Р.Ф.ДЕЛДЕРФИЛД

                          ПРИКЛЮЧЕНИЯ БЕНА ГАННА

     Написано в 1805 году Джеймсом  Гокинсом,  сквайром,  в  его  доме,  в
поместье Оттертон, графство Девон.
     Бен Ганн, в прошлом пират, скончался восемь месяцев тому назад, дожив
до весьма почтенного возраста - восьмидесяти лет.
     Мы похоронили его на маленьком кладбище в  Ист-Бэдлей,  в  том  самом
приходе, где он родился в 1725 году. Он лежит меньше чем в двадцати  ярдах
от могилы своей матери, которая дала ему жизнь и сердце которой он, по его
собственным  словам,  разбил.  Впрочем,  мне  всегда  сдавалось,  что  Бен
относился к числу бедняг, склонных взваливать на свои плечи более  тяжелое
бремя вины, нежели они того заслуживают.
     Лично я никогда не видел в Бене Ганне  пирата.  Для  меня  он  всегда
оставался тем человеком, которого  я  встретил  в  тот  страшный  день  на
Острове Сокровищ, когда он окликнул меня  в  лесу  и  я  услышал  историю,
показавшуюся мне тогда бессвязным набором слов.
     В  конечном  счете  Бен  являлся  скорее  прислужником,  вроде  Дарби
Мак-Гроу, чем настоящим  пиратом,  и  люди  Флинта  относились  к  нему  с
насмешливым презрением. Вместе с тем он отнюдь  не  был  таким  простаком,
каким  казался.  Хитрость,  расчетливость  и  осторожность  Бена  не   раз
сослужили ему хорошую службу на протяжении его сумбурной жизни.
     Одинокая жизнь на острове сделала Бена другим человеком, и он никогда
больше не преступал закона.
     Мы с Беном стали большими друзьями  еще  задолго  до  смерти  сквайра
Трелони и доктора Ливси. Он всегда относился ко мне особенно тепло -  ведь
я первый встретил его на острове.  Бен  охотно  рассказывал  мне  истории,
которые ни за что не поведал бы ни сквайру, ни доктору. И  если  я  теперь
предаю его рассказы гласности, то лишь потому, что он сам разрешил сделать
это после его смерти.
     Сдается мне, что Бен,  соглашаясь  на  опубликование  своей  истории,
видел в ней нечто вроде посмертной исповеди. До самых последних  дней  его
угнетал страх перед возмездием. Мне никак не удавалось убедить  Бена,  что
смелое  поведение  во  время  борьбы  против  бунтовщиков  с   "Испаньолы"
полностью искупило все его прегрешения.
     Вначале я собирался изложить историю  Бена  Ганна  так,  как  он  сам
поведал ее, но это оказалось мне не по силам. Дело в том, что рассказ Бена
никогда не был стройным и последовательным: он начинал говорить об  одном,
затем перескакивал на другое. Вместе с тем  повествование  много  потеряло
бы, если бы не велось от первого лица. Я пошел по среднему пути,  позволив
себе произвести отбор эпизодов и изложить их в соответствии со взглядами и
мышлением Бена.
     Я уверен, что он ничего не утаивал от меня. Он  относился  ко  мне  с
полным доверием, и я надеюсь, что оправдал это доверие до конца.
                                              К сему: Джим Гопкинс.
                                              Поместье Оттертон, 1805 год.

                 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СЫН ПРИХОДСКОГО СВЯЩЕННИКА

                                    1

     Мне было всего семнадцать лет, когда священник Аллардайс поселился со
своей  семьей  в  Ист-Бэдлей,  приняв  приход,  предложенный  ему   новыми
владельцами Большого поместья.
     К тому времени мы уже свыклись с переменами, потому что  с  тех  пор,
как умер старый сквайр и имение за отсутствием прямых наследников  перешло
к Кастерам, в приходе все перевернулось вверх дном. Кастеры  и  раньше-то,
видно, не были хорошими людьми, а внезапное богатство не сделало их лучше.
Именно их плохое обращение с мелкими владельцами и арендаторами в округе и
привело к тому, что должность приходского священника оказалась  свободной:
Гиббинс предпочел стать капелланом у одного из Бофортов, а  на  его  место
прибыл священник Аллардайс с женой и двумя детьми.
     Я  тогда  был  у  Аллардайсов  садовником,  выполнял  для  них  также
различную другую работу, а  сверх  того  помогал  отцу,  когда  начинались
зимние дожди и требовалось особенно  много  могил.  Священник  платил  мне
фруктами и овощами со своего огорода. Семья у нас была большая, и  мать  с
радостью принимала все, что я только мог принести в  дом,  тем  более  что
новый сквайр запретил собирать на его полях колоски после жатвы.
     Аллардайсы относились ко  мне  хорошо,  особенно  дочь,  мисс  Далси,
прекрасная девушка с независимым характером. Брат Ник был года на два,  на
три моложе ее и учился в колледже на врача. Мисс Далси очень любила  брата
и  не  уставала  говорить  о  его  способностях.  Тогда  я   не   очень-то
прислушивался к ее словам. Знай я, как тесно  переплетутся  наши  с  Ником
пути в последующие годы, я расспросил бы о нем побольше.
     Священник был человек прямой, суровый и непреклонный и мастак  читать
проповеди. Мы понимали лишь отдельные слова, когда он  говорил  с  амвона,
такой он был ученый. Жена его носила роскошные платья, каких  мне  никогда
не приходилось видеть. Дела мужа ее не занимали,  она  жила  исключительно
сыном и с малых лет испортила его своим баловством. Зато мисс Далси всегда
сопровождала отца в его обходах и меньше чем  за  месяц  стала  в  приходе
всеобщей любимицей.
     Мы жили в маленьком домике из двух комнат у самой  церковной  ограды.
Кастеры никак не могли собраться ее починить,  и  зимой  грязные  ручьи  с
кладбища текли через наш двор.
     Как я уже говорил, в приходе царил полный разброд, а все из-за  того,
что Кастеры  ввели  строгий  запрет  против  охоты  в  своих  владениях  и
огораживали  земли,  которые   при   старом   сквайре   всегда   считались
общественным выгоном.
     Зачинщиком всех этих притеснений называли Бэзила Кастера, сына нового
владельца. Ему тогда было  лет  около  двадцати  пяти.  Высокий,  бледный,
рыжий, хилого сложения, он чем-то напоминал хорька.  Бэзил  Кастер  твердо
решил стать настоящим сквайром  и  ездил  только  верхом.  Однако  он  был
никудышным наездником и то и дело шлепался с  седла  наземь.  Зато  Кастер
хорошо стрелял из охотничьего ружья; однажды с расстояния в  двести  шагов
он ранил в руку Эйба Гудинга, когда тот ставил силки на опушке  Бэйкерских
зарослей. Эйбу удалось уйти, но пришлось бежать из дому и завербоваться  в
солдаты, чтобы избежать ссылки за море. А  вскоре  после  этого  мой  дядя
Джейк подстрелил последнего в своей жизни фазана, положив начало событиям,
которые забросили меня на другой край света. Но об этом  я  расскажу  чуть
дальше. Сначала нужно объяснить, каким образом оказался замешанным во  все
это Ник, сын священника.
     Через несколько месяцев после того, как приехали Аллардайсы, появился
и их сыночек. Он набедокурил в Лондоне:  променял  учение  на  игру  и  на
скачки и так залез в долги, что сидеть бы ему в долговой тюрьме,  если  бы
мать вовремя не подбросила денег.
     Ник вовсе не производил  впечатления  неисправимого  повесы.  Он  был
рослый, широкоплечий, густые волосы курчавились, на открытом  лице  весело
сияли голубые глаза.  Руки  Ника  белизной  и  нежностью  кожи  напоминали
женские, но в силе не уступали рукам нашего кузнеца Неда  Саммера,  и  Ник
почти  всегда  одолевал  Неда,  когда  они   летними   вечерами   затевали
корнуоллскую борьбу на траве.
     По речи Ника сразу было слышно, что это настоящий джентльмен,  однако
с нами он держался как с равными.
     Ник и  Бэзил  очень  скоро  стали  врагами,  и  моя  семья  оказалась
замешанной в их ссоре, потому что все началось из-за  дяди  Джейка.  Бэзил
убил его, да так жестоко и подло это сделал, что  стал  самым  ненавистным
помещиком во всей округе от Экса до Тэймера.
     Под Рождество чуть ли не все  торговцы  дичью  в  округе  уповали  на
Джейка, и он не жалел сил, чтобы оправдать их надежды - за счет  Кастеров.
Конечно, это было нехорошо и противозаконно, однако не  давало  еще  права
Бэзилу Кастеру расставлять в лесу капканы на людей. Сторожа - другое дело.
С ними у нас шел честный поединок, в котором побеждал наиболее ловкий.  Но
капкан с зубьями, как у пилы, и с хваткой голодной акулы - от такой  штуки
хоть у кого душа закипит смертельной ненавистью.
     Однажды ночью Джейк не вернулся домой. Он часто проводил под открытым
небом по два-три дня - когда охотился, когда отсыпался в  одном  из  своих
тайников после особенно бурной выпивки, но теперь его отсутствие очень  уж
затянулось. Мы отправились на розыски и прочесали чащу до береговых утесов
на юге. На второй день поисков мой брат нашел его - мертвого.  Дядя  Джейк
попал в один из капканов Кастера  и  истек  кровью.  Его  дворняжка  Тафти
лежала полумертвая от голода рядом с хозяином и жалобно скулила.  Если  бы
Джейк не выучил собаку  вести  себя  тихо  на  охоте,  он  еще  дожил  бы,
возможно, до выездного суда.
     Хоронить  Джейка  собралось  очень  много  людей,  пришли   даже   из
Попплефорда.  Много  недобрых  слов  было  высказано,  и  много  сумрачных
взглядов обращалось в сторону  помещичьей  усадьбы,  но  дальше  этого  не
пошло.
     Впрочем, нашелся смельчак, который не побоялся  выложить  то,  что  у
него накопилось на душе. Это  был  Ник  Аллардайс.  Ник  не  участвовал  в
похоронах, но когда мы с отцом принялись засыпать могилу, он  появился  на
кладбище и остановился около нас в раздумье, покуривая длинную  виргинскую
сигару.
     Наконец он сдвинул сигару в угол рта и сдержанно произнес:
     - Вы, Ганн, по-видимому, не собираетесь посчитаться за брата?
     Отец поднял голову и осмотрелся  кругом,  чтобы  убедиться,  что  его
никто не услышит.
     - Дом, в котором я живу, принадлежит Кастерам, и ваш отец платит  мне
из десятины, которую получает от Кастеров. Нас  дома  тринадцать  ртов,  и
всех-то надо накормить и одеть. Мне ли думать о том, чтобы сводить  счеты,
мистер Аллардайс?
     Он был благоразумен, мой отец, и знал свое место.
     Ник ухмыльнулся и пошел прочь, кивнув мне на прощанье. Он знал, как я
смотрю на это дело, но знал также, думается мне, что в словах  моего  отца
заключен здравый смысл.
     В этот миг за оградой послышался стук копыт, и Бэзил  Кастер  взбежал
по ступенькам и зашагал через могилы туда, где мы работали. Ник  замер  на
месте в нескольких ярдах от нас.
     Кастер постоял около свежей могилы, похлопывая по  тощей  ноге  своей
тяжелой плеткой с набалдашником из слоновой кости, и вдруг рассмеялся. Это
был резкий,  скрипучий  смех,  заставивший  меня  вспомнить  звук  бороны,
скребущей по гравию.
     - Что ж, Ганн, - сказал он, - одним браконьером стало меньше, притом,
если я верно слышал, самым отъявленным изо всех них!
     - Будь у здешних людей хоть капелька мужества, Кастер,  лежать  бы  и
вам в этой могиле! - раздельно произнес Ник.
     Змеиный взгляд Бэзила Кастера скользнул по Нику.  Краска  залила  его
лицо, тут же сменившись смертельной бледностью.
     - Побереги лучше свое остроумие для черни Ковент-Гардена,  Аллардайс,
а не то как бы не остаться твоему отцу без прихода! - взвизгнул он.
     Ник стоял все так же неподвижно, не спуская глаз с Бэзила.
     - Если ты расставишь свою западню для меня  или  для  кого-нибудь  из
нашей семьи, - произнес он наконец, - я вызову тебя на поединок.  Мне  все
едино - кулаки, дубинки, пистолеты или шпаги! Я ведь тебе не  какой-нибудь
льстивый арендатор, Кастер!
     Я ждал, что Бэзил тут же набросится на него. Он подался вперед, потом
вдруг остановился, повернулся кругом, сбежал  по  кладбищенской  лестнице,
вскочил в седло и поскакал прочь; только искры засверкали из-под копыт его
кобылы.
     В тот день Ник по-настоящему завоевал мое сердце.  Он  посеял  что-то
новое в моей душе, и  этому  посеву  суждено  было  дать  всходы,  которые
продолжали расти даже тогда, когда от  могучего  тела  Ника  остался  лишь
скелет - этот скелет ты видел сам, Джим...

                                    2

     О следующей стычке Бэзила и Ника я узнал с чужих слов. Случилась  она
в ночь  Охотничьего  бала,  который  давали  в  Большой  усадьбе  накануне
Рождества. На этот раз причиной раздора оказалась женщина, красавица  мисс
Фейрфилд из Эксминстер-Холл.
     По-видимому,  Ник  произвел  на  балу  выгодное   впечатление   своей
внешностью и искусством танцора. Так или иначе мисс  Энн  решила  стравить
его с Бэзилом. Да и  какая  хорошенькая  женщина  не  поступит  так,  если
представится случай! Кончилось тем, что молодые люди крепко повздорили,  и
Ник предложил тут же решить дело поединком. Ему явно не терпелось увидеть,
какого цвета кровь у Бэзила.
     Разумеется, до дуэли  дело  не  дошло.  Об  этом  позаботился  сквайр
Кастер. Но он не ограничился этим: вызвав  священника  Аллардайса,  сквайр
предложил ему на выбор - либо священник отправит  своего  сына  обратно  в
Лондон, а еще лучше за море, либо расстанется с приходом.
     По этому поводу в доме Аллардайсов  состоялся  семейный  совет.  Мать
Ника была целиком на стороне сына и говорила,  что  нельзя  давать  спуску
этим Кастерам. Отважные поступки Ника сделали его героем в  наших  глазах.
Каждый из нас, молодых, только обрадовался бы, увидев Бэзила на  носилках.
Мы ни минуты не допускали мысли, что Ник может проиграть единоборство.
     Но священник судил более  здраво.  Он  не  собирался  терять  хороший
приход из-за сына, которого буйный нрав сделал притчей во языцех.  Короче,
он предложил Нику готовиться к новой жизни в колониях,  а  пока  держаться
подальше от Бэзила Кастера.
     Ник встретил это решение без особой радости. Я подозреваю, что мать и
сестра подбивали его не повиноваться отцу.
     Мы виделись с ним часто в это время. После случая у могилы Джейка Ник
стал относиться ко мне с особым расположением и сделал меня  чем-то  вроде
личного слуги. Главной моей обязанностью  было  доставлять  его  по  ночам
домой из таверны и других злачных мест.  Нелегко  мне  приходилось,  когда
нужно было заставить  его,  мертвецки  пьяного  после  очередной  пирушки,
держаться в седле. Однажды мы пустились вперегонки с  плимутской  почтовой
каретой и чуть было не попали под нее. В другой раз мы загнали стадо коров
Кастера на посевы. Следующая  выдумка  Ника  заключалась  в  том,  что  мы
нацепили черные  маски  и  под  видом  разбойников  остановили  карету  на
Йеттингтонской  дороге.  Ник  отобрал  у  ехавшего  в  карете  сидмутского
нотариуса и его жены кошельки, драгоценности и часы, но  на  следующий  же
день отослал добычу владельцам, присовокупив письмо, в котором говорилось,
что он прозрел и отныне решил стать честным человеком.
     Месяца три-четыре мы тешились такого рода забавами, но тут  вмешалась
моя мать. Она пошла к  священнику  Аллардайсу  и  заявила,  что  либо  это
прекратится, либо ей придется обратиться к сквайру. На следующий  же  день
священник Аллардайс отправился в Плимут и оплатил сыну проезд на бриге  до
Чарлстона. Вернувшись, он вручил Нику сотню гиней на дорогу и дал ему  три
дня срока на то, чтобы собраться в путь.
     Ник решил ехать. Сдается, беспутная жизнь ему не очень-то нравилась -
просто он не мог придумать ничего лучшего. Приняв решение, он тут же начал
строить планы. А  задумал  он  стать  плантатором  в  Каролине.  Не  знаю,
собирался ли Ник  Аллардайс  сеять  табак  или  хлопок,  или  думал  вести
хозяйство на  английский  лад,  но  только  планам  его  не  суждено  было
осуществиться, потому что хотя мы в конце концов и очутились в тех  краях,
но в обществе таких людей, которые сколачивали себе богатство совсем иными
путями и собирали урожай не в поле, а в открытом море.
     На прощание приятели Ника  в  Эксетере  решили  устроить  пирушку.  Я
поехал с ним.
     Теплой весенней ночью мы возвращались домой через общинные земли.  По
пути мы проезжали мимо усадьбы Кастеров, лежавшей в двух милях  на  восток
от деревни. Полная луна ярко освещала широкий фасад и портик с  колоннами.
На западе, где местность понижалась к морю, чернели притихшие леса.
     И тут Ник предложил такую штуку, которую можно объяснить только  тем,
что он был еще пьянее меня.
     - Бен, - сказал он вдруг, - давай-ка сыграем сейчас Кастерам утреннюю
зорю! Через неделю я буду уже далеко, и мне никогда больше не представится
такой случай!
     Не дожидаясь ответа, он пришпорил  свою  кобылу,  ворвался  в  ворота
усадьбы и помчался по главной аллее, стреляя  в  воздух  из  пистолетов  и
честя во всю глотку Кастеров так, как их, наверное, еще никто не честил.
     Примерно на полдороге аллея круто  поворачивала,  и  на  мгновение  я
потерял Ника из виду. Наконец я миновал поворот и  в  тот  же  миг  увидел
выскочивших из усадьбы людей. Их было двое или трое, один из них - тощий и
высокий. Я признал в нем самого Бэзила Кастера.
     Пожалуй, Ник все-таки был трезвее, чем хотел казаться, потому что  он
тоже заметил их и круто свернул с аллеи на  узкую  дорожку,  которая  вела
между купами рододендронов в сторону большой рощи.
     Я готов был повернуть и спасаться бегством, предоставляя Нику  самому
расхлебывать заваренную им кашу, но сзади уже подоспел вооруженный сторож.
Остался только один свободный путь. Я ринулся  следом  за  Ником  и  успел
проскочить в рощу перед самым носом у тех, кто выбежал из усадьбы.
     Под деревьями было темно, как в мешке, и мне  пришлось  сбавить  ход.
Шум погони  стих.  Я  подумал,  что  преследователи  вернулись  домой,  и,
привязав пони к дереву, решил отыскать Ника, прежде  чем  он  выкинет  еще
какую-нибудь штуку. Это было опрометчивое  решение,  и  оно  обошлось  мне
дорого, но ведь я был еще мальчишкой да к  тому  же  успел  привязаться  к
Нику.
     Через рощу вела узенькая  тропка;  я  двинулся  по  ней,  медленно  и
осторожно, как учил  меня  когда-то  на  охоте  дядя  Джейк,  и  дошел  до
небольшой  прогалины.  Здесь  стояла  маленькая  хижина,  которой  сторожа
пользовались ночью.
     Только я ступил на прогалину, как  из-за  деревьев  выглянул  краешек
луны, и я увидел Бэзила. Он стоял неподвижно перед  хижиной,  держа  ружье
наперевес.
     В ту же секунду на другом краю поляны в свете луны появился  Ник;  он
вел лошадь  в  поводу.  Кастер  круто  повернулся  и  выстрелил,  даже  не
вскидывая ружья к плечу.
     Ник вскрикнул и покачнулся,  продолжая  держаться  за  повод,  а  его
лошадь поднялась на дыбы. Я увидел, как Бэзил,  швырнув  ружье  на  землю,
бросился  к  Нику,  но  тут  плотные  облака  заслонили  луну,  и   поляна
погрузилась в густой мрак.
     Я услышал тяжелое дыхание, треск  кустарника  и  рванулся  туда.  Тут
снова выглянула луна, и я увидел Ника. Он  прислонился  к  дереву,  а  его
лошадь беспокойно переступала с ноги на ногу чуть  поодаль.  Бэзил  Кастер
стоял на коленях между Ником  и  лошадью,  опираясь  на  руки  и  наклонив
голову.
     Крикнув: "Мистер Аллардайс! Это я, Бен!", я подбежал к Нику.  В  этот
момент Бэзил как-то странно кашлянул и упал замертво на траву. Я обернулся
к Нику - он медленно валился наземь, цепляясь руками за  ствол.  Даже  при
слабом лунном свете я видел, что его рубашка и шарф  потемнели  от  крови;
правая рука Ника сжимала нож.
     Размышлять было некогда. На тропе, по  которой  я  пришел,  слышались
крики, шум доносился и со стороны усадьбы.
     Я подвел к Нику лошадь.
     - Вы можете сесть в седло?
     Он ничего не ответил, через силу  поднялся  на  ноги  и  стал  искать
стремя. Я помог ему вдеть левую ногу и подсадил его. Ник вскочил в седло и
повалился на шею лошади, а я взялся за повод.
     Мое былое увлечение охотой спасло  нам  жизнь  в  эту  ночь.  Я  знал
владения Кастеров как свои пять пальцев. Мне удалось  без  труда  провести
сторожей и выйти через пролом в ограде со стороны Колитон Рейли. По конной
тропе мы добрались до  старого  форта,  и  когда  в  небе  над  Оттерхедом
зарделась заря, были уже на дорожке, ведущей к скалам.
     Зайдя в густой ельник, я остановился и дал Нику выпить добрый  глоток
бренди из фляги, подвешенной к седлу. Потом я осмотрел его и  увидел,  что
пуля вошла в мякоть левой руки. Нетрудно было сообразить, что за  нами  от
самой поляны должен был протянуться кровавый  след  и  как  только  совсем
рассветет, нас без труда разыщут. Видно, Ник подумал о том же, потому  что
он сказал:
     - Наложи-ка мне жгут, Бен, пока я не  истек  кровью...  Они  в  любой
момент могут настигнуть нас.
     Я срезал ветку и затянул с ее помощью жгут, свитый из его шарфа.  Ник
глотнул еще бренди и попытался изобразить улыбку.
     - У меня не было выбора, Бен. Либо я  его,  либо  он  меня.  Ты  ведь
видел? Он выстрелил без предупреждения и подбежал прикончить меня!
     - Нам сейчас некогда говорить об этом, мистер Аллардайс, - ответил я.
- Надо найти место, где можно будет укрыть вас, пока я схожу за помощью.
     - Поступай как знаешь, Бен, - сказал Ник.
     Инстинкт заставил меня идти к скалам. Примерно в миле от того  места,
где мы сейчас стояли, начинался  глубокий  овраг,  полого  спускающийся  к
берегу моря. Если нам удастся незаметно добраться  до  оврага,  мы  успеем
спрятаться в одном из тайников дяди Джейка - маленькой пещере в  песчанике
над ручьем, в четверти мили от моря.
     Прежде всего надо было отделаться от лошади, тем  более  что  подковы
оставляли слишком заметный след. Я ссадил  Ника  и  хлестнул  как  следует
кобылу прутом, погнав ее в сторону Оттерхеда.
     Нас выручил туман. Дважды Ник терял сознание, но каждый  раз  тут  же
приходил в себя и брел дальше. Мало-помалу, почти через  час  после  того,
как бросили лошадь, мы добрались до пещеры Джейка - укромной  расщелины  с
песчаным полом, вход в которую надежно прикрывали плющ и кустарник.
     Ник был еле жив после перенесенного и лежал совсем без движения, пока
я раздевал его и промывал рану. Я ослабил жгут и перевязал руку, порвав на
бинты подкладку куртки Ника. Час или два я еще крепился, но  потом  и  сам
уснул. Тем временем люди Кастера обшаривали скалы, не подозревая,  что  мы
тут же рядом.
     За час до заката я проснулся и выглянул  из  пещеры.  Кроваво-красное
солнце спускалось к Хэлдонским холмам, кутаясь в тяжелые багровые  облака.
Я прислушался - с берега доносился какой-то скрипучий звук. Нетрудно  было
сообразить - то Сэм Редверс крал гравий. Мне сразу стало  легче  на  душе:
Сэм превратился в бунтаря с тех пор, как  Кастеры  прибрали  к  рукам  все
права на прибрежную полосу, лишив его средств к существованию.
     Я прополз через кустарник и выглянул из него: совсем  рядом  орудовал
Сэм. Заметив меня, он тотчас  смекнул,  в  чем  дело,  и,  продолжая  свою
работу, постепенно приблизился к кустам.
     - Я спрятал мистера Аллардайса в пещере Джейка посередине  оврага,  -
сообщил я ему.
     На лице Сэма отразилось сильное удивление.
     - А мы считали, что он уже мертв, - ответил он. -  Сторожа  говорили,
что из него кровь хлестала, как из зарезанной свиньи, они прошли по  вашим
следам до старого форта. И как только вам удалось спуститься по оврагу?
     - Что происходит в деревне? - спросил я его вместо ответа.
     - Сквайр Кастер обещал сто гиней тому,  кто  найдет  вас  живыми  или
мертвыми.
     Этим было сказано все. Я понял, что чуть не все население к западу от
Дорчестера будет усиленно разыскивать нас.
     Я объяснил Сэму, что надо сделать.
     - Прежде всего доставь нам  чистые  бинты,  теплую  одежду,  одно-два
одеяла и хоть сколько-нибудь еды. Потом дай знать мисс Далси, но только не
проговорись никому, где мы укрылись.
     Я не сомневался, что мисс Далси готова сто миль пройти босиком, чтобы
помочь брату.
     - Я вернусь, как только  стемнеет,  -  сказал  Сэм.  -  Но  к  пещере
подходить не стану, чтобы не навести никого на след. А положу  все  в  мой
кожаный мешок и оставлю его вон под тем утесом.
     Он показал на большую скалу, возвышавшуюся в  таком  месте,  куда  не
доходил прилив.
     - А еще я скажу  вот  что,  Бен,  -  продолжал  он.  -  Один  из  вас
рассчитался сполна с Кастерами, и я этого никогда  не  забуду.  Я  вас  не
брошу, хотя бы мне за это пришлось стоять рядом с вами на суде.
     Край солнца уже коснулся холмов, и начало темнеть. Я вернулся обратно
к пещере и обнаружил Ника сидящим. Он шарил  вокруг  себя,  пытаясь  найти
флягу. Я разыскал ее и дал ему выпить глоток, после чего передал  то,  что
услышал от Сэма, и спросил, верно ли я  поступил,  попросив  сообщить  обо
всем его сестре.
     Ник пробормотал в ответ что-то неразборчивое. Видно, его уже начинала
одолевать лихорадка. Вскоре он  опять  уснул,  а  я,  скрестив  ноги,  сел
караулить у входа в пещеру.
     Должно быть, я вздремнул, потому что звук шагов  по  гравию  заставил
меня вздрогнуть от неожиданности.  Я  не  решался  выйти,  но  тут  трижды
раздался крик козодоя, причем третий крик последовал с перерывом. Это  был
один из наших старых охотничьих сигналов, и я  понял,  что  спокойно  могу
спускаться на берег.
     Там меня ждал Сэм с полным мешком всякого добра, а рядом с ним - мисс
Далси собственной персоной.
     - Вы подождите, Сэм, - попросила она. - Спрячьтесь пока. Бен приведет
меня обратно.
     Я взял ее за руку и повел  вверх  по  оврагу.  За  четверть  часа  мы
добрались до тайника.
     В пещере  царила  непроглядная  тьма.  Слышно  было  только  тяжелое,
свистящее дыхание Ника. Сэм догадался положить в  мешок  потайной  фонарь,
который я и зажег. Ник лежал на спине, красный от жара, весь  в  испарине.
Мисс Далси велела разобрать мешок, а сама стала разбинтовывать рану. Я как
раз выкладывал съестные припасы на выступ и  стоял  к  ней  спиной,  когда
раздался громкий щелчок, и Ник протяжно застонал. Обернувшись,  я  увидел,
что мисс Далси улыбается.
     - Нашла, - сказала она, показывая мне хирургические щипцы, в  которых
была зажата пуля Бэзила. Из маленького надреза  под  самой  ключицей  Ника
сочилась кровь.
     Мисс Далси  наложила  на  обе  раны  мазь,  затем  плотно  и  надежно
перевязала их.
     - Здесь нельзя разжигать огня, - снова обратилась она  ко  мне.  -  Я
пришлю одеяла и побольше теплой одежды.  Укрывайте  его  хорошенько  и  не
давайте шевелить рукой, даже миску держать  не  давайте.  А  это  возьмите
себе, Бен, вам пригодится.
     Она протянула мне плитку табаку и короткую глиняную трубочку.
     - Я буду здесь завтра в это же время,  -  сказала  она  на  прощанье,
когда я отвел ее на берег.

                                    3

     Мы провели в пещере девятнадцать дней и двадцать  ночей,  и  не  было
ночи, чтобы к нам не приходила мисс Далси, когда с Сэмом,  когда  одна.  И
это несмотря на то, что Кастеры и их подручные  день  и  ночь  прочесывали
окрестные деревни и патрулировали побережье.  Они  знали,  что  мы  где-то
поблизости, но так и не смогли нас найти. Я все думал,  что,  будь  у  них
хоть капля здравого смысла, они должны были установить наблюдение за  мисс
Далси и проследить  ее  до  ручья.  Может,  они  и  пытались,  да  она  их
перехитрила. Так или иначе нас никто не  нашел.  Тем  временем  рана  Ника
заживала с чудесной быстротой.
     Вы спрашиваете, почему я не взял ноги в руки и не улизнул, раз  я  не
был замешан в убийстве? Так вот, дело в том,  что  мне  это  и  голову  не
приходило, я чувствовал себя надежнее рядом с Ником. Меня брал  страх  при
одной только мысли о  том,  чтобы  расстаться  с  Ником  и  обороняться  в
одиночку.
     Я был молод тогда, теперь мне куда ближе до  могилы,  но  на  вопрос,
почему я не задал стрекоча из пещеры и не попытался поладить с  Кастерами,
выдав Ника, могу только сказать, что лучше я убил бы самого себя на месте.
     И ведь, когда Ник и мисс Далси разработали свой план,  Ник  предлагал
мне покинуть его. Сказал, что мать прислала  достаточно  денег,  чтобы  мы
могли оба уехать за границу, а если я останусь, он готов поделить со  мной
деньги пополам. Но я ответил, что, какой бы путь он ни избрал,  его  выбор
подойдет и мне, что я скорее всего попадусь, едва уйду от него,  и  только
наведу на его след шерифа и Кастеров.
     Услышав эти слова, Ник улыбнулся и ответил:
     - Хорошо, Бен, дружище, я втянул тебя в эту  переделку,  и  я  должен
тебя выручить! Ты поступил, как настоящий товарищ, и я  этого  никогда  не
забуду.
     Ник не счел нужным обсудить свои замыслы со мной, и  я  только  много
позднее узнал, что придумали мисс Далси, ее мать и  один  их  родственник,
бывший военный моряк, нашедший себе хорошее местечко на суше,  в  Плимуте.
Весь их план основывался на том, что Ник как-никак без пяти минут врач.
     И вот  однажды  вечером  Ник  велел  мне  сложить  все  наши  вещи  в
принесенный мисс Далси саквояж и быть  готовым  выходить  в  полночь,  как
только Сэм подаст сигнал. Сказал, что мы поплывем морем, поскольку  водный
путь для нас  единственно  безопасный.  Сперва  доберемся  до  Фалмута  на
побережье Корнуолла, а там пересядем на военный корабль, который  доставит
нас через океан в Кингстон, или  в  Порт-оф-Спейн,  или  еще  какой-нибудь
порт, откуда потом можно будет перебраться в Мэйн.
     - Свое плавание мы  отработаем,  -  объяснял  Ник.  -  Я  в  качестве
судового врача, ты будешь моим слугой. Тебя никогда не манило море, Бен?
     Я ответил отрицательно. Мальчишкой я ходил на лов макрели и убедился,
что плохо переношу качку. К тому же мне вовсе не  улыбалось  очутиться  на
борту военного корабля. Я знал в деревне людей, которые служили на  флоте,
и все они предпочли бы умереть, чем попасть туда снова.
     Видно, Ник разгадал мои сомнения, потому что он продолжал:
     - Да ты не тревожься, Бен! Хорош я буду, если в награду  за  верность
помещу тебя на полубак военного корабля. Нам бы только  добраться,  а  там
нас ждут плантации  и  богатство,  и  никакие  королевские  указы  нас  не
достанут!
     Мне хотелось еще спросить, почему нельзя было устроиться  на  обычном
торговом судне, но тут с берега донесся сигнал Сэма. Мы вышли из пещеры  и
стали пробираться вниз по оврагу. Из мрака донесся  скрип  уключин,  потом
скрежет киля о гравий.
     В то время я так плохо разбирался в морском деле, что думал весь путь
до Фалмута проделать на шлюпке. А когда мы отошли подальше от берега и нас
стало бросать на волнах, я сильно усомнился, что мы вообще доберемся туда.
     Ник чувствовал себя ненамного лучше, чем я. Он сидел молча на  корме,
погруженный в мрачные размышления. Внезапно из темноты вынырнул,  заставив
меня вздрогнуть от неожиданности, корпус судна.
     Мы вскарабкались по веревочному трапу. Для Ника с его рукой это  было
не так-то просто, но все же он справился. Человек, который  доставил  нас,
подогнал шлюпку к корме, где ее привязали, и тоже поднялся на судно.
     Едва  мы  ступили  на  борт,  как  на  корабле   началось   движение,
послышались слова команды. Судно быстро заскользило по ветру, а нас повели
вниз, в маленькую каюту, где мы могли спать на  рундуках.  После  стольких
тревожных ночей я здорово устал, и необычность обстановки меня не трогала.
Я заснул как убитый и проснулся только двенадцать часов спустя.

