|
|
Вашингтон Ирвинг.
Легенда о наследстве мавра
Сразу при входе в крепость Альгамбры, перед царским дворцом,
простирается широкая площадь, именуемая Водоемной (la Rlaza de los
Algibes), ибо под нею скрыты водохранилища, устроенные еще маврами. В углу
площади-мавританский колодец, прорубленный на большую глубину в сплошной
скале, и вода из него холодна как лед и прозрачна как хрусталь.
Мавританские колодцы вообще славятся: известно, что мавры умели дорыться до
самых чистых и свежих ключей и родников. Но колодец, о котором идет речь,
знаменит на всю Гранаду, и с раннего утра до позднего вечера вверх-вниз по
тенистым аллеям к Альгамбре и из Альгамбры спешат водоносы-одни несут
большие кубышки на плечах, другие погоняют ослов, навьюченных узкогорлыми
глиняными сосудами.
Родники и колодцы с библейских времен отведены в жарких странах для
сплетен и пересудов, и возле этого колодца день-деньской обретаются
инвалиды, старухи и другие любознательные бездельники из числа жителей
крепости. Они сидят на каменных скамейках под защитным навесом для сборщика
платы, пережевывают местные толки, выспрашивают у каждого водоноса
городские новости и распространяются обо всем, что слышат и видят. Подолгу
торчат здесь также ленивые хозяйки и нерадивые служанки; с кувшином в руке
или на голове, они жадно ловят последние пересуды в потоке нескончаемой
болтовни.
Среди водоносов-завсегдатаев колодца был когда-то коренастый,
широкоплечий и кривоногий человечек по имени Педро Хиль, прозванный для
краткости Перехи-лем. Как всякий водонос, он был, конечно, родом из
Галисии, проще говоря-гальего. Люди что животина: у каждой породы свое
назначенье. Недаром во Франции сапоги чистят савояры и швейцары во всех
гостиницахшвейцарцы, а в Англии во дни фижм и пудреных париков сыны
болот-ирландцы прославились уменьем носить портшезы. Вот и в Испании все
водоносы и просто носильщики-приземистые уроженцы Галисии. Никто здесь не
скажет: "Позови носильщика", скажут: "Кликни гальего".
Но к делу. Перехиль-гальего вступил на поприще с большой глиняной
кубышкой на плече; преуспев в своем ремесле, он купил себе в помощь
животину потребной породыприземистого и шерстистого осла. По бокам
длинноухого собрата были навьючены корзины с двумя кубышками, прикрытыми от
солнца фиговыми листами. Перехиль был самый усердный, а вдобавок и самый
приветливый водонос во всей Гранаде. Он брел за своим ослом и весело
выводил припев, который разносится летом по испанским городам: "Csшen
дtaere adиа-аsuа так lna que lа шеуе?" ("Кому воды-воды холоднее снега?
Кому воды из колодезя Альгамбры-холодной как лед и прозрачной как
хрусталь?") Каждый искристый стакан он подносил с учтивым словом и вызывал
улыбку, а миловидным женщинам и девицам с ямочками на щеках лукаво
подмигивал и отпускал неотразимые комплименты. И вся Гранада считала
Перехиля-гальего учтивейшим, любезнейшим и счастливейшим из смертных.
Однако не всякий весельчак и балагур живет припеваючи. И у беспечного с
виду добряка Перехиля хватало своих печалей и забот. У него была уйма
оборванных детишек, голодных и крикливых, как стрижата, и они кидались к
нему ввечеру с разинутыми клювами. Была у него и дражайшая половина,
которая и вправду обходилась ему дорогонько. В девушках она была первой
красоткой на деревне, лихо отплясывала болеро и прищелкивала кастаньетами;
такою осталась и зажжем.
Скудные заработки безответного мужа уходили на безделушки, и по
воскресеньям и праздникам она даже забирала у него осла, чтоб ездить на
загородные гулянки; а ведь известно, что праздников в Испании больше, чем
дней в неделе. К тому же она была неряха и порядочная лежебока, а уж
болтушка первостатейная: кой-как одевшись, она бросала дом, хозяйство и все
на свете, лишь бы всласть посудачить с соседками. Однако у Творца и
стриженую овцу ветром не продует, а покорную шею супружеское ярмо не трет.
И Перехиль не роптал на свой нелегкий удел супруга и отца, как и осел
его-на полные кубышки; может, он иной раз украдкой и встряхивал ушами, но
своей неряхе жене никогда не выговаривал и чтил в ней хозяйку дома.
