Владимир БЕЗЫМЯННЫЙ

                                  МАНЬЯК

                     "Среди  восьмисот  тысяч  заключенных   -   несколько
                десятков тысяч тюремных париев. Целая каста неприкасаемых.
                Это нарушители неписаных законов неволи, пешки  в  чьей-то
                кровавой игре, симпатичные юноши, не сумевшие уберечь себя
                от изнасилования. Абсолютное  большинство  так  называемых
                "обиженников" - славяне. Из около семисот воров  в  законе
                со славянскими именами,  фамилиями,  лицами  -  всего  сто
                восемьдесят. Кто  остальные?  Много  выходцев  из  Средней
                Азии. Но подавляющее большинство - кавказцы. Прежде всего,
                грузины, армяне, азербайджанцы.
                     Еще два года назад во  Владимирской  тюрьме  отбывала
                наказание большая группировка грузинских воров  в  законе.
                Но  вот  одного  затребовали   по   спецнаряду,   другого,
                третьего... И пошел поток. Ну а там, в родных краях кто-то
                вдруг сбежал, кому-то вдруг сократили  срок  до  отбытого,
                кого-то вдруг помиловали.
                     Где  же   они   сейчас,   выпущенные   с   формальным
                соблюдением буквы закона? Снова там, где им понравилось. В
                российских городах и поселках.  Уже  останавливают  поезда
                (совсем как в годы гражданской войны) и грабят пассажиров.
                Не нужно быть большим провидцем,  чтобы  предсказать,  что
                будет дальше. Налеты на банки  и  склады,  на  магазины  и
                офисы, террористические акты (по тайному заданию некоторых
                политиков) против тех, кто опасен  или  неугоден.  Сегодня
                едва  ли  не  каждый  среднеазиатский   или   закавказский
                уголовник имеет автоматическое оружие, гранаты. Завтра  их
                бандгруппы почти наверняка завладеют минами, бомбами...
                     Совершивший преступление в России и успевший скрыться
                на том же Кавказе почти автоматически  избегает  уголовной
                ответственности. Местные милицейские органы не отвечают на
                запросы,  не  помогают  в  розыске,  а  чаще  всего   даже
                препятствуют ему.
                     "Ну взяли их, а дальше что?" - спрашивал я начальника
                Владимирской тюрьмы Виктора Горшкова.
                     "Ума не приложу, - отвечал  он.  -  Если  они  у  нас
                совершили преступление, значит, у нас должны  и  наказание
                отбывать. Но если  на  них  придет  спецнаряд  от  МВД  их
                республики, мы  просто  обязаны  будем  их  этапировать...
                Может быть, поэтому они и ведут себя  так  нагло?!  Это  в
                русском характере -  терпеть  голод  и  холод,  убивать  и
                умирать за убеждения, какими бы ложными они ни были. А  те
                ребята  берегут  себя,  любят  комфорт,  достаток.   И   в
                общаковой кассе у них куда больше денег. Добавим к  этому,
                что их вытаскивают  отсюда,  а  нашим  никто  не  помогает
                выбраться. Славянские  воры  в  законе  пока  что  терпят,
                стараются, как они говорят, не выносить свои  противоречия
                на общую массу заключенных. Но мы-то чувствуем,  что  рано
                или поздно терпение лопнет, и тогда..."
                                Виталий Еремин. "Крытая" (Размышления во
                                Владимирской тюрьме). "Неделя", 1992, N_11

     Все смешалось в Белом доме и на  площади  перед  ним.  В  этом  доме,
который был исконно советским и исконно российским,  да  и  на  всей  этой
земле, исконно российской и, кажется, уже в прошлом советской. Смешались в
кучу люди, техника, выкрики мегафонов, выхлопная  гарь,  дождевые  потоки.
Бог миловал, без "рева тысячи орудий" дело обошлось. Хотя "орудий" хватало
- ими щетинились "бэтээры" и танки, боевые машины пехоты и  моторизованные
патрули ОМОН.
     Мирные легковушки с трудом пробирались к этому месту. Кто их знает  -
какие там они "мирные". Из сумрака салона в любую минуту  могло  полыхнуть
огнем очереди. На "жигули" и "волги", припаркованные с  еще  большим,  чем
обычно у столичных жителей, пренебрежением к запрещающим знакам, с опаской
косились с "бэтээров" крепкие парни в форме. Защитники...
     "Что они  защищают?  Каменные  физиономии...  Хотя,  не  такие  уж  и
каменные. Озираются, нервничают. И, конечно, готовы стрелять.  Готовы,  но
боятся - ответить придется. Это хорошо: если совести нет, по крайней  мере
страх остался. Знают или нет, кто их послал? Что ж, и наручников, и камер,
и деревянных бушлатов - этого добра у нас  всегда  на  всех  хватало.  Без
дефицита".
     Размышления Сергея Углова,  крепкого  мужчины  в  самом  начале  того
возраста, что принято  называть  "средним",  грубо  оборвал  автомобильный
клаксон. Наплодили итальяшки сигналов  -  теперь  чуть  ли  не  у  каждого
музыкальный! Когда-то у него был один из самых первых. "Король ламбады!" -
усмехнулся Углов невесело. Однако улыбка его застыла  и  вовсе  испарилась
при  взгляде  на  беспардонно  проталкивающуюся  в  толпе  машину.  Ничего
особенного - белая "девятка". Здесь ведь и иномарок хватало -  разный  люд
поднялся на защиту Белого дома. И не  бесцеремонностью  водителя  ошарашен
был Углов - дни не располагали к церемониям. А уж эта "девятка" и вовсе не
отличалась почтительностью ни к  пешеходам,  ни  к  своим  четырехколесным
собратьям. Кто-кто, а он это прекрасно знал, потому что еще час назад  эта
машина  принадлежала  ему,  Сергею  Углову.  Сейчас  за   рулем   уверенно
развалился тощий, с длинными, свалявшимися в жирные сосульки  волосами,  в
компании такого же засаленного ублюдка. Заметив кипящего  яростью  Сергея,
экипаж  белой  "девятки"  среагировал  моментально  -  выпуклость  черного
пластмассового бампера машины надвинулась прямо  на  ее  хозяина.  Сергей,
однако, успел отпрыгнуть, щупая в  кармане  купленный  недавно  по  случаю
"макаров". Рядом посматривал с "бэтээра" узкоплечий солдатик, ворочая  над
толпой стволом крупнокалиберного ДШК. Не  хватало  только  этого!  Углову,
лицу, так и не обретшему определенных занятий, вовсе не улыбалось  поймать
свинцовый "гостинец".
     Под подозрительными взглядами патруля Сергей улыбнулся, пожал плечами
и  отошел  в  сторону.  Из-под  стволов  автоматов,  с  пути   собственной
"девятки". Бывшей. Проводил ее взглядом. Что-что, а вернуть ее  сейчас  не
светило.  Если  и  повезет,  то  позже,  когда  пойдет  другая  борьба  за
одну-единственную человеческую жизнь.

     Дмитрий Юрьевич Шевцов вышел на балкон, чтобы немного размяться после
сидения перед ночным телеэкраном, вовсе не по неодолимой  потребности,  но
скорее по привычке. Вопреки врачебным рекомендациям зарядку  делал  он  не
только утром, но и поздним вечером. На крепость бицепсов  Дмитрий  Юрьевич
не жаловался. Но не по себе стало и ему, когда возле  своих  "жигулей"  он
увидел копошащуюся в едва разжиженной околоподъездным фонарем  тьме  некую
троицу.  Близкий  к  пенсионному  возрасту,  Шевцов  вовсе  не   отличался
легкомыслием, но позднее возвращение  домой  с  еженедельного  преферанса,
необходимость завтра рано подняться  и  удаленность  гаража  сделали  свое
дело. К политике Дмитрий Юрьевич относился с легким пренебрежением, как  к
неподходящей для солидных людей  теме  для  разговоров.  Политика  -  дело
забавное, пока она не постучалась к  тебе  в  дверь  или  не  вломилась  в
окошко, что случается чаще. Однако под балконом девятого  -  последнего  -
этажа тихо возилась вовсе не политика.
     Работа  велась  профессионально,  и  подготовительный  этап  в  целом
близился к завершению. Красная, надраенная "семерка", словно  на  поводок,
была уже взята на трос. Возившийся с креплением негодяй привычно, будто  в
свою, нырнул в машину, салон которой был ухожен и  вылизан  Шевцовым.  "Не
роскошь, а средство передвижения!" С той поры, когда его рыночная цена  (а
иной, можно сказать, и не существовало) окончательно  стала  шестизначной,
даже последняя развалюха превратилась в предмет роскоши.
     - Вы что, мерзавцы, делаете? Убирайтесь, пока милицию не вызвал!
     Возмущенный окрик  вызвал  некоторое  замешательство,  однако  никого
особенно не испугал. Те, что копошились внизу, испытали скорее досаду, чем
трусливую дрожь.
     - Побойся Бога, дядя! Какая сейчас милиция? Все на площади! - гнусная
физиономия показалась из салона "семерки". - Их оттуда сейчас  за  уши  не
оттащишь - куски делят! И какого пирога! Сколько ты там отстегнешь за свою
тачку, старый пердун? Вот то-то! Так что, давай, звони. А то могу и к тебе
подняться. Откроешь? Пошуруем, хотя и работа не по профилю!
     Донеслось утробное  ржание,  хорошо  слышное  с  высоты,  и  внезапно
оборвалось - Шевцов не промахнулся, седин не посрамил. Пришлось  угонщикам
по достоинству  оценить  результаты  поздней  зарядки.  И  соответствующий
инвентарь...
     Пудовая гиря со  свистом  прорезала  ночной  воздух.  Грохот  при  ее
приземлении вполне мог посоперничать с разрывом ядра средней убойности. По
счастью, осколков не было. Водитель светлой "девятки" - "зубила", взявшего
машину Шевцова на абордаж,  оказался  везунчиком.  Не  хватило  нескольких
сантиметров. Пробив капот,  вывалив  двигатель  и  едва  не  взломав  слой
асфальта, гиря даже не деформировалась при ударе.
     Как заяц, до инфаркта перепуганный ружейным выстрелом, рванулся прочь
из салона красной "семерки" зубоскал-угонщик, забыв о напарнике,  сидевшем
за рулем "зубила". Впрочем, водить тому уже было нечего.  Откинув  дверцу,
он буквально выпал из машины, пошатываясь, добрел до бетонной опоры фонаря
и вцепился в нее. Постоял, а затем медленно двинулся вслед за  пустившимся
наутек дружком...
     Милиция, поголовно задействованная в районе  площади,  тем  не  менее
появилась, хоть и не скоро. Видимо,  просто  патрульная  машина  проезжала
мимо, а руины "зубила" нельзя было не заметить... Но патруль не прогадал -
работы  хоть  и  прибавилось,  но  началась  она  неожиданно  удачно  и  в
дальнейшем особых проблем не сулила.

     Неспроста не ночевал дома  Сергей  Александрович  Углов.  Правда,  по
имени-отчеству называть его стали совсем недавно, со времени вступления  в
должность директора. Только что толку от этого?  Слишком  многое  пришлось
перетерпеть. Страх, колебания, тоска - то, что было внутри, не было никому
доступно и касалось его одного, - теперь становились реальностью.
     "Ох, не вовремя это с машиной! Ладно - дорого. Да груз  куда  дороже!
Не деньгами - развеянными жизнями меряется. Да и на это плевать,  если  бы
не развеял он только  одну,  ту,  что  всех  важнее...  собственную,  его,
Углова. Такую не круглую..."
     Сергей  криво  усмехнулся,  вспомнил,  как  на  скорой   на   выдумки
"малолетке" ему, мальчишке, чуть не навесили кличку "Круглый". На  жаргоне
это означало человека,  "опущенного"  до  самого  дна.  Педика,  голубого,
петушка - любовника изобретательных тюремных  весельчаков.  Но  Сергея  не
удалось "округлить". Умел постоять за себя. А эта способность, если  сразу
не "обламывают", она только крепнет. Кое-кому не на радость.
     Но теперь он испугался сам. Давно этого не было. Но давно не  было  и
полной уверенности в себе. Она ушла вместе  со  вступлением  в  "козырную"
должность. Казалось бы, все должно быть наоборот - ан нет! Раньше и статьи
полегче висели, из тех,  по  которым  к  "стенке"  не  прислоняют!  Всегда
старался держаться подальше  от  политики  -  лошадка  темная,  случается,
насмерть лягает. Теперь куда ни кинь - всюду клин. Не выйти на  площадь  -
придется подыхать. И не в одиночку  -  всем  "стенка"  построится.  Хватит
каменщиков. Эта площадь - она  же  "золотым"  кольцом  была  опоясана.  Не
голытьбой, которой терять нечего, которая жизни свои на танковые  гусеницы
мотала, а  людьми  солидными,  серьезными.  И  помогали  они,  хоть  и  не
последним, но крепко, так, как мелюзге не  по  карману.  Иначе  откуда  бы
взяться всему этому - от железобетонных блоков  до  ящиков  с  шампанским,
оружия и самого дорогого, того, что дороже всего стоит, - людей. Тех, кому
отступать некуда, у кого за спиной - смерть. Смерть и впереди, если только
не свернуть с пути, на который трясущимися руками взялись выводить  страну
"путчисты". Но уж верная гибель - бездействие.  Одно  успокаивало  -  наши
бестолочи даже переворот как следует организовать не могут. Решимости, что
ли, им не хватило? Могли бы у блатных призанять, коль самим слабо.  Жулики
бы поделились - хватило бы на дюжину ГКЧП. Только они всегда  подальше  от
политики держались. Но и это кончилось. Хватит. Так  на  горло  наступили,
что и мертвый встрепенется...

     Углов сидел дома и пил горькую. Правда, карабахский коньяк не  горчил
- темный, маслянистый. Да и дачка в уютном Заречье если и могла  назваться
домом, то, увы, лишь временным. Не  всегда  эти  стены  радушно  принимали
Углова. Но в этот раз молодая  хозяйка  пустила.  Друзья  посоветовали  по
месту прописки даже и не соваться, как и  во  все  те  квартиры,  где  его
привыкли видеть. Все угодило "под колпак". Благо, в органах  остались  еще
надежные люди, которые думают не только о политических амбициях,  но  и  о
том, что семью кормить надо.
     "Всех, кто дома, Сережа, приберут. Уже прибирают. Списки  без  дырок.
Так что, в Баланцево и духу твоего быть не должно. Уходи  в  какое  хочешь
подполье,  причем  завтра  уже  может  оказаться  поздно.   Домой   и   не
заглядывай". Любят, однако, сволочи, живую  копейку.  Ладно,  пусть  и  не
задаром, да вовремя. Впрочем, не исключено, что за  свою  шкуру  трясутся.
Покрывать-то их, краснопогонных, -  с  какой  стати?  Да,  не  без  головы
"гражданин начальник", недаром крупные звезды на плечах носит...
     Свет в бревенчатой дачке горел теплый, манящий. И не обманул. Приняла
Аленка, не оттолкнула. Еще мягче стала, уютней. Однако пластиковые  пакеты
из машины не стал вынимать. Не то чтобы побоялся, - девка проверенная,  не
воровка, - а уж очень ладно умостился под капотом белый порошок, если  что
- все наготове. Так, с пакетами, и на площадь поехал. События  такие,  что
не до бизнеса - шкуру бы спасти. Только когда угнали машину  -  вскинулся.
На очень большую сумму порошка пропало. Сразу подумал -  все,  с  концами.
Однако следы отыскались. А лучше б и не отыскивались. Переворот  ли,  путч
ли, - эти наркотик из рук не выпустят...
     Лежал на диване опустошенный. Вяло тянулись  мысли.  Не  хотелось  ни
коньяку, ни ласки. Хотя Алена это умела, и, как казалось, искренне. Жалела
его, интересовалась. Завидная девка. Не верилось, что  живет  без  мужика,
одними его нечастыми гостеваниями. Еще работая в гостинице, редко  получал
от ворот поворот, а если и получал - не больно-то и  расстраивался.  Когда
дела в порядке - ворот много. Это сейчас все кувырком...
     - Сережа, ну что  ты  киснешь?  Все  образуется!  Хуже  бывало  -  ну
подумаешь, машину у него угнали! Делов-то! Жил и без машины...
     - Машина!.. Много  ты  понимаешь!  Стал  бы  я  из-за  этой  жестянки
дергаться! Хоть и в цене они сейчас, а жизнь дороже... Не пустая она была,
Алешка.
     - Господи! Запаска в багажнике...
     - Не спорь, не заводи ты меня. И  тебе  бы  не  говорить,  да  больше
некому! Обложили меня! Да нет, сам... Сам облажался, как щенок...
     - Не убивайся ты так,  Сережа.  Все  утрясется.  Как  в  песне:  "Все
вернется, обязательно вернется. А вернется - значит, будем  жить".  Ты  же
любил ее. Помнишь пели...
     Устало уронил  голову  на  сомкнутые  руки,  так,  что  она  едва  не
провалилась между широко  раздвинутыми  коленями,  просипел  глухо,  через
силу, словно горло стягивало петлей:
     - Жить... будем! Хорошо тебе, несмышленой. Позавидуешь... Лишнее  там
было, в машине. Меня и без того мутило... ну да  это  от  путча,  не  меня
одного - всю страну пучило. Знаешь же - на миру и смерть красна. А  тут  в
одиночку гнут. Хорошо,  если  этих  щенков-угонщиков  не  повяжут  с  моей
"девяткой". Только начнут номера сверять на двигателе -  а  там  пакеты...
Под капотом искать не долго. А если сопляки  еще  и  в  аварию  влипнут  -
совсем  класс.  Уж  наверняка  не  корма  у  них  пострадает.  До  тюрьмы,
разумеется.
     - Да что ты заладил - тюрьма да тюрьма?
     - И верно, чего это я? До тюрьмы еще и дожить надо. Товар  не  мой  -
платить за него придется. Не здесь, так на зоне. Москва  -  не  Баланцево.
Если я у себя в деревне авторитет, то там живо хвост обрубят, отучат перья
подымать. Как чувствовал - с машины началось - машиной и кончилось...

     Бурные августовские дни благополучно миновали. Впрочем, не для  всех.
Помимо  растасованных  по  камерам  самой  известной   в   стране   тюрьмы
незадачливых спасителей отечества, пострадал и еще кое-кто. Разворачивался
поиск пособников "хунты" - и важных, и помельче, а порой и  вовсе  мнимых.
Не много, правда,  отыскалось  кандидатов  из  сфер  высокой  политики  за
решетку. Но количество компенсировалось качеством. Со сталинских времен не
видывали тюрьмы столь представительных подследственных.  Впрочем,  были  и
иные, рангом пониже, но и они в камеры не рвались...
     В кабинет следователя Углов вошел ровной,  твердой  походкой,  как  и
полагается  честному,  ни  в  чем  не  замешанному  человеку.  Уселся   на
привинченный к полу табурет основательно, не делая попыток придвинуть  его
поближе к столу, как человек бывалый, не склонный к пустым усилиям. Однако
поговорка "языком молоть - не мешки ворочать" здесь  себя  не  оправдывала
Каждое слово давалось с трудом, словно процеживаясь сквозь плотный фильтр.
Любое лишнее могло стать роковым.
     Майор Лобекидзе свое дело  знал  и  умел  обнаружить  даже  ничтожную
зацепку. Известность среди криминальных элементов  Баланцево  он  приобрел
вполне заслуженно.  Допрос  вел  ровно,  не  повышая  голоса,  но  на  эту
обволакивающую мягкость беззаботно покупались лишь последние фраера. Да  и
то редко - Лобекидзе обычно принимал дела особой сложности,  с  серьезными
фигурантами.
     - Да, Сергей Александрович, вы совершенно правы -  иной  раз  новички
таких дел наворочают, что  и  корифеям  уголовного  мира  эдаких  дров  не
наломать. Обидно, конечно, что под вас, как вы  выражаетесь,  такой  номер
кто-то сооружает. Мало того,  что  угнали  машину,  так  еще  и  наркотики
подбросили. Два пакета. И, - майор назидательно поднял указательный  палец
свободной левой руки, - представьте, с вашими отпечатками пальцев.
     - На наркотике  "пальчики"?  Впервые  про  такое  слышу!  -  искренне
удивился Углов, расплываясь в любезной улыбке. -  Сдается  мне,  на  номер
убрать хотите. Только я локш не потяну - в признанку сроду не ходил. Могли
бы  и  посвежее  что-нибудь  выдумать,  а  то  зациклились  -  "пальчики",
"пальчики"... С меня хватит и прошлой ходки. Только тогда  вы  не  меня  -
судью убедили, что "на деле" я свечкой капнул на палец, и по капле воска..
     - А что - что-нибудь напутали?
     - Не напутали, а меня припутали ни за что. Ну  да  на  пересуд  после
срока я уж подавать не стану, компенсацию не потребую. Однако  хватит  под
меня капканы мочить. Неужто такой гладкий наркотик изобрели? Сам-то  я  не
балуюсь, но вроде не лыком шит. Или ампулы какие-то  стеклянные  я  щупал?
Где там эти самые, потожировые?..
     - Не надо, Углов. Чего лезть на рожон? Лучше дружить, чем ссориться.
     - Я с вами не ссорюсь.  Только  и  дружбе  особой  взяться  неоткуда.
Предпочитаю  мирно  сосуществовать.  Я  -  обыкновенный,  вполне  лояльный
гражданин...
     - В машине  у  которого  оказалась  партия  наркотика.  Ну  ладно,  о
лояльности мы  еще  поговорим.  Так  вот,  отпечатки  ваши  обнаружены  на
полиэтиленовой упаковке...
     - В которую я заворачивал цветы для девушки, а потом выкинул рядом  с
урной. Ну да, конечно, нарушил общественный порядок - следовало бы в урну,
да поглубже. А то кто-то подобрал, да и в своих целях и  воспользовался  -
расхлебывай теперь...
     - Плотно, значит, за вами следили враги.  Очень  хотели  напакостить.
Что ж, будем искать их,  нехороших.  И,  сдается  мне,  далеко  ходить  не
придется. Вы мне, Углов, расскажите об этом дне с самого начала.
     - Это когда я пленку мимо урны бросил?
     - Может быть.  Но  в  первую  очередь,  как  вы  с  "девяткой"  своей
расставались. Понимаю, что воспоминание неприятное, но все-таки интересно.
Лица угонщиков хоть чуток, а рассмотрели? Вы же говорите, что  столкнулись
с ними...
     - Столкнуться-то столкнулся. Да толком разглядеть  ничего  не  успел.
Стекла у меня сплошь тонированные, снаружи и днем ни черта не  разглядишь.
Знал бы, что эта сволота мне  такую  пакость  подсунет!  Точно,  нанял  их
кто-то.
     - И до врагов ваших скоро доберемся. Только хорошо бы  поменьше  этих
"не видел, не знаю"...

     Не так уж много интересного сообщил  любопытному  следователю  Углов,
гораздо больше о своем умении ловко обходить подводные  камни,  мгновенно,
инстинктом, их распознавая.  Удивляться  было  нечему.  При  его  обширной
уголовной биографии сомнений в этом и не возникало.
     Лобекидзе встретился с начальником райотдела в буфете -  пусть  и  не
самом изысканном в окрестностях и не  слишком  баловавшем  стражей  закона
разносолами, но и умереть  с  голоду  не  дававшем.  Не  случалось  там  и
отравлений - чего не было, того не было.
     Угловой, у самой, как всем было известно, теплой  стены,  столик  был
отведен начальству. Не то чтобы его  поспешно  освобождали  при  появлении
обладателей крупных звезд - их и всего-то в райотделе насчитывалось  двое.
Просто при  наплыве  народа  прочие  столы  как  бы  пользовались  большей
популярностью. Что же до погон, то далеко не  все  являлись  на  службу  в
форме - милиция не слишком  заинтересована  в  шумной  популярности.  Один
только  строгий,  благообразный  и  розоволицый  начальник   райотдела   -
подполковник Сидор Федорович Рева - неизменно был при полном параде.
     - Что, Иван Зурабович, позволишь  присоединиться?  Повоюем  вдвоем  с
винегретом?
     - Да уж, Сидор Федорович. Как-то  он  смахивает  на  тот  набор  дел,
которыми я сейчас завален. Мало мне прочего добра, так еще и Углов с этими
наркотиками.
     - Кто, если не ты, Иван? Ряды-то  редеют.  Старой  гвардии  раз  -  и
обчелся. Хихикали над кооперативами, а не успели и  охнуть,  как  все  эти
"апексы" людей сманили.
     - Что говорить, с зарплатой там дело серьезно  поставлено.  Тебя  еще
как, не зовут туда в начальники?
     Ну, начальствовать всегда найдется кому. Они  таких,  как  ты,  ищут,
помоложе да позубастее.
     - А чего меня искать?  На  профессиональную  подготовку,  правда,  не
жалуюсь, да и фигуранты довольны. А  вот  молодости  уже  нет.  Во  всяком
случае той, когда взгляды легко меняют.  Не  гожусь  я  уже  для  частного
сыска. А на жизнь себе и дочке как-нибудь заработаю. С Татьяной  потруднее
было - та тратила не глядя. Ну, зато теперь у нее такая возможность  есть,
да и не тощие же рублишки...
     - Что, тянет еще?
     - Чего тянуть-то? За рубеж? А  что  я  там  буду  делать?  В  полицию
подамся со своим прононсом?
     - Ну, специалист ты классный, и в ФБР...
     - Ох, Федорович, ты лучше помолчи. Вот  девчонке  моей  действительно
хочется посмотреть заграницу. Тем более,  что  сейчас  не  так  уж  это  и
сложно. Только ни черта не поймешь, кто сделал  верный  выбор  десять  лет
назад: то ли я, чтобы жуликов ловить за гроши  (сам  знаешь  -  предлагают
иной раз такую сумму, что за всю жизнь не  заработаешь),  то  ли  Татьяна,
когда сунулась туда за длинным рублем.
     - За долларом, майор.
     - Верно. За долларом... А я из-за этого до сих пор  майор,  пока  она
там "зеленые" пересчитывает.
     - Брось. Это раньше: "Родственников за границей  имеете?"  И  тут  же
прочерк в "кадрах". А сейчас, по-моему,  наоборот:  перспективный  клиент,
глядишь, когда-никогда бутылку "смирновской" подбросишь.
     - Подбросишь! Тут и самому некогда стопку пропустить.
     - Что, на Углова много  времени  уходит?  Ничего,  работай.  Все-таки
старый знакомый.
     - Удивляюсь я. Как раз потому, что хорошо его знаю, был  уверен,  что
уже досыта он насиделся. Парень неглупый, прекрасно понимает,  что  сейчас
легально можно нагрести столько,  сколько  никакому  "медвежатнику"  и  не
приснится.
     - Да, паренек он у тебя с  фантазией.  Лихо  в  свое  время  режимные
предприятия потрошил, пока и сам не угодил на "режим".
     - Это на какой именно?
     - И действительно, он их все прошел, ни одного не миновал.
     - Да, в последние годы мать Углова общалась с сыном исключительно  по
почте. И, - обратил внимание? - кроме ее  писем,  ни  одного  послания  от
женщин. Только друзья-приятели, и то не часто. А пришлось мне  потолковать
с одной из дамочек  Углова.  Сейчас  он  с  ней  не  живет,  но  принципов
придерживается  все  тех  же.  Мол,   не   высовываться   ни   при   каких
обстоятельствах. Отношения не афишировать...
     - Ну, сейчас-то Углов на легальном положении, - подполковник покончил
с обедом чуть раньше начальника угрозыска, увлеченного беседой. - Странно,
что директор совместного предприятия, тем более недавно и с немалым трудом
занявший эту должность, вновь полез в уголовщину, причем крайне опасную.
     - Однако хорошо оплачиваемую. Наркотики  -  удел  убогих,  да  только
торгуют ими богатые.
     - Вот видишь, все-то ты понимаешь, а  еще  возмущаешься  -  загружен,
загружен... В других районах розыск побольше твоего дел тащит. Так что, от
Углова тебе не отвертеться. Ну и, конечно, убийство Спесивцева. Только  на
тебя и надежда. А то  что-то  долго  раскачиваешься.  Не  годится.  Смерть
мальчика такого шуму наделала... Углов... Что это у  него  с  машиной  без
конца за истории? В принципе, правильно, что задерживать ты его  не  стал.
Улик нет,  а  на  признание  рецидивиста  рассчитывать...  -  подполковник
безнадежно махнул пухлой рукой и стал подниматься. - Глупо...

     Терять время нельзя было не только следствию,  но  и  тому,  на  кого
нацелено его острие. Дичь обязана хоть ненамного, но  опережать  охотника.
При этом особенно туго приходится дичи, которая еще недавно  была  в  роли
преследователя. Тигр, угодивший в ловушку, труднее смиряется с  положением
жертвы, нежели привыкшая к тому на протяжении всей трепещущей жизни лань.
     В том, что с такими уликами легко из лап следствия не уйти, Углов  не
сомневался.  Оглядываясь  на  свою  жизнь,   он   трезво   сознавал,   что
представляет собой лакомый кусочек. Кстати,  и  выпустили  его  как-то  до
странности легко, без особого нажима. Будто понарошку.
     Шагая по улице, Углов головой не вертел. Есть  "хвост"  -  не  велика
беда. Обрубить -  минутное  дело.  И  вряд  ли  розыск  будет  в  открытую
присматривать - знают, с кем  дело  имеют.  Не  на  малолетку-первоходчика
нарвались! Ведь отпустили,  пусть  и  под  расписку,  но  чего  стоит  эта
филькина грамота? Чем она может грозить? Хуже тюрьмы не будет. Да  и  была
бы реальная опасность - уже предупредил бы свой человек из  райотдела.  Он
все знает - большой, высоко сидит, но крепко зацеплен,  шутник  этот.  Без
него и "жучка" в квартиру не поставят, побоится он,  что  имя  всплывет  в
разговорах. А Углов  в  одиночку  чалиться  не  будет  -  подвинуться  "на
скамейке" дело простое. И все же поглядывать надо - шнурок там завязать, в
витрину глаза скосить... Нет, вроде чисто. Засветить квартиру Алены  никак
нельзя. Надежное логово, причем из последних. Конечно, если  деньги  есть,
можно и без него какое-то время  продержаться,  только  вот  какое  -  Бог
весть. Народ нынче жадный, трусливый. Будто не один у всех нас конец.
     Пронырнув узкий "собачий" переулок, где шествовали  в  сторону  парка
хозяева со своими питомцами, Углов юркнул в  скрытый  от  неосведомленного
глаза пролом в бетонной стене и исчез.

     Бывшая генеральская вилла уютно тонула в зелени  раскинувшегося  едва
ли не на гектар  ухоженного  сада.  Строено  было  с  размахом,  дармовыми
стройбатовскими руками, быстро и  добротно.  Стройматериалы  обошлись  еще
дешевле, чем солдатский труд. Молодняк  в  защитных  гимнастерках  хоть  и
"топтал" казенный харч, но генеральша  нет-нет,  да  и  расщедривалась  на
бутылочку. Правда, казенный спирт был тоже бесплатным.  И  все  то  время,
пока шло строительство виллы, кирпич либо какой иной материал на  соседние
участки завозить было не с руки. Выгруженные вечером соседские кирпичи  за
время  ночной  смены  нечувствительно  превращались  во   фрагмент   стены
генеральского "дворца".
     - Так кто же из нас  вреднее:  я,  который  накапливает  деньги  и  в
конечном итоге их приумножает, но при этом ходит под тюрьмой, или эти воры
в погонах, рискующие  в  худшем  случае  выговором  по  службе?  -  седой,
подтянутый,  похожий   на   американского   профессора   нынешний   хозяин
импозантной дачи говорил без малейшей тени превосходства.
     Здесь никого не  унижали  пренебрежением.  В  острых  ситуациях  пуля
считалась более приемлемым средством улаживания конфликта.  Отвлекшись  от
надоевших текущих дел, хозяин дачи на минуту погрузился в воспоминания.
     - Да, детство - славная пора. Давненько заложили мы фундамент жизни в
Баланцево. Ну, Георгий - парень молодой, здесь без году неделю, а вот мы с
тобой,  дорогой...  Здесь  ведь  не  стоит  тебя  гражданином  начальником
называть? Тут мы все товарищи, одно дело у нас. Это ты у себя в  райотделе
начальник, все Баланцево на поводке держишь...
     - Да и ты, извини меня, не бедствуешь. Не только статус повыше  моего
на голову - как-никак председатель районного товарищества кооперативов - а
уж по деньгам...
     - Зачем чужое считать? Ведь я и на общак даю, да и мало ли куда  еще,
- добродушно подытожил благообразный Павел  Петрович.  -  Да  и  крутиться
приходится как проклятому: не то  что  какому-нибудь  твоему  участковому.
Тому просто: закрыл глаза - получи. А ты ведь не какой-нибудь - ты  у  нас
большой участковый. Шучу, не обижайся.
     - А мне, Павел Петрович, обижаться не  на  что.  Одно  дело,  как  ты
говоришь, делаем. И неплохо делаем, есть молодым чему поучиться. Так,  что
ли, Георгий?
     Крепкий,   словно   отлитый   из   светлой   бронзы   -   "кавказской
национальности", выражаясь языком  протокола,  Георгий  сверкнул  открытой
златозубой улыбкой, в которой не было никакого подобострастия.
     - Как могу подумать плохое об учителях, старших братьях?  Меня  Павел
Петрович в люди вывел, кусок хлеба  дал.  Так  вот,  хлебом  клянусь...  -
замолчал, увидев выжидательный взгляд милицейского начальника. - Разве  не
понимаем, без вас нам никак нельзя. Как не  уважать  такого  человека?  На
добро мы всегда с добром.
     Однако в его голосе скользнула и некая предупреждающая нотка.  Может,
и помимо воли, но не настолько незаметно,  чтобы  чуткое  профессиональное
ухо ее не различило. Ссориться, однако, никому не  хотелось.  И  в  первую
очередь - Павлу Петровичу, человеку почти всесильному, но от  того  меньше
всего склонному к конфликтам, тем более по пустякам.
     - Верно Георгий подметил. Без тебя, дорогой, мы не только без  рук  -
без глаз и ушей. Ты у нас голова,  наше  ЦРУ.  Непросто  мы  сошлись,  да,
видно, накрепко. Вместе жить, вместе и, не приведи Господь,  погибать.  Ну
да авось вывезет. Так что там, говоришь, с Углом?
     Георгий усмехнулся, услышав кличку, от которой ее обладатель  взвился
бы до небес, мог бы и надерзить,  не  посчитавшись  с  авторитетом.  Подал
голос:
     - Да, Павел Петрович, может, и ошиблись мы, когда его в  дело  брали.
Свел он нас с другом - спасибо, но теперь не нужен уже, лишний  он  здесь.
Да и знает много, отпускать нельзя. А в серьезное его брать - с первого же
шага провалил. Деньги какие зависли!
     - Ну, показаний лишних он  не  дал,  в  "источники"  не  просился,  -
проговорили "глаза и уши" успокоительно.
     Георгий только скрипнул зубами, нервно  поглаживая,  разминая  сухими
пальцами длинную папиросу. Павел Петрович соблаговолил  пояснить  то,  что
для своих в разъяснении не нуждалось.
     - Еще бы ему ссучиться! Лучше самому в яму зарыться! Понимает, что не
впотьмах живем, есть кому помочь.
     - Ну, меня он знает, тут деваться некуда. И  не  очень  мне  это  все
нравится. Может и позавидовать, что вы... то есть мы - высоко залетели.
     -  Пусть  соображает,  что  не  сержантами  работаем.  Вернее,  и   с
сержантами тоже, - поправился Павел  Петрович.  -  Неплохой  диапазон:  от
сержантов милиции до ЦК родной партии, - заметив, что милицейский друг как
бы с легким недоверием поднял густые брови,  добавил:  -  Да  чего  теперь
скрывать! Водились и в ЦК друзья, кровью с  нами  повязанные.  Скажу,  что
были такие и в Политбюро - так вы не поверите.
     - Кому же и верить тогда, Павел Петрович?  У  крутых  людей  и  связи
крутые, и слово с делом не расходится. -  Георгий  не  льстил,  говорил  с
жаром, убежденно. - Не то что у этих,  мастеров  языком  чесать  да  бабки
брать и от наших, и от ваших. Уж  наверное,  писатели  и  актеры,  которые
здесь бывают, люди сортом повыше, чем все эти звонари,  а  какое  уважение
выказывают!
     - К нам, сынок. К нам ко всем! - Павел Петрович выложил  на  стол  не
по-стариковски увесистый кулак,  опушенный  седой  шерстью.  -  Тем  мы  и
крепки, что держимся вместе. Все равны - и вместе. И пусть  друзья  у  нас
такие разные. Я с детства люблю разных  людей.  И  всех  стараюсь  понять.
Врагом можно сделать кого угодно. Но ведь и другом  тоже!  Есть,  конечно,
кое-какие люди, которых не хотел бы я иметь под боком.  Ну,  разве  что  в
качестве тряпки для вытирания ног. Да я их, впрочем, и за людей-то... Был,
помню, у нас в школе  один  хлопчик.  Холеный  мальчонка!  Некий  Владлен,
отпрыск инструктора  райкома.  Он  и  одежкой  выделялся  среди  наших,  и
повадками. Парикмахерский красавчик, умненький, учителя на него молятся, в
комсомоле первый. Апельсины трескал, когда пацаны их и в глаза не  видели.
Клал на колено и отправлял в рот дольку за долькой. А кто гнулся перед ним
- получал полторы дольки. Ты представляешь - не одну,  не  две,  а  именно
полторы. Оставшиеся полдольки бросал на землю и  затаптывал  -  "чтобы  не
было диатеза". Ну, я его маленько и потоптал...  За  него  и  первый  срок
схлопотал. Дошел в лагерь бакланом, ничего - не умер.  Пустые  байки,  что
только-де по воровской статье человеком становятся.  Нет,  человеком  надо
быть с самого начала.  Конечно,  побакланить  и  за  решеткой  пришлось  -
намахался колотухами, нагнуть себя никому не давал. Тут только дай себе на
шею  сесть  -  до  задницы  быстро  доберутся.  Хе-хе-хе,   -   рассыпался
стариковским смешком Павел Петрович. - Так и  пошел  -  спуску  никому  не
давал, но и старшим  почтение  оказывал.  А  вот  Углов,  видно,  об  этом
призабыл, - голос его зазвучал металлом. - Пропал товар - дай  знать  тем,
кто сверху, разберемся, что делать.
     - С кем? С Угловым или товаром?
     - Подумать надо, товарищ начальник. А то и у вас  совета  спросить  -
тут решать сообща надо. Дело-то всех  касается.  Так  касается,  прямо  до
крови. А мы не милиция,  на  кровь  попусту  не  тащимся.  Ладно-ладно,  о
присутствующих не говорю. Ты ведь уже не мент, ты  наш.  Значит,  считаешь
придется органам заняться историей с машиной?
     - Да, теперь не замять. Шутка ли - такая прорва наркотика!
     - Нет, я первую машину имею в виду. Это хоть улеглось?  С  мальчишкой
этим?  -  Павел  Петрович  озорно  подмигнул,  но  лицо   его   оставалось
сумрачным...

     Баланцево - городок небольшой,  скорее  просто  пригород  чудовищного
мегаполиса, расползшегося без меры во все стороны.  Вместо  тихих  частных
домиков выросли безобразные многоэтажки, заселенные теми  же  людьми,  что
вели на этом месте приусадебное хозяйство. Слухи  по  городку  разносились
еще быстрее, чем в бытность его заштатным поселком,  а  лет  сто  назад  -
заброшенной деревушкой. И дело тут не в технике связи -  не  изменился,  в
сущности, образ жизни. Хороших слухов в Баланцево становилось все  меньше,
как и повсюду, плохих  -  прибавлялось.  Но  таких  ужасных  не  было  еще
никогда.
     С небес на землю люди опускаются  по-разному.  Процесс  не  из  самых
приятных. Но когда с безрадостной земли  проваливаешься  в  преисподнюю  -
вряд ли что может сравниться с таким круизом.
     Не сладко приходилось начальнику баланцевского угрозыска под бременем
нескончаемых дел. Но это была просто усталость, нервы, перегрузки.  Теперь
же навалилась такая тяжесть, которая раздвоила, искалечила этого  твердого
и рассудительного человека. Случилось это под конец  одного  из  дежурств,
которое выдалось на редкость спокойным.  Лобекидзе  и  припомнить  не  мог
такую тихую ночь...
     Дома  майора  встретила  тишина.  Дверь  была  заперта,  и  когда  он
переступил порог, то обнаружил, что вся квартира залита  кровью.  На  днях
должна была прилететь на несколько дней из Штатов Татьяна, бывшая жена,  и
ее сестра, приехавшая, чтобы повидаться  с  нею,  нашла  в  этой  квартире
мученическую смерть. Убийца - или сколько там их было? - истязал ее долго.
Полосовал, рвал трепещущую плоть, пытался насиловать, но что-то у него  не
вышло, изнасилования не было - эксперты высказались однозначно.  В  запале
убийца изгалялся уже над трупом. Отрезанные соски, исполосованный  бритвой
живот - самые безобидные из нанесенных  увечий.  Опасная  бритва  валялась
здесь  же,  рядом.  Обычная  трехрублевая  "Заря",   каких   еще   недавно
полным-полно было во всех галантерейных магазинах.  Соне,  дочери  майора,
"повезло". Если это слово не звучит кощунственно. Она, по крайней мере, не
страдала. Той же бритвой убийца полоснул ей, спящей, по горлу. Девушка  не
дожила неделю до своего шестнадцатилетия...

     Все вокруг майора Лобекидзе  словно  съежилось,  почернело  от  горя.
Друзья не оставляли его в эти страшные дни, хотя он и  уверял  их,  что  в
одиночку, запершись от всех, справляется с  бедой  легче.  Посетителей  не
гнал, но был сух, молчалив, разговоров не поддерживал.  По  старой  дружбе
терпел только Сидора Федоровича Реву.
     - Иван, что говорить  переговоренное.  Я...  мы  все  бы  эту  гадину
разорвали голыми руками. Найти-то найдем,  но  когда?  Знаешь,  на  тюрьме
заключенные поклялись  кончить  его  при  первой  возможности...  Как  его
перевозить тогда, а?
     - Что ты говоришь, Сидор! Он что, пойман? Его еще взять надо.  Ты  же
не собираешься отстранить меня, пока будут искать этого зверюгу?
     - Но ты же понимаешь: это твоя дочь...
     - Все равно. Ведь от расследования по делу убитого мальчишки ты  меня
не отстраняешь?
     - Ты уверен, что Коля Спесивцев и твои девочки...
     - Это один и тот же человек. Ты и сам в этом уверен. Сидор, мы же  не
дети, не первый год в розыске. Не водились у нас раньше такие гады, а  тут
за полмесяца два эпизода...
     - Иван, я до сих пор не уверен, что кто-то не сработал под маньяка, и
этот удар не был нацелен...
     - На меня, хочешь сказать? Ну давай, говори! Но и я скажу тебе:  нет,
пока не знаю. Ничего не знаю. Не уверен. Девочки пару раз заметили, шлялся
какой-то  под  окнами.  Заглядывал.  Я  еще  посмеялся   -   мол,   видухи
насмотрелись. Вот тебе и видуха...
     - Сейчас растровый поиск пошел такой, что наши просто  не  спят.  Все
подчистую. Психов на учете и в больницах перелопатили, все картотеки ранее
судимых и склонных... Хоть краешком замазанных...
     - "Краешком"! Господи, ведь я же звонил в начале дежурства, мы только
с лейтенантом заступили...
     - Говорил я и с Шиповатовым.
     - Нет, ты послушай, Сидор Федорович, ведь  чувствовал  же  я  что-то!
Шиповатов еще бурчал - время к полуночи, разбудишь своих. Поговорили  -  и
все... с Викторией. Соня уже спала. Хоть бы словом  с  ней  перемолвиться!
Когда я с дежурства пришел - они уже были мертвы часов восемь - как раз  с
полуночи. Считай, сразу после звонка. Дал, сволочь, попрощаться... Нет,  -
свистящим шепотом добавил майор, - все равно через дело  Спесивцева  я  на
него выйду. Сейчас действовать надо.
     - Смотри, только с Угловым не переусердствуй.  Знаю  я  тебя.  И  все
равно - следовало бы тебе остановиться, передохнуть. Ведь Татьяна приедет,
встретить надо. Она ведь от нашей жизни отвыкла...
     - Отвыкла... Там тоже дерьма хватает.  Она  человек  открытый,  пишет
впрямую. Снимается в эротическом кино. Все просто: "Знакомьтесь, Таня. Это
Джозеф. А теперь раздевайтесь - и в постель.  Камера.  Так.  Замри.  Лицо,
лицо! Глубокий вдох - будто ныряешь... Поплыли!". Ох, тошнит. Что-то и  не
писала давно, завертелась. Деньги-то неплохие, пока  дают  работу.  А  вот
замуж так и не вышла. Взгляды взглядами, да,  видно,  за  дамами  из  этой
среды не больно гоняются. Впрочем, и возраст тоже. Теперь  только  одно  -
старость обеспечить. Звонил ей - никто не отвечает. Телеграмму отправить -
только вчера сообразил. Да... А осталась она там, пожалуй что, и не  из-за
денег. Хотя здесь на гастролях что ей перепадало? Язва  да  ломаный  грош.
Подписав контракт на месяц, съездила, посчитала - вышло как  за  семь  лет
работы на сцене. Купили дачку эту. Отремонтировали, обставили. Ну,  дальше
ты и сам знаешь, как дело было. Недели  не  прошло,  все  вынесли.  Еще  и
нагадили  так,  что  войти  жутко.  Как-то   все   в   ней   после   этого
перевернулось... Славная она была, Танька, и туго ей  пришлось  на  первых
порах. Я поначалу думал - любовь  у  нее  там.  Ничего  подобного,  так  и
осталась одна. А мне писала, все время.
     - Ты и с Маркусом переписывался.
     - Да. Семен ведь из первых пташек. А у нас  в  Баланцево  -  и  точно
первый. Старый американец. Они с Татьяной соседи на Брайтон-бич. И  писал,
и звонил когда-никогда. Потом затих. Ну,  они  там  народ  занятой.  Семен
теперь выбился во владельцы бензоколонки.
     - Он и здесь не брезговал водички в бензин добавить. Ты ведь  его  на
этом и прищучил?
     - Память у тебя, Сидор Федорович!  Ты  ведь  тогда  еще  в  капитанах
ходил... Соня, малышка, в первый класс собиралась. Ох, Господи, хватило бы
сил сдержаться, если найду я эту тварь...
     - Твоя беда, Иван, - наша беда. И нет нам покоя, пока не возьмем его.

