|
|
Сандра Кэнфилд
Любимая
ПРОЛОГ
Словно загадочная женщина, дом таил свои секреты. Роуэн Джейкоб почувствовал это, как только увидел двухэтажное здание. Об этом говорило и его местонахождение – знаменитый новоорлеанский Гарден Дистрикт, «район Садов». Прочие дома девятнадцатого века в большинстве своем были тщательно отреставрированы и украшали собой улицу, а этот прятался на задворках за старыми огромными магнолиями. Казалось, он был изгнан из общества за какой-то ужасный проступок.
В настоящее время дом принадлежал врачу, уехавшему на лето в Европу. Рядом со своими монументально-массивными соседями он казался небольшим и напоминал высокую четырехугольную шкатулку. Аскетическую строгость его линий нарушали лишь четыре ряда двойных колонн, соединенных, словно кружевом, кованой чугунной решеткой, да находившийся справа узкий балкон. Казалось, что все – очертания здания, решетка, ворота, еще больше отдалявшие дом от окружающего мира, узкие, зашторенные окна, тяжелая входная дверь из темного дерева и даже цвет стен – нечто среднее между белым и серым, – призвано держать незваных гостей на расстоянии, оберегая покой обитателей дома.
Он был здесь чужим.
Роуэн для всех был чужаком – для этого дома, для его хозяина, и даже для самого себя. Его жизнь разлетелась вдребезги не более двух недель назад, но казалось, что прошло, по меньшей мере, миллион лет. Теперь ему предстояло собирать осколки – задача трудная, почти невыполнимая. По правде сказать, он отнюдь не был уверен, что все обломки на месте, и даже подозревал, что в дело вмешаются части иных, не относящихся к делу, головоломок. Так или иначе, Роуэн боялся, что его жизни никогда не стать такой, как прежде.
Поначалу он не придавал значения странным вещам, творившимся с ним, но постепенно, будучи врачом и образованным человеком, был вынужден признать, что что-то не так. Совсем не так. Если он и питал какие-то иллюзии, случай, имевший место два дня назад в больнице, не оставил от них камня на камне. Теперь Роуэн даже не пытался обманывать себя. Он – не тот, каким был раньше. Это было ясно, просто и… страшно.
«Ладно, – подумал он, глуша мотор своего „мерседеса“. – У дома свои тайны, у меня – свои».
Роуэн направился к воротам. Летний зной душил его, обжигая грудь, и полдень, казалось, источал огненный жар. В то же время он обостренно воспринимал каждый запах и звук, слышал щебет птиц и жужжание работяг-пчел. Открываясь, ворота скрипнули. На него повеяло ароматом цветов – медуниц и роз, запахом густой, мягкой, свежей травы и тяжелым, душным запахом земли.
Земля.
Вдруг ему послышались глухие удары – словно горсти земли падали на гроб. Он испугался, что снова увидит что-нибудь необъяснимое, но кошмар не материализовался. Роуэн вздохнул с облегчением. За последнее время он не столь уж часто мог себе это позволить.
Медленно поднимаясь по ступенькам, он чувствовал, как немилосердно солнце жжет спину. В Хьюстоне тоже было жарко, но все же не так, как здесь. Он решил, что всему виной повышенная влажность. Растения благоденствовали в тропическом климате, но за роскошный райский сад жителям Нового Орлеана приходилось дорого платить. Когда Роуэн пошел по дорожке, где росли папоротники, его окутала тенистая прохлада. Создавалось впечатление, что он оказался в тени раскидистого дерева. Он остановился, всем телом впитывая прохладу.
Подойдя ближе, он заметил некоторые детали, незаметные на расстоянии. Жардиньерка в восточном стиле была увита ванильно-белыми цветами, у входа висел на длинной цепи фонарь из бронзы и стекла. Справа от двери находились два ослепительно чистых узеньких окна с выкрашенными серебристо-серой краской ставнями. Перед дверью гостеприимно лежал коврик.
Выудив из кармана ключ, Роуэн вставил его в замочную скважину и только тогда заметил, что к двери скотчем приклеена записка. Он прочел ее:
Я очень рад, что Вы согласились следить за домом. Желаю уютно устроиться здесь. Кстати, я совсем забыл предупредить Стюарта, что уборщица приходит раз в неделю. А еще, пожалуйста, подкармливайте бродячего кота, который изредка заходит сюда. В кладовке есть кошачьи консервы. Будьте как дома.
Под этим посланием стояла подпись Дэвида Белла.
– Спасибо, Дэвид Белл, – поблагодарил Роуэн своего неизвестного благодетеля и повернул ключ. Щелкнул замок. Роуэн медленно повернул ручку. Затем медленно распахнул дверь. Тени заплясали на сером с оранжевым обюссонском ковре, не достигавшем изящной витой лесенки, ведущей вверх. Сверху свисала роскошная люстра из хрусталя с золотом. Несмотря на то, что интерьер казался уютным и красивым, Роуэн замешкался. Что, если снова произойдет нечто странное? Но ведь дом пуст… Он же реагирует только на людей и их эмоциональное состояние.
Он вошел.
И принялся ждать.
Ничего… разве только четкое ощущение, что дом что-то таит в себе. К счастью, он не торопится делиться своими секретами. Роуэн вздохнул с облегчением. Новые проблемы ему совершенно ни к чему. Ему довольно и своих. За несколько последующих недель он должен примириться со своей жизнью. И, что еще важнее, со своей смертью…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Он скоро умрет.
Роуэн Джейкоб воспринимал это спокойно и без лишних эмоций, частично потому, что ему ежедневно приходилось сталкиваться со смертью – как хирург-кардиолог он всеми силами стремился вырывать у старухи с косой все новые жертвы, а частично и благодаря своему умению ни при каких обстоятельствах не терять головы. Это был человек, превыше всего ценивший самоконтроль, а самоконтроль требует ясного рассудка. Теперь он с присущим ему хладнокровием медленно и тщательно проверял оборудование для подводного плавания, находясь в соленой воде Карибского моря. Шланг не перекручен. Утечки нет. Ничто не препятствует притоку кислорода. И все же драгоценный газ не поступает. Он в очередной раз посмотрел на индикатор кислорода, хотя прекрасно понимал, что может увидеть. Так и есть – осталось целых семьсот фунтов. Он постучал по прибору, надеясь, что стрелка перескочит на красную отметку, оповещающую об опасности. Тогда, по крайней мере, все будет понятно.
Тем не менее, Роуэн догадывался, что происходит, точнее, что произошло. Гид, которого он вместе с двумя своими приятелями-врачами нанял в Косумеле, клялся на ломаном английском, что оборудование для подводного плавания новенькое и последней модели. Возможно, так и было, но у этого снаряжения есть один существенный недостаток: оно не работает. Роуэн подумал, что за те деньги, которые гид получил от них, пройдоха поклялся бы и в том, что его мамаша – сама дева Мария… Ну, дайте мне только добраться до этого сукина сына!
Роуэн всегда ценил юмор и сейчас рассмеялся бы, если б мог. Дело в том, Джейкоб, старина, что тебе до него не добраться. Эта мысль, возникшая в подсознании, заставила его понять, что смерть близка, как никогда. Тут Роуэна охватила непривычная паника.
Спокойнее, Джейкоб, спокойнее!
Инстинкт самосохранения заставил его еще раз попытаться вдохнуть. Тщетно. Словно пытаешься дышать из пустой бутылки. Снова появился панический страх, но Роуэн сдерживался. В груди началось жжение – непонятно, от страха или от недостатка кислорода.
Он огляделся в поисках выхода из пещеры и понял, что был столь же беспечен, как и их гид. Ни в коем случае нельзя было отрываться от остальных. Главное правило аквалангиста: никогда не ныряй в одиночку. Но пещера так влекла к себе, так манил подводный рай, а друзья были далеко наверху… Я только одним глазком гляну, и все…
«Ты самоуверенный ублюдок», – эти слова Стюарта Кистерсона он слышал сотни раз, и теперь они вновь зазвучали у него в мозгу.
– Ага, – Роуэн представил себе свою нахальную ухмылку, – именно самоуверенность делает меня самым лучшим хирургом-кардиологом в Штатах.
– Какая скромность, Джейкоб! Ты хочешь сказать, что ты не самый лучший хирург в мире?
– Конечно, лучший, я просто изо всех сил стараюсь быть скромным.
– Знаешь, в чем твоя проблема? – обычно спрашивал Стюарт. – Тебе никто еще не объяснил, что ты смертный.
Ну, да, и теперь он усвоит это слишком хорошо, если не успеет выбраться из этой пещеры. Может, неподалеку окажутся друзья, и ему удастся глотнуть воздуха…
Роуэн чувствовал, как все сильнее сжимается его грудь. Он поплыл по направлению к выходу из пещеры, заставляя себя грести сильно, но без спешки, и сохранять спокойствие. Человек может задержать дыхание на две-три минуты. Даже потеряв сознание, он проживет еще несколько минут, и лишь потом возникнут необратимые изменения в мозгу. Разумеется, друзья – ведь они врачи! – сумеют оказать ему помощь. Но лишь при условии, что прибудут вовремя… Господи, Стюарт, где же ты?
Подводный мир, лишь несколько минут назад казавшийся столь увлекательным, теперь абсолютно не интересовал незадачливого аквалангиста. Его больше не занимали ни причудливые формы камней, ни бирюзовая прозрачность воды. Боковым зрением Роуэн заметил метнувшуюся с его пути стайку серебристых рыбешек, увидел золотистый луч света и столкнулся с большим коричневым групером. Сонные глаза рыбы, казалось, недоуменно расширились.
«Убирайся с дороги, черт бы тебя побрал», – выругался про себя Роуэн.
Спокойнее, спокойнее. Иначе тебе не выбраться. Думай. Упорно думай… о Кей.
Усилием воли он заставил себя представить светловолосую женщину, ждущую его на яхте. Он словно наяву увидел ее длинные загорелые ноги и накрахмаленные шорты, такие белые, что аж глазам больно. Вспомнил ее ослепительную улыбку. Принцесса выйдет из себя, когда ее тщательно продуманная и спланированная свадьба полетит ко всем чертям – что делать, жених скончался. Извини, Кей. Извини…
Господи, как болит грудь! Такое впечатление, что внутри пылает жар, или чья-то гигантская раскаленная рука сжимает ребра. Ему необходимо дышать. Дышать! Все, что ему нужно – один-единственный вдох.
Он прекратил загребать воду. Поправил загубник, словно, изменив его положение, мог изменить саму ситуацию, и жадно вдохнул. Должен же там быть хоть глоток воздуха! Но нет. Ни капли. Только пустота, которая никак не могла насытить его измученные легкие.
Ему не выбраться. В операционной интуиция подсказывала, когда за жизнь пациента следует бороться, а когда надо смириться с неизбежным. Теперь он почувствовал, что бессилен. И разозлился. Слишком рано умирать в тридцать шесть лет! Чертовски глупо! А он такой хороший хирург!
Сердце бешено колотилось.
Кожа похолодела от страха.
Тишина оглушала, давя на барабанные перепонки.
И все же он нашел в себе силы оставаться спокойным. Надо умереть в здравом уме. Сохранить достоинство. Умереть… Голова закружилась. Мысли путались. «Не тяни, – приказал он себе. – Выплюнь загубник и наполни легкие водой». – Но понял, что не сможет сделать этого. Снаряжение тянуло его ко дну, а он не мог сбросить его, цепляясь за акваланг, как за последний шанс выжить.
Загубник со следами зубов выскользнул у него изо рта. Утратив самообладание, Роуэн попытался схватить его. Судорожно дергаясь, он сорвал маску с лица и потерял один ласт. Голова кружилась все сильнее. Тело начало медленно всплывать. Спокойнее… Спокойнее… Это слово кружилось у него в голове, словно изящная серебристая рыба. Тут свет померк, все потемнело, и ему показалось, что он падает в зияющий черный провал. В последнюю минуту мелькнула мысль: Стюарт был прав, и он, в конце концов, простой смертный.
– Скорей! – крикнул Стюарт трем женщинам, дремавшим на борту яхты под ярким майским солнцем. – Помогите нам поднять его!
Услышав приказ, все три дамы собрались у борта, не понимая, что нарушило покой этого дня. Увидев неподвижного Роуэна, чья голова безвольно склонилась к плечу, жена Марка Хагена, Сьюзен, воскликнула:
– Господи! Что случилось?
– Роуэн! – хрипло прошептала, не веря своим глазам, длинноногая блондинка в безукоризненно белых шортах.
На третьей женщине было ярко-розовое бикини, почти не скрывавшее ее форм. Она была квалифицированной медсестрой и прошла специальную подготовку. Подбежав к трапу, она принялась помогать мужчинам. Марк Хаген начал подниматься по лесенке, волоча за собою неподвижное тело друга. Сзади его подталкивал плечом Стюарт. Но им не удавалось подняться. Женщина в бикини схватила Роуэна за руку.
– Сними с него этот чертов акваланг! – крикнул Стюарт.
Медсестра принялась возиться с ремнями, охватывающими плечи Роуэна. Сьюзен поспешила на помощь подруге. Девушка в белых шортах словно приросла к палубе.
– Тащи! – закричал Стюарт.
– Не могу! – огрызнулась медсестра.
– Снимай его! – прорычал он. Она снова дернула ремень, сломав три ногтя и чуть-чуть не расставшись с лифчиком. Ее усилия были вознаграждены – один из ремней соскользнул с плеча Роуэна. Второй расстегнулся легко – об этом позаботился Марк. Акваланг с шумом упал в воду, обрызгав всех, но никто, даже женщина в белых шортах, не заметил этого.
– Тащите его наверх, – приказал Стюарт. Он подталкивал друга снизу, в то время как Марк и девица в бикини тащили его за руки. Сьюзен схватила ласту, едва державшуюся на ноге Роуэна.
Несколько секунд спустя безжизненное тело уже лежало на палубе яхты. Темные мокрые волосы прилипли ко лбу. На посиневших губах и мертвенно-бледном лице сверкали капли воды.
Словно приведенная в чувство этим мрачным зрелищем, девушка в белых шортах подошла к телу и, упав на колени, позвала:
– Роуэн?
Это прозвучало тихо, жалобно, как будто она умоляла его очнуться и сказать, что все в порядке, что он жив.
– Уведите ее, – распорядился Стюарт. Приподняв голову Роуэна, он готовился делать искусственное дыхание.
– Идем, Кей, – спокойно сказала Сьюзен. – Ему помогут.
– Нет, я…
– Пожалуйста, Кей, – Сьюзен силой, словно ребенка, увела девушку.
Марк, сняв свой акваланг, подошел к Роуэну.
– Ты готов? – спросил он Стюарта. – Да, – Стюарт зажал Роуэну ноздри.
Казалось, Марк целую вечность нажимал ладонью на грудь друга, заставляя биться его сердце, а Стюарт наполнял его легкие воздухом… Наконец Марк закричал от радости, почувствовав под рукой слабые удары:
– Бьется!
– Давай-давай! – подбодрил его Стюарт. И тут Роуэн вдохнул. Изо рта полилась вода. Жизнь снова вернулась к нему.
Неделей позже Роуэн наслаждался прекрасным мягким майским вечером, стоя на балконе своей квартиры, расположенной в престижном районе Хьюстона. Он только что вышел из душа. На нем были только поношенные джинсы.
Жители этого района могли позволить себе наслаждаться покоем, хотя и платили за него недешево. Еще важнее в этом краю обрамленных деревьями улиц и чугунных ворот была возможность показать свою независимость и материальный достаток.
Роуэн, так же как и его соседи, крайне самоуверенно тратил деньги. Он пригласил с Юга очень известного дизайнера по интерьеру, иссохшего человечка, который шикарно умел тратить чужие деньги. Знаменитость напоминала червячка. Этот червячок умудрялся потратить деньги так, что заказчики оставались довольны: в конце концов, жалуясь на неимоверную стоимость его работы, они могли похвастаться своим богатством.
Роуэн, например, жаловался на то, что винно-красные шелковые обои обошлись ему в сто пятьдесят долларов за рулон. Он недолюбливал хрустальную уотерфордовскую люстру, отделанную двадцатью четырьмя каратами золота, которая украшала ванную, и хрустальные вентили кранов. Но самую активную неприязнь у Роуэна вызывала ваза эпохи Мин стоимостью двенадцать тысяч долларов, занимавшая почетное место на черном лакированном столике в гостиной, несмотря на то, что он старался, чтобы каждый, впервые оказавшись в его доме, обратил на нее внимание. Роуэн, разумеется, не говорил гостям цену этой вещи – он не терпел вульгарности – но намекал, что досталась она ему не по дешевке.
Сегодня, стоя на балконе и глядя в ночную тьму, он думал, что и эта квартира в престижном районе, и ваза эпохи Мин – ерунда. Мелькнула мысль, что они вульгарны, словно дешевая шлюха, торгующая своими прелестями на углу. Пение цикад, мелькание стрекоз, крик одинокой ночной птицы, зовущей подругу, вдруг показались Роуэну единственным, что еще стоит внимания на этой земле.
«Господи, – подумал он, проводя рукой по влажным волосам, – откуда я набрался подобной философской дури?»
Снова закричала птица. На этот раз Роуэну показалось, что она дразнит его, говоря: «Ты не такой, каким был».
Да, он изменился и был вынужден признать это. Тот несчастный случай оказал на него огромное влияние. Сначала перемены были я столь незначительны, что Роуэн приписывал их разыгравшемуся воображению. В конце концов, они не поддавались никакому логическому объяснению. Как врач он затруднялся понять, что означают изменения, происходящие в его организме. Он даже не заметил бы их, если бы не занимался джоггингом и хуже знал свое тело. Используемый им во время бега прибор, регистрирующий ритм дыхания, сердцебиение и кровяное давление, показывал стойкое, хотя и незначительное снижение всех трех показателей.
Кроме того, периодически он отмечал непонятное обострение всех чувств. Внезапно шепот начинал казаться криком, тень – вспышкой, запах одеколона или духов становился невыносимым. Ему пришлось полностью отказаться от острой пищи. Сильнее всего изменялись тактильные ощущения. Иногда он мог представить, какой будет поверхность, даже не дотронувшись до нее. А иногда он ощущал прикосновения, которых не было. Например, в данную минуту Роуэн мог бы поклясться, что он чувствует на своей обнаженной груди тепло лунного света.
Он застонал. Неужели он сходит с ума? Нет, это всего лишь перенесенное потрясение. Тяжкое потрясение. Любой занервничает, чуть не утонув, а, чтобы успокоиться, нужно время. Если бы Стюарт, ведущий себя, как личный врач, а не как приятель, позволил бы ему выйти на работу, Роуэну было бы гораздо легче. А так слишком много времени оставалось на размышления. Вот в чем дело. Воспоминания о том, как он покинул свое тело и поплыл по темному туннелю, в конце которого сиял ослепительный свет, были лишь частью галлюцинации, и ничем более.
Он знал, что некоторые из его коллег сказали бы, что он пережил смерть, но сам не верил в подобную чушь. Не существует доказательств подобного опыта. Если ты умер, то это необратимо. Все очень просто. Он присутствовал при кончине некоторых своих пациентов. И не видел в смерти ничего величественного и благородного, а тем более загадочного и сверхъестественного. Люди просто перестают существовать.
Что касается Бога, то Роуэна вполне устраивал атеизм, религия людей практичных, смелых и склонных мыслить логически. Не считая святости, он сам был Богом. Ведь он был потомком многих поколений волшебников-хирургов. Его отец и дед были хирургами. Для них храмом являлась операционная, алтарем – операционный стол. Они своими руками возвращали жизнь людям, и не верили в Бога, появляющегося в потоках неземного сияния.
И все же он, как ни старался, не мог забыть исключительное чувство снизошедшего на него покоя, всепоглощающего, всепроникающего умиротворения.
Прежде, чем ты пересечешь рубеж, ты должен что-то совершить…
Эти слова Роуэн скорее почувствовал, нежели услышал. Они возникли в его мозгу неожиданно, словно в раскаленной пустыне повеяло прохладным ветерком. Что это значит? Роуэну хотелось разобраться в этом странном послании.
Но больше всего ему хотелось вновь обрести то, что было утрачено во время катастрофы. Тогда он потерял самое ценное, чем владел – способность держать происходящее под контролем. А ведь именно эта способность давала ему власть, волю, силы управлять своей непростой жизнью. Главное во время операции – контроль. От него зависит спасение человеческих жизней. Никто не понимал это лучше, чем сам Роуэн. Он умел контролировать свой разум и эмоции, не теряя самообладания в самых сложных ситуациях. Он мог управлять своим телом даже тогда, когда от усталости у него дрожали руки. Стюарт поддразнивал его, убеждая, что он – такой же смертный, как и все остальные, но Роуэн не позволял себе проявить обыкновенную человеческую слабость.
Но в Мехико он проявил себя обыкновенным человеком. На секунду он даже поверил, что, как любой, может умереть.
«Нет, – подумал он со своей обычной самоуверенностью, – даже тогда я не был обычным смертным! Разве смерти не пришлось отказаться от своей добычи!» Но что же все-таки произошло? Почему он не может собраться с мыслями? Что с ним творится? Что за странная сила приводит в смятение все его чувства?
Неожиданно тишину разорвал телефонный звонок. Обостренному восприятию Роуэна он показался хором тысячи колоколов, стремящихся перекричать друг друга. Морщась, Роуэн выругался и взглянул на часы. Черт возьми, он опоздал! Раньше он никогда не опаздывал. Как могло время пройти столь незаметно?
Телефон трижды прозвонил, прежде чем Роуэн схватил трубку.
– Знаю, знаю, – быстро сказал он. – Я опоздал.
На другом конце провода возникло замешательство, затем хрипловатый голос Кей произнес:
– И тебе тоже привет, милый.
Ее голос, одновременно по-девичьи нежный и очень сексуальный, не переставал изумлять Роуэна.
– Извини, – он убрал со лба прядь волос.
– Плохой день? – Нет, – соврал Роуэн.
– Похоже, что все-таки плохой.
– Я просто скучаю. Очень хочется на работу.
– Милый, тебе напомнить, что ты едва не утонул?..
– Не надо. В течение недели все, кому не лень, только и делают, что напоминают, и мне осточертело это выслушивать!
Кей обиженно умолкла. Роуэн был готов откусить себе язык. Первой, кого он увидел, очнувшись, была Кей. Она настолько обрадовалась, что не могла говорить, и, упав рядом с ним, разрыдалась. Он всегда знал, что она любит его – Кей даже не пыталась это скрывать, – но не представлял себе всей силы и глубины этой любви. Помнится, тогда ему пришло в голову, что она заслуживает лучшей доли, нежели жизнь с самодовольным сукиным сыном, чьей основной любовью была и останется медицина.
Роуэн тяжело вздохнул:
– Извини, Кей. День выдался трудный. Да и вся неделя – хуже некуда, черт возьми!
Она всегда относилась к нему с пониманием:
– Если ты никуда не хочешь идти, я позвоню Стюарту…
– Не надо, – фальшиво произнес Роуэн. – Я хочу пойти туда.
Днем Стюарт звонил, чтобы сказать, что он заказал обед в модном ресторане, куда было очень трудно попасть. Ресторан находился в центре города. Стюарт всегда отличался склонностью к скоропалительным решениям. Роуэн не поинтересовался, как Стюарту удалось заказать столик в вышеупомянутом ресторане в субботу вечером. Он просто согласился прийти, несмотря на то, что первым его побуждением было отказаться. Ему никого не хотелось видеть.
– Слушай, звякни Стюарту и предупреди, что я опаздываю. Я заеду за тобой примерно через полчаса. Идет?
Кей замялась:
– Роуэн, ты уверен?
– Разумеется, – ответил он, поднеся трубку к другому уху – голос Кей неожиданно показался ему чересчур громким, хотя Роуэн знал, что она говорит нормально.
– Я в своем черном платье. Тебе это ни о чем не говорит? – произнесла она, и он представил себе ее чуть-чуть надутые губки…
Мысли. Образы. Женщина, одетая в облегающее черное платье, идет к нему, покачивая бедрами, и не сводит с него зеленых, словно морская вода, глаз… Это случилось год назад, на вечеринке, устроенной директором отделения радиологии. Роуэну не хотелось идти, но достойного предлога отказаться не нашлось. Поэтому он пришел, потрепался, как водится, с другими гостями, съел несколько безвкусных бутербродов и выпил пару бокалов хорошего импортного вина. Касаясь губами бокала, он заметил, что эта женщина глаз с него не сводит. Она уставилась на него без всякого стеснения, и Роуэн повел себя так, как повел бы любой нормальный американец – столь же беззастенчиво принялся разглядывать ее.
Игра началась.
В течение часа они следили друг за другом откровенно заинтересованными взглядами, но ни словом не перекинулись. Позднее он узнал, что ее зовут Кей Риган; что она – дочь одного из самых богатых людей штата, сколотивших себе состояние на нефти, что, выйдя замуж в девятнадцать лет, в двадцать она уже была разведена; что теперь, когда ей исполнилось двадцать девять, она работает в своем собственном клубе здоровья и поэтому носит очень короткую стрижку. На любой другой подобная прическа показалась бы мужской, но никак не на этой соблазнительной женщине, которая, наконец, приблизилась к нему.
– Не проводите ли меня домой? – поинтересовалась она.
– Я уж думал, вы и не спросите, – произнес в ответ Роуэн.
– Последний час я только и делала, что пыталась с вами заговорить. Похоже, вы не очень-то стремились ответить.
Он поставил стакан и, взяв под руку Кей, молча вышел. Все так же, не произнося ни слова, усадил ее в свой двухместный спортивный 5000SL. Они помчались сквозь жаркую техасскую ночь. Ветер бил им в лицо, ерошил волосы, а они продолжали свою чувственную игру. Единственное, что было сказано по дороге, – местонахождение дома Кей. Она жила в приятном, но не слишком модном районе. Кей и Роуэн молчали, говорили лишь их взгляды. Не сводя друг с друга глаз, они подошли к двери. Кей открыла дверь своим ключом и впустила его, но, прежде чем она успела протянуть руку к выключателю, Роуэн, захлопнув за собой дверь, прижал к ней Кей и принялся жадно целовать.
То, что произошло потом, ему никогда не забыть. Они не добрались до спальни и занимались любовью прямо в гостиной, даже не раздевшись. Он прижимал ее к твердой деревянной двери. Когда все закончилось – потребовалось совсем немного времени, ибо оба были распалены сильнее, нежели полуденное солнце среди лета, – черное платье было задрано до пояса и измято, а в руке Кей был по-прежнему зажат ключ от квартиры. Они оба расхохотались. Так и познакомились.
Позже, когда был выпит кофе, она призналась, что никогда прежде не позволяла себе ничего подобного. Несмотря на то, что это казалось наивным, он поверил. Эти светло-зеленые глаза не лгали. Она увидела его, захотела и пошла вслед за ним. Он понимал и одобрял подобную откровенность.
Когда розовое, словно устрица, солнце показалось на небосклоне, Кей с той же прямотой спросила:
– Ты женат?
– Да, – ответил он. Роуэна поразило, что на ее лице при этом известии ничего не отразилось. Она была готова отнестись к проведенной ночи без сомнительных сожалений. Он восхитился ею и добавил: – Моя жена – медицина. – На сей раз, в глазах Кей он прочел облегчение.
Она пожала обнаженными плечами. Разговор происходил уже в постели, черное платье было забыто на стуле.
– С такой соперницей я готова потягаться, – произнесла Кей. – Спорим на что угодно, доктор Джейкоб, что еще до конца года вы будете женаты… на мне?
Встретив решительный взгляд зеленых глаз, Роуэн предпочел не спорить. Как выяснилось, он все равно проиграл бы. Безукоризненный бриллиант в два карата на пальце Кей и свадьба, назначенная на конец июня, служили тому доказательством.
– Роуэн?
Когда он осмеливался быть честным сам с собой, Роуэн понимал, что его отношение к этому браку, мягко говоря, является неоднозначным. Он не лгал, заявляя, что женат на своей работе, и знал, что, несмотря на все его старания, он только получает, а жертвовать всегда приходится Кей.
– Роуэн?
Он знал, что это нечестно по отношению к ней. Иногда Кей даже жаловалась, что его профессиональное равнодушие и хладнокровие хирурга влияют на его личную жизнь. Создается впечатление, что он всегда погружен в себя.
– Милый, ты еще здесь?
Ее голос прервал поток его мыслей, и Роуэн с удивлением обнаружил, что все еще держит в руке телефонную трубку. Подобная задумчивость, так не вяжущаяся с обычной ясностью мысли, встревожила его.
– Да, да, – отозвался он.
– Тебе это о чем-нибудь говорит?
– Что?
– Черное платье. Дорогой, ты уверен, что с тобой все будет в порядке?
Черное платье. Теперь он вспомнил. И, как всегда, воспоминания возбудили его.
– Все хорошо, – сообщил он и добавил: – кстати, о платье: мне в голову пришли кое-какие мыслишки…
– Вот и хорошо, – призывно промолвила Кей.
Когда Роуэн повесил трубку, ее сексуальный голос все еще звучал у него в ушах. Он решил, что был просто выдающимся дураком. Хорошая ночь любви – а Кей в постели превосходна – как раз то, что нужно, чтобы удачно закончить эту отвратительную неделю. Ему бы радоваться, а не ныть. Он мог умереть, черт возьми, но остался в живых. Благодаря друзьям он все еще жив. Все в порядке, если не считать эмоциональной травмы. С этим согласится любой психиатр. Кроме того, в понедельник утром он отправится на работу в больницу, и жизнь снова войдет в колею. К понедельнику он станет прежним.
Правда?
Вот именно, мать вашу!
Меньше чем через полчаса Роуэн, одетый в темно-синие брюки и подходящий по цвету жакет, вышел из дому. Сегодня он чувствовал себя прекрасно и предпочел выбросить из головы тот факт, что ему пришлось перебрать кучу рубашек, прежде чем выбрать ту, которая не раздражала ставшую чрезмерно чувствительной кожу. Кроме того, он не воспользовался дорогим одеколоном, стоявшим на ночном столике, и не обратил внимания, что винно-красные обои кажутся невыносимо, кричаще-яркими…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Роуэн как-то слышал, что надо быть благодарным судьбе за малые милости… Он никогда в полной мере не разделял этого утверждения, но теперь, по дороге в ресторан, проникся им. Если бы не машина, он бы не выдержал. Запах духов Кей невыносимо ранил его обострившиеся чувства.
Точно так же Роуэна раздражали ее постоянные прикосновения. Он ненавидел себя за подобные мысли, но ничего не мог поделать: непрерывное поглаживание и ласки стали ему отвратительны. Роуэн был сам себе противен, тем более что прекрасно понимал причину ее навязчивости – с момента трагедии Кей надо было постоянно касаться его, чтобы убедиться, что он действительно здесь, и в самом деле жив. Это было так естественно и по-человечески понятно. Даже лестно. И приводило Роуэна в замешательство: ну почему, почему он не может ответить тем же?
Роуэн понимал: причина в том, что с момента катастрофы он сильно изменился. Причина этих изменений оставалась неясной, но теперь прикосновения Кей, так же, как и ее духи, казались тяжелыми, удушающими, заставляли его чувствовать себя… Роуэн не мог до конца разобраться в своих ощущениях. Пожалуй, он чувствовал себя одиноким. Прикосновения Кей заставляли его остро ощутить свое одиночество, и ему чудилось, что какая-то его часть отсутствует, а ее действия, вместо того, чтобы умиротворить его, восполнить недостающее, лишь усиливали эту щемящую пустоту. Ранее Роуэну не приходилось испытывать ничего подобного.
Напротив, он всегда был доволен собой и не нуждался ни в ком и ни в чем. Например, когда после их помолвки, состоявшейся полгода назад, Кей хотела переехать к нему, Роуэн отказался, напомнив ей, что у него ненормированный рабочий день. Тогда Кей поинтересовалась, будет ли этот день нормированным после женитьбы, на что он ответил: «Нет, наверно, нет…» Список всевозможных «но» все рос и рос, пока Кей не обиделась, а Роуэн не пришел в бешенство. Злился он не на Кей, а на себя. Почему ему так необходимо сохранить свою независимость? Разве его убудет, если он станет более открытым? Но даже когда Кей дала ему ключ от своей квартиры, он не смог ответить ей тем же. Несмотря на то, что ее это очень задело, она не произнесла ни слова. Роуэн же лишний раз подивился, что заставляет его так сильно цепляться за свое одиночество.
После катастрофы эта больная тема вновь всплыла на поверхность. На следующий же день после возвращения из Косумеля Кей снова завела речь о том, чтобы переехать к нему. В конце концов, до свадьбы осталось лишь несколько недель. Кроме того, сейчас ему не стоит оставаться одному… По правде говоря, оставаться одна не могла именно Кей, но Роуэн не стал говорить ей об этом. Вместо этого он заверил ее, что прекрасно чувствует себя, и что, если уж эту неделю ему придется провести без работы, он намеревается почитать медицинские журналы, на которые у него вечно не хватало времени. Ей будет скучно. Честное слово. Кроме того, добавил Роуэн, стремясь свести все к шутке, он не может рисковать, позволив ей еще до свадьбы обнаружить, какой он плохой сосед…
Кей не успокоилась.
Но и Роуэн не сдался.
Кей приходилось изобретать все новые предлоги, чтобы прикоснуться к нему, а Роуэну ничего не оставалось, как терпеть это. Ясно, что он негодяй, но ведь не настолько же…
– Роуэн, ты меня даже не слушаешь. Он повернулся к ней и соврал:
– Конечно, слушаю.
– Ну и что я сказала? – с вызовом спросила она.
Роуэн понятия не имел. Даже под дулом пистолета он не смог бы ничего сказать.
– Что на свадьбе будет шоколадный торт, – нашелся он.
– Это было пять минут назад. В каких облаках ты витал, Роуэн?
Этого он тоже не знал. Его мысли витали где-то далеко, а где – он и сам не понимал.
– Я сказала, – восторженно повторила Кей, считая, что предмет беседы был слишком важен, чтобы по-детски препираться из-за невнимательности Роуэна, – что я нашла великолепное черное неглиже. По-моему, в данных обстоятельствах черный – самый подходящий цвет для медового месяца. Как ты считаешь?
Он почувствовал, что ее рука, лежавшая на его бедре, провокационно сжалась. Через секунду он понял, что она заскользила по направлению к паху. Раньше Роуэн только приветствовал бы подобную вольность, но теперь он нежно взял руку Кей в свою. Это удивило его. Она же сочла этот жест согласием на черное неглиже, не заметив, по-видимому, что ее эротические поползновения остались без ответа.
Судя по всему, она не обратила внимания и на то, сколь пресным был их поцелуй. Вместо того, чтобы участвовать в нем самому, Роуэн просто позволил Кей целовать себя. Несмотря на то, что он надеялся ощутить прежнюю страсть и прилив желания, Роуэн не почувствовал ничего. С тем же успехом он мог бы поцеловать свою сестру или тетушку. Подобное равнодушие удивляло и беспокоило его.
– Оно прозрачное, – сказала Кей, – отделано кружевами и атласом, а спереди – наводящий на очень греховные мысли разрез.
Роуэн попытался представить ее в этом наряде, и воображаемый образ всколыхнул в нем чисто мужские чувства.
– Звучит соблазнительно, – с облегчением произнес он.
– Думаешь, стоит купить?
– Разумеется. Можно даже два. Она хрипловато, с придыханием рассмеялась:
– Чтобы снять, хватит и одного. Сжав руку Кей, Роуэн почувствовал себя прежним. Это было очень приятно. Так приятно, что в ту же секунду, как он поставил машину на стоянку и заглушил мотор, Роуэн потянулся к Кей, обнял ее, и, крепко прижав к себе, поцеловал в накрашенные ярко-красной помадой губы. Он приоткрыл рот, приглашая Кей последовать его примеру. Их языки ласкали друг друга. Он жадно целовал ее, словно наказывая ее и себя за то, что она не вызвала у него подобной реакции раньше. Оторвавшись от губ Кей, Роуэн обнаружил, что запах ее духов перестал беспокоить его. Обострение восприятия куда-то ушло, как бывало раньше, не дав ему разобраться в причинах своего неожиданного появления и столь же внезапного исчезновения. Роуэна захлестнула волна оптимизма, и показалось, что он сможет избавить себя от подобных проблем навсегда. Разве он не обладает железным самоконтролем?
– Это в честь чего? – спросила, задыхаясь, Кей.
– Депозит, который будет востребован в конце вечера, – с этими словами Роуэн распахнул дверь машины, и добавил: – Пойдем скорее, я вдруг понял, что ужасно проголодался.
Кей схватила его за руку, не дав выйти из машины. Искренне и прямо глядя ему в лицо, она произнесла:
– Роуэн…
На секунду замявшись, Кей спросила:
– С тобой в самом деле все в порядке? – и, не дав ему ответить, продолжила: – Я не вынесу, если с тобой что-нибудь случится. Когда я подумала, что ты утонул, я… – тут ее голос затих, а глаза наполнились слезами.
Роуэн погладил ее по щеке. На ладонь ему скатилась слеза.
– Со мной все в порядке, Кей, – он был тронут глубиной ее чувств. Роуэн завидовал Кей, ибо только что она заставила его ясно понять то, о чем он и так догадывался: у него не было ее способности любить. Роуэн вдруг четко осознал, что гораздо важней любить, чем быть любимым, ибо лишь любовь способна заполнить сердечную пустоту.
Марк Хаген был худ, неуклюж и обладал, пожалуй, самой непривлекательной внешностью, какую только доводилось видеть Роуэну.
По крайней мере, так решил Роуэн, встретившись с ним впервые шесть лет назад. Теперь, несмотря на то, что лицо Марка было изборождено маленькими шрамиками от заживших угрей, руки и ноги были длинными, словно у обезьяны, а волосы имели странный грязновато-желтый цвет, Роуэн замечал лишь его блистательный ум, великодушие и чувство юмора. Он был чертовски хорошим человеком, прекрасным другом и превосходным врачом. Марк был лучшим онкологом в больнице; многие говорили – и Роуэн был склонен верить, – что он является одним из лучших в стране.
Жена Марка, Сьюзен, была необыкновенно привлекательна. У нее были короткие вьющиеся темные волосы и чуть вздернутый носик. Сьюзен напоминала куклу. Она обожала своего мужа, как, впрочем, и он ее. Они были единственной известной Роуэну счастливой семейной парой, и этот факт весьма беспокоил его в преддверии собственной свадьбы.
Блистательный Стюарт Кистерсон представлял собой полную противоположность этим двум относительно тихим людям.
Врач-гинеколог был широкоплеч, его живот давно грозил превратиться в брюшко, и, по мнению всех друзей, Стюарт был редким оригиналом. Никто не вел более бесшабашную жизнь, нежели старина Стю, никто не нарушал больше правил. Он мошенничал, играя в гольф, дымил, как паровоз, и был потрясающим бабником. В настоящее время его пассией являлась Жаклин Орантас – Джекки О. – брюнетка-медсестра из отделения «неотложной помощи». Она была компетентна, мила и хороша собой. Ярко-розовый купальник, который она носила в Косумеле, дал всем насладиться зрелищем ее соблазнительно-пышной фигуры.
Как только Роуэн и Кей вошли в ресторан, они сразу увидели Марка, Сьюзен, Стюарта и Джекки. Все четверо сидели за маленьким столиком в баре и о чем-то беседовали. Сапфирово-синее платье Джекки О. было весьма смелого покроя, и девушка с трудом умещалась в нем.
– Господи, – прошептала Кей, – и что в ней находит Стюарт?
Подобная язвительность была совершенно не в духе. Кей, и Роуэн посмотрел на нее, изумленно вскинув бровь:
– Она тебе не нравится?
– Женщины с маленькой грудью никогда не доверяют большегрудым. Закон жизни.
Роуэн усмехнулся. Со времени их последней ночи прошло так много времени, что теперь он почувствовал себя не слишком комфортно. Но это было даже приятно. Хорошее настроение, охватившее его несколько минут назад в машине, усилилось, когда он увидел друзей и услышал ехидное замечание Кей. Он внезапно порадовался, что Стюарт заставил его принять приглашение на этот вечер. Это было как раз то, что доктор прописал!
– Я не любитель пышных бюстов, и тебе это известно, – заметил Роуэн, когда они направились к столику друзей.
– И это здорово, правда?
Стюарт заметил их первым и вскочил.
– Чертовски вовремя! – провозгласил он, хлопнув по спине Роуэна и чмокнув Кей в щеку. – Где вы шлялись?
– Извини за опоздание, – сказал Роуэн. – Я виноват – не заметил, как пролетело время.
– Это ты не заметил? – изумился Марк. – А я-то думал, что по тебе ежедневно сверяют Биг Бен!
– Сегодня не сверяли, – и Роуэн с отсутствующим видом провел пальцем по жесткому, накрахмаленному воротничку своей рубашки в красную полоску.
– Зато теперь вы здесь. – Ласково взглянув на него, Сьюзен добавила: – Мне нравится твое платье, Кей.
Кей улыбнулась и крепче сжала руку Роуэна.
– Спасибо. Это одно из любимых платьев Роуэна, правда, дорогой?
– Ага, – отозвался он, и, взглянув в ее глаза, опустил руку так, что теперь она лежала почти на бедрах Кей. Этот знакомый, приятный жест убедил Роуэна в том, что с этого момента все его проблемы решатся сами собой.
Темноволосая Джекки принялась двигать свой стул, чтобы освободить место для двух других, но Стюарт остановил ее:
– Пойдем к столу. Его держат для нас, – предложил он и, подозвав метрдотеля, перекинулся с ним парой слов, после чего вновь обратился к друзьям: – Пойдем. Стол накрыт.
– Я не спрашиваю, как тебе удалось в последнюю минуту заказать здесь столик в субботу вечером, – обратилась к нему Кей, когда все шестеро вошли в зал. – И как ты заставил их придержать его для нас.
– Бартер, – ответил Стюарт. – По принципу «я – им, а они – мне».
– Это следует понимать так, что ты пообещал дражайшей половине метрдотеля бесплатное обследование? – поинтересовался Марк.
Все рассмеялись. Роуэн отнюдь не был уверен, что в этой шутке нет солидной доли правды. Должно же быть логическое объяснение способности Стюарта совершать невозможное.
После того, как все уселись, официант спросил, чего они желают выпить.
– Бутылку вашего лучшего шампанского, – немедленно откликнулся Стюарт.
– Да, сэр, – произнес официант. На нем был смокинг и свежая накрахмаленная рубашка.
– А по какому поводу? – заинтересовалась Джекки.
– Хочу порадовать сборище друзей, – ответил Стюарт.
– Лучшего повода не придумаешь, – согласился Марк.
– И мне нравится, – добавила Сьюзен. Роуэн понимал, что причиной для столь широкого жеста со стороны Стюарта послужили события минувшей недели. После того, что произошло, или, вернее, едва не произошло, сбор всех друзей был весьма к месту. Но Роуэн знал, что слюнявую сентиментальность Стюарт любит не больше, чем он сам.
– Ну, как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась Сьюзен, подтвердив этим, что все подумали о его чудесном спасении.
– Прекрасно, – и он снова, сам того не замечая, провел по воротничку рубашки.
– Как ты провел эту неделю? – спросил Марк.
– Паршиво, – признался Роуэн. – Мне хотелось снова оказаться в операционной.
– Я так понял, что в роли пациента он невыносим, – заметил Стюарт, обращаясь к Кей, сидевшей между ним и Роуэном.
– Честно говоря, не знаю, – тихо ответила Кей, стараясь, против обыкновения, не смотреть на Роуэна. – Ты же в курсе, какой он – не любит, чтобы о нем кто бы то ни было заботился.
Роуэн почувствовал в ее голосе обиду. Его заинтересовало, заметил ли это еще кто-нибудь. Очевидно, Кей не забыла их ссор по поводу ее переезда. А чего он ждал? Роуэн почувствовал себя последней сволочью. Положив руку на спинку стула Кей, он провел пальцем по ее лопатке:
– Не могу рисковать тем, что она сбежит от меня накануне свадьбы, – объяснил он.
Кей промолчала, но, по-видимому, никто не заметил напряжения, возникшего между ними. Роуэну пришло в голову, что надо бы послать ей цветы, но затем он передумал. Кей не относилась к тем женщинам, от которых можно откупиться подарком.
К счастью – по крайней мере, Роуэн обрадовался перемене темы – именно в этот момент появился официант с шампанским. После того, как Стюарт попробовал вино, официант наполнил бокалы и поставил бутылку в ведерко со льдом.
– Тост, – произнес Роуэн, и все повернулись к нему. Он не хотел впадать в мелодраматический тон, поэтому просто сказал: – За хороших друзей, которые всегда оказываются рядом тогда, когда нужна помощь!
– Прекрасно, – заявил Стюарт.
– За это надо выпить, – поддержал Марк.
Зазвенели бокалы. Тонкий звон хрусталя, по-видимому, пробудил страх Кей. Ее рука скользнула на бедро Роуэна. Он заметил это, поднося бокал к губам.
Он пригубил вино.
Золотистая жидкость обожгла ему язык. Раньше Роуэну никогда не приходилось ощущать крохотные уколы пузырьков столь остро и ясно. Это изумительное чувство захватило и ошеломило его, но в то же время напугало: он понял, что больше ничего не способен воспринимать, кроме сухого, терпкого вкуса, пронзающего все. Затем он почувствовал фруктовый привкус винограда, и, что было совсем уж невероятно, тепла солнца, под которым созревали эти грозди. Он чувствовал вкус солнца! И все же вино было не просто прохладным, а холодным, как лед. Чистый, пугающий холод.
Он сделал глоток.
Словно удар молнии, глоток шампанского ударил ему в голову, заставляя Роуэна почувствовать себя столь же невесомым и легким, как облака. Единственное сравнение, пришедшее ему на ум, заставляло вспомнить инъекцию какого-нибудь сильнодействующего наркотика, изменяющего восприятие. Потом Роуэн уже не мог думать ни 6 чем, ибо голова у него тотчас закружилась, и он превратился в пьяницу, еле стоящего на подгибающихся ногах. Но все же он не настолько опьянел, чтобы не понимать, что с ним происходит что-то странное.
– Вся эта неделя прошла весьма странно, – прозвучал голос в его одурманенной голове.
– Ну, конечно, – ответил другой голос, – это наше первое столкновение с алкоголем. Кто бы мог подумать… подумать… подумать…
И тут его разум стал ясен столь же неожиданно, как прежде затуманился.
– Тебе плохо, милый? – шепотом спросила Кей.
Роуэн обвел глазами друзей, выясняя, не пришел ли еще кому-нибудь в голову подобный вопрос. Слава Богу, нет. Никто не обращал на него внимания, все были поглощены рассказом Стюарта о какой-то истории, приключившейся в больнице.
– Нет, все в порядке, – прошептал в ответ Роуэн и поставил бокал на стол, спешно придумывая, как бы отвертеться от дальнейших возлияний.
– Как подвигаются приготовления к свадьбе? – поинтересовалась Сьюзен.
Разумеется, это была одна из любимых тем Кей, и, немедленно забыв все остальное, она улыбнулась:
– Превосходно. Мы уже договорились со священником…
– Со священником? – переспросил Марк.
Только не говорите мне, что этот язычник собрался венчаться!
Вертя в руках бокал, Роуэн предостерег друга:
– Только не воспринимай это слишком серьезно.
– А где вы собираетесь праздновать? – спросила Сьюзен.
– В клубе, – сообщила Кей. – Ничего особенного, маленькая вечеринка для друзей.
– Если можно назвать сборище, на котором будет присутствовать тысяча человек, «маленькой вечеринкой», – перебил ее Роуэн.
Кей игриво ткнула его локтем:
– Мы вовсе не приглашали тысячу гостей.
– Прости, – покаялся Роуэн, – я забыл. Их будет всего девятьсот девяносто девять. Все рассмеялись.
– А как твои родители? – обратился к Роуэну Стюарт. – Смогут ли они приехать?
Родители Роуэна жили в Атланте. Его отец, тоже врач, недавно вышел на пенсию.
– Естественно, – Роуэн продолжал вертеть бокал, – ты же не думаешь, что они позволят своему единственному сыну жениться без них?
– За тех, кто уже почти поженился! – провозгласил Марк.
– Пьем, пьем, – поддержала его Сьюзен, Стюарт не преминул добавить:
– Никак не пойму, зачем Кей понадобилось выходить замуж за этого самонадеянного ублюдка!
Все расхохотались и чокнулись. Роуэну ничего не оставалось, как присоединиться к друзьям. Он взял бокал, чокнулся со всеми и поднес его к губам. Сделав самый крошечный глоток, он приготовился к потрясению.
Ничего не произошло.
Он не почувствовал ничего, кроме знакомого вкуса шипучего вина и прохладного покалывания пузырьков. Осмелев, он пригубил снова. И на этот раз ничего не изменилось. Нет, он почувствовал какой-то толчок, но не ощутил ничего даже отдаленно похожего на ту бурную реакцию, которую вызвал у него самый первый глоток. Как всегда, странное обострение чувств ушло неведомо куда. Роуэн с облегчением откинулся на спинку стула.
– Жаль, что вас не было на вчерашнем собрании, – начал Стюарт и на несколько минут завладел всеобщим вниманием, рассказывая о том, как двое их коллег чуть было не подрались.
Роуэн улыбался в нужных местах, а сам попивал вино, главным образом проверяя, нормально ли он воспринимает его вкус. Все было в порядке, хотя иногда возникало некое странное, но достаточно приятное чувство.
– Ну, эти парни были уже готовы сцепиться, когда…
Роуэн слышал негромкий, несколько монотонный голос Стюарта, но тот вдруг зазвучал тише, словно Стюарта отделил от него туннель, а затем загремел с новой силой. Это ничуть не обеспокоило Роуэна. Ему было тепло и уютно. Чувствуя себя потрясающе спокойно, он глотнул еще немного шампанского.
Поморгав, он заставил фигуру Стюарта не расплываться перед глазами. Слегка помелькав, тот снова вошел в фокус. Роуэн подумал, что не мешало бы проверить зрение, и опять выпил вина. Теперь оно даже казалось вкусным.
– Кеплер сказал им, чтобы они успокоились или же выясняли отношения на улице, – продолжал рассказ Стюарт.
«Право же…
Нет, лево…
Неужели у меня начали дрожать руки? – изумился Роуэн, ставя бокал на стол. – Да. Нет. Все может быть. Какое это имеет значение? Главное, что от этой рубашки невыносимо чешется кожа». Не думая о том, как это будет смотреться со стороны, он ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу. С первой попытки это сделать не удалось – дрожала рука. Роуэн чувствовал, что у него на шее появилась красная, раздраженная полоска. Она горела, словно клеймо.
– Естественно, мы все вышли следом за ними в коридор, – продолжал свой рассказ Стюарт.
Его голос словно доносился с высокой горы. Роуэн слышал и другие звуки – приглушенное звяканье столового серебра о тарелки, негромкий гул голосов, сливавшихся в некую сюрреалистическую симфонию. Его окружали десятки запахов – ароматы пищи, цветов, духов. Звуки и запахи сливались, смешивались, и вскоре Роуэн уже не различал их. Он ощущал запах голосов, слышал запахи. Голос Стюарта пах черным кофе, духи Кей звучали гимном одиночества – он уже слышал эти ноты раньше. Неужели он пьян?
Может быть.
В ушах шумело все громче, а голова превратилась в воздушный шар, наполненный гелием.
– Ну, вот, они стояли рядом с лифтами, – произнес Стюарт и добавил: – тебе это должно понравиться, Роуэн…
Роуэн услышал свое имя, попытался взглянуть на Стюарта, но обнаружил, что его внимание привлекла женщина, сидящая за третьим столиком сбоку. Это была брюнетка средних лет. Ее нельзя было назвать красавицей, но она была достаточно привлекательна. Женщина улыбалась сидевшему рядом с ней мужчине. Это был ее муж. Роуэн не представлял, откуда ему это известно, но был совершенно убежден в своей правоте. Кроме того, он знал, что, несмотря на то, что женщина улыбается, ей грустно. Муж завел себе любовницу, и она не знает, что предпринять. Мужу было стыдно, очень стыдно. Он жаждал объяснить жене, что с любовницей покончено, и вымолить прощение, но боялся. Роуэн чувствовал печаль женщины, стыд и страх мужичины, словно свои собственные. Ему стало очень тяжело и невыносимо больно.
Роуэн хотел было встать и подойти к этой паре, но в этот момент голова у него закружилась так, словно в мозгу танцевала, кружась и извиваясь под неслышную и все же пронзительную музыку, компания дервишей. И тут он почувствовал, что кто-то счастлив. Роуэн поднял голову, разыскивая источник этого яркого ощущения. Оно пришло от мужчины на другом конце зала. Он ликовал по поводу какой-то очень удачной сделки и был страшно голоден.
Чужие чувства буквально обрушились на Роуэна. Женщина, сидящая с другой стороны прохода, радовалась тому, что у нее будет ребенок, кто-то грустил, кто-то был счастлив, предвкушая встречу с любимым человеком. Роуэн улавливал эмоции, вибрировавшие за его собственным столом. Они летели к нему, словно летучие мыши из темноты. Марку и Сьюзен можно было только позавидовать: они были спокойны, счастливы и довольны своей жизнью. Кей безумно, безгранично любила его. Джекки О. была обеспокоена, возбуждена и размышляла о том, что он, Роуэн, представляет собой в постели. Стюарт был влюблен. Стюарт – и любовь? Несмотря на то, что Роуэн был пьян, это открытие поразило его. Кого же он любит? – заинтересовался Роуэн. Джекки О.? Нет, Кей. Неожиданно Роуэн понял это.
Ему хотелось поразмыслить на эту тему, но чувства все летели к нему, наслаивались друг на друга, проникая в его тело и душу, переполняя и опустошая его своим мощным воздействием. Они все были дороги Роуэну, и он испытывал боль. У него болела душа при мысли о всех этих людях, особенно о тех, кто в настоящее время страдал.
«Замолчи!» – подумал он.
– Значит, так, – повторил Стюарт, – они стояли рядом с лифтами, двери постоянно закрывались и открывались, а Литлтон в это время душил Грейвза стетоскопом.
«Прекратите, пожалуйста», – умолял про себя Роуэн.
– Ей-богу, он душил его стетоскопом! «Замолчите!» – беззвучно кричал Роуэн нахлынувшим на него чувствам. Сидящие за столом засмеялись.
– Черт возьми, я же сказал…
…ПРЕКРАТИТЕ!
Смех немедленно стих. Пять пар глаз уставились на Роуэна. В них засветилось удивление.
– Прекратите, – повторил Роуэн, пытаясь подняться из-за стола. У него подогнулись колени, и он мешком свалился на стул, попутно опрокинув бокал с шампанским.
Кей задохнулась.
Сьюзен вскрикнула.
Марк и Стюарт одновременно вскочили с мест.
На них уже смотрели соседи.
Стюарт первым добрался до Роуэна.
– Заставь их замолчать, – попросил тот.
– Кого? – спросил Стюарт.
– …Уменявголове… – нечленораздельно произнес Роуэн, смешав все слова в единое целое.
– Господи, да он пьян! – воскликнул Марк.
– Не может быть, – возразил Стюарт. – Он не выпил и бокала шампанского.
– Пьян? – повторил вслед за Марком Роуэн. – Разве я пьян?
– Полегче, – предостерег Стюарт, когда Роуэн снова попытался встать. Они с Марком взяли его под руки и помогли подняться.
– Проблемы? – спросил невесть откуда взявшийся официант.
– Нет, – ответил Марк. – Наш друг просто плохо себя чувствует.
– Давайте выйдем, – предложил Стюарт. – Ему нужно подышать свежим воздухом.
– Воздух? Мне нужен воздух, – промямлил Роуэн. – Кей? – окликнул он, увидев свою невесту. Он хотел попросить ее прогнать все чувства, но не смог найти нужных слов.
– Я здесь, дорогой, – спокойно отозвалась она, встревожено глядя на него. Схватив сумочку, Кей сказала Марку и Стюарту: – Пойдем!
Кей шла первой, мужчины шли за ней, держа Роуэна, а Сьюзен и Джекки замыкали эту печальную процессию. Роуэн чувствовал, что его волокут вперед так, что он словно скользит по воде. Его все еще осаждали чужие чувства – счастье и боль, страх и восторг, слитые воедино. Когда они вышли из зала в пустое фойе, чувства исчезли, как будто их и не было.
– Ушли, – попытался пробормотать он, но боялся произнести хоть слово. Может, эта мысль лишь на секунду мелькнула в его затуманенном алкоголем мозгу. Пьяный. Разве он пьян? Ведь он никогда не пил много. Он не напивался с тех пор, как… Собственно, он не помнил, когда последний раз был пьян, и это заставило его предположить, что он гораздо сильнее напился, чем казалось вначале.
Под конец, сомневаясь, что Кей справится с Роуэном в одиночку, они решили, что Стюарт поведет «мерседес», Кей поедет в машине Стюарта, а Марк и Сьюзен отвезут домой Джекки. По дороге домой Роуэн отключился и пришел в себя лишь тогда, когда Стюарт чуть ли не на руках внес его в дом.
– Извини, приятель, – произнес Стюарт, задев Роуэна об стену.
Роуэн застонал.
Оказавшись в красно-черной спальне, Стюарт опустил друга на кровать и принялся расстегивать на нем ремень. Отшвырнув сумку, Кей уперлась коленом в матрас и, сняв с Роуэна развязанный им ранее галстук, начала расстегивать рубашку. Снять ее с Роуэна оказалось трудно, но Кей справилась с этой задачей и заметила красное кольцо на его шее.
– Что это?
Стюарт поднял глаза. Он снял с друга ботинки и носки и теперь сидел на полу. Встав, Стюарт осмотрел раздраженную кожу и провел по ней пальцем:
– Похоже, натер рубашкой. Наверно, воротничок был слишком сильно накрахмален, – оставив шею Роуэна в покое, Стюарт произнес: – Давай, приятель, встанем и снимем штаны, а потом как следует укроемся.
Пытаясь расстелить постель, не выпуская при этом Роуэна, он заметил кучу валявшихся на кровати рубашек:
– Что за чертовщина?
Кей сбросила их на пол и помогла Стюарту уложить Роуэна, который теперь остался в одном трикотажном белье.
Когда Кей укрывала его, Роуэн открыл глаза и, увидев Кей – честно говоря, двух Кей, – пробормотал:
– Свет. Яркий свет.
Она подумала, что он говорит о лампе, и выключила ее. Теперь комнату освещал лишь свет, проникавший из коридора.
– Нет, – прошептал Роуэн. – Свет… яркий… умер… Я умер.
– Не думай об этом, милый. Все позади. Ты здоров.
– Ты… не… понимаешь. Я должен что-то сделать… – Роуэн попытался отбросить покрывало и сесть.
– Не надо, дорогой, – Кей уложила его обратно. – Все, что надо, ты сможешь сделать завтра.
– Нет… я должен что-то сделать… до того, как уйти…
– Спокойно, приятель. – Стюарт удержал Роуэна.
– Стюарт? – спросил тот, словно только что увидел друга.
– Да, это я. Почему бы тебе не поспать?
– Кажется, я пьян, – объявил Роуэн.
– Мне тоже так кажется.
– Стюарт?
– Ну, что?
– Все в порядке.
– Разумеется.
– Я имею в виду Кей.
– Хорошо. Спи.
– О чем это он? – спросила Кей. Стюарт пожал плечами:
– Не знаю.
Через несколько минут дыхание Роуэна стало спокойным.
– Отключился, – констатировал Стюарт, стоя рядом с Кей у постели приятеля. – Ты останешься с ним?
– Да, – ответила Кей, не высказав вслух, что Роуэн, возможно, не обрадуется этому. Стюарт кивнул:
– Хорошо. Проводи меня до двери. Когда они оказались в коридоре, Кей спросила:
– Он здоров, правда?
– Просто пьян.
– Как он мог напиться, если не выпил даже бокала шампанского? А до этого ничего не пил.
– Не знаю, – признался Стюарт. Его тоже занимал этот вопрос, но, чтобы успокоить себя и Кей, он добавил: – Алкоголь на всех действует по-разному.
– Но раньше никогда…
– Кей, – дойдя до двери, Стюарт повернулся и положил ей руку на плечи. – Прекрати волноваться.
Она улыбнулась:
– Будет сделано, сэр.
– А теперь ложись спать сама. Кей поцеловала его в щеку, добавив:
– Что бы я без тебя делала?
Темные глаза Стюарта потемнели еще сильнее, но он промолчал. Он сжал ее плечи, а затем быстро отпустил, словно боялся, что, если не отпустит сейчас, то не найдет в себе сил расстаться. Выходя, он еще раз обернулся, торопливо сказал:
– Если понадоблюсь, звони, – и ушел. Кей смотрела, как он садился в машину, как фары зажглись, а потом растаяли в ночи. Она закрыла дверь. Тихо вернулась в спальню, выключив по пути свет везде, кроме коридора.
Роуэн спал. Вздохнув, Кей опустилась в кресло обтянутое винно-красной и черной тканью, и, сняв черные туфли на высоком каблуке, откинула голову. И тут она заметила, что ее черное платье, на которое возлагались такие надежды, спереди залито шампанским. На сердце у Кей было очень тяжело. Что-то было не так. Совсем не так. И она понятия не имела, что именно.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Роуэн проснулся от невыносимой головной боли. Он не помнил, чтобы когда-нибудь так мучился с похмелья. Последний раз он сильно напился в колледже, когда отмечал вместе с парнями победу техасской футбольной команды. Они пьянствовали до утра, потом его вывернуло наизнанку и он вырубился. Но даже в тот раз, проспавшись, он не чувствовал себя столь паршиво. После полной бутылки виски ему не приходилось страдать так, как этим утром, выпив всего лишь бокал шампанского. Он вспомнил, что половину расплескал, следовательно, не выпил и бокала.
Роуэн не мог вспомнить, почему разлил вино. Нет, подождите… Произошло нечто странное, припомнил он, хватаясь за спинку кровати. Он сел, и у него закружилась голова. Голова? И тут он вспомнил, как на него нахлынули чувства всех, находившихся в ресторане. Там была женщина, которой изменял муж, и другая, узнавшая о том, что беременна. Он почувствовал ощущения своих друзей – счастье Марка и Сьюзен, возбуждение Джекки, любовь Кей к нему и любовь Стюарта к Кей.
«Господи, что со мной творится?» – подумал Роуэн, проводя пальцами по волосам. Ощущение было такое, словно с него содрали кожу. Он поморщился.
– По-видимому, спрашивать о твоем самочувствии излишне? – тихо спросила Кей, стоявшая рядом с дымящейся чашкой кофе.
Роуэн вскинул голову. В мозгу словно взорвался фейерверк. Он и не подозревал, что находится дома не один. Хотя мог бы и догадаться. Кей бы не бросила его в таком состоянии, тем более что ей всегда хотелось быть рядом. Он должен был заметить, что на кровати рядом с ним спали, а по комнате были разбросаны ее вещи. Кей была босиком, на ней был изумрудно-зеленый шелковый халат, который она сама подарила Роуэну на Рождество.
– На, – она подала ему чашку. Мысль о том, чтобы что-нибудь проглотить, вызвала у него тошноту, но его тошнило и без того. Какая разница?
– Спасибо, – буркнул он, сжав в пальцах теплый фарфор, и сделал глоток. Желудок взбунтовался. Чтобы показать ему, кто здесь хозяин, Роуэн отхлебнул еще и чуть не подавился. Смирившись, он поставил чашку на ночной столик и, упершись локтем в колено, схватился за голову.
– Все-таки как ты себя чувствуешь?
– Даже не спрашивай, – Роуэн попытался разговаривать, не шевеля губами. Любое движение заставляло содрогаться от боли все тело, от макушки до пальцев ног.
– Настолько плохо?
– Ужасно.
Беседуя с ним, Кей расхаживала по спальне, собирая разбросанную одежду.
– Ты не обязана подбирать мое барахло, – запротестовал Роуэн.
– Знаю, но мне нетрудно это сделать. Роуэну снова подумалось, что Кей заслуживает большего, чем он в состоянии дать ей. Может, ей нужен кто-нибудь вроде Стюарта? Как это он раньше не догадался, что Стюарт влюблен в Кей? Кстати, откуда он это узнал? Что произошло вчера, каким образом ему удалось проникнуть в чувства других людей? Роуэну вовсе не улыбалось испытать это снова. Это было…
– Что делать с этим?
Роуэн увидел, что Кей держит в руках кипу рубашек.
– Оставь на полу. Они пойдут в стирку.
– Но они чистые.
– Гм, да… видишь ли, их слишком сильно накрахмалили. Я собираюсь снова отдать их в прачечную.
– Это из-за них у тебя следы на шее? В первый момент Роуэн не понял вопроса и потянулся рукой к шее. Он почувствовал нежную, раздраженную кожу.
– Ага, – согласился он. – Рубашка была чересчур накрахмалена.
Прежде чем Кей успела отреагировать, он спросил:
– Как я попал домой?
– Стюарт поехал в твоей машине, а я – в его. Он помог мне внести тебя в дом и уложить.
Роуэн кивнул. Он очень живо представил себе эту сцену. Мысль о том, что он утратил над собой контроль, была ненавистна. Особенно противно то, что это произошло при свидетелях. Полный ресторан народу!..
Роуэн все еще размышлял над этим, когда Кей присела на край кровати рядом с ним. Когда ее бедро коснулось его, Роуэн поднял глаза. Он подозревал, что Кей затеяла уборку, чтобы оттянуть решающий разговор с ним. Он видел, что она лихорадочно подыскивает слова.
– Роуэн, – начала Кей. Затем она замялась, но, собравшись с силами, продолжила: – Вчера я ничего не поняла.
Ему не хотелось обсуждать прошлый вечер.
– А что тут понимать? Я напился.
– Дело в том, что ты не был пьян. Ты даже не допил шампанское. Добрая половина бокала вылилась на стол и мне на платье.
Пульс Роуэна участился, в голове словно застучали молоточки. Ему вовсе не хотелось рассуждать на эту тему. По крайней мере, теперь, когда он чувствовал себя выброшенным на помойку. Кей же задавала вопросы, на которые он, даже зная ответ, предпочел бы не отвечать.
– Мне явно этого хватило, – уклончиво сказал он. – Слушай, Кей, мне очень жаль, что это так огорчило тебя.
Глаза Кей обиженно сверкнули, когда Роуэн намекнул, что она беспокоится по пустякам.
– Ты прекрасно знаешь, что это не так! – заявила она. И, немедленно раскаявшись в том, что позволила себе резкость, тихо добавила: – Я хочу знать, что произошло.
– Не понимаю, о чем ты, – буркнул он, опасаясь, что на самом деле прекрасно все понял.
– Что-то не так. Я чувствую. Со времени этого несчастного случая ты сам не свой.
Значит, она заметила. Да и как можно было не заметить? И все же он не желал распространяться на эту тему. Как объяснить то, чего и сам не понимаешь?
– Не кажется ли тебе, что раз я чуть не утонул, – начал Роуэн, недоумевая, почему он не решается сказать правду, признать, что действительно утонул, – вполне естественно, что мне некоторое время не удается прийти в себя.
– Конечно, я старалась убедить себя, что все дело только в этом, но… – Кей встала и принялась расхаживать по комнате. – Не знаю почему, но ты изменился. Я разговариваю с тобой, а ты словно не здесь. Ты смотришь на меня, но не видишь. Ты отгородился от меня. Черт возьми, Роуэн, не вычеркивай меня из своей жизни!
У него сердце разрывалось, когда он слышал, какая боль звучит в ее голосе. Но Роуэн не мог выполнить ее просьбу, не мог объяснить, что с ним творится. Он принялся утешать ее, как умел.
– Иди сюда, – сказал он. Кей остановилась в замешательстве, и он похлопал по кровати рядом с собой. Она медленно подошла, присела рядом и в упор поглядела на него своими сине-зелеными, как море, глазами.
– Ты права, – проговорил Роуэн, погладив ее по щеке, – я несколько раскис. И мне очень неприятно, что ты чувствуешь себя лишней. По-видимому, этот случай потряс меня сильнее, чем казалось на первый взгляд, но теперь я вернусь на работу, и все устроится. Вот увидишь.
Его голос звучал уверенно: Роуэн сам верил в то, о чем говорил. Медицина, хирургия, исцелит его. Когда к нему возвращался контроль, Роуэн был убежден, что все его проблемы – лишь результат стресса. Конечно, чтение мыслей после нескольких глотков шампанского не поддавалось подобному объяснению, но могло оказаться результатом эмоциональной перегрузки. Он опьянел, и ему почудилось, что он способен читать мысли. Роуэн усилием воли заставил себя поверить в это.
– Все образуется. Вот увидишь, – повторил он и, добавив: – обещаю тебе, – привлек Кей к себе. Он не стал заниматься с ней любовью, даже не целовал, а просто держал в объятиях. Кей была довольна и этим. Если Роуэн пообещал, что все будет в порядке, значит, все будет хорошо. Он же обещал…
Кей цеплялась, за эту мысль почти так же отчаянно, как и сам Роуэн.
В понедельник утром Роуэн радовался, что сегодня ему не придется оперировать. Он был измотан, словно не спал всю неделю. Собственно, так оно и было – то коматозное состояние, в которое он периодически впадал, никак нельзя было назвать сном. Похмелье его больше не мучило, но прежняя ясность и острота мысли, необходимая для хирурга, так и не восстановилась. К счастью, на этот день у него были назначены лишь консультации, в том числе и осмотр некоего богатого, влиятельного араба-предпринимателя, который специально прилетел в Хьюстон, чтобы посоветоваться с Роуэном по поводу предстоящей операции. Араб наотрез отказывался от услуг другого врача. Роуэн прекрасно понимал его. Он сам поступил бы так же.
«Господи, как приятно возвращаться!» – думал Роуэн, идя по белому больничному коридору в свой кабинет.
– Привет, Роуэн! – окликнул его кто-то из персонала. – Рад видеть тебя.
– Взаимно, – Роуэн распахнул дверь кабинета.
Его кабинет был мал, но разумно спланирован и со вкусом обставлен. В убранстве сочетались темно-зеленый и рыжевато-розовый цвета. В дальнем углу комнаты стоял массивный рабочий стол. На нем находились лампа, композиция из цветов, телефон и портрет Кей. Роуэн ненавидел беспорядок, как на рабочем месте, так и в жизни. Он принялся за чтение сообщений, когда в дверь постучали.
Джеймс Кеплер, главврач больницы, заглянул в кабинет Роуэна:
– Ты занят?
Джеймс был еще не стар, ему, по подсчетам Роуэна, было не больше сорока пяти – сорока шести лет, – но его пышная шевелюра была совершенно седой. Кеплер сильно хромал: в свое время он воевал во Вьетнаме. Его многие недолюбливали, считая слишком замкнутым, ограниченным, консервативным. Он был из тех, кто, приняв решение, никогда не изменит своего мнения. Тем не менее, Роуэн любил его за честность, открытость, страстную любовь к медицине и компетентность в управлении огромной и очень престижной больницей. Что касалось отношения доктора Кеплера к нему лично, Роуэн подозревал, что тот восхищается его мастерством хирурга, но не слишком любит его самого за чрезмерную самоуверенность.
– Нет, – откликнулся он, – просматриваю сообщения.
Хромая, доктор Кеплер вошел в кабинет:
– Как дела?
– Теперь, когда я вернулся, прекрасно. Главврач улыбнулся:
– А я, было, решил, что ты слегка сдрейфил.
Роуэн улыбнулся в ответ, решив, что добряк-доктор и наполовину не представляет его ощущений:
– Скажем так: эта неделя показалась мне очень долгой.
– Ладно, не буду тебя отвлекать. Я просто зашел сказать, что мы все рады, что все обошлось и ты снова с нами. Это был чертовски неприятный случай.
– Да, – согласился Роуэн, недоумевая, почему воспоминания о катастрофе, вместо того, чтобы потускнеть, становятся все ярче, совсем как тот неземной свет, к которому его так влекло. Он помнил агонизирующую схватку со смертью и переход в новую жизнь после смерти, помнил яркий свет, туннель, голоса.
Прежде, чем ты пересечешь рубеж, ты должен что-то совершить…
– Что? – подумал Роуэн, и вдруг понял, что произнес это вслух, потому что доктор Кеплер повторил:
– Я сказал, удачи тебе, и добро пожаловать обратно.
– Спасибо, – поблагодарил Роуэн. После того, как врач вышел из комнаты и закрыл за собой дверь, он долго сидел, уставившись в пространство. Он размышлял, что бы подумал главврач, узнав, что его дыхание, сердечный ритм и давление после катастрофы так и не нормализовались, что запах духов сводит его с ума, накрахмаленные рубашки обдирают шею, а для того, чтобы напиться вдрызг, ему теперь хватает неполного бокала вина. Возможно, решил Роуэн, Кеплер, так же, как и он сам, не будет знать, что и думать.