     Проснувшись, я первым  делом  увидел  Ника.  Он  сидел  у  столика  и
уписывал баранину с белым хлебом. Должно быть,  Ник  захватил  собственные
припасы, потому что на бриге в отношении еды были не очень-то  разборчивы.
Мы провели на нем двое с половиной  суток,  и  все  это  время  команда  в
составе семи человек получала  только  пожелтевшую  солонину  да  червивые
сухари.
     Приключения - вещь хорошая, Джим, для  того,  кто  их  любит;  я  же,
оглядываясь теперь назад, вижу,  что  был  рожден  для  мирной,  спокойной
жизни, а не для суровых испытаний. Тем большее восхищение вызывал  у  меня
Ник. Он получил утонченное воспитание, всегда имел все, что  только  можно
купить за деньги, и тем не менее сразу почувствовал себя на море как  рыба
в воде.
     Мне мало что запомнилось из этого  моего  первого  путешествия.  Бриг
назывался "Милость господня"; это был голландский контрабандист, шедший из
Гааги с грузом цветочных луковиц на палубе (голландские тюльпаны  как  раз
вошли в моду в Англии) и с какими-то бочонками в трюме.
     Обращались с нами  на  бриге  любезно,  как  и  положено  с  платными
пассажирами. Постепенно мой желудок  перестал  бунтовать,  и  я  свыкся  с
качкой гораздо быстрее, чем ожидал сам. Вскоре я уже с удовольствием стоял
на носу, слушая пение ветра в  вантах  и  провожая  взором  бегущие  вдаль
зеленые валы. Я забывал о своем положении, в то время мне еще  не  было  и
девятнадцати, и будущее рисовалось мне в радужном свете.
     Мы достигли Фалмута без происшествий. Однако  здесь  Ник  предупредил
меня, что нам придется оставаться на борту, пока к судну,  на  котором  мы
поплывем через  океан,  пойдет  плашкоут.  Шлюпка  доставит  нас  на  этот
плашкоут, и наше путешествие начнется всерьез.
     ...Это произошло два дня спустя.
     Мы стояли на якоре довольно близко от берега, и я увидел толпу людей,
спускавшихся к пристани между двумя  шеренгами  солдат  морской  пехоты  в
красных мундирах. Я одолжил  подзорную  трубу  и  стал  рассматривать  эту
группу, которая тем временем начала грузиться на  плоскодонное  суденышко.
Вскоре я понял, что это каторжники, скованные вместе по  четыре.  Плашкоут
взял курс на корабль, стоящий у самого горизонта, милях  в  шести-семи  от
берега.
     Я все еще следил за этой необычной сценой, когда Ник тронул  меня  за
локоть. Он стоял в новом плаще, держа в руке саквояж.
     - Пошевеливайся, Бен! - сказал он. - Вот и наш транспорт.
     Мы спустились в шлюпку и подошли к плашкоуту,  который  в  это  время
достиг  уже  середины  пролива.  Сидевший   на   корме   сержант   вежливо
поздоровался с Ником и сухо кивнул в ответ на мое приветствие.
     Всего на плашкоуте плыло десятка  четыре  ссыльных;  и  только  один,
сидевший вблизи от меня, не был подавлен  своим  положением.  Он  устремил
зоркие зеленые глаза на горизонт, и было в его лице  нечто  такое,  что  я
подумал - этот оставляет Англию без  всякого  сожаления.  Остальные  жадно
всматривались в родную землю.
     Время от времени, когда внимание сержанта  отвлекалось  разговором  с
Ником, каторжник устремлял на охранника взгляд, полный холодной ненависти.
Я содрогнулся бы от такого взгляда,  хотя  ноги  и  руки  каторжника  были
надежно закованы в кандалы.
     Около полудня мы подошли достаточно близко к кораблю, чтобы прочитать
его название, написанное большими буквами на корме. Он смахивал на  фрегат
четвертого-пятого ранга, но и в то же время от него отличался: на корме  и
на носу было необычно много надстроек. Удивило меня и то,  что  девять  из
десяти пушечных портиков забиты. Это не был обычный тюремный  транспорт  -
перевозкой  ссыльных   занимался   предназначенный   для   этого   корабль
"Неистовый". Многочисленные надстройки и забитые пушечные  портики  лишали
"Моржа" всех качеств военного корабля.
     Было что-то  зловещее  в  этом  судне,  сочетавшем  в  себе  признаки
фрегата, "купца" и плавучей тюрьмы. Я ступил на его палубу с предчувствием
чего-то недоброго,  чему  и  сам  не  мог  найти  названия.  Словно  здесь
притаилась сама смерть,  и  всем,  кто  находился  на  борту  -  капитану,
команде, солдатам, каторжникам, никогда не  суждено  было  больше  увидеть
сушу. Возможно, Ник тоже ощутил  нечто  подобное.  Когда  он  полез  через
больверк и я протянул руку, чтобы взять саквояж, я коснулся его  ладони  -
она была влажная и холодная. Вдруг он поежился, и его глаза точно сказали:
"Ну что ж, Бен, кажется, дело начинается всерьез!"
     Нас встретил капитан, степенный пожилой человек в синем  мундире  без
эполетов. Он деловито обратился к Нику:
     - Мистер Аллардайс, если не ошибаюсь?
     Ник улыбнулся и кивнул, а капитан продолжал:
     - Вы с вашим слугой поместитесь в  средней  части  корабля,  рядом  с
солдатами. Когда пробьет шесть склянок, я  распоряжусь,  чтобы  фалмутские
пассажиры были выстроены для осмотра. Мы  уже  двоих  зашили  в  брезенты,
мистер Аллардайс. Надеюсь, что теперь, когда вы присоединились  к  нам,  у
нас больше не будет больных до самого Порт-Ройяла.
     - Это зависит, - ответил Ник учтиво, -  от  их  нынешнего  состояния,
сэр.
     Капитан выразительно взглянул на  него,  но  ничего  больше  не  стал
говорить. Минут десять спустя, пытаясь разместить наши вещи  в  отведенной
нам  тесной  клетушке  позади  грот-мачты,  я  почувствовал,  как   "Морж"
накренился и заскользил по волнам. Выглянув в  открытую  дверь,  я  увидел
расправляющиеся на ветру  паруса.  По  вантам  и  реям,  словно  обезьяны,
сновали матросы.
     Ник обратился ко мне:
     - Раньше это  был  сорокавосьмипушечный  фрегат,  Бен.  Рассчитан  на
команду в сто десять человек. Угадай, сколько теперь людей на борту?
     Я ответил, что не имею ни малейшего представления и не  понимаю,  как
он может это знать, едва ступив на борт.
     - Человек всегда должен стремиться знать, что происходит вокруг него,
- ответил Ник, озабоченно потирая свой длинный подбородок. - Я беседовал с
нашим спутником, сержантом морской пехоты Хокстоном.  Команда  насчитывает
шестьдесят человек, а этого совершенно  недостаточно.  Далее,  на  корабле
находится два десятка солдат под командой двух офицеров.  А  под  палубой,
там, где раньше из портиков скалились пушки, закованы в цепи двести  сорок
человек, Бен, - слишком много, сдается мне, чтобы можно было устроить  для
них моцион на палубе, даже если разбить их на группы!

                                    4

     ...Стоит подробнее рассказать о судне, которому суждено было  сыграть
такую большую роль в дальнейших событиях.
     Это был фрегат водоизмещением всего  в  триста  тонн,  маневренный  и
быстроходный. В свое время "Морж" мог, вероятно, обойти большинство  судов
той же оснастки, но  переоборудование  из  военного  корабля  в  транспорт
ухудшило его остойчивость, он сильно кренился на волне  и  уваливался  при
встречном ветре - очевидно, из-за нагромождения шатких надстроек.
     Мне еще предстояло хорошо узнать этот корабль и его повадки, Джим.  Я
уже говорил, что быстро почувствовал себя на море, как прирожденный моряк,
- вероятно, потому, что был крепок и вынослив, хотя и  маловат  ростом,  и
еще потому, что от моего родного дома было рукой подать до пролива.
     Мне сразу пришлись по сердцу лихие обводы "Моржа", его стройные мачты
и послушание рулю в неожиданный шквал, и потому, что я полюбил судно,  мне
было  жаль  его,  обреченного  ежегодно  мотаться  через  океан  с  грузом
несчастных узников, вместо того чтобы меткими залпами  гнать  французов  и
испанцев с морских просторов в порты, заделывать пробоины.
     "Морж" был двухдечный корабль; нижнюю, пушечную палубу  превратили  в
плавучую тюрьму для каторжников.
     Командир корабля, капитан Айртон, был моряк лет пятидесяти, высокий и
сухощавый, весь в шрамах. Он взялся перевозить  каторжников  лишь  потому,
что состояния не имел, а пенсии на жизнь не хватало.
     Должность помощника капитана занимал  лейтенант  Окрайт,  совсем  еще
юноша; однорукий боцман, старый морской волк, опекал его,  словно  бабушка
любимого внучка. Охраной командовали два хлыща, совершенно не  подходившие
к должности офицера; они направлялись к месту своей службы  в  Вест-Индии.
Собственно, все их  обязанности  выполнял  сержант  Хокстон  -  тот  самый
служака с бычьей шеей, который доставил нас на борт, - и  он  очень  скоро
снискал всеобщую ненависть на корабле не только у каторжников, с  которыми
обращался самым варварским образом, но и у команды и солдат.  Списанный  с
флота фрегат не самое подходящее судно для перевозки каторжников. Но в том
году в портах западного  побережья  сильно  возросла  преступность;  после
заключения мира последовало несколько неурожаев, а  неурожаи  повлекли  за
собой возмущения, и весенние судебные  сессии  в  Уинчестере,  Дорчестере,
Эксетере и Тонтоне приговорили к высылке шестьсот сорок мужчин,  женщин  и
детей.
     Мало кто из них, даже осужденные на  короткие  сроки,  мог  надеяться
когда-либо вновь увидеть родные  места.  Война  заметно  сократила  приток
черных  рабов,  и  безжалостные   надсмотрщики-метисы   заставляли   белых
невольников работать до изнеможения.
     Даже английские власти были смущены последним отчетом с "Неистового":
около сотни каторжников отдали Богу душу  в  пути,  еще  тридцать  человек
скончались вскоре по прибытии на место. Мертвый невольник плантатору ни  к
чему, да и немощный тоже.  Из  Порт-Ройяла  посыпались  жалобы,  и  власти
постановили, чтобы очередную партию каторжников сопровождал судовой врач.
     Все это я узнал, понятно, гораздо позже, когда  жизнь  свела  меня  с
беглыми каторжниками  и  рабами  из  Вест-Индии.  В  то  время  там  часто
встречались  мужчины  и  парни,  которым  нечего   было   продать,   кроме
собственных  рук,  и  которые  шли  в  кабалу  на  плантации  за   скудное
вознаграждение, стол и жилье.
     Карибские пираты пополняли свои  ряды  почти  исключительно  за  счет
беглых каторжников  и  рабов,  а  также  насильно  завербованных  моряков.
Последние, попав в плен к пиратам, предпочитали примкнуть к победителям  и
променять солонину и линек на буйную жизнь  в  тени  виселицы.  Видя,  как
судовладельцы и офицеры обращаются с моряками, я только удивлялся, что они
все не перебегают к пиратам. Если вы относитесь к человеку, как к  тупому,
злобному животному, Джим, он, скорее всего, таким и станет  и  вцепится  в
вас зубами, едва вы зазеваетесь.
     ...Я затрудняюсь даже описать вам, что делалось на  пушечной  палубе,
где  были  собраны  люди,  которым  предстояло  стать  грозой  морей   под
главенством этого архидьявола Флинта.
     Прежде всего вас поражало зловоние: около двухсот пятидесяти человек,
скованных по четыре, занимали пространство, в котором  могло  разместиться
от силы полсотни подвесных коек. А пушечные портики, как  я  уже  говорил,
были забиты, и воздух проходил только через два зарешеченных  отверстия  -
одно у носа, другое у кормы, - если не считать люки, отпираемые  дважды  в
день для раздачи пищи.
     До того, как очутиться на "Морже", эти люди не один  день  провели  в
застенках, умирая с голоду,  и  к  нам  попали  только  самые  выносливые,
уцелевшие от страшных эпидемий, подобно ангелу смерти опустошавших  тюрьмы
между тюремными сессиями.
     Всякие люди собрались здесь: молодые деревенские парни и престарелые,
седые бедняки, рослые верзилы с  огромными  кулачищами  и  жалкие  калеки,
жертвы  законов  против  бродяжничества.  И  всех  их  объединяло  мрачное
отчаяние, из-за которого вольному человеку было опасно приближаться к  ним
иначе, как в сопровождении вооруженных до зубов солдат.
     В тот день, когда трое каторжников скончались и были зашиты в брезент
для похорон на морском кладбище, Ник попытался убедить капитана  регулярно
выпускать узников на палубу, чтобы они прогулялись и ополоснулись  морской
водой. Он  объяснял,  что  ежедневное  пребывание  на  морском  воздухе  и
относительная чистота тела помогут предотвратить  эпидемию,  способную  за
неделю скосить две трети каторжников. Но капитан  и  слышать  не  хотел  о
массовых прогулках. Он отвечает за безопасность на корабле. Людей у него в
обрез, и он не  может  выделить  никого  в  помощь  малочисленной  охране.
Двадцать два человека на двести сорок негодяев!
     Ник заметно помрачнел после этого разговора. Он все  чаще  прописывал
своим подопечным больничный рацион и прогулки у люка, чем изрядно  обозлил
солдат, которые должны были час за часом стоять  в  карауле,  вместо  того
чтобы отдыхать между вахтами.
     Однажды вечером, когда люки задраили после  очередного  обхода,  Ник,
опираясь на борт и глядя, как заходящее солнце превращает море  в  чашу  с
червонным золотом, облегчил передо мной свою душу.
     - Бен, - сказал он. - Я скорее  за  них,  чем  против!  Если  бы  они
вырвались наверх и пошвыряли за борт всех людей короля, я стоял бы рядом и
размахивал шляпой, приветствуя это справедливое дело!
     От таких слов у меня по спине побежали мурашки - это говорил человек,
получивший хорошее воспитание и сам занимавший на борту должность офицера!
     Ник продолжал:
     - Есть там, внизу, один человек, способный на это, человек,  которого
ни угрозы, ни голод не заставят плыть по течению. Этот  человек  не  будет
невольником, Бен. Он уже испытал эту долю и вырвался на свободу, и сделает
это снова.
     Ник выпрямился и сплюнул в море.
     - Будь прокляты те, кто  способен  гнать  за  море  своих  собратьев,
словно скот на продажу! - выпалил он. - Это Кастеры и им подобные  толкают
людей на беззаконные дела, а кто раз провинился, у того  уже  нет  никаких
надежд снова стать человеком! Ты понимаешь, как это  действует  на  людей,
Бен? Их сердца превращаются в сгустки ненависти!
     Я знал человека, о котором он говорил, - это  был  Пью.  И  вам  тоже
довелось его узнать, Джим, только он был лет на двадцать моложе,  когда  я
впервые столкнулся с ним.
     Он был прикован к главной цепи,  тянувшейся  во  всю  длину  пушечной
палубы, вместе с тремя другими узниками, такими же головорезами,  как  сам
Пью. Первым слева от него сидел могучий детина лет  двадцати,  у  которого
руки были, как дышла, а буйный взор с  трудом  пробивался  сквозь  заросль
темных волос и бакенбард. Звали его Андерсон,  уже  тогда  он  прославился
неукротимым, вспыльчивым нравом.
     Дальше следовал Черный Пес, щуплый рябой юноша, проходя ученичество у
замочных дел мастера, он проявил повышенный интерес к чужим  замкам.  Свое
прозвище он получил благодаря длинным черным волосам, которые оттеняли его
бледное лицо и придавали ему сходство со спаниелем. Черный  Пес  с  самого
начала подпал под влияние Пью, и все те годы, что я их знал, оставался его
подручным.
     Последний из четверки, сидевший  у  самой  переборки,  был  тоже  ваш
старый знакомый - не кто иной, как Израэль Хендс. До тех  пор  он  еще  ни
разу не встречался с остальными тремя, которые попали на  судно  из  одной
тюрьмы. Угрюмый от природы, Израэль держался особняком и все время усердно
обрабатывал какую-то поделку из кости, неустанно шлифуя ее о звенья  своей
цепи. Я решил тогда, что он трудится над  моделью  парусника,  намереваясь
продать ее за несколько пенсов по прибытии на место. Позже оказалось,  что
Хендс ухитрился из столь  необычного  материала  изготовить  короткий,  но
страшный нож. Я говорю об этом потому, что оружие,  изготовленное  Хендсом
во мраке под палубой, сыграло немалую роль в нашей судьбе.
     Здесь уместно, пожалуй, рассказать вам несколько больше об этом милом
квартете, ставшем ядром дьявольской шайки, с которой мне пришлось  плавать
в последующие годы.
     Пью - признанный главарь  четверки  до  появления  Джона  Сильвера  -
начинал свою жизнь мальчиком на побегушках в Дептфорде; я слышал от  него,
что он не знал ни отца, ни матери. Может быть, это было к лучшему,  потому
что они, скорее всего, кончили свою жизнь на виселице. Юношей Пью попал  в
море, в первые годы  Испанской  войны  был  капером.  Подобно  большинству
приватиров, он быстро разобрался, что выгоднее, - иначе говоря,  предпочел
каперству открытое пиратство и стал грабить подряд все суда, независимо от
национальности.
     В отличие от Сильвера, Пью никогда не связывался с  работорговлей,  а
продолжал пиратствовать у берегов Аравии, пока военные корабли не очистили
Персидский залив; тогда он вернулся на родину и стал  контрабандистом.  На
берегу близ Фоуи в схватке с таможенной полицией Пью был  ранен;  приятели
скрылись в ночном  мраке,  а  его  взяли.  Его  ожидала  виселица,  только
молодость и могучее сложение спасли ему жизнь:  раб  Пью  представлял  для
правительства бОльшую  ценность,  чем  труп  на  виселице  на  перекрестке
корнуоллских дорог...
     Туповатый Джоб Андерсон был портовым грузчиком; его схватили в той же
стычке.  Он  родился  в   Бристоле   и   еще   в   юности   столкнулся   с
контрабандистами. Подобно  большинству  этих  людей,  Джоб  любил  выпить;
глотнув вина, он превращался в льва, а трезвый был послушен, как ягненок.
     Израэль Хендс, которому тогда было около тридцати,  успел  уже  тогда
стать прожженным негодяем. Он плавал с самым пресловутым из всех  пиратов,
знаменитым Эдвардом Тичем, более  известным  под  кличкой  Черная  Борода.
Незадолго до моей встречи с Хендсом кровавой карьере  Тича  положил  конец
сметливый лейтенант из колоний, молодой парень по фамилии Мэйнард.
     Израэль Хендс был у Тича пушкарем и спасся только благодаря тому, что
находился на берегу  на  излечении  после  одной  из  милых  забав  своего
капитана. Черная Борода любил подшутить: в разгар веселой пирушки в  каюте
он вносил еще большее оживление, незаметно опуская под  стол  пистолеты  и
посылая наугад пули в ноги своим собутыльникам. Дня  за  два,  за  три  до
встречи с  кораблем  Мэйнарда  у  капитана  как  раз  проходила  очередная
попойка, и Израэль Хендс, сидевший напротив Черной Бороды, получил пулю  в
колено; с тех пор и до конца своих дней он всегда прихрамывал.
     После гибели Тича Израэль бежал в Нью-Провиденс, островную республику
пиратов, и плавал со многими пиратами, в том числе с Инглендом, Девисом  и
Стид-Беннетом.
     Израэль явно родился под счастливой  звездой.  Ингленда  высадили  на
остров, Стид-Беннет был пойман и  повешен,  но  пушкарь  каким-то  образом
вышел сухим из всех переделок и вернулся в Бристоль, намереваясь зажить  в
довольстве на свою долю в пиратской добыче.
     Однако ром погубил Хендса, как губил  других  его  приятелей,  и  уже
через полгода  ему  пришлось  заняться  мелким  воровством,  чтобы  добыть
средства к существованию. Летом он  участвовал  в  ограблении  таможенного
склада в Уотчете и в итоге оказался в кандалах рядом с Пью.
     Ну вот, Джим, это, собственно,  все.  Должен  сказать,  что,  на  мой
взгляд, этой четверке еще повезло, потому что уже  к  двадцати  годам  они
были самым подходящим украшением для виселицы. Что поделаешь, так повелось
- люди, которых толкает на преступление  нужда,  рассчитываются  сполна  и
отправляются на тот свет,  а  негодяи  вроде  Пью  и  Хендса  благополучно
здравствуют и бесчинствуют до глубоких седин.
     А теперь расскажу, как мы в этом злополучном плавании  столкнулись  с
самым прожженным изо всех них.
     Как я уже говорил, в безветренный вечер мы с Ником  стояли,  беседуя,
возле носового люка. Вдруг у самого горизонта  с  левого  борта  вспыхнуло
яркое пламя. Впередсмотрящий поднял тревогу, и  капитан  вышел  на  палубу
узнать, что случилось.
     Сначала мы подумали, что там горит корабль, но минуту или две  спустя
пламя превратилось в красную точку, а затем и вовсе  исчезло.  Мы  решили,
что это был сигнал бедствия. Капитан Айртон тотчас велел рулевому  править
в ту сторону.
     Последующие  события  показали,  что  лучше   бы   капитан   проявлял
человеколюбие на своем судне.
     Мы  внимательно  наблюдали  за  горизонтом,  но  новых  сигналов   не
последовало. Должно быть,  потерпевшие  крушение,  заметив  огни  "Моржа",
подожгли свой парус в последней отчаянной попытке привлечь наше внимание.
     Мы подошли к ним  только  под  утро.  Розовое  сияние  зари  осветило
безбрежный океанский простор и на нем - одиноко дрейфующий баркас.
     Ник вооружился подзорной трубой,  потом  передал  ее  мне.  Я  увидел
рослого, широкоплечего человека. Он был одет в костюм  из  доброго  сукна,
отделанная позументом шляпа оставляла  открытым  высокий  чистый  лоб.  Он
улыбался во весь рот, зато его товарищ, коренастый моряк с почерневшим  от
солнечных лучей лицом, лежал при последнем издыхании плашмя на банках.
     - Вы подниметесь сами или вам надо помочь? - крикнул капитан Айртон.
     Человек в шляпе лихо отдал ему честь и звонко ответил:
     - Я поднимусь к вам мигом, сэр, но за Томом придется спустить люльку:
бедняга чуть жив!
     Здоровяк поднялся по трапу и ступил на палубу,  приветствуя  капитана
почтительным жестом и широкой, до ушей, улыбкой, от  которой  его  кроткие
голубые глаза вспыхнули мальчишеским задором.
     - Докладывает  капитан  Сильвер,  сэр,  -  заговорил  он  приятным  и
вежливым  голосом,  -  бывший  шкипер  и  совладелец  барка  "Розалия"   -
невольничьего судна, вышедшего из Гвинеи двадцать девять дней тому  назад!
Господь благослови вас, сэр, мой добрый плотник и я  не  забудем,  что  вы
спасли нам жизнь, во всяком случае мне, так как боюсь,  что  бедняге  Тому
уже ничто не поможет.
     Айртон спросил, сколько дней они пробыли в лодке.
     - Двадцать три, - последовал ответ. - От всей команды осталось только
четверо после того, как на корабле вспыхнул  пожар,  спустя  неделю  после
отплытия!
     - Что же случилось с остальными двумя? - осведомился капитан.
     - Отдали концы, сэр, как честные моряки, служившие своему капитану до
последнего вздоха, - отчеканил Сильвер. - А теперь, сэр, я  ваш  слуга  на
всю жизнь, прошу извинить меня, только дайте мне  добрую  кружку  холодной
воды.  Отныне  я  пью  одну  воду,  сэр.  Скорее  умру,  чем  разбавлю  ее
чем-нибудь!
     Пока они беседовали,  два  моряка  спустились  в  баркас  и  положили
бесчувственного плотника в люльку. Затем его подняли на борт и  отнесли  в
каюту.
     В тот день и последующую ночь я больше не  видел  спасенных.  С  ними
обращались хорошо, и Ник, которого  вызвали  осмотреть  плотника,  сообщил
мне, что он встанет на ноги через день-два, а Сильвер пребывает  в  полном
здравии, словно не было никакого бедствия.
     - Уж если кого называть удачником, то именно  этого  работорговца,  -
сказал Ник. - Чтобы такое вынести, нужно иметь сложение и запас сил, как у
хорошего быка.

                                    5

     Всяких людей можно встретить на море, Джим. За двадцать лет  скитаний
я повидал и хороших, и плохих, но Сильвер ни в какие мерки не ложился.
     Угадать, что у него на уме, было просто невозможно, и никто, даже сам
Флинт, не мог чувствовать себя в  безопасности  рядом  с  ним.  Иногда  вы
приходили к окончательному и бесповоротному убеждению,  что  он  последний
мерзавец, негодяй от клотика до киля, но в следующий миг он хлопал вас  по
плечу и вел себя так, что вы спрашивали себя  -  уж  не  возводите  ли  вы
напраслину на лучшего товарища, какого только можно себе представить?
     Люди вроде Флинта, Билли Бонса  или  Хендса  были  перед  ним  милыми
детками. Назовите их головорезами,  свирепыми,  как  разъяренный  бык,  но
Сильвер,  тот  вообще  был  не  человек,  а  помесь  дьявола,  башибузука,
рубахи-парня и горничной.
     В отличие от Пью или, скажем, Черного Пса, Джон  рос  не  оборванцем.
Отец его, как я  слышал,  держал  постоялый  двор  в  Топшеме  и  сколотил
достаточно  денег,  чтобы  дать  сыну  хорошее  образование.   Да   только
Сильвер-младший оказался слишком твердым орешком  для  школьных  учителей.
Обломав об одного из них палки, предназначенные  для  его  же  воспитания,
Джон бежал и завербовался на каботажное судно.
     Вскоре он стал уже плавать в дальние рейсы, не раз  ходил  в  Левант.
Одно из плаваний едва не кончилось печально  для  Джона.  Вместе  со  всей
командой он попал в плен к алжирским пиратам; да  только  Окорок  оказался
слишком скользким, чтобы эти нехристи смогли удержать его.  Однажды  ночью
он прокрался на полуют и выбросил капитана за борт, после чего расправился
с вахтенными, освободил белых пленников и привел пиратскую галеру в  Геную
с богатой добычей.
     Набив карман, Джон Сильвер приобрел пай в одной из Восточных компаний
и со временем сделался  бы  преуспевающим  дельцом,  если  бы  его  судно,
"Кентскую Деву", не захватили пираты. С ними он очутился в лагере капитана
Ингленда на Мадагаскаре.
     В те времена Мадагаскар был пиратским раем, и Джон очень  скоро  стал
своего рода главнокомандующим всей северной части этого кровавого острова.
     Когда на корабле  Ингленда  вспыхнул  бунт  и  капитана  высадили  на
острове  Св.  Маврикия,  Сильвер  остался  с  ним.  Вместе   они   затеяли
работорговое предприятие, которое привело их в Карибское  море.  Здесь  их
пути  разошлись.  Джон   всерьез   занялся   работорговлей,   подрядившись
поставлять невольников на плантации Нового  Света  и  дважды  удачно  сбыл
живой груз, а  на  третий  раз  его  постигло  худшее,  что  только  может
случиться на корабле, - пожар в открытом море.
     Сам он, как всегда, ухитрился спасти свою  шкуру,  и  он  не  обманул
капитана, сообщив, что, кроме него, спаслось еще трое. Но  Сильвер  сказал
капитану не все. Об этом я  узнал  потом  от  Тома  Моргана,  того  самого
плотника, которого подняли скорее мертвого, чем живого, на борт "Моржа".
     Он видел собственными  глазами,  как  Сильвер  убил  ножом  белого  и
вышвырнул за борт негра. Смертельный страх перед Сильвером остался у  Тома
на всю жизнь, и не без основания: он считал, что быть бы и ему за  бортом,
не подбери мы их вовремя. Он был на редкость догадлив, этот Том Морган.