     Неделю спустя  в  дом  начальника  баланцевского  уголовного  розыска
майора Лобекидзе постучался гость. Точнее,  позвонил  по  домофону.  Гость
оказался ростом чуть более полутора метров,  сморщенное  обезьянье  личико
обрамляли редеющие, седые, слегка курчавящиеся  волосы,  зато  глаза  были
удивительные - глубокие, живые, необыкновенно выразительные. Залоснившийся
дешевый костюм неловко сидел на нем, выказывал приезжего из провинции куда
более глубокой, нежели Баланцево,  которое,  что  ни  говори,  а  все-таки
пригород столицы шестой части света. Выговор у гостя  тоже  был  вовсе  не
столичным - смахивал на прибалтийский.
     - Лобекидзе? Иван Зурабович?  Вас  легко  узнать  по  фотографиям.  У
Татьяны Дмитриевны целая коллекция. Может, это и слабое утешение, но  она,
как мне кажется, любила вас. Мы с ней  были  друзья.  Да  вы  не  думайте,
ничего такого. Просто положительный ответ  на  вопрос:  "Верите  ли  вы  в
дружбу между мужчиной и женщиной?" С таким потрепанным персонажем, как  я,
возможны всяческие парадоксы.
     - Послушайте, меньше всего меня занимает степень  вашей  близости.  В
чем, собственно, дело?
     -  Дело?  12  августа  сего  года  Татьяна  Дмитриевна  умерла.  Даже
американская медицина оказалась бессильной. Увы, подчас и  банальная  язва
убивает...
     Майор стиснул челюсти, сглотнул. Потом с трудом выговорил:
     - Проходите в дом, не знаю, как вас...
     - Зовите просто -  Михаил  Иосифович...  Фамилия  Фрейман.  Если  вас
интересует - вот мой паспорт, только там я Майкл, и  довольно  давно  -  с
десяток лет.
     Майор долго разглядывал документ, словно там могло содержаться что-то
еще, кроме обычных сведений. Потом заговорил.
     Даже не присаживаясь, не  прерывая,  застыв  в  скорбном  недоумении,
слушал его гость. Когда Лобекидзе умолк, осторожно проговорил:
     - Бедный ребенок! Всего на две недели пережить мать! Вот  и  не  верь
после этого в судьбу. Я преклоняюсь перед вашей стойкостью.  Мне  известно
от Татьяны Дмитриевны, что вы работали в милиции... Вы еще там?
     - Да.
     - Я совершенно уверен - убийце не уйти от правосудия. Еще раз примите
мои глубокие соболезнования. Не стану более мешать. Помочь  в  вашем  горе
мне нечем. Но мы еще встретимся,  необходимо  оформить  кое-какие  бумаги.
Пока что устроюсь в вашей гостинице.
     - Еще не устроились?
     - Нет, но, думаю, проблем не возникнет. По  старой  советской  памяти
знаю, что "зеленые" снимают все вопросы. Или сейчас что-то  изменилось  по
сравнению с тем, как было десять лет назад?
     - Это когда доллар у валютчиков шел по три рубля? Сейчас он  в  сорок
раз дороже, во столько же раз возросла и любовь к нему. Вы, что ли,  прямо
с вокзала?
     - Из аэропорта. Какие вещи! Все мое ношу с собой, - кивнул Фрейман на
объемистый кейс. - Я ведь ненадолго. Вы знаете, просто не  могу  прийти  в
себя. Какое несчастье! Держитесь, вам необходима сейчас твердость духа. До
свидания, мне пора. Дела, знаете ли. Точнее, некий замысел, проект...  Но,
я думаю, вам не до этого.
     - Какая разница, - майор тяжело опустился в кресло. - Расскажите. Все
что угодно, лишь бы не думать об этом. Мне иногда кажется, что  я  вот-вот
сойду с ума...
     -  Ну,  это  сугубо  деловой  проект  -  перенести  наше  юридическое
обслуживание, страховой  и  консультативный  бизнес  на  вашу  территорию.
Видите, я все-таки уже американец. Надо бы сказать  "на  нашу",  как-никак
бывшая родина, да не выходит.
     - А разве она бывает "бывшей"?
     - Вы, конечно, правы, Иван Зурабович. Однако, нравится  вам  это  или
нет, но по темпу, ритму жизни и во многом  другом  Америка  мне  ближе.  Я
ощущаю с ней внутреннее сродство.
     - Нравится, не нравится... Вы говорите, что думаете, это  заслуживает
уважения, во всяком случае.
     -  Спасибо,  -  Фрейман  встал,  деликатно  протягивая  руку,  словно
колеблясь, уместен ли этот жест сейчас.
     Лобекидзе остановил его.
     - Посидите еще, Майкл. Знаете,  вы  меня  чрезвычайно  обяжете,  если
вместо гостиницы остановитесь у  меня.  Тем  более,  что  гостиницы  вечно
переполнены. Стеснить меня невозможно, об этом и говорить не приходится.
     - Нет, Иван Зурабович, мне в гостинице удобнее. Я человек тертый,  по
свету помотался, привык к походной жизни.
     - Вы и не представляете себе, что такое наш баланцевский отель. Да  и
мне не так одиноко. Поговорим. Расскажете о Тане. Мне только  и  осталось,
что  воспоминания.  Ей-богу,  у  меня   вам   будет   лучше.   Вот   ключ,
располагайтесь и чувствуйте себя совершенно свободно. А я с вами  прощаюсь
до вечера. Отдохните. Постараюсь вернуться пораньше...

     В эти дни работа захватила  майора  с  головой.  Чего-чего,  а  этого
патентованного  лекарства  от  тоски  хватало.  Поначалу  ужасная   весть,
всполошившая  Баланцево,  словно  заморозила  на  день-другой   активность
уголовного мира. Логичным казалось залечь на  дно,  притихнуть,  чтобы  не
попадаться под горячую руку коллег майора. Те, кто пренебрег этим  простым
правилом, горько сожалели.  Вместе  с  тем  увеличилось  и  число  случаев
сопротивления при задержаниях. Ответная реакция  стражей  правопорядка  не
заставила себя ждать. Если и обычно добавки никто  не  просил,  то  теперь
надолго запоминались милицейские объятия.
     Словно отыгрываясь за временный простой, уголовники резвились  вовсю.
Однако теперь было не до ерунды, вроде краж и прочих мелких  преступлений,
не связанных с угрозой жизни. Внимание начальника баланцевского  угрозыска
было сконцентрировано на одном. Обыватель давно притерпелся  к  тому,  что
уровень его благосостояния медленно, но верно падает. Но до сих пор в этом
не было опасности для его существования. Теперь было не то. Поистине верно
сказано, что "когда жизнь дорожает, она становится дешевле".
     Слухи  о  маньяке,  затопившие  Баланцево,   обрастали   все   новыми
подробностями. Анализируя их, сотрудники Лобекидзе выуживали  по  крупицам
кое-какие факты. Однако лишенные логики действия преступника не  позволяли
выстроить сколько-нибудь действенную стратегию поиска.  В  глубокой  тайне
формировались группы захвата  и  заманивания,  в  которые  помимо  опытных
оперативников входили и хрупкие с виду девушки, почти  девочки.  Слонялись
по темным углам мальчишки - еще более миловидные и  нескладные,  чем  Коля
Спесивцев, чей  истерзанный  труп  был  обнаружен  три  недели  назад.  Но
напрасно сидели в засадах и вели наружное наблюдение асы розыска.  Душегуб
больше не выходил на свою кровавую охоту. Затаился.
     Капитан Тищенко все девять лет после института прослужил в Баланцево,
из них последние шесть - в уголовном розыске, и все происходящее в городке
было ему досконально известно. Источников информации хватало - как тайных,
так и явных, известных  в  округе  стукачей.  Да  и  вообще,  баланцевская
милиция была широко известна в определенных кругах  далеко  не  деликатным
обхождением, так  что,  зачастую  допросы  заканчивались  "чистосердечными
признаниями", особенно когда попадался новичок. А уж по части чужих грехов
- тут выкладывали все подчистую.  Особенно  ценные,  хранимые  в  глубокой
тайне авторитетные в блатной среде источники  информации  в  отделение  не
ходили.  На  то  имелись  конспиративные  квартиры   у   оперативников   и
розыскников.
     Фильтрацию сведений из общего  потока  капитан  вел  скрупулезно,  но
успех не приходил. В последнее время вообще все шло вкривь и  вкось.  Было
от  чего  прийти  в  отчаяние.  Однако  в  кабинете  у  Лобекидзе  капитан
собирался,   становился   сух   и   деловит,   словно   решались   обычные
производственные дела.
     - Месяц, Иван Зурабович, только начался, а у нас уже...
     - Да, что-то я не припомню такого. Какое-то повальное  безумие.  Дети
гибнут, подростки. Неслыханно урожайный месяц. У тебя ведь там тоже?..
     - Да, девчушка семнадцати лет. Только что школу окончила, с  медалью.
Ее в школьном дворе и нашли.
     Мутное дело. Только выродок твой  тут  ни  при  чем.  Никаких  следов
насилия, и вообще все это скорее смахивает на самоубийство.
     -  Это  еще  надо  поближе  посмотреть.  Сколько  таких   самоубийств
оборачивались крупными делами.
     - Вряд ли и здесь такое. С ней парень был. Хлипкий такой паренек.  Из
тех, что от своей тени шарахаются. Однако - работаем.
     Трубку телефона Лобекидзе снял  после  первого  звонка.  Говорили  из
дежурки.
     - Иван Зурабович? Тищенко  у  вас?  Тут  к  нему  участковый  пацанов
привел...  Без  конвоя.  Сами  пришли.  Показания  котят  дать...  К  вам,
говорите?..
     - Ну, Алексей, ты везунчик. Нет, чтобы за свидетелями бегать, -  сами
к тебе рвутся. Ну-ка и я послушаю, что за такие добровольцы. Явление нынче
редкое.
     Вместе  со  старшим  лейтенантом  Ковалем  в   кабинет   вошли   двое
веснушчатых подростков - один пониже, другой худощавый и  уже  по-юношески
стройный. Бросалось в глаза их сходство, так что  не  требовалось  никаких
усилий, чтобы определить, что перед следователями стояли братья.
     Держались парни одинаково свободно и  непринужденно,  даже  несколько
чересчур. Чувствовался наигрыш. Старший плюхнулся на  стул,  не  дожидаясь
приглашения, и затараторил:
     - Вас, товарищ майор, я знаю. Вы у нас в школе лекцию читали...  Нет,
правда, интересно было...
     - Мы решили идти, как только узнали, что случилось. Ира в нашей школе
училась, на класс старше. Ничего девчонка была, только зануда.  Вечно  эти
собрания-заседания... - это уже меньшой, охватив спинку стула,  выглядывал
из-за брата.
     - Садись, садись, Сережа. И, пожалуйста, все по  порядку,  -  Тищенко
дружелюбно развел ладони.
     - Нет, не хочу. Постою, может, вырасту чуток. Я волнуюсь. И чего  там
долго говорить. Ну, курили мы в школьном дворике...
     - Кто, Сережа?
     - Вдвоем. А  та  беседка  рядом  с  нашей.  Ну,  знаете,  как-то  так
получается, что в одних беседках с девчонками целуются, в  других  -  нет.
Раньше это по бутылкам было заметно, когда они по двенадцать копеек  были.
Сейчас - на лету подхватывают. Нет, мы не пили. Так  вот,  смотрю  -  идет
парочка. Хоть и под ручку, но как-то напряженно. Обычно они не так  ходят,
не оторвать. Иру узнал я сразу даже  в  темноте.  Она  заметная  девчонка.
Который с ней - тоже из ее класса, гнида. Из тех, кто в школе  паинька,  а
на улице - приблатненный. Ползал перед сявками.  Как-то  и  на  нас  хотел
натравить. Ну, мы на пару всегда, я ему и объяснил, что не  вечно  же  его
сявки будут провожать, сколько ты им ни лижи. Он  и  заткнулся.  Ну  и  мы
решили без повода в драку не соваться. Хотя вот Сережка рвался...
     - Ну, ты... - смутился младший. - Тебе она тоже нравилась.
     - Вот. Значит, мы уже и трепаться кончили, да и о чем  говорить?  Все
переговорено. Так, сидели-скучали, покуривали. Дома чего делать? А  тут  -
интересно, хоть и  нарваться  можно.  Что-то  они  там  в  другой  беседке
говорили, но не разобрать. Негромко, но вроде как со злостью.  Потом  этот
додик отчетливо, ясно так сказал - не то  с  испугом,  не  то  с  угрозой:
"Смотри, и правда не задуши!". Кому - непонятно, кроме них никого  там  не
было. Ну а потом мы узнали...
     - И решили идти к вам, - это младший. - Нет, мы не испугались, вы  не
думайте. Плевать нам на его сявок...

     - Гражданин Чуб Валерий Алексеевич, я официально предупреждаю вас  об
ответственности за дачу ложных показаний. Пожалуйста, распишитесь.
     - Пожалуйста, - тощий, прыщеватый юнец с покрытой  пушком  скошенной,
словно недоразвитой нижней челюстью и заметно увеличенным верхним прикусом
выцеживал слова с поразительным для  его  возраста  хладнокровием.  -  Мне
бояться нечего. Чист я. Смотри-ка, вешателя  нашли!  Докажите  сначала,  а
потом пугайте. Кстати, не забывайте, я несовершеннолетний.
     Капитан Тищенко смотрел на юного законоведа с хмурой усмешкой. Молчал
он недолго, но в этом молчании явственно  ощущалось,  как  самоуверенность
сползает с молодого нахала. Помедлив, капитан сказал:
     - Разумеется, Валерий Алексеевич, вы несовершеннолетний.  И  в  самом
деле, чего подозреваемому в убийстве бояться ответственности за вранье  на
следствии... Ну-ну, не кипятитесь. Поберегите благородный гнев.  Ведь  так
хочется  оказаться  маленьким  и  неподсудным.  Нет,  Валерий  Алексеевич,
ответственность за убийство и за соучастие в нем наступает с  четырнадцати
лет. А вам, если не ошибаюсь, - семнадцать лет и три месяца.  Скоро  могли
бы и в армию пойти.
     - Была охота!
     - Дело вкуса. Лагерная романтика вас привлекает больше?  А  напрасно.
За  решеткой  вообще  неважно   относятся   к   молодым   людям,   которые
демонстрируют свои крутые замашки исключительно женщинам.
     - Убийство - не изнасилование.
     - Умный мальчик, хорошо учился. Только одно часто влечет за  собой  и
другое. Уголовный мир - он мальчиков в охотку потребляет. Зависит от того,
в какую камеру попадешь.
     - Угрожаете, значит?
     - Боже сохрани, Валерий  Алексеевич!  Ведь  вы  правду-то  не  хотите
говорить?.. Вот, скажем, вас с Ирой у беседки видели.  И  третьего  вашего
тоже. Отчего бы вам самому его не назвать?
     - Да некого называть! Думаете,  раз  мне  семнадцать,  так  сломаете,
оговорить себя заставите? От вас всего можно ожидать!
     - Вижу, вас солидно подковали. К блатной  жизни  вы,  можно  сказать,
готовы. Ну тогда и толковать не о чем. Будь что будет. Ну а ваши  приятели
вас   встретят   с   распростертыми   объятиями.    Изнасилованного,    но
непобежденного. Настоящий кореш. Свой в доску.
     - В тот же день повешусь!

     - Ну и как здоровье нашего красавчика? - полюбопытствовал  Лобекидзе,
когда капитан закончил рассказ о допросе Чуба.
     - А что ему сделается? Такого и впрямь не помешало бы "попрессовать".
Повеситься не повесился, но и не разговорился. То, что был  с  девушкой  в
беседке, не отрицает. Однако утверждает, что  у  них  вышла  ссора  и  они
быстро расстались. Братцы Бубенцовы - тоже мне, шерлоки холмсы,  не  могли
дождаться, пока все выйдут из беседки! Чуб-то точно ушел... Нет, не могу я
поверить, что девчонка сама  в  петлю  полезла.  Да  и  выглядит  все  это
довольно странно.  Длины  ремешка  не  хватило,  странгуляционная  борозда
оказалась внизу шеи. Так что затяжной петли вроде бы и не было.
     - То есть получается, что девушка вообще не висела?
     - Точно так. Однако Чуб молчит. Сажайте - и все. Боится кого-то.
     - Работай окружение.
     - Да уж не сижу. Только на  мне  еще  десяток  дел.  Я  уж  как  люди
нормально обедают забыл. Хочешь - не хочешь, а невольно позавидуешь  этим,
что в КПЗ сидят. Что ни говори, а трехразовое питание.
     - Ты что, задержал Чуба?
     - И рад бы, да что толку? Он одно твердит - девушка, мол, его  чем-то
задела в разговоре, он обиделся и ушел из беседки.  Опровергнуть  мне  это
нечем. Но и поверить никто меня не заставит, что такая  девчонка,  умница,
энергичная и веселая, повесилась только от того, что поссорилась  с  таким
недоноском. Разве это мужчина? Настоящая тряпка.
     - Ну, не знаю. Однако молчит же. Ты, капитан, совсем  заплошал,  если
даже из такой тряпки ничего выжать не можешь. А злиться здесь не на  кого.
Толку - ноль.
     - Я, Иван, как представлю все это...
     - Ты дай-ка мне материалы посмотреть, может, и я на что сгожусь. Надо
бы мне кое-что у этого парня выяснить. Есть у меня соображения  по  поводу
его досуга. Черт! Мало мне возни с Угловым и компанией!..

     Но забот хватало и у Углова. Правда, в угаре деловой  активности  его
контакты с милицией как бы отошли на второй план. Товару пропало на  очень
значительную  сумму  и   исключительно   по   его   вине.   Непредвиденных
обстоятельств мафия не признавала. Надеяться на прощение  долга,  хотя  бы
частичное, мог только наивный. Косо глянул  Павел  Петрович,  когда  Углов
заикнулся о том, чтоб хотя бы  ожидаемую  прибыль  с  него  не  требовали.
Товар-то не реализован, откуда прибыли взяться?  Павел  Петрович  искренне
поразился: "Ты, брат, что ли, хочешь списать по себестоимости? Так  у  нас
не  государственный  сектор.  Видно,  ты  и  взаправду   себя   директором
почувствовал. Вот тут у нас как раз и совет трудового коллектива в  полном
составе, так что разжаловать тебя недолго. Уж извини, но убытки возместить
придется". За его спиной подхалимски ухмылялся Георгий.
     Можно и не трепыхаться. Взяли за  горло.  Прессуют  со  всех  сторон.
Давай теперь, изворачивайся, чтобы в лепешку  не  сплющили.  Разговор  тут
короткий, и на ходу не соскочишь, разве  что  под  колеса.  Жил  же  себе,
воровал  в  одиночку,  без  суеты,  и  в  общак  долю  внести  никогда  не
отказывался. Понятно, миллионы не хватал, но и  не  бедствовал  же.  Какой
смысл уродоваться ради мошны? Украл - трать  себе  на  радость.  Рано  или
поздно все равно тюрьма. И ежу понятно - чем  чаще  ходишь  на  дело,  тем
риску больше. Да и "почерк" в милиции известен до тонкостей. Жаль. На этих
"почтовых ящиках" олух на олухе  сидит.  Разбаловались  -  охрана  у  них,
видите ли, электронная сигнализация! Конечно,  за  госимущество  порядочно
дают, но к "стенке" не прислоняют.  Нет,  он,  Углов,  никогда  раньше  не
совался в подрасстрельные дела! Украсть, аферу построить - это дело... Да,
показал-таки Павел Петрович, кто  здесь  главный.  И  от  сладкого  бывает
оскомина. А вот за историю  с  мальчиком  точно  могут  "разменять".  Все,
казалось, рассчитал, да, видать, не до конца.  Верхнее  чутье  подсказало,
что боссы мафии недовольны. Когда полжизни прошло в уголовном мире, курсов
психологии не требуется. В добродушном взгляде без запинки читаешь  угрозу
похлеще, чем в автоматном  стволе.  Но  как  было  пройти  мимо?  Там,  на
толкучке этой автомобильной, "зверь" горный сам в руки шел вместе со своей
новехонькой снежно-белой "девяткой". Доллары ему, козлу,  подавай!  И  как
натурально возмущался: "Такого еще не было! Как это - ребенка в залог?  Мы
народ честный, сказал слово - камень!". Вот и кинул его  на  свою  голову.
Отдал ему мальчишку, а  потом,  своими  же  руками,  -  все,  что  за  год
наворовал. Да сгори они, эти деньги! Лучше бы в унитаз их спустить, чем  к
пацану этому прикасаться. Сам себя под расстрел подвел!  Но  как  же  было
устоять, когда за спиной такая крыша! Крыша... Крыша как раз и завалилась.
Пацана жалко, что поделать. Но себя - жальче...

     Не по-сентябрьски сырой и промозглый вечер. Транспорт лавиной прет по
трассе. Поток в Москву - более интенсивный. Едва не  доставая  друг  друга
бамперами, машины  суетливо  перестраиваются,  меняют  ряд,  обгоняют.  Из
столицы поток движется спокойнее, словно копя силы перед дальней  дорогой.
Здесь много профессионалов, дальнобойщиков, для кого дорога  -  жизнь,  и,
как ни торопись, время быстрее не побежит, а укорачивать отпущенное никому
не охота.
     В белесом сумраке габаритные огни на кабинах автопоездов сливались  в
прерывистые строчки.  Чем  ближе  к  условленному  часу,  тем  напряженней
становились лица команды,  готовившейся  к  встрече.  Две  черных  "волги"
прикрывали юркий светленький "запорожец",  на  котором  не  задержался  бы
ничей взгляд. Однако двигатель от  "шестой"  жигулевской  модели  придавал
невзрачной "мыльнице" некоторые  дополнительные  -  и  довольно  ценные  -
свойства.
     Мастер - золотые руки, специалист по волшебным преображениям угнанных
машин и  прочим  техническим  нуждам  мафии,  отрекомендовал  Углову  свое
творение: "Зверь - машина. Если водитель нормальный - "делает" на трассе и
"девятки", и иномарки. Про город и говорить нечего. Верткий, неприметный -
чего тебе еще надо? Конечно, девок катать на "мерседесе" сподручнее. Но по
сухому - лучше этой машины и не надо. Зимой, конечно, - ставь на прикол, с
печкой беда. Нету ее вовсе. Ставить некуда. Ну да ты парень битый, до зимы
заработаешь - будет у тебя и "мерседес". Ко мне  от  станка  не  приходят.
Налить тебе? Ну-ну, ГАИ боишься? Да они "мыльницы" не трогают. Я,  бывало,
вдребезги за руль садился, а никто не берет, аж обидно. Его за  машину  не
считают, тебя  -  за  человека.  Знали  б  легавые,  сколько  эта  тележка
повидала... Нет, деньги ты убери. Уже уплачено. Шеф сполна рассчитывается,
а сверху я не беру - не кусочник. На водку хватает".
     И побрел развинченной походкой,  потеряв  интерес  к  несостоявшемуся
собутыльнику, с наполовину опорожненной чекушкой -  от  "запорожца"  туда,
где мягко сиял красавец "фольксваген-пассат". Огромный,  серебристо-серый,
он разместился в глубине  гаража.  Угнали  его  на  глазах  Углова.  Толпа
болгарских цыган ввалилась в "Пекин" с шумом и  гамом,  как  от  веку  все
таборные ватаги. Удачно угнанным "пассатом"  хвастались  в  открытую,  как
мировым рекордом по толканию ядра. Не опасались ни азиатов, сосредоточенно
жующих загадочные яства, ни широко известной не только в "Пекине" компании
баланцевских "деловых". Народ сидел солидный. Здесь даже Павел Петрович  с
его непререкаемым авторитетом был всего лишь первым среди  равных.  Однако
не быть бы ему  первым,  если  бы  не  мгновенная  реакция  и  способность
ориентироваться в любых обстоятельствах.  Коротко  бросил  что-то  на  ухо
сидящему  рядом  Георгию.  Тот  сейчас  же  вышел  своей  мягкой,  летящей
поступью,  ничьего  внимания  не  привлекая,  придерживая  полы   свободно
скроенного пиджака. Даже зная, что без "ствола" кавказец не выходит, Углов
ничего не смог заметить. За этот месяц он вообще многое узнал. А ведь срок
невеликий, и Георгий сыграл в этом особую роль. Навыки у кавказца  имелись
самые разнообразные. Вот и  теперь  дверь  "фольксвагена",  стоявшего  под
окнами ресторана, подчинилась ему,  словно  и  не  была  заперта.  Цыгане,
сидевшие вблизи окна, остолбенели. Тот, который еще  минуту  назад,  когда
Георгий  приближался  к  машине,  расписывал  приятелям   хитрую   систему
сигнализации  "пассата",  быстрым  шагом,  памятуя   о   респектабельности
заведения, направился к  выходу.  За  ним  двинулись  четверо,  засунув  в
карманы тяжелые лапы, унизанные перстнями.
     Павел Петрович словно втянул в  себя  вопросительный  взгляд  Углова,
успокаивающе усмехнулся. Собственно, Углов  и  сам  уже  заметил,  что  за
Георгием,  не  привлекая  внимания,  последовали  двое  из  охраны   ПэПэ.
Спортивные  парни,  не   расстающиеся   с   пневматическими   пистолетами,
незаменимыми в критических ситуациях. Углов  поморщился,  представив,  что
сейчас произойдет за окном. Дело пахло не только разборкой с цыганами,  но
и неминуемым столкновением с милицией. Вокруг "Пекина" ее  в  достатке.  В
горячке, конечно, можно этим  и  пренебречь,  да  только  потом  обернется
большими купюрами.
     Обнаруживать  любопытства  не  стоило,  но  все   равно   он   искоса
непроизвольно поглядывал сквозь стекло. Правда, смотреть уже  было  не  на
что. Одновременно с дверцей  Георгий  дернул  и  крышку  капота,  даже  не
оглянувшись на возникших позади и  справа  парней  из  прикрытия.  Замкнул
проводку, коротко махнул рукой, прыгнул в машину, и "фольксваген" рванул с
места.
     Один из цыган кинулся было  в  сторону  милицейского  поста,  но  его
удержали более рассудительные товарищи.
     Поднимать шум из-за краденого автомобиля резона не было, как не  было
резона настраивать  против  себя  могущественную  группировку  ПэПэ.  Если
обыватели  к  цыганам  относились  с  известной  опаской,  то  мафия  -  с
нежностью, как к легкой добыче, которая всегда под рукой.
     Миновала всего неделя, а "фольксваген", перекрашенный в солидный цвет
серого асфальта, с выправленными документами был  почти  готов  перейти  в
полное  и  безраздельное  владение   к   Георгию.   Еще   день-другой,   и
мастер-золотые руки выдаст кавказцу из гаража машину  -  новенькую,  ни  у
кого не вызывающую сомнений.
     Однако Углов оглядывал аэродинамические зализы "пассата"  без  особой
зависти. "Наверх" он уже не стремился, а драпать  из  этой  истории  и  на
"запорожце" в самый раз. В блатном мире человеческую  ценность  не  маркой
машины меряли. Достаточно было одного слова  Павла  Петровича  -  и  Углов
занял  место  руководителя  операции,  где  была  задействована  отчаянная
братва.
     Камазовский автопоезд причалил к месту встречи  точно  в  назначенное
время, мягко и для такой громадины почти бесшумно. Грузный пожилой  киргиз
на удивление легко выпрыгнул из  высокой  кабины,  с  наслаждением  размял
затекшие плечи.  Из  глубины  кабины  настороженно  ощупывали  встречающих
взглядами двое сопровождающих.
     Груз не располагал  к  шуткам,  все  держались  настороже,  и  Углов,
невзирая на радость, стремился избегать резких движений, сказал коротко:
     - Привет. Точность - вежливость королей. На компьютере режим движения
просчитывали?  Минута  в  минуту,   просто   не   верится.   Сразу   видно
профессионалов. Так, это - вам... Зарплата. Не  густо,  прямо  скажем,  за
такую дальнюю поездку.
     Не меняя выражения изрытого крупными оспинами лица,  водитель  принял
оторванную  половинку   сторублевки,   осветил   узким   лучом   фонарика,
внимательно проверил номер. Пробежал взглядом по  водяным  знакам  и  лишь
тогда, удовлетворенный, соединил со своей половиной. Совпадали до мелочей.
Довольный, сунул бумажник в карман мятой, припачканной смазкой телогрейки.
Такого обращения Углов не стерпел.
     - Стоп, приятель.  Экзамены  не  так  держат.  По-моему,  ты  еще  не
предъявил свой пропуск, - и, заметив, что киргиз недоуменно  уставился  на
него, резко добавил: -  Дай-ка  и  мне  на  купюру  поглядеть.  Парень  ты
хороший, только нет такой профессии.
     - Смотри, пожалуйста, смотри. Читай, считай, только не  очень  долго.
Груз портится. Яблоки - товар нежный.
     И действительно, торопились все. В перевалке ящиков приняли участие и
оба сопровождавших груз охранника, оставившие  в  кабине  короткоствольные
автоматы. Проверка прошла нормально, и напряжение спало. Да и  при  прямом
контакте два ствола, даже таких крутых, как "узи", погоды не делали.
     Водитель автопоезда утомленно развалился  за  рулем,  отдыхал.  Углов
промолчал - было кому таскать тяжести. Мужик, может, и знать не хотел, что
там под этими яблоками. Что ему до денег в ящиках, которые  день  ото  дня
теряют покупательную способность и только вот так - сотнями килограммов  -
что-то еще значат. Везут их сюда фургонами, назад - теми  же  фургонами  -
тонны товара.
     К физическому труду, пусть и в блатных мастях, Углов всегда относился
с отвращением, и сознание того, что  таскает  он,  в  сущности,  миллионы,
грело лишь поначалу. Последние штабеля воняли уже  совсем  омерзительно  -
испорченным сыром, затхлостью, овощной гнилью и мерзлой землей.
     - Холодно у нас в горах - через всю страну  проехали,  а  денежки  не
оттаяли, - один из охранников, видно, тоже не  в  восторге  от  работенки,
замедлил шаги. - У нас в аулах по сберкассам не  бегают.  В  земле  -  оно
надежнее. Без процентов, зато не приходится потом месяцами свое  же  назад
выклянчивать. А у каждого серьезного хлопца - не меньше миллиона.
     И, словно подтверждая свои слова, энергично перебросил  ящик  в  руки
детины, стоящего, пригнувшись, в кузове микроавтобуса. Как и рассчитывали,
ящики с деньгами заполнили  как  раз  три  "рафика",  которые  по  сигналу
подтянулись к группе на обочине. Казалось, операция длится долгие часы, но
неумолимо точная "сейка" на  запястье  Углова  свидетельствовала,  что  не
прошло и четверти часа. За всей процедурой следили со стороны  вооруженные
охранники,  да  и  себя  Углов  числил  не  подарком.  И  хотя  милиция  в
действительно  крупные  дела  без  особой  надобности  не  лезла,  но  все
облегченно вздохнули, лишь когда  ящики  с  их  специфическим  грузом  под
внушительным конвоем укатили по назначению. Погрузка компьютеров и  прочей
техники для братской Киргизии шла уже без Углова. Его задача -  обеспечить
этап с деньгами. Ответственность за наличные всецело лежала на нем.

     Павел Петрович восседал в своем любимом кресле, уставившись невидящим
взглядом в лист бумаги с перечнем многоразличных, но непременно дорогих  и
дефицитных предметов. Казалось, он отрешился от всего. Однако те, кто знал
его получше, не сомневались, что роскошь  предаваться  чистому  созерцанию
деятель такого масштаба позволить себе не мог.  Иначе  бы  ему  просто  не
вскарабкаться на верхнюю ступеньку, и тем более на ней не удержаться.
     Георгий возник как всегда бесшумно, легким покашливанием давая  знать
о себе.
     - Прибыл. Какие распоряжения будут, Павел Петрович?
     - Ты же знаешь. Деньги - на  базу,  Угла  -  на  ковер.  Справился  -
молодец, честь ему и хвала. Впусти.
     Георгий презрительно сощурился. Помедлив, осторожно заметил,  как  бы
себе под нос.
     - Оно, конечно - неслыханный подвиг. Машину с деньгами, видите ли, он
встретил! Там и близко опасностью не пахло. Кто бы лапу поднял на ваше?
     - На наше, Георгий. Я пока манией величия не страдаю. В этом и  сила.
Не то бы уже давно все пайку жрали или сами друг друга перекололи.  Я  сам
от Угла не обмираю. Из него блатной - как из свиньи балерина. Фраерок,  но
пока полезный - пусть живет. Там посмотрим. И ты тоже без глупостей давай.
     - Вы же знаете - ваше слово...
     - Я-то знаю, главное, чтобы ты об этом не забывал. Не суетись. Дойдет
и до него очередь. Но тогда, когда я решу, а не потому, что ты его духа не
выносишь. Кстати, без всякого повода. Это  ему  обижаться  надо.  Как  его
наказали - мало кому доставалось. А история эта - его проблемы. Он  теперь
у нас на поводке. И оторвется только "в ящик". Не ссучится.  Паршивая  эта
порода: вроде - ворик, а тропинку  назад,  в  честняки,  сберегает,  крови
боится. Так что, все-таки не расслабляйся, сынок. Придет его час. Вот ты -
наш. И верю я тебе, и к советам твоим прислушиваюсь,  хоть  и  молодой  ты
еще.  Ладно.  Зови  своего  друга  заклятого,  хватит  ему  там  париться.
Волнуется, небось, на сколько долг уменьшится. А мы вот  выдадим  ему  еще
одно задание.
     - Ему, Павел Петрович?
     - Вам обоим, дорогой мой. Так что, на  время  действительно  придется
подружиться.

     Московский скорый проделал  уже  половину  пути  от  взбаламученного,
неспокойного Кавказа до столицы. Как ни печально это признавать, все,  что
так  влекло  раньше  в  дальних   поездах,   теперь   бесследно   исчезло.
Традиционное    кавказское    радушие    сменилось    косыми    взглядами,
подозрительностью,   недоверием.   Даже   уютные   СВ   стали    какими-то
замызганными, пропыленными, а в вагоне-ресторане по  соседству  официантки
лениво  предлагали  такое,  что  можно  было  проглотить   только   крепко
зажмурившись.
     Ну и само собой - чаю  не  допросишься,  а  если  и  удастся  уломать
горделивого проводника, то  в  стаканах,  которые  он  принесет,  плещется
мутная бурда, где чайного настоя не больше, чем в Куре весной,  не  говоря
уже о сахаре.
     Тем не менее во всем спальном вагоне, заполненном почти до отказа, от
чая отказался только один пассажир - тощий желтолицый мужчина с  какими-то
стертыми чертами лица и в довольно потрепанном костюме. Багаж его  состоял
из видавшего виды портфеля с обмотанной синей  изоляцией  ручкой,  который
изобличал в нем типичного командировочного,  пользовавшегося  "люксом"  на
казенный  счет.  Мужчина   с   жадностью   поглощал   лимонад   из   узких
трехсотграммовых бутылочек, не отрывая  взгляда  от  некоего  технического
издания, испещренного диаграммами. Вскоре, однако, он улегся, но не  спал,
впрочем, не поддерживая и разговор  с  соседом  по  купе  -  явно  деловым
человеком "из новых". На столике появились зелень, батон, салями и бутылка
"Арарата", но владелец портфеля на приглашение не откликнулся,  сославшись
на гастрит. Нисколько отказом не огорченный, солидный пассажир, отужинав в
одиночестве, довольно скоро захрапел. Командировочный же  долго  ворочался
без сна - то ли от раскатов могучего храпа, то ли от того, что его  мучили
неясные предчувствия.

     В следующем за "люксом" вагоне от едва теплого  чаю  отказались  двое
обитателей одного из купе. Тоже, судя по  всему,  измотанных,  задерганных
командировочных. Не привлекла их и беседа с расположившейся внизу  молодой
блондинкой с дочкой лет пяти. Словно по команде,  они  забрались  на  свои
полки и затихли. Уже на следующей станции  еще  одно  место  внизу  заняла
бодрая румяная старуха. Молодая мама потеснилась - у  них  с  дочерью  был
один билет на двоих,  угостила  старуху  яблоком,  в  ответ  получив  пару
печений для девочки. Утомленные командировочные,  казалось,  дремали...  В
соседнем  купе  компания  подобралась  сплошь  мужская.  Хотя  этих  столь
несходных между собой людей и  компанией  трудно  было  назвать.  Сходство
определялось одним - отношением к все тому же  чаю.  Едва  за  проводником
закрылась дверь, мужчины молчаливо  и  деловито,  с  легкой  брезгливостью
слили жидкость в пустую стеклянную банку.  Тщательно  закрыв  крышкой,  ее
отправили под нижнюю полку, чтоб не мозолила глаза.
     Здесь были люди разных национальностей,  наружности  и  одежды  -  со
всевозможным и у всех довольно объемистым багажом. Потертый, видавший виды
рюкзак бородатого геолога и футляр с аккордеоном, принадлежавшим очкастому
клубному работнику, уютно расположились по соседству с крепким старомодным
чемоданом  типичного   сельского   жителя   и   увесистыми,   облепленными
переводными    картинками,    баулами    молодого,    спортивного     вида
путешественника.
     Дорога убаюкивала. Сладко спал проводник. Казалось, весь вагон  полон
сонным дыханием. И только  эти  четверо  в  сугубо  мужском  купе  если  и
подремывали, то вполглаза, по очереди. Иногда  перебрасывались  короткими,
ничего не значащими, как и водится у случайных попутчиков, не  стремящихся
сблизиться, репликами.
     Внезапно из-за перегородки соседнего купе донесся осторожный стук,  и
одновременно где-то на второй полке, рядом с подушкой "геолога",  раздался
приглушенный зуммер. Бородатый мгновенно ответил, словно  только  этого  и
ждал. Коротко кашлянули все четверо.  Все  нормально,  полная  готовность.
Сухо щелкнули спущенные предохранители - один,  другой,  еще  -  казалось,
громко, будто сами выстрелы.
     Поправив  выбившийся  из-под  одеяла   короткий   автоматный   ствол,
"аккордеонист" приподнялся на левом  локте,  взглянул  на  верхнюю  полку,
неуверенно спросил:
     - Георгий, может, стоит выйти в коридор покурить,  прикрыть  снаружи?
Сигнал был точный. Сейчас эсвэ шерстят, сколько там  до  нас  осталось?  В
купе передавят, как в мышеловке. Наверняка кто-то из провожающих  гопников
навел.
     - Чтобы накрылись деньги? Сиди  где  сидишь.  Двоих  снаружи  хватит.
Прикроют. А если и идти, то не тебе. Может, и пронесет. Что ж  это  они  -
"на подъем", без наколки "люкс" выставляют? Ладно, еще  сорок  минут  -  и
Ростов. Там милиция, и вообще - Россия, гопничать не будут.  Все,  умерли.
Ждем.
     Минут через пятнадцать дверную  ручку  снаружи  осторожно  подергали.
Затем дверь бесшумно откатилась, споткнувшись на откинутом язычке стопора,
и в щели показались жесткие вихры и из-под  них  -  спокойный,  изучающий,
цепкий взгляд. Однако его обладатель, судя по всему,  был  разочарован.  В
этом купе на серьезную добычу  рассчитывать  не  приходилось.  На  столике
вразброс стояли бутылки  из-под  дешевого  вина,  виднелись  всклокоченная
борода и рваная тельняшка "геолога", пузатый рюкзак у порога,  под  лямкой
которого   торчали   заскорузлые   носки.    Отвалив    челюсть,    храпел
"культработник". Бодрствовал только  "селянин",  который,  свесив  ноги  с
верхней полки, торопливо хрустел луковицей, отхватывая  время  от  времени
солидные  куски  от  здоровенного  ломтя  желтоватого  сала.  Когда  дверь
приоткрылась, он торопливо сунул  еду  в  газетный  сверток  и,  глуповато
щурясь, уставился на тонкую полоску света, ворвавшуюся в купе.
     Новый проводник  осторожно  прикрыл  дверь  (прежний,  неповоротливый
толстяк, аккуратно связанный, был  выброшен  из  служебного  купе  еще  на
предыдущей станции). Движение это сберегло ему и его напарникам жизнь, так
что, даже и знай он о богатейшей  добыче,  которая  таилась  в  незавидном
багаже, ему следовало благодарить Бога.
     Перед Ростовом налетчики растворились в ночной тьме, унося добычу.  В
Ростове  по  вагонам  уныло  потянулось  ко  всему  безразличное  линейное
следствие, суля множеству пострадавших  "принять  все  зависящие  меры"  и
радуясь в душе, что на сей раз дело обошлось без крови...