Утро прошло спокойно. Роуэн провел две консультации и обоим пациентам рекомендовал ложиться на операцию. Одному из них предстояла замена митрального клапана, второму – операция по поводу тромбоза артерии. В полдень Роуэн отправился перекусить в больничный кафетерий, где встретился с Марком и Стюартом. Все шло как прежде, и он прекрасно себя чувствовал. Более того, ему казалось, что он снова может полностью отвечать за себя.
В два часа он принял Фахида аль-Саккафа. Араб был одет в тобе – национальный костюм, похожий на халат, и носил на голове кефию и акал. Роуэн даже не взглянул на лежавшую перед ним карту, он знал ее на память. Пациенту было пятьдесят восемь лет, ранее на сердце не жаловался, в роду у него также никто не страдал сердечно-сосудистыми заболеваниями. Две недели назад, приехав по делам в Атланту, он почувствовал боль в груди и был госпитализирован. Его обследовали и заявили, что нужна операция. Он настоял, чтобы оперировал Роуэн.
– Я уверен, вам сообщили, что у вас коронарный тромбоз. Два тромба невелики, но третий весьма значителен.
– Именно так мне и сказали, – ответил араб. Он получил образование в Соединенных Штатах и безукоризненно говорил по-английски.
– Операция обыденная, хотя, разумеется, я должен предупредить вас, что безопасных операций на сердце не бывает. Кстати, безопасных операций в принципе не существует.
– Я прекрасно понимаю это.
– Кроме того, ходить в таком состоянии еще более рискованно.
– Я все решил, – ответил пациент. – Мне нужно только, чтобы вы назначили день операции.
– Постараюсь, чтобы это состоялось поскорее, – заметил Роуэн, сверяясь со своим расписанием.
Операции, не являвшиеся срочными, были перенесены с прошлой недели на эту, что до предела загрузило конец недели. Увидев это, Роуэн почувствовал, как по его венам заструился адреналин, вызывая бешеный восторг. Он был прирожденным хирургом. Роуэна привлекало напряжение, драматичность этой профессии, возможность играть роль сверхчеловека.
– У меня окно в среду днем, – подняв глаза, Роуэн увидел, что Фахид аль-Саккаф промокает пот со лба дорогим носовым платком. Самому Роуэну отнюдь не казалось, что кабинете жарко. – Подойдет ли вам этот день?
– Подойдет, – ответил тот.
– Прекрасно. Я сейчас позвоню и попрошу подготовить операционную. – Роуэн потянулся к телефону и набрал соответствующий номер.
– Можно выпить воды? – спросил аль-Саккаф, кивнув в сторону стоявшего на ближайшем столике графина.
– Разумеется. Пожалуйста, пейте. Фахид аль-Саккаф встал, подошел к столику и налил себе воды. Он сделал глоток, потом второй и, держа стакан в руке, направился к стулу. На полпути он остановился. Роуэн обратил внимание на то, что он неожиданно побледнел.
– Мистер аль-Саккаф, вам плохо? Бизнесмен хотел что-то сказать, открыл рот, но не смог произнести ни звука. Он схватился за грудь и уронил стакан, расплескав воду на восточный ковер. Роуэн увидел, что Фахид аль-Саккаф неестественно медленно осел на пол.
– Звоните по синему коду! – прокричал в трубку Роуэн. – Направьте их в мой кабинет!
Не дожидаясь ответа, он швырнул трубку, не попав на рычаг. Схватив стетоскоп, он вскочил из-за стола и остановился, потому что к горлу подкатила волна тошноты. За ней последовала вторая. Затем у него закружилась голова, подогнулись колени и он не устоял на ногах. На лбу выступил холодный липкий пот. Роуэн подумал, что у него тоже начался сердечный приступ, но эта мысль показалась ему нереальной. Он не чувствовал боли ни в груди, ни в левой руке, и его сердцебиение было твердым, словно камень, и безупречным как репутация святого.
Откуда-то издалека до него донеслись голоса и шум вносимого в кабинет реанимационного оборудования.
Кто-то крикнул:
– Скорей!
Еще кто-то заорал:
– С дороги!
Дверь распахнулась. Роуэн хотел заговорить, но ему мешала слабость. Он увидел, как в комнату вошла реанимационная бригада, как на лицах врачей поочередно отразились удивление и шок. Последним, что он услышал, была фраза: «Ни фига себе!», произнесенная кем-то из пришедших.
– У меня не было сердечного приступа! – кричал Роуэн, сидя через три часа в огромном, роскошно обставленном кабинете Джеймса Кеплера. – Я всем это уже объяснил!
Несмотря на горячие протесты, его заставили пройти обследование, после которого впору было захворать и человеку с железным здоровьем. По странному совпадению, которое очень заинтересовало Роуэна, признаки заболевания, проявившиеся у него, бесследно исчезли в ту же минуту, когда из комнаты увезли Фахида аль-Саккафа. В отсутствие пациента Роуэн чувствовал себя превосходно.
– Тогда что, по-твоему, произошло? – спросил второй голос.
Роуэн взглянул на Пола Сэндмена. Он прекрасно понимал, что означает присутствие во время этого разговора психиатра, и какой ответ предполагает заданный вопрос. Господи, как он ненавидит психиатров с их вопросами, утих волков, рядящихся в овечек!
– Боже, Пол, откуда мне знать? А ты что думаешь?
Пол вперил в Роуэна взгляд своих холодных, как лед, голубых глаз. Подобный взгляд не раз усмирял даже самых несговорчивых пациентов.
– Раз уж у тебя не было сердечного приступа – а обследование показало, что его не было, у тебя потрясающе здоровое сердце, хотя ритм сокращений несколько ниже нормы, – он говорил совершенно спокойно, в отличие от взбудораженного Роуэна, – тогда я бы сказал, что ты перенес некую эмпатическую реакцию на приступ этого Фахида аль-Саккафа.
– И что это значит? – поинтересовался доктор Кеплер.
– У некоторых людей способность сопереживать доходит до симуляции физических симптомов.
– Я не симулировал его симптомы! – вклинился в разговор Роуэн. – Мое состояние не имело ничего общего с сердечным приступом.
Джеймс Кеплер не обратил на него никакого внимания:
– Вроде того, когда мужчина может испытывать схватки в то время, как рожает его жена?
– Точно, – ответил психиатр.
– Парни, я же объясняю вам, что не старался изобразить приступ!
В ответ на это психиатр просто пожал плечами:
– Тебе вовсе не надо было ничего изображать. Ты просто отреагировал на его страдания своими, – прежде, чем кто-либо успел вставить слово, он продолжил: – Хотя эмпатическая реакция не слишком широко распространена, подобный феномен все же встречается. Я видел матерей, страдавших от болей. когда болели их дети, и мужчин, которые, как их беременные жены, испытывали по утрам тошноту. У большинства же людей способность сопереживать ограничена. Мы можем представить себе, что такое потеря близкого человека, поэтому, если подобный удар постигнет друга, мы будем плакать вместе с ним.
– Слушай, – вставил Роуэн, – ты забываешь об одном. Во всех случаях, о которых ты рассказываешь, человек с эмпатической реакцией находится в близких отношениях с больным. А я ни разу не встречался с мистером аль-Саккафом до того, как он вошел в мой кабинет.
Как только Роуэн привел этот аргумент, он сразу осознал его неубедительность, вспомнив, как в субботу вечером воспринимал чувства всех, находившихся в ресторане. Он радовался и грустил вместе с совершенно незнакомыми людьми. Проблема состояла в том, что они не были ему безразличны. Он беспокоился о них, хоть они и были для него посторонними. В тот момент Роуэн не ощущал себя, став проводником для чувств и мыслей других.
Пол Сэндмен снова пожал плечами:
– Ты перенес травму.
Тут его глаза, стальные, словно капкан, уставились на Роуэна, и он добавил:
– Я разговаривал с парой человек, тоже оказавшихся на волосок от смерти. Они описывали свет, туннели, выход из собственного тела и тому подобное. Оба после этого стали иначе воспринимать чувства других.
Это был не вопрос, а скорее утверждение. Пол Сэндмен пробовал почву, готовя Роуэна к тому, чтобы тот выложил ему все. Половина его существа жаждала закричать: «Да, когда я тонул, произошло нечто странное, удивительное и очень пугающее, и я хочу, чтобы вы помогли мне разобраться в этом!», в то время как вторая, та самая, что ни за что не хотела потерять контроль над собой, говорила, что не нужно рисковать, что подобная откровенность равносильна признанию в том, что он уже не может сам управлять своей жизнью. Кроме того, Роуэн не верил в жизнь после смерти. Поэтому он спокойно выдержал взгляд психиатра и промолчал.
– …Небольшой отпуск. Эти слова Джеймса Кеплера насторожили Роуэна.
– Но я только что вернулся из отпуска.
– А я хочу, чтобы ты снова отправился туда, – заявил главврач.
– Мне не надо…
– Как видно, ты не понял, Роуэн, – прервал его Кеплер. – У тебя нет выбора. Роуэн вскочил со стула.
– Подождите минуточку…
– Нет, это ты подожди. Я должен управлять больницей. Мне нужно думать о безопасности пациентов. Что, если бы это случилось во время операции?
– Но не случилось же! – закричал Роуэн.
– И ты можешь дать гарантию, что подобного не произойдет?
Конечно, Роуэн не мог ничего гарантировать. В глубине души подобный вопрос терзал и его. Он думал, что стоит вернуться на работу и все образуется, но события последних часов показали, насколько он ошибся. Что-то было не так. Совсем не так. Он утратил отстраненность, необходимую для подобной работы. Но все-таки ему не хотелось уходить в отпуск.
– Ладно, допустим, я ничего не могу гарантировать, – неохотно признался Роуэн. – Но я могу заниматься другим. А от операций на некоторое время откажусь.
Джеймс Кеплер покачал головой:
– Возьми отпуск на пару недель, или сколько там тебе понадобится. Тебе необходимо время, чтобы прийти в себя. Пол прав. Ты пережил тяжкое потрясение.
Под конец Роуэн понял, что Джеймс был прав. У него действительно не остается выбора. По дороге домой, отменив все консультации и передав дела своим товарищам хирургам, Роуэн задавал себе два вопроса: «Что же, черт возьми, сегодня произошло?» и «Что мне делать в течение этих дурацких двух недель?»
Роуэн мог бы догадаться, что у Стюарта найдется ответ, по крайней мере, на один из этих вопросов.
Поздним вечером Стюарт появился на пороге его квартиры. Последний раз они виделись в больнице. Как только распространились новости.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – Роуэн посторонился, пропуская Стю. Последний раз они виделись в больнице. Как только распространились новости о том, что случилось – а сплетни в больнице расходились потрясающе быстро, – Марк Стюарт оказались рядом с ним. Стюарт хотел позвонить Кей, но Роуэн убедил его не делать этого, объяснив, что Кей лишь расстроятся понапрасну, в то время как для беспокойства нет никаких причин.
– Как дела? – поинтересовался Стюарт, усевшись, и немедленно потянулся за пепельницей. Из кармана обтягивающей рубашки он выудил пачку сигарет.
– Это тебя когда-нибудь угробит, – прокомментировал его действия Роуэн.
– Все может быть. Но речь не обо мне. Я спросил, как ты себя чувствуешь.
Роуэн, босой, одетый только в джинсы и измотанный до предела, плюхнулся на покрытый Дамаском диван так беспечно, что при виде этого зрелища дизайнера, разрабатывавшего интерьер его квартиры, хватил бы удар.
– Прекрасно. Я уже всем сказал, что здоров, и я действительно совершенно здоров.
– Верю, верю, – согласился Стюарт, глядя на друга сквозь едкий табачный дым.
Запустив пальцы в и без того взъерошенные волосы, Роуэн встал. С момента своего возвращения домой он ни минуты не мог посидеть спокойно, к тому же его раздражал табачный дым.
– Извини, что я сорвался, – произнес он, подходя к окну и засовывая руки в задние карманы джинсов. Мир за стеклом казался абсолютно нормальным. Солнце уже садилось. Небо постепенно окрашивалось в восхитительные тона розового, пурпурного и желтого цветов. Мужчины и женщины ехали домой, к своим семьям. Жужжали насекомые, закрывались на ночь цветы, трава росла буквально на глазах. Все было так обычно, так нормально. И лишь в его жизни уже не было ничего нормального или обыденного.
– Что сегодня произошло, Роуэн? Вопрос прозвучал неожиданно, хотя Роуэн и боялся его.
– Не знаю. Честное слово, не знаю. У пациента начался приступ, и в ту же минуту я почувствовал головокружение и тошноту. Все было так, словно… – Роуэн замялся, не желая произносить этого вслух.
– Словно что? Роуэн обернулся:
– Как будто я каким-то образом воспринимал его боль. Лишь только его вывезли из моего кабинета, все симптомы как рукой сняло. Словно ничего не было, – он невесело засмеялся. – Пол из кожи вон лез, доказывая, что это была моя попытка посочувствовать больному.
– Случались и более странные вещи.
– Но не со мной же! – крикнул Роуэн, снова отворачиваясь к окну. Он устало вздохнул: – Извини. Я вовсе не хотел срывать злость на тебе.
Стюарт промолчал. Они с Роуэном прекрасно понимали друг друга.
Через некоторое время Роуэн сообщил:
– Ты в курсе, что меня выперли из хирургии. Говоря откровенно, даже из больницы.
– Отпуск – не удовольствие.
– Да, конечно, с точки зрения семантики. Но как не смотри, утром мне не надо идти на работу.
Стюарт ничего не сказал. Учитывая мрачное подавленное настроение Роуэна, спорить, не имело смысла. Ему все равно не удалось бы ни в чем убедить друга.
– Чем ты собираешься заняться? – спросил Стюарт.
– Сойти с ума, – не задумываясь, ответил Роуэн. – Точнее, полностью свихнуться, – он резко обернулся, при мысли о том, что ему предстоит, лицо его исказилось. – Стю, клянусь, если мне еще две недели придется просидеть в этой квартире, я превращусь в психа, которого останется только запереть в дурдоме!
– А зачем тебе сидеть здесь?
Роуэн выглядел так, будто эта мысль ни разу не приходила ему в голову. Однако, обдумав, он отверг ее:
– Куда я могу деться?
– Как насчет Нового Орлеана? Даже если бы Роуэна ударили по голове, он, пожалуй, удивился бы меньше.
– А причем тут Новый Орлеан? Стюарт потушил сигарету и встал:
– Выслушай меня, прежде чем отказаться, хорошо?
Роуэн не ответил, и Стюарт переспросил:
– Хорошо?
– Ладно, – пробурчал Роуэн, подумав, что его согласие выслушать Стюарта лишь доказывает, в насколько безнадежном положении он оказался.
– У меня есть приятель, Дэвид Белл. Мы вместе с ним учились в медицинской школе. Сейчас он преподает в Тулэйнской медицинской школе и должен отправиться на все лето в Швейцарию для обмена опытом. Значит, его дом будет пустовать все это время. Некоторое время назад я разговаривал с ним, и он с радостью ухватился за предложение присмотреть за домом в его отсутствие. Неделю, две – сколько ты захочешь.
– Не знаю…
– Чего ты не знаешь? Я предлагаю тебе провести время в Новом Орлеане! Елки-палки, если ты ничего не захочешь делать, то хотя бы отъешься на двадцать фунтов самой вкусной в мире едой, послушаешь джаз, попьешь кофе с молоком и научишься легче смотреть на жизнь. Кроме того, я же тебе не предлагаю жить в трущобах. Дом, о котором я говорю, находится в Гарден Дистрикте. Дэвид купил его, когда дом собирались сносить, и восстановил его. Это такой… – Стюарт замялся, подыскивая определение, – колоритный дом. У него есть характер.
Увидев, что Роуэн, выслушав его тираду, не подпрыгнул от счастья, Стюарт добавил:
– Я тебе предлагаю сменить обстановку. Может, ты не так быстро свихнешься, если будешь смотреть на другие стены.
– Не знаю…
– Это ты уже говорил. Слушай, обдумай это.
Пока Стюарт шел от дома к своей машине, Роуэн размышлял над этим предложением. Неожиданно в нем заговорил инстинкт самосохранения. В конце концов, что он теряет? Только душевное здоровье, но его он потеряет и здесь.
– Эй, Стюарт! Его друг обернулся.
– Я поеду.
Стюарт ухмыльнулся:
– Ключ на кофейном столике. Прислонившись к двери, Роуэн лениво улыбнулся:
– Ты – нахальный сукин сын!
– Конечно, но, по крайней мере, я не самоуверенный сукин сын.
Через полчаса после отъезда Стюарта придала Кей. По-видимому, благодаря быстро распространяющимся сплетням все уже знали о том, что произошло с Роуэном, а кто не знал, тот обязан был услышать от своих знакомых как можно скорее. Кто-то из наиболее осведомленных на этот счет, разумеется, оказался членом Клуба здоровья, принадлежащего Кей, и не отказал себе в удовольствии всласть потрепаться в «Фитнесс Эмпориум». Как только новости дошли до Кей, она немедленно примчалась к Роуэну.
– Кей, я клянусь тебе, что все будет в порядке.
Но она наотрез отказывалась поверить:
– Ты уверен, что у тебя не было приступа?
– Если бы он был, я понял бы.
– Но ты прошел осмотр?
– Естественно, меня проверили, и выяснилось, что я здоров.
– Так у тебя не было сердечного приступа?
– Тебе не кажется, что, если бы у меня был приступ, меня положили бы в больницу? – поинтересовался Роуэн, с трудом заставляя себя сохранять терпение.
Это утверждение оказалось достаточно логичным, чтобы на короткое время успокоить Кей. Но через секунду она вновь спросила:
– Что же, в таком случае, произошло? Я слышала, что ты упал в обморок.
– В обморок я не падал, – тут Роуэн несколько приврал. – Послушай, разве ты не видишь, что я здоров?
С того момента, как Кей вбежала в квартиру, она не выпускала Роуэна из объятий, пытаясь прикосновением к любимому рассеять свои страхи. Удостоверившись, что он жив и здоров, она взорвалась:
– Какого черта ты не позвонил мне?
– Для этого не было причин. Я же здоров.
– Но с самого начала ты этого не знал. Я могла бы быть рядом с тобой. Я могла бы… Он крепко обнял ее за плечи:
– Извини. Я действительно должен был позвонить.
Признание Роуэна в том, что он был не прав, а также его извинения выбили почву из-под ног Кей. Отстранившись от него, она вздохнула и запустила пальцы с длинными ногтями в свою коротко стриженую шевелюру.
– Ох, Роуэн, ну что мне с тобой делать?
Он сконфуженно улыбнулся:
А ты уверена, что это имеет смысл? Она тоже улыбнулась, и, снова подойдя нему, обняла и поцеловала. Ее поцелуй был спокойным и нежным, но Роуэну непонятно почему вдруг стало неприятно. Нет, он понял, в чем дело. Каким-то образом это было связано со скрытыми собственническими чувствами Кей. Роуэн оторвался от ее губ, удивившись, что у него могли возникнуть столь неприятные мысли по отношению к этой женщине. Он по-своему любил ее, но после катастрофы Кей каким-то образом не вписывалась в его жизнь. А может, дело в том, что он больше не вписывается в ее жизнь? Хотя, возможно, все обстоит гораздо проще, и он просто сходит с ума.
– В чем дело, милый? – Кей почувствовала смену его настроения.
Поскольку обсуждать то, что Роуэн думал в эту минуту, ему хотелось меньше всего, он предпочел предложить другую тему, тоже достаточно неприятную:
– Мне придется уйти в отпуск. Недели на две.
На привлекательном лице Кей отразилось изумление.
– Почему? – Роуэн попытался засмеяться, но ему не удалось.
– Доктор Кеплер считает меня обузой.
– Что это значит?
– Он боится поручать мне оперировать, опасаясь повторения сегодняшнего инцидента, – Роуэну страшно не хотелось признаваться в этом, но он добавил: – Кеплер прав. Мне нужно время, чтобы прийти в себя.
Кей промолчала. Похоже, она не вполне поняла, о чем речь.
– Я… гм, на пару недель уеду в Новый Орлеан, – как ни в чем ни бывало проговорил Роуэн. На Кей эти слова подействовали, как красная тряпка на быка. Но он, не дав ей заговорить, продолжил: – У Стюарта есть друг, который уехал на лето в Европу. Я буду жить в его доме.
Он видел, как Кей переваривает эту информацию. Наконец она согласилась:
– Да, это неплохая мысль. Ты просто с ума сойдешь, оставаясь здесь.
Его не удивило то, что она столь хорошо понимает его. Но ее следующее высказывание ошеломило Роуэна.
– Когда мы едем? – спросила Кей.
– Эй, погоди, – заторопился он. – Не могу же я тащить тебя с собой.
– Разумеется, можешь.
– Кей, ты же не можешь бросить «Фитнесс Эмпориум»!
– Есть люди, которые меня заменят.
– Нет! – это было сказано гораздо резче, чем хотелось бы Роуэну. Он проклял себя, когда увидел появившееся на лице Кей выражение. В этот момент Роуэн был сам себе противен, но возможность побыть одному, была для него важнее всего. Он сам не знал, почему это столь необходимо, но чувствовал, что должен поступить именно так. Тем не менее Роуэн постарался смягчить свой тон, добавив: – Смотри на вещи трезво, Кей. Меня не будет всего две недели. Я буду ежедневно звонить.
– Это не одно и то же, – начала было Кей, Роуэн поспешил использовать свой самый неотразимый аргумент, зная, что, если и это не убедит ее, то Кей настоит на своем.
– Как ты будешь готовиться к свадьбе, если собираешься в Новый Орлеан?
– В Новом Орлеане тоже есть телефоны.
– Конечно, но я думал, что тебе надо на последнюю примерку в ателье.
– Можно сделать это перед отъездом или приехать на денек.
– Смешно мотаться туда – сюда. Не просто смешно, а…
– Ты просто не хочешь, чтобы я поехала, – оборвала его Кей.
– Дело не в этом, – соврал Роуэн. – У тебя напряженное расписание, и поездка создаст массу неудобств.
Кей ничего не сказала. Она не сводила глаз с Роуэна, и под этим взглядом он почувствовал себя крайне неуютно. В конце концов, она сказала:
– Хорошо. Пусть будет так, как хочешь ты.
Он понимал, что ей не хочется мириться с этим, и она соглашается лишь потому, что не видит другого выхода.
«Черт побери, Кей! Я не хочу обижать тебя», – подумал Роуэн. Он причинил ей боль и сожалел об этом, хотя сожаления не были столь сильны, чтобы заставить его изменить свои планы. Сам не зная почему, Роуэн был уверен в том, что должен отправиться в Новый Орлеан в одиночку. И в этом он ни на йоту не сомневался.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Дом, скрытый в кущах магнолий, назывался особняком Ламартин. Почему, Роуэн не знал, но подозревал, что так звали бывшего владельца. Роуэн чувствовал, что дом хранит определенную атмосферу. Стюарт назвал ее характером. Роуэну казалось, что это нечто большее, некое смутное свойство. Он затруднялся подыскать ему определение, просто странным образом чувствовал, что дом скрывает какую-то тайну. Было время, когда подобным странностям не было места в его рационально построенной жизни… Теперь же они были ему хорошо знакомы, хотя это знакомство и нельзя было назвать приятным.
Выйдя из машины, он увидел цветущие магнолии. Желтовато-белые цветы размером с ладонь были окружены темно-зелеными листьями, блестевшими, словно восковые. Дом, высокий и строгий, был красив суровой аскетической красотой. Он не располагал к себе, был мрачен, но, тем не менее, прекрасен и манил Роуэна к себе, как притягивают людей тайны. Роуэн распахнул скрипучие железные ворота и медленно вошел, чувствуя, что солнечные лучи, словно раскаленный металл, жгут его спину. Он услышал щебетание птиц и жужжание пчел, почувствовал запах травы, цветов и плодородного чернозема. На секунду ему показалось, что его чувства снова перемешались, и он опять слышит запахи и ощущает звуки, но этого не произошло. Роуэн с облегчением вздохнул.
Войдя в синеватую тень галереи, Роуэн остановился, наслаждаясь прохладой и тишиной. Умиротворение. Находясь здесь, он живо вспомнил умиротворение, снизошедшее на него в лучах яркого белого света. Он безумно тосковал по нему, жаждал получить хоть частицу этого покоя, пока его жизнь не вошла в колею.
Посмотрев на коврик в форме полумесяца, лежавший у двери, Роуэн подумал, что, может быть, он обретет здесь долгожданный покой. Выудив ключ из кармана свободных брюк цвета хаки, он вставил его в замочную скважину, и тут заметил приклеенную к двери липкой лентой записку. Роуэн развернул ее, прочитал и огляделся по сторонам в поисках бродячего кота, который периодически навещал этот дом, рассчитывая перекусить. Но мурлыки не было видно.
Повернув ручку двери, Роуэн открыл тяжелую деревянную дверь и осторожно переступил через порог.
В доме было жарко. По всей видимости, хозяин дома выключил кондиционер накануне, перед отъездом в Европу. Всего два дня назад Стюарт предложил Роуэну временно пожить здесь. Как только тот решился, его стало обуревать желание уехать поскорее, чтобы разобраться в своей жизни и своей смерти. Но сначала надо было что-то предпринять, чтобы избавиться от жары.
Роуэн оставил входную дверь открытой в надежде, что шальной ветерок может навестить эти изнывающие от жары места, и принялся за поиски. Он прошел по коридору, тянущемуся через весь дом. В коридоре, словно в комнате, стояло несколько стульев и небольшой диванчик. Обстановка была выдержана в голубых и абрикосовых тонах. Термостат Роуэн обнаружил рядом с позолоченным зеркалом в стиле рококо. Движимый любопытством, он заглянул во все комнаты, находившиеся внизу, выяснил, что дом гораздо больше, чем ему показалось с первого взгляда. Он был узким, но длинным.
В конце коридора располагалась кухня – белый пол и потолок, белые занавески, белая мебель. В центре белого стола, покрытого белой скатертью с отделкой из беттенбергского кружева, стояла белая широкая ваза, в которой плавала желтовато-белая магнолия. Красота и суровость этого помещения, слегка напомнившего Роуэну операционную, нарушалась лишь сиянием начищенной меди, сверкавшей ярче новенького пенни. С потолка на цепях свисал брус, на котором висели медные кастрюли и сковородки. На разделочном столе выстроились медные кухонные принадлежности, на стене висели формы для выпечки, на полке стоял горшок с бело-зеленым плющом.
К кухне примыкала огромная комната с высоким потолком и деревянным полом, в которую можно было войти из коридора. Благодаря расстановке мебели и расположению ковров она была разделена надвое. В дальнем углу стоял темный стол из ореха и шкафы для бумаг. Это был кабинет. Часть комнаты, находившаяся ближе к двери, служила библиотекой. Всю стену занимали книжные полки, причем верхний ряд был расположен так высоко, что книги невозможно было достать без лестницы. Обстановка здесь была выдержана в винных тонах, и в комнате стоял запах кожи, исходивший от мебели и книг в дорогих перелетах, причем многие из них, как понял Роуэн представляли собой первые издания. Боль всего его поразил недостаток освещения. Крохотные шторы скрывали узкие окна. Роуэну вновь подумалось, что этот дом пытается сохранить в своих стенах некую тайну.
Следующая комната – судя по всему, гостиная – была обставлена в совершенно ином стиле. Она была более яркой, женственной, и Роуэн задумался, женат ли Дэвид Белл. Почему-то он пришел к выводу, что доктор холост. Возможно, владелец, реставрируя дом, стремился сохранить историческое правдоподобие. Обстановка этой комнаты была в голубых и розовато-оранжевых тонах. Окна закрывали пышные шторы из дамасского шелка цвета слоновой кости.
В центре находился камин из белого мрамора. Каминную полку украшали две вазы с розами пастельного цвета и два подсвечника из бледно-голубого стекла. Перед камином, закрыв его на лето, стояла ширма-зеркало, сделанная так, чтобы дамы девятнадцатого века могли видеть в нем подолы своих длинных платьев.
Роуэн знал это, потому что его бабушка интересовалась стариной и у нее была точно такая же ширма для камина. В детстве Роуэна восхищали антикварные вещицы, которых было полно в доме бабушки. Он всегда увлекался историей, любил представлять, что некогда сам жил в прошлом.
Он продолжал разглядывать обстановку комнаты, и вдруг замер на месте, увидев портрет, висевший над камином. На нем была изображена молодая женщина, которой вряд ли, было больше двадцати одного – двадцати двух лет. Роуэну показалось, что он где-то видел ее раньше, но затем он понял, насколько это глупо: эта дама жила в другое время, в другом веке. Кроме того, ее красота была незабываемой. Если бы он хоть раз увидел ее, то ни за что не забыл бы. Она пленила его.
Волосы, иссиня-черные, как вороново крыло, и длинные, словно зимняя ночь, волнами и завитками падали на плечи красавицы, обрамляя ее лицо, форма которого напоминала сердечко. Ее кожа была снежно-белой, алебастровой, безупречной. Высокие скулы, чуть заостренный подбородок, маленький прямой нос. Но главным в этом лице были глаза. Они были темными, темней безлунной ночи, черней одиночества.
Разумеется, здесь художник приврал. Не могут же человеческие глаза быть черными, как оникс. Или могут? Нет. Несмотря на это, Роуэн знал, что ее глаза действительно были черными, хотя и не понимал, откуда ему это известно. Он не представлял, почему скрытая в этих глазах печаль так тревожит его. Его беспокоила не столько сама печаль, сколько отчаянные старания женщины скрыть ее. Роуэн не отводил взгляд от портрета. Его сердце билось медленно и неровно. У него создалось впечатление, что эта женщина смотрит вдаль, туда, где находится что-то, чем ей не удастся обладать, несмотря на самое горячее желание.
Чудесные розовые губы, пухлые и чувственные загадочно улыбались.
Постепенно Роуэн осознал, что ему грустно. Он буквально физически, так же, как он чувствовал чужие мысли в ресторане, ощутил печаль. Казалось, грусть женщины, изображенной на портрете, давит на него, и он подумал, что сломается под этой тяжестью. Роуэн инстинктивно прижал ладонь к груди, как будто этот жест мог облегчить его состояние.
Именно тогда он почувствовал чье-то присутствие.
Кто-то – человек или животное – вошел в комнату.
Сердце Роуэна бешено забилось. Он хотел оглянуться, но чуть-чуть побаивался. Решившись, он резко развернулся, не представляя, что его ждет. Увидев своего гостя, Роуэн от души посмеялся над своими страхами.
Сиамский кот, по-видимому, вошедший через распахнутую входную дверь, сидел и спокойно смотрел на Роуэна своими большими голубыми глазами. Кончик длинного хвоста, выглядевший так, будто его обмакнули в растопленный шоколад, подергивался, словно хлыст.
Роуэн вздохнул с облегчением.
– Так это ты – тот самый бродяжка? – сказал он коту.
Кот склонил набок изящную голову и дернул ухом.
Наклонившись, Роуэн протянул руку:
– Ну, иди сюда, парень. Кот, не шелохнувшись, равнодушно посмотрел на него.
– Ладно, – Роуэн выпрямился, – Как хочешь. Но я знаю, где лежит еда.
Он направился к выходу, и, остановившись на пороге, еще раз посмотрел на портрет, с любопытством глядя в грустные глаза женщину. Может, эта грусть – игра его воображения? Интересно, что почувствовал бы другой человек, увидев портрет? Роуэн вышел в коридор, оставив в комнате женщину и кота. По дороге на кухню он заглянул в кладовку и нашел там пачку кошачьих галет. Роуэн насыпал их в миску. Услышав хруст, кот тотчас же прибежал, не забыв, однако, замедлить шаг при приближении к кухне, и, сохраняя достоинство, прошествовать к миске, бесшумно, как падающий снег, ступая на мягких подушечках. Он сразу принялся есть, но ел тихо и медленно, не торопясь и не жадничая.
– Добро пожаловать, – приветствовал Роуэн кота и принялся изучать содержимое холодильника. Как он и ожидал, холодильник был почти пуст – одно яйцо, несколько баночек с маринованными огурцами, оливками, джемом и кувшин воды.
Посмотрев на часы, показывавшие половину пятого, Роуэн решил отправиться за покупками, а потом пораньше лечь спать. Он провел полдня за рулем и устал. Через десять минут Роуэн выгнал возмущенного кота на крыльцо и, выйдя сам, закрыл дверь. Он боролся с желанием вновь увидеть портрет. Боролся и проиграл. В качестве оправдания он убеждал себя, что хотел лишь посмотреть, нет ли на раме таблички с именем женщины. Таковой не оказалось, и Роуэну оставалось лишь гадать, кто была эта красавица с грустными глазами.
– Господи, ну и парилка же в Новом Орлеане! – Роуэн вернулся меньше чем через час, взмокнув как мышь и проклиная жару. Положив в холодильник два пакета с овощами, он устроился в спальне наверху. Ему никто не сказал, какую комнату он может занять, и Роуэн взял себе первую попавшуюся. Она оказалась большой, с высоким потолком, огромной кроватью и массивным шкафом, сделанным, по мнению Роуэна, из розового дерева. Интерьер был выдержан в серо-синих и красных тонах. Красный цвет. Винный цвет. Он напомнил Роуэну о доме. Он не знал, хочет ли вернуться домой, не знал, скучает ли по Кей.
Надо было позвонить ей.
Разговор не удался. Кей все еще дулась и сердилась, что ей пришлось из-за Роуэна остаться в Хьюстоне. В конце беседы она сказала:
– Я люблю тебя.
Роуэн замешкался с ответом. Не потому, что не любил Кей. Просто ему всегда было трудно произнести эти три слова. Они требовали признать, что он ослабил свой контроль, что есть еще кто-то, имеющий над ним власть, пусть хотя бы на время. Но все-таки он сказал это.
– Я люблю тебя, – сказал он, почему-то вспомнив в эту секунду портрет внизу, иссиня-черные волосы и глаза, словно угли.
– Роуэн?
– Да, – откликнулся он.
– Ты где?
– Я сказал, что тоже люблю тебя.
– Я спросила, скучаешь ли ты по мне.
Он не слышал вопроса, он слышал лишь, зов этих грустных глаз. Приложив трубку к другому уху, Роуэн ответил:
– Естественно, скучаю.
– У тебя усталый голос.
– Я устал. Слушай, я собираюсь пораньше лечь спать.
– Роуэн… – Замявшись, Кей закончила разговор: – Спокойной ночи, милый.
Роуэн спал плохо, периодически просыпаясь и прислушиваясь к звукам незнакомого дома. Однажды ему почудилось, что внизу мяучит кот, просясь в дом, но, когда Роуэн неохотно встал, кота нигде не было видно. Можжет, ему надоело ждать, а может, он и не приходил. Роуэн снова улегся и проспал до трех часов утра.
Ему приснилось, что он опять тонет. Легкие горели от недостатка воздуха; он медленно плыл к выходу из пещеры. Но Роуэн знал, что доплыть не суждено. Он должен умереть. Здесь. Сейчас. Он отчаянно боролся за жизнь. Чернота. Белый свет, несущий покой и умиротворение.
Тебе нужно вернуться. Перед тем, как пересечь рубеж, ты должен еще что-то сделать.
И вдруг Роуэн снова очутился перед портретом внизу. Ему никак не удавалось избавиться от мысли, что эту женщину он где-то видел. Но где? Тем не менее, он был уверен, что то, что он должен сделать, каким-то образом связано с ней. Во сне Роуэн протянул руку, желая дотронуться до портрета, но тот загадочным образом начал быстро отдаляться от него, словно проваливаясь в черный туннель.
– Нет! – кричал Роуэн, чувствуя, что, теряя эту женщину, испытывает невыносимую боль. Более того, его терзал страх за нее. Проклятая беспомощность, сковавшая его своими цепями, злила Роуэна.
Внезапно он проснулся, словно от толчка. Рядом с ним в комнате кто-то находился. Он ощущал это присутствие так же отчетливо, как биение собственного сердца, отчаянно колотившегося в груди. Кот? Нет, это не кот. Тот, кто был в комнате, казалось, отчаянно тосковал.
Капли пота выступили на лбу и на обнаженной груди Роуэна. Неожиданно ему стало холодно, потому что работал кондиционер. Или он боится? Медленно, тихо Роуэн приподнялся на локте и протянул руку к ночному столику. Он щелкнул выключателем, и комнату залил свет.
Никого не было.
С глубоким вздохом Роуэн упал на постель. А чего он ждал? Он и сам не знал, лишь помнил, сколь реальным было то отчаяние, которое он ощущал.
Новый день Роуэн встретил, будучи усталым, измученным и мрачным. Утром, пока было не очень жарко, он пробежал пару миль, а потом, когда наступила влажная жара, пристроился на диване, читая медицинские журналы. К вечеру он принялся слоняться по дому, изнывая от безделья. Порывшись на полках в библиотеке, Роуэн спустился вниз. Ему весь день хотелось снова увидеть портрет. Несмотря на то, что картина по-прежнему манила его, он старался не обращать на нее внимания.
Роуэн обнаружил дверь, ведущую на задний двор. С трех сторон его окружала стена чуть меньше человеческого роста, четвертой стороной ограды служил дом. У стены росли банановое дерево, пальма и магнолия, еще больше скрывая двор от окружающего мира. Они приятно затеняли его. Камелии, азалии, бугенвиллеи и вьющиеся розы цвели, каждая в свой сезон, украшая двор. Сейчас главенствовала кроваво-красная бугенвиллея, а лавандово-лиловая уистерия карабкалась на стену, словно пытаясь убежать.
Дворик был тюрьмой. Благоухающей, тенистой, прекрасной тюрьмой. В дальних уголках прятались тени, опавшая листва заглушала шаги. Лианы и ветви словно тянули руки через весь сад, не защищая, а бдительно охраняя его, чтобы никто не смог ускользнуть без их разрешения. Гуляла ли здесь изображенная на портрете женщина? Ощущала ли она, подобно Роуэну, замкнутость этого дворика? Ответа не было. Роуэн слышал лишь свои шаги на поросшей мхом кирпичной дорожке, да журчащий шепот фонтанчика, струящегося из горгульи.
На следующую ночь Роуэн проснулся от тошноты. На этот раз его ощущения были не столь сильны, как тогда, когда он присутствовал при сердечном приступе у своего пациента, но и теперь Роуэн был уверен, что воспринимает чужую боль. Но чью?
В эту ночь произошло еще одно странное событие. Пошел мелкий дождь, брызгавший в окна и мгновенно впитываемый иссушенной зноем землей. Кот (Роуэн так и звал его – Кот) разбудил его, требуя свою порцию. Животное, казалось, было весьма раздосадовано, что дождь осмелился намочить его чудесную гладкую шкуру. После еды он отказался выходить на улицу и отправился вслед за Роуэном наверх. Там Кот вспрыгнул на кровать и, устроившись в ногах, принялся умываться. Приведя себя в порядок, он свернулся клубочком и уснул, словно и дом, и эта постель принадлежали ему. Роуэн не стал его выгонять, предпочитая не оставаться в одиночестве. Выключив свет, он тоже лег спать.
Без четверти два Роуэн неожиданно проснулся. На этот раз его душил дым, разъедавший, щипавший легкие. Задыхаясь, Роуэн скатился с кровати на пол. Кажется, при пожаре рекомендуют держаться ближе к полу? Нашарив в темноте выключатель, Роуэн зажег лампу.
Кот приоткрыл затуманенные сном глаза и посмотрел на него.
Роуэн не обратил на него внимания. Он намеревался отыскать источник пламени. В спальне не было ни струйки дыма, хотя воздух был наполнен едким запахом. «Как это может быть?» – подумал он, рискнув встать и очень осторожно открыть дверь спальни.
В коридоре ничего не горело, равно как и в трех других спальнях. Внизу – тоже ничего. Ничегошеньки! Нигде в доме не было огня. Кроме того, запах дыма исчез столь же неожиданно, как и появился. Роуэн вернулся в спальню, лег, но спать не мог. Прислушиваясь к шуму дождя и раскатам грома, он размышлял над этим происшествием и удивлялся.
В пятницу солнце ярко сияло на умытом дождем небе. Мир казался живым и доброжелательным, и, несмотря на то, что ночь выдалась тревожной, Роуэн чувствовал себя… Он и сам не мог описать своих ощущений. Его жизнь и этот мир казались ему сюрреалистическими, как полотна Дали, как отражения в зеркалах комнаты смеха на карнавале. Все было искаженным и неверным, но в то же время странно притягательным. Роуэн надеялся и верил, что со временем все встанет на свои места. Ведь после грозовой ночи солнце так ярко сияло на небе, а Роуэн был достаточно самонадеян, чтобы считать, что стоит лишь захотеть достаточно сильно, и все станет таким, как было.
Устав от медицинских журналов, он принялся искать в библиотеке, что-нибудь почитать, и нашел историю наиболее старых домов в городе. С изумлением и радостью он нашел в этой книге упоминание об особняке Ламартин. Дом был построен в 1856 году, но имя первого владельца названо не было. В 1875 году дом приобрел некий Гален Ламартин. В книге он был назван французским красавцем-аристократом. Он приехал в Новый Орлеан за несколько лет до покупки дома. Из того немногого, что было сказано о нем, Роуэн понял, что Ламартин занимался политикой и был весьма неравнодушен к слабому полу.
Была ли женщина с портрета знакома с ним? А может, она была его любовницей?
Со скуки Роуэн решил прогуляться в исторический, красочный Французский квартал. Вернувшись домой, он налил себе стакан холодного чаю и сел читать «Таймс-Пикайен».
Несмотря на то, что шла только первая неделя июня, город изнывал от жары. На территории знаменитого собора Сен-Луи велись раскопки, если верить газете, там был обнаружен тайный подземный ход.
Уик-энд прошел спокойно, и в воскресенье, ложась спать, Роуэн тешил себя надеждой, что все в его жизни постепенно придет в норму. Он мгновенно уснул и спал мирно и тихо, без сновидений. Вздохнув, Роуэн повернулся на другой бок, задев ногой пушистый комочек. Человек и кот устроились поудобнее и опять уснули.
В комнате запахло розовой водой. Роуэн заворочался и снова вздохнул, думая, что ни разу еще не ощущал такого приятного запаха. Нежный аромат заполонил комнату, наполнил легкие Роуэна, овладел всеми его чувствами. Постепенно он становился все сильнее и сильнее, пока потревоженный Роуэн не застонал и не проснулся, потянувшись к лампе. Прошлый опыт убеждал его, что в комнате никого не окажется. Так и было. Он был наедине с Котом. Лишь он, кот, и ошеломляющий запах, от которого ему стало плохо.
Чтобы не задохнуться, он должен был выйти из комнаты. Аромат, казалось, успел пропитать каждую клеточку его тела. Глаза щипало, в голове пульсировала боль, сердце изнемогало от сладкого запаха. Отбросив покрывало, Роуэн выбрался из комнаты и прислонился к стене в коридоре.
Он полной грудью вдохнул чистый, не пахнущий розами воздух, и посмотрел на лестницу. Деревянная, покрытая ковром лестница изящно изгибалась в форме буквы S, позволяя видеть сверху, что делается внизу. Увидев открывшуюся его взору картину, Роуэн затаил дыхание.
Свеча.
Женщина, держащая свечу.
В темноте свеча горела очень ярко, золотистый язычок пламени колебался, словно волнуемый ветром. Но женщина… Роуэн не видел, а скорее чувствовал ее. Она заполонила все его существо, как запах розовой воды. Роуэн шестым чувством понял, что он был выдворен из своей комнаты лишь для того, чтобы увидеть ее.
Что же он видит?
Точнее, кого?
Словно отвечая на этот вопрос, женщина медленно, но решительно направилась вверх по лестнице. Она подходила все ближе, но свет свечи не позволял Роуэну разглядеть ее лицо. Он заметил лишь блики в длинных черных волосах, кольцами спадавших ей на плечи и достигавших до самых бедер, и отсветы пламени на бледном лице. На женщине была старомодная белая ночная рубашка, наглухо застегнутая до самого горла маленькими перламутровыми пуговками и колыхавшаяся возле стройных щиколоток, приоткрывая их при каждом шаге. Из-под тонкого подола виднелись босые ноги. Сквозь складки полупрозрачной ткани Роуэн видел очертания красивого, гибкого, женственного тела.
Его сердце учащенно забилось. Мало того, что женщина была так прекрасна, она еще и остановилась лишь в нескольких шагах от него. Ее обволакивал слабый, словно весенний ветерок, аромат розовой воды. Сердце Роуэна громко стучало, когда он посмотрел ей в глаза. Его карие глаза встретились с глазами красавицы, угольно-черными и печальными.
Это была женщина, изображенная на портрете что не слишком удивило Роуэна. Разве он не догадался об этом с самого начала? И снова ему показалось, что они где-то встречались раньше. Еще более любопытным было то, что женщина, по-видимому, узнала его.
– Aidez-moi [1 - Помогите мне (фр.).], – прошептала она. Ее голос, произносивший мелодичные французские слова, звучал так, как звучал бы лунный свет – далекий, невесомый, нереальный.
– Я… я не понимаю, – прошептал Роуэн, глядя, как играет свет свечи на ее лилейно-белой коже.
– Aidez-moi, – повторила она. Из грустного глаза выкатилась большая слеза и побежала по белой щеке.
Инстинктивно Роуэн протянул к ней руку, но, прежде чем он успел коснуться женщины, та сделала шаг вперед, пройдя сквозь Роуэна, словно его не существовало. Дух смешался с материальным телом, и в тот момент, когда они слились воедино, Роуэн упал на колени, не в силах вынести отчаяние и печаль, охватившие его, отчаяние и печаль этой женщины. Он заметил, как кот принялся тереться о рубашку женщины, но не почувствовал этого. Кроме горя и боли Роуэн ощутил, что его душа и душа этой женщины в эту секунду слились воедино.
Тут женщина исчезла прямо на его глазах, и Роуэну показалось, что она взяла с собой часть его души.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Снизу повеяло ароматом кофе.
Роуэн почувствовал этот запах сразу же, как только проснулся, или минутой раньше. Первым делом он подумал, что это ему снится, потом решил, что снова творится что-то странное, но запах сопровождался резким звоном посуды, и этот звук был вполне реален. Очень даже реален. Женщина на лестнице тоже, впрочем, казалась реальной, пока не исчезла буквально за секунду.
Может, она вернулась?
При этой мысли сердце Роуэна бешено забилось, и, откинув простыню, он кубарем скатился с постели, натянул джинсы и пригладил ладонью волосы. Быстро и осторожно он спустился по лестнице и пошел по коридору, мягко ступая босыми ногами по обюссонской дорожке. Запах кофе стал сильнее, теперь к нему примешивался аппетитный аромат жарящегося бекона. Роуэн услышал звяканье столового серебра и звон тарелок. Кто-то не слишком благозвучно напевал незнакомую мелодию. Голос показался Роуэну мягким и дружелюбным. И знакомым?
Он вошел в кухню, не слишком понимая, кого надеется увидеть. Красавицу в старомодной белой ночной рубашке? Или одетых в белое санитаров, которые увезут его в психушку?
Ни того, ни другого на кухне не оказалось. Спиной к нему стояла полная женщина средних лет. У нее были широкие плечи, которые, однако, не могли соперничать с необъятными бедрами, и никакого намека на талию. Из-под белой униформы торчали коротенькие ноги, обутые в не слишком красивые белые туфли на шнурках, по-видимому, удобные. Голова женщины была покрыта платком с кружевной оборкой, из-под которого выбивались блеклые каштановые волосы. Роуэн подумал, что это санитарка. Может, санитары в белом уже увезли его в больницу, а ему кажется, что он в особняке Ламартин?
Женщина повернулась и ахнула, увидев полуодетого растрепанного Роуэна. Не выпуская вилку, она прижала руку к пышной груди.
– Святая Мария! – воскликнула она. – Как вы меня напугали!
Роуэн одновременно подметил несколько деталей. Женщина говорила на местном диалекте, у нее было симпатичное лицо, и, судя по всему, она только что побывала на мессе. Иначе, зачем бы ей надевать платок?
– Извините… Я не хотел пугать вас. Почувствовал запах кофе… – объяснил он, считая, что это достаточный повод оказаться на кухне. Он чувствовал разочарование и недовольство самим собой. Неужели он действительно рассчитывал найти здесь женщину в белой рубашке? Может, она просто почудилась ему, так же, как запахи розовой воды и дыма? Нет, и запах роз, и запах дыма были реальны. И женщина была реальна – кот тоже видел ее. Роуэн не знал, успокаивает или пугает его данный факт.
– …Этта Ли Фонтено.
Роуэн продолжал думать о своем.
– Я экономка. Прихожу по понедельникам. Доктор Белл сказал, что вы будете здесь жить, – женщина махнула рукой в сторону плиты. – Я подумала, что вы не откажетесь от завтрака.
– Не стоило беспокоиться, – произнес Роуэн и представился: – Меня зовут Роуэн Джейкоб.
– Никакого беспокойства, мистер Джейкоб. Мне нравится смотреть, как мужчины едят. У меня самой три сына, и ни один из них не весит меньше двухсот фунтов.
Когда она жестом пригласила его за стол. Роуэн не отказался.
– Садитесь, а я буду ухаживать за вами. Тут невесть откуда появился кот и принялся крутиться возле толстых ног экономки.
– Кыш! – завопила она, размахивая полотенцем перед мордочкой зверька.
Кот отпрыгнул и попытался спрятаться за Роуэном. Тот чувствовал какую-то странную привязанность к животному, возможно из-за того, что они вместе пережили накануне. Роуэн нагнулся и почесал кота за ушами. Вопреки своей всегдашней настороженности, кот потерся мордочкой о руку Роуэна, словно после событий этой ночи признал его.
– Могу вам сказать, я очень обрадовалась, узнав, что кто-то будет жить в этом доме. Плохо, когда нет жильцов. И я обрадовалась, да, сэр.
А вы давно работаете здесь? – притворно безучастно поинтересовался Роуэн. Если она живет здесь долго, то, возможно, знает что-нибудь из истории дома. И, может быть, знает, что за женщина изображена на портрете.
– Да с тех пор, как доктор Белл восстановил особняк – ответила экономка.
– Почему он называется особняком Ламартин? – спросил Роуэн, прекрасно зная ответ.
Этта Ли Фонтено подняла свои чистые голубые глаза на Роуэна, и, сняв бекон, вылила жир со сковороды.
– Человек по имени Ламартин был его хозяином, – ответила она, наконец, снимая с другой сковороды яичницу. – По крайней мере, так говорят.
Роуэн видел, что она крайне неохотно говорит об этом.
– Давно? – поинтересовался Роуэн.
– Очень, – и, словно желая прекратить разговор, женщина добавила: – а вот и ваш завтрак.
Она поставила перед ним тарелку с яйцами, беконом и тостом. При виде еды в животе у Роуэна заурчало от голода.
Отрезав кусочек бекона, Роуэн скормил его коту, поблагодарил экономку за завтрак и спросил:
– А как долго он владел домом? Смутившись, та уклончиво ответила:
– Говорят, что недолго. Тема беседы, равно как и нежелание Этты Ли поддерживать ее, заинтересовали Роуэна.
– Но почему же? – спросил он. – Что-нибудь случилось?
В голубых глазах неожиданно отразилась тревога.
– Дом горел, а больше я ничего не могу сказать, – тут она перекрестилась. – Говорить об этом доме – mauvaise fortune… к беде.
– Не понимаю. Что плохого в том, чтобы разговаривать о доме?
– Говорят, здесь происходят дурные вещи. Злые, безбожные вещи.
– Что именно?
– Не могу сказать, – солгала она, и продолжила, словно увлекшись беседой: – Дьявол бессмертен, а Гален Ламартин… был сущим сатаной. Собой красавчик, а внутри – злоба. Нет, сэр, – пламенно добавила она, и ее лицо разгорелось, – если уж зло поселилось в доме, его не выгонишь. Неудивительно, что по дому бродит привидение. – Этта Ли снова перекрестилась. – Я прихожу сюда только после мессы. Ведь Бог защищает чад своих, правда?
– А кто или что появляется в доме?
– Она, – тихо ответила женщина, глядя на дверь так, словно ожидая чьего-то появления.
Сердце Роуэна забилось быстрее.
– Она? Кто?
Не сводя глаз с двери, экономка сказала:
– Его жена. – Подумав, она добавила:
Энджелина д'Арси Ламартин, упокой господи ее душу.
– Женщина с портрета, – почему-то Роуэн был уверен в этом.
Этта Ли перевела взгляд с двери на Роуэн;
– Я просила доктора Белла не вешать портрет в доме, потому что это только потревожит ее дух, но он сказал, что это только прекратит все недоразумения. Он сказал, что ему повезло найти этот портрет. И что, принеся его в дом, он успокоит всех духов, – Этта Ли благодушно улыбнулась. – Доктор Белл не верит в духов.
«Я тоже не верил, – подумал Роуэн. – До этой ночи».
– Но вы-то верите, – сказал он.
– В достаточно темную ночь поверит любой, – в ясных глазах женщины не было ни тени сомнения.
«Да уж, – подумал Роуэн, – любой, кто видел это собственными глазами». Он вспомнил женщину в белом. У нее в руках была свеча, а по щеке катилась одинокая слеза. Она прошла сквозь него, они слились в одно, и он почувствовал себя так, как еще ни разу в жизни не чувствовал.
– А что случилось с Энджелиной д'Арси Ламартин? – это был самый важный вопрос, который когда-либо приходилось задавать Роуэну. Ему было жизненно необходимо знать это.
– Она погибла во время пожара. Может быть, тогда же погиб и Ламартин. Никто не знает, что случилось с ним.
Погибла во время пожара.
Эти слова обожгли Роуэна. Он живо вспомнил, как проснулся от запаха наводнившего дом дыма. Сейчас он снова чувствовал, как едкий белесо-серый дым пробирается в его легкие, не давая вдохнуть, как жжет глаза. Мысль о том, что так погибла изображенная на портрете женщина, наполнила его грустью. Ее страх, агония, смерть… нет, это нестерпимо.
Этта Ли Фонтено не заметила смятения Роуэна. Она, казалось, решила, что слишком о многом поведала ему, слишком разоткровенничалась. Подхватив ведро с тряпкам и щетками, она заявила:
– Мне надо убрать в доме. А легенда – всего лишь сказка, так ведь? – и направилась к двери.
– А что она ищет? – голос Роуэна был тих, напряжен. Роуэн не мог разобраться в обуревавших его чувствах.
Этта Ли Фонтено остановилась и, повернувшись, уставилась на сидящего за столом мужчину. Его вопрос не нуждался в пояснениях.
– Кого-нибудь, кто поможет ей выбраться из этого дома. Так говорит легенда.
Желая побыстрее закончить этот разговор, женщина снова направилась к выходу, но Роуэн опять остановил ее:
– Вы говорите по-французски? Этта Ли кивнула.
– Что означает aidez-moi?
Экономка долго молчала, и Роуэн начал бояться, что не получит ответа. Он не знал. видела ли она призрак красавицы, но понял, что Этта Ли догадалась, где он услышал эти слова.
– Помогите мне, – сказала она в конце концов, и, снова осенив себя крестом, решительно вышла из комнаты.
Помогите мне.
Эти слова преследовали Роуэна. Снова и снова он слышал их шепот. Снова и снова видел грустные глаза Энджелины и чувствовал безграничное отчаяние. Но как он мог помочь ей? Как можно помочь человеку, умершему задолго до твоего рождения?
– Бродя по дому, Роуэн подбирал ответы, которые он не мог найти. По правде сказать, он искал призрак Энджелины. За день он раз сто прошел по лестнице. Там никого не было, лишь экономка иногда смотрела на него так, словно знала, что он ищет. Пару раз, осознав, чем он занимается, Роуэн останавливался, словно его что-то ударило. Господи, охотиться за привидением!
Если же Роуэн не слонялся по дому, то сидел перед портретом внизу. После того, что произошло на лестнице ночью, портрет, казалось, выглядел иначе. Женщина теперь была ближе ему, ее лицо выглядело более грустным, а черные, как ночь, глаза притягивали к себе еще сильнее. Несмотря на все старания, Роуэн не мог избавиться от ощущения, что где-то уже видел ее. Кроме того, он чувствовал, что в те несколько секунд, что они виделись на лестнице, женщина узнала его.
Экономка ушла в три часа. После ее ухода дом, казалось, стал еще тише. Было невыносимо тихо. Даже кот оставил Роуэна и куда-то удрал. Роуэн порылся в библиотеке, надеясь найти что-нибудь об особняке Ламартин, но не нашел ничего, кроме той книги, что уже читал. Он снова просмотрел ее. Ничего нового не узнал, но зато ему пришла в голову одна идея. В половине пятого Роуэн вышел из дома и направился в библиотеку.
Просмотрев все книги, в которых упоминался Новый Орлеан, Роуэн узнал немногим больше того, что уже было ему известно. Кое-где попадалась нужная информация. Почти везде упоминалась сенсационная легенда о призраке особняка Ламартин. Роуэн понял, что Новый Орлеан неравнодушен к сказкам. Сказки при каждом повторении становились все красочней и обрастали подробностями. В одной из книг упоминалось, что дом населен чуть ли не полудюжиной привидений, начиная слугами и заканчивая самим Галеном Ламартином. История эта излагалась крайне весело, чего Роуэн никак не мог одобрить.
Он узнал достаточно фактов, которые казались точными. Гален Ламартин приобрел этот дом в 1875 году. Судя по всему, Ламартин действительно пользовался успехом у женщин. Когда в 1878 году он отплыл во Францию и в том же году вернулся с молодой женой, все дамы Нового Орлеана, включая и замужних, были очень разочарованы. Новобрачных сопровождала младшая сестра Энджелины. хрупкая девушка шестнадцати лет.
Множеству приведенных в книгах фактах читатель мог верить и не верить. Гален Ламартин был назван садистом, приверженцем культа вуду и тюремщиком Энджелины. Здоровье младшей сестры ухудшалось. Дом загорелся. Одни считали, что его подожгла Энджелина, пытаясь бежать от мужа. Другие говорили, что пожар произошел случайно. В одной книге говорилось, что погибли обе женщины, в другой – что сестра Энджелины осталась жива.
Судьба Галена Ламартина осталась неизвестна. Согласно некоторым источникам, он тоже погиб во время пожара, другие же полагали, что он выжил и вернулся во Францию.
Последнюю книгу Роуэн захлопнул с такой силой, что мрачная библиотекарша внимательно посмотрела на него. Но как же Энджелина? Роуэн по-прежнему почти ничего не знал о ней, томе того, что она была красавицей, рьяной католичкой и погибла во время пожара.
– Библиотека закрывается, – прозвучал голос над самым ухом Роуэна. Библиотекарша недовольно смотрела на разбросанные по столу книги.
Посмотрев на часы, Роуэн удивился, что уже девять. Много часов он просидел в библиотеке, не отвлекаясь даже на то, чтобы поесть. Учитывая, что он ничего не ел со времени завтрака, Роуэн должен был давно проголодаться. Но есть ему не хотелось. Отодвинув стул, он встал и принялся собирать книги.
– Я уберу, – сказала библиотекарша, молодая женщина с повадками старухи. По ее тону было ясно, что она не доверяет Роуэну и боится, что он не расставит все по своим местам.
Роуэн поблагодарил ее, хотя и не знал, за что. Она была груба с ним. Через полчаса, неся в пакете гамбургер, Роуэн вошел в дом. Звонил телефон.
– Алло? – он поднял трубку телефона, находящегося в коридоре.
– Где ты был?
В голосе Кей звучала паника. Роуэн вспомнил, что, несмотря на договор, не позвонил ей сегодня. Было трудно поверить, что с момента их последнего разговора прошли всего сутки.
Казалось, что это была целая вечность, и что еще хуже, голос Кей казался голосом из прошлого.
– Выходил из дома, – ответил он.
– Тебя не было весь вечер. Я звоню с пяти часов.
Бог знает, сколько раз она успела позвонить…
– Ну да, я только что вошел.
– Где ты был? – повторила она. Он понимал, что у нее есть право интересоваться, что, окажись в подобной ситуация он тоже задавал бы вопросы. В конце концов, они ведь должны пожениться. Почему же он медлит с ответом?
– Я… гм, пошел в библиотеку.
По замешательству Кей Роуэн понял, что она удивлена.
– В библиотеку?
– Да, я… я решил провести кое-какие исследования.
Роуэн знал, что Кей в первую очередь придут в голову исследования в области медицины.
– Так все это время ты был в библиотеке.
– Еще купил кое-чего поесть. – Услышав в ее голосе раздражение, Роуэн потер переносицу большим и указательным пальцами и произнес: – Извини.
В тот же момент Кей извинилась, и их голоса слились.
– Извини, – повторила она и добавила: – я просто очень беспокоюсь за тебя.
– Ты чересчур беспокоишься, – заметил Роуэн. По правде сказать, он и сам тревожился.
Путешествие в Новый Орлеан должно было упрocтить его жизнь, но оно лишь добавило сложностей.
Казалось, Кей не умолкала вечность. Но наконец она заявила:
– Думаю, я должна закончить наш разговор. У тебя снова усталый голос. Ты не высыпаешься, милый?
– Более-менее высыпаюсь. Да ты сама знаешь, каково на новом месте.
– А какой там дом? Ты никогда не говорил. Он красивый?
– И да, и нет. Он… он уникальный. – Не желая развивать эту тему, Роуэн поспешно добавил: – Поговорим завтра. Обязательно позвоню тебе.
– Обещаешь?
– Разумеется, – Роуэн буквально задыхайся от ее требовательности, хотя и знал, что так вела бы себя любая влюбленная женщина. Проблема была в нем, а не в ней.
– Я тебя люблю, – сказала Кей. Роуэн старался ответить тем же, но, несмотря на все попытки, произнести эти слова ему не удалось. В конце концов, он отделался вялым:
– Я тоже.
Он знал, что Кей разочарована, но настаивать не будет. Кей никогда не давила на него. Иногда он жалел об этом.
– Ладно, – сдалась она. – Поговорим завтра.
– Спокойной ночи, – пожелал Роуэн.
– Спокойной ночи.
– Кей! – неожиданно для самого себя позвал Роуэн.
– Что?
Роуэн не представлял, что собирается сказать, ему просто не хотелось расставаться с частью того, что еще оставалось надежным знакомым и безопасным в его перевернутом с ног на голову жизни. Ему хотелось слышать, знакомый голос. И в то же время Роуэн понимал, что Кей стала для него чужой. Странно, но Энджелина д'Арси казалась гораздо ближе…
– Приятных снов, – закончил Роуэн и притворился, что не понимает, насколько разочарована Кей.
Позже он съел холодный гамбургер, хотя есть не хотелось. Принял душ, затем сделал то, что ему хотелось сделать с момента прихода домой. Он пошел в гостиную, сел в персиковое с голубым кресло и принялся смотреть на портрет. Шли секунды, минуты, часы. Роуэн думал о том, насколько эта женщина была красива, какой ужасной была ее жизнь, и не мог отделаться от мысли, что они где-то встречались. Он понимал, что уже одержим ею. Это был именно тот род навязчивой идеи, которой с удовольствием занялся бы любой психиатр.
– Беги, – говорил себе Роуэн. – Убирайся из этого дома как можно скорее. – И знал, что не сможет это сделать. Женщина на портрете так смотрела на него… Он вспоминал события минувшей ночи, встречу на лестнице. Помнил, что испытал, когда эта женщина прошла сквозь него.
Нет, он останется. Где-то в глубине души Роуэн сознавал, что сохранил жизнь благодаря Энджелине д'Арси. То, что он должен был сделать, прежде чем «пересечь рубеж», имело мое непосредственное отношение к ней. За это он был готов ручаться жизнью.
Роуэн уснул там же, где сидел. Среди ночи он проснулся, сменил положение и глянул на портрет. В неярком свете лампы ему показалось, что из глаза женщины скользнула слеза. Он решил, что это ему снится.
Летом 1880 года в Новом Орлеане было так жарко, что, по уверениям газет, даже дьявол прогуливался с веером и тайком молил Бога об облегчении. И, что еще хуже, из-за недавних дождей город наводнили тысячи, миллионы москитов. Любой должен был выбирать, задыхаться ли ему в закрытых комнатах или то и дело отбиваться от надоедливых кровососов. Сейчас, стоя перед распахнутым окном, Энджелина д'Арси (она предпочитала не упоминать фамилии своего мужа) предпочла общение с москитами. По правде сказать, из-за ужаса, царящего в ее сердце, женщина почти не замечала ни комариных укусов, ни давящей жары.
Она ненавидела ночь – ведь в это время обычно являлся он. Она никогда не упоминала его имени и избегала называть его своим мужем. Если у него не будет имени, если забыть о том, какое место он занимает в ее жизни, ужас станет менее реальным. Эта игра никоим образом не спасала ее от ее страшных игр, но все же хоть чуть-чуть помогала… Она давала шанс сохранить рассудок. Сохранить здравый ум было очень важно для Энджелины.
Она боялась не за себя – Бог на небесах видит, что ей уже безразлично, что будет дальше, а за сестру.
Внизу, во дворе, журчал фонтан. Она могла представить себе ужасных химер, словно стражи охранявших фонтан. Их бормотание звучало издевательски. Всего два года назад, стоя перед освещенным свечами алтарем в маленькой католической церкви в родном Руане и клянясь в любви перед Богом и людьми, Энджелина, одетая в кружево и атлас, думала что чужестранец, столь неожиданно ворвавшийся в ее жизнь, послан ей Богом. Но вскоре она убедилась, что он был посланцем сатаны. Двуликим, словно Янус.
На Энджелину нахлынули воспоминания об их брачной ночи и прочих, последовавших за нею, ночах. Несмотря на жару, ее бил озноб. Энджелина плотнее запахнула свой белый наряд, словно не желая, чтобы от нее ушло это знание, эта боль. Ее сестра не должна знать этого. Никогда! Хлоя не должна узнать, какая цена уплачена за нее. На глаза Энджелины навернулись жгучие слезы, но она не могла позволить себе разрыдаться перед сестрой, и не хотела плакать в его присутствии, чтобы не доставлять ему радости.
– Сестрица?
Тыльной стороной руки Энджелина смахнула единственную предательскую слезинку и, растянув губы в улыбке, обернулась:
– Что, mа petite?
Энджелина никак не могла привыкнуть к внешнему виду своей сестры. Меловая бледность Хлои пугала ее так, что сердце щемило.
Возможно, впечатление бледности усиливала чернота ее волос, которые сейчас были заплетены в косу и обвились на худеньком плече в ушки. В восемнадцать лет Хлоя должна была бы наслаждаться прекрасными днями юности, танцевать, пленяя сердца восторженных поклонников. Вместо этого большую часть времени она проводила в постели. Если же девушка не лежала, то была прикована к креслу или кушетке. Если день выдавался хорошим, для нее расстилали покрывало во дворе. Энджелина никогда не покидала сестру.
– Сегодня вечером ты грустишь, – произнесла девушка. Ее глаза были темно-синими, в отличие от черных глаз сестры. Она полулежала, облокотившись на взбитые подушки.
В тонких руках она держала чашку и блюдечко, на которых вился изысканный рисунок из роз.
– С чего бы мне грустить? – с улыбкой возразила Энджелина и подошла ближе.
Огромную кровать, украшенную затейливо вырезанными херувимами, прикрывал пышный полог из тончайшего светло-розового тюля, призванного служить защитой от москитов. Сейчас он был поднят, и Энджелина присела на край кровати. Взгляд упал на распятие, висевшее над кроватью. Как всегда, его вид подбодрил Энджелину.
– Как тебе мой выигрыш в карты? – Хлоя хитро улыбнулась.
Несмотря на болезнь, Хлоя часто улыбалась. Энджелина знала, какой отваги это требовало. Это служило еще одной причиной, по которой она скрывала свое горе. Как она может быть слабее своей младшей сестренки?
– Да, ты выиграла, но это было нечестно, – заявила Энджелина. – Белки укрыли у меня все козыри.
– Ты всегда так говоришь, когда проигрываешь. Но я не видела никаких белок. А ты Люки?
Молодая служанка со светло-коричневой бархатистой кожей поставила графин с водой на столик у кровати.
– Белок я не видела, мисс Хлоя, но мне пришлось отгонять от своих карт соек, – у негритянки был тихий, приятный голос.
Улыбка исчезла с лица Хлои, не успев появиться. Она протянула служанке чашку и блюдце:
– Я больше не в состоянии пить это. Энджелина взяла питье.
– Ты должна делать это, ma chere, – тихо, но настойчиво произнесла она. – Доктор Форстен говорит, что сердечное лекарство поможет тебе.
– Но я…
– Пей, – приказала Энджелина, поднося чашку к губам сестры.
Хлоя неохотно сделала глоток. Энджелина чувствовала, что ее сердце бьется так же быстро, как сердце Хлои, и, возможно, так же неровно. О, если бы чай из наперстянки мог принести облегчение и ей! Но, увы, чтобы исцелить собственную болезнь ей потребовались бы средства гораздо сильнее. Потребовалось бы чудо. Она была доброй католичкой и верила в чудеса. Каждый день во время мессы она молилась, прося о чуде. Конечно, Бог не мог отвернуться от нее. Несомненно, Он найдет способ освободить ее и Хлою. Энджелина надеялась, что это произойдет как можно скорее. Она не знала, сколько еще продержится.
– Вы выпьете чаи, – сказала Люки, – а я буду расчесывать вам волосы. Вы же знаете, как сладко спится после этого.
– Да, – заворковала Энджелина, обращаясь к сестре, – вот от этого ты точно не откажешься!
Синие глаза Хлои сощурились, в уголке рта показалась улыбка:
– Похоже, это le chantage.
Когда Энджелина услыхала слово шантаж, ее сердце бешено забилось. Ей был известен каждый оттенок, каждый нюанс этого понятия.
– Да, – согласилась она, – но шантаж во имя добра. – И добавила: – Поторопись, не то Люки передумает.
Хлоя одним глотком допила оставшийся чай и поморщилась.
Энджелина соскользнула с кровати. Поставив чашку и блюдце на столик, она обратилась к Люки:
– Я оставлю окно открытым, иначе она просто изжарится, – говоря о жаре, Энджелина почувствовала, как одежда липнет к ее влажной коже. Несмотря на жару и комаров, окна чаще всего оставались открытыми настежь, чтобы Хлое было легче дышать. – Пожалуйста, не забудь опустить полог, не то ее заживо съедят москиты.
– Да, мэм, – согласилась Люки и прихлопнула одно из отвратительных насекомых. – Боже, они такие большие, что могут запросто утащить человека.
– Или украсть у тебя все хорошие карты, – добавила Хлоя. У нее уже слипались глаза.
Энджелина с улыбкой склонилась над сестрой и поцеловала ее в лоб, отчаянно борясь с желанием схватить сестру в объятия и разрыдаться, оплакивая их обеих. Вместо этого она сказала:
– Не забудь помолиться.
– Я никогда не забываю.
– Хорошо. Господь любит преданность.
– Поиграем завтра в карты? – предложила Хлоя.
– Если захочешь, – ответила Энджелина, убирая прилипшие ко лбу сестры пряди волос. – Позвони, если тебе что-нибудь понадобится ночью. Люки придет. Ладно?
Хлоя кивнула.
Энджелина взглянула на молоденькую служанку.
– Я зайду проведать мисс Хлою, – пообещала та.
– Merci, – поблагодарила Энджелина и вышла из спальни. Выходя, она увидела, как Люки, одетая в желтое платье из коленкора, взяла из шкафчика щетку с ручкой слоновой кости и принялась расплетать волосы Хлои.
Чем ближе Энджелина подходила к своей комнате, тем сильнее билось ее сердце. Под конец оно казалось ей обезумевшим диким зверьком, старающимся вырваться из грудной клетки. Придет он, или нет? Он поддерживал в ней эту неуверенность, являвшуюся частью жестокой игры. За обедом, в присутствии посторонних, он был очарователен, хваля повариху и саму Энджелину за все, начиная от ее наряда и заканчивая стоявшим на столе букетом. Он часто дотрагивался до нее, и в его нежности сквозило чувство собственника. Его ласки Энджелина находила более омерзительными, чем укус гадюки, ибо они были всего лишь обманом, частью его дьявольской игры.
После этого он ушел в свой тускло освещенный кабинет, одну стену которого занимала коллекция оружия, чтобы, как водится, выпить стакан портвейна и выкурить сигару. Зачастую ей приходилось прислуживать ему. Все начиналось с того, что она наливала ему вина. Когда она зажигала его сигару, он брал ее за запястье, сперва слегка, а затем сжимал все сильнее. Его пальцы причиняли ей боль, но Энджелина знала, что следов, могущих выдать мучителя, не останется. Их почти никогда не оставалось. Их глаза встречались. Затем он ослаблял свою хватку, и, поднеся руку Энджелины к губам, целовал ее. Даже сейчас при воспоминании об этом поцелуе ей стало плохо, и она потерла кисть руки, словно стараясь стереть отвратительное прикосновение.
Добравшись до своей комнаты, Энджелина вошла и закрыла за собой дверь. Комната была прелестна – настоящая мечта, вся в розовых розах и зелени, но тем не менее она оставалась тюрьмой, как и весь дом вместе со двором. Энджелина не могла ходить, куда ей вздумается без его разрешения.
