ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА КОАПП
Сборники Художественной, Технической, Справочной, Английской, Нормативной, Исторической, и др. литературы.



   Екатерина Вильмонт
   Зеленые холмы Калифорнии


   Стася

   – Добрый вечер, могу я поговорить со Стасей? – раздался в трубке приятный баритон.
   – Я вас слушаю.
   – Привет, я тебе посылочку привез.
   – Из Штатов, что ли?
   – Ну да, от твоей мамы.
   – Куда приехать?
   – Ну вообще-то я и сам могу привезти.
   – Супер!
   – Говори адрес… Я сказала.
   – Завтра утром завезу. Часов в девять. Устроит?
   – Ага.
 //-- * * * --// 
   Лёка с утра умотала на работу, а я решила наплевать на школу. Интересно же, что там опять Мамалыга прислала. Я свою родительницу Мамалыгой зову, звания мамы она не заслуживает.
   Он пришел в полдесятого. Красивый – ужас, я аж затрепыхалась. А он на меня так внимательно посмотрел и почему-то ухмыльнулся. Я его сразу возненавидела. Он был взрослый, лет двадцати пяти, наверное, или даже больше и на меня смотрел как на писюху зеленую. Скотина…
   – Ты Стася?
   – Паспорт предъявить?
   – Хочешь сказать, что у тебя уже есть паспорт?
   – Мне семнадцать лет, если хотите знать!
   – О, совсем старуха! На, старуха, держи! Он протянул мне довольно большую сумку.
   – Спасибо.
   – А про мать спросить не хочешь?
   – Чего спрашивать, и так все известно.
   – Злишься на нее?
   – А вам-то что?
   – Значит, злишься. Впрочем, я отчасти тебя понимаю.
   – На фиг вам меня понимать? И мне на фиг ваше понимание?
   – У, какая колючка! Ладно, я пошел.
   – Всего наилучшего.
   – Бывай здорова, Стася. Ах да, я же хотел спросить: Стася – это Анастасия?
   – Нет, Станислава.
   – Есть такое имя? Вот достал!
   – Выходит, есть!
   – Ладно, извини, пока!
 //-- * * * --// 
   Да, с именами у нас в семье обстоит круто. Бабка – Леокадия, Мамалыга – Ариадна, я – Станислава. Нехило, да? Хотя мне мое имя нравится. Оригинально. Но не глупо. Не Изабелла какая-нибудь или Клеопатра. В дверь опять позвонили.
   – Кто?
   – Панна Стася, я забыл тебе еще конверт отдать.
   Панна Стася! Меня как что-то стукнуло изнутри, даже живот заболел.
   – Вот держи.
   – Спасибо. А вас как звать?
   – Меня? – почему-то здорово удивился он.
   – Ну да, кого же еще!
   – Игорь, а что?
   – Ничего, просто спросила. Идиот он, что ли?
   – Ну пока, панна Стася.
   – А вы что, там живете, в Штатах?
   – Живу.
   – А… ее откуда знаете? – Я кивнула на сумку.
   – Ариадну? Мы с ней в одном бизнесе крутимся. У тебя, кстати, красивая мама.
   Я поперхнулась, закашлялась. А он засмеялся, да так, что у меня опять живот заболел.
   – Ладно, я пошел. Там, между прочим, приглашение. – Он показал на конверт.
   – Опять? Ей не надоело?
   – Выходит, не надоело. А ты дура!
   – Это почему?
   – Разве кисло посмотреть Америку? Знаешь, какая красота у нас в Калифорнии? Ну пока!
   Он ушел. А я, конечно, прибалдела от него, от этого Игоря. Вообще-то я уже была влюблена в другого Игоря, из параллельного класса, с красивой фамилией Марвич. Но рядом с американским Игорем он сразу как-то скукожился и показался мне обычным сопляком-задавакой. Этот взрослый, мужчина, он крутится в каком-то там бизнесе, в Америке, в штате Калифорния.
   – Ты что, в школе не была? – удивилась Лёка.
   – Не-а.
   – Можно узнать почему?
   – Можно. Мамалыга опять шмотки прислала.
   Лёка только брови подняла.
   – А письма нет?
   – Есть. И приглашение.
   – И ты опять его порвала?
   – Не-а.
   – Что это с тобой?
   – Да я вот подумала… Может, стоит поехать?
   – Стаська, ты издеваешься над бабкой?
   – Даже не собираюсь. Она приглашение на двоих прислала, махнем?
   Мать уехала в Штаты, когда мне было шесть лет. И ни разу не приезжала, только посылала тряпки и изредка деньги. Звонила регулярно, плакала в трубку, канючила, что скучает, мучается и все такое, но… А лет пять назад стала дважды в год приглашения присылать. Но я их рвала на фиг. Больно мне надо! Я обиделась на нее раз и навсегда. Чем шмотки дерьмовые посылать, могла бы хоть разок приехать. Но у нее всегда находилась тысяча причин, по которым она вот именно сейчас никак не могла себе позволить. .. И лет в двенадцать я решила – все, хватит, нет у меня матери и не надо. Мне и с Лёкой хорошо. Тут я точно знаю – Лёка любит меня и за себя и за мать. И Гера мне тоже за деда и за папашу, которого я и не видела никогда. Я стала называть ее Мамалыгой. Отвратительная пресная каша. Если в нее добавить кусочек сыра сулугуни, проглотить можно. В качестве сыра были посылки со шмотьем. По телефону я с ней разговаривала еле-еле, думала, ее проймет, она все бросит и приедет, а потом поняла – ничто ее не проймет. Ну и ладно. Между прочим, Лёка тоже обиделась. Но Мамалыга ей все же дочь и она от меня эту обиду скрывает. Но я знаю…
   Обычно я Мамалыгиных писем не читаю, очень нужно! Читает Лёка. Иногда комментирует, иногда требует, чтобы я прочла. А зачем? Там всегда одно и то же. «Дорогие, любимые, простите, жить без вас не могу…» Жить она без нас не может, видали? Это она без мужиков своих жить не может. То у нее Артур какой-то был, то Джон, а то и вовсе японец. В последнее время русский эмигрант завелся, Игорь…
 //-- * * * --// 
   Когда я завалилась спать, на тумбочке письмо увидела. Значит, Лёка хочет, чтобы я его прочла.
   «Солнышко мое единственное, если бы ты знала, как я тоскую, как мне стыдно и больно, что ты без меня растешь, да что там, выросла уже и влюбилась, наверное, когда ж и влюбляться, если не в семнадцать лет. Мне вот уж тридцать семь, а я все еще жду настоящей любви…»
   Мне стало тошно, я это читать не хочу. Пусть ждет своей любви хоть до гроба. Дура она совсем, что ли? Я скомкала письмо и зашвырнула на шкаф. Пускай пылится до генеральной уборки. К черту, не желаю я никакой любви. Ничего в ней нет хорошего. Никто не знает, но я один раз переспала с парнем. Гадость! И девчонки все врут, что это кайф. Со всех сторон гадость!
   Утром Лёка спросила:
   – Прочла письмо?
   – Не-а. Начала и сблеванула.
   – А что насчет поездки?
   – На фиг!
   – Твердо?
   – Тверже не бывает. Лучше в свои Мариански Лазни езжай, подлечишься, все больше толку будет.
   На том мы и порешили. А на красавчика Игоря я решила забить.


   Леокадия Петровна

   Когда Стаська уходит в школу, я, если есть время, очень осторожно и тщательно обыскиваю ее комнату. Знаю, это некрасиво, но ничего не могу с собой поделать. Я за нее боюсь, боюсь давно, постоянно, панически. Что я ищу? Шприцы, наркотики, обугленную ложку, противозачаточные средства, сама не знаю что. К счастью, пока я ничего такого не находила, но береженого Бог бережет… Следов моих обысков она пока не обнаружила, иначе закатила бы грандиозный скандал. Она бывает излишне резкой, даже грубой, но ведь она сирота при живой матери, отца даже я никогда не видела. Стаська сама про себя говорит, что она полукруглая соломенная сирота. Надо отдать ей должное – она девочка развитая, любит читать, и не только детективы.
   Ну вот, кажется, обыскала все. Сюрпризом для меня явилось лишь то, что на сей раз она не порвала приглашение, а спрятала в стол. Неужто вдруг захотела в Америку и только из альтруизма отказывается, чтобы я могла полечиться в Марианских Лазнях? Меня эта мысль тронула до слез. А на шкафу валяются уже три скомканных письма. Давненько мы не делали генеральную уборку.
   Зазвонил телефон. Бухгалтерша с нашей радиостанции.
   – Леокадия Петровна, приезжайте денежки получать. Последний раз в руки даем.
   – То есть как? – испугалась я.
   – Дальше на карточки переводить будем.
   – А у меня нет карточки.
   Сделаем, не проблема. Как раз и заявление напишете. Кстати, придумайте заранее какое-нибудь слово, не меньше семи букв.
   – Зачем? Какое еще слово?
   – Кодовое, только никому не говорите. И такое, чтобы не забыть. Все, миленькая, я вас жду с двенадцати до четырех.
 //-- * * * --// 
   Кодовое слово из семи букв? Такое, чтобы не забыть? Ариадна, чего проще! Единственная дочь, которая так бездарно, нелепо, жестоко устроила свою жизнь, сломав разом жизнь дочери и матери. Когда она упорхнула за океан, мне было всего сорок шесть, по нашим временам – не возраст. – Но она думала только о себе. И что? Чего ради были все эти жертвы? Чего она там достигла, в своей Америке? Сделала карьеру? Нет. Устроила личную жизнь? Тоже нет. Менять мужиков как перчатки можно и здесь. И, по-видимому, с каждым годом шансов у нее все меньше, Дура, жестокая эгоистичная дура. И это я виновата, я воспитала ее такой. Нет, я ее такой не воспитывала. Я старалась привить ей… Ах, да какая разница теперь, что я там старалась ей привить… Как говорится, что выросло, то выросло. Теперь главное – не упустить Стаську. Но почему же все-таки она не выбросила приглашение?
 //-- * * * --// 
   Ненавижу нововведения, вроде зарплаты на карточках, электронных пропусков и прочей дребедени, хотя радиослушатели считают меня вполне современной и, как выражается Стаська, «суперпродвинутой бабкой». Всю жизнь смолоду я проработала диктором Всесоюзного радио, а потом наша профессия «принакрылась медным тазом». А надо было на что-то жить и растить Стаську. Тогда я стала репетитором, подтягивала по русскому языку безграмотных компьютерных детей. Иногда мне хотелось убить этих долдонов или самой удавиться, и я твердо решила ни за что не заводить в доме компьютер, чтобы Стаська научилась читать и писать как нормальный ребенок, хотя, конечно, она клянчила и канючила, но я отвечала, что у меня просто нет денег. С тех пор я приучилась скрывать от нее часть своих заработков, чтобы она привыкла соразмерять запросы и желания с реальными возможностями, и кажется, мне это удалось. Не то чтобы я купалась в деньгах, какое там, но все же она считала и считает, что я зарабатываю несколько меньше, чем на самом деле. Иногда, правда, я устраиваю ей сюрпризы – дарю хорошие вещи, вожу куда-нибудь на отдых, но у меня всегда есть «заначка» на черный день. Ах да, я отвлеклась. Работу репетитора я ненавидела, но жить-то надо. И вдруг… Бывают в моей жизни такие прекрасные «вдруг»! Мне позвонила одна моя приятельница и бывшая коллега и с искренним возмущением сообщила, что ей, известному диктору, предложили черт знает что. А именно – вести передачу на молодежном канале, и не просто так, а на сленге. – Можешь себе представить, я должна была говорить: «Элвис Пресли откинул копыта в таком-то году…» Как тебе такое нравится?
   – И ты отказалась? – с замиранием сердца спросила я.
   – А ты полагаешь, я могу так низко пасть? Разумеется, отказалась. А ты бы согласилась?
   – Я бы с превеликой радостью!
   – Ты с ума сошла!
   – А чем это хуже ликующих репортажей об успехах советской промышленности или сельского хозяйства? По крайней мере Элвис Пресли и в самом деле откинул копыта. Это правда, и ничего, кроме правды. А уж в каких выражениях сообщать эту правду, мне абсолютно все равно. Хоть в матерных. Умоляю, сведи меня с этими людьми.
   Несмотря на неподдельное возмущение, просьбу мою она выполнила. И я своим глубоким, поставленным в Школе-студии МХАТ голосом стала произносить в эфире весьма причудливые сленговые тексты, которые поначалу редактору даже приходилось мне переводить. Но меня это только забавляло. Моя закадычная подруга Натэлла чуть не врезалась в столб, когда в машине услыхала по радио, как я читаю этот текст. У нее случилась форменная истерика от хохота. Зато мой братец Гера позвонил вечером и сказал:
   – Лёка, передай своим патронам, что это гениальный ход! У них большое будущее. Мои студенты в диком восторге. Торчат и тащатся.
   Вот так я вернулась к любимой профессии и, должна сказать, полюбила ее еще больше. Теперь я зачастую сама пишу свои тексты, черпая новые словечки и обороты из лексикона внучки и ее окружения.
 //-- * * * --// 
   Наша студия располагается в здании бывшего заводского профилактория, а недавно в это же здание въехал новый дециметровый телеканал и во дворе стало так тесно, что даже пешком пройти проблема, не то что припарковаться. За мной всегда присылают машину, и шофер Вася, въезжая во двор, матерится так виртуозно, что я только диву даюсь. У меня даже создается впечатление, что он своими матюгами разгоняет плотные ряды машин, так что ему удается каким-то образом вклиниваться между ними.
   – Ты уж извини, мать, но без этого разве ж по Москве проедешь?
   Я только смеюсь в ответ. Он хороший парень, Вася. А в борьбе с московскими пробками все средства хороши. Например Натэлла, женщина с тонким музыкальным вкусом, однажды повергла меня в шок. Мы с ней попали как-то в пробку на Ленинградском проспекте, она тяжело вздохнула, поменяла диск в магнитофоне и вдруг врубила Верку Сердючку. Я чуть из машины не выпала, а подруга объяснила:
   – Понимаешь, при пробках помогает, как это ни дико! Вот, смотри, что я говорила!
   И в самом деле, пробка начала рассасываться!
   – Но как тебе в голову пришло такое купить? – полюбопытствовала я.
   – Это не мне, а Датико.
   Датико был ее любимым племянником.
   Я хотела было посоветовать этот способ Васе, но потом решила, что его виртуозный мат для меня приятнее.
   Зарплату у нас выдают в конвертах. Вскрыв его, я обнаружила некоторую прибавку. Приятный сюрприз.
   – Ошибки нет? – поинтересовалась я на всякий случай.
   – Нет-нет, все правильно, – успокоила меня бухгалтерша.
   Надо бы чем-то порадовать Стаську, но угодить ей сложно, тем более что Ариадна заваливает ее тряпками, очевидно полагая их достойной заменой материнской любви. И я купила внучке коробку ее любимых конфет «Рафаэлло». Обожаю смотреть, как она их ест. Это целый ритуал. Ни чаю, ни кофе. Она садится в кресло, кладет свои длиннющие ноги на пуфик, двумя пальчиками берет конфету из коробки, подносит ко рту, потом, словно опомнившись, осматривает ее со всех сторон, нюхает, откусывает половину, закрывает глаза и долго-долго мнет языком во рту, наконец громко выдыхает: «Кайф!» – и бросает в рот вторую половину, но уже не смакует, а быстро проглатывает и облизывает пальцы. Интересно, что любые другие конфеты она ест только с чаем и без всяких фокусов. Как-то я ее спросила, почему, но она только плечами пожала:
   – Понятия не имею.
   Не успела я войти в квартиру, как позвонила Стаськина классная руководительница:
   – Леокадия Петровна, прошу вас выбрать время и зайти в школу.
   – Что-то случилось? – перепугалась я.
   – Пока нет, но поведение Станиславы… Да и вообще, учебный год только начался и еще можно кое-что сделать… Как-никак выпускной класс.
   – Но она же хорошо учится!
   – Она стала много пропускать, и, думаю, вы не всегда в курсе.
   – Прогуливает? – Да!
   – Я поговорю с ней.
   – Леокадия Петровна, если бы я не знала про ваши обстоятельства, я бы и внимания не обратила, но в данном случае… Девочка одна со старой женщиной… Прошу вас, будьте внимательнее. Хорошие оценки еще не все. Есть примеры, когда оценки отличные, а на деле ребенок отпетый…
   – Есть что-то конкретное или это так, общие соображения? – вскипела я.
   – Пока – общие! Но до конкретного может быть один шаг, – зловеще пропела училка.
   – Хорошо, я учту и непременно поговорю с внучкой. Спасибо за сигнал! Это очень мило с вашей стороны, – дрожа от бешенства сказала я.
   Идиотка не поняла иронии.
   – Ну что вы – это мой долг!
   – Я могу пока не приходить в школу?
   – Да-да, я надеюсь этого разговора будет достаточно.
   Вот же сука! Я и без нее боюсь за Стаську на каждом шагу, а она… Ну прогуляла девчонка урок, подумаешь, большое дело… Я и сама в юности прогуливала почем зря и ничего, выросла… Сейчас, конечно, совсем другие времена. Я-то, прогуливая, ходила в кино за двадцать копеек, а куда Стаська таскается? И с кем? Надо будет с ней поговорить. Хотя она меня совсем не боится. А вот Геру все же побаивается. Во всяком случае, прислушивается к его мнению. Гера – это мой брат, известный ученый и писатель-фантаст одновременно. Однажды я застала ее крутящейся перед зеркалом в купальнике с трусиками-стрингами, присланном Ариадной. Я знала, что она собирается на день рождения к однокласснику, который будут отмечать в бассейне. И ужаснулась:
   – Стаська, ты с ума сошла. Это же просто безобразие!
   – Ничего подобного! Очень даже клевый купальник.
   – Где ты видишь купальник? Невооруженным глазом его не разглядишь.
   – Лёка, ты устарела!
   – Естественно, я ведь твоя бабка. Но глаза и мозги у меня пока еще на месте.
   – Именно что на месте, вперед не двигаются.
   – Не хами!
   – Я не хамлю, просто констатирую факт.
   – Сейчас придет Герман, спроси его.
   – На фиг! Я все равно пойду так!
   – Прямо по улице так пойдешь?
   – Я что, похожа на придурочную?
   – Как две капли воды! – отрезала я и пошла открывать дверь. – Гера, я прошу, посмотри на нее! – патетически воскликнула я.
   – Я, по-твоему, голых девиц не видел? Видел, кстати, и получше.
   – Что? – ахнула Стаська. Они с Герой дружат, и она была уверена, что он ее не сдаст.
   – Что слышишь! Прикройся, особенно зад, он у тебя слишком тощий, чтобы всем демонстрировать.
   Ну она за словом в карман не полезла:
   – Ясный перец, такое старье ничего не понимает. Это самый писк и прикол.
   – Видишь ли, детка, писк и прикол тоже должны быть к лицу, а в данном случае к жопе. Твоей жопке это не идет. Вероятно, эти трусики призваны возбуждать мужчин, но… У меня лично… они вызывают, я бы сказал, самые неприятные ощущения, несколько даже вонючие…
   – Почему? – опешила она.
   – Когда я вижу, как глубоко в задницу врезается эта веревочка, я невольно представляю себе, что когда девица их снимет…
   – Хочешь сказать?..
   – Вот именно.
   И что бы вы думали? С тех пор она и сама таких трусов не носит и на других видеть не может.
   Так что Гера умеет с ней справляться. Я этим не злоупотребляю, у него и своих забот хватает. Он профессор в МГТУ, к тому же пишет фантастические романы, которые пользуются большим успехом, и это не говоря о том, что у него уже пятая жена, которая моложе его лет на двадцать, к тому же, подозреваю, есть еще и любовница.
 //-- * * * --// 
   Утром Стаська сказала хмуро:
   – Лёка, я на кладбище не поеду, сегодня у Нельки день рождения…
   – И не надо. Мне лучше одной…
   Сегодня день рождения не только у Нельки, но и у моего покойного мужа. Четырнадцать лет тому назад он умер в одночасье, от инфаркта. Умер на работе. Мы успели отпраздновать серебряную свадьбу… Лёня, Лёнечка, с его смертью для меня кончилась одна жизнь и началась совсем другая, без любви. Так тоже можно жить, особенно когда есть о ком заботиться. Мы с ним любили друг друга и гордились друг другом. Он был крупный инженер-ракетчик, засекреченный до идиотизма, как водилось в те годы. Интересный, эффектный мужчина, веселый, добрый. Подолгу пропадал на полигонах, по несколько месяцев торчал в Капустином Яру на испытаниях и конечно же изменял мне. А как могло быть иначе? В закрытых военных городках полно одиноких неудовлетворенных женщин – вдов, брошенок, разведенок, которым некуда оттуда податься…
   Но он умел ограждать меня от этого. Я никогда не находила следов помады, чужих вещей, я просто знала, и все. Знала. Потому что любила. Я не устраивала сцен ревности – зачем? Такова жизнь. Но я страдала, еще как страдала… Однако утешалась тем, что физическая измена это ерунда… И сама иногда ему изменяла, так, для восстановления справедливости. Ни разу за все годы я не замечала и не чувствовала, что он влюблен в кого-то, и всегда чувствовала и знала, что любит он меня. Натэлла уверяла, что по поведению мужчины в постели можно определить, изменял он тебе или нет. Но я никогда ничего такого не замечала, он всегда был весьма изобретателен в постели. Он был старше меня на пятнадцать лет, но с годами в моем отношении к нему появилось кроме всего прочего еще и что-то материнское – чем бы дитя ни тешилось… А в последние годы я и вовсе успокоилась – ему стало не до баб. Перестройка, конверсия, да и возраст. Помню, мы однажды здорово поссорились. Когда было принято решение о выводе наших войск из Афганистана, он расстроился. Я пришла в негодование. А он кричал:
   – Да пойми ты, это моя работа, я сделал по их заказу такой комплекс! И его даже не успеют применить!
   – Но ведь это же смерть для тысяч людей!
   А ты что, не знала, чем я занимаюсь? Именно смертью! Всю свою жизнь! – Потом он спохватился, понял что-то: – Лёка, думаешь, я не знаю, что эта война – ужас, преступление и все такое? Сколько наших парней погибло, сколько еще бед она наделает в будущем, эта чертова война, но… Ты разве не замечала, что мы никогда не говорим, что работаем на оборонку, всегда только «на войну»…
   Он был прекрасным отцом, обожал Ариадну, и это он настоял, чтобы родилась Стаська.
   – Никаких абортов! Вырастим, воспитаем, вот скоро меня турнут на пенсию, чем прикажешь мне заниматься? Буду внука растить. Или лучше внучку! Да, девочки лучше, их на войну не забирают! А я выращу такую девчонку, чтобы умела за себя постоять! Тобой, Адька, мне некогда было заниматься, зато внучку я возьму на себя! А ты живи, учись, работай, можешь еще и внучкам потом подкинуть, я не возражаю!
   Он же настоял, чтобы Стаську назвали Станиславой, в честь его отца. Сейчас я часто думаю о том, что он вовремя умер. Не дожил до полного краха армии, хоть никогда не был военным, и всей той системы, которой истово служил всю жизнь. В том мире у него было свое место, а в новом он его не нашел бы, превратился бы в жалкого брюзжащего пенсионера. Нет, он просто покончил бы с собой.
   Мне повезло в жизни, что я встретила такого человека и жила за ним как за каменной стеной.
   Я еще училась в театральном, и одна девочка с нашего курса пригласила меня к себе послушать записи Вертинского – отец подарил ей магнитофон. Тогда Вертинский был почти забыт. Помню, мы сидели у них на кухне, слушали Вертинского и пили домашнее вино из чайных чашек, на всякий пожарный случай, для маскировки, заедали жирнющим печеньем курабье и курили – разлагались, одним словом. Я совершенно влюбилась в песни Вертинского, особенно меня пленила одна, которую я с тех пор нигде и никогда не слышала. Там были такие упоительные строчки:

     Вами бредят в Лондоне и Вене,
     Вами пьян Мадрид и Сан-Суси,
     Это ваши светлые колени
     Вдохновили гений Дебюсси.