И детей он любил, как филин своих птенцов: ведь они были его
размноженным образом и подобием-все крепенькие, плотно скроенные и
кривоногие. Больше всего добряку Перехилю нравилось денек отдохнуть,
запасшись пригоршней мараведисов, и выбраться вместе со всем своим
выводком-кто сидел на руках, кто цеплялся за штанину, а кто и сам не
отставал-в загородные сады; жена же его тем временем плясала и веселилась с
кем попадя на тенистых берегах Дарро.
Как-то в поздний час почти все водоносы, кроме Перехиля, разошлись по
домам. День выдался на редкость знойный, и теперь наступала дивная лунная
ночь-такие ночи южане встречают на улицах, чтоб очнуться от жаркого
дневного оцепенения и подышать полуночной прохладой. Перехиль, как
заботливый и работящий отец, подумал о своих голодных детишках.
"Схожу-ка я еще раз на колодец, - сказал он сам себе, - и будет малышам
в воскресенье мясная похлебка". С этими словами он бодро зашагал откосом по
аллее, ведущей в Альгамбру, распевая дорогою и оглаживая осла палкой по
бокам-то ли в такт песне, то ли взамен корма,-ведь в Испании вьючную
скотину кормят в основном колотушками.
Возле колодца было пусто, только на залитой лунным светом каменной
скамье сидел какой-то пришелец в мавританском платье. Перехиль
приостановился и поглядел на него с удивленьем и не без опаски, а мавр
медленно поманил его рукой.
- Я болен и ослаб,-сказал он. - Помоги мне вернуться в город, и я заплачу
тебе вдвое против твоей выручки.
Добродушный водонос бьи тронут мольбой чужестранца.
- Сохрани бог, - сказал он, - чтоб я брал какую-нибудь плату за обычное
дело милосердия.
Он подсадил мавра на своего осла, и они не спеша побрели в Гранаду;
бедняга мусульманин так обессилел, что приходилось поддерживать его, чтоб
он не свалился наземь.
В городе водонос спросил, куда его отвезти. - Увы!- проговорил мавр,-у
меня здесь нет ни дома, ни пристанища, я издалека. Приюти меня на эту ночь
под своим кровом, и тебя ждет щедрая награда.
По чести, Перехилю был вовсе ни к чему гость, да еще магометанин, но по
доброте своей он не мог отказать ближнему в такой напасти-и повел осла к
дому. Заслышав цоканье его копыт, дети, как обычно, выскочили с разинутыми
клювами, но при виде чужака в тюрбане испуганно попятились и укрылись за
юбками матери. Она бестрепетно выступила вперед, словно взъерошенная
наседка навстречу приблудному псу.
- Это еще что такое! - крикнула она. - Ты зачем на ночь глядя таскаешь в
дом приятелей-нечестивцев? Хочешь, чтоб за нас взялась инквизиция?
- Успокойся, жена,-отвечал гальего,-это бедный больной чужестранец,
одинокий и бесприютный, не на улице же его бросать?
Жена собиралась браниться дальше: она хоть и жила в лачуге, но пуще
всего на свете радела о доброй славе своего жилища; но на этот раз
коротышка-водонос заупрямился и никак не сгибал шею под хомутом. Он помог
бедняге мусульманину спешиться и положил ему в самом прохладном углу кошму
и овчину: другой постели в доме не было.
Вскорости мавра схватили сильные корчи; Перехиль ухаживал за ним как
умел, но поделать ничего не мог. Больной следил за ним признательным
взглядом. Между приступами он подозвал его к себе и чуть слышно выговорил:
"Боюсь, конец мой близок. Если умру, возьми в благодарность за милосердие
эту шкатулку", - и, распахнув свой плащ-альборнос, он показал примотанную к
телу сандаловую шкатулочку.
- Бог милостив, друг, - возразил сердобольный гальего,- авось еще
поживешь, сам попользуешься своими сокровищами, да и какие там у тебя
сокровища.
Мавр покачал головой, возложил руку на шкатулку и хотел было что-то
сказать, но корчи начались с новой силой, и вскоре он испустил дух. Тут
жену водоноса словно прорвало.
- Вот тебе, - вопила она, - твое дурацкое мягкосердечие, всегда ты изза
него в дураках! Что теперь будет с нами, когда в нашем доме найдут
мертвеца? Нас засадят в тюрьму за убийство и, если, спасибо, не повесят,
все равно до нитки обдерут судейские и альгвасилы.
