ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА КОАПП
Сборники Художественной, Технической, Справочной, Английской, Нормативной, Исторической, и др. литературы.



   Карел Чапек

   Поэт


 //-- Заурядное происшествие: в четыре часа утра на Житной улице автомобиль сбил с ног пьяную старуху и скрылся, развив бешеную скорость. Молодому полицейскому комиссару Мейзлику предстояло отыскать это авто. Как известно, молодые полицейские чиновники относятся к делам очень серьезно. --// 

   – Гм… – сказал Мейзлик полицейскому номер 141. – Итак, вы увидели в трехстах метрах от вас быстро удалявшийся автомобиль, а на земле – распростертое тело. Что вы прежде всего сделали?
   – Прежде всего подбежал к пострадавшей, – начал полицейский, – чтобы оказать ей первую помощь.
   – Сначала надо было заметить номер машины, – проворчал Мейзлик, – а потом уже заниматься этой бабой… Впрочем, и я, вероятно, поступил бы так же, – добавил он, почесывая голову карандашом. – Итак, номер машины вы не заметили. Ну, а другие приметы?
   – По-моему, – неуверенно сказал полицейский номер 141, – она была темного цвета. Не то синяя, не то темно-красная. Из глушителя валил дым, и ничего не было видно.
   – О господи! – огорчился Мейзлик. – Ну, как же мне теперь найти машину? Бегать от шофера к шоферу и спрашивать: «Это не вы переехали старуху?» Как тут быть, скажите сами, любезнейший?
   Полицейский почтительно и равнодушно пожал плечами.
   – Осмелюсь доложить, у меня записан один свидетель. Но он тоже ничего не знает. Он ждет рядом в комнате.
   – Введите его, – мрачно сказал Мейзлик, тщетно стараясь выудить что-нибудь в куцем протоколе. – Фамилия и местожительство? – машинально обратился он к вошедшему, не поднимая взгляда.
   – Кралик Ян – студент механического факультета, – отчетливо произнес свидетель.
   – Вы были очевидцем того, как сегодня в четыре часа утра неизвестная машина сбила Божену Махачкову?
   – Да. И я должен заявить, что виноват шофер. Судите сами, улица была совершенно пуста, и если бы он сбавил ход на перекрестке…
   – Как далеко вы были от места происшествия? – прервал его Мейзлик.
   – В десяти шагах. Я провожал своего приятеля из… из пивной, и когда мы проходили по Житной улице…
   – А кто такой ваш приятель? – снова прервал Мейзлик. – Он тут у меня не значится.
   – Поэт Ярослав Нерад, – не без гордости ответил свидетель. – Но от него вы ничего не добьетесь.
   – Это почему же? – нахмурился Мейзлик, не желая выпустить из рук даже соломинку.
   – Потому, что он… у него… такая поэтическая натура. Когда произошел несчастный случай, он расплакался, как ребенок, и побежал домой… Итак, мы шли по Житной улице, вдруг откуда-то сзади выскочила машина, мчавшаяся на предельной скорости…
   – Номер машины?
   – Извините, не заметил. Я обратил внимание лишь на бешеную скорость и говорю себе – вот…
   – Какого типа была машина? – прервал его Мейзлик.
   – Четырехтактный двигатель внутреннего сгорания, – деловито ответил студент механик. – Но в марках я, понятно, не разбираюсь.
   – А какого цвета кузов? Кто сидел в машине? Открытая или лимузин?
   – Не знаю, – смущенно ответил свидетель. – Цвет, кажется, черный. Но, в общем, я не заметил, потому что, когда произошло несчастье, я как раз обернулся к приятелю: «Смотри, говорю, каковы мерзавцы: сбили человека и даже не остановились».
   – Гм… – недовольно буркнул Мейзлик. – Это, конечно, естественная реакция, но я бы предпочел, чтобы вы заметили номер машины. Просто удивительно, до чего не наблюдательны люди. Вам ясно, что виноват шофер, вы правильно заключаете, что эти люди мерзавцы, а на номер машины вы – ноль внимания. Рассуждать умеет каждый, а вот по-деловому наблюдать окружающее… Благодарю вас, господин Кралик, я вас больше не задерживаю.
   Через час полицейский номер 141 позвонил у дверей поэта Ярослава Нерада.
   – Дома, – ответила хозяйка квартиры. – Спит.
   Разбуженный поэт испуганно вытаращил заспанные глаза на полицейского. «Что же я такое натворил?» – мелькнуло у него в голове.
   Полицейскому, наконец, удалось объяснить Нераду, зачем его вызывают в полицию.
   – Обязательно надо идти? – недоверчиво осведомился поэт.
   – Ведь я все равно уже ничего не помню. Ночью я был немного…
   – Под мухой, – понимающе сказал полицейский. – Я знаю многих поэтов. Прошу вас одеться. Я подожду.
   По дороге они разговаривали о кабаках, о жизни вообще, о небесных знамениях и о многих других вещах; только политике были чужды оба. Так, в дружеской и поучительной беседе они дошли до полиции.
   – Вы поэт Ярослав Нерад? – спросил Мейзлик. – Вы были очевидцем того, как неизвестный автомобиль сбил Божену Махачкову?
   – Да, – вздохнул поэт.
   – Можете вы сказать, какая это была машина? Открытая, закрытая, цвет, количество пассажиров, номер?
   Поэт усиленно размышлял.
   – Не знаю, – сказал он. – Я на это не обратил внимания.
   – Припомните какую-нибудь мелочь, подробность, – настаивал Мейзлик.
   – Да что вы! – искренне удивился Нерад. – Я никогда не замечаю подробностей.
   – Что же вы вообще заметили, скажите, пожалуйста? – иронически осведомился Мейзлик.
   – Так, общее настроение, – неопределенно ответил поэт. Эту, знаете ли, безлюдную улицу… длинную… предрассветную… И женская фигура на земле… Постойте! – вдруг вскочил поэт. – Ведь я написал об этом стихи, когда пришел домой.