     И забыв свой строгий стиль латинский,
     Перепутав грозные слова.
     Из-за вас епископ Лотарингский
     Уронил в причастье кружева…

   Боже мой, как кружилась голова от этих строк у молоденьких студенток театрального училища… Как хотелось и верилось, что из-за нас тоже будут сходить с ума если не епископы (епископы нас тогда совсем не занимали), но какие-то знаменитые, талантливые, могущественные мужчины… Но главное – европейские столицы.
   Когда мы слушали эту песню, наверное уже в десятый раз, в дверях вдруг раздался голос:
   – Так! Это что за образ жизни?
   Мы обмерли от ужаса. В кухню вошел отец подружки, генерал в штатском, а с ним мужчина помоложе, мы вскочили, я зажала в кулаке окурок, а генерал схватил со стола чашку и отпил глоток.
   – Гляди, Леонид, как молодежь время проводит, а? Вертинский, вино, сигареты! Этому вас в институте учат?
   Голос у него был грозный, а в глазах плясали веселые черти. Он и сам был подшофе.
   – Это ваше счастье, что я тут парней не застал! Леокадия, брось окурок, а то руку сожжешь, дурища! Ну вот что, девки, быстро заметайте следы оргии и собирайте на стол! Мы голодные! Ольга, грей ужин, чтобы к приходу матери все было чинно-благородно.
   Мы, поняв, что гроза прошла стороной, метнулись выполнять приказание, но я все время чувствовала, что этот Леонид то и дело на меня посматривает. Но он же такой старый!
   – Лёка, смотри, как он на тебя лупится, – шепнула мне Олька. – Потрясающий мужик, между прочим.
   – А сколько ему лет?
   – Тридцать четыре.
   – Но он же старик!
   – Много ты понимаешь! Мужчина в самом соку!
   Почему-то от ее слов меня бросило в жар.
   Потом мы вчетвером ужинали, и Леонид вызвался меня проводить. Я была жутко смущена, но в то же время мне это польстило. Олька успела нашептать, что он очень крупная шишка для своего возраста, без пяти минут доктор наук и еще, что он вдовец.
   У него была бежевая «Волга». Это меня добило. Самое смешное, что он тоже был смущен.
   – Куда вас отвезти, Леокадия?
   – До ближайшего метро. А то мне далеко.
   – Нет уж, я вас до дома довезу. Вы где живете?
   – В Черемушках.
   – Значит, едем в Черемушки. Какое у вас имя красивое – Леокадия. Никогда не встречал девушек с таким именем. Только по радио слыхал – Леокадия Масленникова, певица такая есть. Знаете?
   – Знаю.
   – А вы, значит, актрисой быть собираетесь?
   – Да.
   – У вас получится. Вы красивая, и голос у вас…
   – Этого еще мало.
   – Ну и талант, наверное, есть, если приняли в институт…
   – Этого тоже еще мало.
   – А что же еще нужно? Блат?
   – Нет, везенье.
   – А вы разве невезучая?
   – Да нет, не сказала бы…
   – А парень у вас есть? Хотя что я спрашиваю, еще бы… такая девушка…
   И что-то в его голосе было такое, что я испугалась. Что-то такое, что бывает раз в жизни… так мне тогда показалось. И я почему-то ответила:
   – Нет, парня у меня нет. Был и сплыл.
   – А сколько вам лет, Леокадия?
   – Девятнадцать.
   – Ох, грехи наши тяжкие, – засмеялся он.
   – Какие грехи?
   – Замуж хочешь?
   – Что? – перепугалась я.
   – Замуж за меня пойдешь?
   Это было романтично, как в кино, но настолько дико…
   – Что, страшно? – нежно улыбнулся он.
   – Да, – призналась я.
   Потом он говорил, что именно в этот момент полюбил меня.
   Поженились мы только через год. Многие девочки мне завидовали, а Ольга Густавовна, наш педагог по сценречи, с грустью сказала:
   – Для актрисы такой муж – не в радость.
   – Почему?
   – За границу тебя выпускать не будут.
   – Подумаешь! – фыркнула я. – Не больно-то и хочется. Как послушаешь рассказы о заграничных гастролях, с души воротит. Бульонные кубики, сырокопченая колбаса и консервы… Это же так унизительно…
   Она очень внимательно тогда на меня посмотрела, как будто впервые видела.
   – В чем-то ты права, наверное. И все-таки, когда труппа уедет, а ты останешься… И если в кино будешь сниматься, никаких тебе кинофестивалей.
   – Почему? А московский? – смеялась я. Я была уже влюблена на всю катушку. А театр… Что театр, наверное, я смогу без него обойтись.
   И он тоже без меня смог. Ни в один московский театр меня не взяли. И кто-то посоветовал мне прослушаться на радио. Лёня был счастлив. С одной стороны, я при деле, при профессии, а с другой, никто меня в лицо не знает, никакая звездная болезнь мне не грозит. К тому же диктор всесоюзного радио – это звучало…
   Я долго пробыла на кладбище, хотя погода стояла ужасная. Дождь, холод. Но мне хорошо вспоминалось там, было грустно и нежно на душе. Он был самой большой моей любовью, даже единственной, все остальное не в счет.
   После его смерти были претенденты, как говорится, на руку и сердце, но я даже представить себе не могла другого мужчину рядом с собой, в одной квартире. Лёня никогда меня не раздражал, даже удивительно. Он был неприхотлив и очень благодарен в быту, никогда не лез в женские дела. У него было свое большое дело в жизни. И он любил меня, несмотря на многочисленных баб, которых я про себя называла «подножным кормом». Мучилась из-за этого, но твердо знала – любит он только меня. И это было важнее всего. Я сидела на лавочке под зонтом и вспоминала, вспоминала… Все-таки я – счастливая женщина, в моей жизни была настоящая большая любовь, и мы прожили вместе так много лет… Внезапно мне стало холодно. Пора уходить. Прощай, Лёнечка…
   …Выйдя из лифта, я услышала странные звуки. Как будто в квартире били посуду. Я испугалась. Звон разбитого стекла повторялся со странной периодичностью. Я дрожащими руками отперла дверь и бросилась на кухню. Пол был усеян осколками. Стаська с застывшей на лице странной гримасой сидела на стуле и швыряла на кафельный пол блюдца от кофейного сервиза.
   – Ты спятила? Прекрати сейчас же! – заорала я.
   Она подняла на меня глаза и все же с той же гримасой шмякнула об пол очередное блюдце.
   У меня от ужаса волосы на голове зашевелились. Она что, с ума сошла? Но нельзя поддаваться панике.
   – Станислава! – Я грохнула кулаком по столу. – Я с тобой разговариваю.
   Бац! Еще одно блюдце разбилось вдребезги.
   Я схватила телефонную трубку и сделала вид, будто набираю номер.
   – Скорая психиатрическая? Приезжайте скорее, моя внучка сошла с ума. Записывайте! Городецкая Станислава Юрьевна, семнадцать лет, школьница… Буйное помешательство.
   – Лёка, перестань! Лёка! Я положила трубку.
   – Очухалась?
   – А ты что, сдала бы меня в психушку? – злобно прищурилась она.
   – Можешь не сомневаться. Говори, что стряслось?
   – Я поеду в Америку!
   – Что?
   – Что слышала!
   – Не смей хамить!
   – Я поеду в Америку!
   – Ну поедешь, а зачем же стулья ломать?
   – Какие стулья?
   – Классику читать надо! Посуду зачем била? Смотри, что наделала, поганка. Из чего мы теперь пить будем?
   – Не преувеличивай! Из этого идиотского сервиза мы никогда не пьем.
   – А стаканы?
   – Купим, они дешевые.
   – А если б я не пришла, ты бы и до веджвудского сервиза добралась? Ты же собиралась на день рождения?
   – Рассобиралась, – мрачно буркнула она.
   – Ладно, черт с ней, с посудой, говори, в чем дело.
   – На, наслаждайся!
   Она протянула мне пачку фотографий. Надо заметить, что за все годы Ариадна прислала всего три фотографии. А тут целая пачка. У меня задрожали руки и заболело сердце. Что бы я о ней ни думала, но она же моя единственная дочь. Я жадно всматривалась в ее лицо.
   – Смотри, дальше смотри, что ты так долго? – раздраженно торопила меня Стаська.
   – Отвяжись! И собери осколки. Пока не соберешь, я с тобой разговаривать не буду.
   Она покорно взялась за веник, а я сгребла фотографии и ушла к себе.
   Я видела за последние годы сотни подобных фотографий у друзей и знакомых, чьи родственники уехали за границу. Красивые, яркие картинки словно бы демонстрировали нам, оставшимся, как все здорово и роскошно у них там, какие они умные, что уехали и нисколько об этом не жалеют. А вы, убогие, смотрите и завидуйте. Может, мне это только кажется, не знаю. И тут был такой же набор – красивая женщина в красивых шмотках, красивый дом, красивая машина, красивая собачка на руках. И очень красивый мужчина, высокий, широкоплечий, молодой. Ариадна рядом с ним кажется совсем маленькой и хрупкой. А он так нежно ее обнимает. Она с годами стала еще красивее и почти не постарела. Но что-то в ней неуловимо изменилось. Выражение лица? Не пойму, но она кажется какой-то чужой… Боже мой, неужто я забыла родную дочь? Единственную, обожаемую.
   – Ну как тебе эта физия? – раздался за спиной голос Стаськи.
   – Не смей так…
   – Лёка, ты со мной поедешь? Она обещает прислать бабки.
   – Отстань, я хочу побыть одна.
   – Да не мучайся ты, она просто сделала пластическую операцию.
   – Что?
   – Нос другой, не видишь, что ли?
   Господи, так вот в чем дело! А я не сообразила. Но как Стаська-то заметила? Столько лет прошло, и, казалось бы, она и знать о матери не желает, а вот поди ж ты! Сердце заныло еще сильнее.
   – Лёка, мы поедем?
   – Что это вдруг тебе приспичило?
   – А ты письмо еще не читала? Нас не просто так зовут, а на свадьбу! Интересно же! Девятого февраля у них свадьба.
   – А как же школа? – машинально спросила я.
   – Плевать! Всего на две недельки, Лёкочка!
   – Но с чего вдруг такая перемена?
   – А ты посмотри, как красиво…
   Она ткнула пальцем в фотографию, на которой Ариадна, сидя на корточках, пересаживает какой-то экзотический цветок из одного горшка в другой, а за спиной у нее дивные зеленые холмы.
   – Зеленые холмы Калифорнии, – задумчиво проговорила Стаська. – Я хочу это видеть своими глазами.
   Я внимательно на нее посмотрела. Она выдержала мой взгляд.
   – Лёка, пожалуйста!
   – Послушай, но зачем ехать именно на свадьбу? Ей там не до нас будет.
   – Ей всегда не до нас, но тут она так приглашает… Ты почитай письмо. Она пишет, что к ним в сад заходят еноты, а иногда олени.
   – Сходи в зоопарк.
   – Лёка, ну пожалуйста, я тебя просто умоляю.
   – Езжай одна.
   – Нет, одна я не поеду.
   – Но нас вместе могут не впустить в Америку. Получить у американцев визу не так легко.
   – Не пустят, тогда другое дело. А мы должны попробовать! Все-таки свадьба. И зеленые холмы Калифорнии. Знаешь, я думала, там одни пальмы. А здорово звучит – зеленые холмы Калифорнии, даже лучше, чем у Хемингуэя. «Зеленые холмы Африки». По-моему, у меня лучше – зеленые холмы Калифорнии.
   Я только рот разинула. Она читала Хемингуэя? Людям моего поколения даже в ее возрасте стыдно было не читать Хемингуэя, но теперь…
   – Так мы поедем, Лёкочка?
   – А отпуск? Вдруг не дадут, на школу еще можно плюнуть, но на работу…
   – Лёка, тебя же на работе ценят, а свадьба дочери стопудово уважительная причина.
   – Возможно, ты и права, но скажи мне все-таки, почему ты посуду колошматила?
   Она отвела глаза. Слегка покраснела.
   – Это… из-за другого.
   – Из-за чего конкретно?
   – А можно я сейчас не буду говорить?
   – Нельзя.
   – Ну, я с Мишкой поругалась.
   – Врешь.
   – Лёка, честное слово. Понимаешь, он сказал, что я… совершенно не сексапильная. Что вообще-то я клевая, но не сексапильная. Ну я и психанула.
   Я не поверила ни одному слову, но поняла, что сейчас настаивать бесполезно.
   – Дело твое. Хочешь – молчи.
   – А как ты считаешь, я сексапильная?
   – Понятия не имею. Но в том, что ты набитая дура, у меня нет и тени сомнения.
   Она бросилась меня обнимать. На этом инцидент, казалось бы, был исчерпан. Однако страх за нее стал еще сильнее.


   Ариадна

   Неужели они действительно приедут? Даже не верится. Но им уже дали визу и билеты заказаны… И мне страшно. Даже не знаю, рада я или нет. Почему Стаська вдруг сменила гнев на милость? Я ведь совсем-совсем ее не знаю. Встречи с мамой я не боюсь… ну или почти не боюсь. А Стаська… Она ведь уже взрослая и очень хорошенькая. Мне никто не дает моих лет, а такая взрослая дочь… И характер у нее не дай бог. Она ведь все эти годы знать меня не хотела, а тут вдруг… Я дура, я все-таки полная дура, зачем мне понадобилось приглашать их на свадьбу? Похвастаться захотелось? Наконец-то сбывается все, о чем я мечтала, и мои близкие, мама и дочка, должны увидеть это своими глазами. Но куда лучше было бы потом, после свадьбы, самой полететь в Москву. Проше и значительно дешевле. ФУ.
   нехорошо так думать, стыдно… Вон, даже красные пятна выступили… И все-таки, как я тут с ними буду управляться? Они же не водят машину, а у меня ведь работа… Конечно, я куплю им несколько экскурсий, на уик-энд сама куда-нибудь их отвезу. А, ладно, как-нибудь. Я хочу увидеться с мамой, она просто обрадуется, а вот Стаська… Кто ее знает… Будет смотреть на меня злыми глазами. Я плохая мать, я никудышная мать… Может, я еще рожу ребенка, я еще нестарая, и ему я, наверное, смогу быть хорошей матерью… Это же будет ребенок от любимого… Господи, это папа во в.сем виноват. Он не позволил мне сделать аборт. Ой, грех какой даже думать так. А вдруг Стаська повзрослела, поумнела, влюбилась и сможет наконец понять свою беспутную маму? И простить? А может, ей что-то от меня понадобилось? Девчонки из России жаждут приехать в Америку и, как говорится, попытать здесь счастья, но далеко не у всех в Америке живет родная мать. Вдруг она решит попросту здесь остаться? Это было бы ужасно. Неприятностей не оберешься, к тому же молоденькая красивая девчонка с трудным характером в доме, где есть молодой красивый мужчина… Нет, этого допускать нельзя, ни в коем случае. Боже, что я делаю? Заранее настраиваю себя против единственной дочери, перед которой к тому же безмерно виновата. .. Ах, как я не люблю чувствовать себя виноватой, а моя вина только возрастает и возрастает. Нет, нельзя все-таки поддаваться порывам. Но кто мог предположить, что на этот раз она не порвет мое приглашение? Вечно я сначала делаю, а потом думаю. А, ладно, что будет, то и будет. В конце концов до их приезда еще больше двух месяцев. Зачем раньше времени расстраиваться? Только бы свадьбу не испортили… У мамы по телефону голос теплый, она рада, мама есть мама. Стаська к телефону не подходит, то ее дома нет, то еще что-то… Как когда-то в моей юности шутила мама: «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери мамцом!»


   Стася

   Кажется, Лёка поверила насчет ссоры с Мишкой. Или сделала вид. Да какая на фиг разница? Главное – она перестала меня доставать с этой посудой. Конечно, я погорячилась. Но в тот момент мне хотелось не только блюдца с чашками бить, а вообще разнести на фиг весь дом. Но тогда Лёка уж точно меня в психушку бы отправила… Или нет? Я ведь заметила, что никуда она не звонила, только придуривалась. Она доверчивая и жутко добрая. Думает, я ее боюсь. Пускай думает, если ей так легче. И я здорово наврала насчет того, что Мишка сказал, будто я не сексапильная. В моем возрасте такие мысли вполне естественны для девушек, и насчет зеленых холмов тоже прикольно получилось. Она купилась стопудово! Я и правда люблю читать. Только не их Дурацкого Хемингуэя. Скучища та еще! А название «Зеленые холмы Африки» я просто запомнила. А вообще туфта. Это им с голодухи все гениальным казалось. Разрешили Хемингуэя и Ремарка, они и кинулись… У меня любимая книжка «Сто лет одиночества». Это чудо! А остальные романы Маркеса – скука смертная. Непонятно даже, как он такое чудо написал… Когда там бабочки летают, у меня внутри все от восторга сжимается, дух замирает… И еще когда я «Барышню-крестьянку» или «Метель» читаю… А другие повести Белкина мне как-то по барабану… С Лёкой я по поводу литературы не откровенничаю. Она не понимает, у нее какие-то свои представления. Пушкина, например, надо любить всего, и точка. И Лермонтова всего. И Гоголя. Но я умею с понтом под зонтом такие турусы на колесах развести, что Лёка только глаза таращит и тихо радуется, что у нее внучка начитанная. Пусть радуется, старушка, ей и так не сладко… А в Америке, если все получится, ее вообще инфаркт хватить может. Хотя у нее сердце, слава богу, здоровое. Да и не такая уж она старая по нашим временам. Пятьдесят восемь с половиной. Зря я ее уговорила со мной лететь, по привычке просто, ведь она моя надежда и опора… Лучше бы одной, у меня руки были бы развязаны, а при Лёке труднее будет… Ничего, еще время есть, и надо как следует подготовиться. Мамалыга должна просто рухнуть, когда меня увидит. Подготовка уже идет полным ходом. Ничего, цель оправдывает средства…