                                    6

     Говорят, если ты выудил человека из воды и спас  его  от  гибели,  то
будешь связан с ним на всю жизнь, Джим. Что-то в  этом  роде  произошло  и
теперь. В несколько часов Сильвер сделался  на  корабле  своим  человеком.
Молодой помощник капитана поместил его у себя в каюте, а  столовался  Джон
вместе с самим капитаном и офицерами охраны.
     Долгое плавание нагоняет скуку, а  в  Сильвере  они  нашли  приятного
собеседника: когда Джон был в ударе, слушатели забывали обо всем на свете.
     Большинство  матросов   быстро   привыкли   называть   Сильвера   его
корабельным прозвищем - Окорок. Обходительность Джона и щедрость, с  какой
он раздавал серебро из позвякивающего парусинового  мешка,  спасенного  от
пожара, быстро сделали его всеобщим любимцем.
     Как ни странно, изо всех только Ник не поддался тогда его чарам.
     - Не пойму я что-то этого Сильвера, - сказал он мне однажды. - Каждый
раз, когда мне встречаются  этакие  краснобаи,  я  настораживаюсь.  Откуда
вдруг такое благочестие у работорговца?
     В самом деле, получив однажды разрешение присутствовать  при  осмотре
каторжников, Сильвер деловито семенил между рядами кандальников и извергал
из себя потоки  благочестивых  речей,  которые  сделали  бы  честь  любому
расстриге.
     - И еще, - продолжал Ник. - Когда мы были внизу, я слышал,  как  один
из ссыльных назвал его  Окороком.  Откуда  эти  люди  могут  знать  кличку
Сильвера?
     В тот же день мы приблизились к разгадке этой тайны.
     Вскоре после захода солнца в нашу каюту просунулась голова Сильвера.
     -  Прошу  извинить  меня,  мистер  врач,  -  произнес  он  с  обычной
почтительностью. - Капитан  Айртон  был  так  любезен,  что  разрешил  мне
спуститься вниз к этим бедолагам и раздать им немного табачку!
     Я немало удивился, но Ник и глазом не моргнул.
     - Без охраны? - спросил он с расстановкой. - И вам не страшно, мистер
Сильвер, появляться одному среди этих людей?
     - Нет, сэр, нисколько, - ответил Сильвер невозмутимо. - Да и чего мне
страшиться? Когда небесный кормчий соблаговолил направить мой челн прямо к
вашему судну, он сделал это не для того,  чтобы  я  был  растерзан  шайкой
кандальников! Я убежден, что он уготовил мне более достойную судьбу, сэр!
     Ник громко расхохотался.
     - Ладно, мистер Сильвер, - сказал он самым любезным тоном.  -  Я  уже
спускался сегодня в трюм и ничуть не жажду сделать это еще раз.  Вот  ключ
от люка.
     Мы прошли вдвоем на нос. Вахтенные удивились, что мы идем без солдат,
но Сильвер, не колеблясь, нырнул в темное отверстие люка. Я последовал  за
ним.
     Едва мы очутились одни, как он доверительно обратился ко мне:
     - Бен, дружище, мне кажется, я могу сказать тебе правду и  положиться
на тебя. Понимаешь, сердце мое обливается кровью,  когда  я  вижу,  что  с
человеческими созданиями обращаются как со  скотом.  Поэтому  я  собрал  в
ведерке кое-что из еды, чтобы отдать самым достойным из  этих  несчастных.
Ты поднимись быстренько по трапу и пройди  к  каюте.  В  ней  никого  нет,
помощник на вахте, а ведерко стоит сразу за дверью.
     На то, чтобы забрать ведерко и вернуться, у меня ушло минут пять  или
десять, но, когда я достиг конца трапа,  из  темноты  протянулась  рука  и
затащила меня за переборку. Голос Ника прошептал мне на ухо,  чтобы  я  не
двигался с места. Очевидно, Ник шел за нами  до  носового  люка,  а  потом
подождал, когда я пройду на корму, и спустился по трапу.
     В колеблющемся свете фонаря я увидел Сильвера. Он шептался о чем-то с
Пью, и Хендс тоже пододвинулся к ним, насколько позволяла цепь. Мы с Ником
напрягли слух до предела, но смогли уловить только два  слова:  "Флинт"  и
"Порт-Ройял".
     Наконец Сильвер выпрямился и крикнул:
     - Бен, ты здесь?
     Ник живо поднялся вверх по трапу, успев сказать,  чтобы  я  сразу  же
привел Сильвера к нему.
     Я прошел к Джону и подал ему ведерко, которое затем перешло в руки  к
Пью.
     Сильвер громко произнес:
     - Ну вот, поделите это с соседями, а завтра получите еще -  для  тех,
кто этого заслуживает.
     - Господь да благословит вас, мистер Сильвер, - отозвался Черный Пес.
- Никто из нас никогда не забудет вашу доброту - верно, парни?
     Послышалось одобрительное бормотание, однако что-то подсказывало мне,
что все это говорится для меня, а не для Сильвера.
     Как только мы поднялись и заперли люк, я  сказал  Сильверу,  что  Ник
ждет его. Он сразу же подчинился. Ник сидел на своем рундуке  и  попыхивал
сигарой.
     - Сильвер, - начал он резким тоном, едва я прикрыл дверь. -  Вы  сами
расскажете, какое дело задумали, или мне обратиться к капитану?
     Надо было в эту минуту видеть лицо Сильвера. Выражения сменялись одно
за другим, пока не застыла на лице смесь грусти и печального удивления.
     - Добро, мистер врач, - вымолвил  он  наконец.  -  Чувствую,  что  вы
раскусили меня, и поделом  -  не  пытайся  провести  такого  образованного
джентльмена, как вы!
     - Ладно, ладно, - ответил Ник со смехом в  голосе.  -  Итак,  сколько
человек вы отобрали для себя?
     Сильвер не спеша сел; он успел полностью овладеть собой.
     - Лучше говорить все как  есть,  раз  вы  меня  обошли.  Могу  только
добавить, что вы не проиграете, если поладите со мной,  мистер  Аллардайс.
Дело обстоит несколько сложнее, чем вы думаете. Двое из тех, что гниют там
внизу а кандалах, мои старые корабельные товарищи. А я не  такой  человек,
чтобы отвернуться от друзей, застрявших на подветренном берегу, вот  какое
дело, мистер врач!
     - Которые двое?
     - Габриэл Пью и Израэль Хендс, - ответил Сильвер  без  запинки.  -  Я
плавал с ними обоими на борту "Королевской  удачи",  со  вторым  года  два
назад, когда было покончено с Эдом Тичем,  и  Хендс  явился  без  гроша  в
кармане на Нью-Провиденс!
     - Насколько мне известно, - ухмыльнулся Ник,  -  "Королевская  удача"
была пиратским судном, а Нью-Провиденс - заповедным краем пиратов, где они
могли сбывать добычу, не опасаясь нескромных вопросов?
     Сильвер даже не сморгнул.
     - Совершенно верно, - сказал он. - Как и то, что у вас острый глаз  и
хорошая память. Да только вы, похоже, никогда  не  слыхали  о  королевской
амнистии,  которой  я  воспользовался  с  большинством  членов  берегового
братства.
     С этими словами он достал из кармана и бросил на стол грязный  свиток
пергамента.
     Свиток был испещрен буквами, написанными рукой  какого-то  законника;
внизу красовалась большая красная печать, потрескавшаяся и  обломанная  по
краям, но сохранившая рисунок королевского герба.
     Ник внимательно изучил пергамент, и раз уж я взялся поведать вам все,
что знаю о золотой поре карибских флибустьеров, стоит, пожалуй, рассказать
поподробнее об "индульгенции Вудса-Роджерса".
     Капитан Вудс-Роджерс стал губернатором нескольких островов Карибского
моря лет за сорок до событий, о которых я вам говорю. Ему удалось склонить
английского короля на то, чтобы объявить полную амнистию всем, кто  бросит
разбойный промысел и вместо этого займется колонизацией заморских  земель,
став частным плантатором или торговцем. Пиратам разрешалось сохранить  все
добытое имущество: корабли, золото, серебро, драгоценности...
     Большинство членов берегового братства воспользовалось прощением, и в
той части света пиратство прекратилось на много лет. Конечно,  как  только
Вудс-Роджерс умер, все началось  сначала.  Время  от  времени  губернаторы
Ямайки и других владений объявляли новые амнистии, но все  они  назывались
по имени первого человека, которому эта мысль пришла в голову.
     - Слыхал я об "индульгенциях", но  вижу  впервые!  -  сказал  Ник.  -
Однако мне непонятно:  если  амнистия  объявлена  для  всех,  почему  ваши
приятели до сих пор в кандалах?
     -  Находятся  люди,  -  произнес  Сильвер  назидательно,  -   которым
недостает ума воспользоваться  милостью  Его  Величества  и  начать  новую
жизнь. А вот я, сами видите, распростился  с  прошлым  и  занялся  честным
промыслом, как записано на этом клочке бумаги.
     - А капитану Айртону известно об этом? - спросил Ник.
     - Нет, сэр, - отчеканил Сильвер. - Я решил, что ему  это  незачем.  И
давайте договоримся сей же час, что все будет шито-крыто. Там внизу  сидят
двое добрых моряков, которые пригодятся мне, когда я обзаведусь кораблем.
     - Но ведь вы можете просто купить их, - заметил Ник.
     - Нет, сэр, не могу, -  возразил  Джон.  -  Шкипер  сказал,  что  все
каторжники на корабле  уже  расписаны  по  плантаторам  Северной  и  Южной
Каролины.
     - Что же вы намерены сделать? - спросил Ник.
     - Помочь им  сняться  с  якоря,  когда  мы  зайдем  за  провиантом  в
Порт-Ройял, - ответил Сильвер прямо. - Они мне нужны, и я добьюсь своего -
это мой долг перед друзьями!
     - Вы, видно, очень доверчивый человек, что делитесь  со  мной  своими
планами, - медленно произнес Ник.
     - Нет, сэр, вы ошибаетесь, - Сильвер осклабился. - Вы извините  меня,
но мне сдается, что с вами можно поладить. Двадцать гиней за молчание!
     Ник расхохотался.
     - А если я пообещаю вам молчать совершенно бесплатно? - предложил он.
     Глаза Сильвера сузились.
     - Одно из двух, мистер Аллардайс. - Либо вы на редкость  великодушный
джентльмен, либо знаете сами, почем фунт лиха! Итак, по рукам, сэр?
     - Только эти двое? - спросил Ник.
     - Только двое, провалиться мне на этом месте! - воскликнул Сильвер.
     Отсюда  все  и  началось:  у  меня  на  глазах  Ник  Аллардайс,   сын
приходского священника, и Джон Сильвер, пират и работорговец,  ударили  по
рукам и стали, так сказать, птицами одного полета...
     После той ночи они с Сильвером редко разлучались.
     ...Но  вот  настал  долгожданный  день,  когда   мы   услышали   крик
впередсмотрящего:
     - Земля!
     Мы подошли к  первому  из  множества  островов,  протянувшихся  вдоль
горизонта, словно изумруды по краю огромной синей чаши.  А  вслед  за  тем
показался ослепительно белый Порт-Ройял, и  мы  бросили  якорь  на  рейде,
окруженные кораблями всех размеров и всех наций.
     Плоскодонные лодки с командой из чернокожих негров или  бронзоволицых
метисов, а в лодках  целые  горы  дынь,  апельсинов,  гранатов,  при  виде
которых текут слюнки... В обширном полукруге залива огромные  корабли  под
английским, французским, голландским или испанским флагом, с  зарифленными
парусами... Шхуны, люгеры,  шнявы,  барки,  бриги,  ялики...  Неиссякаемый
поток людей, перекликающихся на дюжине различных языков. А  краски,  Джим!
Ярко-красные мундиры морской пехоты, золотистый песок за  полосой  прибоя,
слепящая глаз белизна правительственных зданий вдоль пристани,  серебряные
блики на оружии часовых на крепостном валу и  на  металлических  пуговицах
нарядно одетых мужчин. Добавьте к  этому  огненно-красные  и  желтые  юбки
мулаток с корзинами на голове. А в  громоздящемся  за  набережной  городе,
дома  которого  точно  расталкивали  друг  друга,   спеша   спуститься   к
прохладному берегу, - дьявольский разгул...
     Но подлинное лицо города открылось мне лишь потом,  а  в  то  утро  я
переживал, быть может, самые счастливые часы моей грешной жизни.
     Сильвер был моим первым проводником по городу. Он был в  ударе,  весь
излучал дружелюбие и охотно  рассказывал  обо  всем,  что  нам  попадалось
навстречу. Так мы бродили час или два;  вдруг  откуда-то  вынырнул  рослый
негр и сунул Сильверу клочок бумаги, а сам замер на месте,  словно  ожидая
ответа.
     Сильвер прочел записку, прищурился, затем хлопнул  меня  по  плечу  и
попросил обождать его на молу, около которого стоял наш корабль.
     - У меня срочное дело, - объяснил он торопливо. - Речь идет о  судне,
которое я могу приобрести очень дешево, только надо не мешкать.
     Он пересек набережную и исчез в кабачке, меньше чем в  кабельтове  от
того места, где его остановил негр. Вряд  ли  я  стал  бы  задумываться  о
случившемся, если бы не заметил, как Сильвер на секунду замер  у  входа  в
кабачок  и  воровато  осмотрелся  по  сторонам.  Он  был   весь   какой-то
подобравшийся и напряженный, точно охотничий пес перед норой.
     Странное поведение Джона заставило меня насторожиться. Я сказал себе,
что в этой записке речь шла скорее о двух висельниках  с  пушечной  палубы
"Моржа", чем о будущем  судне  господина  Сильвера.  Иначе  зачем  бы  ему
проверять, что никто из нашей команды не  видит,  как  он  идет  заключать
сделку?
     И я решил  последить  за  Сильвером  -  выждал  минуту-другую,  потом
направился к улице Форт-Кос, чтобы подойти к кабачку с другой стороны.
     Совершив обходной маневр, я очутился возле  нагретой  солнцем  задней
стены кабака. Между грубо  обтесанными  бревнами  зияли  широкие  щели,  в
которые могла бы пролезть крыса. Людей у этой  стены  было  немного,  и  я
уселся подле стены, время от  времени  заглядывая  в  щель.  Я  не  боялся
вызвать подозрений - здесь на каждом шагу сидели бездельники.
     Не могу сказать, чтобы увиденное и услышанное в тот  раз  подтвердило
мои догадки.
     Сильвер сидел за столиком у дальней стены, и вместе с ним  еще  двое,
моряки  с  виду.  Такой  зловещей  парочки  мне  никогда  не   приходилось
встречать. Зная кое-что о прошлом Сильвера, я без труда догадался, что это
флибустьеры, и притом главари, судя по одеянию одного из них.
     Именно он в первую очередь привлек мое внимание.  Бросались  в  глаза
его могучее сложение и высокий рост; широкие плечи и узкие бедра  обличали
человека, умеющего не только нанести мощный  удар,  но  и  ловко  уйти  от
ответного выпада. На нем был выгоревший красный  камзол,  вроде  тех,  что
носят кавалеристы, и поношенные, но еще прочные  флотские  сапоги,  плотно
облегающие икры. Поверх шелкового кушака с  длинными  кистями  он  затянул
широкий пояс с пряжкой и  четырьмя  зажимами,  в  которые  были  вставлены
пистолеты. Голубая батистовая рубаха с открытым воротом потемнела от пота.
Завершался весь этот несколько поблекший наряд простым шерстяным колпаком,
который плотно облегал череп флибустьера, наводя на мысль, что он лысый  и
обычно носит парик.
     Однако больше всего меня поразила не одежда, а лицо  этого  человека.
Продолговатое, по-лисьему коварное, оно все было усеяно темными точечками.
     Разумеется, он  не  родился  с  таким  лицом;  говорили,  что  Флинта
изуродовало взрывом, который едва не отправил его на тот свет  и  испещрил
порошинками все лицо от лба до шеи.
     Мне всегда казалось самым страшным во Флинте не лицо, не голос и даже
не жуткое хладнокровие, а его смех.  Когда  Флинт  смеялся,  наступал  час
вспомнить про катехизис и перебрать в памяти все свои прегрешения,  потому
что смеялся он редко, а если смеялся,  то  это  означало,  что  кто-то  из
окружающих может не спеша собираться в путь на тот свет. Смех  Флинта  был
какой-то особенный, утробный, ни один звук не вырывался при  этом  из  его
горла, и лицо оставалось совершенно неподвижным, только плечи тряслись.
     Второй пират обладал далеко не такой выразительной внешностью, хотя и
обращал на себя внимание добротной морской одеждой и чистым бельем. Из-под
надвинутой на лоб треуголки торчал большой нос с горбинкой -  единственная
примечательная  черта  его  широкого  обветренного  лица.  Возраст  Флинта
невозможно было определить, этот же выглядел лет на сорок; его можно  было
принять за владельца  небольшого  морского  судна  или  жемчугопромысловой
шхуны. Вообще, казалось, он попал в эту компанию случайно.
     Все трое переговаривались вполголоса, и было видно, что речь  идет  о
весьма серьезном деле. Вдруг занавес около них раздвинулся,  и  вошел  еще
один человек. Он нес  чашу  с  пуншем,  за  край  которой  были  зацеплены
изогнутыми ручками медные кружки.
     Сильвер приветствовал его с большим радушием, дружелюбно похлопав  по
спине. Я услышал, что он назвал его Дарби. И до чего же этот  человек  был
не похож на троицу за столом: низкорослый, кривоногий и горбатый - словом,
жалкий калека с бессмысленным выражением глаз, какое бывает у полоумных.
     Он вяло улыбнулся в ответ  на  приветствие  Сильвера,  но  ничего  не
сказал, только издал какие-то кудахтающие звуки. Позднее я узнал,  что  он
немой. За несколько лет до того он попал в  плен  к  испанским  пиратам  с
острова Тортуга и доставил  им  развлечение  на  один  вечер,  после  чего
бежал... с отрезанным языком.
     Это был Дарби Мак-Гроу, тот самый, к которому я взывал голосом Флинта
в день решающей стычки на плече Подзорной Трубы. Дарби принадлежал  Флинту
душой и телом.
     Вы не ошиблись, Джим, если предположили, что второй спутник Флинта, в
черной суконной одежде, был Билли Бонс, тот  самый  старый  морской  волк,
который доставил вам  и  вашим  друзьям  столько  неприятностей,  но  зато
подарил такое богатство.
     Негр, стоявший на страже у входа, был человеком Билли - беглый раб  с
флоридских плантаций, известный в Порт-Ройяле под кличкой Большой Проспер.
Он был беззаветно предан Бонсу, спасшему  его  от  погони,  когда  беглеца
настигали волкодавы. Негр следовал за Бонсом как тень, готовый убить  даже
самого Флинта по первому знаку Билли.
     Это был удивительный человек и непревзойденный боец.  Он  пользовался
необычным оружием - деревянным молотом с железными  нашлепками  и  длинной
рукояткой. Своим молотом он орудовал с такой легкостью,  словно  это  была
зубочистка, сшибал по три человека разом, а то и больше.  Большой  Проспер
всегда шел во главе абордажников.
     Мне не пришлось долго подслушивать; распив пунш, все трое поднялись и
прошли следом за Дарби во внутреннюю комнатку за  занавесом.  Видно,  речь
пошла о таких делах, которые они предпочитали обсуждать в  более  укромном
месте...
     Возвратившись на корабль, я  рассказал  Нику  обо  всем  случившемся,
однако он лишь потрепал меня за ухо и сказал,  что  Сильвер,  конечно,  не
овечка, но ведь и убийство не лучше (имея в виду  нас)  -  так  по  какому
праву я шпионил за ним?
     Я забрался на свою койку и попытался осмыслить виденное  и  слышанное
за этот день. Однако  прогулка  на  берегу  после  трехмесячного  плавания
утомила меня больше, чем я думал.
     ...Очнувшись от сна, я вышел на палубу и увидел, что  давно  наступил
день. В этот момент судовая лебедка  подняла  полдюжины  больших  бочек  с
грузовой баржи и опустила их  в  кормовой  трюм.  Стояла  ясная  солнечная
погода, с моря дул освежающий бриз. Я протер глаза, прогоняя остатки  сна,
и окинул взором залив. Ничто не говорило  мне,  Джим,  что  это  последнее
утро, которое я встречаю как человек с незапятнанной совестью.

                       ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПИРАТ ПОНЕВОЛЕ

                                    1

     Большую часть этого дня мы с Ником провели вместе на берегу.
     Ник был очень ласков, разговаривал со мной, как  с  братом,  убеждал,
что мне недолго горевать из-за неприятностей, которые он на  меня  навлек,
наш побег и для меня обернется началом новой жизни, о какой я не мог бы  и
мечтать в Англии.
     Я собрался с духом и задал ему вопрос, который тревожил меня вот  уже
неделю, если не больше, - каким способом, по его мнению,  Долговязый  Джон
освободит своих друзей, Хендса и Пью. Он ответил мне без околичностей, что
Сильвер спрятал  напильники  в  объедках,  которые  я  отнес  в  трюм,  и,
наверное, оба уже освободились от кандалов и только ждут  удобного  случая
бежать с корабля. И конечно, Сильвер придумал,  как  выпустить  их  из-под
палубы;  недаром  он  вызвался  быть  посредником  между  квартирмейстером
"Моржа" и корабельным поставщиком и так  пристально  следил  за  погрузкой
бочек в кормовой трюм. Поэтому Ник и решил сойти на берег. Он  предпочитал
быть в стороне, если что-нибудь сорвется и Сильвера накроют с поличным.
     Ответ Ника успокоил меня, и я не  стал  больше  ломать  себе  голову:
какое нам дело до затеи Сильвера!
     Мы вернулись на корабль на закате и узнали, что все припасы  получены
и через два дня поутру мы отчаливаем. Хендс и Пью все  еще  находились  на
борту, и меня это встревожило, но потом я рассудил,  что  Сильвер,  скорее
всего, дожидается темноты,  чтобы  выпустить  их  через  кормовой  трюм  и
незаметно переправить на берег.
     ...Проснулся я от  страшного  вопля.  Было  еще  темно,  до  рассвета
оставалось не меньше двух часов. Ночь выдалась безлунная,  и  я  не  видел
койки Ника, не знал даже -  на  месте  ли  он.  На  корабле  царила  дикая
сумятица, слышались крики,  топот  бегущих  ног,  звон  металла  и  редкие
выстрелы.
     Наконец я собрался с духом и  высек  огонь  кремнем,  который  всегда
лежал у меня под рукой на полочке. При первой же вспышке я разглядел Ника,
он сидел на бочонке у самой двери, бледный как  мел.  Выражение  его  лица
испугало меня еще больше, чем зловещий шум на палубе.
     - Оставайся на своей койке, Бен, - резко  произнес  Ник.  -  Выходить
наружу сейчас равносильно смерти!
     - Что случилось? - выдавил я из себя, стуча зубами.
     - Они захватили корабль! - ответил он коротко.
     - Каторжники?
     - Шайка Сильвера!

     Я не представлял себе, как это могло случиться. Корабль стоял всего в
четверти мили от берега, под самыми дулами крепостных пушек. Я  знал,  что
капитан и офицеры охраны - на берегу; они гостили в  доме  губернатора  со
дня нашего прибытия. Но ведь на корабле всегда  оставалось  от  десяти  до
пятнадцати вахтенных, не говоря уж о часовых, число которых ввиду близости
берега  удваивалось  после  захода  солнца.  Другими  словами,  на  палубе
находилось не менее двух десятков караульных с огнестрельным оружием. Даже
если приятели Сильвера освободили половину каторжников, что может  сделать
сотня безоружных,  истощенных  бедняг,  на  которые  смотрят  сквозь  люки
ружейные дула?
     Только я хотел выглянуть в ветровое окошко, как кто-то забарабанил  в
дверь нашей клетушки.
     - Приготовь нож, Бен, будем отбиваться! - буркнул Ник.
     В ту же минуту за дверью раздался голос Сильвера - совсем  не  такой,
каким я привык его слышать до сих пор. В разгар схватки  Джон  ревел,  как
разъяренный бык.
     - Стой, Том! Костоправ тоже часть нашей добычи! Веди ребят на  полуют
и отправьте за борт последних "омаров"!
     Люди Тома сразу  повиновались,  и  я  услышал,  как  Ник  усмехнулся.
Сильвер часто называл его "костоправом" - обычная кличка судовых врачей. А
под  "омарами"  он  подразумевал  солдат,  прозванных  так  из-за  красных
мундиров.
     Финал был коротким... Я услышал несколько выстрелов... Поток брани...
И, наконец, громкий  всплеск.  "Счастливец  тот,  кто  умеет  плавать!"  -
подумал я.
     А затем к нам в дверь постучался сам Сильвер.
     - Придется отворить, мистер Аллардайс, - сказал он.  -  Мы  поднимаем
паруса, и ребята требуют, чтобы каюта была немедленно открыта!
     - Добро, - ответил Ник с расстановкой. - Первые двое, кто  переступит
порог, не смогут потом хвастаться своим подвигом, Окорок! У нас пистолеты,
а промахнуться на таком расстоянии невозможно!
     Сильвер только расхохотался в ответ.
     - Бросьте, мистер Аллардайс. Никто здесь  не  тронет  вас,  покуда  я
нахожусь на борту. Только поэтому я позволил себе заглянуть к вам  в  ваше
отсутствие и одолжить ваши пугачи! Открывайте и приступим к переговорам!
     - Я предпочитаю, Джон,  чтобы  во  время  переговоров  нас  разделяла
дверь! - ответил Ник непреклонно.
     - Как хотите, - уступил Сильвер. - Я не желаю вам  зла  и  говорю  об
этом прямо. Кое-кому из наших нужен врач. Ваши познания - ваш выкуп,  если
можно так выразиться. Это вас устраивает, мистер Аллардайс?
     - Вполне, - ответил Ник. - С условием, что это распространяется также
и на Бена!
     - Идет! - согласился Сильвер, после чего Ник без колебаний  отодвинул
задвижку и распахнул дверь.
     Перед нами с окровавленной саблей в  руках  стоял  Сильвер,  за  ним,
держа потайной фонарь, плотник Том Морган.
     Рядом с Морганом стояла кучка людей. Я узнал негра Проспера и Израэля
Хендса. При виде мундира Ника они заворчали, но  Сильвер  одним  движением
руки заставил их умолкнуть.
     - Все наверх! - скомандовал он. - Крепостные пушки откроют огонь, как
только первый из этих плавающих "омаров" выкарабкается на берег!
     Несколько человек  уже  облепили  кабестан,  поднимая  якорь,  другие
карабкались по вантам, чтобы разрифить паруса.
     - Что ж, пошли вниз, костоправ, - сказал Сильвер. - Посвети нам, Том.
     Мы прошли на корму и спустились в каюту  капитана.  Даже  при  слабом
свете  фонаря  были  видны  следы  схватки.  Три-четыре   убитых   матроса
распластались  у  трапа,  все  еще  сжимая  в  руках  свои  ружья.   Дверь
капитанской каюты была взломана, внутри лежали еще убитые -  два  солдата,
отстреливавшиеся из-за поваленного стола.
     Я никак не мог поверить в случившееся, а ведь в конечном счете  мы  с
Ником сами были во всем повинны, одно своевременно сказанное  слово  могло
предотвратить гибель честных людей, павших на своем посту.
     Сильвер налил себе вина из капитанского графина, затем нашел еще  две
стопки и протянул нам.
     - Итак, - произнес Ник, опрокинув свою стопку, - вы захватили корабль
и собираетесь выйти из гавани под дулами крепостных пушек. А  каковы  ваши
намерения относительно нас, единственных оставшихся в живых на борту людей
короля?
     - О, для вас дело найдется, - заверил Сильвер, вытирая свою  саблю  о
скатерть и вкладывая ее в ножны. - Вахтенные и "омары" оказались  упорнее,
чем я ожидал. Билли получил неприятный удар, след от которого останется на
его шкуре до судного дня, а четверо других схватили по  пуле  -  следствие
излишней горячности и недостаточной осмотрительности!
     - И  мне  предлагается  залатать  шкуры  этих  негодяев  в  обмен  за
собственную жизнь? - спросил Ник холодно.
     - Так точно, - ответил Сильвер. - Билли единственный здесь, кто умеет
проложить курс по карте. Если он истечет кровью, нам придется нелегко.
     - А я принимал вас за опытного моряка, Сильвер, - язвительно  заметил
Ник.
     - О, вы переоценили меня, -  усмехнулся  Сильвер.  -  Кораблевождение
никогда не было моим делом. Я квартирмейстер, мой долг - заботиться о том,
чтобы команда четко и  быстро  выполняла  все  приказания.  Однако  хватит
разговоров. Выбирайте: целительное прикосновение  врача  или  перерезанные
глотки и двойной всплеск воды за бортом?
     - А что потом? - не унимался Ник.
     Я обливался холодным потом, ожидая,  что  терпению  Сильвера  вот-вот
придет конец.
     -  Потом?  -  переспросил  Сильвер,  подняв  брови.  -  Возможно,  мы
предложим вам  присоединиться  к  нашей  компании  -  подпишете  пиратский
контракт, и все в порядке, будете получать свою долю добычи. Ведь  вы  же,
так сказать, человек ученый, можете пользу принести.
     Вот как все это было, Джим! Ник согласился лечить раненых в обмен  на
наши жизни, и я был только рад этому.

     Мы отправились вниз. К моему удивлению, большинство  каторжников  все
еще оставалось в кандалах. Однако задавать вопросы было некогда. Нас ждали
раненые...
     Билли даже ни разу не застонал, пока Ник зашивал ему щеку  при  свете
фонаря, который держал  Морган.  Помните  багровый  шрам  на  лице  Бонса,
сохранившийся у него до конца жизни? Тогда-то он его и получил, и  счастье
Билли, что удар был скользящий,  не  то  снесло  бы  ему  полголовы.  Едва
операция была закончена и повязка наложена, как Билли поспешил к штурвалу.
Крепость уже дала первый выстрел, который заставил всех  людей  на  палубе
укрыться за больверком.
     Двое других раненых были мне совершенно незнакомы.
     Когда Ник закончил свое дело, снова появился Сильвер, неся вино, хлеб
и сыр. Я понял по  его  лицу,  что  мы  благополучно  вышли  из  гавани  и
слышанные мною пушечные выстрелы  не  достигли  цели.  Крепостные  пушкари
заслуживали того, чтобы их вздернуть на виселицу: не смогли хотя бы  одним
ядром поразить корабль.
     Ника и меня в тот день наверх не выпускали.
     Около шести склянок пришел на лечение Израэль Хендс. Ник  положил  на
его рану какую-то едкую мазь - и не без удовольствия, потому  что  Израэль
отличался желчным и вспыльчивым нравом, и мы не испытывали к нему никакого
сочувствия. Он был, конечно, храбрым бойцом  и  не  нуждался  в  роме  для
отваги, лучше его никто не умел метнуть нож, но вряд ли вам захотелось  бы
оказаться рядом с ним в безлунную ночь, в особенности с деньгами в поясе.
     Попозже спустились еще двое - оружейник и парусный мастер из  команды
"Моржа". Они уцелели потому, что были оглушены во время схватки,  а  потом
им  посчастливилось  попасть  на  глаза  Сильверу,  который  привел  их  в
сознание, окатив морской водой. Оба моряка,  сытые  по  горло  строгостями
капитана Айртона и линьком его боцмана, охотно согласились  присоединиться
к пиратам. От них-то мы и узнали, как был захвачен корабль.
     Ник не ошибся в своей догадке насчет Хендса и Пью  -  они  перепилили
кандалы еще в четырех днях пути от Порт-Ройяла. Но Ник не знал, что  Хендс
освободил также Андерсона и молодого слесаря, Черного Пса. Это было важной
частью их плана, потому что могучая сила Андерсона и ловкость замочных дел
мастера сослужили пиратам хорошую службу.  Кроме  них,  среди  каторжников
было отобрано около дюжины самых отчаянных головорезов. Правда,  распилить
кандалы не успели,  но  Израэль  не  зря  столько  потрудился,  изготовляя
костяной  нож.  Черный  Пес  открыл  им  два  замка,  скреплявших   восемь
каторжников с главной цепью; тем временем Андерсон освободил еще четверых,
выдернув голыми руками крюк из палубы,  и  эта  группа  прямо  в  кандалах
ринулась в бой.
     Теперь мы подошли к самой хитроумной части  плана.  Вы  помните,  что
Сильвер посредничал при закупке провианта, помните большие бочки,  которые
грузили в кормовой трюм? Так вот, две  бочки  были  легче  других:  вместо
свинины в них были... Флинт и Большой Проспер.
     До заката они  просидели  тихонько,  затем  вылезли  и  принялись  за
временную переборку, отделявшую кормовой люк от застенка.
     Когда заступила ночная вахта, Проспер уже выпилил лаз в  переборке  и
прокрался к Хендсу и Пью. Затем четверо  коноводов  собрались  в  кормовом
трюме, а освобожденные кандальники во главе  с  Проспером  и  Черным  Псом
притаились у трапа, чтобы встретить солдат, которые ринутся вниз на первый
же шум.
     Итак, все было готово, ждали только сигнала  -  морской  песенки.  Ее
должны были затянуть Бонс и полдюжины головорезов Флинта, когда  их  лодка
подойдет к "Моржу".
     Как  только  послышалась  песня,  Флинт,  Пью,   Хендс   и   Андерсон
выскользнули из трюма и напали на солдат, которые уселись играть  в  карты
на носовом люке.
     Пираты действовали почти без помех, об  этом  говорят  ничтожные  для
такого дела потери.
     Пока шла расправа с караульными, лодка Бонса пристала к борту, и  его
отряд ворвался на полуют, преследуя уцелевших. Тем временем  Флинт  и  его
компания открыли люки, и на палубу выскочили каторжники. Они  в  несколько
минут расправились с оставшимися людьми короля. Все сошло гладко. Будь  на
борту хоть один из старших офицеров,  дело  обернулось  бы  иначе,  но  на
корабле находились только лейтенант и двое гардемаринов, да и те  прыгнули
за борт, едва поднялась тревога.
     Вот примерно и все, что я помню о захвате "Моржа". Обычно флибустьеры
в тех краях предпочитали суда поменьше, не с такой глубокой осадкой,  ведь
там кругом мелководье. Но у  Флинта  были  свои  замыслы,  для  выполнения
которых он нуждался в добром корабле.
     В  первый  же  день  началось  переоборудование  "Моржа",  и  наверху
застучали молотки.
     Мы с Ником не успели еще понять,  в  чем  дело,  как  внизу  появился
Сильвер. Он пришел переговорить с каторжниками, и, сидя в кормовом  трюме,
мы слышали всю его речь. Надо сказать, что во всякого рода переговорах  от
главарей всегда выступал Сильвер. Флинт был плохим оратором, так же как  и
Бонс. Только Долговязый Джон был наделен  даром  красноречия,  а  с  такой
командой, как у него, хорошо подвешенный язык играл  далеко  не  последнюю
роль.
     Итак, незадолго до  заката,  Сильвер,  стоя  на  трапе,  обратился  к
каторжникам с воодушевляющей речью.
     - Друзья, - начал он. - Сдается мне, что вы все  до  одного  родились
под счастливой звездой. Вы сидели тут, словно медведи на цепи, и  что  вам
предстояло? Убить всю жизнь на то, чтобы выращивать  сахарный  тростник  и
табак на плантациях Виргинии, набивать чужие  карманы!  Да  только  теперь
дело обернулось иначе, после того как ваш дорогой капитан выудил  меня  из
могилы и предоставил  возможность  набрать  команду  из  самых  подходящих
кандидатов в джентльмены удачи, каких только мне доводилось  видеть!  А  у
меня на это дело глаз наметанный, недаром я пил из одной чарки  с  первыми
бойцами не только здешних  вод,  но  и  более  южных  широт!  "Что  он  за
человек?" - скажете вы, и правильно  -  только  дурак  поверит  моряку  на
слово. Буду говорить все как есть, напрямик - зовут меня Джон  Сильвер,  я
квартирмейстер этого корабля и подчиняюсь отныне только  капитану  Флинту,
да и то лишь тогда, когда на горизонте появится приз! "Что с нами  будет?"
- спросите вы. И опять правильно. А мой ответ таков: это зависит только от
вас самих, с той минуты, как с вас снимут  кандалы  и  вы  подниметесь  на
палубу!
     Итак, друзья, вопрос ясен, решайте теперь сами. Никто вас не неволит:
ни я, ни Флинт, ни даже король  Георг,  которому  теперь  до  вас  уже  не
дотянуться! Можете подписать с нами контракт, будем делить добычу поровну.
Но я нарушил бы свой долг, если бы не предупредил тех, кто пойдет с нами и
станет служить у меня, будь то под "Веселым  Роджером"  или  любым  другим
флагом, что я человек такой - люблю отдавать приказания и люблю, чтобы  их
выполняли быстро и весело. А если вам это не по  душе  и  есть  среди  вас
кто-нибудь, кому захотелось бы поспорить со мной, то пусть выйдет вперед и
скажет об этом. Посмотрим, кто из нас  лучше  владеет  абордажной  саблей,
вымбовкой или любым другим оружием по выбору вызвавшего! И еще скажу,  раз
уж об этом зашла речь, - коли найдется среди вас такой человек  и  одолеет
меня и я  выйду  живым  из  поединка,  то  будет  он  с  той  минуты  моим
начальником, а я дам отбой и стану козырять ему наравне со  всеми!  Вот  и
все, что я хотел вам сказать. А вот и наши оружейные мастера, они снимут с
вас кандалы и сделают джентльменами  удачи  тех,  кто  хочет  добыть  себе
богатство вместе со мной,  капитаном  Флинтом  и  лучшей  командой,  какая
когда-либо выжимала выкуп из испанской колонии!
     Можете себе представить, как приняли  эту  речь  бедняги  с  пушечной
палубы, люди, которые во всем отчаялись, а тут вдруг чудом обрели свободу.
Они подняли такой шум, что, наверное, было слышно в Порт-Ройяле, и всю эту
ночь двое оружейников разбивали  цепи  и  посылали  освобожденных  наверх,
подписывать контракт на квартердеке под присмотром Бонса.
     Только один человек решительно отказался пожертвовать, как говорится,
бессмертием души ради свободы. Об этом человеке, старике Джейбсе  Пэтморе,
вы услышите еще не раз. Я так и не смог выяснить, за что его  сослали.  Он
знал  наизусть  почти  все  Писание  и  говорил  изречениями,  хотя  менее
подходящую паству трудно было бы придумать. Он сказал  оружейникам,  чтобы
не касались его кандалов, - мол, они надеты на него самим всемогущим Богом
и только Богу дано снимать их.
     Он умер бы с голоду, если бы Ник  не  проследил  за  тем,  чтобы  ему
носили еду и воду. Позднее, когда Сильвер хотел ссадить старика на  берег,
тот заявил, что предпочитает остаться, и  его  оставили  как  своего  рода
корабельный талисман. Позднее удалось убедить его освободиться от оков;  с
тех пор бывшего проповедника часто можно было видеть по ночам  сидящим  на
якорных цепях и громко  распевающим  псалмы.  А  в  каждое  полнолуние  он
прорицал конец света...