   Он начал рыться в карманах, извлекая оттуда счета, конверты, измятые клочки бумаги.
   – Это не то, и эго не то… Ага, вот оно, кажется. – И он погрузился в чтение строчек, написанных на вывернутом наизнанку конверте.
   – Покажите мне, – вкрадчиво предложил Мейзлик.
   – Право, это не из лучших моих стихов, – скромничал поэт. – Но, если хотите, я прочту.
   Закатив глаза, он начал декламировать нараспев:

     Дома в строю темнели сквозь ажур,
     Рассвет уже играл на мандолине.
     Краснела дева .
     В дальний Сингапур
     Вы уносились в гоночной машине.
     Повержен в пыль надломленный тюльпан.
     Умолкла страсть Безволие… Забвенье .
     О шея лебедя!
     О грудь!
     О барабан!
     И эти палочки -
     Трагедии знаменье!

   – Вот и все, – сказал поэт.
   – Извините, что же все это значит? – спросил Мейзлик. – О чем тут, собственно, речь?
   – Как о чем? О происшествии с машиной, – удивился поэт. – Разве вам непонятно?
   – Не совсем, – критически изрек Мейзлик. – Как-то из всего этого я не могу установить, что «июля пятнадцатого дня, в четыре часа утра, на Житной улице автомобиль номер такой-то сбил с ног шестидесятилетнюю нищенку Божену Махачкову, бывшую в нетрезвом виде. Пострадавшая отправлена в городскую больницу и находится в тяжелом состоянии». Обо всех этих фактах в ваших стихах, насколько я мог заметить, нет ни слова. Да-с.
   – Все это внешние факты, сырая действительность, – сказал поэт, теребя себя за нос. – А поэзия – это внутренняя реальность. Поэзия – это свободные сюрреалистические образы, рожденные в подсознании поэта, понимаете? Это те зрительные и слуховые ассоциации, которыми должен проникнуться читатель. И тогда он поймет, – укоризненно закончил Нерад.
   – Скажите пожалуйста! – воскликнул Мейзлик – Ну, ладно, дайте мне этот ваш опус. Спасибо. Итак, что же тут говорится? Гм… «Дома в строю темнели сквозь ажур…» Почему в строю? Объясните-ка это.
   – Житная улица, – безмятежно сказал поэт. – Два ряда домов. Понимаете?
   – А почему это не обозначает Национальный проспект? – скептически осведомился Мейзлик.
   – Потому, что Национальный проспект не такой прямой, – последовал уверенный ответ.
   – Так, дальше: «Рассвет уже играл на мандолине…» Допустим. «Краснела дева…» Извиняюсь, откуда же здесь дева?
   – Заря, – лаконически пояснил поэт.
   – Ах, прошу прощения. «В дальний Сингапур вы уносились в гоночной машине»?
   – Так, видимо, был воспринят мной тот автомобиль, – объяснил поэт.
   – Он был гоночный?
   – Не знаю. Это лишь значит, что он бешено мчался. Словно спешил на край света.
   – Ага, так. В Сингапур, например? Но почему именно в Сингапур, боже мой?
