|
|
Н. Задеев
Не война, а мир
настоящая хроника [1 - От издательства. Этот текст был опубликован А. Слаповским под псевдонимом Н. Задеев через два года после опубликования «Войны балбесов» (при этом псевдоним был легко разгадан читателями), и является, в сущности, не приложением к повести, а неотъемлемой составной частью, как оно и есть в данном издании.]
Сперва наперво хочу объяснить всем заинтересованным лицам (потому что незаинтересованным это не надо – да им и вообще ничего не надо!) смысл и суть названия данного документа, а также подзаголовка.
НЕ ВОЙНА, А МИР есть полемика с названием сочинения болтатриста (это мое юмористическое переосмысление известного слова беллетрист) Алексея Слаповского, которое называется «Война балбесов».
Сразу хочу упредить, что я не терплю грубых слов и болтатрист сказано в виде юмора, а не оскорбления. Я никого в жизни не оскорблял, хотя меня неоднократно, но моя позиция неизменна.
В силу этой же причины мне хотелось бы охарактеризовать сочинение Алексея Слаповского пасквилем, но я воздержусь, тем более, что заинтересовался вопросом последствий публикации пасквиля, прочел многие журналы и газеты и увидел, что критики сделали за меня мое дело, дав верную и прямую оценку не только сочинению «Война балбесов», но и всему творчеству Алексея Слаповского, болтатриста, как явлению аморальному, легкомысленному, беспардонно-нахрапистому как в художественном, так и в человеческом смысле, за исключением тех, кого эта легкомысленность извращенно радует, подтверждая и утешая их собственную легкомысленность, поскольку, рассуждая философски, в других людях мы хвалим то, что в нас самих есть. Впрочем, и ругаем то же самое.
Но меня не это волнует.
Пусть бы он, то есть Алексей Слаповский, болтатрист, сочинял свои повести и романы и печатал их, если уж есть дураки, которые печатают в журналах и даже в книгах... Кстати, о книгах. Данную повесть «Война балбесов» я нашел именно в книге. Я увидел ее на книжном уличном лотке, с презрением осматривая его и видя все тех же голых женщин на обложках, что и раньше, а также кровь и пистолеты – и ни одного классического произведения. Правда, тут я ошибся и, вглядевшись в одну почти голую женщину, узнал в ней по названию книги «Анну Каренину». Я возмутился и стал говорить продавцу о бессовестности его занятия, на что он ответил, что не сам книги печатает, а только продает, что, конечно, легко разбивается логикой, потому что если не хочешь участвовать в грязном деле, то и не продавай, а он указал мне в виде еще более отрицательного примера пример книги, на обложке которой изображен схематично голый мужчина задом, но хоть он задом, а по положению рук было абсолютно ясно, что он делает. Меня и это возмутило, и то, что на плечах у мужчины крылья, как у ангела. Стал читать название помимо рисунка – и в нем увидел замаскированную порнографию или, вернее, матерщину. Книга называлась «Я – не я» [2 - Имеется в виду первое издание романа (и вошедшей в эту же книгу повести «Война балбесов»), оформленное художником О. Маркушиным. На обложке действительно изображен стоящий спиной обнаженный мужчина, хоть это ничего не значит. А.С. ]. А между тем, каждому ребенку известно, какое продолжение у этой поговорки. Продолжение именно то, что крупным планом нарисовано на обложке среди других частей тела мужчины. Это – центральная часть тела сзади, если кто не понял. То есть: «Я не я, и ж... не моя», вот какое народное звучание этой поговорки, но народ свои поговорки сочиняет в простоте, без задней (извините за опять невольный юмор) мысли, в устах же образованного человека, давно замечено, народные мудрости звучат издевательски и цинично, тут особый глубокий вопрос, требующий отдельного рассмотрения. Вот она, позиция нынешней творческой интеллигенции, подумал я, перевернул книгу и увидел, что автор не постеснялся напечатать на задней (извините еще раз!) обложке свою фотографию. И даже сведения о себе. И меня ужаснуло, что этот человек был учителем, то есть учил детей. Что он был журналистом, то есть рассказывал людям, как жить, сам вынашивая в душе только ехидные (что увидим впоследствии) мысли о человеческой природе. Как бы желая подольститься, он указал, что был еще и грузчиком, но, без сомнения, это было сделано не для познания народной жизни, что очень полезно на примере Максима, допустим, Горького, а из-за пьянства, когда его выгнали и из учителей и из журналистов. Впрочем, если это не так, то сразу же беру свои слова обратно, я, в отличие от Алексея Слаповского, не клеветник, о чем не знаю, того не говорю. Он же говорит исключительно только о том, чего не знает.
Главное открытие ждало меня впереди. Пролистав книгу, я увидел, что в ней роман и две повести, одна из которых, кстати, называется «Здравствуй, здравствуй, Новый год!» То есть, подумал я, он просто помешался, этот автор, на матерщине и на средней части обратной стороны тела. Потому что опять-таки с детского сада каждый ребенок знает поговорку: «Здравствуй, ж..., Новый год, ты приехал, а я вот!»
Но мне равнодушно и это, пусть он даже, извините, педераст, раз так интересуется филейными мужскими частями, это, как сейчас выяснилось из прессы и даже законодательства, личное дело охоты и склонностей каждого. Я имею об этом свое особое мнение, но у меня есть свойство не распыляться и если я говорю об одном, то говорю об одном, иначе мои размышления невозможно вместить ни в какие объемы, я умею держать мысль! Это, сознаюсь, не мое изречение, а слова незабвенного моего старшины в армии Хулиева. Старшина Хулиев был очень задумчивым человеком. Если подойдешь к нему по служебному вопросу и скажешь, как положено по Уставу: «Разрешите обратиться, товарищ старшина?» – он долго на тебя смотрит, а потом скажет: «Держи мысль!» И отойдет от тебя, погруженный в свое состояние. И ты держишь мысль, не забываешь. Потому что старшина Хулиев в любой момент может зафиксировать тебя и спросить: «Ну, чего ты хотел?» Некоторые не могли вспомнить, особенно когда вопрос старшины возникал через месяц или два, я же держал мысль крепко. Старшина заметил эту особенность и однажды решил меня проверить. В январский трескучий день он, выдавая мне в бане белье, спросил неожиданно: «А с каким вопросом вы обращались ко мне, рядовой Задеев (это уже не юмор, это моя фамилия, в которой ничего смешного нет и происходит она от слова, например, задеть), так вот, с каким вопросом вы обращались ко мне, рядовой Задеев, двадцать восьмого июня прошлого года в восемнадцать часов тридцать пять минут местного времени?» И я, ничуть не растерявшись, четко отчеканил: «Двадцать восьмого июня прошлого года в восемнадцать часов тридцать пять минут, товарищ старшина, я обратился к вам по поводу красить ли щиты наглядной агитации в Аллее Героев только с одной стороны или и с другой, которая вплотную примыкает к кустам и ее все равно не видно?» – «Крась с обоих», – ответил старшина, и я покрасил, счистив предварительно снег и наледь как с кустов, так и со щитов. Другой же запросто мог получить наряд вне очереди за неуставную забывчивость.
Так вот, я умею держать мысль и знаю, куда иду.
А иду я к главному. Прочитав повесть «Война балбесов», а затем и роман, а затем и еще один, я обнаружил, что главным действующим местом этих сочинений является мой родной Полынск, где я вырос и родился, и живу почти безвылазно сорок три года, работая киномехаником в кинотеатре «Москва».
Я обнаружил огромное количество фактических несовпадений и стал узнавать, сколько же прожил в нашем городе автор, что так извратил все – вплоть до географических названий, не говоря уже о людях?
Мой родственник, служивший в определенных органах в городе Саратове (Полынск находится в Саратовской области, а не в Сарайской, как довольно неумно переименовал ее А. Слаповский), помог мне выяснить, хотя я не люблю его и не поддерживаю с ним знакомства, что автор не только не проживал в нашем городе, но даже никогда в нем и не был. Разве что проплывал мимо – поскольку Полынск находится не на придуманной речке Моче (ударение на первом слоге), а на существующей давно и полноводно реке Волге, которая была, когда не было ни автора, ни меня, ни Полынска, ни вообще даже цивилизации по обоим сторонам, за исключением, может быть, доисторических кочевников.
Находится он ниже по течению от Саратова, но выше, например, от Балакова – это для ориентира тем, кто не разбирается в географии. И уж конечно не такой захолустный и провинциальный, как изобразил его автор, и населения в нем гораздо больше. Железная дорога есть, это правда, но нет никакого оврага, нет никакого Заовражья и, что самое главное, не было никакой войны, уж мне ли не знать, если автор самонадеянно назвал точную дату: 29 июля 1992 года, мне ли не знать, если именно 29-го июля, такое уж совпадение, лично у меня – день рождения. Не было никакой битвы, никто никого не убивал и даже не ранил, не было даже драки, поскольку драки бывают (бывали!) только в одном месте – в парке около кинотеатра «Москва» (а не возле кладбища, как утверждает автор, у нас и кладбища-то нет, оно – за городом). Мне ли не знать, если я в тот день был трезв, во-первых, потому, что совсем не пью спиртных напитков, а во-вторых, потому, что сделал себе и людям подарок, выписав из Саратова в тот день отличный фильм «Белое солнце пустыни», который любят космонавты, потому что лишь издалека начинаешь по-настоящему любить человеческое искусство, а в этом фильме оно именно такое, в отличие от искусства А. Слаповского, которое, если быть точным, искусством назвать вообще нельзя.
Я не ортодокс (не надо только высокомерно усмехаться, что киномеханик знает такие слова и правильно пишет, да, знаю – и пишу, заглядывая без стеснения иногда в орфографический словарь за исключением слов, в правильном написании которых уверен), я не ортодокс и допускаю фантазию в художественных произведениях, тем более, например: Гоголь. Но Гоголь ведь, когда у него пропадает нос, не делает вид, что это произошло на самом деле, он так это изображает, что любому ясно, что это выдумка, – служащая, однако, социальному анализу.