     Москва встретила привычной суматохой, вокзальной грязью и  толкотней.
На  перроне  в  толпе  встречающих,  держась  несколько  поодаль,  маячили
знакомые лица,  принимая  иной  раз  самый  неожиданный  облик  -  скажем,
помятого носильщика в синей тужурке с жестяной бляхой или железнодорожника
с красной повязкой на рукаве.
     Честная компания вывалилась из поезда вразнобой.  Из  купейного  -  с
багажом,  из  соседнего  "эсвэ",  наиболее  пострадавшего  при  налете,  -
налегке. Пили порознь, но друг друга из виду не теряли. Впереди Георгий  с
синей  "аэрофлотовской"  сумкой,  из  которой  торчала  рукоять  теннисной
ракетки,  запрессованной  пачками  с  банковскими   бандеролями.   Нервное
напряжение уже оставило его, и он находился в своем обычном - собранном  и
спокойном - состоянии. Снова смотрел боссом - пусть и не самым большим, но
и не из мелюзги. Недалеко от края перрона, невзирая  на  запрещающий  знак
уютно примостился серенький микроавтобус в сопровождении двух "волг".
     - Могли бы и к вагону подогнать, не пустые идем,  -  процедил  сквозь
зубы Углов идущему рядом Георгию. - Я от этой дурацкой бороды весь в мыле,
как лошадь. Говорил же, давно надо было отклеить!..
     - Нашелся умник. У проводников глаз наметанный. Приняли  бы  тебя  за
участника налета, зацепились, - и поплыл бы наш груз.  Тебе,  по-моему,  и
других неприятностей хватает, не говоря  уже  о  долгах.  Так  что,  давай
садись и не ной.
     Последние  слова  Георгий  произнес,  прыгая  в  "рафик"  следом   за
брошенной на сиденье сумкой.  Спутники  также  не  заставили  себя  ждать.
Тронулись, и, сколько ни  вертели  в  дороге  головами  экипажи  конвойных
"волг", ничего  подозрительного  замечено  не  было.  Деньги  благополучно
прибыли к месту назначения.
     На вилле Павла Петровича  собралась  изысканная  публика.  Настроение
царило благодушное - все были довольны удачным завершением операции.  Даже
сам Павел Петрович, вопреки обыкновению, расслабился, утопая в  удобнейшем
кресле с высокой спинкой. Руки безвольно свисали с резных подлокотников; у
его ног, задрав лапы  и  выставив  на  всеобщее  обозрение  бледно-розовое
брюхо, валялся белый бультерьер Джой.
     - Итак, все дома. Хорошо. Ну, денежки найдется  кому  пересчитать,  а
вот разобрать операцию, я думаю, следовало бы.  Утечка,  значит,  Георгий?
Так получается? Ты ведь за безопасность отвечал?
     - Мы с Серегой. Но при чем тут мы? Если что и было -  только  оттуда.
Если вообще было.
     Георгий держался почтительно, но с достоинством, не чувствуя за собой
вины.
     - "Если"!.. - раздражаясь, повторил босс. - Какие могут быть "если" в
нашем деле? Утечка - что пробоина в днище, и латать ее приходится свинцом.
     Георгий опустил голову.
     - Может, что и упустили, Павел Петрович. К тому же и поставщиков я не
знаю - ваши ведь люди. Как вы сказали, так все и сделал. А только,  думаю,
дело тут не в утечке. Если бы кто стукнул, к нам бы и полезли. Газ или еще
чего похлеще придумали бы, не понадеялись бы на  один  только  клофелин  в
вагонном чае. Только бойня там была бы та еще, по крайней мере, за себя  я
отвечаю.
     Павел Петрович одернул его с утрированным недовольством:
     - Ну, на Сергея ты не коси. Как-никак, а он был старшим  операции,  и
все прошло нормально, не считая этого налета. Ладно, за тех, кто  ездит  в
"люксе", я не беспокоюсь. Что, не поменялся контингент,  небось?  Стремщик
твой вписался? Не пощипали его?
     - Мы его так приодели, что у него даже кошельком не поинтересовались.
Зато в купе с ним ехала какая-то шишка - директор СП, что ли, -  так  того
утащили вместе с вещами. Придется фирме чуток покрутиться.
     - Лихие ребята. Не было знакомых?
     - Нет, Павел Петрович. Пацан-стремщик говорит, что  этих  никогда  не
видел. Хотя он недавно с нами, кого ему знать? Его дело шестерить. Хорошо,
просигналил вовремя. Большого ума не надо: кнопку на рации нажать.
     - Чего ты гонишь на  молодого,  Серега?  Не  растерялся  парень  -  и
спасибо. Выдашь ему, Георгий, от меня штуку дополнительно. За то,  что  не
спал. А вам наброшу по пять - за нервную работу... Честно? Вижу, что да. А
тебе, Серега, учитывая заслуги  и,  скажем  так,  -  сложное  материальное
положение, скостим с долга... ну,  еще  двадцать.  С  Георгием  мы  старые
друзья, сами разберемся. - Павел Петрович сухо засмеялся и  резко  оборвал
смех. - Ладно, главное - деньги на месте. Отоварим на них родную провинцию
по высшему классу. И последнее, ребята. Любая ошибка, любой прокол  -  для
нас смерть. Так что, думайте, смотрите, шевелите мозгами.  Условия  я  вам
создал. Ты, Серега,  сам  знаешь,  чем  твоя  история  в  другой  ситуации
закончилась бы. Такое у нас не прощают. Сумма - на десяток трупов. А  я  -
нет, знаю людей, знаю - всяко бывает. И простил, и в  дело  взял.  А  дело
какое! И большое, и, по сути, не криминальное.  Меня-то  это  не  волнует,
людей с моим положением давно  уже  не  сажают.  О  вас  забочусь...  Все.
Подводим итоги.  Охрана,  значит,  нас  не  подвела,  будем  считать  -  с
безопасностью пока проблем нет. Теперь по  твоей  части,  Сергей.  Значит,
согласны наши азиатские друзья получить товар на половину суммы?
     Углов отозвался, помедлив в раздумье:
     - Не то чтобы. Просят хотя бы на семьдесят процентов,  скрепя  сердце
согласны на шестьдесят. А на половину - кричат, что, мол, грабеж...
     - Так-таки и кричат?
     - Ну, не буквально, но возмущаются, что пользуемся ситуацией.  Только
ваш авторитет...
     - Ладно, дифирамбы потом. Дадим мы им... ну, скажем,  пятьдесят  пять
процентов. Что там насчет акций?
     - Просят товар. Электронику, оружие.
     - Ты говорил, что акции даем хорошо обеспеченные?  Что  это  в  любом
случае лучше, чем рубли, которые завтра станут просто бумажками?
     - Говорил. Но все в один голос: "Мы же не рубль на рубль, а считай  -
на половину берем. Обеспеченные, не  обеспеченные,  мы  этого  у  себя  не
понимаем. Верим Павлу Петровичу, но лучше  везите  товар.  Бумажек  у  нас
своих хватает. Вот доллары - с удовольствием".
     - Ты смотри, разохотились! Доллары им подавай. Ладно, черт с ними.  В
конце концов, их дело. В своих краях они - хозяева. Хотят  товар  -  будет
товар. Давайте, ребята, однако, пошевеливаться. Сейчас из республик хлынет
такая масса денег в Россию, а значит, прежде всего в  Москву,  что  зевать
нельзя. Ничего, Москва все денежки  примет,  только  назад  не  отдаст.  И
просить будут, и умолять, и поклоны бить этому всеми охаянному  рублику...
Ну, иди, Серега, свободен. А мы тут с Георгием еще потолкуем... Ты  что-то
хотел сказать?
     Углов мялся считанные мгновения,  но  хозяину  оказалось  достаточно,
чтобы понять. Заговорил просительно, робко, словно и не он полсуток  назад
держал под прицелом "узи"  двери  купе,  готовый  выплеснуть  смертоносный
свинец в лицо любому, кто рискнет вломиться.
     - Я вам так благодарен, Павел  Петрович...  Если  бы  не  вы...  Долг
списываете, машину вот дали. Только... Ну, понимаете, я же кассами  сейчас
не занимаюсь...
     - Так тебе денег, что ли? Тю, вот дурашка! Сколько надо - дам! Мы  же
как братья! Насчет скокарства - брось и думать, пока со мной работаешь.  А
это, полагаю, надолго. Кому я друг -  то  верный.  Того  же  и  от  других
требую. Уж если дружба - то до могилы! - последнее слово  выговорил  тихо,
но отчетливо. - И не дай Бог никому засыпаться на своем, а  через  себя  и
нас потянуть!.. О кассах забудь. Кем ты был? За копейки  подставлялся  "от
пяти до пятнадцати". А за десять штук перевалишь - тут  тебе  и  "стенка".
Кстати, насчет "отхожих промыслов" и у меня есть кое-что сказать. Помните,
как говорится - "моя милиция меня бережет"? Так вот, в наших делах  она  и
бережет. Прокрутили, смазали, а то и в долю взяли -  и  все  тихо,  все  с
деньгами и беззаявочно. Другое дело, когда случается такое,  что  ни  один
начальник не замажет, а легавые по десять лет работают, пока не  дороются.
Один нагадит, а кругом все в крови по уши. Так  вот,  чтоб  не  трепаться,
скажу: чем в ящик играть, мы  такого,  не  поленимся,  сами  туда  уложим.
Дошло?

     Всем, кто  видел  Лобекидзе  в  эти  дни,  казалось,  что  он  слышит
загнанное дыхание неведомого убийцы. Еще чуть-чуть, и... Но время  шло,  а
зверь все еще оставался неуловимым. Правда,  затаился,  затих,  ничего  не
предпринимал.
     Дома Лобекидзе теперь почти перестал бывать - что там, голые стены? В
общество заморского гостя поначалу не тянуло.  Хотя  надо  отдать  должное
Фрейману -  он  искренне  старался  отвлечь  майора  от  тягостных  мыслей
рассказами о жизни на Брайтон-бич, да и вообще в Америке, которую мы знаем
разве что по газетным статьям да по охам и  ахам  ошалелых  визитеров  как
страну  несметных  богатств  и   невиданных   развлечений,   ослепительных
супермаркетов и простора для делового человека.  Возвращался  майор  домой
поздно, но после этих бесед ложился  порой  в  третьем  часу.  Сидели  при
притененном свете, говорил, как правило, Майкл. Увлекаясь, развивал  планы
создания невиданного страхового  общества,  предлагающего  массу  услуг  в
невообразимом диапазоне. И все это здесь, сейчас  -  среди  доживающих  за
ветхим порогом нищеты стариков, не обращая внимания на истошные  вопли  из
всех углов: "Да помогите же, в стране катастрофа!". Его простодушная  вера
в будущность этой страны придавала бодрости, и прожекты Фреймана  казались
вполне осуществимыми. Своим оптимизмом он заражал даже майора, и  это  был
вовсе не беспочвенный оптимизм. Майкл целыми днями разъезжал  по  столице,
набивая пухлые  папки  различными  визами,  постановлениями,  выписками  и
резолюциями так, что казалось, хрупкие плечи пожилого человека не выдержат
всей этой бумажной тяжести.
     Гость и хозяин приглядывались друг к  другу  и,  к  удивлению  трудно
сходившегося  с  людьми  майора,  даже  подружились.  Скоро   исчезло   то
напряжение, которое присутствует в разговорах едва знакомых людей, к  тому
же  обитателей  разных  стран  и,  как  вчера   принято   было   говорить,
противоположных миров. Фрейман оказался  и  благодарным  слушателем,  живо
интересовался жизнью майора угрозыска, случаями из практики его коллег.
     - В Америке, Иван Зурабович, - говорил  Фрейман,  -  жить  интересно,
особенно  поначалу.  И  выбиться  в  люди  легче,  чем  было   на   трижды
благословенной  родине.  Американец  избалован  всей  этой   цивилизацией,
избалован  и  расслабился.  Так  что  энергичным   эмигрантам   есть   где
развернуться. Наш эмигрант - живчик с  голодухи.  Однако  здесь  вертеться
проще. И как только появилась возможность - я вернулся.  Сейчас  в  России
для предприимчивого и  работящего  человека  раздолье.  Но  и  мошенникам,
уголовной швали тоже. В Штатах они по крайней  мере  держатся  в  каких-то
рамках, зная, что даже таксой "громила", как я, может  ответить  из  сорок
четвертого калибра. Да и полиция им спуску не дает. Нет, я не хочу  ничего
плохого сказать о вашей милиции, но попробовал бы поднять голос на  "копа"
хоть нагероиненный пуэрториканец, хоть "белый  воротничок"  с  Уолл-стрит!
Поэтому переселенцу стоит с самого  начала  усвоить  почтение  к  тамошним
порядкам. Но нашим на это, как водится, наплевать. Сегодня русская  община
Бруклина  -  модернизированная  модель   мафии   универсального   профиля.
Наказания в  Америке  для  "совков"  смехотворные.  Кого  испугаешь  тремя
месяцами  тюрьмы?  Вот  и  пошло:  вымогательства,  грабежи,   вооруженные
нападения, скупка краденого... Предпочтение отдают "своим", нашим то есть.
Хватает работы и для "белых перчаток". Они и  без  "стволов"  зарабатывают
столько, сколько не каждый грабитель. Нельзя сказать, что американцы такие
уж тупые, но есть вещи, до  которых  они  просто  не  додумались.  Скажем,
использование ворованных кредитных карточек или получение  страховых  сумм
по фиктивным несчастным случаям. Это самое элементарное. Не говорю  уже  о
супермаркетах. Туда одни ходят  тратить  деньги,  другие  -  зарабатывать.
Полицейские в "русских" районах быстро теряют остатки веры в  человечество
и традиционные американские улыбки. Все это мне хорошо знакомо, потому что
наша фирма занимается не только делами о наследовании, но и  страхованием,
и многим другим в самых различных сферах  бизнеса...  Собственно,  поэтому
глава фирмы и взял меня  в  отдел  -  агенты-американцы  избегают  районов
обитания наших соотечественников, будь то Бруклин в Нью-Йорке или Фейрфакс
и Западный Голливуд в  Лос-Анджелесе.  Доходило  до  того,  что  некоторые
"русские" группировки пытались впрямую угрожать полиции, что  для  Америки
просто неслыханно. Крутые мальчики, всего год как из Союза,  отечественных
замашек еще не растеряли. Перед  этим  они  раздавили  какую-то  азиатскую
карикатуру на мафию и чувствовали себя, как лисы в курятнике.  Ну,  ФБР  и
пришлось им разъяснить,  кто  есть  кто.  Главарь  первым  дал  показания.
Каких-нибудь шесть часов допроса - и все стало на свои места...
     - А следом и остальные пошли колоться? - поднял глаза Лобекидзе.
     Довольный, что  погруженного  в  себя  майора  удалось  хоть  немного
расшевелить, Фрейман воодушевился, словно самолично изловил и  расследовал
деяния "русских" мафиози.
     - Само собой. Знавали они и  милицию,  и  следственные  изоляторы  на
родине, однако близкого знакомства с ФБР не выдержали.
     - Действительно кто-то из наших их нанял?
     - Какие сомнения? Наши криминальные  элементы  вообще  ассимилируются
моментально. Бизнес американцев во многом основан на доверии  к  партнеру,
деловые люди легко идут на контакт, вот  тут  аферистам  и  раздолье.  Это
касается и иммигрантов. Настороженно относятся только к чернокожим.
     - Да, и для нас это проблема. У нас место  негритянской  преступности
занимает Кавказ. Землячки! В Москве чеченцев скоро  будет  больше,  чем  в
Чечне. Соперничать по численности с ними могут разве что азербайджанцы. Но
только по численности. Масштаб не тот, да и пожиже они. Чуть  нарвутся  на
отпор, давай Бог ноги. А вот если попадется беззащитная жертва - разорвут,
как  гиены.  У  нас  что  ни  сводка,  так  фигурируют  "лица   кавказской
национальности". А чего удивляться? Не хотят  они  работать.  Зацепился  в
какой-нибудь "общаге" за взятку, осел, пяток  родственников  вызвал...  те
каждый еще пяток... Глядишь - весь клан уже здесь... Если по-газетному, то
грех,  конечно,  целые  народы  порочить.  Есть  у  них,  наверное  же,  и
труженики, и светлые головы. Только здесь их  не  бывает.  Ни  одного.  За
пятнадцать лет работы - не попадались, хоть убей.
     - У меня, Иван Зурабович, тоже есть такой опыт. Знаете, в Штатах  нет
этого - еврей, азербайджанец, украинец, все это - "русские". Тем  более  -
чеченцы. Правда, сейчас в Европе  полиции  уже  икается  от  этого  слова.
Познакомились с "гостями". Но в Штатах их - единицы. Так вот, один из этих
"тшешен", Бахсаев, оказался мужиком на диво ловким. Обычно-то  они  сперва
стреляют, а потом начинают размышлять, но этот - просто  уникум  какой-то!
Приехал  в  страну,  и  полгода  не  прошло,  как  обзавелся   антикварным
магазином. Не без того, конечно, - торговал и краденым, которое скупал  на
месте, а часть доставляли разными путями из Союза.  Как  говорится,  рыбак
рыбака, так и Бахсаев мгновенно окружил себя уголовниками. Сгорел же он по
причине собственной жадности и наглости. Ехал Бахсаев не на пустое  место,
как большинство наших. Его и впустил-то госдеп только по  причине  наличия
престарелой родственницы, бабушки, которая спустя  два  месяца  скончалась
при довольно странных обстоятельствах и весьма  кстати  оставила  Бахсаеву
приличный дом и небольшое состояние.  Конечно,  теперь,  после  экстренной
кремации старушки, трудно искать доказательства... А дальше  сей  "тшешен"
стал  действовать  довольно  грубо.  Было  сработано  фальшивое  завещание
местного жителя, предпринимателя и владельца поместья, жившего  в  прошлом
веке, которое меняло волю покойного в  пользу  некоторых  заинтересованных
лиц, и подброшено в семейный склеп. Американские эксперты много  смеялись.
Сделано было  с  чисто  "совковой"  безалаберностью,  вроде  этого  вашего
нашумевшего "путча".
     - Не стоит иронии, Майкл.
     - А я ничего и не говорю. Слава Богу, что все это провалилось! Только
попомните  мое  слово:  настанет  время,  когда  всю  эту  "хунту"  еще  и
национальными героями объявят, спасителями отечества.
     - Отцы нации, мудрые наставники?
     - Само собой. Те самые, которых чтут  больше,  чем  закон.  Это  и  в
чеченской традиции так.
     - Ради Бога, Майкл! Откуда вы выкопали этот  допотопный  миф?  Может,
раньше и существовали твердые понятия о  чести  и  достоинстве,  врать  не
буду, я с Кавказа мальчишкой в Россию  попал.  Теперь  это  все  только  в
легендах. Вроде той, что о двух друзьях-горцах, один из которых,  находясь
в доме друга, случайно прикоснулся к его возлюбленной. Дабы смыть позор  с
себя и с женщины, юноша выхватил кинжал и отрубил себе пальцы.
     - Сумасшедшая романтика. Но сегодня  все,  видимо,  по-другому.  Нет,
насчет чего-нибудь кому-нибудь отрубить - с этим у них порядок.  Так  что,
судя по всему, хлопот у вас хватает...

     Вести допросы в медицинских учреждениях капитан  Тищенко  терпеть  не
мог с самого начала своей розыскной  деятельности.  Но  сегодня  буквально
рвался на допрос. Результатов ожидал весь райотдел. Активность уголовников
росла день  ото  дня,  и  от  отчаянной  обороны  они  все  более  открыто
переходили к нападению.
     Среди пострадавших оказались известные  люди.  В  этой  роли  Георгий
Хутаев выступал впервые в жизни.  В  основном  ему  приходилось  значиться
обвиняемым, - правда, как правило, вина  его  оставалась  недоказанной,  -
изредка  свидетелем,  смахивающим,   опять-таки,   на   обвиняемого.   "Но
потерпевшим - никогда!"
     Последние слова Хутаев повторил вслух, еще не окрепшим, но уже полным
сожаления и ядовитой иронии  голосом.  О  чем  он  сожалел  -  теряться  в
догадках не приходилось.
     - Ну, даст Бог мне встретить  этого  гаденыша!..  Да  нет,  там  было
темно, и все произошло так быстро, что, боюсь, я его просто не узнаю, если
увижу. Во всяком случае, без движения. А вот в деле... У него удар такой -
странный, не резкий. И сказал бы - не сильный, но на себе почувствовал.  А
мне не привыкать держать удар. Благо,  есть  чем,  -  болезненно  морщась,
Хутаев напряг литое, обвитое тросами мышц плечо, белая простыня сползла  с
выпуклой мощной груди. - Поганец этот выскочил  из  машины  и  врубился  в
меня, как паровой молот. Как бадья с бетоном, сорвавшаяся с крана. Давно я
так в голову не получал... По ребрам можно было и не добавлять. А  ведь  я
был готов, не стоял, разиня рот. Сам подскочил к машине...
     - Что за машина?
     - Я уже говорил - "жигули", модель в темноте не разобрал - куда  там!
Ни номера, ни цвета, одно точно - темные. Еще и фары слепили... Вот и верь
после этого, что прогулки перед  сном  полезны.  Здоровье,  понимаете  ли,
укрепляют... Врагам бы моим. Ну что еще? Я этих двоих издали заметил. Идут
навстречу. Тут откуда-то  сзади  несется  машина  с  выключенными  фарами.
Наскочила на них, врубила фары и  пошла  слепить.  По-подлому.  Я  туда  -
понадеялся на свои мускулы. Тут  он  и  вылетает,  как  сплошной  кулак...
Дальше я не здорово помню... Кого там и как машина эта зацепила...
     В соседней палате поместили Лобекидзе. Получив тяжелые  ушибы,  майор
все еще пребывал в шоковом состоянии  и  говорил  с  трудом,  едва  шевеля
бескровными губами. К счастью, обошлось без переломов.
     - Машину я видел... фары. Нет, ни цвета, ни  модели.  Сзади  ведь.  Я
шел, встретился с Угловым... Беседовали... А как мне  к  нему  относиться?
Неважно, доказано его соучастие в том или в другом... Углов  преступник  -
думаю, этого пояснять никому не надо. Но мы столкнулись с ним  неожиданно,
а поговорить было о чем. Тем более, он любезно соврал, что нам по пути. От
стоянки идти десять минут. Хороший разговор пошел. В темноте  навстречу  -
фигура, крупный парень. Только я Хутаева опознал, как - сзади фары, и  все
погасло. По-моему, я услышал удар раньше, чем что-то почувствовал...
     Этот удар принял на себя Углов.  С  ним,  после  тяжелого  сотрясения
мозга, пока не работали. Сломанное ребро не помеха,  важно,  чтобы  голова
пришла в порядок. Но передышка оказалась короткой. Уже на  следующий  день
Лобекидзе, вопреки всем врачебным предписаниям, покинул больничную койку и
присутствовал на допросах вовсе не в качестве пострадавшего. Однако  Углов
не добавил ничего нового.
     - Да кого я мог там видеть?.. Налетел этот, сбил...  Слава  Богу,  не
насмерть. Не знаю, на кого они  охотились,  только  я  на  такие  свидания
больше не ходок. И вообще, считаете меня в чем-то виноватым -  сажайте.  И
не надо на меня вешать всех собак. Только себе головы  забиваете  -  фуфло
потом все равно всплывет. Эх, чуть  бы  раньше  -  хлопнул  бы  я  его  по
лобовому...
     - Это затем ты и дубинку с собой прихватил?
     - Ну а зачем еще? Не этого, так  другого.  Развелось  мрази,  честным
блатным проходу не дают. И вы мышей не ловите.
     - Да ты что, Углов? Неужто честные блатные в таком загоне? Ты, никак,
помощи просить решился? Ну что ж, всегда рады толковому человеку пропуск в
тихое местечко выписать. Дорожка известная - чистосердечное признание...

     - И много он сообщил?  -  Фрейман  старался  устроиться  поудобнее  в
кресле, поводя сутулыми плечами. - Судя по вашим  словам,  это  совсем  не
новичок в преступном мире, и раскаяния ожидать  не  приходится.  По-моему,
слухи  о  закоренелых   преступниках,   без   особых   причин   начинающих
сотрудничать с правосудием, - это из серии "рассказов о пограничниках". Не
удивлюсь, если окажется, что действительно имело место покушение, и скорее
не на вас, а на самого Углова. Метили, очевидно, все-таки в него.
     - Да, нелепо было бы погибнуть в разборке уголовников.  Еще  куда  ни
шло, когда знаешь, что висишь у них на хвосте, что достал, и они готовы на
что угодно. Но сдохнуть попутно, за компанию, да еще  и  такую  дрянную  -
увольте. Однако получается, что достал-таки. Двигаемся, значит,  в  верном
направлении. Но что-то уж очень быстро  они  на  меня  вышли.  Располагают
информацией. Тут я пас - если это так, то лучше  и  не  думать,  на  какие
верхи у них есть выходы... Что ж, заповеди заповедями, а другую щеку я  им
подставлять не стану...

     Павел  Петрович  давно  привык  большую  часть  времени  проводить  в
уединении, в своем, как он, кокетничая, говаривал, "загородном сарайчике".
О  приусадебном  гектаре  и  дворцовых  габаритах   бывшего   генерального
гнездовья Павел Петрович из скромности умалчивал. Кому надо - и так знали,
что  за  этим  стоит.  К  сожалению,  не  только  те,  кому  надо.   А   в
дополнительной  рекламе  "деловой  народ"  не  нуждался.   Любопытствующих
моментально  отшивали  юные  друзья  босса,   маячившие   на   участке   с
пневматическими пистолетами наготове. Удаленность  дачи,  расположенной  в
лесу,  и  моментально  распространившаяся  молва  о  нелюбви   хозяина   к
непрошеным  визитерам   способствовали   сохранению   тишины.   Дорога   к
генеральскому поместью вела неширокая, но асфальт  был  зеркально  гладок,
без единого ухаба или выбоины. Павел Петрович любил  перемещаться  быстро,
но с комфортом.
     "Фольксваген-пассат"  мчался  через  Баланцево  в   Москву,   сбавляя
скорость и тормозя у светофоров с такой яростью, что пешеходы  даже  и  на
зеленый виновато трусили рысцой  перед  негодующей  мордой  автомобильного
дива. Все шло нормально, и только на полдороге за серым красавцем увязался
какой-то "жигуленок".
     Припарковались в столпотворении  не  менее  импозантных  транспортных
средств на стоянке возле  Большого.  "Хвосту"  же  пришлось  бросить  свои
"жигули", наплевав сразу на два запрещающих  знака.  Место  уже  поджидало
"пассат", поскольку благообразный, аристократической внешности смотритель,
прогуливавшийся неподалеку, обеспечил его загодя. Оказать  услугу  ПэПэ  -
дороже конвертируемой валюты. Да и как забыть, кому отстегиваешь  оброк  с
выгодного места.
     Водитель остался в машине,  а  трое  двинулись  к  боковому  входу  -
впереди молодой атлет, исполненная  достоинства  и  тоже  весьма  заметная
фигура -  Павел  Петрович,  и,  наконец,  второй  телохранитель,  небрежно
опустивший руку в карман твидового пиджака.
     Театралом Павел Петрович стал не  вдруг.  Образ  уголовника,  крутого
парня, прожигающего свободное от грабежей время в притонах  за  бутылью  с
мутным самогоном, давно ушел в прошлое, уцелев лишь в  блатном  фольклоре.
Вслед  за  ним  канули  в  "бытие   и   казавшиеся   незыблемыми   законы,
предписывавшие  общаться  лишь  с  представителями   своего   мира.   Куда
престижнее  и  полезнее  стали  контакты  с  людьми  во  всех   отношениях
респектабельными. Многие из них и не подозревали о роде занятий почтенного
Павла Петровича, предпочитая наслаждаться его изысканным  гостеприимством.
"Загородный сарайчик" перевидал за это  время  немало  людей  незаурядных,
пользующихся известностью во всей стране. А  уж  в  Большом  театре  Павел
Петрович раскланивался чуть ли не на каждом шагу -  вальяжно,  с  чувством
собственной значительности, окидывая знакомых прохладным, слегка небрежным
взглядом.
     Оперу слушал расслабленно,  полуприкрыв  глаза  и  откинув  массивную
седую  голову.  Ни  дать,  ни  взять  -  старомосковский   барин,   эстет,
завсегдатай  Религиозно-философского  общества.   Охранники,   держа   под
прицелом выход из ложи и зорко оглядывая зал, умудрялись еще и коситься на
сцену - вдруг шефу взбредет в голову снизойти, перекинуться парой  слов  о
мастерстве постановщика.
     Театральный разъезд в  Большом  всегда  неспешный.  Никто  никуда  не
торопится, знатоки сбиваются в кучки, вполголоса делясь  впечатлениями.  К
этому собранию солидных людей как-то и не клеится словечко "толпа". Однако
и здесь телохранителям  приходилось  смотреть  в  оба  -  опасность  может
возникнуть  в  любой   обстановке.   Павла   Петровича   вели   деликатно,
отработанными  движениями  чуть-чуть  раздвигая  плотную  людскую   массу.
Безопасность дороже респектабельности и уж подавно - отрешенного от  всего
земного искусства. Тем более, что не такое уж оно и отрешенное.  Походы  в
Большой, как и прочие подобные "мероприятия",  приносили  хозяину  пользу,
как и все, с чем ему приходилось соприкасаться. Здесь происходили  встречи
с людьми, до которых обычному человеку не дотянуться, но дух  и  тон  этих
встреч показывал, что не они уделяют Павлу Петровичу высокое  внимание,  а
наоборот - сам ПэПэ благосклонно дает им  аудиенцию.  Очевидно,  посещение
дачи для них не было возможным по причинам особого свойства  -  бдительная
национальная безопасность могла контролировать подступы к ней, и  скандала
тогда не миновать. Заметной фигурой был Павел Петрович. Но  когда  человек
на виду - и подозрений меньше. Мало ли кто в театре подходит  к  знакомому
переброситься словечком-другим? Ну а подслушивающая аппаратура  в  ложе  -
это для дилетантов. Серьезные люди не с пустыми руками в театр ходят. Не в
два счета, но все "жучки" ребята найдут, а есть нужда - и обезвредят.
     Вот так, розовым столичным дядюшкой, и шагал  после  спектакля  Павел
Петрович к "фольксвагену". Другими глазами посмотреть - кровожадный ящер в
сопровождении хищников помельче, но не менее лютых, возвращается в логово.
Внезапно произошла заминка. Тот, кто шел первым, обнаружил,  что  водитель
машины неподвижен. Безжизненно откинутое лицо смотрит  в  потолок  кабины.
Небольшое, с трехкопеечную монету, пятно крови на белой рубашке в  области
сердца однозначно свидетельствовало, что парню уже не  заговорить.  Первый
телохранитель лишь на мгновение остановил на трупе взгляд в момент,  когда
распахивал  дверцу  "пассата".  Не  спасла  и  тренированная  реакция.  Он
вздрогнул, рванулся было в сторону, но - опоздал.
     Оттолкнув второго охранника,  ведомый  волчьим  инстинктом,  метнулся
прочь  Павел  Петрович.  Из  кабины  полыхнуло  огнем,   багровый   вихрь,
склубившись, расшвырял людские тела вперемежку с рваными кусками листового
металла.
     Один из охранников скончался на месте, другой  -  через  два  часа  в
Ожоговом центре. Повреждения, полученные Павлом Петровичем,  выразились  в
том,  что  полы  его  пальто  из  мягкой  шотландской   шерсти   оказались
забрызганными жидкой грязью. Однако Павел Петрович  сохранял  спокойствие.
Некогда  было  праздновать  труса.  Что  бы  ни  делала  блатная  жизнь  с
человеком, но разлениться мозгам она не  позволяла.  Скорость  в  принятии
решений - это жизнь. Небрежно отряхнув  пальто,  уже  через  мгновение  он
лавировал  между  машинами  на  стоянке  с  видом  любопытного  зеваки.  В
поднявшейся  суматохе  уследить  за  всем  было  невозможно,  но   уходить
следовало с  осторожностью.  Милиция  еще  только  подтягивалась  к  месту
происшествия,  приступая  к  выявлению  очевидцев,  которые,   пренебрегая
гражданским долгом, норовили ускользнуть на неповрежденных автомобилях.
     Возраст - возрастом, но навыки у Павла Петровича сохранились  вполне.
В прежние годы ему было не  привыкать  уходить  от  "хвостов"  под  огнем.
Однако со взрывчаткой он столкнулся впервые. Колени слегка подрагивали, но
сил  было  еще  достаточно.  Очень  хотелось  надеяться,  что   ускользнул
незамеченным,  как  говорится,  "ушел  вглухую".  Кто-то   так   стремился
избавиться от всесильного босса мафии,  что  наплевал  на  то,  что  могли
погибнуть десятки людей.
     Сейчас он втирался, ввинчивался в толпу пассажиров вечернего метро  -
и этот навык не утрачен - следя, однако, чтобы и не сближаться вплотную  с
кем попало. Знал по опыту, что нет ничего легче, чем  ткнуть  из-под  руки
ножом в печень того, к кому якобы  безразлично  стоишь  спиной.  При  этом
главное - не удаляться от выхода и  отваливать  сразу,  как  только  дверь
начнет закрываться. Свидетелей в таких случаях не остается.
     Многоопытный  Павел  Петрович   вылавливал   в   толпе   лица,   хоть
мало-мальски  походящие  на  лица  профессионалов.  В  том,  что   ловушку
приготовил не дилетант, сомнений не было.  Причем  из  тех,  кто  вертится
рядом, чужого водитель и близко бы не подпустил. О самых близких и  думать
не хотелось, однако приходилось. Павел Петрович словно  ощущал  за  спиной
дыхание чьей-то холодной ненависти.
     Проехав несколько остановок, он сошел на одной из кольцевых  станций.
Как и  ожидал  Павел  Петрович,  пара  рослых  милиционеров  у  эскалатора
наблюдали за течением людской лавы. Рядом на стене - несколько таксофонов,
судя по всему, совершенно исправных. Набрав  номер,  заговорил  коротко  и
отрывисто, иногда кивая, как бы в тон самому себе. Там не ждали звонка, но
не прошло и четверти часа, как прибыли охрана и транспорт.
     Никаких иных приключений на долю Павла  Петровича  в  этот  вечер  не
выпало. Столичные  коллеги  выразили  соболезнование  по  поводу  происков
неведомого негодяя. Однако предложение помочь  в  поисках  Павел  Петрович
деликатно  отклонил.  Место  авторитета,   принимающего   помощь,   -   на
заслуженном отдыхе, то бишь на  погосте.  В  искренность  коллег  хотелось
верить, но опыт твердил, что верить нельзя никому и ни в чем.
     На дачу Павла Петровича доставили, как хрупкую драгоценность, сдав  с
рук на руки его персональным телохранителям, занявшим место  выбывших.  Не
теряя ни минуты, босс, едва ступив за порог  кабинета,  занялся  проверкой
всех звеньев. Работа предстояла серьезная, жизненно  важная,  и  вести  ее
следовало лично.
     - Павел Петрович, к вам Георгий.
     Жест босса охранник истолковал  верно.  Отступил  на  шаг,  пропуская
ближайшего помощника, лицо которого пылало от обиды и ярости.
     - Павел Петрович, что происходит? Вы мне не верите, меня  обыскивают,
как последнюю суку! Хорошо, я не в обиде, но вы еще увидите,  кто  вам  на
деле предан. Сам этих гадов выловлю и глотки порву!
     - Спасибо, Георгий, уважил старика. Успокойся, не  стоит.  Верю  я  в
твою верность, и верю, что ствол с собой ты таскаешь не  по  мою  душу.  А
только ты все-таки не ходи ко мне со стволом. Не стоит. А ну, как ошибусь,
пойму тебя неправильно?..
     - Ну Павел Петрович! - Георгий развел руками, улыбнулся. -  Я  думал,
только кодекс запрещает ношение!..
     - Ты никак, Георгий, шутишь? Не то время. Потом пошутим. Нет, тебе  я
верю, и общине твоей тоже. Да и какой резон тебе меня убирать? Сам  должен
понимать. И вообще, власть не так берут - под  корень  приходится  рубить,
если что. А тебе пока не по  силам  прибрать  меня,  всех  моих  друзей  и
дольщиков.
     - Да вы что говорите, Павел Петрович! Как и подумать могли такое?  Да
я кровь по капле отдам... Кто у вас вернее меня? Чей хлеб я ем?
     - Все понимаешь... Тебе за меня держаться крепко нужно. Я  всегда  на
благоразумие рассчитывал больше, чем  на  благодарность.  Так  что,  давай
вместе думать будем, где врага искать. Информация сейчас - на вес  золота.
Везде, по капле, по словечку. Только это и спасет.  Нет  такого  врага,  с
которым нам не справиться, кроме, разве что, родного государства.  Но  тем
не до нас. С этим проще - если что серьезное затеется, друзья из  уголовки
стукнут. Но и сейчас стоит их  поспрошать,  а  ну  как  к  ним  что-нибудь
просочилось? Но спрашивать надо так, чтобы не раскрываться.  В  этом  наша
защита. Действовать будем без суеты, скрытно, но наверняка.

     Валерий Чуб превратил подписку о невыезде в домашний арест совершенно
добровольно. Он и раньше не пользовался у дворовых ребят популярностью,  а
после  того,  что  произошло,  шансы  его  нарваться  на   крепкий   кулак
многократно увеличились.
     Иру лучше знали в школе, чем в  округе.  Милая,  немного  застенчивая
девушка, к ней как-то не прилипали циничные взгляды и словечки. Оказавшись
в центре внимания, она так славно смущалась, розовея  и  вскидывая  густые
бархатистые ресницы, что таяли даже сердца местных  хулиганов,  отнюдь  не
склонных к романтическим чувствам.
     Трагическая смерть девушки потрясла ее  поклонников.  Даже  те,  кто,
казалось, и  не  замечал  ее,  теперь  припоминали  какие-то  трогательные
мелочи, связанные с нею, а сознание  того,  что  какой-то  прыщавый  щенок
добился ее благосклонности, возмущало. Будь это свой, ровня, крутой парень
- другое дело. История день ото дня обрастала слухами, в  которых  Валерию
отводилась самая паскудная роль, и дворовое сообщество накалялось.
     Все это прекрасно сознавая,  он  и  заперся  в  собственной  спальне,
пробавляясь   чтением   детективов,   откуда   черпал   разные    полезные
рекомендации, да крепким кофе, который превосходно варила мать. К телефону
она звала его с разбором, и потому  посулы  "подрихтовать  морду"  Валерий
слышал значительно реже, чем того можно было ожидать,  Но  этого  хватало,
чтобы безнадежно испортить настроение. Бывали угрозы и посерьезнее, такие,
что будущее представлялось ему совсем в мрачном свете.
     Народ  в  микрорайоне  подобрался  жесткий,  упрямый.  Покуривать   и
выпивать начинали, как говорится, немного позже, чем говорить, но  немного
раньше, чем писать. Неподалеку находилось трамвайное депо, куда забирались
с  податливыми  девчонками  "обжиматься"   в   вагонах,   поставленных   в
отстойники. Далеко не у всех была своя комната и терпимые  родители.  Мать
Валерия тоже не была склонна  поощрять  рано  пробудившуюся  чувственность
сына. Так было до трагедии. Теперь  же  она  совершенно  разбушевалась,  и
самое ласковое из того, что  приходилось  слышать  ему,  было:  "Маленький
подлец!"
     "Эх, накачать бы мускулы! - тоскливо размышлял Валерий. - Но ведь  не
возиться, в самом деле, по утрам и вечерам с железом! Или отжиматься... Уж
лучше на кровати - занятие поприятнее. Жаль только, опыта маловато. Только
было начали мы к практике переходить, как... Нет, нет, ничего не помню! Не
надо! Из-за этой  дурищи  все!  И  не  объяснишь  ни  черта  этим...  юным
мстителям!.. Они и слушать не  станут.  Конечно,  девчонка  всегда  права!
Особенно, если успела в ящик сыграть! Такая умничка, красавица...  А  я  -
кому я нужен, точно и впрямь выродок какой-то!"
     Снова   настойчиво    зазвонил    телефон.    Проклиная    себя    за
слабохарактерность, ведь  решил  трубку  не  брать  -  хорошего  ждать  не
приходится, потянулся к аппарату, взялся за  него,  как  за  притихшую,  в
любую секунду готовую ужалить змею.
     На этот раз  обошлось.  Звонил  Кеша  Бубликов  -  одноклассник  и  в
некотором  смысле  единомышленник,  в  гонениях  на  Валерия  участия   не
принимавший. Любимой темой разговоров Кеши было его мифическое сексуальное
могущество, а из приятелей только у Валерия хватало  терпения  выслушивать
его эротические фантасмагории.  Однако  после  случившегося  и  он  звонил
редко, а сам отвечал сухо и коротко, ссылаясь на какие-то спешные дела. Ну
что ж, теперь друзьями не приходилось разбрасываться, даже такими.
     - Эй, Валерка, ты чего, там, совсем закис? Не помирай раньше времени,
не надо.
     - Хорошо тебе говорить! Тут впору и взаправду в гроб  ложиться,  если
не помогут.
     - А что, есть кому?
     - Будто ты не знаешь. Кончай, Кеша. Ты и сам мог вляпаться - и как бы
не глубже. Хихикает он!
     - Да ты что! Я же помочь тебе хочу.
     - Помог волк кобыле!
     - Нашел волка! Друг я тебе или нет? Не веришь -  делом  докажу,  чего
трепаться.
     - Да чем ты можешь помочь?
     - Я, может, и ничем! А вот один человек - может.
     - Да кончай ты загадки загадывать. Что еще за  человек  объявился?  -
сказал, а внутри затрепетала, забилась надежда.
     Кеша запел еще слаще:
     - Слушай, ты его знаешь, парень классный.
     - Кто?
     - А вот выгляни в окно - и увидишь.
     - Ты что, в самом деле издеваешься?
     - Нет, ты только выгляни - и  сразу  все  поймешь.  Успокойся  и  жди
сигнала. Какого сигнала? Автомобильного.
     Верилось с трудом - уж больно  невзрачной  личностью  был  сам  Кеша:
такой хотя бы за себя постоял, и противно было думать, что сам он  впал  в
такое ничтожество, что стал зависеть от Бубликова. Однако через пару минут
под окном засигналила машина. Валерий перевесился через подоконник.
     Юркая красная "ауди" частенько шныряла по здешним дворам и  проездам.
С одним и тем же на удивление юным  водителем.  Кавказская  кровь  если  и
придавала Степе, или как его называли - Степчику,  ранней  мужественности,
то лишь самую малость.  Этого  хватало,  чтобы  бдительный  участковый  не
приставал к несовершеннолетнему владельцу дорогой малолитражки.
     Дверцы "ауди" гостеприимно  распахнуты,  рядом  -  двое.  Степчик,  с
которым раньше и словом не пришлось переброситься, сияет во  все  тридцать
два зуба, Кеша скромно держится в стороне.
     - Эй, выходи, Валерка, зачем скучаешь? Прокатимся!
     Валерий выскочил на улицу сломя голову, словно  бросаясь  в  бассейн,
где вода вот-вот могла расступиться, уйти, обнажая корявый бетон дна.  Вот
оно, спасение!
     Лица компании, сгрудившейся  за  картами  в  углу  двора,  поотмякли.
Кое-кто ответил на приветствие  Степчика,  кое-кто  уклончиво  отвернулся.
Небрежного помахивания его  небольшой,  изнеженной  руки  нельзя  было  не
заметить, как нельзя было не заметить и дружеского похлопывания  по  плечу
Валерия. Этого должно было хватить, чтобы  вокруг  "убийцы"  (общественное
мнение уже вынесло свой приговор) возникло  незримое,  но  мощное  силовое
поле.
     У Степчика не было стальных мускулов и могучих плеч. Худощавый, почти
хилый подросток, упакованный в дорогие тряпки, но  в  глазах  -  спокойная
надменность. Все эти напоказ выставленные блага - тяжелый золотой браслет,
перстень с  платиновой  монограммой,  сияющая  "ауди"  -  создавали  образ
баловня судьбы.
     Откуда возникло убеждение, что со Степчиком лучше дела  не  иметь,  а
если уж и придется, то  следует  соблюдать  осторожную  почтительность,  -
трудно установить. Ясно одно: такие советы исходили от  людей,  в  блатных
делах сведущих. Именно поэтому дворовая картежная мелкота отнеслась к  его
беседе с Валерием на глазах у всех, как к прямому  указанию  -  не  тронь!
Такое указание подчас обретало силу закона.
     - Эх, Валерка! Все в нашей  жизни  бывает.  Из-за  бабы  убиваться  -
последнее дело, - втолковывал Степчик, многоопытно щурясь и посмеиваясь. -
Уж если тебя милиция выпустила, то на дворовых можешь  и  вовсе  положить.
Ничего они тебе не сделают. Мне Кеша рассказал - я сразу ситуацию  просек.
Быки - они и есть быки. Место должны знать. А кто там кого ухлопал...
     - Да не трогал я ее, Степчик!
     - А я разве говорю, что трогал? - подмигнул  Степчик.  -  Вот  так  и
держись на следствии. Я в чужие дела лезть не обучен. А кваситься  нечего.
И ты подумай -  живем  мы  тут  у  нас  в  Баланцево,  можно  сказать,  по
соседству, а только теперь познакомились!
     "У нас в Баланцево"... И полугода не прошло, как появился  он  здесь.
Вроде и своих блатных хватало, но сегодня куда ни глянь - верховодят парни
с Кавказа. Идут наверх сосредоточенно, семьями,  кланами,  сметая  все  на
своем пути. Ну да не до этого сейчас. С Кавказа, не  с  Кавказа,  светлый,
темный - какая разница! Главное - успеть прислониться к той стене, которая
даст защиту".
     - Так что, Валерик, предлагаю дружбу. А  это  дело  надо  вспрыснуть.
Ведь не каждый день друга находим. Поехали.