Бедняга Перехиль тоже вконец растерялся: он и сам чуть не жалел, что
сделал доброе дело. Наконец его осенило.
- Время сейчас ночное, - сказал он, - я вывезу покойника за город и
схороню его в песке у берега Хениля. Никто не видал, как мавр зашел к нам,
никто и не узнает, что он здесь умер.
Сказано-сделано. Жена помогла ему завернуть тело злополучного мавра в ту
самую кошму, на которой он скончался, вдвоем они навьючили поклажу на осла,
и Перехиль отправился с нею на берег реки.
Но, как на грех, напротив водоноса жил некий Педрильо Педруга, один из
самых пронырливых, болтливых и пакостливых цирюльников на свете. С лица он
был сущий хорек, ножки паучьи, юла и втируша; сам знаменитый севильский
цирюльник и тот не умел так залезать в чужие дела; а держалось в нем все
как в решете. Про него говорили, что он спит одним глазом, навострив одно
ухо, чтоб даже во сне подсматривать и подслушивать. Гранадские сплетники в
нем души не чаяли: он знал все про всех, и народу у него брилось больше,
чем у его городских собратьев, вместе взятых.
Этот дотошный брадобрей слышал, что Перехиль возвратился позже обычного,
слышал, как галдели его жена и дети. Головка его тут же высунулась из
подзорного окошечка, и он увидел, что его сосед ведет к Себе какого-то
мавра. Это было так необычайно, что Педрильо Педруго всю ночь не сомкнул
глаз. Каждые пять минут он бегал к своему окошечку поглядеть, как сочится
свет из соседских дверей, а перед самым рассветом приметил, что Перехиль
вывел осла со странной поклажей.
Любознательный цирюльник заторопился: он натянул одежонку и, бесшумно
выбравшись из дому, следовал за водоносом в отдалении и видел, как тот
вырыл яму в песке на берегу Хениля и схоронил там что-то очень похожее на
мертвое тело.
Цирюльник поспешил домой и до рассвета не находил себе места. Потом он
взял тазик под мышку и отправился к Алькальду, которого брил ежеутренне.
Алькальд только что восстал ото сна. Педрильо Педруго усадил его в
кресло, повязал салфетку, подставил к подбородку тазик с кипятком и
принялся умягчать пальцами его щетину.
- Ну и дела творятся на белом свете!-промолвил Педруго, от которого
ждали не только бритья, но и новостей,-ну и дела! Ограбили, убили и
похоронили и все в одну ночь!
- Это как? Ты что? Где это? - вскричал Алькальд. - Я говорю,- отвечал
цирюльник, орудуя куском мыла поверх его носа и рта, ибо испанский
брадобрей обходится без кисточки, - я говорю, что Перехиль-гальего ограбил
и убил мавританского мусульманина и в ту же ночь похоронил его. Мама миа,
пусть будет проклята злосчастная ночь!
- А ты-то это откуда знаешь? - полюбопытствовал Алькальд.
- Потерпите, сеньор, сейчас вы все услышите,- обещал Педрильо, схватив
его за нос и проводя бритвою по щеке. Затем он рассказал обо всем, что
видел, не прерывая своего занятия: борода была побрита, подбородок вымыт и
насухо вытерт грязной салфеткою, а мавр тем временем ограблен, убит и
похоронен.
А этого самовластного Алькальда знала вся Гранада-он был сущий кровосос,
скареда и сквалыга. Нельзя, однако ж, отрицать, что правосудие у него было
в цене: оно отпускалось на вес золота. Он рассудил, что произошло убийство
и грабежи выручка, надо думать, богатая: вопрос, стало быть, в том, как ее
законно прибрать к рукам? Что толку, если преступник будет болтаться на
виселице? А вот если добыча его достанется судье-тогда-то правосудие и
восторжествует. В таких мыслях он призвал своего доверенного
альгвасила-поджарого, с голодным огнем в глазах, и одетого, как испокон
веков подобает его должности в Испании: в подвернутой черной бобровке,
засаленных брыжах и коротком темном плаще, койкак болтавшемся на плечах;
его тощее тулово облекала выцветшая черная рубаха, а в руке он держал
тонкий белый жезл, грозный знак своей власти. Эта гончая древней испанской
породы взяла след злополучного водоноса с таким проворством и чутьем, что
бедняга Перехиль еще по пути домой был перехвачен и вместе с ослом
доставлен к блюстителю правосудия.