Пусть в повести «Война балбесов» (я на ней сконцентрирую внимание, ибо в остальных произведениях, где упоминается Полынск, вещи не только выдуманные, но просто и страшные своей залихватской аморальностью – и я боюсь запачкаться душой) город Полынск превращен в захолустный и некультурный, пусть придумано какое-то Заовражье, пусть!
Но вот про людей не надо выдумывать, не надо!
Люди – они живые и настоящие в Полынске, если тебе так охота их изобразить в ложном свете, тогда уж и название города придумывай, чтобы не было так больно и обидно.
Ведь есть же совпадения фамилий! – и когда я указал на них носителям этих фамилий, они пришли в изумление, в обиду, в нестерпимый гнев. И тут уж мне пришлось отговаривать их от поспешных действий, объясняя, что такое художественный вымысел и что совпадения ничего не значат: например, если Павлик Морозов оказался не герой, а наоборот, то из этого не следует, что нужно обижаться всем, кто носит имя Павел Морозов.
Отговорил – иначе господину болтатристу пришлось бы плохо. Люди в Полынске умеют, когда рассердятся, обращаться с наглецами от всей души, по мужски – и господин болтатрист запомнил бы это на всю свою оставшуюся болезненную жизнь.
Прежде, чем указать на совпадения фамилий при расхождении сути – чтобы яснее стала тенденциозность и аморальность автора – я скажу о главной особенности города Полынска. Это город, который живет наперекор стихиям – как природным, так и социальным, иногда он живет просто наперекор всему.
Отчасти это объясняется его географическим положением. Он находится на правом высоком берегу Волги, на холме, но сзади него широкая протока, и вот когда начинается весеннее половодье, он оказывается без сухопутного сообщения, до него невозможно добраться, из него невозможно выбраться, кроме редкого водоплавающего транспорта: две баржи и пароход даты строительства 1913 года; живет в это время на самообеспечении. А будучи на территории так называемого Саратовского моря или, иными словами говоря, Волгоградского водохранилища, половодья стали держаться по полгода.
Короче говоря: характер города и его жителей в силу этих и других условий сложился так: когда все вокруг жили хорошо, мы жили плохо. Когда вокруг все стали жить плохо (это аксиома, не требующая доказательств) мы живем наперекорно – хорошо. Уже поэтому никакой войны у нас не может быть, даже дико об этом подумать! В советские времена, когда радио и газеты доставляли радостные вести с полей, ферм, заводов и фабрик, я видел, как всякий разумный человек, несоответствие действительности, видимой в Полынске – и был совершенно открытым диссидентом, да и все в Полынске были поголовно диссиденты, включая секретаря городского комитета Коммунистической партии, который, запросто останавливаясь на улице с людьми, спокойно выслушивал правду и в ответ говорил правду еще более сильную ввиду своей осведомленности. Но потом, когда те же газеты, то же радио и телевидение стали трубить о всеобщей экономико-политической и социальной хмурости и унынии, я посмотрел на посвежевшие улыбающиеся лица полынчан (именно полынчане, а не полынцы следует произносить, г. болтатрист!) – и увидел, что город опять живет своей наперекорной жизнью.
А теперь о подзаголовке (поскольку я держу мысль и обещанного не забываю – даже если читатель забыл!). Настоящей хроникой этот документ назван в противовес выдуманной хронике болтатриста Алексея Слаповского.
Для сравнения достаточно сравнить, какими людьми являются люди, носящие те же фамилии, что в его пасквиле «Война балбесов».
Милиционер Юмбатов вовсе не милиционер, а работает шофером машины при ОРСе (сиречь отдел рабочего снабжения, а теперь не знаю, как называется) полынского отделения железной дороги, отец троих детей, старшая из которых, Настя, вышла уже замуж, своей семьей живет. Вот о Насте бы рассказать г. болтатристу – а не рассказал, потому что не знает о ней ничего!
Дело в том, если конкретно о Насте, что полынчане, хочешь не хочешь, а должны как-то соответствовать сложившейся в городе особенной атмосфере доброты и культивации хороших качеств, причем даже не специальными мерами это делается, а просто так, вприглядку. У Насти же имелся недостаток – ревность, и она от него мучалась. Есть у нас в Полынске парашютный авиаклуб, куда приезжают тренироваться из Саратова, с одной стороны это не имеет отношения к Насте и ее мужу Владимиру Потапчуку, а с другой стороны, оказалось, самое непосредственное, хотя и случайно. Дело было так. Однажды Владимир, тоже шофер, как и тесть, ехал на своей грузовой машине из села с продуктами, а в это время с самолетов парашютисты совершали тренировочные прыжки. Среди них была одна молодая красивая парашютистка. Она прыгнула с парашютом, но тут раздался сильный ветер и ее понесло. Она не могла справиться, но стала рулить парашютом, в то время как Владимир ехал через мост. И она попала прямехонько к нему в кузов, а он ничего не заметил, так и привез ее домой. Вышла Настя его встречать, видит: в кузове машины сидит посторонняя молодая красивая девушка.
– Вот как! – воскликнула она. – Я давно подозреваю, что ты используешь служебные рейсы для знакомств с красивыми молодыми девушками! У тебя даже хватило совести, невзирая на меня, привезти ее домой! Как мне следует понимать твой поступок – как открытый вызов или нахальство со стороны этой девушки, которая бесцеремонно едет в твоей машине?
Но Владимир сам был настолько изумлен, что ничего не мог понять, а только глядел изумленно на красивую молодую девушку, которая, как только машина остановилась, тут же спрыгнула смущенно с машины и убежала.
Кое-как он убедил Настю в своей невиновности, и она поверила и даже попросила извинения, потому что понимала, что ревность дурное чувство.
Через неделю Владимир поехал на машине в лес, чтобы нарубить дров, так как они жили на окраине в доме, который топился дровами.
Настя ждала его, а его все не было.
Зловещие мысли стали заползать ей в сердце.
Призрак измены опять замаячил перед ее глазами.
Тогда она собрала мужу поесть и пошла в лес, туда, где он рубил дрова.
А в это время Владимир рубил дрова, а в небе опять производились испытательные полеты и прыжки с парашютом. И та же самая красивая молодая девушка опять не справилась с управлением и упала не на поле, а в лес, но, к счастье, не на деревья, а на поляну, как раз на ту, где рубил дрова Владимир.
Он был ошарашен, но она все объяснила, и он стал весело смеяться и помогать ей снимать парашют. При этом ему и в голову не пришло, что это та самая девушка, да и она не узнала его.
Тут из-за кустов выходит Настя.
Она стала бледной и глаза ее горели.
– Что я вижу! – сказала она. – Если до этого один пример мог показаться мне случайным, то повторная встреча убеждает меня в намеренности ваших свиданий, и это невозможно, чтобы два раза подряд встречались незнакомые люди, тем более второй раз в лесу! Теперь, Владимир, я не приму твоих оправданий и не поверю ни одному твоему слову!
Парашютистка, видя, что из-за ней человек попал в беду, стала уговаривать и убеждать Настю, что это случайность, она совсем не знает Владимира и не собирается с ним знакомиться.
Тут Настя поняла свою ошибку и стала весело смеяться, хоть ей было опять стыдно за свою ревность. Она угостила Владимира обедом, пригласив и девушку, которая с удовольствием присоединилась, рассказывая о своих нелегких занятиях, которые ей нужны для укрепления характера, она хочет быть достойной своего будущего мужа, летчика.
Тут Настя совсем успокоилась.
Но в жизни бывают такие совпадения, что никакому болтатристу не выдумать. Поскольку тренировочные полеты и прыжки продолжали производиться в той же местности, то в третий раз девушка приземлилась уже прямо перед домом Владимира и Насти, когда они сидели на крыльце, любуясь на вечерний закат солнышка.
– Все ясно! – в ужасе воскликнула Настя. – Теперь она является на свидания прямо к тебе домой, невзирая на меня и двоих детей, которые малолетние, но все понимают! Как вам не совестно, девушка, прыгать своими стройными красивыми ногами прямо в семейный очаг и рушить его? А ты, Владимир, мог бы хотя бы предупредить меня, чтобы я ушла и не испытывала такого позора! Все, я ухожу и оставляю вас наедине с вашей развратной любовью, потому что умею ценить чужие чувства, хотя они насквозь прожигают мое любящее сердце! И она готова была уйти, но в это время на картофельное поле перед домом приземлился самолет, из него выскочил красивый молодой кудрявый летчик. Он увидел парашютистку, обнял и поцеловал ее. Это был ее жених. Настя радостно засмеялась, пригласила их в дом. И с тех пор она никогда не ревнует Владимира, хотя через два года они развелись, но мирно и по поводу совсем другой женщины, никакого скандала Настя не позволила себе устроить, потому что каждый в Полынске знает, что все достойны счастья и скорее пожертвуют своим, чем не позволят расцвести чужому счастью.
Это всего лишь пример, частный случай, а я собирался написать хронику, но я держу мысль, не беспокойтесь, я и напишу хронику, но вот вопрос: как ее написать, чтобы никого не обидеть, ведь всех упомянуть невозможно! И поневоле пришлось воспользоваться услугами господина болтатриста Слаповского и рассказать только о тех, чьи фамилии совпадают, во всем же другом такая разница, что даже не стоит и сравнивать – это я говорю для того, чтобы читатели не тратили время на чтение «Войны балбесов», мой документ представляет собой исчерпывающие сведения.
Но нужно ведь и рассказать о человеке, персонажа с фамилией которого в повести г. болтатриста нет, о Николае Гаврииловиче Задееве, то есть о себе, и в данном случае я отбрасываю ложную скромность, а наоборот, тем самым показываю, что готов отвечать за каждое свое слово.