                                    2

     Мы шли через Наветренный пролив, затем вдоль берегов Гаити до острова
Тортуга (что означает "черепаха"), который стал сборным пунктом  береговых
собратьев. Путь этот требовал большого искусства  от  штурмана.  По  чести
говоря, Билли Бонсу следовало бы оставаться  в  каюте,  особенно  в  самое
жаркое время дня, но все чувствовали себя увереннее, когда он находился на
своем посту,  и  надо  признать,  этот  старый  мошенник  держался  бодро,
выстаивал на вахте чуть ли не двенадцать часов подряд.
     Наше  положение  с  Ником  продолжало  оставаться  опасным,   и   нам
приходилось все время быть начеку. Сами понимаете,  что  первое  время  мы
находились на положении пленников и у нас  просто  не  было  выбора.  Либо
плыть одним курсом со всеми, либо отправиться  за  борт.  Правда,  Сильвер
держался очень любезно, но зато Хендс и Пью по-прежнему видели в нас людей
короля. Будь их воля, нас давно отправили бы на корм акулам.
     Впрочем, это не мешало  Нику  считать  нас  наполовину  пиратами  уже
потому, что мы несли главную ответственность за захват судна Сильвером.
     Весь первый день мы с Ником только об этом и  говорили.  В  итоге  он
пришел к заключению, что лучше предоставить событиям идти  своим  чередом,
во всяком случае пока мы не окажемся  вблизи  какого-нибудь  поселения.  А
тогда что-нибудь придумаем.
     У Ника оставалось достаточно денег, однако мы хранили это в  глубокой
тайне. Пронюхай  кто-нибудь,  что  Ник  носит  пояс,  набитый  английскими
гинеями, нам тут же пришел бы конец.
     На второй день мы отправились на квартердек и подписали контракт. Так
подпись  Ника  появилась  на  круглом  листе,  приложенным   к   условиям,
сочиненным Сильвером в первую ночь. Я тоже нацарапал свое имя  и  приложил
большой палец. Пираты всегда расписывались по  кругу,  чтобы  по  подписям
нельзя было распознать главаря, если контракт попадет в руки судей.
     А теперь пора рассказать вам, Джим, что представляло собой  береговое
братство сорок с лишним лет назад.
     Начнем с того, что между пиратами и пиратским  атаманом  были  совсем
другие отношения, чем между командой военного корабля и адмиралом.  Пираты
чувствовали себя гораздо свободнее и вольнее,  и  ни  один  человек,  даже
такой, как Флинт или Девис, не  мог  безраздельно  распоряжаться  командой
вроде нашей, исключая моменты боевых схваток и абордажа.
     Капитана выбирали всеобщим голосованием, отдавая предпочтение  лучшим
бойцам и тем, кто особенно искусно умел разработать  план  захвата  приза.
Точно так же его могли и сместить, что  нередко  случалось,  если  команда
была недовольна ходом дел.
     Далеко не всегда капитан был моряком - взять хоть того же Флинта, - и
тогда ему приходилось во всем  полагаться  на  настоящего  шкипера,  вроде
Билли, а уж тот  прокладывал  курс  к  цели,  намеченной  атаманом,  -  во
Флоридский пролив или район Багамских  островов,  где  проходили  торговые
пути в прибрежные города с малочисленными гарнизонами,  либо  на  перехват
испанских серебряных  караванов,  которые  дважды  в  году  отчаливали  от
Перешейка.
     Подлинным  хозяином  на  борту  в  промежутке  между   набегами   был
квартирмейстер - нечто среднее между казначеем и боцманом; обычно  в  этой
роли выступал образованный или полуобразованный  человек  вроде  Сильвера.
Квартирмейстеру надлежало обладать твердой рукой и острым языком, особенно
когда начинался дележ добычи. По  сути  дела,  именно  он  заправлял  всей
командой и отвечал за дисциплину на корабле.
     Вместе с тем неверно было бы утверждать,  что  на  пиратском  корабле
вовсе не знали субординации. Люди посмышленее держались заодно и  помыкали
обитателями нижних палуб. Экипаж пиратского судна делился на "господ" и на
"чернь".
     К числу господ относились капитан, штурман,  квартирмейстер,  старший
канонир, боцман, рулевой, плотник  и  оружейные  мастера.  Они  составляли
своего рода комитет, который умел навязать свою волю остальным.
     "Чернью" называли рядовых членов палубной команды и марсовых; им  при
дележе добычи причиталось  на  одну  треть  меньше,  чем  "господам".  Ник
принадлежал к "господам" как лекарь; я же, не имея никакой морской выучки,
всегда находился вместе с "чернью".
     На борту пиратского корабля  действовали  определенные  правила.  Все
было предусмотрено и записано, словно  в  корабельном  уставе  на  военном
судне.
     Так, запрещалось приводить  женщин  на  борт,  и  нарушение  каралось
смертью. Не дозволялись также дуэли на корабле; всякого рода недоразумения
полагалось  разрешать  на  берегу  при  секундантах.  Лучшие  пистолеты  с
захваченного приза вручали тому, кто первым заметил противника.  Тем,  кто
потерял в бою руку или ногу, глаз или хотя бы палец, увеличивали  долю.  И
так далее, всего около сотни правил, включая пункт, ограничивающий пирушки
на корабле после полуночи, и запрет играть в  карты  на  деньги  во  время
плавания. Кстати, если бы Хендс  и  ирландец  О'Брайен  не  нарушили  этот
запрет, вам никогда не удалось бы захватить у них "Испаньолу".
     Я еще не рассказал вам о прошлом двух главарей - Флинта и Бонса.
     Флинт стал на путь разбоя еще в юности, плавал с Инглендом,  Девисом,
Черной Бородой и даже со Стид-Беннетом, пока сам не стал капитаном. Он был
сыном каторжника, сосланного на Барбадос  в  конце  прошлого  столетия  за
участие в бунте против короля Джеймса. Всего после того бунта из  западных
графств сослали за моря около тысячи человек.
     Отец Флинта был в то  время  совсем  молодым.  Когда  короля  Джеймса
сменил голландец Вильгельм и объявил амнистию, он получил участок земли на
острове, женился на квартеронке и стал семьянином. Наш Флинт  был  у  него
третий сын и мог бы вырасти почтенным плантатором или судовладельцем, если
бы не испанцы, которые во что бы то  ни  стало  хотели  изгнать  англичан,
французов и голландцев, так как испанский король объявил своими владениями
всю Вест-Индию и Мэйн.
     Однажды ночью на поселение напал испанец-приватир и сжег  все  дотла,
повесив старика Флинта и двоих старших сыновей на  жердях  под  крышей  их
собственного дома. Младший Флинт отсиделся в зарослях, а потом примкнул  к
французским буканьерам в районе Сан-Доминго. Вместе с ними  он  много  лет
успешно сражался против испанцев.
     Подобно Сильверу, он  воспользовался  королевской  амнистией,  однако
лишь  затем,  чтобы  получить  передышку  и  попытаться  раздобыть   судно
покрупнее. Мелкие суда  и  шхуны  теперь  его  не  соблазняли,  он  мечтал
атаковать серебряный караван или большое поселение на материке.
     Совсем иначе сложилась жизнь Бонса. Много  лет  он  был  благонравным
шкипером, ходил между Бостоном  и  Кубой,  пока  пираты  не  ограбили  его
корабль около Гаваны. Бонс ожесточился и решил вернуть свое добро  тем  же
путем, каким потерял. Бонс держался особняком от остальных, и никто его не
попрекал за это, потому что он был ужасен в сражениях,  одинаково  искусно
владея абордажной саблей и железным костылем.
     Билли был превосходным моряком, умел читать, писать и  считать.  Если
бы не  потеря  брига,  он,  без  сомнения,  стал  бы  со  временем  членом
Бостонского городского совета и владельцем полудюжины  судов,  управляемых
Бонсами-младшими.
     В этом нашем первом плавании меня больше всего поразило то,  что  Ник
продолжал водить дружбу с Сильвером. Сначала я подумал, что Ник обхаживает
Сильвера, стараясь обезопасить нас от других пиратов, а также  подготовить
нам возможность улизнуть с корабля, как только мы  придем  в  какой-нибудь
порт, откуда можно будет добраться до Чарлстона. Очень скоро, однако,  мне
стало ясно, что дело обстоит куда серьезнее, что беспечный сын  священника
и  сладкоречивый  головорез  не  только  поладили  друг  с  другом,  но  и
сколачивают вокруг себя наиболее смышленых членов команды.
     Похоже, Сильвер уже тогда задумал  при  первом  случае  отделиться  и
составить свою команду.
     Вот как обстояли дела в тот день, когда мы бросили  якорь  у  острова
Тортуга и большинство команды сошло на берег. Ник отозвал меня в  сторону,
сказал, что хочет потолковать со мной, и я спустился вместе  с  ним  в  ту
часть пушечной палубы, которую отвели под кубрик.
     Нужно сказать, что к этому времени  "Морж"  совершенно  преобразился.
Все "курятники"  на  палубе  исчезли,  а  высота  больверка  на  всем  его
протяжении была увеличена фута  на  полтора.  Пираты  всегда  предпочитают
высокий больверк и чистую палубу: больверк защищает  от  картечи  и  пуль,
когда корабли сходятся для схватки, а отсутствие лишних надстроек  создает
меньше целей для ядер противника.
     Когда мы спустились, Ник снял свой пояс,  отсчитал  пятьдесят  гиней,
ссыпал их в мешочек и протянул мне.
     - Зачем это? - спросил я. - Что я буду с ними делать?
     - Эти деньги твои, Бен, - ответил он. - Сбереги их, они помогут  тебе
перебраться в любое место по твоему выбору. А я остаюсь, во всяком  случае
пока у нас с Сильвером не соберется  достаточно  денег,  чтобы  развернуть
большое дело на берегу. До сих пор ты шел за мной, но дальше я  не  вправе
тебе приказывать. Отсюда на  Мэйн  ходит  немало  судов,  и  Сильвер  тебя
пристроить. Ну, что ты скажешь на это, Бен?
     Сначала я вообще ничего не мог вымолвить, до того меня  потрясли  его
слова. Наконец я произнес:
     - Так, значит, я вам больше не нужен, мистер Ник? Значит, это конец?
     - Видишь ли, Бен, - заговорил он, - я забочусь о твоем же  благе.  До
сих пор я не разлучался с тобой, так как считал себя обязанным за все  то,
что ты сделал для меня. Уберечь тебя от лап девонского  шерифа  было  моим
долгом, но теперь нам уже ничто не грозит, и было бы нечестно толкать тебя
в новую петлю, когда можно избежать ее.
     - А как же вы сами? - спросил я.
     - Бен, я понимаю, тебе должно показаться странным - как это я решаюсь
по собственной воле войти в шайку таких головорезов. А все потому, что  ты
считаешь меня не таким, как они.
     - Еще бы! - воскликнул я. - Клянусь небом, разве можно сравнивать!
     Ник рассмеялся.
     - Эх, Бен, простая ты душа! - сказал он. - Один человек выжимает  пот
из невольников, пока за сахар и табак не купит место в  парламенте,  чтобы
стать одним из  Кастеров,  -  это  называется  коммерцией!  Другой,  вроде
Сильвера,  действует  более  откровенно,  идет  напролом,  рискуя  башкой,
срывает куш на море - это называется  пиратством!  А  какая,  в  сущности,
разница?
     Но это рассуждение было слишком глубокомысленным  для  меня.  Знай  я
тогда Священное писание так же хорошо, как теперь,  Джим,  я  напомнил  бы
ему, что надлежит воздать кесарево кесарю и Божье Богу. Да дело-то в  том,
что все возможности просветить свой ум на этот счет я упустил, так как  на
проповедях крепко спал, а то и просто предпочитал играть  в  "орлянку"  на
могильных плитах за ризницей.
     - Не буду убеждать тебя поступать вопреки совести, - продолжал Ник, -
но ты подумай о тех, кого мы увезли  из  Англии,  вспомни  кандальников  с
нижней палубы. В чем  они  провинились?  В  том,  что,  движимые  голодом,
присвоили какую-нибудь мелочь, как это было с твоим дядей Джейком? И зачем
далеко ходить за примерами... Оглянись на свою собственную семью - живут в
сырой лачуге у церковной стены и кланяются и раболепствуют перед Кастерами
ради куска хлеба, который им необходим, чтобы были силы работать на тех же
Кастеров! Где уж тут высшая справедливость! Неужели человек должен ползать
на брюхе, чтобы прокормить своих детей? Нет, Бен, я  уже  решился.  Хватит
быть беглецом, буду драться, пока не смогу развернуть большое дело. А там,
глядишь, вернусь в Англию и схвачусь с Кастерами в открытую.
     Может  быть,  Ник  говорил  искренне,  а  может  быть,  всеми   этими
разговорами о большой плантации он хотел обмануть меня  или  самого  себя.
Знаю только, что я предпочитал быть пиратом рядом  с  Ником,  чем  честным
человеком вдалеке от него, - я и ему так и сказал, просто и ясно, как мог.
     - Ладно, Бен, - молвил он наконец, - тогда я вот что скажу.  Если  бы
ты взял курс на Чарлстон с этими гинеями, ты очень скоро сел бы на мель  и
все равно примкнул бы к пиратам.  Но  раз  ты  сделал  выбор,  выходит,  я
по-прежнему отвечаю за тебя. Тогда уж действительно оставайся  со  мной  и
постарайся не падать духом в беде. А я присмотрю за тобой,  будем  поровну
делить хорошее и плохое, как делили до сих пор. Раздобудь абордажную саблю
и пару пистолетов у оружейников,  да  пойдем  на  берег,  выпьем  за  нашу
дружбу!
     Мы сошли на берег вместе с Сильвером, Морганом, Пью и  другими,  и  к
закату вся наша компания напилась в доску в вольном порту Тортуги.  Нельзя
сказать, чтобы мы составляли в этом  смысле  исключение,  -  к  закату  на
Тортуге все перепивались до положения риз, кроме содержателей  притонов  и
непьющих купцов-евреев, которые скупали у пиратов  награбленное  добро  за
десятую часть его рыночной стоимости, после чего  отвозили  скупленное  на
Кубу или в порты Мэйна и втридорога сбывали тем, кому эти  товары  некогда
предназначались.

                                    3

     Не буду рассказывать всего, что приключилось за годы моих плаваний на
"Морже", Джим. Да я все равно  не  смог  бы  вспомнить  и  половины,  ведь
человек склонен предавать забвению поступки,  которых  стыдится,  а  таких
поступков на моем счету накопилось немало.
     Опишу в  самых  общих  чертах,  что  произошло  после  того,  как  мы
подновили корабль и вышли с Тортуги на юго-запад, и подробнее о  том,  как
нам удалось добыть такие богатства и схоронить их на Острове Сокровищ.
     Помню первый захваченный нами приз - голландский  барк  "Ганс  Фохт",
шедший из Хука в Картахену.
     У пиратов было заведено при виде встречного судна поднимать "Веселого
Роджера" и выпускать одно ядро для острастки, чтобы заставить жертву  лечь
в дрейф.
     Так было и с голландцем; он сдался, не дожидаясь второго выстрела.  В
трюмах мы обнаружили груз рейнвейна  и  коленкора,  но  больше  всего  нас
обрадовали бочонки отличного пороха. Пью и Сильвер обыскали все  закоулки,
и после них, наверно, не осталось ничего даже тараканам. Потом на  полуюте
"Моржа" составили опись добычи, чтобы выдать  каждому  его  долю  в  конце
плавания. Дележом всегда распоряжался Билли,  проводя  его  с  придирчивой
точностью.
     Все это время капитан-голландец сидел на  люке  трюма  и  бесстрастно
покуривал огромную трубку, вырезанную в виде головы негра. Наконец,  когда
корабль был опустошен, Флинт сказал капитану, что тот волен плыть  дальше.
Однако часть его команды перешла к нам.
     У нас был набор флагов всех национальностей, и мы  пользовались  ими,
чтобы одурачить выслеженные корабли. Если показывалось  английское  судно,
мы поднимали "Юнион Джек", но стоило  нам  подойти  поближе,  как  на  нок
взлетал пиратский флаг и перед носом у жертвы плюхалось  в  воду  пушечное
ядро.
     Самая хорошая охота  была  в  проливе  между  Флоридой  и  Багамскими
островами, но мы часто крейсировали и вдоль северного побережья  Кубы,  не
брезгуя мелкой добычей. Иногда спускались на юго-запад до  Подветренных  и
Наветренных островов.
     Многие английские и французские губернаторы  земель,  отторгнутых  от
Испании, жили с нами в полном согласии. В Англии  и  во  Франции  найдется
немало семейств, чьи поместья были куплены на выручку от краденого  добра,
которое поставляли губернаторам Флинт и другие пираты. И  выходит,  Ник  и
Сильвер по-своему были правы: Бог и впрямь помогал тому, кто сам не зевал.
Я не раз спрашивал себя, кто же бОльшие грешники - буканьеры, с риском для
жизни  занимающиеся  грабежом,   или   губернаторы,   сидящие   в   полной
безопасности на берегу и наживающиеся на перепродаже награбленного?
     С таким кораблем, как "Морж", и с такой командой Флинт мог потягаться
на ходу и в бою с любым судном в водах Мэйна. Девять из  десяти  кораблей,
которым мы бросали вызов, поднимали белый флаг  после  первого  же  нашего
выстрела. А  если  доходило  до  схватки,  абордажный  отряд  во  главе  с
Сильвером и Пью в два счета расправлялся с врагом.
     Иногда Флинт приводил захваченное судно в какой-нибудь  порт,  где  и
сбывал его по дешевой цене. Однако чаще  он  отпускал  ограбленное  судно,
надеясь, что оно еще доставит ему хорошую добычу.
     Если в бою с нами судно противника получало сильные  повреждения,  мы
поджигали его и бросали на произвол судьбы вместе со строптивым капитаном.
     Случалось, хоть и очень редко,  что  нам  давали  отпор.  Однажды  мы
замахнулись на американский люгер, да только там  были  отменные  пушкари,
потому что мы получили дюжину пробоин и  потеряли  бизань-мачту.  Пришлось
улепетывать на Гренадины, где мы зализывали свои раны.
     Рассказывают, будто пираты завязывали пленникам  глаза  и  заставляли
идти по положенной на борт доске, пока они не упадут в море. За все  годы,
что я был джентльменом удачи, я ни разу не видел такой расправы,  даже  не
слышал о ней. Мы  никогда  не  проливали  кровь,  если  этого  можно  было
избежать. Чаще всего так оно и получалось: "купцы" вели себя как овцы  при
виде волков.
     Дважды в год, когда подводная часть корабля обрастала настолько,  что
это тормозило ход, мы чистили днище. Килевать такой большой  корабль,  как
"Морж", дело нелегкое. Мы отыскивали уединенную гавань,  снимали  пушки  и
такелаж, сажали судно на песок и с помощью воротов клали набок, после чего
принимались соскребать водоросли и  ракушки.  Частенько  мы  заходили  для
килевания на Остров Сокровищ, или остров Кидда, как его еще называли.
     Буканьеры облюбовали этот островок лет за сто до нас. Сруб на  берегу
поставил Кидд, он превращал его в  укрепленный  форт  на  то  время,  пока
корабль стоял вверх дном.
     Большинство пиратов изрядные лентяи, Джим, и хотя мы не раз  посещали
остров, мало кто уходил далеко  от  берегов  Южного  залива  или  Северной
бухты. Но мы с Ником никогда не упускали случая поразмять ноги,  и  в  тот
раз Сильвер повел нас на Подзорную Трубу стрелять диких коз. Это у него  я
научился засаливать мясо.
     Охотясь в  лощинах  Подзорной  Трубы,  мы  вели  себя  как  шкодливые
мальчишки, и если на долю  Ника  или  Долговязого  Джона  выпадал  удачный
выстрел, между скал раздавались веселые крики и смех.  Много  лет  спустя,
когда я очутился на острове один, мне нередко чудилось, что я  слышу,  как
они перекликаются под соснами...
     Флинт никогда не пользовался срубом Кидда. Он  выставлял  батарею  на
Острове Скелета и вел строгое наблюдение  за  проливом  -  вдруг  появится
чужак. И однажды чужак появился: это был французский корсар, который  стал
нашим сообщником.
     Произошло это в наш третий заход на остров, и, видно, Флинт давно уже
задумал большое дело, потому что он запретил Израэлю стрелять. Когда из-за
мыса  показался  бушприт  француза,  он  поднял  "Веселого   Роджера"   на
флагштоке, установленном на песчаной косе.
     Оказалось, что и француз не ищет схватки: на его  ноке  тоже  взвился
флаг с черепом с скрещенными костями. Судно было крупное,  больше  нашего.
Называлось оно "Ля Паон", по-нашему - "Пава", и для  пирата  у  него  была
чересчур глубокая осадка. Вы видели этот корабль, Джим, во  всяком  случае
его остов: "Паву" оставили гнить на мели в Северной бухте  после  страшной
трепки, которую ей два года спустя задали пушки военного корабля.
     Французского капитана звали Пьер ле Бон. Это был настоящий франт,  со
страусовым пером на шляпе и в замшевых сапогах. Его небесно-голубой камзол
сверкал позолоченными пуговицами и серебряными галунами, а  белую,  словно
грудь чайки, сорочку украшало  пышное  кружевное  жабо  шириной  в  девять
дюймов. И всегда он  был  вооружен  до  зубов.  На  усеянной  драгоценными
камнями портупее висела рапира, в патронташ воткнуты длинные, с серебряной
инкрустацией мавританские пистолеты...
     Конечно, его команда состояла не из  одних  французов.  Это  был  еще
более пестрый сброд, чем у нас: французы, голландцы, испанцы,  американцы,
негры, немало метисов. В тот раз мы их почти не видели, потому что  "Пава"
зашла только набрать воды, но у Флинта было свидание с ле Боном,  и  позже
мы стали действовать с французом в паре, причем немало выгадали на этом.
     После этой встречи нам долго сопутствовала удача.
     Месяц спустя, когда мы крейсировали у берегов Гаити, нам попался один
из кораблей  вице-короля  Вест-Индии  с  грузом  шелка,  атласа  и  прочих
предметов  роскоши  для  нового  дворца  в  Куско.  Немало  собрали  мы  и
пассажиров: жемчужные серьги, золотые цепочки,  груды  звенящих  монет.  С
одного этого приза на каждого  пришлось  фунтов  семьдесят-восемьдесят,  а
"господа" получили и того больше.
     Правда, на сей раз не обошлось без драки. Испанец был хорошо вооружен
и вез солдат, но Флинт подкрался к нему  из-за  мыса  на  восходе.  Солнце
светило испанским пушкарям прямо в глаза, и они успели  дать  только  один
залп.
     Мне впервые довелось участвовать в настоящем бою, и я  понял,  почему
Флинт,  не  профессиональный  моряк,  пользуется  таким  уважением   среди
пиратов. Он первый вскочил на  палубу  испанца;  его  сопровождал  Большой
Проспер, орудуя своим грозным молотом, а за Проспером следовали черные  от
порохового дыма Хендс, Пью, Сильвер и Андерсон. Стреляя  из  пистолетов  и
рубя саблями  абордажные  сети,  эта  орава  с  проклятиями  ворвалась  на
кормовую палубу испанца.
     Противник  сгрудился  вокруг  грот-мачты,   ощетинившись   мушкетами,
которые косили наших издали по двое, по трое сразу. Я шел на абордаж рядом
с Черным Псом и видел, как вражеская сабля отсекла ему два пальца на руке.
Пират с визгом покатился по палубе, и ему  тут  же  пришел  бы  конец,  не
застрели я ранившего его испанца.
     Наши предводители атаковали солдат,  окруживших  своего  капитана,  -
высокого бледного человека в доспехах, с  широкой  бородой  и  сверкающими
глазами.
     Флинт в несколько приемов разоружил его и  нанес  страшный  удар,  от
которого капитан рухнул на палубу с разрубленным  плечом.  Вскоре  испанцы
бросили оружие, прося пощады.
     Возможно, Сильвер  и  пощадил  бы  их,  если  бы  не  Флинт. "Смерть!
Смерть!" - кричал он жутким голосом. Испанцы в страхе попрыгали за борт, и
раненые с помощью Пью и Хендса отправились туда же.
     Я встретил Ника около грот-мачты  и  едва  узнал  его.  Он  был  весь
изранен, и лицо у него было такое же свирепое и озверелое,  как  у  других
пиратов.
     - Вот это жизнь, Бен, это жизнь!..
     Его лицо и слова потрясли  меня  куда  больше,  чем  вид  палубы,  на
которой трупы лежали вперемежку с обломками такелажа, искрошенного пушками
Израэля. Мы потеряли в этой схватке семнадцать человек,  но  все  считали,
что добыча того стоила.
     Кстати, именно в тот раз Сильвер раздобыл своего попугая, которого вы
знали под именем "Капитан Флинт",  но  тогда  Джон  называл  его  "Педро".
Помните, Сильвер говорил, будто эта птица видела,  как  поднимали  суда  с
сокровищами около Перешейка, и научилась там кричать "пиастры"?
     У Долговязого Джона было много таких любимцев. Так, на  Мартинике  он
однажды принес на корабль беломордую обезьяну, которую назвал "Епископом",
потому что она любила, повиснув на вантах, бормотать что-то  неразборчивое
- ни дать ни взять священник, читающий  проповедь.  Обезьянка  прожила  на
"Морже" довольно долго и успела стать всеобщей любимицей, но однажды ночью
она добралась до запальных шнуров Израэля  и  чуть  не  подожгла  корабль.
После этого Джон велел Тому Моргану сколотить для нее  клетку,  проказница
начала чахнуть, и пришлось хозяину выпустить ее на одном  из  Гренадинских
островов.
     Ограбление испанца длилось почти два дня, затем Флинт поджег судно, и
целую ночь, уходя на юго-запад, мы видели в море огромный факел. Я пытался
заглушить голос своей совести, вспоминая все, что говорил  мне  Сильвер  о
свирепости испанцев: как  они  истязают  и  убивают  каждого  англичанина,
ступающего на землю Мэйна, как доводят цветных на  плантациях  до  полного
изнеможения и бедняги тысячами гибнут  во  всех  владениях,  над  которыми
развевается красный с золотом флаг. Я надеялся, что после такой удачи  Ник
наконец-то вспомнит свои обещания и порвет с пиратами.  Но  он  ничего  не
сказал, и я не стал ему напоминать. По правде говоря, я уже так привязался
к морю, что готов был навсегда связать с ним  свою  жизнь;  думаю,  то  же
самое произошло с Ником, потому что он больше никогда не вспоминал о своем
желании стать плантатором.
     Вот как оно бывает, когда человек по своей воле  избирает  путь  зла,
Джим. Стоит только заглушить голос  совести,  и  быстро  станешь  отпетым,
вроде меня. А там, если бы и захотел повернуть назад, - поздно,  все  пути
отрезаны.