Алькальд яростно ощерился на него. - Дрожи, негодяй!-взревел он таким
голосом, что у малорослого гальего затряслись коленки,- дрожи, негодяй! И
не вздумай запираться, мне все известно. За твое преступление тебя надо
вздернуть на виселицу, но я из милости готов выслушать твои оправдания. В
твоем доме был умерщвлен мавр, нечестивец и враг нашей веры. Я понимаю, ты
прикончил его во славу божию, и поэтому буду снисходителен. Отдай
награбленное, и мы, так и быть, замнем дело.
Бедняга водонос призвал всех святых в свидетели своей невиновности, но
увы! - никто из них не явился, да если б и явились, Алькальд загнал бы их
обратно в святцы. Водонос правдиво и без утайки рассказал, как оно все было
с мавром, но и это не помогло.
- Стало быть, ты упорствуешь,- вопросил судья,-и утверждаешь, будто у
этого магометанина не было ни денег, ни драгоценностей, на которые ты
позарился?
- Спасением души своей клянусь, ваша честь,- отвечал водонос, - ничего у
него не было, кроме сандаловой шкатулки, отказанной мне в благодарность за
гостеприимство.
- Сандаловой шкатулки? Сандаловой шкатулки!- воскликнул Алькальд, и
глаза его сверкнули при мысли о дорогих каменьях. - А где эта шкатулка?
Куда ты ее спрятал?
- С позволения вашей милости,-отвечал водонос, - она у меня там, в
корзине на осле, не угодно ли, ваша честь?
Едва он это выговорил, как хваткий альгвасил уже исчез и в мгновение ока
вернулся с таинственной сандаловой шкатулочкой. Руки у Алькальда дрожали от
нетерпения, он открыл шкатулку, все воззрились, но увы, никаких сокровищ
там не было, только свиток пергамента, исписанный арабской вязью, и огарок
восковой свечи.
Когда с подсудимого нечего взять, правосудие, даже в Испании, становится
беспристрастным. Алькальд пришел в себя после огорченья и, видя, что
прибытком здесь не пахнет, безучастно выслушал объяснения водоноса и
подтверждения его жены. Убедившись таким образом в невиновности Перехиля,
Алькальд освободил его из-под ареста и даже присудил ему шкатулку как
заслуженную награду; только осел был конфискован в уплату судебных
издержек.
Так что незадачливому коротышке-гальего пришлось снова таскать воду
самому и ходить в гору-под гору, на колодец и от колодца Альгамбры с
большой глиняной кубышкой на плече.
Когда он брел наверх в знойный полдень, привычное добродушие изменяло
ему. "Вот собачий сын Алькальд! - выкрикивал он. - Это же надо - разом
лишить бедного человека пропитания и отобрать у него лучшего друга!" И при
воспоминании о возлюбленном товарище трудов своих у него прямо сердце
надрывалось. "Ах.осел ты мой милый!-восклицал он, поставив ношу на камень и
утирая пот со лба.-Ах ты мой милый осел! Помнишь небось своего старого
хозяина! Тоскуешь небось по кубышкам-то, ах ты бедолага!"
В довершение печалей дома его ждали вопли и причитания: жена ведь
предупреждала его против такого дурацкого и такого злосчастного
гостеприимства-и теперь, как истая женщина, не упускала случая напомнить
ему о своей рассудительности и прозорливости. Если дети просили есть или
показывали вконец заношенную одежонку, она злорадно отсылала их: "Подите к
отцу-он у нас наследник царя Чико, пусть он вам достанет, что надо, из
своей шкатулки".
Бывало ли, чтоб судьба так наказывала человека за доброе дело? Бедняга
Перехиль страдал телом и душою, но попрежнему безропотно сносил нападки
жены. Наконец однажды он особенно уморился после жаркого дня и, когда она,
по обыкновению, принялась его пилить, потерял всякое терпение. Перечить ей
он не рискнул, но глаза его упали на полуприкрытую сандаловую шкатулку,
которая стояла на полке и словно скалилась над его несчастьями. Перехиль в
сердцах схватил ее и шваркнул об пол.
- Пропади ты пропадом, - сказал он, - и угораздило же меня встретиться с
твоим хозяином!