     Частный ресторанчик "Ахтамар" оказался местом на редкость приятным. У
входа  в  строение,  напоминающее  пагоду,  спроектированную   современным
архитектором, покуривал резную трубку бородатый швейцар. Его благообразная
внешность была вполне под стать солидности заведения. Неприметная табличка
"Обслуживание по приглашениям" располагалась как  раз  у  плеча  швейцара.
Случайные посетители не часто поднимались по  этим  ступеням.  Кому  охота
выкладывать две сотенные за кусочек  картона,  дающий  право  полакомиться
несколькими оливками да ломтиком сыра со шпротиной? Прочие блюда  поражали
случайного посетителя фантастической стоимостью. Баланцевские аборигены на
первых порах недоумевали - для  кого  бы  это  такое  странное  заведение?
Однако их недоумение быстро рассеялось. Из  столицы  потянулись  небольшие
караваны машин, преимущественно иномарок,  подвозившие  клиентуру.  Номера
были не только московские и из "ближнего зарубежья" - южных республик,  но
и европейские. И все-таки посетители ресторана,  как  немедленно  убедился
Валерий, в массе своей были темноволосые, с внушительными орлиными  носами
и горделивой осанкой. Среди дам преобладали пухлые блондинки в рискованных
туалетах, почти не скрывающих волнующие формы.
     В ресторан Валерий  вступил  нарочито  небрежно,  хотя  и  был  здесь
впервые в жизни. Однако при виде такого  количества  "солидняка"  вся  его
развязность немедленно улетучилась. В этой среде не следовало привлекать к
себе чрезмерного внимания.
     Степчик  же  чувствовал  себя  как  рыба  в  воде.  Раскланивался   с
большинством посетителей приветливо, без  малейшего  подобострастия.  И  в
ответных приветствиях  не  было  ни  намека  на  снисходительность.  Между
столиками, светясь радушием, извивались шустрые, ловящие на лету  малейшее
желание клиентов официанты.
     Расположились за одним из немногих свободных столиков. Степчик  отдал
необходимые  распоряжения,   и   -   словно   сама   собою,   развернулась
скатерть-самобранка - перед  ними  возникли  закуски  и  блюда,  о  доброй
половине которых Валерий имел сугубо умозрительное представление.
     Икра и ананасы,  тающие  копченые  угри,  восхитительное,  опьяняющее
ароматом мясо  на  ребрышках  -  и  ко  всему  этому  маслянистый,  темный
армянский коньяк... Какое-то время  Валерий  боролся  с  собой,  не  желая
выказывать жадность к невиданной жратве, но между второй и третьей рюмками
все было забыто. Ел, что называется, от пуза, впервые не думая о счете.
     Сотрапезники не отставали. После пятой рюмки  окружающее  заволоклось
радужным теплым туманом, и все плохое, что происходило с ним  в  последнее
время, все страхи и подозрения Валерия растворились.
     А ведь,  входя  в  ресторан,  он  был  сама  настороженность.  Помнил
недавний случай с завсегдатаями  этого  заведения.  Валерий  тогда  забрел
домой к Кеше, обитавшему в ближнем к ресторану дворе. Сидели, трепались. И
в этот момент - разгорелось. Что, почему - потом уже было не выяснить.
     Обычно в ресторан клиенты являлись со своими девочками.  Первоклассно
упакованными, стройными, сговорчивыми. Но тут  что-то  не  заладилось.  Из
ресторана стремительно выскочила девушка и, где скорым шагом,  где  бегом,
устремилась через двор. Она торопилась настолько,  что  не  замечала,  что
взгляды всех дворовых прикованы к ней. Внезапно  в  арку  многоподъездного
дома с ревом влетела длинная белая машина. Из окна пятого этажа Валерий не
мог определить марку, но тех двоих, что выскочили из машины,  нельзя  было
не узнать. Будто в  униформе:  костюмы  "адидас",  распахнутая  шерстистая
грудь, на шеях - тяжелые крупнозвенные  цепи  "желтого  металла".  Времени
терять они не стали - тот, что пониже, жестко перехватил  локоть  девушки.
Она почти не  сопротивлялась,  только  что-то  заговорила  -  просительно,
жалко; пока второй отпахивал дверцу, меньшой обхватил, как клещами,  грудь
девушки и поволок к машине, совершенно уверенный в своей безнаказанности.
     Но вышла осечка.
     Мужчина неопределенных лет и весьма неприметной наружности,  которого
впоследствии  так  и  не  смогли  связно  описать  очевидцы,  остановился,
приглядываясь к  происходящему,  а  затем  миролюбиво  обратился  к  тому,
который держал девушку:
     - Ты чего это, парень?
     Местные  жители  в  конфликты  с  кавказцами  не  вступали,   логично
рассудив, что их "раскованность" не может быть беспричинной. Верзила  даже
заухмылялся, словно предвкушая новое развлечение. Сунул прохожему под  нос
кулак, размером со средний  арбуз,  но  не  ударил,  в  последнюю  секунду
выбросил два пальца, норовя ухватить непрошеного защитника за нос.  Мягким
движением уклонившись, мужчина извиняющимся голосом попросил:
     - Не надо, ребята. Вы меня не бейте. Я уже и так испугался.
     Меньший  кавказец  высвободил  одну  руку  и  заколебался  -  то   ли
продолжать свое дело, то ли поучить разговорчивого.
     - Ты, гад, на кого тянешь? Не видишь, голытьба, что тут люди, не тебе
чета? Надо будет - вместе с этой телкой раком поставим. Этого захотел?
     -  Брось  его,  пускай  идет.  Он  понял,  -  верзила  лениво  махнул
лапищей-лопатой. - Чеши. Или тебе особое приглашение? Так это счас...
     - Да что ты с ним разговариваешь? - невысокий кавказец от  возмущения
выпустил девушку, и  рука  его,  как  хорошо  смазанный  рычаг,  рванулась
вперед.
     Прохожий неуловимым движением скользнул  под  его  руку  и,  отвечая,
нанес пару стремительных ударов по корпусу.  Этого  оказалось  достаточно.
Колени горного орла подломились, и через мгновение его плотно сбитое тело,
подрагивая, покоилось на асфальте.
     Лицо верзилы налилось темной кровью. Надвинувшись на  прохожего,  он,
словно паровой молот, со всего маху саданул его кулачищем с высоты  своего
роста. И опять мимо! Зато на верзилу немедленно  обрушился  шквал  точных,
коротких, невыносимо болезненных ударов. Последний, довершающий - в горло.
Несвязно хрипя то ли  мольбы,  то  ли  проклятья,  здоровяк  опустился  на
четвереньки  рядом  с  поверженным,  но  уже  успевшим   прийти   в   себя
сотоварищем. Приподнявшись, тот  тупо  озирался,  будто  спросонок,  затем
внезапным рывком бросился к "мерседесу", дернул дверцу  -  и  вот  он  уже
стоит, еще покачиваясь на нетвердых ногах, слегка сгорбившись  и  держа  в
руке здоровенный мясницкий секач. Стойка верная - локоть заведен за бедро,
кулак прижат к животу. Только  огненно-карие  глаза  лихорадочно  мечутся,
ощупывая невзрачного, но оказавшегося таким опасным противника. С  шорохом
рассекла воздух массивная сталь, а  тот,  кто  наносил  удар,  даже  успел
мгновенно прикинуть, сколько придется дать отступного стражам  порядка  за
"быка", - однако деньги его остались целы. "Бык" сделал крохотный шажок  в
сторону, слегка отставил локоть,  и  рука  гордого  мстителя  оказалась  в
захвате. Хрустнул сустав, забренчал металл по асфальту. Прохожий  с  силой
секанул  ребром  ладони  по  плотному  загривку,  окончательно  успокаивая
меньшого. К этому времени у верзилы пропало всякое желание сопротивляться,
и он вытянулся на решетке ливневой канализации.
     Прохожий окинул взглядом поле битвы и не спеша  удалился.  Девушки  и
подавно  след  простыл.  Минут  десять  спустя  незадачливые   воздыхатели
поднялись,  отряхивая  припудренный  пылью   эластик,   и,   отплевываясь,
погрузились в машину и, рванув  с  места  так,  что  покрышки  "мерседеса"
задымили, исчезли.
     Однако не прошло еще и четверти часа, как  они  вернулись.  Это  была
картина!  Одна  за  другой  во  двор  въехали   пять   машин,   с   визгом
разворачиваясь  и  тормозя.  Из  них  посыпались  раскрасневшиеся,   злые,
наполняющие воздух криками и бранью на чужом языке парни  и  бросились  на
поиски обидчика. Ножи были у всех, кроме двоих, поигрывавших нунчаками.
     Однако обидчик не находился, и тогда орава стала  срывать  злость  на
тех,  кто  находился  во  дворе.  Были  жестоко,  до  беспамятства  избиты
пенсионеры-доминошники, старуха, возвращавшаяся с бидоном молока домой,  и
какой-то мальчишка, не вовремя высунувший нос из подъезда. Двое  оказались
в реанимации, остальные отделались разной тяжести повреждениями.
     Дальше - как по-писаному. Виновники побоища  обнаружены  не  были,  а
меры приняты: ресторан пустовал два дня, в  первый  день  -  закрытый  "по
техническим  причинам",  а  во  второй  -  ввиду  того,  что   завсегдатаи
осторожничали. А уже через неделю "неуловимые мстители" вовсю бражничали в
"Ахтамаре", наслаждаясь излюбленной кухней.

     А кухня здесь была действительно отменной. Валерий, позабыв  о  своих
опасениях, чувствовал себя как дома. Расплескивая коньяк, тянулся чокаться
через стол, размахивал в запале руками, едва не  задевал  соседей,  что-то
выкрикивая петушиным голосом. Пару раз даже попытался  подмигнуть  девицам
за столиком напротив, и - о чудо! - одна из них снизошла, подсела  к  ним,
белокурая и длинноногая, с кукольным фарфоровым лицом. И странное  дело  -
затянутые в кожу парни, с которыми она до  этой  минуты  потягивала  сухое
шампанское, смолчали, словно ничего не произошло. Все это Валерий отнес за
счет авторитетности Степчика.
     Уходить собрались рано, в самый  разгар  веселья,  когда  на  эстраде
только  появились  чуть  прикрытые  двумя-тремя   лоскутками   девицы   из
эротического шоу. Но это Валерия не огорчило. То, что ждало  его  сегодня,
было куда привлекательней. Пересевшая за их  столик  и  тотчас  обратившая
внимание на Валерия Алена влекла его неудержимо. Похоже было, что  и  сама
она без  ума  от  него.  Внезапная  вспышка  обоюдной  страсти,  казалось,
вызывала  симпатию  у  окружающих.   Степчик   -   тот   просто   расцвел.
Прихохатывал.
     - Ну вот, а вы сомневались... Родилась новая советская семья! Чур,  я
свидетель! Я уж себе и свидетельницу подыскал, так что, банкет перерастает
у нас в свадебный пир. Домой? Ты что, младенец? Это Кеше пора  бай-бай.  А
ты у нас любимец прекрасных дам, это всем известно!
     Сквозь хмельной туман Валерий насторожился. Но ненадолго.

     Колхоз "Заря коммунизма" образовался в Ивашках во времена, которых не
помнило уже и  среднее  поколение  сельчан.  А  старикам,  износившимся  в
нескончаемой  работе,  и  вспоминать  ничего  не  хотелось.  Светлый  путь
коллективного хозяйствования давно  свел  в  могилу  большинство  пионеров
коллективизации. Молодежь же, обремененная повседневными заботами, прошлым
не интересовалась. Да и что им за дело было до разглагольствований  всяких
умников? Не стали обсуждать даже вопрос  о  переименовании  хозяйства,  не
говоря уже о его ликвидации. Какой смысл? Числясь  "государевыми  людьми",
куда сподручнее тащить по домам  не  только  выращенное  на  полях,  но  и
полученное в виде разного рода ссуд и  дотаций.  И  уж  кому-кому,  но  не
нынешнему председателю было рубить сук, на котором так удобно сиделось. Да
и люди не жаловались. Строились, везли в город овощи, свинину,  -  словом,
не бедствовали. Пусть  у  дяди  в  агропроме  голова  болит,  что  из  тех
стройматериалов, что получил за  последние  годы  колхоз,  можно  половину
района застроить коттеджами.
     Стайки  "шабашников"  потянулись  в  Россию  давно.  Пожалуй,   этому
начинанию уже не меньше четверти века.  Строили  фермы  и  кормохранилища,
работали не хуже здешних мужиков. Но и зарабатывали столько, что за  такие
денежки выкладывались бы от темна до темна и свои. Однако председателям со
своими дело иметь не с руки. Свои и дать не догадаются, а если разъяснишь,
как оно положено, да заставишь поделиться,  -  язык  за  зубами  удержится
только до первой рюмки.
     Приезжие, в основном из Закавказья, поначалу работавшие от души, тоже
быстро  разобрались,  что  к  чему.  Практическим  умом,  слава  Богу,  не
обделены.  Зачем  вкалывать,  когда  вокруг   трется   столько   голодных,
спившихся,  бездомных?  Клиентуру   поставляли   в   основном   продавщицы
винно-водочных отделов и "тройняшки"  да  дихлофоса,  получая  за  каждого
"алика", взятого в дело, особую плату. Поначалу  "аликов",  среди  которых
были бомжи и алиментщики, мелкие воришки и  другой  люд,  которому  некуда
приткнуться, - просто продавали богатым хозяевам. Нет, не в Подмосковье, а
в глубинку, куда-то за калмыцкие степи, где их  ожидал  рабский  труд  под
надзором свирепой охраны в обширных поместьях.
     Однако  спустя  какое-то  время   "шабашники"   спохватились:   зачем
продавать рабочую силу  за  тридевять  земель,  когда  ее  можно  успешнее
использовать здесь? Ощущая за спиной дыхание участкового,  "алики"  охотно
подписывали любое  трудовое  соглашение.  Дальше  события  развивались  по
одному и тому же сценарию. В  дальнем  сельском  районе,  через  полмесяца
после начала строительных  работ  "аликам"  выдавался  желанный  аванс.  В
результате работяги устраивали грандиозную пьянку. Наутро, когда,  мучимые
похмельем, они сползались на стройплощадку, неумолимый бригадир,  выстроив
работничков, сурово напоминал им, кто есть их благодетели, кто взял  их  в
бригаду без документов, кто обеспечил им крышу и заработок и кто  отвечает
за них перед властями - тем же участковым.
     Тем, известное дело, куда деваться? А здесь и курево, и жратва,  а  в
перспективе -  приличные  деньги.  И  работа  кипела.  А  в  конце  сезона
наступала развязка, всегда одна и та же. Шеф  местного  отделения  милиции
внезапно  учинял  грандиозную,   с   пристрастием,   проверку   соблюдения
паспортного  режима.  Не  получив  ни  гроша,  "алики"  разбегались,   как
перепуганные зайцы,  и  никто  ни  разу  и  не  попробовал  качать  права.
Безупречная работа органов правопорядка оплачивалась не  только  купюрами,
но и лояльностью - если  удавалось  вынюхать  у  "аликов"  подробности  их
прежней жизни, их закладывали со всеми потрохами.
     Вообще  в  здешних  местах  открывались  все   новые   просторы   для
деятельности бывших "шабашников". Маковые коробочки и конопля на  огородах
аборигенов подчас доставляли им приятные минуты. Когда  же  они  осознали,
что мак растрачивается на пирожки,  а  конопляное  семя  -  на  масло,  то
удивлению их не  было  границ.  В  обмен  на  водку  можно  было  получить
несметное количество драгоценного сырья.
     Поначалу  были  попытки  "разобраться"  с   еще   не   укоренившимися
приезжими. Заканчивались они, как правило, плачевно: "народные мстители" в
лучшем случае попадали в больницу.
     Однако ситуация стала меняться.  Отмена  дотаций  убыточным  колхозам
лишила председателей возможности щедрой рукой  финансировать  деятельность
проверенных товарищей. Новый источник дохода оказался рядом  -  нагнись  и
возьми. Деньги произрастали под ногами: в огородах и заброшенных садах. Но
не везти же сырье и готовые  наркотики  в  родные  края  через  полстраны,
сквозь кордоны  линейной  милиции  и  ГАИ,  где  нынче  завели  специально
натренированных спаниэлей, которые "на лапу" не берут вовсе. А  дома  своя
мафия - с конкурентами не будут церемониться.  Дома  вообще  все  сложнее.
Попробуй там пошалить так, как в  деревенской  России,  -  только  тебя  и
видели.
     Нужен был рынок сбыта здесь и сейчас. А значит, в первую  очередь,  -
потребитель. Подростки садились  на  иглу  моментально.  Чем  моложе,  тем
быстрее. Еще быстрее - совсем молоденькие  девчонки.  С  иглы  ложились  в
постель по первому  требованию.  Особенно  если  непокорной  давали  денек
посидеть  "на  кумаре".  Когда  девчонка  надоедала,  ее  отправляли   "на
заработки"...

     В лагерь труда и отдыха  в  "Зарю  коммунизма"  текстильный  техникум
продолжал выезжать по давно укоренившейся традиции. Как бы ни  приходилось
туго в колхозе, скучно там не бывало никогда. Компенсацией за прозаическую
дневную борьбу за  остатки  урожая  служили  прохладные  сельские  вечера,
дурманящий запах  листвы,  речная  свежесть.  Прокуренному  клубу  девушки
предпочитали  посиделки  в  своем  кругу,  не  чураясь  двух-трех  глотков
желтоватого  местного  самогона,  который  служил  как   бы   неотъемлемым
атрибутом местной романтики. Девушки обычно держались стайками, и даже  за
"атрибутом" к местному шинкарю ходили  вместе,  а  то  и  в  сопровождении
преподавательниц,  которым,  как  известно,  так   же   не   чуждо   ничто
человеческое.
     После обеда из третьего  отряда  исчезла  Лариса  Минеева  -  высокая
белокурая девушка с не по возрасту развитыми формами и спортивной осанкой.
Куда она направилась, никто из подруг не заметил. Впрочем, как они  знали,
у девушки была довольно веская причина отлучиться: накануне  она  получила
письмо от парня, с которым, как принято выражаться, "ходила". Что  было  в
письме подробно никто не знал, но, судя  по  всему,  отношения  этой  пары
близились к завершению, а Лариса по складу своего характера  считала,  что
последнюю точку обязана поставить сама.
     Лагерному начальству об этой версии сообщили; тем не менее  в  Москву
отрядили гонца. Но и дома девушки не оказалось. Вечером в столовой, сидя в
полумраке, подруги с живым интересом обсуждали  романтические  подробности
происшедшего.
     - А  что,  девы,  -  внезапно  сказала  худенькая  темноволосая  Саша
Абуталибова - вечный "хвостик" Ларисы, -  вдруг  сейчас  дверь  откроется,
кто-то войдет и -  представляете!  -  бросит  на  стол  отрезанную  голову
Лариски?
     Двое девчонок прыснули, а третья,  такая  же  трусиха,  как  и  Саша,
съежилась и подумала - с чего бы это Сашка несет такую чушь?  После  этого
разговор увял, и все довольно скоро разошлись спать.
     В палате Саша вдруг захотела перебраться со своей  койки  у  окна  на
пустующую Ларисину кровать у двери. "Дует, девочки, - нету сил!" Вообще  в
тот вечер, как все потом  припомнили,  она  была  какая-то  взвинченная  и
растерянная.
     Ранним  утром   неподалеку   от   лагеря   в   перелеске   обнаружили
обезглавленный труп девушки со следами садистских надругательств. Но самое
жуткое - практически вся кожа с трупа была снята.
     Все,  кто  был  способен  передвигаться  в  райотделе,   выехали   на
прочесывание. Прибыло  подкрепление  и  от  соседей.  Рассыпавшись  редкой
цепочкой, в глубоком молчании, начали двигаться  по  неровной,  изрезанной
мелкими  овражками  местности.  Через  час  в  шестистах  метрах  севернее
наткнулись на голову девушки.
     Иссиня-бледный, не выспавшийся, едва  сдерживающий  ярость  Лобекидзе
сейчас  наверняка  не  стал  бы  обсуждать  вероятность  наличия  у   Саши
Абуталибовой   дара   ясновидения.   В   помещении   сельсовета,    срочно
превратившемся в импровизированный кабинет следователя, девочка,  дрожа  и
запинаясь, рассказала следующее:
     - Два дня назад, во вторник... пошли  мы  с  Ларой  на  речку...  ну,
конечно, самовольно, тут же рядом... Познакомились там с парнем -  высокий
такой,  худой...  одет  классно,  нашего  возраста,  может,  чуть  старше.
Чернявый, волосы волнистые, длинные - немного короче, чем у меня,  -  Саша
нервно встряхнула головой, запустила пальцы в свою мальчишескую стрижку  и
внезапно, словно испугавшись чего-то, отдернула руку. -  Он  говорил,  что
скрывается от кого-то. Мы поняли - не от милиции,  а  от  каких-то  людей.
Будто бы его за что-то должны убить, грозят ему. И  не  дружки,  а  просто
какие-то посторонние люди. Ошибка вышла, и ему надо время переждать, чтобы
все улеглось. Должны вроде разобраться. Он так в лесу  и  жил.  Мы  ему  с
Ларисой оттащили печенье, колбасу - он попросил поесть принести,  говорил,
что всех боится, а вот нам доверяет, обещал - не пожалеем. Деньги  у  него
были, мы видели. Предлагал и нам - мы,  конечно,  отказались.  И  в  среду
пошли - он сказал, у реки ждать будет. Отозвал ее в сторону, и чего-то они
шептались. Я еще обиделась - подруга, называется! А вчера Лариска сказала,
что на встречу с Ником - он так назвался, - не пойдет, и мне не  советует.
Ну, я сразу решила - что-то она темнит. Вот... - девушка запнулась, словно
горло перехватил спазм.
     Лобекидзе как мог успокоил ее, стараясь не сбить, ободрить:
     - Так что показалось-то, Саша? Почему Лариса не договаривала? Что она
имела в виду? Ты ведь знала подругу, как никто. Нам важно - как было  дело
в действительности, и ты - единственный пока  свидетель.  Все  зависит  от
тебя, и, пожалуйста, ни о чем не думай, говори только правду,  и  помни  -
все, что ты скажешь, останется между нами.
     - Да, вам легко. Она ведь и  вправду  самая  моя  близкая  подруга...
была. И вообще, может, я ее не так поняла, но мне показалось, что  Лара...
Ну, я же сказала, ей всегда  нравилось  все  шикарное.  Говорила,  вот  бы
нашелся богатый, пусть и старый, и  урод  -  ей  плевать  -  только  бы  в
техникуме не гнить и в грязи не рыться.  А  Ник  ей  деньги  показал,  про
рестораны рассказывал: Сочи - "Жемчужина", Ленинград - "Астория" и еще там
какие-то. Она и загорелась. А меня решила отшить... Вот вчера я  и  начала
за ней следить. После обеда она тайком пошла туда, где мы с  Ником  обычно
встречались. Далеко в лес зашла, а когда  все  это  началось,  я  чуть  от
страха там  не  умерла.  Лариска  принесла  Нику  поесть  и  стала  с  ним
разговаривать. А дальше... - девушка всхлипнула, но взяла себя  в  руки  и
продолжала отрывисто, словно бросаясь в омут: - Как в страшном сне...  Ник
неожиданно выхватил нож и начал бить Лару, а  когда  она  упала,  разорвал
платье... и... ну,  надругался...  все  это  с  ней  сделал.  Меня  словно
парализовало - стою и с места  тронуться  не  могу.  Потом  он  ей  голову
отрезал - и полез в чащу. Тут я пришла в себя - и  бегом  в  лагерь.  Хочу
рассказать - и не могу. Страшно! Ведь я...  единственный  свидетель...  он
убьет меня!.. - Саша забилась в рыданиях.
     Майор привел девочку в чувство. Вскоре она заговорила, и даже немного
спокойнее, чем раньше.
     - Я не захотела у окна спать - боялась. А Лариска - ей уже ничего  не
нужно было, вот я и перебралась на ее кровать - знала, что не придет.
     Словесный  портрет  и  приметы  девушка  описала  довольно  подробно.
Поработали и с фотороботом. Возник  размытый  образ  узкогрудого  парня  с
порочным лицом и жестоким взглядом. Его никто не опознал, а  сама  Саша  в
конце концов заявила, что все вроде бы было и так, как она рассказала,  но
в то же время и не совсем.

     Теплым сентябрьским днем Лобекидзе сидел  в  кабинете  за  своим  еще
хранящим следы канцелярских чернил, а сейчас  испятнанным  солнцем  старым
письменным столом, и зябко ежился.  Напротив  сидел  лейтенант  Шиповатов,
погруженный в раздумье. Майора неприятно изумило бы, если бы он узнал, что
лейтенант думает не только  лишь  о  розыске  свирепого  убийцы,  но  и  о
неотоваренных продуктовых талонах своей семьи.  И,  более  того,  все  это
каким-то образом связано с информацией о содранной с трупа  и  пропитанной
солью коже, которую обнаружили  примерно  на  том  же  расстоянии,  что  и
голову, но в другой стороне. Когда  лейтенант  узнал  об  этом,  ему  едва
удалось  подавить  рвотный  позыв.  Теперь  же   Шиповатов   рассуждал   о
возможности факта каннибализма с отвращением, но внешне  спокойно.  И  еще
спокойнее выслушивал майора. А порассказать тому было что, тем более,  что
по ходу повествования майор анализировал происшествие,  опираясь  на  свой
огромный опыт.
     - Думаю, Максим, это он. Не хочу утверждать  безоговорочно,  но,  мне
кажется, я его узнал. Я на дежурство уходил в тот вечер, когда с моими это
случилось... Смотрю - парнишка в телефонной  будке:  говорит  с  кем-то...
Чрезвычайно похож на  этот  фоторобот.  Да,  кстати,  там  мальчишки  наши
местные околачивались  допоздна.  Последние  дни  перед  школой...  Ты  же
помнишь, что моих приблизительно в полночь и убили... Пацанам из сада  все
должно было быть видно как  на  ладони.  Они  хотя  и  выпивали,  конечно,
помалу, но уверяют - за подъездом глядели, делать-то все равно  нечего.  И
чужих никого не было. Было открыто окно в кухне... То же самое, если б кто
в окно лез - видать мальчишкам, да и подхода  к  дому  нельзя  миновать  -
освещенное пространство... А тот сопляк в телефонной  будке  согнулся  над
трубкой, а меня увидел - отвернулся и искоса  наблюдает.  Я  еще  подумал:
девчонку поджидает, маскируется? Этот  таксофон  уже  неделю  не  работал,
кто-то микрофоны все время выкручивает. Знал бы тогда,  что  этот  паренек
неспроста горбится...
     Сейчас вспомнил - и действительно, подходит под все описания. Саша  -
девица глазастая. Я отца ее знаю - наш районный хирург, Налик Назарович...
     - А-а, я тоже что-то слыхал.
     - Да, толковый врач. Милостью Божией, что называется. Бывал я у него.
     - Он ведь не так давно к нам приехал. Земляк ваш, Иван Зурабович?
     - Земляк. Только он в Баланцево всего пять лет, а я - тридцать  пять.
Будто здесь и родился. Да только вот все одним махом развалилось...
     - А Минееву эту, Ларису, вы тоже знали?
     - Кого же мне не знать в Баланцево, если  я  уже  пятнадцать  лет  на
оперативной работе?.. Она  действительно  дружила  с  Сашей  Абуталибовой,
часто дома у них бывала. И я к Абуталибовым заходил. Поначалу - проведать,
посмотреть, как земляк устроился. С этим сразу  наладилось,  таким  врачом
оказался, что к нему за месяц запись, из Москвы валят. Не я ему -  он  мне
при случае мог протекцию оказать. Ларису, правда, видел всего раз, но  мне
и этого пока хватает - держит память. И хлюпика этого порченого не забуду.
Как бы только на него выйти? Пока что фоторобот распространим, если  он  в
Баланцево или в окрестностях - достанем...
     - Да, я сделал выборку, Иван Зурабович: по  району  пять  нераскрытых
убийств. Но и у соседей не лучше. Одних детей  пропавших...  И  все  -  за
последнее время.
     - Максим, что за терминология! Я не хуже  тебя  сводки  изучал.  Твое
"время" - это четыре последних  года.  В  пяти  соседних  районах  пропало
четырнадцать детей в возрасте от трех до шести лет. И кожа эта засоленная,
кстати, тоже покоя мне не дает... И  все-таки  не  верится,  даже  в  наше
крутое время. Ведь не тридцать второй год на Украине. Трупов-то нет...  О,
звонят.  Что-то  долгонько  молчал  -  едва   не   полчаса...   Лобекидзе.
Посетитель? Пропустите. Все, Максим, давай за дело.

     Домой в этот вечер  Лобекидзе  попал,  как  обычно,  поздно.  И,  как
обычно, Фрейман еще не спал, просматривая в  гостиной  свои  бесчисленные,
непрерывно множащиеся бумаги, делая выписки  и  объемистые  подсчеты.  Как
вполне советский человек, Фрейман, имея  электронную  записную  книжку,  с
большим  удовольствием  пользовался  обычной.  Итоги,  видимо,  получались
ободряющими - улыбка американца подтверждала это лучше всяких слов.
     -  Ну,  что  нам  день  текущий  подбросил  на   фронтах   борьбы   с
преступностью? А, Иван Зурабович?
     - Ползем мало-помалу.  Поймать  -  поймаем,  да  уж  больно  все  это
медленно.
     - Жаль, Иван. А я тут хотел вас немного  развлечь.  Дело  любопытное,
только  к  правосудию  отношение  имеет  весьма  отдаленное.  Одному  мне,
пожалуй, не справиться - поотстал, признаться.
     -  Что-то  не  похоже.  По-моему,  напротив,  в  авангарде  передовых
экономических веяний...
     - Вот  как  раз  об  экономике  и  речь.  Кажется,  приближается  мое
страховое общество к победному...
     - Финалу?
     - Хороши шутки! К старту!  Недалек  тот  час,  когда  ленточка  будет
торжественно перерезана. И столько уже обнаружилось  желающих  подержаться
за ножницы, а значит, и полакомиться  объедками  пирога,  который  обещает
быть жирным, - что, право, надо признать, тут вы  Америку  обставили.  Ваш
бюрократ и ненасытнее, и сплоченнее.  Ни  один  без  куска  не  отвалится.
Причем  только  "зелеными"  и  только  на  счета  в   зарубежных   банках.
Прогрессивно мыслят, вот это я понимаю. Так вот, из заслуживающих  доверие
источников мне стало известно, что во  второй  российской  столице  хапуги
пожиже и сквозь их легионы пробиться  полегче.  Собчак  их  там,  что  ли,
пугнул? А вопрос о том, где, как и когда открыть дело, - из самых  важных.
Лучше повременить, но начать работать  на  условиях,  которые  в  конечном
счете позволят иметь наиболее благоприятный режим. Кстати, на Петербург  и
вы меня сориентировали...
     Разговор оказался как нельзя более кстати. К этому моменту в  кармане
пиджака  майора  уже  лежало   командировочное   удостоверение   -   следы
неуловимого Ника могли, по некоторым признакам, отыскаться в Питере.
     Так что, уже следующей ночью "жигули" Лобекидзе мчались в направлении
северной столицы, а рядом дремал невозмутимый Фрейман со своей  неизменной
пухлой, обтянутой сафьяном папкой.
     В детском саду царила необычная атмосфера. Взвинченность и напряжение
взрослых малыши ощущали каждую минуту. У  персонала  садика  были  большие
проблемы. Рекордный прыжок цен и куда менее заметный - зарплаты  заставили
искать дополнительные источники дохода. Доходило  до  смешного.  Например,
пятеро сотрудниц, словно позабыв, что участвующий в лотерее просто  платит
еще  один  налог,  каждую  зарплату   вскладчину   приобретали   несколько
лотерейных билетов. В этот раз - аванс, денег  поменьше,  -  были  куплены
всего три. Предполагаемый выигрыш договорились разделить поровну.
     Наивные люди! Но и в тайном  механизме  судьбы  иной  раз  происходят
какие-то сбои. На один из билетов выпал выигрыш - и  какой!  Издалека,  из
каких-то неведомых глубин всплыла сияющая новенькая "волга".
     Однако  тут  вышла  заминка.  Держательница  билетов,  среди  которых
находился и тот единственный, неслыханно счастливый, объявляться на работе
не спешила. В ее семье случилась беда. Остальные члены "пятерки" вынуждены
были пока довольствоваться прикидками  рыночной  стоимости  автомобиля  да
болтовней в курилке.
     - И чего она тянет? Знает ведь - номера переписаны. -  Худощавая,  но
привлекательная даже в своих прямоугольных "ученых" очках Алия  Этибаровна
возмущалась со всем пылом, позволительным интеллигентной особе. - Вот  так
всегда, до первого  испытания.  Мы-то,  дуры,  -  сбрасывались,  последние
отдавали. Чуяло сердце - не по  себе  мне  было  на  этих  похоронах.  Еще
подумала - и чего так расчувствовалась? Если б сама за  гробом  не  шла  -
подумала бы, что и похороны эти...
     Алия Этибаровна работала инженером в соседнем ЖЭКе, но водила  дружбу
с  нянечками  и  воспитательницами  и,  разумеется,  принимала  участие  в
невинных лотерейных авантюрах.
     - Ну ты даешь, Алия! - выдохнула дым бухгалтер, дама в белом  халате.
И хотя сигарету она "стрельнула" у Алии Этибаровны, не  преминула  уколоть
подругу: - Ну как ты можешь? Это какое-то кощунство просто,  -  она  томно
закатила глаза, но,  вспомнив,  о  какой  сумме  речь,  прекратила  ломать
комедию. - Нет, не могла она липовые похороны устроить. Ты, Алиша, за кого
ее держишь? Болел ее Юрка - это точно. Ты же не думаешь,  что  она  его  -
сама?
     - Да, "волга" сейчас под миллион тянет. Хоть и "деревянных", но  пока
и они чего-то стоят. На что не пойдешь за миллион!
     - Да любая! И не дай Бог, Алиша, у тебя бы билет оказался.  Только  б
мы его и видели. Я же помню, как ты за двадцатку к  зарплате  готова  была
глотку перегрызть.
     - Ладно, девочки. Как бы там ни было, а этой  Аньке  наши  денежки  я
заграбастать не позволю.
     - На тебя, Алиша, вся надежда. Наш договор  -  пустой  звук,  никакой
законной силы не имеет. Пошлет нас Анька подальше - вот и весь дележ. Я  у
юриста узнавала.
     - Могла бы и меня спросить. Я б не хуже растолковала. Ладно,  Светка,
что мы в самом  деле  по  курилкам  треплемся,  будто  сами  чужие  деньги
зажилить хотим. Едем к Аньке. Нечего  больше  тянуть.  Скорбь  скорбью,  а
денежки за "волгу" сами по себе.
     - Может, подождем, Алиша? Она ведь и так  через  два  дня  на  работу
выйдет... - неуверенно промямлила пухлая коротышка.
     Алия Этибаровна уничтожающе рассмеялась:
     - Ты бы на себя посмотрела! У тебя на лице написано:  "двести  тысяч,
мои двести тысяч!" - и больше ничегошеньки. Так что давай не будем. Деньги
я у нее добуду, - подмигнула, расплылась в улыбке. -  Только  бесплатно  я
крутиться не стану. Кончились эти времена.  Придется  чуть-чуть  увеличить
мою долю - за труды. И я, кажется, уже знаю, за чей счет.
     - За мой?
     - Чуть-чуть, чисто символически. Остальные все согласны. Билет возьму
у вас на глазах, не бойсь. А вот насчет Анькиной доли  придется  подумать.
Надуть она таки вас пыталась, так что следует ее наказать. Если все хорошо
пройдет, с тебя и копейки не  возьму.  Может,  еще  и  поделюсь.  Ты  меня
знаешь.
     Именно  поэтому  и  вздохнула  Светлана   Ильинична,   подумав,   что
выигрышному билету безопасней было бы оставаться у Анны  Карповны,  чем  в
смуглых, сильных,  с  кровавым  лаком  на  ухоженных  ногтях  ручках  Алии
Этибаровны. Оттуда вырвать деньги  будет  потруднее,  а  уж  большие  -  и
подавно. Но отступать было поздно. Энергия  Алии  Этибаровны  сметала  все
преграды на пути к добыче, и, понадеявшись на то, что в присутствии подруг
удастся  контролировать  события,  Светлана  Ильинична  отдалась  на  волю
течения.

     И события не замедлили последовать. Через час квартира Анны  Карповны
являла собой полотно, которое можно было бы назвать "После обыска". А  так
как милиция к операции  не  привлекалась,  то  ее  сотрудницы,  не  чуждые
известной терминологии, поправили бы: "После разгона".
     Выпотрошенные ящики и шкафы, на пол  вывален  всякого  рода  домашний
скарб, выглядящий в кучах особенно  неприкаянно.  И  вокруг  всего  этого,
потирая с угрозой руки, похаживала мечущая громы и молнии Алия Этибаровна.
Казалось, она не собирается ограничиться одними словами. И  хотя  Светлане
Ильиничне робеть было ровно не с чего, но и  она  ежилась,  словно  хотела
стать меньше, уйти в кресло под гневным  взглядом  Алии  Этибаровны.  Анна
Карповна и ее дочь-первоклассница  казались  перепуганными  насмерть.  Что
можно  скрыть  от  женщины,  которая  годами  оттачивала  бдительность  на
общественном поприще, вытряхивая из сослуживцев членские взносы  и  прочие
поборы? Сейчас же она сражалась за свое.
     - Ты кого, Анька, за нос водить вздумала? Что, хоронить  понравилось?
Так за этим дело не станет. - Ненавидящий взгляд остановился  на  девочке.
Внезапно Алия Этибаровна обернулась: - А ты, Светлана, что молчишь? Тут  и
о твоем кровном речь. Не будь меня, так вы, ослицы, глядишь,  поверили  бы
ей. Ты, Анька, со мной эти шутки  брось.  Смотри-ка  -  на  покойника  все
валит. Видно, не случайно я его сегодня вспомнила. С такой змеи  станется.
Где это видано: здоровый мужик сгорел в  считанные  дни.  Думаешь,  я  про
любовницу его не знала? Да не хуже тебя, кто ее, эту  Зинку,  не  знал,  в
Баланцево же живем! Юрка твой  вообще  поведенный  был  по  этой  части  -
недаром  его  застукали  возле  женской  душевой.  Здорово  тебя,   видно,
припекло!
     - Ребенка бы  постыдилась!  Или  не  жалко?  -  горько  сказала  Анна
Карповна. Больше  ничего  добавить  она  не  успела.  Алия  взревела,  как
пожарная сирена:
     - Это ты ее пожалей! До соплюхи  твоей  очередь  еще  дойдет.  Как  с
Юркиным сыном вышло - был, да вдруг взял и исчез. Пропал,  понимаешь.  Ох,
падлы - один был шанс из нищеты выбиться - и тот отдай? На  моем  горбу  в
рай въехать хочешь? Как бы и  в  самом  деле  тебе  туда  не  отправиться.
Разделила, говоришь, билетики? По одному - себе, Юльке и мужу? Да какое ты
право вообще имела?
     А покойник, значит, раз - и выиграл, а билетик - как в воду.  Ищи!  А
лучше всего будет, чтобы он нашелся. Ну?! - Алия Этибаровна занесла  узкую
ладонь, сейчас ее сильная, покрытая золотистым пушком рука казалась  лапой
хищной птицы. Но ладонь повисла в воздухе, не  коснувшись  Анны  Карповны.
Алия спохватилась - слишком много свидетелей.
     - А  ты,  Светлана,  чего  задницу  просиживаешь?  Думала  чистенькой
остаться? И денежки свои выцарапать? Не выйдет! Хотя... Пошла вон.  Только
под ногами путаешься. Сиди, Анька! Я сама  дверь  закрою,  а  ты,  Юлечка,
слушай тетю - и все будет хорошо.
     Повторять не потребовалось. Светлана Ильинична вылетела из квартиры с
поразительной для такого кургузого пухлого тела быстротой.  Алия  щелкнула
замком и вернулась в комнату как раз вовремя,  чтобы  хлопнуть  по  рычагу
телефона и вырвать трубку у растерявшейся Анны Карповны.
     - Куда звонишь, чучело? Аферистам своим? Ну, погоди, я всю вашу шайку
на чистую воду выведу!..
     Анна Карповна заглянула ей в лицо и сказала тихо, но твердо:
     - Да ты что, зверь, что ли, Алия? Ты же меня пять лет  знаешь,  какие
аферисты! Ребенка постыдись, не надо бы ей  этого  слушать.  В  милицию  я
звонила. Не веришь - можешь перезвонить.
     - Перезвонить, значит? Так это потом,  успеется.  Найдется  им  здесь
дело - а может, и во дворе, на асфальте. - Алия Этибаровна  резким  рывком
отпахнула оконную створку, изображая приглашение. Хозяйка  дома  бросилась
было к другому окну, но ее остановил жесткий толчок в плечо.
     - Сидеть! Я еще не закончила. Пока билет не найдется,  никуда  ты  не
выйдешь, - и, на глазах меняя выражение лица и повадку, увещевающим  тоном
заговорила: - Аня, не будь дурой. Пойми: я ведь от тебя  не  отстану.  Это
остальных можешь побоку, но только не меня. Мне лишнего не надо. Другая бы
половину потребовала, а мне - мое отдай,  положенное.  Я  ведь  и  продать
билет помогу, у меня и клиент уже есть. Сюда  фургоны  мандаринов  гоняет,
туда - фургоны денег. Все при интересе. Ты только долю  мне  дай!  Черт  с
ними, с бабами нашими, но я-то умею добро помнить. Ты же знаешь -  у  меня
все схвачено, а сейчас не деньги, жратва в цене. С такой, как я,  подругой
- королевой  заживешь!  Опять  же  квартира.  Вас  двое  в  трех  комнатах
осталось. Не успеешь оглянуться - и  потеснят.  А  я  в  ЖЭКе  человек  не
чужой... В милицию она звонит! Стукнуть всякий сумеет,  только  ты  будешь
стучать в капитальную стенку, а мне есть с кем там поговорить по душам.  И
влетишь ты за кражу билета. И не за такое сидят. В зону пойдешь, а дочка -
в детдом, да покруче, в такой, что  еще  неизвестно,  свидитесь  ли  после
срока... Оно ведь по-всякому случается...
     - Мама, мамочка, я  боюсь  тетю!  Отдай  ей,  все  отдай!  -  девочка
бросилась  к  Анне  Карповне,  судорожно  обхватила,  уткнулась  в  колени
взъерошенной головкой.
     - Вот - устами младенцев!..
     Алию Этибаровну прервал резкий требовательный звонок в дверь.  Теперь
пришел черед гостьи затравленно озираться.
     - Кого ждешь, Аня? Говори, чего молчишь?.. Никого? Ну так и открывать
нечего! Нам и  втроем,  по-моему,  неплохо.  Сиди!  Или  кричать  начнешь?
"Грабят-режут"? Так не милиция же за дверью. А чужие сейчас не очень-то...
     Звонок  продолжал  трещать  не  умолкая.  Стало  ясно,  что  придется
открыть.
     За дверью стоял человек в форме.

     Прикинув,  лейтенант  Шиповатов  решил,  что  общий   вес   папок   с
порученными ему делами наконец превзошел  его  собственный.  Однако,  если
начальник райотдела  предлагает  заняться  еще  кое-чем,  отказываться  не
принято, как бы тебе этого ни хотелось.
     Как такового и состава преступления вроде бы не было. Но  уж  слишком
значительной  представлялась  сумма.  Насчет  рыночной  стоимости  "волги"
милиция была осведомлена не хуже прочих граждан, а еще лучше насчет  того,
что такие деньги сами по себе - источник опасности. Звонок в милицию,  так
внезапно умолкший, не мог не встревожить дежурного. Кстати, и  оперативная
машина находилась в соседнем квартале, так что  даже  дефицитного  бензина
ушло немного. Наряд застал в квартире весьма напряженную обстановку. Но  о
пропаже лотерейного билета заявила не сама потерпевшая (которую таковой  и
признать было нельзя -  что  для  закона  это  устное  соглашение  пятерых
сотрудниц?), а вконец перепуганная, издерганная Анна Карповна Бурова. Вины
своей она не отрицала и о роли Алии Абуталибовой в сегодняшней  "разборке"
не распространялась. Об этом с глазу на глаз поведала лейтенанту маленькая
Юля. Но не подошьешь же к делу  показания  семилетней  девчушки.  Поначалу
лейтенант и вовсе чуть не  пропустил  мимо  ушей  все,  что  говорилось  о
поведении сей респектабельной дамы. Но потом внезапно почувствовал  -  тут
что-то есть. "Госпожа" Абуталибова производила  сильное  впечатление  -  в
манере сквозили сытая уверенность, легкое пренебрежение, тут  и  там  были
рассыпаны тонкие намеки на покровителей. И каких! Причем ее  действительно
знали. Сам начрайотдела, скривившись, посоветовал Шиповатову  держаться  с
Алией Этибаровной поосторожнее. "Минное поле! И каждый фугас - с  дерьмом.
Рванет - поди потом отмойся. Писанина и звонки... Писанина и звонки".
     Однако уже  в  райотделе  лейтенанту  удалось  поумерить  напор  Алии
Этибаровны. Поток ее красноречия стал мелеть, пока и  вовсе  не  иссяк.  А
когда лейтенант не слишком почтительно напомнил, что пока  как-никак  Алия
Этибаровна находится в  кабинете  следователя  угрозыска,  а  не  у  своих
высокопоставленных приятелей, и вызвали ее отнюдь не для оказания  шефской
помощи, стало видно, что она уже жалеет о своей излишней ретивости.
     Агрессивность, продемонстрированная Абуталибовой в доме  "обжулившей"
ее подруги, ничего не дала. Испуганная Бурова никак  не  могла  вспомнить,
куда покойный  муж  прятал  злополучный  лотерейный  билет,  принесший  ей
столько  неприятностей.  Почувствовав  в  лейтенанте  доброжелательного  и
участливого собеседника, она оттаяла и буквально не могла остановиться.
     - Вы даже не представляете, какая это  страшная  женщина!  Никого  не
щадит! Уже лет пять, как они переехали в Баланцево и она стала работать  в
нашем ЖЭКе. Быстро оказалась на должности инженера, то  есть  у  источника
благ. Чтобы своего добиться, змеей извивалась, едва не облизывала тех, кто
был ей нужен. До смешного доходило. Только не очень-то у  нее  получалось:
наши кавалеры все больше в бутылку смотрят. Тогда  она  изменила  профиль:
заделалась такой общественницей - куда тебе! А между тем - то-се  достать,
девочек кому надо, организовать, что-то подтолкнуть - словом, крутилась.
     И ее наверх тянули. Сама-то она не с дворниками любезничала. А теперь
- за нею целый клан, это она не врет, я-то знаю. Ну да Бог ей судья, а  вы
не вмешивайтесь. Моя совесть чиста. Не украла же я  на  самом  деле  билет
этот чертов. Юре отдала... По правде говоря, не часто я  его  в  последнее
время и видела. Работал много, как  проклятый.  У  него  ведь  сыночек  от
первой жены пропал...
     - Что значит - пропал? - разговор с  майором  Лобекидзе  был  еще  на
слуху у лейтенанта.
     - Так и есть - пропал. Восемь лет назад. Как  он  горевал!..  Прежняя
жена не уследила. Такой чудесный малыш: глазки карие, кудрявый...  Вылитый
Юра. Это Юля больше похожа на меня. Юра Юленьку очень любил, а Шурика  все
равно вспоминал: надеялся, найдется малыш. Думали, может,  заблудился?  Да
где тут, в Баланцево, заблудишься? Это за последние годы  город  вырос.  А
был деревня-деревней. Шурик в мою группу в садик ходил, там мы  и  с  Юрой
познакомились. Он и потом часто приходил в детсад, на детей  смотрел...  У
его первой жены детей уже не могло быть, а он  без  этого  жизни  себе  не
представлял. В общем так мы и сошлись.
     - А где теперь его первая жена?
     - Она ведь ленинградка. На дух Москву не выносила, а уж  Баланцево...
Как держаться стало не за что,  уехала.  Мы  с  Юрой  любили  друг  друга,
казалось, только смерть нас и разлучит. И вот все так скоро... Все  у  нас
всегда вместе было. А билеты эти злополучные поделили мы просто так, смеха
ради. Юра вообще был азартный - спорщик, игрок. Только в последние  месяцы
ходил как в  воду  опущенный.  Я  про  такую  хворь,  как  у  него,  и  не
слыхивала...  Думала,  снова  тоска  заедает.  Отмалчивался.  Я  иной  раз
считала, что его история с Зиной гнетет. Все ведь  знала,  подруги  -  они
первыми и доложат. И все равно, он был мой, мой. Я старалась,  как  могла,
развлечь-его. Он и билет в карман сунул тогда небрежно... Постойте...  Это
же парадный его пиджак!!! Он сказал - на заводской вечер идет. Я-то знала:
к Зине, вспылила, обидно стало, даже сердце заныло. Билет совсем из головы
вон. Это получается, что вместе с ним и  похоронили...  Там  карман  сбоку
потайной... Ой, что же теперь будет-то? Нет ему покоя, бедному...

