? - спросил я.
     - Блестела как новая.
     - Так она же и есть новая.
     - Вот теперь, после полировки... -  Горобец  нежно  поласкал  ладонью
капот "Волги", и я понял, что он влюблен в нее.
     Должно быть, не очень и торговался, денег  у  него  хватает,  выложил
чуть не все, что запросили, - только  для  чего?  Очевидно,  один  из  тех
владельцев, которые очень редко и неохотно выводят машину из гаража, моют,
полируют ее,  оснащают  разными  приборами,  зеркалами,  колпаками  ручной
работы, - люди, на мой взгляд, чудаковатые.  Но  Миките  Власовичу  нельзя
было отказать в  здравом  смысле,  -  единственно,  что  человек  немножко
помешался на вещах:  вон  какой  ковер  лежит  в  "зале",  да  и  гарнитур
импортный, тянет тысячи на три...
     Я решительно хлопнул дверцей "Волги", положил оба комплекта ключей  в
карман.
     - Заприте гараж, - приказал я, - и никого не подпускайте  к  "Волге".
Конечно, кроме наших сотрудников. Скоро приедут.
     - Век бы их не видеть! - невежливо пробурчал Горобец себе под нос.
     Но какое мне дело до его манер?..
     Открывая калитку, оглядываюсь.  Стоит  у  распахнутых  ворот  гаража,
похожий совсем не на воробья, а на ворона, опытную старую  птицу,  которая
все видела в жизни и которую на мякине не проведешь.
     И вот тебе на - так опростоволоситься!
     Однако я тут же  забываю  не  очень-то  уважаемого  Микиту  Власовича
Горобца и  спешу  на  автобус.  Мне  еще  надо  в  сберкассу,  центральную
сберкассу  Дарницкого  района,  куда  были  переведены  из   комиссионного
магазина деньги гражданина  Бабаевского  и  которые  вместо  него  получил
преступник, вероятно, убийца, лысый нахал,  которого  уже  видело  столько
людей и который пока не оставил ни одного следа.
     В магазине мне сказали, что гражданин Бабаевский требовал  немедленно
уплатить ему деньги, - его хорошо запомнила бухгалтер, потому что ссылался
на командировку, чуть  ли  не  скандалил,  однако  бухгалтер  не  нарушила
инструкцию, отбила все атаки и перевела деньги на только что открытый счет
в сберкассе.
     Я поинтересовался: откуда она знает, что счет был только что открыт.
     Оказывается,  Бабаевский,  поскандалив  с   бухгалтером,   поехал   в
сберкассу, открыл счет и вернулся через час уже с книжкой, на  которую  на
следующий день ему перевели деньги.
     В  сберкассе  за  несколько  минут  я  выяснил,   что   действительно
двадцатого июня на счет Бабаевского поступили  из  комиссионного  магазина
деньги, которые он снял с книжки в тот же день наличными.
     Произошло это еще неделю назад, следовательно, преступник имеет  фору
в неделю и мог за это время...
     Куда мог отправиться за эту неделю преступник или преступники, мне не
хочется даже думать...
     Выясняю, кто из контролеров и кассиров работал двадцатого  июня.  Обе
тут. Вызывают в кабинет заведующей молодую красивую девушку  -  у  нее  на
лице тревога, значит, успели предупредить, кто я, и  она  не  ждет  ничего
приятного от нашего разговора.
     Контролерша садится на стул, положив руки на  колени,  как  прилежная
ученица, и смотрит в пол, стараясь не встретиться  со  мной  глазами.  Она
очень   хорошо   помнит   человека,   получившего   деньги,   переведенные
комиссионным магазином. Это  закономерно,  большие  суммы  выплачивают  не
каждый день, и я соглашаюсь с Людмилой Федоровной - так зовут  контролера,
- что такого человека забыть трудно. Кроме того, именно она работала  и  в
тот  день,  когда  этот  человек  открывал  счет  -  он  был  разговорчив,
любопытен, и я понимаю почему. На всякий  случай  хотел,  чтобы  работники
сберкассы запомнили его: ведь для  получения  такой  большой  суммы  нужен
паспорт, и стоило контролеру или кассирше что-то заподозрить... Поэтому  и
сказал Людмиле Федоровне, что открывает счет ради денег  из  комиссионного
магазина, интересовался, когда они должны прийти, и сразу предупредил, что
получит наличными.
     Потом этот посетитель  заходил  накануне,  спрашивал,  не  пришли  ли
деньги, - естественно, что когда, наконец, двадцатого июня выписал чек  на
полную сумму, это ни у кого не вызвало подозрений.
     - А что, - интересуется Людмила Федоровна, - мы сделали что-нибудь не
так?
     Что я могу ей ответить?
     В конце концов, однозначного ответа и не может быть. Обвел ее  вокруг
пальца опытный преступник, кстати, обвел вокруг пальца не только ее,  а  и
работников автоинспекции - ведь переклеил фото квалифицированно и подделал
подпись Бабаевского почти точно, -  это  мы  уже  знаем,  только  эксперты
установили разницу, чего же требовать от контролера сберкассы.  Тем  паче,
что подписи на выплатном ордере и карточке клиента абсолютно тождественны.
     Я пожимаю плечами и начинаю расспрашивать Людмилу Федоровну о  разных
мелочах, на самом же деле хочу услышать ответ на  очень  важный  для  меня
вопрос.
     - Когда Бабаевский получал деньги, много было в кассе народу?
     - Нет, пусто.
     - В котором часу он появился?
     - Через полчаса после открытия, когда  разошлись  первые  посетители.
Знаете, всегда перед открытием собираются люди, и пока их отпустишь...
     - Да, - соглашаюсь я, - а как он вел себя? Беспокоился, нервничал?
     - Кажется, нет. Поздоровался, вежливо так,  и  сразу:  "Конечно,  уже
пришли мои деньги?.."
     - Значит, в кассе было пусто?
     - Ну, несколько человек...
     - Он был один?
     - Один.
     - Точно помните?
     - Я подумала: такие деньги, неужели  не  боится?  Еще  вошел  за  ним
какой-то мужчина, смотрит, будто ограбить хочет.
     - Почему вы так решили?
     Людмила Федоровна  задумалась.  Наконец  ответила,  посмотрев  мне  в
глаза:
     - А я, знаете, всегда на посетителей обращаю внимание. Работа  у  нас
такая, с деньгами...
     - Нервная работа, - согласился я. - И что же делал тот мужчина?
     - Разглядывал лотерейные таблицы.
     - К Бабаевскому не подходил?
     - Нет.
     - И вышел вместе с ним?
     - Чуть раньше. Бабаевский клал деньги в карман, когда тот вышел.
     - И он видел, что Бабаевский получил большие деньги?
     - Вот оно что?  -  В  глазах  Людмилы  Федоровны  вспыхнул  тревожный
огонек. - И тот тип ограбил нашего клиента? А я думаю: зачем милиция...
     Мне не хотелось ее разочаровывать. Но и подтверждать ее догадку я  не
мог. Попросил:
     - Опишите внешность этого человека.
     Людмила Федоровна потерла щеку тыльной стороной ладони.
     - Ну, высокий... и коренастый. Лицо у него еще такое ... - вздохнула.
- Не помню...
     - А почему вы подумали, что он может ограбить?
     - Ну, знаете, есть такие типы... Смотрел исподлобья, и  вообще  черты
лица неприятные. А у него еще челка зачесана вперед. Ага, темная челка,  и
вид какой-то неопрятный. Небритый и рубашка мятая.
     - Черты лица... - попросил я. - Попытайтесь описать.
     - Лоб низкий, и челка над глазами... - повторила и задумалась. - Нет,
не могу...
     Я понял: больше мне из Людмилы Федоровны ничего не вытянуть. В  конце
концов, тот тип  мог  быть  случайным  посетителем.  Только  я  успел  так
подумать, как контролерша, оживившись, сказала:
     - Совсем забыла... Извините, но совсем позабыла... Он же  просто  так
смотрел на таблицу, ну, понимаете, когда  проверяют  выигрыши,  лотерейные
билеты держат в руках, а у него не было...
     - Вот это уже кое-что...  -  Я  сказал  Людмиле  Федоровне,  что  она
умница, наблюдательна, и поспешил в управление.
     Каштанов слушал меня молча, с живым  любопытством  в  глазах,  иногда
поглаживал бородку, что было признаком хорошего настроения.
     И все же несколько охладил меня:
     - Говоришь,  двое?  И  контролерша  наблюдательна...  Женщины  знаешь
какие? Выдумать могла...
     Я не согласился с полковником, но промолчал:  Каштанов  догадался  об
этом, потому что сказал:
     - А впрочем, тебе, Хаблак, виднее. Могут  быть  и  двое,  и  трое.  -
Достал  из  шкафа  карту,  разложил  на  столе.  -  Восемьсот  километров,
говоришь?
     - Приблизительно.
     - Ясно,  что  приблизительно.  Выходит,  где-то  на  юге  Запорожской
области или в Херсонской.
     - Оформлять командировку?
     - А ты догадливый.
     - Вы же недогадливых не держите.
     - Вылетай сегодня же.

                                    3

     В  кабинете  начальника  Запорожской   ГАИ   сидели   автоинспекторы,
дежурившие двенадцатого июня на  Симферопольской  трассе.  Рассказав,  что
именно привело меня в Запорожье, я попросил вспомнить, не случилось ли  во
время дежурства что-нибудь такое, что могло  бы  навести  на  след  лысого
преступника, завладевшего машиной Бабаевского.
     Мне уже было известно, что  в  этот  день  на  трассе  произошли  две
аварии: "Жигули", объезжая грузовик, врезались в "Москвича",  выскочившего
навстречу  из-за  холма,  и  "ГАЗ-51"  помял  "Запорожца".  Случаев   краж
автомобилей зарегистрировано не было.
     Инспекторы сидели молча, будто  воды  в  рот  набрали.  Наконец  один
начал:
     - Белых "Волг" знаете сколько!..
     Другой прибавил:
     - Представьте, какая у нас  трасса!  Тысячи  машин,  и  летом  больше
частных.
     Остальные молчали, и я уже готов  был  признать  бесцельность  нашего
совещания, когда встал высокий парень с  погонами  старшего  лейтенанта  и
нерешительно сказал:
     - Я, конечно, ничего не  утверждаю,  но  вот  какое  дело.  Там  один
"волгарь" превысил скорость. Ну,  остановил  я  его,  компостер  в  талоне
заработал, и надо наказывать. Просит он, ну,  все  просят,  но  ведь  гнал
километров сто двадцать. Хочу уже пробивать дырку, а он  говорит:  "Только
что вашего товарища подвозил, хоть это примите во внимание".  Я  и  думаю:
вот как хочет выкрутиться, врет... На линии  с  той  стороны  никого  нет,
точно знаю, ни одного автоинспектора. Так и говорю,  а  он  свое  твердит:
"Только что подвозил вашего брата". Я ему дырку в талоне, конечно, пробил,
чтоб правил не нарушал, а теперь думаю: а если не врал?  Кто  же  там  мог
быть?
     Начальник областной автоинспекции сурово спросил:
     - Почему не доложили?
     - Не придал значения.
     - Номер машины нарушителя записан? - спросил я. - Откуда "Волга"?
     - Наша, запорожская. В списке нарушений все есть: и номер, и  фамилия
этого лихача. Все оформил как следует.
     - Товарищи, - обратился к подчиненным начальник ГАИ, - никто из вас в
тот день не просился в "Волгу"? - обвел автоинспекторов взглядом.  -  Хотя
напрасно спрашиваю. - И пояснил мне: - Все наши товарищи на автомобилях  и
мотоциклах. Правда, что-нибудь  могло  и  случиться...  Значит,  никто  не
просил владельца "Волги" подвезти его? Никто.
     Я задумался: в этой истории что-то есть.
     Попросил разыскать этого нарушителя. Если, конечно, он  в  Запорожье.
Мог отправиться в Симферополь, Ялту, на Азовское море, куда угодно, и сиди
жди его...
     Теперь все зависело от четкости работы автоинспекции. Оказалось,  что
делопроизводство тут на высоте:  уже  через  полчаса  передо  мной  лежала
справка. Владелец "Волги" "ЗПЖ 35-80"  Савелий  Иванович  Куделя,  инженер
титано-магниевого комбината, и его адрес.
     А еще через десять минут сообщили, что Савелий Иванович Куделя сейчас
на работе, и назвали номер его телефона. Я набрал этот номер.
     - Куделя слушает... - раздалось в трубке.
     Мы быстро договорились встретиться через полчаса.  Савелий  Иванович,
правда, забеспокоился, почему автоинспекция заинтересовалась им.  Пришлось
успокоить: мол, нуждаемся в помощи и никаких санкций к нему  применять  не
собираемся.
     Днем в индустриальных  районах  Запорожья  интенсивное  автомобильное
движение: если бы не ехали в машине ГАИ, неизвестно, сколько бы добирались
до титане-магниевого комбината. И так опоздали на несколько минут.
     Куделя ждал в проходной, и мы уединились тут же, на скамейке в сквере
у входа на предприятие. Савелий  Иванович  -  мужчина  лет  под  сорок,  с
большими  залысинами,  загорелым  лицом  и  пытливыми  глазами.   Он   сел
вполоборота ко мне и спросил:
     - Чем могу служить?
     Все же, несмотря на предыдущие заверения, Куделя немного  волновался,
и я поспешил успокоить его:
     - Я из уголовного розыска, и мы надеемся на вашу помощь.
     Инженер развел руками:
     - Пожалуйста, но...
     - Двенадцатого июня за Мелитополем, - перебил я его, - вас  остановил
автоинспектор областной ГАИ. Так?
     Куделя несколько смутился.
     - Пробил мне дырку в талоне.
     - За превышение скорости?
     - К сожалению.
     - Куда вы ехали?
     - В Крым.
     - Надолго?
     - Дней на десять.
     - Рассказывали автоинспектору, что  перед  этим  подвозили  какого-то
работника милиции?
     - Конечно. И не какого-нибудь, а такого же автоинспектора.
     - Почему так считаете?
     - Он остановил меня за Мелитополем и представился:  сержант,  уже  не
помню, как его... Кроме того, все, как полагается: палочка, погоны...
     - Ехали один?
     - Да.
     - И автоинспектор был один?
     - Почему один-двое. Еще какой-то в штатском, дружинник.  Проверили  у
меня документы, сказали, что едут на нарушение. Попросили  подвезти.  А  я
что: возражать трудно да и зачем?
     - Документы показывали?
     Куделя пожал плечами.
     - Автоинспектор в форме и палочка? Для чего же документы ?
     - Помните этого автоинспектора?
     - А он что, проштрафился?
     - Все может быть, Савелий Иванович.
     - Да, - согласился он, - напрасно не станете расспрашивать.  Но  ведь
он у меня ничего не требовал, зачем же наговаривать  на  человека?  Только
подвезти. И мужик неплохой, компанейский. Немного поболтали...
     - О чем?
     - Да так, ни о чем. Куда еду, о море, отпуске...
     - Опишите его.
     - Человек как человек: лысый, он фуражку снял,  жарко,  знаете,  я  и
подумал, что обогнал меня лысиной.
     - Лысый? Это уже было интересно.
     - Высокий и лысый, нос длинный и морщины... Лицо морщинистое.
     Все совпадало, но я решил пока не задавать наводящих  вопросов.  Меня
интересовал другой, в штатском.
     - А дружинник? Как выглядел?
     - А черт его знает... - махнул рукой Куделя. - Сидел сзади,  и  я  не
очень присматривался. Хотя... нет, - вздохнул он, - не помню. Вот только в
кепочке был, это точно, в кепочке, еще и челка из-под нее.
     - Челка? - переспросил я нарочито равнодушно. - Какая челка?
     - Обыкновенная, из-под козырька на лоб.
     - Не помните, у автоинспектора нос с горбинкой?
     - Точно, - подтвердил Куделя. - Да покажите его фотографию, я узнаю.
     Если бы она была у нас, уважаемый Савелий Иванович!
     Я деликатно обхожу его вопрос, продолжаю:
     - А уши?
     - Вислоухий. Уши розовые и хрящеватые.
     Все совпадает, и  я  уже  почти  убежден,  что  в  машину  к  Савелию
Ивановичу  сели  оба  бандита,  что  были  двадцатого  июня  в   Дарницкой
сберкассе.
     Значит, их двое.
     - Можете указать место, где вас остановили? - спрашиваю.
     Савелий Иванович задумывается лишь на несколько секунд.
     - Могу. Там подъем, и они стояли вверху. Автоинспекторы вообще  любят
такие места. Их не видно, а шоссе просматривается на несколько километров.
     - Дальше! Сели они в вашу машину... Что дальше?
     Куделя смотрит на меня, как на чудака.
     - Как - что? Поехали...
     - Это ясно. Что они вам сказали?
     - Нарушение... Едут к месту нарушения. Расследовать аварию.
     - А вас не удивило: автоинспектор и без транспорта?
     Куделя неопределенно пожал плечами.
     - Припомните, пожалуйста, - попросил я,  -  о  чем  вас  расспрашивал
автоинспектор.
     - Я же говорил: куда еду, зачем...
     - На сколько, - уточняю.
     - Да.
     - И о семье... Почему один едете?
     - Откуда вы знаете?
     - Догадываюсь. И вы рассказали, что едете дней на десять покупаться в
море, что жена по каким-то причинам не смогла составить вам компанию?
     В глазах Кудели - откровенное любопытство.
     - Вы говорите так, будто сидели рядом в машине. Он  еще  допытывался,
не приедет ли ко мне жена и не собираюсь ли я звонить ей.
     - И что же вы ответили?
     - За десять дней не успеет соскучиться.
     - А он?
     - Что супруг не следует баловать.
     - А потом попросил свернуть с шоссе?
     Мне уже ясно, что Куделю спас только случай. Но какой?
     - Да, на развилке. У речки лесок и проселочная  дорога.  Они  хотели,
чтобы я их за три километра подбросил.
     - А вы не согласились?
     - Вообще должен был это сделать, но как раз туда машина  сворачивала,
и я остановил ее. Зачем мне время терять: пустой газик туда шел.
     - И как они реагировали на это?
     - А никак. Пересели на газик и поехали.
     - А вы своей дорогой?
     - Да. И тут меня  снова  останавливают.  Километров  через  десять  -
пятнадцать. Еще удивился: зачем столько автоинспекторов?
     Я подумал и спросил:
     - А где сидел второй, в штатском?
     - Как - где? На заднем сиденье.
     - За вами или справа?
     - За мной. Однако какое это имеет значение?
     Что я мог ответить инженеру Куделе?  Что  он  родился  в  рубашке,  -
"дружинник", сидевший сзади, уже приготовился оглушить его?
     Но где они достали милицейскую форму?
     Я знал, что все равно сейчас не отвечу на этот вопрос, в конце концов
не только на этот.
     - Особые приметы? - с надеждой спросил я.
     Инженер только покачал головой,  и  вид  у  него  был  такой,  словно
извинялся за недостаточную наблюдательность. Не знал, как уже помог мне  и
какие последствия для дальнейших розысков будут иметь его показания.
     Мы поехали на место происшествия.

                                    4

     В кабинете Каштанова сидел полнолицый розовощекий мужчина  в  роговых
очках. Я знал его: следователь прокуратуры Иван Яковлевич Дробаха,  и  его
присутствие в  кабинете  полковника  означало,  что  теперь  мне  придется
работать под прокурорским  надзором.  Впрочем,  так  оно  и  должно  быть:
расследованием убийств занимается непосредственно прокуратура,  а  в  том,
что неизвестные преступники убили Евгена Максимовича  Бабаевского,  теперь
не было сомнений: труп инженера мы нашли в лесочке неподалеку  от  дороги,
на которую бандиты направили Куделю.
     События в Запорожье разворачивались быстро.
     Куделя показал нам перекресток, до которого довез  двенадцатого  июня
мнимых автоинспектора  и  дружинника.  Справа  от  трассы  к  птицефабрике
тянулся проселок, его проложили вдоль лесополосы, а метрах в  трехстах  от
шоссе начинался небольшой лесок. Деревья росли по обеим сторонам проселка.
Место  было  довольно  пустынное,   машины   ходили   редко,   только   до
птицефабрики.
     Мы с Куделей вернулись в Запорожье, и  вечером  начальник  областного
угрозыска провел какие-то сложные  переговоры,  в  результате  которых  на
следующее  утро  в  лесочек  прибыли  два   взвода   солдат,   вооруженных
миноискателями, щупами и лопатами. Работать им  долго  не  пришлось:  часа
через два труп Бабаевского был найден. Бандиты спешили  и  едва  забросали
его землей. Дробаха  смотрел  на  меня  доброжелательно.  А  Каштанов  был
почему-то в плохом настроении: лишь кивнул в ответ на мое приветствие.
     Я сел возле следователя. Против работы с ним трудно  было  возражать:
человек безусловно умный и опытный, правда,  говорили,  что  он  чрезмерно
рассудителен, даже тугодум, но я надеялся, что мы найдем общий язык.
     Как бы в ответ на мои мысли Дробаха сказал:
     - А вы молодец, Хаблак, быстро вышли на след.
     Конечно,  всегда  приятно  слышать  похвалу,  но  сейчас  я  не   мог
согласиться с Дробахой.
     - Какой след? - возразил я. - Для оптимизма пока нет оснований.
     - Ну, ну... - Дробаха поднял над столом руку, и я почему-то  подумал,
что следователь, наверное, должен иметь более крепкую и  жесткую  руку.  У
Ивана Яковлевича  она  была  белая,  пухлая,  даже  холеная,  с  аккуратно
подстриженными ногтями, и я на всякий случай спрятал свои руки под стол. Я
слежу за  собой,  но,  вероятно,  мне  далеко  до  образцовой  ухоженности
Дробахи.
     - Ну, ну... - повторил следователь, - сделано много, и  я  поздравляю
вас с успехом. Главное: мы знаем,  что  бандитов  двое  и  что  они  убили
Бабаевского.
     - И все.
     - Вы так считаете?
     Конечно, я так не считал, однако какое-то внутреннее сопротивление не
позволяло мне согласиться с Дробахой, и я кивнул.
     Следователь перегнулся ко мне через стол.
     - А милицейская форма? - спросил он. - Один из них  выдавал  себя  за
инспектора ГАИ, но ехать в Киев в форме не мог.
     Я понял, куда клонит  следователь,  и  был  готов  ответить  на  этот
вопрос.
     - Инженер Куделя утверждает, что у бандитов не было вещей. Тут  могут
быть два варианта.  Во-первых,  подыскав  место  в  лесочке,  они  заранее
выкопали яму, замаскировали ее и здесь же оставили свои  вещи.  Во-вторых:
возвращаясь в Киев, заехали куда-то, и один из  них  переоделся.  Лично  я
склоняюсь к первой версии.
     - Несомненно, -  подтвердил  Дробаха.  -  У  них  все  было  детально
продумано, и бандиты вряд ли допустили бы  ошибку.  Милиционера  за  рулем
могли бы заметить, даже задержать. Подозрительно: сержант милиции за рулем
"Волги" с киевским номером. В Запорожской области. Запоминается, а это  им
ни к чему.
     - Ни к чему, - согласился я. - Убив и  закопав  Бабаевского,  бандиты
отъехали куда-то в чащу, где один  из  них  переоделся.  Потом  переклеили
фотографию на водительских правах Бабаевского, подделали на ней  печать  и
двинулись обратно.
     - Зарыв где-то милицейскую форму.
     - Возможно.
     - Что говорят эксперты? - вмешался наконец в разговор Каштанов.
     Я сразу сообразил, чего хочет полковник.
     - Бабаевский убит ударом тяжелого металлического предмета  по  правой
стороне затылка. Удар  нанесен  с  огромной  силой.  Раздроблены  черепные
кости. Били слева направо, вероятно, убийца левша.
     Каштанов кивнул, и я понял, что он не нуждается в объяснениях.
     - Загляните в картотеку, - приказал он,  -  может,  найдете  левшу  с
челкой.
     Дробаха потер ладони и заговорил мягко, словно все это  не  возмущало
его. Мне не понравилась манера следователя, лишь потом дошло, что  у  него
такой характер, точнее, привычка, и даже о вещах мерзких не говорил жестко
и с возмущением.
     - Следовательно, мы  можем  представить  себе  картину  преступления.
Бандиты  остановили  за  Мелитополем  "Волгу"  Бабаевского.  Преступник  в
милицейской форме сел рядом  с  водителем,  другой  -  за  ним.  Во  время
поездки, то есть в  течение  пятнадцати  -  двадцати  минут,  узнали,  что
Бабаевский едет в Крым на две недели, и не в  санаторий  или  дом  отдыха,
куда могли бы случайно позвонить  родители  убитого  или  сотрудники.  Это
устраивало бандитов, и они приказали Бабаевскому свернуть  на  проселок  к
птицефабрике. Здесь, выбрав удобный момент, попросили остановиться и убили
его. А дальше товарищ Хаблак довольно ярко нарисовал картину.
     - Если в картотеке не найдем левшу с челкой, не  знаю  даже,  за  что
зацепиться, - сокрушенно  сказал  я.  -  Единственное,  вещи  Бабаевского.
Японский магнитофон.
     - Точно,  -  согласился  Каштанов.  -  Прошу  заняться  магнитофоном,
капитан Хаблак. Кажется, аппарат  был  испорчен,  и  Бабаевский  собирался
исправлять его.