Шкатулка грохнулась, крышка отскочила, и вывалился пергаментный свиток.
Минуту-другую Перехиль сердито глядел на него, потом вдруг призадумался.
"Кто его знает, - подумал он, - вдруг здесь что-нибудь важное написано,
недаром же мавр так его берег?"
Он поднял свиток, положил за пазуху и назавтра между делом, выкрикивая
обычный припев, завернул в лавочку к одному мавру из Танжера, который
продавал на Закатине духи и безделушки, и попросил его объяснить, какой
толк в этом пергаменте.
Мавр внимательно прочитал свиток, погладил бороду и усмехнулся.
- Это, - сказал он, - заклинание, открывающее доступ к любому
запрятанному сокровищу. Написано, что перед ним не устоят самые крепкие
замки и запоры, несокрушимая скала и та разверзнется!
- Вон как! - удивился коротышка-гальего, - да мне-то что до этого? Я
небось не волшебник, и какой мне толк в запрятанных сокровищах?
Однако вечером, когда он в сумерках отдыхал у колодца Альгамбры, там
собралась обычная болтливая компания, и разговор, глядя на ночь, свернул к
древним сказаньям, преданьям и бывалой небывальщине. Нищий народ
восторженно наполнял Альгамбру зачарованными кладами. И все сходились на
том, что уж в подземельях Семиярусной Башни таятся богатства несметные.
Все эти россказни добрый Перехиль, против обыкновения, выслушал
внимательно, они запали ему в мысли и никак не выпадали, пока он одиноко
возвращался темнеющими аллеями.
"А вдруг и в самом деле башня таит сокровища и через этот свиток, что я
оставил у мавра, я до них доберусь!" Подумав так, он подскочил и чуть не
обронил свою кубышку.
Ночь он провел в тревоге и беспокойстве, глаз не сомкнув от осаждавших
его мыслей. Рано утром он явился в лавку к мавру и все ему выложил.
- Ты умеешь по-арабски, - сказал он, - давай пойдем вместе в башню и
попробуем заклинание; не выйдет - ну и ладно, хуже не будет, а получится -
тогда разделим сокровище пополам".
- Погоди,-отвечал магометанин,-заклинание, конечно, заклинанием, но
читать-то его нужно в полночь, при свете особой свечи, и где же мне ее
изготовить, у меня и половины нет того, что ее составляет. А без свечи
свитка хоть бы и не было.
- Ну, все понятно! - воскликнул коротышка-гальего. - Есть у меня эта
свеча, сейчас принесу.
Он пустился домой и скоро принес огарок восковой свечи из сандаловой
шкатулки. Мавр помял ее и понюхал.
- Да, - сказал он, - редкостные и дорогие ароматы сочетались с этим
воском. Именно такая свеча и обозначена в свитке. Пока она горит,
разверзнутся глухие стены и потаенные пещеры. Но лишь она потухнет, горе
промедлившему! Он будет зачарован вместе с сокровищем.
Они решили тою же ночью испробовать заклинание. И в поздний час. когда
царили нетопыри и совы, они поднялись по темному склону Альгамбры и
приблизились к жуткой башне, обнесенной деревьями и защищенной сказаньями.
При свете фонаря они пробрались сквозь кусты, через завалы, к потаенной
башенной дверце. Содрогаясь от ужаса, они сошли по ступеням в сырой и
мрачный подвал, откуда спуск вел еще глубже. Так они миновали, один за
другим, четыре схода в четыре подвала; и, согласно преданию, ниже сойти
было нельзя, остальные три охранялись крепким заклятьем. Воздух был сырой и
могильный, и фонарь все равно что не горел. Затаив дыхание, они переждали,
пока до них слабо донесся полночный удар подзорного колокола: тут они
зажгли восковую свечку, и она распустила запах мирры, ладана и прочих
благовоний.
Мавр стал торопливо читать. Едва он кончил, как раздался подземный
грохот. Земля содрогнулась, и в полу открылась лесенка. Они с трепетом
спустились по ней, и фонарь их осветил арабские письмена на стенах нового
подвала. Посредине его стоял большой сундук, окованный семью стальными
полосами, и по обе стороны сундука сидели зачарованные мавры в полном
доспехе, недвижные, как статуи, во власти заклятья. Несколько кубышек перед
сундуком были доверху наполнены золотом, серебром и драгоценными каменьями.