О Боже, как она его ненавидит!
Женщина быстро, виновато взглянула на маленький алтарь в углу комнаты. На расписанной цветами стене висело распятие. На столике под ним стояли церковные свечи. Она зажгла одну из них и принялась молить о прощении. Ненавидеть грешно. Как бы омерзительно он ни вел себя, ей не следует губить свою бессмертную душу. Взяв розовые с серебром четки, Энджелина начала молиться. Она знала, что отец Джон наложит на нее епитимью, когда она признается в этом грехе на исповеди, даже если объект ненависти не будет упомянут. Моля о прощении, она постепенно взмолилась о другом: Господи, пожалуйста, не дай ему прийти сегодня! Прошу тебя. Господи, пришли кого-нибудь, чтобы спасти нас с Хлоей!
Помолившись, Энджелина расчесала волосы, разделась и, охладив разгоряченную кожу влажной салфеткой, одела тонкое белое платье. Прошел почти час, а его все не было. Она облегченно вздохнула. Может, он не придет. Может, сегодня Господь пронесет эту чашу мимо нее… Возможно… Она услышала, что он медленно поднимается по лестнице. Энджелина затаила дыхание. Умоляю, Господи! Его шаги все приближались и, наконец, замерли перед ее дверью. Тишина.
Сердце Энджелины отчаянно стучало. Зато его шаги отдалились: он направился к себе. Из груди женщины вырвался вздох. От облегчения у нее подкосились ноги, и, чтобы не упасть, Энджелина схватилась за спинку кровати.
Она закрыла глаза.
Открыв их через секунду, она почувствовала, как сердце у нее ушло в пятки, а к горлу подступила тошнота. Он придумал новую игру, дверь ее комнаты была распахнута настежь. На пороге стоял Гален Ламартин, обворожительный красавец, притягивающий к себе женские взгляды. Однажды он привлек и Энджелину… Но теперь единственное, что она видела, были его светло-серые стальные глаза, ранящие, словно лезвие ножа.
Молча, не выказав никаких эмоций, он закрыл за собой дверь и направился к Энджелине.
Энджелина поклялась себе, что не закричит. Окна открыты, и Хлоя может услышать. Нет, она не должна кричать, что бы он ни делал с ней. В его присутствии она не прольет ни единой слезы. Она сдержит свою клятву.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Роуэн не знал, что тревожит его, но чувствовал себя крайне неспокойно. Может, это потому, что у него свело ногу? Да, это так – согласился он, и, поерзав в кресле, вытянул свои длинные ноги. Это помогло, однако он все еще чувствовал… что? Тупую, серую тошноту, подступившую к горлу. Он ощущал чью-то боль, чей-то страх. Но чей?
– Aidez-moi, – жалобно произнес нежный голос.
Энджелина.
Роуэн отчаянно вцепился за ускользающие обрывки сна, но вскоре эта бесплодная борьба прекратилась. Он пытался сфокусировать сонный взгляд на портрете над камином. Роуэн смутно помнил, что ему приснилось, как из глаза изображенной на полотне женщины выкатилась слеза, но у него не было времени сосредоточиться на этом. Мимо двери проплыло что-то белое. Он увидел белую рубашку…
Вскочив с кресла, он на негнущихся ногах побрел к двери. Когда Роуэн вышел в коридор он увидел, как женщина в белом поднимается по витой лестнице. Он видел черные локоны плащом падающие ей на спину. Как и в прошлый раз, она держала в руках свечу, и огонек ярко светился во тьме.
– Энджелина!
Роуэн сам испугался своего голоса, произносящего столь знакомые звуки ее имени. Он не знал, чего ждет от женщины – обернется ли она? Признает ли, что знакома с ним? Она ничего не сделала, лишь продолжала медленно и ровно подниматься по ступенькам. Только оказавшись на самом верху, женщина обернулась. Их взгляды встретились.
– Aidez-moi, – повторила она, и по алебастрово-белой щеке побежала слеза.
Потом она исчезла, растаяла, как дым в ночи. Роуэн остался ни с чем. Его мучила тошнота и сознание того, что где-то там, в прошлом, Энджелина д'Арси страдает от боли.
Энджелине не хотелось просыпаться, не хотелось покидать сладкое сонное забытье. Лишь во сне, пусть неспокойном, могла она найти убежище. Иногда спрятаться было негде: во сне ее терзали кошмары. Но не сейчас.
Сегодня она чувствовала себя облаком. Солнечный свет, теплый и свободный – как она завидовала его свободе! – струился сквозь занавесь, закрывавшую вход на балкон. Если ничего не вспоминать, то день покажется прекрасным, жизнь – чудом. Но от воспоминаний никуда не спрячешься.
Они медленно наплывали на нее, мучая болью.
Прошлая ночь. Его жестокие, злые прикосновения, оставляющие царапины на ее коже. Пальцы, награждающие щипками. Его горячие изголодавшиеся губы, впивающиеся в ее рот, шею, грудь. Ласки, заставляющие ее сжиматься в ожидании того, что сейчас произойдет. И укус, последовавший именно тогда, когда она только-только понадеялась, что на этот раз все будет иначе, укус, заставивший ее сжать зубы, чтобы подавить рвущийся из груди крик. Все, что угодно, лишь бы унизить ее, лишь бы продемонстрировать собственное превосходство. Любые средства хороши, чтобы оскорбить и напугать ее. Прошлой ночью он испугал ее. Он не принес с собой похожий на змею кнут, но использовал нечто более страшное – угрозу.
Энджелина закрыла глаза, борясь с внезапно нахлынувшими слезами. Он манипулировал ею, хитро используя в своих интересах Хлою. Он никогда не угрожал открыто. О, нет, он был слишком хитер. Кроме того, предположение всегда страшнее прямой угрозы, ведь каждый волен толковать слова, как вздумается, ища в них потаенный смысл и надеясь, вопреки здравому рассудку, что все не так страшно, как кажется.
С самого начала он намекал, что, если он не будет делать, как он велит, если она откажется играть в его садистские игры, он ото шлет Хлою подальше, где, по его мнению, она будет получать лучшую медицинскую помощь Энджелина знала, что ничье благополучие кроме его собственного, его не занимает, что он намеревается разлучить их, чтобы наказать ее. Этой ночью он придумал новую, более жестокую угрозу. Он многозначительно заметил, что восемнадцатилетняя Хлоя стала совсем взрослой, а ее хрупкость, бледность и красота вполне способны привлечь мужчину… не говоря уж о богатом приданом, которое он предложит…
Не собирается же он выдать Хлою замуж?!
В очередной раз намек оказался страшнее, чем прямая угроза. Эта мысль настолько встревожила Энджелину, что она встала с постели. Как всегда, ночь она провела в одиночестве. Как всегда, он покинул не только ее постель, но и дом. Энджелина не знала, где он был, да ее это и не интересовало. Она никак не могла изгнать из своего сердца ненависть, хотя и знала, что это чувство не одобряет Бог.
Если бы не Хлоя, она не стала бы заботиться о своей внешности. Но он этого требовал. Как-то он признался, что женился на ней только из-за ее красоты. Ему хотелось иметь жену, которая привлекала бы других мужчин. Он гордился, что мужчины, как холостяки, так и женатые, украдкой поглядывают на нее. Иногда он даже заставлял ее флиртовать, хотя Энджелине это никогда не удавалось. Ей казалось, что мужчины видят ее насквозь. Хотя, возможно, и нет. Люди видят лишь то, что хотят видеть, и поэтому ни одна живая душа подозревала, что он – не тот обворожительный красавец, каким кажется.
Зачесав волосы настолько гладко, насколько позволяли непокорные завитки, Энджелина надела пышное платье из черного с белым газа. Его высокий ворот, отделанный кружевом, доходил ей до подбородка, скрывая багрово-синие царапины. Обычно он был более осторожен. Он прекрасно знал, как причинить боль, но не оставить отметин. Ему не пришлось приказывать, чтобы она прятала следы его прикосновений. Энджелина сама стыдилась их.
Спеша к Хлое, Энджелина чуть не забыла надушиться розовой водой, которую так любила ее сестра. Когда она открыла кобальтово-синий флакончик, повсюду распространился нежный аромат. Энджелина слегка подушилась за ушами. Хлое нравился этот запах. Она любила цветочные ароматы. По правде говоря, она любила все цветы – их хрупкость, красоту и запахи. Они ни разу не говорили об этом, но Энджелина подозревала, что девушка отождествляет себя с хрупким бутоном, обреченным на скорую смерть.
Здоровье Хлои пошатнулось с того самого лета, когда, в возрасте восьми лет, она тяжело заболела лихорадкой. Для Энджелины, никогда не жаловавшейся на здоровье, мысль о том, что, возможно, Хлоя скоро умрет, была невыносима. Хлою могло спасти лишь чудо. Как, впрочем, и Энджелину.
– Доброе утро, малышка, – через несколько минут Энджелина вошла в спальню сестры.
Улыбка, игравшая на ее губах, была чуть шире, чем нужно, голос излишне весел, во Хлоя, по-видимому, ничего не заметила. Ее отвлекала ухаживавшая за ней Люки. Служанка уже заплела девушке косу, и теперь взбивала подушки.
– Ты выглядишь настоящей красавицей, – заметила Энджелина, распахивая ставни. Комнату залил солнечный свет. – Как тебе спалось этой ночью?
– Хорошо, – Хлоя, по своему обыкновению, улыбнулась. Энджелина же, ища подтверждения, посмотрела на Люки.
– Мисс Хлоя просыпалась только один раз, – сказала та. – Я дала ей еще немного чаю, и она снова уснула.
Было ясно, что чай содержал дигиталис. Энджелина доверяла лишь Люки и себе в обращении с этим сильным средством. В небольших дозах оно было лекарством, но при неосторожном употреблении становилось смертельным ядом. Люки, несмотря на то, что ей было всего шестнадцать, была умной и развитой девушкой. Она была полукровкой из Сан-Доминго, но получила образование и умела читать и писать.
По слухам, девушка была племянницей Мари Камбре, которую все уважали и боялись. Это было, по мнению Энджелины, единственным недостатком Люки. Мари Камбре пользовалась сомнительной репутацией. Поговаривали, что она является королевой вуду и главенствует на мрачных оргиях. Она была язычницей, занималась как белой, так и черной магией, и этого Энджелина, будучи ревностной католичкой, принять, не могла. Это настоящий грех. За этот грех жрица – если Мари Камбре действительно оной является – в один прекрасный день будет наказана. Несмотря на отсутствие доказательств, Энджелина опасалась, что Люки, несмотря на католическое воспитание, в этом отношении является «слугой двух господ».
– Принести завтрак? – спросила Люки, прервав размышления Энджелины.
Энджелина взглянула на прелестную девушку с золотистой кожей и нежным взглядом зеленых глаз и решила, что способна все простить Люки за ее преданность Хлое. Несмотря на хорошее жалованье – всем слугам в этом доме платили много – Люки, возможно, не осталась бы здесь, если бы Хлоя не нуждалась в ней. В доме творились темные дела, и, хотя на этот счет не было сказано ни слова, Энджелина подозревала, что служанка что-то чувствует. Может, она не понимает смысла происходящего, но определенно чувствует, что что-то неладно. Бывали моменты, когда Энджелине казалось, что его взгляд останавливается на хорошенькой негритянке. Возможно, это ей чудится, ведь из-за него она привыкла во всем искать подвох.
– Извини, – вдруг Энджелина осознала, что стоит, не сводя глаз с Люки. – Да, принеси Хлое завтрак, s'il vous plait [2 - Пожалуйста (фр.).].
Через пятнадцать минут перед Хлоей лежали свежий, только сегодня купленный банан еще теплое печенье, ветчина и соус. Тот же самый набор украшал поднос Энджелины.
– Ешь, – приказала Энджелина, увидев, что Хлоя едва притронулась к пище.
– Я ем, – заупрямилась та.
– Как птичка, – пожурила ее Энджелина.
– Вы обе кушаете, как птички, – заметила Люки, кивнув в сторону полной тарелки Энджелины.
Энджелина попробовала завтрак, но она нервничала, и есть не хотелось. Она знала, что худеет, что, возможно, становится слишком худой, но как можно есть, когда в твоей жизни царит такой хаос? События предыдущего вечера были слишком свежи в ее сердце.
Вымученно улыбаясь, Энджелина пошутила:
– Люки права. Мы обе ковыряемся в еде, как ленивые мыши.
Хлоя рассмеялась. Она редко смеялась, на это уходило слишком много сил. Смех сестры был для Энджелины дороже золота. Он изгонял из ее сердца тревогу.
В конце концов, Энджелине удалось, служа для сестры благим примером, заставить Хлою съесть печенье с соусом и немного ветчины. Люки, взяв подносы, отправилась вниз, и Энджелина, поцеловав сестру, ушла вслед за ней. По своему обыкновению Энджелина спустилась в сад и сорвала цветок для Хлои. Сегодня утром она выбрала для сестры ярко-красную розу. Она попросит Люки отнести ее наверх, а сама, как всегда, поедет на мессу. Церковь была единственным местом, куда ей было позволено ходить одной. Но и там Энджелина не могла побыть в одиночестве: кучер, коренастый ирландец с мощными руками и рыжей бородой всегда сопровождал ее. «Охраняет», – думала женщина. Он всегда торопил ее с отъездом.
Передав розу со срезанными шипами Люки, Энджелина попросила:
– Оставайся с Хлоей, пока я не вернусь. Ни под каким предлогом не оставляй ее, – разговор о привлекательности Хлои все еще тревожил Энджелину.
– Да, мэм. Ox, – добавила Люки, словно только что вспомнила, – мистер Ламартин просил напомнить вам о сегодняшнем приеме. Он сказал, что сегодня утром его не будет дома.
Упомянутое служанкой имя заставило сердце Энджелины замереть. Она не знала, что он возвращался домой и успел снова уйти.
– Ладно. А когда ты разговаривала с ним?
– Утром, мэм. На лестнице. Он как раз выходил.
Служанка, казалось, вздохнула с облегчением. Или это лишь показалось Энджелине?
– Ладно, – повторила женщина, пытаясь вспомнить, о каком приеме идет речь.
Она ненавидела устраиваемые им сборища, но он интересовался политикой и не единожды заявлял ей, что во время выборов у человека должно быть как можно больше друзей. Гастоны? Может сегодня явятся они? Или придут супруги Понтальба? Тут она вспомнила, что речь шла о его приспешниках, господах Дефорже и Гарнетте, и их надоедливых женах, способных беседовать лишь о нарядах и опере Энджелина считала, что этих мужчин связывает с ним какое-то дело, но он никогда не обсуждал с нею свои дела. Он говорил, что женщины ничего не понимают в этих вопросах. Кроме того, он не уставал повторять, что единственное, что требуется от нее – быть красивой и неотлучно находиться рядом с ним. Ей даже не нужно было планировать званые вечера – этим занимался он.
Люки снова что-то вспомнила:
– Он просил передать, чтобы вы надели новое красное платье.
При мысли об этом платье, привезенном недавно из Парижа по его заказу, Энджелина схватилась рукой за горло. Платье скандально открывало ее плечи, и было почти непристойным.
Спокойно убрав руку, она через силу улыбнулась:
– Спасибо, Люки.
Через несколько минут, спрятав волосы под белым чепцом и держа в одной затянутой в перчатку руке молитвенник и четки, а в другой – розу, Энджелина сидела в черной лакированной карете, запряженной двумя вороными. Дверцу экипажа украшал золотой крест – герб Ламартинов.
Сидя в трясущейся карете, Энджелина впитывала запахи, звуки, картины Нового Орлеана, открывавшиеся перед ней. Кто-то сказал, что этот город, особенно улица Кэнал, где меж элегантных домов прогуливаются богатые бездельники, а кафе и рестораны вечно полны народу, напоминает Париж, но Энджелина не замечала никакого сходства. Конечно, она не слишком хорошо знала Париж, но два раза отец возил ее туда, и этот город показался ей очень легкомысленным и веселым. Новый Орлеан был просто страшен: походил одновременно на леди и на проститутку, был красив, и в то же время уродлив, казался цивилизованным городом, но был дик и необуздан. Возможно, дело было в том, что, когда она была в Париже, ей было весело. Наверно, ее неприязнь к Новому Орлеану объяснялась тем, что здесь ей ни разу не приходилось веселиться.
Энджелина прикрыла глаза, стараясь вспомнить, каково быть счастливой, и пытаясь объективно оценить Новый Орлеан. Она слышала шум другой кареты, фырканье лошади. Слышала, как поутру притихли те кварталы города, где по ночам никто не спал. В этой тишине щебетали птицы, гудели насекомые, и немилосердно жгло солнце.
Здесь, в Гарден Дистрикте, над всем царил аромат цветов. Все приятно обволакивала густая смесь запахов. Но по мере приближения к центру города приятные ароматы встречались все реже. Теперь вместо запаха сладкого цветочного нектара теплый ветер приносил с собой отвратительную вонь помоек. В некоторых частях города находились обрамленные кипарисами сточные канавы, в которые сбрасывали мусор – апельсиновые и банановые корки, кухонные помои, бутылки и жестянки, грязные тряпки и дохлых крыс. Над всем этим витал горячий, тяжелый аромат новоорлеанского лета.
Собор Сен-Луи вырос перед Энджелиной, как благословенный мираж в раскаленной пустыне. Массивное кирпичное здание украшали две угловые башни, увенчанные колоколами Главный шпиль, казалось, уходил в облака Гордый собор манил к себе Энджелину, как манит моряка желанная гавань.
Коренастый рыжебородый ирландец, ее ненавистный охранник, молча помог Энджелине выйти из кареты. Как обычно, он не пошел вместе с ней. Идя к собору, она спиной чувствовала его взгляд. Одетый, по своему обыкновению, в черное, он будет ждать, выслеживая ее в толпе золотистыми глазами хорька и молча прикажет возвращаться домой…
Оказавшись в прохладной тени собора, Энджелина быстро направилась к исповедальне, находившейся сбоку, в глубине. Она повернула направо и принялась ждать, преклонив колени. Мысли разбегались. «Как странно, – думала она, – в этой крошечной клетушке я чувствую себя свободней, чем в большом доме, который приходится делить с ним». Эта мысль слегка успокоила ее, но тут Энджелина вспомнила о розе, которую она продолжала сжимать в руке. Свежий, сладкий запах приглашал ее поднести цветок к носу и вдохнуть поглубже, но Энджелина отказала себе в этом удовольствии. Нельзя нюхать предназначенные для алтаря цветы. Цветы. Понюхала ли Хлоя присланную ей розу? Что делает Хлоя? Интересно, сегодня исповедует отец Джон или нет? Интересно…
Дверца исповедальни, в которой находилась Энджелина, скрипнула. Несмотря на то, что за металлической решеткой она никого не увидела, женщина знала, что священник готов выслушать ее.
– Простите меня, отче, ибо я согрешила – крестясь, жалобно произнесла Энджелина.
– Когда ты исповедовалась в последний раз? – спросил священник.
Отец Джон. Энджелина узнала этот тихий, ласковый голос. Мысленно она видела его светлые волосы, ангельски-круглое лицо с красными, словно яблочки, щеками, плоским подбородком, ибо, выслушивая кающихся, святой отец опирался им на руку, и голубые глаза, исполненные сочувствия и понимания.
– Неделю назад, отец мой.
– И каков твой грех, дитя мое? Каждый раз она исповедовалась в одном-единственном грехе. Всегда – в одном и том же. Она понимала, что за ней водились и другие – иногда разговаривала слишком резко, завидовала женщинам, чьи мужья были ласковы с ними – но ничто не могло сравниться с этим единственным тяжким грехом.
– Мое сердце полно ненависти, отец. Раньше священник старался узнать у нее причины этой ненависти, имя объекта оной, но Энджелина всегда отказывалась отвечать. Она не хотела, чтобы кто-нибудь, пусть даже и служитель Божий, узнал об этом. И отец Джон больше не пытался расспрашивать ее. Он всегда отпускал ей грехи, что слегка удивляло Энджелину. Она думала, что после того, как она постоянно признается в одном и том же, священник усомнится в ее искренности, но он ничего не говорил. Может, он чувствовал, что у нее на сердце. На каждой исповеди она раскаивалась в своем грехе, клялась не допускать ненависть в свою душу, но он снова касался ее, и решимость Энджелины таяла…
Знает ли отец Джон, кто она такая?
Она надеялась, что нет.
И в то же время надеялась, что он догадывается.
– Думай о своих грехах, – сказал отец Джон, – и десятикратно читай «Богородице дева, радуйся».
– Да, отец мой, – ответила Энджелина, склоняя голову в знак благодарности. Ее сердце и душа снова были чисты.
Во вторник вечером в особняке Ламартин звучала тишина, словно молитва, обращенная к глухим богам. Наступили сумерки. В углах комнат залегли лиловые тени. Под лестницей прятались призраки и фантомы. Роуэна одолевали тревога и скука. Даже Кот не пожелал составить ему компанию, и он в одиночестве обосновался в спальне, прихватив с собой медицинские журналы. Но он не притронулся к ним. Чуть раньше Роуэн разговаривал по телефону с Кей. Он надеялся при звуках ее голоса почувствовать тоску по дому, понять, что скучает по ней, но этого почему-то не произошло. Он и сам не мог понять, почему.
В последнее время Кей и жизнь в Хьюстоне все чаще казались Роуэну нереальными, сюрреалистическими, в то время как портрет и этот дом с грустным призраком оставались осязаемыми и реальными. Реальность. Он, Роуэн Джейкоб, гордившийся своим логическим умом, уже не мог отделить реальное от нереального. Он уже не мог судить, сохранился ли его рассудок, но понимал, что ответ на этот вопрос может оказаться не совсем таким, как хотелось бы… Целыми днями он всматривался в портрет, висевший в гостиной, а ночью надеялся увидеть призрак женщины, которая умерла более столетия назад. Роуэн расхохотался. Хрипловатый, резкий звук, казалось, раскатился эхом по всему дому. В эту секунду ему показалось, что чей-то смех сливается с его голосом. Он замер, прислушиваясь, но ничего не уловил. Тишина.
Дотянувшись до пульта управления, Роуэн включил телевизор. Тот взорвался звуком. Детектив. Вой сирен. Автомобильная погоня и визг тормозов. Этот шум ранил его чрезмерно обостренный слух, и Роуэн поморщился. Он уменьшил звук и переключил программу. Фильм про любовь. Вздохи, поцелуи – а Роуэн неожиданно ощутил пустоту. Он вспомнил, какое чувство охватило его, когда призрак прошел сквозь него. Это не поддавалось логическому объяснению. Он мог говорить лишь о своих ощущениях. Может быть, то была причудливая трансформация реальности? Это невозможно было потрогать или объяснить, и все же это существовало, пусть только на уровне чувств.
Выключив телевизор, Роуэн закрыл глаза и откинулся на подушку. Он слышал, как ветка дерева трется о стекло, слышал поскрипывание дома, голоса. Тихие, приглушенные голоса, то возникавшие, то вновь стихающие, как далекий разговор.
Голоса?
Роуэн открыл глаза, ожидая увидеть вер еще работающий телевизор, но экран не светился. Тогда что же это за голоса?
Встав с постели, Роуэн вышел в коридор и дошел до лестницы. Он остановился и принялся ждать. Прислушался. Ничего. Ни звука. Нет, вот они… Голоса, казалось, доносятся снизу. Медленно, словно подчиняясь чужой воле, Роуэн начал спускаться вниз, ступая осторожно и тихо. Дойдя до самого низа, он остановился. Он слышал свое хриплое дыхание и бешеный стук сердца. Он слышал голоса, доносящиеся из-за закрытых дверей гостиной.
Что-то влекло его туда. Сердце забилось быстрее. Роуэн шагнул к двустворчатой двери и, схватившись за ручки, настежь распахнул ее. Он словно вошел в сон. Роуэн увидел расплывчатые фигуры троих мужчин и троих женщин, которые сидели, разделившись на две обособленные группки, мужчины и дамы – отдельно. Они тихо, весело переговаривались. Женщины были в пышных, длинных платьях, мужчины в костюмах, явно принадлежавших иному веку.
Гостиную Роуэн узнал сразу, хотя она тоже была несколько иной. Там стояла другая мебель. Обивка дивана теперь была в полоску, а не в цветок, откуда-то появилось третье кресло, а столы стали меньше. Тем не менее, цветовая гамма – сочетание рыжевато-розового и голубого – осталась прежней, подсказав Роуэну, что Дэвид Белл, реконструируя дом, старался следовать исторической правде. Кроме того, портрет, как и прежде, висел над камином.
Залитый золотистым светом газовой лампой он казался единственной реальной вещью в этой комнате. Несмотря на яркость цветов, все, находившееся здесь – и люди, и предметы обстановки – казалось полупрозрачным, феерическим, эфирным. Неестественным был и туман, клубившийся у ног фигур. Они, по всей видимости, не замечали Роуэна, который, стоя на пороге, заглядывал в гостиную.
Логика, столь почитаемая Роуэном, требовала признать происходящее невозможным. Он не мог этого видеть! Или мог?
Один из мужчин рассмеялся, привлекая внимание Роуэна. Этот стройный, атлетически сложенный и безукоризненно красивый человек был на голову выше любого из собравшихся. У него были вьющиеся темные волосы и светло-серые глаза. Он почему-то показался Роуэну знакомым, и это было неприятно. Мужчина поднес к губам стакан с бренди и сделал глоток. Тайком, словно не желая, чтобы его взгляд был кем-нибудь замечен, он посмотрел на женщин. Его внимание привлекла одна из женщин, стоявшая спиной к дверям. Женщина не подняла глаз, хотя Роуэн готов был поклясться в том, что она чувствовала направленный на нее пристальный взгляд. Он понятия не имел, откуда это стало ему известно.
Он не знал и того, почему взгляд этого человека так беспокоит его. Тот смотрел на женщину так, словно боялся хоть на минуту оставить ее без присмотра. Может, всему виной цвет его глаз, этот бледный невыразительный серый цвет. Эти глаза, казалось, смотрели сквозь человека, замечая лишь то, что хотелось видеть их обладателю, глаза себялюбца, чей взгляд вечно направлен внутрь себя. Глаза, которые могут быть жестоки.
Гален Ламартин.
Роуэн внезапно понял это, и обретенное знание стальным клинком пронзило его. Да это и есть Гален Ламартин. Все приметы подходили, начиная с красоты и заканчивая садистским огоньком в глазах. Неожиданно Роуэн почувствовал такую сильную ненависть к этому человеку, что ему стало больно. Раньше он и не подозревал, что ненависть может причинять физическую боль… Она жгла его неутолимым пламенем. Этот человек и он есть были, будут – Роуэн не знал, в каком времени правильней употребить глагол – непримиримыми врагами. Им суждено сражаться до конца.
Роуэн прислушивался к разговору и смотрел, как Гален Ламартин, вежливо раскланявшись со своими собеседниками, отошел к столику в стороне и налил себе выпить. Гален то и дело посматривал на женщин. Одна из них щебетала о модных новинках, в то время как вторая уголком глаза косилась в зеркало-ширму, прикрывавшее камин, проверяя, в порядке ли ее туалет. Потом она перевела взгляд на Галена Ламартина, и Роуэн прочел в ее глазах восхищение. Она явно была покорена его красотой. Третья дама, все еще стоящая спиной к дверям, так и не подняла глаз, хотя Роуэн чувствовал ее. Он чувствовал, как забилось ее сердце, когда Гален Ламартин шагнул к ней. Он почувствовал, как она испугалась, когда рука Галена обвилась вокруг ее тонкой талии.
– Скажи, прелесть моя, могу я похитить тебя на секунду? – спросил он, но не стал дожидаться ответа. Улыбнувшись двум другим дамам, он произнес: – Надеюсь, вы не будете возражать?
Те вежливо согласились. Энджелина – должно быть, это была Энджелина – промолчала. Повинуясь мужу, она повернулась, отворачиваясь от гостей, и тут Роуэн увидел ее…
Ему стало трудно дышать. Она была не просто хороша собой, а потрясающе, исключительно красива. Гораздо прекраснее, нежели портрет или призрак. Великолепней, чем любая женщина, когда-либо виденная Роуэном. Светло-розовое платье с высоким воротом, переливающееся в неярком свете, ниспадало складками почти до самого пола. На ногах были розовые туфельки, а прическу украшал венок из розовых бутонов. Пышные локоны рассыпались по плечам. В белой, словно тончайший фарфор, руке женщина держала розовый кружевной веер с вышивкой и кистями.
Ее рука едва заметно дрожала. По-видимому, кроме Роуэна, этого никто не заметил.
– Прелесть моя, ты надула губки, – тихо сказал Гален Ламартин своей жене. Роуэн слышал его слова. – Мы ведь не хотим, чтобы наши гости подумали, что ты несчастна, а?
Словно по мановению волшебной палочки на губах Энджелины тотчас же появилась улыбка. Она была обворожительна, хотя и несколько неестественна.
– Вот так-то лучше. Энджелина попыталась отстраниться, но его пальцы впились в ее руку. Роуэн почувствовал это давление и вызванную им реакцию Черные, словно полночь, глаза Энджелины встретились с глазами мужа.
– Ты рассердила меня, моя красавица – тихо, но со скрытой злобой произнес Гален, проводя пальцем по щеке жены.
Энджелину охватил ужас, и Роуэн немедленно ощутил его, как свой собственный.
Она продолжала смело улыбаться, но уголок губ предательски задрожал.
– Ведь я улыбаюсь, – сказала она. – Ты же видишь, я улыбаюсь.
– Знаю, моя прелесть, – ответил муж и продолжил: – и все-таки ты ослушалась меня. Ты не надела красное платье, как я просил.
По-прежнему улыбаясь, Энджелина гордо вскинула голову:
– Не думаю, что ты поблагодарил бы меня, если бы я это сделала.
В светло-серых глазах Галена мелькнуло удивление.
Энджелина стояла на своем:
– Мне кажется, ты не хотел бы весь вечер объяснять нашим гостям, откуда взялись царапины у меня на шее.
Роуэн услышал это и увидел ошеломленное лицо Галена Ламартина, но никак не мог понять, о чем идет речь. Может, он все понял, но боялся признаться в этом даже самому себе. Словно наблюдая за движением змеи, он следил, как, отпустив руку жены, Гален потянулся к ее горлу. Он неторопливо отвел в сторону пышный ворот платья…
Энджелина одержала верх. Но ее муж отнюдь не чувствовал себя побежденным, он был лишь слегка удивлен. Вся горечь, боль и сознание собственного бессилия выпали на долю Роуэна. Словно что-то надломилось в нем, когда он увидел багрово-синие пятна на этой чудесной коже. Ему пока не доводилось испытывать ничего похожего на охватившее его отчаяние. И еще Роуэн ощутил ярость, которая причиняла такую же невыносимую, нестерпимую боль, как пережитая им несколько минут назад ненависть. Отчаяние, пришедшее вслед за ней, требовало немедленных действий. Никаких мыслей. Лишь поступков. Не раздумывая, повинуясь инстинкту, он сделал шаг по направлению к этой женщине и… врезавшись в мощное энергетическое поле, рухнул на спину. Хуже всего было то, что люди из прошлого тотчас же исчезли, оставив его в одиночестве в его собственном времени.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Прошлое поглотило Крэндалла Моргана. Поглотило в прямом смысле этого слова, приняв вид жирной луизианской грязи.
Раздался грохот, словно наступил конец света. Через несколько секунд воцарилась тишина. Крэндалл обнаружил, что стоит, по щиколотку погрузившись в холодные липкие комья земли и осколки ярко-оранжевых, будто выкрашенных хной, кирпичей. Его рабочая рубашка и брюки цвета хаки давно были измазаны черной землей Юга. Она же покрывала сожженное солнцем лицо Крэндалла и выгоревшие светлые волосы, собранные на затылке в хвост. Голова его была повязана платком. который еще сегодня утром мог считаться белым…
– Вот дерьмо! – выругался Крэндалл. стоя посередине обвалившегося туннеля.
– И не говори! – поддержал его коллега. – А нам убирать.
– С вами все в порядке? – раздался женский голос.
– Вполне, – отозвался Крэндалл. – А как там ты?
– Все хорошо, если не считать кирпича, – ехидно заявила женщина, потирая голову в том месте, куда ее ударил обломок кирпича. Ее длинные прямые светлые волосы были собраны в хвост. Длинный прямой нос разрезал лицо на две абсолютно симметричные части. Скулы были чуть высоковаты, подбородок чересчур длинен. Она могла бы считаться некрасивой, если бы положение не спасали большие, широко расставленные карие глаза и милая улыбка, очень украшавшие ее.
– Слава Богу, Эванс, что тебе попало по голове, – заметил парень, работавший рядом с Крэндаллом. – Иначе ты могла бы серьезно пострадать.
– Умница, Робинсон, – откликнулась та. – И что нам теперь делать?
Подбоченясь, Крэндалл осмотрел царивший вокруг разгром и вздохнул:
– Сегодня – больше ничего. В любом случае здесь стало слишком жарко.
Группа археологов из Луизианского университета в Батон-Руж – доктор Крэндалл Морган, его ассистент Уэйд Робинсон и Джулия Эванс, работающая над своей дипломной работой, – выбралась из темного туннеля на дневной свет. Была среда. Десять дней назад их отправили раскапывать туннель, обнаруженный за садом собора Сен-Луи. Туннель был случайно найден во время прокладки нового водопровода. Сегодня он обвалился во второй раз. Когда это произошло впервые, археологам потребовалось несколько дней, чтобы восстановить его. По-видимому, и на этот раз придется заниматься тем же. Собственно говоря, жизнь археолога полна задержек и препятствий, но сейчас все сгорали от нетерпения, желая выяснить, куда же ведет этот подземный ход.
– Не пускайте посторонних, – распорядился Крэндалл. – Мы не хотим, чтобы в эту дыру падали любопытные зеваки.
Несмотря на то, что эта часть территории собора была закрыта для бесчисленных посетителей, многие ухитрялись пробраться, чтобы поглазеть. Дыра в земле привлекала людей больше, нежели великолепные скульптуры, цветы и деревья, в ветвях которых пели птицы.
– Правильно, – согласился Уэйд. Он вместе с Джулией огородил площадку натянутыми веревками и повесил табличку, на которой большими черными буквами было написано: ПРОХОД ВОСПРЕЩЕН. После этого все трое принялись собирать свой инвентарь – заступы, мастерки и ящик с находками, в котором лежали огарки свечей, бусинки от четок, распятие и Библия в кожаном переплете. Учитывая местоположение туннеля, подобные находки были нередки. По-видимому, этот подземный ход в свое время достаточно часто посещался. Загадочным его делало лишь то, что он не был изображен ни на одном из планов собора. Судя по всему, он был тайный.
– Вот и все, – Джулия бросила последний мастерок. – Вас интересует пиво, ребята?
– Католик ли Папа? – поинтересовался Уэйд.
Джулия взглянула на Крэндалла. Он вытер лоб рукавом. На его рубашке, так же, как и на рубашках его коллег, виднелись пятна пота.
– Я – пас, – сказал он. – Мне еще нужно кое-что сделать.
Джулия постаралась скрыть свое разочарование. Она неоднократно пыталась заинтересовать своего шефа и учителя. Пару месяцев назад ей казалось, что ее ждет успех. Но тут скончался от рака его отец, и это изменило Крэндалла. Его коллеги и друзья видели это, но затруднялись найти объяснение. Разумеется, смерть родителя – очень тяжкое испытание, особенно если человек является единственным ребенком в семье, и раньше уже потерял мать. И все же Крэндалл переживал это гораздо тяжелее, чем можно было ожидать. Казалось, что он совсем не ждал этого удара, и не был готов к нему…
Крэндалл заметил разочарование Джулии и пожалел ее. Нельзя сказать, чтобы он был равнодушен к ней. Напротив, С момента его развода, произошедшего пару лет назад, она стала первой женщиной, которая заинтересовала его, но сейчас у него на уме были другие проблемы. Проблемы, которыми он ни с кем не мог поделиться, и которые затруднялся объяснить даже самому себе. Несколько минут назад прошлое навалилось на него в туннеле. Два месяца назад на него тоже навалилось прошлое. Его прошлое. На смертном одре отец сообщил ему то, о чем Крэндалл не подозревал все тридцать два года своей жизни. Он сказал ему, что тот был усыновлен.
Слова все еще казались Крэндаллу чужими и бессмысленными по отношению к нему. Целыми неделями, как одержимый, он думал только об этом. Тут подвернулось предложение вести раскопки в подземном ходе, недавно найденном на территории собора Сен-Луи. Это заинтересовало его не только с профессиональной точки зрения. Благодаря этой работе он оказался в том городе, где родился. Он всегда считал, что родился в Батон-Руж, но теперь знал, что местом его рождения был Новый Орлеан. Именно здесь в возрасте четырех недель от роду он был усыновлен.
– В другой раз, ладно? – сказал Крэндалл, думая о том месте, где он проводил почти все вечера с момента прибытия в город и где планировал быть и сегодня.
– Разумеется, – согласилась Джулия.
– Хочешь, я выпью кружечку за тебя? – предложил Уэйд.
– Лучше целых две.
– Я надеялся, что ты ответишь именно так, – ухмыльнулся Уэйд Робинсон. Он был невысок, жилист, русоволос и очень коротко стригся. Уэйд был для Крэндалла больше, чем просто товарищем по работе, он был его другом. Крэндалл хотел поведать ему о своем открытии, но что-то удержало его. Он никому еще не говорил об этом, считая, что сначала должен сам свыкнуться с этой новостью.
Через полчаса Крэндалл вышел из душа в своей комнате в «Холидей Инн» на окраине города. Вытершись, он, как обычно, позвонил своему четырехлетнему сыну, по которому очень скучал после развода. Мальчонка не желал говорить ни о чем, кроме черепашек-ниндзя. Когда волосы высохли, Крэндалл по-своему обыкновению стянул их в хвост на затылке. Его жена – бывшая жена – находила, что для такой прически он уже староват. Кроме того, она жаловалась, что его никогда не бывает дома, что он вечно возится в грязи, а, кроме того, считала его плохим любовником. Ее новый муж, с которым она расписалась подозрительно быстро, был почти лыс, следовал за ней повсюду, как пес, и был ужасным чистюлей. Что до любви, то этот парень выглядел так, словно был не в состоянии вставить даже вилку в розетку, не говоря уж…
«А впрочем, откуда мне знать? – саркастически подумал Крэндалл. – Я ведь даже не знал об усыновлении…»
На ходу перекусив бутербродом, он направился туда, куда собирался. Было уже почти семь часов, но движение по-прежнему оставалось оживленным. Раньше Крэндалл десяток раз бывал в этом городе, но ни разу не чувствовал себя так, как теперь. На этот раз он был как бы паломником, город словно принадлежал ему. Работа в соборе, казалось, свалилась с небес, предоставив ему, возможность побывать там, где он родился и был усыновлен, именно тогда, когда он пытался решить, как ему жить с этим знанием.
«Как странно, – думал он, – что человек, всегда относившийся к прошлому с благоговением, внезапно лишился собственного прошлого». Из-за этого он чувствовал себя неполноценным и не был уверен в себе.
Припарковав машину, Крэндалл направился к библиотеке и вошел в ее массивные двери. Он знал, где находится то, что ему нужно. Здешнее отделение генеалогии, как его заверили, было одним из лучших в штате. Он надеялся, что так оно и есть, ибо у него было так мало сведений и вряд ли что бы то ни было или кто бы то ни был могли помочь ему. Сев за стол, Крэндалл попросил принести ему микрофильмированные документы о приобретении домов в 1950-х годах. Он уже просмотрел документы, относящиеся к шестидесятым, включая налоговые декларации, брачные свидетельства и свидетельства о рождении. Пока что его поиски не увенчались успехом. Он не мог найти никого с именем Дрексел Бартлетт. Так звали его родного отца. Это было единственной нитью, связывающей Крэндалла с его прошлым, которое неожиданно стало для него важнее всего. Он был просто одержим желанием выяснить о себе все…
Роуэн чувствовал, что его одержимость все усиливается. Со вчерашнего вечера он отчаянно жаждал… сам толком не понимая чего. Ему невыносимо хотелось снова увидеть прошлое, или, скорее, снова увидеть Энджелину. Узнать как можно больше о том, что некогда происходило в этом доме. Это желание снова привело его в библиотеку, но, как Роуэн и подозревал, ему не удалось узнать ничего, кроме той скудной информации, которой он уже обладал.
По дороге домой ему пришла в голову одна мысль. Экономка сказала, что портрет Энджелины был приобретен случайно. Откуда он взялся? Может, его бывший владелец знал что-нибудь об Энджелине? Он не слишком надеялся на это, но не видел другого выхода. На всякий случай экономка оставила ему свой номер телефона. Роуэн и представить себе не мог, как скоро он ему понадобится!
Оставив машину на дорожке, вдоль которой росли магнолии, Роуэн направился к дому. Забавно, он и не подозревал, что забыл выключить свет в гостиной! Интересно, с чего бы ему было включать свет? Ведь он уехал еще днем. Вдруг ему пришла в голову мысль, заставившая его сердце забиться быстрее. Он ускорил шаг. Возможно ли это? Как только Роуэн поднялся по ступеням, из темного угла выскочил Кот и, только распахнулась дверь, бросился в дом. Роуэн не обратил никакого внимания на его мяуканье.
В коридоре лежала полоса неяркого желтоватого света. Роуэн тихо подошел к приоткрытой двери. Он молил те силы, которые сейчас управляли домом, повторить то, что произошло накануне. Застыв перед дверью, он боялся распахнуть ее и заглянуть в комнату. Тут послышался тихий шорох. Любопытство победило. Роуэн чуть шире приоткрыл дверь и заглянул туда. Он немедленно увидел плавно двигающуюся по комнате женщину. Ее нежно-голубое платье с высоким воротом и пышной юбкой тихо шелестело.
Энджелина.
Как и раньше, она казалась туманной, полупрозрачной, но все же не столь сильно, как прежде. На этот раз и женщина, и комната были более материальны. Цвета стали ярче, темнее, углы – резче. Вчерашний густой туман рассеялся, оставив лишь похожие на облачка обрывки. Сама Энджелина казалась еще прекраснее, чем накануне, если это только было возможно. При взгляде на нее у Роуэна захватило дух.
Она прикрутила фитиль в лампе, пугливо оглянулась по сторонам и направилась во внутренний дворик. Когда женщина вернулась, в руке у нее была маленькая книжечка. Присев около небольшого столика с гнутыми ножками, она обмакнула гусиное перо в хрустальную чернильницу и принялась что-то записывать в книжку. Записная книжка? Дневник? Роуэн не знал. Он видел, что она торопится, словно боится, что ее застанут за этим занятием. В довершение к этому женщина постоянно оглядывалась через плечо. Однажды, судя по всему, ее напугал шум, потому что она быстро посмотрела на дверь.
«Услышала ли она меня? – подумал Роуэн. – Может ли увидеть?»
Вряд ли. Она смотрела прямо на него, но сквозь него.
– Энджелина! – тихо окликнул он, но она не подняла головы, продолжая торопливо писать. Роуэн осторожно протянул руку, дотронувшись кончиками пальцев до того же энергетического поля, с которым столкнулся накануне. Он ощутил слабое покалывание тока, услышал тихое потрескивание и щелчки. Прибежал любопытный Кот, но, повинуясь инстинкту, замер, не доходя до невидимого барьера. Он дотронулся до него лапкой. Судя по всему, его так же, как и Роуэна, ударило током, ибо зверек зашипел и отдернул лапу.
Словно услышав шипение кота, Энджелина снова обернулась. Она ничего не заметила, но, быстро дописав начатое предложение, закрыла книжку и снова вышла в темный сад. Вернулась она с пустыми руками, что дало Роуэну повод предположить, что она прячет ее там. Но что эта женщина записывает? Мысли, которыми она не может поделиться ни с кем?
Наверное, Энджелина услышала какой-то шум, потому что она бросилась к лампе и второпях ушибла ногу о край столика. Роуэн услышал приглушенный вскрик. Он почувствовал ее боль, нахлынувшую на него легкой волной тошноты. Энджелина потушила лампу, и комната погрузилась в кромешную тьму.
Роуэн ждал. Он не знал, в комнате ли она еще, и задумался, почувствует ли, если она пройдет мимо него в дверях. Не в силах дальше выносить эту неопределенность, он попытался нащупать электрическое поле. Пустота. Он ничего не почувствовал. Войдя в комнату, он включил свет. Комната была пуста, если не считать Кота, который бродил по ней, удивленно обнюхивая стул, который стоял на том самом месте, где секунду назад был столик.
Ошеломленный Роуэн плюхнулся на диван и закрыл лицо руками. Она снова исчезла, оставив его в полном одиночестве. Он чувствовал себя совершенно беспомощным. Дважды он становился молчаливым свидетелем прошлого, но был не в силах что-либо предпринять. Как он мог что-нибудь сделать, не оказавшись предварительно в прошлом? Да и возможно ли это? Согласен ли он, если представится такая возможность, рискнуть своим настоящим? Он понятия не имел, можно ли путешествовать во времени. Подобным вещам не учат в медицинском колледже. Отправится ли он в прошлое, если ему предоставят шанс?.. Роуэн подумал об Энджелине, которой некому довериться. Он вспомнил о царапинах, оставленных у нее на шее мужем, и представил себе холодный серый взгляд этого человека и ужас, отражающийся в глазах Энджелины…
Отправится ли он в прошлое?
Неожиданно Роуэн осознал, что у него уже нет выбора, а возможно, и никогда не было. Да, он пойдет туда. Просто потому, что так надо.
Если Микаэла О'Кейн и усвоила что-нибудь за свои двадцать девять лет, так это то, что не имеет смысла бороться с судьбой. Что будет, то будет.
– Да, – размышляла она, изучая разложенные перед ней карты таро, – тому, что должно произойти, никто не в силах помешать. О неизбежности будущих событий говорила карта La Roue de Fortun [3 - Колесо судьбы (фр.); в рус. традиции эта карта носит название «Колесо счастья».]'. Колесо представляет собой круговорот событий от начала до конца, от печали к радости и обратно, так, как вечно движется мир и человеческая жизнь. Прошлое, настоящее и будущее сплетаются в затейливый узор и трудно, да и глупо, ограничивать жизнь временными рамками. Доказательством тому могло служить то, что вскоре произойдет. Эта история началась задолго до того, как кто-либо из ныне живущих на земле впервые увидел свет…
Микаэла перевела взгляд на карту силы – La Force [4 - Сила (фр.).], на которой был изображен Геракл, голыми руками укрощающий льва. Красная палица, отвергнутая при осознании своей внутренней силы и уверенности в себе, лежала на земле. Да, скоро придет посторонний человек, наделенный силой духа, и заставит ненависть подчиниться любви. Этот человек приведет в движение колесо жизни, но для этого ему придется рискнуть собой. Об этом говорила La Mort [5 - Смерть (фр.) – название карт Старшего аркана таро.] – карта, символизирующая гибель.
Кроме того, в раскладе присутствовали Le Diable [6 - Дьявол (фр.).] – карта «Дьявол», напоминающая о влиянии злых сил, и La Lune [7 - Луна (фр.); Др. назв. карты таро «Сумерки».], предупреждающая об обмане. Да, этому человеку предстоит выполнить нелегкую и опасную задачу.
Карты поведали ей еще об одном. Этот человек не был еще знаком с тем, кто сыграет свою роль в предстоящем. Микаэла не знала, какая это будет роль. Это было каким-то образом связано с искуплением. Она чувствовала это, но не представляла, откуда пришло подобное знание. Просто знала. Таким же знанием обладала ее прабабка, от которой она унаследовала эти способности и предначертанную ей в этой истории роль.
Микаэла была вся в черном. На ней не было украшений, если не считать серебряного крестика на шее. Она была босиком. Встав, женщина собрала карты и аккуратно сложила их. У нее были длинные, почти до пят, вьющиеся ярко-рыжие волосы. В ее жилах смешалась кровь белых и негров, но кожа Микаэлы имела лишь легкий желтоватый оттенок, и она вполне могла бы выдать себя за белую, хотя это ей и в голову не приходило. Ей нравилось оставаться самой собой, она была довольна этим и совершенно не интересовалась мнением окружающих на сей счет. Именно поэтому она совершенно не пользовалась косметикой – ни румянами, ни тушью для ресниц. Несмотря на это, красота Микаэлы, ее янтарные глаза, золотистые, словно полуночная луна, приковывали к себе внимание людей. Эти глаза могли быть спокойными и нежными, как сон младенца, и они же могли вспыхивать огнем, выдавая ее ирландский темперамент.
Сейчас эти глаза смотрели на часы. Она ненавидела часы, но сознавала, что они необходимы, чтобы ее клиенты не теряли чувство времени. Сейчас, в жаркий июньский четверг, стрелки показывали десять минут восьмого. Где-то в отдалении хрипловатый голос Рода Стюарта напевал о любви. Принадлежащий Микаэле черный, словно сажа, кот Сатана лежал на спинке продавленного дивана, щуря золотистые, как топаз, глаза. Комната, охлаждаемая лишь старым вентилятором, стоящим на поцарапанном столе, нуждалась в ремонте. Как минимум, в покраске. Но на столе стояла ваза с яркими, будто наряд цыганки, цветами, насыщавшими воздух сладким ароматом! В убранстве комнаты забавно сочетались бездумность и аккуратность. Но эта комната ничего не значила для нее. Ничто материальное не имело значения. Разве что иногда…
Двигаясь с плавной грацией балерины, Микаэла подошла к столу, и, со скрипом выдвинув заедающий ящичек, вытащила маленькую черную книжечку. Края книжки были потерты, кожаный переплет сморщился, как лицо старухи. Длинные тонкие пальцы Микаэлы наугад открыли книжку, и, опустившись на стул, она углубилась в чтение.
Не знаю, сколько я еще вытерплю. Я говорю себе, что должна вынести все ради Хлои, но не уверена, что у меня хватит на это сил. Ежедневно, ежечасно, ежесекундно я молюсь. Я знаю. Бог слышит меня. Я чувствую его присутствие и знаю, что он непременно пришлет кого-нибудь. Но у меня уже не хватает терпения. Умоляю, Господи, прости мне грех нетерпения!
Взглянув на торопливо нацарапанные строки, Микаэла благоговейно провела пальцем по странице, словно дотрагиваясь до святыни.
Удовлетворенная, знающая улыбка тронула уголок ее губ.
– Он уже идет, – прошептала Микаэла. Ее отвлекло треньканье звонка внизу. Женщина неторопливо спрятала дневник в стол. Выпрямившись, она направилась вниз по лестнице, сопровождаемая котом. Раздвинув занавесь из бус, она вошла в гостиную, и, как была босиком, открыла дверь. На пороге стоял коренастый коротышка. На лбу и лысине у него выступили капельки пота. Микаэла решила, что это – результат не только жары, но и нервного возбуждения.
– Мисс О'Кейн? – нерешительно спросил визитер.
– Да, – спокойно ответила Микаэла.
– Меня зовут Иэн Стейн. У меня назначена встреча.
Улыбнувшись, Микаэла посторонилась и впустила его. Она привела гостя в соседнюю комнату, жестом предложив ему садиться.
– Я – деловой человек, – сообщил он, устроившись на потертом стуле. – Занимаюсь бизнесом. Только что я сделал небольшое вложение и теперь хочу знать, что из этого выйдет. Мне нужно узнать будущее.
– Хорошо, – Микаэла села за стол и, взяв колоду карт таро, дала их клиенту перетасовать. Он явно нервничал, но сделал, как было сказано, и вернул колоду ей. Женщина принялась раскладывать карты.
«Будущее, – думала она, выкладывая разноцветные карты одну за другой на стол. – Почему никто никогда не хочет узнать о своем прошлом».
Полночь.
Когда Люки на цыпочках вышла из гостиной в темный двор, она подумала, что ненавидит полночь. Ей всегда казалось, что в этот час мир замирает, и по земле бродят демоны. Она знала, что Бог хранит своих чад. Так говорят священники, а всем известно, что священники не лгут. Тем не менее, Люки была не уверена, что Бог может наблюдать за всеми одновременно. Что, если Он на секундочку отвернется? Что, если кому-то его помощь будет нужнее, чем ей, и Он вынужден будет на время оставить ее? Именно поэтому она всегда носила с собой амулет вуду. Он призван был защитить ее тогда, когда у Бога найдутся дела поважнее. Сунув руку в карман передника, который по-прежнему был на ней, она сжала маленький мешочек, черпая в этом жесте уверенность. В грязной красной тряпочке, перевязанной шнурком, хранились кусочек черного, похожего на уголь, камня, раковина улитки и белая-пребелая косточка. «Да, – подумала Люки, – тетушка сделала надежный талисман».
Но сегодня она хотела раздобыть не талисман. Ей нужен был исцеляющий амулет. Сегодня для мисс Хлои выдался тяжелый день. Когда Люки увидела ее утром, девушка выглядела еще бледнее, чем обычно, хотя по-прежнему улыбалась, стараясь не показывать, насколько ей плохо. Но к середине дня она была столь измучена и слаба, что миссис послала Люки за доктором. Он, как всегда, сказал, что мисс Хлоя должна находиться в покое и лежать, опираясь на подушки, чтобы ей было легче дышать. Если бы не эта жара, мисс Хлое стало бы полегче. Хоть бы пошел дождь!
Люки разулась и, подоткнув повыше подол платья, дотянулась до нижней ветки магнолии. Подтянувшись, она вскарабкалась на дерево. Это было нелегко, но Люки справилась с задачей и вскоре уже была на самом верху кирпичной стены. Оттуда она спустилась вниз, используя выступы в кладке как ступени, и оказалась на свободе.
Снова обувшись, Люки поспешила на окраину города. Подойдя к центру, она пошла напрямик через парк. Ходить по аллеям было опасно: там часто обитали бродяги и всякий сброд, для которого не существовало никаких законов, но у Люки не оставалось выбора. Этот путь был гораздо короче, а у нее было мало времени: если обнаружат ее отсутствие, расплата будет жестокой. На грязной дорожке валялись консервные банки и всякий мусор, отовсюду исходил жирный запах помоев. Стараясь не дышать, Люки торопливо бежала к своей цели под душераздирающие вопли бродячих котов.
Тетушка Люки, по мнению девушки, была богата, хотя и жила в небольшом доме – она носила красивые платья и сверкающие драгоценности. Ее двухэтажный дом, окрашенный в голубой цвет, стоял на небольшом возвышении. Вплотную к нему, прижавшись, словно жемчужины в ожерелье, стояли соседние дома – розовые, фиолетовые, голубые и персиково-желтые. Изящные кованые ограды, цветы и деревья окружали домик тетушки Люки.
Некоторые говорили, что Мари Камбре является подпольной совладелицей кое-каких заведений на улице Кэнал. Другие уверяли, что она содержит публичный дом. А кое-кто был уверен, что она стоит за таинственными исчезновениями красивых молодых женщин, белых и цветных, которые иногда пропадали бесследно. Ходили сплетни, что женщины попадали в клуб «Адское пламя», где развлекались самые влиятельные люди города. Несмотря на то, что никто не мог доказать существование подобного клуба, новоорлеанские любители скандалов поговаривали, что члены оного, собираясь вместе, предаются диким вакханалиям и оргиям. Люки не верила тому, что говорили о ее тетушке, за исключением того, что ее называли жрицей вуду. Но тетка не была злой. Это Люки прекрасно знала. Она была слишком доброй, чтобы служить злым силам. Ну, может быть, она и вправду владела каким-нибудь предприятием – деньги у нее водились, несмотря на то, что жилище Мари Камбре было очень скромным.
Постучав в дверь ее домика. Люки принялась ждать. Из-за облаков виднелась луна, где-то подвывала собака. Люки нетерпеливо постучала еще раз. Она неуверенно огляделась по сторонам, опасаясь появления полночных демонов. И тут в комнате зажегся свет. На окне отдернули занавеску.
– Тетушка, это я.
Дверь со скрипом отворилась, и на пороге появилась изящная, словно статуэтка, женщина с шоколадной кожей, прямыми черными волосами и горящими черными глазами.
– Господи помилуй, деточка, что ты здесь делаешь в такое позднее время? – поинтересовалась она, буквально втащив племянницу в свой небогато обставленный дом, где витал слабый аромат благовоний и ее лавандовых духов.
– Мисс Хлоя, – на одном дыхании выпалила Люки. – Сегодня ей было плохо. Мне нужен хороший gris-gris [8 - Амулет, состоящий, как правило, из набора разнообразных предметов, которым приписывается магическая сила. Употребляется в обрядах вуду.] для нее.
Мари Камбре совершенно естественно восприняла эту просьбу. Она подошла к столику, на котором стояли ряды разнообразных коробочек и флаконов. Шафраново-желтое платье покачивалось в такт ее шагам. Над столиком висело распятие, справа находился алтарь, посвященный Деве Марии. Мари Камбре с гордостью говорила, что она – католичка, занимающаяся вуду, и носила освящать все gris-gris своего изготовления в собор Сен-Луи. Она утверждала, что именно это делает их столь действенными.
– Положи это ей под подушку.
– Спасибо.
Темнокожая и темноволосая женщина внимательно посмотрела на свою племянницу.
– У тебя все в порядке? – Вопрос был совершенно обычным, но обе женщины понимали, что за ним кроется. Вопрос Мари Камбре следовало понимать так: «Нормально ли ты чувствуешь себя в том доме?»
– Да, – ответила Люки, пряча свой страх. Это не укрылось от Мари Камбре, и она продолжала:
– Ты можешь устроиться работать в другое место.
– Я не смогу оставить мисс Хлою.
Тетка улыбнулась и погладила Люки по щеке своей светлой ладонью.
– Ты умница, лапонька моя.
– Я просто выполняю свой христианский долг, – забавное замечание, если учесть, что она подвергалась опасности на темных ночных улицах, чтобы добыть языческий gris-gris.
– Дай-ка мне твой оберегающий амулет, – по-видимому, Мари Камбре была совершенно уверена в том, что племянница носит его при себе.
Люки достала его и передала Мари. Вернувшись к столику, та развернула кусочек ткани и, добавив к его содержимому монетку, свернула и, крепко завязав, отдала амулет Люки.
– Этот gris-gris гораздо могущественнее.
Он защитит тебя, – она не стала говорить, от чего. Или от кого. В этом не было нужды – обе прекрасно понимали, о чем идет речь. – А теперь тебе нужно торопиться. Уже поздно. Хозяйка особняка Ламартин не похвалит тебя за визиты ко мне. Люки кивнула:
– Мне нельзя надолго оставлять Хлою. Она часто просыпается.
– Положи амулет под ее подушку, – повторила Мари, провожая племянницу к двери. На пороге она склонилась и поцеловала девушку в щеку. – Иди же, – повторила она, выпроваживая Люки прежде, чем та успела промолвить хоть слово.
Стоя в дверях. Мари не сводила с племянницы глаз, пока та не скрылась из виду. Чтобы защитить девушку, она перекрестила ее. Дом, в который возвращалась эта женщина-ребенок, таил в себе зло. Увидев его. Мари тотчас почувствовала это. Но что такое зло? Находились люди, которые считали злой ее. Возможно, так и есть. Несмотря на то, что она ходила в церковь, несмотря на ее занятия вуду, Мари Камбре исповедовала свою собственную религию. Будучи уверенной в том, что люди верят лишь в то, во что им хочется верить, она давала своим посетителям то, что те жаждали получить, начиная от любовного напитка и заканчивая зельем, внушающим страх. Кроме того, она передавала любовные записки тем из своих клиентов, кто, невзирая на брачные узы, заводил романы на стороне. Что же касается скандально известного клуба «Адское пламя», Мари искренне оскорбляло то, что ее имя упоминается в связи с ним.
Захлопнув дверь и закрыв ее на замок, она взяла фонарь, поднялась по лестнице и направилась прямиком в свою спальню. Она сразу же повернулась к обнаженному мужчине, лежавшему на кровати.
– Кто это был? – поинтересовался ее любовник.
– Люки, – ответила Мари, ставя фонарь на столик рядом с кроватью. Мужчина нахмурился:
– Что ей надо?
– Исцеляющий gris-gris. Сегодня Хлое было плохо.
– Было плохо, – повторил ее друг, и добавил: – Люки нельзя ходить одной в такое время.
– Я знаю.
– Хочешь, я провожу ее?
– Не надо. Я дала ей сильный оберег.
Мужчина усмехнулся, демонстрируя превосходные, белые и ровные, как жемчуг, зубы:
– Только не уверяй меня, что ты вдруг сама поверила в эту мишуру, которой приторговываешь!
Мари Камбре пожала плечами:
– Лучше верить хоть во что-то, чем ничему не доверять.
Улыбка исчезла с лица мужчины, и он протянул руку к Мари, развязывая пояс на ее платье. Шелк соскользнул с коричневых плеч на пол.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Ранним солнечным утром во вторник Роуэн позвонил экономке. К сожалению, она ничего не знала о первоначальном владельце портрета. Ей было известно только то, что ее работодатель получил картину совершенно неожиданно. Не может ли она дать швейцарский номер доктора Белла? Собственное нахальство изумило Роуэна. Неужели он на самом деле собирается позвонить Дэвиду Беллу и узнать, откуда он получил портрет? Да. Он не только выяснил телефон Белла, но и позвонил ему. Через десять минут Роуэн повесил трубку, выслушав неправдоподобную историю и установив имя…
Если верить Дэвиду Беллу, который вовсе не ждал звонка от своего временного жильца, бесед с вышеупомянутым жильцом на столь оригинальную тему, портрет принесла ему некая таинственная женщина. Она же сообщила, что на полотне изображена Энджелина д'Арси Ламартин, некогда жившая в этом доме. Кроме того, странная женщина сказала, что она просит его принять портрет и повесить его над камином в гостиной, там, где он некогда находился. Потребовалось совсем немного, чтобы удостоверить подлинность картины, и Дэвид Белл, заинтересованный в том, чтобы восстановить обстановку в доме как можно точнее, с радостью повесил портрет именно там, где его просили. Он пытался заплатить за картину, но молодая женщина категорически отказалась от денег и исчезла, когда он отлучился, чтобы переговорить по телефону.
Назвала ли странная посетительница свое имя?
Честно говоря, да.
Узнав имя благотворительницы, Роуэн обшарил особняк Ламартин в поисках телефонного справочника. Он понимал, что лихорадочное возбуждение, овладевшее им в процессе поисков, никак нельзя считать нормальным. Обычно люди, которым понадобился телефонный справочник, ведут себя спокойнее. И не впадают в бессмысленную эйфорию, отыскав его. Чуть не выдирая страницы в спешке, Роуэн раскрыл нужный ему раздел и быстро пробежал глазами указанные там имена.
Нету.
Этого имени там не оказалось. Как, впрочем, и любого, хоть отдаленно напоминающего его.
«Черт побери!» – думал Роуэн, с трудом удерживаясь, чтобы не швырнуть книгу через всю комнату. Упав в кресло в гостиной, он запустил пальцы в собственную шевелюру и уставился на портрет. Что, скажите на милость, ему теперь делать?
«Что мне теперь делать?» – думала Энджелина, глядя на роскошный цветок магнолии, словно дразнивший ее с высокой ветки, до которой ей никак не удавалось дотянуться. Если бы он не был столь красив, она оставила бы его в покое, но бархатистые кремовые лепестки казались просто превосходными, и ей хотелось послать цветок в подарок Хлое. Бедной девочке опять не удалось поспать, как следует этой ночью, и Энджелина жаждала порадовать сестру чем-нибудь необыкновенным и хоть на секунду отвлечь ее от тяжких мыслей. Конечно, она опоздает на мессу, но это пустяки. Необходимо достать сестре эту магнолию!
Оглядев двор, она заметила фигурную кованую скамейку неподалеку от фонтанчика с ужасной горгульей. Может, если встать на нее, удастся дотянуться до цветка? Но и здесь возникла проблема. Должно быть, эта скамейка весила целую тонну, ибо Энджелине удалось сдвинуть ее немногим больше, чем на дюйм. Неожиданно появилась Люки, и Энджелина сочла ее приход ответом на свои молитвы.
– Слава Богу, – произнесла она. – Не поможешь ли ты мне передвинуть эту скамью?
– Да, мэм, – Люки взялась за один конец длинной скамейки, в то время как Энджелина схватилась за второй. Совместными усилиями им удалось сдвинуть скамейку еще на дюйм. И еще. Через несколько секунд они остановились в изнеможении. На лбах обеих женщин выступил пот.
– Куда мы ее тащим? – спросила, задыхаясь, Люки.
– Под дерево, – ответила запыхавшаяся Энджелина, вытирая рукой лоб. – Я хочу сорвать вон тот цветок.
Услышав это, Люки взглянула на магнолию. Без лишних слов девушка села на скамью и принялась расшнуровывать свои черные кожаные ботинки. Затем, к полному изумлению Энджелины, она стянула чулки.
– Что ты делаешь?
– Собираюсь достать вам этот цветок, – ответила Люки и, встав, подошла к дереву. Найдя знакомые упоры для ног, она подтянулась и вскарабкалась на дерево, взметнув нижнюю юбку и показав панталоны несколько больше, нежели позволяли приличия. Через секунду Люки уже сидела на ветке неподалеку от вожделенного бутона.
Неожиданно Энджелина не смогла удержаться от смеха. А ведь раньше ей казалось, что она давно забыла, как это бывает, как губы помимо воли растягиваются в улыбке…
– Ты лазишь, словно обезьянка! Люки тоже расхохоталась, но немедленно покраснела и постаралась спрятать глаза, пока хозяйка не успела досконально выяснить, насколько далеко простираются ее таланты. Стебель оказался толстым, и сорвать цветок было не так уж легко, но Люки, наконец, справилась с этой задачей и осторожно бросила добычу вниз, где Энджелина поймала ее с не меньшей аккуратностью. Магнолия оказалась такой же великолепной, как она и ожидала. Глядя, как юная служанка без труда спускается с дерева, Энджелина снова не смогла сдержать улыбку.
– Вы должны почаще улыбаться, мэм, – заявила Люки, снова оказавшись на твердой земле. – Тогда вы столь же прелестны, как эта магнолия.
Странно, но это замечание отрезвило Энджелину. Она вдруг осознала, что в ее жизни до боли мало поводов для улыбок и смеха. А Люки неожиданно вспомнила о давящей мрачности этого дома… и о том, что ее высказывание может показаться неуместным. Опустив глаза, она подобрала свои чулки и ботинки, и, направляясь к двери, ведущей из внутреннего дворика в гостиную, пообещала:
– Я прослежу, чтобы для мисс Хлои приготовили завтрак.
– Люки?
Служанка нерешительно обернулась:
– Да, мэм? – вопросительно произнесла она, не дождавшись продолжения фразы.
Энджелина долго боролась с замешательством, прежде чем произнесла:
– Если со мной что-нибудь случится…
– С вами ничего не случится, мэм, – торопливо перебила Люки.
– Разумеется, нет, но предположим, что все-таки… Сможешь ли ты… Я хотела сказать, могу ли я надеяться на то, что ты останешься с Хлоей? Могу ли я в случае чего рассчитывать?.. – здесь она снова замялась, зная, как трудно будет произнести следующие слова: – рассчитывать, что ты заберешь ее из этого дома?
Неожиданно Люки показалась ей гораздо старше своих лет.
– Да, мэм. Бог свидетель. Энджелина улыбнулась.
– Спасибо. Ты настоящий друг. Люки кивнула, смутившись, хотя ей и был приятен этот комплимент. Она снова направилась к двери.
– И еще, – остановила ее Энджелина. Люки взглянула на нее. Хозяйка кивнула в сторону вымощенного оранжевыми и черными плитками пола:
– Под выщербленной плиткой спрятаны деньги. Их немного, но… вдруг тебе понадобится… – Энджелина не стала говорить о дневнике, который также лежал в этом тайнике. Когда ее не станет, он сможет объяснить то, что она не осмеливается…
Люки снова кивнула:
– Да, мэм, – повторила она и направилась к двери, но, не пройдя и нескольких шагов, остановилась. Она открыла, было, рот, намереваясь что-то сказать, затем, смутившись, проговорила:
– Оставьте цветок на столе в гостиной. Я положу его на поднос для мисс Хлои.
Энджелина поняла, что Люки сказала не то, что хотела первоначально, и обрадовалась этому. Кое-что лучше не произносить вовсе. По правде говоря, об этих вещах страшно говорить.
Роуэн все еще сидел в кресле, уставившись на портрет и раздумывая о том, как ему найти женщину, вернувшую картину, когда дверь, ведущая во двор, неожиданно распахнулась. Мгновенно комната переместилась во времени. Сменилась обстановка, и Роуэн вдруг обнаружил себя сидящим на диване. У него не было времени обдумать это, отреагировать на столь неожиданные изменения, ибо он сразу увидел женщину, вошедшую в гостиную. Энджелина.
На этот раз она нисколько не казалась прозрачной, ее не сопровождали струйки тумана. Сейчас она была столь же реальной, отчетливой, как и любой из когда-либо виденных им людей. Прежде чем он успел усомниться в своем зрении, женщина прошла мимо него буквально в нескольких дюймах, явно показывая, что нисколько не подозревает о его присутствии.
Странно, но он не просто увидел ее, но и почувствовал, как ее юбка задела его ногу. Более того, он ощутил ее присутствие. Оно буквально затопило сердце Роуэна, залив его теплыми солнечными лучами. Ее близость с особенной остротой заставила его почувствовать себя живым. Он жаждал протянуть руку и коснуться этой женщины, но что-то остановило его. Что, если дотронувшись, он обнаружит, что она нереальна, что это – просто сон. или, того хуже, галлюцинация? А вдруг она просто исчезнет?
Так что он просто смотрел на нее, стараясь запомнить каждую деталь ее облика, то, как ниспадают на плечи ее локоны, выбиваясь из высокой прически, как по-лебединому нежен изгиб ее шеи, как она, грациозно склонившись, положила магнолию на маленький столик возле кресла. Роуэн почувствовал сильный, кружащий голову запах и подивился тому, сколь благоговейно эта женщина обращается с цветком. Может, эта магнолия как-то по-особому дорога ей?
Держа в руке газету, Энджелина направилась в сторону Роуэна, и все мысли о магнолии разом улетучились из его головы. Ее безупречная красота, нежная кожа цвета слоновой кости, так ярко контрастирующая с волосами цвета черного дерева и угольно-черными глазами, покорили его, не оставляя места для других мыслей. Ее взгляд не останавливался на нем, для нее Роуэна не существовало, и на секунду ему подумалось, что, если она не видит его, то, возможно, его и в самом деле нет. А может, он все-таки существует, и неважно, видит ли его она? Роуэн был готов пожертвовать чем угодно, лишь бы взгляд этих глаз задержался на нем. Но он не мог этого сделать. Ничто не могло помочь…
Из чистого любопытства он посмотрел на газету, которую Энджелина положила на столик перед ним. Статья на первой странице была посвящена похищению молоденькой девушки. Несмотря на то, что история была весьма драматична, она не произвела впечатления на Роуэна. Его гораздо больше заинтересовала дата…
14 июня 1880 года.
1880! Он сидел здесь, в особняке Ламартин в 1880 году! Роуэна словно молнией ударило. Еще больше его поразило то, что ему даже не пришло в голову подвергать сомнению этот факт. Он принял его как данность. Где-то в глубине мозга копошилась мысль, что, если он и сошел с ума, то сделал это на совесть…
Роуэн ощутил, что кто-то стоит в дверях, даже не поднимая глаз. Более того, он понимал, что Энджелина точно так же почувствовала чье-то присутствие. Она резко повернулась к двери, и ее сердце так бешено забилось, что Роуэн готов был поклясться, что слышит его стук. Роуэн ожидал увидеть Галена Ламартина, но это был не он. Тем не менее, Роуэн понимал, что Энджелина боится этого мужчину, или, по крайней мере, не доверяет ему.
Этот коренастый тип с мощными мускулистыми руками был одет в черное, что делало его рыжие волосы и круглое бородатое лицо еще более отталкивающими. В его янтарных глазах светилась некая сила, предупреждающая о том, что с этим человеком нельзя шутить, и о том, что с ним придется считаться.
– Ваш экипаж, мэм, – сказал он низким, неприятным, лишенным модуляций голосом.
– Благодарю, – ответила Энджелина, и добавила: – мне нужно взять молитвенник.
Мужчина отреагировал еле заметным кивком и исчез так же бесшумно, как и появился.
Словно собираясь с духом, Энджелина снова подошла к столику, где оставила магнолию. Она взяла свою кружевную голубую шляпу и водрузила ее на локоны цвета черного дерева. Затем она потянулась за молитвенником. Роуэн не ожидал, что она столь торопливо направится к двери… Инстинктивно он вскочил и направился вслед за ней, намереваясь идти следом. Но, выйдя за порог, женщина исчезла. Точнее, растворилась в воздухе буквально у него на глазах.
– Нет! – воскликнул он, и в тот же момент комната, задрожав, вернулась в настоящее время.