     Дробаха подышал  на  кончики  пальцев,  будто  хотел  согреть  их,  и
вставил:
     - По крайней мере, здесь есть какая-то перспектива. Правда, займитесь
магнитофоном, а я - картотекой.
     В  городе  было  несколько  магазинов,  где  принимали  на   комиссию
радиотовары. Идя в первый из них - на Крещатике, - я думал, что, наверное,
эта наша магнитофонная версия лопнет  как  мыльный  пузырь.  Не  такой  он
дурак, этот лысый убийца, чтобы ждать, пока продадут магнитофон. Да еще  и
неисправный. Сходит раньше в  мастерскую.  Он  находился  в  Киеве  больше
недели, пять  дней  слонялся  без  дела,  ожидая,  пока  придут  деньги  в
сберкассу,  -  мог   не   торопясь   подыскать   покупателя   магнитофона.
Предварительно починив его.
     Я представил себе, какой страх колотил в эти дни лысого бандита и его
напарника. Ведь рассчитывали сразу получить деньги в  магазине...  Молодец
бухгалтер, не отступила от инструкции и этим хоть  немного  спутала  карты
преступникам.
     Но ведь, одернул я себя, потряслись немножко, а теперь-то все прошло,
и ловить их вам, капитан Хаблак, еще черт знает сколько.
     По крайней мере, надо разослать по областям ориентировку.  Может,  за
что-нибудь и удастся зацепиться.
     Кроме того, я был уверен, что этот лысый бандит (а судя по всему,  он
был главарем, другой, с челкой, простой  исполнитель)  не  остановится  на
одном преступлении. В нем чувствовался размах, он мог предвидеть на  много
ходов вперед, - такой вряд ли ограничится деньгами за "Волгу".  Это  также
давало какие-то шансы, но надеяться на них я не имел права: мое задание  -
как можно быстрее задержать  бандитов,  чтобы  предупредить  их  следующие
преступления.
     Когда-то майор Худяков долго и нудно поучал нас,  как  именно  должны
ежедневно вести себя работники милиции: ни на секунду не забывать, что  мы
стоим на страже закона, быть пламенными патриотами, честными,  преданными,
вежливыми и т. д. и т. п. А я думал, что, кроме  всего  этого,  мы  должны
иметь хорошую порцию злости. Да, именно злости - без нее я не  представляю
себе нашей профессии. Хороших  людей  мы  не  разыскиваем,  имеем  дело  с
хулиганами, преступниками и бандитами, тут  добрым  быть  противопоказано,
тут кто  кого,  и  ставка  иногда  -  жизнь.  Я  знал,  что  поймаю  убийц
Бабаевского, не могу, просто не имею права не поймать. Какой  же  из  меня
тогда сыщик!
     В магазине на Крещатике продавались два  японских  магнитофона.  Один
был  сдан  на  комиссию  одиннадцатого  июня,  другой  -  через  три   дня
гражданином  Васильковским.  Записав  его  адрес  и  выяснив,  что   после
двенадцатого июня тут не продано ни одного японского магнитофона, я поехал
в другой комиссионный магазин на бульваре Леси Украинки.
     Здесь продавались три "японца" фирмы  "Sony".  Однако  все  они  были
сданы на комиссию до тринадцатого июня.
     Я поговорил с симпатичным парнем - продавцом и  узнал,  что  японские
магнитофоны можно отремонтировать только в двух мастерских.  Одна  из  них
находилась неподалеку; решил направиться туда, прежде чем продолжить  свой
не очень-то и перспективный марафон по комиссионным магазинам  города.  Но
оказалось, что поступил правильно, потому  что  уже  через  четверть  часа
точно знал, что лысый бандит  побывал  в  мастерской.  Мне  сообщили  даже
фамилию вероятного покупателя магнитофона.
     А произошло это так.
     Приемщик мастерской в ответ на мой вопрос, можно  ли  отремонтировать
японский магнитофон, только тяжко вздохнул и лаконично ответил:
     - Смотря что...
     - Что-то неладно со звуком.
     Приемщик ощупал меня внимательным взглядом.
     - Принесите, - неохотно сказал он. - Только  предупреждаю,  запчастей
нет.
     Я показал  ему  удостоверение,  и  приемщик  сразу  стал  значительно
любезнее.  Открыл  дверь  и  пропустил  меня   в   комнату,   заставленную
радиоприемниками, радиолами, проигрывателями  и  магнитофонами.  Придвинул
мне стул, а сам примостился рядом на ящике. Смотрел выжидательно.
     - Припомните, не приносили ли вам после двенадцатого июня  магнитофон
фирмы "Sony"? - попросил я.
     - Приносили, - ответил он, не раздумывая.
     - Кто и когда?
     - Шестнадцатого. Подождите,  шестнадцатого  или  семнадцатого,  я  не
помню. Я еще связал его с Федором. - Посмотрел на  часы.  -  Скоро  придет
Федор, он вам точно скажет.
     - Помните этого клиента?
     - Тут знаете сколько проходит.
     - Может, хоть немного.
     - Нет, не припомню.
     - Прическа? Брюнет, блондин, рыжий?
     -  Кажется,  лысый.  Однако  утверждать  не  могу.  Вон  Федор  идет,
поговорите с ним.
     Федор, длинноносый брюнет лет тридцати, отнесся ко  мне  недоверчиво.
Уставился тяжелым  взглядом,  и  я  подумал,  что  от  его  глаз  вряд  ли
что-нибудь укроется.
     Это меня устраивало: в нашей профессии лучше иметь дело с людьми хотя
и  недоверчивыми,  но  наблюдательными,  чем  с  простодушными  болтунами,
которые наговорят вам все, что угодно, лишь бы угодить.
     - Товарищ из милиции, -  представил  меня  приемщик,  -  интересуется
"японцем", которого ты ремонтировал. Дней  десять  назад  -  звук  плавал,
помнишь?
     -  Сделал  все,  что  мог,  и  должен  работать,  -   ответил   Федор
категоричным тоном.
     - Да, мне говорили,  что  вы  хороший  мастер,  -  сделал  я  попытку
добиться его расположения. - Но  меня  интересует  не  магнитофон,  а  его
владелец.
     - Клиент как клиент.
     - Помните его? Опишите.
     Федор на несколько секунд задумался.
     - Лысый, горбоносый и ушами шевелит, - ответил он. -  Морщинистый.  Я
еще подумал: морщины не по годам.
     Все совпадало: я шел по следам лысого бандита, но  он  опережал  меня
приблизительно на две недели, а в наш век прогресса,  когда  из  Киева  до
Хабаровска можно добраться меньше чем за сутки, этот фактор со  счетов  не
сбросишь.
     И все же я знал, что  лысый  мог  наследить.  Где-нибудь  обязательно
ошибется.
     - Быстро отремонтировали магнитофон? - спросил я.
     - Что там делать... В тот  же  день.  Клиент  очень  просил:  и  так,
говорит, загулял в Киеве, надо домой.
     - Откуда же он?
     - А мне не все ль равно...
     - Жаль, очень жаль...
     Федор внимательно посмотрел на меня.
     - Что он натворил? - блеснул глазами. - Вижу, вам очень хочется взять
его за шиворот.
     От этих ребят не было смысла таиться, и я объяснил:
     - Бандит. Бандит и убийца.
     - Ого! - воскликнул Федор. - А я бы никогда  не  подумал.  Так  себе,
озабоченный жизнью человечек. Деньги, говорит, потратил и хочет магнитофон
продать. Еще мне предлагал. На сотню меньше комиссионной цены.
     - Почему же не купили?
     - Я что, деньги сам печатаю? Знаете, сколько "японец" тянет?
     - Знаю, но ведь на сотню дешевле.
     - Мы мастера,  -  вдруг  даже  вскипел  Федор,  -  а  не  спекулянты!
Погодите, он же, по-моему, с Кошкиным Хвостом  связался.  А  Кошкин  Хвост
своего не упустит.
     - Что это за Хвост?
     - Есть у нас такой... Когда-то в мастерской работал, весной уволился.
Боря - Кошкин Хвост.
     Приемщик пояснил:
     - Его так прозвали, потому  как  даже  мурлычет,  когда  запах  денег
почует. Мурлычет и будто хвостом вертит...
     - Фамилия? - спросил я. - И где он сейчас работает?
     - А нигде, - хмуро ответил Федор. - Паразит он, там десятку  схватит,
тут четвертак... Связи у него по магазинам...
     Этот Боря - Кошкин Хвост, конечно, не мог упустить "японца", которого
отдавали на сотню дешевле, мне захотелось немедленно разыскать его.
     - Рыбчинский, - объяснил приемщик. - Борис Леонидович  Рыбчинский.  А
живет на Московской, вон от того переулка первый дом налево. Однако сейчас
вряд ли застанете: Борю ноги кормят, ему вылеживаться нельзя.
     Вопреки этому пессимистическому прогнозу я застал  Рыбчинского  дома.
Должно быть, только потому, что вчера Боря хорошенько хлебнул, да еще и до
сих пор не оклемался: от  него  за  несколько  метров  пахло  перегаром  и
красные глаза смотрели мутно.
     Мое появление встревожило и напугало Рыбчинского:  близко  посаженные
глазки забегали, спрятались под бровями. Боря подтянул  пижамные  штаны  и
умасливающе спросил:
     - И почему это ко мне? Это же Вольдемар вчера тарелки бил...  У  меня
есть свидетели...
     - Две недели назад вы,  гражданин  Рыбчинский,  приобрели  магнитофон
марки "Sony". - Я решил не церемониться с этим типом и сразу взял быка  за
рога. - Так?
     - А разве это запрещено?
     - Магнитофон краденый.
     - А я знал? Такой солидный человек!
     - Сколько заплатили?
     Кошкин Хвост сразу скумекал, что к чему, и назвал цену  комиссионного
магазина.
     - Зачем же вам было покупать аппарат, побывавший в ремонте, когда  за
те же деньги могли приобрести новый?
     - Отремонтированный? - схватился за голову Боря. - Обдурили!
     - Вас, Рыбчинский,  не  так-то  просто  обдурить!  -  Я  не  дал  ему
разыграть эту сцену. - Где магнитофон? Или уже продали?
     Он, кажется, впервые  в  жизни  обрадовался,  что  не  успел  сделать
бизнес. Это придало ему смелости.
     - Мы ничего не продаем! - начал он с вызовом. - Мы покупаем для себя,
и в спекуляции вы меня не обвините!
     - Вот что, Рыбчинский, - сказал я жестко, - с весны вы не  работаете,
и я  сделаю  все,  чтобы  соответствующие  органы  присмотрелись  к  вашей
тунеядской жизни.
     - Я же устраиваюсь...
     - Помочь?
     - Обойдусь.
     - Знаете, сколько дают за спекуляцию?
     - Это еще надо доказать.
     - Докажем, - пообещал  я.  -  Все  докажем,  а  теперь  покажите  мне
магнитофон.
     Боря еще раз подтянул штаны, полуоткрыл  дверцы  шкафа,  стараясь  не
показать мне его содержимое. И все же  я  заметил,  что  полки  заставлены
разным радиобарахлом.
     Боря проворно вытащил портативный магнитофон в кожаном футляре. Нажал
на клавиши, и в комнате зазвучала музыка. Пела Пиаф, и я  понял,  что  это
кассета еще предыдущего хозяина: вряд ли мелодия отвечала Бориным вкусам.
     Я взял магнитофон.
     - Вы, Рыбчинский, приобрели его две недели назад у лысого мужчины,  с
которым познакомились в радиомастерской? - спросил я.
     - У вас абсолютно точная информация.
     - Так вот, сейчас вы расскажете все про этого типа. Понимаете, все.
     Видно, до Рыбчинского начало доходить: дела его пока не так уж  плохи
и этого надоедливого милиционера прежде всего интересует не покупатель,  а
продавец.
     - Садитесь, - начал он лебезить передо мной, - садитесь, прошу вас, я
сразу заподозрил этого типа, однако маг такой хороший и...
     - На сотню дешевле, чем в магазине?
     Боря замахал руками.
     - И вовсе не на сотню. Тридцать - сорок  рублей  навара,  но  я  ведь
человек бедный, для меня и рубль - большая сумма.
     - Допустим, - согласился я. - Допустим, что я вам поверил. И  все  же
носить с собой такие деньги, чтобы сразу выложить на бочку...
     - Почему - сразу? Должен был занять...
     - Опять-таки допустим. Значит, вы поехали за деньгами.  И  где  потом
встретились?
     - В "Эврике".  Знаете,  есть  на  Печерске  такое  кафе.  Этот  лысый
прохиндей и говорит: "Через два часа там, больше не жду". За два часа я  и
назанимал денег.
     - А вам не пришло в голову, что магнитофон краденый?
     - Нет, не пришло, -  ответил  он  сразу,  но  глаза  отвел.  -  Такой
солидный человек, просто попал в стесненное положение.
     - Объяснил - почему?
     - А загулял.
     - Это ваша догадка или он говорил?
     - Признался, девушка тут у него.
     - Как назвался?
     - Николаем Николаевичем.
     - Фамилия?
     - А на кой она мне?
     -  Головко?  -  Так  было  обозначено  в  квитанции,  показанной  мне
приемщиком. Я, правда, не сомневался, что фамилия вымышленная.
     - Нет, не знаю.
     - О девушке что-нибудь говорил? Где живет?
     - Так он вам и даст адрес... И все же я видел ее,  -  Боря  подмигнул
мне, - и скажу: шикарный кадр!
     Я спросил как можно спокойнее:
     - Где же вы видели ее? Говорите, хороша?
     - А то как же, чувиха что надо!
     - Они вместе пришли в кафе?
     - Нет, - отмахнулся он, - этот старый черт, должно быть,  понял,  что
такую гёрлу со мной знакомить нельзя.
     Кошкин Хвост явно переоценивал свои мужские достоинства, но я  сделал
вид, что соглашаюсь с ним. Кивнул и сказал:
     - Конечно, обвести вас вокруг пальца не та уж и  просто.  Даже  этому
лысому нахалу.
     Боря гордо выпятил губы. С достоинством ответил:
     - Точно. Но, скажу  вам,  чувиха  такая,  что  лысого  можно  понять:
красивая девчонка, тут и мага не пожалеешь...
     - И где же вы увидели лысого с девушкой?
     -  Я  же  говорил:  он  мне  в  "Эврике"  назначил  свидание.  Еду  в
троллейбусе  по  бульвару  Леси  Украинки,  а  там  светофор  перед  Домом
проектов. Слева Печерский универмаг, и торчит этот тип в голубой тенниске,
с девушкой разговаривает. Чувиха - во! Блондинка, и всюду все есть. Честно
говорю, не отказался бы... Я еще  подумал:  надо  как-нибудь  в  универмаг
заглянуть.
     - Почему в универмаг?
     Боря посмотрел на меня как на последнего оболтуса.
     - Я же говорю: стоит с продавщицей возле универмага.
     - Продавщицей?
     - Конечно, они все в халатиках... Форма...
     Я решительно выключил магнитофон.
     - Одевайтесь гражданин Рыбчинский, - приказал я, -  сейчас  поедем  в
Печерский универмаг, и вы покажете мне эту продавщицу. Но перед  этим  еще
один вопрос: долго ждали в "Эврике"?
     - Там от универмага два шага. Кофе заказал, а лысый уже в дверях.  Он
мне маг, я ему - деньги, и привет... Наше вам...
     Печерский универмаг не такой  уж  и  большой,  и  обошли  мы  его  за
несколько минут. Все продавщицы в красивых, сиреневого цвета халатах.
     Я спросил у  Рыбчинского,  так  ли  была  одета  девушка,  с  которой
разговаривал лысый, и получил утвердительный ответ. Вообще, поняв, что  на
этот  раз  ему  не   угрожают   большие   неприятности,   Боря   несколько
приободрился. Когда мы вышли из трамвая, он выпил стакан пива из автомата.
Честно говоря, мне тоже захотелось глотнуть пива, однако сама мысль о том,
что я буду пить после Бори, была неприятна.
     Он беззастенчиво рассматривал девушек, иногда оглядывался и  кивал  в
сторону особенно хорошенькой.
     - Тут красоток больше, чем товара, - наконец резюмировал он, когда мы
остановились в последнем отделе, - но этот кадр... лучше нет!
     Я приказал Рыбчинскому немного подождать, а сам  пошел  к  директору.
Тот понял меня с полуслова.  Через  несколько  минут  мы  сравнили  состав
продавщиц, работавших семнадцатого июня, с  сегодняшним.  Выяснилось,  что
трое в отпуске, одна уволилась, и еще одна больна. Я  попросил  их  личные
дела. Две были блондинками и  довольно  симпатичными,  но  приглашенный  в
кабинет директора Рыбчинский лишь презрительно оттопырил губы:
     - Я же говорил: это клевая чувиха, ноги - во, длинные, и тут  кое-что
есть. - Он показал, что именно. -  Я  блондинок  вообще  уважаю...  А  это
так...
     - Блондинка!  -   оживился   директор.   -   Красивая?   Кажется,   я
догадываюсь... Но это не продавщица,  в  отделе  кредита  работает.  -  Он
быстро достал откуда-то папку с личным делом, раскрыл. - Она?
     С фотографии  смотрела  действительно  красивая  девушка:  с  высокой
прической, большими глазами и точеным носиком. Бросив взгляд на снимок,  я
понял, что этот пройдоха прав-таки.
     - Во-во! - Борино лицо расплылось в сладкой улыбочке. - Я же  говорю:
кадр - что надо!
     - Я тебе дам: кадр! - оборвал  его  директор.  -  Это  наша  Надийка,
передовик производства!
     - Можно ли с ней поговорить? - спросил я.
     - К сожалению... - развел руками директор. -  Дочь  у  нее  заболела,
звонила, что выдали больничный лист по уходу. Живет  недалеко  отсюда,  на
Киквидзе, четыре остановки на троллейбусе.
     - Замужем?
     - Развелась в прошлом году. Ну-ну! - Он погрозил пальцем Рыбчинскому,
потиравшему руки. - У нее такие, как ты, не проходят. Серьезная женщина.
     - А я что, рыжий? - обиделся Кошкин Хвост.
     - Не рыжий, а немного того... - директор покрутил пальцем у виска.  -
Воспитывать надо.
     - Меня? Воспитывать? - вскипел Боря. - Я мастер-радиотехник, а вы...
     Их спор мог затянуться, это совсем не устраивало меня, и  я  попросил
адрес Надийки-передовички. Фамилия ее была  Андриевская,  Надия  Федоровна
Андриевская - кассир кредитного отдела универмага.
     Надия Андриевская  оказалась  действительно  красивой  женщиной.  Тем
более что стояла она  сейчас  передо  мной  без  всяких,  если  можно  так
выразиться, наслоений в виде пудры, помады и туши. Никого не  ждала  и  не
собиралась никуда выходить: была  причесана  небрежно  и  одета  в  легкий
халатик, который плохо сходился на высокой груди. Смотрела настороженно  и
немного встревоженно: впрочем, кому приятно,  когда  тебя  застают  одетой
по-домашнему, и этот незваный гость к тому же еще из уголовного розыска...
     Она извинилась, пропустила меня в комнату в конце  коридора,  а  сама
исчезла за  дверью  напротив,  где  сразу  началось  какое-то  шуршанье  и
послышался шепот. Видно, объясняла дочке, кто потревожил их, и успокаивала
ее.
     Комнатка, куда я вошел, была обставлена  просто,  однако  со  вкусом.
Обычная стандартная мебель, небольшой коврик на полу, дешевые керамические
вазы и стеклянная посуда в серванте - все говорило о небольшом, но прочном
достатке.
     Изысканность комнате придавали два букета  цветов.  На  столе  стояли
ромашки, а в высокой вазе на полу синие лесные  колокольчики.  Я  подумал,
что, наверное, роскошные розы в этой комнате не выглядели бы  так  кстати,
как эти нежные цветочки.
     Надия Федоровна не заставила себя долго ждать,  она  появилась  через
несколько минут, но успела воспользоваться ими: сменила халат  на  простое
платьице и немного прошлась помадой  по  губам.  Знала,  что  губы  у  нее
маленькие, и сделала их длиннее, может, на полсантиметра или на сантиметр,
но этого вполне хватило.
     Андриевская села за стол, оперлась на него локтями  и  уставилась  на
меня, ожидая вопросов.
     Я  еще  раз  извинился  за  вынужденный  визит,  пояснив,  что  такие
посещения приносят и мне мало радости, но, что поделаешь,  входят  в  круг
моих обязанностей.
     Неся всю эту  ахинею,  внимательно  наблюдал  за  Надией  Федоровной:
появление инспектора угрозыска не могло не насторожить или не напугать ее,
однако  смотрела  спокойно  и   выжидательно,   может,   правда   обладала
удивительной выдержкой.
     Наконец, достаточно навыкаблучивавшись  перед  Андриевской,  я  задал
этот важнейший вопрос, ради которого и пришел сюда:
     -  Около  двух  недель  назад,  а  точнее   семнадцатого   июня,   вы
разговаривали на бульваре возле универмага  с  лысым  мужчиной  в  голубой
тенниске. Кто он?
     - Брат моей подруги, - ответила она, не колеблясь.
     - Брат подруги?.. - Сердце у меня встрепенулось от услышанного. -  Вы
знаете его фамилию и адрес?
     - Конечно. Они живут с сестрой вместе.
     Блокнот был уже у меня в руках. Но все равно запомнил бы на слух и  с
первого раза.
     - Кривой Рог, улица Весенняя, восемь. - Она достала из шкафа конверт,
положила на стол. - Видите, привезли от Гали.
     Я записал адрес, не в силах сдержать  радость.  Андриевская  заметила
это, потому что спросила:
     - Что случилось? Такой симпатичный человек...
     Мне  трудно  было   согласиться   с   ее   слишком   категоричным   и
преждевременным утверждением, однако я ничем не проявил этого.
     - И по какому поводу вы встретились возле универмага? - спросил я.
     - Так он же жил у меня, - сказала она просто. - Вот в этой комнате  с
товарищем. Галя попросила, разве я могла отказать?
     Я невольно еще раз оглядел комнату. И  надо  же:  на  диване,  где  я
сейчас сижу, спал, нежился лысый убийца. Другому, должно  быть,  поставили
раскладушку. И все же, не дав гневу овладеть  собой,  спросил  сухо,  даже
как-то протокольно:
     - Я понял так: ваша подруга, - взглянул на конверт, -  Галина  Коцко,
попросила, чтобы ее брат с товарищем, приехавшие в  Киев,  несколько  дней
пробыли у вас?
     - Совершенно верно, - кивнула она. - В письме все написано.
     - В этом? - повертел я конвертом.
     - Да.
     - Можно прочитать?
     - Конечно, какие тут секреты?
     Я вынул из конверта небольшой кусочек бумаги. На нем всего  несколько
строчек, написанных крупным женским почерком:
     "Дорогая Надийка, пишу тебе второпях, потому что нет времени.  Совсем
закрутилась и скоро собираюсь в командировку, а тут брату  понадобилось  с
товарищем в Киев. У вас с  гостиницами  тяжело,  и  не  откажи,  милая,  в
просьбе. Пусть они какую-нибудь недельку  поживут  у  тебя.  У  тебя  есть
свободная комната, а они люди  смирные,  внимательные,  особых  хлопот  не
прибавят, а я тебе буду благодарна. Приезжай ко мне, скоро поспеют фрукты,
вам с Татьянкой понравится. А теперь целую и с  нетерпением  жду  встречи.
Еще раз целую, надеюсь, что не откажешь в моей просьбе. Твоя Галя".
     - И когда же Галин брат с товарищем приехали к вам? - спросил я.
     - Кажется, пятнадцатого. Да, пятнадцатого июня.
     Я быстро прикинул: именно пятнадцатого июня  бандиты  продали  машину
через комиссионный  магазин  и  узнали,  что  получат  деньги  дней  через
пять-шесть. Следовательно, перед этим  спали  в  автомобиле  где-нибудь  в
окрестных лесах. Письмо  взяли  на  всякий  случай,  боялись  ночевать  на
вокзалах и в гостиницах, в конце концов оно и пригодилось.
     - Как назвались ваши гости?
     - Брат Галины - Олег Владимирович Черныш. А  товарищ  его  -  Василь.
Как-то неудобно было спрашивать фамилию.
     - А они, выходит, не показали свои документы?
     Женщина покраснела.
     - Ну что вы! Галя - моя подруга, и требовать документы  у  ее  брата!
Неужели я поступила неправильно?
     - Да, неправильно. Но об этом потом. Когда уехали ваши гости?
     - Утром двадцать первого. Заранее  купили  билеты  на  поезд.  Летом,
знаете, трудно...
     - Когда и где познакомились с Галиной Коцко?
     - В прошлом году в Ялте. Мне дали путевку в дом отдыха, Гале тоже,  и
жили мы в одной комнате. Симпатичная женщина, чуть старше меня.
     - Что делает в Кривом Роге?
     - У нас профессии родственные. Она - бухгалтером на руднике, а я тоже
в бухгалтерии.
     - На каком руднике работает Коцко?
     - Галя говорила, но я не запомнила.
     - Переписываетесь с ней?
     - Немного.  Она  к  себе   приглашает.   Ну,   еще   поздравления   с
праздниками...