   Леокадия Петровна

   Я возвращалась домой от Натэллы и у метро столкнулась с матерью Стаськиной одноклассницы.
   – Леокадия Петровна, здравствуйте, вот хорошо, что я вас встретила. Знаете, мне надо с вами поговорить!
   – Добрый вечер, Елена Владимировна, – вежливо ответила я, не испытывая ни малейшего желания с нею говорить. Но никуда не денешься, она живет в нашем доме и идти придется вместе. Эта дама лет сорока была активнейшим членом родительского комитета, который в выпускном классе развил весьма бурную деятельность.
   – Леокадия Петровна, я просто обязана вас предупредить… – довольно зловеще начала она.
   У меня заныло сердце. Неужели Стаська опять что-то натворила?
   – Слушаю вас, Елена Владимировна.
   – Вы знаете, что Станислава торгует в школе поношенными вещами?
   – Что? – оторопела я.
   – Да-да, именно так! Она распродает вещи, присланные из Америки. Согласитесь, занятие не самое благопристойное.
   – Соглашусь, хотя, с другой стороны, в этом возрасте могло бы быть и хуже!
   – Ну конечно, зарабатывать проституцией хуже. Но вы, разумеется, не в курсе дела?
   – Нет, я ничего не знала. Но этому будет положен конец. Дура она еще…
   – Судя по вашему тону, вы к ней слишком снисходительны. А она девочка с тяжелым характером, впрочем, понятно, без матери растет. Только вы уж не говорите ей, что это я вам сказала, а то моей Ляльке достанется… Она у меня тихая, скромная и не умеет за себя постоять. А Станислава бывает очень агрессивной и несдержанной. Вы уж простите, я понимаю, вам и так трудно… Но я должна была вас предупредить, просигнализировать, так сказать…
   – Спасибо за предупреждение.
   И как это я не заметила? Давно шмона не устраивала, все времени не было. У нас поменялась сетка вещания, и у меня стало меньше возможностей для обысков. Но завтра я не работаю и все выясню.
   Стаська спала. Или притворялась? Я не стала устраивать разборки на ночь глядя. Но спала я ужасно, несмотря на снотворное. Что она опять удумала? Зачем распродает шмотки?
   Утренний шмон принес ошеломляющие результаты. В обычно битком набитом шкафу буквально свистал ветер. А в ящике стола в драном учебнике физики за девятый класс лежали деньги – пятьсот двенадцать долларов. Это что, подготовка к Америке? А в чем, хотелось бы знать, она поедет? И неужели эти горы шмотья стоили всего пять сотен? Впрочем, если торговать в школе… Или есть еще заначки? Но я решила больше не искать. Я должна поговорить с ней начистоту.
   – Обедать иди! – распорядилась я, едва она вошла в квартиру.
   – Лёка, ты чего такая?
   – Да понимаешь, нас ограбили, – сообщила я.
   – Как? – позеленела она и кинулась к своему столу.
   Вернулась довольная.
   – А чего украли-то?
   – Твои тряпки, больше ничего не взяли. Странно, да?
   Она вспыхнула.
   – Ты зачем в мой шкаф лазила?
   – Я не лазила, я твой розовый свитер из чистки взяла. И смотрю, пусто все. Можешь объяснить мне, что это значит? Сперва посуду колотишь, теперь шмотки выбросила. Так и разориться недолго.
   – Я не выбросила… Я продала.
   – Продала? Как интересно! И много наторговала?
   – Да нет, но все-таки на пятьсот баксов.
   – А зачем ты это сделала? И в чем собираешься ехать? Голая, чтобы вынудить мать купить тебе все новое?
   Она зашлась от возмущения.
   – Ты… как ты могла такое подумать!
   – А что прикажешь мне думать?
   – Я просто хочу на эти бабки купить себе что-нибудь совсем другое, хорошее, классное, а не ширпотреб… пусть видит, что мы в ее подачках не нуждаемся.
   – Послушай, зачем с таким настроением ехать, скажи на милость?
   – Хочу!
   – А как по-твоему, на пятьсот долларов можно купить много дорогих вещей?
   – Можно кое-что, я уже присмотрела… особенно на распродаже, уже начались рождественские распродажи…
   – И кому ж ты это все загнала?
   – Девчонкам в школе… Кое-что еще осталось, думаю, баксов на двести, так что Мамалыга не особенно тратилась на меня. Я собрала тряпье за четыре года…
   – А почему ты мне ничего не сказала?
   – А ты бы разве позволила? А так… я, кстати, сама хотела тебе рассказать и даже… попросить тебя пойти со мной, чтобы выбрать…
   – Стаська, не ври и не подлизывайся.
   – Нет, правда. Я твоему вкусу доверяю.
   – И напрасно. Я в вашей молодежной моде не разбираюсь.
   – Ну, Лёкочка, не злись, пожалуйста, ты же сама всегда говоришь – лучше иметь две-три хорошие вещи, чем мешок плохих. Пусть она видит, что ты меня хорошо одеваешь, а не в дешевое американское дерьмо.
   – Это что, способ вымогательства? – рассердилась я. – У Ариадны наверняка не слишком много денег, особенно учитывая наш приезд и свадьбу…
   – Как ты можешь так обо мне думать? Это не способ вымогательства, а наглядный пример того, что ты… что мы не нуждаемся в ней…
   Что за идиотизм, ты же взрослая уже, школу кончаешь, а несешь невесть что! Да если б не эти шмотки, ты бы всегда ходила в двух-трех вещах и далеко не лучшего качества. А благодаря ей у тебя шкаф ломился от тряпок, которыми ты почему-то раньше вовсе не брезговала. Мне за тебя стыдно.
   – Лёка, не придуривайся, что ты не поняла… ты просто придираешься ко мне. Между прочим, я получила пятерку за сочинение.
   – Поздравляю!
   – Единственная пятерка в классе!
   – И то хлеб. А что, ты в школе прилавок поставила или как?
   – Или как!
   – И никто тебе ничего не сказал?
   – Из-за шмотья? Да они до смерти рады, что это не наркота, вот и все.
   – Господи помилуй!
   – Да, Лёка, ты вчера на кладбище была?
   – На кладбище? Нет, а почему ты спросила?
   – Понимаешь, мы с Лизаней вчера в Донской монастырь мотались…
   – Зачем это?
   – Лизаня покреститься хочет, а одна пойти стеснялась, ну я с ней тоже пошла. А потом мы на кладбище заглянули, я там у тетки цветочков купила деду на могилку…
   Она не устает меня поражать!
   – Понимаешь, там на могиле такие шикарные хризантемы стояли, даже странно, что их еще не уперли. Рублей на тыщу наверное… Белые… Лохматые. От кого это?
   – Понятия не имею. Но с другой стороны, мало ли кто мог прийти к нему на могилу. У него же было много друзей.
   – И баб, наверное, тоже…
   – А зачем, собственно, ты мне это говоришь?
   – Низачем, просто интересно, кто туда еще ходит кроме тебя?
   Мне вдруг показалось, что все это она придумала на месте, чтобы отвлечь мое внимание. Гадко, жестоко… Ничего, вырастет, потеряет любимого человека, тогда поймет. И все же в последнее время она меня пугает. Особенно я опасаюсь этой поездки. Она явно что-то затевает… Но что? Я решила обратиться к брату. Он отлично ладит со Стаськой. Пусть попробует расколоть ее. Может, ему она скажет или попросту проговорится. Он лучше меня сможет найти к ней подход. А то я в последнее время часто пасую перед ней. И не успела я об этом подумать, как Гера позвонил мне.
   – Как дела, сестричка?
   – Герка, ты мне нужен!
   – Я всегда и всем нужен! В моем возрасте это прекрасно! А то многие мои сверстники жалуются, что уже никому не нужны! Так что стряслось? Опять наша крошка что-то натворила?
   – Она все время что-то творит, и мне страшно. Я прошу, пообщайся с ней без меня, попробуй выведать, что она замышляет.
   – А она что-то замышляет?
   – Мне кажется, да. Она явно что-то удумала.
   – Но в какой области?
   – Боюсь, она хочет как-то… отомстить матери… как-то напакостить ей…
   – С чего ты взяла? Только не шмыгай носом, а то разревешься. Ладно, давай я завтра часиков в двенадцать-тринадцать к тебе заеду, мы поговорим, я дождусь ее из школы и приглашу в кафе. Ты в это время свободна?
   – Да!
   – Вот и отлично, договорились. Только, чтобы она ничего не заподозрила, я приглашу вас обеих, а ты откажись, скажи, что не можешь.
   – Я и вправду не могу завтра, у меня парикмахерская в четыре.
   – Великолепно!
 //-- * * * --// 
   Так мы и сделали, Стаська с восторгом согласилась пойти с ним в кафе. А вечером он позвонил мне.
   – Лёка, она молчит как партизанка! Я к ней и так и эдак подъезжал, все напрасно. Наконец я напрямую спросил, почему она вдруг решилась ехать к матери.
   – И что она ответила?
   – Привожу ответ дословно: «Меня пробила эта фотка с холмами. Хочу собственноглазно увидеть зеленые холмы Калифорнии!»
   – Дались ей эти холмы!
   – Ну я спросил, не лучше ли отложить поездку, все-таки выпускной класс.
   – А она?
   – Ни в какую! Летом, говорит, эти холмы желтеют, она узнавала. Ну, еще сказала, что в конце концов пусть Мамалыга порадуется.
   Пусть это будет ей свадебным подарком. Короче, Лёка, у меня было ощущение, что я бьюсь головой об стенку. Непрошибаемо! Никогда раньше мне не было с ней так трудно…
   – Но тебе не показалось, что она что-то затевает?
   – То-то и оно, что я в этом убежден!
   – И что же мне делать? Отменить поездку, сдать билеты?
   – Боюсь, что это самый правильный выход…
   – Но я не смогу, я так хочу видеть Адьку… Она же моя дочь… Я все эти годы просто не позволяла себе этого, но сейчас, когда все стало так реально… Я не смогу отказаться.
   – Тогда езжай, но просто будь начеку. К тому же вполне возможно, что Стаська, попав в Америку, увидев мать, рассиропится, все простит и будет просто наслаждаться жизнью. К тому же что такое особенное она может задумать? Не убийство же!
   – Господи, Гера, что ты говоришь?
   – Ну в том-то и дело. Скорее всего ее планы связаны с покорением Голливуда. На мой взгляд, это ближе к реальности. Может, она задумала остаться в Америке…
   – Боже упаси!
   – Да почему? Америка может ее многому научить.
   – Даже слышать об этом не желаю.
   – По-моему, наша Стаська ничем не хуже многих голливудских девиц, например, Миллы Иовович или других…
   – Ты меня дразнишь? Надеюсь, ты ей эти свои идеи не развивал?
   – Да что ты! Я в этот раз чувствовал себя с ней полным идиотом. Понимаешь, самый трудный возраст, лет тринадцать-четырнадцать, она вроде прошла спокойно…
   – Мне тоже так казалось.
   – Я тут поразмышлял… А может, все это связано с каким-то парнем, а? Может, это сексуальные проблемы? Или же она перед парнем выпендриться хочет – мол, я такая крутая, у меня мать в Америке, я к ней на свадьбу еду… Не хотелось бы, конечно, думать, что в нашей семье выросла такая дурища, но, с другой стороны, в семнадцать лет все девки – дурищи. Ты, кстати, тоже была набитой дурой в ее годы. Знаешь, ты погляди в эту сторону, может, все ее задумки не с Адькой связаны, а с каким-то хахалем? Кстати, и деньги она, вполне возможно, не на тряпки собирает, а на крутой подарок этому парню…
   – Да что-то я никакого парня на горизонте не вижу.
   – Ну, милая моя, мало ли чего ты не видишь. А я вот голову дам на отсечение, что она уже не девица.
   – Что? – ахнула я.
   – А что ты так пугаешься? Это только нормально в ее возрасте.
   – Ты придуриваешься или дразнишь меня? Ты не знаешь, чем это грозит? – рассвирепела я. – Тебе хорошо, у тебя два сына, и те давно взрослые, а я… у меня.
   – Прекрати истерику! Все равно это должно случиться, если уже не случилось. Не хочешь же ты, чтобы она осталась старой девой?
   – Нет, больше всего на свете я хочу, чтобы она вышла замуж за нормального хорошего парня.
   – Ишь чего захотела! Как это было у кого-то из классиков: «Зять – это любезный молодой человек, который берет на себя расходы по содержанию моей внучки?»
   – У классика была не внучка, а дочь.
   – Ну, кажется, этот любезный молодой человек у тебя уже появился за океаном.
   – Дай-то бог, чтобы у Адьки все было хорошо, чтобы такие жертвы не пропали даром… Господи, Герочка, я так хочу ее видеть…
 //-- * * * --// 
   Вечером позвонила Натэлла, вся в слезах. Умерла Лида Кокорева, наша однокурсница, похороны завтра в десять тридцать утра.
   – Как грустно, – сказала я.
   Лида была самой красивой девушкой на курсе, подавала большие надежды, еще студенткой с огромным успехом снялась в нашумевшем фильме, вышла замуж за модного кинорежиссера, и, казалось, звездная карьера ей обеспечена, но у нее был тяжелый характер, она умудрилась испортить отношения со всеми вокруг и в результате к тридцати годам осталась у разбитого корыта. В кино ее не снимали, в театре она была, что называется, на выходах, иногда играла что-то на радио, в годы перестройки торговала трусиками на Рижском рынке и начала пить. Однако в последнее время ее стали довольно активно снимать в сериалах, она играла в основном озлобленных баб с едва уловимыми следами былой красоты, и, надо заметить, играла хорошо, сочно. И вот внезапная смерть.
   – Надеюсь, ты пойдешь на похороны? – строго спросила Натэлла.
   – Даже не знаю… наверное, надо.
   – Что значит – наверное? – возмутилась она. – Надо, чтобы было побольше народу, надо проводить по-человечески.
   – А на каком кладбище?
   – На Донском. Там могила ее мамы… Ты не думай, я за тобой заеду.
   Почему-то на похоронах всегда бывает либо очень жарко, либо жутко холодно, а поскольку дело было в начале декабря, то холод стоял собачий. Мы встретили массу знакомых.
   – Девочки! – подбежала к нам Валя Огородникова, наш бывший комсорг. – Сколько лет, сколько зим, вот только на похоронах и встречаемся. Девочки, мы тут скидываемся на поминки…
   – По сколько? – деловито осведомилась Натэлла. – А кто устраивает поминки?
   – Мы и устраиваем. У нее осталась только двоюродная сестра, но… Надо помочь.
   Мы с Натэллой, не сговариваясь, вытащили деньги.
   – Молодцы, девчонки! Значит, я вас записываю!
   – Куда? – опять-таки в один голос спросили мы.
   – На поминки!
   – Да нет, спасибо, мы не пойдем, – сказала я. – Мне на работу надо…
   – Слыхала я, как ты по радио на жаргоне чешешь… Ладно, девчонки, спасибо вам, я побегу…
   – Спасибо за «девчонок»! – сказала уже ей вслед Натэлла. – Давно нас с тобой никто девчонками не называл, все больше мамашами. Или бабусями даже.
   – Обрати внимание, что большинство баб выглядит все-таки прилично, а мужики… Ты глянь, что с Никитой стало… А Володя…
   – Грустно, подруга… И Лиду жалко, только-только начала оправляться…
   Когда все столпились у могилы, оказалось, что пришло много народу, в том числе и группка ребят лет по двадцать. Среди них выделялась прелестная девушка с длинной косой, типичная тургеневская барышня, только в джинсах и дубленой курточке.
   – Кто эти ребята? – спросила я. Натэлла всегда все знала.
   – Это ее ученики, она вела какую-то театральную студию.
   Надо заметить, что настоящее горе было написано только на лицах этих ребят.
   Первым выступил какой-то хмырь, который завершил свою невыносимо казенную речугу словами:
   – Пусть земля ей будет прахом! Все ахнули.
   – То есть, конечно, пухом, – поправился он, ничуть не смутившись.
   – Кто этот болван? – спросила я у Натэллы.
   – Да Васька Блинов, не узнала? Депутат городской думы, между прочим.
   – Боже, какой кошмар! Он же всегда был кретином.
   – Зато погляди, как он собой доволен. Между тем слово предоставили тургеневской барышне.
   – Дорогая Лидия Филипповна… Тетя Лида… – голос у нее дрогнул, – нам без вас будет плохо. Спасибо за все, что вы сделали для нас. Мы никогда вас не забудем, честное слово… – И она расплакалась.
   – Слава богу, есть кому по ней плакать, – сказала Натэлла.
   Вскоре народ стал расходиться.
   – Натэлла, я хочу к Лёне заглянуть…
   – Я знала. И даже цветы купила. Ты иди, а я схожу за ними. Они в машине остались.
   – Ты не видела, у ворот торгуют цветами?
   – Я тебе половину своих отдам, там много.
   Натэлла была чудесной подругой и знала меня как облупленную.
   Я еще издали заметила у Лениной могилы какую-то женщину. Кто бы это мог быть? Она стояла, опустив голову, спиной ко мне. Как ни дико это звучит, в душе шевельнулась ревность. Но, с другой стороны, мало ли у него было знакомых и сослуживцев, в том числе и женского пола? Я прибавила шаг. И тут же запнулась. Нет, надо подождать Натэллу, а то эта баба подумает, что я даже цветов ему не принесла. И тут же Натэлла догнала меня с большим букетом белых хризантем.
   – Вот, тут десять. Четыре мне, тебе шесть. Ой, а кто это там?
   – Не знаю!
   – Пошли, узнаем.
   Снег скрипел под ногами, и женщина обернулась. Она была немолода, но явно моложе меня. Эффектна. Темные волосы, темные глаза, яркий чувственный рот. На могиле лежали шесть красных роз.
   В глазах ее мелькнуло смятение.
   – Добрый день, – сказала она. – Я работала с Леонидом Станиславовичем. Он был замечательный человек и начальник… Он так помог мне в жизни… Я никогда его не забуду…
   Она явно узнала меня, но я никогда ее не видела.
   – А как вас зовут?
   – Алла, Алла Генриховна. Знаете, я живу не в Москве и вот приехала… и пришла на могилу. Всего вам доброго!
   Она поспешно ушла.
   – Ты когда-нибудь слыхала про нее? – полюбопытствовала Натэлла.
   – Может и слыхала. Мало ли имен упоминалось в разговорах. Алла не такое уж редкое имя…
   – Красивая баба.
   – Да, но какое теперь это имеет значение… Я же знаю, что у него было полно баб. Она, наверное, из Капустина Яра, сказала же, что живет не в Москве. И, наверное, любила его. Немудрено. Его было за что любить. Вероятно, многие из этих баб бывают на его могиле. Мне на днях Стаська говорила, что видела тут цветы… Но любил-то он меня. А это… подножный корм.
   – А ты видела, как она одета? Шубка у нее не из Капустина Яра.
   – А какая у нее шубка? Каракулевая по-моему?
   – Каракуль каракулю рознь! Это гулигаш.
   – Это еще что такое?
   – Самый дорогой сорт каракуля!
   – Наверное, у нее богатый муж. Да черт с ней.
   Я положила цветы на снег.
   – Хочешь побыть одна? Я подожду в машине.
   – Да нет, пойдем, я что-то замерзла.
   – Может, выбросить ее розы, а?
   – Ну вот еще! – возмутилась я. Хотя мне ужасно хотелось это сделать. Но я сочла это ниже своего достоинства.


   Стася

   Чего они все от меня хотят? Через год мне исполнится восемнадцать, и я уже буду совершеннолетняя! И буду жить так, как хочу. Все будет по-моему. Я уже поняла, что многое могу! И если мне удастся главное, я смогу уважать себя как женщина. Это главное для меня. А уж потом я подумаю, что делать дальше в этой жизни. Может, и вправду пойду в иняз, как мечтает Лёка. Языки в наше время нужны, а может, останусь в Штатах. Не насовсем, конечно, а так, на некоторое время… Пусть Мамалыга поисполняет свои материнские обязанности, а то улизнула за океан и думает шмотками отделаться? Пусть она там оплачивает мою учебу, например! Хотя, если все получится, может, ей и не придется этого делать… А уж не захочется, это точно. Прошло не так много времени с момента, как я приняла решение. А результаты уже есть. Пусть скромные, но есть! Сегодня даже Севка Колышев снизошел до меня. Увидал в коридоре, рот разинул: «Станислава, ты что с собой сделала?» Так я ему и сказала! А наша Лайза как будто в шутку спросила на уроке: «Ты часом не на конкурс красоты собралась?» Ага, говорю, на конкурс!
   Лёке хорошо, у нее есть подруги, Натэлла например, или еще Катя, а у меня не получается, все девки у нас дуры какие-то, ни хрена не понимают ни в чем. Главное событие в жизни – «Фабрика звезд»! О чем с ними говорить? Вот с Динкой Муравиной могло бы получиться, у нее котелок варил, но она с предками в Германию отвалила. А остальные… Между прочим, это Динка меня на «Сто лет одиночества» навела. Вот ей бы я, наверное, могла рассказать про зеленые холмы Калифорнии. Она бы посмотрела на меня своими желтыми кошачьими глазами и сказала бы прищурившись: «Стаська, ты хочешь стать знойным ветром, который удушит розовые кусты, превратит все болота в камень и навсегда засыплет жгучей пылью заржавленные крыши Макондо?» Она знает эту книгу почти наизусть, может шпарить целыми страницами… Да нет, не хочу я быть знойным ветром, пусть холмы зеленеют себе на здоровье, но… Я буду не знойным ветром, я буду смерчем. Один раз я видела смерч, когда мы с Лёкой были на Черном море. Он прошел далеко, черный крутящийся столб, и сразу исчез. Или как цунами… Несколько минут – и все… А вдруг у меня ничего не выйдет, вдруг я просто не справлюсь? От этой мысли холодок ползет по спине. Нет, если я буду так думать, то вполне могу облажаться. Нельзя, нельзя! Все кругом вечно трындят про любовь… Нету никакой любви, выдумки все, если уж родная мать такая… Нет, Лёка меня любит по-настоящему. Вон даже Геру подослала ко мне, чтобы выпытать что-то… Только он не смог. Где ему! Странно, с того дня я как будто людей насквозь стала видеть. Все говно как на ладони. Раньше я Геру любила, верила ему, а тут сижу с ним в кафе и как будто мысли его читаю: «За каким чертом я согласился поговорить с этой балбеской? У нее своя жизнь, а мне самому неприятностей хватает. Все равно она ничего не скажет, небось уже с мужиками путается, а Лёка все считает ее маленькой славной девчушкой. Она уже выросла и стала законченной дрянью. Скорее бы уж замуж вышла, что ли».
   Boт примерно так он думал… Или я с мишкой гуляла, а тут его папашка на «ниссане» подкатил. Ля-ля, тополя, как дела в школе и все такое, а сам, смотрю, на меня поглядывает и думает: «Ничего себе телка вымахала. Интересно, она еще целка? Мой болван небось еще не умеет с такими девочками обходиться, а я бы с радостью ее трахнул. Горячая штучка, сразу чувствуется!» Все на его поганой морде написано. Но я даже обрадовалась. Значит, есть у меня шансы, есть! Только вот у Лёки все чисто. Она просто любит меня и боится…за меня. И Мамалыгу видеть хочет… Жалко ее… Странно, я себя немножко чувствую Каем. Он ведь тоже видел все в уродливом свете. Но Лёки это не коснулось. Мне в тот день как будто ледяной осколок в сердце попал. Ну и прекрасно. А то вон Лека добрая, порядочная, а что у нее в жизни есть? Я да работа. Она, бедная, утешается тем, что с дедом у них любовь была настоящая… Три ха-ха! Уж я-то знаю… Но никогда ей не скажу, лучше умру! Да, я в тот день не только людей насквозь видеть стала, но и себя со стороны. Иногда думаю о чем-то, и вижу себя и оцениваю даже. Хотя о чем я в последнее время думаю? Только об одном. И оцениваю себя со стороны: ох она и стерва, эта девчонка, самая настоящая законченная стерва.
   Ну и пусть! Стерва в наше время что-то вроде почетного звания. Это слово зачастую произносят с восхищенным придыханием! Книжки всякие печатают, учат стервами быть… Ерунда это все. Стервой быть не научишься. Стервой можно стать в один миг, когда ты видишь врага и вдруг понимаешь, что тебе не жить, не быть, если ты этого врага не прихлопнешь, как комара, который твоей крови насосался… Вот так вот! Жалко, что Лёка не стерва, ей было бы легче…


   Ариадна

   И зачем я туда пошла? Ведь не хотела, а Людка уговорила. Мол, перед свадьбой погадать невредно. Еще как вредно! Я этой гадалке почему-то сразу не поверила, хотя она все хорошее мне нагадала. Глаза у нее какие-то уж очень… коммерческие, что ли… Людка уверяла меня, что она гениальная гадалка, все всем правильно предсказывает. Но я что-то сильно сомневаюсь. Мне в ее предсказаниях какой-то подтекст чудится. Мол, внешне все будет о'кей, но… Ах, ерунда все это! Не хочу я думать о плохом! У меня все прекрасно! Скоро свадьба с любимым мужчиной, пусть скромная, но элегантная. На свадьбу приедут мама и дочка, которых я так давно не видала, у меня чудесный дом, я еще красива, я совсем нестарая и многое впереди. На два дня мы с ним уедем в Лас-Вегас, больше не получится, а мамой и Стаськой будет заниматься Алина, она обещала. Я давно мечтала попасть в Лас-Вегас, но все никак не получалось. А теперь получится! У меня и со свадьбой не получалось. Смешно даже, первая свадьба в тридцать семь лет… Но лучше поздно, чем никогда. Значит, все жертвы были не зря… Хотя мне не нравится, что Гарик категорически потребовал, чтобы я не надевала подвенечного платья.
   – Это глупо, радость моя. Ты уже не девочка и отнюдь не девица. Надевай любой другой цвет, только не белый.
   Я думала схитрить, сделать платье цвета слоновой кости или топленых сливок, а он сказал, что длинного платья вообще не надо, пусть лучше будет костюм и изящная шляпка. Пришлось подчиниться, хотя я с детства мечтала о белом платье. Но в сущности это ерунда, если все остальное сбылось. Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не, сглазить. Но теперь уж сбудется. И гадалка вон тоже сказала, что сбудется, а я, идиотка, не верю… Почему? Чего я боюсь? Он меня любит, я его в мужья не приглашала, давно уж научилась, что нельзя самой на браке настаивать, и даже когда он позвал замуж, сперва для приличия покобенилась, хоть мы и жили давно вместе… И вообще, сделала вид, будто я снизошла к его мольбам, а сама замуж не стремилась. Не уверена, что он меня не раскусил, но я все соблюла. И это он настоял, чтобы я маму со Стаськой пригласила. И денег дал им на дорогу. А может, и вправду все будет хорошо? Может, мы все найдем общий язык и у нас будет большая дружная семья? Дай-то бог… Как хочется увидеться с мамой, прижаться к ней, как в детстве… поплакать у нее на груди… даже прощения попросить… Да, надо попросить прощения и у нее, и у Стаськи. Тогда будет легче. Не то чтобы меня так уж угнетало чувство вины, до все-таки… Это будет как очищение. Я вообще хотела бы венчаться в церкви, но Гарик ни в какую.
   – Я что, похож на идиота? Сроду в церковь не ходил и впредь не намерен. Я атеист, запомни раз и навсегда!
   А жаль, венчание это так красиво… Ну ничего, я все равно счастлива и свадьба у нас будет красивая. Обед в Сан-Франциско, в новом дорогущем ресторане «Фандорин», а после обеда мы улетим в Лас-Вегас… Я надеялась на настоящее свадебное путешествие, но неожиданно Стаська согласилась приехать и придется довольствоваться двумя днями… Ничего, мы потом еще поедем куда-нибудь. У Гарика есть небольшой апартамент во Флориде, шикарный, с видом на океан, но он обычно сдает его в аренду. Я там еще не была. В сентябре срок аренды заканчивается, и, может быть, тогда… Но он же хочет ребенка… И с этим надо спешить. Ах, боже мой, я вовсе не убеждена, что тоже хочу, у меня уже есть дочь, но для него я готова… Я не создана для материнства. А для чего я создана? Понятия не имею. Наверное, просто для жизни, для радости…