Итак, я родился в Полынске 29 июля 1952 года в семье брубильщика Гавриила Максимовича Задеева и старшей санитарки больницы Екатерины Александровны Задеевой (в девичестве Жаворонкова).
Остальное я все выпускаю, кроме факта, что всегда любил кино, даже убегал на него с уроков, из-за этого имею неполное среднее образование, зато достиг цели и стал киномехаником с семнадцати лет после того, как сгорел в будке мой учитель Леонид Константинович Цюцюкеев, профессионал своего дела, но, к сожалению, пьющий, в том числе в рабочее время. С той поры я и дал себе зарок не пить ни в рабочее время, ни в домашнее (потому что и с похмелья нетрудно пожара наделать). С семнадцати лет по сорок три на нынешний день – посчитайте сами, сколько получается! Двадцать шесть лет непрерывного трудового стажа – учитывая, что работаю я один во все смены с утреннего десятичасового сеанса до последнего, который обычно в восемь или восемь тридцать, в зависимости от метража и серийности показываемой киноленты.
Мне нетрудно так работать, потому что мама моя и мой папа еще крепкие люди и вполне ухаживают за собой и впридачу за домашним хозяйством, личной же семьи у меня нет. Сейчас я коротко опишу свое отношение к киноискусству, а потом объясню, почему не женат, – держите мысль!
Мое отношение к киноискусству очень простое. То, что обращено к людям – хорошо, то, что обращено неизвестно к кому – плохо. Вы можете сказать, что порнография или близкая к ней эротика тоже обращены к людям, но я тут же отвечу, что тут подмена понятий: не к людям, а к их низменным инстинктам. Повторяю: кино должно быть обращено к человеку в целом, а не к его к какой-нибудь, извините еще раз – в последний! – филейной части тела или к той, что с другой стороны в том же месте. Всякий киномеханик разбирается в киноискусстве лучше любого киноведа, я заявляю это ответственно! Почему? Киновед смотрит кино один раз, два, от силы – три. Киномеханик же смотрит одно кино и по десять, и по двадцать раз – если он, конечно, фанатик своего дела в лучшем смысле этого слова. И вот я заметил закономерность: чем больше смотришь плохой фильм, тем он становится хуже, чем больше смотришь хороший, тем лучше он становится. Но есть фильмы хитрые, о, их много развелось в одно время! Это те фильмы, о которых люди говорят: непонятный фильм! И это их право: они смотрят первый и последний раз, они не обязаны разбираться. Но у меня преимущество. И вот я смотрю фильм «............» – обойдусь без названия автора и самого фильма, желая быть деликатным, – и ничего не понимаю. Смотрю второй раз, третий, – ничего не понимаю. Наконец раз на седьмой (сам для себя кручу, поскольку публика уже на этот фильм не идет и завтра его отвозить обратно в область), кручу ночью – и начинает до меня доходить. И доходит, что это такая убогая мелочь, такой, извините, кинематографический болтатризм, такой претенционизм, что нет слов! К десятому разу воскликнешь только: "голый король-то ваш, голый! – и очень удивляешься похвалам в адрес фильма в журнале «Советский экран», которого сейчас нет, или, например, «Искусство кино». Но вот другой пример: смотришь фильм «............». Ничего не понимаешь. Смотришь другой, пятый раз. Брезжит. Шестой. Светает. Седьмой. Рассвело! Восьмой и девятый – вникаешь в тонкости. А в десятый – такое блаженство в твоей душе, таким дорогим становится этот человек, автор фильма, жаль, что умер, ах, жаль, я ведь даже письма ему не успел написать...
А не так давно поехал я на семинар в область. Там руками разводят и караул кричат: во-первых, народ смотрит только боевики, эротику и грубые комедии американского производства, а во-вторых, он и эти фильмы уже не хочет смотреть, хоть закрывай кинотеатры, ввиду наличия, к тому же, к у каждого второго дома телевизора на шесть программ да еще видеомагнитофона. И поставили в пример меня: умеет человек работать с аудиторией, какое только дерьмо ему не пихаем, – сборы есть! Прибыль есть! Просто поразительно.
Я обиделся. Дерьмо я не беру, а беру только отборные фильмы художественного содержания. Подсунули раз эротику, так я и сам не глядя ее крутил, и народ ушел через пять минут, приговаривая: при чем тут кино? – такое кино мы и дома устроим. (И это правда, так как полынчане в большинстве своем молоды, красивы и любят жизнь во всех ее проявлениях. Прямо как испанцы какие-то, честное слово! Та же история с Настей – чем не Кармен? – оперу, балет сочинить можно!) И крови на экране народ у нас не любит. Он любит индийское кино, которое демократично по сути, и это не надо презирать, и любит кино старого времени, которое было хоть и плохое (имею в виду время), а фильмы зато почему-то были хорошие – про людей и для людей. (Как классический пример привожу опять-таки «Белое солнце пустыни»).
И никакой работы с аудиторией не веду, как и другие киномеханики Полынска. Я не виноват, что город у нас наперекорный, если все везде перестали ходить в кино, это автоматически означает, что у меня в кинотеатре – полный зал. И не только у меня. В Полынске, господин болтатрист, вместо придуманного вами единственного Клуба железнодорожников (хотя и он есть) – три кинотеатра: мой «Москва» на триста мест, «Красный Октябрь» (он же в просторечии «курятник») на сто пятьдесят мест и новый, но менее популярный «Авангард» на целых пятьсот мест.
А театр, кстати! Как же вы про театр забыли, господин болтатрист! У нас же ведь есть собственный драматический театр, которому давно уж пора присвоить звание академического. Двадцать уж лет им руководит режиссер Нездешкан. Он, как бы оправдывая свою фамилию, в самом деле нездешний человек. Ставит он спектакли красивые, но, мрачные и бесчеловечные. Был бы он коренной полынчанин, он бы таких не ставил. Мы ходим на все премьеры и после этого, отдавая должное таланту режиссера, спрашиваем его: все замечательно, но зачем же так мрачно и бесчеловечно? А он расстраивается до слез и говорит: такова, братцы, моя творческая натура, ничего не могу поделать! Возьмусь за светлый спектакль, заранее счастье испытываю от мысли, как порадую зрителей, а глядь – опять лезет наружу нутряная человеческая похабщина во всей ее откровенности. Я уж на актеров покрикиваю: куда вас несет, дайте луч света в конце тоннеля! – но они как бараны, простите за сравнение, – да мне ж еще и в глаза колют, что я им сперва другое говорил! Иного и прибьешь даже сгоряча: дашь ты мне свет в конце тоннеля в конце-то концов, сукин ты сын, дашь, дашь?.. Некоторые обижаются, уходят из театра. Не понимают, что для их же пользы...
В общем, сложная личность у нас главный режиссер. А который так называемый очередной – тот из наших, добряга-мужик, он и по правде жизни, и обязательно тот же самый свет в конце тоннеля такой устроит, что аж режет глаза и кажется даже не совсем натурально. Но я могу и ошибаться.
Как! – воскликнете вы. – Человек, тонко разбирающийся в литературе (что ясно из отношения к болтатристу Слаповскому), в кино и, судя по всему, в театре – и сомневается!
Да, сомневаюсь. Применительно к моей области, то есть к кино, скажу даже больше: чем лучше человек кино знает и лучше в нем разбирается, тем легче ему ошибиться! Это не парадокс, а естественный антропоморфизм человеческой психологии и интеллекта. Суть: привыкнув проникать в глубь произведения, ты уже склонен и в плохом вдруг находить хорошее, а хорошем, наоборот, плохое – вследствие развитой прихотливости мысли. Сравню с шофером. Общеизвестен факт, что чаще всего в аварию попадают неопытные шоферы и те, которые имеют стаж лет двадцать, а то и больше. Почему? Потому что опытный шофер становится самонадеян, он утрачивает бдительность, уже вдруг яма на дороге покажется ему малой выбоинкой, которую он спокойно перелетит, – вот он и летит, царство ему иногда небесное в таких случаях, – в кювет. Поэтому, встретив в газете статью киноведа, где он хвалит отвратительный фильм, я не негодую, а сочувствую: видимо, у критика произошла убирация зрения, видит одно, а понимает другое, что режиссеру и в голову-то не приходило...
Пример с шофером не прост. Я, например, никогда не садясь за руль машины, уверен, что смогу ее водить. Во-первых, сидел рядом и видел, как это делается, во-вторых, в силу национальной особенности: силы воображения. Многие упрекают нас за то, что мы ленивы и нелюбопытны. Наоборот! Мы как раз любопытны – но мыслью. Зачем мне, скажите пожалуйста, садиться за руль машины, если я уверен, что и так умею ее водить? Мы смеемся, если взять моего любимого Гоголя, над Маниловым, который мысленно строит над прудом мост с лавками, где бы торговали мужики, а на деле – не строит. Но Манилов мудр. Мысленно построив мост, он тут же видит, что для деревни столько лавок не надобно, да и придется всю деревню в лавки посадить, а кто землю пахать будет? Приезжих же вряд ли можно ожидать, так как по тексту романа деревня Маниловка находится не близко от города. Мудр и Манилов, и многие другие русские люди из литературы и жизни, которые не делают многих дел не из-за лени, а из-за умения предвидеть, чем эти дела обернутся. Поэтому, я считаю, та же самая революция семнадцатого года есть исторический парадокс, ошибка, случайно выпавшая на долю нашего народа. По сути мы должны были помечтать, поразмыслить о революции, понять, куда она, стихийная ты наша, заведет, и отказаться от нее, написав теоретические труды, а революцию должны были совершить, например, деловитые немцы, которые что задумают – то тут же и сделают. Но произошло совсем наоборот – у них теория, у нас практика! Этого я, как ни бился, до сих пор не сумел объяснить. Приходится все списывать на аномальные явления вроде летающих тарелок или Тунгусского метеорита.