     - Замужем?
     Надия Федоровна грустно улыбнулась:
     - У нас с ней судьбы одинаковые.
     - Разведена?
     - Да.
     Собственно, я узнал и так уж слишком много, но все же спросил:
     - И как вели себя ваши постояльцы?
     Надия Федоровна пожала плечами.
     -  Олег  Владимирович  такой  потешный,  шутил  все...  А  Василь   -
молчальник.
     - У него челка вперед зачесана?
     - Вперед, а что?
     - Да ничего страшного.
     - Однако милиция интересуется ими! Меня они ничем не обидели.
     Сомневаться в искренности того,  что  сказала  Андриевская,  не  было
оснований, но и открыться я не имел права. Сказал полуправду:
     - Мы задержали спекулянта, он купил у Галиного брата магнитофон - вот
и расследуем дело.
     - А я думала: что-нибудь серьезное... - Она облегченно вздохнула.
     - И все же очень прошу вас никому не говорить о нашем разговоре.
     - Понимаю.
     - С вашего позволения я возьму это письмо, - я показал на конверт.  -
Может пригодиться.
     - Берите. Слава богу, мелочь  какая-то  -  магнитофон,  а  то  я  уже
думала...
     Я встал. Теперь должен был как можно скорее встретиться с Дробахой.
     Это надо же такое! Иногда неделями ищешь хоть какую-то ниточку, а она
все не дается в руки, а тут за день, даже не за день, а за полдня  столько
узнать!
     Прямой выход на бандитов, даже адрес в Кривом Роге знаем. Ну,  может,
Черныш там и не живет, но у меня не было сомнений, что через Галину  Коцко
мы сразу выйдем на лысого бандита и его помощника.
     Как его? Василь? Вася с челкой вылеживался тут, в этой  комнате,  под
ромашками...
     А другой - шутник! Ничего себе шутка:  убили  человека,  продали  его
машину, несколько человек обвели вокруг пальца...
     Я обозлился, но ничем не проявил своего состояния. Все равно в  самые
ближайшие дни отыграемся.
     Распрощался с Надией Федоровной и поехал в прокуратуру.
     Дробаха, слушая меня, дышал на кончики пальцев  и  даже  вертелся  на
стуле.
     - Ну и молодец! - сказал он. - Ну и счастливчик! Баловень судьбы  вы,
Хаблак, не иначе. Счастливчик в капитанских погонах, ей-богу,  с  вами  не
соскучишься.
     Я подумал, что оно, конечно, лучше  сидеть  в  кабинете  и  потом  не
жалеть эпитетов, нежели крутиться по радиомастерским и магазинам,  но  тут
же пригасил эту мысль как недостойную: служим одному  делу,  и  неизвестно
еще, как все это обернется.
     Так, в конце  концов,  и  случилось:  нам  с  Дробахой  пришлось  еще
хорошенько потрудиться, пока поставили последнюю точку  в  этом  деле,  но
тогда я был переполнен оптимизмом, кстати, так же, как  и  следователь.  А
он, еще раз подышав на пальцы и потерев ладони, предложил:
     - Вечером на поезд, завтра утром в Кривом Роге, согласны?
     Я покрутил головой: целую ночь тратить на поезд, когда вечером  мы  с
Мариной можем пойти в кино.
     - Самолет! - возразил я. - Я уже узнал, завтра  в  восемь  пятнадцать
рейс, и через час будем на месте.
     Должно быть, Дробаха не был восхищен моим предложением, оно и  верно:
в вагоне спокойнее - пей чай, смотри в окно, отсыпайся под стук колес,  но
сегодня я был на коне, и ему пришлось смириться.
     - Однако, - сделал он последнюю попытку, - а как с билетами? В разгар
сезона...
     - Беру на себя. - Я отрезал ему все пути к отступлению. - С уголовным
розыском еще считаются.
     Он подозрительно  взглянул  на  меня:  не  принижаю  ли  я  роль  его
многоуважаемого учреждения; не заметил на моем лице ни тени  пренебрежения
и успокоился.
     - Я вызову машину на половину восьмого, -  все  же  он  уязвил  меня:
таким  правом  я  не  пользовался  и  должен  был  трястись  до  Жулян   в
троллейбусе. - Куда за вами заехать?
     - На Русановку. - Я знал, что Дробахе придется сделать большой  крюк,
но не ощутил никаких угрызений совести: сам напросился.
     На следующее утро мы прибыли в  Кривой  Рог  без  опоздания.  Самолет
взлетел точно по расписанию, погода стояла чудесная, нас не  трясло,  и  в
начале десятого мы уже разместились в серой милицейской "Волге".
     Мы с Дробахой заняли заднее сиденье, на  переднем  сидел  мой  старый
знакомый Саша Кольцов - гроза криворожских воров  и  большой  знаток  всех
тонкостей  розыска.  Он  вертелся  на  сиденье,  показывая   нам   местные
достопримечательности, я знал, что  он  вертится  еще  и  от  любопытства:
недаром же два таких аса, как Дробаха и Хаблак, прилетели в Кривой Рог!..
     Я подумал о себе как об асе без ложной скромности, в конце концов, за
десять лет работы в угрозыске приобрел  кое-какой  опыт  и  видел,  какими
глазами смотрят на меня  новички.  Что  ж,  кое-что  мы  можем,  и  лучшим
свидетельством этого является наш приезд сюда.
     - Такое, Саша, дело, - начал я и  увидел,  как  посерьезнел  Кольцов:
перестал вертеться, повернулся к нам и даже шмыгнул носом. - Дело, значит,
такое, Саша, - повторил я. - Есть тут у вас два типа,  и  за  ними  мокрое
дело.
     - Мокрое? - не поверил Саша. - Мы тут всех знаем, как хорошая хозяйка
кур. Что-то не верится.
     Я кратко рассказал всю историю,  приведшую  нас  в  этот  бесконечный
город: ехали уже двадцать минут, а ему нет  конца-краю,  говорят,  тянется
километров на шестьдесят.
     Кольцов внимательно выслушал меня, подумал и рассудительно сказал:
     - Должен разочаровать вас. Ты сказал: улица Весенняя,  восемь?  Коцко
Галина Микитовна?
     - Ну и что? - не вытерпел Дробаха.
     - Разбираемся... -  неопределенно  ответил  Кольцов.  -  Кажется,  вы
немножко  опоздали.  Как  минимум  на  два  дня.  По  этому  адресу  вчера
зарегистрирован  несчастный  случай.  Отравление  газом   со   смертельным
исходом. Но хозяйку удалось спасти.
     Я растерянно молчал,  а  Дробаха  спросил  так,  будто  ничего  и  не
произошло. Теперь я мог вполне оценить силу его характера:
     - Смертельный случай, говорите? Любопытно! И кто же?..
     Кольцов понял его с полуслова.
     - Месяц назад освободился из колонии. Кличка Медведь.  Григорий  Жук,
имел пятнадцать лет за вооруженный бандитизм.
     - Ого! - воскликнул Дробаха.
     Саша крутанулся на сиденье.
     - Совсем новый поворот в деле, - сказал  восхищенно.  -  Наши  ребята
думали: несчастный случай. Чайник  стоял  на  плите  и  залил  горелку.  А
хозяйка квартиры и Медведь совсем пьяные.
     - Медведь не лысый? - спросил я.
     - Кажется, нет.
     - Третий... В доле  был  третий,  -  вмешался  Дробаха.  -  Тот,  что
продавал машину и  назвался  Чернышом.  Надо  искать  третьего.  Денег  на
квартире не нашли?
     - Нет.
     - Тогда точно - он. В каком состоянии Коцко?
     Кольцов развел руками.
     - Я не врач.
     - Вот что, - решил Дробаха. - Надо осмотреть квартиру Коцко еще  раз,
а потом поговорить с ней.
     В  управлении  Дробаха  быстро  договорился  о   том,   что   Кольцов
подключается к розыску.  Потом  нас  познакомили  со  старшим  оперативной
группы, которая  производила  осмотр  квартиры  Коцко,  и  мы  поехали  на
Весеннюю.
     Теперь впереди сидел старший лейтенант Доценко, а мы втроем теснились
позади. Доценко не оглядывался, видно, немного нервничал. Я  понимал  его:
всегда неприятно, когда твои выводы ставятся под сомнение, но ведь вдвойне
неприятнее, когда приезжают столичные работники: если что-нибудь сделал не
так, огласка чуть не на всю республику.
     Квартира  Коцко  на  первом  этаже  стандартного  пятиэтажного  дома.
Доценко снял с двери печать, и мы вошли внутрь. Здесь все сохранилось так,
как было, когда приехала "скорая помощь" и оперативная группа милиции.  На
столе три бутылки из-под водки,  две  пустых,  в  третьей  -  на  донышке.
Большими кусками нарезанная колбаса и сыр, недоеденные рыбные консервы, на
сковородке - остатки яичницы с картошкой...
     Незастланная постель в комнате, раскладушка с подушкой  и  одеялом  в
кухне.
     Дробаха прошелся по квартире, спросил  у  Доценко,  ткнув  пальцем  в
незастланную постель:
     - Коцко лежала тут?
     Старший лейтенант начал объяснять:
     - Она тут спала, но, наверное, что-то почувствовала ночью, потому что
сползла с  постели,  и  мы  нашли  ее  у  двери.  А  Медведь  в  кухне  на
раскладушке...
     - Угу, - кивнул Дробаха. -  Из-под  двери  тянуло,  поэтому  Коцко  и
спаслась.
     Я прошел на кухню, попросил Доценко:
     - Дайте-ка мне протокол осмотра квартиры. - Внимательно изучил его  и
заметил: - Тут констатируется, что в плите  не  были  закрыты  два  крана:
крайней правой горелки, на которой стоял  полный  чайник,  и  духовки.  Вы
сделали вывод, что несчастный случай произошел  после  того,  как  кипящая
вода залила горелку. А как же быть с духовкой?
     Старший лейтенант смутился.
     - Так ведь были же пьяны, - ответил  он  не  очень  уверенно.  -  Оба
пьяные, видите, почти три бутылки опорожнили, могли случайно и другой кран
открыть.
     -  Бросьте,  -  не  очень-то  вежливо  оборвал  его  Дробаха,  -   не
оправдывайтесь. Осмотр квартиры проведен поверхностно,  вы  были  в  плену
своей версии и все подгоняли под несчастный случай. А тут - преступление.
     - Видите, на столе - две рюмки и две тарелки, -  Доценко  сделал  еще
одну попытку оправдаться. - Их было только двое, Медведь и Коцко.
     Я подошел к посудной сушилке, вытащил не очень чистую тарелку.
     - Дайте на анализ, - приказал я Доценко, - и убедитесь,  что  остатки
еды на ней идентичны той, что на столе. Вот вам и третий.
     Старший лейтенант только пожал плечами, а Кольцов,  похлопав  его  по
плечу, сказал:
     - Должен признать ошибку, Костя, никуда не денешься.
     - Дело еще не закрыто,  -  огрызнулся  тот,  -  я  собирался  сегодня
допросить Коцко, и все равно истина бы восторжествовала.
     - А если б Коцко умерла в больнице? - спросил Дробаха.
     - Вам хорошо, вы знаете, что должен быть третий...
     Я разозлился.
     - Вы осмотрели квартиру очень небрежно, - резко сказал я,  -  и  надо
наконец признать это. Взгляните на постель:  подушки  небольшие,  и,  если
женщина легла одна, положила бы их друг  на  друга.  А  они  лежат  рядом.
Умерла бы Коцко, мы бы  не  приехали,  и  все  списывается  на  несчастный
случай. Именно этого и желал  преступник,  убийца,  а  вы  проявили  такое
легкомыслие.
     Дробаха, наверное, решил, что споры сейчас ни к  чему.  Довольно-таки
решительно положил им конец, предложив ехать в  больницу.  Мы  знали,  что
Галина Микитовна Коцко чувствует себя скверно, однако  врач  разрешил  нам
поговорить с ней.
     То, что Коцко лишь чудом не попала на тот свет,  я  понял  с  первого
взгляда.  Она  была  какая-то  бледно-желтая,   словно   восковая,   глаза
ввалились, черты лица заострились, как у покойницы, и  руки,  лежавшие  на
одеяле, чуть-чуть дрожали.
     Дробаха сел у кровати, я остановился немного поодаль, но  так,  чтобы
не пропустить ни одного слова Галины Микитовны. Если, конечно, она захочет
разговаривать с нами.
     Дробаха в своих роговых очках  и  белом  халате  напоминал  солидного
профессора. Может быть, женщина и приняла  его  за  такового,  потому  что
пошевелилась в кровати и сказала:
     - Голова... голова болит, и душно мне.
     Дробаха сочувственно нагнулся над ее койкой.
     - Врачи делают все, чтобы  облегчить  ваши  страдания,  уважаемая,  -
мягко сказал он. - Они разрешили нам поговорить с  вами  несколько  минут,
если вы  не  возражаете.  Мы  из  следственных  органов  и  хотим  кое-что
выяснить.
     Женщина не ответила,  закрыла  глаза,  и  это  можно  было  счесть  и
согласием, и отказом.
     Дробаха решил сразу взять быка за рога. Вероятно, это было  не  очень
правильно с медицинской  точки  зрения,  вероятно,  я  повел  бы  разговор
несколько  иначе,  постепенно  подводя  больную  к  сознанию   того,   что
случилось, но, в конце концов, Иван Яковлевич был  уверен,  что  небольшое
потрясение не повредит Галине Микитовне.
     - Я хотел бы, чтобы вы сразу узнали: вас отравили, и отравил человек,
которому вы писали рекомендацию в Киев. Что это за человек и как он  попал
к вам?
     Все же он был прав, этот опытный  прокурорский  волк:  Коцко  открыла
глаза и ответила более-менее спокойно:
     - Я об этом догадывалась. Знаете, тут, в больнице, всякое говорят,  и
няня успела сообщить, что мы отравились вдвоем, я  и  Григорий.  Вот  я  и
подумала: если я и Григорий, то это сделал он... Но как это можно? Олег...
Мы собирались пожениться.
     Теперь  она  по-настоящему  заволновалась,  и  Дробаха   успокаивающе
погладил ее по руке.
     -  Случилось  непоправимое,  уважаемая,  -  сказал  он,  -   и   надо
благодарить судьбу, что все  так  кончилось.  Но  этот  Олег  должен  быть
наказан, он сбежал, и мы обязаны найти его. Назовите фамилию Олега.
     - Пашкевич. Но ведь он клялся... У него трудная жизнь, все как-то  не
сложилось, отбывал наказание.
     - Отбывал наказание?  -  Я  почувствовал,  как  Иван  Яковлевич  весь
напрягся. - Пашкевич Олег? Как отчество?
     - Владимирович.
     - Где вы познакомились с ним?
     -  Так  он  же  наш,   криворожский.   В   автобусе   ехали   вместе,
разговорились. Потом еще встретились.
     - Когда познакомились?
     - В начале мая.
     - И сразу начали встречаться?
     - Он такой симпатичный: веселый и внимательный.
     - Вы сами предложили ему переехать к вам?
     Мне этот вопрос показался бестактным, должно быть, и Галина Микитовна
отнеслась к нему так же, потому что немного помолчала и неохотно ответила:
     - Так уж случилось.
     - Вы видели документы Пашкевича?
     - Да?
     - Как узнали, что он освободился из колонии?
     - Олег не скрывал от меня. Сказал,  что  ошибся,  что  так  ошибаться
можно только однажды, и у нас все ладилось...
     Это слово "ладилось" вырвалось у  нее,  наверное,  случайно,  но  оно
лучше всего определяло  характер  отношений  между  Галиной  Микитовной  и
Пашкевичем.
     В управлении мы успели ознакомиться с протоколом опроса соседей Коцко
и знали, что жизнь у  нее  не  сложилась:  прожила  с  первым  мужем  лишь
несколько месяцев, и вот уже под сорок наконец  улыбнулось  счастье.  Этот
нахал задурил ей голову, а много  ли  надо  женщине,  когда  кажется,  уже
ничего ей не светит?
     - А как попал к вам Григорий Жук? - спросил Дробаха.
     - Друг Олега. Он приехал на несколько дней, потом отправились в Киев.
Олег должен был помочь ему в каком-то деле. Когда вернулись, я  поехала  в
командировку в Днепропетровск. Олег  попросил,  чтобы  Григорий  пожил  до
моего возвращения, а позавчера устроили  прощальный  ужин.  Все  было  так
хорошо. Григорий, правда, несколько перебрал... -  Коцко  нервно  скомкала
одеяло, и я понял, что ей стало плохо.
     Дробаха тоже заметил это, нагнулся над койкой и сочувственно сказал:
     - Извините нас, пожалуйста.
     Лицо  Галины  Микитовны  сразу   как-то   посерело,   она   вымученно
улыбнулась.
     - Он был таким веселым и милым, а сам... - Она не договорила и только
слабо махнула рукой.
     Врач, сидевший с противоположной  стороны  койки,  сделал  знак,  что
разговор надо кончать, и мы вышли из палаты.  Кольцов  нетерпеливо  шагнул
нам навстречу, и Дробаха не стал испытывать его терпения.
     - Пашкевич? - лаконично спросил он. - Олег Владимирович Пашкевич?
     Саша задумался лишь на несколько секунд.
     - Аферист, - уверенно ответил он.  -  Жулик  и  аферист  с  размахом.
Отсидел десять лет. Наш, местный, криворожский...
     Меня все же не оставляли сомнения.
     - Жулики редко идут на мокрое дело. Что-то я не припомню...
     - Не забывайте о Жуке, - вставил Дробаха, - который в Киеве  назвался
Василем. Но как он стакнулся с Пашкевичем?
     Ответ на этот вопрос мы получили  буквально  через  несколько  часов.
Оказалось, что Пашкевич с Медведем отбывали наказание в одной  колонии.  И
еще выяснилось, что в Кривом Роге живет двоюродная сестра  Пашкевича:  они
вместе жили до его заключения.
     После обеда мы собрались на небольшое совещание. Дробаха,  Кольцов  и
я, - Иван Яковлевич решил, что Доценко мало поможет нам. В  конце  концов,
он был прав, и начальник управления согласился с ним.
     У сытого Дробахи был умиротворенный вид, он  реже  дышал  на  кончики
пальцев, скрестил руки на  груди,  откинувшись  на  спинку  стула.  Начал,
подмигнув нам:
     - Чем мы располагаем на нынешний день? Многим, и вместе с тем  у  нас
нет самого  главного:  убийцы.  Этого  нахала  Пашкевича,  как  выражается
Хаблак. Я считаю вот что: Пашкевич снюхался с Жуком еще в  колонии.  Вышел
на волю несколько раньше, точнее, на  пять  месяцев,  и  они  договорились
встретиться в Кривом Роге. Пашкевич жил сначала у двоюродной сестры, с ней
мы сейчас побеседуем, устроился  на  работу  художником  в  дом  культуры.
Когда-то учился в  художественном  техникуме,  обладает  способностями,  в
колонии даже оформлял стенгазету и вообще прославился  как  художник.  Для
него подделать печать  или  подпись  -  раз  плюнуть.  Ожидая  Медведя  из
колонии, детально разработал план операции по продаже автомобиля. Один  не
мог осуществить ее, правильно сказал  Хаблак,  жулики  редко  решаются  на
мокрые дела, да и вообще у него кишка тонка. За это время  познакомился  с
Коцко, она  его  вполне  устраивала:  одинокая  женщина,  имеет  отдельную
квартиру, ну, а язык у него хорошо  подвешен  -  вскружить  ей  голову  не
представляло больших трудностей.
     - Мерзавец! - вставил Кольцов. -  Взял  все,  что  хотел,  и  отравил
газом.
     - Очень мягко сказано, - покачал  головой  Дробаха.  -  Подонок  рода
человеческого! И вот Пашкевич дождался наконец возвращения Медведя. Вместе
планируют бандитскую операцию...
     - И тут  возникает  первый  вопрос,  на  который  мы  пока  не  можем
ответить, - вмешался я. - Где они взяли милицейскую форму?
     - Резонно. - Дробаха сжал и выпрямил пальцы. - Достали  форму  где-то
тут, в Кривом Роге, и это нам предстоит  выяснить.  Однако  продолжим.  На
трассе Москва - Симферополь преступники останавливают машину  Бабаевского,
убивают его, продают "Волгу" в Киеве и возвращаются обратно в Кривой  Рог.
Тут Пашкевич узнает, что Коцко уезжает в  командировку  в  Днепропетровск.
Это, вероятно. несколько путает ему карты, мне кажется, что он сразу хотел
избавиться от свидетелей, но теперь должен ждать,  пока  Галина  Микитовна
вернется домой. Через неделю он осуществляет свой план,  присваивает  долю
Медведя и, так сказать, заметает следы. Вероятно, так бы и случилось, если
бы Хаблак не вышел на киевскую подругу Коцко и если  бы  Галина  Микитовна
умерла. Но случилось то, чего  Пашкевич  не  мог  предусмотреть.  У  Коцко
хватило сил доползти до двери.  Утром  соседи  почувствовали  запах  газа,
вызвали милицию, "скорую помощь". А Пашкевич, очевидно, следил за домом  и
узнал, что женщина не умерла. Что ему остается делать?
     - Деру дать, - уверенно ответил Кольцов, - но ему  некуда  деться:  у
нас есть фотография, отпечатки пальцев...
     - У него знаешь сколько денег! - сказал я. -  И  документами,  должно
быть, успел запастись. Ищи ветра в поле.
     - Будем искать, - констатировал Дробаха. - И найдем.
     Я тоже был уверен: найдем. В то же время  я  знал,  какая  тяжелая  и
неблагодарная работа - розыск опытного преступника. А этот Пашкевич к тому
же умен и теперь уже не остановится ни перед чем, - снисхождения  от  суда
ему ждать не приходится.
     - Надо  еще  раз  поговорить  с  Коцко,  -  предложил  Кольцов.  -  К
завтрашнему утру она  совсем  оклемается  и,  может,  вспомнит  что-нибудь
важное.
     Саша был прав: в  нашем  положении  нельзя  было  пренебрегать  любой
информацией. По своему опыту я  знал,  что  иногда  совсем,  казалось  бы,
второстепенный факт становится решающим в розыске.
     - А сейчас, - встал Дробаха, - к гражданке Сибиряк, как  ее?..  -  Он
заглянул в записную  книжку.  -  Василине  Васильевне,  двоюродной  сестре
Пашкевича.
     Гражданка  Сибиряк  жила  довольно  далеко,  на  берегу  Ингульца   в
собственном домике. От улицы усадьбу отделял низкий забор, перед ним росло
тутовое дерево,  ягоды  только  начали  чернеть,  но  я  не  удержался  от
искушения сорвать несколько.  Они  горчили,  однако  все  равно  вкус  был
приятный, мне захотелось еще, но тут я увидел такое, что забыл и о туте, и
о ее удивительно больших ягодах: на крыльцо вышел  в  рубашке  с  погонами
сержант милиции. И он явно жил тут - рубашка расстегнута, без фуражки и  в
домашних тапочках без задников.
     Мы  с  Дробахой  переглянулись.  Следователь  вошел  во  двор,  вынул
удостоверение и показал сержанту.
     - Здесь живет гражданка Сибиряк? - спросил он.
     Сержант,  увидев  прокурорское  удостоверение,   совсем   по-военному
вытянулся и вместо ответа отрапортовал:
     - Инспектор дорожного надзора сержант Гапочка! - смущенно улыбнулся и
добавил: - А жена в гастрономе, сейчас вернется.
     - Ну и ну...  -  покрутил  головой  Дробаха.  -  Инспектор  дорожного
надзора, говорите?
     - Что-нибудь случилось?
     - Пройдемте в дом, сержант. Имеем к вам серьезное дело. Знакомьтесь -
два капитана милиции: киевский  Хаблак  и  ваш  криворожский  Кольцов,  из
уголовного розыска.
     Сержант крепко пожал нам руки и ничем не выразил  тревоги,  но  сразу
как-то помрачнел и внутренне подтянулся. Открыл дверь.
     - Прошу, - отступил он, давая дорогу.
     Домик оказался совсем маленьким: две комнаты и  кухня.  Еще,  правда,
застекленная  веранда  под  огромным  грецким  орехом.  Окна  на   веранде
распахнуты, из сада пахло какими-то цветами - горьковато-терпкий запах,  -
и это, должно быть, понравилось Дробахе, потому что он сел у окна, показав
сержанту на стул напротив. Мы с  Кольцовым  устроились  рядом  на  старом,
продавленном диване.
     Сержант сидел на стуле, вытянувшись и положив ладони на колени,  так,
как надлежало сидеть перед начальством, точнее, перед  начальством  привык
стоять, но если уж приглашают...
     Дробаха с любопытством разглядывал Гапочку, наконец дунул на  кончики
пальцев и спросил:
     - Василина Васильевна Сибиряк, говорите, ваша супруга?
     - Да.
     - И давно вы женаты?
     - Два года.
     Дробаха  одобрительно  кивнул,  будто   этот   факт   имел   какое-то
существенное значение.
     - Двоюродного брата жены знаете?
     - Пашкевича?
     - Да, Пашкевича.
     - Вот оно что!.. К сожалению, знаю.
     - Давно виделись?