Пытаясь устоять на ногах, Роуэн схватился за спинку дивана, но диван более не существовал. Он превратился в стул. Стол, мгновение назад стоявший перед диваном, исчез, равно как и лежавшая на нем газета. Все изменилось. Исчезли кружевные салфеточки, исчезла прежняя обстановка… Тут взгляд Роуэна упал на стол. Стол был уже не тот. По правде говоря, он был совсем не похож на столик, стоявший в гостиной Энджелины. Однако внимание Роуэна привлек отнюдь не внешний вид мебели…
Не веря своим глазам, он медленно двинулся вперед, ожидая, что заинтересовавший его предмет исчезнет так же, как исчезла сама Энджелина. Но этого не случилось. Напротив, чем ближе подходил Роуэн, тем великолепнее он ему казался. Осторожно протянув руку, Роуэн, поколебавшись, решился дотронуться до него. На ощупь лепестки магнолии казались мягкими, словно атлас, гладкими, как шелк. Их алебастровое великолепие напомнило Роуэну об Энджелине. Прелестный, хрупкий бутон со своими нежными лепестками был способен выжить, когда погибли бы все другие цветы. В Энджелине Роуэн чувствовал такую же силу Он видел ее. Он знал, что эта сила есть. Держа магнолию, он понимал, что теперь все стало гораздо сложнее. Не только он, Роуэн Джейкоб, смог проникнуть в прошлое, но и прошлое сумело проникнуть в настоящее, перейдя временной барьер.
Это открывало перед ним интереснейшие возможности. Перспективы, которые и в голову не могли прийти, пока он не почувствовал аромата этого цветка.
Неизвестно, что послужило решающим толчком – случай с магнолией или звонок Кей, напомнившей о том, что он уже целую неделю находится в Новом Орлеане и может остаться там не больше, чем на неделю, а может быть то, что обстоятельства постепенно выходили из-под контроля Роуэна, но его одержимость все усиливалась. Он не мог объяснить, в чем тут дело, но чувствовал, что ему просто необходимо найти женщину, вернувшую в особняк портрет. Наверняка она что-нибудь знает об Энджелине. Разумеется, найдется еще хотя бы одна часть этой странной головоломки.
Новые поиски этого имени в телефонном справочнике, как и подозревал Роуэн, опять ничего не дали. Он так и знал, но, тем не менее, счел своим долгом все перепроверить. После этого он не мог найти себе занятия и слонялся без дела по дому. Вниз по лестнице, вверх и снова вниз. Чуть раньше явился Кот, и теперь сопровождал Роуэна в его блужданиях из комнаты в комнату. Казалось, что животное ощущает охватившее Роуэна напряжение и сочувствует ему.
Мысли Роуэна то и дело возвращались к одному факту: Дэвид Белл – единственный, кто может помочь ему в поисках таинственной женщины. Движимый отчаянием, Роуэн схватил телефонную трубку и набрал международный номер. Услышав сонный голос абонента, он понял, что допустил ошибку.
– Ох, ради Бога, извините! Я совсем забыл про разницу во времени!
– Кто это? – Белл, казалось, нервничал.
– Роуэн… Роуэн Джейкоб.
Дэвид Белл немедленно вспомнил его. Это имя заставило его стряхнуть последние остатки сна.
– Что-нибудь случилось?
– Нет, нет, – поспешил успокоить его Роуэн. – С домом все в порядке.
Молчание Дэвида Белла красноречивее любых слов говорило: «Тогда к чему этот звонок?»
– Я… ну, мне интересно, не вспомните ли вы еще чего-нибудь, касающегося той женщины.
– Женщины, принесшей картину?
– Да. Я просмотрел телефонный справочник, но ее имени там нет. Может быть, вы знаете ее адрес, место работы… Хоть что-нибудь!
Дэвид Белл явно не понимал, почему для его гостя так важно найти эту женщину. Роуэн чувствовал любопытство доктора, которое яснее всего читалось даже не в том, что он говорил, а в его молчании.
– Я рассказал вам все, что знал, – заметил он наконец, добавив: – извините.
– Она не упоминала, где живет?
– Нет.
– Но это здесь, в Новом Орлеане? – подобная мысль только что пришла в голову Роуэну. Что, если женщина нездешняя?
Дэвид Белл на секунду задумался.
– У меня создалось именно такое впечатление, хотя и неясно, почему.
– Она не говорила, где работает, чем занимается…
– Нет, – не дослушав, ответил Белл.
– А откуда она получила портрет? Может, в художественной галерее?
– Нет. Я собирался спросить об этом, но она ушла прежде, чем мне удалось что-либо узнать. Когда вы звонили в прошлый раз, я рассказывал, что женщина ушла, пока я говорил по телефону.
– Понятно, – Роуэну не удалось скрыть, насколько он разочарован.
– Вам плохо?
– Нет, что вы, – соврал Роуэн.
– Вы разговаривали с моей экономкой?
– А что?
– Она уверена, что дом населен призраками, и что этот портрет раздражает местное привидение, – легкость тона свидетельствовала о том, что Белл не слишком верит рассказам своей экономки. А то, что он не стал дожидаться ответа Роуэна, говорило о том, что он рассчитывает найти в госте единомышленника по этому вопросу. – Как я уже говорил, я не знаю ничего, кроме того, что эта дама появилась у меня на пороге три недели назад…
– Три недели?
Роуэн и не подозревал, что это произошло так недавно. Это открытие заставило его вздрогнуть. Он не знал, что так насторожило его, но понял, что что-то неладно.
– Да, около трех недель назад, плюс-минус один или два дня. А что?
– Вы случайно не помните точную дату? – спросил Роуэн, догадываясь, что природа охватившей его дрожи сейчас будет раскрыта. Он не хотел убеждаться в этом… Ему не хотелось услышать подтверждение самых тайных страхов…
– По правде говоря, это случилось в мой день рождения. Помнится, я подумал об этом, как о забавном совпадении. Представляете, картину принесли мне на день рождения, словно сюрприз.
– Что это был за день? – настаивал Роуэн, уже зная, что он сейчас услышит.
– 21 мая. А что, это так важно? Роуэну показалось, что его затягивает в темный водоворот. Именно это чувство он испытал 21 мая. В тот день водоворот увлекал его в соленые морские глубины, хватая за ноги, волок все ниже и ниже. Водоворот, в который он попал сейчас, как ни странно, казался еще страшнее. На этот раз он состоял из смятения, недоверия, мрачного осознания того, что он, Роуэн, по уши увяз в том, чего раньше и представить себе не мог.
– У вас все в порядке?
Роуэн услышал вопрос и понял, что должен ответить.
– У… вас… все… в порядке?..
Казалось, эти слова доносятся откуда-то издалека. Мысли Роуэна разбегались. Портрет, появился в тот самый день, когда он утонул.
– Эй, у вас все в порядке?
Тревожный голос Белла вырвал Роуэна засасывающего забытья.
– Да, – выдавил он. – У меня все хорошо.
Позже – сколько времени прошло, Роуэн не знал, – он сидел, не сводя глаз с телефона. Рука все еще сжимала трубку. Он не помнил, как завершился разговор. Возможно, он просто по-хамски бросил трубку. Или все-таки вежливо попрощался? Он не мог вспомнить этого. И тут телефон зазвонил. Он звонил долго…
Наконец Роуэн поднял трубку, в основном лишь потому, что этого требовали приличия – на звонки надо отвечать.
– Алло?
– Я тут кое-что вспомнил, – произнес Дэвид Белл, словно их разговор не прерывался. – Женщина завернула портрет в бумажный пакет из магазина, разрезанный так, что получился лист бумаги. Помнится, на нем было нарисовано синее сердце, а внизу было написано: «Продукты от Харта». Х-а-р-т-а.
– Харт? – переспросил Роуэн, хватаясь за ручку.
– Ага. Игра слов [9 - По-английски фамилия владельца магазина (Hart) и слово «сердце» (heart) звучат практически одинаково.].
– Спасибо, – поблагодарил Роуэн.
– Возможно, это ничего не дает;
– Я хватаюсь за любую соломинку. Да, кстати, – поспешил спросить Роуэн, недоумевая, почему это не пришло ему в голову раньше. – Как выглядела эта женщина?
Дэвид Белл описал ее.
Через несколько секунд, когда Роуэн повесил трубку, его сердце отчаянно колотилось. Просмотр справочника подтвердил, что в городе действительно имеется продуктовый магазин Харта. Судя по карте, он находился неподалеку, в тихом районе. Роуэну казалось, что это должен быть крошечный семейный магазинчик, дышащий на ладан в попытках конкурировать с супермаркетами. Утром он непременно побывает у Харта.
Это не бог весть что, но появилась хоть какая-то зацепка. Он непременно разыщет эту женщину. Он должен это сделать. По-видимому, и он, и она стали пешками в какой-то странной игре. Может, она знает ответ на мучающие его вопросы. Возможно, сможет рассказать что-нибудь об Энджелине. И вдруг, что самое важное, таинственная незнакомка объяснит ему, зачем он, Роуэн Джейкоб, остался в живых?
Дом оказался маленьким, двухэтажным, розовым, словно сахарная вата. Его не помешало бы подкрасить, но в целом он выглядел весьма привлекательно, несмотря на то, что кованые решетчатые шпалеры были сломаны. Шпалеры и ограду игриво обвивал плющ, в разросшемся садике ярко цвел сладкий горошек. Утреннее солнце ласкало дом своими лучами.
Роуэн догадался бы, что это и есть то здание, которое он ищет, даже если бы старый зеленщик не указал ему на розовый дом в конце улицы. Он и сам не понимал, откуда ему это может быть известно. Просто какая-то необъяснимая сила влекла его к этому дому.
Припарковав машину, Роуэн распахнул дверцу и, выйдя, пошел прямиком по дорожке из потрескавшегося бетона, поросшей травой. Стоптанные ступени вели в маленький полукруглый портик, так же, как и ступени, выкрашенный в не слишком приятный зеленый цвет. Точь-в-точь такой же краской была грубо намалевана вывеска, прислоненная к окну на первом этаже, которая гласила:
«ГАДАНИЕ НА КАРТАХ… ЧТО СУЛИТ ВАМ БУДУЩЕЕ? Только по предварительной договоренности…»
Там же был написан номер телефона, который Роуэн разыскивал столь долго и безуспешно. Неужели дама, которую он ищет, гадалка?
Странно, но Роуэна это ничуть не удивило. По-видимому, после событий последних дней он утратил способность удивляться.
Подойдя к открытой двери, за которой виднелась занавесь, отгораживающая комнату, он нажал кнопку звонка. Никого. Только черный, словно сажа, кот, появившись, взглянул на Роуэна и, сочтя его не стоящим внимания объектом, дернул хвостом и скрылся в полумраке дома. Роуэн снова позвонил.
В первую секунду он не разглядел в этом полумраке женщину, но, по мере того, как его глаза привыкали к сумеречному свету, женщина все приближалась и наконец появилась на пороге, раздвинув занавеску из побрякивающих бус. Она была одета в черное платье без рукавов и воротника, похожее на рясу и почти достигавшее пола. На незнакомке не было украшений, если не считать серебряного крестика на шее. Ее ноги были босы, на лице – ни следа косметики. Сверкающие, как солнце, волосы плащом укрывали ее спину и, когда она двигалась, концы их касались пола.
Ее нельзя было назвать красавицей, но в ней было нечто неотразимо привлекательное, живое – простота, исключительность, нежность…
– Микаэла О'Кейн? – поинтересовался Роуэн.
– Да, – ответила она.
– Меня зовут Роуэн Джейкоб.
– У вас назначена встреча со мной, мистер Джейкоб? – начала, было, она.
– Нет, – перебил ее Роуэн. – Мне нужно задать вам несколько вопросов. Это касается портрета из особняка Ламартин.
Глаза женщины сузились, словно он произнес некий пароль, волшебное слово. Она молча сделала шаг назад, позволяя ему войти. Странно, но Роуэну показалось, что она ждала его. Он понимал нелепость подобного предположения, хотя… оно, по сути своей, было ничуть не более нелепо, чем его визит сюда.
По-прежнему не произнося ни слова, она указала ему направо, в маленькую комнатку, по-видимому, служившую гостиной. Роуэн вошел, отметив про себя, что стоящая там мебель разрозненна, стара и нуждается в замене. Несмотря на это, комната была чистой и уютной. Усевшись на прикрытое ажурной накидкой кресло, он задумался о том, что, собственно, привело его ею да, и что он надеется узнать. Какие именно вопросы следует задать…
Прежде, чем он успел что-либо спросить Микаэла О'Кейн уверенно произнесла:
– Вы чуть было не погибли. Перехватив его изумленный взгляд, она добавила:
– Это видно по вашей ауре.
Говоря это, Микаэла села напротив него и принялась тасовать лежавшие на столе карты. Затем, взглянув на Роуэна своими огромными, цвета топаза, глазами, передала их ему и сказала:
– Снимите.
Когда же Роуэн возразил ей, заявив, что он пришел сюда не для этого, она добавила:
– Пожалуйста.
Он сделал, как она просила, сняв карты аккуратно, и с таким видом, который ясно говорил о том, что он в эти глупости не верит. Она перевернула карту, которая оказалась сверху после манипуляций Роуэна и, внимательно изучив ее, снова перевела взгляд на него, провозгласив:
– Да, это вы и есть!
Несмотря на медленно вращающийся под потолком вентилятор, в комнате было ужасающе жарко. Жара и странные слова гадалки перенесли Роуэна в некий нереальный мир. На секунду все утратило реальность, показалось смутным и неясным, как будто время изменило свой ход или застыло на месте.
– Что вы имеете в виду, говоря подобные вещи? – спросил, наконец, Роуэн.
Микаэла ответила, продолжая тасовать карты, так, словно то, о чем она говорила, было самым обычным делом:
– Вы – тот, кого она ждала. И тут, словно что-то надломилось внутри Роуэна. Он нервно запустил пальцы в свою шевелюру:
– Скажете вы мне, наконец, что происходит, или нет?!
– Свершается правосудие, – спокойно ответила гадалка. Она сняла еще одну карту и, словно прочитав то, что было написано на ней, добавила: – Спасение истинно верующих.
Заметив, что Роуэн удивлен, женщина ласково улыбнулась, заставив его подумать, что она все-таки красива.
– Извините, – сказала она. – Кажется, вы ничего не понимаете.
– Да. Но я вообще мало, что понимаю в событиях последних трех недель.
Последняя фраза, по-видимому, привлекла ее внимание.
– Что произошло три недели назад? – спросила Микаэла.
– Я чуть не утонул.
– А-а-а, – протянула женщина, словно ей все стало ясно. – Три недели назад я вернула портрет.
– Знаю, – сказал Роуэн и попросил: – расскажите мне о нем.
Беседуя, она перебирала карты. Судя по всему, это было для нее так же привычно, как дыхание. Иногда Микаэла поглядывала на своего гостя.
– Портрет принадлежал моей прабабке. Он передавался из поколения в поколение, и существовала договоренность, что в один прекрасный день кто-то из нас вернет картину в особняк Ламартин. Моя бабка, а потом моя мать ждали знака, но его все не было. Потом ждала я… Три недели назад мне был дан знак… в картах… Они приказали мне вернуть портет.
– Почему?
– У карт не принято спрашивать. Роуэн перевел разговор на ту тему, которая интересовала его больше всего.
– Что вы знаете об изображенной там женщине?
– Об Энджелине? Роуэн кивнул.
– Я знаю лишь то, что я слышала. И то, о чем читала.
– А именно?
– К этой женщине были несправедливы.
– Кто? Гален Ламартин?
– Да. Гален Ламартин. Предмет вожделения каждой женщины в Новом Орлеане. Злобное орудие дьявола.
– Продолжайте.
– Он был… само зло. В чистом виде.
– К тому же садист. Она посмотрела на Роуэна:
– Да. Он радовался, причиняя людям боль. Больше всего ему нравилось мучить свою жену. Конечно, она была прекрасна, но он мог выбрать себе любую женщину в Новом Орлеане, где многие могли соперничать с ней. Мне кажется, что в Энджелине Галена привлекала именно ее девственная чистота, ее духовность. Ведь злу вечно не дает покоя все светлое и доброе. Но ему не удалось развратить ее. Он не смог заставить ее отказаться от веры – а это было единственное, что поддерживало эту женщину. Кроме того, доктор Джейкоб…
– Как вы узнали, что я врач? Микаэла улыбнулась:
– Карты говорят, доктор Джейкоб. Они разговаривают с теми, кто умеет их слушать.
– Почему она не ушла от него?
– Из-за Хлои, своей сестры.
– Хлои? – он впервые услышал имя сестры Энджелины. Внезапно она показалась ему до боли реальной.
– Хлоя была хрупким, болезненным ребенком. У нее болело сердце. А Энджелина боготворила сестру. Многие годы они жили вдвоем. Их мать скончалась, когда девочки были совсем крошками, а отец погиб на охоте, в то время как Энджелине не исполнилось и восемнадцати лет. Энджелина оставалась с Галеном, ибо он угрожал самому дорогому для нее человеку – сестре.
– Чем он угрожал? Микаэла пожала плечами:
– Точно не знаю. Мне известно лишь, что Энджелину эти угрозы очень страшили. Так что единственным ее утешением стала вера. Она ждала, чтобы Бог послал ей защитника, – тут Микаэла снова посмотрела на Роуэна. На этот раз топазовые глаза словно заволокло дымкой. – Она ждет вас.
– Это же абсурд, – возразил Роуэн, повинуясь голосу здравого смысла.
– Разве? – простота Микаэлы начинала действовать ему на нервы.
– Ну, ладно, давайте предположим, что вы правы, – фыркнул он. – Вы имеете в виду, что когда-то она ждала меня?
Микаэла передернула плечами. Крестик у нее на шее закачался.
– Что такое время, доктор Джейкоб? Может, его вовсе не существует? Вот секунда. Она промелькнула, и ее больше нет. Разве можем мы утверждать, что она была? И уверять, что ее больше нет, что после того, как мы пережили ее, она перестала существовать где-нибудь в другом месте, в другом времени?
Услыхав это, Роуэн встал, подошел к окну и принялся смотреть на пылающий южный день. Уже почти полдень, и скоро удушающая жара накроет город. Он повернулся и посмотрел в глаза гадалке.
– Я видел ее, – признался Роуэн. – И даже побывал в 1880 году. – Микаэла промолчала, и он добавил: – Вы не верите мне.
– Я верю тому, что вы говорите. Реальность этой беседы словно молотом ударила Роуэна. Он зло воскликнул:
– Разве это не должно казаться странным всем, кроме меня? Неужели весь мир сошел с ума?
– Вы не сумасшедший, – мягко возразила Микаэла. – Вы – человек, у которого есть предназначение.
– И в чем конкретно состоит мое предназначение?
– Этого я не знаю. Вы должны понять это самостоятельно. Моя миссия завершилась, когда я вернула портрет. – Перевернув верхнюю карту и вглядевшись в нее, женщина добавила: – Могу лишь сказать, что здесь замешан еще один незнакомец. Я не знаю, в чем состоит его или ее роль. Мне известно только одно – этот человек существует, и кроме того, – тут она перевернула еще одну карту, оказавшуюся символом смерти, – то, на что вы решитесь, подвергнет вас опасности. Даже не знаю, останетесь ли вы в живых.
Словно припомнив что-то, Микаэла встала и, жестом попросив гостя подождать, вышла из комнаты. Роуэн слышал, как она, не торопясь, поднялась на второй этаж. Солнечные лучи заливали светом всю комнату, и на него вновь нахлынуло ощущение нереальности происходящего. Неужели он и в самом деле сидит в этом маленьком розовом домике? Неужели и вправду он беседует с этой странной женщиной, которая уверяет, что обладает возможностью читать прошлое и предсказывать будущее?
Через несколько минут Микаэла вернулась, неся маленькую книжечку в кожаном переплете, потрескавшемся в ветхом, как само время.
– Она принадлежала Энджелине, – пояснила гадалка.
Роуэн вспомнил, что видел, как Энджелина торопливо записывала что-то в маленькую книжку – может быть, дневник? – а потом спрятала ее во внутреннем дворике. Микаэла протянула Роуэну ветхий томик. Он оказался реальным… реальнее, чем зыбкий мир вокруг. Провожая Роуэна до двери, Микаэла посоветовала:
– Читайте. Прислушайтесь к ней. Почувствуйте ее.
– И что мне делать потом?
– Сами поймете, – был ответ. – Только вы, и никто другой, будете знать это.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Зазвонил телефон. Он звонил и звонил весь вечер, пока, наконец, не захлебнулся на середине гудка. Звук на секунду повис в тишине. Роуэн не слышал, как звонил телефон и, более того, не подозревал о его существовании. Его внимание было сосредоточено на пыльном дневнике с ломкими страничками, обладателем которого он стал несколько часов назад. Он сидел в кресле в гостиной. Над камином висел портрет, на столе лежала магнолия, а Роуэн был поглощен чтением.
Я не в состоянии спать. Невозможно привыкнуть к этой жаре. О, как я скучаю по милому Руану! Единственное, чего бы мне хотелось – никогда не выходить замуж за этого ужасного человека! Как я могла не подозревать о том, каков он на самом деле?
Сегодня Хлоя выглядит лучше. Что бы я делала без нее? Она – моя единственная отрада. Я все сделаю, все вынесу ради нее.
Сегодня шел дождь, и город, словно чайник, исходит паром. Хлое трудно дышать, и я весь день просидела у ее постели. Вечером с нею останется Люки.
Ночь длинна. Я прислушиваюсь к его шагам и ловлю себя на том, что они мерещатся мне в каждом звуке. Ненавижу эти шаги, но тишина – она страшнее, ибо она говорит о том, что все еще впереди.
Сегодня мы сидели во дворе. Мне нравится этот дворик, но я ненавижу и его. Он позволяет отдохнуть от этого дома, и все-таки это тоже тюрьма, тюрьма, увитая цветами. Он запретил мне покидать дом без него или же без его верного пса – ирландца.
Хлоя хотела завести какого-нибудь зверька, но он запретил это. Странно, но я согласна с ним. Невозможно со спокойной совестью заставить человека или животное жить в этом доме.
Снова зазвонил телефон. Как прежде, Роуэн не обратил на него внимания, погрузившись в мир Энджелины. Он вчитывался в каждую строку так, словно она была написана специально для него. Иногда записи велись ежедневно, иногда через день, или даже с недельным интервалом. Постепенно тон их становился все, мрачнее. Роуэна охватил ужас, но даже ради спасения своей жизни он не мог бы оторваться от пожелтевших страниц.
Он становится все более ненасытным, словно им повелевают голодные демоны. Как человек может знать так много о боли? Кроме причинения физических страданий, он прекрасно умеет играть на моих чувствах. В этом он достиг неслыханных высот.
Единственное, что его интересует, – власть, контроль надо мной. Мне кажется, я даже не нравлюсь ему. Я уверена, что он меня не любит. Он не представляет себе, что означает это слово. Он не любит даже самого себя. Нет, ему нужно лишь полностью поработить меня.
Я разыскала дагерротипный портрет его матери. Он разозлился на меня за то, что я его нашла, и на себя за то, что увидел эту фотографию. Он приказал мне никогда не говорить с ним о матери, не упоминать о ней. Затем он выбежал из дома и вернулся лишь утром.
Последний абзац Роуэн прочел с огромным интересом. Может, мать жестоко обращалась с мальчиком? Наверно, малыш ждал любви, но ее не было. Энджелина написала, что он не любит даже самого себя. Возможно, неким странным образом он считал, что вина за недостаток заботы со стороны матери лежит на нем? Что раз его не любят, значит, он недостоин любви.
«Черт возьми, – подумал Роуэн. – Я не психиатр. Я не могу заниматься психическими и эмоциональными проблемами Галена Ламартина». И, более того, Роуэн понимал, что сейчас эта проблема слишком близка ему, чтобы он мог хладнокровно рассуждать о ней. Он являлся лицом заинтересованным. Заинтересованным в привидении? В женщине, жившей более ста лет назад? Да. Он не мог объяснить этого, равно как не мог и отрицать. И этот личный интерес побудил его читать дальше, хотя с каждой страницей это становилось все труднее.
Он явился прошлой ночью.
Эта запись была трогательной и одновременно страшной благодаря своей краткости. Кроме того, поражал факт, что ни в одной из дневниковых записей Энджелина не назвала своего мужа по имени. Роуэн жаждал узнать, что произошло, когда Гален явился в комнату своей жены. Об этом ничего не говорилось. Только намеки, отрывочные и неясные. Не может же правда оказаться такой ужасной, как картины, подсовываемые Роуэну его пылким и не в меру разгулявшимся воображением. Или может?
Я впадаю в отчаяние. Каждый день я отправляюсь к мессе. Ежедневно молюсь, пока не обдираю пальцы о четки. Я охрипла, повторяя: «Богородице, дева, радуйся…» Господь не оставит меня. Он пошлет кого-нибудь спасти меня. А пока я ищу утешения у отца Джона. Хотя ему неизвестно, как тяжело у меня на сердце, он чувствует, что я в отчаянии. Он обещает молиться за меня и говорит, что ни при каких обстоятельствах не следует терять веру в Бога.
Несколько часов назад Микаэла 0'Кейй сказала Роуэну, что он послан, чтобы освободить Энджелину. В глубине души он верил ей.
Глядя на записи, сделанные почерком Энджелины, видя, как она верила в то, что ее освободят, он испытывал странное чувство. Оно пугало его. Он не знал, что делать, и не представлял, во что ввязывается.
Роуэн снова подумал о рыжеволосой женщине в черном, с которой виделся утром. Кто такая эта Микаэла О'Кейн? О какой прабабке она рассказывала? Что она замышляет? Господи, Боже мой, она же гадалка! Может, все это – изощренный вымысел, блеф. Что ему о ней известно, помимо того, что она вернула портрет, прикрываясь историей о том, что, якобы, карты приказали ей так поступить. Она не взяла денег, и все-таки… Все-таки…
Все-таки что? Она что-то знает о нем и об Энджелине.
Кроме того, не стоит забывать, что она вернула портрет именно в тот день, когда он, Роуэн, чуть не утонул. Что представляет собой эта дама – бриллиант чистейшей воды или сверкающую стекляшку? Реальна она или все это – игра? Роуэн хрипло расхохотался. Реальна? Черт возьми, что он знает о реальности? Где-то в пути он сбился с проторенной дороги здравого смысла и теперь пробирается по заросшей тропинке… бог весть, куда. Он знал лишь одно – он вынужден пройти по ней до конца, куда бы ни завел его этот неверный путь.
Снова зазвонил телефон. Он звонил целый вечер. И снова воцарилась тишина. Но Роуэн ничего не слышал. Его заворожили пожелтевшие листки, исписанные черными чернилами…
Он был в дурном расположении духа.
Как всегда, Энджелина не знала, в чем здесь дело. Вряд ли знал и он сам. Иногда это состояние просто накатывало на него, как приступ болезни. Энджелина, правда, отдавала себе отчет в том, что она не предприняла ничего, чтобы улучшить его настроение. За обедом она, притворяясь беззаботной, поинтересовалась, не видел ли он магнолию, оставленную ею в гостиной. Цветок, по всей видимости, исчез, чего ни она, ни Люки понять не могли. Каждая женщина считала, что его забрала другая. Услышав вопрос жены, Гален поднял на нее холодные серые глаза и заявил, что у него есть дела более важные, чем сторожить цветочки.
После этого Энджелина разлила свое вино. Звон хрусталя и лужица кроваво-красной жидкости, стекающей с белой льняной скатерти на бежевое платье жены, окончательно вывели Галена из шаткого равновесия. Он молча встал. Его глаза были похожи на холодные осколки гранита. Он аккуратно положил салфетку рядом со своей тарелкой и вышел. Запершись в своем кабинете, он предавался неумеренным возлияниям. Энджелина знала, что он всегда ведет себя так, когда на него накатывает дурное настроение. Сперва мрачно, молча напивается, а потом, когда обуревающие его душу, демоны вырываются на волю, идет к ней…
При мысли об этом сердце Энджелины лихорадочно забилось, в венах забурлил адреналин. Ее охватила паника, и женщина с трудом подавила в себе желание убежать от него, покинуть этот дом и город. Но она не может убежать. Наверху лежит бедняжка Хлоя. Энджелина была поймана надежно, словно дикий зверь, скованный стальными челюстями капкана.
Может, сегодня он не придет? Вдруг на этот раз все будет по-другому? Вероятно, она сходит с ума! Схватив четки, она принялась молиться. Богородице, дева, радуйся, благословенна ты в женах и благословен плод чрева твоего… Прочитав одну молитву, она начала вторую и так далее, пока не прочла столько же молитв, сколько бусинок розового хрусталя насчитывалось в ее четках. Затем Энджелина сжала в пальцах серебряный крестик, умоляя Бога укрепить ее и даровать ей покой.
Она даже не услышала, а, скорее, почувствовала, как отворилась дверь спальни. Точнее, невзирая на жару, она ощутила дуновение холода. Резко обернувшись, Энджелина увидела его, свой кошмар во плоти. Серые глаза под воздействием алкоголя поблескивали, словно озеро, скованное льдом. Но из-под этого льда никогда не пробьется чувство… Энджелина видела в них пустоту, отсутствие души.
– Нет, – прошептала она, даже не подозревая о том, что это слово сорвалось с ее губ.
Роуэн, сидевший внизу с дневником на коленях, прекратил читать. Ему что-то послышалось. Он готов был поклясться, что кто-то произнес нет. Склонив голову набок, Роуэн прислушался, но больше ничего не услышал, и с легкостью убедил себя в том, что это – трюки не в меру расшалившегося воображения. Решив не думать об этом, он снова погрузился в чтение.
Сердце Энджелины, казалось, было готово выпрыгнуть из груди, пока ее муж медленно шел к ней. У нее вспотели ладони, и она схватилась за четки, словно утопающий за соломинку, веря, что они могут защитить ее.
– Не похоже, чтобы ты обрадовалась мне, моя красавица, – тихо, вкрадчиво проговорил Гален и провел кончиками пальцев по ее щеке.
Ласка была холодна, как поцелуй морозного ветра. Энджелина усилием воли заставила себя не отпрянуть, зная, что, позволив себе сделать это, она лишь разозлит скрывающегося в нем зверя.
– Скажи, что я ошибся, – приказал он. – Признайся, ты рада меня видеть.
– Я рада тебя видеть, – послушно повторила она, как всегда, играя в его игру. Несмотря на то, что у нее не оставалось выбора, слова не шли с языка, ложь душила ее.
– Я так и думал, что ошибаюсь. Разве может вид мужа быть неприятен жене? – Рука, покоившаяся на щеке женщины, поползла выше, палец принялся играть с локоном цвета воронова крыла, прикрывающим ухо Энджелины.
– Нет, – прошептала Энджелина, стараясь выглядеть спокойной, невзирая на то, что от его близости ей стало дурно. – Я хотела сказать, да. Ты ошибся.
– И, будучи моей женой, ты сделаешь все, чего я потребую, разве не так?
От этого вопроса у нее душа ушла в пятки, ибо Энджелина знала, что все, чего он может потребовать, – тяжело, противоестественно, больно.
Сжав четки так, что бусинки больно врезались в ладонь, она с трудом ответила:
– Да.
Губы Галена растянулись в кривой ухмылке:
– Ты не только красотка, но еще и умница.
Его глаза загорелись желанием, и улыбка исчезла. Схватив жену за волосы, он силой заставил ее приподнять голову и повернуться к нему. Она почувствовала на своих губах его горячее дыхание, вдохнула тяжелый запах виски, исходящий от него. Энджелина убеждала себя, что должна подчиниться, но что-то в ней взбунтовалось, и, когда их губы должны были встретиться, она отвернулась. В ту же секунду женщина осознала, что допустила роковую ошибку…
Он не шелохнулся. Она чувствовала его горячее дыхание на своей щеке. Пальцы, держащие ее за волосы, принялись медленно, но верно сжиматься, пока голову Энджелины не охватила такая боль, словно ей вырвали все волосы. К ее глазам подступили слезы. И тут он бесцеремонно рванул ее к себе, и шею Энджелины пронзила боль. Она встретила его туманно-серый взгляд, невыразительный, как чистый лист бумаги.
– Никогда больше не делай этого, – предупредил он таким ласковым голосом, что угроза прозвучала как признание в любви.
– Не буду, – шепнула в ответ она. – Никогда.
Затем, не сказав больше ни слова, Гален прижался губами к губам жены. Больно. Резко. Безжалостно.
Физическая боль смешалась с болью унижения. Энджелина ощутила вкус страха. Вкус крови. И жжение в прокушенной губе.
Оторвавшись от ее губ, но, все еще держа жену за волосы, он принудил ее опуститься на колени. От удара о деревянный пол колени пронзила боль. Четки выпали из рук Энджелины.
– Если ты когда-нибудь еще сделаешь это, моя прелесть, – начал Гален, кажущийся сейчас более огромным, чем когда-либо оттого, что Энджелине приходилось смотреть на него снизу вверх, – я буду вынужден наказать тебя. Ты понимаешь это, не так ли?
Энджелина попыталась кивнуть, но не смогла – он слишком сильно вцепился в ее волосы.
– Ты ведь понимаешь это? – не унимался он, и Энджелине стало ясно, что от нее требуется ответ.
– Да, – выдавила она, борясь с болью. – Я… я понимаю.
– Хорошо. Я бы не хотел, чтобы из-за твоих необдуманных поступков пострадала твоя сестра.
Он и раньше угрожал отыграться на Хлое, но теперь в его голосе слышались новые нотки. Энджелину обуял ужас.
– Дигиталис. Очень ненадежное лекарство. Чуть больше, чем надо, и сердце, которому он помогает биться, остановится.
Энджелина слушала, не веря собственным ушам.
– Ты… ты не убьешь Хлою. Ты не сможешь…
– Нет, нет, – перебил он, – разумеется с Хлоей ничего не случится. Ты ведь будешь хорошей женой, правда? – Не дожидаясь ответа, он повторил: – Разве не так, прелесть моя?
– Д… да.
– И сделаешь все, что угодно, все, чего я потребую, да?
У Энджелины засосало под ложечкой, но, борясь с нахлынувшей тошнотой, она согласилась:
– Д-да.
– Прекрасно. Хорошая девочка. Превосходная жена. – Он отпустил ее волосы, и боль слегка утихла. – А теперь, – продолжал он, – покажи, какая ты хорошая девочка и образцовая жена. Поклоняйся мне!
Она снова услышала его слова, не понимая их смысла.
– Я не понимаю.
– Поклоняйся мне, – повторил он. – Ты стоишь на коленях. Так молись мне. Так, как ты молишься своему Богу!
С первых дней их брака Энджелина поняла, что Гален Ламартин – озлобленный, больной человек, но истинное его лицо до сего дня оставалось скрытым от нее. Тошнота, преследовавшая ее и раньше, усилилась, и теперь она прилагала все старания, чтобы ее не вырвало. Ее охватила паника. Но, невзирая на страх, она гордо вздернула подбородок, отказываясь подчиниться его приказу. Нет, она не предаст единственное, что осталось у нее – свою веру!
Ее непреклонность не осталась незамеченной. Он обрадовался – тем слаще будет победа, когда она, наконец, уступит его требованиям.
– Нет, – твердо отказалась Энджелина.
– Я думаю, что ты это сделаешь… с радостью.
– Нет. Никогда.
Быстро, как молния, его ладонь ударила ее по щеке. Кожу словно обожгло огнем, на щеке проступили отпечатки пальцев. Раньше он никогда не бил ее по лицу, и теперь это явилось полной неожиданностью для Энджелины. Где-то в глубине ее сознания мелькнула мысль, что он становится совершенно неуправляемым, и надеяться больше не на что. Она услышала свой тяжелый вздох.
– Говори: «Радуйся, Гален, Господь с тобою, благословен ты…» – потребовал он. На его лице не дрогнул ни один мускул, а взгляд был пуст и непреклонен.
Несмотря на охвативший ее ужас, Энджелина покачала головой:
– Нет. То, чего ты требуешь, – кощунство.
– Я требую лишь того, что принадлежит мне по праву. Я – твой господин, твой Бог. Я – единственный, кто может спасти тебя.
– Нет, – проговорила она. – Тебе не спасти даже себя самого.
Ее ответ разозлил его. Энджелина заметила, что его змеиные глаза сузились.
– Говори, – приказал он.
– Нет.
Он не сводил с нее глаз. И вдруг улыбнулся на секунду превратившись в обворожительного мужчину, по которому тайно вздыхала добрая половина дам в городе, которым открыто восхищались все.
– В таком случае ты можешь помолиться своему Богу о Хлое. – С этими словами он повернулся и направился к двери.
– Нет! – в ужасе воскликнула Энджелина, осознав всю серьезность его угроз.
Он не остановился. Даже не взглянул на нее.
Когда его рука легла на ручку двери, Энджелина взмолилась:
– Не уходи! Я все сделаю. Я скажу, что ты хочешь. Только не трогай Хлою.
Гален повернулся. На его лице ясно читалось удовлетворение. Он лениво подошел к ней вплотную. Энджелина стояла на коленях, и он возвышался над ней, словно ликующий победитель.
– Радуйся, Гален, – подсказал он.
Она обещала ему произнести это. У нее не оставалось выбора. И все же слова застряли у Энджелины в горле. Наружу рвались рыдания. Она сморгнула слезы.
– Я не повторяю своих приказаний, – его лицо застыло.
– Ра… радуйся… радуйся… Гален… – произнося это кощунство, выговаривая его имя, она почувствовала, как что-то умерло в ней. Раньше она считала, что ему не выдумать ничего нового, чтобы унизить ее. Как же она ошибалась! Он заставил ее содеять самое страшное… Женщина продолжала, и монотонный звук ее голоса заполнял пустоту, царившую теперь в ее душе… – Радуйся, Гален, Господь с тобою, благословен ты…
Когда она закончила молиться, Гален стоял, самодовольно разглядывая ее. Снова он продемонстрировал свою власть над ней. Вновь заставил ее подчиниться. И все же он выглядел разочарованным. Разочарованным, ибо, в конце концов, сумел сломать ее, ибо она подчинилась, когда у нее не осталось выбора. Не произнеся ни слова, он вышел из комнаты.
Все еще стоя на коленях, Энджелина смотрела вслед мужу. Она ощущала, как в ней волной поднимается гнев. На этот раз это чувство не было целиком направлено на Галена. Теперь она ненавидела себя точно так же, как и его. Слезы, давно наворачивающиеся ей на глаза, теперь хлынули ручьем и потекли по щекам, одна из которых все еще горела от удара. Энджелина медленно согнулась и повалилась на пол, скрючившись, как ребенок в утробе матери.
Раньше она боялась, что Хлоя услышит ее плач. Сегодня вечером ее это уже не волновало. Она была безутешна и думала лишь о себе. Кончиками пальцев Энджелина дотронулась до четок и, вытянув руку, сжала их, словно хватаясь за руку друга. Это был друг, которого, после того, что только что произошло, она не заслуживала, но в поддержке, которого нуждалась, как никогда.
Роуэн услышал плач. На этот раз он знал, что не ослышался, что это отнюдь не игры воспаленного воображения. Более того, рыдания совершенно отчетливо доносились сверху. Или он знал это? За последние несколько минут Роуэн ощущал слабые приступы тошноты. Он счел их реакцией на прочитанный дневник. Все, что было написано там, все, что читалось между строк, кого угодно заставило бы дурно почувствовать себя. Сейчас он понял, что тошнота была вызвана чьей-то болью. Болью Энджелины?
При одной мысли об этом он похолодел, несмотря на то, что вечер выдался на редкость жарким. Положив дневник рядом с магнолией, Роуэн направился вверх по лестнице. С каждым шагом жалобный плач звучал все отчетливее. Да, кто-то рыдал, и Роуэн сердцем понял, что это – Энджелина. Он прибавил шагу и пулей взлетел по лестнице. Прислушался. Звук доносился из одной из спален слева. Но из какой?
На этот вопрос оказалось ответить легче, чем он думал. Когда Роуэн пошел по коридору, он заметил, что одна из дверей чуть приоткрыта. На пол падал серебристый луч света. Сердце Роуэна екнуло, потому что он прекрасно помнил, что ни разу за все время пребывания в доме не включал свет в этой комнате. Перед самой дверью он застыл в нерешительности. С одной стороны, он хотел знать, что происходит, и в то же время побаивался этого знания. Любопытство, как он и ожидал, пересилило. Как мог он оставить в беде Энджелину?
Роуэн осторожно распахнул дверь.
Большую часть комнаты, выдержанной в зеленых и розовых тонах, занимала гигантская кровать под кружевным пологом. В углу стоял алтарь, рядом находились тазик для умывания и кувшин цвета слоновой кости. Керосиновая лампа, стоящая на маленьком столике, заливала комнату теплым, неярким светом. Ничто из обстановки не привлекло внимания Роуэна. Единственным, на что он смотрел, не отрываясь, была женщина, скорчившаяся на полу. Сердце, которое минуту назад готово было вырваться из груди, теперь ушло в пятки.
Повинуясь инстинкту, Роуэн двинулся к ней. Она лежала спиной к нему, черные волосы разметались в беспорядке. Ее поза, являвшая собой олицетворение безутешного горя, испугала Роуэна. Он не мог больше слышать этих рвущих душу рыданий, от которых невозможно укрыться.
– Энджелина? – тихо позвал он.
Она не откликнулась. Но он и не ждал ответа. «Неизвестно, что хуже, – подумал он, – совсем не иметь возможности проникнуть в прошлое, или же, пробравшись туда, не суметь хоть что-то сделать…»
Энджелина жалобно, полузадушено всхлипнула, и Роуэн, подойдя ближе, наклонился и заглянул ей в лицо. Она лежала, свернувшись калачиком. Спереди на платье расплывалось багровое пятно. Из рассеченной губы сочилась кровь, а на неестественно бледной щеке алели следы пальцев.
Роуэн глазам своим не верил. Это зрелище причиняло ему боль. Он смотрел на раны, нанесенные Галеном Ламартином. На секунду Роуэну показалось, что он никогда больше ничего не сможет чувствовать. Но скоро способность к восприятию вернулась. Он ощутил ужас: неужели можно так жестоко обходиться с такой нежной, красивой женщиной? Затем им овладел гнев, а вслед за ним вспыхнула, словно пламя, кроваво-красная ярость, зовущая к мести. Сила этих чувств испугала его. Ни разу в жизни Роуэн не испытывал желания причинить боль живому существу. Это противоречило бы некогда произнесенной им клятве Гиппократа. И все же он не представлял себе, что сотворил бы с Галеном Ламартином, окажись тот в его власти.
Самым сильным из охвативших Роуэна чувств была примитивная, дикарская жажда защитить эту женщину. Скотина, за которую она вышла замуж, не имеет никакого права так обращаться с ней, тем более, если она принадлежит другому! Последняя мысль удивила Роуэна и в то же время порадовала его. Он не мог объяснить, откуда ему известно, что несчастная израненная женщина, лежащая перед ним, принадлежит ему, но был уверен в этом. Она вечно была и навеки будет его!
Не в силах удержаться он протянул руку и осторожно, нежно, любовно дотронулся до ее воспаленной щеки, не зная, чего ожидать. Может быть, его рука коснется лишь воздуха? А может, это окажется живая плоть. Удастся ли ему дотронуться до Энджелины?
Тепло.
Мягкость. Он понял, что дотронулся до живого тела.
Осознание этого факта опьянило его такой радостью, которой ему в жизни не доводилось испытывать. Но к радости примешалось жгучее разочарование, ибо стало ясно, что Энджелина ничего не ощущает.
– Пожалуйста… – прошептал Роуэн, снова проводя пальцем по ее щеке.
– Помоги мне, – шепнула она, и на секунду Роуэну почудилось, что женщина почувствовала его присутствие, но вскоре он понял, что ошибся, ибо женщина продолжала молиться: – Господи боже, помоги мне!
Сердце Роуэна болезненно сжалось, когда он увидел, как из-под сомкнутых век бегут слезы. Ему показалось, что именно в эту секунду его сердце превратилось в камень. Он задохнулся от собственного бессилия. Черт возьми, как он сможет помочь ей?
Словно сдвинутая с места этим вопросом, комната пришла в движение. Роуэн сперва почувствовал, а затем увидел, как исчезает алтарь, меняет свою форму кровать. Энджелина на глазах превращалась в призрак…
– Нет! – закричал Роуэн, пытаясь схватить ее, не дать исчезнуть. Его попытки ни к чему не привели, женщина превратилась в пар и растаяла на глазах. – Нет! – снова вскрикнул он, чувствуя, как без Энджелины становится пустой и эта комната, и его сердце.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
– Где ты был?
Услыхав нетерпение в голосе Кей, Роуэн понял, что она звонила несколько раз.
– Дома.
– Почему ты не подходил к телефону?
– Я не слышал звонков.
– Ты их не слышал?! Господи, я звонила весь вечер! Как ты мог не услышать?
– Не услышал, и все. Извини, пожалуйста.
– Я чуть не сошла с ума от беспокойства.
– Я уже извинился.
– Бог ты мой, уже за полночь!
– Мне очень жаль, что я тебя напугал.
– Извини.
– Я уже представляла себе бог знает какие ужасы…
– Кей, я же извинился!
Тон Роуэна ясно показывал, что подобные разговоры претят ему. Кот, лежавший у него в ногах на постели, поднял голову, зевнул и снова уткнул мордочку в лапы.
Вздохнув, Роуэн пробежался пальцами по волосам, с удивлением отметив, что именно этой рукой несколько часов назад он гладил по щеке Энджелину, и сказал:
– Честное слово, мне очень жаль, что так вышло. Давай сменим тему?
Последовало молчание. По всей видимости, Кей раздумывала, оставить его в покое, или еще рановато. Наконец она решила больше не говорить о телефонных звонках:
– Как твои дела?
– Прекрасно, – облегченно вздохнув, соврал Роуэн.
Снова молчание. Затем:
– Правда?
– Разумеется.
В очередной раз наступило замешательство.
Оно насторожило Роуэна. Он почувствовал что не все ладно, прежде чем Кей заговорила.
– Звонил Стюарт.
«И что с того?» – подумал Роуэн.
– Он сказал, что ему звонил владелец дома, где ты живешь.
Роуэн предчувствовал, что разговор будет неприятным.
– И что? – поинтересовался он, на этот раз вслух.
– Парень немного беспокоится о тебе. Что-то насчет портрета. Кажется, он решил, что у тебя навязчивая идея.
Роуэн расхохотался, стараясь, чтобы его смех звучал естественно и беззаботно, и Кей не догадалась, что в данную секунду он готов придушить Дэвида Белла:
– Не думаю, что это можно назвать «навязчивой идеей». Портрет очень хорош. Я позвонил узнать, где Дэвид Белл купил его, – молчание на том конце провода подсказало Роуэну, что Кей не слишком-то верит ему. – Вот и все, – соврал он и добавил: – разумеется, я забыл о разнице во времени и разбудил его. Наверно, он до сих пор зол на меня.
– Ты уверен, что у тебя все хорошо? Последнее время Роуэн ни в чем не был уверен, но, тем не менее, ответил:
– Уверен.
Слегка успокоившись, Кей начала расспрашивать его обо всем: Как погода? Нравится ли ему обедать в знаменитых новоорлеанских ресторанах? В какой день на следующей неделе он планирует вернуться домой?
Услыхав последний вопрос, Роуэн смолк. Молчание оказалось таким долгим, что Кей, обуреваемая подозрениями, не выдержала:
– Ты что, не собираешься домой?
– Я… гм, я собираюсь пожить здесь еще немножко.
На сей раз молчание Кей было наполнено обидой и разочарованием.
– А я-то думала, что ты уехал всего на пару недель, – протянула она. – Как раз в среду будет ровно две недели.
– Насчет времени мы не договаривались. В больнице просто решили, что мне нужно немного отдохнуть.
– Сперва ты вовсе не собирался ехать, – напомнила Кей. – А потом согласился на две недели.
– Не все ли равно – неделей больше, неделей меньше? – поинтересовался Роуэн, думая, что с каждой минутой этот разговор нравится ему все меньше.
– А наша свадьба? – она едва сдерживалась. – Ты помнишь, что она назначена на конец месяца? Именно поэтому ты так ловко отвертелся, когда я собиралась поехать с тобой. Мне, видите ли, нужно остаться, чтобы все спланировать, а заниматься этим, находясь в Новом Орлеане, я не смогу, – к концу этой тирады в голосе Кей явно слышалась ярость.
– Кей, ну, конечно же, я помню о нашей свадьбе, – принялся успокаивать ее Роуэн, отдавая себе, отчет в том, что он опять лжет. Может, это и не вполне ложь, но и не чистая правда. Он и помнил о свадьбе, и в то же время нет. Сейчас его внимание было целиком поглощено более важными делами…
– Бог ты мой, – съязвила Кей, – как повезло невесте! Жених еще помнит о предстоящей свадьбе!
– Не надо, Кей, – попросил Роуэн, ощущая себя безмерно уставшим. Ему не хотелось пререкаться – на это уже не было сил.
Молчание. Потом:
– Роуэн, чего ты хочешь от меня? Чего он хочет от нее? Он и сам не представлял. Нет, все-таки…
– Время, – попросил он. – Дай мне время.
В конце концов, она, извинившись, пообещала выполнить его просьбу. Как всегда, она давала, он брал. Как ни странно, Роуэн знал, что эта ситуация ему невыгодна…
В ближайшем мотеле Крэндалл Морган валялся, подложив руку под голову. Часы слева показывали полночь или около того, а справа в окно сквозь неплотно задвинутые шторы заглядывала серебристая луна, чуть освещая комнату. День был богат восхитительными сюрпризами и тяжкими разочарованиями, так что теперь Крэндалл мучился бессонницей.
Прекрасный сюрприз преподнес ему туннель. Сегодня в 16:47 он и его коллеги обнаружили выход из туннеля на том месте, где некогда находился старый монастырь капуцинов. Сотни лет назад одетые в черное монахи-францисканцы собирались там и торжественно отправлялись в собор. Всегда приятно раскрывать тайны прошлого, даже если при этом возникает больше вопросов, нежели ответов Кто прорыл туннель? Зачем? И когда? И где находится еще один выход? Скоро ответ на последний вопрос будет найден: Уэйд полагает, что они близки к заветной двери.
Тайны. Это была одна из причин, по которым Крэндалл Морган так сильно любил свою работу. Исследование прошлого влекло за собой раскрытие тайн. Морган жаждал сложить все части головоломки в единое целое, чтобы получить ясный ответ на все вопросы. Странно, но в повседневной жизни загадки его не привлекали. Напротив, он любил, чтобы в его личной жизни все было четко и упорядочение. Ему было неприятно сознавать, что он ни на шаг не продвинулся, пытаясь установить свою «новую» личность. Хуже всего было то, что почти все способы были исчерпаны. Морган просмотрел все материалы, до которых только смог добраться, все акты гражданского состояния, но нигде не встретил имени Дрексела Бартлетт, словно того и вовсе не существовало.
Крэндалл вздохнул, в тысячный раз, размышляя, как продолжать поиски. Тут раздался слабый стук в дверь. Он нахмурился. Кому понадобилось стучаться к нему в такое позднее время?
Словно отвечая на его вопрос, стук повторился, и послышался голос:
– Крэндалл, это я, Джулия.
Удивленный Крэндалл кубарем скатился с кровати. Схватив небрежно брошенные на спинку стула джинсы, он торопливо натянул их и, подойдя к двери, распахнул ее. Лунный свет обволакивал плечи Джулии жидкой платиной; ее длинные светлые волосы казались почти белыми, а острые черты лица смягчились. Крэндалл впервые заметил, что в Джулии есть что-то неземное, загадочное.
– Привет, – сказала она.
– Привет, – отозвался он и спросил: – Что-нибудь случилось?
– Нет, – торопливо ответила она. – Просто я услышала тебя из соседней комнаты. Мне тоже не спится. Вот я и решила предложить тебе пободрствовать вместе.
Улыбнувшись, Крэндалл посторонился, пропуская Джулию:
– Это лучшее предложение, которое мне довелось услышать за сегодняшний день.
Он включил стоящую рядом с кроватью лампу, и оба они на секунду зажмурились от яркого света. Жестом пригласив Джулию присесть, Крэндалл быстро сдернул рубашку с единственного в комнате стула.
– Извини, – произнес он. – Моя жена – бывшая жена – всегда говорила, что я растяпа и, по всей видимости, была права.
Джулия присела на стул. На ней были коротко обрезанные джинсы, в которых ее загорелые ноги казались еще длиннее.
– Бывают качества и похуже.
– Только не для Синди. Для нее даже хладнокровный убийца не так страшен, как недотепа.
Крэндалл устроился на краю кровати. Его недавно вымытые волосы падали на плечи. Он машинально потянулся за резинкой и принялся собирать их в хвостик.
– А еще ей не нравилась моя прическа, – неизвестно почему признался он. В номере мотеля, где на полу лежал выцветший ковер, а все вокруг заливал лунный свет, подобная откровенность показалась ему вполне уместной.
– Зря, – заметила Джулия. – У тебя очень красивые волосы.
Комплимент смутил их обоих, и Джулия торопливо проговорила:
– Хороший выдался денек, правда? Крэндаллу передался ее энтузиазм, тем более что он и сам был доволен раскопками:
– Согласен, хотя немного странно так волноваться из-за того, куда приведет этот туннель.
– Ладно, тогда я немного странная.
– Я тоже.
– Как ты думаешь, где находится другой выход?
Крэндалл пожал плечами:
– Скоро выясним.
– Ага, – эта перспектива воодушевила Джулию. – Правда, здорово, что под собором обнаружили этот секретный ход?
– Немного страшновато, – Крэндалл, наконец, сумел высказать вслух то, что тревожило его с самого начала раскопок.
Улыбка Джулии погасла.
– И это тоже. Интересно, зачем священникам понадобился тайный подземный ход?
Это странно.
– Вот именно. Джулия снова улыбнулась:
– Вот за это я и люблю прошлое. В нем столько восхитительных загадок!
На этот раз улыбнулся и Крэндалл:
– Именно об этом я размышлял, лежа здесь.
– Мы просто два сапога – пара.
– Я бы назвал нас весьма странными сапогами.
Джулия хихикнула, и ее смех понравился Крэндаллу. Кроме того, его привлек мерцающий свет, зажегшийся в ее карих глазах.
– Если ты пообещаешь никому не говорить, я доверю тебе один секрет.
Крэндалла пленило озорное выражение, появившееся на лице Джулии. Эта женщина, обладавшая завидным уровнем интеллекта, женщина, которой, должно быть, уже около тридцати, внезапно показалась ему шаловливым подростком. Крэндалл, чувствуя себя таким же юнцом, усмехнулся и перекрестился:
– Ни единой душе не скажу, – заговорщически прошептал он.
– Временами мне кажется, что я жила раньше, – прямо заявила она. – Знаешь, переселение душ и все такое. Я просто помешана на всем старом, и у меня то и дело возникает чувство, что что-то из того, что я вижу, говорю, делаю, я уже видела, делала и говорила раньше. Я знаю, что изредка это бывает со всеми, но я испытываю это постоянно. Это очень сильно. Некоторые вещи я просто знаю. Например, знаю, что раньше жила в Новом Орлеане. В большом красивом доме. – Тут она рассмеялась: – Почему у всех такая роскошная прошлая жизнь? Почему никому не кажется, что он был бедняком, уродом, словом, никем? Почему никто не был слугой в большом красивом доме, а непременно был его хозяином или хозяйкой? – Неожиданно улыбка сбежала с ее лица. – Ты думаешь, что я сошла с ума?
– Нет. Я думаю, что ты одна из самых восхитительных женщин, которых мне только доводилось встречать.
По всей видимости, столь неожиданный ответ застал Джулию врасплох. Она честно призналась:
– Некоторое время мне казалось, что мы неравнодушны друг к другу.
– Мне тоже. Это правда. Просто у меня кое-какие личные проблемы, в которых необходимо разобраться.
– Не могу ли я чем-нибудь помочь?
Крэндалл хотел, было рассказать ей о своем недавнем открытии, о том, что, как оказалось, он был усыновлен, но промолчал. Он не был уверен, в чем тут дело, наверно, лишившись прошлого, он лишился опоры. Он не мог чувствовать себя по-прежнему. В данный момент ему нечего было предложить женщине, кроме смятения и сомнений.
– Нет, – покачал он головой. – По крайней мере, не сейчас.
– Если ты передумаешь, – отозвалась она, – я буду рядом.
Он кивнул, и в комнате воцарилась тишина.
В блеклом свете Крэндаллу показалось, что Джулия прелестна. Не красива, но очень мила. Она была привлекательной и цельной натурой. И честной. В этом крылась ее сила. Так что если Джулия утверждает, что жила раньше, то, черт возьми, Крэндалл верит ей.
– Знаешь, мне, кажется, пора идти, – открыто заявила она, отводя взгляд от голой груди Крэндалла, поросшей золотистыми волосками.
Они одновременно встали и направились к двери. Крэндалл открыл дверь. Даже ночью было жарко как в печке. Нестерпимо ярко светила луна.
– Спокойной ночи, – Джулия повернулась к Крэндаллу.
– Спокойной ночи, – ответил Крэндалл. Когда она направилась в свою комнату, он смотрел ей вслед и неожиданно почувствовал себя одиноким. Он не мог вспомнить, когда последний раз чувствовал себя так. Даже после развода, пошатнувшего его уверенность в себе, он не так страдал от одиночества.
– Джулия! – окликнул он.
Она остановилась.
Он пошел к ней. Бетонный пол под его босыми ногами был теплым. Он ощущал скрытую чувственность в Джулии… и в себе. Не дотрагиваясь до нее, он склонил голову и коснулся губами ее губ. Ее губы оказались мягкими, теплыми, чуть приоткрытыми. Он прижался к ним… и неожиданно отпрянул, словно не доверяя себе.
– Дай мне время, – попросил он.
– Сколько угодно, – понимающе кивнула Джулия.
Время.
Над ним не властно колдовство Мари Камбре. Она не может ни замедлить, ни ускорить его бег.
– А неплохо было бы уметь это, – размышляла она, глядя в ночное небо, усыпанное звездами.
– О чем задумалась? – окликнул ее мужчина, лежавший в ее постели.
– Хотела бы остановить время.
– Зачем?
– Чтобы остановить блуждающее вокруг зло. Чтобы не дать ему проникнуть в будущее.
– Зло нельзя остановить, – заметил ее любовник. – Но с ним можно бороться.
– Возможно, ты прав, – пожала плечами Мари.
– Ты все еще тревожишься из-за этой девочки?
Мари не ответила. Этот мужчина прекрасно знал ее, – читал ее мысли, словно раскрытую книгу. На прошлой неделе по соседству снова исчезла девушка. Мари беспокоили настойчивые слухи, связывающие ее с этим делом.
Сильный, мускулистый мужчина соскользнул с постели и, подойдя к Мари, встал за ее спиной. Она чувствовала его наготу. Его руки скользнули по ее плечам и принялись нежно поглаживать их. Он поцеловал ее в шею.
– Никто из знакомых не поверит, что ты можешь быть замешана в этом, – обнадежил он, снова прочитав ее мысли. – Ты безрассудная, но не злая.
В любое другое время Мари улыбнулась бы, услышав подобную характеристику, но только не сегодня. Она никак не могла отвлечься от мыслей о девушке-служанке, работавшей в большом красивом доме месье Дефоржа. Девушке с открытой, доверчивой улыбкой, светлыми пышными волосами и большими глазами. Она казалась неземной. Приходя в дом Дефоржа по делам. Мари несколько раз видела ее.
Месье Дефорж постоянно давал Мари письма для передачи некоей креольской красотке, проживающей в белом доме на улице Рэмпарт. Помимо этого он частенько встречался с замужней дамой из высших слоев общества. Мари не тревожило, что она содействует супружеским изменам. Она свято верила, что, если человек захочет изменить жене, он найдет способ это сделать. Более того, Мари считала, что, предлагая любовникам свои услуги, она тем самым оказывает услугу их семьям, заботясь, о том, чтобы скандал не выплыл на поверхность. В случае с месье Дефоржем угрызения совести были и вовсе неуместны: кроме писем месье Мари постоянно приходилось иметь дело с записками мадам, чьи аппетиты намного превосходили аппетиты мужа.
– Мадам Дефорж считает, что служанка убежала, – заметила Мари. – Но я с ней не согласна. Как, впрочем, и остальные. – Не дожидаясь ответа своего любовника, она поинтересовалась: – Ты веришь в то, что клуб «Адское пламя» существует?
– Если и нет, то, учитывая все россказни, скоро появится.
– Ведет ли месье Дефорж общие дела с месье Ламартином?
– Разумеется, так же, как и Гарнетт. Им принадлежит половина предприятий на пристанях.
– А какого ты мнения об этих господах Дефорже и Гарнетте?
– Они попали в дурную компанию.
– Я тоже так думаю. Помолчав, Мари добавила:
– Это не последнее исчезновение.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, и все.
Мужчина не стал оспаривать превосходств ее интуиции. Она всегда оказывалась права.
– А еще я знаю, что должна остановить их.
– Как?
Пожав плечами, Мари повернулась лицом к своему любовнику:
– Я не должна знать все на свете.
Спустя много лет другая женщина точно так же стояла, вглядываясь в первобытную черноту ночи. Рядом с ней находился черный кот с янтарными глазами, которым, по всей видимости, владело то же беспокойство, что и его хозяйкой. Кот мяукнул.
– Знаю-знаю, – тихо успокоила животное Микаэла.
Все игроки прибыли, и игра вот-вот начнется… Но карты предупреждают о пороке, предательстве, предрекают опасность. Она видела красное, словно кровь, пламя свечи; сюрреалистическую темноту длинного туннеля; оранжево-алые языки пламени… Она видела смерть.
Смерть.
Мрачную, настороженную, неумолимую. Поглаживая висящий на шее крестик, Микаэла молилась. Молилась, чтобы удалось исправить все, что было неправильно в прошлом. Молилась, чтобы злу не удалось восторжествовать вторично. Чтобы любовь, наконец, победила.
На следующий день, в субботу, погода была ясной и солнечной. В половине четвертого в двери особняка Ламартин позвонили. Роуэн плохо спал ночью и теперь дремал, сидя в кресле в гостиной. На коленях у него все еще лежал дневник Энджелины. При звуке звонка он вздрогнул и проснулся. «Кто бы это мог быть?» – подумал он и положил дневник на стол. Когда он шел к дверям, его шаги гулким эхом отдавались по коридору. Открыв дверь и увидев, кто там, он в шоке застыл на месте.
После того, как первый неловкий момент прошел, Кей заявила:
– Надеюсь, ты пригласишь нас войти?
– Черт возьми, Роуэн, – встрял Стюарт, – должны же мы были узнать, отчего тебе так не хочется возвращаться!
– Ты же знаешь, как Стюарт любит действовать под влиянием момента, – извиняющимся тоном произнес Марк. Сьюзен, стоявшая рядом с мужем, улыбкой извинилась за столь неожиданное появление.
– Так ты впустишь нас или нет? – повторил Стюарт вопрос, минуту назад заданный Кей.
За возможность вежливо выпроводить своих друзей Роуэн, не задумываясь, отдал бы все свои деньги до последнего цента. Но он не мог этого сделать. Первый раз в жизни он понял, что означает попасть в капкан. Ловушка оказалась прочной…
– Разумеется, – он изобразил улыбку и отошел в сторону. – Просто вы, ребята застали меня врасплох.
Кей вошла первой и тут же бросилась на шею Роуэну:
– Привет, милый, – она поцеловала его.
– Привет, – отозвался Роуэн. Он чувствовал ее поцелуй, но никак не отреагировал на него. На секунду он прижал Кей к себе, понимая, что, если он не сделает этого, его поведение покажется странным. Эти мысли встревожили Роуэна. По идее, он должен сам хотеть обнять свою невесту…
Его друзья, по очереди войдя в дом, направились в гостиную.
– Чудесная комната, – отметила Сьюзен. – Ой, Марк, взгляни, какой милый дворик! Марк подошел к жене, и оба они долго стояли, глядя в залитый солнечным светом внутренний дворик.
– Красивая магнолия, – отметил Марк. – Этот цветок – оттуда?
– Что?
Роуэн в это время потихоньку, чтобы никто не видел, прятал дневник Энджелины в ящик стола. Эта потрепанная книжечка была первым, что он увидел, вернувшись в комнату. Она натолкнула его на мысль: что, если во время визита гостей в доме произойдет что-нибудь странное? Как он объяснит смену мебели и появление людей, живших в девятнадцатом веке? Роуэн догадывался, что подыскать правдоподобное объяснение этому будет нелегко.
– Это цветок с той магнолии, что растет во дворе? – повторил вопрос Марк.
Роуэн взглянул на цветок, который уже начал увядать:
– А… да, – ответил он.
– Честно говоря, – заявила Кей, глядя на дворик и дерево, – мне все это кажется достаточно мрачным. Один фонтан чего стоит! Ужас!
– А мне даже нравится, – возразила Сьюзен. – Дом такой старый… да и вообще.
– Чей кот? – спросил Марк.
– Что? – переспросил Роуэн, чувствуя, что не поспевает за ходом беседы.
– Вон там, в патио, сидит сиамский кот, – пояснил Марк.
Он подтвердил подозрения Роуэна: наверняка где-то в стене имеется дыра, сквозь которую кот приходит и уходит, когда ему заблагорассудится.
– Ничей. Хозяин дома просил изредка подкармливать его.
– Похоже, он решил здесь обосноваться, – заметил Стюарт. – Но до чего же мрачный двор! И дом не лучше.
– Неправда! – запротестовала Сьюзен. – Здесь очень красиво.
– Я же не говорил, что он некрасивый, – возразил Стюарт. – Я сказал, что он мрачный.
– Согласна, – тут Кей передернула плечами. – Здесь есть что-то, что пугает меня. Как ты можешь жить здесь, милый?
К счастью, ответить Роуэну никто не дал.
– Здесь особая атмосфера, – признал Марк.
– И наверняка водятся привидения, – не допускающим возражений тоном заявил Стюарт.
Роуэн взглянул на друга.
– Какие еще привидения? – заинтересовалась Кей.
– Дэвид говорил, что об этом ходят легенды, если, конечно, им можно верить. Дом, стоявший здесь, сгорел, затем был отстроен где-то в начале века, годах в двадцатых, что ли. Тип, который отстроил его, жил здесь меньше года, а потом заявил, что в доме обитают привидения, и уехал. Владельцы сменялись один за другим, но никто не жил здесь долго. Прежде чем Дэвид купил его, дом некоторое время пустовал. Он постарался восстановить его таким, каким дом был раньше.
– И чей призрак появляется здесь? – спросила Кей.
– Не знаю, – ответил Стюарт, – но это какая-то женщина.
– Неужели люди действительно верят в эту чушь? – воскликнула Кей. – Милый, а ты видел этот призрак?
Роуэн, который с каждой минутой этой беседы чувствовал себя все более неловко, был избавлен от необходимости отвечать.
– Ой, смотрите, – Сьюзен подошла к камину, – зеркало для нижних юбок!
– Что-что? – не понял ее муж.
– Женщины проверяли здесь, все ли в порядке с их нарядом… потихоньку, разумеется.
Раз уж внимание всех гостей оказалось обращено к камину, не было ничего удивительного в том, что они заметили портрет, висящий над ним.
– Боже мой, кто это? – воскликнул Марк. – Хороша, правда?
– Полегче, доктор Хаген, – поддразнила его жена, заметив вскользь: – она и в самом деле красива, но почему-то кажется грустной, правда?
Разговор о портрете привлек Стюарта и Кей. Картина потрясла Кей.
Пытаясь казаться беззаботным, Стюарт спросил Роуэна:
– Так это и есть та картина, насчет которой ты звонил Дэвиду?
Кей не сводила с портрета глаз, внимательно прислушиваясь к словам Роуэна. Стало ясно, что она была недовольна, что на обсуждаемой картине была изображена юная красавица.
Роуэн понял, что от ответа уйти не удастся. Он знал, что Стюарт приехал потому, что беспокоился о нем.
– Да, – он постарался, чтобы его тон не вызвал подозрений. – Не хотите ли чего-нибудь выпить? У меня в холодильнике безалкогольные напитки, да и бар доктора Белла весьма хорош.
– Мне кока-колу, – попросила Сьюзен.
– Мне тоже, – добавил Марк.
– Кто она? – Кей не отвлек разговор о напитках. Она не сводила глаз с портрета.
– Бывшая хозяйка дома, – ответил Роуэн притворяясь беззаботным.
– Как ее звали? – не унималась Кей. Роуэн смутился. Он не хотел называть ее имя никому, а особенно Кей.
Кей повернулась и, не моргая, уставилась на него. Роуэн никогда не видел, чтобы ее глаза цвета морской волны смотрели так пристально.
– Как ее звали? – повторила она.
Роуэн сунул руку в карман своих брюк цвета хаки, как будто это могло помочь ему со – i хранить незаинтересованный вид.
– Энджелина… кажется.
– Энджелина Ламартин, – повторила Сьюзен. – Красивое имя для прелестной женщины.
– Это про ее призрак рассказывают, что он появляется в доме? – как ни в чем не бывало, спросил Марк.
Все пристально посмотрели на Роуэна.
Марк и Сьюзен ждали ответа на интересующий их вопрос, выражение глаз Стюарта оставалось для Роуэна загадкой, а что думала, глядя на него, Кей и вообще было тайной за семью печатями. Роуэн рассмеялся:
– Не знаю, – солгал он. – Сказки про привидений рассказывает Стюарт. – С этими словами он повернулся и вышел из комнаты, добавив: – Пойду за кока-колой.
Когда он вернулся, друзья, к счастью, забыли о картине. Ближайшие полчаса все весело, роптали и смеялись. Марк и Стюарт потчевали Роуэна рассказами о том, что происходит в больнице. Он вполуха слушал. Кей сидела рядом с ним и при каждом удобном случае прикасалась к нему, дотрагиваясь то до затылка то до ладони, то до бедра. Роуэн обостренно ощущал каждое прикосновение, они действовали ему на нервы, и самое легкое из них казалось страшным, как будто по нему проехал грузовик. Духи Кей бесили его.
– Составим программу, – предложил Стюарт, как всегда, взяв инициативу на себя. – Сегодня поужинаем в самом шикарном ресторане города, затем проспим все утро, а завтра решим, что делать дальше.
Роуэн с самого начала подозревал, что друзья останутся на ночь, но надеялся, что ошибается. Сейчас все его надежды рухнули. Ему хотелось плакать, кричать, вышвырнуть их вон. Он не мог себе этого позволить. Как ни странно, в то же время он был бы рад видеть их… только не сейчас.
Все разбрелись по спальням. Роуэн уступил Кей ту, где спал он, намекнув, что сам переберется куда-нибудь. Он выбрал себе комнату, в которой появлялась Энджелина. Как и предполагалось, его решение не обрадовало Кей, но она промолчала. Она приняла это решение безропотно, но была разочарована.
Они договорились встретиться в семь часов в гостиной, чтобы к половине восьмого отправиться в ресторан Антуана. Как всегда, Стюарт в последнюю минуту умудрился заказать места. Роуэн собирался спуститься вниз первым, чтобы убедиться, что комната все еще принадлежит двадцатому веку… Хотя, если это окажется не так, то, что он сможет сделать?
Он осторожно открыл дверь в гостиную «Только не сейчас, – думал он. – Пожалуйста, не сейчас!» Когда Роуэн вошел в комнату, у него екнуло сердце: он увидел, что у двери, ведущей в сад, стоит человек. Роуэн испугало, что этот высокий, худощавый мужчина может оказаться Галеном Ламартином. При звуке шагов Роуэна человек обернулся.
– Похоже, что ты рассчитывал увидеть кого-то другого, – с улыбкой сказал Марк. Роуэн облегченно вздохнул:
– Нет, – возразил он. – Я просто надеялся оказаться первым.
– Я быстро переодеваюсь, и давно научился не путаться под ногами у Сьюзен.
Роуэн улыбнулся и подошел поближе к другу. Словно совершая некий ритуал, они одновременно сунули руки в карманы. Оба молча смотрели на дворик. Гортанно журчал фонтан, вызолоченный последними лучами заходящего солнца.
– Я говорил Стюарту, что нам стоит позвонить перед приездом, – заметил Марк. – Но ты ведь знаешь Стюарта. Пытаться его остановить – то же самое, что становиться на пути товарного поезда.
– Да уж, – ухмыльнулся Роуэн.
– Он беспокоится о тебе, – без обиняков заявил Марк. – Кей тоже.
– У меня все в порядке.
– Правда?
Роуэн хотел ответить утвердительно, как уже вошло у него в привычку, но вместо этого почему-то сказал:
– Нет.
– Хочешь поговорить об этом?
– Со мной что-то случилось в Мехико.
– Ты чуть не погиб, – Роуэн изумленно взглянул на друга. – Это единственное объяснение.
– Я не верю, что это могло так повлиять на меня.
– Веришь ты или не веришь, это не меняет положения дел. Что есть, то есть.
– Я видел свет, туннель. Кажется, слышал голос. Вернее, чувствовал его.