   Леокадия Петровна

   Я вдруг заметила, что Стаська здорово похорошела в последнее время. Совсем взрослая стала, как-то оформилась, я бы даже сказала, созрела. Неужто Гера прав и у нее уже есть мужчина? Но кто? Один из этих мальчишек, которых она даже всерьез не принимает? Или кто-то, о ком я не имею понятия? Но я ничего такого, что могло бы свидетельствовать о присутствии в ее жизни мужчины, не находила до сих пор… Или просто пришла пора похорошеть? Дай-то бог! А может, это предвкушение поездки так на нее действует? Она стала больше следить за собой, это несомненно. На ночь подолгу расчесывает щеткой волосы, утром делает гимнастику, даже попросила меня купить какой-то очищающий лосьон и крем для молодой кожи. Я купила, разумеется. Как-то я пыталась поговорить с ней по душам, но она ловко ускользнула от разговора. А у» меня что-то нет сил бороться с ней. Да и зачем? Все равно она сделает так, как захочет. Мне все твердят, что это чистейшее безумие – отрывать девочку от школы в выпускном классе на целых две недели, но что поделаешь? Она очень способная и, если захочет, легко все наверстает. А если не захочет… Что ж, пусть… В конце концов жить ей, должна сама понимать…
 //-- * * * --// 
   Вечером я, как всегда, просматривала свой календарь на следующий день. Там у меня записаны все памятные даты друзей и знакомых. И обнаружила, что завтра день рождения, да не простой, а юбилейный у Алексея Евсеевича, заместителя Лёни по институту. Милейший человек и близкий друг, ему исполняется семьдесят лет. Но завтра у меня с утра масса дел, а вечером эфир, и я решила позвонить сегодня. Он обрадовался.
   – Алешенька, я знаю, нельзя заранее поздравлять, но у меня завтра безумный день…
   – Спасибо, Лёкочка, я тронут, что ты помнишь. Но в субботу вечером ждем тебя в ресторане. Мне это не по карману, но дети не желают ничего слушать. Юбилей есть юбилей. Так что приходи непременно.
   – Спасибо, Алеша, в субботу я могу. Алеша, скажи, ты знал такую Аллу Генриховну?
   – Аллу Генриховну? Масевич?
   – Фамилии я не знаю. Ей на вид лет пятьдесят, может, чуть больше или меньше.
   – Тогда точно не Масевич. Это была такая знаменитая женщина-ученый. Не помнишь?
   – Что-то смутно припоминаю, но… Так она у вас не работала?
   – Может, и работала, но я не упомню всех. Алла… Наверное, отчества я тогда не знал, а фамилии ты теперь не знаешь. А почему ты спросила?
   – Да нет, так, по глупости…
   – Ерунда, тебя что-то же заинтересовало в ней? Где ты с ней столкнулась, если предположила, что я могу ее знать?
   – На могиле Лёни.
   – Ну, милочка, мало ли кто мог прийти к нему на могилу!
   – Действительно.
   – Это она тебе сказала, что работала с нами?
   – Ну да.
   – Может, еще до меня?
   – Все может быть.
   …Алеша патологически честный человек, и если бы он соврал, я бы почувствовала по его тону. Ну да бог с ней, с этой Аллой Генриховной. А что касается ее тезки, то я вспомнила – в моей юности это была весьма популярная дама. Ее портреты и интервью часто появлялись в газетах и журналах. Красивая, эффектная женщина, кажется, астрофизик или что-то в этом роде. Ах боже мой, что за чепуха лезет в голову? А все таки какой-то червячок точит душу. Стаська видела цветы на могиле, теперь вот эта Алла… Раньше как-то ничего подобного не случалось. Боже мой, но ведь это могила! Он умер много лет назад, с тех пор утекло столько воды! Он был старше меня, значительно старше, а эта Алла моложе меня лет на десять, ну, может, на семь… И если она таскается к нему на могилу, значит, это любовь? Ну и что? Это она его любила, а он… Я бы знала, я бы заметила, почувствовала наконец. То есть я вполне допускаю, что он с ней переспал… Они коллеги, могли вместе оказаться где-нибудь на испытаниях, мало ли…
   – Стаська! – позвала я.
   – Да?
   – Помнишь, ты на днях говорила, что видела цветы на могиле у деда?
   – Ну?
   – А ты не запомнила, какие это были цветы?
   Она как-то странно на меня посмотрела.
   – Тебе зачем?
   – Интересно.
   – Хризантемы, я же говорила.
   – Ах да…
   – Лёка, ты зачем спрашивала, а?
   – Так, из любопытства…
   – Зачем ты врешь своим ребятам? У тебя глаза несчастные… ты что, была на кладбище?
   – Да, мы хоронили нашу однокурсницу…
   – И на могиле лежали цветы? – Да.
   – Ну и что из этого? Какое это сейчас имеет значение? Он умер так давно, что я его почти и не помню! Ну мало ли кто может ходить к нему на могилу? Он же на тебе не девственником женился, он был уже вдовец! – почти кричала она, а в глазах появились слезы. – Может, это его первая любовь? Может… да мало ли…
   – А ты чего орешь?
   – Хочу и ору! Потому что ты… дура!
   – Не смей так со мной разговаривать!
   – Ладно, извини, просто мне не нравится, когда ты такая…
   – Какая?
   – Испуганная и… старая. Ой, прости, прости, Лёка… Но когда ты пришла, у тебя был нормальный вид, а сейчас… Лёка, сама подумай, ревновать покойника неизвестно к кому – это же дурь!
   – Наверное, ты права… Чистейшей воды дурь. Ладно, пошли чай пить.
   – Не хочется. Я пойду позанимаюсь! А ты выкинь всю эту бодягу из головы, подумай лучше…
   – Ладно, подумаю о чем-нибудь другом. Кстати, погоди еще минутку, мы ведь должны что-то подарить матери на свадьбу.
   – Это не моя проблема, – сразу насупилась она.
   – Но ты же приняла приглашение, ты туда едешь…
   – Вот пусть этот факт и будет лучшим подарком на свадьбу.
   – Ты так говоришь, потому что…
   – Потому что знаю, что ты все равно что-то ей повезешь.
   – Естественно! Она же моя дочь…
   – Скажи, а ты спросишь у нее, почему она так…
   – Мне и спрашивать не надо, я сама понимаю…
   – Ты? Понимаешь, как можно кинуть мать и дочь неизвестно ради чего? Она что, диссидентка была, ее что, из страны выкинули и больше не пускали? Она что, под мостом там жила? Нищенствовала, да? Да даже если и так, могла бы взмолиться: «Мамочка, мне плохо, пришли денег на билет», и ты уж как-нибудь наскребла бы ей эти бабки, правда? Она здесь нашла бы работу и жить ей есть где. Но здесь надо было бы заботиться обо мне, о тебе и вообще… Ненавижу!
   Вот тут мне стало по-настоящему страшно.
   – Стаська, но зачем же тогда ехать?
   – Америку посмотреть охота на халяву! Зеленые холмы Калифорнии!
   И с этими словами она удалилась. Боже правый, что же это будет? Все мысли об Алле напрочь вылетели из головы.
 //-- * * * --// 
   Натэлла позвала меня в Дом кино на премьеру. Фильм показался мне отвратительным – претенциозно-чернушным и безвкусным.
   – Давай уйдем, – предложила я через полчаса. – Нет сил смотреть…
   – Пошли, – согласилась она, как ни странно. Обычно что-то начав, она все доводит до конца. Досматривает скучный фильм, дочитывает бездарную книгу. Но тут, видно, и ее допекло.
   – Наверное, мы с тобой устарели для такого кино, – предположила она уже в фойе. – Лёка, а пошли в ресторан, я приглашаю!
   Мы с ней подружились с первого взгляда, когда вместе поступали в Школу-студию МХАТ. Посмотрели друг на дружку, улыбнулись и так вот с тех пор и дружим. Мы обе поступили тогда сразу, но ни одна из нас не стала актрисой. Она рано вышла замуж за молодого скрипача, который сделал грандиозную карьеру, его имя теперь известно каждому, а Натэлла растила двоих сыновей, вела дом и ведала к тому же всеми его делами. У них есть квартира в Париже и домик в Норвегии. Сыновья выросли, ни один из них не стал музыкантом. Живут они в разных странах, а Натэлла вернулась в Москву несколько лет назад и заявила, что желает жить только в Москве. Ее муж Юлик отнесся к этому с пониманием, но сам проводит в Москве не больше двух месяцев в году. Натэлла подозревает, что у него есть другие бабы, но говорит, что ей на это наплевать.
   – Понимаешь, Лёка, мы даем друг другу жить, и нас обоих это устраивает. Я устала мотаться по миру. Будут внуки, поглядим, а пока я хочу жить в Москве, на заслуженном отдыхе.
   – Лёка, ты мне не нравишься, – заявила она, когда мы заказали ужин.
   – Чем это?
   – С тобой что-то происходит. Скажи, я пойму.
   – Да ну, зачем я буду тебя грузить всякой чихней.
   – Все-таки твоя работа дает о себе знать. Раньше ты бы никогда так не выразилась, – улыбнулась она. – Раньше бы ты сказала: зачем я буду взваливать на тебя мои проблемы.
   – Ты права! – засмеялась я.
   – Но ты не права. Давай выкладывай, что у тебя! А на что иначе нужны подруги?
   И я вывалила ей все, что мучило меня в последние месяцы.
   – Хорошо, попробуем разобраться. Цветы и даже бабы на могиле – это пустяки. Лёня прожил долгую жизнь, и наверняка его любила не только ты. Это первое. Второе: преимущество в этом вопросе все равно, как ни взгляни, на твоей стороне. Он любил тебя, жил с тобой до самой смерти, и ты всегда, насколько я знаю, считала себя счастливой и любимой. Так?
   – Так!
   – Ив чем же тогда дело? В тебе! У тебя почва ушла из-под ног. А почему? Потому что Стаська внезапно решила ехать к матери. Так?
   – Возможно.
   – Значит, с замогильной ревностью мы разобрались. Теперь Стаська. Самый гнусный возраст с четырнадцати до девятнадцати-двадцати. Самый проблемный и трудный. Психика у девчонки, конечно, расшатана. Она не в состоянии простить и понять. Я бы на твоем месте показала ее психологу или психотерапевту. Не повредит.
   – Не уверена.
   – В чем?
   – В том, что не повредит.
   – Почему?
   – Потому что кругом развелось какое-то немыслимое количество шарлатанов. Как ни включишь телевизор, там обязательно торчит очередной психолог. И в большинстве случаев это какие-то косноязычные тупые ублюдки.
   – Но не надо же идти к первому попавшемуся. Хочешь, я найду?
   – Да не станет Стаська ни с кем разговаривать. Даже если и согласится пойти, кроме какой-нибудь пакости ничего из этого не выйдет. Да к тому же нам скоро уезжать…
   А может, там все и рассосется. Она ж хорошая девочка, умная, начитанная. Увидит мать… Да и Ариадна тоже, наверное, поумнела, раскаялась. Счастливый человек мягче становится. А она, надеюсь, нашла наконец свое счастье. Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.
   – Стучу по дереву. Знаешь, я как подумаю обо всем этом, у меня сердце болеть начинает.
   – Да брось, все будет хорошо, вот увидишь! Они, Стаська с Ариадной, подружатся. И будут относиться друг к дружке не как мать и дочка, а как две закадычные подружки. Такое бывает.
   – Бывает всякое.
   – А ты скажи Ариадне, чтоб она мать из себя не строила, этот номер скорее всего не пройдет, а вот подружиться с дочкой…
   – А что, Натэлка, может, это и хорошая мысль, – вдруг ухватилась я за соломинку. – Обязательно скажу ей. Она теперь часто звонит. Ладно, хватит обо мне, что у тебя-то хорошего?
   – Да все вроде неплохо. Вадька прислал фотографию девушки, жениться собрался, вот погляди, хорошенькая.
   – Да, даже красотка, можно сказать.
   – А мне как-то скучно стало при виде ее.
   – Почему?
   – Чужая. Я бы мечтала, чтобы он женился на грузинской девушке…
   – Где он тебе в Норвегии грузинскую девушку найдет? Да ты и сама не за грузина в свое время вышла.
   – Знаешь, грузинский муж – это не такое уж большое счастье, а вот грузинская жена – совсем другое дело.
   – Звучит как в анекдоте. А что Юлик?
   – У него турне по Канаде.
   – Скучает?
   – Да нет. У него есть с кем ездить.
   – И ты не ревнуешь?
   – Нет. Он это не афиширует, и ладно.
   – То есть ты типичная грузинская жена?
   – Отчасти. Грузинская жена еврейского мужа.
   Но тут к столику подошел наш бывший сокурсник Толя Белых. Народный артист, лауреат и всеобщий любимец.
   – Боже, кого я вижу, девочки! Сколько лет, сколько зим! Душевно рад! Можно к вам подсесть? Правда, я не один…
   И, не дождавшись разрешения, он плюхнулся за наш стол. Но тут же вскочил и отодвинул стул для подошедшей к нему дамы.
   – Знакомьтесь, девочки, это Таисия Булыга, потрясающий драматург. Она написала для меня пьесу – закачаетесь! Репетирую и блаженствую! А это, Тасенька, мои однокурсницы, Натэлла и Леокадия! Натик и Лёка! – довольно потирал руки Толик.
   Потрясающая драматургиня мрачно кивнула и промолчала. Вид у нее был до идиотизма богемный. Пыльные волосы, грязноватый свитер и лихорадочно блестящие черные глаза, которые не могли ни на чем остановиться, но время от времени она их опускала и пристально смотрела на свои руки, которые тоже не бездействовали. Ногтем указательного пальца левой руки она чистила ногти на правой. Зрелище до такой степени малоаппетитное, что меня чуть не стошнило. А Толик все разливался соловьем:
   – Лёка, я в машине слышал твои лексические перлы! Мне понравилось страшно! Знаешь, Тася, Лёка своим поставленным мхатовским голосом произносит всякую жаргонную чепухистику, прелесть что такое! Гениальная находка! Рад за тебя! Натик, а как наш божественный маэстро? Как детки? Внуков еще нет? А я уже дважды дед и горжусь этим! Лёка, а ты?
   – Моей внучке семнадцать!
   – Семнадцать! – он закатил глаза. – С ума можно сойти! И что, тоже в актрисы метит?
   – Слава богу нет.
   – Почему слава богу? У тебя был талант… Но ты предпочла… Но может, стоит показать ее мне, например? Может, она в бабку? Я могу составить ей протекцию!
   – Да нет, Толик, – спокойно прервала его Натэлла, – у Лёки и без театра, и без тебя забот хватает!
   – Ну, была бы честь предложена, – с облегчением рассмеялся он.
   Но я знала, что, если бы обратилась к нему, он бы помог.
   Долго выдержать за одним столом с Таисией Булыгой мы не могли. И стали прощаться. Она даже головы не подняла, продолжая чистить ногти.
   – Слушай, Лёка, что она может написать? – спросила Натэлла, когда мы отошли.
   – Какую-нибудь суперсовременную бредятину. По-моему, она сумасшедшая.
   – Да, и как-то капитально… Слушай, сколько сумасшедших развелось. Но как Толика от нее не тошнит?
   – Видно, нервы крепкие. Хотя я все могу понять, но зачем с ней за стол садиться?
   – А может, она гений?
   – Все бывает, конечно, но уж больно неаппетитно.
   Мы уже одевались, когда к нам подбежал То лик.
   – Девчонки, спасите меня!
   – От твоей гениальной драматургессы? – ядовито осведомилась Натэлла.
   – Денег можете дать на три дня?
   – Зачем же ты ее в ресторан привел, если у тебя денег нет?
   – Да при чем тут ресторан? Просто, если я сейчас отстегну ей в счет будущего гонорара хотя бы двести баксов, она от меня отвяжется.
   – А зачем ты с ней связался? – полюбопытствовала я. – Она же ненормальная.
   – Да боже упаси! Это наш новый главный ее привел, пьеса, говорит, великая… Может, и великая, но я уже изнемогаю.
   – Когда отдашь? – жестко спросила Натэлла.
   – Послезавтра получаю гонорар за сериал и тут же верну. Спасибо тебе, Натик! Ты, как всегда, великодушна.
   – Ладно, беги к своей авторше.
   – Девчонки, но пьеса правда классная! Такая роль…
   Он убежал.
   – Ты веришь, что пьеса классная?
   – А черт ее знает… но скажу совершенно определенно: я смотреть этот спектакль не хочу, – решительно ответила Натэлла. – Мне бы что-нибудь потрадиционнее.
   – И автор чтоб почище, да? – рассмеялась я.
   – Непременно!
   – А знаешь, хорошо, что они появились, сбили нас с драматического настроя.
   – Ага, с драматического на драматургический! – заметила Натэлла, и мы горько улыбнулись друг другу.


   Ариадна

   Я щелкнула пультом, и гараж открылся. Машины Гарика не было. Я так соскучилась по нему! Не виделись целые сутки. Мне пришлось поехать в Лос-Гатос, где выставлен на продажу недурный таунхаус. Три бедрума, большой ливингрум, гараж и вокруг чудный садик! Много на нем не заработаешь, но все-таки мне удалось заключить договор. И слава богу! Конечно, пришлось помучиться, но зато я заодно повидалась с Майкой и переночевала у нее, в дождь драйвить я побаиваюсь, особенно когда трафик. Да еще я сэлфон потеряла. Не буду Гарику говорить, он разозлится. Он и так называет меня растеряхой… Ах, как я люблю возвращаться теперь домой. И дом этот люблю до смерти.
   – Лютик, Лютик! – позвала я. Обычно он мчится ко мне со всех лап, а сегодня что-то не слышно. Задрых где-то? Или Гарик взял его с собой? Я облазила все любимые Лютиком места спячки – в ванной внизу, в гостиной под журнальным столиком и даже в кладовке. Его нигде не было. Надо позвонить Гарику. Но его телефон выключен. Странно, это я вечно забываю его зарядить, а он никогда. Или не заплатил? Тоже маловероятно. Я позвонила в офис… Но там почему-то вообще никто не брал трубку. Мне вдруг стало дурно. Неужели с ним что-то случилось? Именно сейчас, за неделю до свадьбы? Он так гоняет, на штрафы уходит прорва денег… Да, наверняка он попал в аварию. И похоже в серьезную. И все служащие кинулись к нему в больницу? Но почему же никто меня не известил? Дрожащей рукой я включила автоответчик. Несколько ничего не значащих звонков. И вдруг его голос: «Ариадна, я писать не мастер, поэтому решил наговорить на автоответчик. Прости меня, дорогая. Но я внезапно понял, что не могу и не хочу жертвовать своей свободой. Лучше исправить ошибку до свадьбы, чем потом трепать нервы в бракоразводном процессе. Расстанемся пока не поздно. Прости, что обманул твои ожидания, но… Мы не созданы друг для друга, мы слишком разные с тобой. Ты красивая, милая, спору нет, но… Ты вполне сможешь найти себе другого, более достойного мужа. Сейчас я уезжаю, пусть все перегорит, тогда мы обязательно встретимся и решим все материальные вопросы. Желаю тебе счастья. Заказ в „Фандорине“ я отменил. Чао-какао!»
   Я не поверила своим ушам. С самой первой фразы я решила, что это розыгрыш, он иногда любил жестоко разыграть человека. Но услышав это идиотское «чао-какао», я поняла – все правда. Боже, за что? И как теперь жить? Через неделю приедут мама со Стаськой. Надо немедленно отменить их приезд! Я от ужаса даже не плакала, не было слез. Только тяжелое, неподъемное отчаяние. Я стала задыхаться, как будто рухнувшая жизнь погребла меня под своими обломками. В этот момент зазвонил телефон. А вдруг это Гарик звонит сказать, что пошутил…
   – Алло! – закричала я не своим голосом.
   – Ты чего орешь как резаная? – прокуренным хриплым голосом спросила Алина.
   – Я умираю…
   – Что с тобой?
   – Мне плохо, – едва смогла выговорить я.
   – Ты дверь открыть сможешь? Сейчас буду!
   – Открыто…
   Алина, моя подруга, живет в пяти минутах езды. Сейчас она примчится. Слава богу, я буду не одна. Она что-то скажет мне, отчего я, может быть, оживу. Она умеет.
   – Ну, что тут такое? – ворвалась она в дом. – О, май гад! Что с тобой?
   Я нажала на кнопку автоответчика. Слышать это было пыткой, и я со стоном кинулась в ванную. Меня рвало.
   – Ну и скотина! – раздался за моей спиной хриплый голос подруги. – Кончай блевать, блёвом делу не поможешь! Ну все, все, на, попей водички! Ты посмотрела, он вещи забрал?
   – Нет, мне в голову не пришло…
   – В твою голову умные мысли вообще крайне редко приходят! Пошли посмотрим!!
   И она почти волоком потащила меня вверх по лестнице. Мы вошли в нашу просторную дивную спальню. Алина швырнула меня на кровать как мешок с тряпьем и решительно распахнула дверь гардеробной. Левая половина вешалки была пуста.
   – Суду все ясно! – сквозь зубы проговорила Алина. – Погляди, твои цацки на месте?
   – Какие у меня цацки? Я все вбухала в дом…
   – Ну он же тебе что-то дарил. Его подарки были на месте.
   – И то хлеб. Хоть не вор… Ну да, ему надо сохранить лицо. Он же не хочет потерять бизнес. А что бабу бросил, это неважно… Чтоб им всем провалиться… Слушай, а ведь к тебе мать с дочкой приехать должны…
   – Господи, не напоминай, я вообще не знаю, как теперь жить, а тут они. Я хотела похвастаться, доказать, что не зря старалась…
   – Вот и докажи! А что? Дом у тебя дай боже, сама тоже выглядишь будь здоров. Вот и займись родными людьми, покажи им Калифорнию, поезди с ними.
   – Да ты что, стыд-то какой, жених, можно сказать, из-под венца слинял…
   А это вопрос интерпретации, и только! Сбежал? Ничего подобного, это ты ему вовремя коленкой под зад дала! И не вздумай растекаться в слезах! Ты должна всем своим видом показывать, будто рада до смерти, что избавилась…
   – Я не смогу!
   – Сможешь, как миленькая! Знаешь, ты должна и мать, и дочку встретить сияющая и веселая. Привет, мои родные, у меня все о'кей, я жениха турнула и счастлива, что вижу вас! Ничего, справишься! Держи фасон, подруга, и не огорчай своих.
   – Ты не понимаешь, я же их бросила… И ради чего? Как мне им в глаза смотреть? Стаська, по-моему, меня вообще ненавидит…
   – Так уж и ненавидит! Она же вот согласилась приехать к тебе на свадьбу!
   – Не произноси при мне этого слова! Я не выдержу!
   – Все ты выдержишь, подруга! И забудь ради бога про замужество! Кому оно в наше время нужно?
   – Мне… я всю жизнь мечтала выйти замуж. .. быть женой…
   – Видно, слишком сильно мечтала.
   – Может быть… Алина, милая моя, скажи, что мне теперь делать? – взмолилась я в полном отчаянии.
   Она посмотрела на меня с явным сочувствием, потом как-то криво усмехнулась и произнесла своим прокуренным голосом:
   – Что делать? Насрать и посолить!