     - Освободился из колонии в январе и сперва жил у нас. Половина домика
принадлежала ему. Мать Пашкевича, - объяснил он, -  сестра  моей  покойной
тещи. Они вместе строились. Потом мы с Василиной эту половину откупили,  и
он ушел.
     - Куда?
     - Говорил, где-то снял комнату. Как съехал в январе,  так  больше  не
виделись.
     - Послушай, сержант, - вмешался я, - вы не обратили внимание:  может,
Пашкевич прихватил с собой какие-нибудь ваши вещи?
     Гапочка покачал головой.
     - Хотя он и жулик, но у своих... Василина сначала даже пожалела  его:
костюм купила и пятьдесят рублей дала.
     - В счет дома?
     - Просто так. И напрасно: он с нас все, что имели, содрал.
     - Сколько?
     - Четыре тысячи. За эти деньги можно построить трехкомнатную квартиру
в кооперативе.
     - А форма? Ничего из вашей форменной одежды не исчезло?
     Сержант немного подумал. Потом нерешительно ответил:
     - Фуражка... Старая фуражка куда-то девалась, но я думал, что жена...
     - А рубашка, брюки?
     Гапочка пожал плечами.
     - Вроде на месте... Кому нужна рубашка?
     - Эта рубашка, - вставил  Дробаха,  -  была  использована  бандитами,
убившими человека.
     Сержант порывисто повернулся к следователю.
     - Вы сказали: убили? - Постепенно смысл сказанного начал доходить  до
него, он побледнел и переспросил: - Убили?
     - Угу... - как-то уж слишком буднично кивнул Дробаха. -  Надели  вашу
форму, остановили машину и убили водителя.
     - Пашкевич?
     - Да. Кстати, ваша форма могла подойти ему?
     - Мы одного роста, он, правда, чуточку худее. И вы говорите, что Олег
убил человека?
     - С напарником. Таким же рецидивистом. И  поэтому  прошу  посмотреть,
чего не хватает из вашей форменной одежды.
     - Жена... - ответил сержант. - Сейчас придет жена, и она... Но  ведь!
- воскликнул он вдруг. - Какой же мерзавец! А я еще его на работу устроил!
     - Кто мерзавец? - послышалось со двора. - Чего орешь?
     - Василина! - Сержант  повернулся  к  открытому  окну.  -  Иди  сюда,
Василина!
     Василина Васильевна, в отличие от мужа, оказалась полной. Узнав,  кто
мы такие и по какому поводу пришли, обошла всех по очереди и пожала  руки.
Жала не по-женски крепко, что свидетельствовало о твердом характере.
     Принесла из другой комнаты стул, уселась на нем, удобно  опершись  на
спинку, и солидно произнесла:
     - Слушаю вас.
     Беседовать с такой женщиной  для  следователя  -  одно  удовольствие:
ответы, как правило, исчерпывающие и деловые, без фантазий.
     Дробаха повторил  вопрос:  не  заметила  ли  она  в  последнее  время
исчезновения чего-нибудь из форменной одежды мужа.
     - Брюки, - ответила, не задумываясь.
     - Ваш брат мог взять их?
     - Только он. Я еще подумала: зачем? Попросил - сама бы дала.  Богдан,
- кивнула она на мужа, - как раз новую форму получил.
     - А рубашки?
     - Я же их не считаю. Выстираю, выглажу, а чтоб считать...
     - И все же придется.
     Василина Васильевна, совсем по-детски пошевелив губами, ответила:
     - По-моему,  семь.  Да,  семь.  -  Быстро,  невзирая  на  солидность,
вскочила, вышла из комнаты. Вернулась чуть ли не сразу.  -  Там,  пять,  -
сообщила она, - шестая на Богдане.
     Дробаха потер руки.
     - Следовательно, одной не хватает, - констатировал он.
     - Да, - согласилась та. - А что?
     - Ваш брат совершил тяжкое преступление, и  мы  разыскиваем  его.  Не
виделись в последнее время?
     - Век бы не видеть! Снова за свое взялся...
     - Где он может быть?
     - Если бы знать!
     - У вас есть еще родственники?
     - Тетка на Кировоградщине. Тут недалеко, в Долинском районе. Но  Олег
вряд ли отправится туда, никогда в жизни и не виделись.
     - А товарищи? Знаете его товарищей?
     - Какие товарищи! Его же столько лет не было...
     - Может женщины?
     - Погодите! - Приподнялась она на стуле. - У него же Маруська...  Тут
где-то познакомился, а она из Львова, он еще письмо от нее получил.
     - Почему думаете, что именно от нее?
     - Я же из  ящика  вынимала.  Смотрю:  из  Львова.  А  он  перед  этим
хвалился:  какую-то  львовяночку  встретил,   кажется,   продавщицу.   Или
официантку... Я еще порадовалась: женится, может, хоть это ума прибавит.
     Дробаха пошевелил пальцами и  спросил  как-то  вяло,  хотя  глаза  за
стеклами очков даже потемнели от нетерпения:
     - Адрес?.. Не запомнили ли случайно обратного адреса на конверте?
     Василина Васильевна покачала головой:
     - Зачем же он мне?
     - И все же? Вы же видели:письмо из Львова... А дальше? Улица?
     - Улица... Что-то там было написано...  -  Она  потерла  лоб  тыльной
стороной ладони. - Вертится вот перед глазами, а не вспомню.
     - А вы закройте глаза, - посоветовал Дробаха, - иногда это помогает.
     Женщина улыбнулась и правда закрыла глаза.
     Дробаха снял очки и начал протирать стекла носовым  платком.  Кольцов
заерзал на диване, и старые пружины уныло заскрипели.  Дробаха  недовольно
посмотрел в нашу  сторону,  будто  этот  скрип  мог  помешать  напряженной
умственной работе женщины.
     Василина Васильевна открыла глаза и сказала с сожалением:
     - Не припомню...  Но  ведь...  Вот  что:  название  какое-то  чудное,
точнее,  не  чудное,  а  что-то  от  профессии.  То  ли  Сапожная,  то  ли
Портняжная...  Гончарная...  То  ли...  Погодите...  Погодите...   Я   еще
подумала. О чем же  я  подумала?  -  Снова  задумалась.  -  Хлебная.  Нет,
кажется, Пекарская... Точно, хлеб люди пекут... Пекарская!
     Дробаха надел очки, похвалил:
     - Ну и память у вас, Василина Васильевна. Ассоциативная...
     - Какая уж есть.
     -  Очень  хорошая  память,  говорю.  А  номер   дома,   квартиры   не
припоминаете?
     - Не обратила внимания.
     - Маленькие цифры или большие?
     - Нет, врать не хочу.
     - И вы передали письмо брату?
     - Положила на стол в его комнате.
     - Не сказал, что пишет эта Маруся?
     - Хвалился: приглашает.
     - Она молодая или средних лет? Красивая?
     - А кто ее знает... Но я думаю, зачем молодой и  красивой  Олег?  Ему
уже за тридцать пять и лысый.
     - Все бывает... -  глубокомысленно  ответил  Дробаха.  Добавил  после
паузы: - Вот вы сказали: брат похвалился, что встретил львовяночку. Сказал
бы так,  если  бы  познакомился  с  женщиной  средних  лет  и  некрасивой?
Львовяночка! Само слово какое-то красивое...
     - Может быть, - согласилась Василина Васильевна. - Олег - все  может!
Чего-чего, а голову женщине задурить может!
     - Почему вы думаете, что эта Маруся - продавщица?
     - Так Олег же говорил. Она  к  продуктам  какое-то  отношение  имеет.
Может, продавщица или кассирша.
     - Не спросили у него?
     - А не все ли мне равно!
     - Писем от нее больше не было?
     - Так ведь Олег же через неделю съехал.
     - Куда?
     - Комнату где-то снял. Я еще спросила - где, но он  не  сказал.  Мол,
если захочет, сам зайдет. А мне бы век его не видеть!
     Она сказала это вполне искренне, и я подумал: действительно, с  таким
братом не соскучишься. Но желания у нас с Василиной Васильевной  в  данном
случае были совсем противоположные: лично мне хотелось как  можно  быстрее
увидеться с ее  малопочтенным  братом.  В  конце  концов,  версия  с  этой
львовяночкой Марусей была перспективна,  и  я  сказал  Дробахе,  когда  мы
вышли, что, наверное, мне придется полететь во Львов.  Было  бы,  конечно,
очень хорошо, если бы и он...
     - Однако надо организовать всесоюзный розыск  Пашкевича,  -  возразил
Иван Яковлевич, - а он может быть в Ташкенте или где-нибудь под Читой...
     Не согласиться с этой мыслью было трудно, во  всяком  случае  теперь,
когда мы ехали в гостиницу и не знали, что готовит нам завтрашнее утро.  А
приготовило оно нам  настоящую  неожиданность,  которая  в  несколько  раз
укрепила мою позицию относительно львовской версии.
     Утром мы с Дробахой поехали в больницу. Галина Микитовна  чувствовала
себя неплохо, она уже ходила, и главврач пригласил ее в свой кабинет.
     Коцко села на  кушетку,  застланную  простыней,  блеснула  глазами  и
сказала, не ожидая вопросов:
     - Мне было трудно поверить в то, что  он...  -  Галина  Микитовна  не
сказала: "Олег", она вообще и дальше ни разу не произнесла имя  Пашкевича,
будто подчеркивая свое нынешнее отношение к нему, - что он оказался  таким
мерзавцем. Но факт остается фактом, и я виню себя.
     Мне стало жаль Коцко, и я сказал как можно мягче:
     - Не обвиняйте себя, Галина Микитовна. Впереди у вас долгая жизнь,  и
все наладится.
     Она устало махнула рукой.
     - Не будем об этом... Есть какие-то вопросы ко мне? У  вас  сейчас  и
так много хлопот, и если уже выбрались ко мне...
     - Да, вопросы есть, -  подтвердил  Дробаха.  Это  прозвучало  слишком
по-деловому, но, в конце  концов,  Ивана  Яковлевича  можно  было  понять:
следователь прокуратуры - лицо официальное, и в его обязанности не  входит
утешение. Тем более что Галина Микитовна сама  правильно  поняла  характер
нашего посещения.  -  Первый  вопрос:  получал  ли  Пашкевич  какие-нибудь
письма?
     - На мой адрес - нет.
     - Приходили ли к нему какие-нибудь люди?
     - Ни разу. Кроме Жука. Но о Григории он меня предупредил.
     - Как узнал о его приезде?
     - Могло прийти письмо на дом культуры или Главпочтамт.
     - Не встречали Пашкевича в городе с кем-нибудь?
     - Нет.
     - Понимаете, Галина Микитовна, нам нужно  установить  круг  людей,  с
которыми он общался. И ваши показания значат очень много.
     - Понимаю, но вряд ли смогу чем-нибудь помочь. Он уходил на работу  в
полдень и возвращался  поздно.  Ужинали  -  и  спать.  Людей,  с  которыми
общался, ищите в доме культуры.
     - Резонно, - согласился Дробаха, - мы так и сделаем. Но  у  вас  есть
телефон - никто не звонил Пашкевичу?
     - Нет.
     - А он сам?
     - Иногда.  Чаще  всего  на  работу.  Хотя...  В  день  моего  приезда
разговаривал по междугородному телефону.
     - Почему так считаете?
     - Мы хотели устроить хороший ужин, попрощаться с Григорием, и я пошла
в гастроном. Возвращаюсь, а он разговаривает,  не  слышал,  что  я  вошла,
кричит в трубку: "Девушка, не разъединяйте, дайте договорить..." Но ничего
не вышло, бросил  трубку  и  тут  увидел  меня.  Немножко  смутился,  я  и
спрашиваю: "С кем разговаривал?"  -  "А-а,  говорит,  деловой  разговор  с
районом".
     - С районом? - переспросил Дробаха, искоса поглядывая на  меня.  -  В
день вашего приезда? Тридцатого июня?
     - Тридцатого июня, - подтвердила Коцко.
     Я без слов понял Дробаху и вышел в ординаторскую.
     Позвонил Кольцову и попросил  срочно  выяснить,  с  кем  разговаривал
Пашкевич по  междугородному  телефону  из  квартиры  Коцко.  Вернувшись  в
кабинет, увидел, как улыбается Дробаха,  расспрашивая  о  подробностях  ее
знакомства с Пашкевичем. От его предыдущей сухости не  осталось  и  следа,
глаза  светились  сочувствием,  казалось,  он  сейчас  погладит  Коцко  по
головке.  И  она,  растроганная  этой  прокурорской   доброжелательностью,
размякла и отвечала, нисколько не таясь.
     Я чуточку позавидовал этому Дробахиному умению расположить человека к
себе, хотя, честно говоря, улавливал в его тоне и фальшивые  нотки,  но  я
слушал их разговор, так сказать, со  стороны,  а  Галина  Микитовна  снова
переживала историю своей неудачной любви, и ей было не до  психологических
наблюдений.
     - На другой день мы встретились в парке и долго сидели на скамейке, -
рассказывала она. - У него был транзистор, слушали музыку,  разговаривали,
он говорил, что чувствует себя как юноша, у которого в жизни все  впереди,
ну, который делает первые шаги  и  счастлив,  что  в  начале  этой  дороги
встретил меня...
     "Вот гусь! - не без злости подумал я. -  Трепач  проклятый,  нах-хал!
Посмотрим, как ты запоешь, когда попадешь в наши руки!"
     Резко зазвонил телефон, я снял трубку и услышал голос Кольцова.
     - Приятная новость, старик! - весело начал Саша. - Ты  меня  слышишь?
Так вот, тридцатого июня по телефону  Коцко  велся  разговор  со  Львовом.
Понимаешь, старик, Пашкевич определенно говорил со своей Марусей.
     - Номер телефона львовского абонента? - нетерпеливо спросил я.
     - А тебе хлеб, так сразу с маслом и с  медом!  -  В  голосе  Кольцова
прозвучали укоризненные нотки. - Думаешь, я не поинтересовался? Ничего  не
вышло, разговаривали из почтамта.
     - Жаль, - пробормотал я.
     - И все же в этом разговоре что-то есть. Желаю успеха.
     Кольцов положил трубку.
     Дробаха вопросительно посмотрел на меня.
     - Львов, - объяснил я. - Тридцатого Пашкевич разговаривал со Львовом.
     - Поехали, - решительно встал следователь. - А вам, Галина Микитовна,
большое спасибо.
     Мы вышли на улицу, и Дробаха категорическим тоном сказал:
     - Придется вам, Хаблак,  разрабатывать  львовскую  версию.  Вылетайте
первым же рейсом. А я еще попробую поговорить  с  сотрудниками  Пашкевича.
Потом - в Киев. Будем держать связь по телефону.
     На улице было жарко, откровенно говоря, ехать на  аэродром  не  очень
хотелось, да что поделаешь: приказ есть приказ, и Дробаха в  конце  концов
прав: кому же, как не мне, лететь во Львов.
     Я подумал, что Марий на этой  Пекарской  улице  может  быть  не  один
десяток, даже сотня, и возиться  с  ними  придется  долго,  -  работа  эта
черная, неблагодарная, вообще не исключено, что  никаким  Пашкевичем  там,
может, и не пахнет.
     Однако если Пашкевича во Львове нет, должен же где-то  обретаться,  и
мы не успокоимся, пока не задержим его.

                                    5

     Самолет  пробежал   по   бетонной   дорожке,   затормозил   и   начал
разворачиваться к зданию аэропорта. И в это время хлынул дождь,  чистый  и
теплый летний дождь, какие часто бывают в Прикарпатье.  Горы  загораживают
путь тучам, они останавливаются и проливаются обильным дождем.  Летом  тут
всегда яркая зелень, и травы в предгорьях вырастают по пояс.
     Но мне сейчас ни к чему ни травы, ни то,  что  дождь  в  начале  июля
считается золотым: я не взял с  собой  плаща,  а  надо  было  добежать  от
самолета до аэропорта.
     Я тянул до  последнего,  наконец  уже  и  стюардесса  просеменила  по
пустому проходу, бросив вопросительный взгляд в мою сторону, лишь тогда  я
подхватил свой "дипломат" и выскочил на летное поле.
     Дождь сразу накрыл меня, и я бежал, перепрыгивая через лужи и пытаясь
хоть немного прикрыться "дипломатом". Должно  быть,  со  стороны  на  меня
смешно было смотреть: долговязый мужчина хочет  побить  рекорд  в  тройном
прыжке, минуя лужи, но в конце концов попадает в одну из них,  обрызгивает
других пассажиров, и от него шарахаются, как от сумасшедшего.
     Наконец я проскользнул  через  турникет  и  метнулся  к  спасительной
лестнице вокзала. И сразу чуть  не  натолкнулся  на  Толю  Крушельницкого,
Анатолия  Зеноновича  Крушельницкого,   старшего   инспектора   городского
уголовного розыска.
     Майор стоял на верхней ступеньке и смотрел на меня сверху вниз, как и
полагается  в  таких   случаях,   несколько   пренебрежительно.   Даже   с
неудовольствием. Но я не обратил внимания  ни  на  неудовольствие,  ни  на
пренебрежительность - был счастлив, что  спасся  от  ливня,  остальное  не
касалось меня, даже пренебрежительные нотки в обращении  ко  мне  старшего
инспектора.
     - Вам что, в столице плащей не дают? Ну, куда я такую  мокрую  курицу
повезу?
     Я поставил на ступеньку "дипломат". Вытер платком лицо и  лишь  тогда
сделал довольно неудачную попытку оправдаться:
     - Так я же из Кривого Рога...
     - Угу, - тут же согласился Крушельницкий, - в Кривом Роге  дождей  не
бывает...
     Но я уже освоился и перешел в решительное наступление:
     - Над всей Украиной чистое небо, и только в вашем...
     Толя поднял вверх обе руки.
     - Остановись, безумец, - воскликнул  он  патетически,  -  потому  что
сейчас обидишь Львов, а этого не прощу ни я, ни все наши ребята! И оставим
тебя без нашей дружеской поддержки.
     - Никогда! Никогда не сделаешь этого! -  Мы  обнялись,  и  я  немного
намочил безукоризненно выглаженный Толин  пиджак.  Он  был  пижоном,  этот
майор угрозыска: носил элегантные, сшитые у  какого-то  старого  портного,
костюмы. Говорят, портной хвастался, что при проклятой пилсудчине  обшивал
весь львовский бомонд, может, и врал про бомонд, но шил правда хорошо, и я
всегда завидовал Толиным костюмам.
     Крушельницкий был рад моему приезду - я сделал этот вывод потому, что
Толя не обратил внимания на мокрые пятна на своем пиджаке и улыбался  так,
как можно улыбаться только друзьям: когда, кажется, все лицо - и  губы,  и
щеки, и особенно глаза - излучают доброжелательность.
     - Пошли, - подтолкнул он меня, пропуская в дверях.
     Я повернул к вестибюлю, однако  Толя  потащил  меня  направо,  откуда
лестница вела на второй этаж в ресторан.
     -  Я  не  голоден...  -  попробовал  я  возразить,  но  Крушельницкий
решительно положил конец моим колебаниям.
     - Выпьем кофе, - объяснил он - Здесь нам сварят настоящий кофе,  а  в
связи с тем, что рабочий день уже кончился, возьмем кое-что и к  кофе,  за
встречу.
     С этим трудно было не согласиться, тем более что встречаемся мы очень
редко, и если даже обмывать каждую встречу, алкоголиком не станешь.
     В  ресторане  Толю  знали:  нас  посадили  за  крайний  столик,   где
красовалась  табличка  "Занято".  Официантка  сразу  подбежала  и   вынула
блокнот, готовясь записывать, но Толя отодвинул меню.
     - Вот что, Маричка, дай нам, пожалуйста, триста  коньяку,  что-нибудь
закусить, лангеты и кофе.
     "Маричка, - подумал  я,  -  первая  официантка,  с  которой  пришлось
встретиться во Львове, - уже Маричка. Не слишком ли много их  тут  на  мою
голову?"
     Девушка ушла. Толя закурил болгарскую сигарету, со вкусом затянулся и
выжидательно посмотрел на меня. Знал, что даром из Кривого  Рога  так  вот
без плаща, с одним несчастным "дипломатом", не летают, особенно  работники
угрозыска, и ждал, когда я начну исповедоваться. Но я не  спешил  начинать
деловой разговор и с удовольствием смотрел на Толю.
     Мне всегда приятно смотреть на Крушельницкого. Говорят, что мы чем-то
похожи, и не только высоким ростом, а и чертами лица. Я не совсем согласен
с этим. Толя кажется мне красивым парнем, не то, что  я.  У  него  высокий
лоб, прямой нос и широко поставленные темные глаза. А у меня глаза  серые,
даже зеленоватые, как у кота, - разве можно  с  такими  глазами  составить
конкуренцию Крушельницкому?
     На майора даже девушки оглядываются, злые языки, правда, говорят, что
не на него, а на костюмы, и что Толина красота и импозантность  зависят  в
основном от польского портного, однако я глубоко убежден, что это выдумки.
     Посмотрите только, как улыбается  этот  майор  криминалистики!  Прямо
артист, и никто из посторонних не догадается, что профессией этого мужчины
с ослепительной улыбкой является ежедневный  розыск  разных  преступников,
воров и бандитов, и  что  с  этими  обязанностями  он  справляется  весьма
успешно - один из лучших детективов в республике.
     Я, например, не очень люблю, когда меня называют  детективом.  Как-то
это  звучит  несколько  велеречиво   и   по-иностранному.   Проще   нужно,
приземленнее, если можно так сказать, потому что мы  обыкновенные  сыщики,
вот-вот - сыщики, и никуда от  этого  не  денешься.  Пока  нужна  и  такая
профессия, если хотите, профессия грубая, но ведь мы имеем дело  с  людьми
грубыми и вульгарными (это еще мягко говоря),  к  которым  надо  применять
грубые приемы, пользоваться иной раз и оружием, и наручниками.
     Вот и сейчас у меня под мышкой пистолет. На всякий случай, я  уже  не
помню, когда приходилось стрелять из него. Однако приехал я не на прогулку
и не для того, чтобы пить коньяк в аэропортовском ресторане,  приехал  для
розыска убийцы, опасного преступника, с которым  могу  встретиться  каждый
день и для задержания которого может понадобиться оружие.
     Я  шевельнулся:  от  пистолета  сделалось  неудобно,  и  я  незаметно
передвинул его чуточку вперед.
     Посмотрел на Толю и немножко устыдился: ведь только что подумал,  что
негоже мне рассиживаться в ресторане, и тем самым, хотел  этого  или  нет,
все же обидел своего коллегу, а он, как говорится, со всей душой, будто  и
не знает, что рассиживаться по ресторанам нам нельзя.
     Наконец, сегодня мы уже ничего не сделаем, и не  все  ли  равно,  где
рассказывать Толе о делах - здесь или в управлении милиции. Тут  приятнее:
вкусно пахнет жареным мясом, кофе, сейчас нам принесут по рюмочке,  а  кто
сказал, что сыщикам нельзя немножко выпить - будто мы не люди?
     Официантка поставила на стол графинчик  с  коньяком,  рюмки,  бутылку
минеральной воды, заливную рыбу и очень аппетитную буженину, от которой  у
меня сразу наполнился рот слюною.
     - Спасибо, Маричка, - поблагодарил Крушельницкий. - Лангеты потом.
     Девушка улыбнулась почему-то не Толе, а мне и  ушла,  чуть  покачивая
бедрами. Крушельницкий сразу заметил это и подбодряюще подмигнул.
     - Делаешь успехи, - сказал он, - такую девку и с первого взгляда.
     - В этом что-то есть... - Я придвинул тарелку, положил буженины. - На
Марий мне должно везти, если  наоборот  -  труба.  Понимаешь,  надо  найти
какую-то Марию - продавщицу с Пекарской. Есть у вас такая улица?
     - Э! - выдохнул Толя без энтузиазма, - Есть, и  довольно  длинная.  И
живут на ней Марии, Марички, Машки и Мурки. Но выпьем не за твою Марусю, а
за нашу встречу, - ко всем чертям такие встречи, хоть бы раз увидеться без
дела.
     Мы выпили по рюмке, хорошо закусили, и я рассказал  Крушельницкому  о
Пашкевиче, его преступлении, и как мы вышли  на  след  львовской  Марии  -
продавщицы. Или, может, официантки?
     Вот Маричка уже несет нам лангеты, улыбается еще  издали,  а  у  меня
мысли черные: а что, если эта Мария с Пекарской?
     Девушка поставила блюда, принялась убирать использованную  посуду,  а
Толя, словно прочитав мои мысли, спросил:
     - Где ты живешь, Маричка?
     Она игриво посмотрела на него, потом перевела взгляд на меня - все же
придется признать вам, товарищ майор, что я  обошел  вас  на  повороте,  -
чуть-чуть пожала плечами и ответила на вопрос вопросом:
     - А зачем вам?
     - Может, проводить хочу. Или далеко?
     - Для вас - далеко.
     А она молодец, девушка: не каждая даст отпор Крушельницкому.
     Толя несколько смутился и пошел на попятный.
     - А его в провожатые возьмешь? - кивнул на меня.
     - Вы что, адвокат?
     - Да он скромный, девчат боится.
     Мария посмотрела на меня с еще большим любопытством.
     - Долго ждать, - махнула рукой. - До двенадцати. Но мы работаем через
день, - все же не лишила меня надежды.
     - И где же твой дом?