– Пойми, что во Вселенной существует высшая сила. Нечто, что сильнее тебя, Роуэн, – улыбнулся его друг.
– Кроме того, существует зло.
– Большинство мировых культур принимали это положение, учитывая, что наравне с ним наличествует и добро.
– А как насчет справедливости? Всегда ли добро побеждает?
– Хочется думать, что такое правило существует.
«Неужели я попал в эту ситуацию? – подумал Роуэн. – Неужели оказался замешан в вечную битву добра со злом? Может, мне предназначено исправить то, что было исковеркано много лет назад?»
Над этими вопросами он размышлял весь вечер, вместо того, чтобы прислушиваться к беседе своих друзей, вместо того, чтобы ответить на поцелуй Кей, когда она пожелала ему доброй ночи, вместо того, чтобы спать. Он мучился над этими вопросами почти до часу ночи. Без четверти час Роуэн услышал приглушенные голоса, доносившиеся из гостиной. Все остальное немедленно вылетело у него из головы.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
По мере того, как Роуэн спускался по лестнице, голоса становились все громче. Когда он был наверху, они звучали неразборчиво, но теперь стало ясно, что это – веселая болтовня на какой-то вечеринке. Боже, неужели он единственный, кто слышит это? Или просто он первым встал, а остальные скоро спустятся?
Достигнув последней ступеньки, Роуэн застыл в нерешительности. Дверь в гостиную оставалась закрытой, точь-в-точь как была, когда он уходил. Стоя в коридоре, он слышал веселый женский смех и звон тонкого хрусталя. Роуэн повернул ручку двери, совсем забыв, что на нем только джинсы, которые он даже не потрудился, как следует застегнуть. Что бы ни творилось за дверью, он был уверен, что его никто не увидит.
Приоткрыв дверь, он заглянул внутрь.
В гостиной сидели мужчины и женщины, одетые по моде прошлого века. Поблизости от него, прикрывшись веерами, хихикали две расфуфыренные дамочки. Две другие в это время обсуждали наряды:
– В этом городе я не могу найти ничего привлекательного, – жаловалась мадам Дефорж, следя, чтобы ее юбка не слишком пышно лежала.
– Я тоже. Все приходится привозить из Парижа, – мадам Гарнетт притворялась, что ее это раздражает, но не могла скрыть гордости, обуревавшей ее при мысли о том, что она может позволить себе делать покупки столь далеко от дома.
Роуэн протянул руку, пытаясь нащупать энергетическое поле, но не нашел его. Он вошел в комнату и прикрыл за собой дверь, чтобы приглушить доносящийся из комнаты шум. Он узнал двух дам, обсуждающих проблемы своего гардероба – в прошлый раз они занимались тем же, – и беглым взглядом окинул комнату. В углу сидели мужчины. Беседуя, они попыхивали сигарами, и пили бренди. В центре этой группы возвышался Гален Ламартин, красавчик с прогнившей насквозь душой. Роуэна снова охватил гнев. Он сдержал его при мысли, что, если в комнате находится Гален, то, возможно, здесь же он найдет и Энджелину. Сейчас Роуэну больше всего хотелось увидеть ее.
Он быстро пробежал глазами по лицам собравшихся. Вспомнил Энджелину, которая вчера лежала, скорчившись на полу; вспомнил ее рассеченную губу и отпечаток ладони Галена Ламартина, горевший на лице. Эта картина запечатлелась в его сердце, словно выжженная каленым железом. Но сильнее всего Роуэна потрясли ее слезы. Никогда раньше он не был так поражен чужими слезами. Он уже отчаялся встретить Энджелину, решив, что сегодня ее нет в гостиной, как вдруг увидел стоявшую в одиночестве женщину…
На ней было то самое красное платье, которое Гален Ламартин заставлял ее надеть в прошлый раз, то самое, которое она не решилась надеть из-за царапин на горле. Было ясно, почему ее мужу оно так нравится. Оно было превосходно. Нет, это красота Энджелины делала таким платьем. Винно-красная ткань великолепно оттеняла ее белую, словно фарфор, кожу. Низкий округлый вырез платья оставлял открытыми прекрасной формы плечи. Талия была обтянута, а ниже ниспадали три пышных волана. Рубиновое ожерелье в три ряда украшало ее шею, а в высоко взбитых волосах были маленькие розы.
При одном лишь взгляде на нее захватывало дыхание. Энджелина была так неправдоподобно прекрасна, что Роуэн сделал шаг по направлению к ней. О, если бы он мог посмотреть на нее поближе! Ему хотелось удостовериться, что она вполне оправилась от побоев, нанесенных прошлой ночью мужем. Он подошел к ней шагов на шесть, и, словно почувствовав его приближение, Энджелина подняла голову. Их глаза встретились. Он заглянул в ее нежные, грустные, черные, как ночь, очи. Роуэну показалось, что она увидела его, но он решил, что выдает желаемое за действительное, несмотря на то, что на долю секунды грусть в глазах Энджелины уступила место узнаванию.
Мадам Дефорж и миссис Гарнетт резко смолкли. Одна из хихикавших дамочек ахнула, другая в изумлении прижала ладонь к губам. Постепенно комната стихла, словно по ней пробежала волна. Гален Ламартин поднял глаза. Нахмурился. И двинулся на Роуэна. Люди расступались, как масло под ножом, пропуская его.
Они видели его!
Когда Роуэн осознал это, на него словно свалилась груда камней. Он наконец-то полностью проник в прошлое! Как он мечтал об этом! Теперь ему хотелось, чтобы он выбрал для своего появления более удачный момент. Он сделал шаг назад. Затем еще один. Гален надвигался на него, не сводя с Роуэна холодного немигающего взгляда. Тишина сменилась приглушенными перешептываниями. Роуэн, продолжая отступать, бросил последний взгляд на Энджелину. Она глядела на него так пристально, словно от того, будет она видеть его или нет, зависела вся ее жизнь.
И тут Роуэн почувствовал, что упирается спиной в дверную ручку. Дотянувшись до нее, он, не мешкая, открыл дверь и выскочил в коридор. Он надеялся, что, закрыв дверь, оставит прошлое позади, Облегченно вздохнув, Роуэн повернулся и… наткнулся на Кей.
Все произошло так быстро, что Энджелина не знала, что и думать. Только что она стояла в гостиной, мечтая оказаться за тысячу миль от этой суеты и веселья, и вот уже видит перед собой внимательные темно-карие глаза незнакомца. Полуобнаженного мужчины. Почему-то он показался ей знакомым. Неужели она встречала этого человека раньше? Энджелина поняла, что кое-кто из дам испугался его. Только не она! По правде сказать, ей почему-то казалось, что он пришел за ней, и женщина была уверена, что пошла бы вслед за ним, не задавая никаких вопросов. Он изучающе смотрел на нее, не отводя глаз, и в его взгляде Энджелина прочла сочувствие.
Затем он исчез так же внезапно, как и появился.
Энджелина почувствовала, как совсем близко от нее прошел муж. На ходу Гален бросил своим приспешникам, Дефоржу и Гарнетту, равно как и остальным гостям мужского пола:
– Обыщите дом! «Беги!» – мысленно умоляла незнакомца Энджелина. Увидев, что в коридоре никого нет, она приободрилась, но тут же снова упала духом, увидев, что ее муж отдает какие-то приказания своему слуге-ирландцу, одетому, как всегда, в черное. Ему были известны углы и закоулки особняка, неведомые даже ей. Он походил на гончую, черную гончую, которая ни за что не собьется со следа. Стоило Энджелине подумать об этом, как рыжеволосый бородатый ирландец посмотрел на нее. Мурашки побежали по спине женщины, когда она наткнулась на холодный спокойный взгляд янтарных глаз. Она испугалась за незнакомца, за любого, кто решится встать на пути у этого типа. С ободряющей улыбкой на устах Гален вернулся в комнату:
– Дамам нет нужды волноваться. Негодяй будет пойман.
Его слова вызвали самые разнообразные отклики. Все заговорили одновременно:
– Кто это был?
– Он явно сумасшедший.
– Я до сих пор дрожу от страха!
– Уверена, что он бы нас всех поубивал…
– Не смеши. У него не было никакого оружия.
– Он был раздет! В жизни не встречала столь возмутительного зрелища!
– В жизни не видела ничего столь же восхитительного. А вы? – возбужденно прошептала мадам Дефорж, обращаясь к Энджелине и миссис Гарнетт.
Энджелина вообще практически не видела полуодетых мужчин. То, что она узнала в супружестве, отнюдь не способствовало нежной привязанности к противоположному полу. Несмотря на это, замечание мадам Дефорж воскресило в ее памяти темные, кофейного цвета волосы, растрепанные, словно их обладатель только что поднялся с постели, широкие плечи и грудь. Не говоря уж о босых ногах и брюках, которые держались на бедрах так низко, что приходилось удивляться, как они до сих пор не свалились. Несмотря на необычный облик мужчины больше всего Энджелине запомнились его глаза. В них была сила, привлекавшая ее. Она отчаянно нуждалась в этой силе.
– Ты неисправима, – упрекнула миссис Гарнетт свою приятельницу.
Беседа стихла, когда Гален подошел к жене. Он тактично отвел ее в сторону.
– Известен ли тебе этот человек? – тихо спросил он.
– Нет, конечно. Ни разу в жизни не видела его, – даже себе самой Энджелина не желала признаваться в том, что лицо визитера показалось ей знакомым.
Гален сжал руку жены. Не больно, но напоминая, что при малейшем неповиновении с ее стороны прикосновение превратится в боль:
– Ты ведь не будешь лгать мне, моя красавица?
– Я незнакома с ним, – вздернув подбородок, упорствовала Энджелина.
Гален собирался что-то сказать, но тут появился рыжий ирландец, пробиравшийся между гостями к своему хозяину. Энджелина прислушалась, стараясь понять, о чем шепчутся эти двое. Услышав «его нигде нет», она беззвучно вздохнула. Она не представляла себе, кто этот незнакомец, но была уверена, что он должен скрыться. Кроме того, Энджелина верила, что они еще увидятся.
– Кей! – воскликнул Роуэн, все еще держась за ручку двери. Его сердце бешено стучало. Он не знал, обязан ли этим только что пережитому страху или тому объяснению, что сейчас предстоит.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Кей.
Стало ясно, что она не слышала шума вечеринки. Возможно, на это был способен лишь он со своим болезненно обостренным слухом. Но коли так, то что она сама делает здесь, внизу?
Словно отвечая на этот вопрос, Кей сказала:
– Я слышала, как ты вышел из своей комнаты, – и, прежде чем Роуэн успел ответить, уверенно продолжала: – Роуэн, нам надо поговорить.
Он отпустил дверную ручку, побаиваясь, что дверь распахнется, и оттуда выбежит Гален и весь девятнадцатый век, чтобы посчитаться с ним. Но дверь осталась закрытой, Роуэн облегченно вздохнул и направился к лестнице:
– Поговорим наверху.
Обняв Кей за талию, он хотел было вести ее наверх, но она вырвалась, заявив:
– Я предпочитаю разговаривать прямо здесь и сейчас, – повернув ручку двери, она шагнула в гостиную.
– Кей, погоди!
В комнате было темно, ее освещал лишь слабый свет луны. Тишина, словно песня, эхом отражалась от стен и потолка. Внизу о чем-то шептал фонтан.
– В чем дело? – Кей явно смутила резкость его тона.
– Да ничего, – Роуэн надеялся, что она не заметит, с каким облегчением он произнес это. Как всегда, он растерялся. Переход из одного мира в другой, из одного века в другой выбил его из колеи. Некоторое время после таких путешествий Роуэну не удавалось прийти в себя, казалось, что ему нет места ни в том, ни в этом мире.
– Может, ты включишь свет? – спросила Кей.
Роуэн повиновался. Кей прошла в комнату, ее взгляд устремился к портрету Энджелины. Молча, словно влекомая против воли, Кей подошла ближе к картине и застыла, глядя на нее.
Роуэн чувствовал себя крайне неудобно.
Тут Кей повернулась и повторила:
– Нам необходимо поговорить. Роуэн отметил, что Кей так же привлекательна, как обычно. Светлые волосы острижены по-мужски коротко, ногти в безукоризненном порядке, сине-зеленые, словно море, глаза сверкают. Белый пеньюар, сквозь который просвечивала кружевная ночная рубашка, был запахнут так, что виднелась ложбинка между грудями. Но этот соблазнительный вид уже не привлекал Роуэна, хотя он и сам не понимал, почему. А ведь было время, когда их тела подходили друг к другу, словно перчатка – к руке. Было время, когда он не мог насытиться ею. Но это, казалось, было целую жизнь назад.
– В чем дело? – спросила она.
– Ничего не про… – начал он. Взмахом руки Кей заставила его замолчать.
– Прекрати! Я не желаю слышать, что все в порядке, когда чувствую, что что-то происходит! – она вздохнула и пробежалась пальцами по волосам. Огромный бриллиант на ее пальце ярко сверкнул в свете люстры. – Слушай, Роуэн, я не собираюсь кричать. Я хочу, чтобы мы поговорили как два взрослых и разумных человека.
Роуэн промолчал. Он не желал обсуждать, что бы то ни было, но не видел иного выхода. Единственное, на что оставалось надеяться, – то что Кей не будет слишком углубляться в его проблемы.
– После поездки в Мексику ты изменился – увидев, что Роуэн уже открыл рот, чтобы возразить, Кей остановила его. – Выслушай меня, пожалуйста, – она на минуту смолкла, подбирая выражения. – Я понимаю, что ты пережил тяжелую травму. И не спорю с этим. Но мне неясно, почему ты вычеркиваешь из своей жизни меня.
Снова Роуэн услышал в ее голосе боль.
– Кей, я…
– Ты всегда был скрытен, и я старалась уважать эту черту. Это было нелегко, но я старалась. Ты не из тех, кто способен отдать всего себя… – Кей снова запнулась, выискивая нужные слова. – Но после того случая ты ушел в себя. Замкнулся по-настоящему. Роуэн, ты живешь в своем собственном мире и не хочешь впускать туда меня.
Роуэн подумал о том, как отреагирует Кей, если он признается, что иногда живет в девятнадцатом веке. В мире Энджелины. В мире, куда он, даже если пожелает, не в силах пригласить с собой Кей.
– Кей, я даже не надеюсь, что ты поймешь меня.
– Вот именно. – Ее голос дрогнул. – Я должна понять. Самое время постараться мне все объяснить. Если мы собираемся стать мужем и женой.
– Это похоже на угрозу.
– Это отныне не угроза. Обычная констатация факта.
– Так что ты хочешь понять?
– Мне необходимо понять, почему ты после того несчастного случая не хочешь, чтобы я была рядом с тобой, почему не взял с собой в Новый Орлеан, почему стараешься не дотрагиваться до меня?
Сосредоточившись на последнем вопросе, Роуэн запротестовал:
– Это не так…
– Все именно так! Черт побери, Роуэн, мы не занимались любовью с тех пор, как были в Мексике! А когда ты приближаешься ко мне, у меня появляется чувство, что я прокаженная! – обида в очередной раз уступила место гневу. Яростному, жгучему гневу.
Роуэн шагнул к ней, но Кей подняла руку, останавливая его:
– Нет. Я не хочу, чтобы ты дотрагивался до меня. Полчаса назад тебе было противно целоваться со мной. И не приведи Господь оказаться со мной в одной кровати!
Роуэн глубоко, устало вздохнул и уселся на диван. Она говорила чистую правду. Он не мог оскорблять ее отговорками и не собирался это делать.
– Кей, я не собирался обижать тебя. Просто сейчас я переживаю трудное время. Не знаю, как и сказать…
– А ты все-таки попытайся.
Он не мог сказать ей о том, что с ними творится. Невозможно говорить о путешествиях в прошлое. Нельзя рассказать об Энджелине. Роуэн не мог объяснить Кей или кому-нибудь другому то, чего и сам не понимал. Более того, он ни с кем не хотел беседовать об Энджелине.
– Вот видишь, видишь! – воскликнула Кей. – Ты не хочешь даже разговаривать со мной!
– Я не могу.
– Нет, можешь. Просто не хочешь. А как же свадьба? – ввернула она.
– Что – свадьба?
– Не хочешь ли ты приехать в город к назначенному дню? Или планируешь позвонить мне и сообщить, что тебе нужно провести еще некоторое время в этом Богом забытом особняке?
Раньше Роуэн никогда не видел Кей в ярости. Теперь же в ее глазах цвета морской волны бушевал шторм. Впечатляющее зрелище!
– Кей, пожалуйста, дай мне немного времени! Пожалуйста!
– Любишь ли ты меня?
Вопрос был очень простым. Сложно было ответить на него. Она ему нравилась, он переживал за нее – это было трудно отрицать. Но далее Роуэн совсем запутался в своих чувствах, Честно говоря, он сам не знал, как относится к Кей. Несколько недель назад ему казалось, что они будут превосходной парой. А сейчас… сейчас он не знал… В конце концов, он уже не тот. Черт возьми, он и сам не знает, во что превратился!
– Если тебе приходится так мучиться с ответом…
– Кей, ну, конечно же, ты мне небезразлична.
– Любишь ли ты меня? – она грустно улыбнулась, видя, что он не собирается отвечать. – Что ж, по крайней мере, я не могу пожаловаться, что ты лгал мне.
Встав, Роуэн направился к ней. Кей отошла на шаг и сняла с пальца кольцо. Она положила его на ближайший столик, тот самый, на котором Роуэн обнаружил магнолию, и пошла к двери.
– Кей! – окликнул Роуэн. У него стоял комок в горле. Ему не хотелось причинять Кей боль. Господи, правда, ведь, он не хотел! Но Кей обернулась, и Роуэн понял, как ей тяжело.
– У тебя есть другая? – тихо и спокойно поинтересовалась она, хотя на глазах появились слезы. – Я спрашиваю просто из любопытства.
Снова вопрос был предельно прост, но ответить на него оказалось сложно. Когда Роуэн обдумывал ответ, он представил себе Энджелину. Он увидел, как она хороша собой и как несчастна. Он почувствовал ее так же, как тогда, когда ее призрак прошел сквозь него. Это было исключительное ощущение, болезненно исключительное. Оно было прекраснее всего, что ему доводилось испытывать.
– Это совсем не то, что ты думаешь, – выдавал Роуэн.
Кей долго молчала. Наконец она подняла глаза на портрет, затем перевела взгляд на Роуэна. Не сказав ни слова, она вышла из комнаты.
Следующим утром гости Роуэна покинули дом так же неожиданно, как и приехали. Роуэн знал, что обязан этим напряженности, возникшей между ним и Кей. Никто ничего не сказал, но все странно поглядывали на него. Стало ясно, что Марк, Сьюзен и Стюарт заметили красные, опухшие от слез глаза Кей, отсутствие кольца на ее руке и то, что Роуэн и Кей были подчеркнуто вежливы за завтраком, но даже не смотрели друг на друга.
Когда Стюарт объявил, что им пора собираться в путь, все повеселели. Особенно Кей и Роуэн. Но, когда Роуэн увидел, как друзья садятся в БМВ Стюарта, он неожиданно почувствовал себя одиноким.
– Ты уверен, что не хочешь вернуться с нами? – встревожено спросил Стюарт, стоя в тени веранды. Остальные ждали его в машине Сьюзен и Марк уже попрощались с Роуэном. Кей молча уселась в машину. Стало окончательно ясно, что что-то не так. Совсем не так, как должно быть…
– Да, уверен, – отказался Роуэн, желая в то же время принять предложение Стюарта. Он побаивался будущего. – Как ты думаешь, твой друг не будет возражать, если я еще немного поживу здесь? – внезапно спросил Роуэн.
– Нет, не будет, – покачал головой Стюарт. Затем он задал вопрос, вертевшийся у него на языке с самого приезда: – Ты в порядке?
– Все хорошо, спасибо, что спросил. Мужчины посмотрели друг на друга. Стюарт играл ключами, Роуэн стоял, сунув руки в карманы джинсов.
– Ладно, – закончил разговор Стюарт, – увидимся через пару недель.
– Конечно. Осторожнее на дороге. Стюарт неестественно улыбнулся:
– Я буду осторожен. Завтра вечером у меня назначено страстное свидание. Роуэн улыбнулся:
– С Джекки О.?
– Нет. Время перемен.
Друзья улыбнулись друг другу. Наконец Стюарт сказал:
– До встречи.
Когда Стюарт спустился по ступенькам, Роуэн окликнул друга:
– Стюарт! Тот обернулся.
– Приглядывай за Кей. При упоминании ее имени Стюарт отреагировал так, что Роуэн почувствовал, как тот любит Кей.
– Если она позволит мне, – без улыбки ответил Стюарт.
Они сказали друг другу все, что могли. Все, что было нужно.
В туннеле было жарко и не хватало воздуха. Крэндалл вспотел, рубашка прилипла к спине, словно скотч. Косынка, повязанная вокруг лба, тоже намокла. Несмотря на жару и едкий запах пота, Крэндалл не поменялся бы местами ни с одним человеком на земле. Его коллеги разделяли это чувство.
– Ты был прав! – воскликнула Джулия. – За всем этим хламом есть дверь!
– Я же говорил, – заметил Уэйд и закричал: – черт возьми! Мы нашли второй выход из туннеля!
Хламом, о котором столь нелестно отзывалась Джулия, были остатки обвалившегося туннеля. Туннель дважды обваливался рядом с ними; дважды им приходилось пробираться через ранее осыпавшиеся участки, раскапывая грязь, убирая упавшие балки, обломки кирпича и сушить на солнце найденные истлевшие предметы.
– Давайте уберем эту балку, и тогда нам удастся пройти, – сказал Крэндалл, вцепившись в трухлявое дерево. Уэйд поднял ее за другой конец. Когда они сдвинули балку с места, посыпалась грязь, создавая маленький обвал, гулко прозвучавший в замкнутом пространстве.
– Осторожнее, – Джулия отшвырнула носком ботинка черные комья земли.
– Придется разгребать это, – сказал Крэндалл.
– Давай сперва проверим дверь, – предложила Джулия. Ее глаза сияли так же, как тогда, когда они беседовали с Крэндаллом в номере отеля. Она была похожа на ребенка в Рождество. Крэндалл решил, что радость идет ей… она выглядит сексуально…
– Нет, сперва надо порыться здесь, – Крэндалл поддразнивал ее, стараясь, чтобы Джулия не заметила его улыбки.
– Ох, замолчи, этим можно заняться и попозже, – тут Джулия заметила улыбку Крэндалла. Она бросила в него комком земли.
Ударившись о грудь Крэндалла, комок рассыпался. Археолог расхохотался.
– А может, перекусим? – подыграл начальнику Уэйд.
– Ты прав. В конце концов, уже наступило время ленча.
– Ребята, прекратите!
Крэндалл широко улыбнулся и вдруг снова сделался серьезным. Кивнув в сторону двери, он посмотрел на Джулию.
– Почему бы тебе не попробовать первой?
Теперь Джулия стала похожа на ребенка, который получил на Рождество огромную, перевязанную лентой коробку с подарком. Крэндалл был очарован ее энтузиазмом.
– 0'кей, – согласилась Джулия. Она вытерла руки о шорты.
Спотыкаясь о комья земли, она шагнула вперед и, схватившись за ручку, повернула ее и навалилась на дверь. Та не поддалась. Она не сдвинулась ни на дюйм даже тогда, когда Джулия налегла на дверь плечом.
Смахнув болтавшуюся перед лицом паутину, Крэндалл подошел к Джулии. Они попытались открыть дверь вместе и снова потерпели поражение. Дверь не собиралась сдаваться без боя.
– Черт! – выругался Крэндалл.
– Ox! – Джулия потерла плечо.
– Отойди-ка, – сказал Джулии Уэйд и, отстранив ее, встал рядом с Крэндаллом.
– Готов? – спросил Крэндалл.
– Ага.
Они, кряхтя, навалились на дверь. Через некоторое время она заскрипела и неохотно, медленно начала открываться, но вскоре застопорилась, словно на что-то наткнувшись. Мужчины толкнули ее сильнее, и дверь с визгом распахнулась. Крэндалл чуть не упал. Уэйд выругался.
Впереди была мрачная темнота. На секунду Крэндаллу показалось, что в ней скрывается что-то злое. Раньше его ни разу не посещали подобные мысли.
– Фонарь! – потребовал он тем же тоном, каким хирург просит во время операции скальпель.
Джулия передала фонарь. Крэндалл взял его и посветил вперед. Постепенно комната выплыла из мрака. Она оказалась маленькой, приблизительно десять на двенадцать футов. Это сырое мрачное помещение показалось Крэндаллу каким-то запретным, опасным. Тряхнув головой, он постарался отвлечься от этого ощущения и вошел в комнату. По мере того, как его глаза привыкли к слабому свету фонаря, предметы, находившиеся здесь, приобретали форму. Сердце Крэндалла бешено забилось, ему чуть не стало плохо. К дальней стене были прикреплены тяжелые цепи с кандалами. На столе лежали металлические инструменты для пыток, покрытые пылью десятилетий…
Воцарилось тяжкое молчание. Мимо с писком пробежала крыса. Где-то в туннеле упал ком земли. Где-то вдали прозвучал автомобильный гудок, напоминая, то на поверхности жизнь идет своим чередом.
– Боже! – только и выговорил Уэйд.
Усилием воли Крэндалл заставил себя посмотреть на находку глазами профессионала Ведь они пришли сюда, чтобы раскапывать и исследовать, а не разглядывать и осуждать Думая об этом, он окликнул Джулию:
– Дай мне второй фонарь. Прошло несколько секунд, а фонарь так и не появился. Крэндалл оглянулся:
– Джулия, передай мне… Слова застыли у него на губах. Джулия замерла у двери, словно там была некая черта, которую она не могла, не хотела переступать. Она была бледна, глаза расширились – не от восторга, а от смертельного ужаса.
– Джулия? – Крэндалл, забеспокоившись, шагнул к ней.
– Нет, – прошептала она. – Я не вернусь сюда.
Ее слова были странными и непонятными – она ведь так и не вошла в комнату.
Джулия сделала шаг назад, Крэндалл приблизился к ней. Он был совсем рядом, когда она потеряла сознание.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Джулия уже час спала в постели Крэндалла. Он сидел на стуле, глядя на женщину. Крэндалл испугался до полусмерти, когда Джулия потеряла сознание. Он ни разу не видел, чтобы человек был настолько бледен и напуган. Ради всего святого, почему она сказала, что не собирается возвращаться в эту комнату?! Когда Джулия пришла в себя, Крэндалл принялся расспрашивать ее, но она смотрела на него бессмысленным взглядом кататоника, не воспринимая и не понимая его слов. Казалось, что некая завеса, сквозь которую не мог пробиться голос Крэндалла, неожиданно отгородила Джулию от мира.
Уэйд предлагал оставить Крэндалла на месте раскопок и отвезти Джулию в мотель, но он отказался. После того как он дал ей две таблетки аспирина и положил на лоб холодный компресс, Джулия заснула, свернувшись калачиком, как замерзший ребенок. Во сне ее веки подергивались, лицо все еще оставалось бледным.
Вздохнув, Крэндалл прижал пальцы к глазам. Он еще не успел смыть с себя грязь туннеля и теперь чувствовал ее фактуру, вкус, запах. Он снова слышал скрип двери в тишине поземного хода и собственное дыхание, эхом отдававшееся от стен мрачной комнаты с ее ужасным содержимым. Тут он услышал шорох простыней и открыл глаза.
Джулия не спала.
– Привет, – тихо окликнул он ее.
– Привет, – отозвалась она. – Сколько я проспала?
Крэндалл взглянул на часы:
– Почти целый час.
Задумавшись, Джулия уселась на кровати, подтянув укутанные покрывалом колени к подбородку и обхватив их руками.
– Как ты себя чувствуешь?
– Наверное, неплохо. Нет, все-таки голова побаливает, – она провела рукой по лбу. – Раньше я ни разу не падала в обморок. Странное ощущение…
– Знаю, – улыбнулся Крэндалл и жизнерадостно добавил: – я один раз вырубился, когда сдавал кровь. Но никому ни слова об этом, ладно?
Джулия хотела, было улыбнуться, но улыбка не получилась. Она словно скрылась за странной завесой…
– Не надо, – Крэндалл пересел со стула на край кровати. – Не покидай меня снова. – Он приподнял ее подбородок, заставив посмотреть ему в глаза: – Поговори со мной.
Джулия молчала.
– Расскажи, что случилось.
Она не проронила ни слова.
– Джулия?
– Я уже побывала в этой комнате. Не знаю, когда, каким образом и зачем, но я там была, – в карих, словно осень, глазах светилась уверенность, смешанная с беспокойством. – Когда дверь открылась, на меня обрушилась тысяча воспоминаний. Я вспомнила, что меня держали там против воли. Мне было страшно. Я помню, – тут она вздрогнула, – как больно мне было…
Крэндалл прижал Джулию к себе, шепча:
– Тш-ш, все в порядке. Джулия прижалась к нему.
– Не покидай меня, – взмолилась она.
– Ни за что, – отозвался Крэндалл, чувствуя, как ее грудь прижимается к нему, как бьется ее сердце, как горячее дыхание щекочет его шею. Он понятия не имел, что же случилось днем, и не представлял, что пытается рассказать ему Джулия. Единственное, что он понял, – то, что она страшно испугалась. Крэндаллу было приятно обнимать ее. – Нет, – повторил он, покрепче прижав к себе Джулию, – я тебя не брошу.
В понедельник Роуэн чувствовал себя паршиво. Его друзья вернулись в Хьюстон. Он сам не понимал, как относится к решению Кей разорвать их помолвку. С одной стороны, ему стало легче, но в то же время он испытывал грусть, радость и печаль в его душе слились воедино. Блуждая по особняку, Роуэн жаждал снова оказаться в прошлом. Теперь, когда он понял, что может появиться там во плоти, а не бессловесным невидимкой, у него появилась цель в жизнь. Он чувствовал, что должен заговорить с Энджелиной. Он должен был увидеться с ней. Экономка суетилась в гостиной, рылась в кладовке, ревел пылесос, и Роуэн решил, что сейчас не время пытаться проникнуть в прошлое. Схватив ключи от машины, он вышел из дома, сам толком не зная, куда направляется.
В конце концов, Роуэн оказался там, куда совершенно не собирался. Это ничуть не удивило его. Ведь Энджелина писала в своем дневнике, что ежедневно бывает в соборе Сен-Луи. Увидев величественный шпиль собора, Роуэн понял, что его влечет возможность хотя бы зайти туда, где некогда часто бывала она.
Войдя, Роуэн увидел белые свечи, горящие в алых, как кровь, подсвечниках, почувствовал свежий аромат цветов. В сумеречной прохладе собора сновали туристы. Несколько человек молились, стоя на коленях между скамьями почтительно склонив головы. Очевидно, месса только что закончилась. Священник в зеленом облачении взял серебряную чашу, молитвенник и, в последний раз преклонив колени, ушел в боковую дверь.
Роуэн разглядывал деревянные скамьи, витражи, изображающие различные моменты жизни святого Луи и его причисление к лику святых, изображения святого на стене и за алтарем. Роуэн прошел вдоль рядов и уселся справа, на третьей от конца скамье. Он закрыл глаза и попытался ни о чем не думать.
Энджелина сидела в соборе там же, где обычно. Сегодня она пропустила мессу: прошлой ночью Хлое не спалось, и Энджелина сидела рядом с ней, пока сестра не забылась сном. Только после этого она попросила ирландца отвезти ее в церковь. Услышав ее требование, он кивнул и молча пошел готовить экипаж.
С той ночи, когда ее вынудили совершить кощунство, Энджелина не исповедовалась. Она больше никогда не решится на это. Нельзя умолять Бога о прощении, когда ты настолько виноват перед Ним. Он не простит. «Нет, – думала Энджелина, – скорее я не смогу простить себе это кощунство».
Как всегда, отец Джон облегчил ее страдания.
– Сегодня я не видел тебя во время мессы, дитя мое, – озабоченно сказал он своим тихим добрым голосом. Ворот его рясы был чуть тесноват, отчего ангельское лицо священника казалось еще более круглым и младенчески-невинным.
– Моя сестра нездорова.
– Мне больно слышать это. Я помолюсь за нее.
– Благодарю вас, отец.
– А как твои дела, дитя мое?
– Хорошо, – не осмелилась сказать правду Энджелина.
Священник прикрыл ее сложенные ладони своей рукой. На тыльной стороне его ладони, как на щеках, проступали тонкие красноватые жилки, костяшки пальцев поросли светлыми волосками.
– Да поможет тебе Господь, – произнес он, понимающе сжав ее руки.
Энджелине стало ясно, что отец Джон понимает, что жизнь в особняке Ламартин не так хороша, как кажется. Она прикрыла глаза, повторяя про себя пожелание священника.
Сквозь пестрые витражи проникали теплые лучи солнца. К Роуэну пришли покой и умиротворение, ему вдруг подумалось, что время не имеет границ. Он со вздохом открыл глаза. За это время собор ничуть не изменился. По крайней мере, на первый взгляд. Но постепенно Роуэн стал замечать кое-какие различия. Изменилось убранство алтаря, да и вазы с цветами теперь выглядели по-другому. Там, где несколько минут назад стояли букеты лилий, красовались розы. Молящихся было по-прежнему немного, но сейчас на женщинах появились кокетливые шляпки, а костюмы мужчин выглядели, как иллюстрации в учебнике истории.
Осознав, сей факт, Роуэн принялся шарить взглядом по рядам. Возможно, Энджелина тоже здесь? Он не осмеливался питать столь безумную надежду, и все же надеялся. Роуэн заметил, как женщина в голубой летней шляпке опускается на колени. Ее высоко подобранные волосы сверкали, как отполированный оникс. При виде этой склоненной головы, этого затылка сердце Роуэна дрогнуло. Он вспомнил хрупкость этой женщины, ее силу и снова испытал всепоглощающее желание облегчить ее тяжелое бремя. Сердце Роуэна билось все быстрее. Он смотрел, как Энджелина встала, прошла вдоль рядов и преклонила колени перед алтарем. Затем она направилась к выходу. Роуэн встал. Он не знал, что скажет Энджелине, но твердо намеревался заговорить с ней. Он не мог упустить такую возможность: неизвестно, когда еще подвернется такой случай и подвернется ли вообще.
Когда Энджелина увидела его, то тотчас узнала. Роуэн понял это по ее лицу. Молитвенник упал из ее рук на пол, раскрывшись посередине, но ни Энджелина, ни Роуэн не заметили этого. Они смотрели друг на друга, и их сердца бешено бились. На Энджелину, как ни удивительно, снизошло странное ощущение покоя. К нему примешивались облегчение и осознание того, что в будущем море жизни она обрела долгожданную гавань. Как и в первую их встречу, Энджелина поняла, что пойдет за этим человеком куда угодно. Неожиданно ее осенило: что, если это и есть ее спаситель? Вдруг этот необычно одетый незнакомец явился в ответ на ее молитвы?
– Я беспокоилась о вас, – прошептала она.
Роуэн чуть не расхохотался, настолько абсурдным показались слова Энджелины. Она беспокоилась о нем?
– Как вам удалось так быстро скрыться? Он улыбнулся:
– Вы и не представляете, как это было легко сделать.
Энджелина хотела улыбнуться в ответ, но заметила, что ирландец с огненной бородой следит за ней, стоя у дверей.
– Мне пора идти, – сказала она и добавила: – нельзя, чтобы кто-нибудь увидел, как мы разговариваем.
Увидев человека в черном, Роуэн узнал его. Кроме того, он почувствовал, как напугана Энджелина.
– Кто это? – спросил он.
– Он работает у моего мужа.
– Вы не любите его, – заметил Роуэн.
– Скорее, не доверяю ему.
– Почему?
– Он работает у моего мужа, – повторила Энджелина, словно один этот факт служил достаточным объяснением. Так оно и было.
– Мне пора, – чуть подобрав подол, она пошла прочь.
– Энджелина, постойте! – окликнул ее Роуэн. Несколько прихожан посмотрели на него.
Энджелина застыла на месте. Ее даже не удивило, что он знал ее имя. Ей понравилось, как он произносит его – уверенно, но не слащаво – командным тоном.
Роуэн подал ей оброненный молитвенник. Энджелина удивленно посмотрела на книгу, только сейчас заметив, что ее руки пусты. Она потянулась, чтобы взять ее, и ощутила мимолетное прикосновение пальцев Роуэна.
Роуэн дотронулся до ее теплой кожи и почувствовал, что стал жизнерадостен, как солнечные лучи. Энджелина тоже не осталась равнодушной. Его уверенное прикосновение заставило ее почувствовать себя в безопасности. Ей казалось, что теперь ей ничего не грозит. Интуиция подсказала Энджелине, что в этом незнакомце таится нежность, которую, возможно, он и сам еще не осознает. Это прикосновение, такое ласковое, непривычное, грозило заставить Энджелину разрыдаться. Кучер ждал. Женщина молча повернулась и быстро пошла прочь.
Роуэн следовал за ней. Он увидел, как коренастый тип шел за ней и, пройдя к черной с золотым крестом карете, усадил в нее Энджелину. Энджелина ни разу не оглянулась. Зато кучер обернулся и, не мигая, уставился на Роуэна. Затем он уселся на свое место, хлестнул лошадей и выехал на улицу.
Роуэн понятия не имел, сколько времени простоял, провожая взглядом исчезающий вдали экипаж. Он опомнился лишь тогда, когда над ухом загудела машина, и водитель нецензурно выругался. Наваждение исчезло. Придя в себя, Роуэн огляделся по сторонам. Он стоял точнехонько посреди дороги. Справа и слева проносились машины. Водитель еще раз просигналил и крикнул:
– Эй, мистер, вы что, с ума сошли?
– Может быть, – ответил Роуэн. – Все может быть.
Роуэн знал, что заходить на огороженную веревками территорию за собором, нельзя. И все-таки он не смог удержаться, его тянуло туда, словно магнитом. Он заметил садик, украшенный статуями, и место раскопок, когда шел к своей машине. Сразу вспомнилась статья в утренней газете, сообщавшая о том, что на территории собора раскопали секретный подземный ход и тайную комнату. Еще более загадочным казалось то, что в комнате нашли инструменты для пыток.
Перешагнув через ограждение, Роуэн забыл о свежевыстиранных брюках и нырнул в разверстый зев туннеля. На секунду вспомнился другой туннель, тот, в конце которого сиял свет. Он знал, что поступает неправильно, но, отбросив всякую осторожность, двинулся вглубь.
При первом же шаге его дорогие туфли зарылись в черную землю. Выругавшись, Роуэн вытряхнул набившуюся внутрь пыль, но после второго шага процедуру требовалось повторить. Плюнув на подобные мелочи, Роуэн двигался вперед. Он почти не различал дороги и иногда шел, держась за прохладную стену. Пройдя приблизительно тридцать – тридцать пять футов, он заметил впереди слабый свет и услышал голоса. Свернув за угол, Роуэн увидел, что от главного туннеля в сторону идет коридор не больше десяти футов длиной, в конце которого находится вход в комнату. Из комнаты доносились мужские голоса.
У входа в туннель сидела молодая женщина. Рядом стоял фонарь. Длинные светлые волосы женщины были убраны в хвост и уже успели растрепаться. Она с отсутствующим видом просеивала землю. Роуэну стало ясно, что ее внимание поглощено комнатой. Он чувство вал страх этой женщины. Она боится этой комнаты. Смертельно боится…
Как только Роуэн почувствовал страх, владеющий незнакомкой, на него тотчас нахлынул ужас, который испытывали все, оказавшиеся здесь. Он буквально тонул в волнах витающего вокруг этой комнаты панического страха. Потом он ощутил боль. Боль множества людей. Роуэна охватила невыносимая слабость, и он со стоном согнулся, чуть ли не вдвое. Услышав стон, Джулия подняла голову.
– Вы не должны… – Увидев в каком положении находится незнакомец, Джулия на секунду смолкла, а потом с криком бросилась к нему: – О Господи… Что с вами?
Роуэн попытался заговорить, но не смог – слишком велика была слабость.
– Крэндалл! – закричала Джулия. Должно быть, Крэндалл еще раньше услышал шум, ибо он тотчас появился на пороге.
За его спиной стоял Уэйд.
– Эй, сюда заходить нельзя. Особенно журналистам, – начал Крэндалл, но, увидев Роуэна, осекся.
– Он, кажется, болен, – умоляющим тоном проговорила Джулия.
– Выход, – выдохнул Роуэн. – Выведите меня… отсюда!
Отстранив Джулию, Крэндалл подошел к Роуэну. Уэйд тотчас же подхватил его с другой стороны. Непрерывно заверяя Роуэна, что все обойдется, археологи повели его к выходу из туннеля.
До Роуэна долетали обрывки разговора:
«…сердце…», «…может быть, удар…», «…чертова жара…», «…что вы здесь делали?..»
По мере того как Роуэн удалялся от комнаты, симптомы ослабевали. Когда все трое добрались до сада, он чувствовал себя вполне здоровым, хоть и был измотан до предела. Роуэн испугался, что снова попал в дурацкую ситуацию.
– Вам вызвать врача? – спросил Уэйд, когда Роуэн в изнеможении опустился на землю и лег, не заботясь о том, что одежда может испачкаться.
Роуэн покачал головой.
– Нет.
– А мне кажется, – настаивал Крэндалл, что вы должны проконсультироваться с врачом. Возможно, у вас больное сердце.
– Я сам врач. У меня нет проблем с сердцем, – Роуэн понимал, что собравшиеся вокруг него люди ждут объяснений. Но он ограничился тем, что повторил: – Поверьте мне здесь дело не в сердце.
– Не хотите ли выпить воды? – предложила Джулия.
Роуэн открыл глаза и внимательно посмотрел на светловолосую женщину. Ее трудно было назвать красавицей, но ей была присуща оригинальность. Почему-то грязь, размазанная по этому лицу, не портила, а лишь подчеркивала ее привлекательность.
– Да, пожалуйста.
Джулия опрометью бросилась за водой. Роуэн сел. Крэндалл и Уэйд склонились над ним. Только сейчас Роуэн понял, что Крэндалл кажется ему знакомым. Длинные волосы, собранные в хвост… Где же он видел этого парня? Но Роуэн не успел вспомнить – его отвлекли вопросом:
– Что вы делали внизу? – поинтересовался Крэндалл. – Эта часть собора закрыта для посетителей.
– Извините, пожалуйста, – Роуэну искренне хотелось объяснить, но, по правде говоря, он и сам не знал, что привело его на это место. Его привела, не оставляя выбора, некая сила, та же неведомая сила, что привела его в собор и подарила первую реальную встречу с Энджелиной. Это было десять или пятнадцать минут назад, но Роуэну казалось, что прошло гораздо больше времени. Переход из одного времени в другое снова выбил его из колеи. – Я читал статью в газете, – Роуэн надеялся, что это достаточно веская причина для его появления.
– Что с вами случилось? – поинтересовался Уэйд.
– Не знаю точно, – честно признался Роуэн. – Но такое со мной бывало и раньше. Крэндалл выругался:
– Во всем виновата эта комната!
– О чем это вы? – с интересом спросил Роуэн.
– У, зараза, – произнес Уэйд прежде, чем Крэндалл успел ответить. – Еще один репортер, – невесть откуда появившийся мужчина шел к ним.
– Спровадь его, – распорядился Крэндалл и пожаловался: – со вчерашнего дня они лезут к нам как осы на мед.
Уэйд направился навстречу репортеру, оставив Роуэна и Крэндалла наедине. Роуэн повторил заданный несколько секунд назад вопрос:
– Почему вы решили, что всему виной комната?
Крэндалл заколебался, раздумывая, стоит ли говорить об этом с незнакомцем. Но неподдельный интерес Роуэна привлек его.
– Когда мы вчера открыли эту комнату, Джулия, – тут он кивнул в ту сторону, куда убежала молодая женщина, – почувствовала что-то странное. Не знаю, что на нее накатило, но она отказалась входить в комнату, а потом упала в обморок. Сегодня она по-прежнему наотрез отказывается переступить порог, – рассказывая, Крэндалл счел нужным умолчать о том, что Джулия, как она сама считает, уже была в этой комнате. Он не хотел, чтобы поползли слухи или чтобы кто-нибудь решил, что Джулия не в себе.
Роуэн воскресил в памяти страх, который испытывала Джулия. Это отнюдь не был банальный испуг, это был глубоко въевшийся в душу панический ужас. «Да, – подумал он, глядя на Джулию, которая несла ему стакан воды, – бедняга до сих пор напугана до полусмерти».
С улыбкой Джулия подала ему стакан воды. В тот момент, когда их руки соприкоснулись, Роуэна посетило видение. Он увидел эту женщину закованной в цепи. Почувствовал, что у нее заткнут рот. Теперь он без тени сомнения знал – она была одной из пленниц тайной подземной комнаты.
Грохотал гром, вспыхивала молния. Энджелина стояла в темноте, обхватив себя руками, и глядела во двор. Яростный дождь и ветер сообща набросились на растения, вбивали в землю траву, били, словно в барабан, в банановые листья и терзали нежные цветы.
Но мысли Энджелины витали очень далеко. Хотя… собор ведь не очень далеко? Она никак не могла отвлечься от раздумий о незнакомце. Сегодня утром в церкви она разговаривала с ним. Кто он? Где живет? Каким образом ему удалось проникнуть в дом во время вечеринки?
Более важный вопрос: что сделает он, узнав, что она беседовала с незнакомцем? Энджелина испугалась, но к страху примешивалось удивление. Почему кучер Кипперд не доложил об этом происшествии? Конечно, Кипперд не видел ворвавшегося на вечеринку человека, не знал, что именно с ним сегодня разговаривала Энджелина, но в его обязанности входило охранять ее от всех. Особенно от любого мужчины. Это животное, женой которого стала Энджелина, не любило ее, хотело, чтобы другие мужчины испытывали желание обладать ею, и все же ревновало. Так почему же кучер не доложил хозяину обо всем?
И тут среди ее мыслей мелькнула одна особенно неприятная. Что, если Кипперд все рассказал? Что, если этот зверь снова играет с ней? Что, если вернувшись домой, она не знала, куда он направился после ужина, он жестоко покарает ее за несдержанность? Нет, ей не хочется думать о нем. Она будет думать только о незнакомце. О незнакомце и том, что с ним она чувствует себя в безопасности.
События этого дня – беседа с Энджелиной в соборе и посещение раскопок – целиком и полностью завладели мыслями Роуэна. Вместе с яростно барабанящим в окна дождем они никак не давали ему уснуть. Роуэн устал ворочаться с боку на бок, раздумывая над тем, промок ли под этим дождем неугомонный бродяга Кот. В конце концов, он натянул джинсы, футболку и босиком, не включая света, спустился вниз. Когда Роуэн был на середине лестницы, небеса разразились очередным раскатом грома, и старый дом задрожал так, что зазвенели люстры.
«Возможно, мне поможет стакан теплого молока», – подумал он, хотя великолепно понимал, что нет никаких научных данных, свидетельствующих о том, что горячее молоко – хорошее снотворное. Роуэн направился в сторону кухни, но остановился у закрытых дверей гостиной. Повинуясь велению сердца, он распахнул дверь.
Услышав, как поворачивается дверная ручка, Энджелина резко обернулась. И в этот момент, словно по заказу, загремел гром, и сверкнула молния, осветив высокого, стройного, узкобедрого мужчину. Это был не тот человек, которого Энджелина безумно боялась видеть. Женщина сразу поняла это, увидев, как спадают волосы на его лоб, заметив, что одет он странно и замер в дверях, уставившись на нее…
Незнакомец. Тот самый, кого она так жаждала увидеть.
Сперва Роуэну померещилось, что перед ним появился призрак Энджелины. Слишком уж нереальной она показалась ему в голубоватом сверкании молний. Она была настолько прекрасна, что просто не могла оказаться живой женщиной. Не могут обычные волосы столь красиво падать на плечи. Не могут плечи из плоти и крови выглядеть так, словно они сотканы из лунного света. Глаза не могут, да и не должны, так сверкать. Но, глядя на эту женщину, Роуэн осознал, что она – настоящая. Он поверил в это, когда почувствовал биение ее сердца в своей грудной клетке.
– Не бойтесь, – тихо попросил он. Бояться? Да Энджелине и в голову прийти не могло, что перед этим человеком можно испытывать страх! Сейчас она твердо знала, (она поняла это в ту минуту, когда увидела его стоящим в дверях, или даже раньше, когда ее взгляд впервые в жизни упал на него) – это и есть тот, кому на роду написано спасти ее.
Закрыв за собою дверь, Роуэн медленно пошел к этой женщине. В комнате было темно, но он видел, как Энджелина запрокинула голову, приспосабливаясь к его росту. Стоя прямо перед нею, он повторил:
– Не пугайтесь. Я не причиню вам зла.
– Знаю, – шепотом ответила Энджелина. Роуэн чувствовал, что она не боится его, и радовался этому.
– Кто вы? – спросила она. Несмотря на то, что было темно, Роуэн почувствовал ее взгляд, требующий правды.
– Роуэн. Роуэн Джейкоб.
– Роуэн Джейкоб, – повторила Энджелина.
Его имя звучало на ее устах слаще горячего меда. Если бы Роуэн должен был умереть через минуту, в свой последний миг он хотел бы слышать, как она назовет его по имени…
– Как вы проникли в дом? – спросила она. Обычно он был заперт. Она знала, что он держит ее взаперти, доверяя ключи лишь себе и Кипперду.
Не «в мой дом», а просто «в дом». Обдумывая ответ на ее вопрос, он учел это. Роуэн знал, что рано или поздно ему зададут этот вопрос, но предпочитал, чтобы это произошло попозже.
– Гм, это сложный вопрос.
– Почему же?
Просто и прямо. Интересно, как отреагирует Энджелина, если он ответит столь же прямо и просто? От ответа Роуэна спасло неожиданное мяуканье. Энджелина и Роуэн одновременно взглянули на дверь, ведущую во двор. Мокрый измученный сиамский кот просился в дом.
– Ой, бедненький! – тихо воскликнула Энджелина, чье нежное сердце разрывалось при виде сего жалкого зрелища.
– Кот? – Роуэн отказывался верить собственным глазам.
– Это ваш? – не задумываясь, женщина открыла дверь, впустив кота, который, не мешкая, шмыгнул внутрь.
– Да, вроде того, – признался Роуэн, обдумывая только что полученную информацию. В прошлое перенесся не только он сам, но и Кот. «Интересно, – подумал Роуэн. – Очень интересно».
Кота же метафизика совершенно не занимала. Он сосредоточенно отряхивался, разбрызгивая по сторонам воду.
Энджелина тихо, мелодично засмеялась. Роуэн знал, что эти нежные звуки не часто звучат в особняке Ламартин, и они показались ему просто волшебными.
– Совершенно ясно, – Энджелина зажгла стоявшую поблизости лампу, – что monsieur Chat [10 - Господин Кот (фр.)] не любит промокать насквозь. Может, вам удастся вытереть его этим? – повернувшись к Роуэну, она предложила ему передник, который Люки, уходя, оставила висеть на спинке стула. Посмотрев на эту женщину поближе, Роуэн затаил дыхание. Энджелина была красавица, когда ее освещали молнии, но теперь, в приглушенном свете лампы, она казалась еще прекраснее. В чем-чем, а в дурном вкусе упрекнуть Галена Ламартина Роуэн не мог. Тот умудрился завладеть прелестнейшей из всего цветника розой…
Энджелину поразила внешность Роуэна. Она считала его привлекательным, но не слишком задумывалась над этим. Теперь же, глядя на него, Энджелина вспомнила о том, что она – женщина. Она давно позабыла об этом, и «благодарить» следовало, разумеется, этого зверя. А ведь некогда Энджелина радовалась, что родилась женщиной. Теперь же это казалось ей лишь проявлением слабости… Сейчас она жаждала обладать физической силой, чтобы больше никто не мог обидеть или унизить ее.
Вдруг Роуэн понял, что Энджелина до сих пор протягивает ему передник.
– Спасибо, – он взял передник и сел, как индеец, прямо на пол. – Иди сюда, малый, – позвал Роуэн Кота.
Кот раньше был ужасно горд и самоуверен, но теперь присмирел, напуганный дождем, и покорно подошел, позволяя себя вытирать. Роуэну пришло в голову, что он сам похож на этого кота. Некогда им правила уверенность в себе, но последние несколько недель согнули его.
– Этот кот как-то странно выглядит, – заметила Энджелина и пояснила: – он длинный и худой. Разве ему не хватает городских крыс? – Почти в каждом городском доме имелся толстый кот, которого заводили, чтобы сдерживать натиск крыс. Несмотря на это крысы процветали.
Роуэн вспомнил о мешке с кошачьим кормом, лежавшим в кухне…
– Поверьте, – сказал он, – этот кот и не посмотрит на крысу. Вся их порода тонкая, худая и длинная.
Улыбаясь, Энджелина опустилась на колени рядом с Роуэном. Пышная юбка цвета слоновой кости колоколом вздулась на полу. Протянув руку, она погладила кота по голове. Кот начал мурлыкать.
– Так он не такой, как все?
– Да, он особенный.
– А имя у него есть?
– Кот.
Энджелина улыбнулась. Роуэн улыбнулся в ответ.
– Имя не слишком оригинальное, – поддразнивая, сказала она. Поддразнивать и улыбаться она уже совсем отвыкла…
– Он приблудный. Я не знаю, как его зовут на самом деле.
– А-а-а, – протянула Энджелина, словно это объясняло все. – А откуда он взялся? Где живет?
– Где-то по соседству.
– Нет, мне интересно, где вывели такую породу тощих, равнодушных к крысам, кошек. Роуэн задумался:
– По-моему, в Таиланде.
– А где этот – Таиланд? – нахмурилась Энджелина.
– Сиам? – извиняющимся голосом спросил он.
– А-а, – по-видимому, это название ей уже приходилось слышать. – Но почему вы так странно одеваетесь?
Этого вопроса Роуэн не ждал.
– Там, откуда я пришел, мой наряд не кажется странным.
– А откуда вы?
Несмотря на то, что Роуэн готовился к этому вопросу, он не сразу собрался с силами:
– Издалека.
– Дальше, чем Сиам?
– Да, – ответил он. – Гораздо дальше.
– А как вы оказались здесь? – спросила Энджелина. Ей необходимо было подтвердить свои надежды, избавиться от опасений. Вдруг Энджелине пришло в голову, что, возможно, этот человек – вовсе не ответ на ее молитвы…
Как только Кот слегка подсох, он забрался на колени к Роуэну, словно ему тоже было необходимо подтверждение о том, что Роуэн действительно именно тот, за кого себя выдает. Энджелина знала, кто он, в этом Роуэн был уверен. В ее взгляде ясно читалось, что она доверила бы ему свою жизнь. Роуэна это пугало: он понятия не имел, что ему делать. Он играл в эту игру втемную. Несмотря на свой страх, Роуэн понимал, что настало время откровенности. По крайней мере, частичной.
– Я пришел за вами.
Энджелина промолчала. Ее сердце переполняла радость, в горле стоял комок, и говорить она не могла. Энджелина не могла произнести ни слова, но слезы радости и облегчения, показавшиеся на ее глазах, говорили красноречивее любых слов.
– Не плачьте, – прошептал Роуэн, беря ее за руку. Их пальцы с готовностью и жаром сплелись.
– Тогда заберите нас. Сегодня. Сейчас!
Когда Роуэн услышал эту просьбу, его сердце чуть не разорвалось. Он бы отдал все, что угодно, лишь бы выполнить ее.
– Это не так просто, – возразил он.
– Почему?
– Я не могу остаться здесь и не могу забрать вас с собой.
– Почему? Я дам вам денег. У меня есть немного денег…
– Мне не нужны ваши деньги! – перебил он, но заставил себя успокоиться. – Мне не нужны деньги, – Роуэн напряженно думал, как объяснить ей все, не пугая эту женщину. – Вы верите в чудеса?
Энджелина кивнула.
– Тогда воспринимайте мое появление здесь, как чудо, которое не до конца отработано, с которым возникают проблемы.
– Отработано?
– Ну, отрепетировано;
– Ясно. А что за проблемы?
Как объяснить ей, что он в любой момент может раствориться в воздухе? Как сказать, что пусть в настоящий момент он и находится в девятнадцатом столетии, но в любую секунду может вернуться двадцатый век?
– Энджелина, я…
Комната завертелась. Поначалу слабая, вибрация перешла в дрожь, напоминающую землетрясение.
– Нет! – закричал Роуэн, сжимая ее руку, пытаясь удержать с собой прошлое и Энджелину.
Энджелине сперва показалось, что вращение комнаты – плод ее воображения. Когда же она поняла, что это не так, ее обуял страх. Что происходит? Господи, что происходит?
– Роуэн! – закричала она, отчаянно хватаясь за него. А ее сердце бешено билось.
– Все в порядке. Не пугайтесь, – Роуэн еще говорил это, а он, Кот и передник уже сделались полупрозрачными, выцвели, начали исчезать.
Через несколько секунд они исчезли совсем. Энджелина беспомощно смотрела на то место, где только что был Роуэн. Не веря собственным глазам, она протянула руку, но наткнулась на пустоту. Ничего. И тут Энджелина испугалась, не сходит ли она с ума.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
Черт возьми! Через два дня наступила среда. Уже две недели Роуэн жил в особняке Ламартин. Он никак не мог успокоиться, даже собственная кожа казалась тесной и неуклюжей. Роуэн нервничал после того, как ему пришлось исчезнуть на глазах у Энджелины. Боже мой, что она может подумать? Испугалась ли она? Наверное, Энджелина считает, что сходит с ума… Роуэн не представлял себе ее реакции, а вернуться в прошлое и поговорить с Энджелиной не мог.
Он злился, что не может путешествовать во времени, когда захочет. Когда-то Роуэн гордился своей способностью держать все под контролем, но теперь контроль то и дело ускользал от него. Роуэн слегка подозревал, что вся путаница нескольких недель была затеяна, чтобы доказать ему, что он смертей. Ну что ж, те силы, которые устроили все это, могли быть довольны. Еще ни разу в жизни Роуэн не ощущал себя таким сконфуженным и беспомощным.
Сейчас все его мысли занимало его недавнее исчезновение. Роуэн размышлял над тем, какую роль во всей этой истории сыграл передник, которым он вытирал Кота. Он лежал на коленях у Роуэна, когда тот вернулся в двадцатый век, и перенесся вместе с ним. Роуэна заинтересовало, что передник через несколько минут исчез. Почему цветок магнолии, увядшие останки которого все еще лежали у постели Роуэна, остался в будущем, а передник не смог? Роуэн не знал ответа на эти вопросы, но подозревал, что если ему удастся найти его, то он сможет появляться в прошлом, когда захочет, а возможно, сумеет забрать с собой Энджелину.
Последнее время он постоянно думал, как взять Энджелину в будущее. Раз возникнув, эта мысль никак не желала оставлять его. Роуэн знал, что дом сгорел, и при пожаре погибла Энджелина. Но когда именно сгорел особняк? Роуэн нигде не мог найти даты пожара. Последняя запись в дневнике датировалась 30 июня 1880 года, но вовсе не обязательно, чтобы это был день пожара. Кто обладает необходимой ему информацией? Роуэн немедленно вспомнил одного человека…
Розовый дом с зеленым крылечком ничуть не изменился, равно как и его хозяйка. Когда Роуэн постучал в дверь, Микаэла, как и в прошлый раз, возникла из тени под аккомпанемент бус, составлявших занавеску. Как и тогда, она была в черном. Однообразие черных брюк и черной рубашки несколько оживлял лишь серебряный крестик, висевший на шее Микаэлы.
– Привет, – поздоровался Роуэн. Не ответив, Микаэла изучающе посмотрела на него всевидящими глазами цвета янтаря. Казалось, она ничуть не удивилась его визиту.
– Я хотел бы поговорить с вами. Она молча открыла дверь и впустила его. Роуэн прошел в ту комнату, где они сидели в прошлый раз. Посреди стола, свернувшись клубочком рядом с картами таро, спал кот, черный, словно сажа. Он даже не поднял голову. Вдруг Роуэну подумалось, что не только Микаэла знала о том, что он еще вернется. Это знал и кот.
– Вас что-то тревожит, – констатировала Микаэла, жестом пригласив Роуэна садиться.
– Когда произошел пожар? – сразу перешел к делу Роуэн.
– Летом 1880 года, – прямо ответила гадалка.
Роуэн ждал от нее именно этих слов. В глубине души он понимал, что его страхи не беспочвенны, что день пожара близок. Но «насколько близок?
– А конкретно? – спросил он.
– Не могу сказать.
– Последняя запись в дневнике сделана 30 июня.
Микаэла кивнула.
– Не означает ли это….
– Я не знаю, – перебила его женщина. Я не знаю. Эти слова терзали Роуэна. Вскочив, он подошел к окну и уставился на раскаленный солнечный диск, сверкавший, словно зеркало. У него заболели глаза.
– Грубо говоря, до тридцатого числа осталось две недели.
– Знаю.
Роуэн резко повернулся и встретился взглядом с Микаэлой.
– Почему вы не сказали мне, когда начнется пожар? Почему не предупредили, что время на исходе.
– Я знала, что, как только понадобится, вы поймете это.
Роуэн сорвался. Он слишком долго не высыпался. А тут еще это чувство беспомощности, преследующее его и днем и ночью.
– Вам все это кажется чересчур простым!
Но все не так примитивно. Я не знаю, что мне делать! Я не в состоянии задержаться в прошлом и не могу взять ее сюда! Я не могу воздействовать на события, находясь за сто лет от них, в другом мире!
– Для того чтобы избрать именно вас, существуют веские причины.
– Черт с ними, с причинами! – Роуэн рванулся с места. – Мне надоело складывать головоломку, в которой отсутствует половина частей! – Он выскочил из дверей и побежал по дорожке. Почти усевшись в машину, Роуэн вдруг замер и вздохнул. Он посмотрел в сторону дома. Как он и подозревал, Микаэла стояла в дверях, глядя на него. – Мне нужно получить ответ на свои вопросы, – крикнул он ей.
– Получите, – тихо, спокойно произнесла она, – когда придет время.
«Придет ли оно?» – думал Роуэн. И, если придет, нужны ли ему будут эти ответы?
Весь вечер Роуэн просидел в библиотеке, лихорадочно разыскивая необходимый ему факт. До сих пор ему не удавалось получить информацию на эту тему. И в этот раз он не нашел ничего нового. Лишь упоминание о том, что особняк сгорел в прошлом веке.
Ставя книги обратно на полку, он заметил светлые волосы, завязанные в хвост, и немедленно понял, кому они принадлежат, и почему владелец странной прически с первого взгляда показался ему знакомым. Они встречались здесь, в библиотеке.
– Я так и знал, что мы уже виделись, – заметил Роуэн, подойдя к нему.
Крэндалл обернулся. Руки у него были заняты книгами. Он посмотрел на Роуэна. В его взгляде ясно читалось: «Мы где-то встречались, но убей Бог, не помню где». И тут он вспомнил.
– Ах, да, – неловко переложив книгу, Крэндалл протянул руку.
Роуэн, также пристроив поудобнее кипу книг, ответил на рукопожатие и взглянул на ношу Крэндалла:
– Как видно, археологи роются не только в земле, но и в книгах.
– По правде говоря, я занимался генеалогическими исследованиями. Изучал происхождение моей семьи, – Крэндалл надеялся, что его собеседник не поймет, насколько неуверенно он себя чувствует. Как Крэндалл и опасался, ему не удавалось обнаружить никаких следов своего родного отца. Он не представлял, куда еще можно обратиться за информацией. – А вы? – Крэндалл указал на стопку книг в руке Роуэна.
– Небольшое историческое исследование, – Роуэн надеялся, что его голос звучит достаточно беззаботно.
– Понятно.
«Ничего вам не понятно, – подумал было Роуэн. – Ровным счетом ничего». Но вслух произнес:
– Как продвигаются раскопки?
– Если честно, то очень интересно. После газетной статьи с нами связался известный профессор из Тулэйна, занимающийся историей города. Он встретил пару упоминаний о потайном ходе и комнате на территории собора. – Вы правы, это действительно интересно.
– Профессор считает, что и комната, и туннель относятся к концу восемнадцатого века. Он не уверен, для чего они служили первоначально, но полагает, что это – свидетельство того, что католическая церковь пыталась установить в Новом Свете инквизицию по подобию испанской.
– Это объясняет наличие инструментов пытки.
– Правильно. Судя по всему, некий монах-капуцин был прислан, чтобы возглавить это заведение, но губернатор вышвырнул его из города. Тогда велась усиленная колонизация этих земель, а жестокая расправа с еретиками вряд ли привлекла бы новых поселенцев.
– Да уж.
– Во всяком случае, данное им объяснение весьма правдоподобно, хотя, – тут Крэндалл нахмурился, – неясно, откуда взялись монеты, которые мы там нашли.
– Какие монеты?
– Деньги, датируемые веком позже. Джулия нашла их у входа в комнату. Они были разбросаны, словно выпали из кармана или сумки.
– Значит, похоже на то, что комнату использовали и позже?
– Да, должно быть так. Но о целях нам остается только догадываться.
Роуэн вспомнил ужас молодой женщины и свое осознание того, что ее держали в этой комнате пленницей. Он был убежден, что в этом помещении творилось нечто злое, но понимал, что у него достаточно своих забот. И все же Роуэн поинтересовался:
– Как себя чувствует… Ее зовут Джулия, не так ли?
– Да, Джулия, – согласился Крэндалл и солгал: – все в порядке.
На самом деле она была сама не своя с того злополучного дня, как они открыли эту комнату. Джулия наотрез отказывалась войти туда, а иногда Крэндалл замечал, что она смотрит туда, не отрываясь, словно заблудившийся в темноте ребенок.
Роуэн заподозрил, что Крэндалл лжет, но решил не доискиваться до истины.
– Ну что ж, приятно было увидеться.
– Взаимно, – тут, вспомнив странное происшествие в туннеле, Крэндалл поинтересовался:
– А как себя чувствуете вы?
– Нормально.
Крэндалл также заподозрил Роуэна во лжи, но не стал допытываться, кроме того, у него были свои проблемы. Его мысли занимали раскопки, Джулия и таинственный Дрексел Бартлетт.
– Не стоит заострять на этом внимание, – заметил Крэндалл.
– Согласен, – произнес Роуэн.
Когда он отвернулся, ему в голову пришла одна мысль:
– А этот тулэйнский профессор… Он что, специализируется на истории Нового Орлеана?
– Да, наверное. А что? – подобный вопрос удивил Крэндалла.
– Я… Гм, я пытаюсь уточнить дату одного пожара. Как вы думаете, он сможет мне помочь?
– Можно спросить у него самого. Позвоните в университет и поговорите с Рэкли. Кажется, его зовут Боб.
– Спасибо, – Роуэн положил книги на стол и полез в карман за бумажником. – На всякий случай я хотел бы оставить вам свою карточку. Вдруг вам удастся поговорить с ним раньше, чем это смогу сделать я, – на обороте карточки Роуэн написал телефон и адрес особняка Ламартин и передал визитку Крэндаллу – Если встретитесь с профессором раньше меня, попросите его позвонить в особняк. Мне хотелось бы побеседовать с ним как можно скорее.
Крэндалл взял карточку:
– Я постараюсь. Надеюсь, он успеет вам помочь.
– Да услышит Бог ваши слова, – Роуэн с удивлением понял, что он, убежденный атеист, действительно возлагает все надежды на Бога.
Энджелина услышала, как Хлоя зовет ее по имени. Хриплый голос сестры испугал женщину и, соскочив с постели, она торопливо схватила пеньюар. Через несколько секунд Энджелина выбежала из комнаты и понеслась по коридору, чуть не сбив с ног выходящую из спальни напротив Люки. Встревоженная служанка на ходу запахивала халат.
– У нее плохая ночь, – констатировала Люки.
Последнее время Хлое приходилось несладко. Как ни тяжело было Энджелине признать это, здоровье ее сестры неуклонно ухудшалось, и с каждым днем это становилось все заметнее.
– Когда ты в последний раз давала ей лекарство?
– Три часа назад. Мне показалось, что он спит, и я только что вернулась к себе.
– Все в порядке, Люки. Ты же не можешь постоянно сидеть с ней.
Как всегда, вид сестры испугал Энджелину. Лицо Хлои было белым, как мел, а губы и ногти отливали синевой.
– Я… не могу… дышать, – прошептала Хлоя.
– Можешь, малышка, – подойдя к постели, Энджелина прижала к себе сестру.
Энджелина отнюдь не чувствовала себя такой уверенной, как пыталась показать. Честно говоря, она была напугана не меньше сестры и отдала бы все, что угодно, лишь бы чужестранец – тот самый Роуэн Джейкоб – был здесь. Он выглядел таким уверенным в себе. Но, может, он был лишь вымыслом, плодом ее воображения? Зачастую по ночам Энджелина думала, что, возможно, это новые шуточки грубого животного, за которого она вышла замуж, направленные на то, чтобы убедить ее, что она теряет рассудок. Но даже он вряд ли мог заставить человека исчезнуть у нее на глазах… Это произошло несколько дней назад, в понедельник. Сегодня была пятница. Все эти дни она молилась о возвращении своего нового Друга, но его все не было. Что, если он больше не придет? Эта мысль была невыносима для Энджелины, и она крепко прижала к себе сестру, надеясь, что, успокаивая Хлою, постепенно успокоится сама.
– Помоги… мне, – Хлоя закашлялась. Энджелина почувствовала, как неровно бьется сердце сестры. А может это колотилось ее собственное сердечко? Энджелина ни в чем не могла быть уверенной.
– Спокойнее, милая, – она не знала, кому говорит это, себе или сестре.
Увидев, как расширились от страха глаза Люки, Энджелина приказала:
– Завари еще чаю. Да поскорее!
– Да, мэм, – служанка поспешила к двери.
Энджелина была всецело поглощена своей сестрой, когда раздался сдавленный крик Люки. Подняв глаза, Энджелина увидела, что на пороге стоит мужчина.
Роуэн слышал, как сдавленный голос, принадлежавший, по-видимому, сестре Энджелины, произнес дорогое ему имя. Неужели он снова в прошлом? Или просто слышит голоса тех, кто находится там? Он пошел на голос и вскоре увидел великолепные черные очи Энджелины, той женщины, которую боялся больше не увидеть.
Энджелина не верила своему счастью.
– Все хорошо, – успокоила она Люки. – Это друг.
Роуэн услышал в этих словах долгожданное приглашение. Увидев, в каком состоянии находится Хлоя, он подошел ближе к ее постели и требовательно произнес:
– Дайте-ка взглянуть.
Услышав это, Энджелина не стала задавать вопросов, а высвободилась из объятий Хлои и встала с кровати. Несмотря на то, что ей было неприятно оставлять сестру даже на минуту, Энджелина отошла в сторону. Роуэн занял ее место.
Хлоя со страхом и тоской взглянула на сестру. Роуэн перехватил этот взгляд и, улыбаясь, заверил ее:
– Все будет хорошо. Я врач, – он приложил пальцы к артерии на ее шее. Пульс трепетал под кончиками его пальцев, как пойманная бабочка.
– Я… не могу… дышать, – шепотом пожаловалась Хлоя.
– Знаю, – ответил Роуэн, – но постарайтесь не бояться. Страх только мешает вам дышать. – Не теряя ни секунды, он приказал: – Подложите еще подушек.
Люки бросилась выполнять его распоряжение.
– Дышите медленно… еще медленнее…еще… – тихо говорил Роуэн Хлое, словно гипнотизируя ее. – Молодец. У вас прекрасно получается. – Повернувшись к Энджелине, он приказал: – Откройте окна, насколько можно. И принесите мне что-нибудь вроде веера.
Распахнув окно, Энджелина попросила Люки принести из спальни веер. Промолвив, как всегда «да, мэм», Люки бросилась выполнять поручение.
– У Хлои нелады с сердцем, – пояснила Энджелина. – Причем с самого детства. Это началось после того, как она переболела лихорадкой.
– Возможно, лихорадка была ревматического происхождения. Если так, то она повредила митральный клапан. Именно этим вызваны диспноэ и неровное сердцебиение, поэтому Хлоя так легко утомляется.
– Что такое митральный клапан? – спросила Энджелина.
– В сердце есть клапаны, которые открываются и закрываются по мере тока крови. Митральный клапан находится с левой стороны.
– А что такое диспноэ?
– Одышка. Разве ваш врач не объяснил вам этого? – Роуэн знал, что в девятнадцатом веке врачи уже обладали подобной информацией.
– Мне кажется, доктор Форстен считает всех женщин тупицами.
Роуэн взглянул на Энджелину, и его губы тронула чуть заметная улыбка:
– Что ж, вы, женщины, еще посчитаетесь со всеми Форстенами в мире, – он видел, что у нее вертится на языке вопрос, но Энджелине не суждено было задать его, ибо в этот момент вернулась Люки, неся прелестный шелковый веер. Роуэн взял его и принялся помахивать перед лицом Хлои.
– Дышите медленно, спокойно, – снова проговорил он. – Скоро вам станет легче. Какие лекарства она принимает? – спросил Роуэн у Энджелины.