   Леокадия Петровна

   Странно, в последнее время мне часто снится Лёня. Раньше я видела его во сне очень редко, а теперь вдруг… Может быть, это он меня зовет, может, я скоро умру? Но мне еще рано, я хочу жить, я чувствую себя еще нестарой… Или эти сны связаны с идиотскими подозрениями, с цветами на могиле? Вряд ли… Недавно я вдруг решила поехать на кладбище, проверить. Цветов не было, женщин тоже. Мне стало легче, но… Или это страх перед полетом в Америку? Но я никогда не боялась летать, даже любила. Может, предчувствие авиакатастрофы? Но как же Стаська? Может, надо отменить все к чертям? Или попытаться обмануть судьбу и поменять билеты? Ах да, эти билеты нельзя поменять, слишком дорого. Боже, что же будет? Почему при мысли о встрече с Адькой внутри все сжимается? Я так боюсь этой встречи. Что-то она не звонит, хотя мы летим уже через пять дней. Наверное, закрутилась перед свадьбой. Столько хлопот… Только бы она наконец была счастлива, моя бедная глупая девочка. А Стаська просто невероятно похорошела. Мы с ней все-таки купили ей новые тряпочки, довольно дорогие. И, разумеется, они ей к лицу. Подлецу все к лицу. А что может не идти красотке в семнадцать лет? Ариадна в этом возрасте была очаровательна, но совсем по-другому. Они вообще мало похожи, мать и дочь. Ариадна маленькая, хрупкая, нежная, а Стаська высокая, сильная, спортивная. Почему-то я в последнее время стала побаиваться ее. Мне все кажется, что она вот-вот что-то выкинет. Но в последний месяц все спокойно. Мы встретили Новый год на даче у Геры, как всегда мило, весело, по-семейному, и Стаська была само очарование. Брат сказал мне наутро:
   – Знаешь, Лёка, по-моему, у Стаськи и вправду были какие-то нелады с парнем, вот она и психовала. А сейчас, посмотри – прелесть что такое. Наша прежняя чудная Стаська…
   И я не могла с ним не согласиться. Но все-таки…
   Возвращаясь вечером после эфира, я увидела, что на ступеньках возле нашей квартиры сидит Марик, одноклассник Стаськи, умный, красивый и очень обаятельный мальчик из хорошей семьи.
   – Марик, ты что здесь делаешь? – удивилась я.
   Он вскочил.
   – Здрасте, Леокадия Петровна.
   – Ты чего здесь сидишь? Стаськи дома нет? – встревожилась я.
   – Да нет, она дома. А я… в себя приходил. Извините, я пойду.
   – Погоди! Что значит в себя приходил? От чего?
   – Да так, неважно, – пробормотал он, – передайте ей, что я больше никогда к ней не подойду. Никогда!
   В голосе его прозвучали металлические нотки, совершенно ему несвойственные. И он кинулся вниз по лестнице. Ага, значит, она его обидела. Ну да ладно, разберутся.
   Я вошла в квартиру.
   – Стаська, я пришла!
   Она вышла в прихожую. Вид у нее был невозмутимый.
   – Привет, Лека! Тебе звонил какой-то Иван Трефильев. Ты его знаешь?
   – Знаю, это неинтересно. Слушай, а что у тебя с Мариком?
   – Насплетничал? – презрительно скривила губы Стаська.
   – Нет, просто я его встретила, и он был какой-то очень странный.
   – Он тебе ничего не сказал?
   – Он передал тебе, что больше никогда к тебе не подойдет.
   – Ну и фиг с ним! Больно нужен!
   – Вы поссорились?
   – Лёка, у тебя своих забот нету? На фиг тебе о Марике беспокоиться?
   – Я не о Марике, я о тебе. Ты его чем-то обидела?
   – Ну это как посмотреть! Если констатация факта может человека обидеть, значит, человек полный идиот.
   Я почуяла неладное.
   – Какого факта?
   – Ой, тебе не все равно?
   – Нет, мне не все равно.
   – Да ладно, это наши дела, разберемся, – пробормотала она, но уши у нее стали красные.
   – Хорошо, не говори, но я позвоню сейчас Марику и спрошу у него.
   – Лёка, у тебя что, крышу снесло?
   – Говори! Я требую!
   – Я попросила его помочь по физике. А он, вместо того чтобы решить задачку, начал мне объяснять, да так тягомотно, ужас! Я сказала, что, если не хочет нормально помочь, пусть проваливает…
   – Ну и какой же ты факт констатировала?
   – А я сказала, что он жидяра.
   – Что? Что ты сказала? – я зашлась от бешенства.
   – Что слышала. Пусть не нарывается. Я подошла и отвесила ей оплеуху.
   – Ты сдурела? – закричала она.
   – Это ты сдурела! – И я ударила ее по другой щеке. Никогда за все годы я не била ее. И она совершенно обалдела.
   – Так вот, теперь ты послушаешь меня! Сию минуту ты позвонишь Марику и извинишься перед ним!
   – Еще чего!
   – Если ты этого не сделаешь, никакой Америки не будет!
   – Будет! Куда ты денешься? За билеты денег не вернут.
   – А мне плевать на деньги, если моя внучка ведет себя как… как последняя тварь. Гнусная, подзаборная тварь…
   – Да ладно, небось вся уже трясешься, так и хочешь свою доченьку обнять.
   – Ничего, я еще потерплю! – И я достала из ящика стола билеты. – Не веришь, что я их порву?
   Она побледнела.
   – Не смей!
   – Посмею, если ты не извинишься перед Мариком. Мне в моем доме черносотенные настроения не нужны.
   – И ты думаешь, что, если порвешь билеты, я стану пай-девочкой? Я буду безумно любить этого занудливого жиденыша? Три ха-ха! Если из-за него я не поеду в Америку, вам всем небо с овчинку покажется! А теперь рви! Рви! Я посмотрю!
   Ей-богу, я разорвала бы билеты, но в этот миг у меня словно что-то сжалось в груди, в глазах потемнело, ноги подкосились, и я едва не рухнула на пол, в последний момент удержавшись за стол. Я выронила билеты, а она как коршун кинулась и подхватила их. Это меня добило. И я сползла на пол.
   Я очнулась от укола. Надо мной склонилась Ванда, соседка с третьего этажа, врач. Славная, замученная женщина лет тридцати пяти.
   – Леокадия Петровна, миленькая, слава богу, как вы нас напугали. Ничего, сейчас полегче будет.
   За ее спиной я увидела перекошенное от страха, белое как мел лицо Стаськи.
   – Лёка, ты прости, я не хотела…
   – Потом будешь разговаривать! – довольно сурово распорядилась Ванда. – Помоги, подержи бабушкину руку, я еще укольчик сделаю. Надо бы в больницу, Леокадия Петровна.
   – Да нет, мне лучше, все прошло, я сейчас встану.
   Они вдвоем помогли мне встать и довели до кровати.
   Когда я наконец легла на свою постель, Ванда повторила:
   – Лучше бы в больницу… обследоваться…
   – Ванда, больница сама по себе может угробить человека. Это еще один стресс. С меня хватит. А я полежу и оклемаюсь. Все пройдет. И я хочу есть…
   – Только что-то совсем легкое, йогурт, например…
   – Я сейчас! – метнулась на кухню Стаська.
   – Ну, я пойду, у меня там Витька один, ему уроки делать надо, а без меня он…
   – Конечно, Ванда, иди. Мне уже лучше, спасибо!
   Она ушла. Я слышала, как хлопнула дверь.
   – На, Лёкочка, ешь, хочешь, я тебя с ложечки покормлю, а?
   – Уйди с глаз долой!
   – Лёка, ну прости…
   – Пока ты не извинишься перед Мариком, я тебя видеть не желаю!
   – Значит, какой-то поганый Марик тебе дороже родной внучки?
   – Видишь ли, у меня мать была полуеврейка, да и дед твой тоже был полуеврей, так что тебе лучше подальше держаться. Впрочем, я ведь не знаю, кто был твой отец, может, и вовсе еврей, и как тебе теперь быть, ума не приложу!
   Она вспыхнула.
   – Прекрати, ладно, я извинюсь! Но ты тогда будешь со мной разговаривать?
   Господи, как маленькая…
   – Там видно будет!
   – Ладно! Только я пойду на кухню звонить…
   – Иди.
   Она ушла, а я, чуть выждав, сняла трубку. И ровным счетом ничего не услышала.
   – Ну вот, я извинилась!
   – Уйди!
   – Почему? Я же извинилась!
   – Нет, ты не извинялась, тебе стыдно, но ты так малодушна, что не можешь в этом признаться!
   – Ладно, я позвоню! Хочешь, отсюда позвоню?
   – Хочу!
   Она набрала номер и при этом была опять бледная как мел.
   – Здрасте, Наталья Игоревна, это Стася. А можно Марика? Спасибо! – до ужаса благонравным голосом проговорила она. – Марик? Привет, это я… Ой… Он трубку бросил, – в растерянности повернулась она ко мне.
   – Я его хорошо понимаю. Приличные люди таким, как ты, руки не подают!
   – Ну а как же я теперь перед ним извинюсь?
   – Это уже твои проблемы. Уйди, я устала, спать хочу!
   – Лёка, ты спи и не злись на меня, я вообще-то… Ну он меня достал своим занудством…
   – Уйди бога ради. Видеть тебя не хочу!
   Она на цыпочках вышла из комнаты. Надеюсь, она запомнит этот урок. Я в изнеможении откинулась на подушку, закрыла глаза и в ту же секунду словно воочию опять увидела, как Стаська в разгар скандала кидается спасать заветные билеты, не обращая внимания на то, что я почти теряю сознание… Неужто я все-таки упустила ее? В заботе о ее физическом, материальном и интеллектуальном развитии я забыла о душе? Но ведь говорят, что лучшее воспитание – пример воспитателя. Да ерунда это все! Ариадна… Я просто никудышный воспитатель. Потерпела полное фиаско и с дочерью, и с внучкой. Но почему? Я ведь так любила и ту и другую? А может, слишком любила? Может, слишком многое брала на себя? Ну, предположим, Стаська росла действительно в неполной семье, в до ужаса неполной, но Ариадна! У нее были отец и мать, бабушка и дядя, и все ее любили… Почему же она не умеет любить? Но может, вся ее любовь досталась тому парню, за которого она выходит замуж? Впрочем, я ведь не знаю, любовь там или расчет… Ах, я уже ничего о ней не знаю. Я просто хочу ее видеть, и слава богу, что не порвала билеты. Может быть, там, в Калифорнии, мне удастся связать ту нить, которая лопнула? «Порвалась дней связующая нить, как мне обрывки их соединить?»
   Я заснула и проснулась от какого-то странного летнего звука, хотя на дворе конец января. И увидела, что возле непогашеной лампы бьет крылышками серая ночная бабочка. Откуда она взялась? Впрочем, в квартире тепло, она могла осенью заснуть и от тепла проснуться. Я почти ничего не знаю о жизни ночных бабочек. И вдруг мне вспомнился один ничего не значащий эпизод из времен ранней молодости. Я еще не была замужем, кажется, даже не была еще знакома с Лёней. Мы студенческой компанией гостили у кого-то на даче, и одна девочка безумно боялась ночных бабочек. Над ней посмеивались, а она то и дело взвизгивала, потому что к большому цветастому абажуру над столом на веранде слеталось множество всякой мошкары… И один парень, Гриша, весьма неравнодушный ко мне, все шептал:
   – Лео, а ты у нас храбрая, как Жанна Д'Арк! Не боишься бабочек! Какая ты красивая, Лео, гораздо красивее этой фанатички Жанны!
   Он был славный, влюбленный, и мне ужасно нравилось, что он зовет меня Лео! Никто и никогда больше не называл меня так. И почему-то я чувствовала себя такой счастливой… Впереди вся жизнь, я молода и красива, я студентка Школы-студии МХАТ, у меня впереди долгая счастливая жизнь в искусстве и очаровательный мальчик зовет меня Лео… И я не боюсь ночных бабочек…
   Никогда я не вспоминала тот вечер, Гришка вскоре бросил институт и куда-то исчез. Да и о чем тут вспоминать? А вот вдруг вспомнилось…


   Стася

   И чего меня так плющит? Нахамила Марику, да фиг бы с ним, но Лёка на меня зуб наточила, разговаривает еле-еле. И как я не пойму, что она старая и живет своими представлениями, сто лет назад устаревшими? Это нельзя, и это нельзя, а это можно, но слегка. А я так не хочу! С какого перепугу я должна все это соблюдать? От такой жизни с тоски помереть можно. Странно, раньше я так не думала и не чувствовала. Я ей верила, старалась быть такой, чтобы нравиться ей. А сейчас мне наплевать! И ведь она всерьез могла бы порвать билеты, и тогда бы все рухнуло… Где-то я то ли читала, то ли слышала, что месть – это такое блюдо, которое надо подавать холодным… Я его холодным и подам, но таким острым, что… Как малюсенький зеленый перчик, который я однажды пробовала у Натэллы. Лежали себе в мисочке такие хорошенькие зеленые перчики, и сын Натэллы Вадим ел их и не морщился. Ну я решила тоже попробовать, мне тогда лет десять было. Я сунула перчик в рот и чуть коньки не отбросила! Ужас! Глаза на лоб вылезли, слезы градом, я как собака в жару язык высунула, руками замахала! Никогда не забуду. Моя месть будет такой же! Маленькой, зелененькой, остренькой… И запомнится надолго, я надеюсь. Лёка, наверное, меня проклянет, но потом простит, куда денется. А вдруг не получится… Я два раза попробовала, действует. Без промаха! А в школе вообще все парни, у которых, как выражается наша Матвеевна, «женилка выросла», просто слюнями исходят… Говорят, месть – разрушительное чувство. Фигня все это, очень даже созидательное чувство, стопудово! Как меня эта идея посетила, я сразу другой стала, у меня появилась цель, и я иду к ней медленно, но верно! И вот уже есть результат, мне нравится смотреть на себя в зеркало, и чем дальше, тем больше. Я согнала лишний жирок, волосы теперь блестят, как в рекламе, и вообще – девка что надо! И не может быть никаких сбоев! Не может быть просто потому, что не может быть! Лёку, конечно, жалко, но не могу я жить в сегодняшней жизни по ее старым правилам! Ничего не получится. Надо только вести себя умнее, не прокалываться по пустякам. На фиг я спустила собак на Марика? На фиг обозвала жидярой? Была бы умнее, назвала бы хоть кретином, хоть болваном, хоть кем, и ничего бы такого не было. А теперь Лёка вся бледнющая, еле ноги таскает… Когда она вдруг на пол свалилась, мне показалось, что она умерла… И так жутко стало, как будто я бежала-бежала, и вдруг обрыв… Один раз в детстве так было. На даче у Геры мы пошли гулять, а я все вперед забегала наперегонки с Водолеем – так пса звали, лохматый такой здоровый пес был… Я неслась за ним, а там овраг… В самый последний момент Лёка меня за юбку поймала… Только теперь меня уже некому будет поймать…


   Леокадия Петровна

   За день до отъезда позвонила Натэлла:
   – Лёка, ты купила плащ?
   – Нет, не успела! Поеду в старом, а там куплю, если понадобится. Там же весна, тепло, наверное…
   – Нет, это в Лос-Анджелесе тепло, а в районе Сан-Франциско климат похуже, так что теплые вещи возьми обязательно. А я тут случайно увидела чудный плащ, недорогой, модный, и тебе должен очень пойти.
   – Да, но я уже не успею…
   – Ерунда, я сейчас за тобой заеду, отвезу в магазин, а потом доставлю домой. А туфли удобные у тебя есть, такие, чтобы много ходить?
   – Есть. Все у меня есть. А какого цвета плащ?
   – Розового.
   – Натик, ты рехнулась?
   – Отнюдь! Самые модные в этом году цвета: розовый и бирюзовый. Но плащ очень благородного оттенка и к твоей седине должен пойти идеально. Кстати, тебе всегда розовый шел.
   – Перестань, я уж лет двадцать пять розового не ношу.
   – Глупости! Надо хотя бы примерить, я думаю, тебя это очень освежит.
   Спорить с Натэллой, если ей что-то втемяшится в голову, практически бесполезно. Только время тратить.
   – Ладно, заезжай. А ехать далеко?
   – Да нет, четверть часа!
   Когда я села к ней в машину, она спросила:
   – Ты чего такая бледная?
   – Да так, давление скачет.
   Натэлла тут же начала читать мне лекцию о том, как надо вести себя в столь длительном полете.
   – Вы через Франкфурт? Жаль, что из Москвы в Сан-Франциско нет прямых рейсов. Хотя… Ты когда во Франкфурте сядешь в самолет, прими таблеточку супрастина. Ты от него спишь?
   – Когда как.
   – А от новопассита?
   – Да нет… Слушай, долечу как-нибудь!
   – Да я понимаю, что долетишь… Кстати, ты помнишь Гришку Дормана?
   Я вздрогнула.
   – Гришку? Конечно помню, вот два дня назад как раз вспоминала. А что?
   – Я тебе не рассказывала, из головы вылетело, потому что потом были долгие гастроли. .. Я же его встретила два года назад в Сан-Франциско!
   – Дану?
   – Ей-богу! И как интересно вышло… У меня в Сан-Франциско от тамошней сырости жутко разболелся зуб. Юлик просто был вне себя от возмущения. «Как? У цивилизованных людей зубы не болят!»
   – Почему? – прервала ее я.
   – Вот, ты тоже нецивилизованная, раз спрашиваешь. А цивилизованные регулярно посещают стоматолога. Но от его проповедей зуб только хуже болел. Пришлось обратиться за помощью, и мне порекомендовали врача. Я даже внимания не обратила на фамилию. Мало ли Дорманов на свете!
   – Ты хочешь сказать, что Гришка Дорман зубной врач в Сан-Франциско? – ахнула я.
   – Именно! И какой! Просто волшебник! Я его сперва даже не узнала. Был худенький симпатичный мальчик, а теперь такой вальяжный, невероятно респектабельный американский доктор. У него кто только не лечится. Даже мэр Сан-Франциско! Видела бы ты его офис!
   – Ну надо же!
   – Кстати, первый вопрос, который он мне задал: «А как там моя Лео?»
   – Его Лео? Ну и нахал! А что ты сказала?
   – Сказала, что все у тебя нормально.
   – Молодец.
   – Ну что, я стала бы ему рассказывать о деталях? Он же совершенно чужой человек в сущности. Хотя я обрадовалась этой встрече. А хочешь, я дам тебе его визитку?
   – На случай, если заболит зуб?
   – Ну хотя бы! Он, между прочим, вдовец!
   – Вот уж это обстоятельство меня совершенно не интересует.
   – Почему? Вышла бы замуж за Гришку, жила бы недалеко от Ариадны, чем плохо?
   – Знаешь, замужество привлекает меня меньше всего на свете.
   – Ерунда! Там же не Москва, и он не нищий пенсионер. Знаешь, какое у него было лицо, когда он о тебе спрашивал?
   – Он же вспомнил девочку-студенточку, а я дама пенсионного возраста с семнадцатилетней внучкой.
   – Первая любовь не ржавеет.
   – Натик, отвяжись.
   – О, мы приехали.
   Когда я примерила выбранный Натэллой плащ, удивлению моему не было предела. Он мне пришелся впору, он мне был к лицу и действительно странным образом меня освежал.
   – Ну? Что я говорила? Это стопроцентно твоя вещь! – торжествовала Натэлла.
   – Надо говорить – стопудово! – поправила я подругу.
   – Это на вашей радиостанции! Ну как, берем?
   – Да, конечно! И недорого…
   – У тебя есть синий шарфик?
   – Найду.
   – Если придешь в этом плаще к Гришке, он упадет!
   – Да не пойду я к Гришке, даже если у меня разболится, не дай бог, зуб. Такой доктор мне не по карману.
   – С тебя он, наверное, не возьмет…
   – А с тебя взял?
   – Взял. И немало, но он же знает, что Юлик один из самых высокооплачиваемых музыкантов в мире.
   – Ладно, это все чепуха, надеюсь, зуб у Меня не заболит. И встречаться с Гришкой я не собираюсь. О чем нам с ним говорить? Все, приехали, у меня еще прорва дел до отъезда.
   – Как скажешь. А что там у Стаськи?
   – Здорово волнуется.
   – Я давно ее не видела. Она дома?
   – Надеюсь, что да.
   – Я зайду на пять минуточек, хочу ее повидать. Да, кстати, Лёка, тебе не нужны деньги?
   – Какие деньги?
   – Ну, чтобы чувствовать себя там независимо?
   – У меня есть.


   Стася

   Все получилось просто супер! Все, кто меня видит, ахают. Тут к Лёке зашла Натэлла, она отпала. Какая ты, говорит, красавица! Надо тебя с моим младшим сыном познакомить, он как раз развелся. Нужен мне ее младший сын, как зайцу пистолет. Но я только мило улыбнулась. Она небось решила, что я просто зашлась от счастья, когда передо мной такая перспектива открылась! Но она клевая тетка и тайком от Лёки сунула мне на дорожку пятьсот баксов! Супер! Правда, я сделала вид, что совсем дура, испугалась даже. Ой говорю, а как же на таможне, вдруг найдут! Она так снисходительно объяснила, что ничего страшного, до трех тысяч зелени можно без декларации, а если Лёка спросит, откуда бабки, я могу сказать, что мне их подарила Натэлла. Лёка сразу поверит. Я конечно, обрадовалась. Еще бы, пятьсот баксов. Не хило! Ох, скорей бы уже сесть в самолет! Лёка все еще дуется на меня, но в самолете сразу подобреет. Ну еще бы, драгоценную дочку наконец увидит! И думает, наверное, что я тоже жду не дождусь встречи с мамашкой. Как же! У меня другие планы… Только бы получилось, только бы получилось!