     - Всего в четырех кварталах... - лукаво засмеялась она.
     Крушельницкий сразу потерял к ней интерес, честно говоря, я тоже.
     - В таком случае тебе провожатые совсем не нужны, - отшутился Толя. -
Вот и первый блин, - сказал он, когда официантка ушла.
     - Таких блинов у нас еще впереди...
     - Ничего, подпряжем участковых инспекторов, как-нибудь все устроится.
Хочешь, сейчас попьем кофе, и я провезу тебя по Пекарской?
     Конечно, я хотел.
     Толя пошел вызывать  машину,  а  я  уставился  на  лангет,  чтобы  не
встречаться глазами с Маричкой: она стояла возле буфета и время от времени
поглядывала  в  мою  сторону.  Решил  сегодня  же  позвонить  Марине.  Вот
удивится: ждет от мена весточки из Кривого Рога, а  я  уже  во  Львове,  и
неизвестно, где буду завтра или послезавтра.
     Но завтра, наверное, еще буду тут и послезавтра тоже.  Толя  говорил,
что Пекарская - улица не маленькая, а надо проверить на  ней  всех  Марий,
всех без исключения, потому что профессию криворожской знакомой  Пашкевича
сестра  назвала  как-то  неуверенно:  имеет  дело   с   продовольственными
товарами...
     А это может быть не только  продавщица  или  официантка  -  работница
кондитерской фабрики, товаровед базы,  мастер-кулинар.  Разве  мало  таких
профессий?
     Львов всегда поражает меня своей, так сказать, каменной целостностью.
Я бывал тут дважды или трижды и каждый  раз  испытывал  ощущение  какой-то
подавленности перед кирпичными великанами, которые стоят плечом  к  плечу,
опираются друг на друга и, кажется,  смотрят  на  тебя,  как  на  букашку:
неосторожное движение - и раздавят без сожаления...
     Пекарская оказалась точно такой же улицей -  населенной  каменными  и
холодными великанами.
     Дома стояли впритык, словно гордясь своей сплоченностью, нависали над
брусчаткой, над вымощенными каменными плитами тротуарами, после дождя была
мокрая, отполированный гранит брусчатки блестел,  и  казалось,  что  среди
застывшей средневековой немоты ползет такая же безмолвная, медлительная  и
неумирающая змея.
     И ни одного деревца в этом каменном мешке.
     - Ну и ну... - повертел я головой.
     Крушельницкий сразу понял меня.
     - Это тебе не каштановый Киев. Средневековье!
     Машина ехала медленно, минуя еще более узкие боковые переулки.
     Оставили позади столовую или чайную, возле которой что-то  доказывали
друг другу не совсем трезвые мужчины, дальше улица несколько  расширилась,
появились деревья. Однако дома все же стояли впритык, и я подумал, сколько
народу живет в  них,  -  вот  проклятая  Мария,  не  могла  поселиться  на
маленькой уютной улице...
     Нумерация на домах приближалась к сотне, слева появились здания  явно
служебного назначения.
     - Мединститут,  -  пояснил  Крушельницкий.  -  Дальше  -  Лычаковское
кладбище.
     На  Лычаковском  кладбище  мне  когда-то  довелось  побывать:   видел
впечатляющий памятник Ивану Франко, блуждал  по  бесконечным  аллеям,  где
всегда многолюдно.
     Улыбнулся, когда Крушельницкий вспомнил заметку в  городской  газете,
которая вполне серьезно утверждала, что Лычаковское кладбище - излюбленное
место отдыха львовян.
     - Действительно, - заметил Крушельницкий, - я вижу  в  этом  какой-то
смысл, хотя над газетой долго смеялись.
     Наконец Пекарская кончилась, шофер сделал левый поворот, мы выскочили
на улицу Ленина и помчались вниз к центру, где  в  гостинице  "Львов"  мне
забронировали номер.
     Утром Крушельницкий познакомил  меня  с  двумя  участковыми,  которые
должны были помогать мне  в  расследовании.  Один  -  высокий,  горбоносый
брюнет,  похожий  на  грузина,  однако  с  типично   украинской   фамилией
Непейвода, другой -  низенький,  светловолосый,  веснушчатый,  склонный  к
полноте - Горлов. Обоим по тридцать, и оба немного встревожены: почему это
угрозыск заинтересовался именно их участками?
     Я объяснил, какая работа ожидает нас, - старшие лейтенанты облегченно
вздохнули: в том, что какая-то Мария живет на подведомственном им участке,
не было никакого криминала, тем более что сама она стала жертвой  опытного
преступника.
     Фотографии Пашкевича, уже  утром  доставленные  во  Львов  (я  добрым
словом помянул оперативность Дробахи), инспектора положили в планшеты,  мы
разделили сферы своей деятельности и поехали на Пекарскую.
     Предстояла долгая и скучная работа в жэках с домовыми книгами. Что ж,
в  основном  наша  работа  копотная  и  нудная,  представление,  что   она
складывается  из  сплошных  захватывающих  приключений,  явно   ошибочное.
Ежедневно приходится иметь дело с будничными фактами, учитывать,  сверять,
сопоставлять разные данные, просеивать, как сквозь сито, сотни фамилий.
     Вот и сегодня: листаю домовую книгу. Стоп. Первая Мария.
     Дмитрук Мария Семеновна. 1951 года рождения. Живет вместе с матерью в
пятой квартире. Может быть знакомой Пашкевича? Вполне.  Поставим  рядом  с
фамилией галочку - проверить.
     Вторая Мария. Хомишина Мария Гнатовна. Из девятой квартиры. 1903 года
рождения. Галочку ставить незачем, вряд ли  такая  бабушка  заинтересовала
Пашкевича и разговаривала с ним по междугородному телефону.
     Коциловская Мария Всеволодовна. 1941 года  рождения.  Из  семнадцатой
квартиры. И снова надо поставить галочку.
     В следующем доме Марий не было. Но через номер их набралось  пять.  И
все требовали проверки.
     До обеда я уже твердо знал, что  Мария  -  самое  популярное  имя  во
Львове.
     Да разве только во Львове? Этот нахал Пашкевич  и  тут  подложил  нам
свинью: не мог познакомиться с какой-нибудь Роксоланой или Соломией, сукин
сын! И нам, и ему, в конце концов, было бы лучше. Все равно ведь  поймаем,
а чем меньше натешится прелестями  свободной  денежной  жизни,  тем  легче
переходить  в  не  совсем  удобное  помещение  с  его  суровым  режимом  и
отсутствием бифштексов и цыплят  табака.  Я  уж  не  говорю  о  компоте  и
предобеденной рюмке.
     Однако  мои  и  Пашкевича  убеждения  были,  очевидно,   диаметрально
противоположны. Все же он думал - беспочвенно, конечно -  выскользнуть  из
наших рук и до остатка пошиковать на награбленные денежки.
     Лишь вечером я закончил листать домовые книги  закрепленных  за  мною
домов.
     Набралось двадцать четыре Марии, и шестнадцать из них явно  требовали
проверки. Позвонил в управление. Горлов ждал меня, я сел в трамвай и через
десять  минут  шел  по  коридору  уголовного  розыска.  Не  замешкался   и
Непейвода, мы достали  свои  списки  и  начали  составлять  общий  список,
отбирая прежде всего, если можно так сказать, самых перспективных Марий.
     Прежде  всего   исключили   всех,   которым   минуло   пятьдесят,   и
несовершеннолетних. Отдельно выписали замужних, тех, что жили  с  семьями,
эти  требовали  проверки,  но  в  последнюю  очередь:  кто  знает,  может,
какой-нибудь и  надоели  семейные  цепи,  решила  броситься  в  заманчивые
объятия Пашкевича.
     Список возглавляли Марии-одиночки в возрасте от  двадцати  до  сорока
лет, жившие в отдельных квартирах или комнатах.
     Завтра у нас снова предстояла тягомотная и  копотная  работа:  должны
сами установить алиби Марий. Те, кто в январе не выезжал из Львова, нас не
интересовали: должны найти Марию, которая побывала в начале года в  Кривом
Роге.
     Кстати, открывали список  -  Мария  Пугачева  и  Мария  Труфинова,  -
инспекторам уже было известно, что первая работает официанткой в ресторане
"Интурист", вторая - в гастрономе у Галицкого рынка.
     Два дня мы висели на телефонах, бегали по учреждениям, вели разговоры
в отделах кадров, говорили в жэках, с дворниками, соседями  Марий,  и  наш
список, состоявший сначала из пятидесяти семи фамилий, худел и худел, пока
наконец в нем не осталось только четыре фамилии.
     Труфинова  Мария   Васильевна.   1952   года   рождения,   продавщица
гастронома. Живет в отдельной однокомнатной квартире. Не замужем. В январе
ездила в отпуск. Сотрудникам говорила, что  гостила  у  подруги  где-то  в
Винницкой области.
     Сатаневич Мария Сидоровна. 1947 года рождения, работница  кулинарного
цеха ресторана. Живет в  отдельной  двухкомнатной  квартире  с  семилетним
сыном. Разведена. Сына отвезла к матери в село под Львовом,  сама  была  в
отъезде, где именно - установить не удалось.
     Товкач   Мария   Константиновна.   1950   года   рождения.   Технолог
кондитерской фабрики. Занимает комнату в коммунальной  квартире.  С  мужем
разошлась в позапрошлом году. В январе ездила в Немировский дом отдыха  на
двенадцать дней, где находилась еще две недели - неизвестно.
     Луговая  Мария  Петровна.  1943  года  рождения.   Работница   отдела
снабжения  автобусного  завода.Занимает   вместе   с   матерью   отдельную
двухкомнатную квартиру. Не замужем.  В  январе  ездила  в  командировку  в
Днепропетровск.
     Мария Труфинова жила в трехэтажном доме на углу Пекарской и Чкалова.
     По длинному коридору мы с Горловым вышли в маленький, со всех  сторон
замкнутый двор. Отсюда по высокой каменной лестнице поднялись еще  в  одно
парадное. Позвонили в квартиру на третьем  этаже.  Знали,  что  Труфинова,
хотя сегодня и  суббота,  все  же  работает  во  вторую  смену,  и  решили
побеспокоить ее первой.
     У входа в парадное остался  Непейвода  -  подстраховывать  нас,  если
Пашкевич находится именно  тут  и  ему  как-нибудь  удастся  вырваться  из
квартиры.
     Нам открыла довольно  симпатичная  блондинка  в  коротком  нейлоновом
халатике. Была по-утреннему растрепана; заволновалась и, переступая с ноги
на ногу, поправляла прическу.
     А вдруг она нервничает потому, что в доме посторонний человек, а  тут
- милиция! Ведь  Горлов  представился  совершение  официально:  участковый
инспектор, и визит его связан с проверкой паспортного режима.
     Лейтенант извинился и попросил разрешения зайти в квартиру: мол, если
Мария Васильевна не возражает, хотели бы несколько минут поговорить с  ней
наедине.
     Труфинова  не  возражала.  Она  пропустила  нас  в  переднюю,  как-то
тревожно оглянувшись на  дверь,  ведущую  в  комнату,  и  эта  тревога  не
понравилась мне; я решительно прошел вперед по коридору и открыл дверь.
     Может, это выглядело не очень  тактично,  но  Мария  Васильевна  сама
пригласила нас в квартиру, а такта, если тут находился  бандит  и  убийца,
придерживаться совсем не обязательно.
     Однако в комнате, хорошей, большой, солнечной, с открытыми окнами, не
было никого.
     Я подумал, что вряд ли Пашкевич прыгал бы с третьего этажа, но все же
подошел к окну и выглянул на улицу. Окна выходили не на  Пекарскую,  а  на
Чкалова, улица пуста, две женщины  о  чем-то  болтают  на  противоположной
стороне тротуара. Все спокойно.
     Я отошел от окна и спросил у Труфиновой:
     - У вас никто не гостит?
     - Нет. - Она успокоилась и смотрела открыто. - Вы  кого-то  ищете?  У
меня никого нет,
     - Никого мы не ищем, - успокоил ее Горлов.  -  Товарищ  из  городской
милиции, нам поручено разъяснить людям правила паспортного режима.
     - Садитесь, - показала она на стулья  у  стола,  покрытого  несколько
старомодной плющевой  скатертью.  Сама  села  с  другой  стороны  стола  и
прикрыла колени краем скатерти.
     Горлов рассказывал Труфиновой  что-то  о  паспортных  правилах,  а  я
внимательно осмотрел комнату и не заметил ни  одного  признака  пребывания
тут мужчины. Воспользовавшись паузой в разговоре, вставил:
     - Хорошо у вас в квартире, уютно. Одна живете?
     - Одна! - с вызовом подняла она на меня глаза: мол, какое тебе дело.
     - Чудесно загорели, - перевел я разговор на другую тему.  -  Крымский
загар?
     - Брюховичский, - улыбнулась она. - Я работаю через день, так езжу на
Брюховичское озеро.
     То, что Брюховичи - пригородный поселок, я уже знал. Сделал еще  одну
попытку получить от Труфиновой нужную информацию.
     - В отпуске уже были?
     - В январе.
     - Ездили куда-нибудь?
     - К подруге в Винницкую  область.  Большое  село  под  Козатином,  но
скучно. После рождества купили путевки - и в Яремчу.  Никогда  не  были  в
Яремче?
     Я покачал головой, слышал, что зимой, особенно если много снега,  там
чудесно, собирались когда-нибудь с Мариной поехать,  однако,  как  всегда,
что-нибудь мешало.
     - Мы с Надией на лыжах  научились  ходить.  -  Труфинова  улыбнулась:
видно, воспоминания и правда были приятными.
     - В пансионате жили?
     - Там такие красивые домики. Деревянные, в комнатах смолистый запах.
     Мы с Горловым переглянулись: в  искренности  Труфиновой  трудно  было
сомневаться, и нам, наверное, пора закругляться.  Тем  более  что  сегодня
вечером или, самое позднее, завтра  утром  сможем  получить  сообщение  из
Яремчи - действительно  ли  Мария  Васильевна  находилась  там  во  второй
половине января,  именно  тогда,  когда  Пашкевич  познакомился  со  своей
"львовяночкой".
     Я встал.
     - Если можно, стакан воды, - попросил Труфинову.
     Она взяла из серванта стакан - дешевую  подделку  под  хрусталь  -  и
направилась в кухню.
     Я пошел за Марией Васильевной: пить, собственно, совсем не  хотелось,
с отвращением думал о тепловатой хлорированной воде из-под крана. Но  ведь
должен осмотреть всю квартиру.
     Пока Труфинова спускала воду, чтобы стала холоднее, я успел заглянуть
в  ванную.  Мне  хватило  буквально  секунды  -  все  же   глаз   у   меня
тренированный, - чтобы установить: мужчиной тут и не  пахнет.  Нет  второй
зубной щетки, бритвы, помазка или тюбика с кремом для бритья.
     Я совсем успокоился и поспешил  в  кухню,  где  уже  с  удовольствием
опорожнил стакан, потому что Мария Васильевна догадалась  бросить  в  него
кубик льда.
     Труфинова мне понравилась, и я искренне порадовался, что это  не  она
сошлась с Пашкевичем - искалечил бы жизнь такой хорошей девушке.  Спросил,
будто ничего не знал о ней:
     - Работаете или учитесь?
     - Сразу и то и другое.
     - Заочно?
     - В торгово-экономическом. А работаю продавщицей.
     Я поблагодарил за воду, и мы с Горловым  распрощались  с  симпатичной
продавщицей, которая  в  недалеком  будущем,  почему-то  у  меня  возникла
твердая уверенность в этом, станет по крайней мере директором гастронома.
     - Запрос в Яремчу? - Это были первые слова, произнесенные Горловым на
улице.
     Мне понравилась сметливость участкового: симпатия симпатией,  а  наша
работа требует фактов, эмоции могут и подвести.
     - Да, позвоните Крушельницкому, - подтвердил я.
     Пока старший лейтенант бегал к  телефону-автомату,  мы  с  Непейводой
медленно поплелись по Пекарской.
     Дом, где жила следующая Мария - Мария Сидоровна Сатаневич, - стоял на
противоположной стороне улицы. Это тоже был участок Горлова,  и  Непейвода
опять-таки остался подстраховывать нас у ворот.
     В Киеве, да и вообще в восточной Украине нет таких домов - с длинными
сплошными балконами,  куда  выходят  двери  из  квартир.  Пять  дверей  на
железном балконе, за каждой - квартира, все как-то оголено,  должно  быть,
тут каждый знает, что делается у соседа, по крайней мере незаметно войти в
квартиру невозможно.
     Составляя график  наших  сегодняшних  "культпоходов  к  Мариям",  как
окрестил их Непейвода, мы специально решили в первой половине дня посетить
Сатаневич. Позвонив вчера в кулинарный цех ресторана,  узнали,  что  Мария
Сидоровна заболела и уже третий день не работает. Думали, что застанем  ее
дома.
     Звонка не было, и Горлов постучал в обитую желтым дерматином дверь.
     Никто не откликнулся, старший лейтенант постучал сильнее, лишь  тогда
послышалось какое-то шуршание, дверь  осторожно  приоткрылась,  и  в  щель
выглянула пожилая женщина в платке. Это была не Мария Сидоровна, той  едва
исполнилось тридцать, и Горлов спросил:
     - Можем ли повидать Марию Сидоровну Сатаневич?
     Видно, милицейская форма не встревожила старуху, наоборот,  успокоила
- она сняла с двери  цепочку,  вышла  на  балкон  и  приветливо  ответила,
приложив руку к сердцу.
     - Очень извиняюсь, но Марички нет. Побежала на базар.
     - А нам сказали, что она больна.
     - Так это же Юрко, озорник! -  всплеснула  она  ладонями.  -  Мы  все
перепугались: весь горит, дотронуться  страшно...  Слава  богу,  отпустило
уже, и Маричка побежала на базар за курицей. Супы ему варить.
     Всю эту информацию бабушка произнесла без остановки, и я подумал, что
мы,  ожидая  Марию  Сидоровну,  сможем  получить  бесчисленное  количество
интересных и полезных сведений.
     Я толкнул в бок  старшего  лейтенанта,  и  он  совершенно  официально
сказал:
     - Мы должны поговорить с гражданкой Сатаневич. Скоро вернется?
     - Да скоро уже, скоро...  -  засуетилась  старушка.  -  Очень  прошу,
заходите в комнату.
     В комнаты вел длинный и узкий коридор, дверь слева была открыта, и я,
воспользовавшись тем, что Горлов пропустил бабушку вперед, заглянул туда.
     Плита с кипящим чайником, стол и простой шкафчик с посудой, на стенах
развешаны  обычные  кухонные  причиндалы,  на  столе  миска  с  начищенной
картошкой. Очевидно, для супа этому озорнику, как сообщила бабушка.
     Первая комната была большой, длинной и темноватой. Пол  почти  сплошь
застлан полосатыми домоткаными дорожками, а на полочке старомодного дивана
гордо шествовала вереница не менее старомодных  белых  слоников,  которые,
говорят, приносят счастье.  Стол,  стулья  и  буфет  -  тоже  не  новые  -
дополняли обстановку комнаты, еще, правда, низкий комод в углу -  все  это
не свидетельствовало о достатке Марии  Сидоровны.  Но  тут  было  и  нечто
впечатляющее, я сначала не понял, что именно, и, только усевшись на диване
под слониками и  осмотревшись,  увидел,  что  комната  буквально  сверкала
чистотой: нигде ни пылинки, стены недавно побелены, пол натерт мастикой.
     Мне стало неудобно за не очень-то чистые босоножки, и я  инстинктивно
поджал ноги. Старушка заметила это и успокоила:
     - Не беспокойтесь, прошу вас, сегодня еще не убирали.
     Как тут можно еще убирать и зачем,  мне  было  совершенно  непонятно,
однако я почувствовал некоторое облегчение и поставил ноги на дорожку.
     Бабушка стала в дверях, ведущих в соседнюю комнату, оперлась на косяк
и выжидательно смотрела  на  нас.  Я  кашлянул  в  кулак  и  неопределенно
спросил:
     - Как живете?
     - Теперь хорошо живем, - оживилась она.  -  Теперь  все  прошло.  Это
когда наш озорник болел, набрались страху.
     - Внук болезненный?
     - Сказали, что прошло. Да как будто проходит, а зимой едва богу  душу
не отдал. Скарлатина, а потом простудился. Как в декабре начал болеть, так
почти два месяца. А у нас на хуторе какие врачи? Врачи в соседнем селе,  и
пока приедут...
     - Почему же сюда не привезли? - вполне  резонно  возразил  Горлов.  -
Кого-кого, а врачей тут... Целый институт рядом.
     - Правду говорите, но ведь  и  везти  не  разрешили.  Ему,  озорнику,
только шесть исполнилось, худой, в чем только душа держится, а...  морозы,
с  нашего  хутора  только  автобусом.  Маричка  работу  бросила,  ко   мне
переехала, мы вдвоем и выходили.
     Горлов оглянулся на меня: тут тоже все было понятно, но я спросил:
     - И ваша дочь никуда не ездила зимой?
     - Я же говорю: работу бросила. Как-то выкрутились, борова закололи  и
на мясо продали. Два месяца без работы, откуда  денег  взять?  И  все  же,
когда ребенок болен...
     - И совсем не болен!  -  послышался  тоненький  голосок  из  соседней
комнаты. - Я гулять хочу!
     - Мама что сказала: лежи.
     - Вы из какого села? - спросил Горлов.
     - Подлески, может, слышали? Если ехать на Дрогобыч, направо от шоссе.
     - Слышал, - подтвердил Горлов. Вопросительно  посмотрел  на  меня,  я
кивнул, и он встал.  -  У  нас  мало  времени.  Скажите  Марии  Сидоровне:
участковый инспектор приходил.  Дело  у  нас  такое,  что  терпит.  Сигнал
пришел, что комнату сдавать собираетесь, так прошу не забывать о прописке.
     - Врут! - категорично возразила старушка. - Ей-богу, врут, это я хату
собираюсь продавать и - в город. Трудно мне, и мы с Маричкой так решили.
     - Правильно решили, - одобрил Горлов.
     Из-за спины бабушки выглянул действительно худенький - одни  глаза  -
светловолосый мальчик.
     - А вы, дядя, правда милиционер? - спросил он.
     - Кыш отсюда! - рассердилась старушка. - С ума  сойти  можно  с  этим
ребенком. Сейчас ремня дам!..
     - Вот и не дашь! - Он зашлепал босиком  обратно.  -  Дядя  милиционер
тебе не позволит.
     - Умный, - улыбнулась старушка, и в  этой  улыбке  светилось  столько
доброты, что даже мрачному человеку было  бы  понятно:  тут  живут  только
ребенком.
     - А отец? - уже на балконе не очень тактично поинтересовался Горлов у
старушки.
     - Шкуродер он, а не отец, - с  горечью  ответила  она.  -  Где-то  на
Севере обретается, чтобы этих алиментов не платить. Но Маричка  сама  себе
хозяйка, да и хату продадим. Как-нибудь наладится.
     - Ничего, найдет еще себе мужа.
     - Я и говорю ей, дурехе, - оживилась старушка. - Да обожглась, ни  на
кого и не смотрит. Не хочу, говорит, сыну отчима - и все.
     Старушка перегнулась через перила балкона и смотрела нам вслед,  пока
мы спускались по лестнице, даже махнула рукой.
     - Душевная  старуха,  -  сказал  Горлов.  -  На  таких  бабушках  мир
держится. В Подлески звонить?
     - Подождем.
     - И я так считаю.
     Непейвода все понял по выражению наших лиц и предложил:
     - Давайте сперва  к  Луговой.  Все  же  точно  знаем,  что  ездила  в
Днепропетровск. А оттуда до Кривого Рога рукой подать.
     Луговая жила в конце Пекарской, и по  нашему  плану  мы  должны  были
заглянуть к ней напоследок.  Если,  конечно,  раньше  не  выйдем  на  след
Пашкевича.
     - Не горячись, - возразил Горлов.
     - Уже дважды - пустой номер.
     - Пустые номера вытаскивают дураки, а мы ходили к  хорошим  людям,  и
хорошо, что не нашли у них бандита.
     - Будто он не может обдурить порядочных!
     - Ты прав, но ведь ты не ходил с нами...
     Я поддержал Горлова:
     - Планы менять не будем.
     Мы  знали,  что  Мария  Константиновна  Товкач  занимает  комнату   в
коммунальной квартире, в  трех  других  жила  семья  учителя  Дичковского.
Поэтому не удивились, когда нам  открыл  дверь  пожилой  седой  человек  в
домашней куртке.
     - Марийку? - спросил он. - А ее нет дома.
     - Скоро будет? - спросил Непейвода,
     - Вряд ли. Поехала купаться на Комсомольское озеро.
     Я взял Непейводу за локоть, давая  понять,  что  беру  инициативу  на
себя. Мы были в штатском, и Дичковский не мог знать, с кем разговаривает.
     - Жаль, - сказал я совершенно искренне, - так хотелось повидаться. Мы
познакомились в Немирове, и она приглашала...
     - Так вы вместе отдыхали! - почему-то обрадовался учитель. -  Зайдите
вечером, Марийка обещала вернуться в шесть. Вы не Андрий?