– Дигиталис. Раствор в чае. Люки как раз собиралась приготовить его. Роуэн взглянул на служанку.
– Поторопитесь, – вежливо, но твердо приказал он.
– Да, сэр, – с этими словами Люки вышла.
– Все будет хорошо, – обратился Роуэн к Хлое.
Девушка откинулась на подушки, и он обмахивал ее веером. Она все еще была бледна, но дыхание ее казалось теперь более ровным.
Энджелина опустилась на пол рядом с кроватью, смяв пеньюар, и взяла ледяную руку Хлои в свои: – Все будет хорошо, – эхом повторила она. – Вот увидишь, ma petite, я же говорила, что ты сможешь дышать.
Роуэн обратил внимание на то, какая забота звучала в голосе Энджелины. Ее волосы в беспорядке падали завитками на плечи. Не в силах сдержать себя, Роуэн задумался, каковы они будут на ощупь, когда обовьются вокруг его пальцев. Как атлас? Как шелк? Как будто он умер и попал в рай?
Словно прочитав его мысли, Энджелина подняла глаза. Некоторое время они молчали.
Затем она призналась:
– Я уж думала, что вы не вернетесь.
– Я тоже этого боялся, – ответил Роуэн, вспоминая, как мучился всю неделю.
Распространяться дальше на эту тему не позволяло время. Роуэн задал вопрос, давно не дававший ему покоя:
– Как ваши дела?
«Теперь, когда вы здесь, все хорошо», – ответили глаза Энджелины. Вслух же она произнесла лишь:
– Все в порядке.
– Где он? – Роуэн не мог заставить себя назвать Галена ее мужем.
Энджелину обрадовало, что он не произнес этого слова. Оно должно было стать самым приятным для ее слуха, но вместо этого стало ненавистнее любого ругательства.
– Ушел. Не знаю, когда он вернется. Роуэн знал, что уже за полночь. То, что Гален может появиться в любой момент, подстегивало его. Разумеется, он нервничал, но не мог уйти, пока состояние Хлои внушает опасения. Роуэн надеялся, что сможет пробыть в прошлом достаточно для того, чтобы помочь ей. Что будет, если он исчезнет на глазах Хлои? Или если его исчезновение увидит служанка, возвращаясь в комнату?
– Слава Богу, – Энджелина встала и взяла у Люки поднос.
Словно совершая некий давно отрепетированный ритуал, Энджелина налила чай, пока Люки ходили к шкафу, выдвигала ящичек и доставала коричневый флакончик. Открыв его, служанка вернулась к подносу и осторожно влила ровно три капли лекарства в сладкий чай.
– Добавьте еще одну – распорядился Роуэн.
Зная, что лекарство является весьма сильным, Люки беспомощно взглянула на Энджелину. Их предупреждали, что нельзя давать больше трех капель…
Энджелина бросила взгляд на Роуэна, а потом снова перевела глаза на Люки.
– Еще одну, – проговорила она. Люки выполнила это распоряжение, и Энджелина передала Роуэну хрупкую чашечку и блюдце. В его больших сильных руках они смотрелись забавно.
– Ну, давай, Хлоя, выпей это ради меня.
– Я не люблю…
– Знаю, – встрял Роуэн. – Мне бы это тоже не понравилось. Я понимаю, что вас тошнит от всех микстур, но это поможет, – наклонившись поближе к Хлое, он заговорщически прошептал: – кроме того, если вам не станет лучше, я буду выглядеть никудышным врачом…
Несмотря на плохое самочувствие, Хлоя постаралась улыбнуться и взяла чашку.
Энджелина поразилась, что под уговоры Роуэна Хлоя выпила весь чай до последней капли. Можно было подумать, что ее отвращение к микстуре исчезло. Через несколько минут девушка задышала ровнее. Энджелина не переоценивала успеха. Здесь сказывалось не только присутствие Роуэна, но и действие лекарства, хотя Роуэн, судя по всему, оказывал на Хлою то же умиротворяющее воздействие, что и на нее саму.
Когда Роуэн встал, Хлоя открыла глаза:
– А вы вернетесь? Вы нравитесь мне больше, чем доктор Форстен.
– Постараюсь, – пообещал он, потрепав девушку по руке. Теперь ее ногти не были такими синюшными:
– Вы любите играть в карты? – спросила Хлоя.
– Очень.
– Когда вы вернетесь… – начала было Хлоя, но устало смежила веки.
– Спи, – шепнула Энджелина, прикручивая фитиль в лампе.
Люки опустилась в ближайшее кресло, намереваясь бодрствовать там до утра. Энджелина вышла в коридор, Роуэн следовал за ней.
– Она должна выспаться, – заметил он.
– Спасибо, – кивнула Энджелина.
– Не за что. – Как ни неприятно ему было говорить это, Роуэн признал: – Она очень тяжело больна.
– Знаю, – Энджелина заставила себя, наконец, признать горькую правду.
– В следующий раз я постараюсь вернуться с лекарством. Оно называется дигоксин и содержит дигиталис. Правда, там он гораздо чище, чем тот, с которым приходится иметь дело вам, – увидев, как в черных, словно ночь, глазах Энджелины вспыхнула надежда, Роуэн добавил: – Это не вылечит ее, но поможет снять некоторые симптомы. Единственный способ исцелить Хлою – операция.
При слове исцелить глаза Энджелины снова зажглись:
– Он не знает. В ваше время эта операция не известна. Ее придумают гораздо позже.
А когда? – Энджелине хотелось услышать то, что подкрепило ее подозрения. Это безумие, в это невозможно поверить и все же это единственное объяснение всему происходящему. Этот человек, который так странно одевается и говорит о чудесах, исчезает у нее на глазах и ведет речь о хирургических операциях, совсем не похож на обывателя 1880 года. Роуэн не стал увиливать:
– Примерно через сто лет. Энджелина промолчала. Правда, которую она так жаждала узнать, ошеломила ее.
– Так вы из будущего? – отважилась спросить она.
– Да.
– Но как такое может быть? Пробежав пальцами по своим каштановым волосам, Роуэн вздохнул:
– Не знаю. Понятия не имею. Несколько недель назад я чуть не умер, и после этого… начали происходить странные вещи.
– Но вы… пришли помочь нам с Хлоей? – в голосе Энджелины слышалось тщательно скрываемое отчаяние.
– Мне так кажется, но…
– Да, вы же говорили… насчет «проблем» с чудом.
– Вот именно. Я исчезаю и появляюсь не по своей воле. Не могу ни остаться здесь настолько, чтобы забрать вас из этого дома, ни взять вас с собой в будущее.
Энджелина молча прислонилась к стене, словно нуждаясь в поддержке. – Вы не можете ни остаться в 1880 году, и ни взять нас к себе.
Роуэн видел ее смятение и отчаяние. Энджелине казалось, что это всего лишь сон. Он дотронулся до ее руки.
– Я все понимаю. Мне и самому не до конца верится во все это.
Прикосновение его сильной ладони, уверенность, звучавшая в его голосе, успокоили женщину. С трудом сделав глубокий вдох, она призналась:
– Я боюсь.
Эти слова острым ножом поразили Роуэна. Он выпустил руку Энджелины, боясь, что, если не сделает этого, то не сможет бороться с непреодолимым желанием схватить эту женщину в объятья. Успокоить ее и успокоиться самому.
– Да, я тоже, – заявил он, стесняясь неожиданно нахлынувших чувств, и сунул руки в карманы джинсов.
Да, он тоже боялся, и Энджелина чувствовала этот страх. Она нуждалась в силе этого человека, но вдруг поняла, что ее привлекает его ранимость. Это качество делало его более человечным. А ведь Энджелина совсем забыла, что мужчина может быть человечным. Ей хотелось обнять его… Хотелось, чтобы он обнял ее…
Последняя мысль встревожила ее. Энджелина спросила:
– И что мы теперь будем делать?
– Не знаю. Если бы я и смог вас забрать из этого дома, ваша сестра слишком слаба для путешествий…
– Да, она слабеет с каждым днем. Мне следовало убежать, когда ей было лучше. Но я боялась, что он нас разыщет…
Энджелина умолкла, но в ее глазах отразился ужас. Она явно представила себе, что сделал бы ее муж с ней, а, возможно, и с Хлоей, если бы поймал их после побега. Роуэн кое-что знал об этом типе и подозревал, что он способен на все.
– Я должна была быть сильной, – произнесла Энджелина. – Должна была забрать ее из этого дома, пока могла. – Она вздохнула: – Лучше было вообще не привозить ее сюда.
Ее печаль убивала Роуэна.
– Не надо, – попросил он. – Вы были сильной. Сильнее, чем любой из моих знакомых.
Энджелина молчала. В ее глазах сверкали непролитые слезы.
– Он – злой, – наконец произнесла она.
– Знаю, – хрипло сказал Роуэн.
– Правда?
– Да.
Энджелина отвернулась, и Роуэн понял, что она не хочет, чтобы он видел ее слезы. Он увидел, как она вытерла щеку.
Наконец Энджелина сказала:
– Те дни, когда я могла быть сильной и смелой, на исходе. Больше мне не выдержать, – ее голос треснул.
Инстинктивно, не думая, Роуэн взял ее плечо и повернул к себе. Их глаза встретились. Он чувствовал все, что ощущала она, и это было нестерпимо.
– Пожалуйста, – прошептал он. – Не плачьте.
Его прикосновение, голос, искреннее сочувствие обезоружили Энджелину. Раньше у нее не было никого. Не на кого опереться, не с кем разделить горе. Одинокий мир. Мир боли, страха, стыда. Мир, в котором она старалась ничего не чувствовать. И тут неожиданно появился он, чужак из чуждого ей мира. Он успокоил ее, заставил ощутить все, что она успела забыть – нежность, ласку. Это было невыносимо…
Когда Роуэн увидел слезы на глазах Энджелины, он без размышлений сжал ее в объятьях и вновь ощутил ту полноту и целостность, которую впервые испытал, когда сквозь него прошел ее призрак. Ни разу в жизни ему не доводилось испытывать более сильных ощущений, их мощь пугала, сбивала с толку. Но страшней всего для Роуэна было осознание того, что, возможно, ему так и не удастся помочь этой женщине.
Ему хотелось заверить ее, что у них есть еще время, но даже этого он не знал наверняка. Скорее знал, что это не так. Хлоя больна. Тяжко больна. Дата смерти Энджелины все ближе… Профессор обещал Роуэну поискать информацию относительно пожара, но не был уверен в успехе. Иногда точную дату почти невозможно выяснить. В лучшем случае у них впереди все лето. В худшем – несколько мучительных дней. Но Роуэн не собирался сообщать Энджелине, что вскоре ей суждено умереть.
– Тш-ш, – он прижал ее к себе, наслаждаясь женственной мягкостью ее тела. Роуэн гладил ее локоны, и они льнули к нему, словно живые. На ощупь волосы Энджелины действительно напоминали шелк. Атлас. Благоуханный рай.
Энджелина молила Бога не дать Роуэну исчезнуть сию секунду, позволить ей насладиться этим прекрасным моментом, который, возможно, станет последним в ее жизни.
Внезапно она вздрогнула, как испуганный кролик, и подняла голову. Лишь тогда Роуэн услышал, как щелкнул замок на входной двери. Его удивило, что он не услышал этого раньше, но все чувства были поглощены находящейся в его объятиях женщиной.
– Это он, – шепнула Энджелина, находившаяся в данный момент под действием самого сильного наркотика – страха. – Вам нужно бежать. Сию секунду. Он не должен видеть вас.
– Я не могу…
– Уходите! – из последних сил Энджелина оттолкнула Роуэна.
Входная дверь закрылась.
– Нет, – сказал Роуэн, отгоняя мелькающие в его мозгу картины, рисующие расправу Галена с Энджелиной, которую тот непременно устроит, застав у жены Роуэна.
– Пожалуйста, – взмолилась она. Глухие шаги прозвучали в холле и устремились вверх по лестнице.
Роуэн уже совсем отчаялся, но тут у него мелькнула одна мысль, настолько логичная и очевидная, что он удивился, почему она не пришла ему в голову раньше. Одно-единственное действие решало все проблемы, как его собственные, так и Энджелины. Всего-то и надо – убить Галена Ламартина. Нужно просто-напросто убить этого бессердечного ублюдка.
– Нет, – воскликнула Энджелина, – читая его мысли так, словно они были написаны у Роуэна на лбу. – Он не стоит того, чтобы вы погубили свою душу!
В настоящий момент благополучие Энджелины волновало Роуэна куда больше, чем спасение собственной души. Но в глазах этой женщины он увидел новый страх, страх за него. Она готова была терпеть издевательства мужа, лишь бы он, Роуэн, не рисковал своей душой. Когда он понял это, ему стало легче.
– Энджелина! – крикнул с лестницы Гален, услышав шум.
– Пожалуйста, – в последний раз взмолилась Энджелина.
Взяв Роуэна за руку, она потащила его к себе в спальню. Повинуясь ее взгляду, он направился следом. Дверь открылась, его впихнули внутрь, и дверь снова закрылась. Последнее, что Роуэн услышал прежде, чем комната начала вращаться во времени, были шаги.
– Что происходит? – требовал ответа Гален.
– Хлоя, – тихо сказала Энджелина. Внимательный наблюдатель сразу понял бы, что ее спокойствие наиграно. – Ей было плохо.
Больше Роуэн не слышал ничего. Его поглотило молчание. Тишина пустой комнаты, тишина следующего века, тишина и пустота одиночества.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Весь следующий день Энджелина просидела у постели Хлои. Хотя девушке стало легче дышать, она была бледна, как мел, и безжизненна. Однако ярко-розовая роза, принесенная Энджелиной, вызвала слабую улыбку на ее губах. Энджелина улыбнулась в ответ, хотя ей хотелось разрыдаться. Плакать о сестре, о себе, о несостоявшемся чуде. Женщина заставляла себя думать о чем-нибудь приятном: об обещанном Роуэном лекарстве, о том, что она теперь не одна, и о тепле рук Роуэна. О, его руки! Они были сильными и нежными. В объятиях Роуэна Энджелина чувствовала себя как котенок, в полной безопасности прижавшийся к матери. Странно, но к этому примешивалось беспокойство. Энджелине хотелось еще чего-то…
– …Новый доктор.
Энджелина виновато подняла глаза, словно ее застали за чем-то непорядочным.
– Что?
– Мне нравится новый доктор, – повторила Хлоя. \
Энджелина принялась разглаживать безукоризненную, без единой складки простыню.
– Он – наш друг. Конечно, он – врач, но прежде всего это наш друг, – усилием воли Энджелина заставила себя оставить простыню в покое. – Лучше всего, чтобы о нем никто не знал. Кроме нас троих.
Тут Энджелина посмотрела на Люки, которая убирала посуду. Молоденькая служанка не произнесла ни слова, но взгляд, которым она обменялась с Энджелиной, был многозначителен.
– Он еще придет к нам, правда? – спросила Хлоя, понимая, что все, касающееся их нового друга, непросто.
– Да, – убежденно ответила Энджелина. Ей не просто хотелось верить в это. Она была вынуждена верить, чтобы не сойти с ума.
– Пришли мне дигоксин… побольше… И мой чемоданчик с инструментами, ладно?
– Что значит «побольше»? – поинтересовался Стюарт.
– Сотни две, – ответил Роуэн. – Да, и еще антибиотики, пожалуйста… «Бактрим» сойдет. Любую мазь с антибиотиками… например, «Бактробен»… какое-нибудь средство от тошноты… немного «Валиума»… ах, да… еще перевязочный материал… хотя нет, не надо, это я могу достать и здесь…
– Что происходит? – перебил его Стюарт. Мало того, что Роуэн разбудил его в субботу перед рассветом, что само по себе было странно, так еще и этот список в высшей степени необычных покупок…
– Ничего.
– Тогда зачем тебе это?
– На всякий случай. Решил собрать нечто вроде аптечки для первой помощи.
– И для этого тебе необходим дигоксин? Роуэн провел пальцами по волосам:
– Ну, видишь ли, я тут познакомился с человеком, у которого больное сердце.
– Мне казалось, что ты уехал отдыхать, а не заниматься медицинской практикой.
– Я отдыхаю.
– Что-то непохоже. Терпение Роуэна лопнуло:
– Так ты пришлешь мне то, что надо или нет?!
Воцарилось напряженное молчание, равного которому Роуэн не мог припомнить. Он тотчас пожалел о сказанном.
– Слышишь, я изви…
– Ты прекрасно знаешь, что я все тебе пришлю, – перебил его Стюарт. – Я сделаю все, о чем ты меня просишь. Мы друзья. И, как друг, я имею право беспокоиться о тебе.
Роуэн пристыжено вздохнул.
– Не пудри мне мозги, – попросил Стюарт, – и прямо ответь на один вопрос.
– Какой?
– У тебя все в порядке? Я имею в виду, на самом деле?
Обдумав вопрос, Роуэн ответил:
– Честно говоря, я и сам не знаю. Откровенность друга озадачила Стюарта.
– Могу ли я чем-нибудь помочь тебе? – спросил наконец, Стюарт.
Роуэн задумался. Ему хотелось выложить Стюарту все, как на духу, но он боялся, что друг ему не поверит.
– Не теперь, – отказался Роуэн. – Может, попозже.
– Я всегда готов помочь, и ты это знаешь, – не дожидаясь ответа, Стюарт пообещал: – я достану тебе все, что ты просил.
– Спасибо. Сегодня, да?
– 0'кей.
Прежде, чем повесить трубку, Роуэн поинтересовался:
– Как там Кей?
Снова молчание. Затем:
– Как и следовало ожидать.
– Я не хотел причинить ей боль.
– Знаю. Она тоже понимает это.
В этот момент Роуэн осознал, что никогда не любил Кей. Она нравилась ему, и все. Он считал, что больше ни на что не способен, а теперь… Отвлекшись от этой мысли, Роуэн произнес, обращаясь к своему другу:
– Кей заслуживает, чтобы кто-нибудь любил ее всем сердцем. Ей нужен такой человек, как ты.
Оба погрузились в молчание.
Днем, когда Роуэн закупал в аптеке кучу лекарств, которые, как он считал, могут понадобиться Энджелине, ему пришла в голову неприятная мысль. Что, если, оказавшись в девятнадцатом веке, эти предметы там не задержатся? Особенно Роуэн боялся, как бы судьбу случайно захваченного в будущее передника не повторил дигоксин. Эта проблема тревожила его и на следующее утро, когда он получил дигоксин. Роуэн решил, что сейчас ему надо найти способ попасть в девятнадцатый век.
В понедельник утром такая возможность неожиданно представилась. Внизу гудел пылесос, и экономка фальшиво напевала какую-то песенку. Тут Роуэн почувствовал, как лестница начинает вращаться у него под ногами. Он был на середине пути, когда дорожка не лестнице сменила цвет. Роуэн оказался в прошлом, и любой мог увидеть его. Внизу слышались голоса. По всей видимости, это переговаривались слуги. Роуэн торопливо пошел наверх. Он услышал, как молодая негритянка – кажется, ее звали Люки, – разговаривала с Хлоей. По крайней мере, Роуэну показалось, что ее собеседницей была именно Хлоя. Люки сказала, что Энджелина скоро должна вернуться с мессы.
Роуэн хотел, было отдать лекарство Хлое, но передумал. Лучше оставить его Энджелине. Подходя к ее спальне, Роуэн молился, чтобы там никого не оказалось. Спальня была пуста. Он торопливо вошел внутрь и увидел огромную кровать под кружевным пологом, призванным служить защитой от москитов. Постель была разобрана и смята. Похоже, Энджелине снились дурные сны. При мысли о том, что она спит бок о бок со своим мужем, Роуэну стало дурно, и он постарался отвлечься от ужасных мыслей.
На большом, красивом туалетном столике красного дерева рядом с зеркалом лежали щетка для волос с серебряной ручкой, веер из слоновой кости и кобальтово-синий флакончик с духами. Роуэн открыл его и понюхал. Пахнуло розовой водой. У Роуэна закружилась голова, и он испугался, что сейчас вернется в настоящее, но потом понял, что просто одурманен запахом Энджелины.
Несмотря на это опьянение, Роуэн отдавал себе отчет в том, что в любой момент может быть возвращен в будущее. Он достал из кармана пластиковый флакончик с дигоксином, внутрь которого заранее вложил записку с указанием дозировки. Как только Роуэн поставил флакончик на туалетный столик, в коридоре послышались шаги. Через несколько секунд дверь отворилась. Роуэн едва успел спрятаться в шкаф. Конечно, ему хотелось бы, чтобы вошла Энджелина, но это оказалась всего лишь служанка, немолодая женщина, которая быстро принялась застилать постель. Роуэн видел, как она, управившись с постелью, взяла валявшийся там пеньюар Энджелины и двинулась к шкафу. Сердце Роуэна лихорадочно застучало, и он забился поглубже. Только служанка открыла дверь, как встроенный шкаф начал перемещаться. Когда вращение прекратилось, Роуэн понял, что стоит по колено в слайдах, а в шкафу валяется проектор. Он снова очутился в ином веке…
Положив на столик молитвенник, Энджелина заметила маленькую коричневую бутылочку и немедленно поняла, что это такое. Она безумно обрадовалась лекарству, но к радости примешивалась грусть от того, что она не застала Роуэна. Когда он приходил? Как давно исчез? И почему у нее так тяжело на сердце?
Схватив бутылочку, Энджелина как следует изучила ее. Женщина рассчитывала, что этот предмет сделан из стекла, но быстро обнаружила свою ошибку. Стекло должно бы быть гораздо тяжелее. Бутылочка была из какого-то другого материала. Открыв ее, Энджелина извлекла листок бумаги. На нем Роуэн написал, в каких дозах следует давать Хлое эти таблетки, и подписался: Роуэн. Перевернув флакон, Энджелина горкой высыпала в ладонь маленькие белые таблетки. Она смотрела на них, и постепенно ее охватывало странное чувство: происшедшее ошеломило Энджелину.
Она своими глазами увидела лекарство из будущего! Человек, на которого она возлагала все свои надежды, был из будущего!
Впервые Энджелина осознала, что сейчас с ней может случиться истерика. Она старалась удержаться, сосредоточилась на том, чтобы сложить таблетки обратно и дать их Хлое. Роуэн честно предупредил Энджелину, что таблетки не вылечат Хлою, но будут помогать лучше, чем лекарственный чай. Сейчас она даст сестре таблетку и помолится, чтобы лекарство помогло. Она…
Энджелина замерла на месте, когда увидела стоящего на пороге мужчину.
– Куда это ты так торопишься, моя красавица? – поинтересовался Гален, бесшумно входя в комнату.
Несколько секунд назад Энджелину одолевала истерика. Теперь же женщина боролась с ужасом… Несмотря на страх, она проворно спрятала флакончик в складки своей юбки.
– Хотела навестить Хлою, – с трудом сохраняя спокойствие, ответила Энджелина.
– Ах, да, Хлою, – он встал перед Энджелиной. Она ненавидела те минуты, когда он оказывался близко. Тогда ей мерещилось, что на ее грудь ложится камень. – И как поживает милая сестричка?
– Ей лучше, – Энджелине было противно, что он задает такие неискренние вопросы. Ему было наплевать на Хлою. Он не заботился ни о ком, кроме себя.
В очередной раз, доказывая это, Гален, не ответив, перешел к цели своего визита.
– Рано утром я уезжаю в Оук-Мэнор. Пробуду там почти весь день.
Энджелина знала, что Оук-Мэнор – усадьба, расположенная примерно в трех часах езды от города и принадлежащая месье Дефоржу. Мадам Дефорж отказывалась там бывать, заявляя, что усадьба расположена чересчур далеко от цивилизации. Следовательно, месье Дефорж занимался там делами. Энджелина точно не знала, какими, но догадывалась, что его партнерами по бизнесу являются мистер Гарнетт и тот тип, что сейчас стоит чересчур близко к ней. Он часто ездил на эту плантацию вместе с мистером Гарнеттом и месье Дефоржем. Энджелина наслаждалась отлучками этого человека, человека, за которого она никогда не хотела бы выходить замуж…
– Ты будешь скучать по мне, не так ли, моя прелесть? – спросил Гален, играя локоном жены.
Энджелина промолчала.
Он провел рукой по ее затылку, сжал так, что шею пронзила боль.
– Скажи, что будешь скучать по мне! Слезы жгли глаза женщины, но усилием воли она удержалась от плача.
– Я буду… буду скучать по тебе… – прошептала она.
– Разумеется, красотка. Послушная жена обязана тосковать по отсутствующему мужу. А ты у меня девочка послушная, так ведь?
Энджелина не ответила. Пальцы на ее шее сжались.
– Д-да! – задохнулась от боли Энджелина.
Он резко разжал руку. Отсутствие боли оказалось столь же неожиданным, как ее появление, и заставило Энджелину насторожиться.
– Ты очень красива, – глаза Галена неожиданно затуманились, голос стал ниже.
Он лениво провел пальцем по ее шее, по тонкой ткани платья. Когда он добрался до груди, Энджелина постаралась не отшатнуться…
«Как еще я могу себя вести, когда за мной постоянно наблюдает твой злобный ставленник, одетый в черное?» – захотелось спросить ей. Вместо того, чтобы задать этот вопрос, Энджелина просто кивнула.
– Если я услышу о каком-нибудь проступке, я буду вынужден наказать тебя. Разумеется, ты понимаешь это?
Она снова кивнула.
– Ты понимаешь, или нет? – повторил он, требуя, как обычно, внятного ответа.
– Да.
– Я так и думал, – Гален провел пальцем по ее нижней губе, и Энджелина вздрогнула от омерзения. – Все мужчины могут смотреть, но им нельзя дотрагиваться до тебя, – он начал опускать голову: – это позволено только мне. Энджелина вся напряглась в ожидании прикосновения его губ. Когда его рот грубо впился в ее губы, она притворилась, что он целует вовсе не ее… что она стоит поодаль, наблюдая за этой сценой… и представляет, как, должно быть, приятно, когда тебя целуют нежно, с любовью. Думает о том, на что похожи поцелуи темноволосого незнакомца.
Во вторник утро выдалось ясным. Хлоя после нескольких приемов нового лекарства стала чувствовать себя гораздо лучше; Гален, как и обещал, уехал еще до рассвета; черного стража Кипперда нигде не было видно. Все это придало Энджелине бодрости, и она веселилась от души. Она давно научилась ценить редкие подарки судьбы, такие, как этот день, и поэтому, когда Хлое захотелось устроить пикник во дворе, решение было принято, не задумываясь.
Под магнолией расстелили плед. Несмотря на летнюю жару, меж ветвей иногда сквозил ветерок, вздыхая и шепча, что сегодня чудесный день для пикника. Пока Люки наливала в кувшин лимонад и готовила сэндвичи с курицей, Энджелина помогала сестре одеться. Затем наступило самое трудное: нужно было снести Хлою вниз по лестнице. Люки и Энджелина подхватили ее с двух сторон.
– Вы не уроните меня? – поинтересовалась Хлоя.
– Если ты не прекратишь дергаться, как червяк на крючке, то именно этим все и закончится, – отпарировала Энджелина, радуясь, что у сестры находятся силы на шутки. Роуэн предупреждал ее, что это лекарство – не панацея, что состояние Хлои будет ухудшаться, но сегодня девочке лучше. Энджелина готова была довольствоваться одним днем.
Сегодня.
Завтра.
Энджелина задумалась: чем занимается Роуэн там, в веке, далеком от ее собственного настолько, что даже трудно представить, на что похожа его жизнь.
Каким бы ни был его мир, он наверняка лучше того, в котором вынуждена существовать она…
– Сейчас вы меня уроните, – заявила Хлоя, когда все трое начали спускаться по лестнице.
– Нет, мисс Хлоя, – возразила Люки, хотя ей явно было нелегко. Темно-коричневый тюрбан съехал набок, белый передник задрался, чуть ли не до талии…
– А вот и уроните!
– А вот и нет, – присоединилась к их болтовне Энджелина, попросив: – помедленнее, Люки. – И все-таки уроните! – настаивала на своем Хлоя.
– Дайте-ка я помогу.
При звуке мужского голоса троица застыла, глядя вниз. Они удивились, увидев Роуэна, да и он сам был потрясен, обнаружив их. Несколько секунд назад он прогуливался во внутреннем дворике, и вдруг услышал, что по лестнице спускаются три женщины. Увидев плед, Роуэн догадался, куда они направляются, и, когда понял, что, кроме них, в доме никого нет, решил попытать счастья.
При виде Роуэна сердце Энджелины запело от радости, а на губах появилась улыбка. Женщина одновременно подумала и о том, что хорошо начавшийся день продолжился просто превосходно, и о том, что Роуэн уже совсем не кажется чужим.
Роуэну тоже пришли в голову две мысли сразу. Первое – что дигоксин, должно быть, остался в прошлом, и второе – что ему ни разу еще не доводилось видеть таких чудесных улыбок, как у Энджелины и Хлои, не приходилось так ликовать при виде чьей-то улыбки. Роуэн шагнул вперед и, подхватив Хлою на руки, решил, что он хотел бы всегда вызывать на губах сестер такие улыбки.
Когда Роуэн опустил Хлою на плед, девушка тотчас же увидела Кота. Роуэн тоже заметил его. До этого он и понятия не имел, что Кот был во дворе и снова совершил путешествие во времени.
– Ой, взгляни, сестричка! – закричала Хлоя. Несмотря на что, что в ее глазах отражалась болезненная усталость, они ярко блестели.
Улыбнувшись, Энджелина опустилась на колени. Она погладила Кота, а он потерся о нее головой, словно приветствуя старого Друга.
– Bonjour, Monsieur Chat.
– Он знает тебя, – заметила Хлоя.
– Monsieur Chat и я уже встречались. Правда, тогда он промок до нитки.
– Иди сюда, – окликнул Роуэн Кота и, подняв его, посадил на колени Хлое. Глаза девушки засверкали от счастья. – Кот, я хочу, чтобы ты познакомился с Хлоей. Хлоя, это Кот.
Кот поднял на девушку свои голубые глаза и мяукнул.
Все улыбнулись, причем Энджелина и Роуэн не сводили друг с друга глаз.
– Принести ленч? – спросила Люки.
– Да, пожалуйста, – тут Энджелина добавила: – наш гость присоединится к нам.
Роуэн, поглаживавший кота, быстро взглянул на нее, глазами задавая вопрос, который он не решался произнести вслух.
– Он на весь день уехал в Оук-Мэнор, – пояснила Энджелина, – а плантация месье Дефоржа находится в трех часах езды от города. Наш слуга тоже в отлучке. Дома лишь мы да экономка.
Ее ответ успокоил Роуэна, но лишь частично:
– Я… мне… гм, возможно, мне придется неожиданно исчезнуть.
Энджелина уже думала об этом. Что, если Роуэн исчезнет на глазах у Люки и Хлои? Как она объяснит это? Но ведь она согласна рискнуть всем, лишь бы хоть немного побыть с ним…
– Если вам придется покинуть нас, мы все поймем.
Роуэн внимательно посмотрел на нее. По правде говоря, он не знал, сможет ли уйти, если захочет. Раньше ему было достаточно пройти через дверь, чтобы вернуться в свое время, но… кто знает? Кроме того, он отнюдь не был уверен, что сможет заставить себя расстаться с Энджелиной.
Энджелина внезапно улыбнулась и заявила:
– Итак, Люки, решено. Пожалуйста, принеси нам ленч.
Никогда еще солнце не сияло так ярко, лимонад не казался таким вкусным, а смех – таким звонким. После еды Хлоя настаивала на игре в карты – в покер.
– Покер? – Роуэн ушам своим не верил. Хлоя хихикнула.
– Она заткнет за пояс любого игрока из французского квартала, – улыбнулась Энджелина. – Ни стыда, ни совести.
– Они с Люки обижаются, когда я обыгрываю их. А проиграв, заявляют, что белки украли у них все козыри.
– Неправда, мисс Хлоя, – Люки напустила на себя оскорбленный вид. – Я же рассказывала, что на мои карты иногда покушаются птицы.
Все снова рассмеялись.
Хлоя оказалась превосходным игроком, оправдав рекомендацию, данную Энджелиной. Выигрывая, она искренне радовалась. Постепенно Энджелина становилась все счастливее… Несмотря на все перенесенные тяготы, все мучения эта женщина сохранила умение радоваться жизни. Роуэн жаждал дать ей эту радость. Он хотел помочь ей зажить полной жизнью, позабыть о страхе и боли.
Энджелина улыбалась, глядя на Кота, который то нежился у Хлои на коленях, то совершал налеты на корзинку с припасами, и посматривала на Роуэна. Она чувствовала, как по всему ее телу, от макушки до пальцев ног, растекается живительное тепло. У этого человека такие добрые, заботливые глаза… он видит ее насквозь. Он знает, что ей довелось вынести, видя ее страх и одиночество, ее мечты, похороненные так глубоко, что на их осуществление практически не осталось надежд.
Глаза Энджелины увлажнились.
Они с Роуэном уселись в сторонке от остальных. Над ними пели птицы и гудели пчелы.
– Почему вы плачете? – спросил он так тихо, что услышала одна лишь Энджелина.
– Потому, что я счастлива. В эту секунду я счастлива.
Роуэн почувствовал, как у него сжалось горло. Она так мало требует… так мало получает.
– Мне бы хотелось подарить вам миллионы секунд счастья, – хрипловато признался он.
– Вы хотите дать мне больше, чем я когда-либо имела, – Энджелина грустно улыбнулась, и эта улыбка словно ножом резанула по сердцу Роуэна. – Мои папа и мамочка желали мне счастья. До нынешнего дня я и не вспоминала, как приятны подобные пожелания. Но ваших слов я не забуду… пока буду жить.
Пока будет жить. Недолго же ей осталось, если он, Роуэн не сможет изменить ход событий… На него нахлынуло отчаяние. Что, если сию секунду забрать Энджелину и Хлою из этого дома? Вряд ли имеет смысл ждать, пока профессор из Тулэйна установит дату, которую, вполне вероятно, невозможно установить.
– Есть ли вам где остановиться, если я помогу вам бежать сегодня, сию минуту? – тихо спросил Роуэн.
Энджелина ждала этого вопроса. Она уже думала об этом…
– Нет, – ответила она. – Он не позволял мне заводить друзей, а его знакомым я не доверяю. Кроме того, у него повсюду есть свои глаза и уши.
– Что, если я найду способ переправить вас в другой город?
– Как я смогу подвергнуть таким испытаниям Хлою? Она больна, и перемены лишь ухудшат ее состояние.
– Вы должны покинуть этот дом, – тихо, но требовательно сказал Роуэн. – Чем скорее, тем лучше.
Энджелина чувствовала его напряжение. Похоже, он знает что-то, неизвестное ей. Она испугалась, не зная, каково это знание. Она не была уверена, что тоже хотела бы иметь об этом представление…
Смех Хлои и Люки привлек внимание Роуэна и Энджелины. Кот забрался в корзинку и, свернувшись, уснул там.
– Мне бы хотелось, чтобы Monsieur Chat принадлежал нам, – грустно проговорила Хлоя, поглаживая Кота. Прежде чем кто-нибудь успел отреагировать на эти слова, девушка добавила: – Я знаю, что это невозможно. Гален не любит животных.
Бросив взгляд на Роуэна, Энджелина принялась собирать ненужные теперь карты. Люки, чувствуя, что должна чем-нибудь заняться, начала складывать тарелки.
– Да, он их не любит, – согласилась Энджелина.
– А вы принесете в следующий раз Кота? – спросила Хлоя у Роуэна.
– Постараюсь.
– Где вы живете? – с прямотой подростка спросила Хлоя.
И снова на Роуэна упал взгляд Энджелины.
– Я… м-м-м… я не из Нового Орлеана. Я из Хьюстона.
– Хьюстон? – Энджелина ухватилась за этот обрывок информации.
Роуэн снова посмотрел на нее:
– Да. Это в Техасе.
– Знаю. Я слышала, это очень далеко.
– Не так далеко, как кажется.
– А в этом Хьюстоне все одеваются так, как вы? – поинтересовалась Хлоя.
– Очень многие, – улыбнулся Роуэн. Хлоя вздохнула – от грусти ли, или от усталости, вызванной болезнью?
– Я хотела бы когда-нибудь побывать там.
– Кто знает, – заметил Роуэн, – может быть, вам это и удастся. А сейчас вам надо отдохнуть.
– Согласна, – поддержала его Энджелина.
– Нет, я…
– Тебе нужно отдохнуть, – настаивала Энджелина.
– Я отнесу вас наверх, – Роуэн встал и помог подняться Энджелине.
Она благодарно улыбнулась ему. Тут на солнце наползла тень и у Энджелины мурашки побежали по спине. Она взглянула в сторону выхода, и ее сердце немедленно ушло в пятки.
Роуэн почувствовал присутствие зла прежде, чем услышал вскрик Энджелины. Вскинув голову, он последовал за ее взглядом. Карие глаза встретились с серыми, словно сталь ударилась о сталь.
– Кто вы такой? – холодным, словно северный ветер, тоном спросил Гален Ламартин. – Что вы делаете в моем доме?
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
– Гален! – не веря своим глазам, прошептала Энджелина.
– Да, моя красавица, он самый. Мое скорое возвращение явилось для вас сюрпризом, правда? – его голос был мягким и нежным, что придавало еще больше мрачности его словам. Но страшнее всего было то, что ледяной взгляд Галена был абсолютно пуст. Сперва он посмотрел на жену, затем смерил взглядом Роуэна: – Повторяю: кто вы такой?
При виде Галена Ламартина Роуэна снова обуяла ненависть. Впервые он почувствовал ее, когда в первый раз увидел Галена. Ненависть все росла, ширилась, угрожая поглотить Роуэна. Не сводя глаз с каменного лица Галена, Роуэн произнес:
– Я – Роуэн…
– Доктор Джейкоб, – перебила Энджелина, поспешно добавив: – это врач, который лечит Хлою.
Озадаченное выражение, появившееся на лице Галена, ясно свидетельствовало о том, что подобного ответа он не ожидал.
– Я полагал, что ее лечащим врачом является доктор Форстен.
– Был, – ответила Энджелина. – И есть, – женщина умоляюще взглянула на Роуэна, призывая его объяснить то, что она объяснить не могла.
– Меня позвали в качестве консультанта, – пояснил Роуэн, не отводя глаз.
Оба мужчины чувствовали, что недалеко и до драки. Они ощущали это так же, как могли почувствовать, что безоблачная погода меняется… солнце постепенно затягивала дымка, свидетельствующая о приближении обычного для Нового Орлеана тропического ливня. Внезапно налетевший порыв ветра зашевелил листья на банановом дереве. Казалось, природа застыла в ожидании дождя или кровопролития. Мрачные горгульи словно приготовились насладиться зрелищем…
– Да, – торопливо согласилась Энджелина. – Консультант, – тут она улыбнулась, хотя в глазах не мелькнуло и тени улыбки. Руки нервно перебирали складки платья. – Он прописал новое лекарство. Видишь, Хлое стало лучше. Сегодня ей даже захотелось посидеть во дворе.
Услышав о здоровье Хлои, Гален посмотрел на сестру жены. Девушка воинственно вздернула подбородок, словно предупреждая, что Галену лучше не подвергать сомнению слова Энджелины. В то же время она потихоньку прикрыла крышкой корзинку для пикника, где дремал Кот.
Посмотрев на Роуэна, Гален зловеще улыбнулся:
– За какого дурака вы меня принимаете?
– Гален! – вскричала Энджелина. – Это грубо!
– Молчать! – тихо произнес он. В его устах это слово прозвучало как удар ножа. Гален не сводил глаз с Роуэна. – Вы врываетесь на мой званый вечер полуодетым и без приглашения, являетесь в дом в мое отсутствие и хотите, чтобы я поверил, что вы – врач?
Ненависть Роуэна к нему уже переросла все границы.
– Мне наплевать, верите вы мне или нет, – он инстинктивно сделал шаг по направлению к Энджелине, готовясь, в случае необходимости, прийти ей на помощь.
Лицо Галена расплылось в широкой улыбке, сделавшей его потрясающе красивым:
– Вам стоило бы побеспокоиться о моем мнении.
Неожиданно его улыбка исчезла без следа. Терпению Галена Ламартина пришел конец.
– Убирайтесь из моего дома вон… и не вздумайте снова появиться здесь, – с этими словами Гален жестом подозвал человека, который до этого момента скрывался в тени. – Кипперд, покажи доктору, – последнее слово было произнесено с издевкой, – выход.
Коренастый слуга молча подошел к Роуэну и хотел было взять его за руку, но что-то в облике доктора остановило его.
– Я знаю дорогу, – заявил Роуэн. Взглянув на Энджелину, он понял, что она чувствует себя униженной и ей страшно.
Он отдал бы все что угодно, лишь бы Гален Ламартин исчез с лица земли. Несмотря на численное превосходство противника, Роуэн был готов рискнуть сразиться с ним, если бы не Энджелина. Он не мог подвергать ее еще и этой пытке. Роуэн улыбнулся:
– Все в порядке. Благодарю вас за ленч. – Затем он перевел глаза на Хлою: – Берегите себя, – с этими словами Роуэн направился к двери, ведущей обратно в дом.
– Подождите! – закричала Хлоя.
Роуэн обернулся.
– Вы забыли свою корзинку, – сказала девушка. – Люки, передай, пожалуйста.
Ни Люки, ни Роуэн явно не понимали, почему Хлоя настойчиво пытается всучить Роуэну не принадлежащую ему корзинку. Когда Люки взяла корзину, на ее лице отразилось понимание. Как только эта вещь оказалась в руках у Роуэна, ему тоже все стало ясно: он почувствовал, как внутри беспокойно мечется Кот.
– Спасибо, – поблагодарил он, и, бросив прощальный взгляд на Энджелину, шагнул к двери.
– Если вы снова явитесь сюда, – голос Галена был так тих, что напоминал шипение свернувшейся перед броском змеи, – я вас убью.
Энджелина ахнула.
На лице Хлои появилось изумление.
Люки машинально нащупала оберег, который носила в кармане.
Роуэн повернулся. Его голова была гордо вскинута, в глазах отражалось презрение. Двое мужчин долго мерили друг друга взглядом. Наконец Роуэн произнес:
– Прежде чем угрожать, убедитесь, что вы в состоянии исполнить свою угрозу.
– Не советую сомневаться в моих возможностях.
– Я сомневаюсь не в возможностях, а в вашей смелости. Напасть на мужчину – не совсем то же, что издеваться над женщиной.
В лицо Галену бросилась кровь, плотно сжатые губы превратились в белую линию. В серых глазах мелькнула жажда убийства.
Роуэн шагнул в открытую дверь. За ним медленно, но уверенно, следовал Кипперд. Ускорив шаг, Роуэн прошел через гостиную и, выскользнув в коридор, закрыл за собой дверь. Он успел услышать, как поворачивается дверная ручка, и вместе с корзиной, которую нес, оказался в своем времени.
Дождь перешел в грозу. Молнии пронзали свинцово-серое небо. Гремел гром.
Дрожащими пальцами Энджелина стискивала четки, стараясь сосредоточиться на молитве. Но это ей никак не удавалось. Начиная молитву, она вскоре углублялась в мысли о том, что Гален грозил Роуэну. У Энджелины не было никаких сомнений в том, что ее муж (в наказание за то, что она по глупости своей вышла за него замуж, Энджелина заставила себя мысленно называть Галена мужем) без колебаний выполнит свою угрозу, если Роуэн осмелится вернуться. Она не сомневалась, что ее муж вполне способен на это. Если у нее и оставались какие-то сомнения, то они исчезли, когда Энджелина перехватила направленный на Роуэна взгляд Галена.
Она боялась за Роуэна больше, чем за себя. Вот уже несколько часов Гален был мрачен. Со времени инцидента он не сказал Энджелине ни слова. До самого ужина.
Сидя напротив Энджелины за длинным, красиво накрытым столом, Гален поднес бокал вина к губам и, сделав большой глоток, поставил бокал на стол. Затем, словно говоря о чем-то легком и не заслуживающем внимания, поинтересовался:
– Что ты ему рассказала?
Когда громыхнул гром, пламя свечи, стоявшей между ними на столе, заколыхалось. Энджелина услышала вопрос, и внутри у нее все оборвалось. Но она не вздрогнула и не отвела взгляда.
– Ничего, – ответила она. – Я ничего не говорила.
– Тогда почему он сказал об издевательствах над женщиной?
В ответ Энджелина лишь повторила:
– Я ни о чем не рассказывала. Разумеется, Гален не поверил ей, но Энджелину это уже не волновало. В ней появилась некая уверенность, сила, основанная на убеждении, что дальше так жить невозможно. Уж лучше умереть…
Через несколько секунд он, как ни в чем не бывало, спросил:
– Ты помнишь, как я сказал, что буду вынужден наказать тебя, если ты не будешь вести себя в мое отсутствие, как подобает?
– Я вела себя, как следует.
– Тогда что делал в доме этот человек?
– Он – врач.
– И ты в это веришь?
– Да.
– Тогда ты – дура.
– Да. Я – дура, что вышла за тебя замуж, – первый раз за все время супружеской жизни Энджелина осмелилась взбунтоваться. Тогда, как и теперь, несколько часов спустя, она сознавала, что за это удовольствие придется заплатить, и заплатить дорого.
Сознание этого заставило Энджелину встать и подойти к окну. Огромные дождевые капли показались женщине похожими на слезы. Слезы, которые она не может, не имеет права пролить. «О, Господи, – взмолилась она, – укрепи меня».
Когда дверь, наконец, открылась, ей стало легче. По крайней мере, больше не нужно ждать… Повернувшись, Энджелина увидела стоящего в дверях Галена. Он был растрепан, пустые глаза остекленели от пьянства. В глубине этих мертвенно-серых глаз горела страсть. Страсть к жестокости, жажда причинять боль. Об этом же говорил и черный, похожий на змею, кнут.
«Да, – подумала Энджелина, – сейчас придется расплачиваться за бунт». Кровь застыла у нее в жилах. Ей придется платить за этот день, за минуты, проведенные с Роуэном. Она не пожалела ни об одной из них, несмотря на жгучий укус кнута. Несмотря на дюжину жестоких ударов.
Лежа в постели, Роуэн раздумывал о том, что корзина перенеслась обратно в прошлое точно так же, как раньше – передник. Вдруг на него накатила волна тошноты, такая неожиданная и сильная, что его буквально скрутило пополам. Роуэн застонал.
Энджелина!
Она страдает. Он знал это так же четко, как то, что в настоящем, как и в прошлом, жаркий летний день сменился грозой. В окна барабанил дождь, по дому гулял ветер, но Роуэн не замечал этого. Все затмевали тошнота и страстное желание заставить Галена прекратить издевательства над Энджелиной.
Роуэн собрался встать, но тут на него накатил очередной приступ тошноты. Он упал на матрац, подтянув колени к груди. Еще ни разу ему не было так плохо. Означает ли это, что боль, испытываемая Энджелиной, настолько ужасна? Боже мой, что же этот сукин сын с ней делает?
Роуэн с трудом проковылял в коридор. Он должен найти ее! Должен прекратить это! Подойдя к двери ее спальни, он распахнул ее. Никого! Он обошел все спальни, но не нашел прохода в то время. Потеряв самообладание, Роуэн устремился вниз, перепрыгивая через две ступеньки. На середине лестницы его так скрутило, что, охнув, он схватился за живот и соскользнул со ступенек. Роуэн скривился от боли, однако усилием воли заставил себя встать и протащиться вниз через оставшиеся несколько ступенек. Он распахнул дверь в гостиную.
Ничего.
Черт возьми, пусто!
Роуэн обошел все комнаты в доме, причем в гостиную заглянул дважды, и был вынужден признать, что, несмотря на свое желание очутиться в прошлом, сделать этого он не в силах.
– Нет, черт побери, – закричал он, падая внизу, у первых ступеней лестницы. Роуэн чувствовал себя поверженным в прах, выжатым как лимон, лишенным эмоций.
Тошнота отступила. Что бы ни делал этот ублюдок с Энджелиной, теперь все закончилось. Однако этот факт мало утешал Роуэна. В каком состоянии он оставил ее? Одна ли она? Плачет ли? Зовет ли его, Роуэна? Последнее предположение просто убило его.
– Боже мой, – прошептал Роуэн, дрожащей рукой проводя по волосам.
Прислонившись спиной к стене, Роуэн закрыл глаза. Он слышал, как колотится его собственное сердце, как стучит в окно дождь, и изнемогал от бессилия.
Постепенно отчаяние ушло, как возвращаются в океан волны прилива. Его заменяло новое чувство, легкое, как перышко, нежное и теплое. Оно до краев наполнило его покоем и любовью.
Любовь.
Он любит Энджелину.
Это было потрясающе просто и естественно как смена времен года. Величие и красота этого чувства потрясли Роуэна. Он был прав: хотя Кей нравилась ему, он не любил ее. Они не были созданы друг для друга. Кроме того, Роуэн окончательно осознал, что в любви важнее умение дарить, нежели брать, ибо лишь сердце любящего наполнено радостью до краев.
Роуэн прислушался к песне своего переполненного любовью сердца и к ритмичному перестуку капель теплого летнего дождя. И услышал тихие, надрывающие душу рыдания.
Рыдания?
Открыв глаза, Роуэн склонил голову набок. Может, он внушил себе, что слышит приглушенный плач? Нет! Вот он!
Роуэн с радостью понял, что снова перенесся в прошлое. Он услышал, как часы пробили одиннадцать ночи. И снова воцарилась тишина. Потом послышался плач, заглушенный раскатом грома. Роуэн торопливо направился наверх, в спальню Энджелины.
Дверь в ее комнату оказалась закрыта. Повернув ручку, Роуэн медленно, осторожно отпер дверь. В воздухе еще витал запах недавно горевшей свечи, но в комнате царил мрак. Когда сверкнула молния, Роуэн заметил лежащую на полу женщину, сжавшуюся в комок.
Энджелина!
Сердце Роуэна пронзила боль. Закрыв за собой дверь, он поспешил к этой женщине. Он опустился перед ней на колени и усилием воли заставил себя успокоиться, отнестись ко всему отстранение, как его учили в медицинской школе. Но, черт возьми, он никак не мог отстраниться! Телом и душой он принадлежал лежавшей у его ног женщине.
– Энджелина! – шепотом позвал Роуэн, нежно касаясь ее плеча.
Она отшатнулась, как испуганный зверек.
– Все в порядке, – ласково уговаривал Роуэн. – Это я.
Его голос проник сквозь окружавшую ее дымку боли и страха.
– Роуэн? – переспросила Энджелина. Она так охрипла, что говорила с трудом.
– Да.
Она схватила его за руку так сильно, что затруднился ток крови.
– Роуэн? – снова спросила она, не веря, что он рядом.
– Все в порядке, – заверил Роуэн. – Я здесь.
Он снова коснулся ее плеча. И снова Энджелина вздрогнула: на сей раз не от страха, а от боли. Насколько сильно она изранена? Роуэн снова заставил себя успокоиться. Он должен мыслить трезво, разумно. Сейчас ему нужен свет.
Когда Роуэн собрался отойти от Энджелины, она испугалась и в панике сжала его руку так, что ногти вонзились в кожу.
– Мне надо зажечь свечу, – пояснил Роуэн. – Сейчас вернусь.
Энджелина почувствовала, как его рука выскальзывает из ее пальцев, как он отдаляется от нее… Ее снова охватил страх. Ей хотелось крикнуть, попросить его, чтобы он не уходил, не оставлял ее на милость мужа-садиста, но это было бы чересчур больно. Когда кнут щелкал в тишине, рассекая ее плоть, она не плакала и не кричала, а теперь ее горло жгло как огнем.
Роуэн перебирал предметы на маленьком столике Энджелины. Церковная свеча перевернулась, молитвенник упал на пол. «Спички, – подумал Роуэн, шаря руками в темноте, – где-то здесь должны быть спички». Через несколько минут ему повезло: он нашел то, что искал. Чиркнув спичкой, Роуэн зажег ближайшую свечу. В золотистом свете он увидел яркие пятна крови на своих пальцах. Он – хирург, он видел литры крови, но, даже если слить всю виденную им кровь воедино, она не взволновала бы его так, как эти капли на кончиках его пальцев.
Энджелина жалобно, как-то нечеловечески застонала.
Роуэн взглянул на нее и увидел, что ее ночная рубашка разорвана в клочья, так, словно женщина побывала в когтях дикого зверя. Кружева были изодраны, изящная вышивка превратилась в путаницу ниток. Он подошел ближе и опустился на колени. В горле застыл комок. Словно зачарованный открывшимся перед ним ужасным зрелищем он потрогал рваный рукав рубашки.
Переворачиваясь с бока на живот, Энджелина снова застонала. Когда она оказалась на животе, взору Роуэна открылась ее спина. Он с ужасом уставился на рубцы, не веря, не желая верить своим глазам. «Нет, – подумал он. – Этого не может быть. Никто, даже такой безумец, как Гален Ламартин, не может быть таким жестоким». Но из открытых ран действительно сочилась кровь. Израненная женщина рыдала…
– Лежите спокойно, – прошептал Роуэн. Его сердце обливалось кровью. Он знал, что не может оставить Энджелину лежать на полу, но боялся причинить ей боль, пытаясь сдвинуть ее с места. Тем не менее, это было необходимо. Подхватив ее под шею и под колени, он передвинул женщину ближе к себе.
Она застонала.
– Знаю, – прошептал он, чувствуя ее боль, как свою собственную.
Несмотря на то, что Роуэн старался быть осторожным, он задел спину Энджелины, причинив ей адскую боль, от которой она вскрикнула. Рукав его рубашки немедленно вымок в крови.
– Извините, – он ласково положил ее на мягкую постель.
Энджелина хотела поблагодарить его, но с потрескавшихся губ не сорвалось ни звука.
– Тш-ш… Не двигайтесь.
Не двигайтесь. Эту просьбу было очень легко исполнить. Когда она пыталась пошевелиться, ныла каждая мышца в ее теле. Да, она не будет двигаться. Будет лежать очень тихо. Может, тогда огонь перестанет жечь ее спину. Когда рубашка начала соскальзывать с ее плеч, Энджелина с трудом приоткрыла глаза и попыталась придержать распахивающийся ворот.
– Это нужно снять, – пояснил Роуэн, расстегивая единственную уцелевшую после ярости Галена пуговицу. – Мне нужно посмотреть, насколько тяжело вы ранены.
Роуэн ждал разрешения. Когда глаза Энджелины вновь сомкнулись, а рука безвольно упала, он не понял, согласилась ли она принять его помощь или же просто опять соскользнула в свой мир, наполненный болью. Как бы то ни было, он опустил рубашку с ее плеч. Как врач, как мужчина, он видел достаточно обнаженных женских тел, но ни разу не видел такой безукоризненной фигуры. Идеально выточенные плечи, талия, которую он мог бы охватить ладонями, небольшая, но полная грудь, темно-шоколадные соски, контрастирующие с фарфорово-белой кожей. Как и раньше, Роуэна захватило чувство собственности. Это женщина принадлежала ему. Сейчас и навсегда.
Перевернув Энджелину набок, Роуэн снял рубашку с ее спины, оставив обрывки ткани висеть вокруг талии. Три воспаленные раны, нанесенные, как полагал Роуэн, ремнем или кнутом, пересекали ее нежную кожу, превращая спину женщины в подобие говяжьей отбивной. Кое-где кровь еще сочилась, хотя местами она уже запеклась красной кровавой коркой. Роуэн старался не думать о том, как были нанесены эти ужасные раны, а сосредоточиться на том, что необходимо сделать.
Лишь теперь он в полной мере осознал иронию происходящего. Его чемоданчик врача, полностью упакованный, остался за сто с лишним лет отсюда. Что он может сделать, чтобы помочь Энджелине? Вода. По крайней мере, У него есть вода. Он может промыть раны и приложить к ним холодный компресс.
Тут Роуэн увидел стоящий возле умывального тазика кувшин и про себя взмолился, чтобы там была вода. К счастью, она там оказалась. Налив немного воды в миску, Роуэн огляделся по сторонам в поисках чистого кусочка ткани. Не найдя ничего лучшего, он оторвал рукав от ночной рубашки Энджелины.
Почувствовав это, Энджелина зашевелилась.
– Извините, – прошептал Роуэн и, смачивая ткань водой, добавил: – это не будет жечь. Это просто вода. Но вам станет лучше, порезы будут меньше болеть.
– Порезы, – повторила Энджелина, пытаясь вдуматься в его слова. Но тут приятная прохлада уменьшила жгучую боль. Женщина застонала, на этот раз от облегчения. И тут, словно холодная вода оживила ее, она снова вцепилась в руку Роуэна. Обезумев от отчаяния, Энджелина произнесла: – Не позволяйте ему снова избивать меня!
– Не позволю.
Затем, позабыв о себе, она взмолилась:
– Уходите! Иначе он убьет вас, – но при этом, умоляя Роуэна уйти, она вцепилась в него так, словно от этого зависела ее жизнь.
– Никуда я не уйду.
Роуэн промыл раны так хорошо, как только мог. Во время этой процедуры Энджелина слегка постанывала, тихо вскрикивая, когда боль становилась невыносимой. Она с удивлением осознала, что временами стонет не от боли, а оттого, что Роуэн очень нежно прикасается к ней. После той жестокости, жертвой которой она только что стала, после варварских прикосновений мужа это казалось необычным. Энджелине хотелось, чтобы эта нежность продолжалась вечно. Она догадывалась, что со временем ей удалось бы забыть все перенесенные мучения.
Повернув Энджелину так, чтобы она лежала на боку, Роуэн быстро прикрыл женщину простыней, щадя ее скромность. Их глаза встретились. В глазах Энджелины все еще стояли слезы, и сердце Роуэна зашлось от любви.
Странное, горячее чувство шевельнулось в сердце Энджелины. Ее удивило, что она еще способна что-то ощущать. Хотя, возможно, она просто слишком давно стремилась задушить в себе все чувства…
То, что промелькнуло между ними, было похоже на южную, теплую и влажную ночь… Роуэн настолько забылся, глядя в бездонную черноту глаз Энджелины, что не слышал, как отворилась дверь. Но тут раздался удивленный крик. Обернувшись, Роуэн увидел, что на пороге стоит Люки. Судя по тому, как округлились глаза служанки, Роуэн понял, что напугал ее не меньше, чем она его.
– Все в порядке, – тихо сказал он. Его слова, тон его голоса настолько успокоили девушку, что она решилась войти в комнату. Она несла с собой что-то, завернутое в платок.
– Это для нее, – объяснила служанка, подходя к постели. К чести Люки следует сказать, что она даже не поморщилась при виде израненной спины Энджелины: – Он и раньше избивал ее, но не так сильно, – развязывая платок, Люки добавила: – Она не хочет, чтобы кто-нибудь знал об том, особенно Хлоя. Поэтому все молчат.
– Даже Хлоя знает? – поинтересовался Роуэн.
Достав из своего свертка баночку с непрезентабельного вида мазью. Люки ответила:
– Мне кажется, что Хлоя притворяется, что ничего не знает, потому что не хочет верить в это, но после того, что произошло сегодня…
Она не договорила. Роуэн живо представил себе все те ужасы, которые творились сегодня. Ужаснее всего была причина, по которой Гален избил Энджелину. Роуэн догадывался об этом, но жаждал подтверждения.
– Он бил ее из-за меня, правда? Люки подняла глаза. Она не стала приукрашивать правду:
– Может быть. Но ему никогда не нужно особых причин.
– Где он сейчас?
– Ушел из дома. Он всегда уходит после того, как изобьет ее. Наверно, его не будет всю ночь. – Люки перекрестилась. – Молитесь, чтобы так и было.
Сейчас крышка с банки уже снята. Мазь воняла так же отвратительно, как и выглядела.
– Что это?
– Гусиный жир. Он обладает магическими действиями. Моя тетя… – тут Люки смутилась. – Она не злая колдунья вуду, что бы там ни говорили. Она просто волшебница, вот и все.
Роуэн взял у Люки баночку с мазью.
– Волшебство нам пригодится, – признал он.
Они намазали жиром раны на спине Энджелины.
– Это поможет, – заявил Роуэн, не имея ни малейшего понятия, так ли это. По крайней мере, рассудил он, вреда не будет. – Хотелось бы, чтобы у нас нашлось обезболивающее, – обратился Роуэн к Люки.
– У меня есть лауданум.
Опиум. В состав лауданума входит опиум.
– Давай.
Через несколько минут Люки вернулась с флакончиком, из которого она налила жидкость в чайную ложку. В том, что касается дозы, Роуэн предпочел довериться Люки.
– Вот, выпейте, – обратился он к Энджелине. – Это облегчит боль.
Он налил в стакан воды из кувшина и помог Энджелине сесть. Она выпила лауданум и запила его водой. После этого Роуэн бережно уложил ее.
– Идите, – повторила она. – Он говорил правду. Он действительно… действительно убьет вас.
– Ш-ш-ш, – успокаивающе произнес Роуэн, садясь на край кровати и беря Энджелину за руку. Их пальцы переплелись. – Он ушел.
– Но он вернется. Пожалуйста, уходите.
Рука Роуэна напряглась:
– Это моя забота.
– Роуэн, прошу вас…
– Спите, – ласково, но властно произнес он.
Энджелина сомкнула веки. Жестокая боль начала потихоньку отступать, и женщина проваливалась в благословенное забытье. Роуэн как-нибудь позаботится обо всем. Бог наверняка сотворит настоящее чудо.
– Вот и все, – сказал Роуэн. – Спите.
– Люки… – прошептала Энджелина.
– Да, мэм?
– Хлоя… – начала она еле слышно.
– Я позабочусь о ней, мэм.
Люки посмотрела на Роуэна. Он спросил:
– Хлоя нормально себя чувствует?
– Беспокоится о сестре.
Роуэн понял, что Люки боится сказать в присутствии Энджелины: стресс тяжело отразился на девушке…
– Если ей станет совсем плохо, можешь дать ей на одну таблетку больше.
Кивнув, Люки направилась к двери. На полпути она остановилась и, достав из кармана грязную красную тряпочку, туго перетянутую шнурком, подошла к Роуэну и протянула ему ее:
– Это особый амулет. Его сделала моя тетя. Он защитит вас, – и она убежала. Роуэн едва успел поблагодарить девушку.
Энджелина пошевелилась. Положив амулет на столик около кровати, Роуэн погладил женщину по руке. Она была маленькой, изящной и в то же время сильной. Как сама Энджелина. Он внимательно смотрел на нее. Белые плечи светились в мерцающем свете свечей; лицо было величественно-прекрасно, сотни черных, как вороново крыло, локонов переплелись. За окном снова ударила молния, и загремел гром.
Энджелина застонала.
– Тш-ш-ш, это всего-навсего гром, – успокоил он ее.
– Уходите, – сонно шепнула Энджелина. – Пожалуйста, уходите… пожалуйста… пожалуйста… не уходите.
Последние слова, их сердечность и правда наполнили сердце Роуэна счастьем. Он сжал ее руку.
– Нет, – с чувством пообещал он. – Я не уйду.
Несколько минут он просидел на краю кровати, держа Энджелину за руку. За окном бушевал дождь. Перед глазами у Роуэна по-прежнему стояло мрачное зрелище – израненная спина Энджелины. Даже теперь ему не хотелось верить, что она действительно вынесла эти мучения. От мысли об этом Роуэну становилось плохо. Более всего его ужасало то, что от типов, подобных Галену Ламартину, его отделял лишь один шаг… Для того, чтобы обрушиться на этого человека с такой же яростью, как тот обрушился на Энджелину, Роуэну не хватило лишь одного – случая.
Но когда он смотрел на эту женщину, все мысли о жестокости исчезали. Не в силах удержаться, он провел пальцем по высохшим дорожкам слез у нее на виске. Энджелина вздохнула и прижалась к его запястью. Роуэн кожей чувствовал тепло ее дыхания. Так, словно это было для него совершенно естественно, он коснулся ее щеки. Столь же естественно Энджелина прижалась к его ладони.
– Роуэн, – тихо позвала она. Затем добавила что-то неразборчивое. Он склонился к ней:
– Что?
– Вашмир… – оба слова слились у нее в одно.
– Не понимаю.
– Возьмите… меня… в ваш мир… До конца дней своих он не сможет забыть ее агонии, ее мольбы.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Той же ночью Крэндалла разбудил крик Джулии, послышавшийся между раскатами грома. Схватив свои джинсы, висевшие на спинке стула, он бросился к ней, натягивая их по дороге. Ни о рубашке, ни о ботинках он даже не подумал. Одной рукой он застегивал джинсы, другой – повернул дверную ручку. Как только дверь распахнулась, ветер и дождь налетели на Крэндалла, намочив джинсы и растрепав его длинные светлые волосы.
Он обошел одну лужу на бетоне, лишь затем, чтобы вляпаться в соседнюю. Выругавшись, Крэндалл постучал в находившуюся рядом комнату.
– Джулия! – окликнул он, поворачивая ручку двери.
Дверь не поддалась.
– Джулия! – снова позвал Крэндалл, постучав ладонью по металлической двери. Откуда-то из дальней комнаты донесся раздраженный голос, порекомендовавший Крэндаллу постучать себя по голове вместо того, чтобы будить народ…
– Крэндалл? – донесся тихий шепот из-за двери.
– Да. У тебя все в порядке?
Дверь чуть приоткрылась, затем, после недолгого замешательства (Крэндалл не понял, пыталась ли Джулия убедиться, что это действительно он, или раздумывала, впустить ли его вообще) распахнулась. Он вошел, обратив внимание на то, что в комнате горят все лампы – люстра, оба настенных бра, даже свет в ванной.
– Я услышал твой крик.
Проведя ладонью по своим длинным прямым волосам, влажным от пота, она смущенно проговорила:
– Извини, что разбудила тебя. Ее голос, ее поведение были странно отчужденными, холодными. Раньше Крэндалл не замечал за ней такого, и эта перемена не понравилась ему. До боли не понравилась.
– Мне наплевать, что ты разбудила меня. Мне нужно быть уверенным, что у тебя все в порядке.
– Все хорошо, – солгала она. Огромные глаза Джулии были наполнены страхом. Дыхание было неровным, что также подтвердило подозрения Крэндалла. – Это просто… Ну, дурной сон…
Крэндалл внимательно посмотрел на нее. Она была последней из всех его знакомых, кого он мог бы заподозрить в том, что обычный сон мог привести их в состояние безумного ужаса. Впрочем, в последнее время бедняга сама не своя…
– А что за сон?
– Просто плохой сон, – отрезала она и, подойдя к измятой постели, забралась в нее.
На Джулии не было ничего, кроме огромной футболки, на которой было написано, что археологи занимаются этим в грязи, и крошечных трусиков. Но ее это, судя по всему, не беспокоило. Зато это беспокоило Крэндалла – и беспокойство было весьма приятного свойства…
– Знаешь, – неестественно засмеявшись, сказала Джулия, – бывают сны, в которых за тобой гоняются всякие нехорошие типы, а ты никак не можешь убежать… – несмотря на то, что в комнате было жарко и душно, она поежилась. – Все из-за этого поганого дождя. И этой чертовой работы. Скорей бы она заканчивалась! – Безо всякого перехода она вдруг спросила: – Так когда мы займемся архивами?
Церковные архивы были уже просмотрены в поисках карт, на которых были бы обозначены подземный ход и потайная комната, но все впустую. Теперь Крэндалл добился разрешения на работу с деловыми церковными бумагами, относящимися к периоду с 1870 по 1880 год. Он сделал это по наитию, основываясь на том, что из найденных в комнате монет четыре были датированы 1873 годом, одна – 1877, а еще одна – 1880. Подобным приемам не учат в учебниках, но на них, можно считать, держится археология. Крэндалл хотел выяснить, что происходило в соборе в этот период времени. Изучение архивов на некоторое время избавит их от полевых работ. Крэндалл считал, что это пойдет на пользу всем троим, особенно Джулии.
– Завтра или послезавтра, – ответил он на вопрос.
– И что ты рассчитываешь найти?
Он пожал плечами:
– Скажу, когда найду.
Присев на край кровати, Крэндалл спокойно спросил:
– Может, хочешь не принимать участия во всем этом? – Боясь, что Джулия поймет его неправильно, он поспешил пояснить: – Я не только об архивах. О соборе вообще. Если хочешь, можешь собрать вещи и завтра утром уехать отсюда. Да хоть сию секунду, если надо!
Джулия задумалась над этим предложением. Только теперь Крэндалл понял, насколько велико ее отчаяние. Наконец Джулия решилась:
– Нет. Я не хочу. – Она усмехнулась: – Скорее, не могу, – в задумчивости она перебирала вылезшие из старенького одеяла нитки. Наконец Джулия подняла глаза. – Я не в состоянии объяснить этого, но мне нужно быть здесь. Все это не может быть простым совпадением.
Крэндалла озадачило, что эта женщина произнесла вслух то, что он сам давно подозревал. Это показалось ему странным. С самого начала он испытывал чувство, что в город, где он родился, его привела некая неведомая сила. С самого начала ему казалось, что он должен узнать нечто о своем происхождении. Тут ему пришло в голову, что, возможно, все эти факты – обнаружение комнаты, необъяснимое поведение Джулии и данные о его рождении, столь неожиданно попавшие ему в руки, – каким-то образом связаны между собой. Но каким? И как это могло случиться?
Крэндалл отвлекся от своих мыслей: Джулия явно хотела что-то сказать, но стеснялась. Возможно, она не была уверена в том, что ее поймут.
– Знаешь, плохие сны стали мучить меня с того самого дня, как мы открыли ту комнату.
– Что за сны? – спросил Крэндалл, видя, что она не решается продолжать. Джулия ничего не говорила о комнате, если не считать упоминания о том, что ей казалось, что раньше ее держали там пленницей. Крэндалла снедало любопытство, но ему не хотелось грубо вторгаться в мир Джулии.
Он увидел, как она судорожно сглотнула.
– Это кошмары, – женщина говорила тихо, словно боясь высказать все, что ее тревожит.
– Какие? – Не получив ответа, Крэндалл повторил: – На что это похоже?
– Ты решишь, что я свихнулась, – Джулия снова поправила волосы. – Может, ты уже так считаешь.
– Я не считаю тебя сумасшедшей.
– А должен бы. Лично я считаю именно так.
– Уж позволь мне судить об этом самому После недолгих размышлений слова полились рекой, словно она должна была либо выпалить все залпом, либо молчать.
– Я там пленница. Прикована к стене, как дикий зверь. Горит церковная свеча в красном светильнике, и поэтому тени какие-то странные, кроваво-красные. На столе – Библия. Это всегда казалось мне странным в этом сне. И эти люди… Мужчины. Они смотрят на меня словно я выставлена на продажу, – глянув на одеяло, Джулия мельком отметила, что все еще перебирает нитки. Когда она снова перевела взгляд на Крэндалла, в глазах стояли слезы. – Они делали мне больно.
Ничего не объясняя, Крэндалл обнял ее, и женщина прижалась к нему.
– Я боюсь, – прошептала она.
– Тш-ш-ш, – успокаивал он ее, крепче прижимая к себе. Их разделяла лишь тонкая ткань футболки, и Крэндалл прекрасно чувствовал каждый изгиб ее женственного тела. Ему было приятно обнимать ее. Приятней, чем любую из прочих женщин. Ему пришло в голову, что, возможно, это и есть женщина его жизни.
– Не оставляй меня сегодня одну, – взмолилась Джулия, обхватив его за шею и спрятав лицо у него на груди. – Пожалуйста, не оставляй!
Крэндалл сделал то, что казалось ему естественным и правильным: его руки скользнули под футболку Джулии, гладя ее шелковистую спину. Затем он принялся ласкать пышную грудь Джулии, и, ища жадными губами его рот, женщина хрипло прошептала его имя.
А потом они забыли обо всем, окунувшись в яростный водоворот страсти.
Все это время Крэндалл не мог избавиться от ощущения, что тоже боится. Он боялся снова полюбить всем сердцем. Боялся разочаровать Джулию, как прежде разочаровал другую женщину. И страшился того, что может узнать во время своих исследований.
Роуэн боялся. Прошло уже два дня. Было жарко и влажно. Наступил четверг, а он так и не нашел ответа на терзавшие его вопросы. Он не знал точной даты пожара, не знал, сообщить ли Энджелине о надвигающейся смерти, или ему не удастся увезти ее из дома, и не представлял, как помочь ей выбраться из особняка. Он все еще не мог оставаться в прошлом больше, чем на несколько часов. В ту ночь, когда Энджелина была избита, он просидел у ее постели до рассвета, а потом исчез, вернувшись в свое время. Как всегда, собственная беспомощность бесила его.
Кроме того, он не знал, что делать с Хлоей. Она постепенно угасала. Роуэн подозревал, что, говоря о ней, Люки была права. Вероятно, она догадывалась о жестокости Галена, но предпочитала считать, что ошибается. Столкнувшись лицом к лицу с неприглядной правдой, она помрачнела. У нее был еще один приступ. Девушка еще больше побледнела и осунулась.
Роуэн обещал Хлое и Энджелине, что позаботится о них, и теперь молил Бога, чтобы ему удалось выполнить это обещание.