Кстати, перечитал вышенаписанное, наткнулся на слово «тоннель» и решил проверить себя в орфографическом словаре: может, «туннель» надо писать? Проверил: оказывается, правильно и так, и так. С одной стороны хорошо, с другой стороны ничего хорошего. Представим, что если вдруг нет одних норм человеческого поведения. Можно так – а можно так! Ну и бардак начался бы тогда! Бардак, конечно, и есть, но, повторяю, не в Полынске, – и уж если бы тут издавали орфографический словарь, то оставили бы одно написание, чтобы не путаться.
Кстати (держите мысль!), читая соседние с «тоннелем» слова, я в очередной раз пришел к мысли о том, что бездна знаний лишь приоткрыта перед каждым из нас.
Ради эксперимента выписал слова только из одной колонки, начиная от слова «тоннель» (он же «туннель») до слова «торгово-заготовительный». И получилось, что я не знаю значения слов: тонный, тоновой, топетант, топинамбур, тополог, топологический, топология, топонимика, топонимический, топонимия, топотия, топсель, топчило, тора, торакокаустика, торакопластика, торакоскопия, торбаса.
Восемнадцать слов не знаю – только в одной колоночке – а на странице их три! Ну-ка, а во второй?
Не знаю: торевтика, тори, торий, ториевып, торированный, торица, торкретирование, торнадо...
Смотри-ка, всего восемь слов, причем из них некоторые – формы одного слова.
А ну-ка, ну-ка, в третьей колонке?
Не знаю: торшон, торшонирование, торшонированный, торшонироваться, тотем, тотемизм, тотемистический, тотемический, тохарский.
Девять слов, но, учитывая, что из них шесть – формы и виды, получается – три слова. Совсем хорошо!
Хорошо-то хорошо, а и грустно – на страницу получается восемнадцать да восемь, да девять (поскольку формы слова все же тоже надо считать словами) – тридцать пять слов на одной странице! В словаре же моем страниц – 480! Легко сосчитать, что, если в среднем на странице я не знаю тридцать пять слов, то, получается, во всем словаре, а тем самым и в русском языке, пусть даже учитывая слова иностранного происхождения, – но мы же их употребляем! – я не знаю двадцать тысяч слов! Заглянул в начало книги, там указано, что в словаре 106 000 слов. Значит, почти пятой части слов не знаю я!
И вот особенность моего полынского характера! Другой бы впал в ужас, а мне радостно стало! Да, не знаю, но ведь могу узнать! Все в силах человеческих! Значит, мне еще много удовольствия от познания предстоит! Как у Пушкина в передаче «Очевидное невероятное» – как много нам открытий чудных внушает просвещенья дух! Захочу – куплю толковые словари и все неизвестные слова выучу наизусть! Правда, словари я еще не купил, торопиться некуда, поскольку тут, как с машиной, меня успокаивает мысль, что всегда могу сесть и поехать, всегда могу взять словари – и изучить.
Вот этому бы мужеству перед лицом горьких мыслей и умению превращать их мысли светлые поучиться бы г. болтатристу! Он описывает выдуманных или, возможно, списанных с натуры отвратительных людей – и до него никогда не дойдет в силу прирожденной и философской его узости, что тут не ужасаться надо, а радоваться перспективе: чем ниже упал человек, тем, значит, скорее он станет выше самого себя. Если взять в историческом аспекте, то самое обнадеживающее положение человека, как субъекта цивилизации, – лежа пластом. Потому что стоит ему из этого положения сесть – и он уже втрое выше самого себя! А встал – вдвое выше сидячего, раз в шесть выше лежачего! Перспектива! – повторяю! – вот что должен был увидеть в своих героях г. болтатрист, по нему же судя, получается, что они в дерьме, извините, живут, и очень этим довольны!
Перспектива и сила фантазии! – которая хоть и не спасла нас от революции и других всем известных бедствий, включая сегодняшние, но могла бы привести к гораздо худшему положению, если б ее не было. Судите сами: каждый хочет жить лучше. Потом: у каждого человека (исключая большинство полынчан) есть враг. Потом: каждый, допустим, мужчина, желал бы иметь женщин больше, чем у него есть на то оснований. И вот, испытывая эти мрачные, идущие из каменного века потребности, человек тем не менее не идет грабить, убивать и насильничать, хотя по нынешним временам это вполне легко сделать. Почему? Сила фантазии! Человек представит, что он это сделал – и сразу вдруг понимает, что ничего в этом особенно хорошего нет, и остается нормальным человеком. А полынчане нормальней других в силу своей особенной особенности к фантазии. Захочет, например, полынчанин выпить водки. Значит, во-первых, проси деньги у жены (поскольку всю зарплату полынчане отдают женам), она даст не сразу и меньше, чем нужно, придется с кем-то объединяться, а объединившись, вволю уже не выпьешь, не приморозит твою душу ядреным хмелем, чтоб душа колом стояла! – а если нет такой возможности, то чего ради и пить-то? Ладно, допустим, у того, с кем объединишься, шальные деньги. Сделаешь себе удовольствие, назюзишься. Но утром, когда голову разрывает на маленькие куски, когда необходимо поправиться, чтобы жить, – кто тебе поможет? Жена поднесет, конечно, огуречного рассолу – но что рассол! В общем, хоть так крути, хоть так, – все плохо. И мудрые полынчане один за другим (у нас все – как цепная реакция происходит) сообразили, что удовольствия от выпивки гораздо меньше, чем вреда от ее последствий – и почти все бросили пить. Поэтому господин болтатрист, описывая наших якобы запойных... но держите мысль! Держите мысль, – ведь нехорошо так скакать с пятое на десятое, надо закончить рассказ о личной судьбе, а потом уже последовательно излагать другие события.
Итак, первая главная особенность моей жизни – то, что я киномеханик.
Вторая главная особенность моей судьбы то, что я не женат.
Она же и последняя.
Почему же я не женат?
Ответ прост и краток, как все гениальное (это я, само собой, говорю в шутку, в отличие от господина болтатриста, который совершенно не имеет над собой чувства юмора и к своей болтатристике наверняка относится с несоответствующим уважением, я же всегда умею пошутить над собой), ответ прост и краток: я не женюсь ни на ком из-за жалости к будущей жене.
Возьмем мой характер (потому что внешность явление второстепенное и если я, допустим, не очень красив, то и среди женщин всегда отыщу такую же не очень красивую, лишь бы любовь была). Мой характер аккуратен и пунктуален. Я люблю, чтобы каждая вещь лежала на своем месте, а всякое дело делалось в свое время. Меня к этому мама с папой приучили, хотя сейчас иногда сами же и ворчат: какой ты въедливый, Николаша, то окна тебе мутными кажутся, то крошки на столе приметил. Возьми да убери.
А я и уберу, и окна вымою, есть во мне большое тяготение к домашней чистоте, к уюту. Жена, конечно, работая и ухаживая за детьми, за всем не поспевала бы, я бы стал ей помогать: те же окна вымыть, белье простирнуть, погладить, я с малолетства сам и стираю, и глажу, шью немножко – нравится мне это! И пусть кто скажет, что это не мужское дело! А шкуры в каменном веке сшивал кто? Пробовали когда-нибудь выдранный клок дубленки починить? То-то! Причем дубленка не шкура медведя, а, полагаю, гораздо тоньше. Но это мелочь.
Итак, я бы помогал жене, но она, как и любая женщина, стала бы думать, что я это делаю для упрека, чтобы упрекнуть ее, что она не успевает. Она стала бы раздражаться. Я бы, чтобы смягчить ее, перестал бы помогать. Тут она еще сильней стала бы не успевать и раздражаться от этого еше больше (да и я бы был раздражен неуютом). Она стала бы нервничать. А от нервов все болезни. И морщины преждевременные и тому подобное. И на тебя уже пальцем показывают: заездил жену, а сам гоголем ходит, румяный, гладкий!
Теперь дальше.
Я знаю человеческую природу. Надо отдать должное г. болтатристу Слаповскому, что и он в ней кое-что подметил. Например понятие усталости. Что делать, приустают люди друг от друга. Я честно знаю о себе, что лет через десять-пятнадцать поглядывал бы уже на молодых девушек и женщин. Но я сдержался бы в силу своей силы воли, я бы не позволил себе ничего лишнего. Но ведь и жена тоже человек! И она устанет от меня, будь я хоть самый распрекрасный и положительный, таков закон житейского обихода, когда долго. Вдруг она не выдержит? Я же от ревности с ума сойду, хотя и не попрекну ее ни словом. И даже если сдержится, я-то, в силу своей проницательности, буду знать, что она сдерживается, буду сам переживать, ее намекающими словами изводить...
Пожалуй, проблема в том, что я слишком положительный человек. В Полынске таких много, а я просто из ряда вон. И это никакая не похвала, а обычная объективность. Вы скажете: так это же чудесно, жена будет у тебя как у Христа за пазушкой! Но то-то и оно, что, понимая человеческую натуру, я уверен, что нет ничего труднее, чем жить рядом с положительным человеком. Ведь ему соответствовать надо или нет? Иначе никакой гармонии. А соответствовать хорошему человеку – большой труд.
При этом девушки и женщины наши и сами ведь очень хороши, положительны – но вот не нашлось пары...
Они настолько положительны, что редко выходят замуж в другой, например, город. Потому что чужими примерами научены. Из них самый разительный пример Оли Логопетовой, дочки тендеровщика Логопетова, кристальной чистоты человека. Оля была красавица, в народном хоре пела, а тут как раз приезжал эстрадный артист на концерт из Москвы, довольно известный, в первом отделении он выступал, а во втором полынчане наслаждались собственным хором. Наслаждался и певец – но не хором, а внешностью Оли Логопетовой. После концерта он подошел к ней и сказал, что у нее изумительный талант, что ей надо ехать в Москву поступать и учиться в консерваторию.