     Выходит, Мария Товкач познакомилась в Немирове с каким-то Андрием,  и
Дичковский знает об этом. А если девушка доверяет ему сердечные тайны,  то
учитель должен быть в курсе всех ее дел. По крайней мере, знать,  где  она
была во второй половине января.
     - Нет, меня зовут Сергеем, - ответил я.  -  А  вы  не  знаете,  Мария
ездила после Немирова в Кривой Рог?
     - Какой Кривой Рог? Зачем?
     - Так они же договаривались встретиться в Кривом Роге, -  беспардонно
плел я. - Разве не говорила?
     - Впервые слышу.
     - Значит, не ездила. Точно знаете? - Моему нахальству позавидовал  бы
самый последний пройдоха. - Может, поехала, не сказав вам?
     - Но мы же встречались каждый день!
     - В январе? После Немирова?
     - Да, Марийка никуда не уезжала из Львова.
     Вот об этом-то мне и надо было узнать.  Теперь  я  должен  потихоньку
отступить.
     - Жаль, - сокрушенно вздохнул я, - жаль, что так случилось. Передайте
Марийке привет. Скажите, от Сергея.
     - Но ведь в шесть...
     -  Мы  проездом,  и  в  пять   вылетаем.   Извините,   приятно   было
познакомиться.
     Я пожал руку учителю и сбежал вслед за Непейводой по лестнице.
     Теперь оставалась последняя Мария.
     Мария Петровна Луговая! И она была  в  Днепропетровске  в  январе  и,
должно быть, в Кривом Роге.
     Правда, работала Луговая на автобусном заводе и  к  продовольственным
товарам не имела никакого  отношения,  однако  сестра  Пашкевича  могла  и
ошибиться.
     Еще вчера мы условились с Непейводой, что к Луговой пойдем под  видом
представителей жэка,  интересующихся  сохранением  жилого  фонда.  Старший
лейтенант взял даже соответствующее удостоверение, но оно не  понадобилось
- Мария Петровна открыла  нам  сразу,  будто  ждала  гостей,  и  сразу  же
пригласила заходить. Жила она в старом доме, в просторной квартире, - даже
прихожая не уступала современной малогабаритной комнате, а в кухне  вообще
можно было устраивать танцы.
     Непейвода  объяснил  причину  нашего  посещения,  и  Мария   Петровна
забеспокоилась и несколько встревожилась.
     - Собираемся делать ремонт, - сказала она, - а мастеров нет. Квартира
большая, высота,  видите,  четыре  метра,  придут,  посмотрят  и  убегают.
Говорят, удобнее ремонтировать квартиры в новых  домах,  там  с  табуретки
потолок достанешь, а тут, пока побелишь, семь потов  сойдет...  -  Выпалив
всю эту тираду, Луговая почему-то застеснялась  и  покраснела.  Отступила,
давая нам возможность осмотреться.
     Выглядела Мария Петровна несколько старше своих  двадцати  девяти,  а
может, это  только  показалось  мне,  потому  что  женщина  была  довольно
солидная и вполне вписывалась в  свою  просторную  квартиру.  Брюнетка,  с
большим бюстом и полоской пушка над губой, она, казалось, должна была быть
женщиной боевой и настойчивой, но вместо этого краснела и стеснялась,  как
старшеклассница.
     Непейвода обошел прихожую,  зачем-то  колупнул  грязноватую  стену  и
констатировал:
     - Да, ремонт нужен. Профилактический...
     - Говорили, в жэке есть мастера... - осмелилась вставить Луговая.
     - Да... Да... - не обратил  внимание  на  ее  просительные  интонации
Непейвода. Заглянул на кухню. - Недавно белили? - спросил он.
     - Вместе с матерью. В прошлом году, - ответила она, как бы  извиняясь
за такую самодеятельность.
     - Неплохо, - похвалил участковый. Заглянул в ванную  и  туалет.  -  В
среднем состоянии.
     Он направился в комнаты, за ним я, завершала  этот  полуторжественный
обход Мария Петровна.
     Первая комната - большая, с лепным потолком и  узорчатым  паркетом  с
прожилками черного  дерева  -  была  несколько  запущена.  Обои,  красивые
набивные обои желтого цвета, потемнели, должно быть, потому,  что  в  доме
сохранилось печное отопление и дым все же попадал в комнату.
     - И тут - профилактический! - сурово произнес Непейвода.  -  С  вами,
гражданочка, еще кто-то живет? Кажется мать?
     Он спросил это так, будто  обвинял  Луговую  в  разбазаривании  жилой
площади: мол, вдвоем могли бы приютиться и в меньшей квартире.
     Мария Петровна сразу уловила этот подтекст и возразила:
     - Нет, еще муж.
     - Какой муж? - резко повернулся к ней старший лейтенант.  -  Согласно
домовой книге...
     - А мы только позавчера поженились, - заметила она.
     - Позавчера? - Непейвода  метнул  на  меня  быстрый  взгляд:  значит,
Пашкевич тут, и сейчас будем брать его.
     Я спросил:
     - Почему не прописали мужа?
     Она ответила со счастливой улыбкой:
     - Я же говорю: только позавчера поженились. Не успели.
     - Непорядок... - пробормотал Непейвода. Он занял  удобную  позицию  у
двери, ведущей в соседнюю комнату. - Муж дома?
     - Конечно. - Заглянула в дверь,  позвала:  -  Иди  сюда,  котик,  тут
пришли из жэка, ремонтом интересуются.
     За  дверью  послышалось  басовитое  покашливанье:  я  быстро   обошел
Луговую, став слева от дверей.
     Мария Петровна удивленно посмотрела на меня и отступила.  Отступил  и
я, отступил невольно, потому что надеялся увидеть лысого  Пашкевича,  знал
его как свои пять пальцев, а в дверях появился  высокий  патлатый  молодой
человек в майке, коренастый, как кузнец, с волосатой грудью.
     - Добрый день, - прогудел он басом и протянул  мне  огромную  ладонь.
Пожал крепко и отрекомендовался: - Володя. Владимир Козлов, значит.
     Я пробормотал в ответ нечто невнятное: никак не мог опомниться.  Ведь
уже держал в руках Пашкевича, уже почти поймал его, проклятого бандюгу,  а
тут... Володя.
     Володя обменялся рукопожатием и с Непейводой, извинился:
     - Я с ночной смены, вот и позволил себе немножко покимарить.
     - Тоже на автобусном? - поинтересовался Непейвода.
     - Угу, мы с Машей вместе.
     Володя нежно посмотрел на жену. Еще не привык  к  роли  мужа,  провел
рукой по своей груди и застеснялся.
     - Извините, я без рубашки... А вы относительно ремонта?
     - Осматриваем жилой фонд, - уклончиво ответил Непейвода.
     - Ремонт сделаем, - заверил Володя. - В ближайшее время.
     - И прописаться, - заметил участковый. - Паспорт есть?
     - Сейчас... - Володя исчез в комнате и тут же вернулся с паспортом. -
Вот прошу: штамп и все как полагается.
     Непейвода полистал странички, вернул Володе документ. Мне показалось,
что он сейчас вытянется и козырнет, как и  требуется  от  участкового.  От
этой мысли почему-то стало весело, я сразу почувствовал облегчение: черт с
ним, с Пашкевичем, тут - хорошая новая семья, два счастливых  человека!  А
лысого все равно поймаем...
     Непейвода и Горлов не разделяли моего оптимизма; мы стояли возле дома
Луговой, и лица участковых были растерянные.
     - Что будем делать? - полюбопытствовал наконец Горлов.
     Я  вспомнил  уверенность,  с  которой  сестра  Пашкевича  говорила  о
Марии-львовяночке. Она держала в руках конверт с обратным адресом.
     Значит, Мария есть. А может, была?
     - Надо проверить всех Марий, выписавшихся с Пекарской после января, -
приказал я. - И вообще порасспросить: а вдруг живет без прописки?
     - Сегодня суббота, а домовые книги в жэках, - возразил Непейвода.
     - Сегодня и завтра отдыхать.
     - А вы?
     - А я что?
     - В чужом городе? - засомневался Горлов. - Пообедали бы у меня?
     - Почему у тебя? - не согласился Непейвода. -  Ко  мне  ближе  -  два
квартала, и Катря знаешь какие борщи варит!
     Мне не хотелось обременять их: жены и так соскучились, а тут приведут
незнакомого капитана...
     Решительно отказался:
     - У меня свои планы, ребята, увидимся в понедельник. В управлении.
     Планов, собственно, не  было,  но  я  все  же  поехал  в  управление.
Позвонил домой. Марина сразу, после первого сигнала,  схватила  трубку,  я
молча подышал на мембрану, Марина тут же поняла, кто это дышит, потому что
тихо засмеялась и спросила:
     - Ну, что там у тебя? Скоро домой?
     Я подумал: были бы у меня лишние деньги, слетал бы в Киев и  вернулся
утренним рейсом в понедельник, но денег  было  в  обрез,  и  никто  бы  не
утвердил такие расходы.
     Ответил честно:
     - Не знаю.
     - А я соскучилась по тебе.
     Если бы она знала, как соскучился  я!  Однако  мужчины  почему-то  не
любят распространяться о своих чувствах. Ответил:
     - Потерпи немного.
     - Любимая.... - добавила она.
     - Конечно, любимая.
     - А ты все в бегах?
     У нас не принято  разговаривать  о  служебных  делах,  тем  более  по
телефону.
     - В бегах, - подтверждаю я, и это равнозначно признанию, что  топчусь
на месте, и неизвестно, когда наступит прояснение.
     - Звонил Сашко, завтра в театр пойдем, - сообщает Марина.
     Я полюбопытствовал, на  какой  спектакль.  Мы  немного  поговорили  о
театре, о Сашке Левчуке с Соней, я мог еще говорить и говорить, только  бы
слышать Маринин голос, но разговаривал за счет управления, и надо  совесть
иметь, с сожалением положил трубку, не зная, что делать дальше.
     Сидел, вспоминая Маринин голос,  пока  не  зазвонил  телефон.  Трубку
брать не хотелось, конечно же вызывают  не  меня,  но  телефон  упрямо  не
сдавался,  звонил  и  звонил,  и  я  наконец  отозвался.   Услышал   голос
Крушельницкого и обрадовался: скучно одному в чужом городе.
     - Непейвода звонил, - пояснил Толя, - говорит: пустой номер...
     - Да, фортуна отвернулась.
     - Фортуна - женщина хорошая, еще смилостивится.
     - Хорошие женщины требуют внимания.
     - Это верно, и в связи с этим я веду Веру в цирк. Кстати, есть лишний
билет.
     - Сто лет не был в цирке, - признался я.
     - Выступают воздушные акробатки. Говорят, невероятные красавицы.
     - Для меня сейчас  лучшая  красавица  -  дрессированная  обезьяна,  -
решительно положил я конец его легкомыслию.
     - А завтра поедем в Карпаты, - сказал Крушельницкий так,  словно  это
уже было  давно  решено.  -  Шашлыки  маринуются,  и  компания  собирается
веселая. Изысканное общество, даже один заслуженный артист.
     - Певец?
     - Драматический, но кто же не поет на лоне природы? У него  репертуар
- заслушаешься. Возьмем гитару... Я за тобой через час заеду.
     Это меня устраивало, мы условились встретиться в  гостинице:  у  меня
было время принять душ и выстирать носки. Жара, и носков не  наберешься...
Я вообще привык в командировках  сам  стирать  сорочки  и  носки;  утюг  в
гостинице всегда найдется, а что может быть приятнее чистой и  выглаженной
сорочки? Идешь в рубашке с грязноватым воротничком, и кажется, все смотрят
на тебя иронически и осуждающе...
     В цирке, кроме воздушных акробаток, выступала  группа  дрессированных
медведей, и одна из медведиц называлась Машкой...
     Мне только в цирке не хватало Марий, к тому же еще звериной ипостаси,
и это стало предметом Толиных шуточек.  У  другого  могло  бы  испортиться
настроение, однако я стоически выдержал все его насмешки, мы запили  их  в
буфете шампанским, и вечер получился легким и приятным.
     Потом мы пешком добрались до гостиницы и расстались в том  счастливом
настроении, когда все кажется лучшим, чем на самом  деле,  даже  пасмурная
погода не пугала нас, - Толя сказал, что утром в связи с  запланированными
шашлыками обязательно распогодится.
     Он оказался провидцем, этот майор Крушельницкий. Уже в семь  утра  на
небе не было ни тучки, а  в  восемь,  когда  мы  тронулись  в  дорогу,  на
городском асфальте лишь кое-где остались лужи, шоссе же было совсем сухое,
и двое наших "Жигулей" легко набрали дозволенные девяносто километров.
     Добрались  в  горы  за  два  часа.  Тут  у  знакомого  лесника   были
заготовлены березовые дрова. Пока Толя с товарищами жгли костер, я  обежал
окрестный лес, и не безрезультатно: принес полкорзины сыроежек - внес свой
скромный вклад в шашлычное пиршество, и, как  оказалось,  неплохой  вклад,
потому что грибы исчезли со сковородки через несколько минут, а шашлыки на
шампурах, казалось, вечно будут шипеть над углями.
     Я никогда не думал, что  компания  из  девяти  человек  может  съесть
столько мяса, но осилили - к вечеру подмели все и ехали назад  разморенные
воздухом и сытой едой: я даже на минутку задремал,  приткнувшись  щекой  к
спинке заднего сиденья; по-моему, Толя,  рассказывавший  какую-то  длинную
уголовную историю, не заметил этой моей невоспитанности  или  сделал  вид,
что не заметил, - не обиделся, и мы еще  засветло  в  чудесном  настроении
вернулись в город.
     Мы с Толей договорились встретиться в  понедельник  в  девять,  но  в
назначенное время я не застал Крушельницкого в кабинете. Ждать пришлось  с
полчаса. Толя был аккуратным человеком, и я понял, что случилось  какое-то
происшествие.
     Действительно, Крушельницкий пришел  взволнованный,  даже  не  просто
взволнованный, а возбужденный, похлопал меня по плечу вместо приветствия и
сказал:
     - Кажется, капитан  Хаблак,  наши  пути  пересеклись,  и  нам  вместе
придется ловить Пашкевича.
     Я пожал плечами: будто задержание бандита и убийцы не наше  общее,  а
мое личное дело...
     - Этот негодяй объявился у нас, - объяснил Крушельницкий, - по-моему,
объявился и успел уже напакостить. Сейчас придут потерпевшие,  мы  покажем
им фотографию нахала - так ты окрестил его?
     - Можешь объяснить, наконец, что случилось?
     - Могу.
     Толя сел прямо на стол и рассказал, что  случилось  вчера  в  городе,
когда мы мчались в Карпаты.
     Возле центрального  универмага  еще  задолго  до  открытия  собралась
толпа. У каждого свои планы, и каждому хочется попасть в магазин как можно
раньше,  чтобы  не  прозевать  какой-нибудь  дефицитный  товар.   Люди   с
нетерпением  ждали  десяти  часов,  и  ходили  разные  слухи  о  том,  что
"выбросят" и что "будут давать".
     Примерно  за  час   до   открытия,   возле   универмага   остановился
темно-зеленый "рафик", из которого выгрузили столик, стул и кассу.
     Шофер, лысый мужчина лет тридцати пяти - сорока,  поставил  кассу  на
стол и развесил на машине два ковра. Красивая  женщина  в  белой  кофточке
села за кассу, и мужчина объявил, что желающие приобрести  ковры,  образцы
которых вывешены, могут сейчас выбить чеки  и  получить  товар  в  десять,
после открытия магазина.  Мол,  администрация  универмага  внедряет  новые
методы  торговли,  и  чеки  будут  выбиваться  заблаговременно,  чтобы  не
устраивать в магазине давку и ажиотаж.
     Ковры - вещь дефицитная. У кассы сразу образовалась очередь,  хотя  и
стоили они недешево: триста пять и триста пятьдесят шесть рублей.
     Кассирша быстро  выбивала  чеки,  считать  деньги  ей  помогал  лысый
мужчина;  она   бросала   купюры   в   брезентовый   мешок,   напоминавший
инкассаторский, а очередь становилась все больше; люди начали волноваться,
лысый успокаивал, мол, пока ковры еще есть, возможно, всем не  достанутся,
но  будут  продавать   еще   и   после   обеденного   перерыва.   Призывал
придерживаться  очереди.  Кто-то  лез  вперед,  возникали  ссоры,   споры,
толкотня, но кассирша работала быстро, молниеносно считая деньги.
     Незадолго до открытия универмага лысый объявил, что ковры кончились.
     Счастливые  обладатели  чеков  столпились  у  входных  дверей,  лысый
погрузил кассу и стол, внес в машину ковры. В это время универмаг открыли,
покупатели побежали на четвертый этаж, пытаясь  быть  первыми  в  очереди,
лысый с кассиршей сели в машину, и она исчезла  в  направлении  Городецкой
улицы.
     А "счастливчики" оказались отнюдь не любимчиками судьбы,  потому  что
уже через несколько минут выяснилось, что никаких ковров в магазине нет  и
они стали жертвой ловких жуликов.
     Толя достал из шкафа фотографии, разложил на столе. Среди них  был  и
снимок Пашкевича,
     - Вчера наши ребята начали расследование, - объяснил он.  -  У  одной
тетеньки  оказалась  хорошая  зрительная  память:  описала   лысого,   как
нарисовала. И у меня большое подозрение, что это Пашкевич.
     Теперь наступила моя очередь волноваться. Значит, лысый бандит  ходит
тут, рядом, по львовским улицам, вчера, во всяком случае, еще точно ходил,
а я в это время лакомился шашлыками.
     - И сколько же ковров они продали? - полюбопытствовал я.
     - Тридцать два. Одиннадцать тысяч без малого. Представляешь, за час.
     - Представляю, - мрачно ответил я, -  еще  как  представляю!  Странно
только: вроде должен бы был затаиться, убийство -  не  шутка,  знает,  что
Коцко из Кривого Рога осталась жива и мы охотимся за ним.
     - Э-э... - засмеялся Крушельницкий. - Знаешь,  как  говорят,  сначала
хочется конфетку с ликером, а потом уж и ликер с конфеткой.  А  тут  касса
подвернулась. Понимаешь, кассу они  где-то  достали.  Такого  шанса  может
больше не быть.
     - Вот-вот, - подхватил я. - Этот Пашкевич -  голова.  Все  рассчитал.
Пройдет афера - хорошо, еще десяток тысяч, не пройдет  -  тоже  рыдать  не
надо. Сколько там лет за это полагается? Ну, упекут его в тюрьму, ведь ему
не привыкать, а следы удастся замести: кто его в тюрьме искать будет?
     - А он не без фантазии.
     - "Рафик"!.. Где он мог достать машину? И неужели никто  не  запомнил
номера?
     - Запомнили. Но...
     - Фальшивый?
     - Снят с частных "Жигулей". Машина разбита и стояла во дворе.  Точный
расчет: никто на ней  не  поедет,  значит,  не  поднимет  шума  по  поводу
исчезновения номеров.
     - Где же они взяли кассу?
     - Слишком многого хочешь от меня!
     Наш разговор прервал парень в светлом кримпленовом костюме.
     Крушельницкий познакомил нас. Обладателем умопомрачительного  костюма
оказался лейтенант Игорь Проц -  вчера  он  начал  расследование  аферы  с
коврами и успел опросить всех потерпевших.
     - Начнем? - лаконично спросил он.
     Крушельницкий только кивнул.
     Проц впустил в комнату понятых и высокую сухощавую женщину в очках на
длинном, совсем не  женском  носу.  Такие  красные  носы  бывают,  главным
образом, у мужчин, любящих прикладываться к определенного вида посуде,  но
у  этой  категории  человеческого  рода  глаза,  как  правило,  мутные   и
невыразительные, а у женщины, которую Проц подвел к столу, они блестели за
стеклышками очков остро и пронизывающе, и я подумал, что действительно  от
этих глаз ничто не укроется.
     Женщина,  не  раздумывая,  ткнула  пальцем  с  обломанным  ногтем   в
фотографию Пашкевича и почти торжественно воскликнула:
     -  Он!  Вот  это  он,  ей-богу,  он,  и  я   утверждаю   это   вполне
категорически!
     Занеся в протокол ее  показания,  Крушельницкий  отпустил  понятых  и
попросил женщину присесть. Она по-хозяйски расположилась у стола, положила
на колени большую сумку и сразу же перешла в наступление:
     - Куда  вы  смотрите!  Простой  народ  обманывают,  последние  деньги
отбирают, а милиция где? Где, я вас спрашиваю, и можно ли такое допускать?
     - Удивляюсь я вам, Галина Григорьевна, - засмеялся  Крушельницкий,  -
такая умная женщина, а обвели вас вокруг пальца, как ребенка.
     У него был незаурядный опыт, у этого Толи, и ему сразу удалось  сбить
наступательный пафос женщины. Галина Григорьевна как-то жалобно посмотрела
на него и объяснила:
     - Но ведь такие красивые ковры! И я давно  хотела  именно  красный  с
цветами.
     - За триста пятьдесят шесть?
     - Узор... - вздохнула она. - И цвет... Как раз к нашей мебели.
     - Ковры продают в магазине, а не на улице. Это вам не пирожки.
     - Не пирожки, - согласилась она. - Черт попутал.
     - Вот мы и выяснили, что и без вашей вины не обошлось.
     - Очередь же была, и вроде все официально.
     - "Вроде"! - ухватился за слово Толя. - Только вроде...  И  никто  не
догадался попросить у них документы, администратора позвать из магазина.
     - Думали, что этот лысый...
     - Ну, хорошо... А кассирша?.. Опишите ее внешность. - Достал из папки
лист  бумаги.  -  Вот  тут  записано:  брюнетка,  брови  густые,   высокая
прическа... Все говорят: красивая. А точнее? Красивые, они тоже разные.
     - Конечно, - согласилась Галина  Григорьевна.  -  А  эта  как  кукла.
Знаете, магазинная кукла. Ресницы длинные, наклеенные, и  губки  бантиком.
По Академической такие по вечерам ходят.
     - Лицо удлиненное или круглое?
     - Скорее круглое.  Нос  вздернутый,  и  почему  это  таких  красивыми
называют?
     Очевидно,  Галина  Григорьевна  измеряла   женскую   красоту   длиной
собственного носа, и  тут  с  ней  трудно  было  согласиться.  Но  ведь  и
возражение могло вызвать ее негативную реакцию - вероятно, поэтому Толя  и
не ответил на ее вопрос. Вместо этого уточнил:
     - Глаза черные?
     - Не до глаз было: очередь и толкотня.
     - Может, какие-нибудь особые приметы: родинка, бородавка, шрамик?
     - Есть маленькая родинка. - Она коснулась левой щеки. -  Вот  тут.  И
губки бантиком. А больше вроде бы и ничего. Девка как девка.
     - Вы говорите - брюнетка.  Но  ведь  в  комиссионных  знаете  сколько
париков! У вас глаз женский, зоркий, случайно не обратили внимание?
     Галина Григорьевна немного подумала.
     - Сомнительно. Вы спросили, и теперь  кажется,  что  была  в  парике,
однако тогда я не подумала, смотрела и не подумала. Может, и не в парике.
     - Благодарю! - Толя встал из-за стола,  давая  понять,  что  разговор
окончен. Но Галина Григорьевна придерживалась другого мнения.
     - А деньги? - спросила она. - Как быть с деньгами?  Триста  пятьдесят
шесть рублей. Кто мне их вернет?
     - Поймаем преступников, и суд решит.
     - Мне деньги сейчас нужны.
     - Могу только посочувствовать.
     - А если вы их полгода будете ловить? Или даже год?
     - Постараемся раньше.
     - Постарайтесь, пожалуйста. Такое жульничество! Весь город говорит.
     Я подумал, что не без помощи самой Галины Григорьевны, которая успела
уже рассказать о своем несчастье не одной кумушке.
     Она ушла. Крушельницкий собрал со стола  фотографии,  оставив  только
Пашкевичеву.
     - Какие впечатления? - спросил он. - И что будем делать?
     Делиться с ним впечатлениями о Галине Григорьевне не было смысла,  да
и спросил он, кажется, так, ради приличия. Мне было ясно: надо начинать  с
поисков кассы. Это было понятно не только мне, потому что Толя сказал:
     - Список магазинов, где  установлены  кассы,  составляется.  Разделим
город на квадраты, подключим участковых. Как с "рафиком"? - обратился он к
Процу.
     - Автоинспекция ищет.
     - Машин развелось... - вздохнул Толя,  однако,  по-моему,  не  совсем
искренне, потому что имел прямое и непосредственное отношение к увеличению
автопарка: кто возил меня вчера на собственных "Жигулях"?
     - Брюнетка, вероятно, Мария, - высказал я догадку.
     - А то как же, торговый кадр.
     - Поэтому в продовольственных магазинах - прежде всего!
     - Резонно.
     - Есть две мастерских, где ремонтируют кассы, - сказал Проц. - Я  уже
послал туда. Кстати, - обратился он ко мне,  -  там  вас  двое  участковых
ждут.
     - Зови их сюда, - оживился Крушельницкий.
     Непейвода и Горлов сели у стены рядом,  вид  у  них  был  не  то  что
виноватый, но какой-то взволнованный: уже  знали  о  вчерашнем  событии  и
догадывались, каким образом это касается их.
     Крушельницкий не стал убеждать участковых в противоположном.