   Леокадия Петровна

   Ну вот мы и летим. Позади пересадка во Франкфурте и впереди долгий полет до Сан-Франциско. Интересно, узнает Ариадна Стаську? Глупости, конечно узнает, я же посылаю ей фотографии… А вот встречать нас она будет одна или с женихом? Скорее всего с ним, тогда меньше будет открытых эмоций. Стаська здорово притихла, подлизывается и все норовит блеснуть английским и показать, что мне без нее в международных аэропортах не обойтись. Натэлла, увидев ее, пришла в восторг. Но отведя меня на кухню, зашептала:
   – Лёка, я уверена, что у нее есть мужчина.
   – Какой мужчина, откуда?
   – Что за чепуха? – рассердилась моя подруга. – Откуда берутся мужчины? Отовсюду! Особенно когда такая девка! Я голову дам на отсечение, что она уже спала с мужиком! Надеюсь, ты ее просветила насчет правил безопасности?
   – Натэлла, ты не нашла другого момента для подобных бесед?
   – Я только хочу, чтобы ты была готова к тому, что она в любой момент может выкинуть…
   – Как выкинуть? По-твоему, она беременна? – похолодела я.
   – Типун тебе на язык! Я хотела сказать – может выкинуть что-то… совсем взрослое… Замуж собраться, или, опять же, в подоле принести, или аборт тайком сделать…
   – Почему тайком?
   – Потому что боится сказать, они же дуры все в этом возрасте. И мой тебе совет – поговори с ней… А еще лучше, если она захочет остаться у Ариадны, не возражай!
   – Ну это уж дудки! Ей надо как минимум окончить школу, осталось меньше полугода! А там пусть делает что хочет! Только вряд ли Ариадна так уж жаждет, чтобы Стаська у нее жила.
   – Ох, не говори, кто знает, как все обернется. А ты все-таки повидайся с Гришкой, очень тебе советую, мало ли… Хорошо на старости лет к кому-то прислониться.
   – Да перестань… Прислониться хорошо к родному, которого любишь, а не абы к кому…
   – А секс? Я думаю, Гришка еще вполне…
   – Слушай, окстись, какой секс! Ты же знаешь, я, как говорится, давно ушла из большого секса.
   – А из малого? – засмеялась она.
   – Да ну его, этот секс. По мне самое сексуальное – это чтобы был душевно близкий человек, ну, конечно, чтобы он мне нравился и чтобы можно было покормить его чем-то вкусным, посидеть рядом на диванчике, положить голову на плечо, а все остальное.. Да ну его.
   – Ой, лукавишь, подруга! Раз есть такие мечты, то и от остального не отказалась бы.
   – Может, и не отказалась бы, но обойдусь прекрасно. Был бы такой человек… Только где его взять?
   – Так, может, Гришка?
   – Отстань ты от меня с этим Гришкой, он меня и в молодости не волновал.
   – Ага, значит, ты все-таки хочешь волноваться?
   – Самую малость. Просто чтобы вспомнить, что я женщина… А впрочем, ты не могла выбрать более неподходящего момента для такого разговора? Мне некогда.
   – Кто вас в аэропорт повезет?
   – Гера.
   – О, тогда я спокойна!
 //-- * * * --// 
   Мне сидеть удобно, а Стаська с ее длиннющими ногами вертится, то и дело вскакивает и вообще ведет себя беспокойно, к тому же она, кажется, положила глаз на молодого стюарда. Парень действительно очень приятный, улыбчивый и явно по натуре, а не по должности. По-моему, и он не остался равнодушен к длинноногой русской фройляйн. Наблюдать за этим безмолвным флиртом забавно. Впрочем, он уже не вовсе безмолвный, они обменялись несколькими фразами по-английски. Все-таки я не зря учила ее английскому с раннего детства. Вероятно, для Адьки будет приятным сюрпризом то, что дочь хорошо владеет языком, причем именно в его американском варианте. А может, все мои тревоги и волнения напрасны, может, в самом деле она встретится с матерью и они обретут друг друга. Может, счастливая, добившаяся своего Ариадна, поймет наконец, что такое материнская любовь, материнский инстинкт в конце концов? Дай-то бог!
   Когда я проснулась, Стаська сосредоточенно заполняла какие-то листки.
   – Что это?
   – Декларации. Твоя и моя. Я за тебя заполнила.
   – Спасибо.
   – Ты выспалась?
   – Кажется, да!
   – Это хорошо, а то с этой переменой часовых поясов… Но Гюнтер мне сказал, что в Америке адаптируешься легче. А вот потом в Европе…
   – Гюнтер – это тот хорошенький стюард?
   – Ага. Клевый парень, между прочим!
   – Значит, пока я спала, ты времени не теряла?
   – Нет, Лёка, я теперь вообще время терять не намерена, а то всю жизнь можно профукать!
   – Умнеешь не по дням, а по часам.
   – Лёка, как ты думаешь, она встречать нас одна приедет или с женихом?
   – Откуда я знаю? С ним, наверное, а то разволнуется, как будет машину вести?
   – Эх, надо мне было научиться водить… Дура я дура! Представляешь, я сижу за рулем шикарной тачки, а кругом…
   – Зеленые холмы Калифорнии? – засмеялась я.
   – Именно! Вот был бы кайф!
   – Ничего, еще успеешь. Я надеюсь, ты не в последний раз в Калифорнию летишь.
   – Думаешь?
   – Я сказала – надеюсь.
   – Может быть…
   – Ой, у меня часы остановились, сколько нам еще лететь?
   – Еще три часа. Батарейка села в часах, да?
   – Видимо.
   – Нестрашно. Ты счастлива небось, что увидишь свою доченьку, а счастливые часов не наблюдают!

   Но вот наконец самолет приземлился. Я окидываю Стаську словно бы посторонним взглядом. Хороша! Блестящие русые волосы до плеч, дивные серые глаза в темных пушистых ресницах, чуть вздернутый носик, яркие губы без помады, отличная фигура, словом, красотка. Наверное, и впрямь метит в Голливуд! А что, чем черт не шутит? В мое время так не шутили даже черти, но теперь все может быть.
   – Лёка, соберись, а то ты бледная… Давай, покрась щеки, у тебя же есть румяна! Э, да у тебя руки дрожат, давай я!
   И пока мы сидим в ожидании, когда нас выпустят из самолета, она приводит в порядок мое лицо. Мне это приятно. В такой ответственный момент ее жизни она помнит обо мне, любит меня… Наверное, ей тоже страшно и она льнет к бабушке. Кстати, я вовсе не требовала, чтобы она звала меня по имени, но она сама категорически с самого детства отказывалась звать меня бабушкой. Ей было лет семь, и я сказала, пусть называет меня бабушкой. Она тогда смерила меня скептическим взглядом и ответила:
   – Бабушки такие не бывают!
 //-- * * * --// 
   Но вот мы уже проходим паспортный контроль, Стаська ослепительно улыбается пожилому китайцу, тот, сурово глядя на нее, снимает отпечатки пальцев – такую же процедуру мы проходили в посольстве – прикладываешь палец к какой-то машинке, и там загорается огонек, – то же проделывают и со мной, и мы, задыхаясь, спешим к выдаче багажа. Грузим его на тележку.
   – Лёка, отойди, я сама! Не поднимай тяжелое! Тебе нельзя.
   Мы смотрим друг на друга, как перед ответственным шагом в жизни, и почти бежим к выходу.
   Почему-то я ждала, что сразу увижу Ариадну. Но вокруг море лиц, и у меня начинает кружиться голова.
   – Вы Леокадия Петровна? – спрашивает незнакомая женщина с приятным лицом и прокуренным голосом. – А ты Стася? Не волнуйтесь, Ариадна сейчас прибежит, у нее от волнения живот прихватило. А я ее подруга, Алина. Здравствуйте, я так много о вас слышала. Да ты просто красавица, только на маму не похожа… Ну надо же, дождалась Адя…
   Я почти не воспринимаю то, что она говорит, я всматриваюсь во всех невысоких женщин…
   – Господи, мама! – кричит кто-то сзади, и она буквально виснет на мне, так что я не успеваю даже увидеть ее лицо.
   – Мама, мамочка моя, мамулечка.
   Я счастлива, но понимаю, что сейчас испытывает Стаська.
   – Адя, Адя, Стаська! – шепчу я ей. Она вздрагивает.
   – Господи, какая ты стала… большая… С ума сойти можно… – И она неловко тычется Стаське в грудь, а у той на лице брезгливо-страдальческая мина.
   – Ладно вам, потом намилуетесь! – решительно вмешивается Алина. – Пошли к выходу. Я пойду подгоню машину, а ты постой тут со своими.
   Она убегает. Мы все трое неловко молчим. Адька испуганно жмется ко мне. Похоже, она робеет Стаськи.
 //-- * * * --// 
   – Ну вот, мы опять вместе, – пытаюсь нарушить неловкое молчание. – Ты в Калифорнии, Стаська! Знаешь, она мне все уши прожужжала… Хочу своими глазами увидеть зеленые холмы Калифорнии… – лепечу я, понимая, что это чудовищно бестактно по отношению к Адьке…
   – Да-да, у нас тут красиво, так красиво, ты увидишь… Я, конечно, понимала, что ты уже совсем большая… и по фотографиям, но… Я никак не думала, что ты такая высокая… Как супермодель, – улыбается она сквозь слезы. И я вдруг понимаю, что эти слезы не только от волнения встречи, за этим что-то еще кроется. Почему она приехала в аэропорт не с женихом, а с подругой? Но тут подкатывает большая синяя машина. Адька хватает огромную сумку и тащит к багажнику.
   – Помоги матери! – говорю я Стаське.
   – Где ты видишь мать? – тихонько хмыкает она, но все-таки кладет вещи в багажник.
   Я усаживаюсь на переднем сиденье рядом с Алиной, а Стаська с Ариадной садятся сзади, далеко друг от дружки.
   – Ну что, девчонки, куда мы едем? Домой или покатаемся по Сан-Франциско?
   – Домой, домой! – спешу сказать я. – Я устала, все же такой перелет, а в моем возрасте…
   – Мамочка, милая, ты совсем-совсем не изменилась, мамочка моя! – Она сзади пытается обнять меня.
   Стаська прилипла к окну.
   – А вон те небоскребы – это уже Сан-Франциско? – спрашивает она.
   – Да-да. Это очень красивый город, мы обязательно поедем туда не раз и в Лос-Анджелес съездим обязательно… и в Редвуд, там растут секвойи и вообще…
   – А мы поедем по мосту Золотые ворота?
   – Сегодня нет, – отвечает Алина, – но увидеть ты его увидишь!
   – Тебе громадный привет от Геры, от Натэллы…
   – Спасибо, а как они? Господи, мама, а мы что же, сорвали Стаську, сейчас ведь не каникулы…
   – Ничего. Она способная, нагонит.
   – Ах, ну да… Стасенька, я тебе комнату приготовила наверху, а маме внизу…
   – Смотри, океан! – кричу я.
   – Какой серый… – разочарованно говорит Стаська.
   – В Сан-Франциско скверный климат, солнце тут редко бывает даже летом, – откликается Алина.
   – А вон видите остров? Знаете что это? Это тюрьма Алькатрас. Там Аль-Капоне сидел. Если захотите, можно взять экскурсию туда.
   – Вот еще! На фиг нужно! – подает голос Стаська.
   – Слушай, Стася, – говорит после недолгого молчания Алина, – хочешь, я познакомлю тебя с моей племянницей? Она твоя ровесница, может, тебе с ней веселее будет, чем с нами, старичками?
   – Можно, – не слишком охотно отвечает Стаська.
   – Ее зовут Нилли, у нее машина, покатаетесь, она тебя познакомит со своими друзьями.
   – Можно, – опять роняет Стаська. Между тем мы, миновав бесконечно длинный мост, выезжаем из Сан-Франсиско.
   – Ну вот, смотри, твои холмы вожделенные, – говорю я.
   – Ага, – откликается она.
   Кругом действительно очень красиво. Пейзаж на удивление мирный, и вдоль дороги часто попадаются высокие деревья в желтом цвету.
   – Что это? – спрашиваю я.
   – Мимоза, – усмехается Алина. – В Москве по-прежнему ею торгуют?
   – Ну конечно. Надо же, я никогда не видела мимозу в природе.
   – А здесь ее никто не рвет. Обратите внимание, Леокадия Петровна, какая тут чистота. Природа не загажена…
   – Да-да, я вижу.
   Стаська сидит почти спиной к матери, пялится в окно, а та затихла в уголке. Что-то тут не так. И пока ни слова ни о женихе, ни о свадьбе. У меня начинает болеть сердце.
   – А вот и наша улица! – вдруг объявляет Ариадна. – Тут у нас чудный воздух.
   Улица зеленая, аккуратные домики, все двухэтажные, почти одинаковые, с ребристыми стенками гаражей на первом плане. Никаких оград, кустики, цветочки. На многих домах вывешен американский флаг. Алина тормозит у одного из домов. Ребристая стена поднимается, и мы въезжаем в гараж, рассчитанный на две машины. В гараже идеальный порядок. Я замечаю два холодильника.
   – Ну вот мы и дома! – возвещает Ариадна. Она выскакивает из машины. Видимо, здесь ей легче, дома и стены помогают.
   Алина и Стаська выгружают чемоданы, а Ариадна ключом открывает дверь.
   – Мамочка, входи!
   В небольшом коридорчике я сразу натыкаюсь на две стиральные машины.
   – Зачем тебе две машины? – спрашиваю я.
   – Одна это сушка. Мы тут не вешаем белье. Сушим… Идем, мама!
   Она берет меня за руку и почти тащит за собой.
   – Вот! – говорит она с облегчением и торжеством одновременно.
   Я сразу охватываю взглядом очень просторное помещение, в центре которого деревянная лестница. Справа гостиная с огромным диваном, камином и высокой стеклянной дверью, ведущей в крохотный дворик, где стоят растения в кадках, маленький стол и два креслица. Слева кухня, позади гостиная, и все это без перегородок. Но ощущение простора, воздуха и уюта поднимают настроение.
   – Адька, какая красота!
   – Да, не хило! – раздается сзади голос Стаськи.
   – Мамочка, Алина покажет тебе твою комнату, а я Стаську отведу наверх.
   – Я тоже хочу посмотреть второй этаж!
   – Успеете еще! – смеется Алина. – Которая тут ваша сумка?
   И она ведет меня обратно в коридорчик.
   – Вот тут ваш личный санузел, как говорили раньше на благословенной родине. А вот и ваша комната.
   Комната прелестная, с удобной широкой кроватью, и на тумбочке стоит мисочка с миндалем. Надо же, она помнит, что я всегда обожала соленый миндаль.
   – Ну вот, вы располагайтесь…
   – Алина, умоляю, что-то случилось? Свадьбы не будет?
   – Ой, Леокадия Петровна… пусть она сама вам расскажет… Она просто убита, а я вам честно скажу, я даже рада. На мой взгляд, он ей не пара. Только сделайте вид, что не знаете…
   – Что значит не знаю? Я же сама догадалась. Боже мой, бедная девочка! Она любила его?
   Но в этот момент раздался стук каблуков.
   – Мама, где ты? О, мамочка, тебе нравится твоя комната? Мама, я не знаю, как мне быть со Стаськой… Она такая взрослая и такая… чужая… – добавила она еле слышно.
   – Все, я ухожу! – заявила Алина. – До встречи, Леокадия Петровна.
   – Алиночка, спасибо тебе! Может, поужинаешь сегодня с нами? – робко спросила Ариадна.
   – Как-нибудь в другой раз, спасибо. Все! Пока!
   Она ушла.
   – Мама…
   – Что там Стаська делает?
   – Сказала, что хочет принять душ и полежать… Ты, наверное, тоже, да, мама? Господи, как приятно произносить слово «мама»…
   – Адя, скажи, свадьбы не будет?
   Она вспыхнула.
   – Откуда ты знаешь? Алина трепанулась?
   – Нет, я догадалась… я же вижу, в каком ты состоянии.
   – Ничего, мамочка, я даже рада… Может, оно и к лучшему, зато я смогу больше времени уделять вам. Мама, я почему-то ее боюсь… Она такая холодная, чужая…
   – А чего ты ждала? – Я вдруг ощутила смертельную усталость.
   – Ну я надеялась, что она повзрослела… Мама, тебе меня совсем не жалко?
   – Ты его любила?
   – Ах, откуда я знаю? Я столько раз была уверена, что это любовь… Я ничего не знаю… Но мечты мои рухнули… В этот раз мне уже казалось, что все получится, и вот видишь… Он еще и Лютика забрал…. Лютик – это йоркширский терьер. Но я даже рада… с ним было столько возни, каждый день надо его чесать… Мамочка, ты не голодная?
   – Да нет пока…
   – У меня на семь часов заказан столик в ресторане.
   – Зачем в ресторане?
   – Ну, тут принято. И потом, это очень хороший ресторан, я думала, вам будет приятно и интересно.
   – Ну конечно, Адечка. Скажи мне, зачем ты нос переделала?
   – Захотелось… А разве так не лучше?
   – Ты мне и с тем носом нравилась. Это твой женишок захотел?
   – Нет, я сама… Мне казалось, если я изменю лицо, то и жизнь как-то изменится…. Мама, ты скажи Стаське, что свадьбы не будет, ладно?
   – Почему ты сама ей не скажешь?
   – Я ее боюсь. У нее такие глаза… враждебные, недобрые… Я боюсь, она будет торжествовать.
   – Ну, это вряд ли… По-моему, лучше тебе ей сказать. Вот пойди сейчас к ней и скажи. Как мать дочери. Надо же вам самим учиться разговаривать друг с другом.
   – Ты думаешь?
   – Я уверена. Иди-иди, не бойся! А я пока тоже душ приму.
   – Мамочка, дай я тебя поцелую.
   Она прижалась ко мне, уткнулась носом в шею, как в детстве.
   – Господи, мамочка, прости меня, дуру набитую.
   – Я-то прошу… Считай, уже простила.
   – А она не простит? – вскинулась Адька.
   – Ее прощение так легко не получишь, но пытаться все равно надо.


   Стася

   Что-то мне все это не нравится. Дом, конечно, офигительный, и зеленые холмы за окном. Мое окошко как раз на холмы выходит, красиво. Но Мамалыга уж очень жалкая какая-то, и жениха пока не наблюдается. Хотя до свадьбы совсем мало времени осталось. Неужто слинял? Нет, не может такого быть!
   Но даже если не слинял и все состоится, с такой жалкой теткой мне в соревнование вступать совсем неинтересно. На тех фотках она красивая, гордая была, словом, жар-птица, а тут моська какая-то…
   В дверь постучали. И сразу она заглянула. Точь-в-точь моська, побитая моська.
   – Стасечка, можно к тебе?
   – Заходи!
   – Стасечка, ты не против, я заказала сегодня столик в ресторане…
   – Нет, не против!
   – Ты уже была когда-нибудь в ресторане?
   – Ну и вопросик, обхохочешься! Конечно была, сколько раз. В Москве сейчас рестораны на каждом шагу.
   – Ас кем ты бываешь в ресторанах?
   – Да мало ли… С Лёкой, с Герой, с девчонками иногда ходим, с мужчинами…
   – С какими мужчинами? – побледнела она.
   Три ха-ха!
   – С разными, ну то есть нежадными.
   Она еще больше позеленела, просто можно сказать в цвет холмов. Я уж открыла было рот спросить, состоится ли свадьба, но она тут задала вопрос:
   – Скажи мне, а как мама себя чувствует?
   – Что это вдруг ты заинтересовалась?
   – Стася, пожалуйста, не надо, я и так прекрасно сознаю свою вину перед вами… И, поверь, мне тоже нелегко…
   – Допустим. А жених твой где?
   – Он… уехал.
   – Насовсем?
   – Да, – еле слышно призналась она.
   В этот момент я ее ненавидела. Ненавидела люто. У меня внутри был кипящий лед. Все, чем я жила в последние месяцы, все, из-за чего я столько пакости схавала, рухнуло в один миг! И опять из-за нее! Но в этот момент раздался Лёкин голос:
   – Девочки, вы тут? Мамалыга понеслась ей навстречу.
   – Мамочка, ты же хотела отдохнуть!
   – Не хочу отдыхать, я вдруг кошмарно проголодалась! Хотела съесть банан, а потом передумала. Уже четверть седьмого, у нас ведь ужин в ресторане намечается…
   – Да, да, конечно! Мама, посмотри, вот тут Стаськина ванная, тут кладовая, тут мой офис, а там спальня и моя ванная.
   Лёка ахала, восхищалась, а я все это уже видела. Спальня у нее будь здоров, огромная, оттуда вход в гардеробную и в ванную. И в спальне и в ванной часть потолка стеклянная, это клево! И во всех ванных комнатах по две раковины. Ну в одной понятно – для мужа и жены, но в остальных-то зачем? Для выводка деток? Наконец экскурсия закончилась. Лёка вся разрумянилась, рада до смерти, что у дорогой дочки дом такой нехилый…
   – Ну, девочки, я пошла одеваться, – заявила Лёка. – Адя, а ресторан далеко?
   – Да нет, совсем близко.
   – Пешком пойдем?
   – Что ты, мама! Здесь пешком никуда не дойдешь, если ты не марафонец.
   – Значит, можно надеть каблуки? А кстати, как надо одеваться?
   – Ну, поскольку сегодня суббота, лучше не в джинсы…
   Значит, надену джинсы, решила я, хоть и понимала, что это глупо.