Они по локоть запустили руки в самую большую, пригоршнями вынимая тяжелые
мавританские монеты, браслеты и золотые украшенья, а иногда и ожерелья,
унизанные крупными восточными перлами. Задыхаясь и дрожа, они набивали
карманы, с ужасом поглядывая на двух зачарованных мавров, которые сидели
неподвижно, вперившись в них немигающим взором. Наконец, всполохнувшись от
какого-то почудившегося им обоим шума, они кинулись к лестнице, взбежали
наверх, упали друг на друга и загасили восковой огарок: пол гулко
сомкнулся.
Все в том же испуге и дрожи они выбрались из башни и успокоились при
виде тихого звездного неба между ветвями деревьев. Усевшись на траве, они
поделили добычу, решив, что покамест хватит с них и этого, а как-нибудь
потом они придут еще и уж тогда повытрясут кубышки. Для пущей надежности
талисманы тоже были поделены: одному достался свиток, другому-огарок; и оба
отправились в Гранаду с легким сердцем и полным карманом.
Под горою их пути расходились, и предусмотрительный мавр решил на
прощанье дать один совет простодушному водоносу.
- Друг Перехиль, - начал он, - все это дело надо хранить в глубокой
тайне, пока мы не повытаскиваем сокровища и не уберемся сами куда-нибудь
подальше. Если Алькальд о чем-нибудь проведает, мы пропали.
- Конечно,-отвечал гальего,-что верно, то верно.
- Друг Перехиль, - сказал мавр, - ты не болтун и, разумеется, будешь
держать язык за зубами, но у тебя есть жена.
- Она ни о чем не узнает, - накрепко заверил коротышкаводонос.
- Вот и хорошо,-кивнул мавр, - полагаюсь на твое слово и на твое
благоразумие.
Обещание водоноса было самое твердое и искреннее, но увы! какой муж
сумеет утаить что-нибудь от жены? Во всяком случае, не такой, как Перехиль-
супруг нежный и покладистый. Он воротился домой и увидел, что жена сидит
супится в углу.
- Слава тебе господи,-вскричала она ему навстречу,- явился кормилец под
самое утро. Что ж ты не привел к нам в гости еще какого-нибудь мавра?-Она
расплакалась и стала заламывать руки и бить себя в грудь.-Бедная я,
несчастная!- голосила она,-куда мне деваться? Дома ни полушки, все
растащили судейские и альгвасилы, бездельник муж и на кусок хлеба не может
заработать, а только шляется где-то днем и ночью с нечестивыми маврами!
Детки мои, детки! Что с пами будет? Не иначе как все по миру пойдем!
Добряка Перехиля так растрогали рыданья супруги, что он и сам захлюпал.
Карманы его были переполнены, сердце тоже, и сдерживаться не стало сил. Он
вытащил три или четыре тяжелые золотые монеты и опустил их жене за пазуху.
Бедняжка так и обмерла вт атого золотего дождя, а коротышгальего тем
временем достал еще золотую цепочку и помахивал ею перед носом жены,
приплясывая от восторга и растянув рот до ушей.
- Пресвятая дева заступница!-воскликнула она.- Что ты наделал, Перехиль?
Ты что, кого-нибудь убил и ограбил?
И едва она так подумала, как сразу в этом уверилась. Ей померещилась
тюрьма, виселица и кривоногий муженек, пляшущий в петле; от ужаса с нею
сделался настоящий припадок.
Что было делать бедняге? Чтоб успокоить и разубедить ошалелую супругу,
пришлось рассказать ей всю правду. Впрочем, он сперва взял с нее самую
торжественную клятву не проговориться ни одной живой душе.
Радость ее была неописуема. Она кинулась мужу на шею и чуть не задушила
его в объятиях.
- Ну, жена,-ликовал коротыш-гальего,-что теперь скажешь о наследстве
мавра? Впредь никогда не ругай меня за помощь ближнему.
Добряк Перехиль улегся на свою кошму и уснул слаще, чем иной на пуховой
перине. Жена его не сомкнула глаз: она опростала его карманы на той же
кошме, пересчитывала золотые арабские монеты, примеряла ожерелья и серьги и
мечтала, как она вырядится, когда им не нужно будет скрывать свое
богатство.
Утром гальего отнес на Закатин к ювелиру старинную золотую монету, будто
бы найденную в развалинах Альгамбры. Ювелир рассмотрел арабскую надпись,
увидел, что монета червонного золота, и предложил за нее треть настоящей
цены; водоносу же и в голову не пришло торговаться. Перехиль накупил своим
малышам одежонки, игрушек и вдоволь съестного; они пустились в пляс вокруг
него, и он, счастливый, как ребенок, приплясывал с ними.