     - Пашкевич был или есть в ваших  участках!  -  заявил  он,  по-моему,
слишком категорично. - Ищите  Марию,  она  с  ним  была  вчера.  Брюнетка,
красивая и губки бантиком.  Маленькая  родинка  на  левой  щеке.  Красивая
брюнетка с лысым мужчиной - это уже немало!
     Непейвода заерзал на  стуле.  Это  можно  было  понять  как  неполное
согласие с  Толиной  категоричностью:  Крушельницкий  сразу  заметил  это,
потому что продолжал с нажимом:
     - Идите и снова просейте через сито всех Марий.
     Старшие лейтенанты встали синхронно. Горлов  вопросительно  посмотрел
на меня - ведь договаривались вместе доводить  дело  до  конца,  -  но  мы
должны были бросить сейчас все силы на поиски кассы.
     Я лишь махнул Горлову рукой, и  участковые  вышли,  думаю,  не  очень
довольные: проклятый Пашкевич  со  своей  Марией  нарушили  весь  ритм  их
работы.
     Список магазинов, доставшихся на мою долю, оказался немалым: двадцать
девять. Но ребята, учитывая мое незнание города, уступили лучший  квадрат.
Не в центре, где сам черт запутается в  бесконечных  львовских  улочках  и
переулках, а в новом массиве. Магазины  расположены  там  дальше  друг  от
друга,   зато   это   окупается   предельно   простой,   как    говорится,
квадратно-гнездовой планировкой улиц.
     Гастроном,  с  которого  я  начал  обследование  кассовых  аппаратов,
занимал весь первый  этаж  пятиподъездного  здания  и  считался  одним  из
крупнейших в городе.
     Директор встретил меня любезно, но без угодливости,  совсем  не  так,
как встречают в магазинах моих коллег из ОБХСС, это меня вполне устраивало
-  я  должен  был  действовать  быстро  и  четко,  не  теряя  времени   на
дипломатические тонкости.
     Мы направились из подсобки прямо в зал, где каждая касса  выбила  мне
чек.
     Все эти чеки эксперты сегодня же вечером сравнят с  чеками,  выбитыми
жуликами на ковры, и, таким образом, или установят  их  идентичность,  или
нет.
     Я лично не сомневался в последнем: вчера магазин работал,  все  кассы
стояли на месте, однако старательно пронумеровал  чеки  в  соответствии  с
расположением касс в торговом зале и положил в конверт.
     Потом мы с директором спустились в  подвал,  где  осмотрели  еще  два
совсем новых кассовых аппарата. Они находились, так сказать, в резерве, на
случай  выхода  из  строя  работающих.  Несколько  секунд  хватило,  чтобы
убедиться: по крайней мере полгода никто не прикасался к ящикам, в которых
хранились аппараты.
     Мы поднялись в кабинет директора, и я просмотрел личные  дела  Марий,
работавших в гастрономе. Тут были лишь две Марии, уборщица и продавщица, и
у обеих было чистое алиби: в январе находились на работе и жили в этом  же
микрорайоне неподалеку от гастронома.
     Пожав  мне  руку  на  прощание,  директор  все  же  не  удержался  от
саркастической улыбки и сказал:
     - У нас порядок, и  я  сам  бы  сигнализировал  вам  в  случае  чего.
Думаете, не знаем, что к чему?
     - Думаю, знаете. Но такая уж у меня работа: все надо  собственноручно
ощупать.
     - Не завидую, людям надо верить.
     У меня не было времени объяснять ему, что  именно  благодаря  вере  в
людей и, выражаясь официальным языком, в тесном контакте с общественностью
лишь  за  последнее  время  органы  милиции  раскрыли   несколько   тяжких
преступлений.
     Я помахал директору рукой и поспешил дальше.
     Процедура  осмотра  касс  в  первом  гастрономе  и  пеший  переход  в
следующий заняли у меня полчаса. Если в  среднем  выйдет  по  получасу  на
магазин и если учесть, что  в  большинстве  торговых  точек  рабочий  день
заканчивается   в   восемь   вечера,    сегодня    я    смогу    осмотреть
четырнадцать-пятнадцать    гастрономов    и    промтоварных     магазинов.
Приблизительно половину запланированных. А надо  еще  пообедать,  впрочем,
можно обойтись пирожками или  кофе  с  бутербродами.  Канительная  работа,
которая может окончиться полным пшиком.
     Но ведь Пашкевич со своей  красавицей  Марусей  все  же  должны  были
где-то достать кассу!
     Возможно, украли, а после аферы с коврами выезжали за город и зарыли;
возможно, незаметно вернули или  сговорились  со  сторожем  или  завмагом:
десятки вариантов, сотни магазинов, столовых, ресторанов, где  установлены
кассовые  аппараты,  -  действительно  канительная,  нудная,   но   крайне
необходимая работа.
     И все время на ногах.
     Когда-то один из старых, опытных работников угрозыска, уже  не  помню
кто, учил меня, еще зеленого  лейтенанта,  как  надо  относиться  к  своим
ногам, как закалять и в то же время холить их, по  крайней  мере  уважать:
носить хорошие носки, удобную обувь, может, и не  модную,  но  обязательно
удобную и чтобы отвечала требованиям сезона. Честно говоря, тогда я как-то
иронически воспринял эти советы и только потом понял, какими полезными они
были. Сегодня на мне удобные, несколько растоптанные и совсем не импортные
туфли, забыл точно - откуда, житомирские или белоцерковские, но  я  в  них
ходок и выдерживаю до вечера.
     Следующий магазин оказался совсем маленьким, с  одной  кассой  и  без
Марий. Я управился тут за десять минут и начал оптимистичнее  представлять
свое ближайшее будущее. Однако в гастрономе на параллельной улице не  было
ни директора, ни его заместителя, пришлось ограничиться заведующим секцией
и председателем месткома. Тут я растерял  фору,  полученную  в  предыдущей
симпатичной  торговой  точке.   Провозился   целых   сорок   минут   -   и
безрезультатно.
     Потом был небольшой универмаг, разделенный на бесчисленное количество
секций с кассой в каждой; одна, запасная, стояла в подсобке,  и  где-то  в
кладовке после долгих поисков удалось найти еще две испорченных.
     Короче, к восьми часам я обошел не четырнадцать-пятнадцать магазинов,
как планировал, а всего одиннадцать. Я с удовольствием  сел  в  полупустой
троллейбус и дал отдых натруженным ногам.
     В управлении меня уже  ждали  Крушельницкий,  Проц  и  еще  несколько
незнакомых   оперативных   работников.   Не   надо   было   быть   большим
физиономистом, чтобы понять: их тоже постигла неудача.
     Мы лениво и устало обменялись мнениями, сдали чеки  на  экспертизу  и
разъехались  по  домам,  чтобы  завтра  с  самого  утра  продолжить  обход
магазинов.
     В  гостиничном  буфете  я  выпил  две  бутылки  кефира  с  не   очень
аппетитными  булочками,  одним  глазом  посмотрел  телевизор  в  холле   и
завалился спать.
     Заснул сразу и спал без снов. В семь меня разбудил телефонный  звонок
Крушельницкого. Я провел электробритвой по  щекам,  выпил  припасенного  с
вечера кефира и еле влез в переполненный с утра троллейбус.
     Примерно в одиннадцать, после пятого магазина, я  позвонил  дежурному
по управлению: условились, что будем держать его в курсе  дел.  Но  ничего
радостного он не сообщил - прочесали уже больше половины торговых точек, и
никаких следов.
     Я представил, как ходят по магазинам и столовым,  ругаясь  и  бормоча
себе под  нос  проклятья,  мои  коллеги  по  розыску,  а  подлец  Пашкевич
наслаждается  где-то  с  брюнеткой,   целует   губки   бантиком,   нах-хал
проклятый...
     Разозлился и чуть бодрее побежал в столовую, которая значилась в моем
маршруте.
     Еще раз позвонил в управление в два, когда  магазины  закрывались  на
перерыв. Дежурный, узнав, кто звонит, радостно заорал в трубку:
     - Товарищ капитан, майор Крушельницкий просил вас срочно приехать!
     - Нашли?
     - Кажется.
     Я  вышел  из  будки  телефона-автомата,  ощутив,  как  сразу  у  меня
отяжелели ноги. Любопытно: еще минуту назад готов был бегать до вечера,  а
тут захотелось сесть тотчас же, даже вон на ту урну для мусора  или  прямо
на бровку тротуара, - сесть, вытянуть ноги и ни о чем не думать.
     Слава богу, увидел  зеленый  огонек  такси.  Невероятно,  но  таксист
остановился, более того: он не возразил, когда я назвал  адрес,  а  может,
просто не захотел спорить с человеком, едущим в управление милиции: кто  ж
его знает, что это за птица!
     Крушельницкий разговаривал с кем-то по телефону. Помахал  мне  рукой,
приглашая сесть, и продолжал:
     - Возьмите машину и привезите ее сюда.  Немедленно,  очень  прошу  не
задерживаться. Да, да, мы ждем.
     Положил трубку, посмотрел на  меня  долгим  взглядом,  но  ничего  не
сказал.
     - Нашли кассу? - не выдержал я долгой паузы.
     -  Нет,  не  нашли.  Но  Проц  нашел  столовую,  откуда  ее   увезли.
Оказывается, еще четыре дня  назад.  И  официанткой  там  Мария  Панасовна
Щепанская. Два года назад освободилась из  колонии.  Перед  этим  работала
продавщицей и получила срок за недостачу. В  пятницу  подала  заявление  и
ушла с работы. Представляешь, в январе Щепанская была в отпуске и ездила в
Кривой Рог, там у нее то ли родственники, то ли знакомые.
     - Адрес?.. - я чуть не застонал от нетерпения.
     Крушельницкий покачал головой.
     - Такая штука, - объяснил он. - Щепанская прописана на Зеленой улице,
однако там не живет. Поругалась с хозяйкой и сняла где-то другую  комнату.
Сейчас Проц привезет сюда ее подругу, разыщет и привезет - она знает,  где
живет Щепанская.
     Я заерзал на стуле.
     - И в какой же столовой работала Щепанская?
     - Официанткой в вареничной. Неподалеку от завода  автопогрузчиков.  В
прошлом году там поменяли кассу, а  старую  выбросили  в  сарай  с  разным
барахлом. Замок  гвоздем  можно  отпереть,  сарай  во  дворе  и  никем  не
охраняется. Да и кому нужны старые кастрюли и списанная  посуда?  Ключ  от
сарая висит в подсобке. Щепанская могла захватить  его  с  собой,  вечером
подъехали на машине, вынесли кассу,  и  конец.  А  в  воскресенье  бросили
куда-нибудь в речку или озеро - сто лет ищи!
     - А как портрет - сходится?
     - Тютелька в тютельку: брюнетка, красивая и губы красит ярко.
     - А фото?
     - К сожалению, нет, она свое личное  дело  стащила.  Перед  тем,  как
уволиться.
     - Прописана на Зеленой, а живет на Пекарской! - Мне стало  весело.  -
Вот посмотришь, живет на Пекарской, и мы ее, рабу божью,  вместе  с  лысым
красавчиком... - Мне не удалось докончить  эту  радостную  и,  как  вскоре
выяснилось, беспочвенно радостную тираду, потому что  дверь  открылась,  и
Проц ввел в комнату светловолосую девушку.
     - Оля Верещака, - представил он. - Подруга Щепанской.
     Проц придвинул девушке стул, она  присела  на  краешек,  настороженно
посмотрев исподлобья.
     -  Ну  и  чудесно!  -  широко  улыбнулся  Крушельницкий,  как  старой
знакомой. - Вы, Олечка, давно дружите с Марией?
     - Год уже или чуть больше. Работаем вместе.
     - Подруги?
     - Да.
     - Давно виделись?
     - В пятницу, она расчет взяла.
     - Почему уволилась?
     - Лучшую работу нашла. Тут девяносто  рублей,  а  там  сто  десять  и
прогрессивка.
     - Где?
     - В гастрономе.
     - В каком?
     - А я не спрашивала.
     - Бывали у Марии дома?
     - Конечно.
     - Где живет?
     - На Пекарской.
     Крушельницкий невольно посмотрел на меня и удовлетворенно улыбнулся.
     - Номер дома и квартиры?
     - А я не знаю.
     - Как же так? Ходили к подруге и не знаете?
     - А зачем мне? Дом знаю и квартиру, на втором этаже  справа.  А  дом,
кажется, третий от Чкалова.
     Маша у старушки комнату сняла: сорок рублей в месяц.
     - Поехали, - встал Крушельницкий, - покажете нам квартиру Щепанской.
     - Для чего она вам?
     - Говорят, красивая женщина. Познакомите?
     Оля смерила Крушельницкого оценивающим взглядом.
     - Вы серьезно?
     - Куда серьезнее.
     - Опоздали, у Марички уже есть...
     - Это тот, лысый?
     - Откуда знаете?
     - Мы, дорогуша, все знаем.
     - Он вас с лестницы спустит. Ревнивый и злой.
     - Ревнивый - это хорошо. И давно он у Марии?
     - С неделю.
     - Хорошо лысым: девушки их любят.
     Оля хохотнула.
     - Скажете...
     - Неправда?
     - У вас такие красивые волосы...
     Это был прямой намек, и Крушельницкий  тут  же  перефутболил  девушку
мне:
     - Вот у кого шевелюра - на десятерых хватит.
     Оля посмотрела на меня, но я, видно, не произвел на нее  впечатления,
снова повернулась к Толе и поправила прическу.
     - Зачем вам Маричка? Милиция - и вдруг Маричка!
     - Поехали... - Крушельницкий осторожно взял ее за локоть и повернул к
дверям. - Поехали, дорогуша, потому что мне  иногда  бывает  очень  трудно
ответить на такие вот прямо поставленные вопросы.
     Мы  приехали  на  Пекарскую,  и  Оля  указала  на  ворота  в  старом,
почерневшем доме. Объяснила, что квартира старушки  -  первая  в  коридоре
справа.
     Девушка осталась в  машине  с  шофером,  а  мы  втроем  поднялись  по
лестнице. Коридор - длинный  и  темный,  двери  высокие,  тяжелые,  обитые
железными полосами,  будто  их  обитатели  собирались  отражать  вражеское
нападение.
     Мы с Толей стали по обеим сторонам двери, а Проц  позвонил,  резко  и
требовательно. Никто не отозвался, и лейтенант позвонил еще  раз,  наконец
за дверью послышалось шарканье, и тонкий голос спросил:
     - Кто?
     - Из домоуправления.
     Лязгнул замок, потом еще один, дверь открылась удивительно  плавно  и
тихо, и маленькая высохшая старушка в  платочке  выглянула  в  коридор.  Я
легонько отстранил ее и проскользнул в прихожую. Знал, что вход в  комнату
Щепанской справа, неслышно сделал несколько шагов и остановился на пороге.
     Комната была пуста.
     Крушельницкий уже исчез за дверью старухиной комнаты, а Проц заглянул
в кухню. Старушка, как остановилась на  пороге  прихожей,  так  и  стояла,
испуганно глядя на странных гостей.
     Я вошел в комнату, открыл дверцы  гардероба,  заглянул  под  кровать,
хотя уже знал, что ни Щепанской, ни Пашкевича нет, что мы опять  опоздали:
ни в гардеробе, ни в старомодном комоде не было  ни  одной  вещи,  которая
могла бы принадлежать красавице Марусе или ее лысому любовнику.
     Вышел в прихожую и столкнулся нос к носу с Крушельницким. Он  покачал
головой,  я  зло  выругался  сквозь  зубы,  но  Толя  не  воспринял  моего
возмущения, улыбнулся и сказал:
     - Теперь  они  уже  никуда  не  денутся.  -  Повернулся  к  старушке,
объяснил: - Мы из милиции, бабушка, извините, что так вот  ворвались.  Где
ваши квартиранты?
     - А съехали.
     - Когда?
     - В субботу.
     Это было любопытно: съехали за день до аферы с коврами.  Ночь  где-то
провели, а потом, собрав деньги возле универмага, сразу скрылись.
     Крушельницкий вынул из кармана бумажку.
     - Вы, бабушка, читать умеете?
     - Почему же не умею, только вижу...
     - Вот постановление на обыск в вашей квартире. - Проставил  данные  и
расписался на бумажке. - Согласно закону в экстренных случаях можем и  без
разрешения прокурора. Сейчас лейтенант позовет понятых, - кивнул в сторону
Проца. - Кстати, Игорь, скажи Оле, пусть зайдет сюда.
     - За какие это грехи? Живу мирно и  ничего  не  украла,  -  обиделась
старуха.
     - Вы - ничего, а ваши квартиранты...
     - Почему я должна за них отвечать?
     - Ваши жильцы - опасные преступники, и мы ищем их.
     - Марийка - преступница? - не поверила та. -  Тихая  и  смирная,  год
жила, и ничего.
     - В тихом омуте черти водятся. Не говорила вам, что в колонии была?
     - Это как же понимать - в тюрьме?
     - Точно, бабушка, по-вашему - в тюрьме.
     - А что сейчас украла? -  Тусклые  старческие  глаза  вдруг  блеснули
любопытством.
     - А это, бабушка, пока что секрет. - Крушельницкий разложил на столе,
покрытом льняной  скатертью,  фотографии.  Дождался,  пока  Проц  приведет
понятых, и предложил старухе: - Взгляните, кто из них ваш квартирант?
     Бабка приладила  очки,  долго  и  с  интересом  разглядывала  снимки,
наконец уверенно ткнула пальцем в фото Пашкевича. Опознала его и Оля.
     Приехала  оперативная  группа,  и,  пока  ребята  производили  обыск,
Крушельницкий начал допрос старухи. Выяснилось,  что  зовут  ее  Катериной
Спиридоновной. Приехала во  Львов  сразу  после  войны  с  мужем,  который
работал на заводе "Львовсельмаш". Пять лет назад он умер, и старуха решила
сдавать комнату. Во-первых, прибавка к пенсии; во-вторых, не так тоскливо,
есть с кем словом перемолвиться.
     - Почему не прописали Щепанскую? - строго спросил Крушельницкий.
     - Да неужели надо прописывать? - всплеснула руками старуха, однако  в
ее водянистых глазах мелькнула искорка. - Я так думаю:  деньги  платят,  и
все.
     -  По  вашей  вине,  бабушка,  -  сказал  Крушельницкий,  -   милиция
своевременно не задержала опасных преступников.
     - А я тут при чем! - огрызнулась  вдруг:  она  вовсе  не  была  такой
простой и забитой, как казалось. - Это ваше дело - преступников ловить!
     - Конечно, наше, - легко согласился Крушельницкий. -  Но  ведь  и  за
укрывательство...
     - Не знала, ей-богу, не знала! Я бы им, проклятым!..
     - Ладно, - смягчился Толя. - Когда приехал к вам этот  лысый?  И  как
назвался?
     - Неделя прошла. А назвался  Борисом  Борисовичем.  И  фамилия  такая
чудная: Крутигора.
     - Документы смотрели?
     - Так ведь муж же Марийкин - зачем?
     - Так и запишем, что документов не видели.
     - Нет.
     - Какие у него были вещи?
     - Чемодан. Большой чемодан, желтый, с ремнями.
     - Откуда приехали?
     - А с шахт... Шахтер он, заработал денег и сейчас отдыхает.  Богатый.
Когда съезжали, он мне пятьдесят рублей дал.
     - А куда поехали?
     - Я Марийку спросила: вроде бы на  Черное  море,  а  потом  к  Борису
Борисовичу на шахту. Снова деньги зарабатывать.
     - Может, слышали какие-нибудь разговоры между ними: куда и как  едут,
поездом или самолетом?
     Старуха покачала головой.
     - Не подслушиваю.
     - А случайно?
     - И случайно.
     - Много было вещей у Щепанской?
     - Три чемодана упаковали.
     - Не много ли? Четыре чемодана - и на курорт?
     - Я предлагала: оставьте, ничего не пропадет, но Марийка не захотела.
Говорит: "Как-нибудь управимся, а возвращаться не хочется".
     - На такси поехали?
     - Нет, у них такая машина - маленький автобус.
     - "Рафик"?
     - Не разбираюсь в этом. Машина, и все.
     - Номер? Может, запомнили номер?
     - Так я же в окно смотрела. Машину видела и как вещи выносили, а  вот
номер... Глаза у меня...
     - Шофер был?
     - А как же без шофера? - спросила та. - Без шоферов машины не ездят.
     - Может, сам Борис Борисович сел за руль?
     - Может быть, - согласилась она, - не видела.
     Со старушкой все было ясно,  Крушельницкий  отправил  ее  в  кухню  и
пригласил в комнату Олю.
     Девушка выглядела растерянной. Она уже поняла,  что  к  чему,  и  это
поразило ее.
     -  Ваша  подруга  Щепанская  и  ее  любовник  обвиняются   в   тяжком
преступлении, - начал Крушельницкий, пристально глядя на нее.  -  Я  хочу,
чтобы вы осознали это и помогли нам.
     Девушка облизала пересохшие губы.
     - Как?
     - Вот мы сейчас и решим это. В последний раз вы виделись со Щепанской
в пятницу, когда она брала расчет. Мария сказала  вам,  что  переходит  на
работу в какой-то гастроном, бабке - что едет на  курорт.  Вы  -  подруги,
должны же были договориться о встрече...
     - Да, договорились...  -  запнулась  она,  бросив  на  Крушельницкого
тревожный взгляд, - но ведь...
     - Смелее, Оля!
     - Но ведь теперь вы...
     - Хотите сказать: арестуем ее?
     Девушка кивнула.
     - Маричка - преступница? Не верю!
     - И все же факт остается фактом: Мария Щепанская обвиняется в  тяжком
преступлении. И ваш долг - помочь следствию.
     - Конечно, - согласилась она, но не очень уверенно. - Мы договорились
встретиться в четверг у кинотеатра "Орбита" перед последним сеансом.
     - В девять?
     - Да.
     Крушельницкий немного подумал.
     - Сегодня уже конец рабочего дня, - продолжал он, - и вы  в  столовую
не пойдете. Завтра или послезавтра будете работать, как обычно.  Ничего  и
никому не говорите. О том, что случилось тут. Согласны?
     Девушка кивнула:
     - Да, никому.
     - Я вынужден предупредить: это очень важно - никому. И еще: вам может
позвонить по телефону Щепанская. Разговаривайте с  ней,  будто  ничего  не
случилось. Сможете?
     - Постараюсь.
     - Соглашайтесь на все ее предложения. После  этого  сообщите  нам.  -
Крушельницкий записал номер. - Вот по этому телефону.
     - Кстати, - вмешался я, - возможно, позвонит не  Щепанская,  а  Борис
Борисович. Не дай бог, чтобы он в чем-нибудь вас заподозрил.
     - У него такие глаза! - Девушка даже съежилась. - Злые. Страшные.
     - Чего вам бояться?
     - А если он придет в вареничную?
     - Исключено! - возразил я, но  сразу  подумал,  что,  может,  слишком
категорично.  -  Почти  исключено,  -  поправился  я.   -   Если   придет,
постарайтесь выбрать момент и позвонить нам. Говорите что  хотите,  только
сообщите, что из вареничной. Вас сразу поймут.
     - Поймут... - повторила она и вздохнула:  кажется,  все  же  не  была
окончательно уверена в этом.
     В старухину комнату, где мы сидели, заглянул один  из  оперативников.
Мы отпустили Олю.
     - Что-нибудь есть, Микола? - спросил Крушельницкий.
     - Мало. Они не спешили и упаковывали  вещи  очень  старательно.  Есть
мелочи.
     - Какие?
     - Чулок, зубная щетка, мусор в корзине  для  бумаг.  Разные  бумажки,
газета, окурки.
     - Что за бумажки? - заинтересовался я.
     - Посмотрите.
     Мы перешли в соседнюю комнату, и оперативник разложил на  столе  свои
находки. Действительно, мелочи. Однако, просмотрев их, мы с  Крушельницким
установили, что Пашкевич курил  болгарские  сигареты  "Стюардесса",  читал
"Советский спорт" и чистил зубы пастой "Мери". Правда,  пастой,  наверное,
пользовалась Щепанская.
     Перебирая окурки, я натолкнулся на  скомканную  бумажку  и  осторожно
разгладил ее.
     Сразу екнуло сердце. Екнуло едва-едва, потому что  бумажка,  в  конце
концов, могла ничего и не  означать:  обыкновенный  железнодорожный  билет
пригородной зоны. Куплен он был в пятницу, за день до того, как  Щепанская
с Пашкевичем съехали с квартиры.
     Я попросил позвать старушку.
     - Припомните, пожалуйста, что делали ваши квартиранты  в  пятницу?  -
спросил я.
     - В пятницу? - задумалась она.
     - Накануне отъезда.
     - Так не ночевали ведь. Марийка вернулась с работы раньше  и  куда-то
отправилась.
     - А на следующий день приехали на машине?
     - Да, на маленьком автобусе.
     - Куда ездили, не сказали?
     - Предупредили, что не будут ночевать. Едут на  именины  к  знакомым,
там и останутся.
     - Тут, во Львове?
     - А где же еще ?
     Крушельницкий, сидевший по ту  сторону  стола,  вдруг  быстро  встал,
внимательно осмотрел стену над кроватью.
     - У Щепанской был ковер? - спросил он.
     - А то как же. Один висел тут, а другой так и не развернула.  В  углу
стоял, за шкафом.