                                    4

     Мы ходили по морям, грабили, бражничали в портовых кабаках и  ставили
судно на килевание - дважды на Гренадинах и  четыре-пять  раз  на  Острове
Сокровищ.
     С Ником я виделся редко. Странно, казалось бы, ведь мы были  в  одной
команде. Но дело в том, что он говорил по-французски как француз, и  когда
мы работали вместе с ле Боном, Ник  немало  времени  проводил  на  "Паве",
представляя интересы Флинта.
     Конечно, он не терял связи  с  нами  и  даже  ухитрился  поспорить  с
Флинтом и Пью. С первым по поводу правила, запрещающего попойки на  палубе
после полуночи, со  вторым  из-за  его  жестокого  обращения  с  пленными.
Счастье Ника, что Сильвер лба раза становился на его  сторону.  Долговязый
Джон всегда был за соблюдение правил; он даже посулил Флинту черную метку.
     С той самой поры Флинт возненавидел Ника, хотя трудно сказать, как бы
он обошелся без него: француз был хитрая бестия и урвал  бы  львиную  долю
добычи, если бы не Ник.
     Старый ворчун Бонс всегда жаловал Ника и ко мне относился хорошо.  Он
учил меня мореходному делу, и я позволю себе сказать, что был способным  и
внимательным учеником.
     Правда, в боях я особенно  не  отличался,  больше  помогал  Дарби  на
камбузе. Это открыло мне доступ на корму, к "господам", там я и проведал о
том, что Флинт задумал смелый налет, суливший нам небывалую добычу.
     А пока все шло как обычно, безмятежные дни чередовались со  шквалами.
Помню, мне больше всего по душе были "концерты", которые иногда затевались
на палубе обычно в тихие лунные ночи. "Господа" и  "чернь"  собирались  на
баке и шкафуте, а полуют превращался в подмостки для скрипачей и плясунов.
Как сейчас, слышу и вижу: скрипки, пиликающие всякие диковинные мелодии, и
босые ноги, отплясывающие на надраенной палубе. Остальные - у многих  были
хорошие голоса - в это время пели песенки своего детства, напоминавшие  им
о доме, о давно минувших годах.
     В общем-то все они были дурные люди, Джим, но лишь единицы, вроде Пью
и Флинта, - совсем отпетые мерзавцы, а другие, особенно бывшие  каторжники
и ссыльные, знали когда-то мирную жизнь у домашнего  очага.  И  когда  они
пели в те лунные ночи, вы не отличили бы их от крестьян из нашей деревни.
     ...А теперь  мы  подошли  к  тому  времени,  когда  Флинт  и  ле  Бон
сговорились вместе напасть на Санталену - маленькую колонию на Мэйне,  где
собиралась часть "Серебряного каравана".
     До сих пор атаки на  "Серебряный  караван"  сводились  к  налетам  на
отдельные суда, идущие к месту сбора;  теперь  же  было  задумано  дерзкое
предприятие, которое можно сравнить только с походом капитана  Моргана  на
Панаму.
     Хотя в Санталене было не так уж много домов, она играла очень большую
роль. Отсюда корабли выходили под надежной защитой эскорта и могли уже  не
опасаться  пиратов.  Но   примерно   за   месяц   до   отплытия   каравана
представлялась  возможность  застигнуть  врасплох  от  четырех  до  десяти
транспортов, охраняемых лишь пушками форта, и освободить  от  драгоценного
металла склад на берегу. Да и в трюмах судов было чем поживиться.
     Кстати, мне вспомнилась одна вещь, которая может вас  заинтересовать.
Когда мы попадали в те края, то обычно запасались пресной водой  на  одном
из Подветренных островов. Это был даже не остров, а скорее длинная высокая
скала, с виду напоминающая гроб.  Мы  называли  ее  "Сундук  Мертвеца",  и
пиратская песенка, которую вы так часто слышали на "Испаньоле",  посвящена
как раз этой скале. За много лет  до  того  на  ней  очутилось  пятнадцать
буканьеров, спасшихся с разбитого корабля. Сильвер рассказывал мне, что им
удалось выловить несколько бочонков рома, прибитых  волнами  к  берегу,  а
есть, понятно, было нечего, и когда их подобрал один из  кораблей  Девиса,
все они были мертвецки пьяны...
     Флинт разузнал все о Санталене от юнги, единственного  уцелевшего  из
кучки пиратов, высаженных той весной на необитаемом островке у  Барбадоса.
Всего их было шестеро. А вышло это вот как: пиратский капитан плохо  ладил
со своей командой и разделался с вожаками, прибегнув к  подлому  трюку,  -
отправил их на берег за черепахами и бросил там на верную смерть, подкупив
седьмого увести лодку.
     Правда, у брошенной шестерки было оружие, несколько дней они стреляли
птиц и ели их сырыми. Потом двое поссорились и убили друг друга. Еще  трое
помешались и тоже умерли, так что мы застали в  живых  одного  лишь  юнгу,
парнишку  лет  пятнадцати.  Он  соорудил  себе  навес  из  одежды  умерших
товарищей, кормился черепашьими яйцами и дотянул до появления "Моржа".
     Звали этого юношу Джордж Мерри -  тот  самый  Джордж,  который  хотел
выпустить из вас кишки на Подзорной Трубе, Джим, да только Бен  Ганн  тоже
не зевал, укрывшись за  кустарником!  Я  не  испытывал  никаких  угрызений
совести, когда отправил его на тот свет.  Джордж  Мерри  всегда  отличался
склочным и вероломным нравом. Однажды он получил выволочку от Сильвера  за
продажу метисам корабельного имущества; ему даже  обрывок  старого  каната
нельзя было доверить.
     Джордж вполне вознаградил Флинта за свое спасение с голого  островка.
Годом раньше  Мерри  был  юнгой  на  одном  "купце"  и  наблюдал  рождение
Санталены - его судно доставило  тес  на  строительство  форта.  Он  знал,
сколько пушек в крепости и какого они калибра,  знал,  как  подобраться  к
поселку с суши, каков гарнизон, сколько в нем колонистов и сколько опытных
солдат из Европы. Флинт и  ле  Бон  разработали  хитроумный  план  набега,
который сулил самую крупную добычу, какая когда-либо приходилась  на  долю
двух судов с тех пор, как Ингленд и его сообщники перехватили в Персидском
заливе паломников, шедших в Мекку.
     План был бесспорно хорош. Я считал так тогда, считаю и  теперь,  ведь
вон какой куш мы отхватили, но что поделаешь, если счастье отвернулось  от
Флинта в тот самый день, когда мы вышли из Санталенской гавани.
     Флинт замыслил  разделить  свои  силы:  француз  на  закате  совершит
отвлекающее нападение с моря, а мы в это время высадимся на берег в десяти
милях от Санталены, за болотистой низиной, прикрывающей подступы к поселку
с севера. Ле Бон ждет нашего  сигнала  и  крейсирует  в  виду  берега,  за
пределами досягаемости пушек форта, пока мы не займем исходную позицию для
ночного марша вверх по реке  до  висячего  моста,  про  который  рассказал
Джордж Мерри. Оттуда мы незаметно спускаемся к морю и атакуем форт с суши;
если встретим отпор, француз поддержит нас с моря огнем всех своих пушек.
     Вычислив, что на предварительные маневры уйдет два дня, мы взяли курс
на Мэйн и расстались с "Павой" в дневном переходе  от  Санталены.  Француз
пошел на юго-запад, "Морж" - прямо на  север;  Билли  знал  одну  глубокую
речушку, которая впадала в море как  раз  посередине  между  Картахеной  и
облюбованной нами целью.
     Вечером Сильвер собрал всех людей на корме и объявил,  что  нас  ждет
добыча, которая позволит каждому, кто пожелает, навсегда оставить  море  и
стать  состоятельным  джентльменом,  завести  собственный  дом,  экипаж  и
столько же рабов и жен, сколько есть у короля Дика на Мадагаскаре.
     Затем он разбил нас на отряды.  Два  десятка  человек  оставались  на
корабле, остальные (сто тридцать один человек) должны  были  высадиться  с
лодок на берег, причем только ночью,  чтобы  нас  не  обнаружили  с  суши.
Правда, туземцы не стали бы предупреждать испанцев, но мы могли  нарваться
на белого охотника.
     Все шло, как было задумано. Мы разместились в шести шлюпках: из  тех,
кого вы знаете, на "Морже" остался один лишь Бонс. Флинт и Большой Проспер
сидели в первой шлюпке, другими командовали Сильвер, Пью, Хендс,  Андерсон
и Ник. Я плыл с Ником, наша шлюпка была замыкающей.
     Джордж Мерри, наш проводник, шел с Флинтом. Две  долгие  ночи  длился
трудный переход, который потребовал немалого напряжения  сил.  Наконец  мы
добрались до  болота  в  дельте  реки,  на  подступах  к  Санталене.  Люди
спрятались в укромном месте на берегу, после  чего  Флинт  велел  затопить
шлюпки.
     Понятно,  пираты  не  обрадовались,   видя,   как   уничтожалось   их
единственное  средство  к  спасению.  Один  верзила  из  числа  плимутских
каторжников  даже  выразил  вслух  свое  недовольство.   Флинт   дал   ему
высказаться, потом застрелил на месте. После этого уже никто не спорил.
     Целый  день  мы  провели  в  засаде,  осаждаемые  тучами   зловредных
насекомых. Двоих или троих поразил солнечный удар,  еще  один  был  укушен
ядовитой змеей и умер меньше чем через час. Мы облегченно вздохнули, когда
сгустились  сумерки  и  начался   марш   вверх   по   реке.   Миль   через
десять-двенадцать отряд  и  впрямь  достиг  мостика,  связанного  местными
жителями из лиан.
     Мостик не охранялся, и мы пошли по нему гуськом. Переправляться здесь
было все равно что идти с корзиной угля по канату над оловянным рудником в
Корнуолле. По настоянию Израэля мы  взяли  с  собой  бронзовую  пищаль,  и
несшие ее пираты по милости пушкаря чуть не угодили прямо в пасть к хищным
рыбам и аллигаторам, которыми кишела река.
     Начало штурма было приурочено к восходу солнца.  Топкая  местность  и
всевозможные лишения, которые мы перенесли в пути, подорвали наши силы,  и
было не похоже, что мы сможем  нанести  сокрушительный  удар.  Но  Сильвер
показал себя превосходным командиром.  Ник  говорил  после,  что  если  бы
Долговязый Джон избрал  честный  путь,  он  мог  бы  стать  генералом  или
адмиралом и прославить свое имя в веках; и я думаю,  Ник  был  прав:  Джон
умел добиться успеха там, где другой ни за что не справился бы, - лишь  бы
впереди маячила славная добыча.
     Примерно на полпути до побережья Ник  передал  мне  свой  мушкет.  Он
тащил  тяжелый  сверток  из  парусины,  с  которым  ни  за  что  не  хотел
расстаться. Я никак не мог понять, что за тяжесть такая в этом свертке, но
Черный Пес объяснил мне, что это, должно быть, боеприпасы для пищали.
     В  тот  самый  миг,  когда  небо  над  заливом  начало  светлеть,  мы
наконец-то выбрались из топи и увидели первые признаки поселения. У  самой
реки стояло на сваях что-то вроде заставы,  а  на  берегу  стирала  одежду
метиска. Один из наших пополз через камыш и схватил ее.
     Пленница ответила на все вопросы Флинта. Дело обошлось  без  угроз  -
взглянув на его синее лицо, она  решила,  что  это  сам  дьявол  вышел  из
манговых зарослей. Мы узнали, что в домике на сваях находится  всего  двое
солдат,  остальных  отозвали,  чтобы  подкрепить  гарнизон,  так   как   в
прибрежных водах появился пиратский корабль.
     Флинт спросил, сколько судов стоит в заливе  и  сколько  боеспособных
людей в Санталене. Она сказала, что судов  пять:  четыре  из  "Серебряного
каравана" и один люгер, он зашел недавно на починку. Гарнизон  состоит  из
полуроты пехотинцев и двадцати  человек  местного  караула.  Да  еще  есть
моряки, которые сошли на берег.
     Эта новость озадачила нас. Выходило, что нам  противостоят  не  менее
сотни человек, из них половина -  опытные  солдаты.  И  если  моряки  тоже
окажут достойное сопротивление, мы можем обломать зубы о Санталену...
     Израэль и Черный Пес прокрались в домик  и  мигом  перерезали  глотки
часовым. Затем мы двинулись через камыш к  двум  рядам  деревянных  домов,
которые составляли всю Санталену.
     Сигналом для ле Бона должен был явиться "Веселый Роджер" на флагштоке
бастиона. Таким образом, мы не могли рассчитывать на помощь с  моря,  пока
не захватим форт, да и тогда ле Бон  рисковал  поразить  ядрами  своих.  В
крайнем случае, сказал мне Ник, француз высадит десант.
     Первым попался нам сонный мулат, который вышел снять  ставни  с  окон
своей лавки. Мы набросились на него,  не  дав  ему  опомниться,  и  минуту
спустя улицу заполнили вымазанные илом,  орущие  пираты.  Они  неудержимым
потоком хлынули к берегу, где улица разветвлялась.  Одна  дорога  вела  на
восток, к дому губернатора, другая - на  запад,  к  форту,  который  стоял
примерно на полпути к одному из двух мысов, замыкавших бухту.
     По правде говоря, порт представлял собой довольно хлипкое  сооружение
из привозного леса, окруженное неглубоким рвом, в котором в  эти  часы  не
было воды из-за отлива.
     Бастион соединялся с улицей подъемным мостом, и  мост  был  спущен  -
непростительная глупость, ведь гарнизон знал, что с моря  подошли  пираты.
Потом уже выяснилось, мы подоспели  в  то  самое  время,  когда  комендант
собирался выйти из форта, чтобы проверить посты.
     Я бежал изо всех сил, пытаясь сообразить, что же  мы  станем  делать,
когда окажемся у стен бастиона. Как-никак высота их не  меньше  пятнадцати
футов, а вместе со рвом и того больше, а у нас никакой лестницы нет.
     Право же, мне следовало догадаться, что Флинт и это  предусмотрел.  В
следующую секунду меня сбило с ног взрывом,  от  которого  земля  заходила
ходуном, а в воздух взвился вихрь песка и обломков.
     Ник подорвал мину под самыми воротами форта; одну  створку  отбросило
далеко в сторону, другая  распахнулась  и  повисла  на  массивных  петлях.
Оказалось, что  в  таинственном  свертке  он  принес  самодельную  "адскую
машину", равную по силе  двенадцатифунтовому  ядру.  В  открывшуюся  брешь
могло проникнуть по три человека в ряд,  и  первыми  ворвались  в  бастион
Большой Проспер и Флинт,  который  с  яростными  криками  рубил  налево  и
направо. Оглушенные взрывом солдаты были сметены, словно  кегли.  Быстрее,
чем это расскажешь, мы рассыпались по всему  форту  и  штурмовали  главное
здание, преследуя отступающих.
     Комендант и два офицера попытались  укрепиться  в  одном  из  верхних
помещений, но Израэль направил на забаррикадированную дверь свою пищаль, и
когда мы раскидали обломки, то обнаружили  трех  покойников.  Бастион  был
наш.
     Флинт  послал  меня  и  Андерсона  поднять  наш  флаг;  не  прошло  и
пятнадцати минут с начала штурма, как над фортом уже  развевался  "Веселый
Роджер".
     Тем временем Сильвер атаковал дом  губернатора.  Сам  идальго  и  его
супруга были в постели - где еще быть им в четыре часа утра! - но патруль,
только что сменившийся с  поста  в  гавани,  успел  застрелить  троих  или
четверых пиратов. Тем не менее, когда мы подоспели,  Долговязый  Джон  уже
связал губернатора и его домочадцев.
     Возвращаясь вдоль берега, я увидел,  как  "Пава"  медленно  входит  в
маленькую гавань. Пушки стоявших на якоре кораблей молчали. Не  иначе,  их
капитаны  увидели  "Веселый   Роджер"   над   фортом   и   смекнули,   что
сопротивляться нет смысла.
     Флинт первым делом вызвал на берег ле Бона с половиной  его  команды;
вторая половина должна была держать на прицеле суда испанцев.  Головорезам
ле Бона велели охранять форт, куда мы согнали уцелевших солдат  гарнизона;
кроме того, французы расставили мушкетеров вдоль всей  улицы,  на  случай,
если санталенцы задумают освободить своего губернатора.
     Вы не должны забывать, что в поселке еще находилось двести  с  лишним
вооруженных испанцев с кораблей, и кто мог поручиться, что никто из  людей
идальго не ускользнул из поселка и не скачет во весь опор в  Картахену  за
помощью.
     Флинт прикинул, что половина добычи должна  быть  на  берегу,  другая
половина  на  кораблях.  Он  решил  начать  с  первой  половины,  а   суда
предупредить, чтобы не двигались с места, иначе их угостят изо всех  пушек
форта и "Павы".
     А когда к бухте вскоре подошел и "Морж", испанские  моряки,  наверно,
потеряли всякую надежду прорваться в море. Откуда им  было  знать,  что  у
Билли Бонса всего двадцать человек!
     Итак, Флинт, во всяком случае до конца  этого  дня,  оказался  полным
хозяином положения. Пришло время заняться губернатором,  который  все  еще
сидел связанный в своем  доме.  Нам  нужны  были  ключи  от  сокровищницы,
единственного каменного здания  во  всем  поселке.  Дверь  не  уступала  в
прочности хорошим городским воротам, и вряд ли  удалось  бы  ее  взорвать,
даже если бы у нас была взрывчатка.
     Ле Бон и Пью предлагали засунуть старику между пальцами ног запальный
шнур  и  поджечь,  но  Ник  убедил  Флинта  разрешить  ему  потолковать  с
пленниками.
     Флинт хорошо знал гордый нрав испанцев, он сказал, что дает  Нику  на
переговоры полчаса, и ни минуты больше. Если старик упрется, он и все  его
люди подвергнутся пытке огнем.
     Ник решил испытать твердость женщин. Он сказал им, что только ему под
силу  убедить  пиратов  не  жечь  поселок  и  не  истреблять  все  мужское
население, включая малолетних. А что до женщин, то их, и белых, и цветных,
сделают рабынями, если не будет выдан ключ от сокровищницы.
     Жена идальго не поддалась. Она была такая же храбрая и гордая, как ее
супруг, и только честила  Ника  по-испански.  Для  женщины  она  бранилась
совсем недурно, и плевалась тоже, чем немало меня удивила, ведь  я  считал
ее благородной.
     Зато сестра губернатора, тучная женщина, вся в  побрякушках,  которые
звенели при каждом ее вдохе, оказалась сговорчивее. Когда Ник сказал,  что
Флинт готов подвесить ее брата за ноги и вертеть  над  огнем,  как  вертят
свиную тушу, она залилась слезами и выпалила, что  ключи  от  сокровищницы
лежат  в  тайнике  под  кроватью  идальго.  Бедная  женщина  кричала,  что
пожертвует  не  только  всеми  сокровищами  Санталены,  но   и   рубиновым
ожерельем, в котором была на приеме  у  испанского  короля  в  Мадриде,  -
только бы мы не убивали их.
     Думаю, Ник был рад не меньше моего, что обошлось  без  пыток.  Флинт,
который не забывал следить за морем, тоже был доволен, хотя  и  по  другой
причине: ему не терпелось управиться и уйти, пока не нагрянул эскорт.
     Короче, мы прибрали к рукам все золото - сто десять слитков, да сверх
того пятьдесят три мешка монет. Никто еще из  нашей  шайки  не  видел  еще
столько денег зараз; большинство вообще не представляло себе, что в  Новом
Свете могут существовать такие богатства.
     Кроме того, нам досталось четыреста  одиннадцать  слитков  серебра  -
целое сокровище! - и множество рубинов, топазов, изумрудов  и  бриллиантов
на брошках, брелках и часах. В добычу входило также оружие тонкой  работы,
главным образом пистолеты и рапиры, инкрустированные драгоценностями.
     Пока шла погрузка, Флинт следил,  чтобы  никто  не  выпускал  из  рук
оружия, и сам стоял на пристани, держа в каждой руке по пистолету.  Кругом
раздавались ликующие крики, а он хоть бы раз улыбнулся.
     Солнце уже приготовилось нырнуть  в  манговые  заросли  за  поселком,
когда из форта явился  Израэль.  На  берегу  еще  лежало  серебро,  и  вид
сокровища  доставил  пушкарю  такую  радость,  что  он  засвистал  веселую
песенку.
     Вдруг Флинт подошел к нему и прорычал:
     - Крепостные пушки заклинены?
     - Нет, капитан, еще нет, а куда спешить - ведь Билли  еще  не  бросил
якоря!
     Флинт взорвался, как петарда.
     - Куда спешить, чурбан безголовый? - заорал он. - До темноты  мы  уже
должны приняться за транспорты, а с утренним приливом  выйти  на  Тортугу.
Может, ты хочешь, чтобы нас отправили в преисподнюю, пока мы тут копаемся?
     Видели бы вы, как Израэль Хендс припустил к  форту,  -  только  пятки
засверкали. Меньше чем за час он вывел из строя пушки форта и залил  водой
пороховой склад.
     Шлюпок было предостаточно,  и,  погрузив  последний  слиток  на  борт
"Павы", мы принялись за суда.
     До утра мы прочесывали транспорты, по  полсотни  человек  на  каждом;
добычу перевозили на "Моржа". Мы не спали уже  третью  ночь  и  прямо-таки
валились с ног, но Флинт с его пистолетами не отходил от нас, да и Сильвер
был начеку. Глоток рома - вот и все, чем мы могли подкрепиться.
     На рассвете, ровно через сутки после того, как мы выбрались из  топи,
все сокровища Санталены были уложены в наши трюмы, и мы снялись с якоря.
     "Пава" отплыла немногим раньше нас, и я до сих пор не пойму, как  это
могло случиться, что мы так быстро  потеряли  друг  друга.  Мы  шли  одним
курсом - на Тортугу, делить добычу, - но под вечер спустился легкий туман,
а когда он незадолго до полуночи рассеялся, француза и след простыл. Сразу
прошел слух, что ле Бон улизнул неспроста, ведь на его корабле  находилось
почти все золото и серебро.
     Как бы то ни было, итог оказался бедственным для француза, да  и  для
нас тоже: плыви мы вместе, ле Бон не попал бы в такую переделку. Да и  все
обернулось бы иначе, если бы мы, как намечалось, дошли до Тортуги.
     На третий день после выхода  из  Санталены  около  полудня  умеренный
западный бриз донес до нас звуки пушечной стрельбы. Где-то  за  горизонтом
шел бой, и Флинт тотчас велел рулевому править в ту сторону.
     Вскоре мы увидели облако дыма, а затем  Сильвер,  глядя  в  подзорную
трубу, громогласно возвестил:
     - Разрази меня гром, если это не наш француз  нарвался  на  испанский
военный корабль!
     Так оно и было, причем ле Бону явно приходилось туго.  Приблизившись,
мы увидели, что "Пава"  потеряла  грот  и  бизань;  среднюю  часть  палубы
охватило пламя, и в воздухе расплылся густой черный дым. Испанский корабль
громил француза почем зря, стоя в двух кабельтовых от него.
     Флинт мигом смекнул, как действовать.
     - Поднять красно-желтый флаг! - скомандовал он. - Пушкари, по  местам
и ждать,  когда  подойдем  вплотную.  Хендс,  без  моей  команды  огня  не
открывать!
     Пушкари побежали вниз, а Флинт продолжал:
     - Сильвер, выдать всем на палубе шишаки! Сейчас дон  испанец  получит
такую помощь, от которой ему не поздоровится!
     Сильвер понял его с  полуслова.  У  нас  было  достаточно  испанского
снаряжения, чтобы устроить небольшой спектакль на полуюте. Сильвер и  Бонс
раздали  шишаки  и  кожаные  куртки,  затем  приказали  нам  стать   вдоль
больверка, кричать и размахивать  руками.  Тем  временем  Бонс  повел  наш
корабль между двумя сражающимися сквозь облако дыма, затмившего солнце.
     Мне кажется, испанский капитан, увидев наш  маневр,  смекнул,  что  к
чему, да только поздно он спохватился. Очутившись борт о борт с  испанцем,
мы в упор дали залп ядрами и картечью. Последствия  были  ужасны,  высокий
корабль сразу накренился под углом сорок пять градусов.  Вообще-то  второй
залп был уже не нужен, но пушкари "Моржа" не поленились добить противника.
Пламя охватило его паруса, люди пачками прыгали за борт. Еще один поворот,
и мы подошли к окутанному дымом французу, в тот же миг испанец со страшным
грохотом взорвался.
     Теперь все наше  внимание  обратилось  на  "Паву".  Подходить  к  ней
вплотную было опасно, огонь легко мог перекинуться к нам, поэтому мы легли
в дрейф и живо спустили шлюпки. Наше счастье, что Билли  настоял  на  том,
чтобы взять с собой захваченные в Санталене лодки взамен затопленных  нами
при высадке на берег.
     Я в числе первых ступил на палубу француза, и хотя  душа  моя  успела
уже очерстветь, мне стало не по  себе.  Вне  сомнения,  "Паве"  до  нашего
прихода достался не  один  залп:  кругом  лежали  мертвые  и  умирающие  -
половина команды, включая самого ле Бона, его штурмана и старшего пушкаря.
Уцелевшие передавали друг другу ведра, борясь  с  огнем  в  средней  части
палубы. Не говоря ни слова, мы кинулись помогать.
     Никогда не забуду два последующих дня.
     Не будь "Пава" так сильно повреждена, мы могли бы не спеша  перенести
сокровища на "Моржа", а затем бросить ее. И мы начали было грузить  золото
в шлюпки, но погода ухудшилась, и всех послали на помпы.  Стоило  ослабить
темп, как корабль оседал, все больше кренясь на левый борт.  Еще  до  ночи
нам пришлось сбросить в море все  пушки  и  прочий  груз;  одна  восьмерка
сменяла другую на помпах - мы качали, не жалея сил.
     Понятно, теперь мы не могли идти на Тортугу, "Пава" связала нам руки,
и появись вдруг еще один испанец,  мы  не  успели  бы  сделать  ни  одного
выстрела. На наше счастье, неспокойное море оставалось пустынным, и,  взяв
"Паву" на буксир, мы потащились на юго-восток, чтобы у ближайшего островка
передохнуть и очистить трюмы разбитого судна.
     Случилось так, что ближайшим оказался остров Кидда. До него было  два
дня хода при попутном ветре, и мы потянулись туда, следуя друг за  другом,
словно два подраненных гуся.
     Погода продолжала портиться, и Билли, чтобы управлять "Моржом", нужно
было не меньше семидесяти человек. Примерно столько же осталось на  "Паве"
откачивать воду. Мы сменялись на помпах каждые полчаса, урывая минуты  для
еды и отдыха. Только страх потерять золото придавал нам  силы  выдерживать
этот каторжный  труд.  И  Сильвер  не  без  умысла  напомнил,  что  гибель
семидесяти восьми человек из команды ле Бона увеличила долю остальных...
     ...Любопытно расположен остров Кидда, он же Остров Сокровищ.
     В этой части Карибского моря, от Пуэрто-Рико на юг  и  юго-восток  до
самого Тринидада, широкой дугой протянулись Малые Антильские  острова.  По
обе стороны от главной  дуги  лежат  на  отшибе  уединенные  островки,  но
большинство из них, подобно Сундуку  Мертвеца,  представляют  собой  почти
голые  скалы,  и  только  остров  Кидда  достигает  сравнительно   крупных
размеров.
     Флинт прикинул, что, если мы доберемся до Южной стоянки, а еще  лучше
- до Северной бухты, можно будет посадить "Паву" на мель и  разгрузить  ее
трюмы, а потом почистить днище "Моржа" и идти  на  Тортугу:  ведь  у  нас,
помимо золотых слитков, было немало добра для скупщиков. Наши "господа"  -
Флинт, Бонс, Сильвер, Хендс, Пью и Ник - сошлись на  том,  что  этот  план
всего  точнее  учитывает  сложившиеся  обстоятельства.  Команда  тоже  его
одобрила, не зная, конечно, что Флинт и Сильвер замыслили оставить команду
"Павы" на бобах, считая, что ле Бон хотел их надуть.
     Нам опять здорово повезло. Погода неожиданно наладилась, и мы вошли в
Северную бухту, никого не встретив по пути.
     Ох и обрадовались мы, Джим, когда  увидели  над  горизонтом  знакомые
вершины! Вряд ли у меня хватило бы сил еще один час качать воду, к тому же
мы не сомневались, что весть о набеге на Санталену уже дошла до  Панамы  и
все испанские корабли в Мэйне разыскивают нас.
     Билли перешел на "Паву" и во время прилива посадил  ее  на  мель  под
самыми деревьями - там, где вы видели ее в последний раз, - а мы сошли  на
берег, чтобы, как было заведено, поставить защитную батарею и  подготовить
"Моржа" к килеванию.
     Всю добычу свезли на остров и разложили  на  четыре  кучи  -  золотые
слитки, серебряные слитки, монеты и оружие. И уж поверьте мне, Джим, любая
из этих куч представляла целое состояние.
     Когда все подсчитали и рассортировали, а "Морж" начал  обретать  свой
прежний вид, Флинт велел всем собраться в час  отлива.  Прошел  слух,  что
Сильвер будет говорить про дележ и про будущие дела. И  вот  мы  сидим  на
горячем песке...
     Стоит мне закрыть глаза, Джим, и я, как сейчас, все вижу.
     Солнце светило над деревьями, над берегом плыл свежий, бодрящий запах
смолы  от  сосен  на  двуглавой  вершине,  сладко  пахли   лесные   цветы.
Большинство людей сидели голые по пояс, обвязав голову  от  солнца  яркими
платками; пояса и портупеи они отложили в сторону.
     Какой только народ тут  не  был  -  англичане,  французы,  голландцы,
испанцы, левантинцы, мавры, курчавые негры, тьма метисов из всех поселений
Мэйна. Были тут старики - лысеющие, с седыми бакенбардами - и  мужчины  во
цвете лет, вроде Ника и Сильвера, и безусые парни, слишком юные для  такой
компании. И все они не сводили глаз с Сильвера, разве что изредка косились
на разложенную на песке добычу, чтобы  убедиться,  что  на  нее  никто  не
покушается.
     Сильвер сдернул с головы шляпу и оглядел нас, лучезарно  улыбаясь.  Я
до сих пор слово в слово помню, что он нам тогда говорил.
     - Друзья, - начал он. - Когда  мы  подписывали  контракт,  я  говорил
кое-кому, что вы  родились  под  счастливой  звездой,  и  сдается  мне,  я
оказался прав - д-да, поглядите туда, и  вы  согласитесь.  За  вас  думают
такие люди, как я  и  капитан,  и  сейчас  самое  время  сказать  об  этом
напрямик, как положено настоящим морякам,  потому  что  нам  еще  придется
немало поломать голову, чтобы переправить добычу в  такое  место,  где  мы
пустим ее в оборот, как положено джентльменам удачи! А дело все в том, что
сейчас мы не можем  идти  с  нашей  добычей  прямо  на  Тортугу,  придется
подержать ее здесь, пока "Серебряный караван" не уйдет подальше, вместе  с
кораблями военного эскорта!
     Что тут было, скажу я вам! Словно гром раскатился по  рядам  сидевших
вокруг  пиратов.  Несколько  человек  вскочили  на  ноги,   стараясь   его
перекричать.  Ведь  все  настроились  на  немедленный   дележ,   и   слова
Долговязого Джона были для них горькой пилюлей. Однако он  умел  заставить
слушать себя. Достаточно было ему обвести нам строгим взглядом и поднять в
руке шляпу, как воцарилась тишина, и Джон продолжал:
     -  Запомните:  вице-король  мечтает  украсить  свои  виселицы  вашими
особами не меньше, чем занять королевский трон в Мадриде! Идти  теперь  на
Тортугу с нашей добычей  -  это  же  все  равно  что  добровольно  сложить
сокровища на пристани Кадикса или явиться  на  главную  площадь  Панамы  с
петлей на шее! "У нас быстроходный корабль, мы можем уйти от  погони  либо
принять бой", - скажете вы. Верно, судно и впрямь доброе - а сколько у нас
груза? Вы мне вот что скажите: что с нами будет, коли до  схватки  дойдет?
Потеряй мы хоть одну стеньгу -  и  крышка,  и  вообще,  какой  бой,  когда
повернуться-то негде! Один меткий залп - и наша песенка спета, один риф  -
и прощай наша казна! Нет, лучше всего не спешить, схоронить добычу  здесь,
в надежном месте, после чего вернуться за ней на  двух,  даже  на  четырех
судах, потому что плох тот купец, который кладет все яйца в одну корзину!
     Вторая  часть  речи  Сильвера  произвела  заметное  впечатление.   Он
совершенно верно сказал, что корабль, набитый  золотом,  малопригоден  для
боя; куда там сражаться, когда на уме  только  одно:  как  бы  улизнуть  с
добычей. Верно было и то, что чем дальше караван с эскортом уйдет в океан,
тем больше надежд найти поселение, где нам окажут радужный прием.
     Вдруг встает Джоб Андерсон и задает вопрос,  который,  без  сомнения,
беспокоил большинство пиратов.
     - Ну ладно, Джон, допустим, мы с тобой согласились, сейчас  не  время
выходить с добычей в открытое море - но кто же будет  хоронить  сокровище?
Кто будет знать, где оно спрятано?
     Его поддержали дружные  возгласы,  и  Сильвер  снова  заулыбался.  Он
чувствовал, что самое трудное позади и команда опять в его руках.
     - Вопрос прямой, Джоб,  и  ответ  должен  быть  таким  же  прямым!  -
воскликнул он. - Верно, в нашем положении не очень-то приходится  доверять
друг другу, и лично я предпочел бы не связываться с таким делом - Господи,
пронеси, как говорится. Может, кто-то и  доверяет  мне,  но  я  ничуть  не
обижусь, если другие откажут мне в доверии! Но ведь кому-то надо взять  на
себя эту задачу; и если хотите знать  мое  мнение,  так,  по-моему,  лучше
всего, как у нас заведено в серьезных делах, тянуть  жребий.  "Господа"  -
отдельно, "чернь" -  отдельно,  чтобы  не  было  подвоха!  "А  дальше?"  -
спросите вы. А дальше все будет очень  просто.  Кому  выпадет  жребий,  те
останутся здесь зарывать сокровища, а мы ждем на борту сигнала,  что  дело
сделано, после чего мы забираем их и  держим,  так  сказать,  заложниками,
покуда не сбудем остальное барахло на французской Тортуге, снарядим суда и
вернемся на остров для большого дележа!
     - Сколько же надо выбрать? - крикнул Джордж Мерри.
     - Как можно меньше, - отчеканил Сильвер. - Чем меньше их  будет,  тем
легче за ними уследить, сдается мне!
     В  конце  концов   постановили,   что   "господа"   выделяют   одного
представителя, а лопатами работать будет  всего  шесть  человек.  Нелегкий
труд предстоял им с такой огромной добычей!
     Жеребьевка состоялась в ту же ночь при свете костров, разведенных  на
берегу. Поверка показала, что "господ" десятеро, а "чернь" насчитывает сто
семьдесят восемь человек. В жеребьевке  не  участвовали  раненые,  которым
тяжелая работа на берегу была бы не под силу. Ник приготовил сто семьдесят
восемь ярлычков, пометил крестиками шесть, после чего положил все в медный
котел, который поставили между двумя самыми большими кострами.
     "Чернь" первой тянула жребий.  "Господа"  окружили  котел,  а  пираты
подходили один за другим  и  доставали  бумажку,  после  чего  отходили  в
сторону.
     Первые тридцать-сорок бумажек оказались  без  пометки,  и  напряжение
достигло предела, когда наконец один из  французов  вытащил  крест.  Почти
сразу же вслед за этим ярлык с меткой попался мулату, который  перешел  на
"Моржа" с одного из наших призов.
     Еще человек двадцать  взяли  чистые  ярлычки,  потом  крест  достался
коренастому здоровиле, бывшему контра-бандисту из Западной  Англии,  затем
опять французу и, наконец, голландцу из нашей  команды.  Осталось  полтора
десятка человек - и один, последний, крестик.
     Ей-Богу, Джим, с меня пот  катил  градом.  Мне  ничуть  не  улыбалось
закапывать золото в такой вероломной  компании.  Но  жеребьевка  была  для
всех, а тут еще Ник заметил, что я мешкаю, и воскликнул:
     - Подходи, Бен, дружище, - ты единственный среди нас, кто  за  деньги
рыл ямы, раньше чем стать джентльменом удачи!
     Я шагнул вперед под общий хохот - все знали,  что  я  был  в  прошлом
могильщиком, - сунул руку в котел, взял ярлычок и стал  его  развертывать.
Бумажка была сложена вчетверо, и дрожащие пальцы не хотели меня слушаться,
наконец  я  справился  и  в  беспокойном  свете  костра  увидел...  Шестым
заложником оказался я.
     Не помню точно, что было потом. Кажется, я ушел подальше от  костров,
чтобы побыть наедине со своими мыслями. Все остальные  обступили  котел  -
предстояла еще жеребьевка среди "господ",  -  и  внезапно  раздался  крик,
который, наверное, было слышно на другом конце острова.  Ник  подбежал  ко
мне и сказал, что жребий пал на Флинта.
     Худшей новости я не мог  услышать.  Остаться  на  берегу  в  обществе
Флинта, пятерки головорезов и груды золота - от такого задрожали бы колени
и у человека похрабрее меня, Джим.

                                    5

     На следующее утро  произошло  нечто  странное.  Сильвер  собрал  нашу
шестерку, отвел в сторону и объявил,  что,  пока  не  отчалит  "Морж",  мы
должны находиться отдельно от всех, а именно  в  хижине  на  южном  берегу
залива, которую обычно занимал Флинт.
     Мы побрели к  хижине  -  двое  французов,  мулат,  голландец,  беглый
каторжник-англичанин и я, - развели свой костер, чтобы приготовить еду,  и
тут мне вдруг пришла на ум история, которую я слышал от одного индейца. Он
рассказывал про обычай своих языческих сородичей в Перу:  как  они,  когда
просили дождя у богов, приносили человеческие  жертвы,  а  предназначенных
для этого юношей и девушек до  самой  церемонии  жертвоприношения  держали
обособленно, запрещали до самой церемонии  с  ними  разговаривать  и  даже
смотреть на них. Сами понимаете, от такого воспоминания я не повеселел.
     Тем временем остальные пираты укладывали  золото,  половину  серебра,
монеты и самое дорогое оружие в ящики; вторую половину серебра было решено
увезти с собой. Всего было девять ящиков - четыре с золотыми слитками, два
с монетами, один с оружием и два с серебром. Оружейный мастер выжег на них
клеймо "Моржа". Только ящик с оружием оказался неудобным для переноски,  к
остальным приделали толстые веревочные ручки.
     Закончив работу,  все,  кроме  нескольких  "господ",  отправились  на
корабль, и к ночи на берегу воцарилась непривычная тишина.  Лишь  позднее,
когда на "Морже" раздали ром, над заливом поплыли приятные звуки песни.
     Флинт не появлялся, и  мы  сгрудились  вокруг  нашего  костра,  чтобы
поужинать. Нам было жутко и одиноко на  пустынном  берегу,  где  еще  днем
гудели голоса и толпились  люди.  Луна  пока  не  взошла,  и  лес  казался
пустынным и темным. Конечно, у нас был ром, но он почему-то не брал нас  в
ту ночь. Мы говорили вполголоса, и, помнится, наш разговор был  совсем  не
похож на обычные беседы пиратов. Один  из  французов,  молодой  парень  по
имени Базен, спел трогательную песенку про свой родной дом  в  краю  вина,
около Бордо; от этой песни у меня  сжалось  горло...  Когда  пришло  время
спать, выяснилось, что  хижина  мала  для  шестерых,  и  я  лег  на  воле,
укрывшись своим плащом.
     Уже за полночь я  вдруг  проснулся:  кто-то  дергал  меня  за  плечо,
одновременно зажимая мне рот рукой.
     Я сел и при свете взошедшей луны увидел Ника; в  тени  под  деревьями
стоял еще кто-то. Не говоря ни слова, Ник жестом предложил  мне  встать  и
идти за ним к опушке.  Здесь  я  разглядел,  что  второй  человек  -  Джон
Сильвер.
     - Бен, - сказал Ник, убедившись, что нас не услышат в  хижине,  -  ты
вернешься на корабль с Джоном.
     - А как же моя работа? - спросил  я.  -  Ведь  я  выбран  честно,  по
правилам.
     - Ты - да, - ответил Ник. - Но Флинт - нет,  и  мы  с  Джоном  решили
последить на ним. Так что делай, как я сказал, ступай  с  Джоном.  И  если
Флинт задумал какую-нибудь каверзу, ему придется иметь дело со мной.
     - Он смекнет, что вы его раскусили, и сразу убьет вас, - сказал я.
     - Пусть попробует! - Ник подмигнул Сильверу. - Да  у  него  не  будет
выбора, придется взять меня с собой, ведь корабль уже отойдет.  С  началом
отлива "Морж" покидает бухту, а когда  поднимется  солнце,  он  будет  уже
далеко. На-ка, выпей!
     Он протянул мне склянку с какой-то жидкостью, пахнущей камфарой.
     - Что это? - спросил я.
     - Это поможет тебе прикинуться больным, - объяснил Ник. - А на  самом
деле, кроме пользы, ничего не будет, положись на меня!
     По правде говоря, я был только рад, что мне  не  надо  оставаться  на
острове в обществе Флинта, да и  секрет  тайника  давил  бы  на  мою  душу
тяжелее, чем десять  пушечных  ядер.  Однако  я  видел,  что  они  готовят
какой-то подвох, и беспокоился за Ника.
     - Когда тебя увидят на борту,  Джон  скажет,  что  ты  захворал  и  в
последнюю минуту я заменил тебя, - добавил он. - Так что на этот  счет  не
беспокойся. Им один черт, кто останется на берегу, - ты или я.
     Разговор был исчерпан, я сделал добрый глоток из склянки и вернул  ее
Нику. Сильверу не терпелось сесть в гичку, причаленную к берегу поодаль, и
он поторопил нас.
     -  Ладно,  идет,  только  держите  наготове  пистолеты  и  кинжал,  -
предупредил я Ника.
     Он усмехнулся и протянул мне руку.
     - Мы с тобой не раз в переделках бывали, Бен, - сказал он.
     Это были последние слова, которые мне довелось услышать от Ника.
     ...Мы вернулись на судно без происшествий. Все было готово для выхода
в море, и буканьеры лежали вповалку на палубе,  забывшись  в  пьяном  сне.
Только вахтенные бодрствовали в ожидании отлива,  да  на  корме  виднелась
коренастая фигура Билли Бонса. Я спрашивал себя, можно  ли  положиться  на
Сильвера и разделяет ли  Билли  его  подозрения  относительно  Флинта.  Во
всяком случае Бонс, увидев меня, ничего не сказал, а через  два  часа  всю
команду вызвали поднимать якоря, и вскоре "Морж" уже вошел в пролив и  лег
на курс норд-вест, оставив Фок-мачту с левого борта.
     Не знаю, что за снадобье дал мне Ник, но, видно, в нем было примешано
снотворное: весь этот день, да и последующий тоже, меня  одолевал  сон,  и
все решили, что у меня болотная лихорадка, а то и что-нибудь похуже.
     Стояла жаркая погода, почти без ветра, и команде не  было  покоя:  мы
все время лавировали в двух-трех милях от берега, чтобы не терять из  виду
Подзорную Трубу.
     Утром пятого дня, когда мы подошли поближе, на полуюте вдруг раздался
громкий крик, и тотчас палуба загудела от топота ног.
     Я уже почти оправился и спросил одного из пиратов,  в  чем  дело.  Он
ответил, что замечен сигнал  Флинта,  и  показал  на  тонкий  столб  дыма,
поднимавшийся со склонов Бизань-мачты, на западном берегу Южной бухты.
     Мы вошли в бухту через пролив  между  Островом  Скелета  и  Буксирной
Головой и бросили якорь на глубине четырех саженей.
     Вся команда ринулась к левому  больверку,  и  поднялся  невообразимый
шум. Из-за своего малого роста я не видел берега, но  зато  услышал  голос
Израэля:
     - Гром и молния, это Флинт, и он один!
     Этих слов было достаточно, чтобы я бросился  к  вантам  бизань-мачты.
Поднявшись по ним выше больверка, я убедился, что Израэль  прав.  Флинт  -
без своей треуголки, голова обмотана голубым  шарфом  -  медленно  греб  к
судну. Он был один, и когда  лодка  приблизилась,  стало  видно,  что  наш
капитан сам на себя не похож и едва управляется с веслами.
     - Эгей! - окликнул его Пью. - Где остальные, капитан?
     Флинт придержал правое весло, подвел лодку к борту  "Моржа",  схватил
конец, брошенный ему Андерсоном, и привязал за фалинь.
     Затем он поднял голову, и мы  увидели,  что  лицо  его  еще  страшнее
обычного: бледное как мел,  щеки  провалились,  воспаленные  глаза  горят,
будто угли, в глубоких глазницах. Словно взяли череп и обтянули коричневой
кожей.
     - Остальные? - прорычал Флинт. -  Остальные  отдали  концы,  черт  бы
побрал эту вероломную сволочь!
     Поднимаясь  по  трапу,  он  едва  не  сорвался;  пришлось   Андерсону
спуститься и чуть ли не на руках втащить его на борт.
     Когда  Флинт  ступил  на  палубу,  стояла  мертвая  тишина.   Команда
таращилась на него, и он в ответ уставился на нас, обнажив желтые  зубы  в
волчьем оскале.
     - Ну, - сказал он наконец, - кто-нибудь жаждет присоединиться к ним?
     Правая  рука  Флинта  потянулась  к  одному  из  четырех  пистолетов,
висевших у него на поясе.
     Никто не двинулся с места, все молча смотрели  на  ужасное,  зловещее
лицо капитана.
     - Вы, кажется, ранены! - крикнул вдруг Билли с полуюта.
     Он не добавил "капитан", и мне почудилось, что его голос, и без  того
хриплый, прозвучал еще грубее обычного.
     - Так точно, - медленно ответил  Флинт,  -  я  ранен,  и  сделал  это
подлец-костоправ, когда я разделался с остальными, чтобы они не разделалиь
со мной! Кто это все придумал? Уж я дознаюсь! Кто...
     Флинт не договорил. Внезапно он пошатнулся и со всего роста рухнул на
палубу. При этом шарф слетел с его  головы,  и  обнажилась  длинная  рана,
похожая на след от плети. Редкие волосы от левого виска к затылку слиплись
от крови. Мало кто пережил бы такую рану, и  Флинт  только  чудом  остался
жив.
     - Вот тебе раз, - произнес как всегда невозмутимый Сильвер, - Флинт с
раскроенным черепом, а остальная шестерка в земле сырой! А ну-ка, помогите
отнести его в каюту. Если он сыграет в ящик, мы все останемся на  бобах  -
сам черт не скажет нам, где тайник!
     Вряд ли когда-нибудь  на  борту  "Моржа"  так  бережно  обращались  с
раненым. Флинта снесли вниз, рану промыли, потом сняли с капитана  грязную
одежду и уложили  его  на  койку.  Двести  нянек  суетились  вокруг  него,
наперебой предлагая свои способы лечения. В конце концов вмешались Сильвер
и Бонс. Израэль и Пью ни на шаг не отставали от них, и все  четверо  зорко
следили друг  за  другом,  точно  коты,  окружившие  кошечку.  По  приказу
Сильвера каюту освободили.
     -  Все  будет  в  порядке,  приятели,  за  капитана  не  тревожьтесь!
Предоставьте это дело мне, и дайте ему покой!
     Юный Джордж Мерри оказался самым недоверчивым.
     - А может, Флинт начертил карту? - допытывался он.
     - Мы проверили его одежду, половина команды видела, - ответил Пью.  -
Ничего похожего на карту, так что, сдается мне, у него все в голове.
     Те,  кто  видел,  как  обыскивалась  одежда   капитана,   подтвердили
неутешительное сообщение Пью. С той минуты, как Флинт поднялся на борт, он
все время находился у нас на глазах,  и  было  ясно:  либо  он  ничего  не
доверил бумаге, либо надежно спрятал карту на берегу.
     В тот же вечер  мы  взяли  курс  на  Тортугу;  поднялся  занавес  для
последнего известного мне акта в истории "Моржа" и его команды.