Оля посоветовалась с родителями – и поехала. И – поступила! Жила же она временно у этого самого певца, назовем его просто какой-нибудь Иванов. Иванов, конечно, стал к ней приставать, а Оля сказала: любви я к вам не испытываю, а благодарность испытываю, я любви пока вообще ни к кому не испытывала, но годы идут и ложных понятий о скромности у меня нет, я, пожалуй, отдамся вам из чувства благодарности и любопытства к явлению секса как таковому.
Певец Иванов рад стараться.
А Оля была красива, и в консерватории за ней все ухаживали. Но Оля всем говорила: нет, я сейчас живу с певцом Ивановым и будет нечестно, если я ему изменю.
Но перед одним красавцем не могла устоять. Пришла к певцу Иванову и сказала: что делать, есть один красавец, никак не могу перед ним устоять, хотя и не люблю его, а так – голый интерес. Очень уж красив, и мое ощущение эстетического восхищения его внешностью жгет мою грудь. Певец Иванов стал кричать о подлости и так далее, а потом вдруг разрыдался и сказал, что не может без нее жить и просит ее выйти за него замуж.
Оля сказала, что выйдет, потому что ей для успешных занятий музыкой нужны хорошие квартирные условия, нормальное питание и тому подобное, но любить Иванова она по-прежнему не любит.
Тот на все был согласен.
Женой Оля была золотой: и по дому все успевала, и мужа кормила-холила, и училась отлично. Иванов даже на гастроли бросил ездить: боялся глаз с нее спустить. Вследствие этого стали жить скудно, но Оля не унывала, устроилась дворничихой по утрам улицу мести. Иванов от стыда стал пить, Оля и тут терпит: опохмелиться принесет, беседует с ним, пьяным, спать уложит.
И однажды вдруг Иванов закричал такие слова: я же чудовище как в мужском, так и в общечеловеческом смысле, женщин губил походя, друзей предавал, халтурил, – за что мне такое счастье?!
– Да ни за что, – ответила Оля. – Счастье не бывает за что-то. Просто – счастье. Радуйтесь и живите, а вы пьете почему-то. (Она из уважения все его на вы называла).
Вскрикнул и замычал странно Иванов и на другой день, когда Оля была на занятиях в консерватории, он повесился в ванной, оставив записку: «Недостоин.»
В общим, чужие мужчины положительности, скромности, доброты и правдивости наших жен не выдерживают, поэтому большинство браков происходит внутри Полынска, и многие между собой родственники.
И я спрашиваю г. болтатриста в очередной раз: какая может быть между родственниками война? Как она может разгореться? Нет, разгорается мир, и это выражение не случайно и не для дешевой оригинальности, а идет из практики, из конкретного случая, когда между двумя семьями именно разгорелся мир, и это целая Ромео и Джульетта на местном материале, с которой никакой Шекспир бы не справился, потому что писать, как кровь льется, это и дурак может, а попробуйте рассказать о таких отношениях, когда... В общем, дело было так (а вы держите мысль!):
Жили на одной улице напротив друг друга две железнодорожные семьи: Малиновские, глава которых был машинист, и Капустины, глава которых был тоже машинист, отличие только в том, что Малиновский был машинист товарного поезда, а Капустин пассажирского. В семье Малиновских вырос юноша Юрий, а в семье Капустиных девушка Роксана, потому что глава любил песни певицы Роксаны Бабаян, что ее мужу, известному из телевизора как актер Державин, нисколько не должно быть обидно, а наоборот, если он нормальный человек, впрочем, не будучи полынчанином, за Державина нельзя ручаться. Но не в этом суть. Главы эти еще с малолетнего возраста дружили не разлей вода, дружили и после, женились почти одновременно на подругах и даже дома себе на новой улице построили окна в окна. Все праздники – вместе, в будни тоже частенько друг к другу захаживают, и заранее мечтают, как Роксана за Юрия замуж пойдет. Но получилось так, что Роксана и Юрий друг друга невзлюбили. Почему это вышло, нельзя сказать, тайны человеческой неприязни так же глубоки, как и тайны в любви. Впрочем, нет, призадумавшись над этой фразой (что и профессиональному болтатристу не худо бы делать время от времени – а то уж больно гладко и складно, будто нет в уме его пламенного и разноречивого разума, а есть только одна, извините, извилина, и та прямая), я увидел в ней поспешность суждения и неправду. Нет, любовь, действительно, обходится без причин и побуждений, она даруется, можно сказать, природой, она высшее достижение человеческой сути, вне всякой материальности, неприязнь же рангом ниже, поэтому имеет корни в мелком, бытовом. Может, Роксану обижало то, что Юрий, учась с нею в одном классе школы, учится лучше ее, а она была девушка честолюбивая, может, еще что-то, а главное, Роксане понравился вдруг молодой слесарь вагоноремонтных мастерских Аркадий Однополов, веселый рабочий паренек. Частенько бегала она к нему смотреть, как ловко он громыхает железом, паяет, крутит и стыкует. Аркадий знал о дружбе семей Малиновских и Капустиных и об их мечте поженить Юрия и Роксану, и он говорил Роксане:
– Роксана, что ты ко мне бегаешь, ты посмотри, какой хороший парень Юрий, тем более, что по завету родителей вы должны пожениться, а надо же заветы предков хоть когда-нибудь уважать, учитывая, что мы их давно уже на хрен не уважаем.
Роксана отвечала:
– Заветы предков – это в исторических романах и у народностей Востока и Кавказа, а у нас, сам же говоришь, давно такого нет, я тебя люблю.
Аркадий говорит:
– Роксана, но ты подумай, какую травму ты нанесешь сердцу Юрия и его родителей, хотя я тебя тоже люблю, но ты ведь разобьешь дружбу семей, а это нехорошо, не по-нашему.
Роксана отвечает:
– Аркадий, никакой травмы сердцу Юрию я не нанесу, потому что он меня тоже не любит, что же касается дружбы наших родителей, то почему она обязательно прекратится из-за нашей неженитьбы?
Аркадий отвечает:
– Ты совестливая девушка, Юрий тоже, если вы не поженитесь друг на друге, вы потом замучаетесь совестью, что огорчили родителей. Ты приглядись к нему внимательней, может, ты еще полюбишь его.
Роксана попробовала, они встречались с Юрием вечером по-над рекой. Роксана брала его за руку и говорила:
– Милый Юрий, сердцу не прикажешь, не нравишься ты мне.
– Ты мне тоже, – виновато говорил Юрий. – Мне больше Нина Доходяева нравится, хоть ты красивее, но законы любви необъяснимы. С другой стороны, мы с тобой отлично подходящая друг другу пара по уму и красоте, и это была бы гармония, если бы дети двух дружащих семей полюбили бы друг друга и поженились бы, это была бы радость всему городу.
Так они говорили, а стало холодно, они обнялись, чтобы согреться, и тут проснулась их юная кровь помимо разума, и остальное произошло как бы само собой. Расстались они с еще большей неприязнью друг к другу.
На следующий день Роксана призналась во всем Аркадию и сказала, что это ничего не значит, она по-прежнему его любит. Аркадий сказал, что и не сомневается, но, видно, сама судьба все решает за людей. (И это, надо заметить, нехарактерное для полынчанина высказывание, но зато оно показывает в плане психологическом, насколько огорчен был Аркадий, ибо психология и есть противоречие того коренного, что есть в характере, с тем, что врывается в этот характер, подобно вихрю, – это ветер времени, обстоятельств, сквозняки людских влияний и т. п.)
Долго ли, коротко, обнаружилось, что временное забытье и бунт крови на берегу не прошли для Роксаны даром, что подтвердилось на медицинском осмотре в школе перед выпускными экзаменами. Роксана, конечно же, во всем призналась родителям, а те радехоньки. С одной стороны, конечно, вроде, рановато, с другой – так и так поженились бы. Подобным образом и родители Юрия были рады. Назначили свадьбу на июль – сразу после выпускных экзаменов, чтобы не слишком было видно у Роксаны то, что должно было увеличиться в силу естественных причин, а то некоторые подумают, что не по любви женятся молодые люди, а по необходимости.
Роксана и Юрий сдали экзамены, причем Юрий, чувствуя вину и ответственность, помогал Роксане готовиться и сдавать, и они оба получили золотые медали, как круглые отличники.
Начались приготовления к свадьбе, половина Полынска (образно, конечно, говоря) была приглашена.
Но однажды вечером Роксана и Юрий встретились и, горюя, стали думать, что же им делать, как же им быть в такой ситуации. И обидеть никого не хочется, и не любят они друг друга, вот какая штука! Тут-то они и вспомнили Шекспира, Ромео и Джульетту (что показывает, какое отрицательное влияние на жизнь может оказывать даже классика литературы, не говоря о каких-то там сочинениях какого-нибудь болтатриста!), они вспомнили и решили, что им другого выхода нет как только покончить с собой. Роксана сбегала потихоньку домой и принесла специального такого зерна, смешанного с отравой для мышей, такая отрава в каждом полынском доме есть, потому что мышей в Полынске всегда было почему-то много. Крыс нет, тараканов нет, а мышей почему-то полным-полно. Я думаю, потому, что из всех видов домашних вредителей мыши, если подумать, наиболее безобидные. То есть, они не так противны, как тараканы или крысы, недаром в сказках много про мышек рассказывается – и мышка-норушка, и тому подобное, а про крыс и тараканов в русских народных сказках ничего хорошего сроду не найдешь. Так вот, Роксана и Юрий, поплакав, съели по несколько горстей этой отравы, запили водой и стали ждать смерти. Но началась вместо смерти рвота, колики, кое-как они добрались домой, их отправили в больницу, а в больнице спасли и вылечили.
Но родители были потрясены этим случаем. Собравшись вместе, они обсудили проблему и пришли к выводу, что нельзя никого силой принуждать к счастью и любви. И через год и Малиновские, и Капустины гуляли на свадьбе Роксаны и Аркадия Однополова, нисколько не грустя, а мать Аркадия, воспитавшая его одна (и никто из полынчан из деликатности не спрашивал, где муж и кто он был, и был ли вообще), с радостью смотрела, как нежно Аркадий держит на руках маленького сыночка Роксаны от Юрия, который успел к тому времени родиться, сам же Юрий в это время отсутствовал, уехал учиться в Саратов, в институт механизации сельского хозяйства, и у него была учебная сессия. Правда, говорят, что он не был потому, что после случившегося вдруг полюбил Роксану... Но тут уж новая история... повторяю: таких изгибов никакому Шекспиру не придумать.