     Не было, однако, покоя и живым.  Углов  освободился  от  больничного,
мало чем отличающегося от тюремного,  заточения.  Облегчение  почувствовал
лишь поначалу: на свободу вышел, но опеку ощущал поминутно.  Ему  хотелось
стать никому не нужным и не интересным, стереться, раствориться  в  толпе.
Что называется - устал от славы. Эх, работал раньше в одиночку и  горя  не
знал. Черт с ними, с деньгами, да и что он нажил, кроме долгов? Таких, что
с кожей сдерут. А в какие дела замазался, какие по ним сроки висят! Подрыв
экономики - это карается и тогда, когда в стране развал. Еще похлеще,  чем
во времена благоденствия, - голодные и злые крепко бьют, когда у них кусок
хлеба отбирают. Не говоря уже о "мокрухе". Поэтому, хоть и хата  надежная,
а только, кажется, недолго придется здесь  коньячок  потягивать.  Свои  же
кореши пришьют. С трупом проблем не будет - конвейер  налажен.  А  если  и
сдадут, все равно только мертвого. Такой вопрос годится  для  всех,  кроме
него. Прикормленные менты план выполнят, все  дела  спихнут:  покойник  не
отмажется. Похоже, и те и другие изо всех сил его в козлы отпущения ладят.
Таких, как он, замаранных в уголовщине, даже свои  боятся.  А  тут  еще  и
Хутаев со своей кавказской общиной... Как у зверей: коль с первой  встречи
- враги, так останется и до смерти.  Вот  разве  что  на  Павла  Петровича
какая-то надежда, фигура он крупная, не баланцевского масштаба.  Столичные
связи, уже и за кордон щупальца тянет... Вспомнилось, как пытался  достать
заграничный паспорт, и  тут  же  его  предупредили:  "Не  рыпайся  сильно,
парень, ты здесь нужен". Пока все не  развалилось  окончательно,  все-таки
надо уходить "за бугор". А с чем? Ведь что обидно: при  таких  делах,  при
таких деньгах отираться, и остаться с пустым карманом. Только и делов, что
долг уменьшается. Так эти хлопчики и новый  могут  накинуть,  как  к  нулю
подобьешься. Ну пока что Павел Петрович все  решает.  Только  надолго  ли?
Зверь травленый, но держит себя уж чересчур высоко. А тем временем  ребята
с Кавказа делают свое дело, спокойно и  обстоятельно  размещают  своих  на
ключевых постах. Вон, даже у Президента в охране чеченцы.  Просачиваясь  в
столицу, словно "пятая колонна",  расстаются  даже  с  давними  племенными
традициями. Попробовал бы раньше  какой-нибудь  гастролер  сунуться  в  те
края!  Подумать  страшно.  А  теперь  проще   простого:   передай   привет
авторитетным людям от кого следует из  Москвы  и  -  вперед,  только  долю
аккуратно отстегивай. Короткое "мой человек, пусть работает"  открывает  и
двери камер, и подвалы мафии, где идут  "разборки".  Здесь  главное  -  не
опоздать. Как-то по афере Углов забрался в предгорья. Однако после первого
же знакомства с тамошней милицией потерял всякое желание оставаться в этих
местах. Грозный, с усами, как у Пржевальского, капитан едва не вкатил  его
в пресс-камеру, где дохли со скуки местные  авторитеты,  уже  косящиеся  в
поисках жертвы друг на друга. "Позвонят,  говоришь,  за  тебя?  -  ядовито
осведомился капитан. - А мы, видишь, - эту трубочку снимем,  и  эту  тоже.
Вот и будет у нас "занято". Ну а теперь - готовься, главное - береги  тыл.
Что, не хочешь к моим джигитам? Тогда говори, у кого, кроме этого  завмага
из хозяйственного, деньги брал, обещания давал? Где прятал? Смотри, наверх
дело пойдет - хуже будет, тогда не замять. Решай! Нет? Ну тогда, дорогой -
извини - в камеру", В камеру не хотелось. И Сергей заговорил, "колясь"  по
мелочам, оттягивая время. И дотянул-таки. Заявился  наконец-то  в  милицию
покровитель, выдернул. И слава Богу - для  него  невелика  потеря,  дойных
коров хватает, а Углов  едва  уцелел.  Выйдя  на  волю,  тут  же  собрался
уезжать. Однако  ему  дали  понять,  что  поспешным  отъездом  недовольны,
пригласили остаться и еще поработать. "Через неделю - как  штык!  Куда  мы
без вас, спасибо за все. Буду, как на крыльях!"  -  отрапортовал  Углов  и
больше никогда южнее Ростова не бывал. Что же до джигитов,  то  Сергей,  и
прежде их не любивший, поклялся дел с ними больше не иметь. И вдруг -  так
погореть с этим хреновым Жориком! Как фраер. Да кто он, собственно, такой,
чтобы даже к Павлу Петровичу соваться с советами? Ох, неспроста  сложилось
такое  окружение  у  баланцевского  лидера!  Окрепнут,  поднимутся,  зубки
отрастят. Нет, не понимает старик, что он все-таки  не  Президент.  Нельзя
чужакам показывать незащищенную спину.  Доверие,  дружба  в  этом  мире  -
россказни для щенков. Осторожный человек, оказавшись неожиданно облеченным
доверием авторитетов, не возрадуется. Есть над чем подумать...
     Углов томился.  Мысли  лезли  одна  гаже  другой.  Точно  -  готовят.
Почвы-то нет под ногами. А в нелегалы не пустят: денег  нет,  а  знает  он
много, и с каждым днем о делах все более крупных.  Уже  сегодня  ровно  за
полчаса он может взорвать всю эту мишурную оболочку легальных предприятий,
благотворительной деятельности и прочей муры, чтобы обнаружилось  кровавое
нутро.
     Легальные дела - самые оберегаемые. И парней туда пристраивают  особо
надежных, преимущественно - семейных. А бизнесмены с Кавказа все,  считай,
одна семья. Они и режутся  по-родственному:  брат  о  брате  не  забывает.
Однако все чаще недвижимость и в российской глубинке, и в центрах обретает
владельцев с нерусскими именами. Это фирму лучше открывать  на  подставное
лицо, чтоб не дразнить гусей. Шавок, которые за  небольшую  долю  радостно
прыгнут  в  любое  руководящее  кресло  и   прикроют   подлинных   хозяев,
полным-полно. В очередь встанут за хозяйской  пайкой.  Но  недвижимость...
Сегодня ее можно продать из любого конца света, куда бы  тебя  ни  занесло
волею судьбы, политиков либо же оголтелой уголовщины...
     Все помыслы Сергея Углова устремлялись  в  одном  направлении  -  "за
бугор". Досадовал на  себя:  ведь  была  же,  была  возможность  "сделать"
паспорт! Купил бы сейчас вызов - и поминай как звали.
     Теперь поздно. В милиции лежит  подписка  о  невыезде.  Однако,  если
иного пути нет, можно обратиться и в милицию...

     У милиции, впрочем, забот и без него  хватало.  Вскрытие  могилы  без
санкции прокурора и присутствия представителя прокуратуры,  как  известно,
невозможно.  Организация  его  требовала   времени,   а   большие   деньги
подстегивали нетерпение заинтересованных лиц. Дамы ожесточенно  рвались  к
крохотному клочку бумаги, который открывал путь  к  довольно  обеспеченной
жизни.
     Лейтенант Шиповатов  иронически  посматривал  на  сбившихся  в  кучку
обладательниц расплывшихся талий,  пестрых  нарядов  и  взбитых  причесок,
почему-то испытывая удовлетворение от того, что у него нет детей,  которых
пришлось бы доверить  этим  женщинам.  С  каждой  лопатой  они  все  ближе
подступали  к  краю  могилы,  устремляя  взгляды   к   заветному   билету.
Успокоилась, наконец, Абуталибова. С трудом держалась  Бурова,  но  и  ее,
словно  магнитом,  тянуло  к  яме.  Ожидание  затягивалось.  Могильщики  -
небритые, похмельные, с колтунами в спутанных, грязных волосах -  ворочали
своим инструментом все медленнее.
     Эмоции собравшихся их не трогали. Их  задача  -  из  каждой  ситуации
выжать как можно больше, и, поскольку ситуация не рядовая, был  затребован
двойной тариф. "За несвежесть покойника", -  осклабился  старший  из  них,
фамильярно похлопывая по плечу бледную Анну Карповну, -  мол,  не  дрейфь,
тетка.
     В конце концов они и вовсе перестали  ворочаться  в  яме,  а  старший
начал что-то шептать на ухо товарищу.
     Светлана Ильинична нетерпеливо и раздраженно прикрикнула:
     - Ну, хватит прохлаждаться! Вы там что, ночевать собрались?  Так  это
хоронить надо до захода солнца, а выкапывать -  хоть  круглые  сутки.  Тут
вам, ребята, не обломится.
     Она покосилась на подруг, а затем взгляд ее скользнул в  ту  сторону,
где переминались с ноги  на  ногу  родственники  владелиц  билета.  Словно
скифское изваяние, стояла, лениво щурясь, Алия Абуталибова.
     Могильщики, оценив опытным глазом происходящее, быстро сообразили что
к чему.
     - Вы, дамочка, коль нужда есть, на своего мужика кричите.  А  на  нас
чего кричать? Мы с браткой привычные, - могильщик постарше толкнул  локтем
в бок второго, подпершего подбородок черенком лопаты. -  А  только,  когда
уговаривались, никто не сказал, что гроб глубоко захоронен. Добавить надо.
А нет - лопаты, вот они, коль испачкаться не боитесь.
     - Да ты что? Да ты вообще знаешь, с кем говоришь? -  вскинулась  было
Светлана Ильинична. Однако на лице рабочего,  как  приклеенная,  держалась
спокойная улыбка. Пришлось спуститься на землю:
     - Копай, будет тебе добавка. Потом разберемся.
     - Так не пойдет. "Копай" уехал в Китай. Стольник - и вперед. Знаем мы
ваше "потом". Поминай потом, как звали, а ведь покойника опять закапывать,
- рассуждал могильщик с таким видом, словно ему  каждый  день  приходилось
добывать из могил гробы, да еще для такой представительной компании.
     Светлана Ильинична сейчас же кинулась искать защиты у власти.
     - Ну что же вы, лейтенант! Товарищ прокурор! Это же вымогательство...
     Прокурор молча покачал головой. Шиповатов же не без желчи заметил:
     - Что вы, Светлана Ильинична! К порядку мы  их  призовем,  если  есть
такая нужда. Вы ведь этих людей в конторе наняли, счет оплатили, а  теперь
они, значит, шкурничают? На это и статья есть.
     По-прежнему державшаяся в стороне  Абуталибова  приняла  все  это  за
чистую монету.
     - Да какое там! Что сегодня  официально  сделаешь?  Сколько  там  они
клянчат?
     - Отставить, дамочка, ничего не  надо.  Вы  еще  заявление  напишете,
потом разборы, то-се. Ну его. Вон у вас сколько мужиков, пусть и копают. А
мы люди вольные, свое заработаем. Так что, бывайте,  -  старший  могильщик
выбрался на отвал. - Пошли, братка. Нас тут не понимают.
     Светлана Ильинична метнулась к  старшому.  Куда  и  девался  гонор  -
затрясла за облитое грязным потом плечо, суя в  карманы  купюры.  Судя  по
всему, работники лопаты остались довольны. Вновь зашаркали  лопатами,  без
спешки, но размеренно. Однако, поработав еще некоторое  время,  могильщики
перестали даже имитировать работу. Переглянулись с пониманием, вылезли  из
ямы и уставились на небольшую толпу ожидающих результата раскопок.
     - Ну, чего вам теперь  надо?  -  Светлана  Ильинична  побагровела.  -
Вылить? Так нечего, не похороны.
     - Тут вообще не понять чего, - старшой с презрением сплюнул.  -  Хотя
спрыснуть бы для ясности не вредно.
     - Да че ты, Кось, ей  развозишь?  -  второй  рабочий,  зажав  корявым
пальцем ноздрю, трубно высморкался. - Неужто не врубились еще? Да тут хоть
до утра копай, ни крена не выкопаешь. Уже на  два  штыка  материк  прошли,
куда еще? В общем - хорош. Дальше  без  нас.  Одну  лопату,  так  и  быть,
оставим, мы  люди  не  казенные.  А  в  остальном  -  извините.  По  судам
затаскают. Гроб-то уволокли, и не вчера. Вон земля уже осесть  успела.  Но
тетку эту я хорошо помню, - он погрозил в сторону  Светланы  Ильиничны.  -
Пышку эту. Как она тут грызлась с кем-то на кладбище - такого мата  и  моя
стерва не слыхивала!..

     - Н-да... - подполковник поскреб защетиневший за день  подбородок.  -
Всяко бывало, но до  сих  пор  покойников  в  нашем  районе  не  воровали.
Прогресс! Однако Тищенко, пожалуй, повезло. Свидетели выручили.
     Невысокий, узкогрудый, со  скошенным,  словно  запавшим  подбородком,
Тищенко кивнул. Следователи, собравшиеся в кабинете, оживились.
     - Действительно, повезло, товарищ подполковник. Однако замечу, что  с
каждым днем все больше опасаются  свидетельствовать,  особенно  если  дело
связано с кавказцами. И никакие уговоры не помогают. А какие мы можем дать
гарантии? Вот, скажем, сводка за 29 сентября:  "В  общежитии  текстильного
техникума  неизвестный  кавказской  национальности  изнасиловал  учащуюся.
Зафиксирована попытка удушения потерпевшей.  Преступника  спугнул  стук  в
дверь. Бежал через окно, похитив мелкую бижутерию". По приметам  свидетели
опознали Руслана Гавурова. Позднее его видели с  очередной  жертвой  возле
лесополосы. И снова - труп изнасилованной  девушки  обнаружен  со  следами
удушения. Похищено золотое кольцо с корундом. Преступник задержан.  Оказал
активное сопротивление.
     - Ну, это ему срока не прибавит, - устало констатировал подполковник.
- Если и в этот раз районный суд окажется, как всегда,  гуманным...  Хотя,
вряд  ли.  Озверевший  одиночка,  такого  и  выручать  некому.  И  у   нас
землячество вроде тоже сложилось, но мощной  структуры  пока  не  создало.
Думаю, если бы было иначе, то я  бы  имел  информацию.  Кто-нибудь  думает
иначе? Ладно. А что касается пропажи гроба и прочей кладбищенской мистики,
тут, думаю, разногласий не будет.  Шиповатов  присутствовал  при  вскрытии
могилы, ему и карты в руки. И не надо, Максим, делать умоляющие глаза!..

     - Да вы знаете, молодой человек,  на  что  замахиваетесь?  А  о  моей
репутации вы подумали? И что за тон? В конце концов я - потерпевшая;  меня
обокрали! Воров ищите! Анька Бурова святой прикидывается... Да был ли  там
вообще этот билет? Может, история с гробом - чистая туфта,  и  потом,  что
это делала на кладбище Светка  Пантюкова?  Могильщики  ее,  между  прочим,
хорошо запомнили. Могла и Бурова столковаться  с  работничками,  чтобы  от
себя глаза отвести. Они за бутылку  и  мать  родную  оговорят.  Я  честная
женщина, вся наша семья - уважаемые люди. Муж - известный хирург,  я  тоже
не последняя спица в колеснице. А управу на вора мы найдем! Уж если  и  вы
не хотите искать - сами возьмемся...

     - Ох, Максим Витальевич, клянусь вам, ничего я уже  не  хочу.  Деньги
эти, машина проклятая. Ничего, ничего... И за что все это  на  мою  голову
свалилось? Вы даже не представляете, что за человек оказалась Абуталибова!
За Юлечку страшно... Что же это творится? Юра... Я сама  у  гроба  стояла,
обняла его на прощание...

     - Итак, Максим, выкладывай. Есть успехи? - подполковник  откинулся  в
своем расшатанном кресле, словно закончив трудную работу.
     Шиповатов знал, что вялая расслабленность  на  лице  подполковника  -
чистый блеф. Из-за критического  положения  в  районе  подполковник  почти
перестал бывать дома. Благо, дети  уже  выросли,  а  не  так  давно  Сидор
Федорович стал дедом.
     - Веришь ли, лейтенант, не могу избавиться от мысли об этом  маньяке.
Внучка у меня, жутко делается. Своим приказал глаз  не  спускать.  Бедняга
Лобекидзе... И ведь что там того Баланцева  -  ну,  тридцать  пять  тысяч,
может, чуть меньше. Я его дно как  свои  пять  пальцев  знаю.  Конечно,  и
заезжих гастролеров хватает.  Однако  не  стоит  надеяться,  что  этот  со
стороны залетел, активнее надо работать версию "местного". Слишком  уж  он
безошибочно места подбирает -  тут  тебе  и  пути  отхода,  и  укрытия,  и
безлюдье... Ну а с твоим пропавшим покойником и вовсе анекдот. Надо бы нам
предъявить этого гробокопателя общественности, а то уже плодятся  какие-то
совсем дикие слухи.  Дескать,  с  голодухи  каннибалы  у  нас  объявились.
Кооператоры стонут: пирожки с  мясом  не  идут,  пришлось  цены  вполовину
сбросить. Кстати, проверили  мы  продукцию  "Ахтамара":  оказалось  -  все
правильно, как в накладной - в начинке чистое мясо. Нутрия. Однако гадость
изрядная. Ты пробовал?
     - Да нет, Бог миловал.
     - Ну и ладно, попоститься иной раз не вредно. Что там у тебя все-таки
с этим покойником?
     - Да пока ничего. Не знаю, какие они  там  могильщики,  но  свидетели
определенно никудышные. Впрочем, на кладбище толкаются круглый год зимой и
летом. Закаленные мужики. Водили они меня, показывали  место,  где  обычно
собираются, - от могилы Бурова недалеко. Бутылок пустых там, правда, нету,
подбирают вмиг, зато мусора, объедков - ну чистая  свалка.  Видно,  годами
копилось. Популярный уголок.
     - Конкретно, Максим.
     - Прошу прощения. Говорил я с тамошними сборщиками стеклотары. У  них
кладбище разбито на квадраты, не приведи  Господь  на  чужой  забраться  -
разговор короткий. Так вот, место это закреплено за одним бомжем. Дородный
мужик, лоснится. Говорит, что могильщики ежедневно четыре-пять бутылок  на
этом месте оставляют. Не исключено, что, выпивая вечером, могильщики могли
с этого места видеть Пантюхову, если  это  действительно  была  она.  Сама
Светлана  Ильинична  категорически  все  отрицает,  призывая  в  свидетели
подругу - ту, у которой муж хирург.
     - Абуталибов.
     -  Он  самый,  светило  наше  баланцевское.   У   Абуталибовых   дочь
Александра, пятнадцати лет. Все они подтверждают, что до  позднего  вечера
Пантюхова была у них: живут-то рядом. Чаевничали,  потом  Абуталибов  -  к
телевизору, дочка - за уроки, с ними еще сестра Алии Этибаровны -  Роза...
Та самая, знаете...  у  которой  звероферма.  Ну,  она  вообще  отрезанный
ломоть: своя часть дома, отдельный вход. Но ладят, их часто видят  вместе.
У сестер и  манера  говорить  одинаковая  -  будто  все  время  на  что-то
уклончиво намекают... Словом, Алия с Пантюховой сидели на кухне,  пошел  у
них чай с коньяком, так что Абуталибова и не помнит точно,  когда  подруга
ушла. Остальные не в курсе. С девчушки вообще взять нечего, что ни слово -
слезы на глазах. У нее недавно подругу на глазах убили...
     - Да, Минееву. Тут, брат, не  просто...  На  тарелочке  не  принесут.
Свидетеля по всем статьям выстрадать надо. Психология!
     - Психология... - лейтенант насупился. - У девчонки глаза  на  мокром
месте, а с отцом и вовсе разговор не  получился.  То  есть  получился,  но
какой-то несерьезный, насмешливый. Чем я его прижму? У всех дети - к  нему
же и на поклон идти. К тому же я ведь толком и не знаю, о каком  конкретно
дне речь идет. Эти, с кладбища, не помнят, когда именно Пантюхову  видели.
Да и с чего бы это Абуталибовым ее покрывать?
     - Ну, они хоть  по  похоронам  должны  дни  различать.  Сегодня  того
хоронят, завтра этого. Могилы разные, люди разные.
     - Спрашивал. А им все на одно лицо. А к концу дня и подавно.
     - Так, может, вовсе и не Пантюхову  они  видели?  Спьяну,  да  еще  в
темноте...
     - Все может быть, но там освещенная аллея, другого пути нет. Она  как
раз на свету была, когда они стали подниматься, чтобы похмелиться.  У  них
заведено - выпьют, поспят на скамейках,  еще  выпьют.  Помех  нет,  гуляй,
душа. А тут их и обломали.
     - Дай-ка я сам протокол допроса посмотрю. Кое-что мне  неясно.  Жаль,
Лобекидзе в отъезде, ну да и я на что-нибудь сгожусь. Не  дуйся,  все-таки
опыт - великое дело.
     - А я и не дуюсь, Сидор Федорович. Дело в том, что эти мужики у  меня
сейчас здесь, ждут в коридоре. Может, сами хотите допросить?
     - Вызвал парней? Годится. Отчего не поговорить. Ты допрашивай сам,  я
мешать не буду, посижу, может, что и прояснится.
     Подполковник сбежал по лестнице следом  за  лейтенантом  пружинистой,
собранной походкой. Окинул внимательным, приветливым взглядом томящуюся  в
коридоре парочку.
     - О, какие люди! Ну, заходите, поговорим. Рад  за  тебя,  Агеев:  при
деле, бросил баклуши бить, уважаю.
     Старший из посетителей сразу отмяк.
     - Ну и память у вас, Сидор Федорович!  Точно  -  завязал  я.  Работа,
конечно, та. Поначалу так с души воротило.  А  теперь  ничего,  должен  же
кто-то этим заниматься.
     - Верно, Агеев. Константин, если не ошибаюсь? А работа... что ж, и  у
нас не сахар... Многим не нравится. Ты ведь  тоже  в  свое  время  нас  не
жаловал, верно?
     - Не о том речь, Сидор Федорович. Вам - спасибо.  Сейчас  бы  уже  по
второй ходке ушел.
     - Ладно, Костя. Хоть мы и не закадычные друзья, но и врагами  никогда
не были. Тут дело серьезное...
     - Знаем, Сидор  Федорович,  всякая  мелочь  -  не  ваш  профиль.  Мы,
конечно, слыхали, что балуют на кладбищах: разрывают могилы, коронки  там,
кольца, медали... Но чтобы гроб  с  телом  подчистую  -  сроду  такого  не
бывало. Уж я-то знаю, пятый год в земле роюсь.
     - Знаю, Костя.
     - Может, потому и пошел  работать,  что  не  очень-то  я  левые  дела
умею... Нету во мне скрытности. Ведь и воровать не каждому  дано.  Я  ведь
тогда с первого раза засыпался. А сказать по правде, и денег больше,  сплю
нормально и без водки. Одно беда - всяк налить норовит, с собой суют, иной
раз так нагрузишься, что день с ночью путаешь. Ну вот хоть убей, не  помню
я, Сидор Федорович, когда мы эту мымру видели! То ли позавчера, а скорее -
во вторник. Или в понедельник? А, братишка?
     Но "братишка", от которого потягивало  застарелым  перегаром,  считал
дни поллитрами. И поскольку дневная доза была  примерно  одинаковой  -  до
отключки, ясности он не мог внести. От Агеева было больше толку.  Тот  еще
сохранял смутные остатки воспоминаний.
     - Ну, словом, - в понедельник либо во  вторник.  У  нас  на  кладбище
какое разнообразие? Пьем мы, - врать не буду, -  каждый  день,  и  вечером
тоже, на одном и том же месте... Спросонок я  было  пугнул  эту  курву,  а
потом гляжу - вроде охрана при ней объявилась...

     - Итак, Налик Назарович, -  Шиповатов  беседовал  с  хирургом  в  его
тесноватом, но роскошно обставленном кабинете. -  Женщины  показали,  что,
опасаясь за судьбу лотерейного билета, установили  круглосуточные  сменные
дежурства, По двое, с привлечением  членов  семей,  то  есть,  разумеется,
мужей. В одиночку не ходили, и,  как  выяснилось,  беспокойство  их  имело
основания.
     - Ну, нашей семье из-за денег,  пусть  даже  и  таких,  суетиться  не
приходится. Я зарабатываю много и не стыжусь этого. Мог бы  и  больше,  но
вам это ни к чему. Я даже представить себя не могу в такой  роли.  Следить
за подругой жены! Кроме того, я настолько выматываюсь в больнице, что дома
едва  успеваю  просмотреть  газеты  на  ночь.  Все  как  везде  -   работы
невпроворот, а работать некому.
     - Все ясно, Налик Назарович. Не буду вас  больше  отвлекать,  добавлю
только пару слов. Алия Этибаровна, судя по всему, не может иметь отношения
к похищению гроба, - но так или иначе нам нужно  знать  истину.  Скажи  вы
сразу, что не знаете, когда ушла Пантюхова, многое бы пошло иначе. Что это
- ложная солидарность? Или что-то иное? Ведь по-человечески все понятно, и
криминал - не в естественном желании получить свою  часть  выигрыша,  а  в
том, что кто-то бессовестно похитил  билет  вместе  с  телом  покойного  и
гробом. В нашей практике еще не встречался такой способ заметания  следов,
и даже не знаю, что за человек, который на это решился.

     Из показаний  Хутаева  Георгия,  тридцати  пяти  лет,  уроженца  села
Айбулак... района  Чечено-Ингушской  АССР,  временно  проживающего  в  ПГТ
Баланцево Московской области, не работающего:
     "Лотерейный билет Не... серии... я купил в киоске  "Союзпечати",  где
находится - не помню. Пьяный  был...  Вопрос  "На  какие  средства  живу?"
считаю незаконным. Сейчас не те времена, честных  людей  трудно  запугать.
Что имею, на то и живу. Семья меня кормит.  Не  знаете  мою  семью?  Скоро
узнаете. А теперь требую адвоката - без него и слова не скажу".

     Подполковник слушал Шиповатова с сочувствием.
     - Что я тебе скажу,  Максим?  Надо  искать  какой-то  прием.  Хутаева
сколько ни маринуй, хоть год все равно не  расколется.  Фигура  приметная.
Скоро три года, как обосновался в Баланцево, наезжают к нему  родственники
из аула, однако конкретных фактов  их  противозаконной  деятельности  нет.
Правда, вообще неясно, чем они занимаются, что само по себе подозрительно.
Выяснить это не мешает, но осторожно. На угрозы, конечно, плевать, да и не
посмеют эти ребята пойти на прямую конфронтацию с органами. Тут другое.  У
них на ставке кое-кто из  тех,  кто  занимает  высокие  посты...  Чего  ты
вскинулся? Мы не газетчики, нужны доказанные факты. Их  голыми  руками  не
возьмешь, поэтому надо ждать не удара, а ядовитого укуса исподтишка...
     Прокурор не выдает санкций на основании мнений.

     Нынешний прокурор Баланцевского района был не в состоянии дать  какую
бы то ни было санкцию, поскольку наслаждался "бархатным сезоном", в кои-то
веки уйдя в отпуск в теплое время.  Сентябрь  поистине  лучший  месяц  для
отдыха. Свой "бархатный  сезон"  прокурор  проводил  на  берегу  крохотной
местной  речушки,  где  с  наслаждением  возился   на   своем   ухоженном,
возделанном  с   соблюдением   всех   правил   садовом   участке.   Провал
августовского путча пособников ГКЧП в Баланцево не выявил. Местные  власти
занимали спокойную, выжидательную позицию, и в результате никто не  угодил
в герои и вожди, но и в Лефортово - тоже. Так что чувствовал себя прокурор
вольготно,  не  обремененный  грудой  двусмысленных  дел,  которые   могли
обрушиться на него после  переворота.  Овощи  обещали  богатый  урожай,  а
следовательно, и осуществление  собственной  продовольственной  программы.
Зима сулила быть не слишком изобильной. Конечно, в экстренных случаях  его
всегда могли отозвать; с вопросами же, не требующими особой спешки, вполне
справлялся вчерашний студент,  а  ныне  -  заместитель  прокурора  района,
двадцатишестилетний Андрей Михайлович Бережной. Дух "альма матер" не успел
еще  из  него  выветриться,  а  жизнь,  построенная  на  компромиссах,  не
обтесала. Говорил и мыслил Андрей Михайлович горячо, напористо. Преступный
мир ненавидел страстно.
     - Ох, Шиповатов, дадут нам с тобой по шапке за самоуправство!
     - Да что там, Андрей Михайлович! -  (Учились  они  вместе,  вместе  и
получили распределение в Баланцево, однако на службе лейтенант почтительно
величал приятеля по имени-отчеству). - У нас ведь и  выхода  другого  нет.
Взяли  мы  Хутаева  моментально.  Он  и  пикнуть  не  успел  в  сберкассе.
Утверждает, что револьвер, который был при нем,  нашел  на  улице  полчаса
назад и хотел сдать в милицию. Прямо на улице и заявление написал.
     - Старый трюк. Отдали заявление на экспертизу?
     - Вместе с "наганом". Револьвер, кстати, в смазке. Такое впечатление,
что из него никогда не стреляли. Заявление, судя по  всему,  написано  его
рукой.
     - Тут и сомнений быть не может. Только когда? Не потерто  на  сгибах?
На какой поверхности  лежала  бумага  во  время  написания?  Пусть  срочно
проверят.
     - Да тут все срочно, Андрей Михайлович. Чуть потянем - и  все,  какие
ни есть улики уничтожат, едва только узнают, что Хутаев задержан...
     - Он был один?
     -  Сын,  Хутаев-младший,  ожидал  в  машине  у  сберкассы.  Достойный
представитель семьи - "не знает" абсолютно ничего. Весьма самодовольный  и
спокойный малый. Сейчас с ним Тищенко работает. Картинка - будто  это  он,
Степан Георгиевич, капитана допрашивает.
     - Тылы за собой чувствует.
     - Именно так. Вот оттуда и будем ждать следующего хода.

     Обыск в доме Хутаева шел уже второй час, но результатов  не  было.  В
этом  добротном  кирпичном  особняке  в  центре  Баланцево,   естественно,
попадалось много любопытного. Неброская, матового дерева мебель - та,  что
сегодня приобретается только за валюту, пушистые, мягких  тонов  ковры  на
стенах,  увешанных  кинжалами  и  рогами  в  оправах  черненого   серебра,
китайские вазы,  бронза,  картины  в  массивных  золоченых  рамах,  -  все
подобрано в тон и оставляет впечатление тяжеловесной  солидности,  с  умом
потраченных больших денег. В сарае,  сложенном  из  белого  кирпича,  и  в
гигантском бетонном подвале громоздились залежи продуктов  и  всевозможных
напитков, являя картину наступившего века изобилия.
     Тринадцатилетний  Арслан  -  младший  из  двух  отпрысков  -  повсюду
следовал за бригадой, проводившей обыск, с миной брезгливого отвращения на
нежном, почти девическом лице. Закинув ногу за ногу, в шелковом, затканном
драконами халате, хозяйка дома лениво следила, как тянется прядь  голубого
дымка от длинной коричневой сигареты. Заметно нервничали  только  понятые.
Не то от взвинченного любопытства, не то от затаенного страха.
     Мелодично зазвонил телефон. Лейтенант  сделал  предупреждающий  жест,
остановив движение Хутаевой.
     - Я возьму, не стоит беспокоиться, - Шиповатов  поднял  серо-стальную
трубку радиотелефона, лежащую на столике. - Тем более, что это меня.
     В трубке заторопился голос Тищенко. Прижав как можно плотнее  телефон
к уху, лейтенант коротко ответил, однако по его лицу было  видно,  что  на
другом конце линии его не слышат. Он встряхнул трубку, подул.
     - Ой, да нажмите же кнопку! Не эту - вон ту, слева, - голос  Хутаевой
звучал снисходительно, словно  она  говорила  с  дикарем,  дорвавшимся  до
дорогой игрушки.
     Однако успевшие прозвучать  из  аппарата  несколько  слов  лишили  ее
равновесия, заставили сжаться в тревожном ожидании. Тищенко не унимался:
     - Лаз в подвал, по-видимому, под будкой овчарки. Ты с ней  осторожно.
Собака - сущий зверь. В случае чего  -  стреляй  к  чертям.  Если  что,  я
подъеду помочь.
     - Не стоит, сам управлюсь.
     - Все. Я у себя. Звони.
     Это уже было лишнее. Сбоку телефона, на крохотном  дисплее  вспыхнули
цифры номера телефона капитана, подтверждая, что так оно и есть. Но до них
никому не было дела. Взгляды лейтенанта и Хутаевой встретились: любопытный
и даже отчасти сочувственный с испуганным, панически мечущимся.
     - Так как, уберем собачку? - осведомился Шиповатов.
     Неохотно, упираясь и  глухо  порыкивая,  палевый  красавец  дал  себя
увести из своего логова. Смотрел на хозяйку,  словно  спрашивал,  как  это
вдруг  случилось,  что  чужие  хозяйничают  в  доме,  подрагивал  от  едва
сдерживаемого желания броситься и рвать в клочья. Глядя  на  это,  понятые
зябко поеживались.
     Хозяйка захлестнула цепь за прочный  кованый  крюк,  с  которым  даже
ярости пса было  не  совладать,  а  затем,  внезапно  успокоившись  и  уже
улыбаясь, направилась к Шиповатову.
     - Я прошу прощения, мне кажется, вы здесь старший?
     - По-моему, я представился. Лейтенант Шиповатов.
     - Хорошо, пусть будет лейтенант. Но есть же у  вас  имя,  отчество...
Как  вас  зовут?..  Максим  Витальевич?  Прошу  вас,  Максим   Витальевич,
буквально на два слова. Поверьте, дело сугубо личное. -  Слегка  прихватив
за локоть, Хутаева  отвела  лейтенанта  в  сторону  и  заговорила  быстро,
вполголоса, с какими-то воркующими обволакивающими интонациями.
     - Максим, вы простите меня, что я  так  вас  называю.  Я  женщина,  и
старше вас... Скажите, ну зачем вам все это? Будка, какие-то ямы... Ничего
там ровным счетом нет.
     Я прошу вас,  Максим,  уходите,  как  угодно  остановите  это.  Потом
загляните ко мне, можно и вместе с тем, кто только  что  звонил...  Позже.
Сто, двести тысяч... А хотите - сейчас. Я не обману, все будет так, как вы
захотите. Никто не умеет так быть благодарным! Только помогите  мне,  ради
Бога. Ну же, Максим! Никогда и никого я так не просила...
     Халат неосторожно распахнулся, обнажая высокую нежную грудь  и  белую
кожу бедра ровно настолько, чтобы это заметил Шиповатов,  но  не  углядели
понятые - пожилые  соседи.  Все  это  великолепие,  однако,  не  произвело
никакого  впечатления.  Поджав  губы,   женщина   с   оскорбленным   видом
отвернулась, отошла и опустила руку на лохматую, размером с ведро,  голову
пса.
     Тем временем внимание всех  присутствующих  оказалось  прикованным  к
крышке люка, обнаруженного  под  собачьей  будкой,  снабженной  массивным,
тронутым ржавчиной кольцом.  Шиповатов,  однако,  контролировал  ситуацию.
Короткий взгляд через плечо - и только с  третьего  выстрела  ему  удалось
срезать летящего с утробным рыком "кавказца". Он рухнул, истекая кровью, в
двух шагах от лейтенанта.
     Гибель пса Хутаева приняла безразлично, как  и  все  дальнейшее,  что
происходило во дворе. Крышка люка откинулась,  понесло  затхлой  сыростью.
Наружу вырвался не то стон, не то какое-то сдавленное мычание, заставившее
понятых отпрянуть от зияющего отверстия.
     Перед тем как спуститься вниз, Шиповатов  позаботился  о  том,  чтобы
Хутаева находилась под надежным присмотром. Затем, осветив  подвал  мощным
лучом  небольшого   фонарика,   встал   на   узкую   ступеньку   наклонной
металлической лестницы и пригнулся. В  сумраке,  в  теплом  густом  смраде
нечем было дышать. У  дальней  стены,  прикованный  наручниками  к  трубе,
переминался с ноги на ногу мужчина лет сорока в теплой байковой  рубахе  и
спущенных, мокнущих в смрадной жиже штанах. Не дожидаясь, пока  узник,  на
время ослепший от света,  смог  выговорить  хоть  что-то  членораздельное,
лейтенант расправился с  наручниками.  В  замкнутом  пространстве  выстрел
"макарова" прозвучал оглушительно, звенья распались.
     Глянув на брюки и трусы узника, пропитанные экскрементами,  Шиповатов
не  нашел  ничего  лучшего,  как  предложить  несчастному  прикрыть   срам
рубашкой. Когда они уже собирались подняться по лестнице, сверху прогремел
голос, которого лейтенант в этот момент никак не ожидал услышать:
     - Эй, там, в подвале! Выходи по одному с поднятыми руками!

     Сашу Абуталибову нашли мертвой, в луже крови. На  шее  девочки  зияла
разверстая резаная рана. Она лежала под  лестницей  в  райотделе  милиции,
касаясь пальцами правой руки рукоятки окровавленного столового ножа. Кровь
попала в стоящее рядом с мертвой девочкой ведро. На блестящей оцинкованной
поверхности бурые пятна были менее заметны, чем на белом платье. На  груди
мертвой, за крохотным детским лифчиком обнаружили короткую записку. Бумага
подплыла кровью и фактически никак не поясняла происшедшее:
     "Я не могу больше лгать. Я безумно устала притворяться. Я  вру,  даже
когда меня не заставляют. Не верьте мне - все, что я говорила, - ложь.  Не
ищите Ника. Его нет. Он не спас меня, а я всех запутала. Вы  все  поймете.
Мамочка, где ты? Это я - Саша".
     Ни числа,  ни  подписи.  Уборщица,  наклонившаяся,  чтобы  взять  под
лестницей свой нехитрый инвентарь, если и не  упала  в  обморок,  то  лишь
благодаря специфике учреждения, в котором работала.
     Когда  Тищенко  сообщили  о  страшной  находке  под   лестницей,   он
моментально слетел вниз. Сашу - юную,  отчаянно  напуганную  свидетельницу
страшного преступления, он помнил отлично, и так не хотелось  верить,  что
это все-таки случилось...
     Предоставив экспертам выяснять обстоятельства, он торопливо  вернулся
в свой кабинет. На мертвую девочку взглянул  мельком,  но  картина  словно
врезалась  в  сознание.  Тищенко  помотал  головой   -   нет,   отвязаться
невозможно. Белое платье, загустевшая, тягучая лужица, нож,  ослепительный
блеск цинка...

     Машины одновременно припарковались на  стоянке  райотдела.  В  первой
рядом   с   Шиповатовым   восседал   гражданин   Г.К.Сидоров,    несколько
экстравагантно облаченный в набедренную повязку  из  фланелевой  рубахи  в
клетку. Было очевидно, что даже  относительно  удобное  сиденье  "жигулей"
причиняет ему неудобство, так как гражданин  все  время  ерзал  в  поисках
более удобной позы.
     Наверху, в кабинете следователя, речь его наконец стала внятной.
     - Я прошу только одного - защитите меня! Страшно сказать, что они  со
мной сделали. Я дам показания, только лучше, если  вы  не  будете  писать.
Как-нибудь так, неофициально. Скажите, а  билет  мне  вернут?  Ведь  я  же
выиграл?
     - Если все законно, никаких сомнений, - Тищенко  держался  осторожно,
сочувственно. - Билет нами арестован так же, как и обратившееся  с  ним  в
сберкассу лицо. Временно, до того, как на него  будут  предъявлены  права.
Буду только рад за вас, если все окажется в порядке.  Судя  по  всему,  вы
попали в большие неприятности?
     - Какие, к черту, неприятности! Верните мне билет, и пропади оно  все
пропадом! Не хочу связываться! Что я - мстить им буду?
     - При  чем  тут  месть?  Есть  закон,  и  никто  не  должен  остаться
безнаказанным. А билет вы получите, только для  начала  от  вас  требуется
полная откровенность. Нам нужно знать обо всех событиях - как  до,  так  и
после того, как вы узнали, что стали обладателем  счастливого  лотерейного
билета. В противном случае, придется вам продолжить знакомство с восточным
гостеприимством.
     Сидоров выложил руки на стол и умолк, тяжело задумавшись.
     - Ишь ведь как вас напугали!.. А вот  жена  ваша,  Геннадий  Кузьмич,
более сообразительной оказалась. Сразу поняла, что "и нашим, и вашим"  все
равно не угодить. Хутаев - серьезный преступник, и не  надейтесь,  что  он
оставит вас в покое. А если мы будем иметь ваши показания, то  и  для  его
задержания у нас появятся более веские  основания.  Не  советую  лукавить,
Геннадий Кузьмич. Тем более, что в общих чертах многое уже ясно.
     - А что она могла рассказать? Как издевались надо мною? Как истязали?
Шел мимо сберкассы, зашел глянуть - и глазам своим не поверил. "Волга"! Уж
я-то знаю, сколько это на рынке стоит, еще и через лотерею. На рынок меня,
идиота, и понесло. Полдня присматривался. Там такой  жирный  Рустем  есть,
лимонами торгует. Деньги - пачками во всех карманах, все прочие кавказцы к
нему с почтением,  а  наши  так  просто  стелются.  Подумать  только  -  в
Подмосковье у мандаринников места, чтобы поторговать, выкупают!  Рустем  у
всех берет, никого не обижает. Вот ему-то я и предложил билет... - Сидоров
замолчал, пригорюнился, словно ожидая толчка в нужном направлении.
     Тищенко ободряюще улыбнулся.
     - Ну что вы, Геннадий Кузьмич, сникли? И нам  ничто  человеческое  не
чуждо. Скажу откровенно - выиграй я "волгу", продал бы к чертям  собачьим.
И хватило бы мне с семьей  до  конца  дней.  Но,  -  капитан  склонился  к
собеседнику, - во всяком случае, с базарным жульем связываться бы не стал.
Очень уж личности одиозные.
     - Ну а я, дурень, влетел, как кур в ощип. Сделали из меня  чахохбили.
А как стелили мягко! Рустем тут  же  лимоны  свои  бросил,  позвал  одного
своего, чтобы подменил, - и в ресторанчик,  в  "Ахтамар"  этот,  обсудить.
Билет я с собой не брал, на словах договорились. Угощал он знатно, но я  и
на дармовщину не очень-то налегал. Прежде всего дело сделать, а  уж  потом
коньяк. Спросил моего согласия и вызвал откуда-то своего  брата.  Георгием
зовут. Все чин-чином, брат даже паспорт показал -  в  Баланцево  прописан,
семья  здесь  живет.  Какое-то  "эспэ"  у  него,  деньги  лопатой  гребут.
Поинтересовался, рублями или долларами хочу получить, да  и  я  не  лопух:
фифти-фифти, говорю. Глядишь, думаю, и я валюткой  подобьюсь.  Георгий  на
все соглашается, все на мази, домой меня к себе повез, с семьей знакомить.
Жена славненькая такая, и не поймешь:  то  ли  действительно  я  ей  сразу
понравился, то ли манера у ней такая - глазки строить. Сынишка  смышленый,
почтительный к старшим. Я еще подумал: и как  такому  мальцу  отец  машину
доверяет? А оказалось, не  только  машину.  Этот  гаденыш  у  него  прямой
подручный. Отвез пацан меня домой, зашел со мной в квартиру - тут, кстати,
все мои домашние собрались - жена, дети. Как же, такое событие. Я  их  ему
представил - и сказал, что назад поедем все вместе. На всякий случай.
     Так впятером мы и влезли в "ауди"...  Степан,  я  с  женой  и  дочки.
Думал, при них не посмеют, дети все-таки. А  когда  свернули  с  трассы  в
переулок, этот змееныш вдруг тормознул так, что шейные позвонки хрустнули.
Опомниться не успели, как отовсюду хлынули кавказцы, все с оружием. Только
и успел заметить Георгия с автоматом. И  надо  же  было  место  выбрать  -
словно не я, а они в Баланцево родились и выросли. Там в рабочее время  ни
души, сонное царство. И когда только он успел своим дать  сигнал,  что  не
пустые едем?
     -  Э-э,  Геннадий  Кузьмич,  вам  ли  с  этими  волками  тягаться?  У
Хутаева-младшего в приемнике машины вмонтирован и передатчик  с  приличным
радиусом действия. Все, о чем вы говорили в машине, Хутаев-старший слышал,
как если бы сидел шестым в салоне.
     - Кто бы мог подумать?! В общем,  моих  вышвырнули  и  привезли  меня
опять к Хутаеву. О билете я не очень  беспокоился,  думал,  пускай  берут,
собаки. Жена кинется в милицию, а там и я не задержусь.  Только  отпускать
меня они не торопились. Завели во двор, Георгий и говорит громиле,  что  с
ними был: "Завяжем мальчику глазки?" Нашли пацана! А  тот  щенок,  Степан,
хохочет: "Зачем, папа? Может, лучше вообще выколоть? Какой с него толк?.."
Жена Хутаева на  крыльцо  вышла,  смотрит,  как  меня  под  собачью  будку
запихивают. Спустили в погреб, за обе  руки  к  трубе  пристегнули  -  ну,
значит, и... объяснили...
     - Что значит - объяснили, Геннадий Кузьмич?
     - Ну, это... изнасиловали. - Последнее слово  Сидоров  произнес  едва
слышно.
     Капитан сочувственно кивнул.
     - В утешение могу сказать только, что  преступники  уже  задержаны  и
неминуемо понесут наказание. Вам, к сожалению, придется  пройти  процедуру
медэкспертизы. Надеюсь,  что  после  приговора  суда  оба  Хутаевых  будут
чувствовать себя куда хуже вас.  Тем  более,  что  попадут  они  в  разные
колонии: Степан несовершеннолетний, и со статьей "мужеложство" не миновать
ему быть "опущенным". Так вы говорите, оба - отец и сын?
     - Да,  -  Сидоров  побагровел.  -  Первым  Георгий,  он  еще  Степана
подзадоривал, мол, свежачок. Ох, не могу, мутит...
     - Успокойтесь, все это позади.  Теперь  их  черед  пришел.  Уж  Степе
Хутаеву точно достанется. На малолетке плюют на покровителей  воли,  и  он
как огня боится падения, знает от отца,  какая  жизнь  ждет  "опущенного".
Стоило мне на полчаса завести его в камеру к нашим стервецам  и  деликатно
объяснить что к чему, как он пулей вылетел оттуда, и тайник  под  собачьей
будкой немедленно обнаружился. Степа выбрал, как ему  показалось,  меньшее
зло: отцовский гнев. Хотя в нашем случае это тождественно  гневу  блатного
мира. Так что, несладко придется юному джигиту. Уж поверьте моему богатому
опыту: не нарушать закон - во  всех  отношениях  выгодно.  Когда  приходит
время расплачиваться, о мимолетных удовольствиях просто забываешь. Хотя...
в принципе всегда  есть  возможность  остановиться...  Так  где,  Геннадий
Кузьмич, вы говорите, взяли так и не принесший счастья лотерейный билет?
     Сидоров долго молчал, время от времени скорбно вздыхая. Капитан сидел
смирно, изредка остро поглядывая на  беднягу.  Наконец  Геннадий  Кузьмич,
смущаясь, сбивчиво начал:
     - Да я, собственно, врать и не собирался. Ну не  украл  же  я  его  в
конце концов! Купил костюм в комиссионке. Пиджак дома до сих пор висит,  а
брюки... там, в подвале остались. Кому они теперь  нужны...  Спасибо  вам,
товарищ капитан, выручили. А то уж и не знаю...
     - Не отчаивайтесь, Геннадий Кузьмич. В  конечном  счете  все  не  так
плохо. Вы ведь человек честный, и у вас все  образуется.  А  с  билетом  с
этим... должен вас огорчить, но выигрыш скорее всего  вам  не  удалось  бы
получить. Так что, плюньте вы на эту "волгу". Лишний раз можно  убедиться,
что чужое добро счастья не приносит. Так в какой, говорите, комиссионке?..