Жена водоноса соблюдала обет помалкивать с неслыханной строгостью. Целых
полтора дня она ходила с таинственным видом, сдерживалась изо всех сид и не
разболтала ничего ни одной кумушке. Правда, она немного важничала,
извинялась за свой затрапез и поговаривала, что вот-вот закажет себе новую
баскинью с пронизью и золотой оторочкой и новую кружевную мантилью.
Намекала она также, что мужу пора оставить ремесло водоноса: оно ему не по
летам и не по здоровью. И вообще они собираются на лето поехать за город,
чтоб дети подышали горным воздухом, а то в Гранаде все-таки ужасная духота.
Соседки переглядывались и думали, что бедняжка слегка спятила; все
подружки злорадно хихикали у нее за спиной над ее ужимками и жеманством.
За такую сдержанность на людях она вознаграждала себя дома: нацепив на
шею ожерелье из восточных перлов, на руки - мавританские браслеты, а на
голову-алмазную эгретку, она в своих грязных лохмотьях прохаживалась по
комнате и смотрелась в осколок зеркала. Один раз она с простодушным
кокетством даже выставилась в окошко, чтоб поразить своими уборами
какого-нибудь прохожего.
Волею судеб вездесущий Педрильо Педруго как раз в это время сидел без
дела в своей цирюльне напротив, и алмазный блеск коснулся его недреманного
ока. Он тотчас кинулся к подзорному окошечку и узрел замарашку-супругу
водоноса, разубранную, как невеста на Востоке. Он мысленно составил полную
опись ее драгоценностей и со всех ног помчался к Алькальду. Вскоре поджарый
альгвасил уже несся по следу, и бедняга Перехиль не успел оглянуться, как
был схвачен и снова предстал перед судьей.
- Ах,вот как, негодяй!-разъяренно вскричал Алькальд. - Ты мне плел,
будто покойный нечестивец оставил тебе только пустую шкатулку, а теперь я
слышу, что твоя жена красуется в отрепьях, разубранных жемчугом и
бриллиантами. Подлая тварь! А ну-ка выкладывай все, что награбил у своей
несчастной жертвы, и ступай на виселицу, она уже давно по тебе плачет.
Водонос в ужасе пал на колени и без утайки рассказал, каким чудесным
путем досталось ему богатство. Алькальд, альгвасил и проныра цирюльник
жадным ухом внимали этой повести о зачарованных сокровищах. Альгвасила
отправили за мавром. Попавший в когти блюстителей закона, мусульманин был
насмерть перепуган. По виноватому виду и потупленным глазам водоноса он
догадался обо всем.
- Скотина ты несчастная, - бросил он ему мимоходом. - Говорил же я тебе:
не болтай с женой".
Мавр рассказал точно то же, что и его сообщник, но Алькальд разыгрывал
недоверие и угрожал тюрьмою и пытками.
- Спокойно, добрый сеньор Алькальд, - сказал магометанин, к которому
варнулись рассудительность и самообладание. - Какой нам толк затевать свару
и портить все дело? Кроме нас, никто об этом ничего не знает, вот и хорошо.
Сокровищ в подвале хватит на всех с лихвою. Обещайте честный дележ - и все
наше, а нет - пусть все там и останется.
Алькальд в сторонке посовещался с альгвасилом: тот на таких делах собаку
съел.
- Обещайте им что угодно, - сказал он,-лишь бы до сокровища добраться. А
там заберете себе все, и ежели эти двое только пикнут, припугнете их
костром, как чародеев и нечестивцев.
Алькальду совет понравился. Он расправил чело и обратился к мавру.
- Повесть ваша необычайна, - сказал он,-но, может быть, и правдива: не
могу сказать, пока пе удостоверюсь воочию. Нынче же ночью вы повторите
заклинания при мне. Если сокровища и вправду существуют, мы разделим их
полюбовно, и дело с концом; если же вы меня обманули, то пощады не ждите. А
пока останетесь под стражей.
Мавр и водонос на это охотно согласились: они ведь знали, что правда на
их стороне.