Радовали лишь две вещи. Во-первых, Гален, умчавшийся из дома после того, как избил Энджелину, до сих пор не вернулся. Ходили слухи, что он вместе с месье Дефоржем и Гарнеттом находится в Оук-Мэноре. Роуэна не беспокоило, где обретается этот тип, коль скоро он не находит нужным вернуться в особняк, но его тревожило, что Гален может вернуться в любой момент. И что тогда?
Во-вторых, у Роуэна появилось предположение, потрясшее его. Он не мог быть полностью уверен в своей правоте, но факты казались неопровержимыми. Ему показалось, что он наконец-то открыл способ попадать в прошлое. Пусть не оставаться надолго, но хотя бы появляться там. Он понял, что, безуспешно опробовав все способы, оказался рядом со страдающей Энджелиной в ту страшную ночь лишь благодаря тому, что впервые осознал, насколько любит эту женщину. С того момента он переносился в прошлое всякий раз, как светлое чувство любви овладевало его сердцем.
Так что же произойдет, если Энджелина наконец поймет, что любит его?
– Ваша спина выглядит гораздо лучше, – отметил Роуэн.
Мазь с антибиотиками, которую он приносил, когда появлялся здесь, по своим целебным свойствам далеко превосходила предположительно обладающий волшебными свойствами гусиный жир. Накладывая мазь, Роуэн изо всех сил старался не думать о том, насколько нежна кожа Энджелины, о том, как нежный запах ее духов из розовой воды пленяет все его чувства…
– Скажите еще раз, как это называется? – попросила Энджелина.
Она сидела перед туалетным столиком, завернутая в накидку так, что обнажена была дашь спина. Ей смутно припоминалось, что в ту ночь он полностью раздел ее. Странно, что она настолько спокойно думала об этом избиении. Она относилась к подобному факту гораздо безразличнее, нежели к тому, что Роуэн видел ее тело. При одной мысли об этом Энджелина заливалась краской, ей становилось жарко. Раньше ей не доводилось испытывать ничего подобного. Но новые, доселе неизведанные чувства охватывали ее, когда этот человек прикасался к ней. Вот и теперь она задала глупый вопрос, чтобы не думать об этом…
– Мазь с антибиотиком, – мысли Роуэна витали далеко. Он в тысячный раз недоумевал, как можно причинять боль такому прекрасному созданию, как эта женщина.
– Мазь с антибиотиком, – повторила Энджелина, лениво прикрывая глаза и отдаваясь во власть его ласкового прикосновения, к которому она никак не могла привыкнуть. Сама не заметив этого, она вздохнула.
Неожиданно услышав этот тихий звук, Роуэн взглянул в зеркало. Голова Энджелины склонилась набок под тяжестью волос, убранных наверх и ниспадавших на одно плечо черным бархатным водопадом. Длинные и густые ресницы цвета черного дерева обрамляли глаза, резко контрастируя с бледной кожей. Губы чуть приоткрыты. Роуэну казалось, что она прекраснее любой женщины.
Возможно, из-за внезапно воцарившейся тишины, а может, из-за того, что рука Роуэна неожиданно застыла на полпути, или же из-за того, что направленное на нее внимание Роуэна становилось физически ощутимым, Энджелина открыла глаза. В зеркале их взгляды встретились.
Ее сердце на секунду перестало биться.
Сердце Роуэна тоже.
Время вдруг остановилось. Секунды превратились в вечность.
– Какая же вы красавица, – чистосердечно прошептал Роуэн, не зная, как она отреагирует на его слова. Он не мог удержаться от этого замечания. Не высказав свои мысли вслух, он умер бы на месте.
При этих словах глаза Энджелины затуманились.
– Пожалуйста, не называйте меня красавицей, – прошептала она. – Я не хочу быть красавицей.
Ошеломленный реакцией этой женщины, Роуэн опустился на колени рядом с ней. Энджелина повернулась к нему, и он понял, что она гораздо красивей своего отражения в зеркале.
– Почему вы не хотите быть красивой? – спросил Роуэн, борясь с безумным желанием заключить ее в объятия.
– Моему… – как ни старалась, она не смогла произнести слова муж, но Роуэн догадался, о ком идет речь, – нужна не я, а моя красота. Он рад, что его собственностью является женщина, которая привлекает других мужчин, – как ни старалась Энджелина удержаться от слез, предательская слезинка поползла по щеке. – Я предпочла бы быть некрасивой, но любимой.
Роуэн не знал, что подействовало на него больше – слезинка, нарушающая безупречность этой красоты, или эти слова, но сердце его вдруг преисполнилось любовью к этой женщине и яростью, направленной на ее мужа.
– Не все мужчины такие, как он, – голос Роуэна стал хриплым.
Сердце Энджелины неожиданно захлестнуло теплое, прекрасное чувство. Она поняла, что он говорит правду.
– Да, – шепнула она, соглашаясь, – вы не такой.
– Да, – повторил вслед за ней Роуэн. – Я никогда не сделал бы вам больно, не стал бы наказывать лишь за то, что вы прекрасны.
Произнося эти слова, он осторожно стер пальцем слезинку, и не смог сдержаться – рука сама собой протянулась и нежно погладила щеку Энджелины.
Женщина закрыла глаза, наслаждаясь лаской Роуэна. Ей хотелось, чтобы он прикасался к ней. Ни разу в жизни ей ничего не хотелось так сильно. Когда он дотрагивался до нее, она забывала отвратительные прикосновения Галена, его жестокость и грубость.
Увидев эту доверчивость ранимого ребенка, Роуэн полностью потерял контроль над собой. С тихим стоном он медленно погладил Энджелину по щеке, наслаждаясь ее мягкостью. Он ласково провел по ее подбородку затем пальцы двинулись к стройной шее, которую Энджелина выгнула, сама не отдавая себе отчета. Роуэн провел по ней, на секунду задерживаясь в ложбинке.
Энджелина сама не заметила, как шелковая накидка выскользнула из ее пальцев и сползла, обнажив плечи и часть груди. Сердце Роуэна бешено забилось.
– Энджелина, – прошептал он. Энджелина услышала, как он нежно произнес ее имя. Раньше она и представить не могла, какие чувства это вызовет в ней… Не открывая глаз – слишком уж тяжелыми казались веки, – она приоткрыла рот, намереваясь что-нибудь сказать и не зная, что. Наверно, ей хотелось сказать, что в его устах ее имя звучит, как музыка. А может, хотела попросить повторять его, не прекращая. Что бы там ни было, она ничего не успела сказать: губы Роуэна прижались к ее губам.
Энджелина потеряла самообладание. Их губы соприкоснулись, дыхания смешались, и обоих мгновенно переполнило желание. Роуэн убеждал себя, что не должен так поступать. Энджелина полагала, что должна остановить его. Оба понимали, что, несмотря на то, что ее муж оказался деспотом, она не освобождается от данной ему клятвы верности. Но в данный момент эти клятвы, равно как и контроль Роуэна, были хрупкими, как тончайшее стекло.
Он снова прикоснулся к ней губами, не в силах сдерживаться, и нежно целовал ее. Энджелина тихо вздохнула. Ее губы почти не шевелились. Роуэн снова поцеловал ее, на этот раз медленнее. Она целовалась неуклюже, словно это было ей в новинку, стараясь одновременно дарить удовольствие и получать его. Участвовать в поцелуе было для нее необычным. Раньше ее просто жадно, жестоко целовали, не требуя взаимности. Собственно, на те поцелуи ей и не хотелось отвечать. Но теперь…
– Да, вот так, – шепнул он.
Держа ее лицо в ладонях, Роуэн целовал Энджелину и добился того, что она начала отвечать ему – сперва робко, а затем все смелев.
Энджелина не помнила, чтобы когда-нибудь ей доводилось испытывать подобное. Ее бросало то в жар, то в холод, одновременно она чувствовала себя и очень сильной, и слабой. Ей казалось, что она может взлететь в небеса выше любой птицы. И, что самое важное, она чувствовала себя в безопасности. Этот человек не предаст ее, не причинит боли. Он скорее умрет, чем обидит ее. Энджелина понимала это. Также она сознавала, что нарушает свои клятвы. Несмотря на то, что ее брак был насквозь фальшивым, она перед Богом клялась быть хорошей женой. Неужели то, что кажется таким правильным, может оказаться греховным?
Может, или нет!?
Ее замешательство передалось Роуэну. Он понял его причину. Собравшись с силами, он оторвался от ее губ. Роуэн и Энджелина, не отрываясь, смотрели в глаза друг другу. Их дыхание было неровным, сердца отчаянно стучали. Они не жалели о том, что только что! произошло, но факт оставался фактом: Энджелина принадлежала другому мужчине.
В тот же день Мари Камбре лежала в постели со своим любовником. Пот страсти блестел на ее коже, делая ее похожей на драгоценный камень. Неровное дыхание ее любовника звучало в такт ее коротким, судорожным вздохам. Занимаясь любовью, она с особой остротой ощущала радость жизни. Еще сильнее становилась ее магическая власть. Подчиняясь власти мужчины, она поняла, что жизнь и смерть – две стороны одной медали, блеск которой придает секс.
Она ничуть не чувствовала себя виноватой, отдаваясь мужчине, который не являлся ее мужем. Вина – для тех, у кого не хватает уверенности в себе, чтобы жить по собственным правилам. И, кроме того, клятвы ценны не тогда, когда произнесены перед священником и записаны в церковной книге, а лишь тогда, когда запечатлены в сердце. В этом смысле человек, который только что страстно обнимал ее, был ее мужем.
Ее любовник, разжав объятия, лег рядом с ней, лениво улыбаясь:
– Судя по всему, ты опоила меня одним из своих приворотных зелий – я не в состоянии думать ни о чем, кроме твоего тела…
– Тебе это ни к чему, милый мой. Скорее, мне понадобятся мои зелья, чтобы не отставать от тебя.
Мужчина перестал улыбаться, и, медленно обводя пальцем округлую грудь Мари, заметил:
– Для тебя, кошечка моя, это не составляет труда.
Его губы нашли ее рот. Его поцелуй наполнил ее душу счастьем, и она испугалась. Что, если новость, которую она вскоре должна будет сообщить ему, покажется мужчине неприятной? Некоторое время она еще сможет держать это в тайне, но очень недолго. В соборе она с особым рвением молилась Пресвятой Деве. Отец Джон, как всегда, был добр. Многие священники вели себя иначе, равно как и большинство прихожан. Отец Игнатий, казалось, с трудом терпит ее, язычницу, в храме. Репутация Мари оставляла желать лучшего. За последние дни резко увеличилось количество слухов об ее участии в клубе «Адское пламя». Пропала еще одна молодая женщина, и поговаривали, что полиции пора бы взяться за дело. Мари не на шутку боялась, что в один прекрасный день полицейские появятся на ее пороге.
– В чем дело? – лежащий рядом с ней мужчина почувствовал, что у нее упало настроение.
– Ни в чем, – с наигранной улыбкой на чувственных полных губах соврала Мари и ловко сменила тему: – как там Хлоя?
– Не слишком хорошо.
– Надо будет изготовить для нее gris-gris посильнее.
– Не уверен, что это поможет, – и, не давая Мари вставить ни слова, мужчина продолжил: – вряд ли даже все амулеты в мире, собранные воедино, помогут кому-нибудь в этом доме.
– О чем это ты? – поинтересовалась Мари, тотчас подумав о своей племяннице. – Неужели что-нибудь случилось с Люки?
Мужчина поцеловал ее в лоб.
– Нет, – успокоил он, – девочка в безопасности.
– Тогда…
– В доме творится что-то странное.
– Что ты имеешь в виду?
– Там появился какой-то тип по имени Роуэн Джейкоб. Он называет себя врачом Хлои, но…
– Но что?
Любовник Мари пожал плечами:
– Не знаю. Парень какой-то… странный. Уж очень необычно он появляется и исчезает.
– А что Гален?
– Непонятно. Он исчез. Сидит в Оук-Мэ-норе с Дефоржем и Гарнеттом.
Прошло несколько секунд. Наконец Мари проговорила:
– Снова пропала девушка.
Рука, обнимавшая ее за талию, напряглась.
– Я знаю.
– Полиции не терпится кого-нибудь арестовать.
Почувствовав, что Мари напугана, мужчина начал успокаивать ее.
– Против тебя не существует никаких улик и доказательств.
– Когда они отчаются что-нибудь выяснить, им не потребуются доказательства.
Мужчина приподнял подбородок Мари и внимательно посмотрел на нее.
– Я не позволю им забрать тебя.
– Возможно, тебе не удастся их остановить.
– Удастся, – уверенно и зло произнес ее любовник. Его рука скользнула к ее животу, и выражение глаз немедленно смягчилось. – Как я могу позволить им забрать мать моего ребенка? – Увидев, что его заявление ошеломило Мари, он улыбнулся: – Неужели ты думала, что я не знаю этого?
Она посмотрела на него долгим, немигающим взглядом и спросила:
– Радует ли тебя, что я ношу твое дитя? Его поцелуй был весьма убедительным ответом.
Сто лет спустя Крэндалл и Джулия сидели в соборе Сен-Луи в маленькой комнатке с одним окном и изучали тома исторических документов. Они корпели над ними со вчерашнего дня. Сегодня Уэйд сдался, заявив, что, если он не бросит книжки и не вернется к раскопкам, то свихнется. Теперь Крэндалл недоумевал, надолго ли хватит его самого…
– Мне нужно передохнуть, – сообщил он Джулии, вставая и потягиваясь, чтобы размять затекшие мышцы.
Джулия с готовностью последовала его примеру. Сняв очки, она поинтересовалась:
– Если мы не знаем, что ищем, то, возможно, сами того не зная, уже откопали это правда?
– Когда найдем, все станет ясно.
– Лично я в этом не уверена.
Крэндалл не мог объяснить, что он чувствует. Как будто некий неслышный голос нашептывал ему на ухо, что необходимо просмотреть церковные архивы. Он знал, что поймет, что именно разыскивал, в ту же секунду, как увидит это. Если увидит, со вздохом подумал Крэндалл.
– Может, я сам себя обманываю, – признался он, запуская руки в свои волосы, которые не связывал в хвост с той самой ночи. Ночи, которую он провел вместе с Джулией.
Это являлось символом того, как он себя чувствовал – свободным, как ветер. Это ощущение подарила ему именно она.
– Ну-ну, – поспешила успокоить его Джулия, видя, что Крэндалл совсем сник. – Если ты считаешь, что, как только увидишь, сразу поймешь, что именно искал, значит, так и будет, – с этими словами она встала и, подойдя к нему, смело обняла за шею. – И, раз ты говоришь, что я тоже должна это понять, значит, пойму и я.
Крэндалл обнял Джулию за талию и прижал ее к себе.
– Я знаю только одно – что я без ума от тебя. И это – единственное, что мне хочется знать.
Крэндалла вдруг осенило, что он сказал чистую правду. Последние несколько месяцев он был одержим стремлением разузнать все о своем происхождении, о человеке, о существовании которого еще несколько месяцев назад он и не подозревал. Действительно ли нужно искать этого Дрексела Бартлетта? Глядя в глаза Джулии, Крэндалл усомнился в этом.
– Прошлое – как твое, так и мое – не имеет значения, – произнес он.
– Да, – согласилась Джулия, точно так же, как и он, зачарованная настоящим.
Склонив голову, Крэндалл поцеловал Джулию. Долгим, глубоким, многообещающим поцелуем. Они оторвались друг от друга лишь тогда, когда стало трудно дышать.
– Кажется, нам лучше вернуться к книгам, – заметил он.
– Ага, – ухмыльнулась Джулия, – не то какой-нибудь священник, ненароком заглянув сюда, получит инфаркт.
Прошел еще один час. Крэндалл просмотрел уже три тома, включающие в себя все – бюджет на 1879 год, список крещений и даже записку о том, что кто-то забыл закупить свечи. Кроме того, там было стихотворение, написанное по-французски некоей монахиней и, насколько понял Крэндалл, воспевающее прелести монашеского наряда. Забавно, но это ему ни к чему. «Еще один, – подумал он. – Просмотреть еще один том, и все. Хватит!» Он потянулся к ближайшей книге. Он устал, и его совершенно не интересовало, что там за материалы.
В этом томе содержались записи о делах собора в 1880 году. Он был наводнен информацией, не представляющей для Крэндалла ни малейшего интереса, и тот попросту перелистывал страницы, уделяя им все меньше внимания. На предпоследней странице находился список имен. Очевидно, здесь перечислены те кто работал в соборе в 1880 году. Крэндалл привычно пробежал глазами список. На полпути он словно споткнулся.
Отец Джонатан Дрексел Бартлетт. Сперва Крэндалл не поверил собственным глазам, но чем дольше он смотрел на выцветшие чернила, тем больше убеждался, что запись совершенно реальна. В 1880 году человек по имени Джонатан Дрексел Бартлетт был священником в соборе Сен-Луи. Должно быть, он приходился родственником тому Дрекселу Бартлетту, которого разыскивал Крэндалл. Если это – случайное совпадение, то очень уж странное.
Совпадение.
Крэндаллу в очередной раз показалось, что его поездка в Новый Орлеан и пребывание в соборе далеко не случайны. И вовсе не случайно он открыл именно этот том. Он нашел то, что искал, то, что должен был отыскать. Вопрос лишь в том, что все это означает?
Микаэла изучала карты таро, размышляя над тем, что они говорят ей. У ног гадалки лежал спящий кот. Карты вызывали в ее живом воображении непонятные видения: церковная свеча, бросающая на все кроваво-красные блики, какая-то священная книга – может, Библия? – на столе. Вокруг – боль. Боль, страх и предательство.
В центре событий находился Роуэн Джейкоб. Ему угрожала опасность, в темноте шныряла смерть. Жизнь Роуэна была в руках того самого второго незнакомца, чье присутствие Микаэла ощущала все время. Энджелине тоже угрожала опасность, но для нее спасения не предвиделось… Последнее время она раскладывала карты сотню раз, но выпадало всегда одно и то же.
Энджелина д'Арси Ламартин была обречена на смерть.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Роуэн полностью утратил чувство времени. Он использовал каждую возможность для того, чтобы хоть на секунду вернуться в прошлое и следить за Энджелиной. Теперь он мог бывать там так часто, как хотел – ему надо было лишь сосредоточиться на своей любви к этой женщине – и отправлялся в прошлое по нескольку раз на день, а зачастую даже ночью. Энджелина иногда не замечала его ночных визитов: она спала. Она не пыталась узнать, как ему удается так часто бывать в прошлом. Роуэн был рад, что она этого не делает. Вряд ли он сумел бы скрыть от нее правду, говоря о своих чувствах, но его пугало, что он не представляет, как подействует на нее подобное признание.
У Энджелины и без того хватало поводов для беспокойства: все ухудшающееся здоровье Хлои, возвращение Галена…
Тот вернулся через два дня, в субботу. Посреди дня он ворвался в особняк Ламартин так же внезапно, как и покинул его. Люки прибежала предупредить Энджелину. Энджелина умоляла Роуэна вернуться. Он выполнил ее просьбу, но лишь потому, что она была близка к истерике от тревоги за него. Оказавшись дома, Роуэн принял решение. Он отправился на поиски пистолета. Меньше, чем через час он понял, что во Французском квартале можно нелегально приобрести все, что угодно.
Этой же ночью ему пришлось сделать неожиданное открытие.
Несмотря на то, что Роуэну угрожала опасность, он не хотел оставлять Энджелину на милость ее дьявола-мужа и вернулся к ней. Пистолет был спрятан в медицинском чемоданчике. Роуэн торопливо подошел к двери ее спальни. Энджелина нервно расхаживала по комнате.
Услышав, что в дверь стучат, а дверная ручка поворачивается, Энджелина резко повернулась. Обычно Гален не утруждал себя стуком, но у нее все равно екнуло сердце. Что, если это его новая дьявольская выдумка? При виде Роуэна она с трудом подавила в себе желание подбежать и броситься к нему в объятия. С того момента, как они поцеловались, между ними возникло некое напряжение. Создавалось такое впечатление, что ни он, ни она не знали, что делать, или, точнее, на что они имеют моральное право. Энджелина прекрасно понимала, чего ей хочется. Ей безумно хотелось снова очутиться в объятиях Роуэна, снова ощутить вкус его губ. Ей хотелось, чтобы ее приласкали – ведь это так приятно!
Усилием воли она заставила себя оставаться на месте.
– Как у вас дела? – поинтересовался Роуэн закрывая за собой дверь. Инстинкт приказывал ему подойти и обнять ее, но со времени их первого поцелуя он чувствовал ее смятение и старался не позволять себе ничего лишнего. Ничего труднее этого ему не доводилось делать. Роуэн не знал, надолго ли еще у него хватит сил.
– Хорошо, – ответила Энджелина. Как всегда в присутствии Роуэна, ее сердце учащенно забилось.
– Где он?
– В своем кабинете. Несколько часов назад он заперся там. Он не поднимался ко мне, – торопливо ответила Энджелина на не высказанный Роуэном вопрос.
На лице Роуэна явно читалось облегчение.
– Вам не следовало приходить, – встревожилась Энджелина. – Он может появиться в любую минуту.
– Я вас не покину.
– Пожалуйста…
– Я не оставлю вас, – настаивал Роуэн. Пистолет, спрятанный в медицинском чемоданчике, придавал ему уверенности в своих силах. Прежде чем она успела что-либо сказать, он заблокировал дверь, на которой не было замка, просунув стул в ручку двери и только собрался заявить, что это нехитрое приспособление по крайней мере ненадолго задержит Галена, как раздался слабый стук в дверь.
Энджелина посмотрела на Роуэна. Его рука крепко сжала чемоданчик. Встав за дверью Роуэн открыл сумку, ожидая увидеть пистолет который сам же туда положил, но не нашел ничего, кроме обычной медицинской ерунды. Пистолет не перенесся в прошлое. Но почему? У Роуэна не было времени, чтобы как следует обдумать этот вопрос. В дверь снова постучали.
– Мэм? – позвала Люки.
От радости Энджелина чуть не упала на колени. Состояние Роуэна было немногим лучше.
Энджелина убрала стул и открыла дверь так, чтобы Роуэна не было видно. Волосы Люки были повязаны красным платком. Она явно была обрадована.
– Он только что уехал, мэм, – сообщила она хозяйке.
– Спасибо, Люки, – вздохнула Энджелина.
– Он приказал Кипперду никуда не выходить, – по голосу Люки было ясно, что она доверяет рыжебородому ирландцу не больше, чем сама Энджелина.
Энджелина понимающе кивнула.
– Как там Хлоя?
– Спокойно спит. Я дала ей лекарство, которое принес доктор Джейкоб.
Несколько дней назад, когда состояние Хлои ухудшилось, Роуэн принес успокаивающее и снотворное.
– Побудь, пожалуйста, с ней, – попросила Энджелина.
– Да, мэм, – тут Люки улыбнулась. – Она сказала, что ей должен присниться цветок магнолии, который вы прислали ей этим утром.
Энджелина подумала о том, что ее собственным снам не мешало бы быть такими же приятными. По правде говоря, она сомневалась, что сны Хлои будут столь уж безмятежными. Сестра была напугана. Энджелина чувствовала это, но не винила Хлою. Она сама боялась. Правда, когда Роуэн был рядом, страх отступал. Когда дверь закрылась, она повернулась к нему. Их глаза встретились. В глазах Энджелины ясно читалось, что, хоть она и умоляла его уйти, хоть и знала, что так будет лучше для него, тем не менее радовалась, что он остался.
– Вам нужно отдохнуть, – он словно слышал ее мысли. Роуэн знал, что она рада его приходу. И это знание давало ему смелость и силы сразиться с дьяволом, пусть даже голыми руками. Без пистолета.
Он снова задумался, почему же пистолет все-таки не выдержал путешествия во времени.
– Что случилось? – спросила Энджелина.
– Ничего, – Роуэн постарался скрыть свое разочарование и замешательство. Он поставил медицинский чемоданчик на стол и снова подпер стулом дверь. – Ничего, – повторил он.
Энджелина не верила, что он говорит правду, но, когда Роуэн снова предложил ей отдохнуть, она не стала противиться. Ей казалось что она целую вечность не отдыхала, много лет не смыкала глаз в мире и покое.
Когда он подтащил стул к кровати, Энджелина прошептала:
– Вы не должны оставаться надолго.
Услышав, что она все-таки позволяет ему остаться, Роуэн с улыбкой произнес:
– Хорошо, – и потянулся к ее руке.
Это было их первое, со времени того поцелуя, прикосновение. Взять эту женщину за руку казалось Роуэну столь естественным, что он сделал это, не задумываясь. Из-за того ли, что они слишком долго не касались друг друга, или из-за повышенной чувствительности Роуэна, но кожа Энджелины показалась ему раскаленной. Ему мерещилось, что ее руки касаются его лица, его тела. При каждом соприкосновении его, казалось, жгло огнем. Боясь вспыхнуть, он выпустил ее руку.
– Отдыхайте, – хрипло приказал он. Лишившись прикосновения его руки, Энджелина почувствовала себя ограбленной. Ей так долго хотелось дотронуться до него, испытать его прикосновение, что теперь этот краткий миг лишь разжег ее аппетит. Когда он неожиданно отпустил ее руку, Энджелине хотелось попросить его снова притронуться к ней. Ей хотелось умолять его о вещах, при одном упоминании которых она должна была бы испытывать стыд. Энджелина, ошеломленная собственной дерзостью, спрятала руку под подушку и закрыла глаза. Она заснула, хотя no-началу это казалось ей невозможным.
Роуэн смотрел на нее. Растрепавшиеся волосы соблазнительным облаком окружали ее голову, грудь ровно опускалась и поднималась в такт дыханию, губы были полуоткрыты. На Энджелине было светло-розовое платье. Роуэн почувствовал, как любовь переполняет его сердце. Он должен найти способ спасти эту женщину от уготованной ей судьбы. Он должен!
Но как?
Следовало учесть и то, что ему до сих пор была неизвестна точная дата пожара, унесшего особняк Ламартин. Роуэн ежедневно надоедал звонками профессору из Тулэйна. Профессор никак не мог разыскать нужной информации, и; в последний раз беседуя с Роуэном, дал тому понять, что не представляет, как такой незначительный факт мог вызвать столь нездоровый интерес. В конце концов, дом не играл сколько-нибудь заметной роли в истории города! Роуэн едва упросил его не бросать поисков.
«Да, – думал Роуэн, глядя на спящую Энджелину, – этот пожар важен лишь для одной женщины из прошлого… и для мужчины из настоящего, призванного спасти ее». Он задумался, не была ли его любовь к ней лишь частью огромного плана. Или это – его собственное решение?
Во сне Роуэн почувствовал запах дыма. Что-то в его дремлющем мозгу подсказывало, что это – еще одна галлюцинация. С того момента, как он оказался в этом доме органы чувств добрую дюжину раз обманывали его. Но на этот раз дым казался реальным. Он пугал Роуэна, обжигая ноздри, разъедая легкие.
Роуэн проснулся. Он все еще сидел у кровати Энджелины, но ночь была долгой, и он незаметно для себя уронил голову на край постели и забылся сном. Первым, что он заметил при пробуждении, было то, что Энджелина безмятежно спит, вторым – запах дыма. Он инстинктивно понял, что источник запаха находится позади него. Повернувшись, он увидел, что одна из церковных свечей на алтаре все еще горит. На стене танцевали золотистые тени, свеча догорала, в нагретый воздух поднималась спираль дыма. Роуэн немедленно встал, подошел к алтарю и задул свечу. Комната погрузилась в темноту, если не считать того, что в распахнутое окно светила луна. Роуэн смотрел в окно и думал, что бы он предпринял, если бы выяснилось, что дом горит.
Внезапно бремя, возложенное на его плечи, показалось непосильной ношей. Он больше не мог терпеть собственное бессилие. Роуэн яростно выругался про себя. Он ведь говорил Микаэле О'Кейн, что не знает ответа на свои вопросы. Она заявила, что он получит все ответы, когда они ему понадобятся, и сообщила, что он – единственный, кто может спасти Энджелину.
Но, черт возьми, как же ему это удастся, если он не в состоянии остаться в прошлом и не может забрать Энджелину с собой? Он даже не представляет, почему некоторые вещи, будут перенесенными в прошлое, остаются там, а другие исчезают. А пистолет? Он и вовсе не смог перенестись. Почему?
Его взгляд был прикован к серебристой лунной дорожке. Лунный свет заливал магнолию, растущую во дворе, так, словно это была единственная ценность в мире. Магнолия. Цветок.
«Она сказала, что ей должен присниться цветок магнолии, который вы прислали ей этим утром»…
Роуэн вспомнил, что сообщила Энджелине Люки, говоря о Хлое. У него возник вопрос, неожиданно показавшийся жизненно важным. Был ли цветок магнолии, совершивший путешествие во времени и до сих пор хранящийся в доме, сорван Энджелиной для сестры?
«0'кей, предположим, что так оно и есть», – подумал Роуэн, догадываясь, что цветок предназначался для Хлои. Для человека, которого она любит. Может, она постоянно посылает сестре цветы. Кажется, он несколько раз видел в комнате Хлои цветы… Ладно, ладно, не будем отдаляться от темы. Его переполнял восторг по поводу только что сделанного им открытия. Цветок был сорван из любви. Лекарства, которые он приносил для Хлои, тоже были свидетельством заботы, равно как и амулет, который дала ему Люки. И эти вещи остались, в то время как корзина и передник, не являвшиеся выражением чувства, вернулись туда, откуда пришли. А пистолет…
Сердце Роуэна запело: да, да, он на верном пути! Он чувствовал это! Пистолет не выдержал путешествия во времени, ибо он был свидетельством ненависти. Вот в чем дело! Вещи связаны с чувством, побудившим человека взять их с собой. Следует учесть и то, что он получил возможность по собственной воле отправляться в прошлое.
Роуэн нахмурился.
Но может ли что-нибудь позволить ему остаться в прошлом? Это главное. И как найти способ перенести Энджелину в будущее? Он даже отдаленно не представлял себе, какими будут ответы на эти вопросы. Не было никакой гарантии, что Микаэла окажется права. Он отчаянно нуждался в ответах на эти вопросы, но это вовсе не означало, что они найдутся именно теперь. Или когда бы то ни было.
– Расскажите мне о вашем мире. Энджелина задала этот вопрос на следующую ночь. Проснувшись на рассвете, она увидела, что на стуле, стоящем подле кровати, сидит Роуэн. Ей ни на секунду не пришло в голову, что человек, сидящий здесь в тусклом свете свечи, может оказаться ее мужем. Энджелина знала, что это не он. Она чувствовала присутствие Роуэна. За прошедшие несколько дней она несколько раз во сне ощущала его присутствие и понимала, что он смотрит на нее, спящую. Ей хотелось попросить его уйти, вернуться туда, где он находится в безопасности, но у нее не хватило сил. Как ни эгоистично это было, Энджелина хотела, чтобы он был рядом. С нею. Так близко, что они сольются воедино… Эти мысли больше не пугали ее. Она воспринимала их, как данность. Разве ложь – не такой же грех, как мысли о прелюбодеянии?
– Вам нужно поспать, – прикрыв рукой глаза, Роуэн наблюдал за ней.
Как всегда, он смотрел на нее, на то, как красиво, сексуально смотрится на ней ее белое платье. Тут Энджелина неожиданно проснулась и, что несказанно обрадовало Роуэна, сразу узнала его. Роуэна переполнило желание…
Женщина покачала головой, разметав по подушке густые черные волосы.
– Нет, поговорите со мной. Расскажите о вашем мире.
Роуэна неожиданно увлекла эта перспектива. Он жаждал подарить ей будущее, хотел, чтобы оно понравилось ей. Но о чем рассказывать? О философии? О науке? Поверит ли она, если он поведает о том, насколько изменился мир? Поверил бы он сам? Способен ли человек принять на веру подобную информацию?
– Многое изменилось, – начал он. Роуэн рассказал Энджелине об автомобилях и самолетах, кино, достижениях медицины, рок-н-ролле, о том, что число штатов достигло полусотни. Он говорил о радио, телевидении, микроволновых печах и компьютерах. Энджелина молчала, восхищенно глядя на него невинными детскими глазами. Однако когда он принялся рассказывать о высадке на Луну, невинное изумление уступило место недоверию.
– Вы шутите, – с улыбкой сказала она.
Энджелина сидела, не опираясь на спинку кровати. Раны, нанесенные Галеном, еще болели. Ее состояние разительно улучшилось, но до полного исцеления было еще далеко. Роуэн усмехнулся.
– Я не обманываю вас. Человек действительно ступил на Луну.
– Это невозможно.
– Возможно, ручаюсь вам. Людей, которые занимаются этим, называют астронавтами.
– А как эти астронавты попали туда? – спросила Энджелина, подыгрывая ему. – В самолетах?
– Вроде того. Они путешествуют в космических кораблях. – Встретив недоверчивый взгляд женщины, Роуэн добавил: – Я вовсе не пытаюсь надуть вас.
Она нахмурилась, не понимая его слов.
– Не пытаюсь обмануть, – пояснил он. Улыбка медленно исчезла с лица Энджелины.
– Так вы не шутите?
– Нет.
Пораженная Энджелина смолкла. Роуэну хотелось присесть на край кровати, но он не решился на это, считая, что это будет неосмотрительно с его стороны. Он заметил, что Энджелина обхватила себя руками, и задумался, не приходится ли и ей бороться с искушением.
– Я понимаю, что мой мир кажется вам странным. На самом деле он просто другой. Хотя, в конце концов, он не так уж и изменился. Люди остались такими же, как были.
Среди них по-прежнему встречаются и плохие, и хорошие.
После этих слов оба они подумали о Галене, который, слава Богу, снова таинственно исчез из дома. Как обычно, для присмотра он оставил своего слугу, Кипперда.
Говорить о муже Энджелине не хотелось. Вместо этого она спросила:
– А мне понравился бы ваш мир? В этом вопросе Роуэн услышал грусть. Он живо помнил, как Энджелина умоляла его забрать ее с собой в будущее, в свой мир. Он и сам хотел этого больше всего на свете.
– Честно говоря, не знаю. Надеюсь, что да.
– Вы работаете в больнице?
– Да.
– А у вас большой дом?
– Квартира.
– Квартира, – повторила Энджелина, прислушиваясь к незнакомому слову.
– Да.
– У вас есть автомобиль?
– Да.
– А самолет?
– Нет, – улыбнулся он.
– А женщина?
Улыбка сбежала с его лица. Энджелина и Роуэн внимательно смотрели друг на друга в мерцающем свете свечи. Для самой Энджели-ны этот вопрос был столь же неожиданным, как и для Роуэна. Она сознавала, что не имеет на это никакого права, но все-таки хотела, чтобы он никому не принадлежал. Он целовал ее так, словно другой женщины для него не существовало, но, с другой стороны, она, целиком принадлежа другому, отвечала Роуэну с тем же пылом. Роуэн молчал, и Энджелина упала духом.
Плотнее обхватив себя руками, она констатировала:
– У вас есть женщина.
– Была. В конце этого месяца мы должны были пожениться.
Роуэна ошеломила сама мысль, что некогда назначенная свадьба должна была состояться через несколько дней. Энджелина же изо всех сил старалась сосредоточиться на том, что, говоря об этом, он употреблял прошедшее время.
– У вас была женщина?
– Да.
– А сейчас?
– Нет.
Неужели в этих угольно-черных глазах зажглась радость? Господи, он не имеет права надеяться на это!
Энджелина безумно ликовала.
В ее глазах читался вопрос: почему планы Роуэна так резко изменились?
– Из-за портрета, – тихо признался он, зная, что затрагивает тему, на которую, возможно, лучше не распространяться. Но он должен был высказать все, что лежало на сердце, или умереть.
Она не знала, что рассчитывала услышать, но уж во всяком случае не это.
– Я… я не понимаю.
– Приехав в особняк, я увидел в гостиной портрет. – Не сводя пронизывающего взгляда с Энджелины, Роуэн продолжал: – На нем была изображена прекраснейшая женщина, которую я когда-либо видел. С того момента, как увидел ее, я утратил покой и сон, стал одержимым.
– И все-таки я не пони…
– Это был ваш портрет. Тот самый, что висит у вас в гостиной.
Энджелина слышала, что он говорит, но никак не могла понять. Как он мог видеть ее портрет?
– Мой портрет все еще висит в этом доме? – спросила она, заинтригованная и обрадованная таким поворотом дела.
– Да, – Роуэн не счел нужным распространяться о том, что картина лишь недавно была возвращена в особняк, и объяснять, при каких обстоятельствах это произошло. Кроме того, он не стал рассказывать о призраке, обитающем в особняке Ламартин.
– Вы увидели его, и… – Энджелина не договорила, но они оба помнили, что Роуэн употребил слово одержимый.
– Да, – он по-прежнему не сводил с нее глаз.
Она первая посмотрела в сторону, словно не выдержав его взгляда.
– Мой портрет пережил все эти годы? – она все еще не могла прийти в себя от изумления.
– Да.
Пережил. Какое странное, хрупкое слово.
Энджелина и Роуэн поняли это. Роуэн понял, какое направление неожиданно приняли мысли этой женщины. Это было естественно, хотя они оба упорно старались не думать об этом. Роуэну вообще не хотелось задумываться об этом. Энджелине же предстояло в конце концов столкнуться вплотную с этой проблемой.
– Странно, что я умерла еще до того, как вы родились, – притворяясь беззаботной, Энджелина посмотрела на Роуэна.
Когда она заговорила о смерти, на душе у Роуэна стало тяжело. Он не мог спокойно сидеть и продолжать смотреть в самые прекрасные глаза на земле, задававшие ему вопрос, на который он не хотел отвечать. Роуэн встал и, засунув руки в задние карманы джинсов, направился к окну.
Он знал. Энджелина поняла это по его лицу, по выражению глаз. Этот человек знает, когда ей суждено умереть. Она увидела, что он не хочет говорить об этом. Ее пульс участился. Его нежелание разговаривать на эту тему могло означать только одно. Странно, но она всегда подозревала это…
– Когда? – шепотом спросила она, стараясь не показать своего страха.
Одно-единственное слово, но оно поразило Роуэна, словно направленный в сердце нож. Он готов был спорить на все свои деньги до последнего цента, что Энджелина знает о том, как скоро наступит этот день. Почувствовала ли она это сама, или его нежелание продолжать беседу натолкнуло ее на эту мысль? Возможно, и то, и другое сыграло свою роль.
– Роуэн?
Он не мог не обернуться, когда его так настойчиво и нежно звали по имени. Глаза Энджелины потемнели еще больше и казались бездонными. Но в их черной глубине Роуэн увидел страх и смирение. Он не знал, какое из этих чувств тронуло его больше.
– Я был послан, чтобы спасти вас. И клянусь, я сделаю это!
Звучавшая в его голосе убежденность заставила Энджелину доверить ему. Почти заставила.
– А что, если это вам не удастся? – спросила она.
– Удастся.
Роуэн подошел к ней, взял ее руку в свою и сжал так крепко, что обоим стало больно. Роуэн заставил себя ослабить хватку, но не мог выпустить руку Энджелины. Он не сделал бы этого даже под угрозой вечных адских мук.
– Я не позволю вам умереть, – прошептал он, переплетя ее пальцы своими. – Клянусь, я не дам вам умереть. – С этими словами Роуэн поднес руку Энджелины к губам и поцеловал ее. Закрыв глаза, он молился, чтобы ему удалось сдержать свою клятву.
– Роуэн…
Он открыл глаза и встретился взглядом с Энджелиной.
– Не надо, – попросила она. – Не говорите, сколько мне еще осталось. И обещайте, что не будете винить себя, если… если то, что случится, невозможно будет изменить. – Роуэн промолчал, и Энджелина продолжала настаивать, словно его эмоциональное состояние было для нее важнее, чем приближающаяся смерть: – Обещайте мне!
– Как я могу это обещать? – голос Роуэна внезапно сел.
– Потому, что я прошу об этом, – просто сказала она.
Роуэну ни разу не приходилось сталкиваться с подобной самоотверженностью. Его сердце переполняла любовь. Он безумно хотел выразить эту любовь, но не мог. Для него было страшнее ада находиться рядом с этой женщиной и не иметь возможности на деле доказать свою любовь. Необходимо было сохранять дистанцию. Он начал вставать с кровати, одновременно высвобождая свою руку из руки Энджелины.
Удерживая его руку, она прошептала:
– Не надо.
Он посмотрел на нее.
– Пожалуйста, – прошептала Энджелина, медленно поднося его руку к своему лицу. – Не уходите.
Она услышала, как он с шумом втянул в себя воздух. Энджелина понимала, что играет с огнем, с огнем, который может поглотить их обоих, но ею двигало странное беспокойство, которому она не могла противостоять. Снова и снова, как будто яростно бил огромный барабан, в мозгу Энджелины звучало, что вскоре ей, возможно, придется умереть. А ведь она еще не жила! Согласна ли она умереть, не изведав той нежности, которая существует лишь в отношениях между мужчиной и женщиной? Отвечая на свой собственный вопрос, Энджелина закрыла глаза и прижалась щекой к ладони Роуэна.
– Энджелина, – прошептал Роуэн, чувствуя на запястье ее дыхание, нежное, словно прикосновение крылышек мотылька.
Они чувствовали, как жаркий ночной воздух вплывает в открытое окно, душный, словно песок пустыни. Кружевная сетка, призванная предохранять от москитов, была поднята, чтобы не мешать благословенному сквозняку. Мокрая от пота рубашка Роуэна липла к спине. Платье Энджелины, глухой ворот и длинные рукава которого отвечали всем требованиям благопристойности, невыносимо раздражало кожу. Но больше всего их мучила не летняя жара, а огонь страсти.
– Энджелина, – повторил Роуэн. Обеими руками он ласкал ее щеки, виски, лоб, прикрытый спутанными волосами. Он даже провел подушечками больших пальцев по ее прикрытым глазам, словно пытаясь на ощупь навсегда запомнить черты ее лица. Затем его пальцы скользнули по губам Энджелины, чуть приоткрыв их. – Мы не должны делать это, – произнес Роуэн, пожирая ее взглядом и ласково поглаживая пальцем ее нижнюю губу. Его ласка была приятнее всего, что только доводилось испытывать Энджелине. Она вздрогнула от удовольствия.
– Да, – прошептала в ответ она, – мы не должны.
– Нам нельзя так поступать, – заявил Роуэн, склонившись к ней и потеревшись носом о ее подбородок.
– Нельзя, – она чувствовала его дыхание на своей шее. Горячее дыхание Роуэна заставляло ее в полной мере ощущать себя живой и это было чудесное, божественное ощущение.
– Это неправильно, да? – спросил он.
– Да… нет… Я не знаю… Роуэн, – тихо смущенно произнесла она, подставляя для поцелуя губы.
На несколько секунд они застыли в неподвижности, не решаясь погрузиться в пылающий водоворот. Стоит перейти эту границу, и их уже ничто не спасет. Они сгорят заживо, охваченные пламенем страсти.
– Останови меня, – взмолился напоследок Роуэн. Его хриплое дыхание сливалось с дыханием Энджелины.
– Не могу, – шепнула она, слыша, как бешено грохочет ее сердце. – Спаси меня Бог, не могу.
И пламя поглотило их.
Ее губы оказались еще мягче и нежнее, чем ему казалось раньше. Прижавшись к ним он перестал воспринимать окружающий мир.
«Нет, не может быть, чтобы это было неправильно», – думала она, интуитивно, как биение собственного сердца, воспринимая эту истину. Сердце Энджелины уже не просто билось, оно трепыхалось в груди, словно птица, жаждущая вырваться из клетки. Она долго была пленницей Галена. Раньше ее мир ограничивался тесным пространством особняка Ламартин, но теперь Роуэн открыл ей путь на волю. В его объятиях Энджелина была свободна. Только в кольце его рук могла она почувствовать себя так, как должна себя чувствовать женщина.
Роуэн видел, что Энджелина, к сожалению, не имеет ни малейшего понятия о любви, и поэтому, несмотря на то, что это было невыразимо трудно, заставил себя не торопиться. Чистота и искренность ее чувств были притягательнее любой, самой изощренной, искушенности в любовных делах. Она не боялась и не стеснялась его. Она отвечала на его поцелуи – сперва робко, потом все смелее и смелее. Когда Роуэн начал расстегивать ее платье, она принялась расстегивать на нем рубашку. Когда он осторожно, стараясь не дотрагиваться до спины, снимал с нее платье, Энджелина подняла руки, помогая ему. Лишь однажды она дрогнула. Когда его губы коснулись ее груди, Энджелина ойкнула и отшатнулась, вспомнив, сколь болезненными бывают укусы.
Роуэн посмотрел ей в глаза.
– Я никогда не причиню тебе боли, – пообещал он с такой горячностью, что у нее слезы навернулись на глаза. – Никогда! Я не такой, как он.
– Я знаю это, – прошептала Энджелина, легонько перебирая пальцами его волосы.
Чтобы доказать свою веру в него, Энджелина подняла голову и сама поцеловала его, слегка покусывая губы. Сперва он подчинялся, но вскоре нетерпеливо и жадно принялся целовать ее сам. Энджелина с радостью сдалась. Наконец Роуэн оторвался от ее губ и начал целовать шею и грудь. На этот раз Энджелина не испугалась. Она вся отдалась этому новому, потрясающему ощущению.
Энджелина наслаждалась ночной жарой жаром поцелуев Роуэна, пламенем, обжигающим ее кожу там, где он дотрагивался до нее Раньше она и не догадывалась, что любовь может доставлять столько радости. Она не знала, что так приятно прикасаться к мужским плечам, поросшей волосками груди и плоскому животу. Это заставляло ее тело жаждать удовлетворения, и Энджелина была готова на все, чтобы получить его.
Застонав, она произнесла его имя. Осторожно опустив ее на постель, Роуэн накрыл ее своим телом. Долгие, страстные поцелуи. Влажные прикосновения нежной кожи. Стоны, перемежающиеся вздохами. Сплетенные, тянущиеся друг к другу тела. Единение тел, слияние душ.
Роуэн вошел в нее. Энджелина тихо вскрикнула. Он входил все глубже… И вдруг замер, словно пораженный молнией. На его лице отразилось изумление. Возможно ли это? Как такое могло случиться? Как может женщина, с которой он сейчас занимается любовью, быть девственницей?!
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
– Я не понимаю.
Роуэн произнес это гораздо позднее, когда их дыхание уже выровнялось, свеча догорела и потухла, луна взошла и теперь ярко сияла на чистом, безоблачном небе.
Энджелина, лежавшая в объятиях Роуэна, повернулась к нему. Она понимала, что подобного разговора избежать не удастся, и не стала увиливать от ответа. Однако ей было трудно обсуждать подобную тему.
– Он не может… не может спать со мной.
– Он что, импотент? – по непонимающему выражению лица Энджелины Роуэн догадался, что ей неизвестно значение этого слова. – Он вообще не в состоянии заниматься любовью?
Энджелина попыталась отвести взгляд. Роуэн взял ее за подбородок и посмотрел ей в глаза. Лунный свет позволил ему увидеть смущение, отразившееся на лице женщины.
– Мы должны поговорить об этом, – тихо подбодрил он ее.
– Да. То есть, нет. Он не может… Он пытался сделать это в первую брачную ночь, но не сумел. Я подумала… – Энджелина запнулась, собираясь с силами. – Я подумала, что именно поэтому он тогда избил меня. Мне казалось, что это из-за меня он опозорился. Потом… потом я поняла, что ему просто нравится причинять другим боль.
Покрепче сжав Энджелину в объятиях, Роуэн поцеловал ее в висок. Он с трудом усмирил в себе гнев, возникший при упоминании об оскорблениях, которым она подвергалась. Ему не хотелось злиться. Только не сейчас. Не тогда, когда рядом с ним лежит любимая женщина.
Энджелина зажмурила глаза, борясь со слезами счастья, подступившими к глазам. Как приятны его прикосновения! Если не считать Хлои, Роуэн – единственная радость в ее жизни.
– И он больше не пытался переспать с тобой?
Она покачала головой.
– Иногда он заставлял меня раздеваться целовал меня, дотрагивался до меня… – воспоминания вызвали у нее дрожь, – но ни разу не пытался спать со мной. Каждый раз он мучит меня, а потом уходит из дома. Мне кажется… кажется, что он идет к другим женщинам.
Роуэну это предположение тоже показалось верным. Вероятно, Галена возбуждал вид чужих страданий, и, возбудившись, он отправлялся на поиски любовных приключений.
– Однажды он заявил, что я слишком невинна, чтобы спать со мной. Он ненавидит мою веру, но, наверно, завидует мне. Может, он наказывает меня за то, что я способна верить, а ему это не дано.
– Вероятно, ты права, – согласился Роуэн. При виде лица Энджелины, находившегося лишь в нескольких дюймах от его собственного, его затопила волна нежности. – Почему ты не сказала мне, что ни разу не спала с мужчиной?
– Разве это имело значение?
– Нет. Хотя… все-таки имело. Я был бы… нежнее, осторожнее, в конце концов! – он был вне себя при мысли о том, что мог сделать больно этой женщине, которая и без того чересчур хорошо знала, что такое боль.
Энджелина погладила его по щеке.
– Нежнее было некуда. Долгой или короткой будет моя жизнь, я навсегда запомню твою нежность. Запомню эту ночь.
Когда Роуэн услышал это, в его душе вспыхнуло множество чувств. При напоминании о приближающейся к ней смерти его охватил страх, а нежность, звучавшая в ее словах, растопила его сердце. К этим чувствам примешался стыд. Ему было стыдно, что из-за него Энджелина поступилась своими принципами. Но он снова жаждал быть с ней. Роуэн с тихим стоном провел рукой по ее длинным, распущенным волосам и приблизил свое лицо к лицу Энджелины. Его дыхание коснулось ее щеки, а через секунду их губы встретились.
В ответ послышался стон Энджелины. Словно само по себе, ее тело прижалось к нему. Ей было приятно ощущать твердость его мускулов. Грудь к груди, живот к животу… Она хотела, чтобы их тела слились в одно. На этот раз их соединение было быстрым, яростным. В отчаянии они чувствовали, как убегают драгоценные секунды, и старались использовать отпущенное им время как можно полнее.
– Я сделал тебе больно.
Таковы были первые слова Роуэна, когда дар речи снова вернулся к нему. Его голос звучал прерывисто и хрипло. Он устал. Устал беспокоиться о будущем, о том, сможет ли он изменить историю, устал украдкой любить Энджелину и бояться появления Галена.
– Нет, мне не было больно, – возразила Энджелина. Ее душу тоже переполняло множество разнообразных чувств, голос дрожал.
Она устала от круговорота событий, в который ее затянуло. Она устала бояться бессердечного скота, ставшего ее мужем, и тревожиться за сестру. Но больше всего в ее душе было гнева. Энджелина негодовала, что лишь теперь узнала, как прекрасны могут быть отношения между мужчиной и женщиной, ее злило, что ее жизнь, окажется столь короткой, что ей не дано будет изведать этой радости снова. В ее глазах заблестели слезы.
– И все-таки я причинил тебе боль, – с раскаянием произнес Роуэн.
– Нет.
– Но тогда…
– Я хочу, чтобы он больше никогда ни прикасался ко мне! – неожиданно признала она. В ее словах звучали страх и ненависть, с которой она столь безуспешно пыталась бороться.
Роуэн крепче прижал Энджелину к себе. – Он больше не притронется к тебе! Я этого не допущу! – ему снова пришло в голову, что, возможно, он дает обещание, которого не сможет сдержать. Невыносимое отчаяние в очередной раз овладело им.
– Пусть Бог покарает меня за то, что случилось сегодня – мне все равно, – ее мысли разбегались. Энджелина потеряла способность мыслить логически. Роуэн почувствовал, что она находится в тисках столь же глубокого отчаяния, как и он.
– За добрые дела Бог не карает.
– Мне все равно!
– Мне не следовало заставлять тебя жертвовать убеждениями.
– Я прекрасно знала, на что иду.
– Я не хочу, чтобы когда-нибудь ты пожалела…
Кончиками пальцев Энджелина закрыла ему рот. Когда она заговорила, в ее голосе звучала искренность:
– Скорее я согласилась бы вечно гореть в аду, чем лишиться того, что произошло с нами сегодня.
Когда Роуэн услышал это признание, слова любви, которую он так долго скрывал, о которой не мог говорить, наконец вырвались наружу.
– Я люблю тебя, – прошептал он, глядя в ее глаза, черные, как обсидиан. – Мне самому не верится, но я никого и ничего не любил так сильно.
Услышав его признание, Энджелина смутилась. Ей показалось, что она только что взошла на высокую гору и смотрит с вершины вниз. Странно, но это напомнило Энджелине о том, о чем ей еще не приходилось задумываться. Она хотела подарить Роуэну себя всю, но не могла…
– Я не могу сказать тебе этого, – призналась она. – Мне нельзя даже подумать об этом. Я себе не хозяйка.
Несмотря на то, что Роуэн страстно жаждал услышать ответное признание, он сумел понять, почему Энджелина предпочла промолчать. У нее и так было чересчур много проблем. Он уже заставил ее пойти на все мыслимые жертвы. Тем не менее Роуэну пришло в голову, что, возможно, ее признание в любви и помогло бы ей проникнуть в будущее, так же как его признание привело его в прошлое. Роуэн понимал, что, верно это предположение или нет, Энджелина должна прийти к этой мысли сама, в свое время. Время. Как раз его-то могло и не хватить. Следующие слова Энджелины ясно показали, что она также отдает себе в этом отчет.
– Может, я никогда не обрету свободу, чтобы сказать это…
– Я не буду мириться с «никогда». Я найду для нас способ остаться вместе.
Когда его губы прижались к ее губам, Энджелина разрешила себе на секунду поверить ему. Кроме того, она пошла на маленькую уступку. Пусть ей нельзя даже мысленно произнести слово любовь, но она не может отрицать тот факт, что принадлежит этому человеку. Полностью, всецело принадлежит. Так было и будет всегда.
Этой ночью, в отличие от предыдущих ночей, Роуэн не перенесся в свое время. Проснувшись на рассвете, он неожиданно обнаружил, что все еще лежит в постели Энджелины, сжимая любимую в объятиях. Роуэн не знал, какой из этого можно сделать вывод, но, несмотря на то, что он оказался в своем времени буквально за секунду до появления экономки в особняке Ламартин, его не покидало странное ощущение, что, если бы ему захотелось, он мог бы и дальше оставаться в прошлом. Если так, то не были ли слова любви, сказанные Энджелине, причиной этого? Эта мысль занимала его на протяжении последующих невеселых дней.
В среду утром зазвонил телефон.
– Алло? – произнес в трубку Роуэн, недоумевая, кому понадобилось звонить в такую рань.
– Это Боб Рэкли, – ответил невидимый собеседник, поспешив пояснить: – Из университета.
Но Роуэн не нуждался в объяснениях. Он немедленно узнал это имя. Профессор-историк звонил впервые. Обычно это делал сам Роуэн. Его звонок мог означать только одно: наверняка у Рэкли имелась необходимая Роуэну информация.
– Вы что-нибудь узнали? – Роуэн сразу взял быка за рога. Он старался, чтобы его голос звучал ровно, но за те несколько секунд, что пришлось ждать ответа, кровь так прилила к голове, что Роуэн стал опасаться обморока.
– Судя по всему, да.
Закрыв глаза, Роуэн прислонился к стене.
– Вы слышите меня, доктор Джейкоб? – встревожился профессор.
– Да, – заверил его Роуэн и после секундного замешательства задал самый важный вопрос в мире: – так вы установили дату пожара?
– Я откопал книгу, где упоминается о пожаре в доме в Гарден Дистрикт. По описанию похоже, что имеется в виду особняк Ламартин!
– Когда? – спросил Роуэн.
– Как и вы и думали, в 1880 году. В книге ничего не говорится об источнике возгорания, хотя предполагается, что причиной послужило…
– А точную дату вы узнали? – Роуэн не выдержал, хотя ему не хотелось показаться хамом.
– 2 июля. 2 июля 1880 года. Кровь застучала в висках Роуэна.
– Это точно?
Боб Рэкли засмеялся.
– Доктор Джейкоб, вы не представляете себе, что такое историческое исследование. Почти ни в чем нельзя быть полностью уверенным. Однако в книге, которую я нашел, указана именно эта дата. Честно говоря, не думаю, что на данный момент мы можем позволить себе сомневаться в ее точности. В конце концов, это единственное, что мне удалось выяснить на сегодняшний день.
– Понятно. Спасибо за все.
– Не за что. Рад, что смог вам помочь.
Сразу же раздались долгие гудки. У Роуэна гудело в голове. По-прежнему опираясь на стену, он сполз на пол и уселся там. Он радовался, что наконец сумел установить дату, но терзался при мысли о том, что, если ему не удастся ничего предпринять, Энджелина умрет через три дня.
– я должен забрать отсюда тебя и Хлою, – объявил Роуэн вечером того же дня, когда они с Энджелиной тихо беседовали, сидя в ее спальне. Его тон не допускал возражений, но Энджелина все-таки сочла нужным указать ему на одну важную деталь:
– Хлое плохо. Она с трудом дышит…
– У нас больше нет выбора, – увидев, что Энджелина готова к спору, Роуэн откровенно заявил: – мы не можем позволить себе ждать.
Энджелина встала и подошла к окну, из которого был виден дворик. Она поняла, что кроется за словами Роуэна.
– Ясно, – проговорила она. – И сколько времени у нас осталось?
– Я хочу, чтобы вы уехали завтра же. Крайний срок – послезавтра. Вы должны выбраться из дома к… Короче, как можно скорее.
Энджелина повернулась и посмотрела в глаза Роуэна. Он увидел, как на секунду на лице женщины мелькнул страх, но потом она взяла себя в руки.
– Я надеялся, что у нас будет больше времени, – пояснил он, словно извиняясь за эту спешку. – Но сегодня утром узнал, что это не так.
Энджелина слушала молча. Роуэн повторил вопрос, который он уже однажды задавал:
– Нет ли у тебя друзей, которые могут на время приютить вас с Хлоей? Энджелина покачала головой.
– Нет. Я никому не доверяю.
– Тогда нам придется иначе решать этот вопрос.
Роуэн уверенно расхаживал по комнате. Странно, но он чувствовал, что снова способен контролировать ситуацию. Дата пожара оказалась тем символом, который подал ему сигнал к действию. Роуэн не знал, что именно он намерен предпринять, но не собирался сидеть сложа руки – ведь он был послан сюда не для того, чтобы бездействовать. И не для того чтобы потерпеть поражение.
– Лучше всего было бы забрать вас обеих из города, – Роуэн, казалось, разговаривал сам с собой, – но не будем особенно надеяться на это. Кроме того, если мне не удастся стабилизировать состояние Хлои, она не вынесет долгой дороги. Так что прежде всего надо найти поблизости место, где вам можно было бы укрыться. – Тут ему пришла в голову мысль: – Кажется, у Люки есть тетка?
– Нет, – быстро ответила Энджелина, но затем поправилась: – тетка у нее есть, но мы не можем отправиться туда.
– Почему?
– Я с ней не знакома, но она злая.
– Если ты не знаешь ее, то откуда тебе это известно?
– Она – язычница.
– Это – не зло.
– Но Хлою я туда не пущу.
– Ну, ладно, пусть будет так, – Роуэн не стал возражать. – Тогда остается только одно. В этом городе есть дома, где можно снять комнату?
– Пансионы?
– Да.
– Есть.
– Тогда я завтра же подыщу для нас комнату.
– Но…
– Энджелина, – твердо заявил он, – у нас не осталось выбора.
Она смолкла и снова повернулась к окну. Роуэн подошел к ней и взял ее за руки. Закрыв глаза, Энджелина прижалась к нему… к своему любовнику.
– Сколько времени у меня осталось? – спросила она, зная, что должна узнать это пади Хлои. Возможно, играя своей жизнью, она подвергает опасности и жизнь сестры.
– До 2 июля.
Страх, который Энджелина испытала, услышав точную дату своей смерти, слегка смягчило то, что Роуэн сказал мы, а также прикосновение его рук. Перспектива лишиться его, покинув особняк, заставила Энджелину спросить:
– А ты пойдешь с нами?
– Разумеется.
– Но как ты сможешь это сделать, ведь ты то появляешься, то исчезаешь?
– Кажется, я нашел способ оставаться здесь, сколько захочу.
Услышав это, Энджелина повернулась в его объятиях, ее глаза засияли:
– Ты нашел способ?
Он провел пальцами по ее щеке:
– Верь мне. Верь в мою любовь к тебе. Через несколько секунд, отвечая на поцелуй Роуэна, Энджелина поняла, что безоговорочно верит этому человеку. Она готова была доверить ему свою жизнь и жизнь Хлои. Она доверила ему свое сердце.
На следующий день Роуэн, сопровождаемый взглядами зевак, которых заинтересовали его джинсы и теннисные туфли, явился в «Образцовый пансион» миссис Фиддер, расположенный на окраине Французского квартала и снял там две комнаты за шесть монет в неделю. В стоимость входило питание, но скуповатая толстуха миссис Фиддер немедленно заявила Роуэну, что она не собирается кормить за эти деньги четверых, а уж тем более служанку, как ни нуждался в услугах последней эксцентричный постоялец.
Заверив почтенную даму, что он понимает необходимость подобных ограничений, Роуэн провел большую часть дня, набивая комнату продуктами и прочими предметами первой необходимости. Это отняло у него больше времени, чем он рассчитывал, и переезд Энджелины и Хлои пришлось отложить. Он предполагал привезти их в тот же день, но было уже около восьми вечера. Поскольку Гален снова исчез, Роуэн решил, что можно подождать до завтра – до 1 июля. Главное – успеть до второго числа.
К тому же у Роуэна оставалось еще одно важное дело. Он вернулся в настоящее, прекрасно сознавая, что этот визит может стать для него последним, и, сунув в карман написанное заранее письмо, покинул особняк Ламартин. Он направился к Микаэле О'Кейн. Через четверть часа рыжеволосая гадалка молча распахнула перед ним дверь, как обычно, ничуть не удивившись.
Когда Энджелина вышла из своей спальни, еще не было девяти. Она услышала голоса.
Собственно, в этом не было ничего необыкновенного – служанки часто переговаривались между собой. Энджелину удивило, что все голоса принадлежали мужчинам. Она была уверена, что в доме только она и слуги. Голоса звучали тихо и зло.
Придерживая пышную юбку так, чтобы не шуршала ткань, Энджелина на цыпочках спустилась вниз. Узнав один из голосов, она замерла на полпути. Гален! Когда он успел вернуться? Она не слышала, чтобы кто-нибудь входил, хотя провела большую часть вечера у Хлои. С кем это он разговаривает?
– Ты – неосторожный идиот! – шипел Гален.
Второй голос, смутно знакомый Энджелине что-то ответил, но она не разобрала слов.
– Может, ты и не против, чтобы все раскрылось, – огрызнулся Гален, – я на это не согласен. Моей благородной шее веревка ни к чему.
– Благородной? – переспросил кажущийся знакомым голос. Послышалось фырканье. – Ты не благородней меня.
– Господа, господа, – вмешался третий собеседник. По сильному французскому акценту Энджелина узнала месье Дефоржа. Следовательно, не оставалось сомнений в том, что показавшийся ей знакомым голос принадлежал мистеру Гарнетту. – Споры ни к чему не приведут. Нам надо принять решение.
– Он прав, – согласился Гален. Энджелина догадалась, что это признание нелегко далось ему. – Так что мы будем делать?
– Я считаю, что клуб «Адское пламя» стал опасен. Надо лечь на дно, пока все не утихнет.
Клуб «Адское пламя»? При этих словах у Энджелины появилось такое чувство, словно у нее в животе находится клубок ядовитых змей.
– Согласен, – снова послышался голос Галена. – Раньше существование клуба было секретом, а теперь об этом судачат все, кому не лень.
– Но это лишь подозрения, – заметил! Гарнетт. – До сих пор никому не удавалось доказать, что клуб существует.
– Многих вешали на основании подозрений, – возразил Гален и добавил: – кстати их не возникло бы, если бы ты хоть немного соблюдал осторожность. Господи, ты же хватал всех девчонок, попадавшихся на глаза. Ну зачем, скажи на милость, тебе понадобилась служанка Дефоржа?
– Она – милашка, – защищался Гарнетт, – и за нее дадут хорошую цену. Кстати, я давно замечал, что у тебя глаза горят, когда ты смотришь на свою Люки.
– Господа… – встрял Дефорж.
– Что-то я не помню, чтобы ты отказался от золотоволосой мисс Дефорж, – не унимался Гарнетт. – Ты трахал ее точно так же» как и мы.
– Господа…
– Свинья! – Гален даже не пытался скрыть свое отвращение.
– А ты – сам дьявол.
– Потише, господа!
Воцарилось напряженное молчание. Энджелина испугалась, что ее сейчас вырвет. Неужели она действительно слышит это? Не могут же эти люди быть членами того самого клуба «Адское пламя», о котором ходит столько слухов?! Даже Гален не настолько испорчен… Но, как только Энджелине пришла в голову последняя мысль, она поняла, что ошибается. Гален еще хуже. В миллион раз хуже…
– Прежде всего, – рассудительно заговорил Дефорж, – нужно перевезти в другое место пленниц. Погрузить их на корабль. Отправить в бордели Гальвестона. А потом подождать, пока слухи о клубе «Адское пламя» утихнут. Когда девчонки перестанут исчезать, люди прекратят болтовню. А если полиции будет нужен козел отпущения, пусть займется Мари Камбре. Возможно, нам удастся повесить ее за это, если пошептаться с нужными людьми.
– Я полностью согласен с тобой, – заявил Гален. – Женщин необходимо перевезти. Сегодня же вечером. А потом мы на некоторое время ляжем на дно.
– Договорились, – подытожил Дефорж. – Сегодня мы все сделаем, пока будет светить луна.
– Вот и все, – завершил беседу Гален. – Наш приятель в черном поможет нам.
Кипперд! Так он тоже замешан в этом! Энджелина не удивилась. Но раздумывать о роли ирландца в клубе ей было некогда, ибо она услышала скрип стульев, сигнализировавший о том, что мужчины встали со своих мест.
Взбежав по лестнице, Энджелина повернул за угол и остановилась, прижавшись к стен в коридоре. Она ничего не чувствовала, все тел сковало оцепенение. Женщина прислушалась, готовясь бежать при приближении Галена. Но он не стал подниматься наверх. Вместо этого Энджелина услышала, как все трое вышли из дома. Напоследок Дефорж приказал Гарнетту отправиться на верфь, передать капитану, чтобы подготовил судно к отплытию, и спешить на встречу с ними. Место встречи названо не было.
По-прежнему прижимаясь к стене, Энджелина задумалась. Следует что-то предпринять, но что? Надо все рассказать, но кому? Роуэну, Пресвятая Мария, матерь Божья, где же он? Его не было с самого утра. У нее нет никакой возможности связаться с ним, а ей так нужна помощь! Внезапно Энджелину осенило.
Она поспешила в комнату Хлои. Девушка спала. Рядом с постелью сидела Люки, тотчас вскочившая при виде хозяйки.
– Она спит, – тихо сообщила служанка.
– Хорошо, – сказала Энджелина. – Мне необходимо на некоторое время уйти. Люки озабоченно сдвинула брови.
– В такое время?
– Мне очень надо, – Энджелина была непреклонна.
– Но…
– Это необходимо. Если Роуэн… доктор Джейкоб… придет, скажи, что я постараюсь вернуться побыстрее. Попроси, чтобы он подождал. Передай, что мне очень надо поговорить с ним.
– Да, мэм, – покорно согласилась молоденькая служанка, хотя услышанное ей явно не понравилось.
Энджелина проворно спустилась вниз по лестнице и через минуту уже бежала через черный ход к конюшне. Как она и подозревала, экипаж исчез. Энджелина была уверена, что им управлял Кипперд. Оседлав единственную оставшуюся лошадь, она села на нее, перекинув ногу через луку, хоть это и не пристало леди. Хлестнув коня, Энджелина умчалась к человеку, который поможет ей. К человеку, который посоветует, что предпринять в столь щекотливой ситуации.
В глубине души Люки затаился страх. Что-то было не так. Совсем не так. Она давно чувствовала это. Она всегда знала, что хозяин дома – злой человек, но сейчас появилось какое-то новое зло. Люки почувствовала это по необычному поведению хозяйки. Куда она направилась в столь поздний час? И почему ее, Люки, терзает мысль, что вот-вот случится нечто ужасное? Девушка задрожала. Опустившись на край стула, она посмотрела на спящую Хлою. Мисс Хлоя, миссис Энджелина, даже она сама подвергаются опасности в этом доме. Неужели она. Люки будет праздно сидеть и ждать, пока стрясется беда?
Нет!
Вскочив со стула. Люки напоследок взглянула на Хлою и, беззвучно выскользнув из комнаты, спустилась вниз. Растолкав экономку, дремавшую в помещении для слуг, Люки попросила женщину подежурить у Хлои до ее возвращения и бросилась на окраину города. Тетушка Мари может приготовить мощные gris-gris, которые защитят их.
Мужчина в черном, чьи янтарные глаза были острыми, как у орла, заметил, как девушка выбежала из дома. Экипаж, которым он управлял, был спрятан за кущей магнолий. Мужчина тихо вывел его и тайком поспешил вслед за Люки. Девушка сбежала так быстро, что угрожала обогнать его. Она лишь ненадолго останавливалась передохнуть, а потом снова побежала по направлению к окраине. Вскоре Люки нырнула в темную аллею. Остановив экипаж, Кипперд пешком последовал за ней.
Люки не покидало странное чувство, что за ней следят, однако, когда она оглядывалась назад, никого не было видно. Может, это игра ее воображения. Возможно, она так неуверенно чувствует себя лишь потому, что при ней нет защитного амулета. Люки отдала его доктору Джейкобу. Она ничуть не жалела об этом, но в данный момент безумно хотела бы иметь амулет при себе. Послышавшийся неподалеку собачий вой ничуть не успокоил ее расшалившиеся нервы, и Люки неслась, едва касаясь ногами земли.
До дома тетки было уже рукой подать. Люки только-только свернула за угол, как вдруг налетела на какого-то человека. Сперва ей показалось, что он дожидался здесь ее. Потом она узнала этого мужчину. После Люки уже не успела ни о чем подумать, ибо, получив мощный удар в лицо, лишилась чувств.
Как обычно, казалось, что кот не спит, я находится в трансе. Роуэн наблюдал, как Микаэла, босая, одетая в черное развевающееся платье, похожее на рясу, осторожно спихнула животное со стола. Ее ярко-рыжие локоны концами касались пола. Усевшись, гадалка жестом приказала Роуэну присесть на стул напротив. С того момента, как Роуэн появился на пороге, ни он, ни она не проронили ни слова.
Подтолкнув к Роуэну колоду карт, она жестом дала ему понять, что их следует перетасовать. Когда это было сделано, Микаэла начала раскладывать их. Роуэну карты ни о чем не говорили, в то время как Микаэла, судя по всему, читала по ним, как по книге.
Ее необыкновенные глаза золотистого солнечного цвета внимательно посмотрели на него.
– Вы отправляетесь в путешествие.
– Да. Я собираюсь в прошлое. Пока я не найду способа перенести Энджелину в наше время, я останусь там.
Выяснилось, что Роуэн был прав. С той секунды, как он вслух признался Энджелине в любви, он обрел способность оставаться в прошлом сколько ему заблагорассудится. Роуэн интуитивно догадывался, что будет обладать этой властью, пока сам не захочет отказаться от нее.
– А если вы не найдете способа перенести Энджелину в настоящее?
Роуэн предусмотрел и это. Он прекрасно знал, что такая возможность существует.
– Тогда я сам останусь в прошлом.
– Вы пожертвуете всем, что имеете?
– Да, – немедленно ответил он. Изучающе посмотрев на него, Микаэла предупредила:
– Опасность подстерегает вас со всех сторон.
– Это вы уже говорили. Микаэла кивнула, признавая, что подобный разговор действительно имел место.
– Да. Но раньше опасность ждала впереди. Теперь же она окружает вас, подобно облаку, готовому пролиться ядовитым дождем. Вы можете погибнуть.
Роуэн знал и это. Интересно, что спасение Энджелины волновало его больше, чем собственная жизнь.
– А Энджелина? Выживет ли она? Микаэла промолчала. Встав, она направилась к обшарпанному камину и задумалась, не следует ли сообщить Роуэну о том, что карты предрекли ему неудачу, что они напророчили смерть Энджелины. Обернувшись, гадалка сказала:
– Я знаю лишь то, что ее жизнь зависит от вас. А ваша, в свою очередь, находится в руках незнакомца.
– Вы и раньше говорили о каком-то незнакомце.
Микаэла кивнула, думая о постоянно являвшихся ей в видениях кроваво-красной свече и Библии. Она не могла понять, что это означает.
– Мне известно лишь то, что появление незнакомца уравновешивает силы добра и зла. Его или ее присутствие компенсирует греховность другого человека.