     Работа с комитентскими карточками много времени не заняла. Из  весьма
небольшого количества темных мужских костюмов-двоек  за  последние  дни  в
магазин был сдан всего один и в тот же день продан. Причиной этому были  и
весьма доступная цена, и неприхотливый вкус Сидорова.
     Знакомая фамилия в списках сразу привлекла  внимание  Шиповатова.  Он
хмыкнул, отодвинул бумаги и стал собираться...
     Заместитель прокурора без малейших колебаний подписал санкцию, хотя и
казался несколько удивленным таким поворотом  событий.  Неисповедимы  пути
следствия, и  вели  они  в  дом,  где  проживали  люди  в  высшей  степени
положительные. Это,  однако,  Бережного  не  смутило.  В  этот  момент  он
испытывал только жгучее любопытство. Еще в детстве любовь к приключениям и
желание быть в центре событий  подталкивало  юного  Андрея  Михайловича  к
скорым решениям, так что, ему даже и на ум не пришло попытаться переложить
бремя ответственности на плечи начальства.

     В  отличие  от  Андрея  Михайловича,  старейший   судмедэксперт   Лев
Вольфович Брайнин,  которого  ничто  в  жизни  уже  не  могло  удивить,  в
особенности, в криминальной сфере, сегодня охотно уступил бы свое  рабочее
место кому-нибудь из коллег помоложе. Он  чувствовал  себя  отвратительно.
Ломило затылок - опять поднялось  давление,  глаза  были  словно  засыпаны
песком. Однако смены у Льва Вольфовича не предвиделось. Потому возиться  с
потерпевшими, будь то живые или мертвые, ему приходилось самому.

     Весть о случившемся с Сашей Абуталибовой всколыхнула  Баланцево.  Как
это всегда  бывает  в  небольших  городах,  "устный  телеграф"  срабатывал
моментально.  И  чем  хуже  новость,  тем  быстрее  достигала   она   ушей
взбудораженных жителей, вселяя в них ужас. С некоторых пор  Баланцево  уже
стало привыкать к чрезвычайным событиям. Но тут трагедия случилась в семье
известного всем и полюбившегося Налика  Назаровича  Абуталибова,  "хирурга
Божией милостью", виртуозно проведшего не одну операцию, за исход  которой
не ручались и столичные медики.
     Шиповатову не приходилось обращаться к Налику Назаровичу как к врачу.
Но отклики его пациентов были так восторженны, что, вольно  или  невольно,
вокруг Абуталибова витал ореол исключительности. О выдающихся способностях
Абуталибова неоднократно упоминал  и  начальник  райотдела.  Вскоре  после
переезда в Баланцево  Абуталибов  удачно  сделал  операцию  на  щитовидной
железе мужу дочери Сидора Федоровича, не только сохранив парню жизнь, но и
полностью восстановив здоровье. С этого дня подполковник не упускал случая
отозваться о хирурге с искренним восхищением. И тем более  неприятно  было
Сидору Федоровичу именно в эту горькую минуту отказывать Налику Назаровичу
в просьбе.
     Разговор шел в кабинете начальника райотдела. Подполковник безуспешно
пытался усадить Абуталибова в кресло, но тот упорно оставался стоять. Лицо
его словно спеклось и  потемнело  от  внутреннего  жара,  бескровные  губы
сжались в тонкую, как лезвие, линию. Каждое слово давалось мукой.
     - Сидор Федорович, я прошу вас, как никого и никогда не просил. Я  не
могу допустить, чтобы чужой человек трогал тело моего  ребенка.  Ее  мать,
моя первая жена, погибла под машиной, когда Саше было три года. Я и в Саше
видел только ее образ - первой возлюбленной. Вы  говорите,  она  в  письме
обращается к матери? Кто ее так запугал? Почему не ко мне? Ведь она всегда
для меня была самая лучшая, она - это я сам... Эх, - Абуталибов  бессильно
уронил руки, - вот Иван Зурабович - тот бы понял. Ну зачем  это,  когда  и
душа, и тело чисты?..
     Отказывал подполковник с болью в сердце. Не будь он таким заскорузлым
педантом, может, и рискнул бы пойти на нарушение, но обстановка  в  районе
сложилась такая, что всякое лыко могли вставить в строку. Милицию  клевали
со всех сторон - правые и левые, - и рисковать он не мог...

     Сноска в меню "Ахтамара", гласящая, что мясо в ресторан  доставляется
свежайшее, специально для гурманов,  не  обманывала.  Владелица  батальона
нежных нутрий, превращаемых в ресторанчике в отменные блюда, как всегда  в
это время, вышла из мощной двери "Ахтамара"  легкой  походкой,  еще  более
грациозной и уверенной, чем у старшей сестры.
     -  Вас  подвезти,  Роза  Этибаровна?  -  Шиповатов  распахнул  дверцу
выделенной  ему  по  такому   случаю   черной   "волги"   с   непреклонной
галантностью, которой, казалось бы, нечего было противопоставить.
     Роза Мамедова серьезность приглашения осознала сразу, но  предприняла
довольно вялую попытку отказаться. Приняв величественный вид, она заявила:
     - Молодой человек, если мне понадобится  такси,  я  подыщу  его  себе
сама. Спасибо, но подобного  рода  услугами  я  не  пользуюсь.  И  вообще,
предпочитаю прогулки по свежему воздуху. У нас в Баланцево в  любой  конец
пешком двадцать минут. Благодарю вас.
     "У нас в Баланцево"! Эта  дама,  кажется,  акклиматизировалась  здесь
основательно. Еще бы! С такой уважаемой  родней  -  и  не  иметь  прочного
положения. Как же, хозяйка жизни!
     - Чего вы ждете, юноша? Опять  соседи  в  финотдел  стукнули?  Насчет
налогов  не  переживайте,   плачу   сполна.   Будете   головы   на   ферме
пересчитывать?  Тогда  давайте  официально  запротоколируем,  как  законом
предписано...
     - Роза Этибаровна, ну при  чем  тут  нутрии?  Просто  есть  разговор.
Думал, подвезу...
     - А нам в разные стороны, - женщина  попыталась  обогнуть  неожиданно
возникшую на ее пути преграду.
     - Вот и ошибаетесь, Роза Этибаровна. Как раз по дороге. Вот и санкция
прокурора...
     Особняк   Абуталибовых   располагался   неподалеку,   напротив    уже
пережившего обыск дома Хутаевых. Если по прямой, дворами - каких-то двести
метров.  Однако  дворы  в  престижном  районе  никак  нельзя  было  счесть
проходными.  Чужих  здесь  не  любили.  Дома   возводились   основательно.
Постройки же начала века -  особняки-модерн  из  крупного  бледно-розового
кирпича, гнезда баланцевских купеческих династий - постепенно, переходя из
рук в руки, заполнялись семьями приезжих. Со  временем  небольшой  квартал
богатых  домов  все  чаще  стали  называть   "Кавказ".   Он   располагался
непосредственно за четырехэтажным светлым зданием, вмещавшим райисполком и
горком партии, поэтому прежнее его название было - "за Белым домом". Потом
оно, со сменой ориентиров, поменялось и  стало  "за  церковью",  поскольку
здесь же высился скромный баланцевский храм.
     - Вот и церковь, - добродушно заметил Шиповатов. - Считай, дома.
     - Кто дома, а кто  в  гостях,  -  голос  Розы  Этибаровны  звенел  от
возмущения. - Я бы на вашем месте бросила это дело. Надо  еще  посмотреть,
кем эта санкция подписана. С нашим районным мы накоротке,  нет-нет,  да  и
захаживает. Так что, эта ваша самодеятельность...
     - Не беспокойтесь, Роза Этибаровна, порядок. Мы люди  маленькие,  для
нас и зампрокурора - большое начальство.
     "Волга" тормознула у длинного кирпичного  забора.  Кованые  узорчатые
ворота, выкрашенные белилами, открывали взгляду прохожего асфальтированную
дорожку,  тянущуюся  через  двор  к  дому   в   обрамлении   подстриженных
кустарников. Фасад невысокого, но  довольно  обширного  особняка  украшали
фигурные лепные колонки. Чистые, свежие цвета, любовно ухоженный сад - все
это радовало глаз. Шиповатов не раз ловил себя на  том,  что  всякий  раз,
когда ему приходится вторгаться непрошеным гостем в такие родовые  гнезда,
его донимает особого рода любопытство - богатые и влиятельные, эти люди  и
живут  как-то  иначе,  чем  все  остальные.   Впрочем,   ему   приходилось
разочаровываться, и нередко. За лощеными фасадами подчас скрывались  такие
клоаки, что и армии ассенизаторов не управиться.
     Еще не зная о постигшем семью горе, Мамедова держалась с несокрушимой
самоуверенностью. Приблизившись к калитке, остановилась в проеме, заслоняя
его пышной грудью. Посматривала на лейтенанта, даже  не  пытаясь  отпереть
массивный замок, словно провоцируя на решительные действия.
     - Чего вы ждете, молодой человек? У вас санкция, ею и отпирайте. Но я
еще раз хочу вас предупредить: все это беззаконие дорого вам обойдется.
     - А как же,  Роза  Этибаровна.  Отопрем,  понятых  вызовем.  Я  лично
уверен, что скрывать вам особенно нечего, но если уж вам угодно, чтобы то,
что все равно свершится, сопровождалось осложнениями, - ради Бога.
     Розе Этибаровне не было угодно. Она  круто  изменила  тактику.  И  не
стало на свете женщины мягче. Послушно,  словно  бы  даже  радуясь  самому
факту  обыска  в   доме,   щелкнула   плоским   никелированным   ключиком,
предварительно набрав цифровой код.
     - Прошу, Максим Витальевич. У меня все на виду, у Налика Назаровича -
тем более. Правда, к его половине дома я вообще отношения  практически  не
имею, но если надо - думаю, и он возражать  не  станет.  Так  что,  ищите,
знать бы только - что. Хотите - с  понятыми,  хотите  -  без,  все  меньше
позора. Люди-то нас знают... Пойдут пересуды, толки - не отмоешься.
     В дом вошли едва не  друзьями.  Роза  Этибаровна  буквально  излучала
радушие.  Однако  напряжение  оставалось.  Шиповатов  и  прежде  стремился
избегать в  таких  случаях  конфликтов  и  порой  на  допросах  совершенно
по-мальчишески смущался и краснел. Однако сейчас он владел собой.
     - Я верю, что это  всего  лишь  досадное  недоразумение,  которое  мы
быстро разрешим, причем без помощи понятых. Мне необходимо выяснить совсем
немногое: какие вещи и  когда  вы  сдавали  в  комиссионные  магазины  или
продавали каким-либо иным образом в последнее время? Предупреждаю, что это
вопрос официальный, вы, соответственно, несете  ответственность  за  отказ
или дачу ложных показаний. Распишитесь, пожалуйста.
     Однако, за исключением  подписи,  по-мужски  отчетливой  и  солидной,
лейтенант смог зафиксировать только  заявление  гражданки  Мамедовой,  что
костюм был куплен с рук у незнакомого субъекта на рынке.
     - Приметы? Ну разве их упомнишь, хануриков этих? Такой, как все  они.
Небритый, среднего роста, морда помятая. Клялся, что костюм  не  краденый,
мол, похмелиться надо - сил нету, не до  костюма.  Я  и  подумала:  возьму
Налику, как будто сносно сшит.
     -  И  что  же,  не  подошел?  Или  цвет  неважный?   -   сочувственно
поинтересовался Шиповатов.
     Роза Этибаровна хмыкнула.
     - На рынке все ничего кажется, а дома разберешься - хоть  на  помойку
неси. Ну куда его такому представительному мужчине, как Налик?..
     - Роза Этибаровна, может, это и несущественно, но я обязан  уточнить:
что именно в костюме не понравилось Налику Назаровичу?
     - Да что вы в самом деле?  Я  ему  и  показывать  не  стала.  Барахло
ношенное. Он бы его и мерить не стал.
     - Значит, Налик Назарович не в курсе событий,  связанных  с  покупкой
костюма, и даже не видел его?
     - Видимо, так. Костюм я принесла к себе, на свою половину, где  мы  и
находимся сейчас. А на следующий день переправила в комиссионный.
     - Ага, слышу,  кажется,  понятые  прибыли.  Обыск  все-таки  придется
провести. Деньги, ценности, оружие, наркотические средства и тому подобное
предлагаю предъявить добровольно.
     - Ваше право, ищите! Запрещенного у меня ничего нет... А  ценности  -
вот, в тумбе под телевизором, в ящике. Это все.  -  Поднявшись  со  стула,
Роза Этибаровна с достоинством встряхнула тяжелыми серьгами, оттягивавшими
мочки крупноватых для такой изящной женщины ушей. - Это  золото  досталось
мне по наследству. Налик и сестра подтвердят. Можете и запрос  послать  по
прежнему месту жительства.
     - Ну, запросы - вне моей компетенции. Да и с чего бы это мне  вам  не
верить? Однако дело у нас серьезное, и мы вынуждены прибегнуть к обыску.
     - Надеюсь, это касается только моей половины? У сестры своя семья. Да
и при чем тут она? Если б знать, что там этот билет окаянный!
     - Успокойтесь, Роза Этибаровна! Если вы говорите правду, то и  обыска
вам бояться нечего. Так что давайте по мере сил друг другу помогать.
     За уклончивой вежливостью лейтенанта скрывалось  знание  того  факта,
что если костюм в комиссионный Мамедова сдала на _с_л_е_д_у_ю_щ_и_й_  день
после его приобретения у запойного торговца, то сама  покупка  приходилась
на день, когда костюм находился  на  покойном.  Допустить  же  вероятность
захоронения Бурова  без  костюма  на  глазах  у  множества  прощавшихся  с
покойным было весьма и весьма трудно.

     За сорок лет работы судмедэкспертом Лев Вольфович Брайнин  не  только
научился с философским спокойствием относиться  к  разного  рода  кровавым
ужасам, сопровождавшим "деятельность" уголовного подполья, но и  мог,  при
случае, и бутербродом в морге закусить, и термос с  чаем  таскал  с  собой
постоянно, равно как  и  неизменный  "выездной"  чемодан,  смахивающий  на
саквояж дореволюционной акушерки, правда, с весьма современным содержимым.
Брайнин старался поспевать за прогрессом в своей сфере,  и  инструменты  и
реактивы добывал, пускаясь на различные хитрости,  организуя  своего  рода
мини-бартер.  В  сочетании  с  опытом  и  умением,   результат   получался
превосходный.
     С Абуталибовым Брайнин по работе не сталкивался, но отзывы о толковом
и умелом хирурге, появившемся  в  Баланцево,  достигли  и  его  ушей.  Лев
Вольфович спокойно относился к шумным триумфам младшего коллеги, поскольку
своим идеалом  считал  жизнь  спокойную  и  неспешную.  Скромной  зарплаты
хватало на необходимое, а суетиться в поисках  подработки  старый  эксперт
считал ниже своего достоинства, справедливо полагая, что уж он-то на своем
веку поработал достаточно.
     Предложение  Абуталибова   самому   провести   вскрытие   Брайнин   с
удовольствием бы принял,  но  привычка  беспрекословно  выполнять  приказы
взяла верх над усталостью и сочувствием к горю безутешного отца.  Разговор
происходил в столовой райотдела.
     -  Не  могу,  голубчик,  и  не  просите,  -  Лев  Вольфович   дожевал
черствоватую котлетку. - Вы же врач, не  мне  вам  объяснять.  -  На  него
смотрели темные, словно раскаленные глубоким чувством, умоляющие глаза.  -
Не мучайте старика.  Эх,  чертовщина,  попить  нечего...  Пойти  кипяточку
взять. - Старый  эксперт,  покряхтывая,  стал  подниматься,  однако  Налик
Назарович его опередил.  Перехватив  испытанный  термос  Льва  Вольфовича,
мигом смотался на кухню и вернулся, неся потяжелевшую посудину и стакан на
редкость прилично для здешних мест заваренного чаю.
     - Прошу вас, Лев Вольфович.
     - Премного благодарен. Великая вещь - это  ваше  восточное  почитание
старших! Тем не менее помочь я вам не  смогу,  не  обессудьте.  Долг  есть
долг. Мне пора. Жаль, не успею чайку попить, время поджимает. Прощайте.
     С этими словами Брайнин, прихватив термос, удалился.
     Абуталибов через некоторое время последовал за ним - ждать результата
за дверями секционного зала, а Лев Вольфович приступил к работе,  поначалу
что-то сердито бурча под нос, но постепенно все больше и больше увлекаясь,
потому что ему открылись поразительные вещи.
     То, что убийство в райотделе, пусть и не на виду,  а  под  лестницей,
маловероятно, не требовало доказательств. Суицидальный  акт  подтверждался
по всем статьям. При ярком свете бестеневой лампы (здесь электроэнергию не
экономили), со стереолупой Брайнин  обнаружил  малозаметные  поверхностные
раны-насечки у краев основной раны, что было типичным  признаком  ранения,
нанесенного собственной рукой. Девушка поначалу как бы примерялась, прежде
чем  совершить  непоправимое.  При  убийстве  такие   насечки   возникнуть
практически не могли, и эту возможность Лев Вольфович отмел безоговорочно.
Вертикальные потеки крови на  теле,  платье  и  белых  кроссовках  "Nike",
множество  брызг,  оставшихся  на  нижнем  скате  лестницы   (из   крупных
фонтанирующих артерий), - все это убедительно свидетельствовало о том, что
в момент нанесения раны девушка стояла.
     Все было классически ясно. И  однако  старого  эксперта  подстерегала
совершенная  неожиданность,  причем  из  области,  с  которой  он,  будучи
человеком старой закалки, никогда прежде не сталкивался, именуя ее модными
выкрутасами. То, что любопытно как теория,  в  жизни  может  вызвать  лишь
недоуменную жалость. Лев Вольфович промокнул чистой салфеткой взмокший лоб
и отступил на шаг от тускло мерцающего окислившимся  цинком  стола.  Здесь
было чему поразиться!

     Несмотря на свою молодость, а может, и  именно  поэтому,  заместитель
прокурора Бережной не любил, когда  его  удостаивало  визитом  начальство.
Всякое, не обязательно непосредственное. Начальник  райотдела  заглянул  в
его кабинет как бы на минуту, от него  так  и  веяло  дружелюбием,  однако
смуту в душу Андрея Михайловича он внес изрядную. Хотя  на  первый  взгляд
казалось, что ничего особенно нового он не  сообщил.  Вещи  общеизвестные.
Уже собравшись уходить, заметил:
     - С какой стороны ни посмотри, Андрей, а люди нам все равно не верят.
А боятся они вовсе не нас и даже не закона - преступников. И, пока  мы  не
сможем каждого по-настоящему защитить, помощи ждать напрасно.  Все  меньше
смельчаков находится, и их можно понять. Вон, за прошлую неделю  в  Москве
не зарегистрировано ни одного изнасилования. То есть ни одного  заявления.
Это в Москве-то! Так и эти самые Сидоровы  -  всей  семьей  отказались  от
своих показаний. Хотят жить тихо. А что поделаешь,  если  дружки  Хутаевых
остались на свободе? Да и то посмотреть: если будет суд - ославят Сидорова
на весь город. Причиненный ему "ущерб", вероятно, уже возместили, а  то  и
просто порекомендовали заткнуться, пока башка цела.
     - И мы, Сидор Федорович...
     - А как же! Без свидетельских показаний, без  заявлений  потерпевших,
конечно, придется выпускать Хутаевых. Остается только надеяться,  что  они
хоть на время притихнут.
     - Но, товарищ подполковник, ведь мы таким образом  сами  культивируем
вседозволенность!.. В конце концов, Степан Хутаев сам признался!
     - Да, и, разумеется, уже отказался от своих показаний, едва ли  не  в
то же время, когда ко мне Сидоровы явились. Кстати, он и жалобу написал на
Тищенко, обвиняя в применении недозволенных методов следствия.  Адвокат  у
него тот еще! Однако нам придется...
     -  ...Поверить,  будто  Сидоров  по  собственному  желанию  гнил  под
собачьей будкой, а Хутаевы ему в том по-дружески содействовали. А  задница
вообще дело добровольное.
     -  Точно  так,  а  не  будь  экспертизы,  Сидоров  вообще  начал   бы
утверждать, что о мужеложстве понятие имеет чисто умозрительное. Все  это,
Андрей, очень печально, но, увы, ко многому тебе еще предстоит привыкать.

     Морг встретил Тищенко прохладой и тишиной. Лишь за поворотом коридора
что-то  гулко  хлопнуло:  не  то  дверь,  не  то  окно:  "Странно,  обычно
сквозняков здесь не бывает, а выход только один. Окна первого  этажа,  как
правило, держат закрытыми", - подумал он, не  отнимая  пальца  от  кнопки.
Пронзительный звонок  был  не  только  слышен  в  секционном  зале,  но  и
отдавался по всему пустому зданию.  Однако  за  запертой  дверью  не  было
никаких признаков жизни. И, если бы медсестра не уверила капитана, что Лев
Вольфович не выходил, он не  стал  бы  терзать  звонок  столь  настойчиво.
Наконец, его усилия увенчались успехом.
     Знакомый старческий голос неразборчиво продребезжал за дверью:
     - Говорю вам: уходите! Трезвонить  бесполезно.  При  всем  желании  и
сочувствии...
     - Лев Вольфович, о чем вы? Это же я, Тищенко.
     -  В  самом  деле?  Андрей  Михайлович,  голубчик,  -  тяжелая  дверь
осторожно  отворилась.  -  Хочу  пригласить  вас   полюбоваться   явлением
уникальным. Это вскрытие -  в  своем  роде  первое  даже  в  моей  богатой
практике. И не мне одному в диковинку. Наша  секретарь,  женщина  молодая,
но, знаете ли, повидала всякого, а тут буквально лишилась чувств. Если  бы
этот... хирург в двери не ломился, я бы давно  уже  вышел.  Мне  и  самому
что-то нездоровится, наверное, давление скачет...
     - Лев Вольфович, дорогой, не мучайте: что там такое с девочкой?
     - С девочкой? Строго говоря, в известном смысле девочки  как  таковой
не существует!..

     Измочаленная папироса никак не гармонировала с тяжелым халатом шитого
серебром бархата. Темные наколки странно  выделялись  на  фоне  изнеженной
белой кожи предплечий, отливающей голубизной. Сейчас во  властном  взгляде
Павла Петровича было больше от уголовника, чем от изнеженного  барина.  Он
цепко  держал  им   собеседника,   даже   когда   улыбался.   Складывалось
впечатление, что его  визави  сидит  на  незримой  цепи,  прикрепленной  к
массивному ошейнику. Развалившийся на ковре бультерьер не сводил с Хутаева
внимательного,  почти  человеческого  взгляда.  Однако   поза   его   была
напряженной, пес ощущал недовольство хозяина. Тем не менее  говорил  Павел
Петрович мягко, негромко, в голосе его не было угрозы.
     - Ты, Георгий, парень неглупый. Потому я тебя к себе и  приблизил,  в
силу дал войти. "Азеров" в отказе держу. Земляки к тебе слетаются, творите
здесь что хотите, - я молчу. Мне братва из  Москвы  мозги  протерла:  что,
мол, у тебя в Баланцево за Чечня  образовалась?  Я  опять  молчу.  Ничего,
дескать, наша братва, честные, преданные. Так, Георгий?
     - Павел Петрович!
     - А что - Павел Петрович? Мне вообще много не надо. На то,  чего  еще
хочется, мне по-стариковски хватит до конца дней. Если не шлепнут  раньше,
чем думается. Но и в тюрьму мне, Георгий, на старости лет неохота. Я  ведь
без ширева и дня не проживу. Скорей сам себе жилы порву,  чем  в  ногах  у
ментов за морфий валяться стану.
     - Да я за вас хоть под вышку...
     - А не надо. Ты за себя чуть не сходил. Никому не  советую.  Пока  мы
вместе, и тюрьмы не будет. Главное, чтобы  сука  среди  нас  не  завелась.
Верно говорю?
     - Конечно, Павел Петрович.
     - Умница, все понимаешь! А теперь и ты нам расскажи: как  сынок  твой
на допросах держался, что выложил, чего не успел... Ну, чего щуришься?  Не
обижайся на старика. Степа немало знает, теперь жди удара, так  что,  надо
подумать, какие концы обрезать, а с какими - подождать. Вот это мне нужно,
Георгий, а в твою порядочность я верю. Нехорошо только ты Степу  воспитал.
Да что теперь поделаешь,  какой-никакой,  а  сын.  Можно  бы,  конечно,  и
простить...
     - Павел Петрович, кровью искуплю...
     - Да нет, это я так, отвлеченно рассуждаю. Конечно, Степа твой толк в
жизни знает. Лихо он приятеля кинул, когда уговорил в  залог  вместо  себя
пойти...
     - Но кто ж мог подумать, что так обернется? Углов ведь не  мокрушник.
Я был уверен, что с пацанчиком ничего не случится.
     - Вот и кончился мальчик Коленька. Ну да что там  говорить:  сам  все
знаешь. А  знаешь  ли,  что  у  мальчика  Коленьки  нашелся  дядя?  Старый
колымчанин, может, не из верхних авторитетов, но и не чухан какой-то. Если
б узнал, кто это сделал, весь аул бы тебя не спас. Бритва, она порой долго
ищет, но уж если находит... Спокойно, Георгий! Знаю, не ты убивал,  а  вот
достать могли тебя: через тебя концы шли, да и мальцу несмышленому ты  или
твой Степа джинсы пообещали. Смерть смерть тянет,  уж  я  знаю.  Старинный
кореш пришел ко мне искать справедливости, а что  нашел?  Смерть.  И  ради
чего?  Ради  твоей  корявой  комбинации?  Не  такую  уж  большую  долю  ты
поднимаешь в общак, чтобы иметь из-за тебя столько хлопот. Можно наплевать
на все, можно завалить Баланцево трупами, важно  только,  чтобы  это  было
выгодно не тебе одному. Запомни: ваша община - это еще не Москва!
     - Павел Петрович, вы же всегда нас поддерживали... По  одному  вашему
слову Чечня встанет!
     - Вся?
     - На Баланцево хватит.
     - Вот-вот, как раз  этого  и  не  надо.  Свои  дела  мы  предпочитаем
обделывать без дешевого шума. Успокойся, сынок. Я знаю, что община  держит
крепко... Что ж, не виню. Все мы так или иначе шли по трупам. А по-другому
и нельзя. Замнем. Пока что мы вместе, деньги идут хорошо, но  разве  я  не
помню, сколько народу - и нашего, и вашего - положили, пока  вы  в  Москву
вгрызались, пока все не стали нашими? Ваши легко шли -  что  на  кладбище,
что в тюрьму. А что нищему из горного аула терять? А я уже старый, я -  не
хочу! И никто не хочет. Поэтому  давай-ка  помнить  старый  договор  -  не
вмешиваться в дела друг друга.
     - Мне и в голову прийти не могло...
     -  Все  перевернулось.  Поначалу  думали,  вы  помогать  будете.  Что
называется, взяли в долю. Ведь неплохо? Не жалеешь, Георгий, что с Кавказа
сбежал?
     На лице Хутаева под маской почтительности проступила ярость, странным
образом перемешанная со страхом.
     - Из-за этих трупов... не открещивайся,  на  вас  они  висят...  Если
понаедут муровцы, никто не отмажется. Отдел по  борьбе  с  межрегиональной
преступностью живо перекроет все входы и выходы.  Денег  они  не  возьмут,
такие ребята. За совесть работают.  И,  конечно,  за  страх:  там  тоже  с
предателями не  церемонятся.  Так  что,  если  сигнал  точный  и  нагрянет
спецслужба - дело плохо. Ну а пока ступай, Георгий, подумай. Стар я  стал,
чтобы в нелегалы подаваться, да и поднакопил кое-что, с собой не  унесешь.
Знаешь, как звери поступают, если в нору не успел уйти, а собака за  хвост
держит. Отгрызают! Хоть и больно, а подыхать - еще  больнее.  Главное,  не
спеши с решениями. Чтобы не натворить такого, чего не поправишь.
     Охранник тенью возник в проеме бесшумно отворившейся двери.  Как  для
"своего", для Хутаева не составляли тайны кнопки, вмонтированные в  разных
местах в комнате, после нажатия которых немедленно появлялась  охрана.  Не
было сомнений и  в  том,  какой  предмет  оттопыривает  просторную  куртку
громилы.   Пневматическими   пистолетами   охранники    Павла    Петровича
пользовались виртуозно, а после  покушения  у  Большого  театра  постоянно
находились в состоянии повышенной боевой готовности. В этой компании, даже
если возникала тень сомнения, предпочитали не размышлять,  а  нажимать  на
курок.

     Домой Лобекидзе возвратился поздно вечером, усталый и запыленный.  Не
лучше выглядела и машина, которую он загнал в гараж.
     - С возвращением к родным пенатам, Иван Зурабович, -  Фрейман  открыл
дверь, широким жестом приглашая войти.  -  Я  тут  похозяйничал  во  время
вашего отсутствия, не взыщите.
     - Да, вижу, освоились, - Лобекидзе печально улыбнулся. -  Нет  больше
моих хозяюшек...
     - Ну полно, Иван Зурабович, что толку мучить себя.
     - Но ведь гадина эта до сих пор землю поганит! Будто провалился - нет
как нет.
     - Неужели не нашли?
     - Вы же, Майкл, здесь уже три дня.
     - Виноват, но к сыщицким секретам доступа не имею.
     - Какие секреты! Зацепили какую-то мелочь,  а  преступления  сыплются
одно за другим. Не надо и допуска - об этом болтает все Баланцево.
     - Лучшее средство от депрессии - заняться каким-нибудь делом. Кстати,
что  слышно   в   Польше?   Сейчас,   когда   туда   устремилось   столько
путешественников из Союза, им весьма не помешали бы услуги по страхованию.
И,  как  показывает  опыт  деятельности   туристов-коммерсантов,   многим,
очевидно, понадобится улаживать дела с наследством.
     - Да, в Варшаве это тоже  неплохо  знают.  Приняли  меня,  как  мы  и
ожидали, с пониманием. Если кто и удивился, так  это  таможенники  по  обе
стороны  границы.  Я,  наверное,  единственный  автотурист  за   последние
несколько  лет,  не  забивший  машину  товаром.  Если  бы   не   служебное
удостоверение, боюсь, разобрали бы "жигули" по винтикам. Уж, не знаю,  что
там сейчас в моде: ртуть взять или золотые  слитки,  никель  или  алмазные
инструменты...
     - Мини-контрабанда?
     - Не такая уж, Майкл, и "мини". В  целом  образуются  такие  суммы...
Хотя, конечно, что ущерб, когда человеческие жизни...
     - Ну вот, Иван, вы опять за свое. Надо  найти  силы  и  делать  дело.
Если, а в этом уже можно быть уверенным, будет создана компания...
     - Майкл, зачем мне все это? Я с удовольствием вам помогу, и доставить
бумаги в Польшу мне не составило труда. Хоть загранпаспорт использовал - с
прошлого года пылится в шкафу. Деньги? Я и  раньше  за  ними  не  особенно
гнался, а сейчас - куда мне их девать? Какое-то проклятье: Таня  за  этими
проклятыми деньгами потянулась,  "выбрала  свободу",  а  потом  -  одно  к
одному, одно к одному...
     - Но мы же все-таки живы, Иван. Есть дело, оно нужно живым, и в  этом
смысл. Одному мне его не потянуть. Самое трудное - вначале,  потом,  когда
раскачаешься, само покатится. Кстати, наверное, придется мне  в  гостиницу
перебираться.
     - Но, Майкл!..
     - Никаких  "но".  Мне  необходимо  официальное  местопребывание.  Так
полагается. И не будем это обсуждать. Я,  кстати,  уже  был  в  гостинице.
Места, представляете, нынче даже в Баланцево на месяц вперед  бронируются.
Это же надо! Даже "зеленые" не помогают. Сплошные господа командировочные.
Мимо  администраторши  потоком  катят  мальчики  по  маршруту  "вокзал   -
гостиница - рынок". Такие, знаете ли,  с  лица  необщим  выраженьем.  Я  у
одного даже лимон купил. Колоритная личность,  держится,  как  абиссинский
негус.
     - Может, оно и к лучшему? А с администрацией  гостиницы  дело  ясное.
Ваши разовые пять-десять долларов их не интересуют.  Кому  нужна  головная
боль - капризный постоялец  из  Штатов.  Вот  торгаш  -  клиент  надежный,
никогда не забудет отстегнуть. У  нас  каждая  койка  в  гостинице  должна
кормить не абстрактное гостиничное хозяйство, а конкретных тружеников.  Но
все это несущественно, Майкл. Уж  я  найду  способ  договориться  с  ними.
Слегка потесним земляков, как бы они там ни окопались...

     Короткие  утренние  совещания  начальник  райотдела  собирал   прежде
изредка. Но, помимо обязательных, предусмотренных  графиком,  все  чаще  к
этому вынуждали чрезвычайные события, сыпавшиеся на Баланцево, как из рога
изобилия. Тупая жестокость преступлений будоражила общественное  мнение  и
заставляла баланцевских сыщиков предпринимать  судорожные  усилия.  Однако
подполковник не скрывал недовольства.
     - Вы что, думаете, я высыпаюсь? Или вижу семью? Да я забыл, с чем его
едят, свободное время это. Ведь до чего дошло! Люди и днем боятся на улицу
выйти... Комментариев, думаю, не требуется? А  что  я  скажу  людям?  Куда
подевался, в конце концов, этот Абуталибов? Я не  могу  пока  окончательно
судить, но это, пожалуй, наш главный прокол. А еще беремся за гуж...  Куда
он  мог  кинуться?  Человек  приметный,  все  ходы   блокированы...   Есть
какие-либо соображения?
     Встал Лобекидзе, мрачный, с сухо блестящими глазами.
     - Дом Абуталибова обыскан скрупулезно: спрятаться там негде.  Вокзалы
и трассы - ясно, перекрыты. В добросовестности  автоинспекции  сомневаться
пока оснований не было. Свояченица Абуталибова задержана,  но  прокурор  с
такими уликами санкцию на арест не даст.
     - И прав будет, Иван Зурабович. Дело тяжелое, моментального признания
ждать  не  приходится,  нахрапом  не  возьмешь,  поэтому  надо  продолжать
работать. Вся надежда на тебя.
     - Проблема мне ясна, может быть, лучше, чем кому-либо другому. Я  сам
с Кавказа, и знаю, что такое землячество, со всеми его хорошими и  дурными
сторонами. Это структура чрезвычайно прочная, особенно при наличии больших
денег. Кстати, о деньгах. До сих пор неясно, откуда  у  Абуталибова  такие
крупные средства. На подношения пациентов, даже и высокопоставленных,  так
не размахнешься. А профессионал он действительно блестящий.  Эта  операция
по изменению пола своему бывшему "сыну", - я верно выражаюсь?.. Впрочем, я
и сейчас не уверен в его отцовстве, зато уверен, что Сашу в данном  случае
никто не спрашивал...
     - Позвольте мне? - Брайнин поднялся. -  Этого  подростка,  в  прошлом
мальчика,  сейчас  совершенно  определенно   можно   именовать   женщиной.
Установлено, что она довольно долго жила регулярной половой жизнью, в  том
числе и в извращенных  формах.  Виртуозная  операция  была  проведена  лет
восемь назад, примерно в семилетнем возрасте. При наружном  осмотре  Саши,
скажем, школьным  врачом,  следы  такой  операции  обнаружить  практически
невозможно. Они выявляются только при вскрытии.
     - Да, вскрытие, к счастью, дело нечастое в пятнадцатилетнем возрасте.
     - Подожди, Иван Зурабович, дай я закончу. Так вот, в принципе,  никто
не стремится поскорее оказаться на секционном столе. Это  от  возраста  не
зависит. Однако я этого избежал только чудом. Специальными терминами я вас
утруждать не стану, отмечу только, что яд использовался редкий  для  наших
мест, практически не описанный в литературе. Собственно,  его  и  ядом  не
назовешь - высококультивированные штаммы бактерий - возбудители  редкой  у
нас, не частой и на Кавказе - их родине,  болезни.  Заболевание  протекает
быстро, тяжело, приступами, после инфицирования часто  возникают  глубокие
обмороки. Исход, если сразу не начать интенсивную  терапию,  как  правило,
летальный, а при внутривенном введении препарата  смерть  наступает  почти
мгновенно. При попадании бактерий с пищей  в  кишечный  тракт  недомогание
тоже протекает тяжело. Только чудом, из-за  спешки,  я  не  притронулся  в
столовой к чаю, который принес Абуталибов, а о термосе вообще забыл в ходе
вскрытия. Тут расчет был простой, не надо быть семи пядей во лбу...
     - Лев Вольфович! - Лобекидзе нетерпеливо поглядывал на часы.
     -  Погодите,  погодите.  Совершенно  ясно,  что  Абуталибов  шел   на
убийство. Глотни я из термоса, немедленно почувствовал бы  себя  плохо,  а
через какое-то время отправился бы к праотцам.  Экспертизу  все-таки  надо
довести до конца. Кто под рукой? Конечно  же,  сам  Абуталибов.  Небось  в
Москву бы не кинулись, когда рядом специалист.
     Хирург, патологоанатом - все  в  одном  лице,  к  тому  же  блестящая
репутация. А старый Брайнин похворал бы, похворал, да и дал дуба. Никто бы
не удивился - старость, и не вспомнил  бы,  что  месяц  назад  с  теми  же
симптомами скончался один неприметный гражданин,  некто  Буров.  Повторное
вскрытие здесь просто необходимо.
     - Буров, говорите? - Тищенко саркастически ухмыльнулся. - О  вскрытии
придется забыть. На сегодняшний день - ни  трупа,  ни  свидетелей.  Некого
даже расспросить о течении болезни. Жена его практически не  видела  в  те
дни, а любовница Бурова, заставшая начало болезни,  исчезла.  Эту  Зинаиду
Жихорскую так и не удается найти.
     Подполковник,  начиная  накаляться,  пристукнул  ладонью  по   столу,
отодвинул пачку сводок, словно их строки раздражали его.
     - Давайте по делу. Прошу высказываться.
     Однако высказываться желающих больше не нашлось.
     Расходились с совещания, обмениваясь на ходу короткими  и  негромкими
фразами, рассчитанными только на слух собеседника.  Лишнего  не  следовало
знать и своим. Шиповатов шел рядом с Лобекидзе, ловя каждое слово.
     - Абуталибов у нас в розыске, дом - под наблюдением. Не  дурак  -  не
сунется. Если прячется у земляков  -  найдем.  Они  стеной,  пока  за  них
всерьез  не  взялись.  А  если   базарным   торгашам   фальшивые   справки
перекрыть?.. Что смотришь? Знаю, что МВД Азербайджана, да и прочие тоже на
запросы не отвечают. Им наши запросы - конфетка! Повод для лишней  взятки.
Ничего, я их прижму по-своему, отдадут они нам светило, не потерпят, чтобы
товар гнил. Правда, бывает, отдадут только тело, но этого как раз и нельзя
допустить. Кстати, не верю я, что  Абуталибов  вот  так,  налегке,  далеко
успел убежать. Розыск начался почти сразу, так что скорее всего где-то  он
здесь затаился.
     - А жена с сестрой? - вставил Шиповатов.
     - И это тоже. Но Роза Мамедова пока у нас. Задержана, но,  думаю,  до
ареста дело не дойдет: я-то понимаю, что она врет, путается в датах, а вот
доказать... Ничего не могу, это  и  прокурор  понимает.  Славный,  кстати,
парень, этот Бережной, и не трус. Короче - придется Розу выпускать, больше
толку будет.
     - А если улики уничтожит, Иван Зурабович?
     - Какие улики, Максим? Дом перерыли по миллиметру, искать там нечего.
Мамедова шумит: "Отпускайте, на ферме нутрии дохнут!".  Впрочем,  я  и  на
ферме побывал, поглядел, как ее сестра там управляется: ничего не скажешь,
не хуже, чем в ЖЭКе. Давай, проходи в кабинет...
     - Да мне ехать пора, Иван Зурабович...
     - Вот мы как раз и согласуем действия. Сегодня любая  накладка  может
дорого обойтись. На ферме ничего для себя нового я не увидел. С  Алией  мы
давно знакомы, а с Наликом вообще  были  приятелями...  Ей-богу,  не  могу
никак поверить... Может,  вообще  все  это  какое-то  чудовищное  стечение
случайностей? Вот объявится он, и все разъяснится само собой...  В  общем,
спрятаться на ферме негде. Все на виду, смрад стоит. Возможно,  Алия  была
со мной откровенна. Да и Роза... Одно дело рассуждать вообще, но  я-то  их
семью не первый год знаю. Посмотрел сегодня на Розу - не могу понять...
     - Так вы и к Мамедовой успели?
     - Был. Толку - ноль. Плачет, уверяет, что действительно костюм купила
на рынке, ни о чем знать не знает.
     - А о дочке Абуталибовых? Неужели Мамедова не знала, что Саша  -  как
это... бывший мальчик?
     - Понимаешь, Саша - ребенок  Налика  от  первого  брака.  В  принципе
сестры могли ни о чем не догадываться: операция  по  изменению  пола  была
сделана примерно за год до свадьбы Налика с Алией. Роза уверяет, что в  ту
пору они с Наликом были в чрезвычайно натянутых отношениях. Только  позже,
когда переехали в Подмосковье и поселились в одном доме, немного потеплели
друг к другу. Сестры, кстати, обе в молодости имели отношение к  медицине.
Роза, в частности, работала хирургической  сестрой.  Однако,  как  видишь,
предпочла пациентов американским грызунам, с утра  до  ночи  пропадала  на
ферме...
     - Значит, Роза с сестрой...
     - У них слишком разная жизнь, не было и близких отношений.
     Телефонный звонок прервал разговор. Лобекидзе снял  трубку,  хмыкнул,
сказал "жду" и нажал рычаг.
     - Это, между прочим, Максим, тебя. Мамедова пожелала дать  показания.
Просит следователя, но мне дает  отвод  по  личным  мотивам.  Мол,  старый
знакомый. Это и отлично. Тебе, молодому, душевному, всегда готовому  войти
в положение - и карты в руки. Тактика чередования "плохого"  и  "хорошего"
следователей всем, конечно, известна, но плоды по-прежнему  дает.  Что  ж,
будем двигаться в изолятор временного содержания!