К полуночи Алькальд, альгвасил и неотлучный брадобрей, все вооруженные
до зубов, тронулись в путь. Они вели под конвоем мавра и водоноса и
прихватили с собой дюжего осла, бывшего приятеля Перехиля, чтоб нагрузить
его сокровищами. Никем не замеченные, они подошли к башне, привязали осла к
смоковнице и спустились в четвертый башенный подвал.
Восковой огарок был зажжен, и мавр прочитал по свитку заклинание. Как и
в прошлый раз, содрогнулась земля, и каменный пол с грохотом разверзнулся,
открыв узкую лесенку. Алькальд, альгвасил и цирюльник замерли в страхе и
сойти вниз не отваживались. В подпол спустились мавр с водоносом; два
стража сидели там все так же безмолвно и недвижно. Они отодвинули пару
больших кубышек с золотом и драгоценностями, водонос по одной вынес их на
плечах и, хоть был крепок и привычен к тяжестям, все же пошатывался под
ношей, а навьючив ее на осла, понял, что больше тот не свезет.
- На этот раз хватит, - сказал мавр, - повезем больше-еще, пожалуй,
заметят, а здесь и так богатства хоть отбавляй.
- Там еще что-нибудь осталось?-спросил Алькальд.
- Осталось-то самое главное,-сказал мавр,- громадный кованый сундук,
полный жемчуга и других каменьев.
- Вытащить сундук во что бы то ни стало!- потребовал ненасытный
Алькальд.
- Я вниз больше не пойду,-заупрямился мазр.- Говорю же - нам хватит с
избытком, а алчность к добру не ведет.
- Этак моему бедняге ослу недолго и спину сломать,- прибавил водонос.
Приказанья, угрозы и уговоры не подействовали, и Алькальд обратился к
своим подручным.
- Помогите мне поднять сундук, - сказал он,-и мы разделим его на троих.
С этими словами он стал спускаться по лесенке, а альгвасил и цирюльник
нехотя последовали за ним.
Как только они скрылись внизу, мавр тут же задул огарок, под землею
прокатился гул, и пол сомкнулся над головами трех достойных особ.
Затем мавр поспешил наверх и перевел дыхание лишь на свежем воздухе.
Коротышка-водонос почти не отстал от него.
- Что ты наделал? - воскликнул Перехиль, когда они чуть-чуть отдышались.
- Алькальд и те двое-они же остались с маврами в подвале!
- Такова воля Аллаха,-заметил набожный магометанин.
- И ты их не выпустишь?
- Сохрани Аллах!-ответствовал мавр, поглаживая бороду. - В Книге судеб
записано, что они пребудут под заклятьем, пока до клада не доберется еще
кто-нибудь. Аллах ведает, когда это будет!
И, сказав так, он забросил огарок свечи далеко в темные заросли оврага.
Теперь уж поделать ничего было нельзя, и мавр с водоносом повели в город
тяжко нагруженного осла: Перехиль без конца обнимал и целовал своего
нежданно вызволенного длинноухого товарища. Трудно даже сказать, чему
простодушный гальего радовался больше-несметным богатствам или
новообретенному ослу.
Два добытчика разделили клад полюбовно и справедливо; правда, мавр,
пристрастный к украшеньям, отбирал себе большую часть жемчугов, самоцветов
и прочих безделушек, но взамен отдавал водоносу впятеро крупнейшие
великолепные и массивные золотые изделия, чем тот и был вполне доволен. Они
не стали дожидаться новых неприятностей и разъехались со своими богатствами
в разные стороны. Мавр вернулся в Африку, в свой родной Танжер, а водонос с
женою, детьми и ослом быстренько перебрался в Португалию. Там жена взялась
за него как следует, и он стал важною птицей, ибо она заставила его
напялить на длинное туловой камзол, а на короткие ноги - штаны до колен,
носить шляпу с пером и шпагу на боку и сменить прозванье Перехиль на
звучное имя Дон Педро Хиль. Потомство его было веселое, радушное,
приземистое и кривоногое; сеньора же Хиль, с головы до ног в оборках,
бахромках и кружевах, унизанная перстнями, завела моду на роскошное
неряшество.
Алькальд и присные его по-прежнему замурованы в подвале громадной
Семиярусной Башни. Их, наверно, хватятся, когда в Испании недостанет
пронырливых цирюльников, хищных альгвасилов и лихоимцев Алькальдов, но
покамест их здесь вдосталь, и похоже, что наша троица просидит в подвале до
второго пришествия. просидит в подвале до второго пришествия.
|
|