                                    6

     Что было после, Джим? Об этом можно в нескольких словах сказать  так:
для большинства нашей  команды  -  смертный  бой  и  кровавый  конец,  для
некоторых ее членов, например Пью и Сильвера, долгие страдания и невзгоды.
И только для меня оборвалась стезя, которая вела прямиком в преисподнюю, и
начался путь домой.
     Я говорил уже, что после Санталены счастье отвернулось от Флинта.  Но
мы не подозревали, чем это обернется для нас,  пока  не  попали  в  ураган
восточнее Сен-Китса и корабль не занесло далеко на запад,  в  опасные  для
нас воды южнее Ямайки. Ураган сменился штилем, и вскоре мы - не  забудьте,
нас стало двести человек - начали ощущать острый недостаток воды, так  что
пришлось ограничить выдачу до кружки в день на человека.
     Флинт не вставал с койки; его видели только  "господа"  да  преданный
Дарби, который день и ночь ухаживал за капитаном. Но мы знали,  что  Флинт
жив, потому что в тихие  ночи  было  слышно,  как  он  бредит  и  горланит
моряцкие песенки.
     Сильвера мы почти не видели. Он подолгу просиживал в каюте  капитана,
теперь мне понятно почему. Вместе с  остальной  тройкой  он  добивался  от
Флинта, чтобы тот заполнил белые пятна на  карте  острова  Кидда,  которую
начертил Билли. Во всяком случае, так он сказал, когда команда, заподозрив
неладное, прислала депутацию к квартирмейстеру.
     Пора гнетущего бездействия кончилась неожиданно и ужасно. Только  мы,
набрав на островке чуть западнее Большого Каймана воды, вышли  из  залива,
намереваясь лечь на курс норд-вест, в сторону заходящего солнца, как из-за
ближайшего мыса вынырнул новехонький фрегат с "Юнион Джеком"  на  стеньге.
На всех парусах он шел наперерез "Моржу" со скоростью, вдвое превосходящей
скорость нашего корабля, не успевшего еще, как говорится, расправить  свои
крылья.
     Все понимали, что мы нарвались на морской  дозор,  о  котором  только
слышали, но с которым до сих пор ни разу не встречались.
     В следующий миг фрегат развернулся и дал залп всеми  пушками  правого
борта.
     Никогда еще мне не доводилось ни наблюдать, ни тем  более  испытывать
действие такого опустошительного залпа на палубе, битком  набитой  людьми.
Одновременно рухнули фор-марс, бизань и часть грот-мачты. На шкафуте сразу
было убито человек тридцать-сорок, да  еще  почти  столько  же  покалечило
обломками на носу и  на  корме.  Изорванные  паруса  накрыли  бак,  словно
саваном.
     Все, кто мог, ринулись к трапам, подгоняемые хриплыми криками Билли с
полуюта. Бонс торопился восстановить порядок  и  открыть  ответный  огонь,
прежде чем фрегат подойдет ближе и обрушит на нас новый залп.
     Я бежал, словно кролик. В моем плече застрял осколок, но я ничего  не
чувствовал; зато после не одну неделю чуть не выл от боли.
     Мы сгрудились на нижней палубе - и хуже ничего не могли придумать. Не
успели мы разобраться, что к чему, и выкатить  хотя  бы  одну  пушку,  как
фрегат накрыл нас в упор  вторым  бортовым  залпом,  который  пришелся  по
пушечным портикам.
     Последствия были  ужасными.  Если  первый  залп  стоил  нам  полсотни
убитых, то второй унес еще больше жертв, опрокинув наши пушки  и  разметав
лафеты во все стороны,  прямо  на  людей,  которые  лихорадочно  разбирали
такелаж и всякий хлам. В несколько секунд пушечная палуба обратилась в  ад
кромешный.
     Сильвер лежал возле переборки, из-за  которой  мы  с  Ником  когда-то
смотрели, как он сговаривается с Пью и  Хендсом.  Его  придавило  пушечным
стволом, сорвавшимся с лафета при внезапном крене "Моржа". Окорок  кричал,
как ребенок, но ему никто не мог помочь - каждый спасал свою шкуру.
     Во всей этой сумятице только один человек сохранил присутствие  духа:
старший пушкарь Израэль Хендс. Вот уж истинно говорят, Джим, что  человека
трудно раскусить. Тупица Хендс, мрачный пьяница, только на то и пригодный,
чтобы буянить или горланить песни после доброй порции рома, - этот отпетый
прохвост совершенно преображался, стоя у пушки с запальным шнуром в руках.
В такую минуту это был  просто  необыкновенный  человек  -  хладнокровный,
расчетливый, отважный, как гладиатор.
     Движимый каким-то инстинктом, я ринулся к нему, чувствуя, что он один
может сделать что-то, прежде чем третий залп превратит уцелевших  в  рыбий
корм.
     На корме, в самом углу между переборкой и камбузом, Хендс  нашел  то,
что искал: двенадцатифунтовую пушку,  которая  смотрела  в  портик.  Рядом
лежали картуз пороха и два ядра - остальные выкатились наружу.
     Пушка очутилась здесь совершенно случайно. Ее почему-то не  поставили
на место после килевания, но причиненное двумя залпами сотрясение каким-то
образом развернуло лафет так, что дуло смотрело как раз в последний портик
по правому борту.
     Израэль поглядел вдоль ствола и  удовлетворенно  крякнул.  Через  его
плечо и я увидел, что его так обрадовало. Фрегат находился от  нас  меньше
чем в полукабельтове и как раз поворачивал к ветру, то  ли  готовясь  дать
новый залп правым бортом, то ли собираясь идти на абордаж.  Корма  фрегата
являла собой мишень высотой с церковную стену, и  Хендс,  слегка  поправив
прицел, поднес к заряду запальный шнур.
     В общем гуле одинокий выстрел прозвучал довольно жалко, но он  достиг
цели: ядро попало прямо в  руль  и  разбило  его.  С  этой  минуты  фрегат
оказался беспомощной игрушкой волн и крепнущего ветра.
     Забыв о царящем позади нас бедламе, мы с  Израэлем  вдвоем  пробанили
ствол, забили снаряд и оттолкнули пушку от переборки,  которая  остановила
откат. Теперь Хендс прицелился повыше, ядро пробило больверк  на  корме  и
пронеслось над палубой фрегата, кося столпившихся людей.
     Два наших выстрела произвели не меньшее действие, чем добрый бортовой
залп, и они-то нас спасли. Подойди фрегат вплотную к "Моржу", нас смяли бы
первым же натиском, и еще до конца месяца мы сушились бы  под  солнцем  на
виселицах.
     Когда начался бой, дело шло к закату.  На  наше  счастье,  сумерки  в
Карибском море длятся недолго, и скоро совсем стемнело. Море,  разделявшее
оба корабля, стало фиолетовым, потом багровым, потом  черным,  а  нас  все
дальше относило друг от друга. Фрегат был целиком во власти ветра.
     Что же касается Бонса,  то  он,  умело  используя  уцелевшие  паруса,
строго выдерживал курс норд-вест. Всю ночь Билли простоял  на  руле,  пока
остальные убирали обломки и ставили временные мачты на носу и на корме.
     Плечо ныло, но мне было не до него.  Уже  светало,  когда  я  наконец
пошел спать, - слабый от потери крови, правая рука висела, будто палка.
     Два человека, Израэль и Бонс, выручили нас, но был  еще  третий,  кто
отличился в этом бою, хотя и не на главной палубе. Не будь его, две  трети
наших раненых не дожили бы до Саванны, куда Билли вел "Моржа".
     На нижней палубе глазу открывалось зрелище, какого  самая  закаленная
душа на всем Мэйне не снесла бы.
     Сильвер лежал с расплющенной  ногой  подле  искалечившей  его  пушки.
Ослепший Пью в беспамятстве царапал грубые бинты на голове, громко  стонал
и так богохульствовал, что казалось - сейчас через люк ворвется  молния  и
испепелит его.
     Всего убитых было девяносто два, примерно столько же раненых; в числе
погибших оказались наши  лучшие  люди  -  плотники,  оружейники,  парусные
мастера.
     Сильвер стойко переносил страдания. Я дал ему немного  бренди,  потом
пошел на корму, чтобы отыскать медицинский сундучок Ника, в котором лежали
его мази и инструменты. И я сказал  себе,  что  многие  на  борту  теперь,
должно быть, проклинают Флинта за то, что он убил нашего  судового  врача.
Не один член команды был обязан жизнью искусству Ника.
     Лекарства куда-то запропастились, но пока я искал их, мне  встретился
полупомешанный псалмопевец Джейбс Пэтмор - тот самый  старик,  который  не
пожелал расстаться со своими кандалами, когда пираты захватили  корабль  в
гавани Порт-Ройяла.
     Джейбс по собственному  почину  взял  на  себя  обязанности  судового
врача; и что всего удивительнее -  сейчас  он  не  производил  впечатления
помешанного. В аду на нижней  палубе  расхаживал  сильный  духом  человек,
чем-то напоминавший святого; он подавал напиться,  зашивал  зияющие  раны,
извлекал картечины и осколки, - короче говоря, орудовал инструментами Ника
так, словно родился заправским хирургом.
     Кстати, Джейбс тогда и Сильвера спас. Он очистил ему рану  и  наложил
лубки, а Джон, чтобы  не  потерять  сознания,  жевал  табак  и,  обливаясь
холодным потом,  крепко  сжимал  своими  ручищами  два  рым-болта.  Джейбс
перевязал пустые глазница Пью, потом оказал помощь еще  полсотне  пройдох,
после чего занялся легкоранеными вроде меня.
     Билли неспроста выбрал Саванну: у него  были  друзья  среди  тамошних
управителей. Многие английские губернаторы (да и испанские тоже) ладили  с
нами. Они были не  прочь  приобрести  кое-что,  не  платя  пошлины  королю
Георгу, и охотно предоставляли нам убежище, лишь бы мы не бесчинствовали в
их городах.
     Войдя в гавань и бросив  якорь,  мы  сразу  заметили  кораблю  Юджина
Девиса "Возмездие", спокойно стоявший в окружении мирных "купцов".
     Девис был известный пират, под его началом все еще служили  ветераны,
плававшие с Робертсом. Правда, он и Флинт не были закадычными друзьями, но
Сильвер хорошо знал Девиса; к тому же в  этих  водах  действовало  правило
"Ворон ворону глаза не выклюет". Каждому хватало поживы.
     Увидев наше  бедственное  состояние,  Девис  тотчас  прибыл  на  борт
"Моржа". Он захватил с собой судового лекаря; тот осмотрел наших  раненых,
в первую очередь Джона, и сразу же сказал, что ногу придется отнять,  если
только Сильвер не хочет умереть от гангрены.
     Долговязый Джон спокойно воспринял его слова.
     - Ладно, режьте, - пробурчал он. - Лишь бы я потом смог выследить тот
фрегат и его команду, чтоб им гореть в вечном огне!
     Ампутацию провели незамедлительно, и все время, пока я еще  оставался
на борту, Сильвер балансировал на грани между жизнью и смертью.  И  только
много лет спустя я услышал, что в конце концов он  оправился  и  на  одной
ноге выказывал такую же прыть, как  прежде  на  двух.  Да,  Джим,  что  ни
говори, Долговязый Джон был на голову выше большинства  людей,  когда-либо
стоявших на палубе корабля. За  все  годы  моих  скитаний  я  ни  разу  не
встречал человека, равного ему.
     Пью быстро поправлялся, но слепота сделала  его  еще  злее  прежнего.
Само собой, он был обречен на нищенство, и я долго ничего о нем  не  знал,
пока не столкнулся с вами.
     Флинту не становилось ни хуже, ни лучше; он все так и лежал в  каюте,
общаясь только с Билли и Мак-Гроу. Видно, в эти-то дни и  была  дорисована
карта, после чего Билли Бонс решил улизнуть с ключом от сокровища. Однажды
утром, за несколько дней до того, как я сам оставил  корабль,  выяснилось,
что он исчез. Никто не знал и не видел, когда и  как  ушел  Бонс;  занятые
собственными невзгодами, пираты не придали значения его  побегу,  пока  не
смекнули, что к чему.
     Мои мысли в ту пору были поглощены другим, для меня важнее  всего  на
свете было выяснить, что же случилось с Ником, хотя бы для этого  пришлось
приставить нож к горлу Флинта, а добившись  ответа,  -  прикончить  нашего
капитана.
     Все это время Флинт ни разу не вставал с койки, вряд ли он даже  знал
о роковом бое, - ведь он постоянно находился в бреду, когда от раны, когда
от рома. Быть может, он мог бы еще оправиться и снова стать во главе своей
шайки, но Дарби был слишком туп, чтобы понять это, либо  не  меньше  моего
стремился прикончить Флинта: он позволял своему хозяину пить вволю; мы  то
и дело слышали, как Флинт горланит, зовя своего Дарби и требуя бутылку.
     Долгожданный миг наступил через неделю после  того,  как  мы  бросили
якорь. Большая часть команды съехала на берег сбывать, что удалось  спасти
из награбленного. Дарби отправился за фруктами,  и  Джейбс  попросил  меня
позаботиться о капитане. "Что ж, можно и позаботиться", - сказал  я  себе.
Сойдя вниз, я раздобыл кинжал, после чего направился в  каюту  Флинта  под
полуютом. День выдался знойный, и почти все оставшиеся на борту спали.
     Спускаясь по трапу, я услышал невнятное бормотание Флинта, потом, уже
возле самой двери, какой-то скрежет, будто ржавая цепь терлась о брашпиль.
     Я шагнул в каюту и подошел  к  открытому  иллюминатору,  под  которым
помещалась койка Флинта. Кажется, только в эту минуту я до конца  осознал,
как его ненавижу. Меня била дрожь, но не от страха,  в  нем  уже  не  было
ничего страшного, он выглядел только щуплым  и  жалким  под  своим  грубым
одеялом - уродливая голова запрокинулась  на  подушке,  подбородок  торчал
кверху.
     - Капитан, - сказал я, вытащив  кинжал.  -  Я  пришел  узнать  правду
насчет Аллардайса  и  советую  вам  выложить  все  начистоту,  пока  я  не
перерезал вам глотку!
     Он не ответил, не поглядел на меня, даже не  шевельнулся,  его  глаза
были все так  же  устремлены  на  открытый  иллюминатор.  В  душной  каюте
слышалось только жужжание мушиных полчищ, круживших  над  батареей  пустых
бутылок на рундуке.
     Я нагнулся, посмотрел в лицо Флинта... И громко расхохотался. Он  был
мертв. То, что мне показалось скрежетом,  было  его  предсмертным  хрипом.
Стоя с кинжалом в руке, я хохотал, как безумный. Возможно, я и впрямь  был
не в себе, а может быть, сказывалась слабость после ранения.
     Так или иначе, мне было ясно, что я уже никогда  не  узнаю,  как  Ник
встретил свою кончину в окружении несметных сокровищ.

                                    7

     Не помню, сколько я  так  простоял,  несколько  секунд  или  час,  но
внезапно меня осенила мысль, что  этот  случай  -  своего  рода  знамение.
Да-да, теперь я уверен, что именно  тогда  сделал  первый,  пусть  еще  не
твердый шаг по стезе, уводящей меня прочь от прежней  беспутной  жизни.  И
мной овладело такое смятение, что я стремглав выскочил  из  каюты,  словно
сам дьявол гнался за мной по пятам, и кинулся искать кого-нибудь, с кем  я
бы мог потолковать и посоветоваться.
     На всем нашем злосчастном корабле был только один такой человек, и  я
направился к старине Джейбсу; он безотлучно оставался на  борту,  ухаживая
за ранеными. Ограничиваться полупризнаниями не было никакого смысла,  и  я
рассказал ему все без утайки, начиная с того, как  нам  с  Ником  пришлось
бежать, и кончая тем, как я вошел в каюту Флинта, замыслив убийство.
     Джейбс Пэтмор внимательно все выслушал и сказал:
     - Ясно как день, Бен, что всевышний задумал тебя спасти. Ты теперь на
распутье - решай сам, по какому пути пойдешь.
     - А какой у меня выбор, если не оставаться на "Морже"? - спросил я. -
Я такой же преступник, как все остальные, новую жизнь начинать поздно.
     - Никогда не бывает поздно, Бен, - возразил Пэтмор. -  Иначе  Бог  не
вмешался бы и не убрал бы Флинта раньше, чем ты успел с ним  расправиться.
Вот тебе мой совет: уходи с корабля сейчас, сию  минуту,  пока  тобой  еще
владеет раскаяние.
     - Так уйдем вместе! - воскликнул я.
     В тот миг  я  особенно  нуждался  в  человеке,  за  которого  мог  бы
держаться; но Джейбс только покачал своей седой головой.
     - Мое место здесь, - спокойно произнес он. - Я уже  давно  это  знаю.
Видишь, я помог тебе одуматься - Бог даст,  найдутся  и  другие,  кого  он
сочтет достойными спасения.
     В это время с кормы донесся стон,  кто-то  из  раненых  просил  пить.
Джейбс выпрямился, благословил меня и пошел на корму,  захватив  кружку  с
водой.
     Это была наша последняя встреча, и с того дня я ничего  не  слышал  о
Джейбсе Пэтморе. Больше тридцати лет прошло, он, верно,  давно  скончался,
но если мне  в  час  последнего  суда  понадобится  заступник,  я  призову
Джейбса, потому что, помяните мое слово, он попал в число святых.
     Уложив кое-какие вещи, я вышел на палубу,  подозвал  одну  из  лодок,
которые постоянно  вертелись  вокруг  кораблей  в  расчете  на  поживу,  и
попросил отвезти меня на берег. Я ни с кем не попрощался и не взял с собой
даже ножа: хотелось вступить в будущее свободным от всего такого.
     Сойдя на берег, я повернулся лицом на север и зашагал вперед, надеясь
в том или ином порту восточного побережья найти место  на  "купце",  чтобы
впервые после того далекого времени, когда я рыл могилы на  ист-бэдлейском
кладбище, зарабатывать деньги честным путем.
     Не прошло и недели, как я уже был марсовым на трехмачтовой  шхуне  из
Чарлстона и решил, что раз и навсегда покончил с пиратскими  делами.  Увы,
мне предстояло убедиться,  что  изменить  курс  жизни  не  так-то  просто.
Преступное прошлое,  как  бы  искренне  человек  ни  раскаивался,  готовит
западню там, где он меньше всего ее ждет. Так получилось  со  мной,  Джим,
четыре года спустя, когда мне казалось, что девять десятых  пути  назад  к
честной жизни уже пройдено, прошлое напомнило о себе.

                         ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПУТЬ ДОМОЙ

                                    1

     Любопытно, как я вновь очутился на Острове Сокровищ, - можно сказать,
совершенно случайно, ведь он лежит вдали от обычных морских путей.
     На этот раз я шел на небольшом бриге "Ласточка" из Филадельфии.
     Нас было четырнадцать человек, включая капитана и его  помощника.  На
полубаке добрую половину составляли испанцы, но боцман был янки,  и  мы  с
ним неплохо ладили, так нам доводилось плавать вместе  раньше.  Звали  его
Оксли; этого человека я считаю своим вторым злым гением после Сильвера.
     Мы шли курсом зюйд-вест  и  везли  свиней  на  один  из  Гренадинских
островов, но нас преследовали штили, и вскоре пресная  вода  оказалась  на
исходе. А  при  таком  грузе  нам  требовалось  особенно  много  воды;  мы
рассчитывали не меньше двух-трех раз пополнить в пути свои запасы.
     Наконец полоса штилей осталась позади, но воды у нас не  прибавилось,
поэтому мы на всех парусах понеслись на юг. Однако  сильные  шквалы  сбили
нас с курса, и, заступив на вахту  однажды  утром,  я  над  горизонтом  на
юго-востоке увидел - что бы вы думали? - вершину Подзорной Трубы!
     Меньше всего на свете мне хотелось очутиться на острове Кидда - и  не
только потому, что нам в этих широтах грозила встреча с  буканьерами.  Вот
уже отчетливо видно береговую линию; и когда я убедился,  что  судно  идет
прямо в Южную бухту, у меня сердце сжалось.
     - О чем думает капитан? - спросил я Оксли.  -  Ведь  это  излюбленное
убежище буканьеров!
     Штурман услышал мои слова и подозрительно поглядел на меня.
     - А ты откуда знаешь? - осведомился он.
     - Я бывал тут раньше, - признался я. - Несколько лет назад мы  попали
здесь в такую переделку, что едва унесли  ноги!  Хорошо  еще,  что  пираты
вытащили свое судно на берег для починки и не могли пуститься  за  нами  в
погоню.
     К этому времени я уже научился не лазить за словом в карман, и у меня
всегда была наготове какая-нибудь история.
     - Пираты не пираты, а придется нам войти в бухту, - сказал штурман. -
Вода кончается, без нее  наш  груз  пропадет.  На  всякий  случай  усилить
наблюдение!
     Он ушел на корму, а я тут же поведал Оксли о сокровище.  Можете  себе
представить, какое впечатление произвел на него мой рассказ! До сих пор  я
никому ни словом не обмолвился о том, что был на корабле  Флинта,  но  тут
положился на Оксли - и свалял дурака, потому что не прошло и часа, как  он
разболтал новость всей команде. Придя с  вахты,  я  увидел  алчно  горящие
глаза и услышал рассуждения о том, что на острове,  пожалуй,  можно  найти
кое-что поценнее пресной воды.
     - Бен, сходил бы ты к капитану да повторил ему то, что мне рассказал,
- заявил Оксли. - Может, он задержится и позволит нам поискать. Ведь  если
мы и впрямь найдем клад Флинта, все богачами станем.
     Однако капитан принадлежал к числу людей, считающих, что лучше синица
в руке, чем журавль в небе (под синицей подразумевалось  двести  свиней  в
трюме). К тому же мне пришлось сознаться, что я совершенно не  представляю
себе, где зарыт клад.
     - Наберем воды и пойдем дальше, - решительно объявил он и  велел  мне
возвращаться на мой пост.
     Решение капитана чуть не привело к бунту. Моряки  заявили,  что  коли
вдруг выпал редчайший случай стать богачами из богачей, они не  собираются
упускать его из-за каких-то непоеных свиней.  Выбрали  депутацию,  штурман
поддержал их,  и  капитану  ничего  иного  не  оставалось,  как  уступить.
Постановили, что небольшой отряд высадится на берег и попытается разыскать
золото.
     Совестно сказать, Джим, но мне не  меньше  других  хотелось  попытать
счастья. Вот до чего доводит людей  преклонение  перед  золотом!  Исключая
капитана, не было человека на бриге, который не считал бы,  что  сокровище
уже в наших руках, остается только пустить его в оборот и зажить в роскоши
и неге.
     Мы бросили якорь почти на том самом месте, где Андерсон тащил на борт
раненого Флинта. Минуло четыре с лишним года, как я видел эти берега, и, к
стыду своему, должен сказать, что я меньше всего думал о бедняге Нике, - а
ведь если бы не он, белеть бы моим  костям  на  этом  острове...  Все  мои
благие намерения как ветром сдуло, в душе я снова был  самый  обыкновенный
морской разбойник, готовый пристукнуть всякого, кто встанет между  мной  и
золотом.
     Когда мы спускали шлюпку, подошел капитан; я заметил,  что  его  губы
скривились в усмешке.
     - Бен Ганн, - небрежно обратился он ко  мне,  -  чем  объяснить  твою
осведомленность о делах Флинта и его золотишке?
     Я ждал этого вопроса и заранее приготовил ответ.
     - Я был захвачен в плен пиратами как раз незадолго перед тем, как они
спрятали здесь сокровище, - сказал я. - Пираты напали  на  наш  корабль  и
потопили  его  недалеко  отсюда.  Это  было  после  налета  буканьеров  на
Санталену.
     - О! - воскликнул капитан все с  той  же  усмешкой.  -  Выходит,  нам
просто повезло, что ты оказался с нами?
     И он ушел, напевая себе  под  нос,  а  мы,  во  главе  со  штурманом,
попрыгали в шлюпку и навалились на весла так, словно сам  черт  гнался  за
нами.
     До свиней ли тут! День за  днем,  вооруженные  кирками  и  заступами,
бродили мы под немилосердно палящим солнцем по злосчастному острову, роясь
в земле, точно навозные жуки. А нашли только скелет одного из французов; я
узнал его по распятию на шее, на которое обратил внимание  в  тот  далекий
вечер, когда мы сидели вшестером у костра на берегу Северной бухты.
     Мы изрыли всю землю вокруг скелета, но, кроме распятия, так ничего  и
не обнаружили, да и то чуть не передрались из-за него.
     На двенадцатый день, так и  не  найдя  никаких  признаков  клада,  мы
побрели обратно  в  Южную  бухту.  Настроение  у  всех  было  прескверное.
Неподалеку от шлюпки на берегу стоял капитан, все  с  той  же  язвительной
улыбкой на губах.
     - Ну как?.. - протянул он,  когда  мы  вышли  из  леса  с  кирками  и
лопатами на плечах. - Хватит на "Ласточке" места сложить ваши  драгоценные
находки?
     - Ни гроша нет! - воскликнул штурман и выругался. - И мы так  думаем:
Бен Ганн все это сочинил, чтоб ему гореть в вечном огне!
     - Что вы говорите, - отозвался капитан, - весьма  прискорбно,  потому
что места в трюмах довольно - без воды все свиньи околели!
     Штурман первым поспешил признать свой промах и покаяться. Сразу после
него слово взял мой приятель Оксли:
     - Это Бен нас подбил, а мы, дурни, развесили уши!
     - Вот именно, - подхватил капитан уже более резким голосом. -  Дурни!
По справедливости, так заковать бы вас в кандалы, всю шайку, и отдать  под
суд в Филадельфии как бунтовщиков. Но без вас я не доведу судна до  места,
а потому я вас прощаю - при условии, что вы тотчас принимаетесь за дело  и
с приливом мы выходим в море! Живо наполняйте бочки и готовьтесь поднимать
якоря, пока я не передумал и не всадил кому-нибудь пулю в лоб!
     Честное слово, мы трудились так, что угодили бы  самому  придирчивому
капитану. Через три часа все бочки были наполнены  водой.  Матросы  заняли
места в шлюпке, оставалось столкнуть ее и проститься с островом.
     Капитан спокойно сидел на планшире, но едва я вошел в воду  и  взялся
за борт шлюпки, как он поднял руку.
     -  Нет-нет,  Бен,  -  сказал  он.   -   На   тебя   мой   приказ   не
распространяется, ты заслужил особую  милость.  Можешь  остаться  здесь  и
искать дальше, а отыщешь - помни: через пять лет  я  снова  зайду  сюда  и
стребую свою долю в возмещение за свиней, которые сдохли по твоей вине!
     Я стоял по колено в воде и смотрел на него. Я не  мог  поверить,  что
моряк, которого никак нельзя было  назвать  буканьером,  человек,  который
дважды в день собирал нас на молитву, способен бросить меня одного в таком
месте. Кто-то из матросов засмеялся, но тут опять заговорил капитан:
     - Я не шучу, Бен. Я решил оставить тебя на острове, как  это  сделали
бы  твои  старые  друзья,  пираты.  С  той  разницей,  что  они  вряд   ли
позаботились бы о твоем пропитании. В старом блокгаузе ты найдешь  мушкет,
порох и дробь, найдешь также бочку солонины и еще кое-какие припасы. Ну  а
лопат и заступов даже больше, чем нужно, - вон их сколько лежит на берегу.
Надеюсь, они тебе пригодятся. Времени у тебя  сколько  угодно,  вся  жизнь
впереди, если только твои приятели не нагрянут сюда чистить днище!
     С этими словами капитан поднялся и махнул Оксли, чтобы тот отчаливал;
одновременно он выхватил пистолет и взвел курок  на  тот  случай,  если  я
ринусь следом за ними.
     - Капитан, - вскричал я, - смилуйтесь!..
     - Смилостивиться? - отозвался он. - С тобой обошлись куда милостивей,
чем ты с моими свиньями!
     Я стоял в воде и смотрел, как шлюпка идет к "Ласточке".  Ни  один  из
команды не решился спорить с капитаном, не попытался смягчить его. Вот уже
подняты на борт последние бочки, поднята лодка,  а  через  два  часа  бриг
вышел из бухты и взял курс норд-вест.
     На закате "Ласточка"  была  уже  маленькой  точкой  на  горизонте.  Я
остался один на острове Кидда, в обществе коз и призраков.

                                    2

     И все-таки мне не верилось, что "Ласточка"  ушла  совсем.  Я  твердил
себе, что капитан просто решил проучить меня, и целую  неделю  не  покидал
берег злополучной бухты, до боли в глазах  всматриваясь  в  море.  Тщетно,
никакого намека на парус... И когда стало очевидно, что  меня  бросили  на
произвол судьбы, я не выдержал и разрыдался...
     ...Первые два месяца пребывания на острове не оставили почти никакого
следа в моей памяти. Я жил в блокгаузе, ел в основном солонину, поймал две
черепахи.
     Первые ночи  были  для  меня  сплошной  мукой.  А  затем  мало-помалу
душевное равновесие восстановилось, и к концу  третьего  месяца,  завершив
знакомство с островом, которое  началось  для  меня  еще  во  время  наших
охотничьих вылазок на Подзорную Трубу, я более или менее пришел в себя.
     В один из моих походов я набрел на старое кладбище, где  лежали  люди
Кидда, погибшие в схватке на берегу, - а может  быть,  их  скосила  желтая
лихорадка, когда еще строили блокгауз.  Памятуя  слова  Ника  о  том,  что
болото по соседству с блокгаузом - источник  вредных  испарений,  я  решил
поискать пещеру, где мог бы сложить свой нехитрый скарб и укрыться  сам  в
пору ливней, первый из которых чуть не затопил старый сруб.
     Я нашел то, что мне было нужно, над Пьяной бухтой. Пещера была сухая,
прохладная и очень удобная для наблюдения за морем. Я  все  еще  не  терял
надежды, что какое-нибудь судно, подобно "Ласточке", зайдет  на  остов  за
водой и подберет меня.
     Как проходило мое время? Большей частью я охотился,  причем  старался
беречь порох. Коз на острове было много, и  я  мог  засолить  мяса  впрок,
используя бочонки, подобранные на берегах Северной бухты; рассолом служила
морская вода, которую я выпаривал в Пьяной бухте.
     Немало времени ушло на то, чтобы построить  лодку,  которая  вас  так
выручила. Пришлось вооружиться терпением, Джим, - ведь у меня не  было  ни
топора, ни гвоздей, ни дегтя. Я пробовал конопатить швы козьим  жиром,  но
он для этого не годился, зато из него вышло хорошее  горючее  для  плошек,
которые освещали мою пещеру после захода солнца.
     Правда, в моем распоряжении были еще останки "Павы". Я  тщательно  их
обследовал и собрал немало полезных вещей, в том числе  огниво  и  длинные
болты, из которых понаделал острог. Помните, Джим, что я  сказал  вам  при
первой нашей встрече? Человек, говорил я,  коли  постарается,  всюду  себя
покажет. Так  оно  и  есть:  когда  не  на  кого  надеяться,  положись  на
собственные силы и принимайся за работу.
     Обеспечив  себе  добрый  запас  провианта,  я  начал  шаг  за   шагом
прочесывать остров. У меня был один-единственный ключ - останки  француза,
обнаруженные нами на склонах Фок-мачты. С этого места я и начал, решив еще
раз осмотреть скелет, прежде чем хоронить его.
     Судя по всему,  француза  застрелили  сзади:  затылочная  кость  была
раздроблена, и я даже нашел в черепе пулю.
     Поразмыслив, я решил, что у Флинта был только один способ победить  в
столь неравной схватке: разделить шестерку на несколько групп  и  бить  их
поочередно из засады. В  самом  деле,  ведь  сокровище  состояло  из  трех
частей: золото, серебро и оружие. Монеты,  очевидно,  схоронили  вместе  с
золотом, серебро - отдельно, оружие - отдельно; осторожность не  позволила
бы Флинту сложить все в одну яму.
     И ведь я верно угадал,  Джим,  карта  это  подтвердила.  Флинт  зарыл
серебро в северном тайнике, оружие - в песчаном холме к северо-востоку  от
Северной бухты, а главную часть сокровища -  в  южной  части  острова,  на
склонах  Подзорной  Трубы.  Но  тогда  я  этого  не  знал,  и  приходилось
действовать вслепую.
     Поблизости от останков француза я нашел  тайник  с  оружием.  Видимо,
сначала  вся  шестерка,  выполняя  команду  Флинта,  отнесла   сундуки   в
намеченные места, а потом, когда оставалось только забросать клады землей,
капитан разделил их по двое и учинил расправу.
     Эта догадка подтверждалась моим вторым открытием: дальше к северу,  у
подножья  восточного  пригорка,  я  обнаружил  скелеты  мулата  и  другого
француза.
     Оба эти скелета лежали в зарослях примерно в сажени  друг  от  друга.
Мулат (я узнал его по зажатому в руке  ножу  с  причудливой  гравировкой),
вероятно, пытался дать отпор, француз же был застигнут врасплох. Его сабля
лежала в ножнах, и пистолеты были заряжены, но ржавчина успела сделать  их
непригодными к стрельбе.
     Я очень внимательно осмотрел сам пригорок и весь прилегающий участок,
искал останки Ника или какие-нибудь намеки на то, что тут копали землю. Но
Флинт сработал чисто, я больше ничего не нашел.
     К началу дождей  я  не  успел  осмотреть  лишь  возвышенный  участок,
который окаймляет с запада Южную бухту и упирается в Буксирную Голову.
     Здесь-то, на самом  гребешке,  ведущем  к  Подзорной  Трубе,  и  были
захоронены главные богатства; и я сберег бы немало сил и времени, если  бы
сразу пришел сюда, вместо того чтобы бродить вокруг болота и в лесах.
     После дождей я возобновил розыски.
     Чуть ли не в первый день поисков наткнулся я на останки  голландца  и
англичанина-контрабандиста. Они лежали в роще, у корней огромного  дерева,
которое служило приметой главного тайника, так что я, сам  того  не  зная,
прошел прямо над кладом. Здесь явно был бой - оба погибших держали в руках
сабли, а в десяти ярдах ниже по склону валялся в кустах старый  мушкет.  Я
тут же их похоронил.
     Поразмыслив, я заключил, что Флинт подкрался к этой двойке уже  после
того, как прикончил всех остальных.  Сперва  он,  очевидно,  выстрелил  из
мушкета,  потом  отбросил  его  и  ринулся  вверх,  паля  из   пистолетов.
Противники Флинта выхватили сабли, но не успели дать  отпор,  как  их  уже
скосили пули капитана.
     Но что же  произошло  с  Ником?  Я  выяснил  судьбу  пятерых,  однако
по-прежнему ничего не знал об  участи  человека,  который  был  мне  ближе
остальных. Сопровождал ли он голландца и  англичанина?  Или  действовал  в
одиночку? Если верно первое - где тело Ника? Наконец, поскольку ни один из
найденной мной пятерки не успел выстрелить  (трое  держали  в  руках  либо
саблю, либо нож, а пистолеты остальных двоих так и остались  заряженными),
каким образом Флинт  получил  страшную  рану,  которая  в  конечном  счете
доконала его?
     Я решил довести дело до  конца  и  проверить  маленькое  плато  между
верхушками Бизань-мачты.
     Как  вы  помните,  это  один  из  самых  красивых  уголков   острова:
благоухающий ракитник, пестрящие цветами кусты, заросли мускатного  ореха,
и надо всем этим - устремленные ввысь могучие стволы мамонтового дерева  и
шелестящих на ветру сосен.
     В тот день,  основательно  утомившись,  я  устроился  в  тени,  чтобы
перекусить и промочить глотку из горлянки, которую всегда носил  с  собой.
Утолив голод и жажду, я привалился спиной к дереву, и тут что-то блестящее
на земле, примерно в ярде от моих пяток, привлекло мой взгляд.
     С минуту  я  смотрел  довольно  безучастно:  подумаешь,  какой-нибудь
кусочек кварца или капля  росы!..  Но  потом  любопытство  взяло  верх,  я
поднялся, шагнул вперед и увидел  -  позолоченную  пуговицу!  От  ужаса  я
отпрянул назад, как если бы сам Флинт вдруг бросился на меня из кустов: на
земле у моих ног лежал облаченный в лохмотья скелет Ника Аллардайса.
     Я прислонился к дереву, сердце отчаянно колотилось,  грозя  выскочить
из груди.
     Да, это был Ник... Он лежал в том самом положении, в каком  вы  потом
нашли его: длинные руки вытянуты  над  головой,  как  у  ныряльщика,  ноги
направлены в сторону Южной бухты, переплетенные пальцы указывают прямо  на
плато, где разыгралась последняя схватка.
     И мне сразу все стало ясно. Ник был убит вместе с остальными, а потом
Флинт оттащил его сюда и придал ему такую позу - шуточка как  раз  в  духе
нашего капитана, тем более что он возненавидел Ника еще с тех пор, как они
повздорили из-за нарушения Флинтом корабельных порядков.
     "Но какой в этом смысл?" - спросил я себя в следующую  минуту.  Шутка
шуткой, но ведь должна быть и серьезная причина, чтобы тяжелораненый  стал
так утруждать себя! Да еще сложил руки  покойника  наподобие  указательной
стрелки...
     И тут меня осенило. Ну конечно же! От волнения меня  опять  кинуло  в
дрожь. Флинт сделал из Ника указатель, руки мертвеца показывают туда,  где
захоронена главная часть клада!
     Говорите, что хотите, Джим, но от золотой лихорадки можно  излечиться
разве что на том свете. Сколько времени я разыскивал останки  Ника,  чтобы
вознести молитву над ними, а  затем  предать  их  земле  по  христианскому
обряду, но мысль о сокровище, лежащем  где-то  совсем  близко,  разом  все
заслонила, и я ринулся, точно козел, вверх по лесистому склону,  к  свежим
могилам голландца и контрабандиста.
     Добежав туда, я упал на четвереньки и стал обнюхивать землю, как пес.
И когда мне попался клочок, где растительность  как-будто  была  помоложе,
чем кругом, я немедленно  голыми  руками  принялся  рыть  землю,  пока  не
ободрал в кровь пальцы и не обломал все ногти.
     Солнце нещадно палило, пот катил с меня градом; наконец я опомнился и
решил передохнуть. Было очевидно, что нужно сходить в пещеру за  киркой  и
лопатой. Я тотчас  отправился  в  путь,  а  когда  вернулся,  уже  повеяло
вечерней прохладой. Но я и не думал сдаваться. Казалось бы, у меня времени
воз, но нет, я должен был приступить тотчас и не успокоился,  пока  лопата
не стукнула о дерево. Увы, спустившийся мрак не позволял разглядеть, что я
откопал... Тогда я вылез наконец  из  ямы  и  побрел,  шатаясь,  домой,  к
пещере.
     Всю ночь я не сомкнул глаз, меня бросало в жар от  одной  мысли,  что
завтра утром кто-нибудь раньше меня поспеет к яме. Сдается мне,  Всевышний
для того и создал золото, чтобы посмотреть,  на  какие  глупости  способен
человек.  Взять  хоть  меня:  два  года  с  лишним  провел  на  острове  в
одиночестве, а теперь не мог уснуть, боясь,  как  бы  козы  и  попугаи  не
посягнули на мои шестьсот тысяч фунтов стерлингов...
     И вот рассвело. Однако в этот день я никуда не  пошел,  до  того  мне
было худо. Накануне я сперва перегрелся,  когда  орудовал  лопатой,  точно
одержимый, на солнцепеке, а вечером простыл на ветру. Итогом  всего  этого
явилась лихорадка, и я почти целую неделю  пролежал,  выползая  из  пещеры
лишь затем, чтобы набрать воды в горлянку.