     Пруд свой колхоз  "Заря  коммунизма"  обнес  изгородью  на  средства,
предназначенные для благоустройства села.  У  шлагбаума  неусыпно,  в  три
смены, дежурили сторожа, и сюда, как на  важнейший  объект,  даже  провели
телефон. Жители деревни посмеивались, но диспетчер названивал в сторожку в
любое время дня и ночи, проверяя,  все  ли  в  порядке.  Зеркальные  карпы
предназначались вовсе не для местных любителей ужения, а водоем был  самым
близким к Баланцево. Беспрепятственно пропускалось сюда только  худосочное
колхозное стадо - на водопой,  причем  сторожа  с  подозрением  оглядывали
брезентовый плащ старого пастуха  -  нет  ли  под  полой  сетки  или  иной
браконьерской снасти.
     Не посещали уже этот райский, но запретный уголок и шумные  компании,
если не считать редких наездов  самого  председателя  с  высоким  районным
начальством.  Время  пышных   чиновничьих   пикников   миновало.   Получив
самостоятельность, колхозный председатель  власть  держал  крепко,  жилось
здесь сытнее, чем в соседних хозяйствах.
     К  шлагбауму  подкатили  обыкновенные  светлые  "жигули".  На  заднем
сиденье располагался темноволосый худощавый  юноша,  за  рулем  -  румяный
увалень. Кто-то еще был внутри. Скрипнули тормоза, и увалень,  оказавшийся
на диво поворотливым, моментально очутился  рядом  со  сторожевой  будкой.
Сторож реагировал спокойно,  во  всяком  случае  к  трубке  не  потянулся,
наоборот - скроил на темном, морщинистом лице подобие улыбки.
     - Ты, Толя, никак отдохнуть здесь решил? Нельзя же, меня председатель
с потрохами съест...
     - Спокойно, Филиппыч, - упитанный Толя выставил короткопалую пятерню.
- Рыба вся цела будет.  И  с  председателем  все  улажено.  По  рюмочке  с
друзьями не грех опрокинуть на  лове,  как  говорится.  Потолковать  надо,
парни дальние. А тут у тебя тихо, зелень. Держи! - крепыш точным движением
переправил старику бутылку. - Чтобы "на сухую" не сидеть. Забыл, поди, как
она и пахнет... - И,  не  дожидаясь  ответа  Филиппыча,  снова  унырнул  в
"жигули", тут  же  скользнувшие  за  шлагбаум,  к  нетронутым  луговинкам,
обрамлявшим пруд.
     Спрятав, покряхтывая, "Столичную", сторож остался в будке  наедине  с
разболтанной берданкой и тягучими мыслями. Однако  уединение  его  длилось
недолго. Еще одна машина подрулила к шлагбауму. "Эка! - подумал  Филиппыч,
почесывая за ухом. - По  нашему  грейдеру,  да  на  таком  корабле!  Сразу
видать, не начальство". Тридцать лет оттрубив  механизатором,  Филиппыч  в
машинах толк понимал,  однако  такого  видеть  ему  не  случалось.  Дверца
серебристого "мерседеса" распахнулась резким рывком.  Небритый  горбоносый
человек, появившийся из затененного нутра машины, был откровенно разъярен.
Его  светло-карие,  навыкате,  глаза  буквально  метали  молнии,  рука  то
судорожно ныряла в оттопыренный карман куртки, то выныривала,  сжимаясь  в
кулак. Филиппыч, тертый калач, отодвинул ногой берданку в дальний  угол  и
поднялся навстречу. Стало не по себе.
     Приезжий презрительно  процедил  что-то  по-своему.  Затем  заговорил
отчетливо, слегка  растягивая  слова,  точно  хотел  быть  уверенным,  что
Филиппыч наверняка поймет смысл речи. Акцента у него почти не было.
     -   Слушай   сюда,   старик.   Здесь    проезжала    машина,    белые
"жигули-шестерка". Ты ее видел, ваш деревенский за рулем,  Толька.  Быстро
говори, куда? Будешь молчать - с тебя начну. Был с ними Степа? Сын мой там
был?
     - Ты че, ты че, парень! Не знаю я твоего сына. Ты ему отец -  сам  за
ним и смотри, - Филиппыч  уже  овладел  собой,  с  каждым  словом  говорил
увереннее, но  на  рожон  не  лез  -  вон  еще  один  лоб  из  "мерседеса"
выставился.
     - Не знаешь? Ах ты, падла хромая! Я маму твою...
     - Ты мать не трогай!
     - Ну курва, смотри: случится что со Степой - всех резать буду.
     - Да не знаю я пацана  твоего!  Вон  -  туда  Анатолий  с  товарищами
поехал, там и ищи его по кустам. Дорога одна - не заблудишься. Ишь, завели
моду - чуть что, сразу за грудки!
     Последние слова утонули в  облаке  пыли  от  машины,  рванувшейся  на
охраняемую территорию.
     Спокойное зеркало воды, обрамленное  со  всех  сторон  зеленью  трав,
лозняка  и  старых  ветел,  не  располагало  к  суете.  Однако   пассажиры
"мерседеса" остались  к  этому  равнодушны.  Прибавив  газу  на  последних
метрах, его литой сияющий корпус с маху врезался в  бампер  "шестерки",  и
"жигули"  уступили  прославленной  германской  стали.   Экипаж   "жигулей"
оцепенел, вжавшись в сиденья и каменея лицами.  Из  "мерседеса"  выскочили
Георгий и его напарник.  В  руке  Хутаева  сиял  никелированный  "магнум",
прыгая по лицам черным зрачком ствола и требуя покинуть бесполезные теперь
"жигули". Верзила застыл у "мерседеса", широко расставив  ноги,  со  своим
"афганским вариантом" -  "калашниковым"  с  двумя  скрепленными  изолентой
обоймами.
     - Давай, выходи! Руки вперед, без глупостей!  Лицом  к  машине,  ноги
расставить! Шире! Где Степан? Будете молчать, через минуту открываю огонь.
     Тяжело опираясь на машину, пухлый Толик покосился в сторону пруда.  У
берега плавала дохлая коровенка, и ее вздутое брюхо было,  как  лоснящаяся
спина какого-то морского зверя.
     - Ты успокойся, Георгий. Хочешь - стреляй, хочешь  -  нет,  результат
будет один. Ты, вообще, подумал, что делаешь? Сейчас, когда все  качается,
идешь на наглое убийство, причем несанкционированное?
     - Какое-какое? Это ты у своих "азеров" научился?
     Взгляды спутников Толика судорожно метались: то ли ища выхода, то  ли
прикидывая, нельзя ли напасть первыми. Однако все они помалкивали. Говорил
один Толик.
     - Хорош изгаляться! Стреляешь - стреляй! Только напрасно  все  это  -
чист я перед тобой и перед пацаном твоим.
     - Ты за свои слова отвечаешь?
     - Не трепло. Перед кем угодно отвечу. Кто ты такой перед  законом?  В
паханы, Георгий, ты еще не выбился,  однако  уважают  тебя,  в  авторитете
ходишь. Так и меня не на помойке нашли. Есть кому  и  слово  замолвить,  и
курок нажать. Так что, подумай, долго ли вам гулять, и Степе твоему в  том
числе, который, скорее всего, где-то с потаскушками тусуется, после  того,
как ты нас положишь? Дело хозяйское, но живем все по закону: достал нож  -
режь, вынул "ствол" - стреляй. Если уверен, что прав.
     - Пулю просишь? Сейчас. Ты долго там  копаться  будешь?  -  поторопил
Хутаев подручного. Тот вываливал на траву  содержимое  салона  "шестерки".
Однако голос Георгия звучал уже не столь гневно и отчаянно.
     - Багажник! Ключи в зажигании!
     Однако и содержимое багажника нисколько не прояснило ситуацию.
     - Значит, Степу ты не видел? Говори, Толян!
     - Видел, не видел... Пугает он,  крутой...  Захотелось  пострелять  -
зачем тогда вообще какие-то предлоги?.. Ну, видел я твоего пацана утром.
     - Где, почему видел? Скорее!
     - Видел по делу. По какому - тебя не касается.  Передавал  поручение.
Тебе позже скажут. Поезжай  туда  и  выясняй,  вместо  того,  чтобы  своих
шерстить. Не забывай - все мы в деле.
     - И больше ты ничего сказать не хочешь?
     - Да я и этого говорить не собирался. У нас  свои  проблемы,  кое-что
хотели обсудить. Ты здесь не прокурор, не ты и куски делишь.
     - Я сына искать приехал, мне ваши разборки...
     - Вот и ищи. Только место, по-моему неудачное. Все на виду. Даже  мне
что-то разонравилось. Подпортили интим. Давайте двигать отсюда. Всех благ,
ребята.
     Задерживать "шестерку" не стали, только громила  с  автоматом  бросил
сквозь зубы:
     - Езжайте-езжайте. Только, если что не  так,  не  обижайтесь.  Из-под
земли достанем. А мы пока, может, окунемся, а, Георгий?
     "Окунулись" весьма энергично: бегом обшарили  берега  пруда,  заросли
лозняка. Однако ни в  мелкой  воде,  ни  в  кустах  ничего  обнаружить  не
удалось. Не было и следов свежевскопанной земли.  Ну,  этим  Толик  вообще
вряд ли стал бы заниматься - другая специализация. Закончив, погрузились в
"мерседес" и на огромной скорости укатили.

     Изматывающе длинный осенний день так или иначе близился к концу.
     При виде вошедшего в кабинет подполковник поднял голову, прищурился и
коротко, без обычной улыбки, заметил:
     - Плохо дело, Иван. Просветов никаких.  Такое  впечатление,  что  все
дерьмо, которое осело в Баланцево,  внезапно  всплыло  на  поверхность.  А
раскрываемость - ноль. Нахватали базарного ворья да  мелких  расхитителей,
так что, камеры трещат, а матерые зверюги  гуляют.  Посмотришь  на  такого
"преступника", как он ворует с фабрики десяток носков на масло  для  детей
обменять - и тошно делается...  Кстати,  откуда  взялись  слухи,  что  все
последние  убийства  дело  рук  кавказцев?  По  материалам  дела  это   не
просматривается.
     - В кулаке жертвы был зажат пучок волос, судя по которым, насильник -
брюнет, скорее всего, кавказского происхождения. А что до слухов, то  и  у
них есть известные основания.  Саша  Абуталибова  видела  убийцу  в  лесу.
Правда, здесь неувязка с данными экспертизы. Из них следует, что ему около
тридцати. Вообще, фоторобот, изготовленный по показаниям Саши, ничего пока
не дал. Этот "Ник" ни в одной картотеке не значится. Среди подростков тоже
поработали: Ники хоть и попадаются, да не те. И  приметы  не  сходятся,  и
алиби у всех. Есть, правда, кое-какие наметки. Двое.  Обоих  сейчас  ищем.
Найти найдем, но кому предъявить для опознания? Кроме Абуталибовой, живьем
"Ника" никто не видел.
     - Молодые парии?
     - Обоим по  семнадцать.  И  оба  проходят  по  уголовному  делу.  Чуб
Валерий: буквально на глазах у него погибла девушка, и весьма  не  похоже,
чтобы это было самоубийство. Из-за пустой размолвки со смазливым  сопляком
угрожать покончить с собой, а  когда  тот,  дубина,  развернулся  и  ушел,
сунуть голову в петлю! Это ни на что не похоже. Второй хорошо  известен  -
Степан, сын Георгия Хутаева. Кстати, разыскиваем его не только мы,  но  и,
по нашим сведениям, встревоженный отец.
     - Загулял, что ли, отпрыск?
     - Боюсь, Сидор Федорович, не напрасно Хутаев засуетился. Жидковат его
наследник оказался:  дал  показания,  начал  топить  папашу.  Тищенко  его
выпотрошил, как всегда, "по дружбе". Конечно, ручаться, что все правда, не
буду. Ну, за уточнениями дело не станет. Ему сейчас только к  нам  дорога:
свои уже не примут. Не только родного папу, но и  самого  большого  ихнего
"отца" - Тушина Павла Петровича сдал. Хутаев у  Тушина  -  правая  рука...
Может, и напрасно выпустили мы Степу. Могут и не посчитаться с его  отцом,
а у Тушина в его положении другого выхода и вовсе нет.
     - Значит, ищут уже мальчишку? У Тушина, кстати, не  только  чеченские
боевики под рукой. Там и местная поросль, и азербайджанцы  только  и  ждут
момента, чтобы вступить в игру.
     - Это и настораживает. Почему-то они  необычайно  пассивны.  Тишь  да
гладь. Тушин дома чаи распивает со своей чеченской  свитой...  Кстати,  не
могу избавиться от ощущения, что все эти загадочные исчезновения - их  рук
дело.
     - Маньяк, что ли, тоже?
     - Нет, вряд ли.  Просто  создается  специфический  криминальный  фон,
пользуясь которым чеченцы рвутся напролом к  власти  и  авторитету.  Тушин
уступил искушению переложить часть своих "отцовских"  забот  на  чеченскую
общину. При этом  его  собственные  доходы  не  уменьшились.  Община  тоже
получает долю как от легального, так  и  от  подпольного  бизнеса.  Причем
многие из  тех,  кто  раньше  избегал  стычек  с  законом,  теперь,  из-за
возросших поборов, пускаются на темные делишки. А чеченцам на  пятки  наши
хлопчики наступают. Взять того же  Анатолия  Зудова.  Он  как  освободился
восемь месяцев назад, времени  терять  даром  не  стал.  Чувствуется,  что
подготовился в зоне к выживанию "на свободе с чистой совестью".  Постоянно
трется в компании с азербайджанцами. Отношения между "азерами" и чеченской
общиной (хотя там народ со всего  Северного  Кавказа  -  лезгины,  аварцы,
ингуши) накалены. Борьба за влияние...
     - Где, в Баланцево, Иван? Не слишком ли много усилий  ради  обладания
нашим городком?
     - Были у меня по этому поводу соображения, съездил в Москву...
     - На своей?
     - Да. Кстати, когда у нас уже бензин будет? Дело не в деньгах, просто
каждая заправка - сплошная нервотрепка. Вот сегодня на трассе...
     - У нас?
     - Да, на выезде. Потерял час, да еще и этот Насыбулин из ГАИ  пытался
мне попутчицу подсунуть. Вечно у него амуры на посту. Что  это  вообще  за
тип? Женщина, правда, интересная, но можно подумать, что только у  меня  и
забот, что развлекать дамочек разговорами.
     - Ты как будто с утра  уже  с  одной  дамой  пообщался.  Мамедову  из
изолятора вы с Шиповатовым забирали?
     - Мамедову? Нет, это Максим собирался с нею провести  что-то  среднее
между разговором по душам и  следственным  экспериментом...  Со  мной  она
говорить отказалась. Я ведь дружен  был  с  их  семьей,  так  что,  мне  и
присутствовать на допросе не следовало. Заезжали вместе, а  потом  я  -  в
Москву, а Максим с нею... кстати, а где он сейчас?
     - Не знаю уж, что там лейтенант придумал, но отвечать будете  вместе.
Нигде не можем найти.
     - Да ладно, куда им деться! Что-то Максим мудрил, даже мне толком  не
сказал... Психология. У него, между прочим, получается, парень  способный,
даром, что молодой. Я сейчас объеду все места, где они могут оказаться.
     - Не торопись. Дом Абуталибовых под наблюдением...
     - Нутриевая ферма?..
     - Осмотрели каждый угол - ни души. Одни крысы.
     - А сама Алия?
     - Тоже сгинула. Розыск уже объявлен. Что-то у нас вся городская элита
в бегах. Затылок почесать некогда, а ты то в Ленинград, то в  Москву...  А
результатов нет и нет. Давай-ка,  Иван,  в  Баланцево  получше  вглядимся.
Думаю, все они где-то здесь, на дно залегли.

     - Признаться, я  думал,  за  доллары  можно  получить  апартаменты  и
получше. Ни дать, ни взять - заводское общежитие.  Может,  переиграем  все
это  дело?  -  внезапно  Лобекидзе  остановился  на  полуслове,   вспомнив
существенное: - Ох, совсем из головы вон. Это же теперь ваш офис!
     - Дело, дело, Иван. Удобства, отдых - все это потом. Беда в том,  что
в мои годы уже почти невозможно полностью переключиться. Мне было хорошо у
вас, Иван. Знаете, когда человек сразу придется по душе...  Словом,  когда
компания заработает, у вас будет повод убедиться,  что  Майкл  Фрейман  не
пустобрех.
     - Да бросьте, Майкл...
     - Нет, я имею в виду не бизнес. Тут все просто - сначала работаешь на
авторитет, а потом - авторитет на  тебя.  И  мне  невыразимо  горько,  что
именно такая беда свела нас. Я сделаю все,  чтобы  помочь  вам  в  поисках
убийцы. Конечно, я не сыщик, не профессионал, но старый Фрейман  пока  еще
разбирается в людях... Этот мальчишка из соседнего номера...
     Низкий полированный столик был освещен лишь скупыми отблесками  света
из номера, соединенного с комнатой Фреймана общим балконом. Огни фонарей и
сумерки читать не позволяли, зато света было достаточно, чтобы не пронести
мимо рта рюмку с  коньяком  и  ломтик  лимона.  Разговаривали  вполголоса.
Постороннему наблюдателю могло показаться, что у окна сумерничает  парочка
тихих  алкоголиков.  Однако,  приглядевшись  повнимательнее,  можно   было
заметить, что уж слишком пристально вглядывается Лобекидзе в установленное
на балконе особым образом зеркало, в котором отражалось все происходящее в
соседнем номере. Внезапно он пружинисто вскочил со стула.
     - Что случилось, Иван? - шепотом  спросил  Фрейман,  приподнимаясь  и
заглядывая на балкон.
     - Порядок, Майкл. Все в норме. Просто девушка отошла в угол  комнаты,
я ее потерял из виду. А мы договорились, что я буду контролировать  каждый
шаг. Если верна хотя бы половина из того, что  мы  предполагаем,  то  этот
юнец - хитрая и жестокая  тварь.  И  шанса  у  него  не  будет.  Только  с
поличным!
     - Успеем? Этот маленький негодяй...
     - Если это действительно тот самый... то...
     - Как там девочка? Вы ее видите?
     - Умница! Настоящая актриса. А как держится!  И  опять  же  умница  -
дверь на балкон успела открыть. Парень, по-моему, готов.
     Приглушенно зазвонил телефон. Трубка  моментально  оказалась  в  руке
Фреймана. Следующим жестом он показал, что просят майора. Так же беззвучно
поменялись местами. Фрейман прищурился и неотрывно следил за  происходящим
в соседнем номере.
     - Майкл, мне необходимо отлучиться минут на  пятнадцать.  Сюда  могли
звонить только в самом экстренном случае. Боюсь, именно так и есть. Что-то
предчувствие у меня нехорошее. Давайте "на посошок", чтобы хоть в  этом  я
ошибся.

     В  этот  сентябрьский  вечер  в  сутолоке  аэропорта  затерялись  три
пассажира. Седой, скромно одетый, с виду - рядовой пенсионер, один из них,
стоял в густой очереди на регистрацию. Он медленно продвигался,  стиснутый
между двумя молодыми крепкими кавказцами, в чем-то неуловимо похожими друг
на друга, но, судя по всему, даже не знакомыми между собой, как,  впрочем,
и с неприметным пенсионером. Седой  пассажир,  держа  в  руке  старомодный
потертый портфель, поглядывал под ноги, озабоченный, казалось,  лишь  тем,
чтобы не наступать на ноги соседям  по  очереди.  Кавказцы  же,  напротив,
беспрестанно озирались, видимо, впервые оказавшись в таком мощном  людском
водовороте. Их быстрые  черные  глаза  под  мохнатыми  бровями  все  время
перебегали с одного предмета на другой, ни на чем подолгу не задерживаясь.
     При  выходе  на  посадку  очередь  растянулась.  Внезапно   рядом   с
седоголовым будто из-под земли возник молодой широкогрудый полный мужчина.
Молча обнялись.
     - Смотри, Толя, остаешься на хозяйстве,  -  эти  слова  старика  были
последними.
     Добавлять было нечего. Все переговорено  заранее.  Анатолий  проводил
взглядом босса и кошачьим движением нырнул в сторону, в последнюю  секунду
наткнувшись на холодный, режущий ненавистью взгляд. Бледная кожа,  орлиный
нос, скошенный лоб с мощными надбровными дугами. Это лицо он видел  только
однажды, но оно врезалось в память. Однако где, при каких  обстоятельствах
- не мог вспомнить. Это, несомненно, был человек Хутаева.
     "Выследили-таки старика, гады. Этот точно  явился  сюда  не  на  меня
поглазеть. А кто это там сдает сумку в багаж? Если это не чеченец, то  он,
Толя, просто ничего  в  жизни  не  понимает.  Поневоле  станешь  знатоком.
"Азеры", конечно, пожиже, их надо использовать в стае, чтобы наверняка.  В
одиночку - не воины. С Павлом Петровичем двое самых лучших.  Главное  -  у
них семьи здесь, верный залог. И с  чеченцами  не  снюхаются,  слишком  уж
ненавидят друг друга. И все-таки, что у него за сумка? Небольшая,  а  руку
оттягивает. Ох, не перехватили  бы  Павла  Петровича  по  прибытии.  Нужно
срочно  позвонить,  пусть  братва  встретит,  заодно  и  с  чеченцем  этим
прояснится. А здесь придется разбираться... Только бы сил хватило,  потому
что другой возможности не будет. Сколько  можно:  четвертый  десяток,  три
судимости - и все мальчик на побегушках. Теперь уж пан или пропал!"
     Проводил взглядом чеченца - тот двинулся на посадку. Значит, в  сумке
не пластиковая взрывчатка, уже легче.
     На удивление быстро подвернулся свободный таксофон.  Через  минуту  в
дальнем городе,  куда  выруливал  по  взлетной  полосе  авиалайнер,  сняли
трубку. Голос был молодой, мягкий, с характерным северным выговором.
     - Ну что, ПэПэ вылетел? Встречаем. Как и  условились.  Лежка  готова.
Примем по высшему классу.
     - Встречайте, только с "хвостом". Старика пасет чеченский боевик.
     - Ну, не беда. Ты ж не одного его отправил?
     - Уж как водится. Двое в охране. "Азеры", но ребята надежные.
     - Надежные, говоришь? Интересно. Попустили вы их там у  себя,  жуткое
дело. У нас бы даже мужики не поняли, если бы  черные  здорово  гужеваться
начали. Могли бы и взбухнуть. Как  на  той  хреновой  пересылке,  помнишь,
Толя?
     - Помню, помню! Давай ближе к делу.
     - У тебя что,  пятнашки  заканчиваются?  Нет,  правда,  очень  уж  вы
нагнулись.
     - Ну ладно, ты там не очень!
     - Смотри. Помощь понадобится - свистни.
     - Сказал же, справлюсь. И хорош линию загружать...
     Повесил трубку и,  уверенно  поглядывая  по  сторонам,  направился  к
выходу - к оставленным на привокзальной площади  "жигулям".  Непроизвольно
улыбался подначкам  телефонного  собеседника.  "Черта  лысого  ты  бы  так
распинался! Кореша лагерные! Нужен я вам, как здрасте. Спасибо  Петровичу.
Таких авторитетов, как он, если сотня по Руси наберется, и то  хорошо.  Да
откуда им и взяться? Конечно, паханы стоят друг за друга горой, и если  уж
выбился в "законники", пока не ссучишься или не опустишься, можешь считать
себя застрахованным от чего угодно. Пожизненная пенсия - доля с  дел  -  и
авторитет. Только лишних там нет: кому  охота  горбатиться  "на  дядю"?  А
приток кавказцев в Россию уже не  только  блатных  тревожит.  Выходить  на
улицу, как законопослушные граждане, они, понятно,  не  боятся:  каждый  с
припасом. Но ведь уже и работяги стонут... Ладно, Бог не выдаст, свинья не
съест..."
     Ход его мыслей резко оборвался. Что-то  было  неладно  на  стоянке  у
аэропорта. На мгновение Анатолий пожалел, что  поехал  провожать  босса  в
одиночку. Вернее, приехали вчетвером, но теперь он остался без прикрытия.
     Возле его белой "шестерки" кучкой стояли знакомые персоны. Откровенно
поджидали. "Ничего себе, комиссия по встрече!" - подумал  Анатолий,  и  на
мгновение ему захотелось уклониться от  схватки,  перенести  ее  на  более
благоприятную почву. Весь цвет баланцевского землячества,  только  Хутаева
не хватает! Что это может означать? Может,  у  них  все  давно  решено,  и
Хутаева отодвинули, выводя из-под удара или случайной пули?
     Однако Хутаев был рядом. И знай  Анатолий,  о  чем  тот  беседовал  с
"посаженным на хвост" Павлу Петровичу, и будь он чуть  подальновиднее,  то
немедленно почувствовал бы угрозу тайного удара.
     Хутаев  самолично  вручил  посланцу  сумку,  напутствовал  коротко  и
доверительно:
     - Тебе, брат, доверяю свое мщение. Здесь все наше будущее.  Поручение
у тебя не первое,  но  самое  ответственное.  Вернешься  -  место  в  деле
получишь, рядом будешь - другом верным, братом кровным. В  закон  войдешь.
Уберем этого мозглявого старика с  дружками  его  "азерами",  хозяевами  в
Баланцево будем. Община дала добро. Сумку - в  багаж,  там  не  проверяют.
Прилетишь - наши встретят. Они там  тихо  сидят,  но  понемногу  подбирают
город. Все видят, все слышат, и старика помогут "сделать",  и  назад  тебя
переправят. Главное, не засветиться с припасом...
     Прощались деловито, с  особенной  серьезностью  глядя  в  глаза  друг
другу.

     Прикинув, Анатолий решил пожертвовать машиной. Жизнь - дороже.
     - Будем ехать, господин хороший? - от кучки крутящих на пальце  ключи
зажигания водил отделился тщедушный парнишка. - Хоть и дороговато, зато  с
ветерком! За большой рубль - хоть на край света, а за  доллар  -  можно  и
дальше.
     - Поедем, браток. В Баланцево.
     - Ничего себе! - запричитал малый. - Так это ж только бензину...
     Однако вскоре сторговались. Вертлявый водила начал было приставать  с
разговорами к насупленному пассажиру, но, наткнувшись  на  неодобрительное
молчание, угомонился.
     В дороге пассажир вроде бы задремал, однако время  от  времени  остро
поглядывал из-под полуопущенных век в зеркало  заднего  обзора,  проверяя,
нет ли сзади "хвоста", а когда "волга"  плавно  притормозила,  моментально
очнулся от дремоты.
     - Что случилось, парень? - пассажир был явно недоволен.
     Водитель, дружелюбно расплывшись в улыбке, пояснил:
     - Так вон же Яшка сигналит! Из нашей колонны. Видать, опять,  дурень,
с пустой канистрой выехал. Корешок мой, с армии. Вместе и  в  парк  пришли
после дембеля. Я на минуту, нагоним.
     Он уже выскакивал, уже  мчался  по  дороге  к  одиноко  стоявшему  на
обочине и мигающему дальним светом  фар  таксомотору.  Сам  Яшка  рылся  в
открытом  багажнике,  похоже,  действительно,  извлекая  на   свет   Божий
канистру.
     "Ну, если  вы,  гаденыши,  что-нибудь  устраиваете  тут  с  чеченской
подачи, лежать вам обоим рядышком", - пистолет прыгнул  в  руку  Анатолия,
щелкнул предохранитель...
     Но воспользоваться оружием ему не пришлось...
     Как  показала  экспертиза,  багажник  сгоревшей  "волги"  был   набит
емкостями с бензином,  которые  после  взрыва  все  разом  полыхнули.  Для
идентификации можно было предъявить  лишь  обгоревший  пистолет,  который,
кстати, уже полгода находился в розыске, так как был похищен  в  одном  из
разгромленных райотделов милиции в Азербайджане. В  розыске  находилась  и
"волга", угнанная неделю назад возле одного  из  кафе  в  Баланцево,  куда
водитель, доставивший из Москвы выгодного пассажира, забежал перекусить.
     Очевидцы событий на трассе рассказывали, что, когда рвануло, стоявшее
неподалеку такси развернулось и направилось в сторону Баланцево, запомнили
даже номер, который, однако, в картотеке ГАИ не значился.

     Стук в дверь потревожил  парочку  в  номере.  Особенно  забеспокоился
молодой человек, еще минуту назад  весь  охваченный  жгучим  желанием.  На
столе стояла опорожненная бутылка из-под коньяка, на  который  весь  вечер
налегала  его  дама,  и  теперь  ее  щеки  пылали  возбужденным  румянцем.
Кокетливо оправив короткий передник с оборками,  она  томно  взглянула  на
своего незавидного партнера - юноша был хил, угреват, голова болталась  на
тонкой шее, будто ему не под силу было держать ее прямо.
     - Спокойно, Валерик! Это, скорее всего, меня. Или номером ошиблись. Я
администраторше сказала, где  меня  искать,  а  то  слопает  с  потрохами.
Ничего, тебе не достанется! - девушка заливисто рассмеялась.
     - Ты все-таки спроси - кто? Может, действительно, ошиблись.
     - Ой, двери боится открывать! Ничего, успеешь,  если  и  вызовут,  то
ненадолго. Что-то срочное, наверное. Кстати, запомни, лапушка: в гостинице
лучше отпирать сразу. Меньше подозрений, меньше косточки перемывать будут.
     С лукавой улыбкой, которая могла растопить и  более  стойкое  сердце,
чем у семнадцатилетнего донжуана, она повернула ключ и посторонилась.
     Вошедший,  прихватив  в  углу  номера  стул,  спокойно,  по-хозяйски,
расположился за столом.
     - Добрый вечер, мои юные друзья! Простите, что пришлось вас прервать.
Да ты не пугайся, парень, будто впервые меня  видишь.  Алена  -  и  та  не
боится.
     Валерий Чуб и впрямь сейчас выглядел неважно.  В  глазах  его  плавал
отчаянный ужас, будто он смотрел на собственную смерть во плоти.  Мужчина,
словно не замечая  этого,  извлек  из  внутреннего  кармана  куртки  узкую
бутылку "Белого аиста", беззвучно поставил на стол.
     - Так как? За знакомство пить не станем? Ну, тогда за дружбу. Люди мы
разные, однако все  равно  дружить  лучше,  чем  ссориться.  Запри  дверь,
Аленка.
     При виде новой бутылки девушка  оживилась,  не  обращая  внимания  на
отчаянное лицо своего кавалера, послушно закрыла дверь и уселась за  стол.
В стаканах темнел коньяк.
     - Ну что ж? - майор Лобекидзе поднял стакан. - За взаимопонимание!
     Сотрапезники приподняли свои емкости, но выпила только девушка. Через
две-три минуты ее тело буквально обмякло  в  кресле,  а  глаза  закрылись.
Лобекидзе посмотрел на Валерия и укоризненно покачал головой:
     - Ай-яй, такой тост пропал!
     Однако и без "сногсшибательного" напитка Валерий  оцепенел,  будто  в
параличе.  Рот  его  полуоткрылся,  глаза  остановились,  как  у   жертвы,
загипнотизированной взглядом кобры. Он был не в силах выговорить ни слова.
     Зато майор оказался завидно проворен. Одним прыжком он оказался рядом
с Валерием, мощная рука сжала шею, вяло захрустели позвонки. По мере  того
как искажалось мукой лицо Чуба, Лобекидзе все шире расплывался в улыбке.
     - Так, значит, не хочешь пить, мальчик? Не по вкусу тебе коньячок? Ну
и хорошо, ну и ладно. Это даже любопытно. Не отплывай,  поговорим.  Только
шуметь  не  надо  -  номер  угловой,  справа  стена,  слева   жилец   спит
беспробудно, уж об этом я позаботился. Что ты жмешься? Совсем  тебя  бабой
сделали. Старая лесбиянка своего не упустит... Ты  почему  от  меня  утром
ушел? Мне ведь Алия сказала, что ты у нее прятался...
     Валерий слабым, как бы измятым, голосом заговорил:
     - Отпустите меня... Не надо... Это Степа привел меня на ферму к Розе.
Пусть поживет, сказал, это свой. Ищут его. Он с ней был,  с  Розой...  Она
ненасытная... Потом втроем... А ей все мало...  Степа  так  меня  напугал:
милиция меня ищет по подозрению в убийстве, фоторобот составлен... А я  не
убивал, я никого не убивал!
     - Хорош ныть! А другая девчонка, Ира, - не твоя работа разве?
     - Нет,  клянусь!  Она  сама.  Она  вообще  психопатка.  Уломал  я  ее
трахнуться - словно с цепи сорвалась, жениться и все тут. Ныла, ныла...  А
веревка у нее вообще пунктик, из рук не выпускала. Тогда,  в  беседке,  на
нее будто что-то нашло. Накинула петлю на шею, а я ей:  "Смотри,  в  самом
деле не удавись. Будет над чем  на  поминках  посмеяться,  когда  расскажу
пацанам, как я тебе целку ломал за мусоропроводом"...
     - Хватит об этом, - майор разжал пальцы. - Давай про Абуталибовых.  -
Взгляд его стал почти ласковым.
     Понемногу успокаиваясь, Чуб проникался надеждой, что все еще,  может,
обойдется, как-то образуется.
     - Я тогда в ресторане завелся... Взяли мы Алену и поехали  на  ферму.
По дороге Степа Алену куда-то сплавил, сказал - ты что, там такая  баба  -
на двоих хватит. Это он про Розу...
     - И как? - майор порозовел.
     - Повеселились... Я уже и не помню, когда Степа смылся...  Потом  она
еще ко мне приставала, как-то ей по-особенному хотелось, но я не стал. Там
у нее было неплохо. Жратва, телефон... Я Алене звонил. Она  мне,  когда  в
ресторане познакомились, свой номер дала. Я даже удивился, на  меня  телки
не очень-то. А она, оказывается, работает на вас...
     - Дальше!
     - Вот. А вчера меня Степа оттуда забрал,  мотались  по  городу,  я  в
машине сидел.
     - Зачем?
     - А я и не понял. Скучно ему  было  в  одиночку,  что  ли?  Потом  он
сказал: нужно, чтобы присутствовал посторонний, не из их дела...
     - Это было до того, как ты сказал, что в Ивашках?..
     - Я похвастался, что и у меня дядя в авторитетах  ходит.  Я,  правда,
его и не видел толком, разве что в детстве. Когда они подошли к машине...
     - К какой?
     - Ну, к "ауди" Степиной. Я сидел сзади, где потемнее. Все так быстро:
гляжу, а он уже у них сидит.
     - В белой "шестерке"?
     - Да, дядиной. А с ним двое. Жуткие лбы. Дядя Толя  ко  мне  пересел,
еле признали друг друга. Говорит мне: "Я тебя не видел, ты меня - тоже. Не
будь ты мне родич, в гробу бы уже лежал", Выругался, плюнул и уехал.  Куда
мне было деваться? Дядя сказал, чтобы домой я не ходил - ищут. За что  мне
такая напасть? Кому я нужен? Алене позвонил. Мать сказала: "Нету" и трубку
шваркнула... Между двух огней оказался. Вернулся на ферму, а  там  уже  не
Роза, а Алия. Один черт, Алия еще и похлеще.
     - Пустила, значит,  под  бочок?  -  глаза  майора  вспыхнули  веселым
любопытством.
     - Она же вам все рассказала!
     - Значит, утром ты там был и все видел? Только не врать!
     - Ну видел, а куда было деваться? Вы же оборонялись! Что вам сделают?
Я так и скажу - самооборона - если, конечно, нужно свидетельство...
     - Ну-ну, проверим, что ты там можешь засвидетельствовать.
     - Вы утром вошли в их комнату... через окно... Мы  с  вечера...  были
втроем. Потом меня Налик прогнал. "Иди, - говорит, - к себе.  Понадобишься
- позовем".
     - Насытился, значит?
     - Вроде того. Они вообще  какие-то  чокнутые  в  постели.  Говорят  -
слабоват я для них. Налик смеялся: "Погоди, мы тебя по-настоящему девочкой
сделаем..." Налик спит чутко. Шорох услышал, кинулся на вас с ножом. А  вы
его  и  свалили  одним  ударом.  Когда  он  упал,  как  мертвый,  вы  Алию
пристегнули наручниками. Потом Налика подняли на  подоконник  и  что-то  у
него спрашивали. Мне слышно не было:  где  да  где?  Потом  -  выстрел,  я
увидел, как мозги на стекло выплеснулись, и  убежал...  Он  же  все  равно
мертвый был, ничего не мог сказать...  Ходил  по  городу,  потом  позвонил
Алене, вот она-то меня в гостиницу и устроила...
     - Я тебе помогу, Валера. Если будем дружить. Блатных мы обезвредим, а
из розыска я тебя выдерну... Возьми бумагу,  пиши...  -  майор  задумался,
потом закинул голову, прикрыл глаза и начал диктовать.
     Послушная рука неровно выводила: "...Все  надоело.  Ухожу.  Будь  все
проклято. Больше вы обо мне не услышите".
     Внезапно Валерий опомнился, отбросил предложенную майором дешевенькую
ручку.
     - Что это? Зачем? Вы хотите...
     Коротким движением Лобекидзе выдернул листок из-под локтя Валерия.
     - Все нормально. Еще спасибо скажешь. Кстати,  Алию  и  Налика  не  я
убил. Соображаешь? Вот  так.  -  Майор  поднял  вверх  волосатые  кисти  и
пошевелил пальцами, расслабляясь.
     Грохнул упавший стул, взвизгнула дверь  балкона.  Однако  Валерий  не
успел издать ни звука, потому что майор точным движением  перехватил  его,
слегка коснувшись гортани ребром ладони, и затем опрокинул на пол.
     - Дурашка! - Лобекидзе улыбался. - Ты же жить хочешь, а сейчас все от
меня зависит. Не надо этого... Обложили гады, со всех сторон подступают...
Ну, да меня так просто не возьмешь, хватятся - я  уже  далеко  буду...  Ты
поласковее со мной, поласковее... Хватит разговоров...
     Крупная,  изжелта-смуглая   ладонь   зажимала   рот   юнца,   который
изворачивался и хрипел, в то время как другая рука рвала ткань спортивного
костюма словно бумажную салфетку. Потом Валерий почувствовал,  что  ладонь
ушла, расслабился и подумал: "Только бы не бил!.."

     Взлеты и посадки Павел Петрович Тушин переносил  прекрасно.  Так  же,
как и посадки за решетку и неуклонные взлеты в блатной  иерархии.  Человек
здравомыслящий,  он  прекрасно  понимал,  что  вояж  на  русский  Север  -
единственное, что могло сейчас спасти его  от  катастрофы,  спланированной
разъяренными чеченцами.
     Сейчас он спал. Утомленный организм отключился, сознание  погрузилось
в  спасительное  забытье.  Не  обсуждать  же  на  самом  деле  создавшееся
положение с узколобыми "гориллами", сопровождающими его  в  этой  поездке.
Цыплячьи мозги. Однако "гориллы" бодрствовали и неотрывно держали  в  поле
зрения салон самолета.
     Впервые за долгое время Павел Петрович  позволил  себе  не  думать  о
деле. Снилось ему нечто странное.
     Белый песик выглядел в грязной милицейской дежурке  смешно  и  жалко.
Однако держался гордо, пренебрежительно, будто матерый "пахан". На вопросы
отвечать отказывался, гордо смотрел в угол мимо  следователя,  не  пугаясь
грядущих побоев. А здоровенный, с опухшей багровой физиономией  милиционер
не оставлял его в покое ни на  минуту:  "Вы  признаете,  что  организовали
группу с целью совершения преступных действий? Отвечайте, все  равно  ваши
сообщники признались". Трое или четверо  щенят  испуганно  жались  друг  к
другу, озирались за стеклянной стеной  "стакана",  виновато  щуря  глазки.
Казалось, умоляли: "Не злись на  нас,  Джой,  нас  так  били,  что  мы  не
выдержали". Внезапно милицейский сапог, словно паровой молот,  врезался  в
розовое брюшко  бультерьера.  Ребра  хрустнули,  белая  шерсть  окрасилась
кровью. Джой взвизгнул, позвал хозяина и в  последнем  броске  вцепился  в
ногу в форменной штанине...
     Павел Петрович вздрогнул,  отгоняя  мрачное  видение,  и  пробормотал
излюбленную фразу, когда-то вычитанную им: "Чем больше я узнаю людей,  тем
больше люблю свою собаку"...
     А дальше ничего не было.
     Перечеркнутое огненными сполохами облако  вспухло  на  высоте  девяти
километров на полпути  между  Москвой  и  аэропортом  назначения.  Из  ста
тридцати двух пассажиров и членов экипажа никто не успел ничего осознать.
     Задание было выполнено.

     Балконная дверь  распахнулась  со  звоном,  и  какое-то  стремительно
несущееся тело врезалось между майором и изнеможенным юнцом.
     Лобекидзе развернулся, как стальная пружина, и встретил чужака ударом
- неожиданно точным. Только секунда была потеряна, и именно  этой  секунды
хватило для того, чтобы безнадежно проиграть. Он почувствовал мощный  удар
в спину, парализующий длинные мышцы, и еще один,  под  ключицу,  а  затем,
самый  страшный,  -  снизу,  под  ребра,  так,  что   казалось,   лопаются
внутренности. Майор покатился по плиткам балкона, по-кошачьи извернулся  и
принял боевую стойку. Тело еще не вполне слушалось, но  уже  могучие  руки
вспухли узлами мышц, блокируя следующие  удары.  Еще  мгновение,  и  майор
перешел в атаку. Бил сильно, злобно, но удары уходили в пустоту, противник
легко ускользал. Лишь единственный раз ему показалось, что он достиг цели,
удар ногой от бедра пришелся во что-то мягкое, податливое. Но это оказался
не нападавший, а скорчившийся на полу Валерий.  Он  истошно  мяукал  и  на
четвереньках принялся отползать, затем  приподнялся  и  бросился  к  двери
номера, зацарапал ключом в скважине.
     Дверь распахнулась,  и  полуголый  Валерий  угодил  прямо  в  объятия
нескольких мужчин,  явно  желающих  принять  участие  в  событиях.  В  это
мгновение Лобекидзе оглянулся и тут же пропустил удар.  Хрустнуло  колено,
он наклонился, опираясь на подоконник, рывком отпрыгнул - стало ясно,  что
подвижность утрачена. В дверь номера повалили оперативники. И тогда майор,
послав им ненавидящий взгляд,  собрал  оставшиеся  силы,  перебросил  тело
через перила седьмого этажа и растворился в темноте.
     Свой триумф - ликвидацию бывшего шефа и кормильца,  ставшего  кровным
врагом, - чеченцы справляли в "Ахтамаре" с  большой  пышностью.  Случайных
посетителей в этот достопамятный вечер ресторан не обслуживал. Спровадив в
преисподнюю врага, община чувствовала прилив сил и настроена  была  крайне
воинственно.
     Столы ломились так, как не  ломились  и  в  благословенные  застойные
годы. Хозяева жизни праздновали освобождение от того, что хоть в  какой-то
мере могло помешать им чувствовать себя хозяевами.
     Поначалу пили не много, ели  сдержанно,  как  бы  держась  старинного
пиршественного обряда. Во главе стола восседал Хутаев,  по  левую  руку  -
младший сын, тринадцатилетний Арслан. Место справа от  Георгия  пустовало.
Не было недостатка в соболезнованиях по этому поводу. Община чтила  своего
молодого главу.
     - Нельзя, Георгий, терять веру! Надо искать. Если не нашли  мертвого,
может, держат, сволочи, где-нибудь в подвале...
     Хутаев  взглянул  на   говорившего.   Мужчина   был   сед,   осанист,
представителен. Однако положение его в общинной иерархии было  куда  ниже.
Ответил, отчетливо выговаривая каждое слово, сдерживая накипевшую ярость:
     - А кто скажет? Надо было хоть кого-то в живых  оставить.  Покойников
наделать - не много ума надо. Баланцево теперь наше. "Азеров"  и  половины
на рынке не осталось. А те, кто остался, будут молча отстегивать.  Только,
что с того? Кому все оставлю? Нет сына... Дом Петровича менты перевернули:
никого, одна собачка. У меня теперь  живет.  А  еще  говорят,  что  эти...
бультерьеры хозяев не меняют... Напрасно  Петрович  думал,  что  чеченцами
можно помыкать, как своими свиньями... Кто теперь скажет? И сторож этот  -
нельзя, что ли, было поаккуратнее со стариком? Не зенки  выкалывать,  а  с
умом, помалу. Старое же сердце! И что толку:  "Вроде  был  с  ними  пацан,
машина-то белая, а стекла темные..." Все. Душно здесь! Пора на воздух...
     Покидали  стол  вслед  за  хозяином,  не  спеша,  соблюдая  приличия.
Все-таки не шпана собралась - уважаемые люди. У выхода  из  ресторана  уже
ждали охранники. Один из боевиков услужливо распахнул дверцу  "мерседеса",
Хутаев занес было ногу и внезапно мягко,  как  ватный,  осел  на  асфальт.
Откуда-то донесся негромкий, словно игрушечный,  хлопок  выстрела.  Хутаев
перевернулся и вытянулся на животе. На спине расплывалось  небольшое  алое
пятно. Снежно-белый пушистый свитер ручной работы был безнадежно испорчен.
     Обшарпанный,   заляпанный   грязью   колхозный   "газон"   не   стали
преследовать могучие "мерседесы" и "тойоты". На торжество, о котором  была
хорошо осведомлена милиция, общинники явились без оружия. А кому  охота  с
голыми руками лезть под пулю?