   Леокадия Петровна

   Я ничего не понимаю. Стаська ведет себя так, будто она глубоко чем-то разочарована. Но чем? Она же еще ничего не видела здесь. Или она ждала, что у матери в Америке дом как у голливудской звезды, с бассейном и штатом прислуги? Вряд ли, она же видела фотографии. Или дело в свадьбе? Да нет, и это вряд ли… Скорее, она могла бы торжествовать, что мать наказана за свои грехи… Или все-таки она ждала чего-то именно от свадьбы? Или… Нет, об этом я даже думать не желаю. Не может такого быть! Но… И вдруг со мной случилось то, что, как я считала, бывает только в детективных романах – вся картина последних месяцев предстала перед мысленным взором в беспощадной, нестерпимой неприглядности.
   Все началось в тот день, когда кто-то привез от Ариадны очередную посылку и очередное приглашение, которое Стаська неожиданно не порвала. И хотя тогда она еще не стремилась в Америку, но приглашение спрятала. А почему? Что изменилось? Может быть, все дело в том, что… Я тогда спросила, кто привез посылку. Она ответила, что какой-то тип, и отвела глаза. Я не придала этому никакого значения. А потом, получив фотографии, она устроила концерт с битьем посуды… И на тех фотографиях был Гарик, черт бы его побрал! Может быть, это именно он привез тогда посылку, и глупая девчонка влюбилась в него? А он оказался женихом матери? Боже мой! И что? Она решила матери отомстить, отбить у нее жениха или уже мужа? Она вдруг так рьяно занялась своей внешностью. Но я считала, что в ее возрасте это только естественно – заниматься своей внешностью. Но тогда она чудовище! Я вырастила чудовище? Нет, я вырастила двух чудовищ…
   Я вскочила с постели. Сна не было ни в одном глазу. И теперь она разочарована, что ее месть, которую она лелеяла в течение нескольких месяцев, не удалась? И ей стало скучно? Нет, не может такого быть, я все это придумала… какой-то жуткий пошлый роман… Но интуиция подсказывала мне, что я не ошиблась.
   Но в таком случае, какое счастье, что свадьба сорвалась… Счастье для всех, и в первую очередь для Стаськи, потому что, если бы у нее все получилось, как бы она могла с этим жить? Она лишилась бы разом и матери, которой у нее, впрочем, и так не было, и меня. Я бы не смогла простить такое… Да я просто не могла бы после этого жить. Ведь Ариадна винила бы во всем меня. И я сама умерла бы от угрызений совести. Значит, я все равно упустила Стаську. Но в кого она такая? Нет, я должна выяснить все немедленно. Пойду и разбужу ее. Пусть сразу, спросонья, ответит мне на прямой вопрос…
   Я быстро поднялась по лестнице, устланной пушистым ковролином. Дверь в Стаськину комнату была чуть приоткрыта. Она лежала на животе, обняв обеими руками подушку, голая нога свесилась с кровати. Спала сном праведницы, и лицо при этом у нее было совсем детское, невинное, прелестное… Господи, что я выдумала? Сочинила какую-то чудовищную мелодраму в латиноамериканском стиле… Сумасшедшая усталая старуха, сказала я себе, у тебя бессонница из-за смены часовых поясов, а ты выдумываешь невесть что…
   Я на цыпочках вышла из комнаты.
   – Мама! – тихонько окликнула меня Адька. – Мамочка, ты почему не спишь?
   – Не получается… Вот и решила посмотреть, как тут Стаська. А ты чего не спишь?
   – Не спится. Мамочка, пойдем ко мне, ляжем вместе, поболтаем…
   – А тебе не надо рано вставать?
   – Ну, во-первых, завтра воскресенье, а потом я вообще рано встаю… Пойдем, мамочка, мне так тяжело одной в этой кровати…
   – Да ладно, все к лучшему, Адичка. И найдешь ты мужа. Кто ищет, тот всегда найдет, помнишь такую песенку?
   – Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет, – тихонько пропела она. – Ну как тебе тут, мама?
   – Ну, я пока я еще ничего не видела, кроме ресторана. А ресторан был очень недурной.
   – Мама, Стаська мне сказала, что часто ходит по ресторанам.
   – Часто? Ну это она преувеличила, – улыбнулась я. – Иногда мы с ней и вправду ходим обедать. Гера тоже нас приглашает, подружки, бывает, скидываются на Макдоналдс. Это у нас сейчас в порядке вещей.
   – А еще она сказала, что ходит с мужчинами.
   – С какими мужчинами? – ахнула я.
   – Она сказала, с нежадными.
   – Ох, господи, она просто дразнила тебя, ты не понимаешь? Ей хочется тебя позлить, напугать…
   – Считай, ей это вполне удалось.
   – Да ладно, наберись терпения, она не может просто кинуться к тебе в объятия.
   – Я понимаю, но… Она же видит, что я убита, зачем же меня добивать?
   – Она еще ребенок, а дети часто бывают жестоки…
   – Она уже не ребенок, она уже женщина! Я вижу это… И, знаешь, я даже радуюсь сейчас, что свадьбы не будет. Как ни стыдно в этом признаться, я умирала бы от страха и ревности.
   – Адя! – искренне возмутилась я, хотя четверть часа назад терзалась теми же мыслями. – Скажи мне, а та девочка, о которой говорила Алина, ты ее знаешь?
   – Конечно! Отличная девочка, умница, веселая, я бы хотела, чтобы они подружились. Она добрая…
   Мне стало больно.
   – Ты считаешь, что Стаська недобрая? Я бы так не сказала, она просто глубоко обижена на тебя, ты не можешь этого не понимать. ..
   – Я понимаю… Мамочка, расскажи мне, как вы теперь там живете?
   – Приехала бы, своими глазами посмотрела…
   – Я приеду, я обязательно приеду! Мамочка моя, ну скажи, почему я такая невезучая?
   – Это вопрос не ко мне. Я всегда желала тебе счастья, но от судьбы не убежишь. И потом, кто сказал, что тебе не повезло? Может, как раз наоборот? Знаешь, у меня в молодости была одна приятельница, ей не везло с мужчинами…
   – А потом повезло, да? – с такой детской наивной верой в чудо, в хеппи-энд спросила она, что у меня комок застрял в горле.
   – Ты послушай! Она смертельно влюбилась в очередной раз, мужчина был интересный, значительный, даже знаменитый, у них завязался роман, она забеременела в надежде, что он женится на ней, а он отказался, причем как-то грубо, некрасиво… И она в отчаянии сделала аборт. Горевала страшно, а через месяц встретила другого, который почти сразу на ней женился, и она родила ему двух дочек и по сей день живет с ним… А она, поверь мне, была в полном отчаянии.
   – Ох, мама, если б ты не приехала, я бы тоже была в полном отчаянии… Ну ладно, хватит о грустном.
   – Правильно, ты лучше расскажи, какие у нас туристические планы?
   – На послезавтра я купила вам со Стаськой экскурсию в Сан-Франциско.
   – Это надо таскаться по городу с группой? – ужаснулась я.
   – Нет, что ты! Я отвезу вас утром в Сан-Франциско, потом мы встретимся с одной дамой, которая на своей машине повозит вас по городу в течение четырех часов. Я пока сделаю кое-какие дела, а потом заберу вас и мы поедем обедать. По Сан-Франциско пешком не походишь, особенно в твоем возрасте и если хочешь хоть что-то увидеть. А после обеда, если дождя не будет, погуляем в парке Золотые ворота. Там дивный воздух и очень красиво… А на уик-энд полетим в Лос-Анджелес, это всего час лету. Там остановимся на три дня у моей подруги. У нее большой дом в Голливуде. А в среду я предполагаю поехать в Кармель.
   – А это что?
   – Это сказка, мамочка! Это маленький городок на берегу океана, где в основном живут художники. Там прорва картинных галерей, но главное, там так красиво и тихо… Там знаешь кто был мэром лет двенадцать наверное? Клинт Иствуд!
   – Это актер?
   – Да, актер и режиссер… А еще мы обязательно съездим в Редвуд. Это парк секвой. Мне когда бывает совсем худо, я езжу туда на несколько часов, хоть это и не ближний свет. Погуляю там, подышу этим воздухом, и мне легче. Ты ведь никогда не видела секвойю?
   – Нет, конечно. Откуда?
   – Ну и еще что-нибудь придумаем. Скучно вам тут не будет. Я хочу, чтобы ты хорошо отдохнула, мамочка. Ты когда в последний раз отдыхала?
   – Да я умудрялась каждый год хоть на недельку куда-то вырваться. Или одна, или со Стаськой. Мы с ней были два раза в Турции, один раз в Италии, Натэлла нас брала с собой, они там сняли виллу на Сардинии.
   – О! Мама, а скажи, ты планируешь тут что-то купить? Для себя или для Стаськи?
   – Ничего определенного, но по магазинам прошвырнуться не откажусь.
   – Ну и отлично. А ты мне скажи, что нужно Стаське. Может, куртку или пальто?
   – Да нет… Вот, пожалуй, стоило бы тут купить ей выпускное платье.
   – Белое?
   – Не обязательно. У нас теперь девчонки одеваются кто во что горазд, иной раз даже черное надевают…
   – А помнишь мое выпускное платье? Какое красивое было…
   – Да, самое красивое в школе. Белое шитье, батист… Герка тогда сказал, что оно и под венец сгодится. А ты посадила на него жуткое пятно.
   – Вот, может, потому я и замуж не вышла. ..
   – Господи, что за чушь, пятно-то отстиралось.
   – А платье сохранилось у тебя?
   – Нет, я его отдала перешить для Стаськи, кажется, в третьем классе.
   – Жалко… – задумчиво проговорила она.
   …Утром, когда мы завтракали, явилась Алина, а с ней высокая миловидная девушка лет восемнадцати.
   – Вот, познакомьтесь, моя племянница, Нилли.
   Девчонки придирчиво оглядели друг дружку и одновременно улыбнулись.
   – Привет! – сказала Стаська.
   – Добро пожаловать в Калифорнию! – с сильным акцентом произнесла Нилли и засмеялась, как будто сказала что-то смешное и непривычное.
   – Это я ее научила! – усмехнулась Алина. – Она уже по-русски неважно говорит. Все понимает, а вот сказать далеко не все может, она здесь с восьми лет, что поделаешь…
   Между тем девчонки уже вовсю болтали по-английски, они явно друг дружке понравились.
   – Тетя Адя, – сказала Нилли, – я заберу Стасю, хорошо? Мы поедем кататься, потом я покажу ей Сан-Франциско и познакомлю с друзьями. Вы не против?
   – Нет, если она хочет… – пожала плечами Адька.
   Я хотела было возразить, мне было страшно отпускать Стаську куда-то с чужой девчонкой, но я прикусила язык, боясь скандала.
   – Только пожалуйста, ездите осторожно! – предупредила Алина.
   – И не вздумай сажать Стаську за руль! Она не умеет! – сказала я.
   Нет, что вы! Я свою машину никому не дам! – ослепительно улыбнулась Нилли. – Я уже два раза ее била, и мама сказала, что больше не купит мне машину… Так что не волнуйтесь.
   – Стасечка, возьми куртку, можешь замерзнуть! – пробормотала Ариадна.
   – Не замерзну! – буркнула Стаська.
   – Нет, ты возьми куртку, не помешает, – миролюбиво заметила Нилли.
   Когда они со смехом выбежали из дома, я почувствовала, что Ариадна вздохнула с облегчением.
   – Теперь у меня не будет спокойной минутки, – призналась я.
   – Нет, не волнуйтесь, Леокадия Петровна. Нилли хорошо водит и вообще очень разумная особа.
   – Да, она хорошая девочка, – подтвердила Ариадна. – Стасе же веселее со сверстниками… Ну, мои дорогие…
   – Адя, подожди, – перебила ее Алина, – тебе надо купить Стасе сэлфон, тогда ты будешь спокойна.
   – Сэлфон – это мобильник? – спросила я.
   – Ну да. Ваши ведь здесь не работают.
   – Да? А я и забыла о нем… Но это прекрасная идея. Адя, пожалуйста, давай купим… я сама куплю, у меня есть деньги.
   – Разберемся! – со счастливой улыбкой воскликнула Адька. Она была счастлива, что хоть на день избавилась от дочери…


   Стася

   Как классно, что у меня сразу нашлась подружка! Такая клевая девка эта Нилли! А имя у нее на самом деле старинное русское – Неонила! Я сразу почувствовала какое-то родство с ней. В нашей семейке тоже имена – зашибись! А еще она сказала, что я красивая и здорово говорю по-английски! И мы поехали в Сан-Франциско! Так классно катить в шикарной тачке по хайвею, пусть даже с подружкой, а не с парнем, а вокруг они – зеленые холмы Калифорнии!
   – Посмотри направо! – закричала вдруг она.
   Я посмотрела и просто чуть не шизнулась. Олени! Их было штук пять. Пронеслись и исчезли.
   – Видела?
   – Да! Какой кайф! Жалко, я фотик не взяла! Хотя все равно не успела бы снять!
   – Хорошо, что ты по-английски говоришь, в компании проблем не будет.
   – В твоей компании все америкосы?
   – Да нет, в основном русские, но говорим мы больше по-английски, привычка. Слушай, а ты кем быть собираешься?
   – Сама не знаю… Но с точными науками у меня слабо, так что… что-нибудь такое… Переводчиком, например, или можно туризмом заняться… А ты?
   – А я дизайнером.
   – Каким?
   – Хорошим! – засмеялась Нилли.
   – Ну в смысле ты чем думаешь заниматься? Одеждой, мебелью или промышленным дизайном?
   – Думаю, одеждой. Я с детства люблю шить. А ты?
   Шить? Ненавижу! Я вообще пока ни фига не знаю. Были у меня планы, но… рухнули. Теперь надо снова определяться.
   – А ты у мамы остаться не хочешь?
   – Вот еще!
   – А почему? В Америке все-таки такие перспективы…
   – У нас тоже перспектив до фига!
   – А парень у тебя есть?
   – А у тебя есть?
   – У меня есть!
   – Познакомишь?
   – Нет.
   – Почему это? Боишься, что отобью?
   – И не мечтай! Просто он живет в Канаде! – засмеялась она.
   – А у меня нет постоянного… Вообще-то они все придурки.
   – А со взрослыми не пробовала?
   – Пробовала!
   – И что?
   – Тоже придурки, только старые!
   – Ты с ними… делала секс? Я заржала.
   – У нас так не говорят: делала секс!
   – А как?
   – Ну или занималась любовью, или просто трахалась. Есть еще куча всяких синонимов, но ты не поймешь.
   – Ну так ты с ними… трахалась?
   – Конечно. Только не спрашивай, понравилось ли мне.
   – Не понравилось, значит?
   – Нет, – отрезала я.
   – Это потому что без любви…
   – Да ну, так моя Лёка могла бы рассуждать.
   – Лёка?
   – Бабка моя. Ах, любовь, ах, верность… Хренотень одна.
   – Что? Слушай, давай по-английски, я что-то тебя плоховато понимаю.
   – О'кей!