                                    3

     Когда я наконец оправился  настолько,  что  смог  пройти  через  весь
остров и подняться на плечо Подзорной Трубы, то, сами понимаете,  там  все
было по-прежнему. Яма никуда не делась, и на дне ее,  на  глубине  сажени,
выглядывал из земли угол ящика. Правда, я был еще очень слаб,  но  это  не
помешало мне спрыгнуть вниз и в два счета взломать крышку.
     Как я и ожидал, в ящике лежали золотые слитки, а рядом второй ящик  -
с монетами.
     Опустившись на колени подле моей находки, я громко рассмеялся...  Вот
оно, богатство, -  добыто  трудом  сотен  людей,  досталось  одному,  сыну
могильщика из далекого Девона, а что мне  проку  от  него  на  необитаемом
острове, где бочонок пороха дороже всех сокровищ на свете?
     Эта мысль отрезвила меня. Нет, я не выкинул золота  из  головы  -  до
самого конца моего пребывания на острове я почитай  что  только  о  нем  и
думал, - но дальше я уже вел себя, как подобает моряку, а не  как  дикарь,
пляшущий вокруг горшка с серебряными монетами.
     Я решил все как следует продумать, и меня сразу осенило, что надо, не
теряя времени, подыскать новый тайник.
     Больше ста человек знало про клад на острове Кидда, и рано или поздно
кто-нибудь - скорее всего, под  предводительством  Сильвера  или  Бонса  -
должен был явиться за ним.
     Задумал я перепрятать сокровища в такое место, чтобы  никакая  карта,
кому бы она ни досталась, не позволила его отыскать.
     Но тут передо мной сразу возник  следующий  вопрос:  как  в  одиночку
перенести эти ящики?
     Допустим, я с помощью блоков и талей, найденных на "Паве", подниму их
из ямы. А дальше? Как я переправлю такую тяжесть через лес и топь в другой
конец острова?
     Словом, оставалось одно: разбить ящики и носить  слиток  за  слитком,
мешочек за мешочком, покуда  в  тайнике  Флинта  не  останутся  одни  лишь
сломанные доски.
     Поставил я под большим деревом палатку из козьих шкур и переселился к
кладу. По правде говоря, я просто не  мог  оторваться  от  денег.  Бывало,
вспомню ту пору, когда клад  еще  не  был  найден,  и  даже  вздохну:  как
привольно мне жилось! Видно, такова цена богатства, Джим, каким  бы  путем
оно ни досталось. Да вы небось теперь и сами в этом убедились.
     Всю весну и часть лета провозился я с этим золотом. Вытащу  слиток  и
отнесу на поляну среди зарослей, в нескольких сотнях ярдов  на  восток  от
ямы. И только подняв последний слиток, я  сшил  мешки  из  козьих  шкур  и
принялся переносить золото в свою пещеру над Пьяной бухтой.
     За один раз я мог взять либо два слитка, либо четыре мешочка монет, а
это значило, что мне предстоит прогуляться с грузом не один десяток раз. К
тому же  мне  приходилось  намеренно  удлинять  путь,  так  как  вскоре  я
обнаружил, что протоптал от ямы к пещере дорожку,  по  которой  ничего  не
стоило выследить новый тайник. Тогда я начал разнообразить  свой  маршрут.
То шел на юг и пересекал болото около Южной бухты, то поднимался на север,
к заливу лесистого мыса, потом круто сворачивал вправо и выходил к  пещере
с другой стороны.
     Климат там благодатный, и дорожка  быстро  заросла,  осталась  только
сеть неясных следов, которые разбегались во все стороны с плеча  Подзорной
Трубы и вполне могли сойти за козьи тропки.
     Вы можете сказать, что моя пещера была не таким уж надежным  тайником
- и ошибетесь. Я вам открою один секрет, которого не  поведал  тогда  даже
сквайру: в самом темном углу пещеры я выложил фальшивую стенку, за  ней-то
и хранился клад. Немало дней ушло у меня на  то,  чтобы  запасти  камни  и
глину, зато потом я мог при желании очень быстро замуровать вход в пещеру.
Кстати, я как раз собирался это сделать, когда встретил вас на другой день
после прихода "Испаньолы". Если бы люди Сильвера  взяли  верх,  они  ни  в
жизнь  не  нашли  бы  ни  меня,  ни  сокровища.  Представляю  себе,  какие
физиономии были бы у бунтовщиков, когда пришлось бы убираться восвояси  ни
с чем!
     Так вот, еще до начала дождей я успел перепрятать  все  до  последней
монеты, а потом пришлось заняться охотой, потому  что  запасы  мои  сильно
истощились.
     Все эти дни я не подходил к останкам Ника, но мысль о них  не  давала
мне покоя.
     До тех пор мертвецы меня,  прирожденного,  так  сказать,  могильщика,
никогда  не  страшили.  К  тому  же  от  пиратской  жизни  я  стал  совсем
жестокосердным. Но здесь дело обстояло иначе. Ведь Ник был моим  другом  и
единственным человеком, на кого я мог опереться все те годы, что мы делили
с ним и хорошее и плохое. Больше того, Ник был последним  звеном,  которое
связывало меня с родным домом, и я никак не мог смириться с мыслью, что он
отдал концы.
     В конце концов я собрался с духом и решил все-таки похоронить Ника  и
высечь на камне, как его звали, сколько лет ему было, - по моим подсчетам,
в год смерти ему сравнялось тридцать лет. Конечно, не  мешало  добавить  к
этому стих-другой из Библии, но сколько я ни скреб в  затылке,  ничего  не
мог припомнить. Ладно, сказал я себе, главное - потрудиться и  вырыть  для
Ника добрую могилу на склоне над Южной бухтой. У подножья  Бизань-мачты  я
нашел хорошую гранитную плиту. Во время одной из наших долгих  стоянок  на
Тортуге Ник показал мне, как расписываться, научил также немного читать  и
считать, и теперь мне казалось, что я сумею, если очень постараюсь, высечь
то, что задумал.
     Из всех задач, какие я себе задавал на острове Кидда,  эта  оказалась
самой каверзной. Правда, у  меня  был  самодельный  молоток  из  камня  со
сквозным отверстием и было долото, выточенное из куска якорной цепи, -  но
ведь надо еще верно написать!
     Я испортил две плиты, обе  расколол  на  втором  "к"  в  слове  "Ник"
(только от вас, Джим, я узнал, что "Ник" пишется через одно "к"!). И когда
мне наконец удалось справиться с именем, я сказал себе, что этого  хватит.
Изобразить "Аллардайс" было сверх моих сил, да и цифру "3" тоже, хотя ноль
я, пожалуй, одолел бы.
     Для могилы я выбрал место на небольшом уступе примерно  в  кабельтове
от кустов, где нашел Ника, и понемногу закатил  вверх  по  склону  тяжелый
камень с надписью, потратив на это почти целую неделю.
     Я еще раз прошел к останкам Ника  и  напряг  свою  несчастную  башку,
пытаясь вспомнить заупокойную молитву, но сколько ни бился,  нужные  слова
ускользали от  меня.  Кончилось  тем,  что  от  обиды  и  разочарования  я
разрыдался, как ребенок, и зашагал прочь.
     До вечера было еще далеко, а мне вовсе не хотелось торчать в пещере и
предаваться унылым размышлениям, поэтому  я  выбрал  дальний  путь,  вдоль
плеча Буксирной Головы и крутых утесов  Бизань-мачты.  Эта  часть  острова
всегда меня привлекала. Я любил слушать волны, а здесь, у подножья обрыва,
непрестанно ревел прибой, и в реве и вздохах могучих  валов  мне  чудились
величавые звуки органа и церковного хора...
     Вечером я вернулся в пещеру совсем усталый, зато на душе у меня  было
легко. Поужинав, я сразу лег и впервые за много лет увидел во сне мать.
     Рано утором я проснулся в отличном настроении и, как обычно, собрался
пойти искупаться в заливе. Однако, выйдя из  пещеры,  я  замер  на  месте,
будто меня поразило громом. Вдоль берега, что  называется,  у  самых  моих
дверей, прямо к Южной бухте медленно шла незнакомая шхуна.  Она  была  так
близко, что я отчетливо различал сновавших на палубе людей.
     Я до того опешил и растерялся, что продолжал стоять  на  виду  -  рот
разинут, колени дрожат... Попытался крикнуть - не смог, язык словно прилип
к гортани. Тем  временем  "Испаньола"  скрылась  за  мысом,  а  затем  над
Островом Скелета взмыли тучи птиц, и скрип талей дал мне  понять,  что  вы
уже спускаете шлюпки, чтобы верповаться через пролив.

                                    4

     До сих пор не возьму в толк, как это вы меня сразу не заметили.
     Я стоял как столб у входа пещеры,  а  ее  с  моря  было  видно  очень
хорошо; кстати, я потому в ней и поселился. Должно быть, вам  было  просто
не до того:  сторонники  капитана  лихорадочно  соображали,  как  удержать
корабль в своих руках, а мятежники помышляли только о несметном богатстве,
ожидающем на берегу. Так или иначе, меня не  увидели,  и,  опомнившись,  я
нырнул обратно в пещеру, чтобы обмозговать, как быть дальше.  Ведь  я  вас
принял за пиратов, Джим...
     Поразмыслив, я успокоился, а вместе со спокойствием ко мне  вернулось
и мужество. Как-никак, золото спрятано надежно, и замуровать его  недолго.
Я знал, что никто из вас еще не высадился на берег и вряд ли высадится  до
вечера - отлив не позволит. Поэтому я решил, прежде чем замуровывать клад,
получше все разведать.
     Вдруг вы зашли в Южную бухту всего-навсего пресной воды набрать?
     Захватив мушкет, пули и порох, я выскользнул из пещеры  и  осторожно,
стараясь не выдать себя,  двинулся  вперед.  Охота  на  коз  научила  меня
подкрадываться незаметно, в этом я теперь хоть с кем мог потягаться. Вдоль
восточного берега я пробрался к зарослям между блокгаузом и Южной  бухтой.
Здесь, почти у самой воды, росла высоченная сосна; я вскарабкался на нее и
с макушки увидел вдали шхуну.
     Все утро  я  просидел  на  дереве  и  слез,  только  когда  от  шхуны
отделились две шлюпки. Мне захотелось подобраться поближе к месту высадки.
Я не сомневался, что густые заросли надежно скроют меня от глаз моряков.
     Первое, что я увидел,  -  как  вы  выскочили  из  передней  шлюпки  и
стремглав бросились в чащу. Я приписал  это  мальчишескому  возбуждению  и
сразу же о вас забыл, потому  что,  когда  на  берег  высыпали  остальные,
испытал новое потрясение: среди моряков был Джоб Андерсон, я тотчас  узнал
его.
     Не дожидаясь,  когда  подойдет  вторая  шлюпка,  я  на  всех  четырех
пустился наутек. Если  бы  не  моя  поспешность,  я  тогда  же  увидел  бы
Сильвера; впрочем, уже через час мы с вами встретились около насыпи, и  вы
помогли мне разобраться, что к чему.
     Я смекнул, что отряд, скорее всего, пойдет по речке: это был наиболее
легкий путь в глубь острова. А заросли по берегам позволяли мне следить за
отрядом, оставаясь незамеченным.
     Сильвер, как вы знаете, отправился вверх по склону, прихватив с собой
беднягу Тома, большинство же зашагало прямо по руслу реки, и я  неотступно
следовал за ними, прячась в кустах. Вскоре я опознал  еще  одного  старого
приятеля, плотника Моргана - того самого,  которого  мы  подняли  на  борт
"Моржа" вместе с Сильвером, после чего начались все наши злоключения.
     Меня удивило, что Морган еще жив: ведь он был  уже  пожилой  человек,
когда мы встретились впервые. Кстати, я не сказал бы, что он  с  той  поры
сильно изменился. Джордж Мерри - тоже мой старый приятель -  в  этот  день
оставался на шхуне. Он был в числе пятерки, открывшей огонь по  ялику,  на
котором люди капитана гребли к блокгаузу.
     На небольшой поляне, где русло реки  расширялось,  отряд  -  их  было
девять человек - остановился. Андерсон, видно, был за старшего, он  первым
подал голос:
     - Ну что ж, братцы, здесь и передохнем, самое время выяснить, кто  за
кого!
     Большинство отозвалось одобрительными возгласами, только один  матрос
- Алан, который плелся сзади, был явно чем-то озабочен.
     - Вот что, Джоб, - сказал он, стоя  подле  могучего  дуба,  купавшего
свои корни в потоке, - не пора ли тебе открыть карты  и  перестать  играть
втемную? Что значит все это перешептывание и шушуканье? Ты что же, надумал
бросить корабль? Увести на берег  всю  команду  в  таком  пустынном  месте
только потому, что капитан Смоллетт не дает спуску лентяям? Я  хочу  знать
правду, Джоб, тотчас выкладывай, без этого я и шагу дальше не сделаю!
     Андерсон с усмешкой поглядел на него, щуря глаза от солнца.
     - Алан, - ответил он, - ты хотел слышать  правду,  так  вот  она!  Мы
пришли сюда за сокровищем и не уйдем, пока не добудем его, и Джон тебе  об
этом уже толковал, если я не ошибаюсь!
     - Верно, - отозвался Алан, - это ведомо  всем  и  каждому  на  борту.
Ведомо с той минуты, как мы вышли из Бристоля, но я  одного  не  возьму  в
толк: неужто ссора с капитаном увеличит нашу долю? Вот что я хочу знать!
     Морган громко расхохотался.
     - Послушай, ты, пустая голова! - воскликнул он. - Сокровище будет все
наше, наше - все, до  последнего  гроша!  Пусть  этот  надутый  сквайр  не
думает, что может  заткнуть  нам  глотки  какими-то  двумястами  монетами!
Только не мне и не Джону, если я его верно знаю!
     Видно, бедняга Алан лишь теперь стал догадываться, с кем жил в  одном
кубрике. На простоватом лице его отразились ужас и недоумение.
     - Вы что же, хотите их прикончить? - вымолвил он. - Прикончить и  все
деньги загрести?
     - Вот именно, - ответил Андерсон. - Ты попал в самую точку,  Алан,  а
теперь выбирай, да поживее, с кем ты - с нами или с капитаном?
     Алан постоял, переводя взгляд с одного на другого, и вдруг сорвался с
места, намереваясь бежать назад к шлюпкам. Но Морган наверняка ждал  этого
и с громким криком подставил Алану ногу, так что тот кубарем  покатился  в
кусты. Тут же Джоб бросился на беднягу, и в  лесу  прозвучал  предсмертный
вопль, который вы, находясь выше по реке, так отчетливо услышали.
     Андерсон поднялся и вытер кинжал; Алан лежал недвижим,  пораженный  в
самое сердце. А я со всей быстротой, на какую был  способен,  стараясь  не
шуметь, пополз прочь, чтобы вернуться в пещеру и замуровать  сокровище.  У
меня  больше  не  осталось  никаких  сомнений  насчет   происходящего   на
"Испаньоле".
     Не прошло и десяти минут, Джим, как вы снова попались мне на глаза, и
должен сознаться, я поначалу был в замешательстве, так как не мог  решить,
кто передо мной - разведчик пиратов или  беглец,  которому  грозит  та  же
участь, что и бедняге, павшему от руки Андерсона. К тому же вы, сами  того
не зная, шли прямо к моей пещере, и как-то надо было вам помешать.
     Из укрытия я тщательно рассмотрел вас  и  решил,  что  вы  бежали  от
пиратов, а значит, можете  оказаться  моим  союзником.  Тогда  я  выступил
вперед и окликнул вас. И до чего же вы были ошарашены, Джим,  не  в  обиду
вам будь сказано:  лицо  испуганное,  руки  дрожат...  Да,  в  тот  момент
пистолет ваш был не опаснее деревянной сабли.
     К счастью для всех нас, вы предпочли рассказать мне всю историю. И  я
тут же, не сходя с места, решил, что отдам большую часть сокровища в обмен
на возможность вернуться домой и начать новую жизнь.
     Но сперва нам предстояла нешуточная схватка, это стало мне ясно,  как
только вы назвали имя главаря шайки. С великим облегчением услышал я,  что
карта  у  сквайра.  Ведь  ради  нее  Сильвер  будет  ходить  за  вами  как
привязанный, не подозревая, что карте теперь грош цена.
     Когда над блокгаузом взвился "Юнион Джек", я сразу  воспрянул  духом:
значит, ваши натянули нос Долговязому Джону и он вряд ли  сунется  в  этот
угол острова. Затем пираты открыли огонь, и мы с вами разбежались в разные
стороны. Я выбрал удобное место для наблюдения, в  кустарнике  выше  белой
скалы, под которой была спрятана моя лодка.
     Дальше, Джим, вам  вроде  бы  все  известно,  однако  есть  кое-какие
вопросы, которые вы, наверное,  хотели  бы  выяснить.  Постараюсь  в  этом
помочь...
     Я смекнул, что мне пока лучше всего держаться в укрытии, помогать вам
исподтишка. Прикинул силы обеих сторон. Вы мне сказали -  их  девятнадцать
против шести, не считая вас самих, Джим. Но Эйб Грей  перешел  на  сторону
капитана, а двое были убиты; выходило уже не девятнадцать, а  шестнадцать.
Еще  одного  пирата  убили  вечером  около  блокгауза;  итого   оставалось
пятнадцать бунтовщиков - девять на берегу и шесть на "Испаньоле".
     Правда, один из оставшихся на борту, как вы помните,  был  смертельно
ранен выстрелом сквайра Трелони, но тогда ни вы, ни я этого не знали;  вот
и получилось у меня пятнадцать против шестерых плюс один мальчик.
     Когда стемнело, мне удалось подползти  вплотную  к  пиратам,  которые
устроили попойку, собравшись у костра  на  берегу  болота.  Здесь-то  я  и
увидел вновь Сильвера, а рядом с ним сидел бывший пушкарь  Черной  Бороды,
Израэль Хендс, все такой же худой и угрюмый.
     Помните, последний раз я видел Окорока в Саванне, когда ему отхватили
ногу и он метался в жару на своей койке. И вот он опять передо мной, такой
же подвижный, как всегда. Я невольно  поразился  проворству,  с  каким  он
сновал  вокруг  костра.  Это  был  все  тот  же  Сильвер,  неунывающий   и
обходительный: он даже сам приготовил для всех ужин.
     Пятерка пиратов во главе с пушкарем тоже съехала на берег, и  вы  тут
явно прозевали случай совершить вылазку и вернуть себе шхуну,  ведь  в  ту
ночь на ней не  оставалось  ни  одного  человека.  Меня  так  и  подмывало
отправиться на корабль самому, но я оставил эту мысль. Даже  если  бы  мне
удалось незаметно перерубить якорный канат, в  одиночку  я  все  равно  не
справился бы с парусами.
     Пираты прихватили с корабля ром, и, сами понимаете, еще  до  полуночи
вся компания перепилась, один Сильвер остался трезвым. Они пели,  кричали,
спорили, - в общем, подняли такой шум, что разобрать, о чем идет речь,  не
было никакой возможности. В конце концов все завернулись в одеяла и уснули
как убитые, даже не выставив часового.  Подкрадись  люди  капитана  в  это
время, и можно было  одним  махом  прикончить  больше  половины  шайки,  а
остальных обратить в бегство,  но  вы  явно  предпочитали  отсиживаться  в
блокгаузе.
     Тогда я решил вмешаться. К  меня  была  с  собой  узловатая  дубинка,
которой я глушил коз. С этим оружием я медленно, дюйм за дюймом, подполз к
храпящим буканьерам и нанес одному из них  удар,  после  которого  ему  не
суждено было проснуться.
     В тот же миг Сильвер с руганью вскочил на ноги, а его попугай  поднял
истошный крик; да только я уже был в безопасности. Пираты даже не  видели,
кто это на них напал, и я без помех добрался до  своей  пещеры,  довольный
тем, что хоть немного сократил численное превосходство противника.

                                    5

     На следующее утро я поднялся чуть свет, наскоро перекусил,  искупался
в море, потом взял дубинку, мушкет и отправился на разведку.
     На этот раз мне удалось поближе подобраться к  мятежникам  и  кое-что
подслушать. Но сначала я их пересчитал, чтобы точно  знать,  что  на  меня
никто не нападет  врасплох  со  спины.  Все  были  налицо,  включая  того,
которого я ночью зашиб насмерть.
     Судя по всему, Сильвер уже успел повздорить с приятелями, а именно  с
Андерсоном, Хендсом и Джорджем Мерри.  Все  трое  недвусмысленно  выражали
свое недовольство ходом событий, обвиняли Джона  в  скверном  руководстве,
даже грозили ему черной меткой.
     Но Окорок легко их одолел. В бою ли, в споре  ли,  он  мог  дать  сто
очков вперед любому из этой милой тройки, а остальные еще доверяли ему и в
перепалке со смутьянами заняли его сторону.
     - А я вам говорю, - объяснял Сильвер, - что нам сейчас куда  выгоднее
вести переговоры, чем лезть на рожон! Кто не видит этого - болван, который
только того и заслуживает, чтобы ему продырявили его тупую  башку!  Судите
сами: они сидят в надежном укрытии, у них два десятка мушкетов. Одни будут
их  заряжать,  другие,  кто  стреляет  получше,  укладывать  нас  наповал.
"Штурмовать!" - кричит Джоб, и, наверно, он прав, когда  говорит,  что  мы
расправимся с ними раньше,  чем  они  успеют  прикончить  половину  нашего
отряда. Что ж, братья, коли вам это по душе - давай вперед! Кто-то из  нас
отправится на  тот  свет,  зато  другим  больше  останется,  можно  и  так
рассуждать. Ну а если выйдет иначе? Вдруг атака  не  удастся?  Представьте
себе, что этот чертов сквайр, который вчера с качающейся лодки  прострелил
башку Дику, выпустит в нас три-четыре пули, прежде  чем  мы  доберемся  до
них? А доктор, а капитан, а Эйб Грей, которого я еще до конца этой  недели
надеюсь поджарить на вертеле, - представьте, что они, раньше чем мы до них
доберемся, уложат человек шесть? Тогда у нас не будет такого перевеса. Вот
ведь что! То ли дело, когда нас чуть не втрое больше, чем их, -  и  уж  мы
сумеем использовать свое превосходство, или назовите меня  шваброй!  Пусть
вы даже отделаетесь ранами - кто вас будет  лечить  и  выхаживать  в  этом
чумном климате, пока  остальные  откапывают  сокровище?  Нет  уж,  чертово
отродье, раз  я  выбран  вожаком  этой  шайки  и  меня  еще  не  сместили,
послушайте, что я скажу. А я  задумал  так:  прежде  всего  добыть  карту.
Дальше... Дальше будет видно. Скажу лишь одно: когда дело будет сделано  и
мы переправим денежки на шхуну, никто из них жив не останется.
     Речь Сильвера явно произвела впечатление, и хотя смутьяны по-прежнему
оставались недовольны, пришлось  им  смириться  под  напором  большинства.
Сошлись на том, что Сильвер пойдет парламентером к  защитникам  блокгауза,
предложит перемирие и посулит в обмен на  карту  сохранить  им  жизнь.  Не
согласятся - блокгауз будет взят штурмом.
     Бунтари отправились на  опушку  леса  следить  за  Сильвером,  я  же,
полагая, что они скоро вернутся, остался на месте. И правда, не  прошло  и
часа, как они возвратились. На  этот  раз  больше  всех  бушевал  Сильвер.
Сколько я знал Окорока, никогда еще не видел  его  в  таком  бешенстве,  а
Израэль и остальные двое не преминули подлить масла в  огонь,  -  дескать,
они другого и не ожидали, надо было с самого начала их послушать.
     Ваше счастье, что Сильвер так взбесился... Ему не терпелось добраться
до ваших глоток, и он совсем упустил из виду такое страшное средство,  как
мина. А ведь Израэль мог бы за каких-нибудь  два  часа  изготовить  ее,  -
помните Санталену? Набей бочонок  порохом  и  железным  ломом,  подложи  у
изгороди и врывайся через брешь!  И  тому  же  Израэлю  ничего  не  стоило
смастерить зажигательные снаряды, какими мы часто пользовались в бою. Один
такой снаряд на крышу блокгауза - и она вспыхнула бы ярким  пламенем.  Дым
мигом выгнал бы вас наружу, прямо под пули.
     Но Сильвер изо всей военной науки припомнил только правило прикрывать
атакующих огнем, да и то распылил свои силы, задумав идти на  штурм  сразу
со всех сторон. Правда,  это  усложнило  мою  задачу,  ведь  я-то  задумал
пощипать их с тыла в разгар схватки, а при  таком  расположении  мне  было
трудно выбрать безопасную позицию.
     Только я отыскал в кустарнике удобный для стрельбы просвет, как из-за
деревьев с  северной  стороны  выскочили  семеро  пиратов  и  ринулись  на
частокол.
     Я прицелился в ближайшего ко мне - он был голый  по  пояс,  жилистый,
коренастый - и спустил курок в тот самый миг, когда кто-то из ваших уложил
наповал его соседа. Но я поспешил и только ранил пирата; через секунду  он
уже был на ногах и нырнул в лес. Я сильно переживал свой промах, тем более
что не успел перезарядить мушкет и выстрелить снова. А впрочем,  моя  пуля
тоже сделала свое дело, ведь она сократила до пяти число  прорвавшихся  за
ограду. В таких стычках подчас один лишний человек решает исход.
     Ваш отряд задал жару этой пятерке, и не успел я перезарядить  мушкет,
как последний из нападавших перевалился через частокол  обратно  и  зайцем
пустился наутек. Было ясно, что штурм сорвался, орешек оказался пиратам не
по зубам.
     Израэль, изрыгая  проклятья,  бросился  вперед  и  попытался  поднять
бунтовщиков на новую атаку, но он был  среди  них  единственный,  кто  еще
сохранил боевой дух, остальные предпочли отступить в глубину леса.
     Осторожно вернувшись на свой удобный пост возле пиратского лагеря,  я
тотчас увидел, что ряды  бунтовщиков  заметно  поредели.  Осталось  только
восемь человек, да и то один был небоеспособен:  моя  пуля  ранила  его  в
голову и чуть не отправила на тот свет.
     В жизни не видел такой унылой компании.
     Они усердно прикладывались к бутылке с ромом  и  громко  сетовали  на
свою  неудачу,  словно  мальчишки,  которых  застигли  врасплох  в   чужом
курятнике и проводили колотушками.
     Я переводил взгляд с  одного  на  другого...  Сильвер,  мрачный,  как
грозовая туча;  Израэль,  уже  порядком  захмелевший;  рослый  ирландец  в
красном колпаке, которого Хендс потом зарезал на шхуне, а вы  сбросили  за
борт к акулам; Дик - испуганный парнишка, пробежавший мимо  меня  в  лесу;
старик Том Морган, угрюмый и пришибленный; Джордж Мерри, упорно твердящий,
что все кончилось бы иначе, послушайся Сильвер его совета; раненый пират -
он перевязывал себе голову. И еще двое: один постарше, с  седыми  висками,
другой - рыжий матрос, которого Сильвер склонил к измене. Да, более жалкой
ватаги мне не приходилось видеть. Ни как моряки, ни как джентльмены  удачи
они ломаного гроша не стоили.
     Вдруг мне пришла в голову мысль застрелить Сильвера и одним махом все
кончить. С того места, где я притаился, это было очень  легко  сделать,  я
даже прицелился, однако тут же подумал, что,  если  убью  его,  остальные,
скорее всего, удерут на шхуне и бросят нас на острове. А это ни  меня,  ни
вас не устраивало. Поэтому я решил пока оставить  бунтовщиков  в  покое  и
выяснить, как обстоят дела вашего отряда.
     Сделав большой круг, я вышел к блокгаузу с западной стороны и  только
стал соображать, чем бы подать сигнал, - вижу, идет доктор, вооруженный до
зубов и невозмутимый, как скала. Я с первого взгляда его опознал, ведь  вы
мне сказали, что сквайр и капитан - оба высокого роста. Войдя  в  лес,  он
двинулся в северо-восточном направлении, и я сразу смекнул, что он задумал
найти меня. Чистейшее безрассудство, я  об  этом  ему  потом  сколько  раз
говорил. Ведь попадись он на глаза пиратам - и его песенка была бы  спета.
И вам от этого - никакого толку!
     Так или иначе доктор продолжал смело шагать через лес, а я крался  за
ним, перебегая от дерева к дереву, как накануне,  когда  следил  за  вами.
Наконец мы достаточно удалились от лагеря, и  тогда  я  окликнул  его.  Он
сразу остановился  и  взял  мушкет  наизготовку,  но,  сколько  ни  вертел
головой, никак не мог меня обнаружить. Моя  одежда  из  козьих  шкур  была
хорошей маскировкой.
     - Доктор! - крикнул я. - Стойте на месте, будем вести переговоры!
     Он рассмеялся и повесил мушкет на плечо.
     - Джим рассказал нам про вас, Бен Ганн, и  вам  нечего  опасаться,  -
ответил он. - Неужели я для того рисковал жизнью,  чтобы  разговаривать  с
вами подобным образом!
     Что верно, то верно... Я  вышел  из-за  дерева  и  пригласил  доктора
пройти со мной в пещеру. И мы зашагали гуськом через топь, затем вверх  на
Двуглавую гору, к моему убежищу.
     Я ожидал, что вид несметного сокровища ошарашит  его,  но  не  тут-то
было. Доктор всегда оставался невозмутимым, и теперь  он  даже  бровью  не
повел.
     - Что ж, Бен, - сказал он, осмотрев клад и садясь на камень у  входа,
- похоже, вы нас опередили, так попробуем договориться по-доброму. Что  вы
скажете, если я предложу вам проезд на родину, никаких вопросов о  прошлом
и тысячу фунтов в придачу?
     Предложение доктора превзошло мои самые смелые ожидания. Я был  готов
отдать все до последнего гроша, только бы поставить  крест  на  прошлом  и
увидеть родной дом! Мы тут же, как говорится, ударили по рукам, после чего
стали обсуждать, как управиться с бунтовщиками. Сначала доктор сказал, что
мне следует нагрузиться козлятиной и идти в  блокгауз,  вступить  в  отряд
капитана, но я быстро убедил его, что принесу вам гораздо  больше  пользы,
свободно передвигаясь по острову. Чем  смотреть  в  бойницу,  как  Сильвер
снова поведет своих людей в атаку, я лучше постараюсь помочь вам выбраться
из осады.
     Но больше всего меня заботила судьба корабля. Доктор Ливси рассказал,
что придет еще одно судно, да разве мог я ждать! При одной мысли о  шхуне,
стоящей в Южной бухте, меня бросало в дрожь, так мне не  терпелось  скорее
ступить на палубу и идти домой под всеми парусами!
     Я не стал вдаваться  в  подробности  своей  пиратской  жизни,  сказал
только, что был силой завербован людьми Флинта, когда  плыл  в  Америку  с
Ником в качестве его слуги. Уже потом, узнав доктора  ближе,  я  рассказал
ему, как был убит Кастер, и он обещал поручиться за меня, когда мы приедем
в Девон. Не сомневаюсь, что он выполнил бы свое обещание, если бы в Англии
не выяснилось, что Ник давным-давно написал письмо,  в  котором  брал  всю
вину на себя и совершенно оправдывал меня.
     Закончив переговоры с доктором Ливси, я проводил  его  до  частокола,
после чего еще раз проведал пиратов. Шесть человек сидели, распевая песни,
у костра, а двое отправились на шхуну. Выяснив это, я вернулся  к  себе  в
пещеру, очень довольный тем, как все хорошо складывается.
     А на рассвете третьего дня, идя по горе над Белой  скалой  курсом  на
лагерь бунтовщиков, я заглянул в бухту и вдруг обнаружил, что шхуны нет.
     Хотите верьте, хотите нет, Джим, я сел на землю и разрыдался,  словно
ребенок. Как же я проклинал себя за то, что не уследил за бунтовщиками, не
забил тревогу, когда они подняли паруса: ведь я-то решил, что это  Сильвер
увел корабль.
     Придя в себя, я решил все-таки сперва навестить стоянку пиратов, а уж
потом  сообщить  вам  печальную  новость.  Можете  представить  себе   мое
удивление,  когда  я  застал  на  прогалине  кучку  людей,  ошарашенных  и
подавленных не менее, чем я сам! Сильвер и его компания почти в одно время
со мной обнаружили пропажу судна, и  теперь  вся  шестерка  сыпала  такими
проклятиями, что сам черт, услышь он их, смутился бы.
     Оставалось только предположить, что шхуна сорвалась с якоря (но как?)
и ее унесло отливом. Не теряя времени, я поспешил через лес к блокгаузу. И
обнаружил, что отряд капитана встревожен совсем другим происшествием.
     - Джим пропал! - сказал мне доктор, даже не  поздоровавшись.  -  Ушел
вчера вечером, и с тех пор ни слуху ни духу!
     Никто из них не допускал и мысли, что вы  переметнулись  к  Сильверу,
они все приписывали мальчишескому озорству. Да только от этого было ничуть
не легче - кто мог поручиться, что вас  не  убили  ночью?  Сквайр  жестоко
бранил себя за то, что втянул мальчишку в столь безрассудное  предприятие.
А вообще-то все мы, и сквайр, и доктор, да и Сильвер тоже, попали впросак.
Откуда нам было знать, что судно в целости и сохранности  стоит  в  другом
месте? Каждый был уверен, что оно исчезло навсегда.
     И тут  взял  слово  капитан.  Хотя  он  сильно  ослаб  от  двух  ран,
полученных накануне,  голова  у  него  работала  лучше,  чем  у  всех  нас
остальных,  вместе  взятых.  Капитан  сказал,  что  исчезновение   корабля
вынуждает наш отряд сменить убежище. Пока Сильвер разгуливает хозяином  по
острову, нужно  тщательно  охранять  клад.  Весь  вопрос  в  том,  как  из
блокгауза перебраться в пещеру?
     Капитан, понятно, не мог идти сам, его надо  было  нести.  Значит,  у
двоих будут руки заняты, и остаются только два бойца. Казалось,  положение
безвыходно. Но тут доктор напомнил о нашем козырном тузе - старой и теперь
уже совершенно бесполезной карте. Он спросил меня, пойдет ли Сильвер  ради
карты на двухчасовое  перемирие  и  можно  ли  положиться  на  его  слово?
Нелегкий вопрос!
     - Конечно, - ответил я, - Джон все что угодно  пообещает,  только  бы
завладеть картой, что же до его честности, то, поклянись он  хоть  на  ста
Библиях, я не положусь на слово Сильвера.
     Эйб Грей поддержал меня.
     - Постойте, - вмешался капитан. - Вы забываете одну  вещь:  когда  он
получит  карту,  у  него  просто  не  будет  другого  выбора,  как  тотчас
отправиться за кладом. Зная эту шайку, я  не  сомневаюсь,  что  они  мигом
похватают кирки и лопаты! И как только они перевалят через плечо Подзорной
Трубы, никто не помешает нам дойти до пещеры.
     Мы посовещались и решили, что лучшего не придумать. На самом-то  деле
мы просчитались, ведь Сильвер целых двенадцать часов не подавал виду своим
приятелям, что карта у него! Он выложил ее лишь после того, как над ним  и
над вами, Джим, нависла смертельная угроза. Тем не менее наша уловка  себя
оправдала, она помогла нам беспрепятственно совершить переход из блокгауза
в пещеру.
     Итак, я устроился в засаде у стоянки пиратов, а доктор и Эйб  Грей  с
белым флагом в руках пошли парламентерами к  бунтовщикам.  Кроме  передачи
карты,  условия  соглашения  предусматривали,  что  доктор  окажет  помощь
раненым и пираты получат все находящиеся в блокгаузе припасы,  нам  же  за
это разрешался свободный проход в северную часть острова.
     Сильвер и доктор Ливси совещались поодаль  от  остальных,  даже  Грей
отошел в сторонку, но все стояли с оружием в руках, не спуская глаз друг с
друга. Наконец доктор скрылся в  чаще,  и  Сильвер  проковылял  к  костру.
Приятели тотчас окружили его, требуя ответа: что ему удалось выговорить?
     - Провиант, без которого никто из нас не  может  обойтись,  даже  ты,
Джордж Мерри, - ответил Долговязый Джон. - Теперь, когда шхуна  ушла,  где
еще мы его возьмем? Может быть, кто-нибудь из вас подаст совет?
     - Им и в блокгаузе не худо, с чего это они вдруг затеяли  уходить?  -
спросил Морган.
     - В северную часть  острова...  -  подхватил  Мерри.  -  Что  им  там
понадобилось, в северной части? Вдруг сокровище лежит там,  они  подбросят
нам бочку солонины, а сами все денежки загребут!
     Сильвер косо взглянул на него: так он некогда  глядел  на  тех,  кого
мысленно приговаривал к смерти за предательство.
     - Послушай, Джордж, у тебя есть лучший план? - медленно вымолвил  он.
- Если да - выкладывай, и мы обговорим его, потолкуем, как быть, чтобы  не
подохнуть с голоду здесь, у костра!
     - Перехватим их на марше, - сказал  Джордж,  -  и  перебьем  всех  до
единого. Тогда все будет наше: сокровище, солонина, бренди, блокгауз,  или
я не джентльмен удачи и никогда им не был!
     - Вот это верно, - негромко отозвался Сильвер. -  Ты  им  никогда  не
был,  иначе  не  предложил  бы  чушь,  достойную   дурачка,   которого   в
младенчестве уронили  вниз  головой!  А  теперь  слушайте,  что  я  скажу,
недоношенные павианы, - продолжал он, возвысив голос так, что с окружающих
деревьев взлетели птицы. - Откуда нам знать, что доктор не  пронюхал,  где
шхуна, и не стакнулся с этим пропойцей Хендсом и  с  ирландцем,  чтобы  те
забрали их вместе с сокровищем? Разрази меня гром, так оно и есть, вот что
они затеяли, и теперь у нас только один шанс: не спускать с них глаз, пока
Хендс не приведет шхуну в условленное место и не подаст  сигнал!  Перебить
их, говоришь? Да ведь тогда всем  нам  крышка,  потому  что  некому  будет
ответить на сигнал Хендса, и останемся мы без сокровища и без судна!
     С этими словами Сильвер круто повернулся и стал  навешивать  на  себя
оружие, чтобы идти в блокгауз. Казалось, даже  спина  Джона  выражает  его
презрение к тупицам, с которыми он связался.
     Сидя за кустами, я с трудом удерживался от смеха, такие рожи  были  у
его приятелей.
     Долго пираты переваривали молча  сказанное  Сильвером,  потом  Морган
взял слово.
     - Что ж, Джон, - решительно произнес он, вынимая  трубку  изо  рта  и
сплевывая в огонь, - сдается мне, ты прав, и я с тобой заодно, недаром  из
всех нас ты самый башковитый!
     Да, Сильвер снова одержал верх. И так как он ни словом не упомянул  о
карте, я окончательно понял, что дела мятежников  совсем  плохи  и  отныне
Окорок будет нам скорее союзник, чем враг.
     Я думал о басне Сильвера, будто Хендс сговорился с нами, и удивлялся,
как это они дали заморочить себе голову! Казалось бы,  яснее  ясного,  что
люди капитана никак не могли пробраться ночью на шхуну и подбить Хендса на
такую немыслимую затею. И, однако, пираты клюнули на удочку. Не  больно-то
они доверяли друг другу, если не усомнились, что  собственный  товарищ  им
так легко изменил... Отведя душу отборной бранью, бунтовщики забрали  свое
оружие и нехитрый скарб и угрюмо побрели к блокгаузу.  Я  проводил  их  до
частокола, потом отправился догонять отряд сквайра, который шел через топь
к моей пещере. Нелегко  нам  пришлось  в  болотных  зарослях,  мы  не  раз
проваливались по пояс, но все же благополучно добрались до места. И  уж  я
постарался устроить своих гостей возможно уютнее, капитану подстелил целую
груду козьих шкур и запас побольше питьевой воды на случай осады.
     А сколько мы в тот день ломали голову, Джим, пытаясь уразуметь, что с
вами! Под вечер, когда "Испаньола" вошла в Северную бухту, доктор, Грей  и
я караулили в зарослях у подножия Двуглавой горы, чтобы Сильвер не  застиг
нас врасплох. Оттого-то мы и не увидели вас,  когда  вы  в  одиночку  вели
шхуну, а Хендс с кинжалом наготове ждал удобной минуты, чтобы расправиться
с вами.
     Как только стемнело, доктор и Грей возвратились в пещеру, а  я  решил
проверить, чем заняты пираты. Сквозь щель в частоколе я увидел,  как  они,
сидя у костра, прилежно потягивали оставленное  вами  бренди  и  распевали
песни.
     Убедившись, что нам пока  не  грозит  никакая  опасность,  я  еще  до
восхода луны отправился обратно в  пещеру.  Задержись  я  на  полчаса,  вы
встретились бы мне в лесу и не попали бы прямо в лапы врагу. Вот ведь  как
бывает...
     Утром доктор, как и было  условлено,  пошел  оказать  помощь  раненым
пиратам, а два часа спустя вернулся и ошеломил нас  известием,  что  вы  в
плену у бунтовщиков, и, как только пираты вместо клада увидят пустую  яму,
ваша песенка будет спета.
     Нам оставалось одно: попасть туда первыми и устроить  засаду.  Доктор
Ливси, Эйб Грей и я тотчас вышли в путь по тропинке, которую  я  вытоптал,
перенося золото. Но мы продвигались слишком медленно. Я-то привык  к  этим
местам и мог  еще  прибавить  ходу,  но  доктор,  уже  отмахавший  с  утра
десять-двенадцать миль через топь, начал отставать. Тогда я объяснил  ему,
как найти яму, а  сам  припустился  бегом,  и  на  длинном  склоне  пониже
большого дерева обнаружил вас. Вы с пиратами стояли над останками  бедного
Ника и что-то обсуждали. Могильной плиты вы не  увидели,  так  как  прошли
западнее.
     Но как задержать пиратов, чтобы доктор и Грей раньше подоспели к яме?
И тут мне пришло в голову изобразить привидение,  голосом  Флинта  позвать
Мак-Гроу, требуя рома, как это делал  наш  капитан  в  Саванне  много  лет
назад.
     К счастью для вас, Джим, моряки, даже самые отпетые, суеверный народ.
Не сомневаюсь, от первого же моего крика их бросило в  дрожь,  а  зубы  их
стучали, как испанские кастаньеты!
     Во всяком случае, уловка достигла цели. Пираты сразу сбавили ход, тем
временем подошли доктор и Грей, и мы засели  в  кустарнике  на  расстоянии
половины мушкетного выстрела от пустой ямы.
     До чего забавно было видеть  выражение  их  лиц,  особенно  Сильвера,
когда они заметили яму и, подбежав к ней, нашли...  одну  золотую  монету,
рукоятку от заступа и старые доски! Джордж Мерри задыхался от  ярости.  Не
уложи я его первым же выстрелом, он искромсал бы своим ножом  любого,  кто
попался бы ему под руку, будь то вы или сам Долговязый Джон. Доктор еще не
отдышался после быстрого перехода, поэтому он  промазал,  зато  пуля  Эйба
прикончила раненого пирата с повязкой на голове.
     Ну вот, Джим, остальное вы и сами знаете. А чего не знаете, так я вам
расскажу. Ведь, по чести говоря, я потом снова спас вас  и  ваших  друзей,
когда на обратном пути спровадил Окорока.
     Хотите верьте, хотите не верьте, Джим, но это  была,  пожалуй,  самая
важная услуга, какую я оказал вам и вашим  друзьям.  Честное  слово,  этот
коварный и сладкоречивый Сильвер задолго до прихода шхуны в Бристоль успел
бы всем вам заморочить голову и подстроить какую-нибудь каверзу. Даже если
бы я вас предупредил, что он замышляет новые козни, и вы заковали бы его в
кандалы, все равно Долговязый Джон сумел бы выкрутиться и провести вас.
     Было  только  два  способа  уберечь  вас  от  его   коварства:   либо
хладнокровно  убить  Джона,  на  что  никто  из  вас  не  пошел  бы,  либо
способствовать его побегу, что я и сделал и о чем никогда потом не жалел.
     Как это было? Сейчас расскажу. И кончу на том свою  повесть,  которую
вы обещали держать в тайне, пока я не  отчалю  в  те  края,  где  человеку
позарез нужен надежный кормчий.