– А больше вы ничего о нем не знаете? Роуэн впервые заметил на обычно бесстрастном лице Микаэлы смятение. Она дотронулась пальцами до крестика на шее, словно ища у него поддержки.
– Ничего. Мне больше ничего неизвестно. Но я чувствую предательство.
– Какое?
Она покачала головой.
– Я больше ничего не знаю.
– Пожар случится 2 июля, – Роуэн вспомнил о том, зачем он напоследок зашел к Микаэле. – По крайней мере, это – единственная обнаруженная дата.
– Я чувствовала, что это случится скоро. Они обменялись взглядом.
– Будь что будет… – наконец тихо проговорила Микаэла.
С этим Роуэн не мог поспорить. Он молча встал.
– Спасибо за все.
– Да поможет вам Бог.
– Спасибо, – Роуэн направился к двери. На середине комнаты он вспомнил, что адресованный Стюарту конверт по-прежнему находится в кармане его рубашки. Он вынул его и подошел к Микаэле. Она так и стояла возле камина. – Не могли бы вы отправить это по адресу, если в течение пары недель я не свяжусь с вами?
– Разумеется.
Роуэн положил конверт на каминную полку. Тут он заметил раскрашенный дагерротип, на котором были изображены мужчина и женщина. Роуэну показалось, что его изо-всех сил ударили под дых: он узнал этого человека! У мужчины на картине были рыжие волосы и рыжая борода, торчавшая, словно жесткий кустарник. Его глаза напоминали кусочки золота. И волосы, и глаза были точь-в-точь такого цвета, как у Микаэлы. Так же, как она, мужчина носил только черное.
Предательство. Разве не она только что произнесла это слово? Роуэн испытующе посмотрел на гадалку.
– Это мои прадед и прабабка, – в голосе женщины слышались любовь и гордость.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Собор Сен-Луи уже закрыли на ночь. От того, что ей довелось услышать, у Энджелины было тяжело на сердце. Не успев перевести дух после бешеной скачки, она замолотила кулаками в массивную дверь. Никто не отозвался. Подгоняемая страхом и отчаянием, Энджелина постучала снова. На этот раз ее усилия были вознаграждены. Дверь со скрипом приоткрылась, и оттуда выглянуло доброе лицо одетой в черное монахини, у пояса которой покачивалось на цепочке распятие.
– Собор закрыт до утра, – доброжелательно пояснила женщина.
– Я знаю, – Энджелина старалась успокоиться. – Но мне необходимо переговорить с отцом Джоном.
– Отец Джон отдыхает. Не могли бы вы…
– Нет, – перебила Энджелина, придерживая рукой дверь, словно опасаясь, что ее могут захлопнуть. – Пожалуйста, позовите его. Это безумно важно.
Неизвестно, что подействовало на добрую монахиню – смятение Энджелины или ее искренность, но она распахнула дверь, приглашая Энджелину войти в храм.
– Подождите здесь, – предложила женщина, – а я попробую разбудить отца Джона.
У Энджелины не хватило слов, чтобы высказать свою благодарность. Она просто кивнула и обессилено прислонилась к двери. В огромном соборе было тихо и пусто. В тишине гулко раздавались одинокие шаги монахини. Было так тихо, что Энджелина слышала, как позвякивает цепочка на поясе доброй женщины. Она даже слышала неровный стук собственного сердца. Слова, подслушанные этим вечером, терзали ее, словно свора демонов.
Энджелина никак не могла примириться с реальностью. У нее не укладывалось в голове, как можно похищать и продавать женщин, а при мысли, что в этом замешан ее собственный муж, женщине становилось дурно. Ее мучила тошнота. И тут Энджелина увидела, что к ней направляется отец Джон.
– Святой отец! – оторвавшись от двери, она поспешила навстречу священнику.
Как всегда, его вид, круглое ангельское лицо и ясный взгляд добрых глаз, успокоил ее. Щеки отца Джона казались еще румяней обычного, и Энджелина подумала, что это отсвечивает красное пламя свечи. Странный пурпурный свет играл на его светлых волосах и длинном черном облачении. В руке священник держал потрепанную Библию. Что-то в сочетании грубого красного света и Библии встревожило Энджелину, но это впечатление мгновенно исчезло, ибо дело, которое привело ее сюда, не терпело отлагательств.
– Дитя мое, – взяв Энджелину за руку, отец Джон подвел ее к скамье, усадил и сам сел рядом. – Что случилось?
Его тихий, ласковый голос согрел Энджелину, как теплое пламя камина в холодную ночь. «Да, – подумала она, – я поступила правильно, придя сюда».
– Отец… – начала она и осеклась. Энджелина не знала, как начать свой рассказ-слишком страшно было то, о чем она должна была поведать, слишком ужасные картины возникали в ее воображении.
– Здоровы ли вы, дитя мое? Энджелина кивнула, откидывая разметавшиеся локоны с вспотевшего лба.
– Тогда поведайте, что привело вас сюда в столь поздний час.
Энджелина понятия не имела, который час, но знала, что десять, должно быть, уже пробило. Сколько времени нужно, чтобы перевезти пленниц в другое место? И откуда их повезут? Беспокойство за безопасность неведомых ей женщин заставило Энджелину заговорить.
– Извините, что беспокою вас, но мне больше не к кому обратиться, – начала она, крепко сжав руку священника. Его мягкая и гладкая кожа свидетельствовала о том, что спасение заблудших душ – не слишком тяжелая работа.
Боковым зрением Энджелина заметила, что смуглый, худощавый отец Игнатий с любопытством посмотрел на них и скрылся в притворе. Энджелина не знала, куда ведет дверь, из которой он появился, но прихожане многого не знали в соборе. Отец Игнатий всегда казался ей загадочным. Он был спокоен и мрачен, и Энджелина думала, что он склонен не отпускать грехи, а осуждать грешников.
– Бог и я всегда готовы выслушать вас, – подбодрил ее священник, сидящий рядом. Отец Игнатий был немедленно забыт.
– О, отец, – сбивчиво заговорила Энджелина, – я знаю о клубе «Адское пламя», о том, что его члены похищают женщин и продают их… в публичные дома…
– Подождите, подождите, – перебил ее отец Джон. Библия выпала из его рук на пол. – О чем вы говорите?
Энджелина собралась с мыслями.
– Я слышала разговор о клубе «Адское пламя»…
– Эти разговоры слышит весь город. У людей весьма буйное воображение.
– Нет! Это правда, святой отец. Клянусь вам! Я слышала, как об этом говорили господа Дефорж и Гарнетт… с моим мужем. Они – члены этого клуба.
– Разумеется, вы ошибаетесь, – мягко, но твердо возразил священник.
– Нет, – Энджелина не сдавалась. – Она похищали молодых женщин – даже служанку месье Дефоржа – жестоко… использовали их… и затем продавали в публичный дом в Гальвестоне. Сейчас… в данный момент они перевозят девушек. Я не знаю, где находятся пленницы, но они повезут их к реке, – речь Энджелины становилась все быстрее и сбивчивее, ее глаза были расширены. Она все крепче сжимала руку священника. – Мы должны Что-нибудь предпринять, чтобы помешать им. Наверно, надо обратиться в полицию.
– Нет! – неожиданно резко воскликнул отец Джон. Потом гораздо мягче повторил: – Нет. Надо как следует обдумать это. Подобные обвинения слишком серьезны.
– Вы думаете, я не понимаю этого? Он не ответил на ее вопрос.
– Уверены ли вы в этом, дитя мое?
– Разумеется, – в голосе Энджелины послышалось нетерпение. – Я подслушала их разговор, а когда они ушли, помчалась сюда.
– Дефорж? Гарнетт? И ваш муж?
– Да, – Энджелине было стыдно, что ее муж оказался замешанным в подобном деле.
Освободив свою руку из пальцев Энджелины, священник положил локоть на спинку скамьи и по своей давней привычке уперся подбородком в ладонь. Он погрузился в раздумья.
– Разве я не должна заявить в полицию? Чем больше Энджелина думала об этом, тем яснее ей становилось, что так она и должна поступить. Она не понимала, что мешает отцу Джону немедленно согласиться с ней. Правда, он молчал, не соглашаясь, но и не возражая.
– Да, – ответил, наконец, отец Джон. – Именно так и следует поступить. Но, – тут он снова взял Энджелину за руку, – вы должны поручить это мне. Это дело крайне неприятно, и негоже женщине заниматься им. Ваш муж? Вы уверены? Не могли ли вы ошибиться?
– Нет, отец, – тихо сказала Энджелина. – Я не ошиблась.
Священник вздохнул.
– Я не слепой, дочь моя. Я видел, что вы несчастны, и догадывался о причинах этого. Мне было ясно, что вы несчастливы в браке.
– Мой муж – злой человек, отец.
– Молитесь за его душу.
– Я не уверена, что смогу сделать это. Да простит меня Господь…
Он сжал руку Энджелины.
– Поступайте, как подсказывает вам сердце, дитя мое. Бог простит вас. А теперь, – он отпустил ее руку и поднялся с места, – возвращайтесь домой. Я обо всем позабочусь.
Отец Джон проводил Энджелину к выходу. Она шла, чувствуя, что с ее плеч снят тяжкий груз. Этот человек достоин доверия, он сделает все, что нужно.
– Мадам Ламартин! Энджелина обернулась.
– Мне кажется, вам лучше никому не рассказывать об этом.
Женщина кивнула. Она не собиралась говорить о происшедшем ни с кем, кроме Роуэна. Ей было стыдно.
Что-то не так.
Роуэн почувствовал это, как только вернулся в прошлое. Когда он не нашел в особняке ни Энджелины, ни Люки, его подозрения подтвердились. Он побеседовал со служанкой, на чьем попечении оставалась Хлоя, и убедился, что был прав. Даже служанка, до полусмерти напуганная появлением Роуэна, удивлялась, что Люки так поздно ушла из дома. Нет, сэр, она не представляет, куда девалась хозяйка особняка. Она не знает, вернулся ли мистер Ламартин.
Постепенно Роуэн встревожился не на шутку. Его беспокоило не только исчезновение Люки и Энджелины, но и фотография, виденная им у Микаэлы. Белокожий и рыжий ирландец, работавший у Галена, тот самый, которого Энджелина называла верным псом своего мужа, оказался прадедом Микаэлы. А ведь гадалка не единожды предупреждала о каком-то предательстве. Роуэн не знал, что и думать. Окажется ли предателем прадед Микаэлы, или – при этой мысли кровь застыла у него в жилах – сама гадалка? Вдруг, сознательно или бессознательно, она обманывала его?
Роуэн спустился вниз по лестнице, не находя ответа ни на один из терзавших его вопросов. Вдруг входная дверь резко распахнулась. Роуэн застыл на нижней ступеньке. Он посмотрел в сторону двери и увидел удивленно смотрящие на него две пары глаз. На секунду Роуэну почудилось, что он снова смотрит на дагерротип, стоящий на каменной полке у Микаэлы. Ирландец со своей пылающей шевелюрой и бородой выглядел точь-в-точь как на фотографии, а рядом с ним стояла темнокожая и темноволосая красавица, такая же статная и высокая, как женщина с дагерротипа. По правде говоря, эта парочка была так похожа на свою фотографию, что у Роуэна мелькнула шальная мысль: уж не по дороге ли в особняк был сделан вышеупомянутый дагерротип?
Но выражение их лиц было совершенно иным. Если на фотографии эти мужчина и женщина улыбались, то сейчас их лица были мрачны. Ирландец держался настороженно.
– Дома ли мадам Ламартин? – спросил этот тип. «Кажется, – вспомнилось Роуэну, – его зовут Кипперд».
Убрав ногу со ступеньки, Роуэн осторожно ответил:
– Нет.
– Вам известно, где она?
– Нет.
– Нам нужно поговорить с ней, – вступила в разговор женщина. На ней было модное светло-коричневое платье. В руках она держала гармонирующую с ним плетеную сумочку.
Роуэн увидел, что женщина чем-то сильно расстроена. Не успел он прийти к этому выводу, как Кипперд успокаивающим жестом обнял свою подругу за талию и, войдя вместе с нею в дом, закрыл за собой входную дверь.
– Мы должны поговорить с ней, – повторила женщина. – Это касается моей племянницы, Люки.
Люки. Племянница. Так это и есть тетка Люки? Та самая дама, которая занимается изготовлением амулетов? Это ее-то Энджелина считает злой?
– Люки похитили, – перешел к делу ирландец.
Роуэн никак не мог прийти в себя, внезапно узнав, кто эта дама. Последние слова ирландца поразили его в самое сердце.
– Похитили?
– Мы не уверены, – Кипперд пустился в объяснения. – Я отправился вслед за девочкой в город, но потерял ее из виду неподалеку от дома Мари. Люки так и не появилась там, хотя я убежден, что она направлялась именно к своей тетке.
– Но почему вы решили, что ее могли похитить?
– Как я могла не заподозрить этого после всех случившихся в последнее время похищений? – нервно спросила Мари. – Если в этом замешан Гален Ламартин, то клянусь, я убью его собственными руками!
– Все будет хорошо, – успокаивающе произнес стоявший рядом с ней мужчина. – Мы разыщем девочку.
После всех похищений? Сперва Роуэн не понимал, о чем она говорит. Но потом у него в памяти всплыла мельком виденная газета 1880 года, писавшая об исчезновении молодой девушки…
– А почему в этом может быть замешан Гален Ламартин? – Роуэн сам не заметил, что произнес это вслух.
– Этот человек – настоящий дьявол! – с жаром произнес Кипперд. – По-моему, он способен на все.
– Погодите! Я считал, что вы работаете на него.
– Ага, – от злости ирландский акцент Кипперда стал очень заметен. – Я присматривал за Люки. Этот особняк от фундамента до крыши пропитан злом. В таком доме я не бросил бы беззащитной даже мышь.
– Не могу не согласиться с тем, как вы охарактеризовали Галена Ламартина, – заметил Роуэн. – Да и дом тоже.
Мужчины смерили друг друга критическим, оценивающим взглядом, словно они только что встретились.
Наконец ирландец протянул руку Роуэну и представился:
– Кипперд О'Кейн.
– А я – Роуэн Джейкоб, – Роуэн дружески пожал протянутую руку.
– Это – Мари Камбре, – представил Кипперд свою спутницу.
Женщина кивнула Роуэну. Внезапно у нее подкосились ноги, и она упала бы, если бы Кипперд не подхватил ее.
– Она ждет от меня ребенка, – со спокойной гордостью сообщил Кипперд. – Сегодня ей пришлось перенервничать.
– Несите ее сюда, – Роуэн провел его в гостиную.
Через минуту Мари уже пила мелкими глотками воду, а Роуэн щупал ее пульс. Она заявила, что чувствует себя прекрасно, и не желает, чтобы над ней тряслись. Пульс Мари был ровным и глубоким, так что Роуэн согласился с первой частью ее утверждения. При виде стальной решимости, отразившейся в глазах женщины, ему пришлось согласиться в со второй.
– Итак, – Роуэн сел в кресло напротив, в то время, как парочка устроилась на диване, – что вам известно об участии Галена в похищениях?
– Мне известно мало, – заметил ирландец, – но о многом я подозреваю.
– Тогда расскажите о своих подозрениях. Кипперд О'Кейн так и сделал. Он рассказал Роуэну о слухах, касающихся отвратительного аристократического клуба «Адское пламя», о том, что с клубом связывают бесследные исчезновения молодых женщин, и о том, что Мари из-за своих занятий вуду стала главной подозреваемой. Кипперд сообщил, что он давно подозревал Галена, но недавно пришел к выводу, что его прихвостни также замешаны в этом.
– Дефорж непременно связан с этим делом, – пояснил Кипперд, – потому что его плантация, Оук-Мэнор, наверняка служит местом встреч членов клуба.
– Она прекрасно расположена, – заметила Мари, – далеко от города.
– И Гален часто бывает там, особенно в последнее время, – вставил Роуэн.
– Понятно, – откликнулся Кипперд.
– А что происходит с этими женщинами после того, как над ними поизмываются аристократы – члены клуба? Неужели их убивают?
– Думаю, что нет, – ответил Кипперд. – Хотя эти люди не остановились бы и перед убийством. Они считают, что для них закон не писан. Но мне кажется, что они продают этих девушек в рабство. Наверное, в бордели.
– Все трое владеют верфями. – Мари уже совсем пришла в себя . – Так что им не составит труда незаметно провести женщин на корабль.
– Особенно если проделывать это темной ночью, – добавил Кипперд.
– Гален зачастую не ночует дома, – заметил Роуэн.
– Да, – подтвердил Кипперд, многозначительно добавив: – уверен, что жена не возражает против его отлучек.
Двое мужчин снова изучающе посмотрели друг на друга. Интересно, что этому человеку известно о взаимоотношениях Энджелины со своим мужем? Знает ли ирландец, что он, Роуэн, любит Энджелину? Возможно. «Наверняка знает», – подумал Роуэн, внимательно поглядев в зоркие янтарные глаза.
Ирландец встал, возвращаясь к первоначальной теме разговора.
– Сегодня Гален со своими приятелями побывал дома.
При этом известии Роуэн вспомнил об исчезновении Энджелины, и у него волосы встали дыбом.
– Вы уверены?
– Да. Они были чем-то встревожены. По крайней мере, Гален. Я не пытался подслушать, о чем они говорили, опасаясь быть замеченным. Они приехали и сразу же отправились восвояси. Некоторое время стояли, разговаривали во дворе, а потом Гален уехал вместе с Дефоржем в карете последнего, а Гарнетт верхом отправился в город. Я дал ему отъехать на достаточное расстояние и собирался проследить за ним, но тут увидел Люки. Я следовал за ней и увидел, что Гарнетт поехал в направлении доков.
– А Энджелина? Вы не видели, как она вышла из дома?
Кипперд покачал головой.
– Нет. Но я не заметил бы ее, если бы она решила воспользоваться черным ходом. Там слишком густо растут магнолии.
– Если ее нет дома, значит, она куда-то ушла, – логично предположила Мари.
– Но куда? – в отчаянии воскликнул Роуэн.
– И где Люки? – спросила Мари. Роуэн встал. Почему-то он вспомнил женщину-археолога. Кажется, ее звали Джулия. Он чувствовал, что она была пленницей в той комнате, которая находится на территории собора Сен-Луи. Может, в прошлой жизни она была одной из похищенных? Если так… Роуэн лихорадочно размышлял над этим, и тут его осенило.
– Если все, что вы говорите о клубе «Адское пламя» и Оук-Мэноре, правда, то разве этим людям не нужно иметь в городе убежище, где они могли бы держать женщин, пока не представится возможность переправить их в доки или на плантацию?
– Мне это тоже приходило в голову, – согласился Кипперд.
– Должно быть, это и есть… – прошептал Роуэн.
– Что это?
Роуэн посмотрел на Кипперда и Мари.
– Возможно, я знаю, где содержатся пленницы. – Не дав им вставить ни слова, он продолжил: – Не спрашивайте, откуда мне это известно. Если я расскажу, вы все равно не поверите.
– Мне наплевать, откуда вы это узнали, если мы сможем найти Люки, – заявил ирландец.
Мари вскочила:
– Идем!
– Ты останешься здесь, – начал было Кипперд, но она перебила его.
– Нет! Это моя племянница. И виселица угрожает именно мне.
Ни один из мужчин не смог остановить ее, и они сдались. Через несколько минут Мари оказалась в карете Ламартина, Роуэн – на месте кучера рядом с Киппердом, и они поспешили к собору Сен-Луи.
По пути Роуэн тревожно размышлял о том, что если девушек держат на территории собора, значит злоумышленникам там кто-то помогает. Но кто?
В особняке Ламартин зазвонил телефон. Но никто, кроме сиамского кота, дремавшего на кровати Роуэна, не услышал звонка. Прозвонив восемь раз, телефон умолк.
Коту это понравилось.
Боб Рэкли, звонивший из библиотеки Тулэйнского университета, встревожился. Он хотел поговорить с Роуэном Джейкобом. Вполне вероятно, то, что он намеревался сообщить, не имело никакого значения, но все равно он должен был сказать об этом. Каким-то необъяснимым образом Боб Рэкли чувствовал, что это – его долг. Словно то, что он набрел на эту информацию, было предопределено. Точно так же его влекло продолжать исследования, когда дата пожара была уже установлена. Предопределение? Историк улыбнулся, проводя рукой по своей лысине. Господи, пора на некоторое время отвлечься от книг, а то в этой лысой голове и так бог весть что творится…
Держа в одной руке свечу в кроваво-красном подсвечнике, а в другой – Библию, человек в черной рясе торопливо шел по подземному ходу. На темных стенах, словно какие-то враждебные духи, танцевали красные тени. Несмотря на то, что в туннеле было душно и жарко, их вид леденил кровь.
«Их раскрыли», – думал человек, и его душу переполнял страх. Этого не должно было случиться. Ему обещали, что этого не произойдет. Они были осторожны… так осторожны, что их беспечность в конце концов погубила их. Их подслушали! Святая Мария, матерь Божья, теперь все выплывет наружу!
Пройдя последний поворот, человек услышал голоса. Разговаривали зло, на повышенных тонах.
– Ты не просто дурак, ты сумасшедший! – орал Гален. Обвинения заполнили комнату и выплескивались в туннель.
– Я же сказал, что она следила за мной! – оправдывался Гарнетт.
– Следила? – фыркнул Гален. – Ты был верхом, а девчонка шла пешком. И она за тобой следила?
– Она увидела меня, я знаю!
– И что с того? Она сотни раз видела тебя в доме.
– Она следила за мной, – с настойчивостью капризного ребенка повторил Гарнетт.
– Вероятнее всего, девчонка шла к своей тетке. Она тайком бегала за амулетами с той минуты, как появилась в доме.
Человек в черной рясе резко остановился, увидев молоденькую негритянку, распростертую на земляном полу. Рот девушки был заткнут кляпом, руки связаны за спиной, глаза расширены от ужаса. К стене были прикованы еще четыре молодые женщины, три белые, одна негритянка, но их глаза были затуманены наркотиками.
– Господи, – произнес священник, отыскав взглядом Галена, – это же ваша служанка.
Четыре пары глаз – глаза Дефоржа, Гарнетта, Галена и Люки – уставились на появившегося в дверях священника. Его круглое лицо было живым воплощением доброты и невинности.
– Хорошо, что ты здесь, – Гален не счел нужным ответить на замечание относительно Люки.
Войдя в комнату, отец Джон положил на стол Библию, поставил подсвечник и торопливо опустился на колени перед Люки. Одна из прикованных к стене женщин, блондинка с длинными, распущенными волосами, посмотрела на красное пламя свечи, на Библию, но потом снова прикрыла глаза, одурманенная наркотиками.
– Оставь ее, – Гален махнул рукой в сторону Люки. – Теперь уже ничего не поделаешь. Ее придется продать вместе с остальными, – ледяной взгляд, брошенный на Гарнетта, красноречиво свидетельствовал о том, кто здесь виновник.
Люки тихо застонала, умоляюще глядя на священника.
– Нам понадобится церковная карета, – заявил отцу Джону Гален. – Сегодня мы должны избавиться от этих женщин. Дела выходят из-под контроля.
– Уже вышли, – мрачно заявил отец Джон. – Мы раскрыты, – в его голубых глазах, обычно полных сочувствия, теперь светились страх и гнев.
Гален, направившийся было к прикованным женщинам, резко обернулся.
– Ваша жена, – с явным удовольствием объяснил священник. – Только что она приходила ко мне и спрашивала, что ей делать с этой информацией.
– Она не могла узнать, – возразил Гален.
– И все-таки она узнала, – уверенно заявил отец Джон.
– Но каким образом… – начал было Гарнетт.
– Услышала ваш разговор.
На секунду в комнате воцарилась гробовая тишина, в которой отчетливо послышался стон одной из прикованных женщин. Этот жалобный звук, однако, не привлек ничьего внимания.
– Господи! – воскликнул Гарнетт, воздев руки к небу.
– Я же просил вас говорить потише, – сжав кулаки, прошипел Дефорж. – Я же предупреждал!
– Тихо! – прогремел голос Галена. – Я с ней разберусь.
– А сможешь ли ты разобраться с теми, кому она расскажет об этом? – поинтересовался Дефорж.
Гален снова посмотрел на священника, который уже поднялся с колен и теперь стоял рядом с Люки.
– Она кому-нибудь говорила об этом?
– Не думаю. Она была слишком расстроена, не знала, что делать, к кому обратиться. Она считает, что я пойду в полицию.
– Что, если она обо всем расскажет своему таинственному доктору? – не унимался Дефорж.
– Да, что тогда? – заныл Гарнетт. Он понял, что нашел ахиллесову пяту приятеля, и не преминул вцепиться в нее.
Глаза Галена остекленели, словно при нем заговорили о дьяволе. Его красивое лицо исказилось.
– Я справлюсь с ними обоими. Найду способ. А сейчас займемся этими девками. Привези нам карету, – последнее относилось к отцу Джону.
– Нет.
На лице Галена отразилось недоумение. Он явно решил, что ослышался.
Отец Джон выпрямился во весь свой рост, лишь на несколько дюймов превышавший пять футов с четвертью.
– Я не желаю больше иметь дела с этим безбожным предприятием.
Глаза Галена превратились в щелки. Голос стал ледяным.
– Я скажу, когда ты сможешь не иметь с нами дела. А что касается безбожности, то она, по всей видимости, не волновала тебя, когда ты получал от меня деньги.
Порывшись в кармане, отец Джон достал горсть мелких монет.
– Вот, – сказал он, – это все, что осталось. Я отдал все церкви, раздал беднякам.
Гален с быстротой молнии шагнул вперед и ударил по вытянутой руке священника. Деньги полетели в грязь, а отец Джон отшатнулся и прижался к стене.
– Прекрати эти игры в благочестие! – прошипел Гален. – Пытаешься подкупить своего Бога? Скажи-ка, святой отец, отворачивался ли Он, когда ты развлекался с девчонками?
Густая краска залила лицо отца Джона, скрыв тонкую сеть кровеносных сосудиков, видневшуюся на его белой коже.
– Я никогда…
– Ты думаешь, мы не знаем, что ты по ночам бегал сюда? – Не дав священнику ответить, Гален продолжал: – Наркотики заставляют людей говорить, причем говорить чистую правду.
Отец Джон выглядел так, словно его ударили. Его переполняли раскаяние и стыд.
– Убирайся долой с глаз моих, похотливый ханжа, – Гален больше не обращал внимания на священника, словно того и не было вовсе. Он обратился к Дефоржу: – Придется воспользоваться твоей каретой. Я приеду в ней. Жди меня в хижине вместе с девками. – Затем Гален повернулся к Гарнетту: – А ты постарайся по дороге не захватить еще парочку пленниц.
Судя по виду Гарнетта, он был готов убить своего товарища на месте.
Дефорж начал снимать с одурманенных наркотиками женщин кандалы.
Голубые глаза отца Джона наполнились слезами. Он взял со стола Библию и, прижав ее к себе, тихо скользнул обратно в туннель. Ему осталось сделать только одно. Если у него хватит на это смелости.
Вход в туннель скрывал небольшой сарайчик. Гален, выбравшийся на несколько минут позже священника, уже открыл дверь, ведущую наружу. Тут он услышал голоса.
– Вход должен быть здесь, – произнес Роуэн. – Где-то поблизости.
– Вы уверены? – Кипперд внимательно осматривал землю в поисках следов.
– В данный момент я ни в чем не уверен, – честно признался Роуэн.
– А что, если осмотреть сарай? – предложила Мари.
Мужчины посмотрели на маленький деревянный домик.
– Это мысль, – согласился Роуэн. – Превосходное место, чтобы замаскировать дверь.
Произнося эти слова, Роуэн толкнул дверь. Она со скрипом открылась. Внутрь проник лунный свет, осветив фигуру красавца с пистолетом в руках.
– Добро пожаловать в клуб «Адское пламя», – торжествующе произнес низкий приятный голос Галена Ламартина.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
– Придется изменить наши планы, господа, – провозгласил Гален через несколько минут, обращаясь к своим товарищам-преступникам, и втолкнул в подземную комнату троих пленников, держа их под прицелом.
Непонятно, кто больше удивился – Дефорж или Гарнетт, но оба они не произнесли ни слова, а просто уставились на новоприбывших.
В отличие от них Роуэн, Кипперд и Мари безо всякого удивления осмотрели открывшуюся перед ними картину. Мари величественно и спокойно сделала шаг вперед и опустилась на колени перед Люки. Увидев свою тетку, девушка заплакала.
– Ну-ну, не надо, – заворковала Мари, утирая ей слезы. – Все будет хорошо. Гален расхохотался.
– Восхищаюсь вашим оптимизмом, мисс Камбре!
Мари молча пронзила Галена взглядом, давшим понять, что, если она и в самом деле обладает сверхъестественными способностями, ему не поздоровится. Но Гален ни на секунду не утратил своей самоуверенности, и откровенно наслаждался яростью Мари. Неожиданно он потерял терпение и начал громко отдавать приказы:
– Девкам придется подождать, – смерив взглядом скованных пленниц, обратился Гален к своим товарищам. – Сперва надо доставить в доки эту троицу.
– А дальше? – полюбопытствовал Гарнетт.
– Используй свое воображение, – саркастически ответил Гален. – Как ты думаешь, что лучше всего сделать с тремя людьми, которые могут отправить нас на виселицу?
– Трупы мы можем сбросить в море, – предложил Дефорж. – Там их никто не найдет, а если и выловят, то никто не опознает этих троих после того, как ими пообедают рыбы.
Вздохнув, Гален пристально посмотрел на Мари, стоявшую на коленях подле своей племянницы. Он погладил ее по щеке тыльной стороной ладони.
– Неподходящая смерть для такой красавицы, – заметил Гален. – За вас можно было бы получить кругленькую сумму. Хотя вы уже не девочка, нашлись бы желающие много заплатить, чтобы насладиться вашей опытностью.
Кипперд, по примеру Роуэна и Мари до сих пор сохранявший спокойствие, шагнул к Галену. Тот лениво оторвал взгляд от Мари и поднял пистолет. Кипперд застыл на месте.
– Я тебя переоценил, – тихо обратился Гален к ирландцу. – Мне казалось, что тебе можно доверять.
– Да, – согласился Кипперд. – Ты был слишком хорошего мнения обо мне.
– Зато относительно вас, – взгляд Галена упал на Роуэна, – я не питал никаких иллюзий. Как только я вас увидел, то сразу понял, что ничего, кроме неприятностей, ждать не придется.
– Вы даже не представляете, насколько крупными могут оказаться эти неприятности, – заметил Роуэн, не сводя глаз с Галена.
Гален засмеялся. Так могла бы смеяться сама Смерть…
– Оставьте его мне, – приказал он своим прихвостням. – Я хочу получить удовольствие, убив его собственноручно.
Гален помрачнел, как будто ему надоела эта игра.
– Везите их на верфь. Там встретимся. – Он передал Дефоржу пистолет и добавил: – Я возьму лошадь Гарнетта.
– Куда это ты собрался? – недовольно пробурчал Гарнетт.
Гален снова взглянул на Роуэна и с видимым удовольствием произнес:
– У меня есть кое-какие дела дома. Я намерен научить свою жену впредь не раскрывать рта и не раздвигать ног перед кем попало.
Роуэн почувствовал во рту вкус желчи. Он с трудом заставил себя проглотить горькую слюну:
– Если ты еще хоть раз притронешься к ней, я убью тебя.
Лицо Галена расплылось в улыбке. Затем он расхохотался. По мере того, как Гален уходил по туннелю, смех звучал все глуше и глуше.
Когда стихли последние ноты, Роуэн осознал, что сию секунду ему был преподан ценный урок. Только теперь он узнал истинное значение слова «ненависть».
Когда они вышли наружу, их приняла в свои объятия ночь. На Гарнетта была возложена обязанность привести карету, в то время как Дефорж вывел троих пленников на землю через подземный ход. Не замеченные никем, кроме любопытной луны, они ждали карету.
Никто, ни Дефорж, ни пленники, не произнес ни слова. Мари даже не попрощалась с Люки. Она лишь молча посмотрела на девушку спокойным, ободряющим взглядом, который не оставил равнодушным даже Роуэна. Он понимал, почему эту красивую женщину считают жрицей вуду. Казалось, что она и в самом деле обладает магическими способностями. Кроме того, теперь он не сомневался, что Микаэла – ее правнучка.
Стоя в темноте и ожидая решения своей судьбы, Роуэн почувствовал, что от Мари исходят волны покоя. Он заметил, что Кипперд тайком переглядывается с ней, словно любовники обладают даром переговариваться молча. Роуэн готов был заложить свою душу, лишь бы стать вполовину таким спокойным, как Мари. Ни разу в жизни он так не нервничал. При мысли о том, что Гален вскоре сделает с Энджелиной, он содрогался от страха. Он не может оставаться в стороне! Он должен что-нибудь предпринять, должен попытаться бежать. Надо спешить к Энджелине!
Словно читая его мысли. Мари дотронулась ладонью до его руки. В ее взгляде читалась просьба немного потерпеть.
Наконец прибыла карета. Лошади нервно фыркали, словно не желая принимать участия в столь омерзительном деле. Одна из них поднялась на дыбы, молотя копытами по воздуху.
– Придержи лошадей! – хрипло крикнул Дефорж.
– Сажай пленников! – приказал ему Гарнетт.
Дефорж открыл дверцу и, угрожая револьвером, заставил Мари сесть в карету. Бросив взгляд на Кипперда, она поставила ногу на первую ступеньку и уронила сумочку. Роуэн готов был поклясться, что это было сделано нарочно. С присущим ей спокойным изяществом женщина спустилась обратно и наклонилась, чтобы поднять сумку.
– В карету! – прикрикнул Дефорж. – Живо!
– Дама никуда не отправится без своей сумочки, – спокойно возразила Мари. Ее рука незаметно скользнула в сумку, и, держа ее там, она повернулась к Дефоржу. – Даже на смерть, – добавила она.
– Теперь эти амулеты вам ни к чему, – фыркнул Дефорж.
– Может, да, а может, и нет, – улыбнулась Мари.
Раздался выстрел, разорвавший тишину так, словно булавка протыкает воздушный шарик. Из элегантной сумочки Мари показалась струйка дыма. Дефорж, не успев произнести ни слова, повалился с пулей в сердце. Он умер прежде, чем коснулся земли. На его лице застыло удивленное выражение.
– Эй… – вырвалось у Гарнетта. Осталось неясным, чем было вызвано это восклицание – звуком выстрела или же тем, что коренастый ирландец в гневе сорвал Гарнетта с его места и расправился с ним, резко свернув ему шею, с той же решимостью, с которой Мари секунду назад застрелила Дефоржа.
– Скорее берите карету и отправляйтесь в особняк Ламартин, – приказал Кипперд Роуэну. Роуэн повиновался. Он не имел ни малейшего понятия, как управлять лошадьми, но в данной ситуации выбирать не приходилось. – Мы отправимся следом после того, как известим обо всем полицию и освободим Люки.
– А как вы доберетесь туда?
– Карета Ламартина наверняка стоит там, где мы ее оставили. Вот, возьмите, – Кипперд протянул Роуэну пистолет, который Гален незадолго до этого дал Дефоржу. С последними словами он шлепнул по крупу одну из лошадей.
Карета рванулась с места так, что Роуэн едва не свалился. На протяжении всей этой кошмарной скачки Роуэна поддерживала только мысль о том, что пожар состоится лишь на следующий день.
Телефонный звонок, словно выстрел, разорвал сонную тишину мотельной комнаты. Крэндалл застонал. Джулия, спавшая в его объятиях, вскочила. Ей снова снились Библия и кроваво-красная свеча. Малиновая коротенькая маечка весьма сексуального фасона намокла от пота.
– Какого черта! – проворчал Крэндалл, когда раздался следующий звонок. Он на ощупь нашел выключатель и включил лампу. Дождавшись третьего звонка, он схватил трубку.
– Алло! – буркнул он и посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать. Кому это взбрело в голову позвонить в такое время?
– Мистер Морган?
– Я слушаю.
– Говорит Боб Рэкли. Простите за столь поздний звонок, но я весь вечер пытался дозвониться до доктора Джейкоба. Вы случайно не в курсе, где он может находиться?
Крэндалл приложил трубку к другому уху.
Джулия встала с кровати.
– Не знаю, – ответил он, глядя, как она стащила через голову мокрую от пота майку и бесцеремонно сбросила высоко вырезанные на бедрах трусики. Он любовался полной грудью и красивыми бедрами Джулии, когда она направилась в ванную. Через несколько секунд Крэндалл услышал шум льющейся из душа воды. – А вам срочно нужно разыскать его?
– Нет. Да. Честно говоря, я даже не знаю. Видите ли, он просил меня провести для него небольшое исследование. Говоря точнее, установить дату пожара, погубившего в 1880 году особняк Ламартин. Ну, я узнал, что это произошло 2 июля, но сейчас… Понимаете, я наткнулся на книгу, в которой указана другая дата. Не знаю, которая из них верна, и верна ли вообще, – признался извиняющимся тоном профессор. – Я понимаю, что это неподходящее время для звонка, но мне показалось, что эта дата безумно важна для него. Он выглядел совершенно одержимым ею. Мне станет легче, если я смогу сообщить ему о своей недавней находке.
Боб Рэкли не стал признаваться в том, что сам был одержим желанием передать Роуэну эту информацию. Он не упомянул о том, что уже несчетное количество раз звонил Роуэну.
– Даже не знаю, чем можно вам помочь, – произнес Крэндалл. Мы с доктором Джейкобом мало знакомы.
– Ясно. Ладно, попытаюсь дозвониться. Извините, что разбудил вас.
– Нет проблем.
– Спокойной ночи. Эй, подождите минутку! – неожиданно для себя самого окликнул профессора Крэндалл. – А какую новую дату вы установили?
– Первое июля. Крэндалл усмехнулся:
– Разве не забавное совпадение? Я имею в виду, первое июля наступит через… – он глянул на часы, – десять минут.
– Да, странное совпадение, – согласился Боб Рэкли.
Никто из них не был до конца уверен в том, что это действительно совпадение. Однако они не знали, что это такое. Опустив трубку на рычаг, Крэндалл некоторое время тупо глядел в пространство. Его посетило странное чувство, которому он никак не мог подыскать определения. Это ощущение было сродни тому, которое он испытал, узнав, что его родственник был священником в соборе. Когда он узнал, что этот родственник таинственным образом покончил с собой, чувство усилилось. С самого начала Крэндалл знал, что его работа в Новом Орлеане являлась… единственным словом, что приходило ему в голову в качестве характеристики, было предопределение. Да, все было предопределено, в том числе и то, что он нашел своего родственника. И теперь еще это… Крэндалл глянул на телефон. Черт побери, опять это чувство. Но что ему делать с этой информацией? Как он может связаться с доктором Джейкобом, если Бобу Рэкли это не удалось? Черт возьми, он даже не знает, где живет этот человек!
Неправда, знает! Вскочив с кровати, Крэндалл принялся искать свой бумажник. Роуэн Джейкоб, давая ему карточку с телефоном, написал на обороте свой адрес. Порывшись в бумажнике, Крэндалл нашел карточку. Да, вот она! Не зная, зачем он это делает, Крэндалл протянул руку к телефону и набрал номер. Никто не отвечал, и после дюжины гудков Крэндалл повесил трубку. После секундного замешательства он натянул джинсы.
– Куда ты собрался? – в комнату вошла завернутая в полотенце Джулия.
– Это бессмысленно, но я еду к Роуэну Джейкобу, – Крэндалл взглянул на карточку, – в особняк Ламартин.
– Зачем? Крэндалл засмеялся:
– Сам не знаю. Почему-то мне кажется, что я должен это сделать. – Увидев замешательство Джулии, он добавил: – Поехали со мной, я все объясню по дороге.
Она отправилась с ним.
Крэндалл, как мог, объяснил свое решение.
После этого они оба умолкли. Им почему-то казалось, что время на исходе…
Энджелина почувствовала приближение Галена, словно дуновение раскаленного адского ветра. Прекратив мерить шагами гостиную и тревожно размышлять о том, куда могли подеваться Роуэн и Люки, она обернулась, и ее взгляд встретился с глазами Галена. Первым делом Энджелина подумала, что не ожидала столь скорого возвращения. Ей не верилось, что пленниц перевезут так быстро. Потом ей показалось, что серые, как туманное утро, глаза Галена еще никогда не блестели столь неестественно ярко.
– Ты всегда так удивляешься, когда видишь меня, моя красавица, – он вошел в комнату так, словно владел всем миром и лишь позволял прочим смертным пользоваться его владениями. Подойдя к шкафчику с напитками, Гален налил себе солидную порцию бренди.
– Я… я думала, что тебя нет дома, – выдавила Энджелина. Как всегда, его присутствие вызывало страх. Она старалась не показывать этого.
– Разумеется, меня не было дома.
– Я думала, что ты вернешься позже.
– Неужели? И как ты думала, чем я занимаюсь? – Увидев, что Энджелина молчит, он подбодрил ее: – Ну, давай, верная жена, попробуй отгадать.
Энджелина потеряла способность контролировать свой страх. Ей пришло в голову, что он играет с ней, как кот играет с мышкой прежде, чем убить. Женщина пыталась убедить себя, что он не может знать о том, что она подслушала его беседу с приятелями. Он не может знать, что она была у отца Джона.
– Ну, что ж, тогда я попробую догадаться сам, – предложил Гален, поигрывая стаканом с бренди. Его серые глаза сверкали, словно бриллианты. – Готов спорить, ты полагала, что я занят делами клуба «Адское пламя». Может, развлекаюсь с пленницами, прежде чем мы продадим их в рабство.
Энджелина побледнела, ее лицо стало мертвенно-белым.
Гален усмехнулся.
– Я вижу, что оказался прав. Должен тебе сообщить, что отец Джон не пошел в полицию. Может, тебя утешит то, что они бы все равно не поверили в эту историю. В конце концов, я – почтенный гражданин, хорошо известный в этом милом городке. Так же, как и Дефорж, Гарнетт и остальные члены клуба. А наши деньги подействуют еще сильнее, чем наши репутации. Известно, что люди со средствами, как правило, пользуются неограниченным доверием.
У Энджелины подкосились ноги, и, чтобы не упасть, она схватилась за спинку дивана. Она не верила своим ушам.
– Откуда ты знаешь про отца Джона?
– Все очень просто, моя прелесть. Он сам рассказал мне обо всем.
– Я не верю, – еле слышно прошептала Энджелина. Женщина была уверена, что отец Джон не мог предать ее. Разве не так?
– Не хочешь – не верь, – сделав несколько маленьких глотков, Гален залпом допил остаток бренди. – Я и в самом деле, как ты поняла, улаживал проблемы клуба. Но потом у меня появились дела поважнее. Я не говорил тебе, что к нам попала Люки? – с садистским удовольствием сообщил он.
– Что ты имеешь в виду? – внезапно Энджелина утратила чувство реальности. Пол под ногами, свет керосиновой лампы – все превратилось в иллюзию. Не может же то, о чем он говорит, быть правдой? Отец Джон… Неужели он действительно предал ее? А Люки… Неужели она в руках этих варваров?
Гален выглядел так, словно сам сожалел о случившемся, но его вид ни на секунду не обманул Энджелину.
– Гарнетту померещилось, что она следит за ним. Разумеется, это оказалось неправдой. Девчонка просто собиралась тайком навестить свою тетку. Ты знала о том, что она ходит к своей тетке? – поинтересовался Гален, но не стал дожидаться ответа. – Короче, Гарнетт сцапал ее и теперь, – он пожал плечами, – нам остается только продать ее вместе с остальными.
Энджелина вцепилась в спинку дивана:
– Господи, неужели ты говоришь правду?
– Я серьезен, как никогда, – заверил ее Гален. – И так же серьезно сообщаю, что нам придется убить Кипперда и тетку Люки. Знаешь, мне кажется, что они были любовниками, – тут он нахмурился. – Надо сказать, Кипперд меня разочаровал. Я считал его верным слугой. – Гален на секунду задумался: – Хотя, вероятно, я все же не доверял ему до конца: ведь я не посвящал его в дела клуба. – Тут его глаза снова стали похожи на кусочки льда: – Надо доверять своему чутью, не так ли, моя красавица?
Энджелина утратила способность трезво мыслить. Ее потрясло сообщение Галена о том, что он собирается расправиться с ирландцем и теткой Люки, а также его замечание, насчет их любовной связи. Никто – даже обожаемый ею отец Джон – не был таким, каким, казался поначалу. Единственное, что осталось реальным, был холодный, угрожающий взгляд мужа. Его замечание относительно чутья, которому следует доверять, таило в себе угрозу…
Гален шагнул к ней, еще сильней напугав Энджелину. Она заставила себя гордо выпрямиться и вскинуть голову.
– Знаешь, что мое чутье говорит о тебе? – тихо поинтересовался он, гладя пальцем уголок ее губ. – Оно говорит, что, как и Кипперд, ты не была мне верна.
– Н-не понимаю, о чем ты, – с трудом проговорила Энджелина.
– Прекрасно понимаешь, – ласково возразил он, продолжая поглаживать ее губу так, словно они были сгорающими от страсти любовниками. – Признайся мне во всем, и я не стану наказывать тебя. Попробуй только соврать, и пожалеешь, что родилась на свет.
Энджелину охватил ужас, беспросветный, как ночь, но она не отвела взгляда.
– Я не знаю, какого ответа ты ждешь.
– Он – твой любовник?
– Любовник? Кто…
Теперь его пальцы образовали вилку, словно тисками сжав ее губы. Захват усилился.
– Стали… ли… вы… любовниками?.. – медленно и внятно повторил Гален. Энджелина почувствовала, что это – его последний вопрос.
– Нет, – еле слышно прошептала она. Про себя Энджелина молилась, чтобы Бог простил ее ложь.
Гален неожиданно отпустил ее. Он отвернулся, как будто поверил ей, сделал шаг к двери, но вдруг неожиданно обернулся и, резко взмахнув рукой, ударил жену по щеке.
– Лгунья! – хрипло крикнул он. Удар был настолько силен, что Энджелина повалилась на пол.
У Энджелины потемнело в глазах. Она тщетно цеплялась за последние проблески ускользающего сознания. Усилием воли ей удалось победить дурноту. Но с болью справиться не удавалось. Болело все – щека, бедро, которым она ударилась, падая, уязвленная гордость.
Ухватившись за диван, она попыталась подняться, но не смогла, и снова опустилась на пол, убеждая себя, что через минуту поднимется. Ей необходимо встать на ноги. Энджелина отпустила экономку, дежурившую у постели Хлои, и теперь ей обязательно надо проведать сестру. Надо не дать Галену добраться до Хлои, если он решит сорвать зло на ней. Гален… Где он?
– Ах ты, лживая шлюха! – услышала Энджелина и, подняв голову, увидела, что он сорвал ее портрет со стены над камином. Картина полетела на пол, свалив столик и разбросав стоявшие на нем безделушки.
Услышав грохот, Энджелина прижала руку к губам. Ее пальцы окрасились кровью. Послышался крик Хлои, зовущей сестру. Ей надо подняться на ноги. Господи, помоги мне встать! На этот раз Энджелине удалось привстать на колени, а потом выпрямиться во весь рост.
Словно вспомнив о ней, Гален обернулся. Его взгляд смягчился, словно он впервые увидел жену после разлуки. Казалось, он не замечает ни ее растрепанной прически, ни струйки крови, стекающей из уголка рта.
– Говорил ли я тебе, красавица, что мы захватили и твоего любовника?
Он лгал. Энджелина чувствовала, что он лжет. Наверняка это вранье, хотя она не понимала, почему Роуэна нет до сих пор. Он должен был найти для них комнату и вернуться за ней, но его все не было.
– Это правда, – сказал Гален. – Он умрет вместе с Мари Камбре и Киппердом. Пока мы тут беседуем, их везут в доки.
– Нет, – возразила Энджелина, страшась потерять рассудок.
– Да, – настаивал он, – и я намерен сделать это своими руками. – Гален улыбнулся, словно вспомнил о чем-то приятном: – Не желаешь ли съездить со мной на верфь и посмотреть, как я буду убивать его? – Прежде чем Энджелина успела вымолвить хоть слово, он продолжил: – Да, мне кажется, это хорошая мысль. Тогда ты будешь последним, что он увидит. – Улыбка Галена расплылась шире, он подошел к Энджелине. – Я готов даже на более благородное предложение: если ты скажешь ему, что никогда не любила его, я убью его быстро. – Теперь он стоял прямо перед Энджелиной: – Что ты думаешь по этому поводу, моя красавица? Ненависть, которую Энджелина питала к этому человеку с первых дней брака, вырвалась наружу, словно гной из раны, и, казалось, заполнила собой все вокруг.
– Я думаю, что ты – самое омерзительное создание, какое только есть на земле! Глаза Галена злобно сверкнули.
– С твоей стороны было глупо так говорить.
– Нет, – возразила она, – я глупо поступила, что не сказала этого раньше, – не дав ему ответить, женщина добавила: – больше я не склонюсь перед твоей злой волей. Можешь убить меня, если захочешь. Я буду только рада.
В тишине снова послышался голос Хлои, зовущей сестру.
Глаза Галена были холодны, как лед. Энджелина прочла в них его мысль в тот же момент, как она пришла ему в голову.
– Нет! – закричала она.-Не смей ее трогать!
С этим восклицанием Энджелина бросилась на Галена, сбив его с ног на стоящий за ним столик. Горящая лампа перевернулась, керосин расплескался вокруг и вспыхнул. Энджелина не заметила этого. Вскочив на ноги, она опрометью кинулась бежать вверх по лестнице. Она пробежала полпути, когда Гален схватил ее за юбку.
Когда Роуэн открыл дверь, он почувствовал запах дыма и увидел, как на лестнице борются Энджелина и Гален. Еще раньше он испытал приступ тошноты. Роуэна это не удивило. Он знал, в чем дело, и это знание заставляло его все быстрее гнать взмыленных коней.
– Отпусти ее, – тихо и зло приказал Роуэн.
Гален удивился, услышав знакомый голос, который он никак не рассчитывал услышать. Он отпустил Энджелину и резко обернулся. Сперва он увидел направленное на него дуло пистолета, потом – темные, настороженные глаза Роуэна. Несколько секунд мужчины смотрели друг на друга, не отрываясь. Роуэн знал, что они должны сразиться не на жизнь, а на смерть, с той самой минуты, как впервые увидел Галена. Оба понимали, что этот миг настал… и что живым из решающей схватки выйдет только один из них.
– Роуэн! – прошептала Энджелина, чуть не потеряв сознание от радости.
Услышав голос Энджелины, Роуэн посмотрел на нее. Она стояла на несколько ступенек выше, чем Гален, и крепко, словно не могла стоять без опоры, держалась за перила. Волосы страшно растрепаны, щека припухла и заплыла от удара. Тонкая струйка крови стекала из рассеченного угла рта. Ненависть Роуэна к Галену Ламартину в этот момент перешла все пределы и превратилась в отвращение, такое сильное, что в душе не осталось места для других чувств.
– Ты, чертов сукин сын, – голос Роуэна дрожал. Лишь усилием воли он заставил себя сохранять спокойствие.
Улыбнувшись, Гален медленно поднялся еще на одну ступеньку, подбираясь ближе к Энджелине. Его движение было столь плавным, что ни Роуэн, снедаемый жаждой мести, ни Энджелина, не сводившая глаз с Роуэна, не заметили его.
– Черту не приходится беспокоиться о нас. Мы сами создаем себе ад.
Гален быстро схватил Энджелину за талию и, стащив ее вниз по лестнице, заставил стать впереди себя. Энджелина споткнулась, с трудом удержала равновесие и вскрикнула, оказавшись вплотную прижатой к телу своего мужа.
– Если ты не профессиональный стрелок, – заявил Гален, – то советую сложить оружие.
Роуэна взбесила его наивность. Он еще крепче сжал пистолет. По правде сказать, он вовсе не был снайпером. Его было трудно назвать даже неплохим стрелком.
– Брось пистолет, – повторил Гален. – Иначе ей будет больно, – угрожающе произнес он.
Роуэн не выпустил из рук оружия. Он чувствовал, что этого не стоит делать.
Рука, обвившая талию Энджелины, сжалась сильнее. Гален схватил свою жену за волосы и резко дернул, заставив ее закинуть голову. Лицо Энджелины исказилось от боли, но женщина даже не вскрикнула.
Роуэну стало так плохо, что он едва не согнулся пополам.
– Ладно, согласен, – он наклонился и положил пистолет на пол. – Только не трогай ее.
Ухмыляясь, Гален сделал шаг назад, волоча за собой Энджелину.
– Как видно, ты можешь быть рассудительным.
Роуэн медленно направился к лестнице и поставил ногу на ступеньку.
– Давай, Гален, отпусти ее. Это наш с тобой разговор, она здесь ни при чем.
Гален продолжал пятиться вверх по лестнице, таща Энджелину за собой. Он ничего не ответил на предложение Роуэна, но по-прежнему не сводил с него глаз.
Из гостиной за спиной Роуэна вырвалось пламя. Оранжевые языки принялись играть с дорожкой на лестнице, лизнули обюссонский ковер в коридоре, поднимались все выше и выше, пока не добрались до кружевных занавесок, висевших на узком окне. Словно болотный туман, по комнатам пополз черный дым.
– Отпусти ее, – вторично приказал Роуэн, видя, что пожар все усиливается, и понимая, что время, отпущенное Энджелине, истекает.
Он не понимал, почему пожар начался именно сейчас – судя по часам, первое июля наступило лишь несколько минут назад, – но знал, что это пламя уничтожит особняк Ламартин.
– Тебе что, непременно нужно прятаться за женской юбкой? – спросил Роуэн.
Гален не ответил. Он продолжал пятиться по лестнице, волоча за собой спотыкающуюся жену. Роуэн следовал за ним.
– Даже твои прихвостни умерли, как мужчины, – продолжал дразнить его Роуэн. Он обрадовался, увидев, что при известии о судьбе приятелей на лице Галена отразилось удивление.
Но замешательство Галена было недолгим.
– Они были дураками, – констатировал он.
– Ты тоже дурак, – заметил Роуэн.
– Время покажет, – с улыбкой отозвался сероглазый красавец.
Поднявшись наверх, Гален метнулся налево. Он наблюдал, как Роуэн поднялся следом за ним и сделал шаг вправо. Роуэн передвигался медленно и осторожно, не сводя глаз с Галена. Мужчины напоминали двух хищников, выслеживающих друг друга, в то время, как оставшееся внизу пламя ползло вслед за ними.
У Энджелины невыносимо болела шея. Кроме того, ее терзал страх. Она боялась не столько за себя, хотя, судя по всему, именно этот пожар и должен был стать причиной ее смерти, сколько за Роуэна. Если представится случай, Гален убьет его. Она должна как-нибудь помочь Роуэну, иначе они оба погибнут, так же, как и Хлоя. Сестра снова позвала ее. На этот раз в голосе девушки отчетливо слышался страх.
– Все в порядке, Хлоя! – крикнула Энджелина, желая успокоить сестру. Гален ладонью зажал ей рот:
– Заткнись!
Чисто инстинктивно Энджелина изо всех сил вцепилась зубами в его руку. Гален не ожидал отпора.
– Черт побери, – выругался он и отпустил ее.
Роуэн понял, что должен воспользоваться моментом – другого шанса не представится. Пригнув голову, он ринулся на Галена и ударил ничего не подозревающего противника в живот. От удара Гален упал на перила лестницы. Раздался треск ломающихся перил. Пламя затрещало и с воем рванулось вверх, словно аплодируя участникам драмы, разыгравшейся на втором этаже.
Гален зарычал, оттолкнулся от сломанных перил и бросился на Роуэна. Он ударил его, и Роуэн свалился, как подкошенный. Его охватила боль, стало трудно дышать. Увидев, что Гален намеревается ударить его ногой, Роуэн перекатился набок и, пошатываясь, встал. Он изо всех сил ударил Галена в лицо, разбив в кровь не только лицо противника, но и собственный кулак. Гален снова швырнул Роуэна на пол и пнул его ногой под ребра.
– Нет! – закричала Энджелина, увидев, что Роуэн согнулся от боли.
Гален попытался снова пнуть его. На этот раз Роуэн перехватил его ногу в воздухе и заставил Галена упасть на пол.
– Беги из дома! – крикнул Роуэн, обращаясь к Энджелине.
– Без тебя и Хлои я никуда не уйду!
– Беги!
– Нет!
Пламя, словно не в меру расшалившийся ребенок, запрыгало вверх по лестнице. Теперь первый этаж напоминал огненное море, дым поднимался все выше, проникая в легкие и разъедая глаза. Пламя становилось все выше и жарче, словно его питало зло, заполнившее дом. Со всех сторон доносился оглушительный треск.
Гален поднялся на ноги. По его лицу блуждала широкая злая улыбка.
– Мне кажется, в ад мы отправимся вместе.
Гален принялся осторожно лавировать, пытаясь обойти Роуэна, и тому ничего не оставалось, как включиться в эту смертельно опасную игру. Вдруг Гален застыл на месте. Роуэн последовал его примеру.
– Передай привет дьяволу, – ухмыльнулся Гален и ринулся на Роуэна, горя жаждой убийства.
Роуэн сделал шаг назад… и уперся спиной в сломанные, шаткие перила. Он видел, как Гален приближается к нему… Внезапно он понял, что по собственной глупости стал жертвой дьявольского плана Галена. Теперь надо было суметь вывернуться. Быстро. Но ни в коем случае не торопясь… Заставляя себя ждать до последнего, Роуэн осторожно подвинулся в сторону и Гален нырнул вниз головой через перила. Треск ломающегося дерева заглушил все. Потом послышался долгий, громкий, агонизирующий вопль падающего с площадки вниз Галена. Затем внизу раздался грохот. И наступила тишина. Тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня.
Энджелина закрыла глаза от ужаса и облегчения. Ей хотелось наслаждаться новообретенной свободой, но она снова была пленницей. На этот раз – пленницей огня, приближающегося все быстрее. Густой серо-черный дым бесконечной спиралью полз по лестнице. У Энджелины болели легкие, горели от дыма глаза.
– Беги, – Роуэн подтолкнул ее к лестнице. В его глазах светилась дикая решимость. – Уходи. Я заберу Хлою. – Увидев, что Энджелина колеблется, он закричал. – Убирайся!
Тон его голоса не оставлял места для возражений. Энджелина начала спускаться вниз, сквозь дым и пламя. Внезапно вспомнив о чем-то, она повернулась и вознамерилась вернуться. Она чуть не столкнулась с Роуэном, который нес на руках завернутую в покрывало Хлою.
– Черт побери, Энджелина, ты еще здесь? – прогремел его голос.
– Я не могу уйти без лекарств для Хлои.
– Мы достанем все.
– Я на секундочку, – она обошла Роуэна.
– Сестрица-а… – позвала Хлоя. Из-за своей одышки она уже задыхалась от дыма.
– Унеси ее отсюда! – крикнула Энджелина, бегом поднимаясь по лестнице.
– Давайте я возьму Хлою, – послышался из дыма голос Кипперда. Глянув вниз, Роуэн увидел Мари, стоявшую у подножия лестницы, и замершую в дверях Люки. Он не слышал, когда они вошли. Ему оставалось лишь благодарить небеса, что спасение пришло вовремя. Не задумываясь, он передал Хлою в сильные руки ирландца и бросился наверх на поиски Энджелины.
Пламя теперь бушевало повсюду, во всех комнатах и закоулках особняка, словно вырвавшийся из ада демон. Казалось, оно жаждет пожрать дом как можно скорее.
– Уходи отсюда! – закричал Кипперд Мари.
Но жрица не послушалась. Словно зачарованная, она подошла к двери, ведущей в гостиную. Портрет Энджелины валялся на полу, вокруг него плясали языки огня. Но, как будто это было сделано специально, к нему вела чистая, нетронутая огнем дорожка. Портрет звал к себе Мари, словно пение легендарных сирен. Не в силах противиться этому зову, не ища объяснений, она шагнула в гостиную и через секунду вернулась в коридор, сжимая в руках портрет.
– Господи, женщина, – закричал Кипперд, – ты с ума сошла?!
– Нет, – спокойно ответила Мари, – я только выполнила то, что предначертано.
Наверху Роуэн лихорадочно разыскивал Энджелину. Он нашел ее в спальне, там, где хранился дигоксин, прописанный им Хлое.
– Пошли, – он схватил Энджелину за руку и поволок к лестнице. Энджелина споткнулась. Роуэн помог ей удержаться на ногах.
Они были на верхней площадке лестницы, когда пламя неожиданно охватило ее. Языки огня уже доставали до самого потолка. Когда огонь лизнул ее юбку, Энджелина закричала. Роуэн оттащил ее в сторону.
– Снимай нижнюю юбку! – приказал он. Энджелина, не задавая вопросов, сделала так, как он велел, и протянула ему юбку. Он обернул ее голову тканью и сказал:
– А теперь – бежим! – Она кивнула.
– Не тратя ни секунды, Роуэн схватил Энджелину за руку и бросился вниз. Он уже ничего не видел и выбирал путь на ощупь, задерживая дыхание и руками сбивая пламя, пытавшееся лизнуть их одежду. Дым обволакивал их плотным облаком, вокруг танцевало пламя.
Постепенно Роуэн начал понимать, что им не выбраться. Зачастую в операционной он так же ясно и неожиданно осознавал, что дальнейшая борьба со смертью бесполезна. Его лицо почернело от сажи, он зажмурил глаза и старался не вдыхать дым. Энджелина упала, он не смог удержать ее руку. Роуэна охватила паника. Если уж им суждено умереть, они по крайней мере умрут обнявшись. Он был готов спокойно принять то, что уготовано судьбой. Роуэн всегда знал, что, пытаясь спасти Энджелину, рискует собой. Сейчас он не боялся смерти. Его страшила жизнь без любимой.
Он принялся разыскивать ее. Отыскав, постарался сквозь пелену дыма различить ее лицо. Когда их глаза встретились, Роуэн понял: Энджелина уже знает о том, что они должны умереть.
Они должны умереть. Энджелина считала, что это – Божья воля. Он благословил ее. Несмотря на то, что ее жизнь была коротка и полна невыносимой жестокости, она успела познать любовь, которая дается немногим. За это она была благодарна даже теперь, когда истекали последние секунды жизни, а каждый вдох был дороже бриллиантов. Энджелина поклялась, что последним, что она увидит, станет лицо Роуэна.
Она улыбнулась, вдыхая жгучий дым, и дотронулась кончиками пальцев до его испачканного сажей лица. Про себя она подумала о том, что уже давно знала: она любит этого человека.
Через несколько секунд она потеряла сознание. Роуэн, пытавшийся закрыть ее своим телом, тоже окунулся в темноту. И тут они оба увидели манящий, ослепительный яркий свет…
Кипперд О'Кейн, завернув голову покрывалом Хлои, чтобы защититься от искр, стоял в дверном проеме. У него не осталось никакой надежды спасти Энджелину и Роуэна. Он понимал, что они остались на пылающей лестнице, понимал, что они лишились чувств, и либо уже мертвы, либо умирают. И тут он увидел это. По крайней мере, ему показалось, что это произошло прямо у него на глазах. До самой смерти Кипперд никому не говорил об этом. Лишь однажды ночью, много лет спустя, он поведал об этом Мари. Его любовница не стала ни возражать, ни поддразнивать его, не попыталась убедить Кипперда, что, вероятнее, всего, он ошибся. Она с удовольствием поверила в то, что Энджелина и странный тип по имени Роуэн Джейкоб просто-напросто растаяли в воздухе.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
– О Боже мой! – воскликнул Крэндалл, увидев поднимающийся над домом густой дым.
Прежде чем машина успела полностью остановиться, он распахнул дверь и помчался к дому. Он увидел, что возле дома стоит автомобиль, принадлежащий, судя по всему, Роуэну Джейкобу, и торопился изо всех сил. Перепрыгивая через две ступеньки, он взбежал на веранду и распахнул входную дверь. За ним бежала Джулия.
При первом взгляде на то, что ждало их за дверью, Крэндалл застыл на месте. Везде – на коврах, на бесценной мебели – хозяйничало пламя. Ярко-оранжевые и красные языки весело пожирали резной потолок, обои и витую лестницу.
– Боже, это настоящий ад, – прошептала Джулия, весьма точно охарактеризовав представшее перед ними зрелище. Где-то совсем рядом от них с грохотом упала балка, подняв сноп искр.
– Уходи отсюда! – крикнул Крэндалл. Джулия не могла двинуться с места. Ужасное зрелище заворожило ее, она не могла отвести глаз от огня.
Приставив сложенные рупором ладони к губам, Крэндалл закричал:
– Джейкоб! Вы здесь?!
Ответа не было.
Джулия закашлялась и сказала:
– В таком дыму долго не продержишься.
– Знаю, – тут до Крэндалла дошло, что Джулия не послушалась его. – Убирайся отсюда подальше.
– Смотри! – воскликнула Джулия, указывая на лестницу.
Симский кот стоял и смотрел наверх, не пугаясь огня. Он жалобно мяукал. Крэндалл встал рядом с котом и увидел мужчину и женщину.
– Вон он! – воскликнул Крэндалл. – С ним женщина.
Невзирая на то, что лестница была объята пламенем, Крэндалл рванулся туда. Вокруг него заплясали языки огня.
Схватив Крэндалла за руку, Джулия закричала:
– Не ходи туда!
– Я не могу позволить им умереть! – Возможно, они уже мертвы!
– Я должен посмотреть!
Лихорадочно оглядевшись по сторонам, Джулия увидела, что рядом с лестницей валяется покрывало. Оно было старым, словно было сделано еще в прошлом веке. Она подхватила его:
– На, закрой голову!
Крэндалл обернул покрывало вокруг головы так, чтобы его длинные волосы не загорелись, и двинулся вверх по лестнице. Через секунду он исчез за белесой пеленой дыма. Джулии казалось, что прошла целая вечность, но Крэндалл вернулся, неся на плече женщину.
– Она жива?
– Не знаю.
– Давай я вытащу ее на свежий воздух, – предложила Джулия. Крэндалл оставил женщину и отправился за Роуэном. Женщина была одета странно, так, словно она, как и покрывало, принадлежала иному времени. Джулия потащила ее из дома. Кот побежал за ней, словно следя, чтобы все было сделано, как надо.
Через несколько минут Роуэн и Энджелина были распростерты на земле во дворе. Кот пристально глядел на них. Ни у Роуэна, ни у женщины пульс не прощупывался. Взмокший от пота Крэндалл, ругаясь, начал делать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца Роуэну, Джулия занялась Энджелиной. Но тщетно. Несмотря на все усилия, пульса не было.
– Продолжаем! – крикнул Крэндалл.
Они все еще бились, пытаясь вдохнуть жизнь в Роуэна и Энджелину, когда жаркую июльскую ночь разорвал вой сирен. Через минуту пожарные и «скорая» прибыли на место. Отовсюду стали появляться люди. На дорожку въехала машина с телевидения. Оттуда выпрыгнули парень с камерой и ведущий теленовостей. Из ближайших домов потянулась вереница заспанных соседей.
Пожарные в специальных костюмах, вооружившись брандспойтами, принялись за работу. Измученных и разочарованных Крэндалла и Джулию сменили медики с реанимационным оборудованием и кислородными подушками. Археологи прижались друг к другу, словно это их жизнь висела на волоске.
С этой ночи Крэндалл, по непонятным причинам, перестал интересоваться своим происхождением, а Джулия перестала мучиться ночными кошмарами, словно в эту ночь на лужайке возле особняка Ламартин прошлое утратило свою власть над ними. Странные события последних недель достигли своего логического завершения.
– Нет! – взмолился Роуэн, когда его легкие наполнились кислородом. Его тело сотряс приступ кашля, и Роуэн вернулся к жизни.
– Правильно! – воскликнул Крэндалл. Джулия радостно вскрикнула, смахнув слезы. Ее удивляло, что она принимает такое участие в судьбе этого человека. Хотя они, практически не были знакомы, ей казалось, что их жизни каким-то образом связаны.
Роуэн никак не мог понять, почему вокруг стоит такой шум. Почему он лежит на твердой земле, почему его окружают незнакомцы… Нет, вот и знакомые! Узнав Крэндалла и Джулию, он удивился, откуда они взялись в 1880 году. 1880? Нет, это не 1880 год. Он понял это по одежде собравшихся. Но почему он чувствует запах дыма? Пожар? Энджелина? О…
– …Боже мой! – сказал он, мгновенно сев.
– Полегче, полегче, – окликнул его кто-то из медиков.
Сорвав с лица кислородную маску, Роуэн огляделся по сторонам. Ему не пришлось долго разыскивать Энджелину, она лежала рядом с ним, неподвижная и мертвенно-бледная. На ней тоже была маска. Роуэн увидел, как один из врачей поглядел на другого и, покачав головой, снял с нее маску.
Роуэна охватила непонятная дикая ярость. Неужели они с Энджелиной вынесли все, что им пришлось, понапрасну? Неужели у этой истории будет такой жестокий конец? Ради Бога, зачем тогда понадобилось посылать его в прошлое? Зачем Бог позволил ему остаться в живых и обрек Энджелину на смерть?
Оттолкнув одного из медиков, он лихорадочно принялся делать Энджелине искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. Он нажимал на ее грудь, дышал за нее и молился.
Минуты шли…
Наконец врач тихо, успокаивающе заговорил, обращаясь к Роуэну:
– Очень жаль, сэр, но… Она мертва. Не обращая на него внимания, Роуэн продолжал делать Энджелине искусственное дыхание. Когда пожарный дотронулся до его плеча, Роуэн взглянул на него так, словно был готов ударить.
– Оставьте меня в покое! – буркнул он, не прекращая своего занятия. Вдох-выдох… вдох-выдох…
Надежда умирает последней, и все-таки Роуэну пришлось взглянуть в лицо суровой реальности. Энджелина умерла. Он понял это, – почувствовал, как ни ненавистна была сама мысль об этом. Он прекратил делать ей искусственное дыхание. Жизнь для него остановилась. Роуэн долго не сводил глаз с Энджелины. Ее лицо, на котором виднелся след недавнего удара, было испачкано сажей. Кровь, красная, словно лепестки роз, все еще стекала из уголка рта. Роуэн дотронулся до рассеченных губ, до припухшей щеки, потрогал веки, обрамленные густыми ресницами.
– Не-е-ет! – закричал он. Этот тоскливый звериный вопль далеко разнесся в ночи. Все, кто услышал его, были тронуты до глубины души. Роуэн бережно, осторожно взял на руки безжизненное тело Энджелины и принялся укачивать его, словно ребенка.
Время остановилось. Не было ни «вчера», ни «сегодня», ни «завтра»… Осталась лишь бесконечная, невыносимая, вечная боль. Роуэн молча плакал, и летняя ночь тихим шепотом утешала его. Он слышал, как пожарные сообщают, что дом спасти не удалось, слышал, как кто-то спрашивал, сколько он намерен держать на руках мертвую женщину… На последний вопрос сердце Роуэна тихо прошептало ответ: вечность. Энджелина навеки останется в его сердце.
Словно чувствуя печаль Роуэна, рядом с ним сидел Кот. Роуэн вспомнил, как впервые увидел животное, как впервые столкнулся с призраком Энджелины. Вспомнил, как первый раз оказался в прошлом. Вспомнил первый поцелуй Энджелины, их первую ночь любви. Последние воспоминания оказались столь живыми, что даже теперь он буквально чувствовал, как ее теплое дыхание касается его шеи. Это ощущение было совсем реальным, до боли реальным.
Роуэн взглянул на Энджелину, опасаясь, что сходит с ума. Ее бледное лицо порозовело, губы приоткрылись. Она еле слышно дышала. Под взглядом Роуэна ее веки приподнялись, открывая самые темные глаза, которые он когда-либо видел.
– Роуэн… – прошептала она, пытаясь дотянуться до его щеки. Рука бессильно упала.
Сердце Роуэна готово было петь, разрываясь от счастья. Он пытался заговорить, но не смог. Взяв руку Энджелины, он поднес ее к лицу и принялся целовать, не стыдясь своих соленых слез, капающих на эту нежную кожу.
– Где мы? – спросила она, заметив столпившихся людей.
– В моем мире, – ответил он.
– Это и есть твой мир? – Она чуть заметно улыбнулась, но улыбка сразу же сбежала с ее губ. – Хлоя… – прошептала Энджелина.
– Мы вернемся за ней, – заметив страх Энджелины, Роуэн твердо добавил: – Обещаю.
Последнее слово было произнесено так уверенно, что Энджелина сразу поверила. Она всегда верила ему. Разве он не совершил чуда, не спас ее, сдержав все свои обещания? Она любит его.
– Я люблю тебя, – в первый раз прошептала Энджелина. Произнеся эти слова, она раз и навсегда освободилась от власти прошлого.
Роуэн молча обнял ее и прижал к своему переполненному любовью сердцу. Роуэн. и Энджелина молились, вместе вознося к звездному южному небу благодарственную молитву за то, что любовь, связавшая их сердца, оказалась сильнее смерти, сильнее всепоглощающего времени.
|
|