Но, если вы держите мысль, я обещал дать настоящую хронику города Полынска, основываясь на сравнении однофамильцев, которые есть в выдуманной хронике г. Слаповского, и которые есть в действительности. При этом хронику Слаповского знать и читать вовсе не обязательно и даже не нужно – чтобы не испытать через нее вражду и отвращение к людям и самому автору (хотя, кажется, не мне бы заботиться о том, чтобы к г. Слаповскому кто-то не испытывал отвращения, но я считаю, что надо быть благородным даже и по отношению к человеку, которого лично не уважаешь, помня о том, что, может быть, у него есть жена и дети, и им будет неприятно – они ведь не виноваты, во-первых, а во-вторых, некоторые творчески беспомощные и отвратительные люди бывают двойственными и, если посмотришь на них в кругу друзей и семьи, – то, вроде, совсем нормальные люди, а как сядут писать, то поднимается из их души все грязное, мутное, гадкое. Кто знает, не писал бы такой человек, он бы, может, убивал бы, насильничал и грабил, так, как он описывает. Тут я опять ловлю себя на противоречии: получается, что в сочинениях г. болтатриста есть толк? Но в чем, скажите мне, нет хоть какого-нибудь толка? Другое дело, как говаривал мой дядя, Николай тоже Задеев: есть толк толковый, а есть бестолковый!)
Автор пишет, что город Полынск основан неизвестно когда, но давно.
Вот оно, кстати, мастерство наших современных писателей! (Назову так г. болтатриста в виде исключения для цели обобщения.) Разве можно во времена всеобщей нехватки и неэкономии так бездумно тратить слова! Судите сами. Если сказано, что Полынск основан неизвестно когда, то само по себе это уже означает, что – давно. Или можно было сказать: основан давно. Еще короче и энергичней!
Но суть не в том. Суть в том, что дата основания города Полынска досконально известна: 1861 год, а именно год отмены крепостного права.
Вышел царский указ, гласит История, но многие хоть и поверили ему явно, а в душе не верили. И, пока указ не отменили, решили обрести свободу как можно скорее – и убежали от своих рабовладельцев кто куда. Многие из окрестных местностей и выбрали пригорок возле Волги, поросший полынью, омываемый протокой, быстро построили деревянный город с высокими стенами, углубили протоку, вооружились и стали ожидать нападения правительственных войск, так как были уверены, что указ уже отменен, возвращаться же в прежнее крепостное состояние никто не хотел. Однако, правительственные войска не нападали, а подступал уже голод. Выпустили разведчиков, те разведали и сказали, что, похоже, указ не отменен, можно возвращаться к земледелию и скотоводству. Но полынчане почувствовали уже себя к тому времени людьми города. Они взялись за ремесла, стали производить железные обручи для бочек, деготь, колеса и втулки для телег (заметно вообще было тяготение к округлому).
Город расцвел.
Но навсегда, на все дальнейшее время в полынчанах остался дух недоверия, дух наперекорности, о котором я упоминал в начале, который иногда подводил их, но иногда и помогал выжить. Например, грянул в наших местах вскоре голод, об этом толковали все приходящие в Полынск. Но полынчане в это не захотели поверить. Они не стали экономить муку и солонину, как призывали их приходящие, а потребляли по прежнему распорядку, закрыв только наглухо ворота, чтобы шатающиеся сплетники не портили горожанам настроения. И что же? – не поверив голоду, полынчане его не испытали! Запасы, правда, вскоре кончились, но осталась бодрость духа и уверенность, что скоро все образуется. И действительно, почти никто как следует умереть не успел и опухнуть даже, а уж перед воротами телеги с мукой и солониной: деревенские жители выправились и прибыли менять продукты на необходимые им тележные колеса, деготь, обручи для бочек.
Не поверили полынчане и в революции: ни в Февральскую, ни в Октябрьскую. При этом жили не так богато и сыто, как некоторые теперь утверждают: все-таки война была. Но, тем более, если и без того война, то к чему какие-то еще революции? Прибыли, однако, люди в кожаных тужурках и матросы, стали разъяснять. Полынцы только смеются. Пришельцы выхватили наганы и пулеметы, – тут полынцы от смеха вообще на землю попадали. Люди в кожанках и матросы пришли в недоумение и не знали, что делать. Обычно бывало так: они прибудут, завербуют на скорую руку кое-кого из местных, пообещав им власть по своем убытии, выйдут на площадь, соберут вокруг себя десятка два людей, прикончат при них специально припасенного на этот случай городового или человека купеческого звания в бобровой, желательно, шубе, поагитируют с полчасика и объявляют: «Отныне и вовеки веков вашем городе установлена советская власть!» Ну, и люди начинают жить при советской власти, считая, что все это чепуха и никакой советской власти нет, но проходит месяц, другой, проходит полгода – и с изумлением они обнаруживают, что в результате окрестных боев, продразверсток и нехватки продуктов питания и мануфактуры – есть советская власть, укоренилась – и не собирается исчезать.
В Полынске же так все смехом и кончилось. Матросы, стараясь не замечать обидного веселья, избрали новые органы руководства, и укатили докладывать, что еще один город охвачен советской властью.
Но руководство, смущаясь и хихикая, разошлось по своим хатам заниматься прежними делами.
Конечно же, советская власть проникла-таки в Полынск, и его не миновала участь всех прочих городов и пространств. Но к чему я клоню? Я клоню к тому, что полынчане, живя при советской власти, все равно продолжали как бы ее игнорировать в своей душе, они жили наперекорно – и этим на долгие годы опередили весь бывший советский народ, который подобным образом научился жить гораздо позднее: то есть, вроде, и при социализме, а на самом деле как Бог на душу пошлет, кто в лес, кто по дрова, про социализм беспрестанно говоря и поголовно в него не веря.
Затем – сравнительно недавно – произошла обратная пертурбация: все закончили советскую власть и социализм и принялись за нечто неизведанное. А полынчанам стало вдруг досадно: как же это они, проморгав старое, за новое возьмутся? Они, что им не свойственно, вдруг позавидовали остальным, которые успели пожить при этом самом социализме – и многие его задним числом похваливали, а полынчанам, выходит, не досталось. Не желая перескакивать через исторические периоды, они решили в короткие сроки установить фазу социализма, чтоб быстренько в нем разочароваться и уже без сожаления двигаться вперед. Этим и объясняется то, что, когда все вокруг жили хорошо – судя по газетам, хотя бы, мы жили плохо. Когда же, судя опять-таки по газетам, все живут в обстановке крайней нищеты, соседствующей с обжирающимся богатством, в обстановке коррупции, преступности и тому подобное, в Полынске существуют как бы при социализме – не относясь, впрочем, к этому всерьез, поскольку интересы у них были всегда другие, – в сторону семейного уклада и быта, который кому-то представляется скучным, а для кого-то целый космос!
Тому же болтатристу это показалось скучно, вот он и выдумал войну.
А войны, повторяю, не было. И люди, фамилии которых задействованы в сочинении «Война балбесов», то есть не они, а однофамильцы – совсем другие. Даже похожего ничего нет. По их просьбе даю истинную настоящую картину, которая и есть хроника.
Вы скажете, что хроника – это повременное изложение событий, но с данной стороны описывать особенно нечего: ведь если жизнь в Полынске текла всегда наперекорно, то это означает, что она, пусть хуже или лучше в материальном отношении, но в духовном – нормально, с умиротворенным однообразием.
Поясню. Допустим, хроника гипотетической семьи, скажем, Петровых из другого города, не из Полынска. Там можно было бы писать: прадед Петров устанавливал советскую власть и стрелял в белую сволочь, а его единоутробный брат служил в белой армии, и стрелял в сволочь красную. Гнездо белого Петрова было выкорчевано, красный Петров заслужил себе право жить, у него родились два сына. Оба добрые, Иван да Фома, но Иван попал служащим в НКВД, а Фома тоже попал в НКВД, однако, не служащим. И вот видим в хронике с холодеющим сердцем, как служащий в НКВД Иван наматывает на руку кишки попавшего в НКВД Фомы. Гнездо Фомы разорено, а у Ивана родилось два сына, оба добрые, но один выбился в начальство, другой оступился в болезнь алкоголизм, начальник уезжает в Москву, а брат его совершает спьяну преступление, погибает в тюрьме. Нет его гнезда, зато гнездо брата цело, у которого родится два сына, оба добрые, но один работник партийной сферы, а другой вдруг под влиянием подружки стал диссидент. И чуть было история не повторилась – с процветанием гнезда партийного брата и разорением гнезда брата-диссидента. Но сменилось как бы время и, смотришь, брат-диссидент процвел – и жди, кажется, запустения гнезда партийного брата, но и тут ничуть: и его гнездо цело, да еще называется офис, и занимается он коммерцией.
Это, сами понимаете, пунктир, за которым едва просматриваются драмы, слезы и кровь. Такова была бы повременная хроника в других местах, среди других людей.
В Полынске же возьмем того же гипотетического Петрова и увидим, что прадед был стрелочник на железной дороге, два брата его – работники мастерских, сыновья братьев – кто машинист, кто брубильщик, кто обходчик, кто сцепщик, кто диспетчер, внуки сыновей братьев – вагонщики, тендеровщики, манометристы, релонгаторы, гудельщики, мудильщики – и ничьи гнезда не разоряются, все идет своим чередом.
Пора, однако, реабилитировать героев, которых оскорбил своим черным пером г. болтатрист.
Он выдумал каких-то Ален, женщин распутного поведения.