                                    6

     Уже началось наше обратное плавание, а я не находил себе покоя, Джим,
и все  потому,  что  Долговязому  Джону  предоставили  на  корабле  полную
свободу.
     Спору нет, нам не  хватало  людей,  семь  человек,  один  совсем  еще
мальчик, должны были выполнять работу тридцати. Но все равно,  вы  бросали
вызов провидению, которое до сих пор было необычно  милостиво  к  нам.  И,
глядя, как весело и беззаботно старый Джон орудует у  себя  в  камбузе,  я
решил держать ухо востро.
     Я наперед знал, что очень скоро Сильвер начнет прощупывать меня, -  и
не ошибся, это случилось уже на  третий  день  нашего  плавания,  когда  я
принес в камбуз грязные миски из каюты нашего капитана.
     - Бен, - обратился он ко мне воркующим голосом, - Бен, дружище, скажи
по чести старому товарищу, какую долю золота,  добытого  тобой  в  тайнике
Флинта, обещал тебе капитан Смоллетт? Тысяч пять? Или десять?
     Я ответил, что мы сошлись  на  тысяче  фунтов  и  бесплатном  проезде
домой.
     Сильвер сокрушенно поцокал языком.
     - Ну и ну!  -  воскликнул  он.  -  Я  бы  не  назвал  это  честным  и
справедливым дележом! Если учесть, что за проезд ты, как и все  остальные,
расплачиваешься  своим  трудом  и  что  сквайру  богатство  от   тебя   же
досталось!.. Тысяча, говоришь? Разрази меня гром, Бен, это же и сотой доли
не составит!
     - Джон, - сказал я ему на это, -  я  давно  уже  уразумел,  что  одна
честно  заработанная  гинея  дороже  тысяч,  за   которые   расплачиваются
виселицей!
     - И ты  прав,  Бен,  клянусь  небом,  ты  прав!  -  подхватил  старый
мошенник. - Кто-кто, а уж я-то тебя понимаю! Но другие могут сказать,  что
сокровище тебе досталось честным путем! Ты сам его отыскал, сам перенес, и
ты же обвел негодяев вокруг пальца!
     С первой минуты, как Сильвер перешел на вашу сторону,  он  с  великим
осуждением говорил о своих прежних приятелях,  точно  забыл,  что  он  сам
подбил их на бунт. Это могло бы  показаться  смешным,  не  будь  он  таким
законченным злодеем.
     - Может, и так, - ответил я, - но не забудьте,  что  я  тоже  помогал
доставить золото на борт "Моржа". И что бы вы ни говорили, мне  голову  не
заморочите! Каждая монета добыта ценою крови и разбоя!
     Долговязый Джон рассмеялся и добродушно похлопал меня по плечу.
     - Э, Бен, - льстиво протянул он, -  деньги  странная  вещь,  ей-богу!
Провалиться мне на этом месте, если найдется на  свете  хоть  одна  гинея,
добытая честным путем! Взять хоть золотые слитки в нашем трюме... Им  цена
этак двести-триста гиней за штуку. Где мы их добыли? У  испанцев,  скажешь
ты. А испанцы? Из рудников, скажешь ты. Ну а кто добыл золото в  рудниках?
Индейцы, вот кто, и они мерли  при  этом  как  мухи  не  столько  даже  от
непосильной работы, сколько от плетей! Вот и ответь  мне  теперь:  у  кого
больше прав на это золото? У индейцев, у испанцев? А может быть, у тебя?
     Сильвер явно был в ударе, и я знал: стоит мне замешкаться на камбузе,
и он убедит меня, что нет на свете занятия честнее,  чем  морской  разбой,
что пираты, захватывая и топя  корабли,  делают  людям  благо.  Поэтому  я
выскочил на палубу и отправился на нос, чтобы обдумать, как  уберечь  всех
нас от новой беды.
     Я видел три возможности. Во-первых, можно прикинуться, будто я заодно
с Сильвером, побольше выведать и предупредить капитана, чтобы тот  заковал
его в кандалы. Но чего я этим достигну? Еще  не  придумали  тех  кандалов,
которые могли бы обуздать Сильвера больше, чем на две вахты... Убить  его?
Тоже выход, да только я себе твердо сказал, что с убийствами покончено, не
подниму руки даже на мерзавца, который лучшего не заслуживает.
     Третий выход  заключался  в  том,  чтобы  позволить  Джону  бежать  и
сплавить его на берег. Я начал соображать, как это сделать, а тут Эйб Грей
окликнул меня и сообщил последнюю новость: мол, решено войти  в  ближайший
порт на Мэйне, чтобы набрать команду для перехода через океан. Как раз то,
что  мне  нужно,  сказал  я  себе.  Помогу  Сильверу  улизнуть,  а   потом
чистосердечно во всем признаюсь...
     Все получилось куда проще, чем я рассчитывал. Ведь что вы  сделали  в
первый же вечер, когда мы бросили якорь у берегов Суринама? Отправились на
английский военный корабль и гостили на нем до полуночи,  оставив  меня  и
Эйба Грея охранять золото! Правда, вы заперли  Сильвера  на  полубаке;  да
только, скажу по чести, меня разбирал смех, когда я увидел, как  легко  вы
клюнули на его обещания исправиться и как уповаете на простую щеколду и на
двоих моряков, которых Окорок столько раз обводил вокруг пальца.
     За час до восхода луны я прошел на нос и окликнул  Джона.  Ответа  не
последовало, и, приглядевшись, я увидел, что дверь отперта. Сильвер сделал
из проволоки крюк и отодвинул щеколду.
     - Тем лучше, - сказал я себе. -  Удрал,  и  слава  Богу,  мне  меньше
хлопот.
     И я  отправился  на  корму,  где  Эйба  поставили  сторожить  вход  в
капитанскую каюту. Так и есть! Лежит и храпит, мушкет и пистолеты  бросил,
хочешь - бери их, хочешь - так перешагни.
     Только я хотел разбудить его криком "тревога!",  посмотреть,  как  он
вскочит и схватит оружие, - вдруг снизу  донесся  скребущий  звук,  словно
кто-то волочит швартов по палубе. На миг я опешил, но тут же меня осенило:
Сильвер еще на борту и добирается до  дублонов,  которые  мы  так  любезно
припасли для него...
     Я разулся, прошел вперед, спустился на галерейную палубу и  прокрался
на корму - совсем как вы, когда задумали незаметно понаблюдать за  раненым
Хендсом.  У  кормового  трапа  я  постоял  прислушиваясь.  Скребущий  звук
становился все громче. Так и есть, пилит...
     - Джон! - тихо позвал я. - Это я, Бен. Пришел за своей долей!
     Шум в парусной каюте стих, потом из люка вынырнула  голова  Сильвера.
Он вспотел и весь был осыпан опилками; на костыле висела  плотничья  пила.
Увидев меня, он ничуть не удивился.
     - А, Бен, - вымолвил он. - Я так и думал, что ты не захочешь остаться
в стороне. Ты очень кстати подошел, а то  ведь  с  моей  деревянной  ногой
много не унесешь, только на перевоз хватит. Прыгай сюда, подсобишь старому
другу!
     Я спустился в каюту и посмотрел на его работу.  При  свете  потайного
фонаря Сильвер выпилил в потолке квадратное отверстие и  уже  приготовился
лезть за добычей.
     - Джон, - продолжал я вполголоса, не сомневаясь, что  Эйб  пристрелит
нас обоих, если проснется, - сколько ты задумал взять  и  как  собираешься
попасть на берег?
     - Возьму, сколько смогу увезти, - ответил Сильвер.  -  А  под  кормой
меня ждет негр с лодкой, он заберет нас с тобой.
     Не спрашивайте меня, откуда он раздобыл  этого  негра  и  как  с  ним
договорился, это выше моего разумения. Как бы то ни  было,  под  кормой  и
впрямь качалась зачаленная лодка, и в ней сидел человек.
     - Джон, - прошептал я, - мне с тобой не по пути. Бери один мешочек  с
монетами, так и быть уж, донесу его до лодки.  А  если  тебе  этого  мало,
приготовься к схватке - и не только с Эйбом Греем,  который  проснется  от
первого же моего крика, но и со мной! Вот так, вот  тебе  мои  условия,  а
теперь решай!
     Мои слова поразили его, и несколько секунд он  пристально  глядел  на
меня, потом усмехнулся и хлопнул себя свободной рукой по животу.
     - Разрази меня гром, Бен, - да ведь ты это всерьез! - воскликнул  он.
- А я-то голову ломал, старался угадать, какую хитрость ты замышляешь!
     - Так как же, Джон, - продолжал я, - на чем порешили? Ноги в руки - и
на берег с дублонами в кармане - или путешествие в кандалах туда, где твою
толстую шею ждет петля?
     Сильвер понял, что проиграл.
     - Эх, Бен, Бен, - вздохнул он, - подумать только, ты одолел меня!
     Я не стал терять времени на разговоры, а протиснулся через выпиленный
им лаз, выбрал мешочек поменьше и отнес его на палубу. Джон сбросил золото
в лодку и остановился над свисавшим с кормы веревочным трапом.
     - Бен, дружище, - начал Сильвер прощальную речь, - только не  забывай
моих слов о том, как  люди  добывают  деньги!  За  двадцать  лет  я  успел
убедиться, что верно говорят: не зевай сам, и Бог тебе поможет! Ну а  кому
нравится ради хлеба спину гнуть, пускай гнут, покуда  вовсе  не  загнутся!
Что до меня, Бен, то я одинокий волк. Хватит, набегался в стае,  отныне  я
охочусь в одиночку, или можешь назвать меня грязной шваброй!
     С этими словами он лихо козырнул мне, соскользнул по трапу в лодку  и
налег на весла.
     Стоя у поручней, я провожал его взглядом, пока  лодка  не  затерялась
среди береговых огней.
     Потом я пошел к Эйбу предупредить его о побеге Сильвера, пока капитан
не вернулся.

                                    7

     Ну, что еще добавить напоследок, Джим?
     Капитан и сквайр не очень-то  корили  меня  за  то,  что  я  позволил
Сильверу бежать. А может быть, я их не понял, и они не меньше  моего  рады
были от него избавиться. Так или  иначе,  когда  мы  вернулись  в  Англию,
сквайр и доктор съездили в Эксетер и добились отмены приказа о моем аресте
за соучастие в убийстве Кастера. Надо  думать,  им  помогло  письмо  Ника,
переданное доктору мисс Далси. Сам я этого  письма  не  видел,  но  доктор
Ливси рассказал мне его содержание. Ник сообщал, что  он  один  повинен  в
убийстве Бэзила Кастера, которое совершил в целях самозащиты.  Дескать,  я
только утром нашел Ника и, выполняя его приказ, доставил  своего  раненого
хозяина в почтовой карете до Плимута, а про убийство узнал  уже  на  борту
корабля, когда не мог ничего сделать.
     Не знаю, поверил ли шериф словам Ника;  во  всяком  случае,  меня  не
стали преследовать по закону, и  после  смерти  старого  сквайра  Кастера,
когда его поместье перешло в чужие руки, я смог вернуться в родные места.
     Моя старушка мама и отец давно уснули вечным сном, и  мне  оставалось
лишь оплакать их могилу, в которой  вы  торжественно  пообещали  схоронить
меня, когда пробьет мой час.
     Пожалуй, тяжелее  всего  мне  пришлось,  когда  я  собрался  с  духом
навестить мисс Далси. Она по-прежнему жила в доме священника, бледная, уже
совсем седая, но все такая  же  приветливая.  Мисс  Далси  попросила  меня
рассказать все, что я помнил о Нике: как он выглядел, что  говорил,  часто
ли вспоминал ее и как умер.
     Я наврал ей с три короба, Джим, и ничуть в этом не раскаиваюсь,  ведь
правда прикончила бы ее. На прощание она дала  мне  гинею,  и  у  меня  не
хватило духу отказаться. Мисс  Далси  безоговорочно  поверила  в  историю,
которую я сочинил прямо на ходу: будто бедный Ник  много  лет  тому  назад
умер от лихорадки на своей плантации в Виргинии.
     Надеюсь, вы подтвердите, что я, как вернулся  в  Англию,  делал  все,
чтобы заслужить прощение. А если я иногда  и  прикладывался  к  бутылке  с
ромом, так это лишь потому, что меня  грызло  сомнение,  не  поздно  ли  я
взялся за ум.  Но  ведь  сказано  же  в  Писании,  что  в  небесах  одному
раскаявшемуся  грешнику   радуются   больше,   нежели   девяноста   девяти
праведникам, которым не в чем каяться.
     Если это так, Джим, похоже, у меня еще есть надежда. А большего я  не
прошу и не жду, вот и весь сказ!

                  ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОВЕСТВОВАНИЯ, НАПИСАННОЕ
                      ДЖЕЙМСОМ ГОКИНСОМ В 1811 ГОДУ

     Вот уже больше шести лет,  как  я  исполнил  последнюю  волю  Бена  и
положил старого буканьера на покой там, где  он  просил,  -  рядом  с  его
матерью.
     Четыре с лишним года назад поставил я точку в конце своего  пересказа
его истории, полагая,  что  завершил  удивительную  повесть  о  сокровищах
Флинта и о наших злоключениях на пресловутом острове.
     Последний из моих сотоварищей, капитан Эйб Грей, умер в прошлом  году
отцом   многочисленного   семейства,   почтенным   человеком,   владельцем
нескольких добрых судов, перевозящих товары из Вест-Индии.
     После смерти Эйба я  считал  себя  единственным  оставшимся  в  живых
участником памятного  плавания  на  "Испаньоле".  Однако,  как  вы  сейчас
увидите, я ошибался.
     Около года тому назад, в ненастный мартовский вечер,  вошел  слуга  и
доложил мне, что на газоне под окнами  моего  кабинета  задержан  какой-то
подозрительный старик.
     Сначала я подумал, что речь идет о браконьере, а многолетняя дружба с
Беном научила меня снисходительно к ним относиться, слишком хорошо  помнил
я судьбу Джейка  и  печальные  последствия,  которые  вызвало  беспощадное
применение Кастерами законов об охоте.
     Но слуга утверждал, что это не браконьер, а моряк, и притом  довольно
жалкий: ему не меньше семидесяти лет, он крайне истощен и одет в лохмотья.
Слуга добавил, что этот человек добивается встречи со мной,  дескать,  ему
надо мне что-то сообщить.
     Интересно, что, кроме подаяния, могло  понадобиться  от  меня  нищему
старику? Я велел накормить его и привести ко мне, а сам опустил  занавески
и сел у горящего камина ждать гостя.
     Наконец  раздался  стук  в  дверь,  и  я  увидел  согбенного  годами,
предельно изможденного человека. Жидкие седые волосы  свисали  космами  на
поникшие плечи, и он чем-то смахивал на Бена Ганна, каким тот был, когда я
впервые встретил его на острове. Держался он  робко,  я  бы  даже  сказал,
униженно; лохмотья поддерживал матросский ремень, и походка его, когда он,
бормоча извинения, шел через кабинет, выдавала  моряка.  Обветренное  лицо
цветом напоминало красное дерево, голос был глухой и сиплый.
     Отослав слугу, я предложил гостю сесть. Как только слуга вышел, чужак
устремил на меня испытующий взор. Он так долго  и  пристально  разглядывал
меня, что я ощутил некоторое замешательство.
     Наконец он произнес:
     - Мистер Гокинс? Мистер  Джим  Гокинс,  который  некогда  проживал  в
Черной бухте?
     Я сухо ответил, что меня действительно зовут Джим Гокинс, и  попросил
перейти к делу.
     Он тяжело вздохнул:
     - Я только хотел удостовериться, потому что не ждать мне добра,  коли
я откроюсь не тому человеку, а уж чего проще, ведь сорок лет прошло, как я
вас видел!
     - Вы видели меня? - воскликнул я. - Где и когда?!
     Но приступ кашля помешал старику ответить. Тогда я налил ему пунша, и
он, твердя слова благодарности, поднес стакан к дрожащим губам.
     - Я - Дик! - вымолвил он наконец. - Тот самый  Дик,  который  изрезал
Библию и потом поплатился за это, да как поплатился!!
     Я вскочил на ноги. Неужели этот скрюченный старец - тот самый молодой
моряк, который вместе с двумя приятелями был оставлен на острове?
     - Дик! - крикнул я. - Вы?!
     Старик торопливо допил свой пунш, и  в  глазах  его  вновь  отразился
страх.
     - Я наказан  сполна  за  свои  дела,  -  пролепетал  он,  испугавшись
собственного признания. - Изо всех живых людей  вы  один  можете  опознать
меня, и я пришел просить вашего снисхождения, мистер Гокинс!
     Трогательно было видеть, с каким облегчением этот бедняга принял  мое
заверение, что  его  никто  не  будет  карать.  Согретый  теплом  очага  и
трапезой, он поведал мне все, что помнил о  своем  пребывании  на  Острове
Сокровищ и последующих злоключениях.
     Напоминаю вам, что последним из  старой  команды  Флинта  (не  считая
Сильвера) был Том Морган, ему  перевалило  уже  за  шестьдесят,  когда  мы
оставили его на острове. Вторым в этой милой троице был рыжий Джим Фаулер,
высокий молодой моряк, которого Сильвер подбил на бунт после того, как  мы
вышли из Англии.
     Том  Морган  и  Дик,  оправившись  от   потрясения,   решили   как-то
приспособиться на  этом  уединенном  клочке  земли.  Молчаливый  степенный
Морган был по-своему верный товарищ и умел кое-что мастерить. Он  понимал,
что в Англии их все равно ждет только виселица, и решил  извлечь  максимум
пользы из своего умения.
     Молодой организм Дика справился с  лихорадкой,  которую  он  схватил,
прежде чем они вспомнили совет доктора  Ливси  и  покинули  низину.  Самый
деятельный из всей тройки Дик  усердно  занялся  охотой,  и  они  довольно
сносно зажили в лачуге, которую соорудили на южном плече Подзорной Трубы.
     Однако  рыжий  Джим  никак  не  мог  примениться  к  новым  условиям.
Уединение на острове, а,  может  быть,  угрызения  совести,  помутили  его
рассудок, и после бесплодных попыток обуздать  Фаулера  товарищи  в  конце
концов вынуждены были изгнать его. Он жил дикарем, питаясь ягодами и сырым
черепашьим мясом, и постепенно совсем озверел.
     Дик несколько раз встречал его,  когда  ходил  на  охоту.  Несчастный
безумец был совершенно голый, весь оброс длинными рыжими волосами и скорее
напоминал свирепое животное, чем человека. Однажды Джим  скатил  камень  с
Фок-мачты, пытаясь убить Тома Моргана, а в другой раз подобрался к лачуге,
когда его товарищи спали, и поджег ее головешками из костра.
     В конце концов Морган и Дик  согласились,  что  ради  спасения  своей
жизни они должны его выследить и убить. Дик сумел подкрасться  к  Фаулеру,
когда тот пожирал сырое мясо, и прикончил его выстрелом в голову.
     Сдается мне, это вынужденное  убийство  сделало  для  обращения  Дика
больше, чем само наказание, которому мы их подвергли. И  когда  Дик  после
кончины старого Тома остался один, подобно Бену  Ганну,  он  обратился  за
утешением к Библии.
     По подсчетам Дика, он восемь лет прожил на острове -  и  за  все  это
время ему ни разу не пришло в голову искать серебро и оружие,  зарытые  на
севере острова. И Долговязый Джон почему-то не  вернулся  за  этой  частью
клада, хотя карта, полученная им от доктора Ливси,  точно  указывала,  где
что лежит.
     А на девятый год к Острову  Сокровищ  подошел  корабль  с  испанцами,
которые наносили  эту  область  океана  на  карту.  Бедняга  Дик  поспешил
разыскать капитана и назвался жертвой кораблекрушения.
     Лучше бы он отсиделся в лесу.
     Испанцы прибыли из Европы, а потому  они  сильно  отличались  от  тех
испанцев, которые родились на  островах  Вест-Индии  и  привыкли  смотреть
сквозь пальцы на королевский указ о том,  как  обращаться  с  иностранными
моряками.   Удостоверившись,   что   Дик   англичанин,   но   отнюдь    не
удовлетворившись его  сбивчивыми  объяснениями,  капитан  решил,  что  Дик
беглый раб, и продал его одному плантатору в пожизненное владение.
     Двадцать с лишним лет Дик выращивал  сахарный  тростник,  и  с  какой
охотой он променял бы эту каторгу  на  блаженное  одиночество  на  острове
Кидда!  Наконец  при  налете  английских   военных   кораблей,   посланных
губернатором Ямайки, земляки выручили беднягу. Дик снова  стал  моряком  и
тянул лямку, пока не скопил денег на проезд домой.
     Ступив на родную землю, он тотчас двинулся  пешком  вдоль  побережья,
стараясь выведать что-нибудь о людях сквайра. В конце концов в Плимуте ему
попался человек, который слышал про меня и клялся, что я не  из  тех,  кто
способен полвека таить зло. Распростившись с  морем,  Дик  мечтал  лишь  о
какой-нибудь маленькой должности в моем  доме,  чтобы  умереть  на  родной
земле, которую покинул столько лет назад, окрыленный большими надеждами.
     Я сделал для него все, что мог, да только ему от этого  было  немного
проку.
     Лихорадка подточила здоровье  Дика,  а  жестокое  обращение  испанцев
совсем его изнурило, и он прожил у  нас  меньше  года,  после  чего  уснул
вечным сном. Надеюсь, ему было легче от мысли, что  он  умирает  свободным
человеком, а не рабом в жалкой лачуге на заморской плантации.
     Февральский снег ложился на землю, когда я схоронил Дика по соседству
с Беном, чью судьбу он во многом повторил. Священник приступил к панихиде,
а я вспомнил давнюю летнюю ночь,  когда  я,  скорчившись  в  бочке  из-под
яблок,  слушал  разглагольствования  Сильвера,  который  дурманил   голову
парнишке  описанием  пиратских   подвигов   и   баснословного   богатства,
ожидающего предприимчивых.
     Что сказал тогда Дик на слова  Сильвера  о  жалкой  доле  большинства
джентльменов удачи:  "Какой  же  тогда  смысл  быть  пиратом?"  И  Сильвер
ответил:  "Для  дурака  -  никакого!"  Каким  пророческим  оказался   этот
разговор! Дика, этого простака из простаков, и впрямь ожидала самая жалкая
участь...
     А сам Сильвер - как-то сложилась его  судьба?  Лежат  ли  его  кости,
подобно костям Ника, на уединенном  островке  или,  как  это  случилось  с
Хендсом, покоятся на дне  морском?  А  может  быть,  солнце  высушило  его
могучую тушу на виселице, которой он так боялся? Или же тело Джона бросили
с пристани акулам после пьяной драки где-нибудь на берегах Мэйна?
     Нет, сказал я себе, не может быть, чтобы высшее правосудие пошло  тут
по избитому пути! Уходя от могилы Дика, уже подернутой  пеленой  снега,  я
почему-то был убежден, что  Джон  Сильвер  окончил  свою  жизнь  таким  же
жалким, нищим и презираемым, как ничтожнейшая из  его  жертв,  и  не  было
рядом с ним никого, чтобы пожелать ему удачи в последнем плавании.
     Тому, кто упрекнет меня в жестокости и нетерпимости,  напоминаю,  что
сам Сильвер, не в пример грубым  и  невежественным  морякам,  которыми  он
заправлял, обладал всеми предпосылками, чтобы стать выдающимся человеком.
     Ибо у Сильвера,  в  отличие  от  всех  его  приятелей,  были  большие
задатки, которыми он прискорбно пренебрег.