     - Висел красный с цветами?
     - Точно. Красивый ковер, дорогой.
     - Триста пятьдесят шесть рублей, - улыбнулся Крушельницкий.
     - Я же и говорю: дорогой.
     Старушку почему-то не удивила  странная  Толина  осведомленность,  не
удивила она и  меня.  Немного  подосадовал,  что  сам  раньше  не  обратил
внимания на следы от гвоздей, которыми был прибит ковер. Завернул в газету
весь мусор, найденный в квартире. Собственно, тут уже нечего было  делать.
Предупредили старушку, чтобы немедленно сообщила в  милицию,  если  узнает
что-нибудь новое о квартирантах, и поехали в управление. Здесь  нас  ждала
уже справка о Щепанской.
     Мария Панасовна родилась в 1948 году в Кривом Роге. Отец  работал  на
руднике, мать торговала пивом в ларьке. В 1957 году отец умер, мать  через
год  вышла  замуж  и  вместе  с  новым  мужем  куда-то   уехала,   оставив
десятилетнюю дочь своей сестре. В Кривом Роге Щепанская окончила  школу  и
отправилась во Львов. Тут  училась  в  торговом  училище,  потом  работала
продавщицей в гастрономе. За недостачу была осуждена на три года, отбывала
наказание  в  колонии  общего  режима.  Характеристики  из  колонии  имела
хорошие, Щепанскую выпустили на год раньше срока. Устроилась официанткой в
вареничной, где и работала до прошлой пятницы.
     -  Ничего  утешительного,  -  констатировал  Крушельницкий,  прочитав
справку.
     Я не мог с ним согласиться.
     - Кривой Рог... - возразил. - К кому ездила Щепанская в январе?
     - Ну, к тетке.
     - Надо установить точно.
     - Неужели считаешь, что Пашкевич со Щепанской отправились  туда?  Они
теперь Кривой Рог за тысячу километров будут обходить.
     - Конечно.
     - Так зачем тебе криворожская тетка?
     - При чем тут тетка? Мать!
     Крушельницкий похлопал глазами и вдруг оживился:
     - Вот ты о чем! Глубоко копаешь...
     - Вызывай Кривой Рог.
     Через несколько минут я услышал в трубке бодрый голос Саши Кольцова.
     - Поймали Пашкевича? - сразу же спросил он.
     - Черта лысого!
     - Это точно: черта и лысого... - захохотал Саша.
     - Брось... - Мне было не до каламбуров. Рассказал, что нам  нужно  от
него, и Сашко обещал завтра же позвонить во Львов.
     Кольцов сдержал свое слово и уже в середине следующего дня мы  знали,
что тетка Щепанской умерла три года  назад,  а  мать  ее,  как  утверждают
соседи, выехала еще двадцать лет назад куда-то в Западную Украину. Фамилию
отчима Щепанской установить не удалось.
     - Мало, очень мало, - пожаловался я.
     - Что мог, - отрезал Кольцов, - сделал все, что мог.
     - И на том спасибо.
     В информации Кольцова была одна деталь,  подтверждавшая  мою  версию:
мать Щепанской уехала куда-то в Западную Украину.
     Не к ней ли ездила Мария с Пашкевичем в пятницу? А  если  к  ней,  то
живет она где-то в пригородной зоне: билет давал право проезда  в  радиусе
тридцати километров вокруг города.
     Но  попробуй  прочесать  всю  пригородную  зону!  Десятки  населенных
пунктов, больших и маленьких, одни райцентры чего стоят!..
     А если ездили просто за машиной к знакомому шоферу? Автоинспекция уже
занимается "рафиками" зеленого цвета, надо,  чтобы  обратили  внимание  на
пригородную зону.
     Я был уверен: если Пашкевич со Щепанской осели под Львовом, мы найдем
их быстро. Мы найдем их, даже если забились в глубокую нору  где-нибудь  в
Туркмении, все равно не гулять преступникам на свободе, но время... Мы  не
имеем права дать им ни одного лишнего дня, часа...
     А они проходили - часы, и ничего утешительного нам не приносили.
     Еще с воскресенья мы блокировали вокзалы,  мобилизовали  дружинников,
весь наш многочисленный актив. Во всех поездах были  наши  люди,  во  всех
селах и городках пригородной зоны присматривались к каждому новому лицу.
     В четверг вечером мы с Олей Верещакой пошли к кинотеатру "Орбита".
     В июле в девять еще светло. Оля остановилась в  нескольких  шагах  от
входа, чтобы Щепанская увидела ее издали, я занял удобный пост в  кассовом
помещении, откуда просматривались все подступы к кинотеатру.
     Сеанс должен был начаться через девять минут. Люди толпились у  касс,
шел популярный фильм, и продавались последние билеты.
     Оля  стояла,  небрежно  помахивая  сумочкой.  Я  знал,  что   девушка
нервничает, но внешне  она  ничем  не  выдавала  этого.  Делала  вид,  что
проявляет нетерпение, и время от времени поглядывала на часы.
     Вот  повернула  направо,  перестала  размахивать  сумочкой.  Я   тоже
посмотрел в эту сторону: по противоположному тротуару приближалась девушка
в ярком шелковом платье, брюнетка, красивая, какая-то вызывающая.
     Неужели Щепанская?
     Но Оля отвела взгляд, и девушка свернула за угол.
     До  начала  сеанса  осталось  четыре  минуты,  и  последние   зрители
торопились занять места.
     Из-за угла, где только что исчезла  девушка  в  ярком  платье,  вышла
женщина  в  белой  кофточке,  -  я  почему-то  мысленно  представлял  себе
Щепанскую именно в белой кофточке, наверное, потому, что все обманутые  ею
покупательницы говорили  об  этом,  -  с  высокой  прической  и  брюнетка.
Направляется через улицу к кинотеатру, но Оля почему-то повернулась к  ней
спиной.
     Оглянись, посмотри!
     Девушка,  будто  услышав  меня,  оглянулась,  скользнула  равнодушным
взглядом по женщине...
     Опять не Щепанская.
     А до начала сеанса остается только минута.
     Мы условились с Олей, что она подождет еще пять-шесть минут и  войдет
в зал после журнала  вместе  с  другими  опоздавшими  зрителями.  Планируя
операцию, мы предвидели, что Щепанская может прийти  и  после  сеанса:  на
всякий случай за углом стояла машина, а в зале сидел Проц.
     Но все наши надежды оказались напрасными.
     На следующий день в Львов прилетел Дробаха. Он вызвал Верещаку, и  мы
быстро договорились, что Оля немедленно известит  нас,  если  ей  позвонит
Щепанская. Не теряя ни одной минуты. И, как оказалось, не  зря.  Щепанская
позвонила Верещаке на следующий день.
     Оля связалась со мной сразу после окончания разговора,  рассказывала,
торопясь и волнуясь. Я слушал ее, изредка переспрашивая.
     Итак, у Верещаки со Щепанской состоялся примерно такой разговор:
     Щ е п а н с к а я. Это ты, Олюня? Привет, красавица, это - Мария.
     В е р е щ  а  к  а.  Здравствуй,  Маричка.  А  я  тебя  вчера  ждала,
заждалась. Хотела после кино зайти, но ведь твой кадр...
     Щ е п а н с к а я. Съехали мы...
     В е р е щ а к а. Ого, с вами не соскучишься! Куда?
     Щ е п а н с к а я. Борису там не понравилось. На дачу.
     В е р е щ а к а. В Брюховичах?
     Щ е п а н с к а я. Когда-нибудь побываешь... Ну, как там на работе?
     В е р е щ а к а. Нормально: работаем, вареники делаем.
     Щ е п а н с к а я. И никто вас не тревожил?
     В е р е щ а к а. А кто должен был?
     Щ е п а н с к а я. Обэхаэсовцы, ревизоры...
     Я улыбнулся: это больше всего интересовало Щепанскую.
     В е р е щ а к а. Стоячее болото! Что нам ревизия! Пускай обэхаэсовцев
Варвара Всеволодовна боится, на то она и заведующая.
     Щ е п а н с к а я. Ну, хорошо, красавица. Значит, порядок?
     В е р е щ а к а. Ты откуда?
     Щ е п а н с к а я. У оперного.
     В е р е щ а к а. Может, встретимся? Я скоро кончаю.
     Щ е п а н с к а я. Не могу, красавица. У меня  поезд  через  тридцать
пять минут.
     В е р е щ а к а. Куда ты?
     Щ е п а н с к а я. Домой.
     В е р е щ а к а. Хорошая дача?
     Щ е п а н с к а я. Жить можно. Ну, бывай, я тебе позвоню.
     В е р е щ а к а. Подожди, я завтра выходная,  на  Брюховичское  озеро
хочу. Может, к вам забегу.
     Щ е п а н с к а я. А мы не в Брюховичах.
     В е р е щ а к а. Так где же?
     Щ е п а н с к а я. Я на той неделе позвоню тебе, приедешь -  увидишь.
Чао.
     И положила трубку.
     Крушельницкий, слушавший разговор по параллельному телефону, взглянул
на часы. Встал.
     - Скорее на вокзал! Через двадцать минут поезд.
     - Могла и соврать.
     - А если нет?
     Перепрыгивая через ступеньки, мы  сбежали  к  машине.  Правда,  через
двадцать минут отходила электричка до Мостиски, и мы успели сесть на нее.
     Прошли  последний  вагон,  внимательно  разглядывая  всех  молодых  и
красивых женщин. Даже похожей на Щепанскую тут не было:  несколько  совсем
молодых девушек, две или три старушки, и все.
     Перешли в следующий вагон. Впереди Крушельницкий в светлом костюме  и
невероятно пижонистом галстуке. По-моему, если бы перенести краски и узоры
с Толиного галстука на полотно, получилась бы абстрактная картина высокого
класса.
     Мы шли медленно, лениво переговариваясь: двое друзей, ищущих  хорошие
места. Казалось, даже не смотрели на  пассажиров,  но  не  было  ни  одной
женщины, на которую мы бы не обратили внимание.
     В предпоследнем вагоне сидело удивительно  много  молодых  женщин:  в
углу  у  окна  заняла  место  красавица  с  копной  черных  волос  и  ярко
подкрашенными губами,  напротив  нее  -  блондинка  в  цветастом  шелковом
платочке.
     Увидев брюнетку, Толя замедлил шаг. Я  легонько  толкнул  его,  давая
понять, что тоже вижу ее. Мы вышли  в  тамбур,  и  Крушельницкий  тихонько
выругался.
     - К чертям собачьим все эти устные портреты! Родинки на щеке  нет,  а
так - вылитая Щепанская. Красивая и губки бантиком...
     - У половины женщин - губы бантиком, - пробурчал я.
     Поезд остановился, пассажиров вышло мало, и мы поспешили в  последний
вагон.  Нам  все-таки  не  везло,  наверное,  Щепанская  солгала  Оле  или
задержалась в городе.
     Пассажиры шли вдоль поезда. Я  смотрел  в  окно,  как  они  спешат  к
лестнице с перрона. Возле самого окна прошла блондинка в цветном  шелковом
платочке, красивая бабенка. Еще в поезде я обратил на нее внимание: сидела
напротив красавицы брюнетки в предыдущем вагоне.
     Правда, красивая женщина, и теперь я точно вижу:  у  нее  родинка  на
левой щеке...
     Боже  мой,  крашеная  блондинка,  а  вчера  могла  быть  даже  рыжей,
какой-нибудь час - и ты яркая блондинка; да, сейчас  мимо  нашего  вагона,
который уже двигается, должно быть, идет Щепанская.
     Мария Панасовна Щепанская собственной персоной: родинка и пухлые губы
красным бантиком.
     Я схватил Толю за плечо.
     - В окно, смотри в окно! - крикнул я ему в ухо,  но  он  уже  не  мог
увидеть блондинку - электричка набрала скорость.
     Я  рванулся  в  тамбур:  первым  побуждением  было  остановить  поезд
стоп-краном, но я сразу понял бессмысленность этого намерения.  Электричка
проедет еще несколько сот метров, потом, пока откроют двери, пока добежишь
до перрона - Щепанской и след простынет.
     - Раззявы! - повернулся я к Крушельницкому.  -  Раззявы  мы  с  тобой
бездарные. Упустили Щепанскую.
     - Ты что, белены объелся?
     Я потащил Толю в тамбур.
     - Помнишь блондинку в платочке, сидела напротив красавицы брюнетки? В
предыдущем вагоне?
     - Ну?
     - Так у нее родинка на левой щеке. И сошла сейчас - в Городке.
     - Неужели?
     - Сидела левой щекой к окну, мы и проворонили. Век себе не прощу.
     - Увлеклись брюнеткой,  -  вздохнул  Толя.  -  Чисто  психологический
просчет. И все же не терзайся так: женщин с родинками много...
     - Но ведь платье и платочек! Платье с желтыми цветами на черном  фоне
и такой же платочек. Сейчас мы выйдем и позвоним Оле.
     - Должна знать платья Щепанской, - согласился Толя. Потер  руки  и  с
энтузиазмом сказал: - Если Щепанская в Городке, никуда не денется.  Завтра
же возьмем.
     Со следующей станции мы позвонили во Львов. На наше счастье  Верещака
задержалась на работе  или  просто  наврала  Щепанской,  что  заканчивает,
впрочем, какое это имело значение? Главное - она подтвердила: у  Щепанской
действительно есть такое платье - желтые хризантемы на черном фоне.
     Первым  же  поездом  мы  вернулись  в  Городок.  Позвонили   Дробахе.
Следователь разволновался. Я представил, как он дышит на кончики пальцев с
безукоризненными ногтями. Сказал, что немедленно выезжает, и приказал,  не
теряя времени попусту, поднять по тревоге весь состав  местной  милиции  и
дружинников.
     Дробаха  приехал  действительно  очень  быстро,  попросил   еще   раз
рассказать о блондинке с родинкой и одобрительно покачал головой.
     - У вас хороший глаз, Хаблак.
     - Ничего не поделаешь, профессия.
     - Да, - согласился он, - профессия обязывает, но  у  вас  было  всего
две-три секунды...
     - Электронный глаз, - захохотал  Крушельницкий.  -  Но  учтите,  даже
электронные машины требуют питания... Я могу повести вас в такую чайную!
     В Толиной чайной  готовили  какую-то  особенную  картошку,  мы  имели
возможность, пока собираются дружинники, после  картошки  попить  вкусного
крепко заваренного чая.  Не  пива,  не  водки  или  вина,  чем  торгуют  в
большинстве чайных, а настоящего чая - нам принесли заварку в  чайничке  и
небольшой настоящий самовар.
     Я выпил два стакана без  сахара,  все  же  сахар  убивает  вкус  чая.
Дробаха не согласился со мной и размешал  четыре  ложечки;  я  поморщился,
однако это не испортило Дробахе аппетита: допил и с наслаждением  почмокал
губами.
     Дружинники собрались в репетиционном  зале  дома  культуры,  было  их
около  трех  десятков,  всех,  конечно,  созвать  не  удалось,  -  значит,
приплюсовав штат местного отделения милиции, мы насчитали около пятидесяти
человек. Не так уж и мало, и Дробаха, ставя, так сказать, задачу,  выразил
уверенность,  что  мы  завтра  же  сможем  найти  и  обезвредить   опасных
преступников.
     Все получили фотографии Пашкевича,  все  должны  искать  блондинку  с
родинкой на левой щеке, каждый получил  квартал  или  часть  квартала  для
поисков - в основном, в районе своего местожительства.
     Эта процедура затянулась до полуночи, и мы уже не поехали ночевать во
Львов, а остались в маленькой районной гостинице. Встали рано, как  встают
местные жители, которые торопятся на  работу.  Знали:  наши  люди  уже  на
постах, и с нетерпением ждали донесений.
     Первое пришло  около  восьми  утра.  Прибежал,  запыхавшись,  слесарь
местного автотранспортного предприятия, ворвался в нашу комнату, начал еще
с порога:
     - Там блондинка! Рядом с нами!.. Раньше не было, а теперь  блондинка,
и точно она, потому что красивая!
     Парень от нетерпения переступал с ноги на ногу. Дробаха придвинул ему
стул, потер ладони и принялся расспрашивать.  Выяснилось,  что  к  соседям
парня приехали дачники, мужчина с женщиной.  Мужчина  не  выходит  в  сад;
почему - парень не хотел расспрашивать соседей, чтобы не насторожить их, а
женщина, хорошенькая блондинка, с  утра  собирала  черную  смородину.  Вот
только родинку на щеке парень не видел - далеко, но все же, кажется,  есть
и родинка...
     Сигнал был важный, и мы, захватив старшего  лейтенанта  из  райотдела
милиции, поехали на окраину Городка, где жил дружинник.
     Домик стоял последним в переулке,  дальше  тянулось  поле,  засеянное
пшеницей, за ним - лес. Дом обнесен высоким  забором,  чудесное  безлюдное
место, и, если бы дружинник, узнав о дачниках, не заглянул за забор, могли
бы жить незамеченными хоть сто лет.
     Дробаха приказал:
     - Хаблак с Крушельницким остаются возле  усадьбы,  дружинник  поможет
вам, а я со старшим лейтенантом войду в дом.
     - Нет, - возразил Крушельницкий,  -  мы  возьмем  их  сами,  вам  еще
следствие вести, а тут - оперативная работа.
     Они со старшим лейтенантом исчезли за калиткой, а мы  с  дружинниками
стали так, чтобы в случае чего отрезать преступникам отступление  к  лесу.
Видел, с каким нетерпением  парень  поглядывает  на  забор,  понимал  его,
потому что и сам нервничал, но ничем не проявлял этого.  В  конце  концов,
это не первые и не последние преступники. Всегда приятно ставить точку, но
ведь не знаешь, что тебя ожидает завтра, потому что, к сожалению, не  один
Пашкевич топчет нашу землю.
     Однако этому лысому бандиту - каюк, и сейчас...
     Хлопнула  калитка,  из  усадьбы  вышли   Крушельницкий   со   старшим
лейтенантом. Толя помахал дружиннику рукой, подзывая.
     - Ложная тревога, - сказал  он.  -  Тут  все  в  порядке.  Нормальные
дачники, и документы у них в порядке. Муж и жена Нестеровы. Он -  работник
строительного треста, она - помощник режиссера на телестудии.
     Паренек покраснел так, что, казалось, кровь брызнет из щек.
     - Похожа... - пробормотал он. - И блондинка...
     Крушельницкий похлопал его по плечу.
     - А ты - молодец, и спасибо за сигнал. Смотри еще, а мы поехали.
     В милиции нас ждал высокий, представительный парень в кожаной  кепке.
Носить такую кепку в жару несколько обременительно, но кепка была и правда
красивой и модной, а чего не вытерпишь ради моды?
     Старший лейтенант знал парня, так как спросил:
     - Что-нибудь нашел, Петро?
     - Так, - махнул тот рукой, - может, пустое, но вы  говорили  обращать
внимание на все...
     - Рассказывай же.
     - Дело такое... У нас там рядом шофер дом имеет. Фамилия Фоняков.  Он
с женой живет, она женщина толстая. А на дворе белье повесили,  рубашки  и
трусики, значит. Ну, так совсем, значит,  маленькие  и  красивые,  не  для
Фоняковой.
     - Постой, парень, - вдруг осенила меня догадка, - Фоняков случайно не
на "рафике" ездит?
     - Нет, на автобусе.
     - И давно тут Фоняковы живут?
     - Давно, я и не помню.
     - Может, слышал: они не из Кривого Рога?
     - Не знаю, я еще маленьким был, когда строились.
     Крушельницкий уже дышал мне в затылок.
     - Давай, давай.. - шептал он.
     Автобус мы увидели еще издали. Он примостился у самых ворот  усадьбы,
двумя колесами на тротуаре, и Фоняков что-то выгружал из него.
     Наша машина миновала усадьбу Фоняковых и остановилась  за  углом.  Мы
выскочили вместе с Крушельницким и повернули назад. Шли не спеша, чтобы не
привлекать внимания, и Толя, размахивая руками,  что-то  горячо  доказывал
мне. Кажется, он рассказывал содержание недавно виденного фильма, но я  не
слышал его, слова как-то обтекали меня, не касаясь, будто они существовали
отдельно от Крушельницкого и вовсе не он произносил их.
     Теперь можно  было  разобрать,  что  Фоняков  выгружает  из  автобуса
железную кровать. Спинки уже вытащил и прислонил к ограде,  сетка,  должно
быть, была тяжелой или плохо проходила в дверцу, открыл калитку и позвал:
     - Иди сюда, Борис, помоги!
     Я отчетливо слышал каждое его  слово,  хотя  до  автобуса  оставалось
метров пятьдесят. Он точно сказал:  "Борис",  и  мне  захотелось  ускорить
шаги, но сразу подавил это желание, только стиснул локоть  Крушельницкому,
и тот кивнул мне в ответ.
     Фоняков перегородил сеткой тротуар, мы могли  бы  обойти  автобус  по
мостовой, однако  Толя  остановился  в  нескольких  шагах,  наблюдая,  как
Фоняков дергает сетку.
     - Помочь, дед? - спросил Крушельницкий.
     Тот неприязненно оглянулся. И в это время из калитки на  улицу  вышел
Пашкевич. Лысый бандит в легких парусиновых брюках  и  полосатой  рубашке.
Коротким взглядом он скользнул по нас и принялся помогать Фонякову.
     - Поднимай, папаша, - скомандовал.
     Я шагнул вперед, словно хотел обойти Пашкевича схватил его за руку  и
выкрутил за спину.
     Пашкевич  понял  все  сразу  -  обладал  молниеносной   реакцией,   -
вывернулся  и  едва  не  вырвался.  Ударил  меня  ногой  в  живот,  грязно
выругался, рванулся в усадьбу, но Толя успел схватить его за другую руку.
     Клацнули наручники, и лысый осел на тротуар.
     - Спокойно, Пашкевич, - властно сказал Крушельницкий, -  хватит  тебе
куражиться!
     Лысый сидел на тротуаре и с ненавистью смотрел на нас. Конечно, я  не
ожидал благодарности в его взгляде, но глаза излучали столько ярости,  что
ее хватило бы не только на нас с Толей, а и на весь уголовный розыск.
     - У-у, гады! - прошипел он.
     Меня не трогали  его  эмоции,  я  проскользнул  в  калитку,  чуть  не
наскочив на полную женщину в грязной кофте.
     - Вам кого? - остановилась она, загораживая дорогу.
     Я обошел ее,  отстранив  не  очень  вежливо,  и  взбежал  на  высокое
крыльцо. Отсюда дверь вела на открытую веранду, а  там  стояла,  испуганно
глядя на меня, вчерашняя светловолосая красотка.
     - Мария Щепанская? - спросил я.
     - Мария... - попятилась женщина. - Откуда вы и что вам нужно?
     - Милиция! - сказал  я,  наверное,  слишком  громко.  Но  что  я  мог
поделать, не удержался. - Милиция, и вы задержаны, Мария Щепанская!
     Стояла - красивая, грудастая, молодая и самоуверенная, а  отшатнулась
- сгорбилась, посерела, и кожа на ее лице покрылась морщинами. Однако я ни
на мгновение не пожалел ее,  и  не  потому,  что  огрубел  на  милицейской
работе: ведь знала, что делает, сознательно шла на преступление. Думала  -
обойдется. Но не обошлось, не могло  обойтись,  и  пусть  это  знают  все:
никому не обойдется!
     В тот же день Дробаха провел первый допрос.
     Пашкевич не признавался ни в чем, все отрицал, выкручивался как  мог.
Но его ждали очные ставки, вещественные улики, к тому же при обыске в  его
комнате нашли около тридцати тысяч рублей: деньги за проданную  "Волгу"  и
полученные от доверчивых покупателей ковров.
     Щепанская, наоборот, не отрицала  ничего.  Плакала,  рассказала  все,
надеясь, что чистосердечное раскаяние  хоть  немного  смягчит  ее  участь.
Оказалось, она переехала во  Львов,  узнав,  что  мать  живет  неподалеку.
Фонякова, бросившая когда-то дочь на произвол судьбы, теперь  поняла,  что
может извлекать из нее выгоду. Никто не знал, что Щепанская часто ездит  к
матери:  товары  и  деньги,  которые  она  украла,  работая   продавщицей,
хранились у Фоняковых.
     Задумав аферу с коврами, Пашкевич договорился с Фоняковым, и  тот  за
сотню достал "рафик" в  соседнем  районе.  Официально,  согласно  путевке,
машина в эти дни находилась в командировке.
     Я решил вылететь в Киев первым же завтрашним рейсом.  Сделал  бы  это
еще и сегодня, но последний самолет уже поднялся в воздух.
     Мы с Дробахой и Крушельницким стояли возле управления и советовались,
как  быть.  Толя  настаивал,  что  конец  нашего  нелегкого  дела  следует
обязательно отметить скромным ужином, хотя в такую жару даже сама мысль  о
ресторане казалась неуместной.  Наконец  решили  поехать  в  кафе,  что  в
Стрыйском парке.
     Крушельницкий ушел организовывать машину, а мы с Дробахой перешли  на
противоположную сторону улицы, в тень от большого каштана. Наступил вечер,
но было душно, вероятно, собиралась гроза.
     Дробаха прислонился к стволу каштана, подышал на  кончики  пальцев  и
как-то неожиданно сказал:
     - Жаркий месяц июль...