Есть и другое слово о таких женщинах, не будем его произносить, его и так все знают.
Ситуация в Полынске такова.
Девушки наши, повторю, очень положительны, но под понятием положительности я прежде всего подразумеваю честность.
Каждая девушка, достигнув определенного возраста, задает себе прямой вопрос: а буду ли я верной женой, если выйду замуж, не тянет ли меня, например, к проституции или бескорыстному распутству в силу конституции моего организма? Большинство с облегчением отвечают себе: нет, не тянет. Но некоторые вынуждены честно ответить: тянет, увы, сильно тянет. Об этих своих размышлениях они делятся с родителями. Те, конечно, не сильно обрадованы, но хвалят дочку за искренность, со слезами собирают ее в дорогу – в Саратов или в ту же Москву. Там девушки не препятствуют своим природным наклонностям, там это, в отличие от Полынска, не обращает на себя ничьего особого внимания. Скучая по родителям, они наведываются к ним изредка, но, как правило, с ночным проходящим поездом, привозят множество подарков, до утра плачут и обнимаются с папой и мамой, и еще затемно отправляются восвояси. Родители же все подарки с неперестающими слезами закапывают в грязь и навоз на заднем дворе, не желая прикасаться к предметам, добытым низменностью человеческой сущности.
Алена же, о которой пишет г. болтатрист, в Полынске с таким именем всего одна – и это бабушка, которой восемьдесят восемь лет. Выдумка, в свете возраста этой старушки, становится просто оскорбительной, неприличной.
А Василий Венец! Да, есть у нас человек с таким именем и фамилией, но никакой войны он не собирался заваривать. Более того, он настолько чувствителен ко всему живому, что даже страдает из-за этого.
Началось с того, что в детстве Вася присутствовал при забое коровы, которую родители Васи держали для молока, но с нею приключилась какая-то животная болезнь и она перестала приносить молоко, вот и решили забить ее на мясо, большую часть отвезти на рынок в Саратов, а остальное пустить в еду. Васю прогнали, чтобы он не смотрел, но он вернулся и смотрел.
Ему было страшно, как корове перерезали горло и пошла кровь, и она дергалась, глаза стали ее большие и безумные.
Вася не стал есть мяса.
И он стал размышлять.
Он ведь учился в школе и знал о теории развития Дарвина, что есть эволюция. И он подумал, что только случайно человек развился из обезьяны. Он мог развиться и из, например, даже мухи, просто мухе не хватило времени, чтобы постепенно превратиться из насекомого в мелкопитающееся, а потом в человека. И вот если говорят о добром человеке, что он мухи не обидит, но говорят образно, поскольку и добрые люди мух бьют, то Вася стал бояться обидеть муху без всякой образности, буквально. Все живые существа достойны жизни. Если же придавит случайно какого-нибудь таракана, очень из-за этого волнуется.
Излишне говорить, что Вася перестал потреблять мясную пищу. А он уж вырос, стал парнем, даже молодым мужчиной. Ему страшно было за людей, что они так безжалостны, но он не знал, как их убедить. Он убеждал их личным примером. Он приходил, например, в самую многолюдную столовую, что возле кирпичного завода, и на раздаче громко говорил: мне кусок трупа курицы с гарниром и труп рыбы минтай без гарнира!
И шел к столу, где ел только гарнир, с жалостью поглядывая на то, что сталось с курицей и рыбой минтай.
Те же, кто слышал его слова, их начинало вдруг подташнивать, они отодвигали тарелки. Другие, может, и побили бы Васю, но полынчане не таковы. Они мягко говорили ему: не говори так, очень уж звучит некрасиво. Ты мясо не ешь, но ты же инвалид с детства (Вася – инвалид с детства по причине слабости ног и плохого держания головы), а мы люди рабочие, нам мясо нужно для труда, как ты это понимаешь?
– Можно и без мяса прожить и трудиться, – отвечал Вася.
Так он агитировал до тех пор, пока в столовой не оказался человек из Саратова, приехавший на кирпичный завод, чтобы получить партию кирпича, человек торговый, но из бывших ученых, чуть ли не даже кандидат философских наук. Все с любопытством смотрели, как новый человек отреагирует на слова Васи, который аккуратно появился с обычным своим требованием выдать несколько кусков трупного мяса. Но он никак не отреагировал, спокойно обсасывал куриное крылышко.
– Курица эта цыпленочком бегала, желтенький такой был, пушистый. Маленький, миленький, – сказал Вася, проходя мимо, и глаза его увлажнились слезами.
– Да? – заинтересовался бывший кандидат. – А чем питался цыпленочек?
– А что? – насторожился Вася.
– Ну, конечно, кушал желтенький и пшено, кушал маленький и прочее растительное. Но кушал миленький и червячков, и жучков. Которые тоже жить хотят, – сказал кандидат. – Да и растительное – тоже ведь живое. Читал, может, как цветы на человека реагируют? Значит, и у них соображение есть. Значит, и корова не дура трупами попитаться, поскольку сено – труп травы. – Кандидат произнес это, вертя на вилке говяжью котлету, съел ее в два хавка – и был таков.
Вася же весь потрясся.
Значит, те, кого он защищал: коровы, овцы, кролики, куры и прочая мясная пища – тоже убийцы?
Но, значит, Вася, гордящийся, что ест только овощи и фрукты, – тоже убийца! Капусту он, например, даже не варит, она ему свежая больше нравится. Таким образом, получается, что он ест ее – ЖИВУЮ! Людоеды, и те своих жертв сперва убивали, а потом жарили, он же – живую капусту ест.
Вася сел за книги и учебники.
И чем больше читал, тем страшнее ему становилось.
Что ни тронь – все живое.
В железе – и то микробы живут, живые существа. Выходит, и железо ни варить, ни ковать нельзя?
Та же капуста оказалась – пожирательница из земли всяких микроэлементов, состоящих из бактерий. Которые тоже живые!
И даже дыша воздух – мы убиваем, мы убиваем живые частицы, существа, которых в воздухе миллиарды. И они погибают в нашем организме, за исключением тех, которых называют болезнетворными микробами, но не есть ли это справедливое возмездие – ведь эти самые микробы тоже хотят жить, они не нарочно ненавидят человека, их так природа устроила!
Вася понял: вся жизнь есть круговорот жратвы в природе. Без этого не обойтись.
Другой бы, не полынчанин, сошел бы на этой почве с ума, но Вася рассудил так: не мне менять законы сущего. Надо терпеть.
Он отвык от мясного, но нарочно опять стал приучать себя к нему. Не сразу пошло: была и рвота и слезы по ночам... Он устроился на мясокомбинат забойщиком, и работает по сей день там. Если увидите худого человека, который идет, приволакивая ноги и кося головой, фартук у него залит кровью, а лицо залито слезами, – это Вася. По крайней мере, он делает свое дело так, чтобы животному причинить как можно меньше боли – и достиг в этом огромного совершенства, убивая корову в доли секунды, что та даже не успевает помолиться своему коровьему богу, которого у них конечно нет, это я так, к слову...
Вот вам и Вася Венец в отличие от того, что обрисован у г. болтатриста.
Другой, по имени Павел Сусоев, изображенный как патологический драчун, на самом деле, будучи пятидесяти шести лет, драться никогда не будет. Он, извините-подвиньтесь, не кто-нибудь, а начальник местного отделения железной дороги, с какой стати ему драться? Он, наоборот, очень любит поэму Лермонтова «Демон» и всегда читает ее в День железнодорожника в одноименном клубе. Он для артистизма надевает черный плащ и читает так громко, что даже на улице слышно. Женщинам очень нравится.
Есть некоторое совпадение – даже удивительное – в характеристике полынчанина Александра Бледнова, который назван г. болтатристом человеком испытаний.
Да, Бледнов человек испытаний, но совсем не тех омерзительных, что описал, не зная настоящего Александра Бледнова, г. болтатрист.
Дух наперекорности воплотился в Бледнове с особой силой – может, даже излишней. Вероятно, оттого, что он попал в Полынск уже не маленьким ребенком, а десятилетним человеком, сыном лейтенанта железнодорожных войск. Лейтенант, выйдя в отставку, стал военруком в полынской школе, а сын его выбрал профессию инженера путей сообщения, для чего учился в институте и вернулся в Полынск, но профессия в данном контексте не имеет значения. Значение имеет то, что, живя малолетним не в Полынске, а в местах разгульного и беспардонного социализма со всеми его ограничениями, он призадумался проблемой свободы. Когда то нельзя и это нельзя, думал он, поневоле испортишь себе нервы и характер. Значит – или преодолеть это нельзя, что и опасно, и даже иногда уголовно наказуемо, или создать себе дополнительные ограничения и чувствовать тем самым, что не тебя ограничивает кто-то, а ты сам хозяин своей несвободы.
Начал Саша с мелочей. Хочется ему водички попить, а он посмотрит на часы и скажет себе: через полчаса. И через полчаса с жадностью, с блаженством, с удовольствием пьет.
Это была его эврика, это сделало его счастливым человеком.
Чего бы ни захотелось Саше, все он обязательно откладывал – на час, на день, на месяц, а кое-что и надолго, например, женитьбу. Я вот тоже отложил, быть может, навсегда, но по другим причинам, а Саша вот по какой: на женщин он начал заглядываться, вырастая в армейской среде, довольно рано. Обнаружив в себе это, понял, что тут – неисчерпаемый источник для сдерживания. Был он собою – то есть и сейчас, несмотря на свои сорок с лишним, довольно красив, высок, широкоплеч, многие женщины были бы не против. А случаев, сами понимаете, уйма: вечеринки, дни рождения, приятельские компании, в кино рядом с кем-то сядет – да и просто мимо по улице мало ли ходит. Иногда Александру совсем худо, но он говорит себе: терпи, терпи, зато какое блаженство будет, когда разрешишь себе – ты сам разрешишь, а не кто-нибудь...