   Поэт пожал плечами.
   – Не знаю, может быть, потому, что там живут малайцы.
   – А какое отношение имеют к этому малайцы? А?
   Поэт замялся.
   – Вероятно, машина была коричневого цвета, – задумчиво произнес он. – Что-то коричневое там непременно было. Иначе откуда взялся бы Сингапур?
   – Так, – сказал Мейзлик. – Другие свидетели говорили, что авто было синее, темно-красное и черное. Кому же верить?
   – Мне, – сказал поэт. – Мой цвет приятнее для глаза.
   – «Повержен в пыль надломленный тюльпан», – читал далее Мейзлик. – «Надломленный тюльпан» – это, стало быть, пьяная побирушка?
   – Не мог же я так о ней написать! – с досадой сказал поэт. – Это была женщина, вот и все. Понятно?
   – Ага! А это что: «О шея лебедя, о грудь, о барабан!» – Свободные ассоциации?
   – Покажите, – сказал, наклоняясь, поэт. – Гм… «О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки»… Что бы все это значило?
   – Вот и я то же самое спрашиваю, – не без язвительности заметил полицейский чиновник.
   – Постойте, – размышлял Нерад. – Что-нибудь подсказало мне эти образы… Скажите, вам не кажется, что двойка похожа на лебединую шею? Взгляните.
   И он написал карандашом "2".
   – Ага! – уже не без интереса воскликнул Мейзлик. – Ну, а это: «о грудь»?
   – Да ведь это цифра три, она состоит из двух округлостей, не так ли?
   – Остаются барабан и палочки! – взволнованно воскликнул полицейский чиновник.
   – Барабан и палочки… – размышлял Нерад. – Барабан и палочки… Наверное, это пятерка, а? Смотрите, – он написал цифру 5. – Нижний кружок словно барабан, а над ним палочки.
   – Так, – сказал Мейзлик, выписывая на листке цифру «235». – Вы уверены, что номер авто был двести тридцать пять?
   – Номер? Я не заметил никакого номера, – решительно возразил Нерад. – Но что-то такое там было, иначе бы я так не написал. По-моему, это самое удачное место? Как вы думаете?
   Через два дня Мейзлик зашел к Нераду. На этот раз поэт не спал. У него сидела какая-то девица, и он тщетно пытался найти стул, чтобы усадить полицейского чиновника.
   – Я на минутку, – сказал Мейзлик. – Зашел только сказать вам, что это действительно было авто номер двести тридцать пять.
   – Какое авто? – испугался поэт.
   – «О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки!» – одним духом выпалил Мейзлик. – И насчет Сингапура правильно. Авто было коричневое.
   – Ага! – вспомнил поэт. – Вот видите, что значит внутренняя реальность. Хотите, я прочту вам два-три моих стихотворения? Теперь-то вы их поймете.
   – В другой раз! – поспешил ответить полицейский чиновник. – Когда у меня опять будет такой случай, ладно?

   1928




KOAP Open Portal 2000


Яндекс цитирования