     - А вы, Майкл, молодец! -  Тищенко  сидел  в  номере  у  заокеанского
деятеля, прихлебывая крепкий чай. - Я вас, признаться, невзлюбил поначалу.
Подумаешь, какая цаца к нам  прибыла  -  великий  бизнесмен,  дипкурьер  с
наследством! Да и наследство-то - с голой задницы Танюхи Барановой. Я ведь
давно ее знаю, в школе вместе учились, раньше, чем Лобекидзе. Славная была
девка...
     - То есть вы бы, Алексей, не взяли пятьдесят с лишним тысяч долларов,
если бы их заработала ваша бывшая жена таким способом?
     - Я, слава Богу, не женат. Однако деньги бы взял, Не пропадать же им,
в самом деле.
     - Логично. А вот майор переводить их сюда даже не собирался. Конечно,
там - это не Бог весть что, а здесь, по рыночному курсу - миллионы. Но  он
ведь не был дураком.
     - Дураком? Сумасшедший убийца?
     - Убийца - да. Сумасшедший - в известном  смысле.  А  в  остальном  -
хитрый, решительный и изворотливый. Но только не дурак.
     - Не знаю, Майкл, как это вышло, но  вы  для  поимки  этого  оборотня
сделали больше, чем весь наш аппарат. Чужой вроде бы человек...
     - Спасибо, Алексей. Вы не поверите, но то, что  происходит  в  России
сегодня, просто игрушки по сравнению  с  жизнью  на  Западе...  Ну  а  что
касается кунг-фу, я его еще в Союзе начал изучать. Все было запрещено,  но
от этого интенсивность тренировок не снижалась. Семь  лет.  За  границу  я
вывез не копеечные шмотки и никому не нужные электроприборы, а  знания.  И
прежде всего - умение  разбираться  в  людях,  даже  в  таких,  которых  и
людьми-то язык не поворачивается назвать.
     - Это в страховой компании?
     - Да. Там изо дня в день приходилось с преступниками  встречаться.  Я
считался специалистом по "русским делам".
     - И много таких?
     -  Хватает.  Правда,  крови  меньше.  Невыгодно.   Прежде   всего   -
электронное мошенничество. Эдакие компьютерные "кидалы".
     - Ну, у нас до этого еще не доросли.
     -  Дорастут.  Условия  вот-вот   появятся.   Пока   что   ваши   беды
оборачиваются вам на пользу. Ради "деревянных" рублей нет  смысла  строить
сложные, требующие расходов комбинации. Сейчас выгоднее грабить,  опираясь
на ваши безобразные законы...  что  совершенно  исключено  в  Штатах.  Там
каждый гражданин включен в систему  страхования  -  социального,  личного,
специализированного. Наши бывшие земляки, например, создали  сеть  липовых
медицинских центров. Затраты шли  в  основном  на  рекламу,  действительно
широкую. Содержание же нескольких человек обслуживающего персонала и  базы
данных не требует особых средств. Америка  вообще  рай  для  аферистов  от
медицины.  Народ  повалил  в  эти  центры,  страховые  компании   исправно
оплачивали  предварительные  анализы  и  стоимость   предлагаемых   курсов
лечения... В общем, довелось и мне  руку  приложить  к  разоблачению  этой
аферы. Между прочим, сюда я приехал действительно для того,  чтобы  решить
проблему с наследством Барановой,  потом  огляделся,  захотелось  выяснить
конъюнктуру и, может быть, попробовать развернуть дело.
     - Так сказать, запустить хищные капиталистические щупальца?
     - Ну, во всяком случае, не маньяков вязать. Просто я не мог  отказать
себе в удовольствии поймать его  на  горячем.  Уж  очень  он  был  большой
законник, знаток алиби и изобретатель версий, которые в  нормальном  мозгу
просто не укладываются.
     Тищенко встряхнул головой, словно отгоняя наваждение.
     Фрейман продолжал:
     - Я его далеко не сразу заподозрил. Господи - убитый  горем  отец!  О
свояченице он почти не вспоминал, они с ней не ладили.
     - Сейчас, когда "стенка" ему уже обеспечена, он просто выворачивается
в своих воспоминаниях. Виктория занимает в них не последнее место,  ее  он
терзал с особенным сладострастием...
     - В общем, не только в  Штатах  шериф  умеет  круто  поговорить?  Так
сказать - "полное и чистосердечное"?
     - Да нет, Майкл. "Пресс-камера" - не мой  профиль.  И  Лобекидзе  это
знает. У нас никто никогда не делал ставку на  прессинг.  Так,  разве  что
сопляков пугнуть. Крупный зверь только озлобится.
     - Возможно, спорить не стану. Слава Богу, такому чудовищу не  на  что
надеяться! Я, когда впервые заподозрил, что это он, буквально содрогнулся.
А ведь, казалось бы, всякое повидал на веку. Все началось с того,  что  уж
слишком   настойчиво   майор   разрабатывал   версию,   что    убийца    -
семнадцатилетний испорченный щенок. Для таких дел у  пацана  ни  силы,  ни
духу. Я было подумал, что после того, что случилось с  его  семьей,  майор
просто все еще немного не в  себе.  Однако  в  остальном  он  рассуждал  и
действовал  вполне  здраво  -  взять,  например,  историю  с  наследством.
Казалось иной раз, что дела моего совместного предприятия  его  интересуют
больше, чем ход расследования.
     - Ну разумеется. Что же ему - за самим собой гоняться?
     - Дочку его жаль. Славная девчушка, мамины деньги  ей  бы  совсем  не
повредили. С отцом они расходились  все  дальше  и  дальше  -  сказывалось
влияние писем и фотографий, которыми  Соню  засыпала  мать.  Учеба  ее  не
слишком привлекала, мечтала стать фотомоделью в агентстве...
     -  Увы!  Должен  заметить,  Майкл,  что  вы  вполне   профессионально
поработали с соседями и одноклассниками девочки.
     Фрейман развел руками.
     - Не только с ними. Про  Абуталибовых  мне  тоже  кое-что  открылось.
Парочка хоть куда! Хотя, собственно, почему парочка?
     - Мини-гарем,  но  страсти  похлеще,  чем  в  большом.  Прогрессивное
семейство. Вы, Майкл, небось полагали, что это практикуется только в Дании
и Голландии?
     - Кстати, Алексей, не стоит  думать,  будто  на  Западе  "розовые"  и
"голубые" на каждом шагу. Природа  человеческая  везде  одинакова,  просто
здесь все это загнано в подполье, отчего и приобретает такие чудовищные  и
кровавые формы.
     - Нда-с... Был у нас на все Баланцево  один  благородный  кавказец...
Неподкупный борец с преступностью, сам жертва страшного злодеяния,  всякая
нечисть его десятой дорогой обегала, боялась  как  огня.  Честно  заслужил
майорские звезды, ни у кого никогда копейки не принял. Ни дать, ни взять -
ангел. В очередях стоял, как любой и всякий с улицы... Вот у  Абуталибова,
у того проблем не было. Пациенты - великая сила.  Только  намекни...  Они,
между прочим, - Лобекидзе с Абуталибовым, - как-то сошлись,  захаживали  в
гости, звали на семейные праздники друг друга. Впрочем, Лобекидзе говорит,
что общих "дел" у них не было, - так, одни ностальгические воспоминания...
     Двум интеллигентным людям всегда есть о чем поговорить на досуге.
     -  Вы  напрасно  иронизируете,  Алексей.  Насколько   я   разобрался,
Абуталибов был блестящим мастером своего дела и этим двум женщинам тоже не
откажешь в уме.
     - Странно вы рассуждаете, Майкл. Эти люди - подлые и  извращенные  до
мозга костей. Что же до интеллигентности, то интеллигентом можно быть и  с
двумя классами церковно-приходской школы... Вот и вышло: двое их  было  на
все Баланцево, и так все повернулось... Зато другие...
     -  Ну,  имеются  же  цивилизованные  средства:  паспортный  контроль,
визовый   режим   въезда-выезда,   наблюдение   за   гостиницами...   Ведь
землячества, как правило, базируются на гостиницы.
     - Положим, командировочными удостоверениями они и этот номер  оклеить
могут: сейчас всякая захудалая фирма  имеет  полный  набор  бланков.  Поди
проверь  где-нибудь  в  Баку  или  Грозном,  кто  и  на  каком   основании
командирует сюда блатных  авторитетов.  Чаще  всего  им  же  эта  фирма  и
принадлежит, через нее и отмываются грязные деньги.
     - Дело тут,  надо  полагать,  не  только  в  деньгах.  Это  особенное
явление, и вам отчасти повезло, что в Баланцево оно возникло не так давно.
В Москве беспредел творится давно, не говоря уже о  тех  регионах,  откуда
едут гастролеры. В чем-то это напоминает ситуацию в  Нью-Йорке.  Пришельцы
основательно потеснили утративших форму и зажиревших местных гангстеров, а
население пришло в ужас, потому что  с  их  появлением  резко  упала  цена
человеческой  жизни.   Причем   кровожаднее   и   садистичнее   вовсе   не
профессионалы, а дилетанты, только что ступившие на эту стезю.  В  Штатах,
замечу, бездна специальной литературы по психологии маньяков, их розыску и
разоблачению, о поведении в критической ситуации, так что, мне не пришлось
изобретать велосипед. Операция по изменению пола - это не  только  элемент
конспирации, хотя, конечно, способ замести следы - идеальный!
     - В то время, когда только  начали  пропадать  дети,  удалось  общими
усилиями наладить повсеместный контроль. Но ни КГБ, ни МУР не  помогли.  А
что ты сделаешь, когда надо искать мальчика - а он уже девочка,  и  ничего
не помнит, будто в дурмане. Абуталибов, едва  с  помощью  Лобекидзе  купил
здесь дом, как сразу поместил туда шестилетнего мальчугана, и в первую  же
поездку увез с собой на родину стопроцентную девочку, которая спустя время
должна была стать его "дочкой".
     - Бытует, между прочим, мнение, что после операции по  перемене  пола
получаются не женщины, а просто какие-то секс-машины. Кроме всего прочего,
абсолютно стерильные.
     - Деньги  за  украденных  детей  платили  огромные,  тем  более,  что
отсутствие претензий от настоящих родителей  гарантировалось.  Действовала
цепочка посредников, такой специалист не должен тратить  время  на  поиски
покупателей. К сожалению, эта цепочка оборвана только на нашей территории.
На  юге  над  нашими  запросами  откровенно  потешаются...  Да,  оборотни.
Шиповатов - тот просто  боготворил  Лобекидзе.  "Сыщик  Божьей  милостью"!
Кстати, именно он сообщил,  что  к  Лобекидзе  приходила  на  прием  некая
Жихорская. Та самая, если помните, - Зинаида, любовница Бурова.  Приносила
какие-то документы, но потом и сама пропала, и от бумаг ни следа. У Бурова
восемь лет назад пропал сын - темноволосый мальчик Саша,  Александр.  Мать
его,  первая  жена  Бурова,  уехавшая  после  развода   в   Петербург,   к
исчезновению сына непричастна. Это я установил и без Лобекидзе, хотя тот и
провел в Петербурге шесть дней.
     - Целых шесть?
     - Я понимаю, Майкл, что вы хотите сказать. Заглянул он  и  в  Польшу.
Виза на его паспорте настоящая.
     - Надо же было хоть на короткое время убрать Лобекидзе из  Баланцево.
А Польша - вполне подходящее место.
     -  Мысль  была  отличная,  но  поездка  в  Польшу  как  нельзя  лучше
соответствовала  планам  Лобекидзе.  Ему  необходимо  было  избавиться  от
Углова. Углов давил на него, буквально приступал с ножом к  горлу.  И  это
после того, как едва не  убил  Лобекидзе  по  приговору,  вынесенному  его
боссом, Тушиным.
     - С чего бы это могучий пахан решил лишиться  своих  глаз  и  ушей  в
милиции?
     - Агент, по его мнению, был близок к провалу. Кольцо вокруг Лобекидзе
сжималось, и Тушин понимал, что под угрозой расстрела Лобекидзе заговорит.
В этом он не ошибся. Суть в том, что, собираясь купить машину, Углов решил
"кинуть" простофилю-кавказца. Подвело его то,  что  обычно  он  работал  в
одиночку и новых  авторитетов  из  чеченской  общины  не  знал.  Потому  и
опростоволосился. Оставив в залог  мнимого  "сына"  Хутаева,  безбоязненно
вручил самому Хутаеву двести пятьдесят тысяч еще до оформления  документов
на машину. Выгреб все, что у него было,  часть  занял  у  Лобекидзе.  Роль
"сына" за какую-то подачку согласился сыграть малолетний Коля Спесивцев, и
Углов держал его на  даче  под  присмотром  Лобекидзе.  Тот  сам  вызвался
сторожить. Каким образом удалось Углову войти в доверие к Лобекидзе -  ума
не приложу. Майор всегда  был  чрезвычайно  осторожен.  Впрочем,  Углов  -
личность известная, сразу ясно, что это не подсадная  утка.  С  ним  можно
было рискнуть сделать дело. Шутка ли, четверть миллиона! Последний  допрос
Углова  в  райотделе  Лобекидзе  вел,   подозревая,   что   не   исключено
прослушивание. Очень осторожно,  обиняками,  дал  подельнику  понять,  как
следует себя вести. Я и подумать не мог, что такое возможно! А  чтобы  мне
еще раньше вспомнить о приятеле Лобекидзе - Маркусе,  который  эмигрировал
довольно давно, проверить номера переговоров с Нью-Йорком... Нет... теперь
не прослушиваем, - ответил капитан  на  скептическую  улыбку  Фреймана.  -
Конфиденциальность обеспечена. Не  до  того.  Но  ведь  номера  все  равно
фиксируются. А о чем мог ему сообщить Маркус, если  не  о  смерти  Татьяны
Барановой! Соболезновал, конечно,  но  и  поздравил  дочь  с  наследством.
Лобекидзе об этом никому не  сообщил;  кроме  того,  он  был  занят  ходом
операции с машиной. Звонок из Нью-Йорка привел его в ярость. Эти деньги не
должны были достаться девчонке, которая того и гляди  сбежит  из  дому,  и
поэтому он не колеблясь принял решение.  Но  появление  маньяка  следовало
обставить как можно более правдоподобно. Нужна была  первая  жертва  -  на
стороне. Осуществляя комбинацию с машиной,  Лобекидзе  неотрывно  думал  о
своем, и, когда все провалилось, а чеченцы скрылись  с  деньгами  и  стало
ясно, что вернуть их не удастся, изнасиловал  и  со  зверской  жестокостью
убил мальчишку. Углов, узнав, едва ума не лишился.  Павел  Петрович  Тушин
тоже был не в восторге, невзирая даже на то, что Лобекидзе  теперь  мертво
сидел у него на крючке. Только троим посвященным, включая Хутаева, и  было
известно, что за маньяк объявился в  Баланцево,  из-за  кого  взбудоражена
местная милиция. Но и они ничего не знали о  наследстве,  не  обманываясь,
впрочем, в том, кто покончил с дочерью  и  свояченицей  майора.  Дальше  -
больше. Лариса Минеева,  погибшая  в  пригородном  колхозе,  не  стала  бы
доверяться совершенно незнакомому человеку. Столкнувшись  же  с  приятелем
Абуталибовых безропотно ему подчинилась.
     - Что же такое этот "Ник"?
     - Всего лишь плод фантазии Саши Абуталибовой.  Ее  "отец",  регулярно
принуждая девочку участвовать в оргиях, сотворил с психикой ребенка  нечто
невообразимое.  Она  мечтала  о  некоем  благородном  Нике,  о  ком-то  из
персонажей голливудских кинолент типа Стивена Сигала - мужественного  и  в
то же время мягкого и нежного. Как-то "отец" подарил ей кроссовки "Nikе" -
и  это  странным  образом  сыграло  свою  роль  в  создании  образа  этого
мифического персонажа. Что касается убийства подруги, то она его просто не
видела... В конце концов, ее сознание не выдержало  жизни  в  непрестанном
ужасе.
     - Во всяком случае, причина куда более веская, чем в случае с  другой
девочкой, где был замешан этот самый Чуб.
     - Тут другое. Хрупкое, инфантильное создание  впервые  столкнулось  с
обыденной гнусностью и мразью.  Кстати,  ее  смерть  Тушин  тоже  приписал
Лобекидзе, и после этого у них  созрело  решение  покончить  с  озверевшим
маньяком, чтобы и  самим  не  оказаться  в  сфере  пристального  внимания.
Избавиться от него нашими руками они могли  мгновенно,  после  первого  же
сигнала, но тогда и им приходилось гореть. Проще было убрать майора самим,
тихо, по-семейному. Тем более, что и Углова  пришла  пора  устранить.  Все
было расписано и выверено, как часовой механизм, но одним  поворотом  руля
вы,  Майкл,  им  все  порушили.  Во  время  этой  встречи  в  парке.  Как,
собственно, вы там оказались?
     - Я начал приглядывать за Лобекидзе, исключительно  в  целях  его  же
безопасности. И, по-моему, вовремя: еще чуть-чуть, и  его  бы  прикончили.
Углов, хоть и не профессионал, но настроен был  отчаянно.  Я  тогда  ни  о
Углове, ни о Хутаеве не  имел  связного  представления,  но  заметил,  что
последний гораздо опаснее.
     - И на всякий случай сшибли двоих? А Лобекидзе?
     - Знал бы о нем то, что знаю теперь...
     - Бросьте,  Майкл,  вы  же  юрист.  Лобекидзе  сразу  сообразил,  кто
направил удар,  и  моментально  отреагировал.  И  все-таки  на  стоянке  у
Большого театра сорвалось у него. Ушел Тушин - тот,  ради  кого  все  было
затеяно. Ушел и стал гораздо осторожнее: засел под охраной дома  и  другой
возможности  для  покушения  не  представил.  Лобекидзе  он,   разумеется,
подозревал, но не исключал и предательства Хутаева. А  когда  мне  удалось
разговорить Хутаева-младшего и возникла опасность, что  Степан  расколется
полностью,  Тушин  решил  не  рисковать,  полагая,  что  и  в  самом  деле
контролирует ситуацию. Но для Хутаева любовь  к  сыну-предателю  оказалась
выше "закона", и, уж конечно, благополучие босса в счет  не  шло.  Взвесив
все, подстегиваемый еще и жаждой мести, Хутаев решился предпринять попытку
взять власть в свои руки.
     - Почему же там, на пруду, он не  прикончил  Анатолия  Зудова  с  его
азербайджанцами?
     - Думаю, что, если бы он обнаружил  тело  сына  в  раздувшемся  брюхе
дохлой коровы, не раздумывая кончил бы всех. Но этого не случилось,  никто
не стал осматривать падаль. Повезло убийцам Степана.  Впрочем,  ненадолго.
Не стрелял Хутаев на пруду еще и потому, что не успел получить "добро"  от
столичной общины на решительные действия.
     - Соблюдал, значит, субординацию?
     - Со своими - да. А едва наши местные мафиози ослабили  бдительность,
их тут  же  сожрали.  Просто  поразительно,  как  легко  местное  бакланье
позволяет себя подмять! Не говоря уже о смирном обывателе. Правда, не  так
давно прямо возле недоброй славы "Ахтамара" кое-кто получил хорошую  плюху
от некоего щуплого и не похожего на  местного  обывателя  гражданина...  -
Тищенко прищурился, глянул с хитрецой.
     Фрейман шутку принял неохотно, постно улыбнулся.
     - Этих, кроме пули, ничего не остановит. Так что, я,  вступившись  за
девушку, только раздразнил зверей. Сколько людей пострадало ни за что!  Но
ведь я и подумать не мог,  что  эти  подонки,  встретив  сопротивление  со
стороны старика, всей стаей кинутся на слабых и беспомощных.
     - Хозяевам  жизни  все  позволено.  А  наше  куцее  законодательство,
устаревшее еще до рождения, не позволяет так, как следовало  бы,  пощипать
перья этим горным орлам. Вот они и набирают высоту. А система все эти годы
делала все, чтобы человек жил  разобщенно,  оберегая  только  свою  шкуру.
Соседа хоть режь, только меня оставь в покое.  Если  есть  чем,  я  еще  и
откуплюсь. А все остальное - так, чушь, благие намеренья.
     - Те самые, которыми дорога в ад вымощена?
     - Об этом и речь, Майкл. Именно  туда.  Какое,  к  бесу,  возрождение
духовности, если старикам и больным жрать нечего, если кладбища  загажены,
а церкви порушены? В  ноги  кланяемся  каждому,  кто  кусок  бросит...  Вы
знаете, чем Мамедова кормила своих питомцев - там у нее, кроме нутрий, еще
и норок с полсотни? Безотходное производство  на  базе  похоронного  бюро.
Большая выдумщица: гробы шли обратно в реализацию,  одежда  покойных  -  в
комиссионный, золотишко также не пропадало.  Ну,  а  все  остальное  -  на
ферму. Инициатива помимо главного Дела в этой семье не поощрялась, но и не
возбранялась. Прогорел, попался - выпутывайся сам, но семью  под  удар  не
ставь.
     - Ох, Алексей, тошно слушать, с души воротит.
     - Нежный, однако у вас, американцев, желудок. Советские покрепче.  Но
в Баланцево наворочено такого, что и самых крепких  передернет...  А  ведь
еще совсем недавно жили мы вроде и недалеко от столицы, но  как  в  сонной
провинции. Иным казалось  -  скучновато,  а  сейчас  многие  с  сожалением
вспоминают это время. Пропаганда пропагандой, но, когда приезжие захватили
не только рынок, но и множество других сфер жизни города, я поймал себя на
мысли,  что,  кажется,  начинаю  понимать,  какие  чувства  движут  белыми
экстремистами в Америке. Бог им  судья,  с  их  методами,  но  цели  их  я
понимаю. Я тоже хочу, чтобы мои соотечественники спали спокойно.
     - Вам, Алексей, проще, у вас семьи нет.
     - Зато информации  о  положении  дел  более  чем  достаточно.  Как  с
пригорка - далеко видно. Ненависть - скверное чувство.  Но  почему  должны
безропотно  молчать   те,   кого   ограбили,   избили,   унизили,   лишили
человеческого достоинства?
     - Кто бы подумал? Подмосковный милиционер, разделяющий взгляды клана!
     - А какие бы у вас были  взгляды,  если  бы  вам,  Майкл,  предложили
привести невесту в закут в общежитие? И в это  время  известная  вам  Алия
Этибаровна, работая в ЖЭКе, такие проблемы щелкает  как  семечки.  Никакой
волокиты! К одинокому пенсионеру, проживающему  в  отдельной  квартире,  с
официальным визитом  являются  работники  ЖЭКа.  "Квартира  ваша,  дедуля,
нуждается в капитальном ремонте. Временно придется пожить в другом  месте.
Переезд, конечно, оплачивает государство". Старик поохает, покряхтит, да и
съедет в комнатенку в коммуналке, которую уже обеспечили энергичные  дамы.
В квартиру вселяется новый жилец из тех, кто платит. Вот по этим  делам  и
ведала документацией Алия Этибаровна.
     - Кого не возьми - все умельцы.
     - Подобная история случилась не так давно и с одной старушкой...
     - Ну, по-видимому, теперь все следует расставить по местам.
     - Тут уже ничем не поможешь. Пожилая женщина  переезжать  отказалась.
Одинокая  и  больная,  она  имела  неосторожность  проживать  в   неплохой
квартирке, которая, по ее мнению, ни  в  каком  ремонте  не  нуждалась.  А
документы на нового хозяина были уже на подходе. В  общем,  тело  старушки
нашли в залитом водой подвале вместе с немудреными пожитками. Ее собачка -
крохотная облезлая болонка - в первые дни выла от тоски  и  голода,  потом
стала глодать труп...
     - Все, все, Алексей, это уже чересчур...
     - Стоит послушать, Майкл, чтобы не совсем  запамятовать,  чем  пахнет
наша действительность.
     - Не стоит меня тыкать носом, как богатого туриста.  Я  ведь  родился
здесь и приехал сюда не на день-другой. У меня бизнес, и я на него  крепко
рассчитываю.
     - Майкл, оставим это. Ну что, в самом деле. Я в страховом бизнесе  не
большой знаток, но и на  свет  не  вчера  появился.  И  поэтому  прекрасно
понимаю, что уехать в те годы, не имея родственников, да еще не в Израиль,
а в Америку, была,  мягко  говоря,  та  еще  задачка.  Требовалась  мощная
поддержка, существует она и сейчас, судя по тому, как на месте  и  вовремя
вы оказались  в  Баланцево,  а  следом  -  люди  из  отдела  по  борьбе  с
межрегиональной  преступностью,  растянувшие  сеть  под  балконом,  откуда
бросился Лобекидзе. Тут  не  надо  быть  ясновидцем...  -  Тищенко  умолк,
потирая подбородок.
     Фрейман неожиданно широко улыбнулся, закинул руки за голову:
     - Ты, видно, вообразил, что тут задействован  Интерпол?  И  напрасно.
Они полицейских  акций  вовсе  не  осуществляют,  их  дело  -  информация,
координация. Остальное - в романах.
     - Ну, спасибо,  просветил.  Уж  мне  ли  не  знать,  какое  ведомство
занимается чисткой милиции... Я, Майкл, может, и ошибаюсь, но мне в  конце
концов безразлично, что за контора за тобой стоит. Комитет, не  комитет...
Был бы человек человеком.

     Страницы  истрепанной  общей  тетради  пожухли.  Неровно   исписанные
размашистым мужским почерком, они говорили не только о вещах обыденных, но
и о таком, что не укладывалось в голове. Разного цвета чернила и паста,  в
двух местах появлялся даже  карандаш;  почерк  менялся  в  зависимости  от
времени и настроения писавшего - все говорило о том, что немало времени  и
событий отделяют первую  и  последнюю  страницы.  И  события  эти  были  в
большинстве своем горестные, раз за разом ломавшие человеческую судьбу.
     Тищенко выборочно просматривал листки, перечитывал по нескольку  раз.
Хотя мог уже и не возвращаться к ним: такое не забывается.
     ...Пропал Шурик. Что  с  ним  могло  случиться?..  Сам  ушел,  или  -
подумать страшно - кто-то увел его? Но я не  слышал,  чтобы  у  нас  детей
похищали. Зачем? Выкуп? Я бы и отдал все что угодно за  малыша  моего,  но
ведь нечего. Кому мы нужны? Бред какой-то. Верю, Шурик жив,  надо  искать,
искать, не останавливаться. Жена к бабке бегала, та ворожила  -  да,  жив.
Как же так вышло, что спохватились мы только к вечеру, не почуяли неладное
сразу? Не было бы тогда всего этого кошмара...
     ...Стоит навсегда перед глазами ужас той  ночи:  сухие,  безразличные
доклады патрульных и поисковой группы, самые первые, еще  полные  надежды,
часы  поиска.  Обрывки  фраз:  "масштабная  карта  района",  "изменения  в
ландшафте". Скрещение световых лучей, голос в мегафон: "Саша - мама и папа
тебя ищут! Отзовись!".  Все  затихнет:  слушают  участок.  В  поселке  уже
прекратили поиски - все! Отрабатывали лесок, ближние поля.  Каждый  клочок
почвы  в  радиусе  двух-трех  километров.  Но  вот  зона  расширяется   до
пятнадцати километров - дальше шестилетний мальчуган уйти не  мог.  Собака
безуспешно пытается взять след, другая работает выборочно: на перекрестках
дорог, на случайный след. Раз за  разом  кинолог  сумрачно  бубнит:  "Нет,
здесь он не проходил". Как же так - нигде ни следа? И все, все... Нет, при
чем тут милиция, они сделали, что могли... А мальчика моего нет..."
     Полтетради полны  были  отчаянием,  но  когда  Тищенко  перевалил  за
середину, в записях  внезапно  стала  проблескивать  робкая,  неуверенная,
полубезумная надежда. Неровные строки успели поблекнуть.
     "Время уходит, год за годом, но все свежо, будто еще вчера я держал в
объятиях Шурочку, вдыхал чистый и сухой запах детских волос... С Тоней  мы
развелись, с Аней у нас  дочь,  Юлечка,  но  счастья  нет,  все  отравлено
воспоминаниями, и, наверное, хорошо, что  Тоня  перебралась  в  Ленинград,
больно стало даже видеть друг друга. Шура был  копия  матери...  особенно,
когда она его, совсем маленького, в платьице наряжала... Вот  и  теперь  -
странное чувство... Смотрю я на дочку нашего нового хирурга,  и  он  опять
перед глазами, будто время разворачивается вспять. Какая-то тяга, и в этом
нет ничего плохого, просто ощущение близости, чуть ли не родства. Нравится
мне эта девчушка - из-за сходства с Шурой, что ли? И возраст тот же... Фу,
черт, и какая только чушь в голову не взбредет... Но до чего же похожи!
     Однако ничего подобного быть не может. Я видел ее в школьном дворе во
время урока физкультуры. Девчонка  как  девчонка,  все  на  месте,  грудка
намечается. Но как быть с этой родинкой на плече? Я  же  помню  ее,  перед
глазами стоит!.. В конце концов я  решился  на  нелепый  шаг  -  попытался
заглянуть в женскую душевую. Лучше бы мне этого не делать; все равно - то,
что  я  увидел,  непостижимо.  Это  мой  ребенок.  Я  знаю  это  со   всей
определенностью. Невозможно не видеть эту  цепочку  крохотных  родинок  на
правом бедре, эту белую полоску шрама под правым соском от когтей Мурки...
И все же он - девочка.  Я  схожу  с  ума...  Возле  душевой  меня  поймали
дружинники, теперь по всему городу пойдут разговоры...
     ...Ничего не вышло. Налик Назарович поглядел на меня и вправду как на
сумасшедшего, более того, был неприятно изумлен. И потом, эта странная,  с
первого слова, враждебность - в голосе, во взгляде...  Надменно  вскинутый
подбородок. Наместник Гиппократа, его хирургическое величество. Что ему до
моей тоски и бреда? Хирургия... А ведь и вправду, читал я где-то, делают в
мире такие вещи. Но зачем, кому это может быть нужно?.. Жене я  ничего  не
говорю, а Зинаида,  которая  на  какое-то  время  стала  мне  ближе  всех,
посмеивается над моими домыслами и крутит пальцем у лба. Но  почему  тогда
такая враждебность, ничем не спровоцированная ненависть  ко  мне  у  этого
человека?  Хорошо,  пожалуй,  что  я  не  рассказал  ему  всего  о   своих
подозрениях. Но и этого хватило, чтобы выбить его из колеи. А почему, если
он ни при чем?.. Господи, какой из меня сыщик, но я не могу  остановиться,
брожу по городу за ними, то за девочкой, то за  Наликом  Назаровичем,  как
приклеенный.  Неужели  девочка  ничего  не  чувствует?  Я  даже  осторожно
попробовал с ней поговорить, но как это сказать, объяснить,  выговорить  -
все это?"

     Тищенко осторожно  прикрыл  клеенчатую  обложку,  положил  ладони  на
тетрадь. Странные картины  с  поразительной  резкостью  прошли  перед  его
внутренним взором.
     Вот Юрий Буров беседует с Абуталибовым. Сначала интонации дружелюбны,
Налик Назарович сочувствует горю отца, потерявшего ребенка... Но Буров  не
помнит старинное правило: из рук врага и глотка воды нельзя  принять.  Да,
впрочем, и это не важно, Абуталибов профессионал, нашел бы и иное средство
ввести отраву. Разговор  становится  все  более  вялым,  странная  эйфория
охватывает  Бурова,  он  уже  не  все  понимает  в   происходящем.   Домой
возвращается как в тумане, ушло напряжение, ставшее обычным  состоянием  в
последнее время. Так, в этом тумане, слабея  и  порой  впадая  в  забытье,
Буров словно истаивает, покидая наш мир. Странная болезнь...
     Дневник, оставленный  ее  возлюбленным,  Зинаида  Жихорская  принесла
Лобекидзе.  Кому,  если  не  начальнику  уголовного  розыска,  можно  было
доверить столь важную тайну? Что ж, майор получил  от  друга  за  молчание
довольно солидную  сумму  и  помог  распорядиться  судьбой  Зинаиды  таким
образом, чтобы она больше не докучала. Ее участь  была  такой  же,  как  и
участь самого Абуталибова, проигравшего схватку,  уступившего  в  быстроте
реакции Лобекидзе. Для нутрий и норок между ними не было  особой  разницы,
тем более, что корм  получили  они  из  заботливых  рук  Алии  Этибаровны,
подменившей  в  тот  день  сестру.  Имелись  сведения,  что  и  сам  Налик
Назарович,  сторонник  всяческого  разнообразия,   подчас   баловал   себя
"особенным" мясом,  но  это  бывало  редко.  Тищенко  передернул  плечами,
сбрасывая волну омерзения.
     В последнее время, когда Союз окончательно распался и опасность того,
что пропавшего в Подмосковье  мальчишку  станут  разыскивать  на  Кавказе,
сошла  на  нет,  необходимость  в  столь  виртуозно  обработанных  Наликом
Назаровичем операциях по изменению пола отпала. Весь  юг  запылал.  Однако
стали и здесь появляться состоятельные, но бездетные покупатели. Осторожно
отрабатывались варианты выхода с "продукцией" на мировой рынок. Изменилась
и конъюнктура: теперь спросом пользовались  светловолосые  и  голубоглазые
малыши.  Однако  временно  пришлось  приостановить  конвейер:  что-то   не
ладилось.
     Семья держалась  вместе  -  любовь  втроем,  развлечения  втроем.  Но
бизнесом  занимались  каждый  сам  по  себе,  и  в  этом  их  интересы  не
пересекались. Деньги держали порознь, способы  их  добывания  не  особенно
разглашали. Алия Этибаровна и представить не могла, что заветный  билет  с
"волгой" прошел через руки ее сестры, но в них не задержался, и  требовать
у Буровой ей совершенно нечего. Костюм, которым по-хозяйски  распорядилась
Роза, и дня не пролежал в ее доме.  Поэтому,  посокрушавшись  на  семейном
совете, ничего не стали предпринимать. Не бродить же ночами вокруг  пустой
могилы, как придурковатая Пантюхова...
     Тищенко с силой потер лицо ладонями, откинулся, но кошмар не оставлял
его. Гнусный оборотень Лобекидзе  еще  час  назад  на  допросе  вываливал,
словно в садистском экстазе, перед ним все новые и новые подробности дела.
     Вот он вывозит сестер, Алию и Розу, из Баланцевского района в тайнике
машины. Разумеется, с большим удовольствием он скормил бы их  нутриям,  да
нельзя! Вынужден был сам их спасать да пошевеливаться. Сестры должны  были
прибыть в Баку раньше отосланной Алией отцу бандероли, содержавшей дневник
убитого Бурова. Алия сообщила  майору  об  этом  во  время  его  утреннего
"визита".  Наличие  квитанции  не  давало  возможности  усомниться  в   ее
правдивости. Угроза была очень велика, и Алия потребовала  взять  с  собой
также и Розу.
     Было ясно, как Божий день, что Шиповатов не решился бы самостоятельно
взять подследственную из ИВС. Чувствовал поддержку,  и  разве  мог  он  не
доверять начальнику угрозыска? А вот  ему,  Тищенко,  прощения  нет.  Ведь
шкурой же чуял, что предатель где-то рядом. Осведомленный, ловкий  -  и  в
чинах. Уж слишком часто начали преступники избегать расставленных милицией
сетей. Не хотелось верить, претило искать подлеца  среди  коллег,  но  все
внимательнее впивался взгляд в друзей и соратников. Если бы не  Лобекидзе,
обеспечивший тылы, многих преступлений просто не было бы.  И  пособник,  и
организатор, и, прежде всего, сам преступник...
     С трудом, но поместились сестры в тайнике, устроенном таким  образом,
что бесшумный моторчик перемещал заднюю стенку багажника. Если осматривают
салон - пассажир в багажнике, если багажник - под задним  сиденьем.  Таким
образом был переброшен через польскую границу и Углов - так что говорить о
хилых баланцевских заслонах. Да и кто здесь стал  бы  досматривать  машину
майора  угрозыска!  Тогда,  оказавшись  на  территории  Польши,  Лобекидзе
вырубил Углова, воспользовавшись газовым баллончиком  сквозь  отверстие  в
багажнике, задушил в бессознательном  состоянии  и  оставил  в  первом  же
подходящем месте. Прихватил и сувенир - весьма значительную  сумму  денег,
принадлежавшую убитому.
     К новому другу из милиции Алена Кобец прониклась доверием практически
сразу. Ведь именно в его машине успешно пересек границу тот,  с  кем  были
связаны все ее надежды  -  Сергей  Углов.  Поэтому  она  охотно  выполнила
просьбу майора завлечь Чуба в номер гостиницы. Если бы  она  могла  знать,
что ее возлюбленный уже мертв и его труп  погребен  в  чужой  стране,  без
документов, и даже кожа  с  пальцев  его  рук  предусмотрительно  срезана!
Смерть караулила и Алену, она должна была сыграть  роль  очередной  жертвы
неуловимого маньяка. Его роль предназначалась бедняге Чубу, что  и  должна
была  засвидетельствовать  предсмертная  записка.  Сам  Валерий   был   бы
уничтожен быстро, без мучений - попросту выброшен с балкона.  Впоследствии
у Лобекидзе была бы причина  посетовать,  что  неумело  пьющий  американец
прозевал развитие событий в соседнем номере.
     Тищенко с отвращением прикурил невесть  какую  по  счету  за  сегодня
сигарету, отхлебнул жидкого чаю.
     Однако умница Майкл оказался осторожнее, чем можно было предположить.
Пригубив майоровой смеси, он мгновенно  "заснул",  как  этого  и  требовал
разработанный сценарий. Едва "друг Иван" покинул номер, он  "проснулся"  и
опрометью бросился на соседний балкон.
     Алена забыла, что "бесплатных пирожных не  бывает",  понадеявшись  на
свое обаяние,  -  Лобекидзе  не  упускал  случая  отпустить  ей  цветистый
комплимент...
     Тищенко повертел в пальцах короткую записку, сопровождавшую бандероль
с дневником, и впервые за последние дни усмехнулся.  Улыбка  вышла  словно
через  силу.  Пусть  горькая  и  кровавая,  но   все   же   справедливость
торжествовала. Корявые строки будто норовили  сползти  с  листка,  и  было
сразу заметно, что рука писавшего привыкла иметь дело не столько с ручкой,
сколько с сапожным инструментом.
     "Милиция! Высылаю, что получил. Читайте. Нет у меня  больше  дочерей.
Нету зятя. Зачем детей мучили, зачем против Бога шли, в грехе жили? Бог их
судил, я наказал. Мне это письмо принесли, я читал - плохо  понял.  Другие
прочли. Такой позор на мою семью никогда не бывает. Мои они, я их родил, я
их казнил. Чтоб меньше была  работа,  меньше  искать,  выслал  это  откуда
послали. У себя держать не могу, порвать не могу - человек  перед  смертью
писал. Я плачу и плачу".

     На официальный запрос МВД Азербайджана дал следующий  ответ:  "Сестры
Мамедовы на горной дороге не  справились  с  управлением,  машина  пробила
ограждение и свалилась  в  ущелье.  Их  отец,  Мамедов  Полад  Гейдарович,
инвалид второй группы, работающий сапожником,  проживающий  по  адресу  г.
Баку... никаких показаний по  предложенным  вопросам  дать  не  может.  Об
ответственности за дачу заведомо ложных показаний предупрежден".

     Первый же визит чеченцев в Ивашки оказался и последним.
     К центральной усадьбе колхоза вела приличная асфальтированная дорога.
Места вокруг лежали живописные, сталью отсвечивало зеркало  рыборазводного
пруда. Едва красавец "мерседес" в сопровождении двух "жигулей" вкатился на
околицу,  громыхнул  залп.  С  пробитыми  шинами  все  три   переполненных
автомобиля словно  присели  и  остановились.  В  недоумении  их  пассажиры
разглядывали сквозь затемненные стекла пустынную деревенскую улицу.
     Наконец невдалеке показалась фигура в милицейской форме.  Сидящий  за
рулем "мерседеса" детина с косым шрамом  на  горле  обернулся  назад,  где
сидел парнишка, на вид школьник-восьмиклассник, но, судя по всему,  именно
он и был здесь главным.
     - Ментовская засада. Хреново без Ивана: ни глаз, ни ушей.  Да  ладно,
прорвемся.
     - Ментов класть - к "стенке" идти. А если это спецназ? -  забурчал  с
заднего сиденья третий крепыш, ласково поглаживающий короткий ствол "узи".
- Но не переживай, Арслан. Отец знал, с кем тебя посылает. Прикроем.
     Юноша сбросил с плеча его руку коротким движением.
     - Чего ноете? Я - Хутаев,  трястись  перед  ментами  не  буду.  Жаль,
перебили нам кайф сегодня.
     - Будет и другой раз. "Газон", из которого в Георгия стреляли, как ни
крути, отсюда. Худо только, если это комитетчики...  Заявления  у  всех  с
собой, что оружие нашли по дороге и собираемся сдать?
     - Проездом через Ивашки, -  пошутил,  ненавидяще  щурясь,  Арслан.  И
совсем по-взрослому добавил: - Ментеныш, что ли, со стволом? У  него  что,
две жизни?
     Однако  предмет,  который  лейтенант   держал   в   руках,   оказался
обыкновенным мегафоном.
     - Господа чеченцы! Дело у нас с вами семейное,  и  пусть  мой  мундир
никого не смущает. Все мы здесь  люди  свои.  То,  что  я  тут  в  Ивашках
участковым, сейчас значения не имеет. Толя Зудов - мой старший  брат.  Что
дальше - не вам объяснять, закон вы знаете. Можете, конечно,  влепить  мне
пулю, но тогда подохнем все вместе. Вы окружены,  машины  на  прицеле,  за
своих стрелков я ручаюсь. Поэтому советую выходить. Если кто  останется  в
машинах или не бросит "пушку" - открываем огонь. Долго мы вас ждали...
     Умирать боевики не спешили. Оружие сложили с достоинством, - и больше
в Ивашки не наведывались, понимая, что встреча будет еще более достойной.
     Правда, были попытки справиться с  деревенскими  чужими  руками  -  в
райотдел посыпались звонки о наличии  оружия  у  жителей  деревни.  Однако
сообщения не подтверждались фактами, и все затихло само собой...
     Не прошло и нескольких дней, как Майкл Фрейман вновь  включился,  как
он любил говорить, "в перманентную схватку с  нищетой".  На  этом  поприще
дела его шли превосходно. Офис в самом  центре  столицы  блистал  новейшим
оборудованием, счета фирмы росли.  О  причинах  такого  успеха  оставалось
только догадываться.  Что  помогло  ему,  когда  множество  "эспэ"  кругом
сворачивали деловую  активность?  Предполагаемые  ли  связи  с  секретными
службами,  на   которые   прозрачно   намекал   Тищенко,   или   то,   что
советско-американского дельца все чаще можно было  встретить  в  окружении
респектабельных выходцев с Северного Кавказа?  Фрейман  отчета  никому  не
давал... Да никто и не спрашивал.

     Пуля из охотничьего ружья  перебила  позвоночник,  но  жизни  Георгия
Хутаева не лишила.  Однако  способность  двигаться  он  потерял  навсегда.
Больше того - даже отомстить стрелявшему не  удалось.  Будучи  прикован  к
инвалидному  креслу,  Хутаев  по-прежнему  руководил  соплеменниками,   но
выместить свою ненависть даже на бультерьере Джое, перешедшем  к  нему  по
наследству  от  Тушина,  он  мог  только  чужими  руками,  что  не  давало
подлинного удовлетворения. Узкоглазый пес,  казалось,  смирился  со  своей
судьбой, но в действительности затаился, выжидал, ловил момент.  Такая  уж
порода.
     Хлипкую защелку на двери в кабинет Георгия укреплять не имело смысла.
От кого закрываться, если вокруг надежная охрана? И в  некий  день,  когда
Георгий  пребывал  в  полудремоте,  а  охранники  находились  на  изрядном
расстоянии,  пес  с  одного  броска  вышиб  дверь,  а  во  втором   броске
неразъемные  челюсти  мертво  сомкнулись  на  исхудавшем  горле  инвалида.
Разомкнуть их у живого Джоя так и не смогли...
     Всего на полгода пережил бультерьер  своего  первого  хозяина.  Этого
времени хватило и сыну Хутаева  Арслану,  чтобы,  имея  опытных  учителей,
войти в курс дела  и  перехватить  бразды.  Он  был  молод,  полон  сил  и
свирепой, неуемной энергии.
     И кое-кому казалось, что правлению Арслана вовсе не будет конца.