Однажды, казалось, все, кончилось терпение. Прибыла к нам на стажировку диспетчером молодая девушка – на три месяца всего.
Дело было жарким летом, и ходила эта практикантка в белой маечке без ничего больше и в брюках под названием джинсы, и такие это были брюки – ни единой складочки, как облили они ее, так сказать, фигуру.
Наперекорный характер полынчан был выдержан: мужчины и парни общались с нею обыкновенно, даже с легкой пренебрежительностью, будто с дурнушкой какой.
Девушка, не привыкшая к этому, растерялась, стала ужасно нервничать. И однажды, когда инженер Александр Бледнов засиделся в своей комнатушке в здании Отделения дороги, она вошла к нему, скинула маечку и брючки и сказала:
– Вот вы, вроде, нормальный мужчина. Это что, ничего не значит? – или вы психи тут все?
Дождался я своего часа, подумал Бледнов.
Встал, положил руки ей на мраморные плечи и сказал: я люблю тебя.
Ну, слава богу! – воскликнула девушка и легла на пол.
Бледнов быстро подготовился, припал к юному телу – и пронзила его любовь, но пронзила одновременно и мысль, что на этом его испытание кончится – и нечего будет ждать. То есть найдется другое что-то, но это из ожиданий было самое сильное, самое сладкое.
И, застонав, поднялся Александр Бледнов, зажал уши руками, чтобы не слышать страшных слов юной красавицы, выбежал из здания голый и помчался по улицам Полынска; люди, едва завидев его, отворачивались, не потому, что им было противно, а чтобы потом человек, который, наверное, попал в незадачливое положение, не мучался стыдом, что его видели, ведь полынчане таковы...
Но перебью себя сам (крепко держа мысль!).
Как ни интересен Александр Бледнов в смысле испытаний, его намного превзошел в этом смысле полынчанин Сергей Контрфорсов.
Сергей уродился человеком унылым. И хоть все теории воспитания твердят о том, что становление личности зависит от общества, в котором она находится, но надо же иметь в виду и природную наперекорную сущность полынчанина, откуда и получаются иногда подобные парадоксы. То есть Сергей, видя вокруг благодушие и веселость, мужественное отношение к будням, и сам должен был стать благодушным, веселым и мужественным, но вот не захотел, ударился в уныние.
Может, оттого, что слишком увлекался в детстве чтением журнала «Вокруг света», который выписывала ему мать, ни в чем не отказывая своему единственному сыну, отец которого влюбился в проводницу проходящего мимо поезда, вспрыгнул в поезд и исчез навсегда.
В журнале «Вокруг света» Сергей видел цветные фотографии далеких стран и морей и мучался мыслью, что никогда ему там не бывать. (Похожий тип выведен и в повести «Война балбесов», что доказывает, что в фантазии автора есть некоторая догадливость, но, тем не менее, жизнь, как не мной давно замечено, богаче любых фантазий.)
Вырос Сергей – и еще больше обнаружил поводов для уныния. Увидит кино, в котором красиво одетые люди целуются на красивой большой кровати в большом красивом доме, где все белое, и думает: никогда мне не целоваться с красиво одетой женщиной на красивой большой кровати в большом красивом доме, где все белое. Или увидит по телевизору, как восходят люди на Эверест, и думает: никогда мне не взойти на Эверест. Но Эверест, по правде говоря, его мало манил, несмотря на то, что с ним он с детства был знаком по журналу «Вокруг света». Его вот именно почему-то манила так называемая красивая жизнь. Всякие «Мерседесы», загородные виллы, шампанское и ананасы – в кино, по телевизору, в журналах и тому подобное – растравляли его. Они растравляли его недостижимостью. Он ведь знал свою натуру, он знал и возможности: никогда ему при своей натуре и при теперешних возможностях не разбогатеть честным путем настолько, чтобы иметь «Мерседес», виллу и тому подобное. Ананасы с шампанским – это мелочи, это пожалуйста, но какой от них толк в маминой избушке, где топится до сих пор, между прочим, век назад сложенная русская печь? Как-то не вяжутся ананасы с шампанским и ситцевые занавесочки на окошках, и сумерки, по-деревенски выглядывающие из запечья, и всходящее в деревянной кадочке тесто: мама по сию пору любит хлеб домашней выпечки, сама творит тесто, сама ставит хлебы по старинным рецептам.
Итак, Сергей Контрфорсов мечтал, листая яркие журналы и работая мелким писчебумажным работником в Отделении железной дороги на минимальном окладе. Мечтал, был уныл – и сам понимал это, и не хотел полынчан своей унылостью огорчить, поэтому на людях был бодр, весел, все вообще его считали даже немножечко не в себе: чего это человек смеется с утра до вечера да анекдотики рассказывает, сквозняк, видно, в головушке у него.
Не сквозняк, а свинцовый туман был в голове у Сергея Контрфорсова.
А был он не дурак и, поскольку полынчанин, – то вдвойне не дурак. И понимал, что всю жизнь так продолжаться не может. Надо свою мечту реализовать – или такое придумать, отчего все перевернется.
Реализовать, между прочим, легче, чем придумать такое, отчего все перевернется.
Он же – придумал!
Причем придумал не из голых мыслей, а из самой жизни, что, конечно, всегда сильней. Он проходил однажды мимо стоящего поездного состава, состоящего из вагонов с небольшими зарешеченными окошками. Ему показалось, что кто-то смотрит на него из этих окошек. Вгляделся – и ничего не увидел. Наверное, подумал он, это тюремный, арестантский вагон. И кто-то оттуда, из темноты и несвободы смотрит на него – и завидует. Завидует еще больше, чем завидует он, Сергей Контрфорсов, рассматривая картинки в журналах.
И его осенило. Единственный способ завидовать не чужой, а собственной жизни, понял он, это создать себе условия, когда своя прошлая жизнь покажется раем.
И сгоряча решил совершить какое-нибудь преступление и сесть в тюрьму.
Но для этого надо уезжать из Полынска, а он не хотел. В Полынске же преступлений сроду никто не совершал, в отличие от вранья г. болтатриста Слаповского. Особо страшная ложь – относительно воровства из вагонов. Никогда у нас этого не было. Да, случалось, что в тупике застрянет вагон с каким-нибудь грузом, застрянет как не имеющий сопроводительных документов, из которых ясно бы стало, куда следует пункт его назначения. Он стоит месяц, два, три – но ни один полынчанин даже близко не подойдет к вагону. Наконец найдут получателя. Однако, получатель не соглашается получить груз, пока не убедится в его сохранности. Пожалуйста! Ждут получателя, он приезжает, вскрывают в присутствии комиссии вагон, он убеждается, что груз в сохранности, но зато его в корне не удовлетворяет качество – например, это телевизоры. Он остается в Полынске и телефонирует, телеграфирует производителю, что не согласен брать такой товар. Производитель отвечает: можешь не брать, деньги вами нам уже перечислены, вернуть же их обратно – только через суд. Получатель в бешенстве, производитель издалека посмеивается, а тут приходит в бешенство и железная дорога: кто будет платить за простой вагона? Получатель уверен, что производитель, производитель уверен, что получатель.
Чем эта история кончается в кабинетах получателей, производителей и чиновников железной дороги – не знаю, не будучи туда вхож. Но один факт непреложен – вагон остается стоять. Милиционер Глянько рад – у него появилась работа, он несет круглосуточное дежурство, он крадется по ночам с фонариком, надеясь застать злоумышленников. Но их нет как нет. Наконец милиционеру Глянько объясняют, что товар давно списан и беспокоиться не о чем. Как бы и нет товара. Тогда милиционер Глянько с досады открывает настежь дверь вагона и предлагает всем разобрать по домам телевизоры. Но идет время – никто не берет. А тут осень, дожди и грозы – совсем пропадает товар. Глянько на тачке возит телевизоры по улицам и предлагает всем и каждому – не берут!
И длится это до тех пор, пока не понадобится место в тупике для следующего вагона, а этот, с остатками попорченного товара, увозят неизвестно куда.
В общем, стать преступником у нас невозможно ни морально, ни физически: весь город проклянет навеки тебя, хоть и в душе, молча, – да и сам себя проклянешь.
Тогда Сергей Контрфорсов взял расчет на работе, сказал, что уезжает в дальние северные края за романтикой, а сам укрепил одну из комнатушек родового дома так, чтобы невозможно было выбраться, потом с помощью Аркадия, который уже упоминался, сделал металлическую дверь с решеткой. Сколотил нары, которые отстегивались от стены только на ночь, а днем нельзя было на них лежать, поставил парашу – и таким образом устроил себе тюрьму. Мать поплакала, но знала упрямство сына и согласилась выполнить его требования: три раза в день подавать в окошко еду (на глаза же не показываться!), причем еду такую: на завтрак кусок сухой каши без соли и кружку воды, на обед баланду из пшенной крупы с крупинками мяса, на ужин опять кусок каши с кружкой воды. Телевизора, книг, радио – нельзя. Газета одна в три дня: последний номер «Гудка». Письма (от матери, поскольку кому ж еще было ему писать?) – раз в месяц. Продуктовые передачи общим весом не более двух кило, исключая спиртное, – два раза в месяц. Свидания с родственниками – то есть опять же с матерью – раз в три месяца. Сидеть в тюрьме Сергей определил себе год – и заранее предвкушал, каким счастьем станут для него первые дни свободы. Но по мере сидения, по мере того, как страдания его (а он страдал-таки от одиночества, от нехватки журналов, к которым привык, от нехватки человеческого общения) – увеличивались, он, подобно Александру Бледнову, тоже решил оттянуть момент – и осудил себя еще на год.
Тут мать не выдержала...
Однако, прошу прощения, меня завело в сторону, я ведь намеревался дать хронику, следуя – но противостоя! – пасквилю г. болтатриста, то есть об однофамильцах, которые совсем не такие, как в этом пасквиле.
Взять, например, человека по фамилии Сусоев.
...На этом рукопись обрывается.
|
|