   Леокадия Петровна

   Мы провели чудесный день. Алина побыла с нами часа два, потом уехала, и мы вдвоем с Ариадной ездили обедать в итальянский ресторанчик, где порции были такие, что мы не могли съесть и половины. Оставшееся нам уложили в коробочки.
   – Стаська вечером доест, – сказала Ариадна. – Или мы сами. А еще я вас обязательно свожу в «Тони Ромас», там порции вообще гигантские, но очень вкусно.
   – Это что, мексиканский ресторан?
   – Да нет, сугубо американский. Там подают ребрышки. Какие хочешь, свиные, говяжьи, телячьи, с каким угодно гарниром. Тебе должно понравиться, мамочка, ты же любишь косточки глодать. Господи, какое счастье, что ты приехала…
   Стаська вернулась домой в начале двенадцатого, веселая, раскрасневшаяся, хорошенькая.
   – Фу, устала! – Она плюхнулась на диван в гостиной, сбросила с ног туфли. – Сан-Франциско – охренеть можно! Такая красотища!
   – У вас с Лёкой завтра экскурсия по Сан-Франциско! – как-то робко напомнила Ариадна.
   – Без меня! Я завтра договорилась с ребятами… Мне абсолютно до фени всякая экскурсионная дребедень! Что мне интересно, я и так увижу, без всяких тоскливых лекций! Завтра в девять за мной заедет Симон. – И словно предотвращая вопросы, добавила: – Это Ниллин троюродный брат, классный парень.
   – Стасенька, я вот тут купила тебе телефон…
   – Мобильник? Кайф! Хотя вы небось надеетесь держать меня на коротком поводке? Фигушки!
   – Сию минуту сядь нормально и сбавь тон! – прикрикнула я на нее. – Ты вздумала командовать тут? Носом еще не вышла!
   – Лёка!
   – Ничего не Лёка! Ты знаешь, я ненавижу хамство! Мама купила экскурсию на нас двоих…
   – Я ее не просила. Вам что, обязательно нужно, чтобы я помирала с тоски? Посмотрите налево – там один козел построил то-то, посмотрите направо, там дом одной знаменитой козы… Очень интересно! И у меня день пропадет, и тебе, Лёка, я весь кайф сломаю. Оно вам надо? Ну все, я спать пошла.
   – Стасенька, а ты есть не хочешь?
   – Не-а! Мы ужинали в «Тони Ромасе». Я наелась до потери пульса! Кстати, советую сходить, вкуснотища!
   И она побежала вверх по лестнице, оставив туфли посреди гостиной.
   – Мама, что это? Она всегда такая? – испуганным шепотом спросила Ариадна.
   – Да нет, только в последнее время. Но знаешь, в чем-то она права. Пусть не едет завтра с нами. Что называется, себе дороже. А ты про этого Симона что-то знаешь? Он не наркоман?
   – Нет, он приличный парень из приличной семьи, учится в Принстоне. Господи, мамочка, какой я груз на тебя взвалила… Когда я уезжала, она была такая милая…
   – Ребенку нужна мать, и никакая бабушка ее не заменит, особенно учитывая, что мать жива… Скажи мне, почему ты ни разу не приехала? Как я поняла, ты за эти годы повидала мир…
   Она вспыхнула, потом побелела, губы задрожали.
   – Я не могла… я боялась…
   – Чего ты боялась?
   – Что меня не выпустят обратно… Что ты мне не позволишь… Я не знаю, мама, прости меня, пожалуйста, прости! Мне все казалось, что в Москву я еще успею… Да ты вспомни, из какой Москвы я уезжала… Грязь, пустые полки, крысы по помойкам и подъездам… А ГУМ? А «Детский мир»? Как вспомню эти очереди, и толкучку вокруг… Ужас! А тут я попала в другое измерение.
   – И тебе сразу отшибло мозги, да?
   – Знаешь, наверное, да… Я просто без ужаса не могла подумать о возвращении… Думаешь, я не понимаю, как виновата перед вами? Но Бог меня уже наказал… И очень жестоко… Гарик был моей последней надеждой, а теперь все…
   – Да что за чушь, почему все? Тебе только тридцать семь…
   – Но я невезучая… Мне с мужчинами не везет… Тебе вот повезло с папой, а мне такой не встретился.
   – Да, мне с папой повезло, хотя и я на многое закрывала глаза.
   – Думаешь, я не была готова на многое закрыть глаза? Но он просто испарился, исчез из моей жизни, так что…
   – Ничего, Адя, будет и на твоей улице праздник. А что касается экскурсии, то я поеду одна, ничего страшного.
   – Мама, но ведь если пойти у нее на поводу завтра…
   – Я просто не хочу, чтобы она испортила настроение себе и нам всем. Пусть веселится, ей предстоит трудное время: окончание школы, экзамены в институт, пусть отдыхает на всю катушку.
   – Ну раз ты так считаешь, мамочка, пусть, – с огромным облегчением сказала моя дочь.
   Утром я встала очень рано. Кажется, сегодня будет хороший день. Я вышла на задний дворик, именуемый здесь бэк-ярдом, и села на пластиковое кресло. За сетчатым забором простирались зеленые холмы Калифорнии. Какой дивный свежий воздух, хотя и холодно пока. Я вернулась в дом, взяла плед, укуталась в него и снова села. Как в раю. Тишина, мирный пейзаж, корова пасется на склоне холма, черная кошка сиганула мимо, а за ней огромный рыжий котище. У нас мартовские кошачьи игры, а здесь, видимо, февральские. Хорошо. Может быть, все правильно? Может быть, мы все трое в результате поймем друг друга? Это будет нелегко. Ариадна раздражает меня, раздражает и Стаську. Похоже, в создавшейся ситуации ее больше всего волнует несостоявшаяся свадьба… Наверное, ее можно понять: уязвленное самолюбие одно из самых непереносимых чувств…
   – Лека, ты в своем уме? Такая холодрыга, а ты тут сидишь! Простудишься.
   – Не простужусь. Слушай, Стаська, скажи мне пожалуйста…
   – Что тебе сказать, Лёкочка? – Она обняла меня, прижалась сзади, чмокнула в шею.
   – У тебя совсем нет сердца?
   – Совсем. Для нее – совсем!
   – Но ее же можно только пожалеть…
   – Ну, будь она старая, немощная, я бы ее пожалела, а так…
   – И еще… Помнишь, когда ты не порвала приглашение…
   – Ну?
   – Кто его тогда привез?
   – Какой-то тип, я уж и не помню… – В голосе звучала нестерпимая фальшь, а лица ее я не видела. – А тебе это зачем?
   – Просто я подумала, не Гарик ли пресловутый его доставил?
   – Да ты что, ерунда какая! Гарик этот смазливый был, а тот… Даже хари его не запомнила. С чего это ты вдруг такие вопросы задаешь?
   – Да нет, просто подумала… Впрочем, не важно. Ты по-прежнему не желаешь ехать с нами, а?
   – Я тебя умоляю! На фиг мне это, когда тут клевая компашка наметилась?
   – А в Лос-Анджелес тоже не поедешь?
   – Посмотрим, может, и поеду… там видно будет. О, вон твоя дочурка встала.
   – Пойди и помоги ей накрыть на стол!
   – Если тебе так хочется… Ладно, помогу!
   Похоже, мои подозрения небеспочвенны.
 //-- * * * --// 
   За Стаськой заехал Симон, некрасивый, но очень приятный парень, который заверил нас, что со Стаськой все будет в порядке, что он не гоняет на бешеной скорости и вообще заслуживает доверия… Сразу было видно, что он уже без ума от Стаськи. А она, едва он появился, начала крутить хвостом. А что, самый возраст.
   Как только Стаська уехала, Ариадна расщебеталась:
   – Мамочка, как хорошо, мы сегодня будем кутить! К сожалению, я не смогу поехать с тобой на экскурсию, мне надо разобраться с апрайзером, этот идиот неправильно выценил дом…
   – Кто?
   – Апрайзер.
   – Это что, фамилия?
   – Да нет, фамилия его Кулешов. Апрайзер это оценщик…
   – А, поняла. Господи, Адька, я вот слышала, как ты со своими коллегами говоришь. По-русски вроде бы, но почему не сказать двухкомнатная квартира? Почему Двухбедрумная? Это же ужас.
   Ах, мама, тут так все говорят. Мне уже трудно иногда бывает что-то сказать по-русски, по-английски проще. Но это же неважно.
   – Ну да, неважно…
   Мы опять ехали по дивной дороге вдоль зеленых холмов.
   – Тут очень красиво и, кажется, спокойно, да?
   – Да, у нас хорошая эрия, здесь почти нет негров.
   – Эрия?
   – Ну, район, что ли…
   – А…
   Въезд на громадный мост, ведущий в Сан-Франциско, оказался платным. Три доллара.
   – И обратно тоже надо платить?
   – Обратно не надо. Кстати, как ты хочешь, после экскурсии остаться до вечера в Сан-Франциско или сразу уехать? Главное не попасть в трафик.
   – Там видно будет. Если я не слишком устану от экскурсии, то останемся до вечера.
   – Все как ты захочешь, мамочка.
   У нее то и дело звонил мобильник. Она весело и приветливо говорила с самыми разными людьми, но все разговоры так или иначе крутились вокруг дома, который про давала Ариадна. Она была риелтором и получала определенный процент от каждой сделки. А цены на недвижимость в Калифорнии, как я поняла, были довольно высоки. Роскошный дом самой Ариадны был роскошным, видимо, только в моем московском понимании, но все же вполне престижным. На вопрос, зачем ей такой большой дом, она ответила: «Мои клиенты должны видеть, что я достаточно успешный риелтор, раз живу в таком доме, хотя, честно говоря, он мне не по карману. А теперь, одной, тем более. Но ничего, я поднатужусь… Я, мамочка, без памяти этот дом люблю. Он воплощение всех моих надежд». Думаю, она немного кривит душой. Скорее всего, мечтала она о куда более роскошном доме, когда подалась в Америку. Но, как говорится, жизнь подкорректировала ее мечты. Ну что ж, это даже неплохо. По одежке протягивай ножки. Впрочем, я не уверена, что и эта одежка ей впору. Мы въехали в Сан-Франциско. И я поняла, что по прилете ничего тут не заметила, слишком была взволнованна. Город мне показался очень красивым, хотя я не люблю небоскребы, они меня угнетают. И словно прочитав мои мысли, Ариадна заметила:
   – Скоро ты увидишь совсем другой город и влюбишься. Через час у тебя будут совершенно другие впечатления.
   Мы заехали в гигантский подземный паркинг, оставили машину, поднялись на лифте и вышли в город, оказавшись у подножия нескольких тесно стоящих небоскребов. Адька взяла меня за руку.
   – У нас еще двадцать минут до встречи, хочешь кофе?
   И не дожидаясь ответа, она толкнула стеклянную дверь какой-то забегаловки.
   – Тебе только кофе?
   – Конечно, мы же завтракали.
   Такой кофе я видела в кино – в высоких картонных стаканах с крышкой. Я не кофеманка, и этот американский кофе мне понравился. Сладкий, со сливками. Пока мы его пили, сидя на неудобном диванчике, прошло минут пятнадцать.
   – Пошли, мама, пора!
   – Погода испортилась, с утра солнышко было, – с сожалением заметила я.
   – В Сан-Франциско вообще мало солнца бывает, это тебе не Лос-Анджелес. Даже у нас в Дэнвилле климат гораздо лучше, хотя мы совсем близко… Тут местная болезнь ревматизм. Я бы не хотела жить в Сан-Франциско. А вот и наша гидша!
   Она сунулась в большой синий «бьюик», быстро поговорила с сидевшей за рулем дамой.
   – Садись мамочка! Хочешь сзади сесть?
   – Да нет, зачем же, сяду впереди.
   – Здравствуйте, – сказала немолодая дама в темных очках.
   – Мамочка, счастливо тебе. – Адька пристегнула меня, поцеловала и захлопнула дверцу.
   – Давайте знакомиться, меня зовут… Ой, мы же знакомы! – растерянно проговорила она и сняла очки.
   Я замерла.
   – Здравствуйте, Алла Генриховна. Вот так встреча!
   – Да… Неожиданно! Впрочем, я рада вас видеть здесь. Надеюсь, вас эта ситуация не смущает?
   – Да нет… – растерялась я. Хотя, сказать по правде, перспектива провести четыре часа рядом с этой дамой не казалась мне столь уж приятной, но, с другой стороны, я, может быть, что-то пойму.
   Но где там! Она говорила, говорила, говорила, восхищаясь Сан-Франциско, его архитектурой, историей, демократизмом мэра, разрешившего однополые браки. Сведения сыпались, как горох из мешка, но запомнить что-то было трудно. Я усвоила только, что кто-то из отцов-основателей Сан-Франциско оставил свое немалое состояние нищим этого города, и с тех пор нищие со всей Америки стекаются сюда, в царство бомжей местного разлива, и городской бюджет уже не справляется с их наплывом. Еще почему-то я отметила дом Даниэлы Стил, вернее, похожий на крепость дворец и подумала, что у Натэллы есть подруга, писательница, не менее знаменитая в России, чем Даниэла Стил в Америке, но ей такой дворец никогда даже сниться не будет. Одним словом, в голове оседали самые дурацкие и ненужные сведения. У меня начала болеть голова, и мне показалось, что Алла Генриховна нарочно тараторит так, чтобы я не могла вклиниться ни с каким вопросом. И все-таки мне это удалось.
   – Простите, Алла, – я даже слегка дернула ее за рукав. – тут есть поблизости туалет?
   Она взглянула на меня с таким изумлением, как будто я была инопланетянкой.
   – Туалет? Ах, ну да, конечно. Сейчас! Она затормозила на набережной, где у причала стояли какие-то суда, видимо, прогулочные.
   – Идемте, я вам покажу.
   Но и по дороге в туалет она продолжала вести экскурсию. Вот тут то, а вон там это…
   Мы шли по пирсу, поднялись по лесенке среди сувенирных лавок и кафешек, а она все трещала, черт бы ее побрал. И даже в туалете она сказала все тем же гидским тоном:
   – Имейте в виду, во всех американских туалетах имеются бумажные круги для сидений!
   – Спасибо, я уж как-нибудь соображу!
   Я боялась, что она, зайдя в соседнюю кабинку, будет продолжать экскурсию, но нет, Бог миловал. Интересно, она всегда так ведет себя с экскурсантами или же только со мной, от смущения? А почему она так смущена? Оттого, что у нее рыло в пуху и она боится каких-то вопросов? Скорее всего. Как жаль, что у меня нет мобильника и я не могу позвонить Адьке и сказать, что с меня хватит… Нет, надо выдержать все до конца. И попытаться как-то понять, что же связывало с ней Лёню. Прямого вопроса она ждет и боится. Это само по себе уже достаточно прямой ответ. И тем не менее я могу ошибаться. Ведь она могла быть просто влюблена в него… безответно… Я бы заметила, почувствовала, если бы что-то было…
   Но сколько можно сидеть в сортире, даже американском, даже и на бумажном кружке? Я вышла. Она как-то очень сосредоточенно мыла руки.
   – Алла Генриховна… – начала я с места в карьер.
   – Называйте меня просто Алла, без отчества, мы тут отвыкли, – довольно мрачно, как мне показалось, отозвалась она.
   Эта фраза почему-то сбила меня.
   – Да, хорошо, а вы меня называйте тогда просто Петровна, проще, чем Леокадия.
   Она рассмеялась. Смех и улыбка у нее были очень обаятельные. Лёня всегда ценил в женщинах обаяние…
   – Хотите взглянуть на котиков? – спросила она.
   – На каких котиков?
   – Морских. Их тут много, для них специально сколотили мостки, у них тут лежбище.
   – Конечно хочу! Очень хочу!
   Она провела меня на галерейку, откуда открывался вид на искусственно созданное лежбище. На мостках валялось штук пятьдесят до невозможности грязных котиков, но было видно, что они вполне довольны жизнью.
   – Это они от здешней воды такие чумазые? – полюбопытствовала я.
   – Да. Я их видела на Дальнем Востоке, там они тоже, правда, чистотой не блещут, но все-таки… Хотя такими, как в цирке и всяких шоу, они в природе не бывают… Ну что, поедем дальше?
   – Алла, а давайте посидим где-нибудь в кафе. Я вас приглашаю.
   Она взглянула на меня с явным испугом.
   – Но мы тогда не успеем все посмотреть…
   – Ну и что? Неважно. У меня и так уже в голове каша.
   – Что ж, с удовольствием. Идемте, тут рядом хорошая кондитерская.
   Мы шли молча.
   – Вот сюда! – сказала она, указывая на небольшое заведение с открытой террасой. – Здесь потрясающие пирожные.
   – Отлично! Возьмите на свой вкус, только я не буду кофе, мне лучше зеленый чай.
   Нам принесли корзиночку с маленькими пирожными, выглядевшими столь аппетитно, что у меня потекли слюнки.
   – Странная встреча, да? – смущенно проговорила она.
   – Пожалуй.
   Мы обе замолчали. Пирожные оказались восхитительными.
   Удивительно, подумала я, .мне под шестьдесят, я в молодости даже представить себе не могла, что буду на старости лет сидеть в кафе на набережной Сан-Франциско, а моя дочь будет риелтором в штате Калифорния. Да мы и слова такого не знали – риелтор…
   – А вы тут давно живете? – спросила я.
   – Десять лет уже.
   – А кто вы по профессии? Ах да, вы же, кажется, инженер…
   – Да, – как-то странно покраснев, сказала она и закашлялась. – Моя профессия в России совсем перестала кормить, а я хорошо знала английский и решила переехать… И не жалею.
   – У вас есть дети?
   – Увы, нет. Я приехала сюда одна, потом вышла замуж за американца, но прожила с ним только два года. Не выдержала, мы были люди с разных планет. А теперь живу одна, снимаю хорошую небольшую квартирку и очень довольна.
   – В Москве часто бываете?
   – Нет, всего один раз была. Мне там тяжело. Я слишком многое там потеряла, вернее, слишком многих… Одни могилы…
   – У вас уже есть гражданство?
   – Нет пока, только грин-карт, но надеюсь в следующем году получить. Вы не курите?
   – Нет, но при мне можно курить…
   – Единственное, что раздражает меня в Америке, невозможность курить в кафе. С вашего разрешения, я выйду на две минутки, когда пьешь кофе, без сигареты трудно…
   Она порылась в сумке, вытащила пачку сигарет, долго искала зажигалку, из сумки то и дело что-то падало, видимо, она волновалась.
   – Вечно я все ищу! – смущенно пробормотала она, улыбнулась, словно извиняясь, и быстро пошла к выходу.
   И я вдруг увидела, что на диванчике, на котором она сидела, валяется расческа и записная книжка. Черт дернул меня протянуть руку и взять книжку. Знаю, прекрасно знаю, что приличные люди так не поступают, но мной как будто и в самом деле командовал черт. Я открыла потрепанную кожаную книжку и тут же получила удар под дых. За прозрачным карманчиком книжки была фотография Лёни. Небольшая, но чудесная. Он в шикарном твидовом пиджаке, который я купила для него у одного нашего диктора, тот привез его из ГДР, куда ездил озвучивать какой-то документальный фильм. Лёня на этой карточке веселый, радостный… Черт велел мне вытащить фотографию из обложечного карманчика. Я перевернула ее и прочитала: «Моей любимой женщине, моей „лебединой песне“!»
   – Леокадия, что вы делаете? – раздался надо мной испуганный голос Аллы.
   – Это выпало из книжки… Алла, что это значит?
   Она была бледная, над губой выступил пот.
   – А разве и так не ясно?
   – Ясно… Боже мой… Это долго продолжалось?
   – Пять лет… Пять последних лет его жизни… Я не хотела, чтобы вы знали… И он не хотел, он любил вас… Оберегал…
   – Вы работали с ним?
   – Нет. Никакой я не инженер, я была… литературным переводчиком…
   – Но когда же вы встречались, я ничего не замечала.
   – Зачем вам это сейчас?
   – Алла, я хочу знать!
   – Мы находили время… Он приезжал ко мне в обеденный перерыв, я жила совсем близко от его работы… Видит Бог, я не хотела этого говорить. Наверное, я должна попросить прощения… Хотя за что? Я же его любила… и он меня… Простите, я понимаю… это все ужасно получилось…
   – Где вы познакомились?
   – Случайно… В одном доме.
   – В чьем доме?
   – Ах боже мой, какое это теперь имеет значение?
   – Мне это важно.
   – В доме Филиппа Андреевича Венгерова. Они там собирались всем классом, их уже немного осталось, а я… я была в свое время аспиранткой Филиппа Андреевича и зашла к нему за книгами, а Лёня… Леонид Станиславович вызвался меня проводить… Вот так… Только зачем вам это? Филиппа Андреевича уже давно нет в живых.
   Я прекрасно знала эту неразлучную компанию школьных друзей. Они все учились в знаменитой 110-й московской школе, почти все стали известными людьми в самых разных областях. Лицейская дружба, так у них это называлось. Среди них был физик с мировым именем, знаменитый пушкинист, блестящий кинорежиссер, да и Лёня в своем деле был достаточно крупной величиной, Филипп был профессором МГУ, известным филологом, шекспироведом…
   – Знаете, я помню свое дикое смущение, я была тогда не так уже юна, но столько знаменитых людей в одной компании… Они сидели и выпивали, им явно было весело и без женщин… Я не собиралась там сидеть, я случайно оказалась в том доме и позвонила Венгерову, нельзя ли мне зайти за книгами. Он разрешил, я же не знала… Как сейчас помню, я вошла в комнату, увидела много мужчин, мне все они показались стариками, но один встретил меня такой улыбкой, что сердце ушло в пятки и я подумала: если он меня позовет, я пойду за ним на край света… Ох, простите…
   – Он говорил с вами обо мне?
   – Никогда! Поверьте, никогда! Он рассказывал о дочке…
   – Но вы же в начале разговора сказали, что он любил и оберегал меня?
   – Да! Просто он сразу сказал мне, что не сможет уйти ко мне, что любит жену… Вот и все.
   – И вы смирились?
   – Я приняла это с уважением, я понимала. ..
   – Что он слишком стар для вас? Он и для меня был староват, пятнадцать лет разницы, а сколько лет вам?
   – Пятьдесят один.
   – Понятно, он был старше вас на двадцать три года, для брака многовато..
   – Я вообще не стремилась к браку, это не моя стихия… Я просто любила его и радовалась тому, что мы встретились в этой жизни… Простите его…
   Боль была повсюду. Болело не только сердце и душа, болели руки, ноги, спина. Казалось, я вся – сплошная боль. Боль была не острой, а тянущей, от такой боли еще не кричат, а только закусывают губу…
   – Леокадия Петровна, что с вами, вы так побледнели! – перепугалась она.
   – Ничего, сейчас пройдет… Только… у вас нет телефона моей дочери, не могли бы вы ей позвонить? Пусть она приедет за мной сюда…
   – Да-да, телефон есть… Я позвоню… Но, может, не стоит ее пугать, тем более что мы должны встретиться с ней уже через полчаса… Я понимаю, вам, вероятно, тошно со мной общаться…
   – Как и вам со мной.
   Нет, мне не тошно, я ведь ничего не потеряла, – тихо добавила она. – Ой, простите мою бестактность, но знаете… зря вы полезли в мою записную книжку.
   – Вы правы. Любопытство сгубило кошку. Хорошо, попросите счет.
   – Позвольте мне заплатить!
   – С какой это стати? Я вас пригласила сюда, я и заплачу.


   Ариадна

   – Мамочка, что с тобой? – Я испугалась, увидев ее. В лице ни кровинки, губы синие…
   – Я просто устала, ненавижу экскурсии. – Ничего, Адька, все пройдет, не волнуйся. Она меня так заговорила, ужас…
   – Но город-то тебе понравился?
   – О да! Особенно те кварталы, где пестрые домики. Такая прелесть, голубые, розовые, сиреневые, красные. Только ездить тут пытка, такие крутые горки…
   – Да уж! А в церкви святой Марии были?
   – Это где круглый орган? – Да!
   – Красиво и очень необычно. Адька, знаешь, давай поедем домой.
   – Не хочешь до вечера здесь побыть?
   – Нет.
   – А у меня дома обеда нет…
   – Но мы же можем пообедать где-нибудь в ваших краях?
   – Конечно! Ты как относишься к китайским ресторанам?
   – Никогда в жизни не была.
   – Значит, поедем в китайский. Там вкусно!
   – Адя, где ты нарыла эту гидшу?
   – В Интернете, а что? Она тебе не понравилась?
   – Болтливая очень, у меня просто голова кругом пошла… А впрочем, неважно, черт с ней.
   – Мамочка, как мне хорошо с тобой, как легко…
   – А со Стаськой трудно, да?
   – Ужасно, я ее боюсь.
   – Ты зря ей это демонстрируешь. Она сейчас как нервная собака – почуяв твой страх, может укусить, а она иной раз больно кусает.
   Что ты на это скажешь? Наверное, я никогда и никого не боялась так, как ее, мне кажется, она может даже убить… И в этом виновата я. А что же случилось с мамой? Неужто заболела? Может, сердце? Я даже не знаю, здоровое у нее сердце или нет… я почти ничего о ней не знаю. Только чувствую, что она меня любит и уже простила за все… Мамочка моя…
   В китайском ресторанчике как раз начинался обеденный перерыв, но Джуди, знакомая официантка, пустила нас.
   – Ничего, заходите, большого выбора не обещаю, но накормить накормлю. Как дела, Ади?
   – Познакомься, Джуди, это моя мама из Москвы.
   – А, мама это хорошо. Мандариновый суп будете?
   – Мне как обычно, Джуди, и маме то же самое принеси.
   – Что она говорит? – спросила мама.
   – Что принесет нам мандариновый суп, а потом говядину.
   – Мандариновый суп? Он сладкий?
   – Нет, чуть сладковатый. Просто бульончик со вкусом мандарин.
   Мама с сомнением взглянула на маленькую фарфоровую мисочку с такой же ложкой. И улыбнулась.
   – О, теперь я понимаю, для чего эти мисочки. Мне как-то подарили две штуки с такими же ложками, я подумала: красиво и удобно. Я сметану в ней иногда подаю, а это, оказывается, для китайского супа. А знаешь, вкусно!
   Когда Джуди подала мясо, мама закричала:
   – О боже, я столько не съем. Ах да, мы же можем взять это домой. А не лучше было бы заказать одну порцию на двоих?
   – В другой раз так и сделаем, мамочка.
   – А вот это что такое?
   – Это печенье. В нем запечатана записочка с предсказанием.
   – Ах да, я видела это в кино… Открой свою!
   Я давно перестала верить этим предсказаниям. Но открыла. «Ты обретешь то, что потеряла». Неужто вернется Гарик? – вспыхнула сумасшедшая надежда.
   – Мама, а что у тебя?
   – На, прочти!
   – «Жизнь испытывает тебя»!
   – И все?
   – А чего бы ты еще хотела? Жениха? – засмеялась я.
   – Да нет уж, какие женихи. Покоя хочу! Но покой нам только снится. К черту все! Расскажи мне лучше, почему ты вдруг стала риелтором.
   – Расскажу, но лучше дома.
   Как приятно входить в дом не одной. Не так больно. Мы сели на диван, я принесла бутылочку джина, тоник, лед.
   – А апельсинового сока нет? – спросила мама.
   – Есть, просто я привыкла с тоником…
   – Так почему ты вдруг занялась риелторством?
   – Я многое тут перепробовала. А это у меня вдруг пошло… Сама не знаю, откуда берется дар убеждения, но я многих могу уболтать…
   – И что, за это прилично платят?
   – Да как сказать… Я получаю процент от комиссионных. Большой процент. Все зависит от суммы сделки. Шесть процентов от суммы идет в офис, хозяину, а он платит мне семьдесят процентов от этих комиссионных. Ах, мама, зачем тебе это… Это скучно.
   – Семьдесят процентов это предел?
   – Нет, некоторые получают и девяносто, но редко. Просто сейчас, когда обвалился компьютерный бизнес, многие кинулись в риелторство, конкуренция выросла, а бизнес наш стал слоу…
   – Что?
   – Ну, медленным…
   – Вялым?
   – Да-да, именно вялым. Но ничего, прорвусь, мама.
   – А может быть, стоит продать этот дом и купить что-то поскромнее? Ты же одна пока. Здесь, как я понимаю, это все очень подвижно… покупают один дом, продают, покупают другой…
   – Нет, пока я не хочу! Я так люблю его…
   – Но зачем тебе одной четыре спальни?
   – Мамочка, я больше не одна, у меня есть ты… и Стаська… А может, вам переехать ко мне? Будем жить все вместе?
   – Да нет, это ерунда. Приехать можно, а переезжать… ни за что!
   – Там папина могила, да? Поэтому?
   У нее вдруг задрожали губы и глаза наполнились слезами.
   – Мамочка, господи, столько лет прошло, а ты все еще…
   Она как будто с трудом проглотила комок в горле.
   Но тут зазвонил телефон. Мне на секунду померещилось, что это звонит Гарик, ведь обещал же мне китайский предсказатель обретение потерянного.
   – Алло!
   Незнакомый мужской голос спросил по-английски:
   – Прошу прощения, мэм, могу я поговорить с Леокадией?
   – Но она не говорит по-английски, – растерялась я.
   – Зато я говорю по-русски.
   – Одну минуту. Мама, тебя!
   – Кто?
   – Понятия не имею! Простите, а кто ее спрашивает?
   – Доктор Дорман, Грегори Дорман.
   Но тут раздался такой трезвон у входной двери, что я вскочила как ошпаренная и закричала:
   – Перезвоните попозже, очень вас прошу! – И, швырнув трубку, бросилась открывать. На пороге стоял Симон, бледный, испуганный.
   Я еще ничего не поняла, а мама закричала:
   – Где Стася? Что случилось?
   – Вы только не волнуйтесь, сейчас уже все в порядке, она в госпитале.
   – В госпитале? Вы разбились на машине?
   – Нет, – он вдруг покраснел, – ей стало плохо, я ее отвез… Они там объяснят… У нее проблемы… Но уже все…
   – Что все? – не своим голосом закричала мама.
   – Ей уже сделали операцию.
   – Какую операцию?
   – Внематочная беременность… – едва слышно произнес Симон.
   Слава богу, у нее есть иншурэнс, мелькнуло у меня в голове.


   Стася

   Вон они, эти чертовы зеленые холмы, прямо за окном, любуйся сколько влезет! В госпитале меня продержали сутки, и теперь я лежу как последняя кретинка, таращусь в телик или смотрю в окно. Доигралась, идиотка! Хорошо еще, беременность оказалась внематочная, по крайней мере я не виновата, что ребеночек накрылся медным тазом. Кому он нужен, ребенок от того козла… Даже вспомнить мерзко. Это я опыта решила набраться, чтобы не ударить п… в грязь перед красавчиком Игорем, который у Мамалыги называется Гариком. И все напрасно, все! А Лёка догадалась, почти все просекла… Плакала, целовала меня, опять слезами захлебывалась… Ее жалко. Она вдруг так постарела. Сидела у моей кровати, сгорбилась как-то, утолки губ опустились… Жалко, сил нет! Правда, ей какой-то старый дружбан позвонил из Сан-Франциско, обещал приехать, и она слегка приободрилась. Кажется, он зубной врач… Но все равно… облом по полной программе. И даже смешно, просто какая-то книжная мораль – зло наказано! Правда, добродетель не торжествует, вот тут прокол. Добродетельная у нас только Лёка, а что она за свою добродетель поимела? Дочку-кукушку и внучку-блядушку? Но одно хорошее в этой истории есть! Есть все-таки! Я убедилась, что могу в принципе поиметь любого мужика, если захочу! Как тот козел сперва на меня и не глядел, а потом на задних лапках прыгал. Гнусный тип, но зато научил меня кайф ловить от этого дела. С паршивой овцы… Так что не совсем напрасно я старалась… Но дура я та еще! Один раз мужика увидела, этого окаянного Игоря, и что затеяла! Трансатлантическую интригу! Три ха-ха! И, главное, все бы получилось, не брось он ее. Получилось бы, я уверена! Но это была бы гнилая победа, противник уж больно ничтожный… Разве можно так упасть из-за смазливого мужика? Я получила хороший урок от этой взрослой жизни. Никто и никогда не сможет довести меня до такого состояния! Я уже понимаю, что от любви можно как угодно с ума сходить, но нельзя допускать, чтобы тебя жалел твой заклятый враг! Этого я не перенесу. Кстати, надо будет как-то ей намекнуть, что так нельзя. На ней же аршинными буквами написано: меня бросили! А она ж еще не очень старая. Но кто на такую побитую позарится? Хотя я сама не смогу, надо объяснить Лёке, пусть она ей скажет! Надоело лежать, сил нет, но завтра я уже встану, а на днях мы полетим в Лос-Анджелес, в Голливуд! А вообще-то у меня такое ощущение, что нарыв прорвался, гной вытекает и жесткий комок ненависти внутри как будто становится помягче… Хорошо ли это, я не знаю, но мне легче, легче, легче…



KOAP Open Portal 2000


Яндекс цитирования